Океан и Деградация (СИ) [Paprika Fox] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Пролог ==========

Жара. Под сильно давящим солнцем тяжело сосредоточиться на выполнении каких-либо упражнений. Будь это физическая нагрузка или умственная. Разницы не имеет. Полное отсутствие облаков на ярко-синем небе угнетает, заставляя смириться с мыслью о принятии продолжительной тренировки под пеклом. Стадион старшей школы оснащен всеми необходимыми объектами, позволяющими игрокам ежедневно проводить изнурительные тренировки, причиной которых последует очередная необходимая для титула школы победа. Неудивительно, что большую часть финансирования директор переводит сначала на улучшения стадиона, а остатки на само заведение для обучения. Он заядлый любитель футбола, поэтому отбор в команду проходит жестко, да и тренеру дозволено многое. Возможно, порой он и перегибает палку, но в итоге команда каждый год занимает лидирующее место по городу. А в этот раз обстановка намного напряженнее, ведь у команды появилась возможность выйти на соревнования по стране, а там и до международного недалеко.

Поэтому тренировки проходят в напряженном режиме.

Группа парней в спортивной форме руками опираются на траву, вдоль них с важным видом бродит тренер, на голове которого постоянный бардак из волос, а из зубов не выскальзывает свисток, пока он считает:

— Сто семьдесят восемь! — громко, врезаясь в уши ребят, но те настолько привыкли к тону его голоса, что даже не морщатся, когда после слов звучит рвущий свист. Парни отжимаются. Большая часть не выдерживает тренировки в такую жару под палящим солнцем, но не дают себе проявить слабость, иначе тут же получат по башке или, что ещё хуже, — сочтут неспособным и исключат из команды, а в это дело слишком много сил отдано, жаль вот так перечеркивать. К тому же, звучит печально, большая часть ребят, если не вся, полностью забивают на учебу, держась в школе только благодаря тому, что состоят в команде.

Один из парней, светло-русые волосы которого обычно забавно пушатся, а после часа тренировки липнут к потному лбу, пыхтит, дав себе возможность устало выдохнуть, когда тренер проходит мимо, продолжая счет, сопровождающийся свистом.

— Совсем этот черт охерел… — мычит, сбив попыткой говорить свое дыхание. — У меня руки отваливаются.

Рядом с ним с такой же гримасой усталости, что отражается на лицах других ребят, отжимается брюнет, еле выигрывающий момент, чтобы ответить с хрипом в груди:

— Ничего. Ещё пару месяцев — и… — замолкает, когда тренер внезапно оборачивается, одной ногой надавив на влажную ткань его футболки между лопаток:

— О’Брайен! — не вынимает свисток изо рта, отчего коверкает фамилию парня, русый и вполне мускулистый друг которого резко опускает голову, уставившись в траву, пока все остальные замирают на вытянутых руках, ведь мужчина прекращает счет, но это вовсе не означает, что им можно расслабиться.

Брюнет сдерживает усталый вздох, растянув губы в нервную улыбку, при виде которой парни рядом улыбаются, несмотря на дикое физическое изнеможение.

— Да, сэр, — парень смотрит в траву, краем глаз видя, как дрожат его «расписанные» руки, под влажной кожей которых выступают крупные вены, давление в них скачет с такой силой, что брюнет может ощутить биение крови в пальцах. Конечно, его попросили носить форму с рукавами, чтобы скрыть свой, по словам директора, недостаток, но сегодня слишком жарко. Да и вряд ли он бы послушал. Больно нелогично называть татуировки «недостатком тела», когда у самого тренера их полно. Возможно поэтому он никогда не носит открытую одежду. Мужчина давит ногой на его спину, отчего парню тяжелее устоять в таком положении, но он терпит, молча ожидая тех слов, которые наверняка слышит не в первый раз:

— Как часто я повторяю, что твой единственный вариант, неуч, поступить куда-нибудь — это футбол? — мужчина в черной спортивной форме, кажется, вовсе не испытывает изнурения от жары. Он даже не расстегивает синтетическую кофту, с надменностью окинув взглядом всех ребят, в который раз подметив, что они не соблюдают дресс-код на тренировках. Хорошо, что еще на матчи надевают официальную бордовую форму с эмблемой школы, раздолбаи.

— Часто, сэр, — мокрые ладони предают, начав разъезжаться в стороны, и парню приходится подтянуть себя выше, чтобы не рухнуть лицом в траву. Но почему-то, невзирая на грубость тренера, он продолжает с улыбкой переглядываться с товарищами по команде, которые с жалостью, но смешками смотрят на него в ответ. Сейчас не происходит ничего, что могло бы поставить в тупик. Достаточно распространенная и повсеместная ситуация. И почему-то подобным образом часто прилетает именно О’Брайену.

Да потому что все знают, как этот тип своим поведением выводит тренера.

— В таком случае, у тебя проблемы с памятью, — мужчина фыркает, желая убрать ногу и с гордым видом оставить парня, ведь последнее слово всегда за тренером. Только не в данном случае.

— С восприятием, сэр, — брюнет опять это делает. Опять находит, что ответить, и все ребята сжимают мокрые от пота веки, кое-как справившись с тягой засмеяться над бедолагой, который совсем отчаялся, потеряв какую-либо веру изменить отношение тренера к себе. Мужчина кончиком языка дергает свисток, сильнее стиснув его зубами, и не жалеет сил, когда ногой вдавливает парня в траву, впечатав окончательно. Правда тот лишь улыбается, а ребята вокруг пускают смешки, но их лица возвращают себе прежнюю сосредоточенность, когда мужчина со свистком оглядывает команду, сделав большие шаги назад:

— Встали! — свист, и рукой в сторону поля. — Бегом, неудачники!

Парни рады наконец дать рукам отдохнуть, правда, недолго, но всё равно. Они кое-как поднимаются с травы, рванув в сторону дорожки для бега, обвивающей крупный стадион.

Русый парень поднимается, опираясь руками на согнутые колени, и тяжело дышит, уставившись на брюнета, который переворачивается на спину, ладонями растерев лицо.

— Ты, конечно, молодец, — русый протягивает руку. — Но когда-нибудь он тебя исключит.

— Остался год, Дэн, — парень разводит руки, уложив их на траву, и морщится, с трудом пытаясь отдышаться, пока сощуренно изучает яркое небо. — На носу важный матч, — прерывается на парочку молчаливых вздохов, втянув в грудную клетку больше кислорода. — У него нет шансов, — переводит взгляд на друга, улыбаясь.

Дэн качает головой, пожав влажную ладонь друга, которому помогает встать с травы. Парень издает непонятный звук, протянув, кажется, болезненное «а-у», и пытается расправить плечи:

— Вообще, знаешь, что я думаю? — начинает рывками дергать руками, чтобы спина немного похрустела. Дэн так же отягощенно дышит, оглядываясь на бегущих ребят, испытывая скорейшее желание приступить к упражнению, чтобы избежать гнева тренера, а вот его друга, судя по всему, не особо пугает возможность получить по голове, поэтому он продолжает, поставив руки на талию:

— Отвечаю, я ему нравлюсь, — указывает на мужчину со свистком в зубах, который стоит к ним спиной, что-то фиксируя в своем журнале.

— А я отвечаю, что… — Дэн хочет предупредить друга о возможности получить по лицу и пару дополнительных часов тренировки в качестве наказания за отлынивание, но пыхтит от недовольства, опустив руки и закатив глаза, видя, как брюнет без интереса отворачивает голову, устремив свой взгляд на девушек из группы поддержки, которые вышли на поле провести разминку.

— Эй, — парень улыбается, подняв ладонь над глазами, чтобы уберечь их от лучей солнца. — Вы опять на меня пришли посмотреть?

Кто-то смущенно хихикает, кто-то закатывает глаза, но улыбается, качая головой. Одна из девушек — блондинка в обтягивающей майке и коротких шортах — складывает руки на груди, с улыбкой театрально подметив:

— Ну, сам подумай, — не может прекратить растягивать пухлые губы, слыша, как девушки хихикают, поглядывая на брюнета. — Кем тут еще можно любоваться?

— А я о чем? — парень улыбается шире, раскинув руки, пока делает шаги назад, ведь Дэн тащит его за плечо к тропинке для бега:

— Идем, на тебя тренер смотрит, — шепчет, а по ушам уже бьет грозное:

— Эй! Вы! Двое! — мужчина поворачивается к ним, а брюнет указывает на него пальцем, вытянув руку, и хочет что-то бросить в ответ, но друг ему не позволяет, рванув с места, когда тренер двигается в их сторону. Оба переходят на бег, устремившись к команде, чтобы смешаться в толпе ребят.

— Господи, — Дэн с трудом выравнивает дыхание, взглянув на друга. — Сколько лет прошло, а пугает так же сильно, — видит, как парень рядом продолжает оглядываться на тренера, довольно улыбаясь, и не сдерживает. — Идиот ты, — но со смешком.

Самое приятное в тренировках — это принятие душа после выматывающих упражнений. Парни из команды порой по часу проводят под душем, пытаясь довести мышцы тела до полного расслабления, но добиться этого сложно, поэтому мускулы остаются в напряжении до следующего дня. До следующей тренировки.

— Дилан, — Дэн вытирает волосы о белое полотенце, взглянув на друга, который застегивает ширинку темных джинсов, с мычанием кивнув в ответ. В помещении с железными шкафчиками туманно из-за пара, что облаками лезет со стороны душевой комнаты. Скамейки завалены вещами, повсюду валяются средства для душа, носки и прочая одежда. Парни в полотенцах проходят мимо, к своим шкафчикам. Дэн изучает руки друга, разглядывая набитые в том году татуировки:

— Может, не стоит их дополнять? — бросает полотенце на полу, взяв свои джинсы. — Тебе и без того выговор делают. Причем постоянно, — встряхивает ткань, задумчиво уставившись перед собой. — И порой незнакомые люди на улице.

Дилан улыбается, взяв мятую черную футболку:

— Сейчас бы о мнении других париться, — стреляет вниманием на друга, который закатывает глаза, пытаясь здраво оценивать смешки:

— Я не говорю про «всех», но тренер обещал тебе кожу нождачкой стереть.

— Удачи ему, — Дилан натягивает футболку. — Я девчонка боевая, — шепчет, сунув форму в спортивную сумку, и берет бутылку друга, начав активно опустошать. Дэн садится на скамейку, лениво натягивая джинсы:

— Погнали обедать.

Брюнет берет секунду, чтобы отдышаться после принятия жидкости, и прижимает запястье к губам, морщась:

— Не, мне надо домой, — выдыхает, поставив практически пустую бутылку на скамейку. — Сегодня привезут очередного ребенка.

— Твоя мать продолжает заниматься этим? — Дэн хмурит брови, своей интонацией поставив Дилана в тупик:

— Ты произнес это странным тоном, — подмечает, начав кивать головой, подобно другу, который задумчиво соглашается:

— Да-а…

Дилан потирает пальцами подбородок:

— Будто она проституцией занимается.

— Мерзко, — Дэн пускает смешок. Брюнет перебрасывает ремень спортивной сумки через плечо, подмечая:

— Моя мать занимается благотворительностью — программа реабилитации детей очень важна, — произносит с важным видом, копируя интонацию, с которой ему это ежегодно повторяет мать.

— Да-да, — Дэн улыбается, встав и подтянув джинсы.

— И я её поддерживаю, — парень продолжает, поэтому русый поднимает ладонь, прервав его речь:

— И подгузники меняешь, и сопли вытираешь.

— Именно, — Дилан кивает, улыбаясь, ведь друг смеется, качнув головой:

— Окей.

— Ладно, — брюнет хлопает его по плечу. — Я погнал.

— Пока, — он отвечает, и О’Брайен шагает к двери, последовательно прощаясь с теми, кто обращается к нему.

Солнце продолжает безжалостно врезаться лучами в глаза, вынуждая щурить веки в попытке спастись от их влияния. Жаркий выходной день, улицы полны людей, пляжи забиты посетителями. Забегаловки открывают двери, исключая из меню горячие напитки, которые не пользуются спросом в это время года. Лето, осень и весна — самые тяжелые периоды в портовом городе, ставшем известным благодаря победам футбольной команды. Наверное, никто бы даже не подозревал о существовании городка на окраине Канады, если бы не местная команда, занявшая первое место в прошлом году на канадском футбольном фестивале, куда съехались представители школ и колледжей со своими командами со всей страны.

Парень ведет автомобиль, опустив стекла окон, отчего внутрь салона заваливается теплый воздух. Осень в этом году обещает быть жаркой. Значит, зима будет сурово морозной. Всё-таки, порт северный. По счастливым обстоятельствам тут не бывает золотой середины в плане погоды. Либо до потери сознания жарко и душно, что хоть из кожи лезь. Либо до смерти холодно.

Поворачивает руль, сворачивая на дорогу, что тянется между высокими хвойными деревьями, под которыми располагаются семьи, устроив пикник к тени. Хотя, логичнее было бы идти ближе к берегу океана, там прохладнее. Шумный город оставляет позади, где расположены основные заведения, магазины и прочие «дары цивилизации». Спальный район, слава Богу, додумались обустроить отдаленно от берега, но близость леса как-то не особо дарит чувство безопасности.

Впереди выезд из тени деревьев, поэтому парень тянет руку к бардачку, открыв, и начинает искать солнцезащитные очки. Кожа плеча, на которой недавно была набита татуировка, неприятно жжется, но воздерживается от грубого расчесывания, иначе опять порвет кожу до крови, и в который раз придется выслушивать нравоучения матери, касательно сотворенной им ошибки.

Нащупывает мятую упаковку, хмуря брови, и вынимает пачку сигарет, долгим взглядом исследуя её. Поднимает глаза на дорогу, испытав неподдельное желание и необходимость вновь глотнуть никотина, поэтому тихо ругается под нос, паркуя машину у обочины, чтобы перевести дух и выкурить пару-тройку сигарет до возвращения домой.

— Да, это хорошая идея, — женщина просто светится от счастья, когда говорит с представительницей, которую направили на обследование дома. Окончательное решение зависит от заключения этой строгой на вид дамы, правда, эта семья считается проверенной временем, ведь уже не в первый раз берет к себе детей в рамках особой программы реабилитации, поэтому всё пройдет хорошо, оттого хозяйка дома так спокойна. Она стоит у открытой двери, ведь женщина-инспектор уже собиралась уходить, но повторно решается оглянуть первый этаж, дабы вызвать напряжение, хотя результат уже известен.

Женщина с убранными в хвост темными волосами и карими глазами улыбается, отвечая на редко прилетающие в её адрес вопросы, но отвлекается на гул мотора. Оборачивается. К калитке участка подъезжает автомобиль, из которого выбирается брюнет, отчасти надеявшийся, что инспектор к этому времени покинет дом, но нет. Он берет спортивную сумку, бросив очки на водительское сидение, и открывает калитку, поспешив к крыльцу дома:

— Привет, мам, — заглядывает в прихожую, заметив инспектора в строгом костюме, которая повторно изучает каждый угол коридора.

— Привет, — женщина улыбается, чмокнув сына в щеку, для чего ему приходится наклониться, несмотря на страх быть пойманным за курением, хотя, она вроде ничего не замечает:

— Почему она ещё здесь? — шепчет, получив в ответ неодобрительный взгляд матери, которая поворачивается к женщине лицом, когда та возвращается к ней с вердиктом:

— Думаю, вы отлично прошли проверку, — что-то пишет в своем блоке с листами, закрыв его и одобрительно закивав:

— Неудивительно, вы не в первый раз берете ребенка из нашей клиники. У вас отличное дело.

— Благодарю, — женщина довольно поднимает голову, чувствуя укол гордости за свою деятельность и успехи.

— Хорошо, — инспектор, вдруг задерживает свой взгляд на парне, еле заметно проявив неуверенность, но откидывает его. — Тогда подробнее обсудим вечером, когда я привезу документы, — выходит из дома, и мать парня делает шаг к ступенькам:

— Спасибо.

— Увидимся, — инспектор приятно улыбается, направившись к своей машине, иногда стреляя взглядом на довольно неплохой двухэтажный дом. Женщина поднимает ладонь махнув ею инспектору, а парень рядом совершает короткий шаг назад, чтобы переступить порог, но не успевает, ведь мать хватает его за ухо, грубо дернув лицо ближе к себе:

— Ты опять курил?! — разрывается грозным шепотом, врезавшись взглядом в его глаза, но парень лишь улыбается, морщась:

— Мам…

— Я тебе что-нибудь оторву, если…

— Мам, она еще в поле видимости, — кивает в сторону калитки, заставив женщину встряхнуть руками, отпустить его и оглянуться на калитку, но машины инструктора нет на месте. Она уже давно рванула с места, и обманутая женщина краснеет, обернувшись, чтобы треснуть сына по спине, но тот уже поднимается по лестнице, спеша увеличить свои шансы на спасение от преследования матери, но та слишком вымоталась за этот день, поэтому может лишь проронить:

— Эй! Ты… — грозит ему кулаком и выдыхает, опустив руки.

Вот же.

Комната, в которую мать пытается не заходить лишний раз, чтобы не получить сердечный приступ. Она привыкла содержать дом в порядке, устраивая глобальную уборку раз в неделю, кхм, например, сегодня. И еще одна её задача — сделать так, чтобы ни одна живая душа, заглянувшая в их дом, не имела возможности попасть в комнату сына, которую он каким-то образом умудряется за пару суток превратить в нечто… В нечто. Просто. Нечто.

На полках постоянно пылятся медали, в трех имеющихся кубках он складывает бычки от сигарет, кровать вечно в состоянии развала, одеяло порой валяется у стола, когда парень всю ночь проводит у ноутбука. На рабочем столе две или три кружки с кофе. Тарелка из-под чипсов у тумбы, одежда и чистая, и грязная перемешена в шкафу, порой он вешает её на спинку стула. Стена над столом завешена записками, напоминалками, есть несколько фотографий. Стена рядом с кроватью изрисована баллончиком. Ему было девять — и он серьезно получил за это. Конечно, не так сильно, как ему досталось в пятнадцать, когда он сделал первую татуировку.

Парень бросает сумку на пол, двинувшись к столу, чтобы открыть ноутбук и проверить почту. Садится на край стула, сунув ладонь в пачку чипсов, что лежит рядом, и хрумкает, открывая почту. Одно новое сообщение. Дэн и секунды без него прожить не может?

Но нет. Открывает, изучив отправителя сообщения, и им оказывается вовсе не его друг. Брук. Та девушка из группы поддержки. Дилан подносит чипсину к губам, приоткрыв рот, и задумчиво изучает ту часть сообщения, что может прочитать, не открывая его, иначе девушка увидит, что он прочел, а ответа нет. Начнутся вопросы.

«Привет. Слышала, ты будешь в понедельник…» — и всё. Обрыв. Многоточие. Парень вздыхает, намереваясь кликнуть по сообщению, но мнется, продолжая водить курсором вокруг имени девушки. Откашливается, прижав кулак к губам, и хмуро размышляет над дальнейшими действиями, и чем дольше испытывает дискомфорт, тем сильнее злится на себя, в конце концов резким движением закрыв крышку ноутбука.

Сует чипсину в рот, выдвинув ящик стола, в котором начинает возиться ладонью, пока взглядом упирается в стол, зная, что раздражение к себе не приведет его ни к чему толковому, поэтому вовсе оставляет эти мысли.

Не находит.

Опускает внимание на захламленный ящик. Продолжает рыться, но их нет. Сигарет нет. Неужели мать опять забрала? Всё ещё пытается бороться с его зависимостью. Он и сам старается, но, честно, проигрывает.

Ладно, плевать. Главное, чем-то занять себя, чтобы отвлечься от угнетения. Это ловушка, и Дилан делает всё, лишь бы не оказаться в ней вновь.

Подходит к окну, схватив черную гитару Дэна, которую он оставил здесь года три назад, потому что его мать не может стерпеть попытки сына научиться играть. Друг приходит и играет здесь, и иногда Дилан тоже берется немного побренчать. Особенно в такие моменты, когда необходимо отвлечься.

***

Выдергивает. В один момент уши сознание парня реагирует на вибрацию, заставив того вздрогнуть, тем самым вырваться из когтей окутавшего сна, и Дилан разжимает веки, уставившись на мобильник, который оставляет на тумбе перед тем, как прилечь и перевести дух после тренировки, но, по обычаю, засыпает прямо в одежде.

Отрывает голову от подушки, не сразу понимая, что происходит, и приседает на кровати, хорошенько помяв ладонями лицо. Бросает взгляд в сторону окна, заметив, как сильно стемнело, и до него доходит.

Хватает телефон, прочитав на экране номер матери, и моргает, понимая, что теперь ему точно влетит, поэтому откашливается, стараясь избавиться от хрипоты.

И отвечает, прижав телефон к уху:

«Ты чего там застрял?» — тут же слышит голос женщины, которая явно испытывает волнение. Так всегда. Каждый год одно и тоже.

— Что? — задает вопрос, якобы, не понимает, о чем толкует эта женщина, а сам вскакивает с кровати, подскочив к шкафу, дверцы которого раскрывает, начав активно бегать взглядом по полкам.

«Ты уснул», — она догадывается. Ей не нужно обладать сверхспособностями, чтобы раскрыть сына.

— Нет, — он хмурит брови, наигранно сердясь, будто бы его ложно обвиняют. Скидывает несколько вещей с полки, когда вытягивает из-под них белую футболку, бросив её на кровать, принявшись одной рукой снимать черную с себя.

«Так, они приехали, — мать вздыхает в трубку. — Переоденься. И кофту не забудь».

Парень возникает недовольно:

— Жарко, — кидает черную футболку на стул.

«Не моя проблема, — не упускает момента надавить на больное. — Не надо было уродовать себя. Не хочу, чтобы они сочли тебя каким-то неадекватным рокером».

Дилан сжимает телефон между плечом и ухом, взяв в руки белую футболку, и, изогнув брови, смотрит перед собой:

— Ты правда считаешь, что рокеры выглядят так? — и слышит её негодование:

«Ой, всё, отвали, — уже убирает телефон от уха, торопя. — И спускайся», — следуют гудки. Парень бросает мобильный аппарат на кровать, надев футболку. Мятая… Мать его прикончит, но лучше появиться, чем вообще не выйти, верно?

Подходит к столу, откопав на спинке стула серую кофту, которую натягивает, сунув по привычке одну ладонь в карман, в которой обнаруживает пачку сигарет. Правда, пустую.

Покидает комнату, закрыв дверь до щелчка, и шагает к лестнице, улавливая голос матери и уже знакомый — инспектора, а сам мысленно надеется, что в этот раз им дадут не младенца. Хочется, чтобы шутка Дэна про подгузники хотя бы в этом году осталась шуткой.

Спускается, смотря под ноги, и вскидывает голову, устремив внимание на тех, кто стоит в коридоре, не сразу поняв, где ребенок.

И, кажется, его матери стоило предупредить об одном незначительном нюансе.

Дилан тормозит на ступеньках, сунув ладони в карманы кофты, и в первый момент теряет контроль над мускулами лица, выдав что-то между отвращением и искренней растерянностью, когда взглядом натыкается на девушку… Точнее, он не сразу понимает, кто перед ним. А основой неприязни становится, как бы морально отстало это ни прозвучало, внешние данные.

Рядом с инспектором стоит до жути худая девушка, от нездорового вида которой парень в первый момент хочет издать протяжное: «О-у», — но этот звук застревает в глотке. Он вовремя подносит кулак к губам, отвернув голову, скрыв свою реакцию за кашлем, который не привлекает внимания. К счастью.

Бледная кожа. Тонкая. Настолько, что с такого расстояния парень видит голубые вены. Впадины вместо щек. Темные углубления под глазами, а те лишены жизненного блеска. Живой труп. Кажется, О’Брайен испытывает негодование от несдержанной реакции, но ничего не может поделать. Эта девушка даже отдаленно не напоминает здорового человека. Редкие темные волосы, убранные в растрепанный пучок. Еще одна деталь, сразу бросающаяся в глаза — одежда. На ней и майка, и свитер, и куртка сверху. Как она вообще существует в такой жаре? Не местная, что ли?

— Да, это ничего, она всегда так одевается, — кажется, именно это они обсуждают, так как инспектор окидывает вниманием девушку, которой широко улыбается мать Дилана:

— Что ж, думаю, тебе виднее, — не настаивает, чтобы девушка сменила одежду. Если ей так комфортно, то пускай. Этот дом принимал множество детей со странностями.

— Меня зовут Роббин, — протягивает девушке ладонь, но та продолжает скованно смотреть в пол, сжимая рюкзак в руках. Инспектор гладит её по плечу:

— Она смущается, — виновато улыбается. — Привыкнет, верно? — легонько дергает её, на что косо смотрит мать парня, которая оглядывается назад, на Дилана. Тот выдавливает сдержанную улыбку, не дает себе лишней возможности смотреть на девушку. Это ужасно с его стороны, но иначе ему не прекратить обдумывать её нездоровую внешность.

Инспектор поглаживает ладонью спину девушки, делая шаг в сторону:

— Тея, мы с Роббин отойдем кое-что обсудить, а пока…

Её перебивает мать парня, коснувшись пальцами плеча новой жительницы дома:

— Мой сын покажет тебе, где твоя комната, — улыбается, оглянувшись на Дилана. — Верно?

Парню приходится сдержать на лице улыбку, которую он на мгновение скрывает, когда опускает голову, пальцами почесав переносицу, и сделав пару шагов вниз, чтобы окончательно спуститься с лестницы. Эта просьба ожидаема, но он всё равно чувствует себя некомфортно.

Роббин ведет за собой инспектора в сторону кухни:

— Я сделаю кофе, — прежде чем закрыть дверь, оборачивается, обратившись к девушке:

— Располагайся, — стреляет взглядом на сына, как бы намекнув, чтобы он был «душкой» — она часто просит его об этом, используя данное слово, правда, и он, и она не уверены, что парень сможет придерживаться данного образа. По крайней мере, он старается.

Дверной щелчок. Погружение в тишину. Девушка смотрит в сторону. Молчит. Дилан уставился в пол. Его охватывает странное чувство, будто над ним нехило так подшутили, ведь обычно мать берет детей. И в этот раз речь шла о ребенке, но…

Вздыхает, расправив плечи, и отгоняет мысли, переступив через свою преждевременную неприязнь. Она не имеет основ, это лишь первое впечатление.

Начинает разминать пальцы, доводя их до хруста, и поворачивается к девушке со сдержанной улыбкой:

— Привет, — а в мыслях крутится запрет: «Не пялься». Скорее всего, девушка и без его странного надзора понимает, как… Выглядит со стороны.

Ставит руки на талию, опустив взгляд на небольшой чемодан девушки, стоящий у её тонких ног:

— Давай, помогу? — хочет любезно оказать услугу, но девушка костлявыми пальцами хватает ручку чемоданчика, сделав короткий и неустойчивый шаг в сторону от парня. Всего секунду искоса смотрит на Дилана, нахмурив темные густые брови. Когда эта девушка проявляет негативные эмоции, выглядит ещё неприятнее.

Это совсем не то, о чем хотелось бы думать. Нужно как-то вывернуть ситуацию. Главное, как кажется, говорить, так?

— Тея, верно? — парень повторяет попытку настроить контакт, ведь его мать просит об этом каждый раз, когда они берут на реабилитацию детей. Но проблема в том, что все те случаи дело действительно касалось детей, ребятишек, с ними куда проще наладить общение.

Девушка продолжает молчать. Смотрит в сторону. Кажется, она дышит с легкой хрипотой. Неудивительно. Парень указывает на лестницу, не изменяя себе и своему положительному настрою:

— Я могу показать тебе комнату, хочешь? — никакой реакции со стороны «собеседника». Окей. Окей.

— Меня зовут Дилан, — улыбается, менее сковано жестикулируя ладонями, пока переступает с одной ноги на другую, чтобы встать напротив девушки, будто это поможет ему получить подобие зрительного контакта. — Я мастер заставлять людей чувствовать себя неловко, но ты точно меня переплюнула, — попытка пошутить. Обычно в ответ хотя бы улыбаются, поскольку парень действительно ведет себя неловко, но со стороны девушки вновь никакой реакции. Она лишь быстрее бегает взглядом по полу, не зная, куда себя деть.

Парень уже из интереса размышляет над ситуацией, пытаясь придумать, каким образом избавиться от дискомфорта, но дверь кухни вновь открывается, и в спину Дилана прилетает со вздохом:

— Я же просила, — его мать выходит, окинув сына огорченным взглядом, а тому лишь остается смириться и промолчать. Не станет же он жаловаться на неспособность этой девушки к здоровому контакту.

— Тея, идем, — Роббин осторожно касается пальцами её плеча, ведя за собой к лестнице. — Покажу тебе комнату, — шаги делает короткие, медленные. Потому что девушка еле перебирает тонкими ногами, а на лестнице у неё точно возникнут свои трудности. Инспектор выходит с кухни, поспешив следом, и Дилан остается один на первом этаже, наконец, имея возможность оценить происходящее.

Всё идет не так гладко. Мать явно утаила от него тот факт, что «новый ребенок» вовсе не ребенок. И да. Это будет трудно. Лучше бы он весь год подгузники менял, чем…

Качает головой, скользнув ладонью по волосам. Чего уже тормошить эту тему? Толку не будет. Раз уж мать решилась взять именно её в этом году, то этому есть причины. Задача её сына — помогать и быть «душкой». Звучит просто.

Парень щелкает пальцами, опуская руки вдоль тела, и подходит к небольшому чемодану, с которым обычно приезжают дети, берет за ручку, намереваясь сложить её и отнести вещи девушки в её комнату, но, оборачиваясь, натыкается взглядом на фотографию в рамке, которую мать вновь выставила на комод. Оставляет чемодан, довольно спокойным, но тяжелым шагом приближаясь к нему, внезапно сменившись в лице. Хмур. Смотрит на фотографию, без лишних раздумий выдвинув верхний ящик комода, и бросив её внутрь. С грохотом закрывает, опустив напряженные руки вдоль тела. Делает шаг назад, нервно забегав взглядом по помещению, а языком смочив губы, которые после этого вытирает пальцами.

Почему она вновь достала их?

— Дилан? — тревожный голос со стороны лестницы. Парень оборачивается, в первый момент скованно взглянув на мать, которая немного спускается, хмуро изучив внешнее состояние сына. Но тот быстро возвращает свою непринужденную улыбку на лицо:

— Oui, madame? (франц. Да, мадам?) — спрашивает на французском, сунув ладони в карманы джинсов, чем заставляет женщину закатить глаза, но улыбнуться в ответ:

— Чемодан возьми, — и указывает рукой наверх, начав подниматься обратно.

— Déjà, madame (франц. Уже, мадам), — подходит к чемодану, взяв его за ручку, и направляется к лестнице, какой раз за день старательно избегая возможного развития мыслей в сознании.

Дерьмовый процесс.

— Мы еще не до конца обустроили, поэтому… — Роббин видит, как девушка внимательно изучает комнату, в которую она её приводит. Тея медленно крутится, проходя дальше от порога, озирает помещение с голубыми стенами. Здесь есть всё, но при этом комната кажется пустой, потому что не обжита. Кровать, шкаф, стол, комод, шторы, кресло, даже небольшой аквариум с рыбками, горшки с цветами и прочими домашними растениями. Роббин с волнением потирает ладони, присматриваясь к выражению лица девушки, но не может разобрать её эмоций. Поскольку те отсутствуют. Это неудивительно. В первое время все дети морально зажаты.

— Что-то не так? — всё-таки спрашивает. Тея оглядывается, медленно покачав головой, но долго не задерживает взгляд на женщине, вновь принявшись бродить по комнате под пристальным наблюдением инспектора, который обращается к Роббин шепотом:

— Она просто очень зажата, — выдыхает от усталости, что накопилась за день. — Во всём.

— Может, не будем вот так при ней обсуждать, — женщине это не нравится, но её собеседница махнула рукой, объяснив:

— Поверьте, она нас не слушает, — уверяет. — Вообще, — и строго напоминает. — Внимательно ознакомьтесь с документами. Особенно с заключением врача. Я понимаю, что вы работаете в больнице и имеете опыт общения с такими пациентами, но…

— Верно, — Роббин вдруг берет на себя смелость перебить женщину. — И первое мое правило — не обсуждать проблему в присутствии её носителя, — шепчет, никак не желая грубить инспектору, но она ведет себя непрофессионально. Совсем.

— Ладно, — видимо, женщина так вымотана, что не вступает в открытую дискуссию, лишь натянуто улыбается в ответ на улыбку хозяйки дома. — А где у вас уборная?

— Вперед по коридору, — кивает головой на коридор. Инспектор благодарит, разворачиваясь, и чуть не врезается в появившегося на пороге парня, который откашливается, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить женщину. Она выходит, охотно виляя бедрами, и Дилан секунду пялится на неё, не понимая, для кого эта львица устраивает представление?

— Ты чего тащишься? — Роббин хлопает сына по плечу. Тот изображает боль на лице:

— Мне тяжело.

— Лгун, — фыркает, на что парень улыбается, проходя в комнату, и стреляет взглядом в спину девушки, которая медленно перемещается, осторожно касаясь каждого предмета пальцами. Дилан ставит чемодан на пол, наклонившись к лицу матери, которая продолжает взволнованно следить за молчаливой пациенткой:

— Ты не предупреждала меня.

— О чем? — не сразу догадывается, поэтому смотрит на сына, который дергает головой, подняв брови, и они оба бросают короткий взгляд в спину Теи.

— Знаю, но… — женщина хотела сказать, но почему-то не посчитала это большой проблемой.

— О таких мелочах стоит предупреждать, — парень, конечно, отшучивается, ведь это никакие не мелочи, а Роббин касается ладонью своей груди, изогнув брови:

— А что? — пускает смешок, подкалывая сына. — Наш альфа-самец чувствует себя некомфортно?

Дилан приоткрывает рот, с непониманием щурясь:

— Что? Причем здесь… — но мать не выслушивает. Она складывает руки на груди, делая шаги к кровати, пока Тея стоит у окна, изучая строение рамы. Створки намертво закрыты. Ручка отсутствует. Они всё предусмотрели.

— Всё нормально? — Роббин улыбается, подходя к девушке. Та поворачивает голову, недолгим взглядом устремившись на лицо женщины, и кивает. Молчит.

— Вот и славно, — мать парня вытирает влажные от беспокойства ладони о свою блузку, начав отступать назад, ведь слышит стук каблуков инспектора. — Сейчас закончим с оформлением документов и сядем ужинать.

— Мисс О’Брайен? — женщина заглядывает в комнату, решив поторопить заключение договора, чтобы иметь возможность остаток выходного провести в компании со своей кошкой, банкой мороженого и сериалами на Netflix.

— Да, идемте, — Роббин направляется к ней, препятствуя попытке сына покинуть комнату. Дилан уже делает шаг к порогу, как мать давит ему на грудь, шепча:

— Помоги ей, — улыбается инспектору, выходя из помещения, а парень прикрывает веки, выдохнув:

— Мне за это даже не платят, — затыкается, ведь мать грозит ему кулаком, пока инспектор не видит, и разворачивается, последовав за женщиной.

Дилан проводит ладонью по подбородку, со вздохом оборачиваясь к девушке, которая молча смотрит в пол, продолжая держать рюкзак в руках, будто ребенка:

— Она не такая злая, — всё ещё пытается? — Только со мной. Материнская любовь, все дела, — пытается отшутиться, но реакция не следует, поэтому откашливается, вновь ощутив приступ дискомфорта. — Думаю, она хотела дочь, а получила меня, вот и бесится, — зажато улыбается, сунув ладони в карманы джинсов. Смотрит на новую временную сожительницу, догадываясь, что, скорее всего, зрительный надзор её лишь сильнее угнетает, поэтому сам начинает пялиться куда угодно, лишь бы не на неё:

— Я могу помочь… — запинается, обезнадежено выдохнув, хлопнув ладонями. — Чем-нибудь?

Девушка не обдумает, сразу же дав ответ — качает головой. Дилан кивает, смирившись окончательно:

— Ладно, — вновь слабо хлопает ладонями, после указав ими себе за спину. — Тогда… Пойду отчитаюсь командиру, — и вновь неудачная попытка. Тея только сильнее отворачивает голову, краем глаз уловив движение за окном. Парень не медлит, скорее покидая комнату, тут же ощутив, как его отпускает тяжесть. И он дергает головой, хорошенько потерев веки. Идет к лестнице.

Что ж, особый случай. С детьми как-то легче было.

Остается одна. Взгляд поднимает выше, сделав короткий шаг к подоконнику. Костлявыми пальцами касается светлых штор, осторожно потянув в сторону, чтобы открыть себе больше пространства. Теперь лучше разглядывает женщин внизу, у калитки. Они пожимают друг другу ладони, улыбаясь. Девушка не может открыть окно и послушать, о чем они говорят, поэтому молча наблюдает, не проявляя на своем истощенном лице ни единой эмоции.

— Хорошо, — инспектор уже открывает дверцу своего автомобиля, но в последний момент мнется, всё-таки решаясь высказаться. — Но… — прикусывает губу, вновь взглянув на Роббин, которая внимательно слушает, уже сгорая от желания поспешить к девушке, чтобы проверить, как она, хотя это наоборот будет излишним. Отношения с подростком выстраиваются по иной схеме. Это же не ребенок. Необходимо меньше контроля и больше свободы.

— Если вам захочется вернуть её или отдать чуть раньше, мы поймем, — с пониманием морщится, наклоняя голову к плечу, а Роббин моргает, явно испытывая растерянность, но не дает себе проявить разгорающееся раздражение по отношению к этой женщине:

— Знаете, через меня прошло много детей. Десятки, и больше, — держит руки сложенными на груди. — Думаю, я справлюсь.

— Конечно, — инспектор улыбается, соглашается и кивает головой. — Звоните, если что, — просит, забираясь в салон своей дорогой иномарки.

— Обязательно, — Роббин притворно кивает и отворачивается, закатив глаза. Невольно взгляд поднимается на окна комнаты Теи, но возле них она никого не обнаруживает, хотя в отражении стекол машины инспектора женщина отчетливо заметила девушку. Роббин опускает руки, оглянувшись на уезжающий автомобиль. Назад дороги уже нет. Если она за что-то берется, то выполняет с успехом. Тем более, сейчас у неё особая причина не пускать всё на самотек.

***

Хочешь или нет, но чистота и порядок — первое, что бросается мне в глаза. Этот дом выглядит опрятнее, чем… Чем, что? С чем мне хотелось сравнить это место? Аналогов более нет. Со своим домом? Глупость. Вещи совершенно не сопоставимые. Изучаю убранную кухню, взглядом цепляя каждый уголок, каждый предмет быта, даже вилка в моей руке блестит на свету лампы. Мебель в этом помещении отличается темными оттенками, но догадываюсь, что причина этому — нежелание видеть грязь, которую невозможно отодрать. Да, у хозяйки этого дома очень близкие отношения с чистотой. Роббин О’Брайен внешне не выглядит на сорок. Она очень стройная и на лице еле проглядываются морщинки. Глаза глубокие, карие, волосы темные, немного вьющиеся. Одета приятно, почему-то я не сомневаюсь, что она и дома ходит в опрятной одежде. Как сейчас: светлые брюки и кремовая блузка. Рядом с ней, напротив меня, сидит её сын. И не нужно разбираться в этих людях, чтобы понять, насколько они разные. Даже чисто внешне: на парне мятая футболка, волосы взъерошены. А эти татуировки… Не скажу, что меня настораживает их наличие, но его внешний вид не располагает. Я знала много людей, тела которых были исписаны подобным образом. Ужасные личности, поэтому и сейчас я невольно строю шаблон, по которому определяю, как мне относиться к этому типу.

Если честно… Мне не совсем ясна их политика. Их действия. Как можно впускать в свой дом, свой собственный семейный мир, совершенно левого человека? Не думаю, что когда-нибудь смогу понять.

— Я знаю, что ты не съешь всё, — Роббин указывает на тарелку салата с вареной курочкой, что лежит передо мной. — Я подстроюсь — и начну класть тебе столько, сколько нужно. Дай мне время, — улыбается. Молча киваю, неловко опустив глаза на листы салата. Вилкой протыкаю маленькую помидорку, чувствуя, как женщина посматривает на меня, поэтому, не испытывая ни малейшего желания, кладу её в рот, ощутив сладкий привкус на языке.

Я не голодна.

— Мне сказали, ты поёшь, так? — Роббин настолько интересуется мной? Этого не было сказано в моих документах, значит, она тщательно расспросила доктора, меня это напрягает, поэтому ничего не отвечаю, лишь коротко кивнув.

— Я тоже пела в молодости, — женщина улыбается, подняв взгляд в потолок, и вздыхает. — Прекрасное и беззаботное время.

— Потому что бездетное? — парень рядом произносит, поднося стакан с соком к губам, и женщина закатывает глаза, медленно, будто с угрозой переводя на него взгляд:

— Отлуплю ведь, — звучит грозно, даже я сжимаюсь, но парень усмехается, продолжив спокойно пить сок.

Начинаю переворачивать вилкой листы салата, сутуля плечи. Незаинтересовано наблюдаю за своим действием, кажется, вновь привлекая внимание женщины напротив, которая вытирает губы о белую тряпку, отложив ту в сторону:

— Знаешь, я… — её задумчивый вид вызывает напряжение, поэтому набираюсь сил взглянуть в ответ. — Я не из тех, кто принуждает, — спокойно объясняет Роббин, тепло улыбнувшись. — Если тебе здесь не понравится, ты спокойно можешь отправиться обратно, но… — берет свой стакан, — Хочу отметить, — делает паузы, кажется, зная о моей особенности. Точнее, об особенности моего мышления.Из-за повреждений я не так осваиваю информацию, как другие люди. Думаю… Поэтому мне поставили инвалидность. Внимательно смотрю на женщину, которая пожимает плечами:

— Тут куда больше свободы, чем там, верно? — улыбается.

Незнакомая, чужая комната погрязла в духоте и темноте. Огни лампы играют, носятся по стенам, завлекая меня зрительно. Наблюдаю, как лучи ночника медленно перетекают, двигаясь по пространству помещения. Сижу на краю кровати, горбясь, отчего косточки позвоночника выступают сильнее на шее. Не переодеваюсь. Остаюсь в свитере, наплевав на жару. Мне гораздо комфортнее, когда мое тело скрыто под тканью. Плотной тканью.

Пальцами дергаю нитки на майке, что вылезает из-под свитера. Чувствую, как по шее стекает капля пота. Меня бросает и в жар, и в холод от того, в какой ситуации оказываюсь, но мне четко дали понять, что это единственный шанс…

Мысли обрываются. Слышу недовольный голос Роббин, которая заходила ко мне, желая хорошего сна. Она понимает, как тяжело мне адаптироваться, и её вера в то, что я буду способна привыкнуть, меня пугает.

Я без доверия отношусь к тем, кто как-то пытается расположить меня.

На то имеются причины.

Так вот. Роббин, которая мило общается со мной, сейчас повышает голос на своего сына, находясь в его комнате:

— Ты получил неуд? Где моя тряпка?!

Сжимаю рукой тело, напряженно глотнув сухость во рту, но в ответ на её крик слышится лишь смех:

— Окстись, женщина.

И какая-то суматоха.

Моргаю, потянув ладонь к выключателю на лампе, что стоит на тумбе рядом с кроватью. Ерзаю на краю, ощутив неприятное покалывание внизу живота, отчего не могу сидеть без движения. С напряжением смотрю перед собой, надавив на кнопку.

Свет гаснет, погружая меня во мрак, и тут же в глотке встает ком, вынуждающий меня вновь надавить на переключатель.

Включаю.

Рвано вдыхаю комнатный воздух.

Щелчок. Выключаю. Тьма.

Не могу нормально вдохнуть.

Щелчок. Включаю.

Поперек горла встает ком. Окончательно и основательно занимает внутри положение, начав колко рвать стенки шеи.

Еле загоняю больше кислорода в легкие, ощутив боль в глазах, когда их обволакивает соленая жидкость.

Медленно оглядываюсь на окно, со страхом подняв на стекло широко распахнутые глаза, ведь слышу шорох в ушах.

Щелчок. Выключаю.

Тьма.

Комментарий к Пролог

По обычаю:

трейлер к работе:

https://www.youtube.com/watch?v=A8ocT-PuQKA

фан-трейлеры:

https://vk.com/videos-98331934?section=album_2

группа в вк:

https://vk.com/carrie_mcfly

========== Глава 1 ==========

Не уверена, сколько времени лежу без движения на кровати. Испытываю дискомфорт от мысли, что мне придется передвигаться по чужому дому самостоятельно, без сопровождения. С одной стороны, это хорошо. Больше свободы, но всё-таки ощущаю себя неуютно. Потребность в воде усиливается к первым лучам солнца, что проникают в комнату сквозь светлые шторы. За окном уже слышны голоса людей, гул моторов автомобилей. Всё тело отекает, ведь не шевелилась больше шести часов. Это лишь здравое предположение. На самом же деле, мне казалось, что ночь тянется мучительную бесконечность.

Наконец, сухость во рту доводит мое дыхание до хрипоты, заставив избавиться от паралича, сковавшего мышцы. Осторожно приседаю на кровати, вытягивая руки, которыми упираюсь в матрас, чувствуя их привычное дрожание. Слабость. Она сковывает, но воспринимаю её с приятным наслаждением, когда осторожно спускаю ноги к полу, касаясь теплого паркета кончиками пальцев.

В моем доме пол был ледяным. Не знаю, почему вдруг вспоминаю об этом.

Придерживаюсь за край тумбы, помогая себе подняться на вялые ноги. Никакой уверенности в их способности удержать меня. Встаю вроде медленно, а всё равно голову приятно уносит, в глазах всего на мгновение играет темнота. Не раздумываю о смене одежды. Конечно, здешний климат ярко разнится с тем, к которому я привыкла, но остаюсь в темно-зеленом свитере и джинсах. Вещи помогают мне добиться ощущения безопасности. Чем больше на мне одежды, тем мощнее это обманчивое чувство.

В коридоре не раздаются шаги, не слышны голоса. Надеюсь, жители дома по-прежнему спят, и мне удастся незаметно пробраться в ванную, чтобы немного попить воды из-под крана. Спускаться вниз буду дольше, да и не доверяю я своим ногам. Больно слабые.

Прихрамываю. Колени хрустят на каждом шагу. Наверное, мне не хватает кальция. Подхожу к двери, неуверенно коснувшись её ручки пальцами, и приоткрываю, настороженно выглянув в коридор. Прислушиваюсь. Вроде… Тихо, но моя голова будто шар, наполненный водой. Слышу всё приглушенно — последствия травмы черепа.

Выхожу за порог, босыми ногами шаркая к ванной комнате. Передвигаюсь, как деревянная, буквально ощущаю скованность своего тела и свою неспособность свободно контролировать его. Оглядываюсь лишь раз, когда оказываюсь рядом с порогом ванной. За спиной по-прежнему никого, и с облегчением выдыхаю, сморщившись от жгучей боли в горле, когда прохожу в помещение, заранее включив свет.

Здесь пахнет лимоном. Стены уложены светло-желтой плиткой, на полу мягкий коврик. Ванна и раковина из белого мрамора. Изучаю комнату, не совсем доверяя своим глазам, ведь никогда прежде не имела возможности находиться в столь убранной и приятной на вид ванной комнате. Поворачиваюсь лицом к стиральной машинке, долгие минуты исследуя взглядом цветы в горшках, что стоят на ней. Это так… Странно. Будто жизненная необходимость Роббин — создавать уют. Везде.

Подхожу к раковине, не обнаружив на её дне темно-оранжевых разводов. Значит, вода здесь нормальная, так? А то дома мне приходилось пить ржавую…

Сжимаю сверкающую на свету лампы ручку крана, предприняв попытку повернуть её, но с горечью осознаю, что мне не хватает сил. От этой мысли, будто усиливается сухость в горле, и мое желание пить удваивается в разы. Вытираю обветренные губы ладонью, которую после прикладываю к горячему лбу. Слишком жарко. Повторно стараюсь открыть кран, но тщетно. Кажется, придется спуститься вниз.

Мысленный поток обрывается, и я коротко стреляю взглядом в сторону двери, которая открывается — и на пороге является очень сонный парень, который явно не до конца осознает, что уже покидает кровать. Темные волосы взъерошены, на щеке отпечаток складок наволочки, как и на татуированных руках. Всё та же белая мятая футболка и черные джинсы. ОН уснул прямо в одежде?

Я тоже так поступаю.

Парень вроде хмур. Он не переносит яркого света лампы, поэтому морщится, ладонью сдавив затекшую шею:

— Ты рано встаешь, — хрипло произносит, без скованности проходя внутрь ванной комнаты, а я отступаю назад от раковины, взглядом врезаясь в пол под ногами. Вот так непринужденно он заходит, будто мы давно являемся соседями по дому. Хотя… Он же здесь живет, поэтому его спокойное поведение оправдано. Я — лишний человек.

— Понятно, почему моя мать выбрала тебя, — тянет руку к крану, осекшись, и смотрит на зеркало, сохранив мгновение молчания:

— Ужасно прозвучало, — сам признает это, повернув ручку крана. Без труда. Вот так вот просто. Я моргаю, пристальным взглядом наблюдая за тем, как парень регулирует температуру воды, не желая умываться ледяной, и, думаю, мой надзор и заставляет его замереть, набрав в ладони прозрачной жидкости. Кажется, он смотрит на меня через отражение в зеркале, иначе как бы он обнаружил мое наблюдение, не поворачивая головы?

Ситуация обретает больший дискомфорт. Я нервно сглатываю, сцепив пальцами ткань свитера, и не знаю, как поступить? Может, лучше выйти? Чувствую себя неуютно. А вдруг он умоется, оставив воду включенной для меня, а я потом не смогу повернуть ручки, чтобы закрыть её?

Парень бегает взглядом по зеркалу, изредка врезаясь им в меня:

— Я могу зайти после тебя, — не сомневаюсь, я явно выражаю растерянность, но вовремя хмурю брови, скрыв боязливую скованность под сердитостью, и ниже опускаю голову, быстрым шагом рванув к порогу, чтобы покинуть прохладное помещение. Да, меня шатает, да, голова тут же идет кругом, но я миную коридор, оказавшись у двери выделенной для меня комнаты. И напряжение никуда не пропадает при виде женщины, которая оглядывается, находясь внутри помещения. Она улыбается, с довольством подметив:

— Ты так рано встаешь? — отворачивается, чтобы раскрыть шторы и впустить больше света в комнату. — Я сделала завтрак, — оповещает. Мне не особо нравится, что кто-то имеет доступ в помещение, которое должно быть моей личной зоной безопасности, но каждый раз отдергиваю свое возмущение, вспоминая, что это вовсе не мой дом. Я не имею права голоса.

Реагирую на ее предложение коротким кивком, на самом деле, не представляя, каким образом буду выживать с тем режимом питания, который принят в этой семье. Кажется, они и завтракают, и обедают, и ужинают. Причем, хорошо и плотно.

— Нормально спалось? — раннее утро, а Роббин уже выглядит опрятно и ухожено: на ней идеально выглаженная блузка голубоватого оттенка и белые брюки, волосы собраны в хвост.

Вновь киваю, отходя в сторону от двери, к порогу которой направляется женщина, приятно улыбаясь:

— Вот и славно, — честно, меня охватывает паническое подозрение, что она без труда раскрывает мою ложь, но не предпринимает попытку просверлить дыру в моем сознании, чтобы добраться до моего истинного состояния.

— Спускайся кушать, — еще раз просит, выходя из комнаты, а я отворачиваюсь от порога, приложив влажную от слабости ладонь ко лбу. Давление внутри черепа. Пытаюсь унять дрожание рук и уместное чувство тошноты, пока медленно шагаю к кровати, замечая под ней два выдвижных ящика. Рядом лежит рюкзак. Мне стоит переложить лекарства. Не хочется распаковывать вещи, будто бы это дарует мне веру в скорый отъезд обратно, но не стану питать себя иллюзиями. Ни здесь, ни там мне не станет лучше.

Приседаю на колени, тонкими пальцами сжав ручки ящика, и тяну на себя, используя все имеющиеся силы, но… Никак. Не удается сдвинуть ящик. Хмурюсь, с напряжением продолжив тянуть его на себя, но, как итог, возникает неприятная боль в локтях.

— Тебе помочь? — не ожидаю услышать обращение к себе, поэтому, из-за испорченной нервной системы, вздрагиваю, резко оглянувшись, отчего в шее возникает тянущий дискомфорт. Смотрю на парня, стоящего за порогом комнаты, дверь которой, видимо, Роббин не закрыла. По сути, я не имею права закрываться, так прописано в договоре, так что не могу потребовать уединения.

Качаю головой, молча отказываясь от помощи парня, и смотрю на ящик, сильнее сжав его ручку, желая самостоятельно справиться со столь незначительной проблемой. Лишний раз не оборачиваюсь, вновь принимаясь за бессмысленные попытки доказать самой себе о своей же способности справляться. Нелепо, наверное, выгляжу.

Вновь нервно реагирую на внезапное приближение чужого человека и вскакиваю на тонкие ноги, схватив пальцами рюкзак, который на автомате прижимаю к груди, крепкой хваткой, словно его желают отнять. Искоса и хмуро смотрю на парня, который сонно зевает, приседая на одно колено, и расслабленным движением рук выдвигает оба ящика, не зная, какой необходим мне. Без доверия щурюсь, настороженным взглядом цепляя за то, как он лениво выпрямляется, не позволив молчанию затянуться.

Поворачивается ко мне, жестом ладони указав на кровать и кивнув головой:

— Не за что, — не скажу, что он как-то проявляет это внешне, но… Уверена. Сказанное им только что пропитано скрытым раздражением, которое парень прячет за натянутой улыбкой, разворачиваясь, и направляется обратно в коридор, ладонями вороша темные волосы.

Выходит. Дверь толкает ногой — и та закрывается с щелчком. Негромким, но я всё равно вздрагиваю, сильнее стиснув пальцами ткань рюкзака. Смотрю в пол.

Нет. Я не хочу оставаться здесь. Но если откажусь от программы, то меня вернут обратно.

Кажется, это нечто обыденное для меня, для моей жизни — быть заключенной в рамки, ограничения.

Быть лишенной свободы.

Я правда… Не знаю… Выживу ли здесь.

Сижу на кухне, утопающей в лучах утреннего солнца, передо мной на столе тарелка салата и два тоста с маслом. Стакан с молоком. С душевными терзаниями изучаю еду, не зная, каким образом с ней справиться? Я совершенно не голодна. И трясущиеся руки — не признак обратного. Роббин ходит от плиты к столу, наконец, закончив раскладывать еду:

— Я не стала класть тебе бекон, вряд ли ты можешь кушать жаренное, но, надеюсь, тост ты осилишь, — улыбается, вытирая ладони о влажную тряпку, а мне остается смириться и кивнуть головой в ответ. Женщина стреляет взглядом на наручные часы, потом на круглые настенные, нахмурив брови:

— Ты не знаешь, Дилан вставал? — интересуется, аккуратно складывая тряпку, чтобы уложить её на край стола. Моргаю, нервно перескакивая вниманием с тарелки на лицо женщины, и выдавливаю из себя зажатое:

— Я видела его, — уже забываю, как звучит мой голос. Он отдает хрипотой. Не очень приятный для слухового восприятия. Лучше мне больше молчать.

— Он направился в свою комнату, верно? — Роббин ставит руки на талию, с недовольным видом куснув край своей губы. Пожимаю плечами. Не имею понятия. А женщина опускает руки, закатив глаза:

— Как обычно, — трогается с места, бубня под нос и направляясь в коридор прихожей. — Сейчас он у меня…

Сижу. Смотрю на тарелку. Глотаю аромат пищи, чувствуя ответную неприязнь. В глотке встает ком. Тошнота подступает, и мне приходится прижать кулак к губам, дабы избежать опустошения желудка. Сжимаю веки. Выделение холодного пота усиливается, но я вынуждена вырвать себя из омута смешанных ощущений, когда до ушей приглушенно доносятся ворчащие голоса разной тональности.

— Придурок, на время посмотри, — Роббин толкает сына в спину, пихнув на кухню, а тот морщится, подняв ладонь так, чтобы уберечь глаза от яркого света, льющегося со стороны окна. Выглядит так же мято, будто после того, как умылся, вновь рухнул на кровать и уснул.

— Первый урок в половине девятого, — зевает, со скрипом отодвигая стул. — Сейчас только семь утра, — хрипит, еле выговаривая слова, отчего мне трудно разобрать его речь, а вот Роббин без труда понимает парня. — Женщина, — садится, вытянув ноги под столом, одной задев мою, поэтому сжимаюсь, подвинув стул. — Проверься у врача, мне кажется, у тебя проблемы с головой, — держит ладони в карманах джинсов. Роббин садится рядом, накрыв ладонью сложенную тряпку:

— Ты… — начинает жестко шептать, с угрозой врезавшись взглядом в профиль лица сына, который с довольной улыбкой подается вперед, сев прямо и подобрав ноги под свой стул:

— Утро добрым не бывает, — ставит локти на стол, взяв вилку. — Если ты живешь с ней под одной крышей, — он говорит о матери, но смотрит на меня. Женщина пялится на сына, ничего не выражая, и парень сдается, подняв ладони:

— Молчу.

Роббин закатывает глаза — и они принимаются завтракать, продолжая мельком подкалывать друг друга по поводу всяких мелочей. Я пытаюсь хотя бы сделать вид, что кушаю, но от привкуса укропа на языке ответная реакция организма усиливается, и ликую, ведь никто не замечает, как прижимаю ладонь к губам, морщась, ведь Роббин оповещает сына:

— У меня сегодня ночная смена, — активно пережевывает пищу. — Я возьму машину.

— Эй, — парень тянет, недовольно хмурясь. — Закажи такси. Мне нужен автомобиль сегодня.

— Вечером? — женщина пристально смотрит на сына, который кивает, повторяя:

— Вечером.

И Роббин указывает на него вилкой, качнув головой:

— Ты никуда не поедешь в понедельник, — строго произносит. — Никаких гулянок, — в её голосе возникает больше давления, поскольку парень закатывает глаза. — Это рабочая неделя.

— Ты и в выходные меня не часто пускаешь, — возникает в ответ.

Я невольно наблюдаю за их общением, впервые за столько лет испытывая к чему-то интерес. Они так похожи. Даже эмоции проявляют одинаково.

— Прекрати жаловаться и ешь, — Роббин хочет поставить точку, и обращает внимание на меня, мягко улыбнувшись. — Тея, кушай, — двигает мою тарелку ближе ко мне, а я нервно киваю, вернувшись из забытья.

— Я могу отвезти тебя на работу, а потом… — парень не сдается, но женщину не переубедить:

— Укатить хрен знает, куда? — стучит вилкой по тарелке. — Нет, Дилан. Сегодня и последующие дни ты никуда не выходишь.

Он смотрит на неё, приоткрыв рот, и сощуривается, пустив смешок:

— Злая ты женщина, — отворачивает голову в момент, когда мать обращает на него резкий взгляд. — А ведь в больнице работаешь.

Вижу, как Роббин пальцами перебирает ткань влажной тряпки. Кажется… Она сейчас сунет её ему в рот…

Парень вновь переводит взгляд на мать, лицо которой тут же озаряется улыбкой:

— Ешь, милый, — активно хлопает ресницами, и Дилан, так? Он пародирует выражение её лица, под конец скривившись:

— Искра, буря, безумие, — усмехается, указав на меня вилкой. — Ты всё ещё хочешь жить здесь?

И получает по затылку влажной тряпкой. Я вздрагиваю, чуть не выронив столовый прибор, напуганно смотрю на женщину, которая вот-вот лопнет от негодования, а парень… Он улыбается, никак не реагируя, будто ожидает подобного от матери, и та нервно складывает во второй раз ткань, выдохнув:

— Тея, я забыла тебя предупредить об этом типе, — мы встречаемся взглядами. — Не волнуйся. Если он будет вызывать у тебя дискомфорт, то я найду, куда его сплавить, — улыбка. Приятная.

Дилан переводит на неё внимание, задумчиво хмурясь:

— Я — твой сын, — напоминает, на что Роббин огорченно вздыхает:

— По больному режешь, — и не позволяет парню продолжить говорить, обратившись ко мне. — Тея, я собираюсь в магазин сегодня. Не хочешь со мной? — поднимаю на неё взгляд, прекратив ворошить листья салата в тарелке. — Чего дома торчать? Заодно покажу тебе местность. Ты же никогда не была здесь, верно?

Моргаю. Головная боль усиливается, я… Я не успеваю обрабатывать её слова, осваивать информацию, и успеваю схватиться только за последнюю фразу:

— Нет, — шепот слетает с губ. Продолжаю смотреть на женщину, и она, думаю, понимает свою ошибку, разглядывая на моем лице растерянность:

— Извини, я очень быстро говорю, — виновато потирает ладони. — Постараюсь приспособиться к тебе, — это не её вина. Просто… Я, мягко говоря, «особенная». Меня так называют, чтобы не задеть мои чувства. Проблема лишь в том, что задеть меня нельзя. Я ничего не ощущаю. Как говорит доктор: «Из-за травмы головы и стресса пациентка эмоционально отупела».

Но это ничего. Я не чувствую себя обделенной или вроде того. Наоборот, в этом изъяне много плюсов.

— Удачи, — парень пускает смешок, сунув помидорку в рот. — Ко мне ты так и не приспособилась.

— На убийство не провоцируй, — Роббин искоса смотрит на сына, начав хрустеть салатом. Дилан бросает взгляд на настенные часы и хмурится, задавшись вопросом:

— Не рановато ли для смертей?

— И в кого ты такой противный? — только и может вздохнуть в ответ женщина, смирившись.

— Ну… — парень размышляет вслух. — Моим воспитанием занималась ты, так что…

И тут женщина не на шутку разгорается злостью, даже бросив вилку в тарелку, и туловищем поворачивается в сторону сына, чтобы высказать ему всё, что терзает её глотку:

— Ты… — но не успевает, ведь парень поднимается со стула, рукой обняв женщину за шею, прижавшись виском к её виску с довольной усмешкой:

— Спасибо, я наелся, — он издевается? Кажется, да. Ведь Роббин краснеет от жара, охватившего её по причине злости, а этот тип идет наперекор ситуации, совершая неожиданные поступки.

— Ты… — Роббин давится словами, указывая на сына пальцем. — Ну… — Дилан оставляет тарелку в раковине, поспешив к двери:

— Я потом помою, — выскакивает в коридор, бросив свою мать как дурочку махать рукой перед собой. Женщина моргает, еле вынудив себя выпустить пар, и вздыхает, сев ровно:

— Не за что, — слетает с её губ усталым шепотом. Я чувствую себя неуютно. Не знаю, как относиться к подобному поведению. Их отношения довольно-таки… Странные, хотя, не мне судить.

— Ты не думай, это… — Роббин нервно мешает салат, с больно истощенной улыбкой взглянув на меня. — Это нормально для нас. Мы постоянно так общаемся… — прерывается, когда телефон в её кармане начинает вибрировать. Вынимает, поднося к уху, и отвечает.

Опускаю взгляд на тарелку, сутулясь, и пытаюсь понять эмоциональный спад женщины, которая опускает телефон, выдохнув:

— Вот блин, — встает изо стола, вновь виновато растянув губы. — Срочно вызывают к пациентке. Я вернусь только к обеду, а потом на ночную смену, — берет тарелку, относя её в холодильник. — Работаю в больнице, — оглядывается на меня, объясняя. Киваю. Ясно.

Женщина что-то бубнит под нос. О своем, думаю, и берет со столешницы свою сумку, спешно направившись к порогу кухни, на котором тормозит, неуверенным тоном спрашивая:

— Это точно ничего?

Не совсем понимаю, о чем она, поэтому вопросительно хмурю брови, продолжив молча смотреть в её сторону. Роббин дергает заусенец на пальце, махнув ладонью, и на её лице вновь возникает яркая улыбка:

— Забудь. Прими лекарства, — напоминает, одной ногой переступив порог, но вспоминает ещё кое-что, поэтому вновь оглядывается. — И мне выдали твои специальные таблетки. На верхней полке, — указывает на ящики над столешницей. — Не забывай, ладно? Очень важно стабильно принимать дозу, тогда ты точно пойдешь на поправку.

Всё, что могу дать в ответ — кивок. Роббин могла бы заставить меня говорить, но принимает молчание, попросив о последнем:

— Можешь посмотреть, — указывает на часы, — во сколько парень с придурью выйдет из дома, ладно? — это она о своем сыне? Моргаю. Кивок головой в ответ.

— Хорошо, спасибо, — благодарит, хлопая по карманам, чтобы обнаружить мобильный телефон. — Я побежала, — прощается, помахав мне ладонью, и ускользает за стену, не дожидаясь моего ответа.

Я бы не ответила.

Слышу дверной хлопок. Но не расслабляюсь. Продолжаю сидеть, как на иголках, без конца ерзая на стуле. Взглядом ношусь по содержимому тарелки, по-прежнему задаваясь актуальным вопросом: «Куда деть еду?»

Выкидывать нельзя. Это некультурно и неуважительно. Роббин действует из хороших побуждений, но они не согласованы с тем, чего добиваюсь я.

Не шевелюсь, сильнее въедаясь в поверхность салата, когда на кухню вновь заскакивает парень, уже бодро шагая к раковине. Он сменил футболку. С мятой белой на ещё более мятую черную. Волосы в прежнем хаосе.

— Где эта женщина? — он оглядывает помещение, коротким вниманием окинув меня, после обратив его в сторону окна и, наверное, не обнаружив машины:

— Уехала? — фыркает под нос, повернувшись к раковине и включив воду. — Черт, я, типа, без машины сегодня?

Остаюсь безэмоциональной до тех пор, пока случайно не улавливаю знакомый запах, и резко поднимаю голову, ощутив легкое кружение внутри неё. Моргаю, принявшись глотать до мурашек приятный аромат, и останавливаю свой взволнованный взгляд на спине парня, осознав.

Курит. Он курит. Пахнет никотином. Он только что курил. У него есть сигареты?

Нет.

Дергаю головой, старательно откидывая шумящие в висках мысли, которые полностью захватывают мой разум, не давая сосредоточиться на проблеме наличия еды в тарелке. Начинаю активно расчесывать шею тонкими ноготками, делаю это невольно, не контролирую, и пытаюсь никак не проявлять своей нервозности, когда парень выключает воду, взглянув на тостер:

— Ты будешь тосты? — переводит глаза на меня, совершенно спокойно интересуясь. — Я могу взять один?

Киваю головой, активно, отвожу взгляд в сторону. Продолжаю нервно чесать шею.

Лишь бы не думать об этом запахе…

— Ты не расскажешь моей матери, что я отобрал у тебя еду? — он усмехается, взяв один тост. — Не шучу, я у неё не в приоритете, — откусывает немного, подойдя ближе к столу. — Узнает, что стащил, надает по лицу.

Молчу. Смотрю в сторону. Смотрит на меня. Молчу. Смотрю в сторону. Смотрит на меня. Молчу…

Ладонь дрожит. Не позволяю себе мучать кожу ногтями, пока внимание этого типа направлено на меня.

Молчим.

Парень пожимает плечами, освободив меня от своего зрительного надзора, и поворачивается, тяжелым шагом приближаясь к двери, которую после закрывает, ударив по её поверхности ногой.

Стою у окна. Тканью шторы закрываю всё свое тело, выглядывая с краю рамы, чтобы ни у кого не было возможности поймать меня за наблюдением. От солнечной яркости дня приходится терпеть болезненное давление в глазах, пока слежу за тем, как сын Роббин покидает дом, направившись к калитке, у которой припаркован чужой автомобиль. Скорее всего, парня встречает какой-то знакомый. Дилан бодро распахивает дверцу, бросив в сторону водителя свой рюкзак, и смеется, видимо, с реакции того, кто сидит за рулем, после забирается внутрь. Ожидаю. Машина трогается с места. Нервно облизываю губы. Провожаю её взглядом, выходя из-за стены, и отпускаю шторы, позволив ткани расползтись в стороны, впустив в комнату больше света. Руки с естественной дрожью висят вдоль тела. Выжидаю. Вроде, не должны внезапно вернуться, да?

Думаю, да.

Оборачиваюсь, осторожным шагом, покачиваясь, бреду в коридор второго этажа. Оглядываюсь по сторонам, будто бы в доме кто-то должен быть, кроме меня, тот, кто поймает меня за…

За этим.

Подхожу к двери комнаты парня, вновь озирая коридор. Тишина. Никого. Логично.

Надавливаю ладонью на ручку — дверь подчиняется, открываясь, и я заглядываю внутрь помещения, не поражаясь тому, в каком состоянии находится комната парня. Но даже она выглядит лучше, чем тот дом, в котором я выросла.

Последний раз оборачиваюсь, окинув взглядом коридор, затем прохожу внутрь комнаты, оставив дверь приоткрытой. Изучаю помещение, переступив через спортивную сумку, что лежит на полу у самого порога. Нервно покусываю короткие ногти, за наличие которых меня бы наказали там, откуда я приехала, но Роббин пока не акцентировала на их наличии внимание, думаю, ей, как моему временному опекуну, обо всем сообщили.

Подхожу первым делом к столу, осторожно пытаясь выдвинуть ящики, и, удивительно, справляюсь. Кажется, мое желание придает мне сил. От осознания, что я вот-вот могу получить то, чего хочу, начинаю чувствовать себя гораздо лучше, чем утром.

В ящиках полнейший бардак, но мне удается откопать старую, внешне, упаковку сигарет и зажигалку. Не отхожу. Справляюсь на месте. В руках усиливается дрожание. Тонкими пальцами вынимаю одну сигарету, сунув её кончик в рот, и оглядываюсь, так же панически вслушиваясь в тишину. Чиркаю зажигалкой. Удается не сразу, но выходит поджечь сигарету, и я сразу же втягиваю в себя никотин. Набиваю им грудь. Полностью. И ощущаю, как мышцы тела отмирают вместе с моим сознанием. На коже выступают мурашки от того удовольствия, которое испытываю, пока заглатываю внутрь себя сигаретный дым, который сама же выпуская изо рта, и хватаюсь за край стола, аккуратно опустившись на заваленный вещами стул. Подпираю ладонью щеку, сутулюсь, курю.

Мне нельзя. Мне запрещено. Но…

Прикрываю веки, с воодушевлением ощущая, как организм утопает в наслаждении от наполнения. Конечно, эффект от простых сигарет не тот, но это лучше, чем употреблять вещи, которые имеют гораздо большее влияние на состояние человека.

«Это зависимость, Тея, но твоя проблема заключается в собственном нежелании противиться этому», — как-то так, да, доктор?

Затягиваю, с равнодушием уставившись на награды, что висят на стене.

Мне наплевать, слышишь?

***

Шумный коридор. Удивительно, что со своей способностью постоянно опаздывать, парни вовремя приезжают в здание учебного заведения, и у них остается время, чтобы забрать из шкафчиков необходимые тетради и учебники. Хорошо было бы иногда брать их домой, чтобы выполнять домашнюю работу, но вряд ли хотя бы один из членов футбольной команды заморачивается с этим.

Дилан с неохотой наполняет рюкзак лишним грузом, пока его друг упирается лбом в край верхней полки, пряча лицо в шкафчике, и дышит, устало, тяжело, нарочно пытаясь привлечь внимание О’Брайена, который улыбается, искоса поглядывая на него:

— Вернись в наш мир, — держит рюкзак обеими руками, дергая навесу, чтобы оценить тяжесть, и в итоге плюет, начав перекладывать вещи обратно на полки, решив оставить только одну тетрадь.

— Нет, здесь дерьмово, — Дэн часто переживает некий эмоциональный упадок, возможно, так проявляется его переходный возраст. — Всем плевать на мое состояние, — ворчит, правда, не испытывает чистый негатив. Конечно, он с юмором произносит, поэтому и Дилан отвечает с усмешкой, надевая ремни облегченного рюкзака на плечи:

— Мне не плевать, — поворачивается всем телом к другу, упираясь ладонями на свои бедра. Дэн лениво отталкивается лбом от полки, оставив на его коже красный отпечаток, и с притворным равнодушием уточняет:

— Правда?

О’Брайен хочет кивнуть, но отвлекается на женский голос за спиной:

— Эй, Дилан, — и сжимает губы, отвернувшись от друга, который закатывает глаза, с чувством безысходности вновь врезавшись лбом в край полки.

Девушка со светлыми переливающимися оттенками русого волосами с широкой улыбкой смотрит на парня, который полностью оборачивается к ней, привычно смерив взглядом с ног до головы.

— Привет, — она пытается не стрелять с неодобрением на подруг, которые группкой стоят в стороне, хихикая и перешептываясь, пока эти двое пытаются поговорить. Дилан переводит на них внимание, подняв ладонь в качестве приветствия и сдержанно улыбнувшись, отчего девушки громче шепчутся, активнее моргая и растягивая губы в ответ.

— Здорова, — парень опирается плечом на свой шкафчик, сунув ладони в карманы джинсов, а девушка по имени Брук складывает руки на груди, оповестив:

— Я написала тебе вчера.

— Да, видел, — хихиканье девушек и тяжелые вздохи друга за спиной.

— Ты мне ничего не ответил, — Брук улыбается, но нервничает, о чем говорит её попытка покусать нижнюю губу, кожа которой скрыта под ярко-красной помадой. Дилан морщится, но не виновато:

— У меня не было возможности.

— Так… — девушка решает задать вопрос в лоб, прямо сейчас, чтобы не ждать его ответа. — Что насчет сегодня? Ты идешь на вечеринку? — нет, всё-таки прикусывает пухлую губу. — Я буду там.

О’Брайен открывает рот, словно намеревается сразу дать ответ, в котором уверен, но на самом деле он находится на стадии обдумывания, поэтому рад тому, как Дэн отходит от шкафчика, выглянув из-за его плеча:

— Эй, — девушка мельком посматривает на него, но большую часть своего внимания отдает Дилану, которого за плечо обнимает Дэн. — Он мой партнер для вечеринок, — наклоняется чуть вперед, к лицу Брук, которая изгибает брови, указав пальцем на свой лоб, намекнув на наличие странной полосы на коже лба парня. Но он не реагирует, продолжив играть роль:

— В любой. Непонятной. Ситуации.

Дилан улыбается, взглянув на Дэна, который подмигивает ему, и Брук закатывает глаза, широко улыбаясь:

— Ну, одолжишь мне его на одну ночь? — коротко скользит языком по нижней губе, когда их с Диланом взгляды встречаются. — Для одной непонятной ситуации, — с такими же паузами произносит. Девушки громче хихикают, вовсе не смущая своим поведением Брук, которая переминается с одной ноги на другую. О’Брайен мог бы долгое время отвечать на её зрительный контакт и молчать, хорошо, что рядом Дэн, скрывающий своей деятельностью неловкую паузу.

— О-у, — парень убирает ладони от друга. — Бери, — натянуто улыбается, отряхивая плечи парня, будто от пыли. — Это не по моей части, — и разворачивается, принявшись разбираться с учебниками на полках. Брук улыбается, настойчиво добиваясь чего-то определенного от парня, который, по сути, не должен мяться, верно? Это не в его характере.

— Так ты… — Брук покачивает сложенными на груди руками. — Не дал ответ.

Он не может дольше тянуть, поэтому уверенно улыбается, пожав плечами:

— Думаю, я буду там, — да?

— Хорошо, — девушка начинает отходить к подругам. — Буду ждать.

— Окей, — Дилан сдерживает глубокий вздох, кивнув головой, и Брук разворачивается, отчего её завитые волосы забавно дергаются, и уверенной походкой девушка направляется к остальным. Подруги расступаются, позволив капитану группы поддержки занять привычное место в середине, после чего они вместе идут вперед по коридору.

О’Брайен поворачивается всем телом к другу, который немного отклоняется от шкафчика, прослеживая за отдаляющимися девушками, и медленно переводит взгляд на Дилана, задавшись вопросом, который не дает ему покоя на протяжении всех лет их совместного обучения:

— И что они в тебе находят? — фыркает при виде натянутой улыбки друга. — Даже меня ты раздражаешь, — принимается просматривать содержимое полок, как вдруг улавливает странную перемену в лице Дилана, поэтому вновь обращает на него взгляд, с подозрением сощурив веки:

— Что это было?

О’Брайен проводит ладонью по затылку, с непринуждением кивнув другу:

— Что?

— Только что, — Дэн не отстает, ведь уверен, что ловит Дилана за чем-то необычным. — Вот это, — указывает на его лицо. — Ты странно улыбнулся.

О’Брайен щурится, подняв брови, и с усмешкой давит на затылок Дэна ладонью, пихнув друга обратно внутрь шкафчика, из-за чего он врезается всем телом в края полок.

— Вернись в свою среду обитания, — Дилан ворчит, улыбаясь, и обходит друга. — Спасибо, — сует ладони в карманы джинсов, спокойным шагом минуя парня, который «выныривает» из шкафчика, ругнувшись:

— Эй! — не успевает взять всё необходимое и хлопает дверцей, поспешив за другом.

***

Вечер наступает быстро, и Роббин О’Брайен носится по дому, собирая свои вещи. Она теряет мобильный аппарат, но у неё нет времени, чтобы поругать сына, ведь понимает, что это его очередные «подколы». Он часто прячет то, что ей срочно необходимо, поэтому, как итог, женщина опаздывает на свою смену, поэтому начинает переобуваться в прихожей, осыпая Дилана «мягкими» ругательствами. Парень с довольной улыбкой стоит напротив, сложив руки на груди:

— Разреши мне сегодня гульнуть, — разводит руки в стороны. — И я тебе отдам телефон.

Роббин пыхтит, выпрямляясь, и хватает свою сумку с комода, указав пальцем на сына:

— Я разберусь с тобой позже, — притворно улыбается, заглянув на кухню с меньшим раздражением, чтобы обратиться к Тее, которая сидит за столом, ковыряя вилкой салат с жаренной картошкой.

— Тея, выпей лекарство, — напоминает. Девушка обращает равнодушный взгляд на женщину, ответив спокойным кивком.

— Хорошо, — Роббин прикрывает дверь, обернувшись к сыну, который поглядывает на настенные часы.

— Ты ужинал? — мать интересуется шепотом.

— Да, — он щурится, с подозрением покосившись на женщину. — С чего это тебя интересует?

— Сделай вид, что нет, — Роббин дает странный указ, направившись обратно к комоду, чтобы проверить свое внешнее состояние в зеркале, а парень продолжает с недоумением смотреть на неё, стоя на месте. — Мне нужно, чтобы ты проследил за тем, сколько съедает Тея.

Он закатывает глаза, опустив руки, и ставит их на талию, немного задрав ткань футболки:

— А как же больше свободы? — делает медленные шаги к матери, которая поворачивается к нему, держа ремень сумки на плече, и убирает руки сына, поправив его футболку:

— Наличие свободы так же опасно, Дилан, — отходит назад, вынув из сумки связку ключей. — Просто пусть она съест всё, что я положила на тарелку, — приказывает ему, будто он может повлиять. — Там немного.

— И как это будет выглядеть? — не догоняет.

— Просто зайди и сядь с ней ужинать, — Роббин вздыхает, подняв запястье руки к плечу, чтобы проверить время.

— Я устал… — Дилан притворно зевает, покосившись в сторону.

— Не ной, — кивает на дверь, и О’Брайен вздыхает. Сдается, направившись в указанном направлении, пробубнив под нос:

— Пока.

— Удачи, — Роббин отворачивается, поспешив к входной двери, за ручку которой хватается ладонью, но притормаживает, обернувшись, правда, без понимания, что конкретно привлекает её внимание. Смотрит на комод. Может, что-то забыла?

Нет. Она приоткрывает дверь, заметно хмурясь, ведь… Не находит фотографию в рамке, которую выставила вчера утром.

Отворачивается, переступив порог, и опускает задумчивый взгляд вниз, с каждой прошедшей секундой осмысления всё сильнее погружаясь в свои тяжелые мысли.

Дилан следит за временем, прислушивается к шуму за окном, и выдыхает с облегчением, когда улавливает рев мотора. Его мать уезжает от участка, отправляясь на работу, и теперь парню остается потерпеть компанию странной девчонки, а после он отправится развлекаться с теми людьми, с которыми хотя бы можно поговорить.

Он не относит себя к людям, неспособным найти общий язык с кем-либо. Серьезно, может, Дилан слишком высокого мнения о себе, но у него никогда не было проблем с общением. А тут…

Накладывает себе вторую порцию ужина, с тяжестью, вздохнув, ведь он первую еле уплел. Хотел перекусить, чтобы не набивать желудок перед алкоголем. Но это не основная проблема.

Оборачивается, старательно избегая возможности пересечься взглядом с Теей, хотя, возможно ли это? Девушка только и делает, что смотрит в тарелку, медленно переворачивая её содержимое вилкой. Дилан садится напротив, берет столовый прибор, и повторно окидывает вниманием еду, осознав, что прием пищи в такой компании куда тяжелее без матери. Начинает с неохотой кушать, чувствуя, как девушка внезапно поднимает на него глаза, точнее, на его тарелку. Смотрит. Это нервирует, но парень сдерживается, натянув на лицо не совсем расслабленную улыбку:

— Что? — поглядывает на неё, поднося вилку к губам. Тея ерзает на стуле, перескакивая вниманием со своей тарелки на его, а лишь после поднимает взгляд на лицо парня, впервые так долго удерживая зрительный контакт с ним:

— Ты ведь уже ел, — вот так просто. Дилан останавливает вилку с едой у своего рта, успев слегка приоткрыть его. Смотрит на девушку, понимая, что требуется как-то выйти из ситуации, чтобы не вызвать подозрений, поэтому пожимает плечами, не оспаривая:

— Верно, просто… — стучит вилкой по тарелке. — Я много ем, — улыбается, сложив одну руку на груди. Тея отводит взгляд. Кажется, ей это вовсе не интересно, она просто поставила его перед фактом, а он принимается объясняться. Что ж, О’Брайен опять чувствует себя неловко, так что решается перевести стрелки:

— А ты… — указывает на её полную тарелку, ожидая, что девушка потеряется, ведь она ничего до сих пор не съела, но Тея вполне спокойно отвечает:

— Я уже наелась.

Дилан щурится, продолжая усмехаться краем губ, но уже испытывает интерес, когда задает очередной вопрос:

— Прости, но что из этого ты съела? — откладывает вилку, локтями опираясь на край стола, а ладони сцепляет, подавшись вперед. Всё ещё пытается заставить Тею смутиться, но она выглядит расслабленной, вовсе не скованной, когда поясняет:

— Помидоры. Сыр, — вилкой дергает перечисляемые продукты. — Очень сытно.

Поднимает глаза, коротко посмотрев на парня, который хмурит брови:

— Ну… А чуть больше ты скушать не хочешь? — он бы на её месте уплетал бы всё, что дают. Она ведь понимает, в каком состоянии находится? Это даже не смешно, это мерзко.

Тея остается серьезной и уверенной, когда задает встречный вопрос, озадаченно хмуря брови, и открыто уставившись на Дилана:

— Зачем, если я уже наелась?

Парень стучит пальцами по столу, не сдержав своего предположения, которое раскрывает вполне убежденно:

— Это такое самовнушение?

Тея пристально смотрит в ответ. О’Брайен поднимает брови, ожидая её слов, но девушка хранит молчание, а её молчаливый надзор начинает напрягать. Дилан даже не дергается, не отводит взгляда в сторону окна, когда слышит приближение автомобиля. Это за ним. Дэн приехал. Не шевелится. До тех пор, пока Тея не опускает взгляд, осторожно поднявшись со стула. Берет тарелку. Молча обходит стол, чтобы положить остаток еды на полку холодильника. О’Брайен теперь пялится в стол, продолжив притоптывать ногами под ним. Девушка спокойно моет ладони, набирает стакан холодной воды. За окном слышно гудение. Дэн вызывает друга, а тот продолжает сидеть.

Тея покидает кухню, а Дилан подпирает щеку кулаком, задумчиво утекая внутрь себя.

Что ж, онапоняла.

Поняла, что он следил за её приемом пищи.

Значит, не такая уж и «ограниченная», как написано в документе.

========== Глава 2 ==========

Он садится в машину. Дверца закрывается — и музыка из салона слышна хуже, чем до этого, приглушенно, а я смелее выглядываю из-за оконной рамы, скрываясь за тканью шторы. Кажется, в машине несколько людей. Они громко общаются, слышу смех. Не испытываю любопытство по отношению к незнакомцам, лишь терпеливо ожидаю, когда автомобиль тронется с места. Дилан нарушает правила. Роббин, уверена, взорвется в ярости, когда узнает. Конечно, не мне об этом сообщать, их жизнь меня не должна касаться, и она не будет. Всё равно сомневаюсь, что протяну в этом доме весь данный мне срок.

Автомобиль отъезжает. Я не ухожу, продолжаю следить, до тех пор, пока машина не сворачивает с улицы, лишая меня возможности наблюдения, правда, будучи параноиком, продолжаю стоять на месте, нервно вытирая влажные ладони о шторы. Переминаюсь с ноги на ногу. Слабость. Такая приятная слабость. И вялость. И моральное отупение. Сложно в точности описать свое состояние и наслаждение, которое оно приносит. От недостатка питания меня постоянно покачивает. Нахожусь в бесконечном режиме «на грани» с потерей сознания. Как… Как эффект от «собачьего кайфа». Вот так я себя чувствую. Всё время.

Отхожу от подоконника. Отпускаю ткань штор. Взгляд сам опускается ниже, скользнув по мягкому ковру под ногами, но стопам по-прежнему холодно. Я постоянно ощущаю холод. Честно, не помню, каково это — чувство здорового тепла в теле, но мне даже нравится. Будто мне повезло иметь возможность проследить сам процесс.

Медленного разрушения организма.

Опускаю руки, оставив в покое вязаный свитер темно-зеленого цвета. Слабым шагом направляюсь к двери, осторожным движением открыв её, чтобы впустить в комнату больше темноты. До сих пор не могу принять тот факт, что живу под крышей такого дома. Я не знаю Роббин и вряд ли смогу сблизиться с ней. Не потому, что нет возможности, просто я не желаю этого. Сама. Так вот достаточно изучить это место, чтобы понять: женщина она, вроде, хорошая, да и их с сыном стычки, думаю, не пропитаны тем видом злости, который выливался в свое время на меня. По крайней мере, меня хоть и пугает их крик, но после него тут же следует что-то, заставляющее меня хотеть изучать этих людей. И я остаюсь. И смотрю. Порой встречаются те, за кем хочется наблюдать со стороны. Судя по всему, это мой личный жизненный стиль. Я может и существую, но лишь в роли наблюдателя за развитием жизненных событий других.

А что насчет меня?

Медленно иду к ванной комнате, включая теплый свет, приносящий глазам знакомый дискомфорт. Живот крутит, где-то под ребрами происходит привычный для меня процесс отмирания органов. Прикладываю дрожащую ладонь к животу, начав заметно прихрамывать. Не прикрываю за собой дверь, чтобы иметь возможность слышать, что происходит в доме. Вдруг кто-то внезапно вернется. Подхожу к туалету, начав короткими глотками воздуха заполнять кислородом легкие, отчего мое головокружение усиливается. Держусь за край раковины, медленно приседая на колени, и не заставляю себя ждать: сую два пальца в рот, одной рукой продолжая стискивать край ванной, пока другой вызываю у себя рвоту. Начинаю плевать, морщась от заполняющей глотку мутной белой жидкости. Честно, не знаю, что именно выходит из меня, а происходит это последние несколько лет. Не имеет значения, главное…

Не могу закончить свою мысль из-за временного потемнения в глазах. С хрипом втягиваю воздух в легкие, организм еле удерживает меня в сознании. Удивительно, что он продолжает бороться наперекор желанию хозяйки истощенного тела. Судорога усиливается, когда приходится руками схватиться за бортик ванной, чтобы не рухнуть и не удариться головой о мраморное покрытие. Рвано дышу, ощущая, как всё больше погружаюсь в ощущение «притупленности». Состояние, словно я вновь под кайфом. Оно такое родное и…

Прикрываю глаза, спиной врезаясь в край ванной, и запрокидываю голову, улавливая наслаждение, которое получаю ежесекундно, пока организм продолжает неистовую борьбу со мной. Он крепко держится за сохранение сознания. Пальцами руки касаюсь груди, надавив, дабы добраться до ребер. Второй ладонью нащупываю пульс на шее. И приоткрываю опухшие веки, вновь ощущая это. Это.

Почему оно так отчаянно колотится?

За что ты сражаешься?

***

Громкая музыка злит каждого жителя данной улицы. А ведь сегодня даже не выходной день и завтра многим подниматься ранним утром, чтобы отправиться на работу или учебу, как и всем тем, кто отправляется на вечеринку с бесплатным алкоголем и тем, что считается незаконным, но каким-то образом хозяину этого всем известного дома удается раздобыть нелегальное на потех «детишкам».

Тротуар рядом с домом, откуда разливаются громкие голоса и смех вперемешку с бьющими по мозгам соседей басами, забит машинами. Странно, почему многие добираются таким образом, ведь после этого, логично, не стоит садиться за руль. А кого из подростков это волнует, когда вокруг полно пива и сигарет, а твои родаки не способны повлиять на твою жизнь? То самое безбашенное время, когда ты считаешь себя и свои установки верными, а нравоучения взрослых кажутся бесполезными и ограничивающими тебя. Свободы. Больше свободы, верно?

Приходится припарковаться возле участка напротив. Дилан выбирается из салона, а Дэн спешит за ним. Не любит оказываться наедине в подобных местах. Ему требуется толчок, чтобы влиться в компанию. Честно, до сих пор удивляется, почему О’Брайен общается с ним? Нет, правда. Этим вопросом часто задаются одноклассники, ребята из команды, да что уж там, даже учителя. Дэн привык встречать недоумение каждый раз, когда на его ответ: «С кем ты пришел?» — он называет имя О’Брайена. Как ни крути, Дэн немного… Другой, что ли.

Дилан довольно социально развит и ему с легкостью удается приобщиться к любой компании, а вот Дэн…

Парень вздыхает, отчасти чувствуя благодарность. Хорошо, что ему повезло сойтись в общении с О’Брайеном, иначе так бы и проводил время дома, играя в приставку. А так он и в команду попал, и обзавелся новыми знакомствами. Круто.

Парни приближаются к переполненному людьми дому. Впервые из-за нехватки пространства многие «тусят» во дворе, что делает жизнь соседей намного тяжелее. Дилан закуривает, расслабленным шагом поднимаясь на крыльцо. С ним здоровается каждый. Кто-то протягивает руку, кто-то обнимает, на что он отвечает, сильно хлопая по спине ладонью, а если это девушка, то обходится без больных ударов ладонью, а лишь потирает ею спину, отчего обычно представительницы противоположного пола заметно мякнут, после смущенно улыбаясь и скрытно провожая парня взглядом.

Приходится напрячься, чтобы протиснуться в гостиную. Музыка слишком громкая, присутствующим приходится надрывать голосовые связки, чтобы быть услышанными во время общения. Свет приглушенно-фиолетовый. Странное освещение, немного неприятное глазам. Стоит духота. Запах пота в смешении с ароматами духов и одеколонов. У потолка витает дым от сигарет или того, что сегодня удается заполучить у хозяина дома.

— Сколько будем пить?! — Дэн встает рядом с Диланом, который останавливается у журнального столика, изучая стаканчики с алкоголем, который разливают из бочки, находящейся у дивана.

— Как пойдет, — отвечает, и Дэн понимает, что это означает.

Как пойдет с Брук.

— Дилан! — какой-то парень проходит мимо, похлопав парня по плечу, и они оба улыбаются. О’Брайен поднимает ладонь, поприветствовав в ответ.

— Как дела? — честно, Дилан даже не помнит имен, но сохраняет улыбку, отвечая незнакомцу:

— Отлично.

— Мама отпустила? — за незнакомым парнем следует другой, и Дилан опять не способен вспомнить, кто перед ним. Возможно, кто-то из школы. Не может же он помнить всех. Да и не хочет забивать себе этим голову.

— Тебя, смотрю, тоже, — закуривает, улыбаясь, а ребята смеются, продолжая идти.

Дилан зажимает сигарету в зубах, начав поднимать каждый стакан к лицу, чтобы понять, что в них налито, и Дэн приветствует подобную процедуру. Если бы этим занимался он, то все вокруг высмеяли бы его, назвав «мамкиным сынком», но никто не пытается поиздеваться над О’Брайеном. И не только потому, что его внешность вводит всех в заблуждение по поводу характера. Первый момент Дэн так же побаивался парня, ведь каким может быть человек, отбитый татуировками? Может, сейчас О’Брайен и спокойный, но, если верить словам некоторых… Многих людей, этот тип отличается буйным характером. Только вот Дэн общается с ним на протяжении двух лет после переезда в этот город. И на его памяти нет ни единого случая, когда Дилан бы терял контроль.

Но подозрения сами возникают в голове Дэна. По поводу честности и искренности поведения его друга. Ведь достаточно часто этот парень пропадает. И надолго. Где он шляется и чем занимается — неизвестно даже его матери. Оттого, наверное, мисс О’Брайен временами такая нервная.

Дэн оглядывает помещение с высоким потолком. На огромных окнах развешены сверкающие фонарики, горшки с цветами опрокинуты, местами на полу разлит алкоголь. Накуренные ребята дико смеются, сидя на полу, другие только принимаются употреблять, затягивая косячок. Всем весело, все улыбаются. Возможно, это неправильно, но подобное времяпрепровождение действительно расслабляет, в том плане, что ты забываешься. Ненадолго сбегаешь из реального мира. Только вот Дэну никогда этого не требовалось, что ли…

Парень улыбается, наблюдая за тем, как Дилан морщится, когда пробует алкоголь в одном из стаканчиков. Значит, паленое. Было бы неплохо выехать отсюда непьяными, Дэн не против. Совсем.

Он оглядывает гостиную повторно, но на этот раз задерживает свой взгляд на коридоре, со стороны которого идет высокая девушка. Её русые волосы красивыми волнами накрывают оголенные плечи, белая майка на тонких лямках не скрывает черного бюстгальтера, а темная джинсовая юбка сильно открывает стройные ноги. Даже сквозь громкую музыку улавливает стук каблуков. Её алые губы растягиваются в улыбку, а красивые глаза приобретают больше блеска. Дэн вовремя отводит взгляд, опустив его в пол, и нервно потирает пальцами переносицу, пихнув Дилана локтем в плечо. Парень оборачивается на друга, с хмурым видом кивнув, ведь полагает, что того опять кто-то донимает, но Дэн кивает за спину, заставив О’Брайена оглянуться назад. Видит Брук и сдержанно улыбается, оставив стаканчики на столике, полностью развернувшись и сунув одну ладонь в карман кофты с собранными в локтях рукавами, пока второй продолжает удерживать сигарету, с которой стряхивает пепел на пол.

Широкая улыбка. Притягательный взгляд. Привлекательные формы тела.

Да, Брук красивая.

— Привет, — девушка останавливается напротив ребят, не обращая внимания на парней которые с интересом и открыто изучают её, проходя мимо, и уж тем более плюет на взгляды девушек, завистливо кусающих губы. А тот факт, что Брук спокойно берет Дилана за запястье руки, потянув за собой, в несколько раз усиливает процент зависти со стороны женской половины присутствующих.

Брук кивает с улыбкой Дэну, который поднимает ладонь, сжато растянув губы, и не задерживает своего взгляда на девушке, отводя его в сторону, но приходится вновь поднять глаза на О’Брайена, который похлопывает друга по плечу, успев сказать:

— Звони, если что! — перекрикивает музыку, а Дэн произносит что-то вроде: «Забей», — начав пятиться назад, наблюдая за тем, как Брук сжимает ладонь О’Брайена, уводя его из гостиной. Дэн оступается, ногой задевая столик, отчего стаканчики опрокидываются, разливаясь, и парень нервно переглядывается с теми, кто сидит на диване. Незнакомцы искоса смотрят на него, перешептываясь и посмеиваясь. Парень прячет ладони в карманы кофты, начав крутить головой.

Куда ему податься? Чувствует себя потерянным.

Дилан только успевает закрыть дверь одной из комнат, и уже чувствует, как женские руки проникают под ткань его кофты, потянув на себя. Парень сохраняет легкую улыбку на лице, развернувшись к Брук, которая слишком широко улыбается, разоблачив свое состояние, и О’Брайен заметно хмурится, откинув голову немного назад, когда девушка тянется поцеловать его:

— Ты пьяна, — догадывается, на что Брук хихикает, дернув пальцами бегунок его кофты вниз:

— Ага, — проникает руками под ткань, обняв парня и прижавшись грудью к его груди, пошатываясь на каблуках. Ей удается чмокнуть его в подбородок, но Дилан не меняется в лице, сохраняя вроде улыбку, а вроде… И сердитость?

— Сколько ты выпила? — берет её за плечи, жестко отодвинув от себя, и Брук раздраженно цокает языком, закатив глаза:

— Какая разница? — сжимает запястья Дилана, потянув за собой к кровати. Парень вздыхает, больше не пытаясь натянуть наигранную улыбку на лицо:

— Есть разница, — выглядит пугающе серьезным, но Брук слишком пьяна, чтобы обратить на это должное внимание.

— Расслабься, Дилан, — улыбается, пытаясь заставить парня опуститься на кровать, но тот поднимает глаза в потолок, легонько надавив на плечи девушки — и она падает спиной на кровать, начав громко смеяться, поджимая колени. Смотрит на неё, понимая:

— Ты курила, да?

— Нет, пап, — она пускает смешок, поднявшись на локти. — Серьезно? — щурит веки. — Ты можешь просто… — разводит ладони, запнувшись. — Можешь просто трахнуть меня без этих нравоучений? — смеется, находя свое замечание забавным. Сейчас ей всё кажется таковым.

О’Брайен улыбается краем губ, подходя ближе к кровати, и наклоняется, располагаясь между раздвинутых бедер девушки, которая явно замирает, прекратив смеяться. Парень держится на вытянутых руках, скользнув приятно знакомым взглядом по груди Брук. Девушка активно дышит, пальцами сжимая ткань своей влажной майки, и сглатывает, когда парень подносит сигарету к губам, крепко затянув никотин в легкие. Молчание сопровождается бьющей по ушам музыкой и попытками кого-то со стороны коридора открыть дверь. Брук нервно моргает, скользнув языком по губам, ведь опять. Опять это происходит. Почему он смотрит так серьезно? С каких пор…

Дилан отворачивает голову, медленно поднимаясь, и садится на край кровати, потушив сигарету о тумбочку, а окурок выбрасывает в угол помещения, вынув упаковку сигарет. Брук смотрит в потолок. Слышит, как парень чиркает зажигалкой. Вновь чувствует запах никотина. Выдыхает, ощущая, как он медленно отрезвляет её опьяненное сознание. То, чего она так добивалась, чтобы не нервничать. И с каких пор она так волнуется? Раньше всё происходило само по себе. А теперь… Что изменилось?

— В чем дело? — кто-то должен начать — и это Брук. Девушка чувствует тяжесть в голове, но приседает, опираясь руками на матрас. С беспокойством смотрит на парня, который хмурым взглядом сверлит пол, пока сутулится, поднося сигарету к губам. Брук потирает ладонью коленку, оценивает молчание Дилана, предполагая:

— Ты больше не хочешь меня? — она не станет объясняться перед собой, почему ей это важно. Оно того не стоит. О’Брайен остается внешне суровым, пока пускает дым, вдруг объявив:

— Мы отвезем тебя домой, — и она не думает перечить. С Диланом О’Брайеном никто не смеет спорить. Но девушке хочется докопаться до правды. Узнать причину, по которой этот парень отталкивает её на протяжении двух лет.

— Просто скажи, что я… — хочет найти проблему в себе, но О’Брайен качает головой, перебивая:

— Дело не в тебе, Брук, — тогда в чем? В ком? И… Девушка не успокаивается.

— Ты ведь… — она моргает, нервно заерзав на кровати, чтобы сесть ближе к парню. — Ты раньше не был таким, — обеспокоенно улыбается, ладонью коснувшись его плеча. — Ты изменился, знаешь… — зачем она констатирует факты? И без её замечаний понятно, что что-то не так, и девушке не нравится, что О’Брайен не говорит об этом. Да, они не были близкими друзьями, вряд ли у этого типа вообще таковы имеются, но Брук всегда считала, что они с ним намного ближе, чем кажется. Она не сомневается, у О’Брайена было достаточно половых партнеров, но вряд ли он с кем-то говорил о том, о чем порой беседовали они.

— Ты спишь с кем-то еще? — она уже не знает, что предположить, может, парень выматывается или… — Я тебя не привлекаю в этом плане или… — её голова готова разорваться от предположений, но Дилан поднимает ладонь к её лицу, заставив в то же мгновение замолкнуть. Брук опускает руки, переплетает пальцы, смотрит на них, с тяжестью вздохнув. Молчание возвращается в комнату. Девушка еле терпит его. Ей необходимо закурить, но остается лишь давиться никотином, что пускает Дилан, пока выкуривает следующую сигарету. Что творится в его голове?

Брук медленно поворачивает голову, наплевав на легкую опаску перед человеком, которого давно знает. Да, счастливица, которой повезло застать «прежнего» О’Брайена и стать одним из тех, кто заметил эту перемену.

В первый раз он даже не спрашивал её разрешения, а просто воспользовался ситуацией, а теперь ей приходится уговаривать его. Что стряслось с этим чертовым миром? Безумие.

Касается ладонью его плеча, медленно скользнув ею к спине, которую потирает, подняв глаза на Дилана. Тот выдыхает никотин, с равнодушием взглянув на девушку. Она сжато улыбается, совсем уж сдержанно, наклонившись к парню, и укладывает голову ему на плечо, прикрыв веки. Плевать. Дилан подносит сигарету к губам, свободной рукой обвивая талию Брук, и девушка жмется к нему, испытав от данного объятия лишь холод.

Ничего не понимает.

Но в одном она убеждена.

Что-то произошло. Что-то определенно повлияло на тебя, придурок О’Брайен.

***

Прохладный, но приятный ночной ветер встречает меня. Выхожу из салона, оглянувшись на Дэна, который определенно о чем-то размышляет, но мне своих мыслей не озвучивает. Равносильно тому, как я поступаю по отношению к нему.

— Утром увидимся, — обещаю, хотя еще не уверен, пойду ли в школу. Желание отпадает, но не проявляю упадка своего настроения, натянуто улыбаясь другу, который кивает головой, таким же образом растянув губы:

— Да, давай.

Жестом ладони прощаюсь с ним, закрыв дверцу автомобиля, к которому поворачиваюсь спиной, направившись к крыльцу дома. Не оглядываюсь, когда слышу, как машина двигается, рванув вперед по дороге между домов. Подхожу к двери, справившись с замком быстрее, чем если бы я был сильно пьян. Удачно, что матери нет дома, а то с той стороны порога меня бы уже ожидала женщина со шваброй в руках, которая отделала бы меня до потери пульса.

Оказываюсь в теплой прихожей, закрываю дверь, бросив связку ключей на комод, и прислушиваюсь, замедлив шаг. Слышу гул воды, причем сильный, будто кто-то открывает кран на полную. Мать вряд ли вернулась. Она обычно принимает ванну после смены, чтобы отогнать сон, но…

Смотрю на экран своего телефона. Даже двух часов ночи нет.

Поднимаюсь на второй этаж, по привычке держа одну ладонь в кармане джинсов. Медленно вышагиваю по коридору, к своей комнате, а сам хмуро всматриваюсь в дверь ванной, что расположена чуть дальше.

Встаю у двери, касаясь пальцами ручки, и с подозрением щурюсь, когда слышу, как что-то в помещении ванной падает. Думаю, тюбики со средствами для душа. Делаю шаг назад, разворачиваясь к двери комнаты, которая в этом году будет принадлежать девчонке, и без предварительного стука открываю её, окинув помещение взглядом. Пусто. Значит, это она там буянит. Может, уточнить, всё ли в порядке? Если она решит разрушить мой дом, вряд ли мать будет в восторге и похвалит меня за бездействие.

Хочется рухнуть лицом в подушку. Нет, я вовсе не вымотан, но чувствую себя неприятно уставшим в психологическом плане. Истощен, хотя причин для истощения не было. Вроде.

Шагаю к двери ванной комнаты, автоматически проверяя наличие сигарет в карманах, но вовремя вспоминаю о правиле — не курить в доме. Конечно, оно нарушается мной довольно часто, но я позволяю себе наплевать на просьбу матери, только находясь в своей комнате. Хотя, уверен, и за это она меня размажет по стенке.

Подхожу к двери ванной, набрав больше воздуха в легкие. Почему-то общение с этой девчонкой не задается с самого начала, и я продолжаю терпеть неудачи. Конечно, она здесь всего сутки, но мне не нравится ощущать легкую скованность в присутствии людей. Обычно это они чувствуют неловкость, а мне остается лишь поиздеваться над их положением, а вот сейчас это именно я долгие минуты топчусь за дверью, пока не решаюсь постучать костяшками по её поверхности:

— Тея?

Гул воды не прекращается, но я слышу, как что-то вновь падает на дно ванной. Подозреваю, что девушка роняет предметы, испугавшись моего внезапного обращения. Она больно нервная и дерганная, знаете, такая… Ненормальная. С нестабильной нервной системой, постоянно дергающая свою одежду, кусающая ногти и вырывающая тонкие волосы из пучка. Да. Хочу этого или нет, но я это замечаю. Лучше бы я не был таким внимательным. Порой это вредит мне. В данном случае, мне неприятно. Отвратно с моей стороны, но… Боже, мне неприятна эта девушка. Я не пытаюсь разобраться в её характере, чтобы найти что-то привлекающее, как обычно я поступаю с людьми, но в данной ситуации… Не могу прекратить ловить себя на мысли, что эта девчонка… Ну…

К черту попытки казаться толерантным. Она выглядит отвратительно.

— Всё в порядке? — но мне придется попытаться иногда переговаривать с ней. В большей мере детьми занимается мать, поэтому не думаю, что от меня будет много требоваться. Просто надеюсь, что этот год пролетит быстро. Очень. А я часто буду торчать вне дома.

Ответа нет, поэтому беру на себя ответственность, когда касаюсь ручки, дернув её, чтобы открыть, правда, уверен, что дверь заперта, ведь какой нормальный человек не запрется в ванной во время принятия…

Дверь поддается.

А, да. Забыл. Тея не относится к «нормальным».

Открываю дверь, поморщившись от теплого света, который опадает на лицо, заставив меня сощурить веки. Моргаю. С равнодушием изучаю помещение ванной комнаты, не особо разбирая своих мыслей: на полу разлита вода, коврик вымок, стена над стиральной машиной в каплях, тюбики опрокинуты с полки зеркального ящика. Девушка стоит у раковины, кран которой практически разрывается от сильного потока воды, выпущенного на волю. Он настолько мощный, что вода не успевает утекать в трубу, оттого жидкость добирается до краев, медленно капая на пол. Девчонка сжимает в руках мокрую тряпку. Её свитер промок, кожа лица покрыта капельками… Хочу предположить, что это вода, но девушка выглядит слишком болезненно, поэтому почему-то мне кажется, это холодный пот. Голова опущена. Волосы в пучке растрепаны. Интересно, она вообще заплетается? Расчесывается?

Делаю шаг за порог, еще одним беглым взглядом озирая помещение, чтобы в итоге вздохнуть:

— В чем дело? — удивительно, но не чувствую злости из-за устроенного срача, хотя чувствую, как хочется сорваться на кого-нибудь из-за тех мыслей, что гложут меня остаток вечера, правда, они никак не связаны с этой ситуацией, наверное, поэтому я старательно сдерживаюсь.

Ставлю руки на талию, смотря на гудящий поток воды:

— Ты забыла, как пользоваться краном? — предпринимаю попытку отшутиться, но девушка никак не реагирует, лишь заметно глотнув воды во рту. Сильнее отводит взгляд в сторону, и я нервно вытираю губы пальцами, после скользнув ладонью по волосам:

— Что произошло? — повторяю вопрос, уже с большим давлением в голосе, и девчонка моргает. Неужели, чего-то добиться от неё можно только руганью? Видимо, только так с ней и стоит говорить.

Тея виновато стреляет взглядом в мою сторону, хмуря брови, и начинает нервно дергать ткань мокрой тряпки, пока вода продолжает капать на пол.

— Я не могу… — она набирает больше кислорода в легкие, будто ей его не хватает для общения со мной. — Закрыть не могу, — шепчет, ниже опуская голову, а мне приходится немного наклониться вперед, напрячь свои ушные перепонки, чтобы хоть что-то понять. Девушка указывает пальцем на кран, и я замечаю, как дрожит её рука, и меня это удивляет. Я ведь даже не кричу на неё, почему она дрожит? Я из принципа пугаю людей?

Стреляю взглядом на свои татуированные руки, медленно отводя глаза в сторону. Ну, в принципе, очевидно.

Ладно, не против потрепать языком, но не сейчас, пока мы тут пытаемся залить первый этаж. Мать будет в ярости. Подхожу к раковине, не удивляясь тому, как девушка оббегает меня, встав ближе к выходу. Видимо, чтобы иметь возможность спастись, я ведь намереваюсь прибить её гелем для душа, так?

Усмехаюсь от собственных мыслей, взглянув на девчонку, которая с опаской пятится к порогу, продолжая сжимать тряпку в руках и виновато смотреть вниз.

Похоже, именно этого она и ожидает.

Моргаю, покрутив ручки крана, чтобы выключить воду.

В принципе, не колышет. Мне вот тоже кажется, что она постоянно что-то употребляет. Мы в равной степени испытываем друг к другу необычно отрицательные эмоции.

— Зачем так сильно открыла? — беру с сушилки тряпку, бросив под ноги, чтобы ткань начала впитывать воду. Коврик придется сушить. Тея никак не успокоит руки, и теперь одной ладонью водит по шее и ключицам, царапая их ногтями:

— Я не могла открыть, и… — мямлит, обеспокоенно указывая тряпкой на раковину.

— Сильно дернула, — догадываюсь. — А закрыть обратно не смогла, — сам ловлю себя на том, что пытаюсь лишний раз не смотреть на неё, как в свою очередь поступает она.

В ответ тишина. Девушка смотрит в пол. Я смотрю в стену. Окей, мне бы хотелось скорее оказаться наедине со своей кроватью, поэтому:

— Если ты чего-то не можешь, то спокойно звони моей маме или говори мне, — выдавливаю из себя раздраженно устало, но пытаюсь улыбнуться, правда, уверен, этим лишь сильнее выражаю свое недовольство. — Как бы в этом заключается одна из наших с ней обязанностей по уходу за тобой, — наклоняюсь, подняв тряпку, чтобы выжать из неё воду.

— Я завтра посмотрю, может, подкручу, — повторно открываю и закрываю воду. — Ручки и правда слишком туго работают, — действительно подмечаю данную странность, которая никогда мне не мешала, но, видимо, придется что-то менять в доме, чтобы эта девчонка могла здесь выжить.

Черт, она даже ящики не способна открывать, о какой безопасной для ребенка среде вообще идет речь? Поселить её в комнате из мягких стен? Так, нет, это уже…

Качаю головой.

Это слишком, ладно, я просто устал.

Выжимаю воду, вновь бросив тряпку на пол, и ставлю руки на талию, обратив свой взгляд на девушку, которая явно не знает, куда себя деть. Честно, лучше я сам здесь разберусь, чем еще хотя бы минуту проведу в этой охерительной компании, так что киваю в сторону коридора за спиной Теи, взгляд которой мечется по полу:

— Теперь спать, да? — намекаю, и девушка моргает, виновато морщась. Кажется, она хочет что-то сказать, поэтому я сразу напрягаю ушные перепонки, слегка наклонившись вперед, чтобы точно расслышать её невнятный писк, но в итоге девушка с тревогой озирается, отвернувшись, и вот уже готовится рвануть в коридор. Я успеваю молвить:

— Порог, — и сжимаю губы, вздохнув, когда Тея спотыкается об него, но успевает схватиться за дверь, поэтому продолжает идти с опущенной головой, но теперь прихрамывает, стараясь шагать у стены, чтобы опираться на неё влажной ладонью. И тряпку зачем-то забирает.

Неловкая и неуклюжая. Мне даже стыдно смеяться над этим. Просто к черту.

Закрываю дверь ванной, обернувшись, и оцениваю беспорядок, который она устроила здесь. Слишком много воды на полу. Коврик придется стирать. Мать точно заметит.

И мне это теперь убирать, да?

Лениво снимаю с себя кофту, потирая больную от татуировок кожу рук, и беру ещё одну тряпку, настраивая себя на уборку.

Почему-то мне кажется, что эта девчонка принесет куда больше проблем, чем мать может себе представить.

***

Голод берет свое — этой ночью я теряю сознание. Мой организм пытается раздобыть силы. Надеется, что у меня есть какой-то внутренний источник энергии, но бессознание очень даже помогает. После пробуждения я чувствую себя… Не скажу, что гораздо лучше, но мне определенно легче. К тому же я вчера выкурила несколько сигарет. Нет, я не ощущаю снижения потребности, наоборот, мне нужно еще. Еще. Чем больше поглощаю, тем больше хочу. Это типично и ожидаемо для людей, к числу которых я отношусь. Во мне это заложено. Как-то один из докторов прямым текстом сказал мне об этом. Правду, которая мне была необходима. Иначе так бы и давилась ложью, пытаясь что-то изменить, а тот человек дал мне понять — ничего у меня не выйдет. Как бы я не пыталась бороться.

Это я. Надо смириться.

Спускаюсь вниз. Я слышала, как вернулась Роббин. Она… Заглянула ко мне в комнату, пришлось притвориться спящей, чтобы женщина не уделяла мне своего внимания. Уверена, она устала после смены, не хочу собой оттягивать необходимый для неё момент отдыха.

Ступаю осторожно. Носки не спасают от холода, которым охвачено тело. Кончики пальцев ледяные. Шаркаю к кухне, чтобы выпить воды из фильтра. Больше не стану пытаться пользоваться краном, если нет серьезной необходимости. Этой ночью мне было стыдно так, как никогда раньше.

Встаю на пороге, тут же начав нервно дергать ткань свитера, который не снимаю с самого приезда сюда. Сонный парень сидит за столом, наливая себе заваренный кофе. Завтрак в тарелках: два варенных яйца и салат. Неужели… Роббин приготовила еду после возвращения со смены? Она…

Дилан переводит на меня взгляд. Выглядит так, будто не спал вообще.

Отвожу глаза в сторону, проходя по кухне к столу, чтобы взять стакан и фильтр.

Мисс О’Брайен очень заботится о своем сыне. Определенно. И это так необычно. Все матери такие?

Обеими руками беру фильтр, полный воды, и не могу справиться с ним из-за слабости в руках.

— Тебе положили еду, — ровным тоном оповещает парень, без особого желания кушая свой завтрак. — Садись и ешь. У моей матери дурное настроение, — почему-то мне кажется, что он из хороших побуждений предупреждает меня, поэтому я приседаю на край стула, напротив Дилана, и касаюсь вилки пальцами, не намереваясь кушать. Просто подожду, пока он уйдет, а там решу, как поступить.

Поглядываю на парня, замечая его странный упадок настроения, обычно он хотя бы пытается улыбаться, конечно, не мне судить, я его толком не знаю, но почему-то меня тянет спросить:

— У миссис О’Брайен что-то случилось на работе?

— Мисс, — Дилан прекращает переворачивать вилкой салат, а я ерзаю на стуле, потерянно шепнув:

— Что?

Парень поднимает на меня строгий взгляд, недовольно процедив:

— Мисс. Мисс О’Брайен, — жестко поправляет. — У меня нет отца, — на мгновение мне кажется, что он способен пробить мне голову своим резким взглядом, и я опускаю глаза, старательно воздерживаясь от желания сбежать с кухни, так как не могу выдержать такого мощного психологического давления.

— Это из разряда «десять фактов обо мне», — внезапно Дилан привычно улыбается, принявшись кушать. Я напряженно и растерянно смотрю на него, врезаясь спиной в спинку стула. Сжимаю вилку, с онемением мускул лица наблюдая за резко изменившимся настроением парня, который либо потрясающий актер, либо… Либо что? Не может же быть, что его эмоции настолько переменчивы, верно?

О’Брайен опирается локтями на стол, указав на меня вилкой:

— Желаешь узнать больше? — улыбается, говоря с набитым ртом. — Выдай один факт о себе. Так и продолжим обмениваться охерительной информацией, — стучит вилкой по тарелке, больно нервно. — Будет весело, — подмигивает.

Меня… Напрягает такая перемена. Я не знаю, как себя вести с ним, это…

Вдруг напряжение снижается, а мое лицо прекращает выражать растерянность.

Это ненормально.

И мне от данного факта становится необъяснимо спокойно.

Опускаю взгляд на тарелку, аккуратно воткнув кончик вилки в небольшой помидор черри. Осторожным движением направляю его в рот, обеспокоенно поглядывая на парня, который продолжает смотреть на меня. Что он… Он ждет? Моргаю, нервно отводя глаза в сторону, и кое-как проглатываю помидор, не успев толком прожевать. Вижу, как Дилан уже оставляет меня в покое, понимая, что я не стану говорить с ним, а мне объяснимо некомфортно от услышанного. Я не должна была получить столь личную информацию, я не имею права обладать ею, меня это не может касаться. И теперь я чувствую, что должна как-то компенсировать. Мне нужно сказать что-то равносильное, и…

Прекращаю пережевывать листик салата. Смотрю в тарелку. Дилан опустошает свою, поглядывая на настенные часы. Опаздывает на занятия, и хочет встать из-за стола, поэтому я выдавливаю из себя спешно и неразборчиво:

— У меня тоже, — и на этом всё. Парень обращает на меня внимание, сощурившись и подавшись немного вперед:

— Что? — мне всё равно, расслышал ли он. Я компенсировала.

Опускаю голову, принявшись без желания кушать салат, запивая оставленным для меня соком. Дилан еще секунд десять остается обездвиженным, после встав со стула, чтобы вымыть свою посуду.

Сдерживаю тяжелый вздох. Молчание. Парень покидает кухню — и я кладу вилку, больше не пытаясь впихнуть в себя еду. Я не голодна. Совершенно. А от наплывших на сознание воспоминаний тянет вонзить столовый прибор себе в ногу или руку, чтобы затмить поток морального дискомфорта физическим.

Начинаю чесать шею до проявления красных пятен на коже. Моргаю, испытывая нехватку кислорода из-за образовавшегося комка эмоций в глотке. Давление в глазах усиливается, перед ними всё плывет, и я еле удерживаю себя в здравом уме, сильно сдавив пальцами шею.

Но дрожь только усиливается.

«У меня нет отца».

У меня тоже. Вроде. Нет.

========== Глава 3 ==========

В одном длинном аквариуме с зеленоватой водой крутятся рыбы. Так много, что поражает их способность не сталкиваться друг с другом, а ведь пространство им выведено небольшое. Они умудрились каким-то образом найти нужный темп, вывести для себя траекторию движения, причем несогласованно. Вряд ли кто-то регулирует их перемещение. Обычная на вид чешуя так маняще поблескивает на белом свету лампы, что висят высоко над головами покупателей. Я впервые нахожусь в настоящем торговом центре, и меня слегка неприятно будоражит то количество людей, которое меня окружает. Наблюдение за рыбами в аквариуме успокаивает, помогая отвлечься от того шума, что забивается в уши, вызывая нестерпимую головную боль.

Пальцами одной ладони касаюсь поверхности стекла, когда замечаю, как одна из рыб двигается медленнее остальных. На вид вялая, какая-то неподвижная. И она не способна вписаться в общее движение, поток остальных, подобно мне, неприспособленной, по заключению, к социальной жизни. Не стану спорить. Я не считаю, что умело вписываюсь, особенно сейчас, в таком состоянии. Конечно, для меня не в новинку быть источником внимания со стороны окружающих. Такого внимания… Немного неправильного, как по мне. Косые взгляды, шепот, порой громкие детские вопросы, касающиеся моего здоровья, но есть и те, кто имеет смелость, нет, не смелость, скорее люди с отсутствием воспитанной культуры, которые подходят и открыто заговаривают со мной, задавая не самые приемлемые вопросы. Я так ко всему этому привыкла, что не воспринимаю вовсе. Тем более, мое заторможенное состояние помогает мне быть отрешенной, словно в своем каком-то вакууме, где каждый звук слышен отдаленно. Я просто не успеваю осознать, заметить, услышать то, что происходит вокруг.

Только, если что-либо не повторяется дважды, трижды.

— На что смотришь? — Дилан спрашивает… Не знаю, в какой раз, но не в первый, в этом я уверена наверняка. Я уже улавливала его голос, но мне не удается сразу переключиться на парня, это тяжело — менять направление мыслей, взгляда, внимания. Поэтому я долгие минуты игнорирую сына Роббин, пока не понимаю, что мой разум готов отреагировать на внешний раздражитель без серьезных последствий для меня, таких, например, как головокружение или легкая дисориентация. Я часто теряюсь от резкого поворота головы, знаю, насколько это нелепо. Все твердят, что проблема только в моем здоровье, но, как мне кажется, на меня не меньшим образом влияют лекарства, которые требуется принимать. Всё-таки, я замечаю за собой большее… Психологическое отупение после их принятия внутрь. И мне это нравится. Я люблю быть «такой». Отдаленной от реальности, словно в себе и… Будто растение. Это помогает ничего не воспринимать. Ничего не чувствовать.

— На что ты смотришь? — а он настырный. Не уверена, понимает ли парень, возможно, Роббин проконсультировала его, как со мной стоит общаться, но мне всё требуется повторять несколько раз. Чтобы я отреагировала.

С болью в глазах — реакция на свет — поворачиваю голову, взглянув на Дилана, который опирается локтями на тележку, пока Роббин бродит у стеллажей с сыром. Моргаю, по-прежнему испытывая желание быть ближе к женщине, чем к парню, но нахожу в себе смелость для ответа:

— Красивые, — вновь смотрю на рыб, пальцами надавив на стекло, уже обеими ладонями, чтобы удержать равновесие, а то начинает покачивать на тонких ногах. — Они, — не успеваю заметить, как плотный мужчина в белом фартуке совком вылавливает ту вялую рыбу, поэтому воспринимаю это внезапное действие с заметных дерганьем, и делаю шаг назад, врезавшись копчиком в край тележки, которую парень подвозит ближе:

— Да, их внутренности тоже ничего.

Недолго смотрю на него, после обратив внимание на того же мужчину, который крепко держит рыбу, не пытающуюся бороться. Она лишь прощально машет хвостом, когда её укладывают на разделочную доску, а продавец большим ножом отрубает ей голову. Наблюдаю за тем, как он начинает разделывать рыбу, которая… Ещё шевелится, и перевожу взгляд на Дилана. Тот резко перестает ухмыляться, приняв серьезный вид:

— Это печально, — кивает головой, опираясь руками на тележку. — Очень печально, — откашливается, ведь я продолжаю смотреть на него. Сердито. Это не смешно. Ни капли. Что с его чувством юмора?

Дилан сощуренно уставился в ответ, начав переступать с ноги на ногу, и резко расправляет плечи, выставив одну ладонь чуть вперед:

— Окей. Ты меня пугаешь, — то, с каким выражением лица он это произносит, смешит. Мне удается понять, что он говорит благодаря тому, какие паузы он делает между словами. С ним точно побеседовала Роббин. Если нет, то откуда ему знать, как со мной лучше контактировать?

Вернемся к его лицу. Оно смешит. Его реакция правда забавна. Я хорошо осознаю, что могу напугать людей. Мне об этом часто говорили, прося не ходить ночью одной в уборную, а только с сопровождающим, чтобы у какой-нибудь бедной тетушки не случился сердечный приступ. Но Дилан произносит это без давления, думаю, он опять шутит, и, ладно, в этот раз я невольно реагирую, слабо растянув губы. Если бы не заторможенность моего мышления, я бы успела осечься и сохранить каменное выражение лица. Но не в этот раз.

Дилан сует одну ладонь в карман джинсов, немного наклонив голову к плечу, и по-прежнему щурится, пока смотрит на меня:

— Что-то новенькое, — свободной рукой указывает на мое лицо, поэтому уголки моих губ тут же опускаются, выражение принимает былой холод, и парень не успевает как-либо прокомментировать мою внешнюю перемену, ведь я опускаю голову, проскользнув мимо, чтобы выбраться из подобия ловушки между тележкой и аквариумом. Спешу к Роббин, от легкого ускорения движения тут же усиливается сердцебиение, а голова сильнее идет кругом. Появляется одышка. Такая скорая реакция. Хорошо. Значит, я слабее, чем в прошлом году.

Оступаюсь возле Роббин. Просто спотыкаюсь о свою же ногу, ничего нового. Хорошо, что у женщины отменная реакция, она успевает поймать меня за плечо и помогает мне выпрямиться:

— Не больно? — терплю, качнув головой. На самом деле, самое больное — её касание. В прямом смысле. На коже плеча останутся синяки, но ничего. Мне они нравятся.

— Осторожнее, ладно? — Роббин поправляет ткань моего свитера. Она часто поправляет чужую одежду, особенно своего сына, которая постоянно мятая. — Не бегай, — просит. Я отвечаю коротким кивком, начав прихрамывать за женщиной, и лишь коротко оглядываюсь на Дилана, не знаю, с какой целью, просто надеюсь, что он продолжит стоять там. И он стоит. И смотрит на меня.

Это пугает. Я не хочу… Не хочу находиться под чьим-то наблюдением.

Под наблюдением представителя противоположного пола.

Роббин тщательно относится не только к уборке. Ко всему. Это касается и покупок. Не знаю, но меня заставляет улыбаться то, с какой нервной улыбкой консультанту из мясного отдела приходится разговаривать с женщиной, которая заставляет его ходить с ней и отвечать на все всплывающие в голове вопросы. Роббин без остановки берет упаковки с курицей и прочим мясом, расспрашивая молодого паренька, который, думаю, и сам не настолько осведомлен о качестве продуктов. Я решаю, пока есть время и возможность, понаблюдать за курицами, которые лениво бродят застеклом.

— Эта женщина всё тщательно проверяет, — да, Дилан стоит рядом, катая тележку то вперед, то назад. Видно, он не знает, чем себя занять, поэтому, боюсь, будет стараться потрепать языком со мной. Такая перспектива меня удручает. И, в попытке продемонстрировать свою незаинтересованность в беседе с ним, я шепчу под нос:

— Милые, — говорю о курицах. Никогда прежде их не видела вживую. Думала, они более активные, а тут еле передвигаются, забавно дергая головками. Дилан подходит ближе ко мне, наблюдая за курицами, и, думаю, мы оба переводим взгляд на вошедшего к птицам мужчину с большим кухонным ножом в руке. Его перчатки вымазаны в крови, как и белый фартук.

— Идем, — парень вдруг заговаривает. — Моя мать ещё долго собирается мучить консультантов, — делает шаги назад, бедром толкая тележку, а я ближе подхожу к стеклу, с легким… Замиранием сердца в груди наблюдаю за тем, как мужчина отлавливает одну из куриц, крепко сжав её шею пальцами. Та даже не дергается, не пытается вырваться. Сдается. Вот так.

— Гоу, — Дилан тыкает пальцами мне в плечо, не думаю, что он применяет силу, просто моя кожа воспринимает всё с большей чувствительностью. Оборачиваюсь, резко, схватившись за плечо, и хмуро смотрю на парня, глотнув воды во рту. Дилан опускает ладонь, вижу, не совсем понимает, в чем дело и причину моей реакции, но всё равно произносит:

— Извини, — отступает назад, повторив. — Идем, пока фрукты возьмем, — кивает на Роббин, которая уже яро держит бедного паренька за рукав, не давая отойти в сторону. — Она надолго, — катит тележку, начав шагать к отделу фруктов. Оглядываюсь на женщину, вздохнув, и медленным шагом направляюсь за парнем, не зная, куда себя деть. Вокруг полно людей. Я не могу свободно перемещаться в их толпе. И подстроиться не выходит. Всё равно пихают и толкаются, что странно. Они ведь видят, что здесь человек.

Почему нельзя быть немного… Осторожнее.

Встаю на месте, опустив руки, пока мимо проходят люди с тележками. Дети громко кричат, взрослые, в попытке их успокоить, начинают зло повышать голос. Нервно дергаю пальцами ткань свитера, ожидая, пока вокруг меня станет немного меньше покупателей, но, честно, их поток уже сбивает меня. Я теряюсь. В какую сторону мне идти? Такое чувство, будто все жители порта собираются здесь. Или же это единственный нормальный магазин на весь город.

Опускаю глаза, фокусируясь на неподвижном. На своих ногах. Это поможет уменьшить чувство тошноты. Дыхание давно сбивается и бестолку пытаться вернуть себе внутренний покой.

— Тея?

Поднимаю глаза, повернув голову. Не смотрю в ответ на Дилана, но взгляд фокусирую на его шее, чтобы знать, в каком направлении двигаться. Бледные пятна перед глазами. Такое происходит часто, поэтому не вызывает у меня переживаний. Если честно, ни одно пагубное проявление моего здоровья не пугает меня. Лишь радует.

Успеваю протиснуться через женщину и полного мужчину, оказавшись в отделе фруктов. Сомневаюсь, что парень ждал меня, скорее, он просто заметил мое отсутствие, поэтому вернулся к промежутку между стеллажами.

— Удивительно, ты знала, что у тебя есть сверхспособность? — Дилан вновь первым заговаривает, хотя по мне не скажешь, что я расположена к диалогу. Иду медленно, очень медленно, в надежде, что отстану от него с тележкой, но нет. Этот настырный тип подстраивается под мой темп. Черт возьми.

— Ты умело теряешься, стоя на месте, — он издевается? Поэтому так ухмыляется?

— Это не каждому под силу, хочу заметить, — поглядывает на меня, сохраняя остаток улыбки на лице. Я смотрю перед собой. С равнодушием пропускаю сквозь себя его слова. Его болтовня меня не заботит, пусть умолкнет, иначе точно сорвусь.

— Где ты родилась? — Дилан опирается локтями на тележку, пока я перебираю спелые яблоки, не зная, чем еще могу себя занять, дабы перенести долгие минуты наедине с ним. Постоянно оглядываюсь на мясной отдел. Хотелось бы, чтобы Робин поторопилась, но не смею ей указывать.

— Пытаешься заполнить молчание? — догадываюсь. Да, мне ничего не остается. Что-то мне подсказывает, что Дилан — тот тип людей, которые будут изрядно и мастерски давить на тебя, пока не получат желаемое. А в данный момент, парень добивается разговора. Что ж, он его получит. Я заставлю его прекратить лезть ко мне. Я не для этого соглашалась на программу.

— Вовсе нет, — Дилан следит за тем, как я играюсь с яблоками. — Просто интересно.

— Понятно, — вздыхаю, начав строить из фруктов гору. Против воли поглядываю на парня, который вновь щурится, медленно наклоняясь вперед, через тележку ко мне, чтобы заглянуть мне в лицо, и поднимает брови:

— А ты умеешь отшивать парней.

И вновь проявляю заторможенность. Секунду смотрю на Дилана, не уловив момента, когда уголки моих губ поднимаются выше, но, хорошо, тут же опускаю голову, вновь принявшись перебирать яблоки. От изменения выражения лица болят щеки. Откашливаюсь, начав строить горку. Вновь, ведь какая-то женщина берет яблоко с самого основания, поэтому все рассыпается. Принимаюсь заново возводить невесть что, лишь бы перестать думать о неловкости, которую дарит образовавшаяся ситуация. Роббин не стоит оставлять нас надолго. Наедине. Не совсем хорошая затея. Я не люблю мужчин.

— Можно установить лимит? — Дилан ловит яблоко, которое было готово самоубиться, упав с края. Стреляю коротким взглядом на парня, не совсем понимая:

— Что?

Сын Роббин берет небольшой прозрачный пакет, протянув его мне, и я беру, начав собирать в него хорошие яблоки:

— Лимит вопросов, — парень вдруг стягивает с себя кофту, явно испытывая дискомфорт от духоты. — На которые ты точно дашь ответ, — краем глаз изучаю его татуированные руки. Его внешний вид… Не могу не думать об этом. Он похож на них. На таких. Как они.

Всего мгновение смотрю, мельком взглянув на лицо парня, который вешает кофту на край тележки, искоса… Пересекается взглядом со мной, так же бегло окинув вниманием свои руки, чтобы понять, на что я уставилась.

Приоткрываю рот, начав нервничать, оттого заговариваю, запинаясь:

— Т-ты всё превращаешь в игру? — роняю одно яблоко на пол, пытаясь тут же присесть, чтобы поднять, но практически теряю равновесие, когда опускаюсь на корточки, поэтому автоматически хватаюсь за тележку, заставив ту скрипнуть.

— По возможности, — парень подается вперед, чтобы проследить за тем, как я пытаюсь поймать яблоко, нагло укатывающееся от меня. — Так интереснее, — сам наклоняется, поднимая фрукт, чтобы не заставлять меня ползать по полу. Берусь за край тележки, еле поднимаясь на ноги. Колени хрустят. Уверена, он услышал, надеюсь, не станет шутить на эту тему. На тему древности моих костей. Мне говорят, что им не хватает питания. Как и всему моему организму. Это не удивительно, верно?

Выпрямляюсь, раскрыв пакет. Дилан немного отклоняется назад, бросив яблоко, и попадает в пакет. Даже судить не нужно. По его внешнему виду ясно, что он занимается спортом, что странно, учитывая его… Ну, татуировки и пристрастие к курению. Его образ никак не устаканется в моей голове.

— Чтобы было честно, то и я должен буду ответить на твои, — улыбается, сунув ладони в карманы джинсов, а я моргаю, растерянно выдав:

— Но ты мне не интересен.

Смотрим друг на друга. Я не могу быть уверенной, но, думаю, выражаю немного детское удивление, ведь это правда. Я говорю правду. Я не стремлюсь ничего узнать о нем, мне это не требуется. И жду, что мои слова заденут его гордость, так или иначе, он предпринимает попытки найти общий язык. Я не идиотка, я вижу это, поэтому… Моя грубость должна оттолкнуть его.

— Ты — мастер обламывать, — он пускает смешок, качнув головой. — Серьезно, Тея, — сжимаю пальцами хрустящий пакет с фруктами. — Кто был твоим учителем? — улыбается, выдернув еще один пакет, чтобы набрать персиков. Всё еще качает головой, усмехаясь. Я… Немного разочаровано вздыхаю, опустив голову, и кладу пакет в тележку, скрестив руки на груди. Потираю пальцами плечо, на котором уже ощущаю больные участки. Надеюсь, синяки не скоро пропадут. Мне доставляет удовольствие их наличие на теле.

Признаю. Этот парень не пробивной, но не могу окончательно поверить, что его не задевает мое поведение, поэтому остается ждать, когда он сорвется на меня.

«Хочешь персик?»

Резко перевожу напряженный взгляд на пакет персиков, что наполняет парень, не совсем тщательно проверяя фрукты. Медленно свожу брови к переносице, пальцами коснувшись запястья, чтобы иметь возможность…

«У меня много персиков. Ты ведь любишь…»

— Ну, так что? — Дилан кладет пакет персиков рядом с яблоками. Я поднимаю на него широко распахнутые глаза, еле удержавшись от рваного вздоха, что обычно следует за моим напряжением.

Смотрит на меня, поставив руки на талию, а я сжимаю свои плечи, заприметив за его спиной приближающуюся Роббин, которая еле удерживает несколько упаковок с мясом, поэтому протискиваюсь между тележкой и Диланом, который, клянусь, пускает смешок, заставив меня напряженно отвести взгляд. Спешу к женщине, чтобы больше не оставаться наедине с человеком, который настораживает меня. Своим давлением. Вряд ли я действительно интересна ему, от этого данная ситуация мне еще неприятнее. Скорее всего, его мать настаивает на том, чтобы мы нашли общий язык.

Но, повторюсь.

Я не преследую эту цель.

Мне не нужны друзья.

«Вы только посмотрите на неё».

Замедляю шаг, приближаясь к Роббин. В голове странным образом всплывают воспоминания, которые приводят меня к растерянности. Я путаюсь между реальностью и миром мыслей, миром прошлого, но умело возвращаю себя, когда проникаю пальцами под ткань рукава свитера, нащупав вечно больной участок кожи на запястье.

…Крепкая хватка на шее, резкое дерганье головы выше, напуганный взгляд в потолок…

Мнимая боль охватывает глотку, словно кто-то жестко сжимает кожу шеи, вонзая в неё ногти. Не даю себе проникнуться воспоминаниями. Щипаю запястье. Место, с которого никогда не пропадает синяк, ведь я постоянно нервничаю, постоянно борюсь с чем-то внутренним, на уровне подсознания. Именно таким образом. Физическая боль — самая действенная.

«Маленькая дрянь, давай, пой».

Щипаю. Иду к Роббин. Щипаю. Слежу за дыханием.

Прочь из меня.

***

— Так… — Роббин переминается с ноги на ногу, ощущая легкую усталость от долгого хождения по гипермаркету. Она тщательно скользит взглядом по списку покупок в своих руках, чтобы точно понимать, сколько продуктов осталось взять. Дилан катает тележку вперед-назад, толкая её от себя и отпуская, а после резко сжимая ручку и подтягивая к себе. Очень увлекательно. Он изредка поглядывает на девчонку в свитере, которая смотрится нелепо. Честно. Очень. Эти мешковатые джинсы, этот старый свитер. Вся одежда висит на ней, будто мешок. Неудивительно, что люди оглядываются на неё, долго рассматриваются, даже шарахаются. Конечно, это не касается парня, но разве самой Тее приятно чувствовать всеобщую неприязнь? Она… Окей, Дилан признается в своих мыслях.

Тея похожа на человека без места жительства. На бомжа. Вот, о чем он подумал мгновение назад. И его злят собственные мысли. Никогда прежде он не испытывал к кому-то столь сильной неприязни из-за внешности. Круг его общения разнообразен. Каких только людей он не встречал. Но именно Тея, м-м, что-то отдельное. Дилан не может долго смотреть на неё. Противно.

Парень опирается локтем на ручку тележки, пока другой упирается себе в бок, и хмуро изучает поведение Теи, которая еле протискивается между людьми, пытаясь что-то им сказать, попросить пройти, но вместо слов слышен лишь её писк, и Дилан хмурится, вдруг осознав:

— Я понял, кого она мне напоминает, — переводит внимание на Роббин. — Мышь, — женщина отрывает глаза от списка, томно вздохнув и прикрыв веки. — Серую. Мышь, — с паузами произносит Дилан, повернувшись так, чтобы опереться локтями на ручку тележки:

— Скажи честно… — его мать пытается вновь проверить список. — Она какая-то недоразвитая? — Роббин моргает, качнув головой, и еле сдерживается от желания хлопнуть сына по плечу. Но тот слишком настырный и поэтому толкает тележку, чтобы та ударила мать в бедро:

— А-у. Женщина.

— Просто, — она опускает руки, обратив внимание на сына, но не находит подходящих слов, поэтому мнется, под надзором О’Брайена анализируя свою мысль, которую хочет озвучить. — Из-за травмы головы… — пальцами касается виска, говоря тише. — Физической и психологической, — уточняет, пытаясь, правда, пытаюсь выразиться мягче. — У неё слегка…

— Крыша поехала? — Дилан не особо подбирает слова, и женщина вздыхает, окинув сына недовольным взглядом:

— Я не таким образом хотела выразиться, — вновь хочет уткнуться в список, но сын не позволяет, продолжив расспросы:

— Почему ты решила взять подростка? — давит тележкой на её бедро. — С детьми-то еле справляемся, — хмурится, пустив смешок, и выдает очевидное. — Со мной ты не справляешься, — напоминает об этом важном факте, заставив мать раздраженно закатить глаза. — Решила разбавить свой стресс ещё одним трудным подростком?

— Есть причина, — женщина пихает от себя тележку, ругнувшись на парня, который не должным образом воспринимает грубость, поэтому остается спокойным:

— Какая?

— Я должна объясняться перед тобой? — Роббин пускает смешок, подтянув лямку сумки выше по плечу. Дилан улыбается:

— Хорошо бы посвящать меня в свои планы.

Оба отвлекаются от неприятной беседы, обратив внимание на Тею, которая пытается вытащить картонную упаковку из пачки таких же, чтобы начать складывать внутрь яйца. Но у неё не выходит.

— Конечно, — Роббин шепчет. — Стоит ей давать задания, но…

— Она не справляется, — Дилан вздыхает. — Ни с чем.

— Да, это точно.

— Она тут кран открыть не могла.

— Ты подкрутил? — Роббин переводит глаза на сына. Тот так же медленно обращает внимание на неё:

— Да.

— Умница, — вздыхает, вновь изучая список.

— Но всё-таки… — Дилан не отстает, и женщина опускает руки, сдавшись:

— Почему тебя это так заботит? — уже с давлением и ворчанием перебивает сына, а тому есть, что ответить, так что он ни на секунду не мнется:

— Потому что я хером чувствую, что от неё будут только проблемы, — с таким же давлением высказывает. — Она — одна большая проблема.

— Послушай, — Роббин набирает кислорода в легкие, устало коснувшись пальцами лба. — Во-первых, — морщится, — фу, никогда так не выражайся, — Дилан смиренно кивает, но женщина слишком хорошо его знает. Он точно выкинет нечто более мерзкое, чем это. Остается только ждать.

— Во-вторых, — поглядывает на Тею, которая не справляется с упаковкой, но умело забирает одну из них у полной женщины, которая отворачивается, чтобы наполнить яйцами ту, что держит в руках. — С чего ты взял, что она будет проблемной? — смотрит на сына, пытаясь убедить его. — Вспомни, сколько детей через нас прошло. И все…

Грохот. Роббин и Дилан вновь поворачивают головы, уставившись на Тею, из влажных рук которой выскальзывает упаковка. Теперь те яйца, которые она набрала, разбиты. Белок смешивается с желтком, растекаясь в стороны, а люди бросают на девушку косые оценивающие взгляды, оценивают её с ног до головы, с неприязнью морщась и отходя в стороны, будто бы от Теи несет мертвечиной, а сама девушка нервно моргает и приседает на трясущихся ногах, дрожащими руками сжав испачканную упаковку.

И Дилан внезапно понимает, ухватившись за следующее сравнение, которое всплывает в голове:

— Наркоман.

Роббин сглатывает, напряженно въевшись взглядом в пол, когда парень врезается своим в её профиль, осознав, насколько метко попадает, ведь женщина замолкает, сжав пальцами исписанную бумажку:

— Она наркоман?

***

Бренчит. Нет, не играет, а именно пытается что-то выдавить, пока мучает бедную гитару Дэна. Вполне возможно, он окончательно расстроит инструмент, и бедному другу придется долгое время привыкать к новому звучанию. У Дилана нет таланта к музыке, но он не из тех, кто привыкает к похожим мыслям. Когда он понимает, что не способен на что-то, то раздраженно продолжает пытаться развить в себе навык. Так произошло со многим в его жизни. Например, поступив в первый класс, он бегал медленнее всех. Даже девчонки без труда обгоняли его на соревнованиях. Но к классу третьему, после многих тренировок, он вышел вперед. И это непонятное упорство проявляется во всех аспектах его обыденности. Если что-то не выходит, его это злит, раззадоривает, отчего интерес и желание подогреваются. Убьется, но осилит — вот, кажется, его правило. Он не оглашает данного, но даже Роббин завидует этой необъяснимой настырности. Которая, конечно, раздражает, особенно, когда парень достает её. Всё-таки не может быть одной стороны медали. Даже хорошие черты характера имеют свои недостатки в иных случаях проявления.

Если Дилан чего-то хочет, он этого добьется. Рано или поздно. И никак иначе.

Сидит на кровати, согнув одну ногу, чтобы поддерживать гитару. Пытается правильно поставить пальцы, чтобы наиграть, по словам Дэна, одну из самых легких мелодий. Не выходит. Постоянно дергает не те струны. Злит? Определенно, но он продолжает, наплевав на указ матери делать домашнюю работу. Да, он разложил рядом учебники и тетради, правда, это только для вида. Парень уже давно не заботится об учебе.

Потому что и обучение дается ему, как чертов щелчок пальцем о палец. Легко. Будто бы все эти знания уже вложены в его голову, остается лишь напомнить. Роббин всё никак не может понять: её сын гений, или чертов везунчик? Наверное, и то, и другое.

Женщина стучит в дверь, в который раз сдерживая внутри недовольство, ведь не любит, когда кто-то закрывается. Дилан резко отставляет гитару за кровать, взяв в руки учебник по истории, и обращает взгляд на заглядывающую в комнату мать, брови которой поднимаются выше, собирая неглубокие морщины на лбу:

— Ты уроки делаешь?

— Да, — парень кивает, зажав кончик карандаша зубами, и женщина переступает порог, прикрыв за собой дверь:

— С таким энтузиазмом? — теребит полотенце в руках, а её сын улыбается, кивнув повторно:

— Конечно.

— Лжец, — Роббин пыхтит, качнув головой. — Я тебя насквозь вижу, балбес, — указывает на него пальцем. — За уроки, немедленно.

— Окей, мэм, — он поднимает выше учебник в своих руках, и принимается читать одну и ту же строчку, ожидая, что мать выйдет, но она мнется, стоя на месте, и пальцами продолжает играться с тканью полотенца. Так или иначе Дилан вздыхает, обращая на неё внимание. Выжидает. Роббин созревает мысленно и делает пару шагов к кровати сына:

— Я хотела кое-что обсудить с тобой.

— Вау, — он закрывает учебник, заерзав на кровати, чтобы мать могла присесть на край. — Дама созрела.

Роббин обращает на него недовольный взгляд, устало вздохнув:

— А ты вот нет, судя по поведению, — присаживается на кровать, сутулясь, и не прекращает дергать полотенце. Дилан затылком упирается в стену, внимательно изучая мать со стороны. Она нервничает. Явно.

— Я слушаю, — оповещает, и Роббин повторно выдыхает тяжесть из груди:

— Я собиралась ненадолго оставить работу, уйти в неоплачиваемый отпуск, чтобы заняться Теей.

— Ты рехнулась, — тут же перебивает парень, не пытаясь быть менее грубым. Если кто-то и должен вставлять мозги Роббин на место, то только он.

Женщина прикрывает веки, с кивком головы продолжая свою мысль:

— Но наше финансовое положение не позволяет.

— Здравая мысль, — Дилан начинает выводить карандашом круги на одной из страниц учебника по истории. — Первая после той, что сподвигла тебя взять девчонку.

— Её зовут Тея, — женщина не выказывает раздражения, но ей не нравится отношение сына к новой жительнице дома.

— Мне она не представлялась, — Дилан фыркает в ответ. — А еще ты не потрудилась осведомить меня достаточным количеством информации на её счет, — начинает знакомую давку, играясь на нервах матери. — Например, что она зависимая или… Что там ещё интересненького, о чем я постепенно узнаю? — указывает на мать ладонью. — Может, она зарезала всю свою семью? Но я, конечно, узнаю об этом, когда она в двадцатый раз вонзит мне кухонный нож в спину.

Роббин держится. Она прикрывает веки, выдавив усталую улыбку:

— Как удачно, что ты сам упомянул Тею, — смотрит на сына. — Насчет неё мне и хочется поговорить.

Дилан поднимает глаза в потолок. Окей, станет слушать, куда он денется?

— Поскольку я буду работать… — Роббин вновь принимается терзать ткань полотенца. — Кто-то должен присматривать за ней, пока меня нет дома.

— Нет, — парень резко перебивает, нервно куснув губу. — Не смей, — но Роббин смеет продолжить:

— Я подумала, может, отправить её в школу? — смотрит в пол, когда краем глаз замечает, как Дилан приседает, наклонившись ближе к женщине, и щурится, пустив колкий смешок:

— Ты в своем уме? — а сам пытается говорить тише. — Ты её видела?

— Но ты ей поможешь там обосноваться, — высказывает свои надежды. — Она заведет друзей, да и… Она будет у тебя на виду.

— Во-первых, — Дилан вздыхает. — Ты действительно наивно полагаешь, что я посещаю занятия ежедневно?

— Господи, я сделаю вид, что не слышала этого, — Роббин даже улыбается.

— Во-вторых, — перебивает, продолжив стучать карандашом по учебнику, черкая на его странице. — Не строй из себя дуру. Ты ведь видишь. Она с нами никак не поладит, а ты хочешь выпустить её в общество.

Роббин переводит на него острый взгляд, пронзая им сына:

— Не говори о ней, как о…

— Дикой? — он сам оканчивает её мысль, заставив женщину замяться:

— Дилан… — устало покачивает головой.

— Мам, — он садится ближе, продолжив терзать её зрительным давлением. — Я серьезно.

Роббин хмурит брови, с переживанием заявляя:

— Мы ответственны за неё и…

— Нет, — Дилан усмехается. Женщина знакома с этим выражением лица. Она вот-вот доведет его до «ручки».

— Ты, — парень облизывает искусанные губы. — Каждый гребаный раз это ты. И только ты. Ты подписываешься на это, не обговорив со мной.

Роббин опускает глаза, затем и голову. Больно виновато смотрит в пол, дергая в стороны ткань полотенца. Дилан замечает перемену в её лице, анализирует усталость матери, только поэтому на секунду поднимает глаза в потолок, признаваясь не только ей, но и себе:

— Я помогаю тебе только потому, что мне в какой-то степени не насрать на тебя, — Роббин кивает, она понимает, а Дилан задумчиво смотрит в сторону двери. — Как и на жаренные наггетсы.

Женщина еле сдерживает улыбку, но проскальзывает смешок:

— Не порть момент…

— Обожаю наггетсы, — Дилан томно вздыхает, закивав головой, и вновь смотрит на Роббин, замечая, что она внешне кажется «живее», поэтому возвращается к своим мыслям:

— Мам, — толкает её своим плечом, и Роббин вновь смотрит на сына, хорошо понимая его недовольства. — Я не могу постоянно тащить всё на себе, — объясняет. — Я пытаюсь её как-то растормошить в плане общения, но она… — морщится, стуча карандашом по щеке. — Она ни в какую. Если бы она ещё была грудастой красоткой…

— Мужики, — женщина закатывает глаза, и вот так происходит всегда. Дилан говорит что-то правильное, начинает казаться разумным существом, а потом на тебе — грудастые бабы. Как мило.

— Я бы ещё понимал, за что борюсь, и что… — довольно улыбается. — Вполне очевидно, меня бы в итоге ждало неплохое награждение.

— Дилан, ты мерзкий, — делает вердикт Роббин, указав на него пальцем, хлопнув по коленке.

— А здесь… — парень не прерывает свои размышления. — Не туда, не сюда. Она… — запинается. — Она… — разводит ладони, а Роббин внимательно моргает, ожидая пояснений, и Дилан опускает руки, сам хлопает себя по коленям, признавшись:

— Она мне противна, — кивает головой, установив зрительный контакт с матерью. — Внешне. Меня не тянет общаться с ней.

Роббин моргает, дернув головой. Сказанное подобно ледяной воде окатывает её, и… Женщина очень даже растеряна, что открыто читается на её лице:

— Не думала, что для тебя такую роль играют внешние данные, — потирает ладони, хмурясь, пока взглядом скользит по стене. — Видимо, я и правда налажала с твоим воспитанием.

— Даже не в этом смысле, — парень будто хочет как-то оправдаться, и Роббин дает ему эту возможность, настойчиво попросив:

— Объясни.

Дилан набирает больше воздуха в легкие, окинув взглядом комнату, и двигается, чтобы вовсе сесть рядом, на край, ногами коснувшись пола:

— Ты же видишь её. Она… — жесткими движениями жестикулирует ладонями, пока пытается донести свои мысли. — Будто мертвец. Мы словно откопали её в лесу и решили забрать к себе, как экзотическое животное, — переводит взгляд на Роббин, а та хмуро уставилась на него. — Люди на неё смотрят. И это не тот тип внимания, которому я бы позавидовал, — пускает смешок, но мать остается серьезной, и её голос вовсе не располагает к расслабленной беседе:

— Смотри, как тебя это тревожит.

— Это не совсем тревога, — отрицает. Роббин перебивает, больно огорченно продолжая говорить:

— А теперь представь, как всё это переносит Тея, — давит на сына психологически, принуждая его чувствовать то, что он и без того ощущает. Да, ему стыдно за свои мысли, но он не может оставить их. Никак.

— Если тебе, как стороннему наблюдателю, неприятно, — женщина сжимает полотенце. — Думаешь, она не видит всё это? Не замечает внимания? Не слышит шепот за спиной? Знаешь, как я считаю? — ерзает, поворачиваясь телом к сыну. — Она чертовски сильная, потому что она смогла наплевать. Но не думаю, что ей настолько легко, как кажется со стороны, поэтому… — ей горько осознавать, что её сын так низко мыслит. — Прекрати хотя бы так отзываться о ней. Это… — дергает головой, словно пытаясь откинуть неприязнь. — Нехорошо, — мягко выражается, чтобы не обидеть Дилана. — Я полагала, что тебе-то…

Парень выше поднимает голову, хмуро уставившись на мать, которая набирает больше воздуха, продолжив после мгновения смятения:

— Тебе-то уж точно нет дела до мнения других. И до внешности. Тебе, — повторяет уточнение и поднимается с кровати, желая направиться к двери, но приходится притормозить, ведь Дилан знает, на какие участки давить, чтобы добиться правды:

— Почему ты взяла её?

Роббин замирает у порога, сжав пальцами полотенце, и мельком поглядывает на него, понимая, что её ладони становятся влажными за те минуты, которые она проводит здесь. Женщина знает, ей стоит что-то ответить, но она не знает, что именно, поэтому оборачивается, высказав первое, что приходит на ум:

— Она, как я, — и думай теперь, как хочешь, понимай, как хочешь. Дилан щурится, не успевая вновь открыть рот, ведь, к черту, не понимает, совершенно. Роббин сбивает его попытку засыпать её вопросами, ведь под их тяжестью она точно сломается:

— Через пятнадцать минут спускайся, — выдыхает, напряженно сжав пальцами ручку двери. — Будем ужинать, — и покидает комнату, закрыв её. Закрыв. Она не закрывает двери. Она оставляет их открытыми, постоянно. Ещё один нюанс, дающий понять, что женщина хочет убежать от разговора. И Дилан не спешит вдогонку. Оставляет её, устало рухнув спиной на кровать. Смотрит в потолок, пытаясь переварить и проанализировать весь разговор и полученную информацию. Понимает одно — ему придется найти общий язык с Теей, ибо почему-то Роббин очень заботится об этом, хотя обычно она просит парня особо не лезть в лечение детей и не пытаться контактировать с ними. В этом не было необходимости, никогда.

Но сейчас явно иной случай. Совершенно иной.

***

В комнате темно. Не включаю свет. Осенью вечер приходит раньше, чем летом, помещение уже потухает в легком полумраке, а за окном загораются ночные фонари. Сижу на кровати, согнув колени, и вывожу круги на листах испачканного блокнота, который весь изрисован. Мне его выдали много лет назад. И до сих пор пытаюсь найти в нем хотя бы кусочек неисписанной бумаги, чтобы что-то нарисовать. Листаю. Он местами оборван. Помню, его много раз поджигали, заливали чаем, водой, бросали в озеро. Зато карандаш смывался, и после сушки я могла вновь рисовать. Конечно, листы подпортились, но всяко лучше, чем ничего. Может, вновь замочить его?

— Ты посмотри на неё.

Осекаюсь. Поднимаю взгляд, но не нахожу источник звука. Это означает одно — в моей голове. Этот голос звучит внутри сознания, и я…

— Да по ней дурка плачет.

Моргаю, еле удерживая карандаш в трясущейся руке.

— Вшивая псина.

Учащенное дыхание изводит сердце, биение которого выходит из-под контроля.

— Пей же. Тебе же хочется пить?!

Активно дышу, давясь кислородом, которого внезапно становится недостаточно, чтобы я могла восстановить свои внутренние функции и привести себя в норму.

— Почему ты не пьешь, сука.

Шире раскрываю рот, роняя из ладони пишущий предмет, и пальцами касаюсь шеи, еле сохраняя сутулую осанку. Горблюсь, щекой касаясь коленей. Сжимаю мокрые веки, корчась от больных ударов в груди. Каждый… Каждый отдается с особой силой.

— Гав-гав, пей!

— Можно войти?

Резко поднимаю голову, напряженно и с частым дыханием обращаю на заглянувшую в комнату Роббин свое внимание, и женщина сразу же оценивает мое состояние, с тревогой переступив порог:

— Я напугала тебя, извини.

— Н-нет, — заикаюсь, начав ерзать руками по кровати, чтобы закопать в одеяле блокнот. — Вовсе нет, — зарываю его, и Роббин замечает это, но ничего не говорит, решая не затрагивать эту странность в моем поведении:

— Я приготовила ужин, — тепло улыбается, хоть и немного устало.

— Спа-асибо, — в глотке встает ком, мешающий нормально выдавливать слова, поэтому говорю необычно, растягивая гласные. Ожидаю, что на этом Роббин закончит и выйдет, и я смогу немного перевести дух, отогнав легкое помутнение рассудка, но женщина неуверенно проходит дальше, к моей кровати, заставив меня заерзать, чтобы отсесть дальше от края, на который она присаживается, выдохнув:

— Ты же знаешь, что мне нужно вести журнал твоего питания? — не думала, что она поднимет эту тему. Я не знаю всех тонкостей своей программы, но догадывалась, что она не исключает наблюдения за моим весом. Это одна из основных проблем на данном этапе моей реабилитации.

— Взвешивать тебя будем каждое воскресенье, — мне приятно, что Роббин не утаивает этого. — Ты ведь понимаешь, что если не будет улучшений, то нам придется вернуть тебя обратно?

Опускаю взгляд. Пальцами дергаю ткань своего свитера, откашливаясь, ведь чувствую першение в горле, когда речь заходит о возвращении. Я рассчитывала… Рассчитывала, что в этом не будет нужды, но не по причине моего выздоровления. Никак нет.

— Ты ведь хочешь… — она задает неуверенно. — Поправиться, верно? — обращает на меня взгляд, всё так же улыбается, но уже не так тепло, скорее, обеспокоенно, ведь я не даю ей молниеносного ответа. Продолжаю смотреть на свои потеющие ладони, сжимая и разжимая тонкие пальцы. Роббин тихо набирает воздуха, шире улыбаясь, но теперь я слышу нотку понимания в её голосе:

— Тебе не стоит закрываться от меня. Я хочу лишь быть полезной тебе, понимаешь? — пытается убедить меня, но я не сомневаюсь в её благих намерениях, просто… Я не хочу говорить об этом.

— Мой сын… — почему она говорит о нем? Хмурю брови, но данная реакция остается незаметной для женщины, которая погружается в свои мысли, продолжая, слегка озадаченно, ведь не знает, как правильно подобрать слова:

— Своенравный и своеобразный человек, как ты уже могла заметить, — смеется. — Но он не так плох, как кажется, — вновь смотрит на меня, а я отвожу взгляд в сторону, испытывая потребность в том, чтобы обнять себя. Поэтому сжимаю свое больное плечо. Роббин не пытается докопаться, она лишь спокойно объясняет:

— Для удачной реабилитации нужно и твое желание.

Моргаю. Смотрю в стену. Напряжение в висках вызывает сильнейшую головную боль, а в груди что-то обрывается.

Мое желание.

Роббин касается ладонью моего плеча, невесомо, но я только сильнее закрываюсь, зарываясь внутрь себя.

Может, это не та цель, которую я преследую. Если честно, вообще не понимаю, почему все так озабочены моим состоянием. Я не считаю, что больна. Я не больна вовсе.

Смотрю на тарелку еды перед собой. На кухне ощущается необычное напряжение. Оно не выражается в злости или в иных проявлениях негатива, но я чувствую, как каждый из присутствующих чем-то загружен. В моральном плане. Роббин кушает, но не с большим аппетитом, чем Дилан, сидящий рядом с ней напротив меня. Он накручивает спагетти себе на вилку, задумчиво наблюдая за тем, как они медленно спадают с кухонного прибора обратно в тарелку. Изучаю еду. Каждую деталь. Сглатываю.

Я не больна. Я не чувствую себя таковой.

Вожусь вилкой с салатом, подняв взгляд на людей, что сидят напротив. Роббин смотрит в свой телефон, кажется, получая оповещение с работы, оттого её лицо хмурится, а Дилан…

Я резко опускаю глаза, когда случайно встречаюсь с ним зрительно.

Вновь смотрю на еду, прокалывая вилкой огурчик. И медленно тяну его в рот, ощущая рвотный позыв. Комок, что встревает поперек глотки.

Мне не нужна помощь. Почему все вокруг считают иначе? Я искренне не понимаю этого.

***

Дымок. Кончик сигареты ярче загорается, стоит Дилану сильнее втянуть в себя никотин. На дворе давно царствует ночь. Время — около двух часов. В комнате темно. Ноутбук нагревается из-за продолжительной работы. Парень переписывается с Дэном, который всё ещё числится онлайн, но почему-то около получаса не отвечает, скорее всего, как обычно, засыпает. Это забавно, и Дилан даже улыбается, пока представляет, как утром этому придурку влетит от матери, а тот попытается оправдаться уроками. Не станет закладывать О’Брайена. Мать Дэна и без того не в восторге от дружка своего сына. Плохое влияние и прочее дерьмо.

Это заставляет парня улыбаться. Серьезно.

У него огромный список непрочитанных сообщений. Многих людей он не знает и не помнит, может, стоит закрыть личку? Изменить доступ, это помогло бы ограничить поток мусора. Первые закрепленные диалоги. Всего два человека. Брук и Дэн. Им он отвечает чаще, чем другим людям. И часто игнорирует сообщения своей матери, находя смешным то, что она пишет ему из соседней комнаты, потому что ей лень вставать.

Сидит на кровати, согнув одну ногу в колене, чтобы опираться на него локтем и держать сигарету возле лица. Она потухает. Он выкуривает практически всю, поэтому поднимается, чтобы отойти к столу и вынуть заначку, но притормаживает, когда на экране высвечивается оповещение.

Новое сообщение. От пользователя по имени Норам.

Дилан вынимает сигарету, согнув её пальцами, и бросает окурок в один из кубков, выдохнув никотин изо рта. Хмуро прочитывает имя пользователя, не намереваясь в ближайшее время реагировать на его сообщение. Пока не время. Но проблем точно не избежать. Да Дилан и не пытается. Он точно не из тех, кто бежит от трудностей, скорее, он ныряет в них с головой, или сам становится инициатором раздора.

С тяжелым вздохом подходит к столу, выдвигает верхний ящик и берет упаковку сигарет, в первый момент осознав, что она… Достаточно легкая. Открывает крышку. Изучает, как обстоят дела внутри, и поднимает взгляд, с хмурой задумчивостью скользнув им по стене над столом.

Больше половины нет. Но он выкурил отсюда лишь одну, в этом точно уверен. Может, Роббин нашла заначку и решила понемногу выкладывать сигареты? Нет, действовать скрытно — не её конек Она бы сразу выбросила всю упаковку, при этом открыто сообщив ему. В таком случае… Куда делись сигареты?

В доме тихо. Роббин пришлось выехать в больницу. И Дилан отчетливо улавливает шарканье ног, ни на секунду не сомневаясь, кто решается прогуляться по коридору в такой час.

Девчонка. Мышь. Серая мышь.

Парень оборачивается, прислушиваясь, и закрывает упаковку, бросив обратно в ящик, заранее пересчитав все оставшиеся сигареты, чтобы знать их точное количество. Тихим шагом приближается к двери, осторожно приоткрыв её, и как раз успевает уловить, как девушка скрывается за стеной, спускаясь по лестнице.

Первая мысль — побег. Она намеревается смыться? Не то, чтобы Дилан яро желал её присутствия здесь, но его матери не понравится такой исход, поэтому парень выходит из комнаты, стараясь не создавать шума, пока направляется к лестнице, пытаясь уловить щелчок замка входной двери. И он улавливает, поэтому ускоряется, уже готовясь грубо окликнуть девчонку, но, выйдя из-за стены, он затыкает себе глотку, даже задерживает дыхание, чтобы не издать лишнего звука.

Да, девушка стоит у двери. Да, она открывает замок. Да, тянет на себя дверь, впуская прохладный ветер, но.

Закрывает. И после недолгой паузы вновь открывает. И закрывает. И опять открывает. И закрывает. Дилан ставит руки на талию, моргая с хмурым видом. Сощуривает веки, наблюдая за происходящим. Он, очевидно, не понимает, чем эта дама занимается, поэтому, когда она вновь закрывает дверь, решает заговорить, параллельно молясь, чтобы от неожиданности у этой мышки не произошла остановка сердца, что вполне возможно, зная её реакцию.

— Что ты делаешь? — тишина надламывается. Тея резко оглядывается, вздрогнув с такой силой, что чуть не теряет равновесие, а её дрожащая рука пальцами сжимает ткань свитера в районе груди. Напуганно смотрит на парня, который спокойным шагом спускается вниз по лестнице, сунув ладони в карманы джинсов. Он без доверия щурится на девчонку, желая повторить вопрос, но она успевает выпалить с большим страхом, чем когда-либо:

— Я иду спать, — громко и рвано. Кажется, она только что сорвала голос.

Дилан встает в метре от неё, сохранив расстояние, и кивает, старательно скрывая своего напряжения, что вызвано данной ситуацией:

— Что ж, — сам нервно облизывает губы. — Спокойной ночи.

Девушка кивает, глотнув воды во рту, и опускает голову, дернувшись с места. Практически сбегает, ускоряя свой шаг, правда, её состояние не позволяет передвигаться достаточно быстро. При желании, Дилан мог бы нагнать её, сделав всего пару крупных шагов.

Тея спотыкается на лестнице, но не оборачивается, продолжив свой неуклюжий побег от вопросов, которые О’Брайен проглатывает, качнув головой. Скидывает всё на её ненормальность.

Точно. Она — больна. Не зря Роббин заикнулась о необходимости в постоянном наблюдении за ней.

========== Глава 4 ==========

Тарелка фруктового салата и немного обычного йогурта, но в руках держу стакан с молоком, зная, что не притронусь к еде, поскольку вижу кусочки персика. Понимаю, незначительно, но не могу заставить себя даже смотреть в тарелку, поэтому сижу с повернутой в сторону головой, прослеживая за меняющейся погодой за окном. Я слышала, что здесь часто идут сильные дожди. Буря поднимает уровень океана, вода накрывает берега. По телевизору уже сообщается о предстоящем шторме, обычно в это время отменяются занятия в школах, людям разрешается остаться дома, но сегодня буря обрушится после шести вечера, поэтому первая половина дня официально рабочая.

Я никогда прежде не видела столь волнистого неба. Оно местами черное, местами бледное, серое, грязно-синее. Ветер поднимается сильный, я сомневаюсь, что устою на ногах, если выйду за порог дома. Вижу, как клонит в сторону деревья, как из открытых окон соседей вырывается шторы, по тротуару гоняет оставленные на улице вещи. Дождь моросил ранним утром, когда я проснулась, сейчас слышен лишь гром со стороны горизонта. На самом деле, с трудом верится, но что-то в этой жизни еще способно увлечь меня. Стихия. Она поистине расслабляет, уносит мысли и приводит внутрь временное ощущение гармонии.

— Тея, — Роббин обращается ко мне, и приходится отвлечься от приятного наблюдения за погодным изменением. Смотрю на женщину, которая, по обычаю, выглядит опрятно, чего нельзя сказать о её сыне. Кажется, я слышала, как Роббин ругала Дилана за то, что тот спит в уличной одежде. Что-то мне подсказывает, он не переодевается, потому что засыпает в процессе какой-то деятельности. Парень активно зевает, потому что сегодня его подняли раньше, чем обычно, и это служит поводом для очередной семейной ссоры, к которым я, честно, немного привыкаю. Кажется, ежедневные споры — это действительно нормально для этих людей. Они оба не отличаются легким характером.

— А до какого класса ты доучилась? — женщина берет в руки ломтик хлеба, начав отламывать по кусочку и класть себе в рот. Я напрягаю свой мозг, чтобы вспомнить хоть что-то из учебной программы приюта:

— У нас были занятия, ну, — моргаю,пальцами постукивая по стакану. — Меня подняли до уровня девятого.

— Сколько тебе лет? — не ожидаю получить вопроса со стороны Дилана, который подносит ломтик яблока к губам, но не кладет фрукт в рот, заинтересованно обратившись ко мне. Перевожу на него взгляд, опустив руки под стол, чтобы пальцами сжать колени, и сутулюсь, начав носиться обеспокоенным взглядом по поверхности стола, ведь теперь мой мыслительный процесс окончательно запущен:

— П-пятнадцать., — произношу с замешательством. — Вроде, — сверлю взглядом стол. — Если честно, я не уверена, — не хочу поднимать глаза, но голос Роббин принуждает:

— Тебе семнадцать, — женщина ставит свою кружку на стол, оповещая меня о том, что я должна знать. Что нормально знать каждому, но, видимо, не мне. Растерянно смотрю на Роббин, которая с каким-то неясным мне пониманием улыбается, будто молча уверяя, что это нормально.

— Выглядишь на тринадцать, — Дилан дает свой вердикт, положив всё-таки яблоко в рот, и получает пинок ногой под столом от матери, тут же подавившись и склонившись головой к столу. Я моргаю, еле удержавшись от улыбки, когда парень касается лбом стола, что-то пробубнив с набитым ртом, а его мать с полным непринуждением отпивает кофе, смотря куда-то в сторону.

— Кхм, так… — женщина решает вновь вернуться к разговору. — Как тебе дается учеба? — никаким вниманием не окидывает парня, который резко выпрямляется, выдохнув, и так же спокойно, словно ничего не произошло, берет свой стакан, начав активно опустошать. Исподлобья наблюдаю за поведением парня, пытаясь параллельно отпить молока и сообразить, что ответить Роббин:

— Не очень хорошо, я думаю, — это правда. Из-за особенности моего мышления, мне тяжело дается обучение.

— Я думаю нанять тебе учителя на дом, — женщина не интересуется моим мнением на этот счет, просто ставит перед фактом. — Чтобы ты не отставала от ровесников и имела возможность вернуться к учебе. Это будет полезно.

— Не стоит тратиться на меня, — прошу. И без того чувствую себя неловко. Дилан ставит свой стакан на стол, наклонив шею в разные стороны, отчего та хрустит, и Роббин закатывает глаза, явно испытывая неприязнь к подобным звукам.

— У тебя есть хобби? — женщина решает не тратить свои моральные силы на сына. — Чем ты могла бы заниматься дома, пока нас нет?

Нервничаю. Мне тяжело так долго копаться в себе, чтобы находить здравые ответы, и сейчас я уплываю внутрь сознания, размышляя, и, видимо, выгляжу очень нагруженной, поэтому Дилан вновь подает голос, протянув руку к моей тарелке, чтобы забрать ломтик яблока:

— Ты заваливаешь ребенка вопросами.

— Эй, — Роббин хлопает его по ладони, заставив отдернуть от моей тарелки, но я кстати была бы не против, чтобы кто-то съел мой завтрак. — Ты ведешь себя некультурно! — ругает сына, а тот кивает, с видом полного осознания:

— Точно, извини, — берет свою вилку, потянув её к моей тарелке, и у Роббин отвисает челюсть, когда он всё-таки протыкает ломтик яблока, забирая себе, ведь свои он уже съел.

Я наблюдаю за тем, как женщина пристальным взглядом сверлит лицо сына, который спокойно пережевывает ломтик, стрельнув вниманием на мать:

— Культурой от меня так и прет, верно? — произносит, улыбаясь, ведь Роббин уже хватает полотенце, чтобы хлопнуть парня по лицу, но я вовремя вспоминаю:

— Рисование, — шепчу с надрывом, словно мне еле удается выдавить ответ из себя. Роббин обращает на меня взгляд, тут же улыбнувшись, а Дилан вырывает у неё полотенце, скомкав в шарик и бросив в сторону раковины.

— Я рисую, — вожу вилкой по тарелке, признаваясь, и потому немного нервничаю. — Иногда.

— Отлично, — Роббин искренне улыбается, радуясь, что я хоть что-то о себе рассказываю, кажется, это поднимает ей настроение. — После работы заеду в магазин и… — намеревается продолжить кушать, как вдруг останавливает вилку, прервавшись на половине фразы, и задумчиво смотрит в тарелку, после секундного молчания обратив свой взгляд на сына. — Может, покажешь ей сарай?

Наклоняю голову к плечу, вопросительно уставившись на женщину. О чем она?

Дилан медленно переводит на мать взгляд, затем поворачивает голову, подняв брови:

— Да, ну? — будто бы уточняет, а Роббин уверенно кивает головой, пожав плечами:

— Да, — они оба смотрят друг на друга, молча пережевывая еду, а я нервно дергаю вилкой, перескакивая обеспокоенным взглядом с одного собеседника на другого:

— Сарай?

Дилан щурит веки, когда Роббин кивает в мою сторону, и парень переводит на меня взгляд, не совсем искренне улыбнувшись:

— Да, я покажу тебе сарай, — набирает больше воздуха в легкие, откашливаясь. — Уверен, звучит, пугающе, — продолжает кушать, но с меньшей охотой, а вот Роббин становится активнее и… Возбужденнее в эмоциональном плане. А я… Я продолжаю вопросительно хлопать ресницами, одаривая взглядом то женщину, то её сына.

Подношу стакан к губам, отводя взгляд в сторону.

Напряжененько.

— Ты ведь еще не видела задний двор? — Дилан подходит к двери со стеклом, прикрытым за кружевными занавесками, и открывает её, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить меня вперед. Я качаю головой, выходя на небольшую террасу, заставленную горшками с растениями, которые, по всей видимости, разводит Роббин. Её увлечение?

— Ты ничего не потеряла, — парень выходит за мной. Дверь хлопает за спиной, заставив меня вздрогнуть и сложить руки на груди, неуверенным шагом направившись вслед за сыном Роббин:

— А, по-моему, очень мило, — здесь повсюду растительность. Конечно, нетрудно понять, что у Роббин не хватает времени на уход за садом, но она явно мечтает о красивом и эстетичном заднем дворике. Её клумбы заросли сорняками, но это не мешает цветам расти. Объемный дикий виноград распространил свои ветви по всей крыше террасы, по проводу потянувшись к забору. Мне нравится, что на участке есть высокие деревья. Не знаю, чем именно они являются, но их лиственные кроны создают ощущение защищенности. И от мелкого дождя защищают. Всё здесь… Заросло. Но это плюс. Очень красиво.

Окей, признаюсь. Это вторая вещь после штормового неба, которая заставила меня придержать в груди дыхание.

Как только схожу с террасы, по ногам бьет сильный ветер, пропитанный ароматом соли и дождя, и я не успеваю насладиться им, поскольку вынужденно хватаюсь за перила лестницы, дабы удержать равновесие.

Дилан отходит чуть дальше, даже не морщась от прохлады, которая покалывает кожу его татуированных рук. Он оглядывается, поймав меня на попытке оторвать руку от перил, и ветер не упускает шанса свалить меня, поэтому вновь хватаюсь, изрядно сердясь на дразнящую меня стихию.

— Черт, тебя сносит? — Дилан пускает смешок, с довольным видом наблюдая за моим чертовым покачиванием на тонких ногах.

— Это забавно, серьезно, — парень чешет переносицу, подходя ко мне, и протягивает руку, предлагая свою помощь. — Может, повесить на тебя утяжелители?

Поднимаю голову. Пристально и недовольно смотрю на него, сдерживая внутри желание проявить не самую хорошую свою сторону. Жизнь научила меня тому, что… Нужно терпеть. Люди сильнее меня. И мое жалкое тявканье ни к чему не приведет. Только к сломанным костям.

Отвожу взгляд, демонстративно вздернув головой, и отталкиваюсь от перил, начав идти вперед между клумбами. Локтем задеваю ладонь Дилана, когда складываю руки на груди. Слава Богу, ветер немного успокаивается, но я всё ещё осторожничаю, слыша, как он воет где-то над головой.

— Я шучу, — уверена, он так же улыбается. Довольный кретин, и почему он не следит за языком? Слышу — следует за мной, поэтому не оглядываюсь, видя впереди обросший диким виноградом сарай:

— Сложный юмор.

Останавливаюсь в нескольких коротких шагах от, по их мнению, сарая, но в моем понимании, сарай — ветхое, покосившееся строение. Это не выглядит таковым. Стоит ровно, оконные рамы разрисованы цветами. Роббин создает красоту везде. Откуда у неё такое стремление?

Дилан обходит меня, не отвечая на мои слова, но искоса вижу, что на его лице главенствует всё та же наглая усмешка. Парень вынимает из кармана джинсов связку ключей, выбирая один, и вставляет в замочную скважину, пару раз повернув, после чего открывает дверь, жестом ладони приглашая меня войти первой. Я не дура. Знаю, что он делает это не потому, что он джентльмен. Есть в этом типе что-то… Чего я пока не способна понять.

Переминаюсь с ноги на ногу, без доверия покосившись взглядом на Дилана, и всё-таки переступаю порог небольшого строения с чистыми окнами, и, хорошо, в третий раз у меня захватывает дух: небольшое помещение забито исписанными холстами, стены завешены рисунками на бумаге, на измалеванном столе разбросанные кисточки, баночки с красками, палитры, разноцветные тряпки. Ощущение такое, будто кто-то прервал процесс рисования и оставил всё вот так. Я опускаю руки, медленно подходя к холсту, на котором масляными красками написано море. Спокойное. Делаю шаг дальше — следующая картина. Спокойный морской пейзаж. Продолжаю идти вдоль стены, у которой расставлены картины, и не устаю поражаться тому, как художник умело обращается с красками. Видно, он понимает, каким образом можно играть с цветами. От быстрого поглощения зрительной информации у меня начинает кружиться голова. Или всё дело в аромате краски, забивающем нос. Подхожу к мольберту, устремив на стоящий на нем холст, и изучаю написанный пейзаж. Уже неспокойное волнистое море, темные оттенки, пенистая вода. Вновь складываю руки на груди, с интересом изучая картину, и понимаю, что она не закончена. На столе рядом стоит баночка с кисточками и темными разводами на дне от высохшей воды.

— Моя мать не устает верещать о том, что я мог бы стать вторым Айвазовским, — я уже забываю о присутствии Дилана, поэтому вздрагиваю плечами, когда он заговаривает, подходя ближе к столу. — Но, как оказалось, я в большей степени идиот, чем художник.

Оглядываюсь, с хмурым удивлением уставившись на парня, и мой голос звучит с настоящим поражением:

— Твои работы?

Он отвечает непринужденным кивком головы, пальцами дернув кисточки в банке, отчего те бьются со звоном о края прозрачной банки, а я не могу усмирить неверие. Неужели, правда его?

Вновь смотрю на картину перед собой:

— А почему ты рисовал только морские пейзажи?

— Это океан, — поправляет меня, сунув ладони в карманы джинсов, и встает рядом, с хмурым видом изучив холст. — На что у нас тут ещё смотреть? Мне он нравится. В нем есть что-то привлекательное.

Почему-то не сдерживаю нервный смешок, проронив:

— А я боюсь… — но вовремя затыкаюсь, краем глаз стрельнув на Дилана, у которого явно всё прекрасно со слухом, поэтому он улавливает мой шепот:

— Что?

Качаю головой, решая как можно быстрее перевести тему:

— Очень красиво, — не лгу. Говорю правду, и это непривычно. Я часто вру людям. А учитывая тот факт, что я мало разговариваю, можно сделать вывод: ложь — единственное, что пропускаю вслух.

— Такое себе, — О’Брайен наклоняет голову подобно мне, когда изучает незаконченные маски. — Искусство — не мое.

— Все гении так говорят, — замечаю данную странность, и тем самым заставляю парня улыбнуться, но на выдохе, будто он выпускает сдержанный смешок.

— Что ж, — вынимает одну ладонь, звонко играя со связкой ключей. — Ещё один факт обо мне, — бросает на меня взгляд. — Я девятилетний гений.

Резко поворачиваю голову, опустив руки вдоль тела, и с ноткой возмущения произношу:

— Ты так рисовал в девять? — нет, правда, я даже приоткрываю рот, хмуро уставившись на парня, брови которого изгибаются, но усмешка не пропадает с губ:

— Нет, эту в семь, — указывает на картину, которая стоит у наших ног, где океан изображен спокойным. — Эту в девять начал, — вновь смотрит на холст, что расположен на мольберте. — Просто с девяти лет не притрагивался к краскам, — ставит руки на талию, оценивающим взглядом исследуя нарисованное. Я продолжаю возмущенно смотреть на него, задаваясь мучительным для себя вопросом:

— На что тебе такой талант? — произношу с ноткой обиды, ведь этот тип и его навык — проявление жизненной несправедливости. Дилан улыбается:

— Звучало, конечно, унизительно, но я польщен, — начинает разминать левое запястье, я слышу, как оно хрустит. — Говорят, нужно набивать руку, постоянно тренировать её, чтобы не потерять способность. Думаю, я так уже не смогу.

— Ты левша? — мне вовсе не интересно, но любопытно.

Дилан опускает взгляд на руку, которую разминает:

— Я и левша, и правша, но рисовал — левой, пишу — правой, — смотрит на меня, а я дергаю головой, всё еще проявляя на лице легкое смятение:

— Удивительно, — складываю руки на груди, снова обратив свое внимание на картину. Краем глаз вижу — он вновь усмехается, но сдержанно. И ловлю себя на мысли, что ему больше идет такая улыбка. Она кажется более естественной, чем та, которую он обычно натягивает на лицо. Недолго находимся в молчании. Дилан вынимает телефон, проверив время, и вздыхает, сунув его обратно:

— Это всё твоё, так что…

— Всё? — перебиваю, вновь повернув голову, чтобы прямо смотреть на парня. Тот пожимает плечами:

— Мне это не потребуется, — окидывает взглядом помещение строения. — Так что, всё твое.

— Мне не нравится неопределенность, — сжимаю пальцами край ткани свитера, начав нервно бегать взглядом под ногами, ведь проявляю одну из своих сторон — одну из тех, которая раздражает людей.

— Что? — Дилан поворачивается ко мне, сощурившись.

— Всё — это неопределенное понятие, — думаю, как бы я не старалась, у меня не выйдет скрыть от чужих глаз необычное проявление судороги, которой сейчас охвачено мое тело, ведь я нервничаю, напряженно тараторя. — Ты должен конкретизировать.

О’Брайен сощурено косится на меня, недолго пребывая в молчании, и пускает смешок, дернув связкой ключей:

— Мы с тобой даже не друзья, а я уже что-то должен, — не скажу, что он произносит это с недовольством, скорее, относится к этой ситуации с интересом. — Неплохо.

Но я не пытаюсь притормозить свой мыслительный процесс. Указываю пальцем на стол:

— Краски? — Дилан успевает лишь кивнуть, он открывает рот, чтобы встрять, но не позволяю. — Кисточки? — он вновь кивает, а я с большим волнением тараторю, перечисляя все предметы, которые бросаются в глаза. — И листы? — подхожу к столу, пальцем ткнув в альбом. Дилан складывает руки на груди, кивая.

— И мольберт? — не могу остановиться. — И холсты? И баночки? И палитра? И…

— Тея, — Дилан касается пальцами лба, прикрыв веки, и немного замучено вздыхает, качнув головой. — Всё, — повторяет сдержанным тоном. Я нервно дергаю заусенцы на пальцах, начав переменяться с ноги на ногу, пока вновь верчу головой, находя новые предметы для перечисления:

— И стул? — указываю на него, не обратив внимания на то, с каким хмурым интересом парень наблюдает за мной, будто изучая, думаю, это нормально. Он не понимает моего поведения.

— И диван? И стол? И… — замолкаю, когда Дилан начинает громко звенеть ключами. Обращаю на него внимание. Парень вытаскивает из связки небольшой ключ, протянув его мне:

— Он от сарая, — объясняет. — Я достаточно конкретизирую?

Из-за усилившегося стресса не замечаю, как ускоряется сердцебиение. Часто мне не под силу объяснить собственное поведение, мне говорят, что… Что это просто мои особенности. Не могу никак прокомментировать, но мне стоит успокоиться. Хотя бы унять мысли, иначе голова может разболеться и кровь из носа пойдет от давления. Этого мне не нужно.

Моргаю, короткими шагами приблизившись к парню, и осторожно забираю ключ, начав изучать его:

— Вполне, — с придыханием произношу, отступая назад, чтобы вернуться на безопасное расстояние. Кручу, верчу пальцами ключ, уверена, со странным интересом рассматривая его, оттого Дилан вновь замолкает, недолго наблюдая за мной:

— Теперь твоя очередь, — заговаривает, вновь проверив время в телефоне.

— Что? — поднимаю голову.

— Один факт о тебе, — а, он об этом. — Я вот рисовал когда-то, — ставит руки на талию, ожидая моего ответа, и я… Я думаю, я… Странная, потому что сама имею возможность проследить за своим мышлением. И я точно странная. Очень. Неудивительно.

— Я рисую, — говорю шепотом. Дилан хмурится:

— Нет, это должно быть что-то, чего я не знаю.

— Я люблю рисовать, — повторяю одну мысль, пристально смотря на парня, и мне нравится, что он умеет распознать момент, когда стоит отступить, оставив свои расспросы:

— Ладно, — Дилан опускает руки, направившись к двери. — Рисовать, так рисовать, — окидывает меня взглядом, минуя, отчего мне становится неуютно, и я вновь обнимаю себя руками, поворачиваясь к парню всем телом, когда тот оглядывается, притормаживая на пороге:

— Я в школу, — указывает рукой на дом за своей спиной. — Смена Роббин заканчивается в семь, я прихожу в три, — оповещает. — Иногда раньше, — щурится, задумавшись. — А иногда не прихожу. Короче, звони, если опять что-то случится, — делает шаг назад, выходя на пасмурную улицу. — Например, кран сойдет с ума или…

Уголки моих губ дергаются в еле уловимой улыбке, которую я скрываю за попыткой откашляться и прикрывая кулаком рот.

— Звони, короче, — заканчивает, ударив кулаком об кулак. Разворачивается, направившись к дому, и потирает свои татуированные плечи. Он часто так делает. Кажется, набитые рисунки приносят ему дискомфорт. В чем тогда их смысл?

Дожидаюсь, пока Дилан закроет за собой дверь. Опускаю голову, взглядом изучая ключ в дрожащей ладони. Хмурюсь, хватаясь за промелькнувшие в сознании голоса.

«Ей нельзя иметь возможность запираться».

«Простите, это моя вина. Я не досмотрела».

Задерживаю дыхание, дабы уберечь себя от возможной потери контроля над ним, пока перед глазами всё плывет от слабости, отчего прекращаю четко видеть сверкающий ключ. А голоса в голове звучат громче.

«Тея, зачем ты это сделала?»

Мычу, с болью сжав веки, и ладонью накрываю лоб, испытывав боль нешуточной силы, когда давление бьется о виски, желая вскрыть мой череп изнутри. Покачиваюсь на ногах, резко оборачиваясь, и хватаюсь свободной рукой за край дивана, осторожно присаживаясь на него. Морщусь, старательно игнорируя рвотные позывы.

Сгибаюсь, локтями упираясь в колени. Насильно меняю поток мыслей, чтобы избавиться от гнетущих воспоминаний, что властвуют внутри сознания, вырывая мои нервы с корнями.

Если я хочу остаться здесь, то мне нужно постараться найти общий язык с этими людьми. Роббин права. Тут у меня больше свободы, поэтому я смогу добиться желаемого. Всё равно не рассчитываю задерживаться надолго, но короткий период времени мне придется пытаться быть общительной.

Лишь бы меня не вернули обратно.

***

Шумный кабинет. Звонок уже прозвучал, но учитель не торопит учеников умолкнуть, пока сам собирается с мыслями, что-то фиксируя в журнале с особо серьезным видом. Большая часть девушек собирается у парты Брук, которая чувствует себя своего рода королевой вечера, поскольку находится в центре внимания, и каждая из участниц беседы замолкает, когда Брук встревает, высказываясь. И мало, кто считает верным её перебивать. Да, девушка пользуется популярностью, и ей это нравится. Брук чмокает накрашенными губами, подпирая щеку ладонью, и звонко смеется вместе со всеми.

Таким же образом собирается и мужская половина класса. Только у этого «круга» авторитет иной, и Дилан не испытывает дискомфорта от осознания, что его постоянно дергают, вынуждая быть центром громкого общения. Парень сидит на краю парты Дэна, который, в отличии от остальных, листает учебник, в поисках шпаргалки, которую сделал вчера для сегодняшнего теста. Он мог бы и не заморачиваться. Обычно у О’Брайена списывает, хотя тот вовсе не готовится. Это постоянно поражает.

— Девчонки, — с тихим визгом к группе девушек подбегает запыхавшаяся блондинка с пышным бюстом, которая вечно опаздывает на занятия, но сегодня у неё особая причина. Девушка-сплетница, приносящая новости, как сорока серебро. Её большие голубые глаза сверкают, ведь она узнала кое-что интересное, и ей не терпится поделиться услышанным с остальными.

— Знаете… — выдыхает, привлекая внимание. — Знаете, кого встретил мой брат вчера? — ставит одну руку на талию, оглядывая присутствующих, и наклоняется, опираясь на стол Брук, которая с улыбкой вопросительно кивает. Блондинка хлопает ресницами, прошептав:

— Норама.

Девушки тут же начинают шептаться, издавая протяжное мычание, а уголки пухлых губ Брук опускаются. Она с напряжением смотрит перед собой, медленно опуская взгляд ниже, пока одноклассницы заваливают блондинку вопросами, а той отнюдь нравится подобное отношение, поэтому она гордо поправляет завитые локоны волос, купаясь в лучах всеобщего внимания.

Брук с тревогой хмурит брови, оглянувшись на группу парней, среди которых с волнением, перехватившим дыхание, находит Дилана, стоящего к ней спиной. Он улыбается, принимая активное участие в разговоре, и звонко смеется, не ощущая на себе колкого взгляда девушки, и та медленно отворачивает голову, с большим напряжением уставившись в поверхность парты.

Норам. Вернулся?

А Дэн видит. Ему не требуется скрывать свое внимание, которым он окидывает Брук, ведь его и без особых усилий никто не замечает. Поглядывает на девушку, озадаченно сводя брови к переносице, и откладывает учебник, задумчиво покосившись на друга.

***

Черт.

Сжимаю пальцами края рукавов, растирая ими ткань свитера. На животе небольшое пятно от красной краски, я случайно обронила на себя баночку гуаши, когда рисовала. Провела в сарае весь день, пришлось солгать Роббин, что я принимала лекарства и обедала. Только сейчас, вечером, отзываюсь на просьбу женщины вернуться в дом, пока не разыгрывается сильная буря. Ветер грозно воет, сочась через небольшие дыры в оконной раме, отчего уши одаряет громкий свист. В небе гремит куда мощнее, чем утром. Я могу уловить, как ветви деревьев барабанят по крыше строения. Небо чернеет, облака сворачиваются, а со стороны берега доносит тревожный вой сирены, предупреждающий о надвигающемся шторме.

Пытаюсь как-то скрыть пятно. Не то, чтобы меня заботит внешний вид, просто не хочу пачкать единственную вещь, в которой мне комфортно.

Выхожу из сарая, воспользовавшись ключом, чтобы закрыть дверь, и еле удерживаюсь на худых ногах, пока торопливо направляюсь к террасе, чтобы ухватиться за перила и подняться в безопасность. Открываю дверь, оказываясь в теплом доме. На улице тут же начинает моросить дождь, с каждой секундой усиливаясь и увеличивая размер капель. Иду к кухне. За окном гремит — над головой мерцает свет. Перепады электричества. Я останавливаюсь, подняв взгляд на лампу, чтобы проследить за её нервным дрожанием, а вот мимо проходящий Дилан не придает происходящему значения. Видимо, подобная погода — частое явление, поэтому должной реакции дрожание пола под ногами не вызывает. Парень заходит на кухню, на которой Роббин готовит ужин. Я натягиваю рукава кофты так, чтобы скрыть запястья, и складываю руки на груди, когда встаю в дверях, окинув помещение взглядом. Женщина возится у плиты, поблагодарив сына, который приносит из кладовки пару помидоров для салата, принявшись их мыть, хотя женщина уверяет, что сама способна с этим справиться. Вид у неё усталый.

Роббин отвлекается от плиты, на которой жарит картошку, и хочет обратиться ко мне, но её взгляд натыкается на красное пятно, горящее на ткани моего свитера, поэтому дальнейшая реакция логична и ожидаема:

— Боже… — она чуть ли за сердце от шока не хватается. Я начинаю качать головой, оттягивая свитер:

— Это краска, — виновато опускаю глаза, не в силах наблюдать за испугом, который женщина пытается выдохнуть из себя, когда опирается руками на свою талию. Перевожу взгляд на Дилана, который с большей хмуростью изучает мои красные ладони, прекратив мыть овощи.

— Просто краска, — повторяю. — Извините.

— Ничего, — реакция Роббин мне ясна. Женщина указывает ладонью на мой свитер:

— Давай, я постираю, — начинает вытирать руки о полотенце. Я нервно качаю головой:

— Н-нет.

— У тебя нет одежды, верно? — женщина будто не слушает меня, я вижу, что она чем-то нагружена. — Надо с тобой в магазин выехать.

— Не нужно, я сама постираю сейчас, — уверяю, сжав пальцами ткань свитера, и с тревогой моргаю, ведь Роббин серьезным тоном повторяет:

— Так, снимай, — она явно не в настроении. — Дилан, — её руки необычно дрожат, пока она пытается ровно сложить полотенце. Парень оглядывается на неё, кажется, тоже обращает внимание на состояние матери, поэтому спокойно кивает в ответ, выключив воду.

— Помнишь, мы вещи в том году собирали? — даже её голос звучит иначе. — Ей дай примерить, — смотрит на меня, пытаясь проявлять привычное тепло, но её улыбка выглядит болезненной. — Временно возьмешь, ладно? Да и жарко, Тея.

— Мне не жарко, — хочу отказаться лишь по причине нежелания отнимать чье-то время, но Роббин оказывает на меня эмоциональное давление, когда повышает голос:

— Нет, не спорь со мной. Ладно? — вновь ворошит ткань полотенца, никак не может уложить его на стол. — Дилан, покажи ей, — повторяет просьбу жестче, и парень набирает воздуха в легкие, с напряжением стрельнув в меня взглядом. — Тея, снимай, — Роббин хочет направиться в мою сторону, чтобы, по всей видимости, самой стянуть с меня свитер, поэтому я напуганно отступаю назад, плечом ударившись о дверной косяк:

— Но… — шепчу.

— Мам, она снимет, — словно гром. Дилан громко и твердо произносит, а женщина тут же останавливается в шаге от меня, опустив свои дрожащие руки, и оборачивается, с каплей беспокойства взглянув на сына, который сердито смотрит в ответ, сурово процедив:

— Сегодня самообслуживание, — резким движением выключает плиту, скинув сковородку в раковину вместе с недожаренной картошкой, на что мы с Роббин одинаково реагируем. Вздрагиваем от громкого звука.

— Иди спать, — парень будто приказывает, и я на подсознательном уровне ожидаю привычного сопротивления со стороны Роббин: сейчас она обругает его и отхлестает тряпкой, но женщина лишь набирает воздуха в легкие, не выдыхая его на протяжении нескольких секунд. Её взволнованный вид настораживает. Она выглядит растерянной, словно на мгновение теряет связь с происходящим. Переводит взгляд на меня, нервно улыбнувшись, и проходит мимо, ладонью погладив по спине:

— Проследи, чтобы Тея поела, — обращается к сыну, спешно покидая кухню, дабы направиться в свою комнату. Оборачиваюсь, с хмурой растерянностью провожая Роббин взглядом, пока она не пропадает за стеной второго этажа.

Медленно возвращаю голову в нормальное положение, опустив глаза. Смотрю в пол. Дилан вытирает ладони о полотенце, скомкав его и бросив на стол:

— Идем, — указывает мне, направившись в мою сторону, и я на автомате отступаю назад, позволив ему выйти с кухни. Парень направляется к лестнице, и мне приходится смириться. Что-то мне подсказывает, сейчас не удачный момент для сопротивления. Мне придется послушаться его, а то вдруг перепадет… Всё-таки, я в полной мере побаиваюсь этого типа.

Поднимаемся на второй этаж. Слышу классическую музыку. Она исходит со стороны двери комнаты Роббин. Её это успокаивает? Шагаю за Диланом, перебирая пальцами воздух, и с опаской шепчу:

— У неё что-то случилось на работе?

— Да, она сильно переживает, — на удивление, теперь парень говорит со мной с меньшей грубостью в голосе. — Она не злится, но её забота начинает пугать, — выражение лица серьезное. Тормозит у порога своей комнаты, указав пальцем в сторону ванной:

— Иди, кинь в стирку свитер, я пока найду вещи, — не дожидается моего ответа, я даже рот не успеваю открыть, чтобы проявить слабое противостояние. Проходит к себе, оставив дверь открытой, а мне остается лишь глотнуть комка в горле. Моргаю, еле удержав горячую жидкость внутри. Конечно, глаза слезятся, но мне приходится быстрым шагом отправиться в ванную.

Не стану спорить. Вдруг он меня ударит?

Захожу в ванную комнату. Странно, но классическая музыка и на меня действует успокаивающе. Я не теряю своего напряжения, но с меньшей моральной растерянностью подхожу к раковине, встав напротив зеркала. Поднимаю глаза. Смотрю на себя. Делаю это не так часто. Правда, всё равно никак не воспринимаю свою внешность. Обычно у человека есть определенное мнение на свой счет. У меня его нет. Просто я. Просто…

Проглатываю скопившуюся во рту воду, опустив ладони к краю свитера, и сжимаю ткань пальцами, неуверенно потянув вверх. Еле справляюсь, снимая одежду через голову, и успеваю потеряться в свитере. Дилан прав. У меня особая способность — теряться, не двигаясь с места. С легким головокружением опускаю руки, держа ткань, и поднимаю глаза, немного наклонив голову к плечу. Смотрю на свое отражение. Бледная кожа под белой майкой натянута до предела. Кости на груди под ключицами. Тонкие руки. Не могу разглядеть хотя бы намек на мышцы. Только острые угловатые кости. Оттенок моей кожи необычен. Отдает немного голубоватым, думаю, из-за количества синяков. Мне не нужно сильно биться, чтобы получить подобные отметки на теле. Поднимаю плечо, рассматривая след от тычка пальцами. О’Брайен вроде не прилагал усилий, а вот — синяк.

Бросаю свитер в корзину. Изучаю свое лицо. Думаю, я еще сбросила пару килограмм из-за стресса адаптации. Впадины вместо щек отчетливее, синяки под глазами обретают новый оттенок, темнее, чем прежде. Глаза больше. Их белок более голубоватый, нежели нормального, привычного цвета. От висков к щекам тропинка из бледных веснушек. Волосы. Надо бы их перезаплести, а то уже несколько дней пучок не распускаю. Боюсь, не смогу расчесать.

Изучаю майку. Даже лифчик не ношу. Мне он и не требуется. С моей-то фигурой.

Отворачиваю голову, вздохнув. И чего толку смотреть на себя?

***

Искать долго не приходится. Дилан вынимает небольшой чемодан с балкона, который был оставлен там, чтобы парень мог вернуться к разбору своих вещей, к чему он так и не вернулся. Приседает на край кровати, открыв молнию, и начинает зрительно изучать вещи, понимая, что ничего этой тощей не подойдет. Прислушивается к музыке — играет, значит, Роббин в порядке. Или вскоре будет. Наклоняется, начав перебирать вещи. И каждая новая рождает внутри непонимание — что им двигало, когда он покупал это всё? Даже пускает смешок, представляя себя в яркой футболке. Дилан что, чертов единорог?

Поднимает глаза, когда порог комнаты неуверенно переступает Тея, с неприятным покалываниям в ребрах сжав себя тонкими руками, и Дилан тут же резко отводит взгляд, дернув головой, чтобы не акцентировать внимания на нечеловеческой худобе. И тараторит:

— Мы никак не отнесем вещи. Они все стиранные, а некоторые я вовсе не носил, — выкладывает стопки одежды на кровать, не зная, что предложить болезненно костлявой девчонке, которая подходит ближе, чувствуя, как её охватывает физический и эмоциональный дискомфорт. Она опускает одну руку, второй нервно потирая плечо, усыпанное веснушками, и решает скорее покончить с этим — чем быстрее выберет одежду, тем быстрее скроется в ней. Встает у кровати, пытаясь не думать о том, что, хочет парень или нет, но он искоса изучает угловатое тело девушки. Испытывает… Прикрывает веки, ладонями скользнув по лицу. Окей. Отвращение. Оно не пропадет только потому, что об этом просит мать. Тея выглядит ужасно. Дилан просто постарается не придавать этому значения. Привыкнет, со временем.

Опирается локтем на колено, подперев кулаком щеку, и поворачивает голову, желая взглянуть на вещи, чтобы понять, что он может предложить девчонке, но задерживает внимание на опущенной руке, плечо которой эта мышь сжимает. На запястье странный синяк. Темный.

— Что это? — Дилан просто спрашивает, указывая пальцем на запястье девушки, которая просто отвечает:

— Ударилась, — и тут же решает перевести тему:

— Как много клетчатых рубашек, — наклоняется, осторожно перебирая вещи. Дилан устало усмехается:

— Было время я почему-то тащился от них, — выпрямляет спину, потерев ладонями «избитые» татуировками плечи. — Ты можешь взять, что хочешь, но, боюсь… — выдает основную мысль. — Велико будет, — еще раз окидывает взглядом тело девушки, пальцами почесав кончик носа. — Всё.

— Ничего, мне так нравится, — выбирает одну рубашку в темно-зеленую клетку, и поднимает её к лицу, чтобы рассмотреть цвет.

— Большие вещи? — Дилан поддерживает диалог. Так или иначе, он не стремится к общению с ней, но пытается наладить контакт, чтобы угодить матери, а то нервная система Роббин в последнее время всё чаще дает сбой.

— Да, в них комфортно, — Тея щупает ткань. Плотная и жесткая, после стирки. Такая приятная. Девушка надевает рубашку, кое-как справляясь с пуговицами, а Дилан щурится, немного отклоняясь назад, чтобы окинуть девушку взглядом:

— Ты любишь зеленый цвет? — начинает рыться в карманах джинсов.

— С чего взял? — Тея не собирается поправлять рукава. Ей нравится, что ткань скрывает ладони.

— Зеленый свитер, зеленая кофта, — Дилан хмурится на мгновение, ведь находит только зажигалку.

— Скорее… — Тея отходит назад, чтобы увидеть себя в отражении стекла окна. — Цвет хвои, — не смотрит на парня, поэтому не видит, как он вынимает упаковку сигарет. — Люблю хвою, — и вдруг слабо улыбается. — Третий факт обо мне.

— Я должен сказать что-то в ответ? — Дилан усмехается, предполагая, пока вынимает одну сигарету, сунув в рот.

— Мы не друзья, ты мне ничего не должен, — Тея немного меняет фразу, но смысл остается тем же. Парень сдержанно улыбается, чиркнув зажигалкой, и поджигает кончик сигареты, заставив Тею нервно обратить на себя внимание. Девушка опускает глаза. Смотрит на то, как Дилан втягивает никотин, пару секунд пялясь перед собой. Кажется, он ожидает интереса с её стороны, поэтому первым делом спрашивает, выпустив никотин через ноздри:

— Ты куришь? — и поднимает глаза, повертев перед своими губами сигарету. Тея обеспокоенно качает головой:

— Мне запрещено.

— Мне тоже, — Дилан вновь затягивает, протянув девушке упаковку:

— Хочешь?

Смотрит. Медленно взгляд соскальзывает — теперь внимание Теи поглощено. Она изучает упаковку сигарет, чувствуя, как в то же мгновение её дыхание учащается, а удары сердца в груди становятся давящими, будто бы кровавый орган намеревается разбить ребра и вырваться наружу. Давление. Тея глотает аромат никотина, медленно заполоняющего её легкие, и моргает, проявив неожиданные эмоции. Испуг. Она в страхе отступает назад, спотыкаясь о чемодан, чем заставляет парня напряженно податься вперед, будто бы он намеревается успеть схватить её за руку и помочь удержать равновесие, но Тея слишком быстро отходит, качая головой:

— Нет, — не дает ему ничего сказать. Дилан открывает рот, а девчонка разворачивается, быстрым и неуклюжим шагом выскальзывая из комнаты, скорее помчавшись к себе.

О’Брайен затягивает. До ушей доносится дверной хлопок.

Что ж, это не то, чего он добивался, но ладно.

Парень не считает верным вот так резко бросать вредную привычку. Это приведет лишь к большему стрессу — и человек рано или поздно сорвется, приняв куда больше, чем мог бы. Это, конечно, не наркотик, но Дилан судит по себе. У него есть опыт. Парень уверен — это Тея таскает у него сигареты, и ему хотелось, чтобы она выкурила с ним. Во-первых, тогда ей не придется воровать. Во-вторых, это бы помогло им найти общий язык.

Но, видимо, девчонка продолжит лгать и воровать.

Выпускает никотин изо рта, подняв глаза в потолок.

Ладно, по хер. Всё равно поймает её за руку, и тогда она не сможет отвертеться.

========== Глава 5 ==========

Прошлое, как часть тебя

Яркие разводы темной краски. Необычные ароматы краски витают в воздухе в виде невесомых капелек, спасение от которых — черная бандана, которую парень натягивает на нижнюю часть лица, скрывая нос и рот, дабы не дышать химикатами, которые он распыляет, пока потрясывает баллончик, принимаясь опылять стену над изголовьем кровати, на которой стоит. Черная футболка в капельках краски. Мелких, еле заметных. Руки в белых перчатках, которые обычно Роббин надевает, когда занимается растениями. Джинсы не пачкает, избегая попадания капель на ткань. Вновь встряхивает баллончик, после одаривая стену темно-синей краской, к которой после добавит черную. Попадает на постельное белье, но вряд ли он переживает по этому поводу. Дилан давно не берется за кисточки, но это не лишает его возможности просто малевать стены. Наверное, он получает некое эстетическое удовольствие, пока занимается этим. К тому же, сейчас его голова полна мыслей, процесс обдумывания создавшейся ситуации рушит внутреннюю гармонию с собой, которой парень так яро добивается, чтобы не допустить ошибок. Человеку сложно добиться мирной связи между собой внешним и внутренним. Жаль, что люди не придают особого значения тому, как разнится их психологический мир с миром реального созидания. Хотя, если бы придавали, то мир состоял бы из миллиарда отдельных, собственно для каждого.

Сегодня тот самый день, когда Дилану требуется быть заключенным в своем. И дело не только в том сообщении, что он получил на днях. Норам вернулся — это настораживает, но одна из не самых лучших сторон О’Брайена — гордость. Он слишком высокого мнения о себе, чтобы признаться в наличие слабости. Поэтому он отрицает колкий дискомфорт, подаренный мыслью о возвращении старого знакомого. Неясно, кто виноват в сформировавшемся характере парня. Он сам или его мать.

— Да ты издеваешься надо мной?..

Бросает короткий взгляд на женщину, которая уже секунд десять стоит на пороге его комнаты, с открытым от шока ртом наблюдая за деятельностью сына. Дилан без интереса продолжает опылять стену, всем своим видом демонстрируя матери плохое расположение духа, и она схватывает, понимая намек, но не выходит. Наоборот приближается к его кровати, томно вздохнув, ведь по-прежнему чувствует себя нехорошо. Складывает руки на груди, пытаясь проглотить возмущение. Знает, что сейчас своим недовольством лишь ухудшит ситуацию, а ей неохота после проводить ночь в тесках самообвинения.

— Как ты себя чувствуешь? — Дилан опускает баллончик, бросив его в коробку к остальным. — Три дня из кровати не вылезала, — снимает испачканные в краске перчатки, после потянувшись пальцами к черной бандане, чтобы спустить с лица на шею. Почему-то Роббин мгновение молчит, изучая внешний вид сына. Еще наколок не хватает — и точно какой-то неформал выйдет. И от кого он этого набрался?

— Хорошо, — отчасти. — Только придется отработать две ночные в выходные, — касается ладонью затекшей после сна шеи, начав мягко массировать.

— Пиздец, — Дилан сердито процеживает, бросив перчатки на тумбу, а Роббин поднимает на него возмущенный взгляд:

— Следи за языком.

Парень поворачивает голову, натянуто улыбнувшись:

— О, какая досадная участь, мисс, — спрыгивает с кровати, своим отвратным поведением заставляя женщину устало закатить глаза. У неё нет сил, чтобы эмоционально бороться с ним, да и он сам не в настроении.

— Тея нормально кушала все эти дни? — наблюдает за тем, как её сын поднимает тяжелую коробку с баллончиками, направляясь с ней к столу:

— Ты же знаешь, что она не ест, — ворчит. — Она постоянно оставляет тарелки с едой, — громко ставит на поверхность стола, прямо на учебники и тетради. — Мне кажется, она не особо стремится поправиться, — с каждым сказанным словом его голос ворчливо грубеет. — Не нравится она мне.

— Она не понимает, что больна, — Роббин начинает говорить с ним мягче и тише, чтобы не спровоцировать проявление еще большей нестабильности. — Это нормально.

— В чем смысл её реабилитации? — Дилан явно не в духе. — Бред какой-то, пустая трата времени, — перебирает баллончики, трясет у своего уха, чтобы проверить, какие скоро закончатся.

— Дилан… — Роббин оглядывается на дверь, тоном прося его придержать язык.

— Она сдохнет здесь, а нам отвечать, — парень роняет несколько баллончиков, и Роббин вздрагивает, когда он зло пинает их ногой под стол. — Лучше верни её, пока есть возможность.

Женщина резким взглядом врезается в его лицо, опустив руки вдоль тела, и еле выдерживает, чтобы не ударить сына:

— Она не вещь, — тише, Роббин, обида и недовольство берут верх. — Достал, придурок, — окидывает его взглядом, полным разочарования, и разворачивается, направившись в коридор. Дилан стоит на месте, смотрит в пол. Пальцы нервно сжимаются, стискивая ладони в кулаки. Короткий глоток воды во рту. Пропускает тяжелое дыхание, не возвращающее ему внутренний контроль. Хочет прикрыть веки, но отвлекается на медленновыкатывающийся из-под стола баллончик краски, что ударяется о его ногу. С напряжением сжимает зубы, рывком подняв его, и разворачивается, хорошенько размахнувшись. Бросается в сторону раскрытой дверцы балкона, ощутив, как от напряжения в мышцах появляется покалывающая боль. И секунда не успевает пройти, как по ту сторону окна слышится испуганный короткий крик. Дилан опускает руки, застыв, и раздраженно выдыхает, прикрыв веки:

— Черт, — шепчет зло, когда быстрым шагом двигается к балкону, выходя на него, и опирается руками на перегородку, наклонившись вперед, чтобы уставиться на девушку в клетчатой рубашке, которая приседает на одно колено, пальцами коснувшись баллончика с краской. Парень нервно облизывает губы. Откинуть свой внутренний шторм не выходит, поэтому он даже не старается фальшиво улыбнуться:

— Не ушиб? — подается вперед, зная, что не услышит отсюда девушку, которая вскидывает голову, щурясь из-за бледноты неба. Недолго задерживает внимание на парне, опускает лицо, и шепчет под нос:

— Лучше бы ушиб…

— Что? — Дилан сильнее наклоняется вперед, морщась от головной боли, что резко пронзает виски. Тея поднимается на ноги, взяв баллончик в обе руки, и вновь поднимает голову, чтобы взглянуть на парня:

— Ничего.

***

Кручу в руках баллончик с синей краской. Подхожу к порогу комнаты Дилана и первым делом обращаю внимание на стену, измалеванную темными цветами. Он ничего не хотел изобразить, как мне кажется, но похожее самовыражение мне знакомо. Когда меня переполняют какие-то эмоции, обычно, негативные, я не могу сконцентрироваться и нарисовать что-то конкретное. Начинаю просто малевать красками, по итогу имея каракули и непонятные маски. Пахнет немного необычно. Не совсем красками. Сам парень торчит у стола, перебирая баллончики в коробке. Оглядывается, пальцами оттянув завязанную на шее бандану, поморщившись, будто бы она мешает ему нормально дышать:

— Merci, mademoiselle (франц. «Благодарю, мисс»), — натянуто улыбается, совсем не похоже на проявление искренних эмоций, но я ничего не говорю на этот счет, решая, что это не мое дело. Лишь наклоняю голову набок, подходя к столу, протянув Дилану баллончик. Парень берет его, обращая внимание на моё вопросительное выражение лица, поэтому поясняет:

— Это французский, — закрывает коробку.

— Знаешь его? — я не перестану поражаться новым фактам об этом вроде как неприятном типе, если судить по его внешнему виду и поведению. Поразительно, но он не перестает удивлять.

— В процессе изучения, — опускает коробку на пол, ногой пихнув под стол, и разворачивается, кажется, он чем-то занят, но не оставляю его в покое, с любопытством последовав за ним:

— Зачем? — не смущаюсь задавать вопросы. Это вторая моя особенность, раздражающая людей. Дилан приседает у кровати, вытаскивая из-под неё коробки, которые начинает раскрывать:

— Просто так, — признается, перерывая баллончики. — Я не часто задумываюсь над тем, что делаю, — поднимает те, что с синей краской, и трясет у лица, проверяя, сколько осталось внутри жидкости.

— Способ чем-то занимать себя? — догадываюсь, изучая содержимое коробок, которые он открывает. Нет определенной сортировки вещей. Книги свалены с красками и старыми упаковками сигарет. Не буду перечислять все те предметы, которые вижу, просто отмечу то, что здесь творится полнейший хаос. Он не содержит вещи в порядке. Не удивлюсь, если открою шкаф с его одеждой, то оттуда повалится обувь. Странно, что у такой трепетной к чистоте и порядку женщины столь неаккуратный сын.

— Наверное, — он выкладывает баллончики.

— И сколько языков ты знаешь? — перевожу внимание на небольшую оторванную голову плюшевого пса.

— С чего ты взяла, что я знаю несколько? — парень хмурится, задумчивым взглядом стрельнув мою сторону, не отрываясь от своей работы.

— Не знаю, — приседаю на корточки, без разрешения взяв из коробки небольшую голову, из которой тут же начинает выпадать вата. — Исходя из твоего суждения, ты много, чем занимаешься, — аккуратно впихиваю обратно. — Вряд ли ограничиваешь себя одним языком.

О’Брайен набирает в руки баллончиков, поднявшись, и я встаю на ноги, продолжая изучать голову пса. Где остальное тело? Парень будто с подозрением щурится, может, обдумывает сказанное мною:

— Ещё три, — дает ответ, повернувшись ко мне спиной, чтобы направится обратно к столу, а я вскидываю голову, удивленно хлопая ресницами:

— Ух-ты. Ты и правда гений, — не могу не признаться в этом. Со стороны Дилана — короткий смешок. Он продолжает разбираться со своими красками, пока я опускаю голову пса обратно, вновь обратив свой взгляд на стену:

— Роббин уже решила, как накажет тебя? — указываю пальцем на стену, а О’Брайен цокает языком:

— Она в процессе создания идеальной пытки.

Моргаю, подходя ближе к стене, чтобы рассмотреть, как переливаются оттенки:

— В таком случае, — шепчу. — Думаю, заставит тебя сидеть со мной.

И почему-то чувствую себя необычно, когда слышу, как Дилан смеется. Я ещё не слышала, чтобы он таким образом реагировал, поэтому резко оглядываюсь, чтобы по выражению его лица понять, какие эмоции он выражает. Но смех резко обрывается. Дилан еле поворачивает голову, коротко взглянув куда-то в сторону, но понимаю, что он краем глаз смотрит на меня, вновь отвернувшись. Хмур. Думаю, мне стоит уйти.

Начинаю отступать назад, нервно моргая:

— Пойду, помогу Роббин с готовкой, — запинаюсь, поторопившись покинуть комнату.

Дилан ничего не отвечает, продолжив держать в руках баллончики. Не шевелится. Замер.

Я выбираю идеальную тактику. Мне требуется больше свободы, отсутствие постоянного наблюдения и контроля, чтобы добиться своей цели, поэтому хорошо, что я решаю лгать. Радует то, что Роббин, вроде, хороший человек. Она не особо наседает на меня, не следит за каждым моим движением. Её можно обвести вокруг пальца. Таких медсестер было множество там, откуда меня привезли, поэтому не составит труда подстроить ситуацию под себя.

Первым делом, мне требуется убедить Роббин, что я открыта и честна перед ней. А дальше всё пойдет, как по маслу.

— Не обожглась? — женщина выглядит лучше. Она бодро передвигается по кухне, радуясь тому, что я сама предлагаю свою помощь. Видно, ей охота сблизиться со мной. Что ж, это сыграет и мне на руку, поэтому подыгрываю женщине, правда, против своей натуры мне не пойти. Я остаюсь скованной и молчаливой, качнув головой. Потираю пальцы, которыми коснулась края сковородки, и подхожу к чайнику, пытаясь поднять, чтобы разлить кипяток в кружки. Но не могу. Тяжелый.

— Тебе уже легче находиться здесь? — Роббин хочет услышать желаемое. — Ты приспособилась? — она нарезает овощи, поглядывая на меня.

— Ну… — и я дам ей желанное. — Мне здесь нравится, — оставляю чайник, решая пока найти упаковку чая.

— Рада слышать, — женщина берет лопаточку, проверив, не подгорает ли яичница. — А тебе идут мужские вещи, — вдруг подмечает, изучая мой внешний вид. — Я в юности тоже носила вещи своих братьев. И парней. Женская одежда мне не особо нравилась. Она то слишком облегала, то слишком открывала. Не люблю я, когда тело оголено где-либо.

— Я тоже, — остаюсь скованной в проявлении эмоций, оттого выгляжу неловко, в то время как Роббин тепло улыбается, оповестив меня:

— Завтра взвесимся утром, — и оглядывается на порог, мимо которого проходит Дилан. Я кладу в кружки пакетики, недолго обдумывая её слова. Утром выпью литр воды. Или два. Сколько влезет. Тогда проблем не будет при взвешивании.

Слышу, как звонко гремит связка ключей. Роббин берет полотенце, вытирая руки, и шагает к порогу, чтобы переговорить с сыном:

— Ты куда-то собираешься? — тот, наверное, молча кивает, поэтому женщина задает следующий вопрос:

— Куда? — и тут же пропускает недовольный вздох. — Только обещай мне, что…

Дверной хлопок. Я опускаю руки, смотря в спину Роббин, которая медленно мнет пальцами ткань полотенца, тревожным взглядом окидывая свои руки, и оборачивается, медленно возвращаясь к плите, фыркнув с опечаленным видом:

— «Увидимся»… — выключает плиту. — Значит, вечером его не стоит ждать.

Мне нужно поддерживать с ней диалог, чтобы создать впечатление, будто… Будто меня интересует беседа:

— Боитесь, что он наделает глупостей? — я понимаю её волнение.

— Это же мой сын, — женщина обеспокоенно улыбается, начав раскладывать яичницу на тарелки. — Я его хорошо знаю.

Моргаю, взяв в руки полотенце, чтобы занять ладони чем-то:

— Но он настолько разносторонний, — Роббин останавливает свои действия, обратив на меня заинтересованный взгляд, причем, удивленный, и мне приходится объясниться. — В том плане… Он очень умен, — это так, это не ложь. — Не кажется мне глупым, — пожимаю плечами, пытаясь снизить процент тревоги в глазах Роббин. — В большей мере разумным.

— Несостыковка образов, да? — она вдруг смеется, опустив сковородку в раковину. — Он вроде умный, но… — ставит руки на талию, с хмурой задумчивостью подняв глаза в потолок. — Не стоит полностью доверять этой его стороне, — улыбается, кивнув в сторону стола. — Садись кушать.

Послушно занимаю свой стул. Женщина ставит тарелки, немного еды отложив в контейнер для Дилана. Разливает чай. Я беру вилку, окинув вниманием еду, и вздыхаю, размышляя над тем, зачем людям вообще потреблять пищу? Она так отяжеляет и без того физически тяжелое тело. Роббин садится напротив, желая мне приятного аппетита, на что я отвечаю взаимно, начав чуть-чуть покусывать нарезанные овощи. Поглядываю на Роббин, которая параллельно с едой умудряется отвечать на сообщения по работе. Я вдруг ловлю себя на странной мысли… Поднимаю голову, разглядывая женщину, и понимаю, что она…

— А сколько вам лет? — слетает с моих губ. Это не совсем культурный вопрос, поэтому мне требуется исправиться и объяснить, откуда явился мой интерес:

— Я к тому, что, имея взрослого сына, вы выглядите очень молодо.

Роббин смотрит на меня с легкой улыбкой:

— Тридцать четыре, но многие дают мне меньше, — откладывает телефон, принявшись кушать, но медленно, поглядывая на меня. Я киваю головой, получая информацию, и откусываю кончик огурца, уставившись в стол. И резко хмурю брови, растерянно приоткрыв рот:

— Выходит… — успеваю шепнуть.

— Да, Тея, — Роббин спокойно перебивает. — Мне было шестнадцать, когда я родила Дилана, — вижу, как она постукивает вилкой по краю тарелки. Поднимаю глаза выше. Женщина смотрит в стол. Её взгляд… Необычно. Она будто уходит в себя. Уголки губ дергаются, но не растягиваются в улыбку. Это будто попытка, только вот, выражение лица больше печальное. Смотрит на меня. Всё-таки слабо улыбается, словно обреченно, и кивает на мою тарелку:

— Кушай.

***

«Убей себя».

Голос звучит над ухом, губами касается её кожи. Тея резко оглядывается на окно, зашторенное кружевной занавеской, когда в небе гремит. Будет дождь? Опять? Девушка сидит в сарае напротив мольберта и держит кисточку перед холстом, с тревогой прислушиваясь к переменчивой погоде. Моргает, с замиранием сердца в груди повернув голову обратно, дабы видеть баночку красной краски, которую держит дрожащими пальцами. Гром повторяется, а по крыше начинает колотить дождь. Набирает воздуха в легкие, прикрыв веки. Чувствует, как шум стихии волнами набрасывает на неё нежеланные воспоминания, от которых нет спасения. В одиночестве.

«Убей себя».

Тея открывает веки, принявшись резкими масками уродовать холст, на котором изобразила портрет девушки. Она водит, оставляя следы на её лице, и «разрывает» большие глаза нарисованной незнакомки. Именно в дождь…

«Давай я покажу тебе, как это делается».

— Нет, — срывается с её губ, а пальцы до хруста в костях сжимают кисточку.

Её смех. Громкий. Пронзающий уши, но он не слышит четко. Всё приглушено. Свет мутный. В глазах расплывается. Она смеется звонко, под ним, пока он рвет её на части. Грубо. Жестко. Бессознательно. Сколько употребил? Неважно. Оно неважно сейчас. А она? А кто она? А где они?

Девушка прогибается в спине, закинув руки ему на плечи, и запрокидывает голову, затылком трется о рыхлую стену ванной комнаты. За дверью голоса и орущая музыка. Пахнет отвратительно. Под ногами бутылки и окурки. В урне прозрачные пакетики и сломанные шприцы. В углу помещения сидит парень, худой, его глаза прикрыты, а плечо сковано ремнем. Дыхание короткое, хриплое. Сколько он ввел себе в вену?

Мышцы рук О’Брайена напряжены. Одной ладонью опирается на стену возле головы девушки с растрепанными волосами и вызывающим макияжем, другой поддерживает её бедро, чтобы резче проникать. И глубже. Незнакомка, кажется, ей лет шестнадцать, громко стонет, с наслаждением ловя языком пропитанный никотином воздух, и сжимает ногтями шею Дилана, подавшись к его лицу. Языком скользит по его щеке, после чего вновь откидывает голову, макушкой трясь о стену, широко улыбаясь. Короткая юбка собрана на талии, прозрачный топ мнется, оголенная грудь просвечивает. Тонкие клетчатые колготки порваны. В голове полный кавардак из-за принятого. Это её шестнадцать лет.

Дилана не интересует, сколько ей. Она сама раздвинула ноги, а он уже под градусом. Так оно и происходит.

«Тея, гав-гав».

Девушка наклоняет голову, сдавливая влажные веки. Шум дождя усиливается, отдается болью в ушах.

Нет. Уйди.

Сутулится, клонясь головой к холсту. Роняет баночку. Красная краска разливается на полу под ногами, а дрожащая ладонь хватается за край стола в попытке удержаться на месте.

Уходи. Шепчет. Пот каплями стекает по лбу. Рождается отвратительное желание кричать, позвать Роббин, но женщина ушла на работу. Время позднее. За окном чернота. Тея не может глотнуть воды. Она задыхается, кислородное голодание. Голова идет кругом. Пальцами касается лба, выронив кисточку.

«Оставьте! Отпустите меня!»

А она кто?

До её стона сжимает волосы, крепко потянув на себя, заставив девушку выгнуться. Блондинка издает хриплое дыхание, улыбаясь, и еле удерживается за край кресла, на который встает трясущимися от удовольствия коленями, пока Дилан свободной рукой удерживает её за талию, совершая жесткие толчки. Какая-то комната. Здесь же в углу интимно целуются, как бешенные, какая-то парочка. Музыка громче, в ушах давление.

Он ещё принял. Больше.

Блондинка тянется рукой за бутылкой водки, чтобы опрокинуть в себя, но прерывается на стон, заставив парня отпустить свои волосы, но сдавить её шею. Сжимает. Девушка хрипло дышит, запрокидывая голову. Прикрывает веки. Легкое удушение. Её руки слабнут.

И подобное происходит во всем заброшенном здании. Своего рода клуб, образованный молодежью. Сначала всё выглядело безобидно: группа подростков собиралась здесь, чтобы выпить, но их становилось всё больше. Наличие трех этажей позволяет огромному количеству людей посещать это, теперь уже, заведение. Похоже, это место хотели отвести под парковку, потом под склад, оттого оконные рамы тянутся от потолка к полу. Приглушенные неоновые огни ярких цветов, чтобы точно воздействовать на разум. Красные оттенки. Человеческий организм психически реагирует на подобные цвета. Тот, кто организовывает здешние вечеринки, знает толк в воздействии на психику.

Вокруг лес. Громкая музыка никого не тревожит. Город далеко, жители давно спят. А ночная жизнь разгорается.

Больше людей. Больше оголенных тел. Больше алкоголя и наркотиков. Больше стонов, льющихся из-за каждого угла. Больше танцующих и орущих. Больше.

Да, Дилан никогда не приведет сюда Дэна. Ни за что. Ему не обязательно знать об этой стороне друга.

Блондинка отчаянно хватается за запястье парня, начав давиться и кашлять. Дилан отпускает её шею, позволив девушке упасть грудью на спинку кресла, но не дает ей отдышаться, ведь продолжает трахать. Именно таким образом можно охарактеризовать всё, что происходит между людьми, пришедшими в это заведение. Грубо. Но никак иначе.

— Боже… — Тея шепчет, не может вдохнуть. Что-то встревает в глотке, что-то острое и угловатое. Перед глазами плывет. Помещение раскачивается, девушка не может удержаться на стуле, поэтому валится на колени, обронив высокий деревянный стул. Мычит. С губ слетает тихое: «Оставь», — и кашель. Раздирает горло. Пытается удержаться на вытянутых руках, они трясутся. Голова вот-вот разорвется. Давление на стенки черепа. Изнутри.

«Тея, гав-гав!»

Девушка тянется ладонью к краю стола, чтобы держаться за него, как за что-то реальное, ощутимое. Не теряй связь с реальным миром, Тея.

«Перестаньте! Не надо!»

Это всё. Оно в твоей голове. Оно — часть тебя.

«Гав-гав!»

Качается из стороны в сторону. Подносит бутылку к губам. Озирает помещения с бетонными стенами. Столько людей. Разных возрастов. Дилан опирается рукой на угол стены, чтобы не рухнуть на голый пол. Всё плывет. Помещения качает.

Две стороны одной медали О’Брайена.

Прошлое, как часть тебя.

Отпивает алкоголь, оглянувшись, и еле фокусирует взгляд на группе парней, которые сидят на одном из диванов, что притащили сюда заядлые «посетители». Среди танцующих их с трудом удается обнаружить. Дилана никто не интересует, кроме одного из парней, который ладонью проводит по белым, явно крашенным волосам. Выкуривает что-то, пуская белый дым в лицо какой-то девушки, которая давно оголяет грудь, опускаясь на бедра парня, начав характерные движения. И запрокидывает голову, кажется, перекрикивает музыку, пока еще одна незнакомка подходит к спинке дивана, ладонями заставив парня задрать голову. Наклоняется. Целует.

Дилан выпрямляется, касаясь бутылкой губ. И пускает неприятный смешок, с полным отсутствием здравого мышления решаясь полностью поглотить алкоголь.

Норам вернулся. Прошлое вернулось.

«Смотри, как это делать», — острие, скользнувшее по детской щеке, выпускает капли невинной крови.

Тея прижимается спиной к холодной стене, морщась, и с громким стоном срывается на рыдание, тонкими руками обхватив свои костлявые плечи. Сгибает ноги. Сутулит спину. Лбом касается колена. Громкие хриплые попытки нормализовать дыхание. И выпрямляется, стукнувшись затылком о стену. Плачет, задыхаясь, ерзая ногами на полу, а плечами о холодную поверхность. Век не разжимает.

«Гав-гав!» — смех. Их много. Они держат. Крепко сжимают тело, сковывая движение.

Тея рыдает. В голос, ведь никто не услышит. Пальцами зарывается в волосы, затыкая ладонями уши. Никого нет. Шторм скроет. Она утонет в его крике.

Прошлое, как часть тебя.

***

В ванной прохладно. Небольшая струя воды каплями разбивается о дно раковины. Не поднимаю глаз на зеркало. Не хочу видеть свое измученное ночными кошмарами лицо. Примерно представляю, как выгляжу, поэтому в подробном изучении не нуждаюсь. Под глазными яблоками постоянная пульсация. В висках давление. Ладонью касаюсь горячего лба, не понимая, как мне удается устоять на ногах при такой потере в пространстве, которую испытываю с момента пробуждения. Сил никаких. Из-за голода?

Подношу щетку к воде. Рука трясется с новой силой. Я еле удерживаю щетку, пока начинаю медленно чистить зубы, задумчиво уставившись на поток из крана. Голова кружится. Ночь была слишком эмоциональной, морально меня выжали. Помнится, я жаловалась на голоса, возникающие в моей голове. Думаю, многие переживают то же, что и я, просто об этом не распространяются. Я в порядке. Я нормальная.

Не могу предположить, как долго стою без движения, держа щетку за щекой, когда дверь открывается, и в ванную входит зевающий парень, на которого не сразу обращаю внимания. Осторожно поворачиваю голову — перед глазами тут же расплывается, появляются блики. Мне сложно сосредоточить взгляд на Дилане.

— Доброе утро, — его настроение иное. Улыбается, встав рядом, и набирает в ладони воды, умывая лицо. Я моргаю, удерживая равновесие, и еле возвращаю себе нормальное зрение, чтобы четче видеть О’Брайена, который берет свою щетку, принявшись чистить зубы. От него пахнет никотином. И ещё чем-то… Резким. Алкоголь. Духи. Одеколон. Но расположение духа лучше, чем вчера, гораздо. Обращаю внимание на отметины, которыми усыпана его шея и плечи, и заторможено произношу:

— Хорошая ночка? — медленно покачиваюсь, переминаясь с одной ноги на другую. Дилан смотрит на меня через отражение в зеркале:

— Что? — вынимает щетку изо рта, начав изучать себя. — Что там? — задает вопрос, слегка хмуря брови, а я указываю дрожащими пальцами на свою шею, шепнув от слабости:

— Вот здесь.

— Где? — жаль, я не сразу улавливаю его издевку. Он прекрасно понимает, о чем я говорю, но скорость моего осознания меня подводит, поэтому я томно вздыхаю, потянув ладонь к его шее, чтобы ткнуть пальцем в один из багровых засосов на коже. И вновь не успеваю обработать информацию.

Дилан резко поворачивает голову, безболезненно куснув мою ладонь, и пропускает короткий смешок, довольно и нагло улыбаясь, когда вновь принимается чистить зубы. А я замираю. Продолжаю держать руку в том же положении, почему-то… Обратив внимание. На свое запястье. Вот так внезапно. Медленно опускаю ладонь ниже, убирая щетку от губ. И хмурюсь.

Дилан наблюдает за мной, судя по всему, поэтому пускает очередной смешок:

— Я шучу, — если честно, заторможенность вызвана не тем, что он совершает. Конечно, я бы застыла от данного действия, если бы не придала значимое внимание тому, как выглядит моя рука. Продолжаю хмуро рассматривать запястье, не реагируя на проявление красных следов на бледной коже. Дилан поворачивается ко мне всем телом, опираясь ладонью на край раковины:

— Мой юмор и правда сложен для тебя, — переступает с одной ноги на другую, уже без улыбки принявшись щелкать пальцами у моего лица:

— Тея? — сильнее свожу брови к переносице, медленно поворачиваясь телом к раковине, и продолжаю напряженным и слегка удивленным взглядом рассматривать свою руку.

— Мам, — Дилан с улыбкой оглядывается на коридор. — Я кажется Тею сломал, — не может не пошутить на этот счет. Правда я заставляю его умолкнуть, когда подношу свою руку к его руке, задержав на одном уровне, и окидываю их задумчивым вниманием:

— Не знала, что она… Такая, — шепчу с хрипотой в горле. Сравниваю запястье руки Дилана и свое, впервые для себя отмечая значительную разницу. Мое такое тонкое, угловатое из-за выпирающих костей. Бледное. Пальцы неконтролируемо дрожат. А у Дилана они никак не трясутся. Так необычно. Парень не пытается меня отдернуть, поторопить или вообще каким-то образом отвлечь от изучения. Он продолжает спокойно чистить зубы, отреагировав с пораженной хмуростью:

— Серьезно? Никогда не замечала этого? — сжимает и разжимает пальцы, повторяя за мной, и свое запястье притягивает к моему, чтобы лучше воспринимала внешнюю разницу.

— Как-то не сравнивала, — поднимаю голову, всё-таки взглянув на свое отражение: уставшее и измотанное лицо. Истощение. Белки глаз красные, мешки под ними темного оттенка, опухшие веки. Моргаю, перескакивая взглядом с себя на парня, и вздыхаю, вдруг приняв истину:

— Я и правда выгляжу, как тринадцатилетняя, — Дилан усмехается, наклонившись, чтобы ополоснуть рот, а я вдруг сильнее хмурюсь, озадаченно приоткрыв рот и взглянув на парня:

— Ты укусил меня, — только сейчас придаю этому значение, и начинаю изучать свое запястье. — Мне стоит сделать прививку?

— От кретинизма? — О’Брайен улыбается, выпрямившись и взяв полотенце, чтобы вытереть руки. Он водой омывает татуировки, после проводя тканью. Морщится. Это больно?

— Да, — киваю, наигранно проявляя настороженность, и парень кивает, подыгрывая мне театральным волнением:

— Я бы проверился.

Улыбаемся. Отворачиваю голову, продолжив осторожными движениями водить щеткой по зубам. Дилан даже не пытается казаться аккуратным. Он комкает полотенце, задумчиво разглядывая его, и задает вопрос:

— Какая у твоего имени полная форма? — не ожидаю подобного, поэтому вопросительно моргаю, обратив на него взгляд.

— У тебя странное имя, — замечает парень. Если так послушать его, то я вообще комок «странности». Вздыхаю, пожав плечами:

— Какое есть, — щурю опухшие веки, задумавшись. — До семи лет у меня не было имени, — вынимаю щетку изо рта, припоминая с трудом то время. — Мне его дали в приюте, — киваю, будто подтверждая свои слова, и поднимаю голову, чтобы взглянуть прямо на Дилана, который изгибает брови, впервые с необычным интересом слушая меня. — Так что… Я не знаю его значения, — признаюсь. — И не думаю, что есть полная форма. И что оно вообще что-то означает, — пропускаю короткий смешок, принявшись смывать со щетки пасту, опустив голову.

Парень недолго пребывает в задумчивом молчании. Ставит щетку в стакан, откашлявшись:

— Еще один факт о тебе.

Закатываю глаза:

— Я уже делаю это непроизвольно.

Дилан опирается руками на край раковины, немного наклонившись вперед, чтобы изучить следы на шее:

— Ответный, не менее занимательный факт обо мне, — не перевожу на него взгляд, делая вид, словно меня не касается его пустая болтовня. Парень с улыбкой следит за моим ровным выражением лица и наклоняется к нему, с наглой усмешкой прошептав в висок:

— Я актив, — потирает ладонью искусанную кем-то кожу своей шеи, а я, на удивление, реагирую как Роббин, закатив глаза и подняв мокрую щетку к его лицу, пройдясь пальцем по её щетине. И капельками холодной воды одариваю лицо Дилана, который забавно дергается, поморщившись, а я ставлю щетку в стакан, со вздохом прошептав:

— Хоть в чем-то ты преуспеваешь, — обхожу, слабо, но улыбаясь. Он намеревался меня смутить? Думаю, его миссия провалена, правда, сказанное мною, прозвучало нелепо. Дилан во многом хорошо разбирается, поэтому мой ответ лишен логики, но это не важно. Просто я рада, что теперь одной головной боли у Роббин меньше. Всё-таки, она сильно переживает за сына, а когда у того хорошее настроение, женщина спокойна, хоть и страдает от его несносных и гадких шуток.

***

— Утречко, — Дилан сворачивает на кухню, на удивление, не ощущая гнета после бессонной ночи. Он принял холодный душ, подремал — и стал другим человеком. Вновь собой. Одной из версий себя. Роббин наливает себе кофе, еле удерживаясь на ногах после долгой ночной смены. Смотрит на сына, не подавляя тревогу во взгляде:

— Вижу, ночь прошла хорошо, — ей неприятно видеть отметины на коже сына. — Не скажешь, где ты был?

— Я ничего не употреблял, — лжет, зная, что мать в первую очередь интересует именно это. Подходит к фильтру, взяв стакан, и начинает заполнять его холодной водой.

— Оно видно, — Роббин не думает верить сыну. Видит, как того слегка покачивает при ходьбе, и предполагает, что он ещё не до конца протрезвел. Присаживается за стол, устало выдохнув, и ладонями проникает в распущенные волосы, пальцами помассировав виски:

— Я знаю, каким ты становишься, когда выпьешь, — с волнением шепчет, сцепив ладони в замок возле своих искусанных губ, чтобы осторожно постукивать костяшками. — Тебе голову сносит, — смотрит перед собой, не получая никакой реакции со стороны Дилана, который продолжает пить воду, достав аптечку с полки. Женщина моргает, обеспокоенно глотнув кофе, и набирается смелости поднять актуальную тему:

— Я знаю, ты не любишь обсуждать это, но кто-то должен напоминать тебе о твоей предрасположенности, — напряженным вниманием одаривает парня, который прекращает перерывать аптечку в поисках лекарства от головной боли. Дилан поднимает глаза, никак не реагируя на слова матери, поэтому она продолжает:

— У тебя это в генах, пойми, — пытается говорить мягко, без должного давления, ведь почему-то её сын никак не примет эту часть себя и не поймет, что с ней необходимо бороться. — Тебе нельзя пить.

— На меня сегодня не готовь, — О’Брайен оставляет аптечку, взяв стакан с водой, и натянуто улыбается матери, направившись к двери. Отворачивается, а женщина еле вскакивает на вялые ноги:

— Куда ты?

Парень выходит. Роббин без сил опускается обратно на стул, вновь упираясь кулаком в губы. С хмурым видом размышляет, всё больше тонет в тревоге.

Да. Каждый раз Дилану становится легче, но какой ценой он зарабатывает временный душевный штиль? Ему нужно морально остановиться. Роббин вздыхает, прикрыв веки.

Найдет ли её сын когда-нибудь эмоциональную гармонию с собой.

С обеими своими личностями.

========== Глава 6 ==========

У меня необычный оттенок кожи. Она кажется серой. У Роббин щеки розоватые, кожа цвета персика, здоровая. Дилан, конечно, бледнее, но его внешнее состояние всё равно не вызывает вопросов. А у меня… Может, проблема в освещении?

Отворачиваю голову от зеркала в ванной, более не желая изучать серовато-бледно-коричневую кожу. Да, именно таковой я её вижу. К тому же, темные круги под глазами не разбавляют облик. Однажды мне посчастливилось увидеть, как выглядит мертвец. Одну из воспитанниц приюта нашли в кладовой. Точнее, нашла я с еще одной девочкой. Мы отрабатывали наказание, чистя мешок луковиц. Если честно, наказания, связанные с едой, были самыми отвратными по многим причинам, возможно, поэтому у меня неприязнь к еде. В общем, эта девочка… Она выглядела, как я сейчас. Такие же лишенные блеска радужки глаз с голубоватым белком, бледные губы, не розовые, усыпанная странными отметинами сероватая кожа. Мы похожи. Только на её шее был огромный прорез.

Встаю босыми ногами на стеклянные весы, не собираясь опускать взгляд. Роббин держит в руках небольшой блокнотик, в котором расчертила небольшую таблицу, на примере той, что вел доктор в больнице. Женщина внимательно смотрит на весы, пока они считывают давление моего веса. И издают неприятный писк, после которого Роббин тепло улыбается, вздохнув:

— Чуть больше, чем при последнем взвешивании, — фиксирует вес в таблице, ладонью погладив меня по плечу. — Хорошо, — уверяет, но слышу в тоне её голоса волнение.

Я моргаю, не намереваясь узнать, какую цифру показывает аппарат, не знаю, обычно меня это не интересует. Надеюсь лишь, что с пользой поглотила литр, или даже больше, воды перед взвешиванием.

Сдержанно улыбаюсь уголком губ, кивнув женщине в ответ:

— Хорошо.

***

Сложно поверить, но проходит больше двух недель с тех пор, как меня доставляют в семью О’Брайенов по программе реабилитации. Не скажу, что время летит быстро, и я не успеваю осознавать, как уже начинается новый день. Нет. Я лишь пытаюсь не акцентировать внимание на происходящем вокруг. И моя физическая вялость помогает мне нездорово оценивать реальность. Не замечаю, как время протекает, словно мимо меня. Я будто существую где-то вне, поэтому не успеваю проследить за ходом времени.

И мне это нравится. То, что волнует других людей, мне приносит наслаждение. Я словно сама по себе. Не в этом мире. Я не зависима от общей реальности, и это потрясающее ощущение. Быть наедине с собой. Постоянно.

Не специально и не в принудительном порядке начинаю немного привыкать к этому дому. И к его жителям. Это то, чего ожидает Роббин, но почему-то мне казалось, что придется бесконечно лгать о своей удачной адаптации, ведь на самом деле мне с трудом удается привыкать к новым местам. К любым местам. Но нет, оказывается я вполне способна мириться с новой окружающей обстановкой. Конечно, есть свои нюансы, есть то, что по-прежнему воспринимаю с настороженностью, но в целом… В целом я свыкаюсь. Надо помнить о плюсах. Значит, мне будет проще проявлять спокойствие и дружелюбие, значит, меня не решат вернуть обратно. Значит… Значит, всё будет идти так, как требуется, в первую очередь, мне. Остальное мне безразлично.

На улице осеннее солнце. Небо голубое, безоблачное. Окна в доме распахнуты. Погоду обещают приятную, поэтому Роббин решает проветрить комнаты. Из-за приближенного расположения к океану, ветер в этой местности постоянно сильный, и сейчас он гоняет из помещения в помещение, шумя в ушах. Я выхожу из ванной, вытирая полотенцем волосы, которые теперь липнут к шее, скидывая капли на ткань зеленой клетчатой рубашки. Слышу, как Роббин привычно ругает сына за то, что тот до сих пор не встал, а тот привычно в ответ ворчит, судя по звуку, сильнее кутаясь в одеяло, и женщина принимается хлопать его ладонью по спине, на что парень бросает непонятное на французском.

Очередное утро. Очередная, теперь уже, привычная суета со стороны Роббин. Захожу к себе в комнату, встряхнув полотенце, и аккуратно вешаю его на батарею, чтобы оно высохло. Волосы не расчесываю, оставляю спутанными и влажными. Никогда не обращала на них внимание. Обычно убираю их в пучок, чтобы не мешались. К этому меня приучили в приюте. Ты либо собираешь волосы, либо тебя обреют налысо. Или особо приветливые воспитанники обязательно подожгут твои локоны. Хотя косичка не спасала от приклеивания жвачек. Никогда.

Слышу, как Роббин выходит из комнаты, оповещая:

— Я опаздываю на работу, так что сегодня самообслуживание.

И Дилан, кажется, еле плетется за ней, сонно бурча:

— То есть, завтрак на мне? — потому что его мать, несмотря на мои просьбы самой готовить себе еду (чем бы я не занималась), всё равно продолжает обязывать этим сына, который поворчит, но сделает. Я замечаю за ним эту «особенность»: парень может обругать тебя, высказать всё, что думает, послать пару раз, а в итоге: «Мам, я сделал». Это даже мило. Если Роббин по какой-то причине отсутствует и не может поесть с нами, в этой семье всё равно работает правило «совместного приема пищи». С момента моего прибытия сюда, не было ни одного раза, чтобы я садилась за стол в одиночестве. Это мне напоминает расписание приюта с установленным режимом питания, когда все воспитанники направляются в столовую кушать.

Покидаю комнату, пальцами встряхивая локоны, чтобы они сильнее не путались между собой, и в силу своих возможностей быстро шагаю к лестнице, чтобы спуститься вниз и проводить Роббин. Тоже одна из привычек этой семьи. Дилан, возможно, и ворчит от раннего подъема, но сам же встает, дабы проводить мать, после чего возвращается в кровать.

Роббин переобувается в удобные бежевые балетки, волосы собирает в хвост, чтобы не мешались во время работы, и хватает сумку, принявшись проверять наличие необходимых вещей внутри. Под нос она перечисляет их названия, дабы точно ничего не забыть.

Спускаюсь вниз, подходя ближе к пространству прихожей, и складываю руки на груди, скованно переминаясь с ноги на ногу. Наблюдаю за активным сбором женщины, удивляясь тому, как она хранит столько всего в своей голове. У неё хорошая память. Дилан виском упирается в стену, веки прикрыты, а ладонь одной руки поглаживает татуированное плечо другой. Он постоянно это делает. Неужели наколки приносят такой дискомфорт?

— Так, — Роббин выпрямляется, указав на меня пальцем, и я с ожиданием поднимаю голову, пока женщина вспоминает, что хочет мне сообщить:

— С учителем связалась. Милая женщина, — берет ключи с комода. — Моя давняя знакомая. Я представлю вас завтра, — не уверена, что это хорошая идея… Но приходится смириться. Роббин действует из лучших побуждений, так как не подозревает о моих личных планах, касающихся моего будущего. Жаль. Она ведь так старается.

Указывает на сына, который приоткрывает один глаз:

— Хорошего дня в школе.

— Ага, — бубнит в ответ, отталкиваясь плечом от стены, и принимается потирать веки пальцами, зевая.

— Всё, ушла, — женщина улыбается мне, махнув ладонью, на что киваю. Роббин шагает к двери, открывая её, и просит Дилана закрыть. Парень лениво шаркает к порогу, прошептав сонно:

— Au revoir (франц. До свидания), — и закрывает дверь, пару раз повернув замок, после чего поворачивается ко мне, бредя к кухне со вздохом:

— Не пойду сегодня.

Проходит мимо, а я начинаю активно моргать, резко оглядываясь:

— Что? — до сих пор не понимаю, почему члены этой семьи ставят меня в известность о своих действиях, может, у них так принято — предупреждать друг друга. Опускаю руки, мелкими шажками последовав за парнем, как утенок за уткой. Серьезно, довольно часто ощущаю себя ребенком, который только и может, что таскаться за взрослыми. Или дело в том, что я и правда воспринимаю себя, как маленькую девочку, а людей вокруг — зрелыми и старшими.

— Хочу спать и есть, — Дилан зевает, тормоша пальцами волосы. — И спать, — повторяет, ладонью проникнув под ткань своей мятой белой футболки, чуть задрав её, чтобы потереть ладонью участок кожи на груди. У него и там что-то набито?

— Нехорошо так, — замечаю, хотя, не мне заикаться о вранье. Я постоянно прибегаю к его использованию.

Дилан открывает холодильник, вынимая пару яблок, мандаринов и персиков, а мне кивает на банан, который беру, продолжая следовать за ним:

— Может, мне грустно, — он всегда такой хмурый после сна, что фиг поймешь, с какими эмоциями разговаривает. — Как это у подростков… — выкладывает фрукты на тумбу, начав щелкать пальцем у виска, пытаясь вспомнить. — Мейнстримно сейчас… — набирает в легкие воздуха. — А, — берет доску и нож, которым указывает на меня. — У меня депрессия, — нетрудно заметить, какое облегчение он испытывает, когда вспоминает необходимое, он явно из числа тех, кто любит точно выражать свои мысли.

— Раздражают меня подобные заявления, — вдруг продолжает рассуждать, кивая на раковину. — Помой, — я не перебиваю его, потому что отчасти мне нравится, когда рядом люди, которые могут избавить меня от давления неловкого молчания. Подхожу к раковине, включив воду, и принимаюсь мыть фрукты, которые отдаю парню, чтобы тот нарезал, а он продолжает с хмурым видом:

— Сначала углубитесь в познание этой болезни, сходите к специалисту, потом причитайте и занимайтесь самобичеванием, — нарезает жесткими движениями. — Заметил за собой парочку симптомов — и всё. Я болен. Приписывает себе и ходит гордый. Смотрите, какой я особенный, — я стреляю на него взглядом, с интересом наклоняя голову.

— А люди, что реально больны недугом, страдают, — Дилан сам выключает воду, потому что, как оказалось, я способна открыть кран, но повернуть ручки обратно — нет. Не выходит.

— Ты знала, что нужно быть генетически расположенным к депрессии? — то ли ему самому не охота находиться со мной в тишине, то ли его правда настолько раздражает эта тема, что он с таким энтузиазмом рассказывает. — Я считаю, что нельзя диагностировать депрессию подростку, особенно в период от 10 до 20 лет, потому что происходит гормональное и эмоциональное созревание, — продолжает резать, после выкладывая в небольшие прозрачные блюдца, в которых обычно Роббин разводит хлопья с молоком. — Дети ведут себя странно, унывают и чувствуют себя подавлено, — если честно, я… Слушаю. Правда, слушаю и старательно концентрируюсь на том, что он говорит. Зная особенность моего мышления, боюсь, могу уйти в себя на пару минут и потерять связь с его речью. Поэтому я психологически напрягаюсь, не отводя от парня внимания.

— Конечно, возможно развитие дистимии или первых признаков, которые в дальнейшем перетекут в депрессию, но не более, — Дилан берет блюдца, направившись к столу, на поверхность которого их ставит. — Настоящая депрессия проявляется из-за ряда факторов и особенностей, она постепенно развивается, а для её появления должны быть веские причины, — я медленно подхожу к стулу, отодвигая его, и сажусь, а Дилан возвращается к холодильнику, взяв с полки виноградный сок. Роббин обычно наливает апельсиновый, но если мы одни, то парень хватает именно этот. Думаю, он больше предпочитает виноград.

— О, а еще при физическом повреждении головы, — Дилан вдруг вспоминает, разливая сок в кружки. — В общем, нельзя строго анализировать свое психологическое здоровье, когда тебе нет 25. И… — вдруг замолкает, взглядом врезавшись в поверхность стола, а я облизываю губы, сжав пальцами ткань рубашки, и не могу сдержать проявление легкой улыбки на лице, когда парень осознает, как долго вещает без остановки. Поглядывает на меня, откашлявшись. Неужели… Смущен своим поведением?

— Вот такие дела, — уже с меньшим напором произносит, вернув упаковку сока в холодильник, после чего садится напротив, вновь хрипло откашливаясь. Мне нравятся завтраки Дилана, обычно он не заморачивавается, нарезая овощи или фрукты. Или делает тосты, но тосты мы ели вчера. Принимается кушать, а я медлю, не в силах сдержать:

— Ты явно интересовался этим, — понимаю, поэтому задаю вытекающий вопрос. — Почему? Опять просто «не-фиг-делать»?

О’Брайен не долго размышляет над ответом:

— У моей матери была послеродовая депрессия, — неудивительно, ей было всего шестнадцать. — Очень долго, — он откусывает ломтик яблока. — Я не понимал её, — хмурится, со вздохом упоминая тот период своей жизни. — Если я чего-то не понимаю, я стремлюсь разобраться в этом, — задумчиво смотрит в сторону, будто только сейчас анализируя свое поведение. — Не люблю осознавать, чтоесть то, что мне непонятно, — оно видно. — Меня прям бесит это.

Беру обеими ладонями кружку с соком, слегка сощурено разглядывая парня:

— Какой ты странный… — отпиваю, а Дилан усмехается, качнув головой, но ничего в ответ не говорит. А я думала, он обязательно заикнется о том, что в этом помещении лишь один человек по-настоящему странный. Я.

Смотрю на свою тарелку, замечая, как парень поглядывает на неё, ожидая, когда начну кушать, поэтому пытаюсь придумать, о чем поговорить, чтобы отвлечь его, и, ура, я подстраиваюсь под тематику беседы, находя, что сказать:

— В приюте была одна воспитательница, — улыбаюсь.

— Я покажу тебе, как не слушаться взрослых!

Сильный удар ремнем по спине.

Дилан медленнее пережевывает, устремив свое внимание на меня. Странно осознавать, что тебя кто-то собирается слушать. Меня это сковывает, потому что… Не помню, чтобы кто-то давал мне говорить.

— Она сильно била нас, — продолжаю, окунаясь в воспоминания из детства. — Брала всё, что под руки попадается, и била, постоянно, — не замечаю, как невольно беру один ломтик яблока, ломая его пальцами на два кусочка. — А ночами плакала, — не могу долгое время сохранять зрительный контакт с Диланом, потому что он во время разговора смотрит в упор, а меня это смущает.

— М! — сдержанная попытка закричать через стиснутые зубы.

— Чё ты мычишь, дрянь?! — сильные пальцы, сжимающие затылок, дабы удержать ребенка на месте, и повторный размах кожаным ремнем. Удар по спине.

— Всегда, — взглядом ускользаю в сторону, слегка хмуря брови. — Потом ей пришлось уволиться, — настолько ухожу в себя, что не прослеживаю за тем, как кладу ломтик яблока в рот, начав медленно пережевывать, не отвлекаясь даже на легкую кислинку. — Священник сказал, её одолел демон грусти. Думаю, у неё была депрессия, но агрессивная, — смотрю на парня, который резко поднимает взгляд, кажется, до этого наблюдая за движением моих рук. — Потому что она чувствовала успокоение после того, как колотила нас, — проглатываю, потянув еще один кусочек к губам, но замираю, обратив на него обеспокоенный взгляд. Я только что…

— Что ж, а новая воспитательница была более благосклонной? — Дилан будто нарочно препятствует образовавшемуся волнению, не позволяя мыслям о происходящем развиться и заставить меня опомниться, дабы отложить еду. И я не понимаю, как это работает. Повторюсь. У меня особое мышление. Поднимаю глаза на парня, заморгав с легкой растерянностью, ведь мысли немного путаются, вызывая внутреннюю дисориентацию:

— Миссис Норгер? — улыбаюсь, активно закивав. — О, да, она мне нравилась. Она только плевала мне в еду, — опускаю взгляд в блюдце, а Дилан поднимает свой на меня, отложив ломтик персика, пока я неосознанно кладу яблоко в рот, начав медленно пережевывать, сильнее углубляясь в прошлое.

— У вас там хоть один представитель адекватности был? — Дилан локтем отодвигает блюдце, по какой-то причине не притрагивается к фруктам, взяв в руки кружку. Я вновь смотрю на него, задумавшись:

— Ну… Да, — киваю, вновь растянув губы. — Мистер Морт. Охранник. Он часто угощал нас конфетами, — парень ответно улыбается, закивав подобно мне, будто пародируя меня, тем самым настраиваясь на мою немного «ненормальную» волну поведения.

Беру еще один ломтик яблока, продолжая рассказывать:

— А по ночам он забирал к себе одну из нас, чтобы показать мультики, — еле заметно и медленно уголки губ Дилана начинают опускаться, а его взгляд странным образом мечется из стороны в сторону, пока вновь не останавливается на моем лице. — Нам не позволяли смотреть телевизор, а мистер Морт устраивал целый сеанс, правда, мог отвести к себе только одного ребенка, — произношу это задумчиво, даже хмуро, ведь не понимаю, почему нам нельзя было приходить группой. Дилан как-то странно смотрит на меня, подняв брови:

— И ты ходила, — вдруг откашливается, потянув кружку к губам. — Смотреть фильм?

— Да, — киваю, не понимая, чего он так пристально пялится на меня. — Правда, я не так себе представляла, — признаюсь, слегка замявшись от вновь нахлынувших воспоминаний. — Я никогда не смотрела телевизор, и мне казалось, что… — вдруг замолкаю, взглядом врезавшись в стол, когда вновь прокручиваю события из прошлого. Не скажу, что умею контролировать это, но врачи говорят, что это похоже на припадок. Эпилепсия выражается разными способами, и бывает, что люди просто замирают. Их мозговая активность замедляется или вовсе останавливается. Подобное происходит и со мной, поэтому я не замечаю, как на мгновение отключаюсь, широко распахнутыми глазами уставившись куда-то вниз.

— Тея? — Дилан с хмурым видом подается вперед, несильно пихнув меня ногой под столом, и я резко выпрямляю голову, вернув себе способность функционировать. И продолжаю говорить, будто ничего не произошло:

— Ничего, просто, — нервно кладу ломтики фруктов в рот, набивая его, и активно пережевываю, молча, а Дилан ожидает, пока проглочу.

— Это было странно, — заканчиваю свою мысль, пальцами коснувшись шеи, ведь после глотка внутри начинает жечь. — Я больше не хочу смотреть телевизор, — моргаю, потянувшись рукой к кружке, морщась от боли. — Мне не понравилось, — немного дергано качаю головой, наигранно усмехнувшись, и хочу отпить сока, как и парень, который подносит кружку к губам, так же хмуро моргая и смотря в сторону, но я резко вспоминаю о еще одном человеке, который работал в приюте:

— А, ещё был доктор, — улыбаюсь, заерзав на стуле, как ребенок, что, кажется, заставляет Дилана искоса оглядеть меня, усмехнувшись. Парень делает глотки, но слушает, пока радостно рассказываю:

— Я сама попадала только к медсестре, но я слышала, как старшие ребята говорили, что он дает «пососать свой леденец», — Дилан давится соком, отставив кружку, и тыльной стороной ладони прикрывает губы, аж покраснев, а я не придаю этому значения, продолжив. — Нам всем хотелось попасть к нему на прием, я никогда не ела леденцы, но, к сожалению, доктор принимал только взрослых детей, — всё-таки отвлекаюсь от своих воспоминаний, обратив внимание на парня, который продолжительно кашляет, морщась и сжимая веки, никак не может отдышаться.

— Ты чего? — удивленно хлопаю ресницами, тонкими пальцами сжимаю край стола, слегка наклонившись к Дилану, который качает головой, пытаясь выдавить улыбку:

— Ничего, — хрипит, явно разодрав глотку кашлем, и хватается за кружку, начав крупными глотками опустошать. Беру кружку, с интересом слежу за парнем, который морщится, громко опустив свою на стол, и набирает больше воздуха в легкие, дернув головой:

— Мило, — выдавливает, натянуто улыбнувшись мне. — Очень мило.

Чувствую, как меня одолевает дискомфорт, ведь я никогда не рассказывала кому-то о своей жизни в приюте, и при виде такой реакции со стороны парня, опять замыкаюсь в себе, желая вернуть между нами физическое расстояние. Я что-то не так сказала? Или… Что-то не то?

Испытываю по отношению к себе раздражение, отчего зло пялюсь в сторону, отпивая сок.

Люди правы. Мне лучше не пытаться открывать рот.

***

Продолжительный звонок в дверь наконец привлекает внимание — и Дилан быстро спускается по лестнице, подскакивая к порогу. Не смотрит в глазок, сразу же открывая дверь, чтобы лицезреть на крыльце единственного своего знакомого, которому он доверился показать, где живет. Несмотря на свою нездоровую общительность, парень не распространяет личную информацию. По многим причинам.

— Привет, — улыбается Дэну, сунув ладони в карманы черных спортивных джоггеров. Дэн ответно растягивает губы, кивнув головой:

— Тренер тебя уничтожит, — и с задором моргает, оттянув ремень рюкзака на плече. Дилан якобы обреченно вздыхает, сделав шаг назад, чтобы пропустить друга в дом:

— Пусть встает в очередь, — Дэн проходит внутрь, оборачиваясь, и ждет, пока О’Брайен справится с замком. — Моя мать первая занимала, — вновь прячет ладони, предварительно оттянув мятую белую футболку, и кивает в сторону кухни, направившись к её порогу. Стремится за ним:

— Почему тебя не было? — проходят в светлое помещение, где приятно пахнет свежим кофе. — Проспал?

— Нет, просто не хотел идти, — Дилан берет две кружки, чтобы налить крепкий напиток.

— А, ну ясно, — Дэн смирился с этой чертой друга, она его даже забавляет, и они оба улыбаются. Дэниель снимает с плеч рюкзак, поставив на край стола, чтобы приняться рассказывать о важном, почему он пришел, но отвлекается на тихое шарканье со стороны коридора, за которым следует не менее громкое:

— А где у вас… — Тея сворачивает на кухню, удерживая края ткани своей рубашки, и замолкает, остановившись у двери, когда взглядом врезается в незнакомца, настороженно отступив назад к порогу. Дэн старательно концентрирует свое внимание на лице девушки, не смея нагло окидывать её взглядом, и вовсе оборачивается на Дилана, вопросительно подняв брови. О’Брайен наливает кофе в кружки, непринужденно поясняя:

— Это Тея, — отводит взгляд, когда девушка обеспокоенно моргает, с явным недоверием относясь к присутствию чужака. — Моя троюродная сестра из Штатов, — поворачивается спиной к остальным, чтобы поставить кофейник на место, а девушка с парнем выражают похожие эмоции, обрабатывая сказанное Диланом. Тея удивленно моргает, по-прежнему нервничая, а Дэн растерянно обращается к другу:

— Не знал, что у тебя есть сестра, — вновь оглядывается на девушку. — Привет, я — Дэн, — культурно улыбается, а Тея с той же осторожностью щурится, шепча:

— Дэн, как…

— Дэниель, — парень не в восторге от своего полного имени, поэтому кривится, когда произносит его, но Тея с охотой и легким восторгом подмечает:

— Вау, у тебя крутое имя, — смотрит на Дилана, указав пальцем на нового знакомого. — У него есть полная форма.

О’Брайен натянуто улыбается, понимая, что сейчас посыплются вопросы. Тея даже не старается казаться нормальной. Дэн уже с подозрением щурится, медленно подступая к другу, пока девушка начинает выдвигать ящики кухонных тумб.

— Вы правда родственники? — Дэн встает ближе к другу, шепотом интересуясь. — Она слишком безобидная для семейства О’Брайенов, — улыбается, пока Дилан мешает сахар в кофе. — И странная.

— Знаю, — О’Брайен так же тихо отвечает, стреляя взглядом в сторону девушки, которая не прекращает рыться в ящиках, причем, забывая их задвигать обратно.

— Сколько ей лет? — Дэн берет кружку, отпивая кофе.

— Тринадцать, — Дилан, конечно, прикалывается, но понимает, насколько доверчив Дэниель, поэтому никак не исправляется, когда его друг кивает, принимая информацию за правдивую:

— Очень худая.

— Ага, — О’Брайен выпрямляется, поставив свою кружку на стол, и с раздражением наблюдает за тем, как Тея творит хаос. Дэн успевает раскрыть свой рюкзак и произнести имя друга, прежде чем тот ворчливо перебьет, обратившись к девчонке:

— Что ты ищешь?

Тея так же нервно оглядывается, с опаской посматривая на Дэна, и тихим голосом отвечает, вновь оттянув край рубашки:

— Я случайно оторвала пуговицу, — произносит это с таким потерянным выражением лица, что, с непривычки, Дэниель чуть было не пропускает смешок, но что-то помогает ему вовремя сдержать эмоции, сохранив ровность, а Дилан в свою очередь продолжает с ворчанием общаться с девушкой:

— А ты умеешь управлять ниткой и иголкой?

— Ну… Да, — Тея лжет, и это очевидно. Никто не учил её.

— Сначала с краном справься, — Дилан сам не понимает, почему так раздражен, но и не стремится анализировать свое поведение, когда шагает к ящикам. — Шитье — это новый уровень, — пропускает смешок, неодобрительный правда, но уже что-то. — Садись, — кивает в сторону стола. Тея выглядит еще более потерянно, но слушается, мелкими шагами приближаясь к своему стулу, с тем же недоверием поглядывая на Дэна, который решает вовсе отойти к тумбам, чтобы не пугать девчонку. Да, он хорошо оценивает её внешний вид и решает держаться подальше.

Дилан задвигает все ящики, без труда находит небольшую коробочку, в которой Роббин держит всё для шитья, и вынимает черный моток ниток с иголкой, оглянувшись на девчонку:

— Не на стул, а на стол, — повышает тон голоса, проявляя еще больше раздражения, что вызывает у девушки приступ паники, ведь она не понимает, что от неё требуют. — Мне же неудобно будет, — парень шагает к столу, остановившись, и исподлобья наблюдает за тем, как девушка медленно, неуклюже взбирается на небольшую высоту, напряженно окидывая взглядом стоящего за её спиной Дэна, который удивлен не меньше:

— Ого, а ты ещё и шить умеешь? — следит за передвижением друга, который встает напротив Теи, чем заставляет ту открыто нахмуриться, начав ерзать, чтобы отползти чуть дальше от края. Свисающие ноги поджимает, сутулясь, пальцами сдавливает ткань рубашки, пока Дилан продевает нитку в иголку, присев на стул, больно безысходно выдохнув:

— Как ни странно, моя мать не умеет шить, — дергает ткань рубашки, чтобы Тея прекратила панически сжимать её. — И я был вынужден научиться, — рассматривает место, где должна быть пуговица:

— Где она? — поднимает недовольный взгляд на Тею, которая вздрагивает, начав нервно рыться в карманах джинсов. Находит пуговицу, протянув парню. Дэн довольно улыбается, покачиваясь с пяток на носки:

— Мило, — опирается руками на край стола, и Дилан стреляет в него суровым взглядом:

— Зубы выбью, чтобы не видеть эту рожу, — принимается пришивать пуговицу, а Тея направляет всё свое внимание в сторону окна, чтобы наблюдать за природой. Это поможет ей не думать о происходящем.

— Я принес тебе три теста по трем предметам, которые ты должен сдать завтра, — Дэн вдруг вспоминает, и вновь берет в руки рюкзак. — Ещё твои уже написанные контрольные, — роется в нем. — Физичка хочет, чтобы ты зашел к ней после уроков.

— Ты сказал ей, что я не собираюсь быть физиком? — Дилан хмуро работает, еле протыкая такую жесткую ткань иголкой. Тея бы точно не справилась с данной задачей. Сил тупо не хватило бы.

— Да, но она настаивает, — Дэн отпивает кофе.

— В жопу эту стерву, — грубо. О’Брайену уже надоело объяснять учителям, что плевал он на их мнение, касающееся его дальнейшего обучения.

— И историк просил тебя зайти.

— Серьезно? — смотрит на друга, сощурившись. — Что за ебанутые?

— Да, ты нарасхват, — Дэн вздыхает. — Учителя за тебя грызутся. Хотя ты сам выберешь, куда поступишь.

— Это да… — Дилан заканчивает, а Дэниель еле воздерживается, чтобы не сфотографировать происходящее: Тея правда ведет себя, как ребенок, пока сидит на краю, болтая ногами. Выглядит очень забавно. Особенно то, с каким сердитым выражением лица работает О’Брайен. Он встает со стула, наматывая остаток нитки, а девушка пробует застегнуть пуговицу, но не справляется, так как парень пришивает её слишком плотно к жесткой ткани, и Тея бубнит под нос:

— Не могу, — поднимает глаза на парня, выглядя куда растерянней, чем до этого. — Туго.

Так, теперь Дэн точно убежден: с головой этой девчонки не всё в порядке. Он пока не способен чем-то объективным подкрепить свое мнение, но… Со стороны её поведение, то, как она реагирует, какие эмоции выказывает, как двигается, как смотрит, как разговаривает — всё это… Мягко говоря, необычно. В своих мыслях Дэниель пытается быть менее грубым.

— Ты херова слабачка, — а вот Дилан не в мыслях, не наяву не стремится к мягкости в выражениях. — Нормально же, — без труда застегивает пуговицу, а Тея неожиданно начинает ворчать в ответ, будто копируя его эмоции:

— Да нет, туго, — жалуется, пытаясь расстегнуть, параллельно отнять у парня иголку, чтобы попробовать сделать самой, но тот рывком отрывает пришитую пуговицу, заставив девушку молча устремить на него широко распахнутые глаза:

— Ты чё капризничаешь? — фыркает, строгим тоном обратившись к девчонке, не опускаясь на стул, и вновь принимается пришивать. Тея что-то ворчит под нос, вздохнув полной грудью, и отводит взгляд в сторону, начав нервно стучать стопой по ножке стола.

А Дэн чувствует себя неловко. Но, наконец, верит, что эти двое — родственники. Что-то общее между ними определенно имеется.

— Короче говоря, мне стоит опасаться встреч с тренером? — Дилан обращается к другу, который отмирает, закивав:

— Я бы покинул город.

— Это я могу, — О’Брайен наконец усмехается, порой его настроение до жути переменчиво, и сам Дэн опасается некой неопределенности. — Ладно. Побесится и перестанет, — заканчивает во второй раз, не намереваясь больше исправлять. Отходит от Теи, которая пробует застегнуть пуговицу — и ей удается, поэтому она поворачивает голову, желая поблагодарить, но сжимает губы, ведь оба парня уже спешно покидают помещение, двигаясь к лестнице.

— Погнали в футбол, — Дилану охота позаниматься чем-то активным. Он ощущает, как его внутреннее состояние меняется, поэтому требуется чем-то себя занять. Чем-то, физически выматывающим.

— Может, лучше домашку сделаем? — Дэн улыбается, поднимаясь за другом на второй этаж, и Дилан закатывает глаза, обреченно вздохнув:

— И почему я общаюсь с тобой?

Идут по второму этажу к комнате О’Брайена. Дэниель рушит секундное молчание, решая озадаченно оповестить:

— Она хоть и странная, но вроде милая.

— Эй, — Дилан резко останавливается, кружкой кофе ткнув друга в плечо, отчего тот настороженно притормаживает, сглотнув. — Ты вообще-то о моей сестре говоришь, — парень сердито хмурится, оказывая моральное давление на Дэна, который растерянно моргает, запинаясь:

— Н-но я…

И Дилан не сдерживает смешок, не в силах переносить столь обеспокоенное лицо друга, и довольно улыбается:

— Всегда хотелось сказать что-то в этом духе, — подносит кружку кофе к губам, нагло усмехаясь с прищуренным взглядом. — Так пафосно, — и хлопает застывшего в недоумении друга по плечу, дабы тот пришел в себя, после чего продолжает шагать к комнате. Дэн приоткрывает рот, с возмущением поспешив за ним:

— Ты придурок, ты в курсе?

Девушка продолжает сидеть на краю стола. Просто потому, что ей внезапно нравится это положение. Так гораздо удобнее наблюдать за реальным миром через приоткрытое окно. И безопасно. Тея не из тех, кто спешит вырваться из своего замка. Она предпочитает наблюдать из укрытия. Может, она не осознает и не принимает наличие интереса к тому, что происходит по ту сторону её крепости, но порой ей охота выглянуть и понять, как оно — вон там, вне границ её сознания.

Пальцами осторожно расстегивает и застегивает виновницу возникшей неловкой ситуации. Какой раз она задумывается над тем, как тяжело составить внутри себя мнение об определенных людях. Образ О’Брайена никак не может сформироваться. У Теи до сих пор нет определенного и четкого мнения о нем.

Роббин права. Дилан очень неоднозначный человек.

***

Никогда не обращала внимания на игру света под кронами лиственных деревьев. Почему? Не могу объяснить. Возможно потому, что в том городе, где я жила, преобладала постоянная пасмурность и облачность. Мы не часто могли греться под лучами солнца, а уж тем более наблюдать его продолжительное время, до колкой боли в глазах. Я медленно брожу от одного заросшего виноградом дерева до другого, еле удерживаясь на ногах, ведь вскинутая голова приводит к потере в пространстве из-за усиливающейся слабости. Этот двор, словно отдельный мир. И мне так нравится ощущать себя частью некой временной гармонии и тишины. Щурюсь, с дискомфортом для глаз продолжая рассматривать листья высоко над головой, сквозь ветви проникает солнечный свет. Голубое небо. Всё вокруг такое яркое. Я и не подозревала, что мир может быть таким.

Пальцами касаюсь обросшего мхом ствола дерева, медленно переступая его корни, уходящие в высокую, давно не стриженную зеленую траву. Продолжаю с легкой улыбкой смотреть вверх, прислушиваясь к тому, как воет ветер, тормоша листья и локоны моих растрепанных волос. Внезапно о кожу щеки разбивается капля. Возможно те листья, что находятся в тени, до сих пор не скинули с себя последствия дождя. Шире улыбаюсь, вдохнув смешанные ароматы океана и хвои.

— Тея? — вздрагиваю, услышав свое имя, и непроизвольно отхожу за дерево. Оглядываюсь на террасу дома, из которого выходит О’Брайен, перебрасывая связку ключей из одной ладони в другую. Он переоделся в джинсы и черную футболку. Куда-то собирается? С хмурым видом окидывает задний двор, спустившись на траву, и уверенным шагом направляется к сараю. Не спешу окликнуть его. Выхожу из-за дерева, когда он подходит к двери строения, надавив на неё ладонью, но та не поддается, поэтому парень с большей хмурой озадаченностью дергает ручку, будто поражаясь тому, что я, имея ключ, который он сам же мне вручил, смею запирать это помещение.

— Да? — всё-таки шепчу, привлекая внимание Дилана, который оборачивается, вопросительно подняв брови:

— Чего не отзываешься? — и вновь его настроение резко меняется. Буквально утром у его было иное расположение духа.

Переминаюсь с ноги на ногу, сложив руки на груди, и опускаю взгляд, когда парень направляется в мою сторону, устало вздохнув:

— Погнали, — проявляю растерянность, взглянув на него. — Заберем мою мать, — минует меня, поворачиваясь лицом, спиной продолжая двигаться к дому, и пытается натянуто усмехнуться. — Поедем травиться плохой едой, чтобы потом Роббин всю неделю ныла о том, на сколько килограмм поправилась.

Жестоко. Скованно шагаю за Диланом, чувствуя, какой дискомфорт мне приносит мысль о необходимости покинуть стены дома. Мне не нравится выходить наружу. К людям.

— А мне обязательно ехать? — на свой страх и риск интересуюсь, проходя в дом первой, так как О’Брайен по обычаю открывает дверь, пропустив меня вперед.

— Ты уже недели две не выходишь, — парень идет вперед, а я медлю, совершая неуверенные шаги. — Моей маме это не нравится, — подходит к комоду прихожей, указав ключами на второй этаж:

— У тебя есть минута, чтобы переодеться.

Моргаю, с искренним непониманием покрутив головой:

— Переодеться? — крепче сжимаю пальцами свои плечи. — Зачем?

Дилан смотрит на меня искоса, окидывает вниманием, долгие секунды остается молчаливым, пока я смотрю в ответ, и парень вздыхает, закивав головой:

— А, ты уже готова, — натянуто улыбается, подходя к двери, которую открывает, жестом приглашая меня покинуть помещение. — Извиняюсь, я не заметил, — будто с издевкой произносит, но я не оцениваю её, пожав плечами:

— Ничего, — шепчу, без желания переступая порог крепости, оказываясь на территории внешнего мира, что вызывает большую скованность и зажатость. Физически меня порабощает. Я будто становлюсь меньше. Гораздо меньше, чем есть на самом деле. Всё дело в давлении, с которым я воспринимаю окружение, когда мнусь, не решаясь спускаться с крыльца до тех пор, пока этого не сделает О’Брайен. Люди. Они бросаются в глаза. По сторонам. Старательно не смотрю, сохранив взгляд опущенным, но чувствую, как мимо проходящие с интересом стреляют в мою сторону.

— Чего стоишь? — Дилан хмурым вниманием окидывает меня со спины. Затем спускается, и я спешно следую за ним, терпя боль в стопах и коленях. Чувствую, как кости хрустят, думаю, им не хватает кальция, но меня это не заботит. Сильнее сжимаю руками плечи. Головы не поднимаю, в поле зрения попадает только ноги парня, чтобы я могла ориентироваться, в каком направлении мне идти.

С Диланом здороваются. Голоса звучат так близко. О’Брайен снимает блок с дверей, открывая мне ту, что рядом с водительским сидением, но я намеренно двигаюсь к задней, открывая её и забираясь внутрь. Всё делаю в спешке. Не обращаю внимания на то, как парень поднимает глаза в небо, с явным раздражением захлопывает дверцу обратно и обходит автомобиль, садясь за руль.

Вжимаюсь спиной в сидение. Руки продолжаю держать сложенными на груди. Машина трогается с места. Молчание. Шум мотора. Дилан опускает стекла окон, чтобы внутрь забивался теплый ветер. Я морщусь, немного отодвигаясь в сторону от дверцы, чтобы не захлебнуться ворвавшимся в салон воздухом. Дилан водит резко. Пристегиваюсь, ерзаю на месте. Смотрю в окно, на улицу, окутанную ярким солнечным светом. Люди. Так много для столь небольшого городка. В уши забивается гул машин, шум ветра и океана, голоса людей и крик чаек. Жизнь кипит. Вздыхаю. Сутулюсь, медленно направляя тонкую руку к окну, и опираюсь локтем на раму, ладонь протянув наружу. Худые пальцы разрезают поток ветра. Пытаюсь отрешиться от происходящего, чтобы вновь окунуться в свой мир. Ладно, когда я нахожусь в замкнутом пространстве, особенно в чем-то, что двигается с такой скоростью, я ещё могу внушить себе чувство безопасности. Глотаю воздух, решив обратиться к парню, который пару раз успевает оглянуться на меня:

— Если тебе станет стыдно за меня, то скажи — я уберу руку.

— Мне всё равно, — Дилан говорит громче, чтобы я могла услышать его сквозь гул ветра. Я пальцами перебираю воздух, без эмоций признаваясь:

— Хорошо, потому что я не собиралась слушать тебя.

Дилан усмехается, стрельнув в мою сторону взглядом, и я еле улыбаюсь уголком губ, но так же внезапно возвращаю себе естественное безэмоциональное выражение.

***

Типичная для порта забегаловка, зал которой набит посетителями. Подают не самую полезную пищу, но она пользуется популярностью, поэтому это излюбленное место для молодежи, стремящейся быстро перекусить и пообщаться в расслабленной ретро-обстановке. Пол из белой и красной плитки, столики двух форм — круглые для двух посетителей и красные прямоугольные для большой компании. Мягкие красные диванчики. Завешенные красными жалюзями окна. Официантки в коротких алых шортиках и белых гольфах катают по большому залу на роликах. Необычно. Наверняка прием на работу здесь очень трепетный, ведь поражает, с какой легкостью девушки передвигаются между столиками, не теряя равновесие.

Одна из официанток разливает в кружки зеленый чай, стрельнув взглядом на Дилана, сидящего рядом с Роббин напротив Теи. Парень слушает, о чем бодро рассказывает мать, и отвечает на зрительный контакт девушки с яркой красной помадой на губах, и она шире улыбается, а в сознании О’Брайена мельком проносится воспоминание.

Точно. Он как-то спал с ней. Причем, раза два или три.

— Этот старик очень забавный, — Роббин кладет в рот картошку-фри, с улыбкой рассказывая Тее о том, как прошел её день. — Он лапает всех медсестер.

— Какой шальной, — Дилан беглым вниманием окидывает официантку, которая поворачивается спиной, двигаясь дальше по залу, но оглядывается, игриво оглядев парня в ответ.

— Дай мне его адрес, — О’Брайен откашливается, взяв кружку прохладного чая, чтобы смочить горло.

— Дилан, — Роббин ворчливо вздыхает. — Это смешно.

Парень чуть наклоняется в сторону Теи, морщась:

— Моя мать считает смешным то, что её лапает старпёр, — щурится. — А ты тут ещё что-то про мой юмор говоришь.

Девушка не притрагивается к нарезанным овощам, которые ей принесли на тарелке с соусом, но с охотой опустошает ледяной молочный коктейль. Женщина никак не реагирует на комментарий сына, желая продолжить рассказывать, но перебивает группа подростков, на вид им не больше двадцати, но довольно резкий макияж трех девушек немного путает, сбивая с толку.

— Привет, чувак, — один из парней протягивает Дилану ладонь, и тот сдержанно улыбается, без труда улавливая знакомые проявления на лице знакомого, имени которого не помнит. Этот тип под чем-то. Как и остальные двое ребят. Да и девушки странно улыбаются, о чем-то шепча парням, после чего они вместе изучают худую девушку, которая со странным интересом наблюдает за кусочками льда в прозрачной кружке с чаем Дилана.

— Здравствуйте, мисс О’Брайен, и… — знакомый обращает взгляд на Тею, замешкав, и посматривает на своих друзей, ожидая подмоги с их стороны, но те продолжают искоса наблюдать за поведением девчонки, тихо посмеиваясь и о чем-то перешептываясь.

Дилан вздыхает, перебив желание матери представить девушку:

— Это моя троюродная сестра по линии тётушки Джанет, — берет из тарелки Теи ломтик моркови, откусив кончик. — Я тебе рассказывал о ней.

Роббин закатывает глаза, но улыбается, качнув головой, а парень вдруг кивает, указывая на О’Брайена пальцем:

— О, да, точняк, — обращается к Тее. — Привет, — но та явно не слышит его. Не обращает на него внимания, полностью поглощена тем, как кубики льда трескаются, стреляя капельками из кружки.

— Ладно, — знакомый явно хочет что-то обсудить, но не в присутствии матери Дилана, поэтому приобнимает одну из девушек за талию, подняв ладонь. — Я напишу тебе, — да, напишет, но не факт, что Дилан отреагирует на его сообщение. Девушка, которую обнимает знакомый, поглядывает на О’Брайена, явно флиртует, покусывая кончик губы, а Дилан отводит взгляд, набирая больше воздуха в легкие:

— Окей, — произносит на выдохе.

— Увидимся, — и, наконец, группа двигается в сторону двери, покидая шумный зал.

Тея, походу, даже не понимает, что к ним кто-то подходит и контактирует. Вот, как проявляется особенность её мышления. Ей просто нет дела. Она в себе. И наблюдает за льдом.

— Люди нелепы, — Дилан дергает кружкой, заставляя холодный чай покачиваться. — Я ни черта ему не рассказывал. Он просто хочет мне угодить, — хочет отпить, но останавливает кружку возле губ, замечая, с каким интересом Тея изучает её.

— Какая ты важная шишка, — Роббин довольно улыбается, отчасти гордясь, что её сыну куда проще удается адаптироваться в этом мире, чем когда-то приходилось ей. В юности женщина была замкнутой.

— А ты думала? — Дилан усмехается, поставив кружку ближе к девчонке, а сам забирает её коктейль. — Твой сын — гроза района, — улыбается Роббин, которая приоткрывает рот, вроде растягивая губы, но при этом озадаченно наблюдая, как её сын отпивает напиток через трубочку. И переводит внимание на девушку, которая берет кружку в руки, продолжая находиться где-то там. Далеко. В себе. Она подносит чай ближе к лицу, прислушиваясь, и улавливает тресканье льда, слегка улыбнувшись.

Роббин отдергивает себя, вернувшись в разговор с сыном:

— Я подозревала, во что всё выльется ещё тогда, когда ты начал крушить куличики других детей в песочнице, — берет картошку, макнув в соус, и вздыхает, еще раз мельком взглянув на Тею, так как сомневается, слушала ли её девушка всё это время.

— Кстати, всё равно в центре, — Роббин хочет воспользоваться моментом и подольше погулять с Теей в городе. — Почему бы нам не пойти в кино? — с улыбкой оглядывает ребят. Тея резко переводит на неё взгляд, растерянно заморгав:

— Кино?

Дилан, смотрящий всё это время в окно на отдаляющуюся компанию, одна из девушек которой продолжает настойчиво оглядываться на него, прекращает втягивать молочный коктейль, медленно опустив глаза.

— Да, — Роббин кушает, с энтузиазмом объясняя. — Это такое место, где собирается много людей, чтобы посмотреть фильм.

— Нет, я не люблю смотреть фильмы, — как-то напряженно, немного напугано девушка качает головой, спиной вжавшись в диван. О’Брайен вздыхает, повернув голову к столу.

— Не любишь? — Роббин удивлена.

— Мне часто в приюте показывали, — Тея не хочет говорить об этом. Опять. И непроизвольно она поглядывает на парня, помня о том, какую реакцию вызвала данная тема. Не стоит кому-то что-то рассказывать.

— Индивидуально тебе? — Роббин не прекращает свои удивленные расспросы, параллельно стреляя вниманием на сына, но не встречая с его стороны ответного интереса. Дилан лишь ерзает на сидении, хрипло прокашлявшись, и вновь втягивает напиток в рот, уставившись в окно.

— Индивидуально каждому, — девушка нервно стучит пальцами по кружке, отрицательно дергая головой. — А там столько людей…

— Не хочу в кино, — Дилан бубнит. Роббин обращается к нему с не меньшим поражением:

— Ты же обожаешь ходить в кино, — хмурится. — Ты постоянно ходишь со своим этим… Дэном, — парень покусывает кончик трубочки, вновь откашливаясь. По понятным причинам он испытывает неловкость, ведь под «смотреть фильм» Тея понимает немного иное… Точнее, совершенно иное. Оттого девушка так растерянно и озадаченно пялится в стол.

— Кстати, — Роббин из хороших побуждений рассказывает девушке. — Дилан часто приводит к нам друзей, и они устраивают ночь фильмов, — улыбается, а парень резко переводит на неё взгляд, невольно сглотнув, ибо, черт возьми, сейчас мозг Теи взорвется к херам.

— Может, как-нибудь и ты к ним присоединишься, — женщина спокойно продолжает кушать, не подозревая, какую реакцию вызывает сказанное. Дилан пялится на мать, медленно, слишком медленно переводит внимание на Тею, которая с приоткрытым от шока ртом смотрит на него, начиная с неприязнью морщиться. Она выражает столько беспокойного возмущения, что О’Брайен не выдерживает его натиска, и с хриплым шепотом отворачивает голову:

— Матерь Божья…

— Что? — Роббин поднимает голову, отвлекаясь от еды.

— Ешь, — парень грубо приказывает, отвернувшись к окну, и принимается нервно втягивать напиток, совершая большие глотки. Тея опускает голову, поднося кружку ближе к лицу, чтобы капельки льда стреляли ей на кожу.

— Я… — женщина озадаченно хмурится. — Ем, — констатирует факт, с подозрением покосившись на сына. Чего это он?

Молчание за столом, но шум вокруг. Роббин не пытается вновь привлечь Тею к разговору, она видит, что девушка слишком увлечена кубиками льда, и наблюдать за её поведением — одно удовольствие. Бесспорно, это необычно, и Дилан, и его мать видят, как косятся остальные посетители, но главное — Тея не замечает этого. Она даже… Возможно, она даже не осознает, что на неё могут коситься с таким неприятным интересом. Девушка не задумывается о том, что привлекает внимание.

Ничего ей не говорят, когда она пальцами достает кубик льда из кружки, уложив на теплую ладонь, отчего он начинает сильнее трескаться, капельками разбиваясь о кончик носа девчонки, что вызывает у неё больно детскую восторженную улыбку.

Проблема в том, что она считает себя нормальной.

***

После столь жаркого дня следует холодная дождливая ночь. Мелкие капли моросят, колотя по стеклам окон. В домах спального района давно гаснут огни. Небо затягивается тучами. Время позднее, совсем не детское. И правильнее было бы выпить снотворного, чтобы уснуть и набраться сил перед учебным днем, но Дилан давно лишен веры в подобные методы. Ему не помогают ни прописанные лекарства для успокоения нервов, ни травы.

Сидит на темной кухне, не включает лампу, чтобы не вынуждать себя морщиться от головной боли, что обязательно усилится, как только свет ударит в глаза. Перебирает упаковки лекарств в аптечке, не зная, что принять, чтобы хотя бы немного ослабить колотящееся сердце. Ему не удается нормально спать.

И вместо лекарств выбирает сигареты. Никотин помогает немного расслабиться. Каждая затяжка — глоток свежего воздуха. Опирается локтями на стол, свободной рукой накрыв пульсирующую часть лба. Втягивает никотин, выпуская белое облако, и прикрывает веки, с болью морщась и клонясь головой к деревянной поверхности, когда челюсть начинает сильнее сводить. Парень нервно прикусывает зубами кожу запястья, стискивая до проявления привкуса металла на языке.

Он так часто испытывает дискомфорт на коже рук, но не потому, что они забиты татуировками. Скорее, всё дело в постоянном ощущении, будто бы что-то елозит и копошиться под её покровом. Дилан уверен, таким образом проявляется ломка, но он не хочет употреблять. Совершенно. Тогда, от чего именно его так ломает?

Продолжает с мучением покусывать кожу. Одолевает нездоровый жар. Хрипло дышит.

Нет, он не хочет принимать. У него не может быть зависимости.

Потому что он — не его отец.

Комментарий к Глава 6

Тея Оушин (видео не моё, но оно потрясное):

https://vk.com/carrie_mcfly?w=wall-98331934_19754

========== Глава 7 ==========

Две стороны одной медали, Дилан О’Брайен

Попытка сконцентрировать взгляд на тонкой струе ледяной воды, что рвется наружу из крана, быстро просачиваясь в трубу. Расплывчато, но Тея прибегает к особым усилиям. Держится за края раковины, напряженно сосредотачивается на своем состоянии, на моменте помутнения, чтобы как следует ощутить его и насладиться. В груди неравномерные удары. Биение странным образом находит способ отдаваться в ушах, вызывая головокружение, что и приводит к потере равновесия. В затылок бьет боль. В глазах белые блики сменяются серыми, а за ними следуют и черные, заполоняющие всё зрительное пространство, но всего на короткое мгновение. Дыхание сбитое, не налажено. Оушин медленно переступает с ноги на ногу, ощущает их вялость. Дрожь в руках усиленная. Куда мощнее, чем обычно. Шум воды уносит.

Это минутное помутнение, но часто происходящее, и Тея с восхищением и нервной судорогой в мышцах осознает:

«Я близка».

Роббин только успевает расчесать волосы. Она покидает комнату в пижамных серых штанах и белой футболке, которую когда-то присвоила себе, отобрав у сына. Женщина сонно зевает, спускаясь на кухню, чтобы выпить лекарства, а после приняться за обычные повседневные дела. На часах лишь пять утра, по её мнению весь дом должен быть погружен в сон. И каково же удивление Роббин, когда, войдя на кухню, её взгляд натыкается на Дилана, который уже одет и быстро опустошает кружку кофе, параллельно роясь в телефоне. Он сидит за столом, рядом со стулом спортивная сумка. Обращает внимание на сонную мать, бодро усмехнувшись:

— Утро.

Роббин щурится, с подозрением подойдя к столу:

— Ты рано, — оглядывает внешний вид сына, по привычке, сдерживая пару-тройку замечаний, касательно его мятой футболки.

— Не я один, — парень резко оборачивается на окно, когда слышит гудок — Дэн приехал за ним. — Я видел Тею, — встает, направившись с кружкой к раковине, чтобы вымыть, и поглядывает на мать, которая одним глазом смотрит на него, покачиваясь с пяток на носки. Необычно видеть её настолько сонной.

— Тренировка, — Дилан поясняет, чтобы уменьшить процент проявления шока на лице Роббин. И та всё понимает, закивав головой с облегчением. С её сыном всё в порядке, это просто тренер опять мозги выносит.

— Удачи, — желает, зевнув и лениво шагнув к ящикам, чтобы вынуть из аптечки свои витамины. О’Брайен выключает воду, поспешив к столу, поднимает спортивную сумку, и вдруг решает, что именно сейчас стоит оповестить мать о своем открытии:

— Кстати, я понял, как мне с ней общаться, — натягивает ремень через плечо, привлекая внимание матери, которая еле отбрасывает остаток сна, поворачиваясь к сыну. Его бодрость ставит в тупик, но Роббин рада, что у Дилана хорошее настроение.

— Как с сестрой, — парень заканчивает мысль, и та вызывает непонимание на лице женщины:

— Что? — хрипло спрашивает, начав медленно потирать плечо ладонью.

— Причем младшей, — Дилан задумчиво отводит взгляд, пустив смешок. — Лет так шести.

— Почему? — Роббин желает получить объяснения, поэтому складывает руки на груди, с интересом уставившись на сына.

— Она воспринимает всё, как ребенок, — это очевидно, Роббин хорошо осознает, о чем он толкует, она и сама это замечает. — Будто в развитии остановилась, — а вот это уже грубо. — Поэтому и информацию ей стоит преподносить, как ребенку, — парень вновь оглядывается на окно. Дэн повторяет гудок, ожидая гневной реакции со стороны жителей этой улицы.

Женщина касается пальцами лба, прикрыв веки, но без раздражения:

— Но ей семнадцать, Дилан, — напоминает, расслабленно опустив руки.

— Физически — да, но не… — парень стучит пальцем по виску, заставив мать с тяжестью вздохнуть. — Ты сама её похожим образом воспринимаешь, — да, она понимает, о чем он толкует, поэтому не пытается спорить. Роббин опирается на край стола, кивнув с легкой улыбкой:

— Ладно, в любом случае, я рада, что ты пытаешься.

Дилан отступает к порогу, с присущей ему наглостью растянув губы:

— Tout pour toi. (франц. Всё ради тебя).

— Надеюсь, ты не сматерился, — прищуривается, на что сын пускает смешок:

— Пф, надейся, женщина, — и выскакивает из помещения, поспешив покинуть дом, чтобы не заставлять бедного Дэна ждать, а Роббин закатывает глаза, покачивая головой, но продолжает улыбаться, возвращаясь к своим утренним обязанностям.

***

Цветы умирают. Красивые, яркие, пестрые. Их аромат не касается кончика носа, я не способна втянуть немного внутрь своих легких, несмотря на то, как сильно вдыхаю, прикрыв веки. Сижу на мягкой зеленой траве в тени деревьев и рассматриваю посаженные цветы, которым не хватает ухода. Увядают. Медленно. С каждым днем лепестки всё сильнее морщатся, теряя яркость своих оттенков. Стволы слабнут, бутоныопускаются к земле.

Они умирают, но по-прежнему выглядят прекрасно. Смерть красива.

Но цветы — не люди. Они радуют глаз. Хотелось бы подольше любоваться ими, поэтому я выношу стакан с водой, поливая основания растений. Нет определенных ограничений у клумб. Куда не повернешься — везде растут цветы. Высаженные и дикие, что проросли в качестве сорняков, но всё равно красивы. Моя рука трясется от слабости, пока выливаю немного воды под каждое растение, чтобы придать им сил. Мне не удалось сегодня уснуть. Ночь необычно действовала на меня, вызывая темнотой тяжесть. Я ощущала давление на грудную клетку, пока смотрела в потолок, терпя окружающую мглу. С трудом удавалось дышать, поэтому я не могла отдаться сну. Возможно, отчасти я боялась, что умру в бессознании.

А мне хотелось бы ощутить. Стать свидетелем самого процесса.

Многие желают смерти во сне к старости. Но мне всегда было интересно, каково это — отмирать каждой клеткой, постепенно. Я хочу чувствовать себя.

Слышу дверной скрип и оглядываюсь на негодующую Роббин, которая начинает изучать крепления:

— Надо смазать, — шепчет себе под нос и озирает двор, без труда обнаружив меня в тени:

— Доброе утро, — с улыбкой спускается ко мне, уже сменив одежду с пижамы на рабочую, более официальную. — Дилан сказал, ты сегодня рано встала?

Подходит ко мне, с интересом разглядывая, чем занимаюсь, а я молча киваю, немного отползая на коленях, когда женщина приседает рядом со мной, с сожалением изучая погибающие растения:

— Жалко, — осторожно пальцами пытается поднять склонившийся бутон тюльпана. Вновь киваю головой, подливая воды под погибающий цветок, а Роббин краем глаз поглядывает на меня, вернув на лицо спокойную улыбку:

— Научить тебя, как ухаживать за растениями?

Не сразу реагирую. Не пойму, почему в первый момент проявляю хмурость на лице, когда перевожу внимание на женщину, которая поднимает выше брови, ожидая моего ответа:

— Я сама не успеваю, и ты бы очень помогла, если бы присматривала за ними, — мягким движением пальцев поглаживает погибающий бутон. Я во многом ограничена, мои познания не широки. Даже рисую так, как понимаю. Меня никто не учил. Ничему. Поэтому неудивительно, что испытываю необычный интерес к предложению женщины, которое обдумываю, неуверенно закивав головой. Сомневаюсь, что принесу пользу, но хотелось бы чем-то отблагодарить Роббин за хорошее отношение.

— Хорошо, — она улыбается, опустив взгляд на растения, и хранит молчание, недолго. Видно, как обдумывает что-то, так что жду, когда заговорит. Она частенько долго осмысливает, прежде чем сказать что-либо. Видно, она, как и Дилан, старательно подбирает слова, чтобы правильно выразить свои мысли. Вот, от кого это перенял О’Брайен.

— Волнуешься перед приходом учителя? — не хотела бы, чтобы Роббин поднимала эту тему, но она бы не была собой, если бы не сделала этого. — Новый человек, да? — сохраняет улыбку на лице, своей теплотой должно расслабляя меня, но ничего не отвечаю, лишь пожав плечами. Правда, женщине и не нужны слова, чтобы понять, о чем я переживаю.

— Ничего, — она успокаивает меня, аккуратно отодвигая бутоны цветов, чтобы я могла видеть, куда должна лить воду. — Я её давно знаю. Хорошая женщина, — смотрит на меня, и по необъяснимой причине я ощущаю внутреннее успокоение — мой организм необычно реагирует на Роббин, думаю, не зря она постоянно берет детей на реабилитацию. Есть в женщине что-то… Успокаивающее. Она определенно знает, как себя вести с такими пациентами, как я.

Поднимаю на неё глаза, по-прежнему не в силах выдать хотя бы короткое слово. Потому что меня странно подташнивает.

— Тебе нечего волноваться, — уверяет, а мне остается лишь улыбнуться. И я улыбаюсь, правда, не скажу, что действительно испытываю светлые эмоции.

***

Ранние тренировки устраиваются для поддержания дисциплины и выдержки команды, да и сам по себе тренер — человек, любящий потрепать нервы другим, оттого он мучает подростков, воспитывая в них терпение, а сам не устает повторять, что парни «в армии отдохнут». К тому же, в ранних тренировках есть толк. С шести до восьми утра солнце не высоко. Не так жарко, как после занятий, плюс, парни просыпаются перед уроками, только вот всё равно порой не посещают их, после тренировок расходясь по домам. Странная расстановка приоритетов, но объяснимая.

Дилан — не жаворонок, но из-за личных причин довольно часто ему требуется насиловать себя физически. Роббин была права, задав ему актуальный вопрос. Когда и каким образом парень найдет внутренний покой? Вряд ли он сам задумывается над тем, каким образом добьется гармонии с собой, поэтому продолжает изнуряющие тренировки, а после обязательно отправится на занятия, чтобы дольше пребывать в состоянии психологического возбуждения. Дэн давно пятится позади, не успевая за другом, которого просит не переусердствовать. И не только он. Даже тренер часто обращает внимание на физическую перевозбужденность одного из членов команды, которого давно бы сделал капитаном. Только сам О’Брайен отказывается.

Дилан бежит очередной круг. Время близится к половине восьмого и на поле приходят девушки из группы поддержки для проведения утренней разминки — обычная и спокойная растяжка, ничего выматывающего.

— Эй, — тренер не приглаживает растрепанные темные волосы, когда ветер тормошит их в разные стороны, одаривая лица потеющих приятным соленым воздухом. — О’Брайен! Не перенапрягайся, иначе до матча не доживешь!

Дилан никак не реагирует. Сохраняет дыхание, следит за ним, продолжая бежать. Если отвлечется, то выдохнется. А ему требуется бежать. Он хочет изнурять от физической боли, ощущать только её, не отвлекаясь на иные проявления дискомфорта в теле. И сознании.

Дэн ложится на траву, раскинув руки, и наблюдает за движением тонких облаков на голубом небе — не спасают от лучей солнца. Становится невыносимо душно, поэтому ему стоит притормозить. Обращает взгляд на пробегающего мимо друга. Он точно рехнулся. Куда так гнать? И с какой целью?

Девушки из группы начинают разминаться, привлекая внимание короткими шортиками и оголенными животами. Парни устало располагаются на траве на другой стороне поля, и отдыхают, опустошая бутылки с водой. Брук оттягивает край ткани топика, поднимает ладонь над лицом, чтобы уберечь глаза от попадания лучей солнца. Отходит от подруг, без надежды увидеть Дилана, осматривает поле, и останавливает на нужном парне слегка удивленное внимание. Не часто встретишь этого типа на утренней тренировке, но Брук, честно, рада, что он здесь. Значит, она наконец может обсудить с ним волнующую проблему.

Дилан замедляет бег, переходит на шаг, когда чувствует, что его сердце начинает приятно ныть от получаемой нагрузки. Парень контролирует хриплое дыхание, шагает по специально отведенной дорожке с резиновой поверхностью, и не сдерживается, принявшись поглаживать кожу плеча, чтобы как-то унять фантомный зуд. Да, именно психологический, потому что на коже у него нет раздражения. До сих пор не может понять, что именно с ним происходит, но эта чертовщина изматывает морально.

Дилан шагает, но для Брук его темп — легкий бег, поэтому девушка спешно подбегает, быстро перебирая ногами, дабы идти наравне:

— Привет, — немного тревожно улыбается, поправляя хвост из волос. — Тебя не было вчера. Почему? — приходится поднять голову выше, чтобы видеть лицо парня, который без эмоций и устало отвечает:

— Спал, — но шаг не сбавляет, не позволяя себе расслабиться. Брук смеется, качнув головой:

— Понятно, — ничего нового не узнает, Дилан часто пропускает занятия по этой важной причине. Замолкает, чувствуя, как напрягаются мышцы её ног от такого длительного хождения. Посматривает на О’Брайена, открывая рот, но пока еще не молвит о тревоге, продолжая поддерживать их общую тишину. Натянутое молчание, правда, Дилан не ощущает скованности, ведь мысленно контролирует себя, следя за ходом раздумий, чтобы те, к черту, не привели его в тупик. Тот самый.

— Слушай, — Брук начинает, вытягивая из себя слова. — Я хотела поговорить о Нораме, — тараторит, больно нервно, ожидая резкого негатива со стороны парня. И лучше бы он отреагировал. Девушка больше переживает насчет его молчания, так как хрен поймешь, о чем он думает и как относится к происходящему. Брук поглядывает на Дилана, потирает ладони. Ждет. Почему он молчит? Почему не смотрит на неё в ответ? Он слушает?

Девушка моргает, недолго пялясь под ноги:

— Ходят слухи, что он вернулся.

— Он вернулся, — Дилан дает убежденный ответ, продолжая морщиться от потери контроля над болью в теле. Смотрит по сторонам. Продолжает идти.

Брук ускоряет шаг, замечая, как отстает:

— Ты с ним уже говорил?

— Зачем? — О’Брайен грубо осекает её, заставив растерянно запинаться:

— Н-у…

Внезапно для неё Дилан решает остановиться. Он тормозит, поставив руки на талию, и наклоняется немного вперед, дергая то одной ногой, то второй, чтобы избежать скованности в мышцах, и поворачивается всем телом к девушке, которая с волнением смотрит ему в глаза, глотая комки тревоги.

— Брук, — то, как он обычно произносит её имя — ей это нравится, пускай даже сейчас парень выглядит сердито, но девушка смотрит на него с распахнутыми глазами, утопая в ощущении внимания со стороны человека, к которому испытывает нездоровую тягу.

— Оставь, — приказным тоном и строгим взглядом. — Это тебя не касается.

Брук успевает разжать мягкие губы до того, как Дилан отворачивается, продолжив идти. Девушка нервно переминается с ноги на ногу, дергая кончики своих убранных в хвост локонов. Вновь глоток. Кое-как. Моргает, при первом шаге замявшись, но в следующее мгновение расслабленно срывается с места, спешно приблизившись к парню со спины.

Дэн держится на локтях, наблюдая за происходящим.

Брук касается плеча Дилана ладонью, довольно ласково заставив парня остановиться, и тот не успевает сообразить, когда оборачивается, не проследив за следующим действием девушки, которая берет его за шею, заставив наклониться к себе.

Дэн отводит взгляд и опускается обратно на траву, раскинув руки. И вздыхает.

Брук целует О’Брайена. Тот совершает глубокий вдох, набрав полную грудь кислорода, и не стремится ответить на касание губ. Короткое, но давящее.

У О’Брайена было много половых партнеров, но по многим причинам с Брук они куда ближе, чем кажется. Возможно, парень невольно считает её своим другом. К сожалению, о большем не идет речь. Хотя, кто его знает? Может, Дилан ещё ответит на чувства Брук?

Девушка делает шаг назад, наклонив голову набок, смотрит на парня, который с хмурым видом вздыхает, сердитым взглядом перескочив с её глаз на губы, и не меняется в лице, хрипло шепча:

— Если он заявится к тебе, набери мне и всё, — убирает её ладони от своей шеи, разворачиваясь, и продолжает тренировку — вновь переходит на бег, отдаляясь от Брук, которая переступает с ноги на ногу, обеспокоенным вниманием провожая парня.

Роббин в замешательстве. Она стоит напротив порога, придерживая ручку входной двери, и озадаченно приоткрывает рот, изучая кудрявого мужчину в рубашке и брюках, находящегося на крыльце. Стоит с важным видом, гордо поднятой головой. Смотрит с надменностью, шмыгая носом, а женщина еле воздерживается от проявления не самых приятных эмоций:

— А вы… — запинается от растерянности. — Кто? — с неверием щурится, когда мужчина с прежним явным самолюбием откидывает прядь волос со лба, отвечая:

— Мистер Толисон, — даже его голос смазлив… — Учитель из союза.

— Но… — Роббин по-прежнему не понимает. — Миссис Керниз…

— Она уволилась, буквально пару дней назад, — мужчина поправляет черную бабочку на шее, крепко прижав к бедру небольшой рабочий чемоданчик.

— В каком смысле… — женщина отдергивает себя, с напряжением втянув воздуха в легкие, ведь она не в том положении, чтобы устраивать разборки. Она оплачивала услуги союза учебных заведений, и не ей возникать по поводу того, какого учителя им направляют. Обычно к подобным случаям обучения на дому никто с трепетом не относится.

— Ам… — Роббин мечется взглядом по полу.

— Я могу уже пройти? — с раздражением интересуется гордый мужчина, застав женщину сильнее замяться:

— Ну… Да, — ладно, посмотрим, что из этого выйдет. — Проходите, — отступает в сторону, позволив учителю пройти, но сама оглядывается на Тею, оценив возникшее беспокойство на её лице. Девушка нервно дергает заусенцы на пальцах, прячась за дверь гостиной, и её взгляд врезается куда-то в пол.

Роббин с хмурым видом закрывает дверь, повернув замок. Сглатывает.

Нехорошо. Не только потому, что она не уверена в способностях этого учителя преподавать «особенным» детям.

Но и тот факт, что это мужчина…

Роббин обещала Дилану, что больше ни один из представителей данного пола не переступит порог дома.

***

Прозвучит по-детски. Дилан О’Брайен ведет календарь. Отмечает в нем дни, периоды, когда его настигает «оно». Просто «оно», парень пока не определился с названием, потому что не особо понимает, что именно его изводит. Физически ощущается на коже рук и одновременно под ней. Хочется чесать татуированную поверхность — первая стадия влияния. Дальше хуже. Однажды Дилан изнемогал настолько, что начал водить лезвием ножа, в какой-то момент испытав столь сильный дискомфорт, сравнимый со жжением от укусов пчел, что принялся ковырять кожу. Он осознает, насколько это ненормально и пытается его контролировать. И именно данное изнеможение, изводящее его, приводит к психологическому дисбалансу в мыслях. Может, всё-таки ломка?

Нет. Бред какой-то. Дилан не зависим. У него не может быть зависимости.

Ведет автомобиль резко. В «этот период» каждый аспект окружающего мира вызывает раздражение и дискомфорт. Не способен терпеть попадающие в глаза лучи солнца, что рвутся сквозь верхушки хвойных деревьев. Окна распахнуты, но его всё равно одолевает духота. Почти докуривает сигарету, поэтому проверяет упаковку, с раздражением вздохнув и втянув больше никотина в легкие. Пусто. В комнате должна быть еще одна. Конечно, если Тея её не нашла. Дожили. Приходится прятать в своем же доме вещи. Одной ладонью управляет автомобилем. Локтем второй руки опирается на подлокотник окна, удерживая остаток сигареты у рта. Выпускает дым. Хмуро смотрит перед собой. Поток мыслей не замирает, забивая всё больше пространства сознания, не оставляя ни единой клетки для пустоты и морального расслабления. Полностью отдан размышлениям, пропуская сквозь себя воспоминания, всплывающие всё чаще в последнее время.

«Что ты мешкаешь? Сделай это».

«Давай. Она готовенькая».

Затягивает, сильнее сдавив пальцами руль, и давится, принявшись хрипло откашливать комок, встрявший в глотке.

«Как тебя зовут?»

«Брук».

Выбрасывает окурок в окно, выпустив перед собой белый дымок никотина, и ладонью проводит по лицу, на мгновение потеряв зрительную связь с дорогой. Набирает больше воздуха в легкие. Жжение под кожей усиливается, значительно распространяется по телу, и парень напряженно прикусывает костяшки, что-то промычав, дернув головой так, словно попытка отбросить нежелательное. То, о чем лучше не вспоминать.

Каждый с определенным негативом воспринимает ошибки прошлого.

О’Брайену есть, о чем жалеть.

Но больше всего злости вызывает один простой факт — он не способен прекратить, он может только контролировать это.

У Дилана возможно и нет зависимости от наркотических препаратов, но парень осознает свою нужду в «эмоциональном выплеске». Уж лучше бы он был наркоманом, ведь в таком случае, имел представление, каким образом бороться с зависимостью, а что ему делать с тем, что сидит внутри него, если он даже не способен разобраться, что «оно» из себя представляет?

Сбрасывает всё на простое и общепринятое — у него самый обычный подростковый период. Вот и всё пояснение.

Головная боль настигает апогея. Такое мощное давление в висках, что парень еле соображает, куда должен двигаться. Открывает дверь, достаточно долгое время разбираясь с замком, и поражается, что никто не решился подойти и отворить ему. Хотя, так даже лучше. Меньше вопросов прилетит по поводу его неспособности справиться с замком. Открывает, сильно сдавливая веки при моргании. Пытается вернуть себе стабильность при ходьбе, концентрацию мышления. Закрывает. Так же долго. Не пытается оправдать свое состояние. Ему стоит принять душ и лечь спать.

Разворачивается, сделав то, что так раздражает Роббин — бросает сумку на пол у входа, не желая тащить её наверх. Его руки слишком ноют, мышцы сводит. Он чувствует, как они судорожно дрожат внутри, под кожей. Снимает кофту, сжимая веки, чтобы подарить себе мгновение темноты. Не вешает, бросает на комод. От матери точно прилетит. Ладонями потирает бледное лицо, слегка вспотевшее. Делает шаг, открывая глаза, и сощурено смотрит на Тею, которая с поникшей головой сидит на ступеньках лестницы, нервно дергая пальцами пуговицы рубашки. Наверное, поэтому они у неё отрываются.

— Привет, мышь, — Дилан с хмурым интересом и усталостью подходит ближе. Девушка поглощена своими мыслями, поэтому не замечает вовсе, как парень приходит, так что в первый момент вздрагивает, упершись ладонями в ступеньку, на которой сидит, согнув ноги, поджав колени к груди. С привычным напряжением смотрит на Дилана, который слышит, как Роббин гремит посудой на кухне, готовя обед, но не отвлекается, встав напротив девчонки:

— Почему ты сидишь здесь? — задает вопрос, находя в себе силы немного дольше функционировать. Их хватит, чтобы зайти к матери и немного поговорить, иначе та лишний раз будет волноваться из-за бессилия сына.

Тея не отвечает. Она резко вскакивает, рванув с лестницы в сторону коридора, ведущего к задней двери, через которую можно попасть во двор. Дилан делает ленивый шаг в сторону, слегка наклонив больную от пульсации голову к плечу, чтобы проследить за побегом девчонки. Изгибает брови. Тея выскакивает на террасу, захлопнув за собой дверь. Парень медленно отводит взгляд в сторону, сощурившись, и с задумчивым видом направляется на кухню, обнаружив Роббин, нарезающую овощи для супа. Женщина тоже выглядит слегка… Нагруженной и озабоченной чем-то, но её лицо озаряется вполне естественной улыбкой, когда она оглядывается на сына:

— О, с возвращением.

Дилан прикрывает за собой дверь, стараясь удерживать свое состояние втайне от матери, и проходит к столу, чтобы налить себе воды в стакан:

— Что с мелкой? — интересуется, наполняя предмет посуды. Руки Роббин замедляют действия. Она на секунду поднимает взгляд, но дергает головой, вернувшись к нарезанию моркови:

— А что с ней?

— Она ведет себя странно, — Дилан опирается поясницей на край стола, поднося стакан к губам, и вдруг осекается, осознав. — А, так она в порядке, — даже усмехается, ведь почему-то забывает. Это же Тея. Странность для неё — нормально. Он бы скорее начал бить тревогу, если бы внезапно девушка проявила признаки адекватности.

— Придурок, прекрати, — Роббин натянуто просит, вздохнув, и получает вопрос, от которого волоски на коже встают дыбом.

— Как всё прошло с учительницей? — парень морщится. Ему с трудом удается сделать пару глотков. Касается ладонью шеи. Там будто… Что-то внутри. Оно мешает нормально дышать.

— Она милая, — женщина принимается активнее нарезать морковь, переходя к луку.

— Хорошо, — О’Брайен подходит к раковине, чтобы вымыть стакан — Я помню, она неплохо ладила с детьми.

— Да, — Роббин тяжко вздыхает, совершая ошибку — хмурится. Дилан переводит на неё взгляд, так же сводя брови к переносице при виде странного поведения матери:

— Что с тобой? — быстро ополаскивает, выключив кран.

— Ничего, — Роббин быстро дает ответ, по-прежнему с хмурым видом нарезая. — Ночная смена впереди. Как-то… Устаю в последнее время, — признается.

— Подожди немного, — парень берет лопаточку, перемешав морковь на сковородке. — Я выйду на работу.

— Нет, — женщина прекращает давить острием ножа на лук, проявив в голосе твердость. — После школы ты поступишь в колледж или университет.

— Мам, — ему даже не удается начать препираться. Было бы у него больше сил, он бы смог противостоять давлению матери, но он чувствует себя вымотанным.

— Никаких отступлений, — почему её голос так дрожит? — Я не прощу этого, — Роббин скидывает на сковородку нарезанный лук, застав сына отойти в сторону. — Моя задача — поставить тебя на ноги, так что… — качает головой, выдохшись. — Молчи, — обходит парня, чтобы взять упаковку вермишели. Дилан сует ладони в карманы джинсов, хмуро уставившись в пол. Слушает, как мать роется на полках. Покусывает губу.

— Ты сегодня рано встал, — Роббин продолжает строгим тоном разговаривать с сыном. Она вовсе не желает быть грубой с ним, просто о многом переживает, поэтому ведет себя несдержанно.

— Иди и поспи час, два…

— Я прекрасно выспался на уроках, — Дилан в ответ бросает грубым и раздраженным тоном, быстрым шагом направившись к двери. Женщина выпрямляется, поставив руки на талию, и набирает больше воздуха в легкие, чтобы унять беспричинную сердитость. Поворачивает голову, успев зацепить взглядом затылок сына. До того, как тот хлопает дверью, оставив её одну.

Упаковка сигарет на месте. Дилан принимается выкуривать очередную, надеясь, что это должно воздействует на его нервную систему. Бродит по комнате, втягивая. Дымит. Сегодня он будет много и долго курить. И Роббин обязательно даст ему в штык. Правда сейчас, в таком состоянии, он ко многому относится наплевательски. Всё потом. Завтра, послезавтра. Когда ему должно полегчать?

Только после «выброса». Сильного, эмоционального. Полного грубости, жесткости, резкости.

Дилан касается пальцами виска, прикрывает веки, свободной от сигареты рукой упираясь в бок. Продолжает маячить. Из угла в угол. Бродит. Он накручивает себя, пропуская внутрь желанные мысли о необходимости что-нибудь принять, и оценивает реакцию организма. Нет, она не столь сильна. Но стоит парню задуматься о грубом сексе, как происходит реакция. Не только физическая, но и эмоциональная. Останавливается, дергая ногами, дабы как-то снизить их дрожание. Продолжает сжимать веки. Что за херня? Что за чертова необходимость в подобном? Каким образом он приучил себя к этому? Почему его сознание и организм убеждены, что это именно то, что помогает ему справляться с психологическим изнурением?

Что. За. Чертовщина.

Но он хочет. Просто хочет и всё. Ему стоит обсудить это с кем-то.

Опускает голову, надавив пальцами на глаза, и прикусывает сигарету зубами, втянув никотин, и подходит к окну, чтобы зашторить его на хер, иначе солнечный свет точно сведет его с ума. Сжимает пальцами плотную ткань, желая дернуть, но останавливается, отвлекаясь. Видит Роббин. Она выходит из дома с небольшой коробкой, в которой лежат принадлежности для ухода за садом. Тея в клетчатой рубашке сидит на траве, поливая одно из растений. Женщина приседает рядом с ней. Они о чем-то говорят. Девушка слабо улыбается, кивая Роббин, а та вынимает каждый предмет из коробки, поясняя их функции и предназначения. Тея старательно слушает, проявляя неподдельный интерес. Смахивает капельки пота с лица, образовавшиеся по причине плохого самочувствия. Ей жарко, и, кажется, Роббин предлагает ей снять рубашку. Точнее, настаивает, и, кое-как, Тея соглашается расстегнуть её, поэтому принимается дергать тонкими пальцами пуговицы, пока Роббин продолжает объяснять и демонстрировать, как работать тем или иным предметом.

Дилан касается пальцами сигареты, которую сжимает зубами, и хмурит брови, пристально наблюдая за тем, как Тея расстегивает рубашку на груди, показав женщине, что ничего не надела под неё, поэтому не будет полностью снимать. Парень отводит сигарету от губ, проявляя больше сердитости на лице, когда Тея касается ладонью влажной шеи, проводя пальцами ниже к ключицам. Наклоняет голову, проникает ладонью под ткань рубашки…

О’Брайен резким движением задвигает шторы, крепко сжав их пальцами, и врезается прямым, напряженным взглядом в стену, испытав гребаный шок от того, как всё сжимается внизу его живота. Всё настолько хреново, что он реагирует даже на предмет отвращения?

Грань. Чертова грань.

Так. Это нехорошо. Это пиздец, как нехорошо. И блядски нелепо.

Ему точно нужно покинуть дом сегодня.

***

Эта ночь обещает быть громкой, наполненной танцами, драками, выпивкой и сигаретным дымом. Стонами и смехом. Разговорами и криками. Неоново-красные огни лишают нормального зрения, адекватного мышления. Головная боль утихает. Её заменяет потеря в пространстве, в происходящем. Глоток за глотком. Музыка орет в уши. Темные коридоры и помещения сужаются после принятия алкоголя в большем количестве.

В одном из помещений устраивается на диван, выкуривая травку. Голову запрокидывает. Смотрит в потолок, пускает легкий дымок. Всё идет кругом. Под давлением психически алых огней проявляется пыль в тяжелом воздухе, который еле глотает, чтобы не лишиться сознания.

В этом же помещении слышны громкие стоны, но парень не стремится узнать, кто находится рядом. Понятное дело, чем именно незнакомцы заняты. Ничего нового и удивительного. Но голову приходится через боль вернуть в нормальное положение, когда на колени оказывают давление. Дилан переводит помутненный взгляд на с виду знакомую девушку, которая забирается ему на колени, и еле фокусирует на ней взгляд, чтобы рассмотреть. Черный бюстгальтер, короткая юбка, под которыми вряд ли что-то есть. Вьющиеся волосы. Яркая черная помада. Она широко улыбается, удобнее устраиваясь на бедрах парня, и руками давит на низ его живота, наклонившись вперед, чтобы говорить на ухо и быть услышанной:

— Привет, Дилан. Я обыскалась, думала, ты и сегодня не явишься, — ладонями скользит по его плечам к шее. — Мы виделись в закусочной. Ты не мог ответить мне, но моего парня здесь нет, так что… — О’Брайен хмуро смотрит на неё, затягивая, и выпускает белый дым в лицо девушки, которая грудью касается его подбородка, забрав самокрутку, принявшись втягивать в легкие содержимое. — Давай веселиться, да? — улыбается, получая странное наслаждение при виде столь сердитого выражения лица. Дилан с трудом дышит, пока девушка скользит ладонями по его груди, настигая бегунка на ширинке джинсов. Дышит ему в ухо, продолжая выкуривать, и слишком долго возится с ширинкой, поэтому парень самостоятельно расстегивает её, сжав одной рукой талию девушки, грубо насадив, отчего она сладко стонет, прогнувшись в спине. Управляет её движениями, девушка покачивается на его бедрах, пальцами сжимая его волосы. Прикрывает веки от удовольствия. Но Дилану этого не хватает. Ему требуется жестче, сильнее, с большим давлением.

К спине знакомой девушки подходит ещё одна. Парень даже не пытается выяснить, кто это. Она расстегивает замочек бюстгальтера той, что двигается на бедрах, и с улыбкой снимает его с девушки, пальцами сжав её голую грудь. Обе девушки стреляют туманными взглядами на Дилана, который изнывает от вновь проявившегося жжения под кожей.

Но не пытается анализировать или контролировать. Он просто сдается.

Резким движением опрокидывает знакомую девушку на диван, нависая сверху, и берет происходящее в свои руки, сдавив ей губы ладонью, когда она громко смеется, выронив сверток травы. Усиливает толчки, задирая юбку выше. Грубее. Резче. Девушка под ним стонет, царапая его больные руки ногтями, чем снижает дискомфорт, но ему по-прежнему не хватает.

Больше. Дайте ему больше.

Незнакомка присаживается рядом, принявшись стискивать пальцами одной ладони волосы Дилана, второй проникает под его футболку, исследуя твердый от напряжения торс. Кусает его шею. Кусает и скользит языком по щеке, к виску. И смеется ему на ухо.

Почему именно это должно ему помочь? И почему это действительно работает?

О’Брайен обдумает это позже, а пока ему нужно. Просто нужно. Всё это.

Девушки. Одни из многих за эту ночь.

========== Глава 8 ==========

Я не способна проследить за этим. Одно мгновение — и происходит значительная потеря равновесия, как и контроля над телом в целом. Еле успеваю ухватиться за край раковины свободной рукой, пока второй сжимаю щетку, ткнув ею в свой лоб. Хорошо, что не в глаз. Хотя… Без разницы. Покачиваюсь на вялых ногах, не позволяя себе прикрыть веки. В глазах мерцают белые пятна, вызывая своей резкостью и внезапностью головокружение. Неприятно сосет под ребрами. Голод? Не помню, когда в последний раз его ощущала. Он проявляется только в том случае, если я напоминаю организму, что такое «еда». В последнее время я часто кушала за столом. Немного, но этого достаточно, чтобы желудок начал требовательно выпрашивать ещё и ещё. Я должна взять себя в руки, иначе всё рухнет. Не хочу начинать сначала.

Роббин сегодня никого не будила. Она сама еле собралась после ночной смены, чтобы отработать ещё и дневную. Не понимаю, зачем себя так мучить? Возможно, у них сейчас проблемы с финансами, поэтому женщина пытается выжать из себя все силы с пользой.

Слышу шаги. Тяжелые, вялые. Когда последний раз смотрела на часы, было восемь утра. Чувствую, О’Брайен далеко не в хорошем настроении. Успеваю бросить короткий взгляд на щеколду двери, до того, как она распахивается. Порог переступает. Хмурый. Сонный. Волосы взъерошены. В спальных серых штанах и мятой белой футболке. Потирает плечо, сердито смотрит на меня, соображая, кажется… Я пытаюсь не обращать внимания, но… Все его руки в странных царапинах, на шее темные отметины, причем… Под тканью футболки просвечивают остальные татуировки и то ли синяки, то ли засосы… Не пойму. Он отсутствовал всю ночь. Вновь загулял?

— Доброе утро, — пытаюсь быть вежливой.

Дилан потирает свое лицо ладонями, издавая непонятное мычание, и ставит руки на талию, дернув головой, чтобы справиться с сонливостью:

— Роббин ушла?

— Д-да, — киваю, вновь принявшись чистить зубы.

— Почему она не разбудила меня? — парень направляет свое ворчание на меня, хотя я никак не отношусь к ситуации, поэтому пожимаю плечами, честно ответив:

— Не з-знаю… — запинаюсь, ведь Дилан всё роняет. Осознанно или нет, но он двигается неуклюже, будто нетрезвый, и роняет баночки с полок, после чего-либо поднимает, либо раздраженно пихает ногой под раковину. Отвожу взгляд в сторону, сделав шаг к ванной, чтобы парень мог встать рядом и почистить зубы. И роняет щетку, ругнувшись под нос, а я не воздерживаюсь от комментария:

— Ты точно не жаворонок, — могла бы улыбнуться с нелепости, свидетельницей которой выступаю, нечасто увидишь Дилана таким несобранным, но резко отвожу взгляд, заморгав, так как парень с угрозой указывает на меня щеткой, заставив молчать. Но и этот жест воспринимаю без напряжения, ведь парень всё равно выглядит забавно.

Принимается чистить зубы, бубня:

— Я приготовлю завтрак.

Не хочу его отягощать. Ему явно стоит еще поспать, поэтому напоминаю:

— Я могу сама…

— Сейчас лучше вообще не светись, окей? — строгим тоном затыкает меня, хмурясь, и я роняю шепотом:

— Окей.

Вновь указывает на меня щеткой, как бы намекая, что я не должна вообще что-либо говорить в ответ, поэтому молча киваю, продолжая заниматься своим делом.

Ночка у него выдалась веселой.

Выходим из ванной вместе. Я стараюсь держаться позади, чтобы не раздражать его лишний раз. Изучаю, как парень двигается при ходьбе, держа одну ладонь в кармане штанов, другой ероша волосы, а после опуская качаться вдоль тела. С чего вдруг наблюдаю за ним со стороны? Просто задумываюсь над тем, что в понимании окружающих значит «быть нормальным», и в чем разница между моим видением и видением большинства?

Быть нормальной, значит, быть как все? Как Дилан?

Сую одну ладонь в карман мягких штанов, другой повторяю движение парня, проводя пальцами по собранным в пучок волосам, и опускаю руку, пытаясь скопировать его походку, отчего улыбаюсь, ведь данное занятие кажется мне веселым. До тех пор, пока мне в голову вновь не бьет боль.

Спускаемся по лестнице. От удара перед глазами возникают белые блики, усиливающие головокружение. Опять? Так часто? Это радует.

Готовлюсь к легкой потери равновесия, но сила удара куда мощнее, чем раньше, поэтому кое-как реагирую, схватившись за перила обеими руками, и опускаюсь на корточки, сильно сдавив веки, ибо охватывает ощущение, что от пульсации в сердце разрывает грудную клетку. Меня колотит от дрожи, но это приятно. Это поистине лучшее, что мне приходилось переживать за всю свою сознательную жизнь, и…

— Чё ты села? — не могу взглянуть на Дилана. Открываю глаза, а перед ними всё до такой степени плывет, что мне начинает укачивать. Могу лишь слышать его ворчание и видеть силуэт.

— Не беси сейчас, — судя по всему, он возвращается к подножью лестницы, возвышается надо мной, значит, я нахожусь внизу. При потере сознания, ударилась бы не так сильно, как хотелось бы.

Моргаю, пытаясь вернуть себе зрительную четкость и здоровое, по моим меркам, восприятие окружающего пространства. Слышу вздох. Дилан приседает на корточки напротив меня, с безысходностью проворчав:

— Ну, что опять? — видимо, намеревается прикосновением привлечь мое внимание к себе, я чувствую, как он опирается ладонями на мои колени, крепко сжав их холодными пальцами. И это действительно помогает. Реагирую резко. Тут же встаю, качнувшись от потери равновесия, и в голову повторно бьет боль, прямо в лоб, и Дилан на автомате, думаю, хватает меня за колени, помогая удержаться на месте. Одной ладонью накрываю лицо, наклонив голову, и пытаюсь привести себя в чувства, перебороть состояние потери контроля над сознанием:

— Ничего, — нервно тараторю. — Просто устала, — даю нелогичное объяснение упадку своих сил, решительно игнорируя то, как парень сдерживает меня на месте:

— Устала идти на кухню? — да, нелепо, уверена, он даже усмехается, но, убрав ладонь от лица, вижу, что он так же вымотано и сонно смотрит на меня, продолжая сидеть на корточках. Кажется, он сам вот-вот рухнет без сил. Удивительно, насколько мы сегодня похожи друг на друга.

— Да, — киваю, трясущейся рукой сжимая перила, чтобы поддерживать себя. Скованно отвожу взгляд, немного дергая ногами, чтобы намекнуть парню, что ему пора бы отпустить меня. Дилан щурится, вздохнув:

— М-да, — шепчет, медленно поднимаясь, в процессе чего перемещает свои ладони с моих колен на бедра. Выпрямляется, убирая руки. И я отступаю назад, на ступеньку выше, взглядом продолжая сверлить стену.

— Я иногда устаю, не успев с кровати подняться, — парень делает шаг назад. — Понимаю, о чем ты, — и разворачивается, продолжив идти к кухне.

Сглатываю, хорошенько сжимаю веки, слежу за дыханием. Нужно продержаться. Когда попаду в комнату, тогда можно полностью отдаться этим ощущениям, но не сейчас, пока рядом кто-то, кто… Дергаю ногами, сгибая то одну, то вторую, и немного наклоняюсь, пальцами коснувшись коленей.

Чего это он? Держался за меня? Может, и правда перепил, вот ему и тяжело двигаться.

Не спешу. Иду медленно, переступаю порог светлого помещения. Дилан исследует взглядом полки холодильника, предлагая вариант:

— Давай… — зевает. — Тосты и хлопья? — переводит на меня внимание, и я киваю, нервно дергая пуговицы на рубашке. Отворачиваюсь, не зная, куда себя деть. Не совсем понимаю разгоревшегося внутри беспокойства. Меня что-то явно волнует. Не могу прекратить перебирать ткань одежды. Нужно чем-то занять руки.

Оглядываюсь на парня, который вытаскивает тосты и сыр, и я больно нервно подскакиваю к нему, потянув края рубашки вниз:

— Я могу нарезать сыр, — предлагаю помощь. Дилан переводит на меня спокойный взгляд, изогнув брови:

— Ты же не ешь с сыром, — сама в ступоре, но, оказывается, правда не ем.

— Но ты ешь, — нахожу, что ответить, и опускаю глаза, начав метаться в поисках ножа, который нахожу в раковине и хватаю, отобрав у парня сыр. О’Брайен с подозрением смотрит на меня, хрипло шепнув:

— Ладно, — вижу, как пристально следит за ножом в моей руке, пока отходит обратно к холодильнику. — На мне тогда хлопья и чай.

Киваю, неуверенно принимаясь за дело. Изучаю нож, осторожно начав давить острием на сыр. Пальцами второй ладони удерживаю его, никак не могу отрезать ломтик. Напряженно давлю, даже привстав на носки, чтобы оказывать большую силу на острый предмет, и тот, наконец, справляется со своей задачей, отрезав мне кусочек сыра.

Но не без ложки дегтя.

Чувствую приятное еле ощутимое покалывание на кончике пальца. Поднимаю ладонь к лицу, с интересом наблюдая за тем, как из тонкой и маленькой ранки начинает сочиться кровь. Совсем немного задеваю кожу ножом. Настолько поглощена столь прекрасным алым оттенком, что не прослеживаю за перемещением Дилана, который возвращается к кухонным тумбам, чтобы взять пакетики с чаем. Парень поглядывает на меня, что могу наблюдать краем глаз, и пускает сонный смешок:

— М-м, тосты с кровью, — улыбается, заставив меня взглянуть на него. — А ты знаешь, как мне нравится, — подмигивает мне, вновь вызвав внутри меня необычную скованность в ответ на его поведение. Я приоткрываю рот, растерянно закивав головой, как дурочка, и отвожу взгляд, устремив его на острие ножа, что держу в другой руке.

Вот так просто. Раз — и на коже небольшой порез… Поразительно.

Дилан недолго смотрит на меня, выдохнув с тяжестью, и берет тост, чтобы сунуть в тостер, хотя этим, по идее, должна заняться я, но не могу прекратить раздумывать над пользой острого предмета. Сильнее всего меня восхищает то, что он в легкой доступности. Вот так просто… Спустился на кухню, выдвинул ящик и…

Удар в голову. Моргаю, резко совершив короткий шаг назад, и пальцами свободной руки касаюсь лба, дернувшись от внезапного потемнения в глазах. Сдавливаю веки. Открываю. Ничего. Темнота. И бьющие в глаза вспышки света, приносящие неописуемую боль.

***

Звон. Громкий. О’Брайен разливает кипяток в кружки, с болью в висках реагируя на шум, и сердито оглядывается, первым делом обратив внимание на нож, лежащий у ног девушки. Дилан дергает головой, жестко поставив чайник на стол:

— Криворукая, бл… — не собирается отдергивать себя от грубости, у него слишком хреновое настроение, чтобы дольше поддерживать на лице маску благополучия, так что он разворачивается, пихнув девчонку в плечо:

— Осторожнее, — указывает на нож. Рано было давать ей пользоваться чем-то подобным.

Отворачивается, взяв пакетик, чтобы бросить в кружку, но по ушам вновь ударяет грохот, и парень опускает руки, закатив глаза от напавшего раздражения:

— Ты, блять… — оглядывается, желая врезаться недовольным взором в затылок неуклюжей девчонки, но смотрит в стену. Моргает. Медленно опускает глаза, затем голову. Уставился на девушку, лежащую на полу. Молчит. Долго обдумывает, анализирует и, наконец, зло бросает пакетик на стол, фыркнув:

— Ну, здрасте, — приседает, опускаясь на одно колено, и начинает трясти девчонку за плечо. Не реагирует. Веки прикрыты. С равнодушием щупает пульс на запястье. Слабый, но он есть. Потеряла сознание. Значит, быстро придет в себя.

Нож. Вспоминает, принимаясь осматривать тело девушки, находя острый предмет рядом с её ладонью. Поднимает, переложив на стол, и сам встает, открыв ящик, чтобы взять аптечку. Тут где-то был спирт. Находит маленькую стеклянную баночку, промокнув несколькими каплями белый ватный диск, и садится обратно, поднося вату к лицу девушки. Касается кончика носа, и Тея морщится, тут же начав драть горло кашлем. Дергает головой, пальцами принявшись тереть лицо, и кое-как разжимает веки, пытаясь восстановить пробелы в памяти. Переворачивается набок, ладонями надавив на голову, и мычит, сгибая ноги в коленях. Корчится. О’Брайен присаживается на одно колено, поднося ватку к своему носу, чтобы вдохнуть аромат спирта:

— Голодный обморок? — догадывается, заметив, как ладони девушки медленно сползают с головы на пол. Опять отрубается?

— Эй, — Дилан сжимает её затылок, вновь сунув вату к носу. — Не помирать в мою смену.

Тея кашляет, крутя головой, и начинает слабо отталкивать от своего лица ладонь парня, который усмехается, видя, как девчонка начинает что-то ворчать под нос, явно не приходя в себя, но она в сознании. Уже неплохо.

— Ладно, — Дилан убирает ватку. — Тебе похавать надо, — вряд ли девушка понимает этот молодежный слэнг. Да и вообще, её способность слышать в данный момент — под вопросом. Тея моргает, никак не концентрируя взгляд на предметах, окружающих её. Она ладонями хватается за локти О’Брайена, который берет её под плечи, без труда оторвав её спину от пола, и останавливается, озадаченным вниманием окинув тело девчонки:

— Не знал, что ты такая легкая, — хмурится,поражаясь своим же мыслям. — Я, конечно, догадывался, но это пиздец, Тея, — дает свое заключение, отбросив мысли, когда голова девушки вновь запрокидывается, и ему приходится дернуть девчонку, заставив вернуться в сознание. Встает. Спокойно держит Тею под руки, сам не понимает, удивляться ли ему или… Как отреагировать? Она слишком легкая. Почему данный факт настолько выбивает из колеи?

Сжимает её плечи, повернув всем телом к столу, и Тея пытается напрячь вялые ноги, чтобы делать шаги. Сжимает и разжимает веки. Руками тянется к спинке стула, на котором обычно сидит Роббин, но сейчас ей требуется как можно скорее расслабиться.

— Тебе нужно поесть, чтобы появились силы… — Дилан отодвигает стул, желая помочь девчонке сесть, но голова той вновь запрокидывается, а тело валится от слабости. Парень морщится, не успевая сообразить, но кое-как удерживает девушку, подтянув спиной к своей груди:

— Эй, ну харе уже, — это нехорошо.

И вздыхает.

Тут без кофе точно не обойтись.

***

Бесконечное жжение внутри тела. Органы ноют, чувствую, как печень покалыванием вызывает тошноту. Желудок сворачивается. От голода усиливается головная боль, но моя первая мысль после пробуждения — это удивительно. Удивительное состояние, ни с чем не сравнимое и с трудом поддающееся описанию. Поворот головы — моментальное головокружение. Давление на грудную клетку. Сердце медленно, но грубо стучит, отбивая ребра. Оно словно встревает в горле, и мне не удается его проглотить. Лежу. Смотрю в потолок. В комнате горит настольная лампа. За окном темно. Вечер?

Пытаюсь пошевелиться — тут же пронзает судорога. Чувствую, как ноги дрожат, когда сгибаю их, чтобы приподняться на локтях. Руки трясутся. Морщусь, сжав веки, дабы видеть темноту вместо светлых бликов. Удается сесть, удается удерживать тело на слабых руках. Смотрю перед собой, проверяя свою способность фокусироваться на отдаленных и приближенных предметах: концентрирую взгляд то на стене, то на дрожащих коленях. Дыхание хриплое, тихое. Поворачиваю голову, всё ещё плохо осознаю окружающую действительность. На тумбе стакан с водой, открытая упаковка лекарств. Я принимала их? Не помню, чтобы приходила в себя.

Слышу классическую музыку. Роббин? И шаги. Доносятся со стороны темного коридора. Сколько времени?

— О, ты проснулась, — нет, это не голос Дилана, но он знаком мне. Щурюсь, приглядываясь к парню, который заглядывает в комнату, одной ногой переступив порог, а он будто понимает, что мне тяжело опознать его, поэтому указывает на себя ладонью:

— Дэн. Как Дэниэль, — улыбается. Моргаю. Наконец, избавляюсь от зрительной расплывчатости и слуховой изоляции, подавляющей любые звуки. Смотрю на парня, с равнодушием изучая его, ведь не совсем понимаю, что… Происходит.

Дэн делает шаг в сторону, отвернув голову — и в комнату заглядывает О’Брайен, оценивающим взглядом рассматривая меня. Ожидаю, что он сейчас скажет что-нибудь недовольное, но он обращается вполне спокойно к другу:

— Там пиццу привезли, — улыбается с того, как Дэн срывается с места, поспешив к лестнице. Дилан опирается ладонью на дверной косяк, с таким же приподнятым настроением обратившись ко мне:

— Я принесу чай, — не успеваю дать какой-нибудь ответ. Я ещё плохо соображаю. Парень разворачивается. Уходит. Дверь не закрывает. Музыка играет. Роббин вновь чувствует себя плохо?

Опускаю взгляд. Анализирую свое состояние. Мне определенно нехорошо, но это так приятно. Меня ненадолго оставляют одну. Мне хотелось бы дольше побыть в одиночестве и относительной тишине, чтобы насладиться теми отчаянными ударами в груди, что вызывают пульсацию в глотке. Невероятно.

Дилан возвращается. Подходит к кровати, протянув мне кружку с чаем. Я пытаюсь взять её одной рукой, но та слишком дрожит, поэтому сначала двигаюсь ближе к изголовью, чтобы иметь опору для спины, и тогда принимаю чай, изучая ломтики лимона. О’Брайен наклоняется, без разбора трогая упаковки с таблетками:

— Я понятия не имею, что ты там принимаешь, когда оказываешься при смерти, так что принес тебе всё, что было помечено твоим именем…

— Не говори, — пристально смотрю на него, с тревогой глотнув воды во рту. Дилан переводит на меня спокойный взгляд, подняв брови, и не даю ему уточнить, о чем я.

— Не говори своей маме, — прошу, сжимая пальцами горячую кружку.

— Прости, ей сейчас не до тебя, — с демонстративным непринуждением парень сует ладони в карманы штанов, начав крутиться на месте, без интереса оглядывая комнату. — Она пришла с работы уставшая, поэтому сразу отрубилась.

— Не говори, — не хочу умолять, но. — Я не хочу возвращаться в больницу, — признаюсь в своем страхе, активно заморгав, чтобы справиться с очередным приступом темноты в глазах. О’Брайен опускает на меня взгляд. Смотрит в ответ. Молчит. Приседает на одно колено, вынув руки, и опирается ими на край моей кровати, теперь смотрит на меня с проявившимся в глазах знакомым довольным огоньком:

— Давай так, — предчувствую требования, поэтому обеспокоенно ерзаю на кровати, с тревожным ожиданием смотря в ответ.

— Я не скажу, — Дилан сцепляет пальцы в замок, говоря со мной так, как обычно со мной говорили в больнице медсестры. — А ты начнешь кушать, — выставляет условие, от которого желудок в разы сильнее сжимается, но я сбавляю волнение. И не с таким сталкивалась. Знаю, как работать в подобной ситуации.

— Тогда мы как-то сживемся под одной крышей, — парень ставит одну руку на локоть, протянув мне ладонь, и сгибает все пальцы, кроме мизинца. Я отвлекаюсь от своих переживаний, с интересом уставившись на ладонь Дилана, и моргаю, пальцами одной руки сжав его мизинец.

И дергано реагирую, когда парень смеется, хмурясь:

— Что ты делаешь?

Отдергиваю ладонь, растерянно затараторив:

— Не знаю, а ты? — с тем же непониманием моргаю, смотря на него, и борюсь с желанием соскочить с кровати и убежать куда-нибудь, но физическая вялость не позволит. Отвожу взгляд, врезавшись им в стену, и настолько нервничаю, что принимаюсь неосознанно глотать горячий чай, находясь под тем же вопросительным вниманием. Отвлекается на Дэна, и я могу вздохнуть с облегчением. Парень заглядывает в комнату:

— Куда пиццу нести-то?

Расслабляюсь. Сейчас они уйдут и…

— Неси сюда, — Дилан вновь смотрит на меня, а я резко стреляю вниманием в ответ, растерянно приоткрыв рот. — Сестренка проголодалась, — и с довольной улыбкой подмигивает, застав меня врасплох.

Опускаю кружку ниже. Этот тип. Не шутит. С ним нужно быть осторожнее и внимательнее. Будет сложнее обмануть, чем Роббин.

Очень непривычная ситуация. Сижу на кровати, прижимаясь спиной к стене. Смотрю перед собой, с неуверенной дрожью в пальцах удерживая кусочек пиццы, аромат которой заполняют комнату. Оба парня располагаются на мягком ворсистом ковре, опираясь спинами на край кровати. Общаются. Громко. Три упаковки пиццы рядом с ними. Они так много едят? По ним не скажешь. Я ковыряю свой кусочек, кладу в рот помидоры и прочую присыпку. Парни обсуждают школу. Необычно. Я не пытаюсь прислушиваться, чувствую себя неловко, но поступившее предложение Дэна вызывает отклик:

— Может, фильм посмотрим? — оглядывается на меня, словно мне решать, и я невольно качаю головой, напряженно заерзав ногами по кровати:

— Нет. Я не люблю фильмы, — и готовлюсь выдохнуть с облегчением при виде, как парень пожимает плечами, принимая мой отказ, но страх усиливается, когда Дилан непринужденно кивает головой:

— Давай посмотрим.

— Что? — шепчу, активно заморгав, и открываю рот, начав нервно скакать взглядом с затылка одного парня на затылок другого. — Нет. Я не…

— Неси ноутбук, — О’Брайен решает. За всех. Дэн без лишних слов поднимается, отряхнув ладони, и покидает помещение, думаю, направившись в комнату друга, а я кладу пиццу на тумбу, не контролируя свое паническое сердцебиение:

— Но… — не хочу этого делать, но пальцами дергаю Дилана за волосы, заставив того подавиться. — Я не хочу, — напугано качаю головой, с одышкой поглядывая в сторону коридора. Дилан откашливается, повернув голову, и хмуро смотрит на меня:

— Эй. Эй, — щелкает пальцами перед моим лицом. — Стой, — вновь давится, взяв свою кружку, но она пуста, поэтому берет мой чай с тумбы, отпивая, чтобы промочить горло. Я напряженно покачиваясь, сидя на коленях, смотрю на него:

— Я могу уйти? — второй раз за вечер умоляю его. — Я не хочу.

— Тихо, — поворачивается ко мне, вновь опираясь руками на край кровати. — Знаешь, как смотрят фильмы нормальные люди? — хлопаю ртом, как рыба, не имея понятия, что дать в ответ. Дилан поднимает брови, будто говоря: «Видишь?»

— Щас покажем, окей? — хмурится с усмешкой. — Не паникуй, — не может не улыбнуться с моего поведения. — Боишься так, будто тут вокруг незнакомые лысые мужики и… — он явно не заканчивает эту мысль, принявшись отворачиваться, чтобы занять прежнее положение. — Тут как бы я, — указывает на данный факт с таким видом, будто я, идиотка, не понимаю какой-то очевидной истины. — Тебе априори нечего переживать, — и качает головой, слегка возмущенно проворчав под нос. — Во дает, — и вновь отпивает из моей кружки, явно продолжив с хмуростью обдумывать мое, на его взгляд, нелогичное поведение. А я с прежним напряжением сверлю его затылок, чувствуя, как к глотке подступает тошнота, когда со стороны коридора доносятся шаги Дэна.

Мне страшно. Но любопытно. Но страшно.

Страшно любопытно.

Жмусь спиной к стене, сдавливая ноги в коленях, притягивая их к груди. Практически забываю, как моргать. Взглядом скольжу от одного парня к другому. И на экран ноутбука, что они ставят на стул, подложив пару подушек под него. Дэн сидит на полу, ближе к пицце, дабы иметь к ней свободный доступ. Дилан сам принимает решение сесть рядом со мной, что вызывает во мне лишнее напряжение. Я с испугом поглядываю на него, не позволяя себе потерять бдительность. Но проходит двадцать минут. Я слежу за временной стрелкой на часах. А эти двое продолжают смотреть в сторону экрана, обсуждая происходящее. Чаще всего они шутят на тему сцен фильма. И в итоге я не выдерживаю, еле подавив внутренний детский страх. Сажусь ближе к Дилану, наклонившись, чтобы прошептать:

— Под «смотреть фильм»… — обнимаю колени руками. — Люди понимают вот это? — не пытаюсь скрыть своего удивления. Дилан спокойно отвечает, не отвлекаясь от экрана:

— Да, — кивает, протянув мне свой кусок пиццы, потому что мой необдуманно съедает Дэн. Он любит поесть.

Продолжаю удивленно пялиться на О’Брайена, взяв его кусок пальцами ладоней, и с хмурым видом задаюсь вопросом, который мучает меня эти долгие минуты:

— А что делать-то?

Дилан перестает жевать, медленно поворачивает голову. И щурится. Явно сдерживает смешок, но улыбается краем губ:

— Смотри на экран, — кивает в сторону ноутбука. — Следи за тем, что там происходит.

Я наклоняю голову к плечу, честно признавшись в том, что не совсем понимаю смысла данного времяпрепровождения:

— Странно, — шепчу, поднося кусок пиццы к губам, и откусываю с краю, скользя взглядом в сторону. О’Брайен шире улыбается, качнув головой:

— Дикая ты.

Резко возвращаю внимание на него, нахмурив брови, но не успеваю как-либо отреагировать на его издевку.

— Т-с-с! — Дэн оглядывается на нас, проворчав с набитым ртом. — Уважайте других зрителей.

Дилан ногой давит на затылок друга, заставив того подавиться от неожиданности:

— Милый, ты в порядке? — О’Брайен улыбается. Дэн снова поворачивает голову, ладонью скользнув по волосам:

— Придурок, — ворчит, но почему-то не верю его наигранной злости. Смотрю на Дилана, который томно вздыхает, удобнее усаживаясь:

— Когда-нибудь он примет мои чувства, — переводит на меня взгляд. — Спляшешь на нашей свадьбе?

Не могу понять, по какой причине улыбаюсь, но растягиваю губы, вдруг осознав:

— Так вы встречаетесь?

И Дэн давится второй раз, уже сильнее. Я наблюдаю за его попытками восстановить дыхание, пока О’Брайен снова не привлекает мое внимание, продолжая смотреть на меня с явно фальшивой грустью:

— Это невзаимная любовь.

— Ого, — подыгрываю ему, видя, сколько негодования вызывает поведение парня у Дэниэла. Бедный. Мне его жаль. И почему он общается с Диланом? Тот явно частенько подкалывает его.

Отвожу взгляд, уходя в свои мысли. И откусываю край пиццы, принявшись медленно пережевывать. Но пребываю внутри своих мыслей недолго. Всё-таки в такой шумной компании, состоящей из двух человек, сложно затеряться в себе.

И мне приходится стать частью их общения.

Правда, я больше молча слушаю, чем говорю.

Комментарий к Глава 8

Dark Дилан:

https://www.youtube.com/watch?v=BrNZV976slo

========== Глава 9 ==========

Две стороны медали, Тея Оушин

Роббин весело напевает под нос приставшую мелодию из какой-то рекламы, стоит у раковины, намыливая посуду. Переступает с ноги на ногу, будто пританцовывает, находясь под наблюдением сына, который протирает стол, помогая матери с уборкой по двум причинам: во-первых, он обычно этим занимается, во-вторых — ему хочется погулять этой ночью, поэтому он особо выпячивает свое хорошее поведение.

Подходит к матери сбоку, поставив в раковину кружки, и с подозрением щурится, перебросив полотенце через плечо:

— Ты чего такая счастливая? — опирается копчиком на край тумбы, продолжив наблюдение за матерью, которая бодро улыбается:

— Напрягает? — стреляет взглядом на сына, посмеявшись с его лица-крипича, и качает головой, решив объясниться:

— Просто замечаю, что Тея начинает вести себя раскованней, — берет миску от салата. — И она кушает, — с улыбкой намывает. — Это главное.

Вызывает тошноту. Сидит на коленях, руками упираясь в плиточный пол. Опустошает желудок после того, как хорошенько раздражает глотку, сунув в рот два пальца. Она проявила себя, как и обещала — кушала. Больше, чем может себе позволить. Её желудок реагирует. Даже не приходится прилагать усилий, чтобы вызвать рвоту. Организм сам производит очищение, ведь не привык получать столько за раз.

Кашляет, пальцами вытирая губы, и осторожно привстает, надавив на кнопку слива. Подходит к раковине. Её вялость объясняется расслаблением мышц. Всё тело приятно отекает. Включает воду. Прислушивается к журчанию. Умывает бледное лицо. Поднимает взгляд на зеркало.

Смотрит. Ничего нового. Всё та же Тея Оушин. Только больно… Что это с тобой?

Не морщится, но белки глаз краснеют, покрываясь соленой жидкостью. Девушка резко смахивает образовавшиеся слезы, шмыгнув носом, кончика которого касается костяшками дрожащей руки.

Что тебя гложет?

***

Бесцельно шагаю по коридору к лестнице, слыша голоса внизу. Роббин и… Дэниель? Опять он здесь? Или мне уже чудится? Такое бывает. Голоса в моей голове. Чувствую себя подавлено. Эмоционально. Опустошение желудка настолько выжимает меня? Нет, что-то иное. Прямо здесь — касаюсь пальцами ладони промежутка между ребрами. Оно стоит твердым комком, будто проглатываю крупный камень, и он терзает меня изнутри, царапая легкие и сердце. Или же… Это оно и есть? Столь тяжелое и с трудом носимое мною.

Подхожу к лестнице, оглянувшись, ведь слышу голос Дилана со стороны его комнаты:

— Ща, минуту дай! — кричит. Обращаю равнодушно-усталый взгляд на Дэниела, который топчется в прихожей, убирая телефон от уха. Видимо, он культурно позвонил другу, чтобы не кричать, как в свою очередь поступает О’Брайен. Они такие разные. Почему вообще общаются?

Спускаюсь. Медленно. Ладонью скользя по перилам, чтобы не дать себе присесть. Ноги дрожат. Парень поднимает на меня взгляд, улыбаясь:

— Привет.

Не могу скопировать его эмоциональное расположение духа, так что остаюсь безразличной, кивнув головой:

— Здравствуй, Дэниель.

Он ставит руки на талию, морщась с прежней улыбкой:

— Называй меня Дэн, — просит, заставляя меня с холодом, но вопросительно наклонить голову, остановившись на последней ступеньке:

— Но мне нравится твое полное имя, — шепчу, из-за чего Дэну приходится сделать пару шагов ко мне, чтобы расслышать. — У тебя есть полное имя. Это круто.

Мое рассуждение явно непонятно парню, но он слишком культурный, чтобы покоситься на меня с хмуростью, поэтому с улыбкой кивает, перескочив взглядом с моего лица на парня, который спешно спускается, поправляя капюшон кофты. Перевожу внимание на Дилана, искоса взглянувшего на меня в ответ. Он делает еще пару шагов вниз, натягивает черную бейсболку на волосы, повернув козырьком назад. И останавливается, с хмурым видом удивившись:

— Воу, — указывает на меня пальцем, морщась. — Что с лицом?

— А что? — с равнодушием спрашиваю, медленно моргая, и касаюсь пальцами свободной руки коже щеки. — Оно всегда такое.

Дилан пристально пялится на меня, неспешно спустившись с последней ступеньки:

— Мило, — разводит руки, повернувшись к Дэну, и повторно дергает козырек бейсболки. — Погнали.

— Итак, господа.

Оба парня замирают, не успев и шагу сделать к двери. Я без интереса смотрю на Роббин, которая медленно выходит с кухни, вытирая ладони о полотенце. Важная осанка и гордый вид делает её похожей на злого гения, и почему-то ситуация начинает забавлять меня, ведь парни одновременно оборачиваются, с выражением обреченности уставившись в пол.

Женщина встает лицом к уходящим, задав один интересующий её вопрос:

— Там будет алкоголь?

— Нет, — Дилан отвечает без заминки и выглядит уверенно. Я бы даже повелась, если бы не подозрения Роббин, которая натянуто ему улыбается, обратив внимание на Дэна:

— Дэниэль. Там будет алкоголь? — повторяет вопрос с большей строгостью, и парень стреляет косым взглядом на О’Брайена, пожав плечами:

— Нет, мисс, — качает головой. Женщина сжимает полотенце пальцами, активно заморгав с той же наигранной улыбкой и театральным восхищением:

— Раз уж это такая безобидная тусовка, может, возьмете Тею? — знаю, что она пытается таким образом выявить их ложь, но я вдруг поднимаю взгляд, уставившись в спину женщины, продолжающей давить на ребят:

— Развеется, а то всё дома сидит.

— Мам… — Дилан сцепляет руки за спиной, как и его друг. Они оба принимают стойку смирно, будто готовятся к перекличке. Интересно, они совершают это осознанно?

— А что? — Роббин вновь смотрит на сына, оценивая его зажатость и раздражение. — Судя по вашим словам, намечается вполне себе сносная гулянка, — сглатываю, врезавшись взглядом в пол, и сжимаю пальцами край клетчатой рубашки. — Тее нужно обзавестись знакомствами, это…

— От твоего хорошего настроения юмор в целом лучше не становится, — Дилан делает шаг назад, касаясь ладонью дверной ручки, и на его саркастическое замечание Роббин щурится, намереваясь ответить такой же колкостью, но в их борьбу внезапно вклиниваюсь я. Внезапно для самой себя.

— Я хочу пойти, — выдавливаю. Не шепотом. Громче, чем обычно. С волнением смотрю на Роббин, которая резко оборачивается, находя меня растерянным взглядом:

— Что? — кажется, она произносит это одновременно с сыном, который проявляет больше раздражение на лице, смешивая его с неимоверной хмуростью.

— Я правда давно не выходила, — кое-как соображаю, повторяя слова женщины, и испытываю страх — не смотрю на Дилана, который явно дает мне понять, что его ой-как выбешивает мое предложение. И не могу передать, каких трудов мне стоит окончить свою мысль:

— Почему бы не пойти… — зажимаюсь. Вся. Морально иссякаю, опустив глаза, чтобы не видеть столь пораженных моим заявлением людей. Но не теряю бдительности, краем глаз продолжая следить за тем, как реагирует Роббин. Ведь от неё зависит итог. Женщина теряет свою уверенность. Переводит взгляд на сына, твердо произнося:

— Почему бы и нет, Дилан, — повторяет мысль. Сдержанным тоном. Как бы намекая ему.

Чувствую, как парень сверлит мое лицо недовольством. Бедный Дэниель растерянно перескакивает вниманием с одного собеседника на другого, явно чувствуя себя неловко.

— Дилан? — Роббин повторяет давящее обращение, и, кажется, я могу слышать, как мысленно О’Брайен материт меня, но вслух произносит лишь сдержанное:

— У тебя пять минут, чтобы… — поднимаю глаза, ведь он замолкает, окидывая меня сощуренным взглядом. — Ты уже одета, верно? — с издевкой процеживает, вновь напоминая мне о том, что его не устраивает мой «наряд». Я чувствую себя комфортно в подобной мешковатой одежде, поэтому скромно пожимаю плечами, кивнув:

— Верно.

— Я заметил, — он приторно и натянуто улыбается. И так же резко уголки его губ опускаются, а глаза закатываются в момент, когда он поворачивается к двери, грубым движением дернув ручку. Дэн бросает на меня беглые взгляды, поспешив за другом, а я медленно спускаюсь, устало махнув ладонью Роббин, которая набирает больше воздуха в легкие, начиная жалеть. Кто её за язык тянул, верно? Но она сжато улыбается, кивнув мне:

— Не отходи от этого типа, ладно? — нервно сжимает полотенце пальцами. — Хорошо погулять.

Думаю, никто не ожидает подобного поворота, но, как мне кажется, Роббин всё-таки позволяет мне идти по нескольким причинам. Самые очевидные лично для меня заключаются в её попытках приобщить меня к социальной жизни. Но… Не для этого я стремлюсь покинуть дом сегодня. Мне всё равно, что это за тусовка. Плевать на людей, которые будут находиться там. Я не намереваюсь заводить знакомства.

Там, где собираются подростки, там же есть и алкоголь. Истина проста.

Не оборачиваюсь на женщину. Она не спешит закрыть дверь. Стоит на пороге, смотрит в нашу сторону. Открываю дверь машины, забираясь внутрь салона. Сегодня довольно прохладно. Уже значительно стемнело. Я давно не выбиралась в такой час. Непривычно и немного пугает, но меня мотивирует осознание, что совсем скоро я смогу забыться. Вновь.

Мама говорила, это помогает.

— Что за напряжение? — Дэниель пытается изменить натянутую атмосферу. Он садится рядом с Диланом, коротким вниманием окинув меня, после чего врезается им в висок друга, который жестко захлопывает дверцу, заводя мотор.

— Эй, да норм, — Дэн пытается настроить Дилана на более позитивный лад, но, судя по лицу парня, попытки провальные. О’Брайен оборачивается, чтобы встретиться со мной в зрительном сражении, поэтому я смотрю в окно, не желая лишний раз чувствовать себя психологически угнетенной.

— Во-первых, — Дилан заговаривает, уставившись на дорогу, и берется за руль. — Моя мать хорошо осознает, что я не стану пить при этой мелкой, — с неприязнью отзывается обо мне, всё же заставив меня усомниться в своих действиях. Опускаю взгляд. Автомобиль трогается с места.

— Но ты никогда особо и не налегал на алкоголь, — Дэн подмечает с улыбкой, а О’Брайен переводит на него пристальное внимание, как-то странно изучив его лицо, и вздыхает, опять смотря на дорогу:

— Типа того, да, — звучит… Необычно. На выдохе.

— Во-вторых, — парень продолжает, подняв взгляд на зеркало заднего вида, чтобы иметь возможность видеть меня. — Ты чё задумала, мышь? — оцениваю, с каким раздражением он выговаривает данное обращение, и складываю руки на груди, с напряжением заерзав на месте. — «Давно не выходила», — цитирует мои слова. — Да тебя хрен из дома вытащишь. С чего вдруг такое желание? — не собираюсь отвечать ему. Молчу. Смотрю в окно, на утопающие в темноте улицы. Дилан стучит пальцами по рулю. А Дэн откашливается, выдавив свою неловкую улыбку:

— Да, ладно тебе, — шепчет, но я слышу.

Плевать. Плевать. Я лишняя, но их дискомфорт меня не волнует.

Именно в таком состоянии мне хочется забыться. Когда внутри что-то безжалостно терзает. Когда охота порвать к черту кожу на груди, вырвать ребра.

Мама говорила. Это поможет.

Северный порт — значительно небольшой город. Мне кажется, мы едем не дольше двадцати минут. Если учесть то, с какой скоростью Дилан водит машину, добираемся минут так за десять до нужной улицы, пересекая весь берег. Я не видела океан в это время. Он кажется спокойным, но волны с грубой силой накрывают скалистые обрывы. Я медленно пересаживаюсь к другому окну, чтобы изучать черный горизонт. Думаю, небо затянуто облаками, поэтому не могу разглядеть звезд. Дилан опускает окна. Курит во время вождения. Дэниель просит его сбавить скорость или хотя бы держать руль обеими руками для безопасности, но О’Брайен только машет у его лица ладонью, прося отстать.

Шум ветра вскоре разбавляется эхом громкой музыки и голосами людей. Я вновь перебираюсь к другому окну, с равнодушием рассматривая дом у берега, из открытых окон которого льется весь этот шум. Он находится рядом со спуском к воде. Вид завораживает, но не могу насладиться им, поскольку неотрывно изучаю то количество людей, что общаются на улице. И меня пугает предположение. Если народ толпится у крыльца, то сколько людей внутри самого строения? И всё ради чего? Чтобы выпить? У подростков в Северном порту иных развлечений нет, я полагаю, поэтому они, узнав о любой мелкой тусовке, все прибегают, дабы повеселиться. И откуда они берут столько алкоголя?

Дилан паркует машину чуть дальше от намеченного дома. Они с Дэниелом долго молчат, осматривая его, пока Дэн не пропускает вздох, с обречением подметив:

— Не так безобидно, как казалось, — переводит взгляд на Дилана, который томно вздыхает, разглядывая полный подростков дом. Откуда-то в моей голове возникает мысль, будто бы он не совсем и желает идти внутрь, но почему-то идет.

— Ладно, погнали, — без энтузиазма шепчет, переглянувшись с Дэном. Неужели, мое присутствие так выбивает у него желание «потусить»? Я не намерена мешать его веселью.

Оба парня открывают двери, выбираясь на прохладную ветреную улицу. Я не спешу за ними, действую медленно, вылезая из салона. Мне до сих пор тяжело передвигаться из-за слабости, но, думаю, успешно забуду о тяжести тела, когда немного выпью. Надеюсь, Дилан не будет следить за мной. Он ведь сам намеревается гульнуть.

Парни переговариваются. Мы идем к калитке дома. Я не пытаюсь их слушать. Мне не интересна их беседа. С большим любопытством наблюдаю за пьющими и танцующими подростками. Многие из них, на вид, младше меня, например, та вот девушка, которая так отрывисто жмется к явно взрослому парню. Соблазняет его?

Дилан пихает калитку, пропуская Дэна вперед, и параллельно кивком отвечает тем, кто здоровается с ним. Создается впечатление, будто его знают все, но это вряд ли, верно? Миную калитку, полностью отдаваясь изучению окружения. Уже ощущаю, как усиливается головная боль от громкой музыки, но не суть. Всё равно. Складываю руки на груди, с каждым шагом всё больше теряя уверенность, правда, не позволяю себе проявить скованность на лице, на котором храню равнодушие.

И оно резко сменяется оцепенением. Когда мы подходим к крыльцу, забитому людьми, и Дилан занимает слишком близкое положение ко мне, закинув свою руку мне через плечо, заставив меня с напряжением въесться взглядом в мятую траву под ногами. Принуждает идти чуть вперед себя, хотя сам жмет меня к себе под плечо, пока мы пробираемся сквозь толпы, оказываясь в большой прихожей дома с приглушенным светом. Не могу пересчитать количество людей. И все они приветствуют О’Брайена. Но не Дэна, который следует за нами, озирая помещение. Что-то мне подсказывает, он не любитель подобных вечеринок.

О’Брайен останавливается у ступенек лестницы и принуждает меня опереться спиной на его грудь, поворачиваясь таким образом, чтобы я находилась между ним и Дэниелом. Если честно, мне даже комфортно, хоть и чувствую себя неловко.

— И куда мы с ней пойдем? — Дилан перекрикивает музыку, говоря обо мне в третьем лице, сцепив ладони на моем животе. Дэн пожимает плечами:

— Отводить к ним не стоит, я думаю, — к ним? Они о ком?

Я продолжаю отдаваться своему любопытству, с которым оглядываю присутствующих людей, оценивая ситуацию, больно нервно дергая переплетенные пальцы парня.

— И на хер ты пошла вообще? — вновь возвращается к ворчанию О’Брайен, принявшись окидывать прихожую взглядом. — Может, взять немного выпить и пойти на задний двор? Там к берегу спуститься или… — замолкает, когда его мысли сбивает женский голос. Мы все обращаем взгляды на лестницу. На стройную высокую девушку в топике и короткой юбке, спускающуюся к нам с широкой улыбкой:

— Дилан, — я слегка теряю дар речи. Она… Красивая. Девушка виляющей походкой приближается к нам, резко переводя взгляд на меня, и моргает, явно растеряно, пока оглядывает нас с Диланом, не успев задаться вопросом.

— Ты меня ждала, Хатико? — О’Брайен хмуро оглядывается на лестницу, подозревая, что всё это время незнакомка выжидала его. Девушка по-прежнему растеряна, но пытается улыбаться, указав на меня:

— А это…

— Моя сестра, — Дилан демонстрирует свое умение лгать, когда улыбается, сильнее стиснув меня в своей хватке, будто бы обнимает, на что реагирую с легким раздражением.

— Не знала, что у тебя есть сестра, — девушка вновь широко улыбается, протянув мне руку. — Привет. Брук, — кивает на парня. — Подруга Дилана.

Я чувствую себя неуверенно, но молча отвечаю ей, решив хотя бы пожать ладонь в качестве знакомства. Она так искренне улыбается. Очень приятная на вид.

— Подруга? — Дилан вдруг фыркает. — Мы всего раз переспали.

Брук переводит на него сощуренный взгляд, вздохнув, и не отпускает мою ладонь, наоборот крепче сжав её:

— Ты вроде милая, — обращается ко мне, блистая глазами. — А твой брат ещё тот грубиян. Не наберись от него этого дерьма.

— Эй, — Дилан берет мои руки за запястья, заставив меня накрыть свои уши. — Ей всего тринадцать, — фальшиво усмехается, ведь Брук улыбается, качнув головой.

— Нет, ей не тринадцать, — вдруг заявляет, привлекая мое внимание. Я приоткрываю рот, заморгав с большей озадаченностью. Девушка вновь смотрит на меня, сделав шаг назад, чтобы окинуть вниманием мое тело, после пристально разглядывая мои глаза:

— Взгляд у тебя слишком задумчивый для тринадцатилетней, — дает свой вердикт, заставив меня проникнуться к ней положительным отношением. Я даже сдержанно улыбаюсь в ответ, смущенно убрав прядь волос за ухо. Не помню, чтобы кто-то подобным образом отзывался обо мне. Мне нравится.

— Мне нужно поговорить с тобой, — Брук внезапно переводит тему, коснувшись плеча Дилана, и теперь её лицо выражает тревогу. Такая резкая смена эмоций. Необычно. Я краем глаз замечаю Дэна, вдруг осознав, что забываю о его присутствии. Парень топчется на месте, держа ладони в карманах кофты, и крутится, бесцельно озирая помещение.

Дилан продолжает контролировать мои руки, управляя ими — заставляет меня играть с самой собой в ладоши, задумчиво уставившись на девушку:

— Сейчас? — произносит с раздражением, внезапно хлопнув моими ладонями мне же по щекам, и я вздрагиваю, вскинув голову, чтобы врезаться в его лицо с негодованием, ведь он делает мне неприятно, а при виде его наглой улыбки чувствую лишь больше отчаяния, поэтому выдыхаю, опустив лицо. К черту.

— Это насчет Норама, — Брук дергает его за рукав, принуждая к диалогу наедине. Дилан поднимает на неё сердитый взгляд, затем искоса стрельнув им на Дэна, который решается наконец подать голос:

— Я буду здесь, присмотрю за ней, — понимает, что этим двоим требуется побыть друг с другом, поэтому спокойно предлагает свою помощь, будто я больной щенок, за которым требуется постоянный надзор. — Я всё равно не пью и ничему плохому её не научу.

О’Брайен натянуто улыбается, пустив смешок:

— Да, ты слишком хороший, — он изрядно пытается проявить капельку присущей ему наглости, поэтому подкалывает друга. — Для меня, — пихает его плечом, а Дэн закатывает глаза, поворчав под нос:

— Боже…

Наконец, отпускает меня, позволив вернуть себе личное пространство, что дается с трудом, учитывая, сколько людей нас окружают. Встаю рядом с Дэном, сложив на груди руки, и озираюсь, нервно.

Дилан всё еще неуверенно поглядывает на нас, пока Брук тянет его к лестнице. Парень указывает на Дэна, напрягая его своим тоном:

— Я быстро. Следи за ней. Будьте здесь, — Дэн отдает ему честь, улыбаясь, а девушка закатывает глаза, дернув О’Брайена:

— Ты слишком опекаешь её, — указывает на меня ладонью, улыбаясь. — Пусть развлекается, — подмигивает, и я невольно растягиваю губы.

Она мне определенно нравится.

Не провожаю парочку взглядом. Я теряю к ним интерес, ведь понимаю, что это шанс. О’Брайен вряд ли бы оставил меня без внимания, а теперь, когда рядом только Дэн, я могу попробовать… Попробовать.

Дилан ещё пару раз оглядывается. До того, как Брук уводит его на второй этаж, выглядя действительно обеспокоенно. Я чувствую себя расслабленно, понимая, что он больше не имеет возможности следить за мной.

Наступает момент неловкости для Дэниела. Он явно переживает, пока озирается по сторонам, не зная, чем меня занять:

— Блин, — заговаривает, изучая что-то в конце коридора. — Знаешь, из меня выходит не особо хорошая компания, — а я делаю шаг назад, заглядывая на кухню, и понимаю, что большая часть алкоголя находится там, поэтому стреляю коротким вниманием в затылок Дэна, который продолжает говорить, разглядывая компанию парней. — Мне, честно, не заходит подобное. Скучно. А тебе вообще тринадцать. Пить еще рано… — переводит взгляд на целующуюся парочку в углу. — Заниматься подобным тоже. Что неплохо. Моя мать говорит, что целомудрие — основа…

Больше не слышу его. Потому что отхожу в сторону, путаясь в толпе, с удовольствием теряясь среди незнакомцев, а мысленный поток и беспокойства меркнут на фоне громких голосов и рвущей уши музыки.

***

Брук быстрым шагом направляется по коридору, пробираясь сквозь толпу. Она крепко держит Дилана за руку, не позволяя тому тормозить её уверенное движение вперед. Парень сам хочет поскорее покончить с этим. Ему не нравится потеря контроля над ситуацией, но отказать девушке от разговора, касающегося Норама, он не способен. Потому что и этот вопрос ему требуется контролировать.

Брук использует ключ, открывая дверь своей комнаты, и проходит внутрь, ожидая и отпуская ладонь Дилана. Тот следует за ней, закрывая дверь, и ставит руки на талию, всем телом развернувшись к девушке. Показывает — он готов слушать. И Брук не тянет, потирая свои ладони, чем проявляет скованность:

— Он звонил мне, а вчера написал сообщение, что скоро приедет навестить отца.

Дилан пристально пялится на неё, сощурившись, и моргает, хмурясь:

— И?

— И? — девушка возмущенно открывает рот, раскинув руки. — Тебе этого не достаточно? — делает к нему уверенный шаг, убеждая. — Он не просто так вернулся.

Парень пальцами принимается растирать виски, открыто демонстрируя раздражение, что вызывает у него данная тема:

— Представь, ты отбываешь срок, — разъясняет. — Пускай в колонии для несовершеннолетних, — усмехается, но Брук не разделяет его настроения. — После освобождения, куда попрешь? Конечно, домой.

— Попру к тем, по вине кого меня посадили, — девушка отчаянно старается получить от парня необходимую реакцию. — Дилан, — обеспокоенно признается. — У меня дурное предчувствие.

О’Брайен опускает руки, одну ладонь сунув в карман джинсов, и с хмурым лицом вздыхает, коротко оглянувшись на дверь. Брук щурится, отвлекаясь на легкое удивление:

— Ого, так переживаешь, — хмурит брови. — Не думала, что ты такой хороший брат.

— Я не только в постели хорош, — Дилан как-то устало улыбается, вовсе не искренне. — У меня много положительных качеств и талантов.

— Будь серьезнее, — Брук отходит к двери, чтобы повернуть замок, иначе к ним вломится какая-нибудь обезумевшая от чувств и алкоголя парочка.

— Он точно объявится и… — закрывает дверь, обернувшись, и Дилан перебивает:

— И тогда мы с ним переговорим, — сам подходит ближе к выходу, намекая тем самым, что ему хочется уже покончить с этим бессмысленным на его взгляд разговором. — Зачем раньше времени мутить воду?

— Чтобы быть готовыми, — Брук хочет начать волосы на голове рвать. Она с ненавистью относится к данной черте характера О’Брайена. Но уверена — он лишь старается казаться беспечным. На самом деле, проблема, связанная с Норамом, волнует его не меньше.

— Но с тобой ничего не произойдет, — его слова — и мысленный поток Брук замирает. Она поднимает глаза на Дилана, который с прежним давлением смотрит на неё, вызывая колкое напряжение в груди:

— Ты — просто жертва, — напоминает холодно. — Тебя это не касается.

— Но тебя касается, — девушка заикается и ненавидит себя за это.

— Слишком много думаешь обо мне, — О’Брайен пальцами сжимает ручку двери, с презрением оглядев тело девушки. — Лучше бы макияж изменила. Выглядишь, как мертвая шлюха.

Брук глотает комок обиды. Моргает, борясь с данным чувством, что начинает беспощадно жечь её глотку. Дилан никак не смягчается, но говорит то, что думает:

— Всё, что он может — позвонить тебе, чтобы узнать обо мне, — стучит пальцем по замку, который вот-вот повернет, чтобы освободиться от компании девушки. — Прекрати переживать, — вновь изучает Брук, морщась от негодования. — И надень юбку подлиннее, парни у лестницы головы сворачивают, заглядываясь на твое белье, — поворачивает замок, внутри себя решая, что вопрос закрыт, но дрожащий от злости голос девушки выбивает у него уверенность.

— Строишь из себя правильного? — Брук сглатывает, с тяжелым вздохом проронив. — Ты ведь тоже делал это, — пристально смотрит на О’Брайена, который прикрывает дверь обратно, искоса уставившись в ответ. — Вы с Норамом. Вместе, — напоминает, ожидая привычной реакции со стороны парня, но он не молчит. Он встает к ней лицом, смотрит прямо, не пытаясь отвести взгляд, и говорит с прежней грубостью:

— Думаешь, я буду обязан тебе из-за чувства вины? — да, именно эта мысль убеждает Брук в том, что она имеет особое влияние на Дилана, но это далеко не так. — Напомнить тебе, кто из нас раздвинул ноги во второй раз? — О’Брайен перегибает палку, без сомнений, но девушке пора понять — она не сможет манипулировать им, как раньше. Брук опускает взгляд, сверлит им пол под ногами, пока парень продолжает давить:

— Я не принуждал. Что с твоим синдромом жертвы? Перестань жалеть себя, прими это дерьмо и…

И Брук совершает ошибку, не сдержавшись:

— Терпеть, как твоя мать?

У неё нет даже секунды, чтобы осознать, насколько серьезно она оступается. Девушка лишь резко поднимает глаза, успев приоткрыть рот, дабы тут же исправиться, извиниться, но Дилан действует быстрее. Необдуманнее. Выражение его лица резко меняется, проявляя открытую агрессию. Один большой шаг — стискивает её шею ладонью, вжав затылком в стену, и Брук давится слюной, со страхом схватившись за его дрожащее от напряжения запястье. Нет. Это её ошибка. Она не могла позволить себе заикнуться о чем-то подобном.

О том, что он доверил ей. Только ей.

Прижимает её к стене, лишая возможности вздохнуть полной грудью. Девушка панически кашляет, активно моргая, но перебороть выделение слез не выходит. Смотрит на Дилана, который с тяжелым дыханием режет её лицо, вдруг переменившись во взгляде. Будто черная пелена тумана сходит с его глаз. Моргает. Отвечает на зрительный контакт Брук, а та покачивает головой, виновато шепча:

— Извини.

Парень опускает глаза, скованно сглотнув, и напряженной ладонью жестко поглаживает шею девушки, понимая, что на коже останутся следы от его пальцев. Поправляет лямку её топика, возвращая на плечо, и совершает тяжелый вдох, более не имея возможности смотреть в ответ. Брук продолжает покусывать губы, с чувством стыда пронзая лицо Дилана, который снимает с себя кофту, молчаливо принявшись завязывать её вокруг талии девушки, дабы скрыть её ноги. Та пальцами смахивает слезы, морщась:

— Извини.

Дилан хмурит брови, отходя от неё к двери, и набирает больше воздуха в легкие, больно безжизненно прохрипев:

— Отстой, а не вечеринка, — моргает, замок щелкает. — Я домой, — роняет шепотом, покидая комнату, и Брук сжимает губы, пальцами касаясь своего горячего лба. Остается одна.

Зачем она сказала это?

Идет по коридору, пихая людей, которые по несчастным обстоятельствам оказываются на его пути. Кто-то проливает на себя пиво, кто-то давится сигаретным дымом, но, оборачиваясь, чтобы злым взглядом найти виновника нарушенной гармонии, находят лишь О’Брайена, поэтому ограничиваются зрительным давлением, не желая связываться с этим человеком. Особенно, когда он выглядит так… Агрессивно настроено. Вынимает упаковку сигарет, сунув одну кончиком в рот, и чиркаетзажигалкой, закурив по пути вниз. Теперь каждый громкий звук раздражает. Звон разбивающейся посуды. Голоса людей, резкий смех. Музыка. Голова Дилана буквально трещит по швам. Он воздерживается от лишних мыслей. Ему требуется срочно отвлечься, дабы череп точно не треснул от переизбытка тревожных и отвратительных размышлений, которые он зарывает в самые дебри сознания, но у Брук получилось разрушить плоды его трудов сокрытия. Она одной фразой вскрыла его череп, заставив моментально окунуться внутрь себя. Поэтому ему как можно быстрее требуется отвлечь себя чем-то.

Поднимает голову, остановившись на последних ступеньках лестницы, и мечется взглядом, окидывая им прихожую. Медленно втягивает никотин в рот. Глотает. Вынимает сигарету. Пускает дым ртом. Еще пару раз оглядывает людей, не сразу среагировав на Дэна, который с напряжением, осторожными шагами приближается к подножью лестницы, нервно потирая вспотевшие ладони. Он знает, О’Брайен хорошо видит его, но не обращает свой взгляд на друга по одной простой причине

Он замечает отсутствие Теи рядом с Дэниелом.

— Дилан, — Дэн откашливается, еле выдавливая. Громко, чтобы перекричать музыку и разговоры людей вокруг. Видит, Дилан тяжелее дышит. Черт, кажется, разговор с Брук проходит не совсем удачно, а тут еще и…

О’Брайен медленно опускает взгляд на друга. Взгляд… Сдержанный. Очень. Дэн переминается с ноги на ногу, вытирая ладони о кофту, и кое-как открывает рот, успев вдохнуть, дабы после объясниться, правда, Дилан заговаривает первым:

— Я тут с тобой неприметную мышь оставил, — цокает языком, поднося сигарету ко рту, и щурится. — Не видел? — затягивает никотин, анализируя скованность Дэна:

— Я только отвернулся, а она… — оглядывается, растерянно моргая, и О’Брайен закатывает глаза, пытаясь давать себе отчет о том, что друг не виновен в его раздражении, поэтому качает головой, со вздохом спустившись к нему:

— Ладно, она двигается со скоростью улитки, — хлопает Дэна по плечу. — Далеко уйти не успеет.

— Прости, — парень с искренним чувством вины произносит, последовав за О’Брайеном в толпу незнакомцев. Но он правда никак не мог ожидать подобного от Теи. Выглядит она неспособной на столь внезапный «побег». И всё ради чего?

Осмотреть дом — сложная задача, учитывая, сколько сегодня здесь собирается людей. Кажется, они без конца продолжают прибывать. Удивительно, сколько молодежи в этом небольшом городке на берегу океана. Обследование первого этажа ни к чему не приводит. Не удается обнаружить девушку ни на кухне, ни в гостиной, ни в кладовой, ни в подвальном помещении.

Спешно переходят ко второму этажу. Дэн даже удивлен решением друга скорее покинуть это место. Обычно они задерживаются на час или два, чему не особо радуется парень. Ему больше нравится отправляться с Диланом куда-то после бессмысленной тусовки. Например, в круглосуточную закусочную, чтобы наконец нормально поесть. Или играть в футбол на берегу. Или отправиться глубже в лес, чем они занимаются неосознанно — отъезжают подальше от города, оставляют машину и бродят, болтая о всяком. Или сидеть на краю выступа маяка, дожидаясь штормового предупреждения, и проследить за изменением горизонта. Вот подобное времяпрепровождение как раз по вкусу Дэниела. А не всё это.

Брук не покидает свою комнату. Парни осматривают остальные помещения, не запертые на ключ. Нигде.

— В доме её точно нет, — Дэн говорит очевидное, остановившись у порога балкона, на который выходит О’Брайен, промолчав ему в ответ. Он и сам это понимает, и отсутствие девчонки в стенах строения — не лучший вариант. Значит, пространство поиска не ограничено.

— Моя мать меня грохнет, — Дилан наклоняется к перегородке, опираясь на неё локтями, и потирает лицо, устало выдохнув в ладони. Соленый ветер сильным потоком обволакивает, неприятно врезаясь в глаза Дэна, который щурит веки, подходя ближе к другу, дабы не стоять рядом с парочкой, активно целующейся в углу коридора. Парень чувствует неловкость. Постоянно. Он не совсем понимает, как люди способны на глазах других демонстрировать интимные стороны своих отношений. Если эти двое вообще вместе.

Берется руками за перила, наклоняясь вперед, и вдыхает полной грудью аромат океана, что расположен впереди. Берег пустует, поэтому взглядом зацепиться за любое движение внизу довольно легко, так что О’Брайен, убирая ладони от лица, сразу же переводит внимание на единственного бродящего по пляжу человека, и закатывает глаза, с тяжестью выдохнув, чтобы воздержаться от резкости в голосе:

— Нашел, — но шепот грубый. Дэн не успевает за мыслью друга, поэтому поворачивает голову, вопросительно подняв брови, а Дилан уже разворачивается, быстрым шагом проникая внутрь толпы подростков, и Дэниель кое-как соображает, поспешив за ним, дабы самому не потеряться.

Наверное, это было опрометчиво со стороны О’Брайена и совершенно нелогично. Он должен был понять, должен был исходить из «особенностей» девчонки. В таком случае, парень бы сразу принялся предполагать — где здесь можно найти безлюдное местечко? Тея наверняка решительно сбежала от толпы. Пускай причины непонятны, ведь она сама вызвалась отправиться сюда, но это же Тея. Быть ненормальной и нелогичной — естественно для неё.

Дилан выходит на задний двор, полный людей, и игнорирует приветствия, не реагируя на них даже натянутой улыбкой. Дэн, как утенок, мечется от одного человека к другому, пытаясь умчаться за мамой уткой. О’Брайен перелезает через невысокий деревянный забор, спокойно спрыгивая вниз на траву, и идет дальше, не дожидаясь, пока Дэн еле перекинет одну ногу, затем вторую, забавно подергав ими на весу, и отпустит руки, оказавшись внизу.

К берегу ведут заросшие травой каменные ступени, которые ниже скрываются под слоем ледяного песка. Океан выглядит спокойным, но волны шумят, гоняя тихих в вечернее время чаек, бродящих по высоким выступающим камням. Дилан спускается к песку, замедлив шаг, и вовсе тормозит, поставив руки на талию. Смотрит на то, как Тея садится ближе к воде, запрокинув голову, и начинает активно глотать алкоголь из бутылки, которую забрала из дома. И не одну. Во второй руке банка. И она подносит их к губам по-очереди.

Дэн пыхтит, ступив на песок, и от непривычки покачивается, удержав равновесие благодаря тому, что успевает схватиться за плечо друга, который опять принимается курить, оттягивая время. Ему нужно слегка собраться мысленно, как в случае с Дэном, на которого не стоит срываться. Проблема далеко не в людях, окружающих О’Брайена. Она заключается в нем. И он насильно придерживается данной мысли.

— Она пьяна? — Дэн складывает руки на груди, удивленным тоном задавая данный вопрос. — Ей ведь всего тринадцать, — озадаченно хмурится, взглянув на Дилана, и замечает, что его рассуждение вслух явно вызывают больше раздражения, поэтому зацикливается на лучшем:

— Ну, главное, мы нашли её.

— Мать меня кастрирует, — О’Брайен не способен дать объяснение своей физической и психологической вымотанности, но, главное, его не преследуют боли в руках — подкожное жжение. Значит, ему будет достаточно простого долгого сна в качестве восстановительной процедуры.

Дилан вынимает связку ключей из кармана джинсов, протянув Дэну:

— Подгони мою машину и набери, — почему-то говорит шепотом, скорее всего, неосознанно. Он не хочет своим же голосом усиливать свое раздражение.

— А ты… — Дэн не протягивает руку, не понимая, почему они не могут вместе забрать Тею и отправиться обратно к машине. Дилан щурится, уставившись на друга:

— Я сейчас буду плохим братом, — усмехается краем губ. — Хочешь посмотреть?

Дэниель тут же вырывает связку ключей из ладони О’Брайена, начав пятиться назад с нервной улыбкой:

— Подгоню машину.

Отворачивается, принявшись подниматься наверх, поэтому не видит, с какой уставшей улыбкой О’Брайен покачивает головой, переступив с ноги на ногу, пнув немного песка. Бросает взгляд в спину девушки и выдыхает дым из ноздрей, лениво побредя к ней. Пытается скорее докурить сигарету, чтобы еще и этим не соблазнить девчонку, которая так яро налегает на алкоголь. Роббин ничего не говорит о зависимости Теи. Но Дилан не сомневается в её наличии. Это многое бы объяснило в поведении девушки.

Парень наклоняется, сильнее затянув никотин, и откидывает в сторону сигарету, выпустив белый дымок. Ставит руки на талию, приближаясь к Тее сбоку. Девушка не бросает на него взгляд. Смотрит перед собой, с трудом поднимая довольно крупную бутылку рома к губам. Морщится, совершая большие глотки, после чего не позволяет себе выдохнуть — тянет к лицу банку пива, так же смело опустошая.

Дилан встает сбоку, сложив руки ну груди, и наклоняет голову, с настоящей строгостью окидывая вниманием лицо девчонки, не скрывая своего недовольства по отношению к её поведению:

— Ты ведь изначально это спланировала, да? — догадывается, отчасти расстраиваясь, что в его голосе отсутствует грубость и жесткость по вине эмоционального упадка. — Твое желание пойти куда-то — сущий бред, — делает ещё шаг в сторону, чтобы встать перед девчонкой и попасть в поле её зрения. — Ты просто напиться хотела.

Тея не позволяет парню быть в границах её внимания, поэтому опускает глаза, касаясь горлышком бутылки своего подбородка, ведь уже сильно пьянеет, не умело управляя собственными руками. Она в трезвом состоянии не очень-то справляется со своим телом, двигаясь, как пингвин. Тея активно качает головой в ответ на слова Дилана, и тот щурится, пустив смешок:

— С хера ли ты тогда пьешь?

Девушка опять качает головой:

— Я не хочу, — произносит тихо, нашептывая с хрипотой, сделав перерыв — ещё глоток рома, после которого прижимает запястье руки к губам, сильно сжимая веки и морщась. Наклоняет голову, касаясь лбом колен. О’Брайен тяжело вздыхает, оглянувшись на шумящий горизонт, и повторно пихает ногой песок, аккуратно приседая рядом с девчонкой, которая с глубоким вдохом через нос поднимает лицо, оставив веки прикрытыми.

— А занимаешься ты чем в данный момент? — Дилан еле воздерживается от того, чтобы закурить. Опирается руками на песок, пальцами зарываясь внутрь его крупинок, ноги вытягивает.

— Но это не я, — Тея держит банку пива у губ, не удерживая голову в одном положении, словно теряет напряжение в шее. — Я не хотела, — взгляд направлен в пустоту. — Моя мать сделала это, — задумчиво ускользает глазами в сторону, когда над ухом кричит парящая в небе чайка.

О’Брайен не хочет вникать в её слова. Голова парня и без того полна дерьма в данный момент, поэтому он пытается сфокусироваться на горизонте и приятном шуме океанической воды. Сгибает ноги, сцепив пальцы ладоней между собой, уложив руки локтями на колени, и дергает головой, отчего его шея издает резкий хруст:

— Сам не пил — мелкую споил, — пожимает плечами. — Круто, чё.

Тея отстраняет от губ бутылку рома, хмурым взглядом окинув её:

— Мне не нравится вкус, — подмечает, и Дилан сердито ворчит, выдергивая у неё бутылку:

— Тогда не пей, — и сам на автомате тянет к лицу, но вовремя останавливает себя, отставив её в сторону в песок.

— Я и не хочу, — Тея продолжает отрицать, но при этом пьет пиво из банки. — Мама хочет, — Дилан намеревается что-то ответить, наверное, подметить тот факт, что она по-прежнему выпивает, но девушка вдруг опускает банку, с напряжением уставившись на свои колени:

— Я не помню, как она выглядит, — поднимает голову выше, дрожащей ладонью махнув возле своего лица. — Словно, мазок краски, — опускает руку, опираясь ею на поверхность песка. — Я не вижу её, — удерживает пиво у губ, постучав краем баночки по нижней. — Моя мать сказала, это поможет.

…Трясущимися пальцами укладывает белую таблетку ей на язык…

Дилан молчит. Шум воды действует успокаивающе, и ему не хочется прерывать тишину в мыслях. И, как ни странно, разговор Теи с собой никак не влияет на его отрешенность. Временную. Но необходимую.

— Я была очень голодна, — девушка сильнее хмурит брови, но в целом мускулы её лица не напряжены. — Она сказала, это поможет, — опускает руку, локтем опираясь на колено, и еле удерживает пальцами банку навесу.

…Всплеск. Дрожащие руки, удерживающие её за плечи под водяным покровом. И постепенно охватывающая темнота…

— А отца я помню, — девушка произносит коротко, повернув голову, и почему-то О’Брайен реагирует. Невольно. Он смотрит на неё, внезапно замечая на лице осознанность, будто она вовсе и глотка не делала. Тея моргает, выражая озадаченность, с которой признается себе:

— Я почему-то его помню, — кивает головой, вновь медленно уплывая взглядом в сторону. — Отчетливо.

«Где эта маленькая срань?!»

— Он тоже говорил так, — Тея крутит пальцами банку, изучая её с особым вниманием. — Это поможет, — и опять её лицо лишается трезвости, а стеклянный взгляд направляется куда-то вперед. О’Брайен подпирает костяшками висок, без эмоций смотрит на девчонку, качнув головой:

— Мда, — не будет разбираться, что именно вызывает у него расслабленную улыбку. — Не слабо тебя вштырило с рома.

***

Путь домой. Дилан не гонит. Явно не торопится. Дэн мог бы чувствовать себя намного спокойнее, чем по дороге на вечеринку, но его напрягает молчание со стороны друга, на которого он искоса посматривает, читая на лице необычную усталость. Он уже обдумывал особенности характера О’Брайена. Точнее, о них как-то раз заговорила его мать. Конечно, женщина не любит дружка своего сына, в частности, её мнение базируется на внешнем виде Дилана. Но мать Дэниела в один момент спросила: «Не испытывает ли этот тип трудностей из-за своей эмоциональной взвинченности?»

До этого Дэн не замечал или не придавал значения тому, насколько О’Брайен постоянно и продолжительно взбудоражен. Вечно в активности. Физической и умственной. Обычно про таких говорят: «Шило в заднице», — и последнее время Дэн всё чаще повторяет данную фразу про себя.

А действительно. Бывают ли у таких людей моральная усталость? Испытывают ли они дискомфорт от самих себя? Замечают ли за собой эту странность? И, если им всё-таки тяжело быть «такими», каким образом они справляются с психологическим изнурением?

Или, быть может, Дэн зря задумывается об этом? Дилан никогда не выглядит подавленно рядом с ним. Его эмоциональность многообразна и переменчива. Никогда не узнаешь, каким парень будет через пару минут. Как-то раз они сидели за партой на лабораторной по химии. Смеялись с какой-то шутки в Интернете, и Дэн успел отвлечься на минуту, чтобы списать у Дилана ответы, а когда решил возобновить разговор с парнем, то тот зло погавкал на него. Будто за короткое мгновение что-то произошло в голове парня, что-то он успел обдумать — и вот тебе. Рассержен.

Грубо говоря, Дэн считает, что для Дилана проявлять сильные эмоции — нормально. А быть таким, как сейчас, нет. Это и есть угнетение? Сейчас. На его лице.

О’Брайен медленно давит на педаль тормоза. Машина мягко тормозит у дома Дэниела, который не решается обсудить с парнем его усталый вид. Говорить по душам? Кажется, это не для парней вовсе.

— Увидимся в школе, — Дилан поднимает ладонь, удержав её на уровне виска, и сдавливает губы. Дэн кивает. В школе. Значит, на выходных они не увидятся.

— Да, давай, — выдавливает улыбку, выбираясь из салона, и оглядывается на Тею, которая играется с пуговицами на рубашке, с особым интересом расстегивая и застегивая их:

— Пока, — не ждет от неё ответа. Просто ведет себя культурно. Закрывает дверцу, отступая назад. Дилан переводит взгляд на дорогу, с тяжелым вздохом проронив:

— Прекрати дергать пуговицы, — машина отъезжает от тротуара, двинувшись вперед. — Больше пришивать не буду.

Девушка не прекращает. Она даже не пытается услышать. И О’Брайен отстает от неё, концентрируя внимание на вождении автомобиля. Держит руль одной рукой. Локтем второй опирается на подлокотник, подперев кулаком щеку. Охватывает. Что-то внутри. Но он рад, что не ощущает потребности в… В чем-то, о чем ему не хочется думать. Словно не считает «это» проявлением себя. Отрицает данную сторону. Всего лишь помутнение. Ничего серьезного.

Роббин не права. Роббин ошибается. Его отец здесь не причем, и заикаться о наследственности и генетике нет смысла.

Едут дольше. Оттягивает время, надеясь, что Тея немного протрезвеет, но алкоголь её не отпускает. Когда машина тормозит у дома, О’Брайен вынимает ключ из зажигания, еще пару минут сидит без движения. Смотрит в потолок салона. Прислушивается к частым ударам сердца. Отдается в горле. Необычное ощущение тошноты, будто охота выблевать свой внутренний орган.

— Ладно, — говорит себе под нос, настраиваясь на действия, и оглядывается на Тею, которая медленно вытягивает локоны из своего пучка, с необычным интересом наблюдая за процессом. — Идем? — и девушка хлопает ладонью по дверце, принявшись активно выискивать ручку, так что парню приходится среагировать.

Успевает выскочить из салона до того, как девушка справляется со своей задачей. Открывает перед ней дверь и на автомате хватает девчонку под руку, чтобы та не вывалилась из салона, ведь та всем весом давила на дверцу, дабы распахнуть её. Что-то бубнит под нос, совсем не разборчиво.

— Так, — Дилан поддерживает её за плечо, одной ладонью надавив на макушку, чтобы девушка нагнулась. — Голова.

Тея опускает её, выбираясь из салона, и хватается за руки парня, сжав пальцами в районе локтей:

— Голова, — повторяет, из-за чего О’Брайен усмехается, удержав её на месте, пока закрывает дверцу, блокируя автомобиль.

— Окей, — парень подводит девушку к калитке:

— Тротуар.

— Тротуар, — Тея повторяет за ним, высоко подняв ногу. Выше, чем требуется. Намного. И Дилан не сдерживается, засмеявшись:

— Так стараешься, — стоит за её спиной, позволяя себе переместить свои ладони ей на талию. Не выходит вперед, нарочно. Несмотря на напряженную ситуацию, желание понаблюдать за забавным и неуклюжим передвижением Теи куда сильнее, чем страх перед матерью, которая может обнаружить её в таком состоянии.

— Калитка, — кивает, и девушка немного наклоняется вперед, ладонью касаясь ручки, и дергает на себя, напрягая мышцы:

— Калитка, — шепчет с хмурым видом. У неё не выходит. О’Брайен наблюдает, помогая ей удерживать равновесие, и улыбается краем губ, не спеша поправить:

— От себя.

— От себя, — Тея резко выгибается в спине, наклоняясь назад, и ногой бьет по калитке, заставив парня крепче сжать её талию, дабы удержать. Он пропускает усталый смешок, следя за тем, как девушка машет руками, пытаясь вернуть себе ровное положение. Но уголки его губ опускаются, когда взгляд переходит на окна гостиной. Там горит свет, и Дилан сжимает зубы, теперь, наконец, по-настоящему напрягаясь:

— И моя верная смерть.

— Смерть! — Тея вдруг восхищенно восклицает, вскинув руки, и О’Брайен одной ладонью накрывает её рот, подавляя тем самым её смех:

— Тише, — сам улыбается. — Играем в молчанку.

— О, — Тея покачивается на ногах, когда Дилан помогает ей встать прямо. — Я мастер, — она хлопает себя по груди, с пьяной гордостью заявляя. — Я всегда молчу, — ковыляет к крыльцу дома, пытаясь повернуть голову, чтобы видеть парня, который кивает, ведя её за плечи вперед. — Если бы были официальные соревнования, я бы заняла первое место. Я бы всегда занимала первые места, — Дилан закатывает глаза, опустив её ладони на перила, а сам быстро поднимается на крыльцо, затем оборачиваясь, взяв девчонку под плечи и подняв к себе, сомневаясь, что та способна сейчас самостоятельно миновать ступеньки. — Потому что молчу, — Тея открыто смотрит на него, продолжая говорить. — Я люблю молчать. Это комфортно.

О’Брайен пальцами потирает виски, не удержавшись от замечания:

— А ты, оказывается, та ещё болтушка, — вынимает связку ключей, второй рукой страхуя девушку, которая качает головой:

— Я молчу! — пискляво вскрикивает, словно возмущенно, и Дилан резко сжимает пальцами её щеки, довольно грубо дернув:

— Рот… — прерывается, откашливаясь, и облизывает губы, натянуто улыбнувшись. — Ротик прикрой, — смягчается, и Тея обеими ладонями сжимает свои губы, активно кивая головой.

Открывает дверь, отпуская её ручку, и стоит на месте, слегка наклонившись вперед. Прислушивается к тишине. Роббин точно бы вышла. Она бы услышала их ещё на этапе «This is Sparta», когда Тея элегантно выбила дверцу калитки, но женщина не выходит. Её не слышно, может, всё-таки спит?

Дилан держит девчонку за запястье руки, заводит в дом, тихо ступая по полу. Тея продолжает сжимать свободной ладонью свои губы, вертя головой так, будто впервые оказывается в прихожей этого дома. О’Брайен подходит ближе к двери гостиной, осторожным движением приоткрыв её, и заглядывает внутрь, находя женщину — спит на диване. На полу лежит книга. Опять засыпает за чтением. Ладно. Ещё есть шанс остаться незамеченными.

— Вау, что это?

Дилан оборачивается на шепот девушки, которая заворажено смотрит перед собой, пытаясь поймать что-то пальцами в воздухе, и по-детски улыбается:

— Что это? — повторяет вопрос.

— Галлюны, — Дилан шепчет, закрывая дверь, и кивает в сторону лестницы. — Идем, — дергает девчонку за руку, понимая, что ступеньки — самая сложная часть. Тея держится свободной ладонью за перила, пока забавным образом продолжает высоко поднимать ноги, сгибая их в коленях, поднимаясь на второй этаж, и О’Брайен жалеет, что у него нет возможности заснять происходящее. Это правда забавно.

Лестница позади — и теперь парень требовательнее тянет за собой девушку, которая плетется за ним, о чем-то без умолку болтая. Что толку прислушиваться к нетрезвому человеку? Вот Дилан и не пытается. Он открывает дверь её комнаты, включая свет, чем вызывает ворчание со стороны Теи, которую направляет к кровати, приказывая:

— Всё. Ложись, — и поднимает брови, когда девушка забирается на матрас, начав закутываться в одеяло. — Ты бы разделась, — советует, но уже не надеется получить что-то адекватное в ответ, поэтому шагает к порогу, потянув руку к выключателю.

— Ты прям как охранник в приюте, — Тея бубнит в подушку с прикрытыми глазами. Вот-вот отдастся сну. Дилан стоит у порога, продолжая удерживать пальцы над переключателем, и оглядывается на девчонку, неуклюже зарывающуюся в одеяло. Хмурится.

— Спи, — щелчок. Свет гаснет. Он слишком устал, чтобы размышлять над всем тем, о чем она сегодня говорила с ним. Это его не касается.

Ленивым шагом направляется в комнату матери, стянув с её кровати плед, и зевает, устало шаркая обратно к лестнице. Спускается на первый этаж. Осторожно приоткрывает дверь, проходя в гостиную, в которой горит настольная лампа, и подходит ближе к дивану, аккуратным движением пытаясь накрыть пледом женщину, которая резко приоткрывает глаза, сонно, не совсем осознанно уставившись на сына:

— Вы вернулись? — хриплым голосом задает вопрос, подняв голову над согнутой рукой, на которую её уложила, и начинает активно моргать. — Сколько времени?

— Одиннадцать, — Дилан приседает на корточки, стрельнув взглядом в сторону настенных часов. Три часа ночи. Но ей не обязательно об этом знать. Роббин расслабленно вздыхает, кивнув, и укладывает голову обратно, прикрыв веки:

— Хорошо погуляли? — зевает.

— Не то слово, — парень слабо растягивает губы, обратив внимание на руку женщины, которая вылезает из-под пледа, свисая с края дивана. Пальцы расслаблены. Немного дрожат. Дилан сощуривается, сильнее хмуря брови.

…Смотрит. На руку, что тянется с края ванной, наполненной водой, шум которой скрывает сильный, пронзающий уши стук в дверь. Он пытается выбить. Пытается ворваться. Орет, покрывая собачьим матом. А она тянет ладонь к нему. Пальцем касается кончика маленького носа, и нежно улыбается бледными губами. Но уголки губ опускаются. Ведь по его щеке скользит алая капля…

— Что?

Дилан дергает головой. Смотрит на мать. Она еле удерживается, отгоняя сон. Обеспокоенно щурится, изучая лицо сына. Тот не сразу реагирует, больно теряясь:

— Спи, — моргает, взяв её книгу и положив на журнальный столик. Роббин тут же прикрывает веки, уплывая внутрь себя:

— Сплю.

========== Глава 10 ==========

— Вес стоит, — Роббин с легким восторгом поднимает голову, с приятной улыбкой взглянув на Тею, уголки губ которой медленно опускаются, как и глаза. Женщина фиксирует показатели в блокнот, а девушка еле сдерживает проявление хмурости на лице, когда изучает цифры на стеклянных весах. В каком смысле?

Проходит неделя. Она не теряет в весе? Каким образом? Это невозможно. Она ведь…

— Я не прибавила? — Тея глотает ком в горле, чувствуя покалывание в глазах, отчего моргает, справляясь с желанием зло топнуть ногой и разбить к черту аппарат для измерения веса. Она не может поинтересоваться, почему ей не удается потерять еще килограммы, но переворачивает вопрос так, чтобы продемонстрировать свое разочарование с точки зрения не набора веса.

— Нет, но есть и хорошая новость, — Роббин закрывает блокнот, погладив девушку по плечу. — У человека имеется критический вес. Это значит, что твое тело не позволяет тебе сбрасывать килограммы и накапливает жир, чувствуя, что тебе нужна помощь, — покачивает головой, с искренней улыбкой поражаясь. — Организм человека — поистине удивителен. Он заботится о нас.

Тея пристально смотрит в ответ на женщину. И растягивает губы, проронив сдержанный смешок.

***

Роббин обожает выходные. Наверное, в первую очередь её любовь к отдыху обусловлена постоянной работой. Иногда девушка работает несколько недель подряд, без выходных дней — и вот, наконец, женщина может вздохнуть полной грудью. У неё заслуженные два дня «отпуска». Никаких ночных смен, никакого напряжения. Только она и еще парочка жителей дома. Кажется, Роббин в том самом состоянии, когда ничего не способно испортить её настроение. Поэтому её улыбка не сходит с лица в момент, когда на сверкающую лучами солнца кухню, где по радио играет поп-музыка, ленивым и шатким шагом проходит её сын, в тот же момент эмоционально дав понять — не трогай. Но Роббин считает, что один человек вполне способен поделиться положительным настроем с другим, поэтому оглядывается на Дилана, поддевая лопаточкой яичницу на сковородке:

— Доброе утро, — улыбается, проверив время на настенных часах. — Выходной, а ты так рано. На тебя не похоже. Ты вообще спал?

О’Брайен останавливается у стола, смотрит на мать так, словно на дурочку, пронзая своим фирменным безразличием, смешанным с хмуростью. Волосы под воздействием хаоса. Он явно вертелся всю ночь. Мятая белая футболка задирается, собираясь волнами ближе к груди, так как рука парня замирает, прижатой к животу. Мягкие джоггеры слабо держатся на бедрах. Похудел? Плохо питается? Нет, вроде…

— Не заметно? — раздраженно шепчет, не откашливаясь после сна, и поэтому говорит с сильной хрипотой, будто у него больное горло.

Роббин смеется, окидывая его быстрым взглядом:

— Даже не знаю, что тебе ответить, — и кивает в сторону двери, понимая, что вот-вот закончит с приготовлением еды. — Можешь позвать Тею завтракать?

Дилан делает шаг к раковине, чтобы отпить из крана воды, но тормозит, продолжив медленно почесывать напряженный живот пальцами. Недовольно пялится на мать, принявшись ворчать:

— А ты не могла попросить об этом, когда я был наверху?

— Каким образом? — Роббин никак не поддается воздействию эмоций сына, поэтому остается такой веселой. О’Брайен с возмущением приоткрывает рот, слегка отводя одну руку в сторону:

— Позвони или напиши сообщение, — произносит с таким возмущением, будто бы мать его за молоком в пять утра посылает, потому что ей хочется кофе. — Двадцать первый век, женщина.

— О… — Роббин с улыбкой тянет, принявшись выкладывать завтрак на тарелки. — Кто-то сегодня не в настроении.

— Не начинай, — ворчит, повернув ручки крана.

— С такой милой мордашкой хмуриться нелогично, — женщина бедром толкает сына, а тот особо неустойчив после сна, поэтому покачивается на ногах, когда наклоняется, чтобы отпить воды. — Не будешь девушкам нравиться.

— Мам… — Дилан закатывает глаза, прикрыв веки с открытым раздражением, и хочет отпить, но женщина выбивает его из колеи, вдруг задавшись, по её мнению, очень важным вопросом:

— Кстати, — смотрит на сына, который глотает воду, склонившись над раковиной. — А почему у тебя нет девушки? — давится, но кашель не прерывает поток её возбужденных размышлений и ярого негодования. — Или она есть, но ты мне не говоришь? — коленом дает парню слабый пинок, и тот выпрямляется, одной ладонь сжав губы, дабы не кашлять. — Почему? Как у тебя не может быть подруги? — теперь Роббин проявляет давление в голосе, ведь действительно не понимает этого. — А? — дергает его за рукав футболки. — Дилан, объясни, — и вдруг щурится, с подозрением шепнув. — Это всё из-за Дэна?

— Господи, — Дилан отступает назад, вскинув руками. — Пойду за мышью, — разворачивается, ощущая, как женщина ловко вышибает из него остаток сна своей пустой болтовней. Покидает кухню. Сбегает от разговора?

А Роббин закидывает полотенце на плечо, с улыбкой принявшись продолжать раскладывать еду.

«26, 27, 28… — девушка ложится на кровать, с болью в коленях разгибая ноги. Хрустят. Вновь сгибает. И принимается продолжать тянуться вверх, сцепив ладони за затылком. — 29… 30…» — мычит, выполняя упражнения на пресс. Если вес стоит на месте, значит, её организм адаптируется к тем условиям, которые она выстраивает. То есть к голоду. Дожили. Теперь, дабы продолжить сбрасывать вес, ей придется хорошенько потрудиться, но ничего. Когда-нибудь ей пришлось бы прибегнуть к подобному. В физических упражнениях есть свои плюсы: быстрее выматываешься, особенно, когда тело не приспособлено к подобным нагрузкам, да и слабость усиливается, ведь девушка сжигает больше калорий, чем потребляет. Ну, она на это рассчитывает.

Морщится. Ей не хватает воздуха. И сил. И выдержки. И чего-то еще… В груди. Может, сердца? Нормального понимания своих действий? Садится, с ужасом выдохнув, и хватается руками за колени, крепко прижавшись к ним грудью, наклонив голову. Дышит. Громко. Отчаянно. Веки сдавливает с такой болью, которая в полной мере выражается на её бледном лице. В ушах бьется давление. Поэтому Тея и не улавливает шагов и короткого стука.

— Что ты делаешь?

Девчонка вздрагивает, резко упираясь ладонями в расправленную кровать, чувствуя, что от неожиданности её сердце замирает в больном страхе. С тяжелым и хриплым дыханием смотрит на Дилана, стоящего в дверях с тем же беспорядком из волос. Сощурено уставился на неё, держа ладони в карманах штанов.

— Боже… — Тея еле заставляет себя шевелиться и поворачивается к краю, спуская босые ноги на пол. — Ты напугал меня, — признается, попытавшись оттолкнуться худыми руками от кровати, но она слишком устает после выполнения упражнений, поэтому садится обратно, ладонями потирая костлявые колени.

Дилан медленно шагает к ней, с подозрением разглядывая:

— Впервые вижу, чтобы после пьянки кто-то упражнялся, — осторожно пинает её ногой по ступне. — Сбрасываешь вес?

Тея берет себя в руки, кое-как отрывая свою пятую точку от матраса, и дергает рубашку за край ткани вниз:

— Нет, хочу, чтобы у меня были мышцы, — уверенно отвечает и слабым шагом идет к столу, на котором лежит её расческа. Распускает небрежный хвостик. Нужно собрать в пучок волосы.

— Или… — Дилан лениво направляется за ней, зевая. — Потерять жирок, которого… — встает сбоку, вынимая одну ладонь из кармана, ущипнув девчонку за бедро. — Нет? — с издевкой усмехается краем губ, а Тея устало прикрывает веки, качнув головой, и принимается расчесывать волосы. Ещё один синяк ей обеспечен.

— Мне нужны силы, — находит, что дать в ответ.

— Для чего? — О’Брайен складывает руки на груди, встав лицом к девчонке, опершись копчиком на край стола. Незаинтересовано наблюдает за тем, как она расчесывает волосы, стараясь скопировать ворчливый тон парня:

— Чтобы навалять тебе, — начинает собирать волосы в пучок.

Дилан усмехается:

— Могу пожелать только удачи, — продолжает улыбаться. — Я очень хорош в спарринге.

Девушка закатывает глаза, пробубнив:

— Кто бы сомневался, — серьезно, что этот тип не умеет?

Парень с самодовольной улыбкой поднимает глаза в потолок, выпадая в приятные воспоминания:

— Однажды я завалил семерых.

— Ага-ага, — Тея без интереса тараторит, резинкой фиксируя неаккуратный пучок.

— В одиночку, — Дилан переводит на неё озорной взгляд.

— Но то были парни, — девушка повышает тон голоса, резко опустив руки, отчего бьет расческой по столу. — Девушки куда жестче и безжалостней в бою, — кивает головой, невольно повторяет за кивками, с которыми парень выслушивает её. — Мы не знаем границ дозволенного, — пытается с угрозой прошептать, но Дилан лишь улыбается в ответ, вновь стрельнув сощуренным взглядом в потолок:

— Ну, девушек я тоже валил, — наклоняется вперед, носом коснувшись виска девчонки, дабы прошептать и вызвать ожидаемую реакцию с её стороны. — Правда, не в процессе боя.

И его план срабатывает. Тея морщится, с отвращением покрутив головой, подняв плечо ближе к своей щеке:

— Я поняла, поняла, альфа-самец, — пятится назад, спеша к порогу. — Окстись, — разворачивается, не вписавшись в дверной проем, поэтому ладонями упирается в стену, не решаясь обернуться на Дилана, который смеется над ней, сунув ладони в карманы, и отталкивается, быстрым шагом направившись за девчонкой в коридор. Видит, как она торопливо, походкой пингвина отдаляется, стараясь сбежать от парня, но его один шаг — как её три. О’Брайен без труда нагоняет, задумчиво выдав:

— Что ты можешь понимать своим детским мозгом?

Тея вздыхает, набравшись моральных сил для отпора:

— У меня с размерами всё в порядке.

Дилан непроизвольно окидывает взглядом её тело со спины, усмехнувшись:

— Шесть на семь.

Девушка вдруг притормаживает, обернувшись, и пристально смотрит на него, с вопросом в глазах наклонив голову:

— Что? — моргает, видя, как улыбка парня становится шире и довольнее, и понимает, что не может вспомнить ответ, поэтому приоткрывает губы, напряженно вдохнув:

— Н-ну… — бегает взглядом из стороны в сторону, а Дилан нагло прикусывает губу, закивав головой. Издевается, и Тея не сдерживает детское возмущение, сжав ладони в кулаки, и топает ногой, не обратив внимания на хруст в коленях. Размахивается, вложив всё негодование в удар. Бьет кулаком в живот парня, который смотрит в потолок, не изменившись в лице. Держит ладони в карманах штанов. Девушка делает большой шаг назад и указывает на Дилана пальцем:

— Ещё месяц — и это будет приносить куда больше боли, — и морщится, принявшись активно потирать костяшки сжатого кулака. — И не только мне, — шепчет, с негодованием и поражением воскликнув. — У тебя там что — кирпичи? — пихает его ладонью, продолжив разминать больную ладонь, и отворачивается, продолжив идти и ворчать под нос.

О’Брайен улыбается, не сдержав проявления положительных эмоций. Он даже не напряг мышцы живота. Эта мышь очень нелепа.

***

Эта тишина… Она сбивает с толку.

Я отделяю небольшие кусочки яичницы, укладывая их в рот, и иногда поднимаю взгляд на Роббин, которая обычно болтает за столом, занимая нас разговором, но сейчас женщина молчаливо смотрит куда-то в сторону, подперев ладонью щеку, и не прикасается к еде, лишь ковыряет листья зеленого салата. Дилан, сидящий рядом с ней, таким же образом поглядывает на неё, с каждым брошенным взором больше и больше хмурит брови. Он почти съедает завтрак, хотя делает это медленнее, чем обычно.

Чувствую себя неловко. Немного.

И в итоге О’Брайен не выдерживает молчания матери, что странно, учитывая, как часто он умоляет её закрыть рот.

— Мам, — опирается локтями на край стола, выдавив натянутую улыбку. — Почему ты не ешь?

Женщина поворачивает голову, врезавшись задумчивым взглядом в лицо сына, будто изучает его, а тот и бровью не дергает, отвечая на зрительное давление матери:

— Что?

— Тея, — Роббин вдруг обращается ко мне, с прежним выражением лица взглянув в мою сторону. Я отрываю внимание от тарелки, всё это время негодуя от того, сколько еды мне положили:

— М? — вопросительно мычу, не совсем понимая, чем женщина столь озадачена этим утром. Роббин сует лист салата в рот, принявшись хрустеть им, и подпирает кулаком подбородок, заинтересованно сощурившись:

— Дилан же симпатичный?

Я… Смотрю на неё. Дилан медленно убирает кружку с кофе от губ. Мне не нужно напрямую уставиться на него, чтобы ощутить эту растущую ауру напряжения и явного раздражения. Парень сверлит взглядом висок матери, но та не собирается обращать на него внимание, продолжая пристально и вопросительно ожидать моего ответа. Я моргаю. Осознаю, словно… Не верю, что она действительно задает мне этот вопрос.

— Мам, — Дилан указывает на её вилкой. — Ты больна. Иди и поспи.

— Тея? — Роббин не собирается отступать. Смотрит на меня, в то время как О’Брайен смотрит на неё, а я… Я издаю долгое мычание:

— Ну… — откашливаюсь, стрельнув коротким вниманием на Дилана, который напряженно вздыхает, не намереваясь прекращать сжигать мать зрительной атакой. — А почему вы спрашиваете? — решаю немного отклониться от ответа.

— Меня волнует, что у него нет девушки, — Роббин открыто признается в своих переживаниях, вдруг запрыгав на стуле пятой точкой. — М-м, — пережевывает. — Точно, — указывает на меня вилкой. — Вчера, когда вы гуляли, ты не замечала, как на него смотрят девушки? — разговаривает так, словно Дилана здесь нет. Такое чувство, она вовсе забывает о нем, полностью отдаваясь информации, которую хочет получить от меня.

— Мама, — О’Брайен предпринимает попытку перебить женщину, но мать поднимает перед его лицом ладонь, данным жестом затыкая. Я чувствую, как накаляется атмосфера, и боюсь, что из-за подобного пустяка эти двое опять поссорятся, так что активно думаю над ответом, пытаясь выпытать из себя нечто адекватное:

— Вам не о чем беспокоиться, — заикаюсь, поглядывая на парня, чтобы знать, одобряет ли он мои попытки. — Поклонницы у него есть, — нервно пихаю в рот кусочки яичницы, давясь, когда пытаюсь проглотить, не прожевав.

— Кто? — Роббин не останавливается на этом.

Я не обдумываю варианты, решая выдать имя единственного человека, с которым познакомилась на вечеринке. К слову, как кажется со стороны, Дилана с Брук и правда связывают отношения, поэтому это отличный вариант, но как только я хочу произнести первые пару букв имени, парень бьет меня ногой под столом. Я еле выдерживаю боль, сохранив спокойствие на лице, но язык прикусываю, прошептав ровным тоном:

— Я не знаю.

— Чего ты начинаешь о каком-то дерьме за столом? — я рада, Дилан встревает в разговор, привлекая мать к себе. Женщина не пытается скрывать свои мысли:

— Меня волнует твое половое созревание.

И я почему-то пускаю смешок, опустив взгляд в стол, и прижимаю тыльную сторону ладони к губам, медленно пережевывая еду. К счастью, эти двое отданы друг другу, поэтому упускают мою реакцию из виду.

— Только не говори, что у тебя есть комплексы, — Роббин усмехается. — Ты чувствуешь себя неуверенно рядом с девушками?

— Господи… — Дилан опускает лицо в ладони, с трудом вздохнув полной грудью.

— А Дэн? — женщина не отстает, продолжая искать варианты. — У него есть девушка? Может, у него есть хорошие подруги?

— Мама, — парень стучит кулаками по губам, сидя с закрытыми глазами.

— Я просто переживаю, — пожимает плечами, не понимая реакции сына. — И мне интересно. Вот и всё, — продолжает кушать.

— Вот и поговорили, — парень раздраженно обрезает дальнейшее развитие темы, принявшись опустошать кружку с кофе. Оба смотрят в разные стороны. Ладно, главное, они не поругались. Вроде.

— Тея, а тебе кто-нибудь нравился когда-нибудь? — женщина вновь внезапно открывает рот, но теперь под её внимание и расспросы попадаю я.

— О, твой черед, — Дилан довольно улыбается, но остаюсь безразлично спокойной, не долго обдумывая ответ:

— Нет, — качаю головой.

— Вообще? — и почему она удивлена? — Не было таких мальчиков или…

— Не помню, вроде… — пожимаю плечами, непринужденно покачивая головой. — Нет.

Роббин наклоняет голову, по какой-то причине очень внимательно изучает меня, обдумывая что-то внутри себя, и я переживаю, что она продолжит говорить на эту тему, но её отвлекает звонок мобильного аппарата. Женщина кладет вилку на край тарелки, извиняясь, и вынимает телефон из кармана домашних брюк, совздохом поднимаясь со стула:

— Продолжайте, — направляется к двери, скромной улыбкой окинув О’Брайена, который оттягивает пальцы, заставляя их хрустеть. Провожает мать взглядом до двери, которую женщина прикрывает, отвечая на звонок, и, судя по звуку, уходит в гостиную, чтобы не мешать нам беседой по телефону. Я так же смотрю в сторону двери, задумавшись над причиной удивленной реакции на свои слова. Роббин меня сбила с толку. Перевожу спокойный взгляд на Дилана, который в этот же момент смотрит на меня — и я опускаю голову, продолжив с меньшим желанием поглощать пищу. Что-то мне подсказывает…

— Вообще нет? — О’Брайен открывает рот, вилкой прокалывая помидоры в тарелке Роббин, чтобы скушать, пока она не видит. — Как не крути, ты девчонка, — не верит. Почему-то я ожидаю, что он продолжит тормошить мои нервы, вынудив говорить с ним. Слава Богу, я вполне собрана, ведь данная тематика не вызывает у меня никакого смущения:

— Мужчины, которые испытывали ко мне интерес, были гораздо старше, — нарочно напрямую рассказываю, дабы отбить у парня желание говорить со мной, как произошло в тот раз, когда мы обсуждали кое-какие моменты из моего прошлого. — Нет ощущения, что это было взаимно.

Дилан глотает помидорку, сверлит меня пристальным взглядом:

— В твоей жизни хотя бы что-то за показатель нормальности не выходило?

Прекращаю пережевывать еду. Поднимаю на О’Брайена глаза. Хмурю брови и откладываю вилку в тарелку, с озадаченным видом заморгав:

— А что со мной не так?

— Ничего, — он точно пытается издеваться, это видно по выражению его лица, этой чертовой улыбочке. — Абсолютно, — крадет у Роббин еще одну помидорку. Я не могу объяснить, что в данный момент злит меня и вызывает в ответ на его издевку такое бурление эмоций внутри. Мне надоедают его попытки задеть меня. Каждый раз он затрагивает тему «нормальности», но я не считаю, что чем-то отличаюсь от него, поэтому меня срывает, хоть и без необходимого давления в голосе. Начинаю говорить спокойным тоном, да и смотрю на него с равнодушием:

— Быть может, у меня нет того количества друзей и знакомых, что у тебя, — Дилан хочет выпить кофе из своей кружки, но останавливает её у губ, подняв на меня хмурый, но заинтересованный взгляд. Не разрываю зрительного контакта, впервые удерживая его так долго и с таким уверенным видом:

— Может, у меня нет матери, — усмехаюсь. — Или дома, — парень первым отводит взгляд, поскакав им из стороны в сторону, после уставившись на меня с большей серьезностью. Молчит.

— Или десяти классов школы за спиной и багажа знаний, — стучу пальцами по столу. — Я не считаю, что я чем-то хуже тебя, — уверенно произношу, ведь я убеждена в этом факте. Я ничем не отличаюсь от других людей. От О’Брайена. Сглатываю, чувствуя, как почему-то дрожь в коленях усиливается, но выжимаю из себя последнее с напряжением в голосе:

— Поэтому прекрати смотреть на меня так, будто ты лучше.

Заканчиваю и опускаю глаза. Смотрю в тарелку с едой, потянувшись ладонью к кружке с чаем. В горле пересыхает. Мне нужно выпить.

Дилан продолжает смотреть на меня. С… Стоп, какого черта?

Он усмехается, всё так же, с естественной для его лица наглостью:

— Вау, — изгибает брови. — У тебя есть характер, — делает глоток, быстро отставив кружку в сторону, и мне приходится вжаться в спинку стула, когда О’Брайен опирается локтями на стол, подавшись немного вперед. — Ты злишься, — убежденно произносит, улыбаясь. — Настолько задел твои чувства? — сглатываю, продолжая сверлить взглядом свои колени, нервно дергая пальцами пуговицы. — Почему тебе не нравится, когда кто-то предполагает, что ты слегка «того»? — ему будто правда интересно. — С чего вдруг? — он чего-то добивается от меня. — Ты же считаешь себя нормальной.

Отрываюсь взглядом от колен, посмотрев на парня. Сжимаю губы, отчего те кажутся намного бледнее, чем обычно. Молчу. Изнываю морально, но продолжаю терпеть его зрительную атаку.

Чтобы я не сказала. Он продолжит психологический террор. Поэтому будет лучше, если я промолчу. И я держу рот закрытым. Отвожу взгляд. Беру кружку. Отпиваю. Дилан наклоняет голову, с натянутой улыбкой продолжает пялиться на меня, думаю, рассчитывая на ответ, но не доставлю ему такого удовольствия.

Удовольствия измываться надо мной.

Отставляю кружку и поднимаюсь со стула, желая убрать за собой, но Дилан исподлобья наблюдает за мной:

— Ты не доела.

Не опускаю взгляд. Не позволяю себе поддаться ему. Беру тарелку. Иду к плите и выкладываю на сковородку остаток еды, которую не смогу впихнуть в себя. Мою посуду, молясь, чтобы Роббин не вернулась до того, как покину кухню.

Пытаюсь повернуть ручки крана обратно, дабы перекрыть поток воды. Но не выходит. Закатываю глаза, дернув головой, и прикрываю веки, без желания оглянувшись на парня, который держит у лица кружку, закидывая голову, и я не могу игнорировать его довольное выражение лица, с которым он интересуется:

— Avez-vous besoin d’aide, mademoiselle? (франц. Вам нужна помощь, мисс?)

Щурюсь, не понимая, что этот тип несет, и со вздохом воссоздаю попытки повернуть ручку крана. Слышу, как Дилан отодвигает стул, громко поставив кружку на стол, и встает рядом, одним расслабленным движением пальцев крутанув ручку крана. Прикрываю веки, чувствуя, с каким наслаждением парень смотрит на меня, опираясь рукой на край раковины, но не реагирую, развернувшись, и быстрым, неловким шагом спешу к двери, пихнув её, и выскакиваю в коридор, до последнего ощущая на себе колкий взгляд самодовольного Дилана.

***

«15… 16…» — моргаю, сильно сжав влажные от легкого пота веки. Руки держу согнутыми, ладони скрещены на груди. Лежу на мягком ворсистом коврике, чувствуя, как дрожит тело от вторичной за утро физической нагрузки. Я не успеваю опустошить желудок, возможно, в этом причина моей тошноты. Повторяю упражнения на пресс. Тянусь вверх, еле сгибаясь, чтобы коснуться подбородком колен. Больше не могу контролировать мысленный счет и шептать его не удается. Уже после пяти раз терзает одышка, поэтому из последних сил жмусь к коленям, стискивая зубы, и неаккуратно опускаюсь обратно, ударившись затылком о поверхность пола. Больно, но приятно. Правда, ощущение тошноты усиливается, так что беру себя в руки. Лучше скорее очистить желудок, иначе, боюсь, меня стошнит не в самый подходящий момент.

Активными короткими глотками заполняю легкие. Не могу дышать ровно и глубоко, поэтому одолевает головокружение от нескончаемого и быстрого потока кислорода, что вызывает большее давление в глотке. Мне стоит сделать это. Правда. Жаль, у меня нет возможности заниматься опустошением в комнате.

Сжимаю губы, еле перевернувшись на живот, и привстаю на коленях, видя, как трясутся руки, на которые опираюсь. Вдох — прикрываю веки. Выдох — распахиваю, и со сдержанным мычанием поднимаюсь на дрожащие от слабости ноги, схватившись за край кровати, чтобы помочь себе найти точку равновесия. Беру полотенце. Сразу приму холодный душ, а то чувствую себя не хорошо.

Покидаю комнату, оценив окружающую тишину. Обычно в выходные Роббин старается куда-то выводить меня, но в последнее время она так много работает, что я радуюсь её постоянному пребыванию в состоянии сна. Прохожу мимо порога комнаты женщины, дверь немного приоткрыта, поэтому я могу заглянуть внутрь и оценить обстановку. Плотные шторы задвинуты, в помещении царит полумрак. Вижу Роббин. Она не расстилает кровати, но лежит на ней, спиной ко мне. Слышу — сопит. Вот и славно. Она могла бы вообще не вставать и не готовить завтрак для нас, но продолжает этим заниматься.

Подхожу к двери ванной комнаты, без лишних раздумий открывая её, и с легким удивлением устремляю взгляд на Дилана, который топчется у раковины, поглаживая татуированное плечо. Поворачивает голову. Смотрит на меня. Молчание.

А я секундным вниманием окидываю его тело.

Без футболки.

— Извини, я… — мешкаю, прижав к груди полотенце, и хочу развернуться, поспешить покинуть помещение. Дилан просит до того, как успеваю выскочить:

— Роббин позови, — он не похож на того, кто испытывает дискомфорт, находясь в… В таком виде. И парень никак не проявляет смущение, думаю, та часть мозга, что отвечает за воспроизводство данного чувства, просто отключена.

Я медленно поворачиваюсь обратно, опустив руки:

— Она спит, — оповещаю тише, зная, как чутко порой дремлет женщина, особенно днем. Вижу, как Дилан тяжко вздыхает, опираясь татуированными руками на край раковины, и смотрит куда-то в сторону. Не ухожу. Словно ощущая некую атмосферу натянутости, но иной. Я буквально сама остаюсь на месте, выжидая, когда О’Брайен выдавит из себя слова, которые он явно намерен сказать. Это видно по выражению его лица. И в большей степени из-за него я не двигаюсь, испытывая интерес, что же ему требуется.

— Тогда ты помоги, — так, не такого грубого тона я ожидала, но это же Дилан. Кажется, он недоволен тем, что приходится обращаться ко мне. Помощь? Ему требуется помощь? Самому О’Брайену? Великому и великолепному.

— Что? — нервно дергаю ткань полотенца, подходя ближе к парню, который вновь вздыхает, взяв из раковины тюбик с кремом, и продолжает ворчливо обращаться ко мне:

— Не тупи, а, — но сам же осекается, ведь его недовольство по отношению ко мне сейчас нелогично, так как он мне толком ничего не объясняет. Парень выпрямляется, повернувшись ко мне, и хмурым взглядом изучает тюбик, крутя его пальцами:

— Можешь… — прерывается, указывая одной рукой на свою спину. — Я не могу… — выдыхает. — Короче, у меня…

— Раздражение от татуировок? — почему-то стремлюсь помочь ему в подборе слов для объяснения ситуации. Если честно, не испытываю наслаждение, видя его таким.

— Не совсем от них, — Дилан сдержанно исправляет меня.

— Чесотка, — мое следующее предположение. — Ты постоянно чешешь руки, — непринужденно выдаю свои подозрения. — И кусаешь.

О’Брайен резко поднимает на меня хмурый взгляд, врезавшись им в мое лицо с такой силой, что я словно ощущаю, как получаю пощечину, но не совсем понимаю, что вызывает у него такую реакцию. Особенно данные попытки что-то высказать в ответ:

— Я… — он растерян? Он так тараторит. — Это…

— Это нормально, — не выдерживаю его странного поведения, реагируя с поразительным принятием того факта, что он делает нечто подобное. — Я не думаю, что это что-то… — сама мямлю. — Ну… — что с того, что он причиняет себе легкий вред? Это нормально.

— Ладно, — Дилан сам встревает в мои попытки избавиться от неловкости. — Мне присесть? — предлагает, но качаю головой:

— Я могу и так, — беру у него крем.

— Ладно, — парень слишком часто вздыхает. Встает лицом к зеркалу, опираясь руками на край раковины. Закатываю рукава рубашки, зная, что обязательно испачкаюсь:

— Не знала, что у тебя и на спине татуировки, — встаю позади, изучая рисунки, которые оканчиваются чуть ниже лопаток. Да, он не смог бы дотянуться самостоятельно.

Выдавливаю немного крема на указательный палец, и рассматриваю покраснение на коже, озадаченно коснувшись другой рукой немного рыхлой поверхности:

— Ого… — моргаю. — Выглядит неприятно. У тебя даже кожа слезает. Чем ты чешешь здесь? Ножом?

Дилан резко оглядывается, процедив раздраженно:

— Ты обдолбанная?

Спокойно наклоняю голову, чтобы ответить на его зрительный контакт:

— Я видела, как ты это делаешь, — почему он скрывает нечто подобное? Дилан поднимает сощуренный взгляд на зеркало, чтобы видеть меня, ничего не отвечает, поэтому чувствую себя неловко, но продолжаю говорить, принявшись массировать пальцами больной участок кожи парня, втирая крем:

— Я не думаю, что это странно, — без напряжения и скованности обсуждаю данный вопрос, так как это нормально. Совершенно.

— Я тоже люблю ножи, — привстаю на цыпочки, чтобы лучше разглядывать кожу. — У нас девочка спала с ним под подушкой, — свободной ладонью опираюсь на его плечо.

— Веселые будни в приюте? — О’Брайен произносит с усмешкой, а я с простотой в голосе исправляю его:

— Нет, в больнице, — вижу, что он морщится. Неприятно? Не стоит так давить? Парень двигает плечами, отчего мышцы на его спине заметно напрягаются. Думаю, он чувствует себя не совсем комфортно, поэтому пытается заполнить тишину разговором:

— Где тебе нравилось больше? — расправляет плечи, наклоняя голову в разные стороны, чтобы размять шею. — В больнице или в приюте?

Задумываюсь, выдавливая немного крема на пальцы:

— Нигде, — не могу ответить что-то конкретное. Я не имею понятия.

— Может, дома? — Дилан предполагает, и моя реакция для него необычна, ведь я пускаю смешок, качнув головой:

— Не думаю, — втираю крем, замечая, что невольно вывожу траекторию татуировок.

— Почему? — он переминается с ноги на ногу. Не знаю, исходят его вопросы из интереса или это попытки быть культурным, пока я помогаю ему. Медленнее вожу пальцами по его коже, взглядом уплывая в сторону. Воспоминания — вещь опасная. Я не люблю отдаваться им, окунаться в прошлое, и сейчас с неприязнью на лице вдыхаю кислород в легкие, отвечая на выдохе:

— Мой отец слишком любил меня, — и тут же понимаю, как это звучит, поэтому не даю парню обдумать сказанное:

— Моя мать ревновала, — сильнее и с большим давлением втираю крем, заставляя Дилана выпрямиться, расправив плечи, и с хрипотой от неприятных ощущений прошептать:

— Забавно, — что? — У моей матери был отчим, — прекращаю втирать, наклонив голову, чтобы выглянуть из-за плеча Дилана, который смотрит куда-то вниз, с задумчивой хмуростью на лице рассказывая. — Он тоже… — ненадолго замолкает, будто проглотив что-то твердое в глотке. — Перебарщивал со своей любовью.

Отвожу взгляд. Медленно встаю на место, неуверенными движениями ладони продолжая массировать больные участки татуированной кожи. Не хочу пояснять, почему так реагирую на его слова, и, кажется, сам О’Брайен вдруг осознает, о чем говорит мне, будто это действительно лишнее. И мы молчим. Чем дольше находимся в тишине, тем невыносимее мне становится в душевном плане. Тяжелее выполнять просьбу. Поэтому решаю разрядить обстановку, возобновив ту тему, которой Роббин мучила парня утром:

— А, правда, — закрываю тюбик, сделав шаг в сторону, дабы дать Дилану понять, что я закончила. — Почему у тебя нет девушки?

Честно, ожидаю негатива и раздражения в ответ, ведь это попытка растрясти парня в эмоциональном плане, а то он выглядит слегка подавленным, будто своим упоминанием матери вводит себя в легкое помутнение. Но он реагирует с натянутой улыбкой:

— Ну… — поворачивается ко мне всем телом, взяв футболку со стиральной машины. — У меня есть Дэн, — шире растягивает губы, так как я отвечаю с легкой улыбкой:

— Ему такой ответ бы не понравился.

Дилан кивает, натягивая футболку:

— Точно, — тянет ткань вниз, протянув ладонь, чтобы забрать тюбик с кремом, и я отдаю его. Окей, всё проходит с успехом, я даже рада, что Роббин спит, по причине чего мы оказываемся в столь неловкой ситуации.

Опускаю голову, протянув ладони к крану, чтобы попытаться смыть остатки крема. Думала, Дилан уже покидает помещение, но он всё еще здесь. Вернее, он делает пару шагов от раковины, но наклоняется обратно, что-то разглядывая на моих запястьях:

— Что с руками?

Поднимаю взгляд, но не выше. Не на зеркало. Куда-то в сторону. Ведь по ушам бьет звонкий голос. Высокий и немного писклявый, такой… Неприятный.

«Как этого можно не понимать?! Это элементарные вещи!» — сильный удар линейкой по запястьям.

— Я ударилась, — поднимаю глаза. Смотрю на парня, потирая больную кожу, синяки на которой по некоторым причинам не успевают пройти. Дилан моргает, немного наклонив голову, чтобы лучше рассмотреть мои отметины, но я спешно поправляю рукава кофты, нервно затараторив:

— Я хотела принять душ, — кручу ручки крана, но не удается повернуть. В этот раз проблема в креме, по вине которого ладони соскальзывают. О’Брайен издает сдержанный смешок, протянув ладонь, и поворачивает ручку, с довольным видом предложив:

— Составить компанию? А то тут без моей помощи не обойтись.

Почему-то не пытаюсь отреагировать с недовольством. Думаю, я начинаю привыкать к подобному «юмору», поэтому проще отношусь к словам Дилана. Искоса пялюсь на него, морщась:

— Не стоит. Я и так увидела достаточно, — намекаю на его голый торс.

О’Брайен забавно подыгрывает или… Чем он занимается, не пойму, но не изменяет своему настрою, начав пятиться назад, указав на меня тюбиком крема:

— Мое дело предложить…

— А мое — отказать, — улыбаюсь, кивнув на дверь, и без грубости в голосе шепчу. — Вон.

Дилан слишком нагло улыбается, когда переступает порог, напоследок окинув меня взглядом, и закрывает дверь, оставив меня в желанном одиночестве. Что ж, может быть, я действительно делаю успехи. Первое время было тяжело подстраиваться под шуточки и издевки этого типа. Еще немого — и я вовсе прекращу воспринимать их. Главное помнить, что им движет исключительное желание заставить меня смущенно краснеть и гневаться.

Уголки моих губ опускаются, но лицо продолжает выражать мягкость. Поворачиваюсь к раковине, принявшись смывать крем. Сохраняю молчание внутри разума, запрещая себе развивать какую-либо мысль в сознании.

И делаю поток воды сильнее, чтобы скрыть за его шумом мои попытки опустошения желудка.

Да. Я отлично справляюсь. Я молодец.

========== Глава 11 ==========

Помещения дома полны холодного воздуха. Ветер с улицы сквозит, проникая внутрь через оконные щели, и гоняет по узкому темному коридору пыль. Старые обои давно теряют яркость цвета, теперь выглядят блекло. Деревянный дощечный пол скрипит под давлением. Дом трещит из-за непогоды: сильный дождь колотит по железной крыше, молнии сверкают, создавая впечатление, будто их удары способны выбить оконные стекла, заляпанные многогодовой грязью.

Покалывание в кончиках пальцев. Кожа ледяная на ощупь. Я аккуратно сжимаю ладони в кулаки, чувствуя необычный дискомфорт, словно поверхность кожи пронзают мелкие иглы. Сотни. После чего боль медленно распространяется, заполняя клетки организма. Морщусь, принуждая себя разжать веки. Взглядом, лишенным осознанности, исследую комнату, погруженную в штормовой ночной мрак. Еле приподнимаю голову, лежа на боку, поджав колени к груди, пальцами вожу по пыльному полу. Тонкий матрас, накрытый сваленной в ногах простыней. Моргаю. По-прежнему, не понимаю. Сколько времени? Медленно привстаю, вытягивая руки, опираясь ими на матрас. Осторожно поворачиваю голову, оглядывая помещение: голые стены. Мебель отсутствует. Не помню, была ли она вообще. Кажется, с самого рождения это помещение было лишено предметов. А, нет. Был стул. Но его, наверное, продали. У нас дома только в ванной есть унитаз и шланг от душа. В плиточном полу слив.

Приседаю, вытянув босые ноги. Стопы в грязи, в серой пыли. Пальцами чешу спутанные волосы. Сальные. Под ногтями кусочки земли.

Вспышка за спиной. Оборачиваюсь, устремив напуганный взгляд в сторону окна, стекло которого выбито, отчего сильный дождь имеет доступ в комнату. Гремит. Громко и сильно. И я испуганно глотаю воздух, устремив тревожный взгляд в коридор, который могу видеть, ведь двери нет.

— Мам, — у меня болит горло. Не помню, когда оно вообще бывало здоровым. Сколько себя помню, у меня постоянная простуда.

За спиной вновь раздается вспышка, за ней следует продолжительный тяжелый гром, и я со страхом оглядываюсь на окно, поднявшись сначала на колени, упираясь руками в пол, и бросаюсь вперед, хлопая босыми стопами по грязной поверхности:

— Мама? — шепчу, прервавшись на кашель, и со страхом вздрагиваю, прикрыв ладонями уши, когда за окном повторяется гром. Переступаю порог, удерживая равновесие благодаря ладони, которой опираюсь на стену, пока иду вперед по темному коридору. Вспышки молний освещают, отчего на двери в конце короткого коридора проявляется моя тень.

Слышу хриплое дыхание. Где-то… Там. В стороне прихожей, поэтому ускоряю шаг, с ужасом и паникой схватившись за ручку двери. Дергаю, толкая от себя, и весом всего тела давлю на дверь, неуклюже переступив порог.

И замираю. Маленькими пальцами сжимаю ручку. С детской озадаченностью смотрю, исследую взглядом, изучаю, а мысленно анализирую то, что передо мной. Медленно опускаю глаза, когда пальцев ног касается неестественно широко расплывающаяся лужа. Темная. Бордовая. Неясного цвета. Втягиваю в легкие кислород, но не могу вдохнуть полной грудью.

Хрипота за спиной. Часто моргаю, еле отступив назад, и оставляю небольшие отпечатки ступней темно-алого цвета.

— Мама? — коротко шепчу, резко ощутив тяжелое дыхание возле правого уха. И поднимаю голову, не успев распахнуть рот, дабы закричать во всю глотку, так как крепкая сильная ладонь сжимает мои губы, и ещё десятки рук стискивают мое тело в разных частях, оказав пальцами особое давление на глаза.

С хриплым вздохом вздрагиваю, резко приседая на кровати, но не полностью. От ударившей боли в животе падаю обратно затылком на подушку, заелозив ногами по кровати, а руками сжав ткань рубашки. Морщусь, запрокидывая голову, и пыхчу, прикрыв веки, ведь в глазах неприятно пульсирует. Виски находятся под серьезным давлением. Пот. Мне жарко. Мне душно. Всё тело влажное, ткань одежды липнет к коже.

Сквозь сжатые веки пронзает яркая вспышка — и я с дрожью распахиваю их, со страхом уставившись в сторону окна. Заставляю себя присесть. С трудом приподнимаюсь, сгибая ноги в коленях, и не могу избавиться от проявления боли на лице, так как не прекращаю её испытывать. Сердце скачет, вышибает кости, и я давлюсь кашлем, обнимая себя трясущимися руками. Пальцами стискиваю плечи. С пристальным страхом вслушиваюсь к стихийному бедствию. За окном творится какой-то безудержный хаос. Не помню, чтобы вчера по телевизору передавали штормовое предупреждение. Обычно Роббин сама сообщает о таком, или даже Дилан, но от них не поступало никакой информации. Если бы меня предупредили, я бы выпила больше снотворного перед сном.

Не могу остановить распространение судороги, что сводит мышцы тела. Словно меня обливают ледяной водой. Пот. Холодный. Стекает по спине, рукам, ногам. Мне впервые настолько невыносимо в своем теле, в одежде, что никогда не вызывала дискомфорта, скрывая всё мое тело. Но сейчас мне настолько жарко, настолько охватывает головная боль, физическое изнеможение и ноющий дискомфорт в груди, что пытаюсь справиться с потерей ориентации в темноте. Еле поворачиваюсь к краю кровати, спустив обе слабые ноги. Странно. Во мраке, шуме дождя необычно сосредотачиваешься на своем состоянии. На ощущениях, которыми охвачено тело. И я почему-то обращаю внимание на то, насколько худы мои ноги, когда руками помогаю себе опустить стопы к холодному полу. Ведь без помощи ладоней не могу этого сделать…

Морщусь, сжимая веки, и принимаюсь расстегивать пуговицы рубашки, чтобы избавиться от верхней одежды. Обычно тяжелая ткань внушает мне ощущение безопасности, но в данном случае… Я не могу терпеть эту лишнюю тяжесть, так что стараюсь избавиться от неё.

Гром. Я чувствую, как дрожит поверхность пола. Медленно оглядываюсь на окно. По ночам Роббин оставляет открытыми форточки, если не обещают дождь, но тот факт, что створка открыта, доказывает — никто не подозревал о грядущем шторме. И меня это пугает.

Не люблю… Грозу.

Сжимаю веки, когда глаза ослепляют вспышки нескольких молний подряд. Отворачиваю голову, наклонив её, и проглатываю комок… Тошноты? Я чуть не плюю прямо в комнате. Думаю, всё дело в резких ярких вспышках. Мой организм странно реагирует на многие вещи. Вплоть до припадков.

Вяло стягиваю рубашку с влажного тела, оставаясь в белой майке, и отпускаю рукав, бросив верхнюю одежду валяться возле ног. В спальных штанах так же невыносимо жарко, но не снимаю. Упираюсь локтями в острые колени, опустив мокрое лицо в ладони. Мне нужно умыться. Выбить из себя остатки ужаса, что внушает мне тревожный сон. Кошмар. Давно я не просыпалась в холодном поту.

Привстаю с кровати, корчась и ухватившись за живот. Мышцы? Они сильно болят, но я рада. Значит, мне удается воздействовать на свое тело с помощью таких минимальных нагрузок. Короткими шагами направляюсь к двери, приоткрывая её, и выглядываю в темный коридор. Касаюсь пальцами переключателя. Щелчок — свет не загорается. Электричество вышибло. Как давно разыгралась такая буря? И почему я не слышу суеты, которая обычно сопровождает громовые удары?

Выхожу в коридор, сдавливая пальцами ткань майки. Стою на месте, смотря в темноту перед собой. Слушаю тишину. Только шум сильного дождя и вой ветра. Оглядываюсь на лестницу. Почему так… Необычно? Шагаю вперед. Но не прямиком к помещению ванной.

Осторожно толкаю приоткрытую дверь комнаты О’Брайена. Роббин запрещает нам держать двери запертыми, но прикрывать разрешено. С опаской заглядываю внутрь, рассчитывая увидеть парня, закутанного в одеяло, но кровать пуста. Дверь полностью распахивается с тихим скрипом. Озадаченно моргаю, глотнув собравшейся во рту воды. Хотя, сегодня выходной. Он мог куда-то уйти. На тусовку или… Как еще развлекаются в этом городе?

Не могу объяснить, откуда проявляются первые признаки паники в груди. Стараюсь тихо шаркать вялыми ногами по полу, двигаясь в сторону ванной, и я бы уже оказалась там, дабы наконец смыть с себя холодный пот, который внезапно накрывает меня второй волной.

Когда останавливаюсь у комнаты Роббин. У распахнутой двери. И не нахожу женщину.

Тут же на лице проявляется паническая хмурость. Чувствую, как сердце в груди начинает активнее биться о легкие, и прикладываю к груди ладонь, принявшись нервно стучать в ритм. И делаю шаги назад. Дыхание ускоряется. Частым морганием вывожу себя из равновесия, ведь теряюсь в темноте, осознав, что… Я одна? Я здесь одна? В грозу?

Прикрываю веки, сдержав рваное дыхание, когда слышу, как от грома что-то в доме трещит. Яркие вспышки молний со стороны окна спальни Роббин призывают мой организм к ответной тошноте. Второй ладонью сжимаю губы, активно вертя головой из стороны в сторону. Тишина. Шум дождя. Шум ветра. И сигналы, что издает маяк, тем самым будя всех жителей города.

Со страхом срываюсь быстрым шагом с места, игнорируя боль в конечностях. Спешу к лестнице, дабы проверить первый этаж. Руки складываю на груди, обнимаю себя, принявшись с паникой и ужасом потирать свои плечи. В голове рождается безумное подозрение — я всё ещё внутри кошмара. Он продолжается. И мне необходимо проснуться. Немедленно.

Хватаюсь за перила обеими руками, бросив испуганный взгляд в коридор, ожидая увидеть в том конце высокую фигуру, и темнота играет со мной злую шутку, ведь мрак — это плотность для меня. И плотность совмещается, превращаясь в один большой силуэт. Я всегда могла будто пощупать темноту. Этого не описать, но я убеждена, что ночной мрак — это создание. И данная мысль внушает мне еще больший страх, ведь для меня ОН — создание ночи. Он и есть темнота.

Мне нужно проснуться.

Не знала, что способна так быстро спускаться. Я практически не вижу ступенек, поэтому подворачиваю ступню, резко присев, не сумев миновать оставшиеся три или четыре. Сажусь. Ноги сгибаю в коленях. Ладонью растираю больную стопу. Мычу. Сбившееся дыхание. Тошнота. Пульсация. И давящая на меня темнота.

Гром. Дрожь. Я прижимаю к ушам ладони, стараясь изолироваться от шумной непогоды. Сжимаю веки, дабы не видеть вспышек.

…Хриплое дыхание касается щеки, а цепкие пальцы удерживают меня на месте за хрупкие и тонкие плечи…

Мне надо проснуться. Срочно!

…Не позволяю глотать воздух, будто, лишая себя этого естественного для человека процесса, я сама прекращаю существовать, а, значит, и всё происходящее… Его нет…

Боже, меня сейчас стошнит…

«Что вы делаете?»

«Мы просто играем».

Мне впервые не удается полностью уйти в себя, абстрагироваться, чтобы пережить происходящее. Я замечаю эту странность, поскольку реагирую на щелчок замка входной двери, и тут же поднимаю голову, слегка убрав от лица ладони. С широко распахнутыми глазами смотрю на Дилана, который с недовольным выражением лица и явным отвращением к данной погоде проходит внутрь прихожей, еле справляясь с дверью, так как поток сильного ветра не позволяет без лишних усилий закрыть её. Опускаю руки ниже, ощущая, как теряю над ними контроль, как и над выражением лица, оттого так открыто проявляю панический страх, уставившись на парня, который закрывает дверь, развернувшись ко мне, и в первый момент дергается, ругнувшись под нос, с ноткой негодования на лице сжав пальцами переносицу:

— Черт, да ты издеваешься? — ставит руки на талию, слегка наклонившись головой вперед, переминаясь с одной ноги на другую, и снимает бейсболку, ладонью поворошив мокрые волосы:

— Чем занимаешься? — кажется, быстро смиряется с микро-инфарктом, который получает благодаря мне. Бросает мокрую бейсболку на комод, подходя ближе ко мне. Молчу. Пристально смотрю на него, невольно пощипывая кожу запястья. Я не сплю? Разве?

— В больницу доставили много пострадавших из-за шторма, — он будто вспоминает, с кем говорит. — Маму вызвали, — я не многословна, поэтому объясняет ситуацию, думаю, разглядывая на моем лице нездоровую взволнованность. — Я отвез её, — дергает капюшон черной ветровки, остановившись у порога лестницы, и оглядывается на дверь, когда молния пронзает землю. Я моргаю, сцепив пальцы на коленях, и начинаю нервно покачиваться, сдерживая приступ тошноты.

— Почему не спишь? — ладонями скользит по лицу. Он весь покрыт каплями дождя. Поднимаю голову, прямо смотрю на него, набрав больше воздуха в легкие. Понимаю, что нельзя так долго оставаться молчаливой, я ведь хочу проявлять себя, чтобы доказать свою «нормальность» и показать, что реабилитация проходит успешно, поэтому хлопаю ртом, кое-как выдавив шепот:

— Я спала.

— А я на хрен промок, — О’Брайен стягивает мокрую ветровку, принявшись дергать ею, отчего холодные капли летят в разные стороны, попадая на мою кожу, и я морщусь, принявшись потирать плечи. Моя реакция вызывает на лице парня довольную усмешку, но удерживает её недолго, думаю, по той причине, что я выгляжу очень обескуражено.

— Извини, — Дилан набрасывает ветровку на перила, чтобы оставить сушиться. — Надо было предупредить.

Дергаю пальцами ткань спальных штанов на коленях. Предупредить? Да. Правило. Они с Роббин предупреждают о каждом своем шаге. Я привыкла к этой семейной особенности?

Ухожу в свои размышления, реагируя на очередной гром. Дилан, как и я, стреляет вниманием в сторону двери. Скованно ерзаю на ступеньке. Ладно. По крайней мере, теперь я убеждена, что не пребываю в кошмарном сне. И я не одна. В доме. Но и спать меня не тянет. Мое сердце по-прежнему с болью стонет.

— Не хочешь фильм посмотреть?

Моргаю. Обрабатываю вопрос, медленно переводя взгляд на Дилана, который руками сворачивает край своей черной футболки, выжимая на пол немного дождевой воды. Спокойно уставился в ответ, не сразу понимая, почему предложение вызывает у меня столь растерянную физиономию:

— Фильм? — шепчу, сжав пальцами колени, и парень щурится, прекратив скручивать ткань. Ему хватает секунд пять, дабы понять причину моей реакции, и он приоткрывает рот, наконец, осознав:

— Да. Фильм, — произносит с долгими паузами, дернув футболку вниз, чтобы скрыть торс. — Просто фильм, — ставит руки на талию, отводя задумчивый и сощуренный взгляд в сторону, понимая, наверное, каким образом я восприняла его предложение в первый момент.

— Нет электричества, — потираю плечо, поглядывая на Дилана, а тот спокойно отвечает:

— На ноуте есть батарея и скачанные фильмы, — проходит мимо меня, поднявшись на пару ступенек выше. — Я не могу спать в грозу. Особенно, если Роббин не дома.

Оглядываюсь на него, но не поднимаю глаза, продолжая смотреть вниз:

— Как хочешь, — признаюсь эмоционально устало. — Мне всё равно, — пожимаю плечами.

— Я только переоденусь, — он притормаживает, с улыбкой обращаясь ко мне:

— Хотя, чего мне стесняться, ты уже достаточно видела, верно?

Вяло улыбаюсь, сглотнув, тем самым предпринимая попытки остановить чувство тошноты.

— Но я бы не был так уверен, — Дилан, такой Дилан. — Я мог бы тебя удивить, — он шагает спиной наверх, параллельно расстегивая ремень на джинсах. — Если бы ты пошла со мной…

— Э-й… — устало вздыхаю, но продолжаю отвечать слабой улыбкой, потирая ладонью горячий от болезненных покалываний лоб.

— Всё-всё, — О’Брайен самодовольно улыбается, продолжая подниматься, попутно интересуясь:

— Ты когда-нибудь смотрела ужасы?

Оборачиваюсь, устремив на парня вопросительный взгляд.

***

— Я думал, мы в твоей комнате посмотрим, — Дилан потирает полотенцем голову, пытаясь избавиться от остатка влаги в волосах. Тея проводит больше десяти минут на лестнице, о чем подозревает парень, ведь когда он выходит из ванной, девушка вяло появляется из-за стены, миновав последнюю ступеньку, дабы оказаться на втором этаже.

Девушка проходит по комнате, пихнув ногой футбольный мяч, отчего тот практически не двигается с места. Она даже не старается приложить усилия, ей просто охота рухнуть на кровать и расслабиться:

— А что не так с твоей? — подходит к тумбе, на которой стоит кружка, а в ней — недокуренная дымящаяся сигарета. Дилан решает проигнорировать то, как Тея осторожно берет её за кончик, поднося к губам, и затягивает, словно это нормально — вот так просто брать чужое и пользоваться этим. А речь идет вообще о сигарете. О сигарете, которую парень не успел докурить, ведь к нему ворвалась Роббин с просьбой отвезти её в больницу.

— Ну… — О’Брайен окидывает взглядом помещение, впервые чувствуя себя слегка некомфортно из-за того беспорядка, к которому привык. Тея следит за его глазами, сама осматривает комнату, на самом деле, не испытывая никакого дискомфорта по поводу состояния данного помещения, но решает сделать вывод на основе его поведения:

— Может, это знак? — потирает холодные плечи руками, без эмоций проронив. — Пора немного убраться?

Дилан усмехается, скомкав влажное полотенце и бросив его в сторону стула:

— Не в этой жизни, — оглядывается на Тею, которая сдержанно растягивает губы, вроде улыбнувшись, а вроде… Неясно. Она поворачивается спиной к парню, продолжая выкуривать его сигарету, пуская легкий дым:

— Тебе Дэниела сюда не стыдно приводить?

О’Брайен не сдерживает смешок, широко улыбаясь:

— Шутки шутишь? — двигается к столу, взяв ноутбук, и поворачивается к девчонке, с довольной физиономией подходя к кровати. — Юморная ты баба оказывается, — приседает на край матраса, подняв крышку, и щурится от ударившего в глаза света экрана. — И болтливая, когда выпьешь, — стреляет взглядом в спину Теи, которая опускает глаза, остановив сигарету возле губ. Дилан искоса наблюдает за поведением девушки, пока ищет нужный фильм для грозовой ночи:

— Мы кстати не обсудили твое поведение, — вновь принимается играть роль «старшего брата», поэтому расправляет плечи, с важным видом обратившись к девушке. — Тея Оу… — задумчиво уплывает взглядом в сторону, замявшись, ведь… Какая у неё фамилия? Девушка оборачивается, стряхивая пепел с кончика сигареты, смотрит на парня с легкой улыбкой, но О’Брайен находит, как выкрутиться:

— Тея О’Брайен, — усмехается, видя, какая озадаченность проявляется на бледном лице девчонки, что секунду назад было охвачено равнодушием. — Я крайне недоволен, — продолжает искать фильм в папке.

Тея медленно переминается с ноги на ногу, глубоко втянув никотин, и морщится, на выдохе проронив, выпустив дымок:

— И почему мне всё равно? — шепчет, заставляя парня улыбаться шире и довольнее:

— В следующий раз напрямую заявляй о своих намерениях, — переводит взгляд на девчонку, которая тушит сигарету, бросив её в кружку, и пальцами касается упаковки, лежащей рядом. Дилан с прежним выражением лица покачивает головой, пустив смешок:

— Окей. Ты, я и… — щурится, пытаясь понять, что за фильм намеревается включить. — Какая-то жуткая мясорубка.

— Хорошо звучит, — Тея остается уставшей внешне и с бессилием приближается к кровати, забираясь и отползая ближе к стене. О’Брайен кладет ноутбук на сваленное одеяло, а сам садится у подголовника кровати, опираясь на него спиной, ноги сгибает в коленях. Берет упаковку сигарет, чтобы закурить:

— Если тебе станет противно, то говори, — сжимает сигарету между зубов, начав искать среди хлама на тумбочке спички. — Включу что-нибудь слюнявое, например, подростковое кинцо про любовь.

Тея молчаливо кивает, обняв руками колени, и подбородком упирается на них, немного наклонив голову, и лишь спустя пару минут фильма уточняет:

— Следить за тем, что происходит на экране?

Дилан зажигает кончик сигареты, потушив спичку:

— Да, — почему его так забавляет данная особенность, проявляющаяся в процессе просмотра фильма? — При просмотре противных сцен разрешается закрывать глаза.

— Спасибо, — Тея выглядит холодно, серьезным тоном поблагодарив парня, отчего тот шире улыбается, уставившись в затылок девчонки, принявшись пускать никотин.

Не проходит и получаса. Дилан начинает жалеть о том, какой фильм выбирает, ибо его лицо начинает проявлять отвращение уже на десятой минуте. Медленно курит. Скачет взглядом с экрана на затылок девушки, что никак не проявляет неприязнь. На резких моментах не вздрагивает и, кажется, её пристальное внимание подарено происходящему. В данный момент, мужчина, исполняющий роль маньяка, хладнокровно разбирает одного из героев на органы, не позволяя тому потерять сознание. И комната полна криков этого бедолаги.

Дилан отрывается спиной от стены, садясь в позе йога, до сих пор остается чуть позади девушки. Одна из причин — не искушать её курением.

— Тебе не противно? — интересуется, подумывая включить то самое слюнявое кинцо.

— Что? — девушка погружена в происходящее на экране, она впитывает, как губка. Проявляется её детская сторона, способная открыто воспринимать информацию.

— Ну, — Дилан чешет макушку, пожав плечами. — Он пилит ему башку бензопилой, — вновь морщится, затянувшись никотином, когда маньяк пилит грудную клетку, отчего кровь брызгает в разные стороны, и О’Брайен никак не ожидает расслышать тихий голос девушки, полный странного восхищения.

— Выглядит красиво, — Тея не моргает, чувствуя внутри себя необычное успокоение. — Столько красного…

Дилан хмурится, уставившись в её затылок. Молча глотает никотин, наблюдая за тем, как девушка, без попыток отвлечься, отдается фильму, даже садится чуть ближе, пальцами сдавив ткань штанов на коленках. Смотрит с таким интересом, что… Неприятно. Тея наклоняет голову в разные стороны, когда на экране сменяется картинка происходящего. О’Брайен держит сигарету у губ, подумывая над тем, что он мог бы сказать, чтобы отвлечь Тею от фильма. Её интерес явно нездоровый. Парень опирается спиной на стену, задумчиво потягивает никотин, не совсем обдумывая следующий вопрос, которым так же, кажется, озадачивает девчонку, вынудив ту отвести взгляд от экрана.

— Ты когда-нибудь целовалась?

Тея моргает, чувствуя неприятную боль в глазах из-за долгого просмотра. Не сразу оглядывается на парня, пару секунд обрабатывая вопрос. Поворачивает голову, взглянув на Дилана, и сглатывает, не ожидая увидеть, с каким любопытством он смотрит на неё в ответ. Девушка ерзает на кровати, сильнее прижав колени к груди, и укладывает голову на сложенные руки:

— Еще вчера ты изводился от подобных вопросов со стороны Роббин, а теперь сам продолжаешь?

— Мне просто интересно, — отвечает больно легко, не задумываясь. Продолжает смотреть на девушку, покуривая, пока та отводит взгляд в сторону, скованно пожав плечами:

— Я полагаю, что меня целовали, но я не принимала в этом участие, — может, ей вновь удастся сказать нечто, что оттолкнет парня, и их беседа быстро свернется, но на данном этапе? О’Брайен проявляет заинтересованность:

— Кто? — выпускает никотин через ноздри, хмурясь, ведь глотку начинает болезненно жечь. Простудился?

— Просто кто-то, — девушка опять пожимает плечами, вздохнув достаточно тяжко, будто хочет дать понять, что её отягощает этот разговор, и вновь смотрит на экран.

— Скрываешь, — Дилан усмехается, догадываясь, и стряхивает пепел себе в ладонь, ничуть не проявляя боль на лице. — А сама, нет? — странные попытки отвлечь девчонку от фильма, но она реагирует, значит, парень имеет возможность от этой темы перескочить к другой.

— Зачем мне это? — Тея долго обдумывает, что сказать в ответ. — Есть люди, которых это не волнует, — да, именно, никогда не заботилась обинтиме, в который её втягивали, и кивает на экран, на актрису. — Например, эту девушку, — хочет переключить внимание парня на фильм, чтобы тот отставил неприятную тему.

Дилан усмехается, обратив внимание на экран:

— У неё только что мозги на пол выпали, — морщится. — Её вряд ли теперь что-то волнует.

Тея не сдерживает улыбку, щекой трется о колено, чувствуя себя смущенной из-за того, какие эмоции проявляет. Вздыхает. Ладно. Теперь-то она может спокойно продолжить наслаждаться просмотром?

— Смотрю, тебе нравятся такие фильмы, — Дилан никогда не затыкается. — Дэн бы уже обделался, — и пускает смешок, упоминая о слабонервном друге, который однажды завизжал, как девчонка, когда Дилан направил на него душ, одарив ледяной водой. Все парни в раздевалке значительно оглохли.

Девушка приятно улыбается:

— Дэниель милый.

Дилан резко переводит взгляд на девчонку, приоткрыв рот, тем самым выпустив из него дымок никотина, который не успевает проглотить, забив легкие:

— С чего вдруг? — даже неприятно усмехается. — Ты же его не знаешь.

Тея не скрывает своего мнения, но и объясниться толком не способна:

— Он кажется хорошим, несмотря на то, что общается с тобой, — оглядывается на парня, оценивающе осмотрев его. О’Брайен даже замирает, изогнув брови, и ничего не говорит, пока с хмурым видом ожидает продолжения слов девчонки.

Тея поднимает на его лицо взгляд, не скрывая своих мыслей:

— Вот ты не милый, — сжимает пальцами локти, когда складывает руки на коленях. — Ты не кажешься милым, — Дилан больно сдержанно улыбается, сощурено уставившись на девушку. — Скорее… — она с задумчивым видом шепчет. — Самоуверенный козел.

И О’Брайен смеется, приседая ровно, вновь в позе йога:

— Это что за словечки, мелкая? — наигранно возмущается, вновь затянувшись никотином. Тея копирует важность и гордость, с которой обычно говорит парень:

— От тебя набралась, — и улыбается ему, ощутив укол смущения в груди, когда Дилан отвечает таким же образом, качнув головой и бросив окурок в кружку:

— Я тоже не считаю тебя милой, — он говорит это, скорее, не с желанием задеть девчонку. Просто любезно отвечает ей взаимностью, поэтому его озадачивает бодрое заявление с её стороны:

— Знаю, — Тея вновь смотрит на экран, спокойно признаваясь. О’Брайен с недоумением уточняет:

— Знаешь?

— Я слышала, — девушка кивает головой, и её ответы всё больше обескураживают, оттого Дилан подсаживается ближе, начиная слегка хмурить брови:

— Что? — роняет больно сдержанно и как-то нервно улыбается краем губ, почесав пальцами щеку. Тея не обращает на него свой взгляд, продолжив смотреть на экран:

— То, как ты отзываешься обо мне, — девушка говорит без давления и напряжения, она вовсе не желает вызвать с его стороны угрызение совести. — Ты часто говоришь с Роббин обо мне, — поворачивает голову, взглянув на парня. — Я отвратительна, — без эмоций цитирует слова О’Брайена, и тот пристально смотрит в ответ, сразу же поняв, о чем идет речь. И он… Он чувствует себя в легком смятении.

— Неприятна, — Тея вздыхает, убирая прядь волос за ухо, и отворачивает голову, ведь на экране вновь множество крови. — Я знаю, — принимает этот факт. — Жаль, я не могу ответить чем-то подобным тебе, — О’Брайен опускает взгляд, хмурясь, и вновь, исподлобья смотрит на девушку, которая без задней мысли произносит. — Ты, может, и ведешь себя, как козел, но ты не неприятный, — упирается подбородком в колени. — С внешними данными тебе повезло.

Происходящее на экране поглощает. Опять. Тея отдается кровавым сценам, пока Дилан нервно отсаживается назад, на свое место, вновь взявшись за пачку сигарет. Его и выпить внезапно потянуло. И он нервно глотает никотин, бросив спички на тумбу. Одну ногу сгибает, вторую вытягивает, сложив руки на груди. Смотрит куда-то вниз, не замечая, как принимается пальцами потирать кожу плеча. Активно. Словно…

Медленно переводит внимание на свою руку.

Он чувствует.

Жжение. Под кожей.

Час, или полтора часа. Натянутости. Но исключительно для О’Брайена. Мало того, что он, почему-то, почувствовал себя некомфортно, узнав, что Оушин в курсе о том, каким образом он отзывается о ней, а тут еще и жжение возвращается, причем с каждой минутой оно усиливается. Дилан еле воздерживается, позволяя себе аккуратно водить пальцами по плечам.

Одно дело говорить за спиной, другое — в лицо. Парень ничего не дает в ответ на слова девушки, и поэтому окутывает ощущение, словно своим молчанием он подтверждает сказанное ею. Но ведь… О’Брайен отличается прямолинейностью. Дилан не отрицает того, что Тея ему, мягко говоря, неприятна из-за своей худобы, но он бы не стал признаваться ей в этом. Теперь уж точно. Первое впечатление, конечно, значимое, но на то оно и зовется «первичным». Пожив вместе несколько недель, О’Брайен удостоверился, что с Оушин, в принципе, можно выстроить общение, внутренне она не вызывает отвращения. Поэтому и отношение к ней изменилось, выстроилось свое, обоснованное.

Наверное, О’Брайен, в большей степени, чувствует себя нехорошо из-за разыгравшегося жжения. И всё это накручивается. Мысли в большой ком.

Титры.

— Хороший фильм, — Тея кивает головой, оповещая о своем мнении насчет увиденного. — Со смыслом, — оглядывается на Дилана, вытянув ноги, чтобы размять их. Колени привычно хрустят. О’Брайен давно выкуривает сигарету, но окурок не спешит бросить в кружку. Он его покусывает последние полчаса. Весь фильм — просто мимо. Пялился в стену, в потолок, в окно. Слушал шум дождя. Но в одном он уверен точно.

— И какой же смысл в этом кровавом месиве? — хмурится, наконец, опустив окурок в кружку, и двигается ближе к ноутбуку, свернув окно видеопроигрывателя.

— Они все освободились, — каждый ответ Теи — это нечто непонятное, и Дилан реагирует с ожидаемой озадаченностью:

— Они сдохли, — усмехается, открыв браузер, чтобы проверить, не пришло ли сообщение от Дэна насчет понедельника. Если шторм не утихнет, то занятия отменят.

— Да, — девушка потирает больные колени, обратив свое внимание в сторону окна и балконной двери. Дождь продолжает бушевать, молнии хоть и сверкают, но где-то далеко, ведь грома практически не слышно.

— И теперь они свободны, — шепчет, вздохнув как-то обреченно. — Хороший фильм.

О’Брайен оглядывается, с ожидаемой хмуростью изучив девчонку, но больше не предпримет попыток понять суть её слов и суждений. Это просто Тея. Типичная Оушин. Это нормально.

И вдруг обнаруживает, что употребляет понятие «нормально» по отношению к ней. А вот это уже странно.

— Ладно, — девушка оценивает наступившее молчание и начинает ползти к краю кровати. — Спасибо, — благодарит, слезая, и поворачивает голову, сложив на груди руки. — Пойду и попробую уснуть, — не ждет. Неловким шагом направляется к порогу.

Чувствуя на себе зрительное давление.

***

Рассвет не скоро. За окном по-прежнему черная пелена ночного неба. И сильный дождь. Он моросит по стеклу, по крыше, электричество на улице отрубается из-за сильных перепадов. Знаю, что в такие моменты, полное снабжение отдано больнице и полицейскому участку. Остальные дома и заведения обесточены.

Молнии прекращают сверкать. Уже неплохо. Я не спешу прикрыть веки. Всё равно не усну. Лежу на боку, пальцами ладони поглаживая ткань наволочки. Волосы распускаю, чтобы унять головную боль, ведь обычно локоны сильно затянуты в пучок, и это вызывает неприятный дискомфорт, позже перерастающий в боль. Мой взгляд ни во что не упирается. Мысленный поток замирает, не позволяю себе думать о чем-либо. Мне необходимо порой остановить работу сознания. В подобные моменты чувствую свое родство с растениями, ведь прекращаю функционировать. Мышцы тела расслабляются. Физически и психологически притормаживаю. И только дышу.

А шум дождя приятно обволакивает. Но только потому, что не нахожусь одна в доме. В полном одиночестве непогода приносила бы лишь напряжение. Хорошо, когда в непосредственной близости кто-то есть. Даже если это Дилан. Почему-то в моем сознании данная мысль звучит забавно.

Тихий шум. Очень тихий. Но в такой обстановке легко уловимый.

Моргаю, с равнодушием поворачивая голову. Шаги в коридоре. Приподнимаюсь на локтях, ложась на спину. Вслушиваюсь. Дилан куда-то собирается? Может, ему Роббин позвонила? Кажется, он торопится.

Медленно приседаю, опустив ноги с края кровати, и встаю, вяло шаркая к порогу приоткрытой двери. Пролезаю через оставленное расстояние, не касаясь дверной ручки, и выхожу в коридор, спокойным шагом направившись к лестнице. Скорее всего, не успею застать О’Брайена в прихожей, но почему-то не слышу, как он покидает дом, поэтому, предполагаю, он еще здесь.

Так?

Складываю руки на груди, остановившись у лестницы, и с недоумением оглядываю прихожую. Куртка парня на месте. Он не ушел? Просто спустился? Тогда к чему такая спешка?

От неожиданности вздрагиваю, дернув плечами, когда со стороны кухни доносится звон. Он там? Проголодался? Или… Спускаюсь, продолжая слышать шум. Будто Дилан без остановки выдвигает и задвигает ящики. Что-то ищет? Не думаю, что мне стоит заглядывать к нему. Для этого нет оснований, но из ниоткуда возникает подобие интереса, так что подхожу к двери, одной ладонью накрыв ручку, и осторожно тяну на себя, приоткрывая. Заглядываю через небольшое расстояние, и без труда взгляд натыкается на Дилана, который стоит у одного из выдвинутых ящиков. Наклоняю голову, сощурившись с любопытством. Парень тяжело дышит. Даже в такой темноте могу разглядеть движение его грудной клетки. Ему будто с трудом удается вдохнуть, оттого так необычно он смотрится со стороны. Слегка неестественно. О’Брайен заметно… Дрожит? Почему его трясет? Неужели, из-за фильма чувствует себя нехорошо?

Парень опускает ладонь в ящик, как-то долго удерживает её там, после вынув, и мои губы приоткрываются, но при этом я задерживаю дыхание, разглядывая крупный кухонный нож, которым Роббин обычно режет мясо. Вижу — его рука дрожит. Острый предмет импульсивно дергается. Сглатываю, когда Дилан резко поднимает свободную ладонь к плечу, принявшись грубым движением чесать татуированную кожу. Морщится, сжав веки. Опять зуд? Может, ему к врачу записаться?

Делаю шаг назад, сложив руки на груди. Уверена, он опять начнет чесать кожу. Только не пойму, почему скрывает это. В принципе, ничего странного в этом…

Мысленно замолкаю, хмуря брови, когда О’Брайен подносит острие ножа к сгибу локтя. С напряжением корчится, принявшись надавливать, и я спокойным шагом приближаюсь обратно, оценив его судорогу. Странно, но он напоминает мне мою мать. Со стороны.

Без эмоций приоткрываю дверь, заинтересованная происходящим, и переступаю порог, совсем не ожидая такой дерганной реакции на свое присутствие. Дилан вздрагивает, резко отступив назад, когда поворачивается ко мне всем телом, каким-то потерянным и хмуро-тревожным взглядом пронзив мое лицо. А я в ответ демонстрирую полное спокойствие, когда торможу, недалеко отходя от порога, и сцепляю ладони на животе, с любопытством наклонив голову к плечу. Смотрю на парня. Молчу. Впервые из нас двоих именно он проявляет несдержанную скованность, принявшись мямлить:

— Хэй, — натянуто и напряженно улыбается. Коротко. Словно не способен удержать уголки губ приподнятыми. — Ты чего… — замолкает, сильно сдавливая веки, и явно испытывает трудности с тем, чтобы выдавливать из себя адекватное. — М-м… -мычит, дернув головой и вновь подняв её ровно. Я продолжаю молчать. И смотреть.

— Я немного… — опускаю взгляд, наблюдая за тем, как парень нервно стучит пальцами по своему бедру, и он следует за моим вниманием, сунув ладонь в карман джинсов. — Я хотел… — замолкает, ведь теперь мой взгляд обращен на кухонный нож, который он заводит за спину, проронив пару нервных смешков, сопровождающихся его попытками почесать затылок пальцами:

— Я проголодался, — скованно улыбается, никак не останавливая на меня свой мечущийся взгляд. — Думал, сделать себе тост, — наконец, зрительный контакт восстановлен, но не могу смело заявить, что рада этому, так как чувствую себя неуютно, словно напряжение, заставляющее тело парня так дрожать, передается мне, но в свою очередь остаюсь неизменно спокойной. Дилан продолжает давить из себя улыбку и объясняется:

— После такого фильма прям кушать охота в первую очередь, — нервно вытирает губы ладонью и кивает на дверь за моей спиной. — Иди спать, — глотает что-то… Что-то. У него в горле. Странно, но меня охватывает подозрение, что Дилан под чем-то. Больно необычно себя ведет.

Без задней мысли совершаю короткий шаг вперед, наклоняясь в сторону, чтобы рассмотреть его руку, а точнее — сгиб локтя. Я знаю наверняка. Это место — самое подходящее. Если ты намереваешься свести счеты с жизнью. Но… Это же Дилан. Он ведь не хотел этого. Это совсем не в его характере. Оттого ситуация кажется нелепой и…

— Уйди! — О’Брайен внезапно повышает голос, попятившись назад, и я замираю, испуганно уставившись на него. Парень указывает свободной ладонью на дверь, руку с ножом заводя сильнее за спину:

— Иди спать! — не снижает давления, сделав угрожающий шаг в мою сторону, поэтому послушно отступаю, скованно разворачиваясь у самого порога. И выскакиваю в прихожую, захлопнув дверь. Не жду. Тело ломит от бессилия, но страх помогает мне неуклюже миновать лестницу и поспешить к комнате.

Дыхание сбивается, из-за быстрой пульсации крови в венах усиливается головокружение, и мне приходится шагать у стены, опираясь на неё рукой, дабы не лишиться подобия равновесия.

Напряженно оглядываюсь на темный пустой коридор за спиной.

Что это, черт возьми, было?

========== Глава 12 ==========

Две стороны медали. Океан и Деградация

Скажем так. Бывают дни, когда эмоциональные силы иссякают.

Буквально вчера казалось, что способен горы свернуть, что окружающая действительность не получит желанного удовлетворения от процесса давления на тебя психологически или каким-то иным образом внешние факторы не смогут повлиять на твое внутреннее состояние, но это лишь фантомная уверенность в себе и в своих силах, которой часто поддается Оушин. Вздумается, будто она со всем справится, будто спокойно добьется своей цели, ведь она может смело идти к ней, умело играя в ложь с людьми. Мечта — основной двигатель бытия, стремления — мотивация к продолжению борьбы. Свобода. Она убеждена, что получит её, и сейчас наступает тот самый день, один из тех, когда она не видит смысла. Теряет его, как теряет устойчивость в ногах во время сильной слабости. Больше не понимает, зачем ей к чему-то стремится. Больше не ощущает своей способности к борьбе и движению. Её уверенность в своих действиях и решениях слабнет.

Добиться свободы таким путем… Сможет ли она? Почему вдруг выбирает столь долгую дорогу к свободе? Ведь есть множество вариантов, как быстро со всем покончить. Почему именно медленная смерть?

Оушин не знает. Ей просто нравится видеть процесс. Видеть, как она медленно иссякает, словно растворяясь в пространстве. И это помогает ей продолжать стремиться к своей цели — видимый результат помогает поддерживать мотивацию. Но сейчас.

Тот день, когда ей всё равно.

В ванной всегда прохладно. Холодная вода медленно сочится из крана, не шумит. Тея стоит напротив раковины, смотрит в зеркало, изучая свое лицо.

Тот день, когда куда-то уходит осознание.

Может, начинают отмирать клетки мозга? Такое возможно? Если да, то Оушин испытает гордость за себя. Только не сегодня. Сейчас ей всё равно на успехи.

В голове наполненный водой вакуум. Что-то шуршит в ушах. Звук непонятный, словно… Трещание сломанного телевизора, только исходит данный шум из глубин сознания, что прекращает функционировать с прежним анализом действительности. Способность воспринимать мир затормаживается. Эмоциональное отупение усиливается.

Да, Тея Оушин обожает себя такой. Когда ей всё равно. Существовать в подобном состоянии куда проще. Терпеть реальность с таким отношением — легче. Словно утекаешь. Куда-то. Неясно.

Дрожащими пальцами пытается расстегнуть рубашку, но не хватает ни сил, ни тяги к действию. Опускает руки. Опускает взгляд. Опускается. Долгий вдох. Медленный выдох. В груди щемит. Касается её, нащупывает выпирающие ребра. И давит на них пальцами, глотнув воды во рту. Ничего не ощущает. Даже ударов сердца.

Действительно ли она жива? Или уже окончательно лишилась жизни, а это её собственный Ад?

А Дилан чувствует себя… Лучше? Наверное. Ему удается за ночь избавиться от своей агрессии, перетерпеть её и сдержать в себе, поэтому он ощущает себя победителем в данной ситуации. Конечно, не обошлось без помощи в виде… Неважно. Он вытерпел. И он доволен собой, хоть и не выспался совершенно.

Интересно, кого он пытается обмануть? Самого себя? Не глупо ли? Парень пытается скрыть личные ощущения. Он по-прежнему чувствует себя нехорошо, и это мягко сказано. По крайней мере, не так отвратно, как ушедшей ночью, но всё-таки…

Открывает дверь ванной комнаты, устремив спокойный, немного сонный взгляд на девушку, стоящую у раковины. И останавливается на пороге, со сдержанным вздохом отводя глаза в сторону, ведь совершенно забывает, что этой ночью кое-что проходит не «как обычно». У него есть свидетель. Оттого напряжение усиливается, но Дилан выделяется особым самообладанием, поэтому позволяет себе еще раз тихо втянуть воздух в легкие, после продолжив медленно шаркать к раковине с желанием умыть бледное лицо:

— Утро, — сложно понять, с каким трудом О’Брайен вытягивает из себя приветствие. Ровным тоном, без натянутой улыбки. Он пока не готов лгать. Мускулы лица чем-то нагружены, тяжелые, кажется, его кожа сейчас обвиснет и вовсе оторвется, а за ней последуют и мускулы, оставив окровавленные кости.

Дилан не имеет никакого отношения к тому, в каком состоянии находится Тея, но, в связи с обстоятельствами, парню кажется, что её игнорирование — следствие произошедшего, поэтому он закатывает глаза, когда девчонка остается молчаливой, направившись к порогу, чтобы покинуть помещение. Она не заставит себя говорить сейчас. Ей не хочется, но придется спуститься вниз к Роббин. Состояние состоянием, а поддержание лжи необходимо.

Прикрывает за собой дверь, оставляя О’Брайена наедине с собой, а это определенно то, что ему требуется. Парень остается внешне равнодушным, пропуская мимо себя признание ошибки, которую он допускает в общении с девушкой. Ему требовалось лишь спокойно попросить её уйти с кухни, но всё пошло к чёрту. Теперь придется выкручиваться. Каким-то образом.

Лениво снимает один рукав кофты. Вытягивает руку, чтобы рассмотреть сгиб локтя. При сильной натянутости кожи рана вновь вскрывается, выпуская капли крови. Требуется обработать чем-то и замотать эластичным бинтом. В таком случае, всем можно лгать, что это простое растяжение. Роббин уж точно не стоит знать о случившемся.

— Тяжелая была ночка, — женщина не чувствует себя вовсе. Она так вымотана, до секундной темноты в глазах. Непонятно, как её по-прежнему ноги держат. Роббин старается расслабленно улыбаться, общаясь с Теей, ведь замечает перемену в её настроении. Но не пытается наседать с вопросами. У каждого бывает эмоциональный упадок, его требуется перетерпеть. Завтра полегчает. К тому же, речь идет не об обычном человеке, с которым еще можно было бы попытаться поговорить. Речь идет о Тее. С ней всё гораздо труднее. Она слишком замкнута в себе.

Оушин сидит за столом, держа в руках стакан с водой. Взгляд опущен. Пальцами катает капсулы по ровной деревянной поверхности. Не хочет принимать витамины. Сегодня девчонка будет особенно капризной. А Роббин — сдержанной и понимающей.

— Ты плохо спала из-за грозы? — женщина наливает в кружку кипяток, принявшись ложкой размешивать крупинки кофе. — Ничего, — тепло улыбается, зевнув. — Привыкнешь, — опирается свободной ладонью на спинку стула. — К сожалению, погодные условия у нас не самые приятные, — отвлекается на вошедшего к ним сына. Парень закатывает рукава кофты, несильно, чтобы локти остались скрытыми под тканью. Роббин обреченно щурится, оценив внешнее состояние Дилана. Кажется, он тоже сегодня не в духе, но женщина не позволяет себе унывать, поэтому на её лице сверкает лишенная сил улыбка:

— Ты так и не уснул? — догадывается, поднося кружку к губам. — Я рассчитывала, что ты поспишь немного, — заботливо признается, на что Дилан пропускает полное недовольства фырканье:

— Поэтому попросила этого мудака подвезти тебя? — подходит к холодильнику, повернувшись спиной к матери, так что не видит, каким огорчением заливается её лицо:

— Дилан! — женщина повышает голос, но всё равно звучит тише, чем планируется. О’Брайен оглядывается на Роббин, холодным вниманием изучив кружку в её руках:

— Не пей кофе, — грубость не исчезает из его тона. — Иди спать, — отбирает у женщины кружку, заставив её томно вздохнуть и сдаться. Она не собирается ругаться с ним только потому, что он ведет себя некорректно с матерью. Роббин потирает ладонями лицо, с усталостью оглянувшись на Тею, которая по-прежнему смотрит в стол, играясь с капсулой пальцами.

— Занятия отменили? — женщина обращается к сыну, а мысленно размышляет о том, как вести себя с девушкой, чтобы улучшить её состояние или хотя бы помочь и поддержать.

— Да, но не тренировку, — О’Брайен рад, что сегодня у него будет возможность физически истощиться — значит, у него не остается сил на размышления и анализ своего состояния, и после изматывающей тренировки он повалится спать без лишнего груза мыслей.

— Не перенапрягайся, — настаивает, замечая вялость, с которой её сын вновь открывает холодильник, отпивая кофе, приготовленное матерью. Ничего не дает в ответ, он не хочет увеличивать свою ложь, обещая, что просто пробежит пару кругов. Нет. Он точно добьет себя.

— Ладно, — Роббин еще не отдыхала после смены, поэтому трет сжатые веки, отгоняя сонливость. — Я тогда прилягу ненадолго, — к сожалению, сегодня у неё еще есть обязанности, которые важно выполнить, так что женщина не может в полной мере набраться сил. — Позавтракайте, хорошо? — надеется на то, что её сын позаботится о приеме пищи, который необходим Тее. Сегодня. Как никогда.

— Ага, — парень вынужденно бросает в ответ, принявшись с неохотой думать, что можно приготовить сегодня. Роббин пару секунд находится без движения, уходя в свои мысли, и в итоге со вздохом разворачивается, повторно стрельнув вниманием на Оушин. Та никак не меняется внешне, но таблетку уже крутит пальцами, удерживая около лица. Изучает. С равнодушием.

Окей. День обещает быть непростым, но Роббин не унывает, верно? Больше не унывает.

Женщина покидает кухню, мучаясь от головной боли, с которой остается наедине О’Брайен. Да, сейчас присутствие Теи вызывает неприятные ощущения в висках, и нужно добиться внутреннего баланса, чтобы умело выкрутиться из ситуации. Жаль, Дилан слишком не собран.

— Что хочешь? — ровным тоном спрашивает, без интереса исследуя полки холодильника.

— Я бы яичницу съел с беконом, а ты? — конечно, тебя охватывает ощущение тошноты, но ты бы определенно поел. Аплодируем.

Молчание за спиной. О’Брайен стучит пальцами по кружке, второй ладонью сдавив дверцу холодильника. Прикрывает веки. Дышит. Набирается терпения.

— Только не говори, что теперь будешь игнорировать меня, — нервно облизывает влажные от кофе губы, оглянувшись больно злобно на девчонку. Нет, в данный момент он не хочет вникать в проблему и понимать её.

— Я не хотел кричать, — в голосе проскальзывает неприятное давление. — Но если ты расскажешь моей маме, тогда у нас с тобой начнутся проблемы, — угроза? Звучит именно так. Тея не поднимает взгляд. Не реагирует. Ей всё равно. Она даже не вспоминает о случившемся. Подумаешь, сорвался. На Оушин часто кричат. Подумаешь, прибегнул к аутоагрессии. Оушин часто сталкивалась с подобным выражением злости. Произошедшее ни коим образом её не касается.

Дилан пристальным взглядом сверлит лицо девчонки, не прочитывает её эмоции, те тупо отсутствуют, поэтому остается лишь надеяться, что девушка послушается — и Роббин останется в неведении. Иначе О’Брайен перестанет притворяться «хорошим братом».

Он еще мгновение испытывает девчонку зрительным давлением, после повернувшись к ней спиной и повторив вопрос:

— Тебе одно яйцо?

И вновь прикрывает веки, сдерживая внутри раздражение, отчаянно пытающееся вырваться наружу. Слышит, как Тея отодвигает стул, оставив на столе витамины, и шаркает босыми ногами к двери, молча покинув светлое помещение. Парень переминается с ноги на ногу. Еле воздерживается от злостного комментария в сторону девчонки, ведь, по сути, нет её вины в том, как он себя чувствует. Просто сейчас Дилан воспринимает всё с неправильным усилением. Если его кто-то бесит, то бесит так, как никогда прежде.

Вдох. Выдох. К черту.

Закрывает дверцу, принявшись крупными глотками опустошать кружку.

Терпение…

Держит стакан с водой в холодных ладонях. Спокойным шагом приближается к двери, выходящей на задний двор, к террасе и саду. Слабым движением пальцев сжимает ручку, надавив — в глаза бьет серость. Небо затянуто дождевыми облаками. Прохладный ветер срывает бледные листья с веток высоких деревьев. Ожившие благодаря уходу Теи цветы клонятся к земле. Босыми ногами ступает по деревянному полу, сквозь доски которого рвутся усы дикого винограда. Зеленая трава в капельках дождя, земля влажная. Тея ступает по лужам, вода в них чистая, необычно. Подходит ближе к высокому цветку с пестрыми алыми лепестками. С равнодушием изучает его, осторожно приседая на корточки, стакан прижав к груди. Разглядывает. На красивых лепестках блестят капли дождевой воды. Девушка медленно подносит ладонь к бутону, аккуратно и нежно принявшись гладить его, снимая капельки. Холодные. Оушин наклоняет голову, сжав один алый лепесток. Тянет. Бутон опускается под тягой. Секунда — и лепесток открывается. Девушка подносит его к лицу, разглядывая со всех сторон. Опускает его в стакан с водой и вновь принимается нежным давлением выдергивать остальные лепестки. Бутон медленно редеет, теряет свою природную красоту.

Медленная смерть.

Оушин опускает стакан на траву, усаживаясь на колени. Руками опирается на землю, наклонившись над клумбой. Пристально смотрит на лишенный своей красоты цветок, но он по-прежнему отдает ароматом. Значит, всё ещё жив. Значит, всё еще умирает. Долгий процесс.

Девушка хмурит брови, вдруг схватив ладонью бутон, и резким движением дергает наверх, рванув цветок. Оставшиеся лепестки опадают моментально. Сдавливает пальцами, чувствуя, как выделяется горьковатая влага. И разжимает, с прежним безразличием рассматривая скомканное подобие бутона.

Внезапная смерть. Быстрая.

***

Работа медсестры наполнена ежедневным стрессом, поэтому нет ничего удивительного, что в таком возрасте Роббин начинает часто заболевать и всё больше тараторить про себя об усталости и моральном истощении, но здесь данная профессия прибыльна и уважаема, а деньги семье О’Брайенов нужны. Женщина в первую очередь заботится о будущем сына, намереваясь дать ему всё, что только способна выжать из себя. Он должен отучиться, поступить в хороший университет — обязательно в Штатах, чтобы получить хорошее образование. Столько прожитых в нищете лет оставляют свой след в психике Роббин — она ни за что не позволит своему сыну жить в тех условиях, в которых жила сама. Никогда. Поэтому никакой работы после школы. Сразу вперед за высшим образованием. Так что задача женщины — скрывать, насколько на самом деле ей тяжело финансово поддерживать семью, хоть и такую небольшую. Ещё одна причина, почему она берет к себе детей для реабилитации — больница выплачивает деньги на их содержание. Немного, но сумма помогает оплатить счета.

Роббин кашляет, пальцами касаясь шеи, пока бродит по комнате, пытаясь собраться в дорогу. Её лицо морщится от легкой боли в горле, а головная усиливается от давления, которое оказывает на женщину погода. Ужас. Эти скачки и изменения её добьют.

— Простудилась, — Дилан вовсе не стоял всё это время за стеной возле порога, он услышал из своей комнаты, как мать рвет глотку кашлем, поэтому с такой каменной миной на лице проходит в спальню женщины, держа ладони в карманах штанов.

— Не страшно, — Роббин отмахивается, перебирая документы на столе. — Отвезешь в больницу?

Дилан сердито фыркает, сделав к женщине пару жестких и тяжелых шагов:

— Какого черта? — его злость обоснована. — Опять смена?

От громкого хриплого голоса головная боль усиливается. Роббин пальцами давит на правый висок, повернувшись к сыну, и спешит препятствовать его агрессии:

— Нет, — качает головой, устало взглянув на него. — Месяц прошел, — парень всё ещё хмур. — Надо Тею на осмотр отвезти.

— Именно сегодня? — Дилан, терпение. — После ночной смены? — он не сдерживается, хлопнув женщину по ладони, когда та вновь принимается перекладывать документы в сумку, и Роббин прикрывает веки, опустив вещи на стол. — Отдохни, — приказным тоном, и матери трудного подростка еле хватает сил, чтобы попытаться объяснить:

— Если я не буду выполнять правила, — встает к нему лицом, мягкими движениями ладоней жестикулируя. — Посчитают меня неподходящей для роли волонтера. Надо быть ответственной за тех, кого мы…

— Берем, — перебивает, грубо, но оканчивает её мысль правильно, параллельно ощущая, какая новая волна злости накрывает его. Он негодует из-за наличия проблемы — Теи. Но в то же время отдаленно сохраняет в себе здравомыслие. Девчонка не виновата. Наверное, способность быть слегка сдержанным и понимающим у него от матери.

— Я знаю, — кивает, потирая лоб ладонью. — Но ты никакая. Выглядишь жутко.

— Спасибо, сынок, — Роббин отшучивается, вяло вернувшись к сбору документов. Дилан ставит руки на талию, нервно скользнув кончиком языка по нижней губе, и набирает воздуха в легкие, с трудом принимая данное решение:

— Прими горячий душ и ложись спать, — Роббин опускает руки, с обречением взглянув на сына, который еле договаривает. — Я отвезу её.

Женщина активно моргает, словно таким образом происходит переработка полученной информации. И хмурится, слабо. Головная боль не позволяет проявлять сильные эмоции.

— А твоя тренировка? — шепотом и всё ещё неуверенно спрашивает.

— Успею, — О’Брайену не охота развивать эту тему. Он просто сделает это. И всё. Без лишних раздумий.

— Точно? — Роббин чувствует себя неуютно. — Ты, ну, не против? — она знает, как её сын в принципе относится к тому, чем занимается Роббин, а тут еще ему приходится в таком настроении делать то, чего ему не хочется. — Ты же постоянно ноешь, когда я прошу тебя помочь с детьми.

— Сейчас я сам вызвался, — парень отступает назад. — И не ради «детишек», — ворчит, кивнув в сторону коридора. — Иди в душ.

— Стой, — Роббин скованно вынимает документы из сумки, подходя к сыну, и протягивает ему. — Вот, — Дилан без желания берет медицинскую карту с разными вставленными в неё бумажками. — Это информация. Доктор будет не совсем доволен, но… — поднимает просящий взгляд на парня. — Постарайся не грубить ему, ладно? — просит, зная, как себя ведет Дилан, когда он встает не с той ноги. — Пойду, скажу Тее, что ты её отвезешь, — гладит парня по плечу, а тот вдруг хмурит брови, сощурено и пристально разглядывая полученные документы.

Информация. Вся информация об этой девчонке.

Ему… Интересно? Нет, скорее, любопытно. Роббин ведь ему всего не рассказывает.

— Надеюсь, она не будет против, — женщина нервно потирает ладони, направившись к порогу комнаты, у которого останавливается, оглянувшись. О’Брайен смотрит на неё, читая понятную тревогу на лице матери, которая продолжает свою мысль шепотом:

— Настроение у неё сегодня… Так себе.

«…Наркотическая зависимость. Алкогольная зависимость. Пищевое расстройство: булимия, анорексия. Психологические отклонения (чаще встречаются: расстройство личности, признаки шизофрении, навязчивых идей, см. стр. 12 мед. карты). Социальное расстройство…» — нет, это Дилан даже не открывал саму карту. Он всё равно не способен разобрать почерк. Читает выписку главврача, который, судя по всему, наблюдал за состоянием пациентки с особым интересом. Скорее всего, он сделал выдержки, чтобы местным врачам, а особенно опекуну не требовалось тратить время на изучение всей истории болезни. Удобно, но без конкретики. Наверное, Роббин досконально изучила все документы, поэтому обладает большей информацией. Дилан с трудом разбирает слова. У всех врачей традиционно виляющий почерк.

О’Брайен стоит на улице, опираясь спиной на дверцу машины. Курит, хмуро путаясь в словах и буквах. Ничего не понятно. Ясно лишь то, что Роббин не шутила, когда заикнулась об «особенности» этой девчонки — действительно, тот ещё чертов случай.

Выпускает никотин, сжав во рту кончик сигареты, и открывает набитую бумажками толстую медицинскую карту на первой попавшейся странице. И, как ожидается, мало, что поддается разбору, поэтому принимается тупо перелистывать, хватаясь взглядом за парочку понятных слов, которые ничего ему не сообщают важного или интересного. Полностью пролистывает, уже плюнув на затею и свое любопытство, когда внимание привлекает небольшое вложение в виде белой книжечки на три-четыре страницы. Почему? Потому что он уже видел подобное.

У Роббин есть такая же.

Документ, сообщающий о прохождении реабилитации в центре для душевнобольных.

Откуда-то возникает ощущение, неприятное, тревожное, совсем как в тот раз, когда…

Наклоняет голову к плечу, насильно остановив мысленный поток, и открывает первую страницу тонкой книжечки, на обложке которой указан номер дела и полное имя пациента. И медленно скользит взглядом по строчкам с данными, с большим вниманием вчитываясь в слова, дабы понять каждое из них.

«Она, как я», — вот, что имела в виду Роббин. Теперь Дилан понимает. И от впитываемой информации у него начинает неприятно посасывать в ребрах, а покалывание возле сердца усиливается, как проявление хмурости на лице.

Она, как Роббин.

Даже хуже.

За спиной голос женщины, и Дилан необычно вздрагивает, резко оглянувшись на крыльцо дома, на которое выходит Роббин с Теей. Мать о чем-то спокойно рассказывает ей, кажется, предпринимая попытки улучшить эмоциональное состояние девчонки, но та остается равнодушной и, судя по выражению лица и отрешенности во взгляде, вовсе не пытается анализировать слова женщины. Странно замечать это только сейчас, но Тея, словно еще больше осунулась. Её тело… Меньше. Как бы глупо это не звучало. Возможно, она оставляет волосы распущенными по той причине, что её лицо выглядит хуже. Оно… Худее. Гораздо. Впадины на щеках четче, под глазами крупные темные пятна. И мешки. Губы не бледно-розовые, как обычно, а приобретают непонятный голубовато-серый оттенок, который идет в жестком контрасте с фиолетовой клетчатой рубашкой, которую она надевает. Видимо, зеленую Роббин отнесла в стирку.

— Мы не думаем тебя отдать. Это обычная проверка, — Роббин произносит странные вещи. Оушин боится, что её оставят в больнице?

О’Брайен стискивает в зубах сигарету, принявшись впихивать карту в карман кофты, но не удается, поэтому открывает дверцу машины, бросив документ в бардачок. Выпрямляется, продолжив затягивать никотин. Смотрит. Роббин с теплой улыбкой пальцами расчесывает спутанные волосы девушки, желая:

— Давай, удачи, — и осторожно берет её за плечи, разворачивая всем телом к ступенькам, и Тея медленно плетется вперед, пальцами дергая пуговицы рубашки. Взгляд опущен. Брови нахмурены. Роббин обращается зрительно к сыну, сделав жест: поднимает ладони и медленно опускает.

«Будь сдержаннее».

Дилан глубоко вздыхает, в последний раз сильно затянувшись, и бросает окурок под ноги, придавив, дабы потушить. Выдыхает никотин, садясь за руль. Тея медленно забирается на заднее сидение, придерживаясь своего молчания. Парень корректирует угол зеркала заднего вида, чтобы иметь возможность поглядывать на девчонку, и вздыхает:

— Пристегнись, — поворачивает голову, окинув взглядом Тею, которая тонкими пальцами принимается бороться с жестким ремнем, который никак не хочет поддаваться её жалким попыткам. И О’Брайен чешет кончик носа, повернувшись таким образом, чтобы иметь возможность помочь.

Зря он сунул нос. Роббин не просто так утаивает информацию.

Дергает рукой ремень, без труда пристегивая его, и невольно поднимает взгляд, обратив его на лицо девушки, которая пристально пялится в окно.

Теперь черт его знает, как общаться с этой мышью.

Каждый ведет свою собственную внутреннюю борьбу. Какое имеет право один человек перебрасывать свой негатив на другого? Никакого. Тея Оушин с чем-то сражается, как и О’Брайен. Как и Роббин. Как и любой человек. В одиночестве.

Дилан О’Брайен старательно избегает посещения больниц. В детстве он частенько здесь оказывался, не потому, что сам получал травмы. Дело было в Роббин. Всегда только в ней, и у парня выработалось детское отвержение данного места. Словно физически оказываешься в прошлом, вновь погружаясь в неприятные воспоминания, поджидающие на каждом шагу, в каждом отделении. Везде. Дилану до сих пор непонятно, почему его мать выбрала профессию, обязывающую её целыми днями находиться в стенах больницы. Ей в юности не хватило?

В постоянно чистых и белых коридорах пахнет медикаментами. Запах въедается в ноздри, в горло, вызывая приступ усиленного кашля, с которым О’Брайен идет по этажу, высматривая на белых сверкающих на свету ламп дверях нужный номер. Тея плетется немного позади. Как и прежде, её взгляд опущен, она словно высматривает что-то в ногах или наблюдает за нервным движением своих пальцев, которые вот-вот оторвут пуговицу.

— Не люблю больницы, — Дилан не стремится начать разговор с девчонкой, но поддерживать напряженное молчание ему так же неохота. Тем более, сейчас. Когда он знает.

По коридорам ходят люди: простые посетители, пациенты, врачи, медсестры. Персонал больницы раздражает. О’Брайен находит неприятным для глаз белый цвет их формы, или он навязывает себе? Возможно, стоит прекратить оценивать окружающую обстановку.

Оглядывается на Тею, замедлив шаг, ведь они приближаются к нужному кабинету:

— Тут плохо пахнет и люди какие-то… — обращает внимание на медсестру в короткой форме, из-под края которой еле вылезает ткань голубой юбки. Блондинка выходит из-за двери, больно резко устремив на парня внимание, и её лицо озаряется привлекательной улыбкой. И Дилан хмурится, задумчиво изучив девушку, не сразу признав в ней человека, с которым когда-то переспал.

— Мда… — выдыхает, закатив глаза, и невольно касается ладонью плеча, ощутив усилившиеся жжение. Оно неприятно покалывает, словно изнутри на кожу давят тонкие острые иглы, старательно вспарывая татуированную поверхность.

Нехорошо.

— Привет, Дилан, — молодая девушка бодро подскакивает к парню, перегородив ему дорогу, а к груди прижимает свой рабочий журнал, её завитые локоны забавно дергаются, а широкая улыбка кажется милой даже Оушин, которая поднимает взгляд, стукнувшись плечом о руку О’Брайена. Сегодня она предельно невнимательна. Парень намеренно заставляет себя сунуть ладони в карманы джинсов, чтобы не тереть кожу рук. Колкая боль изводит, становясь всё сильнее. И достигает своего пика, когда медсестра, в качестве приветствия, касается его локтя ладонью, несильно сжав пальцами:

— Ты вместо Роббин? — догадывается, ведь еще утром встретила мать Дилана, которая только заканчивала ночную смену. О’Брайен кивает, сдержанно подтвердив:

— Типа того.

Девушка обращает взгляд на Тею, объясняя уже ей:

— Доктор Эркиз сначала побеседует с Диланом, — говорит с паузами, будто зная, что девчонка может не поспевать за скоростью чужой мысли. Хотя, скорее всего, внешнее состояние Оушин яро кричит о её «отрешении» от происходящего вокруг. Честно, начинает казаться, что она находится под чем-то, но медсестра скрывает эти подозрения. Скажет лишь доктору, чтобы тот провел необходимые анализы.

— Проходи, — девушка подталкивает парня к двери кабинета, а сама принимается поглаживать спину Теи. — А мы с тобой познакомимся поближе, — улыбается, но не так широко, отводя девчонку к местам ожидания — мягкие стулья, поставленные в ряд вдоль стены. Оушин хмурит брови, напряжением стрельнув в лицо медсестры, начавшей без умолку болтать, пытаясь увлечь чем-то пациентку. Оглядывается на Дилана, который без желания шаркает к указанной двери, осознав, что сейчас будет выступать в роли опекуна — ответственного лица. Да и говорить придется с мужчиной, который когда-то клеился к его матери. Любой ухажер Роббин, неважно, кто он, — О’Брайен без разъяснений вышвырнет его. Это эгоизм? Наверное, но для егоналичия есть причины.

Белые стены, белый пол и совершенно неясно почему — черный стол, набитый документами. Темный кожаный диван, несколько шкафов для хранения папок с делами пациентов. Полный мужчина сидит в крупном кожаном кресле. Его белый халат распахнут, на нагрудном кармане бейджик с указанием имени и должности. Дилан располагается на стуле, напротив доктора, который сутулится, изучая заключение Роббин за прошедший месяц. Почесывает лысую макушку, сонно вздохнув:

— Что ж, — откладывает записи Роббин, взяв карту пациентки. — Плохой результат за месяц.

Дилан с раздражением относится к этому мужчине, поэтому угрюмо реагирует на всё, что бы он ни сказал:

— Программа только началась, — прижимается спиной к спинке стула, ладони крепко сжав в карманах, так как вот-вот примется чесать руки.

— И? — доктор Эркиз поднимает усталый после ночной смены взгляд на парня. — Она не прибавила, — сравнивает показания, чтобы оценить, насколько плачевен результат. О’Брайен вытягивает ноги, принимая расслабленную позу:

— Слишком требовательно для профессионала.

Мужчина исподлобья смотрит на него, вдруг сдержанно улыбнувшись:

— Ты ведь сын Роббин, да? — зачем уточняет? Он прекрасно знает, кто перед ним. Чего в идиота играть?

Дилан кивает головой, слабо, и усмехается краем губ, когда доктор отводит взгляд в сторону, пытаясь скрыть то, с каким трудом втягивает в легкие воздух. Да, он отчетливо помнит, какой была их последняя встреча. Парень надеется, что рука этого типа до сих пор ноет после полученной травмы.

— Так, — Эркиз решает не заострять внимание на происходящем, возвращаясь к рабочему вопросу. — Твоя мать ознакомлена с показанием и наблюдением доктора, который занимался делом Оушин, — начинает что-то фиксировать в своем журнале. — Она часто прибегает к опустошению желудка, — принимается перечислять себе под нос. — Наедается — и два пальца в рот, — с улыбкой качает головой, словно это смешно, но на деле — это типично для пациентов с такой историей болезни. — Также она часто напивается водой перед взвешиванием, поэтому я так строго оцениваю результат. Есть вероятность, что это неверный показатель. И она весит меньше, — высказывает свои подозрения. — Я понимаю, Роббин хочет быть мягче, но с такими, как этот пациент… — поглядывает на Дилана, морщась. — Не стоит. Нужен жесткий контроль, — строгим тоном советует. — Следите за ней. Если к следующему вашему посещению улучшений не будет, её придется отправить обратно.

О’Брайен пальцами потирает сжатые веки и с легким смешком шепчет:

— Думаю, моя мать не позволит её забрать.

— Сразу видно, ты не разбираешься в том, чем мы тут занимаемся, — доктор вежливым тоном поясняет. — Роббин несет ответственность за реабилитацию Оушин, — указывает ладонью на себя. — Я проверяю результат и направляю в больницу, где она содержалась. Тот доктор, который отвечает за её состояние, сам решает, насколько хорошо протекает процесс восстановления. И он может отозвать пациентку обратно, если посчитает, что программа не помогает ей. Значит, она не готова, и ей требуется дополнительное лечение, — заканчивает, вводя парня в курс дела, хотя в этом нет необходимости, просто пытается как-то уладить с ним отношения. Чтобы Дилан, хотя бы, прекратил с таким давлением смотреть на него.

— На данном этапе никаких улучшений, — привстает, еле отрывая пятую точку от кресла, чтобы положить перед О’Брайеном документы. — Посмотрим, что скажет ответственный за неё врач, — и протягивает ручку. Дилан подается вперед, выдернув пишущий предмет из его ладони, с издевкой растянув губы. Эркиз садится обратно, дернув края халата:

— И хочу дать один дельный совет, — переплетает пальцы, уложив ладони на стол. Дилан с пренебрежением листает документ, не особо вникая в то, что подписывает.

— Я понимаю, почему все, в том числе и Роббин, так осторожны в общении с Оушин. Но… — мужчина вновь чешет макушку, не понимая, почему так нервничает в присутствии О’Брайена, который поднимает на него хмурый взгляд. — Я бы на вашем месте был осмотрителен, — раскидывается вполне уместными советами. — Не верьте ей.

После недолгого заполнения каких-то бумажек, на которых парню пришлось поставить свою подпись, как опекуна, они возвращаются в коридор. Ничего не меняется. Тея продолжает сидеть, нервно оттягивая одну из пуговиц рубашки, а медсестра весело о чем-то рассказывает, не сильно-таки интересуясь наличием внимания со стороны девушки. Просто трещит о своем, пока Оушин мечется взглядом по полу, исподлобья посмотрев на вышедшего за парнем доктора. Полный мужчина лениво, будто нехотя, подходит к ней, закрыв свой журнал:

— Привет, Тея, — со вздохом, даже не пытается проявить позитивный настрой, видимо, он работает двое суток без перерыва. — Я — доктор Эркиз. Твой здешний смотритель, — и только сейчас на лице проскальзывает довольная ухмылочка. — Так вы называете нас, верно?

Дилан складывает руки на груди, встав рядом с доктором. Да. Очень забавно. Чего он так лыбится? Как и ожидается, Тея не реагирует. Она отводит напряженный взгляд в сторону, начав потирать колени.

— Сейчас мы тебя взвесим, проверим состояние твоего здоровья, — мужчина кивает своей помощнице, которая с приятной игривой улыбкой смотрит на О’Брайена, пытающегося не акцентировать на её поведении внимание.

— Идем, — медсестра встает, потянув Тею за локоть, ведь доктор большими шагами отдаляется, направившись вперед по коридору. Оушин скованно поднимается, заставляя себя терпеть чужое прикосновение, и медсестре приходится «тащить» девчонку вперед.

Которая оглядывается, врезавшись широко распахнутыми глазами в затылок О’Брайена. Ведь тот поворачивается спиной, направившись совершенно в другую сторону. Тут же возрастает паника. В разы. Страх и тревога достигают своего пика, и неясно откуда появляются силы, чтобы вырвать свою руку из хватки молодой девушки, которая оборачивается, с волнением устремившись за Оушин:

— Тея? — вдогонку, так как хрупкая и вялая девчонка максимально быстро перебирает слабыми ногами, вмиг оказываясь возле парня, который успевает сделать пару шагов, вынув пачку сигарет, когда Тея обходит его, встав напротив, тем самым перекрыв путь. Дилан останавливается, потянув сигарету к губам. С хмуростью смотрит на девчонку, которая переминается с одной ноги на другую, уставившись на него так, словно он держит перед ней оружие, прижав дуло ко лбу.

— Куда ты? — удивительно, но она наконец заговаривает с ним. Обеспокоенно. Кажется, она вот-вот примется вытирать веки, чтобы скрыть проявляющуюся соленую жидкость. О’Брайен стреляет взглядом в разные стороны, затем сощурено уставившись в ответ:

— Покурить.

Девушка с напряжением держит руки вдоль тела, пальцами сжимая ткань рубашки. Смотрит… Напугано. И Дилану приходится опустить руку, стиснув кончик сигареты, тем самым погнув её. Смотрит в ответ.

Она боится, что мы решили отправить её обратно?

Медсестра виновато улыбается парню, осторожно взяв девушку за плечи:

— Идем, — ей удается повести девчонку за собой. Дилан продолжает стоять на месте, теперь уже уставившись в пол. Пальцами издевается над мятой сигаретой, лишь вздохнув, и делает первый шаг, чтобы продолжить идти.

Но хватает за ткань кофты. Причем грубо. И сильно дергает в сторону. О’Брайен даже приоткрывает рот, чуть был не среагировав ударом, по привычке. Тее вновь удается оттолкнуть руки медсестры, и она настойчивее хватает парня за одежду, дернув на себя, обратно. Дилан разворачивается, сердитым взглядом пронзив бледное лицо Оушин, но та не отводит глаза. Смотрит в ответ. Так же хмуро.

Как к ней теперь относиться?

Теперь, когда он всё знает.

— Тея, — медсестра с негодованием возвращается к ним, потянув ладонь к девчонке, но слегка испуганно отступает назад, отдернув руку, когда Оушин поворачивает голову, злостным взглядом вцепившись в лицо девушки. Агрессивно.

О’Брайен выдыхает, пальцами окончательно сдавив сигарету, и сдерживает свои собственные негативные эмоции, развернувшись и ладонью надавив на плечо девчонки. Та оглядывается на него, резко сменив выражение лица на знакомое — безразличное, и отпускает его кофту, вновь принявшись нервно дергать пуговицы на рубашке. Обходят медсестру. Дилан прицеливается, бросив сигарету в корзину для мусора.

Окей, поддается.

Потому что происходит то, чего намеренно пытался избежать.

Теперь, когда он знает.

Он видит в Тее свою мать.

***

Тяжелее, чем обычно. Сегодня какой-то особенный день? Особенно давящий и терзающий, или Дилан усугубляет? Возможно, ему стоит наполнить ванну, погреться и попытаться расслабиться, но нет. Ему душно. Жар исходит, словно, из-под слоя кожи. Дурость. Парень дважды мерил температуру. Он здоров. Физически уж точно.

Умывает холодной водой лицо. Водит ладонями по шее, потирает руки, рассчитывая немного сбавить жжение, но покалывание только усиливается. Оглядывает помещение ванной. Ничего, что могло бы подойти. Нечем царапать кожу, но вряд ли сейчас прокатит. Это помогло лишь раз. Теперь все ощущения намного сильнее. Но парень еще намерен бороться с проблемой. Он будет терпеть до последнего, возможно, данная затея закончится не совсем удачно — Дилан к черту изуродует свои руки. Но не позволит себе сдаться. Кто он, чтобы быть в плену у собственных отклонений?

О’Брайен признается в наличии «странности». И попытается разобраться. Самостоятельно.

Вдох — сжимает веки, запрокинув голову, а руками опирается на край раковины. Выдох — опускает лицо, сутулится. Холодный пот покрывает кожу между лопатками. Наклоняет голову в разные стороны, медленно выпрямляясь, расправляя плечи, где-то в шее тихо хрустит. Очередной тяжкий вздох — открывает глаза, устремив внимание на зеркало. Изучает усталое лицо. Выключает воду. Опускает руки. Вновь поднимает взгляд на свое отражение. Смотрит с таким… Хмурым выражением. Легким недовольством. Берет полотенце, вытирает капли воды с рук, после скомкав ткань в комок и бросив на стиральную машину. Вновь вдох. Вновь выдох. И покидает прохладное помещение. Требуется проявить выдержку. Больше, чем обычно, ведь сейчас его состояние может оценить Роббин.

Он слышал голоса. Знает, что сегодня у них гости, и не рад давней подруге, которая решает внезапно заглянуть на ужин. Её имя — Стейси. Они с Роббин знакомы со средней школы. И Дилан не любит эту женщину по многим причинам. Одна из них — она любит выпить. А матери О’Брайена не стоит налегать на алкоголь.

Дилан не надевает кофту, замотав локоть эластичным бинтом. Мать полагает, у него простое растяжение. Вот и хорошо. Ложь неприятна, но это лучше, чем те вопросы и тревога, что может последовать за истиной.

Спускается вниз, заходя на кухню, и застает Роббин и Стейси за столом. Кушают. И выпивают. Пока на столе перед ними одна бутылка вина, но мисс О’Брайен быстро пьянеет. У неё были проблемы с алкоголизмом. И она уже пьяна, хотя пропустила пару бокалов.

Но есть один незначительный плюс. Роббин не так осмотрительна в таком состоянии, значит, не придаст значение тому, как себя чувствует её сын. Она этого не заметит.

Стейси обращает взгляд на вошедшего парня, проглотив еду, и широко улыбается губами, покрытыми красной помадой:

— Привет, — её стиль не слишком отличается от одежды, которую предпочитает Роббин, но если мать Дилана застегивает блузку на все пуговицы, то Стейси оставляет внушительного размера декольте. О’Брайену даже не требуется стараться разглядеть её лифчик. Его розового цвета кружева выглядывают из-под полупрозрачной ткани белой блузки.

— Здравствуйте, — парень нарочно не бросает взгляд на гостью, которая поправляет локоны темных волос, укладывая их на плечо, чтобы открыть шею. Роббин держит бокал с вином у лица, фыркнув:

— Он только с тобой так вежлив.

Дилан проходит к кухонной тумбе, взяв свою кружку, и без скованности признается:

— Мне не нравится, что ты пьешь, — звучит сердито и недовольно. Роббин вздыхает, пустив смешок:

— Не одобряешь? — и смеется, качнув головой, а Стейси поддерживает её веселое настроение, махнув ладонью на парня:

— Оставь. Дай мамочке расслабиться.

— Садись кушать, — Роббин вдруг активирует режим «матери», указав пальцем на сковородку. — Там немного овощей и спагетти.

— Я кофе буду, — Дилан перебивает её, не желая слышать это пьяное бормотание. Настраивает на размышления о неприятном. О прошлом. Заливает в кружку кипяток, насыпая кофе и кладет пару ложек сахара, уловив за громким разговором подруг шарканье и скрип двери. Бросает короткий взгляд в сторону порога. Тея недоверчиво заглядывает в освещенное помещение, пальцами сжав дверной косяк. С опаской изучает нового человека, замявшись на месте, и хочет ускользнуть, но остаться незамеченной не выходит.

Роббин отпивает вина из бокала, обратившись с теплой улыбкой к девушке:

— Тея, я немного положила тебе, — указывает на тарелку, что стоит напротив. — Покушай.

Оушин неуверенным шагом плетется к столу, настороженно поглядывая на Стейси, которая сощуренным взглядом окидывает девчонку, изучая с неподдельным оцениванием:

— А это… — растянуто проговаривает, указав бокалом на незнакомку, которая медленно садится напротив, не спеша касаться еды. Она лучше выпьет воды.

— Я тебе рассказывала, — Роббин напоминает.

— А-а… — Стейси выглядит озадаченной, и больно странно поглядывает на девчонку, продолжив анализировать её внешние данные. — Сколько ей лет? — говорит о ней в третьем лице, что не особо приятно, учитывая, что Тея сидит перед ней. Дилан открывает дверцу холодильника, взяв пакет молока.

— Семнадцать, — Роббин непринужденно дает ответ. Её подруга изогнула брови, слегка наклонившись в сторону, будто рассмотрев девчонку под другим углом:

— Выглядит жутко.

Мать О’Брайена давится, прижав ладонь к губам, которыми шепчет:

— Стейси.

— Извини, — женщина отводит взгляд, пожав плечами, и принимается большими глотками опустошать бокал. Молчание не затягивается. Роббин, будучи трезвой, болтлива, а сейчас вовсе не затыкается, увлекая Стейси безостановочной болтовней.

Тея окидывает взглядом стол. Нет стакана с водой для неё. У неё болит голова. Смотрит на бутылку вина, ощутив неприятную сухость во рту и привычную тягу к употреблению, поэтому начинает пощипывать кожу запястья, проникнув пальцами под ткань рукава. Дилан заканчивает с приготовлением кофе и обходит стол, игнорируя взгляд, которым Стейси провожает его, делая глоток вина. Парень садится рядом с Теей, сдержанно вздохнув, ведь совершает ошибку — коротким вниманием окидывает подругу матери, которая стреляет на него быстрым взглядом, улыбнувшись краем губ. Дилан откашливается, одной ладонью принявшись активно гладить плечо. Жжение.

Роббин не замолкает. Стейси её слушает, кивает, участвует в разговоре, но… Не забывает посматривать на парня, который решительно уводит свои мысли в другое русло, начав стучать пальцами по кружке. И, как он надеялся, Тея обращает внимание на его действия. Она постоянно разглядывает еду и напитки других людей. Странная привычка, но сейчас это как никогда кстати.

— Ты не пьешь с молоком, — Тея шепчет, чтобы не мешать громкому разговору двух женщин напротив. Да, Дилан рассчитывал, что она обратит на это внимание, поэтому спокойно кивает:

— Тут еще и сахар, — обращает взгляд на девушку, которая озадаченно хмурится:

— Ты не пьешь с сахаром.

— Ага, — О’Брайен осторожно передвигает кружку ближе к девчонке, которая прослеживает за его действием, часто заморгав, и начинает анализировать происходящее. Её обработка информации происходит долго, так что Дилан с усталостью складывает руки на столе, уложив на них голову. Набок. И зевает, продолжая чесать жгущий участок кожи на плече. Чувствует, как кто-то аккуратно касается его колена носком туфли.

Стейси.

Женщина продолжает украдкой поглядывать на парня, который ожидает реакции со стороны Оушин. Девушка наклоняет голову, по-прежнему потерянно взглянув на Дилана. Не совсем понимает.

— Мир? — О’Брайен шепчет, коленом пихнув колено Теи, в первую очередь намереваясь избавиться от приставаний подруги матери, а также заставить девчонку мыслить быстрее.

— Мы не ссорились, — Оушин касается пальцами кружки, обжигаясь.

— Да брось, — Дилан фыркает, поддерживая шепот. — Ты весь день меня игноришь.

Стейси кивает с улыбкой Роббин, а сама прислушивается к тихому разговору этих двоих.

Тея нервно ерзает на стуле, немного поворачиваясь к парню, чтобы говорить еще тише. Она чувствует себя некомфортно, ведь замечает зрительное наблюдение со стороны незнакомой женщины.

— Вовсе нет, — с недоумением хмурит брови, глотнув воды во рту. — Это не из-за того, что случилось ночью, — полагает, что подозрения Дилана возникают из-за их стычки. Стейси прикусывает губу, слушая болтовню Роббин, и подливает себе вина в бокал.

— Просто настроение такое, — Тея пожимает плечами. О’Брайен молча кивает головой, прикрыв веки, и принимается сильнее потирать плечо, не демонстрируя боли на лице. Оушин обращает внимание на его ладонь, сжав своими кружку, и старается быть раскованнее, дабы окончательно уничтожить подозрения О’Брайена. Ей нужно быть «общительной». Иначе её вернут.

— Конечно, не мое дело, но… — девушка секунду молчит, смотря на кофе, и переводит взгляд на парня, который вопросительно мычит, приоткрыв один глаз. Девушка глотает кислород, заморгав, и шепчет, слегка наклонившись к нему:

— Может… — не выдерживает, одной ладонью коснувшись пуговицы на рубашке, чтобы дернуть её. — Тебе обсудить это с кем-то? — не уточняет, Дилан и без того понимает, о чем идет речь, поэтому подпирает кулаком висок, заставив себя распахнуть оба глаза, чтобы с легкой сердитостью взглянуть на девчонку. А та явно не способна скрывать того, насколько сильно нервничает, поднимая тему, которая никак её не касается. Это личное. Для О’Брайена.

— Например, с Дэниелом, — Тея выговаривает на вдохе. — Например, — и отпивает кофе, обжигая язык. Посматривает с настороженностью на парня и проявляет еще больше растерянности на лице, когда тот улыбается, устало и слабо, и трет сжатые веки:

— Нет, — запускает пальцы в волосы, выпрямившись и прижавшись к спинке стула, руки опустив на колени. Девушка с непониманием интересуется:

— Почему?

— Он слишком нормальный, — Дилан ставит локти на край стола, начав хрустеть пальцами. — Мне кажется, в этом плане ты меня лучше поймешь, — шутит, но отчасти признается себе в том, что подобную странность сможет понять только такой же «безумный» человек, имеющий свои личные отклонения. О’Брайен сохраняет напряженную и сдержанную улыбку на лице, пока двигает к себе тарелку девчонки, решая отвлечься на еду, чтобы перестать обращать внимание на свои внутренние ощущения. Оушин еще недолго смотрит на него. На её лице необычная расслабленность, а взгляд вдруг отражает понимание, с которым она отворачивает голову, продолжив мелкими глотками пить кофе.

Проблема в голове. Поэтому её будет тяжело решить.

Если она вообще решаема.

Хорошо, что Роббин напивается тремя бокалами. Она упускает то напряжение, с которым проходит ужин, состояние сына остается для неё тайной, как и скованность Теи. Что касается поведения лучшей подруги — данного она никогда не замечала, возможно, по вине своего доверия по отношению к этой женщине. Всё-таки, они давние знакомые.

Роббин что-то невнятно бубнит под нос, еле перебирая ногами, пока Дилан держит её за плечи, ведя по коридору к спальне. Стейси уверенным шагом следует за ними, рассматривая парня со спины, и стреляет резким взглядом в Тею, которая хотела выйти из своей комнаты, чтобы отправиться в душ, но девушка пересекается зрительно с подругой Роббин, поэтому прижимает к груди полотенце, мешкает и носится взглядом по полу, спешно отступив назад, закрыв дверь.

О’Брайен заводит мать в темную комнату, терпеливо помогая ей лечь на мягкую кровать. Женщина не раздевается, просто плюхается щекой на подушку, принявшись мило тереться о её поверхность носом. Парень даже пропускает легкую улыбку, наблюдая за тем, как его мать быстро теряет связь с реальным миром, уплывая в ночные грезы. Оборачивается. Стейси стоит на пороге, опираясь плечом на дверной косяк:

— Она так и не научилась пить, — шепчет с улыбкой и складывает руки на груди, тем самым приподнимая свою грудь, отчего края белья сильнее выглядывают из-под блузки. Дилан шагает к коридору, ровным тоном процедив:

— Я рад данному факту, — выходит, отвернув голову, чтобы не встретиться глазами с женщиной, которая оценивающим взглядом окидывает его тело. Парень направляется к помещению ванной, чтобы закрыться и спокойно принять душ. Может, за это время нежеланный гость напьется и уснет.

Слышит стук каблуков за спиной. И вздыхает, проходя в ванную. Оборачивается, сжав ручку двери, чтобы закрыть, но Стейси проскальзывает в прохладное помещение, опустив руки, и накрывает его ладонь своей, потянув дверь на себя. Закрывает.

— Ты в душ? — подходит так близко, насколько это вообще возможно. Дилан прижимается спиной к стене, пальцами сжав ткань внутри карманов джинсов, слегка приподнимает голову, будто свысока смотрит на женщину, которая мягким касанием ладони скользит от его щеки к шее, замедляясь, настигая груди. Ниже. Взгляд чертовки полон желания, его нетрудно вычислить, она не особо старается скрывать мотивы своих действий, поэтому её пальцы находят холодную пуговицу на джинсах парня. Женщина поднимает глаза, не полностью разжимает веки, смотрит слегка сощурено, заигрывая с человеком перед собой. Прикусывает пухлую нижнюю губу, немного снимая красной помады. Дилан продолжает молчать, сутуло стоять на месте, смотреть в ответ с необычной холодностью, даже жесткостью во взгляде. Каменное выражение лица в момент, когда женщина длинными ноготками справляется с пуговицей, хриплым от курения голосом произнося:

— Могу составить компанию, — не предложение. Утверждение. За которым следует широкая улыбка, опьяненная и полная предвкушения.

Да. Его первый раз был с ней. И она хорошо понимает, сколько удовольствия можно получить от этого парня.

О’Брайен стискивает зубы. Под кожей усиливается жжение. Охота попросить эту стерву растерзать ногтями его руки. Зуд. Нечеловеческий. И Дилан сглатывает, ведь женщина касается его груди своей грудью, принявшись медленно расстегивать пуговицы блузки. Ткань плотно облегает её тело. Она намеренно надела нечто, сидящее на ней столь откровенно, чтобы подчеркнуть свои «достоинства».

И если бы не зуд, Дилан давно бы пустил смешок, назвав бы эту женщину старой шлюхой. Но сейчас… Когда она так приятно водит ноготками по коже его рук, оставляя белые следы… Он готов макушкой биться о стену, так как начинает поддаваться. Мурашки.

Одна из двух сторон медали Дилана О’Брайена. Приятно познакомиться, Деградация.

Стейси довольно улыбается, касаясь губами его шеи. Целует, медленно скользнув языком по напряженной вене, что выступает под кожей. О’Брайен сглатывает, хмурый взгляд устремив в потолок. Ладони продолжает держать в карманах. Женщина сжимает его шею, куснув кожу скулы, и осторожно тянет голову парня вниз, заставив его наклонить лицо. Успевает коснуться своими губами его, когда дверь ванной открывается, а напряженная девчонка переступает порог, внимательно всматриваясь в коридор за спиной. И оборачивается, застыв на месте. Открывает рот. Стейси резко отступает от Дилана, будто он обжог её, а сам парень выдыхает, дернув головой, предприняв попытку отбросить охватившее его ненормальное желание. Женщина выглядит обескураженной, как и Тея, которая еле удерживает полотенце в руках, когда обращает широко распахнутые глаза на О’Брайена, резко развернувшись и выскочив из холодного помещения.

Наступает молчание. Стейси с возмущением пялится на Дилана, который потирает ладонями слегка вспотевшее лицо, еле заставляя себя прислушиваться к словам женщины, сгорающей от злости:

— Ты не запер дверь? — ставит руки на талию, с давлением в голосе обратившись к нему. Дилан опускает руки, с раздражением «гавкнув» в ответ:

— Но ты последняя зашла, — с издевкой усмехается, чем вызывает растерянность у Стейси, ведь она не ожидает ответной грубости. Да еще и такого ребячества. Что это за поведение? Он же взрослый человек. Парень отрывается от стены, большими шагами направившись к двери, которую толкает от себя, выходя в коридор.

Тея нервно потирает ладони, бродя из стороны в сторону. В её комнате горит настольная лампа. Девушка панически мечется взглядом по полу, старательно отгоняя воспоминания, что просачиваются в сознание. Увиденное натолкнуло её на эти мысли. Девушка глубоко и быстро дышит, прижимая кулаки к груди, и колотит себя. Стабильность. Ей нужно…

Дилан без стука открывает дверь, заглядывая внутрь, и Оушин оборачивается, опустив деревянно-напряженные руки вдоль тела, сжав пальцами ткань рубашки:

— Я не… — качает головой, тараторя, и указывает куда-то в стену ладонями. — Я не знала, — какого черта она вообще высунула нос из комнаты? — Извини, не хотела мешать или…

— Можно у тебя переждать? — О’Брайен оглядывается на коридор, заходя в комнату девушки, и без скованности, шагает к столу. — Сейчас эта бабища напьется и отрубится, — он хорошо знает Стейси, она просто так не сдается — обязательно зайдет к нему в комнату. — Тогда спокойно пойду спать, — вздыхает, развернувшись к Тее всем телом. — Можно? — уточняет вторично. Девушка мнется, без конца перебирая ткань рубашки, и с тревогой кивает головой, начав озирать помещение:

— Ладно. Я-я, — запинается. — Я всё равно собиралась порисовать, — мелкими и быстрыми шагами приближается к столу. Дилан разворачивает мягкий стул, устало сев на него. Руки складывает на груди, принявшись осторожно чесать кожу плеча. Оушин явно теряет комфорт, находясь наедине с парнем. Её ощущение безопасности проходит, сменяясь на волнение. Она уже проводила время с ним в замкнутом пространстве, но увиденное в ванной заставило девушку почувствовать по отношению к парню то, о чем она избегала думать.

Тея старательно отказывалась мыслить шаблонно, она принуждала себя отрицать тот факт, что Дилан — парень. Это звучит странно, но в голове Оушин — это идеальное решение проблемы проживания с кем-то подобным под одной крышей.

Тея подходит к столу, быстро собирает в руки альбом и пару карандашей, без разбора. Практически бегом возвращается к кровати, забираясь на неё, как на спасательный круг, и накрывает ноги одеялом, садясь ближе к стене. О’Брайен запрокидывает голову, смотрит в потолок, следя за ощущениями.

Всё чертовски хреново.

— У вас со Стейси отношения? — Оушин решает проявить себя и начать диалог. Это ведь… Нормально. Надо говорить. Правда, тему выбирает неподходящую, но парень оценивает попытку, поэтому без скованности кивает, опираясь локтями на свои колени:

— Нет, — сильнее терзает пальцами кожу руки. Тея больно наивно моргает, бросая на Дилана короткие взгляды:

— Но вы смотрите фильм вместе, — догадывается, вырисовывая круги на белом листе.

О’Брайен откашливается, ладонями потерев щеки:

— Иногда, — его лицо озаряется быстрой улыбкой. Она исчезает так же резко, как со стороны девушки прилетает следующий вопрос:

— Можно спросить? — она чувствует себя неловко, так как хочет поднять личную тему, чтобы попытаться вернуть подобие доверия к парню, который прикрывает веки, пожав плечами:

— Валяй, — прижимается спиной к спинке стула, сунув ладони в карманы джинсов. Он даже заинтересован, поэтому поднимает глаза на девчонку, скрывая от неё то, насколько его изводит ноющая боль. А та теперь распространяется на мышцы, проникая внутрь тела. Оушин ерзает, садясь на колени, укладывая на них альбом, и продолжает рисовать каракули:

— Как много… — заикается. — Эм, как много у тебя половых партнеров? — старается не поднимать глаза. И зря. Дилан без лишнего напряжения обдумывает поступивший вопрос, пару секунд помычав под нос:

— Могу сказать, сколько было за прошлую неделю, — медленно отвечает, растягивая слова, ведь пытается посчитать девушек, с которыми имел интимную связь. — А так — хер знает, — непринужденно пожимает плечами, взглянув на Тею с простотой. — А что?

Оушин не совсем понимает такой позиции, как и поведения парня в целом, но пытается разобраться. Приоткрывает рот, пальцами убирая локоны волос за ухо, чтобы те не свисали к альбому, пока она рисует:

— Ты никогда не задумывался… — моргает. Ей с трудом удается высказывать свои мысли, подбирать слова, поэтому девушка делает такие долгие паузы. — А-м… — прикрывает веки, подняв голову, и устремляет взгляд на парня, прекратив рисовать. — Вот встретишь девушку, — решает говорить простым языком, чтобы самой не запутаться. — Влюбишься в неё, — Дилан вдруг улыбается, качнув головой, и пальцами чешет переносицу, но Оушин остается необычно серьезной. — Как считаешь, каким образом она отреагирует, узнав о том, что ты кобель? — девушка не уверена, что правильно выбирает слова, но в её понимании, «кабель» — точно описывает О’Брайена. Дилан продолжает сдержанно улыбаться, опустив руки и сцепив пальцы на животе. Не терзай кожу. Не терзай кожу.

Терпение.

— Я вижу, как на тебя смотрят девушки, — Оушин любит наблюдать за людьми, поэтому ей не составляет труда заметить отношение женщин к парню. — Будто они все тебя знают, и смелюсь предположить… — Тея замолкает, недолго смотрит в сторону, после вновь взглянув на Дилана, который продолжает внимательно слушать. — Ты со многими здешними переспал, — смело предполагает, не желая обидеть О’Брайена. Если его чувства вообще возможно задеть.

— Так вот… — Тее приятно, что её не пытаются перебить, это бы точно сбило её мысли. — Не боишься, что тот человек, к которому ты будешь испытывать сильные чувства, отвергнет тебя из-за прошлых множественных связей?

Это так странно. Как можно здраво оценивать поведение человека, который проявляет себя, как глупый ребенок, а в один прекрасный момент резко переменяется в лице, строя четкие предложения и задавая достаточно вменяемые вопросы. Дилан действительно напрягает голову, задумываясь над тем, что мог бы сказать, но ответ сам проскальзывает с нервной улыбкой:

— Этот человек отвергнет меня по другой причине, — и невольно сжимает плечо, прекратив улыбаться, когда где-то в мышцах что-то… Будто шевелится. Внутри. Подобного он прежде не чувствовал, поэтому напряженно расправляет плечи, с неподдельной тревогой разглядывая свою кожу. Ощущение такое реальное, но парень должен помнить, что весь его дискомфорт — это фантом. Это в его голове.

Хмурит брови, не замечая, как уходит в себя, пока водит ладонью по руке, пытаясь нащупать что-то инородное под кожей, что могло бы быть причиной его ощущениям. Опомнился. Поднимает глаза. Тея смотрит на него. Так же, как всегда. Открыто. Готова впитывать, как губка.

Детский взгляд.

О’Брайен откашливается, начав потирать ладони:

— Хочу кое-что прояснить для твоего детского сознания, — выпытывает из себя улыбку. — Во взрослом мире всё устроено не так, как в слюнявых романах, — как часто он берет на себя роль «мудреца»? — Есть мужская особь, — начинает разъяснять. — Есть женская, — соединяет ладони. — И они удовлетворяют потребности друг друга. Я не только о сексе. Я обо всём, — вздыхает, дернув плечом, когда между лопаток начинает жечь. — Любви нет. Чувства иссякают со временем. Есть лишь потребности. Разные, это да, но отношения — это не что иное, как официальное пользование друг другом.

Оушин опускает глаза. Обдумывает услышанное. И медленно водит карандашом по листу. О’Брайен выпрямляется, с усталой улыбкой заканчивая мысль:

— И не думаю, что я влюблюсь, — довольно хмыкает. — Потому что я не идиот, — Тея вновь смотрит на него. — Я реалист.

Девушка внезапно слабо, словно осторожно растягивает губы, улыбаясь, и дергает пуговицу пальцами, случайно расстегивая её, даже не обратив на это внимания:

— Думаешь, ты знаешь, как устроен этот мир? — щурится, наклонив голову, и не позволяет парню дать ответ. — И правда идиот, — замечает и принимается застегивать пуговицу, вдруг замерев, взглядом вцепившись в свои пальцы.

…Перебирает пальцами деньги, пересчитывая сумму. Кончики облизывает языком, чтобы лучше цеплять купюры. Глаза красные, в зубах сигарета. Рядом стоит еще один мужчина, нервно озирающийся по сторонам. В коридоре темно. Они шепотом переговариваются. Нежеланный незнакомец шепчет, боясь подставы…

— Могу сказать только одно, — Дилан хочет превратить всё в шутку, поэтому кивает на девушку, улыбнувшись. — Позаботься о себе и попытайся не влюбиться в меня, — но сжимает губы, заметив, что Тея больше не прислушивается к нему. Её взгляд продолжает упираться в ладони. Девушка сильнее сводит брови к переносице, скованно втянув воздух в легкие.

…Прячет деньги в задний карман грязных джинсов и вынимает сигарету изо рта, указав ею в сторону двери. Незнакомец, нервно потирающий вспотевшую шею, обращает взгляд на девочку в испачканной футболке, которая напугано сжимает ручку, второй ладонью вытирая мокрые веки заплаканных глаз. И убегает в комнату, когда гость скованным от напряжения шагом направляется в её сторону…

— А-у, — Дилан щелкает пальцами, привлекая внимание Теи, и она выдергивает себя из глубин сознания, взглянув на парня с напряжением. О’Брайен опускает руки, щурясь:

— Что?

Девушка сглатывает, дергая головой. Качает ею, выдавив шепотом:

— Ничего, — сильнее тянет на себя одеяло, скрывая тело под тяжелой тканью. Часто моргает, пытаясь отогнать пугающие воспоминания.

Одна из двух сторон медали Теи Оушин. Приятно познакомиться, Деградация.

О’Брайен щурится, наблюдая за тем, как девушка кутается в одеяло, садится боком к нему, практически спиной. И замолкает. Всё? Лимит общения исчерпан?

Окей.

Парень сцепляет ладони за затылком, запрокинув голову. Смотрит в потолок. Терпит жжение. Он справится с этим. Обязательно.

Но…

Вдруг встает, медленным шагом бредя к двери. Тея настороженно оглядывается, следя за его передвижением, и с успокоением выдыхает, прикрыв веки, когда парень молча покидает комнату, прикрыв за собой дверь.

Но сейчас уже поздно как-либо бороться с тем, чего он не способен понять.

Поэтому Дилан спускается вниз. В гостиную, где Стейси продолжает распивать алкоголь.

Комментарий к Глава 12

Ещё один потрясающий DarkDylan от читателя:

https://vk.com/carrie_mcfly?w=wall-98331934_20044

========== Глава 13 ==========

Красивых людей окружают красивые вещи.

Большая комната в большом трехэтажном особняке в единственном богатом, по местным меркам, районе города-порта. Стены, покрытые красными обоями с черными узорами, блестящий темный паркет, большая кровать с тремя огромными подушками и пуховым одеялом. Мягкий ворсистый ковер на половину комнаты, по которому девушка бродит в белых носочках, коротких розовых шортиках для сна и белой майке. Красивые светлые волосы с темными прядями слегка влажные после теплой успокаивающей ванны, вода которой была полна ароматизированной пенки, улучшающей кожу. Девушка встряхивает волнистые локоны, усаживаясь на мягкий стул — за свой столик с большим зеркалом, по краям которого установлены яркие лампочки, бьющие по красивым глазам.

Брук изучает свое лицо, касается его пальцами, мягко растягивая в стороны в тех местах, где ярко выражены мимические морщинки. Столик забит разными тюбиками с кремами, предметами из косметики. Девушка принимается наносить первый слой крема на лицо, затем второй, после увлажняет руки, обращая внимание на маникюр. Пришло время сделать новый. А губы… Она поворачивает голову в разные стороны, с сомнением изучая свое лицо. Вновь. Берет небольшое зеркальце, открывая, и лучше разглядывает. Ресницы такие редкие, а тушь заканчивается. Надо купить новую. Губы вроде пухлые, но стоит подобрать крем и помаду, которая сделает их визуально больше. Кожа странно бледная. Боже — она пальцами касается еле заметных мешков под глазами. Нужно что-то с этим делать. Определенно. Эмоциональные морщинки глубже на лбу. Девушка избегает сильного выражения в мимике, но подобное всё равно проявляется на лице.

— Черт возьми, — Брук зло опускает руки, принявшись нервно откручивать крышку у увлажняющего крема, выдавив немного на кончики пальцев, чтобы втереть в кожу лба.

«Ты такая красивая».

Девушка вздыхает, расправив плечи, и ещё раз наклоняет голову в стороны, изучая свое лицо под разными ракурсами. Ладно. Сойдет.

«Брук, скажи, в чем твой секрет?»

Но вдруг её взгляд становится серьезнее. Девушка подается вперед, ладонями надавливает на щеки, скованно глотнув воды во рту.

«А вот и красотка!»

Вскакивает с мягкого стула, тот чуть не падает от столь резкого действия. Брук с напряжением подходит к кровати, присев на одно колено, и просовывает руку, вынув прозрачные весы. Крепкой хваткой прижимает их к груди, опускает на паркет. Надавливает носком, ожидая их включения. Кусает губы, держит руки на талии. Ждет. Обеспокоенно вздыхает — и выдыхает. Полностью выжимает всё из своих легких, поднимаясь на весы. Смотрит перед собой, нервно перебирая пальцами воздух. Руки твердо держит вдоль тела, которое… Необычно дрожит.

«Брук, посмотри на меня! Боже, я влюблен!»

Прикрывает веки, набираясь смелости. Опускает голову. Открывает глаза. Смотрит на цифру, и делает резкий шаг назад, подняв ладони к лицу. Пальцы замирают в кривом напряжении. Девушка разворачивается, запустив их в волосы, сильно оттянув локоны, и еле воздерживается от нездоровых эмоций, когда её лицо морщится. Подходит с паникой к большому зеркалу. Снимает с себя майку, опустив трясущиеся руки. Сжирающим взглядом, с негативом оценивает состояние своего тела.

«Ты очень красивая, Брук».

Касается пальцами кожи живота. Надавливает, со смятением и обидой глотая комнатный воздух. Она прибавила два килограмма. И теперь она не чувствует себя красивой. Если быть честной, Брук не способна здраво оценивать себя. Не после того, как многие годы была «огромной».

Красивые люди окружают себя красивыми вещами. Потому что на самом деле их разум полон комплексов?

***

Тугая боль в районе затылка ноющими волнами охватывает голову, сосредотачиваясь в центре лба. Попытка распахнуть веки — бледный свет со стороны окна иглами пронзает глазные яблоки, вынуждая ладонями накрыть лицо, отчаянно избегая давления. Отворачивает голову, носом упираясь в мягкую поверхность дивана. Движение вызывает кружение и ещё большую потерянность в пространстве. Удары сердца отчетливые, ровные, их можно давлением ощутить в висках. Пульсация в глотке — рвотные позывы?

Парень пальцами давит на сжатые веки, скользит ладонями к затылку, щупая влажную кожу. Он вспотел, но пот опять не вызван жаром или духотой. Наоборот, ему холодно. И кожа покрыта ледяными капельками, которая впитывается в ткань черной футболки. Лежит на боку. Принимается чесать татуированные руки. Громкий вздох — поворачивается на спину, вынужденно приоткрыв один глаз. Смотрит в потолок. Обрабатывает еле тянущиеся из недр сознания воспоминания. Темные, покрытые ночным мраком, пахнущие сигаретным дымом и на вкус, как горький алкоголь.

Да. Он сорвался. Опять.

Хватается за спинку дивана, помогая себе присесть, и щурится, с хмуростью окинув взглядом гостиную: на журнальном столике несколько банок пива и четыре опустошенные бутылки рома. На полу прозрачный пакетик, в котором остается немного белого порошка. Дилан сутулится, локтями опираясь на колени, и с тяжелым вздохом опускает лицо в ладони. Голова идет кругом. На столике заляпанный белым порошком телефон с отпечатками пальцев. Экран мерцает, оповещая о пропущенных вызовах. Парень опускает руки, коснувшись пальцами одной из бутылок, и поднимает к лицу, опрокинув остатки в рот. Морщится, со звоном поставив бутылку обратно, и прижимает тыльную сторону ладони к губам, сдержанно выдохнув.

Ни черта не помнит. Даже того, как оказался дома. Но он точно не мог принести сюда весь этот алкоголь, значит, выпивал здесь не один. И, судя по состоянию гостиной, человек было не меньше десяти.

Беспокоит ли его данный факт сейчас? Неясно, на сколько О’Брайен эгоистичен к окружающим людям. Но в данный момент ему плевать на произошедшее по одной простой причине — ему определенно легче. Никакого зуда, никакого жжения — ничто не тянет его панически чесать руки или ранить себя. Он спокоен. Мысли не нагружают, они замирают. В сознании тишина. Такая приятная. А на душе — пустота. Да, парень опустошен эмоционально, но это гораздо лучше, чем мучиться от собственных психологических атак. Моральная ровность.

class="book">Тихо. Так тихо в голове.

Шум со стороны прихожей. Дилан резко поворачивает голову, устремив взгляд в приоткрытую дверь помещения. Точно. Куда делись все те люди, с которыми он провел эту ночь? Они ещё здесь? Нехорошо. Нужно выставить их до возвращения Роббин.

Парень опирается руками на край дивана, кое-как оторвав свою пятую точку от его поверхности. Чувствует знакомую боль в мышцах — очевидно, он опять перестарался и перенапрягся в процессе интима с кем-то. Дилан не способен вспомнить, как выглядела девушка, с которой он спал, но внутри не возникает дискомфорт или вина при возможности вновь пересечься с незнакомкой, как и с другими людьми. Парень просто выставит нежеланных гостей. И плевать он хотел на них.

Проходит по гостиной, оценивая устроенный бардак. Несмотря на тошнотворное состояние, ему придется заставить себя убраться и связаться с матерью, чтобы узнать, когда она планирует вернуться от Стейси. Да, эта стерва забрала её к себе на выходные, и Дилан не в восторге, но его мать так много работает, поэтому ей нужно как-то отдыхать. Но не так, как привыкла это делать её давняя подруга. Роббин не стоит искать успокоения в алкоголе, иначе всё начнется сначала.

Выходит в прихожую, оглядев её, и с недоумением останавливается, замечая мусорный пакет у входной двери, набитый стаканчиками, пачками сигарет и банками пива. Сколько же у них алкоголя было? Откуда? Дилан помнит… Он отправился в простой бар, чтобы немного выпить. Неужели, его так сильно понесло? Мать постоянно твердит об осторожности с выпивкой, намекая на предрасположенность, но подразумевая отца парня, кажется, не подозревая, что проблема зависимости передалась ему от обоих родителей.

Это нормально. В чужом глазу видеть соринку, а в своем не замечать бревна. Дилан не пытается идеализировать свою мать. Он — реалист. Не занимается самообманом.

О’Брайен готовит себя к неприятной стычке, когда улавливает шум на кухне, но не похоже, что там находятся человек десять, скорее, всего один, и парень впервые полон надежды, что сейчас пересечется с девчонкой, так что уже с меньшим напряжением открывает дверь кухни, оставаясь на пороге, когда взглядом находит Дэна, ощутив еще больше непонимания. Щурится, взявшись за дверной косяк, и слегка подается вперед, пристально наблюдая за перемещением друга, который выглядит сонно, уставшим, пока заливает кипяток в кружку, готовя себе кофе.

— Привет, — Дэн зевает, поворачиваясь всем телом к другу, который по-прежнему выглядит озадаченным, потому на лице сохраняется сердитая обескураженность. — Ты немного в шоке, верно? — парень потирает ладонью лоб, после сделав глоток крепкого напитка. Одну руку складывает на груди, удерживая кружку второй. Замолкает. Смотрит на О’Брайена. Тот всё сильнее хмурит брови, зрительно раздавливая парня. Что, мать вашу, произошло этой грёбаной ночью?

— Ты позвонил мне часа в три, — вздыхает, принявшись объяснять ситуацию, ведь, судя по выражению лица, Дилан точно ничего не понимает. — Попросил помочь с этим, — окидывает вниманием кухню, на которой еще сохраняется небольшой беспорядок. — Всем, — опять смотрит на друга. — Пришлось потрудиться, чтобы выставить всех тех людей, которых ты сюда привел, — хмурится, поскольку О’Брайен медленно отводит взгляд, сощурено уставившись в сторону. Дэн уточняет с подозрением:

— Ты что-нибудь помнишь?

…Черное небо. Огни фонарных столбов. Несущийся по дороге автомобиль, в котором пассажиров больше, чем сидений. Нетрезвый водитель. Громкая музыка в салоне. Пьяные парни и красивые, оголяющие тела девушки…

Дилан потирает ладонью затылок, сжав веки, и в сознании всплывают лишь отрывки ушедшей ночи: бар, громкая музыка, выпивка, которой становится больше по мере роста численности людей вокруг. О’Брайен легко заводит новые знакомства, поэтому нет ничего удивительного в том, что его простое желание пропустить стакан пива превратился в очередную грандиозную пьянку. Он часто теряет контроль над ситуацией, когда выпивает. Может, стоит задуматься над этим?

Гордость не позволяет. Этот тип болен самомнением. Так же, как и отец. И мать. В каждом человеке совмещены хорошие черты и плохие. Порой кажется, что чем больше положительных сторон, тем больше и отрицательным. Как Инь и Ян — поддержание равновесия в человеке.

— Я сильно напился, — Дилан сжимает пальцами шею. Сухость в горле донимает.

…Машина несется на большой скорости. Они пихаются, жмутся в тесном салоне, но никого это не волнует. Пьют. Курят. Девушка с пышной фигурой яро привлекает к себе внимание, нарочно усаживаясь на бедрах О’Брайена, который затягивает косяк, выпуская белый дымок в лицо красивой незнакомки, приятно поглаживающей его шею ноготками. Широко улыбается ему, наклоняясь, дабы проникнуть в его рот языком в процессе активного поцелуя…

— И не только, — Дэн сегодня не пытается быть осторожным в общении с другом. — Судя по тому, что я здесь видел, — намекает на наркотики. Кто-то должен был начать эту тему. Дэну не хватает внутреннего стержня, чтобы перечить и как-то спорить, даже ругаться с Диланом. Честно, он до сих пор не понимает, почему они с ним считаются друзьями. Не знает, в чем причина, и на чем основывается их общение. О’Брайен просто подошел в коридоре школы. Просто предложил новичку вступить в футбольную команду, так как заметил, что у Дэна неплохое физическое состояние.

Дилан исподлобья, без злости, скорее больше с усталостью смотрит на друга, который нервно стучит пальцами по кружке, сильнее обняв себя одной рукой, чтобы психологически защититься.

— Эти люди… — Дэн вздыхает, еле выдавливая из себя. — Такие вот у тебя друзья? — не сдерживает неодобрительный смешок. — Брук говорила.

Дилан переминается с ноги на ногу, с опустошенным недоумением окинув взглядом помещение:

— Чего? — шепчет с хрипотой и подозрением смотрит на друга. Дэн скованно покусывает край нижней губы, понимая, что вот он — момент. Пришло время поднять эту тему.

— Помнишь, пару месяцев назад ты проснулся в доме Брук? — интересуется. — Я тебя туда привез. Она попросила меня помочь, — чем больше открывает правду, тем сильнее выражается негатив О’Брайена, который складывает руки на груди, догадываясь, к чему ведет Дэниел. Парень глубоко вдыхает через рот, набираясь не только кислорода, чтобы остаться в здравом уме от напряжения, которое испытывает, но и громче признаться:

— Я видел это место. В лесу.

И почему он чувствует себя некомфортно, когда Дилан резко отводит взгляд в сторону, оставаясь хмурым и молчаливым. Дэн мнется. Он никогда прежде не видел О’Брайена таким… Он даже не может объяснить. Дилан молчит. Молчит. Сам О’Брайен, у которого всегда есть, что бросить в ответ. Парень даже внешне не проявляет естественной уверенности и заносчивости. Для Дэна не секрет — Дилан горделивый человек, поэтому… Всё это странно и приносит дискомфорт.

Лучше себя чем-то занять. Уборкой, например, иначе Дэн рехнется, ведь Дилан продолжает оставаться молчаливым, обдумывая услышанное. О’Брайен не знает, как должен отреагировать. Хорошо, что сейчас он эмоционально ровный. Опустошение помогает ничего не чувствовать и быть сдержанным, но и лишает возможности понимать, каким образом себя вести.

Дэн делает большие глотки кофе, подходя к столу, и бросает в черный пакет окурки, оставленные на столе:

— Если тебе интересно, Тею я покормил, — находит, чем разбавить тишину. — После завтрака она ушла в сарай.

Дилан вдруг реагирует на его голос, вырываясь из тумана своих мыслей, и моргает, озадаченно сощурившись:

— Завтрака? — медленно переводит взгляд, уставившись в затылок друга. Дэн непринужденно продолжает:

— Я здесь с пяти утра. Решил поесть, предложил ей фрукты, когда разогнал всех, — отставляет кружку, чтобы полотенцем собрать пепел со стола и сигареты. — Она покушала и ушла.

— С тобой? — почему это звучит так… Обескуражено? Сейчас, когда Дилан эмоционально пуст, он проявляет довольно отчетливое недоумение, услышав о том, что Тея поела. Она поела.

— А что? — Дэниелу неизвестна вся картина происходящего в семье О’Брайенов, но понимает, что у девчонки есть проблемы с питанием, раз уж она такая худая, правда, всё равно удивление друга ставит его в тупик. Поела, и что?

Дилан вновь отводит глаза. Вновь замолкает, держа руки сложенными на груди. Смотрит в пол. Что-то обдумывает, чувствуя себя дискомфортно. Ему охота уйти. Куда-нибудь. Натянутость определенно присутствует между парнями, но Дэн откуда-то набирается смелости, чтобы развить неприятную тему.

— Ты не хочешь, наконец, обсудить это? — он пальцами берет прозрачный пакетик, поморщившись с неприязнью. — Всё это, — кряхтит, с отвращением бросив его в мусорный пакет. Дилан заметно закатывает глаза, сдержанно втянув воздух через нос. Конечно, это не остается без внимания Дэна. Тот не желает ссориться с другом, поэтому с пониманием относится к непростому характеру О’Брайена, давая задний ход:

— Ладно, — качает головой. — Забей, просто… — с обречением вздыхает, за бессонную ночь неплохо так устав. — Ты бы подумал, какой пример подаешь сестре, — берет свою кружку. Дилан искоса, с прежним фальшивым негативом смотрит на парня, который поворачивается к нему лицом:

— Если честно, я подозреваю, что насчет неё ты не договариваешь, — высказывает свои предположения. — Её внешний вид говорит больше, чем могла бы сказать она сама, — он не часто заговаривает о неприятном, поскольку теперь касается своего, личного. — Тея похожа на моего отца, — нервно стучит зубами, ненадолго замолчав. — Когда тот пристрастился к наркотикам.

О’Брайен снова смотрит в сторону. Избегает зрительного контакта, зная, что Дэн не любит заикаться о своем отце. Парень не пытается уйти в свои мысли, не позволяет воспоминаниям об одном из родителей проникнуть в голову и занять её полностью. Дэниел выдерживает мгновение тишины, затем окончив свою мысль:

— Хотя бы об этом подумал бы, — да, когда речь заходит о наркотиках, он почему-то чувствует себя преданным, словно сравнивая своего друга с отцом. Дилан нервно потирает пальцами плечо, взяв себя в руки, чтобы ответить на зрительный контакт Дэна, который выглядит обиженным, оттого с таким разочарованием смотрит на него в ответ:

— Судя по тому, что я видел… — выдерживает паузу. — Ты мало, о ком думаешь, — стучит зубами, сжав губы. — Кроме себя.

О’Брайен открыто смотрит на друга. Тот так же зрительно отвечает, крепко стиснув пальцами кружку с кофе, и не дает молчанию между ними разрастись до глобальных размеров:

— Пойду, уберусь в гостиной, — хочет себя чем-то занять. Лишь бы не находиться в одном помещении с другом, которого сейчас хочет избегать. Намеренно.

Обходит Дилана, быстрым шагом направившись в коридор прихожей, захватив с собой мусорный пакет. О’Брайен опускает напряженный взгляд, чувствуя недовольство, вызванное тем, что последнее слово остается за Дэном, но в данной ситуации ему стоит придержать комментарии.

Он накрывает лицо ладонями, принявшись грубо потирать кожу. Молчит.

И резко опускает руки, с напряжением нахмурив брови, осознав: Дэн заикается о Тее и предполагает о её зависимости. Он никогда не заговаривает об этом просто так.

А это может значить лишь одно.

Дилан опускает руки, развернувшись, и терпит ударившую по вискам боль, когда быстрым шагом минует прихожую, не заглядывая в гостиную к Дэну, надеясь, что тот пошутил и не станет убираться. О’Брайен открывает дверь, ведущую на задний двор, и морщится, сжав веки, когда спускается с террасы, подняв ладонь над головой, чтобы уберечь глаза от бледного света. Идет к небольшому строению, обросшему диким виноградом, и надеется, что не увидит там то, о чем подозревает.

Без стука берется за холодную ручку, открыв дверь, и тормозит на пороге, быстрым взглядом окинув помещение с приглушенным освещением, в котором пахнет краской. Опускает глаза на девушку, сидящую на высоком деревянном стуле напротив мольберта. В её правой руке кисточка. В другой — подозрительный сверток. Косяк. Травка. Девчонка с растрепанными волосами и отупевшим от внутренней заторможенности взглядом водит кисточкой по листу, оставляя красные следы на лице нарисованной женщины или девушки — непонятно. Дилан переступает порог, опуская руки. Дверь закрывается с тихим щелчком. Хмуро смотрит на Тею, которая дрожащими пальцами удерживает косяк, то и делая, что поднося его к губам, чтобы с нервной судорогой втянуть в рот желаемое. И проглотить. И почувствовать, как голова уходит кругом. Оушин на секунду прикрывает дрожащие веки, чтобы окунуться в ощущения. Непередаваемо.

А Дилану остается лишь признаться в допущенной ошибке, по вине которой девчонка получает доступ к наркотикам. Парень останавливается у края стола, с безысходным выражением и усталостью вздохнув:

— Черт, — прикусывает кончик губы, поставив руки на талию. Видит пакетик с травкой на столе. Линейка. Разделенные дозы. Сколько ей удалось стащить, и сколько она успела принять?

Дилан О’Брайен приносит наркотики и алкоголь в дом, где находится человек, страдающий от зависимости. Всё выходит из-под контроля. Нужно что-то делать, раз личная проблема парня влияет на жизни других людей. Становится только хуже. Кажется, простого признания наличия проблемы не достаточно для её решения.

Дилан не уверен, что Тея знает о его присутствии рядом. Она еле фокусирует взгляд на листе бумаги, еле удерживается на стуле, постоянно ерзая и покачиваясь, будто вот-вот может упасть, лишившись равновесия. Парень не хочет сейчас говорить. Ему охота запереться в комнате и отдалиться от внешнего мира. Ненадолго. Только вот Тея поворачивает голову, слегка наклонившись в сторону. Смотрит на Дилана, часто моргая, при этом сильно сжимая веки. Пытается вернуться в реальный мир.

— Как дела? — морщится, шепотом задавая вопрос, который ставит парня в тупик, так что он переводит на неё хмурый взгляд. Оушин подносит косяк к губам, еле попадая в рот, чтобы затянуть, и её руки вяло падают вниз, на колени, пока глаза прикрываются, получая еще дозу наслаждения. Вновь вырывается из тумана. Смотрит на Дилана. Тот молчит.

— Судя по тому, что произошло, у тебя было… — Тея чешет пальцами щеку, пытаясь сформулировать мысли. — Тебе было очень плохо, — её трудно понять, говорит медленно, с долгими паузами. — Я так делала, когда мне было плохо, — прикрывает веки, покачиваясь на стуле, ухватившись пальцами за его края. — Я тоже так делала, потому что мама говорила, — поднимает одну ладонь, указывая пальцев в потолок, при этом выговаривая со странным акцентом. — Если тебе плохо, возьми, — и протягивает ладонь с косяком Дилану, а он продолжает молча наблюдать с хмурым видом. Тея вдруг улыбается, нервно:

— Так она говорила, — затягивает. — Часто, — выдыхает содержимое. — И я думаю, тебе было плохо, — хватается за край стола, чуть было не упав со стула. — Так? — поднимает туманный взгляд на О’Брайена. Парень поступает эгоистично, не считая важным в данный момент пытаться понять суть того, о чем говорит девчонка, но реагирует сдержанным кивком головы:

— Но эффект не долгосрочный, — с трудом выдавливает из себя, ладонью скользнув по лбу. Вряд ли он набрался сил за эту ночь. Ему требуется здоровый сон. Тея с похожей обреченностью растягивает губы, согласившись:

— Это было бы слишком хорошо, — опускает голову, начав изучать сверток с травкой в руке. — Да… — с шепотом подносит его к губам, начав сильно втягивать содержимое. Дилан вздыхает, наклонившись в сторону, когда девушка роняет кисточку на пол, и парень обращает внимание на две бутылки рома под столом. Пустые.

— Тогда всё было бы гораздо легче, — девушка выпускает дымок, как-то глупо улыбаясь. Видно, она пьяна и совершенно не в себе.

— Ты поела, — О’Брайен без желания заговаривает с ней, приседая на корточки, чтобы взять бутылки.

— Д-да… — Тея отвечает неуверенно, хмуря брови, она не помнит толком. Ела или нет. Это уже не важно.

— Почему вдруг? — Дилан ставит бутылки на стол, принявшись собирать разделенные дозы травки в один пакетик. Тея опускает руку, обняв себя свободной:

— Мне нравится Дэниел, — пожимает плечами. — Он внушает доверие, — смотрит куда-то в сторону, не видя, как О’Брайен закатывает глаза, в который раз слыша о том, какой Дэн «хороший» по мнению девчонки.

— Я думаю, ты зря сомневаешься в нем, — Оушин становится болтливой, когда выпьет, что странно, учитывая тот факт, что в трезвом состоянии девушка и двух слов связать не способна. — Он кажется понимающим, — ерзает на стуле, сгибая одну ногу, колено прижав к груди, пока покуривает. — Он точно поймет тебя, если ты поговоришь с ним, — продолжает высказывать свое мнение. — Тебе стоит больше доверять ему, — указывает на Дилана косяком, а О’Брайен терпеливо относится к её болтовне, исследуя помещение на наличие оставшихся наркотиков и бутылок. — Он — твой настоящий друг. У меня не было друзей, — резко перескакивает на себя. — Была только одна подруга, но… — обращает неразумный взгляд на портрет девочки, лицо которой измазала красной краской. И пьяная улыбка пропадает. Внимательно смотрит на рисунок, удерживая сверток дрожащей рукой:

— Но она предала меня, — шепчет, задумчиво. Тянет косяк ко рту, но Дилан пальцами осторожно выдергивает его, потушив о поверхность стола. Тея, странно, не обращает на это внимание. Оно отдано рисунку. Девушка хмурится, медленно скользя взглядом по портрету девочки, на шее которой длинная синяя полоса. Дилан находит в ящике стола пакет и собирает туда мусор, от которого нужно избавиться как можно скорее. Он поворачивается спиной к девчонке, продолжая обследовать помещение, а Тея протягивает трясущуюся ладонь, кончиками пальцев проводя по синей линии:

— Она повесилась.

О’Брайен опускает руки, шурша пакетом, и оборачивается, с холодностью уставившись на девушку, которая пристально изучает свой рисунок. Парень с тяжелым вздохом прикрывает веки, давно прекратив удивляться тому, что слышит от Оушин, поэтому его уточнение может показаться грубым:

— В таком случае, скорее бросила, чем предала, нет? — исправляет её.

— Нет, — Тея остается невозмутимой и спокойной, качнув головой. — Предала, — она точно правильно выражает свои мысли. — Мы должны были вместе освободиться, — убирает ладонь от рисунка, стиснув пальцами колено, прижатое к груди. — А она оставила меня.

Опускает голову, уложив её набок, упираясь щекой в колено. Дилан рассматривает нарисованное, ничего не говорит в ответ, так что молчание значительно затягивается. Хорошо, что Тея сейчас особенно болтлива:

— Так что цени Дэниела, — сонно моргает. — Он хороший.

— Тебе надо отоспаться, — и почему Дилан произносит это так резко? Он берет девчонку за локоть, дернув со стула, из-за чего Тея издает тихое мычание, так же грубо отпихнув его ладонь. О’Брайен осекается, сделав короткий шаг от девчонки. Оушин потирает локоть, с хмуростью косясь в сторону парня:

— Не надо меня трогать, — пятится к дивану, шепча. — Мне не нравится, — аккуратно присаживается на край, после забираясь на мягкую поверхность. Ложится набок, продолжая без доверия следить за передвижением Дилана, который недолго смотрит в пол. Разворачивается, хлопнув по выключателю настольной лампы. Помещение окутывает приятный полумрак.

Парень выходит. Девушка ожидает щелчка двери. Но всё равно не спешит закрыть глаза.

Опускает пакет с собранным «мусором» у входной двери, рядом с другим. Выпрямляется, обдумывая свои дальнейшие действия: отправиться в комнату, дабы запереться, или же остаться здесь — помочь Дэну. Или попросить его уйти, чтобы не чувствовать себя некомфортно. Если бы не слова Теи, Дилан не стал бы париться. Он без лишних раздумий попросил бы друга уйти, но сейчас ему неловко, так как этот тип приехал черт знает во сколько, чтобы выполнить эгоистичную просьбу О’Брайена.

Так что…

Набирается терпения к самому себе. К проявлению своего эгоизма, отставляя его на задний план. Идет к двери гостиной, открывая, и заглядывает внутрь помещения, погруженного в полумрак из-за штор, которые Дэн задвигает, чтобы свет не раздражал его. Парень сидит на корточках возле журнального столика, пальцами собрав белый порошок со стеклянной поверхности. Дилан застает его за странным действием, когда Дэн подносит пальцы к кончику носа, вдохнув, будто опробовав запах. Совсем чуть–чуть — и сердито сводит брови, с отвращением принявшись вытирать ладонь о влажную тряпку, которой после проходится ею по столику, параллельно бросает бутылки и банки в пакет. О’Брайен встает рядом с диваном, сложив руки на груди, молча обдумывает сделанное Дэниелом, находя это… Хм, зачем он понюхал? Это принимается в нос. Парень наверняка осведомлен. Дилан с подозрением косится на друга, который поднимает на него взгляд, со вздохом поднявшись:

— Капец, — пыхтит. — Ты собираешься мне помогать? Или мне сюда всю футбольную команду вызвать?

— Тренера не забудь, — О’Брайен бросает со смешком, а Дэн улыбается, протянув ему пакет с мусором. Парень берет его, растягивает и держит, пока Дэн бродит по гостиной, собирая бутылки и окурки, бросая в пакет, будто в баскетбольное кольцо.

— Когда твоя мать вернется? — Дэн не хочет больше терпеть молчание между ними, это начинает беспокоить.

— Она позвонит вечером, — О’Брайен ногой цепляет бутылку, закатившуюся под диван. — Отдыхает у подруги. Надеюсь, не налегает на алкоголь.

Дэн не обдумывает, проронив шепотом с недовольным смешком:

— Да, а то у вас семейное…

Замолкает. На Дилана не смотрит, продолжая искать мусор, да и О’Брайен не торопится взглянуть на друга. Дэн продолжает с миной на лице исследовать помещение, наконец, осознав, что ничего не остается, и возвращается к парню, держа бутылки между пальцами за горлышки:

— Я не стану тебя раздражать вопросами, — с хмурым видом признается, уложив бутылки в пакет. — Просто… — делает шаг назад, отряхнув ладони. — Мы с тобой, может, не так давно знакомы, — со вздохом вынуждает себя взглянуть на парня. — Но ты мой друг, — указывает на него рукой, после поставив их на талию. — Единственный, — поглядывает на него, чувствуя, как в ребрах покалывает от невралгии. Дилан усмехается краем губ, поставив пакет на столик:

— Безысходность.

— Это точно, — Дэн соглашается с натянутой улыбкой, но внутренне остается напряженным, ведь не привык открыто признаваться:

— Короче… Раз уж ты мой друг, мне придется тебя терпеть, — радуется, что О’Брайен реагирует положительно на сарказм. — Если тебе понадобится дать по роже, чтобы мозги на место встали, я сделаю это, — указывает на парня пальцем, а тот выпрямляется, сунув ладони в карманы джинсов, и со сдержанной улыбкой молча выслушивает друга, которому по-прежнему еле удается оказывать давление. — И пускай… — откашливается, заикнувшись и неуверенно замямлив. — Я немного побаиваюсь тебя.

Дилан шире улыбается, оставаясь уставшим, и уголки губ постепенно опускаются, а взгляд без усилий скользит по полу. Лицо становится хмурым, головная боль возвращает себе мощь, приходится прижать ко лбу ладонь, чтобы собраться с мыслями:

— Я… — его отчасти умиляет и забавляет то, как Дэн мнется, общаясь с ним, так что парень не хочет грубо отрезать продолжение разговора. Он ставит руки на талию, подводя друга к определенной мысли:

— Ты знаешь, меня бесит, если я чего-то не понимаю.

— Это да, — Дэн кивает, усмехнувшись. Ему неловко. Будто ребенка собрался отчитывать. Дилан слабо жестикулирует, поясняя:

— И я не понимаю, что происходит, — признается сквозь зубы. Ему не нравится открыто заявлять о своих проблемах, особенно, если он не понимает причины их возникновения. Это потеря контроля, а Дилану требуется держать всё под контролем. Абсолютно.

О’Брайен наблюдает за тем, как Дэн кивает головой, кажется, понимая, о чем толкует друг. Странно, что Дэн, зная обо всех недостатках Дилана, остается с ним в хороших отношениях. Парню действительно стоит ценить это, так что он находит возможность без негатива оттянуть разговор:

— Поэтому не хочу пока говорить об этом, — прикусывает губу, смотря в сторону. — По крайней мере, пока не разберусь.

А в ответ слышит фырканье Дэна, который с хмурым выражением, но улыбаясь, произносит:

— А я определенно не готов тебя слушать, — рукой окидывает помещение. — Я несколько часов драил твою хату, — проявляет недовольство, схватив пакет со столика. — Всё, что я хочу — это пицца, кола и Netflix, — перечисляет, намекая, что О’Брайену придется потратиться на удовлетворение потребностей и желаний своего друга. Дилан кивает головой, молча принимая свою участь, и поднимает ладони, принимая свое поражение. Дэн улыбается, хлопнув друга по плечу, и обходит его, унося мусорный пакет в коридор, чтобы после вынести на улицу.

О’Брайен выпрямляется, ладони сунув в карманы. Смотрит перед собой. Уголки губ дергаются в нервной улыбке, на бледном лице — бессилие.

Да, отсутствие давления со стороны Дэна — определенный плюс, но тот факт, что друг знает о наличии проблемы, вызывает неприятный дискомфорт.

Слабости делают Дилана уязвимым. Это глупо, но парень хочет казаться сверхчеловком. Хотя бы для окружающих.

***

…Неопрятная комната мотеля за городом. Один из единственных, который можно обнаружить на шоссе, тянущемся через лес. Помещение грязное, повсюду слои пыли, пахнет сыростью, зашторенный плотной тканью подоконник «зарос» плесенью. Одеяло в пятнах, давно нестиранное, и на него садится полный неухоженный мужчина, мимо проезжающий дальнобойщик, который приостановился здесь, чтобы…

Сколько им лет? Если бы не яркий макияж, броский и вульгарный, то мужчина бы понял, что перед ним девочки, двенадцати лет. Одна из них — коротко стриженная, практически под мальчика. Вторая — с длинными волосами, скрывающими спину. Обе одеты в тонкие майки, под которыми просвечиваются яркие лифчики. Короткие шорты и юбка. Черный и розовый. Одна из девочек снимает клетчатую рубашку, другая слегка оголяет плечи, спустив рукав кофты. Мужчина опирается руками на кровать, немного отклонившись назад, и на толстом лице, губы которого обветрены и слегка испачканы в соусе после съеденного бутерброда. Он криво улыбается. Ему повезло встретить на обочине двух девушек, которые не против развлечься. Пускай и за деньги.

Широкие сладкие улыбки. Губы в красной помаде. Девочки переглядываются, затем переводят внимание на мужчину, который расставляет колени, с необоснованной надменностью и высокомерием смотрит на девчонок, довольно усмехаясь, когда одна из них опускается на корточки, пальцами коснувшись ремня. Принимается медленно расстегивать, а вторая девочка ползет по кровати, ладонью проводя по своей груди, явно желая завлечь клиента, но всё внимание сейчас подарено той, которая расстегивает его ширинку.

И всё это. Продумано.

Девочка, выглядящая, как маленькая девушка, заигрывает, поднимая взгляд на мужчину, когда проникает пальцами под жесткую ткань, облизывая губы, и широко улыбается, резко переводя внимание на свою подругу.

Удар. Настольная лампа со всех возможных сил, на которые способна девчонка, разбивается о затылок мужчину. Тот вздрагивает, сражаясь с потемнением в глазах, сжав веки и стиснув зубы. Руки вытягивает перед собой, предприняв попытку встать, удержать равновесие, но девчонка у его колен вскакивает, схватив со второй тумбы неработающую лампу. Размахивается — наносит удар по лицу мужика, которого позади продолжает бить её подруга. Максимум усилий — и клиент валится на кровать, теряя сознание. Девчонки не теряют времени. Они начинают рыться в карманах мужчины, запихивая в свои деньги, которые удается найти. Обирают. Полностью. И поправляют свою одежду, помчавшись к двери номера. Выскакивают в темный коридор. Холодный и грязный. Хватаясь за руки друг друга. Держась за ладони. Сжимая их пальцами, крепко.

Бегут. Вместе. Всегда вместе.

«Свобода пахнет металлом», — держит её за руку, лежа на мокрой от росы траве. Над головами ночное небо. Тусклый взгляд ищет яркие звёзды, но их нет. Девочка рядом пальцами свободной руки потирает больные глаза. Веки опухают от бесконечной бессонницы. Макияж размазывается.

Обе лежат на траве. Холод проникает через ткань легкой одежды. Вокруг дремучий лес, но слышно шум редко проезжающих машин по шоссе.

«Свобода течет в наших венах, — девчонка с короткой стрижкой еле шевелит бледными губами. — Тея, ты знала?» — она словно под чем-то, но причина её состояния заключается в потерянности. В мире. Поворачивает голову, обратив взгляд на подругу, которая смазывает с губ помаду, демонстрируя их нездоровую бледноту. Качает головой. Смотрит в ответ.

«Тело — тюрьма, — моргает, глотнув воды во рту. — И-и… — заикается, сдержав мычание. — Я хочу освободиться», — сильнее сжимает её ладонь, шмыгнув носом, и поворачивает голову, вновь уставившись в небо. Тея глотает морозный воздух, медленно переводя внимание на черноту, что окружает их. Всегда окружала. И сглатывает, еле кивнув головой, ответно стиснув ладонь подруги.

Да. Придет день — и они обретут свободу.

Iwona Śliwa — Your Light

Будто не спала. Не знаю, в какой момент начинаю осознано смотреть в потолок. Кажется, я лежу вот так уже минут двадцать после пробуждения, но на душе легче не становится. Груз на груди. Давит. Мне тяжело дышать, лежа на спине. Ладони стискивают ткань рубашки. Моргаю. В глазах неприятно покалывает, как и в носу. Меня по-прежнему охватывают сильные эмоции — это нехорошо, учитывая, что мне необходимо быть сдержанной и стойкой, чтобы… Казаться сильной. Нет, я и есть сильная. Сильная. Очень.

…Задний двор меньше, чем весь старый домик. Девочка сидит на траве, плетет из длинных сорняков косички и сует сухие листья в рот, медленно пережевывая. Территория ограждена решетчатым забором, поэтому ребенку не трудно узнать, что происходит у соседей. Она поворачивает голову, с опаской поглядывая на девочку, которая сидит на ступеньках покосившейся террасы. Её короткие волосы редкие, прилипают к худому лицу, кожа тела покрыта синяками и ссадинами. Она без дела просиживает на месте весь день, как и Тея, поэтому они часто видят друг друга. Соседская девчонка, лет пяти, дергает свои волосы, вырывая их, и с настороженностью посматривает на Тею, хмурясь и щурясь из-за бледного света неба. Девчонки смотрят друг на друга сквозь решетку, словно два заключенных в камерах. Соседка продолжает тянуть свои редкие волосы, уже не хмурит брови. Тея откусывает кусочек листочка, обращая внимание на мужчину, который выходит из соседского дома, харкая в пол. Опять врезается взглядом в лицо девочки. Когда та получает подзатыльник…

Сажусь, согнув ноги в коленях, ладонями сжимаю плед, покрывающий диван. Взглядом скольжу по помещению, остановив его на портрете девочки, который рисовала на протяжении нескольких дней. Он до сих пор не готов. Не хватается множественных изъянов на коже. Поворачиваюсь к краю, опустив стопы на холодный старый паркет. Пальцами продолжаю стискивать ткань пледа, ощутив укол в груди. Лицо девчонки размазано красной краской, на шее синяя полоса. Сжимаю колени, чувствуя неприятный дискомфорт внизу живота, словно мои органы начинают медленно сворачиваться в трубочку. Глотаю — комок не удается вдавить внутрь глотки. Мне тяжело с ним дышать, поэтому втягиваю кислород медленно и осторожно. Дабы не разогреть эмоции, что оседают в грудной клетке, начав жечь изнутри.

«Тея Оушин, ты убила её?»

Хмурю брови, приоткрыв губы, и укладываю ладони на колени, сцепив пальцы. Сутулюсь. Продолжаю обречено-злым взглядом сверлить портрет девочки. Глаза болят, давление выталкивает их из орбит, я чувствую, как болезненное ощущение взрывает клетки мозга, подрывая мое эмоциональное состояние. И равнодушию больше нет места на моем бледном лице с крупными синяками опухших век.

«Пожалуйста, Тея… Помоги мне».

Жар охватывает тело. Поджимаю к груди одно колено, вытирая об него щеку, когда по коже начинают скользить слезы. Шмыгаю носом, принимаясь грубо тереть веки, чтобы избавиться от соленой жидкости, что пощипывает в глазах. Не сдерживаю судорогу. Руки дрожат, а плечи дергаются, когда сильно втягиваю воздух через нос. Прижимаю ладони к лицу. Совершаю быстрые глотки. И роняю безнадежный всхлип, позволяя себе окунуться в рыдание, надеясь, что никто не способен услышать меня. Я не могу позволить себе быть замеченной в таком состоянии.

«Сделай это для меня, прошу».

Я сильная.

«На. Выпей».

Я не хочу это пить.

«Но, если примешь, то тебе точно полегчает. Не будет так тяжело, как сейчас».

Это ложь. Давлю ладонями на лицо, опуская голову к коленям.

«Держи».

Не надо, мам.

— Лучше?

Резко поднимаю голову, когда чувствую легкое холодное прикосновение. Костяшки мягко скользят по моему виску.

С широко распахнутыми красными от слез глазами смотрю в сторону, где должен находиться тот, кто касается меня, но рядом со мной никого. Сжимаю дрожащие губы. Глаза покрываются большим слоем слез, когда начинаю взглядом метаться по темному помещению.

Никого. Тея. Здесь никого нет.

Но голос матери был слышен отчетливо, прямо возле уха. Тот самый. Теплый и нежный, такой знакомый. Галлюцинации возвращаются.

С болевым стоном давлю ладонями на виски, сжав мокрые веки. Вновь наклоняю голову, лбом вдавливая её в колено. Пальцами проникаю в волосы, стискивая их ледяной хваткой. Тяну в стороны — и позволяю себе ронять слезы. Окружающая тишина давит на тело, темнота сочится под ткань одежды, вызывая мурашки на коже.

Я одна. Здесь никого нет. Рядом с тобой, Тея, давно никого нет.

Порой я не понимаю своих решений.

Почему я желаю долгого и медленного освобождения, когда можно сделать всё быстро и незаметно? Так, как поступили те люди, которые стремились к свободе со мной?

Чувствую себя омерзительно. Мне хочется закрыться. Зарыться всем телом в одеяло, но вместо этого появляется иное желание. Желание окунуться в прошлое, ощутить на себе давно знакомое, чтобы как следует отдаться воспоминаниям. Для этого мне требуется попасть в ванную комнату. К воде.

Открываю дверь, проходя в дом. В прихожей горит свет. По комнатам носится сквозной ветер. Проветривание? Действительно, больше не чувствую знакомого запаха сигарет. Медленно шагаю к лестнице, еще медленнее поднимаюсь по ней, слыша за спиной шум и голоса. Оборачиваюсь, удерживая себя за перила. Обращаю пустой, ничем не заинтересованный взгляд на темно-русого парня, который выходит из гостиной, с улыбкой оглядываясь назад:

— Там еще пицца осталась в морозилке, — и пропадает за дверью кухни. С равнодушием намереваюсь отвернуться и продолжить подниматься, замечая краем глаз, как за своим другом выходит О’Брайен. Видимо, они неплохо проводят время, несмотря на то, что Дилан устроил ночью. Почему Дэниел продолжает вести с ним дружбу?

Поднимаюсь на одну ступеньку выше, получив обращение в спину.

— Эй.

Прикрываю опухшие от слез веки, ощутив пульсацию глазных яблок внутри. Слышу за спиной тихий скрип ступенек, и без желания поворачиваю голову, эмоционально обессилено уставившись на Дилана, который немного поднимается, сунув ладони в карманы джинсов. Встает ниже, что не принуждает его запрокидывать голову, дабы видеть меня. Молчу. Сверлю его холодным взглядом, демонстрируя отсутствие желания говорить с кем-либо о чем-либо. Парень бросает короткий взгляд назад, прислушиваясь к возне друга на кухне, кажется, они устраивают очередной вечер фильмов.

— Давай так, — Дилан вынимает одну ладонь, скользнув ею по шее к затылку, и недолго пребывает в молчании, задумчиво уставившись куда-то вниз. — Ничего не скажем моей матери, — поднимает глаза. Он правда считает, что меня это волнует? Думает, я пожалуюсь на произошедший хаос? Меня это не беспокоит. Мне всё равно.

О’Брайен необычно мнется, будто чувствует себя некомфортно, говоря со мной, или же его сбивает с толку то безразличие, с которым я его слушаю. Дилан набирает в легкие воздуха, словно сейчас выдавит из себя то, что произнести ему особенно тяжко, и он прижимает обе ладони друг к другу, указав кончиками пальцев на меня:

— Я прошу прощения за то, что ставлю твою реабилитацию под угрозу, принося домой всё то, против чего ты борешься, — тараторит, хотя прекрасно знает, с каким трудом я воспринимаю информацию, когда человек так быстро говорит, возможно, по этой причине парень быстро проговаривает, исподлобья следя за выражением моего лица. Не могу знать, каких трудов ему стоит попросить прощение или признать свою вину. В данный момент, мне не до этого, поэтому продолжаю молча пялиться на него, стоя в пол оборота.

Дилан переступает с ноги на ногу, потирая ладони, и с напряжением втягивает кислород, о чем говорит то, как выражаются на его шее вены:

— Ты не хочешь вернуться в больницу? — уточняет с недоверием. — Ты можешь сказать мне, чего ты добиваешься? — с чего вдруг? — Вообще. В целом, — я не обязана делиться подобным с ним, он даже не Роббин. Роббин — мой опекун.

— Я не понимаю твоих стремлений, — парень признается, с хмуростью смотря на меня. — Чего ты хочешь? — думаю, он внятно оценивает мое внешнее состояние, понимая, что сейчас я не стану тратиться словесно на него, поэтому говорит, не выдерживая долгих пауз:

— Если ты будешь честнее с Роббин, то она сможет помочь тебе, — объясняет, доносит основные важные мысли. Чего он так ломается?

— Просто… — О’Брайен с хмурым и пристальным вниманием всматривается в мои глаза. — Скажи, чего ты хочешь? — немного отворачивает голову, чтобы искоса пялиться на меня, под другим ракурсом, словно это поможет разглядеть на моем лице нечто определенное, но эмоционально остаюсь никакой, пока медленно моргаю, внезапно осознав, что, несмотря на быструю речь, я всё понимаю. Всё. Всё, что он молвит. Поэтому в моем сознании рождаются ответные мысли, которые я не имею право озвучивать.

Я хочу одного. Определенного. Но не знаю, как этого добиться. Я чувствую себя… Потерянной. Я одна. У меня никого нет. Даже если успешно пройду программу, вернусь домой, меня выпишут — и что дальше? Ничего, потому что у меня ничего и никого нет. Ни матери, ни отца, ни связей с теми родственниками и людьми, которые вызвались бы помочь. Я одна здесь, так что нет смысла во всём, что происходит. Не знаю, что ответить. В любом случае — хорошо завершу лечение или плохо — меня ждет одиночество.

Мне нужна лишь свобода. Её мне никто не сможет дать. Кроме меня.

Моргаю, внезапно ощутив предательское пощипывание в носу, но мне удается удержать зрительный контакт с парнем, который продолжает молча ожидать ответа. Смотрю на него, стиснув во рту зубы.

«Всё будет хорошо, я помогу тебе», — дрожащие пальцы, сжимающие плечи.

Хорошо, я верю тебе, мам.

Рывок вниз, под холодную воду, что сочится в ноздри, заставляя кашлять и давиться. К поверхности поднимаются пузыри. Воздух покидает легкие — и я хватаюсь ладонями за края ванной, на автомате пытаясь себя вытащить, но мама крепко удерживает меня под водой.

«Всё будет хорошо, это поможет».

Стискиваю мокрыми пальцами кожу её рук. Таких знакомых и родных, временами теплых.

Рук, которые хотели помочь мне освободиться.

Вырываюсь. Осознаю, как долго стою, смотря на Дилана, который давно опускает руки, со странным хмурым беспокойством изучая мое лицо. Глотаю воду во рту, нервно касаясь пальцами кончика носа, и еле процеживаю, без злости, но с заметным негативом:

— Твоя мать не сможет дать мне то, чего я хочу, — глубокий вдох — дрожание тела усиливается, и я почти уверена, что Дилан замечает, как мои руки трясутся, поэтому щурится, мельком окинув меня вниманием с ног до головы, затем опять одарив больно сердитым взглядом мое лицо. Я хмурю брови, с неприятным ощущением дискомфорта признаваясь ему:

— В любом случае, вы ничем не можете мне помочь, — пожимаю плечами, проронив усталый смешок. — Поэтому не принуждай себя думать об этом, — прикусываю язык, начав медленно подниматься боком, чтобы иметь возможность стрелять взглядом в парня, который продолжает смотреть на меня, стоя на месте.

— В этом нет смысла, — поднимаюсь на этаж, более не выдерживая зрительного сражения с О’Брайеном. Разворачиваюсь, спешным шагом направившись в сторону ванной комнаты. С губ срывается хриплое паническое дыхание.

Если бы я могла.

Открываю дверь, оказываясь в замкнутом помещении.

Я бы давно освободилась.

Но мне не хватает смелости. Я недостаточно сильная, как ты мам, как ты, Рей. Поэтому я выбираю долгий путь.

Всё потому, что мне страшно.

Господи, мне так страшно.

Комментарий к Глава 13

Очередной шедевр от читателя:

https://vk.com/carrie_mcfly?w=wall-98331934_20176

========== Глава 14 ==========

Комментарий к Глава 14

может быть много ошибок

Бывало, она представляла, как спокойно и уверенно вышагивает на поле в роли одной из блистающихкрасоток. Да-да, тех самых, в коротких юбках и топах, с помпонами в руках и сверкающей, манящей всех улыбкой. Той улыбкой, которую каждый считает привлекательной. Худые тела, ровные животики с женственным рельефом, тонкие, длинные ноги, локоны волос в постоянном идеальном состоянии. Брук всегда мечтала быть похожей на «таких» девушек. На девушек. Сколько помнит, губила себя мыслями об идеале, и серьезная ирония заключалась в том, что Брук не относилась к «такому» типу и ничем не была на него похожа. Совершенно.

Но вот — стоит на поле. Вот, она среди тех, кому завидовала. Нет, лучше, она во главе тех самых «идеальных» девушек. Все на неё смотрят, ей, Господи, завидуют. Парни готовы давиться и захлебываться её коротким вниманием, «подруги» бродят за ней, как собачки, лишь бы быть рядом, лишь бы все вокруг знали, что они приближенные к элите. Брук, ты стала тем, кем так желала. Ты стала элитой. Так, почему внутри ты переживаешь очередной момент несчастья?

Казалось бы, ты похудела, нашла друзей, завела множество новых знакомств, так, в чем дело? Да, твоя социальная жизнь кардинально переменилась, но что насчет твоего душевного состояния? Никаких изменений, верно? Твое восприятие самой себя осталось прежним, поэтому в зеркале ты видишь ту же «страшненькую» толстушку. Смотришь в зеркало — видишь жир, уродку с полными щеками, толстыми бедрами и руками.

Когда человек ставит внешность превыше внутренних качеств, рождается зависимость от показателей тела. Нельзя измениться внешне, поборов комплексы, что засели в голове. Так не происходит. Перемены должны быть равносильные. Надо менять процесс мышления, только потом переходить к здравой оценке своего состояния, но Брук допустила ошибку. Теперь она — заложница своего тела.

Да, прежняя толстушка Брук с заниженной самооценкой в новом «идеальном» теле.

Девушка сидит на трибунах, во влажных от странного дискомфорта внутри ладонях сжимает бутылку с водой, которую без конца тянет к губам, совершая небольшие глотки — попытка заглушить чем-то проснувшийся голод. Дикий, животный. Тот, что она скрывает от самой себя. Самообман. Брук постоянно испытывает потребность в употреблении пищи, но не позволяет себе сорваться. Это напоминает бесконечную борьбу с демоном, сидящим внутри, в сознании, ведь сильный голод девушка испытывает не физически, а морально. Привычка заедать эмоциональные перепады, подавлять тревоги вторым-третим кексом, заливая сверху молочным коктейлем. Бесконтрольно вдавливать в себя еду до момента, когда охватывает приступ тошноты. И бежать в уборную, чтобы освободиться от физической тяжести, но психологически оставаться такой же раздавленной, погруженной в ненависть и злость на себя за содеянное. Чувствовать стыд и вину. Замкнутый круг. Объедается, а после неделями ничего не ест, а затем вновь — целый вечер, целый день. Всего один, но этого достаточно для серьёзного удара по психике и самооценке девушки.

Брук боится, что всё вернется. Килограммы вернутся — и её красота исчезнет. Только дело в том, что красивой она себя не считает. Она не умеет оценивать себя, она по-прежнему видит себя толстой, поэтому приходится полностью полагаться на мнение окружающих. Якобы независимая и сильная личность, но на деле требующая всеобщего признания.

Ты слабачка, Брук.

«Эй, Му-му».

Она не попыталась спрятаться. Пришла в общую столовую, взяла себя в руки, набралась отваги — и села кушать за один стол с другими учениками школы.

«Му-му, опять ест».

С комком в горле оглядывается по сторонам, толком не понимая, кто именно обращается к ней. Это неважно, ведь смотрят все. Практически. Улыбки, перешептывания и громкие комментарии. Отворачивает голову, взглядом упирается в небольшой контейнер с нарезанными овощами. Верно, чтобы она не ела, реакция одна и та же. Обжора. Свинья.

«Ты голодна, да? По тебе видно», — смех.

Брук не была единственной толстушкой школы, но она определенно выделялась. Хотя бы тем, что пыталась бороться против издевок, например, как сейчас. Она прекрасно понимала, что произойдет, когда люди увидят её с едой.

Брук опирается локтями на колени, не пытаясь сегодня следить за осанкой. Сутулится, сощуренно смотря куда-то под ноги, пока участницы её команды поддержки продолжают разминку на поле, как и члены футбольной команды, тренировку которых жестко контролирует мужчина в красной футболке, взъерошенными темными волосами. В его руках журнал для записи замечаний по каждому игроку, в зубах свисток. Парни действуют по команде тренера: свист — бег, свист — отжимания, свист — снова бег. И так уже больше сорока минут после и без того тяжелой «разминки».

Серость. Брук поднимает глаза в небо, моргая, пока разглядывает с неохотой плывущие облака.

Она всегда мечтала быть своей здесь.

«Корова», — смех мимо проходящих парней, которых сопровождают красивые стройные девушки.

— Красотка, — несколько парней пробегают мимо, с широкими улыбками обращаясь к Брук, поднимая ладони в качестве приветствия. — Привет, — и довольно переглядываются, ведь девушка обращает на них внимание, растянув губы, проявив сдержанные эмоции. Как никак, она не хочет терять свой статус, поэтому выдавливает из себя то, что привыкают видеть окружающие люди.

Те, кто когда-то унижал её. Когда они успели изменить свое мнение? Брук хорошо помнит тот этап своей жизни. Миновало депрессивное лето, во время которого она не притрагивалась к еде — и вот. Она вернулась в школу другим человеком, многие её не признали, активно знакомились. И Брук стала играть роль «нового человека». Мало, кто был в курсе, как её зовут. Все вокруг знали её, как Му-му.

Явилась внешне новым человеком, но внутри всё стало гораздо хуже, чем было прежде. Намного.

…Яблоко. Брук не ощущает тяжести фрукта, держа его в ладони, и ее не охватывает желание откусить немного, ведь она знает — не удастся получить необычное наслаждение от вкушения данной еды. Ничего не имеет против фруктов, но их употребление не дает необходимого эффекта. Девочка сидит на скамье двора. На улице морозно и сыро, поэтому ученики не выходят из зала столовой, чтобы пообедать на свежем воздухе. Их голоса слышны где-то за стеной здания, видимо форточки окон столовой открыты. Брук не чувствует себя защищенной для принятия пищи. Она со вчерашнего дня употребляет только по два яблока, и уже ее желудок изнывает от голода. С неприязнью осматривает фрукт, глотнув набравшейся во рту слюны. С частым морганием озирается по сторонам, проверяя, нет ли поблизости людей, и облизывает искусанные губы, медленно потянув яблоко ко рту. Зубами откусывает. Совсем чуть-чуть. И морщится, ощущая кислый привкус на языке, от которого жжет горло при попытки проглотить сухой кусок. Он еле скользит внутрь. Брук чувствует, как кусочек зеленого яблока ползет вниз по глотке. Еле-еле, словно гусеница. На ее лице понятное отвращение. Оно морщится, веки сжимаются. Совершает сухие глотки, проталкивая еду глубже.

Открывает глаза. Взгляд без эмоций упирается куда-то в мокрую траву под ногами. Что она чувствует? Ничего. Никакого наслаждения или намека на успокоение. Поэтому ее ладонь так дрожит, когда девчонка медленно оставляет яблоко на скамью, пытаясь не осознавать. Открывает молнию рюкзака, уложив его на колени, и бросает быстрым взгляд на двери шумной столовой. Пальцами елозит по карманам рюкзака, перебирая фантики, учебники и тетради. Нащупывает желанно хрустящую упаковку молочного шоколада, моментально ощутив возросшую потребность. Запускает внутрь рюкзака обе ладони, принимаясь с колотящимся в груди сердцем распаковывать сладость. Во рту набирается много воды. Активно сглатывает, не думая о том, как ее организм реагирует на еду. Ладони потеют, по лбу стекают капли соленой жидкости. Девчонка раскрывает шоколад, дрожащими пальцами отломив с краю. Кладет в рот — и прикрывает веки, наконец, заполучив то, о чем думала столько часов.

Брук постоянно думает о еде. Она страдает от постоянного голода, от бесконечной потребности. Это сравнимо с зависимостью от алкоголя, сигарет или иных распространенных вещей.

Девчонка теряет контроль, когда сжимает пальцами обеих рук плитку, вынув из рюкзака, и принимается торопливо откусывать. Но бдительности не теряет, оттого реагирует на движение со стороны здания. Резко поворачивает голову, напуганно уставившись на подростка, который сам с особым вниманием оглядывает двор на наличие взрослых, пока сжимает в зубах кончик сигареты. Подносит к ней зажигалку, второй ладонью оберегая от ветра. Дымит, затянув в глотку никотин, и пальцами сжимает сигарету, убрав от губ, чтобы с хмурым видом выпустить никотин через рот.

Брюнет с необычным оттенком карих глаз, которого Брук, конечно, знает. А ей было достаточно того, что этот парень — лучший друг ее брата, так что девчонка с панической дрожью принимается прятать хрустящую упаковку, взглядом въедаясь в пальцы, испачканные в шоколаде. И в какой-то момент она желает вновь посмотреть на парня, чтобы убедиться, что он находится на приличном расстоянии от дверей столовой, в которые намеревается улизнуть девчонка, но дела обстоят гораздо хуже. Ведь, обращая на него внимание, она замечает, как он смотрит прямо на нее, со знакомой всем местным надменностью окидывая с ног до головы, пуская облако никотина в серое небо…

Брук с печалью в глазах наблюдает за Диланом, который о чем-то активно спорит с тренером, кажется, в конце-концов послав его, ведь лицо парня выражает максимум ответного раздражения на замечания взрослого мужчины. И тот продолжает указывать на О’Брайена свистком, обливая своей грубостью, а сам парень поворачивается к нему спиной, твердо зашагав в сторону трибун. Роется в карманах кофты, вынимая пачку сигарет и зажигалку. Тренер упирается руками в талию, кажется, на мгновение окидывая члена команды взглядом напряженной тревоги, после чего качает головой, отворачиваясь. И продолжает свистеть, подгоняя ребят, решивших сбавить темп. Брук сжимает бутылку с водой, глотнув сухой ком. Дилан поднимает голову, пересекаясь с ней взглядом. Дымит, замедлив шаг. А девушка чувствует, как в ребрах начинает посасывать от нужды.

Каким-то образом он без труда находил ее взгляд. Даже во время игры, когда трибуны были забиты шумными болельщиками.

— Почему все зовут тебя «Му-му»?

Молчит.

— Это отсылочка к произведению? Потому что ты… Типа, немая? Сучий бред, я видел, как ты говоришь.

Как будто он не понимает. Издевается?

— Так, почему?

Ему смешно. Он точно намеревается задеть ее чувства. Он нарочно строит из себя дурочка, чтобы она признала это вслух. Сама.

Потому что она жирная. Это то, что он ожидает услышать?

Долгое и пристальное изучение, от которого ей хотелось разрыдаться и убежать. И легкое, тихо фырканье, сопровождающееся хмурым покачиванием головы.

— Сейчас бы мягкость жиром называть.

Брук хмурит брови, опускает глаза, как-то сердито уставившись на бутылку в своих руках. Пускай, Дилан поступил по-свински с ней, но он был первым человеком, который на мизерный процент повысил ее самооценку и заставил задуматься о том, что, возможно, всё ещё не столь плачевно, как ей может казаться.

— Дерьмовая вечеринка вышла. Да?

Легкий, уже необычно смущенный кивок головой. Она впервые избегает зрительного контакта с кем-то не потому что напугана. Смотрит на свои колени, убирая локоны волос за ухо. Ей некомфортно, но одновременно с этим не хочется прерывать их незамысловатую беседу.

Дилан был для нее первым. Во многом.

— Хочешь, спасем этот вечер? Сделаем его приятней, — свободной от сигареты ладонью потирает плечо, чувствуя непонятное раздражение на коже, и переводит взгляд на девчонку, которая не совсем понимает, к чему парень ведет. — Чуть-чуть.

Брук набирается моральных сил, дабы ответить на его зрительный контакт, и ее невинное выражение лица вызывает внутри О’Брайена особую ответную реакцию.

— Как?

Брук не выдерживает. Ее изводит странное покалывание в груди, да и усидеться на месте удается с трудом, поэтому девушка моргает, еле сдерживая не к месту проявляющиеся слезы в глазах. Встает, быстрым шагом начиная спускаться вниз, чтобы покинуть людное поле. Ей нужно остаться наедине с собой. Или же… Почему ее сердце в груди так отчаянно колотится?

Он вынимает сигарету изо рта, слегка наклонившись к лицу девчонке, и пускает ей в губы никотин. Медленно. Брук растеряна, но сидит без движения. Она завороженно смотрит на белый дымок, чувствует, как он касается ее кожи, а аромат обволакивает. Ее выражение лица. Этот напуганный и растерянный вид. Боже, Дилан был полностью захвачен ею. И скакал взглядом. С ее губ на глаза, упиваясь ее невинным ожиданием. Брук было страшно и интересно, ведь подобное происходило с ней впервые. Поэтому она не шевелилась.

И тогда он окончательно убил Брук. Когда привлекательно улыбнулся, окинув девчонку притягательным взглядом, после чего коснулся ее губ своими.

Первый. И болезненно единственный для нее.

Спускается с трибун, жестким шагом идет вперед по дорожке для бега. Мимо несутся парни, окидывающие ее вниманием, часто полным желания. Улавливает попытки заговорить, но игнорирует, спешно направляясь к выходу с поля. Напряжением охвачено всё тело. Кости становятся деревянными. Ей нужно переболеть этот дискомфорт.

Пробегает мимо. Но замедляется, оглянувшись на девушку, поведение которой озадачивает. Вовсе останавливается. Впервые Дэна не волнует гнев тренера. Он тяжело и глубоко дышит, заметно устав от длительной тренировки на выносливость. Ставит руки на талию, хмурым взглядом провожая подругу О’Брайена, которая сворачивает за угол трибун.

Брук знает о всех его недостатках, она ни в коем случае не идеализирует образ этого временами поганного человека. Но он остается особенным для нее, потому что он первый, кто заставил ее поверить в свою «красоту».

— Что с лицом у красотки?

Отчасти, Брук питала надежды, что Дилан последует за ней, поэтому её охватывает приятная вибрация внизу живота, а кожа покрывается мурашками, когда носом глотает знакомый аромат никотина. Девушка одной рукой обнимает себя, принявшись потирать плечо, дабы снизить проявление её ощущений на коже, и гордо поднимает голову, направив все свои силы на сохранение непринужения и проявление естественной для неё «сучей» гордости и надменности. Хотя, перед кем она пытается строить из себя черт знает, что? Это ведь О’Брайен. Он слишком хорошо ознакомлен с её методами демонстрации безразличия.

Брук ладонью откидывает пряди волос с плеча, обернувшись, и уголки её бледных губ еле поднимаются в попытке проявить на явно усталом лице улыбку:

— Красотка не в настроении, — и совершает ошибку, невольно вздохнув полной грудью. — В последнее время, — вторая ошибка: на мгновение отводит взгляд. Дилан покуривает, подходя ближе, и встает напротив, сощуренным вниманием изучая лицо девушки, которая складывает руки на груди, если честно, ощущая, как начинает медленно тонуть во внимании человека, в котором нуждается больше всего. Самое страшное, Брук не пытается помочь себе справиться, она не помогает себе всплыть на поверхность. Наоборот, глотает. Каждую секунду, пока он смотрит на неё. Пока он заинтересован ею.

Дилан выглядит серьезно, что уже необычно. Он немного наклоняет голову к плечу, удержав сигарету возле губ, и с преждевременным недоверием задает вопрос:

— Всё в порядке?

Брук поднимает на него взгляд, не сдержав проявление растерянности, хорошо, что она временно отражается на её лице, и девушка спокойно скрывает её за натянутой улыбкой:

— Да, — кивает головой, слишком быстро, и моргает, пальцами почесав кончик своего носа, зачем-то повторив. — Да, — и вновь крепким объятием сковывает свои плечи, переступив с ноги на ногу. Знает ведь, что нет толку «притворяться». Брук уже видит, с каким подозрением и раздражением парень сверлит её взглядом, ни на секунду не сомневаясь, что девушка лжет. О’Брайен молчит. Брук с трудом выносит его давящую зрительную атаку, но не способна заставить себя продолжить идти. Хочет или нет, она открыто наблюдает за тем, как парень затягивает никотин в глотку, выпуская его через ноздри. Хорошо, что со стороны поля доносится оживленный шум. Иначе эмоциональное состояние Брук надломилось бы ещё секунд десять назад.

— Ты помнишь, что можешь звонить мне, если..? — Дилан устало вздыхает, свободной ладонью сдавив шею, сегодня его тело по-особому изнывает от дискомфорта. Брук не оставляет данного без внимания, и перебивает парня:

— Да, — кивает, быстро моргая, словно в глаза попадает песок. — Но всё в порядке, — решает немного «открыться» перед ним и опускает руки вдоль тела. — Правда, — но по-прежнему хмурится. — Я просто в постоянном напряжении, — улыбка никак не проявляется на лице, хоть девушка отчаянно старается её выдавить. — Сам понимаешь, по какой причине, — с губ слетает нервный смешок. Отличная работа. Теперь Дилан пристальнее пялится, с большим вниманием изучая лицо девушки, и та продолжает как-то криво улыбаться, реагируя на голоса проходящих мимо девушек в коротких шортах. Такие утонченные и красивые. Высокие. Они с улыбками приветствуют Брук, одна из них даже притормаживает, чтобы коснуться её спины своей ладонью:

— У нас тренировка в самом разгаре.

— Сейчас подойду, — Брук не обещает.

— Куда же мы без капитана, — девушка без фальши хихикает, затем окинув вниманием О’Брайена, который стреляет коротким взглядом на лицо черлидерши. Спал с ней. Это уже как клеймо какое-то. Девушка продолжает улыбаться ему, пока шагает к остальным подругам, но выражение её лица уже иное, как и взгляд. Брук клянется. Она видит, как эта девка прикусывает губу, явно намеренно сильнее виляя бедрами.

Да. Те самые «крутые» девчонки. Элита, стать частью которой Брук и мечтать себе не позволяла. Теперь они стремятся общаться с ней. Теперь, когда Брук худая.

Девушка крепко сжимает бутылку воды, когда Дилан, может и с безразличием на лице, но оглядывается, обратив внимание на группу отдаляющихся девушек, практически каждая из которых оборачивается или нарочно поправляет обтягивающую ткань шортиков на своей упругой заднице.

Сердце ускоряет удары, бьет по ребрам, вызывая приступ мнимой тошноты, и Брук не уверена, что правильно поступает, просто знает, что должна сделать нечто подобное сейчас, чтобы напомнить этим «стервам» о главной причине, почему чертова Брук — чертова Элита. Одна.

Девушка делает большой шаг к Дилану, свободной ладонью скользнув по его шее, и пальцами давит на затылок, вынудив О’Брайена повернуть голову и обратить на неё всё такой же хмурый взгляд. Брук не выжидает, не дает себе возможности усомниться или ощутить скованность. Приподнимается на носки, крепким поцелуем захватывая парня. Тому не кружит голову. Вот, в чем суть. Да, он определенно любил и любит целоваться с Брук, но ему никогда не сносило крышу настолько, чтобы полностью отдаться процессу. Один раз это произошло. Но больше не повторилось. И проблема не в Брук. Ей не стоит так отчаянно копаться в себе из-за того, что она кому-то там не нравится настолько, насколько должна. Тут уже дело вкуса.

Дилан считает Брук привлекательной. Но не больше. К тому же, как бы Брук не пыталась солгать, она из тех девушек, которые нуждаются в крепких и долгих отношениях. Она… Хороший человек, может, и пытается казаться иной. Дилан просто не для неё. О’Брайен не задумывается о чем-то серьезном, в данный период своей жизни уж точно. Как может идти речь о чем-то здоровом и нормальном в плане отношений, когда он часто испытывает потребность в грубом сексе? Нет. Он точно не для Брук. Брук нужен другой человек. Более… Разумный.

Девушка настолько углубляет грубый поцелуй, что, удивительно, О’Брайен поднимает брови, еле втянув воздуха через нос, и пальцами сжимает подбородок Брук, заставив ту отстраниться. Она сама тяжело дышит, но скорее от злости, что кипит в её крови. Смотрит на Дилана, не забывая бросать короткие взгляды на группу девушек, которые, да, черт возьми, наблюдали. Искоса, мельком, но видели, что произошло.

И Брук испытывает нездоровое удовлетворение.

Дилан О’Брайен принадлежит ей. Только ей. Да, Брук, у тебя серьезные проблемы с зависимостью от людей.

— Так, — Дилан сдержанно вздыхает, не изменяя своей хмурости, и дергает пальцами девушку за подбородок, чтобы та взглянула на него. Неестественно болезненная усмешка на губах Брук пропадает. Она вновь становится собой — уставшей — когда обращает свой взгляд на парня, концентрируясь на его медовых глазах. Бывает, они отдают таким светлым оттенком, вызывая у неё на языке фантомный вкус сладкого мёда. Но чаще, конечно, он горький, темный.

— Что это? — Дилан манит. Всегда. Каким образом он заставляет людей тонуть в себе и поддаваться? Вряд ли он сам осознает, как влияет на других. По крайней мере, его совесть чиста, ведь делает он это неосознанно. Просто «по-детски» полагает, что его активная социальная жизнь — следствие хорошо выработанной коммуникабельности.

А Брук улыбается. Шире, так как… Вот так. Вот просто. Смотрит на него и какой раз убеждается, насколько сильно она влюблена. Господи, Брук чертовски не в себе.

Девушка пожимает плечами в ответ, выпустив из ладони бутылку с водой, и руками обхватывает шею О’Брайена, заставив его наклонить голову навстречу. Целует, углубляется. Пальцы запускает в темные волосы, хорошенько сжав и оттянув, чтобы он понял, к чему она сейчас ведет.

Если бы Дилан чувствовал себя лучше, он бы ещё предпринял попытку отстраниться и обсудить поведение девушки, но ему тоже нужно сейчас. Это. Поэтому он отвечает на поцелуй, откинув сигарету в сторону, ладонями стиснув талию Брук. Девушка прогибается в спине, грудью и животом прижимаясь к телу парня, по спине которого пробегает необъяснимая вибрация, когда его подруга проникает одной рукой под ткань кофты, царапнув кожу плеча. Нет, Брук не знает о проблемах парня с психологическим жжением, но она часто ловила О’Брайена на том, какое удовольствие ему доставляет воздействие на кожу рук. Неважно, какое. Терзание ногтями, покусывание. Всё приносит ему наслаждение, помогая Брук заставлять его хрипло стонать в нужный момент.

И сейчас между ними обязан произойти «этот самый нужный момент», поэтому девушка разрывает поцелуй, немного дрожащими пальцами сжав ладонь Дилана, после чего разворачивается, потянув его за собой. А О’Брайен молча следует. Потому что сам чувствует потребность в «этом» сейчас.

Они оба сворачивают к дверям мужской раздевалки футбольной команды, а к проходу между трибун выходит Дэн. Парень переминается с ноги на ногу, не отводя взгляда от двери, даже когда та закрывается. Мнется, как-то нервно покусав внутреннюю сторону нижней губы, и озирается по сторонам, ударив кулаком об кулак.

Сложная ситуация.

…Брук не пытается скрыть своего желания, её широкая улыбка и сверкающий взгляд открыто демонстрируют потребность в физическом контакте с парнем, которого крепко держит за руку, усаживаясь на край стола тренера. Дилан пару раз оглядывается на запертую им дверь со стеклянной вставкой и реагирует на прикосновение девушки к его щеке, окончательно развернувшись к ней всем телом. И не сопротивляется, наклонившись к её лицу для напряженного поцелуя, который окончательно помогает осознать свою необходимость в данном человеке прямо сейчас.

Долгий поцелуй, настойчивое проникновение в рот другого человека. Дилан чувствует, как кожа его рук покрывается мурашками от ожидания, но всё равно… Ощущения одинаковые. Секс с Брук или с незнакомой девушкой — всё воспринимается в одинаковых границах удовольствия, а парень ловит себя на мысли о большем. Ему чего-то не хватает — понятная потребность в усилении и увеличении ощущений. Будто его жажда переспать с кем-то развивается, как любая другая зависимость. Алкоголик со временем нуждается в большем употреблении, как и наркоман испытывает нужду в большей дозе. Хотите сказать, Дилан чертов зависимый? Бред какой-то.

О’Брайен с наслаждением прикрывает веки, носом касаясь виска девушки, которая медленно скользит ладонями по его груди, затем пальцами сжав бедра. Парень руками контролирует поворот головы Брук, когда она оставляет поцелуи на его шее, медленно спустив ладони на шнурки спортивных джоггеров. Девушка закрывает глаза, утопая в приятных ощущениях, которые дарит Дилан, пальцами проникая в её густые волосы. Заставляет приподнять лицо, и Брук готовится проглотить столь необходимый поцелуй, но парень вдруг приоткрывает веки, сощурено и хмуро уставившись на неё. Брук шире распахивает глаза. Смотрит в ответ. Её пальцы замирают, не успев проникнуть под мягкую ткань штанов. Дыхание девушки сбивается гораздо сильнее, но от возникшей паники, ведь О’Брайен отводит взгляд, довольно сердито пялится куда-то в сторону, пальцами продолжая еле ощутимо играть с волосами Брук.

Только не это.

Не опять.

— Нет, — Брук моргает, схватив парня за локти его согнутых рук. Качает головой, пытаясь заглянуть в его глаза, а Дилан с тяжестью и обречением вздыхает полной грудью, на секунду сжав веки. Он зол. На себя, ведь каждый раз, будучи в здравом уме, толкает самому себе чертову решительность в борьбе с «зависимостью», а моменты, когда пора проявить сопротивление, сдается, не успев осознать свое поражение. Ему нужно остановиться и осмыслить происходящее, тогда он справится.

Но отпустит ли его? Вряд ли.

— Дилан, — Брук часто моргает, ладонями удерживая его за шею, и всячески пытается повернуть его голову, дабы заставить взглянуть на себя. Без малейшего желания парень направляет на неё свое внимание, но девушка не находит слов, ведь О’Брайен убирает свои руки, опуская их вдоль тела. Не касается её. Брук сдержанно сглатывает, чувствуя, каким уколом обиды и непонимания пронзает её грудную клетку.

Она недостаточно красива, чтобы понравиться ему? Она недостаточно худая, чтобы быть желанной? А ведь никто не ответит на её вопросы.

Дилан убирает её руки, с хмурым видом отступая назад, от стола. Одну ладонь прячет в карман кофты, другую сжимает в кулак, ударив себя по бедру. Брук не может сдержать дыхания. Она отворачивает голову, уставившись в пол, и с обидой сглатывает, пальцами сжав край стола, на котором сидит. О’Брайен ничего не говорит. Разворачивается, преодолев желание использовать Брук. Да, использовать. Одно дело, когда речь идет о девушках в притоне или в баре, которых он не знает, и на чувства которых ему плевать. Но Брук — его друг. И он понимает, чего она ждет от него.

Если честно, О’Брайен винит себя в отсутствии больших чувств к Брук. Ему хотелось бы быть нормальным, испытывать здоровое влечение и не иметь этой больной потребности. Тогда, может быть, у них бы что-то получилось, но не мало важную роль играет отношение парня к подруге. Да, она — только друг. Нельзя насильно принуждать себя думать о большем.

Дилан выходит, оставляя Брук наедине со своими мыслями и тревогами. Она интерпретирует все по-своему, и ей кажется, что причина отсутствия желания со стороны парня — непривлекательность девушки.

Брук кусает ногти, пристально сверля пол взглядом.

Это значит, она недостаточно хороша. Ей нужно стать лучше.

Ей требуется похудеть. Еще сильнее.

***

Спокойней?

Ведет автомобиль, держа руль одной рукой, а костяшки второй покусывает, иногда стуча ими по губам. С привычной задумчивой хмуростью смотрит на дорогу, анализируя своё состояние. Возможно, допускает ошибку, стараясь оценивать каждую эмоцию, каждое ощущение, что каким-то образом возникает внутри. Не уверен. Стоит ли зацикливаться? Хотя если не будет думать об этом, то уйдет в бесконтрольный разнос. Было дело. Не хотелось бы повторять.

Стучит пальцами по рулю. Вторая ладонь невольно лезет к плечу, принимаясь активно тереть его. Неприятный зуд, но несильный. Не так трагично, можно и потерпеть. Эта херня приносит слишком много дискомфорта, и парень понятия не имеет, с чем приходится бороться. Надеется лишь, что эта «особенность» не вынудит его обратиться к отцу. Боится, что у него были похожие симптомы.

И данная мысль въедается в череп, приходится изрядно постучать костяшками по голове, дабы пробить её внутрь, где она смешается с остальными сотнями предположений и таким образом померкнет, не начав истязать Дилана.

Неважно, что именно. Плохая черта или хорошая. Он не желает быть в чем-то похожим на отца. Ирония в том, что чем старше парень становится, тем сильнее походит на него. Они, на хрен, имеют много общего, и лучше О’Брайену прекратить отравлять себя этим, иначе пиздец нагрянет раньше времени.

Машину паркует, но не спешит вылезти. Сидит в салоне, локтем упираясь в окно, и продолжает дергать пальцами губу. Странно, почему ему не становится легче? Вчера он неплохо так оторвался. Напился, накурился и… Там переспал с кем-то, вряд ли вспомнит её лицо.

Надо сосредоточиться на чем-то ином. На чем-то… Актуальном.

Выходит из машины. Кое-как, но удается заставить себя двигаться, несмотря на то, какие ощущение порабощают этого парня. Возможно, ему стоит отвлечься, чтобы не поддаваться настойчивому желанию переспать с кем-то. Если он сдастся, то точно выпьет. Там, где разврат, там и алкоголь, а то, бывает, ещё чего покрепче.

Верно, пускай займет все свои мысли иным. Например, его мать. Роббин должна вот-вот вернуться. Точнее, она говорила, что приедет в выходные, но, судя по всему, её неплохо так затянуло общение со Стейси. Дилан, честно, не в восторге от подобного её времяпрепровождения. Пускай, они и лучшие друзья, но Стейси плохо влияет на Роббин, невольно принуждая ту окунуться в прошлое и вернуться к распиванию. Они называют это «отдых», но парень знает, что за одним бокалом последует несколько бутылок, если Роббин не контролировать. Так что имеет смысл ей позвонить и узнать, во сколько она вернется сегодня.

Рюкзак висит на плече, шагает к крыльцу, в руках держа телефон. Набирает номер матери, после прижав мобильное устройство к уху. Слушает гудки, свободной ладонью вынув связку ключей из кармана кофты. Играет ею, приближаясь к двери, и набирает больше кислорода в легкие, принудительно вздохнув:

— Привет.

И замирает, когда в ответ прилетает опьяненное и протяжное:

— Приве-ет, — женский смех. О’Брайен подносит ключ к замочной скважине, врезавшись острым взглядом в поверхность крыльца:

— Ты пьяна? — вставляет в замок, грубым движением поворачивая, ведь не может контролировать проявление негатива в ответ на смех матери и её подруги. — Ты всё еще пьешь? — строже задает вопрос, сохраняя глаза опущенными, как и лицо, когда резко распахивает дверь, переступив порог.

— Да-а не-ет, — Роббин растягивает гласные, вновь заливаясь нетрезвым смехом, на заднем фоне …… о чем-то шутит — и они обе оглушают парня своими громкими голосами.

— Что за бред? — Дилан сбрасывает с плеча рюкзак, оставляя возле порога, и прикрывает дверь, оставаясь повернутым спиной к прихожей. — Дай трубку этой суке, — не сбавляет агрессии в тоне голоса, не совсем лестно отзываясь о подруге матери. Ставит свободную руку на талию, с большим недовольством и злостью начав строить план действий.

Надо забрать Робин от этой алкоголички.

— Она моя подруга. Лучшая.

— Ты не просыхаешь! — Дилан не пытается говорить мягче. — Она плохо на тебя влияет!

— Хватит контролировать меня! — не стоит забывать, что Роббин такая же вспыльчивая натура. — Всю мою жизнь! — кричит в трубку, еле успевая соображать, что именно хочет сказать. — Столько лет на тебя потратила! — хотя, она явно не контролирует мысли. — А ты не даешь мне немного отдохнуть!

— Мам… — Дилан понимает, ему нужно быть сдержаннее с ней, особенно, когда женщина в таком состоянии, но Роббин окончательно расходится, отменив фильтрацию того, о чем говорит:

— У меня не было нормальной жизни! Я лишена её, потому что ты…

О’Брайен резко поднимает взгляд, вцепившись им в поверхность двери, и не замечает, как у него предательски перехватывает дыхание.

…Забивается в угол ванной, лезет буквально под раковину, влажными от слез ладонями растирая лицо, сжатые опухшие веки. Выражение страдания, громкий плач, прерывающийся на долгие попытки восстановить сорвавшееся дыхание. Хрипло глотает комнатный воздух, но всё без толку. Её тело ноет. Всё. Целиком. Ноги и руки покрыты синяками, серьезными гематомами, а между ног, в самом низу живота ощущение разорванности, словно её физически порвали и продолжают рвать. Каждый день. Этот запах. Его запах, она не может смыть с себя. Отвратительный. Омерзительный. Он въедается под кожу — и выворачивает наизнанку засевшие внутри эмоции.

Она одна. Наедине со своими демонами.

Дверь ванной комнаты медленно приоткрывается. Его рост и возраст не позволяют успешно справляться с преградами, но мальчик растет очень настойчивым и упрямым, поэтому добивается своего, мотивируясь громким рыданием матери-подростка, стоны которой не скроет шум потока воды. Девушка со страхом вскидывает голову, распахнув веки, ведь полагает, что это ОН вернулся, но видит лишь своего сына, сильнее оскалившись и окончательно сорвав голос:

— Уйди прочь! — с агрессией кидается словами в мальчишку, который еще совсем мал, чтобы хорошо понимать её речь, но отлично проникается негативом, которым обливает его юная мать. Продолжает пальчиками держатся за край двери, хлопая ресницами. Он еще так мал, но его взгляд уже поникший, не имеющий естественного для чистого и невинного разума блеска.

Девушка обнимает колени, прижав их к груди, и с яростью шипит, терзая взглядом лицо сына:

— Ненавижу тебя…

Отвратительная боль в руках в одно мгновение распространяется по всему телу, словно паразиты, размножающиеся под кожей. Он чувствует, как они скользят, передвигаются, вскрывают кожный покров, вызывая гнойные язвы, от который желание растерзать себя, снять с себя «шкуру» усиливается в разы. О’Брайен не понимает, каким образом остается без движения, ведь неприятные ощущения в несколько раз сильнее, чем обычно. И теперь они охватывают всего парня, возможно, этот тип слишком сильно погружается в воспоминания, не разбирая тревожного, будто трезвого шепота матери:

— Боже, Дилан, я не это имела в виду…

…— Ненавижу тебя и твоего выродка!

Мужчина свободной от бутылки пива ладонью хватает девчонку за волосы, отбросив в сторону стола, о который девушка бьется щекой, схватившись за край, и приседает на пол, с горячим от переполняющей её ненависти дыханием уставившись вниз.

Ребенок стоит в углу кухни, погруженной в непонятно сероватый полумрак с оттенками голубого. Возможно, только он видел мир в таких тонах. Мужчина тяжелым шагом направляется к двери, чтобы вернуться в гостиную и посмотреть телевизор в обнимку с ящиком пива, а девушка дрожащей ладонью касается своей головы, пальцами оттянув волосы. Клок без труда отходит от кожного поверхности — стресс, нервная система идет к черту, поэтому её здоровье ухудшается. Девчонка начинает тихо глотать скапливающиеся слюни во рту, и в какой-то момент её бледное лицо искажается в уродливой злой гримасе.

Ненавидит.

Сжимает клочок волос.

Их. Всех.

Переводит взгляд на сына, который продолжает молча смотреть на неё, спиной прижимаясь к холодной стене. Девушка щурится, выдавив ядовито:

— Сдохни.

Надо было убить его. Да. Верно. Она должна была прикончить этого выродка Сатаны до того, как вокруг неё образовался этот Ад.

Мальчишка продолжает с равнодушием, непривычным для ребенка, смотреть на мать, глаза которой наполняются слезами, а дрожащие губы шепчут:

— Ненавижу тебя…

Его так неприятно парализует, но ощущения не покидают тело. Под кожей щиплет, в кончиках пальцев чувствует колющий песок. Сжимает и разжимает ладонь, быстрым взглядом заметавшись из стороны в сторону, и не может проявить прежний негатив на лице, когда глаза покрывает гребанная пелена гадкой соленой жидкости. Они заметно краснеют. Проявляется заметное дрожание. Парень моргает, частым глотанием пытаясь протолкнуть встрявший в глотке комок, вызванный тихим голосом матери:

— Дилан?

Парень рвано дышит, опускает ладонь и коротким потерянным взглядом окидывает его экран, сбросив вызов в тот момент, когда Роббин собирается повторно обратиться к сыну.

Она сказала это. Снова.

Опускает руку, нервно стуча телефоном по бедру. Его начинает знакомо трясти. Оглядывается на прихожую, ощущая себя… Никем. Всё возвращается. Одним сильным ударом в голову, который прошибает защитную оболочку, открывая для остальных тревог возможность проскользнуть внутрь. Дыхание активнее, оно медленно сбивается, словно под воздействием взрывающихся нервных клеток. Сложно полностью контролировать свои мысли, анализируя их, вовремя выявляя те, что окажут ядовитое воздействие на его психику. Чертовски трудно обрести шаткую гармонию. И так легко потерять её.

Дилан О’Брайен теряет быстро.

Он сдавливает пальцами телефон, чувствуя, как всё тело охватывает мерзкий жар. Воздух вокруг иссякает. Ненормальное дрожание рук распространяется. Под кожей зудит. Парень пальцами проникает под ткань рукавов, принявшись «раздирать» её короткими ногтями. Твердыми шагами вялых ног направляется к лестнице, предчувствуя эмоциональный взрыв. Ему требуется скрыться. Уйти. Собраться с мыслями, вернуть контроль над их потоком. Они атакуют. Зверски расправляются с сознанием парня, который взмывает по лестнице, сжимая пальцами одной ладони плечо другой руки. Лицо морщится. Перед глазами вовсе не плывет, но коридор будто клонит в сторону. Наверное, его охватывает такое ощущение, потому что усиливается головная боль и головокружение мешают здраво ориентироваться в пространстве. Это всё эмоции. Они заполоняют. Дилан обязан взять их под контроль.

Парень тяжелым шагом проникает в свою комнату, не рассчитав силу при закрытии двери. Хлопает ею, не считая, что своим поведением может привлечь чужое внимание, но так оно и происходит. Дверь комнаты напротив приоткрывается. Худая девушка в клетчатой рубашке выглядывает в коридор, ноющей от боли рукой опираясь на стену. Смотрит на дверь, которая секунду назад хлопает так, что грохот эхом трещит в ушах. Тея прислушивается. Конечно, О’Брайен частенько ведет себя неадекватно, но он обычно не демонстрирует так открыто свои эмоции. Что-то стряслось с Роббин? Опять поссорились?

О’Брайен ходит по комнате, проводя ладонями по волосам. Скользит ими к лицу, на пару секунд накрывает вспотевшее лицо, запрокинув голову, и глубоко, медленно дышит, пытаясь нормализовать поступление кислорода в легкие. По сухим губам скользит кончиком языка, сцепив пальцы на затылки, а веки прикрыв:

— Так… — шепчет, тяжело выдохнув в потолок, затем прикусив губу. Сжимает так сильно, что рвет её покров, выдавив немного крови, которую таким же образом слизывает, нагнувшись вперед, а руки поставив на талию. Переминается с ноги на ногу. Глаза не открывает. Контроль. Ему необходим контроль. Вернуть его, сейчас же. Поэтому он терпит серьезное жжение на коже. Оно не только терзает руки. Теперь это фантомное ощущение распространенно по всему телу. Словно под кожей раскаленные угли.

Восстановить дыхание не выходит.

— Тихо, — он продолжает говорить с собой шепотом, намереваясь тем самым настроить внутренний диалог. Это наилучший способ вернуть самообладание.

— Тихо… — повторяет, выпрямившись, и приоткрывает веки, хмуро и напряженно смотрит перед собой, терзая взглядом стены. — Так, — всасывает воздух в легкие, еле выдерживая давление в голове. — Так, — повторяет, одну ладонь прижав к пульсирующими изнутри лбу. Руки, ноги, шея — все рвать хочется. Ему нужна тишина. В голове. Иначе он рехнется. Жар изводит непередаваемо — и Дилан позволяет себе проявить слабость. Срывается, с агрессией начав стягивать с себя кофту. Одежда душит.

— Так, — вновь повторяет, будто иные слова вызывают тяжесть на языке. — Тихо, — шепчет, сжав веки, и стягивает кофту, бросив в сторону стола. Дышит через нос. Духота. О’Брайен трет татуированные руки, продолжая активно сглатывать, ему не легче, и касание ткани кожи приносит дискомфорт, поэтому парень не останавливается. Он крепко стискивает футболку, потянув вверх, и снимает через голову, избавляясь от последнего, что может касаться раздраженной чем-то кожи. Отпускает ткань на пол. Трет плечи. Не распахивает век, кажется, голова идет кругом от такого неестественного глотания воздуха.

Всё нормально. Отгоняй мысли. Ты справишься. Тебе нужна лишь тишина…

Стук. Неуловимый, если бы не напряжение, которым охвачен разум парня. Он поворачивает голову, острым взглядом врезавшись в поверхность двери. Вслушивается.

Нет. Не сейчас.

Голос Теи слышен из-за двери, но девушка не дожидается ответа, поэтому наивно полагает, что может заглянуть в помещение и побеспокоить этого типа. Девушка осторожно и медленно поворачивает ручку, ладонью оказывая давление на поверхности двери, и одной босой ногой переступает порог. Выглядывает, находя зрительно парня, но резко отводит слегкарастерянный взгляд, замявшись:

— Ты в порядке? — повторяет вопрос, нервно почесав пальцами кончик носа от волнения, которое охватывает её. Необычно.

Дилан с обреченным вздохом отворачивает голову, наклонившись за футболкой. Ему не удается полностью скрыть свой дискомфорт, поэтому продолжает стоять к девчонке спиной, дабы она не увидела то, как он нервно кусает губы, проявляя на лице сердитое раздражение, вызванное ситуацией, которую он не может держать под абсолютным контролем.

— У тебя были занятия сегодня? — мнет пальцами футболку, бросив в сторону стола. Спрашивает жестким тоном, будто чем-то недовольный отец, готовый отчитать своего ребенка за провинность. А ведь это неплохой вариант, чтобы отвлечься и перенаправить свои мысли на иное. С матерью прогорело, теперь пришел черед переключить внимание на Тею. Порой О’Брайен забывает, что теперь в этом доме живут трое человек.

Выдвигает ящик тумбы, вынув упаковку сигарет, и обессилено садится на край кровати, согнувшись так, чтобы локтями опереться на колени. Тее не нравится, как напряженно парень поглядывает на неё, ожидая ответа, пока разбирается с сигаретой, чиркая возле её кончика зажигалкой. Но девушка убеждается в том, что Дилан не в настроении, поэтому выбирает путь меньшего сопротивлении, зная, что лучше идти ему навстречу, особенно, когда он выглядит таким рассерженным.

— Да, — кивает, переминаясь с ноги на ногу, стоя на пороге, дверь уже давно открыта полностью. Поза Теи напоминает позу солдата, правда, сутулого, который готов безотказно отвечать на все вопросы старшего по званию.

— И как оно? — Дилан затягивает, сжав пальцами сигарету, и вынимает её изо рта, пустив никотин через ноздри. Притоптывает ногами. Да, у него явно что-то сегодня неладно с нервной системой. Оушин странно мечется взглядом из стороны в сторону, вновь проявляя признаки растерянности, получая очередной вопрос строгим тоном.

Как оно?

«Как этого можно не понимать?!»

Удар деревянной линейкой приходится по воспаленной коже руки.

«Дура».

Тея сверлит взглядом пол, невольно касаясь ладонью другой руки, чувствуя, как та изнывает от новообразовавшихся синяков. Поднимает глаза, с частым от переполняющих её эмоций морганием взглянув на парня, который водит пальцами по плечу. Пытается делать это не так резко и грубо, как хотелось бы. Но всё равно, парню никогда не удается добиться нужного эффекта.

— Хорошо, — Тея кивает, обращая внимание на то, с какой силой Дилан вонзает пальцы в кожу, оставляя на ней красные полосы. Парень вновь отяжелено вздыхает в ответ, опустив голову, чтобы исчерпать зрительный контакт с девчонкой, и продолжает потягивать никотин, надеясь, что нависшее над ними молчание намекнет Тее о необходимости оставить О’Брайена одного, но это же Оушин. Дилану стоит чаще опираться в своих планах на этот многозначительный факт.

Но даже его осознание не подготовило бы парня к тому вопросу, который задает Тея в следующее мгновение, выдержав пару секунд тишины:

— Тебе принести нож?

О’Брайен удерживает сигарету возле губ, не сразу реагируя, оттого медленно поднимает голову, медленно щурит веки, медленно выпускает никотин изо рта, не успев вдоволь насладиться его согревающим пребыванием в глотке. Смотрит на Тею. Хмуро и негативно озадаченно, а девушка, в свою очередь, не проявляет ни единого признака скованности, ибо верит, что спрашивает о «нормальном».

Дилан слегка дергает головой, подняв брови:

— Что, прости?

Оушин держит руки сложенными на груди, но во время ответа не проявляет обычной для неё замкнутости:

— Или хочешь выпить? — предполагает, еще больше вводя парня в оцепенение, вызванное растерянностью, которая проявляется в виде негативных эмоций на лице. Приоткрывает рот, уже намереваясь грубо и резко попросить девчонку выйти за дверь, даже указывает на неё дымящей сигаретой, но…

…— Оставь меня! — испепеляющий его детское сознание женский крик со стороны гостиной неухоженного дома. Мальчишка медленно шаркает босыми ногами по грязному полу, толкая стопой бутылку пива. Приближается к приоткрытой двери. Вокруг всё охвачено грозовой ночью. Помещение гостиной тускло освещено рябью телевизора, на экране которого с трудом удается разглядеть какие-то силуэты. По-моему, это футбол.

— Я не хочу! — голос срывается, путаясь с рыданием. Ребенок осторожно касается пальцами края двери, немного потянув на себя, а сам заглядывает внутрь, становясь свидетелем того, что окончательно ломает его. И впоследствии будет ломать практически ежедневно, ведь он постоянно это делает с ней…

…Незнакомая девушка с мягкими формами тела пьяно смеется, резко переходя на громкие, неприятные для его ушей стоны, напоминающие плохую игру на скрипке…

…Молодая девушка сжимает свой рот ладонями, глаза закрывает, дабы хотя бы не видеть его, пока он нависает над ней, удерживая за волосы и стискивая шею. Лежат на полу. Она пыталась бороться, но теперь ей остается терпеть ту грубость, под влиянием которой оказывается её тело и разум…

…Грубыми, резкими толчками. Одной ладонью сжимает шею незнакомки, другой упирается в мягкую подушку старого дивана…

…Слезы без остановки скользят от краев глаз по щекам. Девушка рыдает в свои ладони, шмыгая носом, и от каждого резкого толчка её тело содрогается в неприятном дрожании. Кости бедер ломает. Мужчина хрипло и активно дышит, не намереваясь в ближайшие минуты прекращать, он намеренно растягивает миг получения удовольствия, растягивая его.

Мальчишка невольно роняет короткие вздохи, чувствуя, как все тело охватывает ранее незнакомое ощущение. Дрожь. Жжение под кожей. Именно тогда оно впервые проявилось. В тот день.

— Пожалуйста… — девушка качает головой, умоляя. — Хватит…

Дилан хватается ладонью за свое предплечье, сделав большой шаг назад от порога, но продолжает всё слышать. В животе всё переворачивается, органы сдавливаются, возникает непонятное чувство, словно что-то начинает колоть в легких.

Мужчина усиливает толчки, крепко сдавливая пальцами шею Роббин, которая начинает задыхаться…

…Дилан усиливает толчки, крепко сдавливая пальцами шею девушки, чем мешает воздуху нормально поступать в её легкие…

Господи.

О’Брайен пристально смотрит перед собой. Губы приоткрыты. Лицо выражает окончательную разбитость, а дыхание надолго встревает в глотке, когда ему приходится признать то, что он так отчаянно оттягивал.

Господи.

В ребрах зудит. Внизу живота связывается узел, а органы выжимают из себя всю кровь, отчего создается ощущение, словно внутри парень пуст не только морально, но и физически. Не может вытянуть себя из разрушительных мыслей.

Он. Как. Он. Господи.

Рука, удерживающая сигарету навесу, заметно трясется.

Он так не желал становиться демоном, но демон изначально был в нем. Господи.

Жар усиливается. Желание сорваться преобладает над страхом перед самим собой и тем, чем он является. Тяжело и быстро дышит, ногтями водя по плечу. Кожа красная, старые царапины вновь немного кровоточат. Дилан теряет связь с реальной действительностью, он настолько сильно поглощен в себя, в свои мысли, в ощущения, что не осознает, как принимает решение сдаться и бежать. Напиться, накуриться всякой дряни и трахать. Трахать кого-нибудь, чтобы получить желаемый выброс агрессии.

Так. Тебе нужно остановиться, помнишь? Всё обдумать и…

Неожиданное для него прикосновение к горячей коже плеча. Холодная ладонь. Так приятно ощущать лед. Возможно, из-за разницы температур сознание Дилана «обжигает», что помогает ему вырваться из помутнения. Он реагирует резким поворотом головы, словно испуганно, но парень реально отрывается от происходящего вокруг, поэтому забывает.

Опять. О ней.

Тея стоит сбоку, пальцами аккуратно касается его плеча, немного наклонившись, чтобы изучить бледное лицо:

— Всё хорошо? — шепчет, сощурившись. — Выглядишь плохо, — давит пальцами на кожу, и О’Брайен сжимает губы, уставившись на её ладонь, ощутив, какую серьезную ответную реакцию дает его организм.

Только не это.

Поднимает глаза на девушку, которая наклоняет голову набок, хмуря брови:

— Аптечка нужна?

Черт, уйди. Не трогай его. Не сейчас. Просто…

Тея не выражает ни малейшего испуга, когда горячая ладонь Дилана крепко сжимает её плечо. Она лишь отдергивает ладонь, заморгав и признав, что сделала немного лишнее. Девушка встревоженно отступает назад, совершая короткий шаг от кровати, но парень сдерживает её, взглядом пронзая пустое пространство. Смотрит куда-то ниже, вовсе не на Оушин, которая пальцами свободной руки осторожно пытается разжать ладонь О’Брайена.

— Эй…

В его глотке стучит. Пульсация в висках вызывает расплывчатость перед глазами, но он еще способен различать силуэт. Нехорошо. Он пытается глубже дышать, чтобы вернуть себе здравое мышление, но…

— Дилан? — Тея спокойно стучит пальцами по его плечу. Она шепчет его имя, а его организм реагирует, мурашками покрыв кожу. О’Брайен сильнее сдавливает пальцами её предплечье.

Нет.

Он не демон.

Оушин понимает, что сопротивление ни к чему не приведет, поэтому решается присесть на край кровати, чтобы послушать напряженную тишину — и вновь это ошибка. Чертова ошибка, Тея, лучше беги на хрен отсюда, иначе…

— Дилан? — повторяет попытку дозваться до него, и О’Брайен резко переводит на неё туманный взгляд, в разы сильнее сжав её плечо. Дергает девчонку в сторону, естественная для Теи слабость играет на руку — и девушка спиной падает на кровать, медленно осознавая происходящее. Широко распахнутыми глазами смотрит в потолок, моментально отгоняя жуткие воспоминания, которые привели бы её тело в оцепенение. Да, порой ей удается вовремя остановить поток мыслей и остаться в реальном мире. Пальцами перебирает ткань одеяла, опуская спокойный, совершенно нездорово равнодушный взгляд на Дилана, который с тяжелым дыханием нависает над ней, ладонями опираясь по обе стороны от её плеч. Руки трясутся. Внизу живота неприятно тянет боль. На влажной коже шеи выступает напряженная вена. Зудит. Всё. В каждой мышце.

Успокойся. С таким раскладом, ему правда лучше отправиться в тот притон.

А на лице Теи ничего. Она эмоционально уравновешена, даже, странно, но девушка столько раз оказывалась в похожих ситуациях, которые заканчивались одним и тем же. Правда, в данной ситуации Оушин уверена, что дальше ничего не последует, поэтому прямо смотрит на парня, который всё ещё сопротивляется.

Ему. Нужно. Обдумать. Всё взвесить.

Тея укладывает ладони на живот, сцепив пальцы, и осознает, что проходит чуть больше минуты. О’Брайен сжимает пальцами ткань одеяла, сдавив мокрые веки:

— Так, — шепчет. Давай. Думай.

— Так, — Тея повторяет за ним, в той же тональности. Дилан открывает уставшие глаза, с напряжением взглянув на девушку. Ничего. Она не выражает страха. Просто смотрит на него, догадавшись:

— Ты не говорил с Дэниелом.

О’Брайен. Осознавай.

Отворачивает голову, нервно облизывая губы, и подносит один сжатый кулак к губам.

Молодец. Запускай процесс анализа происходящего. Ты справляешься.

Медленно разворачивается, устало рухнув на кровать. Пялится в потолок. Но легче не становится. Неужели, ему придется пойти на поводу у слабости?

Тея вздыхает, стуча пальцами по животу, и переводит взгляд на Дилана, приседающего, чтобы потушить брошенную им сигарету. Давит её ногой, и уже берет другую из упаковки. Оушин молча смотрит ему в затылок, медленно помогая себе присесть. Дилан закуривает. Втягивает. Поглощает. Прикрывает глаза. Еще не всё потеряно. Он справится.

Девушка садится, босыми ногами касаясь пола, и обреченно вздыхает, почему-то чувствуя себя отягощенной проблемой другого человека. Она его не касается, но…

О’Брайен ладонью сжимает шею, привлекая внимание Теи, пока мнет её пальцами, наклоняя голову в разные стороны, а на лице выражая дискомфорт:

— Можно… — моргает, с обречением принимая свою участь, ведь такому человеку, с таким характером, сложно признать нужду в помощи другого. — Тебя кое о чем попросить?

— Найти алкоголь? — Тея не чувствует никакого внутреннего сопротивления или отвращения, ведь, очевидно, Дилан мог бы сделать что-то плохое.

Парень нервно качает головой, пальцами касаясь лба, ведь резкое движение усиливает боль. Нет, он не позволит себе выпить. Иначе точно сорвется.

— Нет, — сглатывает, сохраняя веки сжатыми. — Ты не могла бы… — не знает, как объясниться, и свободной ладонью касается своего плеча, сильно надавив ногтями на кожу. Оушин удивленно хлопает ресницами, как ни странно, без труда понимая:

— Сделать тебе больно? — нет, она не поражена и не сбита с толку. Когда она жила в приюте, подобные просьбы часто сыпались с тех, кто сидел с ней в одной комнате. Просто не ожидает, что О’Брайен попросит её о чем-то подобном. Он ведь «нормальный».

Дилан не может заставить себя посмотреть на девушку, поэтому продолжает метаться взглядом по комнате, поднося сигарету к губам:

— Типа того, — хрипло шепчет, затянувшись никотином. Оушин задумчиво смотрит в сторону, какое-то время сидит молча, анализируя сомнения, что рождаются в голове:

— Если ты сам не можешь, то с чего взял, что воздействие другого человека будет иметь больший эффект? — искоса смотрит на парня, дрожащие пальцы которого еле удерживают сигарету. Потому что так всегда. Одна из причин, почему Дилан отчаивается и отправляется в места, подобные тому притону в лесу. Там царит безумие. В особенности сексуального характера. Девушки ведут себя жестко. И их грубости особенно податлив О’Брайен.

— Я не хочу ехать туда, — он толком не конкретизирует. Просто пропускает признание вслух, не переживая о том, что девушка не поймет, о чем он толкует. Тея и правда не понимает, но это важно?

Оушин окидывает парня взглядом, не видя ничего плохого в оказании помощи, хоть и странной. А ведь Дилан позиционирует себя «нормальным человеком», но происходящее с ним точно не свойственно «нормальным» представителям общества.

Тея молчит. О’Брайен успевает пожалеть о том, что произносит столь нелепую и безумную просьбу, и его напряжение никуда не пропадает, ничуть не уменьшается, когда девушка двигается, приседая на колени:

— У меня холодные руки, — предупреждает. Дилану всё равно. Он бросает короткий взгляд через плечо, когда Тея уточняет:

— Где?

Так и хочется ответить: «Везде», — но парень решается указать на участок кожи от плеча к затылку, в котором чувствует сильнейшее напряжение и жжение. Мышцы неприятно покалывают, кажется, тело горит изнутри, и при этом что-то передвигается под ней, словно мелкие паразиты. И его заметно передергивает — Тея касается пальцами плеча, достаточно больно щипая её, и отмечает то, как вздрагивает Дилан, но в ответ на боль, татуированная кожа покрывается мурашками. Необычная реакция. Создается впечатление, что у этого парня мазохистские наклонности. Хотя, это очевидно.

Тея не представляет, что ей делать, но пытается приносить Дилану боль. Она щипает его кожу, царапает, даже давит пальцами на уже имеющиеся синяки. Кажется, она всё делает правильно. Судя по тому, что О’Брайен молчит, согнувшись и лбом упираясь в ладонь. Локтем второй руки опирается на колено, сигарету не подносит к губам. Глаза закрыты, лицо такое же напряженное. Дышит глубже. Со стороны происходящее выглядит… Нездорово.

Видит, как он клонит немного в сторону голову, поэтому одну ладонь подносит к затылку шеи, вонзив в кожу ногти, и сильно давит, проводя ими вниз, и встревожено моргает, когда О’Брайен запрокидывает голову, тяжело втянув воздух в легкие, веки сильнее сдавливает.

Ему приятна боль. Не такой ты и нормальный, Дилан. Если честно, Тее начинает казаться, что они с ним страшно схожи в данной потребности получить увечья.

Правильно ли она делает? Нормально? Или стоит сильнее?

Дилан давит пальцами на виски, морщась, когда Тея проводит по больным татуировкам, девушка видит, как от напряжения и движения рук мышцы на спине немного шевелятся.

Мурашки. Повсюду. Ледяные пальцы до охерения приятны.

О’Брайен не осознает и дает слабину, когда морщится, шепнув на вздохе:

— Укуси меня.

— Что? — Тея не разбирает, прекращая приносить ему боль, а глаза парня открываются. Он смотрит куда-то вверх, постепенно усиливая выражение хмурости на лице, и жестко, будто огрызаясь, шепчет:

— Ничего.

Оушин не продолжает царапать его кожу. Отводит взгляд, медленно убирая ладони от парня, который потирает пальцами свои губы, вновь сутулясь. Да. Очень неловкая ситуация. Чертовски. Тея обнимает себя одной рукой, продолжая носиться скованный взглядом по комнате, и они оба ощутили бы сильнейшую подавленность, если не прогремевший за окном гром. Оглядываются на балкон. Шторы тормошит сильный ветер, пробивающийся в помещение через форточку. Небо было пасмурным, но сейчас оно окончательно почернело, слышен вой со стороны океана. Начинает моросить дождь. Усиливается. Тея потирает плечо, наблюдая за моментальным ухудшением погоды:

— Дождь обещали, — оповещает. — Сильный, — поворачивает голову, взглянув на парня, который так же переводит внимание на неё, внешне выглядя очень уставшим от жжения, которое столько лет мучает его.

Смотрят. Молчат. Не отвлекаясь на вспышку молнии. И вновь гром.

Дилан переводит взгляд на окно. Вновь. Наблюдает за ударами сверкающих молний. Оушин продолжает смотреть на него, пальцами сминая ткань рубашки.

И хмурится.

Ведь что-то в её ребрах неприятно щелкает.

***

Сильный ураган, но штормовое предупреждение не тревожит ночной город. Жители спокойно отправляются спать, зная, что пока им ничего не угрожает. Конечно, они привыкли к подобным погодным явлениям, даже маленькие дети посапывают в кроватках, когда за окном гремит и бушует стихия.

Тея незаметно для себя привыкает к подобному. Она спит, укутавшись в одеяло, пропитанное запахом никотина, а парень сидит на полу, голову уложив на подушку, которую специально кладет на край кровати. Оба погружены в темноту снов, не видя ярких картинок по ту сторону сознания.

На пороге комнаты, в которой горит настольная лампа, стоит Роббин. Промокшая насквозь, на лице потерянность, в глазах остаток нетрезвости. Изучает ребят, медленно переводя взгляд на ноутбук, что находится на стуле. Экран погас. Они смотрели фильм?

Скорее всего. Да.

Лицо озаряется опечаленной улыбкой. Женщина тихо ступает по полу, приближается к стулу, опустив крышку ноутбука, и выключает настольную лампу, погружая комнату в темноту.

Она чувствует себя подавленно, её переполняет желание поговорить с сыном, но не сейчас.

Оборачивается, прижав к груди мокрое пальто, и разглядывается спящего сына. Даже во сне лицо такое напряженное. Переводит внимание на Тею. Она, привычно, безэмоциональна. Уголки губ женщины опускаются. Она тревожно отводит взгляд, вздохнув полной грудью.

Что, если Дилан привыкнет к Тее? Почему-то ей казалось, что подобное крайне нелепо, ведь её сын не особо любил чужаков в доме и с терпением относился к работе матери. Но… Что, если… Вдруг они действительно хорошо поладят?

Роббин надеется, что нет.

***

Пасмурное утро не впечатляет, но парень готов согласиться с тем, что после сна ему немного легче, а если точнее, то он ничего не чувствует, кроме вялости в теле. Сидит на кухне, ладонями сжимает горячую кружку с кофе. Такие нездоровые синяки под глазами. Бледная кожа. Головокружение из-за слабости, возможно, причина в изменчивой погоде. Может, давление понижено. Но Дилан правда спокоен. Он не притоптывает ногой, не проявляет признаков нервного дисбаланса. Парень даже испытывает легкое наслаждение, ощущая пощипывание на коже спины и плечах после полученных «увечий». Правда, есть кое-что еще, что Дилан замечает. Кожа на его шее необычно пульсирует. Точнее, О’Брайен хорошо знаком с данным чувством, но его не должно быть.

Парень касается шеи, пощупав её кожу. И сильнее хмурит брови, осознав: на коже действительно что-то есть. Отметина.

Лениво вынимает телефон из кармана кофты, и включает камеру, подняв аппарат к шее и ключицам. Щурится, пальцами оттягивая кожу. Что за отметина? Он давит на неё, понимая, что похоже это на…

След от укуса. Когда Брук успела укусить его?

Поворачивает голову, опуская телефон, когда на кухню входит сонная Тея. Её глаза отказываются раскрываться, она отчаянно трет веки пальцами, покачиваясь при ходьбе, и еле добирается до стола, слепо похлопывая по спинке стула. Выдвигает его, зевнув, и садится, наклонив голову в сторону. Глаза прикрыты. Поэтому девушка не замечает, что находится под наблюдением парня. Он убирает телефон, пытаясь вспомнить, когда именно вчера Брук так сильно укусила его, но она не трогала его шею подобным образом. Дилан потирает отметину ладонью, наклонив голову в разные стороны, и вздыхает, решая просто забить на это. Сегодня ему всё равно.

— Доброе утро, — по ушам бьет звонкий голос матери, которая бодрым шагом входит на кухню, заставив Оушин моментально откинуть сонливость, вздрогнув. Да и парень не ожидает такого, поэтому стреляет резким взглядом в Роббин, сжав ладони в кулаки, когда она крепко обнимает его, проявив материнскую нежность:

— Соскучилась, — пищит, чмокнув парня в макушку, отчего тот морщится, не ожидая подобного после их телефонного разговора.

— Тебя не было три дня, — намекает, что радость женщины нелепа, но она плюет на его замечания, направившись к Тее, которая замирает, когда Роббин обнимает её, так же звонко повторив:

— Я всё равно скучала, — хлопает девушку по плечам. — Так, — с улыбкой шагает к холодильнику, схватив по дороге фартук. — У меня шикарная идея.

— Черт, — Дилан выдыхает, прикрыв глаза. Тея с любопытством наблюдает за их поведением, улыбаясь с каждой реакции, которую демонстрирует парень в ответ на слова матери. О’Брайен обращает на девчонку внимание, щурясь с раздражением, будто намекая, что ей не стоит сейчас подливать масла в огонь своим поведением. И Оушин отводит глаза, сжав губы, а руки сложив на груди.

Роббин открывает холодильник, вынимая пару яиц, чтобы приготовить небольшой кекс на завтрак:

— На этих выходных мы кое-куда поедем.

— Только не на ферму, — Дилан качает головой, пальцами массируя лоб.

— На ферму, — женщина радостно заявляет и поднимает руки, сжав куриные яйца, а Дилан лбом падает в стол, принявшись биться им о его поверхность:

— Господи.

— Что? — Тея смотрит на Роббин, которая принимается взбивать веничком яйца. — Что это за место? — девушка скачет взглядом с женщины на парня, проявляя заинтересованность.

— Тебе там понравится, — Роббин оглядывается на Оушин, улыбаясь и уверяя. — Возьмем Дэна, — предлагает, видя, как сын продолжает биться лбом об стол. — Отдохнем. Горы, лес и никакой Стейси, — улыбается, но… Уголки губ опускаются. О’Брайен садится прямо, обреченно вздохнув, и продолжает пить кофе, не реагируя иначе на идею матери. Тея внимательно обдумывает слова женщины, но по-прежнему не знает, как относиться к её внезапному решению поехать куда-то вместе. Она будет чувствовать себя крайне неловко.

Роббин отворачивается, продолжив взбивать яйца.

Натянутость в отношениях возвращается.

========== Глава 15 ==========

Солнечное и теплое осеннее утро. За окном яркое голубое небо, виден сверкающий горизонт океана. С улицы через открытую форточку проникает шум ветра, голоса людей и крики чаек. Так спокойно, даже некомфортно. Дилан мешает кофе в кружке, выглядит сонным. Он неплохо высыпался последние несколько дней, несмотря на неприятные ощущения, которые пока не так сильно влияют на его настроение и состояние. О’Брайен может какое-то время чувствовать себя «нормальным», до тех пор, пока его не накроет очередное усиление дискомфорта. Поэтому парень пытается пропустить через себя мгновение, когда его ничего не мучает. Да, в шее и плечах зудит, но не критично. Совершенно. Будто комары кусают.

Необычно, что он ощущает себя столь невозмутимым в такой день, когда утром напряжение витает в каждой комнате, и причина тому — спешные сборы. Кажется, Роббин вообще не умеет расслабляться. За что берется — ко всему подходит с глобальной ответственностью. Вот и сейчас О’Брайен, мирно попивающий кофе у окна, обращает расслабленный взгляд на мать, быстрым шагом свернувшую в светлое помещение.

— Так, — женщина спешно бродит по кухне, что-то ищет, не сразу обратив внимания на сына. Тот медленно шагает к кухонной тумбе, параллельно отодвинув стул у стола, и его скрип отвлекает Роббин, доставшую с полки несколько упаковок необходимых лекарств:

— Ты уже собрался? — женщина с прежней спешкой направляется обратно к двери, с долей надежды интересуясь, остановившись на пороге кухни, и оглядывается на Дилана, который с равнодушием растягивает губы, опираясь поясницей на тумбу, и поднимает кружку с кофе выше, как бы намекая, что он не начнет двигаться, пока не допьет.

— Дилан! — Роббин топает ногой, но осознает, что ничего с этим типом не поделаешь, он правда не начнет функционировать без кружки кофе. — Нам выезжать скоро! — напоминает о необходимости поторопиться, а Дилан уже перескакивает взглядом на появившуюся за спиной матери худую девчонку, нервно поправляющую свой неаккуратный пучок из волос.

Роббин что-то бубнит под нос, уходя в свои мысли о сборах вещей, и выскакивает с кухни, бросая взгляд на настенные часы, затем на свои, наручные. Тее приходится сделать шаг в сторону, чтобы не быть сбитой с ног. Да, увлеченная чем-то мисс О’Брайен опасна для жизни. Возможно, данная черта характера передалась и её сыну, но в менее «агрессивном» выражении. О’Брайен продолжает со спокойным видом попивать кофе, прислушиваясь к беготне матери в прихожей, и вздыхает, отталкиваясь копчиком от края тумбы:

— Сборы с моей матерью невыносимы, — не уверен, что получит ответ от Оушин, уже привыкает к тому, что диалог с ней больше напоминает монолог, но Тея вполне расположена к беседе. Её эмоциональное состояние ровное, внутри кромешный штиль, так что девушка ощущает в себе силы вступить в разговор. Она проходит на кухню, часто оглядываясь на прихожую, и оттягивает рукава рубашки, сжав их пальцами:

— Что хуже? — поворачивается к парню, садящемуся за стол, и с задумчивым видом задает ему вопрос. — Воскресный день уборки или приготовление к совместной поездке? — она выглядит так серьезно, когда спрашивает, возможно, её на самом деле интересует ответ, но сам вопрос вызывает у Дилана довольную улыбку:

— А я смотрю, ты теперь шаришь, — указывает на неё кружкой, с одобрением кивнув головой. — Добро пожаловать в семью, — шутит, ведь когда ты начинаешь разбираться в тараканах Роббин, только тогда можешь считать себя настоящим членом в чем-то безумной семейки О’Брайен.

Тея по-детски улыбается, правда, на лице остается волнение, вызванное предстоящей поездкой. Это определенно нечто новое для нее, и девушке отчасти страшно, но при этом интересно. Ее впервые охватывает такое неоднозначное чувство, от которого тянет кусать ногти. Оушин берет фильтр с водой, принимаясь наполнять стакан. В последнее время мучает голод. Подобного сильного желания что-нибудь скушать раньше не ощущала, оттого это напрягает, заставляя девчонку забивать желудок водой. Берет стакан, желая вместе с ним направиться обратно в комнату, где Роббин помогает ей собрать немного вещей в дорогу, но девушка оборачивается, сделав один короткий полушаг от кухонной тумбы. Ее спокойный взгляд привлечен тем, чем занимается О’Брайен. Парень сидит за столом, сутуля плечи, и ладонью мнет затылок, наклоняя голову в сторону, будто пытаясь растянуть мышцы, уняв их натянутое напряжение, но кроме этого он старается снизить ощущение жжения в шее, которому не позволит усилиться. Больно часто его стала мучить подобная мнимая боль. Дилан хмуро морщится, задумываясь о принятии успокоительного. Впихнуть внутрь что-то, что снимет напряжение. Проводит короткими ногтями по коже, скользнув до выступающих ключиц. Неприятное покалывание не скроет зуд. Главное, держать его под контролем.

Внезапное ледяное прикосновение обжигает горячую кожу. О’Брайена не передергивает, но он заметно вздрагивает, ощутив болезненный щипок на шее, после него по напряженным мышцам растекается приятная боль, словно горячий чай, который охотно глотает замёрзший человек, чувствуя, как кожа покрывается мурашками от полученной теплоты, и Дилан ощущает нечто похожее, только в его случае, разливается прохлада. Он никак не реагирует, неосознанно позволив Тее повторно ущипнуть его за покрасневший участок кожи. Продолжает клонить голову в сторону, локтем опираясь на стол, а ладонью нависая над плечом. Оушин отпивает из стакана воды, с равнодушием поглядывая на макушку парня, пытаясь понять, достаточную ли боль приносит ему. Еще раз щипает его, уже реально приложив уйму усилий — и отдергивает руку, с опаской отступив назад, когда Дилан реагирует тяжелыми вздохом, руками опираясь на стол, слегка подавшись вперед, привстав со стула, а голову наклонив.

Переборщила?

Нет, с этим нельзя переборщить.

Тея быстрым шагом направляется к двери, бросая на парня редкие взгляды, пока тот дышит в ладони, опустив в них лицо, и впитывает в себя жгущее ощущение на коже. Дергает плечами, расправляя их, и кладет руки на стол, сцепив пальцы в замок. Стреляет хмурым взглядом в сторону порога кухни, не успевая врезаться им в затылок девчонки. Спиной прижимается к стулу, пристально смотрит куда-то в стол, одной ладонью осторожно коснувшись шеи. Больного участка, который теперь охвачен не фантомным жжением, а реальным, физическим. Так гораздо лучше, всё-таки увечья помогают. Может, парню вновь заняться боксом? Если его будут бить по морде, тогда у фантомных ощущений не останется шанса порабощать его, так как все его тело будет охвачено реальной болью. Это идея, но сохранится ли надолго эффект? Как О’Брайену удалось заметить, со временем ему требуется больше. И сильнее.

Может, стоит записаться к психологу?

Парень резко фыркает, дернув шнурок капюшона, и хватает кружку, принявшись глотать горячий кофе. Он чуть ли не давится, осознав насколько нелепы его мысли. У него порядок с головой. Он «нормальный».

Пускает неприятный смешок.

К психологу? Еще бы о психиатре задумался, кретин.

С ним всё в порядке. Он вполне способен разобраться самостоятельно, без чьей-либо помощи.

***

Бывает, Дэн чувствует упадок настроения, без всякой причины. Это просто происходит, и тогда ему с трудом удается понять, как вернуть себе позитивное мышление. Хорошо, что он больше настроен на положительное, нежели на негативное самоуничтожение, поэтому парень и идет против своих внутренних апатичных демонов, решив согласиться на совместную поездку. В последнее время его дом воспринимается тюрьмой, а комната — камерой для заключенных. И вина не в каких-то внешних обстоятельствах, скорее, всё происходит в его голове, поэтому Дэн чувствует себя спокойно, ведь он может контролировать свои мысли.

Если чувствуешь себя плохо, выходи в люди, ищи беседы, компанию. Тогда чернота медленно отступит. И утро сегодня теплое, солнечное, небо голубое — чем не повод испытывать положительные эмоции?

Дэн роняет небольшой контейнер с едой, который собирает Роббин, и тихо ругается под нос, наклонившись за ним, а Дилан, стоящий у багажника автомобиля, пускает смешок:

— Дэн. Что с тобой? — это уже не впервые, Дэниел сегодня очень неловок и неуклюж. — Соберись, мужик, — копирует тон тренера, вызывав ответную слабую улыбку у друга, который довольно странно себя ведет в последнее время. Конечно, О’Брайен не может выступать знатоком Дэниела Брауна, но он наверняка прав, поэтому сует ладони в карманы джинсов, повернувшись всем телом к другу, который ставит контейнер в багажник:

— Ты в порядке? — воздерживается от того, чтобы пихнуть парня в плечо кулаком. Дэн мечется взглядом по содержимому багажника, какие-то секунды прибывая в молчании, но зрительное давление, оказываемое Диланом, берет вверх, и парень поворачивает голову, без уверенности открыв рот, дабы объясниться, что именно выводит его из привычного равновесия, но их возможную беседу обрывает приятный женский голос, действующий как сладкое вино, в котором частенько утопает сознание Брауна.

— Доброе утро, ребят.

Они оба оборачиваются, взглянув на красивую девушку, которая подходит к ним с широкой улыбкой. Такой, как всегда, только сейчас она куда счастливее, чем обычно, ведь получить сообщение от О’Брайена — это такая редкость, а получить сообщение, содержащее предложение поехать куда-то вместе — это чертов конец света.

Брук как всегда выглядит прекрасно. Такое ощущение, что её волосы всегда идеально уложены, лицо в превосходном состоянии. Каждую их встречу Дэн ловит себя на мысли о секундной остановке сердца. Серьезно, почему ему с таким трудом дается поглощать кислород, когда она появляется рядом. Браун так реагирует, хорошо понимая, что не интересует девушку.

Брук выглядит забавно. Она встает рядом с Диланом, сцепив руки за спиной, и довольно перекатывается с пяток на носки, не оценив внешнюю растерянность Дэниела, которую распознает О’Брайен, поэтому со вздохом указывает ладонью на девушку, сообщая только сейчас:

— Она едет с нами.

И Брук, как ребенок, поднимает руки, с улыбкой и глазами, наполненными восторгом, повторив:

— Я еду с вами.

А Дэну остается только прикрыть рот, почувствовать себя скованным и сдаться обстоятельствам. Он нервно облизывает губы, ладонью проводит по волосам, указав после ею в сторону крыльца дома:

— Пойду… — со слабой улыбкой запинается. — Вещи принесу, — скачет взглядом с девушки на парня, обходя их, и быстрым шагом стремится к дому О’Брайена, который с хмурой озадаченностью щурится, забегав вниманием по асфальту под ногами.

— Что с ним? — Брук оглядывается, дабы зрительно сопроводить Брауна до крыльца. Дилан откашливается, повернувшись к ней всем телом, и опирается спиной на машину:

— Он стесняется, — своим ответом заставляет девушку улыбаться:

— Милый.

Брук испытывает неописуемый прилив сил и, наконец, её охватывают положительные эмоции, вызванные предстоящей поездкой. Нельзя передать, какое счастье ей приносит осознание, что О’Брайен подумал о ней. Да. Дилан подумал и предложил выбраться из города, зная, что в эти выходные Брук не захочет торчать дома. Девушка кладет свой небольшой рюкзак в багажник, с широкой улыбкой сцепив пальцы ладоней за спиной, и переминается с ноги на ногу, стоя напротив Дилана, который вынимает упаковку сигарет из кармана кофты, предложив подруге закурить. Качает головой. Отказывается, зная, с каким негативом мать этого парня относится к вредной привычке. А Брук хочется понравиться этой женщине. Дилан зажимает сигарету зубами, принявшись рыться в карманах, в поисках зажигалки. Девушка пытается менять направление своего взгляда, иначе смотрит только на парня, а его это раздражает, но в данной ситуации Брук просто не способна заставить себя отвернуть голову. Когда её внимание натыкается на розоватый след на шее О’Брайена. Она знает, чем такую отметину можно вызвать. Зубами. Хмурит брови, начав нервно стрелять взглядом под ноги. Кто-то… Укусил его? Он с кем-то спал? С кем?

— Что это? — девушка не способна сдержать своей ревнивой тревоги, правда, старательно выдает её за простой интерес, и касается пальцами шеи парня, который, наконец, находит зажигалку, поднося её к кончику сигареты. Хмуро смотрит в ответ на девушку, фыркнув:

— Ты будто не знаешь, — чиркает зажигалкой, морщась, пока втягивает никотин в глотку, и обращает спокойный взгляд на Брук, замечая, что та с непониманием моргает, изучая след от зубов на его бледной коже. — Сама же оставила его, — сильнее хмурит брови, вызвав своим обвинением растерянность на лице девушки, которая поднимает на него глаза, качнув головой:

— Нет… — шепчет, не понимая, прикалывается этот тип или реально убежден, что это сделала она. — Я тебя не кусала, — если не она, то кто?

Дилан медленно отводит напряженный взгляд в сторону, дабы иначе осмыслить ситуацию, а Брук продолжает смотреть на него, хмурясь. Выходит, О’Брайен опять ездил в тот притон? Тогда почему думал, что его укусила Брук? Девушка нервно постукивает накрашенными ноготками по своему бедру, пытаясь отогнать нездоровую ревность, и выдыхает, ладонью коснувшись локонов волос, чтобы отбросить их за плечи. Верно. Ей не стоит переживать. Всё, что происходит между О’Брайеном и другими девушками — не серьезно. С ней всё иначе. У них особая связь…

Поднимает глаза на парня, чтобы убедиться, что тот прекратил пустое размышление на тему принадлежности той отметки, которую Брук не желала бы видеть. И Дилан правда, кажется, прекращает думать и смотрит в сторону. Он сутуло опирается на багажник машины, пальцами удерживая сигарету возле губ, и с хмурой задумчивостью его внимание устремлено куда-то вперед, на дом. Брук невольно оглядывается, замечая на крыльце Тею, которая неловко мечется вниманием по участку, часто оборачиваясь назад на коридор прихожей. Она явно чувствует себя не в своей тарелке, поэтому топчется на месте, пальцами теребя ткань клетчатой рубашки. Брук улыбается, находя девчонку очень милой, несмотря на её внешний вид, и хочет уточнить у Дилана, сколько ей всё-таки лет, а то не верится, что всего тринадцать. Но уголки губ опускаются, вопрос так и не озвучивает вслух, с легкой озадаченностью видя, как парень касается пальцами отметины на шее, продолжая хмурым взглядом сверлить вышедшую девчонку. И вид у него такой, словно… Он что-то осознает, и это не нравится Брук. Она еле воздерживается от вопроса, проглатывая его, и опускает взгляд, обескураженно реагируя на свои ненормальные предположения.

Господи. Она же его сестра. У ревности должны быть границы морали, даже у такой нездоровой, как твоя.

Но всё же…

Брук вновь искоса наблюдает за О’Брайеном, который втягивает никотин в рот, сильно надавив ладонью за свой затылок, и отводит взгляд.

Всё же, что это значит?

***

Роббин планировала выехать рано утром, но, учитывая привычку Дилана медлить, мы начинаем загружать машину ближе к полудню, к тому же, как оказалось, О’Брайен реально послушал мать, пригласив друзей, чего я никак не ожидала, поэтому меня охватывает еще больший дискомфорт от создавшейся ситуации. Конечно, ничего не имею против Брук и Дэниела, но не могу заставить себя расслабиться.

Может, всё не так плохо? Мне нравятся эти двое, они кажутся вполне адекватными ребятами, что странно, учитывая, с кем они общаются. Отчасти мне немного завидно. Дилан, со своими «особенностями» хорошо обустроился в обществе, у него явно много знакомых, есть нормальные друзья, да и во многих аспектах своей жизни он преуспевает. Как этому типу удается поддерживать облик «нормального человека» днем, а по ночам резать себе кожу?

Держу в руках свой рюкзак с небольшим количеством вещей. Больше всего, конечно, лекарственных препаратов. Думаю, мой набор «путешественника» отличается от наборов остальных. Вряд ли Дэниел берет с собой таблетки для поддержания работоспособности сердца. В последнее время, мне тяжелее носить этот тяжелый камень в груди.

Стою на крыльце, нервно дергая пальцами край рубашки. Волосы собираю в пучок, не люблю покидать дом с распущенными прядями, сразу охватывает ощущение, что их обязательно кто-нибудь начнет рвать или подожжет. Наблюдаю за взаимодействием остальных ребят: Дилан покуривает возле открытого багажника машины, Брук о чем-то весело щебечет рядом с ним, а Дэниел… Дэниел выглядит скованным. С чего вдруг? Тоже чувствует себя неловко? Или…

Наклоняю голову, с интересом следя за тем, как парень стоит чуть за спиной О’Брайена, поглядывая искоса на Брук, когда та шутит и сама же смеется над своей шуткой, в то время как Дилан крутит дымящейся сигаретой у виска. Не могу не отметить то, как Дэниел сдержанно улыбается, наблюдая за поведением девушки. Задумчиво ступаю вниз с крыльца, когда слышу голос Роббин со стороны прихожей:

— Так-так. Мы молодцы. Собрались к двум часам, хотя должны были выехать в восемь. Теперь все пробки при выезде — наши, — она опускает на крыльцо коробки с вещами, которые намеревается оставить на их ферме. Это так… По-домашнему, что ли. Брать ненужное и вывозить в другое место. В коробках много книг. Очень много.

Чтобы не создавать впечатление скованной девушки, не дожидаюсь женщину. Нужно показать, что я вполне приспособлена к общению и не испытываю дискомфорта. Хотя на самом деле, мне бы хотелось оставаться позади Роббин. И вести себя отчужденно.

Подхожу ближе к остальным, старательно сохраняя аккуратность в движениях, чтобы несоздавать лишнего шума и не привлекать внимания. Брук и без того достаточно долго прилипала ко мне, когда приехала. К слову, девушка сама выходит со мной на контакт, сама подходит, о чем-то говорит, дергает меня за щеки. Считает, что я выгляжу мило в таких больших вещах. Кажется, она назвала меня эльфом. Понятия не имею, комплимент это или нет… Не знаю, как расценивать.

— Спасибо, что предложил съездить с вами, — встаю рядом с машиной, когда Брук с искренней благодарной улыбкой обращается к Дилану. — Я не хотела бы оставаться в городе. Норам должен навестить родителей завтра, — от упоминания этого имени лицо О’Брайена выражает больший негатив, и я вижу, как Брук виновато шепчет: «Молчу», — и коротким движением утыкается кончиком носа ему в плечо, на что парень закатывает глаза, явно не чувствуя себя расположенным к подобному проявляю «нежности», которая, судя по тому, что я вижу, вызывает интерес только у Дэниела, резко отвернувшего голову, чтобы не попасться за наблюдением. Хорошо, что на меня люди не обращают особого внимания. Никто не замечает, но я многое улавливаю в поведении окружающих, и что-то мне подсказывает, Дэниел заинтересован в Брук. Оно и ясно. Девушка она красивая и привлекательная. Странно, что О’Брайен её отвергает.

Роббин спешит к нам, держит в руках коробку с книгами, и Брук разворачивается, подскочив к ней. Боже, сколько в ней энергии.

— Я вам помогу, — девушка с улыбкой берет вещи из рук Роббин, а женщина окидывает её более любопытным взглядом, нежели около получаса назад. Во время сборов мать Дилана не особо замечает происходящего вокруг, поэтому, когда мы уже окончательно собрали вещи, её сознание начинает с большим рвением оценивать окружение, и Роббин с охотой подает свою ладонь девушке, которая ставит коробку в багажник, заставив Дэна скованно отступить назад.

— Брук, верно? — она довольно улыбается, стрельнув задорным вниманием на своего сына. — Очень рада наконец-то познакомиться, — Брук приветливо растягивает губы, пожав её ладонь в ответ, и не успевает молвить: «Взаимно», — ведь комментарий Роббин сильнее разжигает раздражение парня:

— Она — не моя подружка, — сразу отсекает любые возможно возникшие подозрения матери, которая недовольно вспыхивает:

— Дилан, — возмущенно обращается к нему, а он остается неизменно спокойным, указав кивком на Дэниела:

— Она с Дэном.

Надо видеть лицо этого бедного парня, который что-то шепчет, пихнув О’Брайена в плечо, явно смущенно шагнув за его спину, только вот свою скованность он скрывает за таким же раздражением, которое копирует у друга. Роббин расстроено вздыхает, но всё равно наверняка радуется компании, а вот Брук закатывает глаза, внезапно заявив:

— Вообще-то, у меня виды на Тею, — и обхватывает руками мое плечо, прижавшись к нему грудью. — Простите, мальчики, — с издевкой кривит губами, в первую очередь бросая это Дилану, хотя тот реагирует с усмешкой. Я остаюсь непринужденной, чувствуя, как приятно пахнет от Брук, чем-то сладким и немного никотином, не знала, что она курит. Кажется, одной Роббин не смешно. Женщина с недоверием косится на Брук, а вот я, кажется, делаю данную ситуацию еще хуже, когда спокойным тоном подмечаю:

— Ничего страшного, — обращаюсь к девушке, красивые глаза которой направлены на меня. — Дилан всё равно безответно влюблен в Дэниела.

И у Роббин окончательно вышибает сознание, кажется, она даже прекращает дышать, когда медленно переводит взгляд на сына, на которого с таким же негодованием пялится на Дэниела, явно желая хлопнуть себя по лбу ладонью. Даже Брук заметно напрягается, с недоверием покосившись на Дэниела. Один О’Брайен с легкой усмешкой смотрит на меня, отчего ощущаю возрастающую внутри неловкость. Я что-то не так сказала?

— Отлично, — парень окидывает взглядом Роббин и вынимает связку ключей из кармана, принявшись звенеть ею, подходя к дверце машины. — Мы ещё не выехали, а вы уже сломали мозг моей матери, — и Брук заливается смехом, крепче сжав руками мое плечо. Дэниел закатывает глаза, решив не сражаться за свою «ориентацию», он слишком инфантилен сегодня. Роббин же прикладывает ладонь ко лбу, томно вздохнув и пробубнив:

— Я была бы рада наличию любых отношений.

Дилан касается ручки двери, застыв, и с каменным выражением лица оборачивается, провожая мать взглядом. Та обходит капот автомобиля, отвечает на зрительное давление, дернув бровями:

— Не, ну, а что?..

— Мама, — О’Брайен недовольно процеживает, и женщина сдается, подняв ладони, после чего садится в машину. Брук тянет меня к автомобилю, но сама садится между мной и женщиной, чтобы иметь возможность свободно общаться с ней. Не возникаю по этому поводу. По крайней мере, в салоне не повиснет натяжное молчание. Хорошо, что девушка отправляется с нами. Дэниел не выглядит общительным сегодня. Он садится впереди. Дилан занимает место за рулем, со вздохом оповестив:

— Чё? Погнали?

— Давно бы «погнали», если бы ты собирался активнее, — Роббин кладет сумку себе на колени, пристегиваясь. О’Брайен закатывает глаза, не пристегиваясь, и берется за руль, свое внимание посвящая вождению.

Одной рукой обнимаю рюкзак, который удерживаю у себя на коленях и животе, будто щит. Морально отгораживаюсь от людей. Непросто окунуться в собственное одиночество, когда с тобой в одном замкнутом пространстве находятся четыре человека. Взгляд обращаю в окно, изучая залитые солнечными лучами улицы, парки, дома, здания, прохожих, горизонт океана, парящих в голубом небе чаек. Всё. Наблюдаю, исследую, внешне оставаясь холодной. Этот небольшой город красив. Мне стоит это признать. Порт наполнен атмосферой спокойствия, отдаленности от суеты, присущей большим мегаполисам, в которых мне удалось побывать в свое время. Люди кажутся такими простыми, семейными. Точно, теперь я понимаю, что это за ощущение.

Будто я дома. Это так глупо, ведь мне не знакомо данное чувство легкости, которое дарит заключение в стенах помещения, где ты рос. Не могу сказать, что у меня был дом. Мое мнение, дом — это место, где ты можешь быть в безопасности.

Как я чувствую себя сейчас? Спокойно. Особенно, когда мы выезжаем с городских улиц на дорогу, что стремится через глубокий хвойный лес. Дальше и дальше. Понимание того, что ты отдаляешься от цивилизации одновременно пугает и завораживает.

— А чья это ферма? — думаю, Брук не составляет труда поддерживать беседу с Роббин. Она выглядит, как человек, любящий поговорить, да и мисс О’Брайен отвечает ей взаимностью, видимо, питая надежду, что эта девушка состоит в отношениях с её сыном.

— Моего дедушки, — Роббин с явной теплотой вспоминает о тех временах. — Я была близка с ним — и он оставил мне её в наследство. Мы долгое время жили там, — наклоняет голову, дабы взглянуть на Дилана, но замечает, как его лицо лишь сильнее мрачнеет, поэтому откашливается, не решая предпринимать попытки ввести его в беседу. Он говорит только с Дэниелом, и то его друг не особо пытается поддерживать разговор. Они оба не стремятся к общению, может, потому что не привыкли, когда рядом есть еще люди? По крайней мере, я вижу, что Дэниелу некомфортно. И почему-то полагаю, что причина в Брук.

Расслабляюсь, уложив голову набок. Смотрю в окно, продолжая отдаваться красивому лесу, над которым впереди возвышаются горы. Аромат хвои и океана заполняет мои легкие. Приятно. Тянет прикрыть глаза — и не сопротивляюсь, мягко сдавив веки. Голоса матери Дилана и его подруги продолжают звучать, всё больше приобретая «оттенок» эхо. Я практически прекращаю разбирать слова, дышу ровно, но камень в груди не дает полностью утерять связь с телом и физическим дискомфортом.

Но я засыпаю. И это так необычно.

***

…Сколько мы уже бежим?

Нас окружает дремучий лес, ночной и непроглядный. За спиной, где-то вдали, разносятся грубые мужские голоса, по ногам бьет свет фонарей. Лай псов приводит в ужас. Мы бежим с неестественной для нас скоростью. Наши тела истощены физически и психологически, но сознание — оно одно на двоих — и оно крепнет с каждым бешенным вдохом. Порой слабый на вид человек имеет сильное сердце и стойкий дух, хотя веры в нем недостаточно для того, чтобы стремиться к спасению.

Держим друг друга за руки. Боимся потерять в столь непроглядной мгле реальности. Нам нужно ускользнуть. Вместе. Провалиться в бездну темноты, но остаться вдвоем, тогда ничего не страшно. Страшна лишь зависимость, но мы должны остаться в небытие.

Голоса ближе. Лай режет уши, а паника в груди усиливается. Всё тело в ссадинах и царапинах. От постоянных падений кожа покрывается синяками. Но продолжаем рваться вперед, надеясь затеряться во тьме, которая с любовью и нежностью, подобной материнской, укроет их.

Но внезапно правую ногу пронзает нестерпимая боль, сводящая мышцу, и я не могу удержаться от падения, поэтому с внутренним истязанием мое тело врезается в неровную и грубую поверхность земли, пока довольная собой псина яростно сжимает зубами мою лодыжку.

Но она продолжает крепко держать мою руку:

— Тея!

— Тея?

Резко распахиваю веки, вырываясь из окутавшей меня темноты и холода, но ни одно, ни другое не пропадает, ведь вокруг меня всё тот же мороз, и тот же мрак. Но ночной. Начинаю часто моргать, крутя головой, чтобы быстрее осознать, где нахожусь и что вообще происходит, наверное, из-за моей легкой паники Роббин решает дернуть меня за рукав, дабы привлечь к себе внимание. Поднимаю на неё глаза, больно резко вдохнув в грудь ледяной воздух, практически зимний. Он полон влаги, аромата хвои и прошедшего дождя. Наконец, могу сфокусировать взгляд на женщине. Она наклоняется, чтобы заглянуть в салон, и немного устало улыбается, объясняя:

— Мы приехали пару часов назад, но ты так крепко спала, что никто не отважился тебя разбудить.

Вот оно что… Тру веки, старательно отгоняя остатки сонливости, и поворачиваюсь всем телом к краю сидения, спустив ноги на влажную траву. Оглядываюсь по сторонам, выбираясь из салона, и кручу головой, изучая окружающий лес. Здесь так тихо и… Не могу объяснить. Будто время застывает. Беру рюкзак, Роббин закрывает дверцу машины. Даже забора нет. Оборачиваюсь, с интересом рассматривая довольно крупный дом. Сразу понятно, что здесь раньше кипела фермерская жизнь, возможно, сразу несколько поколений семьи проживали в одном доме. Роббин что-то такое говорила в машине… Тут раньше разводили лошадей, кур и свиней. Но бизнес дедушки в большей степени держался на продаже коней. Так что не удивительно, что я сразу замечаю стойло у крыльца дома. Он мощный. Из кирпича. В три этажа. В окнах уже горит свет. И вокруг темное небо и непроглядный лес. Но я могу уловить шум прибоя, поэтому догадываюсь, что где-то рядом находится берег океана.

— Так спокойно… — топчусь на месте, шепнув. Роббин закрывает машину, проверяя двери, и с улыбкой подходит ко мне:

— Да, я бы вообще перебралась сюда жить, но моих финансов не хватит для содержания дома. Да и сложно поддерживать его в порядке, — оглядывается на лес, вздохнув. — И до города далеко… — вновь смотрит на меня. — Так что довольствуемся только недолгим отдыхом.

Шагает к крыльцу. Я шаркаю за ней, без остановки озираясь по сторонам. Такой свежий воздух. Он режет горло и легкие, но не могу прекратить поглощать его. Настолько приятен мне хвойный мороз.

Роббин открывает довольно тяжелую входную дверь, а мне остается только с легким дрожанием в груди исследовать интерьер прихожей. Сразу видно… Здесь жил настоящий отшельник, увлекающейся охотой. На стенах нет голов животных, но висят ружья. Всё выполнено в темных тонах. Общая жесткость пропитывает атмосферу, но мне привлекательна такая холодность. Без сомнения, дедушка Роббин был человеком суровым и с сильным характером. Женщина закрывает дверь и идет вперед меня, мягким касанием ладони плеча принуждая следовать за ней.

— Мы уже распаковали вещи, ты проснулась прямо к ужину, — не знаю, радоваться ли мне тому, что вышло избежать нудных разборов, поэтому отвечаю молчаливым кивком головы, ступив на лестницу, которая, кажется, сделана из дуба. Настолько она кажется мне прочной, даже не скрипит. Запрокидываю голову. Потолок очень высоко, возникает ощущение, словно нахожусь в открытом пространстве. Необычно.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — Роббин поднимается на второй этаж, свернув на лестницу, ведущую на третий, и мне приходится схватиться за перила рукой, дабы помочь себе ускориться, чтобы поспеть за женщиной. — Поездка была долгой…

— Но я спала, — напоминаю, и Роббин улыбается:

— Да, и тебе повезло. Не пришлось терпеть моего сына, — выходит на третий этаж, а я оглядываюсь, прежде чем направиться за ней, ведь вижу продолжение ступенек. Они ведут куда-то в темноту. Не скажу, что в этом доме хорошее освещение, оно немного мутное, свет теплый, но там, выше, совсем темно. Думаю, это путь на чердак.

— Он становится особо невыносимым за рулем, — Роббин вздыхает. — Он так нервно ведет машину, и резко, — да, понимаю, о чем она. Дилан правда жестко управляется с автомобилем. Он во многих аспектах жизни ведет себя грубо, но с этим можно сжиться. Я вот, как ни странно, привыкла.

Идем по коридору. Окидываю вниманием стены с темными обоями и такой же темный паркет. Роббин подходит к одной из дверей, к той, что открыта, и встает на пороге, позволяя мне пройти первой в достаточно просторную комнату с выходом на балкон. Эта комната светлее, чем остальные, здесь явно жил тот, кто не питал любовь к темным оттенкам в интерьере. Две кровати и один диван, на котором замечаю рюкзак Брук, сразу поняв, что нам придется спать в одном помещении.

— Я хотела поселить тебя одну, но Брук оказалась настойчивой девушкой, — Роббин расслабленно наблюдает за моим неуверенным перемещением по комнате. — Она явно хочет с тобой подружиться.

Взгляд носится по предметам и вещам, которыми обставлено помещение. Думаю, Роббин замечает мой интерес, поэтому объясняет:

— К старости мой дедушка стал противным накопителем. Он собирал и коллекционировал всё, что попадало ему на глаза, — отталкивается плечом от дверного косяка, зевнув и указав ладонью себе за спину. — Мы решили пожарить что-нибудь на костре, так что располагайся, — не хочет мешать мне привыкать к новому месту. — И спускайся к нам. Мы на заднем дворе.

Оборачиваюсь, медленно опустив рюкзак с плеча на пол, и киваю:

— Хорошо, — тихо произношу, вновь принявшись жадно исследовать комнату. Роббин еще секунду улыбается мне в спину, после развернувшись и исчезнув за стеной. Могу слышать её отдаляющиеся шаги.

Здесь… Каждый звук тонет. Такая глубокая тишина. Нет, окно открыто, и я слышу голоса Дэниела, Брук и Дилана, к которым минуту спустя присоединяется Роббин, слышу вой ветра, слышу шум океана, трещание сверчков, вой совы. Нет, серьезно, я давно не прибывала в столь настораживающей тишине.

Хотя много лет провела в бегах в лесу вместе с ней.

Обнимаю себя руками, медленно бродя по комнате, и приближаюсь к балконной двери, сразу же замечая горизонт океана. Я понимала, он близко, но не думала, что настолько. Опускаю руки, с восхищением внутри, но равнодушием во взгляде изучаю открывшийся пейзаж. Отвлекаюсь лишь тогда, когда слышу смех Брук и Роббин и опускаю глаза, лбом коснувшись стекла окна рядом с дверью балкона. Они, вроде, уже не так напряжены. Даже у Дэниела развязывается язык, хоть он и продолжает держаться ближе к Дилану, явно избегая зрительного контакта с Брук. И О’Брайен, судя по активному общению, расслабился. Он палкой хлопает по горячим деревяшкам и углю, отчего огненные снежинки взмывают над костром, заставив Брук отскочить от него со смехом. И Дилан улыбается, наблюдая за её поведением. Она такая веселая, наверное, поэтому и меня тянет общаться с ней. Люди, полные положительных эмоций, — такая редкость в наше время.

Задний двор огражден забором. Здесь множество деревьев и небольших пристроек, думаю, там содержались лошади. Видно, здесь давно никто не ухаживает за садом и растениями. Всё заросло, но эта внешняя неухоженность только усиливает притягательность данного места. Очень эстетично.

Вдруг замечаю, как Дилан смотрит на экран телефона, после обратившись к матери, и та проверяет время на своих наручных часах, затем кивнув на дом. Догадываюсь, что, возможно, они обсуждают мое долгое отсутствие. Конечно, это опасно — вывозить пациента за пределы города и оставлять без присмотра. Обычно мы стремимся сбежать.

Лучше спуститься, чтобы не вызывать лишнего волнения.

Я ведь добиваюсь их доверия, так?..

…Не думаю, что должна находиться здесь и сейчас. Почему-то меня охватывает тревога, касающаяся правильности происходящего.

Сижу на разложенном пледе, с одной стороны Роббин, с другой Дэниел. Дилан и Брук постоянно бродят напротив, совместными усилиями поддерживая огонь. Они общаются, а я слушаю треск древесины в костре. Они кушают, а я завороженно наблюдаю за искрами, взмывающими куда-то ввысь, в черное, затянутое мраком небо. Держу в руках кружку с чаем. Роббин разливает его из термоса. Не знаю, что влияет на раскрепощение, но вижу, что внутренние барьеры этих людей довольно-таки быстро рушатся, в связи с чем они способны вступить в здоровое общение. Не скажу, что чувствую себя некомфортно, просто это очень-очень непривычно. Быть окруженной подобной атмосферой. Но мне определенно нравится наблюдать за людьми: Роббин так скрыто улыбается, видя, как Брук о чем-то шутит, касаясь ладонью плеча Дилана, а тот смеется, как и Дэниел, и не отталкивает её руку, то, как О’Брайен смотрит на девушку — мне это нравится. Проблема в том, что и Дэниел подобным образом наблюдает за ней. У меня не остается сомнений.

Дилан и Дэниел определенно имеют чувства к Брук. Не очень-то здоровая ситуация.

С другой стороны, что я могу смыслить в человеческих эмоциях? Как говорила одна героиня давно забытого мною фильма: «У него эмоциональный диапазон, как у зубочистки», — так вот, это про меня.

Эта троица еще пару минут сражается за огонь в костре, но тот медленно слабнет, и ребята слушаются Роббин — садятся кушать. Напротив меня с мисс О’Брайен. Продолжаю молча пить чай, удерживая кружку возле носа, чтобы паром согреть его кончик. Не участвую в общении. Вновь поднимаю глаза, чтобы скользнуть вниманием по лицам присутствующих, и не сдерживаю слабую улыбку, замечая, как они все улыбаются, смеясь над чем-то… Над чем-то, я не слежу за тем, о чем они говорят. Главное для меня — их эмоции.

Шире растягиваю губы, чувствуя, как меня снова ломит от усталости. Клонит в сон, поэтому сильнее кутаюсь в плед, медленно заморгав, и совсем не ожидаю того, что встречусь взглядом с О’Брайном, который кажется мне одним из самых поглощенных в разговор людей. Он всего на мгновение замолкает, коснувшись плеча ладонью, и почему-то, совершая сие действие, обращает свое внимание на меня. В этот же момент моя сонливость отпадает.

Резко опускаю взгляд, принявшись мелкими глотками поглощать остывающий чай.

Дилан так же отворачивает голову, без труда продолжив участвовать в общей беседе.

***

Глубокая холодная ночь опускается, небо мрачнее обычного из-за затянувшихся грозовых черных облаков, но дождя не обещают, лишь усиленные порывы океанического ветра. После дороги чувствуешь особую усталость, так что Роббин не составляет труда заставить уже взрослых ребят разойтись по комнатам, чтобы лечь спать. Женщине не наседает, но проверяет, легла ли Тея, только после этого отправляется на кухню, чтобы вымыть посуду.

Только дверь комнаты Оушин закрывается, как девушка открывает веки, сквозь темноту помещения пронзив деревянную поверхность.

Роббин спускается вниз, опираясь ладонью на перила, и сворачивает на просторную кухню, которая явно для неё велика. Раньше в этом доме действительно одновременно проживало несколько поколений её семьи. После, до смерти бабушки, тут функционировал дом отдыха, принимавший по пять-десять человек. Но после того, как дедушка остался один, он закрылся, а пожилой мужичок бесповоротно отдался приятному для него одиночеству.

Роббин частенько испытывает тоску, находясь здесь. Это место напоминает ей о беззаботном детстве, которое оборвалось слишком рано.

Женщина не сразу замечает своего сына. В последнее время он мастерски скрывает свое присутствие, но сейчас Роббин успевает заприметить его у окна, до того, как с головой уйдет в мытье посуды.

— Почему не идешь спать? — она берет тряпку со стола, закинув на плечо, и надевает фартук, внимательно смотря на Дилана, который встает с подоконника, со вздохом и хмурым видом направившись в сторону порога. Роббин поворачивается к нему спиной, касаясь пальцами края холодной раковины, и сглатывает, ощущая покалывание на языке. Слова угольками обжигают полость рта, и женщина просто не способна противиться своей вине. Она со вздохом оборачивается, нервно сжав ладонью полотенце:

— Дилан, — стягивает его с плеча. О’Брайен без желания останавливается, сунув ладони в карманы джинсов, и оттягивает момент, лениво поворачиваясь к матери всем телом. Женщина набирается сил, чтобы с разочарованием по отношению к себе опустить руки:

— То, что я сказала, — ей не требуется уточнять, Дилан знает, о чем она. — Я так не считаю. Правда, — уверяет, виновато щурясь, но при этом не стремится врать сыну, поэтому добавляет. — Не буду лгать, я не сразу осознала, но ты… — Она мнется, продолжая шепотом, ведь О’Брайены не из тех, кто открыто признаются в подобном. — Лучшее, что могло со мной произойти, — нервничает. Дилан отводит взгляд, крепче сжав ткань джинсов внутри карманов. Молчит. Роббин кладет полотенце на столешницу, с внутренней болью быстро приблизившись к парню, плеч которого касается, мягко дернув:

— Не злись, я больше не буду пить, — обещает. Это был момент слабости. Ей вскружило голову. Роббин неплохо справляется. Она так серьезно не налегала на алкоголь уже лет десять. И Дилан знает это, поэтому опять устало вздыхает, хмурясь, и убирая руки матери от себя:

— Я не злюсь на тебя, — вовсе нет, он не способен злиться на мать или проявлять к ней иных негативных эмоций. — Я понимаю, — парень не имеет права предъявлять ей что-либо, он хорошо знает, что пережила Роббин. — Я ведь всё видел, — не хочет вдаваться в подробности. Мисс О’Брайен и не сомневается, что её сын всегда видел. Он всё видел. Абсолютно. И от этого ей еще больнее. Женщина убеждена — все проблемы, которые её сын испытывает, возникают на почве прошлых потрясений. Поэтому Роббин страшно. Она боится, что Дилан не сможет завязать с кем-то здоровые отношения.

Но еще сильнее её ужасает мысль о том, что парень будет чем-то похож на своего отца.

Женщина отбрасывает волнение, но с тревогой смотрит на Дилана, с благодарной слабой улыбкой принявшись потирать его плечо. Парень позволяет ей проявлять нежность, хотя сам хочет скорее оказаться на улице и закурить, ему не нравится поднимать данную тему.

— Ладно, иди спать, — женщина получает необходимый внутренний покой, и разворачивается, возвращаясь к раковине. О’Брайен также отворачивается, сделав шаг к порогу. Останавливается, пальцами постучав по бедру, и мысленно парирует в своем сознании, внезапно решив, что лучшего момента быть не может, поэтому нервно трет пальцами кончик носа, обернувшись:

— Насчет Теи.

Роббин, которая успевает включить воду и хорошенько намылить посуду, прекращает водить мочалкой по тарелке, заметно нахмурившись. Она поворачивает голову, озадаченно взглянув на сына, и не успевает ничего молвить в ответ.

— Я знаю, почему ты взяла её, — О’Брайен прячет одну ладонь в карман, сделав шаг к столу, и осторожно стучит по его поверхности кулаком, замечая, как растеряна его мать. Женщина бегает взглядом по полу, после вновь встретившись зрительно с сыном:

— Ты просмотрел её документы? — и сильнее сводит брови к переносице. Дилан продолжает тихо стучать костяшками по столу, молча ожидая её реакции, и Роббин поворачивается к нему всем телом, взяв с тумбы полотенце, принявшись вытирать мокрые руки, но кран при этом не закрывает, дабы утопить в шуме воды этот разговор.

— Так необычно, — Роббин сбита с толку, потому так нервно улыбается. — Ты никогда не интересуешься воспитанниками, которых я беру, — указывает на данный факт, желая, чтобы её сын тоже обратил на него внимание, но Дилан больно равнодушно воспринимает информацию, продолжив сохранять зрительный контакт с матерью, которая вдруг начинает покачивать головой, шепча:

— Не привыкай к ней, ладно?

И не ожидает, что так резко получит вопрос в лоб.

— Почему? — О’Брайен сам не осознает, какое недоумение обрушивает на женщину. Роббин с большим удивлением смотрит на него, с недоверием сощурившись.

Он задает вопрос. С чего вдруг? Ведет себя странно.

Но вариантов нет. Роббин старается не лгать сыну, так что она со вздохом выдвигает стул, чтобы сесть, и тем самым намекает Дилану, что, раз уж он намерен вникнуть, ему придется задержаться здесь. Бросает полотенце на стол, скомкав его. Конечно, всего Роббин не может ему рассказать, но ей хочется поделиться возникшей проблемой, чтобы более не сражаться с ней один на один.

— На прошлой неделе я встречалась с её отцом.

***

Часто пациентов, которых берут на программу, возвращают по одной простой причине.

Оглядываюсь назад, чтобы убедиться — никто меня не видит, и скрываюсь в темноте высоких хвойных деревьев, ладонями касаясь жесткой коры каждого, чтобы разбирать дорогу.

Потому что пациенты предпринимают попытку сбежать.

Глаза еле привыкают к окружающему мраку. Он нездоровый, больно естественный, как я могла позабыть его? Ведь ночной лес был нашим домом на протяжении нескольких лет. Всё, что меня окутывает: тишина, смешанная с разговором сверчков и оханьем совы, аромат хвои — всё это — мой дом. Ориентируюсь на шум воды, чтобы знать, в какую сторону двигаться, но параллельно с этим постоянно оглядываюсь, дабы не потерять еле различаемые огоньки. В той стороне ферма. Роббин не выключает небольшой фонарь на крыльце и заднем дворике. Очень кстати.

Приходится смотреть под ноги. Корни, шишки, острые кустарники. Я пробиваюсь через всё это, достигая намеченной цели, и чувствую, как в мою грудь бьет восторг, и благодаря этому сердце в очередной раз замирает. Добираюсь до края леса, ладонями касаясь одного из высоких деревьев, кора которого обжигает холодом. Передо мной — открытый простор океана, бушующие волны которого с воем разбиваются о скалы у подножья обрыва. Да, передо мной обрыв, к которому ведет серая мокрая трава. Небо черное, оно практически сливается с неспокойной водной гладью. Приоткрываю рот, поскольку не могу справиться с поглощением кислорода, когда в лицо врезается столь сильный соленый ветер. И по его вине мои глаза начинают слезиться и краснеть. С хрипотой дышу, глубоко. Опускаю руки, осознав, что пучок на хрен разваливается под терзанием ветра, и не мнусь, снимая резинку, чтобы позволить волосам вздыматься вверх, хлестать меня по лицу, когда суровый морозный ветер меняет направление.

На меня обрушивается столько эмоций. Выхожу из-за дерева, прихрамывая, и с полными беспричинных слез глазами шагаю вперед, свято веря, что порыв со стороны океана способен разорвать на мне рубашку. Настолько он силен и могущественен. Стихия — то, что вызывает во мне какой-то отклик. Чем ближе подхожу к краю, тем труднее мне дышать. Ветер просто не позволяет мне. И не могу описать, что чувствую, когда уголки моих губ дергаются в улыбке, а тело переполняет неописуемая сила. Срываюсь с места. Бегу медленно, ведь мне тяжело ступать по неровной скользкой поверхности. Руки неуклюже и напряженно держу отстранёно от тела, не прижимаю их к себе, чтобы поддерживать равновесие, волосы в полном беспорядке, в голове приятный хаос. Ветер путает мои мысли, кажется, вытягивая их из сознания через уши. Фильтрует, прочищает — и я могу вдохнуть полной грудью.

К краю. Резкий спуск вниз, покрытый скалистыми выступами. Я застываю в нескольких шагах, зная, что, будь на то воля стихии, она без труда сорвет меня вниз, так как я не особо устойчиво держусь на ногах. С детским восторгом неимоверной силы смотрю перед собой, медленно разводя руки в стороны, и прикрываю веки, пропуская сквозь себя шум океана. Чайки кричат. И ничего более не существует.

Это место… Оно настолько идеальное. Оно будто создано для того, чтобы дарить ощущение свободы и легкости. Мне было необходимо окунуться в одиночество, но лишенное привычной тишины. Мне требовалась тишина, которая затмила бы мысли. Я нашла её. Здесь.

— Красиво, да?

С головой отдаюсь ощущениям, окутывающим меня, оттого, наверное, не замечаю чужого присутствия. Женский голос звучит тихо, правда, меня встряхивает от неожиданности. Резко оборачиваюсь, опустив руки, и напугано смотрю на Брук, закутывающуюся в теплый плед. Теперь ветер бьет мне в затылок, и волосы без остановки лезут в лицо, мешая четко видеть девушку, которая… Как давно она здесь? И почему? Неужели видела, как я ушла?

Брук мягко улыбается, медленно перебирая ногами. Её всегда идеально уложенные локоны волос теперь в большем беспорядке. Мне приходится откинуть шок и вернуть себе напряжение. Киваю головой, с недоверием следя за Брук, которая встает рядом со мной, уставившись вперед, на горизонт. Так необычно, она… Она выглядит такой уставшей и её глаза, под воздействием ветра, слезятся. Девушка с наслаждением глотает воздух, крепче обнимая себя руками:

— На самом деле, я уже была здесь, — шепчет, мне приходится напрячься, чтобы слышать её. Почему-то… Присутствие Брук не лишает меня возможности поддержать внутреннее успокоение. Это странно, но возникает чувство, словно девушка ощущает нечто похожее. Будто бы мы воспринимаем это место одинаково. По крайней мере, я могу прочесть это в её глазах.

— Дилан приводил меня, — Брук тепло улыбается, вспоминая приятные моменты, а я моргаю, повернувшись всем телом обратно к горизонту, и мечусь взглядом по океану, не зная, что так будоражит тяжелый камень в груди:

— А вы… — хочу уточнить, но не знаю, как спросить о подобном. Но Брук понимает, о чем я, и пожимает плечами, сохраняя уже печальную улыбку на уставшем лице:

— Не знаю, — на её лице читаю неподдельное напряжение — видно, её выматывает такая неопределенность в отношениях. — Честно, — признается, вздохнув. — Но… — моргает, кончиками пальцев осторожно смахивая мелкие слезы с краев глаз. — Очень на это надеюсь, — начинает кивать головой, будто в первую очередь стараясь убедить себя в лучшем исходе. — У него свои сложности, поэтому мне остается только ждать, когда он примет их и сможет ответить мне взаимностью, — уголки губ опускаются, а взгляд продолжает медленно скользить по горизонту. Я с интересом наклоняю голову, не в силах побороть возрастающее любопытство:

— Ты его любишь?

Брук на мгновение опускает глаза, приоткрыв рот. Пару секунд молчит. Поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, и не может сдержать улыбки:

— Почему ты так это произносишь? — действительно. Мой вопрос звучит с таким… Не могу описать. Это не похоже на удивление, это, скорее, неверие, сомнение. Приходится объяснить:

— Просто… — дергаю край рубашки, отводя глаза. — Мне всегда было интересно посмотреть на человека, который испытывает это чувство, — признаюсь, устремив внимание на черный горизонт. — Не верю, что оно реально, — не хочу нагонять унылость, но это правда. Я не верю в существование этого чувства. Но Брук не разделяет моей меланхолии и с широкой улыбкой элегантно откидывает локоны волос с плеча:

— В таком случае, смотри, сколько влезет, — и смеется. Смотрю на неё. Поистине, такой человек привлекает внимание и к нему хочется тянуться. Не пойму, что в Брук такого особенного, но мне хочется говорить с ней.

— Верно, — девушка дергает коленом, будто мой вопрос всё-таки вызывает у неё скованность. — Я думаю… — моргает, пристально смотря на океан. — Я думаю, я влюблена в твоего брата, — прикусывает губу, после скользнув по неё кончиком языка. — Сильно.

Здорово. Наверное. Мне не понять. Я никогда не испытывала такого чувства. Даже влюбленности. Был человек, в котором испытывала потребность и нужду, но… Не знаю, сравнимые ли это понятия? Любить и нуждаться. Думаю, это одно и тоже. Поэтому я вряд ли в кого-нибудь когда-нибудь влюблюсь, но определенно могла бы испытывать необходимость. Только вот вряд ли подобное повторится.

Приходится вернуться из своих мыслей, когда Брук делает еще пару шагов к краю, вызвав тем самым у меня интерес. Она подходит так близко, что мне кажется, её вот-вот должно сбить с ног вниз, но она устойчиво стоит на месте, глубже вдохнув:

— Это место… Я чувствую себя здесь… — пытается подобрать слова, дабы описать свое состояние. — Так спокойно, — хмурится, качнув головой. Нет, она хочет иначе выразиться. Вернее. И меня охватывает неоднозначное волнение, когда девушка находит правильное описание:

— Свободной, — сглатывает, как и я. — От всего, — откуда-то берется грусть в её голосе. Она стоит ко мне спиной, но её плечи заметно сутулятся, а ладони немного спускаются по ним, отчего и плед спадает к локтям. Какое-то время мы молчим. Брук будто бы набирается сил, чтобы развернуться и продолжить говорить со мной, терпеть мое присутствие рядом. Возможно, будет лучше, если я оставлю её одну, но не успеваю сделать шаг назад, как девушка разворачивается с прежней улыбкой, только вот взгляд поглощен каким-то собственным внутренним переживанием.

— Давай задержимся? — совсем не ожидаю услышать подобное предложение, но мне правда не хочется уходить. Брук немного разводит руки, раскрывая теплую ткань, защищающую её от холода:

— У меня есть плед, мы не замерзнем насмерть, — смеется, вдруг осекаясь. — Хотя, я была бы не против умереть в таком красивом месте, — она произносит это так убежденно, что я не могу проигнорировать восторг, который вызывают у меня эти слова, и мои глаза сверкают искренними эмоциями, а голова кивает:

— Я тоже, — честность.

Всего на мгновение возникает страх. Каким образом отреагирует Брук на мое согласие и реакцию? Но никак. Она продолжает улыбаться мне и снимает с плеч плед, полностью раскрывая его, чтобы мы могли на него сесть и укутаться.

Не думала, что когда-нибудь с удовольствием разделю с кем-то свое одиночество.

Мне понравилось молчать с Брук.

========== Глава 16 ==========

Дилан О’Брайен хорошо знал своего дедушку. Он был человеком суровым, жестким и прямолинейным. Наверное, это единственный человек, сравнение с которым парня не злит. Дилан чувствует себя довольным, часто слыша от Роббин о том, как он похож на её дедушку. О’Брайен уверен, именно от этого крепкого мужчины ему досталось столько не совсем приятных качеств, но именно на них строится его характер в целом. Отсутствие бараньей стойкости точно бы привело к скорому саморазрушению и постоянному чувству подавленности.

Парень стоит в коридоре прихожей, погруженной в ночной мрак, и бесцельно изучает висящие на темной стене охотничьи ружья. Помнит, ему было проще называть его дедушкой, хотя на самом деле он являлся прадедом.

Дедушка учил его стрелять. Он почему-то был убежден, что мальчишке необходимо обладать таким навыком. Бывшие военные никогда не смогут оправиться от стресса, пережитого на фронте. Роббин понимала это, поэтому не препятствовала попыткам дедушки обучить её сына стрельбе. У Дилана плохо получалось, но старый мужчина основательно взялся за его воспитание, поэтому даже сейчас О’Брайен уверен, что способен подстрелить чайку с повязкой на глазах, ориентируясь по её звонкому крику.

Скучает ли он по тем временам? Определенно. У парня было мерзкое детство в целом, но тот короткий период, что они жили здесь, — полон самых ярких впечатлений. И благодарить за это стоит грозного и нелюдимого мистера О’Брайена. После смерти жены он нашел для себя отдушину в мелком и непослушном сорванце, которого приходилось вечно таскать за уши.

Дилан сдержанно улыбается, вспоминая, как часто дедушка колотил его ремнем за его проказы. Парень держит ладони в карманах теплой кофты, но одну всё же приходится вытащить на холодный воздух, чтобы начать мять затылок. Только что мощно «цапнуло». Даже мурашки проявились на коже рук. Глаза привыкают к темноте. Теперь он может четче разглядывать ружья, на каждом из которых выгравировано имя владельца.

— Ты когда-нибудь думал застрелиться?

О’Брайен даже пускает смешок, на секунду прикрыв веки, и со вздохом шепчет:

— Знаешь, мне даже не нужно прикидывать, кто именно задает мне этот вопрос, — прячет замерзшую ладонь обратно в карман, повернувшись всем телом к худой девчонке, стоящей на последней ступеньке мощной лестницы. Как долго Тея стоит здесь? Смешно, но что если она наблюдала за ним? Вполне возможно, учитывая интерес девушки по отношению к людям вокруг. Оушин не меняла одежду? Либо она еще не ложилась, либо спит прямо в рубашке и джинсах.

— И нет, — Дилан уверенно отвечает. — Я никогда не думал о самоубийстве, — правда медленно уплывает взглядом в сторону, вдруг осознав. — Но в определенные моменты мне охота прострелить себе плечо, — не требуется пояснять, Оушин понимает, о чем идет речь, поэтому молча кивает головой, сделав последний шаг вниз, ступив на темный холодный паркет. Не успевает сориентироваться, начав крутить головой, дабы вспомнить, где находится кухня. Этот дом слишком велик для неё, девчонка только приехала, а уже блуждала раза два или три.

— Почему не спишь? — О’Брайен покачивается с пяток на носки, раз уж пересеклись, можно и потрепать языками. — Я думал, все детки давно уложены в кроватки.

Оушин топчется на месте, продолжая потерянно озираться:

— Пить хочу, — вздыхает, чувствуя ту самую знакомую мини-панику, разгорающуюся в груди. — А ты?

— Дэн иногда храпит, — Дилан улыбается, указав кивком в сторону одной двери. — Кухня там.

И мини-паника развеивается, не оставив после себя никакого «послевкусия» в виде неприятного дискомфорта. Тея становится эмоционально читаемой, раз уж О’Брайен понимает, что она растеряна. Девушке стоит быть сдержанной в выражении своих чувств, иначе, рано или поздно, её поймают на лжи.

Кивает головой, заметавшись взглядом по полу, и нервно расчесывает пальцами волосы, спешно направившись в указанном направлении. О’Брайен уже думает оставить девчонку в покое и вернуться в комнату, а то вдруг Дэн начнет бубнить, а ему никто не ответит? Тогда этот долбанный лунатик пойдет искать «собеседника» и поднимет на уши весь дом.

Но кое-что не дает Дилану покоя, и он притормаживает у подножья лестницы, напряженно куснув нижнюю губу, и с проявившейся на лице хмуростью оглядывается:

— Эй, ты… — замолкает, прервавшись, отчего его обращение звучит грубо. Тея оборачивается, взявшись руками за край стены, и по-детски хлопает ресницами, уставившись на парня, который молчит, стуча зубами, ведь не имеет понятия, каким образом ему спросить? В его голове это звучит примерно так: «Ты, кровопийка, меня укусила?» или «Каннибализм — это нехорошо», или… Есть множество вариантов, но почему-то не способен выдавить даже самый примитивный, отчего ситуация приобретает знакомую неловкость. Оушин вопросительно моргает, наклонив голову, и отважится разрушить повисшее натянутое молчание:

— Что?

— Ничего, — боже, это звучит так грубо, что Тея без сомнений верит, что проблема в ней. Нет, правда. Она внезапно решает, что сделала что-то не так, поэтому чувствует вину, и опускает голову, с напряженным видом скрываясь за дверью кухни.

А Дилану остается только раздраженно вздыхать и гневно мять кожу шеи. В чем дело? Он ведь на хрен гений в области коммуникабельности.

Вот и поговорили, черт возьми.

***

Приятные и светлые воспоминания детства кружат голову не только Дилану, но и его матери. Роббин наслаждается знакомым внутренним покоем от пребывания в родном доме, в котором, спустя столько лет, продолжают витать знакомые ароматы, вызывающие ассоциацию с давно канувшими в прошлое событиями. Женщина готовит себе кофе. На часах половина двенадцатого, она неплохо проспала, но на природе так и тянет подольше поваляться в кровати. Хорошо, что дети уже выросли, они сами способны позаботиться о себе, хотя Роббин не сомневается, что ребята встали не раньше её. Правда, когда женщина проснулась, парни, например, уже чем-то занимались на заднем дворе, и только приблизившись к окну мисс О’Брайен поняла, что эти двое играют в футбол. Странно видеть Дилана таким энергичным с утра. Может быть, и он чувствует себя спокойно в стенах этого дома?

Роббин слышит голос Брук со стороны коридора и надеется, что девушка заглянет на кухню, но буйная девчонка, кажется, заприметив возню парней на улице, спешит скорее присоединиться к ним. И, судя по тому, сколько силуэтов Роббин разглядывает за стеклянной вставкой двери, Тея следует за Брук. Хорошо, что Оушин нашла с ней общий язык. По крайней мере, девчонка не избегает общения с ней.

— Так-так, — у Брук элегантная кошачья походка. Тея уверена, многие люди сворачивали головы, прослеживая за её передвижением. Она такая легкая, при этом женственная. Девушки выходят на задний двор,Оушин держится чуть позади на вид уверенной в себе Реин. Девушка не чувствует холода, выходя в кофте и коротких шортах. Оба парня отвлекаются от игры, прекратив пытаться отнять друг у друга мяч. Брук подходит ближе к ним, с игривой улыбкой и огоньком задора в глазах принявшись завязывать хвост из волос:

— Утренняя тренировка? — дергает локоны, поставив руки на талию. — Я в деле.

Дилан даже во время занятия спортом успевает покурить, и сейчас он вынимает сигарету изо рта, выпустив никотин в сторону:

— Ты с нами? — усмехается, явно намекая на неспособность Брук соревноваться с противоположным полом, что вызывает ответное возмущение:

— Что еще за удивление? — перехватывает мяч, катившийся к Дэну, и с уверенностью заявляет. — Мы вам задницы надерем, — оглядывается на Оушин. — Идем, Тея.

Бледная худая девушка, всё это время державшаяся позади, питает надежды остаться не вовлеченной в происходящее, а просто понаблюдать со стороны, с напряжением сжимает пальцами плечи сложенных на груди рук:

— Я не умею, — качает головой, нервно отступая назад, но Брук, у которой с легкостью отнимает мяч Дилан, надеется на помощь подруги по несчастью, поэтому разворачивается, спешно потащив девчонку за собой, вовлекая в игру:

— В футболе самое главное уметь ставить подножки, чем ты и займешься, а я буду отбирать мяч.

— Эй, — Дилан не замечает, как тушит кончик сигареты о свое запястье, чем привлекает хмурое внимание Дэниела, который так же не против держаться в стороне от игры. Теперь, когда в неё вступает Брук.

— Чему ты учишь ребенка? — О’Брайен бросает сломанный окурок в кружку с недопитым кофе, которая стоит на влажной траве.

— Выживать среди мужчин, — Брук охотно вступает в игру, в отличии от Теи, которая продолжает топтаться рядом с ней.

И они все попадают под чуткое наблюдение.

Женщина подходит к двери со стеклянной вставкой, одной рукой обнимает себя, крепко сжав плечо, другой удерживает кружку горячего кофе возле губ, прерываясь от размышлений, дабы заинтересованно проследить за происходящим на заднем дворе. Уголки губ поднимаются. Улыбка проявляется на сонном лице, погруженном в свои личные переживания. Брук пытается доказать, что умеет играть в футбол. Ей удается отбирать мяч только у Дэниела, который просто избегает излишнего взаимодействия с девушкой, чего не боится О’Брайен, без раздумий мешающий Брук забить гол в подобие ворот — две кружки, стоящие на земле. Роббин безысходно вздыхает, качнув головой. Вот балбесы. Разобьют — прикончит их.

Переводит внимание на Тею, которая мешкает, чувствуя себя потеряно. Она всё также топчется на месте и держит руки сложенными на груди, поворачивая голову вслед за мячом, который пинают ребята. И её охватывает паника, когда этот круглый предмет катится к её ногам. Серьезно? Она понятия не имеет, что с ним делать, но слушается Брук, которая быстро шагает к «воротам», прося дать ей пас. Оушин отчасти понимает, что ни Дилан, ни Дэниел не станут играть с ней так, как с Брук, поэтому считает, что сможет немного повести мяч вперед, чтобы, ударив, точно передать его девушке, которая смеется, не позволяя Дэну выйти вперед, иначе он примет мяч вместо неё. Тее даже нравится толкать носком круглый и упругий предмет, но её увлеченная деятельность прерывается, когда О’Брайен, пару секунд шагавший за её спиной, решает взять ситуацию в свои руки. В прямом смысле. Если он легонько пихнет Тею, как поступает с Брук, то он точно ей что-нибудь сломает, поэтому берет девчонку под руки, без особого труда подняв так, что Оушин начинает дергать ногами навесу, ладонями сжав его запястья.

Роббин прекращает улыбаться.

— Так нельзя! — Брук не успевает как следует возмутиться. О’Брайен прицеливается, хорошенько ударив по мячу, который пролетает между ног Брук, покатившись в «ворота». Девушка пару раз оглядывается, раскинув руки, и с прежней улыбкой, всё ещё якобы возмущенной, восклицая:

— Эй!

Дилан улыбается ей в ответ, продолжая держать Тею навесу, и та по-прежнему забавно дергается ногами, что-то мямля под нос, что приводит Брук в восторг, и она начинает верещать о том, какая всё-таки Оушин:

— Милашка, — девушка смеется, а Дэн разворачивается, направившись к кустам, чтобы вернуть в игру мяч. Дилан нагло улыбается, потрясывая девчонку:

— Да, когда беспомощная.

«Не смешно», — кажется, именно это бурчит Тея, пытаясь вывернуться из хватки, но то ли она настолько слабая, то ли у Дилана достаточно сил — у неё не удается, оттого она еще больше напоминает подвешенную гусеницу, заставляя Брук смеяться. Только вот девушка вспоминает об игре и оглядывается на Дэниела, поняв, что это её шанс забить пару голов, пока Тея своей неуклюжестью отвлекает её главного противника. Брук спешит отнять мяч у Дэна, который уже готов сдаться и поднять ладони, а Дилан и правда забавляется, находя подобную издевку над Оушин очень увлекательным времяпрепровождением.

— Знаешь, такие куклы есть, — О’Брайен довольно улыбается, сдерживая смех, когда Тея пытается пихнуть его ногой. — За ниточки их дергаешь, и они…

— Опусти, — Оушин осознает свое положение, поэтому просит, ведь чувствует себя некомфортно. Ситуация выводит её из равновесия. Не очень-то хочется, чтобы её кто-то трогал.

— Да ладно, смотри, — Дилан прерывается на смех, когда девчонка бьет его локтем в плечо. — Брук без тебя прекрасно справляется, — кивает на девушку, которая без остановки прокатывает мяч между воротами, насчитывая свои очки, в то время как Дэниел стоит рядом, чувствуя себя потерянным щенком, и с тем же ощущением поглядывает на Дилана. Тот обреченно вздыхает:

— А вот он не справляется без… — совершает ошибку, дернув своим плечом в момент, когда решает поиграть на нервах Теи, подняв её еще выше. Оушин успевает запрокинуть руку, без разбора нащупав изгиб шеи парня, который щипает, что есть мочи. И О’Брайен чувствует, как его правое плечо сводит от пронзающей дрожи. Рука сгибается, будто кто-то бьет по изгибу локтя молотком, на мгновение охватывает дичайшая слабость, смешанная с чувством эйфории от того, как колкая боль разливается под кожей, покрывая собой фантомное жжение. И, черт возьми, это невыносимо приятно, игнорировать подобное нет сил, но парень вовремя, частично, берет себя в руки, успев крепко обхватить Тею под грудью, не дав ей поскользнуться на траве, ведь девушка, сто процентов, не смогла бы сохранить равновесие и рухнула бы на колени.

Роббин пристально следит за происходящим, чувствуя, как в горле образовывается твердый ком.

Прижимает Тею спиной к себе, а девушка успевает ускользнуть в сторону только одной ногой, поэтому парень спокойно поднимает её, что-то ворча под нос. Роббин напряженно давит кружкой на свои губы, ведь не может расслышать, о чем говорит её сын. Оушин оглядывается, накрыв ладонями запястье руки О’Брайена, которую он кладет ей на талию, пока костяшками второй с прежней хмуростью стучит себе по виску, как бы намекая, что девчонка повела себя, как идиотка. Он практически выронил её.

Женщина хмурит брови. Оушин вырывается из хватки Дилана, когда Брук ехидно смеется, оповещая, что забила ровно двадцать голов. Тея кидается вперед от О’Брайена, всё-таки поскользнувшись на траве, но тут ей помогает удержаться на ногах девушка, обнимающая её, принявшись издеваться над проигравшими парнями.

Роббин не может сделать глоток. Смотрит. Дэн пожимает плечами, когда Дилан ругает его за бездействие, Брук продолжает с улыбкой скакать на месте, оповещая ребят о том, какие они неудачники, но больше внимания привлекает О’Брайен, который с напряжённой улыбкой кивает в ответ на издевки девушки, при этом сильно сдавливая ладонью свою шею, принявшись разминать плечо.

Роббин отводит взгляд, с задумчивым видом совершив крупный глоток.

Тея позволяет Брук обнимать себя. Вообще, она замечает, что её часто воспринимают, как ребенка или, что еще необычнее, как какую-то игрушку, и ведут с ней подобным образом, но ей это даже нравится.

Встречается взглядом с Диланом. Всего на секунду зрительно пересекается, так же внезапно отвернув голову и пальцами коснувшись волос, чтобы поднять пару прядей к лицу, прикрыв губы и нос.

***

Пора уже признать — у меня особые отношения с природой. Я люблю уединяться с ней, люблю слушать голос ветра, его общение с шуршащей листвой. Люблю атмосферу вечера, когда ночь спокойно покрывает небо, рассыпая сверкающие горошины мелких звёзд. Прикрываю глаза, прислушиваясь к тому, как суровый ветер, гоняя колющий нос аромат хвои, спорит с шумом волнующегося океана, который пытается подавить его с помощью аромата соли, но в итоге никто не выходит победителем. Всё смешивается, порождая нечто совершенное, выходящее за границы возможного.

Открываю веки. Передо мной костер. Деревяшки давно не горят, угли медленно тлеют, издавая характерный треск. Они горят изнутри красным цветом. Ветер дует — и яркость усиливается. Кровавый оттенок. Выглядит изумительно. И гипнотизирует.

Остаюсь здесь одна. После ужина все спешат в дом из-за мороза. Слышу голоса со стороны окон, но не хочу торопиться вернуться в «общество». Мне нравится мое одиночество, и я хочу пробыть в нем как можно дольше. Тем более, хочу заметить, я вовсе не одна сейчас. Вы слышите, как вокруг громко? Как шумно? Я мысленно общаюсь с природой.

Прижимаю колени к груди, следя за взмывающими вверх огненными снежинками углей. Так красиво и успокаивающе. И… Моргаю, медленно оторвав ладонь от колена. Тяну её к погибающему костру, чувствуя, как всё сильнее и сильнее кончики пальцев обжигает боль, пока в итоге я не терплю её самое сильное проявление, коснувшись углей.

В груди ускоряется сердцебиение, дыхание обрывается, становится сбитым, но я заворожена. Я поглощена. Широко распахнутыми глазами смотрю на угли, не замечая, как на лице проявляется улыбка.

Это… Это так… Господи, это так необходимо чувствовать!

Касаюсь пальцами раскаленного угля, утопая в кровавом оттенке, которым он горит, отражаясь в моих глазах, и вся кожа покрывается мурашками, а по телу проносится дрожь…

— Что ты делаешь?

Вздрагиваю, отдернув ладонь от костра. Когда-нибудь я прекращу так нервно реагировать на резкие звуки, но к тому времени я, скорее всего, буду уже окончательно лишена жизненных сил, что и вызовет у меня полное безразличие к внешним раздражителям. Поворачиваю голову, устремив напуганный взгляд на Дилана, выходящего ко мне с террасы дома, в окнах которого тускло горит теплый свет. Парень сует ладони в карманы джинсов, расслабленным шагом приближается, а на лице читается обратное напряжение. Как долго он находился позади? Следил за тем, чем я занимаюсь?

Страх исчезает с моего лица так же быстро, как возникает. Уже с большим спокойствием смотрю на парня, с не меньшим непринуждением отвечая:

— Трогаю, — констатирую факт, вновь одарив сверкающие угли вниманием.

— Это я вижу, — О’Брайен останавливается, с томным вздохом приседая на плед, и мне приходится подвинуться в сторону, чтобы заполучить больше свободного пространства для себя. Парень сгибает ноги в коленях, опирается на них локтями, собирая рукава кофты чуть выше, чтобы открыть кожу рук, и вынимает из кармана упаковку сигарет:

— Зачем? — всё-таки уточняет вопрос, дабы я поняла, что именно его интересует. Не знаю, что ему ответить. Мне не хочется излишне выдумывать, так что говорю, как есть:

— Они такие красивые, — сильнее прижимаю колени к груди, чтобы упереться в них подбородком. — Хотела попробовать на ощупь, — касаюсь пальцами мокрой травы. — Хочется всё попробовать, — неосознанно шепчу, утопая в наслаждении и умиротворении, которые приносит наблюдение за щелкающими углями. Так тихо и…

Стреляю взглядом на Дилана, ощутив его вопросительно-хмурый зрительный укол, и обнаруживаю, что парень действительно сощуренно смотрит на меня, затягивая никотин в горло. Моргаю, раздумывая над тем, что могу передать ему в качестве объяснения, и вновь принимаю решение остаться по-детски честной. Обычно, чтобы я не сказала, люди воспринимают это одинаково. Они говорят: «Странно», — так что, нет смысла напрягаться. Всё равно мне не выдать то, что мог бы сказать «нормальный» человек.

— Ну… — крепко сжимаю края джинсов, наклонив голову, чтобы уложить её набок на колени, а взглядом продолжаю смотреть на угли. — Я к тому, что… — говорю медленно, потому что анализирую свои мысли очень долго. Мне тяжело доносить информацию в таком виде, который я считаю правильным. Мне требуется дольше раздумывать над выбором слов.

— У нас одна жизнь, — нужно еще и верно построить логическую цепочку повествования, но, боюсь, я не справлюсь — и Дилан не поймет, о чем я вообще толкую. — Ты проживаешь ее — и всё, — пожимаю плечами, с горьким ощущением сглотнув. — Я живу, охваченная чувством, будто у меня будет еще шанс, — говорю тише, так как мне не нравится окружающее нас природное молчание. — Словно за этой жизнью последует вторая, третья, как в играх, знаешь? — пытаюсь не смотреть на парня, концентрируясь на горящих кроваво-красным цветом углях. — Герой умирает, но перерождается, чтобы пройти уровень заново. Воспринимаю реальность так же, ожидая наилучшего варианта в следующей жизни, — внезапно понимаю, что лучшим образом не смогла бы передать свои мысли. Это именно то, что я имею в виду.

— Понимаешь, мы умрем — и нас больше не будет, — мысли как-то сами формируются, не помню, когда в последний раз мне с такой легкостью удавалось говорить. — Мы прожили 17 лет. И мы не проживем их больше. Никогда, — хмурю брови, вновь уловив знакомое покалывание в ребрах. Перевожу взгляд на Дилана, не меняя положение тела. Смотрю на него, замечая, с каким вниманием он слушает меня, правда, хмуро, явно обдумывает мои слова. До сих пор не могу поверить, что кто-то пытается осмыслить сказанное мною. Обычно — это лишь пустой звук.

— Нам больше никогда не будет пять, шесть, семь лет, — с тревогой моргаю, искренне не понимая. — Что в этой жизни может иметь значение, если исход у всего один — смерть? — щекой вжимаюсь в колено. — В чем смысл? — вновь уплываю взглядом в сторону, опустив его на кряхтящие угли. — Я не хочу тратиться на пустое ожидание. Я хочу свободу, — облизываю губы, заметно занервничав. — Если второго шанса не будет, то я просто хочу получить освобождение. Сразу.

— Окей, — он не дает молчанию даже на секунду повиснуть над нами, и эта секунда точно бы свела меня с ума, ведь я раскрываю другому человеку свои потайные мысли и убеждения. Это страшно. Я боюсь чужой реакции. Но хорошо, что Дилан способен быстро мыслить и находить, чем поддержать разговор.

— Жизнь то, жизнь это, — он затягивает, поворчав с сигаретой в зубах, и вынимает её, выдавив облако никотина перед собой. — Но разве подобные размышления не толкают на мысль, что наоборот нужно бросаться во все тяжкие? — он… Он правда пытается рассуждать на тему моих слов? Это… Непривычно. Отрываю голову от колен, поднимая её, и смотрю на парня, который задумчиво пялится перед собой, явно терпит активную работу мозга, пока перерабатывает информацию:

— Всё попробовать, всё ощутить, всё увидеть и везде побывать, — подносит сигарету к губам, взглянув на меня и больно колко усмехнувшись. — Живем-то один раз.

Не знаю, почему выражаю хмурость. Вдруг в мускулах лица ощущаю напряжение, когда в груди повторно щелкает, и я отворачиваю голову, напряженно уставившись на угли. Я… Думаю, я реагирую так… Резко, потому что мне не нравится. Дилан О’Брайен мыслит иначе. Там, где я вижу конец и хочу лишь ускорить его, он видит причину оторваться в свое удовольствие. Мы… Мы разные. Мы по-разному реагируем на одни и те же мысли. Думаю, дело в сложившейся психике.

Я хочу умереть, потому что не вижу смысла в существовании, ведь конец всё равно неизбежен. А он, зная о неизбежности бытия, думает лишь о том, как в полной мере насладиться таким коротким периодом жизни.

— По-твоему, жизнь бессмысленна, да? — О’Брайен стряхивает пепел с кончика сигареты на угли. — Но это проблема не жизни, а твоя. Значит, это ты не умеешь ставить цели и наполнять существование смыслом.

Зачем он это говорит? Меня это только злит.

Потому что в сознании рождается почва для сомнений, но я не желаю принимать иной жизненной философии. Мы с ним разные. Перестань мне навязывать…

— А-у, — сдержанно и хрипло.

Отрываюсь от разгоревшихся в голове мыслей. Смотрю на ладонь парня, которой он касается угля, отреагировав с болью на лице, и с хмурым видом трясет руку, чтобы избавиться от пощипывания на коже. Моргаю, удивленно наблюдая за ним. Дилан хорошенько втягивает никотин в рот, изучив свою обожжённую ладонь:

— Ладно, — он пускает слабый смешок, всё ещё морщась. — Признаюсь, оно того стоит.

А он… Он решил попробовать? Несмотря на то, что наши взгляды разные, этот тип в свою очередь решил опробовать мою «философию», в то время как я с негативом, даже агрессией отреагировала на его мнение.

Теперь я чувствую себя ужаснее, чем обычно. Это какой раз доказывает, насколько я мерзкий человек.

Душевно прогнивший в собственной озлобленности на окружающий мир.

Замыкаюсь в себе. Обнимаю колени руками, сильно сжав их, и отворачиваю голову, въевшись унывающим взглядом в поверхность земли. Молчу. Дилан о чем-то размышляет, погружаясь в тишину, которой я так остерегалась. Становится неловко. Мне всё сильнее хочется убежать, скрыться и просто забыть о нашем разговоре. Зря так много наплела. После того, как выдаю что-то личное, чувствую я отвратно.

— Кстати, спасибо, — это неожиданно для меня. Моргаю, медленно, без желания переводя внимание на О’Брайена, который уже сильнее проявляет усталость, когда зевает, указав сигаретой на свой затылок:

— За то, что иногда делаешь это.

…Этот фильм не так интересен. Комедия… Конечно, закадровый смех звучит забавно, но девушка не совсем улавливает сути данного жанра кинематографии. Тея сидит на кровати, руками обнимая прижатые к груди колени, и пристально следит за происходящим на экране ноутбука. Дилан сидит на ковре, спиной опираясь на кровать. Голову укладывает на скомканное одеяло. Оушин не может видеть его лица, поэтому не догадывается, что парень, исчерпав свои эмоциональные силы, начинает клевать носом, медленно сдаваясь слабости. Веки прикрывает. Совершенно не пытается смотреть фильм, он видел его раз сто. Руки держит сложенными на груди. Засыпает. Тея что-то бубнит под нос, кажется, окончательно теряясь. Что смешного в том, как человека бьют в лицо пирогом? Хочет уточнить у Дилана, поэтому задает вопрос громче, но не получает ответ. Переводит внимание на затылок парня, наблюдая, как он неосторожно давит пальцами на изгиб своей шеи, слабо вонзая ногти.

Даже во сне он испытывает неприятное покалывание. Ни в каком состоянии ему не укрыться от изнуряющего дискомфорта.

— Дилан? — Тея повторяет попытку дозваться до него, наконец, осознав, что он уже спит, и с нездоровым интересом принимается наблюдать за его попытками унять жжение. Странный он тип. И то, что с ним происходит — не менее необычно. Но Оушин почему-то нравится осознавать, что этот парень ни черта не нормальный. Её даже успокаивает этот факт, располагает к Дилану, заставляя иначе воспринимать его.

О’Брайен строит из себя адекватного, старается поддерживать образ, и Тее было некомфортно рядом с ним, но теперь, зная, что они в чем-то похожи, зная, что он — один из них (подобных Оушин), девушка, наконец, может решить, как относиться к нему.

Оглядывается на тумбочку. Наверняка у него хранятся режущие предметы, может, порезать ему кожу?

Вновь смотрит на Дилана, оценивая то, с какой силой он давит на свою шею, издав тихий, но тяжелый вздох. Кожа краснеет. Девушка медленно ползет к краю кровати, спускает ноги, выдвинув верхний ящик тумбочки. Что странно, долго искать не приходится. Вот он — резак для бумаги и карандашей. Оушин берет его, с интересом разглядывает и поворачивает голову, медленно поднимаясь с кровати. Встает. Смотрит на парня, который даже во сне морщится, разминая плечо. Боль необъяснимая.

Тея приседает на корточки позади, немного сбоку, чтобы рассмотреть покрасневший участок кожи на изгибе шеи Дилана, и поднимает ножик, с особым вниманием поднося к его затылку. Ничего необычного не происходит. Для неё это нормально, поэтому она так непривычно собрана. Но острие останавливает, немного надавив на кожный покров. Ладонь О’Брайена напряженно дрожит, застывая, пальцами не дотянувшись до шеи, ведь его сознанию, во сне, кажется, что именно он каким-то образом добивается такого ощущения покалывания, что поглощает в себе жжение.

Оушин с любопытством наклоняет голову, сильнее надавливает. Дилан ниже опускает ладонь, намереваясь вовсе опустить её. Девушка оказывает достаточное воздействие, но кое-что её интересует немного больше, чем простое использование острого предмета. Тея скачет взглядом с ножика на профиль О’Брайена, решив не тянуть с данной идеей, иначе она успеет её осмыслить и проанализировать, поняв, насколько это неправильно.

Но он ведь сам посадил зерно, когда попросил её об этом, а она сделала вид, что не слышала, и с того момента не может думать ни о чем, кроме возникшего интереса.

Девушка быстро убирает ножик и наклоняется к его шее…

— А, — выдыхаю, приоткрыв рот, и сильнее нервничаю, принявшись почесывать щеку пальцами. — Вряд ли это действительно помогает, — не могу побороть желание спрятаться, поэтому беру кончики волос, поднося их к носу, чтобы скрыть нижнюю часть лица. Это странно, знаю, но внушает мне ощущение защищенности.

Его кожа была такой необычной на вкус.

— Да. Но я бы не хотел ехать куда-то, — объясняет, почему благодарен мне, хотя я ничем ему не помогаю. — Напиваться и… — начинает жестикулировать ладонью с сигаретой между пальцев. — Ну… — явно хочет выразиться менее грубо, поэтому так долго обдумывает. — Смотреть фильм с кем-то, — и опять с его губ срывается долгий выдох. — Поэтому очень выручает.

Киваю. Не хочу развивать эту тему. Молчу. Смотрю на угли, надеясь, что на этой неловкой для меня ноте мы прекратим говорить, но Дилан по обычаю болтлив:

— Так что спасибо за это, — но он больно часто вздыхает, чтобы казаться расслабленным, возможно, и у него возникает напряжение и дискомфорт от создавшейся ситуации. — Я тоже тебя выручу, — исправляется. — Мы выручим.

И как мне реагировать на подобные заявления? Резко поворачиваю голову, врезавшись хмурым, слегка тревожным взглядом в лицо парня, забывая о необходимости быть менее открытой в плане эмоций. Дилан устало подпирает висок кулаком, в пальцах которого дымится сигарета, и смотрит куда-то на угли, слишком серьезным тоном шепнув:

— Ты будешь в порядке.

Знаете, он будто не мне говорит. Эти слова явно были адресованы кому-то другому, и видно, какой жуткий дискомфорт у него вызывает ощущение повторения. Уверена, он подразумевает что-то свое, поэтому мне не стоит зацикливаться на его словах.

Но что-то определенно неприятно екает в груди. Опять. Понимание? Не знаю. Не могу разобрать своих чувств, просто… Нет, я не буду в порядке. Этот парень не имеет понятия, о чем говорит.

Я никогда не смогу быть в порядке.

— И успешно завершишь программу, — кажется, Дилан понимает, насколько глубоко опускается в свои мысли, и вырывается из них, вновь проявив активность в общении, словно оживая, только вот закуривает он как-то нервно. — Кстати, — морщится, внезапно задавшись вопросом. — Что намереваешься делать после неё? — обращает на меня взгляд, а я… Пристально смотрю на угли, вдруг осознав, что чем дольше мы говорим, чем сильнее развиваем тему, тем сложнее мне выплыть из помутнения, вызванного своими темными мыслями, поэтому дергаю головой, резко поднявшись:

— Пойду спать.

А Дилан усмехается, качнув головой:

— Et pourtant elle š‘enfuit (франц. И всё же она убегает).

Не имею понятия, что он говорит, но бросаю нервно:

— Доброй ночи, — мямлю. Удивительно, что он разбирает мой шепот, сдержанно вздохнув:

— Давай, — получаю в спину, спешно направившись к террасе дома.

Тот факт, что этот человек в чем-то ненормальный, такой же, как я, — он делает его интересным для меня. Потому что я способна понять его. Понять, чего не выходит, если дело касается «нормальных» людей.

***

Это какое-то особенное место? Почему каждый, кто оказывается здесь, ощущает на себе пьянящее влияние шумных волн океана, разбивающихся о скалистые выступы? Черная, непроглядная пелена неба завораживает. Дилан сидит на траве, ноги согнув в коленях, и руками опирается на них, поднося сигарету к губам. Задумчивый взгляд направлен в сторону пугающего и мрачного горизонта, но он не нагоняет страх, скорее, больше расслабляет своей чернотой. О’Брайен не любит это место, но его тянет сюда. Слушать настораживающий вой ветра и грозный прибой. Остаться наедине с разбушевавшейся стихией, как когда-то осталась его мать.

— Так и знала, что ты здесь.

Дилан на секунду прикрывает глаза, глубже глотнув никотин, и поворачивает голову, выпустив дымок через ноздри. Смотрит на приближающуюся к нему Брук. Девушка почему-то не набрасывает ничего теплого, хотя знает, как холодно возле океана, но она так боялась потерять парня из виду, что, заметив его отдаление от дома, спешно обулась, выскочив в легкой тунике.

Брук складывает руки на груди, потирает плечи, чтобы скрыть мурашки. Дилан приветствует её молчанием, принявшись снимать с себя куртку. Серьезно. Он надел и ветровку, и кофту — ему холодно, а эта ненормальная вышла в «пижаме».

— Спасибо, — Брук принимает его куртку, натягивая на себя, и хочет сесть на влажную траву, наплевав на возможность застудиться. О’Брайен с естественным для него равнодушием берет девушку за запястье, потянув к себе, пока сам садится в позе йога, позволив Брук сесть ему на колени.

Чтобы не простыла.

Брук еще раз смущенно благодарит, улыбаясь, и с приятным теплом в груди устраивается поудобнее, уложив ему голову на плечо. Смотрит в сторону горизонта. Соленный ветер бьет по лицу. Она глотает аромат никотина и поглощает напряженное молчание, которому не позволяет разрастись, ведь на языке жжется неприятное:

— Дилан? — шепчет. Парень без интереса реагирует, разглядывая дымящуюся сигарету в руке:

— М?

— Почему ты не хочешь меня?

Прекращает крутить сигарету. Медленно скользит хмурым взглядом куда-то вверх, в сторону, а Брук поворачивает голову, чтобы видеть лицо парня. Он… Опять вздыхает, причем тяжелее, чем когда-либо, и продолжает избегать зрительного контакта с девушкой, которая разворачивается, садясь на траву, согнув колени:

— Ты больше не считаешь меня привлекательной? — серьезно смотрит на него. О’Брайен ладонью трет лоб, сдержанно игнорируя. Брук пальцами сжимает его рукав:

— Что с тобой?

— Хватит, — резкость. Дилан нервно затягивает никотин, продолжив пялиться перед собой. Брук приоткрывает рот, хмурится, с волнением забегав взглядом:

— Ты считаешь, что сделал нечто плохое? — она робко шепчет, но жесткость со стороны парня не снижается:

— Мы уже обсуждали это.

— Ты не должен винить себя в том, что произошло, — видит — он сглатывает. — Ты раскаиваешься, поэтому я уже давно простила тебя, — продолжает сжимать его локоть, пытаясь заглянуть в глаза. Дилан пускает какой-то расстроенный больной смешок, скользнув указательным пальцем по своей брови:

— Это был спор, Брук, — с натянутой усталой улыбкой переводит на неё взгляд. — Я выебал тебя, проиграв в карты, — выражается максимально грубо, чтобы девушка осознала всю мощь его проступка. — Это я должен спрашивать, что, на хрен, с тобой?

Но Брук остается внешне спокойной, её чувства не задеты, ведь они уже столько раз обсуждали это, и она знает, что сказать:

— Ты оказался под влиянием Норама, — напоминает, пытаясь говорить тихо. — Как многие из нас, — опечалено улыбается. — Мои родители до сих пор… — напоминает, с тревогой ускользая взглядом в сторону. — Поэтому я боюсь его. Тебе просто не повезло связаться с ним…

— Ты оправдываешь меня, — перебивает, с возникшей агрессией вдавив сигарету в траву.

— Да, потому что… — она заикается от волнения, и Дилан не позволяет ей говорить:

— Прекрати, — холодно отрезает. Брук переводит на него взгляд, приоткрыв рот, когда чувствует, как в носу начинает колоть обида. Дилан уже нервно вынимает вторую сигарету из упаковки, чтобы закурить. Слишком много мыслей. У него в голове. Всегда. Брук это замечает. Ему нужно остановиться. Взять моральный тайм-аут. Девушка следит за его состоянием из года в год, и видит, что становится только хуже. Он мрачнеет, он замыкается и ему тяжелее контактировать с другими, выходит, его социальные навыки снижаются. Дилану требуется отпустить это. Хотя бы то, что связано с Брук. Ему и без того есть, чем себя психологически разрушать.

Девушка моргает, в попытке сдержать желание горячих глаз выпустить эмоции наружу. Она нервничает, когда касается плеча парня ладонью, еле подавшись вперед, и её голос звучит с надрывом:

— Ты — единственный, кто… — запинается, ей нужно вдохнуть, поэтому прерывается, но продолжить говорить не способна. Дилан поворачивает голову, устремив на неё тяжелый взгляд.

…Девушка пробивается через толпу учеников в коридоре, и один из парней случайно пихает её плечом, из-за чего она роняет из рук упаковку крекеров, спешно наклонившись за ними, ведь паника усиливается.

— Эй, Му-му, ты в уборную обедать идешь? — прилетает откуда-то со стороны, но Брук не ищет источник. Она лишь искренне надеется избежать зрительного контакта с людьми вокруг, поэтому подтягивает ремень сумки на плечо, ускорив шаг. Исчезнуть. Скорее…

— Привет, красотка.

Брук даже не осознает, что обращение происходит к ней. Она успевает лишь напрячься, замерев на месте, когда перед ней останавливается парень и наклоняется, касаясь её губ своими…

— Дело не в этом, — он ладонью скользит по лицу, устало выдохнув, и не может найти зажигалку, поэтому ломает сигарету на две части, опустив руки.

— Я простила тебя, — девушка дергает его за плечо, пытаясь заставить парня взглянуть на неё еще раз, так же тяжело, но он лишь отворачивает голову, поставив локти на колени, и пальцами проникает в волосы, скользнув к затылку, чтобы как следует дернуть себя за кожу:

— Брук, — рассержено шепчет.

Девушка сжимает губы, выпалив на эмоциях:

— Пожалуйста, — Дилан так морщится, отворачивая голову, когда она хватает его за лицо, сильно надавив пальцами, и заставляет повернуться обратно. — Просто забудь, — просит, с покалыванием в сердце глотая ком. — Я не зла на тебя, — это правда, но проблема в том, что, пусть Брук и простила его, он сам не способен сделать это по отношению к себе. Всё, что связано с каким-либо насилием, даже если девушка не восприняла этот процесс таковым, — всё это убивает, разрушает. И он никогда не сможет отпустить.

— И ты не злись, — Брук пытается заставить его смотреть на неё, но Дилан только сильнее выражает злость, сдавливая зубы и ускользая взглядом. — Я не хочу, чтобы ты травил себя этими мыслями, — облизывает губы, стараясь нежнее говорить с ним, даже улыбается, хоть и обеспокоенно. — Мне это было нужно, — заглядывает ему в глаза, напомнив об одной простой истине. — И тебе.

О’Брайен наклоняет голову, подперев висок кулаком. Смотрит на Брук, внимает ей, но… Облегчения не ощущает. Девушка спускает ладони на его шею, ерзает, садится ближе:

— Прошу, — сглатывает, выдавив короткий шепот. — Я так хочу почувствовать, — ей не удается удержать слезы, но она не пускается во все тяжкие, принявшись морганием подавлять возникновение соленой жидкости на глазах. — Хочу ощутить себя красивой.

Дилан устало смотрит на неё, хмуря брови, и хрипло выдыхает:

— Ты и так красивая.

Это достаточно, чтобы на лице Брук мелькнула короткая улыбка, она садится ближе, ладонями надавив на плечи парня, после обхватив руками его шею, чтобы своим лицом приблизиться к его:

— Докажи.

Дилан О’Брайен был нормальным. Брук Реин застала его в тот период, когда он ещё не испытывал мучительного зуда, не боролся с эмоциональной нестабильностью и не было и намека на ненависть к себе, поглощающую его до костей. Поэтому Дилана нездорово тянет к Брук. Потому что она — мост. Она — тот отголосок прошлого, которого он так жаждет. Брук связывает его с тем утерянным душевным спокойствием. Быть с Реин, значит, напомнить себе, какого это — быть нормальным.

Тянет бегунок его кофты вниз, с тихим щелчком полностью расстегивая молнию, пока губами мягко и осторожно целует его. Дилан не сразу решается ответить, в нем еще таятся сомнения, но он насильно отмахивается от них, сильнее налегая на её губы, чтобы углубить напряженный поцелуй. Брук аккуратно стягивает вниз его рукава, продрогнув от ощутимого касания — О’Брайен ладонями сжимает её колени, жестко скользнув ими выше, чтобы добраться до края её тонкой туники для сна. Девушка берет его за шею, ни на секунду не прекращая мягко целовать. Парень сдергивает с запястьев рукава, не откладывая кофту в сторону, а разрывает поцелуй, набросив её на спину Брук, которая улыбается ему в губы, начав медленно опускаться назад, локтями опираясь на ткань, пропитанную ароматом никотина. Дилан одной рукой обхватывает её спину, контролируя то, как она ложится на поверхность. Сквозь ткань кофты всё равно проникает влажность травы, но не время придавать этому значение. О’Брайен по-прежнему не уверен. В голове скачут и носятся миллиард мыслей, и Брук видит это в его глазах. Девушка боится.

Только не отталкивай снова.

Парень нависает над ней, располагаясь между ног, и девушка сгибает свои в коленях, пальцами вцепившись в ткань его футболки. Дилан неровно дышит, с хмуростью скользя взглядом по телу Брук, как скользит и его ладонь по её спине, подбираясь к талии, заставив девушку чуть прогнуться от приятных ощущений, охватывающих её тело. Проникает холодными пальцами под ткань подобия платья и касается живота. Мышцы в ту же секунду сковываются, реагируя дрожью между бедер.

Дилан сильнее хмурит брови. Он не знает, стоит ли пробовать. Вдруг в процессе его охватит злость на себя, и он вынесет её на девушку? А что если зуд усилится? Тогда парень наверняка сорвется. Это будет больно. О’Брайен сомневается хочет ли вообще переспать с Брук сейчас. Так странно. Она привлекательна. Она… Боже, она определенно желанна, но… Что не так? Почему его не влечет к ней? Может, дело в том, что на самом деле парень не нуждается в постоянном сексе? Его настолько выматывает соитие с кем-то во время приступов, что в обычном своем состоянии он не чувствует потребности? Это похоже на правду. Хоть что-то с ним ясно.

Но…

Брук касается пальцами его щек, с тревогой смотрит, и медленно обхватывает ладонями шею. Тянет к себе.

Но ей это нужно.

Это желание так обжигает и послевкусие у него горькое, ведь, когда они закончат, Дилан вернется в реальность из мимолетного помутнения. И вспомнит, что он больше не нормальный.

Ты можешь дать ей то, что поможет ей почувствовать себя лучше? Так сделай это.

Этот контроль не приносит ему никакого удовольствия. Дилан не позволяет себе расслабиться. Он напряжен и телом, и сознанием, лишь бы не сорваться, не дать жжению вскрыть в голове больные нарывы. Наверное, поэтому всё происходит так… Бесчувственно. Брук получает удовольствие, но не может полностью расслабиться, ощущая напряжение партнера. Хочет ему помочь.

Он отрешен. Двигается медленно, пытаясь подогреть в себе желание, но даже попытки Брук царапать его зудящую шею не помогают, не приносят удовольствие. Всё не так. Девушка полагает, что проблема не в их отношениях, а в голове самого парня. Если бы он смог отпустить тревогу, они бы справились.

Всё, что ей остается — целовать его. Они больше отдаются касанию губ, чем самому процессу.

В итоге, дело не доводят до конца. Забивают на секс. И просто целуются.

Это была его неудачная попытка почувствовать себя нормальным.

Это была его неудачная попытка сделать ей приятно, ответить взаимностью, но Брук оценила её. Дилан, несмотря на свои личные переживания, старается доказать ей, что она красива. И вместе с ним девушка чувствует себя таковой.

— Извини, — это всё, что Дилан может сказать. Он лежит на спине, смотрит в то же самое черное небо, а Брук устраивается под боком, позволяя парню обхватить её талию одной рукой. На её щеках привлекательный румянец, но морально она подавлена, так как начинает принимать правду: О’Брайену нужно работать над собой, он не может отпустить свои проблемы, и девушка постарается ему помочь.

Брук слабо улыбается, мягко коснувшись губами подбородка парня, и на вздохе шепчет:

— Ты ничего не чувствуешь ко мне, — утверждает. Дилан сам не знает. Не понимает своих чувств к девушке. Они… Не такие…

— Что-то есть, но… — признается, окутав себя большим сомнением, от мыслей о котором начинает раскалываться голова, из-за чего его лицо морщится, а свободная ладонь касается лба.

— Не совсем взаимное, — Брук понимает. Они чувствуют по-разному. Дилан втягивает морозный воздух в легкие:

— Извини, — прикрывает веки, не сумев побороть усталость.

Брук сдерживает свои личные переживания. Она осторожно касается пальцами волос парня, который больше не откроет век. Ему нужно отдохнуть. Поэтому не увидит, как дрожат сжатые губы девушки, мягко играющей с его волосами:

— Но ты ведь не бросишь меня? — вот она. Истинная причина. Искренний страх. О’Брайену приходится приоткрыть веки. Он поворачивает голову, слегка приподняв её над тканью кофты, на которой они лежат. Хмуро разглядывает встревоженное лицо девушки и роняет тихо:

— Нет, — звучит твердо. Значит, он не лжет.

Печальная улыбка продолжает царить, девушка не намеревается избавляться от неё. Дилан укладывает голову обратно, вновь сжав веки, а Брук ерзает, ложится ближе, ладонью принявшись дергать ткань его футболки на груди.

Стоит ли описать ту боль, что испытывает Брук Реин от осознания, что человек, которым она буквально дышит, не может разделить с ней её чувства?

Укладывает голову на его плечо, прикрывает глаза. Чувствует, как парень осторожно цепляет пальцами ткань её туники на талии. Он продолжает думать. Он не позволяет себе морально передохнуть.

Зачем О’Брайен питает ложные надежды, при этом тянет на дно и чувства Брук? Проблема в том, что Дилан никак не может принять правду.

Принять, как факт — ты больше не относишься к нормальным, поэтому Брук не способна помочь тебе.

Но ты всё еще можешь быть полезен ей.

Плевать на твои чувства, О’Брайен. Ты считаешь себя плохим человеком, и всё, что ты можешь — заставлять других верить в обратное. Поэтому ты поддаешься Брук, поэтому кое-как стараешься заботиться о матери, поэтому заинтересован в помощи Оушин. Ты понимаешь, что тебе не стать лучше, поэтому пытаешься хоть как-то исправиться.

Но не сможешь принять себя — не сможешь существовать.

Этой ночью он снова сделал это. Он помог Брук почувствовать себя красивой, а сам эмоционально сдох.

========== Глава 17 ==========

Тяжелые шаги приближают его. Он явно нервничает, кажется, отчасти признавая, что совершает неправильные вещи, но психическое отклонение сексуального характера в разы мощнее, чем слабый страх здравомыслия. Идет за мной. Мне некуда бежать, вокруг сдавливающиеся стены коридора, лишь одна дверь открыта, но я хорошо понимаю, что это не выход. Это ловушка, правда, стремиться туда продолжаю, не имея способности в ужасе устоять на месте, а ведь я могла бы оцепенеть, забыться, уйти в себя. Это всегда спасает. Хватаюсь за ручку двери, обжигаясь её ледяным холодом, и с паникой во взгляде оглядываюсь на незнакомого мужчину, который шагает в мою сторону, оттягивая галстук.

Моргаю, чувствуя, как тяжело мне вдохнуть кислород. Перевожу затуманенный взгляд на того, кто остается у входной двери.

Влажная от пота ладонь сжимает купюры, пальцы другой он слюнявит, касаясь языка, и принимается пересчитывать сумму, и чем больше он насчитывает, тем резче сверкают его глаза, которые мгновение спустя переводит на меня, сунув деньги в карман штанов. Только и слышу, как дышу. Только и чувствую каменные удары сердца в груди. Смотрю на него. А он спокойно отворачивается, чтобы закрыть входную дверь на еще пару замков.

Сколько раз меня уже ломали?

Они все такие тяжелые. Мужчины. Ложатся и давят, поэтому я не могу не думать о скорой смерти от нехватки кислорода. Лежу и смотрю в потолок, мысленно умоляя себя задохнуться. Со временем перестает чувствовать. Нет ничего: ни боли, ни дискомфорта, ни отвращения. Есть только мрак, повисший в комнате, в котором сознание утопает, помогая мне уйти в себя.

Так было всегда, пока не пришел Он.

Сердце сжимается до омерзения, когда, видя в бредовом кошмаре темноту, открываешь глаза — и она по-прежнемуокружает тебя, заставляя панически увериться, будто бы ты вовсе не просыпался, а что еще хуже — твой кошмар на самом деле реальный. Но мое безумное помутнение рассудка не длится долго. Мне хватает лишь пару раз покрутить головой и подвигать руками, осознав, что вокруг меня не пустое помещение, а тело не сдавливает от тяжести. Слышу, как ворочается Брук, она что-то сонно бубнит на своей кровати, и это окончательно возвращает меня. Лежу на спине. Смотрю в потолок. Мысленно молчу. Тишина. Скованное биение сердца в груди. Считаю удары, двигая губами, но не шепчу. В голове пустота. Террор сознания воспоминаниями прекращается, и я могу медленно перевернуться набок.

Мне больше не уснуть.

***

Утро отличается теплотой. Дэниел отмечает это, когда покидает пустую комнату. Он проснулся один. Дилана не было в его кровати. И вернулся он поздно ночью, потом долго ворочался, вставал, курил, ложился, затем вновь выходил. Дэну хотелось поинтересоваться, в чем дело? Его друга явно что-то тревожит, но парень хорошо знает О’Брайена — он не станет говорить, скорее, поворчит, пошлет, разозлится и перестанет общаться с Дэниелом ближайшие пару дней. Поэтому Браун не выдавал себя.

Спускается на кухню. На часах около девяти утра, а Роббин уже во всю носится по дому, собирая вещи, ведь путь не близкий, а завтра уже на работу. Женщина ставит на стол коробку, оглянувшись на сонного Дэниела:

— Доброе утро, — улыбается, с мольбой морщась. — Ты не поможешь мне? — понимает, что парень только встал, даже не позавтракал, но ей нужно собрать вещи, причем, увозят они больше, чем привезли с собой. Женщина намеревается начать продавать предметы, которыми они не пользуются, чтобы заработать деньги.

— Конечно, — Дэниел не голоден. Он не против занять себя чем-то, чтобы не развивать в голове тревожные мысли. Парень подходит к столу, а Роббин принимается объяснять:

— Собери все вилки и ложки. И… — оглядывает кухню. — Всё, что не разобьется. Тарелки сложим в другую коробку.

— Хорошо, — Дэн выжимает из себя сонную улыбку, принявшись бродить по помещению в поисках предметов. Даже полотенца берет. Роббин же сказала — всё. Странно, если она намеревается продать большую часть вещей, если не все, то дела с финансами совсем плохи.

— Дилан еще не встал? — Роббин берет еще одну коробку, чтобы отнести её наверх и собрать коллекцию статуэток бабушки. О’Брайена уже не было в комнате утром, кто знает, где он, так что Дэн решает солгать:

— Нет, мисс, — выдвигает ящики, набирая в руки ложки. Их и правда много. Вообще, парень замечает, что в этом доме избыток одинаковых по функционалу и принадлежности вещей: множество расчесок, зеркал, часов, кухонных приборов, чайников, диванов, кресел, ручек, оружий… Можно продолжать бесконечно. Неудивительно, что при таком наличии барахла, Роббин не способна поддерживать здесь порядок. Она даже не пытается. Легче всё продать, но женщине с грустью приходится смириться с данным фактом. Всё же, это принадлежит её семье.

— Ну, ничего нового, — она вздыхает, направившись к двери с коробкой в руках. — Нам уже выезжать пора, а этот тип спит, — коротко оглядывается. — Спасибо за помощь.

— Не за что, — Дэниел отвечает, когда Роббин выходит, оставив его, и парень с приятным успокоением впитывает временное одиночество, принимаясь за дело. Он не любит постоянно находиться в окружении людей. Ему требуется время для себя. Вообще, Дэниел довольно-таки интровентная личность. Это не он решился завязать дружбу с таким социально неугомонным парнем, Дилан сам к нему приклеился. Отчасти, их «дружеский союз» идет им на пользу: Дилан выдергивает Дэна из замкнутости, а Браун усмиряет вспыльчивость О’Брайена.

Дэниел подходит к окну, раздвинув шторы, дабы впустить в помещение теплый свет с улицы, и собирает с подоконника лопаточки для готовки, отворачиваясь и перекладывая их в коробку. Вновь поворачивается к окну, чтобы снять красивые чистые полотенца с крючков, но отвлекается, замечая Дилана и Брук, идущих со стороны леса к дому. О’Брайен курит. Брук шагает рядом с ним. Медленно. Они улыбаются, общаются, даже Дилан растягивает губы, участвуя в их разговоре. Останавливаются, чтобы парень докурил. Девушка о чем-то рассказывает, видимо, что-то забавное, что побуждает парня улыбнуться и пустить шутку. Брук смеется. Так открыто и искренне. Дэниел невольно улыбается, сжимая в руках полотенца. Ему нравится видеть этих двоих такими «простыми» друг с другом. Как ни с кем иным. Только, когда они вместе. Их действительно связывают особые отношения, и Браун оценивает ситуацию с точки зрения здравого смысла.

Поэтому оставляет всё в своей голове. За рамки сознания не выпускает. Так будет легче. Всем.

Набирает воздуха в легкие и отворачивается от окна, тут же продрогнув и крепче сжав полотенце пальцами, когда его взгляде врезается в бледное лицо Теи:

— Мать моя!.. — шепчет, но для шепота его слова звучали довольно громко. В груди сжимается сердце, слишком неожиданно эта девчонка появляется рядом, Дэн даже задерживает дыхание, сделав короткий шаг назад, упершись поясницей в край кухонной тумбы. Тея, в свою очередь, медленно поворачивает голову, лениво, без эмоций обращает на него взгляд, совершенно спокойный.

Как давно она здесь?

— Мне сказали, тебе нужно помочь, — Оушин изучает лицо парня, затем переводит внимание на окно, вновь исследуя двух людей на улице. Дэн решает упустить свою скованность и собраться:

— Д-да, — протягивает ей полотенце, а сам берет вилки, глотнув пару раз воды во рту, чтобы сухость прошла, но Тея не позволяет ему прийти в себя. Не намеренно, конечно, она вряд ли осознает, что сковывает Дэна своими вопросами:

— Тебе нравится Брук или Дилан? — она так невозмутима, будто бы это нормально — спрашивать о подобном, и Браун клянется, что в этот самый момент его скованность достигает максимального выражения. Он нервно улыбается, разворачиваясь к столу, и протягивает вилки к коробке, но пальцы отпускают столовые приборы, отчего те с громким звоном падают на пол. Тея вздрагивает от резкого звука, но лицо её не меняется, а вот Дэн немного смущен своей рассеянностью. Он приседает на одно колено, принявшись собирать вилки:

— Это слишком взрослая тема для тебя.

Оушин задумчиво кивает головой, обратив взгляд в сторону окна, и наблюдает за «живым» общением двух друзей или… Неясно, кто они друг другу, но Дилан улыбается. Не так широко, как Брук, но, признаться честно, Тее нравится наблюдать за их взаимодействием. Оно наполнено легкостью. Но даже Тея, как сторонник, понимает, что Брук питает сильные чувства к Дилану, а тот… Возможно, он тоже. И, как не крути, Дэниел здесь третий лишний.

Парень как-то задерживается. Он пересчитывает приборы, делая вид, будто теряет один. Тея опускает на него взгляд, как-то опечалено вздохнув:

— Очень жаль. Ты хороший.

Дэниел стучит пальцами по полу, всё-таки поднимает голову, немного хмуро взглянув на девушку. Она правда огорчена тем, что ему не совсем везет в плане отношений, даже странно, что она так заинтересована в ситуации, в которой оказываются эти трое. Браун решается не строить дурочка, ему впервые кажется, что Тея вполне себе адекватная и с ней можно вести нормальный разговор. Парень сдержанно улыбается, стрельнув взглядом в сторону окна:

— Думаешь, мне с ней не светит? — хочет превратить всё в шутку. Оушин вдруг загадочно улыбается, сощурившись, и медленно приседает на корточки, прижав к груди полотенце:

— Значит, всё-таки Брук?

Дэниел томно вздыхает, сжав губы, и опускает глаза, ещё раз исследовав пол на наличие вилок:

— Никому не говори, — просит, не зная, может ли быть уверенным в Тее, но она не демонстрирует себя с плохой стороны, возможно, сохранит его секрет.

— И ты никому не говори.

Дэн замирает, хмуря брови, и с ясным непониманием поднимает голову, чтобы уточнить, что Оушин имеет в виду. Только его вопрос остается неозвученным, ведь язык становится каменным, а звук стрянет в глотке, когда Оушин делает это.

Губами касается его губ.

Деградация.

— Что вы делаете?

Дэниел резко подается вверх, стукнувшись головой о край стола, и вскакивает, до хруста в пальцах сжав несчастные вилки. С волнением и обескураженностью смотрит на стоящего на пороге кухни Дилана, который с подозрением щурится, выдавив улыбку:

— Ты там её ничем не развращаешь? — и слышен смех Брук, которая появляется рядом с ним спустя короткое мгновение. Руками обхватывает плечо парня, прижавшись к нему грудью, и с улыбкой смотрит на подавляющего смущение Брауна, который заикается, принявшись нервно собирать остаток вилок из ящика в коробку:

— Я дальше сам, — говорит Тее, которая медленно поднимается с корточек, оставаясь повернутой спиной к Дилану и Брук. О’Брайен с хмурым видом наблюдает за необычным поведением друга, который хватает коробку, поспешив покинуть помещение, и провожает его взглядом, пока Дэниел не скрывается на втором этаже. Дилану как-то… Не по себе, да? Неприятное чувство. Он с подозрением сверлит затылок Теи, которая оборачивается, с присущей ей безэмоциональностью и непринужденностью взглянув на ребят. Точнее на О’Брайена. Который хмуро смотрит на неё.

И вновь Океан.

— Пойду собираться, — Брук отпускает руку парня, с улыбкой обходит его, ладонью скользнув по напряженной спине. Да, замечает. Ситуация странная. Этот тип явно чем-то озадачен. Интересно, чем?

— Брук, — Дилан поворачивается к ней, сунув ладони в карманы джинсов, девушка поднимается по лестнице, оглянувшись, и парень может задать тревожащий его вопрос:

— Всё ведь нормально? — уточняет, чтобы избавиться от натянутости по отношению к ней. Реин пожимает плечами, ведет себя непринужденно, но вряд ли парень полностью доверяет её эмоциональной легкости:

— Конечно, — Брук продолжает подниматься, скользнув по губам кончиком языка, чтобы увлажнить. — Я просто подожду, — и шире улыбается, сжав их, после чего разворачивается, ускорив шаг. О’Брайен остается напряженным. Качает головой, с тяжестью осознавая, что Брук придется нелегко, потому что он… Он вряд ли вернется к ней. В том самом плане, на который она рассчитывает. И парню жаль, что он не способен ответить ей.

Поворачивается обратно. Возвращается к туманным подозрениям, которыми окутана личность Теи. Она… Господи, в последнее время у Дилана столько мыслей на её счет, потому что девушка проявляет то, что, как казалось, не в её характере. А после их разговора у костра парень понял — не всё так поверхностно. Ни черта не на ладони. Ничего не ясно. С ней.

Тея складывает полотенце, повесив его на спинку стула. Выглядит равнодушной, но в тот момент, когда Дилан оказался на пороге комнаты и обратился к ним, он уловил это — её резкий взгляд. Она бросила его быстро, тут же отвернув голову. Это напряжение — она его создала.

— Так, — О’Брайен лениво шагает к столу, костяшками одной руки стучит по его поверхности, как-то неуверенно заговаривая. — Чем вы занимались с Дэном? — встает рядом, сложив руки на груди, и с неправильным недовольством косится на девчонку, которая остается невозмутимой и ровной в проявлении эмоций. Она поднимает голову, спокойным тоном проговорив:

— Он помогает мне расширить свое понимание взрослых людей.

Взгляд Дилана ускользает сначала в одну сторону, затем возвращается на Тею, потом в другую сторону, и вновь фокусируется на лице девушки, которая не ждет его ответа, поэтому обходит парня, неспешно направившись к двери, дабы выйти в коридор. О’Брайен опускает глаза. Хмурится. И резким взглядом врезается в стену перед собой, начав стучать пальцами по ткани рукавов.

Как это, на хрен, понимать?

***

Дорога дальняя. Путь обратно вызывает своеобразное чувство тоски. Они вырвались из душащего города всего на сутки, и их хватило, чтобы как следует ощутить приятное освобождение от томящихся в голове мыслей. От них не бывает спасения, но временно можно приостановить их развитие. Сейчас приходится вернуться. Хочется или нет, но обязательства тянут обратно в реальный мир. Если честно, лучше вообще не ограждаться от проблем, не позволять себе пробовать на вкус успокоение и умиротворение, иначе охватит хандра, ведь не в твоих силах постоянно пребывать в состоянии гармонии с собой, быть или казаться иным человеком.

Брук скрывает свое нежелания покидать салон автомобиля. Первым делом именно её подбрасывают до дома. Дилан выходит вместе с девушкой из машины, о чем-то переговариваются, пока он провожает её до калитки дома. Роббин с теплым чувством наблюдает за ними, всё-таки надеясь, что у её сына есть виды на эту девушку. Она вполне себе хорошая.

Дэниел сидит впереди, смотрит в экран телефона. Он пялился в него всю дорогу, пытаясь поддерживать разговор с Диланом, который иногда открывал рот, но в большей мере Брауну требовалась тишина. В разуме. Он немного… Озадачен. Кое-чем. Кое-кем.

— Дэн, а ты поможешь нам с вещами, или ты сразу домой? — Роббин что-то пишет в своей записной книжке, обратившись к парню, который отрывается от телефона, оглянувшись на женщину с вынужденной улыбкой:

— Я помогу, — кивает головой.

— Спасибо, — мисс О’Брайен не сомневалась, но всё равно уточнила, а то от Дилана порой никакой помощи не дождешься. Женщина возвращается к своей работе, а Дэниел повторно кивает, растянув губы, и, перед тем, как отвернуться, взглядом задевает Тею. Девчонка сидит у окна, наблюдая за плывущими облаками на сероватом небе. Будет дождь? Висок прожигает чужое внимание, и Оушин поворачивает голову, со спокойным видом взглянув на парня, который резко отворачивается, откашлявшись, и вновь упирается глазами в экран телефона. Тея остается внешне невозмутимой, смотрит на Дэниела, лишь коротко дернув краем губы, будто бы намереваясь усмехнуться. И краем глаз улавливает движение, поэтому переводит внимание на Дилана, который возвращается к машине, остановившись у дверцы, взяв ту за ручку. Смотрит на девчонку, сощурив веки, затем перескакивает таким же недоверчивым взглядом на друга, когда забирается внутрь, вновь приступая к вождению.

Есть причина, по которой его чертовски всё это напрягает.

Но, опять-таки, причина очень эгоистичная.

— Ладно, я домой, — Дэниел выполняет свое обещание: помогает с разгрузкой вещей, даже помогает в разборе вещей по коробкам, чтобы посуда лежала с посудой, одежда с одеждой. Теперь он хочет скорее оказаться наедине с собой лишь потому, что ему необходимо одиночество. Парень встает на крыльце, уже махнув ладонью Дилану, который хочет зайти на кухню, чтобы налить себе стакан воды, но резко выглядывает обратно в коридор прихожей, уставившись на друга:

— Э-у, — с возмущенной улыбкой обращается. — Я отвезу тебя.

Эм, нет. Дэниел хочет пройтись.

— Не, — Браун сует ладони в карманы кофты, дернув плечами, чтобы унять ноющую боль в спине из-за тяжелого рюкзака, и кивает на прихожую, забитую вещами. — У тебя тут много работы, — плюс, слышен голос Роббин из гостиной, просящий О’Брайена подойти к ней. Дилан стреляет взглядом в сторону двери со стеклянной вставкой, но шагает к Брауну, намереваясь уговорить того немного подождать. Дэн делает шаг назад, не позволив парню успеть заговорить:

— Увидимся завтра, — улыбается. Устало, и вновь поднимает ладонь, попрощавшись данным жестом с другом, который встает на пороге, поставив руки на талию. Хмуро следит за тем, как Браун покидает их участок, спокойным шагом направившись вперед по улице. Внутри повторяется неприятный укол. Что-то странное происходит сегодня. Дэниел ведет себя замкнуто. Это обычное поведение для него, но сейчас оно кажется каким-то иным. Дилан понимает, что Браун не хочет, чтобы его подвозили. Он избегает компании О’Брайена? С чего вдруг? Устал от общения? Или…

Грохот за спиной. Дилан отбрасывает мысли, оборачивается, взглянув на Тею, которую, видимо, просят принести коробку с кухни. Девушка роняет её, споткнувшись о порог, и приседает, начиная собирать книги. Не самую легкую выбрала, но хорошо, что не с посудой.

Оушин улавливает привычный тяжелый вздох со стороны парня, и медленнее собирает книжки, обратив на него внимание. Дилан закрывает дверь, долго возится с замком, находясь повернутым спиной к девчонке, к которой придется подойти, чтобы помочь. Тея не проявляет внешне интереса, но её любопытство разгорается до предела, поэтому она заговаривает:

— Могу я спросить?

Открыто смотрит на О’Брайена, который разворачивается, шаркая ногами к ней, и кивает, оставаясь молчаливым. Что опять? Обычно, когда девчонка начинает разговор подобной фразой, ничего увлекательного не следует. Приседает на одно колено, принявшись собирать книги в коробку. Не смотрит на Тею, а та без скованности интересуется:

— Ты любишь Брук?

Движения парня прекращаются. Руки застывают, удерживая книги над коробкой. Равнодушное выражение лица сменяется легкой хмурой растерянностью, и Дилан обращает свой пристальный взгляд на девушку, проронив с неприятным смешком:

— Что?

— Пытаюсь понять вас, — без заминки отвечает Тея, не скрывая своего любопытства. Продолжает спокойно собирать вещи, выдернув из ладоней парня оставшиеся книги, которые кладет в коробку, не обращая внимания на продолжительное молчание со стороны Дилана. Тот так и сверлит её лицо недовольным взглядом, что резко уплывает в сторону, когда Тея, с тяжелым вздохом, поднимается, трясущимися от слабости руками прижав к груди коробку, дабы удержать её.

— Что? — парень не сразу встает. С прежним непониманием пялится на Оушин, но та остается непринужденной:

— У неё явно есть чувства к тебе, — открыто объясняется. — Мне интересно, что чувствуешь ты.

И О’Брайен не успевает проконтролировать возникшую в его сознании агрессию, вызванную теми мыслями, что будоражит Тея своими идиотскими расспросами. Он грубо выдергивает у неё коробку, ледяным взглядом пронзая бледное лицо:

— Не лезь, — ему срать на то, как девушка слегка хмурит брови. Отворачивается, делая пару шагов к двери гостиной, которую намерен пихнуть ногой, ведь его уже изводит. Оушин к черту раздражает больные участки его мозга. Он не хочет думать об этом. Не сейчас, когда его настигает редкая гармония. Которой приходит конец, как только спину прокалывает тихое:

— Жалко Дэниела.

Застывает. Тормозит. Парализует. Резким колким взглядом врезается в поверхность двери. Пристально сверлит. Дыхание карябает сухую глотку. Медленно поворачивается, с холодом выдавив:

— Что, прости? — и не сразу опускает прожигающий взгляд на Тею. Девушка ощущает резкую перемену его настроения, поэтому замирает на месте, лишь сделав короткий шаг назад от парня. Но прямо смотрит в ответ, не боясь раскрыть свои мысли, что необычно, но на то есть причины:

— Ты мне не нравишься, — проговаривает без «особенного» тайного подтекста, ведь понятие «нравиться» девушка понимает по-своему. — Ты не ценишь чувства других людей и играешься с ними, — кажется, Оушин готова продолжить пятиться назад. Её не пугает то, каким взглядом Дилан сверлит её лицо, она почему-то уверена, что ничего дурного этот тип не сделает. Уж точно не ударит её, но привычное желание сбежать возникает в голове. Молчание. О’Брайен молча смотрит на девчонку, судя по всему, стараясь препятствовать разжиганию гнева. Эта мышь вскрывает язвы, а ведь она ни черта не смыслит в происходящем, но так ловко попадает по больному, Дилан сейчас на хрен сорвется и…

Роббин выглядывает из гостиной, недовольно проворчав:

— Кто-нибудь собирается помогать мне или…

— Заткнись, — Дилан роняет с явным опозданием, поэтому женщина возмущенно выпячивает глаза, уставившись сыну в затылок:

— Эм, что?

— Ты, — но становится ясно, что обращается парень не к ней, поскольку его внимание приковано к Тее. — Ни хера не понимаешь.

Роббин наконец иначе смотрит на ситуацию и оценивает напряжение, что виснет в прихожей, окунув в себя всех присутствующих. Оушин даже не моргает. Выглядит совершенно равнодушно собранной, а О’Брайен вот-вот сорвется. Куда девается его охерительный контроль? Роббин медленно выходит к ним, стараясь мягко вмешаться:

— Так, Дилан… — касается его плеча, но прикосновение лишь усугубляет состояние парня:

— Иди в комнату, — пристально. Холодно. Тея хмурится, а Роббин открывает рот, путаясь в происходящем, но ей требуется унять напряжение. Она оставила их всего на пару минут, и вот, во что это вылилось, но женщина не успевает с аккуратностью обратиться к ним. О’Брайен делает полушаг к Тее, скованно дрожа от охватившего его раздражения:

— Иди в свою комнату!

И глаза Оушин шире распахиваются. Она в ту же секунду срывается с места, ускользнув к лестнице, по которой в одно мгновение поднимается, спешно скрывшись за стеной второго этажа. Роббин продолжает стоять с приоткрытым от шока ртом. Она скачет взглядом с лестницы на сына, не веря:

— Что на тебя нашло? — шепчет, дернув его за рукав, и топчется на месте, всё-таки предпочитая направиться за девушкой. — Господи… — качает головой, поднимаясь наверх.

Дилан переступает с ноги на ногу, искоса проводив взглядом мать, после исчезновения которой опускает глаза, сильнее сжав пальцами коробку.

Злит. Когда кто-то задевает потайные переживания, которые предпочел бы скрыть. Даже от самого себя.

***

Вода расплескивается в разные стороны, когда Дэниел подносит к струе ложку неправильной стороной. Стоит у раковины, морщась от капель воды, что осыпают поверхности кухонной тумбы и ткань его футболки. Посуды много, но парень всегда моет её сам, считая, что это его обязанность перед матерью, которая в свою очередь отвечает за готовку.

Браун стоит спиной к матери, поэтому не может видеть, какими обеспокоенными взглядами она бросается в его спину, нервно щелкая пальцами по клавиатуре ноутбука. Женщина с короткой прической и в вязаном свитере берет кружку с чаем, совершив пару крупных глотков, перед тем, чтобы озвучить то, что вызывает внутри неё столь серьезную тревогу:

— Твой отец приезжает на выходные, — откашливается, поставив кружку обратно, и принимается пялиться в экран ноутбука, якобы намереваясь избежать пересечения взглядов с сыном, но тот продолжает молча мыть посуду, не давая никакой реакции. Он не позволяет её словам осесть в голове, откидывает их, словно мусор. Не хочет. Этого не должно быть в его сознании. Этому больше не быть в нём. Женщина с усилившимся волнением посматривает в затылок сына, вновь и вновь прокашливаясь, чтобы говорить громче:

— Мы решили устроить семейный ужин, — и резко поворачивает голову, взглянув в сторону коридора, со стороны входной двери раздается звон. Руки Дэна останавливаются. Он держит намыленную мочалку и тарелку, стеклянным взглядом упираясь в дно раковин. Его мать, без желания, поднимается со стула, негодуя. Их прерывают на таком моменте… Кто бы это ни был, он явился не вовремя. Она оставляет ноутбук, побредя в прихожую, и подходит к двери, заглянув в глазок. И с её губ срывается очередной недовольный вздох, а глаза закатываются. Открывает дверь. Без желания. И устанавливает зрительный контакт с парнем, которого не любит видеть.

— Добрый вечер, мэм, — Дилан знает, что ему здесь не рады, но всё равно улыбается, чем вызывает сильнейшее раздражение у женщины, которая не намеревается отвечать на его приветствия, и он привык к этому, поэтому сразу же переходит к причине своего прибытия:

— Дэн дома?

— Дэниел, — женщина жестко исправляет его, но грубость никак не влияет на парня, который с задором щурится, продолжая улыбаться:

— А я как сказал? — и еле сдерживает смешок. Женщина закатывает глаза, оборачиваясь в коридор:

— Господи… — шепчет, набрав больше воздуха в легкие. — Дэниел! — стреляет неприветливым взглядом в О’Брайена. — К тебе Дилан, — тот дергает бровями вверх. Странно, но ему даже нравится жесткое обращение и отвержение по отношению к себе.

Дэниел выдыхает с облегчением. Ему показалось, что это отец. Он выключает воду, вытирает ладони о полотенце, поспешив в прихожую, и натягивает на лицо улыбку, встречаясь взглядом с другом, но на лице проявляет удивление, подходя ближе к двери. Дилан ничего не объясняет, только отступает назад, кивнув на припаркованный у калитки автомобиль:

— Погнали.

Миссис Браун закатывает глаза, сложив руки на груди, всем видом демонстрирует свое непринятие и недозволение, но сейчас не может запретить сыну «сбежать». Она боится ссориться с ним, ведь сейчас и без того ситуация в семье не самая гладкая.

— Куда? — Дэн уже хватает куртку с крючка, принимаясь надевать её. А О’Брайен наигранно хмурится, недоумевая:

— Бухать, колоться, — будто бы это очевидно. Дэн улыбается, а его мать открывает рот, не сдержав своего шока. Хочет что-то зло проворчать, но Дэниел перебивает:

— И телочек клеить?

— Дэниел, — женщина переводит на него взгляд, стукнув по плечу. О’Брайен вновь недоумевает:

— Зачем? — и его лицо озаряется довольной улыбкой. — У меня уже есть ты.

Мать Дэниела переводит на парня шокированный взгляд, кажется, готовясь перекреститься, и не успевает ничего высказать, как Дэн уже спускается по ступенькам крыльца, спеша за другом к машине. Женщина заикается, растерянно моргая, и еле выдавливает грозно:

— В десять домой!

Много кушать, чтобы поддерживать доверие людей, благодаря которым она способна добиться своей цели. Девушка удачно справляется с идеально продуманной ролью, но порой её срывает. Например, сегодня утром. Она не должна была позволять Деградации взять вверх и вытворить нечто подобное. Остается надеяться, что Дэниел будет просто отрицать произошедшее. Иначе Оушин будет крайне неловко перед ним. Она не хочет «быть Диланом», но в редких случаях её другая сторона проявляется, желая на время забыться. К худшей жизни привыкаешь. И, чем бы неправильным это не казалось, иногда Тея возвращается в прошлое, позволяя «иной себе» получить желаемое. Как тогда, когда Дилан привел домой незнакомцев. Тея напилась, накурилась и… Господи, она это не принимает и так ненавидит, ведь это связывает её с прошлым, но… На то оно и является проблемой психической. Девушка не может просто перестать делать это.

В ту ночь девушка переспала с одним из тех парней, которые оказались в доме. Хорошо, что, как она понимает, они не друзья О’Брайена. Значит, Оушин вряд ли когда-нибудь встретит того типа.

Деградация. Ты разрушаешь попытки быть «нормальным».

Девушка подходит к двери ванной, чтобы поступить, как обычно. Поел — опустошил желудок. Всё стандартно, всё привычно.

Вот только дверь ванной комнаты вдруг оказывается запертой.

Холодный ветер. Темное вечернее небо. Шумящий прибой. Океан какой-то неспокойный сегодня. Будет буря? Возможно, завтра. В последнее время погода ведет себя нестабильно, может, опять какие-то перепады во вселенной, черт его знает, Дилан плюет на это. Он садится на траву, берег оброс ею. Дэниел сидит рядом, открывая банку колы, и ругается под нос, когда из неё начинает бурлящее выливаться пена. Дилан смеется, и Дэн понимает, что это он хорошенько встряхнул напиток, чтобы в итоге Браун попал в такое положение, поэтому пихает парня в плечо, удобнее усаживаясь на траве, согнув ноги. О’Брайен отпивает колы, второй рукой поднося к губам сигарету, чтобы затянуться. Соленый холодный ветер бьет по лицу, вороша волосы. Океан беспокойный, но оказывает обратное влияние. Да, здесь хорошо и умиротворенно. Никаких людей. Обычно такие берега пустуют, ведь для пляжа они не годны. За спиной, чуть выше на холме стоит машина. Фары горят. Дальше стена леса. Город где-то там, позади, его не слышно.

Дэниел поглядывает на Дилана, всё-таки решаясь начать разговор:

— Ты о чем-то хочешь поговорить? — уточняет, ведь обычно О’Брайен более разборчив. Если Дэн намекает, что хочет провести остаток дня в одиночестве, то Дилан не тревожит его, как правило, но сейчас он поступает иначе, так что интересно, что парень хочет обсудить.

— Не знаю, — Дилан начинает с вздоха, пустив изо рта никотин вместо пара, вызванного морозной погодой. — Просто ты выглядишь напряженным в последнее время. Подумал, банка колы это исправит.

Браун не сдерживает улыбку и отпивает холодный напиток, вновь уставившись на горизонт океана. Молчит. О’Брайен посматривает на него, скользнув кончиком языка по искусанным губам, и нервно затягивает никотин в легкие, хмурясь:

— Ты как-то раз потребовал от меня честности. А сам не хочешь делиться своими проблемами, — морщится, а Дэниел смеется, они оба осознают кое-что забавное, но озвучивает это Дилан, ворчливо фыркнув. — Вот до чего ты меня довел. Мы болтаем, как девчонки.

Браун качает головой, вновь предпочитая просто сделать глоток вместо того, чтобы дать внятный ответ. Честно, он не знает, что мог бы сказать, но… Точно не заикнется о своем, личном. Не потому, что не хочет делиться этим с другом, просто это повлечет за собой множество проблем.

— Почему ты выглядишь так? — теперь Дилан не шутит. Он серьезно смотрит на парня, который вопросительно поднимает брови:

— Так? — не совсем понимает.

— Так, — а конкретнее можно?

Дэниел переводит взгляд на Дилана, понимая, что ему лучше сказать что-то. Не обязательно признаваться ему в наличии чувств к Брук. У Брауна есть и другие проблемы, изматывающие его морально. Он опускает глаза на банку, недолго пребывая в молчании:

— Думаю, это из-за отца, — это не ложь, но и не совсем правда. — Он стал часто навещать нас с мамой, — болтает в банке колу, поднося её к губам. — И мама начала позитивнее мыслить на его счет, — делает глоток. Дилан не долго обдумывает, что может дать в ответ. У него вообще не часто бывают проблемы с подбором слов:

— Думаешь, они хотят сойтись? — замечает, как напрягаются скулы Дэниела, и смотрит перед собой, всё же решив продолжить свою мысль. — В любом случае, они — взрослые. И ты уже не ребенок. Это им решать, — втягивает никотин, выпуская через ноздри. — Я не поддерживаю, но… — вдруг дергает плечом, сморщившись, когда под кожей стреляет боль, но также внезапно исчезает, оставив после себя неприятное покалывание. — Просто оставь это им, — опускает банку на траву, после ладонью принявшись мять плечо. — Когда он в следующий раз приезжает?

— В выходные, — отчасти Дэниел согласен с другом, но… Он не способен принять ряд вещей, связанных с его семьей, поэтому предпочитает реагировать либо с агрессией, либо не иметь никакого отношения к происходящему.

— Моя мать будет на смене, — Дилан предлагает вариант, который точно устроит Брауна. — Затусим вместе. Закажем пиццу, врубим Мадагаскар и будем плести косички.

— Кому? — Дэн изгибает брови, уставившись на Дилана, который пускает смешок, зажав в зубах сигарету:

— Тее.

— Тогда, договорились, — парень улыбается, протянув О’Брайену банку, и тот поступает таким же образом. Чокаются, затем совершив большие глотки.

Договорились.

***

Как медик, Роббин О’Брайен осознает, сколько человеку требуется спать в сутки, чтобы сохранить свое здоровье, но она частенько пренебрегает данным правилом, хотя остальных жильцов дома старательно укладывает до одиннадцати вечера. На кухне горит теплый свет, возле конвертов кружка с остывающим кофе. Роббин сидит за столом, пытаясь окрепнуть благодаря кофеину, но её лишь сильнее тянет в дремоту. Перебирает письма, больше внимания уделяя счетам. Нужно внести оплату за этот месяц, а за прошлый так и не покрыт. Хочет верить или отказывается — они медленно уходят в долги. Мисс О’Брайен с серьезным видом прочитывает каждое письмо, параллельно строя план действий: так, еще не всё так плачевно, вылезти из долгов можно, просто придется значительно сократить расходы и выходить чаще на смены. Как раз одна из медсестер ушла в декрет, Роббин возьмется за отработку её часов. Дилан мог бы найти подработку, но тогда он совсем перестанет учиться. Роббин боится, что он повторит её историю. У неё не было возможности вовремя получить нормальное образование. Она толком школу-то не закончила. Забеременела — пришлось искать работу. Дилан должен получить хорошее образование, а до тех пор обязанность Роббин — помочь ему достигнуть этой цели. И никаких иных вариантов она не принимает. Жизнь у подростков нынче и без того нелегкая, и женщине не хочется усложнять её, поэтому она замалчивает о долгах, привыкнув брать всё на себя.

На часах почти полночь. Пора заканчивать разбирать письма. Завтра на работу. Роббин делает глоток остывшего кофе, морщась от неприятного горьковатого вкуса, и реагирует на хлопок входной двери, за которыми следуют шаги. Женщина начинает быстро собирать письма в свою сумку, но при этом просит:

— Дилан, зайди ко мне, — и отчасти её одолевает неприятное успокоение, когда в ответ прилетает то самое привычное игнорирование. Женщина даже выдыхает, уже спокойными движениями перекладывая документы в сумку.

Но всё равно. Ей обидно, что её сын так часто с равнодушием реагирует на просьбы. Хотя, Роббин была такой же.

О’Брайен лениво поднимается по лестнице, держа одну ладонь в кармане, чтобы щупать упаковку сигарет. Он вовсе не чувствует себя вымотанным, но веки глаз странно тяжелые, поэтому парень медленно моргает, надолго прикрывая их. Выходит на этаж, в темном коридоре приходится сощуриться, когда по глазам бьет свет, льющийся со стороны ванной комнаты. Тея выходит из холодного помещения, напившись воды, протягивает ладонь к выключателю, хлопнув по нему, но, заметив Дилана, с ровным безэмоциональным лицом ускользает обратно в ванную, тихо прикрыв дверь, будто бы он мог не успеть разглядеть её во мраке вечера.

Дилан останавливается, опуская руки вдоль тела, и почему-то с раздражением закатывает глаза, выдохнув себе под ноги. Окей. Это нелепо. Им сосуществовать под одной крышей, поэтому лучше переговорить, и, как догадывается парень, это ему стоит извиниться — сделать первый шаг — но, честно, он не чувствует себя виноватым. Оушин полезла не в свое дело. С другой стороны, зная, какой у этой особы дикий склад ума, она могла даже не осознать того, что говорит лишнее. Так что всё сводится к тому, чтобы О’Брайен тяжко вздохнул и со сдержанным самомнением направился к двери ванной, сунув свою наглость поглубже в задний проход.

Откашливается под нос, остановившись напротив двери, и пару раз стучит по её поверхности костяшками, с хрипотой в голосе обратившись к девчонке, которая прячется по ту сторону:

— Мне надо в душ, — оповещает, с тяжелым вздохом усмехнувшись. — Мы с Дэном играли в футбол банками, и я упал в канаву, — но Тея никак не реагирует на явную попытку парня повеселить её той ситуацией, в которую он попал. Конечно, всё не так плачевно, он просто ударился локтем, но предлог — есть предлог. Правда, Оушин не спешит открыть дверь. Она крепко сжимает ручку, тянет её на себя, но понимает, что, если парень захочет, он спокойно распахнет дверь, не приложив к данному действию никаких особых усилий. Еле дышит. Тихо, будто бы верит, что её здесь нет.

Дилан изгибает брови, поставив руки на талию, и медленно шагает назад, нарочно громко вздохнув, и разворачивается, опять же, специально топая, чтобы Оушин могла слышать его передвижение. Парень подходит к порогу своей комнаты, включает свет и громко хлопает дверью, но остается в коридоре. И уже тише переступает, большими шагами оказываясь в комнате девушки, встав у стены, прижавшись к ней спиной. Поворачивает голову. Прислушивается, улавливая тихий скрип в темноте. Повелась. Господи, Тея такая наивная.

Девушка с опаской выглядывает в темный коридор. Изучает закрытую дверь комнаты парня и выдыхает, стараясь тише и мягче ступать по паркету босыми ногами. Нервно дергает ткань рубашки, пристальным взглядом сверлит линию света, что просачивается под дверью, и ускоряется, заскакивая в свою комнату, аккуратно придавив ладонями дверь до щелчка. Тихого.

Дилан держит ладони в карманах, с интересом наблюдая за тем, как Тея выдыхает, разворачиваясь, всё еще не замечая парня, поэтому тот улыбается, когда она оказывается спиной к нему:

— Привет.

Оушин пробирает холод. Осколки льда пронзают кожу, взрывая каменное сердце изнутри. Оно тяжелеет и падает куда-то к желудку, когда в сознание врывается воспоминание.

…«Твоя мать ждет тебя».

Заходит в темную комнату, с предвкушением и детским восторгом оглядывая её, в попытке найти женщину на матрасе, но её здесь нет.

«Где мама?» — тихо задает вопрос, слыша, как за спиной закрывается тяжелая дверь, и оборачивается, взглядом врезаясь в незнакомого мужчину, который принимается нервно расстегивать ширинку:

«Привет»…

Кажется, Дилан понимает. Когда она резко оборачивается с выражением полного панического ужаса и пронзает парня своим острым взглядом, будто пуля, пробивающая голову насквозь. О’Брайен даже замирает, придержав дыхание, сразу же осознав, что его движение может спровоцировать… Что-то. Он не поймет, но, кажется, Тею охватывает агрессия, во что верится с трудом. Ведь это же Оушин-это слабохарактерная и…

— Ты кретин! — девушка рвет темную комнату криком, на хрен разодрав свою глотку, и с горячим дыханием сжимает ладони в кулаки, прижав руки вдоль напряженного тела. Дилан немного приоткрывает рот, выдохнув:

— Воу, — он не выглядит сильно пораженным таким поведением, это определенно нечто новое. То, как она смотрит. То, как поднимаются её плечи, пока она дышит. Её сжатые до бледноты губы, и общая жесткость во всем теле — просто «ого». О’Брайена даже охватывает чувство вины, но вместе с ней проявляется необъяснимый интерес к такому проявлению характера девчонки.

На смену Океану приходит Деградация, и Оушин не способна проконтролировать наступившее разрушение.

Тею заметно трясет. И одному Богу известно, что именно способствует такой сильной дрожи. Она указывает на парня пальцем, с угрозой прорычав:

— Никогда! — её голос теперь хриплый. — Никогда так не делай! — если бы она могла, она бы кричала во всю глотку, но её голосовые связки на такое не способны. — Никогда!

Так, теперь О’Брайен полностью признает ошибку. Он должен был догадаться, что подобное напугает девчонку, а ведь у неё и без того испорчена нервная система. Дилан поднимает ладони, держит их чуть перед собой, с кивком головы выговаривая:

— Понял…

— Иначе я убью тебя! — Тея расходится не на шутку. — Я не шучу! Я забью тебя стулом до смерти! — она серьезна в своих намерениях, а вот у Дилана подобное заявление вызывает приступ усмешки:

— С каких пор толкаешь такие услуги? — он опускает руки, да и уголки его губ дергаются в полуулыбке, когда Оушин делает угрожающий шаг к нему, по-прежнему указывая на него пальцем:

— Это не смешно! — ей хочется разорвать этого типа на куски. Господи! Она не может остановить распространение злости, и та парализует все больше клеток мозга, отвечающих за здравомыслие.

Дилан пытается сгладить возникшую ситуацию, поэтому спокойным тоном шепчет:

— Извини, — наблюдает за тем, как девушка с трудом глотает воздух, начав топтаться на месте, взглядом метаться по помещению, будто бы это может её успокоить, но злость в груди растет. В голове всё путается. Каша из мыслей и воспоминаний. Картинки мелькают в скоростном потоке, когда Тея прикрывает веки, тут же жалея об этом. Она так хрипло втягивает внутрь себя кислород, что О’Брайен принимает её состояние за паническую атаку, поэтому щурится, с непониманием изучая её бледное лицо, и совершает один короткий шаг, протянув в её сторону ладонь:

— Эй, — и отдергивает руку, когда Оушин врезается в его лицо своим злостным взглядом, кажется, еще сильнее сдавив губы. Дилан с напряжением морщится:

— Хочешь меня ударить? — догадывается, что, возможно, ей это необходимо, чтобы добиться успокоения. Тея с дрожью кивает головой, процедив:

— Я ударю тебя, — твердо, уверенно, а О’Брайен старается не изменять себе и наигранно хмурится, указав пальцем на свое лицо:

— Только нос не ломай… — не успевает закончить фразу, как Тея размахивается, довольно сильно ударив его по груди, у самых ключиц. Она тяжело выдыхает — и повторяет удар. Затем ещё один. И ещё… Но О’Брайен продолжает стоять на месте. Его даже не отталкивает назад — настолько девчонка слабая. Да, ему неприятно, но… Он не знает, как реагировать на её попытки сделать ему больно.

Если честно… Происходящее ему даже нравится.

Чем больше Тея наносит ударов, тем сильнее разгорается её агрессия. Она начинает толкать парня, и тому приходится сделать пару шагов назад, чтобы поддаться. Ладно, нужно прекращать. Скорее, она себе что-то сломает в попытке причинить ему вред, так что надо остановить это безумие.

Дилан со вздохом поднимает ладони, принимаясь привлечь девчонку разговором:

— Стой, стой, — повторяет, но она продолжает пихать его в стену. — Остановись, — закатывает глаза, когда отчетливо слышит хруст пальцев Теи, которые она плохо сжимает в кулак, ударив им в напряженный живот парня. — Мышь, —Оушин не смотрит на него, морщится от боли в руках, от боли в груди, от моральной боли в голове. Её знобит. О’Брайен закатывает глаза, ладонями с неописуемой осторожностью пихнув девчонку от себя:

— Замри, — но Тея всё равно теряет равновесие, сделав пару шагов назад, и еле удерживается на ногах, подняв на лицо парня какой-то дикий взгляд. Тот затыкает рот, но смотрит в ответ, ожидая полного успокоения Оушин, но та выпаливает, так и не находя внутреннего равновесия:

— Чего надо?! — грубо, но Дилан принимает, решив вести себя гуманнее в образовавшейся ситуации:

— Вообще я хотел извиниться за сегодня, — складывает ладони, сжимая их, и прикусывает губу, щурясь, когда в ответ на его слова девушка фыркает, словесно плюнув:

— Ты просрал момент, — указывает на дверь. — Иди вон!

О’Брайен пристально смотрит на неё. Она всё так же тяжело дышит, не снижая уровень злости по отношению к собеседнику. Он молчит. Медленно расправляет плечи, по-прежнему держа ладони сцепленными на уровне груди.

Это…

Он скользит кончиком языка по губам, невольно глотнув, когда оценивает ту мысль, что мелькает в его голове.

Ему это нравится. Злость, агрессия, ярость, ненависть. Проявление всего этого психологически и физически. То, как девчонка сейчас выглядит. Не мямлит, не кажется гребаным сгустком соплей. Она жесткая. И это чертовски подходит её образу: этой бледноте коже, этим немного голубоватым губам, темным, как уголь глазам, даже этой нездоровой худобе со всеми из неё вытекающими проявлениями. Может, пусть она побьет его?..

Окей, Дилан, ты официально двинулся умом.

Парень моргает, отдернув себя, и откашливается, решив вернуться к тому, зачем он здесь:

— Извиняюсь за свое поведение, — проговаривает ровно, опустив руки. — Утром, я не хотел кричать, но, — усмехается, качнув головой, дабы как-то сдержать свое недовольство. — Поздравляю, — смотрит на девушку, которая с прежней злостью косится на него. — У тебя редкий дар ебать мозги, сказав всего пару слов, — не дает Тее встрять и перебить его. Обычно она не пытается вести себя грубо и молчит, уставившись в пол, но сейчас всё происходит совершенно иначе. Потому что пришла Деградация.

— Просто ты вывела меня из себя, — жестикулирует ладонями, пересказывая события утра. — Я покричал, а теперь извиняюсь, но хочу заметить, — нервно потирает пальцы о ладони. — Ты бываешь пиздецки невыносимой.

Оушин не сдерживается, вновь пихнув парня, чтобы тот сделал шаг назад:

— А ты у нас гребаный ангел? — шипит с ядом, невольно приближаясь к нему, чтобы её действия приобрели большую угрозу. — С тобой так просто общаться, да? — повторно толкает, но на этот раз он остается на месте, как-то рвано вдохнув в себя кислород. Смотрит на ругающуюся девушку, не успевая улавливать суть её слов. Она, кажется, говорит что-то про его кретинизм, пока тычет пальцем ему в плечо, а он…

Он получает удовольствие от такого общения с ней. Сейчас. Когда Тея вне себя. Когда Тея такая грубая. Что за черт? Дилан понимает, что уже несколько секунд молча впитывает звук её холодного голоса. Смотрит на неё, ощущая, как голову погружает в непонятный вакуум. Всё приглушается. Жжение. Все мышцы изводит, но парень не шевелится, лишь пальцами стуча по бедрам. Всё так туманно. Мысли начинают тянутся, как вата, кажется, его охватывает головокружение, оттого, на мгновение, взгляд становится притупленным.

Только не это.

Скорее всего, Тея затыкается потому, что не ожидает от парня таких действий, а он совершает это, чтобы вырваться из омута. Поворачивает голову, жестко хлопнув по переключателю света — и глазные яблоки тут же изнывают от боли, когда комната озаряется неприятным свечением. И парень, и девушка моргают, пытаясь унять дискомфорт. Тея агрессивно шепчет:

— Не трогай этот чертов выключатель… — но не тянется ударить по нему. Пускай горит свет. Так она чувствует себя в относительной безопасности.

— Придурок, — роняет тихо, отступая назад, принявшись растирать сжатые веки глаз пальцами. Дилан возвращает голову в нормальное положение, затылком прижавшись к стене. Пристально смотрит на ворчащую под нос девчонку и в очередной раз пытается проглотить комок в горле.

Ему нравится. Определенно. И это охереть, как тревожит.

Девушка запускает пальцы в волосы, хорошенько ворошит их, после чего поворачивается к парню, пару раз выдохнув. Кажется, свет реально помогает, отрезвляет, поэтому на её плечи наваливается эмоциональное изнеможение, и она принимает решение скорее избавить себя от компании Дилана.

— Ладно, — Тея упирается руками на талию, начав переминаться с ноги на ногу. — Я не должна была лезть, — признается. — Это не мое дело, — глотает воду, собравшуюся во рту. — Мне просто было интересно.

Дилан устало моргает, хрипло проворчав:

— Иногда стоит засунуть свой интерес в место, именуемое задницей, — щурится, ощущая себя странно выжатым. — Это так, совет на будущее, — пожимает плечами. Оушин остается лишь раздражённо закатить глаза:

— Ничего не могу с этим поделать, — разворачивается, шаркая к кровати, и садится на её край, вытянув больные ноги. — Мне интересно, — сердце по-прежнему скачет в груди. Ей нужно вернуть себе покой.

О’Браейн хмурится, пару секунд куда-то в сторону, пока анализирует сказанное, и с большей озадаченностью спрашивает:

— Что именно? — сует ладони в карманы кофты. Тея мнется. Впервые за те все минуты, проведенные в комнате. Она ерзает на краю, пожав плечами, и отводит взгляд, сложив руки на груди:

— Как у вас, у нормальных, это происходит, — скачет вниманием по полу. — Отношения.

Дилан пускает смешок, немного неприятный:

— С этим я не могу помочь. Я тут осознал, что слегка двинулся, — отталкивается спиной от стены. — Ты и сама знаешь, — намеревается шагнуть к порогу, но ответные слова Теи окончательно вышибают понимание.

— Да, и поэтому мне еще интереснее, — девушка не отводит взгляда, когда видит, как парень притормаживает, медленно разворачиваясь. Щурится. Хмурится. Пялится в потолок. Затем на Оушин. И роняет всё также озадаченно:

— Что?

Тея не видит ничего странного в произносимом, поэтому непринужденно объясняет свои мысли, чувствуя, как тело медленно покидает напряжение:

— Наличие «особенностей» делают человека идеальным.

Дилан приоткрывает рот, вдруг направившись к ней:

— Так, код «красный», — Оушин хмурится, слегка продрогнув, когда парень хватает её за лицо, начав наклонять её голову в разные стороны, пытаясь что-то с сосредоточенным видом разглядеть в её ушах.

— Что ты делаешь? — хватается за его запястья, стараясь отцепить ладони.

— Тебе на ферме мозг продуло? — он дергает её голову, заставив девчонку опустить ладони. — Или его вовсе вынесло из башки? — усмехается, встретившись взглядом с Теей, которая томно вздыхает, опираясь ладонями на край матраса. Дилан вдруг осознает, что уже несколько секунд молча изучает её лицо, а девушка просто сдается, позволяя ему удерживать её голову. Меньше сопротивления — быстрее получит свободу. О’Брайен убирает руки, поставив их на талию, и всё-таки интересуется:

— В каком смысле «делают идеальным»? — ему вряд ли понять склад ума этой особы, поэтому пусть она сама ему объяснит. Оушин сутулится, потирая ладонью щеку, и пожимает плечами, продолжив смотреть куда-то в сторону. Дилан начинает качать головой:

— Нет, — усмехается, руками опираясь на кровать по обе стороны от девчонки, и приседает на корточки напротив неё, чтобы иметь возможность хорошо видеть лицо. Тея избегает зрительного контакта, она явно намеревается утаить свои мысли, но теперь ими заинтересован О’Брайен, а это значит, что он конкретно насядет на девчонку, пока она не объяснится по-человечески.

— Ты знаешь, что имеешь в виду, — с наглой улыбкой разглядывает бледное лицо Теи, которая всячески избегает зрительного контакта, решая уставиться в стену. — Не строй из себя дуру, — вот оно — О’Брайен прекращает полностью доверять её «образу серой мыши». — Ты что-то говоришь, отлично осознавая свои мысли и слова, — наклоняет голову, задумавшись. — Не верю я, что ты настолько отсталая в развитии, — стучит пальцами по мягкой поверхности кровати. — Говори прямо. Что ты имела в виду? — немного наклоняется вперед. — Иначе я укушу тебя, — Тея резко опускает на него враждебный взгляд, сжав ладони в кулаки, и её возмущение забавляет парня. — А что? — он демонстрирует наигранное непонимание. — Тебе можно, а мне нет? — не может унять проявление довольной улыбки на своем лице, видя, как бледнеет лицо Оушин. Кажется, её глаза сейчас выпадут из орбит — настолько она была неготовой к тому, что он знает.

Дилан О’Брайен, конечно, сомневался, думая, что ему приснилось, но когда выяснилось, что это не Брук оставила на нем нежелательный след, тогда всё стало очевидным. И парню нравится осознавать сам факт того, что эта серая мышь умеет проявлять нечто подобное. Девчонка странная сама по себе, поэтому не стоит удивляться её выходке, точнее, её решению сделать это. Но всё равно. Само осознание. И его достаточно, чтобы понять — Тея Оушин не так однозначна, как кажется. Она явно пытается строить из себя определенную личность с определенным характером. Если честно, Дилан начинает относиться к ней с подозрением.

— Ну, — молчание затягивается, и О’Брайен давит на Оушин. Та скованно вздыхает, отворачивая голову, и нервно скачет взглядом по стене, пальцами дергая ткань своей рубашки. Ей чертовски не нравится находиться в таком положении. Но лучше послушаться и сдаться. Тогда всё быстро закончится.

— Просто… — опять пожимает плечами, решая смотреть перед собой, не на парня — так ей будет легче говорить. — Я оцениваю людей по-своему.

— С этим я осведомлен прекрасно, — Дилан кивает головой, невольно опуская взгляд на руки девчонки. Наблюдает за нервной игрой её пальцев.

— Сначала ты казался нормальным, — окей, это не обидно. — Как все, — ага. — И ты был скучный.

Дилан резко поднимает голову, изогнув брови:

— Серьезно? — а вот это задевает его самолюбие. — Прошу меня простить, мисс, — процеживает обращение в конце, а Оушин пихает его ногой по коленке:

— Не перебивай.

— Окей, — Дилан крепче сжимает пальцами ткань одеяла. Тея притоптывает, набираясь мужества, чтобы сказать нечто подобное, и выдыхает, продолжая смотреть в стену:

— Но теперь ты выделяешься.

Дилан даже не успевает осознать, что она произносит, поэтому не перебивает, с большей хмурой озадаченностью уплывая вниманием в сторону.

— Я говорила, что ты мне не интересен с точки зрения человека, потому что ты был обычный, — наконец, Тея тараторит, желая скорей освободиться от этого неприятного разговора. — Но все твои особенности делают тебя привлекательным.

О’Брайен давится. Воздухом? Это смешно, но да. Он подносит сжатый кулак к губам, недолго кашляя, и Оушин опускает на него наивно удивленный взгляд, не понимая, что это с ним. Дилан дергает головой, прикрывая веки, и вновь хватается рукой за край кровати, с какой-то растерянностью выдавив:

— Эм. Тея, — чешет висок, взглянув на неё. — Ты знаешь, в каком случае люди употребляют термин привлекательности?

— Мне всё равно, как принято, — девушка полна спокойствия в отличии от несобранности парня. — Я пытаюсь правильно выразить свои мысли, а это слово идеально подходит.

Дилан потерян. Правда. Он пялится на неё, как на чертового пришельца, и не может понять, как бы нормальный человек отреагировал на подобное заявление. В свою очередь он продолжает сверлить пронзающим вниманием лицо девчонки, пока ту охватывает дискомфорт.

И, наконец, О’Брайен пускает смешок:

— Идеальный, — качает головой, пальцами одной руки надавив на сжатые веки. — Особенности, да? — шепчет под нос. Оушин вновь смотрит на него, еле сдержав проявление пробравшей её дрожи в момент, когда Дилан опирается ладонями на её колени, подавшись вперед:

— А что насчет тебя? — интересуется с издевкой. — Со всем своим багажом особенностей, ты считаешь себя идеальной? — Взгляд Оушин вновь носится по комнате. Дилан садится ближе, ладонями сжав ткань её рубашки, чтобы привлечь внимание к себе, и зрительный контакт вновь налаживается, правда, Тея нервно сглатывает, ощущая, как парень, дергая ткань, касается холодными пальцами её кожи.

— Что? — он явно пытает её допросом. — В твоем случае, это не работает? — догадывается. — Зачем пытаешься уверить людей в то, во что сама не веришь?

— Я — не ты, — всё, что может сказать девушка в свое оправдание, но звучит это глупо, правда, за её ответом скрывается глубокая истина. Она — не Дилан. Дилан другой. Поэтому он может быть «идеальным» со своими особенностями.

Но О’Брайен не понимает. Ему надоедает сверлить бэзэмоциональное лицо девчонки, поэтому он устало вздыхает, качнувшись на носках вперед:

— Если бы особенности делали людей «идеальными», а они бы не чувствовали себя… — и замолкает, резко опустив глаза. Тея искоса наблюдает за ним, боясь подобных внезапных перемен на его лице. Оно… Мрачнеет. Выражение становится жестче, но в итоге парень моргает, без лишней грубости поднявшись:

— Неважно, — шепчет. — Этот разговор меня выматывает, — сует ладони в карманы кофты, начав пятиться назад. — Я просто хотел извиниться, а в итоге ты раздражаешь меня еще сильнее.

Оушин вдруг хмурится, но без негатива. Она как-то обеспокоенно ерзает, сжав пальцами свои колени:

— Когда-нибудь ты поймешь.

Смотрит. В упор. Дилан не избегает зрительной встречи, но закатывает глаза, отворачиваясь и махнув на девчонку ладонью. Идиотка. Что взять? Она же сумасшедшая. Черт знает, что несет.

Выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Оказывается в темном коридоре. Складывает руки на груди. Напряженным взглядом упирается в пол.

Идеальный.

Привлекательный.

Тея, ты и половины не знаешь о нем. Дилан даже усмехается. Если бы он трахнул её, она бы так не выражалась. Узнала бы, что за дерьмо ему нравится. Черт, окей, О’Брайен признается — во время приступов, он гребаный сексуальный маньяк. И в момент помутнения ему это чертовски нравится. Парень нервно кусает костяшки, чувствуя, как жжение усиливается. Он прикрывает глаза.

Да. Ему нравится. Но после охватывает отвращение. И он ненавидит себя. А потом снова хочет этого, как наркотик. За сексом следует опустошение и омерзение к своему существу. Потом принятие. Период спокойствия и желания более никогда подобного не повторять, потому что это ненормально. И вновь. Вновь он хочет. И сейчас Дилан…

Приоткрывает глаза.

Хочет.

Медленно оборачивается на дверь комнаты Теи.

Так. Ему необходимо уйти. На всю ночь.

Оушин продолжает сидеть на кровати. Продолжает смотреть в сторону двери.

Что она опять не так сказала? Ей показалось, она точно передала свои мысли.

Странно, но девушка считает Дилана «идеальным», потому что он, несмотря на свои «особенности», имеет тягу к жизни и продолжает двигаться, развиваться. О’Брайен полон сил, и Тея ему завидует.

Он стремится к спасению.

А она выбирает легкий путь решения проблем.

Дилан будет бороться за жизнь. Тея решит погибнуть при любом удобном случае.

О’Брайен спешно спускается вниз, пытаясь незаметно улизнуть из дома, но замирает, когда на пороге встречает Роббин, которая так же быстро обувается, параллельно натягивая куртку. Женщина оборачивается, взглянув на сына, который с явным недоумением пялится на неё, не решаясь заговорить первым.

— Представляешь, — Роббин наигранно улыбается, проявляя не совсем искреннее счастье на лице. — Одна из медсестер заболела, и мне разрешили отработать её смену, — хватает сумку. — В этом месяце у меня будет премия, — да, единственный плюс. Дилан моргает, дернув головой, чтобы вывести себя из состояния потерянности:

— Так… — хрипло откашливается. — Тебе нужна машина?

Женщина ищет ключи в сумке и с удивлением смотрит на сына, кивнув головой:

— Конечно, — это очевидно. Дилан закатывает глаза, ощущая, как разгорается его раздражение и необъяснимая злость, отдающаяся жаром под кожей, и он сжимает пальцами затылок, с выражением дискомфорта на лице поспешив к двери. Роббин, стоящая лицом к зеркалу, резко оборачивается, заметив в отражении, как сын минует её, распахивая входную дверь:

— Эй… — заикается, рванув за ним, выронив ключи. — Дилан, — приседает, поднимая звенящую связку, и выскакивает на крыльцо, тревожным взглядом врезавшись в спину парня, который довольно быстро оказывается у калитки, покинув территорию дома. Роббин устало опускает руки. Он ведь только пришел. Куда опять собрался?

Уже пропадает с глаз, сворачивая с улицы. Боже. Какой трудный ребенок, серьезно.

Женщина неуверенно оглядывается на прихожую. Не хочется оставлять Тею без присмотра, но ей нужно отправиться на работу.

***

Не могу объяснить свою способность, но обосновать её проявление очень просто. Я чутко сплю, меня может разбудить любой, даже самый тихий шорох, и в данный момент именно он пробуждает мое сознание, помогая вырваться из сна — обычной темноты, в котором пребываю, эмоционально отдыхая. Распахиваю веки, взглядом врываясь в непроглядный мрак ночи, и привычно реагирую на непонятный шум, протянув вялую руку к тумбочке, еле нащупав переключатель на лампе. И загорается неприятный теплый свет, въедающийся в мои глазные яблоки, я не могу позволить себе сжать их, пока не узнаю, что является источником звука. С еще легкой паникой разворачиваюсь на спину, упираясь локтями в кровать, и кое-как морщусь, не справляясь с подавлением сонливости, когда взглядом врезаюсь в парня, присутствие которого окончательно вышибает возможное здравое оценивание происходящего.

— Боже… — морщусь, держась на локтях, и сжимаю веки больных глаз. — Дилан? — хрипло шепчу, пальцами одной руки растирая лицо. — Боже… — повторяю, всё еще не веря.

— Приве-ет, — слышу этот голос. Этот тон, и со вздохом приоткрываю красные от прерванного сна глаза, уставившись на парня, как на кретина:

— Ты пьян? — понимаю. Не нужно быть «стеклышком», чтобы различить это. Дилан задвигает ящик моего стола. Он рылся? Что-то ищет?

— Нет, — с притворной улыбкой поворачивается ко мне всем телом, поднося бутылку… Пива, вроде, к губам. Пьет. Хмуро наблюдаю за его глотками, щурясь и морщась, ведь… Какого черта? Может, я уже в бред впала? Настолько данная ситуация кажется мне нереальной. Напряжением окутывается всё тело, но не скажу, что оно сковывает. По крайней мере, я не испытываю страха или паники.

— Что ты здесь делаешь? — бормочу шепотом, заерзав с озадаченным видом на постели, двигаясь чуть в сторону, когда Дилан немного шатающейся походкой приближается к кровати. Ладно, он не выглядит сильно пьяным, но поведение у него развязное.

— Не хочу казаться подозрительной совой, но, — шепчет, неуклюже присев на край матраса и выдвинув ящик тумбы. — Мне кажется, у тебя есть травка.

— Нет, — качаю головой, прикрыв опухшие веки, и пальцами поправляю спутанные локоны волос, убрав пряди за ухо. — У меня её нет, — мне удается наиграно возмущаться. На самом деле, травка у меня есть. Еще с того раза осталась, когда он сюда непрошенных гостей привел.

А вот теперь начинаю испытывать скованность и неприятное жжение в животе. О’Брайен с обреченным и огорченным вздохом разворачивается, закидывая ноги мне на кровать, и ерзает, удерживая бутылку пива навесу. Серьезно? Понимаю, что не могу отползти дальше. Дилан неуклюже двигается на кровати, ложась набок, ко мне лицом, а щеку подпирает кулаком, бутылку крепко держит, поставив на одеяло. Окей. Теперь мне пора бы начать паниковать или хотя бы переживать, но внутри по-прежнему ничего. Смотрю на парня, как на идиота, и обреченно вздыхаю, решая заметить:

— Роббин волнуется за тебя. Зачем портишь ей нервы?

А О’Брайен будто не слышит моих слов, опьянено улыбнувшись:

— Как дела? — отпивает пива, продолжая сощурено смотреть на меня, знаете, так, словно… В чем-то подозревает меня. Очень необычно. — Я хочу поболтать с тобой, — так… Это не совсем хорошо.

Я вздыхаю, качнув головой, и с неприязнью подмечаю:

— Тебе нужен душ. И сон.

— Я не такой уж и приятный собеседник, верно? — он на мгновение опускает голову, лицом трется о край скомканного одеяла, будто бы у него чешется щека, но он почему-то не додумывается использовать руку, ладонью которой вновь подпирает голову. Подозреваю, что он догадывается о наличии у меня наркотиков, поэтому ждет, когда сознаюсь, лишь бы избавиться от него, но я не сдаюсь, продолжив внушать ему необходимую мысль:

— Иди в душ, — зеваю, опускаясь на спину, а пальцами тру веки.

— Пойдешь со мной? — он точно издевается. Опускаю руки вдоль тела, с раздражением уставившись на него, и фыркаю:

— Ты бы этого не хотел.

Парень на секунду отводит взгляд, озадачившись моим предположением:

— С чего ты взяла? — вновь отпивает.

— Ну… — начинаю дергать ткань одеяла на животе. — Представь меня… — запинаюсь, пожав плечами. — Голой.

Дилан удерживает бутылку у своих губ, медленно соображая, и немного дергает головой, кивнув:

— Аг-а, — тянет, а я продолжаю свою мысль:

— И… — но прерываюсь, когда замечаю, как взгляд парня медленно скользит по моему телу, заставив меня обхватить грудь руками. — Господи, хватит!

И Дилан смеется, качая головой. Опять глотает пиво. Я закатываю глаза, стараясь сдерживать свое раздражение. Всё-таки, он пьян. Мне с трудом удаться предположить, что он может сделать в следующую секунду и как поведет себя в ответ на мою неприязнь к нему.

— Со всеми этими костями, — объясняю ему, прикрыв веки, и глубоко вздыхаю, вновь взглянув на парня. — Я бы на твоем месте протрезвела от такой жути, — даже усмехаюсь, понимая, насколько это иронично, а Дилан как-то не спешит посмеяться надо мной. Он убирает бутылку от губ, задумчиво смотрит на меня, сильнее щурясь, и не больно уж вялым языком интересуется:

— Если тебе самой это не нравится, почему не пытаешься как-то исправить свое тело? — вопрос звучит вполне серьезно, мне начинает казаться, что ему правда интересна моя точка зрения, мой ответ, но я часто надумываю себе, поэтому мирюсь с тем, что этот тип более благосклонен ко мне во время опьянения. В трезвом состоянии он не особо стремится быть дружелюбным. По крайней мере, он точно не из тех, кто принимает свои плохие стороны. Если бы я поддерживала его мнение о себе, как о чертовом охеренном человеке, ему была бы приятна моя компания, а так… Так я делаю ударение на нехороших сторонах его личности. И это задевает самолюбие парня.

— Иди спать, — прошу шепотом, решая остановить беседу. Отвожу взгляд, не выдерживая пристального внимания Дилана, и предпочитаю смотреть в потолок, ожидая его ухода, но ситуация обретает иной оборот, не совсем ожидаемый лично для меня.

О’Брайен шевелится, опираясь локтем на кровать, и ложится совсем рядом со мной, будто нарочно наклоняя голову, чтобы помешать мне сверлить дыру в потолке. Скольжу взглядом в сторону окна. Сглатываю. Дилан ставит бутылку мне на живот, слегка надавливая, вызвав неприятные спазмы. Ладонью подпирает подбородок, продолжая издеваться — смотрит на меня, будто ожидает, когда я сорвусь и накричу на него, но стараюсь не позволить Деградации проявить себя вновь. Странно. Зачем он пытается вывести меня? Знает же, что со мной творится, когда кто-то находится так близко, но, знаете, самое удивительное в моей реакции.

Я ничего не чувствую. И Дилан отмечает этот факт, спокойным тоном проронив:

— Ты не особо переживаешь сейчас, — опускает ладонь, оставляющую на его щеке красный след, и укладывает руку на мою подушку, поверх макушки. Слышу, как он стучит пальцами, и таким же шепотом отвечаю:

— Мне не о чем волноваться, — продолжаю смотреть в зашторенное окно.

— Верно, — Дилан пускает смешок. — Парень в пьяном бреду лезет к тебе в постель, — морщится с издевкой. — Никаких причин для тревоги, ты чего? –и тянет бутылку к губам, чтобы совершить глоток, но мой уверенный тон останавливает его:

— Ты всё равно ничего не сделаешь.

О’Брайен медленно переводит на меня стеклянный взгляд, опускает бутылку. Смотрю в ответ, сдержав проявление эмоций на лице. Дилан ерзает, окончательно разрушает расстояние между нами, когда чувствую, как его ноги касаются моих:

— Почему? — он правда озадачен моей убежденностью в своих словах. — Я пьян, — ставит перед фактом, хмурясь, даже злясь, словно я обижаю его своими словами. — А еще я курнул, — задумчиво наклоняет голову, принявшись бутылкой стучать по уложенным на моем животе пальцам, которые переплетаю в замок. — А еще я помешенный на сексе извращенец, — вновь встречается со мной взглядом, вдруг коснувшись пальцами другой руки моих волос, но не меняюсь в лице, продолжив сохранять равнодушие:

— Вот так новость.

— Я умею удивлять, — без намека на улыбку выговаривает, явно не понимая моего спокойствия. Чем он занимается? Хочет, чтобы я проявила страх по отношению к нему? Но зачем? Порой я не могу понять его.

— А вдруг… — сейчас будет стараться. — Я говорю всем, что ты — моя родственница, потому что меня возбуждает мысль трахнуть сестру? — усмехается, а я… Хрен с ним, я улыбаюсь, видимо, совершенно лишив парня контроля над ситуацией.

Привет, Деградация.

— Ты по-прежнему не так плох, — вздыхаю. Но попытка неплохая. То, как он сверлит мое лицо, явно недовольно, явно зло и агрессивно. Почему его так выводит из себя мое отрицание? Нет, правда. Мне нечасто удается понимать чувства людей, но О’Брайен на самом деле приходит в тихую ярость от моих слов, продолжая сдержанно вести диалог:

— Нет, я плох, — хрипло шепчет, заставив меня головой вжаться в подушку, когда наклоняется ко мне лицом, с угрозой пробормотав. — Доказать?

И я ни на секунду не задумываюсь:

— Изнасилуешь меня?

Резко назад. Резко поднимает голову, широко распахнув веки. Смотрит на меня, активно заморгав, и его лицо выражает… Не хочу разбираться, но он точно «обжигается». Лицо приобретает хмурость, взгляд носится из стороны в сторону, а губы тихо произносят:

— Нет, — он будто трезвеет. Выглядит уж точно собраннее, чем пару минут назад. Я с интересом слежу за тем, как его окутывает непонятный страх, который, конечно, с трудом удается разглядеть за маской хмурости.

— Не мне судить, но, — продолжаю дергать пальцами ткань одеяла. — Как я понимаю, у тебя много половых партнеров, — позволяю любопытству взять вверх. — Но знаешь, в чем загвоздка? — Дилан искоса смотрит на меня, больше не пытаясь касаться моих ног своими, его явно ошпаривают мои слова, интересная реакция. — Все те девушки, с которыми ты спишь, они сами хотят этого. Я в этом уверена, возьми хоть подругу твоей матери, — привожу пример. — Вряд ли ты спишь с кем-то без его желания.

Теперь он смотрит в сторону, сводя брови к переносице. Столько эмоциональных морщин собирается на его лбу. Выглядит серьезным, неужели, мне удается достучаться до его здравомыслия?

— Кстати, — не даю ему расслабиться, видя, какое напряжение возникает у него от этого разговора. — Если это для тебя столь невыносимая проблема, то… Почему бы тебе просто не запираться дома в момент приступа? Здесь тебе никто не ответит взаимностью, иначе это будет насилие, а ты не насильник.

О’Брайен без желания опускает на меня каменный тяжелый взгляд:

— Откуда тебе знать?

Не могу прекратить улыбаться. Он такой наивный. Это смешит.

— Ты многое обо мне не знаешь, Дилан, — растягиваю губы. — Поверь на слово, — высказываюсь. — Ты совсем не насильник. Если бы ты имел подобную наклонность, ты бы уже сделал это, — щурюсь, пристально. — Прямо сейчас, — серьезным тоном шепчу, вызывая лишь больше напряжения на лице парня.

Деградация. Не надо. Остановись.

Приподнимаюсь на локти, с пропитанной издевкой улыбкой поворачиваясь набок, лицом к Дилану:

— Но ты ничего не сделаешь, потому что я не хочу, — не могу остановиться, это разрушает самоконтроль. Практически касаюсь своей грудью его, довольно хихикнув:

— Даже если я сделаю так, — внезапно для Дилана приподнимаю колено, намереваясь уложить ему на бедро, но он вовремя реагирует, ладонью, как ошпаренный остановив мою ногу, надавив, чтобы я вернула её в исходное положение.

Смотрит с таким напряжением, словно боится этого.

Всё с тобой ясно.

Укладываю ногу обратно, когда О’Брайен, не меняясь в лице, ложится на спину, бутылку поставив на тумбу, и начинает рыться в карманах кофты, вынув упаковку сигарет. Сама опускаюсь обратно, вновь сложив руки на груди. Внимаю возникшей вокруг нас тишине. Дилан чиркает зажигалкой, хорошенько затягиваясь никотином, и выпускает его в потолок. Наблюдаю за тем, как серый дымок растворяется.

Молчание. Удивительно. Видимо, против его нетрезвости неплохо работает моя Деградация. Иногда она выручает.

О’Брайен протягивает мне свою сигарету. Не отказываюсь, сжав её пальцами, и принимаюсь закуривать, продолжая смотреть в потолок, подобно Дилану. Не пойму, что сделала его таким отрешенным сейчас, но одно я знаю наверняка.

Не такая уж ты и сложная личность, О’Брайен.

По крайней мере, я могу понять тебя.

========== Глава 18 ==========

Даже если так. Что это меняет?

Город тонет во мраке морозной осенней ночи, а Дилан не торопится отправиться на боковую. Именно сегодня, когда ему стоит хорошенько выспаться, ощущение дискомфорта в теле усиливается, не позволяя обездвижено лежать на кровати. Ерзал, ерзал — и в итоге сдался. Как он поступил? Сделал парочку надрезов на плече и локте, что в темноте вышли слишком глубокими. Не рассчитал, но боль порезы вызывают фантастически приятную и успокаивающую. Конечно, жжение в области шеи не проходит, но оно не так сильно, чтобы затмить собой свежие увечья.

Лучше обработать сразу, а локоть руки обвязать бинтом, чтобы утром солгать матери об очередном растяжении. Не включает свет, поднимаясь с края кровати, и лениво, сонно шаркает к двери, покидая комнату.

Дилан никогда не задумывался, совершает ли насилие? Но, по сути, девушки сами хотят и требуют от него той грубости, которую он проявляет во время секса. Они наверняка придут в ступор, если парень вдруг поведет себя мягко и нежно. Да и обычно, он сам к этому не стремится.

Трет пальцами сжатые веки, добираясь по темному коридору к порогу ванной комнаты. Минуту, серьезно, минуту отчаянно щупает стену, пытаясь отыскать переключатель. Наконец, свет загорается — и парень может поморщиться, встретив яркость, вскрывающую ему глазные яблоки. Неприятно жжется. Проходит внутрь, задевая ногой брошенную на пол, мимо корзины, кофту. Если Дилан ещё жив, значит, Роббин пока не обнаружила беспорядок. У него есть пара часов, чтобы покинуть город. Ну, или убраться. Но О’Брайен поступает, как обычно — игнорирует. Его не заботит поддержание порядка. Прикрывает дверь, оказываясь один на один со своим отражением, причем, стоп, почему он выглядит так, будто не спит уже пару дней? Может, потому что у него рваный сон? За эту неделю он спал в общей сложности часов десять. Почему? Всё дело в мысленном потоке. И в усилении его дискомфорта. Как ни странно, по большей части его тревожит не сам зуд в плечах, а то состояние, что сопровождает его. С каждым разом оно ведет себя изощрённее. Поначалу, это напоминает обычное ухудшение настроения: проявляется апатия, меланхолия, затем сменяющиеся раздражением, впоследствии перерастающим в негатив. И уже отрицательные эмоции провоцируют усиление потребности в интимной близости. Жесткой близости.

Но, хорошо, ход мыслей заметно меняется. Теперь парень иначе смотрит и анализирует свою проблему, но отвращение к ней сохраняется, значит, это по-прежнему вызывает дискомфорт. Факт в том, что О’Брайен теряет контроль. Он не особо задумывается над своими действиями и вполне способен причинить другому человеку боль. Само отсутствие самообладания уже вызывает негативную реакцию. Дилан хочет быть уверенным в себе и в своем состоянии.

Нужно что-то делать. Но иначе. В принципе, Тея не посоветовала ему ничего нового. Он правда старался запирать себя дома в момент помутнения, но проблема в том, что в таком состоянии парень теряет все свои морали. Он просто хочет. И это желание рвет его на куски. Пропадает любой намек на выдержку.

Оставаться дома… Легче сказать, чем сделать.

Включает воду, напор несильный, чтобы шум, вряд ли, конечно, не разбудил Роббин. Ей не стоит видеть парня таким. Принимается смывать с изгиба левой руки кровь, морщась, задевая больные участки татуированной кожи. Стреляет на зеркало взглядом, чтобы повторно оценивать свое внешнее состояние: бледный, с мешками под глазами, в мятой белой, вот же придурок, футболке. Выглядит паршиво. И светлую ткань заляпал кровью. Проще выбросить, чем объяснять матери, что это за херня на его одежде. Так он и намеревается поступить. Особенно в районе затылка крупные кровавые подтеки. Полный пизд…

Останавливает руки, пальцами сжав ворот футболки, когда дверь ванной открывается, и на пороге встает Оушин. Это что-то из разряда фантастики, но они внешне очень похожи. Девушку также мучают проблемы со сном, но она, в отличии от парня, радуется, ведь бессонница порождает слабость, а в совокупности со всеми остальными вещами, пагубно влияющими на её организм, отсутствие нормального сна действует достаточно негативно. У неё болит желудок. Хочет набить его водой, поэтому отправляется в ванную. Но, как становится ясно, ей придется подождать.

Без эмоций разворачивается, желая покинуть помещение, но легкое раздражение, вызванное бессонницей, принуждает закатить глаза и притормозить, когда Дилан делает ей ворчливое замечание:

— Надо стучаться, если что, — он проявляет не меньшее раздражение, фыркнув в спину девчонки, потянув с себя футболку. Оушин разворачивается на пятках, с каменным лицом обратившись ровным тоном:

— На двери теперь есть замок, ес-ли что-о, — с холодом смотрит на парня, тот комкает белую футболку, сжав её в одной руке, которой опирается на край раковины. Немного наклоняет плечо, свободной ладонью касаясь затылка шеи, щупает рану, морщась из-за неприятного пощипывания, но иной вид боли как раз то, что ему необходимо, чтобы не обращать внимания на жжение:

— Правда? — неосознанно шепчет, в отражении зеркала изучая принесенные себе повреждения, и коротко стреляет взглядом в сторону двери. — Не знал, — правда, не знал. Роббин не удосужилась предупредить его о замке? С чего вдруг она вообще его поставила?

Оушин наклоняет голову набок, разглядывая порезы на затылке и изгибе локтя Дилана, считая, что уместно сделать замечание:

— Неправильно режешь, — к слову, она с такой же охотой и интересом разглядывает его татуировки, плохо разбирая рисунок, и решает дать совет, продемонстрировав: вытягивает свою руку, пальцами второй ладони проводя от запястья к сгибу. — Чтобы убить себя, нужно…

О’Брайен не знает, посмеяться ли ему, или хлопнуть себя ладонью по лицу. Усмехается, качнув головой:

— Я не собираюсь убить себя, Тея, — и почему его переполняет желание смеяться? — Просто… — поворачивается к стиральной машине, открыв её и бросив внутрь футболку, решив, что её ещё можно спасти, а поток слов обрывается, так как парень не до конца понимает свои намерения. Хорошо, что девчонка вполне осведомлена, зачем некоторые люди прибегают к подобному, так что она без труда подхватывает:

— Снимаешь стресс? — опускает худые руки, с равнодушием подметив. — Это бессмысленно.

С лица Дилана не слезает усмешка:

— И кто мне об этом говорит? — он закрывает дверцу стиральной машинки, возвращаясь к раковине, пальцами поддевает зеркало, открывая небольшой шкафчик с полками, на которых находит эластичный бинт и перекись. Берет небольшую бутылочку с раствором, находится под пристально невинным вниманием Теи, которая с полной искренностью не понимает:

— Не знаю, на что ты намекаешь, — сцепляет пальцы рук за спиной, медленно ступая ближе к раковине, приподнимаясь при этом на цыпочки, чтобы хорошенько изучить рану на шее, на которую парень начинает давить жидкость. Открытая рана начинает пениться, вызывая неприятное пощипывание, но только не для О’Брайена, который полностью отдается этим вроде как болезненным ощущениям, но, Господи, как же они приятны.

— Изначально легкие самоповреждения приводят к суициду, — Оушин продолжает спокойным тоном объясняться, встав со стороны плеча Дилана, который опирается руками на край раковины, запрокинув голову и прикрыв веки. Дышит медленно, ему так приятно, что, черт возьми, насрать на присутствие чужого человека рядом. Он просто хочет отдаться этой боли.

— Даже если ты не стремишься умереть, — Тея наклоняется вперед, теперь изучает рану на руке, на которую парень начинает лить перекись — и его вновь накрывает «волна».

— Постепенно тебе будет хотеться всё больше и больше, — Оушин поднимает вгляд, с интересом наблюдает за тем, как Дилан стоит с прикрытыми глазами, ровно и глубоко дышит, явно поглощая болезненное пощипывание, желая прочувствовать его. — Дискомфорт будет с каждым разом невыносимее, и в итоге усталость сломит тебя и подведет к мысли о самоубийстве, — девушка выпрямляется, выводя одну свою руку из-за спины, чтобы указательным пальцем надавить на сгиб локтя парня, прямо на рану, отчего из-под «порванной» кожи выделяется больше крови, смешивающейся с перекисью — и та тихо шипит, пенится. Дилан разжимает веки, опускает голову, взглянув на свой порез. Оушин продолжает давить. Физическою грубое воздействие вызывает сильное покалывание.

Это. Хорошо.

— Причем, скорее всего, совершишь ты самоубийство в состоянии помутнения, то есть будешь ориентироваться на чувства, а не разум, — Тея поднимает ладонь, подносит испачканный в крови указательный палец ближе к лицу, рассматривая алую жидкость. — Чувства убивают людей.

О’Брайен изгибает брови, хмурится, наблюдая за тем, как девчонка подносит пальцы ближе к кончику носа, вроде, вдыхая металлический аромат крови, и опускает руку к струе воды, смывая жидкость. Дилан не находит, что сказать в ответ:

— Благодарю за лекцию, — устало отшучивается, проводя ладонью по волосам, чтобы немного взъерошить, как вдруг Тея поворачивается к нему всем телом, довольно-таки серьезно выдав:

— Она не бесплатна.

Парень останавливает ладонь, накрыв ею лоб, пристальный взгляд опускает на девушку, долго изучая её спокойное выражение лица. Оушин протягивает ладонь, продолжает открыто смотреть в ответ, ожидая, когда Дилан поймет, на что она намекает. И он наконец понимает, поэтому лезет в карман джинсов, выдохнув в сторону:

— Вымогательница, — вынимает упаковку сигарет, и поднимает брови, замерев, когда девчонка с довольной улыбкой мягко хлопает в ладоши, потоптавшись на месте. Она с таким… Восхищением, что ли, смотрит на упаковку сигарет. Причем детским, будто ребенок, открывающий подарок под елкой в новогоднюю ночь. О’Брайен дергает головой. Забивает. Пора бы перестать анализировать поведение Оушин. Протягивает её сигарету. Девчонка чуть ли не визжит, выхватывая улыбкой:

— Спасибо, — и не выжидает больше ни секунды, развернувшись и поспешив покинуть ванную комнату. О’Брайен продолжает стоять на месте, смотреть ей в спину, не двигаясь, до тех пор, пока девушка не скрывается в темноте своей комнаты. Стоит. Смотрит. Лицо выражает стальное равнодушие, но спустя секунду он начинает чесать упаковкой сигарет свой висок, пустив короткий смешок.

Как мало ей нужно для счастья.

***

У меня проблемы.

Сижу за столом. Ужин в самом разгаре, еды на тарелке слишком много, общение Роббин и Дилана в самом разгаре, а я не могу уследить за ходом их мыслей и слов, ведь…

Роббин начала закрывать ванную. Такое проворачивали в больнице. Закрывали двери, по-моему, на час или даже два, чтобы пациенты не могли опустошить желудок. Конечно, для меня это не было преградой, но сейчас я начинаю переживать. Если женщина решила принять такие меры, значит, моя ложь не работает или дает сбой. Она, судя по всему, не верит моим попыткам выздороветь. Я должна лучше лгать. Где и когда слова или действия выдали меня? Я, вроде, очень осторожна. Во всем.

Пронзаю вилкой огурец. Тяну его ко рту, надкусывая край. Желудок болит, но я не голодна. Моя голова немного опущена, поэтому смотрю на остальных исподлобья, наверное, не совсем по-доброму. Начинаю относиться серьезно к Роббин, как к человеку, который оказывается не таким глупым и наивным, как я думала. Что мне сделать, чтобы она начала доверять мне?

Жую огурец. Смотрю куда-то в сторону, улавливая только отдельные фразы из разговора. Может, нужно показать свою инициативу? Сильнее. Например, вызываться помогать с готовкой, быть социальноактивнее или… Даже не знаю, что там еще свойственно нормальным людям?

— Игра? Блин, я работаю… — хватаюсь за голос Роббин, устремив на неё свой взгляд. Женщина расстроено отпивает воды, качнув головой, а Дилан, сидящий рядом, хмурится, явно пытаясь оспорить причины печали матери:

— Тебе не обязательно приходить на каждую игру, — пережевывает, делая короткую паузу, и морщится, когда проглатывает довольно большой ломтик мяса. — Мне уже не восемь, а это не спектакль.

Я моргаю, пытаясь не выражать удивления:

— Ты играл на сцене?

И Дилан указывает на меня вилкой, будто бы с угрозой прошептав:

— Прошу, забудь.

Я почему-то улыбаюсь, дернув плечами, и кладу в рот огурец, начав активно жевать. Какой-то он больно разносторонний. Что там в его заднице зудит, что его во все тяжкие бросает? Кажется, он стремится перепробовать всё, что только может. Не удивлюсь, что он и поет. И танцует. И рыбачит. И, не знаю, вяжет.

Роббин продолжает грустно ковырять вилкой мясо, подперев ладонью щеку:

— Я присутствовала на всех твоих матчах, — вздыхает.

— Но этот не так важен, — Дилан тянет вилку к моей тарелке, в процессе ужина забирает у меня по кусочку нарезанного женщиной мяса. — Просто между школами, — думаю, Роббин уже смирилась с тем, что он крадет у меня еду. Я не против. Всё равно не смогу заставить себя кушать тяжелую пищу.

Женщина больно долго молчит, прослеживая взглядом за тем, как её сын тянет и тянет столовый прибор к чужой тарелке, забирая мясо, и вдруг отмирает, убрав ладонь от щеки, повернув голову в сторону парня:

— Слушай, может, Тея хочет сходить? — и переводит взгляд на меня в момент, когда Дилан прекращает жевать, пялясь в тарелку. Он медленно скользит взглядом в сторону, врезавшись им в висок матери, которая теперь с интересом смотрит на меня, ожидая моей реакции на свое предложение, но всё, что могу выдать, это растерянность:

— Я? — шепчу, оставаясь внешне безэмоциональной.

— Ты никогда не была на подобных мероприятиях? — вижу, как Роббин «незаметно» пихает О’Брайена коленом под столом, видимо, хочет, чтобы тот проявил желание сводить меня, но он продолжает искоса пялиться на мать. — Это довольно интересно.

— Да, погнали, — вдруг парень подхватывает, сунув ломтик мяса в рот, и пережевывает, пытаясь четко выговорить. — Много людей, шум, крики, — усмехается, подмигнув мне. — Всё, как ты любишь.

— Дилан, — Роббин явно хочет, чтобы я вышла в социум, значит… Щурюсь, касаясь вилкой губ, и задумчиво наблюдаю за спором людей напротив, осознавая. Наверное, это будет проявление моего желания стать социальной. Проявления того, что мне лучше.

Я должна пойти. Должна добиться доверия этой женщины.

Вижу, как эти двое корчат друг другу рожи, уже не зная, как победить в споре. Дети.

— А во что ты играешь? — встреваю в их интеллектуальную беседу, обратившись к парню, который берет кружку с водой, ответив прежде, чем сделать глоток:

— Футбол, — отпивает. — Поле. Потные парни в форме, иногда без, — поднимает брови, довольно улыбнувшись, а я отвожу взгляд, вздохнув без интереса:

— Бегают за мячом?

— Типа того, — Дилан продолжает кушать.

— Увлекательно… — шепчу, не зная, как проявить здоровый с точки зрения «нормальности» интерес. — Носиться за мячиком, — но почему-то парень улыбается, слушая меня, а Роббин пытается подогреть мое желание:

— Это может быть интересно.

— Наверное, — ладно, стоит попробовать, если уж это принесет какие-то плоды. — Я бы посмотрела, — кусаю помидор. О’Брайен ерзает на стуле, продолжая с ухмылкой поглядывать в мою сторону:

— На меня прекрасного? — опирается локтями на стол, а его мать закатывает глаза.

— Нет, — спокойно оспариваю его слова, и поднимаю глаза. — На Дэниела.

О’Брайен слегка сутулится, жестче пережевывая еду во рту, но ухмылка на его лице сохраняется. Роббин вдруг озаряет меня своим любопытством:

— Тебе нравится Дэниел? — даже слегка подается вперед, будто бы желая заглянуть мне в глаза.

— Да, — киваю, еле сдерживая смех. Это забавно. Лгать.

Дилан пускает смешок, закатив глаза. Женщина кивает, опять-таки поддерживая мой интерес:

— Да, он ничего, — пихает сына локтем в плечо. — Тогда возьми её, — кивает на меня. — Пусть пообщается с Дэниелом.

О’Брайен вздыхает, кивнув головой, и смотрит на меня:

— Конечно, — приторно улыбается, и я, пока Роббин не видит, корчу ему рожу, находя его колкое поведение раздражительным, на что уголки губ парня опускаются, и я чувствую, как он толкает мою ногу под столом. Идиот.

— Как твое растяжение? — Роббин вдруг переводит тему. — Сможешь играть?

Дилан сгибает и разгибает руку, локоть которой повредил прошлой ночью:

— Всё нормально, — смотрит на меня. — Я смогу поразить эту мышь.

Щурюсь, не зная, что именно так сильно раздражает меня в нем, но это «что-то» не дает мне собраться и вести себя так, как требуется, чтобы не вызывать подозрений. Когда тебя считают слабохарактерным, то окружающих проще ввести в заблуждение, поэтому мне не нравится проявлять «сильные» некоторые стороны себя:

— Не старайся, — язвлю. — Я буду смотреть на Дэниела.

О’Брайен удерживает кружку возле губ, скрыв их, но я вижу по лицу, он продолжает с издевкой улыбаться, поэтому закатываю глаза, пальцами схватив огурец из своей тарелки, и отворачиваю голову, принявшись хрустеть им.

Не знаю. Почему-то раздражает.

Может потому, что где-то внутри меня рождаются отголоски зависти, причины которой неожиданно возникли в моей голове.

***

Я переоценила свои силы… Наверное.

Черное вечернее небо. Холодный соленый ветер. Яркий свет прожекторов, охватывающий весь стадион, трибуны полны болельщиков, которые закупаются едой, рассаживаясь на свои места. Они все говорят. Играет громкая музыка, мне приходится накрыть уши ладонями, чтобы снизить приносимую боль. Голова трещит. Стою у огромного входа, напоминающего мне короткий туннель, через который люди вваливаются на поле. Свет больно яркий. Белый. Я щурюсь, поднимая ладонь над глазами, чтобы уберечь их. Второй рукой обнимаю тело, сжав рукав клетчатой рубашки — очередной, выданной мне Роббин. Красная клетка смотрится броско, но я не могла признаться женщине в том, что не люблю яркую одежду, она привлекает внимание. Я ведь должна быть нормальной. Топчусь на месте. На виски давит. Держусь у стены, чтобы не тонуть в толпе прибывающих на поле болельщиков. Смотрю вниз. Ногами стучу по резиновой поверхности. Само поле покрыто приятной зеленой травой. За ней, наверное, ухаживают.

Поднимаю глаза. Не думала, что сюда придет столько людей. Хочется… Сбежать, но… Боюсь двигаться с места. Толпа вызывает у меня панику.

— Привет, Тея, — узнаю этот приятный голос, и, черт, я готова рвануть ему навстречу, лишь бы прекратить ощущать себя настолько потерянной среди незнакомцев. Ко мне подходит Брук. Когда я подумала, что эта девушка красива, мною не были учтены все факторы. Если честно, при каждой нашей очередной встречи, теряю дар речи. Она будто все милее и милее. Не знаю, это что-то из разряда фантастики.

Реин в белом топе с эмблемой школы и яркой красной короткой юбке подскакивает ко мне, сжимая в одной руке оба помпона. Её волосы завиты и опрятно уложены, колени скрыты под высокими гольфами. Девушка с широкой улыбкой обнимает меня свободной рукой, после отпрянув и принявшись потирать ладонью плечо:

— Круто, что ты здесь, — и оглядывается по сторонам, не замечая, в какой ступор меня вводит её привычка к телесному контакту, думаю, никогда не привыкну к подобному. — Ты одна?

Отбрасываю дискомфорт, проглатывая возникшую дрожь в груди, и набираю больше воздуха в легкие, выдавив улыбку:

— Нет, с Диланом, — пытаюсь сохранять зрительный контакт с девушкой, проявляя на лице положительные эмоции, это дается с трудом, ведь меня беспокоит то количество людей, что постепенно окружает нас, разбредаясь по стадиону.

Брук ничего не отвечает, обернувшись к девушкам. Судя по однотипной форме, они все состоят в группе поддержки. Реин дружески закидывает руку мне на плечо, наклонив голову, чтобы виском прижаться к моему виску:

— Девочки. Это моя подруга — Тея, — я обнимаю себя руками, чувствуя, как кольнуло в ребрах, когда они все обращают на меня свое внимание. — Сестра Дилана.

Подруга? Ощущение от этих слов неоднозначное. Группа девушек зрительным интересом прожигают меня, не совсем с приличным любопытством изучают, и мне это не по душе, ведь читаю в их глазах озадаченность. Соглашусь, я не выгляжу, как здоровый человек, поэтому неудивительно, что они так косятся на меня, принявшись перешептываться.

Но Брук это мало заботит. Она встает передо мной, с прежней улыбкой продолжая задавать вопросы:

— Пришла поболеть за брата?

Еле отмираю, дергано закивав головой:

— Да, буду болеть, — стреляю взглядом в сторону девушек, видя, как они внимательно наблюдают за мной, парочка из них отворачиваются, ладонями накрывая губы. Улыбаются, поднимая брови. Смеются надо мной? И почему меня это должно удивлять?

— Я тоже, — Брук поднимает помпоны вверх, трясет ими, довольно улыбаясь, и я выдавливаю улыбку в ответ, мысленно желая оказаться в своей комнате.

— К слову, о придурках, — Брук складывает руки на груди, встав в достаточно гордую позу, принявшись притоптывать ногой, покосившись недовольно на девушек из группы поддержки, которые начинают оглядываться назад, а некоторые даже улыбаются, игриво помахивая ладонями. Я думаю, они прекрасно знают об отношениях между Брук и Диланом. Странно, почему они тогда ведут себя таким образом?

Обращаю внимание на О’Брайена и Дэниела, которые до сих пор не переоделись, хотя я уже видела, как ребята в форме выбегали на поле разминаться. С интересом наблюдаю за тем, как одна из девушек, видимо, самая отчаянная, дергает Дилана за рукав кофты, буквально насильно принуждая обратить на себя внимание. Выглядит, если честно, жалко.

— Сука, — сквозь окружающий шум слышу шепот Брук, и перевожу на неё взгляд, не поворачивая головы. Девушка кусает ногти, но растягивает губы в улыбку, когда парни подходят к нам:

— Привет ребят. Готовы надрать всем задницы?

— О, да… — Дилан и Дэн переглядываются, кажется, прошептав это в унисон. Не совсем вдохновляющее. Брук смеется над их реакцией, а я слежу за тем, как Дэниел наблюдает за девушкой. Он часто смотрит на неё, когда она проявляет положительные эмоции. И на его лице проскальзывает еле заметная улыбка. Это так мило. Он определенно забавный. Так увлекаюсь наблюдением за ними, что не успеваю сообразить, как О’Брайен с хмурым видом дергает меня за кончик носа, заставляя обратить на себя внимание, что я и делаю, отдернув голову и накрыв ладонью свой нос. Идиот.

— Как у тебя со зрением? — парень выглядит замученным. Он с долей раздражения оглядывается, пытаясь понять, как сильно забиты трибуны.

— Хорошо, — ворчу в ладонь, потирая нос. Больно.

— Можешь сесть туда, ближе к краю, — он указывает на свободное место у ступенек, чтобы у меня был свободный доступ к ним, в случае, если мне потребуется отойти.

— Ладно, — вздыхаю, складывая руки на груди. Реин явно хочет о чем-то заговорить, но её зовут девушки, которые указывают на время, намекая, что пора «завести зрителей».

— Мне пора на поле, — окидывает ребят взглядом, вдруг осознав с возмущением. — Вы собираетесь переодеваться? — отчитывает. — Игра через десять минут начинается.

— Ты — не мой тренер, — Дилан закатывает глаза, Дэниел предпочитает молчать, но тут его внимание перескакивает нам за спину:

— Кстати, о нем…

Судя по тому, как оба парня вздыхают, они видят своего тренера.

— Ладно, удачи вам, — Брук хлопает ребят по плечам, развернувшись и поспешив к своей группе. Я провожаю её взглядом. И не только я.

Искоса наблюдаю за парнями. И Дилан, и Дэниел сверлят затылок Брук взглядами, но при этом их лица различны в эмоциональном выражении. Странно, О’Брайен выглядит каким-то расстроенным, в то время как его друг сейчас захлебнется в своем тайном восхищении по отношению к яркой и привлекательной девушке.

Они все. Все трое. Забавные. И такие разные, со своими мыслями и внутренними переживаниями.

***

Трибуны шумят. Группа поддержки со стороны команды соперников уже щеголяют вдоль поля, красуясь упругими пятыми точками в обтягивающих голубых шортах. Им свистят мужчины, призывая двигаться под громкую музыку, чем они и занимаются, привлекая к себе всеобщее внимание. Брук не очень-то хочет бороться за голодные взгляды незнакомцев. Участие в группе поддержки для неё — знак того, что она может быть лучшей. И попытка оказаться во внимании Дилана. Всё. Девушка подходит к лавочке, у которой разминаются остальные из группы. Реин опускает помпоны, подтягивает гольфы, вырвав слова из контекста.

— Не знала, что у плохого мальчика есть такая хорошенькая сестра, — девушки смеются. Они наверняка всё это время трещали, обсуждая внешнюю странность Теи, учитывая, то, что приходится слушать сейчас. Брук выпрямляется, окинув неодобрительным взглядом одну из девушек, которую отныне зовет «сукой», и та наигранно улыбается, извиняясь с особой фальшивостью:

— Молчу.

— Но… Странные у них отношения, — внезапно подает голос еще одна, внимательно разглядывая что-то в стороне трибун. Брук поправляет локоны волос, укладывая их на плечи:

— Почему? — видит, что все направляют свой интерес ей за спину, поэтому Реин оборачивается, быстро находя ребят, которых оставила меньше минуты назад.

Дилан опирается спиной на стену, подтягивая Тею к себе, и девушка не особо противится, заинтересованно слушая разговор парней. Неясно, что именно они обсуждают. Оушин спиной давит на грудь О’Брайена, улыбаясь, когда Дэниел смеется, явно повествуя о чем-то забавном по его мнению, и когда Браун видит, с каким каменным лицом его шутку воспринимает Дилан, понимает, что она вовсе не смешная, и от этого смеется еще громче, пихая друга в плечо. Брук задумчиво хмурит брови, следя за тем, как О’Брайен берет Оушин за запястья, поднимая её ладони выше. Хлопает ими у самого лица Дэниела, вдруг ударив того по щекам, отчего Тея открывает рот, еле сдерживая улыбку. Дэн с возмущением и шоком смотрит на Дилана, кажется, роняя что-то вроде: «Ты че?» — на что О’Брайен, довольно улыбаясь, хлопает его еще раз, говоря: «Это всё она».

Тея всё-таки смеется, запрокинув голову, чтобы взглянуть на О’Брайена, который опускает глаза, с прежней издевкой усмехаясь. Оушин щурится, так же внезапно хлопнув его по щекам, отчего Дилан пронзает её взглядом широко распахнутых глаз, а Дэн пожимает плечами: «Это определенно всё она», — и Тея странно усмехается, будто копируя то выражение лица, что выражал О’Брайен мгновение назад, издеваясь над другом.

Брук опускает глаза, приоткрыв рот и как-то криво скользнув по внутренней стороне щеки языком, пропустив негромко:

— Это нормально.

— Да, если бы ей было лет пять, — тут же оспаривает одна из группы.

— Мне кажется, у неё что-то… С головой, — подхватывает следующая.

— Да, выглядит она… Ненормально.

Брук резко оборачивается, с нехарактерной для себя злостью гавкнув:

— Замолчали, — девушки затыкаются, пораженно уставившись на капитана, губы которой растягиваются в улыбку, а лицо в один миг прекращает выражать озлобленность. — И приступили к делу, — хватает помпоны со скамьи, направившись чуть ближе к полю, чем принуждает остальных отвлечься от куриного разговора и поспешить за ней. Брук твердо шагает, выходя на поле. Взгляд опущен. В голове… Неправильные мысли.

Отвратительное сравнение, промелькнувшее всего секунду, но этого мимолетного мгновения достаточно, чтобы она случайно позволила себе окунуться в запертые в груди детские чувства.

Запретные чувства.

Девушка оборачивается к трибунам всем телом, одну руку с помпоном поставив на талию, другую — подняв над головой.

Запретные. Чувства. Неправильные, мерзкие чувства.

И широко улыбается.

То, за что она хотела бы убить себя. Её личная Деградация.

— Три минуты! — тренер пихает одного из игроков в сторону, указав на бутылку с водой. — Пей, конь! Я не позволю вам отдышаться во время игры!

Парни в форме настроены слишком по-боевому для обычного матча между школами. К сожалению, тренер требует от них полной отдачи, считая, что такие мелкие и никчемные игры — путь к великим свершениям. Парни разминаются последние минуты перед первым таймом. Дилан садится рядом с Дэном, берет бутылку воды, делая пару глотков. Браун хотел бы говорить достаточно громко, чтобы быть услышанным в таком шуме, но нет, О’Брайену приходится каждый раз наклоняться, чтобы услышать друга.

— Куда ты ходил? — Дэн берет его бутылку, поднося к губам.

— Курить, — непринужденно хмуро отвечает Дилан, и Браун со вздохом кивает:

— Верно, самое то, перед игрой, — принимается пить, отворачивая голову, чтобы окинуть взглядом громкие трибуны. Старается не задерживать внимание на танцующей в группе Брук. Так широко улыбается, подпевает. Браун ограничивается легким смешком, после окинув болельщиков, невольно задержав взгляд на Тее, которую достаточно легко отыскать среди толпы. Она сидит спокойно, не шевелясь, в отличие от остальных. С необычным интересом изучает окружение, кажется, чувствуя себя некомфортно, поэтому потирает свои колени, ерзая на краю сидения. Опускает глаза, зрительно встречается с Дэниелом, ни на секунду не вгоняя себя в смятение. Кивает в сторону поля, на котором танцует Брук.

«Вон там».

Дэн морщится, зная, что лучше не отвлекаться на Реин перед игрой: «Не-е».

Он и без того смущается, зная, что она будет внимательно следить за происходящим на поле, оттого парню еще страшнее облажаться, так что проще просто не думать, забыть о присутствии девушки. Оушин пожимает плечами, махнув на парня ладонью, и продолжает смотреть выступление девушек из группы поддержки, а Браун не успевает отвернуться и оказывается пойманным за долгим молчанием.

— На кого ты пялишься? — Дилан наматывает узкий эластичный бинт на костяшки, зная, что обязательно «поцапается» с одним из игроков другой команды, поэтому заранее оберегает руки от возможных повреждений. Дэниел облизывает влажные губы, начав закручивать крышку бутылки:

— Сестренка пришла поболеть… — улыбается, краем глаз видя, с каким раздражением на лице О’Брайен прекращает наматывать бинт на костяшки. — Мило, — смотрит на друга, а тот кривит губы:

— Я постараюсь выбить твои зубы во время игры.

— Мы в одной команде, — Дэниел напоминает, опираясь руками на скамью, слегка отклонившись назад, чтобы потянуть спину. Замолкает на несколько секунд, пуская пар в темное небо, и не знает… Стоит ли говорить? Но его немного напрягает произошедшее, да и пугает возможность того, что Дилан как-то узнает. Лучше самому сообщить, чем потом объясняться. Как Брауну удалось понять, О’Брайен довольно серьезно опекает сестру. Странно и мило одновременно. Дэн не представлял, что подобное может быть свойственно такому типу. Дилан не перестает удивлять.

Браун садится прямо, ладонями проводя по лицу, и опирается ими на свои колени, обратившись к другу с заметной неуверенностью в голосе:

— Знаешь, — начинает мямлить. О’Брайен переводит на него взгляд, промычав что-то под нос. Дэн какой раз облизывает губы, заставляя те треснуть на морозе:

— Кажется, я нравлюсь твоей сестре, — он сам не понимает.

Дилан пускает смешок:

— Ну-ну, — он с шуткой воспринимает подозрение друга, но Дэниел вполне серьезно заявляет, повернув голову, чтобы видеть О’Брайена:

— Кое-что произошло на ферме.

Дилан опять прекращает наматывать на костяшки бинт. Смотрит на Брауна без намека на какие-либо эмоции, лишь зрительно испытывает друга, морально выдавливая объяснения, которые Дэн и выдает. Также скованно.

На экране огромные цифры демонстрируют счет и время. Без минуты семь, и Тренер сверяет, настраивая показатели времени на своих наручных часах, поворачиваясь к команде:

— Итак, девочки. Сегодня полнолуние, поэтому перевоплотитесь в мужиков и порвите их!

***

Думаю, я могла бы оглохнуть. Трибуны такие громкие, болельщики рвут глотки, не жалеют своего здоровья, а на последних секундах нетрезвые люди вовсе вышибают мне мозги своим криком. Приходится большую часть игры просидеть с зарытыми ушами. Это было… Странно. Не могу понять смысл этой игры, но отмечу, что мне нравится эта возбужденная атмосфера. Эмоционально будоражит. Вижу, как все вскакивают со своих мест, кричат, машут руками, обнимаются и хлопают. Что ж, спорт в таких маленьких городках — любимое развлечение. Столько ажиотажа.

Не выдерживаю крика. Встаю со своего места, решив спуститься первой, пока нетрезвая толпа не поспешила продолжить праздновать победу в ближайших барах. Честно, я не знаю, кто выиграл. Но, судя по довольным лицам парней из команды Дилана и Дэниела, могу предположить, что они, как выражался всю игру их тренер, «надрали задницу этим курицам с юга».

Спускаюсь вниз, к входу, куда шагают уставшие потные парни, снимающие с себя футболки, заставляя девушек с трибун визжать, как ненормальных. Мужчина со свистком явно плох в выражении эмоций, но он довольно хлопает своих ребят по спине, отчего те морщатся, но ничего не высказывают, понимая, что этот мужчина никак иначе не может передать свою гордость:

— Молодцы! Молодцы! Мои девочки!

Замечаю среди ребят Дилана и шаркающего без сил Дэниела. Браун с усталой улыбкой тормозит напротив меня, не оборачиваясь, наверное, понимая, что не хочет видеть то, что происходит за его спиной, а вот я с интересом выглядываю из-за его плеча, наблюдая за Брук, которая обнимает О’Брайен за шею, с улыбкой что-то ему нашептывая губами, после чего целует, затем отходя назад к остальным девушкам из группы. Жаль, не могу разглядеть, какие при этом эмоции выражает Дилан. Он оборачивается и идет к нам уже со знакомой мне миной. Не видно, чтобы победа, как и сам процесс игры приносил ему такое же удовлетворение, как его товарищам по команде.

Дэниел ставит руки на талию, опускает голову, пытается отдышаться. О’Брайен встает рядом с ним, в похожую позу. Дышат. Оба устали. Я продолжаю рассматривать их, стоя напротив:

— Вы и правда носились за мячом, — не знаю, что сказать. — Много парней, — делаю долгие паузы, осознавая, как это нелепо. — За мячиком, — хмурю брови, дав свой вердикт. — Странная игра.

Парни поднимают на меня глаза, морщась, но улыбаются, перебросившись друг с другом вниманием. Пока они молчат, к нам подбегает Брук, оставившая группу поддержки без капитана. Она приносит ребятам бутылки с водой, за что они ей явно благодарны.

— Ладно, подожди меня у машины, — Дилан просит после нескольких больших глотков, и я уже намереваюсь выполнить указание, как вдруг Брук останавливает меня, схватив ладонью за руку:

— Но… Вечеринка, — ей плевать на то, с какой удрученностью Дилан закатывает глаза, после вовсе прикрыв веки и надавив на них пальцами. — Все идут. Это традиция. Мы либо проигрываем и напиваемся, либо выигрываем…

— И напиваемся, — О’Брайен вздыхает, убрав ладонь от лица. Смотрит на Дэниела. Тот пожимает плечами. Браун опять избегает прямого контакта с девушкой, взаимодействуя с ней косвенно, через друга.

— Ты должен пойти, — Брук настаивает, рассчитывая, что сегодня они неплохо погуляют, да и домой она не спешит по многим причинам. — Ты же… — заикается, не зная, как намекнуть О’Брайену, что он ей сегодня нужен. — Ну… — Дилан коротко смотрит на неё, прикладывая холодную бутылку ко лбу, и неожиданно заостряет свое внимание на моем лице, и я опять чувствую себя лишней. Балласт. Потому тут же выношу предложение, которое должно всех устроить:

— Я могу на автобусе доехать, — пожимаю плечами. — Роббин проконсультировала меня на экстренный случай, — но, честно… Я не уверена, что смогу добраться, но плевать.

— В каком смысле? — Брук хмурится, дернув меня за локоть. — Ты обязательно пойдешь с нами, — видит замешательство на моем лице, поэтому настойчивее произносит. — Будет весело, — и не дает мне никак отвергнуть её предложение, обратившись с таким же давлением к О’Брайену. — Дилан.

Искоса слежу за реакцией парня. Как и Дэниел. Тот держит ладони в карманах, переступая с ноги на ногу, хмуро, недовольно смотрит на Брук, но, знаете что?

Он почему-то не способен ей отказать.

— Иди, — в итоге срывается с его губ.

— Встретимся там? — девушка уточняет, а парень ворчит, не совсем-то приятно пихнув её в сторону выхода:

— Брук, — еле сдерживает раздражение. Реин сверлит его взглядом, ко мне обратившись уже с улыбкой:

— Тея, увидимся на вечеринке, — и вновь пронзает зрительно висок Дилана, который сдержанно вздыхает, качнув головой. И смотрит на Дэниела. Тот сжимает губы, сдался еще раньше, чем О’Брайен:

— Мы всё равно ненадолго, да? — пытается чем-то взбодрить друга. — Мне нужно быть дома к десяти.

Дилан вроде усмехается:

— Строгий материнский режим?

— Да, — Браун кивает, вздохнув, и они оба опускают глаза, какое-то время молча смотря вниз. Если бы не двинувшаяся к выходу толпа, мы бы еще долго простояли на месте.

— Тогда до десяти, — приходится отойти ближе к стене, к которой я прижимаясь спиной, слушая разговор ребят. Дилан хлопает по карманам, ищет сигареты:

— Всего полтора часа. Нормально, — смотрит на меня, дернув за локоть, чтобы двинулась с места, направившись вместе с ними к выходу. — Подожди нас у машины.

— Хорошо, — иду у стены, скользя по её поверхности ладонью.

— Как тебе игра? — Дэниел решает сменить тему. Я оглядываюсь на него, идущего позади, и улыбаюсь, решив поддержать:

— Ты был хорош, — хотя, мне было трудно разобрать, кто и как играл, но мне нравится то, как парень улыбается, довольно вышагивая:

— Спасибо.

А вот О’Брайен закатывает глаза.

***

— В последний раз спрашиваю, будешь пить? — с каждым разом вопрос О’Брайена звучит жестче. Тот мой поступок на прошлой вечеринке доказал ему, что я способна ослушаться, думаю, недоверие парня не безосновательно. Мне надоедает повторять короткое «нет», сопровождающееся покачиванием головы. Не знаю, хочу ли выпить. Честно. Поэтому не могу дать уверенный ответ, и Дилан распознает в моем голосе скованность, оттого с большей какой-то родительской угрозой поставив перед фактом:

— Я слежу за тобой, — ведет автомобиль. Рядом сидит Дэниел. Он всю дорогу улыбается, прислушиваясь к нашему с Диланом общению, со стороны, видимо, мы выглядим забавно. Смотрю в окно, прослеживая наш путь. Судя по всему, мы направляемся в один из приличных домов, что расположены ближе к лесу, вдали от берега.

— Хорошо, — скольжу взглядом по стволам высоких елей к черному небу. О’Брайен продолжает словесное давление:

— Увижу с бухлом — заставлю выпить такое количество, после которого ты будешь часами блевать.

— Ага, — спокойно соглашаюсь на данное условие, продолжая сомневаться в своих намерениях.

— И сожрать всю пачку крекеров, заедая сырными палочками, — Дилан фыркает, замечая, что я не даю нужной реакции на его угрозы, а Дэниел с улыбкой поворачивает к нему голову, хмуря брови:

— Ты жесток.

— Я знаю, — О’Брайен разминает плечи, с наигранной суровостью произнося. — Хочу, чтобы она понимала, с кем имеет дело, — на что Браун покачивает головой:

— Уверен, она прекрасно осознает свое положение.

А я закатываю глаза, сложив руки на груди.

Воображала еще тот.

Дом, к которому подъезжает автомобиль, выглядел бы гораздо эстетичней на фоне хвойного леса и гор, если бы не толпа пьющей молодежи, перекрикивающей громкую музыку в попытке общаться между собой. В соседних домах небольшого района горит свет, шум будет еще долго мешать жителям ближних зданий. Дилан паркует машину рядом с другими, которыми забита дорога между стоящими друг напротив друга домами. Если кто-то из соседей захочет куда-то выехать, он просто не сможет миновать эту созданную парковку из хаотично расставленных автомобилей.

— У нас остался час, — Дэниел находит успокоение в данной мысли, да и Дилан вроде не особо хочет задерживаться здесь. Я замечаю, что на людях он ведет себя неестественно активно, постоянно шутит и улыбается. Отчасти я наблюдала за ним во время матча. Дома он совсем другой.

— Погнали, — звучит призыв О’Брайена после минуты тишины в салоне и тяжелого вздоха, слетевшего с губ обоих парней. Зачем они заставляют себя? Ради мнения общества? Для поддержания образов? Не пойму. Будучи таким самоуверенным и самолюбивым, полным гордости, типом, Дилан почему-то ведется на удочку социума, стараясь поддержать образ, к которому, по всей видимости, привыкли окружающие его люди?

Парни выходят из машины. Я отгоняю размышления о неизвестном и непонятном мне феномене зависимости от общества. Вылезаю за остальными, прикрывая дверцу — свет в салоне не гаснет, и Дилан повторяет мое действие, жестче хлопнув моей дверцей. Лампочка гаснет — парень блокирует машину. Направляемся в самый центр шума. Дом. Как он только вмещает столько людей?

Дэниел зевает. На фоне всеобщего веселья он совершенно не вписывается. Дилан моментально включает режим «социального любимчика», здороваясь с теми, кто приветствует его, к слову, замечает его каждый, поэтому и говорить ему приходится чуть ли не с каждым встречным. И улыбаться всем. И отвечать шутками на шутки, смысл которых мне не понять.

Проникаем в прихожую дома. Всё-таки, сегодня мне суждено оглохнуть. Музыка играет слишком громко, молодежь кричит, общаясь, выпивая и танцуя. Болельщики особо распивают алкоголь, как и игроки команды, которые занимают гостиную. Девушки из группы поддержки крутятся рядом с ними, постоянно предлагая выпить и перекусить, обхаживают… Я останавливаюсь на месте, ведь Дилан и Дэниел притормаживают. Озираются. Если бы не О’Брайен, Браун точно бы не продержался здесь дольше трех минут, на его лице уже мелькает беспокойство.

Парни переглядываются между собой. Я не чувствую себя некомфортно, объясню это тем, что мне спокойнее, когда рядом кто-то из знакомых. Хочу я признаваться в этом или нет, факт остается фактом — привыкаю к О’Брайену, по крайней мере, точно знаю, что со мной вряд ли произойдет неприятность, пока этот тип поблизости. Поднимаю на парней глаза, ожидая их решений, и по лицам понимаю, что они вот-вот решаться уехать, но не успевают осознать данное желание, как мы слышим голос Брук, которая пробирается к нам со стороны гостиной:

— Ура, вы не снобы, — она отпивает алкоголь из стаканчика. — Вы пришли, — она уже немного пьяная, но при этом такая же приятная на вид, а от улыбки хочется просто растаять. — Тея, идем, — берет меня за запястье руки, намереваясь потянуть за собой в гостиную, и я даже подаюсь, но О’Брайен строгим тоном заставляет меня противиться и стоять на месте:

— Нет.

Брук закатывает глаза, ворча:

— К девочкам, — указывает стаканчиком на гостиную. — Мы там вместе…

Но Дилан не слушает, перебивая с большим раздражением:

— Мне одного раза хватило, — и ему приходится улыбнуться, когда мимо проходит член футбольной команды, хлопнув парня по плечу с особым одобрением:

— Круто играл сегодня.

— Уж лучше тебя, — О’Брайен хлопает его в ответ, и товарищ смеется, бросив парочку язвительных шуток насчет самомнения Дилана. Дэниел молча переминается с ноги на ногу, кажется, больше и больше отходя за спину друга. Реин продолжает легонько тянуть меня в свою сторону, хочет, чтобы я присоединилась к остальным девушкам, но не горю желанием. Они так косятся в нашу сторону, мне уже не по себе.

— Ты слишком печешься, — Брук локтем давит на грудь Дилана, пытается найти компромисс. — Может, вы все к нам? Мы собираемся выпить.

О’Брайен изучает людей в гостиной, поставив руки на талию:

— Есть просто кола?

— Ты не будешь пить? — девушка разочаровано вздыхает, на что не собирается повестить парень:

— Немного, — морщится, одной ладонью вдруг сжав затылок шеи, принявшись активно растирать. — Мне еще развозить этих двоих по домам, — честно, я почему-то ожидаю, что в такие моменты он обязательно бросит на меня короткий взгляд. Когда его схватывает неприятная боль в шее. Так оно и происходит. Я дожидаюсь нашего зрительного контакта, получив который, тут же отворачиваю голову.

***

Почему они вообще здесь?

Дилан задает себе этот вопрос, оценивая свое внутреннее состояние: его знобит от дискомфорта в теле, фантомные ощущения начали усиливаться еще в начале недели, и теперь, когда он имеет доступ к алкоголю, проявляется объяснимый страх, что ему может снести крышу в присутствии знакомых. Людей, которые не подозревают о его иной стороне.

О’Брайен сидит на диване вместе с другими парнями из команды. Все пьют, общаются, и Дилан пытается не уходить в себя, поддерживать разговор и смеяться, когда требуется, но кожа зудит. Это отвлекает от окружения. Подносит стаканчик к губам, лишь делая вид, что поддерживает всеобщее желание напиться и как следует развлечься. Но нет, никакого алкоголя, иначе потеряет контроль.

Брук подливает себе пива и возвращается к дивану, плюхнувшись под бок О’Брайена, который забрасывает руку ей на плечо, делая вид, что внимает тому, что ему говорит пьяный одноклассник. Но приходится отвлечься на девушку, которая носом касается его виска, губами шепча на ухо:

— Слушай… Знаешь этого типа? — кивает в сторону одного из парней, сидящих напротив, того, что раскладывает колоду карт. Дилан незаинтересованно разглядывает блондина с больно смазливым лицом ребенка, и качает головой:

— Нет, — думает, что этим разговор ограничится, но нет, Брук только больше проявляет хмурую обеспокоенность:

— Он рассказывает всем, как тусил у тебя дома, — покусывает край стаканчика, пальцами свободной руки выводя круги на щеке парня, который усмехается, невольно совершая глоток:

— Хочет поднять свое ЧСВ за мой счет?

— Не совсем… — девушка давит пальцами на его бледную кожу, откашлявшись, и поднимает голову, практически касаясь губами уха Дилана, чтобы говорить тише, но быть услышанной. — Он говорит, что спал с твоей сестрой.

О’Брайен удерживает стаканчик у рта, пустив неприятный смешок, мол, у него ведь нет сестры, этот парень просто гребаный лгун, но…

Но.

Не дает этим словам сорваться с губ, ведь, черт, осознает. У него есть сестра. Пускай и не совсем в привычном смысле. Дилан переводит взгляд в угол комнаты. Там стоит небольшой столик с доской и шахматами, за которыми сидят Дэн и Тея. Браун учит девчонку играть, кажется, они оба существуют в своем собственном мире, только вот Брауну некомфортно от того, как над ними посмеиваются ребята, видя, чем они занимаются, пока все остальные хорошо проводят время. Тею же это не беспокоит, совершенно. Она с детским восторгом съедает пешку противника, привлекая своим поведением девушек из группы поддержки, которые перешептываются, посмеиваясь над странной девчонкой.

Дилан невольно делает большой глоток, пристально наблюдая за этими двумя.

— Скорее всего, лжет, но… — Брук вздыхает. — Неприятные слухи пойдут, ты же понимаешь?

***

Я вполне была довольна тем, как проводила время: играть с Дэниелом в шахматы очень увлекательно, учитывая, что он наивно полагает, будто бы я неумеха. Конечно, сама строю из себя невинную дурочку, каждые пять-десять минут интересуясь, каким образом ходит конь и башня. Но приходится отвлечься от достаточно приятного времяпрепровождения, когда один из особо набравшихся алкоголем парней — самый активный — восклицает, созывая желающих в гостиную:

— А теперь, когда все достаточно выпили, пришло время для традиционной игры, — с довольной улыбкой потирает ладони, а я замечаю, как многие подростки с воодушевлением встречают его слова, вдруг спеша занять места на паркетном полу. Тот парень опустошает бутылку пива под одобрительные вздохи и ахи ребят, садящихся в большой круг. Инициатор приседает в центре, ладонью скользнув по влажным губам, а бутылку опускает на ровную поверхность, с задором окинув всех вниманием:

— Пришло время для разврата.

С интересом наблюдаю за восторгом, с которым все принимают предложение поиграть. В гостиную забивается слишком много людей, я намерена держаться в стороне и наблюдать, как и те, кому не хватило места в большом кругу. Но у судьбы иные планы на мой счет.

— Тея, — Брук появляется из неоткуда, буквально. — Давай, — с улыбкой хватает меня под руку, потянув со стула. Я с легкой паникой оглядываюсь на доску с шахматами, на Дэниела, который пожимает плечами, сжав губы, с жалостью улыбается, и качает головой, отказываясь, когда Брук предлагает ему присоединиться. Да, конечно, он отказывается, из-за чего становится еще большим посмешищем для своих сверстников. Подозреваю, если бы не общение Брауна с О’Брайеном, он бы терпел нападки и издевки в школе.

— Брук, — Дилан явно не в восторге. Он надеялся отсидеться в стороне, но в круг его зовет большая часть игроков, и парень просто не способен породить в их разуме сомнение на свой счет. Он же обязан поддерживать свой образ. Окей, беру свои слова обратно. Не завидую Дилану. Скорее, мне его жалко.

— Да ладно, — Брук подводит меня кругу людей, я старательно смотрю себе под ноги, изредка косясь в сторону незнакомцев, и, черт, опять нарочно ищу взглядом О’Брайена, который сам уже приседает между двумя девушками. — Она сидит в стороне, — Реин подходит к Дилану со спины. — Пусть развлечется. И вообще… — протягивает мне свой стаканчик с пивом. Ей определенно достаточно выпивки, а я вот мне стоит сделать пару-тройку глотков, чтобы успокоиться и унять волнение.

— Чередуем парней и девушек, — инициатор игры просит всех соблюдать это правило, и Брук давит мне на плечи, улыбаясь:

— Садитесь рядом, чтобы конфуза не допустить, — опускаюсь на колени рядом с Диланом, который со вздохом двигается, освобождая мне больше места. Оно мне не требуется, учитывая мою худобу. Ерзаю, удерживая пальцами стаканчик, и с недоверием кошусь в сторону, когда рядом со мной садится какой-то тип. Брук занимает место чуть дальше, видимо, чтобы повысить свои шансы чаще целоваться с О’Брайеном.

— Привет, — голос знакомый, но лицо парня, обращающегося ко мне, не узнаю, но он улыбается мне достаточно неоднозначно, усаживаясь напротив. Не задерживаю на нем взгляд. Он мне не особо интересен, как и остальные присутствующие, но напрягает, что он обращается ко мне. Вряд ли мы где-то могли пересечься…

— Он говорит всем, что спал с тобой, — Дилан наклоняется ко мне, прошептав, но мое лицо не меняется. Продолжаю смотреть в свой стаканчик, наклоняя его в разные стороны, чтобы играться с горьковатым алкоголем. Не знаю, что ответить, а ведь парень продолжает смотреть на меня, в конце концов, отвернув голову и сделав пару больших глотков пива.

— Мы все совершеннолетние? — парень-заводила садится на свое место, протянув руку к бутылке, ехидно усмехнувшись. — Если нет, то плевать. Сели в круг — готовьтесь играть по-взрослому.

Игра начинается. Наплевав на предупреждение Дилана, я принимаюсь опустошать стакан, чувствуя, как потребность в употреблении возрастает. Мне становится морально легче находиться здесь, опьянение правда помогает, но стараюсь контролировать и оценивать свое состояние, чтобы остановиться, когда почувствую, как теряю здравомыслие. Дилан только и делает, что пихает меня коленом, как бы напоминая о своих угрозах, но после второго стакана окончательно забиваю на парня. Да вообще на все вокруг плюю. До того момента, когда бутылка одного из парней, указывает на меня. И всё бы ничего, если бы это не был его второй ход, следовательно, мы должны поцеловаться в губы. В щеку мне еще было просто, но…

— Ты второй раз попадаешься, — инициатор игры продолжает управлять происходящим, и указывает на парня своим стаканчиком. — В губы, — с улыбкой, словно издевкой улыбается, и я понимаю, почему все смеются над бедолагой.

Потому что это я. Я вижу, как все косятся на меня из-за моего внешнего состояния. Думаю, выгляжу мерзко для нормальных людей. Поэтому они хихикают.

Делаю большой глоток пива, отводя взгляд в сторону, когда бедный парень с отвращением пускает смешок, качнув головой:

— Я не стану её целовать.

Пытаюсь не обращать внимания на то, как все смеются, друзья этого бедняги пихают его и подстебывают, пытаясь заставить сделать это, чувствую себя… Оскорбленной, что странно, ведь ничего нового не происходит. Совершенно.

— Забей, — слышу шепот Дилана ипытаюсь показать, что мне в принципе всё равно, но не успеваю проявить сто процентное равнодушие на лице, как вдруг Брук вытягивает руку, пару раз повернув бутылку, вновь указав горлышком на меня, и с наигранным восхищением нетрезво охает:

— Ой, — и даже если бы у меня было несколько минут, я бы ни за что не догадалась, что она намеревается сделать, поэтому широко распахиваю веки, уставившись на девушку, которая быстренько подползает ко мне, ладонью коснувшись плеча, чтобы дернуть к себе. Чмокает в губы, с приятным хихиканьем отползая обратно. И все присутствующие эмоционально возбужденно визжат и «укают», кто-то из парней хлопает в ладони, одобрительно кивая головой.

Моргаю, резко опустив взгляд в стаканчик, когда Брук перенимает на себя всеобщее внимание, тем самым спасая меня от дискомфорта, которое я испытываю, находясь под зрительным давление чужаков. Слышу смешок со стороны О’Брайена, и краем глаз смотрю на него. Парень с легкой улыбкой удерживает стакан возле губ, качнув головой:

— Боже, Брук.

Улыбается. И обращает на меня взгляд. Прекращает улыбаться. Отворачиваю голову, продолжив странно нервно глотать пиво.

Игра продолжается. Чем больше игроки выпивают, тем извращеннее становятся поцелуи, даже самые невинные. Брук очень расстраивается, когда ей приходится целоваться с кем-то, кроме Дилана, это отражается на её лице, но скрывается за пьяной улыбкой, в то время, как О’Брайен вовсе не кажется нетрезвым. Если честно, он держит свое слово — почти не пьет, думаю, ему это на пользу. Он спокойно целуется с девушками, отказываясь от подобного действия только по отношению к парням, когда его бутылочка указывает на представителя того же пола. У девушек с этим как-то проще — если одной девчонки бутылочка указывает на другую, то они просто чмокают в щечку, так происходит и со мной, довольно часто.

Пока бутылка не указывает на меня. Ход парня — блондина напротив. Как хорошо что я уже неплохо набралась. Смотрю на этого типа, слегка щурясь, ведь он так открыто улыбается мне, будто бы хорошо зная, кто я.

— Привет, — точно. Теперь я вспомнила его. Неудивительно, что не могла сделать этого с самого начала, не особо стремлюсь запоминать людей. Голова и без того забита всяким хламом. Блондин с довольной улыбкой быстро облизывает губы, чтобы увлажнить их, чего я не совершаю, не желая обдумывать происходящее. Ощущение такое, будто бы я снова оказываюсь в приюте. Подаюсь вперед, когда парень ладонью касается моей щеки, накрыв своими губами мои. Целует. Без эмоций и чувств ожидаю, когда он закончит, но поцелуй явно переходит границы «простоты», ведь он старательно принуждает меня открыть рот, чтобы проникнуть языком. Морщусь, хмуря брови, но разрываю поцелуй только тогда, когда слышу недовольное фырканье Дилана, который, судя по всему, подается вперед, отпихнув блондина в плечо:

— Эй, — и разводит руки, с хмурость, присущей мне, отползающей на свое место, смотрит на парня, который довольно улыбается, извиняясь:

— Соррян, увлекся, — берет у друга свой стаканчик, и смотрит на меня, подмигнув, словно это что-то должно вызвать в ответ. Я лишь закатываю глаза, раздраженно опустошая свой стакан, и сквозь громкие разговоры и музыку слышу шепот Брук, на которую смотрю. Девушка с тревогой вопросительно кивает мне, на что отмахиваюсь ладонью, уверив, что всё в порядке. Просто чувствую себя некомфортно.

Не знаю, с какой целью опять обращаю внимание на этого типа, просто надеюсь, что он прочтет на моем лице неприязнь к нему. Да. Я переспала с ним. И что теперь? Пусть идет лесом. Больше мне ничего от него не нужно.

Оглядываюсь, взглядом ищу, где стоят бутылки с пивом. Чувствую, как начинаю злиться. Это происходит неожиданно, причина может быть мелкой, но она врезается в грудную клетку, с раздражением размножаясь, разрастаясь, заполоняя тело. И, не обнаружив добавки алкоголя, с большим недовольством оглядываюсь обратно, отказываясь крутить бутылку, и никто со мной не спорит. Во-первых, потому что никто не хочет быть целованным мною, во-вторых, я наверняка выгляжу устрашающе, когда полна негативом.

Как-то отхожу от игры, хоть и продолжаю сидеть в кругу. Бутылка не указывает на меня, люди вокруг продолжают поддерживать бурное общение между собой, веселятся, а время внутри меня будто замедляется. Знаю, отчасти это проблема алкоголя, но также дело в моей отрешенности. Мне хочется уйти. Чем больше я выпиваю, тем сильнее становится желание сделать что-то… Неправильное.

Тем сильнее хочется сбежать.

Моя ладонь замирает, сдавив пальцами стаканчик с остатком горького теплого пива.

Бутылка указывает на меня. Черт, только не опять.

Поднимаю голову, чтобы понять, кто –тот следующий несчастный, кому придется целовать уродку, вроде меня, и смотрю на Брук, которая… Сверлит взглядом меня.

Резко поворачиваю голову, наплевав на то, как широко распахиваются веки Реин и приоткрываются её губы, на то, как Дэниел качается на стуле, вытянув шею, чтобы рассмотреть, кому и с кем на этот раз суждено немного «повзаимодействовать». Забиваю на них, на одних из тех, кто наивно полагает, что я — сестра О’Брайена. Если бы не эта ложь, ситуация не казалось бы чертовски мерзкой.

И я прослеживаю за тем, как меняется лицо Дилана. Смесь удивления и легкого неверия искрится в глазах, парень изрядно избегает проявления хмурости, видимо, чтобы у окружающих людей не возникло сомнений, касательно его уверенности в себе. Окей, не всем он успел солгать о том, что мы с ним якобы родственники. Но…

— Не повезло, братан, — парень, отказавшийся целовать меня, с понимающей улыбкой обращается к О’Брайену, который стреляет в ответ легким раздражением, а мне остается только вздохнуть в ожидании, когда присутствующим будет дано еще раз посмеяться надо мной. Определенно нужно больше алкоголя, чтобы полностью обрести отрешенность.

Но какое бы количество выпивки я бы в себя не сунула, моя реакция была бы одинаковой на услышанное.

— Ничего, — Дилан произносит после глотка, повернувшись ко мне, и чуть приподнимает свободную ладонь, с необычным пониманием по отношению к моему существу морщась. — Просто в губы, — хочет наклониться ко мне, а я уже готовлюсь пихнуть его в грудь с непонятным возмущением и ускоренным от тревоги сердцебиением, как главный заводила игры указывает на Дилана стаканчиком, оспаривая его слова:

— Нет, у тебя это уже не первый раз, — О’Брайен останавливается, еле воздержав внутри раздражение, и мы оба переводит внимание на парня, который с задором подстегивает:

— Давайте. Глубокий, — и все подхватывают, ожидая очередное представление. Что может быть увлекательного в наблюдении за поцелуями других? Неужели, это кого-то возбуждает?

Мельком проскальзываю взглядом по присутствующим, понимая, что большая часть готова посмеяться над Диланом. А всё почему? Из-за меня. Из-за того, какие чувства вызываю из-за своей внешности. Я хорошо понимаю, какие сильные отрицательные эмоции могу вызывать, поэтому проникаюсь еще большей жалостью к Дилану, предприняв попытку подняться, дабы уйти. Сбежать, тем самым помочь парню избежать стыда:

— Это… — качаю головой, резко присев обратно, когда О’Брайен ладонью давит мне на колено, вынудив остаться на месте. Он уже с настоящей озлобленностью косится на заводилу, процедив после того, как делает крупный глоток пива:

— Забей, — жестко приказывает, ладонью сделав призывной жест к себе, хотя сам наклоняется ко мне. — Просто приоткрой рот и не напрягай губы.

Не могу сказать… Не понимаю. Но должна признаться. Интерес берет вверх над здравомыслием, когда О’Брайен немного наклоняет голову набок, достаточно приблизившись и коснувшись моего плеча своим. Легкая хмурость проявляется на моем лице, когда парень не контролирует свою неуверенность, как-то скованно скользнув кончиком языка по нижней губе, прежде чем накрывает мои губы. И в первый момент не до конца осознаю, что он действительно делает это, думаю, он также не доверяет себе, поэтому секунды две-три парень осторожно целует меня, один раз, после которого вновь накрывает мои губы, уж без особый вступлений, сразу же проникнув языком глубже. Вдыхаю кислород носом, сперва уставившись куда-то перед собой, хорошо ощутив, как, параллельно с движением губ, Дилан пару раз касается моего языка своим. Не отвечаю, просто изучая, прослеживая за его действиями. Мне становится до безумия любопытно, наверное, так я смогу оправдать свое неприятное замирание в груди, а про нежелание организма поглощать кислород так вообще промолчу. Почему происходящее воспринимается, как что-то неправильное? Своеобразное ощущение. И почему мне так необходим самоанализ?

В любом случае, он не спасает меня от ошибки, которую совершаю, когда прикрываю глаза, внезапно ощутив нестерпимую потребность проявить свою иную сторону.

***

Будем знакомы. Деградация.

Дилан не увлекается, он уже умеет на автомате выполнять некоторые действия, поэтому вряд ли его так же сильно морально крутит от того, что происходит, и парень правда считает, что всё «нормально». До того момента, когда Тея вдруг довольно сильно прикусывает его язык, заставив парня резко отстраниться. Под громкие голоса, бурное общение, сливающуюся с шумом музыку и заинтересованные взгляды тех, кто следит за игрой, смотрят друг на друга. Лицо Оушин выражает непоколебимое спокойствие, ровность, в то время как О’Брайен разъедает её хмуростью, вызванной недоумением. Он не ожидает подобного «ответа», оттого с напряжением на лице щурит веки, как бы интересуясь: «Какого черта?»

Это было… Грубо. И больно. И… Черт!

Дилан резко возвращается в прежнее положение, до поцелуя, и с диким дискомфортом расправляет плечи, ладонью принявшись мять затылок шеи.

Просто, Господи, мать вашу, как же зудит у него под кожей. Во всем теле. Он явно выбрал не самый удачный момент для подобных «игр». Ему нужно уйти.

Люди вокруг явно не ожидают подобного, поэтому так бурно реагируют на увиденное. Брук же остается с каким-то неприятным чувством. Она отводит взгляд, медленно поднося стакан к губам, но не делает глоток. А Дэниел же просто полагает, что это очередная идиотская ситуация, в которую человек попадает, если выпивает. Поэтому он в который раз убеждается, что алкоголь до добра не доводит.

Дилан опустошает свой стакан, продолжая пристально смотреть перед собой, разминая пальцами шею, голову наклоняет в стороны. Не хочет оценивать. Не думай.

Тея отворачивает голову, опустив взгляд, и моргает, вдруг ощутив, как её лицо охватывает жар. Щеки пылают, а между ребрами щемит и покалывает. Это реакция организма на алкоголь, да?

— Ого, — тот тип, который всё это время жалел всех тех, кому выпадала участь целовать Тею, вдруг с довольной улыбкой указывает на девушку стаканчиком. — Чёт я жалею, что не согласился, — нетрезво подмигивает, игриво. — Детка, жди меня.

О’Брайен резко поднимает голову, встретившись с ним взглядом, и парень сдается, прорвавшись на смех:

— Соррян, я забыл, что она твоя сестра, — сдается, подняв ладони, и говорит то, о чем не стоило упомянуть в присутствии стольких людей, которые теперь с большим удивлением переглядываются, выказывая непонимание.

На этом нельзя акцентировать внимание.

— Фу, ты поцеловал сестру, — смазливый блондин осознает данный факт только сейчас, не сдержав отвращение к неправильности поступка Дилана, который фыркает, не позволяя другим психологически подавить себя:

— Я и твою поцелую, если хочешь.

И откуда-то со стороны окна подает голос девчонка, подняв руку, как первоклашка:

— Хочу!

— Минди! — блондин строго обращается к ней, заставляя девушку присесть обратно на подоконник и прикрыть рот, но парень вдруг решает выкрутить ситуацию в свою сторону, и возвращает на лицо довольную улыбку:

— Хотя, учитывая, как мы развлекались с твоей сестрой… Это было бы честно, — подмигивает Дилану, якобы с пониманием кивая головой, а тот не моргает, выдавив одну из самых мерзких натянутых улыбок, на которую он в принципе способен, ведь слова блондина вызывают еще больший ажиотаж окружающих, а Тея закатывает глаза. О’Брайен кивает головой, не меняясь в лице:

— Эй, — щурится, вновь привлекая внимание блондина к себе. — Завали ебало.

И тот прекращает улыбаться. Как и Дилан. А все вокруг продолжают развивать сплетни, обсуждая услышанное. Оушин невольно сжимает стаканчик пальцами, исподлобья оглядывая окружающих людей.

Злость растет. Общество — социальный организм. И Тея не стремится стать его частью.

***

Ужасный вечер. Зря я вообще проявила желание выйти из дома. Я не хотела приносить столько неприятностей. Если бы не повела бы себя, как чертово социальное животное и провела бы день в комнате, то Дилану не пришлось бы оказаться в такой ситуации, поэтому пойму, если он злится. Я была вне себя. Я не имела права проникать в его жизнь. Поступок эгоистичный.

Дэниела успеваем подбросить до десяти вечера. Брук приходится насильно увести с вечеринки, Дилан хороший друг, учитывая его нежелание оставлять пьяную девушку без присмотра, несмотря на её попытки отпираться и противиться.

Едем. Дилан сидит впереди, я держусь позади. Всё это время молчим. Смотрю в окно, руки сложены на груди. Сутулюсь, спиной прижимаясь к сидению. Стараюсь не думать, концентрируясь на темных улицах, которые минуем в тишине. В голове шум. Уши заложило от громкой музыки. Дилан пару раз тянется к радио, пытаясь найти что-то подходящее, что могло бы «снизить» напряженность, но не выходит, поэтому парень вздыхает, обеими руками держась за руль:

— Не говори Роббин про бутылочку, — удивительно, в его голосе не чувствуется ожидаемое раздражение, он вновь становится тем Диланом, которым был на протяжении последних нескольких дней — уставшим. Перевожу на него опустошенный сонный взгляд, голову не поворачиваю.

— Можешь сказать про вечеринку, — он следит за темной дорогой, изредка освещенной светом фонарных столбов. — И про то, что ты познакомилась с людьми. Ей это понравится.

Моргаю, зевнув, и удобнее устраиваюсь на сидение, подтянув одно колено к груди:

— Ладно, — вновь смотрю в окно. Мы проезжаем берег океана. С уже знакомым чувством тоски наблюдаю за движением волн, улавливая шум воды и вой ветра, смешанный с криком чаек. Успокаивает.

— Ты — молодец, — меня поражает, что Дилан говорит со мной, думала, он попытается пристыдить меня. Хотя… Учитывая его характер, скорее всего, ему ничего не стоит поцеловать кого-то. У него ведь много половых партнеров.

— Уже неплохо справляешься, — не оглядывается на меня, расправляя плечи. — Еще пару вечеринок — и ты спокойно будешь переносить общество.

— А общество меня, — шепчу, и на лице парня мелькает короткая улыбка. Сдержанная. Он тоже прекрасно видел это — то, как на меня реагировали люди.

— Окей, приводить тебя — плохая идея, — сознается в допущенной ошибке, но я пожимаю плечами, без эмоций поддерживая общение, игнорируя желание остаться молчаливой:

— Наверное, но мне было весело, — признаюсь. — Жаль, Дэниел не играл с нами, — и Дилан проявляет реакцию, которую ожидаю, оттого шире улыбаюсь. Парень закатывает глаза, раздраженно качнув головой:

— А-га, — теперь в тоне голоса мелькает издевка. — И жаль, что люди пялятся на тебя с отвращением, да?

— Ты не в лучшем положении, — напоминаю, ерзая на месте, чтобы сесть ровнее. — Все думают, что ты извращенец. Зачем говоришь, что я — твоя сестра?

— Успокойся, все и без того думают, что я извращенец, — Дилан хмурится, будто бы раскрывает очевидный факт. — Я и есть извращенец.

Я улыбаюсь, даже сдерживаю смех, которым хотела бы заполнить салон. Мне нравится то, как парень относится к своей «проблеме». Дилан слабо растягивает губы, продолжает смотреть перед собой, вдруг нахмурив брови, видимо, ему в голову пришла какая-то мысль, и он не совсем хочет её высказывать, но почему-то делает это, несмотря на сомнение:

— А ты неплохо… — замолкает, привлекая мое внимание. Перевожу взгляд с горизонта океана на его профиль, слегка наклонив голову в сторону:

— Что? — думаю, мое опьянение не позволяет мне четко слышать, так что напрягаюсь, дабы сосредоточиться на разговоре. Дилан необычно нервно стучит зубами, быстро скользнув кончиками пальцев по губам, после опустив одну ладонь на колено, чтобы похлопывать по нему:

— Целуешься, — договаривает с той же хмуростью. — Неплохо, — откашливается, замолкает. Я смотрю на него. Долго. Обдумываю. И не нахожу в сказанном ничего, что могло бы его так смутить:

— У меня было достаточно практики, — вполне спокойно говорю, лбом прижавшись к стеклу окна.

— В приюте? — парень с прежней хмуростью оглядывается, коротким вниманием окидывая мои колени, выше глаза не решается поднять.

— Да, меня часто заставляли смотреть фильм, — зеваю, прикрыв веки, чтобы дать глазам расслабиться. Они больно напряжены. И без резкости подмечаю:

— А ты так себе.

— Что? — приходится распахнуть веки и взглянуть на Дилана, ведь его недоумение в голосе столь сильное, что мне охота рассмеяться. Не могу не улыбнуться, видя, с каким выражением лица сидит парень, стараясь не оборачиваться на меня, иначе потеряет контроль над дорогой.

— Ну, средненький, — продолжаю издеваться над ним, зная, какого он о себе мнения. — Не пойму, чего столько ажиотажа вокруг тебя.

О’Брайен всё-таки не выдерживает и оглядывается на меня. На лице смесь из возмущения и раздражения, Боже, это так смешно, что не могу стерпеть — и салон заливается моим смехом. Усталым. Я накрываю одной ладонью часть лица, сжав веки, и ерзаю на сидении, слегка запрокинув голову. Не могу подавить улыбку.

— Я просто не старался, — Дилан отчаянно напоминает себе необходимости следить за дорогой, пока поглядывает на меня, отстаивая свое самомнение.

— Ну, да, — смеюсь.

— Зачем мне стараться с тобой? — он морщится, сощурившись, тем самым проявив недоумение.

— Ага, — киваю головой, начав растирать пальцами сжатые от усталости веки.

— Если бы я старался, тебе бы крышу снесло от моей крутости, — парень фыркает, дернув головой в сторону, чтобы размять шею. — Хоть лучше того придурка, с которым ты спала?

— Вроде, — сажусь ровнее, вновь сложив руки на груди. — Я не уверена, — смотрю в сторону леса, что расположен за домами спального района. Мы почти приехали.

— Так он… — О’Брайен уточняет на всякий случай. — Говорит правду? — почему он произносит с таким недоверием? — Ты спала с ним?

— Дилан, — вздыхаю, подавшись вперед, руками опираясь на свои колени. — Мне семнадцать, — напоминаю, но парню есть, что сказать в ответ:

— Не думал, что это в твоем характере.

Уголки моих губ опускаются, а взгляд пронзительнее врезается в затылок парня:

— Ты не можешь судить, — шепчу, прижавшись головой к спинке сидения. — Ты не знаешь меня, — вновь замыкаюсь, сутулясь и складывая руки на груди.

Дилан давит на педаль тормоза, заставляя машину притормозить у калитки дома, и со вздохом роняет тихо:

— Это верно.

========== Глава 19 ==========

Прохладный ветер не имеет возможности проникнуть в комнату, но я слышу, как он шумит возле окна в поисках небольшой щёлки. Сегодня приятная ночь. Черное небо осыпано сотнями ярких звёзд, огромный диск луны освещает потухшие в темноте улицы города. Порт буквально гаснет в ночное время. На одну улицу могут гореть два или три фонаря, не знаю, с чем это связано, возможно, способ экономии, но это добавляет атмосферности. Стою у окна, с пока еще нетрезвым восхищением наблюдая за сверкающей водной гладью вдали. Океан необычайно спокоен. Непривычно видеть его таким покорным, даже рыбаки не возвращаются на берег. Кажется, могу уловить шум воды, но это обман моего сознания — звуковая иллюзия, которую сама же воспроизвожу в голове, чтобы сохранить внутри частичку того, что приносит временную гармонию. Опираюсь руками на подоконник, ноги устают держать мое тело, чувство вялости преследует с того момента, как мы возвращаемся с вечеринки в честь победы футбольной команды.

Сегодня был странный день. Я вышла за рамки зоны комфорта — и вот, к чему это привело. К возросшему дискомфорту. Как бы ни старалась, обмануть свое внутренне «я» мне не под силу. Каждый раз — минус множество накопленных эмоциональных сил, которые я храню на экстренные случаи. Сейчас я опустошена. И мне придется с нуля воссоздать свой запас. Это достаточно долгий процесс. Выматывает не меньше, чем трата накопленных сил.

Пускай я основательно ни с кем не взаимодействовала, но находилась в обществе. Шумном, полном людей, их голосов, мыслей. Как бы нелепо это не звучало, энергетика одного человека способна повлиять на состояние другого, а я впервые за долгое время находилась в месте скопления стольких людей. Я просто выжата. Все их эмоции проходили через меня. В первый момент, это будоражит и завораживает, но постепенно истощает. Как хорошо быть дома. В замкнутом пространстве. В тишине с самой собой.

Но я давно не проводила так время. Пускай люди вокруг и косились на меня, но было приятно впасть в иную реальность, в реальность типичных подростков. Ничего из того, что я делаю, не будет иметь значения, когда исход один. Случайные просмотры фильмов с незнакомцами, пустые поцелуи во время игры, количество выпитого алкоголя. Ничего меня не волнует. И не должно. Поэтому на душе так легко и безмятежно.

Странно, безумная усталость растекается по мышцам, а уснуть не могу. Хорошо, значит, у меня проблемы со сном, будет меньше сил для поддержания здоровья. Ощущение тошноты с каждым днем усиливается. Мне нравится прослеживать за ухудшением своего состояния. Не могу передать, какое наслаждение получаю от каждого проявления тревожных сигналов, посылаемых моим организмом, который наивно полагает, что я поспешу помочь ему. В груди уже какой день удары сердца сопровождаются ноющей болью. Мне кажется, этот кровавый орган работает медленнее, чем раньше, но это лишь догадки, надеюсь, так оно есть на самом деле.

Дома достаточно тихо. Роббин на работе, Дилан в комнате напротив. И я догадываюсь, что он, подобно мне, лишен сна, но на это у него свои причины. После нашего возвращения, парень ненадолго выходил. Не стану утверждать, но скорее всего он закупился алкоголем. Никак иначе его неуклюжее перемещение по дому объяснить не могу. Нет, я не слежу за ним, мне достаточно слышать грохот и ругань, которые следуют друг за другом. Опять сдается. Его выдержки надолго хватает, но в один миг она разрушается. Думаю, это нормально. Терпение так или иначе приводит к срыву. Мне кажется, данное заложено природой.

Очередной грохот, напоминающий звон стекла. Оглядываюсь на дверь, которую рассматриваю в темноте. Отхожу от подоконника, прислушиваясь к приглушенной возне. Кажется, Дилан выходит из комнаты, что-то делает в ванной. Слышу, как на плиточный пол падают вещи. Чем он занимается? Кто его знает, нетрезвые люди часто чудят. Подхожу ближе к двери, обняв одной рукой больной живот, второй касаюсь холодной ручки. Судя по звуку шагов, парень возвращается к себе, причем торопливо. Не могу разобрать, что именно он недовольно бубнит. Выглядываю в погруженный во мрак коридор, в первый момент обратив внимание на свет, льющийся со стороны ванной комнаты. Роббин бы его прибила за нарушение правил экономии. Перевожу взгляд на дверь, что находится практически напротив моей, и переступаю порог, с интересом приблизившись к ней, без доли скованности надавив на ручку. Приоткрываю, осторожно. Наклоняю голову, слегка подавшись вперед, дабы заглянуть внутрь, и зрительно нахожу парня, стоящего у стола, спиной ко мне. Он с чем-то возится. Не могу разглядеть. На тумбочке рядом с кроватью бутылка пива, и всё бы ничего, если бы этим количество спиртного на квадратный метр ограничилось. Но я замечаю еще несколько у ножки кровати, на столе стоит мартини. Откуда у него берутся финансы на алкоголь? Роббин убила бы его во второй раз, узнав, на что он тратит карманные деньги.

Медленно, мягко и тихо шагаю к тумбочке, понимая, что останусь незамеченной до тех пор, пока парень не обернется. Не скажу, что я протрезвела после вечеринки, но… Касаюсь пальцами открытой бутылки пива, сжав её горлышко, чтобы оторвать от поверхности тумбы.

И в этот момент мое присутствие раскрывается. Дилан оборачивается, чем-то белым надавливая на изгиб своего локтя, и заметно вздрагивает, взглядом наткнувшись на меня в темноте:

— Господи, — роняет на вздохе, прикрыв веки с заметным раздражением, ведь уже какой раз я застаю его врасплох. — Ты серьезно?

С непринужденным видом замираю, удерживая пальцами бутылку, и с не меньшей невинностью моргаю:

— Что?

О’Брайен открывает глаза, с проглядывающимся раздражением процедив:

— То есть, это нормально? — указывает ладонью на свою бутылку, которую намереваюсь выкрасть.

— Я услышала шум, — оправдываю этим фактом свое присутствие здесь и резко перевожу тему, бросив беглый взгляд на ватный диск, который парень продолжает прижимать к руке. — Тебе нужна помощь?

О’Брайен морщится, покачиваясь из стороны в сторону:

— Просто уйди, а, — забивает на свою бутылку, промямлив, я кое-как разбираю его слова и разворачиваюсь, без угрызения совести направившись к порогу, прижав к груди бутылку.

Уже предвкушаю остаток ночи, проведенной в одиночестве с алкоголем, как слышу в свою сторону не совсем уж приветливое обращение:

— Стой, — на которое, конечно, приходится отреагировать. Встаю у двери, обернувшись, и вопросительно киваю Дилану, заприметив, как на его лице выражается не только нетрезвость, но и явное недовольство тем, к чему он прибегает:

— Ты… — нервничает, притоптывая ногой, и с тяжким вздохом выдавливает. — Можешь, убрать его? — стреляет взглядом на стол, привлекая мое внимание к предметам, которые разбросаны на его поверхности. Я не долго исследую вещи, сразу же поняв, о чем идет речь. Нож. Рядом с острым предметом несколько окровавленных салфеток, баночка перекиси.

— Спрячь его, ладно? — Дилан просит жестко, в его голосе слышна неуверенность, что-то мне подсказывает, он не доверяет себе, поэтому хочет, чтобы режущий предмет был в неизвестном для него месте. Перевожу спокойный взгляд на его руку. Ту, что он сгибает, давя ваткой на внутреннюю сторону локтя. Всё понятно. На эмоциях и будучи пьяным не рассчитал силу.

Любопытство берет верх:

— Покажи, — делаю пару шагов по направлению к Дилану, заинтересованно разглядывая его руку, к локтю которой стекает капля крови. Парень качает головой, соображает с трудом, я удивлена тому, что он до сих пор держится на ногах, ведь, судя по его поведению и внешнему виду, он сильно набрался:

— Нет, иди, — полагаю, ему нелегко фокусировать внимание на мне, поэтому О’Брайен так часто прикрывает веки, избегая напряжения в глазах во время концентрации. Переступает с ноги на ногу, разворачиваясь к кровати, самому не терпится рухнуть на её край от усталости и легкого дрожания в коленях. Не могу быть уверенной, но… У него будто шок. Только скрытый.

— Сядь, — мне даже не нужно давить на него. Дилан «здоровой» рукой касается матраса, медленно, аккуратно приседая:

— Тея, уйди, — звучит без необходимой угрозы и жесткости, которые подтолкнули бы меня скорее оставить парня наедине с самим собой и своей легкой растерянностью. Нет, правда, он выглядит шокированным. Но без паники на лице. Странно, не пойму, как мне удается распознать за привычной суровостью нехарактерную ему неопределенность. Да, шок — это громко сказано, но парень точно не просто так с хмурым видом мечется взглядом по полу, пока пачкает джинсы кровью, медленно стекающей от изгиба его локтя. Мне не требуется оправдывать собственную заинтересованность. Достаточно лишь обратить внимание на ситуацию — мне приятно греет душу ностальгия при виде человека с самоповреждением. Поэтому губы расплываются в легкой улыбке:

— В первый раз что ли? — уверена, что не в первый, но мне хочется немного поиздеваться над неуверенностью человека, который все 24/7 умничает.

Реакция ожидаема: Дилан поднимает глаза, строгостью прокалывая мое лицо, но от этого мое выражение не меняется. С прежним расслаблением приближаюсь, убеждая:

— Я просто посмотрю, насколько всё плохо, ладно? — опускаюсь на одно колено напротив парня, который закатывает глаза, и по вине нетрезвости это действие вызывает у него головокружение, оттого его так клонит в сторону. Хватается за край матраса, помогая себе сесть ровно. Ну, как ровно. Просто держаться сутуло на месте. Замечаю, как его потрясывает. Думаю, тело так реагирует не на само повреждение. Поведение — совокупность причин. Тут, думаю, и помутнение, и опьянение, и усталость, и тот самый дискомфорт. Отставляю бутылку, пальцами сжав запястье О’Брайена, который продолжает отпираться, и тяну немного на себя, чтобы заставить его выпрямить поврежденную руку. Поддается не сразу, приходится оказать давление. Расправляет, с раздраженным вздохом закатив глаза, отчего его опять клонит в сторону. Когда Дилан теряет контроль над собой, его попытки проявить сердитость выглядят нелепо. С легкой жадностью принимаюсь изучать повреждения, когда осторожно убираю окровавленный ватный диск. Что ж, проблема в том, что он сделал «надрез» на месте прошлой раны. Из-за черных рисунков татуировок мне с трудом удается разобрать, где именно расположена рана. Всё не так плохо. Просто немного углубленная. Раны вдоль запястья кровоточат сильнее и заживают дольше. Отсюда так много крови.

«Понятно», — молвлю про себя, поднявшись и сделав короткий шаг к столу:

— Смотрю, ты подготовлен, — осматриваю его в поисках необходимых предметов первой помощи. Сколько раз мне приходилось помогать девочкам из приюта или больницы? А матери? Будучи ребенком я уже была осведомлена, что и как требуется делать.

— Я уж подумала, ты слабонервный — и тебя от вида крови так штырит, — продолжаю улыбаться, взяв бинт, вату и перекись с мазью для обработки от возможно попавшей грязи. — А ты просто нажрался, — возвращаюсь к сдержанно молчаливому парню. — Сорвался, да? — ума не приложу, как ему удается в таком состоянии не срываться на меня, а ведь я не скрываю того, как пытаюсь поддеть его самолюбие. Вновь сажусь на паркет напротив Дилана, который с необъяснимым хмурым вниманием следит за тем, как капли крови медленно набираются, стекая по его татуированной коже. Лицо выражает такое напряжение, что мне становится немного не по себе. Приподнимаюсь, стоя на коленях, и без получения разрешения давлю на повреждение жидкость перекиси, которая начинает шипеть и пениться, смешиваясь с кровью. Завораживает. Увлекаюсь происходящим процессом, позабыв о парне, который не оставляет меня наедине с собой, достаточно грубым и уверенным для нетрезвости тоном процедив:

— Я не хочу умереть.

Понимаю. У него развязан язык. Он пьян. Но правильно говорят: «Что у трезвого на уме — у пьяного на языке». Его правда беспокоит перспектива покончить жизнь самоубийством? Я щурюсь, не подавив улыбку:

— Это не смертельно, Дилан, — его рана не настолько глубокая, чтобы так переживать.

— Я не хотел, — он продолжает хмуро наблюдать за каплями перекиси, смешивающимися с кровью. — Оно само, — понимаю, о чем он.

— Знаю, — решаю говорить с ним, раз уж он сам начал. — Ты не хочешь, — беру вату, начав протирать ею рану. — Это очевидно.

Оцениваю наступившее молчание. Дилан наверняка обдумывает мои слова, кажется, он не совсем понимает, к чему я веду, поэтому его хмурость оправдана:

— В каком смысле? — сколько раз он запинается, пока выговаривает данный вопрос? Стреляю на него коротким взглядом, оценивая выражение лица. Так, он вроде не злится, хотя, кто его знает? Порой мне тяжело разобраться в его эмоциях, когда он трезвый. О чем может идти речь сейчас, пока его сознание тонет в темноте из-за спиртного? Но, думаю, хуже ему не будет, если я раскрою свои мысли:

— Во-первых, ты не сможешь, — начинаю, принявшись давить мазь на ватку. — Сделаешь это, но тут же постараешься себя спасти. Ты достаточно стойкий, чтобы выдержать помутнение, — сложно вот так спокойно высказывать свое мнение, мне в трезвом состоянии тяжело формулировать мысли, а тут я после принятия алкоголя. — Во-вторых, ты слишком любишь свою мать, — очевидный факт, который решает буквально всё. — Тебя заботит то, как она это переживет, — прижимаю сильнее ватку к сгибу его локтя, предпочитая не поднимать глаза на парня, зная, что он хмурым взглядом сверлит мне макушку, пытаясь понимать посыл моих слов. — Люди часто не думают, они эгоистично совершают подобное, а их семьи разрушаются, — вдруг вспоминаю один из типичных примеров, которых повидала более нескольких десятков за свои семнадцать лет. — Был один парень в больнице. Когда его матери сообщили, что сын предпринял попытку самоубийства и бросился на трассу, у неё случился инфаркт. Полагаю, у женщины было слабое сердце, вот и не выдержало. Его отец запил из-за смерти жены, плюс, его сын долгое время находился в коме. Погиб. Бродил пьяный по ночным улицам, его решили ограбить, забили до смерти. Теперь этот парень один. Его сестру забрали в детский дом, а он сам несовершеннолетний, понимаешь? — беру бинт, осторожно обматываю им поврежденный участок. — Вот так, из-за его эгоистичного желания разрушилась семья, поломалось несколько жизней, — закрепляю, чтобы ватка с мазью под белой тканью не сползла с раны. — Мы наивно верим, что наша смерть ни на что не повлияет, но если кто-то действительно так считает, значит, он еще совсем ребенок.

— А что насчет тебя? — не ожидаю, что Дилан так скоро «морально очухается», задав мне вполне адекватный вопрос, на который я реагирую, подняв голову:

— М? — смотрю на парня, а тот без доверия косится на меня, пальцами сдавив перебинтованную руку:

— Ты ведь намеренно доводишь себя до истощения, так? — догадывается, высказывая свои подозрения. — Опять навязываешь нравоучения, которым не следуешь?

Но от поставленного вопроса моя улыбка становится только шире, ведь знакомое чувство тоски в груди усиливается:

— Мне некого терять, — это простая для понимания истина. — Поэтому меня это не может касаться, — и не даю Дилану каким-либо образом оспорить мои слова. — Знаешь, что я думаю? — беру бутылку, присев полностью, и нервно стучу пальцами по стеклу, ожидая, когда О’Брайен помассирует пальцами сжатые веки, после ладонями скользнув к затылку шеи, и опустит руки, сцепив их, локтями опершись на колени:

— Ну, — кулаки прижимает к подбородку, с язвительным напряжением уставившись на меня, а я в ответ улыбаюсь довольно скромно, ничуть не пытаясь утаить своих мыслей:

— Ты обязательно предпримешь попытку. На эмоциях. Тебе это будет на пользу.

Продолжаю напрямую смотреть на О’Брайена, отчетливо прослеживая, как процент проявления хмурости на его лице увеличивается, а в глазах проявляется больше непонимания:

— Что? — наконец, прикрыв веки, будто бы ему так проще осознавать, выдавливает, наклонив голову, подперев висок кулаком. Я успеваю сделать пару глотков горького, уже теплого напитка, и, скользнув по влажным губам пальцами, отвечаю:

— Некоторым людям требуется впасть в крайность, чтобы осознать, чего им на самом деле нужно. Хочешь открою тебе секрет? — мне нравится то, как сонный уставший парень насильно выдергивает себя из полумрака сознания, чтобы побеседовать со мной подольше. — Если честно, никто не хочет умереть. Люди лишь пытаются убежать.

— От кого? — бормочет, сощурено смотря на меня. Нелепый вопрос, ведь ответ очевиден:

— От самих себя, — на моем лице проявляется легкая хмурость, но она быстро испаряется, когда поднимаю одну ладонь, указательным пальцем ткнув в лоб О’Брайена, надеясь, что сейчас он не настолько пьян, чтобы пропустить мой намек.

Главный враг. Он здесь.

Давлю ему на лоб, забавляясь реакцией — хмурится, морщится, веки сжимает.

Исключительно в голове каждого человека.

Убираю ладонь, осторожно поднимаясь с пола, и делаю короткий глоток, шагая спиной назад, чтобы наконец оставить Дилана в необходимой для него тишине:

— Спокойной ночи, — понимаю, что мое пожелание в данной ситуации неуместно, но О’Брайен точно отрубится. Возможно, под утро, но уснет, поэтому веду себя вежливо. Дилан лишь сжимает губы, кивнув мне головой, после чего откланивается назад, рухнув спиной на кровать. И лежит, прикрыв веки, продолжив прижимать согнутую руку к груди. Забавная у него все-таки реакция на стрессовую ситуацию.

Разворачиваюсь, переступаю порог и прикрываю дверь.

Мне нравится, что этот человек такой неоднозначный. Было бы скучно, если бы он являлся на все сто процентов идеальным по меркам нормальных людей.

***

Головная боль ощущается сквозь сон. Вчера Брук Реин выпила слишком много, чтобы избежать неприятных последствий. На протяжении долгой ночи девушка ворочается, в полусне сражаясь с покалыванием в животе. В висках скачет давление, появляется одышка. Тяжелые вздохи сопровождаются обильным потением, вызванным сновидением в образе тревоги, которая, выходит, не оставляет её в покое даже в ночное время, когда, по сути, Брук должна хорошенько отдохнуть. Но у неё не получается набраться сил. Даже физически её тело сохраняет прежнее напряжение.

Холодный свет со стороны окна касается кожи щеки. На дворе утро, шумный ветер треплет тяжелую ткань штор, проникая в комнату. Девушка морщится, ерзает, лежа на спине, ладонями скользит по мятому одеялу, сваленному на животе. Ноги замерзают. Кончики пальцев леденеют от внезапного омерзительного вздоха, который слетает с её губ, сопровождаемый коротким мычанием.

…Совершенно не грубо. Спокойно и размеренно. С долгими, требовательными поцелуями…

Это неправильно. Ей снится… Неправильно.

«Прекрати сражаться с собой».

Брук внезапно распахивает глаза, с громкой попыткой всосать больше кислорода в легкие приседает, руками врезавшись в кровать по обе стороны от своего тела. Сутулится, сжимая глаза, спасая их от болезненного бледного света. Принимается активно растирать веки, лицо опухает после принятого алкоголя. Сразу после пробуждения её окутывает отвратительное чувство печали и ярости, рождающее ненависть к своему существу.

То, что остается в её голове. Это мерзко.

…Легкая тяжесть чужого горячего, слегка вспотевшего тела. Кожей липнут друг к другу. Лежит на животе, руками зарываясь под подушку, пряча в её мягкую поверхность румяное лицо, выражающее горечь и неисправимое уныние. Каждый раз её реакция неизменна. Не разжимает век, оставаясь наедине с уничтожающими её мыслями и тяжелым дыханием, когда он прижимается к спине, упираясь локтем на кровать возле её плеча, ладонью скользнув под подушку:

«Перестань отрицать», — теплое дыхание касается её виска. Шепот, тонущий в шуме бушующего океана за распахнутым окном. Но она лишь сильнее прячет лицо, морщась и тихо всхлипнув, не в силах более сдерживать ненависть по отношению к себе.

«Прекрати сражаться с собой».

Неоднозначное ощущение. Чувство беспокойства усиливается с каждой минувшей секундой. На кухне становится меньше кислорода. Разница ощутима. Как только он приходит, окружение тонет. Женщину не отпускает ощущение, будто бы в затылок её шеи проникает острая игла. Пронзает, касаясь каждой нервной клетки, взрывая их. Возникает уместное напряжение. Да, не таким образом она планировала провести совместный завтрак — попытка усмирения негатива, попытка обнаружения точек соприкосновения, но…

Женщина явно пыталась скрыть под пудрой мешки под глазами перед тем, как встретить гостя, которого она, несмотря ни на что, всегда ожидает увидеть на пороге дома. Подносит кружку с водой ко рту, без желания жует еду, не ощущая её вкуса. Поглядывает на мужчину, который сидит рядом с ней, разделяя её переживания, но не дает себе возможности коснуться женского плеча в качестве жеста успокоения. Они оба хранят молчание, мысленно оглушая себя своими же мыслями. Ведь нужно что-то сказать. Нужно.

Поднимают глаза. Смотрят на парня. Сидит напротив них, пальцами одной руки стуча по столу, другой — нервно крутя блестящую на свету вилку. Недовольный взгляд опущен в тарелку с нетронутой едой.

Часы. Тикают. Тишина. Молчание. Мужчина моргает, вновь обратив взгляд на женщину, которая не знает… Не знает, стоит ли ему заговаривать? Нет, наверное, нет.

Нет.

Женщина переводит обеспокоенное внимание на сына. И сглатывает, проронив короткий вздох.

Ведь Дэниел смотрит на неё исподлобья с неподдельной «темнотой», выраженной на бесчувственном лице.

Просто. К чёрту.

Дилан отказывается открывать глаза, на хер. На хер это дерьмо. Его голова сейчас взорвется — настолько охерительно давящая в черепе боль. Мозг — эпицентр. Он будто увеличивается, потом сжимается, затем снова надувается, подобно шару. Дилан чувствует, как внутри головы не остается места для пустоты. Возрастает желание схватить что-нибудь острое и вскрыть череп, чтобы выпустить фантомнуютяжесть. Когда в последний раз он чувствовал себя так хреново после выпивки? Нет, дело не в алкоголе. Зуд. Почему у него сводит мышцы? Внутри них будто ползают миллионы муравьев, при этом покусывая, что приводит к нежеланному движению — Дилан морщится, неуклюже ворочаясь на спине, пытаясь перевернуться на бок, найти положение, при котором его внутренний дискомфорт станет менее ощутим. Если такое положение и существует, то уж точно не в этой вселенной. О’Брайен накрывает лицо ладонями, дабы уберечься от попадания бледного света. Какого черта он каждый раз допускает одну и ту же ошибку? Надо уже приучить себя закрывать плотно шторы. Черт возьми.

Пыхтит в ладони, еле перевернувшись спиной к балконной двери. Тянет скомканное одеяло на лицо.

Окей, это утро начинается с ворчания. Дилан старается избегать негатива сразу после пробуждения, но тут поддается своим ощущениям. Он недостаточно окреп. Возможно, ему стоит провести целый день в кровати. А может все два. Да, не вылезать. Это было бы круто.

Но раздается стук. Легкий, не вызывающий ответной реакции в виде раздражения. Дилану приходится вылезти лицом из-под одеяла. Его волосы спутаны, на щеках и виске отпечатки от контакта с подушкой. Белки глаз отдают краснотой. Он выглядит помятым, и, кажется, в его горле першит. Потрясающе, помимо обыденного дискомфорта, он, кажется, еще и болен. Рвется кашель. О’Брайен давится им, вынуждая себя присесть, но одеяло не спускает с плеч, сильнее кутается. Даже в таком состоянии помнит о своем повреждении на руке. Никому не стоит это видеть. Ему самому не охота. Дверь приоткрывается — и в комнату заглядывает уставшая после ночной смены Роббин, но на лице остается приятная улыбка при виде сына в таком «домашнем» состоянии. Помнится, раньше, пока у Дилана еще не наступил сложный переходный период, женщина приходила будить сына раньше времени лишь для того, чтобы делать забавные по её мнению фотографии несобранного сонного мальчишки с взъерошенными волосами, который бродил по коридорам с закрытыми глазами, ориентируясь по памяти.

Приятно углубляться в воспоминания и ностальгировать.

Дилан садится, согнув колени, но не прижимает их к груди. Не разжимает веки, сутулится и размеренно глубоко дышит, будто еще спит. Роббин подходит к кровати, держит в руках стакан с водой и пару таблеток от живота и головной боли, зная, что её сын нуждается сейчас в лекарствах, как никогда раньше. Пытается не обращать внимания на количество бутылок. Лишь расстраивается, что у неё не выходит влиять на Дилана — он продолжает выпивать. Может, это такой возраст? Противостояние взрослым и излюбленное «я знаю лучше». Все подростки проходят через сложный период.

Присаживается на край кровати, протянув О’Брайену стакан:

— Держи, — парень громко вздыхает носом, приоткрыв немного один глаз, чтобы смазано видеть женщину, на которой не задерживает взгляд, вынимая «здоровую» руку из-под одеяла. Берет сначала две таблетки, лениво уложив их на язык, после под чутким вниманием матери принимает стакан, запивая. По-прежнему морщится, демонстрируя свое общее состояние, но пускай Роббин полагает, что проблема в принятом спиртном. На самом деле, причины заложены в ином. Вручает предмет посуды обратно, полностью опустошив. Женщина хранит молчание некоторое время, пока крутит стакан в пальцами, разглядывая, как бледный свет со стороны окна отражается в стекле, а Дилан продолжает сидеть с прикрытыми глазами, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону.

— Тея говорит, вы неплохо вчера погуляли, — начинает говорить тихо, зная, какое раздражение может вызвать шум у человека с больной головой.- Ей было весело, — смотрит на сына. Дилан продолжает держать веки опущенными, молча кивает в ответ. Роббин стучит пальцами по стакану, задумчиво анализируя ситуацию перед тем, как сказать следующее:

— Спасибо, что помогаешь мне с ней, — улыбается. — Только больше не води машину в нетрезвом состоянии.

— Окей, -только и может пробубнить О’Брайен сильнее кутаясь в одеяло. Женщина оценивает, как хрипло звучит его голос, поэтому с естественной материнской тревогой хмурится, коснувшись ладонью лба сына:

— Тебе холодно?

— Наверное, — приходится что-то говорить в ответ, чтобы не вызвать подозрений у матери, а та уже с собранным видом, щупает лоб парня, параллельно изучая его внешний вид:

— Заболел, что ли? — Дилан хочет отрицательно помотать головой, но прерывается на сухой кашель, и у Роббин не остается сомнений. — Полежи сегодня, — вчера было достаточно прохладно, а он столько времени провел на воздухе, будучи вспотевшим во время игры. Хотя, здоровье его никогда не подводило, всегда было крепким. С возрастом многое в организме меняется.

Болезнь — такое же ненавистное проявление слабости. Дилан кривит губы, раздумывая, чем бы мог затмить проявление простуды, может, стоит поступить, как обычно? Начать грубить. Но он еще слишком сонный, а чувство моральной и физической слабости усугубляет ситуацию. А этот зуд…

— Поздравляю с победой, — Роббин ломит от усталости, но из-за постоянных смен в больнице у неё не остается времени на общение сыном. Данная истина печалит. Он уже такой взрослый. Кажется, половина его жизни просто пролетела мимо неё, поэтому она хочет растянуть этот утренний момент, когда ни ему, ни ей не нужно никуда спешить.

— М, — О’Брайен равнодушно мычит. Да, победа… Очередная. Бессмысленная. Почему? Потому что речь идет о Дилане — человеке, который быстро перегорает. Этот парень, в угоду своему характеру, бросается ко всему, берется за всё — и так же внезапно остывает. Любое увлечение и дело не доводит до конца, теряя интерес. Сложность в том, что каждое занятие — попытка отвлечься. А сейчас парень не знает, за что взяться. Ему хочется уйти с головой, дабы забыться, но даже команда уже не дает прошлого эффекта. Роббин видит это. Замечает, как уныло О’Брайен окидывает взглядом комнату, после вновь прикрыв опухшие веки. Женщина тревожится не напрасно и не безосновательно — ей знакома апатия, меланхолия, хандра, но страшнее всего в качестве товарища выбрать именно уныние. Состояние души, при котором силы высосаны эмоциональной пиявкой. И множество, множество вытекающих из этого последствий, которые когда-то привели молодую девчонку к алкоголю и прочей дури.

Роббин бы не беспокоилась, если бы не чертово «наследие» её семейки: психические расстройства, пограничные состояние, пожизненные неудачники, не умеющие приспосабливаться, чрезмерные алкоголики. Травка и спиртное — чертов герб семьи О’Брайенов. Роббин боится. Она не просто так изолирует сына от общения с родственниками. Ему не стоит знать, кто и как заканчивает свою жизнь. Не такой судьбы желает ему. Тот факт, что парню столько удается, что он стольким увлекается — поражает. Возможно, гены не имеют такого сильного влияния, как воспитание?

В любом случае, Роббин внимательно следит за психическим состоянием Дилана. Поэтому умело различает за, кажется, ставшей естественной для его лица хмуростью эмоции, заложенные намного глубже.

— Ты унываешь в последнее время, — женщина внимательно смотрит на сына, не скрывая своего волнения. — Что-то тревожит?

Дилан лишь вздыхает, спиной прижавшись к изголовью кровати:

— С чего взяла? — бормочет, еле приоткрыв оба глаза, чтобы видеть мать.

— Такое ощущение, будто тебе перестают приносить удовольствие те вещи, которыми ты занимаешься, — она уже продолжительное время замечает это. — Ты стал каким-то… –пытается правильно подобрать слова, чтобы не навязать сыну своего представления о его состоянии. Подростки — они такие. Впитывают всё, как губки, не умея правильно оценивать самих себя и свои эмоции. — Не знаю. Только уставшим тебя и вижу.

— Я всегда такой, — у него выходит пустить короткий смешок, но веки вновь сжимает, и садится, ровнее, одной ладонью скользнув под одеялом к своему плечу. В шее жжется. Роббин не освобождает его от своего наблюдения, предполагая:

— Нет, сейчас это больше похоже на… — пожимает плечами. — Депрессивную усталость, если можно так сказать.

— Херню какую-то несешь, — Дилан начинает раздражаться, демонстрирует это матери, чтобы та закрыла тему, и ей приходится так поступить, иначе испортит утро выходного дня для них обоих. Роббин опять пожимает плечами, кивнув головой с легкой улыбкой:

— Надеюсь.

***

Медленная смерть. Возможность ощутить процесс каждой клеткой организма, отдаться ему и познать всё его могущество, осознать, что истинно прекрасно. В смерти спасение. В смерти освобождение. В смерти видение счастья и настоящего предназначения. Смысл существования заложен в медленном умирании.

И ты близок к тому, чтобы познать истину. Не так ли, друг мой?

Пальцами аккуратно глажу бледнеющие лепестки цветка, за которым ухаживаю. Холод пагубно воздействует на него. Стебель уже не такой крепкий и зеленый, листья опущены к земле, бутон с каждым днем сильнее клонится в сторону. Придет день — и он более не раскроется.

Потому что его постигает медленная смерть. Ощущает ли он тоже, что и я? Значит ли, что нам посчастливится скончаться в один день? Было бы здорово. Мне нравится ассоциировать себя с цветком, хоть это и неправильно. Он восхитителен. А во мне нет ничего прекрасного.

На заднем дворе холодно. Утро морозное, бледное. Серые облака медленно, лениво тянутся по поверхности неба. Я слышу тревогу в вое ветра, стремящегося сорвать с моего тела легкую рубашку. Он так сильно дергает ткань, что мне приходится одной ладонью прижимать одежду к груди, дабы удержать. Будто бы пуговицы сорвутся от такой непередаваемой мощи. Или же погода в рамках нормы, а я лишь максимализирую? Довольно часто воспринимаю всё иначе. Возможно, из-за слабости мне с таким трудом удается переносить ветер.

Подливаю цветку теплой воды. Могла бы не греть воду, но не отпускает ощущение, будто бы это растение способно воспринимать температуру. Отчасти отношусь к нему, как к человеку. В таком случае, почему не оболью его ледяной водой? Ведь тогда он скорее скончается. Не знаю. Не понимаю.

— Ему холодно, — Роббин какое-то время проводит в молчании, пока ищет что-то на террасе. Полагаю, между нами больше психологического расстояния, чем между мной и Диланом. Так необычно осознавать это, но мне правда хотелось бы разрушить барьер дискомфорта. Чтобы женщина доверяла мне.

Роббин приседает на корточки, кутаясь в вязаную кофту, и я обращаюсь к ней, не сразу повернув голову:

— Он умирает, да? — ответ очевиден. Роббин вздыхает, молчит несколько секунд, изучая растение со стороны, но в итоге усталая улыбка проявляется на её сонном лице:

— Да, но мы пересадим его в горшок. И он выживет, — опускаю глаза, вновь уставившись на растение, и меня охватывает непонятное чувство печали. — Всегда есть выход, — зевает, потирая меня по плечу, и встает с тяжелым вздохом. — Сейчас принесу всё необходимое — и мы его спасем. Больно он красивый, — роняет последнее, направившись к террасе, чтобы взять лопаточку и небольшой горшок. Не провожаю женщину взглядом, продолжив тоскливо наблюдать за покачиванием бледного бутона.

И почему я олицетворяю образ цветка, сравнивая его с собой?

После работы в саду давлю на Роббин, заставляя идти спать. Она намеревалась приготовить мне завтрак, параллельно рассказывая, что Дилан заболел, поэтому даже он не может сегодня «позаботиться» о еде. Я настаиваю на «самообслуживании», мне неловко. Мисс О’Брайен много работает, ей требуется больше отдыхать. У меня сильно болит живот, но не могу обратиться с дискомфортом к Роббин, ей не стоит знать о моих болевых ощущениях. Аптечки в ванной комнате нет, видимо, она осталась у Дилана, но беспокоить его не хочу, поэтому мирюсь с болью, решая на всякий случай проверить кухню. Помнится, Роббин держит несколько аптечек дома, что не удивительно.

За окном начинается дождь. Причем сильный. Крупные капли барабанят по стеклам окон, сильный ветер тормошит шторы в гостиной и занавески на кухне, ведь никто не закрыл форточки. Я нахожу аптечку, выбрав обезболивающее, набираю стакан воды и принимаю лекарство, надеясь, что оно ослабит мое желание употребить что-то покрепче. Подхожу к окну, поднося стакан к губам. Наблюдаю за движением грозовых облаков. В черно-синем небе сверкают молнии. Ого. Я так понимаю, погода здесь живет по своим правилам. Вчера передавали, что нас ждет ясное утро. Ага. Вижу.

Отвлекаюсь от наблюдения за потрясающим штормовым явлением. Оглядываюсь на порог кухни, расслышав ленивое шарканье, и прослеживаю за сонным, каким-то усталым на вид Диланом, ладонью скользящим по своему бледному лицу. Проходит к кухонным тумбам, открывая верхние ящики. Догадываюсь, он ищет аптечку. Не помнит, что в его комнате есть другая? Или там нет необходимых лекарств?

В любом случае, отвлекаю его от поиска, кивнув на обеденный стол:

— Она здесь.

О’Брайен вынуждает себя держать глаза открытыми. Оглядывается, пару секунд бегая взглядом по помещению, наконец, останавливая его на столе с небольшой аптечкой. Подходит ближе, принимаясь перебирать упаковки с лекарством. Он в кофте. Внутри пробуждается былой интерес, и я медленно подхожу к столу с другой стороны, решив не выдавать просьбу в лоб, а начать наш диалог более привычным для людей образом:

— Привет, — но, думаю, этот вариант такой же странный. О’Брайен, видимо, тоже так считает, поэтому поднимает на меня взгляд, изогнув брови, а пальцами сдерживает таблетки от горла:

— Давно не виделись, — сарказм? Наверное. Кручу пальцами стакан, наблюдая за тем, как парень берет одну мятную таблетку, сунув себе в рот.

— Роббин сказала, ты заболел, — нахожу, как продолжить беседу, но и тут Дилан обрывает мою попытку, прервавшись на кашель и выдавив с хрипотой:

— Нет.

И почему этот тип отрицает? Не нужно быть врачом, чтобы понять, что у него температура. Вижу, как он вынимает бинты и мазь. Разглядывает упаковку обрабатывающего средства с хмуростью, явно не разбираясь, что ему необходимо.

— Можно посмотреть? — не сдерживаю желание увидеть результат. Мне нравится, как порезы выглядят позже. Они еще свежие, но уже начинают затягиваться. О’Брайен реагирует ожидаемо: он поднимает взгляд, исподлобья пялится на меня, хрипло дыша, но мне не становится не по себе от такого зрительного давления, которым он меня окидывает, пытаясь понять, как лучше отреагировать на мою просьбу. Удивлена, что парень вообще печется о гуманности. Судя по его виду, он чувствует себя нехорошо.

— Роббин легла спать, — замечаю, как Дилан прислушивается к шуму, боясь, что его мать может внезапно застать их и заметить его раны. — Дай взглянуть, всё равно тебе придется обрабатывать снова, — настаиваю. — И порезы промыть надо. От крови.

Не знаю, почему О’Брайен поддерживает мой интерес, уверена, у меня всё на лице написано. Хочу посмотреть. И всё. Парень какое-то время молча изучает коридор, который видно через щелку двери кухни, при этом потирает локоть, наконец, решаясь вынуть больную руку из рукава кофты Я сразу же замечаю пятна крови на бинте. Не буду скрывать — веду себя неправильно, начиная улыбаться и торопливо разматывать его локоть, отставив стакан с водой. Дилан продолжает следить за дверью и прислушиваться. Настолько боится, что его мать может обо всём узнать. Парень, вроде, сам себе на уме, но страхи есть у каждого. Думаю, основная боязнь для О’Брайена — демонстрировать слабости.

Случайно дергаю ткань бинта, видимо, она приклеилась к ране из-за крови, и Дилан резко поворачивает голову, гавкнув на меня:

— Осторожней.

«Извини», — бормочу под нос, аккуратно разматывая остаток бинта, который начинаю скомкать в ладонях, наклонившись к изгибу локтя парня. Судя по всему, он изрядно поколотил это место, учитывая, сколько здесь синяков. Практически вся рука покрыта отметинами. Синими, фиолетовыми, с крапинками желтого и красноватых оттенков. Вау. Просто… Нет слов. Капельки крови высохли за ночь, ими осыпана кожа рядом с порезом, и не могу устоять — осторожно касаюсь его пальцем, с улыбкой проронив:

— Ух-ты. И почему это не может стать отдельным видом искусства?

О’Брайен, думаю, сдается. Прекращает оценивать меня и мои слова с точки зрения нормальности:

— Самоповреждения? — но уточняет, чтобы убедиться, что именно я подразумеваю под искусством.

— Да, — посматриваю на него, не сдерживая восхищения. — Смотри, — осторожно беру его за запястье, приподнимая локоть выше, будто бы Дилан не видит, к чему привела его агрессия. — Похоже на северное сияние.

Не хочу анализировать то, с каким хмурым недоумением, даже недовольством О’Брайен смотрит на меня. Опускаю голову, продолжая поглаживать пальцами по ране, очищая от сухих остатков крови, благодаря чему на моей коже остаются алые разводы. Дилан продолжает сверлить тяжелым взглядом мою макушку. Плевать. Я продолжаю разглядывать повреждение, перебарывая желание попросить парня сфотографировать.

— Тея.

Спокойный тон. Обращение ровное. Без жесткости.

Не поднимаю головы, немного надавив пальцами на кожу рядом с раной, отчего из-под поврежденной ткани выделяется капелька новой, совсем свежей крови:

— М?

— Ты ебанутая.

Моргаю, поставив О’Брайена в тупик той улыбкой, что лишь растет, и поднимаю глаза:

— Дилан.

Он не отвечает, но смотрит на меня с прежней суровостью. Приподнимаю выше его руку, наклонив голову к плечу, и с чувством необъяснимого наслаждения шепчу, постучав пальцем по его ране:

— Ты тоже.

Поэтому я иначе смотрю на тебя.

========== Глава 20 ==========

Комментарий к Глава 20

Будьте активнее, пожалуйста, а то вдохновение идет к черту.

Приятного чтения.

Нас ждет буря

Опьяняющие ароматы. Необъяснимое желание глотать запахи, кружащие голову. Громкая музыка, на каждом этаже своя, в каждой брошенной комнате уши рвет от голосов, смеха и неприятных трезвому человеку стонов. С серых стен слезает темная штукатурка, в каждом холодном помещении есть старая мебель, которую притащили завсегдатые заведения. Притон — дом для них. Всех. Танцующих, поющих, пьющих, курящих. Занимающихся сексом, разделяющих иные способы интимной близости, часто, с незнакомыми людьми. А это важно? Нет. Совсем уж.

Он сдался, он проиграл самому себе. Но винить за очередной срыв будет завтра, когда протрезвеет и его сознание освободится от оков черноты. Как можно контролировать себя? Нет, правда. Его будто два. Две стороны. Одна противостоит второй, сменяя друг друга. Первый Дилан отчетливо понимает, что творит ужасные вещи, насколько его действия омерзительны, и он стремится бороться с этим. Второй Дилан — ему насрать. Он хочет. Он ставит желания превыше всего. На глаза словно опускается пелена. Аморальный. Безнравственный. Как можно задумываться о здоровом будущем, когда ты не способен примириться с собой?

О’Брайен сидит на кресле, самостоятельно не проявляет стремление к взаимодействию с кем-то, но люди каким-то образом собираются вокруг него — и когда-то пустующее помещение заполняется разговорами, смехом. Музыка со стороны зала за дверью здесь слышна намного тише, но всё равно приходится напрячься, если желаешь услышать собеседника. Темно. В углу стоит какая-то мерцающая лампа, горящая неприятным красным светом. В одной руке держит бутылку, в другой — косяк с травкой. Сегодня обычные сигареты ему не товарищи. Сидит сутуло, пуская перед собой белый дымок, с хмуростью уставившись куда-то вниз. Даже для такого состояния ведет себя необычно. Редко реагирует на общение, даже девушка, присевшая на колени рядом, не способна вытащить его из мыслей. Он спокойно видит её оголенную грудь, но взгляд уплывает в сторону, а к губам тянет свертанный косяк, когда незнакомка касается его щеки пальцами, чмокнув в шею. И улыбается, ощутив приятное напряжение под кожей. Садится напротив Дилана, скользнув ладонями по плечам, татуированным рукам, ниже. В помещении душно, несмотря на сильный дождь за окном. О’Брайен сдерживает желание стянуть с себя футболку, пока остальные присутствующие не особо заботятся об одежде. Большая часть девушек раздевается до белья, парни не отстают. Душно. Дышать нечем, при этом комната лишена окон, оттого её нельзя проветрить. В нос забиваются запахи сладких духов и мятных мужских одеколонов, смешиваясь с никотином и прочими ароматами «грязной» ночи.

Незнакомка крепкой хваткой обладает над О’Брайеном, яро отгоняя от «добычи» других претенденток, и давит на его грудь руками, вбираясь на колени, окончательно демонстрируя, что занимает его. Полностью. Дилан прижимается спиной к креслу, впервые бездействует. Девушка целует его, удобнее усаживаясь на бедрах, и не ощущает пронзительного интереса.

У другой стены расположен небольшой диван из рыхлой ткани, два кресла и столик, на поверхности которого разложены упаковки сигарет, пакетики с травкой и стоят бутылки пива. Компания взрослых ребят постоянно совместно проводят время здесь, общаясь только в своем тесном круге, но в этот раз одна из девушек с ровной укладкой блондинистых волос и челкой, под которой можно спокойно скрыть заинтересованный взгляд, уже минут пятнадцать наблюдает за молчаливым, отрешенным парнем в другом углу. Яркий макияж красиво смотрится на бледной коже, худое тело устроилось под бок к двум «мощным» на вид парням. Сетчатые черные колготки, короткая кожаная юбка, кружевной темный лифчик. Выглядит по-царски, с довольно властным выражением лица. Надменный взгляд продолжает изучать незнакомца, которым без труда овладевает девчонка. Подносит к губам сигарету, слегка повернув голову, чтобы говорить на ухо сидящему рядом парню:

— Кто он? — кивает в нужную сторону. Парень делает глоток пива, изучая предмет внимания свой собеседницы, и отвечает:

— О’Брайен. Нечасто тут зависает, — обращает взгляд на девушку рядом, заприметив её интерес:

— Он неплох, — она делает вывод, основываясь на внешних качествах.

— Да. Видел его в игре, — парень удерживает бутылку возле подбородка, задумчиво наблюдая за выражением лица подруги, которая наверняка имеет в виду не талант Дилана к футболу. — Что? — усмехается, догадываясь о последующих действиях. — Хочешь его к нам?

Девушка переводит «острый» взгляд на друга, лицо озаряется довольной улыбкой:

— Он не кажется слабаком, — затягивает никотин, элегантно держа тонкую сигарету между пальцами. Её собеседник с прежней усмешкой качает головой, дернув краем горлышка бутылки кончик своего носа, и не томит девушку ожиданием, поднявшись с дивана. Она довольнее улыбается, уложив ногу на ногу, и принимается потрясывать верхней, следя за перемещением друга. Остальные из их круга также заинтересованно наблюдают за «товарищем», без особого труда понимая намерения, с которыми он приближается к креслу в углу помещения.

Компания ребят. Татуированных, громких, забитых наколками и пирсингом.

— Эй, парень, — незнакомец подходит к Дилану, привлекая его равнодушное внимание, и протягивает бутылку пива.

Вторая личность О’Брайена идеально впишется в их круг.

Этому невозможно дать логическое объяснение. Вокруг Дилана собирается народ сам по себе. И теперь к его креслу ближе ставят столик, другие стулья, самые пьяные парни вообще передвигают диван, чтобы устроиться комфортнее в кругу «товарищей». Их немного. Человек пятнадцать. Ребята смещают с мест других отдыхающих, заставляя их перебраться в другой угол помещения. Кажется, такая сплоченная компания внушает ощущение угрозы, поэтому никто не рвется в драку, когда на вид недружелюбные татуированные парни толкают других с кресел, занимая места. Можно уверенно заявить — эта комната теперь принадлежит им, поэтому «чужаки» медленно, но покидают помещение, решая держаться подальше.

Диван ставят напротив кресла Дилана. О’Брайен не придает никакого значения тому, что образуется вокруг него. Ему, честно, параллельно, кто тусуется рядом с ним, но неиспаримый плюс — у этих неформалов есть выпивка. И кое-что покрепче, так что окей. Дилан не против.

Девчонка продолжает сидеть на его бедрах, пытаясь подвести поцелуи к кое-чему более интимному. О’Брайен отвечает, но не может спокойно впитывать колкий взгляд незнакомки, сидящей на ручке кресла. Худая девушка с уверенной улыбкой смотрит в ответ, отставляет бутылку пива на столик и поднимается, коснувшись плеча своего друга, расположившегося в кресле. Парень поднимает на подругу взгляд, усмехнувшись. Всё, пошла. И возвращается к общению с друзьями.

Девушка приближается к креслу, на котором сидит Дилан. Тот без эмоций смотрит на неё, пока незнакомка углубляет поцелуй, вдруг отстранившись и с болью ахнув, сморщившись. С первичной агрессией оглядывается, тут же осекаясь, когда встречается взглядом с девушкой, которая сжимает тонкими пальцами её волосы на макушки, с довольной улыбкой мягко мурча, подобно кошке:

— Лолита, — тянет её локоны. — Кыш, — взгляд острее. Девчонка корчится от боли. Слезает с колен О’Брайена, подчиняясь довольно грубой девушке, которую может искалечить только мысленно. Блондинка с красной прядью в волосах провожает Лолиту к двери взглядом, затем опустив самодовольный взгляд на Дилана, который с прежней незаинтересованностью смотрит на неё, намереваясь сделать глоток пива, но девушка отнимает у него бутылку, свободной рукой опираясь на его плечо. Садится на его колени, двигается пластично, словно змея, устраиваясь ближе, чтобы плоским животом коснуться его тела. Улыбка не пропадает с лица.

— Привет, — ей нравится, с какой хмуростью он смотрит на неё. — Меня зовут Рубби, — локти ставит на его плечи, пальцами принявшись водить по темным волосам парня. — Хочу, чтобы ты запомнил мое имя, — наклоняет голову, выражение её лица… Есть в нем что-то… Необъяснимо настораживающее, но нетрезвый Дилан — неосмотрительный Дилан. Ему всё равно, какая шлюха садится ему на колени. Только вот Рубби вовсе не шлюха. И она уж точно не останется в рядах девушек, которых он забудет через пару суток.

Наклоняется ближе к его лицу, губами коснувшись уха:

— Потому что теперь ты принадлежишь мне, — с наслаждением шепчет, вызывая большую хмурость у парня, который поворачивает голову, чтобы повторно изучить девушку. Та облизывает губы, сильнее прижавшись к его груди, и одной рукой сжимает его шею, второй продолжая удерживать бутылку. Накрывает губы парня, резким движением проникнув языком в его рот. Дилан прикрывает веки, оставаясь внешне сердитым, но его ладони непослушно ползут к талии девушки, которая приподнимается на его бедрах, всё больше и больше углубляя поцелуй, словно желая заставить парня задохнуться к черту от такой грубости. Но она не ошибается в выборе. Ведь Дилан без сложности переносит её действия, отвечает, даже резче, изощреннее, пальцами разминая её кожу талии спины. Рубби успевает улыбнуться ему в губы, отпустив бутылку, та падает на пол, вроде разбивается, не важно. Она ерзает на его бедрах, пальцами схватив Дилана за шею, чтобы начать душить. Несильно. Но давит. Нехватка кислорода кружит голову. Он хватает её за волосы, погружаясь в омут наслаждения. Грубость в ответ на грубость — двойное удовольствие. Да. То, что нужно.

Компания ребят редко бросают короткие взгляды в спину Рубби, параллельно стараясь оценить нового парня, который обязательно вольется в их круг. Они всегда рады новеньким. Единомышленникам.

О’Брайен даже не подозревает, во что ввязывается.

***

Чувство бессилия после сна, это нормально? Роббин не глупа, в течение года женщина анализирует свое здоровье, замечая, как ослабевает её выдержка. Работать в прежнем ритме сложнее. Она изрядно следит за своей нервной системой, поддерживает стабильную работу организма, но тот значительно ухудшает свои показатели — и на очередном обследовании Роббин окончательно убеждается в том, что для её возраста состояние здоровья желает оставлять лучшего. Перенапряглась, переработала. Но не жалеет потраченных сил. Она продолжит себя терзать. В этом есть смысл.

Стоит у комода в прихожей. Слабым движением руки роется в сумочке, проверяя наличие необходимых вещей. Иногда её образ ослабевает — и она касается пальцами лба, ненадолго прикрыв веки. Слой пудры не способен скрыть недостатков, проявление которых кричит всем о нездоровье женщины. Секундное проявление — и вновь принимает собранный вид, застегивая молнию сумочки, ведь к лестнице выходит Тея. Девушка с немым интересом оглядывает Роббин, спускается вниз, придерживаясь за перила. Мисс О’Брайен улыбается ей, оповещая:

— Я на работу, — очевидное. Поправляет осеннее пальто, взяв сумку в руки.

— Вы не поправились, — Оушин почему-то убеждена в этом, вид у женщины болезненный. Ей бы больше полежать дома. Роббин со сдержанной улыбкой пропускает слова девушки, вынув связку ключей:

— Дилан ушел ночью, да? — переводит тему. Заговаривает о том, что действительно актуально и заставляет переживать. Её сын часто пропадает по ночам, но возвращается к пяти, шести утра. Мать нервно дожидается его, лишь после ложась спать, но тут она проводит целую ночь без сна. Дилан так и не возвращается. И это не отпускает её. Где он? Как он? Что он творит несколько часов подряд, игнорируя звонки?

Тея останавливается на последней ступеньке, сложив руки на груди, и кивает головой. Роббин со сдержанным огорчением на лице отходит к двери, открывая замок, и дергает ручку на себя, впуская в прихожую прохладный ветер с улицы:

— Когда придет, напиши или позвони мне, — с бледных губ слетает непроизвольный вздох. — В общем… — прикрывает на мгновение веки, позволив себе вновь коснуться лба кончиками пальцев. — Сообщи, — просит, опустив ладонь. Тея изучает бледное лицо Роббин, старательно выдергивает себя из замкнутого сознания, чтобы поддерживать здоровое взаимодействие:

— Хорошо, — остается безэмоциональной внешне, хоть и испытывает легкую жалость по отношению к женщине. Роббин набирает больше воздуха в легкие, напоследок растянув губы в улыбку, и разворачивается, переступая порог. Прикрывает дверь. Звучат тихие щелчки. Оушин остается одна.

И по очевидной причине её задевает отношение Дилана к матери, ведь у Теи нет человека, который таким же образом переживал бы за неё. А О’Брайен, имея семью, так наплевательски к ней относится. И говоря «семья», Оушин имеет в виду не только Роббин, но и Дэниела с Брук. Если бы у Теи было бы всё, что есть у Дилана… Как бы сложился склад её ума? Посещали бы её те же мысли, что изводят её ночами напролет?

Кажется, жизнь была бы совершенно иной, но чего гадать? Тея Оушин — это Тея Оушин. Её жизнь никогда не будет иной.

«Куда ты пропал?»

Сообщение получено сегодня в девять утра. Причем ровно. Если Дилан не появляется до конца первого урока, значит, он не явится вообще. Тогда Дэниел пишет ему, интересуясь, куда опять делся его друг.

А куда он пропадает этим утром после бессонной ночи? Громкой, опьяненной, странной бессонной ночи. Нет, правда, что это было?

О’Брайен сидит на одной из разваленных ступенек каменной лестницы, ведущий вниз на непригодный для людей скалистый берег. Серый океан разбивается волнами о неровные камни, пенится, солеными каплями осыпая темные камни. Небо такое серо-синее, бугристое. Тревожный ветер гоняет сухие листья по тротуару рядом с безлюдной тропой, что уходит глубоко в рощу, перерастающую в хвойный лес, куда уже не сворачивают люди, гуляющие по парку только в специально оборудованных местах.

Усталость не накатывает. Но и бодрости парень не ощущает. Он… Никакой. Серьезно, будто бы эта ночь лишила его способности рождать эмоции. Они высосаны. Дилан задумчиво выпускает никотин через ноздри, касаясь пальцами своего затылка. Всё его тело «истерзано», эта девчонка… Хмурится, поднося сигарету к губам, на нижней из которых небольшая ссадина от укуса.

Она будто хотела прикончить его к чертям. Но Дилан прошел проверку.

Это было безумное, животное «взаимодействие». Такого разряда грубости и жесткости никогда прежде ни от кого не получал, оттого он лишен физических сил. И, пожалуй, моральных. Но это помогло. Определенно. О’Брайен чувствует — его отпустило. Но надолго ли хватит эффекта? Сейчас, когда личности сменяют друг друга, Дилан пропитывается злостью. Он не должен был сдаваться, не должен был идти на поводу у своего дискомфорта. Ему не нравится грубый секс. В нем нет того, в чем он нуждается. Это лишь иллюзия, обман. Внушение, будто бы подобное — как таблетка усмирительного лекарства. Если бы только О’Брайен смог найти что-то, что заменяло бы ему пустой трах. Точно, без плана этот тип давно бы сломался, но у него есть, куда двигаться. Он должен найти замену, равносильную. Подменить понятия в голове, и каким-то образом убедить «другого Дилана», что новый вид «деятельности» будет приносить должное успокоение.

Но как? Всё это не точно. Кто знает, как себя поведет О’Брайен? И чем, мать твою, можно заменить дикое соитие с распитием алкоголя? За столько лет данное времяпрепровождение смогло стать привычкой. А от привычного трудно отказаться.

Господи, он правда собирается разделять себя на двух людей? Он совсем рехнулся?

Закатывает глаза, сжав зубами кончик сигареты. Ясно лишь одно. На ближайшие сутки ему гарантирован эмоциональный штиль. А потом…

Потом придется приковать себя к батарее в запертой комнате.

Мерзок.

Дом. Гребаный, милый дом. Дилан шаркает ногами от автомобиля, зная, что ему еще влетит от матери, ведь транспортное средство у них одно, а Роббин часто требуется машина, чтобы добраться до работы. Конечно, чаще автомобилем пользуется О’Брайен, да и плевать ему сейчас. На всё. Буквально. Он с таким нежеланием бредет к крыльцу, вынимая связку звенящих ключей из кармана кофты. Пахнет от него отвратно. Смесь из никотина и… Духов. Сладких, резких. Во рту ужасный привкус алкоголя, травки и прочей херни, что ему посчастливилось употребить. Точно. Отупение. Вот, каким словом можно описать его состояние. Мысли медленно тянутся в сознании, словно вата.

Встает у двери, вставив нужный ключ, но обнаруживает, что преграда от внешнего мира не заперта. Без стремления сводит брови, проявив кое-как различимую сердитость. Роббин не закрыла? Да нет, она достаточный параноик для такой безалаберности. Открывает, оценивающим взглядом скользнув по прихожей, и даже при таком оглушении (по вине пребывания в помещении с громкой музыкой) без труда улавливает голос. Незнакомый. Мужской. Голос.

Мужской. Это главенствующая характеристика, вызывающая моментальный приступ агрессии — и отупение отходит на задний план, безэмоциональность и усталость меркнут, а обыкновенная сердитость в одно мгновение сменяется суровостью.

Какого. Хрена.

— Ты вообще меня слушаешь? — достаточно громкий голос. — Это не трудно, черт возьми! — со стороны кухни. — Что с тобой не так?!

Мужчина. В этом доме.

Мужчина. В его доме.

Мужчина.

Дилан не ждет. Он тяжелым шагом, наплевав на явное головокружение, приближается к двери кухни, до хруста в пальцах сжав ручку и дернув на себя. Смотрит. Оценивает. Тея резко поднимает голову, оторвав виноватый взгляд от тетради. Глаза красные, будто она вот-вот разревется, как херово дитя, но она действительно слишком эмоционально переносит занятия, потому что ей сложно сосредоточиться. Концентрация внимания страдает, и это злит молодого специалиста без опыта. Он полагает, что семнадцатилетняя девушка должна мыслить типично и воспринимать информацию, как все, но именно с этим у Теи и проблемы. Он повышает голос — она замыкается, прекращая его слушать. И как бы ей ни хотелось понять, как бы она ни пыталась — не выходит, но девушка правда старается.

Дилан переводит колкий взгляд на мужчину в рубашке и брюках, который держит в руках деревянную линейку, постукивая одним её концом по своей ладони, и с надменным, каким-то гордым видом процеживает:

— Выйдите, у нас занятие, — даже голову держит в слегка запрокинутом положении, вздернув носом. О’Брайен пристально смотрит на него, и одному черту известно, как ему еще башку не снесло от тех ощущений, что моментально переполняют его тело:

— Иди отсюда, — почему он шепчет?

И с чего вдруг его так передергивает?

Учитель выпучивает глаза, отчего выглядит нелепо, а его голос становится высоким от шока:

— Что, простите?

Вряд ли кто-то из присутствующих, как и сам О’Брайен, ожидает внезапного скачка в тоне голоса:

— Вон! — Дилан дергает дверью, шире её распахивая, отчего она ударяется о поверхность стены, и не выжидает, когда мужчина обработает приказ:

— Что? — он лишь успевает схватить свою кожаную сумку, прежде чем парень минует стол, грубо пихнув мужчину в сторону:

— Пошел вон!

— Дилан, — Тея с опаской привстает со стула, но О’Брайен указывает на неё пальцем, немым жестом приказав опуститься обратно, и Оушин, оценив его внешнее эмоциональное состояние, принимает решение послушаться. Этот тип явно не в себе. Учитель выскакивает в прихожую, с возмущением оглядываясь на Дилана, пытаясь выдавить из себя что-то внятное, что может сойти за ругань, но О’Брайен просто не дает ему шанса высказаться: Дилан не жалеет сил, схватив мужчину за ворот рубашки, и распахивает входную дверь, толкнув учителя с порога, и тот, наконец покинув замкнутое помещение, откуда ему вряд ли удалось бы выбраться, разрывается гневным ором:

— Сумасшедшие! — отступает назад, указывая на Дилана, а тот не ждет, сразу же захлопнув дверь, чем наносит сильный удар по самомнению учителя. — Семейка ненормальных! Я на вас такую докладную составлю, что ни один учитель из Союза не возьмется за вашего отсталого! Вас вообще выпрут оттуда!

Его рвет на части. Дилан сжимает ручку двери, закрыв глаза, он понимает, что ему стоит привести себя в порядок, иначе… Просто дыши. Всё еще слышит голос мужчины за дверью. Изолируйся. Громко глотает комнатный воздух. Трясет. Головная боль усиливается, и непонятно откуда возникает чувство тошноты. Вскидывает голову, втягивая носом кислород, но тот приводит к еще большей потере в пространстве. Окружает тишина. Думай. Дыши. Тебе станет легче.

Но не становится.

Разворачивается, таким же тяжелым шагом вернувшись к порогу кухни, и, не доходя до стола, уже разрывает ушные перепонки девчонки своим громким голосом:

— Это твой учитель?! — очевидно, что да. Тея перебарывает кольнувший в груди страх, подозревая, что спокойный тон — самый правильный выбор:

— Я думаю, у него тяжелая жизнь, — она не дает ответ на вопрос, а лишь предполагает, почему этот мужчина ведет себя так жестко по отношению к другим, будто считает, что именно его манера преподносить себя так взбесила О’Брайена. — Вот он и стал таким грубым.

Дилану плевать, что там и как строится в башке неизвестного типа. Парень тормозит напротив, руками опираясь на обеденный стол, и с наивысшей степенью гнева задает следующий вопрос, не намереваясь сбавить тон голоса:

— Почему ты не сказала, что это мужчина?!

Оушин дает слабину на мгновение — хмурит брови, секунду пялясь в стол, но поднимает лицо, уже озарившееся привычным равнодушием, которое оставляет свой «оттенок» в том, как холодно она говорит:

— Это важно?

— Да! — О’Брайен наклоняется чуть вперед — Тея вжимается в спинку стула лопатками, настороженно следя за сохранением безопасного расстояния. — Никаких мужчин в этом доме, ясно?! — почему он так выходит из себя? — Никаких! — сверлит её лицо, явно командуя, оттого Оушин стремится отпираться, указывая на его собственные нарушения правил:

— Но ты сам приводишь их, когда пьешь…

— Я сейчас говорю! — Дилан хлопает ладонью по столу, и Оушин резко вскакивает, без испуга на лице. Её, конечно, потрясывает от нервной обстановки, но девушка достаточно свободно передвигается, быстро перебирая ногами в сторону двери, а О’Брайену остается только крикнуть ей в спину:

— Эй!

И Тея выскакивает с кухни, свернув в сторону двери, что выведет её на задний двор. Она спешит покинуть дом, оказаться в сарае, в котором у неё есть возможность закрыться. Дилану нужно остыть. Девушка понимает это. Как и то, что у парня типичное эмоциональное расстройство.

Да, О’Брайену бы взять паузу и перетерпеть гневные чувства, но это же Дилан. Он выдергивает из своего кармана мобильный телефон, принимаясь яростно искать в списке контактов номер матери, которая, к слову, только и ждет каких-то новостей от сына, её личное беспокойство никуда не пропадает, поэтому женщина, находясь на обеденном перерыве в кафе, с таким чувством успокоения изучает экран своего телефона, сидя за одним из столиков. Но, как только отвечает на вызов, ей становится ясно — разговор пойдет по наклонной.

— Ты стебешься надо мной? — никаких «привет», никаких уж тем более объяснений, где он пропадал, Роббин не получит. Она слышит его голос, оценивает его — и женщину морально съеживает тревога.

— Что? — только и может шепнуть, окинув зал кафе беспокойным взглядом.

Дилан не способен стоять на месте, он бродит по кухне, нервно пихая от себя выставленный из-за стола стул:

— Учитель.Мужчина, — рычит, делая долгие паузы. Короткое пояснение, но Роббин больше слов не требуется, она с пониманием кивает головой, намереваясь всё объяснить, оттого её голос звучит собрано:

— Это был единственный вариант, я…

— Я запретил тебе!

Роббин замолкает. Пристально смотрит куда-то перед собой, начав нервно дергать пуговицу на своем расстегнутом пальто:

— Дилан… — шепчет. Слышит, как тяжело он дышит, точно не находит себе успокоения, ему нужно перестать развивать эту мысль в голове, иначе злость захлестнет его. — Дома обсудим, лад…

— Ты не против капучино?

Дилан замирает на месте, врезавшись стеклянным взглядом в пустое пространство перед собой, а Роббин напугано поднимает глаза на доктора, который возвращается к их столику, принося заказ. — У них закончился латте, и… — видит, как напряжена его коллега, поэтому присматривается к её лицу, хмурясь. — Всё в порядке?

А Роббин хоть и смотрит на него в ответ, но всем существом поглощена телефонным разговором. Ведь больше не слышит хриплого дыхания сына.

— Это кто? — Дилан спрашивает холодно, ровно, чем вынуждает Роббин сглотнуть в очередной раз:

— Дилан…

— Это тот мудак? — он догадывается, а женщина прослеживает за мужчиной, садящимся напротив и вопросительно кивающим.

— Так… — Роббин не хочет ссориться, не желает опять поднимать эту тему, но её голос непроизвольно застревает где-то в сухой глотке.

— Я запрещаю тебе, — Дилан говорит спокойно и ровно. — Живо встала, — женщина касается пальцами лба, устало прикрыв веки. — Сейчас.

Вздыхает и поднимает взгляд на мужчину, чувствуя себя виноватой:

— Мне нужно идти, — встает. Доктор хмурится, даже заикается от неожиданности:

— Что? Но…

— Извини, — Роббин правда стыдно, но… Она ничего не может с этим поделать. Не сейчас. Ей нужно лично переговорить с Диланом. Вновь.

— Это Дилан? — мужчина сам встает, протянув руку. — Дай, я поговорю с ним.

— Не стоит, — Роббин качает головой, говорит тише, зная, что Дилан внимательно слушает.

— А терпеть его отношение стоит? — доктор негодует, ведь… Боже, она взрослая женщина! С какого черта этот сопляк указывает ей? — Ты не его заключенная.

Роббин моргает. Вновь глотает ком. Смотрит на мужчину, который действительно не понимает всей этой ситуации, а ведь подобное происходит не в первый раз. О’Брайен уже как-то сломал ему нос. Женщина качает головой, вновь извиняясь:

— Мне очень жаль, — и обращается к сыну, развернувшись и направившись к дверям заведения. — Я ухожу, ты доволен? — ей неловко оставлять доктора вот так, при том факте, что этот мужчина ей интересен, но есть вещи, которые стоят выше её личных желаний. Роббин открывает дверь, выходя в зал больницы, и дожидается реакции со стороны сына, но та не следует, поэтому женщина обеспокоенно обращается к нему:

— Дилан? — и проверяет экран телефона.

А О’Брайен молча смотрит. Куда-то. Неважно. В его голову врезается фраза, и она порабощает.

«Ты не его заключенная».

Никаких мужчин. Мужчины — зло. Он обязан уберечь мать.

Да, О’Брайен властный и не любит, когда его ослушиваются, но он не намеренно воспитал в себе данный вид эгоизма.

— Дилан? — Роббин хмурится, чуть громче обращаясь к нему, а парень убирает мобильный аппарат от уха, с чувством опустошения сбрасывая вызов.

Он всего лишь защищает её.

***

Время тянется медленно. Мне не хочется покидать сарай до возвращения Роббин. Честно, и после я не горю желанием светиться на глазах жильцов дома, ведь они наверняка устроят грандиозную ссору, итогом которой станет натянутая атмосфера. Не люблю, когда эти двое скандалят. Не могу объяснить, почему.

За окном чернота. Темнеет рано. Хорошо, что мне есть, чем заняться. Сижу на высоком стуле напротив мольберта. Порчу холст. Да, именно порчу, так как на фоне работ Дилана, мои рисунки просто экологические отходы богини Венеры, серьезно. Мои каракули — это только эмоции. Мне легче выражать их таким образом, ни на какой титул «Великий художник» не претендую.

Стук в дверь. Не буду лгать, я слышала, как он подошел еще минуты три назад. Всё это время топтался в саду. Разбирал по полочкам свои хаотичные мысли? Анализировал пакеты эмоций?

Не реагирую на шум — дверь открывается. Стреляю в её сторону косым взглядом, слегка повернув голову, ведь до последнего надеюсь, что парень не позволит себе потревожить меня без моего на то согласия.

— Можно? — чего спрашивать разрешение? Он уже переступает порог, поэтому мой ответ ничего значить не будет. Отворачиваю голову, продолжив хранить молчание и водить по холсту кисточкой, оставляя красные следы. Дилан сует ладони в карманы джинсов, делает пару шагов к столу, окинув взглядом помещение, и звучит тяжелый сдержанный вздох, после которого, обычно, следует попытка начать разговор:

— Ты не закрыла дверь, — он бросается фактами. — Думал, запрешься, — опирается бедром на край стола, сложив руки на груди, и стреляет взглядом себе под ноги:

— Я приготовил поесть, — попытка номер два — и вновь провальная. Не едой меня брать нужно, серьезно, что с его смекалкой сегодня? Ночка была такой дикой, что ему мозги отбило? Воздерживаюсь от ворчания, но фыркаю под нос, заметно закатив глаза, краем которых вижу, что О’Брайен сам терпит мое поведение, с неимоверным трудом для себя выдавив:

— Извиняюсь за сегодня, — окей, а вот это вгоняет меня в ступор. Перестаю водить кисточкой по холсту, медленно обратив на парня взгляд, но головы не поворачиваю, с издевкой шепнув:

— Сам Дилан О’Брайен просит прощение? — щурюсь. — Я в своей вселенной?

Дилан изгибает брови, находя, что фыркнуть в ответ:

— Тея Оушин пользуется сарказмом? Думаю, мы оба не в себе, — и, думаю, он немного расслабляется, видя, как я усмехаюсь краем губ, качнув головой, но не позволяю ему сбавить напряжение и сразу задаю вопрос в лоб:

— Почему в дом нельзя впускать мужчин? — случившееся не дает мне покоя. О’Брайен либо хороший лжец, либо… Не знаю, но язык у него подвешен, солгать ему ничего не стоит:

— Простая прихоть, — лжет или говорит правду? — Моя, — с трудом верится. У него есть свои тараканы и загоны, но чтобы настолько быть эгоистичным? Нет, простым эгоизмом его поведение не объяснить уж точно. Причина заложена в ином, но не стану лезть. Не моего ума дело.

— Любишь держать всё под контролем, — такой вывод, вызывающий у парня наглую улыбку:

— Тебе нравятся властные? — переступает с ноги на ногу, и я не могу больше игнорировать его попытки вывести меня на здоровый диалог, поэтому выдыхаю тяжесть из груди, опустив руки, и поворачиваю голову, с легкой улыбкой взглянув на Дилана, который понимает, что ему удается растопить мое равнодушие.

— Ладно, — шепотом разрушаю образовавшееся молчание, и оставляю кисточку в баночке с грязной водой, соскочив с высокого стула:

— Так, что ты там приготовил? — складываю руки на груди, сделав пару шагов к О’Брайену, и опять ловлю его на лжи — парень морщится, на секунду отводя глаза в сторону:

— На самом деле, это была уловка, — подобно мне складывает руки. — Мне нужно было с чего-то начать разговор.

— Использовать еду, как уловку для меня? — высказываю свои мысли. — Не очень-то умно.

— Но диалог всё-таки состоялся, — Дилан пожимает плечами. — Я собрался в кафе, — уверена, и это он только что придумал. — Можем сгонять вместе.

— А Дэниел там будет? — улыбаюсь, как дурочка, дабы издевка над парнем имела особое влияние, и он скользит кончиком языка по губам, сдержанно вздохнув, кое-как проглотив ворчание:

— Увы, не планировалось.

Улыбаюсь с большей искренностью, решив, что ничего дурного этот вечер не сулит, учитывая, что этот тип пытается загладить вину:

— Я не голодна, но могу составить тебе компанию.

Дилан скачет взглядом из стороны в сторону, сощурившись:

— Одолжение?

— Ты явно не любишь кушать в одиночестве, — еще одно мое подозрение насчет него, которое вызывает у парня нервный смешок:

— Вовсе нет.

— А вот и да, — своей убежденностью привлекаю внимание О’Брайена. — В вашей семье выработана привычка садится за стол вместе. И ты подсознательно ищешь себе компанию.

Дилан молча пялится на меня, явно делая какие-то выводы внутри себя, в итоге, выдавая мне их без задней мысли:

— Мы еще не выехали, а я уже жалею, что беру тебя с собой. Не думал, что скажу это. Но черт, ты до жути болтливая.

Шире улыбаюсь, с довольной физиономией проходя мимо парня, который, вижу в отражении стекла окна, пускает короткий смешок, бросив взгляд мне в спину, пальцами при этом дернув себя за кончик носа.

В который раз убеждаюсь, что небольшие города, по типу такого портового, подходят мне больше, чем крупные. Мне нравятся немноголюдные улицы, не создается ощущение постоянного присутствия чужаков рядом. Было бы тяжко выбраться из дома, с осознанием, что придется проторчать в шумном обществе, но Северный Порт — радует глаз своей социальной пустотой. Конечно, люди встречаются, но редко, особенно сейчас — уже вечер, погода ухудшается, по радио передают о возможном шторме.

Кафе, на котором останавливается мой личный выбор (потому что Дилану приходится слушать меня), находится у самого берега — не безопасное место, учитывая, как шумит океан, но я не прогадала. Здесь практически нет людей. Тихая музыка. Заведение выполнено в тонах темного дерева, вся мебель из… Дуба, я полагаю, могу ошибаться, но аромат стоит приятный. И пряности. И кофе. И выпечка.

Столики, по обе стороны напротив коричневые диванчики, способные уместить до трех человек. Посетителей не так много, во всем зале занято, наверное, столиков пять. Мы садимся за один из тех, что стоит вдоль окна. Я выбираю это место, чтобы иметь возможность наблюдать за океаном, пока Дилан кушает. Черное волнующееся небо. Бурление темно-синей ледяной воды. Высоко над скалистым берегом парят чайки, сражаясь с потоком осеннего ветра, что уносит их в сторону горизонта. Будто засасывает.

Подпираю ладонями щеки, сидя напротив О’Брайена, и дергаю ногами под столом, заинтересованно наблюдая за движением волн, что сильнее и сильнее разбиваются о мостик рыбаков. Дилан возится с карточкой меню, ворча о том, что здесь скудный выбор. Я перескакиваю взглядом с океана на одиноко бродящую по залу официантку в короткой юбке, но вполне себе скромной блузке. Принимает заказы, устало улыбаясь посетителям.

— Почему не позвал Дэниела и Брук? — мы большую часть времени молчим, и мне как-то неловко. К тому же я помню о главном — внушать О’Брайенам мысли о том, что я иду на поправку. Только вот до сих пор с трудом удается впихивать в себя еду. Не могу заставить себя кушать.

Дилан определяется, чем перекусит, и поднимает руку, щелкнув пальцами, чтобы подозвать официантку — и та оглядывается на него, в первый момент натянуто улыбнувшись, но спустя секунду её лицо меняет свое выражение. Улыбка больше не кажется фальшивой. Очередная молодая девчонка. Думаю, они с Диланом знакомы.

— Не хочу никого видеть сейчас, — О’Брайен дает ответ, а я уже забываю, о чем его спрашивала. Смотрю на него, задумчиво улыбнувшись:

— И ты взял меня, — киваю головой. — Всё логично.

Парень стучит костяшками пальцев по столу, отыгрывая ритм какой-то песни:

— Я обещал маме, что не буду оставлять тебя одну дома, — и следит за тем, как я отпиваю воды из стакана. — Ты точно ничего не будешь? Я не могу есть один…

Довольная улыбка озаряет мое лицо, и О’Брайен закатывает глаза, спиной прижимаясь к дивану:

— Это я о дискомфорте, когда один кушает, а другой пьет воду.

Опускаю стакан на стол, принявшись стучать по стеклу короткими ногтями:

— Прекрати, — ладонью свободной руки сжимаю сгиб локтя второй, продолжая покачивать ногами навесу. — Я часто замечаю за тобой нужду в присутствии кого-то рядом, — нарочно играю на нервах Дилана, зная, как ему неприятно говорить о чем-то личном, особенно, если это самое «личное» раскрывает его с нежелательной стороны. О’Брайен морщится, принявшись нервно дергать край карточки меню:

— Если это какая-то проницательная философская хрень, то я пас. Не особо шарю в этом, — и со вздохом поворачивает голову, когда к столику подходит молодая официантка. Не скрою, мне интересно следить за взаимодействием людей. Особенно за тем, как девушки нездорово реагируют на Дилана, думаю, у здешних женщин спросом пользуются татуированные парни. Честно, не знаю, чем это объяснить. Может, О’Брайен действительно привлекательный по меркам нормальных людей. Но, как мне кажется, по большей части Дилан берет своей харизмой. Вот сейчас: у него было дурное настроение весь день, сомневаюсь, что к вечеру душевное расположение гармонизировалось, а он улыбается официантке. Даже глаза. Взгляд другой. Интересно, как у него это выходит? Вот так эмоционально лгать. Взять, что ли, парочку уроков?

Дилан заказывает кофе и два куска пиццы. И это по его мнению перекус?.. Девушка даже не обращает на меня своего внимания, смотрит буквально в рот парню, пока он говорит с ней. А-м, думаю, он даже не замечает, как флиртует. Хотя, в наше время, простая вежливость способна сойти за кокетство. О’Брайен заканчивает и вручает официантке меню, а девушка элегантным движением руки принимает карточку, разворачиваясь, и свободной ладонью касается плеча парня, который уже намеревался уставиться на океан, но реагирует на жест девушки, повернув голову. Провожает её взглядом до двери кухни. Я щурю веки, пристальным взглядом изучая задумчивое выражение лица парня, который врезается вниманием в поверхность стола, пытаясь вспомнить, встречался ли где-нибудь с загадочной официанткой, но ему приходится отойти от своих предположений, так как он прекрасно ощущает давящее наблюдение с моей стороны:

— Что? — не выдерживает, задав вопрос, сложив руки на столе. Я пальцами обеих ладоней играю со стаканом, догадываясь:

— Ты с ней тоже спал?

Дилан даже смешок пускает, словно его действительно задевает мой вопрос:

— Если я на кого-то засматриваюсь, это не значит, что… — вдруг замолкает, сощурившись, просверлив в моем лбу дыру взглядом. — Эй, я, по-твоему, совсем извращенец? — и топает ногой под столом, видя, как я открываю рот, желая дать положительный ответ, ни капли не сомневаясь. — Молчи, — улыбается, качнув головой. Беру салфетку, принявшись рвать её тонкими пальцами, локтями упершись на стол. Любопытство берет вверх. Я дожидаюсь, пока официантка, вернувшаяся к столику с заказом, не оставит нас, и подаюсь вперед, чем вызываю у О’Брайена удивленную реакцию:

— Всё-таки будешь есть? — он даже двигает ближе к центру свою тарелку, но я отмахиваюсь, продолжив терзать салфетку:

— Нет, — морщусь с неприязнью, ведь в нос ударяет запах еды. — Если серьезно, — шепчу, боясь, что кто-то услышит наш разговор, Дилану приходится так же наклониться ко мне, чтобы слышать. — С кем из присутствующих здесь, у тебя была какая-то связь?

Не ожидаю такой реакции с его стороны. Думала, он выкажет раздражение по поводу мнения, что сформировалось в моей голове на его счет, но он в очередной раз ставит меня в тупик, тепло, как-то слабо улыбнувшись краем губ, опустив карие глаза:

— Тея, я не сексуальный гигант, — кусает кончик треугольной пиццы, стрельнув взглядом на мое лицо, а я наклоняю голову, продолжив шутливое нападение:

— Твоего самомнения хватает, чтобы являться им.

Дилан почему-то улыбается. Почему?

— Окей, — он кладет пиццу обратно, поставив локти на стол, чтобы податься ко мне ближе. — Вот с ней я смотрел фильм в кабинете тренера, — мы используем мои термины, хорошо. Парень указывает пальцем на столик, за которым сидит влюбленная парочка. Я изучаю краем глаз девушку, которая мило общается со своим бойфрендом, и ловлю мгновение, когда она стреляет взглядом в нашу сторону. С опаской. Боится, что её похождения раскроются? Не удивлюсь, если она выскочит из кафе с парнем под руку.

Дилан внимательно исследует других людей, напрягая мозг, и вспоминает, когда его взгляд натыкается на двух подружек, сидящих за столиком у стены:

— С ней и с ней…

Резко поворачиваю голову, уставившись на него:

— С обеими?

О’Брайен довольно улыбается, оценивая мою реакцию:

— Одновременно, — закусывает губу, вдруг сморщившись, ведь зубами задевает ссадину, и пальцами касается её, пока я с отвращением пихаю его ногой под столом:

— Фу. Где? — серьезно, где?

Парень задумчиво отводит взгляд в сторону, проронив уже с меньшим энтузиазмом:

— В одном месте, — берет свой стакан с колой. — Не очень хорошем, — и решает переключить мой интерес на женщину, которая сидит в кругу семьи за большим столом. — А вот она охотно лезла ко мне.

Моргаю, удивленно перескакивая взглядом с парня на знакомую мне женщину:

— Это же наша соседка.

Дилан пережевывает, бубня:

— Ага.

— У неё муж и дети, — указываю на тот большой столик пальцем.

— Ага, — он без интереса бросает, принимаясь за второй кусок пиццы. Слежу за его выражением лица, делая самый очевидный вывод из ситуации:

— Я смотрю, ты доволен собой.

Он без сомнения отрицает:

— Нет.

— А почему тогда улыбаешься? — не понимаю. Дилан изгибает брови, обратив на меня непонимающий взгляд, и фыркает:

— А что мне остается? — продолжаю с хмурым недопониманием смотреть на него, ожидая объяснений, и О’Брайен четко улавливает мое желание понять его, поэтому вздыхает, отложив пиццу обратно в тарелку:

— Я хорошо осознаю, насколько мерзок, — берет стакан с колой. — И многие вокруг понимают это. Но главное — я пытаюсь работать над собой, — рассуждает он здраво, но я всё равно пускаю смешок:

— Не очень-то выходит.

Но он твердо дает ответ, не мнется, несмотря на мою издевку:

— Знаю, поэтому и улыбаюсь.

Сильнее хмурю брови, сложив руки на столе. Внимательно смотрю на Дилана, всё еще не до конца разбирая психологию его поведения и отношения к проблеме, но ясным становится одно — наши взгляды на многое разнятся. Если не на всё. Мы очень разные. И мыслим до жути различно.

— А что? — О’Брайен вновь принимается за еду. — Унывать что ли? Орать в подушку от безнадежности? Всем и каждому демонстрировать, какой я бедный и несчастный? — пускает смешок. — Если человек так поступает, значит, он просто желает привлечь внимание, при этом не пытаясь справляться со своими проблемами. Мне ни к чему чужая жалость. Ныть каждый может, а вот взять свои яйца в кулак и собраться с… — мнется, скользнув кончиком языка по губам при виде того, как я щурюсь, наклонив голову. — В смысле… Быть сильным и стойким, знаешь, — удерживает пиццу возле рта. — Это в разы сложнее, чем впасть в печаль.

Меня охватывает чувство тоски. Внезапно. Опять. Взгляд уплывает в стол, Дилан принимается кушать. Прекращаю ощущать тяжесть в груди. Теперь там образуется дыра. Пустота под ребрами, а в сознании всплывает чернота.

Быть. Сильным.

«Сегодня ночью мы будем сильными».

Сжимает осколок стекла до выделения крови из-под кожи пальцев.

«Сегодня ночью мы будем сильными».

Медленно шаркает босыми ногами по грязному паркету, витающая в воздухе темного помещения пыль забивает ноздри, принуждая её глотать кислород ртом. Со стороны гостиной комнаты слышна рябь телевизора. На дворе глубокая мрачная ночь, а ребенок не думает ложиться спать.

Ведь сегодня они должны быть сильными.

Осторожно давит тонкими пальцами на поверхность двери. Скрипит, приоткрывается шире, позволяя напряженной девочке обнаружить крупного, отъевшегося мужчину спящим на диване. Журнальный столик забит бутылками спиртного, усыпан пеплом от некачественных сигарет. В помещении стоит запах пота и никотина. Яркий бледно-голубой свет со стороны телевизора вызывает нервное дрожание у её век.

«Обещай, сегодня мы будем сильными».

Девочка крепче сжимает грязный осколок, с опаской приближаясь к старому дивану. Её полный ненависти взгляд находит спящее лицо мужчины, с губ которого стекают слюни. Он морщится, почесывая пузо под вымазанной в масле от жареной курицы майке. Останавливается рядом, руки заметно дрожат, но морально она готова.

…«Сегодня», — девочки прячутся в старом амбаре, обмениваясь клятвами на крови, пока за разбитым окном льет мощный дождь…

Возносит над его телом осколок.

«Обещаю».

— О-па, связь утеряна.

Вздрагиваю, дернувшись всем телом, и убираю локти со стола, врезавшись взглядом в лицо Дилана, который с интересом смотрит на меня, а рядом с ним пустой стакан и тарелка. Не знаю, как долго пребывала в забытье, поэтому выпаливаю из себя нечто, чтобы показать, что я вовсе не уплывала внутрь себя:

— Да, — шепчу, забегав глазами по залу. Но, видимо, промахиваюсь. О’Брайен смотрит в одну сторону, затем в другую — и внимание тормозит на мне:

— Что «да»? — щурится, усмехнувшись. Я начинаю ерзать на диване, вспотевшими от тревоги ладонями водя по коленям:

— Ты что-то спрашивал? — уточняю, никак не могу сосредоточить на нем взгляд. Мне тяжело дается концентрация, пока психологически я теряю спокойствие.

— Нет, я молчу уже минуты три, пока ты смотришь в стол, — без доверия следит за моим поведением, почему-то решив, что проблема моего состояния в одном:

— Может тебе стоит поесть?

Дергаю головой, отрицательно покачивая ею, и принимаюсь поправлять пучок из волос, замечая, как официантка, бродящая по залу, косится на меня:

— Нет, — пытаюсь шептать, но выходит с придыханием.

Дилан окидывает меня взглядом:

— Выглядишь хреново.

— Я знаю, как выгляжу!

Затыкаю рот. С паникой смотрю на парня, чувствуя, как к глотке подкатывает ком.

— Сбавь громкость, — О’Брайен стреляет косым взглядом на посетителей. Что-то в глотке мешает мне вдохнуть полной грудью. Прокалывающий легкие страх толкает меня срываться:

— Не надо заставлять меня! — в висках стучит боль, будто какой-то черт забивает в мой череп гвозди.

— Я предлагаю, — Дилан уже не на шутку раздражается. — Не принуждаю, — и моргает, замолкнув, ведь я вскакиваю с дивана, ощутив, как странное удушье цепкими пальцами сжимает мою шею, вызвав мощное головокружение. — Тея?

«Будем сильными».

Сегодня.

Всего секунда — и перед глазами плывет. Теряется уверенность в ногах, но каким-то образом удается схватиться за рукоятку дивана, чтобы к чертям не свалиться на пол. Правда, коленями сильно бьюсь о деревянную поверхность паркета, когда падаю на них, с паникой сдавив ткань кофты на уровне груди. Сердце. Оно с иной силой проявляет себя, одарив меня новым видом боли, от которого приступ удушья с мощью кружит голову, вызывая хриплый кашель. И им я давлюсь. Скорчившись. Согнувшись.

Не могу здраво оценить происходящее.

— Тея? — приглушенно. Попытка вскинуть голову — хватаюсь за брошенные в мою сторону взгляды. Лица людей растягиваются, видоизменяются, и я сжимаю веки, вновь опустив голову. В моем сознании творится полнейший хаос. Чувствую, как, наверное, Дилан, дергает меня за плечо, но могу лишь качать головой в ответ, борясь с панической атакой, вызванной воспоминаниями, которые застают меня врасплох. Обычно я гораздо сдержаннее — не позволяю прошлому выбраться из оков, но, кажется, моя физическая слабость влияет на моральную устойчивость. Нехорошо.

— Вам принести воды? — приходится открыть мокрые веки — передо мной на коленях обеспокоенная официантка, только вот смотрит она на Дилана, хотя обращается ко мне. — Или врача вызвать?

Качаю головой, страшась возможности попасть в больницу. На обследовании выявятся все мои проблемы, и тогда меня точно вернут в лечебницу. Еле удерживаю голову ровно, находя ладонью локоть парня, который уже намеревается послать официантку вызвать скорую, но обрываю его команду:

— Я просто устала, — с хрипотой, заглатывая кислород, как сумасшедшая, шепчу. — Хочу домой, — различаю на лице Дилана сомнение, поэтому прошу настойчивее. — Поехали домой, — по-прежнему плохо концентрирую взгляд. О’Брайен без уверенности посматривает на официантку, всё ещё ожидающую его ответа, но в итоге я побеждаю, предприняв попытку самостоятельно подняться.

— Окей, — парень не хочет соглашаться со мной, но встает, удерживая меня под плечи, пока я хватаюсь руками за всё, что попадается, дабы удержать равновесие. — Идем, — не могу стабилизировать дыхание. Поток мыслей сбивает. Старательно игнорирую взгляды, которыми меня окидывают посетители заведения. На трясущихся от слабости ногах рвусь куда-то… Куда-то. Я не могу разобрать. Я не помню, откуда мы пришли, не помню, в какой стороне дверь. Дилан знает. Он и ведет меня, поддерживая за плечи и направляя в нужном направлении:

— Я бы на твоем месте поел, — его голос звучит с раздражением. — Не хочу быть надзирателем, но… — поднимаю взгляд, исподлобья уставившись на сидящих за столиком возле окна. И прекращаю разбирать слова парня. Они тонут. Его голос, как и любой другой шум, погружается в мутную воду сознания, опьяненного всплывающим на поверхность отголоскам прошлого.

С одурением смотрю на девочку, лицо которой не могу разглядеть.

Грязная майка. Осколок стекла в руке.

Моргаю, сводя брови к переносице, и спотыкаюсь на ровном месте, невольно проронив: «Что?»

Я провожаю себя взглядом. Провожаю себя взглядом до двери.

И я крепче сжимаю осколок стекла, проводя ладонью по худым щекам, оставив на бледных губах алый след.

Я.

***

А что можно ожидать от него?

Дилан нервно покусывает кончики пальцев, посматривая на Тею через зеркало над головой, и не знает, как расценивать её внешнее состояние, ведь девушка постоянно выглядит так, будто находится при смерти. Но сейчас её кожа гораздо бледнее. Куда уж бледнее — хочется пустить отвратительный смешок. О’Брайен уверен — только что у Оушин чуть не случился голодный обморок. Это всё, что приходит на ум. Дилан не особо присматривается, но сейчас, пока наблюдает за девушкой, подмечает, что кости на груди выделяются сильнее. Тея не нарочно расстегивает рубашку, всё равно под ней она носит майку, да и нечего ей смущаться. Сейчас её затуманенная голова забита той болью, что сковывает сердце цепкой хваткой. Пальцами массирует грудную клетку, держа глаза закрытыми. Ошибка — в голове тут же всплывают картинки из прошлого. Оушин с прежним удушением хрипло дышит, разжимая влажные веки, и её взгляд пронзает пространство. Смотрит перед собой. Выглядит окончательно выжатой. Сил не остается. Ей нужно лечь в кровать. Начинает стучать пальцами в такт слабого биения сердца.

— Что-нибудь болит? — Дилан ведет автомобиль медленно, замечая, как Тея постоянно прикрывает ладонью губы. Кажется, её мучают рвотные позывы.

Что болит? Всё.

— Нет, — лжет, компенсируя частичной правдой. — Просто устала, — и пытается отшутиться, несмотря на свое «обдолбанное» состояние. — Слишком часто выхожу из дома. Это выматывает, — О’Брайен не отвечает улыбкой или смешком. Он стучит пальцами по рулю, честно, успевая пару раз обругать Тею мысленно, ведь она обрекает его на возможные проблемы. Если с ней что-то произойдет, парень будет чувствовать вину. Он хорошо осознает, правильнее было бы направить девушку в больницу, но… Раз уж речь зашла об искренности, то он понимает, что состояние её здоровья ухудшается, а это значит, что Тею заберут. А реабилитация Оушин важна для Роббин по многим причинам.

Чего таить — присутствие Теи с некоторых пор играет роль и для самого О’Брайена.

Наличие кого-то, рядом с кем не нужно притворяться. Он не играет роли, не лжет. Девчонка достаточно видела, лицезрела его в разных состояниях, поэтому с ней легко. Парня расслабляет общение с человеком, разделяющим его безумные методы успокоения. Нет, даже не так. Он не может построить правильное отношение к девушке, не знает, как выразить вернее. Просто… Ей не кажется странным то, что в действительности является ненормальным. Быть «безумным» в компании с кем-то легче.

Взаимопонимание, что ли?

Опирается локтем одной руки на дверцу сбоку, подпирая висок кулаком, и тяжело вздыхает, намереваясь остаться наедине со своими мыслями.

— Дилан? — Тея проглатывает страх, атакующий её, правда взгляд ей не удается оторвать от колен. Продолжает давить ладонью на грудную клетку. Дыхание еще не скоро придет в норму. О’Брайен клонит голову в иную от кулака сторону, вопросительно промычав, не обратив на девушку взгляд. Предпочитает следить за ночной дорогой, учитывая, что дождь знатно усиливается.

Оушин ослаблено щурится, замолкая на пару минут, чтобы вывести себя из пограничного состояния. Вот-вот опять образуется темнота в глазах.

— Ты когда-нибудь боялся чего-то настолько сильно, — откашливается, но говорить громче не выходит, а шум дождя, бьющего по стеклу окон, заглушает её голос. — Что совершал нечто ужасающее, лишь бы побороть свой страх?

Никакого давления в тоне голоса, а О’Брайена всё равно с силой бросает в омут воспоминаний, и его внимательность к дороге теряется. Правда всего на мгновение, пока его глаза пристально направлены перед собой.

…Ор. Рвет её ушные перепонки. Мощное тело давит, не позволяя двигаться. Она уже не способна кричать, ей остается лишь вытерпеть, но, честно, в голове рождается неисправимое желание. Господи, позволь ей умереть.

Лежит на ледяном полу. За окном бушует стихия. Ночь полна психологического мрака, и этот мрак отражается в глазах мальчишки, совсем еще ребенка, который медленно шагает босой по паркету, оставаясь незамеченным лишь для мужчины, принуждающим девушку к интимной близости посредством насилия. А она видит. Укладывает голову набок, сильнее ненавидя свое существо потому, что и ему приходится быть свидетелем безумия.

Ребенок подходит как можно ближе, без эмоций смотрит в затылок мужчины. А девушка двигает губами, прося его уйти, но её боль утихает в одно мгновение, а мысли о саморазрушении испаряются, когда мальчишка вытягивает обе руки перед собой…

— Что-то настолько безумное, что… — её шепот тонет. Дилан сдавливает пальцами руль, принявшись частым морганием вырывать себя из мысленной туманности.

…Она стекляно смотрит на мальчишку, проявляя настоящие эмоции, пропитанные паникой и ужасом от происходящего, но при этом её переполняет внезапное ощущение успокоения, когда с Его губ слетает последний вздох — и Он давится собственной кровью.

Он без эмоций страха опускает оружие, вполне спокойно обратив свой ровный взгляд на девушку, ведь убежден — им не совершенно ничего ужасающего, он лишь защищает свою мать. Не смотря на грубое, местами холодное отношение, он свято верит, что его долг — уберечь, поэтому ни капли сочувствия и страха в его глазах. А девушка давится ужасом, вздрогнув, когда за окном ночное небо рассекает яркая вспышка молнии — и она вскакивает, бросаясь к ребенку, чтобы выхватить оружие и унестись вместе с сыном прочь…

А внутри — ничего. Никакой паники. Никакого страха. Никакого чувства неправильности. Эмоциональная пустота, вдруг охватившая моральная стабильность. О’Брайен с равнодушием прогоняет воспоминания сквозь себя, слегка опустив стекло окна, чтобы прохладный ветер разогнал отголоски прошлого, освободив салон от тяжести и удушающей духоты.

— Да, когда-то я сделал кое-что, — его голос отличен от неспособности говорить, которую проявляет Тея. И вновь разная реакция и отношение, несмотря на то, что ситуации в чем-то схожи. Оушин испытывает страх перед содеянным, она страшится своих воспоминаний, по этой причине утаивая от самой себя в первую очередь, дабы не рехнуться, а О’Брайен скрывает прошлое лишь для поддержания составленного образа. Он…

— Но мне плевать, — без эмоций смотрит перед собой, продолжая быстро барабанить большими пальцами по рулю. — Я ни на секунду не жалею о содеянном, — взгляд Теи медленно поднимается ему на затылок, а брови хмурятся. Дилан выглядит нечеловечески спокойным и убежденным в правильности поступков, когда-то совершенных им, и к черту срал он на то, что являлся на тот момент ребенком.

— Не жалею, — повторяет, словно закрепляет в себя в голосе эту пассивную идеологию. — Если потребуется, я повторю, — а вот это произносит уже тише, поэтому Оушин не слышит, среагировав на яркую вспышку молнии. Поворачивает голову, устремив внимание на горизонт океана. Бушует. Небо смешивается с дьявольски шумящей водой. Девушка сильнее хмурит брови, когда видит, как носит из стороны в сторону чаек, как шатает деревья, как ветер к черту срывает вывески с магазинов. Природное безумие.

И вдруг на душе становится неспокойно. Девушка обеспокоенно наблюдает за тем хаосом, что устраивает непогода, и полностью накрывает ладонью грудную клетку, ощущая отчаянное биение слабого сердца.

Их ждет буря.

========== Глава 21 ==========

Роббин О’Брайен очевидно пренебрегает своим здоровьем. Но этим утром женщине не удается подняться с кровати. Обычно ей помогает мысленная мотивация, приводящая к движению, правда, сегодня даже сознание противится каким-либо действиям, не позволяя хозяйке тела и подумать о возможности встать. Речи о работе идти не может. Роббин крутится на кровати, кутаясь в теплое одеяло. Окружает холод. Она не закрыла окно на ночь. Даже щеки покалывает. Трет кончик носа, ложась набок, и накрывает половину лица теплой тканью, прекрасно понимая — она не встанет. Пропустит рабочий день, придется взять дополнительные смены.

Слышит шаги. Дилан выходит из комнаты. Роббин обращает взгляд на будильник — половина десятого, а её сын только отправляется в школу. Хотя, кого она пытается обмануть? Он наверняка пропустит уроки. Женщина опечаленно отводит взгляд, прислушиваясь к шуму со стороны коридора. Напряжение царит во всем доме. Они не обсуждали произошедшее. Роббин знает — скоро придется. Эмоционального взрыва не избежать. Очередной разговор. Каждый раз заканчивается одинаково. Женщина устает от этого. Не понимает, как ей удалось воспитать столь эмоционально мощного человека, ведь к его развитию она не особо прилагала усилий. Дилан сам брался за всё, к чему у него был доступ.

Это его личная психология. Если есть возможность — нет причин не делать этого. Скорее всего, даже в плане саморазвития играет роль мнение парня о себе — ему нравится быть лучшим, нравится ощущать расположенность ко многим занятиям. Большая часть людей только и делают, что желают быть специалистом в определенной области, тонут в мечтах, а О’Брайену нравится достигать всего этого. Неважно, за что он берется.

И если в его голове поселилась мысль — он не отпустит её. У данной особенности разума есть положительные и отрицательные стороны. Плюсов больше, чем минусов. Но минусы гораздо сильнее. Негатив всегда могущественнее.

Поэтому и Деградация куда мощнее влияет на склад ума парня. А его попытки быть социально-положительной личностью — смехотворны.

Хорошо, что есть кто-то, перед кем ему не требуется казаться «идеальным».

Дилан спускается вниз. И да — в его планах отсутствует посещение школы сегодня. Скорее всего, он направится на берег. С самого пробуждения его переполняет редкое желание рисовать. Парень занимался развитием своих творческих навыков в детстве, но в старших классах потерял к этому интерес, поэтому данное желание — редкость. Обычно Дилана тянет к краскам во время уныния, а сейчас он подавлен, и его выбор падает на старый скетч с черным карандашом. Рисунки выйдут темные и мрачные.

Чувства голода нет. Парень не ел со вчерашнего дня. Он выпивает стакан воды, недолго возится в ванной комнате, после вернувшись к себе, чтобы собрать в рюкзак вещи. Надевает черную кофту, поверх черной майки, затягивает ремень на черных джинсах. Черное. Стиль, мать его.

Холодно. Подходит к балконной двери, плотно придавив её, но продолжает слышать тихий сквозной ветер. Хочет зашторить окна, а зрительное поле попадает девчонка, которая выходит со стороны террасы в клетчатой рубашке и джинсах. Дилан держит ткань штор, наблюдая за перемещением Теи, которая приближается к деревьям, вскинув голову. Изучает что-то. Поднимает руку. Срывает тонкую веточку с красными ягодами, и О’Брайен с хмурым видом наклоняется к окну, когда девушка отдергивает одну ягодку, с сомнением уложив в рот.

Дилан резко открывает дверцу балкона, вступив на него, и строгим тоном обращается к девчонке, игнорируя вновь проявившееся желание брать всё под контроль:

— Что ты делаешь?

Тея вздрагивает от неожиданности и начинает крутиться на месте, наконец, находя парня взглядом. Дилан указывает на её ладонь, сжимающую веточку рябины, и девушка растерянно моргает, начав дергать её, опустив голову.

— Я-я… Голодна, — выдает первую ложь, пришедшую ей в голову, которую парень не станет анализировать. О’Брайен опирается локтями на перегородку, подавшись чуть вперед:

— И-и-и поэтому ты кушаешь… — разглядывает ягоды, предполагая. — Что это? Рябина?

Девушка не испытывает вины, но демонстрирует нечто похожее на лице, чтобы скрыть свои истинные мотивы, а Дилану остается сделать тон голоса строже, так как девчонка вновь тянет ягодку в рот:

— Тея, фу. Мать рассказывает, что в нашем городе в больницу часто доставляют людей, отравившихся дикими ягодами, — тыкает пальцем в свой висок, ругая Тею, словно ребенка. — Ты думай башкой вообще.

Оушин ногой водит по влажной траве, продолжив, морщась, жевать горькую ягоду. Она знает. Прекрасно знает. Поэтому и кушает их.

Разумное решение вкушать то, что может навредить тебе.

— Иди на кухню, — Дилан отступает от края, указывая ей. — Я приготовлю поесть.

Исчезает в комнате, громко хлопнув дверью, и выходит из помещения, захватив с собой рюкзак. Что ж, придется немного отложить свои личные планы, всё равно ему нечем заняться. Шагает к лестницы, слыша, как на первом этаже Оушин тихо прикрывает дверь террасы, и оглядывается назад на коридор, осознав. Раз уж ребенка никто не кормил, значит, Роббин не вставала сегодня. С чего бы?

Спускается, подловив Тею на попытки спрятаться в гостиную, чтобы избежать встречи с парнем, который теперь заставит её кушать, но Дилан ловко хватает её за локоть, выводя из-за стены помещения для приема гостей, и ведет спиной вперед к кухне, пихнув дверь ногой. Оушин не борется. По крайней мере, этот тип не догадывается о её реальных намерениях при употреблении диких ягод. Он ведь считает её идиоткой. Пускай полагает, что Тея настолько отсталая от мира сего, что не знает о вреде плодов диких растений.

— А ты не опоздаешь на занятия? — Оушин отступает к столу, сев на его край, и с легким головокружением от перенапряжения (верно, для неё это — нагрузка) наблюдает за перемещением О’Брайена:

— Я уже опоздал, — с равнодушием в голосе отвечает, бросив рюкзак на стул, и закатывает рукава кофты, открыв дверцу холодильника, на одной из полок которого обнаруживает миску с заготовленной смесью для блинчиков. Видимо, Роббин планировала сделать их на завтрак. Не пропадать же добру. Вынимает миску, поставив на столешницу, и включает плиту, опустив на одну из конфорок сковородку. Тея покачивает ногами на весу, обдумывая вслух:

— Твоя мать не вставала. Заболела?

— Будешь с мужиками таскаться, тоже подхватишь что-нибудь этакое, — парень льет немного масла на сковородку, с колкостью процеживая, а Оушин не считает странным озвучить и следующий вопрос:

— Может, тебе стоит ослабить контроль?

Вслед за её предложением следует молчание. Девушка не ожидает реакции. Она продолжает идти, шаркая ногами. Всё, чего она жаждет — оказаться в своей комнате, лечь в кровать и перестать терпеть тяжесть тела.

А он ничего не говорит, не рявкает со злости, сцепив себя оковами контроля. Потому что парень в том состоянии, чтобы давать себе здравую оценку. Своему поведению в частности. Дилан не признается другим, но будет честен с собой — он замечает некоторые схожесть с отцом, особенно это касается контроля над другими, но О’Брайен интерпретирует данную нужду по-своему, пытаясь сделать это положительным качеством.

Дилан жестко контролирует, дабы иметь возможность защищать.

В его понимании, защита — и есть контроль.

«Тренер в ярости», — отправить.

Дэниел опускает телефон, крепко сжав его в ладонях. На серой улице холодный соленый ветер гоняет осеннюю листву по обширному футбольному полю. После долгой, изнуряющей разминки, члены команды наворачивают круги, по крайней мере, не ощущая мороза, приходящего с горизонта. Браун устал. Сегодня парень необычно инфантилен. И не только потому, что нет О’Брайена. Наличие друга подтолкнуло бы его хотя бы пытаться быть той правильнойверсией себя. Но Дилана рядом нет. И Браун уже успел подраться, за что был сослан на скамейку.

Нервно крутит телефон пальцами, зная, что друг не ответит, но проверяет экран на наличие уведомлений. Сегодня Дэн равнодушен к окружающему шуму, но на один знакомый голос он способен заставить себя отреагировать.

— Ты идиотка?!

Дэниел поворачивает голову, взглянув в сторону девушек из группы поддержки, которые сегодня тренируются не менее жестко. Что за день всеобщего напряжения?

— Что ты делаешь?! — Брук вне себя. — Иди на хрен! — разгневано отмахивается от девушки, по вине которой Реин оказывается на земле в процессе построения пирамиды. — Ты не будешь стоять в поддержке! — все девушки замыкаются, опускают глаза, тяжело дышат, борясь с усталостью, ведь Брук довольно часто выходит из себя. Реин хватает бутылку с водой, оглянувшись на бедолагу, загнанную в угол её внезапной сменой настроения:

— Ты на хрен исключена! — орет. — Иди отсюда! — и отворачивается, дрожащими пальцами откручивая крышку. Девушки прикусывают губы, никто не бросает взгляд на провинившуюся.

Брук отходит от группы. Ногами шаркает так, чтобы поднять пыль с дорожки. Дэниел следит за ней. Следит и… Сглатывает, принявшись бегать взглядом по полю. И вновь на неё.

Подойдет?

Реин практически полностью опустошает бутылку, но утоление жажды не приносит необходимого эффекта. Она проявляет нехарактерную агрессию, отбросив к черту бутылку, и наклоняется, схватив свою спортивную кофту с трибун. Направляется к выходу с поля. Браун прикрывает рот. Не станет напрягать её. Но продолжает наблюдать за перемещением девушки, практически сворачивая себе шею. Она пропадает в туннеле, он отворачивается. Смотрит перед собой. Пальцами стучит по экрану. Никакого ответа от Дилана. Хорошо. Значит, Дэниелу не придется сегодня быть кем-то, дабы скрыть свои настоящие эмоции.

Мимо, тяжело дыша, проходит группа парней из команды. Один из них, с разбитой губой, фыркает, переговаривая с друзьями о необходимости преподать Брауну урок. А тот и не против.

Последние несколько дней. Не против.

Лежит на кровати. Не встает. Выполняет данное себе обещание. Ладонью давит на горячий лоб, испытывая неоднозначное болезненное першение в горле.

— Но… — Роббин прикрывает глаза, прижав к уху мобильный телефон. — Послушайте… — прекращает попытки спорить с представителем Союза. Что толку пытаться добиться расположения человека, который не скрывает своего негативного отношения? Видимо, учитель Теи накатал внушительную докладную.

Роббин убирает телефон от лица, продолжая слышать суровое мнение педагога о не профессиональности медсестры местной больницы, которая не должна брать на реабилитацию детей, если не способна воспитывать собственного ребенка. Опускает телефон на живот. Продолжает накрывать влажной ладонью лоб. Смотрит в потолок.

Плохи дела.

Ведь Союз сообщит об инциденте в больницу.

И не только мисс О’Брайен этим утром предпочитает оставаться в кровати. В положении, при котором тело не испытывает нагрузок.

Оушин смотрит в потолок. Медленно дышит, следя за ударами сердца. Слабые. Ритм утерян. Пустота. Мысли — утяжелители. Придавливают голову к подушке. Губы бледные, бледнее кожи. Приоткрыты, чтобы глотать ртом кислород, поэтому в глотке сухо. Поворачивает голову. Взгляд опускает на стакан воды. Рядом на тумбе стоит горшочек с пересаженным цветком. Ему нехорошо здесь. В замкнутом пространстве. Он не свободен, как раньше, словно посаженая в клетку дикая птица, привыкшая к просторам мира.

Тея хочет пить. Но тянет ладонь к стакану, намереваясь отдать всю воду бледному цветку. Дрожащими тонкими пальцами сжимает края стакана, предприняв попытку оторвать от поверхности тумбы.

Соскальзывает.

Слетает с края.

Звон. Разбивается о паркет. Холодная жидкость растекается, а рука девушки без сил опускается с края кровати. Смотрит на цветок, который с каждым днем всё сильнее клонит бутон к поверхности земли.

Слабее и слабее. Силы покидают его.

Он умирает, верно, Оушин?

Погода на глазах ухудшается. Высоко в чернеющем небе гремит гром, яркие вспышки сверкают со стороны горизонта, дождь не спешит обрушиться на портовый городок, погрязший в осенней серости. Лиственные деревья выглядят грязно из-за смены обволакивающих ветки оттенков. Мрачный океан черной водой накрывает берега, выходя за их пределы, что приводит рыбаков в движение. Стоит отойти ближе к лесу. Этой ночью прибрежным заведениям придется несладко. Буря обещает быть серьезной.

Почему именно сегодня? Когда Дилан не намерен торчать дома. Ему требовалось уединение. Посидеть у шумной воды, послушать рев морозного ветра, сделать пару набросков океанического горизонта, будто чертов маринист. Нет, не стоит романтизировать образ О’Брайена, он в очередной раз сбегает от проблем, намереваясь утопить их в волнах, бьющихся об основание старого маяка.

Машина не мчится вдоль безлюдного пляжа, усыпанного черными гладкими камнями. Хорошо бы поторопиться и вернуться домой. Только час дня, а волны уже ведут себя нагло, каплями осыпая поверхность асфальтированной дороги.

Может, получится найти укромный уголок? Уж больно неохота возвращаться домой.

В край глаз попадает силуэт. О’Брайен в первый момент не обращает внимания, но поворачивает голову, успев разглядеть знакомую копну волос, локоны которых тормошит ветер. Машинально давит на педаль тормоза, не боясь, что кто-нибудь позади не успеет отреагировать и случится авария. На этой дороге он один, поскольку здравомыслящие люди давно скрываются в безопасности. Не стоит играть со стихией, особенно такой жестокой.

Рев тормозов отдается в её ушах. Девушка оглядывается, сидя скамейке возле перегородки, а внизу бушует океан, капли которого с такой силой взмывают в небо, что достают до голых колен, одаряя холодом.

Дилан сдает назад. Вновь давит стопой на тормоз. Смотрит на Брук в форме черлидерши. Волосы грубо треплет буйный океанический ветер. Что она здесь делает?

А напряженное лицо Реин озаряется сдержанной улыбкой.

***

Кто бежит, тот боится.

Я не боюсь.

Мешковатая куртка. Огромная для такого маленького тела. Такие же на пару размеров больше джинсы. Непонятный внешний вид, скрываемое под капюшоном лицо, не вымазанное в яркой косметике. Стоит у края выступа маяка, замерзшие ладони держит в карманах, но ей не согреться.

Кто бежит, тот боится.

Мне не страшно.

Неизвестная причина приводит океан в бешенство. Всё вокруг утопает в шуме, черноте. Не мчится прочь, смотрит. Её тело дрожит, но это не испуг. Она не боится, потому что ей нет смысла избегать гибели. Рано или поздно, та её настигнет.

Девушка, носящая смерть внутри себя.

Глаза, скрытые под челкой светлых волос.

Громкий смех. Бутылка рома в мокрой руке. Попытка убежать, как можно дальше от преследователя. Для Брук Реин — это игра, она пьяна, а вот О’Брайен не разделяет её веселья, не понаслышке зная, как опасно находиться в такой обстановке, когда вокруг одна лишь стихия, демонстрирующая свое могущество. Дождь крупными каплями разбивается о каменный берег. Вода хватает за ноги неуклюжую девушку, которой нравится происходящее:

— Поймай! — она кричит, заливаясь смехом и кашляя от одышки в момент потери равновесия, ведь океан, коснувшись её тела, намерен утащить за собой. Он затягивает, волной дернув Брук в свою сторону, отчего та плюхается в ледяную воду, совершенно не ощущая прокалывающего её органы мороза. Дилан спешно реагирует, подскочив к девушке до того, как она полностью теряется в соленой пене. Хорошо, что он воздержался от употребления. Иначе эта вечерняя прогулка закончилась бы трагедией. Он хватает Брук под руки, выдернув из воды, но не встречает ни единого намека на панику с её стороны. Только её смех. Выводит из воды, подальше от берега, а она противиться лишь потому, что теряет бутылку рома.

— Всё, идем домой, — О’Брайен хрипотой перекрикивает шум. Шторм поднимается серьезный, это уже не смешно. Нахождение здесь — опасно. Реин обхватывает его рукой, щекой прижавшись к плечу, и ступает с закрытыми глазами, полностью доверяя парню, позволяя ему вести. Ей так спокойно рядом с ним.

Ведь она убеждена. Он сдержит свое обещание.

Он не позволит ей вновь допустить ошибку.

***

Она слышит, но спускается. В голове рождаются предположения, но не придает им значения, зная, что их правдивость спугнет её, а Тее хочется убедиться. Оушин медленно кутается в рубашку, застегивая пуговицы, пока медленно ступает вниз по лестнице, прислушиваясь к голосам. Они ей знакомы, но на часах половина первого ночи. Роббин спит, весь день женщина провела в кровати, видимо, её окончательно сломило. Тея с опаской передвигается в темноте. С кухни льется теплый свет. Голоса. Оушин не нужно гадать. Она касается холодной ручки двери, потянув на себя, и щурится, с выраженной слабостью на лице окинув помещение: за столом сидит О’Брайен, у холодильника топчется Брук.

В футболке парня. С оголенными ногами.

Оушин не успевает скрыться обратно, ощутив укол нежелания быть в компании, но поздно.

— Добренького вечерка! — Брук забавно поднимает руки, согнув одну ногу, и с широкой улыбкой приветствует Тею, которая продолжает топтаться на пороге. Ей не скрыть своего… Удивления, назовем это так. Девушка с опаской скачет взглядом с Дилана на Брук, которая возвращается к плите и орудует деревянной лопаточкой, пока перемешивает овощи на сковородке:

— Роббин спит. Она сильно болеет, поэтому у кухонного руля сегодня я! — и вновь этот звонкий голосок и непонятная улыбка. Кажется, её эмоции слегка…

— Забей, она пьяна, — Дилан обращает взгляд на Тею, выдвинув рядом с собой стул, словно приглашает её сесть и разделить «мучительное» бремя. Оушин успевает кое-что подметить. О’Брайен в кофте. Он скрывает от Брук свои порезы?

Тея, конечно, делает неуверенные шаги к столу, но не спешит садиться. Пахнет вкусно — и её желудок выворачивает, а во рту накапливается жидкость, которую приходится проглатывать. Оушин испытывает голод. Это нехорошо. И ей страшно сорваться. Встает у стола, разглядывая тетради и учебники, что лежат возле парня. Дилан… Учится? Конечно, Оушин в курсе о его стремлении к «поглощению знаний», но видеть этого типа за уроками… Необычно. Девушка с интересом наблюдает за выражением лица О’Брайена. Сосредоточен. Внимательно прочитывает что-то в учебнике по… Наверное, это физика, после переворачивая страницу, чтобы еще раз ознакомиться с заданием, решение которого пишет в тетради.

Ей нравится наблюдать. Оушин наклоняет голову, пальцами касаясь края стола, и приседает на корточки, без эмоций на лице бросая взгляд то на активно пишущую ручку в ладони Дилана, то на его учебник, то на него самого. Хмурый. Но хмурость иная. Господи, сколько она за ним уже наблюдает, всё это время на его лице, вне зависимости от ситуации, проявляется хмурость. Но каждый раз иная. Какие-то пятьдесят оттенков хмурости Дилана О’Брайена. Хоть целое исследование проводи.

Парень кусает кончик ручки, задумчиво щуря веки, и вновь перелистывает страницу учебника обратно на теорию, видимо, встревает на чем-то сложном и принимается с охотой разбираться в решении. Но краем глаз замечает наблюдателя, поэтому скользит взглядом в сторону Теи, сильнее сводя брови:

— Что? — но хмурость разбавляется усмешкой, ведь Тея подтверждает свой образ ребенка, когда выкидывает нечто подобное. Девушка никак не реагирует, ожидая, когда Дилан продолжит заниматься уроками. Брук напевает какую-то песню под нос, занимаясь овощами, пританцовывает, не только благодаря алкоголю ощущая эмоциональную легкость. Ей нравится в доме О’Брайенов. Нравится, ведь Дилан впускает её в свое личное пространство.

— Что ты хочешь на завтрак? — Брук интересуется, не оглядываясь на парня, который отводит взгляд от Теи, вернувшись к урокам:

— Что-нибудь, что уберет тебя отсюда.

Реин не воспринимает его сарказм, как грубость, принявшись наигранно размышлять:

— К сожалению, я уже готовлю овощи, — машет лопаточкой у лица. — Овощи я люблю, значит, я останусь, — и с восхищением поднимает руки выше, понимая, что выиграла своеобразный спор, которого не было. — Е-е!

Дилан с усмешкой качает головой, опустив взгляд с Брук на тетрадь, и с тяжелым вздохом намеревается вернуться к решению задач. Тея игнорирует стул, подсев на корточках ближе к парню, и с непониманием пытается прочесть данные задачи. О’Брайен искоса следит за Оушин, подмечая, что она с необъяснимым трепетом ждет, когда он продолжит писать. Ибо он делает что-то, чего Тея не понимает, оттого у неё потребность в наблюдении. Видит, Дилан не продолжает, поэтому поднимает на него хмурый взгляд, стукнув пальцами по локтю, призывая к действиям. О’Брайену остается только забить на странное проявление любознательности и взяться за учебу.

Брук не прекращает коряво напевать под нос, занимаясь едой, иногда привлекая внимание Дилана своим постоянным вилянием бедрами, только вот в голове парня не рождается ничего извращенного, наоборот, он прикидывает, высохла ли одежда Реин? А то без штанов щеголяет. Всё-таки, не стоило позволять ей носиться под дождем на берегу.

Оушин устает сидеть на корточках, но не меняет положения, следя за тем, как О’Брайен заканчивает с физикой, взявшись за алгебру. В школе приюта девушке нравилась математика. Она испытывает неописуемое счастье, видя что-то знакомое. Нет, дальше пятого класса Тея не выучилась нормально, но вот со счетом в столбик она знакома, поэтому улыбается, заерзав на корточках. Дилан улавливает перемену в её настроении, и скользит взглядом по своей тетради. Он уверен в том, что ответы на уравнения верны. Но:

— Ты мне не поможешь?

Тея резко переводит на него внимание, прекратив улыбаться и указав на себя пальцем. Она хоть и умеет считать столбиком, но делает это медленно. Да и, тем более, тут он решает уравнения.

— Последние действия сложения, — лжет. — Я не проверял их все, — отодвигает тетрадь, положив в корешок карандаш, и вновь указывает Оушин на стул рядом. — Проверь всё, у меня еще много домашки, времени на это нет, — оправдания. Не позволяет ей много думать, иначе засомневается и, в забавном случае, умчится прочь с кухни.

Но лицо Теи вдруг мрачнеет. Она толком не вскакивает, когда разворачивается, быстрым неловким шагом спешно направившись к двери. Дилан врезается озадаченным взглядом ей в спину, не успев что-либо проронить, Брук перебивает, растерянно устремив внимание на девчонку:

— Тея? — Оушин не реагирует, покинув помещение, утонув в темноте коридора, и Реин лопаточкой чешет свой висок, задавшись вопросом. — Чёй-то с ней? — и резко оглядывается, указав предметом посуды на парня, сердито процедив. — Ты её обижаешь?!

А что способен ответить Дилан? Его лицо продолжает выражать хмурость, в голове роем шумят мысли. Громким ударом локтя об стол опирается рукой на деревянную поверхность, щекой врезавшись в холодную ладонь. Смотрит в сторону двери. Стучит ручкой по тетради, тем самым раздражая Брук.

Кто, черт возьми, его знает.

***

Закрываю за собой дверь. Оказываюсь в комнате. Не стану анализировать свои эмоции, но что-то подтолкнуло меня сбежать от людей. И дело не только в изнеможении и возможно скорой потери сознания, в момент которого мне хотелось бы лежать в кровати. Что-то еще служит поводом для моего недовольства образовавшейся ситуацией. Что-то, чего я не хочу знать.

Беру со стола альбом и карандаш. Мне нужно немного попортить бумагу своими каракулями. Забираюсь на кровать, ложась на живот, и принимаюсь активно дергать ногами, носками указывая в потолок. Вожу пишущим предметом по листу.

И, знаете, я толком ничего не рисую. Я открыто выжидаю. Его реакции.

Ждать приходится недолго. Стук в дверь раздается минут через десять. Да, я слежу за временной стрелком на часах, готовясь наброситься морально на человека, который приоткрывает дверь, заглядывая в комнату.

Я. Его. Не. Понимаю.

— Можно?

Поворачиваю голову, прекратив дергать ногами, и больно безысходно вздыхаю, ведь парень не дожидается ответа, переступив порог, так что роняю слегка раздраженно:

— Это твой дом. Ты волен делать, что хочешь, — продолжаю черкать карандашом на альбомном листе, чувствуя себя загнанной в угол. Нужно было идти в сарай. Хотя, он тоже ему принадлежит. Дилан сует ладони в карманы расстегнутой кофты, свободным шагом приближаясь к кровати:

— Там Дэн скоро придет с пиццей. Мы собираемся устроить ночь кино, — вынимает ладони, принявшись собирать рукава, поднимая ткань к локтям, открыв татуировки. — Будем смотреть фильмы… — не перевожу на него взгляд, продолжая пялиться на лист, а О’Брайен будто понимает, как я могу расценить его слова, поэтому пускает смешок, объяснившись. — Нет, не групповуха, — полагаю, уголки его губ ненадолго задерживаются приподнятыми. О’Брайен продолжает как-то нервно дергать ткань рукавов вверх, не давая им спуститься к запястьям, и, наконец, прекращает играть роль «добренького парня», раздраженно закатив глаза:

— В чем дело?

***

— Добренькое! — распахивает дверь, раскинув руки и расплывшись в улыбке.

Дэниел приоткрывает рот, удерживает в руках две коробки купленной им пиццы. Пристально смотрит на Брук, с недоумением и осторожностью предположив:

— Когда пьяненький?

Реин опускает руки, закатив глаза так, что чуть не косится в сторону от вызванного головокружения:

— Да шо вы все заладили-то, а. Пиццу принес? — видит её в руках парня и вновь восклицает, как ребенок. — Ура! — и также внезапно эмоционально меняется, вдруг сердито хлопнув Брауна по плечу и прижав палец к губам. — Ой, тише ты, — ругает ни в чем неповинного Дэна, который не способен здраво реагировать на поведение девушки. — Мисс О’Брайен плохо себя чувствует, — ибо его внимание приковано к её футболке. Точнее, к мужской футболке.

В футболке, которая наверняка принадлежит О’Брайену. Ну, конечно. Что же еще Брук могла делать у него дома в такой час? Дэниел не воздерживается от тяжелого вздоха, слетевшего с его искусанных за день губ. Реин что-то напевает под нос, повернувшись к нему спиной, и шагает обратно к двери кухни, чтобы продолжить готовку. Браун продолжает топтаться на пороге.

Последние дни выдаются тяжелыми и… Дэниелу не помешает разрядка, но…

Он качает головой, прикрыв опухшие от потери сна веки.

Всё равно. Просто держи свои мысли при себе.

Помни, что происходило со всеми теми людьми, которые узнавали иные твои стороны.

Его мать больше не может переезжать. Дэн дал обещание — они остановятся здесь. Здесь он будет стараться.

Помни и контролируй. Тогда не окажешься в пугающем одиночестве.

***

Ощущение такое, будто я нахожусь в кабинете воспитателя или доктора, который отчитывает меня за поведение. Сразу одаряет скованностью, отчего ерзаю на животе, упираясь локтями на кровать, а ногами бью по подушке, сильнее принявшись надавливать карандашом на лист бумаги. Дилан стоит передо мной, как надзиратель, руки поставив на талию. Смотрит с не меньшим давлением, но зато прекращает казаться милым. Всё-таки, этот тип не так честен с Брук. Когда она рядом, он ведет себя куда «благосклонней». Неудивительно, это часть его образа.

— Я думал, что мы с тобой поладили, а ты опять ведешь себя… — прекращает говорить, думая, как выразиться вернее, и я помогаю ему:

— Как? — он знает, что именно хочет сказать, поэтому тут же продолжает:

— Странно, — указывает на меня ладонью. — Да, это норма для тебя. Но в чем опять проблема?

Поднимаю на него спокойный взгляд, мое лицо кричит равнодушием:

— У меня никаких проблем.

— Да? — он даже пускает смешок, но старается говорить тише, чтобы не потревожить сон Роббин.

— Это ты начал разговор, — акцентирую на этом внимание, кое-как скрывая свое удовлетворение данным фактом. — Может, проблема у тебя?

Смотрит на меня. В ответ. Врезается взглядом, причем, осознанно давящим, сощуренным, в то время как я остаюсь внешне спокойной, даже холодной, но мне правда не нравится, как он поступает. Несмотря на склад моего ума, человек я достаточно понимающий. И редко игнорирую волнения других, в первую очередь зацикливая на них внимание из-за интереса. Но тут О’Брайен начинает трепать мне нервы своей бессовестностью.

Не даю молчанию затянуться:

— Почему ты так поступаешь с Брук?

И моментальная реакция в виде недовольного фырканья:

— Не начинай, — голос жестче, напряжение, которым он окутывает меня, можно резать ножом, который спрятан у меня под подушкой. — Я просил не лезть.

— Ты знаешь о её чувствах? — не оставляю его в покое, решая надавить. Им обоим стоит прекратить делать это.

— Ты ничего не понимаешь… — попытка заткнуть меня, но я решительно перебиваю, сохранив спокойствие:

— Ты пользуешься, — его лицо сейчас выражает дикое непонимание, он вдруг начинает думать, не успевая молвить вопросительное «что». — Зачем? — пронзительно смотрю на него, реально намереваясь понять причины эгоистичного поведения этого типа. О’Брайен складывает руки на груди, с неожиданным удивлением шепнув:

— Ты думаешь, мы переспали?

Молчу. Смотрю на него. Чего он… Откуда такое… Что это за вопрос с последующим очевидным ответом. Он считает меня дурой?

Дилан прикрывает веки, пальцами коснувшись бровей, и, вдохнув полной грудью, молвит:

— Если тебе любопытно, то нет, — чешет пальцем лоб, вновь спрятав ладони в карманы. — Мы просто выпили на берегу, когда начался шторм, промокли, я отвез её к нам, вот и всё, — он даже улыбается, хоть и сдержанно, будто я задеваю что-то, и оно неприятно жалит. Возможно, мои суждения и поверхностны, но он сам проявляет себя, как извращенец, что мне остается думать?

— Но… — немного исправляюсь, намекая немного на другой вид взаимоотношений между ними. — Ты своим «дружеским» отношением даешь ей надежду.

Дилан вдруг проявляет то самое ожидаемое возмущение, не на шутку взорвавшись, видимо, его эмоции не стабилизировались со вчерашнего дня:

— Господи, какую еще надежду?! — вроде кричит, но физически приближается.

Забирается коленями на мою кровать, усаживаясь напротив. Я не испытываю скованность от такого близкого расстояния с собеседником, успокаивая себя тем, что он точно не сможет причинить мне вреда.

Если я не позволю.

— У неё есть чувства, и поступать так — неправильно, — объясняю свои мысли, продолжив рисовать каракули на листе, и не ожидаю такую злость, свалившуюся на меня грузом в виде хриплого, недовольного шепота:

— Единственный, у кого были какие-то сраные чувства — это я.

Моргаю. Удерживаю пишущий предмет над бумагой, медленно подняв голову, затем только взгляд. Без доверия, равнодушно изучаю суровое лицо парня, которому явно надоедает моя игра на его нервах. Но ведь это не причина, чтобы открывать мне нечто подобное.

Такое личное.

Дилан закатывает глаза, лениво двигаясь, чтобы лечь на спину, и пальцами принимается дергать черную ткань своей футболки, слишком уж рассерженным взглядом мечась по потолку. Продолжаю смотреть на него. Нет, не выпытывать объяснение, но, честно, его признание заинтриговывает, поэтому надеюсь, что он сочтет правильным рассказать мне подробнее. О’Брайен глубоко вдыхает через нос, сунув одну ладонь в карман джинсов. Вынимает упаковку сигарет. Но не закуривает, просто мнет её на животе, будто бы его это успокаивает, а сам остается хмурым:

— Это у меня были чувства.

…Проводит пальцами по волосам. Девушка, сидящая рядом на трибунах, этим летним солнечным днем выглядит гораздо увереннее в себе, чем раньше. Он отвлекается от подготовки к экзамену, решая немного поиграть с русыми локонами, скрывающими её лицо, ведь голова опущена, а взгляд скользит по материалам, обещающим помочь на тестах. Но проигнорировать жест не удается. Её губы расплываются в слабой, но теплой улыбке.

Той, что действительно магическим образом воздействовала на него.

Она ему нравилась…

Внимательно слежу за его эмоциями. Его внешняя злость — это всё равно, что разочарование для других людей.

— Она мне нравилась, — констатирует факт, опять вздохнув. — А ей…

…Добивается её внимания. Убирает ладонь, вернувшись к конспектам, а девушка не спешит опустить глаза. Правда, взгляд её задерживается вовсе не на молодом человеке, с которым она состоит в довольно приятных отношениях. Ускользает в сторону. На компанию парней, курящих возле входа на поле…

— Думаю… — перевожу взгляд на его мятую упаковку сигарет. — Я ей тоже нравился, но только потому, что в чем-то повышал её самооценку, а так… — прикусывает больную губу, убежденно заявив. — Её мысли были забиты иным.

Поворачивает голову. Поднимаю взгляд на его лицо, действительно слушая и пытаясь вникнуть, понять. Дилан вдруг нагло улыбается, хоть не без какой-то неестественной ему обиды:

— Брук также пользовалась мной. И пользуется до сих пор, — и признается. — У меня теперь тоже потребительское отношение к ней, с тех пор, как «особая симпатия» из рода «нравится» ушла на хер и превратилась в «дружескую симпатию», — слишком сложно построено предложение, но осмысливаю его, старательно избегая растерянности на лице. — Важно то, что мы — друзья, — на мгновение отводит взгляд в сторону и добавляет. — С привилегиями. И то, по секрету скажу, мне хочется покончить с этой взаимопомощью.

— Тогда почему не прекратишь? — не даю ему перевести дух после странного признания. Дилан морщится, словно ему в рот попадает ломтик кислого лимона:

— Мы обсуждаем это. Решаем, что да, пора перестать. Но срыв происходит с её стороны.

Наклоняю голову, с намеком растянув губы, из-за чего парень усмехается:

— Не смотри так. Я не лгу, — прячет упаковку сигарет обратно в карман. — Знаю, ты считаешь меня извращенцем, готовым везде и всегда, но в отношениях с Брук я не хочу, — с чего бы? Не верю.

— Брук отличная лгунья, — О’Брайен начинает играть с бегунком на кофте. — Не стану лукавить, я тоже, — добавляет, заставив меня опустить взгляд на лист бумаги и улыбнуться:

— И я.

Дилан искоса смотрит на меня, следит за моей попыткой отвернуть голову, скрыть эмоции, которым я способна дать оправдание, если парень заинтересуется. Ладонью накрываю ту часть лица, что ближе к Дилану, а он приподнимает голову, ненадолго отрывая затылок от сваленного одеяла:

— Чего улыбаешься? — сощуривается, спрашивая почему-то шепотом. Пальцами провожу по бледным губам, ощутив неприятное покалывание в груди, а от продолжительного давления на живот желудок выворачивает из-за чувства тошноты, подступающего к горлу. Поэтому откладываю альбом чуть выше, переворачиваясь на спину. Ложусь, ладонями сдавив ткань клетчатой рубашки и устремив взгляд в потолок:

— Не верится, что ты был тем, кто мог испытывать искреннюю симпатию.

Нет, правда. Такой, как он. Голова О’Брайена остается повернутой в мою сторону еще пару секунд, могу видеть его лицо краем глаз, но вот он переводит взгляд в потолок, сам начинает улыбаться, заерзав плечами на кровати:

— Ну, чувства у меня были. Я не всегда славился первым извращенцем на деревне.

— Так ими не рождаются? — выражаю фальшивый шок, резко повернувшись набок, руками опираясь на кровать, и врезаюсь широко распахнутыми глазами в лицо парня, сохранившего надменную улыбку, и я не могу не ответить тем же, сверкнув глазами. Ложусь обратно на спину, заерзав, дабы занять удобное положение. И со вздохом задаю вопрос с подвохом:

— Теперь этих чувств нет? — если честно, сомневаюсь. — Может, всё-таки что-то осталось? — Дилан проявляет себя с точки зрения человека, который довольно привязчив. Взять его отношение к матери, как примитивный пример. Такое чувство, парень, если уж и привязывается, то по-крупному. Отсюда, наверное, и такой сильный контроль. Хотя, может, я ошибаюсь…

— Я больше разумный, чем чувствительный, Тея, — Дилан иными словами, но подтверждает мои мысли. — Я слишком горд, чтобы тратиться на человека, который поглощен мыслями о другом.

— Но при этом ты продолжаешь поддерживать её? — никак не могу проникнуться к нему пониманием. — Это странно.

Чувствую тепло. Почему? Моргаю, выражая на лице легкую хмурость, и немного поворачиваю голову, всего на мгновение, после вновь уложив её ровно.

Плечами касаемся. Это от него исходит такое тепло?

— Мы — друзья, — он недолго молчит, найти объяснение ему нетрудно. — Это нормально для друзей. Я нужен ей, а она — мне, — отвожу взгляд в сторону окна, отгоняя нежелательные воспоминания.

Друзья. Теперь понимаю.

Правда, раз уж у них отношения на особом уровне, то остается один нюанс:

— Но при этом ты не до конца честен с ней, — поворачиваю голову, зная, что Дилан вопросительно взглянет на меня. Так оно и происходит. Парень изгибает брови, несмотря на то, что он прекрасно понимает, о чем я могу толковать. Уверена, скрывает он многое, так что нечего строить такое выражение. Дергаю его за рукав кофты:

— Ты не снимаешь её, — укладываю ладони на свой живот. Дилан невольно потирает локоть поврежденной руки, безэмоционально признавшись:

— Ей не нужно знать о… — замыкается, находя простой разговор о своих порезах неприятной горечью на языке, оттого что-то проглатывает во рту, позволив мне продолжить его мысль:

— Твоих слабостях?

Но Дилан превращает всё в шутку, относясь к разговору с сарказмом:

— Опять какая-то философская херня? — пускает смешок, вот только уголки губ постепенно опускаются. Всё сильнее, пока его взгляд скользит по поверхности светлого потолка, на который сама перевожу внимание, поддержав возникшую между нами тишину. Не могу сказать точно, сколько мы молчим. Стучу пальцами по тыльной стороне ладони, всячески избегая всплывающих в голове воспоминаний. Стоит перенаправить мысли. Не думать о себе, о своем положении, о своей ситуации. Я часто так поступаю. Принимаюсь разбираться в проблеме другого человека, лишь бы скрыться от своих, личных.

— А когда ты понял… — не знаю, как лучше задать этот вопрос, поэтому прерываю голос, откашлявшись. — В какой момент понял, что… Ну…

— Когда я понял, что мое половое созревание проходит немного нестандартно? — почему он улыбается? Опять, как тогда в кафе. Смотрю на него, не сдержав зевоту. Слабость ломит на протяжении нескольких дней. Я плохо сплю. Совсем не питаюсь. Это сказывается на активности. С каждым днем желание дольше проводить в состоянии сна усиливается. И тогда, резко пробудившись из-за шума в ванной (судя по всему, шумела пьяная Брук и пытавшийся её переодеть Дилан), ощущаю себя разбито. Сонно вздохнув, окидываю вполне себе бодрое лицо парня, и киваю:

— Да, — не буду доказывать ему мой интерес. Думаю, за то время, что мы знакомы, ему удалось понять — я отличаюсь особым любопытством.

О’Брайен действительно задумывается над моим вопросом, принявшись бегать взглядом по потолку, а я всячески отгоняю сон, окутывающий меня благодаря теплу, что проникает в мое вечно ледяное тело. Так необычно ощущать нечто подобное. Окончательно убеждаюсь в том, почему к О’Брайену тянет людей. От него в прямом смысле можно получить заряд тепла. Я касаюсь его плечом — а под кожей всего тела покалывает, словно маленькие угольки, плывущие в венах. Хватаюсь пальцами за плечо. Сжимаю.

Мурашки.

Лишь один человек на моей памяти был способен поделиться со мной своим теплом.

— Всё начало проявляться в девятом, а прям конкретно — в десятом классе, — Дилан довольно долго вспоминает.

— А еще раньше это было? — развиваю тему, пытаюсь прекратить анализировать свои ощущения. Лучше зациклиться на беседе. Не хочу разбирать себя на эмоциональные кусочки.

— Если так подумать, то оно было всегда, — ему сложно ответить. — Просто по-разному себя проявляло.

Меня изводит от спектра неясных ощущений внутри, заставляющих меня ерзать. Поворачиваюсь набок, одну руку согнув, чтобы уложить на запястье голову:

— Как думаешь, откуда в тебе это? — жаль, я не способна самостоятельно проникать в головы людей, поведение и состояния которых мне интересны. О’Брайен шепчет в потолок:

— Полагаю, отец в наследство оставил.

— Генетика? — хмурюсь.

— Психология, — улыбается.

Изучаю его профиль. При всем моем желании с пониманием относиться к людям, мне вряд ли удастся разобраться в его собственном отношении к своей проблеме. Его мышление направлено к положительному. Мы слишком разные.

— Это всё… — стучит пальцами по животу. — В большей мере раздражает лишь потому, что демонстрирует мои слабые стороны, — озвучивает мои предположения, о которых я решила умолчать, чтобы не задеть этого типа. — Возможно, мне было бы плевать, если бы не потеря контроля, а держать всё в руках — мой особый фетиш, — да, знаю.

О’Брайен внезапно выражает раздражение, кажется, осознав, насколько личную тему для него мы поднимаем, поэтому его внутреннее «я» начинает противиться продолжению разговора:

— Короче, — поднимает ладони, желая хлопнуть ими по кровати по обе стороны от своего тела, но мои сложенные колени лежат довольно близко к его бедру, поэтому удар одной руки приходится по ним, но ни я, ни он не придаем данному значение. Принуждаю веки разомкнуться, чтобы видеть Дилана, который громко вздыхает, будто препятствуя проявляю агрессии — защитной реакции. Ух-ты. А он не лжет. Он правда работает над собой, не позволяя чему-то внутри проявиться. Судя по всему, Дилан полагает, что его негативная сторона — инородна. Но что если дела обстоят наоборот? Что если он отрицает себя настоящего в угоду обществу, привыкшему и принимающему исключительно его положительную сторону?

О’Брайен приподнимается на локти, возвращаясь к вопросу, с которым изначально пришел ко мне:

— Ты присоединишься, или продолжишь сидеть здесь, как…?

— Я рада, что могу видеть твои слабости, — хмурю брови, не ощущая никакой скованности от того, какие слова рвутся наружу. — Благодаря ним ты куда привлекательнее.

И напрямую устанавливаю зрительный контакт, не противясь ему, когда Дилан прикрывает рот, наклонив голову. Вижу, его брови дергаются — жажда нахмуриться, но по итогу на его лице главенствует неприятная для него самого скованность:

— Я уже говорил о значении слова «привлекательность»? — всего на секунду прикрывает веки, после вновь установив контакт со мной. Когда он поймет, что не стоит расценивать мои слова с точки зрения нормальности? Скрываю свое раздражение, медленно приседая, ощутив головокружение от смены положения тела. Дилан не шевелится. Наблюдает за мной исподлобья, а я беру карандаш, сгибая ноги в коленях, на которые усаживаюсь, поворачиваясь всем телом к парню. Он ожидает. Почему? Никак не реагирует, когда одной ладонью беру его за лицо, второй поднося к нему пишущий предмет. Выгляжу крайне сосредоточенной, касаясь кончиком карандаша кожи под левым глазом О’Брайена. Он молчит, не сопротивляется, когда приподнимаю его лицо выше, чтобы тусклый свет настольной лампы попадал на лицо. Хотя, особые творческие навыки и хорошее освещение здесь излишни.

— Я оцениваю тебя с точки зрения человека с нестандартными взглядами, — принимаюсь аккуратно водить тупым кончиком карандаша по коже. Полагаю, выгляжу непривычно сконцентрированной, оттого происходящее способно вызвать покорный интерес со стороны О’Брайена:

— Это теперь так называется? — отшучивается, еле двигая губами. Щурюсь, вырисовывая маленькую, бледно-серую слезу:

— Хочу сказать, что ты привлекательный. В нестандартном плане.

Он знает, что мое «привлекательно» — иное. Поэтому это не должно вызвать у него непонимание.

Я поздно осознаю допущенную ошибку.

Сейчас не скрываю своей истинной личности. Сейчас, пока рисую еле заметную каплю слезы на коже, выглядя собранной, не запуганной столь близким общением с кем-то чужим. Остается надеяться, что Дилан слишком эгоистичен, чтобы за своими проблемами различить не состыковки в моем поведении.

Убираю карандаш. С гордым, слегка надменным видом разглядываю недо-рисунок, совершенно не обратив должного внимания на реакцию О’Брайена, который продолжает наблюдать за мной, отпустившей его лицо. Отворачиваю голову, взяв в руку альбом и присев к стене, опершись на неё спиной:

— И нет, — продолжаю говорить совершенно спокойно. — Я не пойду смотреть фильм, — сгибаю ноги, прижав альбом к коленям, и принимаюсь рисовать, уставившись на лист. Но чувствую, О’Брайен замолкает в напряжении, обдумывая мой отрицательный ответ. Продолжает удерживаться на локтях. Взгляд опущен. Постепенно лицо всё больше выражает хмурость непонимания — и, наконец, он задает вопрос:

— Почему?

Не смотрю на него, продолжая черкать что-то неразборчивое даже для меня:

— У вас своя компания.

— Ты не будешь лишней.

Рука замирает. Карандаш продолжает давить на лист. Не двигаюсь, взглядом стреляю в сторону парня, получая ответный интерес. Не проявляя эмоций, лишь еле заметно и всего на секунду демонстрирую улыбку, что испаряется, когда принимаюсь говорить:

— Меня не волнует перспектива оказаться «лишней». Просто не хочу сидеть с вами. Придется напрягаться и общаться, — опять перевожу взгляд на лист бумаги, не сдержав дополнение — одно из основных причин, почему я не иду на поводу. — Да и согласись — это было бы слишком просто, — вырисовываю слезу в уголке. — Для тебя.

Дилан скачет вниманием из стороны в сторону, с явным непониманием прохрипев:

— В каком смысле?

Я оставлю его без ответа. Не хочу, чтобы он понимал меня. Понимал мои мотивы. Но всё дело не в моем желании быть отчужденной. Дело в том, как сложена твоя психика, О’Брайен.

Дилану нравятся трудности. Нравится, когда чего-то, неважно, о чем идет речь, сложно добиться. Мне хочется дружить с ним, хотя бы то время, что я проведу в этом доме. Если слишком быстро поддамся, ему станет неинтересно. Я почти уверена в этом. Так что пусть пошевелит мозгами. Ему это понравится.

Ничего не говорю. Не собираюсь давать ответ. Всем видом показываю — больше не стану контактировать. Рисую, намереваясь бороться с сонливостью и слабостью до тех пор, пока Дилан остается в комнате. А он достаточно долгое время не двигается, пытаясь понять, что я имею в виду. Процесс запущен.

Твой интерес ко мне возрастает, О’Брайен. Соглашусь, ты — сложная личность, но именно благодаря твоим особенностям тобой можно манипулировать.

***

Ночь. Слабый осенний дождь колотит по стеклу окна. Легкий ветер со стороны кухни носится по коридорам дома, но не окутывает жильцов холодом. На мрачных улицах гаснут фонарные столбы. В Портовом городке очень экономно относятся к электричеству. Ко всем ресурсам. А мирное население и минимум противозаконных деяний позволяют городу поникнуть в темноте. Никто не станет бродить ночью по городу. Все спят. Кроме отдельных представителей молодежи, любящих потусить.

Со стороны телевизора исходит раздражающее глаза и отгоняющее сон свечение. Брук — почитательница фильмов жанра ужасы. И ей никто не стал противиться. Дэн уже минут пять удерживает возле рта ломтик пиццы, не в силах откусить немного, ведь от напряженных, пугающих сцен его желудок отказывается принимать пищу. Парень сидит на ковре, спиной прижавшись к дивану, на котором расположилась Брук, заворожено следящая за происходящем на экране, при этом спокойно поглощающая пиццу. И Дилан, локтем упирающийся на спинку дивана, кулаком давящий на свой висок. Смотрит куда-то вниз. В пол. Терпя пощипывание на коже лица под глазом. Пока его друзья эмоционально реагируют на пугающие сцены фильма.

А в мыслях одно. Вызывающее всё то же сердитое непонимание:

«Это было бы слишком просто. Для тебя», — в мыслях цитирует слова Теи, уже который час анализируя их, но приходя к одному и тому же:

«Чё, блин?»

***

Людно. После бессонной ночи общество воспринимается с трудом, а пребывание в толпе вызывает один дискомфорт, который фокусируется в районе моего затылка. По этой причине потираю шею пальцами, со вздохом и зевом скользнув взглядом по списку покупок, составленным матерью на прошлых выходных. Роббин так и не сгоняла в магазин, лучше сделать это самому. Лучше всё, по-возможности, делать самостоятельно. Мне спокойнее от мысли о контроле. Когда многое в собственных руках, зависит от меня и моих действий, решений.

Но брать её с собой было решением спонтанным. Не люблю, когда что-то выходит за рамки установленного плана. Просто она спустилась. И я предложил, дабы избежать скуки.

class="book">Окей, кого я обманываю. Эта девчонка спустилась, конкретно проигнорировала мое присутствие — и мне не удалось сдержать раздраженной реакции.

Стою с тележкой для покупок у полок с молочными продуктами, обернувшись, чтобы окинуть недовольным взглядом спину Оушин, которая вполне себе спокойно передвигается среди людей. Помню, в первый её поход за покупками с нами девушка вела себя напугано и сковано, теперь же она без труда бродит вдали от меня. Тея стоит у большого аквариума с рыбой, которую, одну за другой, вынимает продавец, чтобы разделать на доске и уложить в лед прилавка. Беру упаковку сыра, бросив в тележку, и разворачиваю её, покатив к девчонке. Намеренно толкаю от себя, чтобы та врезалась в поясницу Теи, но необходимой реакции с её стороны не получаю. Девушка даже не оглядывается, никак не реагирует. В этом и проблема. Это и выводит из себя. Её игнорирование. С чего вдруг такое отношение? Я думал, мы сумели найти общий язык. Особенно, учитывая, что я о многом говорю с ней. Даже в своих мыслях неприятно сознаваться…

Стоп. В этом и суть. По неизвестной мне причине, я выдаю слишком много информации ей, в то время, как она… Что в свою очередь говорит она? В чем, гребаный, прикол? Могу обосновать свою потребность иметь с ней дружеские отношения. С ней просто. Вот так. Глупо, учитывая её характер, но она слушает, рассуждает и понимает. Поэтому с ней легко. И мое суждение полно эгоизма. Не скрою, одна из причин моего желания поддерживать мирные отношения — возможность с кем-то обсуждать свои проблемы. Отлично, самое время для самоанализа, пока эта девчонка засматривается на рыб.

Встаю чуть позади, взяв тележку за ручку, и повторяю удар её краем о поясницу Оушин:

— Идем, — шагаю дальше. Тея вынуждает себя оторваться от наблюдения и спешит за мной в отдел фруктов и овощей. Киваю на ящик с яблоками, притормозив, локтями опершись на ручку:

— Возьми штук шесть.

Оушин дергает свернутые прозрачные пакеты, взяв один в руки, и молча принимается выбирать яблоки, каждое внимательно изучая. Я сутулюсь, переминаясь с ноги на ногу, и провожу ладонью по подбородку, испытывая ощутимое пощипывание под кожей шеи. Плечи зудят. Наклоняю голову в разные стороны, слыша и чувствуя хруст костей. Отгоняю. На хрен, отгоняя. Не думаю. Это излишне. Чем сильнее акцент, тем быстрее оно распространится.

Опускаю руку, сжимая и разжимая пальцы ладони. Рукава кофты собраны на локтях. Из-под кожи выпячивают вены. Напряжение растет. Этого не скрыть. Смотрю на Оушин, которая крутит яблоко у лица, без эмоций разглядывая, и с языка слетает:

— Почему ты не хочешь дружить со мной? — звучит так глупо. По-детски, что мне самому стыдно. Перед кем? Перед Теей? Она, бывало, говорила вещи нелепее. Оушин кладет яблоко в пакет, равнодушно интересуясь:

— О чем ты? — а пакет опускает в тележку, минуя её, дабы идти дальше. Следую за ней, пустив в затылок худощавой девушки смешок:

— Не надо. Не придуривайся.

— В смысле? — Тея складывает руки на груди. Еще немного — и я поверю её невинности и глупости. Но чуйка говорит об обратном. Усмехаюсь, качнув головой:

— Я знаю, что ты пытаешься сделать, — ровняюсь шагом с девушкой. — Выставить меня идиотом, который злится на пустом месте, — чувствую, как выхожу победителем из ситуации, и вовсе не ожидаю получить ответный удар.

— А ты злишься? — Оушин поворачивает голову, затормозив. Смотрит на меня. Я врастаю ногами в пол, пристально уставившись на неё. Качаю головой:

— Нет.

И она вновь наносит удар:

— Тогда почему упомянул злость?

Моргаю, сощурившись, и наклоняюсь немного к её лицу, прошептав с давлением и недовольством, вызванным тем, что этой девчонке удается водить меня за нос:

— Я отвезу тебя в лес. И оставлю там помирать.

А она вдруг улыбается, сверкнув глазами с непонятным мне восхищением:

— Сделаешь мне одолжение?

Фыркаю, не придавая значения её словам.

Пустой сарказм, помогающий ей придерживаться равнодушия.

Брук и Дэниел до сих пор спят. Я не спешу разбудить источники шума. Бессонница мешает мне поддерживать собранный образ. Стоит принять освежающий душ перед общением с ними. Дэн и без того свято верит, что я больно нервный в последнее время. Поэтому пускай спят. Как раз успею разобрать продукты, взбодриться под холодной водой.

Оушин не остается помочь. Не то, чтобы мне хочется видеть её желание поучаствовать или повзаимодействовать со мной, но… Плевать. Мне требуется мысленный тайм-аут. Роюсь в пакетах, когда на кухню входит женщина, кутаясь в вязаный плед.

Тайм-чертов-аут. Я так много прошу?

Игнорируя свой зуд, игнорируя навязчивые мысли, игнорируя присутствие матери… Игнорируя весь гребаный мир, оказывающий на меня давление. Может, никакого влияния и нет вовсе, но мое состояние мешает здраво оценивать окружение.

Роббин добавляет своим молчаливым наличием. Просто находясь здесь. В тишине. Она неуверенно топчется на месте, обнимая себя руками, краем глаз вижу — смотрит на меня. Мучает и без того больной простудой и стрессом мозг, думая, как начать разговор. Не делаю первый шаг навстречу. Нет желания говорить с ней. Да и не способен я в данный момент вести вменяемый диалог. Нахожу повод покинуть помещение — в пакете лежит упаковка снотворного, который выпросила купить Оушин. Знаю, мне нужно согласовывать покупку лекарств с матерью, но по понятным причинам не стану. Беру лекарство, развернувшись, и отворачиваю голову, минуя женщину, которая приоткрывает рот, с тревогой опустив взгляд в пол. Но её решительности хватает, чтобы обратиться ко мне:

— Дилан… — оглядывается, шепотом проронив мое имя, и делает резкий шаг назад, не ожидая такой грубости с моей стороны. Я оборачиваюсь, признаюсь, не сдержавшись. Проявляю агрессию, указав на женщину пальцем, и плююсь словесно:

— Ты пожалеешь, — такой холод. Сам же давлюсь им, прикусив язык, но не подаю виду, отвернувшись и продолжив идти. Покидаю кухню. Чувствую взгляд матери, провожающий меня до тех пор, пока не пропадаю за стеной, направившись к лестнице.

Она сама будет виновата. А кому, если не мне разгребать её эмоциональное дерьмо? Взрослые — такие же дети, пытающиеся строить из себя что-то собранное, мудрое. И меня раздражает перспектива собирать эту идиотку по кусочкам после каждых неудавшихся отношений.

Не хочу думать. Не хочу.

Поднимаюсь на этаж выше, чувствуя, как усиливается мое раздражение. Оно отчасти не имеет основания. Мне только дай предлог — и негатив начнет усиливаться, поэтому необходим такой контроль мыслей и избегание меланхолии.

Меньше. Думать.

Без стука берусь за ручку двери чужой комнаты, дернув на себя:

— Тея, забери свои… — со вздохом и неуместным возмущением переступаю порог, в то же мгновение проглотив язык.

Оушин с привычным равнодушием на лице переводит на меня спокойный взгляд, удерживая костлявыми руками мятую майку. Рубашка валяется у её ног, как и джинсы. Тишина. Не двигается. Не меняется в эмоциональном плане.

Не смей. Опускать. Взгляд.

Не смей…

Взгляд соскальзывает ниже.

Голая.

Резко отворачиваю сначала только голову, затем всем телом разворачиваюсь, спешно шагнув обратно в коридор. Тяну дверь на себя. Щелчок — и сжимаю веки, коснувшись их поледеневшими пальцами. Обреченный выдох.

Хотел сдружиться с ней?

Отлично! Увидел голой — плюс сотня баллов к близости.

Так держать, идиот.

========== Глава 22 ==========

Они похожи

Вечер. Ужин. Тишина.

Напряженная. Натянутая. Холодная. Тишина.

Тарелка вареных овощей: морковь, брокколи, лук, кабачки — всё приправлено соусом карри. Кружка чая с лимоном, давно остывшего. Настенных часов обычно не слышно, но сегодня могу уловить их тиканье — и лишь стучащий звук убеждает меня, что это не я оглохла, а просто мир вокруг погряз в гробовом молчании. Помнится, довольно часто в приюте получала по голове, вследствие чего меня ненадолго оглушало. В данный момент преследует подобное фальшивое чувство. Только без боли.

Напряжение проявляется и в обстановке. Обычно Роббин и Дилан сидят вместе напротив меня, по одну сторону стола. Сейчас О’Брайен занимает место рядом со мной, тем самым подчеркивая свое нежелание находиться вблизи с матерью. Клянусь. Ни один из присутствующих не испытывает потребности в потреблении пищи. Роббин еще пытается тянуть еду в рот, пережевывая с особым омерзением. Дилан пьет воду, не отрывая взгляда от стола. Я мешаю чай. Если бы не мое притупленное от слабости состояние, мне было бы тяжелее переносить совместный ужин.

Роббин даже не пытается заговорить. Обычно она проявляет желание исправить атмосферу, хотя бы для моего восприятия. Женщина при любых обстоятельствах старается делать вид, что всё нормально, чтобы не приносить мне дискомфорта, но тут, учитывая её болезненное состояние, она, видимо, совсем раскисла. Мне её… Жаль, поэтому, как ни странно, берусь каким-то образом поддержать её, что совершенно на меня не похоже:

— Роббин… — ковыряю вилкой овощи, не поднимая взгляд.

— М? — надо видеть её лицо, то, сколько счастья оно излучает, ведь кто-то заговаривает, и этот кто-то — я, нечастный зачинщик бесед. Смотрит на меня с таким ожиданием в глазах, отчего мне сложнее собрать мысли, дабы высказать свои переживания, и выходит нечто такое:

— Насчет учителя… — и всё. Слава Богу, Роббин подхватывает без труда, распознав мое волнение:

— Я решу проблему, — махнула ладонью возле своего лица. — Не переживай. Этот учитель, судя по отчету, очень-очень… — водит ложкой по своим овощам в тарелке, пытаясь выразиться менее грубо. — Очень обидчивый, — стреляет коротким взглядом на Дилана, ожидая, наверное, его реакции. Любой. Негативной или… Негативной. Но парень остается невозмутимым, не проявляет никакой реакции. Лишь отпивает воды, проглатывая её с таким выражением лица, будто у него в кружке яблочный уксус.

Положение частично спасает звонок телефона. Роббин заметно вздрагивает от неожиданного вызова и принимается искать мобильный аппарат в карманах домашних штанов, а, наконец находя, тут же поднимается со стула, прижав телефон экраном к груди, словно не желая, чтобы кто-нибудь увидел имя входящего. Покидает кухню. И немного, но становится легче дышать, не скажу, что напряжение магическим образом испаряется, нет, почему-то со стороны О’Брайена исходит колкий нервоз, но уже явно не по причине их с матерью ссоры. Дилан еще утром вел себя странно, в магазине и после нашего возвращения. Краем глаз обращаю внимание на пальцы парня, стучащие по кружке.

Интересно…

— Утром, — после нескольких брошенных им взглядов в сторону прикрытой двери, он заговаривает с паузами. — По поводу того, что… — для меня это необычно — понимать сразу, к чему ведет человек, говорящий «завуалировано». Я моргаю, приоткрыв рот, скорее, от удивления, что Дилан вообще думает об этой ситуации.

Парень притоптывает ногой под столом, со вздохом выдавив:

— В общем, я научусь стучаться.

Поворачиваю голову, врезавшись в профиль О’Брайена с таким неестественным для меня удивлением, что самой неловко от проявления столь сильных эмоций. Вижу, Дилан сам слегка потерян по вине моей реакции на свои слова, а мне остается лишь задать вопрос:

— Ты смутился? — это даже звучит нелепо. Дилан О’Брайен. Смутился. Вы меня простите, но скорее я начну кушать за троих, чем этот тип ощутит искреннюю скованность при виде голой девчонки.

— Ну… Знаешь… — он ерзает на стуле, принявшись барабанить пальцами по столу, что убийственно воздействует на мою нервную систему, но не прошу его прекратить, так как испытываю неудержимый интерес к его поведению.

— Ты ведь альфа-самец, — сдерживаю смех. — Чего так реагируешь на голую грудь, — невольно опускаю взгляд на неё, ощутив себя неудобно скованной. — Которой толком нет, — медленно поднимаю глаза перед собой, томно выдохнув, ссутулившись. А Дилан находит, что дать в ответ, якобы спасая свое лицо:

— Я о том, чтобы ты не смущалась, — он, конечно, отменный лжец, но в данный момент я распознаю его неуверенность в себе. Точнее… Не совсем так… Парень слегка… Боже, не могу выразить свои мысли и ощущения. Типично для меня.

— С чего вдруг я должна стесняться? — о чем он вообще? — Единственное — мне тебя жаль, — признаюсь с легкой усмешкой и опускаю взгляд на парня, который щурится, не совсем понимая, к чему я клоню. — Надеюсь, увиденное не вызвало у тебя потенцию.

Дилан, наконец, проявляет что-то помимо равнодушия и пропускает короткий смешок, пальцами надавив на сжатые веки:

— С чего бы? — его хорошее расположение духа не продлится дольше пяти секунд, ведь я не сдерживаю в себе холодное цитирование его слов, когда-то сказанных Роббин в мой адрес:

— Она мерзкая, — смотрю куда-то в сторону, не на О’Брайена, избегая возможности встретиться с ним взглядом, а я убеждена — он посмотрит на меня. — Её худоба отвратна, — слабо кривляюсь, сощурившись и промычав тише. — Мы-ышь, — подношу кружку к губам, глотая чай, и продолжаю игнорировать взгляд парня, которым он сверлит мой висок, возобновив приступ притоптывания ногой. Чешет пальцами кончик губы, принявшись, судя по всему, обдумывать мои слова. В руке держит кружку, болтая воду. Я не выпрашиваю прощение. Я лишь напоминаю ему, почему мы не будем «друзьями». Не люблю людей, которые за спиной говорят дерьмо, а в лицо пытаются казаться милыми и приятными. Самый отвратный тип человека.

— Но ты… Сейчас ты не…

Хмурю брови, резким поворотом головы врезавшись в его лицо недоумевающим взглядом. Дилан ставит кружку на стол, обратив на меня внимание, и смотрит с какой-то сердитостью или… Как мне на хрен анализировать его вечно хмурое лицо? «Сейчас я…» что? Что? Моргаю, раскрыв своего очевидного непонимания, которое Дилан принимает, вдохнув глубже, явно намереваясь продолжить мысль.

Шаги.

Отворачиваем головы. Он выдыхает. Молчание.

На кухню возвращается Роббин, впустив за собой тишину, в которой проходит остаток времени, отведенного на ужин, но никто из нас так толком и не кушает, поэтому тарелки остаются практически полными. Дилан берет на себя роль первого, кто покидает кухню, вернув вареные овощи в пароварку. Выходит. Наверное, направился курить. Или просто решил поторчать на террасе. В любом случае, парень покидает дом через дверь заднего двора. Роббин выглядит обессиленной. Женщина заметно горбит спину, локтями опираясь на стол. При сыне ей не хочется демонстрировать, насколько их ссоры выматывают её, поэтому она терпит присутствие парня, а после позволяет себе открыто вздыхать, устало потирая лицо ладонями. Не скрою. Мне не по душе такая обстановка дома. Не скажу, что эти двое постоянно состоят в идеальных отношениях. После моего прибытия сюда, я только и вижу, как они время от времени дергают друг друга за нервишки.

Время — девять вечера. Этот ужин затянулся. И, кажется, продолжит тянуться, если кто-нибудь не окажет женщине помощь. Я встаю со стула, осторожно собирая посуду со стола. Могу унести по одной тарелке и кружке. К вечеру моя слабость усиливается. Не стоит брать на себя слишком много, иначе «бессознание» вскружит голову. Вдруг выроню посуду из рук? Не хочу портить чужие вещи.

Роббин лениво отрывает ладони от лица, уловив шум моего передвижения, и с волнением намеревается подняться, чтобы пресечь моё желание быть полезной в данный момент, но, видимо, её переутомление выходит за рамки привычного, что женщина со вздохом опускается обратно на стул, качнув головой:

— Спасибо за помощь, — прикрывает веки, принявшись кашлять, и пальцами подпирает лоб, оставаясь в сутулом положении, пока я медленно и тихо перемещаюсь от раковины к столу, убираясь:

— Не за что, — меня не часто благодарят. Точнее… Не помню, чтобы меня вообще за что-то благодарили. Неизвестное чувство неправильности оседает в груди. Я не честна с этой женщиной. Я пользуюсь её добротой для достижения своих личных целей. Я. Эгоистично. Лживая.

Прикрываю пароварку крышкой, уложив туда еду, и закатываю рукава рубашки, повернув ручку крана. Тихий поток воды, чтобы не приносить лишнего дискомфорта. Стою спиной к Роббин, начиная мыть посуду, как умею. Слышу — Роббин выдвигает стул, всё-таки поднявшись, поэтому оглядываюсь на женщину. Она двигается к двери, вновь вынимая телефон. Неужели отправится на ночную смену? На её месте, я бы…

Удар в голову.

Хватаюсь пальцами за край раковины, сжав веки, и прикусываю губу, выдержав болевой стон, который мог бы привлечь внимание Роббин. Женщина выходит, отвечая на звонок, и я мычу, горбясь с выражением сильного дискомфорта от колющей боли в груди. Веки сжаты, а перед глазами белые вспышки. Дышу глубоко, ноги сгибаются. Коленями касаюсь паркета, лбом — дверцы кухонного шкафчика. Шум воды в ушах усиливается, громче. По вискам стекают капли пота. Жар и холод. Одновременно. Неописуемое ощущение потери контроля над телом. Потери всего тела. Чувствительности. Только камень в груди. Удары давления в голове.

Веки еле разжимаются. Взгляд качает, словно пол под ногами неустойчив. Клонит в сторону. Сажусь на паркет, согнув ноги, и руками опираюсь на колени, не смелясь поднимать головы. Нехорошо. Одышка серьезная, и… Это потрясающее чувство.

Запрокидываю голову, пальцами одной из ладоней коснувшись груди. Сердце отдает биением в кончиках. Кожа покрывается мурашками от столь приятных ощущений. Меня нет. Вот оно какое — чувство частичной свободы? Непередаваемо.

Больнее всего каждый раз выбираться из приятного состояния бесчувственности. Оно не длится достаточно долгое время, чтобы позволить мне полностью погрузиться в небытие. Я лишь краем касаюсь свободы, а потом утопаю под давлением всех тех ощущений, от которых была на время спасена. Тело — тюрьма.

Ледяной водой омываю бледное лицо. Ванная комната окутана тишиной, а журчание из крана еле различимо оттого, насколько глухо в моей голове. Выключаю воду. Руками опираюсь на края раковины, с тяжелым вздохом подняв лицо. Лишенный здравого рассудка взгляд, такой потерянный, не мой, исследует родное отражение. Я не часто смотрю на себя. Избегаю возможности анализировать. Не буду лгать — не помню себя иной, словно я всегда была такой худой. Воспоминания в моем сознании куда-то испаряются. С каждым днем забываю всё больше.

И тебя я когда-нибудь забуду. Черты твоего лица, например, уже не могу припомнить.

Массирую виски, стараясь хоть как-то привести себя в чувства. Не хотелось бы столкнуться с кем-то в коридоре и рухнуть в обморок. Нельзя, чтобы кто-то знал, иначе меня направят в больницу, а там откроется правда о моем здоровье. Тогда всё пойдет к черту. Мой план провалится.

С осторожностью открываю дверь, прислушиваясь к тишине, застывшей в коридоре, погруженном в полумрак. Только добравшись на носках вдоль стены к порогу своей комнаты, могу различить голоса, льющиеся сквозь тишину с первого этажа дома. Касаюсь поверхности двери кончиками пальцев, но не оказываю на неё давление, дабы открыть и оказаться наедине собой и своими мыслями. Прислушиваюсь, старательно, не знаю для чего. Просто… Если я слышу их отсюда, значит, их разговор проходит на повышенных тонах. Неужели решили всё обсудить? Скорее всего, Роббин настояла. Уверена, её попытка увенчается провалом…

С прежней осторожностью и волнением быть замеченной шагаю к краю стены, чтобы выглянуть на прихожую. Зачем? Сама не знаю. Просто… Любопытно.

Касаюсь ладонью поверхности стены, выглядывая на первый этаж. Свет льется со стороны кухни. Но, кажется, эти двое не сидят за столом, мирно распивая чай в процессе беседы. Нет, судя по шуму, один из них что-то ищет, перемещаясь по кухне, а второй бродит за ним. И что-то мне подсказывает, что именно Роббин пытается физически и морально усмирить подвижного сына, чтобы их разговор имел хорошие последствия.

Не скажу, что пытаюсь прислушиваться. Я слышу ругань. Всё. Этого достаточно.

Подхожу к перилам, медленно опускаясь на верхнюю ступеньку, ногами упираясь в ту, что на уровень ниже. Ладони укладываю на колени. Смотрю перед собой. Голоса такие… Резкие. Но нет, женщина явно настроена на перемирие, она на удивление неконфликтна. Это странно лишь потому, что О’Брайен выделяется резкостью в выражении своих мыслей. Может, у него это от отца?

— Нам надо всё обсудить, — поднимаю глаза выше, когда голос Роббин становится различимее. Дверь кухни открывается, я не спешу двинуться с места, но прижимаюсь плечом к перилам, надеясь понизить уровень зрительной уязвимости. Вижу их. Дилан касается рукой перила, развернувшись, когда Роббин устало роняет его имя, прижав ладонь к своему лбу. Её разум воспален. Ей нужен отдых, нормальный, но женщина одета. Отправится на ночную смену? Совершенно не жалеет себя.

Оба останавливаются. Физически и словесно. Я сжимаю пальцами ткань джинсов на коленях, сильнее сутулюсь, надеясь уменьшиться в размерах и скрыться в темноте. Вновь охватывает ощущение испарения кислорода. Воздуха не хватает. Думаю, это обман, навязанный ситуацией, очевидцем которой становлюсь. Чувствую себя… Ребенком. Когда родители устраивали ссору.

Молчание. Такое жесткое. Дилан намеренно выдерживает его. Судя по тому, какое острое напряжение ощущается между ними, этот тип решительно настроен сохранить равнодушие, а для этого ему требуется переждать секунды, чтобы не повысить голос. А тот всё равно звучит давяще. Даже мне трудно воспринимать его, каково тогда Роббин?

— Каждый раз, — его пальцы крепче сжимают перила, взгляд льдом прокалывает лицо женщины. — Одно и то же, — хриплость, низкий тон, он будто, не желая этого, выдавливает эмоции из женщины, которая ответно старается держать себя в руках, но её губы сжимаются, дабы укрыть их дрожь. — Каждый… — повторяет, усиливая воздействия своих слов. Что именно происходит не впервые?

Вдруг атмосфера меняется. Внезапный скачок из самой верхушки ярости к низменной усталости, которую Дилан не сдерживает, качнув головой:

— Это будут твои проблемы, — вердикт. Окончательный. Роббин приоткрывает рот, но толку? Ей нечего сказать, поэтому складывает руки на груди, закрываясь от сына, а тот почему-то топчется на месте, пару секунд бегая взглядом по полу, после чего выдает с неясным для меня разочарованием:

— Я устал от тебя, — что-то мне подсказывает, смысл его слов куда обширнее. Он устал не просто от Роббин.

Они… Устали. От заботы, которой одаривают друг друга.

Хмурю брови. Мне как-то не по себе. Хочется… Сбежать. Но не шевелюсь. Даже тогда, когда О’Брайен поворачивается спиной к матери, лицо которой заметно бледнеет, а взгляд опадает в пол. Парень ступает по лестнице наверх, вынудив себя взглянуть на меня. Смотрю в ответ, выше подняв голову, ведь он проходит мимо, постучав пальцами мне по макушке и проронив без эмоций:

— Интересно?

Минует, свернув в коридор. Недолго обрекаю его на зрительное давление с моей стороны. Он без того измотан. Это проглядывается во всем. Даже в том, как он двигается, добираясь до комнаты, при этом половину пути прикрывая ладонью лицо, дабы хорошенько потереть его.

Перевожу внимание на Роббин — женщина скрывает свои глаза под тыльной стороной ладони. Дышит. Моего присутствия не замечает. Опускает руки, лениво направившись к комоду прихожей, чтобы накинуть пальто. Наблюдаю. Молчу. Оцениваю её движения. Они так похожи с Диланом. Она одевается, взяв сумочку, и открывает входную дверь, получив удар в лицо — ветер сильный, но её это не тормозит. Покидает дом. Опускаю взгляд, задумчиво скользнув им по своим костлявым рукам.

Роббин не справляется с одним трудным подростком. Зачем она, в таком случае, взяла меня? Зачем я здесь? Чтобы сделать её жизнь тяжелее? Я ужасный человек. Хочу набросить на неё столько болезненной ответственности. Лучше бы меня просто не стало, резко, внезапно.

Виском касаюсь перил, вдруг осознав нечто непривычное для меня.

Я хочу исчезнуть. Быстро.

Быстрая смерть, не приносящая никому неудобств.

***

Достало.

Всё, на хрен, достало.

Каким-то раком я осознаю, что мне требуется просто лечь и просто уснуть, но, блять, нет, я ворочаюсь пару часов в кровати, к черту скинув одеяло, ведь мне неописуемо душно от тех мыслей, что преобладают в голове, от тех ощущений, в которых приходится тонуть. Меня рвет. Физически расщепляет на частицы, вынуждая ерзать. Нет такого положения тела, при котором бы я не чувствовал дискомфорт. Не могу вынести его. Сажусь. Кручу головой, разминаю руки, ноги. Всё хрустит. Кости будто отекают, в голове образовывается воздушный жар, внутри которого хранятся здравые и правильные мысли, и их я должен придерживаться. Но они где-то там, глубоко внутри, а на поверхности остается лишь одно — желание бежать. Желание заглушить чем-нибудь рвущий дискомфорт.

И я поднимаюсь. С кровати. Пнув ногой рюкзак, который сразу же хватаю, намереваясь взять с собой. Вот оно — опять срабатывает. Я должен бороться, должен остановиться, подумать, вытянуть из темноты рассудок, но нет. Вот так оно и происходит. Ты отдаешься тому, что тебе легче принять, что принесет тебе удовлетворение, ответит на твои нужды. На этом основывается психика людей. Я не один такой, нет. Все поддаются. Все слабохарактерные.

Но не я. Я не должен…

Накидываю кофту, схватив рюкзак, и выхожу из комнаты, не стараясь быть тише. Мне плевать. Просто нужно убежать. Опять.

Спускаюсь вниз, проверяя карманы. Роббин наверняка взяла машину. Добираться пешком тяжелее, возможно, мне удастся проветрить голову и вовсе развернуться, но пока я серьезно настроен отправиться туда. Вновь.

— Ты гулять?

Замираю. В одну секунду. На месте, успев пальцами нащупать ключи от двери в рюкзаке, молнию которого раскрыл, добравшись до комода прихожей. Поднимаю взгляд, пронзая им поверхность двери перед собой, за ней шумит ветер.

Как ей… Как ей это удается? Быть такой тихой, незаметной. Не удивлюсь, если всё это время она сидела на лестнице, а я тупо не заметил её, проходя мимо.

Ясно одно — я в заднице, раз уж пойман. Не могу объяснить это чувство, но создается впечатление, будто Тея смотрит сквозь меня, поэтому без труда поймает меня на лжи.

Без труда поймет, что я собираюсь сорваться, поэтому с такой долгой паузой принимаю её вопрос, медленно переступив с ноги на ногу. Оборачиваюсь, обнаружив её там, где и намеревался увидеть — Тея стоит на втором этаже в лестничном проеме. Смотрит на меня без тяжести во взгляде, без намека на подозрение, но меня не обмануть. Она знает. Всё знает.

— Да, — ложь срывается с языка ровным тоном. — Гулять, — не отвожу взгляд. Она не отводит. Смотрим друг на друга. Её черед что-либо сказать, но где-то внутри меня возникает непоколебимое желание получить в ответ молчание. Её равнодушие, с которым она просто скроется за стеной, лишив такого долгого зрительного сражения. Её эмоций не прочесть. Признаюсь, мне стыдно. Я такой же, как она — толкаю нравоучения, выставляю себя таким борцом и идеалом, а на деле сдаюсь, не следуя своим же моральным установкам.

Первым опускаю взгляд, всего на мгновение, и Тее этого достаточно, чтобы убедиться:

— Ты не стараешься, — ровным тоном произносит, задевая мое самомнение. Врезаюсь взглядом в её лицо, с неправильной злостью прорычав с хрипотой:

— Я не собирался… — вынимаю ключи, звоном заставив девчонку вздрогнуть, но легкий испуг не мешает ей давить на меня взглядом, давить на мою чертову, хрен откуда взявшуюся гордость. Касаюсь ручки двери, кинув с раздражением, но в первую очередь я зол на себя, а девчонка просто попадается под руку:

— Я хотел пройтись, — не обязан оправдываться. Перед ней тем более.

— Можно с тобой?

Взглядом врезаюсь в свои костяшки. Той ладони, которой стискиваю дверную ручку, пока молча анализирую вопрос, полученный в спину. Она умело играет. Хочет поймать меня на лжи, хочет, чтобы я к черту признался, хочет унизить меня и…

Поднимаю глаза, вдруг ощутив, как напряжение пропадает с лица. Оно словно стекает ото лба к щекам, подобно воде, и я провожу ладонью по лицу, смахивая его. Хватаюсь за единственную здравую мысль, резко всплывшую к поверхности воздушного шара в моей голове. Не могу дать объяснение тому, как мне удается поймать её, но она помогает мне оценить ситуацию.

Негативным эмоциям так просто захватить меня. Особенно в таком состоянии. И я, как умалишенный, хватаюсь за единственную возможность вернуть себе рассудок.

Оглядываюсь на девчонку, врезавшись в её лицо с таким видом, будто она и есть — здравым смысл, непосредственное связующее с той моей частью, что после каждого срыва так яро продумывает план сдерживания темноты, которая сейчас имеет полную власть над моими действиями. Я не должен упустить миг осознанности, я должен ухватиться за него, чтобы не сорваться, поэтому неожиданно для Теи поддерживаю разговор:

— С чего вдруг?

Говори со мной. Чтобы я нормализировал мышление.

Оушин пожимает плечами:

— Хочу гулять, — слишком непринужденный ответ, она не особо думала над ним. — Ночью мало, кого встретишь, — чем-то объясняет свое желание пройтись. Может, я всё надумал? Может, Тея и не преследовала цель задеть меня? Может, она ничего и не поняла? Но смотрит девушка на меня разумно. Не думаю, что она настолько глупа, как указано в её медицинской книжке.

Всё еще смотрит. Не двигается, лишь дергает пуговицы на рубашке. Ждет моего окончательного вердикта. А я стараюсь не думать. Долго, поэтому голос звучит оборванно:

— Окей, — выдавливаю. Почему? Потому что её присутствие точно не даст мне сорваться. Мое самомнение не позволит облажаться перед той, кому я постоянно толкаю нравоучения.

Оушин не разделяет моего напряжения. Она вполне с довольным выражением лица начинает спускаться вниз, но я с тем же раздражением беру её за плечи, развернув обратно к лестнице:

— Накинь что-нибудь, — толкаю обратно к ступенькам. — Там холодно, — и пальцами касаюсь сжатых век, понимая, что да, окей, я зол на неё, но только по той причине, что она не дала мне сорваться, а именно это было необходимо моей иной стороне, моему второму «я», которое уже было готово ликовать, сломив меня.

Не хочу признавать, но… Хорошо, что эта девчонка везде сует свой нос.

Если бы не её любопытство, я бы уже опрокидывал пару рюмок в ближайшем баре, после чего направился в притон, где…

Нет желания думать. Сейчас главное ухватиться за здравые мысли, не позволив себе забыться.

Ночной город обволакивает тишиной. Шум прибоя слышен в любой точке, неважно, как далеко от берега ты находишься. К этому часу большую часть фонарных столбов гасят, чтобы сохранить электроэнергию, поэтому улицы и дворы погружены во мрак. В жилых домах зашторены окна, за плотной тканью темнота. Редко проезжающие мимо автомобили одаряют нас ярким светом фар. Идем по тротуару. Не знаю, куда. Я не планировал шляться по улицам, у меня была намечена определенная цель. А искать варианты — нет моральных сил.

Да и Тея Оушин действует мне на нервы, уже какой раз повторяя вопрос:

— Куда идем?

Что ей ответить? Хер его знает, серьезно, мне плевать.

— Куда-нибудь, — давлю из себя, хоть как-то реагируя на её присутствие рядом, о котором начинаю жалеть. Оно напрягает тем, то приходится крепко сжать свой больной разум, насильно сохраняя сдержанность, пока все тело терзает подкожный дискомфорт.

— Ты собирался гулять, но не запланировал, куда пойдешь? — девушка не оставляет меня в покое. Я не способен скрыть своего дурного расположения духа:

— И что? — проговариваю на выдохе, оглянув распутье. Одна дорога идет к берегу, другая — в сторону леса. Сейчас куда безопаснее возле океана. Он сегодня довольно спокоен, хотя утром охотно бушевал. Около леса бродить опасно. Отсюда слышу вой.

— Не в твоем «я хочу всё держать под контролем» характере, — будто поймать на лжи хочет. Серьезно, чего привязалась?

— Я собирался на берег, — резко сворачиваю в нужную сторону, тротуар, дорога и здания здесь расположены под наклоном. Тея спешит за мной, расстегнув ветровку, которая когда-то принадлежала Роббин, она носила её лет так в двадцать, удивительно, что я помню.

— Зачем? — она издевается? Откуда столько вопросов? Резко поворачиваю голову, опустив на девчонку сердитый взгляд, и Тея так же внезапно смотрит перед собой, прошептав в рукав куртки, когда касается пальцами кончика носа:

— Молчу.

Океан непривычно тихий. Конечно, волны разбиваются о подножье каменного выступа, на котором возвышается осмотрительная площадка для прогулок, но я не доверяю его шепоту. Чуть дальше высокий маяк. Небо волнистое, затянуто облаками. Спокойствие водной стихии компенсирует достаточно сильный моленный ветер, морозом прокалывая кожу лица. Натягиваю на голову капюшон кофты. Холодно. Но такое воздействие природы вразумляет. Нужно чаще приходить сюда, когда меня охватывает желание поддаться дурным мыслям.

Обычно здесь не гуляют. Дикий ветер в совокупности с высоким нахождением над обычно таким же безумным океаном отталкивает, внушая страх и чувство опасности. Плюс ко всему, тут нет перегородки.

Подхожу к скамейке, спустив с плеч ремень рюкзака, и устало опускаюсь на влажную от недавней бури деревянную поверхность. Скрипит. За спиной кирпичная стена старого здания, отданного под склад. У меня чуйка на места, которые по сути можно считать заброшенными. Хотя, если бы мы прошли чуть вперед по каменной дорожке, то вышли бы к берегу, оснащенному всеми благами и удобствами для посещения, но нет, я выбираю эту скрипучую скамейку, которая стоит здесь со дня возведения города, выбираю каменный выступ, лишенный безопасности. Возможно, именно грань с потерей защищенности меня успокаивает и вразумляет. Кто знает.

Тея обнимает себя руками, проходит чуть вперед, всматриваясь в черный горизонт, но не находит разделительную полосу между океаном и тревожным небом, поэтому поворачивается ко мне, шагнув к скамье. Опускается на другой край, сохранив расстояние между нами, а я закрепляю его наличие, поставив между нами свой рюкзак. Слушаю вой ветра. Крик чаек. Плеск воды. Ладони сую в карманы, плечами касаясь спинки скамьи, ноги слегка вытягиваю, принимая позу, в которой менее ощутимым кажется дискомфорт в теле. Смотрю перед собой, но не на что-то конкретное. Просто мысленно отдыхаю, пытаясь заполнить голову окружающим природным шумом, он с успехом начинает вытеснять ненужный хлам, очищая сознание от грязи.

— А куда ты уходишь?

Не поворачиваю головы, не обращаю на девушку взгляд, продолжив пялиться перед собой:

— О чем ты? — на выдохе уточняю, не меняясь в лице. Опустошение накрывает. Потрясающее ощущение бесчувственности.

— Когда тебе нехорошо, — Тея говорит расслаблено, словно на нас одинаково воздействует атмосфера. — Куда уходишь?

— Тусить.

— Куда?

Щурю веки, повернув голову. Смотрю на девчонку, которая с легкой осторожностью поглядывает на меня, словно понимая, как просто сейчас меня вывести из себя. Хмурюсь, ругнувшись:

— Я не стану говорить человеку с зависимостью, где здесь можно раздобыть травку, — Тея вновь смотрит перед собой, сильнее сдав пальцами локоть руки:

— Логично, — шепчет, и я так же направляю свой взгляд на океан, надеясь, что теперь Оушин прекратит пытаться говорить со мной, но.

— А чем ты там еще занимаешься? — вновь вопрос. Какого? Прикрываю веки, раздраженно выдохнув:

— Пью. Курю, — что еще?

— И всё? — девушка посматривает на меня. — Этим можно и в сарае заниматься. В чем смысл уходить куда-то?

Разжимаю веки, с большей сердитостью уставившись перед собой, и внутри разгорается то самое, неприятное. Черта, благодаря которой я смогу на хрен оттолкнуть её, напугать, чтобы она оставила меня в покое. Я взял её не для этого, а для сохранения рассудка. Эгоистично, знаю, но я не намеревался болтать с ней. Только не сейчас.

Не сдерживаю усмешку, вновь взглянув на Тею, которая с интересом ждет моего объяснения, но вместо этого я задаю ей вопрос, не скрыв своего желания вселить в её сознание чувство опасности:

— Знаешь, что такое садизм? — слегка поднимаю голову, с надменностью изучая выражение лица девчонки, которая не отводит взгляда, продолжая с детской наивностью смотреть на меня. Даю ей ответ, который должен о многом ей сказать:

— Я — садист, — никогда прежде не признавался себе в этом, но оно — часть меня. Часть «другого» меня. — Понятно, чем я там занимаюсь? — и сам же меняюсь в лице, ощутив укол непонимания при виде её легкой улыбки.

Какого?..

Оушин качает головой, с неясным для меня удивлением молвив:

— Даже в этом плане…

Скачу взглядом из стороны в сторону, в итоге притормозив на её профиле:

— Что? — серьезно, что?

Тея вынимает из кармана куртки мятую сигарету, видимо, когда-то выданную ей мною, или же она опять таскает у меня, но не важно. Не сейчас, пока мой мозг готовится взорваться, ведь я не понимаю её реакции. Девчонка чиркает зажигалкой. Моей, к слову, которую я искал, перевернув весь рабочий стол, и пускает дым изо рта:

— Даже в этом мы разные, — поворачивает голову, уже ярче улыбаясь. — Ты любишь приносить боль другим. А я хочу ощущать её, — затягивает никотин, сжав бледными губами кончик сигареты. С хмуростью, отчетливо выраженной на моем лице, смотрю на неё, анализируя слова, которые, по непонятной причине, врезаются в мое сознание. Мне никак не отбросить их в сторону. Что-то внутри меня решает уцепиться за них, без остановки прокручивая. Раз за разом. Открывая кое-что новое, очевидно вытекающее. Взгляд медленно опускается ниже, он больше не упирается во что-то конкретное, поскольку мысленно я ухожу в себя, еще раз, еще раз и еще раз прогоняя осознанное. И оно сейчас… Черт, оно сейчас лишнее. Только не… Зуд под кожей усиливается. Одной ладонью принимаюсь растирать татуированное плечо под тканью кофты.

Нет. Убери это.

Сжимаю веки, ладонями скользнув по лицу. Неправильно. Ты ведь практически справился, ты… Мне нужно уйти. Мне…

Упираюсь локтями в колени, продолжив держать лицо опущенным в ладони, и ощущаю касание чего-то легкого, теплого. Сигаретный дымок обволакивает кожу виска, проникая под капюшон. С сомнением приподнимаю голову, взглянув на Тею, которая вдруг оказывается слишком близко. На её лице по-прежнему главенствует прошлая заинтересованность в моем поведении, но взгляд совершенно иной.

Опять. Как тогда, когда я напугал её, как тогда, когда она укусила меня на вечеринке.

Что это за херня? Кто она?

Деградация.

Тея внимательно наблюдает за мной, не отводит взгляд, вновь затянув никотин в рот, и удерживает его там, подавшись чуть ближе. Приоткрывает губы — и белый дымок необычными волнами проявляется, под давлением её выдоха коснувшись моей щеки.

По спине проскальзывает холодок. Кожа под одеждой покрывается мурашками. Не пойму, почему, но меня завораживает, внимание полностью завлекает происходящее. Оушин вновь набирает никотина в рот, немного хмуря брови, и теперь пускает его чуть ниже, я к черту уверен, она делает это намеренно.

Выдыхает его на мои губы, которые невольно приоткрываю, вдохнув никотин в рот.

Я больше не верю тебе, Тея. Твоей блядской невинности. Ты — лживая тва…

Девчонка вдруг улыбается, сжав зубами кончик сигареты, и с довольным выражением лица встает со скамьи, сунув ладони в карманы большой ветровки. Не меняю положения тела. Смотрю перед собой. Осознав.

Она опять сделала это. Она…

Щурюсь, стрельнув ей в спину не самым доброжелательным взглядом.

Она играет со мной?

***

Ветер остается сильным, но даже он не выгоняет из головы мучительное размышление о поведении этих двух. Что О’Брайен. Что Оушин. Но их мысли совершенно разные. Как и настроение, вызванное ими. Дилан продолжает сутулиться, опираясь локтями на колени, сцепив ладони, а голову опускает, уставившись себе под ноги. Тея глотает никотин, выпуская через нос. Шагает к краю выступа, кривые перегородки скрипят. Кто-то поломал их. Уже давно. Оушин пальцами вынимает сигарету, свободной рукой обхватив живот под грудью. Стоит. Смотрит на горизонт, воспринимая удары ветра с приятным успокоением.

Ей нравится. Дилана легко смутить.

Улыбается, сдержанно. Стряхивает с кончика сигареты пепел. Опускает голову. Крупинки летят вниз. С края, в воду, что находится не так далеко. Тея наклоняет лицо к плечу, осторожно шаркнув стопами ближе к краю. Вода пенится, бурлит, но нет, сегодня океан не пугает, не внушает чувство тревоги.

Губы растягиваются. Улыбка странная, непривычная для Оушин. Девушка выпускает никотин из ноздрей, резко вскинув голову, когда бьющий по телу ветер сносит с головы капюшон куртки. Её качнуло назад. Раскидывает руки, вцепившись пальцами в погнутые перила по обе стороны. Сигаретападает, ударяясь кончиком о выступ, и летит вниз, подхваченная диким воздухом. Оушин с восхищением смотрит, как окурок исчезает в пенной воде. Он был. И вот — его нет. Внезапно. Быстро.

Быстрая смерть. Это непривычное желание…

Удар в грудь.

Глаза шире распахиваются от внезапной боли, пронзающей ребра. Девушка крепче хватается за перила, подавившись врезавшимся в ноздри морозным ветром. Кашляет, морщась, и в ушах возникает громкий вой. Глаза слезятся. Столько неправильного восхищения отражается в них, когда девчонка устремляет свой взгляд в сторону черного горизонта.

А он плывет. Куда-то. Голову качает. Картинка мутнеет. Не может стабилизировать получение кислорода, оттого задыхается, приоткрыв рот. Давление в висках скачет. Медленно взгляд уплывает вниз, на волны, разбивающиеся о поверхность выступа. Тея немного наклоняется вперед, отпустив перила с одной стороны. Рука качается, пока вторая продолжает удерживать тело на месте.

Охватывает слабость. Высота кружит голову. Шмыгает носом.

С опаской поднимает взгляд.

Желание. Исчезнуть. Быстро. Откуда оно взялось внутри неё?

— Отойди, — Дилан устало потирает лоб, зевнув. — Там небезопасно, — вновь хочет опустить лицо в ладони, чтобы насладиться фальшивым одиночеством, но перед глазами резко сменяется картинка.

Глубоко посаженое воспоминание, вызывающее у парня ступор. Он смотрит под ноги, затем переводит взгляд на свои влажные ладони.

Тея отпускает перила, опустив руки вдоль тела. Стоит на краю, волосы треплет ветер, выраженное наслаждение на лице. Девушка прикрывает веки, отдаваясь стихийному желанию разодрать её кожу холодом.

Дилан поднимает голову, уставившись в спину девчонки, и воспоминание полностью восстанавливается в его сознании.

…Она была одета в эту куртку…

Синюю ветровку треплет сильный ветер, толкая Тею от края, дальше, но она сопротивляется, ожидая, когда поток изменит направление, потянув её к горизонту.

Космическому горизонту.

О’Брайен ладонью касается рукоятки скамьи, невольно подавшись вперед, присматриваясь, словно плохо разглядывает девушку со спины, на мгновение спутав её с другим человеком.

…Они так похожи.

Девушка, стоящая на краю…

Тея покачивается, ноги слабнут, темнота её привлекает, предлагая уйти. Наконец-то, уйти. Вместе с ней. Исчезнуть, как ненужный окурок сигареты. Испариться. В одно мгновение. Её не станет. Неужели? Свобода? Да?

…Он не понимает. Смотрит. Идет медленно, не спуская взгляда с девушки, которая постоянно приходит сюда, на выступ, ночью. И стоит. Просто стоит. С каждым разом подходя к краю всё ближе…

Дилан хмурит брови, вдруг оценив ту тревогу, что врезается в его грудную клетку, вырвавшись из неприятного воспоминания.

…Мальчишка останавливается, беспокойством окидывая девушку, и пугает её тихим голосом…

Оушин внезапно распахивает веки. Голова такая же тяжелая, но она хватается за необъяснимое, еле качнувшись на ногах, чтобы обернуться и затуманенным взглядом обнаружить О’Брайена. Он смотрит на неё. Он сам пребывает в шоковом состоянии, не ожидая от себя подобной слабости, но она срывается с языка. Шепотом. Тея хмурится, пытаясь сконцентрировать взгляд на парне, но… Слишком темно.

Что он сказал? Дилан сглатывает, не верит.

Мама? Он… Что?

Мрак. Окутывает. Сносит.

Веки прикрываются, а голова запрокидывается от слабости, полностью охватившей костлявое тело. Больше не чувствует. Не ощущает себя. Её нет. И не должно быть. Больше. Никогда.

Падение. Быстрое падение. Свобода — это падение?

Вода. Ледяная, терзающая вода. Свобода — это влажный холод?

========== Глава 23 ==========

Никто не предупреждал, что смерть — такая ледяная, колкая, а на вкус отдает горькой солью. Хотя разве это важно? Сейчас, когда всё тело порабощено холодом, в носу и глазах щиплет от соленой воды, а легкие сжимаются до размеров грецкого ореха под сдавившим грудную клетку морозом. Кровь стынет, ее внутривенный поток замирает, а мышцы ног, рук твердеют, немеют. Можно проследить ощущения, при которых кончики пальцев немного сжимаются и больше не имеют возможности разогнуться. Холод цепкой хваткой сдавливает череп, ломает ребра, останавливает хаотичные, приносящие боль сознанию мысли. И тормошит. Несильно, сегодня океан на милость спокоен. Он бурлит, терзает, бросает на встречу с каменной поверхностью стены, после чего тянет обратно, в сторону открытого горизонта, а тело долго не держится на поверхности, постепенно углубляясь в темноту.

Но каких-то жалких секунд достаточно. Успевает ли он обдумать ситуацию, осознать случившееся, принять его действительность? Один черт знает, а сам парень — нет. Психически он закрывается в момент, когда теряет привычную опору для ног, рванув в ледяную водную бесконечность. Он понимает, что делает? Нет. Его движения автоматические. Ни одной мысли в голове.

Рывок. Холод. Он даже морозных игл, пронзающих кожу, не ощущает. Всё это неважно, пока еще есть возможность видеть её. Потом будет поздно. Поэтому откладывает здравомыслие.

Ровно до тех пор, пока с его глотки не срывается хриплый кашель. Сухой, громкий, резких. Тело бьется в конвульсиях от мороза, охватившего физически и морально. Пальцы одной ладони сдавливают каменистую поверхность. Стоит на коленях, рукой опираясь на берег. Голова опущена. Пытается дышать, но грудную клетку сплющил дикий холод. Тут-то все ощущения проявляются, адреналин раскрывает их, оставляя парня наедине с параличом. Мысли. Их так много, и они безумны. Горло рвет от вздохов и щиплет из-за соленой воды, которой он вдоволь наглотался. Глазные яблоки будто обморожены, ресницы слипаются. Промокшая насквозь одежда ухудшает положение. Ткань прилипает к ледяной влажной коже, кажется, в ту же секунду примерзая, и с болью ее придется отдирать. Осенний ветер ощущается зимним.

Одной ладонью стискивает черные камни, отточенные до гладкости океаном, волнами настигающим стопы. Другой — удерживает девчонку за плечо, будто бы вода способна утянуть ее обратно. Она не шевелится. Лежит на спине, голова — на боку. Постоянно бледное тело становится белым. Губы отдают синим. Веки прикрыты. Такая же мокрая, такая же холодная, но будто неживая. От нее далеки все те ощущения, сжавшие парня, который пытается унять колотящееся сердце. Дикий мороз. Тело яро трясет, не на секунду не затихает паническая атака. Ее мощь усиливается, когда он, не разжав толком веки, дергает девушку за плечо, намереваясь тем самым привести в чувства, добиться какого-то ответа, но она продолжает обездвижено молчать.

Дилан моргает, с болью в глазах обратив взгляд на ее лицо. Кашель не утихает. Заставляет окоченелое тело шевелиться: наклоняется ухом к приоткрытым губам Теи, слушает, не позволяя панике взять вверх над ним.

Она не дышит. Хватает тонкое запястье, проверяя пульс. Он слабый, еле ощутимый. Время есть.

Слава Богу, это О’Брайен. О’Брайен, которому не чуждо поглощение знаний. Дедушка научил его, как действовать при оказании помощи, и сейчас для парня самое тяжелое — стабилизировать эмоции и с хладнокровием взяться за дело, иначе ему тупо не под силу вспомнить самые простые советы старика.

Искусственное дыхание, коснувшись ледяных губ. Массаж сердца, сопровождаемый страхом сломать девушке ребра. Переворачивает набок — совсем немного воды вытекает изо рта. Проворачивает всё снова. И снова. С большим давлением и силой. Пока, наконец, Тея не разрывается громким, каким-то не «ее» кашлем, заполняя рот соленой водой. Дилан только сейчас оценивает то, как сильно дрожат его руки. Переворачивает девчонку набок, одной ладонью создав для нее подобие защитной подушки — Оушин лежит виском на ней, а она удерживает ее голову навесу, оберегая от соприкосновения с камнями. Тея кашлем давит из себя воду, но ее веки по-прежнему сжаты.

Ее по-прежнему нет. Она не здесь.

И О’Брайен понимает это. Ждет. Дыхание с хрипотой, но девушка дышит. Больше не давится соленой жидкостью. Дилан укладывает ее голову, наклонившись ухом к лицу. Прислушивается, уверяя себя. Верно. Дышит. Садится на колени, обеими ладонями накрыв лицо. Теперь ему можно отдаться панике, которую он изрядно глушил с той секунды, как ее тело рвануло с края, исчезнув из видимости? Мог бы, но в нос бьет мерзкий запах металла. Дилан резко откидывает эмоции, «отодрав» ледяные пальцы от лица. И с замершим сердцем смотрит на ладонь, которой пару секунд назад удерживал голову Теи.

Кровь. Парень не задумывается о том, что на его лице остается алый отпечаток. На него нападает очередная волна паники, которая теперь уже выражается открыто. Аккуратно приподнимает голову Оушин, немного поворачивает, рассматривая затылок. Мокрые волосы вымазаны в крови. Внутри всё сжимается. В один миг панический страх становится неудержимым. Нужно срочно вызвать скорую. Дилан вскидывает голову, сощурено оглядевшись. Маяк возвышается перед ним. Значит, берег, на котором они были, за его строением. Там остались вещи. Телефон в рюкзаке.

Нельзя мешкать. Осторожно оттаскивает тело девчонки дальше от воды и, убедившись, что волны не настигают ее ног, рвется вверх по склону непригодного для людей берега. Стоит ли сказать, что физически он не готов к нагрузке? Что еще хуже, моральное восстановление приостановилось.

Он утаит в себе эмоции. Но психически происходящее отобразится на его рассудке наихудшим образом.

***

…Уходи. Не смотри.

Громкий зов со стороны холодного коридора.

Нет. Останься. Ей страшно.

Как необычно. Она всеми клетками организма проклинала ребенка, связавшего ее с этим человеком, а в это мгновение мальчишка — единственный, кого она требует видеть. Он еще так мал, но почему-то его присутствие дарит защищенность. Может, из-за того холодного спокойствия, отраженного в его глазах, наблюдающих за каплей крови, стекающей по ее запястью? Быть может, по вине постоянной, фальшивой или искренней, собранности, что отражается на его лице? Да, ведь он всегда так смотрит. Она лишь сейчас придает этому значение — ее сын выглядит взрослым. Даже слишком. И это внушает не просто чувство защищенности, но и легкий страх.

Без сомнений, Дилан похож на своего изверга отца. Вопрос лишь в том, как он воспользуется своим «проклятием»?..

Резким движением крутит ручки до блеска чистого крана, в ту же секунду заляпав их алой жидкостью, что успевает высохнуть за то время, которое парень тратит на уничтожающее его ожидание машины скорой помощи, а после — минуты терпения в белом коридоре больницы, пока Тею осматривают, а вердикт высказывают Роббин, как ответственному лицу. И наконец О’Брайен получает плоды своего терзающего умения ждать и не сойти с ума — пациентка в состоянии комы. Гипоксическая или всё-таки голодная — плевать. Ему плевать. Важен только факт — он знал, он видел. При нем, черт возьми, она уже теряла сознание, пусть и на секунды, но парень был свидетелем ее плохого состояния, но ничего не сказал.

Дилан рывками трет ладони, сдерживая проявление злости на лице, но его дыхание по-прежнему сбито, будто бы он до сих пор не имеет доступа к кислороду, словно он всё еще поглощен ледяной водой. Черной, непроглядной стеной океана. Когда-то белый мрамор раковины осыпается красными каплями. Вода, стекающая в трубу, приобретает алый оттенок. Всё пачкает. Пытается смыть с рук кровь, мысленно прогоняя воспоминание далекого детства.

…Роббин видела равнодушие на лице сына, но, черт возьми, в тот момент ему было так страшно. Когда она коснулась холодными пальцами его щеки, оставив кровавый след…

Удар. Ладонью по стене. Удар. Второй ладонью. Удар! Обеими руками. УДАР! УДАР-УДАР-УДАР-УДАР!

Дилан впопыхах отходит от раковины после нанесения нескольких ударов по стене рядом с зеркалом, на которое уставился, не принимая того человека, что видит в отражении. Бледный. А эмоции — вся гамма выражена в глазах. Он ненавидит это. Спектр негативных чувств, съедающих его на протяжении пары часов, усиливаются, подкрепляясь злостью по отношению к себе.

Он ведь знал. ЗНАЛ, МАТЬ ТВОЮ!

Дыхание быстрое. В груди не найти гармонии. Парень спешно трет ладонями лицо, затем принявшись перекрывать воду. Раковина и кран остаются грязными. Дилан отступает от нее, не может держать спину прямо, одно плечо ниже другого. Прихрамывает, ведь он тоже получил увечья. Но… Плевать.

Толкает дверь, выходя в омерзительный белый коридор. Шагает вперед, удерживая голову опущенной, взгляд бегает по полу под ногами. И он бы ни за что не обнаружил Роббин впереди — женщина вышла из палаты, оставив дверь открытой, и пальцами коснулась лба, прикрыв веки больных глаз. Это легкая кома, но врачи предупредили, что в случае с Теей восстановление пройдет труднее, возможно, с осложнениями. Мисс О’Брайен не хочет оглядываться на палату. Сейчас вокруг кровати бродит медсестра, проверяя работу аппаратуры, поддерживающей состояние Оушин, а она сама лежит на спине с перевязанной головой в районе лба. В рот вставлена трубка, как и в ноздри, в сгиб локтя ввели иглу. Врач предположил, что девушка упала в воду головой вниз, поэтому основное повреждение получил затылок.

«Это просто несчастный случай», — вот, что думает Роббин.

«Я пассивно причастен к этому», — вращается в сознании Дилана, который отворачивает голову, не смелясь взглянуть на мать, которую минует, пока женщина находится в мыслях. Правда, сына она всё равно замечает, тут же рванув за ним с обеспокоенными расспросами:

— Дилан? — спешно перебирает ногами, понимая, что ее сын намерен сбежать. — Ты прошел обследование? — парень сжимает губы, женщина пытается сравняться с ним в шаге, но он быстрее. — Дилан? — разглядывает его со спины, идя с невиданной ей скоростью. — Давай, я привезу тебе одежду. Прими здесь душ, — пускай люди вокруг провожают их взглядами непонимания, Роббин необходимо достучаться до сына. Она хорошо знает, какой взрывной у него характер, поэтому старается говорить мягче, чтобы не спровоцировать появление «паразита»:

— Ты не поранился? — он лишь нервно трет губы, вышагивая к дверям больницы, и Роббин смелется протянуть руку и схватить его за рукав влажной кофты. — Дилан?

Парень дается. Он резко оборачивается, пошатнувшись на вялых ногах. Смотрит куда-то над головой матери, нервно скользнув кончиком языка по искусанным губам. Роббин осторожно накрывает ладонями его плечи, с тревогой пытаясь установить зрительный контакт, без которого есть возможность распознать кое-что знакомое. Женщина щурится, не унимая волнения, когда шепчет, взывая к рассудку сына:

— Ты не виноват, — она видит — он готов сорваться, поэтому ее задача — предотвратить взрыв, и Роббин правда верит, что улучшает его состояние, произнося. — Ты не мог знать о ее состоянии.

Их взгляды внезапно встречаются. Он буквально наносит зрительный удар, вызывая сильное давление в висках матери, которая не способна понять столь агрессивной реакции.

Он знал.

Отдергивает ее трясущиеся от скачка напряжения руки, развернувшись, и быстрым хлопком по двери распахивает ее, оказываясь на морозной улице. Роббин приоткрывает рот, но тут же накрывает его пальцами, второй рукой опираясь на свою талию. Она и без того измотана, а теперь ее эмоции в разы сильнее, сдержать их не удастся. Губы дрожат, лицо морщится, а на глазах выступают слезы. Рвано глотает кислород, надавив на пульсирующий лоб ладонью. Скачет взглядом из стороны в сторону.

Куда он? Куда он уходит?

Глубоким вдохом не устранить комок в горле. Тот мешает поступлению кислорода, и Роббин убеждена, что вот-вот потеряет сознание от бессилия и морального истощения. Она стоит на месте до тех пор, пока к ней не обращается одна из медсестер, дабы уточнить состояние коллеги. Роббин отмахивается. Если попробует заговорить, то не сдержит эмоции.

Путь обратно в палату проходит в тумане. Мысли меркнут, обретают бледноту. Уныние нападает резко, но женщина постарается истребить внутри себя ростки депрессии. А пока… Дайте ей присесть.

Медленно опускается на край кровати Теи. Стеклянный взгляд упрямо смотрит в стену. Глаза Оушин прикрыты. Роббин чувствует. Она не справляется. Сутуло сидит, сцепив пальцы ладоней на коленях. Не обращает внимания на вошедшего в палату мужчину в белом халате. Доктор Эркиз проверяет показатели, посматривая на женщину, устало прикрывшую веки. Опускает руку с документами, медленным шагом приблизившись к Роббин, его тяжелая, но теплая ладонь ложится ей на плечо — и женщина выдыхает шепот:

— Не направляй отчет, — поднимает замученный взгляд, практически умоляя. — Я справлюсь.

— Не сомневаюсь в тебе, но… — мужчина переживает, но ему необходимо доложить ведущему врачу, занимающемуся случаем Оушин. Смотрит в глаза Роббин, понимая, что женщина неосознанно пользуется его отношением к себе, и хрипло выдыхает, почесав затылок. Женщина следит за ним, не освобождая от своего испытывающего взгляда. Эркиз сдается не сразу и не признает этого открыто. Он лишь гладит женщину по плечу, таким же медленным шагом побредя к двери.

Роббин продолжает сидеть. Поворачивает голову, дожидаясь одиночества в помещении. Смотрит на Тею, тяжело вздыхает. Эмоции захлестывают, и если сейчас она не даст им отпор, то впадет в депрессию — старая подруга, которая довольно часто напоминает о себе в последнее время.

Опирается локтями на колени, пальцы запуская в волосы.

Нет. Она не позволит себе раскиснуть. Всё образумится.

Но. Куда ты пропадаешь, Дилан?

Туда, где у него будет шанс забыться. Туда, где после пары затяжек всё, что от него останется — лишь внешняя оболочка. Туда, где правда ускользнет, а ясный рассудок покинет, оставив его в покое.

Наконец. Дилана нет. Он растворяется, прикрывает веки и запрокидывает голову, расслабленно прикрыв веки. Пальцами одной руки держит косяк травы, вторую опускает на поверхность мягкого дивана. Наступает момент наслаждения. Окружает столько людей, а он будто один, в своей личной вселенной. Что особенно по душе Рубби — девушке, сидящей на диване напротив вместе с остальными ребятами.

Если бы парень был в здоровом состоянии, он бы различил в своем поведении нотки зависимости, но не сейчас, когда ему это необходимо. Когда вверх берет «иной Дилан».

Но он не хочет секса, его привычная потребность в соитии впервые притуплена. А что ему необходимо? Вынести агрессию, злость на себя, но не прибегая к пустому траху. Его почему-то отталкивает возможность проявления грубости в сексуальном плане. Ему хочется иного. Поэтому О’Брайен не задумывается, получив предложение одного из парней уже запомнившейся ему группы отправиться с ними на одно дельце.

***

Холодная вода струится из крана. Утро стоит пасмурное, серое, но вовсе не морозное, как бывает обычно в это время года. Кухня в дубовых оттенках опрятно убрана, пахнет свежей выпечкой, купленной миссис Браун перед работой. Она заказывает булочки домой, зная, как тяжело её сыну удержаться и не съесть немного, правда, последние пару недель он на это не клюет. Парень толком не общается с матерью после её попытки провести разговор, который должен был осторожно подвести сына к важной новости. Они намерены съехаться. С отцом.

Дэниел сжимает губку, выдавливает из неё пену, принимается водить по тарелке. Посуда осталась с вечера. Мать и отец устроили ночное свидание. Точнее, изначально под свиданием подразумевался семейный ужин, но Дэн отказался, оправдавшись усталостью после тренировки. А теперь он моет посуду, после них. Опаздывает на урок, он и не намеревался успеть на физику. Дилан отсутствует долгое время, недели три, точно. Дэн начал волноваться еще после первых трех дней, когда понял, что телефон парня отключен. Остается только ждать, когда этот тип сам объявится. Иначе никак. О’Брайен — вольная птичка. Срущая на чувства других.

Стук в дверь. Мать парня уже на работе, отец уехал еще ночью, зная, что сын не будет рад видеть его утром, поэтому Дэниел с хмурым видом косится в сторону коридора прихожей, прислушиваясь к повторным аккуратным ударам по поверхности двери. Выключает воду, оставив пару тарелок и бокалов в раковине, и бросает взгляд на настенные часы, схватив со стола полотенце. Рано. Кто является в такое время? Вряд ли Дилан. Дилан бы не старался стучать так тихо. Он бы просто выбил дверь ногой или пробрался через открытое окно, балкон. Вау, а ведь у матери Дэниела есть разумные основания недолюбливать этого типа.

Дэн проходит в коридор, перебросив тряпку через плечо, и первым делом выглядывает в глазок, действительно растерявшись такому гостю, хотя, он подозревал, что рано или поздно она явится. Открывает дверь, встретив усталую Роббин сдержанным:

— Доброе утро, — пытается вести себя культурно и не разглядывать женщину. Лицо у неё… Больное, будто она давно не кушала. Всё возможно. Роббин пальцами мнет свой телефон, нервно закивав головой в ответ:

— Привет, Дэниел…

А Браун с чувством непонятной вины перебивает. Прежде чем женщина задаст тревожащий её вопрос, ради которого она приехала сюда перед работой.

— Дилана здесь нет.

…В помещениях старого склада главенствует круглосуточная темнота. Окна забили досками, поэтому посетители сего заведения потеряли связь с реальным миром и временем. Неплохой ход, помогающий удерживать молодежь в стенах, не прибегая к насильственному воздействию и простым манящим уговорам в виде дешевого алкоголя и непонятной травки. Но кому это выгодно?

Пока опьяненные подростки тихого городка танцуют под рвущую уши музыку, они мирно распивают пиво в дальнем углу одного из бетонных помещений. Местная молодежь — отличный потребитель. Они оторваны от веселой городской жизни, поэтому мечтают ощутить на себе эмоциональные вспышки, заполучить хотя бы какой-то источник счастья и веселья, коим и являются сомнительные препараты, которые они приобретают у компании ребят. Они сами не прибегают к употреблению той дряни, что им поставляет начальник. Рубби сидит между двумя крупными парнями, уложив ногу на ногу, покуривает тонкую сигарету, не спуская пристального взгляда с Дилана, который по-прежнему остается далеким от всеобщего подобия веселья. Он, конечно, распивает алкоголь, затягивая завернутой в косяк травкой, но не ведется на попытки полуголых девиц потащить его в толпу. Рубби пускает облако никотина вверх. Она, конечно, лукаво радуется его игнорированию по отношению к другим, но и ее он не замечает. Кусает кончик сигареты, сощуренным взглядом скользнув по татуированным рукам парня. Кажется, девушка совершает ошибку, уцепившись исключительно за внешние данные парня. Да, О’Брайен создает впечатление довольно сурового и жесткого человека.

Возможно, оно так и есть.

Одна из девушек, не плохо нахмелившись, настойчиво пристраивается под бок Дилана, принявшись что-то шептать ему на ухо со сладкой улыбкой на устах. Ладонью опасливо скользит к его бедру, заставив парня бросить резкий взгляд в сторону незнакомки, которая намеренно добивается внимания, и уже тянется, губами касаясь его скул, как вдруг ее жестко отдергивают назад, буквально скинув с кресла. Рубби с усиленным интересом наблюдает за появившимся из толпы парнем, который, судя по всему, молодой человек набравшейся алкоголя девушки. Незнакомец кричит на нее, выходя из себя от увиденного, а та лишь жалобно хлопает ресницами, сидя на полу, и, наверное, парень решает, что именно О’Брайен приставал к даме его сердца, поэтому рывком притягивает Дилана за футболку к себе, но тем самым не заставляет парня подняться с кресла. Скорее, это Дилан притягивает незнакомца к себе, ведь именно тот наклоняется, дабы внушительнее рявкнуть на обидчика его девушки.

Рубби еле подавляет смех, когда незнакомец, не видя реакции О’Брайена, решается повлиять на него физически и размахивается сжатой в кулак ладонью, поддавшись фальшивому равнодушию неприятеля. Пока рыцарь несчастной девчонки решает, куда и с какой силой ударить (скорее всего, он тупо фокусировал взгляд, так как выпил даже больше своей подружки), Дилан резким ударом заставляет парня отшатнуться и схватиться за наверняка разбитый нос, ведь бьет О’Брайен необычно жестко и сильно, не задумываясь о последствиях. Несчастная виновница тут же вскакивает, ускользая в толпу, словно ощущая груз вины, что вряд ли. Возможно, она разглядела в Дилане пассивного агрессора, поэтому и смылась, оставив ее возлюбленного спасителя корчиться на полу.

Рубби злорадно усмехается. Дилан присаживается обратно, сунув ладони в карманы джинсов. Такое каменное выражение лица… Рубби больше не выдержит. Она снимает маску гордости, поднявшись с дивана. Обычно ей не приходится вторично прибегать к соблазнению. После первого полового акта интересующие ее мужчины сами искали пути, как повторить бурную ночку, и таких же действий она ожидала от О’Брайена. Но он как-то не спешит добиться уединения с ней…

Роббин и не скрывает цель своего визита. Она продолжительно моргает, словно прерывая попытку выпустить немного эмоций, отдача которым выматывает. Она стучит пальцами по телефону, ненадолго отводит взгляд в сторону, проглатывая слова Дэниела, который продолжает с сожалением смотреть на изменившееся лицо женщины.

— Да?.. — вновь попытка избавиться от комка в глотке. — Ладно, — кивает головой, выдавив улыбку. Не самую искреннюю, но она старается не терять надежды узнать хотя бы что-то о местонахождении сына:

— А… Ты не знаешь, где он может быть?

…Рубби не церемонится. Она уверенно вышагивает в нужном направлении, не дергая ткань кожаной юбки вниз, отчего любой может разглядеть кислотно-розовое белье. И такого же цвета кружевной бюстгальтер без лямок. Если честно, не отпускает ощущение, что именно девушка попала в сети Дилана, а не наоборот. Именно она сегодня решила оголиться по-особенному, чтобы наверняка привлечь внимание, но, забавно, Дилан обращает на нее взгляд только тогда, когда она усаживается на его колени, не оставив ему иного варианта.

Рубби грудью прижимается к его подбородку, садится как можно ближе, сократив расстояние до минимума. Сигарету вынимает изо рта, локтями опираясь на плечи парня, который продолжает исподлобья смотреть на нее, а девушка не замечает, как утопает в темноте, которой он пропитывает ее.

Не сгоняет. Не отталкивает. Позволяет.

Он позволяет Рубби. Позволяет тебе.

Это ты попалась в сети, а не он…

Ему жаль. Дэниелу правда жаль. Он сжимает губы, невольно принявшись мять влажное полотенце в ладонях:

— Нет, мисс, — на что Роббин только кивает, слегка запрокинув голову, дабы выдохнуть в серое небо скопившуюся тяжесть, а та только увеличивается, поглощая её рассудок:

— Ладно, — облизывает искусанные губы, заметавшись взглядом из стороны в сторону, и вновь принимается натянуто улыбаться парню, что не утаит от него краснеющие белки её глаз. Разворачивается, намереваясь скорее уйти, но Дэниел обрывает попытку её побега, задав вопрос, ответ на который очевиден:

— Всё в порядке? — ему хотелось бы как-то помочь, но…

Роббин оглядывается, закивав головой:

— Да. Абсолютно.

…Даже в таком забитом людьми разных возрастов притоне можно уединиться. Правда пустые комнаты обычно заперты на замок, ключи имеются только у компании ребят. И, очевидно, у Рубби. Если девушка уводит кого-то, значит, она решительно настроена поработить этого человека, но впервые у одного из ведущих мужчин их компании возникают сомнения насчет ее выбора. Но пока он умолчит, продолжив пить простую воду из стаканчика…

…Какого… Черта.

Рубби должна быть ведущей. Она должна властвовать, держать всё под контролем, чтобы оставаться уверенной, как было в первый раз. Но сейчас Дилан сверху, Дилан держит происходящее в своих руках. Рубби в первый момент пытается сломить его, вынудить сдаться ей, но не удается. Ей остается лишь крепче вжаться пальцами в кожу спины парня, следить за дыханием, иначе задохнется.

Сегодня… Что с ним сегодня? Он двигается иначе. Не так, как в первый раз. Рубби растеряна. Она…

Подавляет одобрительный стон, прикрыв веки и слегка запрокинув голову. В сознании не вяжутся образы. Такой суровый на вид парень и… Вот это. Нет, конечно, грубость проглядывается в его действиях, но она не такая устрашающая, как в прошлый раз.

Затылком упирается в подушку, распахивая веки одурманенных глаз лишь для того, чтобы в который раз взглянуть на парня, проследить за его действиями. И утонуть. Откуда-то возникает желание большего телесного контакта. Охота, чтобы он полностью прижался к ее груди своей, обдавая горячим дыханием шею. Но наяву О’Брайен действует отстраненно. Да, даже в процессе подобного взаимодействия между людьми, когда ближе, чем сейчас, быть невозможно, девушка сквозь пелену наслаждения ощущает не отпускающее ее подозрение о мысленном отсутствие человека, с которым она спит.

О’Брайен и правда не стремится к излишним соприкосновениям тел. Он держится на вытянутых руках, а в момент, когда Рубби ногтями цепляет его плечи, парень вовсе перехватывает ее запястья, жестко придавив к кровати рядом с шеей, после возобновив размеренные толчки. Рубби не имеет права утверждать, они спали вместе лишь раз, но… В данный момент она получает куда больше удовольствия.

Почему он сейчас «такой»? Слишком задумчивый, слишком серьезный, слишком в себе.

Ее щеки непривычно пылают румянцем. Девушка смотрит в потолок, не двигается, даже руки оставляет уложенными так, как уложил Дилан. Парень стоит спиной к кровати у стола, застегивая ремень черных джинсов. Рубби переводит на него хмурый от своего личного волнения взгляд. Полумрак комнаты не скроет от ее глаз отметины и синяки, которыми покрыта кожа спины О’Брайена. Девушка успевает разглядеть его татуировки, опять-таки потерявшись в своих догадках касательно реального образа парня, а не придуманного ею.

Дилан не церемонится. Одевается — и покидает комнату. Взгляд Рубби медленно скользнул с двери в потолок. Пальцами осторожно касается своих влажных волос. Она так вымотана, а он… Он ведь даже не вспотел.

Значит, не выкладывался. Значит, ему этого не хотелось.

Тогда, зачем?

Открывает шкафчик. В коридоре шумно, толпы людей, Дэниел чувствует себя забитым в угол, и не потому, что его шкафчик находится у самой дальней стены. Сколько раз он убеждался в том, что наличие О’Брайена рядом внушает ему уверенность? Окей, он мысленно признается вновь. Дилан ему необходим. Но телефон молчит. Никаких ответов, никаких намеков. Интересно, что на этот раз произошло?

Игнорирует брошенные неприятные шуточки мимо проходящих ребят из команды. Теперь, когда рядом с Брауном нет О’Брайена, они смело озвучивают всё, что думают насчет «шестерки».

Старается не отвлекаться. Берет нужные учебники из шкафчика, закрывает его, надевая ремни потяжелевшего рюкзака. На душе как-то неприятно. Неясно, что именно является причиной дурного настроения. Хотя, кого он обманывает?

Есть люди, эмоционально зависящие от других.

Есть люди, эмоционально привязывающие к себе.

Дэн относится к первому типу.

Дилан — ко второму.

Браун шагает вдоль стены, избегая возможности погрузиться в толпу. В последнее время в его голове настоящий сумбур: мать, решившая воссоединить семью, отец, якобы удачно прошедший реабилитацию и друг, который в такой непростой период решил исчезнуть. Громко сказано, так как Дэниел предполагает, где может находиться Дилан. Там, где у него будет крыша над головой и выпивка. Но имеет ли Браун право влезать в его личные проблемы? В случае с О’Брайеном подобные волнения очень даже к месту. Зная его «любовь» к личному пространству.

Взгляд сам цепляется. Дэн замедляет шаг, зрительно поймав Брук, которая непривычно унылой походкой пробирается вдоль стены напротив. Обычно она уверенно вышагивает в толпе в компании девчонок, при этом впитывая комплименты, что сыплются со всех сторон. А сейчас она словно намеренно желает сравняться со стеной. И у неё это отменно выходит. В неприметном сером свитере, обычных черных джинсах, волосы убраны в пучок. Идет одна, но Дэниел всё равно приоткрывает рот, нервно затормозив, чтобы… Что?

Лишь в голове звучит обращение:

«Бру…» — и то обрывочное. Он со вздохом провожает девушку взглядом, который она прячет, упираясь глазами в пол. Шагает быстро — и вот, она уже потеряна из виду. Дэниел глотает сухость, отвернувшись, и тянет ремни рюкзака ниже, продолжив шагать с усилившейся задумчивостью.

Почему Дилана нет в такой момент? Если бы он был здесь, Брук бы обязательно обратилась к нему за помощью, а у девушки явно что-то происходит, но не с Дэном же ей делиться? Их друзьями-то с натяжкой можно назвать.

Крепче сжимает ремни.

Нужно вернуть О’Брайена. Тогда всем станет легче.

Роббин, Дэн, Брук.

Дурная зависимость.

Глубокая ночь. В притоне продолжает громыхать музыка, люди не убывают, кажется, к вечеру их становится только больше. От молодых до уже взрослых. Новые и уже знакомые лица. Ответственная группа ребят работает посменно. Одни следят за порядком, другие — отдыхают в комнате. В которую возвращается лишенная сил Рубби. Она несколько часов проводит в кровати, реагируя только на попытки незнакомцев отпереть дверь.

Хватает свитер одного из парней, натягивая на себя, чтобы согреться. Минует забитое досками окно, изучив стену черного леса снаружи. Притон идеально расположен. Ни единой души. Отдален от города. Информация о местонахождении данного заведения передается исключительно из уст в уста.

Плюхается на диван, под бок одному из парней, который дергает серебряное кольцо на носу, уложив тяжелую руку на плечо девушке. Помимо этих двоих в небольшой, но обжитой комнате еще три человека. Остальные следят за порядком. Рубби удобнее устраивается под плечом парня, который продолжает попивать простую воду. Отставляет стаканчик на стол, из пепельницы взяв дымящуюся сигарету. Закуривает, откинувшись обратно, и впускает никотин в темный потолок, вдруг осознав.

Рубби молчаливая.

Поворачивает голову, бледно-серыми глазами уставившись на подругу, которая никогда не выделялась умением держать язык за зубами, поэтому её поведение сейчас воспринимается с непониманием:

— Что с лицом? — грубый голос. Если сравнивать хрипоту О’Брайена и этого типа, то Дилан нервно курит в стороне. Рубби закатывает глаза, щекой упираясь на грудную клетку парня, темно-русые волосы которого скрыты под какой-то хипстерской черной шапкой. В ушах по несколько колец, из-под ткани серой футболки выглядывает татуировка, покрывающая затылок шеи и часть спины. Затягивает никотин, продолжая с давлением пялиться на девчонку, которая пальцами играет с челкой, расчесывая и оттягивая волосы:

— Устала.

— Трахаться?

Взгляд Рубби не замирает. К жесткости и дерзости ей не привыкать. Она надевает маску хладнокровия, со смешком фыркнув:

— Ревнуешь, что не с тобой? — произносит, с равнодушием окинув парня взглядом. — Том, — мяукает его имя, умело заискрив взглядом, но выражение лица парня остается неизменным. Та рука, что перекинута ей через плечо, двигается, резко запустив пальцы в светлые волосы с розовой прядью. Сжимает. Рубби не подает признаков боли, только моргает, когда парень дергает её локоны, со всей серьезностью, на которую он только способен, произнося:

— Если я захочу… — замолкает, решая оставить свою мысль оборванной, дабы девчонка сама продолжила её. Она продолжает. Но не вслух. Отворачивает голову, заерзав под боком Тома, чтобы принять удобное положение для отдыха. Её до сих пор терзает необычное чувство. Но раз уж Том интересуется её состоянием, значит, сквозь маску проскальзывают нежелательные эмоции. Нужно чем-то занять этого парня, чтобы не подумал о непригодности девчонки:

— Как тебе О’Брайен?

Том пожимает плечами, вздохнув:

— Он хорош, но… — подносит сигарету к губам, цокнув языком. Рубби поворачивает голову, изогнув брови:

— Но?

— Он не впишется.

— Почему? — с чего вдруг? Этот тип умеет драться, и…

— Мы работаем командой, — первая причина. — Он сам по себе, — да-да, первая причина, которую Том озвучит Рубби, затем принявшись молча курить, а девушка еще пару секунд смотрит на него. Понимает, что больше не услышит, поэтому отворачивает голову, сложив руки на груди, подтянув колени к себе.

Первая причина — Дилан одиночка.

Вторая…

Том скользнул взглядом в висок девушки, пустив дым из ноздрей, и кончиком сигареты дергает кольцо в носу.

Вторая причина — Рубби. Суровый тип не станет так просто делиться «своим». Одно дело, когда девчонка без причины спит с какими-то придурками, но тут у неё внезапно возник неподдельный интерес, и Том не признается в том, как к черту начинает… Ревновать? Странно, ведь они просто друзья.

***

Сколько протекает дней? Ночей? Какое сегодня число? Уже утро или за забитыми досками окнами главенствует мрак? Быть может, в его жизни больше не будет светлого неба за окном? Одна лишь бесконечная темнота.

Ходит между танцующими людьми. Алкоголь помогает скрыть головную боль, утаить от человека и иные проявления дискомфорта, но этой ночью Дилан не спешит выпить. Он бродит. Бесцельно бродит, словно желая затеряться среди незнакомцев. Слабость. Он давно нормально не спал, давно не потреблял здоровую пищу. Какую-нибудь пищу, кроме чипсов. За последнюю неделю душ принимал раза три. Веки влажные, тяжелые, с притоком людей становится жарче, духота встревает в сухой глотке. Надо бы выпить воды, но в доступности один алкоголь. А без спиртного, без травы окружение становится явным, отчетливым. В его носу щиплет от переизбытка дыма, горло рвет от вкуса алкоголя.

Говорят, негатив сильнее позитивных эмоций. Верно, но в этом мире ничего не существует без уравновешивания. И слабость темноты в том, что Деградация рано или поздно надоедает. Точнее, от неё начинает тошнить. Вот, что происходит с парнем, который больше месяца проводит в омуте черноты.

Начинает крутить головой. Ему нужно выбраться. На воздух. Вдохнуть свежий кислород, ведь это шанс! Шанс, что его мышление придет в норму, и он проанализирует происходящее, после чего поторопится сбежать отсюда к черту.

Если в голове мелькает мысль об усталости от алкоголя, этим необходимо воспользоваться.

Голова кружится, перед глазами плывет от изнеможения, но Дилан спешно шагает сквозь толпу, стараясь понять, в какой части притона он находится. На каком он этаже? В каком крыле? Это строение слишком огромное. Ему тошно от цепляющих его футболку женских пальцах, тошно от резких ароматов духов и одеколонов, от жгущего запаха травки, которую курят на каждом углу, черт, даже никотин обычных сигарет воспринимается с неприязнью. О’Брайен двигается вдоль стены, наконец, разглядывая впереди выход на лестничный проем, и ускоряет шаг, насколько это возможно. Быстрее на свежий воздух.

Минует девушку, которая преследовала его взглядом, намеренно двигаясь так, чтобы перейти ему дорогу, обратить на себя внимание, но Дилан быстрее. Он не переводит взгляд на Рубби, продолжив идти к намеченной цели. Девушка держит в руках два стаканчика с обычным пивом, тормозит, истребив на лице проявление улыбки, и с равнодушием провожает взглядом парня, пропадающего с её глаз в толпе. Опускает взгляд в пол, сдержанно дышит, не проявляя никаких эмоций на лице. Она его не интересует? Или… Что? Почему? Как?.. Закатывает глаза, не имея понятия, что именно вызывает столь сильное раздражение. Подносит к губам один стакан, затем второй. Без желания пьет из двух, морщась и давясь. Наклоняется к столику возле ног, взяв еще пару стаканов. Пьет. Много. Заглатывает. Что её так выматывает? Что злит? Вряд ли ситуация с О’Брайеном. Внешние обстоятельства, конечно, подливают масло в душевный огонь, но каждый человек всё равно состоит из своих личных переживаний. И Рубби спешит унять, затмить спиртным свои.

Девушка перегибает палку. Хватается за сверток травки, который ей не стоит выкуривать. Она прекрасно знает о последствиях принятия этого некачественного дерьма. Но имеет ли это смысл? То, что она делает сейчас, когда исход остается неизменным. Для неё.

Затягивает, прикрыв веки, и тут же ощущает, как ноги слабнут, тело превращается в вялую субстанцию. Слегка запрокидывает голову, качнув ею в такт музыки. Вступает в первую стадию влияния травки на организм, и тянет косяк к губам, чтобы закрепить эффект, но не самым осторожным движением у неё выхватывают наркотик. Рубби не поворачивает головы. Она и без того знает, кто может запретить ей принимать, поэтому не спешит обернуться, полностью погружаясь в спектр ощущений, захватывающий её разум.

А Том стоит за спиной, без излишних эмоций бросив косяк под ноги. Придавливает ногой, скользнув взглядом по оголенной спине девушки, которая продолжает покачивать головой, медленно утопая в небытие музыки. Веки прикрыты. Том мог бы сойти за эмоционального брата Дилана. Больно они похожи. Может, именно по этой причине О’Брайен привлек Рубби?..

class="book">Девушка не распахивает век, чувствуя, как теплая ткань ложится ей на плечи. Том снимает свою кофту, набросив на неё. Без мягкости принимается просовывать её тонкие руки в рукава. Рубби не спешит окинуть парня взглядом, но невольно откланяется назад, макушкой упираясь ему в подбородок, и трется, словно кошка, щекой прижимаясь к скуле. Том не реагирует. Он только опускает ладони на её талию, помогая девушке удержать равновесие. Хочет, чтобы она вернула голову в нормальное положение, поэтому давит подбородком на её щеку, призывая к данному действию, но девчонка только сильнее принимается тереться, вовсе развернувшись к нему всем телом. Том не отстраняется, но спешно исследует настороженным взглядом окружение — нет ли кого из их компании поблизости. Его опасливый поиск прекращается так же моментально. Рубби пальцами сжимает ткань его футболки, лбом давит на подбородок, отчего взгляд парня мутнеет в слабости. Проявление мягкости не так часто увидишь на его лице. Он невольно вздыхает, крепче сжав талию девушки, которая по-прежнему отказывается разжимать век. Теперь выражение какое-то болезненное, почему-то наркотик не утаивает в ощущениях пугающие мысли о неизбежном, наоборот, Рубби только об этом и думает, напугано глотая духоту приоткрытым ртом.

Том наклоняет голову, сухими губами прижимаясь к её лбу, носом упираясь в макушку светлых волос. Усталый взгляд устремлен куда-то вниз. Рубби хмурит брови, боязливо проронив:

«Давай сбежим?»

Лицо Тома моментально приобретает присущую ему суровость, в руках проявляется легкая дрожь от мыслей, что быстрым потоком сменяют друг друга. Одна её просьба, а парень уже в спешке принимается размышлять, как дать ей то, чего она хочет. И плевать, что её желание практически невыполнимо. Он всё равно с холодом фыркнет:

«Без проблем».

Нет. С проблемами, Том. С большими проблемами.

У стены, чуть дальше топчется мужчина. Он пристально наблюдает за происходящим в притоне, патрулируя помещения, и его внимание уже не в первый раз тормозит на этих двух. Пальцами тянется к карману, нащупав мобильный телефон, разворачивается, скользнув свободной ладонью по губам.

Сделает один звонок.

Воздух. Гребаный ночной морозный воздух. Затянутое облаками черное небо. Мрак, скрывающий стволы хвойных деревьев. Он дышит. Он… Он вырывается в реальный мир, который пробует на вкус, наполнив легкие кислородом. Всё тело такое слабое, но парень никуда не спешит. Он медленно шаркает ногами вниз по склону. Дорожка протоптана. Если свернет, то заблудится в лесу, главное, идти по направлению вниз. Поднимает голову, щурясь. Над кронами деревьев возвышается горизонт океана, при виде которого во рту возникает фантомный привкус горьковатой соли. Придерживается ладонью за рыхлый ствол ели, стараясь не прикрывать веки, иначе рухнет без сил на усыпанную хвоей землю. Надо добраться до конечной остановки. И всё. Он дождется автобуса. И… Что дальше? Вернется домой? Нет, не хочет, тогда… Куда ему идти?

Ответ находится сам. Счастливые ли это обстоятельства или же… Дилан не желает обдумывать. Он выходит на неровную дорогу, которая должна змеиться дальше, вверх, к горам, но предупредительный дорожный знак преграждает путь транспорту. Парень поворачивается к остановке. Старой, будто заброшенной. Конечная. Странно, что её до сих пор не закрыли, ведь она так далека от города, что вряд ли хотя бы один адекватно мыслящий житель забредет в такую глушь.

О’Брайен сначала не верит глазам, отчего его лицо выражает усталую хмурость, что постепенно слабеет, по мере его приближения к заржавевшей лавке.

Дэн поднимает голову, повернув в сторону попавшего в край глаз движения. Сначала напрягается, в ночной мгле принимая Дилана за с угрозой приближающегося дикого животного. Правда, поняв, кто к нему подходит, напряжение не унимается. Дэниел рассматривает сердито-растерянное лицо друга, ответив на него сдержанной улыбкой. Поднимает ладонь, устало махнув ею в качестве приветствия.

Он ждет его несколько часов каждую ночь на протяжении двух недель. Наверное, поэтому выглядит таким вымотанным в последнее время.

О’Брайен сует ладони в карманы джинсов. Приседает рядом с другом. Молчание, но такое привычное и необходимое. Слова не нужны. Браун прижимается спиной к скамье, подобно Дилану, и запрокидывает голову, выпустив пар с губ в черное небо. И они вместе принимаются ждать. Автобус придет только через пару часов. Но на душе у обоих всё равно становится легче. Гораздо.

***

Оживать болезненнее, чем умирать.

В глаза ударяет белый свет, а с губ срывается резкий вдох, который не способна сделать полной грудью, ведь давящая тяжесть препятствует этому, следствием чего становится хриплый и продолжительный кашель, которым я давлюсь, с паникой принявшись ерзать на кровати. Всё тело будто отходит от заморозки. Вялое, слабое, но как будто не мое. Ноздри щиплет, перед глазами расплывчатое светлое пятно. Я не контролирую себя. Дрожащие пальцы самовольно тянутся к носу, нащупав чертовы трубки, по вине которых у меня разодрана кожа глотки. Резкие старания — вытягиваю их из ноздрей, усиливая грубый кашель. Тошнота. Она подступает к рыхлой глотке, и откуда-то рождается страх захлебнуться собственной рвотой, приводящий мое тело в движение. Я не желаю этого, оно решает само. Какой-то подсознательный инстинкт выживания движет мною, когда еле поворачиваю голову, ладонью накрыв шею. Непонятная жидкость, на вкус горькая, с позывами выливается изо рта, и опять-таки я не контролирую свое тело, когда кое-как ложусь набок, рукой упираясь в кровать, чтобы голова была навесу. Лицо опущено к подушке. Тошнота усиливается. Судорога порабощает мышцы, но держусь, впервые ощущая себя настолько плохо. Как никогда раньше. Что-то острое больно пронзает внутреннюю часть локтя, и я с паникой, еще не пришедшим в норму зрением, падаю щекой на подушку, трясущейся рукой нащупывая иглу, рвущую кожу руки. Не думаю о последствиях. К черту выдергиваю очередную трубку, громко промычав сквозь сжатые губы, и голова идет кругом от охватившей боли. Ложусь на спину, громко глотая комнатный воздух. Не могу оценивать окружение, я ничего не понимаю, я…

— Тише, Тея, — мужской голос звучит приглушенно, словно в ушах забита вода.

Прикосновение к плечу вынуждает меня распахнуть веки, приподняться на локтях. Не могу сфокусировать взгляд. В голове полнейший хаос, а голос продолжает попытки успокоить меня. Паническая атака берет вверх. Я взглядом бешено скачу из стороны в сторону, всё расплывчато, но начинают вырисовываться предметы, начинаю различать цвета, белые пятна не пропадают.

— Тея? — резко поворачиваю голову, ощутив еще больший страх при виде возвышающейся надо мной высокой, крупной смазанной фигуры, и качаю головой, с болью принявшись отползать от неё.

— Отойди на хрен, ты пугаешь её!

Знакомый хриплый голос. Он буквально врезается в сознание, как и последовавший за ним вслед женский. Знакомые. Я узнаю их, поэтому возникает ответная реакция в виде попытки вернуть себе четкое зрение, чтобы найти источники голосов, чтобы вообще понять, что происходит, поскольку в голове вместо мыслей один шум.

— Принесите полотенце и новое постельное белье, — женский голос и теплые руки, помогающие мне присесть. Мои глаза опущены. Ничего не разобрать, поэтому стараюсь слушать. Найти ту грань между паникой и ясностью.

— Тея…- спокойный женский голос. — Помнишь, кто я? — не вижу её, но ответ всплывает в голове. Роббин. Киваю.

— Хорошо, — она с успокоением выдыхает, кажется, садясь рядом на кровать. — Ты помнишь, что произошло?

Нет, ничего не помню. Абсолютно. Дыра. Роббин мягко гладит меня по плечам, пытаясь успокоить, и у неё выходит. Паника медленно отступает, а мои зрительные способности улучшаются. Теперь я могу рассмотреть её, хоть в глазах до сих пор мелькают расплывчатые участки.

— Чуть больше месяца назад ты потеряла сознание, — Роббин медленно проговаривает каждое слово, голос звучит нежно, она словно пытается разговором вытянуть меня из полумрака сознания. — Упала в воду, — чувствую, как кто-то забирает подушку, как кто-то полотенцем касается моей щеки, видимо, убирая капли рвоты. — Получила травму головы, — женщина проводит по волосам. — Врачи сказали, ты — боец.

Резко поднимаю глаза. Первая адекватная эмоция, возникшая внутри после пробуждения. Непонимание. Растерянность. Что? Моргаю, сильно сдавливая веки, и старательно фокусирую взгляд на лице Роббин, которая, видя мое недоумение, с теплой улыбкой поясняет:

— Выкарабкалась. Ты молодец.

Что?

Что?

Что?

В мыслях будто заедает пластинка. Я не свожу взгляда с женщины, наплевав на то, как странно сейчас выгляжу, ведь мое безэмоциональное лицо напрягает врача, стоящего чуть дальше от кровати. Глаза щиплет. Чувствую, как они начинают неприятно гореть, поэтому опускаю взгляд, пальцами коснувшись лба.

— Эй, всё позади, не плачь, — Роббин аккуратно обнимает себя, продолжая успокаивать. — Ты в порядке.

Но я плачу не потому, что чуть было не лишилась жизни.

Я плачу, так как меня лишили свободы, которую практически удалось добиться. И эта мысль выворачивает меня наизнанку. Эти люди… Думают, что спасают меня, но они лишь… Они вернули меня к миру боли и отчаяния. Медленная смерть. Что если они всегда будут препятствовать моему освобождению? Что если они каждый раз будут реанимировать меня? Что в таком случае мне делать?

От безумных размышлений, сопровождаемых выплеском эмоций, голова разрывается болью. Роббин пытается говорить со мной, пытается успокоить, неправильно трактуя мои слезы. Ей не понять, что я чувствую, о чем я думаю. Мы — разные.

Что мне делать?

— Хорошо, что бури не было. Иначе Дилану было бы тяжелее тебя вытащить, — внезапно замираю, затаив дыхание, а взглядом упираюсь в ключицы Роббин, которая сковывает меня крепким объятием. — Ты знала, что он пять лет занимался профессиональным плаваньем?

— Мам… — слышу неодобрительный шепот, и взглядом следую за его звучанием, искоса упираясь в парня, который стоит чуть в стороне. В голове не укладывается. Это… Какая это глупость!

Зачем он рисковал?! Он идиот?! Рисковать из-за меня! Из-за меня!

Сжимаю ткань одеяла, хмурясь. Мыслить удается разборчивее.

Какая нелепость. Я… Я не стою того. Я не имею права приносить этим людям столько проблем. Никто не должен переживать. Никто не должен…

— Никто не виноват, — Роббин произносит это, смотря на меня, но… Слова адресованы другому человеку. Я чувствую это. И…

Щурюсь, с неописуемой злостью на себя осознав, насколько эгоистично поступаю.

И думаю об этом, пока меня обследует врач. Думаю об этом, пока мне помогают принять душ. Думаю об этом, пока меня переодевают в другую больничную рубашку. Думаю об этом, пока в меня впихивают лекарства. Думаю… И осознаю.

Истина всегда проста и поверхностна, поэтому люди не замечают её.

Они не дадут мне умереть. Медленная смерть контролируется. Не мной. Ими. Что мне делать?

Выходит, медленная смерть — не спасение. Что мне делать?

Мне нужен план действий, он всегда у меня был. Что мне делать?

Я не хочу приносить другим неудобства. Не хочу эгоистично заставлять ответственных за меня людей заботиться обо мне. Что мне делать?

Возможно, мне нужен один миг. Лишь миг. После которого я получу свободу. Что мне делать?

Мне не нужна медленная смерть. Мне нужна вспышка. Яркая и быстротечная. Я знаю, что мне делать. Вот он — выход, план действий. Я исчезну.

Просто исчезну в один миг, короткий. Быстрая смерть, которую никому не под силу предотвратить.

Да. Так правильно. Это… Теперь, когда у меня есть план, я чувствую себя раскованней. Один миг — и меня не будет. Я пропаду. И никому не будет тяжело от этого, никому не принесу неудобств.

Вот только моя обретенная легкость вдруг сменяется тяжелыми мыслями и чувством вины. Из-за тебя, Дилан.

— Тея?

Сижу на краю кровати. Меня привели сюда после очередного осмотра, Роббин вышла поговорить с доктором, а я должна была лечь и отдохнуть, но не двигаюсь с того момента, как меня усаживает сюда медсестра. Смотрю в пол. Пальцами дергаю заусенцы. Не поднимаю глаз, получив осторожное обращение вошедшего в палату парня, появление которого только утяжеляет груз вины в груди.

— Что ты делаешь? — он говорит со мной непривычно спокойно. — Тебя попросили поспать, — подходит к тумбочке рядом с кроватью, поставив бутылку воды. Медленно перевожу взгляд на его руки, не поднимаю головы. Не могу заставить себя взглянуть ему в глаза. Он мог погибнуть, спасая человека, который не хочет жить. Я… Я чувствую себя обязанной. И мне это не нравится. Я не могу исчезнуть, не избавившись от груза ответственности. Я должна что-то сделать для него. Но… Что именно?

Татуированные руки, покрытые синяками. Усталая походка. Дилан молчалив. Он долгие минуты стоит ко мне спиной, пока дергает бутылку пальцем. И в его голове что-то происходит. Мы оба о чем-то гневно размышляем.

Отвожу взгляд в сторону, когда парень сует ладони в карманы джинсов, развернувшись, и изучает меня, предположив:

— Тебе тяжело лечь? Помочь?

Хмурю брови, оставаясь молчаливой.

Зачем. Ты. Сделал. Это.

Никогда больше. Не спасай. Меня.

Тебе и не придется. В следующий раз, я исчезну. И ты…

Мысли обрываются. Дилан приседает на одно колено рядом, постучав костяшками по одной моей коленке:

— Чувствительность улучшилась?

Не смотрю на него, заморгав. Парень прожигает нечитаемым взглядом мое лицо, повторяет короткий удар по другой коленке, которая вдруг дергается, отдавшись колкой болью в ноге. Морщусь, опустив глаза.

Что мне сделать для тебя? Что покроет твой поступок?

Дилан поднимает, обронив тяжелый вздох, и берет меня за запястья:

— Ложись, — с интересом слежу за тем, как он скользит пальцами по моим ладоням. Он что-то хочет сделать или… Нет, он убирает свои руки, повернувшись ко мне спиной, и отдаляется, настигая порога палаты. Осмелиться удается в тот момент, когда Дилан пропадает с глаз, прикрыв за собой дверь. Поднимаю голову, невольно принявшись щупать пальцами одной руки запястье другой. Моргаю. Сутулюсь. Продолжаю сидеть, безжизненно уставившись перед собой.

Я отдам тебе, когда будет нужно. Всё отдам, что потребуется.

И только тогда, когда моя совесть лишится тяжести, я смогу погибнуть.

Совсем скоро я уйду, а до этого постараюсь быть полезной тебе, О’Брайен.

========== Глава 24 ==========

Я предвкушаю быструю смерть

Как. Вернуть. Как?

Тея сидит на кровати, свесив ноги. Пытается сосредоточиться на рисовании — единственным занятии, которым может себя увлечь, пока торчит в стенах своей палаты. Напоминает то время, когда она была заключена в лечебнице без права на освобождение. Кажется, это было так давно, но… Если подумать, вовсе нет. Необычное однако явление — время.

Поглядывает на Дилана. Парень сидит на диванчике, вокруг него учебники и тетради с конспектами. Он без остановки грызет кончик ручки, выглядит очень сосредоточенным на учебе, которую пропускал больше месяца. Тее бы выдержки не хватило взяться. А вот он уже третий день сидит. Приходит сюда рано утром, уходит вечером, когда время приема подходит к концу. Как-то Оушин поинтересовалась, почему парень продолжает прогуливать школу. Его ответ был короток: «Не готов». Ясно, больше она не тормошила его психически. О’Брайен лучше оценивает свое состояние. Судя по всему, он пока не пришел в себя. Редко, но в голове девушки всплывает ожидаемый вопрос: «Где этот тип пропадал? И чем таким занимался, что до сих пор приходит в себя?»

— Пить охота, — Дилан пальцами касается шеи, глотнув сухости во рту, и начинает оглядывать помещение, надеясь, что принес с собой бутылку газировки, а взгляды Теи падает на стаканчик с водой, стоящий на тумбочке между кроватью и диваном.

Быть полезной ему.

Девушка резко протягивает руку к стаканчику, намереваясь предложить парню попить до того, как он сам обнаружит его:

— Держи…

Её неуклюжесть после легкой комы усиливается, поэтому, неправильно сосредоточив взгляд, Тея пальцами смахивает стаканчик, проливая воду на тетрадь Дилана, лежащую на его коленях.

Парень не успевает осознать, но холодная жидкость мгновенно возвращает его из своих мыслей. Медленно поднимает на девушку взгляд, слегка приподняв ладони от тетради. Тея пристально смотрит на промокшие листы тетради, с легким испугом её взгляд скользит выше, концентрируясь на лице Дилана. Он сощурено смотрит на неё, мыслительный процесс пытается родить что-то колкое, но унимается, когда девчонка виновато шепчет, взглядом упираясь в свой рисунок:

— Извини.

О’Брайен лишь вздыхает, поднимается с дивана, отложив тетрадь в сторону, и ручка выпадает на пол, приводя Тею в движение: она соскальзывает с края кровати, наклоняясь, дабы поднять пишущий предмет, но и Дилан приседает на одно колено, не обратив внимания на движение со стороны девушки. Ударяются лбами. Причем сильно. Оушин издает тихий писк, вовсе присев на колени, ладонями накрыв лоб, а парень прикрывает веки, удрученно глотнув кислород:

— Тея, — ровно произносит её имя, заставив девчонку с волнением выдавить:

— Извини.

— Ты всё? — О’Брайен таскается с ней повсюду, чтобы Роббин не пришлось оплачивать сиделку. Конечно, медсестры помогают пациентам, но Оушин не позволяет им лишний раз прикасаться к себе, сидеть рядом или оказывать иную помощь. Неудивительно, доверием Тея никогда не отличалась. Роббин не может постоянно находиться рядом, поэтому О’Брайен сам сопровождает Оушин. Точнее, силой отводит. Душ, например, принять или просто пройтись. Доктор говорит, чем больше она двигается, тем лучше пройдет восстановление. Вот уже неделя миновала, а девчонка уже обходится без инвалидной коляски или костылей. Передвигается медленно, но самостоятельно. Правда, следить за ней и контролировать все равно приходится.

— Ага, — Оушин выглядывает из душевой, наскоро вытерев тело от воды и одевшись в плотные спальные штаны и больничную футболку. Влажные волосы оставляет распущенными. Выходит к раковине, принявшись собирать в охапку вещи, сложенные на кушетке, а Дилан окидывает их взглядом, задав вопрос:

— А где твой пропуск? — который поможет им попасть обратно в палату. Тея носит его на ленточке вокруг шеи, как собачонка. Чтобы точно не потеряться. Девчонка крутится на месте, не находит его, и парень раздраженно вздыхает, открыв дверцу душевой кабинки, чтобы заглянуть внутрь:

— Ты же не взяла его в душ? — бубнит. Пока он не видит, Оушин кривляется в ответ, уставая от его поведения. Ей не нравится чувствовать себя ребенком. Хотя бы потому, что такое взаимоотношение является преградой для её попыток быть полезной этому типу. Выходит наоборот. Тея качает головой, протянув руку к крану, чтобы повернуть его и смыть остатки геля с пальцев. Она слишком торопилась, чтобы не задерживать парня. Ей неловко.

Поворачивает ручку — и слышит шум воды, но поток не вырывается из крана, и девчонка с паникой выключает воду, осознав.

Она не переключила его. Это старый механизм, когда для подачи воды в душ необходимо повернуть маленький рычажок, и Оушин не сделала этого, поэтому…

Она опасливо поворачивает голову, взглянув на парня, который секунду назад сделал шаг назад, выходя из кабинки. Смотрит на неё, сощурившись. В руке сжимает ленточку с пропуском. А волосы мокрые, видимо, струя воды ударила ему по голове. Тея моргает, опуская глаза:

— Извини.

Коридор светлого этажа выведет их прямо к палате, но парень оглядывается по сторонам, не прекращая смахивать капли воды с волос:

— Где автоматы? — хмурится. — Кофе хочу.

Быть полезной.

Тея идет у стены, поэтому первой замечает сквозь прозрачные вставки двери автомат с горячими напитками, видимо, там небольшой буфет:

— А, там, — указывает на дверь пальцем, хватает её за ручку, приложив все имеющиеся усилия, дабы открыть, ведь обычно двери поддаются с натяжкой, но тут внезапно преграда распахивается легко, отчего Оушин даже покачивается на ногах, чуть было не потеряв равновесие. Проблема в том, что парень плелся за ней, не успев среагировать на воодушевленный порыв девчонки, поэтому удар дверью приходится ему в лицо. Тея замирает, прижавшись к холодной поверхности, пальцами стискивает железную ручку. Дилан на мгновение вскидывает голову, веки прикрыты. Тяжелый вздох — он накрывает лицо ладонью. Долгий выдох — он опускает голову, сделав шаг назад. Оушин щекой прижимается к косяку двери, испуганно глотнув воды во рту. Не успевает молвить. О’Брайен опускает руку, уставившись на неё прежним, сощуренным взглядом:

— Ты меня покалечить решила, чтобы я с тобой в больнице слег?

А девушка лишь шепчет:

— Извини.

***

Я — сплошное недоразумение, ходячая катастрофа. Никогда не замечала за собой подобного, но, черт возьми, я гребаный крушитель. Все мои попытки быть полезной заканчиваются новым синяком, проявляющимся на коже парня. Мне его почти жаль.

Сижу на краю кровати, не зная, чем себя занять. Тяга к рисованию иссякла. Не могу отдаться творчеству, когда внутри нет стабильности, а виной этому — мое незнание. Я не имею понятия, как поступить в ситуации, в которой от меня требуется положительное влияние на другого человека. Было бы проще спросить у Дилана, что ему хочется, и постараться дать ему этого, но он и без того косо посматривает на меня. Сидит на диванчике, продолжая заниматься, а я то в окно выгляну, то поправлю постельное белье, то бесцельно поброжу по комнате, то полью цветочки на подоконнике, то… Я не могу усидеть на месте. Что-то внутри… Гложет меня. И мне хочется поскорее избавиться от этого непривычного дискомфорта, поэтому не прекращаю лезть к парню, которому явно мешает мое внимание:

— Ты так много учишься, — проговариваю, плюхнувшись рядом с ним на диван, отчего его рука дергается, искривив слово «иррациональный», которое Дилан выводил идеально в качестве ответа на один из тестов. Парень сжимает губы, сдержанно выдохнув, и отвечает, пытаясь как-то исправить «кривоту»:

— Я долго отсутствовал, надо нагнать темы. Плюс скоро матч, тренер готов кожу с меня содрать.

— Хороший человек, — делаю заключение, вызвавшую на лице Дилана угрюмую ухмылку:

— Да, как отец, которого у меня не было, — и тут же стискивает зубы, понимая, что его сарказм может породить сотню вопросов в ответ, но я ограничиваюсь одним:

— А где сейчас твой отец?

Вижу, как О’Брайен постепенно уплывает в свои мысли, нежеланные воспоминания, и его лицо мрачнеет на глазах, поэтому выдергиваю его, резко сменив тему:

— Почему ты сидишь здесь? — полагаю, ему не стоит вспоминать об этом человеке, а ведь я хочу быть полезной, так что не должна стать источником его раздражения. — Я вижу тебя чаще, чем Роббин, а она тут работает.

О’Брайен мирится с тем, что ему придется говорить со мной, отвлечься от учебы, и садится прямо, спиной прижавшись к спинке дивана:

— Дома скучно. А тут целая увеселительная программа: водой облили и в глаз зарядили, — с усмешкой смотрит на меня, а я опускаю глаза, принявшись с виноватым видом дергать ткань своей футболки. — Шучу я, — парень щурится, с подозрением изучая мой профиль. — Серьезно, что с тобой в последнее время? — отвлекается, на вибрацию телефона, который вынимает из кармана джинсов, подарив мне возможность нервно покусать губу.

Посматриваю на экран. Дилан как-то долго изучает его. Я вижу. Звонит Брук, но парень не отвечает, переключает звонок на беззвучный и прячет аппарат обратно в карман, вновь принявшись что-то писать в тетради.

— Почему не отвечаешь? — не могу проигнорировать интерес.

— Пока не готов, — его ответ прост, но мне нужно всё разжевывать, поэтому я не прекращаю мучить парня болтовней:

— К чему?

С губ Дилана срывается обреченный вздох. Он закрывает тетрадь, отложив её в сторону, и складывает руки на груди, уставившись на меня сонным взглядом:

— К поддержке, — объясняет. — Чтобы оказывать какую-то помощь другому нужно самому прийти в норму.

Я пораженно хлопаю ресницами:

— Как ты ответственно подходишь к понятию «дружба».

А О’Брайен как-то мрачно усмехается, ладонями скользнув по лицу:

— Мне кажется, это мое проклятье — ко всему относиться серьезно.

Мычу в ответ, устремив взгляд на свои пальцы с покусанными ногтями. Странный парень со странными привычками и странным мнением об обыденных вещах. Но это и делает его интересным. И он мог травмироваться или погибнуть, помогая мне. Мне! Черт, это была бы самая нелепая и бессмысленная смерть в истории Северного Порта.

Касание. Не поворачиваю головы, продолжив следить за движением своих ладоней — сжимаю и разжимаю ткань футболки, иногда оттягивая её, а тем временем пропускаю через себя легкое прикосновение. Краем глаз вижу, как Дилан задумчиво смотрит на мои волосы, пальцами убирая прядь за ухо. Аккуратно, словно это действие вообще должно остаться незамеченным. И я делаю вид, что меня оно не задевает, хотя мысленно паникую, ведь… Чем он занимается?

О’Брайен проводит пальцами за ухом, как бы укладывая там прядь, чтобы она наверняка не выпала обратно, и после секундного молчания вполне собрано задает вопрос:

— Резинка есть?

А вот мой голос звучит рвано, с придыханием:

— Ага, — ерзаю на диване, потянувшись к тумбочке, с которой, в силу своей неуклюжести, скидываю пару вещей, но нахожу резинку, только в этот момент задавшись вопросом: «Эм, а зачем?» — я не собиралась завязывать волосы, так что…

— Дай.

Протягиваю без попытки оценить его приказной тон. Парень берет резинку, садится немного боком, и меня призывает повернуться к нему спиной. Я усаживаюсь на краю дивана, одну ногу согнув в колене. Дилан принимается пальцами расчесывать мои еще влажные волосы, а меня охватывает неприятный жар, который пытаюсь скрыть за непринужденной беседой:

— Швея и личный парикмахер, — хмыкаю с натянутой улыбкой. — Твоей девушке повезет.

Дилан поднимает пряди выше, принявшись завязывать резинкой:

— Это не покроет мою черную душеньку, — судя по движениям руки, он делает пучок. Сжимаю пальцами колени. Это я должна быть полезной, а в итоге только он делает что-то хорошее, положительно влияющее на меня. Я в свою очередь приношу только беды.

Откашливаюсь, немного морщась, когда парень сильно сжимает волосы, вызвав резкую боль, молнией прокатившуюся по моему позвоночнику. Кожа сразу покрывается мурашками, и я принимаюсь растирать руки, чтобы скрыть свою реакцию на грубость:

— Была ли у тебя такая мысль… — не могу продолжить, поскольку с приятной вибрацией в груди прикрываю веки, когда Дилан жестко оттягивает волосы, снимая резинку, так как у него не совсем получается с первого раза собрать их в пучок:

— Какая? — вновь берется. Попытка номер два. Хмурю брови, сглотнув:

— Будто ты не создан для этого.

— Для чего?

Пытаюсь сосредоточиться на беседе, но с непривычным наслаждением воспринимаю… Неважно, просто говори!

— Для нормальных отношений, — шепчу, наклонив голову, чтобы лучше ощутить, как натягиваются пряди волос. — Любви и иных чувств симпатии.

В спину прилетает смешок:

— Подобное дерьмо преследует чаще, чем ты можешь себе представить, даже несмотря на то, что я уже прекратил пытаться.

Открываю веки, проявив заинтересованность:

— Ты с Брук пытался? — немного поворачиваю голову.

— С ней и с еще одной девушкой, — он спокойно признается. — Год назад разошлись.

— Не твой человек? — предполагаю, чувствуя, как он закрепляет волосы:

— Я не ее человек, — изменяет мои слова. — Я ничей, — дергает мой пучок, словно играясь с ним. — Я не смогу построить что-то здоровое с другими людьми, когда сам не совсем здоров, — вполне логичное умозаключение. Мне нравится. Он может правильно выстроить свои мысли, выдать их понятным и верным образом. У меня не выходит, поэтому, какая удача, этот тип способен разобрать мои невнятные попытки что-то сказать.

Вожу пальцами по коленям. Наступает тишина. Я не спешу занять прежнее положение тела, ведь Дилан продолжает осторожно убирать за уши выпавшие из пучка локоны моих волос. Чувствую. Опускает ладонь ниже, скользнув по затылку, и пальцами давит на кожу, немного поерзав позади меня. Что он на этот раз делает?

Проводит вдоль. От лопаток до волос. Большим пальцем скользит, остальными давит, нащупывая мой пульс. Сама ощущаю, как колотится сердце. Наверняка парень сейчас раскроет мою взволнованность. Но произносит он иное.

— У тебя такая тонкая шея, — голос задумчивый, какой-то низкий. Хмурюсь, глотнув воды во рту, и слегка дергаю головой, не зная, что ответить. Дилан крепче сжимает пальцами мою шею, сдавливает, и мне становится страшно. Нет, не потому, что он лишает меня воздуха. Я боюсь реакции, которая следует на его действия. Вибрация. По спине.

— Хочешь ее сломать? — пытаюсь отшутиться, ведь О’Брайен и правда перебарщивает, ладонью скользнув к моему подбородку, чтобы как следует обхватить шею, и давит. Стискивает. Вызывает легкое удушение, заставляя меня приподнять голову, взглядом вцепившись в потолок. Этого не описать, ощущение безумно странное. Я заметила эту перемену еще в первые дни после того, как пришла в себя.

Между нами. Что-то не так. И сейчас я в полной мере осознаю это, пока его пальцы стискивают шею, принуждая меня прикрыть веки, губами схватив комнатный воздух. Руки обессилено опадают. Он сидит близко. Понимаю это, когда затылком касаюсь его виска, а Дилан остается неприятно хмурым, проронив хриплым шепотом:

— Иногда возникает желание.

***

Мне не нравится проводить время в больнице, поэтому на каждом осмотре я старалась показать, что успешно иду на поправку, и, наконец, мне разрешают вернуться домой. Ночи, проведенные в больничной палате, возвращают меня в прошлое, о котором мне не хотелось бы вспоминать лишний раз. Вообще стоит держать данные мысли взаперти. Дольше протяну, а это не будет лишним. Я не могу уйти. Пока не получу внутреннее успокоение.

Сижу на кровати, спустив лямки лифчика. Роббин сидит чуть позади, массируя мне спину, при этом втирая разогревающую мазь в кожу:

— Если будешь чувствовать себя нехорошо, сразу говори, — она постоянно твердит это, просит меня быть честной и открытой, но я никогда не признаюсь в плохом самочувствии. Нет желания возвращаться в больницу.

— Всё серьезно, Тея, — она аккуратно массирует поврежденные участки, но мне приятна боль, которая возникает при контакте. — Тебя… — откашливается. — Поставили на учет, — кажется, дела совсем плохи. Роббин обычно не показывает своей несобранности, а в последнее время она выглядит очень напряженной и тревожной. Скорее всего, она о чем-то умалчивает. Но мне-то что? Моя задача — продержаться в этом доме до тех пор, пока не придет час исчезнуть.

— Если через месяц улучшений не будет… — начинает, резко прервавшись, и качает головой, откидывая свои мысли в сторону. — Не думай об этом. Ты у нас сильная, — эту фразу она повторяет часто. Слишком часто. Успеваю проникнуться к этим словах особой ненавистью, ведь это не так. Совсем не так. Я не сильная. Просто… Просто мне «повезло». В очередной раз.

— Насчет учителя, — вдруг вспоминает женщина, когда на пороге комнаты показывается О’Брайен, сунувший ладони в карманы джинсов. Без кофты. Я искоса поглядываю на его татуированную кожу. Парень встает на месте, плечом опираясь на косяк, а руки складывает на груди. Нагло разглядывает меня. Хорошо, что мне чуждо смущение своего тела. Просто… Мне жаль людей, которым приходится видеть этот костлявый ужас.

— Я… — Роббин немного мнется, видимо, появление сына сбивает её настрой. — Попробую что-нибудь придумать, так что…

— Я могу позаниматься с ней.

Хмурю брови. Напряженный взгляд врезается в колени. Пальцами сжимаю ткань футболки, которую удерживаю рядом. Роббин прекращает массировать кожу моей спины, растерянно заикнувшись:

— Правда?

Отвожу взгляд, отворачивая голову в иную от парня сторону. Скрываю своей негативной реакции, поскольку… Зачем? Зачем он усугубляет мое положение? Зачем идет на уступки и делает предложения о помощи? Я! Я должна быть полезной ему! Не наоборот! Какого, блять, черта он…

— Было бы здорово, — Роббин каким-то умиротворенным тоном соглашается, поглаживая меня по спине, словно призывая откликнуться на предложение сына, но даже не смотрю в его сторону. Он всё портит. Чертов благодетель.

— Это ненадолго, — женщина будто через пальцы ощущает, как сквозь мою кожу стреляет напряжение. — Я постараюсь найти решение.

***

Вечерняя суета Роббин воспринимается мною с непривычкой, словно я возвращаюсь в те первые дни моего пребывания в этом доме. Не могу объяснить, почему начинаю смотреть на уже знакомые вещи под углом неизвестности. Пропадает приобретенная раскованность, позволяющая самостоятельно передвигаться по дому. Возвращаюсь из больницы — чувство дежавю не покидает разум. Вроде, вокруг всё такое знакомое, я больше не теряюсь в коридорах, хорошо осознавая, что и где находится, да и жители дома меня не сковывают.

Но… Что-то определенно не так.

Стреляю коротким взглядом на Дилана, сидящего со мной по одну сторону стола, и ерзаю на стуле, вновь ощутив необычное покалывание в груди. Скорее всего, это чувство вины. Оно вызывает неприятный дискомфорт в ребрах. И именно поэтому мне тяжело оставаться с парнем наедине. Стыд гложет. Никогда прежде не ощущала такой подавленности, как от мысли о том, что мое стремление к смерти может навредить тому, кто наоборот вытягивает себя, дабы сохранить жизнь. Мы слишком разные.

— Ты на машине? — Дилан уточняет у матери. Не скажу, что напряжение между ними унимается полностью, остается натянутость, но они не спешат обсудить её, думаю, им обоим пока так легче — держать друг друга на расстоянии.

Роббин берет с собой перекусить, закрывает холодильник и уверенной походкой двигается к порогу кухни:

— Меня подвезут.

И всё. Дилан отводит взгляд, сдержанно пропустив мимо ответ матери, которая с таким же наигранным равнодушием проглатывает сказанное, притормозив у двери:

— После ужина сразу спать, — раздает команды. Я рада видеть её такой. Кажется, та Роббин О’Брайен, которая впервые встретила меня на пороге своего дома, медленно возвращается.

— Тея — лекарства. Дилан… — хочет, наверное, попросить его не покидать дом, но воздерживается. — Ладно, пока, — машет связкой ключей, когда её телефон принимается вибрировать. За ней приехали. Не сомневаюсь, что это доктор Эркиз. В больнице, во время отсутствия Дилана, они вполне себе приятно общаются. Мне удавалось пару размечать, как мужчина ненароком касается её спины ладонью. Между ними явно что-то есть. И когда-нибудь О’Брайен выскажет свои недовольства на этот счет, а пока он остается молчаливым.

И мы слышим, как дверь закрывается.

Дилан тут же выдыхает в потолок, сцепив пальцы ладоней за затылком, и немного сползает на стуле, широко расставив колени, коснувшись одной из них моей ноги. Лишний телесный контакт усиливает в разы мой дискомфорт, заставив предпринять попытку встать из-за стола.

— Стоять, — парень приоткрывает веки, стрельнув на меня неодобрительным взглядом, а я замираю, успев немного выдвинуть стул. На него не смотрю, сосредоточив внимание на тарелке с едой.

— Куда бежишь? — вполне себе нормальный вопрос, но реагирую на него скованным мычанием, после которого не сразу выдаю что-то на человеческом языке:

— Я наелась, — бурчу под нос, пальцами стукнув по краю тарелки. О’Брайен недолго изучает посуду. Я почти не притронулась к еде. Мне кажется, я не имею права не кушать.

— Салат хотя бы доешь.

И ослушиваться его.

Потому что я ему должна.

Сажусь обратно, не двигая ближе стул, и принимаюсь быстро съедать листья салата, чтобы скорее отправиться в комнату. Вижу, как парень с недоумением наблюдает за мной и моими попытками скорее пережевать еду. Не хотелось бы, чтобы он понял, что на самом деле я далеко не голодна, а тороплюсь, дабы сбежать, но, к сожалению, парень не принадлежит к типу идиотов. Он задумчиво смотрит перед собой, отпивая немного воды из кружки, после чего стучит пальцами по столу, успев сообразить, что сказать прежде, чем я справляюсь с салатом:

— Не хочешь фильм посмотреть?

Задает вопрос спокойным тоном, а я давлюсь, накрыв ладонью губы, чтобы хорошенько откашляться. Дилан искоса пялится на меня, изогнув брови. Ладно, веду я себя странно, но… Ничего не могу поделать.

— Спать надо, — хрипло тараторю, схватив полотенце, чтобы вытереть губы. О’Брайен пускает смешок, не веря моему беспрекословному послушанию:

— Время детское, — поднимает взгляд, убедившись. — Всего семь вечера, — и с такой же вполне спокойной улыбкой смотрит на меня, подперев кулаком висок. Я не разделяю его хорошего настроения, продолжив нервно ерзать на стуле, будто ожидая, что сам О’Брайен позволит мне встать.

Так. Это уже не смешно, Тея.

Повторюсь, пожалуй. Дилан — не идиот. К сожалению.

Парень смотрит на меня, нервно скользнув пальцами по переносице, и щурится, крепко сжав ими край искусанной губы:

— Что-то не так? — задает вопрос, который страшусь сильнее остальных возможных. Поднимаю глаза в ответ, лицо при этом выражает предательскую потерянность, разглядев которую Дилан сильнее сводит брови к переносице, но не успевает проронить следующий вопрос. Поднимаюсь, взяв в руки тарелку, и спешно шаркаю ногами по полу к плите, выложив на сковородку остатки еды. Слышу за спиной. Дилан выдвигает стул, встав, поэтому торопливо перехожу к раковине, попытавшись самостоятельно открыть воду. Но… Но.

О’Брайен встает сбоку, поставив свою тарелку на кухонную тумбу. Пальцами ладоней без усилий поворачивает ручки крана, настроив температуру воды. Кивком благодарю, принявшись неаккуратными движениями мылить свою посуду. Дилан продолжает стоять сбоку, опираясь бедром на дверцу тумбы. Складывает руки на груди. Чувствую — продолжает изучать меня, причем открыто, словно подготавливая к тому, что вскоре осыплет вопросами, касающимися моего странного поведения. А пока я могу частично «наслаждаться» его молчаливым наблюдением.

— Ты волосы собрала, — выдает. Не совсем то, чего ожидаю, поэтому растерянно хмурю брови, пытаясь придумать, что ответить:

— У нас в приюте тот, кто не убирал волосы, оставался без них.

— Тебе так больше идет, — очередные слова — и вновь выбивающие из колеи. Вожу губкой по тарелке, нервно глотнув воды во рту:

— Как и многим другим, — констатирую факт, настороженно бросив взгляд в сторону парня, который наклоняет голову, с явным интересом изучает, будто бы видит впервые, но я понимаю, что, возможно, вызывает у него желание рассмотреть меня.

Я не часто одеваюсь вот так: белая майка, мягкие штаны для сна. Обычно я стараюсь скрывать тело, но сегодня Роббин нанесла слишком много мази на ссадины, поэтому попросила пока не надевать рубашку, чтобы не испачкать ткань. Так что мне вдвойне некомфортно. А от такого повышенного внимания со стороны парня вообще хочется сравняться с полом.

— У тебя красивая шея, — прекращаю водить губкой. Взгляд не поднимаю. Кажется… Кажется сам Дилан осознает, что говорит, поэтому вдруг стучит жестко стучит пальцами по моей спине, грубым тоном процедив:

— Выпрямись, смотрится стремно, — послушно расправляю плечи, ощутив, как хрустит спина, и опять, на хрен, опять замираю, осознав, что О’Брайен с прежним хмурым интересом смотрит уже на мой затылок, пальцами надавливая на кожу:

— Охренеть, я могу нащупать твой позвоночник, — не пойму, какие эмоции преобладают в его голосе? Отвращение? Неприязнь? Вряд ли простой интерес. Не хочу видеть его лицо, не хочу понимать его ощущений. В любом случае, это не важно.

— Потому что костлявая, — роняю с губ, звучит грубо. Резкими движениями возобновляю мытье тарелки, и ладонь всё сильнее сдавливает губку по мере продолжительности телесного контакта, которым парень будто нарочно сковывает меня.

И вновь, он — не идиот. Дилан знает, как мое тело реагирует на любое соприкосновение, поэтому я убеждена в том, что он делает это специально. Хочет вывести меня из себя, потому что я бешу его своим поведением. Типичный О’Брайен.

Диких усилий требует равнодушие, которое главенствует на моем лице. Чувствую, как Дилан скользит вниз по моей спине вдоль позвоночника, сильно надавливая, чтобы не потерять его, а это достаточно трудно, когда твое тело настолько костлявое. Со страхом разглядываю на коже рукмурашки, и нервно моргаю, когда парень настигает низа моей поясницы, задержав там пальцы:

— Ты закончила?

— Что? — внезапность вопроса ставит в тупик, а Дилан кивает на мою тарелку:

— Мыть.

Опускаю глаза на посуду. Слишком много пены, ничего не разглядеть, но мне больше не выдержать этой телесной пытки, с помощью которой О’Брайен намеревается то ли раскрепостить меня, то ли… Не знаю! Просто хватит меня касаться! Почему он трогает меня?

Оставляю всё в раковине, проскальзывая между тумбой и парнем, который с непониманием смотрит на мою тарелку, но не успевает возмутиться по этому поводу, ведь я покидаю кухню, захлопнув за собой дверь.

Чувствую себя необычно. Неприятный дискомфорт, вызванный моей несобранностью, ведь прошло больше недели, а мои попытки придумать, как отдать парню долг, ни к чему не приводят. Кроме его непосредственного «избиения»: то ледяной водой оболью, то горячий кофе пролью на его колени или вещи, то тресну чем-нибудь по башке. Судя по всему, я не создана для хороших поступков. Имея желание сделать что-то положительное, выходит совершенно обратное.

Надо посидеть и подумать. Что я могу?

Кажется, ничего.

Сижу на стуле, подтянув колени к груди. На столе разложены черные карандаши, обычно я не рисую цветными, мне не нравится. Цвет не способен передать моих ощущений, а оттенки серого и черного — самое то.

В комнате горит настольная лампа, стараюсь немного передохнуть от постоянного мыслительного процесса. Изматывает. Нужно взять перерыв, поэтому берусь за рисование в надежде, что мой мозг временно отключится, но…

Стук. Прекращаю водить карандашом по листу, мельком взглянув в сторону двери. Дилан не ждет ответа, да и я не собиралась лишний раз открывать рот. Парень заглядывает в комнату, выглядит сонным, но по-прежнему на его лице главенствует довольная ухмылка, именно она позволяет мне догадаться — пришел чем-то донимать меня. Что ж, по крайней мере, я морально готова к этому.

— Тея? — он переступает порог, продолжая держаться за ручку двери. Не обращаю на него внимания, тихо хмыкнув в ответ, продолжив рисовать лицо девушки, хотя, вряд ли кто-то разберет в этих каракулях личико. О’Брайен проходит чуть вперед:

— Давай посмотрим фильм.

А. Он об этом. Я уже и забыла об этой его фикс-идее. Отвечаю вздохом. Дилан подходит ближе, намеренно добиваясь моей реакции:

— Давай посмотрим фильм, — не предлагает, голос звучит утвердительно. — Давай посмотрим фильм, — он наверняка улыбается, мне даже оборачиваться не нужно. — Давай… — встает сбоку, выглядывая через мое плечо на рисунок, изучая его, и поэтому с раздражением реагирую, прижав лист к груди:

— Ладно, ладно, — поворачиваю голову, со странным чувством обиды и скованности согласившись. — Только прекрати, — не хочу, чтобы кто-то наблюдал за процессом моего творчества. Особенно в данный период моей жизни. Сомневаюсь, кому-то удастся понять, что именно я пытаюсь изобразить, но я не скрою — побаиваюсь О’Брайена. Этот тип слишком проницательный. Последнее время я чувствую себя некомфортно рядом с ним именно по этой причине.

Парень довольно улыбается, скрыв заметную усталость:

— Через пять минут в гостиной, — хлопает меня по плечу, заставив сморщиться от болезненного воздействия, после чего разворачивается, шаркая обратно к порогу.

Закатываю глаза, лбом рухнув в колени.

Он выматывает. Нахождение рядом с ним выматывает. Наши беседы выматывают. Почему? Потому что вина только усиливается. Мне непривычно ощущать нечто подобное. Так сильно я винила себя только раз. Однажды, очень давно.

Когда ты оставила меня.

— Чего стоишь там?

Покидаю мир своих мыслей, крепче сжав пальцами ручку двери. Уже минут пять стою на пороге, окунувшись в свое беспокойное сознание, пока парень возится с ноутбуком, присев на одно колено рядом с журнальным столиком. Поглядывает на меня, изогнув брови, и всем своим непонимающим видом дает мне морального пинка, заставив отмереть. Прохожу в гостиную, сложив руки на груди. Медленно неуверенно бреду к дивану, переступив через спину Дилана. Его лицо неожиданно морщится, а одна из ладоней накрывает затылок, сильно сдавив пальцами. Я обращаю на это внимание, присев на край дивана:

— Тебе нехорошо?

О’Брайен бросает на меня беглый взгляд, качнув головой:

— Не уверен, — продолжает приносить себе легкую боль, пощипывая кожу плеча и затылка шеи. Подобное замечала за ним и в больнице, когда он приходил посидеть со мной. Конечно, проявляет дискомфорт редко, но его наличие уже говорит о возможном срыве. Как я понимаю, ощущения постепенно усиливаются. С каждым днем. Очень интересное физическое проявление зависимости.

Да, честно, я полагаю, что у парня имеется зависимость. Если не от алкоголя, то хотя бы от травы. Или от секса. Грубого. За свою жизнь повидала многих наркоманов и могу уверенно заявить — зависимость проявляется по-разному. Так что всё возможно.

Забираюсь полностью на мягкий диван, прижав колени к груди, и обхватываю их руками, продолжив наблюдать за попытками парня унять дискомфорт:

— Опять уйдешь?

В первый момент он не понимает, о чем я. Его пальцы на мгновение замирают над клавиатурой, а затем он возобновляет удары по клавишам:

— Нет. Я нагулялся, — произносит с видом неприязни, словно прогнав в мыслях какие-то неприятные события. Уверена, они связаны с периодом его долгого отсутствия.

— А где ты пропадал, пока я лежала в коме? — молчание угнетает, поэтому решаю поговорить об этом. — Роббин сказала, ты долго не появлялся дома.

— Какой фильм? — он резко перебивает, жестко выдавив из себя слова. Сжимаю пальцами локти, ощутив неприятный укол холода, который так же внезапно пропадает из его голоса, когда он поворачивает голову, со спокойным выражением лица уставившись на меня:

— Тея? — добивается ответа, но я теряюсь, не зная, что дать в ответ, и Дилан помогает мне, предложив всего два варианта направления:

— Комедия, ужасы?

— Ужасы, — выпаливаю, вызвав у парня улыбку:

— Кто бы сомневался? — пропускает смешок, вновь уставившись на экран ноутбука. Стучу пальцами по коленкам, взглядом скачу из стороны в сторону, впервые за долгое время испытывая желание побороть тишину, нависшую над нашими макушками. Наверное поэтому хватаюсь за любые мысли, приходящие в голову, и не совсем качественно обдумываю вопрос, обронив его на парня:

— Тебе не нравится Эркиз? — очевидно, что нет, но я лучше побуду дурой и уточню. Смотрю в затылок Дилана. Кожа покраснела от его попыток хорошенько расчесать ее пальцами. Парень откашливается, с хмуростью во взгляде скользнув по списку фильмов, предложенных сайтом. Сжимаю колени, уткнувшись подбородком в тыльные стороны ладоней:

— Может, он будет хорошо обращаться с Роббин…

— Тея! — он повышает тон голоса, повернув голову и врезавшись в меня резким взглядом, чем принуждает тут же замолкнуть и покорно ждать его ругани, но между нами виснет секундное молчание, после которого Дилан вздыхает, с обречением сощурившись:

— Не смотри на меня так невинно, — хлопаю ресницами в недоумении, из-за чего О’Брайен закатывает глаза, отвернув голову. — Желание злиться пропадает, — произносит с таким недовольством, будто бы это значимая проблема.

Отвожу взгляд. Кажется Дилан нажимает на первый попавшийся фильм, после чего руками опирается на край дивана, поднимаясь с пола. Кряхтит, вызывая у меня улыбку, из-за чего ворчит, стукнув меня по переносице пальцем, и без сил плюхается рядом, одну руку набросив на спинку дивана. Запрокидывает голову, тяжело выдохнув в потолок и прикрыв веки. С интересом смотрю на него. Если он так измотан, то зачем предложил посмотреть фильм?

Мгновение назад спокойное лицо отражает дискомфорт. Дилан хмурится, коснувшись пальцами затылка. Мнет его, разминая шею. Внимательно наблюдаю за его молчаливой борьбой с неприятными ощущениями, а тем временем на экране ноутбука начинает разворачиваться сюжет какого-то фильма, который я при всем желании не запомню. Укладываю голову, щекой прижавшись к коленям:

— Если ты… — роняю шепотом, осекшись. Может, не стоит поднимать эту тему?

— М? — О’Брайен продолжает держать веки прикрытыми, оттого мне проще продолжить мысль:

— Если ты не собираешься привычным образом избавляться от неприятных ощущений, то как поступишь?

Парень с неохотой открывает глаза, устремив взгляд в потолок, и на вдохе произносит:

— Не знаю. Уверен только в одном: в ближайшее время никакой выпивки, — и немного погодя признается. — Не имею понятия, каким образом мне с этим справляться, — вижу, как двигается его кадык — он сглатывает, осознавая свое положение. Никогда прежде не был в такой ситуации? Он явно не из тех, кто томится в неизвестности. Дилан, я держу всё под контролем, О’Брайен. Мне интересно, каким образом он решит выкручи…

Взгляд пронзает пустоту над моими коленями. Безумная мысль, пришедшая в голову, вдруг обретает власть в сознании, вытеснив прочий хлам. Мое желание отплатить парню и освободиться от гнета вины и ответственности, кажется, лишает меня рассудка. Хотя, когда я отличалась здравомыслием? Подобная идея вполне в моем характере, просто… Стреляю взглядом на шею парня, по коже которой он водит пальцами, оставляя красные линии.

Может… Может, я буду полезна в этой самой ситуации? Ситуация, из которой он не видит выхода, может, я… Что если ему полегчает от секса со мной? Ведь, по его словам, это помогает. Тогда я буду полезна, таким образом отдам ему долг и… Как-то поспособствую его избавлению от дискомфорта. Это… Дико, но чего мне стоит? Девчонке, привыкшей, что ее телом пользуются все, кому охота? Мне несложно. Ничего не стоит. Я… Могу сделать это.

Могу, так ведь?

Но проще обдумать, чем озвучить. Нервно дергаю ткань штанов, взглядом удрученно, даже хмуро скачу с колен на пол, произнося не своим голосом:

— Хочешь… Мы… Посмотрим фильм? — ни один человек с самым идеальным слухом не способен расслышать мой шепот, так что, ясное дело, О’Брайен устало двигает губами:

— Что? — зевает, кажется, вот-вот уснет. Глотаю окутавшую меня неуверенность, стараясь собраться, и задаю вопрос громче, тверже:

— Хочешь посмотреть фильм со мной? — стискиваю ткань штанов на коленях, ощутив, как сердце принимается ускоренно колотиться, в разы быстрее гоняя кровь по телу, но мне почему-то наоборот становится невыносимо холодно. Дилан издает короткий смешок, готовясь постучать костяшками по моей макушке, как бы намекнуть на глупость:

— А мы, по-твоему, чем сейчас занимаемся? — и я воздерживаюсь, чтобы не сбежать. Пристально, с волнением смотрю перед собой, не справляясь с потреблением кислорода, отчего возникает легкое головокружение. Долгая пауза. Вижу. Краем глаз вижу, как парень открывает веки, смотрит с усталостью вверх, как постепенно его брови хмурятся, исказив лицо в сердитом недоумении. Возвращает голову в нормальное положение. Смотрит прямо, перед собой. Его пальцы продолжают касаться моей макушки, и я могу ощутить, как он перебирает пальцами воздух, задевая пучок из волос.

Глоток воздуха — крепче стискиваю колени, прижавшись к ним носом. О’Брайен медленно, слишком медленно осознает. Сначала в мою сторону скользит только взгляд, затем он поворачивает голову, уже открыто сверля дыру в моем виске. Дрожь усиливается, тревога призывает кусать губы. Молчание затягивается, и давление ложится на спину, вызывая желание сильнее сутулиться.

— Что происходит?

Моргаю. Парень истязает зрительно, он скорее не недоволен, он озадаченно взволнован.

— Ты всю неделю ведешь себя странно, — щурится, признавшись в своем наблюдении за мной. Не удивлена, что он заметил. Этот тип очень внимателен к другим, даже если не желает этого. Прикусываю кожу ладони, избегая зрительной встречи с парнем, который стучит мне по макушке костяшками, жестче повторив:

— Что с тобой?

— Ничего, — успеваю множество раз пожалеть о сказанном и не успеваю сорваться прочь.

— Ничего? — Дилан с ноткой возмущения фыркает. — Извращенец здесь я, а в постель меня затащить пытаешься ты, — отворачиваю голову, врезавшись болезненным взглядом в стену, что правильно воспринимается парнем — попытка уйти, ведь физически я не способна заставить себя шевелиться. О’Брайен жестко дергает меня за пучок из волос, спрашивая уже мягче, чтобы вывести меня на диалог:

— Тея. Что за хрень?

— Я просто… — резко оборачиваюсь, не разбирая взбудораживших меня эмоций. — Хочу чем-то отплатить тебе, — выдаю необъяснимое, поэтому Дилан вопросительно щурится:

— За что? — он идиот или правда не понимает, в какую ситуацию меня загнал своим поступком? Всё было бы гораздо проще, если бы он не спасал меня. Все бы встало на свои места. Поверить не могу! Я была так близка!

— За то, что ты помог мне… — не решаюсь высказывать своих мыслей. — Ну… Рисковал и…

— За то, что в принципе сделал бы любой адекватный человек? — он всегда выворачивает мои слова. Возможно, всё дело в моей эмоциональной несдержанности, последние события моей жизни выворачивают меня, лишая цепкого и необходимого для поддержания образа контроля. Я не осознаю, как вскакиваю на ноги, встав на холодный паркет, и с обидой, самой настоящей обидой выпаливаю:

— Ты не должен был, — Дилан исподлобья смотрит на меня, нервно барабаня пальцами по спинке дивана. — Никогда больше… Никогда не помогай мне. Не надо. Иначе…

— Иначе что? — тут и он не выдерживает, поднявшись и перебив грозным тоном. — Изнасилуешь меня? — делает умозаключение, основанное на моих действиях, и его лицо морщится с явной неприязнью:

— Что за бред? — пальцами накрывает рот, отвернув голову, чтобы, видимо, окинуть взглядом помещение в качестве попытки отстраниться от безумной беседы. А я преследую конкретную цель ради своих намерений, поэтому задаю в лоб:

— А как мне тогда… — выходит сбито. — Тебе… — замолкаю, когда парень оборачивается, ладонями махнув возле своих ушей, словно тем самым отгоняя тот по его мнению бред, что я навязываю:

— Мне ничего не нужно от тебя. Просто постарайся не помирать, — кажется, он хочет закончить на этой непростой ноте, но его вновь прорывает на злое осуждение:

— Господи, что у тебя с мозгами?! — шаг назад, шаг вперед, он нервничает. — Как можно было дойти до такой мысли? — указывает на меня ладонью. — Я не стал бы… Черт, — опирается рукой на бедро, вторую подносит к губам, накрыв их, и стоит, пялясь в окно. Чувство вины усиливается. Я обеспокоенно смотрю на парня, сдавливая край майки, и пытаюсь что-то выдавить из себя. Никогда бы не подумала, что смогу задеть его. Дилан буквально вне себя. Впервые он злится на меня так, как злится на Роббин, теперь я понимаю, что приходится ощущать бедной женщине.

Остается только опустить лицо, виновато смотреть в пол. О’Брайен топчется на месте, вновь кинув в мою сторону режущий взгляд:

— Ты меня настолько безнравственным мудаком считаешь?

Поднимаю голову, отрицательно покачав ею с паникой:

— Нет, я… — замолкаю, проглатывая язык.

— Что? — Он решительно настроен получить объяснения.

— Я… — стыдливо отвожу взгляд, мешкая, и Дилан совершает ко мне больно угрожающий шаг, повысив голос:

— Что, Тея?!

— Я подумала, ты не будешь против! — срываюсь в ответ, еле оставшись на месте.

О’Брайен только сильнее сбивается с толку:

— С чего вдруг?!

— Потому что я не против, — произношу без нужной твердости, более не имеет смысла скрывать это. Парень уставился на меня. Молчит. Выдерживаю его тяжелый взгляд, дернув майку пальцами. Зрачки Дилана медленно ускользают в сторону.

Молчание.

Он разворачивается, шаркает к двери гостиной, ручки которой касается пальцами. Встает. Не идет дальше. Вижу, как колотит костяшками второй ладони по своему бедру. Глотаю комок, когда парень слегка поворачивает голову. Могу рассмотреть его хмурый профиль, но опять же. В данный момент оттенок хмурости совершенно иной. Это не злость, это… Неверие.

Оборачивается. Давяще смотрит на меня, словно пытается поймать на лжи, но я плохо понимаю, в чем именно он намерен меня обвинить.

— Ты бы хотела этого со мной? — мне не нравится, как звучит его голос. С насмешкой, издевкой. Дилан с подозрением сверлит меня, медленно шагая ближе:

— Зная обо всех моих грешках и о том количестве партнеров, что у меня было? — отвожу взгляд, сделав скованный шаг назад, когда он встает напротив, продолжая моральный террор. — Ты бы всё равно сочла меня нормальным и захотела бы этого? — нервно облизывает губы, не дождавшись какой-либо реакции с моей стороны. — Ты лжешь. Я прекрасно знаю, как омерзителен, — хмурю брови, понимая, что натворила. Я сорвала спускной механизм. С гранаты. Я ковырнула то, о чем парень много думает, то, что действительно его настораживает.

— Не нужно заставлять себя, лишь бы отплатить, — фыркает, — я не настолько урод, чтобы трахнуть тебя в качестве расчета, — отступает, ладонью скользнув по лбу. — Пиздец.

— Это не так… — не пойму, откуда у меня силы на попытки правильно изложить свои намерения. Дилан мешает мне. Его вражеская настроенность.

— Нет? — поднимает брови, издеваясь. — А что? Значит, ты такая же, как все? Увидела прикольного парня и решила перепихнуться? Я думал, ты не такая…

— Вовсе нет! — черт бы его побрал, О’Брайен!

Парень пускает смешок, продолжив нервно бродить от окна к дивану:

— Не считаешь меня привлекательным? Значит, всё-таки тобой движет чувство долга?

Складываю руки на груди. Замыкаюсь, но давлю шепот:

— Не только из-за этого, — сейчас я либо смогу правильно выразиться, либо бесповоротно испоганю наши отношения, поэтому выдерживаю долгую паузу, и, странно, Дилан томительно выжидает моих слов, терпеливо притоптывая ногой. Принимаюсь бегать взглядом по полу, с ужасом осознав. Я не смогу объяснить. Но этот факт не вызывает у меня приступ молчания:

— Просто… — переминаюсь с ноги на ногу, внезапно в грудь кольнуло смущение. -Чувствую…- моргаю, с каждой пройденной секундой подавленность усиливается. — Родство, — что?

— Чего?

У меня такой же вопрос, Дилан. Чего? Просто, на хрен, чего?! Но увы. Это всё, что выдает мой мозг на запрос о правильном выражении чувств.

Поднимаю осторожный взгляд на О’Брайена. Тот сбит с толку. Ставит руки на талию, смотрит куда-то в сторону окна, хмуро обдумывая обрывки моей попытки выразиться. Эмоциональных сил не остается. Я сдаюсь. Мне правда жаль.

— Извини, — шепотом прошу, готовясь спешно сорваться к двери. — Я не хотела задеть тебя, — но откладываю побег из гостиной, видя, как парень давит ладонями на лицо скрыв его:

— Тея, ты… — бубнит, опустив руки которыми опять-таки упирается в бока, качнув головой. — Ты как друг. Я не хочу портить с тобой отношения, — недолго молчит, продолжив как-то неубеждено. — Не хочу пользоваться, и… — с обреченным вздохом прикрывает веки. — Мне нравится говорить с тобой, поэтому, — выдает с прежним непринятием, — если хочешь что-то там вернуть мне, какой-то херов долг, то окей, — его подбор выражений ярко раскрывает отношение к моим намерениям. — Просто говори со мной. Поняла? — проглатывает что-то, открыв уставшие глаза, и, наконец, без сердитости, но с прежним неверием, смотрит на меня. Виновато отвожу взгляд, робко кивнув головой. Если это то, что ему поможет, то хорошо. Если разговоры со мной будут ему полезны, то… Я что… Я рада такому повороту?

Рада тому, что он предпочитает беседу со мной, а не секс?

— А всё остальное дерьмо — избавься от него, чтобы я больше такого не слышал, — слишком часто парень заставляет меня чувствовать себя ребенком. Он отчитывает меня, ожидая реакции, и я киваю, стыдливо оттягивая край майки. Голову не поднимаю.

— Хорошо, — Дилан еще секунду давит на меня своим взглядом, после проронив без остатка сил. — Я спать.

Вскидываю голову, проводив его взглядом. Парень продолжает тереть пальцами губы, большими шагами возвращается к двери, покинув помещение. Воздуха не хватает. Смотрю перед собой, испытав неясное… Удовлетворение.

Ведь он не выбирает секс со мной.

Уголки моих губ дергаются в слабой, но теплой улыбке, которой никогда прежде не озарялось мое лицо.

***

Сворачивает в комнату, рывком захлопну дверь, закрывает ее на замок, будто подсознательно не доверяя себе, и таким же быстрым шагом подходит к шкафу, распахнув дверцу. Рывком стягивает черную футболку и опускает ее, принявшись активно комкать ладонями.

Всё медленнее сжимает пальцами ткань, стеклянным взглядом уставившись куда-то вниз.

Прекращает усиленно сдавливать одежду.

Смотрит.

И сдержанно улыбается, но в следующее мгновение уголки его губ опускаются, а на лице проявляется хмурая тревога.

***

Стучит пальцем по животу. Лежит на спине. Одеяло слегка свалено волнами с края кровати. Смотрит в потолок. Одна ладонь под затылком, другой принимается барабанить по напряженным мышцам пресса. Моргает. Вокруг темно. За окном глубокая ночь. Кричат чайки. Слышен шум воды. Вздыхает, продолжив стучать пальцами по ткани футболки. Выдыхает в потолок.

Дилан не может перестать думать о случившемся. Чем дольше размышляет, тем дальше уходит сонливость. Почему он так тревожится? Откуда столько мыслей? Разумнее было бы просто оставить эту тему и больше не возвращаться к ней, но по какой-то причине О’Брайен сам предпочитает нормальному сну бесцельное раздумье.

Теперь, когда первостепенный негатив и злость ослабили свое влияние, парень может еще раз прогнать произошедшее, чтобы сделать очередные выводы.

Почему он возмутился? Потому что для него сексуальные отношения — это пустое. Если он с кем-то спит, значит, у него к этому человеку либо «никакое» отношение, либо равнодушно-поверхностное, а в случае с Теей всё запутанно и непонятно. Дилан не хочет портить с ней отношения — это так, но из данного умозаключения выплывает следующий вопрос: а какие у них отношения? Прозвучит слишком самонадеянно, если он предположит, что они друзья? Нет, они… Они «что-то» иное. Да, изначально девчонка вызывала отвращение, но это было лишь первое впечатление, не основанное на их взаимодействии. А теперь, спустя столько времени, внешний вид Оушин кажется чем-то обычным, не выходящим за рамки нормы. Дилан не чувствует к ней физического отторжения. Ему нравится с ней говорить, нравится проводить время. По многим причинам. Одна из главенствующих — они разные. Они на многое смотрят по-своему, и Дилан не солжет, сказав, что его привлекает возможность взглянуть на какие-то вещи её глазами.

Но, ладно, чего уж в собственных мыслях казаться идиотом. Дилан отличается резкой прямолинейностью, и сейчас это качество играет против него. Тея сказала, что чувствует нечто, напоминающее «родство». Впервые ей удалось выразиться наивернейшим образом. Это непонятно и странно, О’Брайен при всем желании не сможет объяснить, но он ощущает что-то похожее, правда, не назвал бы это «семейным родством», как бы, например, он относился к сестре. Это что-то иное.

И на почве «родства» постепенно возникло «оно». Это неясное отношение к девчонке. Симпатия?

Как от неподдельного чувства отвращения можно перейти к симпатии, пускай пока не совсем разборчивой? Гребаная магия гребаного развития отношений за счет медленного раскрытия человека. У него ведь даже в мыслях не было…

Переворачивается набок, раздраженно выдохнув. Кого он обманывает? Были моменты, когда его ощущения настораживали. Например, реакция на ругань с ней, или тот странный жест с ее стороны во время поцелуя на вечеринке, или то, как она пускала никотин ему в лицо на берегу. Как это всё объяснить? О’Брайену до сих пор тяжело построить точный образ девчонки, ее характер размыт, личность по-прежнему остается загадкой. Наверное, поэтому… Еще одна причина заинтересованности парня в ней — неизвестность. Тея Оушин закрыта. Но это не объясняет влечения. Дилан не способен вспомнить, когда именно стал иначе смотреть на неё. И это злит. Он мог бы разобраться в причинах и найти логичное объяснение, но нет. Может, потому что с ней ему не нужно казаться идеальным? С ней он говорит буквально обо всем, она слишком много знает о нем, но по-прежнему не прониклась отвращением.

Чертово близкое общение творит чудеса, ведь не было ни единой мысли в голове, но поведение Оушин будто подтвердило возможность наличия чего-то между ними. Нет, не что-то романтичное, кто в наше время вообще верит в любовь? Скорее, так оно и есть — родство. Чувство непонятное и сильно путающее парня.

Холодный душ ранним утром не восстанавливает сознание, не нормализует работу разума. Парень вытирает черные как уголь волосы, уставившись на запотевшее зеркало, по которому проводит ладонью. Отражение не впечатляет. Дилан опирается руками на край раковины. С давлением изучает себя. Прохладная вода смывает намек на бессонную ночь, но раздражения не унимает. О’Брайену не нравится, когда ему не под силу в чем-то разобраться, а если это «что-то» касается лично его, то пиши пропало — прощай нормальный сон. Нужна ясность. Ему во всем требуется…

Вдруг проскальзывает мысль. Одна, короткая, какая-то безумная, но Дилан хватает ее, продублировав в своей голове. А затем повторяет еще раз вслух, пристально сверля взглядом свое отражение, чтобы как следует охереть от того, что он всё же задается этим вопросом:

— Какого черта я не согласился?

И тут же рассержено швыряет влажное полотенце в зеркало, это не он говорит, это не его желание, а «другого я». Анализ ситуации сильнее путает. Надо прекратить размышлять. Важно лишь то, что он не испортит «дружеские «отношения с девчонкой. И плевать… Плевать на первую мысль, возникшую в его голове в момент, когда Тея озвучила свое предложение. Она тоже не дает покоя, так как…

Если бы Дилан не прощупал подвох, не раскрыл бы тайных мотивов девушки, они бы… Он бы не был против. Учитывая «родственную» симпатию, которую ощущает по отношению к ней.

Но, черт возьми, это слишком сложно понять, поэтому плевать! Просто плевать! Ничего не было. Забудь.

Тея Оушин — первая представительница прекрасного пола, которая заставляет Дилана чувствовать себя неуверенно.

Покидает ванную комнату с чувством эмоциональной разваленности. Ему стоит собраться. Горячий кофе поможет? Слабым шагом спускается по лестнице, держа ладони в карманах штанов. Замученный взгляд опущен. И лишь возникший шум со стороны кухни приводит парня в чувства. Он вдруг задумывается о том, как себя ощущает девушка после вчерашнего? Так же мучается в догадках? Скорее всего ей просто стыдно, и теперь между ними может возникнуть натянутость. Нет, Дилан не может позволить. Молчания между ним и Роббин вполне достаточно, плюс ко всему парень слишком долго добивался расположения и подобия доверия Оушин. Он тупо не может позволить им откатить в начало. Поэтому будет вести себя, как обычно. Словно… Ему всё равно.

— Доброе утро Тея, которая не против перепихнуться со мной, — Дилан с довольной улыбкой сворачивает на кухню и минует девчонку, которая в первый момент вспыхивает хмуростью, но спустя короткое мгновение обреченно выдыхает, качнув головой:

— Я так и думала, что пожалею об этом, — наливает себе воды в стакан, после вынув из упаковки лекарства пару капсул. О’Брайен не думает прекратить подкалывать девушку в ближайшие… Пару месяцев, поэтому Тея осознает, что именно её ждет, и заранее настраивается на холодность, иначе издевки парня принесут ему удвоенное наслаждение.

— Плохо думала, — делает вывод, встав рядом, и берет фильтр с водой, принявшись заливать воду в свою кружку. Оушин искоса наблюдает за ним. Парень улыбается. Конечно, это должно раздражать, ведь понятное дело, чего он такой довольный, но страдать Тея не спешит, а легкая улыбка озаряет её сонное лицо:

— Смотрю, у тебя хорошее настроение, — да, пускай не самым приятным образом, но она смогла поднять ему настроение. Получается, именно таким образом девушка и будет приносить пользу? Но как долго? Пока не осознает, что душевное равновесие этого типа пришло в норму? Если ей только так удастся вернуть долг, то она готова подождать. Торопиться ей некуда. Её успокаивает мысль о том, что быстрая смерть полностью под её контролем. Наступит день — и ей не придется ждать. Улыбка на лице становится шире, а на душе — так спокойно.

Мысль о самоубийстве придает ей сил.

О’Брайен совершает пару глотков и громко опускает стакан на стол, повернувшись к ней всем телом и сунув ладони в карманы пижамных штанов:

— Конечно, ведь у тебя больше не получится донимать меня разговорами о «прекрасной Дэниеле», — последние слова произносит, забавно кривляясь, а Тея вновь закатывает глаза, ведь парень начинает цитировать меня. — Он такой милый, — вроде усмехается, но чувствуется в его голосе раздражение, поэтому девушка с интересом наблюдает за поведением Дилана, который со смешком фыркает. — Ой, хочу с ним поближе познакомиться, — опускает на неё наглый взгляд, скользнув кончиком языка по губам. — Теперь-то я знаю наверняка, с кем тебе охота поближе познакомиться, — о господи, куда Оушин орать? О’Брайен наклоняется, отводя взгляд в сторону, и Тея складывает руки на груди, принимая очередную порцию самодовольства:

— C’est moi (франц.: Это я), — Дилан понимает, что перегибает палку, но по вине этой девчонки он был лишен нормального сна, поэтому пускай и она поежится и впадет в смятение, которым парень охвачен до сих пор. Он слишком много думал этой ночью. Слишком многое признал. И ни к чему не пришел. Не страдать же ему одному? Хотя, не скажешь, что Оушин чувствует смущение из-за своего поведения. Дилану никогда не понять, почему она так открыто улыбается:

— М-м-м, — девушка тянет. — А я боялась, будет неловко, — кладет капсулу в рот, кое-как запивая водой. Дилан остается довольным её реакцией, поэтому подходит к холодильнику, решая, что будет готовить на завтрак. Тея опускает стакан, задумчиво наблюдая за неспокойной водой, и неожиданно для себя находит в словах Дилана кое-что необычное, за что умело и цепляется, задавшись вопросом:

— Тебе это донимало?

— Что? — Дилан мычит под нос, исследуя взглядом полки. Тея вновь складывает руки на груди, повернувшись всем телом к парню. Находит возможность ответно потрепать ему нервы и не намереваться откладывать:

— Мои разговоры о Дэниеле, — видит, как О’Брайен тянет руку к яблоку, но, сжав его, не спешит взять с полки. — Они тебя донимали? — на лице Теи вырисовывается холодность, ни единого намека на издевку или улыбку. — Почему? — следит за передвижением парня, который всё равно распознает её стремление подергать его нервы, потому он опускает глаза и сдержанно улыбается, подходя к раковине, чтобы ополоснуть фрукт. Тея внимательно смотрит на его профиль, выжидая какую-нибудь реакцию, и еле сдерживает недовольное ворчание, повторив давление:

— А?

О’Брайен фыркает и выключает воду, указав яблоком на девчонку:

— Не действуй мне на нервы расспросами, а то как передумаю, как захочу тебя, — кивает на обеденный стол. — И возьму прямо под столом. Даже спрашивать не буду.

Оушин довольно улыбается, получив желанную реакцию, и вздыхает:

— Моего согласия? — переминается с ноги на ногу, крепко обнимая себя руками, ведь внезапно выражение лица парня меняется, становится каким-то… Не просто наглым, а… Тея не может разобрать.

— Разрешения войти, — он щурится и открыто смотрит на девушку, откусив яблоко, из-за чего уголки её губ опускаются, улыбка полностью пропадает. Дилан обходит её, оставшись удовлетворенным её смятением, всё-таки, у него лучше получается смущать, Тее не стоит тягаться с ним этом искусном мастерстве.

Девушка слегка поворачивает голову. Шаги отдаляются. Помещение кухни погружается в тишину. Оушин опускает руки, коснувшись пальцами одной из капсул, которую ей нужно принять. Задумчиво изучает её, медленно подняв к стакану и бросив в воду, чтобы постепенно она растворилась. На бледном спокойном лице неожиданно проявляется скованная улыбка. Хорошо, что Дилан превратил всё в шутку, пускай, он теперь долгое время будет тормошить этим нервы, но… Так намного лучше.

Моргает. В глотке почему-то сухо. Хмурится, подняв ладонь к груди, и осторожно надавливает пальцами по ткань майки, после медленно скользнув ими к животу, прослеживая за непонятным дразнящим ощущением, что обжигает, вызывая незнакомое щекотливое чувство. Тею охватывает паническое волнение.

Что это?

========== Глава 25 ==========

Помоги мне обрести себя

В последнее время она сама не своя.

Брук Реин ведет себя непривычно: она словесно бросается на всех, раздражается из-за мелочей, ссорится с учителями, выгоняет девчонок из группы поддержки, из-за чего тренер задумывается о смене капитана, но придерживает эту затею, надеясь провести с Брук личную беседу и выяснить, что с ней происходит.

Но Реин непреклонна. Она избегает излишней болтовни о личном. И не только по тому, что настоящая она довольно замкнутая личность. Брук не привыкла обсуждать проблемы с другими. Только с О’Брайеном она ведет душевные разговоры. И то потому, что он сам доверяет ей нечто таинственное, о себе.

Реин автоматически искала встреч с ним весь прошлый месяц, она хотела близости, которая сопровождалась бы общением, но парень отсутствовал. Он пропал в тот момент, когда Брук нуждалась в нем сильнее всего, поэтому сейчас девушка перешла в следующую стадию уныния. Она закрывается, перебарывая в себе угнетения, которые её мозг сам же порождает. Предатель. Сознание настроено против неё самой.

Цифры растут. Никак не остановится подсчет. Брук задерживает дыхание, влажными от пота ладонями касаясь бедер. Напряженно смотрит на показатель весов. По лбу стекает капля. Усиленная тренировка выматывает её физически, но это приятно, ведь её эмоциональное уходит на задний план. Но…

Смотрит на показатель. Смотрит. Дыхание утяжеляется. Смотрит. Сжимает пальцы в кулаки. Смотрит. Напряжение во всем теле усиливается. Почему… Почему вес растет? Что она делает не так? Она не ест… Почти. На самом деле, она лжет. Девушка бросается на еду, не чувствуя ни потребности в поглощении пищи, ни насыщения. Будто внутри неё непонятная пустота, которой нельзя дать оснований. В глотке что-то жжется, глотать невыносимо больно. Одно осознание возможного набора килограмм пугает, вызывая дикий ужас и панику, которая моментально заполоняют её мысли.

Если прежний вес вернется, вернется и прежняя Брук Реин. Этого нельзя допустить.

За дверью слышны быстрые шаги. Девушка не оглядывается, чувствуя, как что-то подкатывает к горлу, оттого сжимает губы до бледноты, боясь, как бы ничего не сорвалось с языка, но громкий стук сбивает контроль, вынудив прикрыть краснеющие от слез глаза.

— Брук, Брук! — женщина с искренней радостью заглядывает в комнату дочери, находя её затылок. — Норам позвонил, сказал…

— ПРОЧЬ! — девчонка разворачивается, разодрав к чертям глотку, когда с безумием кричит на мать, которая не успевает осмыслить реакцию девушки, тут же напугано отскочив от порога, захлопнув дверь.

И звон в ушах от собственного голоса. Брук внезапно со страхом приоткрывает рот, качнувшись на вялых от стресса ногах. Влажными глазами смотрит перед собой, теряясь в той необъяснимой боли, выедающей её легкие. Что-то не так.

«Норам звонил…»

Под ребрами сосет. Неприятно так, будто множество пиявок решают коллективными усилиями осушить организм Реин, а ей остается лишь присесть на край кровати, продолжив покорно принимать свои собственные ощущения.

Норам.

Здесь.

Моргает, вдохнув больше кислорода в легкие, но не дает себе замычать от накативших эмоций. Ладонь обессилено возится по одеялу в поисках мобильного телефона. Дилан. Ей нужен Дилан, ведь…

Норам… он вернулся за ней.

Дэниел ненавидит это утро.

Почему? Чем оно отличается от множества других, когда он просыпался с похожим ощущением дискомфорта после вечерних посиделок в компании матери и отца? Женщина так отчаянно пытается внедрить сыну мысль о том, что в скором времени ситуация в семье изменится, что всё встанет на свои места, а отец лишь отмалчивается, не решаясь заговорить в присутствии парня, будто догадывается о его нежелании слышать знакомый голос.

И чем же это очередное утро столь ненавистно?

Дэн выходит в коридор. А со стороны комнаты матери доносится отцовский шепот.

И что теперь?

А это означает, что постепенно этот мужчина будет всё больше времени проводить дома, пока окончательно не переберется под одну крышу с Дэниелом.

Раз уж мать делает свой выбор в пользу мужчины… В таком случае, Дэн сам уйдет. Наступать на те же грабли — это её выбор. Он его не делал.

***

Не до конца закрытый кран. Тяжелые капли воды падают на дно раковины, создавая какой-то шум, помимо воя сильного ветра за окном. Черное небо, горизонт давно тонет в грозовых тучах, медленно надвигающихся на портовый город. Гремит. Соленая вода океана пенится, крупными волнами накрывает берега, разбивается о стены маятника, который принимается тревожным сигналом пробуждать волнение в сердцах жителей. Грядет сильная буря. Вот-вот на здания рухнет сильный дождь.

Гудит холодильник. Возникают неполадки с электричеством. Свет лампы над головой дрожит. Тея поднимает глаза, морщась и моргая от неприятного мерцания, и со вздохом опускает взгляд на тарелку салата с яичницей — кулинарный шедевр от Дилана, который из-за плохого самочувствия пригоден исключительно для разбивания яиц. Парень сидит напротив, потому что… Потому что Роббин отсутствует, а неловкость между этими двумя за неделю никуда не испарилась. Хотя О’Брайен умело скрывает свою скованность, ведь это он — самоуверенный кобель, которому без труда удается флиртовать с девчонками и отшучиваться. И откуда в таком случае этот легкий пот на ладонях?

Дилан притоптывает ногой под столом. Его колено ритмично дергается вверх. Одна ладонь лежит на бедре, другой держит вилку, постукивая ею о край тарелки. Его нервное поведение привлекает внимание Оушин. Девчонка посматривает на руку парня, почему-то объясняя его состояние волнением за Роббин: женщина часто задерживается на работе, иногда вовсе не появляется дома целые сутки, объясняя тем, что у неё долгие смены, но… они оба прекрасно понимают, что мисс О’Брайен лжет.

Конечно, Дилан пытается не беспокоиться о матери, он нарочно избегает тревожных мыслей, зная, что эта женщина, пока он волнуется, неплохо проводит время с этим Эркизом. Какой смысл думать о человеке, который не пытается принять его заботу? Толку-то? Лучше пусть займется кем-то, кому интересен он сам.

Поднимает глаза, встретившись зрительно с девчонкой, а та резко опускает голову, растерянно заметавшись взглядом из стороны в сторону. Ерзает, принявшись класть листья салата в рот, пережевывая и без желания проглатывая. Молчание изводит психически. Необходимо… Она скачет взглядом из стороны в сторону, зацепившись за настенные часы. Необходимо что-то говорить.

Принимается стучать пальцами по столу, дергать ногами под столом:

— Роббин задерживается… — шепчет, беспокойный взгляд переводит на парня, который так же обращает внимание на часы, с фальшивым равнодушием процедив:

— Вечерняя смена, — нет, она, наверное, задерживается из-за Эркиза. В его кабинете. Дилан дергает головой, откидывая раздражающие мысли, и подносит кружку к губам, сделав пару глотков воды. Чувствует. Тея наблюдает за ним, поэтому намеренно отводит глаза в сторону, позволяя девчонке дольше исследовать его взглядом. Удерживает кружку возле рта, скрывая губы, уголки который трогаются в усмешке.

— Насмотреться на меня, красавца, не можешь? — стреляет вниманием в лицо девчонки, которая тут же опускает голову, не ощутив стыда за содеянное:

— Выглядишь не очень, — ковыряет яичницу. — Последнее время, — моргает, перескакивая взглядом с еды на парня. — Что ты куришь?

Дилан продолжает довольно улыбаться, хоть его губы и дрогают от нервов:

— Сигареты, — произносит со смешком, мол, а что же еще ему поглощать?

Тея с непринужденным выражением смотрит на него, качнув головой:

— Нет, — глаза стеклянные. — Это не сигареты, — уверенный шепот. О’Брайен глотает собравшуюся во рту воду, и расправляет плечи, ощутив неприятное покалывание между лопаток спины:

— Ешь, — плохое самочувствие вызвано употреблением той травы, которая осталась у него после посещения притона. И парень нарочно добывает еще.

Отворачивает голову, принявшись опустошать кружку. Оушин глотает ком нервов, продолжает попытки доесть ужин. Нет, не потому, что вдруг решает нормально питаться. Просто еду приготовил О’Брайен, а она перед ним в долгу,так что… С тяжелым вздохом сует кусочек яичницы в рот. Жует. Смотрит в стол. Больше не пытается заговорить о травке, но получает подтверждение своих опасений: Дилан употребляет. И судя по тому, как часто он любит пропадать, то принимает уже давно в виде курительной смеси. Девушка прикусывает кончик языка в попытке прожевать огурцы. Лицо мрачнеет. О’Брайен не должен деградировать. Это же… Нет, он не такой, как Тея. Он не такой, как… Все. Он другой. Не для него этот путь. Как донести до него эту мысль? Возможно, Дилан не дает себе отчет. Он слишком самоуверен, думает, что держит себя в руках, не замечая очевидной потери контроля.

Дилан О’Брайен убежден в своей силе. Но…

Парень постукивает кружкой по подбородку, со сдержанным вздохом нащупав пальцами косяк травки в кармане джинсов.

Но ты теряешь самообладание, О’Брайен.

Часто моргает, втянув больше кислорода в легкие, и скользит кончиком языка по губам, хмуря темные брови. Сжимает ткань кармана, стрельнув взглядом на девчонку, которая тут же отворачивает голову, подавившись едой. Прикрывает ладонью губы, морщась, а парень заостряет свое внимание на тонкой шее Оушин. Скользит ниже. На выпирающие ключицы. И слегка запрокидывает голову, врезавшись взглядом в стену. Пальцами проникает в карман, коснувшись косяка с травкой.

Если уже не потерял.

«Где ты пропадаешь?» — отправить сообщение.

Удар. Сильно сжатые кулаки.

«Когда думаешь вернуться в школу?» — отправить.

Удар. Боксерская груша ответно вздрагивает.

«Мне просто…» — набирает текст трясущимися от физического перевозбуждения руками, но слова обрываются в голове, он не может продолжить писать, с трудом понимая, как именно хочет выразиться. Что ему надо донести до друга? Какую важную мысль?

Дэниел удерживает телефон во влажных ладонях, напряженным взглядом изучает набранные строчки, и нервно скользит пальцами по экрану, оставляя влажный след. Дилан молчит. Значит, ему нехорошо, но… Ответить-то можно? Хотя бы короткое «отвали». Отчасти Браун понимает, почему его странный друг замыкается в период, когда не способен поддерживать всеми принятый образ. Не хочет, чтобы маска спала, чтобы все увидели его иным. Но у всех людей есть слабости, это нормально. Почему же О’Брайен так яро стремится казаться непробиваемым?

Чем дольше Дэн общается с ним, тем больше понимает, что совершенно не знает Дилана. Он знаком лишь с верхушкой айсберга.

Бросает телефон на скамью, не заботясь, о его возможном повреждении от удара о твердую поверхность. Расправляет плечи, стрельнув взглядом на настенные часы. Уже восемь вечера. Здание школы опустело. Скоро охранник начнет ругаться. Разминает пальцы, сжимает в кулаки и встает в стойку, подняв их к лицу. Бьет по красной груше, нарочно травмируя костяшки. Очищается от эмоций, стараясь вернуть рассудок. Чувствительность здесь не к месту.

Резкими ударами осыпает боксерскую грушу, ощущая, как мышцы сводит от дрожи, но не реагирует на неприятный дискомфорт, продолжая побои. Давление в висках подскакивает, головная боль охватывает. Парень не остановится. Он продолжит бить.

Только…

Замирает, ощутив теплую жидкость на губах. Металл. Моргает. Перед глазами плывет, вынудив покачнуться на ногах. Отступает от груши, пальцами коснувшись губы. Алая жидкость. Сжимает веки, ладонью накрыв кровоточащий нос, и запрокидывает голову, устремив взгляд в потолок.

Опять. Ему нужно упокоиться. Холодный душ поможет.

Натягивает на потное тело футболку, схватив сумку с вещами, и через шею перекидывает полотенце, выходя из небольшого спортзала в коридор минус первого этажа, в котором расположены раздевалки для спортсменов и кабинеты тренеров. Идет к помещению для футболистов, в котором расположен душ. Уголком полотенца касается своего лба, впитывая пот в ткань. Ему хотелось устать, но он не вымотался. Совершенно. Свет приглушен, из-за головной боли Дэн плохо видит, двигается интуитивно. Подходит к двери раздевалки, коснувшись её пальцами, и поворачивает голову, расслышав тихую музыку. Хмурится. Прислушивается. Опускает спортивную сумку на пол, побредя на звук. Шаркать приходится надолго. Дэн подходит к двери танцевального зала, без излишнего тяготения приоткрыв её, чтобы понять, кто помимо него задерживается в учебном заведении.

И он тут же жалеет о своем любопытстве, когда шире распахивает глаза, находя в светлом зеркальном зале девушку, переминающейся с ноги на ногу от усталости.

Брук оборачивается. Музыка играет тихо, поэтому она улавливает дверной скрип. Мокрая от интенсивной тренировки, волосы собраны в неряшливый хвост. Браун. Ты чертов гений. Пора завязывать совать свой нос туда, куда не просят.

— Ты в порядке? — Реин быстрым шагом подходит к магнитофону, выключив музыку, при этом оглядывается на парня, застывшего на пороге. Тот теряется. Так происходит постоянно, и ненависть по отношению к себе растет. Почему он не может вести себя нормально? Девушка, небось, считает его каким-то чудиком.

— Твой нос, — Брук с хмурым видом подходит ближе, указывая на свою переносицу пальцем, и Браун наконец отмирает, полотенцем принявшись вытирать его, с нервной улыбкой отмахиваясь:

— Порядок, перенапрягся.

Брук наклоняется, взяв со скамейки бутылку воды, и внимательно смотрит на Дэниела, заставляя того замешкать:

— Я… Пойду, — нервно улыбается, намереваясь отвернуться и оставить девушку, но та задает вопрос, покрутив крышку бутылки:

— Не знаешь, где Дилан?

Дэниел ожидает этого вопроса. Реин если и заговаривает с ним, то только об О’Брайене. Оборачивается к девушке, переминаясь с ноги на ногу:

— У него дома были проблемы, — не хочет вдаваться в подробности. Не в его праве раскрывать личное другого человека.

Выражение лица Реин моментально мрачнеет, и она делает еще один шаг навстречу Дэну:

— Что-то серьезное?

Браун решается отмахнуться, с легкой улыбкой проронив:

— Уже лучше, — поворачивается к ней всем телом, предполагая, что неловкая беседа затянется. — Тея идет на поправку.

— Она заболела? — лицо Брук смягчается легким волнением.

— Типа того, — кивает в ответ, продолжая прикрывать нос кончиком полотенца, чтобы скрыть остатки крови. Реин вдруг робко улыбается, качнув головой, и опускает слегка опечаленный взгляд, с каким-то неверием произнося:

— Удивительно. Никогда бы не подумала, что Дилан может так беспокоиться о ком-то.

Дэн не оспаривает мнения Брук. Он прекрасно понимает, о чем она толкует: Дилан и правда не походит на того, кто способен искренне переживать о другом человеке, но, пожалуй Браун повторится в своих мыслях — чем дольше Дэниел с ним общается, тем больше возникает сомнений насчет характера О’Брайена.

Молчание затягивается. Кажется, только Дэн сокрушается из-за чувства неловкости, поэтому хочет избавить себя от компании Реин. Только вот ему охота проявить себя с хорошей стороны:

— Хочешь, вызову тебе такси? — предлагает девушке. Та отмирает, вернувшись из своих мыслей, и пару секунд открыто смотрит в глаза Брауну (а он в этот момент медленно умирает от дискомфорта) и наконец качает головой:

— Я не тороплюсь домой, — признается, а Дэниелу стоит промолчать, кивнуть и оставить её, но его внутреннее я сильнее:

— Я могу проводить тебя… — выдает до полного осмысления, оттого секунду спустя его глотку сжимает гребаный страх. Хорошо, что парень имеет возможность прикрыть лицо. Иначе Брук без труда прочла бы его эмоции.

— Пешком? — девушка недоверчиво изгибает брови, но не отказывается.

— Ну… — Дэн откашливается, на мгновение опустив глаза. — Ты ведь не торопишься, — объясняет свое предложение её же словами. Реин щурит веки, испытывает его взглядом, заставив в очередной раз замешкать от неуверенности, но в итоге уголки её губ трогаются в сдержанной улыбке:

— Хорошо, — кивает, пожав плечами. Действительно, почему бы и нет?

Брауну кажется, что он ослышался, но девушка проявляет положительные эмоции… Вроде… Он не может здраво оценивать её поведение. Парень чересчур взволнован.

— Хорошо, — он зачем-то повторяет.

Девушка ощущает его напряжение, но это не мешает ей отшутиться:

— Только душ прими, — пропускает смешок, который Дэн подхватывает, с неловкой улыбкой закивав головой:

— Да.

— Да, — она повторяет за ним, прикусив край нижней губы, и еле сдерживает эмоциональную реакцию на то, как Браун спешно разворачивается, врезавшись плечом в дверной косяк. Брук прижимает костяшки ладони к губам, пытаясь скрыть свою реакцию на скованность Дэна, а тот хлопает по стене ладонью, окинув девушку быстрым взглядом, и неловко улыбается, продолжив идти по узкому коридору, сильнее сдавив растягивающиеся губы полотенцем.

Сердце бешено колотится в груди, ломит, щемит.

А она лишь качает головой, наконец, сделав глоток воды, чтобы избавиться от жажды. Изучает себя в зеркале. Да. Ей тоже не помешает принять душ. Берет свой телефон, покидая танцевальный зал, хлопнув по выключателю. Приближается к порогу женской раздевалки, переступает его, внезапно отвлекаясь на вибрацию мобильного аппарата, по экрану которого проводит пальцем, сняв блокировку. Сообщение. Вглядывается в номер, невольно отступив назад. Губы приоткрываются, а на лице проявляется знакомая бледность от удара, полученного по ребрам.

«Родители приглашают меня домой на ужин. Я могу зайти?»

Рвущий грохот. Девушка поднимает голову, панически оглядевшись по сторонам. Это был гром? Послышались удары об асфальт. Капли дождя. Началась буря. Мощная, если судить по тому, как кряхтят трубы. Брук активно дышит, опустив взгляд на экран телефона. Повторно вчитывается в сообщение.

Он спрашивает разрешения. У неё.

Норам.

Брук качает головой, поджав дрожащие губы, дабы не позволить себе отдаться эмоциям, и повторно проводит пальцем по экрану, затем вовсе решая отключить телефон. Бросает свои вещи на скамейку, быстрым шагом выскочив обратно в коридор. Тяжелые шаги, скованное напряжением тело. Девушка отбрасывает мысли. Свет над головой мерцает от непогоды. Реин как-то не отдает себе отчета, когда без задней мысли отворяет дверь в раздевалку для парней, оказываясь в помещение со шкафчиками, и быстрым шагом направляется к тому, что принадлежит Дилану. Наверняка, Дэниел занял шкафчик рядом.

Браун хмуро смотрит в потолок, удерживая футболку в руках. Прислушивается к трещанию ламп. Ничего себе… Поздно улавливает шаги. Когда оборачивается, Реин уже стоит в проеме между шкафчиками, без излишней скованности смотрит на парня, который невольно прижимает к голой груди футболку, заметно подавившись слюной. Но смущение недолго главенствует в его мыслях, ведь он замечает эмоциональное состояние Брук. Выглядит так, будто её что-то напугало, правда, не успевает уточнить, что с ней. Девушка с придыханием выдавливает:

— Там буря, — переминается с ноги на ногу, сжимая влажные ладони в кулаки. — Давай переждем здесь? — взгляд мельтешит. Дэниел сглатывает, оставив свои вопросы при себе, и без лишних раздумий соглашается:

— Да, — кивок головы. — Давай…

Мерцает. Оушин прекращает водить кистью по холсту, подняв глаза. Лампочка над головой покачивается из-за сильного ветра, что тормошит стены небольшого строения. Всё трещит. По крыше колотит дождь. Кажется, крупные капли способны выбить стекла окон. Тея не боится. Она наслаждается возможностью быть охваченной стихией, которой в итоге доверит свое исчезновение. Поэтому девушка слабо улыбается, продолжив рисовать очередную непонятную мазню. И её спокойствию не помешает даже недолгое погружение в темноту — свет пропадает из-за неполадок с электричеством, но через пару секунд вновь загорается.

А вот нежданный гость. Он, конечно, заставит девчонку поерзать на высоком стуле.

Дилан без труда открывает дверь, впуская внутрь холодный ветер, а вот, чтобы закрыть, ему приходится побороться со стихией. Оушин поворачивает голову, оценив промокшую до нитки кофту парня, который всё-таки справляется с дверью, на всякий случай закрыв её на задвижку. Снимает с головы капюшон, ладонью скользнув по мокрым волосам, и со вздохом молвит:

— Я в гости, — устало улыбается Тее, которая качает головой, не понимая, чего этот тип не идет спать. — Лучше бы вернулась в дом, — Дилан подходит к дивану, сняв кофту, ткань которой липнет к коже. — Ветер сильный, боюсь, он может повалить дерево, — указывает на стену. — Которое позади. Вдруг упадет на крышу, — ногой выдвигает небольшой таз, принявшись выжимать ткань кофты. Вода капает. Неужели так сильно промок, добегая от террасы к сараю? И футболка промокла. Он весь мокрый.

Оушин смиренно вздыхает, слезая со стула, кисточку бросает в банку с водой, а холст спешит накрыть тканью, чтобы парень не смог увидеть её каракули.

— Что рисуешь? — О’Брайен успевает обойти девчонку, которая роняет серую ткань, взволнованно схватив парня за плечи и потянув назад:

— Не смотри! — визжит. Серьезно, её голос такой писклявый.

— А что? — Дилан улыбается, не прилагает усилий, чтобы стоять на месте. Тея слабая. Она изо всех сил тянет его назад, а ему не составляет труда игнорировать её попытки.

— Это не твое! — если бы не её смущенно-напуганное выражение лица, парень бы подумал, что она злится. Девчонка встает перед ним, принявшись давить на грудь, а Дилан отступает назад, но только потому, что он вымотан. Его прорывает на сдержанный смешок. Опускает мокрые ладони, схватив Тею под плечи, и поднимает вверх, отчего девчонка начинает забавно дергать ногами в воздухе:

— Дилан! — пищит, а её руки всё равно встревожено цепляются за его плечи. Боится, он может её уронить, ведь кто знает, сколько травки он сегодня выкурил, и как это влияет на его собранность. О’Брайен боком шагает к холсту, сощурившись, и наклоняет голову, изучая рисунок, пока Оушин старается бороться с его хваткой, невольно обхватывая руками его шею и прижимаясь к мокрой футболке, чтобы точно не рухнуть вниз.

Яркие краски. Черная, темно-синяя, красная. Рисунок слишком размазан, но парень убежден, что это специальный трюк для передачи эмоций. Он разбирает очертания искривленного лица с огромными черными впадинами вместо глаз и широко распахнутым ртом. Неприятное ощущение оседает в груди при виде такого искусства, но одновременно с этим нарисованное поражает, поэтому Дилан подходит ближе, по-хозяйски прижав девчонку под бок, удерживая под ягодицы. Тея прекращает бороться. Ноги сгибает в коленях. Сидит, как ребенок, но сейчас это не имеет значения. С дрожанием в руках и тревогой в глазах скачет вниманием со своей мазни на лицо парня. Тот подается вперед, чтобы лучше рассмотреть детали. Выглядит очень серьезным. Тея сглатывает, но не дергается, с неподдельным интересом ожидая реакцию.

— Ух-ты… — он, честно, лишен слов. Его сердце сжимается, как и глотка, словно каким-то образом девчонке удалось описать его личные эмоции. Да, именно так он себя ощущает в последнее время. Ладони медленно скользят выше, сдержав девушку за талию, и парень опускает её, позволяя встать на ноги. Оушин нервно дергает пуговицы на рубашке, продолжая следить за выражением лица О’Брайена. Он встает ближе к холсту, с недоумением принимая тот факт, что изучение картины доставляет ему мнимую боль. Будто Тее удалось изобразить его дискомфорт, но это невозможно, поэтому парень находит единственное объяснение тому, что способствует созданию подобной ядовитой красоты:

— Тебе нехорошо?

Оушин растерянно моргает, сжав ткань рубашки:

— Что? — шепчет.

Дилан поворачивает голову, взглянув на неё со всей присущей себе серьезностью:

— Тут много экспрессивности и… — вновь переводит взгляд на картину, не имея понятия, как выразить свои мысли. Тея не хочет его слушать. Ей не нравится, когда кто-то разбирает её эмоции, поэтому девушка отводит глаза, неразборчиво промямлив: «Я-я-спать», — и разворачивается, обняв себя руками. Спешит к двери, получив в спину грозное:

— Там буря, — Дилан напоминает, а сам роется в карманах влажных джинсов, находя косяк. — Лучше подождать, пока ветер стихнет, — тут бежать недолго, а он все равно настаивает переждать здесь. Садится на диван, чувствуя себя раскованней, чем Оушин, которая оборачивается, невольно хмуря брови. Дилан поджигает кончик косяка, принявшись втягивать в рот дымок, который после выпускает через ноздри, запрокинув голову, чтобы затылком упереться в диван. Веки прикрывает.

Девушка шагает к столу. Аккуратно усаживается на его край, лицом к парню, и руками опирается на поверхность, наблюдая за тем, как О’Брайен выпускает над лицом дым, после втянув его обратно в рот. Что ж, подходящего момента всё равно не дождаться, поэтому чего тянуть?

— Что это за травка? — Тея начинает дергать ногами от волнения. — Ты часто употребляешь её? — Дилан тяжело вздыхает, но ответа не дает, поэтому Оушин, не умея вести разговор, сразу вываливает на него информацию:

— В тот день, когда ты привел сюда незнакомцев… — вспоминает, уплывая взглядом в сторону. — Я тоже выкурила эту хрень, — задумчиво рассуждает, желая, чтобы О’Брайен сам осмыслил кое-что. — И меня охватило дикое желание переспать с кем-то, — стреляет коротким взглядом в сторону парня, который теперь смотрит в потолок. — Я подозреваю, что… — щурится, видя, как он хмурит брови. — Ты понимаешь, к чему я, — догадывается. Дилан не глуп. Он должен самостоятельно продолжить мысль девушки, но по-прежнему молчит, так что Тея соскакивает с края стола, медленно шаркая к дивану:

— Я слышала, есть травка, которая стимулирует потребность в сексе, — ей не стоит прибегать к этому, но… Деградация просыпается. О’Брайен покусывает кончик губы, чувствуя, как Оушин пихает его ногу коленом, добиваясь реакции. Тея внимательно следит за выражением лица молчаливого собеседника, продолжая развивать свою мысль:

— Но при этом человеку непросто добиться оргазма привычным образом, — коленом опирается на диван между ног Дилана, который врезается в её бедро взглядом, невольно напрягаясь. — Тогда потребитель прибегает к жесткому сексу, — Оушин наклоняет голову, её голос звучит спокойно, без тональных скачков, а взгляд лишен волнения. — К небезопасному сексу, — еле воздерживается от усмешки, видя, как Дилан моргает и отводит взгляд, слегка отворачивая голову, когда она приседает на его колено, пальцами ладоней сжав кожаный ремень, чтобы удержать равновесие из-за слабости.

Невольно в сознании О’Брайена мелькают воспоминания, связанные с притоном. А ведь посетители употребляют эту травку. Дилан не придавал значения тому, почему его, как и остальных, тянуло к совокуплению. Возможно, в словах Теи имеется смысл…

— Откуда такие познания? — ему приходится что-то сказать в ответ, иначе девчонка разглядит его скованность. А она уже разглядела. Поздно метаться. Оушин со вздохом поднимает взгляд в потолок, окунаясь в неприятное прошлое, чтобы достать из черного омута необходимые воспоминания:

— Один знакомый употреблял нечто подобное, и он был… — мышцы живота Дилана напрягаются, поскольку девчонка оттягивает его ремень, слегка наклонившись телом назад. — Очень грубым. Ему всегда и всего было мало, — качает головой, вдруг усмехнувшись. — В итоге он изнасиловал одну девчонку… Она не выдержала.

Дилан хмурится, сощурено смотрит в стену, удержав возле губ косяк, на который переводит взгляд. Подозрения Теи, точнее, то, на что она намекает, похоже на правду. Оушин замечает проявление разумности во взгляде О’Брайена, поэтому переходит к выводу:

— Что если твой дискомфорт — это проявление ломки? — нарочно касается пальцами низа его живота, надавив на влажную ткань футболки. — Это бы многое объяснило.

Дилан не сдается, но веки прикрывает, всосав в легкие воздух:

— Я не могу знать наверняка…

— Давай проведем эксперимент? — она сбивает его мысли, ерзая на его колене, будто специально добиваясь потери контроля, поэтому О’Брайен избегает попыток настроить с ней зрительный контакт, иначе девушка убедится в том, что он… Хочет её.

Но с другой стороны неясно, чего таким поведением добивается сама Оушин. Вряд ли она пытается его соблазнить. Ей для этого и стараться не нужно.

— Ты сейчас покурил, а мы посмотрим, как быстро наступит реакция, — её лицо выражает серьезность, ни намека на улыбку. Оушин любит наблюдение. — Отмечаем твое состояние и следим, — она поклялась быть полезной Дилану. — Главное не употреблять вновь, — смотрит на него, ожидая согласия, но парень не способен ясно мыслить, пока эта девчонка находится так близко. И, кажется, травка уже начинает действовать, раз уж он… Чувствует, как его ломит от накатывающего возбуждения.

Тея моргает, слегка наклоняясь впереди приподнимаясь на коленях, чтобы добиться зрительного контакта с парнем. Ей необходимо знать, что он думает насчет этого предложения. Дилан резко возвращает голову в нормальное положение, ощутив, как девчонка давит ему на грудь, и встречается с ней взглядом, невольно сглотнув. Глотка пересохла.

Оушин стеклянно смотрит на него, пристально и холодно, выжидающе:

— Окей? — шепчет.

Дилан нервно моргает, необдуманно кинув головой:

— Окей, — дает хриплый ответ.

Окей, твою мать, пускай делает с ним всё, что хочет, ему на хрен плевать. Пока её взгляд такой… Непривычный, другой.

Тея вдруг слабо улыбается, оценивая легкую дрожь, которой охвачено тело парня, его мышцы напряжены до предела, и девчонке охота поиграться с его скованностью, но пора Деградации отступить, иначе…

Он невесомо касается её бедра пальцами свободной руки, но открыто проявляет сбивчивость в мыслях. Тея хмурит брови, рассматривая его мрачное выражение лица, в котором проглядывается скованность и неуместное волнение.

Деградация. Отступай.

Равнодушие преобладает на её лице. Дилан хмуро изучает его, напряженно коснувшись взглядом бледных губ. И вновь исподлобья смотрит ей в глаза, словно намерен за своей внешней суровостью скрыть чертову неуверенность. Она не присуща ему. Опять же, когда дело касается других девушек.

Почему Дилан так взволнован, находясь наедине с Теей?

Оушин хмурит брови, ладонями скользнув вниз по влажной футболке. Деградация, уходи. Касается ремня, темным взглядом встретившись с глазами парня, радужки которого к черту почернели.

Вакуум. Они оглохли. Не слышно дождя, ветра. Ничего.

Нет. Уходи.

Тея опасливо наклоняется, замечая, как грудная клетка парня прекращает двигаться. Он не дышит? Осторожно надавливает пальцами на низ его живота, а носом касается виска, вдохнув уже знакомый аромат никотина. Дилан стискивает губы, принуждая себя не прикасаться к ней. Еще есть шанс…

Оушин прикусывает кожу его щеки, несильно сдавив зубами, и О’Брайну сносит остатки здравомыслия. Он плюет на косяк, отбросив его на тумбу, и жесткой хваткой сжимает талию девчонки, второй ладонью скользнув к шее, чтобы вынудить её повернуть голову ему навстречу, и Тея туманно реагирует, наклонив лицо, чувствуя, как влажные губы касаются её губ, а теплый язык…

Вспышка.

Оушин резко вскидывает голову, взглядом вцепившись в черное небо за окном. О’Брайен так же яро реагирует на удар молнии, повернув лицо в нужную сторону. Дыхание сбито. Оба наблюдают за тем, как вспышки продолжают озарять поверхность тучного неба. Девушка хмурит брови, вдруг заерзав, и парень не сразу понимает, что она слезает с него, поэтому как-то растерянно моргает, сжав пальцами вместо теплой талии пустое пространство.

Поворачивает голову, с непониманием наблюдая за попыткой Оушин открыть дверь:

— Тея? — приходится напряженно вскочить с дивана, ведь девчонка справляется с механизмом, распахнув преграду, и переступает порог, оказываясь на охваченной стихийным безумием улице…

…Стоит у окна. С необъяснимой тревогой всматривается в черное небо, под облаками которого вспыхивают молнии. Одна, вторая, третья… Без остановки.

Роббин обхватывает живот рукой, ладонью накрыв грудь. Сердце ноет при виде происходящего, но панический страх перед неизвестным отступает, когда к женщине приближается мужчина в белом халате. Роббин поворачивает голову, взглянув на протягиваемую кружку кофе, и губы расплываются в теплой улыбке…

…Медленно шаркает босыми ногами по паркету, задевая разбросанную одежду. Голое тело, покрытое синяками. Волосы слегка взъерошены из-за долгого контакта с подушкой. Приближается к балконной двери, пальцами коснувшись ручки. Поворот — в комнату врывается крик ветра и ледяной мороз. Капли осыпают паркет. Внезапно возникший шум приводит его в сознание.

Томас резко отрывает голову от подушки, приподнявшись на локтях, и пытается откинуть сонливость. Резкое пробуждение вызывает головную боль, но он не зацикливается на ней, врезавшись взглядом в спину девушки, которая ступает на балкон, позволяя дождю колотить её по коже.

Океан бушует. Волны накрывают трассу, смывают тонкие деревья, достигают прибрежных зданий, после чего горизонт втягивает воду обратно — и с новой силой обрушивает на окраину города. Черное небо местами вспыхивает белым и ярко-фиолетовым освещением. Молнии без остановки танцуют на горизонте.

Томас приседает на кровати, пальцами трет веки, и с напряжением смотрит на девушку, повысив хриплый голос, чтобы перекричать вой стихии и тревожную сигнализацию маяка:

— Рубби! Вернись в комнату!

А её мокрое лицо озаряется улыбкой…

…Протягивает небольшой стаканчик с горячим чаем. Брук вежливо улыбается. Дэн приседает рядом на мягкий стул. Кабинет истории открыт. Вокруг темнота, охранник разрешил им переждать бурю и предупредил, что выключит электричество, но парень успевает заварить напиток.

Их стулья стоят напротив друг друга, за одной партой. Едят булочки, грея ладони о стаканчик. Поглядывают в сторону большого окна, за которым разыгрывается природный хаос. Привычный для этих мест, но… Почему-то он заворачивает, поселив чувство тревоги в сердца…

…Тормошит. Сильный ветер пихается, каплями дождя больно бьет по телу, явно рассчитывая прибить девчонку к мокрой траве. В первый момент Тее кажется, что стихия по щелчку пальца сорвет её с места, поэтому она хватается за одно из робких деревьев, не обратив внимания на ругань Дилана, который выходит за ней.

Её глаза вспыхивают восхищением, а губы растягиваются в искреннюю улыбку, наполненную светлыми эмоциями.

Океан возвращается.

Небо горит. Оно… Горит. Гремит. Шумит. Всё вокруг трещит, кричит. Оглушает. Эмоции захлестывают. Тее тяжело дышать. Легкие сжимаются. Она отпускает несчастное дерево, стараясь шагнуть на открытое пространство, чтобы запрокинуть голову, и ей бы не удалось удержаться на хрупких ногах, если бы О’Брайен не схватил её под руки. Помогает подняться с колен:

— Идем в дом! — перекрикивает дождь, но Тея не поддается, продолжая стоять на месте, смотреть в небо, и… Восхищаться. Той мощью. Которой она вскоре отдастся без остатка.

Она исчезнет. Стихия заберет её.

Нет, стихия уже пришла за ней.

========== Глава 26 ==========

Комментарий к Глава 26

Может быть много ошибок.

Ткань рубашки промокает насквозь, липнет к коже, но, несмотря на сильный и морозный ветер, я не ощущаю холода, не проникаюсь чувством неприязни, наоборот, ощущение окрыленности не покидает. Весь этот шум безумной стихии, вся её сила и мощь… Заставляет меня вновь дышать, обновиться и с новыми силами взяться за исполнение своей мечты. Теперь, когда мое сердце на мгновение остановилось при виде ярких фиолетовых вспышек в небе, я могу с уверенностью заявить, что доведу дело до конца. Я получу свободу. И никто не лишит меня этой искренней радости, этой крепкой убежденности в своих силах. Не помню, когда в последний раз чувствовала подобное воодушевление. Я… Я так счастлива.

Переступаю порог дома, с широкой улыбкой на бледном лице, усыпанном каплями дождя. С одежды капает вода. На теле не остается ни единого сухого участка. Волосы мокрыми локонами свисают на плечи. Руки приходится развести чуть в стороны, рубашка и джинсы тяжелеют в разы, и мне нелегко передвигаться с таким грузом одежды. Но на эмоции дискомфорт не влияет: я продолжаю улыбаться, заскочив, как ребенок в светлый коридор. Оборачиваюсь, схватившись за перила лестницы, дабы не потерять равновесие от слабости тела. И не могу удержать смешок при виде промокшего насквозь парня, который уж точно не осмысленно выбрался на улицу, а вынужденно, так что видок у него менее счастливый, но краем губ улыбается, захлопнув за собой дверь. Наклоняет голову, резким движением ладони скользнув по волосам, дабы сбросить капли воды. Его кофта остается в сарае, хотя, толку от её наличия не было бы. Черная футболка облегает, прилипая к коже, темный цвет джинсов становится ярче из-за влаги. Почему-то… Почему-то я смеюсь, прикрывая ладонями губы, ведь в целом образ этого сурового татуированного парня, облаченного во все темное у меня не состыкуется с его внешним видом. Он явно чувствует себя некомфортно, пока трясет то одной ногой, то второй, пальцами пытаясь оттянуть ткань футболки на спине, чтобы та отлипла. Ведет себя, как промокший пес после прогулки.

— Что? — Дилан усмехается, продолжив бороться с «прилипчивой» футболкой. — Мокренький я тоже ничего?

— Ты выглядишь глупо, — качаю головой, пальцами надавив на щеки, но это не помогает убрать улыбку с лица. О’Брайен приоткрывает рот, с легким озадаченным возмущением уставившись на меня:

— Почему? — пытается не улыбаться в ответ, видимо, я выгляжу не лучше, оттого мое замечание воспринимается с такой же нелепостью.

— Ну… — окидываю его взглядом. — Такой весь в черном, с татуировками, но мокрый…

— Мокрый, — он кивает, повторив, словно хочет донести до меня одну истину окружающего мира. — Все мокрое выглядит сексуально, — скручивает край футболки, выдавив немного воды. И нет. Я не слепая. Я замечаю, как он быстрым взглядом окидывает меня с ног до головы, слегка опустив лицо, будто бы сам не желает быть пойманным за данным занятием. В ту же секунду меня сковывает неловкость, поэтому спешу сложить руки на груди, вдруг ощутив, как на самом деле мне холодно.

Нелепость. Мне показалось. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь без бутылки водки сочтет мое тело сексуальным.

— Только не Дилан О’Брайен, — поздно заканчиваю свою мысль. Уже без улыбки на лице и отводя взгляд в сторону. Дилан словно ощущает перемену в моем настроении, поэтому откашливается, встав напротив и оперившись локтем на перила:

— Иди первая в душ, — пальцем чешет висок, кинув взгляд в сторону кухни. — Чай, кофе или…

Хочу отказаться, чтобы больше парень не тратил на меня время, но мы оба вскидываем головы, когда свет принимается бешено мерцать, принося глазам боль. Мгновение — и коридор, как и весь дом, поникает во мраке. Я моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте, со стороны окон сверкают молнии, но этого света недостаточно, чтобы начать передвигаться и ориентироваться, поэтому остаюсь на месте, сжав пальцами перила.

— Черт, — слышу со стороны Дилана, и перевожу на него взгляд, уловив необычные нотки в его голосе. Парень вроде ругнулся, но… В его тоне отсутствует негатив. Смотрю на О’Брайена, решаясь уточнить:

— Что?

Дилан дергает себя за кончик носа, направившись в сторону кухни, а я медлю, вытянув перед собой руку, чтобы нащупать темноту. Моргаю, никак не пропадут черные пятна перед глазами. Могу разглядеть бледноватый порог, значит, двигаться к нему или…

Касание к ладони. Хмурю брови, сощурившись, но не отдергиваю руку, сумев сфокусироваться на ней. Дилан скользнул к локтю, сжав мокрую ткань рубашки, и тянет к себе, отступая назад и отворачиваясь. Ведет. С прежней скованностью опускаю руку, ступая за ним, и сверлю взглядом его затылок, чувствуя, как кожу локтя прошибает сначала теплом, затем вовсе обжигает. Почему он такой горячий?

Уставившись на Дилана, я не услеживаю за ситуацией под ногами, поэтому спотыкаюсь о порог кухни, благодаря хватке парня удержав равновесие, а вместе с ним и свою гордость. Хотя, о чем это я? О’Брайен тянет меня вверх, пропустив пару смешков о моей неуклюжести. Ворчу под нос, чувствуя себя обиженным ребенком, и выдергиваю руку, остановившись на месте. Дилан не стремится вернуть утерянный телесный контакт. Он проходит к раковине, крутит ручки, но вместо шума воды слышно какое-то кряхтение в трубе. Я с интересом поддаюсь вперед, а затем и вовсе шаркаю ногами по полу, подходя ближе к тумбам, чтобы понять, что происходит. Дилан оставляет кран в покое, опирается ладонями на край раковины:

— Всё перекрыли, — ставит перед фактом. Вот, почему так холодно? Отопление выключили раньше, чем воду и электричество. Роббин что-то говорила об этом… Не могу вспомнить, но в одном я уверена, поэтому озвучиваю мысли:

— Значит, аварийная ситуация? — оглядываюсь на окно, когда слышу гром. Сверкает вспышка молнии. Дождь и ветер не успокаиваются.

— Ага, — Дилан разворачивается, прижавшись поясницей к тумбе, и складывает руки на груди, вздохнув. — Зато школьные занятия отменят.

Мои губы дрогают в легкой улыбке, а взгляд опускается в пол:

— Кто о чем… — шепчу, сцепив пальцы.

Внезапно наступает молчание. Мне и без того неловко, а хуже всего — я не пойму, откуда берется этот дискомфорт. Что-то меня сковывает… Что-то не позволяет… просто отправиться спать.

— То есть, душ не принять? — делаю вывод, решив чем-то разбавить тишину. — Мне холодно, — веду себя как капризный ребенок, но данный факт остается проигнорированным. О’Брайен в ответ усмехается, сунув ладони в мокрые карманы:

— Я могу тебя согреть, — Дилан, такой Дилан. Успеваю широко улыбнуться, качнуть головой до того, как осознаю, что моего виска касается вполне серьезный взгляд. Который я намеренно не замечаю, обернувшись к чайнику. Дилан сразу отворачивает голову, вновь дернув себя за кончик носа, а моя ладонь опускается на поверхность кухонной посуды:

— Чайник еще горячий, — шепчу, подняв взгляд на парня, который трет свою шею, явно испытывая тот самый дискомфорт.

Тот самый.

— Да, — он чешет затылок, вновь скользнув ладонью по волосам, и поворачивается ко мне всем телом, в который раз сложив руки на груди, будто бы намеренно сдерживает их, чтобы не начать терзать кожу плеч. — Чайник, — хлопает один раз ладонями, промычав и окинув помещение взглядом, он наконец собирается с мыслями, выдав информацию. — Я найду термос, а ты иди и переоденься, — не смотрит на меня, взявшись за поиски, поэтому не тревожу его своим присутствием, сразу двинувшись с места.

А ведь… Я правда его напрягаю. Может, потому что…

Нет, глупости.

Я нервничаю и не могу объяснить, чем именно вызвана необычная тревога. Она кажется непривычной, поскольку меня не окутывает знакомое ледяное чувство страха, скорее, я будто… Ожидаю чего-то. И ожидание связывает узлом внутренние органы, вызывая новое ощущение внизу живота. Тянущее, крепкое и жгучее. Будто по венам растекается сладкий ром, согревая и даря легкость.

Я растираю тело мягким полотенцем, пытаюсь «выжать» из волос всю дождевую воду, не тороплюсь, растягивая свои действия, чтобы дольше анализировать свои ощущения. Стою в темной комнате, на кровати лежат спальные штаны и свитер. Не мой, не имею понятия, откуда его взяла Роббин, возможно, он раньше принадлежал ей. За окном продолжаются вспышки, но ветер уже не такой сильный, а дождь не стремится разбить стекла. Кажется, погода усмиряется, но электричество так и не возвращают, значит, и ситуация до сих пор аварийная.

Бросаю взгляд в сторону двери. Слышу, как Дилан бродит из ванной в свою комнату, чем-то активно занимается. Пару раз срабатывала сигнализация в доме, думаю, он пытается понять, что не так. Как и я, только мои мысли направлены на мои ощущения. Перевожу внимание на зеркало, прижав к голой груди влажное полотенце, дабы от самой себя скрыть некрасивое костлявое тело. Хмурюсь, с напряжением изучив то, как выгляжу со стороны, и еле принуждаю себя опустить руки, открыв бледную кожу. Смотрю. И чувствую неподдельную неприязнь. Поэтому мне вовсе не требуется наличие зеркала в комнате. Не люблю лишний раз убеждаться в своей корявости, но, не стану лукавить, не особо меня и заботит внешний вид, просто… Без одежды пропадает защищенность.

Пальцами надавливаю на расстояние между грудями и медленно скольжу вниз, прощупав выпирающие ребра. Хмурость на лице усиливается, взгляд становится неприятно-острым, когда фантомное теплое дыхание касается плеча. Невольно прикрываю веки, стараясь выдернуть себя из иллюзии, которой удается захватить власть в моем сознании. Все дело в темноте. Все дело…

Проводит пальцами ниже, коснувшись пупка.

С губ слетает вздох, а лицо заметно мрачнеет.

Вторая рука скользит по плечу, добравшись до шеи, и горячие пальцы сдавливают её, принуждая немного запрокинуть голову и тяжело выдохнуть в потолок.

Уйди.

Горячее дыхание, обжигающее висок. Ладонь, скользнувшая ниже живота…

Спокойно распахиваю веки, без эмоций уставившись в стену. Руки висят вдоль тела. Полотенце валяется возле ног. В груди учащенно колотится сердце. Предатель. Сдавливаю холодные губы до бледноты, и опускаю лицо, набрав больше воздуха в легкие. Отворачиваюсь от зеркала, исказившись в ненависти. Пинаю полотенце под кровать, резкими движениями натягиваю на голое тело спальные штаны и свитер, влажные волосы опускаю свисать к плечам.

Вспышка. Замираю, сжав пальцами вязаную ткань светлого оттенка. Смотрю в сторону окна. Мне нужно перезагрузить сознание. Что-то… Не так. Мне не нравится это чувство, не поддающееся объяснению, я…

— Гоу чай пить?

Вздрагиваю, резко обернувшись, и напуганным взглядом натыкаюсь на парня, стоящего на пороге. Когда он… Как он… Он такой тихий, или я настолько утеряла бдительность? Какого черта…

Дилан стоит в белой футболке и темных штанах для сна. Выглядит бодрым, видимо, душ под дождем отогнал усталость и сон, или… Или его так будоражит от выкуренной травки.

Переминаюсь с ноги на ногу, стараясь отогнать напряжение, но оно цепкими пальцами сдавливает мои плечи, не позволяя чувствовать себя свободной. Дилан продолжает смотреть на меня, ожидая ответа, но вместо него я выношу предложение, которое звучит двусмысленно:

— Давай сожжем все, что у тебя есть.

Его реакция ожидаема. О’Брайен пялится на меня, изогнув брови, и пропускает смешок:

— Я не стану поджигать комнату…

— Нет, я о травке, — нервно потираю холодные ладони. — Она осталась? — мое сердце… Гребанное…

— Да, — Дилан отвечает без заминки, не скрывая от меня правды, и я опускаю руки, пожав плечами:

— Тогда, давай жечь…

Я избегаю молчания и бездействия. Не могу просто усидеть на месте, ощущение жжения во всем теле изводят. Мне жарко, но кожа ледяная. Такой контраст в организме приносит неприятную головную боль и покалывание в кончиках пальцев. Возможно, у меня получится вернуть привычный холод под кожу, когда мы выйдем обратно на улицу. Знаю, как это звучит, но избавляться от травки в доме небезопасно.

Укутавшись в плед, захватив термос и кружки, мы выбираемся на террасу. Дождь льет. Ветер направлен в обратную от нас сторону, поэтому капли не настигают даже ступенек. Сажусь на влажный деревянный пол, под ногами собрав плед, и укутываюсь, удерживая в руках кружку с чаем. Дилан ставит термос на пол, рядом опускает упаковку с травкой, после чего недолго бродит по террасе в поисках железного ведра.

Возвращается с ним. Опускается рядом. Он ничем не укрывается, выходя на улицу в футболке. Значит, его тоже мучает жар?

Ставит ведро между колен, сев в позе йога, и вынимает упаковку сигарет. Я делаю глоток чая, наблюдая за погодным явлением: небо окрашивается в темно-фиолетовый оттенок при каждой вспышке. Дождь колотит по крыше террасы. Ветер должен расслаблять эмоционально, но эффект обратный. Дилан сжимает сигарету губами, берет пакетики с травкой, выдавливает её в какое-то детское ведерко. Выглядит это забавно, но молчу, наблюдая за процессом. Скидывает все содержимое, вынув заранее найденный коробок спичек, и чиркает, направив огонек к кончику сигареты. Затягивает. Я ловлю себя на мысли, что внимательно прослеживаю за тем, как он закуривает. Выглядит очень… Эстетично. Звучит смешно. Знаю, но это наилучшее объяснение, почему мне с трудом удается перевести взгляд на ведерко, когда О’Брайен бросает в него зажженную спичку. Сгибает одну ногу, локтем упираясь в колено. Пальцами удерживает сигарету, наблюдая за постепенным усилением огня. Парень открывает упаковку сигарет, вынимая последнюю, и протягивает мне. Не отказываюсь, пальцами сжав сигарету, случайно коснувшись его ладони.

Горячая.

Подношу сигарету к губам и жду, когда Дилан зажжет спичку, но он вновь сдавливает кончик, наклонившись к моему лицу. Моесамообладание пошатнулось в очередной раз, когда зажженный кончик его сигареты прижимается к моему, и я втягиваю в себя воздух, а парень наоборот выдыхает. Кончик становится ярче. Дымок обволакивает. Пару мгновений — и я отворачиваю голову, затянувшись, ощутив, как тепло касается языка. Дилан рвет упаковку, бросая кусочки в ведро, и тратит еще пару спичек. В то время как мне одну пожалел, поделившись своим огоньком…

Звучит странно.

Морщусь, пустив никотин перед лицом, и опускаю взгляд на ведерко:

— Пахнет, как лошадиный навоз, — улыбаюсь, пледом прикрыв нос. — Ты куришь дерьмо, — смеюсь, качнув головой. Дилан улыбается, отмалчивается.

— Это точно всё? — интересуюсь.

— Хочешь обыскать мою комнату? — поднимает брови, подперев кулаком щеку, и поворачивает голову, опустив на мое лицо какой-то томный взгляд. Тяжелый.

— Хорошо бы весь дом, — отшучиваюсь, невольно сжавшись.

— Окей, ты можешь обыскать комнату, — усмехается. — Но не обещаю сохранить тебе жизнь после этого, — моргаю, изогнув брови, и парень вынимает сигарету изо рта, скользнув кончиком языка по губам. — Стены хранят множество тайн.

— Где-то у тебя хранится женский труп? — щурюсь, заставив О’Брайена пропустить короткий смешок:

— Нет, но в пятом классе я потерял в шкафу хомяка.

Пялюсь на него, как идиотка, из-за чего парень смеется, но как-то сдержанно, будто ему так же необходимо поддержание контроля, как и мне. Он ладонью касается шеи, принявшись сдавливать её пальцами, и я делаю пару затяжек, прежде чем задать личный вопрос:

— Как ощущения? — мне не нужно конкретизировать. Дилан понимает, о чем я спрашиваю, поэтому бросает на меня короткий взгляд, тут же убрав руку от покрасневшей кожи:

— Нормально, просто все тело такое… — не знает, как описать свои ощущения, поэтому морщится, вновь коснувшись плеча. — Дискомфортно, в общем.

— Ничего, — пожимаю плечами, — когда воду включат, примешь холодный душ и снимешь напряжение, — свои пошлые шуточки могу засунуть себе в задницу, молодец, Тея, теперь он не улыбается, а напряженно пялится перед собой. — Но если уж сильно невмоготу, то можно на заднем дворе под ливнем.

— Благодарю за совет, учту, — произносит твердо, думаю, он не в состоянии шутить вместе со мной. Я уже спешу извиниться, как он пускает смешок:

— Ну, или Брук позвоню, — уголки моих губ опускаются. — Она никогда не против, -улыбается, бросив на меня взгляд, и, видимо, замечает смену моего настроения, поэтому тут же добавляет. — Это шутка.

— Плохая шутка, — не мне анализировать свою реакцию. Не желаю этого делать. Отворачиваю голову, затянувшись никотином. Дилан убирает сигарету от губ, хмуря брови:

— Да я…

— Отвратительный.

Кажется, он роняет тихое «что», озадаченно следя за тем, как я поднимаюсь с пола, оставив плед, и бросаю сигарету в ведерко, с неуместной хмуростью на лице поспешив обратно в дом.

— Тея, — прилетает в спину, после чего я слышу, как он поднимается.

И толкаю дверь, оказываясь в прохладном коридоре. Ускоряю шаг. Тороплюсь попасть в свою комнату, ведь…

Сердце стучит.

Слышу, он торопится:

— Оушин.

Впервые обращается ко мне по фамилии, заставив буквально бежать вверх по лестнице.

Я не хочу, чтобы мое эмоциональное состояние закрепилось, поэтому бегу от причины потери стабильности. Делаю вид, что не могу понять, почему желаю скрыться, но…

Выхожу на второй этаж.

Хорошо понимаю, отчего я убегаю.

От ощущений и предательского жара, выводящего меня из равновесия. Потеря контроля над эмоциями сказывается на моем поведении, а я не хочу, чтобы кто-то понимал, что я чувствую, а я… я что-то определенно ощущаю, неправильное, и меня рвет на куски от неприязни по отношению к собственному внутреннему шторму.

— Тея, — голос тяжелый. Ускоряю шаг, прекрасно различая нотки злости и раздражения в тоне парня, который поднимается на этаж, преследуя меня. Не могу объяснить свою уверенность, но Дилан наверняка ощущает нечто схожее, поэтому сейчас ведет себя так резко.

Буквально вбегаю в комнату, поспешив закрыть дверь, но О’Брайен грубо давит на деревянную поверхность, заставив преграду поддаться, а меня отступить назад. Мои эмоции… Они читаются во всем: в панически скачущем взгляде, в сжатых губах, в том, как ведет себя мое тело. Руки напряженно висят вдоль тела, пока шаркаю назад, пристально смотря на парня, который продолжает стоять за порогом, с хмурым видом изучая мое встревоженное лицо. Сжимаю пальцами край свитера, спиной коснувшись края стола. Слежу за дыханием, не отвожу взгляда от Дилана, который опускает глаза, с напряжением уставившись в порог комнаты. Вижу, как сдавливает кулаки. Вижу, как отяжелено дышит. Он о чем-то думает. Очень тщательно. А я стою на месте, словно ожидаю любого его решения, и не скажу, какому из них буду рада.

Не скажу, чего вообще жду от его заминки.

Но сердце непроизвольно падает в пятки, когда Дилан переступает порог. Пальцами хватаюсь за край стола и теряю возможность нормально потреблять кислород. С выраженным беспокойством смотрю на парня, который неуверенным шагом направляется ко мне, стуча кулаком об кулак. Его взгляд опущен. Он всё еще думает. А я рассуждаю о ситуации так, словно понимаю, что последует дальше. Словно я сама этого жду, потому что более у меня нет сил переносить те ощущения, что изводят тело.

Моя Деградация отвечает ему взаимностью.

Поэтому просто сделай уже что-нибудь.

— Я ничего не сделаю… — будто расслышав мои мысли, шепчет Дилан, встав напротив. Он поднимает взгляд, скользнув им по моему телу к лицу, заставив глотнуть воды во рту. — Ничего не сделаю, — повторяет, кинув головой, словно пытается внушить мне доверие, но я и без того расположена к этому типу, а та тревога, граничащая со страхом, что он видит на моем лице, — она вызвана лично моим переживанием о своей эмоциональности.

От О’Брайена тянет неуверенностью. Так странно видеть вечно самоуверенного парня в таком состоянии. Он будто растерян тем, к чему хочет перейти. Скорее всего, это связано со мной. Дилан часто твердил о своей неприязни ко мне из-за внешности, а тут по вине травки его тянет к единственной женской особе поблизости.

Крепче сжимаю пальцами край стола, проронив тихий вздох, и опускаю взгляд, чувствуя, как одна из его ладоней касается края моего свитера, пока вторая продолжает до бледноты в костяшках сдавливать кулак. Проникает под вязаную ткань, горячими пальцами коснувшись кожи живота. Учащенно моргаю, с дрожью в коленках переступив с ноги на ногу. Не могу поднять глаза. В груди сдавливает, мне мало моего тела, хочется броситься к окну, распахнуть его и позволить холодному ветру остудить жар, вытеснить душу из физической оболочки. Эти ощущения… Мне не нравится.

Взгляд цепенеет. Не от ужаса, а… Я не пойму, от чего.

Его ладонь медленно скользит выше, затрагивая выпирающие ребра, и меня уже выворачивает от неприязни. Как его только еще не потянуло блевать в угол? Я ведь омерзительна, я…

В голову бьет давление. Ткань свитера задирается, парень настигает груди, пальцами выводя её контур, из-за чего кожа покрывается мурашками. Мне страшно. Я не хочу больше этого чувствовать.

— Там ножницы, — Дилан вдруг подает голос, свободной ладонью вынув из баночки найденный предмет. — Возьми их, — кладет на стол возле моей руки. — Пырни меня, если… — запинается, глотнув комок нервов. — Я сразу остановлюсь, — обещает. Я невольно еложу пальцами по столу, нахожу ножницы и сдавливаю в крепкой хватке, тревожно опустив голову.

Остаюсь молчаливой. Ожидающей. Как он поступит дальше? Но разумность кричит и просит о побеге.

Дилан опускает глаза на мою шею, подняв ладонь выше, и накрывает ею грудь, неожиданно крепко сжав пальцами, из-за чего я морщусь, вспыхнув смущением. Взглядом врезаюсь в его запястье, приоткрыв рот, ведь он продолжает сдавливать упругую кожу, проронив со вздохом:

— Извини, — но лицо не поднимает, продолжив наблюдать за собственной деятельностью. Вторая его ладонь ложится мне на талию, но я не обращаю на неё внимания, не имея возможности прекратить концентрироваться на массирующем воздействии. Горячая ладонь сжимает грудь, дыхание тяжелеет у обоих. Отклоняюсь назад, но отступать некуда. Из глубин сознания всплывают воспоминания. Темные картинки, лица, тонущие во мраке, запах пота и алкоголя, влажные ладони и тяжелое давление на тело.

С паникой поднимаю глаза, скользнув по крупному телу, мужчины, который вынимает косяк из пухлых губ, наклонившись, чтобы…

Хмурюсь. Смотрю на Дилана. Читаю в его глазах знакомую скованность, и напряжение отступает. Парень встречается со мной взглядом, глотнув воды во рту:

— Могу я немного… — нет, его голос звучит иначе, не так, как звучал у них. — Снять стресс? — кажется, или его зубы стучат? — Можно? — переминается с ноги на ногу, прекратив давить на мою грудь. Не отвожу взгляда, смотрю в ответ и не могу поверить, что кто-то просит моего разрешения, а не просто берет… — Можно?

Вынимает свою ладонь, коснувшись ею моей свободной руки, и сдержанно дышит, выдавив:

— Ножницы взяла? — спрашивает шепотом, и я скольжу своим оружием к краю стола. — Хорошо, — кивает, крепче сжав запястье. — Только не убей меня, — он не улыбается, но я уверена, что это была попытка отшутиться. — У меня на следующей неделе важный тест.

Киваю головой. Дилан кивает в ответ, всё еще скованно подносит мою ладонь к своей шее. Прижимает её к коже. Такой горячей, слегка влажной. Меня обжигает, но не отдергиваю руку, с колким интересом ожидая, что последует дальше. Парень медленно скользит моей ладонью ниже. Очень медленно и давяще. При этом внимательно следит за выражением моего лица, а я смотрю в одну точку, пытаясь оценить свои ощущения. Но не могу разобраться. Поэтому даю ему возможность действовать самостоятельно.

А сама напряженно давлю на его грудь. Опускает ниже, позволяя мне прощупать тело. Скользит ниже, касаюсь его живота с твердыми мышцами. Ниже, с легкой заминкой.

— Извини, — он вновь шепчет, нарушая молчание, когда управляет моей рукой, поворачивая запястье так, чтобы ладонь скользила пальцами вниз. — Извини, — прикрывает веки, качнув головой, и я понимаю, что заставляет его виновато сглотнуть.

Он пальцами второй руки приподнимает край футболки. Моя ладонь касается низа его напряженного живота, вызывая большую зажатость. Сдавливаю ножницы, прикрыв веки. Направляет ладонь ниже, под ткань его спальных штанов. Он всасывает кислород, а я сжимаю губы, унимая дрожь в руках. Дилан делает шаг ко мне, уничтожая расстояние, и свободной ладонью опирается на стол. Лбом упираюсь в его подбородок. Век не распахиваю, думаю, как и он.

Помогает мне коснуться. Напряжен. Сутулюсь, ниже опуская голову, и боюсь громко дышать. Пальцы дрожат. Парень накрывает мою ладонь, показывает, что мне делать, и я сдавливаю…

Роняет стон. Ослабляю. Он тут же давит на мою ладонь. Вновь прилагаю усилия. Он втягивает воздух, морщась, и носом врезается в мой висок, продолжив водить моей ладонью. Вверх. Вниз. Вверх…

— Извини, — хриплый шепот на ухо, но уже без нотки вины. Его голос звучит иначе. Ему вовсе не стыдно за принуждение… Ведь он не принуждает. Я сама позволяю ему контролировать меня.

Тяжелое мужское тело. Влажные руки, удерживающие за волосы. Резкость и…

Распахиваю веки, вскинув голову, чтобы устремить взгляд на парня, чтобы видеть его и не давать воспоминаниям затмить картинку реальности. Это О’Брайен. Это не они. Это О’Брайен. Это… Смотри на него. Он ничего не сделает. Все под контролем. Пальцы удерживают ножницы. Под моим контролем.

Сжимаю его, заставив Дилана проронить хриплый стон, и напугано прикрываю веки, не зная, чего именно так страшусь. Он больше не контролирует мою ладонь, я всё делаю сама, осознано.

— Черт… — мычит, лбом упираясь в изгиб моего плеча, давит, обеими руками хватаясь за край стола, словно боится потерять равновесие от помутнения. — Тея, — неожиданно обращается ко мне по имени достаточно грубым тоном. — Я хочу тебя, — прекращаю двигать ладонью, распахнув веки, и врезаюсь взглядом в его грудь. — Давай как-нибудь решим эту проблему? — шепчет, но его голос… другой.

Он уже все решил.

— Я мог бы поехать в притон, но погода… — нет той самой скованности и неуверенности, его голос твердый. — Я не справлюсь с управлением, так что… — пустые оправдания. Погода никогда не препятствовала ему. Он… Лжет. Ищет отговорки, чтобы… Хмурю брови, поворачиваю голову и прекращаю глотать воздух. Ведь тут же встречаюсь с его взглядом. Другим. Темным. Нет ни единого намека на тот страх, с которым он вошел в комнату, с которым приближался ко мне, он…

«Я садист, Тея».

Шире распахиваю веки, приоткрыв рот, и взгляд парня пронзает, а через мгновение черты его лица приобретают жесткость, а ладони стискивают мои ягодицы, вздернув вверх, оторвав стопы от пола. Вялые ноги на автомате обхватывают его тело, а руки находят плечи. С губ слетает тихий писк.

Секундное помутнение. Мгновение темноты в глазах.

Рухнула на кровать, выронив чертовы ножницы. Не успеваю осознать, проанализировать, я просто… Раскидываю руки, ощутив на себе тяжесть тела. Активно дышу, с паникой уставившись на парня, который грубым движением разводит мои колени, после наклоняется, ладонями упираясь на сваленное подо мной одеяло. Смотрит на меня. Ни единого намека на скованность. Вскидываю голову, взглядом находя ножницы, и тяну к ним руку, чтобы вернуть себе чувство защищенности.

Дилан перехватывает мои запястья, резким движением вжав ладони в кровать возле моего лица. С трудом дышу, смотрю на него, ерзая под горячим телом. Вдруг освобождает мои руки, присев между моих ног, и касается моего свитера, потянув вверх. В грудь бьет страх, и с губ срывается:

— Не снимай… — шепот и попытки помешать ему. — Не надо…

Сдергивает с моих запястий рукава, и я с ужасом прикрываю голое тело, по которому он жестко скользит ладонями, наклоняется, заставив меня стыдливо поморщиться, когда кусает натянутую кожу на ребрах. Мешаю ему касаться себя губами, чувствуя, как разгорается неприязнь к себе, и вновь запрокидываю голову, находя свое оружие. Перевожу взгляд на безэмоционального парня, который дергает ткань своей футболки, стащив её, и решаю воспользоваться моментом, а не пялиться на его татуированное тело, и тяну руку к ножницам. Но вновь не успеваю. Дилан давит на мои запястья, прижав к кровати, и нависает надо мной. Пытаюсь вырваться, избегаю его взгляда, сгорая от стыда. Мне нужно прикрыть тело. Нужно…

Отпускает одну руку, и я прикрываю ею грудь, по которой О’Брайен скользит пальцами вниз, вычерчивая линию до пупка. Смотрю на ножницы, хватаю их, все еще не имея возможности освободить второе запястье. Но оружие у меня, значит, я буду в порядке…

От внезапной грубости у меня темные пятна возникают перед глазами. Выгибаюсь, с одышкой устремив потерянный взгляд на Дилана, который проникает ладонью под ткань моих штанов, без робости резко войдя средним пальцем. Я… Сжимаюсь. Не могу дышать, я… Морщусь, на хрен отпустив чертовы ножницы, и свободной ладонью накрываю его глаза.

Не смотри на меня!

О’Брайен дергает головой, а мою вторую попытку спрятаться от его взгляда пресекает: больно кусает мои пальцы, заставив отдернуть ладонь, и рукой прикрыть тот участок тела, который способна спрятать. Не успеваю осмыслить, как поступить. Появляется идея натянуть на себя одеяло или…

Мысли сбиваются. Парень грубо входит вторым пальцем. Выгибаюсь в спине, ладонью накрыв свое лицо. Раз уж я не могу заставить его не видеть меня… Я сама спрячусь в темноте.

Мычанием взвизгиваю, когда Дилан сильно давит пальцами внутрь, дернув ладонью чуть вверх, и невольно приподнимаю таз. Он отпускает мою вторую руку, поэтому обеими ладонями накрываю лицо, скрываясь от парня, который продолжает грубостью вызывать покалывание внизу живота.

«Я садист, Тея», — повторно звучит в моей голове. Приоткрываю веки. Перед глазами все плывет от колкого наваждения. Еле фокусирую взгляд на О’Брайене. Спокоен. Выглядит сосредоточенным и внимательно, с легкой надменностью наблюдает за моим поведением и реакциями. Доминант. Он вовсе не шутил, когда заговаривал об особенностях своего положения во время секса.

Контроль. Даже в такой ситуации старается держать все под контролем.

Продолжает массировать пальцами. Продолжаю стискивать кожу ладони зубами, чтобы не ронять стоны, и прикрываю веки. Но всего на секунду, ведь хриплый голос вырывает из помутнения своей твердостью:

— Тебе нравится, — звучит утвердительно. Я смотрю в потолок, мышцы странно реагируют на грубое воздействие. Тело пронзает дрожь. Но я вовсе не паникую, скорее, наоборот расслабляюсь.

«Я мазохистка, Дилан», — сглатываю, в который раз получая подтверждение своим убеждениям. Мне… Мне так нрави…

— Ты хочешь меня.

Перевожу на него давящий взгляд. Дилан наклоняет голову к плечу, его лицо не меняется, сохраняя равнодушие, граничащее с суровостью. В любом другом случае меня бы это испугало, заставив предпринимать попытки выбраться из цепкой хватки. Но сейчас я продолжаю послушно лежать, стараясь контролировать хотя бы дыхание.

О’Брайен сильнее вдавливает пальцы. Я не выдерживаю, громко промычав, но тут же накрываю ладонями губы, подавив стон. И ужаснее всего то, как я реагирую на прекращение. Дилан вынимает пальцы, а я, как безумная распахиваю веки, взглянув на него со злостью и стыдом одновременно. О’Брайен тянет свою руку к ножницам, строго поставив меня перед фактом:

— У тебя есть возможность остановить меня, — вынуждает меня сжать пальцами острый предмет, и сдавливает мои пальцы, поднося ножницы к своей шее. С сомнением наблюдаю за тем, как он первые секунды сам давит на кожу, после отпускает мою ладонь, опираясь на кровать руками. Смотрит. Ждет. Мои пальцы продолжают удерживать ножницы у его шеи. Взгляд потерянно мечется, губы приоткрываются, а бездействие сводит меня с ума.

— Но ты хочешь, — Дилан слегка наклоняет голову, чтобы носом коснуться моих костяшек. — Чтобы я трахнул тебя.

Вспыхиваю. Вот так просто. В один миг. Сверлю взглядом лицо парня, край губы которого дрогает в легкой улыбке, помогающей мне осознать — он понимает, что меня это заводит, поэтому изрядно подбирает слова.

Поэтому он совершенно не скован.

Рука предательски трясется и опускается на кровать, разжав пальцы. Смотрю на Дилана, не в силах больше контролировать своих эмоций. По какой-то причине в носу начинает покалывать. Мне просто…

О’Брайен приседает, позволив мне сдавить колени, и без излишних вопросов тянет мои штаны, оголяя ноги. Я смотрю в потолок. Взгляд напугано скачет, а руки вновь накрывают тело. Сжимаю веки, ощутив, как к виску стекает горячая капля.

Просто сделай уже что-нибудь. Избавь меня от этих неприятных ощущений.

Шмыгаю носом, одной ладонью накрыв лицо.

Сделай же…

Всё тело изнывает от желания получить то, что так необходимо, но вместо этого я чувствую, как парень медлит, осторожно надавливая. Нет. Это не то, что нужно, он ведь знает, как надо! Что, черт возьми, он…

Смотрю на него, заключив во взгляде все гребаное недовольство от его действий, и меня морально ошпаривает при виде того, как он усмехается, подаваясь вперед. Давит медленно, медленно проникает, и я пихаю его кулаком в плечо, понимая, чем он занимается.

Издевается. Но с какой целью?

— Попроси меня.

Сквозь затуманенное сознание разбираю смысл сказанного и хмурюсь, в который раз восстановив с О’Брайеном зрительный контакт. Он с надменной улыбкой смотрит в ответ, медленно выходя.

Он понимает. Он знает, что мне требуется не так. Поэтому не упускает возможности поиздеваться.

— Попроси быть грубее, — руками опирается на кровать. Я сжимаю губы, стиснув зубы. Парень покусывает кончик губы, вовсе прекратив проникать двигаться, и его голос приобретает повелительные нотки, когда пальцы сжимают ткань одеяла:

— Проси, — сам дрожит. Трясется, сдерживая желание. Мышцы сводит. Я резко хватаю его за волосы, хорошенько оттянув, и пихаю в грудь, издав подобие рыка, словно какое-то животное. И плевать, я никогда не попрошу ни о чем таком вслух, я просто не способна признаться самой себе, что подобное может приносить мне удовольствие, а не…

Грубый толчок. Сильный, вышибающий на хрен мои мысли. Сжимаю веки, приоткрыв рот, и выгибаюсь, пальцами хватаясь за одеяло над головой. Дилан сдавливает ладонью влажные волосы на моей макушке, и я мычу, прикусив язык до крови. Парень второй ладонью упирается в кровать, повторяя резкие толчки, и у меня хватает сил вцепиться ногтями в татуированную кожу плеч, скользнуть ими ниже, найти ближайшее к лицу запястье, и сжать его. Дилан послушно отпускает мои волосы, видимо, с интересом позволив управлять его ладонью, которую я опускаю на свою шею, обеими руками надавив.

И, опешив, вздрагиваю, когда слышу его жесткое:

— Я не стану, — хочет отдернуть руку, но я сдерживаю её, стараясь сохранить рассудок, ведь с каждым толчком мое тело теряет способность функционировать.

— Дилан… — роняю просящий стон, зная, как он должен подействовать на него, и не прогадываю. О’Брайен пальцами сжимает мою шею, надавливает, вызывая у меня легкое головокружение от нехватки кислорода. Мои дрожащие губы растягиваются в улыбку от приятного чувства окрыленности, которое дарит физическую легкость. Контроль утерян окончательно, поэтому тихо шепчу:

— Дилан…

— Нет, замолчи, — он огрызается, заставив меня довольно улыбаться. Щурюсь, пытаясь нарочно вывести этого типа из равновесия:

— Ди… — он сильно толкается, — …лан.

— Замолчи, — рявкает, накрыв ладонью мои губы. — Тихо, — приказывает молчать. Дрожит. Еще немного — и контроль будет утерян. Поэтому он запрещает мне говорить.

Мой голос возбуждает его?

Деградация. Не вздумай отступать.

Приоткрываю губы, кончиком языка касаясь его ладони, и парень зло бубнит под нос неразборчивое, когда вдруг проникает большим пальцем мне в рот, скользнув им по языку. Чувствую привкус никотина и…

Деградация. Останься.

…захватываю губами его палец, заставив Дилана прекратить толкаться. Смотрю на него, невольно сглотнув. О’Брайен отдергивает ладонь, сжав пальцами мои бедра, и возобновляет грубые действия, сорвав с моих губ стон, который спешу подавить, накрыв лицо ладонями. Но парень жестко убирает мои руки, будто с угрозой шепча:

— Мы одни дома, — ворчит, намеренно углубив проникновение, чтобы я вскрикнула. — Расслабься, — хватает одной ладонью меня за затылок, крепко удерживая голову в одном положении, дабы я не имела возможности отвернуться. — И можешь не отсчитывать минуты, — думаю, он прекрасно видит, что я не способна на здоровое мышление, всё, что мне удается, это прослеживать за волнами какой-то наркотической эйфории, накрывающей сознание. Дилан нервно стискивает зубы, прежде чем продолжить свою мысль:

— Ты моя на ближайшие час-полтора, Оушин.

***

С чего вдруг?

Она стонет, ерзает под ним. Он постоянно пресекает её попытки скрыть лицо, отвернуть голову, ведь ему требуется видеть её эмоции, её реакцию на то, что он с ней делает.

С чего вдруг?

Хочет знать, приятно ли ей, или стоит менять тактику, или…

С чего вдруг?

Он в здравом уме. Он оценивает свои поступки, действия, рассчитывает силу, подстраиваясь под потребности девушки, которая, наконец, расслабляется, больше не стремясь прикрыть свое худое тело.

Он не опьянен влиянием травки. Мог бы спокойно и без осложнений подождать включения электричества и принять душ, мог бы совладать с машиной и отправиться в притон. Мог бы… Но не стал. Настоял на том, чем занимается сейчас. Он… Солгал ей, притворно выказывал дискомфорт, чтобы чем-то объяснить свое стремление переспать с ней.

Эгоистично, но, выходит, Дилан О’Брайен просто хотел почувствовать Тею.

Он просто хотел её. И получил. Он всегда получает то, что хочет.

***

Вспышки учащаются. От грома дрожит пол кабинета. Девушка подпирает щеку ладонью, удерживая стаканчик возле губ, греет кончик носа паром, уже минут пятнадцать молча наблюдает за погодным хаосом, наслаждаясь спокойствием, которое оно дарит. Смотрит, невольно улыбаясь, когда одно из теплых воспоминаний проникает в сознание.

В ту ночь тоже бушевала стихия.

В ночь, когда он впервые поцеловал её.

Моргает, нехотя вырываясь из блаженного состояния Стыдно, но Брук забывает о присутствии Дэна. Он тихий, и девушка вспоминает о нем благодаря вниманию, которым он окидывает её. Девушка переводит на парня взгляд, в смятении шире улыбнувшись:

— Что?

Браун давится чаем, прижимает кулак к губам, придерживая кашель, а стаканчик ставит на парту. Реин и не думает оставить тот вопрос. Она продолжает смотреть на парня, ожидая объяснение его наблюдению. Дэну хотелось бы избежать ответа, но ему нравится находиться под пристальным вниманием Реин, только поэтому он, хорошенько прокашлявшись, дает невнятное пояснение:

— Ты выглядишь… — и замолкает, когда очередная вспышка озаряет черное небо. Брук с интересом наклоняет голову, сощурившись, но улыбка с её лица не пропадает:

— Какой? — даже хихикает, не в силах спокойно реагировать на скованность этого парня. Удивительно. Дружить с Диланом и быть таким… Эти двое противоположности друг друга.

Он ведь не пожалеет об этом?

Браун чешет кончик носа от волнения, но говорить продолжает:

— Влюбленной.

Брук не отводит взгляда, но выражение лица заметно меняется. Уголки губ опускаются, а в глазах читается растерянность, и она опускает голову. Дэну лучше помолчать, но он не особо разбирается в ситуации, поэтому решает спросить о том, что по его мнению является очевидным:

— О Дилане думаешь? — достаточно ли искренне он улыбается?

Не знает, как выглядит со стороны, а вот улыбка девушки отдает печалью. Она помешивает маленькой ложечкой остывающий чай, вздохнув с особой тоской:

— Мне бы очень хотелось быть влюбленной в него, — и делает глоток, вновь устремив взгляд в сторону окна. Больше ничего не скажет, не объяснит, да и зачем? Они с Дэном просто знакомые. Делиться сокровенным Реин способна только с Диланом, так что именно его она и дождется.

Браун касается пальцами стаканчика, уставившись на темную жидкость с приторно-сладким вкусом. Моргает, нахмурив брови.

Ему есть, над чем поразмышлять.

Учащенное дыхание заполняет омраченную темнотой комнату. Голая грудь поднимается и опускается. С трудом глотает кислород. Кожа горит, от жара раскалывается голова, а давление в висках вызывает ощущение тошноты. Потерянный в чувствах взгляд скользит по потолку. Пульсация отдается даже в кончиках пальцев. Она укладывает ладони тыльной стороной на кровать, костяшками касаясь щек.

Час? Полтора? Скорее, дольше. Её не существовало. Не было Теи Оушин, томящей внутри столько негативных эмоций и мыслей, чувствующей себя заложницей своего тела. Её не было. И теперь она ничего не ощущает. Ни физической, ни психологической тяжести. Куда всё исчезло? Выброс адреналина принес опустошение, которого так сильно желала девушка, на которую он старается не опускаться.

Дилан держится на локтях, борясь с желанием рухнуть от усталости. Кажется, его сковывает судорога, ведь горячие приливы внизу живота продолжают заставлять мышцы вздрагивать. А от каждого его движения она тоже дергается. Но сил не остается ни у одного.

О’Брайен низко клонит голову, носом касаясь груди Оушин. Та не реагирует. Всё, чего она жаждет — это глотать воздух. Дилан не приходит в себя, но смело прерывает свое физическое и эмоциональное восстановление, решив заговорить:

— Ты согрелась? — он не думает превратить произошедшее в шутку, но не может проигнорировать тот факт, что он всё-таки согрел её тем образом, которым задумывал изначально. Лбом упирается ей в подбородок, она кивает. Легкий кивок. На большее не способна, ведь… То, что она чувствует, это покалывание и наслаждение, — этого никогда не было. Никогда. После секса. Никогда. Оттого Тея растеряна. Она не знает, как отнестись к произошедшему. Как реагировать.

— Хорошо. Я же говорил, — Дилан позволяет себе опуститься ниже, на влажное и горячее тело девушки, но не давит. — Я в этом специалист.

Трещание. О’Брайен плюет на боль, резко вскинув голову, и морщится, когда в глаза бьет свет, а в доме эхом звучит сигнал о включении электричества. Тея сжимает веки, как ребенок принявшись терзать их пальцами, дабы унять болезненное ощущение. Дилан приподнимается на руках, устало усмехнувшись:

— Зря я тебя согревал, — переводит взгляд в сторону окна, фонари загораются, хотя дождь продолжает лить. — Надо было просто немного подождать и… — опускает глаза на девушку, резко запнувшись, прикусив язык или вовсе его проглотив.

Тея трет пальцами щеки, покрытые румянцем, её опухшие веки с опаской разжимаются, а голова лежит на боку. Моргает. Глаза красные. Пальцы дрожат, касаются горячих щек. Кожа теряет свою привычную бледность. Она здорового оттенка, пускай и покрыта следами от пальцев и зубов. Нет тех самых кругов под глазами. Оушин будто… Ожила.

Дилан невольно сглатывает, чувствуя, как его сердце сдавливается от смятения.

Она…

Девушка переводит на него взгляд, сжав искусанные губы.

Она смущена.

«Ух-ты», — шепот, нет, вздох. Оушин никогда не разберет то, что слетает с его губ, когда те приоткрываются. Сам парень выглядит растерянным, озадаченным, смотрит на Тею, будто впервые видит. Приходит его черед испытывать слегка неожиданные желания, которым он необдуманно поддается.

Дилан хмурит брови, скользнув кончиком языка по губам, и моргает, наклонившись к лицу Теи, внешнее опустошение которой внезапно сменяется тревогой. А тревога — ужасом.

О’Брайен накрывает её губы своими.

Сердце Оушин замирает.

Дилан О’Брайен поцеловал Тею Оушин.

Тея Оушин не ответила.

========== Глава 27 ==========

Стихия не угомонится, но её силы не бесконечны. Ветер унимается, дождь больше не преследует цели пробить каплями твою голову, нахождение на улице прекращает сулить опасность. Поэтому они выдвигаются. Дэниел никогда не лишится скованности в присутствии Брук. Он шагает немного позади, провожая её к пляжному домику. Пытался уговорить девушку вернуться в дом, расположенный подальше от берега, ведь близ океана небезопасно, но девушка не прислушивается к просьбам «простого знакомого», но с удовольствием соглашается сделать из него «сопровождаемого».

Вот и идут. Час точно. Шагают по темной улице, фонари не горят. Реин держит руки сложенными на груди, топает медленно, но уверенно. Браун редко поглядывает ей в затылок, двигаясь чуть позади. Его вовсе не тяготит молчаливая дорога. Наоборот, так легче. Гораздо. Не нужно мучиться и потеть от нервов, рожая темы для разговора.

И с души спадает камень, когда они добираются до домика Брук. Девушка оборачивается, выдавив скромную улыбку:

— Спасибо, — убирает прядь влажных волос за ухо. Дэниел топчется на месте, пожав плечами:

— Не за что, — обращает внимание на берег внизу склона. Волны накрывают скалы, добираясь до ступенек, ведущих наверх. — Но я бы держался подальше от берега, — смотрит на Брук. — Кто его знает…

— Я не боюсь, — она как-то опечаленно улыбается, вздохнув. — Ладно. Ты… Не хочешь переждать ночь здесь? — это было бы верным решением, но Браун отказывается, сделав шаг назад:

— Нет, спасибо, — он чувствует, Реин предлагает, исходя из ситуации и вежливости, но парню не хочется стеснять её присутствием. Да и сам он желает оказаться подальше от неё, чтобы наконец вдохнуть полной грудью.

— Ладно, — девушка совершает шаг назад. — Тогда увидимся в школе.

Взгляд Дэна замирает на её лице, а губы приоткрываются от… удивления.

Увидимся?

— У-увидимся, — он роняет неуверенно, кивнув головой. Брук сдержанно растягивает губы и поднимает ладонь в качестве прощания, после чего отворачивается, сложив руки на груди, и спешит к домику.

Дэниел также поворачивается спиной, почесав кончик носа, но пару раз оглядывается на девушку.

Чего в свою очередь она не совершает.

Правда, он все равно улыбается, поспешив вперед по тротуару.

Увидимся? Это так странно, непривычно, но приятно слышать.

Повод для улыбки на оставшуюся ночь.

А Брук вымокшая вбегает в прихожую небольшого пляжного домика. Закрывает за собой дверь, оставаясь в полной темноте наедине со своими мыслями и переживаниями. Девушка прижимается спиной к двери, прикрыв веки, и на время погружается в окружающую её тишину.

Она вновь остается одна.

И нехотя дает мыслям свободу.

Разжимает тяжелые веки. Перед глазами плывет от слабости и выкуренной еще в школе травки. Девушка вяло ступает по паркету, стягивая с плеча ремень спортивной сумки. Та падает на пол. Пальцы лезут к мокрой ткани кофты. Тянет. Снимает. Неприятно липнет к коже. Девушка минует поворот на кухню, проходит сразу в гостиную с панорамными окнами до потолка, через которые виден волнующийся океан. Девушка стягивает резинку с мокрых волос. Опускает руки. Смотрит перед собой.

Ей… бы выпить, что ли.

Внезапно звенящая тишина нарушается скрипом половиц. Глаза Брук распахиваются гораздо шире. Голова чуть дрогает в сторону плеча.

Он выходит с кухни, с опаской шаркнув к гостиной.

Он не думал, что они пересекутся. Только не тут.

Ведь этот домик был подарен именно ему.

Почему она здесь?

Брук приоткрывает рот, с волнением глотая воздух, и с таким же личным ужасом оборачивается, устремив свой тревожный взгляд на вышедшего из темноты прихожей парня.

— Норам?

***

Бледный потолок. Стены комнаты пропитаны запахом никотина, особенно та, что находится у изголовья кровати, покрытая разводами от баллончика с красками в стиле Ван Гога. Он курит на протяжении оставшихся часов. Курит одну сигарету за другой, сидя на краю кровати и прислушиваясь к шуму за окном. Стихия постепенно унимает пыл. К серому, бледному утру дождь прекращает накрапывать — и помещение забивается тишиной. Неприятной пустотой. В его голове никаких мыслей, есть только пронизывающая конечности тревога. И непередаваемый страх за содеянное. В какой-то момент парень утрачивает связь с разумом, замирает, просидев без движения около получаса, и приходит в себя лишь тогда, когда слышит стук каблуков за дверью. Роббин возвращается.

Бросает взгляд на часы — семь утра. За окном пасмурно, мрачно. Атмосфера угнетает, он долгое время пытается вытянуть из последней сигареты никотин, после чего бросает её окурок в кружку с холодным кофе и ложится на спину, согнув одну ногу в колене. Смотрит в потолок. Ладонь правой руки ползет под затылок, левой — ложится на напряженные мышцы живота, пальцы принимаются лихорадочно барабанить по мятой ткани белой футболки. Отяжелено дышит, то и делая, что прикусывая губу, после увлажняя её кончиком языка. Без остановки. Признаки нервозности на лицо.

Ерзает головой, плечами, поясницей, вытянутой ногой. Что-то копошится в животе, не позволяя принять усталость. Чувство изнеможения не служит причиной для погружения в сон, наоборот, высасывает все силы, оставляет крутиться в переживаниях.

Верно, Дилан О’Брайен на протяжении мучительных нескольких часов изводится от мыслей о неправильности. Это третья волна — осознание. Сначала твой рассудок накрывает пелена желания, и ты яро плюешь на все возможные «против», затем приходит отрезвление, после которого эти самые «против» поднимаются на поверхность, и ты прокручиваешь события, выбираясь из тумана. И, наконец, осознание. Ты в ужасе.

Дилан осознал. И теперь его глотка предательски сдавлена цепкими пальцами вины и сожаления. Он все испортил. Абсолютно все.

Что ему теперь делать?

Дверной скрип, Дилан не поворачивает головы, лишь сильнее хмурит брови, впиваясь острым взглядом в пустоту перед собой. Роббин исследует дом и его обитателей, чтобы убедиться, что все в порядке. Ситуация была крайне опасной, Роббин хотела отправиться домой, проследить за порядком здесь, но ей просто не позволили покинуть здание больницы. Женщина заглядывает в комнату, сразу сморщившись от стоявшего в помещении запаха никотина. Такого плотного, словно кто-то намеренно выжег пачек двадцать сигарет. Ладонью махнула перед лицом, словно отгонят дымок, и без разрешения проходит по комнате к зашторенному окну, распахнув тяжелую ткань и открыв створку, впустив тем самым прохладный воздух, пропитанный запахом дождя, влажной травы и листвы и хвойным, морским ароматами. Вдыхает, опираясь на подоконник, и оборачивается, стрельнув взглядом на сына, бодрствование которого только сейчас замечает:

— Не спишь? — проходит к тумбочке, чтобы забрать кружку и помыть, а то этот тип превращает свою комнату в склад посуды. — Как вы тут ночь пережи… — поднимает кружку, с отвращением вглядываясь в окурки, плавающие в темной жидкости. — Фи, — переводит внимание на сына, желая сделать замечание и напомнить, что она просила не курить в доме… Не курить вообще, но Дилан перебивает, продолжив хмуро пялиться в потолок:

— Побудешь матерью немного?

Доброе утро, Роббин, твой сын считает, что ты совсем никудышный родитель. Мило.

— Ну-у… — женщина стучит пальцами по кружке. — Допустим, — решает не обижаться на поставленный вопрос. Не стоит забывать, матерью какого ребенка она является. Быть родителем для Дилана О’Брайена дело не из простых. Он нечасто обращается к ней за советом или помощью, поэтому Роббин невольно напрягается, отогнав легкую сонливость, чтобы быть готовой к любому вопросу, но парень вдруг оглушает её молчанием. Видно, как он нервно покусывает внутреннюю сторону щеки, явно пытается подобрать слова, но ему непривычно заговаривать с ней о чем-то, что его беспокоит, а волнение написано на его лице, оттого женщина не сомневается, решаясь подтолкнуть сына:

— Что случилось? — присаживается на край кровати, поставив кружку на место. Исследует выражение лица Дилана и сощуривает веки, с подозрением покосившись на него:

— Что ты сделал? — парень заметно сглатывает, забегав холодным взглядом по потолку. Роббин наклоняет голову, интересуясь уже мягче:

— Ты кого-то обидел? — удивительно, но ей удается верно поставить вопрос, ведь О’Брайен реагирует на него, вздохнув:

— Думаю, да.

Роббин хмурится, но выглядит удивленной, даже голос звучит задумчиво:

— Ты редко заботишься о чувствах других.

Дилан закатывает глаза, устало проронив:

— Мам…

— Ты резкий, — женщина смотрит куда-то поверх сына, — грубый, заносчивый, высокомерный…

— Maman (франц. «Мама»), — парень накрывает ладонями лицо и хорошенько надавливает, принимая свое обреченное положение.

— С тобой очень сложно вести здоровое общение, — Роббин продолжает свое рассуждение вслух, — поэтому я удивлена, каким образом ты смог приспособиться в обществе. Мне все больше верится в то, что не ты подстраиваешься под социум, а он под тебя. Такая давящая, морально угнетающая личность, — качает головой. — Если ты полагаешь, что задел чьи-то чувства, я убеждена, что тебе не кажется.

О’Брайен раскидывает руки в стороны, всё-таки взглянув на женщину:

— Материнская поддержка равно унижение?

Губы Роббин расплываются в улыбке. Она опускает глаза на сына, испытывая неподдельное наслаждение от услышанного. «Материнская поддержка». Он только что признал, что потребовал от неё именно поддержки. Это редкость для Дилана. Для парня, который «я сам все знаю, я сам себе на уме, идите в задницу».

— Ты как обычно видишь только одну сторону медали, — женщина не пытается греть его улыбкой. Вряд ли О’Брайен когда-нибудь признается в необходимости хотя бы иногда лицезреть мать в хорошем настроении.

— Да ну? — он щурится, вновь уложив ладони на живот, чтобы подергать ткань футболки пальцами. Роббин ерзает на краю кровати, положив одну ногу на другую, и упирается локтем на колено, подперев ладонью щеку:

— Расценивать твою личность исключительно с негативной точки зрения глупо. Из вроде как отрицательных черт вытекают и положительные, — переводит взглядна сына. — Я не стану их перечислять, а то опять зазвездишься, — тот фыркает, но не оспаривает, продолжив молчаливо ожидать дальнейших слов матери, которая садится прямо, опираясь руками на кровать:

— Если ты кого-то обидел и, главное, тебя волнуют чувства этого человека, то просто поговори с ним. Не знаю, чего ты ждал от меня, ведь тыи без того понимаешь, что любая проблема усугубляется молчанием, решается разговором. Главное не тянуть с этим.

О’Брайен вновь закатывает глаза, застав мать тепло улыбнуться:

— Раздражаю, верно? Не любишь ты капитана Очевидность, — и хихикает, не вытерпев такого бурчащего и сонного парня, в котором, кажется, даже двадцать лет спустя будет видеть ребенка:

— Такой ты у меня миленький, когда тревожный, — издевается, потрепав Дилана за волосы, и тот сильнее ворчит, сильнее хмурит брови, предприняв попытку повернуться к матери спиной, но та хватает его плечо обеими руками, потянув обратно и наклонившись к щеке.

— Мама! — Дилан сам удивлен, что его голос способен быть таким визгливым, несмотря на хриплость.

— Дай чмокну! — она смеется над сопротивлением парня, но ей удается коснуться губами его лба, из-за чего Дилан морщится, с отвращением накрыв ладонями лицо:

— Женщина, господи!

Но Роббин продолжает лишать его моральной стойкости, когда хватает пальцами за щеки, потянув в стороны:

— Так и хочется задергать до смерти, — с каким-то детским восторгом раскрывает свои мысли и смеется, ведь Дилан делает вид, что выстреливает себе в висок, после чего все-таки отворачивается, более не желая продолжать утреннюю беседу с матерью, которая получает неописуемый заряд положительной энергии после взаимодействия с сыном. Они так редко говорят. Он не раскрывает своих мыслей, а тем более тревог, скорее всего, принимая это за признак слабости, а Дилан не из тех, кто верит в наличие у себя слабых сторон. И кто его таким воспитал?

— Ладно, валяйся, — женщина гладит его по волосам и поднимается с кровати, взяв кружку. — Занятия отменили.

Оглядывается на сына, прикрывая дверь, но не до конца. Привычка. И с улыбкой, полной энергии шагает к лестнице. Всё же Дилан, пусть и отрицает, очень сильный в эмоциональном плане. Он даже не осознает, какую подпитку устроил для Роббин, она чувствует себя эмоционально взбудораженной. Странно признаваться в наличие зависимости, но положительные эмоции сына ей необходимы для поддержания сил.

Спускается на первый этаж, входит на кухню, больше не пропуская через себя унылую атмосферу утра, и взглядом упирается в Тею: девушка сидит за столом с кружкой воды, одета в темный свитер с высоким воротом и длинными рукавами, а ноги скрыты под тканью спальных штанов. Роббин широко улыбается, минуя стол:

— Ты уже не спишь, — кладет кружку в раковину к остальной посуде. Оушин отрывает спокойный взгляд от воды, подняв на затылок женщины, принявшейся разбираться с грязной посудой. Тея выглядит… Обычно. Скованно и собранно. Ничего в её внешнем холоде и равнодушие не выдает того эмоционального шторма, что накрывает волнами сознание.

— Как ваше свидание с Эркизом? — даже голос звучит ровно. Руки Роббин медленнее водят мочалкой по тарелке, а взгляд поднимается на стену.

— Вы выглядите очень счастливой, — подмечает девушка за её спиной, и мисс О’Брайен шире улыбается, оглянувшись:

— Запомни, Тея: мужчина сделает тебя счастливой только на время. А вот смущенный ребенок — надолго.

Оушин выглядит наивно спокойной, смотря ей прямо в глаза:

— Вы застали Дилана нагим?

— Боже, нет, — её прорывает на смех. — Он у меня лет с четырех сам возится, меня не подпускает, — отворачивает голову.

Тея опускает взгляд, промычав под нос:

— Самостоятельный.

— Ага, — Роббин делает напор воды тише, чтобы слышать девушку, — но иногда он ослабляет бдительность — и я сразу же наношу удар.

— Звучит страшно, — Тея сегодня необычно болтлива. Роббин нарадоваться не может. Какое замечательное утро!

— Это верно, — она откладывает посуду, выключает кран, и подходит к шкафчикам, вынув аптечку. — Держи витамины, — оборачивается к девушке, положив баночку перед её кружкой. Тея отвечает кивком, глаза опускает, пальцы стучат по поверхности посуды. Женщина хватает со спинки стула фартук, надевает и шагает к холодильнику. Сегодня постарается приготовить хороший завтрак, что-нибудь новенькое. У неё потрясающее настроение.

— Роббин, — слышно за спиной.

— М-м? — открывает холодильник, заглядывая на полки.

— Можно, попросить у вас совет?

Женщина замирает, с каким-то волнением оглядывается на девушку, а та продолжает смотреть в кружку, постукивая пальцами по её стенкам. Роббин моргает, не в силах удержать своей растерянности, и откашливается:

— Ого, вот это утречко у меня сегодня, — невольно произносит вслух, заставив Тею поднять какой-то напуганный взгляд, но улыбка Роббин сглаживает напряжение. Она подскакивает к столу, выдвинув стул напротив, и опускается на него, поставив локти на стол, а ладонями подперев щеки. — Валяй, дитя, — выглядит так, словно ничего настораживающего не происходит, будто это штатная ситуация, но на самом деле Роббин очень взволнована. Каждый раз во время реабилитации она с трепетом ожидает, когда дети в первый раз обратятся к ней с вопросом, со своей тревогой. Именно первый раз — самый важный. Роббин должна сделать все правильно, чтобы отныне внутри Теи поселилось убеждение, что с мисс О’Брайен можно говорить о личном. Доверие. Роббин так его жаждет, что ладони потеют.

Не торопит Тею. Видно, как ей тяжело переступить через себя и заговорить. Девушка ерзает на стуле, ногами трясет под столом, её пальцы барабанят в два раза быстрее. Взгляд то опущен, то устремляется в стену, то оглядывается на окно. Откашливается. Роббин смиренно ожидает.

— Я чувствую себя… — Тее в принципе тяжело описывать свои ощущения, она слаба в передаче чувств и мыслей. — Странно.

— Попробуй описать, — Роббин действительно намерена понять, о чем ей хочет сообщить Оушин, но говорить с ней труднее, чем с Диланом. О’Брайен не любит личные разговоры, а Оушин просто не умеет «говорить».

Тея выглядит холодной, равнодушной, не скажешь, что её что-то тревожит. Девушка не проявляет признаков волнения, язык её тела спокоен.

— Будто происходит что-то неправильное, — выдает после минутной заминки. Роббин наклоняет голову к плечу, задумчиво сощурив веки:

— Вокруг тебя или…

— Внутри, — девушка перебивает, встретившись с женщиной взглядом. Таким непроницаемым, нечитаемым, что Роббин невольно глотнула воды во рту.

— Это идет против твоих убеждений? — она пытается разобраться, поэтому решает помочь Тее, задавая вопросы:

— Да, — хмурит брови, опустив взгляд в кружку.

— Приносит дискомфорт?

— Да.

Роббин на мгновение отводит взгляд, раздумывая над короткими ответами девушки и её общей безэмоциональности. Всё же она не доверяет женщине, поэтому скрывает свою чувствительную сторону.

— А когда это началось? — Роббин не оставляет попыток добраться до правды.

— Не могу ответить, — Тея продолжает наблюдать за водой в кружке.

— Попытайся описать, что ощущаешь.

Оушин глубоко вздыхает, откинувшись на спинку стула, словно надеясь создать больше расстояния, отдалиться физически:

— Словно это не мое, — хмурит брови. — То, что происходит. Я не должна быть здесь. Мне хочется убежать и…

— Тебе не нравится у нас? — женщина интропритирует её слова по-своему, заставив девчонку вскинуть голову, отрицательно закачав ею:

— Дело в том, что это касается не окружения, — пытается пояснить свои слова. — Это внутри, невольно касается пальцами одной руки своих ключиц, скрытых под тканью свитера. — Моего тела, — сильнее сводит брови, пронзая ледяным взглядом стол. — Это мое тело. Мне неприятно находиться в нем, потому что оно полно противоречий, — опускает руки на колени, забарабанив пальцами по ткани штанов. — Мысли вызывают головную боль, — отворачивает голову, взглядом врезавшись в стену. — Я в доме, в стенах которого не могу найти успокоения. И я хочу сбежать.

Роббин с серьезной задумчивостью вслушивается в слова Оушин, внезапно осознав, что ей необходимо сделать. Женщина должна доверить Тее личное. То, что даст ей понять — они похожи. И Роббин способна понять её чувства. Наверное, поэтому женщина так долго молчит, собираясь с мыслями, и не смотрит на Оушин, раздумывая, как ей начать. Признаться в чем-то сокровенном она не боится. Давно пережитое большее не пугает её. Так что…

— Думаю, я понимаю, что ты чувствуешь, — Роббин играет с заусенцами на пальцах, наблюдая за своим действием. — Хорошо помню, в какой момент внутри поселилось это ощущение непринятие самой себя, — говорит медленно, спокойно, чтобы Тея смогла поспевать за ходом её слов. — Когда я узнала, что беременна, — печальная улыбка отражается на лице. — Я и школу не окончила, моя мать давно не вылезала из запоя. У меня никого не было, — вздыхает, какое-то время сидит молча, постепенно мрачнея. — Я больше пила, больше курила, колотила живот, надеясь, что ребенок погибнет, — не смотрит на Тею, боясь её презрения, но девушка остается невозмутимой. — И когда он родился… Я не принимала ни себя, ни его, — Оушин наклоняет голову, внимательно наблюдая за эмоциями, читающимися в глазах женщины. — Мне хотелось сбежать, это было неправильным. Если честно, алкоголь помогал мне не верить в реальность происходящего, — Роббин вновь замолкает, окунувшись в неприятные воспоминания, оттого Тея решается на смелость:

— Простите, а… — нервно хватается за кружку, набрав больше кислорода в легкие. — Отец Дилана? Он разве не попытался вас поддержать?

Роббин как-то презрительно хмыкает, губы кривятся в ухмылке, а взгляд становится холоднее:

— Отца Дилана я в первую очередь не желала видеть.

— Почему? — Тея произносит раньше, чем обдумывает, поэтому прикусывает губу, надеясь, что её расспросы не обидят женщину, но Роббин как-то необычно улыбнулась, бросив короткий взгляд в сторону двери, и подалась вперед, опираясь локтями на стол:

— Тея, я тебе скажу кое-что, но обещай, что… — не продолжает. Тея все понимает, смотрит в глаза Роббин, явно нервничая, будто бы понимает, что ей не стоит этого знать. Мисс О’Брайен садится ровно, без излишнего отвращения процедив:

— Отец Дилана — мой отчим.

Не смотрит на Оушин. Оушин не смотрит на неё. Но воздух куда-то испаряется, и дышать становится тяжелее. Тея не хочет этого знать, не хочет понимать причин поведения Дилана, но начинает…

— Мой отчим…- Роббин терпит секундную заминку. — Питал ко мне особую извращенскую любовь, — пальцами касается прикрытых век, после надавливает на виски. — Я не стану вдаваться в подробности, ты и сама прекрасно понимаешь, через что я проходила каждый гребаный день, — да, Оушин понимает, и Роббин уверена в этом, потому что знакома с её личным делом. — Когда я родила Дилана, я не дала ему имени. Мы его не зарегистрировали. Скрывала ребенка, существование которого отрицала, — женщина опускает руки, принявшись дергать полотенце, сложенное на столе. — Отчим увез меня из дома матери. Та постоянно ревновала его ко мне. Странно, да? — пропускает смешок, стеклянно смотря на ткань, которую мнет. — Вроде, мать должна быть в ужасе, что её ребенка насилуют, а она просто… — хмурится. — Колотила меня, обливая матом, — голос звучит тяжелее. — Если честно, я не знаю, что с ней сейчас. Мы не общались с момента рождения Дилана. Как и не виделись.

— А что произошло с его отцом? — Тея. Заткни. Рот.

Девушка не смотрит на Роббин, боится зрительным контактом надавить на женщину, но та, как ни странно, отвечает с подозрительной легкостью:

— Он был убит, — улыбка проявляется на её лице. Улыбка облегчения, словно ей было необходимо подвести разговор именно к этому факту, чтобы выпутать себя из паутины воспоминаний, и напомнить себе, что реальность обстоит иначе. Нет больше её кошмара. Нет.

— И в день его смерти мой дискомфорт, мое отвержение самой себя исчезло, — Роббин выдохнула, принявшись аккуратно складывать полотенце. — Может, и тебе нужно избавить себя от причины своего дискомфорта? — краем глаз видит, как Оушин обращает на неё внимание, но не дает ей что-либо сказать, вдруг подметив:

— Но, Тея. Это чувство бывает с разной направленностью. В моем случае, последствия были негативными, но что-то мне подсказывает, что твой дискомфорт вызван потерей зоны комфорта. Ты ощутила что-то новое и боишься этого? — переводит на неё взгляд, сощурившись. — Верно?

Тея опускает глаза, вновь сжав пальцами кружку. Молчит.

— Это самое «новое», как думаешь, способно навредить тебе? — Роббин не сдается, подводя Тею к правильной мысли. А Тея молчит. Не отвечает.

Мисс О’Брайен нервно покусывает кончик губы, видя, что разговор заходит в тупик и его стоит завершить, но положительным образом, поэтому она улыбается:

— Ты только начинаешь жить, — напоминает.- Ты не в больнице. У тебя столько возможностей. Откройся им, — смотрит на Оушин, но она не отвечает, продолжив стучать пальцами по кружке. — Не бойся. По опыту знаю: жизнь в негативе к хорошему не приводит. Прошлое забыть нельзя, отпечаток накладывается, но… — мнется, пытаясь подобрать верные слова. — Сейчас, в этой жизненной ситуации, ничто не мешает тебе. Ты свободна.

У Оушин что-то екает в груди, что-то отзывается, но внешне она остается холодной. Роббин ставит точку. Всё, что она могла сказать, она сказала, теперь очередь за Теей. Девушка должна понимать, что действительно играет роль, а о чем пора уже и забыть.

Женщина поднимается:

— Поможешь мне с завтраком? Иначе баран проснется, а корма нет, — улыбается, направившись к холодильнику, поэтому не видит, как Оушин сжимается, обняв себя руками, когда женщина упоминает своего сына. — Он очень злой, когда голодный, — вновь открывает холодильник, вдруг замешкав. — И… — оглядывается на Тею, с которой пересекается взглядом. — Не говори ему, что я тебе рассказала. Мы не вспоминаем прошлое. Для нас его просто нет.

Улыбка. Отворачивает голову, возвращаясь к своим материнским обязанностям.

Оушин отводит взгляд, сильнее сдавив пальцами свои предплечья.

Почему…

Выражение её лица приобретает мрачность, тяжесть, еще большую хмурость.

Почему она не может быть такой, как они? Почему она не способна мыслить, как они? Ей бы очень хотелось отбросить свое прошлое. Особенно теперь, когда происходит нечто неправильное. Что-то внутри борется с её установками.

Дилан О’Брайен. Он всё испортил.

Всё, что она с таким трепетом выстраивала и планировала.

Всё рушится.

***

Я. Всё. Испортил.

Взгляд пронзает чертово отражение лица. Хмуро, сжав зубы, смотрю в зеркало, подмечая несвойственную себе бледность. На её фоне полученные за ночь отметины выделяются на коже: красные линии на мышцах татуированных плеч, полученные в попытках Оушин причинить мне боль, на торсе — следы от пальцев, редкие намеки на замедление или прекращение действий, дабы дать ей возможность перевести дух, на спине… Да везде. Везде остаются отметины.

Стою у зеркала, окидывая хмурым взглядом кожу, пока пальцами застегиваю пуговицу темных джинсов. Кожа ключиц… Я бы сказал, что меня пожелали истязать, возможно, разорвать глотку к черту, но, видимо, в этом плане мы с Теей похожи. Касаюсь пальцами ключиц, изучая багрово-фиолетовые отметины. Выглядит красиво. И получены они через удовольствие. Поэтому их наличие не вызывает отрицательных эмоций.

Ложь.

Я зло хмыкаю, ущипнув себя за больной участок кожи. Гребанные отметины, как гребанное напоминание о том, что я натворил. Просто, на хер все это.

Вынимаю с полки шкафа мятую черную футболку, натягиваю, после чего хватаю кофту, рывками надевая поверх, надеясь, что это скроет отметины от лишнего внимания. Вновь смотрю в зеркало, сутулясь, и дергаю ткань одежды вниз, скользнув взглядом по своему телу. Отвратительно. Выгляжу, как идиот, и как только…

Стоп, откуда эти мысли?

С неприязнью пересекаюсь с самим собой взглядом, сощурившись, и оценивающе всматриваюсь в свои глаза. Это все из-за случившегося. Я виноват. Я не удержался. В который раз мой эгоизм превращает меня в непонятный сгусток неуверенности и стыда. Ненавижу это состояние. Мне нужно…

С обреченным вздохом опускаю руки, чувствуя, как злость медленно откатывает на задний план, выдвигая вперед чувство вины и тревоги.

Мне нужно поговорить с ней. Это очевидно. Роббин права. Я не найду успокоения, пока мы с Теей не обсудим произошедшее. Мне требуется выпросить её прощение.

— Блять… — шепчу, ладонями накрывая хмуро лицо. Морщусь от злости на самого себя, и наклоняю голову вперед, вдавливая пальцы в кожу лба.

Какого черта я сделал это? Зная, что последует, просто, какого, на хер, черта?! Я сойду с ума. Прямо сейчас мы должны поговорить.

С подобным агрессивным настроем разворачиваюсь, резким движением захлопнув дверцу шкафчика. Тяжелым шагом приближаюсь к двери, лишь сейчас подметив, что она приоткрыта, и даю злости выход, пихнув деревянную преграду ногой, — и она распахивается. Но не полностью. Ведь встречает на своем резвом пути преграду.

Громкий стук. Глухой, будто…

Да быть того не может…

Резко хватаюсь за ручку двери, выходя из-за неё, и взглядом врезаюсь в лицо худой девчонки, которая стоит в шаге от меня, морщась и потирая ладонью лоб. Шокированно распахиваю веки, уставившись на неё, полагаю, с идиотским выражением лица, не до конца веря в реальность происходящего. Серьезно?

Тея одним глазом решается взглянуть на меня, и я тут же ощущаю удар в поддых, поэтому роняю под нос:

— Еб-твою… — но замолкаю. Первичная реакция — раздражение, ведь… серьезно?! Реально?! Какого черта она бродит так близко к двери? Какое вообще процентное соотношение, что я именно этим утром пихну дверь, и та двинет именно ей по лбу? Что за…

— Извини, — выдавливаю ровным тоном, будто бы в моей голове сплошная тишина и пустота, и нет этих чертовых кипящих мыслей о жизненной справедливости. К сожалению, гребанную скованность мне не под силу скрыть, поэтому я начинаю открыто мяться, принявшись потирать ладони о ткань футболки, и с языка вот-вот сорвется что-то нервное и скорее всего невнятное, но и без того убогий настрой окончательно сводит мою решимость на нет при виде её непринужденной улыбки:

— И часто ты строишь из себя спартанца? — Тея в открытую растягивает губы, вовсе не фальшиво, будто бы… Она искренне испытывает положительные эмоции, но я совершенно не верю. Ага, сейчас. Наверняка опять притворяется, и теперь для её неприязни ко мне имеются веские причины.

Наверное, в моем внешнем виде читается напряжение, не скрою, я пялюсь на девчонку с каким-то неприятным ожиданием. Она обязана хорошенько врезать мне в ответ. Я даже блок не поставлю, не увернусь, пусть только не лжет, а…

Оушин непринужденно кивает головой. Вопросительно. И я со вздохом избавляюсь от негатива, подавшись вперед:

— Больно? — опираюсь одной рукой на колено, разглядывая лоб Теи, которая качает головой, больно по-детски отвечая:

— Нет, — улыбается, но не верю ей, — будто комарик укусил.

Изогнув брови, пронизывающим взглядом цепляюсь за её лицо, фыркнув:

— Укус комара может быть смертельным, если… — нет, замолчи, твои заумные факты здесь неуместны. Интересно, я всегда пытаюсь выдавать что-то из своего арсенала знаний, когда чувствую себя неуверенно? Возможно. Оушин наклоняет голову, продолжая пальцами давить на больной участок кожи лба, её распахнутый взгляд устремлен на меня, она ожидает продолжения моих бессмысленных речей, отчего комок волнения в глотке увеличивается, мешая нормализировать мыслительный процесс. Я открыто нервничаю. Смотрю на неё, пытаюсь выдавить хотя бы простое обращение, которое послужило бы неплохим толчком к разговору, но сухость в горле не позволяет протолкнуть короткое имя. Молчание затягивается. Это выглядит нелепо, оттого Тея начинает стрелять взглядом то в одну сторону, то в другую, каждый раз бросая внимание на мое лицо. Она прилично ждет, что я что-то скажу, а у меня, кажется, сейчас рванет кровь из носа от перенапряжения. Совершенно не таким я представлял наш разговор. Был убежден, что именно Оушин закроется в себе, станет отводить взгляд и вести себя неуверенно, пока я буду вещать, но на первом этапе уже все идет не по плану. Я замыкаюсь. Я нервно моргаю и вяло переступаю с ноги на ногу, ощущая влажность на ладонях. А она спокойно смотрит на меня.

Нет, это надо прекращать.

— Слушай… — нахожу в себе силы и выдавливаю шепотом, сунув ладони в карманы джинсов, а Тея кивает головой, спокойно улыбнувшись, и её поведение выбивает меня из колеи. Быть может… Мне это все приснилось? Может, обкурившись, я отправился в притон, трахнул там кого-то и вернулся домой? Может… Нет, воспоминания четкие. Это точно произошло. Это не вымысел.

Я переспал с Оушин. И я должен извиниться.

Хочу повторить попытку заговорить с ней, а то на лице девчонки читается беспокойство, вызванное моим странным поведением (я уверен, она понимает, что со мной творится, но строит дурочку: она часто включает идиотку, когда ей это необходимо, больше меня этим не проведешь). Открываю рот, но не успеваю молвить, как за спиной слышится спокойное:

— Эй.

Как дерганный оборачиваюсь, устремив слишком недовольный взгляд на мать, которая выходит на второй этаж, привлекая наше внимание:

— Кушать, — она улыбается, кивнув в сторону первого этажа. — Еда стынет.

Я не голоден. Совершенно. Чувствую себя Теей Оушин: бесцельно ковыряю еду, уставившись в тарелку, изредка подношу кружку с чаем к губам, совершая глотки, пока девушка, сидя напротив рядом с моей матерью, спокойно кушает, поддерживая непривычно оживленную беседу с Роббин. Это… Неправильно. Почему она так себя ведет? Почему так открыта для общения? Почему смеется и улыбается? Что…

Щурю веки, с подозрением наблюдая за Оушин.

Что-то здесь не так.

Наконец, Роббин заканчивает завтракать и покидает кухню, чтобы проверить, как там обстоят дела в саду после сильного дождя, и мы с Теей остаемся наедине, вот только уровень моего напряжения в разы увеличивается. Поглядываю на девушку, которая без труда доедает остатки салата, после чего с такой же простотой на лице и во взгляде поднимается, собрав посуду, и обходит стол, направившись к раковине. Слышу, как она возится за моей спиной. Судя по звуку, ей не удается повернуть ручку крана, но она не спешит попросить у меня помощи, поэтому бросаю вилку в тарелку, встаю и подхожу к девчонке, потянувшись ладонью к крану. Тея отдергивает холодные руки, позволив мне помочь ей, и… Улыбается. Опять улыбается, что-то бормоча под нос в качестве благодарности. Я должен радоваться, верно? Радоваться тому, с какой легкостью мы взаимодействуем, но нет, что-то явно не так. Тея ведет себя странно. Да, странная Тея Оушин ведет себя, по её меркам, странно, то есть, она ведет себя нормально… Моя башка сейчас взорвется и забрызгает кровью стены кухни.

Тея принимается мыть посуду, попросив меня усилить поток, что я и делаю, после чего опираюсь ладонями на край кухонной тумбы, взглядом врезавшись в её поверхность. Стою на месте. Думаю. Истязаю себя мысленно, постепенно мрачность отражается хмуростью на лице, но я стараюсь сдерживать негатив. Контроль. Этой ночью я позволил себе ослабить его — и вот, что получилось. Мне нельзя расслабляться. Поглядываю на Оушин. Девушка увлеченно, даже слишком, намыливает губкой посуду, судя по мычанию, которое улавливаю за шумом воды, она что-то напевает под нос. Сильнее хмурю брови, разъедая её зрительно.

Нет. Мне не кажется. Она определенно ведет себя странно.

— Тея, — после попытки глотнуть воды во рту, обращаюсь к ней, тут же получив зрительный ответ.

— М? — Оушин поднимает на меня невинный взгляд, которым неплохо так дает мне пощечину. Смачную такую. Резкую. На мгновение охватывает головокружения, но быстро возвращаю себе здравомыслие, приоткрыв рот:

— Мы можем…

— Ребят!

Да ебаный, твою же!

Закатываю глаза, прикрыв веки, и пальцами давлю на них, когда на кухню влетает встревоженная мать:

— А вы видели, что за херня во дворе? — полностью завладевает вниманием Оушин, которая выглядывает из-за моего плеча. — Давайте, приберемся.

Открываю веки, оглянувшись на женщину, которая проходит на кухню, продолжив красочно описывать тот кошмар, который творится на заднем дворе и на который я кладу хер, пока ищет тряпки, тазик и прочее, что пригодится нам для уборки.

С обреченным, сердитым вздохом вновь смотрю на Тею, которая продолжает мыть посуду, отвечая моей матери, но изредка поглядывая в мою сторону.

Воздержав внутри все известные мне матерные слова, причем, на нескольких языках, я отворачиваюсь, вернувшись к столу, чтобы продолжить зло ковырять еду в тарелке.

Убейте меня.

Пасмурное небо. Воздух пропитан ароматом дождя. Если бы задний двор был человеком, то я бы сказал, что он в хламину. Мать не безосновательно поднимает такой ажиотаж. Но пылкости к уборке мне это не добавляет, поэтому не стану описывать, с какой кислой миной стою на месте, позволяя женщине пользоваться моим физическим превосходством. Роббин о чем-то говорит. Я держу коробку. Мать запихивает внутрь неё какие-то садовые приборы, которые нужно отнести в ванную и помыть. Терраса тоже пострадала. Уже предвкушаю взбирание на её крышу (дабы забить пару гвоздей) и не менее занятную десантуру вниз. Я ведь мужик. Единственный мужик в семье, который еще и обязательно полезет на чердак, когда матери приспичит устроить генеральную уборку. А что? Раз уж начали, почему бы и нет? Хер тебе, а не незапланированный выходной.

Перевожу стеклянный взгляд, полный безысходности на Оушин, которую, кажется, вполне устраивает происходящее. Она общается с Роббин, сидит на корточках, завязывая шнурки на кедах, чтобы выйти в них во двор.

— Так, — мать заканчивает с коробкой, попросив. — Отнеси в ванную, — а сама берет грабли, поспешив в сад собрать упавшие листья. Оушин встает, дергая сначала одной ногой, затем другой, после возвращается к двери, приоткрыв её для меня, чтобы я спокойно прошел внутрь, но вдруг замечает под ногами железную лопатку, поэтому приседает, чтобы поднять её. И я реагирую, резко выставив ногу, чтобы подпереть ею дверь, дабы та, будучи отлично смазанной, не хлопнула девчонке по лбу. А то последние извилины выбьет.

Девчонка, как ни в чем не бывало, поднимается, положив лопатку мне в коробку, и с улыбкой минует меня. Я сдержанно вдыхаю прохладный воздух в легкие, и оборачиваюсь, находя взглядом мать. Она возится у самого сарая, может, стоит попробовать?..

— Тея… — практически шепотом произношу её имя, и девчонка оглядывается, вопросительно кивнув:

— М? — в этот момент совершает короткий шаг вперед, соскользнув одной стопой со ступеньки, и я к черту заслуживаю звание гребанного супермена, когда одним большим шагом приближаюсь к девчонке, успев подхватить её под локоть и подтянуть наверх, только вот она всё равно карябает щиколотку, а коробка с диким звоном выпадает из моих рук на пол. Нет, не супермен. Суперхер, как минимум.

Опускаю взгляд на выпавшие из коробки предметы, как и Тея, которая пошатывается, ухватившись за мой локоть, благодаря чему возвращает себе устойчивое положение и поднимает на меня лишенный волнения взгляд:

— Чего? — все-таки желает получить объяснение, я ведь сам к ней обратился. Смотрю на неё, подпитывая решимость растущим раздражением, и готовлюсь выпалить свое желание переговорить с ней, как вновь слышу голос матери с другого конца участка:

— Дилан! Криворукий-рукожоп! — её изречения во время недовольства — отдельный вид искусства.

Убейте меня: часть вторая.

Возвращаюсь во двор, по приказу матери оставив грязные садовые предметы в ванной, наполнив её водой. Застегиваю кофту, подходя к перилам, и опираюсь на них руками, наклоняясь чуть вперед. Нахожу мать: она стоит у забора, пытаясь выпутать из дикого винограда пакет. Исследую двор в поисках Оушин. Нахожу. Удача — девчонка находится у деревьев, в противоположной стороне. Я реально уже пару раз ударился башкой о стену, чтобы унять внутренние противоречия.

Стреляю взглядом в затылок матери, убеждаясь, что она не обнаруживает моего возвращения, и выхожу во двор, тихими шагами приближаясь к девчонке, стоящей ко мне спиной. Не пойму, чем она занимается: водит ладонями по рыхлой коре дерева, любуясь его кроной, кажется, что-то шепчет, но мне не разобрать. Оно и не важно. По крайней мере, сейчас.

Быстрый взгляд на мать и касание пальцами спины Оушин:

— Тея…

Девчонка внезапно вздрагивает, взмахнув руками, и разворачивается, поскользнувшись и сев в лужу. Шлепается с громким всплеском дождевой воды, и вскидывает голову, вцепившись в мое озадаченное лицо взглядом широко распахнутых глаз. Смотрим друг на друга. Но молчание не затягивается. И первым заговариваю вовсе не я.

— Зачем пугаешь? — в её голосе мелькает нотка обиды, что ставит меня в тупик, оттого я мешкаю, не успевая сообразить что-нибудь адекватное в ответ. Тея поднимается, промокшая, и разводит руки в стороны, опустив запястья, похоже на ветви ивы. Снова смотрит на меня, во взгляде мелькает непонимание. Тея надувает щеки, что-то ворчит под нос, и обходит меня, поспешив к дому, чтобы сменить одежду.

А я опускаю руки и медленно переступаю с ноги на ногу, обернувшись. Взглядом прослеживаю за её передвижением, чувствуя, как злость внутри закипает с новой силой.

Но. Вдох. Выдох.

Успокоение. Гармония. Дзен и всякая прочая херня…

— Дилан! — Роббин обнаруживает меня. — Помоги мне.

Вдох. Выдох. Дзен, Дилан, дзен…

Убейте меня: продолжение.

В итоге под конец уборки остаюсь во дворе в гордом одиночестве, проверяя состояние крыши террасы, осматриваю сарай на наличие трещин и протечки, вбиваю несколько гвоздей, избавляюсь от опрокинутых веток, вместо матери собираю прилетевший со всех сторон мусор, а Роббин отправляю принять лекарство от кашля. Она до сих пор до конца не оправилась, не понимаю, почему эта женщина не позволяет себе передохнуть. Когда в последний раз она брала отпуск? Не припомню. Ничего, окончу школу и выйду работать. Плевать, что Роббин требует от меня получения образования. Можно спокойно совмещать заочное обучение с работой. Ничего страшного в этом не вижу.

Шагаю к дому, схватив с перил влажную тряпку, и вытираю об неё ладони, поднимаясь на террасу. Подхожу к двери со стеклянной вставкой и касаюсь ручки, намереваясь вернуться в дом, но взгляд цепляет в отражении стекла кое-что непонятное. У самого забора, под ветками деревьев. Будто черная кошка сидит на заборе, свесив лапы. Оглядываюсь, с хмурым видом ищу то, что привлекает мое внимание, но не нахожу никакой кошки, правда, продолжаю с подозрением щурить веки, изучая задний двор. Показалось?

Моргаю, с хмурым видом разворачиваясь обратно, и переступаю порог дома, закрывая дверь. Делаю шаг вперед. Оборачиваюсь. Вглядываюсь. Нет, в стороне забора ничего. Но рука тянется к замку. Поворачиваю механизм — и слышу щелчок. Заперто. Вновь недоверчивым взглядом в который раз окидываю двор. Никого. Ничего.

Показалось.

Но ощущение какое-то неприятное, я до охерения чувствительный к нежелательному наблюдению.

Хотя, паранойя бывает сильнее, тем более при моем состоянии. Лучше не доверять внутренней тревоге, когда не способен контролировать мысли и эмоции.

Подхожу к лестнице, сминая влажную тряпку, снова стреляю взглядом в сторону задней двери. И качаю головой. Бывает же. Поднимаюсь на второй этаж — и в тот же момент из ванной комнаты выходит Тея. Кажется, она закончила мыть садовые приборы, поэтому спешит в комнату сменить влажную одежду на сухую.

А я не имею понятия, что на меня находит. С каждым пройденным часом мое терпение убывает. Незнание медленно уничтожает, поэтому с губ срывается:

— Тея! — не сдерживаю тон голоса, сорвавшись на хрипоту. Девчонка резко оборачивается, панически перескочив взглядом с пола на мое лицо:

— А? — ее короткий вздох полон напряжения, ведь я приближаюсь к ней с угрожающим видом. Мне почти становится стыдно за свое поведение, даже замедляю шаг, готовясь извиниться за грубость, но в спину прилетает:

— Ты чего кричишь на неё?

Нет, ну серьезно? Опять?

Останавливаюсь, закатив глаза:

— Матерь Божья… — шепчу, глубоко вздохнув.

— Обознался, — я слышу, как Роббин выходит из своей комнаты, зашагав в нашу сторону. — Иди сюда, по заднице получишь.

Открываю веки, принимая свою участь, и готовлюсь обернуться, чтобы с гордостью принять удар от матери, которая не прекращает причитать, приближаясь ко мне. Но мое внимание мгновенно перескакивает на Оушин, когда она тихо смеется, наблюдая за происходящим. Перевожу на неё взгляд, слегка удивленный. Нет, она точно ведет себя странно.

Тея улыбается, поглядывая на мою мать, ладонями прикрывает губы, будто скрывая свои эмоции, а я теряю бдительность, изучая её лицо, поэтому упускаю момент, когда Роббин настигает меня, как следует хлопнув по пятой точке влажной тряпкой.

Убейте меня.

Вечер. Гребанный. Вечер. Девять двадцать пять, если точно. За окном моросит осенний дождь, ветер несильный, но, проникая через форточку, треплет ткань штор, свистит, сочась сквозь щелку двери, которую оставляю, чтобы наблюдать за происходящим в коридоре, поникшем в полумраке.

Я… маньяк, походу.

Мы рано поужинали, сегодня, по просьбе Роббин, ложимся до десяти, чтобы как следует выспаться. Прошлая ночь была тяжелой не только для неё, поэтому к концу дня мы с Теей демонстрируем наивысшую степень усталости. После нескольких часов безостановочной и безжалостной уборки. Давненько Роббин не устраивала подобного марафона, я уже успел позабыть, какого это — валиться с ног от усталости и задыхаться пылью. Для Оушин это первая генеральная уборка. И кажется, у девчонки шок.

Теперь, приняв душ, сменив одежду, пережив две проверки матери на мое наличие в кровати, я стою у двери, прислушиваюсь к шуму воды в ванной и жду. Выжидаю. Как идиот. Роббин сильно устала, она уже провалилась в сон, поэтому дома царит темнота. В коридоре второго этажа на ночь оставляют небольшой ночник теплого света. Наверное, вот она — деградация. Признание своей неадекватности и нежелание побороть её.

Шум воды затихает. Напряжение возрастает. Опускаю взгляд в пол, оценивая свое поведение. Полнейший беспросветный неадекват. Мило. Еще есть возможность оставить бедную девчонку в покое и… Нет, она вовсе не «бедняжка». В груди закрадываются подозрения, что Тея хорошо осознает причины моего поведения, и её это смешит. Моя несобранность.

Щелчок замка. Поднимаю глаза, прижавшись ухом к стене, а пальцами давлю на поверхность двери, чтобы шире приоткрыть её. Вслушиваюсь. Шаркающий шум. Вялость движений. Она без сил. Но мне плевать. Побуду эгоистом. Опять.

Выглядываю из-за двери, сделав шаг за порог. Оушин потирает свободной ладонью лицо, второй рукой прижимает к груди свое полотенце. Зевает, совершенно утеряв бдительности. У меня есть шанс вернуться в комнату и остаться незамеченным, но, глотнув воды во рту, спешу обратить её внимание на себя:

— Тея? — устало шепчу. Наконец, на смену раздражению и злости приходит вымотанность той ситуацией, виновником которой сам и являюсь. Тея на тихий голос реагирует иначе. Не вздрагивает, спокойно обернувшись, думаю, её усталость влияет на поведение. Девушка покачивается на вялых ногах, босыми стопами шлепая по паркету. Смотрит на меня, слегка сощурившись, видимо, глазные яблоки так же покалывает, как у меня, словно в них бросили песок.

Я отпускаю ручку, ступая чуть вперед, оглядываюсь на дверь матери, боясь, что и на этот раз женщина влезет, помешав мне провести разговор.

— Что-то случилось? — Оушин трет опухшие веки, бубнит, томно зевнув и скользнув ладонью по горячему после теплого душа лицу. Я приближаюсь к девчонке, более не позволяя себе тянуть и секунды:

— Нет, я… — прерываюсь на хриплый кашель, прижав к губам кулак. Тея наклоняет голову к плечу, вопросительный взглядом исследовав мой внешний вид:

— Заболел? — она говорит со мной таким непринужденным тоном. И это самое пугающее, что происходит между нами. Будто бы… Ничего не произошло. Подхожу, останавливаясь в нескольких шагах, чтобы не врываться в её личное пространство. Больше я себе не позволю нарушить границы дозволенного. Поднимаю на неё глаза, никак не прекратив теребить ткань футболки. Невольно задерживаю внимание на проявившихся отметинах — темно-розовых следов на коже шеи и под ухом. Боюсь представить, что она прячет под тканью клетчатой рубашки. Удрученный неприятными представлениями возможных повреждениях, которые я принес девчонке, ухожу в свои мысли, не контролируя проявление мрачности на лице, которую различает Тея, поэтому без задней мысли подступает ближе, заглядывая в мои опущенные глаза:

— Что? — добивается ответа. Ей правда хочется знать?

Поднимаю на неё взгляд, в последний раз позволив себе замешкать, после чего набираю больше кислорода в легкие, ощутив, как волна напряжения мурашками проходит по спине:

— Извини, — и ради этого я весь день изводился? Ради короткого извинения? Замечаю мелькнувшее в глазах Теи волнение. Она отступает на шаг назад, но зрительного контакта не прерывает, будто знает, что это не все.

Мне нельзя углубляться в размышления. Говори, сопляк.

— Чтобы я еще раз принял эту дрянь… — нервно потираю влажные ладони, переминаясь с ноги на ногу. — Извини, — на мгновение разрываю зрительный контакт, опустив глаза, чтобы перевести дух. Я не часто прошу у кого-то прощения. Не часто признаю свою вину. Поэтому совершать это труднее, чем может казаться.

Тея пальцами касается влажного полотенца, висящего через её хрупкое плечо, а затем её ладони принимаются поглаживать кончики мокрых волос. Девушка отводит взгляд в сторону, терпя молчание между нами, и я поддаюсь ситуации, сунув одну ладонь в карман штанов, другой скольжу по волосам. Атмосфера натянута. Точнее, я воспринимаю её таковой. Редкое поглядывание на лицо Оушин не помогают понять, как она воспринимает происходящее, но её молчание нагнетает обстановку. Принимаюсь стучать кулаком об кулак, собираясь взять все под свой контроль, заговорить, как-то… Что-то… Сделать. Но девушка внезапно открывает рот, врезавшись в мое лицо прямым взглядом, вовсе не скованным, а каким-то озадаченным:

— Ты ничего плохого не сделал, — и голос звучит так… Будто она правда верит в то, о чем говорит. Словно я действительно ничего не сделал. Что за черт?

Но лицо не выражает лжи. Тея спокойна. Непреклонна. Только её пальцы сжимаю пряди волос:

— Я не была против, — хмурит брови. — Тем более это не было внезапностью, — ей удается поставить меня в тупик своим заявлением. — В последнее время ты искал со мной физический контакт. Телесное влечение. Поэтому и морально я была готова, — я даже губы приоткрываю, дернув ворот своей футболки. Она рассуждает о произошедшем так спокойно и по-детски непринужденно. Не пойму, чего я ожидал от неё? Какой реакции? Оушин нечасто проявляет свою иную сторону. Она скрывается за маской дуры, поэтому я слегка огорчен. Ожидал, что смогу поговорить с ней настоящей, но, думаю, девушка намеренно скрывает саму себя. Почему? Лучше бы она меня избила.

— Но… — предпринимаю попытку доказать свою вину, я не хочу, чтобы Тея считала, что меня не волнует произошедшее, будто бы… Переспал и забыл. Словно она одна из тех незнакомок в притоне. Нет, вовсе нет. Но я не в состоянии подобрать верных слов. Впервые.

— Единственное, что меня тревожит… — Тея хоть и ведет себя, как идиотка, но говорит с вполне осмысленным видом. — Ты ведь, — девушка исподлобья смотрит на меня, — не привязываешься ко мне?

Вопрос, ставящий в тупик. Причем, куда не повернись, встретишься взглядом со стеной. Поднимешь голову — потолок. Низко.

Не шевелюсь, прекратив дергать ткань футболки. Смотрю в ответ, не боясь поддерживать с ней зрительный контакт. Но реакция на её слова вырывается с нервным смешком:

— Ну, мы живем под одной крышей, взаимодействуем… — качаю головой. — Разными способами, — заувалированно, очень заувалированно. — Так или иначе, мы становимся ближе, — не могу убрать с лица эту неадекватную улыбку. — Ты вроде как мне друг, — стучу пальцами по макушке, вновь скрыв ладони в карманах штанов. — Я надеюсь, — смотрю на девушку, сощурившись. Но ведь это очевидно? Почему она полагает, что мы не привязываемся друг к другу? Это же… Человеческий фактор. Это нормально… для нормальных.

Тея внимательно смотрит в ответ. Щурится. Проронив шепотом:

— Дэниел твой друг. Брук твой друг, — секундное молчание под давлением моего взгляда. — Я — просто я, которая хочет поддерживать с тобой общение.

— Разве это не значит «быть другом»? — мой голос становится тверже, уверенность возвращается.

Оушин часто моргает, сильнее склонив голову набок, словно не понимает, о чем я:

— В моемпонимании нет.

— Да, точно… — ладонями касаюсь висков, пальцами скользнув к затылку, не сдержав в обреченного вздоха. — В твоем понимании… — верно, это ведь Тея. Со своим пониманием мира. Иным. Нестандартным.

— Но я имела в виду не дружбу, — девушка в очередной раз выбивает меня из колеи. — Иной вид симпатии, — Оушин с тревогой заглядывает мне в глаза, невольно шагнув ближе. — Я ведь не нравлюсь тебе?

И с новой силой впивается в мое лицо напряженным взглядом. А мимика того теряет эмоциональность. Я уставился в ответ, полностью лишив себя любого проявления чувственности, думаю, мой стеклянный взгляд напугал бы любого, но Тея не пытается вернуть безопасное расстояние между нами. Стоит, вскинув голову. Смотрит с не менее леденящим видом, выпытывая ответ. Который я выдаю чуть громче, позабыв об опасности быть застуканными Роббин:

— Нет, — яро всматриваюсь ей в глаза, качнув головой. — Нет, — дергаю лицом, слыша жужжание мыслей в ушах. — Нет, это всё травка. И… — ставлю руки на талию, нервно куснув губу.

— Хорошо, — Тея тепло улыбается, — теперь мне спокойней, — вновь отступает назад.

Кошусь на неё с недоверием:

— Спокойней? — невольно цепляюсь за сказанное.

Девушка пожимает плечами, сцепив пальцы рук на животе:

— Я переживала, что у тебя могут быть ко мне какие-то чувства.

— Нет, — перебиваю больно резко, скользнув ладонью по губам. — Вовсе… — сжимаю веки, пальцами одной руки надавив на них, и тихо вздыхаю, который раз качнув головой. — Нет, — и опять опираюсь руками на талию, взглянув на Оушин. — Нет.

Тея сбивает поток моего бессмысленного отрицания:

— Не станешь больше употреблять? — улыбается.

— Нет, — не задерживаю на её лице взгляд. — Это дерьмо…

— В прямом смысле дерьмо, — девушка тихо смеется и замолкает, начав заметно мяться от молчания, вновь повисшего над нашими макушками. Я перевожу дыхание, понимая, что если сейчас не вернусь в комнату, то уже вряд ли заставлю себя мысленно заткнуться, поэтому решаю поставить окончательную точку, дабы вернуть себе эмоциональный баланс:

— Значит, всё в порядке? — окидываю девчонку недоверием. — Между нами?

— Конечно, — кажется, она совсем не скована, но не верю её спокойствию. Это маска идиотки, правда, я слишком устал, чтобы срывать с неё облик дуры, поэтому принимаю такое завершение разговора и протягиваю ладонь:

— Друзья? — нет, вовсе не такого я ожидал. Мне казалось, после обсуждения должна прийти легкость, но в груди будто остается тяжелый камень, который станет виновником очередной бессонной ночи.

— Нет, — Тея широко улыбается, её ответ вызывает лишнее напряжения в теле, но организм охватывает прохлада, когда девушка пожимает мою ладонь ледяной рукой. Не отвожу взгляда, не сдержав возникшего в мыслях вопроса:

— Plus que des amis?

Она не поймет. Но сжимает крепче мою ладонь, уголки бледных губ опускаются:

— Не привязывайся ко мне, — разъедает ледяным взглядом. Серьезным, давящим, но не отворачиваю голову, не прячусь от него, принимая и впитывая. Молчу. Смотрю. Тея натягивает на лицо улыбку, дернув нашими сцепленными ладонями:

— Спокойной ночи, — разжимает пальцы, отступив. Более не выжидает. Отворачивается, продолжив свой путь к двери комнаты, и я не томлюсь в ожидании, развернувшись, но мои шаги тяжелые, ноги ватные. Иду медленно, ощущая то, как под давлением мыслей способность передвигаться понижается, уступая место слабости.

Хмурость лишь усиливается. Никакой легкости я не ощущаю ни физически, ни морально. Мы… переговорили. Все выяснили, но…

Тея Оушин не была собой. Она лгала.

И я солгал.

Bien sûr, plus que des amis.

— Дилан?

Не ожидаю, что она окликнет меня. Касаюсь ручки двери, оглянувшись на Тею, которая стоит на пороге своей утопающей в темноте комнаты. В её глазах, на лице читается напряжение, легкая тревога. Девушка бросает на меня взгляд, поэтому отзываюсь кивком:

— М?

Оушин опускает глаза, хмурясь, отчего волнение выражается сильнее:

— В последнее время, мне охватывает неприятное чувство…

— Какое? — устало интересуюсь. Тея сжимает ткань полотенца:

— Будто кто-то наблюдает, — стреляет на меня стеклянным взглядом, пронзая, думаю, не намеренно. Но моральный удар я получаю, ощутимо напрягаясь от её заявления.

Значит… Я не один чувствую что-то подобное?

Оушин отворачивается, пропадая в темноте комнаты, и закрывает дверь. Я еще недолго топчусь на месте, наконец, отдаваясь усталости, и перешагиваю порог, но дверь не решаюсь закрыть до конца. Оставляю щелку, чтобы… если что, услышать шум.

Растираю лицо ладонями, минуя кровать. В помещении становится достаточно прохладно, поэтому подхожу к окну, резким ударом прикрывая створку, и берусь за шторы, готовясь окончательно закрыться от реального мира, как вдруг взгляд цепляется за движение. Врезаюсь зрительно в забор и шевелящиеся ветви деревьев. Ветер гоняет листву, оживляет темную улицу, а движения привлекают внимание, порождая иллюзию чужого присутствия.

Хмурю брови, с напряжением всматриваясь в темные участки.

Или… мне вовсе не кажется?

========== Глава 28 ==========

Понять себя — принять Океан.

Сдаться — выбрать Деградацию

Вода закипает. Бурлит. Большими каплями выплескивается за края небольшой кастрюли. Но активность кипящей жидкости не приводит Дилана в действия: парень продолжает стоять на месте, с опущенной головой, хмуро смотреть на бушующую воду, опираясь костяшками на кухонную тумбу рядом. Во взгляде отсутствие. О’Брайен с самого утра бродит в легком помутнении, испытывая привычную усталость после неспокойной ночи. Сны терзали его обрывками. Он то и делал, что просыпался, кажется, каждые полчаса. А все почему?

Дилан вовсе не шутит, заявляя, что ему необходим самоконтроль. А его достижение возможно только через светлость ума. А светлость ума зависит от понимания самого себя. Все просто. На первом этапе парень и застревает. Чтобы вернуть равновесие, надо разобраться в спутанных мыслях, а для этого стоит ненадолго оторваться от привычной среды.

— Дилан?

О’Брайен без резких движений выходит из состояния отрешенности, вернувшись в реальный мир после тихого, какого-то осторожного обращения Роббин. Женщина входит на кухню и минуты три молча наблюдает за сыном, стоящим у плиты. Она ожидает от него каких-то действий, но парень замирает и, видимо, остается без движения уже долгое время.

Дилан поворачивает голову, сонно-равнодушным взглядом коснувшись лица матери, которая тепло улыбается, приблизившись к нему, чтобы взять фильтр с водой:

— Вода, — кивает на его кастрюлю. Парень отводит глаза, больно сердито выдавив:

— Знаю, — но не спешит продолжить приготовление завтрака. Если честно, он не помнит, что вообще намеревался сделать, поэтому с большей суровостью на лице, наличие которой скроет его озадаченность, смотрит на кипящую воду, пока Роббин дублирует его голос в голове, вдруг осознав:

— Заболел? — с присущей материнской заботой изучает лицо сына, ладонью накрыв его горячий лоб. Обычно она не позволяет себе касаться парня без предварительного разрешения. Прозвучит странно, но Дилан сам воспитывал в матери скованность в желании прикоснуться к нему, поэтому сейчас он рассерженно зыркает в её сторону, правда, результат это не приносит. Женщина с волнительным видом поворачивается к нему всем телом, второй ладонью накрыв его затылок. Она всегда так поступает — жест, демонстрирующий повышенную встревоженность.

— Я купила новые таблетки от простуды, — догадывается, что Дилан мог простыть во время шторма, значит, он покидал дом? — Сейчас принесу, — разворачивается, не видя, как О’Брайен предпринимает попытку отказаться, но дергает ладонью в сторону женщины, сдавшись. Пусть делает, что хочет, Дилан и правда чувствует себя паршиво: в глотке першит, нос забит, голова раскалывается, виски сдавливает. Кашель рвется с губ, парень успевает накрыть рот тыльной стороной ладони, и вновь пялится на бурлящую воду.

Это успокаивает.

— Доброе утро, — веселый голос Роббин слышен со стороны коридора.

— Доброе, — Тея оглядывается на женщину, переступая порог кухни, и, по обычаю жанра, спотыкается, сумев удержать равновесие. Оборачивается, устремив взгляд на парня:

— Утречко, — не получает зрительного ответа, лишь кивок. Девушка поправляет ворот клетчатой рубашки, затем застегивает пуговицы на рукавах, миновав Дилана. Берет стакан, поставив ближе к краю тумбы, и тянется за фильтром с водой. Обращает внимание на небольшую кастрюлю, оценивает бурление воды, затем перескакивает взглядом на равнодушное лицо парня, который продолжает бездействовать, утопая в своих мыслях.

Тея наливает воду в стакан, тянется за упаковкой лекарства и открывает её. Медленно, ведь пытается оценить атмосферу. Они вроде поговорили вчера, девушка поставила все на свои места. Она убеждена, что парня мучает совесть, поэтому дала понять — все в порядке. И надеется, что Дилан О’Брайен станет прежним, вот только сейчас он выглядит каким-то… не таким. Все еще сомневается в чем-то? Тревожится? Но почему? Тея не понимает. Выходит, она относится к произошедшему, как к чему-то обыденному. Для неё секс ничего не значит.

Единственное, что смутило, выбив из равновесия — то, что Дилан совершил в конце.

У Теи Оушин было множество половых связей по разным причинам: в качестве насилия, заработка или как последствие принятых наркотических веществ. Но целовать себя она не позволяла. Потому что это иной уровень, слишком близкий и личный.

Зачем он сделал это?

— Дилан, — Оушин обращает взгляд на его кастрюлю. Парень опускает глаза на её макушку, сохранив внешний холод, и девчонка вскидывает голову, чтобы пересечься с ним взглядом:

— Вода, — произносит ровным тоном.

— Я знаю, — отвечает в той же тональности, продолжив сверлить её лицо взглядом.

— Ладно, — Тея опускает голову, но ощущение зрительного давления не пропадает. Значит, Дилан продолжает смотреть на неё. Ему есть, что сказать? Кажется, переспать с ним было огромной ошибкой. Оушин думала, он относится к сексу с такой же простотой, что и она.

— Тея… — Дилан шепотом обращается к ней. Девушка остается невозмутимой и поднимает голову, чтобы взглянуть в ответ:

— М?

Он смотрит. Сощуривается. Вглядывается в её глаза, будто что-то ищет. Подобного рода внимание угнетает девушку морально. Ей становится некомфортно, как-то не по себе, поэтому она переминается с ноги на ногу, принявшись дергать упаковку в руках:

— Что? — повторно интересуется, скача взглядом с пола на его хмурое лицо, а он продолжает изводить девчонку своим зрительным давлением, словно рвет на части её лицо, пытаясь добраться до сознания, чтобы наконец разобраться в структуре и процессе ее мышления. Но в первую очередь Дилан О’Брайен следит и анализирует именно свои ощущения.

Что он пытается понять?

Оушин начинает надоедать эта игра в молчанку, но прежде чем она успевает отвернуть голову, Дилан внезапно наклоняется к её лицу, явно намереваясь коснуться её губ, оттого Тея роняет встревоженный вздох, с выраженным страхом отшагнув назад. Её напряженная рука сносит с края тумбы стакан. Он падает на пол, громко звякнув, кажется, откалывается небольшой кусочек, вода разливается. О’Брайен замирает, с прежней безэмоциональностью смотря на взволнованное лицо Оушин, которая так бы и продолжила стоять без движения, вглядываясь с неподдельным непониманием и осуждением в глаза парня, если бы не шаги со стороны коридора. Они оба отворачиваются. На лицах играют разнящиеся эмоции: Дилан хмур, нет, даже зол на себя, исключительно на себя, и он понимает, что ему требуется ненадолго изолироваться, а Тея напугана и встревожена, она не понимает, что, как ей справиться с необъяснимым чувством, засевшим в груди.

Роббин возвращается на кухню, протянув Дилану упаковку лекарства:

— Держи, — ставит перед ним на столешницу, догадываясь, что сегодня её сын не в настроении, и хочет приступить к готовке завтрака, точнее, помочь О’Брайену, но её внимание падает на стакан и растекающуюся лужу воды:

— А это…

— Извините, — Оушин отмирает, бросив короткий взгляд на женщину, и спешно приседает на корточки, желая убрать беспорядок.

— Ничего, не трогай, — Роббин прекрасно осведомлена о неуклюжести девушки, поэтому лучше она займется этим, вдруг Тея поранится. — Я сама уберу, — присаживается, захватив из раковины тряпку. Оушин неловко улыбается, но не поднимается, продолжив сидеть на одном колене, удерживая в ладонях пару осколков, пока женщина вытирает лужицу.

— Кстати, Тея, — Роббин вдруг вспоминает о важном. — Твоя реабилитация должна подразумевать развитие социальных навыков, поэтому я подумала, что было бы здорово, если бы ты начала посещать кружок в больнице, — не поднимает на неё взгляд, поэтому не видит, как Тея частым морганием проявляет волнение. — Его ведет миссис Норт, она социальный психолог. Это… — Роббин берет стакан, поднявшись, и с улыбкой продолжает, проходя к мусорной корзине. — Было бы полезно, — Тея опускает взгляд, медленно поднимаясь. — Завела бы друзей или…

— У неё есть друзья, — Дилан внезапно перебивает мать. Женщина вытаскивает из холодильника несколько яиц, решая сварить, раз уж сын поставил воду:

— Но кружок был бы не лишним, — Роббин оглядывается на Тею, встав рядом с О’Брайеном, что заставило его отойти в сторону. Оушин топчется на месте, поясницей прижавшись к краю стола. Продолжает играться с осколками пальцами, тем самым царапая себе кожу. Роббин продолжает поглядывать на неё, не торопит, понимая, как ей нелегко дается решение. Тея опускает голову, продолжает раздумывать. Никак не реагирует, когда О’Брайен встает напротив, без предупреждения разжимает её ладони, забирая осколки. Оушин поднимает взгляд, чувствуя прикосновение холодных пальцев. Дилан с заминкой отвечает на её зрительный контакт, продлив уловимый телесный контакт. Взгляд девчонки обретает уместное напряжение, но встречается оно с уверенностью, правда, у обоих на лице резко возникает несобранность, когда Роббин повторно обращается к Оушин:

— Что думаешь? — но не оборачивается, занимаясь нарезанием овощей.

Тея резко опускает руки, схватившись пальцами за край стола, а Дилан отходит от неё, бросив осколки в корзину, и слышит за спиной неуверенный ответ девчонки:

— Хорошо, — она и сама не понимает, почему соглашается, может, ей не хочется огорчать Роббин? Женщина старается помочь ей реабилитироваться в психологическом плане, и если Оушин не пойдет на контакт, её вернут раньше времени, так что… Тее придется.

Роббин оглядывается, радуясь тому, что девушка хотя бы постарается влиться в социальную среду, а получиться ли — дело времени:

— Отлично, тогда я… — отвлекается на парня, который минует её и покидает кухню. — Эй, а ты… — бросает ему в спину и сама двигается с места, поспешив за сыном, который, судя по звону ключей, натягивает легкую кофту. — Дилан?

Тея слегка дергает головой, расслышав хлопок двери. Стоит, не шевелясь, только пальцами нервно дергает ткань рубашки. Роббин возвращается на кухню, с задумчивым видом роняя:

— Без рюкзака ушел… Значит, опять прогуливает, — проходит к плите, но теперь её движения вялые, мышцы тела заполнил свинец. Передвигаться тяжело.

— Он выглядит встревоженным, — произносит, стоя спиной к девушке, говорит будто с собой, не ожидая ответа с её стороны:

— Господи, во что он опять вляпался?.. — с каждым сказанным словом в её голосе все больше волнения. — Где пропадает? — хмурит брови, осознав кое-что, несвойственное её сыну. — Прогуливает… — ладони сжимают помидор. — Что с ним?

— Дилан хороший.

Роббин останавливает ладонь, тянувшуюся к ножу. В её взгляде мелькает еле уловимый огонек иного беспокойства, а лицо заливается хмуростью. Женщина неуверенно оборачивается, устремив внимание на девчонку, которая продолжает стоять на месте, но теперь руками обнимает свои плечи, будто ей холодно. Тея смотрит в пол, но не выглядит загнанной в угол, её мучает только скованность, возникшая из-за сказанных слов. Ей не хотелось озвучивать свои мысли.

— Что? — Роббин заинтересованно оглядывает девушку, повернувшись к ней всем телом, и невольно начинает ковырять короткими ноготками помидор.

Оушин бросает на женщину короткий взгляд, пихнув что-то невидимое ногой, и откашливается, пытаясь говорить четче:

— Он хороший человек, не ждите от него подлянок, — последние слова практически утопают в шуме бурлящей воды. Страшно и непривычно высказывать свое мнение насчет других людей, только вот страх отступает, когда со стороны Роббин доносится вполне спокойный смешок:

— Я знаю, Тея, — она одаривает девушку теплой улыбкой и отворачивается прежде, чем Оушин поднимает голову, чтобы открыто смотреть на собеседницу. — Но каждый имеет две стороны, — берется за приготовление салата, ощущая на себе внимание Теи. — Это, кажется, закон вселенной. И я переживаю за него, когда вижу проявление его второй стороны.

Тея наклоняет голову к плечу, задумчиво уплывая в свои мысли, а её взгляд становится каким-то стеклянным, неживым, правда здоровый блеск возвращается вместе с легким жаром на коже лица.

… — Больно? — прекращает двигаться, опершись локтями на кровать по обе стороны от её плеч. Еле дыша, еле сохраняя возможность понимать, она качает головой, но морщится, когда он шевелится, своим тазом надавливая на её.

— Тебе больно, — следит за выражением её лица и ненадолго прекращает свои действия, давая ей и себе возможность перевести дух…

Тея отмирает. Взгляд медленно скользит от стены к полу, а с губ слетает тихое:

— Она тоже не так плоха.

— Что? — Роббин вырывается из своих тревожных мыслей, касающихся поведения сына.

— Его вторая сторона, — Оушин складывает руки на груди и томно вздыхает, вновь ускользнув взглядом куда-то в стену, когда женщина оглядывается на неё.

…Дышит. Не двигается. Ждет. Лбом прижимается к её влажному лбу, ловя приоткрытыми губами вздохи девушки, которая прикрывает веки, пальцами невольно надавливая на напряженные мышцы его торса, будто боится, что он пойдет против её выраженной боли и немой просьбы приостановиться, ведь так происходило всегда. Но в этот раз рвущий дискомфорт не усиливается, а слабнет…

Тея не сковывается под пристальным вниманием Роббин и вполне непринужденно вздыхает, повторив свою мысль:

— Она не так плоха.

«Абонент недоступен. Оставьте…» — опускает телефон, уже без негативных эмоций разглядывая экран. Отклоняет вызов. Больше не злится на Дилана. Если честно, странно требовать от него объяснений или хотя бы коротких ответных сообщений, типа «перезвоню позже», «потом объясню». В этот период одиночества — отсутствия О’Брайена в школе — Дэниел невольно рассуждает о том, что за непонятная у них дружба. Браун переехал в этот город, перевелся в новую школу и не спешил заводить друзей. Отношения с одноклассниками не завязывались первые две недели, а потом внезапно явился «прогульщик», который бодренько подхватил Дэниела, почему-то начал общаться с ним, бродить по коридорам. И не прошло и недели, как Дэн сам начал ждать его, садиться с ним, даже вступил в футбольную команду. Дэниел проявлял признаки зависимости от другого человека, а Дилан… Для Дилана это не было серьезным, ему просто хотелось поболтать, он любит трепать языком и быть душой компании, что ему дается легко.

Это Дэниел в итоге увязался за ним. Как собачонка ухватился за возможность быть рядом с тем, кто в эмоциональном плане сильнее, чьи социальные навыки открывают для самого Брауна новые возможности. Возможно, Дэн даже намеренно держался подле О’Брайена, дабы с его помощью влиться в новую среду. Это было удобным и комфортным решением. А Дилан… Кажется, он просто был не против компании Брауна. Вокруг О’Брайена всегда много людей, но именно тех, с кем он бы мог состоять в близких дружеских отношениях, не замечалось, поэтому Дэниел и решил присвоить себе роль «дружбана местного заводилы». Хотя… Как-то раз после тренировки в раздевалке парни обсуждали некого Норама. И пару раз заикнулись о том, что Дилан должен знать, где этот тип пропадает столько времени, ведь «они лучшие друзья». Значит, друг все-таки имеется? Но куда исчез? И почему О’Брайен никогда о нем не заикается?

Они недолго знакомы, чтобы числиться близкими друг другу, но в последнее время Дилан доверяет ему личное, чему Дэн несказанно рад. Это неплохой знак, но Брауну не стоит забывать о том, что их дружба нестандартна. И сейчас он должен дать ему время. О’Брайен вернется. Просто позже.

Закрывает шкафчик, развернувшись к шумной толпе людей, двигающихся по школьному коридору, и ступает вдоль стены, чтобы не смешаться в человеческой куче. Позволяет себе отправить сообщение О’Брайену, но тот вряд ли ответит сегодня. Поднимает голову, заметив у противоположной стены девушек из группы поддержки, и на автомате принимается выискивать взглядом Брук, но не находит, зато его привлекает внешнее недовольство девчонок, которые то и делают, что бросаются колкими взглядами куда-то в толпу. Следует за их вниманием, наткнувшись на Реин, стоящую у своего шкафчика, и замирает на месте, понимая, что если продолжит идти, то наверняка пересечется с ней, а ему до сих пор некомфортно.

Внезапно все его какие-то детские переживания меркнут. Девушка, скрывающаяся за дверцей шкафчика, косым взглядом оглядывается на толпу, после чего слегка наклоняется внутрь шкафчика, притянув к губам косяк. Дэниел тут же хмурится, переступив с ноги на ногу, и озирается по сторонам, боясь, что её поймают на употреблении, но в такой оживленной среде никому нет дела до девчонки, которая сегодня одета блекло и даже безвкусно для Брук Реин. Девушка хорошенько затягивается, затем слегка вскидывает голову, выпуская бледный дымок через ноздри. Дэниел наивно надеется, что это обычные сигареты, но… Он же не идиот. Просто ему не верится, что Брук употребляет в стенах школы.

Окей, если честно, Дилану стоит скорее вернуться, а то эта девчонка совсем из-под контроля выходит. Из-под контроля О’Брайена. Странно звучит, но это правда. Школьные сплетни помогли Дэну разобраться в отношениях, которые связывают этих двоих. Они встречались. Довольно долгое время. О причине расставания судить сложно. Слухов множество и все они разные. Браун уверен лишь в том, что Дилан чувствует ответственность за Брук, поэтому продолжает её контролировать, что, бесспорно, ей на пользу. Если так подумать, у О’Брайена какой-то фетиш — держать все в своих руках.

Брук закрывает шкафчик, двинувшись в сторону Дэниала, и тот заметно напрягается, принявшись метаться взглядом из стороны в сторону, но бежать уже некуда, девушка приближается, поэтому парень берет остатки решимости, сжав их в кулак, и скованно произносит:

— Привет… — на вздохе, поэтому звучит необычно, а Брук даже не поднимает на него взгляд, оставшись внешне хмурой и… злой.

— Привет, — её голос ледяной, неприветливый, она не знает, кому бросает резкое приветствие, ей плевать. Обходит Брауна, своим поведением окончательно сковав его. Он мнется, топчется, бросается взглядом в разные стороны, а в итоге оборачивается, чтобы проследить передвижение Реин, но та уже пропадает в толпе.

Дэн нервно покусывает губу, рывком вынимает телефон из кармана кофты и набирает сообщение своему чертову недо-другу.

«Ты должен вернуться».

***

На одной из окраинных улиц, между берегом океана и склона хвойного леса. Улица, на которой расположены здания старого бара, небольшого рынка для рыбаков, садоводов и охотников, парочки жилых покосившихся домов одиноких стариков. Заброшенное место, но оставшиеся здесь люди пытаются как-то облагородить территорию, поэтому пускай окраина и считается запущенной, прогуливаться здесь приятно, виды завораживают.

Здесь же чуть отдаленно от берега находится двухэтажное здание боксерского клуба для любителей. Данное заведение не спонсируется властью городка, можно сказать, держится на желании бедняков иметь место, в котором они могут заниматься любимым хобби. Небогато обделанное заведение. Внутри давненько не проводился косметический ремонт, не менялась аппаратура для физических упражнений, электричество и водоснабжение оплачивается совместным вложением денег.

Дилан — не частый гость в здешнем клубе, но его запомнили местные «завсегдатые»: веселый паренек, умеющий заболтать любого, проявил себя, как человек, способный, кажется, поддерживать беседу на всевозможные темы, постоянно блещет умными словечками, шутками, настоящая душа компании. Здесь никто не мог знать его, как личность, даже имя оставалось неизвестным. Дилан сам дал себе «имя», которое уже пять лет используют в этом клубе для обращения к нему.

— Эй, Стюарт, — крупный мужчина с сединой в растрепанных волосах сидит на скамье, покуривая крепкую сигару, перевязывая свои больные запястья. — Чего ты мнешься?! — фыркает, пуская дым через ноздри. — Наподдай ему, как следует! — после его слов половина присутствующих, занимающихся и упражняющихся (в основном это были мужчины от тридцати), смеются, бросая короткие взгляды на двух парней, соревнующихся в спарринге: одним из них является Дилан, и он ответно усмехается, не отвлекаясь от соперника, которого видит здесь впервые, как и остальные посетители.

Но О’Брайен без труда узнает этого человека, несмотря на то, что встречались они в те моменты, когда Дилан был слегка… не слегка обкуренным.

Русый парень с обилием татуировок: руки и спина полностью забиты. В ушах несколько колец.

Оба потные. Оба уставшие. Оба привлекают к себе внимание, ведь выглядят, как две противоположности, но при этом словно близнецы: будто братья со схожими физическими характеристиками: рост, вес, мускулатура. Наличие татуировок. Если бы они оба были бы брюнетами или русыми, то издалека их можно было бы принять за двойняшек.

А привлекают внимание, потому что уже второй час боксируют. Ни один, ни второй не думает сдаваться первым. Возможно, и в психологической составляющей они схожи, наверное, поэтому и бьют одинаково. Серьезно, завсегдатые клуба не способны без смешков наблюдать за их боем: один наносит удар в челюсть, другой в ту же секунду повторяет, будто мыслят они одинаково, поэтому данный бой со стороны выглядит забавно и длится уже больше часа.

Избавившись от футболок, парни уже вяло держатся на ногах. Им надоедает. Понимают, что это пустая трата времени, поэтому Дилан решает в последний раз попробовать атаковать парня. Если не выйдет, то предложит ничью. И та же мысль видимо приходит в голову его соперника. Они оба устало наносят удары в челюсть. Устало. Не блокируя встречные удары, поэтому и Дилан бьет парня в челюсть, и этот тип попадает в яблочко.

А наблюдатели чуть ли не валятся от хохота.

Оба парня разворачиваются друг к другу спинами от полученных ударов, делают пару шагов стороны, сдергивая с ладоней перчатки, и пальцами дергают подбородок, проверяя функциональность челюсти, дабы убедиться, что все в порядке. И оборачиваются обратно, встретившись взглядами, в которых читается скука. Им правда надоедает.

— Ничья? — русый парень пытается не подавать виду, но его изводит одышка. Мышцы ноют, сердце в груди скачет, а желания продолжить спарринг отсутствует. Похожий дискомфорт в теле испытывает и Дилан, поэтому он кивает, полностью соглашаясь на уравновешение сил.

— Томас, верно? — О’Брайен следит за передвижением татуированного парня, который приседает на скамью, бросив под ноги боксерские перчатки. Он поднимает в ответ измотанный взгляд и протягивает руку в качестве приветствия. Дилан пожимает влажную ладонь, хорошенько дернув её, чем вызывает на лице русого парня проявление боли.

Вроде… Говорить больше не о чем, так что О’Брайен намеревается развернуться и направиться к той скамье, на которой оставляет свою мятую футболку и купленную бутылку воды, но его останавливает высокий, хорошо сложенный мужчина, лет пятидесяти, который выглядит куда благороднее на фоне остальных бедняков, посещающих данное заведение:

— Стюарт, — он обращается к нему иным именем, чтобы не выдать знакомого, а Дилан довольно приветливо бросает в ответ:

— Здоров, — пожимает его ладонь, мельком обратив внимание на Томаса, который при виде представителя правопорядка заметно съеживается, то и делая, что стреляя взглядом в сторону входной двери.

— Ты виделся с Норамом? — немолодой полицейский сам посматривает на Томаса, тем самым принуждая того вести себя менее подозрительно: парень делает вид, что строчит кому-то сообщение.

— Нет, а ты? — Дилан переключает свое внимание на мистера Лодерга — шерифа полиции, который часто заходит в старый клуб побоксировать. Мужчина еще не успел сменить рабочую форму на спортивную, поэтому каждый из присутствующих понимает, какой статус у этого человека, и некоторые даже начинают нервно собирать вещички и сваливать из зала от греха подальше. Да, окраины кишат бывшими преступниками, так что здесь редко встретишь представителей молодежи. Правда к Дилану у шерифа особое отношение. Не лишенное подозрений, но… все-таки менее агрессивное.

— На прошлой неделе он заезжал в участок, — мужчина ставит руки на талию, продолжая поглядывать на Томаса. — Интересовался, не вернулся ли ты к нам на подработку.

— Это намек? — Дилан не может не усмехнуться. Да, Норам, кажется, еще обижен, возможно, зол.

— Расценивай, как хочешь, — шериф не дает конкретного ответа. — Пересечешься с ним?

— Куда я денусь? — парень не увиливает.

— Хорошо, — мужчина начинает отходить в сторону раздевалки. — Контролируй его, пока он здесь.

О’Брайен не обязан обещать, поэтому просто прощается:

— Бывай, — он не должен ни за кем присматривать, но встречи с Норамом не избежать. Полицейский кивает, в последний раз окинув Томаса подозрительным взглядом, после чего одной ладонью сжимает ремень на штанах и продолжает идти, лишив русого парня своего внимания.

Томас смелется стрельнуть едким взглядом ему в спину, щурится, ведь в его голове созревает план действий. До этого момента он скитался в сомнениях и неизвестности, он не знал, как ему провернуть все так, чтобы в итоге выбраться сухим из кучи водянистого дерьма, в которое втянул не только себя, но и девушку — лучшего друга.

Томас наломал дров. И ему все исправлять. Но не без чужой помощи.

Дилан делает шаг вперед, как вновь слышит обращение к себе.

— Покурим? — Томас чувствует прилив сил и поднимается со скамьи. О’Брайен с хмурым видом оглядывается, вопросительно изогнув брови, правда его внешняя суровость идет в резкий диссонанс со смешком:

— Это свидание?

Роббин вскидывает голову, изучив серое небо, когда ей на макушку падает капля воды. Щурится, подняв ладонь, дабы уберечь глаза от болезненного влияния бледноты. Сегодня у женщины выходной, поэтому она торопится провести время с Теей — это редкость. Раньше Роббин не работала так много, денег на содержание воспитанников больниц ей хватало, так что и реабилитация детей проходила успешней, но в этот раз финансовое положение тяжелее, спонсирование Теи изначально было мизерным из-за того, что она числится не просто психически нездоровой, но и несет уголовную ответственность по трем статьям. Если честно, в этом году мисс О’Брайен не собиралась брать кого-то на реабилитацию из-за проблем семейных, связанных с Диланом, и из-за снижения поддержки государства больницы Северного Порта, по причине чего всем работникам урезали зарплату. Но женщина совершила ошибку, ознакомившись с делом Оушин. Только из-за чувства родства с этой девчонкой Роббин буквально вцепилась в неё, настаивая отдать на реабилитацию. И теперь она несет ответственность, с самого начала намереваясь взять полную опеку над девушкой.

Роббин правда сожалеет о нехватки времени, но зато у них есть крыша над головой, вода и электричество. Еще немного — и женщина накопит на колледж для сына. Она… она неплохо справляется с ролью матери. С ролью взрослой, которой ей пришлось стать без подготовки.

Если так подумать, Роббин иногда признает необходимость иметь рядом такого человека, как Дилан. С жестким характером.

Нужда иметь рядом мужчину, на которого можно положиться. Да, Роббин старается найти себе спутника жизни, пытается встретить кого-то особенного, влюбиться, но в итоге каждый раз возвращается под жесткий контроль сына, потому что привыкает к нему, и только под его опекой чувствует себя защищенной.

Может, это её судьба? Не иметь отца, не иметь супруга, опоры, но взамен родить того, кто подарит ей заботу, которой она была лишена и которую жаждала. Ведь ему не было и пяти, когда он принялся защищать её перед отчимом. Это Дилан хватал посуду и швырял в мужчину, когда тот избивал Роббин. Он переводил на себя гнев отца, отвлекая его от матери, а та? А та в ответ ненавидела его, гнала на улицу, запирала в подвале, чтобы не видеть, била. И пыталась бросить, предпринимая попытки совершить суицид. В конце концов, это Дилан спустил курок. Он взял на себя грех, чтобы защитить мать. И именно в тот день, в то оглушенное мгновение женщина наконец осознала реальность.

Жизнь — вещь поистине странная, но до безобразия логичная.

Губы Роббин растягиваются в теплую улыбку, когда щеки касается дождевая капля, сорвавшаяся с листка дерева, под которыми они с Теей сидят, восстанавливая покосившиеся кусты ягод. Тея увлеченно возится в земле, подвязывает стебли и веточки на веревочки, привязывая к веткам деревьев, чтобы кустики выпрямились и тянулись вверх. Девушке явно нравится заботиться о растениях. Хорошо, что у них находится общее увлечение. Роббин с удовольствием делится с Теей своими знаниями, а Оушин впитывает, как губка. У нее не так много навыков. Любое умение девушка жаждет освоить. Плевать на отрицания. В Тее Оушин еще сохраняется детская любознательность, тяга к новому и неизведанному.

— Хорошо, только корешки осторожно выкопай, — женщина хвалит Тею, когда той удается перенести корешки декоративной елочки в горшок с водой. — Думаю, рано я посадила её здесь. Лучше держать её дома, — отвлекается на вибрацию своего телефона. Вынимает его из кармана, изучив экран, и виновато улыбается Оушин, поднявшись с влажной травы, дабы отойти и переговорить. Тея недолгим взглядом провожает Роббин, почти сразу вернувшись к уходу за кустом вишни. Мисс О’Брайен столько насажала на заднем дворе. Удивительно, как она успевает ухаживать за садом с таким плотным рабочим графиком?

Окидывает взглядом кустики и стягивает с ладоней грязные перчатки. Вроде все. Осталось только помыть садовые принадлежности. Девушка с чувством удовлетворения изучает проделанную работу, почему-то ей нравится помогать другим живым существам. Быть полезной и нужной. Кому-то. Пускай простым растениям, но… Это приятно.

Начинает собирать лопатки, миниатюрные грабельки и прочую утварь в ведро, когда Роббин скованным шагом возвращается, застыв в паре шагов от девчонки, которая поднимает глаза, тут же заметив значительное эмоциональное изменение. Роббин выглядит встревоженной и даже сердитой, а её голос звучит ровно, будто она намеренно сдерживает тональность, чтобы не вызвать у Теи беспокойство:

— Мне нужно отъехать.

— Что-то случилось? — Оушин интересуется непринужденно. Видимо, Роббин не хочет оставлять Тею одну, тем более в свой выходной, но девушка привыкает быть наедине с собой.

Женщина поднимает на Оушин взгляд, качнув головой, и с прежней задумчивостью изучает лицо девушки, проронив:

— Нет, просто… — хмурит брови, сунув телефон в карман джинсов, и набирает воздуха в легкие, выдавив с улыбкой. — Я скоро вернусь, — еще мгновение отвечает на зрительный контакт Теи, после чего разворачивается, поспешив к террасе. Оушин преследует её взглядом, полностью присев на траву. Отводит глаза. Недолгая пауза — возвращается к сбору садовых предметов.

Интересно, что могло произойти?

Сколько они хранят молчание? Выходят на берег, садятся на выступ, ступеньки которого ведут на каменистый пляж. Сидят, курят. Небо пасмурное, океан тревожный, но это последствия шторма. Сегодня ливня точно не обещают. Шум воды, вой ветра и крик чаек. Дилан терпеливо ждет, потягивает уже вторую сигарету, пару раз громко откашливается, давая понять, что не намерен проторчать здесь больше получаса. Томас понимает намек и несколько раз бросает взгляд на О’Брайена, прежде чем заговорить:

— Ты знаешь Норама? — в ответ Дилан лишь пожимает плечами, явно не желая поднимать тему человека, который когда-то был его лучшим другом. И, кажется, остается таковым, несмотря на… на некоторые особенности их взаимоотношений.

— Он раньше работал с нашими ребятами, — Томас убежден, что они говорят об одном и том же Нораме Реин, который недавно вернулся в портовый городок после нескольких лет заключения в пансионате особого режима, куда его определили родители, дав взятку полиции, чтобы те не заводили дело. — До того, как его арестовали, — русый парень пускает никотин через рот, посматривая на Дилана. — Говорят, его сдал кто-то из близких.

О’Брайен с больно умным видом потягивает никотин, подперев подбородок кулаком. Смотрит в сторону мрачнеющего горизонта.

Порой нужно предать человека, чтобы помочь ему. Дилану пришлось предать лучшего друга. И это в буквальном смысле спасло Нораму жизнь, а если он до сих пор не осознал данного факта, то О’Брайену остается лишь пожать плечами.

— И? — Дилану надоедает своеобразное пустословие с человеком, которого он знает только по нескольким вылазкам на подобие «стрелок» и вымогания денег с клиентов его начальника. — Что тебе нужно? — конкретней и быстрее. Не для посиделок парень выбрался в зал. Он намеревался побыть наедине, но появление Томаса выбило его из колеи.

Русый парень стряхивает пепел с кончика сигареты, затем вновь подносит её к губам, переходя к тому, что его интересует в первую очередь:

— Есть связи в полиции?

Вопрос… Мягко говоря, удивляет, но Дилан не показывает своей озадаченности. Он продолжает смотреть на волнующийся океан, не проявляя интереса к беседе:

— Допустим.

— Полиция знает о притоне? — только что в голосе Томаса прозвучала надежда? О’Брайен поворачивает голову, взглянув на парня, как на идиота, но ответить всё-таки решает:

— Они знают только о торговце наркотой, которого не могут поймать из-за отсутствия улик. Ловят посредников. Он вроде не бывает здесь, — вновь смотрит на шумную воду. — Или бывает?

— Ты не думал… — Томас начинает нервно стряхивать пепел с кончика сигареты. — Сдать притон властям?

— Не знаю, — Дилан хмурится. — Причины не было, — теперь он действительно озадачен. — К тому же я тоже там отдыхаю…

— Так… — Томас перебивает, открыто смотря на профиль парня. — Ты можешь сдать?

Дилану чуть башку от тупости собеседника не срывает, но все потому, что О’Брайен не понимает мотивов этого типа:

— Ты просишь меня сдать вас властям? — щурится, искоса наблюдая за поведением русого парня. — Что за самопожертвование?

Но Томас тут же подсказывает, что именно может им двигать:

— Сдать после того, как мы уедем, — решительным видом заставляет Дилана непроизвольно запнуться:

— Мы? — он выдавливает вместе с дымком никотина, сорвавшегося с губ, когда за их спинами звучит знакомый хриплый голос:

— Томас?

Оба оглядываются. Оба обращают внимание на девушку в мешковатой кофте и джинсах. Капюшон наброшен на голову, видны светлые пряди. На бледном лице ни единого намека на макияж. Дилан с трудом узнает в этой серой мыши девушку, которая уверенно, в буквальном смысле, оседлала его. Пару раз. В притоне. О’Брайен сдерживает свой легкий шок и отворачивает голову, нервно затянувшись никотином.

Томас заметно меняется. Он сводит брови, выглядит раздраженным:

— Я просил ждать меня в…

— В кафешке, — тянет девушка, странно покачиваясь при ходьбе и покуривая косяк травки, — почитать книжечки, заболтать старушку, — не менее раздражено смотрит на парня. — Знаю.

А тот изучает сверток в её ладони, рявкнув довольно сердито:

— Где ты это взяла?

— А что? — кажется, она вовсе не боится сурового Томаса. — Нельзя? — и встает между парнями, с равнодушием относясь к тому, как русый сжимает губы, нехотя проронив довольно тревожно:

— Рубби…

— Привет, — девушка без труда узнает Дилана и начинает ворошить его темные волосы пальцами. — У вас свидание? — смеется, намекая на повышенный процент интимности происходящего: парни одни, на заброшенном берегу окраины города. Романтика Северного Порта.

— Ага, — О’Брайен фыркает, чем смешит Рубби, которая давит на плечи парней:

— Может, тройничек?

class="book">Дилан щурится, уже без удовольствия потягивая никотин:

— Не, с извращением завязал.

— Ты не завязал, — у Рубби заплетается язык, — ты просто трезвый, — покачивается с ноги на ногу, втягивая в рот дымок травки:

— О чем воркуете? — приседает на корточки, поворачивая голову то в сторону Томаса, то в сторону Дилана, но они оба остаются молчаливыми, поэтому девушка закатывает глаза, встав и дав им обоим подзатыльники:

— Ясно… — парни не морщатся, но недовольные взгляды на девчонку поднимают, когда она проходит между ними, начав спускаться вниз на берег. — Пойду, погоняю чаек, — оборачивается, покачнувшись на слабых ногах. — Это намного приятней, чем сидеть с нариками, — и бросает «прощайте» на французском, что вызывает у Дилана искреннее удивление, а у Томаса привычное раздражение:

— Никогда не понимал её акцент…

— Вы местные? — О’Брайен сощуренным взглядом наблюдает за неуклюжей беготней Рубби по берегу.

— Ага, — Томас также не сводит с девчонки внимания. — Друзья с детства.

— М-м…- Дилан задумчиво тянет, бросив на парня косой взгляд. — Просто друзья?

Томас не сдерживает смешок. Его попытки чиркнуть зажигалку и зажечь третью сигарету выглядят очень нервными, так что у О’Брайена не остается сомнений насчет того, какие там этих двоих связывают отношения. Интересно, каково Томасу наблюдать, как его ненаглядная спит с другими парнями? Мерзко, наверное.

Невольно пытается представить, какие чувства у него вызвало бы известие о том, что Оушин спит с другими, но вдруг вспоминает, что Тея и правда спокойно трахается с теми, с кем её сводит случай, и отбрасывает мысли, решая в данный момент сосредоточиться на образовавшейся ситуации.

— Хотите сбежать? — возвращается к тому, о чем они говорили. — Зачем начинать возиться в дерьме, если потом придется руки мыть?

— Просто если есть возможность, — Томас проявляет больше раздражения, он теряет собранность, скорее всего, виновата в этом Рубби. — То сообщи кому-нибудь.

— Боишься, что вас будут преследовать? — Дилан по-прежнему не понимает, почему эти двое просто не сбегут, не покинут группку ребятишек, увлеченных распространением наркоты, хотя… Норам ведь тоже не мог.

— Ты ничего не понимаешь, — Томас прикрывает веки, ладонями устало трет лицо, сигарету зажав между пальцами.

— Понимаю, — О’Брайен хмыкает. — Травка у вас интересная, — поворачивает голову, встретившись с хмурым взглядом русого типа, и не сдерживает ухмылку. — Состав, наверное, необычный.

Томас всматривается в ответ, почему-то шепотом подтвердив свои подозрения:

— Понимаешь, — да, этот тип прекрасно осознает. Может, знает не все, но ему известно достаточно, чтобы понимать, что не так с этой травкой.

— Я оставлю тебе номер, — Томас опять переводит свое внимание на Рубби, наблюдая за её беспечной игрой с птицами. — Просто сдай притон и сообщи мне, когда сделаешь это.

— Какая мне с этого выгода? — Дилан фыркает. Он не должен им помогать. Что ему с этого? Но ответ у Томаса, вдруг, находится:

— Ты не похож на кретина, которого устраивает зависимость, — он наклоняет голову, более не пытаясь восстановить с собеседником зрительный контакт. О’Брайен удерживает сигарету возле губ, которые увлажняет, скользнув кончиком языка.

Кажется, ему постоянно говорят то, что он и сам прекрасно понимает. Если бы он сдал притон, он обезопасил бы себя от срывов, но… Не сдает. Почему? Ему одному известно. А ведь ладони потеют, в глотке встает ком. Да… Никто и не говорил, что от зависимости легко избавиться, но он пообещал себе стараться. И не только себе.

Но притон не сдает. Значит ли это, что однажды Дилан вернется туда?

Вырывается из своих мыслей, когда слышит женский визг, полный восхищения. Смотрит на Рубби, ноги которой настигает волна ледяной воды. Она кричит и смеется, убегая прочь от океана. Спотыкается о камни, чуть было не рухнув на землю, из-за чего Томас слегка подскакивает на месте, сердито проворчав:

— Ну, мать её… — и повышает голос. — Эркиз! — в очередной раз рявкает на девчонку, чем осведомляет её о своем недовольстве, а Дилан еще секунду сидит с каменным выражением лица, как вдруг осознает.

И резко поворачивает голову, врезавшись нечитаемым взглядом в лицо Томаса:

— Её фамилия Эркиз? — с непонятным омерзением произносит. — Рубби Эркиз?

На лакированной двери, которую распахивает Роббин О’Брайен, расположена табличка, гласящая: «Доктор Р. Эркиз», и дополнительная надпись мелким шрифтом о том, какую должность он занимает. Женщина даже не вчитывается. Она бывает в этом помещении довольно часто, поэтому без стука врывается, встретившись взглядом с приятным на вид мужчиной, занимающим свой рабочий стол, напротив которого стоят два кресла. Доктор Эркиз с уместной сердитостью смотрит на Роббин, правда, невольно смягчается, заприметив, как женщина бледна. Мисс О’Брайен проходит внутрь, метнувшись напряженным взглядом на мужчину, который сидит в одном из кресел, закинув ногу на ногу: полный, на вид, лет сорок, темные сальные волосы до плеч, хмурое морщинистое лицо, тонкие искусанные губы. Одет в черную куртку и потертые джинсы. Притоптывает ногой, откланяется на спинку кресла, постукивая искусанными ногтями по подлокотнику. Всем видом показывает свое нетерпение и недовольство, ведь его заставляют ждать. Поворачивает голову, врезавшись в лицо Роббин взглядом. И женщина невольно давится вздохом, а глаза накрывает черная пелена. Всего на мгновение ее сознание подменивает образы, заставляя поверить, что перед ней человек, который был давно убит. Отчим. Они до ужаса похожи.

Но голос Эркиза выдергивает из кошмара:

— Вы уже общались по телефону, — встает со своего кресла, без желания представив своего гостя, указав на него ладонью. — Брэдфорд Оушин.

Неужели Дилану позволяют уединиться? Мысленно отгородиться и перейти к насущной проблеме, с которой он намерен разобраться. Парень пришел сюда потренировать удары на груше, делать все автоматически, дабы не было необходимости контролировать свое тело, пока отдаешься размышлениям.

Теперь, когда его оставляют в покое, он может подумать об Оушин. Даже в его голове это звучит неправильно и с каким-то маньячеством, но девчонка не дает ему покоя. Дилан серьезно намерен прекратить это метание и прийти к умозаключению, даже если на это уйдет день, ночь, второй день. Он не вернется домой, пока не разберется.

Колотит боксерскую грушу, недолго пребывает в тишине сознания, когда внезапно открывает поверхностную истину.

Ответ очевиден. Наверное, поэтому Дилан так долго исключал его из сознания, пытаясь найти иное объяснение происходящему с ним.

Кажется, Тея Оушин ему нравится. Но это чувство зарождалось другим образом, не так, как было с Брук. Реин привлекла его с первого взгляда, поэтому он поздно осознал, что в качестве собеседника она ему не особо интересна. Точнее, Дилан, как и любой другой парень, закрывал на это глаза, подкупая себя красотой девушки.

С Оушин вышло немного… нестандартно. Первое впечатление было… неприятным, ладно, оно было мерзким. Девушка ничем не привлекла, от её вида стягивало желудок и тянуло блевануть, причем не один раз. Говорить с ней не удавалось, вела она себя странно. В общем, все в ней отталкивало. Дилан сомневался в возможности подружиться с ней.

Но чем дольше находился под одной крышей, в одной комнате, чем больше завтракал, обедал, ужинал, смотрел фильмы, занимался всякой домашней ерундой, разговаривал, тем сильнее росло его желание узнать её. Внешне отталкивающий человек оказался таким ненормальным и интересным внутри. Первое время это вызывало жесткий диссонанс, но когда Дилан рассмотрел в Тее человека, с которым его связывает нечто общее, все будто встало на свои места. Его одурило дикое желание сделать Оушин своим другом, сблизиться с ней, потому что-то, с каким спокойствием она рассуждала о его проблемах, это брало вверх над парнем, делающим его зависимым от бесед с Теей. Иметь рядом человека, который принимает его «особенности», считает их наличие признаком «индивидуальности», дарит возможность не скрываться и быть собой… Ему башку сорвало. Так происходит постоянно. Роббин много раз проводила с сыном воспитательные беседы на этот счет. Контроль. Желание держать другого в принадлежности, ослабляя его свободу. Дилан прекрасно понимает, что не должен вести себя подобным образом, но увы.

Парень наносит сильный удар по боксерской груше и делает большой шаг назад, глубоко и хрипло глотая пыльный воздух.

Осознание. Просто повторно осознай и попытайся здраво оценить собственные мысли.

Тея Оушин не принадлежит тебе.

Повторяет удар по груше, зло сощурив веки.

Тея Оушин принадлежит.

***

— Черт возьми… — шепчу, пытаясь оттереть тряпкой грязь с рукавов и прочей ткани рубашки. Угораздило же меня поскользнуться у самых ступенек? Я уже столько одежды порвала и испачкала из-за своей неуклюжести, неловко перед Роббин, которая стирает и гладит их. А еще больше неловко перед Диланом, ведь именно он в этом доме исполняет роль швеи. Сколько раз он уже пришивал пуговицы? Немереное количество.

И вот я опять измазалась. Упала в лужу, хлопнув по дождевой воде ладонями. Вся передняя часть вымазана и промокла. В темноте мне сложнее ориентироваться. Не зря Робин просила меня не возиться вечером во дворе… Прекрасно.

Кстати, она уже вернулась? Или нет? Я долгое время провожу в саду, затем в сарае, поэтому не знаю, кто вообще находится дома. Вечер опускается внезапно, я не успеваю проследить за утекающим часами, что провожу в одиночестве за рисованием.

Вхожу в дом. Свет горит, значит, кто-то здесь. Не спешу окликнуть кого-нибудь. Надо привести себя в нормальный вид. Ступаю вверх по лестнице, все еще пытаясь оттереть грязь с ладоней, когда слышу за спиной шаги. Оборачиваюсь, встретившись взглядом с Диланом, который выходит с кухни, держа в руках упаковку лекарства от кашля. Все-таки приболел.

— Привет, — бодро здороваюсь с ним, а он окидывает меня прищуренным взглядом, изогнув брови:

— На тебя напала соседская кошка? — хриплым голосом интересуется, сорвавшись на сухой кашель. Дергаю ткань рукавов, виновато опустив лицо:

— Я поскользнулась и упала в грязь, — бубню под нос, коснувшись его пальцем, дабы почесать, и, судя по влажному ощущению, оставляю на кончике грязный след. О’Брайен поднимается ко мне, с деловитым недовольством фыркнув:

— Потрясающе, — и дергает мою рубашку рукой. — Не порвала? Я немного подзадрался штопать твои ве… — и срывается на смешок, отступив назад, ведь я с улыбкой тяну к нему грязные ладони, заставляя отойти к стене:

— Не трогай меня, — он не сдерживает улыбку, уворачиваясь от моих рук. — Тея, я не шучу, — начинает быстро подниматься. Спешу за ним на второй этаж, с довольным лицом подметив:

— А разве все грязное не выглядит сексуально? — шагаю за парнем, который с озадаченным, но веселым видом оглядывается на меня:

— Не помню, чтобы я такое говорил.

— Знаю, — сворачиваю в свою комнату. — В твоем понимании, — Дилан сует ладони в карманы джинсов, остановившись на пороге. — Сексуально то, что мокрое, — беру футболку, спальные штаны и полотенце, сложенные на кровати, и шагаю обратно к О’Брайену. — В моем, все грязное — есть сексуальное, — намеренно с умным видом подшучиваю над парнем, выскользнув в коридор, и уверенной походкой направляюсь к ванной комнате, по шарканью догадываясь, что Дилан следует за мной.

— Тея? — он обращается ко мне только тогда, когда включаю свет, оказавшись в ванной.

— М? — вопросительно мычу, уложив вещи на стиральную машинку, и разворачиваюсь к раковине, изучив свой внешний вид в зеркале. О’Брайен складывает руки на груди, опершись на дверной косяк, недолго наблюдает за моей попыткой стереть с кончика носа грязь и, наконец, продолжает:

— Почему ты помешена на теме «привязанности»?

— О чем ты? — непринужденно интересуюсь, включив воду. Ура, мне удается повернуть ручки крана без лишней помощи. Расту.

— Не строй из себя дуру.

Ладони замирают под потоком воды, взгляд не поднимаю, но все положительное настроение моментально испаряется. Дилан заговаривает со мной серьезным тоном. И мне это не нравится.

— Не сработает, — парень переступает порог, прикрыв за собой дверь, и будто с угрозой произносит. — Не в этот раз.

Я не поднимаю глаз на зеркало, но ощущаю, как меняется выражение моего лица. Оно мрачнеет, взгляд обретает привычную холодность, а голос звучит ровно, жестко:

— Что ты хочешь от меня? — правда, что? Слегка поворачиваю голову, не выпрямляясь, и врезаюсь зрительно в лицо парня, чтобы дать ему понять — я не стану церемониться. Мне надоедают его давящие расспросы, его попытки что-то вытянуть из меня. Серьезно, что за упертый баран?

— Да неужели? — Дилан неправильно реагирует на мою эмоциональную перемену. Он усмехается краем губ, чувствует себя свободно, в отличии от меня, скованно стоящей в застывшей позе у раковины. — Это окончательная версия Теи Оушин? — с издевкой в голосе уточняет, вальяжно шаркая за спиной, при этом взглядом соскочив с моего профиля на зеркало, чтобы видеть мое лицо через отражение. — Или мне стоит еще немного поддавить?

Продолжаю смотреть в сторону. Тяжелый взгляд опускается в пол. Недолго испепеляю холодное покрытие, резко взглянув исподлобья на зеркало, дабы встретиться с этим типом в зрительном сражении, вот только его собранность и уверенность уничтожает моментально.

Он встает сбоку, рукой опираясь на край раковины, и с неизменным чувством превосходства растягивает губы, пырнув меня словами в грудь:

— Мне нравится.

— Что. Тебе. Надо, — не даю ему возможности смутить меня. Говорю четко и твердо.

— Объяснись, — он возвращается к изначальному вопросу. — Я не понимаю, почему не должен привыкать к тебе.

— Идиот, — я переминаюсь с ноги на ногу, проворчав с надменной усмешкой. — Я уеду по окончанию реабилитации, поэтому… — еле сдерживаюсь, чтобы не пискнуть, ощутив, как Дилан прерывает мои слова, больно ущипнув меня за бедро. С другой стороны. Его ладонь ложится на край раковины, а сам он встает чуть позади меня, заточая меня в подобии моральной камеры. Не шевелюсь. Взглядом пронзаю водосток. Думаю, как вывернуться, в какую сторону рвануть, но парень заметно сдавливает пальцами поверхность раковины по обе стороны от меня, словно дает понять, что прочитывает мои мысли и не позволит уйти.

— Если мы захотим, опека над тобой полностью перейдет Роббин, — наклоняет голову, тяжко вздохнув. — И тебе не придется уезжать, — подбородком давит на мой висок, пытаясь заставить взглянуть на него через зеркало, но не поддаюсь. Продолжаю пялиться вниз, напряженно глотая кислород.

— Все решаемо, ты пытаешься впихнуть мне отговорки, — не сомневалась, что он расколет меня. — Говори правду, — сжимаю ладони в кулаки. — Почему?

— Это не твое дело, — защищаюсь решительным, но дрожащим от волнения голосом. — Не пытайся пролезть в мой мозг, — взглядом мечусь из стороны в сторону, проронив куда тише. — Тебе там не место.

— Мне кажется, я уже там, — его уверенность в себе когда-нибудь прикончит меня. Дилану приносит удовольствие мое скованность и моральное скитание, он чувствует себя хозяином ситуации. Я и не спорю. Я не способна противостоять.

— На отдельной полочке, — О’Брайен выдыхает мне в висок, следит за выражением моего лица, именно поэтому я срываюсь, не позволяя ему затуманить свое сознание:

— Прекрати, — жестко приказываю, впившись пальцами в край раковины и сильнее ссутулившись. — Зачем ты все усложняешь?

— Так я уже на полочке? — он выворачивает сказанное мною, сильным давлением взгляда пронзив мое лицо, и я срываюсь, резко вскинув голову, чтобы ответить на зрительный контакт:

— Хватит, — решительно выпаливаю, не сдержав злости. — Ты мне не интересен. Ни с каких сторон, — подаюсь немного вперед, чтобы увеличить расстояние между нами. — Я просто хочу поддерживать положительные отношения, — напоминаю, не позволяя себе заикнуться, иначе вновь замолчу. — Поэтому перестань. Это неуместно, — мой голос срывается на визг, а он выглядит таким спокойным, даже бровью не водит, пока слушает и позволяет мне попытаться убедить его. — Не знаю, что ты о себе возомнил, но меня ты не привлекаешь.

— Ну да, — встревает холодно, без эмоций. Я замолкаю, широко распахнутыми глазами уставившись на человека, который с каменным выражением лица кивает, вдруг поднося ладонь к верхним пуговицам моей рубашки, и дергает ткань ворота, расстегивая. — Не привлекаю, — напряженно сглатываю, опустив внимание на свою шею, кожу которой он открывает нашему обзору. Отметины. Его отметины. При виде которых я окончательно теряю шанс нормализовать дыхание. Моргаю, сжав ворот рубашки, чтобы скрыть следы, а Дилан вновь слегка улыбается, кивнув головой:

— Поэтому ты просила меня не останавливаться, — щурится, явно насмехаясь над моими попытками доказать обратное. — Логично.

С придыханием смотрю на него. Сжимаю губы до естественной для своего вида бледноты. О’Брайен продолжает давяще воздействовать на меня зрительно, ждет, что я сдамся, признаю его правоту, но я сама не до конца могу разобраться в собственных ощущениях. Знаю лишь то, что ничего из этого не имеет значения, и не будет иметь. Ведь исход у меня один.

Опускаю глаза, опускаю руки. Ничего не отвечаю. Не хочу больше обсуждать это, поэтому выбираю метод психологического побега, раз уж физически мне не удается сдвинуться с места. Замыкаюсь в себе.

Наверное, это служит толчком к желанному завершению разговора.

— Окей, — Дилан наклоняется вперед, телом прижавшись к моей спине. — Даже если так, — продолжает с недоверием коситься на меня, открыто насмехаясь над моими попытками убедить его в искренности своих слов. — Даже, если я действительно тебя не интересую, — надо видеть, как он морщится, всем своим видом выказывая неприязнь к моей психологической борьбе с ним, ведь он знает, что в любом случае выйдет победителем. — Ты прекрасно знаешь. Я всегда добиваюсь того, чего хочу.

— И чего же ты хочешь?

Поднимаю глаза. Нахожу парня в отражении зеркала. Смотрю. Хмуро. Кажется, мое дыхание значительно тяжелеет, становится глубоким, тихим. Дилан пристально смотрит в ответ. Я задаю ему вопрос, который требует раздумий? Чего не выпаливает? У этого типа всегда есть, что сказать. Чего молчит?!

Сглатываю, осознав, что тишина затягивается. О’Брайен продолжает опираться на раковину, не позволяя мне отойти, продолжает пялиться, а я уже пару раз отвожу взгляд в сторону, прежде чем он роняет как-то тяжело, будто его слова весят тонну:

— Je te veux.

Словно он что-то осознает. Прямо сейчас. В данный момент. Будто я задаю ему правильный вопрос, который помогает… Чем-то. Не могу утверждать. Я ведь даже не понимаю его французский, посему не могу судить. И не желаю знать, что именно он преподносит в качестве ответа. Мне достаточно видеть его выражение лица, но и от этого ограждаюсь, отводя взгляд, и шепнув менее уверенно:

— Мне надо принять душ, — без капли смелости накрываю его запястья, надавливаю, намекаю. Пусть сам уберет. У меня нет сил давить на него.

Дилан понимает молчаливый намек. Выпрямляется, соскользнув ладонями с края раковины, но не спешит отойти. Протягивает руку к струе воды, намочив пальцы, после чего грубым движением вытирает кончик моего носа, больно дернув за него. И всего на мгновение на его серьезном лице мелькает натянутая улыбка. Разворачивается, вялым шагом направившись обратно к двери. Открывает её, а я… Я осознаю кое-что интересное:

— Ты похож на неё, — данный факт вызывает хмурость на моем лице. Медленно поворачиваю голову, оставаясь слегка озадаченной своим внезапным открытием, ведь… И правда. Они похожи.

— На неё? — Дилан встает за порогом ванной, сунув ладони в карманы джинсов, и хмыкает. — Я вроде парень. В чем ты уже не должна сомневаться.

— В том, как сложена психология, — подхожу ближе к двери, внимательно всматриваясь в черты его лица. — Вы похожи, — с давней обидой щурю веки. — Только она предпочла исчезнуть. Без меня, — голос обретает жесткость. — Бросила, — ниже опускаю взгляд. — Одну, — еще ниже. — Здесь.

— Ты не одна, — стандартная фраза. Сколько раз мне доводилось слышать подобное?

Вновь обращаю свой лишенный интереса взгляд на парня, фыркнув:

— Она так же говорила, — не могу не подметить одну странность. — Ты вроде умный парень, многое понимаешь, но порой мне кажется, что ты очень, очень наивен, — вглядываюсь в его карие глаза, которые с интересом смотрят на меня. — Может, все дело в разнице? Мы росли и развивались в разных средах, может, поэтому.

— Так… — Дилан хочет прервать мои размышления, поднимает ладони, дабы остановить, но не даю ему возможности встрять:

— Ты вроде как способен понять меня, а я тебя, но… — качаю головой. — Мы смотрим на всё по-разному, — и сама же возвращаюсь к нежеланному разговору:

— Есть вещи, которые тебе не под силу, что бы ты там о себе не возомнил.

— Тея, — парень усмехается, — я — Дилан О’Брайен. И официально заявляю — тебе пиздец, потому что никуда ты не денешься и…

— Я все равно исчезну.

Замолкаем. Оба. Уголки его губ опускаются, во взгляде сохраняется спокойствие, но он довольно нервно скачет по моему лицу, что говорит о внутренней несобранности этого типа. Парень опускает ладони, медленно его лицо обретает знакомую озадаченность, и он даже готовится что-то сказать, но я не даю.

Сжимаю ручку двери. Закрываю её, оставив Дилана одного в коридоре. Задвигаю щеколду. Делаю шаг назад, задумчивым взглядом врезавшись в деревянную поверхность.

Всё верно. Ничего не имеет значения. Что бы он там ни говорил. Это пустая болтовня для меня.

***

«Всё равно исчезну».

В каком смысле?

Шум воды возвращает трезвость ума. Взгляд устремляется на поверхность двери. Дилан совершает необдуманное действие, касаясь ручки дергая её в попытке открыть, но заперто. Конечно. Девчонка более не так опрометчива, как раньше. А что бы он сделал, будь дверь открыта? Продолжил бы терзать её вопросами, добиваясь объяснений? Это впустую. Тея Оушин дала понять, что его попытки встретит замкнутостью. Она тупо закроется и прекратит реагировать на его действия. Как раньше. Девушка часто так поступала.

Отступает назад, нервно перебирая пальцами край футболки. Бред какой-то.

Оборачивается, взглядом зацепившись за Роббин. Точнее, за бутылку вина, с которой она рассчитывает незамечено уединиться в комнате. План проваливается, когда женщина тянется ключами к замку. Дилан открывает дверь. Его всемогущая бдительность уже не поражает. Роббин лишь удрученно вздыхает и с обреченностью направляется к рабочему столу, чтобы налить вино в бокал. О’Брайен встает на пороге, сложив руки на груди, а плечом облокотившись на деревянный косяк. Играет на два фронта: наблюдает за матерью и следит за коридором, чтобы не упустить Тею.

Правда, в данный момент все его внимание отдано Роббин. Он не любит, когда она пьет. Он запрещает ей пить. Поэтому её внешнее состояние и поведение в целом напрягают.

Но начинает О’Брайен издалека. Якобы его не интересует причина распития алкоголя.

— У Эркиза есть дочь? — решает задать менее актуальный и важный вопрос. Роббин садится на стул, откупорив бутылку, и бросает на сына уставший взгляд, с подозрением сощурившись:

— Почему спрашиваешь?

— Есть? — он задает вопросы. Она отвечает.

Роббин еще секунду изучает его лицо, но плюет на причины заинтересованности этого типа семьей ее молодого человека:

— Да, — наливает себе целый бокал. — Но у них сложные отношения. Девушке диагностировали онкологию, но она будто… Не верит, — отставляет бутылку, вздохнув. — Знаешь, сбегает от реального факта. Так часто поступают пациенты… — подносит бокал к губам, вновь задавшись логичным вопросом. — Почему ты спросил? — переводит на него внимание, а Дилан пожимает плечами:

— Просто, — наблюдает, как его мать совершает большие глотки, практически полностью опустошив бокал, и закатывает глаза, испытав неподдельное раздражение. Она никогда не умела пить.

Роббин с громким стуком опускает стеклянную посуду, морщится от ударившего в нос щекотливого ощущения. По груди разливается жар. Её затягивает.

— Мне звонили из школы, — теперь её черед. — Спрашивали, почему ты не посещаешь. А сильнее всех переживает твой тренер, — берет бутылку, вновь наполняя бокал, пока она еще способна на это. — Он шлет мне сообщения каждый день.

Дилан с неприязнью и издевкой пускает смешок:

— Может он, как и Эркиз, просто хочет тебя трахнуть?

Тяжелый вздох. Роббин громко ставит бутылку на стол, повернувшись на стуле лицом к сыну. Тот продолжает вести себя непринужденно, просто, но напряженно постукивает пальцами по плечу, когда женщина глотает алкоголь, с очередным вздохом принимаясь за свои нравоучения:

— Дилан. Возвращайся на занятия, — перед её глазами уже немного плывет, она быстро пьянеет. — Я не могу знать наверняка, но… — болтает вино в бокале, подняв его к лицу. — У меня такое чувство, будто твои друзья в какой-то степени зависят от тебя, — выносит предположение, давно поселившееся в её голове. Роббин уверена в своей правоте. По себе судит, по своим ощущениям. — Взять даже одного Дэниела, — небольшой глоток. — Если у тебя хорошее настроение, то и он прям светится. А в последнее время, если мы пересекаемся, он выглядит… Мягко говоря, не очень, и подобное я замечаю за Брук, может…

— Бред, — Дилан безэмоционально фыркает, пристально следя за тем, как неуклюже мать ерзает на стуле. Всё, еще пару минут — и придется тащить её на кровать. — Никто не зависит от меня.

Роббин подпирает горячую щеку ладонью. Смотрит на сына. Тот не отводит взгляда. Женщина невольно улыбается, чувствуя, как алкоголь помогает ей немного унять напряжение, полученное за день:

— Ты не осознаешь, как сильно умеешь влиять на эмоциональное состояние других. Просто вернись в школу, возобнови общение — и сам заметишь, как проще станет дышать.

— Ясно, — коротко бросает парень. Сейчас с ней адекватную беседу не построишь, но он все-таки попробует узнать:

— Ты пьешь, — ставит перед фактом, демонстрируя свое недовольство. — Что этот мудак сделал?

Роббин наверное минуту сверлит его взглядом, наконец, догадавшись, кого имеет в виду её сын:

— Ты это про Эркиза? — махнула ладонью, хмыкнув. — Ничего. Он не причем, — и вновь роняет вздох, уставившись в стену.

— Тогда в честь чего? — О’Брайен подходит к столу, взяв бутылку, чтобы у матери не было возможности подлить себе. Женщина лишь ворчливо бубнит под нос, опустошая второй бокал. Вид у неё какой-то трезвый, ни намека на опьянения не остается, и Дилан вдруг понимает, что произошло нечто серьезное, поэтому он продолжает стоять рядом, сверля дыру в макушке головы Роббин. Женщина отставляет бокал, ладонью накрыв лоб, и сутулится, в очередной раз удрученно втянув кислород в легкие:

— Отец Теи объявился, — поднимает глаза на сына. — Он хочет забрать её.

========== Smile, Dylan ==========

«Улыбнись, Дилан»

Моргаю. Тяну в рот кусочек яблока. Неохотно пережевываю. С осторожностью поглядываю на людей, сидящих напротив меня. Роббин выглядит нехорошо: лицо опухшее, мешки под глазами выделяются легкой синевой, волосы собраны в неопрятный пучок, мятая белая рубашка и бежевые брюки. Она не пользовалась косметикой, поэтому её вид прямо-таки кричит усталостью. Она положила себе обычное нарезанное яблоко, а остальным кроме фруктов дала хлопья. Ест без желания. Пьет кофе. Дилан также отпивает крепкий напиток.

Не притрагивается к еде, ограничиваясь ленивым болтанием ложки в молоке с хлопьями. На нарезанный фрукт не обращает внимания.

Утро, пропитанное серостью и всеобщей утомленностью. Еще вчера эти люди были полны энергии, а атмосфера в доме настраивала на положительный лад. Даже мне удалось проникнуться ею, а сегодня… Будто день наоборот. С самого пробуждения на лице Роббин не мелькает улыбка, про О’Брайена молчу. Я дала ему кучу причин прыснуть издевкой, сарказмом или усмешкой, а он все это упустил. Обычно он подобного себе не позволяет — не упускает момента подшутить надо мной. А сейчас… Пялится в тарелку. На лице… Ничего.

Чтобы понять, насколько странно они себя ведут, скажу следующее: Дилан. Курил. В доме. При Роббин. В обычном состоянии женщина бы прибила его, закопав во дворе, или почистила бы ему язык наждачкой. Но этим утром она ничего ему не сказала. Он курил в ванной, курил за столом перед завтраком. Никакой реакции от Роббин я не дождалась.

Молчание. Я совершенно не тот человек, который оживляет тухлую компанию, но, кажется, сегодня мне придется пойти против своих моралей:

— У вас смена сегодня? — задаю вопрос, ответ на который логичен и ясен, как чертов день.

— Да, — Роббин пытается изобразить оживленность, но взгляд такой же задумчивый и подавленный. Вытягивает из себя улыбку. Встречается со мной взглядом — и уголки её губ опускаются, а выражение лица возвращает прежнюю мрачность. Подпирает ладонью щеку, потянув кружку к лицу. Недолго смотрит на меня, вновь опускает глаза.

Мое внимание перескакивает на лицо Дилана. То неизменно.

Что с ними?

— Выглядите усталой… — опять констатирую факт. — Плохо спали?

— Пила, — женщина со вздохом, явно нехотя вытягивает из себя ответ. — От начальства влетит, если поймут, что я немного не собрана, — попытка пошутить и улыбнуться. — Ладно, — пальцами барабанит по столу, после чего решается подняться и взять свою тарелку. — Я…

— Я помою, — перебиваю женщину. Не совсем культурно с моей стороны.

— Все в порядке…- Роббин хочет отмахнуться и заняться уборкой — со вчерашнего дня в раковине осталась посуда. Я настаиваю, что мне совсем не свойственно:

— Мне не трудно, — уговариваю её, и Роббин больно быстро поддается:

— Спасибо, — она робко улыбается, опустив посуду обратно на стол, и кладет ладонь на голову парню, поворошив его волосы:

— Пойду, — стреляет взглядом на часы. — Опаздываю, — и не просит Дилана поторопиться в школу. Да, они определенно ведут себя необычно.

Роббин вяло шагает в коридор. Недолго возится. Я пытаюсь проглотить немного хлопьев и давлюсь, смущенно прикрыв ладонью рот. Дилан не обращает внимания, продолжая смотреть куда-то в сторону, попивая свой кофе. Слышу дверной хлопок. Ушла. Отпиваю чай, смочив горло, и ставлю кружку на стол, постучав пару раз по деревянной поверхности. Стреляю взглядом на парня. Вновь пытаюсь заставить себя поесть. Тишина натягивается. Я могу уловить то, как бьется мое сердце. Притоптываю ногой под столом. Нет, это неправильно. Я не должна чувствовать их давление. Оно меня не касается. Их проблемы — не мое дело.

Но…

Специально сгибаю ногу, притянув колено к груди. Дилан часто делает мне замечания по поводу того, в какой позе я сижу за столом, и я пытаюсь вызвать с его стороны реакцию. Хотя бы какую-нибудь. Жду. Делаю вид, что пью чай. Но не совершаю глотки. Краем глаз наблюдаю за парнем. Нулевой результат, никакой реакции.

Ерзаю на стуле. Не знаю, что там за шило у меня в заднице. Не хочу разбираться в своих ощущениях и мыслях, я вовсе не тот человек, который стремится оценить свои действия. Просто пусть он обратит на меня внимание, отвлечется от тех размышлений, что вызывают такую унылую мину у него на лице.

Сползаю на стуле, вытянув вторую ногу, и намеренно упираюсь стопой в колено парня, который хмурит брови, лениво скользнув взглядом от окна за моей спиной на меня. Ура, связь установлена.

— Как себя чувствуешь? — одной рукой обнимаю свое прижатое к груди колено, а второй продолжаю мешать хлопья, не намереваясь приступить к трапезе. Атмосфера совершенно не располагает к принятию пищи, да и я не голодна. Нарочно продолжаю поддавливать на колено О’Брайена, принуждая того проявлять раздражение. Негативные эмоции куда лучше, чем абсолютная пустота.

Кто бы говорил, да?..

— Может, лекарство нужно? — не оставляю его в покое, хотя он уже всем видом демонстрирует свое нежелание говорить с кем-либо в данный момент. Скорее, ногу мне оторвет, чем выдаст что-то, но никакой агрессии на свои действия не получаю. Дилан упирается локтями в стол, опустив лицо в ладони. Трет его.

— Не выспался? — долго терпеть он не сможет. Сползаю сильнее, уже удерживая себя на стуле, схватившись за его край, а носком скольжу чуть выше по бедру Дилана. Сдавайся уже, О’Брайен. Ты либо крикнешь на меня, либо я завалюсь под стол, а ты обязательно посмеешься над моей нелепостью.

— Что-то произошло? — выкладываю свои догадки, когда парень наконец выныривает из ладоней, сложив руки на столе. — Вчера Роббин резко уехала. Она тебе… что-нибудь сказала? — не страшусь зрительного контакта, выдерживаю его на «ура», а Дилан смотрит на меня с неясным холодом, за которым я способна разглядеть активную мыслительную деятельность. О чем он думает?

— Что? — щурюсь, настороженно наклонившись вперед, чтобы лучше рассмотреть его глаза. — Что-то серьезное? — очевидно, да, но ответа я так и не получаю. Зато получаю ряд синяков. Дилан сжимает губы, сунув под стол руку, и ладонью сдавливает мою голень, дернув на себя в момент, когда сам встает со стула. И я буквально соскальзываю со стула, нырнув под стол. С писком. Хорошо, что додумалась держаться за деревянный край, иначе бы сильнее ударилась. Плюхаюсь спиной на пол, не сразу опускаю голову, раскинув руки, и с тяжестью выдыхаю, уставившись в потолок. Шаги. Дилан громко кладет посуду в раковину, не моет. Двигается к порогу кухни. Поворачиваю голову, проследив за тем, как он покидает помещение, оставив на меня гору немытой утвари. Ноющая боль растекается по спине, отдаваясь в кончиках пальцем. Он так сильно сжал голень, что ощущение хватки сохраняется, будто бы кто-то продолжает сдавливать кожу.

Смотрю в потолок. Повторно вздыхаю и роняю шепотом:

«Идиот».

Разбиралась с посудой около часа… Ну, надеюсь, что я все правильно вымыла. У Роббин на это уходит меньше времени. Я, видимо, совсем криворукая, раз уж умудрилась выронить одно блюдце на пол. Покидаю кухню уставшей, подъем на второй этаж проходит тяжко, ноги какие-то вялые, мысли производят давящий эффект. Физически и морально мне как-то некомфортно.

Выхожу на этаж, тут же обнаружив О’Брайена, который стоит в ванной напротив раковины и на татуированные плечи натягивает клетчатую рубашку. Одну из тех, что я кинула в стирку пару дней назад. Темно-зеленого оттенка. Парень застегивает пуговицы, немного подворачивает рукава до локтей, открывая края черных рисунков. Пытается пригладить беспорядок на голове.

Медленно, слегка неуверенно бреду в его сторону, сложив руки на груди. Встаю за порогом, не хочу нарушать его личное пространство. Но. Он не заговорил со мной. За все утро. Ни разу.

— Куда ты? — непринужденно интересуюсь. О’Брайен явно готовится выйти в социум, раз уж пытается привести себя в порядок. Для него важно то, какое впечатление производит на людей его внешний вид. Догадываюсь, он и в психологическом плане настраивает себя на веселость, чтобы быть тем самым «О’Брайеном — душой компании», которым его привыкли видеть. Только сомневаюсь, что сегодня он будет плеваться шутками и улыбками…

Жду ответа. Какой-нибудь реакции. Дилан расстегивает последнюю пуговицу. Смотрит на свое отражение в зеркале. Застегивает. Смотрит, покрутив голову в разные стороны. Ворот рубашки его душит, но он решает оставить так. Ему идет. Выглядит, как брутальный ботаник.

— Э-эй, — тяну, виском упершись в дверной косяк. Дилан включает воду, принявшись влажными пальцами укладывать волосы. Не отвечает. Я опускаю руки, приоткрыв рот и заметно насупившись, с коим видом и переступаю порог ванной, наплевав на право этого типа иметь личное пространство. И какого черта меня вообще должно это заботить? Вчера в этом же помещении его не особо заботили мои права.

Не буду разбираться в своих действиях и причинах их совершения. Я не стремлюсь к самоанализу. Просто делаю.

Хватаю парня за локоть, дабы на секунду удержать без движения, и кусаю его плечо, затем сразу же делаю шаг назад, вцепившись пальцами в край своей футболки. Ну, не своей… Практически все мои вещи раньше принадлежали ему.

Не боюсь. Недовольно смотрю на парня, который медленно поворачивает голову, сначала опустив взгляд на свое плечо, затем стрельнув им в мою сторону. Никаким, но хмурым. Я не читаю в его глазах ни вопроса, ни раздражения. Он выпрямляется, выключив воду, и разворачивается, чтобы обойти меня, но не позволяю. Хватаю за плечи, подпрыгнув на месте, и успеваю куснуть его подбородок, причем, до неприятного щелчка. И получаю долгожданную реакцию.

О’Брайен морщится, с грубостью перехватив мои запястья, и без труда разворачивает меня к себе спиной, опустив руки и скрестив их. Сутулюсь, слегка наклонившись вперед, чтобы унять возникшую в плечах боль, но Дилан дергает меня вверх, вынудив выпрямиться, встать на цыпочки, спиной прижавшись в его груди. Мычу, пытаясь выдернуть руки из хватки. Даже теперь, когда он сдерживает их одной ладонью, я не способна побороть его. Второй рукой О’Брайен откидывает собранные в хвост волосы, и меня пробирает дрожь от внезапного грубого контакта: не целует затылок шеи, а именно кусает. Больно. Не сдерживаю писк, начав елозить в его хватке, пытаясь высвободиться. Хочу наклониться вперед, заставить его оторваться от кожи, но он сильнее прикусывает, заставляя меня вернуться в былое положение, иначе растущая боль вызовет не только мурашки, но и темноту в глазах.

Какого черта?

Не замечаю, в какой именно момент мои руки получают долгожданную свободу, поэтому упираюсь ими в ладони парня, которыми он сдавливает мою талию. Идиот. Вдвойне идиот. Лучше бы он скинул меня с лестницы! Стянуть под стол ему ничего не помешало, до сих пор поясница ноет.

Чувствую, как он тяжело выдыхает мне в шею.

Это надо прекратить.

Его ладони поднимают ткань футболки выше.

Срочно прекратить!

Дилан останавливается без моих усилий. Он выпрямляется, кажется, изучая итог своей проделанной работы, уверена, отметину он оставляет мощную. Придется носить свитер.

— Надо появиться в школе и объясниться, — отпускает мою талию, пальцами дернув локоны волос в стороны, чтобы затянуть хвостик, — иначе меня не допустят к аттестации.

Говорит со мной. Неужели.

Складываю руки на груди, чувствуя, как ноет и горит кожа на затылке шеи. Ничего не отвечаю, молча принимая информацию. Окей. Поняла. Можно было бы рассказать без всего этого… фарса.

— Хочешь со мной?

Наверное, я действую неправильно. Слишком быстро реагирую на его вопрос, мне стоит быть сдержанней, но поздно вспоминаю о своей морали. Запрокидываю голову, врезавшись взглядом в его глаза, и несколько раз киваю, как-то нервно.

Смотрит на меня. Не ухмыляется, не улыбается. Усталое выражение лица. Задумчивое.

— Тогда переоденься, там мерзко, — дергает мой хвостик вниз, заставив меня пошатнуться на ногах, и отпускает его.

— Но ты в моей рубашке, — спешу напомнить и улыбаюсь, сцепив ладони за спиной. Дилан сухим взглядом окидывает свою одежду. Я лишь хотела вызвать на его лице улыбку, намекнув, как нелепо выглядит наш обмен одеждой, но мой план проваливается.

— Надень что-нибудь другое, — хмуро ворчит, минуя меня. Покидает ванную комнату. Я продолжаю стоять спиной к двери. Уголки губ опускаются. Напряжение не спадает. Кладу ладонь на затылок шеи, ощутив, как кожа горит. Массирую. Морщусь.

И чего это он взбесился?

Да, именно взбесился. Иными словами мне его поведение не описать.

***

Усталость накатывает. Каким образом он добирается до мотеля — одному черту известно, серьезно, Томас даже не следит за дорогой. Он шагает через улицы, бредя переулками, чтобы не пересекаться с людьми. Ночные разгрузки фур его выбивают, а ведь сегодня ночное дежурство в притоне. Потянет ли? С каждым годом все тяжелее, поэтому парень надеется, что этот год будет последним. Его Ад прекратится. Совсем скоро они сбегут. Его здесь ничего не держит. Родители давно… Где-то. Он не скажет точно. Лет с десяти сам по себе. Только это был его личный выбор. Он был кретином. Если бы знал, что такое подростковый максимализм, не стал бы сбегать и ввязываться в криминал. И по-глупости ввязал в это своего друга. Рубби не должна была гнить здесь столько лет. Он не должен был помогать ей сбегать из больницы. Только не ради той жизни, которая ждала её здесь. В этом прогнившем свинарнике.

Минует стол регистрации. Этот мотель… Хуже притона. Но Томас не хотел, чтобы Рубби торчала среди мужиков с разными желаниями, пока он работает. Оставлять её одну сравнимо с осмысленнымрастерзанием. Один раз он потерял её в притоне… Хорошо, что она была достаточно накурена, чтобы не вспомнить, что с ней происходило.

Поднимается на третий этаж, минует длинный захламленный коридор. Подходит к двери, всунув ключ. Открывает замок. И вовсе не удивляется застав Рубби спящей на полу. Она часто теряет сознание или отрубается от слабости, поэтому в номере Томас накрыл все острые углу одеждой, чтобы девушка не ударилась. Рубби не реагирует на приход друга. Продолжает спать. Томас устало спускает с плеч рюкзак, в котором шуршит пакет с купленной лапшой быстрого приготовления — вовсе не то, что ей нужно. Он не может купить нормальную еду. А ей требуются не только витамины. Ей нужны лекарства. Серьезные и дорогие. А лучше… Лучше вообще вернуть её отцу. Но она скорее сбежит от Томаса, чем снова ляжет в больницу. Столько лет сражаться с болезнью.

Рубби проигрывает.

— Эй, — Томас приседает на корточки, подносит пальцы к её носу. Дышит. Осторожно приподнимает легкое тело. Рубби сквозь сон хватается за его плечи. Переносит её на кровать, накрывает одеялом, стрельнув взглядом в сторону окна. Утро, а он лишен сил. Опускается на край матраса, согнувшись и опустив лицо в ладони. Трет. Переплетает пальцы, озадаченно размышляя о том, как ему действовать дальше. Он никогда не обсуждает с Рубби свои планы, не посвящает её в те проблемы, в которых они увязают. По его вине. Ей не нужно знать. Пусть для неё все будет просто. Томас сказал, что они уедут — о-па, они уехали. Пусть так и будет.

Касание к спине. Он оглядывается, опустив глаза на девушку, которая еле разжимает сонные глаза, постукивая пальцами по его куртке. Томас наверное поступает так же неправильно, ведь не спрашивает, хочет ли она этого. Наклоняется, коснувшись губами её холодных губ. Рубби хрипло дышит. Её рука падает на кровать. Она засыпает. Опять. Парень задерживается, продолжая прижиматься к её губам, пока не чувствует запах метала. Отстраняется.

Из её носа начинают стекать капли крови. Парень напряженно роется на тумбе, находит упаковку, из которой выдергивает салфетки, и принимается вытирать алую жидкость, нервно моргая. Дыхание нарочно сбивается. Он отдается переживаниям.

И чувству вины.

Если бы он не помог ей сбежать. Она была бы в безопасности.

***

Холодный ветер не спасает от сильного жара, возникающего после часа тренировки. В последнее время Дэниел не чувствует себя способным на длительное выполнение упражнений, отчего гнев тренера растет, насмешек в спину и в лицо летит вдвойне больше, а желания стараться снижается до минимума. Парень шаркает вдоль поля, пока остальные бодро наворачивают круги. Запрокидывает голову, взглянув на блеклое небо. Не впечатляет. Все вокруг прямо-таки орет ему о необходимости опустить руки и уйти с тренировки. Но тогда его участие в команде поставят под сомнение.

А не плевать ли? Он вообще вступил вслед за О’Брайеном, тем самым надеясь укрепить их дружбу и, возможно, обзавестись новыми знакомствами, найти свое место в этой школе. Что ж, планы развалились. Его не уважают. Его не приняли. И только наличие рядом Дилана гарантировало ему спасение от упреков и насмешек. А теперь члены команды разошлись не на шутку. В отсутствие неофициального капитана. Серьезно, кто из них слушает назначенного парня? Никто. Сам тренер, не меняя статуса Дилана, поручает ему функции капитана.

В конце концов Дэн тормозит, опершись руками на талию. Склоняет голову, чувствуя легкую тошноту, плюет себе под ноги и пытается отдышаться. Сраное подобие мужика. Гневные мысли не отрезвляют. Браун топчется, поворачивая голову к девушкам из группы поддержки. Брук опять ложает. Это видит их тренер. Суровая женщина пристально наблюдает за капитаном, отмечая что-то в своем журнале, и неодобрительно покачивает головой, исподлобья стрельнув взглядом на Реин. Та пошатывается, не успевает под музыку. Её танцевальные движения вялые. Никуда не годиться. Она роет себе яму. Дэн опускает руки, с беспокойством вздыхает, видя, как девушка спотыкается о свою же ногу, рухнув на пятую точку. Сколько она пьет? Много ли употребляет?

— Эй! — тренер использует свисток, дабы вывернуть уши Дэниелу. Тот морщится, обернувшись. Находит мужчину в другом конце поля. Он разводит руки, всем своим видом демонстрируя непонимание, а выражением лица намекает, что прямо сейчас оторвет этому что-нибудь за его халатность. Браун отворачивает голову, собравшись с силами, и хочет продолжить бежать, как вдруг его взгляд цепляется на человека, сидящего на трибунах. Тут же тормозит, с напряжением сжав ладони в кулаки. С суровым видом смотрит на мужчину, который, видимо, заехал за ним, чтобы забрать домой.

Отец.

Он неуверенно, понимая отношение его сына к себе, улыбается, подняв одну ладонь в качестве приветствия, в ответ на что Браун может только фыркнуть. Не успевает демонстративно повернуться к нему спиной, как его со всех сторон пихают мчащиеся мимо парни, при этом осыпая издевками. Дэн не обрабатывает их. Пропускает мимо. Но его терпению приходит конец.

Парень быстрым шагом направляется к выходу с поля. С резким негативом реагирует на поднимающегося со своего места отца. Нет уж. Не сегодня. Пусть только попробует он…

Грубая хватка за плечо. Дэниел без раздумий и издержек поворачивается, со всех сил пихнув от себя чужую ладонь, и внезапно замирает, широко распахнув глаза. Смотрит на Дилана. Тот разминает запястье отвергнутой руки и равнодушно хмыкает:

— А я ждал, что ты мне с правой пропишешь, — сует ладони в карманы джинсов, взглянув на друга. — Разочаровываешь.

Такая резкая смена эмоций и настроения вызывает головную боль, но не срать ли большую кучу, верно, Дэн? Он улыбается, с какого-то хрена обняв парня. Крепко. Тот замер, уставившись куда-то перед собой. Точнее, на Тею в клетчатой рубашке, которая стоит чуть позади. Поведение Брауна вызывает теплую улыбку на её лице.

— Ты чего?.. — Дилан хмурит брови, но парня не отдергивает. — Подбухиваешь тут втихаря?

Дэн отходит, ладонями сдержав друга на месте, с широкой, какой-то детской улыбкой хочет что-то ответить, но его взгляд быстро перескакивает за спину О’Брайена. И он отдергивает ладони, сделав большой шаг назад. Дилан вряд ли успевает анализировать его поведение. Со спины прилипает Брук, обхватив его шею руками и что-то запищав неразборчиво. Дэниел скованно почесывает затылок, решая отвернуться от этих двоих, и замечает Тею, поэтому подходит к ней, с не менее радостным выражением лица поприветствовав:

— Привет, — окидывает её взглядом. — Выглядишь лучше.

— А ты… — Оушин мнется, изучив бледное и уставшее лицо парня. — Ты так себе.

Но Дэн без обиды смеется, согласившись:

— Знаю, — и внезапно замечает на её шее уголок странной отметины, поэтому обходит девчонку, ткнув пальцем в больной след от зубов:

— Что это? С кем ты там гуляешь? — встает перед ней, а Тея накрывает ладонью больной участок, смутившись. — Я все твоему брату расскажу, — Дэниел шутит. И они оба обращают внимание на Дилана и Брук, когда та, качнувшись на ногах, чуть не падает, схватив парня за рубашку:

— Я тебя в такой безвкусице не видела с класса седьмого, — громко смеется, тут же раскрывая особенности своего состояния. О’Брайен поднимает брови, сощурившись:

— Вау, — хватает её под плечи, помогая удержаться на ногах. — Ты в ноль, — произносит без улыбки. Оушин наклоняет голову, с подозрением покосившись на Дилана. Он так и не улыбнулся. Вообще.

— Гоу отсюда, — О’Брайен вздыхает, позволяя Брук обхватить его рукой, устроившись под боком:

— Да, погнали. Эти уроды пусть… — махнула рукой в сторону поля, пошатнувшись. — Оста… — её язык заплетается.

— Ты пьяна, — Дилан не экстрасенс. Нетрудно заметить. Реин проявляет признаки эмоциональной нестабильности.

— Не-а, — хихикает, схватив парня за щеки, и чмокает в губы. — Я просто очень рада возвращению своего парнишки, — ерошит его волосы, вновь пробившись на смех при виде столь неэмоциональной реакции Дилана. Кажется, видеть его таким для них вполне нормально, а Тея не унимает своей хмурости. Чего с ним?

— Идем, — Браун торопит друга, отступая назад. Боится, что его отец, который пару раз выглядывал из-за стены, все-таки решит выйти к ним и познакомиться с друзьями сына. Этого только не хватало.

Дилан отмирает, оторвав свой взгляд от лица Брук, и ступает за Дэном, не отталкивая Реин. Пусть лучше держится за него, иначе ковылять за ними будет вечность.

— О’Брайен!

Все застывают. Даже Тея. Голос такой режущий. Влияние очевидно. Парни переглядываются и вынужденно оборачиваются. Вечно недовольный тренер тяжелой походкой вышагивает, указывая на Дилана свистком:

— Завтра, чтобы был! — тормозит у трибун. — Иначе шкуру спущу! — с рявканьем сует свисток в рот, сжав между зубами, и не дожидается ответа, развернувшись. Свистит. Уши закладывает.

— Он ведь не шутит, — Дэн пользуется моментом.

— Знаю, — Дилан принимает свою участь. Хотя, все равно он намеревался уже вернуться в школу. Скоро зимняя сессия.

Идут вперед. Оушин хочет отступить и идти чуть позади, чтобы не мешать друзьям общаться, но Браун расценивает это, как слабость девчонки, поэтому решает взять её за запястье и повести рядом с собой, тем самым помогая поспевать за ними.

— Теперь ты просто обязан вернуться на занятия, — Дэн говорит напрямую. Дилан окидывает друга взглядом, не задерживая его на ладони, и с очередным вздохом смотрит под ноги:

— Знаю.

Хорошо. Оушин слабо улыбается, отворачивая голову. Ему стоит вернуться на учебу.

Окраины города считаются опасным местом, не предназначенным для времяпрепровождения, именно поэтому это наилучший вариант. Побег от действительности, побег от общества. Здесь вряд ли встретишь шумиху. Спокойный берег, усыпанный мелкими гладкими камешками. Океан беспокоен. Волны настигают середины берега, заставив расположиться у самого спуска. Небо над головой бугристое, горизонт стягивается тучами. Морозный ветер жжет красные щеки. Дэниел удерживает в руке стакан горячего чая с клубникой, следит за мячом, который пытается отнять Брук. Девушка избавляется от тяжелой куртки, сбросив её на землю, смеется. Дэниел еле сдерживает смешки, вызванные ее неустойчивыми движениями, но улыбается во всю ширь, пару раз проливая горячий чай себе за запястье.

Дилан сидит на каменной ступеньке, задумчиво наблюдает за беготней Брук. Она изрядно липнет к нему. Лезет целоваться, обниматься и явно намекает на желание большей близости. Обычно она не так напориста. Только если пьяна. Если её мучают мысли о неправильном. А также девушка лезет к Дилану после того, как побывает с Норамом, тем самым пытаясь «сбросить» с себя тяжесть вины. Вот теперь сиди и гадай, что у неё там на уме. Как будто у О’Брайена и без того мало проблем, о которых стоит порассуждать в голове.

Опускает взгляд на макушку Теи. Девушка сидит на нижней ступеньке, обняв колени руками. Наблюдает за сражением Брауна и Реин с легкой улыбкой. Явно натянутой. Выражение её лица расслаблено, но колкое напряжение прослеживается за тем, как она дергает ткань своих джинсов. Дилан сутулится, поднося сигарету к губам. Сверлит зрительно её макушку. Тея прекрасно ощущает давление, поэтому не оборачивается. Она не готова вновь пытаться понять, что с этим типом не так. Когда вернутся домой, тогда и спросит. Возможно. Что толку биться об стену?

О’Брайен отводит взгляд, пустив сигаретный дым через ноздри.

«Речь идет не просто о домашнем насилии. Это настоящее сексуальное рабство, Дилан».

Хмурит темные брови, задумчиво втянув в себя больше никотина. Заметно мрачнеет. Чем больше воспроизводит вчерашний разговор с матерью, тем сильнее его сковывает… чувство вины. Неуместно? В его случае, уместно. Нет, кроме вины его переполняет еще множество иных эмоций. Сильных и негативных, но…

Сексуальное рабство…

Какого черта он посмел трахнуть её?

Она вовсе не любит жесткий секс. Она просто привыкла к хамскому отношению в постели.

«Пиздец», — Дилан роняет губами, нервно втянув рот никотин.

Попытка сделать вдох — грудная клетка сжимается при звучании тихого смеха девчонки, которая прикрывает ладонью губы, дабы скрыть улыбку, ведь Брук все-таки валится на колени, хохоча, а Дэниел с волнением спешит помочь ей подняться, но девушка опрокидывает его, вскочив и отобрав мяч. Кричит что-то о своей победе. Дилан опускает взгляд на Тею. Она смеется.

«Он зарабатывал деньги, торгуя её телом».

— Ску-чаете? — тянущийся голос Брук возвращает в серую реальность. О’Брайен переводит на девушку внимание. Реин приседает на корточки возле своей куртки и вынимает упаковку сигарет. Только внутри три косяка с травкой. Дилан удерживает сигарету возле лица, с хмуростью уточнив:

— Тебе не хватит?

Но Брук лишь улыбается, поднявшись:

— Не отнимай у меня единственную отраду, — чиркает зажигалкой, которую затем бросает на куртку и разворачивается, поспешив обратно к Дэну. Парень трясет стаканом с чаем, проверяя, осталось ли что-нибудь. Улыбается, видя, что Реин возвращается готовой продолжить борьбу, правда улыбка мгновенно меркнет, когда взгляд натыкается на косяк в её руке. Кажется, наличие травки беспокоит всех, кроме самой Брук.

«Почему никто не посадил его за решетку?»

«Нет доказательств. Тея рассказала это психиатру спустя почти пять лет после побега из дома. Она малолетняя преступница и к тому же не совсем психически здоровая, к таким нечасто прислушиваются».

«Бред какой-то».

«Государство не станет заботиться о таких подростках. Дети — будущее нации. Тратить деньги на преступников? Глупость. Самое дурное, её отец не замечен в противозаконных действиях».

О’Брайен вновь смотрит на Оушин, вдохнув никотин.

«Ты сама веришь её показаниям?»

«Да. Я без труда узнаю человека, прошедшего через ту же боль, что и я».

— Тебе скучно с нами?

Тея отмирает, оглянувшись на парня, который уже успевает подняться. Спускается на уровень с ней и садится на холодный камень, протянув свою сигарету. Девушка с сомнением принимает её:

— Нет, просто устала, — не лжет. Чувствует себя сонной, наверное, это погодное влияние. Затягивает никотин, после пустив дымок через рот. Наблюдает за тем, как его уносит холодный ветер. О’Брайен переводит взгляд на горизонт. Черный. Слышит, как гром. Будет дождь. Опять? Но облака над головой необычные. Не дождевые. Какие-то…

— О чем ты думаешь? — Оушин внимательно смотрит на него. О’Брайен опускает голову, взглянув на неё, и подпирает щеку кулаком. Девушка уже не так напориста, но не теряет надежды понять, что тревожит этого типа.

Все, что приходит на ум:

— Это касается того, почему Роббин вчера пришлось отъехать? — наклоняет голову, сощурившись. Дилан что-то фыркает в ответ, уставившись перед собой. Тея напряженно сглатывает, зарезав и сжав губами сигарету, а сама руками помогает себе придвинуться ближе к парню, который с прежней зажатостью реагирует, но не пытается пресечь прикосновение. Девчонка по-детски садится рядом, ладонями хлопнув его по щекам, и втягивает в себя больше никотина, после чего вынимает одной рукой сигарету, подавшись к его хмурому лицу. Выпускает губами сигаретный дымок, наклонив голову набок, а О’Брайен не спешит обдумывать ситуацию. Приоткрывает рот, втягивая облако никотина внутрь.

Дэн резко отворачивает голову, озадаченный взглядом скача по камням под ногами, пока Брук не повторяет попытку отнять у него мяч. И у неё выходит, что приводит девушку в восторг. Браун пытается изобразить беспечную улыбку на лице, но в мыслях образовывается шар пустоты. Он… слегка запутался, если честно.

Дилан с прежней хмуростью глотает никотин. Тея слегка отстраняется, протянув ему обратно сигарету, и с обреченностью вздыхает, осознав, что её действия, какими бы они ни были, не вызывают перемену на его лице. Ничего. Никакой реакции. Кажется, парень лишь сильнее мрачнеет, поэтому Оушин садится ровно. Правда Дилан не спешит забрать у неё сигарету. Смотрит. Над чем-то активно размышляет. Его неуверенность хорошо скрыта за маской безразличия, даже голос звучит ровно, не выдавая присутствующей внутренней борьбы.

— Можно тебя поцеловать?

Было бы логичней оттяпать себе язык после заданного вопроса. Или прижечь его сигаретой. Но Дилан остается спокойным. Следит за выражением лица Оушин. Девушка поворачивает голову, в который раз окинув парня недоверчивым взглядом. И недоверие сменяется ярым отторжением.

Легкое покачивание головы. Тея не разрешает. Что за бред? С чего вдруг? Какая-то чертовщина творится у этого типа в башке, раз уж он внезапно просит о подобном…

Стоп. Он спросил её?

Тея щурится, сильнее сводя брови. О’Брайен выдергивает из её ладони сигарету. Садится ровно. Смотрит перед собой, как и девушка. Оба закрываются.

Для неё это как-то неправильно.

А для него очевидно.

Потому что он принимает Океан, а она остается верной Деградации.

***

— Томас?

Парень отвлекается от окна, за которым начинается настоящая буря. Дождь сильно колотит по стеклу, ветер гудит, гоняя пыль по номеру. Поворачивается всем телом к Рубби, которая приходит в себя, но выглядит вялой. Девушка лежит на боку, пальцами касается носа, чувствуя во рту привкус крови. Напряженно смотрит на Томаса, который объясняет:

— У тебя давление скачет.

— Да, — девушка растерянно моргает, принимая его слова за правду, ведь ей самой так удобно. — Наверное, — кивает головой, опуская её обратно на подушку. — Погода, — выдыхает.

— Я сегодня сам подежурю, — Томас проходит по поникшему в темноте помещению, схватив со стола куртку. Рубби тут же приподнимается на локтях, вызвав тем самым сильный удар в голову. Боль словно разъедает череп, оттого лицо девчонки морщится, а тело окутывает еще большая слабость:

— Но… — хрипит. — Я целый день торчу здесь. Мне скучно, — ведет себя как ребенок, но это все, что у неё остается.

— Завтра свожу тебя погулять, — Томас подыгрывает ей, натягивает куртку, проходя к кровати, чтобы забрать с тумбы телефон и пачку сигарет.

— Я могу погулять без тебя, — она бубнит, рухнув обратно на подушку.

— Нет, — короткий отказ. Этой девчонке нельзя вообще находиться одной. Она постоянно падает в обмороки. Кто знает, что произойдет, если Рубби не будет под надзором Томаса.

— Купим яблок, — парень знает, чем унять ворчание этого недо-ребенка. Рубби поднимает на него большие глаза, перевернувшись на живот, и сгибает ноги, начав покачивать стопами:

— Люблю яблоки, — мягко улыбается. — А у тебя есть лишние деньги?

— Подработаю утром еще, — он проверяет количество сигарет. Пора завязывать с курением, иначе не хватит денег оплатить номер на следующей неделе. Вообще хорошо бы на всем экономить, но… раз уж дама хочет яблоки, она их получит.

Рубби перекатывается обратно на спину, раскинув руки:

— Ты хороший, — слабо улыбается, поглядывая на Томаса. Парень не может ответить ей подобными положительными эмоциями.

«Ты в дерьме из-за меня», — он никогда не забудет об этом.

— Мне повезло, — Рубби сонно зевает, вновь прикрывает веки, готовясь в очередной раз отойти ко сну. Томас напряженно смотрит на неё, сминая упаковку в руках. В последнее время она чаще пребывает во сне.

Это… тревожный звонок?

Крупные капли дождя колотят по поверхности волнующегося океана, покрывают асфальтированные дороги лужами, ветер гоняет листву, срывая её остатки с деревьев, люди разбегаются по забегаловкам и кафешкам. Стихия застает врасплох. Всех. Гром эхом разносится по улицам, звуча где-то высоко в черном тучном небе, яркие вспышки молний не надвигаются к порту, продолжая мерцать на горизонте.

Брук визжит и смеется, еле разбирает дорогу. Глаза накрывает дождевая гладь, настолько они промокают. С ног до головы. Дэниел придерживает Реин за плечи, помогая держаться на ногах, и заводит под крышу продуктового магазина. Фонарные столбы раскачиваются от давления морозного ветра, свистящего в ушах. Тея невольно крепче держит Дилана за руку. Они вместе проходят под навес стоянки для машин. Брук что-то со смехом кричит, вскинув руки к небу, когда сильным громом дождь усиливается, а в лицо бьет ветер. Мощный. Это приводит девушку в восторг. Не только Реин испытывает искреннее восхищение.

Оушин с замиранием сердца оборачивается, не чувствуя холода, которых охвачено тело. Ветер качает из стороны в сторону. Она смотрит вдаль, на берег, на океан, на горизонт. Они так близко к стихии. В столь безумный час. Она впервые видит зарождение хаоса. От восхищения у неё перехватывает дыхание. Крепче сдавливает пальцами мокрую и холодную ладонь О’Брайена, с широко распахнутыми глазами наблюдая за происходящим. Невероятное чувство.

— О, бухлишко, — Брук спотыкается о свою же ногу, ладонями хлопнув по витрине магазина, и стремительно ковыляет в сторону двери, заставив Брауна растерянно заметаться из стороны в сторону. Дилан решает его проблему, кивнув на отдаляющуюся девушку:

— Проконтролируй её, — а сам пытается повторить попытку отвести Оушин подальше от края навеса.

— Окей, — Дэн даже не противится. Спешно заходит внутрь теплого помещения с множеством рядов и отделов и настигает Реин. Конечно, она не станет слушать его попытки отговорить от покупки алкоголя, но парень хотя бы побудет рядом, а то девушка больно плохо держится на ногах.

— Тея, идем в магазин, — Дилан кашляет, коснувшись своей шеи ладонью. Не хватало еще разболеться под конец семестра. На носу важная игра и сессия. Тянет Оушин на себя, девушка возвращается из своих грез в мир людей, и разворачивается, сделав пару шагов вслед за парнем, лицо которого…

Тея выдергивает ладонь. Дилан останавливается. Вынужденно, как в случае с тренером, оборачивается, опустив на лицо Теи давящий взгляд. Оушин не отступается. Смотрит в ответ, более не скрывая своего напряжения:

— Ты себя плохо чувствуешь?

— Нет, — качает головой, хотя уже подумывает солгать ей о своем самочувствии.

— Ты не улыбаешься, — Тея вцепилась в этот гребаный факт с самого утра, и он не дает ей покоя. — Целый день.

Дилан проводит ладонями по лицу, рывком опустив руки вниз:

— Если бы ты чаще смотрела на меня, ты бы знала, что улыбаюсь я редко, — хочет спустить все на её невнимательность, и протягивает ладонь, дабы схватить девчонку за руку и повести дальше, но она отступает, уверенно бубня:

— Сарказм. Ухмылка. Улыбка. Одним из этих ты точно бросаешься даже в плохом настроении, — и вновь шаг к нему, обратно. — О чем ты думаешь?

Дилан ставит руки на талию, недовольно вскинув голову, чтобы его раздраженный взгляд испепелил покрытие навеса, а не лицо этой девчонки, которая уже конкретно подзаебывает парня своими допросами. С другой стороны… Он ведь похожим образом докапывается до неё, поэтому это вполне справедливо, но… Что он может ей ответить? Придется солгать?

Тея наблюдает за мыслительными скитаниями парня, продолжающего бросаться взглядом куда угодно, только не на неё, словно его прямой зрительный контакт к черту вывернет её наизнанку. Пальцы девушки встревожено перебирают ткань рубашки. Оушин не проглотит ком в глотке, но сделает вид, будто бы никакой дискомфорт не возникает в ответ на её действие.

Ладони дрогнули. Замерли. Немного оторвались от тела. Замерли.

— Знаешь, Тея… — Дилан прикрывает веки, надавив на них пальцами. — Я просто… — если уж он и решается солгать, то делать это нужно качественно.

Оушин касается его рубашки, слегка надавливает, сжав ткань в ладонях. О’Брайен отвлекается от своих попыток объясниться и опускает голову, взглянув на макушку девушки, которая встает достаточно близко, какой-то нелепый шаг разделяет их, но именно его Тея сохраняет в качестве расстояния. Смотрит куда-то вниз, пока ладонями медленно, еле касаясь кончиками пальцев ткани, скользит ниже, остановив на уровни талии. Наклоняется чуть вперед. Лбом два или три раза пружинно соприкасается с его грудью, затем вскинув лицо, чтобы наладить зрительный контакт. Дилан хмур. Но теперь его хмурость с отблеском иных эмоций.

— Улыбнись, — Оушин выглядит равнодушной и голос звучит бесчувственно. Но смотрит просяще.

Человек, который не должен быть, как она. Синдром идеальности Теи. Дилан О’Брайен не должен грустить, не должен проявлять признаков уныния. Дилан О’Брайен в любой ситуации, при любой проблеме сохраняет позитивный и уверенный настрой и спешит найти решение.

Дилан О’Брайен идеален для Теи Оушин. Её полная противоположность.

Дилан реагирует скованно. Его пальцы касаются её локтей. Не оказывают давящего воздействия, скорее, совершают прикосновения с осторожностью, ведь… она сама его трогает. Не бьет, не пытается укусить. Она делает что-то новое, и Дилан боится спугнуть.

— Улыбнись, — Тея повторяет просьбу, внимательно разглядывая его лицо. Сжимает ткань рубашки. О’Брайен одной ладонью скользит по её руке к запястью, недолго накрыв холодные костяшки, после чего вновь возвращается к локтю, а второй рукой поднимается к предплечью. Взгляд сохраняет опущенным на её руки, но хмурость и озадаченность берет вверх, заставив ответить на зрительный контакт. Тея осторожно водит большим пальцем по ткани рубашки, ждет, не отступает. Смотрит. Выдавливает из него… что-то очень… неправильное.

Дилан вдруг чувствует, как сдается. В ту же секунду, как уголок его губы дергается вверх, он испытывает неподдельный ужас, ведь впервые поддается чьему-то воздействию и давлению. Он теряет внутренний стержень?

Нет, скорее его самоконтроль отступает, когда уговоры какого-либо характера приходят от Оушин.

Вряд ли это можно назвать улыбкой. Смесь усталости, сердитости, унылости и капелька апатии. Не ухмыляется, просто улыбается, слегка приподняв уголок губы. Но те заметно напряжены.

Этого вполне достаточно. Равнодушие Теи вмиг сменяется улыбкой, и она сильнее сдавливает ткань парня, дернув в разные стороны. Тот не способен противиться внутреннему позыву. Он… не контролирует себя. Это пугает, правда, сейчас ему плевать.

Оушин довольно переминается с ноги на ногу, чувствуя, как крепнет его хватка, и с успокоением шепчет:

— Если ты не будешь улыбаться, я не смогу уйти.

Оглушение. Внезапное. В башке будто взрывается снаряд. Дилан не сразу реагирует, до его разума медленно доходит. Уголки губ опускаются, глаза шире раскрываются. Не моргает. Пялится на девчонку, невольно пошатнувшись на ногах, которые вдруг теряют уверенность и твердость.

Что?

Только что. Она расковыряла его, пробралась внутрь, поселила отголосок теплоты, который затем сжала цепкими пальцами и вырвала. Таким образом, Дилан ощущает себя. Будто… Становится пусто. Дыра насквозь, через которую гуляет ветер. Он не может объяснить. Опять. Эта девчонка… Она творит с ним, что ей вздумается. Сколько раз был потерян контроль из-за Оушин? Сколько раз ему требовалось обдумать свои ощущения и проанализировать поведение? И вот опять.

В этот раз пустота сильнее. Его прошибает холод, током передергивая натянутые нервы. Дилан грубо отдергивает худые руки. Девушка продолжает смотреть на него, анализировать поведение, дабы убедиться в том, чего так сильно боится. Парень отступает назад. Теперь он не на шутку рассержен, и голос его звучит практически рвано:

— Идем, — отворачивается, ладонью скользнув по губам, которые до бледноты сжимает, глубоко вдохнув через нос. Тяжелым шагом подходит к двери магазина. Раскрывает, оглянувшись на девушку, продолжающую стоять на месте:

— Тея, — приказной тон. Не церемонится.

Она его достала.

Оушин с тревогой покачивает головой, отчего-то губы начинают дрожать. Она осознает реальность ужаса, которого не хотела признавать.

— Я тебе нравлюсь, — сколько чертова разочарования в её голосе. Сколько осуждения в глазах и вины. Этого не должно было произойти. Какого хрена она ему нравится? Как? Почему?

Если бы Оушин намеренно жаждала обескуражить О’Брайена, ей не пришлось бы прилагать усилий. Потому что сейчас Дилан ощутил, как последние капли его терпения высыхают. Не остается ничего. Он пристально, терзающее смотрит на Тею, чувствуя, что еще немного и… на хрен сорвется. Костяшки белеют. Ладонь до хруста в пальцах сжимает ручку двери. Оушин стоит в ожидании взрыва, но он происходит в ином виде. О’Брайен отворачивает голову, входит в магазин, громко хлопнув за собой дверью.

Уходит. Оставляет её. Она слишком сложная. Он не хочет сейчас думать о ней.

Дилан О’Брайен устал от Теи Оушин.

Девушка продолжает стоять на месте. Взгляд медленно скользит вниз. Пальцы сжимают край рубашки. Глаза непривычно горят. Что происходит? Сердце стучит. Громко и четко, но не так, как в ту ночь. Накрывает ладонью грудь, надавив на неё, и морщится, когда сильнейший удар застает её врасплох. Пищит, ногтями впившись в ткань. И без того бледное лицо становится белее мела. Дыхание спирает. Хриплость при попытке глотнуть кислорода дерет глотку.

А в мыслях панически крутится одно и то же. Этого не может быть. Это невозможно.

От одной лишь мысли ноющая боль усиливается. Так не должно быть. Тею скрючивает. Наклоняется головой ниже, сутулится, руками обхватывая живот, будто позывы, только во всем теле. Чувство тошноты.

И её тошнит. Приседает на корточки, успев упереться одной ладонью во влажный асфальт. Плюет, давится, задыхается, кашляет. Теперь, когда Тея полностью осознает и принимает реальность факта наличия чувств, она…

Накрывает горячий лоб ладонью. Жар окутывает глаза. Нет. Это неправильно. Это…

Чтобы кто-то испытывал подобные чувства к ней? Бред. Безумие.

Оушин обессилено опускается на колени, пальцами сдавив пульсирующие виски. Веки прикрывает, ощутив, как по щеке стекает одинокая горячая капля. Совсем мелкая, незаметная. Девушка касается её пальцем и опускает ладонь, смутным взглядом изучая.

Почему нельзя привязываться? Потому что Оушин помнит, какой ужас пережила, когда подруга бросила её.

Если кто-нибудь сильно привяжется к Тее, он переживет нечто подобное, верно? Поэтому, не привязывайтесь. Она предупреждала.

И лицо заметнее морщится. Ведь наличие слез говорит о худшем. Это значит, что она не просто осознает происходящее, принимая наличие привязанности парня.

Это значит, что Тея переживает о чувствах Дилана.

Снова тошнит.

Её организм физически реагирует на психологическую перестройку.

========== Fight, Dylan ==========

Сражайся, Дилан

Нечеловеческий крик оглушает, вызывает ощущение потери ориентации в пространстве, он буквально лишается устойчивости в ногах, все тело пробирает неизвестного происхождения дрожь. Откуда она берется? Зародилась из пустоты в организме ребенка, поселилась в здоровом сознании, и будет медленно извращать его, путая нити мыслей и видоизменяя его психику.

«Какого черта?!» — она кричит… с таким рвением, с таким желанием, словно вся её накопленная злость находит возможность обрушиться на кого-то одного, ведь подсознательно девушка боится повышать голос на крепкого мужчину, распивающего пиво в гостиной.

Поэтому она рвет его мозги на части.

«Просто оставь меня в покое!» — сидит на полу, еле соображая за пеленой нетрезвости. Мальчишка молча стоит на пороге комнаты, изучая свою мать со стороны. Девушка пытается приподняться, но вновь падает на колени, махнув ладонью на попытки подойти к двери и захлопнуть её перед носом ребенка. Вновь берется за бутылку пива. Совершает большие глотки. Мальчик наклоняет голову, больно пронзительным взглядом наблюдая за ней, и предпринимает попытку переступить порог, но девушка рвется криком:

«Пошел прочь!»

Он застывает. Смотрит. Она не подпускает к себе.

Забавно. Мать, которая раньше не позволяла сыну приближаться и касаться себя, теперь страдает от того, что её ребенок не допускает никакого физического контакта между ними.

Роббин пыхтит, хриплым стоном задыхаясь. Перед глазами плывет от количества употребленного спиртного. Пытается сфокусироваться на лице сына. Хмуро сощуривается. Мальчишка смотрит.

«Отродье дьявола…»

«ПРОЧЬ!»

Вскакивает, едва не захлебнувшись собственной слюной. Вскакивает так, будто его силой пихают от поверхности кровати. Вскакивает, ощутив удар в затылок. Вскакивает, не различая ничего перед собой, кроме темноты.

Садится на кровати, громко выпалив что-то нечленораздельное. На вздохе. Внутри черепа скачет давление, голова вот-вот разорвется на куски, а кровью зальется пространство вокруг. Дышит. Активно и хрипло. Внутри грудной клетки сидит демон, терзающий ребра, и скрежет его когтей ощущается реальным, а в ушах сохраняются отголоски кошмара, пропитанного запахами сигарет и алкоголя. И смех. Засевший глубоко в сознании. Он слышит его. И это… Не его смех, это… Это все ОН.

Отчим ржет. Хохочет не своим голосом, и судорога новой силой схватывает тело, вызывая спазмы в мышцах. Дилан сутулится, трясущими руками тянется к влажному от холодного пота лицу, касается лба пальцами. Пытается дышать.

Паническая атака. Давно она не терзала его. Очень давно. Почему вдруг вернулась?

Сердце в груди тяжелое. Непривычно ощущать его наличие. Окровавленный орган тянет вниз с ноющей болью. Дышать. Просто дыши. Но ни в коем случае не закрывай глаза.

Дрожь проходит по телу волной, мурашки покрывают кожу. Начинает различать предметы в темноте ночи. Фокусируется на реальных объектах, дабы скорее выдернуть себя из состояния, которое граничит с кошмаром. Сгибает ноги, локтями упираясь в колени, и сжимает ледяные ладони в кулаки, прижав к влажным губам. Моргает. Дышит. Смотрит в сторону зашторенного окна и балкона. Глаза стеклянные. Неживые.

А он и не жив вовсе. Уж точно не ощущает себя. Не существует. Дайте ему еще пару минут.

Наконец, эмоциональность начинает спадать. Лицо приобретает долгожданную «ровность». Сердце продолжает скакать, но к боли привыкает, поэтому выглядит спокойней. Хрустит костяшками. Не анализирует. Это просто кошмар. Они ему давно не снились, но… если будет разбирать сон, то зациклится на нем, и кошмары продолжат преследовать его.

Поворачивается к краю кровати. Спускает стопы к паркету. Вновь сутулится, опираясь локтями на колени, а к губам прижав сцепленные в кулак ладони. С тяжелой задумчивостью смотрит в пол.

За окном не гремит. Ночь спокойная, оттого кажется ненастоящей. Больно тихая для Северного Порта. Быть может, Дилан еще в кошмаре?

Щипает себя за щеку. Нет. Не сон. Проводит ладонями по темным волосам, низко склонив голову.

И внезапно приходит нежданный дискомфорт, о проблемах с которым он уже успевает позабыть. Резко хватается за затылок, стискивая его пальцами, и морщится, двигая плечами. Запрокидывает голову, веки прикрывает с настороженностью. Режущая боль проходит от спины, между лопаток, и спускается ниже, вдруг отозвавшись узлом внизу живота, на который парень давит другой ладонью, заметно помрачнев.

Опять? Сколько времени прошло? Вроде, несколько дней. Ломка быстро дает о себе знать. Или догадки Теи оказались ошибочными, и его дискомфорт никак не связан с травкой? Сам О’Брайен полагает, что связан, но не полностью. Еще до начала употребления Дилана немного подкашивало желание трахнуть кого-то с необъяснимой грубостью. Обычно при этом он ощущал простое покалывание в животе. Когда начал покуривать, тогда эти ощущения будто деформировались. Скорее всего в наличии дискомфорта сыграла предрасположенной его извращенной психики и воздействие курительных наркотиков. Так что отчасти Оушин была права.

Интересно, изменилось бы её мнение о парне, узнай она, что травка — это лишь причина «извне», а по натуре Дилан просто любит жесткий секс? Скорее всего, девушка начала бы остерегаться его, что было бы верным решением.

Ведь, как бы О’Брайен не старался быть «другим», все-таки гены дают о себе знать. Дилан имеет нечто общее со своим отцом. И любовь к насилию — лишь верхушка айсберга.

Радует то, что ОБрайену от матери досталась способность анализировать свои действия и себя самого. И он прекрасно осознает, что это аморально. Но осознания недостаточно.

Потому что сейчас, четко понимая весь ужас своих желаний, он яро хочет зайти к Оушин и сделать что-нибудь… Что-нибудь нехорошее. Очень нехорошее. Настолько, что от одной мысли об этом сводит низ живота новым приливом желания совершить это.

Ему требуется уехать. Срочно.

Кое-как, с дрожью в коленках, поднимается с кровати. Бредет по темноте к столу, на котором оставил вещи. Мокрые. Черт. Разворачивается, покачиваясь на вялых ногах. Тело против него. Тело изнывает. Тело жаждет получить адреналин, испытать удовлетворение. И Дилан страшится, что сознание встанет на сторону физического наслаждения.

Сражение. Борьба со своим вторым «Я» начинается прямо сейчас, пока он дрожащими руками натягивает кофту поверх черной футболки и только после меняет спальные штаны на джинсы. Обувается. Фокусирует все свои моральные силы на поддержании контроля. Не позволяет извращенным фантазиям занять место здравомыслию.

Выходит из комнаты, тихо прикрывает дверь. Тяжелый взгляд опускается в пол. Вокруг звуковая пустота, ничего не слышно. У него в голове вакуум. Странный шум на заднем фоне мыслей. Поворачивает голову. Взглядом в темноте натыкается на дверь комнаты Оушин. Влажная ладонь соскальзывает с холодной ручки. Смотрит.

Мысли.

Дыхание под замок.

Делает шаг к чужой двери.

Нет. Уйти. Срочно! Не слушай Его. Это не ты. Это отголоски отца.

Разворачивается, спешно направившись вперед по коридору к лестнице. Сдавливает ладони в кулаки. Плевать, куда. Надо уйти. Но не в притон. Надо свалить туда, где не будет травки, но будет какая-нибудь тупая малолетняя шлюха. В бар «Эдди». Точно. Там официантка… Не помнит, как её зовут, но они с ней уже спали. Точно. Точно. Точно. Он сделает это с ней. Всё то, что хотелось бы с другим человеком, но с ним нельзя… Верно, с Теей нельзя так. Нельзя подвергать подобному истязанию. Молодец. Ты осознаешь это. Дилан, ты справляешься. Ты…

Замирает на последней ступеньке, а девушка от неожиданности чуть не выпускает стакан с водой из рук, но успевает прижать его сильнее в груди. Напуганно смотрит на парня, но, осознав, кто перед ней, успокаивается.

Тея Оушин вышла за водой, но ей показалось, что кто-то ходит мимо окон, поэтому она поспешила в гостиную, чтобы выглянуть на террасу через окно и унять паранойю.

Она сдержанно улыбается Дилану, все еще чувствуя неловкость и вину за произошедшее вечером.

А у него в ушах стучит давление. Оно полностью приглушает окружающие звуки, подавляя анализ реальности, тем самым его мысли слышны четче, громче. Дилан разбирает каждую идею, пришедшую в голову, оценивает её, но внезапно самоанализ не дает результатов. Черт возьми, её не должно быть здесь и сейчас. Пристально смотрит на девчонку, которую угнетает молчание, поэтому она шепчет через силу, дабы хоть как-то стабилизировать их отношения. Всё-таки… О’Брайен был очень зол вчера. И не разговаривал с ней до конца дня.

— Ты… — она вдруг придает значение тому, как он одет, и заметно хмурится. — Ты куда-то уходишь? — ему нехорошо? У него ломка? Или… Поднимает глаза, ни сколько не переживая о пристальном и каком-то неестественном наблюдении молодого человека. — Может, я могу чем-то помочь?

Удар в шею. Оушин не успевает осознать, как кружка выпадает из рук, звоном тревожа тихую прихожую, а сама бьется затылком, спиной, кажется, всем тело об стену, вжимаясь в неё с нечеловеческой силой. Ледяная ладонь сдавливает глотку. Тея распахивает веки, с тревогой уставившись на Дилана, который стоит слишком близко, стискивая пальцам одной руки её шею, тем самым вдавливая в холодную поверхность позади.

Осознание… медленное. Оушин моргает. В одно короткое мгновение её поглощает темнота в глазах от нехватки кислорода. Девушка сжимает веки, с хриплом запрокидывая голову, а пальцами впивается в запястье парня, но не пытается отдернуть его ладонь.

О’Брайен буквально нависает над ней. Он кажется намного выше, быть может, это зрительный обман в темноте, да и перед глазами Ошуин сильно плывет. Он с судорогой наблюдает за её попытками поглотить больше воздуха, чувствует, как вяло её пальцы сдавливают его запястье, вовсе не оказывая сопротивления. С тяжелым вздохом наклоняет голову, дабы приблизиться к её лицу. Её рот распахнут, она старательно вдыхает через него, и у парня мышцы сворачивает от удовлетворения, которое приносит подобное зрелище. Он разжимает губы, еле касаясь ими её губ, ловит чужие хрипы, невольно прикрыв веки, чтобы погрузиться в сбитое дыхание девушки.

Как же… она дико его достала.

Давай просто сделаем это. Получим то, что хотим. Это так доступно. Она не сможет сопротивляться.

Веки еле разжимает, давление на хрупкую шею Оушин ослабевает, но лишь потому, что поднимает вторую руку, большим пальцем коснувшись края её губ. Тея смотрит куда-то в сторону, её лицо ничего не выражает, даже легкой боли после удушения. Дилан сдерживает её на месте, с туманной увлеченностью наблюдая за своими действиями.

Проникает большим пальцем ей в рот, резко, глубоко, и Оушин давится, активно закашляв. Теперь хватается за запястье другой руки, но опять-таки не пытается отдернуть её. Просто контролирует. О’Брайен в нервном ожидании прикусывает свой язык, и когда, наконец, принимается вводить внутрь её рта палец, его охватывает та самая изводящая дрожь.

Внутрь. Глубже. Выводит. Скользит по нижней губе. Затем вновь вводит. Оушин протяжно дышит, с прежней хрипотой. Её тяжелый взгляд соскальзывает со стены за спиной О’Брайена и задерживается на уровни его ключиц. Она с замиранием сердца пропускает сквозь себя происходящее, не совсем понимая, какие именно чувства вызывают действия парня. Но девушка не напряжена, расслаблена. Её голову болезненно тянет, головокружение приятно, мысли становятся вязкими, слово сладкий мед.

Как его глаза. Медового оттенка.

Не хочет смотреть на него, не хочет встречаться с «другим О’Брайеном», а ведь она осознает, кто перед ней.

Второе «Я». Нет, не вторая личность, не другой человек, это лишь часть одного целого, потому не может восприниматься, как отдельное, чуждое создание. Это все еще Дилан. Дилан один. И проблема в том, что он не мирится с самим собой, воспринимая свои особенности, как нечто инородное, не его. Но Дилана О’Брайена, настоящего, не будет существовать без этой стороны. Как Инь и Ян. Почему он отрицает самого себя? Пока не примет Деградацию, не найдет стабильности, в конечном счете утеряв необходимый контроль.

Расслабься, Дилан. Чего ты так боишься?

Быть как отец.

Медленно вводит палец, скользя по влажному теплому языку, медленно выводит, оттягивая край нижней губы. С упоением наблюдает за процессом, склонив голову так, чтобы лбом коснуться её виска.

Тея Оушин не обдумывает. Для нее любая разновидность сексуального взаимодействия ничего не значит. Разница лишь в том, что в случае с О’Брайеном девушка подсознательно отзывается на его действия. За столько лет Тея научилась бесчувственно воспринимать подобное, потому что глубокое отвращение, заседающее в детском сознании во время секса с мужчинами, могло бы погубить её раньше, чем это было необходимо. Они научились абстрагироваться. Они обе. И поэтому они прожили дольше, чем нужно.

А сейчас она ощущает… покалывание. В груди. И волнение. Но это не то волнение, что вызывает ужас и тошноту от забивающего ноздри запаха пота и табака.

Тея — не из тех, кто оценивает свои ощущения. Она совершает ошибку, когда проводит анализ, ведь рассуждения о невозможном лишают её остатка смысла существования.

Она чувствует… что-то. И она тянется к этому чувству, как мотыльки в темноте ночи тянутся к приглушенному свету фонаря. Теплому и обжигающему, они принимают его за солнце, за луну, за безопасность. Тею Оушин тянет к Дилану ОБрайену, как к олицетворению безопасности.

Идеалу, которого ей никогда не достичь.

Его ладонь сползает с красной кожи тонкой шеи, оставив после себя заметные следы от пальцев, и поднимается к распущенным волосам девушки, стянув в сильной хватке.

Грубый идеал.

Дергает вниз локоны волос, крепко ухватив их у самой макушки, и Оушин громко выдыхает, сжав губы, но мычание все равно рушит тишину. Волна мурашек проходит по спине парня. Он в своем личном полубреду смотрит на Тею, тянет её за волосы вниз и с наслаждением ловит каждый тихий звук, слетающий с её губ. Девушка невольно хватается за его колени, когда приседает на свои собственные, поддавшись властному давлению. Вскидывает подбородок, уже с открытым волнением в блестящих глазах смотрит на парня, а в ответ ловит его апатию. Самую настоящую. Он будто растворяется в своих ощущениях, позволяет им унести здравомыслие. Продолжает сдерживать за волосы девчонку, второй ладонью коснувшись кожаного ремня на темных джинсах. Кажется, глаза Оушин сейчас вылезут из орбит от переживаний, сводящих её живот ноющей болью. Она не отталкивает. Смотрит непонятно завороженно. С ожиданием. Дилан страдает от ударов сердца в груди. Они тяжелые, мучительно колкие и тянущие. Зубами дерет кончик губы. Пока дрожащими пальцами расправляет ремень, случайно хлопнув его краем по щеке Оушин. Та не вздрагивает, лишь моргает, сухо сглотнув.

Его пальцы замирают, сжав холодную пуговицу. Взгляд внезапно проясняется, хоть и не полностью, а сознание проваливается ниже, в омут, но уже иной. Терзающей вины. Парень шире распахивает веки, не отводит взгляд от Теи, которая стискивает ладонями ткань его джинсов в районе колен. Открыто смотрит в ответ, даже слегка вопросительно и столь непривычно невинно, будто она впервые в подобной ситуации. Это будто не Деградация. Нет. Возможно, перед ним Океан. Но Оушин действительно интересно, что произойдет дальше, оттого выглядит она как любопытный ребенок.

И это врезается в его сознание, вдруг выдернув из пелены манящего и желанного. Дилан хмурится. Его дыхание ускоряется, как и биение сердца в груди. Сквозь омрачённую маску лица никому не разглядеть панику, которая охватывает парня, отчего судорога усиливается.

Нет. Нет, нет, нет, нет. Мать твою, какого черта ты творишь?!

«Секс-рабство, Дилан».

Какого черта, О’Брайен?!

Но «оно» еще в нем, «оно» до сих пор способно овладеть им. Самое страшное — Дилан реагирует на «его» желания, потому что сам этого хочет.

Нет. Стискивает волосы Оушин, расстёгивает пуговицу джинсов, после касается бегунка ширинки. Она продолжает смотреть, не сопротивляется. Нет. О’Брайен быстрым движением языка смачивает высохшие от паники губы. Остановись. Пальцы судорожно стискивают чертов бегунок. Тишина вокруг угнетает. Кажется, спина парня покрывается холодным потом.

Оно сейчас сделает это. Оно получит то, что хочет. И именно эти мысли играют решающую роль.

Оно? Второе «Я»? Дилан серьезно намерен делиться чем-то с ним? Дилан-у меня все под контролем-О’Брайен?

Нет, не трогай её. Она не твоя.

Хватка размякла. Но не убирает ладонь от её волос. Веки прикрывает и поднимает голову, разрушив мучительно долгий зрительный контакт. Оушин наклоняет голову, с интересом наблюдая за явной, но непонятной для неё лично борьбой парня. Если он хочет, то… что ему мешает? О’Брайен переступает с ноги на ногу, оценивая тяжесть, которая поселяется в мышцах. Думай. Осознавай.

И Дилан осознал.

Тея не для тебя. Оставь её мне. Оставь, блять, хоть что-то мне.

Его ладонь медленно соскальзывает с её затылка, а пальцы осторожно проводят по волосам, будто желая продлить возможность чувствовать её спутанные пряди. Дыши. Думай. Дышит. Думает.

Она моя. Не твоя.

Разговор безумца со своей второй стороной. Иное «Я» рьяно желает надругаться над девчонкой, оказавшейся не в том месте не в то время. Какие только картинки сознание ни рисует в голове, какие только мысли ни пропускает. Всё, что можно сделать с ней. Здесь. Прямо сейчас. Пока Роббин спит. Это добавляет адреналина, это разжигает. Второму «Я» столько хочется опробовать на ней.

Только представь. Всё то, что ты ощущал раньше и от чего получал наслаждение. Это можно сотворить с ней, а с ней получишь повышенное удовлетворение. Ты только представь…

Заткнись. С ней нельзя.

…как она может делать это ртом, черт, просто вообрази в своей башке, как будешь трахать её в рот…

Заткнись, НА-ХЕР!

— Дилан?

Резко опускает голову, с паникой отступив назад. Тея полностью садится на колени, сжав их пальцами. Без намека на тревогу изучает парня, который продолжает пятиться назад, с растущим ужасом осознавая, что мог сотворить.

Он мог все испортить. Вот так, в одно мгновение.

Оушин хмурит брови:

— Тебе очень нехорошо, — ставит перед фактом. Дилана действительно сковывает мощнейший дискомфорт. Парень отмирает, резко отводя взгляд, и холодными пальцами принимается застегивать пуговицу и ремень на джинсах, рванув к входной двери. Тея провожает его непринужденным вниманием, проронив короткое: «Ди…» — и замолкает, когда парень оказывается по ту сторону порога, хлопнув за собой дверью.

Бежать. Куда-нибудь. Плевать, куда именно. Просто… подальше от Оушин.

Она его достала.

Потому что лишила контроля.

***

Голова трещит. Я перепил. Нельзя было так срываться. Стоило обнаружить в сознании остатки контроля и ухватиться за них, но я не мог. Не мог оставить эти уничтожающие мысли. К рвущему тело дискомфорту прибавилось чувство отвращения к себе за почти совершенное надругательство. Я был готов сделать это, наплевав на чувства и согласие Оушин, наплевав на мать, которая могла прибежать на шум, наплевав на взаимоотношения с девушкой, которые и без того неустойчивы, наплевав на собственное желание не быть как он. Я думал, подобное невозможно. Глаза буквально затянуло черной пеленой. Я не разбирал своих действий, я мог лишь отдаленно понимать, что происходит.

Словно я был посторонним наблюдателем, а мое второе «Я» властвовало над моим телом. Самое отвратное — мне это пришлось по душе. Я хотел всего, чего желал Он.

Хорошо, мне удалось сбежать. Удалось без проблем добраться до бара. А найти идиотку, с которой я когда-то спал — вообще не вызвало трудностей. Напился. Пил много. Очень. Она что-то говорила, не затыкалась. Не слушал. Не слышал. В голове гудело. Музыка в баре была громкой, неприятные запахи вызывали тошноту. Мне было… противно. Непривычно противно находиться там и знать, что сейчас я трахну кого-то. Я не хотел делать этого.

Но сделал, потому что после меня отпускает. Всегда срабатывало. Правда, не в этот раз.

В уборной было грязно, воняло чем-то старым, прогнившим. Я трахал её в кабинке. Орала она как резанная, я на хер оглох на пару часов после этого. Все, что я делал с ней вчера, это не помогло. Порождало только сильнейшую злость. На себя и на эту идиотку, которая не прекращала издавать мерзкие звуки, даже когда долбился ей в глотку. Смотреть на неё не мог. Чувствовал, как Он ржет надо мной, над моими попытками разменять Оушин на какую-то суку из бара.

Он хотел, чтобы я принял его правоту.

Я не смог закончить. Эта орущая девка не возбуждала. На мгновение позволил себе представить вместо барной шлюхи Тею и… стало еще противнее.

Жалкий извращенец. Гребанный тиран. Какого черта? Самоанализ не помогает решить проблему. Я не смог явиться домой после бара. Боялся, что пересекусь с Оушин. Еще вчера я не мог видеть её и виновата в этом была именно она. А сегодня виноват я.

Сейчас мне легче?

Да, будет легче, если суну в глотку руку по локоть и отрыгаю всё то дерьмо, что остается во мне после бессонной ночи.

Стою у шкафчика. Голова кружится. Устойчивости в ногах никакой. Держусь за дверцу, пока опускаю лицо в ладонь, концентрируясь на биение сердца. Пусть оно остановится, серьезно. На мгновение, но пусть я прекращу существовать.

— Привет, — голос запыхавшегося Дэна. Он явно бежал ко мне через толпу с другого конца коридора, раз у него такая одышка. Тон бодрый, парень явно рад видеть меня, и я не имею права сорваться на него. — Рад тебя видеть среди людей, — хлопает меня по спине ладонью.

Кулак придавливаю к губам, сдержав реакцию на удар. Тошнота. Сжимаю веки. Дышу.

— Ты в порядке? — друг не отстает, заприметив мой паршивый вид.

Киваю головой, с трудом заставив себя открыть глаза и взглянуть на парня:

— Нормально, — закрываю шкафчик, прокашлявшись.

— А где твой рюкзак? — Дэн с подозрением покосился на меня.

— Дома забыл, — плевать на ответы. Не хочу заставлять себя думать.

— А голову ты дома не забыл? — Браун смешно кривляется, щелкнув пальцами, указательные направив в мою сторону, а я пялюсь на него фирменным «ты дебил?» взглядом, из-за чего парень опускает руки, но улыбаться не прекращает:

— Шуточки учителей.

— Я понял, — похоронным тоном проговариваю, двинувшись вперед по коридору. Дэн подтягивает ремни рюкзака, поспешив за мной:

— Первого апреля шуткану про «белую спину». Будь готов.

— Морально настраиваться начну с сегодняшнего дня, — мрачно бубню, пихая плечом людей, пробираясь к дверям лестничной клетки. Но приходится притормозить.

— Черт, опять она за свое… — Дэн останавливается. Его хмурый взгляд обращен в сторону шкафчиков, и я прослеживаю его направление, найдя Брук. Девушка стоит спиной у открытого шкафчика, а над её головой витает легкий дымок.

— Откуда у неё только берется вся эта дрянь? — Браун вздыхает.

— Её мать употребляет, — произношу без эмоций, с каменным видом направившись к девушке, и слышу, как в спину прилетает удивленное «чего?», когда настигаю Реин, силой выдернув из ладони косяк. Девушка даже не проявляет первичного испуга. Оборачивается с широкой улыбкой и тянет ко мне руки, набрасывая их на плечи:

— Э-эй, привет… — хихикает под нос, привстав на цыпочки, дабы поцеловать, но я с неприязнью отворачиваю голову, не дав ей и секунды, чтобы осознать мой отказ:

— Заканчивай с этим! — не контролирую тон голоса, не боюсь привлечь излишнее внимание толпящихся учеников. — Иначе суну эту дрянь тебе в задницу! — Брук моментально бледнеет и вздрагивает, когда я хватаю её за плечо, сильно дернув, а косяк подношу к её лицу. Она смотрит на меня напугано, явно не ожидает подобного, но как же меня заебало её поведение. Заебало нести за неё ответственность. Заебало исправлять её же ошибки, заебало помогать разбираться в себе и устранять ошибки её психики. Когда я влюблялся в неё, я не думал, что вместе с девчонкой мне достанутся её комплексы, которые я обязательно должен буду компенсировать. Да, блять, я должен был! Я всегда на хер всем должен! Будто у меня на ебальнике написано: «Хэй, чуваки, я готов взять ваше личное дерьмо на себя». Нет! Нет! Нет! Наша с ней дружба — это не дружба вовсе. Я трахался с ней тогда, когда ей это было необходимо, но если проблемы касались меня, то «фак-ю», она «подумает». Охеренно, Брук, пошла ты в задницу!

— Дилан… — Дэн берет меня за плечи, начав оттягивать назад, но я обжигаю шею Брук кончиком косяка, взорвавшись:

— Ты поняла?!

— Д-да… — она роняет с тихим шоком. Смотрит на меня, съеживаясь, словно котенок, но… плевал я. Как она плевала на меня. Причем всегда.

Норам. Для неё существовал только Норам.

— Эй, — Дэн не оставляет попыток оттащить меня. — Тише.

Пристально смотрю Реин в глаза, чувствуя, что закипевшая злость дает мне шанс поставить точку в наших с ней отношениях. Брук была тем человеком, которого я не отпускал только потому, что она являлась частью константы. Той постоянной, так необходимой мне для контроля. Роббин и Норам. Они были основой постоянной величины, на которой держалась моя обыденность. Потеряв друга, я поставил вместо него Брук, надеясь, что равновесие будет восстановлено, но всё так и оставалось шатким.

Я повернут на контроле. Я должен иметь константу. И мне придется выбросить Брук из своей «постоянной», чтобы более её поведение и действия не подкашивали меня.

Не хочу больше зависеть от человека, для которого я был лишь заменой.

Ты остаешься моим другом, Брук. Но у меня больше нет к тебе сильных чувств, значит, и от привязанности я постепенно откажусь.

— Если изначально преследовала цель сгнить, не надо было врать мне и отвечать своей лживой взаимностью, Брук, — ядовито шепчу, склонившись к её лицу. Девушка моргает, кажется, с трезвым беспокойством качает головой:

— Дилан…

— В данный момент я ненавижу тебя, слышишь? — перебиваю, чувствуя, как от неё несет спиртным. — Я не стану больше помогать тебе. Справляйся со своими бесами сама, — потому что я не способен тянуть еще и тебя. Больше не способен. Роббин, ты, я сам и Тея. Каждый с приветом и… Я сделал выбор. Не в твою пользу. — Встретишь Норама — передай от меня привет, — мой голос вдруг неприятно дрогнул. — Привет моему лучшему другу, от которого я отказался из-за тебя.

Выражение лица Реин окончательно слабеет. Девушка опускает руки, смотрит на меня с такой уязвимостью, что моя глотка сжимается, но я больше не могу. Ей требуется настоящая и профессиональная психологическая помощь. Мне не под силу помочь ей.

Отталкиваюсь от шкафчика, потушив косяк о его поверхности, и в последний раз стреляю взглядом на Брук, которая пускает глаза, больше не пытаясь ничего сказать. Дэн, кажется, теряет дар речи. Он выглядит шокированным, но… все равно. Хорошо, что хотя бы этот тип без «приветов». Мне необходимо больше «нормальных» личностей.

Разворачиваюсь, продолжив идти по коридору. Замечаю. Люди бросают на меня взгляды. Пошли они все.

***

Скрип. Дверной. Короткий, но в столь тихом доме уловимый. Тея Оушин поворачивает голову, взглянув в сторону двери. Гостиная окутана серостью дня, в прихожей темно. Девушка прислушивается, крутя пальцами карандаш. Показалось? Вроде… нет. Прижимает альбом для рисования к груди, слезая с дивана, и шаркает к порогу помещения:

— Дилан?

Только он мог бы вернуться в это время. Тея выглядывает в прихожую: тишина, никого. Только входная дверь приоткрыта. Оушин без напряжения подходит ближе к ней, пытаясь понять, кто мог забыть её запереть? Роббин проспала и с утра была очень несобранной, возможно, она допустила ошибку.

Тея спокойно закрывает дверь, щелкнув замком, и опускает глаза, ощутив под босой стопой что-то… Бумага? Девушка делает шаг назад, дабы сойти с кончика белого конверта. С недоверием разглядывает его, решившись всё-таки поднять и изучить содержимое. Обычно в таких подбрасывают рекламу.

На конверте никаких рисунков, никаких надписей. Адресов нет. Простая белая бумага. Оушин с интересом отдергивает кончик, чтобы проверить содержимое, и с недоумением хмурит брови.

Он пуст.

***

Мы не пересекаемся.

Дилан возвращается поздним вечером, принимает душ, закрывается в комнате. Не мне тянуться к контакту с людьми, но чувство какое-то необычное, притом неприятное. Между нами какая-то натянутая недосказанность. Сначала ссора, затем… что-то, чего он хотел ночью. Не пойму его. Совсем. Ведет себя нелогично и нехарактерно для себя. Явно что-то происходит, поэтому он скрывается от моих глаз, выжидает, когда я вернусь в комнату, чтобы покинуть свою. Даже Роббин игнорирует. В конце концов женщина сдалась, прекратила пытаться поговорить с ним. Одно ей выяснить удалось — О’Брайен посещал сегодня занятия в школе. В таком состоянии решился выйти в общество. Надеюсь, никто серьезно не пострадал.

Он собирался уйти ночью, значит, его ломает? Принимал ли травку? Если да, то это объясняет его отчасти неадекватное поведение.

Лежу на боку, уставившись в стену. Слушаю тишину, опустившуюся вместе с наступившей ночью. Прикрываю глаза, ненадолго. Уснуть не выходит по двум причинам. Во-первых, у меня бессонница от постоянных попыток разобраться, что за черт происходит в последнее время. Во-вторых, возня парня в ванной выдергивает из дремоты. Нет, правда. Он не пытается быть тихим. Хорошо, что за Роббин не замечалось поверхностного сна, она спит крепко, сильно выматываясь после долгих смен в больнице, но этот тип мог бы хотя бы пытаться быть тише.

Прикрываю веки, сосредотачиваясь на звуках, дабы распознать их принадлежность.

Шум воды. Затишье. Что-то падает на дно раковины или ванной. Затишье. Звон чего-то… Металлического или железного. Он будто бьет по трубам. Что вообще происходит?

Приподнимаюсь на кровати, с напряжением всматриваясь в поверхность двери. Слушаю. Шаги. Тяжелые. Несобранные. У него вялая походка.

Откидываю одеяло, ступив на пол босыми ногами. Тихо, на цыпочках приближаюсь к двери, коснувшись холодной ручки. Вслушиваюсь. Судя по шуму, Дилан возвращается к себе в комнату. Приоткрываю дверь, выглянув в коридор, и первым делом проверяю, закрыл ли за собой парень. Закрыл. Выхожу, долгие секунды вслушиваясь в возню этого типа. Опять грохочет батарея. Чем он занимается?

Может, ему требуется помощь? Вдруг он обкурился, и состояние требует медицинского вмешательства? В таком случае, потребуется помощь Роббин. Знаю, не должна лезть в их жизнь, но мне требуется лишь взглянуть на парня, чтобы понять, нужно ли ему помочь. Если нет, то прекрасно. Пойду мять кровать и дальше. А если наоборот…

То прощай нормальный сон для Роббин.

Подхожу к двери комнаты парня, поддавшись к её поверхности ухом, дабы понять, что Дилан может делать. Слышу лишь, как что-то железное постукивает о… батарею. Вроде. Не могу утверждать. Совсем не испытываю страха или сомнения, коснувшись ручки. Одним глазком гляну.

Если честно, я надеюсь, что этот тип в нормальном состоянии. В таком случае, мы сможем наконец переговорить о случившемся. Меня напрягает ситуация между нами. Не хочу, чтобы он злился, но… Если пойму, что нашим положительным отношениям пришел конец, то… В принципе, я могу уйти. Прямо сегодня. Потому что…

Потому что мне не за чем будет здесь оставаться. Идеальным исходом была бы потеря его заинтересованности во мне, потеря эмоциональной зависимости. Тогда его никак не тронет мой уход. Я больше не буду обузой для этой семьи.

Странный у меня процесс умозаключения. Я будто оправдываю себя и свои действия.

Будто сама не знаю, чего хочу получить в итоге.

Будь, что будет.

Давлю на ручку. Тяну на себя. Ого. Дверь не скрипит, хотя по классике жанра должна издать неприятный и громкий звук, который сообщит О’Брайену о нежданном госте. Приоткрываю дверь, с замершим в глотке дыханием заглядываю внутрь темного помещения, вновь уловив звон. С напряжением всматриваюсь, практически сразу обнаружив парня, сидящего на полу возле батареи. Спиной ко мне. Чем он занимается? Судя по дерганью рук, он что-то… делает. Логично, но что? Ничего не говорю, осторожно шагнув внутрь комнаты, чуть наклоняюсь вбок, стараясь разглядеть, что он держит в руках.

Слышу. Он тяжело и быстро дышит, что-то шепчет под нос. В движении его рук проглядывается скованность и резкость. Думаю, мне стоит подать голос, иначе намеренно копаю себе яму.

Но как только смелюсь обратиться к Дилану, тот мельком оглядывается, отбросив что-то маленькое и звенящее в сторону стола. Возвращает голову в изначальное положение — и так же внезапно оборачивается, врезавшись в мое лицо широко распахнутыми глазами. Мнусь, в ту же секунду ощутив обрушившийся на меня шторм из чужого напряжения, оттого роняю как-то тихо, неразборчиво:

— Эй.

— Исчезни, — сверлит меня… с холодным ужасом в глазах. Он что боится? Чего? Вряд ли меня. Это же бред. Щурю веки, опустив взгляд на отброшенный им в сторону предмет, поблескивающий на полу.

Что?

Это что? Ключ? От чего?

Вновь поднимаю на парня взгляд, который давит на меня зрительно, выглядя при этом жутко. Внушает мне страх, но не отступаю, с осторожностью наклоняясь чуть в сторону, в которую после делаю короткий шаг, чтобы разглядеть, что у него в руках.

— Уйди! — он повышает голос, заерзав на полу, а меня… Я… не знаю, я просто замираю, не сразу решаясь довериться своим зрительным способностям.

Не могу… поверить глазам. Чем он занимается? Зачем он…

Чем ближе подхожу, тем сильнее хмурю брови, заставляя парня отползать чуть к стене. Он не свободно двигается, поскольку… В прямом смысле скован одной рукой.

— Почему ты не спишь? — он будто задыхается. Елозит ногами по полу, рукой упираясь в паркет, не может усидеть без движений, его что-то терзает изнутри, я вижу.

— У тебя ломка? — догадываюсь, не спуская взгляда с наручников. Да. Одно его запястье сдавлено холодным металлом, прикованным к батарее. И от раскрытой правды об источнике звона меня бросает в неприятную дрожь. — Боишься, что уедешь? — Дилан опускает голову и резко вскидывает её, ударившись о батарею. Морщится, сильно сжав веки, и что-то шепчет на выдохе, игнорируя мои вопросы.

— Травка дома осталась? — хотя, если бы он принимал, то его бы так не колбасило. — Осталась? — хочу добиться ответа, но вряд ли парень выйдет на здоровый контакт, поэтому подхожу ближе к столу, присев, дабы поднять ключик. Что встречается всплеском агрессии.

— Уйди на хер! — он внезапно срывает глотку, дернув ногой в мою сторону, но реагирую в ответ с полным спокойствием. Поднимаюсь, не спуская с него изучающего взгляда:

— Ты злишься, — скованно перемещаюсь по комнате и присаживаюсь на край кровати напротив О’Брайена, принимаюсь пальцами играться с ключом. — Вчера целый день ходил задумчивый, а сегодня ты по-настоящему злишься.

— Да ну? — парень дергает прикованной рукой, будто бы не справляется с желанием кинуться в мою сторону и хорошенько врезать. — Правда? — голос полон сарказма и яда, на которые не реагирую, вполне собрано продолжив беседу с человеком, утерявшим контроль над собой:

— Хочешь обсудить это?

— Нет.

— Тогда будешь слушать.

Дилан въедается в меня взглядом. Таким… Пугающим, от которого стынет кровь в жилах. Но не отступаю. Не проявляю испуга. Я просто хочу, чтобы он послушал меня, ознакомился с моими предположениями, а данная ситуация благосклонна к подобному, ведь ему не удастся сбежать или выпихнуть меня из комнаты.

Все, что ему остается — прикрыть веки и дышать, пытаясь усмирить злость.

С умным видом смотрю на него и четко проговариваю:

— Моя версия возникновения твоей необходимости в грубом сексе.

Его глаза открываются. Лицо будто онемело. Губы еле шевелятся:

— Ты сейчас серьезно? — он убьет меня. Я различаю в его голосе такой гнев, которого никогда не слышала в свой адрес. Это расшатывает мою уверенность, но факт его «прикованности» позволяет продолжить:

— Тебе требуется овладевать людьми, — говорю тихо, не разрываю наш зрительный контакт. — Чувствовать свое превосходство и контроль над ними, чтобы добиваться ощущения безопасности, — не даю ему вставить слово. Этот тип не на шутку раздражен. Готова поклясться, при необходимости в момент пика агрессии он тупо сорвет батарею, швырнув её в мою сторону. Но пока он обездвижен. У меня есть время.

— Ты не любишь мужчин, — всем известный факт, на который парень реагирует неприятным смешком:

— Нет, по ночам я трахаю парней.

Я стекляно смотрю на него, с непринуждением вздохнув:

— Бедный Дэниел.

И он стреляет косым взглядом. Пялится, как на идиотку, и, кажется, хочет отказаться от своих слов, но плюет на то, что я могу надумать в своей голове. В прямом смысле махнул рукой, отвернувшись.

— Ты не терпишь мужчин в доме, — продолжаю нервно играться с ключиком в ладонях. — Осмелюсь предположить, у твоей матери были сложные отношения с противоположным полом. И ты избегаешь любого повторения её ошибок, — Дилан открыто изводится, ему не хочется слушать меня. — Возможно, ты видел, каким образом они обращались с Роббин. Застал насилие. И твое понимание интима исказилось, — поднимаю на него глаза, рассуждая с искренней серьезностью над его проблемой. — Это две причины, которые пришли мне на ум.

— Долго думала? — неприятно фыркает, желая вновь указать мне на дверь.

— Твоя агрессия — это способ почувствовать себя защищенным, — знаю, сейчас я буду давить на его самомнение. — Кажешься таким бесстрашным, но страхи у тебя есть. Подсознательные, — ловлю на себе его давящий взгляд, поэтому отвожу глаза, уставившись в пол. — Но это неплохо, жаль, ты оцениваешь себя только с негативной точки зрения. Понятие отрицательного чисто субъективное.

Молчание. То, чего никак не ожидаю в ответ на свои красноречивые фразы. Дилан даже не бросает что-то типа: «Закончила? Выматывайся!». Ничего такого. Он притих, но напряжение никуда не пропадает. Оно цепко врезается в грудь, стискивая до сильнейшей аритмии.

Моргаю, с волнением глотнув воздуха. Задерживаться здесь дольше смысла нет. Окей, с парнем все не так плохо, его просто ломает, и он, к слову, пытается сам себе помочь. Необычным способом, но пытается.

— Я принесу тебе успокоительное, — поднимаюсь с края, не надеясь пересечься зрительно с человеком, который пялится в стену потухшим взором. — Не стану тебя высвобождать, раз уж ты боишься сорваться, — это правда небезопасно. — Но я зайду пораньше, утром, чтобы отцепить, — пячусь спиной назад, к порогу. — Роббин… Не поймет, почему ты прикован, — сжимаю ключик во влажной ладони. — Ей лучше не знать.

Дилан не дает ответной реакции, значит, согласен с тем, что предлагаю ему? Или ему плевать на мои слова и предложения? Вполне возможно, он просто в ожидании моего скорейшего ухода. Раз уж так, томить его своим присутствием больше не буду. Только успокоительное принесу.

***

Покидает чужую комнату в состоянии полной растерянности. Ситуация с парнем вызывает неоднозначные мысли и чувства, но, по обычаю, Оушин не станет их разбирать. Девушка прикрывает за собой дверь, оглянув темный коридор. Тишина. Они не разбудили Роббин своей болтовней. Хорошо. Этой женщине требуется нормальный отдых.

С неясной бодростью духа Тея спешит к лестнице, разбирая ступеньки в темноте. Не спотыкается, как бывает обычно, не медлит, стараясь внимательнее всматриваться под ноги. Её настроение внезапно обретает возвышенность, а ключик в ладони начинает нагреваться от жара, что возникает под кожей.

Что это с ней?

Тея вприпрыжку сворачивается к кухне, чтобы выполнить свое обещание. Она ни за что не признается, потому что сама не до конца понимает, отчего её сердце так взволнованно скачет.

Девушка спешит позаботиться о ком-то. И её окрыляет шанс быть кому-то полезной.

Миновав прихожую, вбегает в помещение кухни, оставив за спиной выглядывающий из-за лестницы край двери, ведущей на задний двор. Двери, через стеклянную вставку которой видно происходящее на темной улице.

Двери, мимо которой проплывает крупный силуэт.

========== Глава 29 ==========

Нет ни Океана, ни Деградации

Она потерялась в собственном хаосе

Мы не разговаривали месяц. Нет, больше месяца.

На носу важный матч и сессия. Дилан полностью погрузился в учебу, первым делом получал аттестацию по всем предметам, которая могла бы подарить ему парочку автоматов. Не думала, что мне понравится наблюдать за ним «таким»: каждый день он ходил отрешенный, серьезный, погруженный в учебу. Целыми днями проводил в комнате. Дэниел часто приходил к нему, чтобы вместе готовится к семинарам и, в последствие, к защите проектов по разным предметам. Мы практически не пересекались, потому что парень уходил рано утром на тренировку, затем у него был целый день занятий, после опять тренировка. Уходил рано, возвращался поздно. Можно сказать, я его практически не видела, но слышала. Роббин не настаивала, чтобы он кушал вместе с нами. Она носила ему еду в комнату, не отвлекая от подготовки. Не знала, что в старших классах такие сложные зачеты. Мне казалось, экзамены и защиты проектов бывают только в колледжах или университетах.

Пару раз приходила и Брук. Она сидела с ребятами в комнате О’Брайена, но освобождалась намного раньше, не перенося долгой учебы. Вместе с ней мы сидели на кухне и болтали с Роббин. Именно тогда девушка заикнулась о ежегодной вечеринке в школе перед Рождеством, которую устраивают в честь закрытого семестра. Сказала, что ребята скорее всего не пойдут из-за тренировок, и тогда, как это обычно бывает, в голову Роббин пришла «гениальная» идея…

…Как только моя нога ступила в дом Реин, мой рот отказывается закрываться. Огромный… Огромный. Я плоха в передаче своих мыслей, как и в их создании, просто… Не думала, что родители Брук так обеспечены. Каждый угол каждой комнаты прямо-таки кричит роскошью, давая понять, что здесь живут ни в чем не отказывающие люди. А сама комната девушки… Наивно полагала, что подобные «хоромы» только в фильмах про подростков бывают.

Сижу на краю кровати, некультурно скачу взглядом по помещению спальни, не в силах прекратить поражаться. А Реин бродит напротив меня, возится с моим лицом. Я не смогла отказаться от одежды, которую она мне впихнула: легкое, явно летнее бледно-розовое платье чуть выше колен, которые мне бы хотелось скрыть, и удобные балетки. Это лучше, чем предыдущий вариант: ярко-красное облегающее платье без бретелек и высокие каблуки. Господи, да все лучше, чем это. Мои попытки отговорить Брук творить «магию» с моим лицом провалились после второго выкуренного ею косяка. Но не чувствую, чтобы она накладывала много макияжа, может, еще обойдется?

— Придем готовенькие, — Брук сидит рядом и что-то мудрит с моими волосами, прерываясь на поглощение курительной травки. — Последняя зимняя вечеринка в школе, а они не хотят. Бред, — выражение её недовольства растет прямо пропорционально тому, сколько она выкурила.

— Будешь скучать по школе? — удивленным тоном интересуюсь, заставив девушку задуматься:

— Не знаю. Просто… Бесплатное шампанское, как бы, — пожимает плечами. Боже, она собралась и там пить? Она уже при мне выпила половину рома, чувствую, мне придется играть роль контролера. Главное, не поддаваться её уговорам выпить. Иначе… Две пьяные девушки точно пропадут где-то по дороге домой.

Слегка морщусь, когда девушка больно стягивает локон моих волос, накручивая на какой-то горячий прибор. В последнее время Брук постоянно употребляет. Я часто слышала, как они с Диланом ругались в комнате. Бедный Дэниел. Он даже на пару минут покидал их, выходя в коридор, дабы передохнуть от постоянных стычек этой парочки.

Набираюсь смелости, чтобы задать интересующий меня вопрос:

— Вы с Диланом… В ссоре?

— Нет, — Брук отвечает с неискренней легкостью. — Мы часто ругаемся, но в итоге продолжаем общение, — и сообщает о том, что мне не было известно. — Уже месяц прошел, как он накричал на меня в школе. И видишь? Спокойно болтаем, учимся, — а их ругань в течении месяца не в счет? — Только целоваться со мной не хочет, — её руки на мгновение прекращают заниматься моими волосами. Я молча ожидаю, когда Брук отомрет, вернувшись из мыслей, и происходит это минуты две спустя. Она действительно зависает, видимо, мыслительный процесс дается ей тяжело, поэтому девушка медленно настигает главной своей догадки:

— Слушай, а тебе не кажется, что… — и замолкает. Наверное, всё еще не уверена, стоит ли озвучивать. Поворачиваю голову, краем глаз взглянув на девушку:

— Что?

Не ожидаю, что Брук так легко поддаться и продолжит говорить, значит, её это волнует и ей охота с кем-то обсудить «предположения»:

— Может, у него девушка появилась? — вновь принимается за мою прическу, а я смотрю перед собой, без интереса пожав плечами:

— Некоторых вещей мне не дано знать, — а взгляд почему-то опускается ниже, появление хмурости не заставляет ждать. Хорошо, что Реин не способна видеть мое лицо.

— Он ведет себя иначе со мной, — девушка продолжает рассуждать. — Думаю, мы перешли в режим обычных друзей без привилегий, — и без сожаления вздыхает. — Жаль, — не понимаю её… Она не выглядит опечаленной переменами в отношениях. Скорее, её будто отпускает груз. Почему?

— Ничего, — Брук вдруг соскакивает с края кровати, взяв меня за запястья, и тянет за собой, широко улыбаясь. — Мы с тобой себе тоже мужиков сегодня найдем. Круто оторвемся и без этих ботаников.

Ничего не отвечаю, лишь сжав губы. Я уж точно никого клеить не собираюсь. Реин подводит меня к зеркалу:

— Смотри, — сама встает за моей спиной, разводя руки в стороны, и светясь радостью от проделанной работы. — Готово.

А я… не знаю. Это не я. Совсем.

Нет, Брук не вымазала мне лицо, превратив в иного человека. Просто… выгляжу здоровой, свежей, живой. Бледность пропадает с лица, губы не отдают синевой. Волосы завиты легкими прядями. Я и подумать не могла, что из моих редких локонов можно сотворить нечто подобное. Я выгляжу, как девушка. Как нормальная девушка.

Брук продолжает выжидать. Ей нужна реакция, а я — не красноречивый человек. Всё, на что способна — выдохнуть, оставив рот приоткрытым от легкого волнения:

— Ого, — от переизбытка эмоций, которые никак не проявляются на моем лице, заикаюсь. — Я на человека похожа, — хорошо, что Реин остается довольной моей реакцией:

— Я просто скрыла синяки под глазами и добавила румяна, — кладет ладони мне на плечи. — Ты милашка, — льстит мне. На её фоне, на фоне всех девушек мира, я просто никчемная лужа грязи. Омерзительная внутри и снаружи. Брук выглядит ошеломительно, не удивлюсь, если сегодня она без труда отыщет себе партнера. — Была бы парнем — определенно запала бы на тебя, — уверяет, словно заметив мою мрачность и попытавшись приободрить.

Со вздохом поднимаю взгляд, встретившись с отражением Брук:

— Я бы тоже на тебя запала.

Девушка вдруг лукаво улыбается, наклонившись чуть вперед, дабы дернуть меня пальцами за щеки:

— Мы живем в двадцать первом веке. Тебе ничего не мешает влюбиться в меня.

Нет уж. Однажды я уже была влюблена в девушку, свято веря, что представитель моего пола думает и чувствует подобно мне, а значит, не способен причинить мне вред. Но нет. Любая привязанность дарит тебе боль. Неважно, к кому ты испытываешь чувства: к мужчине или женщине. Это не была любовь «как в фильмах». Это было что-то вынужденно образовавшееся. Я знала, что роднее человека для меня нет. Мир был поделен на окружающих и нас. Мы были одни. Наверное, поэтому я неправильно трактовала свою зависимость. Думаю, я была влюблена, как ребенок влюблен в мать.

— Учту, — надеюсь, она не заметит моей заминки.

Хорошо, что Брук слегка в поддатом состоянии. Девушка поправляет мои локоны и восклицает:

— Зажжем, — хватает бутылку рома со столика, вызвав тем самым негодование с моей стороны:

— Но там же будет шампанское…

— Это детский сок, — прерывает меня, махнув ладонью с ворчливым выражением лица. — А я хочу оторваться.

После первого бокала меня желанно отпускает: дискомфорт, вызванный толпой и замкнутым пространством с высоким потолком, меня не поражает, напряжение снижается, и даже громкая музыка и голоса не вызывают должного раздражения. Актовый зал в учебном заведении поистине огромен. Страх потеряться или быть потерянной нетрезвой девушкой преследует меня на протяжении первого часа. Хорошо, что Брук все-таки идет у меня на поводу — и мы выбираем высокий столик на троих ближе к дверям, через который прибывают люди. Диванчики стоят ближе к стене, но мы не спешим усесться. Реин со всеми общается, зазывает к нашему месту ребят, которых я, неудивительно, не знаю. Шампанское и глоток рома помогают мне с равнодушием относиться к происходящему вокруг сумбуру, а именно так я воспринимаю окружающую обстановку: людей слишком много, все общаются, все танцуют, пьют, музыка рвет ушные перепонки, слава Богу, мы находимся у самого входа и можем первыми сбежать из этого безумия. Жаль только мне не удается отвечать запросам Реин. Девушка слишком активна. Алкоголь и травка будоражат её нервную систему, возможно, у Брук и без того неполадки с эмоциями, а тут она еще и принимает прямые возбудители. Чем дольше я наблюдаю за её поведением, тем выше всплывает подозрение скорой необходимости связаться с парнями, дабы те помогли доставить Брук домой. Я не справляюсь с этим эмоциональным вихрем.

Реин возвращается к высокому столику, на котором стоят бутылки шампанского (она крадет их с других столиков) и одинокая бутылка рома. Что ж, без алкоголя девушка не останется. Брук вынимает из клатча тонкий сверток курительной травки, маскирующийся под видом обычной сигареты. Больше не предпринимаю попыток отговорить её от употребления. Она меня не слушает.

— Чего ты тухнешь? — Брук закуривает, оглядываясь на компанию парней и девушек, с которыми танцевала все это время. — Идем к нам! — перекрикивает музыку. Я робко улыбаюсь, стараясь казаться вежливой:

— Нет, спасибо, — не буду пытаться оправдать свой отказ. Реин не в состоянии понять. Девушка пожимает плечами, вновь затянувшись, а я щурю веки, запрокинув голову, чтобы рассмотреть цветные огни, мелькающие в темноте зала. Они давят на глаза, вызывают головную боль, оттого подливаю себе рома в бокал, рассчитывая, что он немного затуманит влияние шампанского, от которого голова обязательно будет раскалываться.

— Дерьмо… — улавливаю ругань Реин, и поднимаю на неё взгляд, заметив, как девушка пристально всматривается в сторону дверей, нервно глотая дымок. Прослеживаю за её вниманием и…

Понимаю смену её настроения и попытку спрятать косяк. Ведь замечаю на пороге зала двоих парней, который Реин не ожидает увидеть. Девушка ругается под нос, вовсе выбрасывая «сигарету» вноги танцующей толпы, и та давит её стопами, а Брук наполняет свой бокал, поворачиваясь спиной к тем, кто замечает нас без труда. Я негодующе покачиваю головой, наблюдая за внутренней борьбой Реин, и поворачиваю голову, обеими ладонями удерживая бокал над высоким столиком. Сложно не ответить зрительно на взгляд того, кто смотрит. Еще сложнее сделать вид, что ты вполне собрана, и ситуация, в которой ты оказываешься, не выводит тебя из равновесия в эмоциональном плане.

Я чувствую облегчение. Потому что они пришли.

Оба парня не прошли бы в зал в привычной одежде. Хотя, Дэну и Дилану вполне идут белые рубашки. Вижу, как один из учителей щупает ткань джинсов О’Брайена, понимая, что он не в брюках, и негодующе покачивает головой. В эту секунду меня охватывает панический страх, что их не пропустят из-за неполного соответствия, но Дилан больно привлекательно улыбается особе женского пола, которая заметно начинает мяться, реагируя смехом на его, предполагаю, кокетливые шуточки. Я невольно улыбаюсь, качнув головой, и опускаю взгляд в бокал. Показушник. Знает ведь, как охмурять.

— Они идут сюда? — Брук нервно болтает шампанское в бокале. Отвлекаюсь от своих мыслей и возвращаю лицу безэмоциональность, вновь взглянув в сторону дверей:

— Ага, — даю в качестве ответа, и Реин прикрывает веки, шепнув: «Черт».

Её поведение забавляет. Подношу бокал к губам, вновь стрельнув вниманием в сторону парней. Дэниел как-то мнется. Он всячески пытается утащить Дилана в противоположную от нас сторону. Видимо, боится, что наша парочка начнет и здесь выяснять отношения. Понимаю. Мне не хочется слушать крики.

Невольно окидываю Дилана оценивающим взглядом, совершая мелкие глотки: не удивлена, что ему идет даже слегка официальная одежда. Рубашка не заправлена, темные зауженные джинсы держатся на кожаном ремне, один край которого выглядывает из-под края белой ткани. Выглядит неряшливо, но именно поэтому «идеально». Чем ближе подходят, тем лучше я могу разглядеть сквозь ткань рукавов темные рисунки татуировок, на которых задерживаю взгляд, невольно поглотив чуть больше алкоголя, отчего в голову бьет опьянение.

Неправильно «идеально».

Даю слабину, стремительно взглянув на лицо О’Брайена, с которым пересекаюсь зрительно, и давлюсь алкоголем, отворачиваясь подобно Брук, дабы хорошенько откашляться.

А Браун тем временем проигрывает борьбу, ведь парни настигают наш небольшой столик.

— Алкоголикам привет, — голос Дилана ровный, вовсе безрадостный, но, когда я оборачиваюсь, вижу его натянутую улыбку. Он лжет. Он какой-то усталый. Это не должно казаться странным, они в последнее время много учились и тренировались, поэтому я до последнего была убеждена, что они не придут, а лучше поспят лишний раз. Ошиблась. Они здесь.

Дэниел скованно поднимает ладонь, что-то шепнув в качестве приветствия, а я киваю, мельком взглянув на Дилана, который опирается локтями на столик, охватывая своим вниманием затылок Брук. Девушка глубоко вздыхает, растянув губы в улыбку, и оборачивается:

— О. Вы все-таки пришли… — да… Столь лживой радости мне не доводилось видеть. Никогда.

— Ты нам не рада, — О’Брайен повторяет мои мысли, взяв один из бокалов, чтобы наполнить его шампанским, пока девушка пытается реабилитироваться:

— Не-е-е, — она прикрывает веки, протягивая гласные. — Я просто, просто…

— И сколько ты выпила? — О’Брайен наполняет целый бокал, протянув бутылку Дэниелу, а тот, держась за его спиной, отказывается. Реин выдерживает долгую паузу, кажется, не зная, как уйти от ответа, и лучшее, что приходит ей в голову, это резкое восклицание с подобием восхищения:

— А идемте танцевать! — поднимает руки над головой, отчего шампанское в её бокале заметно бултыхается.

— Не, — Дилан сразу же отказывается, поднеся бокал к губам. — Я пас.

— Я тебя и не приглашала, — Брук фыркает, пошатнувшись на каблуках, и кладет тяжелую ладонь мне на плечо. — Тея?

Нет желания трястись в толпе людей, поэтому качаю головой, с неловкостью отказываясь:

— Нет, я…

Но она меня не дослушивает, тут же указав пальцем на Дэниела, который еще даже не слышит своего имени, но уже делает шаг назад:

— Дэн?

Парень нервно заикается, начав трясти головой, и поднимает перед собой ладони, будто Брук намеревается побить его:

— Я не умею и-и…

И его оправданий Реин не выслушивает, повернувшись на сто восемьдесят градусов, пальцем указав на какого-то типа в толпе:

— Эй, парень!

— Я умею! — Браун вдруг прерывает её, выскочив из-за спины Дилана, с усмешкой наблюдающего за другом, который спешит к Реин, схватив её за плечи до того, как ей удается привлечь внимание другого парня. Брук неуклюже крутанулась на каблуках, опустив ладонь на плечо Брауна, у которого аж колени подогнулись, и улыбается:

— Так идем же! — опрокидывает содержимое бокала в рот, потянув парня за собой в толпу, а он оглядывается на нас с таким беспокойством, мольбой, думаю, надеется, что мы устремимся за ними, чтобы не оставлять его наедине с человеком, рядом с которым он не способен нормально соображать. Но нет. Дилан свободной ладонью машет ему, издевательски ухмыляясь, а я вполне спокойно улыбаюсь, отпивая алкоголь и наблюдая за тем, как знакомая парочка растворяется в толпе.

Спокойно… До момента осознания.

С напряжением обнимаю свободной рукой живот. Есть минус. Один. Но значимый. Как-то не подумала, что, лишившись этих двоих, я буду вынуждена остаться наедине с О’Брайеном, с которым не разговаривала больше месяца. Напряженно смотрю в стол, с трудом удается глотать шампанское. Глотка сжимается. Если бы не музыка, я бы уже кинулась прочь из зала, не стерпев нашего молчания.

Дилан опустошает первый бокал разом. Пяти минут не проходит, когда парень стремится вновь наполнить сосуд. И опустошает его наполовину. Разом. Чувствую себя… странно. И он явно ощущает похожий дискомфорт, о чем говорит его желание выпить немного больше, чем требуется. Постепенно алкоголь играет свою роль, помогая мне полностью отойти от напряжения. Подумаешь, не контактировали долгое время. Подумаешь, до момента молчаливой войны поссорились. Подумаешь, я чуть бы не… Он чуть бы не… Мы «чуть бы не». Кого это волнует?

Фыркаю под нос, потянув сладкий алкоголь в рот.

Меня уж точно нет.

— Я не видел тебя в платье.

Давлюсь. Шампанское чуть не выходит через нос, я накрываю ладонью лицо, принявшись подавлять кашель, и, дабы полностью избавить себя от першения в горле, запиваю его алкоголем, опустошив бокал. Молодец. Умно.

Наконец отдышавшись, я стреляю на Дилана взглядом, невольно отступив чуть вбок, чтобы встать напротив него:

— И ты нечасто бродишь в рубашке, — не знаю, зачем занимаю такое положение. Всё равно особо не смотрю ему в глаза. Но слышу. Его голос слегка… иной.

— Тут дикий дресс-код, — Дилан совершает глоток, окинув толпу взглядом. — Однажды меня не пустили на собственное награждение, — беру бутылку, всё-таки посмотрев на собеседника. — Я пришел в спортивном костюме, — и улыбаюсь, ведь это правда забавный поступок. Дилан искоса наблюдает за мной, лишь хмыкнув в ответ легкой усмешкой, после которой вновь тянется к бутылке, чтобы подлить себе до краев. Чего так охотно бросается на алкоголь? Я рассчитывала, что они мне помогут разобраться с пьяной Брук, выходит, придется еще и за ОБрайена отвечать. Дэниел Браун, не подведи. Не смей пить. Иначе я повалю вас троих спать в уборной.

Наливаю себе немного. Это последний. И то вряд ли допью. Голова уже тяжелая. Мимо столика проходят люди. Ребята приветствуют О’Брайена, зазывая пойти «отрываться» с ними, но Дилан отказывается, легко отвязываясь от навязчивых приглашений, которые прилетают чуть ли не от каждого. Подпираю щеку ладонью, задумчиво наблюдая за тем, как незнакомцы контактируют с этим типом. Он… правда популярен? Хотя, чего сомневаюсь? Вполне очевидно.

Думаю, я слишком пристально и открыто слежу за взаимодействием парня, поэтому он не мешкая (спасибо медленному опьянению) переводит на меня взгляд, так же подперев ладонью щеку. Смотрит в ответ. Не скажу, что нас зрительный и молчаливый контакт смущает. Щеки могут гореть по разным причинам…

Сдаюсь первой.

— Вы поссорились с Брук? — делаю глоток, обеими локтями опираясь на столик, и начинаю незамысловатую беседу.

— С чего взяла? — парень также меняет положение, в большей мере повторяя за мной.

— Она не неслась к тебе, сломя голову, — признаюсь в своем наблюдении за ними, хорошо, что парень уже пьян. Он теряет присущую себе бдительность, видимо, все свое внимание концентрируя на мне, как на оболочке человека. Вижу, что ему тяжело обдумывать и выдавать ответы:

— Мы просто… — прижимает пальцы ко лбу, напряженно промычав. — Решили расставить приоритеты, — и махнул ладонью. — Забей, — опять глоток. Я больше не спешу выпивать. Мне достаточно.

А наш разговор исчерпан. Дилан сам прерывает любую возможность развить его. Жаль. Придется молчать. Скучающе вздыхаю, принявшись исследовать незнакомцев, чтобы хоть чем-то себя занять, пока Дилан вновь и вновь подливает себе шампанское. Я переживаю за Дэниела. Надеюсь, ему под силу контролировать Брук. Я их… не вижу. Своим поведением Дилан дает понять, что не собирается заниматься проблемами Реин. Он ничем сегодня не будет заниматься. Ему самому потребуется помощь.

Перевожу на О’Брайена взгляд, замечая, как он клонит головой к столу, сильно сжимая веки. Это беспокоит, поэтому подаюсь вперед, ладонью коснувшись его плеча:

— Как ты себя чувствуешь? — помогаю ему принять былое положение, замечаю, насколько его взгляд расслаблен, затянут дымкой опьянения. — Не думала, что тебя так ломает от простого шампанского…

Парень оставляет бокал, обеими ладонями скрывая лицо, и медленно трет его. Отпускаю его плечо, с напряжением наблюдая за странностями, которое проявляет О’Брайен. Мда. Он определенно пьян. С чего вдруг? Подношу бокал к носу, глотаю аромат. Обычное шампанское…

И вновь наблюдаю за непонятными метаниями Дилана. Он то стоит прямо, расправив плечи, то нагибается, скованно обхватив себя руками, лбом нависнув над поверхностью столика, то стучит по бокалу, пригубив и подлив себе еще шампанского. Смотрит по сторонам. Оглядывается. Смотрит куда-то за мою спину. Оборачивается полностью, крутанувшись на стопах, и пальцами сжимает край стола, подавшись к нему. Будто… шило в заднице. По сравнению с ним, я — эталон спокойствия. Стою на обеих ногах ровно, плечи не сутулю так сильно, как он, больше не пытаюсь отпить из бокала. О’Брайен сильно сжимает веки, в который раз сложив руки на груди и переступив с ноги на ногу, после чего резко поднимает голову, опираясь локтями на стол, в поверхность которого устремляет свой туманный и…раскрепощённый взгляд:

— Тея, — выдает хрипло и тихо. Удивительно, что я слышу.

— М? — смотрю на него, наклонив голову к плечу. Пытаюсь уловить отголосок трезвости во взгляде, которым парень сверлит столик, после чего ладонью скользит по лицу, сжав веки:

— Тея, — повторяет, наконец убрав руки от лица, и опирается локтями на стол, уставившись на меня с легким давлением. Сощурившись. Сохраняю трезвость ума и продолжаю говорить с ним, как говорила бы с «адекватным» О’Брайеном:

— Я слушаю тебя, Дилан.

Не пойму, что именно в моей фразе забавляет его, но парень пьяно улыбается, закачав головой и нагнувшись над столиком. Продолжаю невозмутимо наблюдать за его поведением, сохранив внешнюю отрешенность. Окей. Шампанское ему противопоказано законами морали.

Дилан громко втягивает кислород через нос, вернув голову в нормальное положение, и подпирает щеку кулаком, принявшись за свои рассуждения:

— Для каждого человека существует свой опасный вид алкоголя, — свободной рукой берет бокал, начав болтать его содержимое. — Тот, от которого он быстро пьянеет, — его речь медленно вяжется, хриплый голос тянется, подобно густой смоле, но факт нетрезвости не вызывает во мне неприязни к молодому парню, который пошатывается на ногах, проявляя на лице серьезность. — Дэн, например, пьянеет от всего, — пускает смешок, странным образом проглотив последнее слово, и тянет бокал к губам, совершив неаккуратный глоток. — А я могу без осложнений выпить две бутылки рома, — хвалится, указав на меня бокалом, — но… — вновь смотрит на стеклянную посуду. — Шампанское… — произносит с какой-то неприязнью. — Это неправильный алкоголь для меня, — ворчит, принявшись жестикулировать одной ладонью в воздухе между нашими лицами. — Это все зависит от клеток, там че-то в организме и тыры-пыры, — морщится, — короче, фигня неинтересная, — и проводит ладонью по лицу, умозаключив с безнадежностью в голосе, — не знаю, зачем я тебе это говорю, — опускает голову, сцепив ладони на столе, и я со вздохом покачиваю головой:

— Давай ты сядешь, — обхожу столик и беру парня под руку, без согласия потянув ближе к диванчикам. Боюсь, он толком на ногах ровно стоять не способен. Не слабо его так пробрало. Дилан что-то бубнит неразборчиво. Не могу разобрать, музыка забивается в уши, лишая возможность контактировать словесно. О’Брайен явно хочет обернуться ко мне, но не позволяю, подводя его к диванчику, на котором сидит парочка девушек, распивая алкоголь и хохоча над чем-то своим и парнишка, томно вздыхающий. Думаю, он здесь один.

— Я в норме-ю… — Дилан фыркает, все-таки развернувшись ко мне, а я киваю в ответ, улыбаясь:

— Я вижу, что ты в «норме-ю», — давлю О’Брайену на плечи, без труда заставив его опуститься на мягкий диван. Дилан плюхается, закинув голову, и смотрит в потолок с мерцающими на нем разноцветными бликами. Что-то говорит. Не слышу. Сажусь рядом, даже слишком, ведь уж лучше прижиматься к нему, чем к тому томному воздыхателю, потягивающему шампанское. Дилан упирается локтем на спинку дивана, пальцами принявшись массировать лоб, а другую руку укладывает поверх моих плеч, ладонь спустив к локтю. Чувствую, как пальцами водит по предплечью. Ничего не говорю, сосредоточившись на танцующей толпе. Не могу отыскать Брук с Дэниелом, надеюсь, парень переживет эту ночь.

Подтягиваю колени, дабы уложить их на диван, и сдавливаю пальцами ткань платья, немного опустив голову, смущенным взглядом скользнув по своим рукам, когда парень касается моих волос, принявшись играться с локонами. При этом продолжает массировать лоб, сжав веки. Терпит головную боль. Определенно.

Не пойму, каким образом, но он замечает оставленную кем-то возле дивана бутылку, и тянется за ней, заставив меня удручённо вздохнуть:

— Думаю, тебе хватит… — мое мнение канет в шуме. Дилан принимается большими глотками поглощать алкоголь, и в какой-то момент он срывается на хриплый кашель, прижав кулак к губам. Морщится. Я складываю руки на груди, с недовольством озираясь по сторонам, и пользуюсь моментом, выдернув из ладони парня бутылку, которую опускаю рядом с диваном, после пихаю ногой под рядом стоящий столик. Этот тип не умеет себя контролировать… Ого… Звучит нелепо. Зная о его необходимости в контроле.

Дилан подпирает висок ладонью, уставившись на меня. Не отвечаю на зрительное давление, хотя всеми клетками оцениваю его силу. Ерзаю у парня под боком, стараясь отыскать комфортное положение. Мои попытки преодолеть психологический дискомфорт путем достижения физического нелепы.

— Тея, — ровным тоном обращается ко мне. Продолжаю сверлить взглядом пространство перед собой, не имея желания лицезреть нетрезвого парня, у которого в состоянии опьянения в разы усиливается потребность в общении.

— Тея, — он проводит ладонью по волосам, томно вздохнув. — Тея, — ерзает на месте, упираясь подбородком мне в макушку. — Те-я.

— М? — не выдерживаю, непринужденно хмыкнув, но взгляда не поднимаю, продолжив слегка с надменным и недовольным видом пялиться перед собой.

— Такая ты мелкая, — с мальчишеским восхищением произносит, дернув головой. — Вроде в платье, вроде выглядишь иначе, но все равно такая ты… — указывает на меня ладонью. — Прямо ты.

Так. Это комплимент или… Что?

Фыркаю, демонстративно отодвинувшись от парня:

— Да, меня ни один мейк-ап не спасет.

— Глупая ты, — довольно резко отвечает, отвернув голову, и накрывает ладонью лоб, продолжив морщится от атакующей головной боли.

Не скажу точно, как долго мы пребываем в молчании. Одна песня сменяет другую, люди словно продолжают забиваться в зал, толпа растет, становится “шумнее”, посему и громкость музыки увеличивают. Алкоголь практически заканчивается. Вижу, как недовольные ученики покидают зал, а затем возвращаются с таинственными бутылочками, спрятанными за тканью пиджаков и курток. Да… Для здешней молодежи единственная отрада — выпивка, за что их не корю, всё-таки они вдали от больших городов, о которых мечтают по вине американских фильмов. Как им тут еще развлекаться? Серая и угрюмая обыденность с постоянными штормами и дождем. Северный Порт — это отдельный мир, где, кажется, властвует постоянная осень.

Такое ощущение, будто этот городок был создан специально для меня: в одно мгновение уныл, апатичен, но в другое безумен и хаотичен. Мне… Думаю, мне здесь бы понравилось жить. Верно. Я бы тут осталась.

— Хочешь потанцевать?

Моргнула. Один раз, второй… Вяло поворачиваю голову, слегка приподняв взгляд, чтобы в упор посмотреть на О’Брайена, который долгие минуты сверлит вниманием толпу. Удивляет не поставленный вопрос, а то, с каким напряжением он его задает. Поэтому обращаю на него взгляд, дабы понять, что переменяется в его состоянии за такой короткий промежуток времени. Музыка, конечно, плавная, но… Смотрю на толпу. Да, вроде медленно танца, но… Разве это повод?

— С тобой? — не менее странный вопрос в ответ. Дилан хмурит брови, встретившись со мной тяжелым, но все ещё нетрезвым взглядом:

— А есть еще варианты? — тон определенно грубеет, заставив меня напрячься. — Кого-то уже подцепила? — стреляет прожигающим взглядом на бедолагу, сидящего по другую сторону от меня. — Кого?

Закатываю глаза. Конечно! Я ведь альфа-самка. Вижу толпу парней — тут же бросаюсь пометить одного из них. Идиот ты, О’Брайен.

Сдерживаю раздражение, проглотив его в виде комка в горле, и после протяжного вздоха предпринимаю попытку пояснить:

— Ты уверен, что способен стоять на ногах?

И…черт возьми, кажется, я пробуждаю Дилана-всемогущего-О’Брайена. Его взгляд становится острее, зубы прикусывают нижнюю губу, брови сильнее хмурятся, собирая на лбу мимические морщины. Ой-ё. Добрый вечер, мистер Самомнение.

Дилан отворачивает голову, опирается руками на диван и решительно встает, в ту же секунду пошатнувшись от головокружения. Я машинально хватаю его за руку, надеясь помочь удержаться, но парень и без моей опоры возвращает себе стойкость. Оборачивается, качнувшись на ногах. Его клонит в разные стороны. Уверена, с трудом фокусирует взгляд.

— Может лучше… — мой шепот обрывается. О’Брайен берет меня за запястья, резко потянув на себя. Приходится поддаться и подняться. В худшем случае, он свалится на меня, если начну противостоять.

— Лучше потанцуем сидя, — нервно улыбаюсь, предпринимая последние попытки уговорить парня остаться в безопасном для него положении тела, но нет. Любые мои слова воспринимаются в штыки его самомнением. — Сидеть — это круто.

— Нет, я не упущу возможности полапать твой зад.

Понято, принято. Идиот ты. Самый настоящий.

Не воспринимаю его пошлость, но все тело напрягается, как только Дилан неуклюже отступает к толпе, притянув меня к себе.

Ладно. Будь, что будет.

Я посматриваю на остальных танцующих, замечая, как степень близости партнеров отражается в положении частей их тел. Многие парни позволяют себе вольности. Их партнерш это… не смущает. Обращаю взгляд на Дилана, ощутив его замешательство. Парень с неприятной для себя озадаченностью смотрит куда-то ниже моих плеч, к которым прижимает ладони. Я удивленно хлопаю ресницами, наклонив голову с вопросом:

— Ты вроде должен… ниже, — пальцами касаюсь его запястий, потянув тяжелые руки ниже. Дилан кивает, не изменяя своей хмурости:

— Да, — но его ладони самостоятельно опускаю на уровень своей талии.

— Да, — повторяю за ним, тепло улыбнувшись такой внезапной зажатости.

И куда же вдруг исчез Дилан Всемогущий?

— Верно, — пытается оправдаться и принять суровый вид. — Я просто… — короткая заминка, — Задумался, — находит, что сказать, и сильнее сдавливает пальцами мою талию. Даже больно. Но мне приятно ощущать дискомфорт, поэтому выпрямляю спину, уложив ладони ему на плечи. Стоим. Не двигаемся. Чувство неловкости растет совместно с жаром. Кожа пылает. Здесь очень душно.

— Я посещал кружок танцев во втором классе, — он часто выдает какой-то факт о себе, когда не хочет терпеть натянутого молчания?

— Чем ты не занимался? — меня в принципе не тяготит наша ситуация. Я спокойно воспринимаю обездвиженность.

— М-м-м… — он наклоняет голову к плечу, на момент раздумий отводит взгляд. — Не знаю. Много, чем…

— Танцевал сальсу? — щурюсь, вопросительно изогнув брови, а Дилан опускает на меня внимание, фыркнув:

— Я похож на идиота?

— Отчасти, но сейчас не об этом, — выкручиваюсь, решая сцепить пальцы за его шеей:

— Ты пьяный, — хочу, чтобы он осознал. — Сильно, — проговариваю, заглядывая в его карие глаза, а парень с неприязнью морщится, прикрывая веки:

— Мерзкое опьянение, — он понимает, да? — Не тепло, не весело, — вздыхает. — А как-то… противно.

— Если знал, как твой организм реагирует на шампанское, чего выпил так много? — невольно начинаю водить указательным пальцем по коже за его ухом. Хоть в чем-то плюс алкоголя: О’Брайен не пытается скрыть от меня своих мыслей:

— Нервничаю, — он сам скользит ладонями к моей спине, переплетая пальцы, чтобы полностью обхватить.

— Почему? — с интересом наблюдаю за выражением его лица, намереваясь улавливать любые изменения.

— Мы с тобой давно не говорили, — вот так просто отвечает, не пытаясь утаить свои переживания. — Целый месяц.

— Ну… да, — не знаю, как отреагировать. Не то, чтобы меня это не волновало, просто я знала, что подобное не продлится долго, поэтому не тревожилась.

— И такой приходишь, — он фыркает, — а ты еще и выглядишь так, будто клеить кого-то собралась.

— С чего вдруг? — сощурено изучаю его. — Сам сказал, выгляжу я не очень.

— Ага, — Дилан вдруг возвращает ладони на мою талию, с тяжестью врезавшись в мое лицо взглядом. — А вот тот парень так не считает, — наклоняется, чтобы говорить тише, и стреляет взглядом куда-то в сторону, заставив меня опасливо оглянуться: замечаю молодого человека, попивающего алкоголь в толпе друзей, и вижу, как его взгляд любопытно исследует мое тело. Пересекаемся зрительно, и он с улыбкой кивает мне, заставив отвернуться обратно к Дилану, который продолжает выискивать:

— И тот, — мы оба смотрим на незнакомца, который резко отворачивает голову, будто бы и не пялился в нашу сторону. — И тот, — я уже не следую взглядом за О’Брайеном, напряженно уставившись ему в шею. Дилан подмечает это. И мне не нравится наглая усмешка, проявившаяся на его лице:

— Хочешь прикол покажу?

— Что? — не успеваю погрузиться в бездну озадаченности, как парень чуть наклоняется ко мне, ладонями скользнув к бедрам. Хочу вспыхнуть возмущением, но ничего кроме вздоха не срывается с губ, когда он сдавливает пальцами кожу, поднимаясь вверх, к ягодицам, чуть задирая подол легкого платья.

— Дилан, — с усталостью покачиваю головой, понимая, что принятый алкоголь и ситуация в целом не располагают меня к ругани, скорее, мне проще потерпеть и понять, к чему клонит этот тип.

— Видишь, они так пялятся, — с довольной усмешкой стреляет взглядом в разные стороны, находя ребят, которые, судя по всему, наблюдают за его действиями. Игнорирую слова О’Брайена, не стремлюсь убедиться в наличии интереса незнакомцев. В очередной раз пропустив тяжкий вздох, крепче обхватываю его шею, отвернув голову. Взгляд опускается на уровень пола, а ноги сами начинают переступать, из-за чего тело покачивается в такт расслабляющей музыки. Дилан какое-то время удерживает ладони на моих бедрах, не сразу возвращает их обратно на талию, больше не пытаясь начать неприятную для меня тему. Лишен устойчивости в ногах, поэтому вяло переминается, крепко сжав пальцами ткань моего платья, видимо, чтобы уж наверняка не потерять равновесие. Ухом прижимаюсь к его груди, в какой-то момент заметив, как глубоко он дышит, поэтому поднимаю голову, удивленно взглянув на парня:

— Ты спишь? — Дилан вмиг разжимает веки, отрицательно качнув головой:

— Не-е, — голос звучит с неприятным надрывом, будто его сейчас стошнит, и О’Брайен внезапно сутулится, сильно опуская голову, я буквально могу носом уткнуться в его макушку, а горячие ладони цепляют мои предплечья.

— Тебе плохо? — догадываюсь, пальцами сжав его плечи в ответ. Пытаюсь помочь ему выпрямиться, параллельно с этим верчу головой, надеясь взглядом наткнуться на Дэниела или Брук, но вокруг лишь чужие лица.

— Тея, — О’Брайен бубнит, лбом упираясь в изгиб моей шеи, и я ощущаю исходящий от него нездоровый жар. Ничего себе. Ему срочно нужно выйти на морозную улицу. Всё-таки здесь слишком жарко и душно.

— Что? — боюсь пошевелиться лишний раз. Не хочется, чтобы он падал, а мне тяжело его удерживать под руки.

— Тея, — будто не слышит моей ответной реакции, что не было бы удивительным, учитывая, с какой силой тут грохочет музыка.

— Да? — подаюсь к его лицу, касаясь губами уха, но Дилан хмурится, крепче сжимая веки:

— Те-я.

— Слушаю тебя, — реагирую громче, и парень всасывает воздух через нос, приподняв голову:

— Я в жопе, — прерывается на мычание, споткнувшись о свою же ногу, когда пытается отойти от меня. Поддерживаю его, сердито хмыкнув:

— Вижу, — и оглядываюсь. Нет. Никого из знакомых. Куда они пропали?

— Идем домой, — Дилан внезапно тянет меня на себя, заставляя выйти из толпы танцующих. Поддаюсь, не имея ничего против его желания покинуть душное помещение, но:

— Надо Брук и Дэ…

— Нет, идем домой, — его голос звучит грубее. Хватает меня за запястье, развернувшись, и дергает за собой, таща к выходу.

— Но… — не сопротивляюсь, оглядываясь по сторонам.

— Идем домой, — повторяет с не меньшим давлением, и я окончательно сдаюсь, понимая, что добиться адекватности от парня мне не удастся. Надеюсь, Дэниел простит меня и сможет самостоятельно справиться с Брук. Мы с ним оказываемся в схожих ситуациях, только в моем случае справляться придется с парнем, который превосходит меня в физическом плане. Не слишком-то равный обмен.

Отвлекаюсь от рассуждений на Дилана, когда тот ладонью тормозит незнакомого парня, выхватив из его рук бутылку шампанского, и тот с непониманием хмурится, готовясь встрять в словесную перепалку с О’Брайеном. Только выяснения отношений между «алкоголиками» мне не хватает, ага. Быстрым шагом рвусь вперед, взяв парня под руку, а тот успевает щелкнуть пальцами, указав на незнакомого типа:

— Премного merci.

***

Всем телом ощущается приход зимы. Холодный ветер непривычно притих, отчего мельчайшие крупинки снега парят в каком-то застывшем воздухе. Тея нечасто наблюдала за падением льдинок. Ей не доводилось видеть горы снега и занесенные белой мглой леса. Девушка медленно шагает по тротуару вдоль песчаного берега океана, наблюдая за опускающимися с черного неба снежинками с запрокинутой головой. Такими мелкими, еле различимыми. Холод проникает сквозь тонкое платье. К школе девушек подкинули на такси. Оушин не стремилась запоминать дорогу, поэтому сейчас способна ориентироваться только по высокому мигающему ярким светом маяку в конце берега. Надежда на помощь парня, шаркающего позади, иссякает. Дилан продолжает отпивать шампанское. Девушка больше не пытается уговорить его прекратить, тем более, кажется, холодный воздух идет ему на пользу. Взгляд обретает серьезность, выражение лица больше не пугает, как и поведение, которое настораживало своей развязностью. Его больше не нужно физически поддерживать, поэтому Тея идет чуть впереди, наслаждаясь атмосферой спокойной ночи. Странно, ветер несилен, по крайней мере, возле берега, но волны океана не прекращают шуметь. Действует успокаивающе. Крик чаек, соленый воздух, всплеск воды. Оушин перестает переживать о той ситуации, в которой оказывается: она не имеет понятия, куда идти. И этот факт не пугает. Просто двигается вперед, спускаясь ближе к берегу, а вскоре и вовсе ступает по холодному песку, сворачивая ближе к воде.

О’Брайену приходится свернуть за ней. Он, мягко говоря, находит точку стабильности в сознании, возвращая себе частичную трезвость, но головокружение и неустойчивость в ногах напоминают о необходимости фокусировать внимание на передвижении. Нечасто тянет бутылку к губам. В глотке сухо. Желание выпивать исчерпывает себя, когда Дилана захватывает шум океана, смешиваясь с приставшей песней, наигрывающей в его голове. Щуро следит за Оушин, боясь потерять её из виду. Куда она тащится? Их дом ближе к лесу, а девушка направляется в сторону маяка, вздергивая носками балеток песок, который забивается в обувь, принося неощутимый дискомфорт. Тея сцепляет ладони за спиной, покачивается при ходьбе. Дилан слышит её мычание — она что-то напевает под нос, и парень моргает, с удивлением подняв брови:

— Песня пристала? — ускоряет шаг, не отводя взгляд от Оушин, развернувшейся к нему всем телом. Девушка ступает спиной вперед, с непривычно хорошим расположением духа кивнув:

— Ага.

О’Брайен прислушивается к её попытке промычать песню и закатывает глаза, подхватив её мычание, из-за чего они оба тормозят, с общей ненавистью к этой песне напевая отрывок куплета, после чего Оушин закрывает уши ладонями, вскинув голову:

— Мой мозг страдает уже минут двадцать, — но улыбается, опустив руки и обратив на парня вполне себе позитивный взгляд. О’Брайен слегка наклоняет голову, с неуместным подозрением смотрит на девушку, грудную клетку которой прокалывает неловкость, и она поддергивает ткань платья, осмелившись поинтересоваться:

— Чего? — хотя, парень просто пьян. Вот и ведет себя странно.

Вместо ответа Дилан хмурит брови, продолжив тихо и хрипло мычать, напевая раздражающий мотив въевшейся в череп песни, и делает к Тее неаккуратный шаг, покачнувшись. Девушка реагирует верным образом, схватив его за запястье, дабы удержать, правда, О’Брайен отдергивает руку, перехватив ладонь девчонки и подтянув её чуть вверх, чтобы девушка подошла ближе.

— Что ты делаешь? — волнение открыто сверкает в её глазах, но оно быстро испаряется в морозном воздухе, когда парень заставляет её совершить оборот, подобный танцевальному, и девушка громко смеется, крепче сжав его ладонь над своей головой. — Дилан, — пыхтит от неловкости, но продолжает улыбаться, невольно подпевая заевшей песне. Дилан выглядит слишком расслабленным, даже неприятно равнодушным, но роняет смешок, когда Оушин делает шаг к нему, свободной ладонью сжав его второе запястье, в ладони которой он держит бутылку, и тянет обе его руки на себя, отступая назад. Она уж точно не умеет танцевать, но принятый алкоголь помогает расслабиться и отпустить дискомфорт.

Девушка ведет себя как ребенок, самостоятельно поднимая его руку, чтобы совершить оборот, и почему-то ей становится так смешно от своих действий, что она с непонятным чувством эйфории смеется, выхватив из руки парня бутылку. И спешно отступает назад, с игривостью смотря на О’Брайена, который догадывается о её дальнейших действиях, поэтому срывается на бег ровно в тот момент, когда девчонка с восторженным визгом разворачивается, помчавшись вперед по берегу.

Дилану на хрен не сдается эта бутылка. Но он не особо оценивает свое состояние из-за нетрезвости, поэтому становится невольным игроком в салки. Правда, он выступает в роли постоянного водящего. Вялость играет на руку Тее. Будь Дилан в нормальном состоянии, он бы без труда нагнал её, а в данный момент парень постоянно спотыкается, а девчонке удается уворачиваться от его попыток схватить её за ткань платья.

Её переполняет что-то невообразимое. Ей хочется носиться без остановки, кричать и смеяться. Откуда берутся силы? Откуда столько восторга? Что служит причиной её эйфории?

Тея запрокидывает голову, сверкающим взглядом устремляется в ночное небо, вдруг снова оглушая себя смехом, и кружится, и кружится, раскинув руки в стороны, что, конечно, приводит её к потере равновесия. И она валится на спину, продолжив смеяться, будто лишенная ума. Ей становится страшно, ведь в груди будто пульсирует взрывное вещество. Оно вот-вот должно разорваться. Сознание становится тяжелым, будто кирпич. Виски сдавливает, сердце разбивает ребра своим безумным биением. Кажется, кровь должна хлынуть из носа. Дыхание сбивается, пар активно срывается с приоткрытых губ, вздымаясь высокого в черное небо. Оушин широко улыбается, прикрыв веки. И отдается ощущениям. Шуму океана, вою ветра. Она… что с ней?

— Не ушиблась?

Открывает глаза, первым делом сжавшись от укола в сердце. Что-то не так. Она больше не улыбается, ей больше не весело, чувство эйфории искажается, открывая свою истинную сущность. Это не безумная радость. Тея с паникой глотает морозный воздух, заморгав от покалывания в глазах. Это…

Только не…

Дилан наклоняется, морщась от головной боли, усилившейся из-за незапланированной пробежки. Давится кислородом, сдерживает рвущее легкие дыхание. Отбрасывает бутылку в сторону, коснувшись ладоней Оушин, и тянет девушку наверх, к себе, помогая принять положение стоя. Выходит с трудом. Её тело будто цепенеет. Организм понимает, что его сейчас разорвет на куски. Паника усиливается, но Тея всячески игнорирует внутренние ощущения, подняв на Дилана взгляд, и растягивает губы в лживой улыбке, намереваясь отойти, лишившись телесного контакта.

Правда, О’Брайен крепко сжимает локти Оушин, не позволяя той сделать шаг назад. С прежней пристальностью смотрит на неё, тяжело анализируя навалившиеся на сознания мысли. У него странным образом получается хмуриться без выражения сердитости, скорее, парень глубоко задумчив, что неестественно для выпивших людей. Тея успевает пару раз отдаться панической атаке, прежде чем процент её обескураженности достигает своего пика. Не без стороннего влияния.

Девушка с хрипом глотает морозный воздух, слегка откланявшись назад, дабы избежать возможного соприкосновения. Дилан сдерживает её за локти, осторожно притянув к себе, и наклоняется, замерев напротив моментально бледнеющего лица. Ведь она отворачивает голову, не позволив ему выполнить затеянное в своем отуманенном разуме.

Дилан ОБрайен предпринимает очередную попытку поцеловать Тею Оушин. А она в очередной раз отказывает ему.

Соленый воздух треплет волосы. Напряженный взгляд Теи опущен, пальцы нервно стискивают плечи парня, который не спешит выпрямиться, освободить Оушин от своей хватки. С давящим непониманием смотрит на девчонку, чувствуя, как внутри без его желания разгорается злость и недовольство.

Ведь… все идет нормально. Между ними нет никакой неприязни. Почему она не позволяет переступить черту? Нелогично ассоциировать обычный поцелуй, как «глобальный прорыв в отношениях», они ведь уже переспали, но, кажется, для Оушин простое касание губ куда интимнее и значимее, чем грубый трах. И О’Брайена неприятно задевает тот факт, что она спокойно переспала с ним. Будто он один из тех… с кем она делает это без причины. Дилану с его самомнением вовсе не по душе быть одним из списка «а почему бы и нет переспим просто так».

Очередное сильное сжатия в груди — и Тея шире распахивает глаза, с подобием ужаса сделав шаг назад, чтобы повернуться спиной к парню, скрыть от него возможные проявления тревоги, причины которой девушке не ясны. Ничего не предвещало внезапного эмоционального срыва, а это именно то, к чему её подводит разгоревшийся внутри пожар.

От безудержного веселья и громкого смеха к режущей панике и слезливости. Что не так?

Дергает руки, выворачивая к черту голову, а Дилан воспринимает это по-своему, поэтому со злостью тянет Оушин обратно, ладонями скользнув под плечи, и обнимает, крепко, до боли сдавив руками. Тея упирается пальцами ему в грудь, принявшись оказывать давления, чтобы высвободиться. Сжимает губы до бледноты. Лишь бы не выдать своего состояния, но чем крепче этот тип стискивает её, тем мощнее становятся удары в груди. Тело не перенесет с равнодушием внутренний шторм, поэтому физически Тея не прекращает двигаться, дергая руками, ногами, она даже наносит сильные удары по плечу парня, и именно в момент выплеска агрессии с губ срывается первый признак нестабильности.

Оушин мычит. Или рычит. Звук неразборчивый. Её бледное лицо заливается краской гнева, взгляд пронзает неподдельной животной яростью, а удары становятся изощреннее. Хорошо, что Дилан пьян. Просто прекрасно, что он не в состоянии анализировать ситуацию с естественной для него скоростью мышления. Он замирает. Стоит, как вкопанный, носом упираясь в изгиб её шеи. Чувствует — кожа горит, пылает. Она… не в себе. Внутри неё пожар. Крепче обхватывает худое тело, невольно поморщившись, когда Тея колотит его плечи, одним ударом огрев висок.

Отторжение объятия. Оушин срывается на бессловесный крик, не замечая, как сквозь ярость пробираются слезы. Сердце в груди учащенно колотится и вдруг с силой сжимается. Замирает. В ту же секунду застывает, и Тея, резко ухватившись ладонями за плечи парня, напугано всасывает морозный воздух ртом, замерев. Не моргает, игнорируя застывшие в глазах ужас. Дрожит, тело сковывает судорога, она не дышит, и О’Брайен успевает забеспокоиться, намереваясь взглянуть на лицо девушки, как вдруг её сердце отпускает, и она рвано выдыхает, в прямом смысле обмякнув. Веки прикрываются, руки ослабленно опадают, а сознание удерживается на краю пропасти. Щекой прижимается к плечу, ноги еле выполняют свою функцию. Разум утекает. Ощущение такое, словно вместо крови у неё густая смола, вместо мыслей — тягучий мед.

Оно уходит. Взрыв опустошает. Эмоции меркнут, но постепенно они вновь достигнут своего пика — и произойдет очередной срыв. Обычно в такие моменты Оушин прибегает к аутоагрессии или же… спит с кем-то. Грубый секс, как способ выплеснуть чувства, избавиться от шторма внутри и обрести необходимое равнодушие.

Дилан поднимает голову. С легкой настороженностью обращает взгляд на затылок девушки, ведь её лицо повернуто в противоположную сторону. Смотрит. Тихо дышит, не шевелится. Пытается понять: только что… что это было? Девчонка ровно и глубоко дышит, её тело такое расслабленное, приходится удерживать его самостоятельно, служить опорой, иначе она рухнет на песок. Оушин не двигается, она в процессе морального восстановления.

Это был он.

Демон Теи Оушин.

Вялость и апатия. Ночные улицы полны неприветливой темноты, которая больше будоражит сознание Оушин, еле плетущуюся по тихой улице. Временная стрелка наверняка давно переваливает за полночь. В такой мороз даже любители ночной жизни отсиживаются в теплых квартирах, поэтому на пути редко встречаются бродяги и уличные псы.

Тея идет впереди. Дилан чуть позади неё. Отстает. Обдумывает произошедшее. Иногда указывает девушке, куда свернуть. Мыслит он светлее, поэтому начинает ориентироваться в темноте. И, казалось бы, стоит оставить в покое набухающий от вопросов рассудок, дабы и тот не вспыхнул огнем, но нет. Дилан не может оставить проблему до лучшего момента, он должен понять и разобраться, иначе в очередной раз лишит себя здорового сна. Неопределенность изводит. Пора положить конец недосказанности.

— Что тебя останавливает? — пристально смотрит в затылок вяло идущей девушки. Она не реагирует, лишь крепче сжимает пальцами плечи, психологически оберегая себя от расспросов, правда, Дилан не отступит. — Признайся, — его взгляд буквально пронзает сознание, вызывая мурашки. — Я нравлюсь тебе, — голос холодный и недовольный. Господи, почему эта девчонка все так усложняет? О’Брайен убежден — он не противен ей, поэтому его злит какое-то пограничное состояние. Словно они оба застревают на границе адекватного сближения, но парень не может переступить черту без желания Оушин. А она открыто пытается сделать шаг назад.

Дилан не выдерживает молчания с её стороны и ускоряется:

— Почему ты…

— Не подходи.

Замедляет шаг. Остается позади, за спиной девушки, которая хрипло дышит, постоянно касаясь пальцами лица. Она плачет? Вроде нет. Это послестрессовая реакция. Организм немного шокирован выплеском эмоций, поэтому Оушин никак не может собраться. Дилан сует ладони в карманы, нервно перебирая ткань пальцами, и хмуро пялится под ноги, расслышав тихий и колкий смешок.

— Жить столько лет одной мечтой, — Тея нервно покачивает головой, еле сдерживая бесполезное мычание. — Вот таквнезапно перестать видеть в ней смысл, — ей стоит замолчать, голос выдает состояние. — Я… — шмыгает носом, вновь грубо смахнув слезы с опухших век. — Не вижу цели, — подавляет эмоции, но без толку. Все равно хнычет, ладонью сжав губы. О’Брайен не встревает. Иначе спугнет.

— Раньше я знала, куда двигаться, но теперь… — Оушин напряженно усмехается, тыльной стороной ладони скользнув от щеки к виску. Лицо горит. — Я растеряна, я… — прерывается на тихий плач, всячески скрывая его, но дураку понятно, что её просто прорывает. Она сейчас уязвима, и Дилану стоит быть аккуратным в словах.

— Понимаю, — все, что может сказать в ответ, и на что Тея реагирует с неприятной злостью:

— Ты ничего обо мне не знаешь, — её крайне раздражают подобные высказывания. — Судишь по-своему, — обнимает себя руками и пристально смотрит перед собой, рявкнув. — Тебе не понять.

О’Брайен молчит. Не может же он признаться, что без разрешения ознакомился с документами Оушин? Это личное. А личное Тея скрывает с особым трепетом. Потому что незнание делает её нормальной перед другими. Но Дилан знает. Все.

— Куда бы я ни пошла… — сглатывает, ощутив давление в глотке. — Оно придет за мной. Мне надоело бегать. У меня больше нет сил, — тяжесть в ногах усиливается. — Я хочу избавиться от всего этого, — губы предательски дрогнули, выдав шепотом. — Исчезнуть.

— Поэтому ты доводила себя до истощения? — нет, он не станет молчать. О’Брайен полон нешуточной решимости разобраться со всем, переступить наконец черту. — Намеренно добивалась анорексии? — а она замолкает, предприняв попытку закрыться в себе, но Дилан не позволяет, продолжив словесно рыть вглубь таинственного сознания девчонки:

— Сейчас ты ведешь себя иначе: кушаешь, идешь на контакт, даже решила посещать социальную группу, — щурится. — Ты пытаешься внушить всем вокруг, что идешь на поправку. Что ты задумала?

Тея продолжает молчать. Не оглядывается. И её отказ идти на контакт осушают последние капли терпения.

— Мне плевать, что ты там решила для себя, — Дилан заявляет без доли сомнения. — Ты останешься с нами.

На что Оушин внезапно реагирует, хмыкнув с презрительной усмешкой:

— Плюешь на право выбора?

— Да, — он даже не раздумывает, — если твой выбор — суицид.

— Тиран.

О’Брайен неожиданно для самого себя улыбается в ответ на неприятное обращение, задевающее давно сжирающие его тревожные мысли, и чуть клонит голову к плечу, с уколом смотря в спину Теи:

— Если бы я не был тираном, Роббин давно бы покончила с собой, — хмыкает. — Это мое лучшее качество.

Решили проблему? Кажется, нет. В очередной раз О’Брайен тупо признается в своей заинтересованности девушкой, тупо ставит её перед фактом собственничества, а она в ответ, по традиции, отмалчивается, не проявляя никаких намеков на взаимность. Такая холодность раздражает. Если бы Дилана не мучали последствия принятого алкоголя, он бы не отстал от Теи, выгуливал бы её по ночному городу до посинения, пока она не призналась бы хотя бы в симпатии. Но нет. Тея Оушин — отличный партизан.

Черт возьми, хотя бы намекни ему. Дилану уже не столь важно, имеется ли взаимность. Пускай той нет, тогда просто скажи об этом. Но логично расценивать молчание Оушин, как положительный ответ, разве нет?

Всё. Не сегодня. Он больше не вынесет. Они не контактировали больше месяца, а ей удалось довести его до крайности за один вечер. Всего один короткий вечер, за который эмоции бешено скакали от положительных к негативным. Отношения с Теей напоминают американские горки. Способен ли Дилан выдержать их?

«Не хочу», — О’Брайен с неприязнью морщится, поворачивая ключ в замочной скважине входной двери. Оушин молча топчется за спиной. Свет горит на кухне. Роббин еще не ложилась? Нехорошо. Они оба выпившие. А одежда Теи так вообще в песке. Расспросов не избежать, а они так вымотаны.

Открывает дверь, рывком пихнув от себя, а сам продолжает стоять на месте. Намек Оушин понимает, поэтому идет вперед, первой переступая порог прихожей. О’Брайен не успевает закрыть дверь, как с кухни вылетает Роббин, с каким-то взбудораженным лицом, обратившись к сыну:

— Дилан… — но затыкается, окинув вошедших косым взглядом. — Что это с вами?

— Почему ты не спишь? — парень справляется с замком, открыто проигнорировав поступивший вопрос, и оборачивается, врезавшись грудью в спину девчонки, которая с интересом всматривается в дверной проем кухни, расслышав скрип ножек стула. Кто это?

— У нас гость, — Роббин эмоционально возбуждена, выглядит счастливой, что вызывает подозрения, и Дилан с негативом процеживает:

— Этот мудак?

Женщина трет ладони, пристально смотрит на сына, наконец поняв, кого он имеет в виду, и хмыкает, кривясь в улыбке:

— Не Эркиз.

Оушин вяло улыбается. Их поведение забавляет. Перескакивает вниманием с лица Роббин на парня, шире приоткрывшего дверь и переступившего порог, дабы оказаться вместе со всеми в прихожей. В ту же секунду Дилан въедается в его лицо взглядом, пропустив удар под дых. Тея видит, как меняется лицо незнакомца при виде О’Брайена, как его губы растягиваются в приятную улыбку. Оушин оглядывается на Дилана. Не встречая с его стороны похожих эмоций, оттого напряженно сжимается, вновь стрельнув вниманием на нежданного гостя.

========== Глава 30 ==========

Идея глобального контроля

ради создания зоны комфорта

Ни Тея, ни Роббин не способны понять повисшего молчания. Мисс О’Брайен оправдает это внезапностью встречи старых друзей, а Оушин не станет строить догадки. Девушка с равнодушием следит за выражением лица Дилана, изредка посматривая на незнакомца, дабы ухватиться за какие-нибудь понятные ей эмоции. И кое-что Тея замечает. То, что троекратно сдавливает ее грудную клетку. Этот незнакомый ей парень. Он смотрит на Дилана, как когда-то на Оушин смотрела Энн. По мельчайшим деталям к совершенно незнакомому человеку обретается частичное и невольное понимание, которое не совсем-таки уместно. Но не Тее оправдывать возникшую из воздуха симпатию. Ее сознание в целом работает иначе.

Первичный шок отступает. В конце концов, Дилан понимал: рано или поздно они должны будут пересечься, но ему и в голову не могло прийти, что Норам явится к нему домой. Вот так просто. Без чертиков злости и обиды в глазах. Выглядит таким спокойным, кажется, он даже рад наконец встретиться с О’Брайеном. Но это лишь догадки. Дилан может оценивать лишь внешнее состояние бывшего друга, но что творится у того в голове? Смотрит так… обычно. Будто они только вчера виделись в школе или бродили с ним по местным заброшенным зданиям. Словно не было того промежутка чертовой разлуки.И той крупной ссоры. И того предательства.

— Идем, я все-таки приготовлю тебе поесть… — Роббин активируется, находя затянувшееся молчание неудобным, и обращается к гостю с улыбкой, настаивая на необходимости покормить исхудавшего парня.

Норам стреляет на нее быстрым взглядом, с легкой улыбкой качнув головой:

— Спасибо, но не надо, — вновь смотрит на Дилана, который окончательно приходит в себя, даже трезвеет, слабо нахмурив брови.

— Но… — женщина не оставляет попыток, правда, голос сына действует, как приказ, заставив ее унять свое желание:

— Мам, иди, — его черты лица мрачнеют, взгляд тяжелеет. Норам отчетливо ощущает, как на его сознание оказывается давление, но сохраняет слабую улыбку. Роббин чувствует себя неловко. Спорить не собирается. Этим двоим необходимо побыть наедине друг с другом.

— Ладно, — женщина с теплой улыбкой обращается к Нораму, опустив ладонь ему на плечо. — Оставайся у нас на ночь, — тот сдержанно растягивает губы, кивнув, хотя прекрасно понимает, что оставаться ему не стоит. Роббин в последний раз стреляет взглядом на сына, который уже как-то искоса и с прищуром изучает Норама, не провожая мать до второго этажа. Та не глупа. Воздух в прихожей застывает в напряжении, правда, ей так и не удается понять, как расценивать его.

Женщина исчезает за стеной второго этажа, подавив свой интерес. У нее была тяжелая смена в больнице. Лучше выспится, а завтра как следует накормит Норама. Точно. Всё завтра.

Тишина. Погружение в молчание, сопровождаемое трещанием лампы и редким криком чаек за окном. Тея нервно чешет щеку пальцами, ниже опускает голову. Ей, наверное, стоит уйти, так? Норам переминается с ноги на ногу, скользнув взглядом по стене, а ладонью по светлым волосам, после чего переводит внимание на Оушин, решая проявить культурность:

— Привет, — нервничает, посматривая на Дилана, дабы ухватиться за реакцию на свои действия, но лицо О’Брайена остается нечитаемым. — Я Норам, — опять взгляд на парня. Он вроде… разрешает?

Тея без эмоций смотрит на него, не сразу оглянувшись на Дилана, а тот каким-то образом распознает в её взгляде вопрос-разрешение, поэтому откашливается, вдруг позволив себе коснуться пальцами талии девушки:

— Тея, — она снова смотрит на незнакомца, а О’Брайен опускает тяжелый взгляд ей на макушку, вынуждая себя говорить. — Норам — мой… — кивает в сторону парня, невольно подняв на того взгляд, — знакомый, — роняет с тяжестью. Неясно, как воспринимает его слова Норам. Он лишь на мгновение отводит глаза, скользнув кончиком языка по губам, после чего с прежней натянутой улыбкой смотрит на Тею, готовясь, что её представят. О’Брайен позволяет себе вторую вольность, дабы бывший друг кое-что понял. Кое-что важное:

— Норам, Тея, — стреляет коротким взглядом на макушку Оушин. — Моя девушка, — и так же резко возвращает внимание на лицо парня, как тот вскидывает голову, встретившись с ним зрительно. Тея не подает никакой реакции на услышанное. Молчит вместе со всеми. Смотрит в пол, сцепив пальцы, и ощущает, как нагреваются ладони парня, которыми он сдерживает её на месте.

Норам удерживает на лице улыбку, но щурится с недоверием:

— Девушка?

— Да, — ответ твердый, не оставляющий сомнений, но Нораму все равно с трудом верится. Неужели… все прошло?

— Круто, — он невольно изучает незнакомку с ног до головы. Нет, не верится. Она совсем не похожа ни на Брук, ни на Сару. Обе светленькие с трудным характером. Обе с каким-то приветом. Обе выпивали и употребляли травку. Обе терзали Дилана токсичностью отношений. А эта… она больно миловидна и невинна. О’Брайен наконец-то пересмотрел свои взгляды? Встретил человека, не пытающего его в эмоциональном плане? Или под маской скромницы скрывается настоящая тварь?

Натянутая улыбка выдает потайные мысли Норама, и О’Брайен подталкивает Оушин к лестнице. Тея понимает без слов. Не смотрит на гостя, устремившись вверх на второй этаж. Не оглядывается, пропадает за стеной, оставив парней наедине.

— Кофе? — Дилан не тянет. Еще одного приступа молчания он не вынесет. Этот день был долгий. Норам явился совершенно не вовремя. Но раз уж пришел…

— Я бы выпил еще, — блондин ждет, пока О’Брайен пройдет на кухню, после чего следует за ним, вновь и вновь проводя ладонью по волосам. Он часто так делает, когда нервничает. Следит за тем, как О’Брайен передвигается и редко хватается за лоб, потому догадывается:

— На школьной вечеринке опять только шампанское было?

— Ага, — ровно отвечает, касаясь недавно кипевшего чайника, чтобы проверить количество воды.

— Ой-вэй… — Норам морщится, прекрасно зная о непереносимости друга данного напитка. — Понесло? — садится за стол, место, которое он всегда занимал, и на котором теперь всегда сидит Оушин. — Лучше бы рюмку водки бухнул, — попытка улыбнуться без заметного напряжения. — Головная боль тебе обеспечена.

Он слишком нервничает, разговаривая с Диланом, а тот просто подавляет в себе несобранность. Оба вроде морально готовили себя к встрече, но в итоге… Ситуация не из приятных.

О’Брайен мычит в ответ. Ему лучше быть закрытым, дабы избежать нежелательного эффекта от встречи с прошлым. Он больше не вынесет длительного уныния. Берет две кружки, надеясь, что ничего не спутает во время приготовления горького напитка. Норам кладет локти на стол, переплетает пальцы. Взглядом стреляет из стороны в сторону, изредка оглядываясь на окно, будто бы его может что-то интересовать на улице, но нет. Просто парень пытается справиться с дискомфортом.

— Роббин хорошо выглядит, — находит, о чем поговорить.

— Она перестала злоупотреблять, — Дилан льет кипяток в кружки, не оборачивается. Норам смотрит ему в спину, закивав:

— Хорошо, — опять проводит ладонью по волосам, наклонив голову к столу, и активно роется в сознании, находя, что сказать. — Я тоже завязал, — поднимает голову, почесав переносицу. — Почти, а-м… — мнется, застучав пальцами по столу. — Правда… — отводит взгляд, — как сюда вернулся, так пару раз выкурил, но… — откашливается, уверяя в первую очередь себя, — я работаю над собой.

— Рад слышать, — без эмоций произносит Дилан, обернувшись и поставив напротив парня кружку. Не обращает на него взгляд.

— Меня предупреждали, что могут возникнуть искушения после освобождения, — парень цепляется за тему разговора, как за спасательный круг от неловкого молчания. — В комплексе были единомышленники и те, кто поддерживал твое стремление завязать, а здесь…

— Тебе нельзя здесь оставаться, — резко перебивает Дилан, взяв свою кружку, и опускается на стул. Садится напротив Норама, который продолжает проявлять признаки нестабильности. Видимо, он неплохо так выкурил перед приездом сюда. Для храбрости. О’Брайен не смотрит на него по многим причинам. И главная заключается в его страхе быть сломленным.

Видеть, как когда-то близкий человек разрушает свою жизнь, ловить себя на мысли, что перед ним уже совсем другой Норам, — от этого глотку сдавливают эмоции, с которыми Дилан еле справился в свое время, вытянув себя из депрессии. Он боится вновь пробудить их.

Привязанность — тяжелый вид взаимосвязи.

— Всех причастных на тот момент посадили, но «зачинщик» на свободе, — мешает ложкой темную жидкость. — Он уже собрал новую группу ребят.

— Ты до сих пор посещаешь притон? — Норам крепко сжимает свою кружку, впитывая тепло.

— Я… — О’Брайен хмурится, смотря в стол. — Работаю над собой, — цитирует слова собеседника, зная, что его правильно поймут.

Почесывает пальцами шею, кожа моментально покрывается красными пятнами. Он начинает нервничать. Как бы ни старался отгородиться, в итоге его ломает. Норам видит сопротивление друга, да, он мысленно позволяет себе называть так Дилана, но тому лучше об этом не знать.

О’Брайен стреляет резким, сильно негативным взглядом на Норама. На человека, научившего его строить вокруг себя социальную среду, отвечающую личному комфорту. Человек, которому Дилан подражал, с которого брал пример, методами которого пробил себе место в обществе.

Норам много сделал для Дилана. О’Брайен многое отдал Реину. От того ситуация настолько тяжелая в психологическом плане.

— Так значит… — Норам выдавливает улыбку и с опаской поглядывает на бывшего друга. -Те-е… — боится ошибиться.

— Тея, — Дилан без желания повторяет имя девушки, и парень напротив кивает:

— Тея. Да. Верно, — откашливается, прочистив горло. — Совсем не похоже на твой вкус, — он не преследует цель задеть чувства О’Брайена. — Думал, ты предпочитаешь блондинок и с формами, а тут… — затыкается. Дилан стреляет на него ледяным взглядом, без труда пронзив до самых глубин сознания, чем вызывает у Норама приступ заторможенности:

— В смысле… Я… — сглатывает, — я к тому, что… — жестикулирует одной ладонью. — Значит, вы с Сарой…

— Расстались, — стучит пальцами по кружке, прижавшись спиной к стулу. Сутулится.

— Ага… — притоптывает ногами под столом, мгновение сверля взволнованным взглядом стол. — А Брук? — по понятным причинам он страшится заговаривать о Реин, и его успокаивает то равнодушие, с которым Дилан заговаривает о ней:

— Расстались. Года два назад, — вздыхает, продолжая пялиться на кофе в своей кружке. — Мы друзья.

Норам часто моргает, закивав головой:

— Это хорошо, — хочет сделать глоток, но, кажется, его глотка настолько сдавлена, что он не сможет проглотить жидкость:

— Почему расстались?

— А ты не знаешь? — Дилан щурит веки, исподлобья взглянув на блондина, давно не красящего свои волосы в белоснежный оттенок. Норам опускает голову, скача взглядом по поверхности стола:

— С ней что-то не так, да?

— Тебе виднее, — его способность резать собеседника без ножа достойна уважения. — Ты ведь с ней тесно общаешься в последнее время.

Норам понимает намек. Он не сомневается, Дилан знает.

— Её мать сказала, что у неё… — увиливает, пальцем касаясь виска. — С головой…

— С башкой непорядок, — О’Брайен кивает. — Да.

— Еще в детстве она была слегка не в себе в эмоциональном плане.

— Верно, ты ведь сам отчасти приложил к этому руку.

Норам поднимает на Дилана глаза, встретившись в зрительной хватке:

— Мы были детьми.

— И твои детские забавы выдали такой эффект, — парень фыркает. — Мило.

— Дело не только во мне. У неё какая-то проблема с внутричерепным давлением или…

— Но ты сыграл немаловажную роль.

— Почему она не лечится? — вопросы сами срываются с языка в каком-то непонятном беспорядке. Ему правда непонятно, почему Брук не идет на поправку? Почему, спустя несколько лет, он возвращается и видит ее такой? Что происходит в ее башке?

Дилан отклоняется спиной на стул, без рвения поднимая неприятную тему, из-за чего выглядит рассерженным:

— Она никого не слушает.

— А родители? — Норам действительно не догоняет? Что ж, Дилан потрудится объяснить.

— Серьезно? — усмехается. — Полагаешь они имеют на неё воздействие? Твой отец вечно в разъездах, он ведь теперь человек с «большой земли». А её мать хочет соответствовать. Контачит с львицами из Нью-Йорка. Активно занимается своим внешним видом. Постоянно летает с мужем в командировки. За Брук никто не следит. Они оба мечтают свалить отсюда. Покорить большой город. Что ж, у них это получается. Они сейчас здесь — это редкость. Знаешь, почему? Потому что ты вернулся. Они тебя… сильно любят.

Потому что Норам «одаренный», талантливый. Несмотря на несносный характер, его не обделили «мастерством на все руки». Наверное, данная схожесть сыграла решающую роль в становлении их дружбы. Они оба стремятся быть лучшими. Во всем.

Норам не справляется с желанием закурить. Он вынимает упаковку сигарет, дрожащими пальцами подносит одну из них к губам, сжав, и чиркает зажигалкой, хорошенько затянувшись никотином.

— Ты должен уехать, — Дилан удерживает кружку возле губ. Ни он, ни Норам так и не отпивают кофе.

— Знаю, — блондин выдыхает никотин из ноздрей. — Мне осталось еще немного подзаработать. Перееду к отцу.

Молчание. Вновь. Теперь и О’Брайен ощущает потребность в никотине, поэтому достает свою упаковку. Закуривает. Оба дымят в тишине, пока за окном медленно опускаются мелкие крупинки снега.

Курение помогает обрести частичную гармонию. Норам заметно прекращает трястись и проявлять иные признаки волнения. Смотрит на Дилана, задумчиво сощурив веки:

— Мы не станем обсуждать это? — не требуется конкретизации.

— Нет, — О’Брайен дергает головой, оставаясь внешне спокойным. — Потому что я поступил правильно.

— Знаю, но… — Норам сдержанно улыбается, затянувшись и выпустив дымок перед собой. — Я все равно сержусь на тебя, — с губ срывается нервный смешок.

— Сердись, — Дилан стряхивает пепел в кружку с кофе. — Я не жалею.

Блондин сдерживает свое желание неприятно фыркнуть. Он понимает. Это было необходимым. Кто знает, в каком дерьме сейчас бы завис Норам, если бы не оказался в наркотическом диспансере. Вообще, все сложилось куда лучшим образом. Его ждало тюремное заключение, но родители провернули все в более благоприятную сторону. Посредством взяточничества.

— Тебе лучше не появляться у меня, — Дилан заканчивает мысль. — Брук часто зависает здесь.

— В который раз между лучшим другом и девушкой выбираешь девушку? — парень шутит. Неудачно. О’Брайен врезается в его лицо нечитаемым взглядом и процеживает:

— Ты поступил так же.

Уголки губ Норама опускаются, но зрительного контакта он не разрывает. Всё же… Между ними сохраняется то самое напряжение. Даже несмотря на разрыв отношений между Диланом и Брук.

О’Брайен пристально смотрит в ответ и моргает, вдруг ощутив, как поперек горла встает ком:

— Она была моей девушкой, когда ты изнасиловал её.

— Но любила она меня, — роняет с губ, лишив свое лицо проявления каких-либо эмоций. И теперь они оба смотрят друг на друга с равнодушием, за которым скрывают настоящую эмоциональную бурю.

Начало положено. Они все-таки поднимают эту тему. И теперь моральное разложение не остановить, они открываются, открываются и их потайные мысли, обиды, то, что требуется скрывать от других, дабы казаться сильнее.

— Я всегда знал, когда ты спал с ней, — Дилан дергает сигарету пальцем. — После этого она сразу приходила ко мне, — неприятно окунаться в события прошлого, но оборвать разговор нет сил. — Я будто был тряпкой, о которую она вытиралась после тебя.

Норам молчит. Смотрит. Оценивает.

— Ты спал с девушкой лучшего друга, — голос не дрогнул.

— Я… — блондин не знает, что сказать.

— Это ты сломал её, — Дилан продолжает давить. — Тебя привязывает к ней чувство вины.

Норам не выдерживает и ворчит, отмахнувшись от слов собеседника:

— Брук не так невинна, — намекает на то, что произошедшее не являлось «изнасилованием» в чистом виде, Дилан многого не знает. — Она вовсе не жертва.

— Ты спишь с ней, потому что она нуждается в этом, а не потому, что у тебя к ней есть чувства.

— Завались, О’Брайен, — он наконец срывается, проявив свой настоящий характер. — Ты ни хуя не знаешь, — с прищуром наклоняется к Дилану, который не проигрывает зрительную войну, отвечая таким же грубым тоном:

— Знаешь, почему она двинутая? Потому что у неё поломано понимание «влюбленности», — Норам демонстративно закатывает глаза, нервно втянув никотин в глотку. — Ты издевался над ней столько лет, и её психика нашла отличный способ спрятаться от тебя. Лю-бовь, — проговаривает по слогам, морщась. — В самом извращенном виде. Как стокгольмский синдром, только в отношении «тиран-жертва». И тот факт, что вы являетесь сводными, сильнее ломает её представления о «нормальных» отношениях.

— Что ты знаешь о «нормальных» отношениях? — блондин дергает сигаретой возле своего лица, неприятно усмехнувшись. Дилан замолкает, невольно прикусив губу. Норам с особым вниманием исследует его лицо, склонив голову набок:

— Тея, — давит фильтром сигареты на край своей губы. — Она нормальная?

О’Брайен не станет тратиться на нахождение ответа. Он прекрасно знает и понимает, что вновь наступает на те же грабли, ведь Оушин мало чем отличается от Сары или Брук. Она такая же. С приветом. Со своими демонами, и лучшим вариантом было бы отгородиться от девчонки, повременить с рождением привязанности, но, видимо, это своеобразная «болячка» Дилана: почему-то его привлекают люди со своей психологией, с иной философией жизни. И обычно она темна, окутана мрачностью, от которой надо бы бежать. А нет. Он остается. Почему?

Смотрит куда-то в стол, задумчиво потягивая никотин. Норам, как обычно, задает правильные вопросы. Он хорош в подобной расстановке фактов. Тея Оушин такая же. Они даже не состоят в отношениях, но те уже выматывают.

Дилан невольно роняет вздох, подперев ладонью щеку. Норам внимательно наблюдает за ним, отстает. Главное, он заставляет друга задуматься. Чтобы тот здраво оценивал ситуацию, а не шел на поводу у эмоций.

Молчат. Темы для общения исчерпываются. Это так… странно. Перед тобой сидит когда-то близкий человек, но ты и двух слов связать не способен, ибо между вами образовывается стена — психологический барьер. Столько воспоминаний, столько общих интересов, столько единых мыслей и… и пустота. Откуда она берется?

Дилан поднимает взгляд на Норама. Тот с серьезным видом покуривает сигарету, уставившись в стол. Их головы полны одинаковых мыслей, и оба осознают, что прошлого не вернуть. Всё. Пропасть есть. Её не переступить, но с другой стороны, эмоциональная, а не разумная часть человека продолжает изнемогать от злости: они ведь были близкими друзьями. Как так вышло, что теперь они сидят, захлебываясь тишиной?

Вот она — причина депрессии Дилана О’Брайена. Терять кого-то настолько важного тяжело. Но разум прав. Нораму Реину более нет места в его жизни.

Жаль. Очень жаль.

Кофе остается в кружках. Остывает. Разговор недолгий.

Дилан открывает входную дверь, пропуская вперед Норама. Тот по привычке бросает окурок в сторону края крыльца, где обычно стояла баночка-пепельница, ведь раньше они часто засиживались и курили здесь, но той давно нет. Реин невольно удерживает взгляд на поверхности, на которой остается лишь круглый след-развод. Незначительная и мелкая деталь, но столь важная. Русый парень обращает внимание на старый дуб, растущий на территории участка.

— Слабак.

Норам наклоняет голову, с хмурым видом всматриваясь в мальчишку, который уверенно лезет наверх, забираясь на толстую ветку, и оборачивается, разглядывая того, кто еле-еле следует за ним, постоянно срываясь вниз. Дилан всегда был слабее. И речь не только о физическом превосходстве Норама.

— Че ты копаешься? — светло-русый мальчишка подтрунивает над ним, постоянно поднимая тему слабости. Надо быть сильным. Надо превосходить других.

Брюнет с взъерошенными волосами и ссадиной на щеке вскидывает голову, потянувшись рукой к ветке, дабы ухватиться, иметь опору. Его друг выше, он выносливее, сильнее. Смотрит сверху вниз, с коварной, почти довольной улыбкой. Дилан морщится, предпринимает попытку взобраться выше. Колени содраны в кровь после настоящей полосы препятствий, которую ему приходится пройти вслед за другом. А конечная точка — дуб. И почему он вообще следует за ним? Потому что хочет быть лучше. Соперничество толкает к развитию и самосовершенствованию.

Он срывается. Рука сползает, кожу ладони обдирает о грубую кору дерева. Лицо Дилана тут же обретает испуг. Он даже издает громкий вздох, понимая, что вновь встретится спиной с жесткой землей, возможно ударится о железный мусорный бак, который мальчишки обронили, запрыгивая с него на нижние ветки.

Но крепкая хватка. Пальцы вспотевшей от беготни ладони сжимают его запястье. Мальчишка виснет в воздухе, имея возможность лишь свободной рукой цепляться на грубую кору или черкать её стопами ног. Вскидывает голову, напугано уставившись на Норама, который держи его, с победной улыбкой издеваясь:

— Слабак, — да, вновь. — Ты проиграл.

Норам встает на ступеньке, обернувшись. Взгляд приходится поднять, ведь Дилан стоит на уровне выше, и русый парень сглатывает комок в глотке, принимая истину.

Дилан выше. Дилан сильнее. Теперь. Норам ниже. Норам слабее. Отныне.

Поэтому Реин пришел первым. Он сдался. Это была проверка на устойчивость. Он сломался. Он хотел увидеть друга сильнее, чем тот был способен поддаться эмоциям. Норам, ты проиграл. Впервые проиграл. Последние года дружбы вы шли в ногу, Дилан стал стоить тебя, ты отлично его поднатаскал. О’Брайен был способен крутить обществом так, как ему угодно. Отличная работа, Норам. Вот только сам ты… теперь ниже.

Дилан держит ладони в карманах джинсов. Смотрит в ответ. Голова чуть приподнята. Словно с надменностью, но та не читается во взгляде, скорее, парень опять изображает из себя эмоционально недосягаемого человека. Будто бы ему все равно.

— Пересечемся еще, — Норам давит из себя натянутую улыбку, спиной отступая назад.

Не пытайся обмануть. Ты пришел, потому что тебе нужна помощь. Когда-то именно с такой целью к тебе явился Дилан. Ты помог ему. И странным образом история повторяется, но О’Брайен не может отдать долг. Время утекло. Прошлого не вернуть. Отныне каждый сам за себя, а у тебя, Реин, никого нет.

А все почему? Из-за какой-то Брук?

— Надеюсь, нет, — Дилан остается равнодушным. Реин по-прежнему смотрит на него снизу вверх, приподнимая голову, и это подчеркивает его положение. Ниже. Выше.

Парень кивает головой, сдержанно выдохнув, и намеревается развернуться, чтобы побрести вперед по ночной улице, но тормозит, поддавшись очередной слабости. Бросает взгляд на высокий и старый дуб, и оборачивается, с натянутой, фальшивой улыбкой поднимаясь обратно к Дилану, который не трогается с места, не отступает. Он не боится Норама. Это было бы глупостью с его стороны.

Норам Реин по-дружески обнимает Дилана О’Брайена. А психика предает того, и он крепко обхватывает в ответ, сдержанно глотнув морозный воздух. Сильные удары по спинам ладонями. Парни часто так делали, когда встречались после долгой разлуки. И вот теперь это наоборот служит прощальным жестом. Норам прикусывает губу, полным напряжения взглядом врезаясь в приоткрытую дверь дома.

Слишком много слов сказано, слишком много злости брошено. Гордость не позволит…

— Удачи, — Дилан роняет с хрипотой, будто что-то стягивает его глотку. Парень отпускает Норама и отворачивается, быстрым шагом возвращаясь в прихожую. Дверь хлопает, а Реин продолжает стоять на месте. Взгляд опущен. Тело на долю секунду немеет, но он может согнуть пальцы. Поднимает глаза. Смотрит на запертую дверь. Отступает назад, спотыкаясь, когда стопа соскальзывает с верхней ступеньки. Разворачивается. Глоток воздуха — легкие сдавливает. Поднимает голову, путано шаркая по серой траве вперед. В горле больно. Будто что-то терзает стенки шеи изнутри. Нужно закурить. Кое-что покрепче.

Парень дрожащими руками роется в карманах, вынимая упаковку сигарет, и секунду мнется, остановившись. Смотрит на косяк травки. Он ведь… лечится. Он способен сказать себе «нет», это же…

Сжимает зубами кончик косяка, рвано выдохнув. Руки трясутся от желания принять. Это все из-за нервов. Это…

Поднимает к кончику зажигалку, активно чиркая колесиком, и поджигает, глубоко вдохнув. Глотает дымок, теплом обдающий его глотку, и выдыхает через ноздри, подняв взгляд в черное небо. Голова идет кругом. Моментальная реакция. В его руке крепкий наркотик. Парень пускает облако дыма губами и медленно переводит внимание на старый дуб.

Горло сжимает с новой силой.

А все из-за чего?

Из-за какой-то Брук, которая продолжает строить из себя жертву. Которая стала зерном, посеявшим злость и ненависть. Которая была причиной разногласий и ссор, множественных бессмысленных драк. Стоит признать. Брук Реин отлично поигралась с ними, дабы отомстить Нораму. Она обрела влияние над Диланом, жаль, тот поздно понял, в какие гребаные сети увяз. Выпутаться из оков зависимости трудно, особенно для человека с «особой» жизненной философией. О’Брайен только недавно смог полностью отказаться от Реин в угоду другому. Несмотря на то, что теперь Брук действительно нуждается в поддержке. Норам не станет кривить душой: он отчасти рад, что она страдает. И плевать, что Реин до сих пор испытывает к ней чувства.

Кривая усмешка озаряет лицо. Парень прячет ладонь в карман джинсов, бредет вперед, покинув участок теперь уже чужого дома. Старается ни о чем не думать.

Но мысли имеют особую власть над ним. Норам действительно ослаб. Ведь раньше он был способен держать себя под контролем, но вот…

Мимо проносятся мальчишки.

Норам резко оборачивается, оглушенный их громкой болтовней и спором о том, кто первый прибежит к дому, где их будет ждать негодующая Роббин — женщина постоянно ругала их за столь долгие ночные прогулки — горячий ужин и пара часов за телевизором, после которых мисс О’Брайен даст им пинка и отправит в кровать.

Но за спиной никого нет. Пустая темная улица, освещенная фонарными столбами. Норам продолжает смотреть куда-то перед собой. Косяк удерживает пальцами возле губ, которые вдруг растягиваются в улыбку. Приятную, но чем-то опечаленную.

Опять галлюцинации. Все из-за травы. Отдаваться им так приятно, что Норам даже не переживает о наличии психической проблемы. Ему нравится окунаться в прошлое, в воспоминания, в которых он чувствует себя беззаботно, в безопасности.

Отворачивается, накинув капюшон на голову, и продолжает идти в темноту.

Они и станут причиной его смерти. Он не справится. «Удача» не поможет, когда ты одинок.

Щелчок. На кухне гаснет свет, скрывая за собой две кружки, наполненные остывшим кофе. Дилан стоит на пороге, ладони сунув в карманы джинсов. Смотрит перед собой, в поникшее темнотой помещение, в котором продолжает витать никотин. Даже здесь. Все пропитано воспоминаниями детства. Период такой светлый и беззаботный. Полный новых открытий и познание мира.

Когда? Когда все успевает измениться? Дилан ненавидит реальность за изменчивость.

Парень сглатывает. В глотке першит сухость. Глаза неприятно горят, но не от слез. Просто… напряжение выматывает. Хотя, кого он пытается обмануть? Ты здесь один. Никто тебя не видит, но, конечно, парень не позволит себе хотя бы на время сбросить броню. Он устало подносит ладонь к лицу, пальцами надавливая на опущенные веки. Глубокий вдох — протяжный выдох. Плечи опускаются, сутулится. Вторая ладонь упирается в бок. Стоит. Вслушивается в тишину, а в ушах продолжают звучать отголоски прошлого. Именно сейчас в мыслях всплывают какие-то шутки, продолжительные беседы, личные разговоры, которыми они укрепляли свою дружескую позицию.

Это было таким важным. Когда-то. Теперь же тепло не согревает, а рвет, сжигает.

Дэн никогда не станет для Дилана «близким». Подобные друзья встречаются лишь раз. И в твоей власти сберечь их. Или потерять.

Повторный вдох. Выдох. Выпрямляется, опуская обе руки, и вялым шагом шаркает к лестнице, направившись на второй этаж. Слабость. Усталость. Ему нужно провалиться в сон. А сможет ли? Слишком много мыслей роем шумят в тяжелой голове. Если честно, Дилан чувствует себя неправильно виноватым. Он до конца был уверен, что Норам не явится. Гордость не позволит, ведь ссорились они масштабно. И его появление было внезапным ударом.

Дилан трет лицо, ковыляя по коридору к двери своей комнаты. Одно желание — закрыться. Ото всех. Надолго. Чтобы его не трогали. Чтобы о нем не вспоминали. Он хочет пропасть.

Приоткрывает дверь, ступив на порог, и…

С губ срывается вздох. Устал. Он настолько устал, что при виде Теи в своей комнате хочется рухнуть на пол, желательно лишившись сознания. Лежать, пока она не додумается уйти. Тяжелый день. Парень эмоционально раздавлен. Он еле сохраняет власть над эмоциями, вызванными встречей с прошлым. Если сейчас Дилан не найдет способ перекрыть поток чувств, то последующие дни, а может месяцы он проведет в депрессивном расстройстве из-за убивающей ностальгии.

Господи, Оушин, дай ему выспаться.

Девушка сидит на краю кровати, внимательно изучает выражение лица О’Брайена, в котором читает изводящее желание побыть наедине, и именно поэтому Оушин не спешит подняться и оставить его. По себе знает, что в подобном состоянии лучше не обрекать себя на одиночество.

— Ты должна была пойти в душ, — Дилан дает себе моральную пощечину в попытке отрезвить мозг и не идти на поводу у желания грубым образом выставить Тею из комнаты. — Не устала? — проходит к тумбе возле кровати, принявшись пальцами расстёгивать пуговицы — намек, который девушка обязана уловить. Но Оушин не отводит взгляд, продолжив фокусировать его на профиле парня, стягивающего с себя белую рубашку. Нет. Намек не понят. Она ведь не выбегает в смущении из комнаты. Хотя… чем он надеялся смутить её? Она уже предостаточно видела.

Проводит ладонями по татуированным плечам и опускает руки, пальцами коснувшись пуговицы на джинсах. Щурится, косым взглядом окинув девчонку:

— День был долгий, — измотано шепчет, решаясь все-таки повременить со сменой одежды. — Месяц был долгий, — оставляет смятую рубашку на тумбе, встав напротив Теи, которая вскидывает голову, наблюдая за его попытками размять запястье больной руки.

— Друг? — девушка догадывается.

— Бывший друг, — Дилан недолго смотрит в ответ, решаясь всё-таки присесть рядом. Оушин лезет ладонью под подушку, откуда-то зная, что парень хранит там футболку в которой спит, и вынимает мятую темную ткань, протянув ему со словами:

— Друзья бывшими не бывают. Особенно самые близкие.

Дилан сдержанно вздыхает, не желая развивать эту тему, и берет футболку, встряхнув, чтобы надеть. Тея внимательно наблюдает за тем, как он двигается, и различает легкое потрясывание рук, дрожание пальцев и дерганье уголка губ.

— Ты грустишь? — девушка порой ставит в тупик своими выводами. ОБрайен даже хмыкает, усмехнувшись:

— Не то, чтобы… — поправляет мятую ткань футболки. Оушин не дает ему закончить мысль:

— Это нормально, — пальцами осторожно касается его плеча, сжав кончик рукава футболки, и пару раз дергает его вниз, дабы заставить парня обратить на неё внимание, но Дилан не поворачивает головы. Локтями опирается на колени, сцепив пальцы, и томно смотрит в пол, выбирая метод молчания, чтобы у девчонки не возникло желания продолжить говорить. Но Оушин ломает шаблоны их обычного «взаимодействия». Будто бы это не они ссорились всего час назад.

— Ты бы хотел, чтобы он остался? — наклоняет голову, рассматривая профиль парня. Дилан проводит ладонью по затылку, нахмурившись:

— Это прошлое, — не углубляется в объяснение. — Все меняется. Люди меняются, — стреляет взглядом в сторону стенда над столом, на котором висят рисунки десятилетней давности. О’Брайен правда пытался научить Норама рисовать, но у парня просто нет таланта. Хранит его работы. Кривые, косые, но они… вызывают отвратительную ностальгию. Опускает голову, пальцами массирует виски. Оушин кладет ладонь ему на спину, спокойным и мягким движением поглаживая от лопаток к низу, краю джинсов. И это работает. Черт знает, каким образом, но парень ощущает разливающийся под кожей жар, вызывающий слабость в мышцах. Он расслабляется, вновь переплетает пальцы рук, опустив голову ниже:

— Можешь волосы потрогать? — плевать, как он выглядит. Плевать, как звучит его просьба и как девушка её воспримет.

А как она воспримет?

Тея без смущения опускает ладонь ему на голову, принявшись поглаживать волосы, путая в них пальцы:

— Что тебя беспокоит? — непонятно, каким образом она умеет подбирать момент. Сейчас О’Брайен эмоционально незащищен, поэтому ей будет куда проще проникнуть ему в голову. Дилан и не сопротивляется. Он проводит ладонями по лицу, обратив голову в сторону девушки, но не смотрит в глаза:

— В этом хаотично меняющемся мире должно быть что-то, поддающееся моему контролю, — говорит тихо, хрипло, с таким суровым видом, что невольно пугает. — Основа, на которую я мог бы опираться, зная, что она никогда не уйдет из-под ног, — начинает нервно постукивать кулаком по губам. — Роббин я еще могу контролировать, но Эркиз… — прикусывает кожу костяшек. — Он заберет её. Брук? — продолжает рассуждать, смотря куда-то за плечо Теи. — Она сходит с ума, она больше не слушает меня, — сильнее сводит брови, признавшись в своей слабости. — Я не могу ей помочь. Дэн? — моргает. — Высока вероятность того, что он уедет в колледж, не выдержав сожительства с отцом, — замолкает, дав себе морально передохнуть от вынужденного рассуждения вслух. Тея наклоняет голову, подметив:

— Но… Ты тоже поступишь куда-нибудь. Это обыденный ход вещей.

— Я не уеду, — Дилан встречается с её взглядом. — Отсюда.

— Почему? — она хмурится. Роббин надеется, что он получит хорошее образование, а в Северном Порте нет престижных университетов. Только местный колледж.

— Это комфортно, — Дилан невольно прикрывает веки, погружаясь в ощущения, которые дарит ему игра чужих пальцев с волосами. — Зона комфорта, она меня не отягощает, — зевает. — Я знаю здешние окрестности, я знаком практически с каждым человеком, населяющим Порт.

— То есть… — Оушин пальцами проводит за его ухом. — Твоя общительность — это попытка создать из людей глобальную зону комфорта для себя?

О’Брайен отказывается открывать глаза. Он не желает видеть реакцию девушки. Не хочет знать, что она думает насчет его одержимости контролем. Тяжело признаваться в сокровенном другому человеку. И проще в ответ закрыться, дабы избежать непонимания. Оушин действительно не понимает его стремлений. Посоветовала бы ему быть проще, но по себе знает, как это нелегко — отказываться от своих взглядов.

Одержимость парня настораживает. Кажется таким уверенным и непробиваемым, а на деле боится перемен и нуждается в постоянстве. Данная необходимостьхарактеризует его с иной, никому не виданной стороны. Со стороны человека, который боится нового, непривычного и неопределенного. Это объясняет его манию разбираться во всем, чего он не понимает. Объясняет его стремление научиться многим вещам. И именно поэтому Дилана злит неопределенность в отношениях с людьми, в особенности ситуация с Теей.

Ему нужна определенность с Оушин. Чтобы сделать её частью своей константы.

Девушка продолжает играть с его волосами, наблюдая за тем, как парень клюет носом, подпирая щеку ладонью. Голова опущена, лица не рассмотреть. А на нем все равно ничего не выражено, кроме усталости. Подобная картина вызывает улыбку. Мягкую, не совсем яркую. Оушин улыбается, наклонив голову к плечу, пальцами скользит за ухом парня, который приоткрывает веки, обратив на девушку давящий своей расслабленностью взгляд. Обе ладони вновь сцепляет в кулак, подперев скулу, тем самым помогает себе удерживать голову. Смотрит на Тею. Та смотрит на него, скользя костяшками по коже у основания волос. Уголки губ не опускаются. Продолжает слабо улыбаться ему, считая это наилучшим эмоциональным решением в данной ситуации. Она не обладает достаточными знаниями, чтобы рассуждать, так что выбирает молчаливую поддержку.

«Тея. Она нормальная?»

Дилан напряженно сдавливает зубы, его брови еле заметно хмурятся. Открыто смотрит в глаза Оушин, в движении ладони которой возникает скованность. Она заметно мнется, принявшись скакать взглядом из стороны в сторону, в итоге возвращаясь к зрительной встрече с парнем, который с каждой секундой становится мрачнее.

О’Брайен совершает ошибку. Он толком не разбирается. А уже заменяет Брук Теей.

Идиот. Опять. На те же грабли.

***

Утро проходит в спешке: во-первых, Роббин просыпает, не расслышав звенящего будильника, не успевает погладить одежду, поэтому надевает мятое, не принимает душ, чтобы как следует взбодриться, не завтракает, а во-вторых, она никак не может найти ключи, поэтому носится по дому, параллельно проверяя, остался ли Норам на ночь. Радуется, что нет, ибо пришлось бы потратить время на приготовление обещанного завтрака. Забывает о каникулах и будит Дилана, который обещает отомстить ей за несобранность и закопать в подушках. Пока Роббин носится по дому, существуя в каком-то своем ритме, О’Брайен лениво садится на кровати, лениво тянется руками к потолку, лениво потирает щеки ладонями. Чувствует себя раздавлено, но кружка кофе должна помочь исправить ситуацию. Эмоционально напиток не восстановит, но сон отгонит точно. Слышит возню матери. Обычно парень реагирует резко негативно на прерванный сон, но в данный момент он слишком подавлен. Не способен ни на какие эмоции.

Продолжает потирать щеки, затылок, скользит пальцами по волосам, приводя те в больший беспорядок, и покидает помещение, окутанное белым светом, не реагируя на шум со стороны комнаты Роббин. Любит она буянить с утра пораньше. Дикая женщина.

Дилан минует открытую дверь комнаты Оушин и тормозит на пороге, изучив помещение. Девушку не находит. Чешет висок. Медленно соображает. Чего все так рано повскакивали? Семейка неадекватных.

Шаркает вниз по лестнице, сунув ладони в карманы мягких штанов, и чуть не поскальзывается на последней ступеньке, озадачившись своей неуклюжестью. Нет, ему противопоказан ранний подъем. На пороге кухни парень стоит минуты две, исследуя светлое помещение. Никого не обнаруживает, просто долго соображает, взглядом застыв на двух кружках с холодным кофе, оставленных на столе. Погода за окном «бледная». Белый свет проникает внутрь помещения, вызывая привычный дискомфорт. Дилан вынужденно трет веки, развернувшись, и врезается плечом в дверной косяк, пошатнувшись в иную от него сторону. Никакого больше шампанского. Голова разрывается. Долбанный «игривый» напиток. Обессилено шаркает к двери террасы, покачивается из стороны в сторону, с каждым шагом все больше теряет равновесие, поэтому в итоге касается ладонью стены, передвигаясь вдоль неё. Добирается до двери, коснувшись холодной ручки. Не спешит открыть её, через стеклянную вставку оглядев задний двор. Взгляд цепляется на Оушин: девушка сидит на влажной траве, уложив колени набок, аккуратно перебирает ростки растений, с особым вниманием изучая их. Губы шевелятся. Она разговаривает? С ними? Дилан хмурится, сложив руки на груди. Сутуло стоит на месте. Наблюдает. Не хочет сейчас выходить и шевелить языком. Он мысленно связать слова в предложения не способен.

А времени практически не остается. Роббин посматривает на наручные часы, плюнув на потерянную связку ключей, и спешит вниз по лестнице, вновь и вновь перерывая содержимое сумочки:

— Куда я их дела? — ворчит под нос, заправляя за ухо выбившийся из косички локон нерасчесанных волос. Хочет попросить Дилана одолжить свои ключи, но понимает, что он откажет. Один раз парень уже доверил ей свою связку — и все, больше ту никто не видел, пришлось полностью менять замки. Кто его знает? Вдруг ключи попадут в нехорошие руки. О’Брайен «слишком параноик», чтобы закрыть на подобное глаза.

Роббин хочет скорее выпить стакан воды и рвануть к автобусной остановке, но не успевает переступить порог кухни, как замечает сына, стоящего возле двери террасы. Конечно, у неё нет времени, но это не повод не проявить заинтересованность поведением парня, поэтому женщина между необходимостью избавиться от сухости и разговором с сыном выбирает второе.

Продолжает впустую рыться в сумочке, приблизившись к Дилану, и, кажется, застает его врасплох, оттого он так необычно вздрагивает, когда женщина заговаривает:

— Норам ушел еще ночью?

Парень обращает на неё короткое внимание и кивает головой, вновь уставившись в окошко двери. Роббин оценивает его сонную физиономию, параллельно интересуясь:

— У него все в порядке? — снова кивок сына. — Ну, слава Богу, — и резко перепрыгивает на другую тему. — Представляешь, опять ключи посеяла, — она слишком быстро говорит, Дилан еще недостаточно проснулся, чтобы поспевать за ходом её мыслей. Он лениво прижимается плечом к косяку двери, сложив руки ну груди, и со вздохом окидывает вниманием сумку матери:

— Небось, забыла на работе.

— Стоит поискать в каждой палате, — шутит, но парень остается безразличным к её бодрому настроению:

— Ага, — выдыхает, продолжая разглядывать кого-то по ту сторону стекла. Роббин не мнется, подавшись вперед, чтобы рассмотреть источник интереса своего сына, а находит Оушин, поэтому с коварной улыбкой выпрямляется, решая немного поддеть парня, дабы расшевелить. Выглядит он подавленным.

— Наблюдаешь? — но подколка не срабатывает. Дилан как-то легко признается в своей заинтересованности:

— Ей нравится возиться с чем-то, — парень наклоняет голову, видя, как Оушин что-то шепчет растению, приподнимая его листья выше.

— Мне кажется, ей доставляет удовольствие быть полезной чему-то, — Роббин высказывает свое предположение. — Её нужно занимать чем-то, — натягивает лямку сумки на плечо, и внезапно замирает, всего мгновение обдумывая пришедшую в голову идею, после обработки которой загадочно улыбается:

— У меня есть мысль… — таинственно произносит, касаясь пальцами губ, будто еще анализирует. — Скоро ведь Рождество…

— Да, кстати, насчет этого, — Дилан не дает ей закончить, и с открытой неприязнью морщится, качнув головой. — Давай ничего не будем планировать, — обращает на мать внимание, которая предполагает:

— Всю ночь будешь с друзьями зависать?

— Нет, — что? — Я ничего не хочу, — парень ломает шаблоны. — Буду спать, — изучает лицо матери, которая прикусывает губу, с волнением поскакав взглядом по стене, и хмурится, догадываясь:

— А у тебя были планы?

Боги, женщина выглядит так, словно готовится выпросить у своего грозного начальника отгул. Это должно злить Дилана, но ему наоборот нравится подобное отношение со стороны матери, значит, его мнение еще весомо.

Роббин потирает ладони, выдавливая из себя то, о чем хотела спросить ближе к праздникам:

— Там будут все отделы, — тараторит, как ненормальная, чем вызывает у парня удивление, — нет, я даже глотка не сделаю, — сразу оправдывается и обещает, — попоем в караоке, — и с большей тревогой сообщает о мужчине, с которым она хочет провести большую часть вечера, — и Эркиз не станет пить, привезет меня до двенадцати домой, целой и невредимой… — аж запыхается не на шутку, а в ответ слышит равнодушное:

— Как хочешь.

Роббин затыкается, сжав ладони между собой, без доверия смотрит на сына, который снова обращает свой взгляд в сторону окна, чтобы видеть Оушин.

— Правда? — женщина не верит. — Можно?

Дилан пожимает плечами. И все.

— Окей, — Роббин все еще осторожничает. — Тогда я… — делает неуверенный шаг назад. — Пойду? — опять спрашивает? Хочет развернуться и с хорошим настроением ринуться на работу, сообщить коллегам и, главное, Эркизу, что они смогут провести время вместе, но очередное обращение со стороны сына заставляет притормозить, ощутив удар в под дых.

— Мам.

Роббин останавливается, сжав пальцами лямку сумки, висящей на плече. Смотрит перед собой, оценивая тон голоса Дилана, и медленно оглядывается, осознавая всю важность того, о чем он сейчас может сказать. Парень нечасто обращается к ней подобным образом. «Мама». Это такое редкое слово. Она практически не слышит его.

— Да? — поворачивается к сыну, вовсе забивая на опоздание. Он хочет сказать что-то важное, спросить о чем-то, что его тревожит, поэтому выглядит так… напряженно? Да?

— Когда программа Теи закончится? — Дилан не хочет отнимать у матери время, поэтому не медлит, задавая интересующий вопрос. Роббин хмурится, сложив руки на груди, и с прищуром всматривается в профиль сына:

— Если результаты обследований будут положительными, то осенью следующего года. А что? — с задором улыбается, вновь желая подколоть парня. — Сжились? Говорила же, это… — замолкает. Уголки губ опускаются. Лицо сына остается «каменным». Он продолжает смотреть в окно, игнорируя попытки матери расшевелить его эмоционально. Женщина вновь сдавливает лямку сумки, уже с большей серьезность относясь к беседе:

— Мы не можем забрать ее против воли, — кажется, вот, что должен услышать и понять О’Брайен. — Она должна сама хотеть остаться с нами. Помни, тут еще и её отец вмешивается. У нас немного… — Роббин качает головой, признавшись, — связаны руки, понимаешь? Все зависит от неё. Мы ничего не решаем.

***

Выглядит оно не очень. Растение, живущее со мной в комнате. Я давно убрала его с подоконника, чтобы морозный ветер не касался лепестков, а лучи солнца не согревали. Я оставляю цветок в среде, лишенной и угрозы, и пропитания. Не поливаю. Не имею права. Но каждое утро проверяю его состояние, ожидая. Когда он сдастся. Когда бутон склонит к земле. Когда станет совсем бледен.

Стою возле рабочего стола, изучая цветок. Выглядит плохо, но продолжает тянуться к потолку. Странное растение. Ведет себя неправильно. Давно пора бы прекратить радовать глаз своей красотой. Да, несмотря на ужасные условия, он по-прежнему красив. Это… настораживает.

Улавливаю скрип двери, которую оставляю приоткрытой. Выпрямляюсь, бросив короткий взгляд в сторону порога: Дилан не ранняя пташка, странно видеть его в такое время во время каникул. Беготня Роббин нарушила сон? Или он не спал? Судя по тому, как выглядит, скорее второе. Парень заглядывает в комнату, думаю, ожидает моего разрешения войти, но вместо него я просто заговариваю, дабы как-то начать беседу:

— Я думала, ты спишь, — поворачиваюсь телом к столу и начинаю аккуратно трогать листья растения.

— Роббин разбудила, — хрипло отвечает, переступая порог помещение, и прячет ладони в карманы штанов, шаркая ко мне босиком по холодному паркету. Движения не скованы. Но я различаю вялость. Значит, вариант с отсутствием сна почти верный.

— М… — не знаю, что сказать в ответ, поэтому какое-то время молчу, делая вид, что занята изучением состояния цветка. Дилан встает сбоку, кажется, то же обращает внимание на растение.

— Как ты себя чувствуешь? — нахожу, что спросить. Не поднимаю головы, не смотрю в сторону парня.

— Бывало хуже, — он краток. — Ты его поливаешь? — наклоняется, хмуро рассматривая цветок, а я почему-то больше не пытаюсь скрывать от него своих мыслей и рассуждаю без смятения или желания утаить собственную философию:

— Я оставляю ему право выбора, — представляю, как нелепо это звучит, но мне плевать. Это мои мысли, это мое личное видение. Пускай воспринимает его, как хочет.

Дилан встает прямо, поворачиваясь спиной к столу, чтобы опереться на его край поясницей:

— Что? — не понимает, чего и требовалось ожидать.

— Я его поливаю, заставляю жить, — начинаю пальцем поглаживать лепестки бутона. — Но что если ему хочется уйти? Так нельзя.

Дилан пускает смешок. Его что-то смешит в моем рассуждении, и я жду, когда он объяснится:

— Он ведь не может сказать тебе, чего хочет и… — уголки его губ опускаются, взгляд направлен куда-то в сторону. Замолкает, чем привлекает мое внимание, но не позволяю себе повернуть голову. Продолжаю смотреть на цветок, а морально отдана разговору, который ненадолго прерывается. Дилан думает. Прежде чем продолжить:

— Люди часто не говорят открыто, — искоса посматривает на меня. — Приходится догадываться.

Делаю вид, что меня никак не трогают его слова, и с безразличием играю с лепестками:

— Верно, — киваю.

— Но он еще живенький, — О’Брайен констатирует волнующий меня факт. — Значит, борется, — и смотрит на меня, повернувшись ко мне всем телом. Я молчу. Сохраняю равнодушие, но сердце в груди панически скачет, пальцы рук дрожат. Он нарочно дает мне время, рассчитывает, я сдамся и выдам мысль, которая вытекает даже из моей «философии».

— Значит… — подводит меня к умозаключению, которое я тщательно избегаю, когда разговариваю и наблюдаю за растением. Смотрю на бледные лепестки, сдавливаю один из них, еле воздержавшись от желания вовсе сжать бутон в ладони, дабы убить растение, ведь… оно доказывает иное. Оно идет наперекор моим установкам. Оно…

— Хочет жить, — сдаюсь. Ладно. Пошло оно все… к черту.

Краем глаз вижу, как Дилан усмехается. Беру стакан с водой, выливая содержимое в горшок с растением, которое начинаю искренне ненавидеть. Но моя злость не успевает заполонить сердце, заняв собой все мысли.

— Чего хочешь ты?

Голос парня звучит возле уха. Тихо. Хриплым шепотом. Будто намеренно создает иллюзию уединения, отстраненности от окружающего мира. Чтобы мне было легче открыться и говорить о своих переживаниях, но мне настолько плевать, что сейчас не требуется вилять в лабиринте мыслей, чтобы добраться до истины. Я устало опускаю стакан на стол, опираясь на его деревянный край ладонями:

— Уже не знаю, — качаю головой. — Все желаемое теряет важность, — и меня это злит, потому что пугает. Отсутствие цели и мотивации приводит к панике, но сейчас вместо ужаса я ощущаю злость на себя. Потому что я будто заставляю себя вновь поверить в необходимость следовать изначальной установке, а параллельно с этим блокирую рождение новых желаний и стремлений. Возможности. Они у меня есть, но… мне страшно идти им навстречу.

Кажется, быть настоящей перед Диланом входит в привычку. Он уже не удивляется переменам в моем поведении и настроении. Спокойно стоит чуть за моей спиной. Молчит. Ждет, что я продолжу, а проблема в том, что я не знаю, как объяснить свое состояние. Меня будто больше ничего не заботит. И это страшнее всего.

— Мне бы хотелось… — шепчу, скованно переминаясь с ноги на ногу. — Но я боюсь, — не конкретизирую. О’Брайен продолжает поддерживать тишину. Он больше не пытается помогать мне открыться, мне приходится самой носиться по лабиринту собственных мыслей, чтобы выдать что-то разумное.

Но выходит «как всегда».

— Мне хотелось бы быть частью чего-то. Но в голове столько… — замыкаюсь. — И в голове, и в… — прижимаю ладонь к груди, морщась от той тяжести, что ношу внутри. Она сейчас так ощутима. Как никогда раньше.

— Столько дерьма, — хмуро смотрю в стену, покачивая головой. — Мусора, — сглатываю комок нервов. — Я… — срывается сухо с языка. — Я и есть мусор, — блокирую поступающие из сознания тревожные звоночки, требующие меня скорее заткнуться и сбежать, прекратить, и опускаю руки, топчась на месте. — Ты даже не представляешь, — не слышу, как он дышит, его будто и нет рядом. — Ты не можешь. Я не достойна, — заикаюсь. — Я не для нормальных, — сильнее качаю головой, вот-вот готовясь кинуться прочь из комнаты, ладони сжимаются в кулаки. Взгляд скачет из стороны в сторону, белки глаз краснеют от подступивших слез, а напряжение давит в груди, вызывая чувство тошноты, я будто… сейчас развалюсь на куски.

Задыхаюсь, невольно сделав шаг назад, по привычке. Я всегда отступаю, но в этом случае за моей спиной находится преграда, которой касаюсь лопатками, выдавив рвано:

— Я бы хотела… — сжимаю ткань рубашки на уровне с сердцем, ведь то болезненно ноет, ускорив удары, и замираю, ниже опустив голову, когда чувствую касание.

Сдавливаю веки. Не сопротивляюсь внутреннему противостоянию, потому что оно должно быть, оно…

Дилан оставляет давящий поцелуй на изгибе моей шеи.

Пусть уйдет.

Проявляю слабость, когда слышу собственный всхлип. Давлюсь. Лицо горит, все тело в огне, как и разум. Давление сводит с ума, я должна… куда-то это выплеснуть, иначе меня разорвет на части.

Пальцами накрываю лицо, хорошенько давлю на него, а Дилан касается ладонями моих локтей, удерживая меня на месте, хотя сил бежать нет. Если бы могла… все равно не ринулась бы прочь. Надоело бегать. Я устала.

С внутренним страданием и борьбой роняю жалкий вздох с приоткрытых губ, когда чувствую, как парень осторожно, еле касаясь губами целует меня возле уха, сильнее прижавшись к моей спине. Все еще тихо роняю слезы, подавляя всхлипы. Скрываю отвратительное лицо с проявлением отвратительной слабости. Ненавижу себя такой… настоящей.

Его теплое дыхание одаряет висок, ладони скользят на плечи. Он их не сдавливает, но я чувствую напряжение. Исходит с его стороны. Резко оборачиваюсь, чтобы на хрен понять, какого черта он творит, но мой негативный запал вновь перенаправляется на меня саму, когда встречаюсь с ним взглядом. Дилан разглядывает мое лицо, будто впервые видит меня в слезах, хотя… возможно впервые, но это не важно. Он смотрит, а внутри меня вскипает агрессия.

Демон просыпается. Деградация — защитная реакция на стресс.

Правда не пихнуть его, не закричать в лицо не успеваю. О’Брайен одним своим действием вынуждает закрыть рот и застыть в ожидании. Он вполне спокойным движением рук берет меня за шею, взволнованно скользнув кончиком языка по своим губам. Он нервничает. И это… почему? Почему он обеспокоен? Опять предпримет попытку? Сколько раз я должна отвернуться, чтобы он понял: со мной ничего не светит, ведь я…

Наклоняется, не пытаясь сохранить зрительный контакт. Касается моих губ своими, осторожно надавливая, чтобы совершить «нормальный» поцелуй, а не какое-то подобие. Я тут же цепляюсь ногтями в его запястья, крепко сдавив кожу, а он в ответ сильнее сдерживает мою шею, дернув голову выше. Не позволяет отвернуться.

Я разрушаю. Все вокруг себя. Поэтому впустить что-то новое страшно. А мысль об обречении кого-то на чувства вызывает желание скорее сбежать.

Поверхностный поцелуй углубляется. Сразу. Дилан пальцами давит на мои щеки, повернув голову набок, и я по какой-то причине поддаюсь давлению, впуская его глубже. С тяжелым вздохом, но позволяю.

Я не хотела такого поворота. Я… Мне жаль тебя, Дилан. Надеюсь, я просто временное увлечение. Не больше.

Вжимаюсь копчиком в край стола, ладонями скользнув по груди парня, который продолжает с давлением целовать меня, будто он изнемогает от нехватки воздуха, а я источник кислорода. И он впитывает меня.

Пугает не только его отношение ко мне.

Пугает и мое отношение к нему.

Если Дилан когда-нибудь потеряет ко мне интерес, мне будет тяжело избавиться от привязанности. Я так боюсь этого. Опять чувствовать себя зависимой.

Кладу ладонь ему на затылок, когда парень разрывает поцелуй, вновь касаясь губами моей шеи. Чувствую легкое покалывание в груди, голова качается под давлением поцелуев, которыми он обжигает кожу. Опускаю взгляд, наклонив лицо чуть назад. Перед глазами плывет. Сжимаю пальцами плечи Дилана, чтобы иметь какую-то опору. Вижу цветок в горшке. Хмурюсь. Тревога возрастает. Ладони наливаются силой. Я… должна…

Не сопротивляйся.

Сглатываю ком. Рвано дышу. Тело слабнет, сила вытекает. В глазах снова блестят слезы. Не пойму, почему я столь эмоциональна в данный момент. Меня это злит. Гребаная слабость, пошла вон!

Мычу, накрывая одной ладонью часть лица, и лбом прижимаюсь к плечу Дилана. О’Брайен отрывается от моей шеи, пальцами сдавливает скулы, вновь принуждая смотреть на него. Губы сжимаю. Они дрожат. Чертовы слезы продолжают стекать по щекам. Что за, мать его, бред?!

Нахмурившись, парень наклоняется, сначала огрев меня быстрым поцелуем в губы, а после вновь накрывает их, проникнув языком глубже. Одна из ладоней скользит ниже, под плечо, чтобы сдерживать меня за спину. Дабы не попыталась уйти. Не знаю, как поступить. Мои пальцы играют с воздухом, не могу их куда-то пристроить из-за волнения. Прогибаюсь в спине и открыто хмурюсь, сжав веки, когда парень сильнее напирает, поцелуем лишая меня нормального поступления кислорода.

Просто расслабься.

Но я не могу. В голове каша. Ничего. Больше ничего не важно. Ничего не имеет смысла. Пошло все к черту!

Не разрываю поцелуй, принявшись активно отвечать на него, что, кажется, в первый момент ставит парня в тупик, но он не отстраняется. Мои пальцы нервно принимаются расстегивать пуговицы на рубашке, что дается мне с трудом. Дрожу. Руки трясутся, как от сильной судороги. Я не справляюсь с собственной одеждой, и это вспыхивает агрессией: сильно отдергиваю руки Дилана от своего лица, тем самым заставив его оторваться от губ, чтобы понять, что я делаю. Выглядит недовольным, но не плевать ли? Быстро опускаю его ладони к нижним пуговицам своей рубашки, а сама возвращаюсь к верхним. Меня трясет. Выгляжу ненормально, поэтому парень мгновение пребывает в ступоре. Только мгновение. Короткое. После которого он начинает справляться с пуговицами, помогая мне с избавлением от одежды. И пока ему это легко дается, несмотря на ответное сбившееся дыхание, я застреваю на уровне груди: пуговица никак не желает расстегнуться. И тут я понимаю, что сошла с ума, окончательно утеряв контроль над эмоциями: кажется, я вновь могу сорваться на плач из-за такой ерунды.

— Пуговица… — буквально хнычу, морщась и поглядывая на лицо О’Брайена. — Пуговица, — начинаю пальцами утирать слезы, вновь накрывая влажные глаза ладонью. И как это называется? Как я выгляжу со стороны? Нелепо и мерзко. Какого черта я ною? Дура. Чтоб я сдохла. Ненавижу.

Чувствую, как парень добирается пальцами до чертовой пуговицы, чтоб её, и спокойно расстегивает, но я уже начинаю плакать, растирая лицо до красноты.

— Всё, — Дилан распахивает ткань моей рубашки, надавливая своим лбом на мой. — Всё, — повторяет, будто говорит с умалишенной, но… я и есть психопатка, идиотка, ненавижу себя, ненавижу! Черт возьми! Как я…

— Тея? — Дилан отдергивает ладони от моего лица, кожу которого я невольно начала терзать ногтями. Смотрю на него. И не вижу из-за слез, поэтому сильнее хнычу, опуская голову. Так стыдно. Отвратительно. Больше… не могу. Не могу так.

Но сжимаю пальцами низ футболки парня, зло дернув вверх:

— Снимай! — не оцениваю свою агрессию. Прекрасно осознаю, откуда она берется. Иду против себя. Тело сопротивляется. Бью Дилана в грудь. Он уже трясущимися руками снимает футболку за ворот, а я принимаюсь стягивать рукава рубашки, под которой остается белая майка. Ткань злит. Наличие одежды раздражает. Мне плевать, под каким предлогом. Я просто уже хочу перейти к действию.

— Сними её, — с надрывом шепчу, готовясь сорваться на слезы, ведь рубашка не хочет послушно сползать с запястий. Дилан избавляется от своей футболки, сдергивает с моих рук клетчатую ткань, и неожиданно для него я хватаю его за шею, притянув к себе. Сразу углубляю поцелуй, оказав непривычное для него давление со своей стороны. О’Брайен спокойно воспринимает его, даже не морщится, когда прикусываю его язык, хорошенько натянув пальцами темные волосы, сжатые в кулак.

Также внезапно прерываю поцелуй, громким дыханием оглушая нас обоих. Туманный взгляд направлен на его шею, руки непослушно тянутся к майке, намереваясь стянуть её с тела. В этот раз Дилан не ждет моих указаний. Он сразу помогает мне снять чертову майку, которую я была готова разорвать в клочья из-за бурлящей внутри агрессии.

Вновь хватаю парня за шею, притянув к себе.

Мне нужно. Сейчас. Нужно, чтобы он сделал это. Чтобы мы сделали это. Вместе. Это совместное решение. Общее. Я хочу. Я принимаю это. Осознаю.

Сдаюсь. Ты выиграл, О’Брайен.

Делай со мной всё, что хочешь.

========== Глава 31 ==========

Его душат стены. Сдавливает шум. Тяжесть ощущается во всем теле, которое он по личной причине не способен заставить двигаться. Поник. Задумчив. Занимает свое место на диване, не вклиниваясь в разговор «товарищей», а те обсуждают возможные высокие выплаты в этом месяце, ведь они продали больше, чем должны были. Людей в притоне — не пробиться. А им никуда и не нужно. Им главное наблюдать и распространять, находить новых покупателей, выполнять ежемесячный план.

И Томас размышляет. О сумме, которую вскоре получит, как и Рубби. Что-то внутри него тревожно стонет, принуждая нервно покусывать костяшки. Им нельзя задерживаться здесь. Необходимо бежать. До Его приезда. Иначе они только крепче увязнут в этой паутине, а быть марионеткой Томасу не по душе. Не в его характере. Особенно, когда…

Поднимает глаза, уставившись на Рубби, сидящую на диване напротив. Уже какой день подряд не выходит из запоя, а все потому, что пытается сбежать от реальных проблем посредством алкоголя и травы. Для неё этот притон — будто отдельный мир, в котором нет ничего общего с действительным. В котором она не больна. Девушка скручивает косяк травки на журнальном столике, еле фокусируя взгляд на бумажке, и отклоняется назад, спиной прижавшись к дивану. Голову запрокидывает, сжав кончик косяка зубами, а мужчина, сидящий рядом, подносит к нему зажигалку, чиркнув колесиком. Его рука лежит на её плече. По-хозяйски. В похотливом взгляде читаются извращенные мысли. Томас в который раз оценивает свое ничтожество, ведь этот мужчина выше по «должности», если парень попытается увести девушку или встрянет в драку, то его порешают. Сразу. Нельзя перечить. А как быть? Он постоянно забирает Рубби. Творит с ней, черт знает что, а потом Томасу приходится заново «воскрешать» ее. Но есть ли ей дело до того, что творят с ее телом? Наверное, нет. Главное иметь в руках средство, помогающее очутиться за границами реальности.

Рубби плевать. Томасу нет.

Они должны сбежать.

Дэниел на протяжении многих лет развивает в себе положительное мышление, но сегодня, именно сегодня ночью он пожалуй пошлет навязанный себе оптимизм, так как Брук в буквальном смысле лишает его сил. Физических и моральных. А начинается ночное приключение с потери Дилана и Теи в зале. Этот придурок отвечает лишь через пару часов, а до этого момента Браун изводился волнением, переживая в первую очередь об Оушин. С О’Брайеном трудно справляться, когда он пьян, но, судя по всему, девушка выполнила задачу «сопроводить идиота домой». Наверняка не обошлось без приключений. Дэн судит по своей ситуации, ведь на него остается Реин. И, честное слово, проще сцепиться с Диланом в драке, чем контролировать эту вертихвостку.

Сначала приходится ехать с ней и ее компанией на продолжение «банкета» — дом одного одноклассника, которого родители оставили без присмотра. На «хате» ты отговариваешь Брук от случайных интимных связей, потом сам чуть не становишься жертвой «изнасилования», затем не позволяешь девчонке прыгать в бассейн, отчего тебя прозывают, мягко говоря, занудой и обливают крепким алкоголем.

А после «хаты» вечеринка на берегу, которую устраивают те же школьники, не желающие спокойно отправиться домой. Тут-то Дэниелу удается «вырвать» Брук из цепких рук всеобщего «веселья».

Затем круглосуточный магазин и открытый протест к покупке алкоголя. К этому моменту Браун уже мучается от вспышек злости, поэтому, когда Реин бьет его по щеке, криво-косо выпаливая что-то про свою независимость, Дэн срывается, схватив ее за затылок и выведя прочь из магазина. Вряд ли он когда-нибудь сможет представить, что ему будет необходимо сделать Реин больно, но именно это и срабатывает. Она бубнит, ворчит. И подается. Не сопротивляется. Дэниел настолько вымотан и сердит, что более не желает напрягаться. Вызывает такси. На нем они добираются до пляжного домика. Браун сомневается, что родители будут в восторге от состояния дочери.

Платит двойную сумму из своего кармана. На горизонте рассвет. Небо сереет. Дэниел обессиленно шагает ко двери, изучая тревожный океан. Нет, он не бурлит, не воет, он спокоен внешне, но веет от стихии каким-то волнением. Приближается к Брук, без желания решаясь остаться у нее. У него не хватит денег на дорогу домой, а автобусы из этой части города ходят редко. Все, что он хочет, — это сон. Свалиться на угловой диван и отдаться небытию, поэтому раздраженно выдергивает связку ключей из рук девушки. У нее никак не выходит подобрать верный. Резкость и грубость. Обычно Дэн не такой, именно поэтому Реин с нетрезвым интересом косится на него, молча ожидая в сторонке.

Брук неправильным образом воспринимает мужскую силу. Из-за неверно сформировавшегося образа и его восприятия девушка ошибочно не принимает парней за представителей мужского пола, если они не ведут себя грубо по отношению к ней. Поэтому поведение Брауна в данной ситуации заставляет Реин обратить на него внимание.

Дэниел открывает дверь, дернув за плечо Брук, и та переступает порог, заметно пошатнувшись. Парень входит за ней, спешно закрывая дверь, ключи оставляет себе, чтобы уж наверняка лишить Реин возможности сбежать.

Девушка разворачивается, вскинув руки:

— Давай петь! — но Дэн сердито морщится, пальцами сдавив виски, и обходит ее, целенаправленно двигаясь в гостиную с панорамными окнами, через которые открывается вид на океан.

— У меня есть приставка, — Брук покачивается, преследуя парня. — И еще мартини! — с восторгом вспоминает, намереваясь привлечь его внимание. — Можем приготовить закуски!

— Брук, — роняет ровно, раздраженно. Разворачивается к ней лицом, чем вынуждает остановиться в шаге. — Я очень. Очень устал, — до такой степени, что дышать тяжело и лениво. Тупо нет сил. — Мне нужен сон, — трет веки, опускаясь на край дивана. Не спрашивает разрешения остаться. Ложится, отвернувшись от девушки, и складывает руки на груди, томно вздохнув. Все равно.

Брук пялится ему в затылок. Стоит на месте. Внимает повисшей тишине. И эффект опьянения медленно спадает, открывая перед ней реальный мир. Окидывает туманным взглядом гостиную, вяло шагнув в сторону кухни, чтобы заранее принять обезболивающие. Утро обещает быть тяжелым.

Тормозит, взглядом наткнувшись на мягкого плюшевого котенка, покоящегося на полке. Щурится. Кажется, это было так давно. Хотя, оно так и есть.

Девушка медленным шагом приближается к полке, не оглядываясь на Дэниела. Встает напротив игрушки. Старой. Белая шерстка котенка посерела от времени. Брук хмурится, коснувшись её кончиком пальца. Гладит по головке. Невольно обращаясь к воспоминаниям, которые давно закрывает внутри себя.

— Брук, познакомься, — женщина мягко удерживает нелюбящую незнакомцев дочь за плечи, с широкой и вполне счастливой улыбкой кивает в сторону высокого мужчины с таким же добрым выражением лица, ладонь которого лежит на плече мальчишки со светло-русыми волосами. Брук всячески извивается, чтобы спрятаться за мать. Мальчишка смотрит в пол. Его выражение лица наводит на не самые лучшие мысли.

— Это Майлз, — женщина поглаживает дочь по волосам, позволяя той спрятаться за себя. — И Норам.

Брук выглядывает из-за спины матери, с недоверием рассматривая «гостей». Мужчина информирован о сложности характера девочки, поэтому предпринимает попытку подружиться с ней. Он приседает на одно колено чуть за спиной сына, продолжающего молча пялиться в пол. Полнейшее непринятие на лице ребенка не смущает взрослых. Мистер Реин предупреждал мисс Колфред. Сын у него тоже непростой. Видимо, именно на этом они и сошлись, найдя общий язык.

Вытягивает вторую ладонь, удерживая в ней плюшевого котенка. Брук любит кошек, поэтому для начала необходимо вызвать у зажатого ребенка симпатию. Женщина гладит дочь по волосам, намеренно подталкивая к мужчине, но Брук отпирается, в какой-то момент решаясь сделать короткий шаг вперед и пальцем тыкает в носик котенка. Тут же отступив назад. Ведь Норам врезается в неё злым, неестественно злым для ребенка взглядом.

Брук давит пальцем в носик плюшевой игрушки. Вздохнув. Опускает руки. Взгляд.

Это было так давно. День, когда жизнь Реин изменилась.

***

Хрупкий слой темноты, служащий мне поверхностным сном, дает трещину, а затем вовсе крошится на пищинки, как только по ушам бьет звук вибрирующего телефона. Тяжелые, опухшие от продолжительного тихого рыдания веки с трудом разжимаются, демонстрируя мне всепоглощающий мрак. В первый момент не получается разобраться со своим местонахождением. В голове пульсирует давление, по вине которого возникает беспорядок в мыслях. Воспоминания лениво тянутся сквозь сознание, медленно открывая мне события утра. И чем больше вспоминаю, тем сильнее хмурю брови, окинув взглядом комнату, которую еле изучаю в темноте. Сколько времени? За окном чернота. Я проспала так долго? Неудивительно. Чувствую себя нехорошо.

Лежу у стены, на боку, пытаясь разглядеть узоры на обоях, когда вновь слышу вибрацию, но нет сил заставить свое тело реагировать. Так что продолжаю лежать, наконец, осознав, что не нахожусь в одиночестве. Чувствую ленивое движение за спиной и крепче сжимаю ладонями ткань простыни. Громкий вздох. Хриплый выдох. Ворошение. Он водит ладонью по тумбе, ищет телефон. Вибрация прекращается. Звучит давящий голос:

— Что? — не передать словами, сколько раздражения влито в короткий вопрос. Сама сжимаюсь, сильнее вдавливая кончик носа в подушку. Страшно представить, как себя чувствует собеседник под гнетом недовольства в свой адрес.

Сначала мне удается слышать женский голос. Видимо, динамики выкручены на полную. Затем все затихает — парень делает тише, судя по движению, поворачивается с живота на спину, роняя хриплое кряхтение:

— Ближе к сути, — ворчит.

Я не выдерживаю и иду против зоны комфорта, решаясь заявить о своем бодрствовании: аккуратно ложусь на живот, невольно подтянув сползающий край одеяла на голое плечо. Надо было надеть хотя бы рубашку. Но у меня не было сил. Мыслить не удавалось. Если бы все не произошло на кровати, я уснула бы где-нибудь за ее пределами. Моргаю, потираю пальцами горячие веки. Волосы в беспорядке опускаются с плеч, локоны норовят прилипать к влажным губам. Смотрю на Дилана, локтями удерживая себя от падения лицом в подушку. Парень лишь коротким взглядом стреляет в мою сторону. Одного взгляда на него достаточно, чтобы увериться: настроение у него дурное, а еще он находится в пограничном состоянии. И сон побеждает, поэтому ненадолго прикрывает глаза, продолжая переговаривать с… с Роббин, наверное.

— Я отвезу, — скользит свободной ладонью по лицу, накрыв ею лоб. — Это все? — хмурится. — Я не грублю, я, блять, сплю.

Еле воздерживаюсь, чтобы не хмыкнуть. Да. Совсем не грубит.

— Ага… — Дилан задумчиво тянет, вновь бросив на мое лицо взгляд, затем уставившись в потолок. — Понял я, господи… — морщится, сильнее надавив на свой лоб.

Голова болит? Иногда от продолжительного сна может давить на лоб. Удерживаю свой край одеяла, присаживаясь на колени, кутаюсь в него, скрывая голое тело. Хорошо, что хоть «нижнее» остается на мне. Чем дольше «взаимодействую» с О’Брайеном, тем больше странностей открываю. Например, во время секса он не привык полностью раздеваться, как и не привык, что его партнер полностью голый. Думаю, причина в том, что большая часть его сексуальных приключений проходила вне дома, в местах, в которых было просто не до полного «оголения». Хотя… в первый наш раз он намеренно раздевал меня, я же просила не делать этого. Это лишь предположение, но, возможно, таким образом он получал удовольствие. От своеобразного психологического насилия надо мной. Если бы я так открыто не демонстрировала свое нежелание раздеваться, думаю, он даже не обратил бы внимание на наличие у меня верхней одежды. Надо проверить свою теорию. Сегодня я сама настояла на избавление от рубашки и майки. И джинсов. Лифчика на мне и не было, а вот когда руки дошли до тру… в общем, данный атрибут нижнего белья остался на мне. Как ни странно. Нет. Это странно. Дилан же даже не подумал их снять. Сам остался в штанах. В общем… интересный он тип.

Сижу, прижимая край одеяла к груди. Наблюдаю за мрачным лицом О’Брайена, который постепенно убирает телефон от уха, мыча что-то собеседнику. Жаль тот не видит этого открытого намека на прекращение разговора. Я наклоняю голову, задумчивым видом не привлекая никакого внимания. Такое чувство, будто он сейчас уснет. Прямо так.

Неуверенно протягиваю холодную ладонь к его лицу. Дилан награждает меня косым взглядом, после опять уставившись в потолок:

— Ну и? — хмурится, а я убираю его руку, пальцами коснувшись горячего лба. Накрываю его полностью. Кажется, чувствую пульсацию. Ничего себе у него давление скачет… Продолжаю удерживать ладонь на горящей коже, все больше клонясь к мысли, что парень просто простыл, а Дилан в этот момент завершающе мычит в трубку и отклоняет вызов, бросив телефон обратно на тумбу. Пальцами трет веки. Долго. Сон не отгоняет.

— Кто звонил? — решаюсь задать вопрос. О’Брайен опускает ладони на живот, заиграв пальцами с тканью одеяла, и смотрит в потолок, заметно хмуря темные брови:

— Роббин, — хрипло. Он определено простыл. Подавляет кашель, мрачным взглядом исследуя что-то наверху. Кажется, придется самой подталкивать его говорить. Он как-то не торопится с объяснением.

— Что-то случилось? — интересуюсь, немного меняя положение ладони, уложив на противоположный висок, из-за чего приходится подсесть ближе. Парень никак не реагирует на мои действия, но моя вечная холодность тела как ни зря кстати.

— Она берет ночную, — прикрывает веки, когда прибегаю к использованию второй ладони, накрываю левый висок. Одеяло сползает. — А тебя надо завтра на осмотр отвезти. В восемь утра, черт.

— Можем пропустить, — знаю, что нельзя, но неохота обременять. Холодом одаряю горячее лицо парня, который опять открывает карие глаза, уставившись вверх:

— Нет. Там какое-то подобие ревизора.

— Кто-кто? — вопросительно наклоняю голову, своей, видимо, тупостью вызвав усмешку:

— Придет порученный из твоей психушки, — Дилан мнется. — Или из приюта, — вздыхает, раздраженно махнув ладонью. — Короче кто-то, доверенный твоим лечащим врачом, — складывает руки на груди. Я хмурюсь, с замершим сердцем в груди пытаясь уточнить, будто невзначай:

— А имя…

— Это имеет значение? — мне даже договорить не дают. О’Брайен наконец обращает на меня продолжительное внимание, получив с моей стороны короткое покачивание головой. Отводит взгляд. Вздыхает. Сердито пялится в стену. Что-то мне подсказывает, его настроение ухудшается вовсе не под давлением просьбы Роббин отвезти меня. Он таким был вчера на вечеринке, затем на берегу, а после встречи со старым знакомым так вообще требует моего излишнего наблюдения. Как всегда. Делает вид, будто его состояние обыденно-негативное и серьезное, но что-то сейчас не так. Если Дилан даже не старается произвести впечатление весельчака, значит, дело дрянь.

Медленно скольжу пальцами с обеих сторон его лица к щекам и накрываю их ладонями, заставив парня сильнее неодобрительно свести брови. Он переводит на меня взгляд, явно не намереваясь подкреплять свое моральное недовольство словами, поэтому заговариваю сама.

— Не унывай.

Шепчу. Смотрю на него без ярко выраженных эмоций, а Дилан в ответ сильнее хмурит брови, правда голос наперекор звучит расслабленно:

— Я просто хочу спать, — замечаю, как он принимается щипать пальцами татуированную кожу плеч. Нервничает?

— Не унывай, — повторяю, мягко дернув его за щеки. О’Брайен больше не хмурится. Если бы я не разбиралась в ситуации, то подумала бы, что он смотрит на меня, как на идиотку, но нет, он просто в ответную прекращает выражать какие-либо эмоции, подобно мне. Но взгляд спокойный, правда тяжелый. Опираюсь одной рукой на кровать,другой погладив его по волосам, будто ребенка. Не знаю… как иначе проявить нечто, что напомнило бы заботу. Хотя бы частично. Меня никто по голове не гладил. Поэтому… не судите.

Уверена, О’Брайен думает о старом друге. Он расстроен и подавлен. Пусть продолжает отрицать. Я не стану спорить, но и верить в ложь не собираюсь.

— Улыбнись, — шепчу, склонив голову к плечу. И губы самой растягиваются, хоть и слабо. Выглядит Дилан забавно. Такой весь из себя суровый, а на поглаживание по голове реагирует, как щеночек. Парень раздраженно закатывает глаза, когда открыто подшучиваю, принявшись почесывать ему за ухом, и шевелится, поворачиваясь ко мне спиной. Ложится на живот, отвернув голову. Веки сжимает, ладонями скользнув под подушку. Громко выдыхает — татуированные плечи опускаются. Возвращаю ладонь на его волосы, взъерошив их, и убираю руку, оглядевшись в поисках своей одежды. Не помню, где ее оставила. Голой бродить как-то не хочется, даже в темноте. Не знаю, что толкает меня сделать это, но иду на поводу у интуиции, запустив ладони под подушку, и невольно улыбаюсь, нащупав под ней ткань. Вытягиваю ее, вынудив О’Брайена поднять голову и взглянуть на меня. Держу в руках черную футболку. Его, к слову. Изогнув брови, смотрю на парня, который щурится, с таким же недоумением уставившись на свою вещь.

— Не спрашивай, — переводит взгляд на меня, щекой упав на мятую наволочку. — Не знаю, откуда она, — ворчит, прикрыв веки. — Там, видимо, Нарния.

Думаю, это была шутка. Жаль, не могу оценить. Что такое Нарния?

— Мы посмотрим фильм, — он будто прочитывает мои мысли. Зевает, сильнее зарываясь половиной лица в подушку. Сейчас уснет.

— Я могу взять ее? — и тут же добавляю. — Временно.

— Бери, — на вздохе роняет. Ему, по-моему, все равно. Пытается оторваться от реальности. Натягиваю на себя футболку, впервые давая себе отчет: огромная. Оттягиваю края ткани, удивленно хлопая ресницами. Нет, Дилан далеко не толстый, скорее, просто я настолько худощавая. Конечно, рубашки на мне тоже висят, но те он носил несколько лет назад, а эту сейчас. Отвлекаюсь от созерцания одежды, напряженно вздохнув, когда в голову возвращается приевшееся беспокойство. Все те мысли, которые давно проживают внутри сознания. Ладони опускаются на колени. Смотрю на свои пальцы, нервно покусывая губы.

Что? Что мне делать? Как поступить? Как быть со своей целью?

Обращаю тяжелый взгляд на парня. Спит? Не знаю, но дышит глубоко.

Сдавливаю пальцы, сжав ладони в кулаки. Страх привычно стискивает грудную клетку, вызвав проявление ледяного пота на спине. Скрипнула зубами.

Что. Делать?

Моргаю, рвано вдохнув, и ощущаю давление дискомфорта на тело, когда ерзаю на кровати, еле посмев нарушить тишину:

— Дилан? — голос дрогает. Неприятно. Меня охватывает липкий холод, но голова горит от мыслей и внутреннего сопротивления. Это так не естественно для меня, я… Тея Оушин не такая. Жизнь научила меня другому, и опять… неужели опять позволю себе поверить во что-то? Кому-то?

— М? — Дилан сдержанно выдыхает, контролируя свое недовольство.

Моргаю, глотнув. В глотке сухой ком. Это неправильно. Тея, не отходи от цели. Это все обман, временно помутнение. Оно пройдет. И ты опять останешься одна.

Вряд ли когда-нибудь найдется человек, способный понять меня и мои внутренние противоречия. Только Энн была способна на такое, потому что разделяла мои взгляды. А теперь… я осталась наедине со всем тем дерьмом, что мы создали совместно. И мне до безумия тяжело нести это одной. Из года в год. Я не имею права делиться тяжестью с другими людьми, я не настолько эгоистична, поэтому молчу. И Дилану ничего никогда не расскажу. Даже если в какой-то период времени он будет жаждать узнать обо мне больше. Я ничего не скажу. Ему не нужен чужой мусор. И без того голова забита хламом.

Но.

— Хочешь, я останусь? — осторожно касаюсь пальцами кончиков его волос. Голос тонет в тишине, звучит непривычно. Никогда не прислушивалась к нему. Оказывается, мой тон может быть таким… настороженным. Я напугана?

— Это твоя комната, — Дилан ворчит уже без открытого раздражения, скорее, пытается быть хмурым. Ему нравится, когда кто-то касается волос? Пожалуй, повторюсь: интересный он тип. Такой весь из себя грозный медведь, а на деле медвежонок. — Тот, кто может уйти, это я, — выдыхает. Понимаю, он не догадывается, что я завуалирую. Так даже лучше. Мне легче говорить:

— Вот именно, — хмурю брови, взгляд опускаю на его волосы, но мысленно ухожу в себя. — Ты можешь захотеть уйти. И ты уйдешь. А я останусь, — наверное, с его стороны понимания диалога мои слова звучат нелепо, мол, мы ведь о комнатах говорим, так? — И что мне тогда делать?

Вижу, как он хмурит брови, думаю, и правда считает мои рассуждения странными, но ответ прилетает со смешком:

— Подождать, пока я вернусь? — даже усмехается, ведь это так нелепо. Выражение моего лица сохраняет тревожность:

— А если ты не захочешь?

Улыбка медленно сползает с лица парня. Его веки приоткрываются, смотрит куда-то перед собой. При общем равнодушии взгляд у него больно задумчив, будто он начинает переосмысливать нашу беседу, но, возможно, мне просто кажется. Только вот голос его звучит иначе, без сердитости, без смешка. Никакой. Ровный.

— Не удивлюсь, — шепчет, продолжая пялиться куда-то в стену. — У тебя здесь душно, — выдерживает недолгую паузу, а я понимаю: я «душно», ему со мной душно, из-за моего поведения или… неважно, в любом случае, намек ясен. — Я предпочитаю прохладу, — продолжает, надолго замолкая, словно придумывая, как можно выразиться, чтобы скрыть действительную суть разговора. — Просто придешь ко мне, — хмурится. — Не всегда же мне к тебе возвращаться, — молчу, отводя взгляд, и тишина с моей стороны подавляет его уверенность. — Ты ведь придешь ко мне, если я уйду? — стреляет взглядом ко мне, правда на лицо так и не поднимает глаза.

Верно. Не только он должен стремиться наладить со мной контакт, но и я. Кому нужны отношения (не имеет значения, какой направленности), когда один не думает о чувствах другого?

— Надеюсь, твой интерес ко мне продлится недолго, — открыто признаюсь в своем волнении. Реакция со стороны Дилана ожидаема: он моргает, сильнее сводя брови, приподнимается на локтях и поворачивает голову, прямо уставившись на меня. Смотрит. Давит зрительно, но не противлюсь его воздействию, прекрасно осознавая, что смогу его выдержать. Сейчас, пока вокруг темно.

— Тея, — О’Брайен начинает довольно серьезным тоном. — Я нравлюсь тебе?

Опускаю голову, задумчиво уплываю взглядом в сторону, стараясь откопать в себе ответ посредством ощущений, но в итоге сильнее путаюсь в них:

— Я не совсем понимаю, что чувствуют люди, когда им кто-то привлекателен, но… — как бы удачно выразиться? — Просто с тобой тепло, — да, наилучший вариант. Это именно то, что я чувствую, и пускай парень может не оценить мои слова, но они искренни. — И… — мнусь, пальцами убирая локон волос за ухо. — Мне хочется больше сидеть с тобой, — кажется сердце в груди заливается свинцом, оттого становится так невыносимо тяжело. — Разговаривать… — чем больше говорю, тем тише звучит мой голос, теряя фальшивые нотки уверенности. — Может быть я… — взгляд мечется, — просто привыкла к тебе, — сдаюсь. Трактовать свои ощущения трудно. — Не знаю, — принимаюсь пальцами перебирать ткань одеяла, что скрывает мои колени. Молчание Дилана изводит. Чувствую, он продолжает смотреть на меня.

— Тебе противно целоваться со мной? — задает вопрос. А разве это имеет значение? Меня слишком часто подвергали насильным поцелуям, чтобы считать данное взаимодействие чем-то особенным.

Но.

— Вроде нет, — не знаю. Пожимаю плечами. По крайней мере, мне не хочется пропустить его язык через мясорубку.

— Спать? — Дилан опускается ниже, ложась на живот, чтобы иметь возможность взглянуть на лицо, которое я намеренно не поднимаю, уставившись на свои ладони. Качаю головой, нервно дернув кожу на костяшках. Дилан укладывает голову на подушку, заглядывая в мои глаза:

— Тебе комфортно со мной? — понимаю, он старается вопросами помочь мне разобраться в своих ощущениях. Робко киваю, еле-еле. Ладонью поглаживаю шею. Мне неловко говорить о себе. Непривычно, когда центром разговора ставят лично тебя. А не хотя бы О’Брайена, как это бывает обычно.

Снова наступает период молчания. Дилан устало щурится, изучает меня, раздумывая над чем-то, пока я вожу пальцами по впадинке ключицы, не решаясь пересечься с ним зрительно. Не отпускает ощущение, словно я говорю или делаю что-то не так. Не преследую цели обидеть парня или вызвать раздражение. Просто… не могу объяснить ему, как и почему именно так отношусь к нему.

— Что ты чувствуешь? — будто сдавшись, роняет О’Брайен, хмурым вниманием окончательно въедаясь в мое лицо.

«Что ты вообще чувствуешь? Умеешь ли в принципе чувствовать?» Умею, но немного не так, как ему привычно. Хмурю брови, медленно заерзав на кровати, чтобы подсесть ближе к парню. Осторожно, боясь сбить свой поистине боевой настрой, ложусь на живот, ладонями скользнув под подушку Дилана, который продолжает молча наблюдать за мной. Шевелюсь, напирая к нему под бок, и парень, все так же лежа на животе, приподнимает ближайшую ко мне руку, под которую я лезу, подбородком коснувшись его шеи. Удобнее устраиваюсь, прикрываю веки. Копирую его любимую позу для сна. Не сразу, но парень опускает свою руку оставив ее лежать на моей спине.

Что я чувствую?

— Теплый, — ровным тоном шепчу, сильнее прижавшись к нему. — Хочется залезть тебе под кожу, — не разжимаю веки, предпочитая оставаться в темноте, которая подарит мне необходимую отстраненность от окружающего мира. Дилан тяжко вздыхает. Чувствую, как приобнимает меня рукой, пару минут барабанит пальцами по коже моего плеча. Видимо, нервно обдумывает, как реагировать на мои слова. И выбирает молчание. Наверное, закрывает глаза, более не желая отвергать свое желание окунуться в сон, и я была бы не против провалиться в себя. Только вот сердце в груди не прекращает колотиться, не позволяет расслабиться. Лежу без движения. Не мешаю О’Брайену. Дышит ровнее. Долгое время находиться в такой близости с ним трудно. Не понимаю, каким образом, но от него исходит жар. Наверное, поэтому он предпочитает прохладу. А я… я постоянно холодная. У нас противоположные температуры тел. С одной стороны это притягивает, но мне уже жарко.

Обжигает.

Интересно, а он легко ли переносит мой холод? Хотя, его тепло в буквальном смысле подавляет, вытесняя мороз из моего организма. Ладони пылают, щеки горят. Душно.

Не могу предположить, сколько проходит времени. Я уже довольно долго лежу и контролирую свои двигательные процессы. Веки давно приоткрыты. Взгляд устремлен в шею Дилана. Могу проследить за его постепенным углублением в сон.

Но… мне нужно отойти в уборную, так что придется выкручиваться. Причем, в прямом смысле. Я сглатываю, осторожно выбираясь из полуобъятия Дилана, который не сразу реагирует на мою попытку «бегства». Успеваю присесть на кровати, даже сползти с неё, ногами коснувшись пола, как вдруг О’Брайен отрывает голову от подушки, сначала попытавшись обнаружить меня на том месте, на котором я лежала (даже рукой поводил по простыне), а после переводит на меня взгляд, находя отходящей к двери:

— Куда ты? — парень вполне искренен в выражении недовольства. Оглядываюсь, рассмотрев в темноте его сонное лицо. И недопонимание в хмурых глазах. — Если намереваешься сбежать, то напомню, это твоя комната, — плюхается щекой на подушку, прикрыв веки. Боже, он настолько хочет спать, что еле связывает слова в предложение. Не могу прекратить улыбаться с «такого» Дилана, поэтому растягиваю губы, шепотом проронив:

— Я в туалет хочу, — касаюсь ручки двери, продолжив смотреть в сторону парня, который приоткрывает один глаз, протянув:

— А-а… — и ерзает, кутаясь в одеяло. — Отлей там за меня, а то мне лень вставать, — бубнит, а я морщусь, накрыв ладонью губы:

— Фу, Дилан, — не думала, что подобный юмор рассмешит меня, но да ладно. О’Брайен опять пропадает, углубляясь в сон. Постараюсь больше не тревожить его, иначе точно получу по голове чем-нибудь тяжелым. Правда, все, что мне грозит, — это возможность быть погребенной под О’Брайеном. Нет, серьезно, он слишком активно спит. Мне страшно.

Тихо хихикаю со своих размышлений. Переступаю порог, прикрываю за собой дверь до тихого щелчка. Оказываюсь в темном коридоре, теперь понимая, что подразумевал Дилан, говоря о духоте. Здесь так свежо. У меня в комнате слишком жарко. Интересно, почему? Никогда этого не замечала. Мне постоянно холодно.

Обычно мне неприятно находиться в темноте, но в доме О’Брайенов смогла выработать привычку ко мраку, поэтому спокойно вышагиваю по коридору к ванной комнате. Руки складываю на груди. Никаких звуков вокруг. Это не кажется странным. Не слышу своих шагов, не слышу шарканья своих ног, не слышу гуляющего сквозняка. Но почему-то это не вызывает лишней тревоги. Подхожу к двери ванной, открыв её, и касаюсь пальцами переключателя, но после щелчка свет не загорается, а мои ноги почему-то переступают порог черноты.

— Тея?

Вздрагиваю, вырвавшись из какого-то непонятного состояния. Голос О’Брайена врезается в сознание, воздействуя подобно толчку, помогающему мне вернуться из… откуда-то. Глаза ослепляет бледный свет, льющийся со всех сторон, и первое время мне с трудом удается держать веки раскрытыми. Щурюсь, наверное, со слишком потерянным и мрачным видом оглядываюсь по сторонам, что Дилан решает немного помочь мне.

— Уснула?

Мозг начинает функционировать, анализировать окружающую обстановку. Это салон. Автомобиля. Тот находится в движении, но проблема в том, что… последнее, что я помню, было далеко не наша утренняя рутина, которая могла бы закончиться здесь, в машине, в которой я уснула. Нет, только коридор. Ночью. Это произошло только что, я… Морщусь, продолжая крутить головой, от непонимания хмурым взглядом изучая салон, в итоге находя в себе силы взглянуть на парня за рулем, позади которого светит бледное небо. Дилан выглядит «свежее». Он наверняка выспался, а вот я чувствую себя паршиво, будто не смыкала глаз на протяжении всей ночи. Скорее всего так оно и было, просто я не могу вспомнить.

— Мы подъезжаем, — парень поглядывает на меня, стараясь особо не отвлекаться от дороги. Судя по скорости, которую набирает автомобиль, мы опаздываем на мой осмотр. Значит, собирались в спешке. Почему ничего не помню? Опять провалы в памяти из-за стресса? Но чем он вызван в данной ситуации?

Удобнее усаживаюсь на сидении, вновь окинув вниманием салон, после улицу, и с таким же выраженным негативом возвращаю взгляд на Дилана, озадаченно спросив:

— Чем мы занимались утром?

— В смысле? — он пускает смешок, обратив на меня внимание, — и его легкая усмешка моментально пропадает, оставив место для недоумения, ведь, уверена, выгляжу я не самым лучшим образом, думаю, хуже, чем обычно, поэтому парень переходит на вполне серьезный тон, пока воссоздает картинки вроде как пережитого нами утра:

— Ну-у, — мнется, заерзав на сидении, — мы кое-как встали, умылись, — пытается не так часто смотреть на меня, как ему хотелось бы. — Я шлепнул тебя полотенцем по заднице, и ты заверила, что месть твоя будет страшна, — улыбается краем губ, но не отвечаю на его эмоциональное состояние, лишь сильнее хмуря брови, уставившись на свои колени, которые сжимаю пальцами. — Оделись. Ты предприняла провальную попытку мне отомстить, — его улыбка вновь растет, а я щурюсь, пытаясь откопать хотя бы какой-то намек на воспоминания. — И мы поехали, — стучит пальцами по рулю. — Я говорил с тобой о проблемах вселенной, — со сдержанной усмешкой смотрит на меня, повторив попытку вызвать ответную улыбку. — И судя по всему, утомил.

Но мне не «весело». Провалы в памяти давно не случались. И это нехорошо. Любое вернувшееся отклонения что-то за собой несет. Поэтому я так напряжена. Обычно потеря памяти происходила из-за сильного стресса. Например, часто случался провал, когда отец приводил клиентов. Я не помнила большую часть событий проведенной с ними ночи. Мой разум будто действовал самовольно, решая исказить действительность и тупо выбросить уничтожающие воспоминания, погрузив меня на время в изолированный вакуум.

Но сейчас. В данном случае, что не так? Это все из-за эмоционального срыва?

— Я не помню, — мускулы моего лица слабнут. Я быстро устаю просто хмуриться. Откуда такая вялость? Выражение обретает безразличие.

— Неудивительно, — Дилан произносит без напряжения, но краем глаз вижу, как он нервно чешет плечо, с большей хмуростью уставившись на дорогу. Раз уж считает это ненормальным, почему пытается убедить меня в обратном? Чтобы я не переживала? — Ты все утро какая-то несобранная, — находит оправдания моему поведению. — В полусне, я бы сказал, — и старается перескочить на другую тему. — Волнуешься? — поглядывает на меня. — Из-за «ревизора»?

Затылком ложусь на спинку сидения, повернув голову к окну:

— Наверное, — шепчу без эмоций, провожая взглядом ускользающие улицы Северного Порта, который сегодня выглядит по-особенному неприветливо.

— Ты в порядке?

Оборачиваюсь, держа в руках футболку, которую приходится снять, чтобы пройти обследование. У плеча стоит Дилан. Смотрит на меня, чуть наклонив голову к плечу, чем выражается его особый вид заинтересованности. Моргаю, глотнув воды во рту, и сдержанно улыбаюсь, кинув головой:

— Да, — роняю вздох, бросив футболку на кушетку. — Я просто… — посматриваю на парня, который приседает на неё, втянув ладони в карманы джинсов. Сонно щурится, отвечая на мой зрительный контакт, а мне приходится быстро соображать, что говорить, поэтому в итоге выходит какая-то чепуха. — Не могу собраться, — откашливаюсь, снова опустив глаза на кушетку, напротив которой стою. Палата для осмотра скудна. Мне не нравятся её серо-голубые стены. Они давят, цвет угнетает. Зашторенное окно. Кушетка со столом за ширмой, за которой мы как раз «прячемся», весы и шкафы с разными папками.

Поправляю лямку тканевого лифчика, больше напоминающего топик. Бросаю короткие взгляды на Дилана, который готов поклевать носом даже здесь, вне зоны своего комфорта, и касаюсь пальцами ремня на джинсах, который обычно удерживает на мне штаны:

— Ты будешь здесь? — вновь смотрю на парня, тот приоткрывает веки, взглянув на меня, и с хмурым видом кивает, будто ответ на поставленный вопрос очевиден и не требует подтверждения.

— Хорошо, — киваю в ответ, вытянув ремень и уложив его на кушетке. Сажусь, снимая джинсы. Глаза парня непослушно прикрываются. Томно вздыхает. А казался выспавшимся. Опять притворялся? Заикается постоянно о честности, но сам продолжает «играть свою роль».

Натягиваю легкую больничную рубашку неприятного бледно-голубого оттенка. Сижу на краю кушетки, нервно перебирая пальцами ткань, покачивая ногами в воздухе. Еще немного и начну кусать губы. Уже начинаю. Слежу за дыханием и состоянием сердца, дабы не потерять контроль над эмоциями. Кто бы ни приехал, моя задача показать себя с лучшей стороны. С нормальной стороны. Насколько это вообще возможно. Посматриваю на О’Брайена, находя его присутствие спасательным маячком для моей оценки ситуации. Убежденность в своей безопасности помогает держать осанку.

Тяжелые шаги. Откланяюсь назад, зрительно встречая мужчину, вошедшего в палату.

— Доброе утро, — Эркиз такой же уставший на вид, наверное, работал ночную смену.

— Оно было бы добрым на пару часов позже, — Дилан дает о себе знать, и мужчина уже без желания проходит за ширму, проигнорировав ворчание парня. О’Брайен с привычным негативом реагирует на появление своего потенциального недруга. Смотрит исподлобья, будто Эркиз намеревается напасть на него, что глупо, учитывая, как мужчина сторонится Дилана — это во-первых. Во-вторых, у О’Брайена больше шансов навредить взрослому человеку. Слышала от Роббин, однажды Дилан врезал-таки Эркизу.

Мужчина устало улыбается мне:

— Тея. Помнишь мистера Вортсена? — у меня плохая память на имена, но это выучить я смогла за время нахождения в реабилитационном центре, который был прикреплен к комплексу из приюта, детского дома и больницы для душевнобольных. Внешне не реагирую, борюсь с желанием исказиться в негативе, но не могу противостоять тревоге от осознания, что именно этот человек вызвался приехать ко мне. И волнение обретает новые краски, стоит мне бросить взгляд на парня, сидящего рядом.

— Он помощник твоего лечащего врача.

Моргаю, уставившись на свои колени, которые сдавливаю ладонями. Хмурюсь. Такая активная работа мозга вызывает спазмы в висках. Анализ ситуации… очень щекотливой ситуации. Этот человек… почему именно он? Вновь стреляю коротким вниманием на Дилана, пристально и недружелюбно смотрящего на Эркиза. Это будет трудно. Надо что-то придумать.

— Ничего сверхпугающего. Все, как обычно, типичное обследование, — доктор неверно трактует выражение моего лица, полагая, что я переживаю о предстоящем осмотре. Покусываю нижнюю губу, ощутив привкус металла на языке. Думаю. Пытаюсь найти решение. Попросить О’Брайена уйти? Он слишком смекалистый. Поймет, что что-то не так и останется, с еще большим напряжением присмотрится к прибывшему «ревизору». Но ничего не говорить — не выход. Я хорошо знаю Вортсена. Он выкинет что-нибудь, что не понравится не только мне. Я-то смолчу, а вот Дилан, боюсь, нет. А промолчать придется, чтобы этот псих не подделал результаты.

Верно. В моих интересах «задобрить» его, чтобы не пришлось вместе с ним одним рейсом возвращаться в больницу. А для этого необходимо терпеть.

Оценив повисшее в помещении молчание, Эркиз принимает решение скорее оставить нас, дабы больше не тратить своего времени на тщетные попытки взбодрить:

— Ладно, подожди немного, — говорит мне, закрывая папку, которую сует себе под мышку. — Он заполняет бумаги…

— То есть, мы могли бы приехать позже? — встревает Дилан, отчего мужчина ускоряется, протараторив со сдержанной улыбкой:

— Удачи, Тея, — полуразворачивается, все же обратившись к парню с легким кивком головы:

— Дилан, — будто дает понять, что замечал его все это время, но открыто игнорировал.

— Мудила, — О’Брайен в долгу не остается, также кивнув головой.

— Рад, что тебе лучше, — колкость на колкость. Хм, а эти двое нашли бы общий язык.

Как только мужчина выходит, Дилан ворчит с особым раздражением:

— Бесит, — он даже ногой притоптывает, словно ребенок, но увы, от предмета неприязни не так просто избавиться, когда это парень твоей матери.

Я не теряю времени, соскакиваю с кушетки, встав напротив О’Брайена, который отвлекается от своих негативных мыслей, обратив на меня взгляд:

— Что?

Сжимаю пальцами край рубашки, а парень выказывает раздражение на мое молчание:

— Что опять?

Почему именно сегодня у него такое настроение? Совершенно не во время. Тянуть нельзя. Беру себя в руки, а ладонями касаюсь щек Дилана, который даже затылком вжимается в стену. Настолько не ожидает очередного телесного контакта. Смотрит. Не так сердито. С напряжением вглядываюсь в его глаза, медленно скользнув ладонями к его коленям, сжав их пальцами, а сама приседаю на корточки, с тревогой попросив:

— Ничего не говори.

Ясное дело, он не понимает ни смысла моих слов, ни занимаемой мною позы:

— Что? — на секунду прикрывает веки, надавив на них пальцами, и подается вперед, локтями опираясь на свои колени. Сцепляет ладони в замок, подперев подбородок. Отвечаю на зрительный контакт, сохраняя тревогу:

— Чтобы сейчас ни случилось, ничего не говори, никак не реагируй.

— Ты о чем? — он начинает злиться, а я дергаю ладонями возле его лица, призывая слушать меня:

— Обещай, — нарочно хватаю его за шею, сжав кончики волос. — Пожалуйста, — будто гипнотизирую. — Молчи.

Киваю головой. Дилан хмурым взглядом изучает мое лицо. Чувствую напряжение, но парень не успевает докопаться до сути, ведь мы оба слышим щелчок двери, который заставляет меня вскочить, отшагнув от него назад. Что, естественно, реакция со стороны О’Брайена пугает, но он не шевелится.

— Здравствуй, Тея, — незнакомцы посчитают его голос приятно бархатистым, но мне известно, что скрывается под образом «идеального» мужчины. Поворачиваю голову, еле воздержавшись от желания обхватить свои плечи руками. Мужчина, лет сорока. Смуглая кожа. Темные глаза. На подбородке шрам. Говорят, его оставила одна из пациенток, противясь приставанию. Но это лишь сплетни. В которые не грех поверить.

— Давно не виделись, — мужчина медленным, шаркающим шагом приближается ко мне. Не знаю, каким образом остаюсь на месте. — Как самочувствие? — пристальным интересом изучает меня, словно за время отсутствия я сильно изменилась.

— Прекрасно, — ровно проговариваю, всё-таки обняв себя одной рукой, и отступаю в сторону, позволяя мужчине пройти к столу за ширмой. На Дилана стараюсь не смотреть. Он-то слишком проницателен, дабы ничего не заподозрить.

— Вижу, — мужчина дергает уголок папки с моим делом, которое ведут в здешней больнице. — Это не займет много времени.

Киваю, незаитересовано уставившись в окно. Доктор значительно сбавляет шаг, ровняясь со мной, продолжает открыто разглядывать, а мне остается только надеяться, что Дилан не поведет себя агрессивно.

Мужчина одаривает меня сдержанной улыбкой и оборачивается, желая подойти к столу. И наконец замечает присутствие «третьего лишнего». Я сжимаю ладони в кулаки. Голову опускаю, исподлобья наблюдая за Диланом, который не сбавляет процент недружелюбия. Доктор притормаживает, исказившись в безэмоциональном удивлении:

— О-у. А это… — указывает на парня папкой, оглянувшись на меня. Спешу ответить, чтобы у Дилана не было возможности вставить слово:

— Это сын мисс О’Брайен, — начинаю нервничать, ведь парень стреляет на меня косым взглядом, поймав на волнении. — Он просто…

— А он не мог бы выйти? — Вортсен почему-то спрашивает у меня, стараясь сохранить безмятежность, но я догадываюсь, что присутствие еще одного человека его напрягает и вовсе не радует. Он явно надеялся немного «пообщаться» со мной.

— Нет, — на этот раз Дилан успевает вставить слово. Он сощуривает веки, слегка наклонив голову набок, и открыто изучает мужчину, который оборачивается, так же неприветливо покосившись в ответ.

Я выпаливаю какую-то несуразицу, поддавшись тревоге:

— Дело в том, что… мне не доверяют, — потираю вспотевшие ладони, привлекая внимание доктора, вновь взглянувшего на меня. — Боятся, если оставят меня без присмотра, то я сразу сбегу, — стреляю взглядом на Дилана. Ему не нравится мои попытки оправдать его необходимость остаться здесь. Я вижу. Он начинает подозревать. Вон как по коленке пальцами барабанит. Когда ногой притопнет — пиши пропало.

Прикосновение холодных пальцев. К подбородку. Перескакиваю взглядом на мужчину, который противно нежно скользит кончиками пальцев по коже, смотрит с приторной заботой, ласково улыбаясь:

— Да. Это на тебя похоже, — поверил?

Невольно отворачиваю голову, опустив глаза. Пытаюсь никак не проявлять своего отвращения — это только разыграет его. Вортсен проводит костяшками по моей щеке. Молчание затягивается, его нечитаемое выражение лица настораживает. Еле воздерживаюсь от желания взглянуть на О’Брайена, боюсь, это только подстегнет его вступиться за меня.

— Давай приступим, — доктор отмирает, «дружелюбно» улыбаясь. — Сначала взвесимся, — кивает в сторону аппарата, и я спешно шагаю к нему, желая скорее со всем этим покончить. И оказаться дома. Дома у О’Брайенов. Там безопасно.

Неаккуратно встаю на весы, покачнувшись в сторону, и Вортсен галантно поддерживает меня, помогая занять ровное положение:

— Не торопись.

— Извините, — буркаю под нос, уставившись в пол. Мужчина потирает мои плечи, нарочно проронив громче, чем необходимо:

— Ничего, милая.

Невольно передергиваю плечами, призвав мужчину убрать ладони. Напряжение переполняет тело, превращает мышцы в камень, а сердце заливается сталью. Пальцы покалывает холодом. Я перебираю прохладный воздух, отводя взгляд в сторону, когда Вортсен встает сбоку, включая аппарат. Недолгое молчание.

— Хорошо, — мужчина произносит с каким-то недоумением. — Отлично, — не опускаю взгляд, чтобы узнать результат взвешивания. И без того понимаю, что начинаю набирать вес. Немного, но… в последнее время кушаю прилично. — Ты там воды обпилась? — шутит, похлопав меня по животу, отчего тот втягиваю, дабы уменьшить возможность прикосновения.

На самом деле, это достаточно быстрый осмотр. Если морально отстраниться, то перетерпеть будет проще. Отступаю назад, пока Вортсен помечает что-то в документе, на котором замечаю логотип реабилитационного центра. Оборачиваюсь, взглянув на Дилана, и не знаю, как оценивать его внешний вид. Парень сутулится, прижимаясь спиной к стене, ладони держит в карманах джинсов, смотрит в пол. Выражение лица… Суровый. Губы сжаты, бледны. Но он молчит. Глубоко дышит. Моргаю, ощутив колкое тепло в груди. Благодарность? Похоже на то.

— Тея, — мужчина обходит меня, намеренно загораживает взор на Дилана, кивнув в сторону стола. — Идем, мне нужно снять параметры.

Киваю, зашаркав вслед за доктором. Он садится на стул, повернувшись ко мне всем телом, и вновь что-то пишет в документе. Встаю напротив мужчины, невольно заглядывая в листы. Там указана история моих обследований с Эркизом. Их должны отправлять через базу, зачем надо было посылать человека? Чтобы убедиться в достоверности результатов?

Вортсен не прекращает улыбаться, взяв в руки измерительную ленту:

— Подними ручки.

Вскидываю голову, сдержанно вдохнув кислород, и приподнимаю руки, закрывшись морально, когда мужчина проникает ладонями под больничную рубашку, измеряя талию и бока. Вдруг шире улыбается, взглянув мне в глаза:

— Я чувствую бока и животик… Совсем немного, но чувствую, — кажется, он искренне радуется, но никогда не поверю ему. Остаюсь равнодушной. Киваю. Глаза поднимаю выше, прикрыв веки, дабы воздержаться от неприятного смешка, когда Вортсен открыто изучает мою грудь.

Изучает.

Разжимаю веки, глотнув воды во рту. Его ладони медленно скользят по талии, выше, останавливаются на уровне груди, которой касается пальцами, выводя полукруг. Остаюсь невозмутимой. Напряженно прислушиваюсь к звукам позади. Хорошо, что нахожусь спиной к Дилану.

— Ты и правда идешь на поправку, — мужчина делает вывод, исходя из состояния моей груди? Ублюдок редкостный. — Я рад, — наконец, прекращает «лобызать» грудь взглядом и пальцами, продолжив брать мерки.

— Думаю, твои результаты впечатлят доктора, — меряет бедра, затем плечи. — Он будет доволен, — взгляд на мое лицо. Я встречаю его, криво улыбнувшись. А как мне еще реагировать?

Наконец, осмотр подходит к концу. Вортсен проверяет состояние кожи, задает вопросы по поводу моего самочувствия, опираясь на показания Эркиза. Что-то про частоту тошноты, головные боли провалы в памяти. Я отвечаю сжато, по делу. И наконец…

— Что ж, — мужчина листает документ, проверяя, все ли необходимые поля заполняет. — Я…

— Вам пора.

Сглатываю, часто заморгав, и оглядываюсь на О’Брайена, который опирается локтем на колено, пальцами сдавливая губы. Вортсен обращает на парня тяжелый взгляд, хмыкнув:

— Верно, — но голос звучит ровно. — Рад был видеть тебя, — смотрит на меня и закрывает папку, поднявшись. — Жду твоего возвращения в центр реабилитации, — стреляет коротким взглядом на Дилана, заставив меня торопливо молвить:

— И я была рада встретиться, — нарочно касаюсь его плеча ладонью, подтолкнув в сторону двери. Выдавливаю из себя подобие улыбки, за которую мужчина цепляется, широко растянув губы в ответ. Более его не интересует О’Брайен. Смотрит только на меня, пока я веду его к двери. Открываю её.

— Увидимся, — мужчина легким касанием пальцем одаряет мою щеку. Опускаю взгляд, изобразить смущенную робость. Киваю, подтолкнув за порог:

— Да, обязательно, — сколько приторной лжи. Мне тошно от звучания собственного голоса, но это необходимо. Пускай считает, что я вернусь. Пускай верит в мою влюбленность в него. Ему не стоит знать, что я не одна из его «куколок». Иначе он постарается навредить мне. А я… я вроде решила попытаться. Остаться. Измениться.

Не успеваю отойти от неприятной встречи, вызвавшей колкие мурашки на коже, как уровень тревоги подскакивает, вызвав прилив жара.

— Что это была за херня? — Дилан вскакивает, выходя из-за перегородки. Его ладони до дрожи сжаты в кулаки, бледные губы сдавлены, дыхание сперло к чертям. Он зол. Он до чертиков зол. Взгляд. Резкий, рвущий, холодный. Моя грудь заливается сталью. Становится неописуемо тяжело дышать. Со страхом смотрю в ответ, обхватывая себя трясущимися руками, и пытаюсь молвить:

— Это…

— Ты спала с ним? — Дилан угрожающе приближается, с презрением всматриваясь в мои напуганные глаза. — Спала?! — повышает голос, ткнув пальцем мне в плечо. Делаю шаг назад, накрыв больной участок кожа ладонью:

— Это он спал со мной, — не верю, что произношу подобное в качестве оправдания, но в груди колотится страх. Каждый раз, когда Дилан выходит из себя из-за Роббин, мне жалко женщину, и теперь я понимаю, что она чувствует, когда этому типу срывает башку. — А взамен приносил мне…

— Наркотики? — парень щурится. — Травку? Сигареты? Выпивку? — еще один тяжелый шаг в мою сторону — и я припечатываюсь спиной к стене, забиваясь в холодный угол. -Что?! — он хлопает по холодной поверхности рядом с моим лицом, заставив меня опустить голову, нервно глотнув воды. Я понимаю причины его злости. Они оправданы. Поэтому храню молчание.

О’Брайен опирается на талию ладонью, второй проводит по лицу, сжав губы:

— Бред, — роняет, какое-то время громко дыша и смотря в сторону окна. Мой взгляд опущен. Пальцы сжимают плечи. Дилан стучит кулаком по подбородку, качает головой, зло вдохнув и прикрыв веки:

— Одевайся, — рыкнув мне, направляется к двери. — Уходим, — выходит, громко хлопнув ею. Не вздрагиваю. Но пальцами крепче сдавливаю плечи. Мне нет оправдания. Как и моим поступкам, но… я ведь здесь. До сих пор.

Пропускаю сквозь себя напряжение, исходящее со стороны О’Брайена. Как бы ни старалась изолироваться, мне не удается спрятаться от его способности морально влиять на других людей простым молчанием. Невыносимо находится с ним в замкнутом пространстве. Возникает желание распахнуть дверцу и вывалиться из салона на ходу. Но вместо этого сохраняю обездвиженность. Насколько это возможно. В моей ситуации.

Немного ерзаю на сидении, сжав ладони между коленями. Смотрю в окно. Машина несется с непривычной скоростью. Дилан сегодня нервно водит. Заставляю себя игнорировать лихачество О’Брайена на дороге, но после очередного резкого торможения на светофоре не выдерживаю, обратив на него тревожный взгляд. Я волнуюсь. Боюсь заговаривать с ним, но чувствую, без этого не обойтись.

Указательными пальцами барабанит по рулю. Притоптывает правой ногой. Громко втягивает кислород носом. Выдыхает ртом. Прокашливается. Отвожу глаза, набираясь смелости:

— Ты злишься? — стоило произнести это без вопросительной интонации. Дилан не отказывается от колкости в мой адрес:

— Ты из вежливости спрашиваешь? — пристально смотрит на светофор, ожидая разрешения продолжить движение. — Или тебе правда интересно?

Поворачиваю голову. Со всей серьезностью пялюсь на его профиль, решаясь не отступать, раз уж выступаю в качестве зачинщика беседы:

— Почему ты зол? — не стану долго раздумывать над постановкой вопроса. Это лишь оттеснит мою уверенность. Дилан давит на педаль газа — машина с рывком дергается вперед, продолжив движение по улице. Продолжаю смотреть на него. А он не стремится выбирать выражения:

— Я тут задницу рву, чтобы найти с тобой общий язык… — запинается, прерывая свою речь, явно не желает в очередной раз признаться в своей заинтересованности во мне, момент не тот, поэтому следующие слова произносит с ядом. — Может, тоже стоит тупо приносить тебе травку, а взамен трахать, как шлюху? — пожимает плечами, мол, а что такого? Действенный ведь метод. — Знаешь, чтобы не заморачиваться, — щурится, смотря только на дорогу, а я сглатываю ком, выпалив чуть ли не на эмоциях, что посажены в глотке с момента нервного срыва на берегу:

— Мне это важнее.

— Чего? — он не дает мне объясниться, реагируя с открытой агрессией на сказанное. Стреляет на меня осуждающим взглядом, окинув с ног до головы вниманием. Мои мысли торопливо сменяют друг друга. Это не то, чего я хочу сказать, точнее, не таким образом. А…

— С тобой… — меня вновь охватывает паника, отчего язык заплетается, а в голове опять образуется беспорядок, — важнее, — взгляд бегает по полу салона, сажусь прямо, покачивая головой, чем символизирую те мечущиеся в сознании мысли, за которые не могу ухватиться. — Иначе и… я хочу стараться… — начинаю хрипло глотать воздух, ладонью накрыв грудь на уровне сердца, что ускоряет своей ритм, окончательно лишив меня контроля.

— Тея… — Дилан задерживает на мне взгляд, снижая скорость. Ладонями жестикулирую, пытаюсь себе помочь:

— Сделать все правильно, я правда пытаюсь, чтобы все… — но мысленный поток не выстраивается, — нормально было, — сжимаю веки, чувствуя, как усиливается пульсация в висках. — Но это тяжело… — пальцами касаюсь лба. — Я впервые за долгое время хочу все исправить, — прерываюсь на болезненное мычание, когда в груди что-то рвется, разливаясь жаром по ребрам. — Исправить свою цель.

— Так, — О’Брайен поворачивает руль, намереваясь припарковаться у тротуара. — Успокойся, — чувствую, как одна из его ладоней ложится мне на плечо, до боли стиснув кожу. Попытка через дискомфорт вырвать меня обратно в реальность, но я уже плохо соображаю. Где нахожусь. Все уплывает. Становится нечетким. Мысли, голоса, картинка перед глазами. Все теряет… ощущение реальности, блекнет.

Начинаю в ужасе постукивает кулаком по груди, отбивая нервный ритм сердца:

— Просто… — не ощущаю опоры. Словно оказываюсь в невесомости. Где-то на фоне слышу голос. Не разбираю слов. Не чувствую прикосновений.

Продолжаю в панике бить по груди, задыхаясь:

— Я боюсь, что…

Резко вскакиваю, приседая на кровати, ладонями вжимаясь в поверхность матраса. Голова еле держится на плечах, её качает из стороны в сторону из-за потери какого-то внутреннего равновесия. Перед глазами плывет. Непонятные блики ослепляют, не позволяя наладить зрение. Активно дышу, словно пробуждаюсь от кошмара, но ничего не могу вспомнить. Мне ничего не снилось. Сердце бешено колотится, в висках ощущается пульсация. Головная боль в разы усиливается из-за резкого «подъема». Врезаюсь влажными ладонями в лицо, склонив то ниже, к согнутым ногам. Потным лбом касаюсь колен. Дышу. Восстанавливаюсь.

Что? Как? Опять?

Ничего не понимаю. Где я?

Приподнимаю голову, скользнув взглядом по «замыленной» комнате. Щурю веки, тру их пальцами, стараясь вернуть себе нормальное зрение. Чувствую, как по виску лениво сползает капля холодного пота. Ладонями касаюсь одеяла, покрывающего колени, и сжимаю ткань, сильно сдавив веки. Дыхание рвет глотку. Но пытаюсь справиться.

Нахожусь в таком положении до тех пор, пока не чувствую сбоку движения. Медленно открываю веки, наконец, различив теплый свет лампы, горящей на столе у стены. За окном гремит, но не слышу дождя. Воет ветер. Форточка приоткрыта. В помещение рвется аромат океана и хвои.

Поворачиваю голову, замученно взглянув на Дилана, который молча смотрит на меня. Видимо, наблюдал за моей собственной борьбой с собой. В его руках какой-то учебник. Он что-то учит. Сидит на кровати, прижавшись спиной к стене. Изучает мое бледное лицо, наконец, разглядев в глазах здравомыслие и частичную ясность, поэтому заговаривает:

— Что с тобой? — хмурится, закрыв книгу, и откладывает её на тумбу, на которой я замечаю стакан с водой и упаковку снотворного. Это мое? Я принимала? Зачем?

Напряженно стискиваю пальцами одеяло, поднося одну ладонь к губам, чтобы куснуть кожу костяшек. С тревогой озираюсь по сторонам, не поворачивая головы. Я… в подобии паники, ведь… что произошло? Как мы оказались здесь? Почему за окном темно? Уже вечер? Ночь? Взгляд въедается в ткань одеяла, а зубы принимаются нервно покусывать кожу ладони. Какого черта?

— Тея, — Дилан ерзает, садясь ближе ко мне, и наклоняет голову, заглянув мне в глаза. — Смотри на меня, — сам хмурится, рассматривая мое лицо, пока я принуждаю свой скачущий взгляд через раз останавливать на парне. Кусаю кончики пальцев, сильнее сутуля плечи. Меня будто скручивает. Органы внутри сжимаются. До ощущения тошноты.

— Ты будто… — Дилан подбирает слова, тяжелой и горячей ладонью коснувшись моей спины. — Не здесь,— выдает вывод из своего наблюдения. — Морально отсутствуешь на протяжении дня, — подносит пальцы к моей шее, нащупав пульс, чтобы оценить скорость биения сердца. — Роббин тоже заметила. Испугалась, что ты что-то принимаешь, — кажется, он сам придерживается данной теории, ведь бросает взгляд на снотворное, которого я явно выпила больше рекомендуемой дозы, поэтому спешу оборвать его предположения, чтобы не вызвать лишних подозрений:

— Нет, это реакция, — шепчу, подавившись кашлем, который еле переношу, раздирая глотку. О’Брайен внимательно смотрит на меня, пытается понять, что имею в виду, но будет лучше, если я сама открою очередной ненормальный факт о своем организме:

— На стресс, — глубоко дышу, одной ладонью накрывая грудь на уровне сердца, будто это поможет усмирить пылающий кровью орган. — У меня часто такое происходит. Защитная реакция, — говорю не впопад своих мыслей. — Я просто… выпадаю, — никак иначе не объяснить своего состояния, надеюсь, Дилан что-то поймет.

— Провалы в памяти — это не шутки, — парень произносит со всей присущей себе серьезностью. — Что тебя сегодня вывело? — думаю, он догадывается, из-за чего я могу чувствовать себя нехорошо, но хочет, чтобы сама призналась в этом. Я вновь кашляю, накрывая губы ладонью, а Дилан касается второй рукой моего живота, помогая мне опуститься обратно на кровать.

— Приезд доктора, — частичная правда. Не могу признаться в своих подозрениях.

Думаю. Мой организм противиться моим попыткам изменить что-то в своем мышлении. Такое часто встречается в психиатрии. Наш мозг — необыкновенно разумный центр, который принимает и отдает сигналы. И в его интересах сохранить нам здоровье. А также защитить от ситуаций, в которых велика вероятность пережить нервный срыв. За последние сутки таких произошло два. Поэтому, полагаю, мой мозг пытается уберечь меня от прямой причины. А причина — мои попытки признаться себе в возможности остаться в живых. Страх мешает менять цель. Перенастроить мысли не так просто. Особенно, когда твое сознание противостоит твоим попыткам.

Ложусь набок, скользнув ладонью под подушку. Дилан вытягивает из себя сдержанную улыбку:

— Мне бы такую способность, — садится в былое положение, взяв в руки учебник. — Избавился бы от хранения всякого дерьма в голове, — хочет меня расслабить легкостью своего поведения, но я различаю нотки напряжения в его голосе. Да и черты лица обретают жесткость. Парень уставился в книгу, куснув кончик карандаша, поднятый с корешка. Лежу. Смотрю на свои пальцы, фокусируя на них взгляд. Все еще плывет.

— Стоп, — О’Брайен вдруг привлекает мое внимание, задумчиво подняв взгляд над учебником, затем опускает его на меня, с подозрением сощурившись. — Секс, надеюсь, для тебя не стрессовая ситуация? — указывает на мое лицо карандашом, изогнув брови. — Ты ведь помнишь, что мы переспали вчера?

Не знаю, как это работает, но я вдруг ощущаю укол робости, поэтому носом трусь об подушку, сильнее натягивая одеяла к лицу, чтобы в смущении скрыть большую часть.

— Смотри у меня, — Дилан фыркает, выражая поддельное недовольство. Всё равно понимаю, что он прикалывается. — Для кого, блин, стараюсь, — вновь прикусывает кончик пишущего предмета, уткнувшись взглядом в учебник. Я выглядываю из-под одеяла, чувствуя, как жар приливает к щекам, и надуто бубню в подушку, отводя глаза:

— Дурак ты.

***

Хватаю его за щеку, хорошенько оттянув пальцами в сторону. Конечно, не желаю намеренно причинить парню боль, но его постоянно серьезное выражение лица, граничащее с глубокой задумчивостью меня, напрягает, поэтому всячески, даже самыми глупыми методами стараюсь внести изменения в его эмоциональную составляющую.

И все равно, что на нас смотрят люди. Торговый центр — не место для «личных» переговоров, только вот мне кажется, всем вокруг должно плевать друг на друга. Какая разница, кто и чем занимается? Я в данный момент хорошенько оттягиваю щеку Дилана, отвлекая того от созерцания разных видов сыра на полках. Знаю, увлекательно, но, может, пойдем дальше? Дэниела и Брук уже не вижу в толпе. Реин сегодня продолжает пить, поэтому за ней необходимо следить. Хорошо, что Браун остается верным телохранителем, который и волосы подержит и в канал не даст упасть. Мы с ним сейчас в похожих ситуациях. Только я имею дело с мужиком, который отказывается рассказывать, что его волнует, и приходится давиться его ровным: «Задумался».

Дилан переводит на меня спокойный, вроде как ничем не отяжеленный взгляд, но остаюсь при своем мнении, что он продолжает унывать после встречи с другом детства. Не скажу, что у него депрессия, но уныние на парня напало сильное.

— Не унывай, — данную просьбу я повторяю уже какой день подряд. Каждое утро, даже если мы спим раздельно, я напоминаю ему о необходимости взбодриться (а чаще ночуем в своих комнатах, и не только потому, что не хочется спалиться перед Роббин; на самом деле, мы с Диланом тот тип личностей, который любит свое личное пространство).

Иногда кажется, О’Брайен ругнется на меня, устав от попыток вывести его из апатичного состояния. Вот и сейчас он сдерживает раздражение, со вздохом проронив:

— Я не унываю, — руки висят вдоль тела. — Я просто задумался.

Опять. Задумался. Хмурю брови, хорошенько дернув его за щеку, и опускаю ладонь, сжав ткань его кофты на уровне плеча:

— Дилан, — серьезно смотрю в глаза.

— М? — парень лениво обращает на меня внимание, постоянно утекая куда-то в сторону, явно не желая продолжать обсуждение его настроения. Я выпрямляю спину, стараясь говорить как можно увереннее. Главное, не запнуться:

— Когда ты задумчив, выглядишь так, будто тебя пережевал бегемот, проглотил, выблевал, потом вновь проглотил, высрал, а после по тебе проехался каток, сравняв с землей, — тараторю, чуть было не подавившись слюной, но, слава Богу, обходится без лишних плевков. Дилан, наконец, меняет выражение лица. Бровь изгибает, ухмыляется, пускай и так слабо:

— Я подозревал, что горяч, но чтобы настолько… — довольно переминается с ноги на ногу. Непринужденно смотрю на него, выдав спокойным тоном:

— Дурак ты.

На что парень шире улыбается, легонько стукнув меня в плечо кулачком:

— Но привлекательный, верно? — я без эмоций пялюсь на него, и Дилан повторяет слабый толчок уже второй ладонью, затем снова и снова, чем заставляет меня равнодушно вздохнуть:

— Дурак, — отпускаю его рукав, спешным шагом ринувшись вперед сквозь толпу. Делаю вид, будто намереваюсь сбежать от Дилана подальше, но на деле сбавляю темп, чтобы парень поспевал за мной. Я ведь не могу ориентироваться в магазине. Куда подевались Брук с Дэниелом — тоже понятия не имею, так что приходится дать слабину. Позволяю О’Брайену нагнать меня, пальцами прихватив за ткань рукава кофты. Он осматривается по сторонам, заметив парочку друзей возле витрины с рождественскими игрушками. К слову, торговый центр украшен больше с уклоном на некий городской парад, что мне непонятно, поэтому вновь отрываюсь от Дилана, быстро настигнув Брук и Дэниела. Девушка попивает вина из темной бутылки, парень… кажется, наблюдает за ней, но вид делает, будто поглощен изучением красивых игрушек ручной работы.

Я встаю сбоку от них, быстрым взглядом окинув витрину:

— Что это за парад? — обращаю внимание на огромный стенд с подарками и украшениями ко дню, так понимаю, города. — Почему он важнее Рождества?

Дэниел вроде не с рождения здесь живет, но вполне берет на себя ответственность разъяснить мне:

— В честь основания Порта, — стреляет вниманием на Реин, которая совершает очередной крупный глоток. — В этот день все гуляют и веселятся, а Рождество — праздник больше для семьи. Его проводят в кругу близких, дома, без пьянок. Парад больше для молодежи, которая любит выпить и громко потусить.

— Короче говоря, — Дилан вклинивается в разговор, видимо, ему не по душе роль стороннего наблюдателя, — по хрен всем на парад, — хозяйски забрасывает руку на плечо друга, уставившись на меня. — Все равно, в честь чего пить, главное, пить.

— Пессимист, — Брук хмыкает, но улыбается, вновь отпивая алкоголь.

— Реалист, — Дилан кривится в ответ, пародируя подругу. — Прекращай, — вдруг переводит тему, предприняв попытку выдернуть из ладони Реин бутылку, но та крепко вцепилась в источник временного счастья.

— Со мной уже все потеряно, — отскакивает от парня, махнув рукой.

Я с интересом наклоняю голову к плечу, наблюдая за поведением девушки. Сложно сказать, что именно толкает её к употреблению. Думаю, парни в этом больше разбираются, поэтому еще могут помочь, а от меня толку будет ноль.

Продолжаем скитаться по центру. Вообще, мы пришли сюда за едой. Сегодня ребята устраивают ночь фильмов. Не понимаю, в чем прикол подобного времяпрепровождения, но наверное, им это нравится, а мне интересно понаблюдать, как это проходит. Так что согласилась. Хотя… никто меня и не спрашивал. Я будто иду в качестве приложения к Дилану. Куда он потащится, туда и я. Мило — плевать на личный выбор.

Замечаю в одной из витрин красиво украшенный стенд, и пока ребята копошатся в магазине с дисками (да-да, им нравится подобное старье, говорят, для атмосферы, мол) прохожу в отдел электроники, в котором толпятся люди, ведь нечасто новую технику можно купить со скидкой. Для Порта это редкость. И все кажется диковинным. Подхожу к большому цифровому экрану. Сначала подумала, что это аквариум с настоящими рыбками. Но нет. Вроде телевизор, а вроде… Нет, написано, это электронный аквариум. Что, простите?

— Мило, — Дилан каким-то образом находит меня, а за ним плетутся Реин с Дэниелом. Бедный парень. Мне жалко на него смотреть. Если честно, уже сомневаюсь, что у него сохраняются наивные чувства к девушке. У него не было возможности получше узнать её, а теперь, проводя столько времени вместе, он открывает её настоящий характер, её замашки и тараканы. Думаю, и отношение к ней меняется. Хотя стоит отдать должное. Парень продолжает проявлять заботу. Только вот Реин в таком состоянии не способна оценить его внимание по достоинству. Она где-то в себе. Где-то в своих проблемах. Далеко.

— Да, красивые, — отзываюсь на короткое слово Дилана. — Ненастоящие правда.

— О-о… — Брук тянет, встав рядом со мной. — Я могу весь день залипать на них.

— После такого количества вина ты и на консервную банку залипнешь, — О’Брайен не отказывается лишний раз отметить поведение девушки, но по всей видимости, его замечания никак её не трогают. Странно видеть Реин такой — такой равнодушной к мнению Дилана.

— Кстати, — О’Брайен указывает пальцем куда-то за спину, оборачиваясь. — Роббин уже давно просит купить тебе телефон.

— Что? — отмираю, отвернувшись от экрана с цифровыми рыбками. — Нет, не надо, — взволнованно качаю головой, быстрым шагом приблизившись к парню, который всерьез принимается изучать товар на полках. — Дорого, — ладонью маячу перед его лицом, чтобы заставить прислушаться к себе.

Купить что-то мне? Не надо. Это… не надо.

— Распродажа, — Дилан вполне спокойно игнорирует мою повышенную панику. — А если Брук сиськи продавцу покажет, то может вообще даром отдаст, — с намеком оглядывается, а Реин издает притворное «ха», наконец, отлипнув от экрана. Уровень моего беспокойства вздымается до потолка, когда все трое ребят начинают изучать товар, дабы найти дешевый, но оснащенный всеми необходимыми функциями мобильный аппарат. Не выдерживаю этой непонятной суматохи, указав пальцем на какой-то складной телефон:

— Нет, давай… такой, — вскрикиваю, как капризная девчонка.

— А как ты селфи делать будешь? — Брук с искренним недоумением косится на меня. — Я тебе целый тренинг проведу.

Пытаюсь втиснуться между ними, пытаюсь понять, что они там выбирают. В итоге меня никто не слушает, подбирают мобильный телефон, который, как по мне, слишком дорогой. Мое нытье пропускается мимо ушей. Но… учитывая финансовое положение семьи О’Брайен, мне бы не хотелось, чтобы они тратились на меня.

Тратиться. На. Меня. Что за глупое вложение денег?

— Дорого… — не перестаю ныть. Магазин электроники остается далеко позади, мы уже пересекли черту продуктового минут так пятнадцать назад, а я все никак не затыкаюсь. Ребята открыто игнорируют меня, обсуждая, что можно поесть под «Пилу». Не знаю, что за фильм, но они скупили все части. Дилан сказал, учитывая мой вкус, мне должно понравится. Посмотрим. На данный момент чувствую себя балластом, который они обязаны тащить за собой. Пользы от меня, как кот насрал…

Боже, я выражаюсь как Роббин, когда та орет на Дилана.

Реин замечает отдел с фруктами и несется в его сторону, как умалишенная, а Дэниелу приходится кинуться за ней, иначе парочку полок девушка-таки снесет. Я топаю за Диланом, продолжая сердито бубнить:

— Мне тоже надо что-то купить тебе… — и оглядываюсь по сторонам. О’Брайен пускает смешок, замедлив шаг и дождавшись, чтобы я поравнялась с ним:

— У тебя есть секретный счет в банке?

Конечно, нет, но…

— Я придумаю, — уверенно заявляю, правда, шепотом. А парень задумчиво уплывает взглядом в потолок, протянув загадочно:

— М-м-м…

На что, конечно, фыркаю в ответ:

— Усмири фантазию, извращенец, — и первой прохожу в отдел овощей и фруктов, проигнорировав смешок, брошенный в спину. Торможу рядом с Брук, которая проверяет качество яблок. Столько ароматов витает в воздухе. Не зря этот центр — самый дорогой. В Порте его построили не так давно, как мне объяснил Дилан. Скорее всего, закроют в ближайшее время, потому что уровень жизни и материального, финансового состояния населения не позволяет закупаться в подобных местах. Зачем тогда строили? Непонятно.

— Что ты хочешь? — О’Брайен встает сбоку, окинув взглядом полки с фруктами, а я кошусь на него с негодованием. Мне на сегодня достаточно. Невольно сжимаю ручку пакетика с коробкой от телефона. Достаточно трат.

Дилан поднимает брови, среагировав на выражение моего лица с верной довольной улыбкой:

— Мне интересно, что тебе нравится, — по крайней мере, он улыбается, а не выглядит, как тот мем с сердитым котом, который мне все утро демонстрирует Брук со словами: «Смотри, смотри! Правда похож на Дилана?»

— Персики? — парень указывает на спелый фрукт, заставив меня скривиться:

— Нет, — с персиками у меня особые отношения, не хочу даже смотреть в их сторону. Именно этот фрукт мне приносили клиенты. Отвращение не передать словами, но, по-моему, оно отражается на моем лице, поэтому О’Брайен хмурится, оценив мое напряжение. Не даю ему возможности спросить. Верчу головой и нахожу фрукт, к которому не испытываю негативных чувств. Указываю на них пальцем. Дилан оглядывается на полки позади, изогнув брови:

— Бананы? — и косится на меня. — Из всего ассортимента, ты выбрала именно этот?

— Извращенец, — тараторю, взяв с полки мандарин и подняв перед его лицом. — И мандарины люблю.

Дилан продолжает ухмыляться, но более замечаний не дает, взяв пару бананов и чуть больше мандаринов, которые кладет в корзинку к Брук. Девушка в это время пытается опознать, какие из фруктов менее калорийны, рассуждает вслух, посему Брауну приходится вести с ней разговор. Мне его правда жаль…

Шагаем вслед за Реин. Она вдруг принимает решение насчет ужина, поэтому командует, ведя нас к мучному отделу, где отроет пасту. Интересно, кто в здравом уме пустит её за плиту после двух бутылок вина?

Вышагиваю рядом с Диланом. Он уже не стремится принимать участие в согласовании продуктов. Чем дольше молча двигаемся за Дэниелом и Брук, тем больше замечаю изменения на его лице. Опять хмурится. Опять смотрит сквозь толпу. Опять думает.

Опять сердитый кот.

— Я точно должна чем-то отплатить, — нахожу, чем разбавить нашу тишину. «Нашу», потому что вокруг слишком шумно: перед праздниками много людей, а скидки так вообще башку покупателям сносят. Порой не протолкнуться.

— У меня богатая фантазия, — Дилан не сразу реагирует на мои слова, обходя заваленную покупками тележку одной больно слабенькой дамы, которая не способна её с места сдвинуть. — Что-нибудь придумаем, — произносит без эмоций, вызвав у меня подозрения:

— Мне страшно, — на самом деле нет, но хочется немного расшевелить парня.

— Не бойся, никакого садо-мазо, — он остается серьезным, на меня не смотрит, в то время как я врезаюсь во всех и всё, пока стараюсь поспеть за его большими шагами, не спуская с хмурого лица взгляда. — Но не обещаю, что не стану к кровати привязывать.

Моргаю. Анализирую услышанное. Молчу. И молчание толкает Дилана взглянуть на меня, чтобы понять реакцию на сказанное:

— Что? — берет меня за рукав, заставляя идти рядом. — Не нравится быть связанной?

— Никого не привлекает обездвиженность, — подмечаю. О’Брайен чуть наклоняет голову ко мне, исправив:

— Частичная обездвиженность, — и вновь выпрямляется, скользнув пальцами к моему запястью, дабы сжать его. — Надо попробовать, — произносит без задней мысли. При этом выглядя так, будто мы обсуждаем, что будем готовить на ужин. — Уверен, тебе понравится, — спокойный тон, спокойный взгляд вперед.

И самое необычное, меня его слова не напрягают. Сознание никак не реагирует, на лице сохраняется привычное равнодушие. Дилан открыто заявляет о своем намерении лишить меня возможности двигаться. А мне… мне все равно.

— Ну нет…

— О-да.

Теперь мне жаль Дилана. Он с таким напряжением наблюдает за передвижением Брук по кухне, что сама начинаю переживать о её навыке готовки. Даже Дэниел опасливо поглядывает на девушку, раскладывая продукты на столе.

— Я сегодня шеф-повар, — девушка «под градусом» с неподдельной уверенностью отбирает необходимые для приготовления ужина продукты, занимая свое должное место у плиты. Её шатает, клонит в сторону, пару раз она томно стоит над раковиной, словно чувствуя приступ тошноты. Ладно. Главное, что к бутылке не прикасается. Пускай займет себя чем-нибудь.

— Почему тебя тянет за плиту, когда ты бухая? — Дилан устало опускается на стул, как и Дэниел. Я прохожу к Брук, изучая выбранные ею овощи для салата.

— Молчать, — девушка оборачивается, подняв ладонь на уровне лица. — Я главная на кухне, — прижимает её к груди, похлопав. — Я. Я. Я.

О’Брайен переплетает пальцы, закинув руки за голову, и прижимает ладони к затылку, зевнув:

— В прошлый раз ты чуть не спалила дом.

Я с удивлением посматриваю на Реин, решая немного посодействовать ей в готовке. У меня руки из задницы, но в данной ситуации имею приоритет перед пьяной Брук, которая находит слова парня оскорбительными:

— Не правда! — восклицает, указав на него кухонным ножом, и я его осторожно вынимаю из её ладони, робко улыбнувшись, что приводит Реин в неожиданный восторг, заставив в который раз за день крепко вцепиться в меня объятием:

— Боже, ты такая… — и дальше не могу разобрать. Какофония из «ути-пути» с «кровожадный котенок». Не ожидаю помощи со стороны ребят. Они оба смотрят на нас, но не спешат помочь мне избавиться от цепкого внимания и любви Реин, поэтому высвобождаю себя сама:

— Можно я помогу тебе с готовкой? — с хрипотой интересуюсь, ведь Брук довольно сильно стискивает меня руками, щекой прижавшись к моему виску. Девушка отстраняется, тряханув меня за плечи:

— Конечно! — с нездоровым энтузиазмом в глазах радостно восклицает. — Мы с тобой такую вкусняшку намутим! И не поделимся, ни с кем! — зыркает в сторону парней, которые переглядываются между собой, понимая, что ужинать они особо и не хотят. Им бы чипсов и пива. Всё.

— Я возьмусь за салат, — отхожу от девушки, поддерживая её желание заняться готовкой. Чем угодно, Брук, главное, не выпивай.

Думаю, меня вполне устраивает подобная атмосфера. Не побоюсь данного слова — домашняя. Не напряженная. Спокойная и… обыденная, что ли. Реин начинает трещать о каких-то школьных сплетнях, занимаясь жаркой фарша для спагетти. Дилан, несмотря на нытье Дэниела, берется за проект, который задали на каникулы. Говорит, лучше заранее с ним разобраться, чтобы потом не думать. Оба парня готовят себе кофе для бодрости и через полчаса уже без зевков разбирают материал, занимаясь написанием рефератов. Как я поняла, у каждого своя тема, но они работают совместно над проектами, так проще и быстрее. Учитывая, что Брук вообще не принимает участия в написании, а они пишут вместо неё. Это… мило.

Беру свои слова о приоритете назад, ибо от пьяной Брук больше толку, чем от трезвой меня. Криво-косо режу овощи. Один раз чуть не смахиваю салатницу. Когда намереваюсь посолить, крышка солонки выскальзывает, а содержимое крупной горсткой валится на овощи. Приходится ложкой аккуратно «вычерпывать», но все равно выходит пересолено. Реин в свою очередь прекрасно справляется с фаршем.

Как оказывается, ужин готовился очень даже не зря. После написания проектов, ребята действительно проголодались, правда, им пришлось потерпеть издевки со стороны Брук, прежде чем она позволила им поесть.

Быть рядом с ними успокаивает. Сидя за столом, я не чувствовала себя частью их компании, я была лишь наблюдателем. И мне этого было достаточно. Молчала, улыбалась, перескакивала взглядом с одного на другого. К еде практически не притрагивалась.

А после я наконец осознала, что значит «смотреть с ними фильмы». Серьезно. Пьяная Брук просто не затыкалась, отмечая тупость героев и сценария. Дэниел только и делал, что спорил с ней, а Дилан просто «стебал» всех и каждого, в том числе и ребят.

Пытаюсь сфокусировать внимание на экране телевизора, но увы, половину уже пропускаю, поэтому ничего не понимаю, но «картинка» красивая. Сижу в углу дивана, попивая горячий чай с лимоном. Брук с Дэниелом сползают на ковер, чтобы быть ближе к журнальному столику, на котором стоит большая тарелка чипсов и несколько банок пива. Дилан сидит рядом с ними, принимая участие в обсуждении фильма. Я снова наблюдатель. И мне это нравится.

Браун, по-моему, делает несколько глотков пива, а в его голосе уже звучат нотки нетрезвости. Он рассуждает громче, спорит с Диланом, препирается с Брук. Выглядит забавным. Реин не отказывает себе в удовольствии еще выпить, поэтому не выпускает банку из рук, думаю, она вот-вот уснет, правда, спорить продолжает. О’Брайен не отстает от друзей в употреблении, постоянно шутит и перебивает остальных. Они часто орут на телевизор, указывая ладонями на экран. Что-то про тупость героев или про искусственную кровь… Не имеет значения.

Вздрагиваю. Резко. Возвращаю тяжелую голову в нормально положение и сонным взглядом окидываю утонувшую в ночном мраке гостиную. Свет мы не включали, поэтому теперь, когда на экране больше не сверкают картинки, ослепляя глаза, помещение действительно поникло. За шторами окон видны блики — фонарные столбы все еще включены? Значит, еще нет двух часов. Мы отрубились так рано?

Приседаю на диване, в первый момент опасливо окинув себя взглядом. Щупаю одежду в поисках влажного пятна. У меня ведь была кружка с чаем. Именно её замечаю на журнальном столике рядом с банками пива. Значит, уснула первой, раз уж кто-то додумался отобрать её у меня.

Поправляю спутанные локоны волос, сонно потираю лоб. Шея затекает, спина ноет. Отвыкаю за время нахождения здесь спать сидя, раньше только так и дремала. Опускаю руки, подтянув стопы за голени к друг другу. Поза йога. С интересом изучаю уснувших ребят: Брук сложила руки на столике, голову уложила на них, Дэниел забрал с кресла подушку и сопит где-то под с столиком, надеюсь, резко не проснется, иначе ударится о её край. Дилан лежит на полу сбоку от Реин. Устроился на ковре без подушки, просто уложив голову на согнутую руку.

И вновь картинка перед глазами кажется милой, какой-то теплой и семейной. Не побоюсь сказать «идеальной», заставившей меня слабо растянуть губы в легкой сонной улыбке. Почесываю щеку пальцами, веки прикрываю, дабы принять осознание, что мне необходимо отойти на кухню за водой. Сухость дерет глотку во время дыхания. Уснуть не смогу. Да и этот шум со стороны телевизора. Тихий ультразвук, но уверена, именно из-за него просыпаюсь.

Тянусь к потолку руками, ощутив, как хрустят кости, и осторожно опускаю стопы на пол, внимательно вглядываясь, чтобы не задеть О’Брайена. Перешагиваю через него, замерев на долю секунды, когда парень издает громкий вздох, недолго поерзав на месте. Завтра будет жаловаться на боль во всем теле. Конечно, спать в таком положении неудобно. Вообще я предчувствую, что завтра эти ребята будут страдать от похмелья и выстраивать очереди в уборную, чтобы прочистить желудок.

Беру пульт, надавив на нужную кнопку. Наконец, экран полностью гаснет, а неприятный звук обрывается, освободив мой мозг от своего влияния. Вздыхаю, положив прибор на место, и вялым шагом, еле ориентируясь в темноте, двигаюсь к коридору прихожей, стараясь вести себя как можно тише. Не хотелось бы будить остальных. Начнут ворчать на нетрезвую голову.

Обнимаю себя руками, миную коридор, уже намереваясь ступить в прохладное помещение кухни (по вине открытой форточки, через которую проникают шум ветра и ночные ароматы), как краем глаз улавливаю движение, будто что-то темное мелькает в стороне, поэтому машинально притормаживаю, сделав крупный шаг назад, чтобы вновь оказаться в прихожей. Смотрю в сторону двери террасы со стеклянной вставкой, через которую могу разглядеть задний двор. Темно. Свет фонарных столбов туда не проникает, поэтому с трудом настраиваю зрение, чтобы добиться хотя бы какой-то различимости.

Доносится шум. Даже скорее звон, будто кто-то задевает тяжелую банку краски. Опускаю руки, слегка наклонившись вбок, будто иной ракурс поможет мне лучше слышать и видеть. Хмуро, с напряжением нахожусь в темноте, решившись сделать первый шаг в сторону задней двери. Тихо. Второй. По-прежнему никаких звуков. Третий. Начинаю еле перебирать ногами, не создавая шума. Не боязливо, но настороженно приближаюсь к двери, прекрасно зная, что к нам во двор часто залезают соседские питомцы, поэтому единственный страх, который может у меня возникнуть, — это страх за растения, которые они выкапывают и травмируют.

Правда, ладони потеют. В груди учащается сердцебиение, а кровь приливает к ушам, заставляя их гореть. Мое волнение не оправдано перерастает в тревогу, когда встаю напротив двери, наклоняя голову к стеклянной вставке. С беспокойством изучаю поглощенный темнотой двор. А кончики пальцев начинает колоть. Тишина выворачивает. Я буквально ощущаю, как глазные яблоки пульсируют от напряжения, с которым пытаюсь уловить какое-то движение, и нервно сглатываю, когда нарастающий в мыслях шум настигает своего пика, а…

Ледяное прикосновение к шее выдергивает меня из полубреда, заставив с тихим напуганным писком развернуться и отскочить назад, врезавшись в дверь спиной. Оказавшись морально уязвимой, я чуть было ни рванула в слезы, но в следующее мгновение панику затмевает недоумение и, неожиданно, обида:

— Господи! — не слежу за тоном голоса, пихнув Дилана в грудь ладонями, а тот с довольной усмешкой, будучи не в ясном уме, шатается назад, легко теряя равновесие, так что на автомате хватаю его за ткань футболки, помогая принять устойчивое положение.

— Ты напугал меня, — говорю уже тише, но с таким же укором и отпускаю его футболку, опять взглянув на до чертиков довольное лицо. И опять ударяет вспышка гнева и смущения, поэтому пихаю парня, на этот раз позволив пьяному неандертальцу покоситься в сторону:

— Дурак, — сразу включаю защитную реакцию, ведь меня только что застали врасплох, заставили проявить слабость, а другим не стоит видеть меня с такой стороны.

Дилан пускает смешок, успевает найти опору в виде стены, и выпрямляется, издевательски щёлкнув меня по носу, после чего разворачивается, неспешно направившись к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Я продолжаю стоять на месте, сердито провожая его взглядом. По коже спины пробегают мурашки — оборачиваюсь, вновь врезавшись вниманием в стекло двери.

Двор. Тишина. Ничего.

Показалось?

«Кажется» не впервые.

Ложусь в своей комнате. Хочется оказаться в зоне комфорта, не скажу, что мне неприятна мысль спать с другими людьми в одном помещении, просто как-то непривычно. Последние дни выдаются эмоциональными, поэтому хочется побыть наедине с собой, хотя бы в ночное время. Ерзаю на кровати, кутаясь в одеяло, и мгновенно расслабляюсь, чувствуя себя гораздо спокойнее. Мыслей нет. Разум приятно туманится. Шум со стороны окна. Ветер воет.

Со стороны коридора доносятся шаги. Вялые. Сонные. Я не открываю глаза, прислушиваясь к чужому передвижению, и на какое-то время становится тихо. Но ненадолго.

Носом зарываюсь в одеяло, расслышав шарканье. Оно ненадолго затихает где-то в коридоре, после чего дверь моей комнаты приоткрывается. Не подаю признаков бодрствования. Глубоко дышу. Судя по всему, Дилан. Кто же еще? Парень проходит в помещение, прикрыв за собой дверь, и лениво приближается к кровати, с рванным звуком расстегнув молнию кофты. Сбрасывает вещь под ноги. На пол. Его неряшливость отчасти милая, но утром я заставлю его забрать оставленные у меня вещи. Он даже кружку с бычками держит на тумбе. Боюсь, Роббин может что-то заподозрить.

С глубоким вздохом переворачиваюсь к парню спиной, когда он снимает обувь, забираясь на кровать. Двигается неосторожно, случайно задевая меня рукой:

— Соррян, — шепчет, рухнув на подушку щекой. — У тебя душно, — ворчит. Знает, что не сплю? Ерзаю, удобнее располагаясь на кровати, ближе к прохладной стене. Рядом с ним всегда жарче.

— Тея, — Дилан бубнит в подушку. Не реагирую. — Тея, — вжимаюсь носом в одеяло. Дилан пальцами барабанит по моей спине. — Тея, — он всегда так назойлив, когда выпьет?

— М? — коротко мычу в ответ, сдавшись под натиском настойчивости.

— Ты ведь не намереваешься вернуться? — произносит с долгими паузами, выдавливая с тяжким вздохом каждое слово. Я приоткрываю веки, напряженно нахмурившись. Дилан продолжает пальцами касаться моей спины, ожидая ответа. Качаю головой. Жест расценивают правильно.

— Хорошо, — Дилан вздыхает, убирая ладонь под подушку. — А то пришлось бы инсценировать твою смерть… И держать в подвале, — еле разборчиво бубнит, отдаваясь сну. Я с тревогой смотрю в стену. Никак не реагирую на его слова. Шутка шуткой, а идти против своих установок тяжело.

И О’Брайен, кажется, не до конца осознает, во что ввязывается. Но я постараюсь. Быть другой. Быть нормальной.

========== Глава 32 ==========

Ситуация выходит из-под контроля. Он прекрасно осознает это. В тот момент, когда Рубби пропадает из поля его зрения. Девушка исчезает, как в свою очередь исчезает один из приезжих ревизоров от хозяина притона. Данный факт приводит парня в нервное движение: он мечется, спешно бродит по битком забитым помещениям, стараясь сурово-тревожным взглядом выискать девчонку, за жизнь которой несет ответственность.

Томас расталкивает потерявших трезвость людей. Носится из угла в угол, проникает вглубь залов. В какой-то момент паническая атака схватывает его колотящееся сердце, вызывая приступ тошноты. И его тошнит. Он ничего не ел уже два дня, но что-то выходит из желудка, обжигая глотку, заставляя давиться и дышать с отчётливой хрипотой. Гнется к полу, держится за рыхлую стену. Перед глазами плывет, пятна темноты обволакивают, лишая его зрения. Продолжает шагать вперед, испытывая большую боль от оглушающей музыки. Басы металлики рвут кишки.

Вытирает тыльной стороной ладони влажные губы. Расправляет плечи и встает ровно, сердитым, но туманным взглядом вцепившись в плотного взрослого мужчину в черной рубашке и достаточно тощую девушку, которую он удерживает за талию, уводя куда-то в сторону от толпы. К отдельным комнатам? Томас. Кажется, ситуация действительно выходит из-под контроля. Из-под твоего контроля.

Более так продолжаться не может.

Парень обретает внешнее напряжение, в глазах сверкает нечеловеческий мрак, словно черные зрачки расширяются, заполоняя белок. Дрожащие ладони сжимаются в крепкие кулаки, и все тело обретает уверенность.

Томас тяжелым шагом направляется за «парочкой», по пути захватив бутылку пива со столика. Совершает глотки. Для храбрости. И сворачивает к частным комнатам для «персонала», продолжая преследование.

Пора. Сегодня они сделают это. Сбегут.

На дворе властвует одна из привычных морозных ночей, фонарные столбы давно погашены, по причине чего все окружающее пространство утопает в шуме холодного ветра, соленого прибоя и аромате хвои. Зима в Северном Порте никого не оставляет равнодушным. Как только выпадет мощный снег, покидать дома станет немного приятнее, нежели сейчас: в сырость и повышенную влажность, когда неясно, что это за чертовщина капает на тебя со стороны черного неба.

Но всепоглощающий мрак не отягощает Роббин О’Брайен. Женщина чувствует себя непослушным подростком с мешком бушующих гормонов вместо мозга. Серьезно, она уже взрослый человек, у неё тяжелая работа, долги по счетам, проблемный сын, а она занимается сексом на заднем сидении машины со своим парнем, чувствуя серьезную дрожь от страха быть замеченной. Зато как сильно это будоражит нервную систему, Роббин в прямом смысле перезапускается, избавляясь от тяжести, что скопилась за неделю в её теле и разуме.

А главное — она чувствует себя счастливой и беззаботной. Подобные холодные ночи становятся для неё отдушиной. Они и раньше любили ночное время. И сейчас относятся к нему с особенным чувством, сопровождаемым тоской. Ведь постепенно начинают осознавать, сколько лет миновало. И как много времени они потеряли.

В этот раз поцелуй короток, беспокойство не трепетное, ведь машина Эркиза припаркована на темной улице напротив дома О’Брайенов. Взрослые люди, а боятся проблемного подростка, в окнах комнаты которого не горит свет. Роббин опирается на окошко, касаясь губ мужчины, которого большую часть ночи преследует усталость: идти на свидание после двух-трех ночных смен — труд потяжелее, чем оперирование.

Роббин отрывается от губ Эркиза, чуть отстранившись назад, и с улыбкой изучает его лицо в темноте, не обращая внимания на то, как сильный ветер треплет локоны её волос, которые стоило бы заплести или убрать в пучок. Да, лучше избежать встречи с Диланом дома. Он сразу поймет, как именно развлекалась его мать: мятая блузка неправильно застегнута, её края выдернуты из светлых брюк, лямка лифчика под тканью лениво сползает с плеча. И лицо такое… довольное.

— Иди, — Эркиз разделяет подростковое волнение, будто бы сейчас из-за двери выйдет тот самый шизанутый отчим его девушки, от которого он, будучи молодым парнем, увозил Роббин на пару дней в загородный дом. Но в этот раз главная проблема — Дилан. И его стоит опасаться, учитывая, какими методами «выяснения отношений» он пользуется. — А то он странным образом чувствует мое присутствие, — улыбается, посматривая в сторону темных окон.

— Он неплохой, — Роббин заправляет локон волос за ухо, пытаясь настроить мужчину положительно по отношению к её сыну. Как ни странно, Эркиз легко меняет свое мнение о Дилане, несмотря на то, как юный парень ломал ему кости.

— Я знаю, — мужчина со вдохом переводит взгляд на женщину, кивнув головой. — Он ведь за тебя порвать может, — соглашается. — Классный парень.

— Увидимся, — Роббин закатывает глаза, отходя от автомобиля с широкой улыбкой на лице, которой Эркиз так же отвечает, заводя мотор:

— Напишу вечером.

— Только вечером? — женщина кокетливо щурится, изогнув брови, что вызывает со стороны водителя усмешку. Ту самую, с которой она давно знакома.

— Отоспись, Робби, — произносит, нажав на педаль подачи газа, а Робби замирает, с уколом непонятных чувств уставившись на машину, отъезжающую от тротуара.

Робби. Так он звал её раньше. В школе.

Уголки губ нервно дрогают. Знакомый отблеск печали отражается в карих глазах, слегка слезящихся от сильного ветра, а в голове зреют и развиваются отравляющие её когда-то мысли.

Что если бы он не уехал? Если бы остался здесь. Как бы сложилась её жизнь, его жизнь, их жизнь? Пришлось бы переживать весь тот ужас? Определенно все было бы иначе, но… чего уж рассуждать? Прошлого не вернуть. Эркиз бы не остался, он грезил о потрясающей карьере, а Роббин ни к чему не стремилась. Неясно, как в свое время они вообще нашли общий язык. Безнравственная девчонка в вечном запое. И воспитанный в строгости отличник с медалью, получивший гранд на обучение за границей.

Теперь он вернулся. С дочерью. А она здесь с сыном. Должно ли это выступить преградой? Роббин даже не узнала бы, что Эркиз вернулся, если бы финансовое положение не вынудило её найти работу получше, чем официантка в кафе.

Женщина с тревогой провожает автомобиль взглядом. Машина скрывается за поворотом, и мисс О’Брайен чувствует себя немного опустошенной.

Сколько времени прошло, а они все такие же. Как пятнадцать лет назад. Неугомонный зазнайка Рич. И развязная идиотка Робби.

Хм… Робби. Не потому ли его дочь зовут Рубби? Вполне созвучно.

Осторожно открывает входную дверь, переступает порог и вслушивается в тишину прихожей, окутанной мраком. Приятным, не отталкивающим, что уже необычно, учитывая опоздание Роббин. Она писала Дилану сообщение, предупреждая, что вернется ближе к девяти вечера. Он не ответил. Сейчас на часах четыре утра. Ни единого звонка, ни единой попытки сына связаться с матерью. Ничего. Настораживает. Совершенно разниться с обычным поведением парня, выходящим из себя, когда мать ослушивается и пропадает.

Роббин медленным шагом подходит к порогу гостиной, уловив тихое дыхание. И вовсе не одно. Женщина аккуратно приоткрывает дверь, заглянув в темное помещение. Долгое пребывание в неосвещенном салоне дарует ей возможность без проблем исследовать комнату, находя источник тихого звука. Дэниел и Брук. Ребята спят в неудобных позах. Несложно догадаться, что заснули они во время просмотра фильма. Дилан устраивал вечер кино? Он ведь хотел немного передохнуть от общения. Странно.

Роббин внимательно осматривает гостиную, не находя своего сына, и хмурится, в очередной раз поражаясь: обычно этот тип спит вместе с друзьями в одном помещении. Как в шутку называет — «девичник». Столько недоеденной еды на журнальном столике, столько открытых бутылок пива. Окей, они тут времени не теряли. Правда, даже будучи нетрезвым Дилан умудряется помнить о матери. Интересно, почему в этот раз не стал искать её?

Прикрывает дверь. Устало шагает к лестнице. Конечно, как мать, она не принимает подобное времяпрепровождение, но если её сын неплохо повеселился в кругу друзей… Почему бы и не спустить ему это с рук? Лучше пусть здесь отдыхает, дома, а не пропадает на несколько недель.

Подъем на второй этаж дается с трудом. Нет, Роббин О’Брайен не признается себе, что слишком стара для всего этого псевдо-подросткового дерьма. Она не чувствует себя взрослой, скорее, пытается казаться ею, ведь возраст не позволяет вести себя неразумно. Но так хочется… Так хочется забыться и окунуться в беспамятство, словно бы ей все еще семнадцать, и свое совершеннолетие она празднует не один на один с бутылкой водки, а с Ричем. Вне дома. Где-нибудь на берегу. Столько лет… просто к черту заляпаны грязью.

Тяжелые мысли даруют головокружение. Роббин чувствует накатившую тошноту и останавливается у стены, коснувшись ладонью сухих губ. Пульсируют. Приятное ощущение. Здорово, когда долгие поцелуи вызывают не отвращение, а непреодолимую страсть. Она уж и забыла, какого это — испытывать тягу к мужчине.

Перед тем, как направиться в ванную, ей все-таки необходимо унять беспокойство, проверив наличие остальных детишек в доме, поэтому Роббин шаркает ногами по паркету, оказавшись у порога комнаты парня, которая почему-то распахнута. И вновь непонятный укол волнения. Женщина опускает руки, сжав ремень сумки, и с открытым непониманием изучает помещение, не обратив внимания на беспорядок. Кровать разобрана. Вещи свалены на полу возле шкафа, мобильный телефон на тумбочке. Хм. Роббин сощуривается, ступив чуть вперед, будто бы не доверяет своему зрению, но на кровати действительно никого нет.

И тут-то её одолевают неясные ощущения.

Тревожный звоночек раздается в груди, стоит женщине без желания обернуться на дверь комнаты Теи. Лицо не выражает никаких четких эмоций, лишь руки слегка дрожат от подскочившего давления. Медленно приближается к деревянной преграде, чувствуя, как по ногам сифонит сквозной ветер. Тея обычно не открывает форточку. Ей и без того холодно. Необходимость мороза — прихоть Дилана. Наверное, лучше было бы расстаться с этой мыслью и поспешить в ванную, чтобы сберечь себя от подтверждения предположений, притаившихся в уголках сознания.

Не Роббин лезть в чужую личную жизнь, но… любопытство берет вверх. Она аккуратно давит на ручку двери пальцами, потянув её на себя, и заглядывает в чужую комнату, без труда находя во мраке кровать. Прислушивается к тихому дыханию. Хриплому. Без сомнений. Это Дилан. Роббин — его мать. Она узнает его ровное дыхание,но не слышит сопения Оушин. Почему он спит здесь? Где тогда…

Окончить мысль мисс О’Брайен не успевает, так как, уставившись в спину своего неподвижного сына, улавливает тихий полустон, после которого кто-то за ним начинает активно шевелиться, пытаясь занять иное положение. Роббин сдавливает ручку двери. Её лицо излучает напряжение, во взгляде читается серьезное недоумение. Женщина продолжает стоять на пороге, всматриваясь в темноту, в сторону кровати, на которой спят её гребаные «детишки». И не поймет, как реагировать.

***

Отвратительное серое утро отягощает, даруя унылое настроение с самого пробуждения. Томасу частенько прельщает желанию немедленного исчезновения. Мысль о необратимости существования превращает его тело в груду камней. Разваленных и потерянных среди миллиона таких же, разбитых о поверхность берега океана, что никогда не сгладит их соленными волнами.

А спал ли он вообще? Кажется, Томас проглядел в потолок всю ночь. За окном давно светает, но наступление утра никаких положительных эмоций не вызывает. Это лишь значит, что ему придется заставить себя подняться и начать действовать. Надо покинуть номер мотеля, купить еды, потом отправиться на подработку до самого вечера, снова купить еды, сводить Рубби в боксерский клуб, ведь, как ни странно, в мотеле нет горячей воды, а в каком-то захолустном зале — есть. И лечь спать, снова окунувшись в раздумья о своей жизненной ситуации.

Как он пришел к такому? Ведь изначально мелкие ошибки не пугают возможным итогом, но вот он — итог, Томас. А Рубби? Зачем потянул за собой на дно?

Парень не меняет положения тела на протяжении ночи. Лежит на спине, ладони сцеплены на груди, взгляд в потолок и изредка на настенные часы, убивающие остатки выдержки своим старушечьим тиканьем. Сначала его взгляд медленно ползет в сторону, затем поворачивает голову, уложив её набок на жестком матрасе. Опустошенно смотрит на Рубби. Девушка спит с таким тревожным выражением лица. Каждый раз, видя его, Томас давится, теряя способность дышать. Поперек глотки встает ком.

Она не должна здесь быть. Не должна разделять твою участь, ошибки.

Но омерзительнее тот факт, что тогда, несколько лет назад, им двигало чувство эгоистичного желания погрузить кого-то в свою среду. Терпеть одиночество более не было сил. И вот он больше не один, но ощущает себя гораздо хуже из-за вины.

Создается впечатление, будто бы серость этого утра давяще воздействует на каждого жителя Порта. Дэниел не отличается унылым строением мышления, но даже его тело и разум чувствуют непривычное истощение, как только тяжелые веки нехотя разжимаются, одаряя сознание бледным светом. Весь день будет лить дождь — первая мысль Брауна, отрывающего голову от подушки. Лежит на полу рядом с журнальным столиком. Все тело пробирает холод. Какое-то вялое состояние после сна. Приседает, с сухостью во взгляде окинув гостиную вниманием: да, так засрать помещение могут только они, все эти банки пива, упаковки чипсов, тарелки с недоеденным ужином, запах никотина. Роббин прикончит Дилана, узнав, что он опять курит в доме.

К слову… Дэн осматривается, потеряв друга. Наверное, ушел спать к себе, или ему стало нехорошо и уснул прямо в ванной. Такое частенько происходит после их ночной пирушки.

И Теи нет. Она уснула самой первой на диване. Тоже ушла?

Или они вместе ушли?..

Дэн чешет пальцами щеку со следом на коже от подушки. Да, после увиденного на берегу, его подозрения только усиливаются. Зря О’Брайен пытается его обмануть. Дэн достаточно смекалистый парень, но Браун не станет требовать правды. Он слишком хорошо понимает психологию Дилана, несмотря на то что общаются они на так давно. И не столь близко, как хотелось бы.

Улавливает тихое мычание и опускает взгляд на Брук, которая судя по всему давно не спит из-за не совсем благополучного состояния. Она лбом упирается в сложенные на столике руки и елозит коленями по полу, явно испытывая мучительный дискомфорт. Конечно. Надо же было столько пить.

Дэниел лениво тянет к её макушке ладонь, ткнув в спутанные волосы пальцем, тем самым обозначив свое бодрствование, и Реин наконец имеет возможность завуалированно попросить о помощи:

— Меня тошнит… — жалостливо шепчет, прерываясь на тяжелый вздох. Каждое слово дается с трудом, шевелиться самостоятельно не выходит. У неё безумно болит голова, тело теряет принадлежность к мыслям, сигналы о необходимости отправиться в уборную не поступают до конечностей.

Дэниела тоже тошнит, но вовсе не от принятого алкоголя. Ему… просто нехорошо. Но он предпринимает удачную попытку подняться на ноги. Брук накрывает ладонью губы, сжав их до бледноты, когда парень встает позади, взяв её под руки. Помогает встать, помогает удержать равновесие, помогает идти.

Помогает.

Может, Брук и не в состоянии стоять на ногах, но она достаточно трезва, чтобы проникнуться благодарностью по отношению к Дэну — бедняге не повезло быть рядом с ней в такие неприятные моменты, правда, он почему-то не спешит жаловаться и ворчать.

«Ну просто охереть», — еще одна не самая позитивная мысль после пробуждения: оценка своего состояния и окружающей серости в итоге рождает хмурость на лице О’Брайена, проснувшегося в холодном поту из-за нездорового употребления. Парень чувствует себя паршивее, чем обычно. Вроде выпил немного и то, лишь пиво, а ощущает себя как после нескольких бутылок водки, подкрепленных курительной травкой. Сил никаких, усталость накрывает глаза пленкой тумана. Дилан переворачивается на спину с громким и ворчливым кряхтением, ладони опускает на лицо, давлением пытаясь привести себя в чувства. Но тяжесть мыслей не испаряется. Она не исчезает по первому велению. Кладет руки вдоль тела, согнув одну ногу в колене. Душно. Почему здесь всегда так душно? Поворачивает голову, бросив взгляд на плотно запертое окно. Странно. Он ведь точно помнит, как вставал ночью и распахивал его настежь. Хмуро изучает плотно зашторенную ткань. Тея точно не поднималась с кровати, он бы сразу почувствовал, спит парень поверхностно. Тогда, кто?

Лениво подтягивает себя на руках, занимая сидячее положение, когда к глотке подступает тошнота. Напряженно пялится в свое колено, пропуская через себя тягучее ощущение, и глубоким вздохом временно устраняет его. Подтягивает вторую ногу, локтями упираясь в колени, и вновь опускает лицо в ладони, издав подобие сонного мычания, больше напоминающее стон. Пропускает пальцы сквозь волосы, отменно взъерошив их, и, опершись руками на кровать, смотрит на Оушин, спящую в позе… Дилан наклоняет голову набок. Чего она так кутается в это одеяло? Девушка будто создает из него кокон, скрываясь под тканью с головой, один хвост из волос говорит о её присутствии рядом. Если бы не он, Дилан бы предположил, что девушка уже встала. Но нет, эта гусеница продолжает спать. Даже не слышит, как дышит. Дышит ли вообще? Он бы минут за пять сдох от недостатка кислорода в таком убежище.

Благодаря недолгому просветлению сознания, Дилан может оттянуть поход в уборную для опустошения желудка. Он бессильно валится обратно, подбирая под голову подушку, ложится на бок, чтобы снизить давление на больной живот. Как-то эгоистично загребает руками несчастную Оушин, которая от столь бурного воздействия тут же вырывается на поверхность сна, начав негодующе бубнить:

— Отстань… — всё, что разбирает О’Брайен, и жестче обхватывает её живот руками. Девушка пытается извернуться, отворачивается от него, пихая в локти, но сил не хватит, чтобы расцепить руки, да и сознание снова опускается ниже, из-за чего Тея засыпает в странном положение: слегка прогнулась в спине, лицом зарывшись в скомканное одеяло, руки ослабленно ложатся на кровати, пальцы разжимают запястья Дилана. Она и правда как гусеница пыталась изогнуться и уползти на край кровати. Смешно и нелепо. О’Брайен полагал, что он будет страдать от избытка прикосновений во время сна, чего он не приветствует из-за отсутствия удобства, но нет. Страдает Оушин, привыкшая теряться под одеялом в полном одиночестве.

— Щас блевану, — Дилан бубнит ей в макушку.

— М-м-м, — только и может промычать в ответ Тея, в столь безобразно вялом состоянии наплевательски относясь к окружающим раздражителям.

Глубоким вздохом О’Брайен втягивает аромат волос, внезапно повлекшим за собой нехилый удар в голову. Неплохо так его вставляет в утра. Хочет или нет — встать придется.

Хотелось бы вот так бесчувственно проваляться пару… лет. Но увы.

***

Серое, дождливое небо. Серый, неприглядный сад. Бледный свет. На горизонте все погружено в черноту двигающихся к нам туч. Стою возле окна, держась одной ладонью за ткань шторы. В домах горит свет. Настолько темное утро, что приходится расходовать электроэнергию. Такое… пограничное состояние, до тошноты знакомое. Никакого желания двигаться, никакого желания думать. Не понимаю, как Дилан заставляет себя шевелиться. Иногда я вспоминаю о неправильной зависти: О’Брайен сильнее меня. Сколько проходит времени с момента, как он покидает комнату? Он ведь не возвращается. Пока зарывалась глубже в одеяло, отдаленно слышала голоса ребят в коридоре. Судя по всему, Брук совсем плохо. Странно, что шум не привлекает Роббин. Так крепко спит? Или до сих пор не вернулась?

Два часа, а то и больше. Я валялась, рылась в одеяле, как животное, что боится высунуть нос из убежища. Выбираюсь и тут же желаю спрятаться обратно. В груди зудит, в голове путаница, мысли бьются о череп в хаотичном движении. Гулко стучит сердце. Предчувствие… чего-то непоправимого. Тревога о неизвестном. В равнодушном состоянии я не думаю о своем существовании, но как только настроение падает ниже, всё возвращается. Именно «всё» — в данном контексте отсутствует конкретика. Мне не удается понять, что именно не так. Просто «всё». Всё не так. Всё неправильно. Всё неестественно для меня. С этим чувством надо бороться, знаю, но оно такое тяжелое. Столько лет оно живет с тобой, развивается, усиливается и эволюционирует внутри тебя. И просто избавиться? Мне кажется, никому это не под силу. Даже «сильный О’Брайен» борется со своими бесами в одиночку, существует с ними бок о бок. Он умеет переступить через себя, а я… Если честно, я хочу исчезнуть.

Еле перебираю ногами. В свитере холодно, джинсы не греют, стопы замерзли. Морозный сквозняк носится, обдувая лодыжки. Дом ощущается пустым, хотя ничего не изменилось. Голоса ребят, грохот посуды. Они на кухне. Слышу, как Дилан ворчит на Брук, как Дэниел ворчит на Брук, а голос самой Реин не раздается.

Останавливаюсь у спуска лестницы. Глотаю воздух — его не хватает, дабы освежить разум, взбодрить его. Знаю, правильнее было бы натянуть на лицо маску и не проявлять истинных эмоций, но…

Когда у меня была близкая подруга мы делились пустотой друг с другом, и теперь меня тянет разделить это чувство с другим человеком. Бедный Дилан. Мне жаль его. Приходится иметь дело с подобным мне.

Спускаюсь. Тихо шаркаю ногами. Подхожу к порогу двери кухни и легонечко давлю на неё, заглядывая внутрь бледного помещения, сразу же находя Брук за столом. Она прячет лицо в ладонях, голова опущена. Рядом стакан с водой и упаковка обезболивающего. Дэниел стоит у окна с кружкой чая, коротким кивком приветствует меня, не создавая лишнего шума, Дилан возится у столешниц. Что-то ищет. Все лекарства из аптечки разложены на столе. Да… Не одной мне нехорошо этим утром.

Вяло приближаюсь к столу, шепотом уточнив у бледной Реин:

— Плохо?

Девушка не успевает приподнять головы. Дэниел недовольно прыскает:

— Конечно. Посмотри на неё, — указывает кружкой в затылок Брук. — Не надо было так потреблять.

— Отстань, — она находит, что сказать, а главное, силы на это, но по-прежнему выглядит жалко.

— Он прав, Брук, — Дилан не оглядывается на нас, продолжая перебирать какие-то коробочки с медикаментами. — Ты совсем из ума вышла.

— Идите вы… — Брук хочет повысить тон голоса, но прерывается, схватив стоящий рядом тазик. Хрипло и тяжело дышит в него, более не желая разговаривать. Ни с кем. Подозреваю, в ближайшие пару часов. Дэниел отворачивается к окну, с замученным видом, провожая дождливые облака, влекущие за собой огромную тучу.

Топчусь. Оборачиваюсь к Дилану. Недолго изучаю его со спины, чтобы по движению рук понять, в каком он настроении. Но вместо этого в очередной раз подмечаю, как ему идет черный цвет. Образ плохого парня с татуировками и в вечно мятой темной футболке, джинсах и взъерошенными волосами. Только вот за этим образом скрывается вполне себе адекватный человек.

— Привет, — он окидывает меня коротким взглядом, когда встаю сбоку и без лишних раздумий «плюхаюсь» лицом ему в грудь, что-то невнятное промычав в ответ. Совершенно не заботит присутствие лишних в помещении. Уверена, сейчас каждый из нас погружен исключительно в себя, поэтому и Дилан не сразу реагирует на контакт со мной.

— Что? –продолжает обеими руками перебирать упаковки таблеток, с задумчивым видом рассматривая их описание, пока я вовсе встаю перед ним, всем телом облокачиваясь на его грудь. Дышу в ткань футболки, улавливая нотки никотина, руки продолжают безжизненно висеть.

— Хочу тебе под кожу, — неразборчиво шепчу, без эмоций уставившись в пол.

— Опять? — он отшучивается с каменным лицом. Молчу. Впитываю ответную пустоту с его стороны. Мне нравится вот так просто стоять рядом. Но внутри продолжают копошиться старые друзья. Черти прошлого, настоящего и возможного будущего. Тщетного и безрадостного. Такого, какое я заслуживаю.

Я плохой человек. Я делала и продолжаю делать плохие вещи.

Всепоглощающая пустота, утягивающая меня в недра апатии и безграничного безразличия. Уныние усиливает жжение в грудной клетке. Это колкое чувство не напоминает пронзительную атаку нескольких тысяч игл. Нет, хуже. Это всего одна игла. Длинная и острая. И она входит медленно. В этом весь её ужас. Ты можешь чувствовать себя нормально, когда она только касается острием кожи между ребер. Но потом проходит глубже. Глубже. Еще глубже. Вызывает легкий дискомфорт, затем он усиливается, а после и вовсе становится невыносимым, когда игла настигает центра твоего комка пустоты. Пронзает его — и безразличие жжением растекается по всему организму, в один неуловимый миг лишая тебя разумного оценивая окружающего мира. Всё постепенно обретает блеклость, в конечном итоге переставая что-либо значить. Мир лишен смысла и… я не понимаю, почему всё еще остаюсь здесь. А потом игла также медленно выходит из тебя. Тебя отпускает. И таким образом снова и снова. Пока ты не решишь окончательно покончить с этим хаосом.

— Убери это всё, — шепчу, пальцами нащупав ткань его футболки. Дилан сохраняет безмятежность в тоне:

— Что убрать?

Подношу одну ладонь к своей груди, надавив на основание шеи. Это не передать словами. Это состояние…

— Не могу тебе с этим помочь, — Дилан долго ждет моего объяснения, в итоге заговорив самостоятельно. -Не спорю, — бросает упаковку таблеток в коробку, — я неплох в качестве антидепрессанта, — даже улыбается краем губ. — Но избавиться от всего этого ты способна только сама, — ставит коробку обратно на полку, закрыв створку шкафчика. — Понимаешь, о чем я?

Понимаю. Прекрасно понимаю. Множество врачей говорят о том же. Пытаюсь помочь себе с помощью другого человека, но это не избавляет от проблемы, а лишь делает твое существование менее удручающим и мрачным.

Я должна быть довольна, ведь наконец в моей жизни происходит что-то хорошее, но нет. Уныние, как сорняк, у которого срезали только верхушку, но корень продолжает оставаться под слоем земли, прорастать, крепче вонзаться в покров. И, гад, не дает о себе знать. Ты мнимо полагаешь, что всё проходит, а эта тварь вдруг дает ростки. Причем один сорванный стебель порождает в два раза больше. И они растягиваются по всему телу, как метастазы.

Уныние всегда возвращается, ведь перестроение психики не происходит. Я остаюсь собой, и Дилан в качестве таблетки не способен изменить мой внутренний мир.

Ничто «извне» не сработает. Только ты и только «внутри».

Но таблетка мне нужна в качестве источника каких-то эмоций и чувств.

Поэтому обхватываю локоть О’Брайена, в молчании потянув в сторону двери. Дилан бросает взгляд на Брук с опущенной головой и Дэниела, смотрящего в окно. Оба в себе. Вывожу парня с кухни. На его лице мелькает интерес. Сует ладони в карманы джинсов, ожидая, пока я тихо прикрою дверь, чтобы точно обезопасить нас от лишнего внимания.

Поворачиваюсь лицом к Дилану, удивляясь такой перемене в его настроении.

— Ну? — слабо улыбается, кивнув на меня. — Что скажешь?

Хмурю брови:

— Ты хороший.

— Что? — Дилан шире растягивает губы, хотя видно, что ему нелегко дается улыбка. — С чего вдруг такие… — подталкивает меня плечом, будто бы смущенно, — откровения? — с подозрением сощуривается. — Ты со мной заигрываешь?

Опускаю взгляд, рассматривая его руки. Мне нравятся запястья со следами ожогов после сигарет. Выглядит красиво, но сомневаюсь, что О’Брайен считает это лучшей частью своего тела, наверное, поэтому часто держит ладони в карманах. Делаю шаг к парню, коснувшись пальцами ткани футболки, чем вызываю любопытное:

— Ты чего? — и не даю ему проанализировать мое странное поведение. Опираюсь на его плечи, точнее, тяну его за плечи на себя, заставив парня наклониться, и оставляю короткий поцелуй на губах, не спеша отскочить назад в привычном смущении. Продолжаю удерживать в таком положении О’Брайена, хмурым взглядом уставившись куда-то ему в шею, пока сам парень обдумывает мой «жест», перескакивая вниманием из стороны в сторону. Вожу пальцами по вороту черной футболки, вновь привстав на носки, и с большим давлением целую парня в губы, испытывая неподдельное желание пробраться внутрь него и закрыться.

Исчезнуть.

Опускаю голову, принявшись нервно теребить край темной ткани, пока Дилан обдумывает, таким же образом дергая мой свитер, и в итоге наклоняется, коротким прикосновением оставив поцелуй в краю моих губ, затем отстраняется, кивнув в сторону двери на задний двор:

— Можем немного посидеть, — без конкретики. Просто. Посидеть.

Не ломаюсь, испытывая искреннюю нужду в обыкновенном уединении с О’Брайеном, беру парня за запястье и веду за собой в сарайчик, чтобы окунуться в наше общее одиночество.

***

Неправильно пытаться пополнить себя за счет другого. Подобный способ самоподдержания выматывает человека, обязанного терпеть твое присутствие. Эмоциональное поглощение, чувствительная зависимость и дальнейшая неспособность контролировать себя самостоятельно.

Тея согласна. Дилан редко говорит опрометчивые вещи. Вытащить себя из ямы удастся исключительно своими усилиями. Но сложно мыслить здраво в состоянии, при котором обычный подъем с кровати кажется делом невообразимой трудности.

Оушин удобнее располагается под боком О’Брайена. Оба сидят на диване небольшого домика, внутри которого витает аромат краски. Свет не включают. Полумрак придает ощущение уединенности. Пока Тея предпочитает держать веки прикрытыми, Дилан изучает помещение. Бывает здесь редко. По себе знает: врываться в «мастерскую» творческой личности не стоит. Огрести можно. Поэтому с тех пор, как он передал ключ от домика Оушин, не появляется без её присутствия. Холсты она накрывает тканью. Даже тот, над которым работает. Интересно, какое оно — её творчество? Чем оно пропитано? Распространенный факт — творчество передает чувства и суть своего создателя. Дилану нравилось рисовать океан. Бушующий и пугающий. Мрачный, готовящийся волнами наброситься на Северный Порт. Потому что именно так он ощущал себя. Ощущает до сих пор, но сокрытие эмоций приводит к мощным вспышкам, поэтому долгое время он спасался благодаря написанию картин. А потом всё как-то сошло на нет. Переполняющие его чувства прекратили казаться важными. Дилан научился пресно смотреть на мир и потерял умение передавать его.

Её комната тонет в серости, мысли туманной пеленой кутают разум. Каждый вдох никотина отдаляет от проблем. Роббин О’Брайен лучше хорошенько проветриться перед тем, как наконец соизволить покинуть помещение, запертое на замок. Женщина сидит на кровати, поджав одно колено к груди. Подносит сигарету к губам, не пытаясь обругать себя за небольшую слабость. Смотрит в сторону окна, на волнующиеся небо. Губами сдавливает сигарету. Дерьмово, Робби. Очень. Её тревожат многие вещи. И тревожат не безосновательно.

Дилан и Тея. Тея и Дилан. Женщина с непроницательным лицом пускает дымок изо рта, после пальцами скользнув по вискам.

Слишком проблематично.

Брук Реин рассыпается. Медленно, в процессе осознания пустоты своего существования. Каждый новый глоток усиливает чувство безысходности, максимизирует бредовые идеи. И что самое смешное, Брук не ищет спасения, не пытается помочь себе, а стремится к попытке ухудшить свое состояние, как подтверждение тому, насколько её жизнь и мир вокруг черны и безрадостны. Девушка ладонью упирается в лицо, накрыв сжатые веки глаз, тем самым намереваясь скрыть от себя и других эмоции, выдающие её искреннюю душевную боль.

Если бы всё сложилось иначе, каким бы являлся её мир сейчас?

Дэн отвлекается от созерцания улицы, расслышав тихое мычание, и оборачивается, опустив кружку на подоконник. Реин пальцами влезает в локоны своим волос, покачивает головой и издает нервный смешок, когда мысленный поток ускоряется, вызывая ещё большую эмоциональную нестабильность. Хочется всё прекратить. Всё это.

Дэниел складывает руки на груди, с хмурым видом наблюдая за поведением девушки, которая пускает короткие смешки, но при этом давится тихим мычанием.

— Ты двинулась? — Браун вовсе не сердится, просто всеобщая усталость с успехом влияет на его способность взаимодействия с людьми. Делает осторожные шаги к спине Реин, продолжает с напряжением прислушиваться и всматриваться. Брук прячет бледное лицо в ладонях, выдавив с придыханием:

— Мне плохо.

— Я вижу, — Дэн встает сбоку, а неестественный смех Реин становится отчетливей, как и протяжные стоны, которые нет возможности утаить под ладонями. Дэниел с настоящей растерянностью смотрит на Брук, всё еще пытаясь понять, что с ней происходит. Она плачет или смеется? Истерика? Ей настолько плохо или причина в чем-то ином?

— Брук? — предпринимает попытку достучаться до её здравомыслия и опускает руки, нервно перебирая пальцами воздух. Топчется, не знает, куда себя деть, ведь вот она — девушка, к которой у него неоднозначные чувства, и она совершенно в психически раздолбанном состоянии. И черт его знает, как ей помочь.

— Я не пойму, смеешься ты или плачешь, — он признается, опершись кулаками на край стола. Наклоняется к макушке Брук, надеясь расслышать её ответ, но девушка только посмеивается, прерываясь на хныканье, и пальцами оттягивает свои спутанные волосы. Парень молчит. В какой-то момент, Реин прекращает хихикать — и на кухне образовывается тишина, разбавляемая редким шмыганьем.

Дэниел долгие минуты взглядом исследует затылок девушки, после опускает его в стол и выдвигает стул. Садится. Устало вытягивает ноги, локтями упирается в деревянную поверхность. Ладонями растирает лицо. Пялится в потолок. Дыхание Реин сбито. От слез и эмоционального давления у Брук усиливается тошнота, поэтому она пальцами начинает щупать стол в поисках тазика. Дэн двигает его к ней, тем самым помогает. И вновь подпирает щеку ладонью, с тяжестью в глазах наблюдая за человеком, моральное разложение которого заставляет его сильно нервничать.

Реальность недолго была поделена на три части. Дилану не приходится уговаривать Тею. Девушка сама принимает решение скорее вернуться обратно к друзьям. Равнодушие к их вниманию и вопросам, которые могут возникнуть из-за странного поведения, до сих пор не беспокоят.

О’Брайен отходит от двери домика, ожидая, пока Оушин закрывает её на замок. Оба оборачиваются, молчаливо направившись в сторону террасы. На расстоянии не меньше метра друг от друга. С опущенными взглядами.

У самого порога Дилан расправляет плечи, с трудом отогнав от себя хотя бы внешнее проявление меланхолии, и открывает дверь, впуская Тею первой внутрь прохладного коридора. Тишина позволяет расслышать шаги на лестнице. Роббин спускается вниз, оборачиваясь на знакомое шарканье сына, и необычно долго всматривается в его лицо, с неким подозрением, затем таким же вниманием одаривает Тею. Девушка тут же ощущает приступ нехватки кислорода от охватившего её волнения. Она останавливается, сцепив ладони перед собой, а взгляд опускает в пол, нервно отступив назад, а вот О’Брайен наоборот берет себя в руки, натянув на лицо улыбку:

— Итак, женщина, — указывает на мать пальцем, пригрозив. — Нас с тобой ждет очень-очень серьезный разговор.

— Да, — Роббин почему-то роняет шепотом, довольно пристально разглядывая Дилана, энтузиазм которого немного снижается. — Верно, — женщина вздыхает, сложив руки на груди, и делает паузу, с кивком головы перескакивает вниманием с одного «ребенка» на другого. — Разговор будет серьезным.

Тея нервно дергает заусенец на пальце, пытаясь понять, отчего так сильно переживает, еле сдерживается от желания посмотреть на Дилана, чтобы найти объяснение происходящему, но сам парень сует ладони в карманы джинсов, с хмурой задумчивостью отвечает на зрительный контакт матери и с похожим непониманием ощущает посасывание тревоги между ребер.

— Отвези Брук и Дэниела домой, — Роббин не проявляет сердитости, её голос ровен, но почему-то напряжение в прихожей увеличивается, когда женщина открывает рот, раздав команды. — Тея, — Оушин набирается смелости взглянуть на мисс О’Брайен. — Помоги мне прибраться, — окидывает сына с ног до головы до того, как отворачивается, с каменным лицом двигаясь на кухню.

Дилан сощуривается, проводив мать до двери взглядом, и обращает внимание на Оушин. Девушка с волнением моргает, вытирая вспотевшие ладони о ткань свитера. Поднимает глаза на парня, выражая неуместную беспомощность. О’Брайен оценивает выражение её лица, но не решается анализировать подозрительное поведение матери. Не сейчас. Кивает в сторону двери гостиной, в которой они еще не убрались после вечера кино, и ладонью подталкивает Тею в её сторону. Девушка смиренно опускает голову, руки сложив на груди, и вялым шагом приближается к порогу комнаты, оглянувшись на Дилана, с такой же неуверенностью входящим на кухню.

Оушин опускает взгляд, отвернувшись.

Странное утро.

***

Грозовое небо нависает над городом. Дождь никак не решается обрушить всю свою мощь на Порт, и эта натянутая атмосфера придает моему самочувствию особенный оттенок напряжения. Останавливаю автомобиль возле калитки пляжного домика. Я бы не отвозил Брук сюда, учитывая состояние погоды, но девушка отказывается возвращаться домой к родителям. Отчасти разумно. Она не совсем в удачном настроении. Да и до сих пор выглядит нетрезвой.

Реин сидит позади, томно вглядываясь в домик. Дэниел с похожим недоверием изучает чернеющий горизонт, медленно приближающиеся тучи и беспокойную воду океана:

— Может… — почему-то обращается ко мне. — Всё-таки домой её? Здесь небезопасно.

Стучу пальцами по рулю, мысленно соглашаясь, но не мешаю Брук самостоятельно принять решение. Девушка никак не реагирует на предложение Брауна. Молча открывает дверь, устало выбравшись из теплого салона на прохладную улицу. Ветер сильно дерет её лицо и волосы. Брук кутается в одолженную мною куртку, без прощания шагает к калитке под нашим бдительным наблюдением. Одолевает вина, хотя не подписывался оберегать и помогать ей. Но так или иначе у меня была сильная привязанность к этому человеку, поэтому не могу просто забить на девушку хер. Возможно, это такой период. Я понимаю лишь то, что не могу помочь ей. Брук может и демонстрирует себя, как человека открытого, но на самом деле о личном заикается не столь часто. Не стану говорить с ней о Нораме. Уверен, она прекрасно понимает, что я в курсе его возвращения. И знаю о их встречах.

Посматриваю на Дэниела. Парень сидит сутуло, подперев висок кулаком, пристально следит за Брук, но выражение лица какое-то непривычное. Чересчур задумчивый. Часто ловлю его на подобном. Он… постоянно смотрит на Брук. Даже когда мы с ней были вместе. Скорее всего Браун полагает, что я не замечаю, но я лишь делаю вид. И в данном случае решаю проигнорировать как по мне достаточно открытую заинтересованность друга в девушке.

— Поехали? — обращаюсь к нему, когда Брук благополучно добирается до двери, закрыв её за собой, дабы остаться наедине с темнотой, царящей в пляжном домике.

Дэн отмирает, активно заерзав на сидении, и пытается принять менее замкнутую позу:

— Только не к дому, — просит, напряженно вдохнув аромат океана, сочащегося через приспущенные стекла окон. — Пойду в зал.

Не настаиваю, но приступаю к вождению с вытекающим вопросом:

— Твой отец уже перебрался к вам? — посматриваю на Дэна, который кивает, пальцами потирая сжатые веки и невпопад роняет:

— Дерьмово.

— Вовсе нет, — в очередной раз имею обратную точку зрения, тем самым вызвав у друга интерес. Уверен, Дэн с давних пор ловит себя на мысли, что ему приятна наша с ним разноплановость мышления. Две точки зрения лучше, чем одна, так что Браун с вопросом, хоть и хмурым, обращает на меня внимание, управляющего машиной.

— У тебя последний год в старшей школе, — напоминаю, принявшись за рассуждения. — Потом свалишь. Твои родители — взрослые люди. Они вольны сами принимать решения. И если же чувствуют, что могут начать все с начала, то почему бы им не попробовать, — пожимаю плечами, взглядом внимательно следя за дорогой. — Но уже без тебя, — всё-таки добавляю после недолгой паузы, чтобы подытожить свой монолог.

Дэниел молча переводит взгляд на улицу, пытаясь проанализировать сказанное. Я неправильно воспринимаю тишину, поэтому намереваюсь продолжить:

— Твоя мать уж точно не тупая женщина, — пропускаю короткий смешок. — Она ведь догадалась, какое я дерьмо? — улыбка становится шире, когда Дэн растягивает губы, качнув головой, вновь подпирает кулаком висок и обращает взгляд в мою сторону. — Мы подростки, — хмурю брови. — Максимализм и прочее…

— Он избивал ее, — Дэниел не отводит глаза, наблюдая за моим выражением лица, прекрасно знаю о ситуации в семье Браунов, оттого, наверное, Дэну искренне интересно, к чему подведет этот разговор.

— А ты избивал его, — не мнусь, сохранив спокойствие. — И ты молодец, — проговариваю с отчетливой задумчивостью, ведь невольно пропускаю в голову мысли о своем личном опыте взаимоотношения с отцом. Не самые приятные воспоминания, но не заставляющие меня жалеть о чем-либо. Кто знает, чем закончилась бы наша история с матерью, если бы в один день я не решился…

— Правильно делал, — откашливаюсь, вырвавшись из себя, чтобы всецело окунуться в проблему Дэна. — Думаю… ты помог своему отцу завязать, — краем глаз замечаю, как он прикрывает веки, раздраженно надавив на них пальцами одной ладони. — Ты обижен и зол. Окей, — пытаюсь правильно подобрать слова. — Просто оставь их, — торможу на светофоре, имея возможность наладить зрительный контакт с Дэном. — Ты не был рожден для того, чтобы решать их проблемы. Дай им шанс, — он с напряженно сжатой челюстью отворачивает голову, принявшись нервно барабанить пальцами по подлокотнику. — Просто будь начеку. Если твой отец возьмется за старое, возвращайся, чтобы сломать ему руку, а может две, — усмехаюсь. — Порой насилие — единственный выход, — и снова перед глазами мелькают картинки прошлого, которые резко отгоняю, испытав нестерпимое желание закурить. — Главное, чтобы твоя мать знала, что у неё есть опора, — сажусь прямо и давлю на педаль газа. — Кто-то помимо потенциального мужа. Думаю, она и без того понимает, что может положиться на тебя. Пускай ты немного и не…

— Не совладаю с собой? — Дэн наконец открывает рот, вступив в диалог. Я хмыкаю, сощурившись:

— Последние полтора года ты ни на кого не набрасываешься.

— Потому что могу бросаться во время игры.

Поворачиваю голову:

— И тренер очень-очень ценит эту твою черту.

Дэн с громким смешком расслабляется, приняв менее напряженную позу, и я понимаю, что теперь он настроен иначе.

— Все взрослые те еще уебки, — поворачиваю руль, чтобы машина выехала на другую улицу. — Говорят, что их волнует твое мнение, но на деле лишь создают видимость. Всё равно поступает так, как считают нужным.

Браун с отяжелевшим взглядом хранит молчание, затянувшееся на пару минут уж точно, и с хрипотой шепчет, зло оттянув губу пальцами:

— Из-за него я стал таким.

— Это твоя лучшая версия, — спешу перенаправить его восприятие собственной несдержанности, и фыркаю, сморщившись. — А то вырос бы слюнтяем.

Браун опять смеется. Коротко и тихо, как-то сдержанно, но мне нравится, что его настрой меняется. Он наклоняет голову, прижавшись к стеклу, и вдруг хмурится, задумчиво постукивая пальцем по коленке:

— Иногда люди меняются, — тихо произносит, делая вывод из сказанного мною. — Да? — продолжает смотреть перед собой, как и я, чувствуя, как нечто странное принимается копошиться под ребрами, сдавливая грудную клетку. Дэниел медленно скользит по лобовому стеклу взглядом, переводя его на меня, и смотрит искоса, без негатива, а с каким-то расслаблением. — Им нужно дать шанс, так? — почему-то его голос воспринимается давящим. Скорее всего проблема в том, как я воспринимаю его слова. Он продолжает наблюдать за мной, поэтому мне следует что-то сказать, и я глотаю ком в глотке, выдавив ровно:

— Я так и сказал.

Браун избавляет меня от своего надзора. Отворачивает голову, прикрыв веки и сложив руки на груди, а меня поглощают новые размышления. О своих же словах, которыми заставил наглотаться Дэна, а сам не прибегаю к их сути.

Люди заслуживают шанс.

Хмуро пялюсь перед собой, одной рукой удерживая руль, пока другой нервно провожу по лицу.

Верно?

***

— Тея.

— Да?

Роббин стоит у раковины, вымывая посуду после неудачной готовки Брук. Опущенный взгляд бесцельно бродит по пенистому дну, руки слабо держат сковородку, мочалка уже сползает, рассчитывая выпасть из ладони. За спиной Оушин. Девушка протирает обеденный стол, но прекращает, осознав, что женщина делает долгие паузы, будто ей необходимо отдышаться. Тея оборачивается, слегка напугано впитывая напряжение, витающее в небольшой кухне.

— Скажи мне, только честно, — мисс О’Брайен продолжает автоматически водить мочалкой по сковородке, которую «вымывает» на протяжении десяти минут. Оушин дергает пальцами влажную тряпку, с волнением глотнув воздуха. Стены помещения странным образом сужаются, сдавливая девушку уединением с женщиной, которая по какой-то причине настораживает, несмотря на свое хорошее отношение к пациентке.

— Конечно, — Тея боится выдать себя, но голос предательски слаб. О’Брайен не придает этому значения, поэтому продолжает с легкой тревогой, от которой сильно дрожат пальцы. Ведь она боится подтверждения своих страхов.

Страхов о том, что Дилан недалеко уходит от своего родного отца.

— Мой сын… — Роббин рада, что стоит спиной, Тее не увидеть выражение её лица, а женщина сильно перепугана. — Он не обижает тебя? — всё-таки выдавливает, сжав мочалку. Оушин хмурится, недолго гнетя собеседницу молчанием:

— С чего вдруг? — действительно не понимает, и Роббин сдержанно вздыхает, пытаясь скрыть свое состояние. Глубоко дышит, продолжает взглядом тонуть в воду, набирающейся на дне раковины. Почему она переживает? Потому что это страшно. Страшно осознавать, что её сын может быть… Нет, не хочет думать. И пугает не только это. Тея Оушин всю свою сознательную жизнь была жертвой. Роббин притворяется дурой. Она делает вид, что не замечает ветрености Дилана. Он слишком часто меняет девушек, чтобы вот так осесть с одной из них. Оушин нельзя заводить отношения с человеком, который сам еще не разобрался в себе, девушка будет искать в нем стабильности и защиты, а О’Брайен… он слишком… он слишком «не для Теи», если учесть проявление эгоизма, агрессивности и прочих вспышек, которые так сильно напоминают в нем его отца.

Как он посмел переступить черту с такой, как Тея? Зная о пережитом ею ужасе. Как он посмел?

— Он хороший.

Роббин прикрывает веки, испустив вздох. Оушин продолжает смотреть ей в спину, пугаясь повисшему молчанию. Она не знает, в чем причина такой напряженности, но понимает, почему мисс О’Брайен может пребывать в таком состоянии. Когда-нибудь всё это должно было всплыть, и скорее всего женщина начинает догадываться. Но почему её это так напрягает? Из-за прошлого Теи? Потому что она из детского дома? Потому что числится пациентом больницы для душевнобольных?

Оушин сдавливает тряпку, набравшись сил уточнить:

— Вы в порядке?

Роббин разжимает веки. Губы приоткрывает, но не знает, что должна ответить. Это чертовски сложная ситуация и она еще недостаточно хороша и мудра, чтобы понимать, как себя вести.

Всё, что приходит на ум, это побег. Временный уход для осмысления в одиночестве. Ничего удивительного. Дилан перенял от матери подобную черту.

— Мне нужно отъехать на работу, — Роббин опускает в раковину намыленную сковородку. Смывает с рук пены и выключает воду. Тея почему-то чувствует себя виноватой, поэтому прячет взгляд, уставившись в пол, когда мисс О’Брайен разворачивается, направившись к порогу кухни. Выходит, пальцы приложив ко лбу.

Тея приподнимает взгляд, направив в сторону закрывающейся двери.

Вокруг нарастает тишина.

***

Наверное, из меня никудышная помощница. Обычно Роббин так ловко справляется с горой посуду за минут десять, а я торчу у этой раковины уже полчаса, если не дольше. Руки точно не из того места растут. Наполненную мыльной водой сковородку вообще умудрилась выронить на пол, что расширило мои обязанности. Пришлось и пол отмывать, но что-то мне подсказывает, поверхность продолжает немного блестеть от жира.

Стою у раковины, сделав шум воды тише, когда слышу звон ключей и хлопок двери. Мисс О’Брайен вряд ли вернется в ближайшее время, так что встречаю Дилана на пороге кухни без удивления. А вот парень значительно сбит с толку, не обнаружив мать:

— Где Роббин? — не понимаю, почему он обращается к ней по имени, хотя, если учесть его сложный характер и их отношения в целом, думаю, им так проще. Я отворачиваю голову, пытаясь придать своему голосу больше непринужденности:

— На работе, — Дилану лучше не знать о нашем с Роббин необычном недо-разговоре. Пытаюсь сделать вид, что слишком занята посудой. О’Брайен задумчиво смотрит в сторону окна, держа ладони в карманах джинсов, и начинает медленно шагать от порога ко мне:

— Странно. Она выглядела так решительно утром, — пропускает улыбку. — Прям напрягла меня своим «серьезным разговором», — встает сбоку, оценивая тот беспорядок, что я устроила своим желанием помочь Роббин с уборкой. Стыдливо отвожу взгляд, нерешительно водя мочалкой по тарелке, а Дилан продолжает рассматривать столешницы, покрытые пеной, пол, усыпанный каплями воды и посуду, которую я неумело складирую сбоку, будто в итоге собираюсь случайно спихнуть все на пол локтем.

Чувствую, как внимание парня останавливается на моем профиле, поэтому нервно сглатываю, горделиво вскинув подбородок, мол, всё у меня под контролем, но увы, нет.

— Тебе помочь? — Дилан еще секунду наблюдает за моими попытками удержать выскальзывающую из рук тарелку. Молчу, расслышав в его голосе намек на издевку, да и губы парня растягиваются в усмешку. Гаденыш.

О’Брайен встает ближе, сбоку от меня, и наклоняется к моему уху, нашептывая:

— Я помогу. Ты не против? — продолжаю игнорировать, чем пробуждаю Дилана О’Брайена версии «я-мелкая-докопаюсь-до-тебя». — Тея, — он давит носом на висок, — Тея, — повторяет мое имя, заставляя меня испытывать то самое непривычное волнение от подобной близости. — Те-я. Те…

— Иногда тебя слишком много, — всё-таки реагирую на парня, обернувшись, чтобы встать к нему всем телом. Дилан с полной уверенностью заявляет:

— Не больше, чем достаточно, — и довольный такой, что хочется прибить его мочалкой. Изгибаю брови и сощуренно хмыкаю, кивнув в сторону двери:

— Ты можешь протереть столик в гостиной, — отдаю команду, вновь повернувшись к парню спиной. Дилан наклоняет голову к плечу, догадавшись:

— Намеренно выгоняешь меня?

— Ты обладаешь поразительной смекалкой, О’Брайен, — теперь довольно улыбаюсь я, чувствуя, как мое настроение взлетает до небес от простого диалога с парнем. Интересно, способна ли я таким же образом поднимать ему настроение? Хотелось бы дарить положительные эмоции человеку, который старается меня поддержать.

С улыбкой вручаю Дилану влажную тряпку, и парень вздыхает от безысходности, принимая её:

— Ты знаешь, где меня найти, — мнет ткань, исподлобья посматривая на меня, а я снаигранной невозмутимостью отворачиваю голову, потеряв парня из виду. Судя по шагу, О’Брайен отступает чуть назад и… Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не проронив вскрик, когда этот кретин бьет меня тряпкой по ягодице, тут же вдвойне ускорившись, чтобы покинуть помещение. Разворачиваюсь, только и успев бросить в его сторону возмущенный взгляд.

Порой такой мальчишка.

***

Кабинет полон света. Аромат корицы и кофе дарит чувство защищенности. Роббин смотрит в окно, за который вот-вот должна разыграться мощная буря, но черная туча никак не настигает берег Порта, и на вечернем небе даже можно разглядеть сверкающие звёзды. Женщина давит пальцами на губы, постукивает зубами и сидит в ожидании какого-то чуда, что снизойдёт до её разума и подарит ответы на мучающие её вопросы.

Эркиз возвращается в кабинет с новой кружкой кофе. График не позволяет постоянно сидеть с О’Брайен, но как только появляется свободная минутка, он спешит вернуться. На самом деле, это позволяет Роббин обдумать всё наедине с собой, только вот ответа она не находит.

Эркиз опускает кружку на стол и садится в кресло, рядом с которым стоит мягкий стул Роббин нервно дергает носком ноги в воздухе, не обратив должного внимания на возвращение своего молодого человека, поэтому какое-то время Эркиз молчит. Но мгновение общения ограничено, так что начать разговор необходимо как можно раньше:

— Ты боишься? — судя по повышенной нервозности именно это и ощущает женщина.

Роббин покусывает ноготок, с тяжестью качнув головой:

— Не только за Тею и Дилана, — даже не знает, как передать и описать причины своей тревоги, чтобы Рич её понял. — Два сложных человека. Они не совсем подходят друг другу, — на этих словах женщина немного скованно стреляет взглядом на Эркиза, будто бы припоминая, что именно таковыми являлись они сами, и так же быстро отводит глаза, поймав его внимание. — Порт — городок небольшой, — вздыхает, взяв в ладони горячую кружку. — Слухи расходятся быстро. Я знаю о похождениях Дилана. Боюсь, он попользуется Теей и…

— Ты сравниваешь Дилана со своим отчимом? — Эркиз не хочет торопить, но у него мало времени, а помочь своей девушке ему действительно охота.

— Он его сын, — женщина будто чувствует вину.

— Но воспитывала его ты, — Рич указывает на этот факт, правда Роббин отмахивается, с большей удрученностью взглянув в окно:

— Даже если так… — совершает долгие паузы, раздумывая над тем, как именно должна озвучить свои опасения. — Тея… Даже если Дилан испытывает к ней какие-то значимые чувства, — допустим, с кем не бывает в таком возрасте? — Оушин не лучший вариант, — чувствует на себе взгляд мужчины, поэтому продолжает, не обращая на Эркиза внимания. — Понимаешь, он любит стабильность, — опускает взгляд на кружку. — Он стремится к контролю. Всего. Помнишь, я рассказывала тебе, что произошло, когда он потерял дедушку, затем Норама? — хмурится. — Ужасное время, — не желает даже частично вспоминать, что тогда творилось в их жизни. — Что будет, если… — замыкается. — Боже, — пальцами давит на сжатые веки, — произойти может всё, что угодно. Вдруг Тея решит вернуться в больницу, или её отец добьется возвращения ребенка под свою опеку или опеку родственников, или… — заикается, тараторя от волнения, — или она покончит с собой.

— Робби… — Эркиз касается ладонью её колена, отвлекая от гнетущих мыслей.

— Я просто… — женщина убирает ладонь от лица, выражая искреннюю растерянность. -Я не знаю, как реагировать, — поднимает на Ричарда глаза, в которых открыто читается её беспокойство. — И чем это всё может обернуться.

— Я вижу звёзды.

Тея Оушин глубоко плюет на морозную погоду. Лежит на влажной траве, взглядом скользит по вечернему небу, открывшемуся из-за дождевых облаков, что пока мирно проплывают над городом. Дилан, сидящий на ступеньках террасы и покуривающий сигарету, отвлекается от раздумий и вскидывает голову, сощурившись:

— Да? — даже поднимается с кряхтением, выходя на газон. — Ни черта не видно.

— Видно-видно, — Тея укладывает ладони на живот, глубоко вдыхая аромат хвои, мокрой травы и морозной свежести. Спокойно мечтательным взглядом исследует небо, улавливая блеск. — Такие далекие, — шепчет, — загадочные и прекрасные, — совсем тихо произносит, когда Дилан ложится рядом, уставившись в черные облака. Ничего не разглядеть. Подносит сигарету к губам. Небо как небо. Ничего сверхпривлекательного. Поворачивает голову, взглянув на Оушин. На то, с каким по-детски ярким восторгом она обследует ничем не привлекательную гладь, готовящуюся обрушиться на них дождем. Странная девчонка. Её увлекают довольно примитивные вещи.

Дилан даже хмыкает: если он привлекает её, то он еще та примитивная вещица.

Да. Примитивное. Создание. С больной башкой.

— Что?

Возвращается из мыслей, получив вопрос от Теи, которая уже более минуты наблюдает за парнем краем глаз. О’Брайен выпускает из ноздрей никотин, отвернувшись и уставившись в небо, после чего с хмурым видом констатирует:

— Нравишься ты мне, мышь, — хочет затянуться, но тормозит, расслышав ответный смешок Теи:

— Оставь это ванильное дерьмо для кого-нибудь другого, — девушка переводит внимание на небо, а парень опять на неё. — Меня этим не сломить.

О’Брайен щурится, с вызовом проворчав:

— Да, тебя достаточно чуть придушить, — и осекается, не зная, как отреагирует Оушин на его черный юморок, но девушка смущенно улыбается, выдохнув пар изо рта. Дилан продолжает рассматривать её профиль, замечая, как улыбка продолжает расширяться. Знает, что парень наблюдает, но виду пытается не подавать. О’Брайен дымит через ноздри и ложится прямо:

— Мы не романтики.

— Да, — Тея спокойно соглашается. — Но небо красивое, — и резко шепчет. — Ой.

Крупная дождевая капля больно разбивается о её лоб, стекая к волосам. Девушка касается пальцем влажного участка кожи. Вот и тучи основательно подобрались. Готовы к обрушению на Порт. Оушин недолго рассматривает свои мокрые пальцы и переводит взгляд на теперь уже черное, мрачное небо.

— Надо в дом, — Дилан тушит сигарету о траву и присаживается, дернув девчонку за руку. — Идем, — но она продолжает лежать, завороженно наблюдая за бурлением в вышине. — Тея, — О’Брайен понимает, к чему это сейчас приведет, поэтому беспомощно падает обратно на траву, недовольно выдохнув:

— Ну зашибись.

«Супер», — Роббин раздраженно давит на педаль тормоза, останавливаю машину возле участка. Неестественно огромные капли дождя осыпают автомобиль. Громкий стук бьет по уставшей голове. Женщина глушит мотор, но продолжает сидеть в салоне, вслушиваясь дикий вой ветра, гоняющего по тротуарам и асфальту оставленные на улице пакеты. Тонкие деревья клонит к земле. Фонарные столбы гаснут. Мир погружается в безграничный мрак. Роббин опускает голову, прижимаясь лбом к рулю. Пытается исчезнуть. Шум должен затмить её собственные мысли. Обязан.

Выпрямляется. Сил никаких. Она хотела устроить серьезный разговор с её «детишками», но всё, к чему хочется стремиться, — к кровати. Упасть на неё, запереться в комнате и прекратить существовать.

Еле открывает дверцу, прикрывая голову сумкой. Дождь беспощадно «дырявит» её одежду. Без успеха добегает до крыльца, еле справляется с ключами и оказывается внутри темного коридора прихожей. Безумная стихия остается за спиной. Яркая вспышка света пробивает оконные стекла. За ней следует громкий рев. Свет не горит. Уже обрубили?

Роббин прислушивается, правда, из-за шума толком ничего не разбирает.

Зима в этом году особо суровая. В непривычном смысле.

Устало поднимается на второй этаж. При каждом шаге тяжелая сумка бьется о ногу, на коже наверняка останется синяк. Вяло шаркает к своей комнате, не обратив должного внимания на раскрытые двери. «Детишек» нет. Где они? Роббин должна взять себя в руки, она уже взрослый человек, она — мать. Ей не должно вести себя подобным образом.

Бросает сумку на стол, скидывает балетки. Тянет с плеч промокшую кофту. Ей не хочется видеть мир, так что приближается к окну, за которым открывается вид на грозовое небо. Пальцами касается штор, готовится задвинуть темную ткань, но вдруг улавливает движение внизу, на заднем дворе, и первая реакция — чисто материнское недовольство, вызванное двумя придурками, носящимися на морозе под проливным дождем.

Что за дети? Тея с таким невинным восторгом смеется, убегая и уворачиваясь от рук Дилана, который пытается увести её в дом, но девушка настолько ловкая, что поражает воображение. Кто бы знал. Даже О’Брайен слегка шокирован. Всё дело в её эмоциональной возбужденности? Возможно это придает ей сил. Оушин постоянно поскальзывается, и парень не отстает от неё в плане неуклюжести. Дождевая вода застилает глаза.

Роббин не дает себе отчет. Стоит и смотрит с явной тревожностью.

Тея вдруг падает на колени, кажется, подвернув ногу, но продолжает улыбаться и отбиваться от рук Дилана, который и сам растягивает губы, уже с отчетливой жесткостью заставляя Оушин подняться на ноги.

— Придурки, — мисс О’Брайен пристально наблюдает, как Тея встает, а Дилан опускается на корточки, и девушка опирается на его плечи руками, приподняв одну стопу, чтобы парень подергал ею, проверяя, ничего ли не потянула, но Оушин проходит проверку, поэтому О’Брайен спешит встать, вот только у девчонки подозрительно сощурены веки. И не зря. Она отпускает плечи Дилана стопой пихнув его в грудь, и парень валится на мокрую траву, обалдело уставившись на в голос хохочущую девчонку, которая даже голову запрокидывает. Настолько ей смешно, но Роббин вдруг ловит себя на мысли, что эмоции Оушин больше похожи на истерику, будто она постоянно на грани.

О’Брайен ловит худощавую девчонку за ногу, дернув вниз. Девушка без борьбы сдается, рухнув прямо в собравшуюся на траве лужу, и кажется Роббин может расслышать её смех. Взгляд женщины обретает оттенок печального смирения. Пальцы уже не так сильно сжимают ткань штор, а пугающие мысли отступают, отголосками уносясь в черноту сознания. Она без эмоций наблюдает за тем, как её с улыбкой, но грубо придавливает Тею к траве, не позволяя подняться или откатиться в сторону, нависает над ней, сжав запястья руки, и наклоняется к её мокрому лицу…

Роббин задвигает шторы — комната погружается в больший мрак. Какое-то время стоит на месте, пальцами водя по бархатной ткани. Более не доносится смех. Снова окутывает шум дождя. Прикрывает веки.

Будь, что будет…

***

Хорошо, что я додумалась залить термос кипятком. Электричество вырубают, пришлось бы довольствоваться холодной водой или пить из-под крана. Горячий душ умело согревает после такой… ненормальной прогулки по заднему двору. Конечно, я не намеревалась изваляться в лужах, тем более искупать Дилана, но вышло, что вышло. Мы вернулись в дом полностью промокшие. Судя по припаркованной машине, Роббин вернулась. Странно, что она тихо прошмыгнула в свою комнату. Подобная недосказанность с её стороны напрягает сильнее, чем предстоящий серьёзный разговор.

Сжимаю горячий чай, поднося кружку к лицу, чтобы паром обдало лицо. Холодный кончик носа. Стою в темной кухне, улавливая вспышку за спиной, светом озарившую стену, и оборачиваюсь, обратив взгляд на окно. Форточка распахнута. Шум дождя приятно ублажает, но есть в вое непогоды что-то настораживающее.

Подхожу ближе к подоконнику, изучая темноту, царящую на улице. Грозовые вспышки разрезают горизонт океана, выглядит потрясающе и пугающе одновременно. Ощущение неоднозначное.

Поднимаю ворот вязанного свитера выше, чтобы скрыть губы. Всё равно холодно. О’Брайен прикончит меня, если мы оба заболеем. На себя как-то плевать, а вот у него матч на носу.

Стою напротив окна, пытаясь насладиться вполне себе неплохим завершением дня. Утром казалось, что уныние не отступит, но Дилан действительно неплох в качестве увеселительной таблетки. Мои уши начинают пылать от прокатившихся в голове воспоминаний. Иногда забываю об особенностях О’Брайена. Он чаще ведет себя адекватно, поэтому проявляющаяся мимолетная грубость или иные… извращенные действия в первый момент вызывают ступор. Но потом принимаешь это и даже расслабляешься, воспринимая всё это, как игру, часть чего-то ненормального и сильно будоражащего.

Темнота кажется мне привлекательной.

Боже, я и правда нездоровый человек, раз уж в последствии пережитого насилия продолжаю получать от него удовольствие.

Шум. Поворачиваю голову, взглянув в сторону коридора. Не пойму, каким образом мне удается расслышать непонятный скрип. Чем-то напоминает… А, точно.

Без напряжения выхожу прихожу, рассматривая в темноте прикрытое отверстие для писем. Скорее всего, ветер тормошит заслонку. Подхожу ближе к двери, присев на корточки, и подношу ладонь к проему, кожей ощутив давление ветра. Сквозит и свистит.

Опускаю взгляд, разглядев на полу небольшой белый конверт, и напряжение моментально проникает под кожу. Причин для волнения нет, но что-то начинает зудеть, выворачивая ребра. Хмурю брови, сжав пальцами влажный конверт, и поднимаюсь, вернувшись к порогу кухни. Здесь светлее, чем в прихожей. Верчу находку, отпивая горячего чая, и решаюсь открыть. Небось, опять реклама, но кому в голову придет разносить её в такую погоду?

Даже не заклеен. Спокойно отгибаю уголок, пальцами пошарив внутри, и вынимаю листочек. Вырезка из газеты. Судя по качеству бумаги — старая.

Первое, что врезается в глаза, — заголовок. Второе — две фотографии.

Легкие пробивает кислород. Мои губы раскрываются, веки расширяются, а руки слабнут.

Фотографии двух девочек.

«УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК»

Дыхание спирает. Отступаю назад, словно в поисках опоры, и вдруг упираюсь спиной во что-то неприятно мокрое, пахнущее перегаром. Паника тут же накрывает здравомыслие, а ладонь теряет контроль над кружкой, когда грубые мужские руки сковывают тело, перекрыв доступ к кислороду.

========== Глава 33 ==========

Шум. Дилан резко отрывает голову от подушки, прекратив сверлить взглядом экран своего телефона. Его нерешительность затягивается на долгое время и написанное Нораму сообщение так и не отправляется к адресату. Попытка наладить связь со старым другом откладывается. Он и не против. «Иногда люди меняются. Им нужно дать шанс. Так?»

Парень приседает, без напряжения прислушиваясь. Не поймет, что за звуки доносятся с первого этажа. Приглушено. Наверное, Роббин не спит? Учитывая её утренний настрой, не удивится, если женщина пребывает не совсем в трезвом состоянии. В последнее время она сама не своя, и Дилана это тревожит — неспособность контролировать чужие мысли для оказания преждевременной помощи.

Опускает телефон на тумбу, решив всё-таки проведать обстановку. Вариантов несколько: либо Роббин не вписалась в поворот, либо ветер опять выбил хрупкую дверь заднего двора, либо кто-то что-то разбил. Но больше склоняется к неуклюжей Оушин, и это вдвойне увеличивает его стремление скорее покинуть комнату и наподдать ей за неосторожность. Отчитывание — своеобразный контакт, так ведь? А Дилан как глупый сопливый мальчишка хватается за любую возможность поболтать с объектом своих непривычных желаний.

Выходит. По-прежнему тихо. Только ветер усиливается. Странно. Будто кто-то распахивает огромное окно, но они точно всё закрыли. Подходит к комнате Оушин. Её не обнаруживает. Да. Точно она опять что-то мутит в ночи.

Грохот. Довольно мощный для такой хрупкой мыши. Чего она удумала? Перестановку сделать? А что… самое время.

Бодрее приближается к лестнице, вальяжно опрокинув её имя:

— Тея? — и замирает на месте, пальцами впившись в поверхность стены, на которую опирается, дабы удержать внезапно уплывающее в темноту равновесие.

Он врезается взглядом в ответ, ни глаз, ни лица не рассмотреть за густым мраком. Незнакомый мужчина в темной одежде, скрывающий лицо под тканью капюшона. Крепкий на вид. Сидит на одном колене, склоняясь над телом Оушин. Кажется, девушка без сознания, её тонкие руки раскинуты в стороны, голова неподвижно лежит на боку. Огромные ладони неизвестного крепко сжимают ей рот, вдавливая ткань какой-то серой ткани, пропитанной специальной жидкостью, что без труда вышибает сознание из головы жертвы нападения.

Дилан не имеет понятия, как долго они смотрят друг на друга. В его рассудке что-то дает трещину — и представшая перед глазами картины искажается, внушая фантомный ужас, знакомый ему с детских лет. Он будто видит отца, и реакция парня вполне ожидаема: тело наливается напряжением, каждая клетка воспламеняется, возвращая под кожу колкий зуд.

— Ты… — неясно, каким образом он сохраняет способность мыслить, и этим пользуется незнакомец, не ожидающий, что в доме есть кто-то кроме Оушин. Он ведь своими глазами видел, как эта чертова стерва Роббин уехала, оставив девчонку одну. Мужчина не был готов к подобному, тем более к схватке с вполне молодым и на вид крепким парнем, поэтому он пользуется возможной слабостью противника и вскакивает, когда Дилан срывается вниз. Безжалостно мужчина наносит сильный удар ногой по затылку Оушин, отчего тело той секунду содрогается, а сам срывается прочь через заднюю дверь дома. Это срабатывает и дает ему время. Дилан первым делом подскакивает к Тее, трясущимися пальцами схватив её за лицо:

— Те… — не дает себе закончить и бросается к двери на задний двор, опять-таки замешкав на пороге. — Твою же! — мечется взглядом из стороны в сторону, в итоге бросив затею преследовать… грабителя или… Кто это, черт возьми, был?!

Запирает дверь, бросившись обратно к Оушин, и падает на колени рядом, вновь принявшись ощупывать её голову:

— Тея? — взгляд беспокойно озирается, каждый раз возвращаясь к лицу девчонки. Сердце гулко стучит под ребрами, сбивает дыхание, ведь сознание по-прежнему рисует странные картины прошлого. Воспоминания, о которых О’Брайену стоило бы забыть для поддержание здравого смысла.

От панической атаки мысли в полнейшем хаосе. Парень не может сконцентрироваться на чем-то одном: надо бежать за ублюдком, поймать его, нет, надо помочь Тее, надо позвонить в полицию, надо связаться с матерью, надо отвезти Оушин в больницу, ведь, зная о состоянии её тела, даже легкий ушиб может перерасти в нечто, угрожающее её здоровью. А этот ублюдок сильно треснул её по голове.

— Черт… — Дилан глубоко дышит, старательно отгоняя холодный ужас. — Роббин! — Точно. Мать здесь. О’Брайен совершенно забывает о присутствии медика в доме. — Мам! — нечасто обращается подобным образом к женщине. Хорошо, что она не проснулась от шума. Представить страшно, что могло бы произойти, если бы Роббин первой обнаружила нарушителя.

Повторяет попытку привести Тею в чувства, но она не поддается его действиям. Что за запах? О’Брайен клонит голову к лицу девчонки, чувствуя, как её кожа пахнет какими-то медикаментами. Что он ей подсунул?!

Надо отвезти её в больницу. Это первичная задача. Остальное — потом. Всё — потом.

Вскакивает, подбегая к тумбе, и хватает связку ключей, когда за спиной слышит тихий полустон, говорящий о боли, что испытывает девушка, предприняв попытку вырваться из помутнения. Дилан бросается к ней, пытаясь аккуратно воздействовать на хрупкое тело, кто знает, что этот урод успел повредить ей:

— Я отвезу тебя в больницу, — говорит с Оушин, тем самым пытаясь успокоить не только девушку, но и себя. — Да черт… Роббин! — слышит возню на втором этаже. Эта женщина всё-таки выпила, так крепко спит только после водки. Надо опрокинуть сознание в безразличие. Холодное и устойчивое состояние, которое позволит оказать помощь другому.

Тея не морщится, несмотря на болезненное мычание. Мускулы её лица будто онемели, а мышцы тела парализовало. Она ничего не разбирает. Её разум — его просто нет. Вместо него наполненный пустотой шар, поэтому Тея не реагирует на внешние раздражители, концентрируясь только на болевых ощущениях. Дилан осторожно приподнимает её. Совершенно обмякла, словно тряпка. Она будто разваливается в его руках. Невесомая кукла. Зачем грабителю доводить кого-то до подобного состояния? Что он собирался делать? От одной мысли колко сводит низ живота, а безумное дыхание путает рассудок.

Безвольное тело. С которым несложно сотворить всё, что вздумается.

Нет, остановись. Всё потом.

***

Жаркое солнце обдает сухую кожу лица. Лучи беспощадно слепят в глаза, не позволяя мне распахнуть веки. Всё тело в неестественном расслаблении. Лежу на чем-то мягком. Пахнет хвоей. Соленый бриз волнами обжигающего ветра тянется со стороны шумных волн. Грудная клетка сдавлена. Никак не выходит полностью вдохнуть. Кажется, кожу испепеляет. Я не могу проявить на лице ни единой эмоции неприязни.

«Оушин? Вы слышите меня? — незнакомый голос, после которого сердце в груди тревожно сжимается, а в закрытых глазах начинают плясать огни пламени. — Она опять теряет сознание», — голос отдаляется, темнота настигает неожиданно. Душно. Почему так душно? Я не могу нормально дышать.

«Тебе нельзя спать», — мужские голоса, смешанные, мне не разобраться.

«Ей тяжело дышать», — констатация моих ощущений. Пытаюсь разжать губы, машинально ловить ими воздух, но кислород будто превращается в твердый слой, застывший вокруг моего тела.

Огненное свечение яркого солнца сменяется морозным мраком. Я чувствую, что могу дернуть кончиками пальцев, поэтому немного шевелю ими, в попытке сжать ладонь одной руки в кулак. Аромат хвои перетекает в резкий запах затхлости, пыль вбивается в ноздри, пленкой оседая на стенках глотки. Шум волн затихает. Погружаюсь в вакуум. Отсутствие звуков напряжением загорается в груди. Тяжелые веки находят возможность осторожно разжаться. Спиной лежу на рыхлом промерзлом полу. Взгляд еле фокусируется на ладони, что покоится возле лица. Пальцы еле щупают царапающую поверхность. Бетон, усыпанный мелкими камешками обваливающейся со стен штукатурки.

Пахнет табаком, мочой. Еле поворачиваю голову, направив помутнившийся взор в серый потолок, разбавленный ржавыми разводами. Я знакома с каждым пятном. Холодный воздух. Выдыхаю пар с обветренных сухих губ и пытаюсь смочить их кончиком языка. Горечь во рту. Медленно приподнимаюсь на локтях, карябая кожу. Разбитые в кровь колени подгибаю, с неясным спокойствием подметив, что на мне только нижнее белье. И то вместо лифчика какая-то полу-майка. Привычный внешний вид, не скрывающий костлявое тело, которое так ему нравится. Плоды его работ. Он гордится собой.

Что-то его не слышно. Где он?

Приседаю на колени, окидывая потухшим взглядом темное голое помещение. В углу старый матрас. На оконных рамах решетка. По ту сторону мрак. Кажется, здесь никогда не наступит утро. Постоянно властвует ночь. Вечная.

Шаги. Оглядываюсь на приоткрытую дверь, за которой клубится дымка темноты. Хм. Обычно он запирает её. Может, собирается прийти ко мне? Коряво поднимаюсь на тощие ноги, ощутив пронзительную боль в коленках, и хромаю к порогу, одной рукой обхватив грудь. С опаской приоткрывается дверь. Не следует привычного скрипа. Встаю на месте, озираясь по сторонам. Интересно. Где мама? Почему отец не запер комнату? Может, он сейчас с ней?

Слышу голоса. Знакомые. Тяжелые, с хрипотой. Что-то со звоном разбивается — и всё затихает. Медленно перебираю покалеченными ногами, ладонью скользя по стене. Двигаюсь к комнате матери, хотя спальней это помещение назвать трудно, но иного представления о том, как должен выглядеть дом, не имею.

Касаюсь дверного косяка, встав у порога, и с безразличием осматриваю тело женщины, подвешенное у потолка. Оно смиренно. Неподвижно. Лицо не искаженное и не менее мертвое, чем при жизни.

— Где отец? — спрашиваю, осматривая помещение и коридор за спиной. — Он забыл запереть меня, — спокойным взглядом цепляюсь за синеватое лицо матери, шею которой надломил кожаный ремень. Наверное, она выбрала правильную высоту, поэтому ей удалось исполнить свою мечту. Замечаю, как с кончиков её пальцев на ногах капает желтоватая жидкость. Испражнилась. Такое часто происходит после удушения. Вздыхаю, отступив назад от порога:

— Ладно. Если увидишь его, скажи, чтобы запер меня, — прикрываю дверь, пожелав с равнодушием. — Спокойной ночи.

Проверяю помещение гостиной. Старый диван, перекошенный стол, маленький телевизор и плотные шторы. Никого. Только начатые бутылки алкоголя говорят о чьем-то присутствии. И шаги за спиной. Оборачиваюсь, встретившись с ним взглядом, и вполне спокойно сообщаю:

— Ты забыл меня закрыть, — в нос пробивается знакомая вонь чужого тела. Кислый запах пота, крепкого табака, мочи и алкоголя.

— Да, — его лицо странным образом расплывается в темноте, — сегодня я буду с тобой, — произносит, но губы не двигаются, мимика лица застывает, а пристальный взгляд направлен сквозь меня. — Твоя мама не в себе.

Наклоняю голову, пожав плечами:

— Ладно, — и смиренно направляюсь обратно в комнату. Он следует за мной, тяжелыми шагами разбавляя тишину. Ни единой мысли о бегстве. Никакого привычного страха. Подумаешь, очередная ночь с рвущим давлением. Подумаешь, чрезмерное насилие. Нашла, о чем тревожиться.

Тупая членососка, Оушин. Заткни свой затраханный рот и наслаждайся!

Гробовой смех врезается в уши, выдергивает из кошмара, и кажется я роняю короткий писк, когда всё-таки выбираюсь из безумия собственного сознания. Холодный пот струится по телу, впитываясь в светлую ткань. Мое отяжеленное дыхание режет пересохшую глотку, а потерянный взгляд мечется по подоконнику. За стеклом бледное небо. Опадают крошечные крупинки снега. Кроны невысоких хвойных деревьев покачиваются на ветру.

Стук в груди усиливается, ускоряется. Влажные ладони еле тянутся по мягкому матрасу к лицу, пальцы касаются сухих губ, а широко распахнутые глаза пронизывают пространство.

Что за бред? Порой сны вымораживают своей… неадекватностью, доводя реальные воспоминания до абсурда. Как… Почему… Что вообще… Столько вопросов вспыхивает в разболевшейся голове. Не могу ухватиться. Ни за одну. Поэтому продолжаю парализовано лежать на боку, ожидая, когда разум окончательно стабилизирует свою работу. У меня слов не находится. Полнейший ужас.

Лежу неподвижно довольно-таки долгое время. И как только первичный шок смягчается, могу направить свои мысли на анализ окружающей обстановки. Без труда узнаю стены больничной палаты. Запах. Атмосфера спокойствия. Влажный воздух.

Затылок ноет, но это не мешает мне предпринять удачную попытку приподняться на руках. Сощуренным взглядом окидываю помещение, застыв вниманием на небольшом диванчике у дальней стены. Дилан и Брук. Спят, сидя развалившись на удобных подушках. Голова девушки лежит на чужом плече, носом зарывается в изгиб его шеи. Не знаю, почему внезапно чувствую порыв громко объявить о своем бодрствовании, но вовремя затыкаю рот, лишь ревниво подметив, как Реин обнимает плечо О’Брайена.

В этот момент дверь тихо приоткрывается — и в палату входит Роббин. Никого другого не ожидаю увидеть. Если меня клали в больницу, то только она и наблюдала за мной в качестве медсестры. Женщина выглядит привычно уставшей, но теперь в её глазах читается непривычная грусть, правда, улыбка проявляется, совсем чуть-чуть, стоило ей заметить меня:

— Привет, — шепчет, поглядывая на спящих ребят, и приближается к кровати, проверяя мои показатели на дисплее. — Как ты? — её легкая отстраненность меня расстраивает, но не могу винить женщину в холодности. В последнее время она… отрешена от нас. Даже от Дилана.

— Х-хорошо… — запинаюсь, пытаясь прокашляться. Голос охрип. Женщина берет мою карту, что-то фиксируя на листе:

— Ты помнишь, что произошло? — с каменным лицом интересуется, и я хмурюсь, коснувшись пальцами лба, ведь боль усиливается:

— Нет, — признаюсь. Я немного потеряна во времени. Даже не могу понять, что «последнее» помню. — А что… — с надеждой на объяснение смотрю на Роббин. — Что случилось?

Женщина отмалчивается, застыв ручкой над листом бумаги. Моргает и явно обдумывает ответ.

— Грабитель, — улыбка вновь озаряет её бледное лицо, но в глаза она мне не смотрит. — Просто грабитель, — касается ладонью моего плеча, успокаивающий жест, такой же теплый, как прежде, но меня не отпускает беспокойство. — Всё будет в порядке, — Роббин наконец находит силы взглянуть мне в глаза. — Действие медикамента прекращается. Но ты еще пару дней будешь чувствовать слабость. Лучше долго не передвигаться и не делать резких движений, поняла?

Послушно киваю, уловив краем глаз движение. Роббин не оборачивается на рваный вздох, который издает её сын, пробуждаясь ото сна. Он не сразу отгоняет остатки сонливости, пару секунд всматриваясь то в мое лицо, то в затылок матери. Затем слишком резко вскакивает, не заботясь о Брук, которая ворчливо валится на диван, продолжив утопать в сновидениях.

С хмурым видом парень растирает лицо и треплет волосы, без скованности в присутствии матери приближается, коснувшись моего плеча холодной ладонью:

— Эй, — будто бы полагает, что я всё еще не в себе. — Как самочувствие? — всматривается в мои глаза с приятным беспокойством. Опускается на край кровати. Не придает значения тому, как Роббин искоса наблюдает за нами, после чего молча направляется к двери, покинув палату. Я тревожно провожаю её вниманием, чувствуя, как усиливается мой дискомфорт. Что с ней? Она… догадывается?

— Тея? — Дилан требовательно дергает меня за плечо, заставив вынырнуть из своих мыслей. Обращаю на него растерянный взгляд, вдруг ощутив прилив горячего смущения, ведь парень пристально изучает мое лицо, чуть склонившись к нему.

Действую необдуманно. Мною движет желание казаться нормальной, никого не обременять, так что кое-как растягиваю губы в улыбку, едва выдавив спокойное:

— Замечательно.

Но О’Брайен без доверия принимает мой ответ. Между нами вдруг нависает непривычно некомфортное молчание. Почему он продолжает так пристально рассматривать меня? Не верит? Я бы себе тоже не поверила.

Парень открывает рот, скользнув ладонью ниже по моей руке, и опускает взгляд, как-то виновато покосившись на мигающий прибор, измеряющий мое сердцебиение. Понимаю, что он чувствует. Скорее всего пытается пристыдить себя в случившемся, но кто знал, что подобное может произойти? И откуда только взялся этот просто грабитель?

Хочу коснуться пальцами его волос, чуть пригладить беспорядок, а сам Дилан пересекается со мной взглядом, намереваясь что-то сказать, но тут тишину вышибает восклик проснувшейся Брук:

— Тея!

От столь пронзительного возгласа боль отдает в висках, но на моем лице сохраняется улыбка, а вот Дилан безэмоционально закатывает глаза, когда девушка прыгает на мою кровать с другой стороны, тут же сорвавшись на болтовню. Думаю, в течении дней моей отключки О’Брайен не представлял из себя хорошего собеседника, поэтому только сейчас девушке удастся помусолить волнующие темы. Она хватает меня за плечи, дернув с таким тревожным недоумением, что моя улыбка непроизвольно растет:

— Охренеть! — её будто сейчас разорвет от бурлящих эмоций. Глаза так и искрятся. Даже странно видеть её такой. В последнее время она пребывала в ужасном унынии. — В нашем городе нечасто такое происходит. Не переживай, этого урода быстро найдут.

О’Брайен приходит в себя, возвращая привычный сарказм:

— Я пытался от неё избавиться, но она тварь живучая.

— Эй! — девушка возмущенно хлопает его по плечу, а я ловлю себя на мысли, что мне даже такой контакт между ними не нравится. Учитывая то, что между ними было. То, что их объединяло. И объединяет до сих пор.

— Что? Сам Бог использовал данное обращение к созданиям своим. — Дилан усмехается, усаживаясь рядом со мной, спиной касаясь стены, и я невольно… или вольно двигаюсь ближе к нему, забираясь под бок. Конечно, хочу, чтобы Реин обратила на это внимание, но девушка будто не замечает, продолжая словесное сражение:

— Не думала, что ты уверовал, — и вдруг переключается. — Как чувствуешь себя?

Мнусь, пожав плечами:

— Хорошо, — скрываю свое довольство за маской безразличия, когда Дилан кладет голову мне на плечо, устало вздохнув.

— Вот, — Брук хмыкает, дернув носом в сторону парня. — Я же говорила. Всё обойдется.

О’Брайен с недоверием щурится:

— А по-моему, ты больше всех ныла.

Искренне улыбаюсь, с неожиданным теплом осознав, что Реин переживает за меня. Становится стыдно за свои ревнивые мысли, но увы, похоже во мне начинает говорить девушка… Нормальная девушка, и этому я тоже радуюсь, ведь тогда Дилан поймет, что мне не всё равно. Сейчас стараюсь отогнать недоверие к Брук и проявить свои чувства к ней:

— Ты хорошая, — да, звучит невинно и глупо, но подобное проявление отношения от меня — вверх открытости, и кажется Брук это понимает, поэтому временно замирает, пристально уставившись на меня, и вдруг хлопает ладонями по своим щекам, промычав от умиления:

— Бозе… — кривит, притянув меня в свои объятия, и я с удовольствием утопаю в них, повернув голову в сторону Дилана, который выглядит слегка озадаченным:

— А я? — косится на меня, желая лбом уткнуться мне в затылок, но Реин отпихивает его, сильнее сжав меня в руках, и фыркает:

— В нашем тандеме не место мужским тварям.

***

— Идешь на поправку, — Эркиз стоит возле кровати, просматривая результаты последнего обследования своей неоднозначной пациентки, которая заработала особое внимание к себе из-за желания мужчины нравиться не только Роббин, но и угодить Дилану. Женщина без смущения вчитывается в результаты параллельно с доктором, а парень продолжает игнорировать Эркиза, но внимательно слушает общую беседу, по-прежнему не смущаясь сидеть так близко к Тее. Похоже он серьезно настроен намекнуть матери об их неоднозначной связи. Парень догадывается, что она уже всё понимает, поэтому стремится лишний раз не смотреть в сторону своих воспитанников, чтобы точно выдержать данный разговор до более благополучного момента. Оушин скованнее. Она чувствует себя гораздо лучше, но на бледном лице ярко выделяются румяные щеки. Ведет себя, как девчонка. И отчасти Роббин подмечает приятную перемену. Тея Оушин с виду кажется нормальной. Особенно, когда смущается.

— Не думал, что скажу это, но девчонка ты крепкая, — Эркиз позволяет себе пошутить, и Роббин легонько пихает его плечом, тепло улыбнувшись, когда их взгляды пересекаются. Дилан закатывает глаза, потянув два пальца в рот, дабы продемонстрировать свое отношение к открытому проявлению чувств этих двоих, но Тея рывком опускает его ладонь, взглядом шикнув от недовольства. Пусть не мешает своей матери проявлять положительные эмоции.

— Мы еще неделю подержим тебя под присмотром, если ты не против, — Эркиз закрывает папку с именем пациента, сцепив руки за спиной. Оушин не любит больницы. И несмотря на нестабильное состояние, она бы бросилась прочь отсюда, но нет, не станет приносить неудобства. Довольно с этих людей проблем, которые им принесло желание приютить пациентку психушки. Задача Теи быть полезной изначально выглядела прозрачной, не сформированной, но теперь она, пережив очередной стресс, вдруг оживает. Звучит нелепо, но у неё будто открывается второе дыхание, что-то в её «мироанализе» меняется, даже бледное небо выглядит ярче и холодный ветер вызывает приятные мурашки. Демон всё еще томится внутри её сознания и тела, но в данный момент её Деградация где-то там, внутри, и Оушин не задумывается о ней. Правда понимает, что рано или поздно мрак даст о себе знать.

— Дома небезопасно, — Роббин качает головой, сложив руки на груди, и задумчиво покусывает губу, рассказывая о своих тревогах. — Надо подумать, куда нам временно перебраться, — пускай это и был обычный грабитель, но беспокойство посасывает, внушая паническую мысль о возможном повторении произошедшего. Лучше временно уберечь себя от потрясений.

— Я поищу варианты, — О’Брайен сам раздумывает об этом. Тея сдержанно опускает взгляд, в очередной раз чувствуя вину. Надо с этим кончать. Сколько можно приносить бед?

Эркиз покидает палату с закравшейся в разум идеей. А что если предложить им пожить у него? Дом у мужчины большой, мест хватит всем. Будет больше времени проводить с Роббин, к тому же, он давно предлагает ей переехать к нему, учитывая её проблемы с финансами. А также это поможет сблизиться с Диланом, к чему Эркиз, несмотря на противостояние парня, стремится с особым терпением. Сын очень важен для Роббин. Поэтому стоит сжать зубы и пробиваться сквозь глухую стену этого наглого типа с высоким ЧСВ. Хотя, может, это всего лишь защитный образ. Рич вспоминает Робби в подростковом возрасте. Неуправляемая, хаотичная и агрессивная. Казалось бы, что их могло связывать. Он всегда был слишком правильным для неё, а она искала бурю и порой необъяснимой грубости. А Рич… хорошенький маменькин сыночек. Как же забавно всё выворачивает жизнь. Теперь Роббин сама послушность и спокойствие, краснеющее во время секса в машине, а Ричард возвращается раскрепощенным в тихий Порт из большого города.

— Мистер Эркиз.

Настолько углубляется в свои мысли, что не замечает, как минует человека, видеть которого совершенно нет желания. С каменным лицом оборачивается, устремив колкий взгляд на Тома, который после бессонных ночей не способен скрывать своих эмоций, оттого проявляет сильное волнение. Особенно при контакте с мужчиной, которого однажды сильно подвел. Эркиз не церемонится:

— Что еще ты хочешь прибрать к рукам? — его злость уместна. Рич когда-то поверил этому ублюдку, а он «выкрал» его дочь. Больную дочь.

С высокомерным отвращением взирает на молодого парня, который нервно сжимает куртку в ладони, набираясь смелости:

— Я пришел вас попросить.

Глаза Эркиза буквально пылают яростью:

— Ты смеешь просить меня…

— Прошу, заберите Рубби.

Для него в коридоре стоит гул. Голоса людей напоминают неразборчивый поток шумов. Принятый психотропный препарат разглаживает привычное коматозное состояние, и мужчина хотя бы не ощущает себя выброшенной на берег рыбой. Мыслит не столь ясно, но и полубреда вполне хватает, чтобы четко выстраивать свои действия. Он знает — должен скрываться. Теперь уж точно, когда совершил оплошность, заявившись в чужой дом не совсем в подходящем состоянии.

Выглядывает из-за стены, стиснув ладони в кулаки.

Тея смеется. Чувствует себя нехорошо, её подташнивает от продолжительной ходьбы, хотя Роббин настаивала посидеть в комнате, не вставать с кровати, но девушку переполняет непривычное спокойствие. Глаза не выражают напряжения, губы растянуты в теплой улыбке, какой-то слабой, но приятной. Взгляд сфокусирован на Дилане, который то сидит рядом, то встает и начинает бродить, о чем-то бурно рассказывая, то опускается на корточки, сжав колени девчонки, и глаза той наполняются большей… любовью? Нет, трактовка не совсем верная. Она смотрит на него, как на близкого, родного и привычного человека. Не может оторвать внимания. Затылком касается стены, чуть запрокинув голову. Слабо хихикает, когда Дилан повествует об очередном наказании тренера. Говорит о всякой ерунде, не имеющей значения, но это так необходимо сейчас — просто болтать.

О’Брайен утопает в её внимании, много шутит, на самом деле отходит от сильного стресса. Главное, теперь всё в порядке. Теперь он будет внимательнее и осмотрительнее.

Зубы мужчины скрипят от злости и ненависти. Он пристально режет взглядом профиль бледной девчонки, которая в очередной раз заливается хриплым смехом, скрыв ладонью лицо, и вдруг прерывается на кашель, подавившись слюной из-за слабости. Дилан встает с корточек, опирается на спинку дивана, клонясь к лицу Оушин, внимательно наблюдая за её попытками восстановить дыхание. Но увы, что-то идет не так. Задыхается, ладонями схватив парня за предплечья, и Дилан помогает ей встать. Ведет обратно в палату, а следом торопится медсестра — знакомая Роббин, которая с удовольствием наносит легкий, но осуждающий удар папкой по макушке парня. Всё-таки не стоит Тее покидать кровать.

Мужчина медленно отходит за угол стены, с чистой ненавистью скривившись лицом.

Он давно утерял разум, но последние года окончательно лишился здравомыслия.

***

Брук Реин сложно притворяться, будто многие вещи ускользают от её внимания. Дилан и Тея. Жесты, взгляды, прикосновения. Лишние прикосновения, не совсем семейные. Зная О’Брайена, Реин без излишних сомнений предположила, что парень солгал о родстве с этой девчонкой, но с какой целью? Порой Дилану не требуется повод для обмана.

Брук медленно ведет автомобиль. Торопиться некуда. Уже какой день Норам ночует дома по просьбе отца и матери. Женщина сильно переживает за него, поэтому парню приходится успокаивать её своим присутствием. И Реин не возвращается.

Подпирается кулаком щеку, второй ладонью управляя рулем. Посматривает на серый горизонт океана. Снег угрюмо витает в холодном воздухе Северного Порта. Аппетит отсутствует, но еда всегдапомогала Брук достичь успокоения. Зависимость от набивания желудка куда сильнее, чем от сигарет и алкоголя. Вынимает телефон из кармана, перелистывая номера в контактах. Отрывать О’Брайена по понятным причинам не станет. Девчонкам из группы?.. Недо-подругам из школы?.. Иным зажигалочкам, которые потянут её по барам? Не хочется трястись в умном и душном заведении.

Взгляд скользит по именам, вдруг остановив тяжелый поиск на одном из них, что находится практически в конце по сортировке «популярности набора».

Почему бы и нет? В последнее время они неплохо сдружились.

Крепкие мышцы в напряжении от долгих и изматывающих физических упражнений. Торс оголен, кожа покрыта капельками пота. Дэниел крутит руками, разминая больные плечи, бродит по комнате, без желания распахивая дверь, которую по возможности старается держать запертой во избежание встреч с отцом или матерью. Не хочет ни коем образом вникать в их жизнь.

Поднимает ладони к турникету, зафиксированному в косяке двери, и принимается подтягивать тело вверх, мысленно ведя подсчет. Спорт помогает отвлечься. Тратить эмоциональные и физические силы не на постоянные размышления.

Слышит, как спальню покидает мужчина. Ориентируется по тяжести шагов, поэтому подтягивания обретают резкость, рывки сопровождаются выраженной на влажном лице неприязнью. Детские травмы не исчерпывают себя. Вернее будет предположить, что они имеют способность с каждым годом усиливать свое влияние на жизнь человека, развиваться и видоизменяться. Таким образом, страх Дэна перерос в неспособность сдерживать агрессию.

Вибрация на тумбочке возле кровати. Парень спрыгивает на пол, взяв бутылку с водой, и с тяжелым дыханием приближается к телефону. На экране высвечивается имя человека, звонка от которого он не ждет. И в первый момент давится водой, накрыв кулаком губы. Морщится, кашляет, но успевает схватить мобильный аппарат до того, как девушка успевает сбросить вызов.

Правда, ответив, привычные слова приветствия встревают в глотке, оттого как идиот молчит, пялясь в стену, пока Брук не нарушает тишину:

— Привет? — звучит с вопросом и несвойственной для неё осторожностью. Дэн отмирает, невольно вскинув бутылку, словно желая жестом ладони ответить на приветствие:

— Привет, — и мысленно: «Дерьмо», — вода расплескивается, холодом опалив кожу, и парень отставляет на фиг бутылку, пытаясь не… не потеряться в скованности во время беседы с девушкой, которая подмечает странную интонацию, поэтому сдержанно хихикает, повторив:

— При-вет.

— А-м… — Дэн пытается полотенцем ликвидировать последствия своей двигательной нестабильности. — Как де… — хочет проявить себя в разговоре уверенным, но Брук перебивает:

— Ты не хочешь поужинать? — и будто это обычное для них дело. — Я дико голодная.

Браун в очередной раз теряет связь с миром, укатывая куда-то в глушь своего сознания, медленно вытирая вспотевшую шею мягкой тканью. Реин на той стороне успевает досчитать до двадцати Миссисипи, прежде чем вновь объявить о своем «присутствии»:

— Дэн?

Его током пробивает. Чуть не роняет телефон, ненавидя себя за слюнявое поведение, и выпаливает:

— Д-да. Да. Поехали, — бросает полотенце в сторону кровати. — Я за, — начинает нервно ходить по комнате, вдруг остановившись у зеркала и оглядев свой внешний вид.

— Хорошо, — без задней мысли произносит Брук. — Я заеду за тобой.

— Ладно, — Дэн дожидается её отключения, только затем опускает телефон, не отводя от своего отражения внимания. И морщится, убедившись в том, как сильно вспотел. Мигом принимается носиться по комнате, собирая вещи, которые вроде чистые и вроде можно надеть. Нужно принять душ. Срочно!

Больничная столовая славится не самой вкусной пищей, но Дилан давно нормально не ел, поэтому любая зеленая смесь из брокколи и картошки сойдет за охрененный ужин. Выбираться в кафе нет стремления. Тея наконец приходит в себя, и он пытается как можно дольше находиться рядом, дабы усмирить свою паранойю касательно её безопасности. Или же дело в том самом нездоровом контроле? Неважно, главное, благодаря работающей в больнице матери Дилан менее ограничен.

Он возвращается к одному из длинных столов, за которым сидит множество пациентов и их родных. Хотелось бы подольше понаблюдать за Теей со стороны: она всегда так забавно озирается, ерзая на стуле, ищет его взглядом, поддергивая ногами. Не сразу замечает О’Брайена, потому сначала с испугом реагирует на присевшего напротив парня, а потом её губы растягиваются в слабую улыбку. Вид сонный.

— Пытался найти что-то съедобное, но нашел каше-подобную смесь из мяса и свеклы… — с сомнением перемешивает еду ложкой. — Наверное.

Оушин молча улыбается, без слов принимая тарелку и стакан с чаем. Дилан не совсем хочет притрагиваться к подобной еде, но в поддержку Теи начинает есть, даже удается похвалить повара за то, что его еда не столь отвратна на вкус, чего нельзя сказать о внешнем виде. Девушка только слушает. Её сердце необычно быстро колотится после потери возможности дышать. Эркиз сказал, общение — тоже нагрузка, поэтому лучше бы попросить О’Брайена не навещать её какое-то время, но, понятное дело, врач был послан парнем на все четыре стороны.

Без желания Оушин кладет чайной ложкой немного еды в рот. Не чувствует вкуса. И голод отсутствует. Но она еще помнит о своем обещании. Оушин намерена попытаться исправиться. Если не выйдет, тогда… нет, нельзя предполагать негативный исход.

Незатейливый монолог О’Брайена прерывает осторожно подошедшая со стороны молодая медсестра, которая привлекает внимание Теи своими привлекательными мягкими чертами. Пышногрудая, с большими глазами и здоровой кожей. Её губы отдают розовым. Не бледностью, как в случае Оушин. Тея даже опускает ложку мимо тарелки, невольно осознав, как много вокруг неё красивых людей. И как странно, что Дилан предпочел им её. Такую… неказистую и… нездоровую.

— Привет, — девушка мило, правда мило улыбается. Приятный голос, без присущей Тее хрипотцы, появившейся после регулярного курения и выпивки. О’Брайен не сразу понимает, что обращаются к нему. Вскидывает голову, а до этого скользит взглядом с ног красотки до её лица.

— Дилан? — девушка нервно мнет пальцами ткань формы — Да? — уточняет, хотя его ни с кем не спутает. — Мы… помнишь меня? — элегантно прикладывает ладонь к груди. — Я Лоли.

Тея переводит глаза на парня, который недолго скачет взглядом из стороны в сторону, закончив свои поиски положительным результатом:

— А-м. Да, — кивает. — Привет, — берет стакан с чаем, сразу же опустошив наполовину. Оушин немигающим взглядом следит за его поведением. Он нервничает. То, какие глотки совершает, то, как стучит пальцами по столу. Бесспорно. Эти двое спали друг с другом. Интересно, как давно? В прошлом году и пару месяцев назад?

— Как ты? — девушка пытается избавиться от молчания между ними. Дилан коротко бросает:

— Нормально, — ему даже удается запихнуть в себя еще две ложки ужина.

— С сестрой здесь? — пользуется слухами, которые ходят по городу, и покачиванием ладони приветствует Тею. — Вы с ней… — мнется, — похожи… — этим ограничивается, решив перейти к главному:

— Может… — приседает на стул рядом, скованно откинув прядь волнистых волос за плечо, — у тебя будет минутка или…

Дилан обращает на неё внимание, в первый момент растерявшись, ведь впервые оказывается в ситуации, когда его не интересует возможный перепихон с кем-то, а ещё сильнее волнует реакция девчонки напротив. Правда, объясниться не успевает.

Ладони Оушин давно крепко сжаты. Она с нечитаемым лицом пялится в тарелку, сдержанно глотая сухость в больной глотке, но когда внимание Дилана переходит на красивую девушку, Тея вдруг осознает, что не может контролировать свой язык. Обычно она прекрасно справляется со своими эмоциями, но сейчас за неё говорят чувства, а не разум:

— Прочь, — шепот, который методом проб и ошибок приспособились разбирать только Дилан и Роббин. О’Брайен обращает пристальный взгляд на Тею. Девушка рядом с ним не слышит, но замечает внезапно перескочившее внимание, поэтому поглядывает на Оушин, неуверенно уточнив:

— Так… Что думаешь?

— Пошла прочь, — Тея выговаривает каждое слово четко. От подскочившего давления кружится голова. Глотку режет дыхание. Она не моргает, сверлит взглядом еду в тарелке, крепче стиснув кулаки на коленях. Дилан молчит. Но с большим пониманием смотрит на неё, медленно опуская глаза, и задумчиво отпивает чай, никак не реагируя на обескураженность медсестры, которая растерянно моргает, решив оставить их:

— Извините… — слышно, в каком она смятении. Отдаленно Тея понимает, что она не виновата в тех эмоциях, что вызывает своим поведением. Она же не знает…

Оушин больше не притрагивается к еде. Её холодная неприязнь сменяется печалью в глазах. Не поднимает их на парня, тот больше не пытается разбавить их молчание своей бессмысленной болтовней. Он прекрасно понимает, чем вызван негатив со стороны Теи.

«А что если человек, к которому ты не будешь равнодушен, узнает о твоих похождениях?»

О’Брайен без эмоций пялится в тарелку, уже минут десять удерживая стакан возле губ.

А Оушин давно покидает столовую, мысленно анализируя свои чувства и поведение. И самого Дилана, пытаясь понять, с чего вдруг он будет верен ей? Между ними всё серьезно? Он ведь… со многими. Просто так.

— В общем… Тея в порядке, — Брук говорит без остановки. Дэн еле поспевает за полетом её мысли, девушку будто бросает от одной к другой, и она сама путается в своих словах, пытаясь скрыть неловкость за хихиканьем.

Забегаловка, которую выбирает Реин, не славится здоровой пищей, что уже странно. Брук следит за фигурой, и скорее всего вслед за праздником живота последует стыд и вина, но сейчас Брук необходимо заедать стресс и эмоции, так что она спокойно уплетает бургер и картошку, запивая колой. Дэн сидит напротив, без желания кладет в рот еду. Его не отпускает странное чувство дискомфорта, которым веет со стороны Реин. Ей будто хочется избавиться от компании парня, хотя она сама является инициатором встречи.

Браун старается скрывать своего наблюдения за тем, как дрожат пальцы девушки, как дергаются уголки её губ, как бегает взгляд. То, какие эмоции пытаются проявиться на лице. Всё без труда читается в глазах, так зачем она лжет? Почему сдерживается? Что из себя строит? Отчасти Дэну неприятна её ложь. Но он прекрасно понимает, почему она притворяется.

— Дилан сказал, — Дэн вступает, — её пока рано выписывать.

— Да, — Брук кивает, нервно пережевывая картошку. Кажется, она уже ощущает разгорающийся костер из стыда перед употреблением пищи. Ком в глотке, всё будто медленно поднимается обратно, дабы выйти наружу. — Да, — повторяет, с мелькнувшей во взгляде грустью подтянув напиток к губам. — Кстати… — хочет вновь перескочить на какую-то незначимую тему, лишь бы не концентрироваться на режущих эмоциях, что тошнотой стремятся вырваться наружу, но её попытка в очередной раз скрыть свое состояние проваливается.

Браун не меняется в лице, только брови сильнее хмурит, видя, как Брук опускает голову, носом уткнувшись в ладонь. Громкий вздох — попытка утихомириться. Когда девушка снова хочет возобновить разговор, её глаза предательски горят соленой влагой, а нос шмыгает. Что-то внутри продолжает усиленно трещать по швам. Неужели, сегодня тот самый день? Раз в неделю у неё происходит эмоциональный срыв, но Реин казалось, что у неё еще есть время.

Вновь накрывает ладонью лицо, опершись локтем на стол. Напиток опускает. Веки сильно сжаты, губы стиснуты, а мускулы дрожат, ведь фантомная тошнота подбирается выше. Морщится, проронив громкий всхлип, и тут же осекается, не меняя положения попросив:

— Сейчас, подожди… — тихо мычит в ладонь, клоня голову ниже.

У Дэниела окончательно отбивает аппетит. Он отодвигает посуду, сложив руки и локтями опершись на стол. Подается чуть вперед, замечая, как губы девушки предпринимают попытки растянуться в неискренней улыбке.

— Тебе необязательно улыбаться, — Браун по-прежнему хмуро следит за поведением подруги. — Если не хочешь.

— Прости, — с надрывом произносит Брук, махнув возле красного лица ладонью, словно намереваясь его чуть остудить. Глаза обрели иной оттенок. Кажется, косметика больше не скрывает истинного лица Реин. Теперь Дэн видит всё: мешки под глазами, оттеки на щеках, пятна на коже от постоянного стресса. Судя по припухлости век, девушка часто плачет. Она и сейчас роняет слезы, но сдержанно, сразу втирая их пальцами в кожу, отчего красных участков становится больше.

— Ты говорила с Диланом о том, что тебя беспокоит? — Браун задает этот вопрос, хотя знает, что в последнее время отношения между ними изменились.

— Я больше… — Реин берет салфетку, пальцы прижав ко лбу, — не имею права его занимать собой, — очередная волна эмоций бесконтрольно проявляется на лице, заставив Брук скрыться под ладонями. Всё тело заметно потрясывает. Дэн чувствует, что и в его глотке встревает тяжесть. Во рту образовывается сухость. А мысли начинают нервно скакать в голове. Он скованно передергивает плечами, откашлявшись, и неуверенно выдает:

— Ты можешь… — проводит ладонью по волосам, — обсудить это со мной, — мельком посматривает на Брук. Девушка опускает одну руку, второй продолжив массировать висок. Видимо, голова разболелась. Молчит, смотрит в стол. Отвращение к себе возрастает. У Брауна язык сворачивается в трубочку от волнения, но он принуждает себя продолжить говорить. По себе знает, какого это — думать, что никому нет дела до твоих чувств. Дилан столько лет был опорой для Брук. И сейчас её стоит поддержать.

— Что тебя мучает? — Браун хочет понять. Всматривается в лицо Реин, а та лишь отмахивается, пребывая на краю своей выдержки. — В последнее время ты…

— Знаю, — опять прячет лицо, выдохнув в ладони. — Знаю, — проникает пальцами в волосы, оттянув локоны. Дэн как-то не обдумывает свое предложение, чтобы в последний момент не заткнуться:

— Давай устроим ночь выплеска эмоций, — тараторит, всё еще пытаясь казаться собранным, а Брук обращает на него непонимающий взгляд, так что парень поясняет. — Я так часто делал с Диланом.

— Выплеск? — она перебивает с улыбкой неверия. — Ты?

— А что? — парень усмехается её реакции.

— Ты кажешься очень уравновешенным, — девушка вымотано щурится больными от слез глазами. — Такой пай-мальчик, — ладно, она шутит и пытается смеяться. Уже хорошо. Правда, выражение лица говорит само за себя.

— Мы можем выпить, — Браун поясняет. — Превратить разговор в игру. Ты что-то рассказываешь и глотаешь рюмашку, затем я. Обычно всё заканчивалось тем, что мы с Диланом тупо ржали над проблемами, которые мучали нас. Это помогает расслабиться и позволяет понять, как на твою ситуацию смотрит другой человек. Бывает полезно, — покусывает нижнюю губу, ожидая реакции Брук. Девушка томно смотрит на него, как-то бесчувственно. Взгляд отсутствующий. Дэн начинает ждать отказа, но на удивление Реин спокойно пожимает плечами, без воодушевления согласившись:

— Ладно. Давай, — трубочкой перемешивает холодный напиток, опустив взгляд. — Всё равно мне… не хочется быть одной.

Сна ни в одном глазу. Как только Тея оказывается в одиночестве, гнетущие мысли становятся её компанией. Даже полуобморочное состояние не истощает разум настолько, дабы обрести полнейшую пустоту в голове.

Недо-ужин. Принятие душа. Осмотр перед отходом ко сну. Принятие лекарств. Кровать.

Оушин сидит на краю, лицом к окну, за которым по черному небу плывут серые облака. Тучно и мрачно. Кажется, снег вот-вот преобразится в дождь. Странная здесь зима. Северный Порт не славится теплым климатом в любое время года. Ожидаешь от местности более суровой, настоящей зимы, но к концу подходит декабрь, а даже озера не покрываются слоем льда. Именно такая погода — непонятная по своему характеру, мерзкая и мокрая — соответствует внутреннему состоянию. Тея томно вздыхает, прикрыв веки. Она устала. Но, каким бы это ни являлось противоречием, у неё нет сил, чтобы уснуть. Многим знакомо подобное состояние, при котором истощен настолько, что мысли о необходимости есть вызывают раздражение и слезы, нужда принять ванну — гнев и опять же рыдания. Зайти в комнату, рухнуть на пол и лежать. Не переодеваясь, игнорируя любые потребности, потому что тупо не заинтересован в них.

— Не спишь?

Тея без желания разжимает веки, медленно оглянувшись: Дилан прикрывает дверь до тихого щелчка и проходит в темную палату, без скованности снимая кофту. Будто бы и не было той молчаливой ссоры в столовой. Оушин придерживается создавшейся атмосферы, не имея сил для разборок. А уместны ли они вообще? Девушке сложно оценивать ту ситуацию, в которой нормальный человек точно знал бы, как поступить.

— Я думала, время приема прошло, — констатирует, вновь отвернувшись к окну. Дилан приседает на другой край, разувается и забирается на кровать, так же вымотано пробубнив:

— Да, но у сына медсестры, встречающейся с главврачом больницы, есть свои привилегия, — ожидает, что его комментарий вызовет у девушки короткое хмыканье, но она остается непроницаемой на вид, поэтому ложится на бок, сунув руку под подушку:

— Ты же знаешь, что ты — часть моей зоны комфорта, — утверждение. Оушин незаметно вздыхает и с таким же бесчувственным из-за усталости лицом оборачивается, забравшись коленями на кровать. Смотрит на парня, который отвечает взаимностью на выражение её безэмоциональности, пока Оушин размышляет над ответом. И тот звучит невпопад — совсем уж не умеет придерживаться ритма разговора:

— Зависимость и потребность, — шепчет, обратив внимание на капельки воды, осыпающие кончики волос парня. Был на улице? — Я начинаю чувствовать нечто подобное, — касается их пальцами, собирая на свою кожу. — Но как долго продлится твоя потребность во мне? — спрашивает совершенно серьезно. — И что будет, когда ты решишь всё прекратить? — не смотрит ему в глаза, продолжая незатейливую игру с волосами.

У О’Брайена нет сил на хмурость:

— Я слишком люблю стабильность, Тея.

— Нет, это всё моя вина, — она вновь отвечает не к месту, будто бы ведет какую-то свою беседу, внутри себя. — Опасно делать смыслом существования другого человека, — ерошит его волосы, наконец, ложась на бок. А вот Дилан раздраженно приподнимается на локте, пропыхтев с особым негодованием:

— Ты хочешь, чтобы я сказал до тошноты примитивное «я люблю тебя»?

Оушин сонно прикрывает веки, еле шевеля губами:

— Ты не веришь в любовь.

— Ты тоже.

Молчание. Недолгое.

— Но я верю в построение отношений на основе ряда чувств и понятий, — парень продолжает жечь лицо Теи взглядом, а та лишь пожимает одним плечом, оставляя Дилана без ответа, так что он, сквозь неподдельное нежелание и скрежет зубов, попутно пару раз закатив глаза к потолку и пожевав кончик языка во рту, всё-таки давит из себя не совсем привычные слова:

— Я нуждаюсь в тебе. Мне с тобой комфортно, — лучше не делать паузы, иначе запнется и сбежит к херам под теперь уже моросящий зимний дождь. — Твое присутствие дарит необъяснимое спокойствие, — Оушин приоткрывает веки, устремив взгляд в подушку, да и сам Дилан пытается не создавать с ней зрительного контакта. — Мне нравятся долгие разговоры с тобой. Нравятся твои рассуждения, — мнется, — хотя они в большей мере безумные. Нравится, что ты понимаешь меня. Ты слушаешь меня в равной степени, как я слушаю тебя, — Тея вскидывает взгляд, приподнявшись на локте, и пялится с неясной обескураженностью, словно не верит, что речь идет именно о ней. — Ты отдаешься эмоционально в ответ, а не только потребляешь, — О’Брайен же ложится обратно, будто такое мощное «душеизлияние» лишает его остатка сил. — И я могу быть собой с тобой, зная, что ты не станешь осуждать.

Оушин щурится, уголки её губ предательски дергаются, расплываясь в улыбку. Дилан в очередной раз закатывает глаза и на фиг отворачивается, не имея желания лицезреть эту довольную морду. Но как итог сообщает:

— И ты, кстати, красивая, — тут же фыркает. — Заткнись, — прерывает любые возможно последующие слова или звуки. Тея еле сдерживает смешок и опускает голову на подушку, продолжая пялиться в затылок парня.

Всё это, конечно, здорово, но вот Оушин, кажется, влюблена.

***

— Не верю, — Брук смеется. Громко и искренне, Брауну даже не верится, что ему удается раскрепостить девушку перед собой. Она постоянно держала его на дистанции, а теперь, может из-за поглощения вина, в ней не остается намека на скованность. Возможно, дело не только в алкоголе. Атмосфера создается… непривычная. Мелкий, но быстрый дождь колотит по стеклам окон. Пляжный домик для параноика Дэна никогда не будет безопасным пристанищем, зная, как безжалостен местный океан, а сейчас за окном начинает бушевать непогода, правда, беспокойным волнам не удается накрыть и половину берега, так что Браун может относительно безмятежно потягивать вино из стаканчика для пива. Гурманы.

Сидят на полу. Включили только настольную лампу в углу гостиной. Царит приятный полумрак. Во избежание неловкого молчания на тихой громкости работает телевизор. Идет какой-то комедийный сериал по Дисней.

— Можешь спросить у моей матери, — парень не сильно налегает на алкоголь, совершенно не умеет пить. — Она до сих пор боится, что я опять попаду в обезьянник.

— А ты не такой хороший мальчик, Дэниел, — заключает Реин, заливаясь немного детским смехом, даже, сидя на полу, откатывается на спину, подергав стопами. Настолько услышанное кажется ей неправдой. Дэниел с полуулыбкой наблюдает за девчонкой, кивнув:

— Теперь твоя очередь.

— Ну… — её черты лица вдруг смягчились. — В пятом классе девочки заперли меня в раздевалке для мальчиков в одной майке.

— Дети могут быть очень жестокими, — Дэн по себе знает.

— Им было весело, — непринужденно пожимает плечами, сделав крупный глоток, и с намеком поглядывает на парня, который вспоминает — изначально затеял эту игру для выяснения причин уныния девушки, поэтому решает немного изменить атмосферу, перейдя к тому, что действительно его тревожит на протяжении многих лет. Скорее всего это подтолкнет Брук к откровению.

— Я избил своего отца, — Дэн. Это было слишком внезапно. Реин даже давится, резко изменившись в лице. Опускает свой стаканчик, взглянув на парня с застывшим в глазах вопросом:

— За что? — звучит без осуждения, просто ей интересно, что способно настолько вывести этого, вроде как, сдержанного человека.

— Он не очень хорошо обращался с матерью, — Браун без эмоций повторяет то, о чем уже беседовал с Диланом. Теперь говорить об этом гораздо легче. — А сейчас они… спустя столько лет снова пытаются построить отношения.

Брук клонит голову к плечу, задумчиво сощурив веки:

— А ты всё еще злишься?

— Мне кажется, — Дэн пытается построить несложные предложения, чтобы выразиться понятно, — негативные чувства — не то, что легко отпускает. Когда-нибудь меня прекратит ломать от ненависти при виде отца, но вряд ли ему удастся вызвать у меня положительные эмоции, — пытается глотнуть вина. — Для меня он навсегда останется тем тираном, который разбивал о голову матери пивные бутылки, — горько усмехается краем губ, отчего на лице Брук возникает неподдельное сопереживание. Её взгляд скользит в сторону. Дэн ставит точку, опрокинув половину содержимого стакана в рот. С неприязнью глотает, накрыв губы тыльной стороной ладони. Реин морщится, пребывая где-то внутри своего сознания, перебирая темные воспоминания и их последствия. От энергичной работы голова начинает пульсировать давлением. Стреляет вниманием на лицо Дэна. Тот так же размышляет о чем-то своем, упершись взглядом в окно, и девушка с ужасом осознает, что алкоголь развязывает ей язык, а все рамки расплываются. Что можно говорить, а чего нельзя. Она перестает заботиться об этом.

— Я подставила одного человека, — язык жжется. Смотрит в стаканчик, а Браун поднимает на неё взгляд, возвращаясь из своих размышлений. — Выставила всё в дурном свете, чтобы… — её речь не вяжется, поток информации воспринимается бессвязным. — Я хотела уничтожить его, настолько сильно ненавидела, — короткий глоток, Дэн молчит, смотрит. Брук не выражает никаких эмоций, глаза — непробиваемый слой многолетнего льда, под которым скрываются её личные демоны.

Девушка приоткрывает рот, выдохнув шепотом:

— Не было никакого изнасилования, — исподлобья вскидывает взгляд на Дэна. Тот хмурится, дает понять, что слушает, и ей не стоит ждать его слов. Не будет перебивать. Реин знает, он не поймет, о чем речь, но ей нужно, прямо сейчас нужно выплеснуть те мысли, что так давно дырявят её голову:

— Я выдумала это, чтобы обезопасить свою психику от потрясений, — высказывает свое предположение. — Но я продолжала ненавидеть себя и потому хотела сделать ему больно, так что… — кивает в подтверждение своих слов. — Я лгала, — покусывает край стаканчика, стрельнув взглядом на лицо Дэна. — Всем, — и вновь резко перескакивает. — Я рассорила близких людей, лишь бы навредить ему, — отпивает. Залпом. Тянется к бутылке. Хочет передать эстафету Брауну, правда тот нарушает правила игры, ведь это именно то, зачем он пришел:

— Ты об этом думаешь в последнее время? — щурится, опустив стакан. — Потому что некий Норам вернулся?

Брук наливает себе полный стакан и сразу опустошает половину. Новая доза алкоголя сильнее раскрепощает, поэтому девушка опирается плечом на край дивана, подперев ладонью щеку, и взглядом утекает куда-то в сторону:

— С каждым годом мысли… преобразуются, что ли… — рассуждает. — Знаешь, будто их воздействие усиливается или это мой разум слабнет и не может игнорировать, — улыбается, находясь под пристальным наблюдением парня. — Нервная система ведь не вечна. Я всё больше осознаю масштаб проблемы. Но хуже всего то, что мои чувства не меняются, я неадекватно… — как бы это объяснить, — воспринимаю некоторые вещи. Не представляю, как вернуться к нормальному понимаю вещей. Всё это настолько искажено…

— Что именно? — Дэн берет на себя смелость перебить. Помогает девушке не заплутать в собственных словах.

— Я не могу не думать о нем, — прикрывает веки, глотнув подступающую тошноту. — Это всё его вина. Это он сделал со мной, — лицо каменное. — Ненавижу, хочу разорвать на куски, но при этом…

— Ты влюблена в него?

Брук медленно возвращается вниманием на Дэна, который задает вполне себе адекватный вопрос.

— Я бы не назвала это «любовью», — ей противно рассуждать об этом. — Мне нравятся не самые… правильные вещи.

— Например? — парень пытается быть аккуратным, дабы не спугнуть.

— Всё искажено, — вдруг Брук начинает смеяться, накрывая ладонью половину лица. Браун пытается сосредоточиться, боится вдруг довести девушку до истерики. Наверное, зря он затеял всё это.

— Как это мерзко, — Реин с ноткой истерии вздыхает в ладонь, сжимая веки. — Мерзкая… — шепчет. Лицо её морщится от охватывающих эмоций, и Дэн спешит предотвратить эмоциональную вспышку:

— Может тебе просто отпустить вину?

— Это его вина! — девушка отдергивает ладонь от своего лица, выпалив крик.

— Но ты терзаешь себя, — парень пытается говорить спокойно и тихо. — Может… стоит простить себя?

— Тебе не понять, — отмахивается, вернувшись к поглощению алкоголя.

Браун настырно требует:

— Объясни, — но Реин закатывает глаза, проигнорировав. — Может, тебе стоит уехать? От этой ситуации.

— Ты не понимаешь, — вздыхает, наконец, отпустив раздражение, — о какой проблеме я говорю, — потирает виски.

— Конкретизируй, — а вот Дэн слегка сердится из-за поведения девушки. Он не виноват в её проблемах, так что она не имеет права срываться на него. Девушка хмурится, проглотив остаток вина в стакане, и отставляет его в сторону, не особо раздумывая над своими действиями: на коленках подползает к Дэну, заставив того заметно обомлеть, и опирается руками на колени Брауна, накрыв его губы своими в давящем поцелуе. Его взгляд замирает, сознание канет в прострации. Пальцы сжимают стакан. Никаких лишних движений губами, никаких извращенных манипуляций языком. Реин просто касается, на мгновение замерев, и с таким же непроницаемым лицом отстраняется, пристально изучив застывшее выражение парня.

Он… кажется, он сдох. Именно так ощущает себя Дэниел. Ничего не выражает, но внутри начинает бурлить кровь, щеки пылают, тело охватывает жар, а в висках стучит неразборчивый звук.

Брук долго молчит. Анализирует свои ощущения. И в итоге мягко, с грустью улыбается, сев прямо:

— Ничего, — уголки губ опускаются. Ничего? А вот у Дэниела теперь каша в голове. — Не будоражит, — смотрит прямо на него, не скрывая своего разочарования. — А вот если бы ты схватил меня за волосы и заставил делать что-то… грубо. Принуждая. Понимаешь?

Пялится на неё. Никак не приведет мысленный поток в порядок. Брук неправильно оценивает его молчание и виновато качает головой:

— Извини, — вскакивает на ноги, покачнувшись, а Дэн продолжает смотреть перед собой, еле анализируя происходящее. — Извини, — девушка повторяет, схватившись за волосы. Что она натворила? Зачем… Просто… Хотела понять. Дэн совсем не похож на парней, которые привлекают Реин. Ей хотелось попробовать… Вот и всё.

— Прости, ладно? — видит, с каким чистым охерением Дэн стреляет взглядом из стороны в сторону, и она спешит на кухню, убирая растрепанные волосы за плечи. — Боже, — бубнит под нос, готовясь нанести удар себе по лицу. Дура.

Забегает на кухню, ориентируясь в темноте. Берет кружку, наливает воды из крана и залпом поглощает, надеясь отрезвить мозг. Идиотка.

Шаги. Громко ставит кружку на столешницу, опершись рукой на край, и еле заставляет себя повернуть голову в сторону двери, на пороге которой стоит Дэн, натягивая куртку. Выглядит разумней, чем минуту назад. Смотрит в пол, отдернув края ветровки:

— Я не хочу быть грубым, — хмурится, взглянув на застывшую Реин. — Я бы мог, — девушка виновато приоткрывает губы, — но мне это не нравится, — парень переминается с ноги на ногу, собравшись с мыслями:

— До завтра, — и направляется в прихожую, заставив Реин нервно сорваться с места следом:

— Спасибо, что… — мешкает, тормозя в нескольких шагах от него, пока парень проверяет карманы на наличие телефона, — посидел со мной, — дергает локоны волос, не имея сил взглянуть в глаза Брауну. Сгорает от стыда. Ей не перебороть это чувство. Дура.

— Ты мне нравишься, — с его стороны эти слова звучат так обыденно, без выраженных в тоне эмоций, как-то приземленно, поэтому в первый момент Брук не воспринимает сказанное верно. Словно он сообщает ей о том, что любит тыквенный пирог. Настолько его голос звучит… ровно.

Девушка опасливо поднимает глаза и еще больше теряется при виде столь спокойного парня, который сует ладони в карманы, завершив мысль:

— Но я не стану делать что-то, что выходит за рамки моей морали, лишь бы угодить тебе, — в его тоне проскальзывает строгость. Брук даже сглатывает. Будто отчитывает.

Пораженно смотрит на Брауна, не выходит моргать. Тот не придает значения её замешательству. Сегодня неплохой вечер. Он узнал, что хотел, и набрался смелости признаться в своих чувствах. По-моему, вполне достойное времяпрепровождение.

— До завтра, — натягивает робкую улыбку, отшагнув к двери, и отворачивается, коснувшись ручки ладонью, как вдруг Брук цепляется за его локоть обеими руками. Оборачивается, вскинув бровь. Что-то еще? Девушка с широко распахнутыми глазами смотрит на него, не унимая закравшейся в голову мысли, что путает её сознание, толкая на безумную вещь.

Тот факт, что её тело и разум реагируют подобным образом, уже хороший знак, так что она хватается за эту возможность, еле набираясь смелости:

— Покажи, — шепчет, не сводя с него внимания.

Дэн слегка теряется, уточнив:

— Что?

— Ты сказал, я нравлюсь тебе, — совершает шаг к нему, встав непристойно близко. — Покажи.

========== Глава 34 ==========

Морозный ветер гонит с горизонта океана соленый воздух, с ревом он обваливается на берег Северного Порта, сочится сквозь старые дома и ветхие здания, привыкшие к подобным стихийным буйствам, а потому крепко и уверенно стоящие на поверхности земли. Чайки с громкими воплями витают высоко над головами жителей. Природа заглушает шум городской жизни.

Парк при больнице замыкается смотровой площадкой на скалистом обрыве, от бесноватого океана отделяет железная перегородка. Уже больше недели Оушин пребывает под присмотром врачей, сегодня ей наконец позволяют выписаться и даже преждевременно покинуть больницу, чтобы прогуляться и проверить, как организм воспримет погодные условия. Возможно, к вечеру состояние постоянно болеющей девушки ухудшится после недолгого пребывания вне теплых стен.

— Горячо, — Тея морщится, прижав ладони к губам, и начинает вертеть головой, отчего хвост из редких волос забавно прыгает из стороны в сторону. Дилан усмехается, удерживая стакан с кофе в руке, наблюдает за терзанием девчонки, у которой даже глаза слезятся. Язык обожжен.

Тея поправляет шарф, одолженный у Брук, и плотнее сжимает ворот куртки, обратив взгляд в сторону горизонта. Серое, бледное небо. Но Оушин не чувствует, что окружающая атмосфера влияет на неё своей угрюмостью. Тея продолжает испытывать легкость и непосредственность, даже улыбается, изредка бросая внимание на Дэна с Брук, которые попивают кофе, облокотившись на перила. О чем-то толкуют. Между собой. Они частенько отдаляются, пускай не совсем в физическом плане, но Тея ловит себя на мысли, что эти двое стали больше взаимодействовать. Интересно, почему? В данный момент Оушин намеренно отстраняет Дилана от остальных, чтобы как следует насладиться наблюдением.

— Тебе не кажется, что они как-то… — Тея дергает носками стоп, сидя на скамье, ладони греет о врученный парнем стакан кофе и сощурено смотрит в спины парочки. — Странно себя ведут?

О’Брайен присаживается рядом, закинув руку на спинку скамьи, и оглядывается на друзей, никак не изменившись в лице, а Тея не упускает возможности подстегнуть его:

— Не ревнуешь? — ссужает веки, пронзительным вниманием следит за ним, на что Дилан лишь вздыхает, хмуро сведя брови:

— С чего вдруг? — вполне равнодушно смотрит на Оушин и сутулится, локтями опершись на колени, а ладони сцепив. — Просто непривычно, — вполне спокойно констатирует. Конечно, его чувство собственничества еще копошится в груди, но только потому, что у О’Брайена параноидальное расстройство касательно Брук. Раньше, состоя с ней в подобии отношений, он еще испытывал правильную ревность, но теперь это скорее беспокойство. Похожее парень чувствует к Роббин. Но в данном случае Дилан ясным умом понимает, что к Реин клеится не какой-то мудень из клуба, а Дэн, так что стоит отогнать от себя стремление проявить излишнюю заботу.

Тея еще мгновение пялится на него, после хмыкнув:

— Понятно, — и повторяет попытку отпить немного кофе.

Дилан щурится, скользнув взглядом на профиль Оушин, и с довольной улыбкой подпирает щеку кулаком:

— А ты меня ревнуешь?

— С чего вдруг? — как можно равнодушнее цитирует его девушка, не мигнув глазом, когда язык обжигает горячая жидкость. О’Брайен с подозрительным выражением лица наблюдает за ней, наконец, сев прямо, и оглядывается на горизонт океана, как поступает и Тея, присев на одно колено, а локтями облокотившись на спинку скамьи:

— Красиво.

— Ты останешься с нами? — О’Брайен мастерски ставит в тупик, используя особенность Оушин — задавать вопросы невпопад к теме разговора. Девушка греет кончик носа паром, вздымающимся с поверхности кофе, и как-то криво усмехается:

— Нет, блин, — он еще сомневается? После того, как она открыто заявила о своем намерении постараться исправиться? Правда, парень не понимает сарказма, поэтому продолжает пристально смотреть на неё, и девушка вздыхает, стрельнув в его лицо косым взглядом. — Дурак ты, — большими глотками обжигает горло, а Дилан стучит пальцами по спинке скамьи, задумчиво уплывая взглядом куда-то в сторону, как вдруг замечает среди гуляющих по аллее меж хвойных деревьев фигуру мужчины. Момент ускользает. Незнакомец быстро теряется из виду, да и парень несильно заинтересован, так что возвращает взгляд на профиль о чем-то щебечущей Теи, но что-то внутри мерзко пронзает, заставляя еще минуту размышлять о пережитом недо-ограблении. Пока не отвлекается на то, как Реин накрывает плечо Брауна своей ладонью, при этом сжато улыбаясь. Они о чем-то беседуют. Изначально О’Брайену казалось, что между ними необычная скованность, теперь же от дискомфорта не остались и следа. Тея права, необычные у них отношения. Дилан пока не понял, но что-то явно изменилось.

Тея давится напитком, активно кашляет, прикрыв ладонью рот. О’Брайен отвлекается на неё, машинально придержав стакан с кофе. Девушка постоянно теряет контроль над вещами в своих руках, а потом ноет, что недостаточно насладилась очередным пролитым напитком.

— Мне надо домой, помочь Роббин собрать вещи, — парень вовсе отбирает стакан. — Она где-то нашла квартиру на время, — отпивает. Девушка, откашлявшись, складывает руки поверх спинки скамьи, упирается в них подбородком, угрюмо уставившись в сторону тучного горизонта: «М-м», — мычит. Не знает, что ответить, слишком неловко от приносимых ею неудобств. Нужно как-то исправить положение. И впредь не быть обузой.

— Дэн? — О’Брайен зовет друга, который не сразу воспринимает голос со стороны, и только после того, как Брук указывает пальцем на Дилана, оборачивается, направившись с девушкой к скамейке.

— Тебя домой подбросить? — задается вопросом, а Браун странно мнется, приоткрыв рот и переглянувшись с Реин, которая почему-то отводит глаза, почесав пальцем под носом. Тея щурится, с подозрением изучая этих двоих, и незаметно давит коленом на колено О’Брайена. Дилан даже не смотрит в её сторону, догадавшись:

— Вы еще посидите с ней? — постукивает стаканом по лбу Оушин.

Брук и Дэниел вновь обмениваются странными взглядами, и, наконец, Реин кивает, приятно улыбаясь:

— Да, мы… — запинается. — Чуть позже.

Тея прикусывает губу, стрельнув взглядом в сторону О’Брайена. Тот пристально пялится на друзей, которые молча избегают зрительного контакта с парнем.

— Окей, — Дилан щурится, постучав пальцем по стакану с кофе. Встает со скамьи, продолжая терзать ребят взглядом, из-за чего Брук вовсе отворачивается, обратив внимание в сторону океана, ведь маяк начинает издавать сигнальный вой. Браун тоже пользуется предлогом скрыть свое лицо от друга, оглядывается, одновременно с Брук почесав кончик носа.

Оушин губами упирается в свои сложенные на спинке скамьи руки и задорным взглядом скачет из стороны в сторону. Так-так-так…

Отвлекается от построения логической цепочки, когда Дилан вручает ей стакан и треплет пальцами её хвост из редких волос. Тея поднимает на него глаза, как-то по-детски улыбнувшись, чем заставляет губы парня невольно дрогнуть в улыбке. Он непроизвольно впускает в организм успокоение, унимая тревожность, когда видит её такой, а потому, пользуясь моментом отвлеченности друзей, наклоняется, носом и губами коснувшись лба Оушин, прикрыв глаза. Девушка пытается привыкнуть к проявлению нежности. Дело даже не в том, что это исходит от такого человека, как О’Брайен. Тее до сих пор сложно принять и поверить в то, что с ней происходит нечто подобное. Что кто-то может вести себя так по отношению к ней.

Оушин прикрывает веки, тонет в ощущениях, чувствуя, как в груди начинает щекотать. Плевать на людей вокруг, пускай это взаимодействие продлится гребаную вечность.

— Увидимся вечером, — Дилан откашливается, выпрямляясь, и возвращает своему лицу нечитаемую собранность. Что ж, пусть хотя бы пытается казаться суровым мужиком, а то в последние дни его уверенность в своих силах угасла. После случившегося. Это серьезный удар по его жажде контроля. Он понимает, ему не подвластно держать всё в своих руках. И вроде такая простая и всем известная истина ломает его ментально.

Тея утаивает разочарование, когда парень отступает, прощаясь с остальными, и разворачивается, уходя вперед по аллеи сада больницы. Оушин провожает его взглядом, скованно вздохнув. Без него или Роббин уверенность в безопасности меркнет.

Маяк издает протяжный вой сирены, режущий ушные перепонки, и Тея оглядывается, вместе с остальными обратив внимание на тучный горизонт. Он так успокаивает её.

Брук хмуро следит за переменой погоды и обнимает себя за плечи, когда холодный зимний ветер бьет по лицу, вздернув локоны волос. Это всё рождает тревогу в её груди.

Браун искоса наблюдает за Реин, разглядывая на её лице беспокойство, и сам напряженно сглатывает, испытав резкийукол под ребрами.

То, что произошло между ними, — правильно ли он поступил, позволив этому случиться?

***

Ладно… Признаюсь. Ощущения неоднозначные. Совершенно не способна анализировать, что чувствую, находясь здесь, в небольшом помещении со светло-бежевыми обоями и белым мягким ковром под ногами. Эти мило украшенные полки, заставленные разными мягкими игрушками, обилие цветов в горшках, от которых тянет слабым ароматом, журчание воды, эхом разносящееся по комнате. Мягкие стулья, больше напоминающие мини-кресла. Подушечки с рюшечкмаи. Всё такое… странное. В моей больнице помещения для терапии были совсем иными, так что неудивительно, что я не могу понять, как относиться к ситуации.

Рассаженные в круг пять человек. Все относительно моего возраста. Окей, здесь уделяют внимание формированию групп, чтобы пациентам было комфортно. В окружении таких же «детей-подростков» я чувствую себя менее тревожно.

Приятная на вид худая женщина с яркими вьющимися рыжими волосами возглавляет терапию. У неё бледная кожа, конопатый нос и такие горящие чем-то, похожим на любовь к жизни, зелеными глазами. Широкая, немного лошадиная улыбка, но не вызывающая отторжения, как у миссис Лункенз из моей больницы, которая каждый раз хлестала по гениталиям мальчишка с расстройством недержания.

—…И иногда голоса просят меня приносить другим боль, — через одного человека от меня сидит молодой парень, думаю, он не старше Дилана или Дэниела. Выглядит вполне себе обычно: светло-русый, бледнокожий, с отчетливыми кругами под глазами. К слову, цвет радужек — первое, что привлекает внимание. Непонятный перелив из темно-карего в зеленый. Он казался мне неприглядным человеком до тех пор, пока не открыл рот и не заговорил о неких голосах, которые постоянно требуют от него проявлять агрессию по отношению к себе и другим. Интересный случай. Меня привлекают люди с особенностями. Думаю… мне должно понравиться посещать групповую терапию.

— Хорошо, Луис, — женщина, которая представилась Мэгги, реагирует нормально на «ненормальное», чем вызывает во мне теплоту по отношению к ней. — Очень информативно, — в её руках толстая тетрадь А4, в которой она фиксирует свои мысли и наблюдения. — Мы подумаем, как тебе подружиться со своими голосами, — женщина переводит внимание на меня, оценивающее. Думаю, она намеренно откладывала знакомство со мной, чтобы я могла привыкнуть к окружению:

— Ребята. Вы уже заметили, у нас новый друг, — продолжает анализировать мое поведение, но я храню каменное выражение на лице, никак не ерзая от скованности, когда взгляды присутствующих скрещиваются на мне.

— Тея, верно? — Мэгги начинает листать тетрадь, словно у неё уже давно сделаны пометки обо мне и моем случае. Скорее всего, так оно и есть, я должна была приступить к терапии еще в самом начале своей реабилитации. — Расскажи о себе, — ужасный вопрос. — Чем ты увлекаешься? — слава богу, она конкретизирует, иначе мой мозг остановил бы свою деятельность.

Моргаю, всё еще испытывая непонятную смесь чувств и эмоций:

— Я рисую, — стараюсь не смотреть на ребят, которые открыто изучают меня. Мэгги заинтересованно смотрит мне в глаза, кивая:

— Тебе это нравится? — улыбается, а я нервно почесываю ключицы до красноты:

— Наверное, — отвечаю неуверенно, покосившись сначала в сторону одних пациентов, затем в сторону других, и ниже опускаю голову, взглядом упершись в свои колени.

— Не волнуйся, — Мэгги с беспокойством следит за тем, как в моем теле возрастает напряжение.

— Я не волнуюсь, — отрицаю очевидное тихим голосом. — Мне просто некомфортно.

— Это нормально, — женщина переводит тему. — Расскажи о своей приемной семье.

— Хорошие люди, — теперь мои ответы короткие и емкие. Мне не нравится, что остальные смотрят на меня. Понимаю, им интересно, но…

— А твоя настоящая семья?

Слегка потерянно поднимаю голову, взглянув на парня с изумрудными глазами, который на протяжении всей терапии пощупывает кожу своего запястья. Невольно удерживаю внимание на этом действии, замечая, что слой ткани покрыт мелкими кровавыми вкраплениями. Видимо, настолько сильно он терроризирует кожу.

— Луис, — Мэгги вздыхает, твердо проронив его имя.

— Мне просто интересно, — парень пожимает плечами, а я не успеваю осознать, как его вопрос загоняет меня в тупик, ведь мою растерянность умело разгоняет женщина, переключая внимание на себя:

— Я знакома с Роббин. Она хороший человек, в этом ты права, — щелкает пальцем, указав на меня. — Чем еще ты увлекаешься? — постукивает ручкой по листу тетради, но мне больше не хочется говорить, поэтому веду себя грубо, опустив глаза и процедив:

— Ничем.

Но, к моему удивлению, Мэгги не реагирует отрицательно. Она понимающе улыбается, кивнув, и хочет перейти к следующему больному, правда, в очередной раз вступает этот самый Луис. Смею предположить, он не самый легкий пациент.

— А её вы не спросите о диагнозе? — парень крепче стискивает пальцами кожу запястья. Я хмурю брови, стрельнув недобрым взглядом в этого типа.

— Луис, — Мэгги реагирует с прежним спокойствием. Парень покачивается в кресле, коротким вниманием окинув меня, и отводит глаза, принявшись пялиться в стену. Кажется, Мэгги уже давно работает с ним. И мне не стоит злиться на него. Ведь… она с особенностями, как и все присутствующие. Как я. Данная мысль помогает мне расслабиться. Верно. Они как я. Мне нечего переживать.

— Ладно, — Мэгги переводит внимание на девочку, сидящую рядом с ней. — Глория, не хочешь представиться? — о, она тоже новенькая? Выглядит на десять. Такая милая и невинная. Взгляд сверкает, улыбка завораживает.

— Привет, — у неё две тонкие русые косички, лежащие на плечах. Голубые глаза открытым взглядом окидывают всех присутствующих, а руки спокойно держат на коленях плюшевого зайца. — Я Глория. Мне девять. У меня неизлечимое заболевание.

— Ты умираешь? — Луис…

Я пораженно пялюсь на парня, который своей прямолинейностью в общении ставит всех в неловкое положение. Мэгги косится на него, но ничего не успевает сказать, ведь девочка спокойно, с той же улыбкой, теребя уши зайки отвечает:

— Да. Умираю.

— Боишься смерти? — Луис любопытно клонит голову к плечу, изредка дергая ею, словно слышит какой-то посторонний шум. Это голоса?

— Конечно, — Глория на мгновение опускает глаза. — Я… я не хочу умирать, — играется с зайкой. — А кто хочет-то?

Сглатываю, невольно часто заморгав от непривычного пощипывания в глазах. Пристально смотрю на ребенка, губы которого продолжают подрагивать, изображая улыбку, но сомневаюсь, что она искренняя в проявлении своих чувств.

— Ну… подростки, — Луис не затыкается, из-за чего многие отводят взгляды, пытаясь игнорировать присутствие парня. — Которые типа страдают от «дипрессий», — намеренно коверкает слово, показав пальцами кавычки. — Для них это стиль жизни.

Поглядываю на Мэгги, рассчитывая, что она заткнет Луиса, но женщина почему-то молчит, опечалено смотря на парня.

— В наше время болячки позиционируют, как особенности, — Луис с особым негативом в тоне голоса давит из себя слова, сильнее принявшись приносить себе увечья крепким пощипыванием кожи. — Я — индивидуальность, потому что шизофреник, или больной раком, — его голос пропитан ядом, видимо, эта тема сильно ранит его. — Я не такой как все, — цитирует раздражающие его фразы и подпирает кулаком щеку, уставившись куда-то в стену. — Бесят.

Молчание нависает над нами тяжелым грозовым облаком. Мое дыхание почему-то сбивается, а тревога возрастает. Только вот маленькая Глория не выглядит сильно угнетенной. Она без излишней эмоциональности смотрит на своего зайку, отвечая:

— Меня это не злит. Эти люди просто не осознают в полной мере, как себя чувствуют пациенты с неизлечимым недугом. Или с проблемой ментального характера. Если им не повезет действительно стать одним из… нас, то тогда они поймут. Насколько это тяжело. И это совершенно не делает тебя особенным, — поднимет голову, улыбнувшись и задергав ногами навесу. — Я не злюсь. Я радуюсь. Ведь у них есть время понять, что притворяться больными нехорошо и невесело. А у меня нет такой возможности.

Комок боли встает поперек моей глотки. В голове копошатся мысли о прошлом, настоящем и нестабильном будущем, и всё замыкается на сказанном этой маленькой девочкой.

Иметь возможность выбирать. Не иметь возможности выбирать.

Быть затворником своего состояния. Иметь возможность выбраться из него.

У Глории нет и не будет шанса выбирать. А у меня…

Вновь пытаюсь проглотить комок, но тот крепко цепляется за стенки горла, карябая его стенки. Мэгги давно переходит к другому пациенту, который болен одним из типов обсессивно-компульсивного расстройства, и музыка помогает ему не думать о пугающих вещах, подстерегающих его в этом мире. Поэтому этот парень так крепко прижимает к груди гитару, словно оберег таская с собой.

Не слышу мелодию, которую он наигрывает. Не слышу голосов. Смотрю на свои острые коленки, скрытые под тканью штанов. И жестко терзаю ногтями кожу ключиц, никак не справляясь с гнетущими мыслями о себе, своем поведении и о прожитых годах в целом. На что было потрачено мое время? Да, признаться, судьба изначально не была благосклонна, но теперь-то всё начинает меняться. У меня есть шанс, выбор и возможность. В отличии от таких, как Глория. И я смею вести себя подобным образом? Смею выбирать смерть, когда у других отнято право на жизнь?

Сдерживаю хриплое дыхание в глотке, пытаясь унять дрожание рук.

Я омерзительна.

***

В салоне автомобиля тихо. По другую сторону начинает бушевать сильный штормовой ветер, но он никак не влияет на атмосферу, повисшую над головами Дэна и Брук. Девушка крепко держит руль, иногда потягивая одну из ладоней к губам, дабы прикусить кончики ногтей. Браун наблюдает за изменениями погоды, по-прежнему испытывая волнение, когда на город готовится обрушиться буря. Каждый раз неожиданно, но, кажется, жители Порта привыкли к таким вредным переменам, поэтому не спешат укрыться в домах.

Машина едет неспешно. Реин задумчиво и обеспокоенно озирается по сторонам, нервно облизывая пухлые губы. И в итоге решается произнести это вслух:

— Дэн?

Парень расслабленно мычит, продолжая смотреть в окно:

— М?

Девушка ерзает на сидении, откашлявшись:

— Не хочешь… заехать ко мне? — старается выглядеть спокойней, но что-то продолжает копошиться в её груди. Чувство неправильное. Не совсем привычное. Браун какое-то время молчит, как-то безэмоционально взглянув на профиль Брук, и хмурится, наконец, кивнув:

— Хочу.

Реин сглатывает, коротким вниманием изучив его лицо, и тревога усиливается. Он тоже чувствует это? Что-то неуместное. Это всё. Неверно.

— Хорошо, — давит из себя улыбку, от проявления которой с новой силой запершило в горле.

Дэниел отводит взгляд, упершись им в стекло окна. И принимается анализировать происходящее, прекрасно понимая, что именно является неправильным между ними.

Брук ищет выход из собственной паутины больного сознания, но Дэниел — не антидепрессант, который поможет ей справиться с проблемами. Она использует его, чтобы почувствовать себя нормально. Наверное, такое же происходило между ней и Диланом, но Брауна это совсем не устраивает. Она ему нравится, но… Не в его интересах быть просто выгодной альтернативой. У Брауна багаж своих проблем и нести на себе чужие — не в его силах. Он уже проходил подобное с матерью и не справился, лишь усложнив свое положение. Порой люди так наивны в убеждении, что смогут заполнить пустоту внутри себя за счет других, или ошибочно полагают, что отношения обязывают одного нести моральный груз другого. Но нет. Отношения, конечно, представляют из себя взаимопомощь и поддержку, но никак не перекладывание своих проблем на другого и уверенность в том, что он обязан понимать, принимать и нести всё это вместе с тобой.

Вот, о чем размышляет Браун, сидя в салоне с девушкой, в образ которой когда-то влюбился. Но образ — дело одно. Истинное лицо может оказаться совершенно обратным его представлениям.

И самое обидное заключается в возможном отторжении этих образов. Дэн не позволит себе стать «неплохой заменой». Он уже существовал в роли чужой «таблетки от грусти». И больше он не позволит никому пользоваться собой подобным образом.

Кажется, у Дилана начинают развиваться новые фобии. Он чувствует себя некомфортно в своем доме, каждый раз с агрессией реагирует на различного рода шум, бывает срывается на Роббин, когда та гремит посудой или громко закрывает дверцы шкафчиков. Жажда контроля преображается в несдержанный гнев от мысли, что ни черта ему неподвластно.

Контроль ради всеобщей безопасности. Контроль ради собственного комфорта.

Вещей у них немного. Да и сомневается О’Брайен, что они надолго переберутся в другое место, так что выгребать всё из шкафов и ящиков нет смысла. По крайней мере, Дилан придерживается такой мысли, а вот что думает Роббин — остается загадкой.

Парень входит на кухню, где женщина поливает цветы перед отъездом в другое место:

— Сначала заедем за Теей, — вздыхает, трогая слабые лепестки растений. Дилан встает у стола и наливает себе в кружку воды из фильтра:

— Окей, — и вдруг осознает, что его больное сознание не в курсе, куда они перебираются из когда-то привычной зоны комфорта, оттого парень хмурится:

— Кстати, где квартиру нашла? — берет кружку, поднося к губам, но молчание тормозит его действие, и Дилан какое-то время стоит без движений, коснувшись холодной посудой губ:

— Роббин? — косо смотрит на женщину, которая нервно выдергивает лепесток, отпустив в свободное падение:

— Эркиз предложил… — молвит, не успевая толком объяснить ситуацию, как О’Брайен резко опускает кружку на стол с характерным громким стуком. — Дилан, — Роббин разочаровано вздыхает, оглянувшись на сына, который открыто демонстрирует свое отношение, агрессивно принимаясь переставлять вещи на столешнице, словно ему некуда деть свои руки. — Я думала, ты хотя бы ради безопасности других прекратишь вести себя как идиот.

О’Брайен краем разума понимает, что не должен быть столь эгоистичным, но с губ привычно срывается приказ:

— Мы остаемся.

Только в этот раз Роббин не реагирует ожидаемым послушанием. Она меняется в лице, приобретая черты серьезного негодования, а её голос звучит твердо:

— Нет. Дилан, — раздельно произносит, чем заставляет парня прекратить бессмысленно двигать столовую утварь. — Хватит с меня, — сверлит сердитым взглядом его затылок. — Не в этот раз. Хочешь — оставайся, — решительно заявляет, шагнув к столу, чтобы взять свою сумку. — А я хочу обезопасить Тею. Кто нас будет грабить? — тормозит у порога кухни, обернувшись, и раскидывает руки в сторону, привлекая хмурое внимание сына. — Подумай. Мы нищие. Если бы нас хотели ограбить, не стали бы нападать. Или залезли бы в дом, когда никого нет, — Роббин поправляет ремень сумки на плече, уверенно заявив. — Этот «грабитель» напал на Тею. Я почти уверена, это был её отец.

***

Мне это всё не по душе. Я чувствую некоторую натянутость внутри себя, будто бы все мои органы связались между собой одной нитью, что до предела стянула бы их, начав выдавливать кровавый сок. Я напряжен и не могу найти себе места. В доме Реин.

Не решаясь включить лампу, остаюсь в полумраке гостиной, пока с кухни льется свет. Слышу, как Брук возится за стеной, порой задавая мне вопросы, на которые даю неопределенные ответы, пребывая в омуте сомнений. Казалось бы, что может меня настолько серьезно выводить из равновесия? Я здесь, в доме девушки, которая сильно меня привлекает, она сама сделала первый шаг, готовит ужин на кухне, но…

Ерзаю на диване, в итоге сползая пятой точкой на ковер, чтобы спиной упереться в мягкий угол места для сидения. Запрокидываю голову и разглядываю потолок, не в силах перебороть тревожную вибрацию в сердце.

Я должен быть больше, чем доволен образовавшейся ситуацией, если бы не анализировал её под следующим углом: Дилан, скажем так, бросил Брук, отдав предпочтение Тее. Если бы этого не произошло, Реин бы не понадобилось искать кого-то другого на роль эмоциональной поддержки.

Лично я не нужен Брук.

Ей просто нужен кто-то.

— Кстати, ты не в курсе, куда переберется шайка О’Брайенов? — я слышу её голос, но не реагирую, впервые никак не сумев справиться со своим напряжением и негативным восприятием происходящего. Продолжаю сидеть, уставившись в потолок, а руки уложив на край дивана, чтобы положение казалось удобным. Брук не сразу выглядывает с кухни проведать меня. Сказать честно, её образ в тонкой майке, короткой юбке и фартуке меня умиляет, но не позволяю себе отречься от своих переживаний только ради созерцания подобной красоты.

— Эй? — Реин еще пытается улыбаться и подходит ко мне, мило убрав прядь волос за ухо. Тяжко выдыхаю, скомкано пожевав зубами внутреннюю сторону щеки. Реин присаживается на корточки сбоку, ладони сцепив за икрами ног, чтобы я не смог увидеть её белье. Хотя… видел я уже предостаточно, нафиг она пытается удерживать интригу?

Не знаю, сколько мы пребываем в молчании, но Брук больше не улыбается и изучает мое лицо вполне серьезно:

— В чем дело?

— Ни в чем, — мой ответ резким выстрелом пронзает даже мои ушные перепонки, неудивительно, что от столь громкого тона девушка слегка пошатнулась. Я сам от себя не ожидал такого проявления недовольства. Но лучше сейчас во всем разобраться, на первых этапах, так сказать.

Возможно, меня так мутит еще и из-за того факта, что Дилан и Брук были вместе. Не ревность, конечно, но легкая неприязнь, которую я никогда всерьез не воспринимал, ведь не думал, что когда-нибудь наши отношения с Реин перейдут на новый уровень.

Брук немного придвигается ко мне, с волнением коснувшись пальцами моего лица, и возвращает его в нормальное положение, чтобы взглянуть мне в глаза, но я намеренно избегаю зрительного контакта, ведь по-прежнему ощущаю, как меня неприятно колотит раздражение. Откуда оно взялось? Неужели, оно всегда существовало внутри, росло и развивалось вместе со мной. Это похоже на ту агрессию, от которой я так яро пытался излечиться. Не хотелось бы возвращаться к употреблению таблеток. Но сейчас я именно её и чувствую — злость. Злость по отношению к Дилану, он мог спать с кем ему вздумается, но при этом держал рядом ту единственную девушку, к которой у меня были чувства. Злость по отношению к Брук, она полагает, что я тот еще слюнявый щенок, который побежит за ней следом, стоит ей пальцем поманить и присвистнуть.

И я зол на себя. За то, что позволил себе настолько раскиснуть и запутаться.

Брук чуть наклоняется ко мне, наверное, чтобы поцеловать, но я отстраняюсь, на вздохе роняя:

— Ты не должна заставлять себя.

— Что? — девушка хмурит брови, выражая искреннее непонимание, поэтому спешу объяснить ей, что она сама же и чувствует:

— Я не нравлюсь тебе, — голос звучит ровно. Брук долго всматривается в мое лицо, пока я пялюсь в сторону панорамного окна, из которого открывается вид на черный пляж и тревожно раскачивающиеся волны океана.

— Ты хороший парень, — наконец, молвит шепотом Реин, большими пальцами ладоней поглаживая кожу моих скул. Я был готов услышать нечто подобное, это было ожидаемо.

— Брук, — морщусь, ладонью накрыв лоб разболевшейся головы.

— Ты хороший, — Реин продолжает давить, сев совсем близко. — Ты нормальный.

Перевожу на неё взгляд, устало восприняв сказанное. Девушка пристально смотрит на меня, словно пытается загипнотизировать и уверить в своих чувствах, но внутри меня ничего не «ёкает». Абсолютная тишина. В груди продолжает бушевать раздражение. Никаких положительных чувств.

— Я пойду домой, — тихо произношу, скованно поднимаясь с пола, а девушка еще какие-то секунды пристально смотрит перед собой, хлопая ресницами, а пальцами щупая пустоту:

— Что? — оборачивается, ударившись локтем о край столика. Я лишь бросаю взгляд в сторону её колен, не имея возможности поднять его на лицо, и с прощальным жестом ладони покидаю гостиную.

Слышу, как Брук роняет мое имя и замолкает, кажется, сама не спешит вернуть меня и выяснить, в чем дело. Хорошо. Я не настроен.

Выхожу на холодную улицу, тут же оторопев от изменения погоды. Так резко переменился ветер, стал резвее и холоднее. Соленый воздух прорезает глотку. Набрасываю капюшон кофты на голову, обратив взор в сторону океана. Бушует. Маяк продолжает издавать зверский вой.

Опять буря.

***

Сеанс групповой терапии идет около часа. Слишком долго, учитывая, что для меня всё это в новинку. В плохо анализируемом состоянии выхожу первой из кабинета. Остальные дети задерживаются внутри. Необычно наблюдать подобное рвение пациентов продлить общение с психотерапевтом. Я пару секунд топчусь на пороге, наблюдая за этим непривычным явлением: каждый ребенок намеренно продолжает разговаривать с женщиной, которая вроде сама не спешит избавиться от общества больных. Значит, между этими людьми действительно создано крепкое доверие. Так необычно.

Складываю руки на груди. В светлом коридоре прохладно. В этом крыле не особо людно. Большая часть этажа состоит из кабинетов врачей. Время позднее, поэтому посетителей немного, к тому же за окном творится невесть что. Подхожу к подоконнику, равнодушным взглядом оценив хмурое тучное небо. Чернота вокруг, плывет со стороны горизонта. Яркая вспышка озаряет бушующий океан. Маяк продолжает мерцать сигнальным светом. Высокие деревья раскачиваются под давлением ветра. Парковка пустует, поэтому без труда нахожу знакомый автомобиль, и невольно улыбаюсь, радуясь мысли о возвращении домой.

Разворачиваюсь, желая поспешить в палату, чтобы скорее встретиться с Диланом, но меня, вроде меня, окликают:

— Эй.

Оборачиваюсь, крепче сжимая пальцами плечи. Луис прикрывает дверь кабинета, оставив внутри беседующих ребят, и с необъяснимо виноватым видом шагает ко мне, потрепав ворот своей больничной футболки, а глаза отводит. Если честно, напрягает подобная перемена в его поведении, которая просматривается в выражении его лица и во взгляде. Может, у него раздвоение личности? Хотя, в целом нельзя однозначно оценивать людей с ментальными проблемами. Особенно, если они слышат голоса…

— Ты прости, — Луис ставит в тупик. — Это всё не я.

— Что? — напряженно отступаю назад, увеличив расстояние между нами. Парень крутит пальцем у своего виска, нервно улыбаясь:

— Это всё голоса, — видно, ему некомфортно говорить об этом, но он не чувствует, будто его слова — это нечто ненормальное для обычных людей. — Они просят меня доставать людей, — опасливо поглядывает на меня, оценивая мою реакцию. Продолжаю молча смотреть на него, пытаясь понять, какие чувства преобладают внутри. Если честно… никакие. Моя осторожность никак не связана с его психической нестабильностью. Я такая же. Просто… остерегаюсь людей. Всех.

— Просто, чем больше людей знают об этом, — он продолжает оправдывать свое поведение, — тем проще мне сосуществовать в обществе.

Неловко. Почему он объясняется передо мной? Выходит, этот парень только пытается казаться «хулиганом». Или его принуждают голоса? В любом случае, он не должен оправдывать то, что вне его контроля.

Мы все здесь так похожи друг на друга.

— Я не хочу обидеть, — мое молчание явно заставляет его нервничать в разы сильнее, о чем говорит дрожь в его руках, поэтому спешу поучаствовать в разговоре:

— Ладно, — отлично. Из меня просто охренительный собеседник.

Но и такой краткий ответ приводит Луиса в ярый восторг, видимо, для него многое значит умение поддерживать здоровое общение, думаю, это часть его программы реабилитации. Парень аж глазами воссиял, принявшись быстро тараторить, будто я уже намеревалась сбежать от него:

— Могу я звать тебя по имени? — я и правда сделала шаг назад, и он подошел ближе. — Или лучше придумать тебе прозвище? Или тебе нравится официальный стиль общения? Мэтью нравится, когда его зовут по фамилии. Потому что ему не нравится его имя. Это тот парень, который сидел рядом с умирающей Глорией. Девочка, которая скоро умрет. Или я могу звать тебя мышь.

— Мышь? — удивленно клоню голову к плечу, с интересом уставившись на Луиса, который скованно объясняет:

— Ты такая серая. И неприглядная. Как мышь. Так звали мою младшую сестру в школе. Потому что она никому не нравилась.

Не знаю, почему, но я вдруг не сдерживаю смешок, принявшись широко улыбаться. Этот парень такой неуклюжий в общении, вижу в нем себя, и потому мне становится весело.

— Привет, — слышу над ухом, и с мурашками на коже оглядываюсь на Дилана, который слишком сдержанно растягивает губы, переведя свое внимание с меня на парня. Внутри по понятным причинам возникает беспокойство, О’Брайен слишком нездорово реагирует на мой контакт с другими людьми, в частности с мужскими «особями». Но, кажется, Луис не представляет угрозы, поэтому Дилан как-то спокойно кивает ему в знак приветствия.

А парень словно испытывает странное восхищение, ведь это уже второй новый человек за день, с которым ему удается завязать знакомство:

— Привет, Луис, — протягивает ладонь, и Дилан натянуто протягивает свою в ответ. — У меня голоса в голове.

О’Брайен на мгновение замирает, пристально уставившись ему в лицо, но быстро схватывает, заметно расслабившись:

— Привет, — крепко пожимает его ладонь, от чего парень явно приходит в восторг. — Я Дилан, — встает прямо, перекинув свою тяжелую руку мне на плечо. И мнется: — У меня… Э-м, — на секунду пересекается с мной взглядами, и я незаметно хлопаю его по спине ладонью, после проникнув пальцами в задний карман его джинсов, и мы вместе смотрит на Луиса.

—… нет голосов, — Дилан продолжает, — но характер похуже, чем у старой стервы.

Луис широко улыбается, отводя взгляд в сторону, видимо, в его голове всплывает образ старой стервы, и он хихикает под нос, вдруг странно дернув себя за ухо. Голоса? Так он пытается прекратить их слышать?

— Ладно, — Дилан не дает молчанию затянуться. — Увидимся, — спускает ладонь с моего плеча на талию, дернув назад.

— Да, — Луис, честно, старается казаться нормальным, мне по душе его стремление к реабилитации. Он отступает назад к двери кабинета, подняв ладонь. — Пока, мышь, — и исчезает в помещении до того, как я осознаю, что он всё-таки принял решение, как именно обращаться ко мне, и меня оно не особо задевает. Я действительно серая и неприглядная.

А вот ладонь О’Брайена напрягалась, потому продолжаю стоять на месте, смиренно ожидая вопроса, которым он обязательно задастся.

— Мышь? — Дилан шепчет, хмуро покосившись куда-то в стену, а я превращаю все в шутку, хмыкнув:

— Ты оказался не таким оригинальным в плане разработки прозвищ, — поворачиваюсь к нему, дабы полностью завладеть его вниманием, чего добиваюсь без усилий. О’Брайен улыбается, пальцами зацепившись за край моей футболки, словно… контролирует, будто бы я тут на низком старте — готовлюсь сигануть прочь от него. Причем в окно.

— Как всё прошло? — Дилан переводит тему, потянув меня за собой. По ту сторону стен начинает разыгрываться буря, нужно вернуться домой как можно скорее, а то придется заночевать в больнице.

— Вроде… обычно, — иду за ним, теряясь. — Не знаю, — складываю руки на груди, чувствуя, как расслабляюсь, шагая так близко с О’Брайеном. — Никаких ощущений, — пожимаю плечами и нахожу нечто позитивное. — Но ребята нормальные.

— Такие, как Луис? — Дилан не воздерживается от колкости и усмехается. Без эмоций поднимаю на него глаза, активно заморгав:

— Такие, как я.

Уголки его губ дергаются. Он пытается сохранить улыбку, но та меркнет по мере осознание сказанного. Я не преследую цель пристыдить его, ведь на правду не держат обиды, просто… зачем-то стремлюсь ему напомнить, кем являюсь. Порой мне кажется, что он не до конца понимает, какой путь выбирает, связываясь со мной. Он еще так молод. Зачем ему я?

От подобных терзающих мыслей, по мнению Мэгги, мы должны избавляться. Для успешной реабилитации необходимо принять свою значимость и прекратить принижать свое существование.

Я работаю над этим… пока только мысленно пытаюсь лгать себе, чтобы постепенно ложь превратилась в правду. Думаю, так оно и работает.

— Извиняюсь, — всё-таки молвит парень, когда мы встаем напротив дверей лифта. Я жму на кнопку вызова, натянуто улыбнувшись и сохранив молчание. Зря, надо что-то говорить, но сегодня был слишком стрессовый день, столько нового пришлось пережить. Мне охота пребывать в тишине, надеюсь, та не натолкнет Дилана на мысли о дискомфорте.

Двери раскрываются. Парень ладонью подталкивает меня внутрь, после чего входит сам, нажав на номер нужного этажа, и запрокидывает голову, прикрыв веки и устало выдохнув в потолок. Я искоса смотрю на него, ощутив укол тревоги из-за своего молчания. Нужно говорить. Нормальные люди общаются друг с другом, но… не хочу давить из себя слова, поэтому осторожно касаюсь пальцами его ладони, заметив, как уголок его губы приподнимается в усмешке. И сама улыбаюсь, опустив взгляд, когда двери начинают закрываться.

Как вдруг лоб пронзает жуткое жжение. Знакомое чувство, от которого подкашиваются ноги. Невольно крепче сжимаю ладонь Дилана, вскинув взгляд, но не успеваю отыскать источник давящего наблюдения в коридоре, ведь двери лифта плотно задвигаются, оставив внутри меня неясное волнение.

Кто-то смотрел.

Сильнее стискиваю ладонь О’Брайена, нахмурив брови.

Кто-то знакомый смотрел.

***

Глоток за глотком. Глубокая затяжка.

Брук Реин вновь берется за саморазрушение, ведь её не понимают. Ей не позволяют быть другой. От неё отказываются и отворачиваются. Да, верно, все вокруг препятствуют её попыткам измениться, начать нормальную жизнь, здоровые отношения. Все виноваты!

Девушка сидит на полу в гостиной, охотно поглощая крепкий ром, прожигающий горло сокрытым в себе ядом. На журнальном столике упаковка сигарет, только вместо них внутри пять косяков, сохранившихся с последней вечеринки. Реин без желания втягивает внутрь дымок, разрушающий её здравомыслие, отупляет раздумья алкоголем. Ничего не хочет. Никакой работы над собой. Это все вокруг виноваты! Не она. Она пытается создать иллюзию, в которую постепенно поверит, но все, все, все мешают и не позволяют ей справиться. Отец и мать, больше заботящиеся о судьбе их сынка. Дилан, бросивший её в такой болезненный период. Тея, отнявшая у неё О’Брайена в такой момент. Дэна, не позволяющего почувствовать себя нормально. А зачем тогда вообще признался? Зачем сам же сделал первый шаг? Чертов придурок.

Брук совершает крупный глоток, после которого способность дышать покидает её на несколько секунд. Настолько сильно обжигает глотку и нос. Девушка даже пускает слезу, на время накрывая ладонью горящее лицо. Но она бледна. Болезненно. Всё кружится перед глазами, плывет, раскачивается. Брук пытается приподняться. Надо открыть окно. Душно, но при этом кончики пальцев замерзают. Шатаясь, приближается к панорамным окнам и раздвижным дверям.

Все. Это их вина. Они не позволяют. Ты стараешься, Реин, но другие мешают тебе.

Роняет бутылку, зажав зубами косяк с травкой, и предпринимает попытку раздвинуть двери. По ту сторону бушует ветер. Опасно находиться близ воды в такую погоду, но все лучше, чем сидеть в одним стенах с теми, кто тебя не понимает, да, Брук?

Все виноваты.

Девушка, сумев раздвинуть двери, морщится от ворвавшегося внутрь ветра, принявшегося тормошить ткань штор. Океан гудит. Крошечные капли осыпают лицо. Брук стоит на месте, сощурено уставившись перед собой. Втягивает дымок. Задыхается. Волны бесновато бросаются на берег.

Шмыгает носом, вдруг осознав, что это вовсе не дождь касается щек. Почему-то холодные слезы лениво стекают по коже, добираясь до края скул. Девушка приседает на пороге гостиной, ноги вытянув на веранду, и берет бутылку, продолжив одинокое пиршество.

Продолжив погружение в обиду и злость на весь мир.

Все мешают. Никого не волнует твоя судьба. Ты — лишняя.

«…Всегда была лишней», — голос мальчишки раздается за спиной, но Брук оглядывается, заметив ребенка со светлыми волосами. Он держит в руках железную пожарную машинку, пристальным, неестественно злым для ребенка взглядом сверля макушку девочки, которая покорно сидит на полу рядом с разорванными рисунками.

Брук хмурится, когда мальчишка поднимает машинку и сильно бьет девчонку по голове, приговаривая:

«Ты. Не нужна, — процеживает, с яростью повторив удар. — Сдохни».

— Брук?

Реин продолжает пристально смотреть в сторону журнального столика, не разделяя реальность и галлюцинации, и игнорирует светловолосого парня в промокшей одежде, который медленно вышагивает из коридора, сбросив капюшон с головы. Он долго колебался, но, заприметив нездоровое поведение Реин, решился объявить о своем присутствии.

Обычно Брук моментально проявляет агрессию. Начинает кричать, бросаться вещами, пытается любым возможным способом навредить ему, но сейчас она выглядит такой… никакой. Больше, чем просто разбитой.

— Эй? — Норам проводит ладонью по влажным волосам, слегка взъерошив их. Он был уверен, что Брук скрывается от бури дома, поэтому пришел сюда. И в очередной раз ошибся.

— Привет? — звучит, как вопрос. Норам с опаской подходит ближе к дивану, пытаясь понять, что привлекает внимание девушки. Её взгляд постепенно лишается своей осознанной жесткости, оставляя место слабости и бессилию.

Нельзя доверять её внешней «расслабленности». Брук крайне нестабильная личность.

Норам набирается смелости подойти еще ближе:

— Холодно. Давай закроем дверь, — застывает на месте. Брук медленно поднимает на него опустошенный взгляд, глубоко затянувшись травкой.

— В чем дело? — он идиот? Спрашивает о таком… В чем дело. Смешно. «Много, в чем дело».

Реин хмурит брови. Но продолжает хранить двигательное спокойствие. Поэтому Норам берет на себя смелость окончательно приблизиться:

— Простынешь, — сглатывает, ожидая скорого нападения. Брук опускает глаза, долго всматриваясь в поверхность пола, и вдруг привстает, проигнорировав парня и направившись к столику, чтобы забрать упаковку с косяками. Норам прикрывает двери, оглянувшись, когда Реин исчезла за стеной, поднимаясь по лестнице на второй этаж.

Всем все равно.

Девушка останавливается, достигнув этажа, спиной к ступенькам. Покачивается, блекло уставившись в стену. Темнота вокруг. Краем глаз замечает силуэт ребенка и поворачивает голову, лениво переводя взгляд на светленького мальчишку, с прежней ненавистью смотрящего на неё:

«Лучше бы ты сдохла».

— Тебе нужно лечь.

Брук неуклюже оглядывается, чуть не свернув себе шею, и опускает нетрезвое внимание на Норама, стоящего чуть ниже. Он внимательно следит за ней, невольно хмурясь:

— Иди спать.

«Сдохни».

Реин резко смотрит на мальчишку, теряясь во мраке.

— Брук, — вновь голос за спиной — и девушка уже растерянно, даже напугано переводит на него взгляд.

«Умри», — девичий голосок. Брук роняет бутылку, скользнув вниманием в обратную от мальчишки сторону, и упирается зрительно в девочку, уныло смотрящую в ответ.

— Я… — Брук роняет на вздохе.

«Сдохни», — мальчишка. Она оборачивается, панически глотнув кислорода.

«Умри», — девчонка. Она вновь оглядывается, мешая реальность с темнотой галлюцинаций.

— Брук? — Норам поднимается выше. Она зыркает в его сторону, но вновь:

«Сдохни». На мальчишку.

— Я-я… — Реин сглатывает, впадая в ужас.

«Умри». На девчонку.

— Я пыталась… — Брук оправдывается перед своим кошмаром, начиная качать головой. — Я пыталась.

«Сдохни», — у самого уха, заставив продрогнуть.

«Умри», — возле другого уха, заставив дернуться телом.

— Прекрати, — Норам позволяет себе коснуться. Он не должен этого делать. Ни при каких обстоятельствах, но ситуация того требует. Реин продолжает вертеть головой, в страхе реагируя на голос своего кошмара:

— Я пыталась… — бубнит без остановки. — Я пыталась…

Норам насильно поворачивает её к себе, крепко стиснув плечи, и пытается установить зрительный контакт:

— Перебрала, да? — догадывается. — Смотри на меня, — касается пальцами её лица. Теплые. Дыхание. Никотин. Реин покачивается на краю ступеньки, ладонью коснувшись локтя Норама, и морщится от усилившихся голосов в её голове.

«Сдохни».

«Умри».

«Я пыталась».

Брук еле сосредотачивает свой взгляд на лице парня, но вместо него видит… пустоту? Пальцами касается своих щек, пристально уставившись на спуск. Никого. Никаких голосов. Никакого чужого присутствия. Она одна. Это все… её кошмар. Только ужас не в галлюцинациях. Ужас в истинном и реальном одиночестве. Брук щупает пустоту. Щупает холод и внимает тишине.

А в мыслях эхом раздаются знакомые отголоски прошлого.

«Сдохни».

«Умри».

— Я пытаюсь.

— Тея?

Оушин моргает, выплывая из воспоминаний. В картинках прошлого она пыталась отыскать источник давления, которое ощутила сегодня вечером, но чем дольше она анализировала воспоминания, тем глубже погружалась в темноту, от которой так яро скрывается и бежит.

Тея отводит взгляд от окна автомобиля, не сразу обратив его на Дилана, сидящего впереди за рулем. Он умело следит за ней через зеркало:

— Ты что-то бубнишь.

Данное замечание заставляет Роббин пихнуть сына локтем. Видимо, она тоже прекрасно слышала шепот Оушин, но решилась не акцентировать на внимание на очередной странности.

— Да? — Тея реагирует вполне спокойно и хмыкает, вновь уставившись в окно. — Любопытно.

— И никак иначе, — О’Брайен решает не отвлекаться от управления. Всё-таки погодка шалит.

— А… — Оушин — личность нервная, поэтому не может совладать с желанием получить информацию. — Куда мы едем?

— Роббин как всегда выделилась, — Дилан фыркает, сворачивая на улицу, по обе стороны которой расположены жилые дома. Мисс О’Брайен сдержанно игнорирует высказывания сына и ставит Оушин перед фактом:

— Эркиз разрешил пожить у него.

— Доктор? — Тея почему-то улыбается. — Дилан не в восторге, — присматривается к профилю парня, замечая, как напряженно он пожевывает жвачку.

— Дилан может пойти на фиг со своим детским садом, — Роббин впервые так открыто противостоит приказам сына. — Эркиз пропадает на работе, поэтому дома бывает редко. Он не против нам помочь, — даже не пытается узнать, как реагирует Дилан на её слова. Смотрит в окно, не менее напряженно следит за дорогой, ведь даже внутри салона возникает чувство дискомфорта, будто бы этот сильный ветер и впрямь способен перевернуть автомобиль. Наверное, так оно и есть. Удивительно, как еще некоторые хиленькие строения удерживают оборону против непогоды.

Дилан и Роббин смотрят в окна с тревогой, а Тея упивается сдержанным восторгом. Хотя бы ради таких природных безумий стоит задержаться в этом мире.

Дом… как дом. Тея Оушин отмечает, что Эркиз живет в самом обычном американском коттедже. На фоне с ним, дом О’Брайенов действительно выглядит не самым лучшим образом. Теперь-то Тея осознает, какие у Роббин с Диланом серьезные проблемы с деньгами. Но им прекрасно удавалось это скрывать. Хотя… материальный достаток — последнее, что может волновать Оушин — человека, в первую очередь акцентирующего внимание на внутренних качествах.

— Дождь усиливается, — Роббин думает, что машину придется припарковать на стоянке рядом, но на крыльце дома появляется вечно улыбчивый Эркиз, который только сейчас осознает в полной мере, в какую ситуацию себя ставит, приглашая в дом не только любимую девушку, но и её не совсем адекватного сынка… Что ж… мужчина правда постарается наладить с этим семейством контакт.

Эркиз выходит в брюках и рубашке, оттого его передергивает от холодного сильного ветра, треплющего волосы. Он вытягивает одну руку в сторону пристройки-гаража и давит на кнопку ключей, после чего его ворота медленно «уползают» вверх, позволяя автомобилю проехать внутрь помещения, в которой припаркована еще одна машина, специально ближе к стене, чтобы автомобиль парня вписался.

— Мы действительно это делаем? — Дилан не прекращает сеять зерно сомнения, пока паркует машину в гараже, освещенном теплым светом. Роббин вздыхает, решая не реагировать на негатив сына. Он еще долгое время будеттерроризировать её мозг, стоит изначально выстроить психологический барьер.

Тея с интересом осматривает помещение. Мотор глохнет. Без желания парень вынимает ключ из зажигания, недовольно зыркнув на мать, которая растягивает губы в улыбку при виде Эркиза, вышедшего к ним через внутреннюю дверь:

— Привет, — мужчина так же старательно игнорирует явно недобрый взгляд парня, всеми силами отдаваясь желанию в первую очередь угодить Роббин. А затем — понравиться Тее. — Решил, что в такую погоду будет лучше оставить машину под крышей, — звенит ключами, указав ими в сторону улицы, — и ворота медленно опускаются, оберегая всех от негодующей стихии.

Роббин первая выбирается из салона, чувствуя себя раскованней остальных, ведь уже бывала в этом доме:

— Еще раз спасибо, — хочет чмокнуть мужчину в щеку, и он даже наклоняется к ней, только вот оба отстраняются друг от друга, когда слышат, с какой злостью Дилан хлопает дверцей автомобиля, выбравшись наружу. Да. Это будет труднее, чем казалось на первый взгляд, но… Роббин с приятным теплом, разливающимся под кожей, смотрит на Ричарда, не в силах сдержать какую-то глупую улыбку, и мужчина, таким же образом позабыв о Дилану, улыбается ей, невольно прикусив язык во рту от несобранности. Но вида не подает.

— Мне только в радость вам помочь, — намеренно мужчина обращается ко всем, а не только к Роббин, и женщина оборачивается к машине, когда О’Брайен грубоватым тоном просит Оушин наконец вылезти из салона. Тее будет сложнее приспособиться к новому месту. В первые дни в доме О’Брайенов она боялась перемещаться без чужого дозволения, а тут площадь намного больше. Роббин волнуется, что девушка не будет чувствовать себя в безопасности.

— Возьмите вещи, я сразу покажу ваши комнаты, — Ричард как-то странно косится на Роббин, и та ощущает жар в щеках, но скрывает эмоции под маской безразличного изучения гаража и его составляющих.

Тея молчит. Стоит на месте. Ждет, пока Дилан вытащит первую спортивную сумку. Роббин пихает Ричарда, намекая, что тому стоит посодействовать. Если уж рушить все границы неприязни между этими двумя, так рушить их резко и масштабно.

Конечно, Дилан огрызается, но сумку с вещами матери мужчина всё-таки принимает на себя, спешно направившись к двери:

— Идемте, — и дарит внимание Тее: — Дом большой. Ты будешь чувствовать себя некомфортно первое время, но привыкнешь… — косится на Дилана. — Постепенно, — шепотом заканчивает, откашлявшись под нос.

Роббин следует за Ричардом с такой довольной миной, что О’Брайену охота сунуть два пальцами… ей в рот, чтобы она хорошенько проблевалась радугой. Парень топчется на месте под звук голосов взрослых, которые проходят в прихожую, без скованности обсуждая совместное проживание. Ему бы собраться. Роббин права. Вариантов нет. Придется переступить через себя.

Тея упирается носом ему в плечо, заискивающе вскинув взгляд, и Дилан отстраняется от своих негативно-эгоистических рассуждений.

— Если тебе здесь не понравиться, поселимся в коробке на вокзале, — конечно, он шутит о коробке, но Оушин воспринимает его слова всерьез, ведь какое-то время действительно жила в таких условиях:

— Без проблем, — утвердительно кивает, решив пройти в теплую и освещенную прихожую первой, дабы дать парню морального пинка к действию. Дилан усмехается, без труда осознав, что девушка не поняла его сарказма, и направляется за ней, слегка сморщившись от яркого света.

И вновь — дом, как дом. Эркиз — один из главных врачей местной больницы, но живет вполне себе скромно. Хотя… прихожая и правда большая. С высоким потолком. Кажется, мужчина въехал сюда и ничего не менял под свой вкус. До него тут явно жила какая-то пожилая дама с собачками и кошечками. Роббин первое время хихикала над фотографиями котиков на стенах, интересуясь, чего Ричард их не снимает, а тот объяснялся, мол, постепенно они начали воздействовать на него и внушать спокойствие.

Светлый потолок, светлый пол, светлые стены. Ковер с рюшечками. Дилан даже слегка растерялся, изучив внутреннее убранство дома. Хотел пропустить пару шуточек, но решил пока придержать их для лучшего момента.

— На первом этаже, — Эркиз встал напротив гостей, разъясняя схему дома, — гостиная, кухня, столовая. Но столовой я не пользуюсь, ем обычно прямо на кухне, — излишняя болтовня помогает ему избегать зрительного давления Дилана, но ладони мужчина все-таки потирает от волнения. — Есть спуск в гараж, выход на веранду и задний двор, а под лестницей, — он указал в сторону «мощных» ступенек на второй этаж, — есть ванная. На втором этаже моя спальня, — зыркает на Роббин, а женщина сдержанно вздыхает, деловито изучая узоры на обоях, — и мой кабинет. А на третьем этаже: две комнаты и ванная. Только… — мужчина переходит к незапланированному, о чем даже Роббин еще не знает. — Ко мне вернулась дочь, так что… — скованно смотрит на Тею, а Роббин от удивления, смешанного с искренней радостью и каплей беспокойства, раскрывает рот:

— Она здесь? Правда здесь?

— Да… — в голосе мужчины больше тревоги, нежели радости. — И, Тея… — откашливается, вновь обращаясь к девушке, которая увлеченно рассматривает потолок, запрокинув голову. — Ничего, что тебе придется делить с ней комнату?

Роббин прикусила губу, поняв, в чем проблема. И даже слегка разозлилась на Ричарда. О таком стоит предупреждать заранее. Женщина переводит беспокойный взгляд на девушку, но видит только недовольное лицо сына. А Тея странным образом остается спокойной. Опускает голову, взглянув в сторону Ричарда, но внимание само перетекает ему за спину, когда на втором этаже, спустившись, тормозит худая бледная девушка в коротких шортах и довольно откровенной маячке, из-под которой видны лямки красного лифчика. Незнакомка со светлыми волосами и бледно-розовой прядью в них. И большими потрясающими карими глазами. Тея невольно приоткрывает рот, завороженно смотря на «призрака», а вот девушка пробегается незаинтересованным вниманием по присутствующим, вдруг задержав его на Дилане, который таким же образом въедается в неё взглядом, сглотнув.

Как он мог забыть?..

Рубби Эркиз.

— А, — Ричард, оглянувшись, улыбается, указав ладонью на девушку. Он нервничает, ведь еще не представлял её Роббин. — Это Рубби. Э-м, — слишком переживает, когда взгляды присутствующих с интересом изучают его дочь в таком… откровенном виде. Совсем не похожа на отца. — Рубби, это… — хочет представить гостей, но девушка игнорирует его слова, продолжив пристально пялиться на О’Брайена:

— Привет, Дилан, — голос хриплый. Она много курит.

Роббин и Ричард явно удивлены, но мужчина даже рад такому повороту:

— Вы знакомы? — хочет воскликнуть «здорово!», но при виде выражения лица парня заметно напрягается. Роббин чувствует это. То самое колкое напряжение, и его же улавливает Оушин, вдруг изменившись в лице, и уже исподлобья косясь то на дочь Эркиза, то на Дилана.

Взгляд Рубби приобретает нотки кошачьей игривости, а губы расплываются в ухмылку.

========== Глава 35 ==========

Конфликт с собой

Дилан О’Брайен с тяжелым вздохом изучает комнату, в которой должен будет проживать неизвестное количество дней. Вряд ли Роббин рассчитывает вернуться в их дом. И не только ради безопасности. Парень не глуп. Он подозревает, что переезд сюда — их с Эркизом попытка перейти на новый уровень отношений. Руки начинают опускаться, но тугая мысль продолжает давлением биться где-то в затылке. Дилан пока не готов мириться с тем, что у Роббин вновь есть мужчина. Детская рана еще не затянулась белой кожицей, она часто кровоточит воспоминаниями, и Дилану остается только всячески скрывать её. Шрамы, татуировки — маскировка истинных чувств и эмоций.

Как можно спастись от истинных эмоций? Как сбежать от самого себя?

Комната большая, на вид уютная. Большие и широкие окна, не зашторенные, благодаря чему виден происходящий на улице ужас. Крупная люстра на потолке, светлые обои, бледный паркет на полу, мягкий ковер, на которой расположена кровать. Стол, шкаф-купе. Если бы не устойчивый негатив по отношению к Эркизу и всему, что с ним связано, Дилану бы вполне приглянулся этот дом. Здесь царит непонятное успокоение. Несмотря на то, что поводов для напряжения становится в два раза больше благодаря Рубби.

Девушке, которая появляется на пороге светлой комнаты с высоким потолком:

— Кто бы мог подумать, да? — Рубби довольно улыбается, хотя её внешний вид оставляет желать лучшего. Она под чем-то? Или всегда выглядит так, будто её держат на таблетках? Бледная, худая, с большими пожирающими глазами. Дилан бросает на неё короткий взгляд, положив спортивную сумку на кровать. Берется за разбор вещей, стремясь занять себя чем-то, чтобы отстраниться от сжигающих мыслей о дискомфорте. Рубби складывает руки на груди, медленно шаркая босыми стопами по паркету. Приближается к спине парня, вдруг приложив к ней ладони, предприняв попытку скользнуть под одежду, дабы коснуться татуировок. Дилан резко оборачивается, с суровым видом пихнув от себя холодные руки. Рубби вдруг разражается смехом:

— Что? Только не говори, что за такой короткий период времени ты оброс целомудрием? — ей нравится мысль иметь под боком этого парня, взаимодействие с которым помогает ей забыться и временно погрузиться в небытие, стать другим человеком, без проблем и… в общем, иной Рубби Эркиз, которой еще много времени, поэтому она тратит его на всякое дерьмо.

О’Брайен отмалчивается, продолжив разбирать сумку. Он взял немного вещей. Своих и Теи. Они не задержатся здесь, пусть Роббини говорит, что хочет, но гордость Дилана не позволит ему сожительствовать с другим мужчиной.

— Или кто-то появился? — Рубби пытается угадать. Приседает на край кровати, закинув ногу на ногу, и пристально смотрит на Дилана. — Не думала, что тебя это способно остановить. Не особо ты походишь на верного парня.

О’Брайен показательно вздыхает, вынув из сумки небольшую коробочку. Отходит к тумбе, открыто игнорируя попытки Рубби завязать разговор. Открывает коробочку, аккуратно достав небольшой горшок с растением Теи. С чрезмерной осторожностью ставит на тумбу, изучив состояние растения. С ним нужно обходиться с особой заботой. Оно слишком символично для Оушин.

— Так… — Рубби уже без прежней маски стервы, а с вполне равнодушным выражением повторяет вопрос. — У тебя кто-то есть?

— Девушка, — Дилан ставит точку, но Рубби только усмехается:

— Очевидно девушка, ты точно не гей, — склоняется, локтем опираясь на колено, а щеку подпирает ладонью:

— А она знает о твоих похождениях и немного больных предпочтениях? — задорно улыбается. О’Брайен машинально сглатывает, напряженно зыркнув в сторону девушки, и возвращается к сумке, продолжив молчать. Рубби закатывает глаза, слегка раздраженно бросив:

— Да ладно тебе, — поднимается, не веря тому, что этот парень — тот самый, что творил с ней такие вещи в притоне — может действительно так переживать об отношениях с кем-то. — Её здесь нет, — встает позади, привстав на цыпочки, чтобы шептать ему на ухо. — Она не узнает, — касается его плеч пальцами, заставив парня ощутить странное сжатие в животе. То самое. Знакомое жжение. Он резко оборачивается, перехватив одну её руку за кисть, чтобы болезненно дернуть в сторону, но замирает, взглядом врезавшись в Тею, стоящую на пороге комнате и неуверенно перебирающей ткань своего свитера. И вместо того, чтобы причинить желаемую боль Рубби, он как-то скованно отпускает её руку, зачем-то прокашлявшись. Рубби оглядывается, окинув Оушин вниманием с особой неприязнью, ведь отец рассказывал ей об этой пациентке, у которой есть выбор.

Тея растеряна, но пытается выдать что-нибудь нормальное:

— Красивый дом, — избегает зрительного контакта с Рубби, прекрасно ощущая её недоброжелательность. — И комната у тебя красивая, — шепчет, вовсе опустив глаза в пол.

— Мы будем в одной комнате, — Дилан хрипло заявляет, чем привлекает к себе внимание присутствующих: Рубби пялится на него с легким недопониманием, а Тея сдавливает губы, затем тревожно покосившись на дочь Эркиза.

Дилан опускает равнодушный взгляд на Рубби и произносит с ноткой угрозы:

— Во избежание конфузов.

Девушка изгибает брови, начинает осознавать и потому вновь оглядывается на Тею, но уже с иным выражением лица изучает её, скривившись:

— Да ладно?

Оушин буквально обдает холодом. Она складывает руки на груди, защищаясь морально от незнакомки, а та фыркает, исказившись презрением. Но все-таки принимает намек, уверенным шагом покидая комнату. При этом Тее приходится вжаться в дверной косяк, чтобы эта девушка не пихнула её. Оушин провожает Рубби взглядом, непонимающе хлопая ресницами. Что она успела сотворить, чтобы к ней прониклись таким недружелюбием?

— Забей, — О’Брайен привлекает к себе внимание, продолжив опустошать сумку. — Закрой дверь.

Тея глупо приоткрывает рот, выйдя за порог, и тянет на себя дверь, чем заставляет парня усмехнуться и уточнить:

— Закрой дверь с этой стороны, мышь.

Происходящее пугает, но вместе с тем это те самые перемены и сдвиги, которых они так ждали. Роббин разбирает свою сумку. Ричард сидит на краю кровати. Хранят молчание, пытаясь вести себя по-взрослому. Никаких конфликтов. Если дети начнут их провоцировать, нужно воздержаться и повести себя разумно. Сложная ситуация. Очень шаткая. В доме царит напряжение.

Эркиз поднимает глаза на Роббин, которая неуверенно топчется возле раскрытого шкафа, не зная, на какую полку лучше положить свои вещи. Она переводит на него взгляд. И они оба испытывают моментальное успокоение. Все неустойчиво? Верно. Но при этом им так приятна мысль, что это наконец произошло. Будто… так и должно быть. Причем, будто им уже давно следовало быть вместе. Столько времени впустую из-за их собственного эгоизма. Остается только наверстать упущенное.

Даже умудряются успеть улыбнуться друг другу до того, как в комнату без разрешения входит Рубби. Настрой негативный, даже агрессивный. Это видно сразу, и Эркиз уместно напрягается.

— Это та больная девка? — Рубби складывает руки на груди, встав в защитную позу. Роббин, сжав вещи, оглядывается на Ричарда, не зная, как реагировать на нездорового человека, а мужчина сохраняет ровность в голосе:

— Рубби…

— Которая сама убивает себя? — её заметно трясет. У Роббин кислород встревает в глотке. Она понимает, в чем заключается причина агрессивности со стороны Рубби, вот только как с этим работать — не имеет понятия, ведь намеренно избегала брать к себе детей, у которых нет шанса.

Эркиз молчит. Тяжелым взглядом обдает дочь, которая гордо держит голову, сильнее сдавив пальцами кожу плеч, и разворачивается, уходя прочь из спальни. Мужчина тихо, но глубоко вздыхает, опустив лицо в ладони, чтобы хорошенько потереть кожу. Роббин недолго смотрит в сторону порога комнаты, всё-таки решаясь подать голос:

— Она в отчаянии, — поворачивается и подходит к Ричарду, коснувшись его плеча пальцами в качестве жеста поддержки. — Её можно понять.

Мужчина продолжает молчать. Всё слишком сложно. Не хочет поднимать голову, не хочет показывать свое лицо. Он тоже в отчаянии. Он, черт возьми, столько лет в этом гребаном состоянии.

Долгие годы вины. Он не может помочь дочери. Как когда-то не смог спасти её мать.

— Рич, — Роббин приседает на корточки напротив, массажируя его плечи и с тревогой всматриваясь в ладони, за которыми он прячет свои эмоции. — Ты не виноват.

Касается лепестка. Слегка помятый бутон, но по-прежнему живой. Тея невольно улыбается, разглядывая растение в горшочке, и оборачивается на Дилана, который перекладывает одежду в шкаф, и подступает к нему, сцепив ладони за спиной:

— Ты напряжен, — замечает, как необычно дрожат его руки, и полагает, что причина в происходящих переменах. О’Брайен оглядывается, хмыкнув со сдержанной улыбкой:

— Сама понимаешь, почему, — отворачивает голову, скрыв очередную попытку проглотить ком в глотке. Дело не только в Эркизе, которого он на дух не переносит, не только в Рубби, которая может рассказать кое-что отвратительное. Проблема в том, что у Дилана есть один секрет. И если Оушин узнает… вряд ли отреагирует с прежним пониманием и попыткой помочь, ведь он лжет, толкая Тее речи о необходимости работы над собой. Когда сам не справляется с зависимостью.

***

Атмосфера не располагает к принятию пищи. На кухне царит усиленное напряжение. За небольшим столом Эркиз попытался собрать всех, чтобы как следует познакомить, но в итоге присутствующие молча стараются разобраться с едой, дабы скорее разойтись по комнатам. Сижу рядом с Диланом, дергая вилкой спагетти, от вида которых мутит. Роббин занимает место рядом с Эркиза, а Рубби сидит как-то на углу, в отдалении от общей массы. Я поглядываю на неё редко, чувствуя с её стороны по отношению к себе неуместную неприязнь. Быть может, ей противно то, как я выгляжу, хотя сама она не светится здоровьем.

— Тея… — Эркиз явно с трудом берет себя в руки, решаясь заговорить. — Как тебе дом? — даже улыбается, пускай его улыбка полна неясной мне печали, но я вдруг проникаюсь теплом и сочувствием к этому человеку, поэтому тяну на лицо улыбку, отвечая вроде бодренько:

— Красивый и очень большой.

— А комната Рубби… — начинает Эркиз, но Дилан перебивает его, как ни в чем не бывало заявив за столом:

— Она будет спать со мной, — не поднимает глаза, продолжив без желания есть ужин, а взгляды присутствующих скрещиваются на его персоне, заставив меня гореть от стыда и смущения.

Эркиз моргает, переводит внимание на Роббин, а та ниже опускает голову, сдержанно вздохнув. Видимо, она ему не рассказывала о наших отношениях с Диланом.

— Кстати, как первая терапия с Мэгги? — глаза женщины вдруг загораются, ведь она находит, о чем можно поговорить, и я искреннее взираю на Роббин с надеждой, рассчитывая помочь унять морозность между всеми:

— Она очень милая, — всем видом оказываю Роббин поддержку, за что она мне благодарно улыбается. Тут и Эркиз подключается:

— К слову, с точки зрения ответственного за тебя врача, — указывает на меня вилкой, — мне теперь удобно следить за твоей реабилитацией.

Рубби фыркает — и холод возвращается мне под кожу. Пытаюсь не смотреть в её сторону, врезавшись взглядом в тарелку, полную еды. Эркиз не знает, что мне столько не съесть. Наложил щедро. Мужчина зыркает неодобрительно на свою дочь, не комментирует её поведение, но этого и не требуется. Рубби решает озвучить свои мысли без лишнего пинка:

— Будто она в этом заинтересована.

— Рубби, — мужчина притоптывает ногой под столом, а Роббин заметно хмурится, пытаясь промолчать. Я всё-таки поднимаю голову, взглянув в сторону девушки, которая плюет на отца, пялится на меня в ответ, выражая серьезное негативное негодование:

— Если бы она хотела поправиться, она бы не выглядела так. Столько людей пекутся о тебе, утопаешь в чужом внимании, а сама ни хрена не стараешься.

В груди кольнуло знакомое чувство вины.

— Тея старается, — Роббин всё же не выдерживает, встав на мою защиту, а Дилан косым взглядом терзает дочь Эркиза. Отчего-то я начинаю ощущать жалость к ней, поэтому пинаю парня коленом, перенося его давящее внимание на себя.

— Правда? — Рубби хмыкает. — Она так и не притронулась к еде, мисс О’Брайен, — криво улыбается, отчего, как мне кажется, круги под её глазами становятся лишь больше, словно негативные эмоции моментально ухудшают её состояние, незамедлительно влияя на здоровье. Не могу оторвать от Рубби взгляд. Она терзает свою губу, по всей видимости испытывая настолько сильную злость, что у меня каким-то образом от неё начинает болеть голова.

— Бесят такие люди, — шепчет сквозь зубы. — Почему у таких, как ты есть выбор?

— Рубби, — Эркиз грубеет, — перестань.

— У меня вот нет выбора, — с ядом прыскает девушка, ненавистным взглядом прорезая мое лицо. Я приоткрываю рот, понимая, что не могу вдохнуть полной грудью. Настолько… настолько её злость ощутима.

— Так… — Эркиз кладет вилку в тарелку, желая прервать дочь, но та срывается на крик:

— Я сдохну! Твоя дочь умирает, а ты печешься обо всех, только не о ней…

— Ты сама не даешь тебе помочь! — мужчина кулаком наносит удар по столу, отчего вся посуда издает короткий, но режущий слух звон, заставив меня и Роббин вздрогнуть, а рука Дилана на автомате ложится на мой живот, словно в попытке оградить от мужчины напротив. Сам парень с напряженной готовностью атаковать смотрит на Эркиза, который… не проявляет агрессии. Лишь давит на сжатые веки глаз пальцами, когда Рубби встает, с грохотом опрокинув стул, и шаткой походкой покидает кухню. Тишина. За окном громыхает непогода. Дождь сильными ударами капель колотит по окну. Дилан продолжает рукой «ограждать» меня от мужчины, от которого я не чувствую агрессии. Он выглядит подавленным и уставшим. Роббин обеспокоенно кладет ладонь ему на плечо, потирает, коротким взглядом наградив Дилана. Тот убирает от меня руку, встает, забирая тарелку, и подходит к холодильнику, неаккуратно поставив посуду на одну из полных продуктов полок.

Я провожаю его обеспокоенным взглядом до двери. Парень уходит, оставив меня наедине с взрослыми. Скованно ерзаю на стуле, почему-то чувствуя вину за произошедшее. Роббин продолжает одаривать мужчину успокаивающим поглаживанием по плечу. Эркиз не разжимает век и всячески старается не сорваться на выражение не совсем «мужских» эмоций.

Опускаю глаза в тарелку. Полную еды. Мясо, овощи и спагетти. Сглатываю. В голове без остановки мечутся слова Рубби. Короткое замечание, ставшее гложущей фикс-идеей.

Морщусь, наматывая лапшу на вилку. Глубоко дышу, не позволяя разуму давать оценку происходящему. Активно, словно нервно, моргаю, еле подтянув вилку к подбородку. Ладонь внезапно наливается свинцом. Пальцы немеют. В голове полнейшая паника. Начинаю хуже воспринимать окружающие звуки. Настолько мой организм противится тому, к чему не привык. Настолько не желает идти против стремлений, бок обок с которыми я существовала столько лет. Но я отталкиваю саму себя в дальний угол, сунув вилку в рот. Полностью. Губы дрожью встречают полную вкусов еду.

Пережевываю, пристальным взглядом врезавшись в стол. Стараюсь не анализировать.

Слышу только, как Роббин с волнением просит:

— Не торопись, — осторожным тоном, совсем тихо, будто боясь спугнуть мое рвение питаться.

Я продолжаю есть. Давлюсь, но меня это не останавливает. И буду есть, пока тарелка не станет пустой. Ведь я хочу измениться. Я работаю над собой. Я справлюсь. Хочу сделать это для себя. И для тех людей, которые так яро верят в меня, несмотря на мое долгое нежелание меняться.

Ради Дилана и Роббин. Я буду продолжать.

Пустая тарелка. Сижу, совершенно никакая. Уставшая и… не знаю. Чувствую себя странно. Очень непривычно. И как-то неприятно. Опираюсь на спинку стула, не в силах пошевелиться, ведь любое движение провоцирует тошноту. Окей, это был мощный рывок в сторону перемен, но… я не была к такому готова. Точнее, мой желудок.

— Как себя чувствуешь? — со мной здесь осталась только Роббин. Она отправила Эркиза принять душ, а сама занялась уборкой кухни. — Ты съела очень много… — моет посуду, оглядываясь на меня с тревогой. Я еле приседаю, опершись руками на стол, и выдыхаю:

— Как медведь, — мое сравнение заставляет женщину улыбнуться. — Хочется лечь на бок. И спать.

Роббин по-прежнему переживает о том, как мой желудок справится с такой нагрузкой, поэтому спешит попросить:

— Иди. Лучше ложись скорее спать.

Отворачивается, а я поднимаю на её затылок взгляд, вдруг ощутив прилив решимости:

— Это ничего? — произношу вопрос, зная, что женщина попросит конкретизировать.

— Что? — она лишь краем уха поворачивает голову, думая, что не четко расслышала меня. Я набираю воздуха в легкие, терпя тошноту, и вновь пытаюсь выдавить свои мысли не в самой правильной форме:

— То… что мы с Диланом?

Уверена, она хорошо расслышала мои слова. Роббин продолжает стоять ко мне спиной, намыливая одну из тарелок, а я терпеливо ожидаю её ответа. Женщина кладет посуду на полотенце, чтобы она сохла, и делает напор воды тише, чтобы не надрывать горло:

— Мне лишь страшно думать о том, что произойдет, когда между вами это прекратится, — начинает, вгоняя меня в напряжение. — Отношения, особенно в вашем возрасте, — развлечение временное, — шепчет, временно прекратив орудовать губкой. Молчим. Я опускаю глаза. Подозреваю, Роббин также смотрит на дно раковины, пока не заговаривает вновь: — Ладно. Иди. Наверное, даже хорошо, что вы будете спать… вместе, — запинается, всё-таки неодобрительно прищурившись. — Тебе будет спокойнее.

Разговор не помог. Внушил мне больше противоречий, с которыми я еле добираюсь до комнаты, то и дело поглаживая живот, чтобы тот не решил избавиться от еды. Именно так он поступал, выручая меня, потому что моя цель была совершенно обратной. А теперь придется напрячься и удержать всё в себе.

Открываю дверь, некоторые секунды простояв на пороге, пока Дилан натягивал на тело чистую футболку, в которой собрался спать. Оборачивается, взглядом поинтересовавшись, чего я застряла, а я намереваюсь обрадовать его своей маленькой победой над собой:

— Я объелась.

И реакция ожидаема.

— Объелась? — его брови даже изогнулись от удивления. Полагает, что неправильно меня понял, но я киваю, удерживая ладонями живот так, будто беременна:

— Да. Съела всё.

О’Брайен аж на край кровати приседает от заметного шока, ведь он наверняка тоже обратил внимание на мою огромную порцию:

— Всё? — уточняет, и я с довольным лицом подхожу к нему, сев рядом на край:

— Ага. У меня живот вздулся, — глажу… пузо? В общем, глажу его, как какое-то инородное создание под кожей, и встревожено смотрю на парня. — Это нормально?

Встречаю его улыбку. Он устало усмехается, кивнув:

— Я подержу тебе волосы при необходимости.

Морщусь:

— Фу, это ванильно.

И Дилан коротко смеется, смущенно почесав кончик носа пальцем:

— Очень, — соглашается, вновь взглянув на меня. Я не могу проигнорировать его улыбку, поэтому сама растягиваю губы, слегка дернув головой вверх в качестве призыва. О’Брайен улавливает намек и мое разрешение, так что быстро увлажняет губы, скользнув по ним кончиком языка, и наклоняется, коснувшись моих легким поцелуем. Я же намеренно проникаю глубже, испытав потребность крепче поцеловать парня, а тот вдруг пускает смешок мне в губы, заставив отстраниться с недоумением:

— Что? — мои щеки горят от смущения, а он продолжает усмехаться, изучая мое лицо:

— Так странно во время поцелуя с тобой чувствовать привкус еды.

Я кривлюсь, что заставляет Дилана громче рассмеяться, и предпринимаю попытку отодвинуться, чтобы тем самым поставить жирную точку в попытке «повзаимодействовать» с ним, но парень накрывает мои колени ладонями, не позволяя шевельнуться:

— Нет, это ничего. Просто непривычно.

— Идиот, — смущенно констатирую, но головы не отворачиваю, когда он вновь одаривает мои губы поцелуем, теперь уже самостоятельно углубив его. Пытаюсь сдержать улыбку, мягче отвечая на поцелуй, ладонями скольжу вверх по его груди, сцепив пальцы за затылком, давлением заставив Дилана ниже склониться ко мне.

— Боже, везде царит блевотно-романтичное настроение.

Моментально разрываю поцелуй, встревожено отодвинувшись от Дилана, врезавшись широко распахнутым взором в Рубби, стоящую на пороге комнаты. Парень явно сдержанно вздыхает, закатив глаза, и переводит внимание на дочь Эркиза, которая выглядит… нетрезвой. Мое внимание опускается на бутылку в её руке. Дилан зачем-то констатирует:

— Ты пьяна.

Сглатываю, когда девушка заливается звонким смехом, запрокинув голову, и кошачьим взглядом врезается в парня, приближаясь к нам, покачиваясь на слабых ногах:

— Пойдем лучше веселиться.

Дилан нервно облизывает губы, переглянувшись со мной, и Рубби с прежней неприязнью смотрит на меня:

— А… Я тебя не заметила, — и забывает обо мне, обращаясь к О’Брайену. — Ну, так идем?

Вижу, как Дилан мнется, словно размышляет, как себя повести с ней. Что дает мне основания предположить:

— Вы давно знакомы, да? — поднимаю взгляд на Рубби в момент, когда Дилан смотрит на меня, нервно прикусив губу.

— Да! — девушка восклицает, вскинув руки, и говорит со мной таким тоном, будто я идиотка, спрашивающая об очевидных вещах. — Мы близко знакомы, — кажется, каждое её слова отдается змеиным шипением в моих ушах. — Обычно мы трахаемся, — мои пальцы нервно дергаются, сдавив край кровати, но не отвожу глаз, продолжив пристально смотреть в ответ на девушку, которая с явным удовольствием терзает меня правдой. — Вполне успешно, — Рубби смотрит на парня, который похоже прекращает дышать и может только хрипло втягивать комнатный воздух носом. — Да, Дилан? — она азартно улыбается ему, протянув к нему бутылку, коснувшись его шеи дном, и парень заметно сглатывает, видно, как его кадык совершает напряженное движение, а Рубби наклоняется, словно испытывая меня, и шепчет О’Брайену. — Идем…

Не успеваю дать оценку своему порыву. Вскакиваю, хрупкой ладонью нанеся удар по бутылки Рубби. Она её не роняет, но отступает на пару шагов назад, качнувшись от неустойчивости в ногах.

— Те… — Дилан, видимо, хочет удержать меня, схватив за талию, но я всё равно встаю между ним и этой девкой, уставившись на неё с угрозой, не моргая.

Виснет напряженное молчание. Рубби вдруг меняется в лице. Если честно, я разглядываю намек на адекватность в её нетрезвом взгляде, но не придаю этому значения, продолжая вести себя не совсем характерно. Чувствую, как пальцы Дилана напряженно сдавливают мою талию, не позволяя сдвинуться. Я и не собираюсь шевелиться. Если только эта девчонка не попробует приблизиться.

Но Рубби лишь одаривает меня долгим изучающим вниманием, совершая крупный глоток, после чего разворачивается, медленно направившись к порогу комнаты. Я не свожу с неё внимания до тех пор, пока девушка не выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Удивительно, что она не грохнула ею, а закрыла до тихого щелчка, отдавшегося громом в ушах.

Мои брови хмурятся. Сердце в груди глухо бьется, вызывая всю ту же тошноту. Ладони липки от влажного холодного пота, который стекает по спине под одеждой. Становится душно. Давление значительно подскакивает, головная боль в разы усиливается благодаря стрессовой ситуации. Я совершаю поступки, неестественные Тее Оушин, которой я всегда являлась. Потому, наверное, мой организм слегка растерян и не знает, как реагировать на происходящее.

— Тея, — слышу за спиной слабое обращение. Моргаю, неуверенно оборачиваясь. Ладони парня перемещаются по мере моего движения, вновь ложась на мою талию, когда встаю к нему лицом, без скованности установив зрительный контакт. Наверное, я выгляжу сбитой с толку, поэтому процент вины в глазах О’Брайена возрастает. Он опускает лицо, нервно покусав нижнюю губу:

— Да, — решается не лгать и не уходить от объяснений. — Пару раз было, — тревожно его пальцы жамкают ткань моего свитера, а взгляд способен подняться только на уровень моей груди. — Давно и…

— Ты, возможно, переспал со всеми девушками Порта, — произношу без задней мысли, совершенно не удивившись раскрытой правде. Я бы поразилась, не будь между Рубби и Диланом сексуальной связи. Даже сама признаюсь в этом — Рубби очень красивая и привлекательная девушка.

— Мне просто, — запинается, по-прежнему нервно щупая мою талию, словно боясь, что я могу отступить чуть назад, лишив его физического контакта, — нужно было.

— Что нужно? — равнодушным тоном уточняю, совершенно без эмоций уставившись ему в макушку.

— Что-то, — он хмурится, не в силах объяснить. Но я понимаю, речь идет о его «особенностях», с которыми он живет уже давно. Дилан вскидывает голову, всё же находя возможность взглянуть на меня:

— Извини.

— Почему ты извиняешься? — искреннее недоумеваю. — Я не услышала ничего из того, чего бы ни знала о тебе, — Дилан всё равно неровно дышит, словно я и правда открыла какую-то тайну. Но… я же в курсе.

— Я тоже спала с людьми, потому что мне нужны были деньги, — спешу рассказать о себе что-то похожее, чтобы усмирить вину парня. — Но больше мне этого не требуется, — хмурюсь, задавшись волнующим меня вопросом. — Вопрос в том, получаешь ли ты сейчас со мной то, что искал с многочисленными половыми партнерами?

О’Брайен дерет кожу губы зубами, ничего не отвечает, только сильнее уходя в себя, ведь я загоняю его в тупик. Он и сам не понимает.

— Наверное, ты боролся с эмоциями через секс, — предполагаю, с простотой в голосе рассуждая. — В данный момент, как ты справляешься с эмоциями? Мы ведь редко занимаемся сексом.

— Я борюсь с этим, — как-то неубедительно произносит, опять уткнувшись взглядом мне в живот.

— Как? — уточняю.

— Я не хочу быть зависимым от подобного, — признается в очевидном. — Пытаюсь найти иной способ. Я люблю комфорт. Постоянные новые партеры только усиливали мое раздражение и желание скорее привести все в порядок. С тобой мне комфортно.

Внимательно слушаю, анализируя вполне серьезно:

— Мне кажется, тебе стоит научиться принимать мысль о том, что ничего не поддается контролю. Жизнь очень изменчива. И не стоит строить из окружения зону комфорта.

— Я это прекрасно осознаю, — терзает пальцами ткань моего свитера. — Но все эти мысли подталкивают меня сильнее контролировать обстоятельства.

Молчу. Не знаю, что могу ответить.

Парень находит, в чем признаться:

— У меня была подруга, — вижу, как он пытается принять суровый вид, чтобы скрыть чувства. — Не скажу, что мы встречались, но мы были достаточно близки. Сара, — касается моих запястий, принявшись щупать старые шрамы, от чего я невольно морщусь, но стараюсь не отдергивать руки. — Вы очень похожи. И рядом с ней я чувствовал то же, что чувствую с тобой, — комфорт. Я довольно быстро стал зависимым от неё, как от части обыденности. Тот период жизни у меня не было проблем сама знаешь, с чем, — расправляет плечи, отчего где-то в лопатках хрустит. — Я получал успокоение от каждодневного контакта с ней, — замолкает. С интересом слушаю:

— Где она сейчас?

Край губы парня нервно дергается, как и брови. Странная мимическая реакция говорит о том, насколько для него болезненна эта тема.

— Она покончила с собой, — но ответ его звучит равнодушно. Опять натягивает маску.

Сильнее хмурюсь, начиная понимать и иначе смотреть на наши с ним недо-отношения. Некая Сара. Схожесть со мной. Эта параллель действует на него, как особо сильный триггер.

— Ты окончательно сорвался? — догадываюсь. — После её смерти?

Он явно не хочет развивать эту тему, все его моральное противостояние играет в глазах. Кем была эта Сара?

— Тогда всё началось снова, — парень больше не пытается смотреть мне в глаза. — И ухудшалось, становилось мощнее. Я… если честно, я не хочу говорить о ней, — о Саре? — Просто пытаюсь объяснить, что для меня значит комфорт и контроль. Я не могу отпустить Роббин, Норама, Брук и даже Дэна. Это какая-то болезненная потребность держать свою и их жизни под контролем. Словно цепочка, каждые элементы которой переплетены между собой связями, образуя что-то на подобии безопасного купола.

— Чего ты так боишься? — не сдерживаю вопрос, напряженно всматриваясь в его макушку.

— Я не боюсь, — он шепчет.

— Тебе страшно, — стою на своем. — Полагаю, все началось с твоего отца. Детская травма, — сама раскусываю губу до крови, переходя к тому, о чем мы не говорим. — Он часто насиловал Роббин?

Дилан заметно мрачнеет. Его пальцы обретают серьезную напряженность, сдавливая кожу моей талии. Останутся синяки. Но это неважно. Я решаюсь произнести свое предположение вслух. То, в чем он скорее всего никогда не признается.

— Он заставлял тебя смотреть на это, да?

Дилан О’Брайен закрывается. Он больше не касается меня. Не смотрит. Вздернула рану.

То, о чем я не должна знать, чтобы он мог чувствовать себя комфортно рядом со мной.

***

Бушующая ночь. Безумная стихия, вырывающая слабые деревья с корнями, заставляющая припаркованные на улице автомобили скользить по асфальту, клонящая столбы, сдирающая клумбы.

Он в этом всем безумии разбирается, уже какой час торча возле чужого дома, в котором не горит свет. Где они? Они точно покинули больницу. Он уверен. Он видел. Он следил. Так, какого черта их нет в доме?

Заглядывает в окна, но лицезреет лишь темноту. Его тело и разум заполоняет ненависть.

Где они прячутся? Где они прячут тебя? Где ты скрываешься, чертова мерзавка?

Тея умывает лицо холодной водой и вскидывает голову, взглянув на свое отражение в зеркале. В ванной комнате приятно пахнет цветами. Бледно-розовая плитка не раздражает глаза. Девушка проводит пальцами ото лба к щекам и томно вздыхает. Сон никак не идет. Гроза на улице не способствует расслаблению, а только усиливает мощность рвущихся в голову воспоминаний. Оушин еще раз одаривает лицо водой, отгоняя смятение, и выключает кран, покинув комнату.

Сомневается, что хотя бы один житель дома мирно спит. Наверняка Эркиз и Роббин так же неприятно бодрствуют. Но все комнаты, как положено, погружены во мрак, чтобы хотя бы создать иллюзию всеобщего покоя. Тея невольно тормозит на пороге комнаты Рубби, почему-то обратив внимание на то, что девушка не запирает дверь. Тоже бродит во мраке? Оушин заглядывает в помещение, не сразу отыскав девчонку, к которой по-прежнему не испытывает необходимой неприязни. Рубби сидит на широком подоконнике, прижав колено к груди. Шторы раздвинуты. Рядом стоит почти пустая бутылка виски. Между пальцем догорает сигарета. Дочь Эркиза смотрит на улицу, каким образом ощутив чужое присутствие, но реагирует на него без, кажется, естественной для неё агрессивности:

— Чего?

Да и сама Тея почему-то ощущает себя вполне спокойно рядом с ней, даже не пытается сложить руки на груди. Никакого дискомфорта.

— Ты кого-то ждешь? — предполагает Оушин, стрельнув взглядом в окно, за которым стихия разносит мусор по улицам. Рубби недолго молчит, в итоге пожав плечом:

— Нет. Наверное.

— Извини, если мое присутствие тебя провоцирует злиться, — Тея понимает, насколько некомфортно себя может чувствовать девушка, в дом которой заявились какие-то незнакомцы. Рубби вновь вздыхает, со скучающим видом потянув к губам сигарету:

— Я просто завидую, — шепчет, но тишина позволяет расслышать. Тея хмурится, не пытается уточнить, что значат её слова. Это и не требуется. Рубби любит темноту, тишину и наблюдение за стихией расслабляет её, поэтому она полна такого безразличия:

— Не хочу, чтобы так всё заканчивалось, — с хрипотой в голосе признается. — Мне только девятнадцать.

Тея приоткрывает рот, но сказать нечего. Она продолжает стоять, как вкопанная, размышляя над тем, что хотел бы услышать собеседник в такой момент, но Рубби раздраженно фыркает, помешав Оушин найти ответ:

— Тебе нечего сказать, — она сто раз проходила через такие ситуации. Всем всегда нечего сказать. — Уйди уже, — просит, упершись подбородком в колено, и продолжает с тоской смотреть в окно, докуривая сигарету.

Тея эмоционально опускает руки, оставляет девушку в тишине, вернувшись в коридор.

Рубби Эркиз завидует тем, у кого есть выбор. И ненавидит тех, чей осознанный выбор — смерть.

Тея молча возвращается в комнату О’Брайена. Парень лежит к ней спиной. Правда, девушка догадывается, что он даже не дремлет. Она забирается коленями на край кровати, не спешит ложиться. Сидит, смотрит в сторону зашторенного окна, сквозь ткань вспыхивают огни молний. От грома в ребрах ощущается вибрация. Тея сутулит плечи, поглаживая плечо, чтобы унять мурашки, и шепчет:

— Не спишь?

Ответ приходит практически сразу.

— Гроза сильная, — Дилан ерзает на боку, удобнее укладывая голову на подушку, но во всем теле продолжает зудить дискомфорт.

Оушин продолжает смотреть в сторону окна, улавливая каждый удар молнии, и тихим голосом интересуется:

— Могу я поделиться кое-чем?

На этот раз с ответом затягивают. О’Брайен в тишине переворачивается на живот, руки протиснув под подушку, голову укладывает набок, лицом к Тее, правда, взгляд сохраняет опущенным:

— Конечно, — неуверенно.

Тея набирается смелости рассказать кое-что о своем детстве, чтобы Дилан не чувствовал себя настолько некомфортно с ней. Она хочет, чтобы он понял: ей охота быть открытой с ним, просто, говорить о некоторых вещах ей непривычно.

— Когда я быламаленькой, в такую грозовую ночь, мама повесилась, — сама не смотрит на парня, предпочитая в такие моменты фокусироваться на дожде. — Отец запирал её в комнате с забитыми окнами, чтобы она не могла выбраться. Наверное, он тоже любил контроль. — И переходит к основной тревоге: — Я просто не хочу, чтобы твоя проблема развилась до такой степени. Ты не тиран. Но… насколько я знаю, мой отец тоже не был таким, когда познакомился с мамой. Она иногда рассказывала о нем, о том, какой он был обходительный и заботливый. Чересчур заботливый. Я не хочу, чтобы ты деградировал в нечто подобное.

Дилан моргает, сильнее хмурит брови. Попытка вдохнуть полной грудью для него не увенчается успехом. Оушин отводит взгляд в стену, сжав пальцами плечо. Холод продолжает распространяться под кожей.

— Я не знаю, — О’Брайен не думал, что всё-таки заговорит, но похоже обстановка располагает к душевным беседам, — каким был изначально мой отец, — прикрывает веки, старательно изолируясь. — Я помню его уродом, вот и все. Он… — язык вяжется узлом, а во рту проявляется вкус горечи из-за подступающей тошноты. Тея опускает глаза, молчит, ждет. Он должен продолжить говорить.

— Как-то раз он… — Дилан вновь принимается кусать губу, бегая взглядом из стороны в сторону. Тея зачем-то кладет ладонь на его затылок, начав ногтями массировать кожу, отчего парень моментально покрывается мурашками, непроизвольно прикрыв веки и сморщившись, проронив тяжелый вздох.

— Роббин спала, он закрывал её в комнате. Я остался с ним, — прерывается, откашлявшись, а Тея хмурится, догадываясь, к чему всё идет. — И он сказал мне раздеться.

Оушин старается не проявлять эмоций, но чувство тошноты становится невыносимым. В глазах жжется. Девушка еле справляется с собой, концентрируясь на парня, следующие слова которого внезапно вызывают темные пятна перед глазами.

— Эм… он, — Дилан хмурится, словно сам не до конца верит своим воспоминаниям, — дрочил на меня. Сидел на диване, меня поставил к телевизору и долго-долго… — замолкает. Судя по всему, это продолжалось долго, а для ребенка так вообще вечность.

Тея видит, как активно начинает дышать парень, поэтому пытается осторожно уйти от больной темы:

— Роббин не знает?

— Нет, ей не нужно этого знать, — ему хуже. Его трясет. Тея чувствует это ладонью. И ей становится не по себе. Глотка сжимается, глаза покрывает соленая пелена.

От осознания, что столько людей, живущих, кажется, обычной жизнью, страдают от подобных детских травм. Каждый, возможно, скрывает подобное безумное воспоминание, глубоко посаженное в сознании. Тее всегда ошибочно казалось, что она одна такая бедная и несчастная с тяжелой судьбой. Как же она наивна и эгоистична. И глупа.

С этим надо что-то делать. Все его проблемы из-за непроработанных детских травм. Теперь Тея Оушин уверена, что ему нужна помощь, иначе он полностью будет охвачен Деградацией.

Ни черта у Дилана не хорошо, наоборот. Он просто прекрасно притворяется.

— Я пытаюсь исправиться, — Тея начинает с опаской. — И было бы здорово, если бы ты тоже позаботился о своем ментальном здоровье, — пытается уловить негативные эмоции на его лице. — Может, тебе обратиться к специалисту?

О’Брайен сильнее напрягается. Пристально смотрит перед собой, разрезая слой темноты взглядом. Его руки заметно дрожат. Тея наклоняется, поглаживая его волосы ладонью, и шепчет на ухо:

— Всё. Не думай об этом, — пытается вернуть парня в реальность из глубин прошлого, но Дилан слишком серьезно влез в воспоминания, потому продолжает мысленно скакать от одной картинки в сознании к другой. И все они полны какого-то безумства. Это и есть его детство? Тот фундамент, что должен закладываться для дальнейшего формирования личности?

Парень сглатывает. Не может остановить процесс.

Тея с тревогой ложится рядом, обхватив одной рукой его спину, и носом упирается в его лоб, начиная сожалеть о том, что заставила парня вернуться к темноте внутри себя.

Тяжело тормошить детские раны, тем более если они не затягиваются, а ты снова и снова их сдираешь, выпуская кровь воспоминаний.

Оушини проводит пальцами по татуировкам, нащупывает скрытые под рисунками шрамы и моргает, невольно и молчаливо роняя тяжелые слезы. Это все маскировка. Его личная. И какие бы между ними не образовывались отношения, она не будет знать всего. Он никогда не раскроется полностью, и не потому, что не доверяет, а просто не выдержит такого давления прошлого.

В этом они с ним похожи. Тея тоже вряд ли когда-нибудь будет достаточно сильна для этого.

Ей страшно. Но пути назад нет. Тея Оушин влюблена, причем речь не о розовых соплях и ангелах любви, парящих над головой. Это больная зависимость, нездоровая, как она сама. Тея никогда не научится «любить» нормально, в привычном смысле этого слова. Её психика слишком поломана, как и сломлен сам О’Брайен.

Пожалуй, они оба в равной степени безумны.

Очередная сигарета тлеет. Бутылка опустошена. Честно говоря, последние глотки дались ей с особым трудом. Рубби продолжает сидеть на подоконнике, смотреть на улицу и потягивать никотин. Просто заглушить мысли. Не думать. Не анализировать. Застыть в этом моменте. Остаться в нем.

Девушка опускает взгляд на телефон, лежащий возле стопы. Касается его экрана пальцем, открывая список контактов. Номеров не так много. Жмет на тот, что значится под именем «Кретин», и, включив динамики, ждет ответа, правда, вместо него всё тот же неприятный женский голос рвет тишину: «Абонент временно…»

Сбрасывает. Ладонь дрожит, застыв над мобильным аппаратом. Рубби рвано глотает кислород, нервно подтягивает сигарету к губам, неумело затянувшись. Частым морганием стремится остановить проявившиеся эмоции, но эффект совершенно обратный. Слезы нагло рвутся наружу, стекая по щекам. Она гневно вытирает их, шмыгая носом, но в итоге срывается на тихий плач, опустив лицо и обхватив колени руками.

Постоянно в тишине. Постоянно в темноте. И постоянно наедине со своей болью.

Почему Томас бросил её?

Удар. Еще удар под дых. Затем в челюсть и еще несколько по ребрам с разных сторон, чтобы парень окончательно свалился на колени, потеряв силы стоять на ногах. Томаса удерживают мужчины, заломив руки за спину. Один из них хватает его за волосы, дернув голову вверх, чтобы парень не мог скрыть корчащееся лицо от Босса, сидящего в кресле одной из комнат притона. Он пристально смотрит на Томаса, потягивая косячок травки:

— Понимаешь, никто не может просто так уйти от нас, — хрипловатый тон полного мужчины с вечно влажными волосами вызывает холод в груди. — Где девчонка? Приведи её обратно, иначе мы займемся вами обоими.

Томас сжимает кровоточащие губы, пытается концентрироваться не на угрожающем тоне мужчины, а на музыке, что окутывает здание притона. Но спастись от боли ему это не помогает. Парень продолжает молчать. И поэтому Босс кивает ребятам, которые тут же откидывают Томаса на пол, принявшись избивать всеми возможными способами. За чем сальный мужчина в кресле спокойно наблюдает, прося девушку подлить себе коньяка в рюмку.

Лицо Дэниела отражается в стекле окна, поскольку он включает свет в вытяжке над плитой. Только добрался домой. Весь вымок, но не спешит отправиться в душ. Стоит у подоконника, смотрит на улицу, задумчиво размышляя над тем, как он поступает. Скорее всего, верно. Пальцы сжимают телефон в кармане мокрой куртки. Он не должен звонить Брук. Он… был влюблен в образ, но на деле девушка оказалась иной. И проблема в том, что она вряд ли сумеет измениться. Она будет пытаться построить вокруг себя то, к чему привыкла, не возьмется к переменам внутри себя.

«Ты нормальный». Смешно, Реин. Ты совершенно не знаешь Дэниела. Ты тоже смотришь на обертку. Браун другой. Но в отличие от тебя он не принимает свои плохие, хоть и настоящие стороны. Поэтому, пошла ты, Реин. Браун не станет стелиться под тебя, играя роль Дилана или, что еще занятней, этого таинственного Норама.

Но пальцы странно давят на мобильный аппарат.

Дэн сжимает губы. С сомнением опустив взгляд.

Или все-таки стоит уточнить, в порядке ли она?

С мыслей сбивает звук шагов. Дэниел поворачивает голову, искоса уставившись в грудь зашедшему на кухню мужчине. Тот моментально ощущает прилив напряжения, но пытается изобразить раскованность:

— Не спится в такую погоду, да? — удается улыбнуться, но Дэн продолжает косо следить за перемещением отца, который подходит к фильтру с водой, чтобы наполнить стакан.

Тишина давящая. Наверное… это шанс наконец всё обсудить. Мужчина давно пытается выйти на контакт с сыном. Сейчас самое время. Они одни. Никто не помешает.

Набирается смелости, стоя к сыну спиной, и сдавливает стакан, так и не сумев сделать глоток. Оборачивается:

— Слушай. Я хочу извиниться, — что он несет? Он не это хочет сказать, он… — Хочу… искупить вину, — не может правильно выразить свои мысли. Что приводит к такой реакции.

— Думаешь, твоих извинений достаточно? — взгляд Дэниела стеклянный, выражение непроницаемое. Он медленно оборачивается, всем телом выражая угрожающую готовность к атаке. Словно вся поверхность его кожи поражена иглами. Он пристально смотрит на мужчину, который пытается исправиться, выразиться иначе, но Браун не позволяет:

— Ты избивал нас. Держал в постоянном страхе перед собой. Все заработанные мамой деньги тратил на наркотики, продавал все вещи, лишь бы получить еще дозу, — его тон ровный, оттого настолько пронизывает сознание мужчины, который помнит, на что способен его сын, оттого невольно отступает к кухонной тумбе, прижавшись к ней поясницей. Хотя Дэн остается неподвижен.

— Мы сбегали от тебя, а ты находил. Ты ломал маме ноги, чтобы она не могла уйти. Ты запирал меня и морил голодом, чтобы я был слаб и не смог противостоять, — с каждым произнесенным словом его голос жестче оказывает давление. — И использовал меня для манипуляций над мамой, — щурится. — Думаешь, твоего «извини» достаточно?

Мужчина проявляет страх в активном моргании и в том, как дрожит его голос:

— Я больше не принимаю, — пытается найти оправдание. — Я изменился, я работаю над собой…

Но выражение его сына теперь обретает безликость, совершенную потери личности, которую он так яро выдает за свою, скрывая животную агрессию и ту ненависть, которую он питает к окружающему миру:

— Лучше бы ты сдох от передозировки тех же сранных наркотиков, — шепчет. — Ты это заслужил. Я никогда не прощу тебя. За то, что пришлось пережить маме. Мне. И за то, какие мы с ней теперь. Каким я стал из-за тебя.

Делает шаг к столу, служащим преградой между собеседниками, и отец парня заметно вжимается в столешницу за спиной, чуть ни выронив стакан.

— Моя мать настоящая дура, раз решила вновь попробовать построить жизнь с тобой, — вот, что думает Дэн. — И не мне пытаться препятствовать идиотке. Поздравляю, тебе удалось сломить её психику. Ты ведь этого добивался? Чтобы она, несмотря на твою тиранию, оставалась с тобой, как все потенциальные жертвы?

Мужчина не может выдавить ни звука. Пристальный взгляд голубых глаз сжирает в нем любую выдержку.

— Я ненавижу тебя, — Дэн еле сдерживает тон голоса. — Я так хочу, чтобы ты умер. Но жизнь — сука несправедливая, — не желая больше ни секунды находится в одном помещении с отцом, двигается к порогу, покидая кухню. И шагает к входной двери. Уж лучше пропасть в стихии, чем дышать одной духотой с этим типом.

Открывает дверь, натянув на голову капюшон, и правда решительно пропадает в тирании непогоды.

Холодный паркет, на котором Брук сидит, все еще влажный. Напротив неё широкое панорамное окно. Девушка продолжает наблюдать за океаном, вдруг находя душевное равновесие и приятное равнодушие. Опустошенный взгляд опускается на баночку прописанных ей таблеток, которые она умело не принимает. В руках сжимает бутылку водки.

Пора?

И в ушах раздается душераздирающее мычание.

— Заткнись, свинья! — парень сидит сверху, сдавливая одной ладонью влажные губы полной девчонки. Её лицо все влажное от слез и холодного пота. Громкая музыка растекается по всему дому, голоса внизу отдаленно звучат вперемешку с шумом и смехом. Никто не услышит.

Она пытается вырваться. Пихается ногами, предпринимает попытку вырвать руки, но еще один парень сдерживает их, находя ситуацию забавной:

— Скажи спасибо. Когда еще к тебе будут проявлять внимание столько парней.

Смех. Они ржут над ней, пока она глотает слезы, давясь бурлящей паникой и ужасом. Её красные глаза устремляют внимание в потолок. Не прекращает мычать, но силы для борьбы иссякают окончательно, когда парень совершает первый толчок.

Реин подносит бутылку к губам, чувствуя, как давящая боль внизу живота вновь посещает её тело.

Музыка громыхает с новой силой. Никто не знает. Никто не замечает. Никому нет дела.

Брук продолжает сидеть в ванной на полу, забивается в угол под раковиной, крепко стиснув колени пальцами. Дрожит. Нет, хуже. Она… не знает, что происходит, не понимает. Её тело ноет. Это незнакомая боль, она… не понимает. Как это могло произойти? Сознание отказывается верить. На лице и плечах проявляются мелкие синяки. Вокруг бледных губ — табун из отметин пальцев и ногтей

Шаги. Тяжелые, развязные. Девушка со страхом реагирует на распахнувшуюся дверь. Теснится, сильнее поджимая ноги, боясь быть замеченной. Судя по виду, парень проходит к раковине. И он правда не заметил бы, учитывая свое опьянение, если бы случайно не пнул Реин стопой.

Девушка с ужасом опускает глаза, когда парень нагибается, опершись рукой на край раковины. И оба замирают. Он от неожиданности. А она по причине усилившейся боли.

— Брук? — Норам как-то иначе произносит её имя. Обычно из его уст оно звучит с максимальным отвращением, но сейчас даже его лицо выражает непривычные эмоции. — Что случилось? — может, это потому, что он пьян?

Девушка сильнее прижимает колени к груди, обхватив их руками, и продолжает дрожать, взглядом врезаясь в холодную плитку.

А он на удивление быстро схватывает:

— Кто это сделал? — и его вопрос срывает что-то внутри девчонки, которая в шокированном состоянии поднимает на него взгляд, отказываясь верить в эту ни к чему непричастную рожу:

— Твои ебаные друзья, — шепчет, обрастая новым видом ненависти. — Ты ведь этого добивался, — активно дышит, не усмиряя панику. — Ты хотел этого. Ты доволен, — её лицо выражает настоящее безумство. — Ты счастлив. Я вижу это, — шепчет, вдруг исказившись в улыбке, а глаза вновь наполняются слезами:

— Я сдохну, ладно, — обреченно сдается, не в силах больше существовать в том безумии, что является её обыденностью. — Ты доволен?

Но вместо ответа Норам встает. И не шевелится какое-то время, заставив Брук несладко понервничать. Она ждет от него всего, правда, только сейчас понимает, что он, вроде как, в последний раз вредил ей физически, когда они еще были детьми. На что он способен сейчас? Он ведь не захочет сдавать своих друзей, значит, заставив её молчать. От этой мысли Реин окончательно лишается рассудка, полностью поникнув. Но не успевает девушка представить весь тот ужас, что её ждет, как Нограм быстрым шагом покидает ванную комнату, захлопнув дверь. Брук с ужасом задерживает дыхание. Сердце замирает. Всё. Ей конец. Он сейчас приведет друзей. Они заставят её молчать.

Музыка внизу резко глохнет. Начинается неразборчивая возня. Реин не прислушивается. Не хочет.

Какое-то время царит тишина.

Может, она оглохла или…

Шаги. Дверь резко распахивается, заставив Брук в панике вжаться в угол между стеной и ванной. На пороге те же ноги. Норам. Брук готова самовольно выпрыгнуть в океан, только не мучайте её больше. Она не вынесет дополнительных издевательств.

— Братан, ты чего? — слышен голос из-за стены.

— Руки за голову, — Норам произносит ровно, чем-то указывая в сторону оставшихся в доме людей. Брук невольно подносит ладони к вискам, думая, что парень обращается к ней.

— Сюда пшли! — голос Норама прорывается, заставив девчонку вздрогнуть и зажать уши. — На колени!

Реин невольно роняет всхлип, когда на плиточный пол помещения требуемым способом опускаются два парня. И девушка с ужасом узнает в них друзей Норама, а сам белокурый парень стоит позади них, обратившись уже к девушке:

— Они?

Против своей воли и чувства самосохранения Брук опирается на пол руками, выглянув из-под раковины. Её пронизанный ужасом взгляд скользит по лицам присутствующих, но останавливается на оружие, которое Норам держит в одной из ладоней.

— Они? — Норам хоть и пьян, но прекрасно заметил отсутствие этих двоих. — Они? — повторяет, пристально следя за мимикой девушки, а та в страхе пялится на него в ответ, приоткрыв рот. Понятно. Норам щелкает затвором, и парни начинают в ужасе просить прекратить, мол, отстойная шутка, братан. Но Норам на полном серьезе направляет в затылок одного из них дуло, своей решительностью заставив Реин вскрикнуть:

— Стой. Давай… — он переводит на неё внимание, и девушка заикается, — полицию вызовем. Не надо… вредить, иначе ты попадешь под статью.

Она правда сказала это? Спасла насильников и оберегла Норама от тюрьмы? А ведь могла убить двух зайцев. Но в тот момент что-то пошло не так в её восприятии происходящего.

Всё закончилось довольно быстро. Норам вызвал полицию, но рассказывать об изнасиловании не стал. Реин не хотела это ни с кем обсуждать, поэтому, пока парень объяснял копам, что эти двое предприняли попытку ограбить дом, его уже бывшие братаны молча принимали информацию. Почему-то их успокаивал такой исход. Уж лучше их родители будут думать, что они грабители, чем насильники.

Брук сидела в гостиной, когда замок щелкнул. Закутавшись в плед после теплого душа, она предпочла наблюдать за дождем по ту сторону окна. За спиной раздались шаги. Звон бутылок. Девушка без желания перевела внимание на отражение в стекле: в помещении горит настольная лампа, поэтому без труда можно уследить за перемещением Норама. Он зачем-то склоняется над каждой бутылкой, проверяя её наполненность, и наконец находит две не открытые, после чего приближается к девушке с влажными волосами. Та не шевелится, лишь с подозрением косится на парня, присевшего сбоку. Протягивает Брук одну бутылку. Она принимает её, не чувствуя сил для сопротивления. Ей и правда хочется напиться. И всё забыть.

Недолго они молчат, слушая шум воды за окном. Норам нервно дергает этикетку на стекле бутылки и в итоге решается заговорить:

— Я этого не хотел. Извини, что привел их сюда. И не дал тебе уйти.

Реин никогда не могла понять его. Где-то после десяти лет они редко контактировали. Раньше их общение сводилось к проявлению садизма со стороны мальчишки, но последние несколько лет они редко пересекались. Только если в школе.

Поэтому Брук тяжело понять, с какими чувствами Норам произносит слова извинения. И извиняется ли он вообще? Ей, честно, не верится. Она поворачивает голову, хмуро изучает лицо парня. Он прикалывается? Опять издевается?

Норам чувствует её пристальное внимание, потому не поворачивает голову, предпочитая пялиться куда-то в сторону:

— Я… никогда не хотел бы такого, — нервно дергает бутылку, опустив глаза. — На самом деле, я злюсь не на тебя, просто ты… ты как часть того, что я ненавижу. И в детстве я… признаюсь, я пытался тебе всячески вредить. Я хотел, чтобы ты умерла. Поэтому разными способами проявлял садизм по отношению к тебе, — он пьян, но речь слишком чистая. Реин в очередной раз растеряна. Неприятно растеряна, потому отворачивает голову, сделав решительно крупный глоток пива. — Но сейчас я понимаю, что ты не при чем. Ты такая же жертва обстоятельств. Я ни в коем случае не пытаюсь вымолвить прощение, — вдруг оправдывается, морщась. — Я не могу его получить. Не после того, как поступал и что творил.

Брук молчит. Не знает, как реагировать.

— Твоя мать соблазнила моего отца, — кажется, алкоголь развязывает ему язык, и Реин не уверена, что хочет слышать это. — Он вышвырнул мою мать из дома, бросил её, когда ей так нужна была поддержка. У моей мамы был рак. Думаю, она уже умерла. Отец не оставил ни мне её контактов, ни ей моих. Потому что твоя мать не хотела, чтобы он поддерживал общения с бывшей женой. Твоя мать — стерва. Зацепилась за богатого мужика. А мужик поддался соблазнению, ведь моя мать давно болела. У них не было отношений, как таковых. Он часто пил и жаловался мне о своей усталости. Ему было влом заботиться о моей маме. Он говорил, что она случайно забеременела от него. Он не хотел связываться с ней и тем более иметь детей. Просто… не понимаю, почему из-за их ошибок должен был страдать я. Так всегда, — Брук вдруг чувствует, как сердце ответно ускоряет сердечный ритм, а взгляд просится переместиться на профиль Норама. — Взрослые чудят, а дети живут с их дерьмом.

Девушка поворачивает голову, с неясным успокоением выдавив шепотом, но уже взглядом упершись в пол:

— Я понимаю, о чем ты, — хмурится, почему-то не фильтруя информацию, которая непроизвольно слетает с губ:

— Она часто бьет меня по голове, чтобы я забыла.

— В смысле? — Норам все-таки в упор смотрит на девушку, не до конца поняв, что она имеет в виду.

— Она боится, потому что я многое знаю о ней. Есть вещи, которые должны остаться в тайне. Поэтому она боится меня, боится, что я могу раскрыть её секреты. И пытается выбить все из меня.

Звон ключей. Брук замирает, удержав в ладони горсть таблеток. Дверной хлопок. Тяжелые развязные шаги. Девушка продолжает сидеть спиной, чувствуя, как мурашки пробегаются волнами по спине.

Опять? Опять кажется?

С опаской медленно оглядывается, не сразу находя в темноте силуэт вставшего на месте парня. Реин пристально смотрит на него, подозревая, что галлюцинации вновь рвут грань реального мира. Вот, почему ей стоит правильно принимать лекарства. Чтобы не путаться, где есть действительность, а где — мир иллюзий.

Норам снимает с головы капюшон мокрой куртки. Светлые волосы липнут к лицу. Он слегка… растерян. Не рассчитывал застать здесь кого-то, не в такое стихийное безумство.

— Привет, — давит хрипло сквозь сжавшуюся от эмоций глотку. Девушка не меняется в лице, промолвив без эмоций:

— Тебя нет.

Первое, что она слышит, заперев дверь большого дома, — грохот в гостиной. Брук хмурится, недолго потоптавшись на месте, и уверенным шагом ступает в сторону помещения для приема гостей. Открывает двери, застыв на пороге при виде того, что творится по ту сторону: светлое помещение буквально тонет в хаосе, стол перевернут, на экране широкого телевизора красуется огромная вмятина, декоративные подушки раскинуты, стеклянная поверхность журнального столика разбита вдребезги, на полках шкафа нет прежней посуды из хрусталя, она осколками лежит на полу.

В детстве Брук бы бежала прочь в ужасе, но сейчас она вполне спокойно смотрит на виновника сего торжества. Норам похожим образом замер возле комода с никому ненужными сувенирами, явно намереваясь разнести всё железной битой… О’Брайена? А, так вот зачем он одолжил её сегодня утром. Дилан упомянул об этом во время обеда.

— Что случилось? — интересуется обыденным тоном. Норам неровно дышит, переминаясь с ноги на ногу, и вытирает пот со лба, пытаясь казаться собранным и… адекватным:

— А-м… Я… немного разозлился.

— Опять отец? — понимает Брук.

— Типа того, — парень готов прекратить, по причине чего испытывает разочарование, ведь он недостаточно вынес злость на окружающих вещах, но Реин удивляет его, когда опускает сумку к ногам, проходя в разрушенную гостиную, изучая её с особым интересом:

— Можно мне тоже?

Норам с недоверием косится на девушку, но всё-таки протягивает ей биту друга, с любопытством ожидая, как же она поступит дальше.

Брук быстро теряет голову. После пару бутылок пива она находит это занятие весьма и весьма забавным. Каждый скрежет от удара приводит её в щенячий восторг. Кажется, всего полчаса — а рушить уже нечего. Гостиная полностью уничтожена двумя пьяными подростками, которые плюс ко всему еще и добивают уже испорченные вещи. Реин даже включает какую-то песню на смартфоне, подпевая и продолжая орудовать битой, с нежеланием отдавая её Нораму, ведь: «Давай хотя бы по очереди, а то нечестно!»

Правда, в один момент, когда Брук находит упавшие со стены почти целые часы, она отказывается отдать биту, поэтому Норам по-детски пытается отнять её, вступив в неравное сражение с Реин, которая разворачивается к нему, дернув на себя оружие, при этом громко рассмеявшись.

И тогда она сама делает кое-что неправильное. Сама, потому что внезапно фокусирует взгляд на лице парня, с хмурым видом осознав, к какому действию её тянет. Она быстро привстает на носки, давяще коснувшись его влажных от пива губ, и буквально через секунду Норам отстраняется, отпустив биту. Та остается в руках у Брук. Она прижимает её к животу, внутри которого начинается необычное жжение. Девушка пристально смотрит на парня, осознавая, что вытворила, а тот как-то скомкано глотает кислород, сделав еще шаг назад. Смотрит в ответ. Так же недоумевающе.

— Ты чего? — он еле произносит это, сощурившись. Брук продолжает молча пялиться на него, широко распахнув глаза. Норам в смятении. Он даже немного злится, но негативная эмоция быстро блекнет. Брук смотрит на него и не может понять, что не так, что изменилось и с чего вдруг ей так жутко захотелось совершить это?

— Извини, — девушка моргает, опустив взгляд, и крепче сжимает биту, дабы подавить дискомфорт в ребрах. — Извини, — повторяет, качнув головой, и делает шаги к комоду, возле которого стоит Норам, кладет биту, но та скатывается, со звоном падая на паркет, вынудив Брук на мгновение отвлечься.

И в это мгновение «странное» совершает Норам. Он резко наклоняется, быстро коснувшись губ Реин, отчего та вскидывает лицо, ладонями упершись ему в плечи в защитном жесте. Парень отстраняется. Смотрят друг на друга. Норам хмурит брови, сделав еще шаг к Брук. Не разрывает зрительный контакт. Реин не отступает, с каплей тревоги ожидая последующих действий.

Норам вновь наклоняется, но уже медленно, дабы уловить знак протеста. Но такового не последовало.

Он дольше соприкасается поцелуем с её губами, сделав завершающий шаг, ломающий остаток расстояния между ними. Веки Брук сами сжимаются. Норам же продолжает смотреть на неё, когда чуть наклоняется, оказав давление на её губы — и Реин выше запрокидывает голову, открыв парню больше возможностей, чем он и пользуется, взяв девушку за шею и значительно углубив поцелуй.

Ей страшно. Ведь она не может остановиться. Чертов ужас селится в груди, заставляя сердце гонять кровь с удвоенной скоростью.

Норам продолжает терзать её губы поцелуем, руки давно опускаются на талию, слегка задрав блузку. Реин отступает назад, не зная, как спастись от сводящего с ума желания. Надо как-то прекратить. Это неправильно. Попытка оттолкнуть парня — он только сильнее прижимается к ней, вдавив спиной в комод позади. Брук сдается. То, как разгорается её организм, с этим невозможно справиться.

— Норам? — Брук все же противостоит, разрывая поцелуй. — Остановись, — затылком врезается в стену, прогнувшись в спине, чтобы быть как можно дальше от его губ. Парень прекращает. С тяжелым дыханием смотрит куда-то на уровень шеи Реин, похоже, совершенно теряясь в происходящем.

В этот раз он послушает. Но в следующий, когда она попросит остановиться, он продолжит, совершив насилие в состоянии наркотического «опьянения».

— Чем ты занимаешься? — Норам пытается казаться беспечным. Шагает к Брук, сунув ладони в карманы мокрых джинсов. Девушка продолжает молча смотреть на него. Ему удается подойти достаточно близко, чтобы разглядеть её полную ладонь таблеток и бутылку водки, которой Реин, судя по всему, собирается запивать.

— Тебя нет, — она шепчет. — На самом деле.

Норам плохо разбирает её слова, поэтому несет какую-то чушь невпопад:

— Я был уверен, что ты в такую погоду дома. Поэтому пришел сюда.

— Тебя нет, — вторит.

— Ты перебрала, — парень встает сбоку, оценив ситуацию, в конечном счете озарившись хмуростью. — Что ты собралась делать?

Но Брук повторяет, опустошенно взирая на него снизу:

— Тебя нет.

— Что вы устроили?! Гады! — мужчина ураганом ярости пересекает разрушенную гостиную, двигаясь прямо на Норама, который автоматически отводит Брук за спину, вытянув руку перед собой:

— Отец… это я…

— Они вместе это сделали! — мисс Реин рвет глотку, указав пальцем на подростков. — Намеренно, чтобы испортить нам день помолвки! — её крик провоцирует нетрезвого мужчину к более агрессивным действиям, и Норам успевает лишь пихнуть Брук, когда получает удар в лицо.

— Гаденыш! — мужчина не дает ему подняться, нанося удары ногой.

— Боже… — Брук бледнеет от ужаса — Не трогайте его! — начинает озираться в поисках того, чем может ударить мужчину. Видит почти целые часы и наклоняется за ними. Вот только удар по её голове приходится раньше.

— Брук, ты наказана! — Женщина в гневе бьет девчонку по макушке сжатым кулаком. Реин падает на колени, в очередной раз не успев отреагировать. Женщина хватает её за волосы, дернув вверх. Заставляет встать на ноги, согнувшись чуть ли не пополам. Брук издает тихое шмыганье, топает за матерью, которая тащит её за локоны в зал роскошной прихожей:

— Думаешь, сможешь помешать моему счастью?!

— Мам, нет, я… — она прерывается на болевой стон, когда женщина дергает её волосы вверх, ведя на лестницу. Девушка спотыкается, валится на ступеньках, но продолжает тащиться за разгневанной женщиной. На второй этаж.

— Я не позволю тебе разрушить мою жизнь! — совсем остервенев, мисс Реин буквально вырывает клок волос дочери, которая не выдерживает, громко закричав:

— Мам, больно!

— Мерзавка! — женщина вдруг разворачивается, со всех сил пихнув девушку, которая будучи не в адекватном состоянии не удерживает равновесие, повалившись вниз. С грохотом Реин оказывается на белом полу первого этажа, разбив голову о сверкающую плитку.

— У вашей дочери отчетливые старые повреждения головы.

— Странно, она очень аккуратная девочка.

— Возможно… Над ней издеваются в школе. Постоянные травмы могут повлиять на её физическое и психическое здоровье. Особенно пострадает память, мисс.

Она странно разинула рот в улыбке:

— Я обязательно выясню и разберусь с этим.

— Давай. Ты ведь хочешь быть хорошей дочкой?

Но девочка мнется, не понимая, почему это необходимо. Что приводит девушку в ярость:

— Значит, ты хочешь быть сукой?! Ты ни о ком не думаешь! Только о себе!

Толчок в спину. Ребенок преодолевает грубые ступеньки, оказываясь без сознания на полу первого этажа. С травмированной головой.

— У вашей дочери серьезные проблемы с внутричерепным давлением. К тому же она занимается неконтролируемым самоповреждением, ударами по голове провоцируя ухудшения. Я выпишу ей таблетки. Обязательно следите за их приемом.

— Я поняла, доктор.

Женщина ставит две упаковки с лекарством на полку своей прикроватной тумбочки, запирая дверцу на ключ.

Норам опускается на корточки, пытаясь придерживаться спокойствия:

— То ты не принимаешь таблетки, то намереваешься проглотить все разом, — скованно улыбается, изучив горсть медикаментов в её ладони. Девушка все так же не проявляет признаков адекватности, с хмурым видом подметив:

— Это было неправильно.

Опять начинает. Она всегда несет одну и ту же чушь, когда напьется. Норам вздыхает, мягким движением пересыпав в свою ладонь таблетки. Брук не реагирует на его самодеятельность. Парень забирает бутылку водки, поднимается и направляется в сторону кухни, чувствуя её пристальный взгляд на своем затылке.

Гул воды. Реин кое-как привстает на хилых ногах, плетясь на шум. Когда она добирается до кухни, Норам уже выливает всю водку в раковину. Бросает на неё взгляд, сдержанно растянув губы:

— Расскажешь, где хранишь остальной алкоголь? Я знаю, у тебя всегда есть запас всякого паленого дерьмеца.

Реин хмуро всматривается в его профиль:

— Я не помню, как мы… как мы встретились?

— Ого, что-то новенькое, — выключает воду и берет полотенце, вытирая влажные ладони. Поворачивается к девушке всем телом, всё еще не зная, как себя вести с ней. Конечно то, что она пьяна, упрощает выбор поведенческой тактики. По крайней мере, не будет пытаться прибить его.

— Ты продолжаешь бить себя по голове? — задает личный вопрос, когда видит, как Брук активно трет макушку ладонью, выражая на лице боль.

— Ты не должна этого делать, — напоминает.

Как способ наказания, привитый матерью. Рука Реин уже сама на автомате совершает удары в момент, когда девушка испытывает вину или стыд. Привычка. Реин начинает носиться взглядом по полу, видимо, сейчас произойдет очередной срыв. И, наверное, Нораму стоит поскорей свалить. Но:

— Брук? — привлекает её внимание, сделав осторожный шаг вперед. Девушка устремляет на него внимание полных слез глаз, пока пальцами продолжает грубо массировать макушку.

— Тебе надо уезжать, — он понимает, что она сейчас не проанализирует его слова как следует. — Бежать от неё, — сглатывает, ведь Брук опускает глаза, вновь принявшись постукивать костяшками по голове, морщась от охвативших её эмоций. — Твоя мать больная. Мой отец тоже. Они оба не в себе. Ты должна уйти от них. И обратиться за помощью, поняла? — какой раз он твердит это? А Брук лишь плачет, качая головой и отступая назад, чем призывает Норама приблизиться на небезопасное расстояние. Реин застывает, когда её плечи сдавливают холодные пальцы, и она встречается с решительным взглядом Норама:

— Ты не делала ничего плохого. Мы не делали ничего плохого, — каждый раз, когда она напивалась, ему приходилось повторять одно и то же. И он готов делать это постоянно, чтобы искупить свою вину. — Она сделала тебя такой, подверженной чужому влиянию. Но ты не плохой человек. Это она больна башкой. Она делает тебя такой, чтобы ты молчала о её… прошлом. Настоящем. Она ведь продолжает делать это? Ходить в тот притон, да? Она сексуально озабоченная. Она зависимая. Она хочет уверить тебя в том, что ты такая же. Что ты нездорова. Она убивает тебя на протяжении стольких лет, — невольно приседает на корточки, чтобы заглянуть в глаза девушки, опустившей лицо. — Брук, — трет её колени. — Это не ты. Это всё она, — в глотке встает ком. — Мы с тобой не делали ничего выходящего за рамки нормы. Она — делала.

Брук мычит, со всех сил ударив себя по макушке кулаком. И готовится нанести второй удар, наплевав на моментальное образование темноты в глазах. Норам вскакивает, перехватив обе её руки, а девушка принимается громко стонать от боли, топая ногами, как ребенок, которому не позволяют съесть лишнюю конфетку. Парень одной ладонью удерживает пальцы обеих её рук, а второй щупает голову Реин, находя странные впадинки.

За красивой маской скрывается столько душевных дыр. Всё-таки, Брук, внешность не главное, но ты слишком озабочена сохранением своей наружной красоты, чтобы понять, насколько больна внутри.

Норам не может долго наблюдать за её тщетными попытками вырвать руки. Он отпускает их, схватив девушку за лицо, чтобы заставить отвлечься на себя. Реин от бессилия опускает руки, продолжив издавать смесь мычания, рычания и стонов. Парень сглатывает, нервно вытирая её слезы, и морщится, сводя брови к переносице:

— Я хочу помочь тебе. Но ты сама не позволяешь, — Брук разжимает мокрые веки, уставившись на него с прищуром. — Если бы ты попросила, я бы остался, но ты…

Девушка привстает на цыпочки, грубой хваткой ладоней сдержав голову парня на месте. Тяжелым поцелуем касается его губ, а он не отстраняется, с хмуростью и без ответа выдерживая горькость. Брук чуть опускает голову, пальцами крепче схватившись за его шею, и пытается выше приподняться на носках, чтобы дотянуться до его губ. Норам скованно приоткрывает их, позволяя девушке углубить поцелуй, но по-прежнему не отвечает, вместо пылкого желания ощущая только сдавливающую глотку тревогу.

Брук больна.

Океан + Деградация = Брук Реин

Океан + Деградация = Норам Реин

Океан + Деградация = Дэниел Браун

Океан + Деградация = Томас Нордвуд

Океан + Деградация = Рубби Эркиз

Океан + Деградация = Ричард Эркиз

Океан + Деградация = Роббин О’Брайен

Океан + Деградация = Дилан О’Брайен

Океан + Деградация = Тея Оушин

Океан + Деградация = любой из нас

========== Глава 36 ==========

Зависимость

Слепит в глаза. Холодный свет со стороны окна касается моего лица, пробуждая ото сна гораздо раньше необходимого для здоровья времени. Я томно вздыхаю, пытаясь пошевелить затекшими руками и ногами. Всё тело полно тяжести. Неприятным хрустом в костях сопровождаются потягивания конечностями. Под таким тяжелым одеялом с трудом удается ерзать. Чувствую себя какой-то гусеницей, почему-то пытающейся наоборот выпутаться из кокона. Тянусь, кряхчу, морщусь и старательно ворочаюсь, забыв о соседе по кровати, который ответно пыхтит, не скрывая своего традиционного утреннего ворчания. Раскидываю руки над головой, уставившись в светлый потолок. Дилан кутается в одеяло, с головой прячется от солнечного света, что становится неожиданностью этого утра. После таких бурь, что обрушилась вчера, видеть столь ясное небо удивительно.

Еле приседаю, подогнув ноги, и тру веки, устремив взгляд в сторону окна, чтобы еще раз убедиться в том, что мне не кажется. Но день и правда светлый. Только, учитывая мороз, стоящий в комнате, смею предположить, что на улице хоть и солнечно, но погода минусовая. Зима, всё-таки.

Опускаю вялые руки, взглянув на вылезающие из-под одеяла волосы О’Брайена. Так. Сколько времени? Сегодня не тот день, когда ему разрешено валяться до двух дня. Каникулы совсем его расслабляют. Начинаю озираться в поисках своего телефона. Надеюсь, он не проспал будильник.

Как по команде тишину нарушает громкая вибрация. Сидя на матрасе, ощущаю её кожей, представляю, каково парню, который держит телефон под подушкой. Теперь понятно, чего он каждое утро такой мрачный. Такой будильник любого в гнев вгонит.

Дилан ворчливо стонет, ищет под подушкой мобильный, не выгребая лица из-под одеяла, а когда находит, просто отключает, отбросив куда-то в ноги. И спокойно вздыхает, продолжив прятаться от мира, будто это поможет ему избежать ярости их тренера. Сегодня у них матч. А перед матчем разогревающая тренировка, на которую ему лучше явиться. Хотя, судя по обездвиженности, парень пренебрегает необходимостью встать пораньше.

Сажусь ближе, пальцами заиграв с кончиками его волос:

— Во сколько тебе надо в школу?

Дилан пыхтит. Чувствую себя мамочкой, которая пытается разбудить сынка-сову. Парень как-то тяжело дышит, всё-таки выбираясь головой из-под одеяла, на его щеках отметины от контакта с подушкой. Крепко спал. Морщится, отвернувшись от окна, и пытается зарыться носом в наволочку:

— К двум.

Улыбаюсь, костлявыми пальцами скользнув по его рисунку на коже лица:

— Не выглядишь воодушевленным, — он не разжимает век, предпочитая подольше оставаться в темноте. На мои слова не дает открытой реакции. Лицо утаивает под ладонями, хрипло выдохнув в них. Я пытаюсь пригладить бардак на его голове и не могу отказать себе в удовольствии коснуться крупных родинок на его щеках. Такой милый. Когда сонный. Только больно хмурый и молчаливый. Обычно этому болтуну рот не заткнуть.

Дилан раскидывает руки, устремив внимание в потолок, и по-прежнему хранит тяжелое молчание, вынудив меня нахмурить брови:

— Что с тобой? — знаю, как он не любит вопросы такого рода, но его настроение в последние дни постоянно в рамках задумчивости.

О’Брайен в очередной раз вздыхает, цокнув языков:

— Всё как-то… — не может объяснить своих чувств, оттого сильнее хмурится. — Мне не нравится всё это.

Ему настолько некомфортно? Быть может, пускай… Надо же ему учиться противоречить своим установкам.

— Вставай, — беру его телефон, проверяя время. Одиннадцать утра. Роббин с Эркизом наверное давно ушли. — Попытаюсь что-нибудь приготовить, — слезаю с кровати, а Дилан вновь накидывает на лицо одеяло. Не давлю на него. Так или иначе опоздает.

Умывшись и долгое время простояв у зеркала, прорабатывая мотивационные реплики, я, заручившись подобием позитивного мышления, в неплохом расположении духа направляюсь на первый этаж, параллельно опять проведав парня в комнате. Всё еще скрывается от солнца. Хм.

Мне, кстати, нравится упражнение по самовнушению чужеродных мыслей, не свойственных моему сознанию. В первоевремя произносить что-то позитивное с фальшивой улыбкой дается с трудом и кажется глупым, но Мэгги права: со временем привыкаешь к иному виду разговора с собой.

Даже не верится, что я взялась с полной серьезностью за реабилитацию. Это внутреннее противоречие, по мнению Мэгги, намеренно сбивает людей с толку, которые пытаются добиться перемен. Очередная жуть, связанная с зоной комфорта. Наша психика привыкает, например, к меланхолии, апатии, унынию и к способности видеть мир в серых красках, поэтому морально нам очень некомфортно начинать мыслить иначе и настраивать себя на иной лад. Будто это что-то не твоя, будто это не ты, но на самом деле тебя тормозят твои же демоны.

Я не хочу позволить своей Деградации вернуться и получить надо мной контроль. Не сейчас и не вновь.

С кухни доносится музыка. Негромкая. Я сразу понимаю, что это там находится Рубби, и потому недолго топчусь у подножья лестницы, набираясь моральной стойкости к возможным словесным ударам. Я ей… не нравлюсь, но это не повод относиться к ней взаимной нелюбовью. Просто забью болт, как выражается Дилан.

Захожу на кухню, невольно поправив растрепанные волосы. Только сейчас понимаю, что по привычке не причесалась, не сменила пижамную одежду — в общем, толком не привела себя в порядок, а потому смущенно приглаживаю пальцами локоны, опустив взгляд, когда Рубби обращает на меня внимание. Она выглядит немного лучше, чем вчера: бледная, но живенькая. Волосы идеально ровно лежат, покрывая спину, глаза подведены темным карандашом. Одета так же откровенно, думаю, это просто её привычный стиль. Короткие шорты, облегающая майка на тонких лямках. И похоже без бюстгальтера. А ведь в доме холодно.

Девушка стоит у холодильника, пританцовывает и подпевает незнакомой мне песне. На плите покоится сковородка, пыхтящая маслом. Мне… неудобно функционировать в чужом доме. Может, подождать пока она приготовит себе завтрак?

Но Рубби вдруг обращается ко мне, отвлекая от скованности:

— Ты будешь? — девушка интересуется, показав мне яйцо. — Хочу приготовить ом-лэт, — произносит со странным ударением на гласную, которой нет места в этом слове. Её профиль озаряется ехидной улыбочкой. Я понимаю, чем вызвана такая усмешка, поэтому гордо вскидываю голову и решительно заявляю:

— Да. Я голодна, — добавляю для пущего эффекта.

Рубби попыталась опять подтвердить свое мнение обо мне и о том, что я не стремлюсь вылечиться. Пусть, как говорит Дилан, идет au diable. Не знаю точный перевод, но парень часто шепчет это, когда злится, так что это точно не что-то позитивное.

— А этот тип наверху? — Рубби набивает едой руки, пихнув дверцу холодильника ногой, после чего шагает к столешнице.

— Будет, — думаю… нам придется завтракать с этими людьми, даже если Дилану этого не хочется. Лучше начинать привыкать к обществу друг друга.

— Тогда помоги, — Рубби кладет на доску для резки упаковку бекона, а мне протягивает яйцо:

— Разбей, — кивает на зеленую миску. Я беру его, неуверенно повертев пальцами перед лицом, и наверное весь мой вид кричит о том, что жизнь меня к такому не готовила. Девушка с розовой прядью косится в мою сторону, удивленно вскинув одну бровь:

— Смотри, — берет второе яйцо, придержав свободной рукой миску, и разбивает его о край, после пальцами раздвинув треснувшуюся скорлупку. Содержимое вытекает на дно. Я с интересом изучаю яйцо, попробовав повторить за Рубби, но на этапе освобождения белка и желтка что-то идет не так — и всё содержимое бухается на край столешницы, отчего девушка прыскает смешком:

— Окей. В следующий раз сделай это в миску.

— Хорошо, — киваю, принимаясь за дело. Какое-то время мы молчим. Рубби продолжает слушать музыку и иногда притоптывать ногой в такт или шевелить губами. В один момент я прекращаю чувствовать напряжение рядом с ней и хорошо справляюсь с задачей.

— Я… — Рубби привлекает к себе внимание, и я поворачиваю голову, отметив, что вид у неё какой-то недовольный. — Извиняюсь за свое поведение, — и хмурится, фыркнув. — Не стану оправдываться, — берет миску, чтобы взбить яйца. — Просто прошу прощения.

Моргаю, с непринуждением пожав плечами. Ей тяжело просить прощения, поэтому не стану акцентировать на этом внимание, иначе могу спровоцировать очередную ссору.

Внезапно Рубби отступает от столешницы, обронив лопаточку в миску. Тыльная сторона её ладони прижимается к кончику носа, а из ноздрей каплями начинает течь кровь. Я с хмуростью интересуюсь:

— Всё в порядке?

— Да, — девушка шмыгает, пытаясь остановить кровь, и запрокидывает голову, продолжая давить ноздри пальцами. — Выложи бекон на сковородку. Я сейчас, — просит и направляется к двери, покинув кухню. Провожаю её обеспокоенным взглядом, но лишних вопросов не задаю. Меня это не касается. Смотрю на нарезанный бекон, затем на кипящее масло на сковородке. И сглатываю, надеясь сделать все правильно и ничего не спалить.

Беру ломтик бекона и на вытянутой руке возношу над поверхностью сковородки. Бурлящее масло плюется каплями и парочкой одаряет мою кожу, отчего я вздрагиваю, выронив бекон на посудину. Масло поглощает мясо и начинает вопить, шипеть, плеваться в два раза сильнее, что приводит меня в ужас, заставив отскочить за стол. Мда… Видел бы меня сейчас кто-нибудь…

— Утро начинается не с кофе?

Ну, конечно. Конечно. Как же иначе? Поворачиваю голову, с безразличием уставившись на сонного Дилана, почесывающего ребро под футболкой. Волосы в том же беспорядке, на лице те же отметины от складок постельного белья. Почему каждый раз он оказывается рядом? Каждый раз, когда я творю какую-то дичь?

— Мы с Рубби готовим завтрак, — как бы невзначай произношу, будто бы всё идет по плану. Дилан еще секунд десять сверлит мое лицо нечитаемым взглядом, после чего вздыхает, смирившись:

— Я закончу, — и шагает к плите, уменьшив огонь. — Это задумывалось, как омлет?

— Ага, — поглаживаю запястье руки, ошпаренное маслом, и вдруг ощущаю тепло, коснувшееся спины. Оборачиваюсь к окну, со стороны которого на меня падают солнечные лучи, прорываясь сквозь ветви растущего возле дома дуба. На одной из веток висит деревянная кормушка в виде домика, внутри копошатся маленькие птички с желтыми грудками. Они издают странный писк, доносящийся через приоткрытую форточку. В углах окна морозные рисунки. Голубое небо без единого облака. Никакой черноты на горизонте спокойного океана. Теплые лучи ложатся на мое лицо. Я заворожено наблюдаю за их игрой в покачивающихся от ветра ветках, и приподнимаю ладонь, вытянув чуть вперед, чтобы свет таким же образом сочился сквозь мои тонкие пальцы. И заворожено наблюдаю, не в силах отвести глаз.

— Ты решила всё на меня повесить? — Дилан подает голос, закончив взбивать яйца. Хлопаю ресницами, оглядываясь в момент, когда на кухню возвращается Рубби в новой уже приличной футболке, скрывающую её грудь:

— О, — звучит из её уст удивленное при виде парня у плиты. — А ты не промах, — обращается ко мне, пальцем указав на Дилана. — Вон, как мужика воспитала.

О’Брайен с непроницаемым выражением лица переводит на неё взгляд, удерживая в руке кухонный нож, и Рубби пускает смешок, шутливо выставив перед собой ладони:

— Шутки шучу.

***

Ночка выдалась тяжелой. Тревожность нагнетал и тот факт, что их дом расположен близко к берегу, который почти полностью накрывали волны. Норам плохо спал по многим причинам, и одной из них была Брук. Он прекрасно знает, как серьезно её несет от большого количества алкоголя. Однажды они с Диланом потеряли её в торговом центре, когда зашли за очередной бутылкой. Девушка каким-то образом добралась до мебельного отдела, забралась под кровать вместе с подушкой и уснула. Смешно, но тогда у Норама начала просматриваться седина в волосах. Пришлось полностью перекраситься в снежно-белый, чтобы скрыть последствие испорченной нервной системы.

В эту ночь он просыпался от любого шевеления Реин. Боялся, что она решит пойти на берег, прогуляться. Такое тоже имело место быть в их богатом прошлом.

Парень приоткрывает веки, сморщившись от ослепляющего света. Повернут к широкому окну, за которым открывается вид на приятное солнечное, морозное утро. Океан спокоен. Чайки витают над голубой гладью воды, не мучая своим раздирающим криком. Норам отрывает голову от подушки, приподнявшись на локти, и долгое время приходит в себя, пробуждая разум. Будто этой безумной ночи и не было вовсе. Видишь это умиротворение за окном — и сильнее сомневаешься в событиях вчерашнего дня.

Спокойно оглядывается за спину, чуть куснув язык во рту от неожиданности. Он вовсе не готов видеть Брук бодрствующей, после вчерашней пьянки она должна проспать как минимум день. А девушка уже сидит на кровати, такой же пустой взгляд устремив в сторону окна. Норам стискивает зубы, нервно заморгав. Он не совсем понимает, как должен себя повести. Обычно он не оставался на ночь. Если они пересекались, Брук пыталась его забить чем-нибудь тяжелым, поэтому ему приходилось покинуть дом. Парень давно не ночевал с ней. И давно не просыпался рядом. Оттого он испытывает неподдельное волнение. Особенно при виде столь бессильного выражения её лица. Она явно опустошена. Физически и эмоционально. Наверное, поэтому не кричит, не визжит и не предпринимает попытку навредить ему.

Может, она еще пьяна?

— Хочешь есть? — Брук не опускает глаза, задав вопрос, которого Норам никак не мог ожидать. Он даже губы приоткрывает, выронив хриплый вздох. Девушка продолжает смотреть на улицу, не торопя парня с ответом, который звучит в его голове, как: «Нет», — но голос твердит иное:

— Да, — скорее всего, ему не стоит соглашаться, но… Плевать. Пока она не попытается ему врезать, он постарается наладить отношения. Хотя бы для того, чтобы искупить вину.

— Пойдешь на матч? — вдруг безэмоционально интересуется девушка, начав дергать заусенцы на пальце. — Дилан играет. Я выступаю.

Говорит с ним таким обыденным тоном, словно это привычное дело. Норам приседает, сохранив между ними расстояние, и с хмуростью уточняет:

— А ты уверена, что в состоянии выдержать физическую нагрузку? Ты перепила вчера.

Брук отмалчивается, лишь какой-то серый взгляд слегка скользит в стену. Норам наклоняет голову, интересуясь вполне искреннее:

— Как ты себя чувствуешь?

Брук переводит на него свое внимание, окутывая холодом, который истощает парня эмоционально, и шепчет, хмурясь больше от измождения, чем от злости:

— А ты как думаешь? — каждое слово произносит с паузами, медленно шевеля языком. — Мне нехорошо. Но это не похмелье, — опускает глаза и вновь смотрит в окно. — Мне просто нехорошо.

Норам решает больше не выпытывать из нее описание её состояния и отворачивает голову, повторно оценив на удивление приятную атмосферу по ту сторону стекла. Когда в затылок ударом прилетает шепот:

— Так ты останешься?

Парень чувствует, как в глотке начинает жечься. Знакомый дискомфорт, от которого он так и не смог избавиться за те пару лет отсутствия. Вина. Гнетущая вина. Прекрасно осознавал, что отец и мачеха с большей «любовью» относятся к нему, поэтому знал, что недолго пробудет в неволе. Думал, этого времени будет достаточно, чтобы избавиться от внутреннего дискомфорта, но в момент освобождения чувство вины усилилось, что заставило его вернуться сюда вопреки желанию отца отправиться учиться за границу.

Ему просто необходимо искупить вину. Но теперь, видя, во что превращается Брук, он понимает, что никогда не сможет смыть с себя ту грязь, которой оброс.

— Если разрешишь, — сглатывает, заморгав, и с опаской переводит глаза на девушку, выражение лица которой по-прежнему не позволяет разгадать её мысли.

Брук всё глубже уходит в себя. А периоды эмоционального истощения приобретают затяжной характер.

Солнечные лучи пляшут среди деревьев, посаженных на заднем дворе. Девушка скачет между ними, касаясь каждого влажного ствола, щупая кору, запрокидывает голову, ловя губами морозный воздух, и пускает пар, протягивая ладонь к голубому небу, затерявшемуся среди сухой листвы. Под ногами валяются замерзшие гнилые яблоки, сбором которых, видимо, никто не занимается. Тея продолжает танцевать среди деревьев, пальцами пытаясь ухватить лучи света за хвостики. Она носится в одной футболке и легких джинсах, но холод приятен коже. Девушка вслушивается в мелодию природы, с улыбкой на лице воспринимая каждое дуновение ледяного ветра, тормошащего сухие листья, оставшиеся на ветках.

Рубби с легким недоумением наблюдает за происходящим через окно рядом с дверью, ведущей на веранду заднего двора. Опирается локтем на подоконник, потягивая никотин, и игнорирует ясную боль в груди, продолжая забивать легкие мусором.

Смотрит на Тею, изогнув брови. И чем она занимается? Чего скачет, как идиотка?

Шаркающие шаги. Рубби оглядывается: Дилан спускается по лестнице, в руке сжимает ремень спортивной сумки, с хмурым видом изучая что-то на экране телефона, который прячет в карман джинсов.

Обычно Дэн быстро реагирует на сообщения, но сегодня О’Брайен всё утро никак не дождется ответа. Заезжать ли за другом? Придется позвонить.

Парень озирается, заглянув на кухню. Рубби понимает, он ищет Тею, поэтому свистит, привлекая его внимание.

— Она скачет в саду, — констатирует, на что Дилан обреченно опускает руки:

— Опять? — задается риторическим вопросом, приближаясь к окну, чтобы первым делом со стороны понаблюдать за происходящим. Рубби двигается в сторону, повернувшись к нему всем телом, и складывает руки на груди, удержав сигарету возле губ. Давяще пялится на профиль парня, тем самым дав понять, что хочет что-то сказать. О’Брайен не терпит выжидающего внимания, поэтому всё-таки интересуется:

— Что в этот раз предложишь? — фыркает, так же повернувшись к девушке и вынув упаковку сигарет из заднего кармана. Рубби покуривает, слегка сморщившись от боли в груди:

— Я хотела извиниться.

— Круто, — парень реагирует с сарказмом в голосе, но девушке это не мешает вполне настырно уточнить:

— Мир?

— Наверное, — Дилан зажимает сигарету зубами, принявшись хлопать по карманам в поисках зажигалки. Свою протягивает Рубби, чиркнув. Парень наклоняется к образовавшемуся языку пламени и делает пару затяжек, наконец, прикурив. Выпрямляется, с серьезным видом уставившись на Рубби. Ему действительно плевать, в каких отношениях пребывать с этой дамой. Точнее, ему вообще не хочется строить что-то, выходящее за рамки нейтралитета, поэтому он как бы намекает:

— Но нам не стоит вот так контактировать наедине. Моя девушка опасна, а ревность — именно то, что пробуждает в ней гнев.

— Да, — Рубби усмехается. — Я это уже поняла. Она… — отводит взгляд к окну, видя, как Тея прижимает ладони к дереву, о чем-то разговаривая с ним, и с долей выраженной в глазах печали шепчет. — Странная она, если честно.

О’Брайен следует за вниманием девушки, так же наблюдая за Оушин, которой не в тягость быть в одиночестве. Она сдержанно улыбается, протянув одну ладонь к небу, и сжимает-разжимает пальцы, словно пытается поймать солнечный свет. Это заставляет Дилана усмехнуться.

Странная, верно. Но именно это так притягательно в ней.

Парень вынимает сигарету изо рта, выпустив никотин, и открывает дверь на веранду, с хрипотой в голосе позвав:

— Тея.

Девушка оборачивается, споткнувшись на яблоке, но удерживает равновесие, раскинув руки в стороны. Дилан вроде закатывает глаза, реагируя с раздражением, но Оушин видит его скрытую улыбку, поэтому с довольным лицом спешит за парнем в дом, делясь позитивными впечатлениями.

Ведь в первую очередь она должна вбить себе привычку замечать хорошее. А потом это уже станет обыденностью.

— Еще один плюс — машина в твоем полном распоряжении, ведь Эркиз может отвозить Роббин на работу и забирать, — топает позади парня в коридор, а Дилан хмурит брови, покосившись на неё через плечо:

— Это еще что?

— Ищу плюсы, чтобы подбодрить тебя, — признается открыто, а в ответ О’Брайен набрасывает ей на голову кофту, которую снимает с крючка, и ровно произносит:

— Идем. Я опаздываю, — поворачивается к двери, ведущей в гараж. Эркиз заранее сделал дубликаты ключей, а Дилану так и вовсе отдал запасной пульт, открывающий гараж. Предусмотрительно.

— У соседей столько собак! — Тея выходит за ним в помещение, в котором покоится автомобиль. — Мне нравится наблюдать за ними, — тараторит, как не в себе, преследуя парня. — А еще солнце светит прямо в окно утром, видимо, здесь солнечная сторона.

Дилан сдержанно вздыхает, разблокировав двери. Оушин встает рядом:

— А еще у них своя кормушка для птиц. Круто. А у соседки слева так вообще пять кошек!

Парень открывает дверцу, замерев и уставившись на девушку. Тея осеклась, запрокинув голову, чтобы смотреть ему в упор:

— Не любишь кошек?

Выглядит так чертовски невинно. Как он может на неё злиться? Все её действия сопровождаются детской наивностью, несмотря на потрясения, которые пришлось пережить. Это не перестает поражать О’Брайена. Будто внутри Теи живут две личности. Или же её психика сама оберегает разум девушки от постоянного угнетения прошлым, позволяя побыть ребенком.

Дилан кладет тяжелую ладонь ей на голову и треплет волосы, пока девчонка натягивает кофту, сморщившись от грубого действия.

— Садись уже, — парень усмехается, забравшись на место водителя, а Тея бурчит что-то под нос, выполнив просьбу, параллельно собирая волосы в хвост.

Она старается настраиваться на положительное. И, несмотря на раздражение Дилана, будет и ему навязывать привычку видеть хорошее в незначимых мелочах. Именно этому учит Мэгги.

***

Телефон молчит, ответа на звонки не поступают, и Дилан предполагает, что сверхпунктуальный Дэниел Браун уже торчит на тренировке. Сам О’Брайен серьезно опаздывает, но не давит по газам, не спешит, кусая ногти от осознания, как ему влетит от тренера. Он успевает выкурить пару сигарет, томно посмотреть в окно, стоя на светофорах. Мысли не приходят в порядок, а ведь перед матчем необходимо собраться.

Подъезжает к повороту улицы, вдруг заприметив вышагивающего из автобуса Дэна с таким же поникшим сердитым видом. Дилан проезжает чуть вперед, тормознув рядом с тротуаром, и опускает стекло окна, выглянув. Дэниел не сразу замечает друга, будучи погруженным в свои мысли он редко воспринимает окружающий мир, и если бы О’Брайен не посигналил, наверное, так и прошел бы мимо.

Браун не совсем рад видеть Дилана. Он намеренно предпочел добраться до школы самостоятельно, в одиночестве, чтобы в него было время прийти в себя после бессонной ночи, проведенной с агрессивным настроем против всей реальности.

Врач говорит, что его проблема в неспособности отпустить негативные эмоции, но Дэн почти добился этого, точнее он так думал, а возвращение отца стало катализатором агрессии. Парень не избавился от проблем. Он лишь сделал вид.

— Все в норме? — Дилан интересуется, наблюдая за тем, как Дэн садится на место рядом, захлопнув дверь. Парень развалено располагается, затылком упершись в подголовник, и переводит глаза на друга, который правильно анализирует его взгляд, вернувшись к вождению.

Да. День предстоит тяжелый.

***

— Смысла в жизни нет в целом, но каждый создает его для себя. Свой смысл. Свою причину для радости. Мы не можем сказать о смысле жизни, как о чем-то общем, для каждого человека он субъективен. Я хочу, чтобы вы поняли, что не стоит рассматривать данный вопрос с точки зрения целого мира. Только внутри вас. Только для вас. И поводом для смысла жизни может быть любая незначительная вещь. Я, например, знаю, что дома меня ждет мой огромный пес. Он сидит и печалится в мое отсутствие, а то, как он счастлив моему возвращению, делает меня счастливой. Или я безумно люблю осенними вечерами гулять по хвойному лесу. Или пить горячий кофе, наблюдая за волнующимся океаном. Или слушать прибой, делая записи в своем дневнике. Наш смысл, наша радость от пребывания здесь строится на множестве мелких и кажется незначительных деталях. И сейчас я хочу, чтобы каждый из вас попытался нарисовать то, что дарит ему счастье и может являться причиной продолжать жить.

Растерянно озираюсь по сторонам, изучая лица остальных пациентов. После речи Мэгги остальные дети воодушевленно берутся за фломастеры и располагаются на полу, пытаясь изобразить свое личное счастье, а я продолжаю сидеть на мягком стуле, держа в руках свой альбом и простой карандаш. Конечно, Мэгги старательно разжевала свое представление о смысле бытия, подобрала слова так, чтобы наши детские умы смогли осознать суть.

Вижу, как остальные всерьез принимаются за дело, на лице каждого присутствующего — глубокая задумчивость. Дети, а работают с таким умным видом. Мне даже неловко из-за своего бездействия. Посматриваю на чужие листы. Кто-то рисует дом и семью, насколько мне понятно по корявым очертаниям. Кто-то изображает космос — видимо, ребенок мечтает стать космонавтом. То есть, мечта тоже считается смыслом для жизни? У меня была мечта — умереть. А теперь?

Покусываю кончик карандаша, раздумывая над тем, что могла бы назвать ярой причиной для жизни. Это сложно. Столько лет я была погружена в желание умереть. И теперь насильно заставляю свое сознание искать причины для обратного.

Опускаю карандаш, коснувшись им чистого листа. Напряженно стискиваю пишущий предмет, ведь не представляю, как зарисовать мысли, приходящие на ум.

Что мотивирует меня к переменам в лучшую сторону? Люди, которым не безразлична моя судьба. Да, наверное так. Но зарисовать их… я сомневаюсь, что смогу, так что продолжаю сидеть без движений, решая просто понаблюдать за детской площадкой через окно. Думаю, Мэгги замечает мое бездействие, но не давит, позволив побыть наедине со своими мыслями в шумном кабинете.

Дилан и Роббин. Страшно признать, но… они стали моим смыслом. Это нехорошо, когда люди являются источником твоей мотивации. Но увы, ничего светлого в моей жизни пока нет.

Кстати… Изучаю присутствующих, вдруг заметив, что кое-кого не хватает, и мое сердце принимается активнее биться о грудную клетку от предположений, лезущих в голову.

Интересно, где Глория?

В завершение занятия я остаюсь с чистым листом и тревогой внутри. Покидаю кабинет первой, не желая акцентировать внимание Мэгги на том, что я так и не показала ей рисунок. Поэтому героически сваливаю, пока её облепили остальные пациенты, желая рассказать о том, что было ими изображено на листах.

Быстро иду по коридору к лифту и оглядываюсь, словно боюсь, что меня могут нагнать. Особенно не хотелось бы снова оставаться с Луисом наедине. Иногда мне кажется, что голоса в его голове реально существуют отдельно от его сознания. Уж больно много он знает и замечает…

Захожу в лифт с медсестрой и каким-то мужчиной. Вынимаю телефон, чтобы позвонить Роббин. Она должна отвести меня домой. Неловко. Не хотелось бы отвлекать её от работы.

Но в сообщениях обнаруживаю одно непрочитанное от мисс О’Брайен, в котором она извинялась из-за загруженной смены и предупредила, что меня встретит… Рубби. На парковке.

С обречением вскидываю взгляд, сделав глубокий вздох.

Что ж. Надеюсь, обойдется без унижений. А то я не до конца доверяю её настроению.

Двери лифта раскрываются на первом этаже. Я покидаю его, обратив внимание на мужчину, который остается внутри. Но лишь краем глаз. Меня это не особо интересует. Здесь полно чудиков, подобных мне.

Как и сообщалось, Рубби уже меня ждала. Я без проблем замечаю красивую девушку в вызывающе короткой кожаной юбке и сером топе. Ей не холодно? Дочь Эркиза бродит рядом с машиной отца, покуривая сигарету, и за то время, пока я приближаюсь к ней, она раз пять пинает колесо автомобиля.

Чувствую, она не рада быть здесь.

Молча встаю в шаге от красотки, нервно заморгав, а Рубби неожиданно улыбается, покачнувшись на слабых ногах:

— Роббин попросила меня отвезти тебя посмотреть матч, — сообщает известную мне информацию, и я виновато подтягиваю ремень рюкзака, сползающего с плеча:

— Извини, — вряд ли она планировала провести так вечер.

Но на удивление Рубби беспечно отмахивается, бросив окурок в ноги:

— Ничего. Я сама хотела отправиться туда, — открывает дверцу, вдруг взяв с сидения небольшую бутылочку карманного виски. — Даже глотнула для храбрости, — я с напряженным лицом наблюдаю за тем, как она совершает короткий глоток, и это вызывает ухмылку со стороны Эркиз: — Не боись, руль из рук не выпущу. Это я для настроения, — и протягивает мне. — Хочешь?

— Нет, спасибо, — а прошлая Тея не отказалась бы от бесплатного алкоголя.

— Как будто ребенка забираю из сада, — девушка забирается на место водителя. Сама сажусь рядом, хмыкнув почти равнодушно:

— Ты не первая, кто сравнил.

Рубби улыбается, заводя мотор и, когда машина начинает выруливать с парковки, вдруг заговаривает, хотя я думала, что мы проведем путь в молчании, от которого, по традиции, неловко будет только мне.

— Я ходила в такие группы раньше. Только они были поделены на тех, у кого есть шанс выжить, и на… ну, в общем, я была во второй группе, — смеется, наверное, потому что пьяная. — Нас учили принимать мысль о неизбежном. С позитивом мыслить, но при этом напоминали о тщетности бытия, — произносит каким-то важным тоном, явно пародируя человека, ведущего ее терапию.

Я с интересом смотрю на девушку:

— Как давно ты болеешь? — вопрос не совсем культурный и не настолько мы в «ладах», чтобы я позволила себе спросить о личном. Правда Рубби оказывается человеком беспечным и открытым, что нельзя сказать благодаря ее поведению ранее. Подозреваю, она тоже придумала себе образ, который позволяет чувствовать себя комфортно.

— С четырнадцати, — ее глаза вдруг загораются, а эмоции на лице становятся ярче. — Крутой был год, под конец которого оказалось, что мамочка оставила мне наследство. А всё ведь шло своим чередом, — Рубби крепко держит руль, выезжая на освещенную фонарями улицу и вклинивается в негустой поток машин. — Знаешь, это так… неожиданно, — она так погружается в воспоминания, ее лицо выражает смесь из печали и непонятного восторга. — Тебе кажется, что с тобой такого не может произойти, — ее открытость наталкивает меня на мысль, что девушка редко делится с кем-то своими мыслями, а возможно, совсем не делится, и потому мне становится совсем не по себе. Я не лучший собеседник.

А Рубби тем временем продолжает говорить:

— Я всегда была худой, с чистой кожей, модными шмотками. В тот год только получила титул черлидерши, — я невольно улыбаюсь, видя, с каким восхищением она вспоминает свою прошлую жизнь. — Встречалась с классным парнем из баскетбольной команды. Всегда была в окружении огромного количества людей, — уголки ее губ немного опускаются, сама улыбка вдруг кривится, а взгляд холодеет. — Весь этот шум, вечеринки, пустые разговоры. Всё казалось таким значимым. Понимаешь? — бросает на меня беглый взгляд. — Этот максимализм по отношению к тому, что на самом деле не имеет никакого значения. А после обследования жизнь будто поделилась на две части. Я помню, как умирала моя мать, и не хотела повторить её судьбу, поэтому продолжала вести обычную жизнь. Но болезнь сильно сказывалась на ней. Прошло немного времени, и люди вокруг иссякли. Все те ребята, которые, казалось, были так важны, просто исчезли, — она перебирает пальцами руль, заерзав на сидении. — Я больше не могла заниматься в группе, поэтому меня исключили. Круг общения сузился до моего парня, но и с ним мне не о чем было говорить. Общих тем не находилось, ведь я не посещала группу и не участвовала в матчах, — блеск в ее глазах окончательно меркнет. — Я осталась наедине с новой собой и новой реальностью. И больше всего боялась, что меня прикуют к кровати в больничной палате.

Я непроизвольно изучаю внешнее состояние девушки. На ее лице много косметики. Наверное, под ней она скрывает свое истинное обличье. Вряд ли ее кожа так светится, не имея ни пятен, ни покраснений. Она скрывает от самой себя и от других правду о своем здоровье?

— И тогда-то у меня появился план, — она улыбается, но улыбка горькая, и у меня сохнет в глотке при виде такого опечаленного лица, хотя Рубби пытается выглядеть весело и беззаботно. — Когда мы еще жили здесь, я познакомилась со своим близким другом. После переезда мы поддерживали общение. Я просто сказала ему, что хочу сбежать. И он как-то с легкостью согласился мне помочь. Я выкрала деньги на самолет, оставила отцу записку и… ушла. Мир будто заиграл новыми красками. Адреналин, страх, волнение и неописуемое предвкушение чего-то нового, неизвестного. Тогда я поняла, что если мне и осталось недолго, то я, черт возьми, хочу ощутить как можно больше. И каждый раз, испытывая сильные эмоции, я уверяю себя, что всё не так и плохо. Прозвучит дико, но моя жизнь стала намного ярче после постановления диагноза. Весь мусор вывалился из моей обыденности, мысли о том, что действительно важно, обновились. Я будто поняла, в чем заключается истинный смысл пребывания здесь. И это так вдохновляет.

— Но иногда ты унываешь, верно?

— Иногда. Как же без этого. Унываю, если сижу в четырех стенах. Да и смысл? Нытьем лучше не сделаю. Это тяжело — настраивать себя на позитив, когда ты умираешь. Поэтому я выбрала отрицание.

— Что ты чувствуешь? — не сдерживаюсь, сжав пальцами ткань кофты.

— М? — она косится на меня, не отвлекаясь от дороги.

— Ты умираешь, — шепчу, чувствуя, как в носу начинать покалывать. — Что чувствуешь?

Рубби моргает. Быстрым движением языка увлажняет губы и откашливается:

— Желание как можно ярче проводить остаток времени, — стеклянно смотрит вдаль. — Хочу буквально впитывать в себя всё, что меня окружает. И…

Замолкает. Задеваю что-то крайне личное для неё. Чувство вины внутри меня усиливается. Девушка еле собирается с мыслями и продолжает слабым тоном:

— Хотелось бы провести это время с близким другом. А не всё вот это, — опять облизывает губы, куснув нижнюю. — Думаю, он… — пропускает смешок. — Думаю, он понял, насколько тяжело ежедневно контактировать с больным человеком. И просто отказался от меня.

Отворачиваю голову. Больше не буду открывать рот. Какого черта я вообще начала это?

А тем временем Рубби недолго молчит, полагаю, размышляя о своем друге, и сердито фыркает, сунув одну ладонь в карман, чтобы нащупать бутылочку:

— Ну и ладно.

***

Вечер обещает быть шумным. На Порт опускается темнота, гонимая ослепительным светом прожекторов. Стадион гудит. Подобное мероприятие местные жители ждут, как чертов праздник, порой относясь серьезней, чем, например, к Рождеству или ко Дню Порта. И готовятся с особым вниманием к деталям. На огромной панели уже десять минут восьмого, счет ноль-ноль, начало матча немного задерживают из-за приезжей команды, члены которой долго проходили проверку на станции.

Сегодня на трибунах много сторонников команды противника: друзья, близкие, родственники. Не местного легко узнать среди горожан Севера. Обычно они забавно кутаются в теплую одежду, в то время, как привыкшие к такому климату жители Порта обходятся легкими кофтами.

У самого поля по обе стороны расположены места для членов команд. После вдохновляющего напутствия (по мнению тренера школы О’Брайена в качестве мотивации и пинок под зад сойдёт), тренеры переговаривают с директорами состязающихся школ и судьей. Это дает время ребятам еще раз размяться и морально подготовиться.

А они готовы?

Дилан сидит на скамье, слегка согнувшись, и отпивает воды из бутылки. Физическая пытка, которую тренер устроил перед матчем, очень помогла отстраниться от лишних мыслей, поэтому парень ощущает себя вполне готовым. Даже выглядит не таким замученным, бодрее, чем после пробуждения ото сна. Дэниел сидит рядом, наконец, сумев дышать полной грудью. Всё-таки физические упражнения — лучший способ прийти в себя.

— Готов? — Браун интересуется со смешком, на что О’Брайен закатывает глаза, промычав что-то вроде: «Ага», — и отставляет бутылку, хмыкнув:

— На самом деле, я прекрасно расположен к тому, что надирать всем подряд задницы.

— Я тоже, — взгляд Дэна направлен на поле. — Всю ночь об этом мечтал.

Дилан искоса смотрит на друга, с настороженностью напомнив:

— Только не переусердствуй, иначе тебя исключат, — разминает шею, хрустя позвонками. — Или — что еще неприятней — покалечишь кого-нибудь.

— Знаю, — Дэн со вздохом унимает колотящееся сердце. — Знаю, — повторяет шепотом, пристально следя за выступлением их группы поддержки.

Брук — капитан. Брук должна стоять впереди и блистать улыбкой, заряжать всех боевым настроем, но её лицо самое бледное. Девушки вокруг намного ярче, намного активнее, намного веселее, даже если и притворяются. Их движения резкие и сильные, голоса четкие, улыбки широкие. Реин теряется среди них, несмотря на то, что стоит ближе к публике. Она нанесла нехилый слой макияжа, подвела глаза и губы, но внешний вид остается нездоровым. Она невысоко прыгает, негромко подпевает под песню, просто открывая губы и не давя из себя никаких звуков, её руки не поднимаются выше головы, вскидывание ног не выглядит гибким. Взгляд не здесь. Мысленно не здесь. Морально она ведет диалог с собой, дабы не потерять связь с реальностью, не погрузиться в размышления.

Громкая музыка. Сотни взглядов. Выжигающий глазные яблоки свет. По её вискам стекает холодный пот. Ведет счет в голове в ритм музыки. Иначе собьется.

Дэн хмур. Наблюдает за ней, но лишь негодующе покачивает головой. Этой девушке точно необходима помощь. Но не его, не Дилана, не родителей.

О’Брайен не способен долго разглядывать Реин. Как бы он не противился, внутри него всё еще томятся дружеские чувства к ней, и видеть её такой разбитой угнетает. Парень оглядывается на трибуны, с легкостью находит человека, которого не должно здесь быть. Но…

Дилан моргает, невольно сглотнув, когда Норам обращает на него внимание. На фоне общей массы активных болельщиков парень выглядит неуместно спокойным. Сидит себе, руки сложены на груди, поза зажатая. О’Брайен неоднозначно реагирует на присутствие старого друга. Это сложно объяснить, когда ты одновременно зол, обижен и радуешься. Чувство ностальгии — одно из самых неприятных, вызывающих эмоциональную слабость.

Норам был его близким другом. Был?

Реин скованно приподнимает ладонь, приветствуя О’Брайена данным неуверенным жестом. Дилан вновь глотает сухость, ощутив, как твердо колотится сердце, и с таким же сомнением подносит ладонь к виску, ответно здороваясь. Норам улыбается уголком губ и снова смотрит на поле, а Дилан чуть опускает задумчивый взгляд.

Его разрывает на части.

Хочет отвернуться, чтобы не поддаваться возникшим эмоциям, как вдруг замечает поднимающихся по ступенькам трибун Тею и Рубби, и хмурит брови. Видеть этих девушек вместе слегка тревожно. Но, кажется, они общаются без напряжения. Рубби даже смеется, наверное, над Теей, которая неуклюже пытается пробраться на свободные места. О’Брайен следит за ними до тех пор, пока девушки наконец не присаживаются на сидения, устроившись между нетрезвыми зрителями.

Вряд ли Оушин его отыщет взглядом, так что…

Здесь слишком шумно, так что Рубби наклоняется к уху Теи, о чем-то ей сообщив, — девушка сразу же привстает, обследуя вниманием нижние ряды, и находит глазами Дилана, широко улыбнувшись и по-детски помахав ладонью. Неясное успокоение приходит моментально. О’Брайен усмехается, ответив тем же жестом, и Тея довольно опускается обратно.

Пронзительный свист. Дилан и Дэниел поднимаются со своих мест, как и остальные участники команды, и они собираются в один полукруг, в центр которого возвращается тренер, дабы… раздать еще парочку моральных пинков. На самом деле, это лучшее средство заставить этих ребят нормально играть.

Судья выходит на поле, девушки из групп поддержки разбегаются на противоположные стороны, чтобы теперь танцевать у границ поля. Музыка прерывается громким сигналом — и команды выбегают на поле, каждый занимает свою позицию. И как только судья вторично оглушает свистом и игра начинается, многие из болельщиков на эмоциях принимаются поддерживать криком своих ребят. Тея невольно накрывает ладонями уши. Она была лишь раз на матче, но запомнила это безумство людей. Рубби вдруг вскакивает вместе с другими, с нетрезвым восторгом начиная повторять слова зрителей, а Оушин, улыбаясь, косится на неё, качнув головой.

Последующее время Оушин следит за игрой, практически не убирая рук от ушей, дабы уберечь себя от потери способности слышать. И откуда у этих людей столько энергии? Девушка плохо разбирается в правилах игры, но для интереса ей достаточно просто искать взглядом Дилана, а потом стараться не потерять. Парни так стремительно носятся по полю, уследить сложно. Тея может отыскать его по номеру на спине.

— Дилан здорово играет, — Рубби знает, что не должна обсуждать этого парня с Теей хотя бы потому, что между ними всеми натянутые отношения. Ей правда не охота состоять с кем-то в ссоре, у неё слишком мало время, чтобы тратить его впустую. Правда, будучи навеселе, она сначала говорит, а потом анализирует.

Оушин сидит смирно и, кажется, не реагирует на услышанное негативно:

— Он многие вещи делает хорошо.

— Ты прям первая фанатка, — Рубби смеется, а Тея вздыхает, махнув на девушку ладонью. Смущена.

Группа поддержки вновь принимается исполнять номер. Брук по-прежнему стоит во главе девушек. Она уже не старается правильно двигаться, рот не открывает, не кричит со всеми заготовленные тексты. Иначе её дыхание окончательно собьется. Ей не удается заглотить кислород полной грудью, и это вызывает путаницу в мыслях.

Только панической атаки ей сейчас не хватало.

Когда девушки завершают номер и бегут обратно к трибунам, Реин плетется за ними, совершенно сбив дыхалку. Она подходит к скамейкам, вскинув голову, и напуганным взглядом ищет среди зрителей Норама. Она не видела, куда он сел. Поэтому её глаза выражают больше паники, а все тело пробирает дрожь.

Она не может отыскать его, но натыкается на мать и отчима, которые, неожиданно, решают посетить игру. Сидят на местах, общаясь и выпивая по стакану кофе. Такие беззаботные улыбки, словно…

Брук чувствует, как к глотке поступает тошнота, а в голове образовывается шар из дурных мыслей. Тяжесть клонит её к потере равновесия, и девушка спотыкается на ровном месте, чуть было ни свалившись возле скамьи.

Будто всё нормально.

Норам с прищуром смотрит на отца с мачехой, что сидят далеко и повыше, нежели он, и отворачивает голову, сжав зубы И какая нелегкая их принесла? Почему именно сегодня?

Трибуны взрываются победным криком. Под конец матча победа местной команды была очевидной. Тренер орет громче всех и активнее машет кулаками. Всё-таки его волшебные пинки — секрет к победе. Парни с эмблемой школы Порта сбегаются, по привычке проявляя немного агрессивный вид восторга, пихая и запрыгивая друг на друга.

Тее приходится встать с места, чтобы видеть происходящее на поле. Она мягко хлопает в ладоши, тепло улыбаясь и наблюдая за беспечным и таким счастливым лицом О’Брайена. В данный момент он кажется таким обычным парнем, ничем не обремененным. Запыхавшийся, глаза горят, теряется среди своих товарищей. Оушин с наслаждением наблюдает за ним вот таким и шире улыбается, вновь прижав к ушам ладони. Играет громкая музыка — и на поле выбегают девчонки. Брук занимает позицию впереди всех и на секунду позже приступает к исполнению номера, из-за чего всем приходится подстраиваться под неё. Девушка делает ошибки, спотыкается и теряет контроль над дыханием и мыслями. Взгляд сумбурно скачет по зрителям. Все перед глазами искажается, паническая атака не позволяет нормально вдохнуть. Время, словно, растягивается, шум звучит отдаленно. В ушах долбится давление, принося нестерпимую боль.

Она видит свою мать. И учащенно дышит, пытаясь отвести взгляд, сфокусировать его на чем-то ином, но каждый болельщик носит её лицо. Брук издает громкий полустон, осознав, что её тело не поддается контролю вслед за разумом. Рассудок заставляет её видеть неправду.

Лицо. Все вокруг носят её лицо. И все они улыбаются её улыбкой. Смотрят её глазами. А восклики звучат сумбурно, но её голосом.

Реин задыхается. Вялые движения больше не относятся к подготовленному танцу. А вспотевшее лицо выражает ужас.

Рубби пританцовывает и слегка недоумевает:

— В мое время, — шутливо замечает, — танцевали синхроннее.

Тея отвлекается от Дилана, обратив внимание на танцующих девушек, и не сразу узнает в предводительнице Реин. Прекращает улыбаться. И правда. Что с ней?

Пронзает знакомое давление. Оушин резко меняется в лице, выразивчто-то животное во взгляде, и начинает вертеть головой в поисках источника.

Темные пятна перед глазами Брук окончательно затягиваются, лишая её зрения, и девушка теряет опору, окончательно пропадая во мраке сознания.

Оушин не успевает отыскать. Рубби отвлекает:

— Ой, там что-то идет явно не по плану.

Тея обращает взгляд на поле, наблюдая за возней девушек из группы поддержки, которые собрались в одной точке, начав оглядываться на трибуны и громко кого-то звать. К ним бегут врач и женщина-тренер команды. Переполох не отвлекает зрителей от веселья, сложно заметить, как что-то идет не так, когда вокруг бушует такое «празднество».

Тея опускает руки, обеспокоенным взглядом перескочив на двух игроков, которые не сразу уверенно поспешили к столпившимся в центре поля людям.

Номер О’Брайена. А второй… скорее всего Браун.

Оушин с тревогой подталкивает Рубби к ступенькам, пытаясь не сводить внимания с происходящего. А Эркиз вдруг застывает на месте, принявшись активно кашлять, и клонит голову, ладонью скрыв нижнюю часть лица. Оушин еле разворачивает её к себе, не успев спросить, всё ли в порядке, ведь замечает вымазанный в крови нос Рубби, которая опускает алые пальцы, запрокинув голову.

Верно, что-то явно пошло не по плану.

***

Моя жизнь тесно связана с больницами. Ирония. В месте, которое мне не нравится, я бываю чаще, чем где бы то ни было. В поздний час здесь спокойнее. Посетителей мало, пациенты ужинают в палатах и ведут приготовления ко сну, принимая необходимые лекарства. Врачи в белых халатах привидениями блуждают по коридорам, медсестры изредка мелькают перед глазами.

Сижу в приемной на первом этаже рядом с дверями в зал, оборудованном для приема большого количества людей. Что-то вроде травмпункта. Если честно, я бы отвела Рубби сразу к Эркизу, но девушка предпочла не общаться с отцом по «пустому поводу». Не знаю, насколько в её положении, поводы могут быть пустыми.

Через широкие окна и прозрачные двери могу наблюдать за темной улицей. Мне некомфортно находится в такой час вне дома.

Рубби выходит из зала, в котором кипит работа и ведется прием двадцать четыре часа в сутки. Я хочу подняться, но девушка поднимает ладонь, беспечно молвя:

— Всё в порядке. Просто давление подскочило, — а сама бессильно садится на сидение рядом, запрокинув голову. Прикрывает веки. С хрипом дышит. Тревожно изучаю её состояние, желая всё-таки попросить её сообщить отцу, но отвлекаюсь на вибрацию телефона в кармане. Нервно роюсь в нем, вынув смартфон, и отвечаю на звонок, не успевая произнести ни слова.

— Ты где? — судя по тону, Дилан уже не испытывает тех положительных эмоций.

Посматриваю на молчаливую Рубби, понимая, что мы еще не скоро отправимся домой:

— В больнице.

— Ты в норме? — он то ли злится, то ли беспокоится… Возможно, всё и сразу.

— Нет… то есть, да, — заикаюсь. — Это Рубби стало не по себе.

— Не уезжай, — приказывает, — мы сейчас подъедем.

Мы?

— Что-то случилось? — вспоминаю переполох в конце матча. Они едут в больницу? Кто-то из них потравмировался?

— Брук упала в обморок, — Дилан объясняет. — Её должны были уже доставить в больницу.

Хмурюсь, с волнением скользнув взглядом по приемной:

— Понятно, — мой голос редко выражает эмоции, но, думаю, О’Брайен не будет сердиться на мое равнодушие.

Парень молчит в трубку. Я начинаю нервничать:

— Всё хорошо? — пристально пялюсь в пол, пытаясь не выдавать тревоги в голосе.

— Нормально, — ровный ответ.

— Я жду тебя.

— Ладно, — отключается. Еще секунду прижимаю телефон к уху, затем смотрю на экран и тяжело вздыхаю, затылком коснувшись стены. Смотрю в потолок. Прислушиваюсь к неровному дыханию Рубби. Думаю, она не против слегка задержаться здесь. И что-то мне подсказывает, ей придется провести тут ночь.

Парни приезжают быстро. Не проходит и получаса. Я не меняю положения тела, как и Эркиз, когда в приемную входит Дилан и… Норам, да? Отрываю голову от стены, садясь ровнее, и не скрываю хмурости, когда оба парня проходят к регистратуре, не замечая нас с Рубби. За ними плетется Дэниел. И он явно не в своей тарелке.

Я дергаю Рубби за плечо. Девушка еле разжимает веки, обратив на меня недовольный взгляд. Бледная и какая-то неживая. Молча встаю, поддержав её под руку, и веду к регистратуре, когда парни разворачиваются, чтобы направиться к лифтам. Совершенно нас не видят.

Неужели, Дилан настолько печется о Брук, что забывает обо мне?

Отгоняю мысли, полные эгоизма. Иногда веду себя хуже ребенка, страдающего от недостатка внимания.

Без вступлений догоняю Дилана, таща Рубби за собой:

— Ты знаешь, куда её положили?

О’Брайен заметно осекся, обратив на меня удивленный взгляд, но быстро собрался:

— Да, она… вроде в норме, — тормозит, пока Норам доходит до лифта, нажав на кнопку вызова, а Дэниел неловко топчется между парнями, не находя себе места.

— Роббин так говорит, — Дилан бросает короткий взгляд на Рубби, взяв меня за локоть. — А с тобой что?

— Непреднамеренное кровоизлияние, — девушка отшучивается без тени улыбки.

— Заебись.

— Хештег: жЭвем.

Короткий, информативный диалог.

Тихий сигнал сообщает о прибытии лифта, двери которого раскрываются.

— Идем, — О’Брайен ведет меня внутрь, а я по-прежнему тащу Рубби.

Двери закрываются. Молчание. Я озираюсь по сторонам, проникаясь этой нагнетающей атмосферой. Вдруг Дилан слишком сильно сдавливает мой локоть пальцами, и я вздрагиваю, взглянув на него с беспокойством:

— Успокойся, — не хочу казаться грубой, не хочу проявлять неуместную ревность. Но дергаю рукой, избавившись от его цепкой хватки.

Дилан опускает на меня взгляд, ненадолго, ведь мы приезжаем на нужный этаж. Выходим. Норам внимательно изучает номера на дверях палат и в какой-то момент тормозит, сморщившись от неприязни:

— Блять, — проводит ладонью по светлым волосам, обменявшись взглядами с Диланом. Впереди, у раскрытой двери одной из палат, стоит незнакомый мне мужчина, но, судя по реакции Норама, видеть его здесь не рады.

Оба парня мешкают. Рубби ладонью сдавливает свой лоб, без слов клонясь к мягким диванам. Я помогаю ей присесть, а сама лезу за телефоном в карман, чтобы предупредить хотя бы Роббин о состоянии дочери Эркиз.

Дэниел чувствует себя так же не к месту, как и я. Странно всё это. Набирая сообщение, а второй рукой сжимая ладонь Рубби, которая вновь запрокидывает голову, прикрыв веки, я краем глаз слежу за поведением Дилана и Норама. Парни нервно топчутся, не удерживаясь без движений. Постоянно встречаются зрительно, бродя от одной стены коридора к другой. При виде такого напряженного и крайне озабоченного происходящим О’Брайена, в моей груди стонет то самое чувство, которого я так стыжусь.

Идиотка. Эгоистка.

Отправляю сообщение, виновато опустив глаза.

А со стороны той самой палаты вдруг доносится хриплый крик, от неожиданного звучания которого меня бросает в дрожь, а Дилан с Норамом реагируют слишком оперативно, будто они томились в ожидании этого самого сигнала.

«Прочь!» — вот, что разбираю среди шума, возникшего в палате. С волнением приоткрываю рот, проронив вздох в момент, когда Норам и Дилан срываются с места, кинувшись в помещение, при этом белокурый парень намеренно пихает стоящего на пороге мужчину в пиджаке.

«Прочь! Пошла прочь!»

Отпускаю ладонь Рубби, сделав пару неуверенных шагов вперед, а Дэниел озвучивает мои мысли:

— Это Брук?

Смотрим друг на друга, когда из палаты выскакивает женщина в красивом платье, больно наигранно бросившись мужчине в объятия, и кричит кому-то, кто остается в помещении:

— У неё проблемы! С головой. Не давайте ей бить себя!

Окончательно сбившись с толку, я решительно шагаю в сторону палаты. Дэниел следует за мной, а мимо нас проходит эта парочка. Женщина накрывает половину лица ладонью, а мужчина не выражает никаких эмоций, думаю, его не особо заботит происходящее.

Встаю на пороге, коснувшись дверного косяка пальцами, и хмуро наблюдаю следующую картину: Брук сидит на кровати, продолжая отбиваться от рук медбратьев, которые поспешили на помощь врачу, она истошно кричит, размахивая кулаками и намеренно нанося удары себе по голове, в то время как Дилан и Норам расталкивают мужчин в форме, препятствуя их работе.

— Прочь! — Реин не в себе. Вот, что я вижу. Один из мужчин перехватывает её руки, прижимая девушку к кровати, но его отпихивает Норам:

— Отойди! — и сам хватает Брук за запястья, прижимая руки к её животу. Садится на кровать, прижимая Реин спиной к себе, и крепко сцепляет её в хватке, ограничивает движения, пока девушка продолжает попытки вырваться. Но как только с другой стороны садится Дилан, к ней будто возвращается здравомыслие. С крика и ругани она переходит к плачу. Ревет, пряча лицо в изгиб шеи О’Брайена, а тот крепко обхватывает её тело, заключая в объятие, подобное тому, которым удерживает её и Норам.

Медсестра спешит наполнить шприц успокоительным. Остальные из персонала напряженно топчутся рядом с кроватью, но ближе не подходят. Реин истошно рыдает, хватаясь ладонями за одежду ребят, которые молча сковывают её, выражая на лицах… Что-то, чего мне не понять.

Не шевелюсь. Пристально смотрю на О’Брайена.

Я никогда прежде не видела его таким.

— Это ненормально… — шепот. Поворачиваю голову, взглянув на Дэниела. Парень хмуро наблюдает за ситуацией, неодобрительно фыркнув: — Бред какой-то, — и сует ладони в карманы, развернувшись.

— Ты куда? — не двигаюсь с места. Дэниел бросает с неприязнью:

— У них какие-то нездоровые отношения, — и продолжает вышагивать. Тяжелая походка.

И его я никогда таким не видела. День гребаных открытий.

Рубби вынимает из кармана маленькую бутылочку. Боже, серьезно? Она запрокидывает голову, принявшись опустошать её, а мне остается только обреченно вздохнуть. Дэниел проходит мимо неё. От всей этой ситуации у меня тяжесть образовывается в голове. Она мешает принимать решения и превращает меня в глупого наблюдателя, поэтому, когда Рубби вдруг роняет бутылочку, схватившись обеими руками за голову, я никак не реагирую в отличии от проходящей мимо медсестры, которая касается её плеча, склонившись к лицу. О чем-то спрашивает, но вместо ответа Рубби предпринимает попытку встать — и опадает на пол, закатив глаза.

«Господи», — кажется, именно это вскрикивает молодая медсестра, присев рядом с дочерью Эркиза. Я без эмоций вынимаю телефон и строчу еще одно сообщение Роббин, игнорируя несколько пропущенных вызовов от неё: «Рубби вырубилась», — отправляю. Пускай сами решают эту проблему.

Возвращаюсь к тому, что творится в палате. Брук больше не кричит, она издает тихие стоны, крепко вцепившись в ребят пальцами. Дилан и Норам продолжают обнимать её и крепче сдерживают, когда медсестра вводит в сгиб локтя девушки иглу.

Не проявляю эмоций. Смотрю на О’Брайена, который прикрывает веки, носом прижавшись к макушке Брук. И в глотке встает ком. Моргаю, стиснув зубы до легкого скрипа, а ладони сжимаю в кулаки.

Мне… мне это не нравится.

***

Время — одиннадцатый час. На многих этажах приглушен основной свет. Посетителей давно выпроводили из здания, но с разрешения Эркиза, ребятам разрешили остаться.

Тея сидит на мягком диване, обхватив одной рукой свой живот. Нечитаемым взглядом смотрит перед собой. Норам и Дилан бродят напротив, не присев ни на минуту. Они не переговариваются, не делятся мыслями. Оушин изредка исподлобья сверлит вниманием затылок Дилана, когда он поворачивается к ней спиной. И сдержанно дышит, игнорируя растущее внутри недовольство. Понимает, что её реакция неправильна, ведь речь идет о Брук, но чувство ревности перекрывает волнение за состояние другого. К сожалению, она ничего не может с этим сделать. Только скрыть в себе.

Из палаты Брук выходит Роббин. Женщина выглядит хмурой, даже сердитой, и это настораживает парней, которые, наконец, выбираются из своих моральных коконов, реагируя на мисс О’Брайен:

— Её пока оставят в больнице, — закрывает папку с показанием врача и с подозрением изучает лица ребят. Она что-то принимала? — голос твердый, давящий. Тея не поднимает взгляд. Не желает видеть то, какое волнение выказывают остальные.

— Нет, — Дилан переглядывается с Норамом, получив отрицательное покачивание головой с его стороны. — Она…

— У неё проблемы с головой, — светлый парень вдруг решает перейти к решительным действиям, из-за чего О’Брайен пихает его в плечо:

— Норам, — процеживает, но парень не собирается затягивать с этим:

— Дил… — устало прикрывает веки, заставив О’Брайена замолкнуть, и после обращается к Роббин. -В общем, её надо бы… — запинается, не зная, как выразиться мягче, — определить в… — с намеком смотрит на женщину, сложившую руки на груди. Роббин щурится, изогнув брови, до неё моментально доходит, в связи с чем она выдает протест:

— Серьезно? Если бы в этом была необходимость, её бы родители давно написали запрос.

— Думаешь, им есть дело? — Норам сам срывается на грубый тон, и Дилан автоматически сжимает кулаки, будто бы этот парень готовится ударить его мать. — Их дома практически не бывает.

— Боже… — Роббин прикрывает веки, пальцами коснувшись лица.

— Мам, — О’Брайен только в крайнем случае обращается к ней подобным образом. Женщина знает это, поэтому устало вздыхает, взглянув на сына. Тот кивает на Норама:

— Послушай его.

Внимание Роббин скачет от одного парня к другому, они выжидающе пялятся на неё, и женщина сдается, опустив руки:

— Ладно. Я подниму этот вопрос. С ней побеседует терапевт и тогда будет вынесено решение, — слабо толкает сына в плечо. — А сейчас — по домам. Время посещения закончилось, — разворачивается.

— Спасибо, — Норам может выдохнуть. Роббин всё еще с сомнением возвращается в палату, прикрыв дверь.

Парни продолжают стоять на месте, уставившись в одну точку. Какое-то время они молчат. Тишина прерывается громким вздохом Норама, который накрывает лицо ладонями, скользнув затем ими по волосам:

— Блять, — стонет с хрипом и хлопает Дилана ладонью по груди. — Идем курить.

— Идем, — он с легкостью соглашается, сделав пару шагов спиной назад. Тормозит у дивана, уставший взгляд опустив на макушку девушки, что продолжает сидеть. Подносит к её голове ладонь, постучав пальцем по лбу:

— Пошли.

Оушин встает с кислой миной на лице, которая сменяется напряжением, когда парень сжимает её ладонь и ведет за собой к лифту. Попытка проглотить комок — не удается. Девушка выбирает молчание. Боится, что её чувства разозлят Дилана, ведь его сильно тревожит здоровье подруги.

— Где Дэн? — О’Брайен опомнился.

— Думаю… — Тея хмурит брови. — Он ушел, — поднимает взгляд. — Напиши ему.

— Напишу, — парень вздыхает, немного поиграв с пальцами Оушин. И этого достаточно, чтобы вызвать внутри неё теплоту.

Морозный воздух. Тея дышит паром, кутаясь в кофту на молнии. Над головой черное полотно. Ни единой звезды. Абсолютная мгла.

Парковка больницы пустует. Оушин ловит себя на необычной любви к подобным безлюдным местам в темное время суток. Спокойно. Тишина умиротворяет.

Дилан продолжает крепко держать её ладонь, уводя к машине. Девушка забирается в салон, чтобы не соблазниться и не покурить вместе с ними. Хотя, в данной ситуации, О’Брайен не стал бы препятствовать. Но Тея ведь работает над собой, верно?

Она усаживается на заднее сидение, устало поерзав, и переводит взгляд на парней, которые отходят от автомобиля, чиркая зажигалками. В темноте загораются огоньки сигарет. Дымок окутывает лица. Тея апатично наблюдает за ребятами, не имея сил раздумывать над тем, что их всех ждет в дальнейшем. В какой-то миг она улавливает силуэт, а потому непроизвольно прилипает таким же незаинтересованным взглядом к мужчине вдалеке. Черты не разглядеть. Он минует парковку, приближается к своему автомобилю и забирается внутрь. Больше никаких действий не производит.

«Наверное, тоже особый посетитель», — решает Оушин и прикрывает глаза, чтобы дать им отдохнуть.

***

До дома мы добираемся никакие. Дилан подбрасывает Норама, а после ведет автомобиль на гипер-низкой скорости, наверное, он понимает, насколько не сосредоточен на вождении, и во избежание аварии не превышает семидесяти километров в час. Мы не разговариваем. Я старательно изображаю из себя спящую и истощенную, хотя на самом деле мой мозг продолжает кипеть от мыслей.

Скорее всего, Дилан и сам не горит желанием общаться с кем-то. Поэтому мы молча оставляем машину в гараже, молча входим в дом, молча поднимаемся на второй этаж погруженного в темноту дома, молча минуем коридор и также молча оказываемся в комнате. И только тогда, небрежно бросив на пол спортивную сумку, он роняет шепотом:

— Я покурить, — не ждет моего ответа. Хлопает по переключателю на стене — комната озаряется светом. Щурюсь, стягивая с себя кофту. Аккуратно вешаю на спинку стула. И стою. Смотрю в пол.

Вдох. Выдох.

Пытаюсь расправить плечи. Хруст в спине.

Ладно, забей, Оушин. Ты должна вести себя разумно.

Оглядываюсь на брошенную парнем сумку. Я его знаю. Оставит все так до следующей нужды. Лучше сразу кину в стиральную машину. Иначе это придется сделать Роббин.

Приседаю на корточки, расстегивая молнию, и хмыкаю, видя, как неаккуратно парень впихнул внутрь форму. Спешил…

Вновь колкая боль в груди. Фыркаю, неосторожно вывалив содержимое сумки на пол.

Прекрати, Тея.

Сжимаю пальцами ткань его футболки и встаю, когда из внутреннего кармана сумки выглядывает край упаковки от сигарет. Удивленно поднимаю брови, наклонившись и вынув её. Забыл? Значит, сейчас вернется злой. Лучше выйду ему навстречу. Сейчас, как мне кажется, его способна выбесить любая мелочь.

Оставляю вещи на полу, шагнув в сторону порога и по привычке раскрыв упаковку с мыслью: «Может, всё-таки выкурить одну?» — и застываю, ощутив, как сердце тяжелеет, замедляя удары.

Ведь внутри вовсе не сигареты.

Мои губы разжимаются, а в глазах застывает шок.

— Только не это…

========== Глава 37 ==========

Освобождение и затмение

Черная ночь — не его соратник. Глухие темные улицы — не помощник. Каждый поворот уводит в тупик, вынуждая мозг работать на максимум. Он обезумевши мыслит, анализирует пространство, но играющая в груди паника мешает принимать правильные решения. Страх путает визуальное восприятие, уводя парня к заброшенным окраинам у самой лесополосы.

За его спиной такое же тяжелое дыхание. Но твердое, ровное. Щелкают затворы оружий.

Томас забегает за угол заброшенного складного здания, надеясь, что след будет потерян, но из-за стены напротив выскакивают несколько мужчин, и парень уже с изводящим ужасом в глазах несется в совершенно иную сторону, окончательно отдаваясь в руки цепкой паники.

И его мозг не успевает понять причину резкой боли, когда ногу пронзает выстрел.

Всё еще сидит. Приходится подкладывать на широкий подоконник плед, чтобы не отморозить пятую точку. Рубби и без того хватает болячек. Девушка держит в руках кружку с горячим кофе, смотрит на ночное небо, напоминающее смолистое образование. Рубби с тоской потягивает напиток. В её глазах не искрится сильных эмоций, она начинает принимать правду, заложником которой оказывается.

Но почему-то продолжает ждать.

Держат за руки, заламывают их за спину, не позволяя парню шевелиться. Он и не может. Слишком серьезно начинает изнывать тело от полученных пуль. Томас с широко распахнутыми глазами пялится в землю, стоя на коленях. Его разум по-прежнему избегает анализа и принятия. Это не может происходить с ним. Он не верит, он же…

Напротив — еще двое мужчин, держащих оружия. Всё приводят дыхание в порядок. Медленным вальяжным шагом приближаются еще трое. В центре и во главе — плотный мужик с сальными зачесанными волосами. Томас не пытается рассмотреть его лицо. Перед глазами плывет, а в мышцах появляется слабость. Пробитые пулями ноги пока не сообщают о произошедшем, не подают сигнал. Томас ловит себя на мысли, что рад не чувствовать боль. Хотя бы сейчас.

— Значит, ты сдал нас? — мужчина с пивным животом оценивающе осматривает парня и лезет ладонью за спину под ткань куртки, не имея причин оттягивать момент:

— Что ж, я свое слово держу.

Томас выглядит болезненно. Ослабшим взглядом ползет вверх, слегка морщась и приоткрыв рот, дабы выпустить хриплый вздох, обратившийся в пар из-за низкой температуры.

Щурится. Ни единой звезды.

Не способен сфокусироваться — и весь небосвод захватывает мир в его глазах, погрузив во мрак.

Затвор щелкает. Как он дошел до этого? Что стало поворотным событием в его жизни? Конечно, он всегда был беспризорником, сбегал из дома для привлечения внимания, но проблема в том, что его никто не искал. Наверное… чувство ненужности и одиночества привело его сюда, на задний двор чертом забытого склада.

Томас лишь убежденно вздыхает, нахмурившись, когда дуло пистолета с издевкой смотрит в его сторону.

Всё-таки его реальность — это сплошная беспросветная тьма.

Выстрел.

— Рубби.

Девушка вдруг чувствует странный укол под ребрами, словно что-то постукивает изнутри. Она прикладывает ладонь к солнечному сплетению, стараясь выровнять дыхание. Не реагирует на отца, заглянувшего в комнату дочери. Эркиз с печалью и волнением изучает Рубби со стороны, но больше ничего не говорит. Она его не слушает.

Мужчина отводит взгляд и пропадает в коридоре, тихо прикрыв дверь. Девушка продолжает испытывать странную ноющую боль в груди, в животе, в голове. Всё тело ломит. Она хмурится, и, кажется, хмурость требуется для сокрытия настоящих эмоций, ведь глаза слезятся.

Всё еще хранит надежду. Пускай ей и придется остаться здесь, с отцом или лечь в больницу. Но почему он просто не может провести с ней это время? Остаток времени.

Почему он оставил её?

***

Я не способна сосредоточиться на чем-то вне себя. Не помню, как проснулась и спали ли сегодня, видела ли сны или же пребывала в крепкой темноте. Помню, как принимала душ, как холодная вода струилась по телу и должна была помочь мне успокоить тревогу, но та только разрасталась. Мысли не находили покой.

Ведь Дилан лжет.

Не могу думать ни о чем другом. Внутри клубится не просто обида. Это разочарование и злость, даруемое осознанием реального положения дел: О’Брайен так яро настраивает меня на «истинный» путь, злится и негодует, если я спотыкаюсь о себя прошлую, которая никуда, конечно, не делась. Тея Оушин всё еще внутри меня. Деградация всё еще нашептывает мне на ухо дурные мысли. Но дело в том, что я работаю над собой, я пытаюсь. А он… он только говорит, только делает вид, что всё под контролем. Такой своенравный и лицемерный парень, указывающий на ошибки других и игнорирующий свои. Высокомерный и…

Он лжет мне. Мне. После всего, в чем мы признались друг другу. Почему?

— Вы сбросили три килограмма.

Моргаю. Медленное возвращение в реальность. Обращаю отсутствующий взгляд на медсестру, которая фиксирует мой вес в папку личного дела. Все данные отправляются моему лечащему врачу. И сейчас я в ступоре осознаю, что…

— Но… — недоумевающе смотрю на показатель весов, испытывая разочарование, смешанное с испугом, — я питаюсь, — вновь пересекаю взглядом кабинет, врезавшись в профиль женщины в белом халате, и принимаюсь тщетно оправдываться. — Нормально. Больше, чем раньше, я…

— Тея, вам нужно серьезнее работать, — медсестра с заумным видом пишет комментарий.

— Но я… — подхожу к кушетке, слабой хваткой потянув к себе свитер, и выгляжу не на шутку расстроенной таким результатом.

— Скорее всего, вашему доктору это не понравится, — женщина просматривает историю моих осмотров, выражая больше суровости. — Показатели хуже, — оборачивается на кресле, уложив мою папку на свои колени, и внимательно смотрит мне в глаза. — Хочу, чтобы вы были готовы к возможному возвращению.

Опустошенно мой взгляд пытается сфокусироваться на неё лице. Усталость вдруг обваливается с новой силой, вынуждая сутулится. Отворачиваю голову, а женщина благодарит меня за посещение и возвращается к своим делам, позволяя мне спокойно одеться. Что я делаю крайне медлительно, всем своим видом демонстрируя неверие. Мимика дрожит. Лицо никак не может определиться, какие эмоции выражать. Полнейший сумбур. Но отчетливее меня поражает разочарование в себе. Новообразовавшиеся негативные чувства накладываются на те, что мучают меня со вчерашнего дня.

Мне страшно выходить в коридор, где меня ждет О’Брайен. Каждый раз он спрашивает о результатах. И я… боюсь сказать ему о том, что не справляюсь. Точнее, мой организм не справляется.

С этими тревожными мыслями я еле шаркаю к двери. Ноги наливаются свинцом. Головная боль не оставляет попыток избавиться от столь угнетенного состояния. Касаюсь ручки. Глубокий вдох.

Открываю дверь.

Выдох. Короткий. Мысли замирают. С очередной порцией непонимания в глазах окидываю взглядом коридор этажа, заполненный людьми. Незнакомцы. Выхожу чуть вперед. Руки слабо опадают. Как потерянная озираюсь, в итоге взглядом уткнувшись в кресло диванчика, на котором оставила парня перед тем, как войти в кабинет на прием. Его место занимают другие посетители. Моргаю, стараясь не поддаваться своему состоянию, а оно яростно утягивает меня в сторону панической реакции на происходящее. Так часто происходило, когда что-то шло не по плану. Но и эту особенность моего организма я пытаюсь заглушить.

Отхожу к стене, дабы не стоять на проходе и не мешать идущим мимо людям. Вынимаю из кармана джинсов телефон и принимаю решение написать парню сообщение. Наверняка мой голос звучит подозрительно слабо, не хочу, чтобы Дилан сразу приступил к расспросам. Может, и хорошо, что он куда-то вдруг пропал. У меня есть время привести себя в порядок.

«Где ты?» — пишу, отправляю. Держу телефон в руках, пристальным взглядом гипнотизируя экран. Обычно О’Брайен молниеносно отвечает, а тут мне приходится ждать минут десять, прежде чем от него приходит короткое:

«Я у Брук. Приходи».

Мое лицо моментально минимизирует проявление беспокойства, обретая чистое равнодушие. Стеклянный взгляд продолжает сверлить экран. Текст сообщения голосом разума гудит в сознании.

Я знаю, что не должна чувствовать нечто подобное.

Пальцы давят телефон.

Но как же я раздражена. Да, Брук сейчас нелегко. Ей нужны рядом друзья, но…

Ненавижу себя за этот эгоизм. За это самое вечно присутствующее «но».

К моменту, когда я нахожу дверь палаты Реин, мое тело окончательно выступает против меня. Непосильная тяжесть. Разум — суровая ноша. Пытаюсь не дать себе впасть в опасное состояние уныния, но все успехи терапии, которых я вроде как добиваюсь, куда-то испаряются. Так происходит всегда. Мотивационное влияние меркнет постепенно, для поддержания стремления к выздоровлению необходимо регулярно посещать место или взаимодействовать с человеком, которые тебя вдохновляют. Вот, почему я не до конца верю в душевные исцеления. Моего желания излечиться хватает ненадолго. Пропущу одну маленькую мысль о безысходности — она в кратчайший срок разрастется до разрушающих масштабов.

Я запросто впадаю в уныние и с трудом выбираюсь.

Наверное, во мне больше от Деградации, нежели от Океана.

Не стучусь. Открываю дверь только после того, как пару раз совершаю глубокий вдох. В палате распахнуты шторы, яркий белый свет ослепляет. Морщусь, переступив порог одной ногой, и встаю на месте, с безразличием уставившись на Норама и Дилана, которые сидят на кровати по обе стороны от Брук. Реин выглядит немного лучше. По крайней мере, к ней вернулась сознательность. Они над чем-то смеются. Что-то, что Брук показывает им в своем телефоне, вызывает очень яркие эмоции на их лицах.

Задумчиво щурюсь. Реин… на самом деле, она… смею предположить, девушка постоянно пребывала во внимании Дилана и Норама. Она — их центр. Не знаю, как так вышло и что этому поспособствовало, но то, как ребята реагируют на неё, говорит о многом. Возможно, всё дело в их близких и не совсем правильных отношениях.

Девушка громко смеется, когда Норам пытается отнять у неё телефон, лишь бы не видеть экран:

— Господи, зачем ты всё это хранишь?!

Фотографии. Догадываюсь. Старые фотографии. Скорее всего, на них запечатлены они. Хмурюсь. У них общее прошлое, это здорово, но сейчас их объединяет лишь чувство ностальгии. Они давно не те ребята, какими были пару лет назад, у них давно не те отношения и есть ли смысл плавать в воспоминаниях? Ностальгия — это прошлое. Прошлое — не товарищ иному настоящему и будущему. Если ты зациклен на прошлом, то не сможешь менять что-то в дальнейшем. Невольно задерживаю опечаленный взгляд на Дилане. Он так… зависим от всего этого. И я уверена, он страдает от осознания, что всё уже не так. Уверена, была бы возможность, он бы вернулся в прошлое и застрял бы в нем, только бы сохранить постоянство, дарующее ему защищенность.

Роббин, конечно, немаловажна для него, но Норам и Брук — это отдельный мир, в котором О’Брайен по-прежнему хочет обитать, ведь в нем ему комфортно.

Смотрю на Норама. Интересно. А какого мнения придерживается он?

Смотрю на Брук. И окончательно убеждаюсь в своем предположении: Реин привыкла иметь их рядом. Она хочет их рядом. Как было всегда. Хочет их обоих.

Дэн прав. У этих троих особые отношения.

— Привет! — Брук первая замечает мое присутствие. Отмираю, но пелена серости не сползает с глазных яблок, продолжая затягиваться. Реин выглядит такой счастливой, ведь она снова — центр.

Невольно сжимаю зубы.

Раздражает.

Норам с улыбкой приветствует меня жестом ладони, после чего опять пытается отнять у Реин телефон под её визгливое противостояние, а Дилан (да неужели?) обращает на меня весьма спокойный взгляд:

— Мы протащили мимо врачей вредной еды, — кивает на кровать Брук. В ногах лежит спортивная сумка. В палате пахнет чем-то жаренным. — Садись, поешь, — парень двигается, приглашая сесть рядом с собой, и его пихает в плечо Норам, негодующе ворча:

— Смотри! — сжимает ладонь хихикающей Брук, чтобы придвинуть телефон к другу. — Помнишь? Ты каждый раз, когда напивался, засыпал в ванной.

— О-нет, — в одно слово молвит О’Брайен, из-за чего смех Реин заполняет помещение до потолка, заставив меня сморщить лоб.

Опускаю взгляд. Дилан не спрашивает, как прошел мой осмотр.

Брук обращается ко мне с беспечной улыбкой:

— Угощайся.

«Угощайся», ведь ты, Тея, всего лишь гость в их кругу.

Не моргаю, перебирая влажными пальцами край свитера, и с губ всё-таки слетает:

— Я не голодна.

Оно охватывает меня. Знакомое чувство беспомощности и печали. Недовольства, злости. Я теряю веру в себя и… мне хотелось бы ощутить поддержку. Знаю, как это примитивно. Необходимо научиться быть самодостаточным, чтобы не требовалось помощи извне, но… на данном этапе реабилитации, пока во мне нет веры в себя, любви к себе и пока мое мнение о происходящем окончательно не сформировалось, мне нужен источник поддержки — человек, который будет верить в мои силы вместо меня.

А вместо желания открыться меня охватывает раздражение и агрессия. Апатия накатывает волнами, окутывая коконом из темных мыслей Деградации.

В салоне тихо. О’Брайен спокойно ведет автомобиль, не отвлекаясь от дороги. Мой взгляд бессмысленным образом примерзает к стеклу окна. Сижу рядом, а возникает чувство, что самостоятельно копаю между нами глубокий овраг.

Прикрываю веки, пальцами коснувшись лба. Голова, не прекращая, болит с самого утра. Давяще и ноюще. Мне тревожно и потому, что я забрала их — два косяка, как понимаю, в запасной упаковке. Если когда-то Дилан заметил пропажу нескольких сигарет, он наверняка сразу же обнаружит отсутствие травки.

Интересно. О чем он сейчас думает?

— Всё нормально? — Дилан заговаривает, когда машина заезжает на асфальтированную стоянку перед гаражом дома Эркиза. Непроизвольная попытка сглотнуть — проходимость кислорода ухудшается. Шмыгаю носом. Откашливаюсь. Дилан посматривает на меня вроде беспечно и выражает неподдельное замешательство:

— Что такое? — глушит мотор, уже полностью отдавшись вниманием моей персоне. Кончик языка сам принимает решение нервно скользнуть по нижней губе, после чего зубами стискиваю её, долго собираясь с мыслями:

— Мне не нравится то, как ты общаешься с Брук, — я не прямолинейная, просто не понимаю, почему должна утаивать от него нечто подобное. Но похоже сказанное вводит парня в легкий ступор.

— Что? — Дилан ерзает, поворачиваясь ко мне практически всем телом. Смотрит хмуро. Сбит с толку. Автоматически мое лицо старается выражать наименьший процент эмоциональности. Это происходит невольно. Замыкаюсь, как закрывалась всегда. Убегаю. Я должна научиться не скрывать свои чувства, но пока у меня не выходит быть честной.

— Не подумай ничего плохого, просто… — не могу смотреть на него, поэтому скачу взглядом по лобовому стеклу, приоткрыв рот, и в итоге опускаю глаза на ладони, пальцами которых играю между собой. — Не хочу скрывать свои мысли. Учитывая ваше прошлое, — морщусь, не имея понятия, как верно выразить то, что думаю. — Эти ваши странные отношения, — вновь и вновь прочищаю горло, внутри него першит. — Меня злит то, что я вижу. И чувствую, — замолкаю, ощутив, как видоизменяется тишина в салоне. — Просто хочу, чтобы ты знал, — нервно дергаю заусенец на указательном пальце — и кровь вновь проступает из-под кожи. В носу покалывает. Шмыгаю им, продолжая сидеть с опущенным лицом и ожидая реакции со стороны О’Брайена, который, как обычно, пытается спасти положение смешком.

— Ты ревнуешь? — парень усмехается, качнув головой. И в очередной раз хочет принизить важность того, что я ощущаю и что меня волнует:

— Глупо. Мы просто…

— Друзья, — перебиваю с мраморным выражением лица. — Да.

Отворачиваю голову, ощутив, как взгляд парня пронзает затылок. Воздух тяжелеет. Я всегда прекрасно ощущаю, как возрастает напряжение. Сейчас мне не хочется усмирять его, не хочется подыгрывать и превращать всё в шутку. Я слишком зла и разочарована. Зла на него из-за лжи, зла на себя из-за результатов. Разочарована в нем из-за травы, разочарована в себе из-за быстрого упадка сил.

— Ты знаешь, — он вновь начинает, — я не могу без…

— Зоны комфорта, — я слышала это раз сто, если не больше. — Они — часть твоей обыденности, — вторю его словам, продолжая смотреть на улицу. — Брук — часть, — хмурюсь, искренне переживая из-за следующего:

— Но что если этого не станет, — это не вопрос, это действительность. — Ничто не вечно.

— Брук и Норам никуда не денутся, — почему он так убежден в этом? Они уже «куда-то делись». Они уже не те друзья. Дилан сам подвергает свое психическое здоровье опасности.

— А если… — хочу продолжить, но парень сбивает, твердо обратившись:

— Тея.

— А если я исчезну? — суровым взглядом пронзаю его лицо, не сдержав гнева.

Дилану не нравится, когда я поднимаю такие темы. Он с похожим раздражением пялится на меня:

— Ты не можешь. Ты уже обещала…

— Я не обязана, — перебиваю.

Парень кусает губы. Его челюсть напрягается. Отворачивает голову, нервно побарабанив пальцами по рулю. А я теперь смотрю на него с тревогой и печалью, правда беспокоясь о его проблеме:

— Я не обязана быть частью твоей зоны комфорта только потому, что тебе так удобно.

О’Брайен сглатывает, начав притоптывать ногой. Колено нервно дергается, а взгляд скачет из стороны в сторону.

Продолжаю давяще изучать его профиль, пытаясь понять, какие мысли копошатся в его голове. Парень вдруг молвит:

— На что ты злишься?

— Ты считаешь, если я начинаю ссориться, значит, просто чем-то недовольна? — обреченно упираюсь затылком в сидение, выдохнув в потолок салона. — Если я не покладисто реагирую, это не значит… — прерываюсь, прикрыв веки. — Просто… Я ненавижу твои оправдания, — возвращаю голову в нормальное положение. — Ты вечно оправдываешь свои «особенности», чтобы не меняться. В других замечаешь недостатки и требуешь перемен, а когда дело касается тебя, ты… — мнусь, приоткрыв рот от несобранности, — ты просто ищешь оправдания, — перевожу на него обессиленный взгляд. И понимаю, насколько сильно задеваю парня, ведь его лицо практически неузнаваемо по вине тех эмоций, что клубятся в глазах.

— Прекрати, — только это и роняет, пристально пялясь перед собой.

Это вымораживает гораздо больше и доводит меня до ручки сдержанного поведения.

— Это моя зона комфорта, — начинаю цитировать и пародировать Дилана, чем вызываю на его лице еще больше злости. — Всё должно быть, как мне удобно, — процеживаю, уставившись перед собой, чтобы не пересекаться зрительно с парнем, который врезается в мой профиль резким взглядом. — Роббин хочет наконец обрести счастье и почувствовать себя любимой женщиной? — морщусь. — Да насрать! Есть же я! — повышаю тон голоса, хлопнув себя по груди. — Я — центр.

— Тея, — его голос звучит дергано.

— Все живут ради меня, — продолжаю. — Я всё и всех контролирую, потому что хочу оберечь, — резко смотрю на него, воскликнув. — Брехня! Контролируешь лишь для того, чтобы всё шло так, как тебе хочется, — теряю контроль над собой, зрительно сражаясь с парнем, что пристально, не мигая, смотрит на меня. Не понимаю, в какой момент мои глаза покрывает соленая пелена. Короткий миг молчания нарушается моим шепотом:

— Я ненавижу это, — и вдруг хочу добить парня тем, что знаю о курении травы, но он одним коротким словом заставляет меня потерпеть моральное поражение.

— Заткнись.

Произносит с незнакомым мне холодом. Обреченным взглядом упираюсь в его донельзя напряженное лицо. Взгляд такой… не его. Чувствую, как силы окончательно покидают меня. Я устала. У меня ничего не получается.

Слезы не поддаются контролю. Скользят к черту по щекам, заставляя меня с неприязнью корчится. Опускаю взгляд, забегав им по дну салона, и с надрывом шепчу:

— Пошел ты.

Открываю дверцу, вылезая на прохладную улицу. Ремень рюкзака сползает с плеча. Не подтягиваю, торопясь скорее оказаться в замкнутом пространстве. Подальше от мира.

Грубыми движениями растираю влажные веки, не имея возможности прекратить ронять слезы. Дверь не заперта. Захожу внутрь прихожей, проигнорировав Рубби, выглянувшую из гостиной, в которой шумел телевизор:

— Привет, как… — замолкает, ведь миную её, не обратив внимания, и спешно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, получив в спину: — О-у. Д-р-р-ра-м-а, — и девушка чем-то хрустнула. Кажется, в руках у неё была огромная упаковка чипсов.

Захожу в комнату молнией. Захлопываю дверь, сбрасываю с плеч рюкзак и шагаю мимо зеркала, невольно задержав на нем взгляд. Торможу. Шаг назад. Шаг к зеркальной поверхности. Смотрю на себя. На потрёпанную эмоциями девчонку. Морщусь. Проникаю ладонью под свитер, нащупав выпирающие кости.

Все негативные события смешиваются.

Прикрываю веки. Опускаю руки. И поворачиваюсь к кровати, сбросив кеды и без сил забираясь под одеяло.

Прячусь.

Кутаюсь, одним глазом стрельнув на цветок в горшочке. После чего сильнее углубляюсь в одеяло, позволив себе отдаться проявляю слабости.

***

Всё ещё сидит в салоне автомобиля. Голова запрокинута, взгляд бесцельно упирается в потолок, а разум отказывается верить в произошедшее. Они что… действительно поссорились? Впервые поссорились. На бледном лице Дилана почему-то проявляется усмешка. Прямо как настоящая парочка. Стоило ему посчитать, что из-за своих «особенностей» отношения с Теей будут слегка необычными, не такими, к каким он привык, как она устраивает драму. Не на пустом месте, конечно, просто… это так необычно. Оушин остается сверхнепонятной, но при этом у неё проявляются вполне обыденные поведенческие нормы.

У них какие-то нестандартные отношения. Краем разума Дилан понимает это. Они не встречаются. Они не «парочка». Они просто вместе, потому что им комфортно. О’Брайен не испытывал к ней физического влечения, и, хотя сейчас Тея и кажется ему привлекательной в этом смысле, секс всё равно не занимает особую часть их взаимоотношений, как было раньше с другими девушками. Этосложно объяснить даже самому себе. Сам не понимает, как истолковать свои же ощущения. Просто знает, что Оушин подобна мягкой игрушке, с которой всегда удобно и приятно засыпать. Как горячий чай морозным зимним утром. Как теплый морской бриз, обдающий кожу.

Дикое описание. Парень даже роняет под нос: «Чего?»

С каких пор Тея ассоциируется как нечто теплое?

Прошлая Тея Оушин, скорее всего, провела бы разговор на уровне безразличия, оставив парню почву для размышлений. Нет, сейчас О’Брайен очень даже полон мыслей, которые стоит проанализировать, только вот их ему нехило так впихнули в глотку, при этом повесив ярлык вины. Круто, чё.

Отвлекается на легкую судорогу в руках. Опускает взгляд на ладони, подняв их ближе к лицу, и с хмуростью наблюдает за дрожанием пальцев, вдруг осознав, насколько серьезная произошла бы ссора, если бы Оушин знала о его лжи.

Парень невольно сглотнул. Нет надобности злить эту девчонку, хрен поймешь, чего от неё ожидать.

Оборачивается, взяв с заднего сидения спортивную сумку, и лишь с нечетким недовольством своим положением находит спрятанную упаковку от сигарет. О’Брайен не настолько кретин, он осознает свои проблемы, но в данный период жизни ему необходимо как-то глушить стресс. Будет покуривать — будет менее эмоционально реагировать на неожиданные повороты. Основательно парень вернулся к курению травки после нападения на Оушин. Не хочет себе признаваться, но что-то явно надломилось в его вечно самоуверенном нраве.

Дилан прекратит. Когда его обыденность вновь обретет статус постоянства.

Открывает упаковку, предварительно оглянувшись по сторонам, и пальцы замирают над ней, не проникая внутрь, ведь взглядом он не находит ни один косяк. Моргает. Уголки бровей тянутся друг к другу, выражая на лице хмурость. Когда он успел выкурить?

Поднимает голову, взглядом скользнув по лобовому стеклу, а кончиком языка — по губам.

— Чёрт, — выдыхает, сунув упаковку обратно, и заводит мотор.

Быстренько сгоняет домой.

***

Когда в дверь одаривают стуком, комната погружена в вечернюю темень. Тея вздрагивает, моргнув с болью в глазах, словно все эти долгие часы не мигала ими. Ей вдруг становится нестерпимо душно, поэтому она выбирается головой из одеяла, с хмуростью окинув помещение взглядом. Так темно. Сколько времени?

Дверь отворяется неуверенно, это дает понять, что за ней вовсе не Дилан. Тот бы с ноги её распахнул, даже не потрудившись виновато попросить разрешения войти.

Почему-то Оушин улыбается этой мысли.

В комнату заглядывает Роббин. Выглядит привычно уставшей после тяжелой смены в больнице.

— Чего сидишь в темноте? — она незамедлительно подходит к тумбе, включив настольную лампу. Тея жмурится, спасая больные глазные яблоки от света, и приседает, по-прежнему не желая выбираться из своего кокона. Роббин обращает на неё взгляд, мигом изучает выражение лица и тепло улыбается, присев на край кровати:

— Ты расстроена из-за результатов? — догадывается. Оушин больше с виной опускает глаза, ладонью скользнув по теплой щеке, и Роббин касается её плеча пальцами, заботливо потирая:

— Эй. Не унывай, — сама же пытается не проявлять беспокойства, учитывая не воодушевляющие прогнозы Эркиза. — Разберемся.

Оушин не должна показывать своего уныния. Все должны думать, что она, несмотря ни на что, продолжает позитивно смотреть на вещи. Поэтому девушка сдавленно и слабо улыбается, взглянув на Роббин и кивнув, что-то промычав под нос.

Видя, как Тея реагирует на данную тему, женщина интересуется другим, уходя от проблемы:

— Не знаешь, где Дилан?

Девушка преодолевает желание фыркнуть: о том, что и между ними всё не гладко, ей тоже лучше не знать.

— Нет, — наигранно зевает.

— Ладно, — Роббин успела отвыкнуть от привычки сына пропадать на неопределенное время. — Спускайся кушать, — похлопывает девушку по плечу и встает, направившись к двери. Тея смотрит ей в спину, чувствую, как мысли о еде вызывают приступ тошноты, но проглатывает этот комок, кивнув:

— Хорошо.

На кухне собирается отнюдь непривычная компания: Тея, Роббин да Рубби. Эркиз на работе, Дилан пропадает где-то в далеких далях, а девушки остаются наедине, испытывая по отношению к ситуации легкий сумбур. Мисс О’Брайен была готова к тому, что ей придется контактировать с Рубби, но до сих пор ловит себя на мысли о серьезном волнении. Даже руки трясутся, опуская на стол тарелки. Одно её несказанно радует: судя по поведению, неясная агрессия Рубби по отношению к Тее прошла. Уже неплохо.

— Рубби, как себя чувствуешь? — Роббин садится напротив Оушин, а дочь Эркиза в углу стола проговаривает с набитым жаренной картошкой ртом:

— Заебись.

Женщина сдерживает смешок, ведь она взрослая и должна наставлять подростков:

— Не выражайся.

— Этому меня ваш сынок научил, — Рубби в долгу не остается, намекая на некультурность Дилана. Чему тут удивляться? Роббин отводит взгляд в потолок. Она бы поразилась, если бы её сынок научил кого-нибудь французскому.

Смотрит на Тею. Девушка ковыряет вилкой картошку с капустой, со скучающим видом подперев щеку ладонью.

— У тебя нет аппетита? — мисс О’Брайен по-прежнему утаивает волнение, касательно отсутствия прогресса.

Оушин отмирает, проронив бесчувственно:

— Задумалась.

Шаги в прихожей. Никто не расслышал предшествующего дверного хлопка, поэтому все обращают взгляды на вставшего на пороге парня, который, чисто внешне, вполне хорошо себя чувствует.

— Привет, — Дилан с подозрением изучает сидящих за столом, не понимая, чего они так уставились. Рубби первой переводит внимание на Тею, пережевывая картошку за обе щеки. Оушин опускает глаза, нехотя положив немного еды в рот. А Роббин включает режим мамочки:

— Где ты был?

— По делам гонял, — парень проходит к раковине вымыть ладони.

— Есть будешь? — Роббин оглядывается к нему.

— Oui madame (Да, мадам), — парень выключает воду.

— На том спасибо, — ворчливый режим мамочки отключается — и Роббин возвращается к еде.

Дилан накладывает себе немного и, не бросая предварительных взглядов на Тею, садится рядом с ней напротив женщины:

— Что там насчет лечения Брук? — задает вопрос будничным тоном. Оушин вновь чувствует укол в груди, но контролирует эмоции глубоким вздохом.

— Насколько я знаю, — Роббин задумчиво поднимает глаза, — сегодня Эркиз обсуждал это с её родителями, но я не успела ничего выяснить.

— Ладно, — парень принимается есть.

И дабы молчание не испортило атмосферы, Роббин, наплевав на усталость, начинает вести разговор с Рубби, постепенно вводя в него и Дилана, и Тею. Окей, мисс О’Брайен верно полагает, что неплохо справляется с ролью взрослой дамы.

После ужина, после принятия душа ребром встает следующий вопрос: стоит ли Тее переночевать сегодня у Рубби? Ей не хочется драматизировать, но если Дилан иным образом не поймет, что они действительно поссорились, то будет лучше девушке какое-то время не проводить с ним бок обок. Она хорошо знает, как парень пытается справиться с негативной ситуацией. Он начнет отшучиваться, отнекиваться, вести себя как угодно, лишь бы не пытаться исправить причину конфликта. Поэтому… Тея попытается наказать его своим отсутствием? Оушин прыскает смешком под нос, подходя к двери комнаты парня. Скорее, он воспримет это как праздник.

Открывает, без эмоций проходя в помещение. Дилан сидит за столом с включенной лампой и оглядывается, отвлекаясь от экрана ноутбука. Скоро начнется семестр. Выпускникам выслали программу до конца учебного года, и парню хотелось заранее узнать, что станет причиной его ранней седины.

Наблюдает за молчаливой девушкой, которая берет свой телефон с тумбочки, целенаправленно поспешив обратно к двери.

— Où vas-tu? (Куда ты?) — еще немного об особенностях Дилана О’Брайена: когда он нервничает или когда его обыденность теряет стабильность, он невольно начинает вещать на французском. Близкое общение помогло Тее выучить некоторые короткие фразы, она тормозит, обернувшись, но не успевает ничего сказать в ответ, ведь парень всё понимает и потому морщится, устало скользнув ладонями по лицу:

— Хватит. Перестань, — полностью разворачивается на стуле к девчонке, заняв расслабленную позу, дабы выглядеть менее напряжённым, чем Оушин. — Это всё из-за результатов?

— Откуда ты знаешь, какие у меня результаты? — Тее хотелось бы сдерживать сердитость, но увы, она фыркает. Как типичная девчонка. Сама это осознает в процессе общения. И немного поражается своему поведению.

— По лицу видно, — Дилан подпирает щеку кулаком, не прерывая зрительного контакта. — Решил не спрашивать, чтобы не усиливать твою хандру. Ты ведь стараешься.

Оушин опускает глаза, сохранив внешнее безразличие. Окей, причина, почему он не спрашивал об осмотре, выяснилась, но это не меняет всей ситуации. Это не главная проблема, которая тревожит девушку.

— Я лягу у Рубби, — Тея всё-таки стоит на своем, шагнув спиной к порогу.

Дилан с заметным напряжением прикусывает внутреннюю сторону щеки, но плечами пожимает так, будто его это не колышет:

— Как хочешь, — пристально смотрит ей в глаза. Тея кивает, опуская взгляд, и отворачивается, покинув комнату. Как только дверь закрывается, парень хлопает ладонями по подлокотникам, с ворчливым мычанием запрокинув голову и чуть скользнув с края стула.

— Bon sang, Thea, — и шепотом, пялясь в потолок, проговаривает под нос строчку из песни. — Tu es libre aujourd’hui, mais je vais te tuer demain.

«Что с тобой?»

Дэниел задает себе данный вопрос на протяжении последних суток. Колотит боксерскую грушу, наплевав на поздний час. К этому времени зал только начинает набиваться мужиками, пришедших после тяжелой, порой грязной работы.

Дэниел среди них выглядит сопляком, который попутал игровую комнату с боксерским клубом. Парень не печется о том, как смотрится на общем фоне. Он пришел с целью навредить чему-нибудь. Груше, например. То, какие негативные эмоции бурлят внутри него, ничем не подавить. И если он не избавится от них здесь, то точно утроит конфликт дома.

Что является причиной его агрессии?

Всё. Всё, о чем он запрещал себе думать. О глупости матери, позволившей отцу вновь стать частью её жизни. О недо-дружбе с О’Брайеном, для которого был лишь заменой Норама. О девушке, которая ему нравилась, но для которой, опять же, он был альтернативной версией.

Бьет по груше. Злость только усиливается.

Он пытался стать частью чужой жизни и сам позволил себе быть другим, лишь бы избавиться от одиночества. Было ли это верным решением? Наверное, нет. Он сам виноват. После курса реабилитации, намеревался вести нормальную подростковую жизнь, а вышло как обычно.

Дэниел Браун боится себя самого. Он больше не хочет возвращаться в лечебницу, а для этого необходимо оградиться от того, что вызывает в нем всплеск агрессии.

То есть… от всего?

***

Наполняю ладони холодной водой, но не спешу одарить ею лицо, которое после сна обладает необъяснимой тяжестью. Ощущение «опухлости» присутствует во всем теле. Смотрю на свои руки, склонив голову. Ванная комната переполнена каким-то томным светом, действующим удушающе на меня. Странное ощущение, словно я стою здесь уже минут сорок. Все мышцы затекли, а несменное выражение лица напрягает мимику, превращая мускулы в камень.

В груди… почему в груди так тихо?

Алая капля падает на дно раковины, разбивается, кровью пачкая мрамор. Вздрагиваю, но как-то лениво, будто у меня не находится сил для нормальной реакции. Пальцами касаюсь впадинки над губой, чувствуя, как из ноздри течет теплая жидкость. Несобрано реагирую, подставив обе ладони, чтобы кровь каплями сыпалась в них, и еле выдаю хмурость на лице при виде своих тонких запястий и костлявых пальцев. Я всегда была нездорово худой, но не настолько.

Поднимаю глаза на зеркало, застыв в ужасе: худощавое лицо, не мое. Щеки слишком ушли, бледная кожа обтягивает кости, вырисовывая форму черепа. Глаза неестественно глубоко посажены, взгляд не принадлежит мне, а чему-то, что давно сидит глубоко внутри.

Приоткрываю рот, давясь кровью, что начинает стекать по носоглотке. Хватаюсь костлявыми пальцами за шею, охваченная приступом удушения. Вся дрожу и трясусь, а отражение в зеркале сохраняет неподвижность, сверлит меня взглядом, явно чего-то ожидая. Приходится взяться одной рукой за край раковины, чтобы не упасть. Ноги подкашиваются. Мне страшно узнать, в каком они состоянии. Сердце в груди продолжает молчать, а паника сказывается на возможности видеть четче.

Выстрел.

Оглушительный, режущий.

Еле поворачиваю голову, хрустнув шеей. Дверь ванной вдруг оказывается распахнутой. Там, в темноте коридора, мои глаза различают два тела на полу. И я узнаю в бездыханных жертвах Роббин и Дилана, отчего ужас на моем лице выражается с новой мощью. Рядом с ними стоит мужчина. Мне не разглядеть его лица, не узнать черт, но разум самостоятельно находит ответ в своих глубинах, рёвом пронзив голову.

Он.

Моргаю, заливаясь слезами, и кашляю, вдруг ощутив, как в коленях что-то хрустит. Ноги надламываются, кости настолько ослабли из-за истощения, что больше не смогли удерживать небольшой вес моего тела. Валюсь на плитку, испытав шок от неописуемой боли поломанных ног, и, не в силах сдерживать её, рву глотку хриплым криком.

Который вырывает меня из кошмара.

Автоматически приподнимаюсь на локтях, оторвав лопатки вспотевшей спины от матраса. Непроизвольное движение тела. Сигнал о панике поступил в мозг и привел мышцы в действия. Замираю в таком положении, чуть согнув ноги в коленях. Быстро дышу ртом. Пристально смотрю перед собой, чувствуя, как ко лбу липнут волосы.

Первые минуты прихожу в себя. Сознание продолжает с жадностью рисовать впечатавшиеся картинки кошмара, путая их с действительностью. Сильно сдавливаю веки, до белых вспышек в глазах. Приседаю. Окидываю вниманием комнату. Светло. За окном белое утро. Опять пасмурно. Кажется, я могу разглядеть витающие снежинки. На второй кровати пусто. Рубби уже встала, наверное.

Выдыхаю, упершись локтями в коленки и опустив лицо в холодные ладони. Пытаюсь справиться с давящим ощущением, ломающим ребра. Мысленно веду с собой беседу, прося успокоиться. Это всего лишь сон.

Пальцами скольжу в волосы, зачесав их к затылку, и поднимаю голову, устремив задумчивый взгляд в сторону окна.

Разум играет со мной злую шутку, демонстрируя то, чего я так боюсь.

Невольно откидываю одеяло, изучая свое тело. Худое, не настолько, как в кошмаре, но при виде даже такой худобы у меня вдруг возникает чувство отвращения, даже тошноты, комком засевшей в солнечном сплетении.

Определенно новые ощущения. Никогда прежде не смотрела на себя с такими чувствами.

Вдох. Выдох.

Дрожью до сих пор охвачено тело. Меня переполняет желание поскорее оказаться в зоне комфорта, точнее, там, где я могу переждать эмоциональную бурю и навести внутри себя порядок.

Еле поворачиваюсь к краю кровати, опустив на холодный пол босые стопы.

Я хочу к Дилану. К нему под кожу.

Еле шаркаю ногами, выходя в коридор. Тихо. Наверное, взрослые уже ушли. Со стороны ванной слышен гул воды. Иду к комнате парня, без стука приоткрываю дверь и встаю на пороге, окинув измотанным взглядом помещение. Его нет. Сохраняю эмоциональную пустоту. Я слишком вымотана кошмаром, чтобы выражать сильные чувства.

Но… честно, я разочарована. Опять. Тяжело вдыхаю, наполнив грудную клетку кислородом. Даже голова идет кругом от его переизбытка. Выдыхаю. Продолжаю смотреть в пол пустой комнаты.

Из ванной выходит Рубби. Краем глаз различаю её силуэт. Девушка по привычке напевает что-то под нос, зажав за щекой щетку, волосы скованы полотенцем, а на теле одна большая футболка. Несмотря на мое присутствие, она не ощущает скованности.

— Он ушел, — Рубби подходит к порогу своей комнаты, оценивающе окинув меня вниманием.

— Ладно, — не двигаюсь, продолжив смотреть в пол. Думаю, со стороны это выглядит странно, поэтому еще пару секунд чувствую на себе взгляд девушки. А после она уходит к себе, продолжив напевать мычанием.

Сглатываю, зачем-то повторив:

— Ладно, — и лбом прижимаюсь к дверному косяку, не испытывая никакого желания шевелиться.

Сон не хочет отпускать меня. Не могу прекратить думать о том, что нарисовало мое сознание.

Кошмар, граничащий с реальностью и имеющий к ней непосредственное отношение.

***

Оставляю машину за территорией больницы. В это время парковка забита, не стану наворачивать круги. Блокирую двери. Стою, до хрена долго изучая свои ладони. Улавливаю дрожь, но не серьезную. Пора бы завязывать с этим, но… пока не время.

На территории больницы запрещено курить. Норам стоит под козырьком пустой остановки, глядит куда-то в сторону горизонта океана, с хмурым видом потягивая никотин. Так непривычно видеть его. Идти к нему на встречу. Говорить и контактировать иными способами.

Его не было всего пару лет, а я… чувствую, словно всё это нереально. Столько времени выбрасывать друга из башки, а теперь ежедневно видеть и разговаривать. Мой мозг по понятным причинам отрицает реальность происходящего, боясь, что это очередной ностальгический загул, который может привести меня к дисбалансу.

— Здорова, — Норам замечает меня, когда подхожу достаточно близко. Наверное, он сильно погружен в раздумья, обычно бдительность его не подводит.

— Привет, — мой разум требует скованности. Сую ладони в карманы кофты, невольно озираясь по сторонам. Мне некомфортно. Но при этом внутри всё горит и пляшет. Эмоциональная пирушка, черт возьми. Только один раз в жизни я испытывал такое противопоставление эмоций внутри себя. Когда мне пришлось выбирать между Брук и Норамом, учитывая все факторы. Я не обладал достаточным количеством информации. Я был в самом пике гормонального бушевания, подростком, по уши влюбленным и отдающим значение чувствам, которые возводил до пика значимости. А Норам медленно становился наркоманом. Сложив две эти вещи, я принял решение в угоду друга избавиться от него. Тем самым, я разлучил их с Брук и избавил Норама от зависимости, ведь заключение в лечебнице действительно помогло ему.

Конечно, я не знал, что Реин лгала насчет изнасилования. И сам отрицал тех звоночков, которые посещали мой мозг.

У Брук тоже была цель. Она была полна ненависти к Нораму. Неудивительно, как всё обернулось.

Удивительно то, как всё обстоит на данный момент.

Норам протягивает мне сигарету, полагая, что я ищу упаковку в карманах. Принимаю. Закуриваю. Оба смотрим в сторону океана. Отсюда, с возвышения, открывается охренительный вид.

— Они согласились, — Норам заговаривает.

Я настраивал себя на все возможные повороты, ведь Тея права — сейчас начнутся перемены, учитывая происходящее. Но в мыслях всё равно образуется сумбур, который пытаюсь скрыть за четкостью речи:

— Родители? — тяну в рот никотин, хмуря брови.

— Да, — Норам стряхивает пепел с кончика. — Похоже, мать Брук от счастья расплакалась, — усмехается. — Такая она дрянь.

Замолкаем. Между нами всё еще висит напряжение. Я не слишком лиричен по натуре, чтобы иметь возможность описать свои чувства. Весь я рвусь на две лагеря, с совершенно противоположными отношениями к ситуации. Уверен, Норам ощущает нечто похожее.

— Этот… — парень припоминает фамилию, щелкнув пальцами. — Эркиз связался со знакомым из лечебницы для… — мнется, подбирая слово, будто рядом находится Брук и ему не хочется задеть её чувства, — душевнобольных, — махнул ладонью. — В общем, нашли нормальное место, — и вдруг смотрит на меня, подметив. — Он крутой мужик, кстати. У Роббин появился нюх.

Фыркаю в ответ на улыбку друга. Тот загадочно долго смотрит на меня, но решает не комментировать мое поведение. И между делом сообщает:

— Лечебница находится в Калифорнии.

Чуть не давлюсь:

— Калифорнии? — обращаю на Норама внимание, еле воздержавшись от: «Ты идиот?»

Ведь это… далеко. Очень. Это…

Сдерживаю рвущиеся слова глотком никотина.

— Да, — парень выглядит слишком беспечным, но не верю его равнодушию. Наверняка, он узнал об этом вчера, и у него было время обдумать всё.

— Она поедет туда совсем одна? — дискомфорт продолжает терзать меня под кожей, вызывая ментальный зуд в спине.

Сверлю Норама взглядом. Он отмалчивается. Подозреваю, что парень оценивает мою реакцию и выбирает вариант сдержать ответ, чтобы не усилить мою нестабильность.

В очередной раз проглатываю ком.

С нервной дрожью подношу сигарету к губам:

— Когда? — звучит с придыханием. Идиот. Сдерживай себя.

Тея права насчет моей зависимости от людей. Я знаю это. Но ничего не могу поделать. Пока не могу.

— Чем раньше, тем будет лучше для нее, — вновь таинственно отвечает парень. Мне требуется конкретика для успокоения. Даже если она уедет, моей тревожности необходимо знать, когда именно, в точности до минуты.

Норам посматривает на меня. Приходится заставить себя проронить:

— Ясно.

— Осталось уговорить её, — парень улыбается. Я молчу. Смотрю на тлеющий кончик сигареты. И внутри чувствую нечто похожее.

Это ненормальная реакция. Я знаю, Тея, уйди из моей башки.

— Будет лучше, если она заберет документы из школы, пройдет курс лечения и только после закончит два класса. Или сразу в колледж.

— Ей это не понравится, — шепчу, а перед глазами продолжает стоять Оушин, с осуждением покачивая головой.

— Хватит нагнетать, — Норам хлопает меня по плечу, вырывая из мыслей. Обращаю на него поникший взгляд, не понимая, почему он старается держаться с такой позитивной рожей. — Давай лучше… уговорим её. Нас она послушает, — парень вновь касается моего плеча, дружески потрепав рукав кофты. — И отожжем где-нибудь, — хмурюсь, а уголки его губ странно дергаются, что говорит о его обеспокоенности. — Вместе.

***

Смотрю на экран телефона. Аппарат молчалив. Ни сообщения, ни звонка.

Сижу на кровати Дилана, подтянув колени к груди, чтобы удерживать ровнее альбом. Сверлю экран взглядом, понимая, что уже две минуты редко моргаю, отчего глаза поражает колющий дискомфорт. Смотрю на альбом, вздохнув. Где он? Скорее всего, в больнице. Куда он мог еще отправиться в такую рань? Мне не сказал, чтобы не вызвать злости касательно Брук? Было бы странно, если бы после вчерашнего моего недовольства касательно их общения, он предложил бы сгонять к ней вместе. Но с другой стороны, меня беспокоит, что они там наедине. Норам с ними, надеюсь. Мне хотелось бы быть рядом и… контролировать? Отлично, Тея. В тебе пробуждается маленький собственник. Хотя моя тревога объяснима. Последний раз я испытывала такие чувства к своему близкому другу, и теперь боюсь, что история повторится.

Что Дилан также бросит меня. Как это сделала ты.

Смотрю на лист альбома. На нем изображено корявое лицо девушки, особое внимание уделила передаче её взгляда на бумаге. Он всегда был одним и тем же. Пустым, обреченным, но смеющимся. Она с раздражением относилась к миру. Со злой улыбкой и ненавистью в глазах. Надсмехалась над людьми, живущими в нормальной реальности. Именно она разделяла наши миры.

Хмурюсь, надавив кончиком карандаша на её веко, и чиркаю вниз, рисуя кривую линию.

Теперь ты не здесь. Что ты чувствуешь насчет этого? Небось, твой взгляд по-прежнему полон злости. В смерти был твой выход. Но почему-то мне кажется, ты осталась несчастной.

Отвлекаюсь от размышлений о судьбе близкого человека, когда на пороге комнаты появляется Рубби с широкой улыбкой и потерянным взглядом:

— Приве-ет! — она вскидывает руки к потолку, почему-то вызвав у меня теплую улыбку.

— Ты опять пьяна, — понимаю.

— Пьяна и счастлива! — девушка мигом пересекает комнату, запрыгнув на кровать. — Шо рисуешь?

Изучаю её лицо, никак не реагируя на то, что Рубби рассматривает мой рисунок:

— Тебе не лучше быть в больнице под присмотром?

— Пойдем гулять? — она игнорирует мой вопрос, вдруг схватив за плечи, чем заставляет меня мямлить:

— Ну…

— Идем, — девушка по-детски восхищается пасмурностью. — Погода крутая, — указывает рукой в сторону окна, и я невольно следую её жесту, испытывая растерянность при таком давлении. — Че дома торчать? — вновь сцепляет пальцы на моих плечах. Заглядывает глубоко в глаза. Моргаю, вздохнув. Вспомнив её слова о необходимости испытывать эмоции и выбираться из четырех стен, я мирюсь с неизбежным, изобразив на лице усталую улыбку:

— Пойдем.

Всё-таки… Рубби — одинокий человек. Мне жаль её. Она остается наедине со своей болезнью, отвергая помощь и отца. Если ей хочется проводить остаток времени «пьяной и счастливой», то ладно, я проведу это время с ней.

Стану частью её короткой истории.

***

Я тащился за Норамом по коридору больницы, утопая среди незнакомых лиц. Парень шел уверенней, держался спокойнее. Он явно о чем-то размышлял, причем, с прошлого вечера.

С подозрением сверлю его затылок взглядом, одновременно стараюсь заглушить жжение в груди и растущий гнев.

Перемены неизбежны. Чертова Тея опять в моей башке, своим голосом затмевает мои мысли, и невольно ловлю себя на том, что беседую с девушкой в своем же сознании. Пытаюсь не обдумывать. Ситуация выводит из равновесия, желание постановить процесс изменения обыденности растет. Крепко сжимаю ладони в кулаки, опустив взгляд в пол.

Жизнь нестабильна. Блять, Тея, я в курсе. Уйди уже. Дай подумать.

Норам встает у двери с табличкой, на которой указано имя пациента внутри. Сглатываю. Парень выглядит неприятно собранным. Меня тревожит его убежденность в том, что Брук должна уехать. Он… теперь он хочет разлучить нас, как когда-то поступил я?

Замираю. Пристальным взглядом врезаюсь в стену. Что это за мысли? Что бред возникает в голове? Это навязчивая ложь. Опять говорит та часть меня, что желает всё контролировать. Она пытается отыскать виновника, убрав которого можно будет сохранить всё, как есть.

Норам бросает на меня взгляд. В нем не читается ничего негативного. Почему он так прост по отношению ко мне? После того, я поступил.

Парень открывает дверь, первым заходя в комнату:

— Привет, — на его лице цветет непринужденная улыбка. Хмурюсь, прикусив губу. Сильнее сжимаю кулаки.

Останови это. Тея, вернись в мою башку.

— Вы чего так рано? — Брук ставит на тумбу тарелку с кашей, которую, наверняка, проклинает. — Кто вас пустил? — со смешком интересуется.

Да, время ранее. Несмотря на забитую парковку, родственников пока не пропускают к пациентам.

— Ты забыла? — Норам указывает на меня обеими руками. — У нас есть счастливый билет.

Насмешливо изогнув брови, Реин обращает взгляд в мою сторону:

— Его с трудом назовешь счастливым…

— Отвали, — грублю, встав на месте со сложенными на груди руками, в то время как Норам раскованно садится на край кровати девушки, и я замечаю, как Брук смотрит на него. Поглощающе. Внимает всем своим существом его присутствию. Будто он только что сошел к ней с гребаных небес.

Отвожу взгляд в пол, отказываясь лицезреть эту до ненормальности влюбленную физиономию. А ведь она всегда была такой. По отношению к нему. Не ко мне.

— У нас к тебе… — Норам не собирается ждать, но в поисках поддержки поглядывает на меня, набираясь смелости. — Интересное предположение.

Брук наклоняет голову к плечу, выглядя слишком беззаботной. Думаю, она под таблетками.

— Когда вы оба мне пытались что-то предложить, — припоминает, — заканчивалось, в лучшем случае, моим нетрезвым сном посреди картофельного поля.

Норам смеется, а я остаюсь молчаливым, не позволяя себе ни говорить, ни даже думать. Чтобы ничего не подтолкнуло мою иную сторону к предотвращению происходящего.

— В этот раз не так захватывающе, — парень вновь стреляет в мою сторону взглядом, ища поддержки.

Я буду молчать.

— В общем…

— Не мямли, — Брук вдруг обретает жесткость в голосе и тянет руку к тарелке, сердито процедив. — Роббин уже говорила со мной.

Данный факт вызывает растерянность у Норама. Он погружает комнату в недолгую тишину, и я могу слышать, как стучит в висках давление.

— Да? — парень зачем-то уточняет, и Реин, жестком пережевав кашу, опускает ложку в тарелку, исказившись блеклой хмуростью:

— Да. И если бы не таблетки, я бы уже вас избила.

Я был прав. Вот, почему она такая… эмоционально «неяркая». Она бы и правда пару раз втащила нам, устроила бы истерику. И тогда моя вторая ипостась бы не сдержалась и встала бы на сторону девушки в защиту зоны комфорта.

— Н-ну… — Норам расправляет плечи, принимая серьезный вид.

— Мне не нужна помощь, — отрицает Реин, сильнее меняясь в лице. — Прекратите.

— Брук, — парень твердым тоном начинает, а она перебивает:

— Не обсуждается.

Норам больше не надеется на мою помощь, поэтому открывает рот, набрав больше воздуха, чтобы иметь возможность противостоять девчонке, правда, та вновь без труда сбивает:

— Я не хочу в Калифорнию, — в очередной раз с громким звоном отставляет тарелку, повысив голос. — Совсем одна, хрен пойми где! — девушка зло зыркает в сторону окна, вдруг проявив слабость в поведении. — Я-я… — заикнулась, что позволило Нораму втиснуться в образовавшуюся дыру её панциря вполне ровным заявлением:

— Я поеду с тобой.

Резко перевожу в затылок парня давящий и не мигающий взгляд, надеясь пронзить его до самого сознания, но друг даже не дергается, будто не ощутив его. Его внимание полностью подарено Брук. Девушка медленно оглядывается на него, словно думает, что ослышалась. Смотрит с хмурым недоверием в его глаза и сощуривается, слегка приоткрыв губы.

— Я поеду с тобой, — Норам повторяет, дабы убедить её в своем намерении, и улыбается уголком губ, не отводя от девушки такого же поглощающего взгляда. — Всё равно не хочу оставаться в этой дыре.

Смотрю на них. Остаюсь в стороне. Чувствую себя лишним. Такого никогда не испытывал прежде.

Он хочет забрать её.

Заткнись.

Разрушить твою зону комфорта.

Замолкни.

Вот, о чем он втайне от тебя раздумывал.

Брук так открыто смотрит на него. Как никогда не смотрела на меня.

— В этом нет ничего страшного, поверь, — Норам говорит тихо, завлекая шепотом её внимание. — Я провел почти полтора года в заключении, — роняет смешок, — это гораздо хуже, чем тот райский пансионат, который тебе предлагают.

Вижу, как в глазах девушки выступают слезы. Она еле покачивает головой, будто что-то внутри неё пытается противостоять:

— А школа? — её лицо морщится в попытке отыскать отговорку. — Я… — взгляд потерянно врезается куда-то Нораму в грудь.

— Сейчас важно, чтобы ты поправилась, ясно? — он позволяет себе проявить давление, ведь стена Брук ломается. Он пробирается ей под кожу и теперь может оказать влияние. — Школа или колледж — всё подождет.

Реин снова готова открыть рот, но голос пропадает, и она опускает лицо ниже, роняя слезы из-за тревоги и ужаса, что прорываются сквозь воздействие таблеток. Накрывает ладонью глаза, шмыгает носом и рвет хриплым дыханием горло.

Я сглатываю. Опять. И больше ничего. Могу концентрироваться всем существом на себе, на воздержании от вмешательства.

Норам с улыбкой клонит голову к лицу девчонки, принимаясь раздражать её:

— Брук? — тычет пальцем ей в ладонь, что сжимает кожу и скрывает глаза. — Брук. Брук. Брук.

— Отстань, — она молвит, наконец, убрав руку от лица, и нервно улыбается под натиском поведения парня, который уже побеждает. Даже я понимаю, что Реин… согласна. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что именно сыграло решающую роль.

— Я намеренно подожду тебя и пойду в школу вместе с тобой, — обещает Норам, и Брук наигранно морщится, пальцами скользнув по влажным векам:

— Боже, этого не хватало, — закатывает глаза. Норам улыбается, а я тону в напряжении. Наедине со своим кипящим сознанием.

Тея. Вернись в мой разум.

Не возвращается.

— Всё будет нормально, — друг кладет ладонь на плечо Брук, заботливо погладив кожу. Реин продолжает ронять слезы, пытается остановить поток, но тревога не позволяет. Правда она всё-таки находит возможность пошутить:

— Мать, небось, пляшет от радости?

Норам театрально прижимает ладонь к груди:

— Такой счастливой я её никогда прежде не видел.

Девушка смеется, опустив голову и вновь скрыв лицо руками. Слышу, как она дышит. Вижу, как Норам мягко гладит её по спине, как не сводит с неё взгляда.

И стискиваю зубы.

«Но что если этого не станет». Знаю, Тея. Знаю. Просто… с этим трудно жить. С осознанием, что ничего не вечно, ничего не подается твоему контролю, что ты не способен сохранить даже собственный комфорт. Это пугает, Оушин. Окей, ты права. Я боюсь. Я в херовой панике. Я испытываю ужас каждый раз, когда что-то идет не так, как запланировано, не так, как привычно, не так, как удобно мне. И я, черт возьми, знаю, что это проблема.

Больше не быть частью того, что сам выстраивал. Больше не иметь то, что принадлежало тебе.

Брук не может успокоить эмоции. Она продолжает шмыгать носом и со слезами лезет к Нораму под бок. Искоса смотрю на них.

Остаться вне безопасного купола.

Норам обнимает девушку, позволяя ей зарыться в его кофту влажным лицом, и сам прикрывает веки, наконец, расслабляясь.

Быть изгнанным из своей же зоны комфорта.

***

Снежинки прекращают кружить. На удивление воздух воспринимается теплым. Видимо, я привыкаю к вечно низким температурам Северного Порта. Не знаю, зачем Рубби притащила меня за пляжный берег. Океан спокоен, как никогда, смотреть здесь не на что. Тем более, вокруг гуляют люди, а девушка ведет себя, мягко говоря, нетрезво.

Как только её нога ступает на песок, она превращается в ребенка, за которым мне приходится следить. Девушка носится вдоль воды, прижимая телефон к уху, чтобы слышать музыку, подпевает, распугивает чаек и детей, мирно гуляющих неподалеку семей. Наблюдать за Рубби забавно, но я боюсь, что от алкоголя и физической нагрузки ей может вдруг стать хуже.

— Ты упадешь, Рубби, — вяло шагаю по песку, не поспевая за девушкой, которая начинает кружиться на месте под басы какой-то песни. В глаза слепит белый свет, но со стороны неба греет. Необычно.

Эркиз спотыкается, спиной отшагнув назад, и валится на песок, дернув одной ногой вверх. Заливается смехом, а мне остается лишь вздохнуть:

— Рубби…

Зато, наконец могу её нагнать. Встаю рядом с девушкой, которая пальцами проникает во влажный песок, с нетрезвым восхищением уставившись в небо:

— Чувствуешь?

— Сколько ты выпила? — не удерживаюсь от вопроса. На месте мистера Эркиза, я бы прятала весь алкоголь, а лучше бы и вовсе избавилась от него.

— Ложись! — вдруг восклицает просьбу Рубби, хлопая стопами по песку, словно ребенок. — Ложись!

Закатываю глаза, без раздражения. Просто мне некомфортно находиться вне дома без Дилана. Чувствую себя небезопасно.

Опускаюсь на колени сбоку. Рубби продолжает щупать поверхность, проникая глубже:

— Такой теплый снаружи. А внутри ледяной.

Невольно улыбаюсь, также коснувшись песка. И правда теплый. Странно.

Рубби прикрывает веки:

— Голоса.

— Что? — в груди кольнула тревога, заставившая внимательно изучить лицо девушки.

— Шум воды, — она молвит, а я с успокоением выдыхаю. — Ветра. Он шепчет.

Продолжает лежать с прикрытыми глазами, отдаваясь окружающей атмосфере спокойствия. Тут должна согласиться. День действительно приятный. Глотаю аромат воды, наполнив им легкие, и задумчиво смотрю в сторону горизонта, задав интересующий вопрос:

— Почему ты не хочешь, чтобы тебе помогли врачи?

— Мне не помочь, — с непринуждением в голосе отвечает девушка, выглядя при этом так умиротворенно.

— Но ты… — продолжаю с сомнением, — прожила бы дольше.

— Я видела, как умирала моя мать, — Рубби даже не хмурится, хотя я затрагиваю неприятные вопросы, чем заставляю её вернуться к болезненному прошлому. — Долго и мучительно, — её фразы — это лишь обрывки целостных мыслей. Рубби никогда и никому не выскажет их полностью. — Они поддерживали её жизнь, — слежу за тем, как высоко поднимается её грудная клетка на вздохе. — Она просила о смерти. Я не хочу так.

Вновь смотрю в сторону горизонта, не желая развивать дальше эту тему. Кажется, её ничто не переубедит. Бывает и такое. Конечно, странно, что человек, желающий жить, не идет на лечение, но я не могу понимать всего. Возможно, когда-нибудь смогу отгадать тайну мышления Рубби Эркиз. Но не в данный период своей жизни.

— Мне тревожно, — девушка хрипит, её лицо морщится. Она явно чувствует неладное внутри себя.

Киваю, коротко согласившись:

— Понимаю, — мне тоже не по себе. В последнее время особенно.

— Тревожнее, чем когда-либо, — она рвано вздыхает. — Что-то не так.

Хочу отреагировать вопросом о её самочувствии, но снова меня посещает то самое ощущение. Знакомое чувство внешнего давления. Резко оглядываюсь на тропу, ведущую вверх к дороге, и с хмуростью всматриваюсь в припаркованный на обочине автомобиль. Зрение не позволяет изучить салон, но я уверена — там кто-то есть. И он видит на меня.

— Пойдем домой, — шепчу, напряженно коснувшись плеча девушки, но не последовавшая реакция вынуждает отвести взгляд от автомобиля и обратить его на Рубби: — Эй?

Её голова лежит на боку, веки расслабленно прикрыты, руки уложены на впалый живот.

А из ноздрей медленно вытекает горячая алая жидкость.

========== Глава 38 ==========

Больше, чем «просто»

Суматоха вокруг кровати. Один врач сменяет другого, за ними следом приходят новые медсестры и также, безмолвно выполнив обязанности, уходят. Всё происходит в неуместной тишине. Стоя на пороге палаты, я не могу расслышать, о чем говорят люди в белой форме. Если честно — не хочу. Топчусь за пределами помещения, в котором заключили Рубби. Нахожусь в больнице уже четвертый час. Никому не сообщала о произошедшем, ведь врачи скорой помощи и сами справятся с этой задачей.

Не знаю, что происходило в зале неотложенной помощи, но Рубби продержали там около часа, затем перевели в другое место, затем в еще одно, пока, наконец, не поместили в палату. Все эти часы я бродила следом, не то, чтобы не находя себе места. Скорее, внутри образовалось успокоение, ведь именно здесь девушке и нужно находиться, несмотря на все её противоречия.

Изучая сейчас её бледное лицо, с прикрытыми глазами, с губами и носом, накрытыми кислородной маской, во мне вдруг рождается уверенность — она больше не покинет эти стены. В которых так боялась оказаться заточенной. К сожалению, всё к этому и шло.

Видя медленное умирание других, я невольным образом отдаюсь унынию. Как можно не думать о смерти? Как можно игнорировать тот факт, что люди, полные стремления жить, заканчивают вот так? О какой справедливости может идти речь?

Почему Рубби лежит под капельницей, а я стою на своих двух ногах?

Как можно просто забить на мысли о неизбежности кончины? Абсурд.

Сжимаю пальцы сложенных на груди рук. Отхожу дальше от порога палаты, испытывая искреннее негодование. Никак не реагирую на вошедших к Рубби Эркиза и Роббин, хотя женщина попыталась огреть меня доброжелательной улыбкой. Вышло всё равно нервная.

Отворачиваюсь. Не хочу видеть это всё. Отхожу к противоположной стене, стукнув о её поверхность носком кед. Надо перестать размышлять о тщетности. Этот процесс вызывает ответную злость.

Не хочу принимать всё это.

Таким же образом игнорирую Дилана. Я ему не писала. Догадывалась, что он здесь, но не было желания отвлекать его от друзей. Это ведь важно. То, что имеет максимальную ценность — ребята, с которыми его связывает только прошлое. Замечательно, О’Брайен. Пропагандируешь стремление к будущему, а сам погряз в оковах воспоминаний, пытаясь выставить их за действительность.

Продолжаю пялиться в пол, нанося слабые удары ногой по стене. Дилан топчется за спиной, наверное, пытается понять, что происходит в палате.

— Давновы здесь? — ого, он разговаривает со мной. Думала, мы продолжим вести себя отрешенно друг от друга.

Пожимаю плечами, мол, не знаю, за временем не следила. Чувствую его взгляд, сверлящий затылок, и оборачиваюсь, не прекращая скользить вниманием по блестящему белому полу:

— Поехали домой, — делаю шаг в сторону, как намек на действие. Дилан еще раз окидывает взглядом палату и направляется за мной:

— Не хочешь зайти к Брук?

— Нет, — ровным тоном отвечаю, пропитывая свое лицо безразличием. Всем видом демонстрирую незаинтересованность. Наверное, это грубо с моей стороны, но не могу перестать вести себя, как ребенок хотя бы потому, что в последнее время на меня обрушивается поток событий, нарушающий баланс в мыслях.

— Почему ты злишься? — парень идет в шаге за моей спиной, позволяя мне не лицезреть его краем глаз.

Я злюсь.

— Что я сделал кроме пребывания рядом с другом, которому нужна поддержка? — звучит сердито, но Дилан, удивительно, старается сдерживать тон голоса. Я вздыхаю, сдавшись эмоциональному истощению:

— Я просто устала.

— От чего? — вопрос с сарказмом.

— Снова чувствовать всё это и думать о том, о чем думать не стоит, — подхожу к лифту, нажав на кнопку вызова, и опираюсь плечом на стену, взглянув на парня, остановившегося напротив. Он задумчиво смотрит в пол, видимо, мои слова находят отклик и в его сознании. Актуальные проблемы, так?

— Мне надоело контролировать и фильтровать мысли, — признаюсь. — Я будто не являюсь собой, а пытаюсь выставить себя кем-то другим в своих же глазах, — переминаюсь с ноги на ногу от волнения, ведь не думала, что позволю себе раскрыть свою тайну перед тем, кто обязан считать, что я иду на поправку. –Мне… не нравится быть позитивной дурой. Я не верю себе. Каждый раз реальность убеждает меня в обратном. Быть может, я больше не стремлюсь к самоубийству, но я по-прежнему не прониклась смыслом мироздания.

***

Хуже.

Одно единственное определение каждодневному анализу обстановки. Возможно, я предаю значения многим неважным вещам, но почему-то в моей груди таится ожидание чего-то неприятного. Обусловлено ли это чувство тем, что я не справляюсь с набором веса, или тем, что Дилан начинает вести себя слегка неадекватно из-за ломки, или тем, что даже Роббин как-то поникла в последние дни, а Эркиз вообще ушел с головой в работу, дабы лишний раз не размышлять о Рубби, — не могу с точностью определить причину. Наверное, это совокупность.

Брук выписали. Я не навещала её. По словам О’Брайена, знаю, что девушка сейчас живет в пляжном домике с Норамом, избегая, видимо, встреч с родителями. Дилан часто ворчит, рассказывая о той радости, с которой миссис Реин забирала документы из школы и подписывала направление на лечение. Я не удивлена. Родители — всё те же взрослые дети, которым присущ эгоизм. Не знаю подробностей, но уверена, что Брук им просто не нужна. Как и Норам. Такое бывает. Как с питомцами. Когда я жила на улице, часто видела старых псов или котов, кошек, которые доживали свои дни на помойках. Однажды при мне такого пса привязали к столбу на обочине. Мы с Анной отпустили его, а он помчался в сторону уезжающей машины. На самом деле, зрелище трогающее до холодного пота. Котятами и щенками они всем привлекательны, а как взрослеют, всё реже вызывают умиления у хозяев, уставших водить питомцев по лечебницам и тратить на них деньги.

Также и с детьми, я полагаю. Они надоедают, когда взрослеют.

Рубби я навещала. Не каждый день, а только после занятий с Мэгги. Выходить лишний раз за пределы дома желание отпало. Из-за необъяснимой тревожности.

Думаю, дочь Эркиза больше не покинет больницу. Она даже подняться самостоятельно не способна.

Практически каждый день О’Брайен срывает голос. Он может прикрикнуть, в частности, на Роббин. Они оба вспыхивают на ровном месте, сразу видно — родственники. Ругаются до бледноты, а под вечер ведут беседы с таким выражением на лицах, словно ничего и не было. Иногда я забываю об их особенных отношениях.

Эркиза Дилан не замечает. На том спасибо. Уж лучше игнорирование, нежели попытки его убить. Я правда страшусь того, что парень в один прекрасный день сорвется и сломает что-нибудь мужчине. Дилан сейчас не стабилен. По опыту могу судить, но, кажется, он пытается снизить потребление. Молодец, только с моей поддержкой ему было бы проще, но он мне не признался, он же у нас вполне самодостаточный мужик (баран).

Как-то на днях я приняла решение зайти к Роббин и обсудить с ней состояние парня, рассказать о том, что знаю, чтобы мы вместе могли контролировать его выходы и правильно оценивать, но в тот вечер, когда я заглянула в спальню взрослых, обнаружила мисс О’Брайен, сидящую спиной ко мне на краю кровати. Она сутулилась, локтями упираясь в колени, голову опустила и одной ладонью поддерживала её, пока пальцами второй вертела что-то возле лица. Она явно чем-то удручена.

И я ушла, не желая негативно влиять на неё своими наблюдениями.

Вся атмосфера нагнетает. Но атмосфера эта в рамках моего восприятия окружающего мира. Не знаю, как себя чувствуют остальные, и не буду навязывать свои необоснованные страхи. Мое подсознание будто ждет чего-то. Нехорошего.

Приоткрываю веки, уставившись в зашторенное окно, за которым ярко слепит свет от фонарного столба. Сна не в одном глазу. Сердце панически колотится. Но ведь ничего не происходит. Что вызывает волнение?

Приседаю, окинув взглядом погрязшую во мраке комнату. Конечно, в итоге я вернулась спать с О’Брайеном. Беспокойство приобретает особую силу, когда я нахожусь наедине с собой.

Роюсь ладонью под подушкой, находя телефон. Свечение экрана выжигает глаза. С прищуром нахожу показатель времени, слегка оторопев: уже половина второго ночи, я намеренно зафиксировала, когда Дилан вышел из комнаты, и, выходит, прошло уже больше часа. Поднимаю взгляд на приоткрытую дверь и, не мешкая, слезаю с кровати, зная, что всё равно никого нет дома, кто мог бы улучить парня в странном поведении.

Только я.

Выхожу в коридор, обратив внимание в сторону ванной комнаты. Свет линией льется в щелке над порогом. Спокойным шагом приближаюсь к двери, не слышу шума воды. Чем он занимается?

Но улавливаю хриплый кашель.

Открываю дверь, морщась от света, и смотрю на О’Брайена, стоящего возле раковины. Он, кажется, вовсе не замечает моего присутствия. Продолжает тяжело дышать с нажимом, словно что-то застряло у него в глотке.

— Дилан? — даю о себе знать и прохожу в ванную, прикрывая за собой дверь.

О’Брайен искоса смотрит на меня, с заметным обречением вздохнув:

— Всё хорошо, — кашляет, склоняясь над раковиной. Хмурюсь, не на шутку пугаясь того, как дрожат его руки, и потому начинаю метаться взглядом по помещению, в поисках чего-то, внешне напоминающего аптечку, но даже с её наличием не смогу с точностью понять, что может помочь Дилану справиться с судорогой.

Подхожу к О’Брайену, взволнованно коснувшись плеча ладонью. Не успеваю толком выдавить что-нибудь дельное, Дилан перебивает мои мысли:

— Справлюсь, — он говорит со мной так, словно давно уже признался в своей зависимости. Полагаю, его успокаивает такой вид общения, но я чувствую себя гораздо хуже. Крепко сжимаю плечи молодого парня, встав за его спиной, и пристально наблюдаю за выражением лица. Дилан морщится. Веки сдавливает, в попытках справиться с головокружением. Держится за край раковины. Меня пронизывает его дрожь, но храню моральную стойкость, замечая, как проступает пот на лице парня. Видимо от подскочившей температуры. Слабость и жар.

— Давай вернемся в комнату, — хочу сдвинуть его за собой, но он не поддается, наоборот потянувшись в сторону ванной:

— Мне просто нужно в душ, — шепчет, нервно озираясь. Включает воду. Ладно. Сдаюсь, помогая ему присесть на край раковины, и делаю температуру воды чуть теплее, одной рукой контролируя положение парня. Он какое-то время скрывает лицо под ладонями, предприняв тщетные попытки усмирить дыхание, но когда опирается руками на ванную, втягивает огромное количество кислорода одним вздохом.

У него затруднен дыхательный процесс. Это хуже, чем просто нехорошо. Он теряет контроль. В глазах отражается паника, ведь ему не подвластен собственный организм.

Дилан с открытым ужасом моргает, пытаясь ухватиться за хотя бы одну адекватную мысль в своей голове. Он активно скачет взглядом по полу, подносит то одну ладонь к лицу, то другую, смахивая пот, и в итоге чуть не падает на плитку, потеряв равновесие. Я успеваю встать напротив и подхватить его под руки. С трудом возвращаю в прежнее положение, пытаясь установить зрительный контакт и успокоить его:

— Всё хорошо, — давлюсь улыбкой, которую вытягиваю на лицо, и помогаю О’Брайену стянуть влажную футболку, уверяя:

— Я всё сделаю.

Наконец, контакт с хмурым парнем установлен. Он больно сурово смотрит на меня, но каким-то образом я сохраняю безмятежный и расслабленный вид, пока откладываю его футболку в раковину. Наклоняюсь, коснувшись ремня его джинсов, и вскидываю глаза, встретившись с ним взглядом. О’Брайен выражает подавленность, наверное, где-то за пеленой неадекватности он осознает происходящее и ему это не нравится. Надеюсь, его слабость не станет поводом для эмоциональной дробилки своего же сознания.

У всех есть слабости. Все изредка проявляют не самые приятные стороны. Меня по-прежнему расстраивает, что даже со мной Дилан пытается быть той версией себя, которую привык выставлять напоказ обществу.

— С тобой всё будет хорошо, — улыбаюсь, уложив его ладони себе на плечи, чтобы он мог сохранять равновесие, и возвращаюсь к его ремню, присев на корточки и также подняв глаза, дабы зрительно внушать Дилану успокоение. — Я позабочусь о тебе.

Как ты заботишься обо мне.

Своеобразная, но всё-таки взаимная забота.

***

Перебираю книги, расставленные на полках шкафа. В комнате, которую нам отдал Эркиз, огромное количество литературы. Не уверена, что она принадлежит ему. Скорее всего, женщина, жившая здесь до мужчины, предпочитала читать, собирала свою библиотеку. Провожу пальцами по полке, собрав немного пыли, и поднимаю взгляд к потолку, изучив корешки томов. Она любила цветы. Понятно по тому количеству книг по ботанике, которое здесь представлено. Удивительно. Почему-то мысли о незнакомой старушке вызывают у меня улыбку. Она жила здесь одна с кошками, выращивала цветы, ухаживала за садом, читала в тишине и пила зеленый чай. Не думаю, что она была частым гостем в обществе. Скорее всего, ей приглянулось одиночество. Интересно, в каком возрасте человек вдруг понимает, что крайне устал от шумного социального мира? Уйти и жить отшельником, что привело её к этому?

Меня часто толкают на долгие размышления жизнь ушедших людей. Они становятся прошлым. Что остается после них? Как долго они проживут в воспоминаниях других? И будут ли о них помнить? Сколько? Пару десятков лет? Я ничего не знаю о своих предках. Также забудут и меня, если, конечно, будут люди, которые запомнят. Похожим образом мы исчезаем. На что меня должны толкать эти мысли? Мне становится грустно от осознания, что ты пропадешь, а вместе с тобой все твои мысли, все воспоминания, все разговоры и чувства.

И никто не вспомнит. Все забудут. Интересно, что останется после меня?

Кости?

Касаюсь корешка пыльной книги, на котором прочитываю: «Не забывай». Мне не хотелось рыться в вещах, но большую часть времени я предоставлена себе: Роббин на работе, Эркиз с ней, Дилан посещает какие-то занятия по программе выпускников, плюс, у него возобновились тренировки, Рубби совсем плоха, её не выпускают из больницы, Брук готовится к отъезду, Норам…наверное, он с ней. Поэтому, устраивая уборку, я залезла на чердак и отыскала там клад чужих воспоминаний. Там нашлось множество записных книжек. Каждая запись — дневник одного дня. Женщина явно страдала каким-то недугом. Каждый день она, между строчками о состоянии её растений, оставляла шаблонную запись, в которой сообщала самой себе: кто она, как её зовут, сколько ей лет, какой-то был день и кормила ли она кошек утром. Так странно было читать всё это. Если столько вещей осталось здесь, то, выходит, у женщины не было родственников? Никто даже не попытался получить в собственность её дом.

Вот она была. И вот её нет. И всё, что от неё осталось, — её записи.

Мысли о жизни и смерти вгоняют меня в уныние. Увы, но я только могу лгать и делать вид, словно терапия помогает мне проще относиться к этим темам, но на самом деле, истина в том, что я никогда не смогу прекратить размышлять на этот счет. Никогда.

В последнее время у меня много возможности сидеть в одиночестве и думать. Всё, что происходит сейчас, тревожит меня. Поведение Роббин, состояние Дилана, болезнь Рубби. Я сама себе тревожу, потому что что-то определенно во мне изменилось. Но проблема в том, что мои прошлые мысли, моя Деградация никогда не испарится. Она всегда будет частью меня. И мне остается только жить, заглушая Её внутренний голос.

Когда Дилан О’Брайен заходит в комнату, вернувшись с тренировки, я сижу на кровати, листая одну из книг по ботанике. За окном вечереет. Зима скоро кончится, а я так и не увидела нормального снега. Очень необычно для места, где главенствует беспросветный холод.

Парень бросает спортивную сумку на пол, как обычно, и упирается руками в бока, окинув меня вдумчивым взглядом. Я замечаю его старания. Он тоже пытается вести себя так, словно с ним ничего не происходит, словно внутри штиль и безмятежность. Мы все грешим этим видом лжи.

— Ты собираешься? — он просил меня начать паковать необходимые вещи еще неделю назад. Это же О’Брайен. Выезжаем уже завтра утром, а я… мои сумки, короче, пусты, как и душа, ха, смешная шутка, которую никто не оценит, потому что я продолжаю молчать, пялясь в раскрытые страницы книги.

— Ты ведь так собираешься, да? — Дилан усмехается, медленно шаркая к кровати. -Сидя, да? — я отвожу взгляд, когда он наклоняется, опираясь руками на матрас, чтобы шепнуть мне в щеку:

— Не производя никаких действий, да? — его дыхание щекотливо обдает кожу, вынуждая меня отреагировать и поморщиться, стараясь прикрыть свое лицо книгой:

— Дилан, — ворчу, хотя ворчать должен он.

Парень улыбается сквозь усталость, сев рядом со мной, и изучает фотографии цветов на одной из страниц. Я поднимаю на него взгляд, мигом решая перевести тему с моей не «готовности» отчаливать в путь хоть сейчас.

— Как ты себя чувствуешь? — знаю, он не хочет поднимать обсуждение его здоровья, но рано или поздно нам придется поговорить. Я всё еще расстроена тем, что парень скрывает от меня свою зависимость. Боюсь, это тайное увлечение может плохо закончиться, если он не прекратит сейчас. Подозреваю, Дилан ищет в травке успокоения. В данный период жизни многое из привычного нарушается, и его стабильность тоже. Он чувствует шаткость поверхности под ногами, шаткость окружающего мира, и ищет спокойствия в траве, которая ослабляет натянутые до предела нервы. Эффект временный. Не удивлена, что последнее время всё чаще ловлю его на проявлении ломки.

— Уверен, что… будешь чувствовать себя нормально? — вижу, как горит сомнение в его глазах, но на лице продолжает играть непринужденная улыбка:

— Это неважно, — расправляет плечи. Зудит?

— Значит… — подхожу аккуратно, перелистнув страницу. — Брук и Норам уезжают, — прикусываю губу, вновь обратив на парня свою внимание, а он смотрит в потолок. Всё чаще наблюдаю его таким. Будто это способ уберечь от других свой взгляд.

— Какие у тебя… ощущения? — пытаюсь правильно выразиться. — Ты не говоришь о том, как относишься к происходящему, — закрываю книгу, полностью отдаваясь вниманием О’Брайену, показав, что хочу обсудить происходящие перемены, но Дилан как-то отрешенно хмыкает. С таким видом, будто это всё неважно, но я знаю, как он относится к потере комфорта. Парень тянется руками к потолку, издав протяжное мычание, и почти беспечно наклоняется ко мне, коснувшись губами виска и сонно проронив:

— Собери хотя бы что-нибудь, — отстраняется с привлекательной улыбкой и слезает с кровати, лениво направившись к двери.

Опечаленно выдыхаю, смотря ему в спину, и решаю вновь отложить разговор:

— А Дэниел не поедет?

— Я никак не могу получить от него обратную связь, — Дилан отвечает что-то странное. В смысле? Дэниел по какой-то причине не хочет разговаривать? Что-то произошло?

Дилан разворачивается, опирается руками на дверную раму и сбивает поток моих размышлений, вдруг припомнив:

— К тому же ты целовалась с ним в доме моего деда, как-то не охота вас наедине оставлять.

Не сдерживаю смешок и качаю головой, вновь раскрыв книгу. Боже.

Краем глаз вижу, как парень топчется на пороге, не сразу оттолкнувшись ладонями от опоры, чтобы отойти назад.

— Я злюсь, — произносит тихо. Поворачиваю голову, устремив на него такой же тревожный взгляд. Как и прежде. Дилан отступает в коридор, нервно смочив губы кончиком языка:

— Вот, что я чувствую, — и почему-то усмехается, уходя за стену. Видимо, направившись в сторону ванной.

Продолжаю какое-то время смотреть в пустое пространство. Когда слышу шум воды, опускаю глаза, с тяжестью вздохнув. Наверное, я слишком эгоистичный человек по натуре. Почему-то мысли о расставании с Брук и Норамом меня радуют. И не только потому, что Реин намеренно пользуется вниманием ребят, продолжая проявлять себя, как манипулятор, пускай и сама этого не понимает. Дело еще в том, что Брук и Норам — прошлое Дилана. То, что держит его в каком-то временном и эмоциональном застое. Избавится от них — сможет получить шанс идти дальше. Да, сквозь тернии, путь будет непростым, учитывая особенности его психики. Но ему это необходимо.

Сглатываю.

Существую в ожидании. Жду, когда Дилан О’Брайен сломается. Оказавшись на грани, впав в крайность, он обратится за помощью. Ведь он не глуп. Он соображает.

Я буду рядом. И поддержу его. Он справится. Это же Дилан О’Брайен.

***

— Вы всё взяли? — Роббин вскакивает ни свет, ни заря, в свой же законный выходной, лишь бы проконтролировать сборы ребят. Всё-таки, у женщины тоже просматриваются проблемы с желанием держать всё в своих ручонках, но Дилан, конечно, умолчит, чтобы лишний раз не выбесить эту коварную даму, бродящую за ним по всему дому с того самого момента, как он оторвал голову от подушки.

О’Брайен не стремится доказать матери, что уже вполне взрослый для самостоятельных сборов вещей. Лучше идти по пути меньшего сопротивления. Только вот мисс О’Брайен обладает цепкой хваткой и вот уже около часа не отстает от сына, наплевав на вопросительные взгляды Норама и Брук, приезжих к самому отбытию.

— Теплые вещи? — Роббин продолжает тащиться за сыном в халате. — Еды? — Дилан выходит с кухни, держа в руках небольшую коробку с отобранной едой. — Таблетки Тее?

Парень закатывает глаза, обернувшись на пороге дома, и женщина замирает, с округлившимися глазами уставившись на сына. Дилан пытается как можно мягче напомнить ей:

— Роббин. Всего на день.

— Да, — женщина нервно кивает, почесав макушку, и складывает руки на груди, еле удержав себя на месте, когда сын выходит на улицу к друзьям, укладывающих свои вещи в багажник. У Роббин имеется множество причин вести себя взволнованно. И сутки отсутствия Дилана с Теей как раз-таки ей необходимы для принятия одного из самых сложных решений. От которого будет зависть её дальнейшая жизнь. И жизнь сына. И Теи. И Эркиза. И Рубби.

Роббин кусает ногти, наблюдая за беззаботным общением троих друзей, предвкушающих легкий отрыв от реальности. Будто бы женщина не в курсе, что там в рюкзаке Норама так заманчиво звенит. Едут пить. Определенно. Но ладно. Она не станет пороть их психику нравоучениями. Главное, чтобы отдохнули и весело провели время.

А она будет думать над своим положением. Крайне неожиданным положением.

Наблюдая за ними через окно, создается впечатление, будто бы их и будет трое — трое близких друзей, отправляющихся в дорогу и ожидающих неплохого отдыха. Тея внимательно изучает движения Брук, ловя девушку на физической вялости. То же можно сказать о мимике её лица. Судя по всему, она принимает прописанные ей таблетки. Вообще, насколько Оушин известно, противопоказано совмещать прием лекарств с распитием алкоголя, но Реин уже прячет за спину открытую бутылку пива, втихаря попивая, пока не видит Роббин. И почему ребята это одобряют?

Тея отходит от окна, убедившись, что у неё есть время, и поправляет удушающий ворот рубашки в клетку, мелкими шажками приблизившись к спортивной сумке О’Брайена. Приседает на колени, раскрывая молнию, и начинает шарить по внутренним карманам, с волнением в глазах посматривая в сторону открытой двери и прислушиваясь к звукам. Руки дрожат от беспокойства, но она обязана это проделывать. Когда-нибудь до О’Брайена дойдет. И тогда они смогут это обсудить. А пока в его планах скрывать, она продолжит действовать на свое усмотрение.

Тея находит практически на самом дне упаковку сигарет, раскрывает. На этот раз в ней действительно обычные сигареты. И четыре косяка. Они едут всего на день. Зачем ему столько? Неужели, потребность начинает расти? Нехорошо.

Оушин не медлит. Кладет упаковку обратно, сжав косяки в ладони, застегивает молнию, вскакивает, подбегая к книжному шкафу, и выдвигает несколько книг, положив завернутую травку на полку за ними. Сейчас у неё нет времени избавиться от этого дерьма, но как только вернутся, сразу же разберет и смоет в унитаз.

Ставит книги на место. Вовремя, так как в комнату сворачивает парень, удивленно взмахнув руками:

— Только не говори, что ты опять читала вместо того, чтобы собраться?

Тея умело натягивает улыбку, скрыв свое волнение, и оборачивается, подскочив к кровати и схватив с неё рюкзак. Дилан наблюдает за её дерганным перемещением, невольно мысленно проводя параллель с неугомонной мартышкой, что вызывает у него улыбку:

— Идем? — подходит к сумке, подняв её с пола. Выпрямляется, набросив ремень через плечо, а Оушин невольно пристально следит за его действием, будто боится, что вот прямо сейчас раскроется похищение травки из упаковки, но это всё пустые страхи. Ведь Дилан обращает на неё взгляд и видит не взволнованность, а какое-то растерянное детское лицо, из-за чего в очередной раз усмехается:

— Что? — подтягивает ремень на плече. Оушин смотрит ему в глаза. И также забавно пробегает мимо под смеющимся вниманием парня, который не сводит с неё подозревающего взгляда, пока девушка не пропадает за стеной, кажется, поскользнувшись на повороте. Роббин вчера драила полы. Надраила настолько отменно, что Оушин, в своих домашних носочках устраивает фееричное ледовое шоу, когда спешит в какую-нибудь часть дома по каким бы то ни было срочным делам. Девчонка, живущая в своем ритме, своей жизнью, в своей голове. Порой парню охота забраться в её сознание, чтобы понять, как там всё устроено. Пару раз Тея даже врезалась в стены. Конечно, Дилану стоит сделать серьезную мину и попросить Тею не носиться, но за этим неуклюжим комком слишком забавно наблюдать. Главное, чтобы с лестницы не повалилась.

Дорога плывет. Стекла окон опущены. Прохладный ветер сочится в салон, разгоняя аромат никотина. Небо пасмурное, местами бугрится тучами, но это не влияет на настроение. Дилан, Норам и Брук безумолку общаются. Тея, к сожалению, не может принять участие, ведь обсуждается прошлое. Их прошлое. Оушин не стремится предпринять попытку стать частью разговора. Её задумчивый вид разнится с общим настроением присутствующий.

Ребят объединяют воспоминания. Чувство ностальгии. Тея не станет лезть, нарушать их атмосферу. Она просто хочет быть рядом с Диланом. Возможно потому, что желает проконтролировать его состояние. Всё-таки… они собираются неплохо так выпить. Кто его знает, как О’Брайен поведет себя после пару бутылок пива?

Сидит на заднем сидении, подперев ладонью щеку, смотрит в окно, кутаясь в отданную ей кофту Дилана, чтобы не простудиться. Брук занимает место так, дабы выглядывать между передними сидениями и общаться с парнями. Она продолжает пить пиво, уже вторая бутылка, делит одну сигарету с Норамом. Дилан одной рукой держит руль, второй потягивает никотин. Он нечасто позволяет себе курить во время вождения, но сейчас он становится тем Диланом, которого знают Норам с Брук. Это напрягает Тею. Часто люди, встречая тех, с кем их связывало прошлое, начинают вести себя привычно для того времени. Причем неосознанно.

Норам тянет руку к радио, принявшись переключать каналы, как вдруг салон заполняет тихий кантри-рок. Дилан резко переводит на передатчик взгляд:

— О нет.

— О да, — Норам тянет с широкой улыбкой, и Брук хихикает, покачивая головой в такт музыке, и оба Реина начинают подпевать, пребывая на одной своей волне. О’Брайену остается только закатить глаза и смириться:

— Совсем не меняется.

— Кантри вечен, — Норам с довольным лицом протягивает Брук сигарету и переводит на неё внимание, заворожено наблюдая за тем, как девушка втягивает в рот никотин, исподлобья взглянув на него в ответ.

— Помнишь эту песню? — Норам пихает Дилана в плечо, и тот как-то странно косится на него, нервно сощурившись, мол, не упоминай. Не сейчас. Только нетрезвая Брук рядышком не улавливает сигналом:

— Я помню, чем мы втроем занимались под неё, — звучит пошловато, и таким образом воспринимает её тон Оушин, сложив руки на груди. Хотя под эту песню они когда-то, нехило набравшись водки, решили принять пенную ванную в одежде.

О’Брайен всё же улыбается, перебросившись взглядом с Реин. Тея вздыхает, скованней стискивая руки на груди, и ерзает, искоса следя за профилем Дилана и эмоциями, которые он выражает.

Пока он кажется спокойным. Но еще не вечер. И он еще не пьян.

На телефон приходит очередное сообщение за утро. Эркиз интересуется, смогла ли Роббин выспаться или же опять нашла причину вскочить пораньше. Женщина оттягивает ответ. Бродит по комнате. Медленно перебирает ногами, покусывая кончики ноготков. Одной рукой обхватывает живот, ощущая тянущую боль где-то в желудке. От волнения её тошнит.

В ладони сжимает небольшой аппаратик, купленный в аптеке больницы. Один из шести. Посматривает на наручные часы. Прикрывает веки, вздыхает. Продолжает бродить по спальне, отдаваясь тревожной тишине, царящей в доме.

Приседает на край кровати, ссутулившись и опершись локтями на колени. Свободной ладонью проводит лицу. Опускает руки. Пальцами крутит вытянутый предмет, не сразу решаясь взглянуть на результат.

И сглатывает, резко вскинув взгляд в сторону окна. Сдержанно дышит, пытается прогнать нарастающий страх.

Что ж. Уже третий положительный тест. Пора серьезно подумать.

***

У меня были исключительные сомнения по поводу поездки. Но они куда-то улетучились, стоило мне сделать пару глотков пива. Не налегаю на алкоголь, боясь знакомого чувства расслабления, правда позволяю себе немного слабости.

Я была в этом доме всего раз. В самом начале своего пути к переосмыслению. Полезно оказаться здесь снова, будучи уже слегка иным человеком с иным взглядом на вещи.

Атмосфера сама собой разгладилась, хотя не думаю, что кто-то кроме меня испытывал напряжение.

Давно уже опускается вечер. Сумерки темнотой сочатся сквозь стволы высоких хвойных деревьев. Меня привлекает позднее время своей особой тишиной. Но только не внутри стен дома.

— Так, — Норам, будучи навеселе, одной рукой удерживает бутылку, другой выхватывает сковородку из ладоней Брук. — Нет. Ты не будешь готовить.

— Я прекрасный повар, — и чего Реин тянет к изготовлению кулинарных шедевров в состоянии опьянения? Её максимум — это сваренная картошка. Которую иногда она забывает почистить и нарезает прямо так, в кожуре. Сижу за столом, молча наблюдая за борьбой людей, не способных нормально удерживать равновесие. Зачем они враждуют за плиту? У нас с собой куча всякой неполезной еды, вроде чипсов и прочего. Подпираю ладонью щеку, вздохнув, когда сковорода с картошкой падает на пол, заставив Брук залиться громким смехом и так же осесть на паркет. Норам не уступает ей. Похожим образом опускается, давясь пивом из-за смешков, которые пытается сдерживать.

Да уж. Может, тоже напиться внулину, чтобы хихикать, как идиотка, а заодно не осознавать всей неловкости своего пребывания здесь?

Опускаю скучающий взгляд на полную бутылку пива, и образовавшийся во рту привкус горечи заставляет меня сморщиться.

Не. Пожалуй, откажусь от безудержного веселья.

Оглядываюсь на прихожую. Куда опять пропадает О’Брайен?

***

Уж лучше пялиться в окно, пока эти трое наслаждаются компанией друг друга. Тея подпирает ладонью щеку, не прикасаясь к пиву в бутылке, которую крепко держит пальцами. Её колено нервно подрагивает вверх. Непроизвольно брошенный взгляд в сторону настенных часов — уже половина одиннадцатого вечера. Оушин разучилась отрываться. Ей уже спать охота.

Конечно, картошка продолжает жариться. Никто о ней практически не вспоминает. Кому она нужна? Есть же чипсы и пиво. Но Брук продолжает восклицать о необходимости сварить еще и спагетти. Реин сидит рядом с Норамом напротив Оушин с Диланом. И Тея никак не может понять причину своей неприязни, вдруг возникшей к девушке. Да, она осознает свою ревность, но… что-то еще. Что-то… Тея никак не может разглядеть. Она порой слишком пристально наблюдает за Реин, анализирует её поведение, но замечает за ней лишь желание быть центром для этих двоих. Манипуляция?

— Давайте разведем костер? — девушка с таким ажиотажем восклицает свое предложение, с таким огнем в глазах и хлопком по столу, что Тея невольно вжимается в спину стула, возжелав оказаться в отдалении от Реин. Ведет себя крайне неадекватно. Ей не стоит пить, учитывая проблемы с головой. Почему ребята ей позволяют?

— Только не здесь, — Дилан подносит горлышко бутылки к губам, окинув взглядом помещение кухни и напомнив подруге о «несчастном» случае, произошедшем когда-то в этом самом месте.

«Брук похожа на африканскую птицу», — внезапно понимает Оушин, наблюдая весь колорит эмоций, что выдает девушка. Ей не хватает пестрых перьев, которые она могла бы распушить от раздражения.

— На улице, приурок, — ворчит девушка, заставив Норама прыснуть смешком. Дилан с довольным выражением лица наблюдает за попыткой Реин поймать губами соломинку, дабы испить алкоголя из стакана.

— При-ду-рок? — О’Брайен уточняет, на что Брук реагирует безмятежно и крайне важно:

— Я так и сказала.

— Ладно, разведем, — Дилан внезапно загорается идеей пожарить что-нибудь на костре. Это ассоциируется у него с приятными воспоминаниями. Так что почему бы и нет?

Он поднимается с бутылкой в руках под вниманием Теи. Реин резко вскакивает:

— Я помогу! — и спешит за парнем к порогу, получив в спину недовольное:

— Эй. А картошка? — Норам бурчит в пустоту, ведь Брук уже вешается на плечо Дилана, пропадая вместе с ним за стеной. — Зараза, — усмехается, сделав большой глоток, и встает, дабы занять себя готовкой. Находиться наедине с Теей ему некомфортно. Он не знает этого человека и, что уж таить, чувствует исходящее с её стороны напряжение. Но она — девушка О’Брайена. Исходя из наблюдения, довольно-таки простая по натуре. Вот только её молчание нельзя назвать привычным. Норам словно может улавливать шум, исходящий от мыслительного процесса Оушин. Это… странно. И, скорее всего, надуманно, так что он улыбается ей:

— Не нравится пиво? — о чем еще можно говорить?

Тея долго пялится в сторону коридора, затем медленно двигает губами, нехотя отвечая:

— Я любила выпить.

— А кто ты, когда пьяна? — Норам на фиг снимает сковородку с плиты. — Я — паркурщик, Брук — повар, Дилан…

— Дилан — спящая красавица, — Оушин перебивает, и Норам давится смехом, кивая головой:

— Тоже заметила, да?

— Он может уснуть в любом месте, в любой позе, — голос девушки ровный, а глаза вновь устремлены в сторону коридора.

— Таки… А ты кто? — Норам садится напротив неё, вдруг чувствуя себя гораздо раскованней в компании незнакомки. Тея задумчиво мычит под нос, никак не меняясь в лице, и с таким же спокойствием шепчет:

— Я — царь Леонид.

Норам клонит голову к плечу, вопросительно прищурив веки:

— В смысле?

Уголок губ Оушин дергается, но она сдерживает улыбку, опять подперев ладонью щеку:

— Ногами размахиваю.

Повышенная влажность зимними вечерами способна вырвать тебе глотку, если ты как следует не утеплишься перед выходом на улицу. По этой причине Брук кутается в шерстяной плед, натягивает капюшон куртки и лишь после выходит за Диланом на задний двор. Парень обходится одной кофтой. Наверное, ему охота ощущать на теле дискомфорт, приносимый холодом. Тот немного остужает пылающий разум.

О’Брайен набрасывает углей, находит более-менее сухие ветки. Выложенный камнями круг использует для рамок предполагаемого костра.

Когда Реин выходит к нему, огонь уже начинает разгораться. Дилан садится на бревно напротив, продолжая переворачивать угли палкой. Холод медленно врастает в кожу. Брук шаркает к спине О’Брайена, мягко ворошит пальцами его волосы и садится рядом, укутавшись по самый нос в теплый плед.

Какое-то время между ними царствует молчание. Девушка с приятной ностальгией прислушивается к скрежету дерева, к постанывающему где-то в кронах елок ветру, к трещанию сверчков и далекому уханью совы. Прикрывает веки, чуть скинув голову, и губы сами собой расплываются в улыбке. Так приятно вновь оказаться здесь, в этом же составе. Ну, почти. Только Тея Оушин не к месту — вот, о чем невольно задумывается Брук, когда переводит взгляд на огоньки, возникающие в разных местах костра.

— В последнее время ты какой-то… зажатый, — нетрезвый мозг — не помощник в процессе душевных бесед. Дилан задумчиво смотрит на разгорающиеся угли, тревожа их палкой:

— Думаешь? — задает вопрос с наигранной безмятежностью и моргает, когда огонек пламени начинает резать взгляд.

Брук мнется, заерзав на бревне. Прячет ладони в карманах, грея пальцы, и со вздохом вновь смотрит на профиль парня, неуклюже подбираясь к главному:

— Ты… зная тебя… ты, наверное, чувствуешь себя…

— Брук, — Дилан прерывает её попытку залезть ему под кожу. С некоторых пор ей там не место. — Всё хорошо, — смотрит на неё искоса. — Главное, чтобы ты справилась со своими… — замолкает, полагая, что так или иначе выразиться не совсем корректно. Реин внимательно изучает его лицо, слишком вдумчиво для человека, погрузившего в себя три бутылки пива. И с проявившейся в глазах виной опускает их, с трудом втянув в легкие достаточно кислорода для «фильтрации» мыслей:

— Прости меня.

О’Брайен нервно откашливается, недовольно зыркнув на Реин, но не принимается остановить её попытки быть услышанной. Девушка пристально наблюдает за разгорающимся огнем, выражая всё больше эмоций на лице, главная из которых отражается в глазах:

— За мою ложь. За попытку навредить всем. И тебе в том числе, — вынимает ладони и опускает на них взгляд, принявшись играть пальцами с краем пледа. — Я просто была так зла, — вдруг хмурится, признаваясь себе в этой истине.

Дилан не встревает. Позволяет ей высказаться, чтобы немного, но ослабить тревожность из-за ошибок прошлого. Брук с волнением посматривает на парня, двигаясь чуть ближе, чтобы прижаться плечом к его плечу и почувствовать себя комфортно.

— Я всегда сдерживала эмоции внутри, — берет рядом лежащую веточку, принявшись концом удерживать над языками пламени, греющими её щеки, — подавляла, считала, что отсутствие чувств делает тебя сильным человеком, — моргает, еле воздержавшись от желания шмыгнуть носом. — Внутри творилось столько… — хмурится, с задумчивым видом анализируя свои ощущения. — Я чувствовала так много, — кончик веточки загорается, и Дилан легонько бьет по нему своей палкой. — И меня это злило, — девушка поднимает дымящийся кончик к лицу, как-то опустошенно наблюдая за испарением дымка. — Я старательно творила из себя другого человека. Другую Брук Реин. Худую красотку, с шаром из воздуха вместо мозгов, — почему-то улыбается. — Так приятно быть свободной от мыслей. Я гордилась своими успехами, добиваясь пустоты, — уголки губ опускаются, а взгляд вновь обретает серьезность в обмен на беспечность. — Но каждый раз эмоции, скапливаясь, вводили меня в ужас. Сначала это было раз в пару месяцев, затем в месяц, затем… в неделю. А потом в день. Обязательно раз в день я поддавалась этому бесконтролю.

Сглатывает, вновь опустив кончик ветки в огонь, который сильно разгорается, поднимаясь пламенем выше. Хорошо было бы отсесть от костра подальше, но на улице слишком холодно, так что гораздо приятней быть возле источника обжигающего кожу тепла.

— Моя мать… — Брук моргает, внезапно осознав, что язык сворачивается, не позволяя выдавить задуманное. — А Норам… они…

Заметив её заминку, Дилан отсекает:

— Не говори, если не хочешь.

Это должно остаться внутри неё. Необязательно просить прощения, оправдывая свое поведение. Некоторые вещи О’Брайену лучше не знать.

Брук ненадолго замолкает, устремив свой взор куда-то в сторону темного леса, и в итоге прикрывает веки, решив немного перевести дух. Больше нет ни сил, ни стремления говорить. Она сказала слишком много, хотя между ними нет места недомолвкам, но что-то по-прежнему удерживает девушку от признаний такого рода.

— Прости меня, — девушка повторно шепчет, никак не ожидав, что это вызовет ответную улыбку у Дилана.

— Так приятно осознавать, — загадочно произносит он, подбросив палок в костер. Брук с интересом косится на него, наклонив голову. О’Брайен переводит на неё взгляд, продолжая улыбаться краем губ:

— Не зря ты мне нравилась.

Реин не моргает, не удержавшись от ответной улыбки. Смущенно опускает глаза, склонив голову, и еще ближе жмется к парню, обхватив его предплечье руками.

Дилан признается в том, что питает неординарные чувства к Брук. Это нормально, учитывая, сколько их связывает. Мысли о Реин вызывают теплоту прошлого, смешанную с горечью ностальгии. Настолько неоднозначное отношение.

Парень вдруг вполне серьезно, уже без намека на улыбку констатирует:

— Ты намного глубже, чем кажешься.

Брук вздергивает нос. Во взгляде проявляется знакомый огонек. Девушка с довольной улыбкой чмокает Дилана в щеку и укладывает голову ему на плечо, томно вздохнув:

— Проблемы эмоционального характера принижаются. И я принижала их значимость, пока не осознала, насколько это влияет на мою жизнь. Всё начинается с мельчайших деталей, вещей, на первый взгляд не значимых. Но они усиливаются, разрастаются. И из «нормального» остается одна кожная оболочка. А под ней… — замолкает, прислушиваясь к ровному дыханию О’Брайена.

— Это важно, — мысль перескакивает. — Всё это на самом деле важно, — прикрывает веки. — Вы так яро верите в необходимость оказания помощи мне. Направляете меня на лечение. А сами-то? — морщится, снова вздохнув, уже сонно. — Хотя… Удивительно, но Норам первый из нас прошел курс реабилитации. И опять-таки с твоей подачки.

Дилан хмурит брови, пропустив смешок:

— Это скорее было чем-то принудительным, — согревается, впитывая тепло, исходящее от Реин. Девушка остается серьезной, когда разжимает веки, попросив:

— Подумай, ладно? –чуть отстраняется, дабы установить зрительный контакт. — Насчет своего здоровья.

О’Брайен понимает намек. В очередной раз делают акцент на его поведении.

Он в курсе. Просто пока ему не до этого.

Дилан не отвечает, просто приподнимает ладонь, пальцами убрав локон волос Реин ей за ухо. Лицо девушки как-то бледнеет, мимика немеет на глазах. Это действие… Жест по отношению к ней. Не меняется.

Дилан О’Брайен испытывает необъяснимое стремление касаться волос тех, к кому испытывает сильные чувства. И плевать, что отношение к Брук видоизменилось.

Девушка активно моргает, невольно глотнув скопившейся во рту воды, открыто смотрит на парня, который убирает ладонь от её волос, вновь уставившись на языки пламени. Брук опускает взгляд. Поворачивается боком. Сидят. Молчат.

Странные отношения, построенные на привязанности.

— Поехали с нами, — слетает с языка Реин. Она сама испуганно реагирует на свое предложение, сильно стиснув пальцами веточку. Та ответно издает хруст.

Дилан продолжает молчать, но угли и дощечки в костре мешать прекращает.

Тея отходит от окна, колким взглядом повторно окинув затылки ребят во дворе. Отворачивается, сложив руки, и медленно шаркает обратно на кухню, задумчиво скользя вниманием по паркету.

***

Знаете, пора бы спать. Я, Тея Оушин, признаюсь в том, как сильно меня тяготит подобноевремяпрепровождение. Уже челюсть болит от постоянных зевков. И я замерзла. Сижу на ступеньках террасы, смотрю в спины Норама и Брук, которые каким-то образом еще находят силы для бесед и смеха. Хорошо, что вокруг нет соседей. Их говор любого с ума сведет.

— Куда Дил пропа-ал? — Реин… сильно пьяна. Она уже в открытую валится на парня, используя его в качестве подушки и опоры. Нораму, судя по всему, такая роль по душе.

— Наверное, по традиции уснул в ванной, — парень напоминает об особенностях друга, и Брук заливается пьяным смехом, пихая собеседника ладонью:

— Точно, точно!

Оглядываюсь на дом. О’Брайен давненько ушел за… он не сказал, что именно ему понадобилось. Если так подумать, он проводит с друзьями куда меньше времени, чем я. Постоянно отлучается. По понятным причинам: пытается выкурить травкой негативные эмоции. Только вот…

Моргаю, опустив бутылку на поверхность деревянного пола, и встаю, направившись в дом.

Травку я выложила. Значит, он не получит успокоения.

Вряд ли Брук или Норам заметят мое отсутствие. Сомневаюсь, что они вообще о моем присутствии знали. В доме погас основной свет. Чтобы не тратить электроэнергию, с финансами у О’Брайенов совсем туго. Привыкнув к темноте, спокойно поднимаюсь на второй этаж, направившись в сторону комнаты, в которой Дилан оставил наши вещи. Я, честно, боялась, что мне придется делить кровать с Брук. Слава богу, обошлось.

В комнате горит слабый свет. Я даже не морщусь, не защищаю глаза, когда приоткрываю дверь, заглянув в помещение. И, как предполагалось, нахожу О’Брайена: сидит спиной ко мне на кровати, в ногах раскрытая спортивная сумка, все вещи вывалены на пол.

— Дилан?

Он вовсе не оборачивается с ожидаемой резкостью. Его ладони замирают внутри сумки, а плечи медленно поднимаются вверх на вздохе и опускаются на выдохе. Я переступаю порог, сложа руки бреду к нему, внимательно следя за легким подрагиванием пальцев, которыми он проводит от волос к затылку шеи, оглянувшись.

— Забыл запасную зажигалку, — пытается улыбнуться, но выходит, мягко скажем, неудачно. Вся его несобранность читается на лице. Бледном и слегка влажном. Он так ломается? Или до ручки его доводит ситуация? Осознание того, что происходит? Или… уединенный разговор с Брук принес что-то неожиданное?

— У Норама наверняка есть, — тыкаю носом в нелогичность его поведения. Встаю сбоку, твердо переступив с ноги на ногу. Смотрю на Дилана слегка снисходительно. Парень, вскинув взгляд больно виновато, нерешительным кивком соглашается, проронив:

— Да, — опускает голову, сцепив пальцы. — Верно.

— Ты плохо себя чувствуешь? — в очередной раз возвращаюсь к вопросу, который задаю довольно часто в последнее время. О’Брайен нервно потирает затылок ладонью, морщась и пытаясь выдавить что-то внятное, но опять-таки вздыхает, махнув рукой. Чем вызывает хмурость на моем лице. Приседаю на корточки, проигнорировав хруст в коленях, и заглядываю ему в глаза, со всей серьезностью, на которую вообще способна:

— Давай расслабимся.

Дилан на мгновение поднимает взгляд в потолок, видимо, ожидал от меня всего, но не… такого сомнительного предложения. Потому так долго размышляет, заставляя меня сказать это:

— Хочу посмотреть фильм с тобой, — хмурюсь, ладонями опираясь на его колени, и ниже клоню голову, щекой коснувшись своих костяшек. О’Брайен, наконец, возвращается из долин своего подсознания, взглянув на меня немного иначе. Узнаю это выражение, незаметно сглотнув от понимания того, что меня может ожидать. Пристально смотрит на меня, спустив внимание на уровень моих губ. Долго. Сижу и жду. Дилан расцепляет замок ладоней, пальцами правой коснувшись моей щеки. Проводит костяшками ниже, обводя скулу, и большим пальцем скользит по моим губам, внимательно прослеживая за своим движением. Чувствую его дрожь, но он не демонстрирует скованности, вновь встретившись со мной взглядом.

Внимательно смотрю на него, вовсе осев на пол напротив, ведь ноги начинают постанывать от боли. Продолжаю сдавливать его колени ладонями. Его ладонь знакомым образом перемещается на мою тонкую шею, сжимает кожу, но вовсе не сильно. Скольжу пальцами выше, коснувшись ремня, а носом прижимаюсь к одну из его колен, пленительно долго всматриваясь в глаза, чтобы понять, о чем он думает. Но мыслей не прочесть в стальном взгляде. Хотя это хороший знак. Дилан всегда внешне меняется, когда речь заходит о… совместном просмотре фильмов.

Правда, наклоняется ко мне неуверенно. Его пальцы стискивают мою шею, потянув себе на встречу. Полагала, что парень поцелует меня, но он просто жестко коснулся губами моих губ, с тяжестью выдохнув через нос. Смотрю на него, послушно сев обратно, когда мою шею отпускают. Опускаю руки, переплетая пальцы на коленях. Дилан прячет лицо в ладонях. Не выражаю никаких эмоций, встаю, подхожу к тумбе, выключаю свет и забираюсь на кровать позади парня, скользнув ладонями по его спине к шее. Он передергивает плечами, наверняка где-то между лопатками зудит. Осторожно проникаю холодными пальцами под футболку, носом ткнувшись ему в затылок. Парень продолжает скрывать лицо, сутуля плечи. Целую за ухом, невольно глотнув знакомый аромат кожи, и, ощутив, как его тело передергивает, прижимаюсь губами к виску, запнувшись:

— Хо-чу тебя, — с волнением роняю вздох, прижавшись к его спине костлявым телом. Чувствую, он начинает сдаваться, и обвожу пальцами его ребра, опустив ладони к ремню, полностью обхватив тело. Пальцы решительно возятся с ледяной пряжкой, продолжая углубленно дышать, ощущая, как сама отдаюсь желанию, а потому произнести следующее не составляет труда:

— Трахни меня.

И робость куда-то испаряется. Абсолютно.

Просыпается Деградация, только не лично в каждом. Она становится какой-то чужой, единой для обоих.

***

— Теперь и Тея про-па-ла, — Брук валится головой на колени Норама, ворчливо надув щеки. Парень тормозит бутылку на уровне шеи и оглядывается на темные окна дома, задумчиво изогнув брови.

— Идем их искать, — Реин отыскивает очередную гениальную идею и готовится подняться, но Норам кладет ладонь ей на живот, насильно удержав на месте:

— Э-м. Нет, — догадывается, куда и почему эти двое вдруг пропали. — Не стоит.

Брук перехватывает его ладонь, заключив в плен своих рук, мол, теперь не сбежишь, и с довольным лицом смотрит куда-то в небо, хихикая своим мыслям.

Переводит нетрезвый взгляд на Норама, с большей серьезностью всматривающегося в тлеющий костер.

— Ты правда хочешь проехать со мной? — девушка пытается разглядеть в нем сомнения, но она слишком пьяна для разумной оценки поведения. Норам ровно произносит:

— Да, — и делает глоток.

— Почему? — она ерзает головой на его коленях. — После всего, что я сделала, — хмурится. — Почему?

Норам опускает глаза. Долго и внимательно изучает её лицо в тусклом теплом свете огня. Свободной ладонью касается её волосы возле лба и убирает локоны с лица, отчего её губы расплываются в улыбку:

— Было бы здорово, если бы Дил поехал с нами, — прикрывает веки. — Может, и его уговоришь? — почему-то хихикает, удобнее устраивая голову. Норам сжимает зубы, непроизвольно сощурившись и заметно нахмурив брови. Данная реакция останется незамеченной. Парень продолжает путать пальцы в волосах девушку, наблюдая за тем, как дрожат её ресницы, когда она открывает еще одно потайное желание:

— Хочу всех вас. Всегда рядом.

***

— Тише ты, — Дилан сам еле сдерживает смех, когда я начинаю ерзать под ним, борясь с щекоткой, которую приносят его попытки стянуть с меня майку.

— Но мне щекотно, — не могу свободно шевелиться. О’Брайен с изогнутыми от возмущения бровями пялится на меня, как на олицетворение идиотизма:

— Какие шуточки? Мы тут серьезными вещами занимаемся, — снимает с меня майку, присаживаясь, и я свободно дергаю стопами, обхватывая ногами его талию. — Ты должна быть возбуждена, — делает замечание, а я шире улыбаюсь, прикрывая руками подобие груди, что держится на костях:

— Что-то пошло не так.

Не избавилась от комплекса. Не хочу демонстрировать свое тело. Его с трудом можно назвать привлекательным. О’Брайен без уточнения сжимает мои запястья, поднимая над телом ладони и укладывая над головой к изголовью кровати. Холод покалывает голую кожу. Признаюсь, я теряю некоторую осмотрительность. После того, как Дилан стягивает с себя футболку, сложно сказать, что вообще происходит. Просто исследую вниманием его тело, находя новые синяки неясного происхождения. Парень наклоняется, выдохнув мне в губы прежде, чем коснуться их, с давлением углубив поцелуй. Совершенно… совершенно не обращаю внимания на то, чем занятые его руки. Удивительно, что он способен одновременно с поцелуем…

Мнусь, когда парень резко разрывает контакт губами, взглянув мне в глаза, и замечаю, что он еле сдерживает ухмылку, а в глазах пляшут знакомые огоньки. От него приятно пахнет. Костром, никотином и мятой. Скольжу взглядом по татуировкам, покрывающим кожу. И испытываю нестерпимое желание коснуться их пальцами, очертив линии, но…

Завороженная, я не сразу ощущаю некоторую скованность рук, но, когда удается её прочувствовать, в моих глазах мелькает настороженность. Вскидываю голову, взглядом находя свои руки, ладонями уложенные над подушкой. Запястья перетянуты и стиснуты между собой тканью моей майки. С волнением часто моргаю. Любого человека вгонит в ступор потеря подвижности и физической свободы.

Снова смотрю на парня, который, как и прежде, нависает надо мной, удерживая одной ладонью мои связанные руки. Его нечитаемый взгляд пристальностью врезается в мое лицо, он ожидает реакции и, думаю, получает её в той форме, в которой ему хочется.

— Развяжи, — шепчу, слегка дернув руками. Крепко сдержаны. И это автоматически пугает, хотя я осознаю, что никаких насильственных действий надо мной не производится.

На лице О’Брайен расцветает усмешка. Взгляд остается пронизывающим, и по коже начинает струится холодок от столь ровного тона.

— Нет, — парень наклоняет голову набок, наблюдая за моими попытками высвободить запястья. Активнее дышу, желая прикрыть безобразное тело и испытать больше уверенности.

Больше не пытаюсь повторить просьбу. Ведь узнаю этого Дилана.

Я буду просить — он станет делать всё наоборот.

Ему это приносит удовольствие…

***

Её руки предательски трясутся. Глаза не фокусируются на предметах, что вызывает приступ тошноты. Голова кругом, помещение дрожит, искажается. Впервые она сталкивается с настолько серьезной слабостью. И она не знает, как с ней справляться.

Рубби предпринимает попытку приподняться на руках. Кровать жесткая, всё тело после сна охвачено болью из-за приносимого дискомфорта. Кости ломит. Куда-то пропадает осознанность. Её разум спутан, и странно, что она с таким мысленным хаосом анализирует свое состояние, понимая, как хреново обстоят дела. Ей никогда прежде не приходилось сталкиваться с физическим непослушанием собственных конечностей, но сейчас её тело будто само решает, как и куда двигаться, какие действия производить. Ей бы свалиться обратно на кровать и не шевелиться еще полвека, пока судорога не пройдет, но нет. Всё тянется вверх за идеей выбраться на свободу. Здоровое сознание ищет выход из больного тела.

Приседает, продолжая упираться ладонями в матрас. Ноги слегка согнуты. Поднять колени выше она не способна. Отсутствующий взгляд скользит по одеялу. Зрачки дрожат. Внутричерепное давление подскакивает в разы от производимых движений — и из ноздрей медленно проявляется капля крови.

У неё нет сил оторвать руку от кровати, чтобы пальцами удержать алую жидкость внутри. Если тело лишится хотя бы одной опоры, она рухнет обратно.

Рубби остается только полусидеть, смотреть куда-то потухшим взглядом и стараться не разрыдаться. Глаза слезятся. От эмоций давление будет расти. Но она так устала. Почему она чувствует эту слабость? У неё ведь столько сил. Она ощущает их бурление внутри, так, почему.?

— Тебе лучше остаться, — мистер Эркиз больше часа находится в комнате дочери, молчаливо наблюдая за её попытками присесть. Кажется, задача проста, но девушка никак не справится, и в этом виноваты многие разрушающие процессы, давно активизирующиеся в её теле.

Девушка морщится, простонав под нос, и сдавливает влажные веки, с тугой болью в голове попытавшись приподнять себя выше.

— Рубби, — мужчина подходит к кровати, нервно перебирая пальцами воздух, ведь никак не решится коснуться родной дочери. — Всё. Это край, — с сожалением и виной смотрит на неё, качнув головой. — Прекрати.

Рубби морально тянется вверх, но тело начинает опускаться обратно к кровати, и девушка стыдливо хнычет, всё-таки ложась головой на подушку. Руки ноют. Она по-прежнему не может поднять их к лицу, чтобы зажать пальцами нос и сдержать кровь. Не хочет открывать глаз. Не хочет видеть искаженный её сознанием мир.

— Чего ты добиваешься? — уже с упреком спрашивает Эркиз, взяв с тумбы салфетку, чтобы промокнуть кровь, которая увлажняет её губы, а девушка по-детски стонет, слегка запрокидывая голову от негодования и нежелания мириться с действительностью.

«Я жить хочу».

Раньше Браун не позволял себе надолго уходить из дома. Его заботило эмоциональное состояние матери, а потому он плевал на свое желание оказаться подальше от неё, от людей в целом и терпел постоянно присутствие кого-то рядом.

Но последние пару дней парень не был способен перенести чью-то компанию. Поэтому он практически ночевал в боксерском клубе. А теперь ожидал нескончаемых долбежек его мозга на этот счет, ведь «как ты смеешь не думать о моих чувствах?».

Поздний вечер. Дэн не придает значения свету, льющемуся со стороны окон кухни. Он открывает входную дверь, с тяжестью в мышцах удерживая спортивную сумку. Всё болит.

Из-за дверей кухни выходит женщина. Выглядит неплохо, словно собирается на какое-то мероприятие. Дэн слишком устал, чтобы разумно оценивать состояние матери.

— Дэниел? — женщина выглядит как-то напряженно, хотя она рада наконец увидеть сына, который впервые пропал так надолго. — Где ты был? — на её лице читается неподдельный шок и обида на парня, который не думает о её чувствах. Она себе места не находила, полагала, произошло нечто страшное. Дэниел необычно ведет себя в последнее время. Что ей остается думать? Только о худшем.

Парень устало взирает на неё с высоты своего роста и, поправив сумку на плече, обходит, удивляясь тому, что в такой поздний час мать не спит.

Равняется с порогом кухни, бросив незаинтересованный взгляд в помещение, и застывает на месте, вниманием въевшись в бутылку водки и нарезанные колбасы с сыром. Перетекает взглядом на отца, нервно топчущегося у своего стула и держащего его за спинку, словно в качестве защиты. Мисс Браун встает рядом с сыном, коснувшись его плеча ладонью. Подозревает, какие чувства вызывает картина выпивающих родителей, но всё в порядке, они просто решили немного расслабиться, это не так опасно, когда поддается контролю и воле.

— Что это? — Дэн ощутил укол разочарования и с ним же в глазах смотрит на мать, которая робко сжимает ладони, переглянувшись с мужчиной:

— Мы… просто захотели… ну… — почему она должна оправдываться перед ним? — Иди спать, — сглатывает. Они — взрослые. Он — ребенок. С чего вдруг она, его мать, обязана чувствовать стыд за желание опрокинуть рюмашку?

Опускает взгляд, сложив на груди руки. Дэн даже рот приоткрывает от шока. Женщина замыкается, закрывается от сына, хотя… он ведь… Парень хмурится. Серьезно? Она серьезно считает, будто это нормально? Позволять человеку с зависимостью пить в их доме? И пить вместе с ним? С мужчиной, который превратил долгие года их жизни в ад? Правда? Это какая-то шутка?

— Да пошла ты… — укол в груди не может проигнорировать. Ощущение, будто его предали. Женщина вмиг хмурится, вскинув взгляд, и встречает искреннее отторжение. Её сын выглядит таким выжатым. Он просто смотрит на неё, не веря, что это правда происходит.

Его взгляд леденеет, теряет эмоциональность. Он переминается с ноги на ногу, нечитаемым взглядом покосившись в сторону стола и бутылки, после чего опять зрительно встречается с матерью, с большим равнодушием процедив:

— Пошла ты.

Отныне, с этого самого момента, его ни черта не волнует. Его мать — человек взрослый. Пускай сама принимает решения и сама несет за них ответственность.

Больше он ей не поможет.

Усталость. Не гнетущая, не давящая из тебя все положительные эмоции. А приятная, жаром растекающаяся под кожей. Тея тихо дышит, утопая в полученных ощущениях. Тело, понятным образом, постанывает после грубого акта, и не совсем правильным образом девушка получает от всего этого удовольствие. Ей нравится физическое опустошение. Она больше не полна скрежета, ничего не терзает в ребрах, а голова так притягательно пуста. Мэгги считает, что верный образ избавления от эмоционального груза не может являться физическое насилие над собой или кем-то другим. Но Тее поздно пытаться переучить себя. Ей никто не давал частные уроки по правильным способам избавления от внутренней агрессии, так что плевать, как к её методам будут относиться люди. Ей нравится быть истерзанной, нравится ощущать себя раздавленной. Именно грубость помогает ей «обновиться».

На кровати полно места, но внедряются в личное пространство друг друга. Обычно О’Брайену не по душе контактировать во время сна. Сейчас охота ощущать всем существом находящегося рядом человека.

Дилан лежит на стороне Теи, прижавшись к её влажной спине грудью и обхватив руками тонкое тело. Так вымотан, но при этом сна ни в одной глазу. Мысли кишат, шумом отвлекают от погружения в небытие. Он много и тяжело думает, хотя только что неплохо так освободился от тисков хандры. Надо бы позволить себе передохнуть от размышлений, но остается слишком много нерешенных вопросов.

— Тея? — звучит где-то на уровне её макушки. Оушин разжимает веки, устремив взгляд в темноту, и сонно мычит в ответ, придав тону вопросительную интонацию, а глаза вновь закрываются. Она лишена каких-либо сил, какого-либо здравомыслия. Ей необходимо отоспаться. Дилан полностью выжал её во всех смыслах этого слова. Остается надеяться, что ему полегчало в физическом и эмоциональном плане.

О’Брайен дышит ей в макушку, носом зарывшись в волосы. Его взгляд пронзительнее, полон тяжелых мыслей. Руки крепче сдавливают тело Теи, из-за чего она ладонями стискивает кожу его локтей, морально утопая в жесткой хватке и чувствуя себя поистине защищенной.

— Это больше, чем с Брук, — Дилан шепотом нарушает ночную тишину. -И Сарой, — двигается, сокращая и без того несуществующее расстояние между ними, дабы полностью ощутить, как морально поглощает в себя её хрупкое тело. Возможно, это очередное проявление собственничества.

Тея слишком устала, чтобы реагировать нужным образом. Она продолжает с хрипотой дышать, чувствуя приятное тепло, исходящее от чужого тела. Мычит в ответ. О’Брайен нервно покусывает нижнюю губу, почему-то совершенно ясным и быстрым образом проанализировав вариант поехать с Норамом и Брук в Калифорнию, итогом которого становится еле уловимое:

— У меня к тебе больше, чем… просто.

Тея ерзает, сонно чмокнув губами:

— Хорошо.

Дилан моргает.

Брук уже уходила. Норам уже уходил. Тея старается не уйти.

Почему-то парень вяло усмехается, вдохнув аромат её волос и прикрыв веки:

— Хорошо.

***

5:37 утра. Небо окрашено бледно-розовым сиянием. Горизонт заливается светом, но веет от него морозом, как и со стороны приоткрытого окна. Дилан открыл форточку на ночь, и теперь по комнате с тихим воем плавает сквозной ветерок, разносящий аромат раннего утра. Мне нравится этот запах. Нравится покалывание на голой коже. Нравится слушать дремлющую природу.

Так тихо. Умиротворенно. Будто бы оторван от мира.

Сижу на кровати, смотрю в сторону окна, придерживая ткань одеяла, что лениво сползает с плеч, оголяя местами травмированную кожу. Красные пятна — следы от жесткой хватки чужих рук. Багровые отметины на шее, груди, в районе лопаток — его заслуга. Тело по-прежнему охвачено легкой болью. Хорошо было бы выспаться, но мне никак не уснуть. Чувствую себя спокойно, но при этом не могу отказаться от созерцания окружающей атмосферы.

Волосы в привычном беспорядке. Губы слегка приоткрыты, чтобы иметь возможность почувствовать вкус морозного воздуха на языке. Хвоя и океаническая соль.

Опускаю взгляд на спящего парня. Его любимая поза. Лежит на животе, голову уложив набок, руками сминает подушку. Одеяло накрывает его спину полностью. На плечах помимо черных рисунков слабые вкрапления красноватых оттенков.

Надо было сильнее покусать его.

Улыбаюсь, медленно наклонившись к затылку шеи, усыпанной родинками, и касаюсь холодной кожи губами, ненадолго прильнув к ней, чтобы дать себе возможность вдохнуть аромат волос. Парень никак не реагирует. Он на удивление крепко спит. Это хороший знак. Последний месяц его нередко мучила бессонница. Я рада, что ему удалось наконец расслабиться.

Без травки.

За окном громко ухает сова. Резко вскидываю голову, обратив взгляд в сторону утреннего неба, и щурюсь, ведь сквозь кроны темного леса начинают прорываться блики красного солнца. Сажусь. Лучи касаются кожи щеки и лба, приятно обдавая теплом.

А в голову приходит странная мысль, поселившаяся в сердце необъяснимым желанием…

…Босая ступаю по покрытой мхом земле. Лес продолжает дремать. Влажный холод царапает легкие. Тишина плавно смешивается с шумом волн, разбивающихся о скалистый берег. Иду по тропинке, которую запомнила еще в первый раз своего пребывания здесь. Кутаюсь в плед, скрывая под плотной тканью большую футболку и белье. Больше ничего. Дилан узнает — наподдаст, мне ведь ничего не стоит простудиться. Но сейчас так охота ощутить физически окружающее меня спокойствие, впитать его морозом под кожу.

Иду на звук океана. Вскинув голову. Всё вокруг такое… живое, но притихшее. Слышу уханье. Совы переговариваются между собой, наверняка с интересом наблюдая за мной, спотыкающейся на каждой кочке. Лучи алого солнца обдают лицо, имея редкую возможность проникнуть ко мне через хвойный купол. Морщусь, когда на щеку опадает капля росы. Края пледа, утопающие в легком тумане, становятся влажными.

Я могу разглядеть то самое место. Обрыв.

Так странно вернуться сюда с совершенно иными стремлениями.

Находясь наедине с собой и природой, меня вдруг посещает верная мысль. Наверное, ради такого раннего утра стоит жить.

Но я не успеваю как следует развить идею, ведь, встав на пороге леса и поляны, заканчивающейся обрывом, мой взгляд врезается в спину девушки, стоящей у самого края. В первый момент мне кажется, что сознание опять рисует несуществующие образы, но нет. Я узнаю эти волосы, узнаю это тело. И хмурю брови, сделав пару шагов вперед, когда девушка с напряжением в спине сжимает кулаки, вытянув одну ногу над пропастью.

— Брук? — роняю громко и хрипло. Шум воды и свист ветра уносит мой голос.

Брук Реин оглядывается с лицом, полным ужаса и горечи, но как только отыскивает меня глазами, уголки губ дергаются, искажая их в дежурной улыбке.

***

— Ты собралась? — Дилан сам не собрался. И не только в плане вещей. Он не ожидал, что возвращаться домой придется сегодня. Но дело важное.

Парень бродит по комнате, испытывая очередной диссонанс чувств: с одной стороны ему не охота уезжать, хочется побольше времени провести с друзьями, а с другой — почему-то рад, что эпопея с Реин вот-вот закончится. Его отпустит эта проблема, и он сможет заняться собой.

Тея топчется на пороге комнаты, с разочарованием пнув сумку Дилана ногой. Парень даже прыскает смешком. Ребенок.

— Нам обязательно уезжать так рано? — девушка складывает руки на груди, проходя к кровати, на край которой садится О’Брайен, проверяя сообщения в телефоне. — Ты говорил про две ночи, — напоминает, сев позади него и упершись локтями в плечи, а подбородком — на макушку. Дилан вздыхает, с суровым видом повторно прочитывая сообщение от матери, а затем убирает телефон в карман, подтянув колено к груди, чтобы завязать шнурки на кроссовке:

— Знаю. Но Роббин написала, что Брук надо явиться на осмотр к Эркизу, — кряхтит от такого положения, сам пока не до конца отошел от ночи физической нагрузки. И на что, спрашивается, ему эти тренировки? Всё равно продолжает испытывать дискомфорт даже после секса. — Собрать кучу справок и прочего дерьма, я не вникал, — объясняет Оушин. Тея смотрит перед собой, со вздохом приняв участь, и опускает голову, куснув Дилана на ухо:

— Ам, — пробует кожу на вкус и…

И резко отпрянула. Так как парень оборачивается, слегка шокировано окинув её лицо взглядом:

— Что это было? — срывается со смешком, а губы сами по себе тянутся в улыбке. Оушин опускается на колени, как-то по детски пробубнив:

— Я тебя съела.

— Чего? — О’Брайен смеется? Да. Смотрит на её серьезное лицо, и оно чертовски смешит своей эмоциональной неуместностью. Тея сутулится, опираясь ладонями на кровать, и чуть поддается вперед, продолжив спокойно смотреть на Дилана. Парень прекращает смеяться над её поведением и наклоняется к ней, желая коснуться губ, но раздается стук в дверь.

— Да? — О’Брайен отстраняется, ладонью проведя по волосам, и со скованным вздохом опускает руку, взглянув на Норама, вставшего на пороге. Обмениваются мыслями через зрительный контакт.

Помешал?

Ага.

Ну и пох.

Дилан фыркает. Норам усмехается и обращается к Тее, ведь еще не пересекался с ней утром:

— Доброе.

Оушин выглядывает из-за спины О’Брайена, кинув, и прижимается к его плечу носом, губами, наблюдая за вошедшим парнем. Тот не особо рад известию о необходимости вернуться раньше времени. Он неразборчиво объяснил ситуацию Брук, которая, кажется, выглядела неплохо этим утром. Вполне возможно, она приняла мысль об отъезде. Норам боялся, что она выкинет чего… неадекватного. Таблетки ей помогают. Однозначно.

— Давайте минут через десять выйдем, — Дилан зачем-то еще раз проверяет телефон. Ему нужно чем-то занимать руки. Норам кивает, сунув ладони в карманы джинсов, смотрит в пол, стоит на месте. Оушин клонит голову чуть набок, внимательно изучая молодого парня.

В комнате царит атмосфера сомнения и нежелания двигаться.

О’Брайен стучит телефоном по костяшкам, проявляя нервозность, и увлажняет губы, активно заморгав:

— Не оставляй её там, — вскидывает только взгляд, тут же зрительно пересекаясь с другом, который зачем-то выдает следующее, при том как-то натянуто улыбаясь:

— Брук почему-то надеется, что ты последуешь за нами, — и уголки губ опускаются, но взгляд продолжает фокусироваться на О’Брайене, который приоткрывает рот, но быстро принимает собранный вид, и сдавливает зубы, исказив лицо напряжением.

Оушин невольно хватает пальцами ткань кофты Дилана, крепко стиснув и потянув на себя. Парень ощущает это и переводит тему:

— Где Брук?

— Ты же знаешь, она долго собирается, — Норам сам же выдыхает с облегчением. Неудачная шутка. Совсем не шутка. Реин выглядела серьезной, когда заикнулась о таком варианте.

— Посмотрю, на каком этапе она застряла, — Норам хлопает ладонью по двери, выходя из комнаты, и с опущенным в пол взглядом медленно шагает в сторону спальни, в которой он провел ночь с Брук.

Дилан вновь смачивает губы и оглядывается на Тею. Девушка режет его взглядом. Вполне спокойным, но парень улавливает в нем напряжение, а потому улыбается краем рта, дабы все её тревоги на этот счет к черту испарились.

Норам Реин без стука открывает дверь в комнату, хотя Брук ясно дала понять, что ей нужно время побыть одной в связи с резкими изменениями в планах.

— Так, женщина, мы… — парень встает на месте, держась пальцами за холодную ручку. Исследует взглядом помещение. На кровати раскрытая сумка, вещи сложены рядом. Норам хмурит брови, оглянувшись в сторону ванной комнаты, и делает шаг за порог, намереваясь проверить наличие там Реин. Но взгляд цепляется за собранный волнами ворсистый ковер за кроватью.

Оушин задумчиво исследует лицо О’Брайена. И всё еще неуверенно улыбается в ответ.

Норам медленно обходит кровать, застыв, когда в поле зрения попадает прозрачная баночка с белой этикеткой и ярко-синей крышкой, валяющейся в отдалении. Россыпь белых плоских таблеток. Парень медленно ведет взгляд дальше, коснувшись им босых стоп. Ноги в неестественном положении.

Резко перескакивает на раскинутые руки с разжатыми ладонями, вымазанными в белом порошке, оставшимся после попыток раздавить таблетки.

В легких застревает кислород. Норам непроизвольно открывает рот и с ужасом отступает назад, уставившись на бледное лицо девушки, прикрытые глаза которой обращены к потолку, а глотка забита белесой жидкостью, стекающей с краев распахнутых губ.

========== Глава 39 ==========

Жизнь или Смерть?

Оглушенный разум не воспринимает ни единых звуков окружающей реальности. В ушах гудит. Давление ударами приходится по вискам, отдает в кончиках пальцев. Прекрасно осознаешь, где находишься, вот только всё равно пребываешь в прострации, не воспринимая ни течение времени, ни голосов, ни передвижение силуэтов людей.

Сидят рядом на холодных железных сидениях скамьи. На свободных местах рядом сменяются незнакомцы. Не запоминают их лиц, не обращают на них взоры, не реагирует на голоса. Они погружены в свой омут. Один, единый для обоих купол тяжелой пустоты, обволакивающей тело.

Сутулятся, их тянет к полу, но продолжают сохранять сидячее положение. Норам сцепил ладони, прижав бледными костяшками к губам, разъедает немигающим взглядом угол стены, в котором зрительно застревает на долгие часы сознательной тишины. Белки глаз красные от перенапряжения. Веки еле заметно дергаются. Дилан сбоку. Упирается спиной в холодную стену, голова чуть опущена, колени раздвинуты, ноги немного вытянуты вперед, пальцы цепко сжимают мятую упаковку сигарет. Взгляд уперся в пространство, направлен в пол, но не находит точки соприкосновения с чем-либо.

На лицах — ничего. В головах — молчание мыслей. А вокруг шумит реальный мир.

С болью в глазных яблоках Норам переводит внимание на мужчину и женщину, беседующую с одним из врачей. Он с сожалением сообщает негативную новость и подбирает верные слова, понимая, какие эмоции может вызвать весть о смерти дочери. Вот только лица взрослых остаются неизменными, а мисс Реин лишь вздыхает, вздернув бровь, будто бы ожидала, что всё этим закончится. А потому её не застает обескураженность.

О’Брайен на какой-то миг отключается. Нет, он не засыпает тревожным сном, просто его разум окончательно прекращает переваривать происходящее. Но когда он приходит в себя, то вяло реагирует на сплетающиеся громкие голоса. Поворачивает голову, коснувшись затылком стены. Безэмоционально наблюдает за тем, как Норам рвет глотку, стоя напротив взрослых, тычет пальцем в их лица и чуть не хватает за грудки отца, прервав его попытку успокоить сына. Врач рядом тревожно озирается в поисках медбратьев, но в их помощи нет необходимости. Норам отпихивает от себя мужчину, гавкает что-то с особой яростью, отчего у матери Реин бледнотой покрывается лицо, а глаза превращаются в округлые выпуклые шары, готовые выпасть к черту, и парень разворачивается, с гневом в горячем дыхании вышагивая по коридору прочь от родителей, которые теперь смотрят ему в спину с неприязнью.

Дилан прослеживает за другом взглядом. Ждет, пока лифты двери откроются, пока силуэт парня не пропадет из виду. Моргает, попытавшись сглотнуть тяжесть, ползущую по его глотке. Тошнота. Сжимает пальцами упаковку. Она странно хрустит, хруст громом отдается в ушах. О’Брайен остается один среди шума.

Клонится вперед, упирается локтями в колени, опускает лицо в ладони. Хранит душевное молчание, ведь его сознание выдохлось. Последние сутки оно без остановки трещало по швам из-за паники и ужаса, смешавшихся в один ком. А за ним следовало неверие, непонимание, физическая и эмоциональная боль, которой не было конца. Она свела с ума — и парень сломался. Он ничего не хочет воспринимать, понимать и принимать. Его нет — не будет и боли. Он исчез морально, а боль сохранилась.

Это неописуемое терзание, режущее ребра и глотку. Это и есть страдание? Страдание от потери?

Но он отказывается верить. Его не будет — и этого не будет.

Её ладонь мягко ложится на его макушку. Ложится и замирает. Он не реагирует, продолжая прятаться от действительности, ведь его не будет — и этого не будет. Она осторожно гладит по темным волосам, стоя напротив. Она чувствует его боль и испытывает свою личную, открывающую новый взгляд на понимание Жизни и Смерти.

На отношение к данным аспектам реальности.

Костяшками касается его виска, аккуратно распрямляет пальцы, скользнув ими за ухом парня. Он морщится, давится воздухом, скрываясь в ладонях, и сжимает веки, продолжая отрицать.

Его не будет — этого не будет.

Но он по-прежнему есть. А Брук Реин больше нет.

— Тея?

Поднимаю взгляд, фокусируя его на приятном лице Мэгги. Женщина сидит напротив в мягком кресле, в похожем утопаю сама, прижавшись к спинке, а ладони сцепив между собой на коленях. Её личный кабинет выполнен в приятным пастельных тонах. На стенде одной из стен висят рисунки пациентов. На полках шкафа не только бесконечные папки с датами и именами, но и цветы в горшках.

Я пытаюсь сосредоточиться на приятном шуме дождя за окном. Но каждый раз он уносит меня в глубины сознания, не разрешая ни о чем думать. Это приведет к гибели и эмоциональному всплеску. А мне нужно быть собранной и сдержанной. Особенно в данный период времени.

— Я решила, что нам необходимо побеседовать наедине, — Мэгги не держит на коленях свою тетрадь. В её руках кружка зеленого чая. Такая же стоит на невысоком столике рядом с нами. Для меня. Но не беру. В глотку ничего не лезет. Даже жидкости. — И мне бы хотелось узнать, как ты себя чувствуешь? — женщина пытается выглядеть беспечной, будто бы мы — две подружки, встретившиеся в кафе. Но за этой маской непринужденности легко проглядывается тревога.

Ерзаю на кресле, ощутив, как в ребрах кольнуло:

— Я обескуражена, — взгляд сам опускается вниз. Избегаю зрительного контакта. Это ошибка. Мне надо проявлять себя с иной стороны. Только сил нет. Я слишком эмоционально трачусь дома. Дома творится полнейший хаос.

— Что ставит тебя в тупик? — Мэгги делает глоток, прежде чем задать мне вопрос.

Моргаю, выдавив с ощутимым дискомфортом в груди:

— Смерть.

— Почему? — женщина хмурит брови, чуть склонив голову.

— Я не понимаю, — облизываю губы, — как мне рассматривать смысл жизни на фоне неизбежной смерти.

Чувствую, как серьезный взгляд Мэгги пронзает мою макушку, а потому еще ниже опускаю голову, не находя сил для нормального контакта с психотерапевтом.

— Это обыденность. Мы ничего не можем поделать с вещами, которые являются частью бытия. Смерть — часть жизни.

— Но что мне делать с этой истиной? — не сдерживаюсь, чуть повысив голос и даже приподняв лицо, дабы взглянуть на женщину, ведь я… не понимаю.

— Просто жить, — Мэгги отставляет кружку и переплетает пальцы, внимательно изучая мое лицо, пока высказывает свои мысли. — Наслаждаться тем, что у тебя есть возможность пребывать в этом мире. Заниматься тем, чем хочешь. Есть то, что хочешь. Проводить время с людьми, которые тебе дороги и которые делают тебя счастливым. Гулять ночами, провожать солнце на закате, встречать рассвет на берегу. Громко слушать музыку и петь. Смотреть фильмы. Носиться по лесу, раскинув руки, и впитывать всё хорошее, что может предложить тебе жизнь. Делать абсолютно всё, Тея, — она твердо проговаривает последнее предложение, наверное, замечая, каким стеклянным становится мой взгляд, когда глаза заливаются слезами. — Мы часто придаем значения негативным вещам. Мнение окружающих о том, как должна сложиться твоя жизнь, навязывание определенных стандартов и норм, но… это всё — полнейшее дерьмо, Тея, — шепчет, чуть поддавшись вперед. — Главное — быть счастливым. Стремиться к тому, что дарит тебе радость. И плевать на мнение тех, кто пытается убедить тебя в необходимости ежедневно торчать в офисе на работе, ведь деньги — это так важно. В необходимости скорее выйти замуж и родить детей, ведь семья — это важно, — мнется, слегка помедлив со следующим: — Быть нормальным в понимании нормальных людей — это неважно.

Я дергаю головой, отвернув её, и взглядом врезаюсь в стену, закусив нижнюю губу, ведь наружу рвется хриплый вздох. Губы дрожат. Ладони потеют.

— Пойми, что для тебя есть счастье. И следуй ему, наплевав на людей вокруг. Создай свой смысл и наполни им жизнь, — Мэгги вдруг садится ровно, с хмуростью глянув на мой профиль:

— У тебя умер друг, — непроизвольно мои брови дернулись, и женщина продолжила. — Я предполагаю, вы немного, но были близки. Что ты чувствуешь? Какие мысли рождаются внутри в связи с потерей человека, которого ты знала?

Не выдерживаю. Эмоции прорываются, хотя я так старалась их удерживать. Резко прикладываю влажную ладонь к лицу, накрыв глаза, веки которых сдавливаю, не в силах больше терпеть давление света. Они горят, пылают слезами, что принуждают меня давиться рыданием, которое всё еще пытаюсь томить в себе. Шмыгаю носом. Губы дрожат. Сжимаю их, дабы не обронить болезненный стон.

Я должна быть сильной. Должна вести себя иначе.

— Что тебя гложет? — голос Мэгги звучит отдаленно, будто я прячусь от неё в глубокую яму, и женщина пытается дозваться до меня, эхом обращаясь по имени: — Тея?

— Я… — убираю ладонь, хлопнув ею по коленке. Не могу усидеть без движения, начинаю крутить головой, ерзать, дергать ногами. — Просто я… — вскидываю ладони и опять бью ими по коленям, сжав их пальцами, — я так устала, — признаюсь, глазами полными слез уставившись на Мэгги, которая будто бы с пониманием кивает головой, внимательно изучая мое поведение. — Смерть кажется единственным выходом, — кусаю кончики пальцев, а после начинаю нервно дергать локоны своих волос и снова хлопаю по коленкам. — Освобождением от мыслей и эмоций, — хмурюсь, опрокинув взгляд в пол, — что глубоко заложены, — сжимаю веки, принявшись покачиваться назад-вперед. — Они съедают. Я просто не хочу… — проглатываю слова, громко вдохнув, и с хрипом давлю. — Я хочу быть свободной.

— Смерть кажется освобождением, — Мэгги касается упаковки салфеток на столике и двигает ближе ко мне, — но ты же видишь, какую боль она приносит близким? И как смерть влияет на нас? И как смерть одного человека может повлиять на жизнь другого?

Дрожу. Смотрю на женщину, никак не способная держать слезы. Рвано дышу, постоянно роняя тихий писк вместо рыдания, что встревает в глотке.

— Я не хочу умирать, — шепчу, сильно стиснув пальцы в кулаки. — Я просто устала всё это чувствовать.

***

Мягко давит за дверцу шкафчика, прикрывая до тихого щелчка. У него нет сил на резкое и грубое взаимодействие с окружающим миром, а потому он ведет себя гораздо тише, чем обычно. Даже ребята из команды не лезут к нему с издевками, как бывает обычно.

Дэниел Браун равнодушно смотрит на оставленные кем-то царапины. Прошлый хозяин шкафчика излишне «увлекался» резьбой, судя по всему. Проводит по следам пальцами, невольно перед глазами сменяется картинка, как-то спокойно демонстрируя вместо дверцы гладкую женскую руку с ножевыми ранениями, по которой он медленно скользит пальцами, нащупывая каждый порез.

Моргает, добравшись до замка. Отдергивает руку, подтянув ремни рюкзака на плечах.

Когда-то его мать настолько впала в депрессию из-за отца, что единственным выходом для неё стал суицид. А теперь она распивает алкоголь с ним на пару. Дэниелу кажется, что это такой эффект зависимости и привычки. Что-то в голове его матери надломилось, видоизменилось. После освобождения от тирании мужа, её состояние только ухудшалось, и она сама приложилась к бутылке. А теперь и вернула отца. Он не мог знать, куда они перебрались. Дэн уверен — мать сама вышла с ним на контакт. Ему пока сложно понять, что именно движет этой женщиной, но в одном он убежден — синдром жертвы реален. И пускай мужчина больше не выступает в роли насильника, его прошлые деяние сказались на её психике.

Матери нужен другой мужчина. Но она вернулась к идеальному собутыльнику.

Жаль. Дэниел ведь так старался её поддерживать. А в итоге все люди, будь то взрослый или ребенок, — все они личности неустойчивые ини хрена не самодостаточные. Только умеющие лицемерить и толкать всем «истину жизни», пока сами нарушат нормы и запивают «грусть» алкоголем.

Дэниел уже давноразочаровался в понятии «взрослый человек». По его мнению, дети и то проницательнее.

Переводит задумчивый взгляд на шкафчик рядом. О’Брайен еще не приходил? Хотя… какое это имеет значение?

Оборачивается, вяло теряясь в толпе школьников. Особо не смотрит по сторонам, но внимание привлекает сконцентрированный в одном месте шум. Парень исподлобья зыркает на сменяющих друг друга ребят, которые на пару минут задерживаются возле одного из шкафчиков, что-то громко обсуждают, при этом обмениваясь друг с другом взглядами, и продолжают идти с выражением потрясения на лицах. Дэн притормаживает, сощурившись, пытается разглядеть что-нибудь за спинами людей. И впервые за сутки его лицо выражает что-то кроме эмоциональной пустоты.

Шкафчик, в щелках его дверцы красуются бутоны цветов, железная поверхность покрыта разноцветными стикерами с надписями, которые ему не разглядеть с такого расстояния. Но разум без труда начинает осознавать.

Шкафчик принадлежит Брук. Шкафчик украшен цветами и записками, а на нем лежат её помпоны группы поддержки. Самой девушки рядом нет.

Дэниел продолжает стоять на месте, не реагируя на ворчливых ребят, минующих его в качестве преграды на пути. В мыслях тишина.

Брук Реин больше нет?

***

За окном льет дождь. Хотелось бы увидеть мягкий снег, прочувствовать пушистую зиму, наполненную душистым морозом, а вместо неё мы имеем мерзкую, склизкую субстанцию, напоминающую смесь ранней весны и поздней осени. Конечно, такая погода удручает. Воздействует неблагоприятно на угнетенное сознание. Я стараюсь не смотреть в окно. Сижу на краю кровати в палате Рубби. Насильно увлекаю себя рисованием. Мэгги готовит, мне повезло. Считает, я — натура творческая. И могу отдаться рисованию, превратив самовыражение в медитацию. Сколько себя помню, творчество и правда помогало мне сохранить отрешенность от мира и проблем. Надеюсь, и сейчас оно поможет мне сохранить силы.

Рубби не встает. Дело не только в физическом истощении. Она отказывается есть, пить, не разговаривает ни с врачами, ни с медсестрами, ни с отцом. И редко открывает рот в моем присутствии, но я продолжаю приходить и сидеть с ней. Потому что обещала, что пройду всё это вместе с ней. Хотя и не произносила это обещание вслух. Но, полагаю, она всё понимает.

Рубби постоянно смотрит в окно, какая бы за ним ни была погода. Как ни зайду, её голова повернута в одну сторону, взгляд бесцельно сосредоточен на открывающемся виде. Думаю, с её ракурса можно рассмотреть только верхушки деревьев и небо. Которое постоянно серое и печальное.

Мне тяжело находиться рядом с человеком, медленно увядающим.

Но, выходит, только пребывая среди подобных я понимаю, как на самом деле выглядит смерть.

Каково её истинное лицо.

— Я так этого боялась.

Не сразу признаю голос девушки. Хриплый, безэмоциональный. Она тихо дышит. В глотке, наверное, пересохло, но она сама не принимает решения испить воды. Её приходится заставлять.

Перевожу взгляд с альбома на какое-то сухое лицо Рубби. Огромные глаза, которые раньше завораживали меня, теперь пугают. Взгляд потухший. Смотрю на профиль девушки, невольно принимая решение запечатлеть её вид на бумаге.

— И всё-таки меня здесь заперли, — Рубби выдыхает, медленно моргая, и переводит на меня взгляд, не шевеля головой:

— Иронично, да? — её сухие серого оттенка губы растягиваются в улыбку.

И что-то в моей груди щелкает, заставив сердце сменить такт ударов.

На устах Рубби потухшая улыбка Брук.

Я провожу в больнице почти весь день. Рано встаю вместе с Роббин, еду с ней в это холодное здание даже если у меня не намечается никаких процедур или занятий. И также поздно возвращаюсь в дом Эркиза. Роббин не оставляет меня одну.

Она стала намного внимательнее следить за мной и моим поведением.

Всё из-за смерти Брук.

— Как терапия? — она не сводит взгляда с темной дороги, неуверенно держит руль. Всё в её позе, голосе кричит о несобранности. Мне жаль её. Она не заслуживает чувствовать всё это.

Я должна говорить с ней.

— Нормально, — это большее, на что способна. Роббин мягко, но наигранно улыбается, пытаясь выглядеть расслабленной, чтобы не внушать мне тревогу, от которой сама страдает вот уже несколько дней.

— Дилан с тобой не связывался? — почему-то спрашивает шепотом, словно боится спровоцировать свою психику на проявлении слабости в виде слез. Она утаивает их от меня, но вечерами я слышу, как за шумом воды в ванной звучит её тихое рыдание.

Дилана нет уже третий день. Ни звонков, ни сообщений. Мы не знаем, где он пропадает с того дня, как исчезла Реин. И Норам испарился. Последний раз я видела его в больнице. Насколько мне известно, Дилан тоже не смог связаться с ним. В итоге и сам куда-то пропал.

Качаю головой, устремив взгляд в окно. Темнота вокруг. Поздний час. А Роббин еще на работу возвращаться. Мне могли бы разрешить ночевать в больнице, но чем чаще я бываю дома, тем выше возможность пересечься с О’Брайеном. Только волнением о нем забита моя голова. Это неправильно. Так с ума сойти можно. Наверное, примерно так строится сознание Дилана, зависимого от других людей. Он только и делает, что думает о них. Мне страшно представить, какое безумство его посетило в то мгновение, когда врач сообщил установленное время смерти Реин.

Её нельзя было спасти. Это не тот случай, когда человек просто желает привлечь внимание. Брук не хотела, чтобы ей помогли. Мне казалось, я смогла прочесть её подноготную, понять психологию и характер. Девушка предстала эгоисткой, желающей быть центром для друзей, но я ошиблась. Брук была такой же, как я. Такой же, как многие дети из лечебницы. Она скрывалась за личиной Океана. А улыбка её выражала Деградацию.

— Мы… — Роббин отвлекает меня от мыслей о Реин, — мы должны быть очень терпимы, — её голос дрогнул, и я перевожу на неё обеспокоенный взгляд. — Сейчас.

Хмуро смотрю на профиль женщины, подметив, как неустойчива её мимика. Роббин пытается придерживаться маски безразличия, но её сотрясает страх.

Ей странно, потому что она знает другого Дилана больше, чем я.

Она знает, что может произойти. И потому её глаза полны ужаса.

Половина двенадцатого ночи. Роббин оставляет машину рядом с домом и выходит со мной, чтобы проводить до двери. Ей не нравится оставлять меня одну. Мне не нравится оставаться одной. Но выбор невелик. Не хочу, чтобы она боялась моего возможного срыва. Я не убью себя. И всячески уверяю в этом женщину. Ей не стоит переживать еще и на мой счет.

Роббин звенит ключами, открыв дверь, и морщится, коснувшись пальцами лба. Я продолжаю стоять рядом, внимательно наблюдая за проявлением боли на её лице:

— Всё хорошо?

— Голова кружится, — женщина спешит утешить мою тревогу. Улыбается.

— На кухне есть лекарства, — вспоминаю, и она кивает мне:

— Да, — проходит в дом, следую за ней. — Выпью перед тем, как сесть за руль, — обреченно вздыхает, щелкнув выключатель, чтобы прихожая озарилась светом. — Снова, — и идет в сторону кухни. Я прикрываю дверь, повернув один замок, и принимаюсь медленно стягивать ремни рюкзака, утомленная тяжестью вещей, которые приходится повсюду носить с собой.

Опускаю рюкзак на пол, вдруг расслышав женский голос.

— Привет, — звучит с опаской и осторожностью. Резко выпрямляюсь, взгляд обратив в сторону раскрытой двери кухни. С кем она говорит? Дилан?

На эмоциях сердце начинает скакать, как бешенное. Быстрым шагом приближаюсь к порогу и встреваю на нем же, когда зрительно натыкаюсь на лицо парня, который стоит у стола, роясь в каких-то коробочках со специями. Или… Рядом вижу аптечку. Он что-то ищет? Выглядит, мягко говоря, хреново. Бледная кожа сверкает влажностью, под глазами темные круги, выпирающие в форме мешков бессонницы. Губы разбиты. Над бровью ссадина.

Прекращаю касаться ладонью двери, ступив на территорию кухни, но также быстро замираю, улавливая в движении рук О’Брайена что-то неестественное.

И тем самым пугающее.

Роббин действует уверенней. Она приближается с другой стороны стола, наклоняется, пытаясь заглянуть в глаза сына:

— Ты как? — протягивает руку, желая коснуться Дилана, но тот резко дергает плечом, не прекращая вываливать содержимое коробочек на стол:

— Дай мне денег, — не узнаю его голос. Намного ниже.

С напряжением стою в отдалении, понимая, чем этот тип занимался в свое отсутствие. И у него закончились деньги. Поэтому он вернулся. Поэтому перебирает вещи на кухне, намереваясь найти заначку.

— У тебя руки дрожат, — Роббин будто бы не слышит его приказа, продолжая с хмуростью изучать сына, как вдруг отступает на шаг назад, наконец, высказывая верное предположение:

— Ты пьян?

Сглатываю. Нет, по-моему, всё куда хуже.

— Отстань, — Дилан буквально гавкает в ответ, словно Роббин сказала ему что-то неприятное. Парень грубо бросает последнюю коробку на стол, вернувшись к тумбам, и начинает выдвигать ящики.

Никого не замечает. Никого не воспринимает.

Мы с Роббин обмениваемся понимающими взглядами, взаимно даруя друг другу моральную поддержку. Женщина нервно потирает холодные ладони, предприняв еще одну попытку установить с сыном контакт:

— Дилан, — делает шаг к столу, всматриваясь в его затылок, — мы переживаем и…

— Отъебись, — вот так просто парень перебивает теплый голос матери, звеня чем-то в ящике. Я вижу, с каким давлением он сжимает и разжимает веки. В его носу покалывает, поэтому Дилан так часто пальцами сдавливает ноздри. Глаза парня слезятся, красные белки выглядят болезненно.

Он не в себе.

От шока у Роббин приоткрываются губы. Но она сдерживает себя, сохранив в голосе мягкость:

— Прекрати. Мы просто…

— Заткнись! — О’Брайен оборачивается, со всей дури задвинув ящик, и грохот заставляет меня с Роббин продрогнуть, невольно отступив к стене. — Закрой рот! — указывает на женщину пальцем и вдруг срывается с места, направившись в сторону прихожей, попутно опрокинув ладонью стул.

Очередной грохот — и мы вновь скованно вздрагиваем всем телом. Опускаю глаза в пол, чуть склонив голову, когда парень проходит мимо меня и двигается к лестнице на второй этаж. Его неустойчивая фигура пропадает за стеной коридора, и я перевожу потрясенное внимание на Роббин. Правда, вижу вовсе не шок в её глазах, а безразличие. Она сдавливает плечи ладонями, устало смотрит вниз, немного нахмурив брови.

Для неё данная ситуация не нова, как мне удается понять. Но… Поднимаю глаза на лестницу, опустив руки вдоль тела.

Но всё-таки, какого черта?

Оставляю Роббин. Не хочу, чтобы она пыталась оправдать поведение О’Брайена, а именно этим она и займется. Ей, видимо, тоже стоит вбить в голову необходимость оказания помощи Дилану. Она терпела его таким столько лет. И не предпринимала попыток отвести сына к врачу?

Не понимаю.

Выхожу на второй этаж. Со стороны комнаты, в которой поселились мы с парнем, раздается шум. Я сдержанно дышу, стараясь не поддаваться панике, ведь инстинктивно внутри проявляется страх перед нетрезвым человеком.

Но ведь это Дилан. Дилан не навредит мне. Ему просто нужна помощь.

Захожу в комнату, толкнув от себя дверь. Вижу, как парень мечется по помещению. С полок шкафа сброшены вещи. Теперь он сидит на краю кровати, роясь в ящиках тумбы. Он ищет травку? Я её нашла. Разломила. И выбросила в унитаз. Он будет в ярости, если узнает.

Излишнее акцентирование внимания на неадекватности поведения О’Брайена сбивает мою решительность. Я вовсе не хочу знать, откуда все эти ссадины и синяки на его теле. Откуда странная багровая отметина на скуле…

Почему настолько сильно трясутся его руки? Почему он так погружен в себя? Почему не замечает всех нас и негативно воспринимает нашу тревогу?

Он под чем-то. И процент этого чего-то ему не хватает.

Складываю руки на груди, морально всё же желая оградить себя от Дилана. Медленно шаркаю к нему, но останавливаюсь в метре, не набираясь смелости подойти ближе.

Попытка откашляться. Он не обращает на меня внимания.

Тогда заговариваю. Шепотом.

— Роббин переживает, — моргаю, переминаясь с ноги на ногу. — И я тоже, — с жалостью морщусь, когда парень вдруг хватается за лоб, скорчившись от пронзившей голову боли. Дело дрянь.

Обеспокоенно тяну к нему ладонь:

— Дилан.

А в ответ получаю грубость:

— Не трогай меня, — он резко перехватывает мою руку, дернув от себя. Я шатаюсь от слабости и прижимаю теперь уже больное запястье к груди, продолжив стоять на месте:

— Давай поговорим.

— Уйди, — выдыхает, опустив лицо в ладони. Я с напором в голосе делаю шаг к нему:

— Я понимаю, ты…

Дилан резко вскакивает с края кровати, с угрозой ткнув мне пальцем в плечо и с неменьшей агрессией заглянув в глаза:

— Выйди к черту, Тея, — жестко выговаривает каждое слово, порабощая меня холодом, — пока я не решил вставить тебе в глотку, чтобы ты заткнулась.

Сейчас, смотря на него с запрокинутой головой, я осознаю, насколько он выше и сильнее меня. Это странное чувство опасности не возникает неожиданно. Оно всегда томилось внутри меня, и теперь начинает подавать сигналы тревоги, выбрасывая в кровь адреналин.

Широко распахнутым взглядом смотрю на парня, ожидая, что он изменится в лице, что в глазах мелькнет рассудительность, но его стеклянный взгляд продолжает свою давящую пытку.

И мне приходится отступить, ведь страх просит уйти от источника опасности. Шагаю спиной назад, не сводя с парня внимания, и резко разворачиваюсь, выскочив из комнаты и захлопнув за собой дверь. Прижимаюсь спиной к деревянной поверхности, ладонью сжав кофту в районе сердца. Оно обезумело. Скачет как ненормальное. И причина тому — страх. Перед О’Брайеном. Перед парнем. Который сильнее меня, а потому может мне навредить.

Но ведь это всё ещё Дилан.

Тихо втягиваю в нос кислород и запрокидываю голову, уткнувшись макушкой в дверь, и слезящимися глазами смотрю в потолок, накрыв ладонью дрожащие губы.

— Боже…

***

Страх. Каждый раз, когда я слышу тяжелые шаги за дверью, кровь стынет в жилах. Я боюсь, что Дилан, в нетрезвом состоянии, зайдет в комнату Рубби, в которой я теперь сплю, боюсь пересечься с ним в коридоре, боюсь оставаться одна, ведь он приходит домой неожиданно, обычно за деньгами.

Мне страшно, потому что он напоминает моего отца. Теперь, когда так много употребляет.

Все дни смешались. Я не ощущаю течения времени. Кажется, уже давно стартовал новый семестр, но Дилан не посещает занятия. Он приходит домой, устраивает разборки с Роббин, с Эркизом, а я будто бы вновь становлюсь ребенком, который наблюдает за всем этим хаосом.

Как когда-то ругались мои родители.

Он бросается вещами. Предпринимает многочисленные попытки навредить Эркизу. Тот лишь вступается за Роббин, а Роббин постоянно плачет.

Зависимость меняет человека. Ломка превращает его в зверя. Дилан не дает себе перевести дух. Он словно избегает трезвости, как игроман избегает реального мира. О’Брайен боится вновь начать анализировать разумно, боится ощутить все те эмоции, которые закуривает и запивает. Он просто… ведет себя, как я. Как прошлая я.

Самое ужасающее — это наблюдение за деградацией близкого человека. И осознание своей беспомощности. Я знаю, что должна помочь ему выбраться из этого замкнутого круга. Но не представляю, как.

В комнату дочери Эркиза заглядывает Роббин. Я, сидя на кровати, на миг отвлекаюсь от листа бумаги, взглянув на женщину. Не вижу ничего нового на её лице. Исхудавшая. Такие же опухшие от постоянных слез глаза. Она оглядывается на коридор, проверив интимность обстановки, и молвит тихо, когда возвращаюсь к рисованию:

— Сегодня придет Дэниел.

— Что? — не сдерживаю вопрос и снова примерзаю к ней взглядом. Женщина прикрывает за собой дверь, дабы никто лишний не расслышал разговор.

— Дэниел звонил Дилану. Я ответила, — признается женщина. Не хочу обидеть её своей реакцией на данную новость, просто не считаю, что сейчас подходящий момент для «дружеских» посиделок.

— Зачем? — не могу удержаться от хмурости, проявившейся на лице, и моя эмоциональная реакция явно подавляет Роббин. За что чувствую себя виноватой, но мне правда кажется, что не стоило приглашать кого-то сюда. Видеться с Диланом.

— Подумала, что… ему нужен друг рядом, — мисс О’Брайен складывает руки на груди, уже без воодушевления монотонно объясняясь. — Пригласила его зайти, правда… он с неохотой согласился, — опускает взгляд в пол.

— Думаю, они в ссоре, — предполагаю, чем окончательно выбиваю Роббин из колеи. Она опускает руки, качнув головой с таким видом, будто бы Дэниел был её последней надеждой.

— Скорее всего, но… — женщина вздыхает, прижав к горячим щекам ладони, — давай попробуем. Как раз он дома.

Ничего не отвечаю. Опускаю взгляд на альбом, лист которого порчу своим недо-творчеством. Роббин продолжает стоять в комнате. Понимаю, ей неохота лишний раз оставаться наедине с собой. Лучше держаться вместе, пока дома О’Брайен. Он обычно не начинает разбираться с ней или Эркизом, если мы находимся все в одном помещении. Теперь Роббин, несмотря на усталость, с радостью сбегает на работу и торчит там две смены подряд. Она предлагает мне поехать с ней, но лучше я буду торчать дома и контролировать ситуацию. Всё надеюсь застать парня трезвым.

Начинаю выводить глаза нарисованной девушке и хмурюсь, всё еще испытывая сомнения насчет Дэниела. Что-то мне подсказывает, ему не стоит приходить.

Да. Ему не стоило приходить.

Натянуто. Атмосфера далеко не располагающая к общению. Я всеми клетками тела ощущаю напряжение, которым помещение наполняется до самого потолка. Дэниел зашел, да, сидит теперь напротив нас с Диланом за столом на кухне. Роббин смылась на работу раньше времени, наверное, поняла, какую ошибку допустила. Но, как бы то ни было, я рада видеть Дилана не лежащим в кровати и не пьющим виски.

И откуда у него только деньги берутся? Надеюсь, он не крадет их у матери.

Дэниел ковыряет салат вилкой. Он также не особо стремится установить нормальный диалог. О Дилане умолчу. Он вовсе не притрагивается к еде. Мне удалось выманить его сюда с помощью его же проблемной ревности: О’Брайен ни за что не оставит меня наедине с Дэниелом.

Я же пытаюсь есть. Несмотря на то, как атмосфера давит на мое сознание, совершенно не располагая к употреблению пищи.

— Учеба давно началась, — Браун заговаривает, отложив вилку в знак того, что больше не собирается вторить попытке сунуть еду в рот. — Все про тебя спрашивают, — смотрит на О’Брайена. Я исподлобья поглядываю на Дэниела, не понимая, что мне кажется иным? В нем нечто переменилось. Голос, тональность, движение тела, взгляд. Он словно отгородился, но свою скованность прикрывает развязностью позы. Пытается внушить нам, будто бы он собран, словно у него всё под контролем. Мне неприятно видеть его таким… пустым, что ли. Дэниел напоминал щенка. Наивного мальчишку. А теперь перед собой я вижу обычного парня. Закрытого и негативно настроенного.

Дилан вздыхает, запрокинув голову и прикрыв глаза. Я медленно пережевываю лист салата.

Да. Дурная идея.

— Почему ты пропускаешь занятия? — Дэниел словно подводит к какой-то мысли. Смотрю на него с подозрением и понимаю, что Браун догадывается, что именно происходит с Диланом. Наверное, парень уже сталкивался с зависимым О’Брайеном. Может… Дэниелу всё-таки удастся повлиять на друга?

Дилан не реагирует. Только колено его нервно дергается в такт бесноватым мыслям. С тревогой и опаской поглядываю на парня рядом. Надеюсь, всё закончится мирно.

Но нет.

— Ты опять употребляешь, да? — Браун задает вопрос ровным тоном, смотрит при этом так холодно и отрешенно, что даже я роняю вилку, не ожидая такого резкого перехода к теме зависимости. Раньше Дэниел был осторожен в подобных вопросах.

Дилан разжимает веки, бросив свою вилку на стол, и возвращает голову в былое положение, хмуро уставившись на Дэниела:

— На хер ты его позвала? — жестким тоном обращается ко мне, но… это не я.

— Это не она, — Браун вступает за меня, с презрением сощурившись. — Я сам решил зайти.

Дилан усмехается, недовольно фыркнув:

— В таком случае, не вижу причин терпеть тебя здесь, — барабанит пальцами по столу, неотрывно пялясь на нежеланного гостя.

А вот Дэниел в ответ сохраняет спокойствие и переводит на меня внимание, без давления вынося предложение:

— Если хочешь, можешь переночевать у меня.

Я прикусываю язык, невольно замерев от коснувшегося спины ужаса. Зачем он говорит такое? Он…

Слышу. Дилан прекращает глубоко дышать. Боюсь даже бегло глянуть в его сторону и всем видом молю Брауна не испытывать терпение О’Брайена.

Но Браун не улавливает моей ментальной просьбы:

— Если ты боишься оставаться с ни…

Он даже не успевает договорить. Дилан резко вскакивает, схватив парня за ткань футболки одной рукой, потому что вторая необходима для опоры на стол, иначе он просто свалится от неспособности держать равновесие. С гневом дергает Дэниела на себя, а тот разжигает внутри Дилана ярость своим безразличием.

Я в ту же секунду перехватываю его руку, сцепив пальцы в районе локтя, и привстаю со стула, стараясь шепотом и ровно попросить:

— Не надо, — приходится коснуться ладонями шеи О’Брайена, дабы добиться его внимания. Парень стреляет в мою сторону косым взглядом и дергает Дэна от себя, процедив с неприсущей себе ненавистью:

— Иди вон.

Ненавистью, которая совершенно неуместна между ними.

Дэниел продолжает пристально смотреть в ответ. Он никак не выказывает слабости. Рывком поправляет ткань футболки, хватает со спинки стула кофту и, не разрывая зрительного контакта, двигается к двери. Отворачивает голову только тогда, когда пропадает за порогом, тяжелым шагом устремившись к выходу.

Я в неясных чувствах прикладываю ладонь к горячему лбу. В голове — пожар. Разум охвачен огнем.

— Боже… — роняю без сил и опускаю взгляд, поспешив к порогу, как вдруг в спину врезается яростный шепот:

— Ты хочешь с ним уйти?

Касаюсь ладонью стены, оглянувшись на Дилана. Его губы сжаты до бледноты, нечитаемый взгляд пронзает мое лицо, а костяшки ладоней белеют от той силы, с которой он сдавливает их.

— Сядь, — ровно произносит, не сводя с меня взгляда.

Нет, я не собираюсь уходить, я просто чувствую себя виноватой перед Дэниелом, поэтому иди к черту, О’Брайен. Никто не должен чувствовать себя паршиво из-за тебя.

Хмурюсь, спрятав страх поглубже, и качаю головой, выскочив коридор.

— Твою мать, сядь быстро! — слышу, как что-то с грохотом бьется об пол. Наверное, опять опрокидывает стул. Игнорирую, распахнув входную дверь, и выскакиваю на холодную улицу, поймав взглядом спину отдаляющегося парня:

— Дэниел! — зову, минуя участок. Парень оборачивается с таким же непроницаемым лицом. Дышу паром, встав напротив него, и складываю руки на груди, защищаясь от морозного ветра:

— Прости. За это всё. — Пытаюсь оправдать Роббин: — Мы надеялись, что ему поможет встреча с другом.

— Мы не друзья, — Дэниел набрасывает капюшон на голову, вдруг сощурившись с явным сомнением. — Мы с ним не такие друзья, — видоизменяет свою мысль. — Оказывается.

С сожалением отвожу взгляд, не сдержав вздоха, и опечалено отступаю назад, зная, что мне лучше скорее вернуться в дом, пока нетрезвый тип не устроил там очередной апокалипсис.

— Дам тебе совет, Тея, — Браун вроде сам уже намеревался продолжить идти, но вдруг находит, что сказать напоследок. Словно намекая, что больше не желает иметь с нами дело. Останавливаюсь, взглянув на него через плечо, и вся сжимаюсь от холода, ожидая его слов.

— Не неси чужое дерьмо, — Дэниел сует ладони в карманы кофты, с беспечным видом заявив: — Ты загнешься. Ты слаба. Со своим мусором не разобралась, а уже пытаешься помочь другому.

Моргаю, чувствуя, как глаза покалывает от слез, застывших в рамках опухших век. Смотрим друг на друга. Дэниел отступает назад, хмурясь:

— Ты не справишься, — убедительно высказывает свои мысли. — Хватит это терпеть, — отворачивается, продолжив идти по темной улице. Не провожаю его взглядом. Опускаю глаза, тяжело глотая холодный воздух, прикрываю веки, крепко стиснув пальцами плечи. Пытаюсь успокоить внутреннюю бурю, пока внешняя тормошит локоны волос.

Мэгги говорит, людям проще поддаться негативным эмоциям, сложнее сохранить положительные. Я не должна поддаваться негативу. Отрицательное имеет мощное влияние на адресата, нежели положительное, и нужно уметь отгораживаться и не поддаваться. В чем-то Дэниел прав, но я не считаю, что твои личные трудности или трудности другого выступают поводом для того, чтобы оставить близкого человека. Это далеко не выход из ситуации.

Бежать каждый может. Я больше не хочу сбегать.

Один стул опрокинут. Со стола сброшена посуда. Что-то разбилось, что-то уцелело. Еда, правда, разлетелась по полу. Стою на пороге кухни, опустев душой и сознанием, пока изучаю помещение, понимая, что, несмотря на усталость, нужно убраться здесь до возвращения взрослых. Иначе разгорится очередной скандал, Дилан опять попытается навалять Эркизу, Роббин снова начнет рыдать… Вздыхаю, виском прижавшись к дверному косяку.

Мда уж.

Дилан сидит на моем месте, уложив руки на стол и уткнувшись в них лицом. Подозреваю, он слишком пьян, чтобы разнести всё вокруг. Это хороший знак. Значит, ему не хватит сил трепать мои нервы. Хотя у меня неплохо получается изолироваться в момент наших стычек. Они редки. Но неприятны.

Мягко ступаю по полу. Беру мусорный пакет из ящика, влажную тряпку и присаживаюсь на корточки, принимаясь собирать еду. Жалко продукты переводить.

— Я уберу, — вдруг слышу со стороны стола.

— Я сама, — не поднимаю головы, не обращаю взгляд в сторону парня, который принимает ровное положение, наблюдая за моими руками. — Лучше… ложись спать.

Чувствую, как долго его взгляд упирается в мой затылок. Молчание вовсе не напряженное, но я бы ощущала себя гораздо свободнее, если бы он покинул помещение.

— Не уходи.

Моргаю, оценивая тон его голоса, а только после — сказанное. Прекращаю собирать еду, оглянувшись на Дилана. Не встречаю ответ на свой зрительный контакт. Парень пялится в стол, и мне не прочесть эмоций на его лице. Их просто нет.

— Я не ухожу, — роняю беспечно и продолжаю уборку.

— Ты останешься? — вновь спрашивает ровным тоном.

— Да, — также «бесчувственно» отвечаю, положив не разбитую тарелку на край стола.

Так и продолжаем молча пребывать в одном помещении: он, сверля пустым взглядом стол, и я, ликвидирующая последствия его личного хаоса.

***

Ей поставили какой-то дешевый камень. Серьезно, это ебанное надгробие напоминает мне чертову пластику необработанного мрамора. Серый, неприглядный, он не отражает бледного света, падающего со стороны пасмурного неба. Кусок херни. Вот, что после тебя осталось, Брук. Чертов кусок кривого камня с выцарапанными на поверхности именем и годами жизни. Охуеть, да? Это то, чего ты желала? То, что видела после себя и вместо себя? Пиздец, Реин.

Подношу бутылку к губам, недовольно фыркнув прежде, чем горьковатый алкоголь заливается в рот и ленивыми глотками проскальзывает в глотку. Сморщившись, смотрю на надгробие. Одно из тех одиноких именных плит, что рядами засеивают местное кладбище, затерянное среди хвойных деревьев. Сижу на скамье.

Охуеть.

Мысли практически отсутствуют. Сознание спутано. Только и могу, что ругаться внутри себя, не производя ни единой адекватной реплики в башке. Ничего. Только надгробие. Даже церемонии не было, Брук, слышишь? Это пиздец. Этого ты добивалась? От тебя избавились. Ты позволила им так просто отделаться от тебя. Думаешь, ты заставила кого-то грустить? Только единицы людей страдают по твоей вине. Остальным плевать. Истина, Реин.

Повторю глоток, рука вяло опускается, свисая с колена и еле удерживая пальцами бутылку. Пустым взглядом сверлю плиту и пускаю злой смешок. Они даже не потрудились полное имя выгравировать. Ты не Брук Дафна Реин. Ты никчемная Бр. Д. Реин. Ты никто. Ты стала слепком. Поздравляю, дура, разлагайся с удовольствием, ведь это именно то, чего ты желала.

Внутри разгорается желание раскрошить к черту этот кусок камня, чтобы от тебя ничего не осталось. Даже удается решительно подняться со скамьи, гневно отставив бутылку на плитку. Но мое нетрезвое внимание привлекает небольшой венок из сухой травы, валяющийся сбоку от плиты. Видимо, его сдуло ветром. Скорее всего с другого надгробия.

Готовлюсь раздавить его ногой, как вдруг отмечаю неестественный для травы оттенок голубого, вплетенный венок, и опускаюсь на корточки, поддев пальцами непонятное плетение. Хмурым взглядом изучаю, подношу ближе к лицу. Сухая трава из-за влажности не хрустит, когда сдавливаю её пальцами.

Моргаю, вдруг ощутив странную тревогу, смешанную с необъяснимым ажиотажем. Озираюсь по сторонам и вновь смотрю на венок, до крови раскусив нижнюю губу, правда, это не помогает избежать эмоций, нахлынувших разом на сознание.

Брук плела такие.

Норам был здесь.

***

Как бы я ни старалась проявлять активность и заинтересованность на групповых занятиях, Мэгги остается уместно встревоженной моей пассивностью касательно упражнений, которые другие дети выполняют с особым энтузиазмом, набравшись положительной энергии со стороны психиатра. Была бы рада разделить их позитивный взгляд и воодушевление, только вот всё больше возникает сомнений насчет правдивости того, о чем вещает Мэгги. Нет, безусловно, она раскрывает нам мир с точки зрения положительных аспектов, навязывает иное мнение, но проблема в том, что реальность не меняется вслед за нашей личной. Действительность остается прежней, просто мы смотрим на неё под призмой розовых очков.

Кому-то подобная терапия помогает. Но я чувствую себя незащищенной после таких занятий. Будто вместе с преимущественно равнодушным взглядом теряю и бдительность, помогающую мне сохранить жизнь. Быть позитивным — небезопасно. По-моему, это уже что-то из идеологии О’Брайена. Его паранойя передается воздушно-капельным путем.

Занятие окончено. Некоторые ребята остаются побеседовать с Мэгги наедине. Она всегда отвечает взаимностью, на самом деле, видно, что женщина живет этой работой и не представляет себе существования без помощи другим. Но я лучше пойду. У Роббин есть всего пятнадцать минут, чтобы отвезти меня домой, а иначе придется торчать здесь до полуночи.

Выхожу в коридор, приземлившись на скамью напротив окна, за которым волнующе бугрятся черные облака. Тучное небо. В последнее время погода совсем не радует. Хотя есть в пасмурности своя романтика. Надо искать положительное. А оно заключается в том, что я люблю дождь. Да. Люблю. Просто сейчас всё это угнетает. Но не стоит поддаваться хандре. Эта зараза выступает к роли вируса. Паразитирует и мозг, и тело, и чертову душу.

Продолжаю бесцельно пялиться в окно, прижимая к груди альбом, когда из кабинета для терапии выходит Луис. Последние занятия он выглядит подавленным, особо не разговаривает. Дети говорят, что в этот период он всегда такой. Эркиз подтвердил: у парня усиливается расстройство, голоса выходят из-под контроля, создают шум, от которого у него постоянно болит голова. Наверное, это страшно — не слышать собственных мыслей, а только чужеродные голоса.

Луис вроде идет мимо, но, заприметив меня, тормозит и присаживается рядом, правда, сутулится и смотрит в пол, принявшись ногтями дергать и без того кровавые заусенцы на больших пальцах. Я храню молчание. Его присутствие не раздражает. Буду рада, если он хочет о чем-нибудь побеседовать.

— Их так много, — шепчет, уныло опустив голову. Я наоборот встрепенулась и села прямо:

— Голосов? — изучаю профиль парня, поняв, что хотела бы изобразить внутренний мир его головы. Надо нарисовать сегодня. Только изображу его голоса, как нечто дружелюбное. Мы все по-своему одиноки. А ему повезло — у него есть друзья. Нарисую и подарю. Ему понравится.

— Они много говорят, — парень выглядит страдальчески. Обычно колкий и наглый. Мне не нравится видеть его таким.

— Ты не можешь разобрать смысл? — пытаюсь понять.

— Они все говорят о разных вещах, — фыркает, краем глаз неодобрительно зыркнув в мою сторону, будто бы я — такая дура — не знаю очевидных вещей. А затем Луис вовсе поворачивает голову, недолго примерзая вниманием к моему лицу, отчего становится неловко, но не отворачиваюсь, через силу сохранив зрительный контакт.

— Голоса обеспокоенно звучат, — молвит.

— Правда? — остаюсь беспечной, дабы не напрягать его.

— Да, — хмурится, почему-то смотря сквозь меня. — Они говорят, тебе совсем плохо.

Моргаю, в первый момент заметно опешив от такого замечания. Но давлю скромную улыбку, слегка наклонив голову к плечу, и пытаюсь смягчить голос:

— Не мне. Моему… другу, — исправляю. Ведь я в порядке. Я работаю над собой. Но, как бы ни отрицала, поведение и состояние Дилана влияет и на мои успехи в плане реабилитации. Жаль, что он пока этого не осознает. Или не может осознать. Он же не просыхает.

Взгляд Луиса окончательно каменеет, лицо прекращает выражать какие-то эмоции. Он пусто смотрит на меня, и невольно испытываю ужас от столь непроницаемого взгляда. Таким пугают, наверное, в страшных фильмах, когда в темноте, из-за угла, на тебя смотрит нечто, смотрит также, с неизвестным подтекстом.

Луис правда пугает.

А еще пугает то, что я настолько охвачена холодной тревогой, что не могу отвести взгляд.

— Лгунья, — не вижу, как его губы шевелятся, словно его голос прозвучал в моей голове. Не успеваю отреагировать и вряд ли смогла бы вообще. На выручку является Роббин, приближение которой не замечаю.

— Привет, Луис, — она тормошит его волосы пальцами, и парень моментально отмирает, вновь исказившись унынием.

— Здравствуйте, — роняет, после чего встает со скамьи и медленно плетется в сторону двери на лестницу, даже не попрощавшись. Я с прежним непониманием смотрю в его сторону, пока ладонь женщины не ложится мне на плечо:

— Поехали домой, у меня мало времени.

Встаю, следую за Роббин по коридору к лифту и невольно оглядываюсь на Луиса, замершего у двери на лестницу. Не думаю, что правильно позволять ему самостоятельно передвигаться по этажам корпуса для содержания пациентов. Не в таком состоянии. Хотя Эркиз уверен, что парень не способен причинить кому-то вреда, но кто знает, о чем с ним беседуют его голоса?

Вижу отражение лица Луиса в стеклянных вставках двери. Он себя рассматривает или…

Его взгляд не моргающий взгляд направлен в мою сторону. Отворачиваюсь, ощутив, как холодок пронизывает кожу в лопатках.

Надеюсь, ему скоро полегчает.

Встаю у дверей лифта рядом с Робин, ожидая его приезда, и вдруг мою голову посещает мысль, от которой я всячески отгораживалась последние недели. Чем чаще пребываю с пациентами, тем сильнее проникаюсь к ним каким-то непонятным трепетом. Желанием быть полезной. Желанием помочь и ослабить их страдания. Желанием разобраться, почему люди становятся такими, как Луис.

Может, мне стать врачом?

Мы возвращаемся домой на машине Эркиза. Ричард сегодня взял выходной из-за подскочившей температуры, а машина О’Брайенов исчезла вместе с Диланом пару дней назад. Надеюсь, он не водит автомобиль, будучи в нетрезвом состоянии. Хотя… о чем я?

Захожу в дом за Роббин. Женщина хочет проведать мистера Эркиза, по её словам, он не отвечает на сообщения весь день. Она высказывала мне свои тревоги насчет него, думает, это как-то связано с состоянием Рубби. Я с ней солидарна. Ричард сам не свой.

Снимаю куртку, сбросив рюкзак с плеч. Слышу, как Роббин общается с Эркизом на кухне. Отвечает он вяло. Представляю его выражение лица, полное усталости, но когда захожу на кухню, замечаю, что мужчина улыбается, сидя за столом, пока женщина хлопочет над ним, пытаясь ладонью определить температуру.

Скованно подхожу к окну, изучая цветы в горшках, а за спиной звучат голоса.

— Может, я успею что-нибудь приготовить?

— Не занимайся ерундой. Мы закажем пиццу, да?

Чувствую на себе взгляды. Не оборачиваюсь, изучая людей позади через отражение в окне, и киваю головой, молчаливо коснувшись вялого лепестка.

Они продолжают о чем-то говорить, хотя Роббин бы поторопиться в больницу. Я не прислушиваюсь, наклоняясь за лейкой, а когда выпрямляюсь, замечаю припаркованный чуть дальше от нашего участка автомобиль. Щурюсь, задумчиво наклонив голову.

Похоже… Дилан всё-таки дома.

— Ты дома? — в голосе Роббин смешаны облегчение и напряжение.

Оборачиваюсь, чуть ни выронив лейку. Без удивления смотрю на парня, который стоит на пороге кухни. Выглядит… как обычно. Нехорошо.

Внутри разрывается шар напряжения. Он дома. Облегчение теплом разливается под кожей.

— Слава Богу, — Роббин зачем-то снимает сумку с плеча, поставив её на край кухонного стола, и принимается разматывать шарф, непринужденно улыбаясь, пока я вся извожусь от того, как пристально Дилан смотрит на мать. Есть в его взгляде что-то… опять это гребаное что-то. Я не пойму. Он словно выжидающий хищник.

Невольно перескакиваю вниманием с парня на Роббин, снимающую пальто и Эркиза, оторвавшего взгляд от газеты и с таким же недоверием косящегося на сына мисс О’Брайен.

— А то мы уже начали переживать, — женщина, наверное, от нервов запамятовала, что ей надо бы скорее в больницу на смену. Она почему-то идет к холодильнику, повинуясь материнскому инстинкту, наверное:

— Что хочешь на…

Ужин. Она хотела сказать на ужин. Но не договорила, так как Дилан чуть поднимает одну из рук, демонстрируя какую-то бумагу с какими-то рисунками, больше напоминающие мне кляксы. Но, увидев их, и Эркиз, и Роббин замирают. Только вот мужчина с настороженным интересом, а женщина… в ужасе? Что с её лицом?

— Что это? — О’Брайен задает вопрос шепотом. Угрожающим. Эркиз как-то сразу подсобрался морально и даже привстал со стула, дабы быть наготове, если парень ринется разбираться с матерью лицом к лицу.

Роббин продолжает с широко распахнутыми глазами пялиться на сына, нелепо прижимая к груди помидор. Кухня всего на мгновение тонет в оглушительной тишине.

— Что это, Роббин?! — Дилан повышает голос, разворачивая бумагу, изрядно комкая пальцами, а женщина только и может проронить:

— Это… — и напугано смотрит в затылок Ричарда, который, кажется, что-то понял. Они все что-то понимают, изучая эти кляксы. Одна я жмусь в угол помещения, оставшись в неведении.

Дилан дерганно переминается с ноги на ногу, его скулы сильно выпирают, он определенно в ярости.

— Это УЗИ, — у Роббин опять глаза на мокром месте. Она шепчет с придыханием и опускает взгляд, когда Эркиз оборачивается, озадаченно, как-то по-детски, разинув рот:

— Ты беременна?

«Что?» — в моих мыслях проносится короткий вопрос, а внешне я остаюсь молчаливой идиоткой, которая продолжает тупо озирать всех своим взглядом. Роббин виновато приподнимает глаза, пытается смотреть на мужчину, а тот явно впадает в стопор, и мне неясно, какие эмоции вызывает у него новость. Лично у меня — шок. Потому что…

Сглатываю.

Потому что всем нутром предчувствую хаос.

— Поздравляю, — Дилан с ненавистью комкает снимок УЗИ, — ты в очередной раз попала в сети зависимости.

— Прекрати, — шикаю на него, забывая, что сейчас парня не особо заботит мое мнение.

— Тебе тоже охота заткнуть меня? — О’Брайен косится в мою сторону с непривычной неприязнью, и мне приходится скованно сложить руки на груди и отойти ближе к стене, дабы почувствовать себя комфортно. Правда, на лице не выражаю испуга. Щурюсь и хмурюсь, съедая зрительно парня с той же силой, с какой он поглощает меня в ответ.

— Боже… — Эркиз выдыхает, продолжая пялиться на Роббин, а та готова провалиться под пол и зарыть себя в землю, дабы не испытывать всех бушующих внутри эмоций.

— Харе плодиться, Роббин, — Дилан отвлекается от меня, бросив скомканный результат УЗИ себе под ноги. Ричард опускает серьезный взгляд на мятый снимок. — С одним ребенком вышла какая-то херня, решила еще раз попробовать быть нормальной матерью?! — с давлением цедит. Роббин пробует на вкус его моральный яд и корчится, накрыв ладонью часть лица, отчегомне видны её эмоции. Наверное, О’Брайен готов продолжить давление, но, неожиданно даже для меня, Эркиз стальным тоном прерывает парня:

— Дилан. Хватит, — теперь он выглядит также угрожающе, как Дилан, переместивший свое нетрезвое внимание на лицо мужчины:

— Ты указываешь мне? — со смешком уточняет, сжав ладони в кулаки, но возможность получить по морде Эркиза не пугает. Он продолжает уверенно держать голову, сам же сдавливает пальцы, хрустнув ими:

— Это мой дом. Я устанавливаю правила. И я прошу тебя замолчать.

Роббин со слезами косится на мужчину, явно боясь всей образовавшейся ситуации. А я… я как кухонная тумба. Часть интерьера. Наблюдаю, понимая, что не могу вмешиваться в то, что меня не касается.

— Как мило, — Дилан продолжает прыскать ядом с презрительной усмешкой. — Поженитесь? — указывает ладонями на мужчину и женщину, выражая неподдельную неприязнь во взгляде. — Попытаетесь воспитать ребенка? — пальцем на Эркиза. — На Рубби насрал, — пальцем на Роббин, — на меня насрала, — опускает взгляд на её живот, хмыкнув. — Думаете, с этим гондоном выйдет по-другому?

Даже я выпадаю от такой грубости. Нет. Это нельзя оправдывать тем, что парень под чем-то. Он совсем границ не знает. Также, как и Эркиз, хочу открыть рот и вступить за Роббин, но Дилан умело вставляет свое:

— В этом вся ты, — но уже не улыбается, скорее, внезапно начинает выражать что-то похожее на обиду, перерастающую в злость. — Медсестра, — нервно стучит костяшками о свое бедро, чуть отклонившись головой назад, потеряв равновесие на долю секунды. — Мать Тереза, которая помогает всем, но сына просит лишь не курить дома, — его голос переходит на шепот, а оттого звучит с большим презрением. — Тебя больше волнуют другие люди, дети…- щурится. — Ты брала этих… — указывает на меня ладонью, — больных из приютов и лечебниц, чтобы самоутвердиться? — указывает, но не смотрит, а потому не видит, как распахиваются мои глаза, как изменяется эмоционально мое лицо.

Ведь понимаю, сколько обиды таится внутри него. Все эти невысказанные мысли, которые с годами образовались в сгусток негативных эмоций, и теперь он весь состоит из них.

Он ненавидел мужчин Роббин не только из-за сложных отношений с отцом. Ненавидел воспитанников больниц не потому, что они финансово разоряли. Всё это из-за дефицита внимания. Он, будучи ребенком, просто желал внимания матери, которая отвергала его долгие годы, но зато всем сердцем отдавалась другим. И эта вроде как эгоистичная детская обида переросла в вот это?

Верно говорит Мэгги. Любую, даже на ваш взгляд самую незначительную детскую «травму», стоит решать. Иначе она перерастает в проблему масштабнее.

Вот, откуда у парня взялись проблемы с контролем других, вот, почему он так зависим от «близких». Потому что он был лишен этого и решил самостоятельно построить вокруг себя зону комфорта, которой так нуждался.

Весь этот анализ молниеносно промелькнул в голове, а потому слова парня не задевают меня. Совершенно. Пусть злится. Пусть обижается. Пусть не молчит и высказывает то, что скопилось за столько лет. Надеюсь, от этого станет легче.

А вот на Роббин его признание воздействует душераздирающе:

— Нет… — она молвит только это, смотря на сына, но даже я не верю. Возможно, последние годы она действительно смогла отойти от ужаса, который переживала со своим отчимом, смогла полюбить сына от этого монстра, но большую часть жизни Дилана вряд ли испытывала к нему теплоту. Мы все это понимаем.

— Я был сам по себе! — из-за влияния алкоголя парень крайне эмоционален. — Постоянно! И при этом был обязан тебя защищать! — без остановки тычет в женщину пальцем, срываясь на хрипоту. — Следить, чтобы ты не спилась! Чтобы мудаки из бара не совали руки тебе под юбку! — Роббин моментально бледнеет, качнув головой, и Дилан с особым удовольствием раскрывает еще одну тайну: — Да! Я видел! — заявляет. -Я видел, чем ты занималась там, — щурится. — Официантка? — и качает головой. — Проститутка.

— Нам нужны были деньги… — Роббин срывается на рыдание, более не имея сил сдерживать их в глотке, и прижимает ладонь к губам, клонясь головой вниз, при этом дергаясь так, будто её схватывает судорога.

Эркиз смотрит в пол. Я слежу за всеми.

— И сейчас они нужны, -Дилан ворчит. — Поэтому ты так схватилась за него? — указывает на Ричарда, и тот исподлобья смотрит на парня, но по-прежнему остается безучастным. — Он обеспеченный мужик. И чтобы рыбка не уплыла, ты решила окатиться.

— Всё, — вдруг Эркиз подает голос. Строгий, властный, я даже на мгновение озираюсь, не понимая, кому принадлежит этот тон. Ричард с тяжелым дыханием и гневом в глазах приказывает:

— Довольно, — кивает на дверь, не сводя взгляда с О’Брайена. — Уйди. Тебя это не касается.

Я напугано таращусь на мужчину, пытаясь предположить, кретин ли он или просто бессмертный, но Дилан не реагирует с агрессией. Он тупо взирает на Ричарда своим нечитаемым взглядом и, вздернув подбородок, разворачивается, не обдав вниманием Роббин. Выходит с кухни. Прислушиваюсь к его шагам. К мощному хлопку входной двери. И прикрываю веки, погружаясь в образовавшуюся тишину.

Недолгую.

Роббин рыдает с натугом. Ей тяжело дышать, словно в глотку врастает ком. Ричард еще секунду смотрит в пол, после чего ровно выдыхает, и оборачивается к женщине, вполне спокойно заявив:

— Нам надо это обсудить, — но от звука его голоса рыдание Роббин усиливается, и Эркиз хмурится, подходя к ней, дабы ласково уложить ладони на плечи. — Успокойся, — не добивается зрительного контакта от потерявшего над собой контроль женщины. Оглядывается на меня, молча попросив оставить их.

На кухонную тумбу обратили внимание.

С пониманием удаляюсь, прикрыв за собой дверь, а сама давлюсь горячим дыханием, и быстрым шагом забегаю в ванную комнату на первом этаже. Запираюсь на щеколду и включаю кран, дабы погрузить сознание в шум воды, чтобы собственная тревога поутихла. Опираюсь руками на край раковины, привстав на цыпочки, спину сутулю, лбом коснувшись крана, и замираю в таком положении, сильно сдавив веки.

Сердце болит.

— Тише… — говорю ему, а после всасываю воздух через нос и запрокидываю голову, по-прежнему отказываясь открывать глаза. — Тише…

Болит за всех этих людей. За их несложившиеся в чем-то судьбы и потерянные в темноте годы.

Но Мэгги говорит, надо мыслить позитивно…

Ведь в мире всегда есть место розовым соплям. Да, Мэгги?

***

Какая бессмысленная жизнь

Не чувствует пальцев. Не чувствует ног. Подвижность тела давно утеряна вместе с желанием что-либо делать, как-либо бороться. Даже в мыслях сплошное затишье. Изо дня в день взгляд направлен в окно. Фокусируется и не меняет своего направления, не реагируя на попытки людей установить контакт.

Просыпается, видя блеклое небо. Засыпает, видя темное небо.

Небо

Боль от отекшего тела не ощущается. Сегодня сердце непривычно медленно ударяет о ребра, медленно перегоняя кровь. Особо холодно. И при этом душно. Жаром буквально охвачено сознание. Внутри черепа горячо. Из носа постоянно идет кровь. Привкус металла становится естественным для языка.

В палате шумно, но шум раздается эхом, совершенно не досягая Рубби. Она продолжает смотреть в окно, на небо.

Этот урод солгал

Взгляд, ничего не выражающий, но за ним тлеет обида.

Говорил, что

— Вызовите доктора Эркиза.

Томас, говорил, что мы вместе уйдем

— У него сегодня отгул.

Сухой кашель рвется через глотку. Она рвет её, изводясь тяжелым давлением. Кажется, из носа вновь течет горячая жидкость.

— А Роббин?

— Она отъехала…

Взгляд несобрано скользит с мутностью от окна в сторону потолка, когда тело насильно кладут на спину, ровно, чтобы удачно оказать помощь.

Её глаза словно покрыты серой пленкой. Она не способна понять, кто вокруг неё. Смазанные лица незнакомцев.

— Мы сможем подключить её к искусственному питанию.

Не надо

Глазные яблоки шевелятся с опозданием за мыслью. Она хочет вновь уставиться в окно, но почему-то голова не слушается, оставаясь в одном положении. Видеть всех этих людей. Кто они? Почему их лица кружат рядом с ней? Зачем они светят ей в глаза? Зачем говорят на непонятном для неё языке?

Оставьте меня в покое

Слишком неожиданно физическая тяжесть испаряется — и Рубби поворачивает невесомую голову, взглянув в сторону окна, за которым пасмурное небо одаривает стекло каплями дождя. Никаких голосов, только отдаленное эхо, но оно достаточно тихое, чтобы рубби не обращала на него внимание. Она с недоумением изучает погоду, ощутив приятное успокоение.

Мне нравится дождь

Никакой боли. Никакого дискомфорта. Вообще никаких ощущений. Легкость. Лишь в груди вместо твердых ударов образовывается каменная тяжесть. Будто наполненный кровью орган отекает, увеличиваясь в массе.

Булыжник в груди

Рубби приподнимается на локти, не находя свою способность двигаться странной. Затем вовсе приседает, всё также смотря в окно. В палате главенствует полумрак благодаря серой погоде. Слышен шум дождя. Шум ветра. Прибой воды. Каким образом ей удается слышать Океан? Рубби в растерянности моргает, с недоверием приложив к груди ладонь. Щупает кожу под футболкой пальцами, понимая, что внутри что-то жесткое, мешающее шевелиться.

Камень.

— Долго ты собираешься валяться?

Рубби медленно поворачивает голову, скользнув взглядом по стене, и тормозит им на парне, стоящем за порогом палаты, в коридоре, погруженном во тьму. Она еле разбирает черты его лица.

— Я просил тебя собраться еще полчаса назад.

Томас держит ладони в карманах джинсов, с негодованием смотрит на Рубби, готовясь вставить еще одну возмущенную реплику.

— Я одета, — Рубби плохо соображает. Она с неоднозначным чувством изучает себя. Вот — джинсы. Вот — куртка. Она готова идти.

Томас молчит. Рубби медленно спускает ноги с края кровати, при этом пытаясь собраться с мыслями и вести себя привычным образом:

— Где ты шлялся, кретин? — фыркает, но выходит как-то нежно. Она слишком часто представляла, как надерет Томасу задницу, когда он всё-таки соизволит явиться.

Представляла, что ни за что не простит его за предательство. Но сейчас эти мысли куда-то улетучились. Девушка ничего не помнит.

Томас прекращает хмуриться и говорит больно беззаботно:

— Тебя ждал.

Рубби поднимает на него удивленный взгляд, правда, голос звучит безразлично:

— А где была я?

Смотрят друг на друга. Молчат. Глаза Томаса кажутся ей неправильно стеклянными, но она не придает этому значения, когда он чуть отступает назад, позволяя темноте глубже всосать свое тело:

— Так ты идешь? — интересуется, а внутри неё разгорается паника.

Ей не хочется оставаться одной. Больше.

— Конечно, — неправильно взволнованно тараторит под нос, предприняв попытку спуститься с кровати, но тяжесть в груди не позволяет двигаться.

Голоса вокруг. Кто-то пытается говорить с ней.

— Уверена? — Томас без эмоций задает вопрос, лишний раз не моргает, наблюдая за тем, как Рубби всё-таки встает на ноги. Девушка не ощущает стопами холодного пола.

Невесомость.

— Я не желаю больше торчать здесь, — продолжает сутулится, приложив к груди ладонь. Странно.

Не дышит. А надо бы. Наверное.

— Уверена? — Томас следит за её шаткими шагами в его сторону.

— Издеваешься? — Рубби зыркает на него недовольно. — Я думала, ты кинул меня, — ворчит, решая оставить больше яда до момента, когда они сядут в его машину и уедут к черту.

Шаркает ближе к порогу, пытаясь вдохнуть кислород, дабы избавиться от неясной тревоги.

Томас протягивает ей ладонь, по-прежнему не выражая эмоций на бледном лице, скрывающемся в тени.

— Хочешь держаться за ручки, как глупые романтики? — Девушка не удерживается от колкости, усмехается, но Том остается безразличным, сверлящим её лицо.

Мнется. Ей становится как-то неловко. Останавливается перед порог, за которым ждет он. Последние пару шагов дались с особым трудом.

Смотрит на Томаса. Тот смотрит на неё, продолжая держать ладонь перед собой, но за гранью палаты:

— Уверена? Или еще подождешь?

Кретин. Нет, правда, кретин. Типичный Томас. Рубби тепло улыбается, решив немного побыть глупой слюнявой девчонкой. Холодной ладонью хватает его ледяную ладонь, в шутку дернув чуть на себя, но Томас не шевельнулся, цепко сдавив пальцами её кожу.

И на его безразличном лице наконец заиграла улыбка. Печальная.

Улыбка Брук.

Парень без усилий вытягивает Рубби за порог в темноту, а она делает легкий невесомый шаг к нему, больше не ощущая тяжести в груди.

— Фиксируйте время.

========== Глава 40 ==========

Океан или Деградация?

«Ричард Эркиз».

Роббин стоит напротив двери в кабинет главного врача больницы. Хмуро смотрит на табличку с его именем и пытается глубоко вдохнуть, дабы прекратить тормошить тревожные мысли. Ей не стоит нервничать. Но как иначе реагировать на события, которые разрушающим штормом следуют одно за другим?

Разговор о беременности резко перетек в тот вечер в давящее молчание. После того звонка из больницы. По выражению лица мужчины Роббин понимала: произошло нечто болезненное, но и одновременно с тем приносящее облегчение. Это сильнейшее противостояние внутри самого Ричарда. Он пережил смерть матери Рубби. И не мог представить, как перенесет смерть дочери. Он боялся видеть скоротечное угасание, свойственное данной болезни. Но он должен был быть рядом.

Роббин чувствует неправильную вину на своих плечах. Хотя Ричард не давал ей повода, не пытался в чем-то обвинить.

Ладонь замирает над ручкой двери. Пальцы играют с прохладным воздухом. Её глаза прикрыты. Кислород тяжко поступает в легкие. Опускает голову. Собирается с мыслями.

Надо. Быть. Рядом.

Рядом с Диланом, который отталкивает её. Рядом с Теей, которой необходима чья-то поддержка сейчас. Рядом с Ричардом, мужчиной, отрешенности которого она боится.

Давит на ручку — заперто. Но ей известно, что мужчина не покидал кабинет с самого утра. Надеясь не пожалеть об этом, она вынимает из кармана связку ключей, один из которых был отдан ей Ричардом.

Открывает дверь, скованно заглядывает в строгий кабинет Эркиза. И находит главного и уважаемого врача в кресле, повернутом в сторону окна. В руке — широкий стакан, наверное, с виски. Пахнет табаком. Шторы задернуты, но створки открыты, чтобы запахи выветривались из помещения.

Роббин моментально закрывает дверь, чтобы никто не застал уважаемого человека в таком состоянии. Она никогда не видела его нетрезвым или курящим. Это и выделяло его среди остальных, это и дарило Роббин чувство безопасности рядом с ним. Он не был таким, как мужчины, с которыми у неё была связь.

Но и сейчас мисс О’Брайен не ощущает опасности. Эркиз поворачивает голову, взглянув на ней, и давит улыбку, свободной ладонью скользнув по лбу. Правда говорить себя не заставит. Роббин звенит ключами, спрятав их в карман штанов формы, и медленно подходит к креслу, нервно потирая ладони. Не знает, может ли находиться здесь, может ли разделить с ним его эмоции?

Эркиз сжимает губы. На самом деле, присутствие Роббин помогает ему совладать с чувствами. Не время сидеть и убиваться действительностью. Жизнь — та еще тварь, порой.

И всё, что ему остается, это смириться. Он не был близок с дочерью. Тратил больше времени на работу. После смерти жены предпринимал попытки стать для Рубби опорой, только она уже достигла осознанного возраста. Он для неё не был отцом. Был человеком, который позволил её матери умереть в муках.

Роббин касается плеча Ричарда ладонью, второй мягко отбирает у него стакан. Он с тяжелым вздохом трет пальцами веки, отгоняя нетрезвую вялость.

Ничего не исправить. Всегда ничего нельзя было исправить.

Отчасти его тронуло гадкое облегчение.

Ведь Рубби не мучилась.

Над полем для игры в футбол висит дождевое облако. Парни не обращают на погоду никакого внимания. Если капля упадет тебе на нос, лучше не поднимать взгляд и не производить лишних движений, пока тренер не окончит перекличку. Сурового вида мужчина с проглядывающейся сединой стоит напротив ребят, громко озвучивая фамилии. И натыкается на его «любимую»:

— О’Брайен? — вскидывает взгляд, пробегаясь им по всему ряду. Конечно, капитан должен стоять в начале, но порой Дилан вставал в середине или в конце, чтобы позлить тренера. Мужчина с ожиданием добирается зрительно до конца строя и вновь сердито фыркает:

— Где этот кретин?! — задает вопрос в пустоту. Вот уже больше месяца никто не отвечает на него. Ни друзья парня, ни классный руководитель, ни чертова мать, которая обязана знать, где шляется её сын.

Тренер с прищуром ищет среди ребят Дэниела, но тот также не является на занятия. Им всем хана. Мужчина определенно надерет этим засранцам задницы. И без того новички — хилые девчонки, а тут еще и старички отсутствуют.

Мужик он жесткий по натуре, но за своих ребят горой стоит. Он их воспитывает вместо отцов, поэтому легкое давление в глотке уместно в качестве проявления беспокойства.

— Придурки, — шепчет тренер и продолжает перекличку.

Тусклый горизонт. Тревожный океан. Бушующий ветер разгоняет людей с берега, чем позволяет Дилану насладиться одиночеством. Ежедневные скитания по окраинам города, часы, проведенные наедине с шумом природы. Парень ищет отдаленные места и сидит на берегах. Океан успокаивает его. Настраивает на… пустоту в голове. Заменяет мысли на крик чаек, вибрацию накатывающих волн, тормошение волос ветром.

Сейчас особо ничего примечательного не видит. Сидит на бордюре тротуара, ногами упираясь в песок. Возле губ держит дымящийся косяк. Отсутствующий взгляд направлен куда-то в сторону воды.

Ничего не чувствовать.

Его не будет — всего этого не будет.

Ежедневно получает сообщения от матери. Она, наверное, полагает, что он не бывает дома. Но на самом деле, он приезжает в дом Эркиза достаточно часто, чтобы принять душ и немного поспать. Просто намеренно избегает мать, которая сделала свой выбор в пользу Эркиза, и Тею, которую не хочет задеть своим поведением. Ей не стоит видеть его таким.

Сожалеет. Но иным образом не выходит затмить мысли.

Редко, но приходят сообщения от Оушин. И тогда ему становится гораздо противнее от себя.

Она сообщает ему, когда дома будет Эркиз, Роббин или она сама. А парню остается выбрать, в какой период заехать. Обычно предпочитает пустой дом. Но в редких случаях, когда он разумно оценивает свое состояние, возвращается, чтобы увидеться с Теей. Ведет себя естественно, просто либо много болтает или подыхает от тошноты. Это зависит от того, сколько он принял. Но Оушин почему-то принимает его компанию в любом случае.

Вот и сейчас она пишет, что Эркиз и Роббин работают в ночную. Дилан убирает телефон, задумчиво пустив пар изо рта. В лицо бьет соленый бриз. Щурится. Затягивается травкой.

Поедет в дом Эркиза. Но когда Оушин ляжет спать. Вряд ли он достаточно собран, чтобы вести себя адекватно рядом с ней.

Тея Оушин без желания открывает дверь кабинета, в котором проходит терапия. То, как сильно ей не хотелось покидать сегодня комнату, напугало её до судороги в руках. Она боится любого отклонения от нормального поведения. Превращается в параноика, боящегося самой себя, своих особенностей. И начинает подозревать, что что-то с её реабилитацией идет не так.

Все уже собрались, давно занимаются. Мэгги с привычной улыбкой встречает опоздавшую и протягивает ей бланк с очередным психологическим тестом, который должен помочь женщине понять, в каком направлении продолжить работу с Теей Оушин. Каких успехов они добились. И какие пробелы упустили.

Тея берет бланк, молча занимает свое место рядом с Луисом, и не обращает внимания на то, как парень дергается, пытаясь вывести кружек на верном для себя варианте ответа. В конце концов он просто перечеркивает его, сжав ручку до тихого хруста.

— Луис? — Мэгги особо внимательна к нему последнее время. Парень не реагирует. Взгляд безумный. Потерянный и испуганный. Сумбур отражен на лице.

Они опять говорят с ним.

Тея с неприязнью изучает вопросы и ответы. Но лучше их наличие, нежели попытка ответить самостоятельно. Девушка косится на Луиса, замечая то, с какой резкостью он принимается выводить круги на листе.

— Зайдите в триста пятый кабинет, — шепот. Тея переводит внимание на Мэгги, которая трубку стационарного телефона к уху, с волнением стреляя взглядом на пациента. — Спасибо, жду.

Оушин хмурится. Скорее всего, Луиса сегодня переведут в другое отделение. Терапия сейчас ему не поможет.

— Смерть повсюду, — шепчет парень, не отдирая взгляда от своего бланка. Тея невольно сглатывает, дрожащей рукой удерживая ручку над листом.

— Вот, что они говорят, — Луис активно моргает. — Смерть повсюду, — привлекая всеобщее внимание.

Пальцами теребит небольшой венок из сухой травы. Отяжеленный печалью взгляд изучает его уже долгие минуты, и, если бы ни пронзительный гудок прибывающего поезда, Норам бы ни за что не пришел в себя, чуть ни обронив с плеча ремень спортивной сумки.

Моргает, оглянувшись: местный вокзал никогда не кипит жизнью. Люди редко уезжают отсюда и также редко возвращаются. Безрадостное место, на самом деле. Реин не любит вокзалы. Ассоциации возникают неприятные: его прощание с матерью, приезд сюда и встреча с семьей Брук, его отбытие в лечебницу и, наконец, возвращение сюда. В эту серость. Северный Порт его не привлекает. Не понимает, как кому-то вообще по душе может прийтись постоянная унылость этого забытого миром берегового городка?

— Извините, но вы берете билет? — старушка на кассе с недовольством жует свой сэндвич. Листики салата застревают в зубах, а прокуренный запах изо рта добирается до носа парня, который морщится, обратив на пожилую даму взгляд.

— В один конец.

Сжимает венок, спрятав сломленную хрустящую субстанцию в карман куртки.

***

— Почему ты улыбаешься? — Роббин поглядывает на меня, загадочно смотрящую в сторону горизонта, пока машина едет вдоль берега. Сижу сбоку, уложив ладони на колени, и мои губы правда растянуты в улыбку, наверное, неуместную или неожиданную, поэтому Роббин интересуется, над чем я молчаливо размышляю.

А мне нечего скрывать.

— Рубби наконец свободна, — да, с похорон прошло больше недели, а я по-прежнему иногда думаю о том, что теперь ей гораздо легче. — Она больше не будет страдать, — снова перевожу внимание на горизонт, а в отражении стекла различаю лицо Роббин. Женщина не выглядит шокированной. предполагаю, она поддерживает мое мнение. Но никогда не признается в этом.

Смерть — это болезненно, не только для умирающего.

Смерть не может приносить облегчение.

Но для Рубби это был единственный выход.

Проверяю телефон, надеясь наткнуться на ответное сообщение Дилана. Я предупредила его насчет этой ночи, может, он всё-таки проведет ее дома. По крайней мере, я буду знать, что он в порядке.

Бесцельно листаю свой короткий список диалогов. Ничего. Мои сообщения тупо уходят в никуда. Надеюсь, он хотя бы читает их.

В окне мелькает магазин для мам, и я невольно задерживаю на нем взгляд, после чего смотрю на Роббин, и своим пристальным вниманием смущаю её.

— Что? — она улыбается. — Ты так внимательно смотришь на меня. Даже неловко.

— Каково это — быть беременной? — вопрос звучит… странно, и женщина по понятным причинам косится на меня, изогнув брови. — Я к тому… наверное, это страшно — приносить в мир человека.

— Ну… — Роббин мгновение пребывает в задумчивости, стараясь собрать свой ответ по кусочкам. — Признаться честно… В этот раз ощущения иные. Беременность Диланом я еле вынесла. Это был кошмар. Я бы сделала аборт, но отчим не позволял. Я ненавидела человека внутри себя. Делала всё, чтобы ребенок родился мертвым. Рожала в муках. Это был ужас. Но сейчас я чувствую себя окрыленной. Несмотря на то, что в жизни нашей происходит полнейшая херня, извиняюсь, — пытается улыбнуться.

— Я думаю, всё наладится, — повторяю эту мысль уже долгое время.

— Я тоже так думаю, — Роббин со вздохом роняет, тормозя на светофоре за другими машинами. — Через тернии к звёздам, — ненадолго замолкает, притоптывая ногой, и кивает, нахмурившись. — Всё будет хорошо.

Избавляю её от своего внимания. Всем нам непросто поддерживать позитивный настрой.

Думала, Роббин исчерпала свой лимит «улыбки» на день, но она вдруг опять заговаривает со мной, таинственно улыбнувшись краем губ:

— А ты хотела бы когда-нибудь стать матерью?

Я как-то глуповато смотрю на неё, наклонив голову к плечу:

— Я хотела бы стать врачом.

Роббин хлопает ресницами, вдруг рассмеявшись вполне искренно. Не знаю, что вызывает у неё такие эмоции, но рада услышать смех.

— Да? — она даже слезку утирает. — Это здорово, — одобрительно кивает. — У тебя есть цель, это потрясающе. Но я имела в виду… ребенка, — видимо, ей показалось смешным то, что я сравнила профессию с материнством. — Ты когда-нибудь думала о себе в такой роли?

Подношу кулак к губам, серьезно задумавшись над поставленным вопросом:

— Не знаю, — шепчу, вызвав улыбку умиления у Роббин, и без задней мысли смотрю на неё, вполне серьезно заявив:

— Но я хотела бы ребенка от Дилана.

— Чо? — женщина с хрипотцой выдает, даже приоткрыв рот от изумления. Пялится на меня, не имея понятия, что сказать в ответ на данную новость, а я не вижу в этом ничего странного или ошеломляющего. Как я понимаю, если два человека вполне сходятся, то почему бы им не стать родителями? Вон, Ричард и Роббин вполне себе хороший пример.

Светофор сменяет сигнал.

— Зеленый, Роббин, — смотрю перед собой. Мисс О’Брайен отмирает, наконец, оторвав от меня взгляд и нервно затараторив под нос, когда ступня давит на педаль газа:

— Д-да, да.

Дома Дилана не оказывается. Я остаюсь одна, всем видом доказывая себе и окружающим, что способна контролировать уныние, усиливающееся ближе к вечеру.

Сижу в комнате О’Брайена. Рисую. Но процесс творчества вызывает злость. Ломаю грифель. Долгие минуты смотрю на испорченный кончик карандаша, затем на лист, на свои острые коленки, на часы, на экран телефона, на отправленное утром сообщение.

Тишина. Ветер качает ветви деревьев за окном. Во всем доме погашен свет. Я боюсь темноты, но не могу позволить себе тратить чужую электроэнергию, поэтому предпочитаю не выходить из комнаты, в которой горит настольная лампа на тумбе рядом с кроватью.

Я не собиралась засыпать так рано. Нет даже одиннадцати часов вечера, а глаза слипаются от усталости. Постоянная сонливость, слабость и нежелание вылезать из кровати — признак хандры. Мэгги говорит, так проявляется моя депрессия. Но у меня нет депрессии. Я просто эмоционально вымотана.

На тумбе красуются одна оранжевая баночка и одна белесая. На этикетках информация, содержание которой меня не совсем интересует. Антидепрессант и транквилизатор. Прием совместный. Антидепрессант, помогающий повысить настроение. Транквилизатор, дающий успокоительный эффект. Вместе — выравнивающее настроение смесь.

Отвожу взгляд, зевнув.

Только вот спать постоянно хочется. И без психотерапии прием препаратов бессмысленнен.

Начинаю клевать носом. Ложусь набок, подтянув колени к груди. Альбом ложится рядом на подушку, ладони лезут под голову. Борюсь с собой, фокусируясь на телефоне. Хочу дождаться. Если конечно…

Вздрагиваю. Внезапно. Голова будто на мгновение опрокинулась в яму, и падение выдавило меня обратно в реальность. И эта реальность отличается от того, что я сохранила в сознании.

Темно. Почему лампа погасла?

Моргаю, с песком в глазах приподнимаясь на руках. В локтях раздался хруст костей. Щурюсь от боли, пытаясь разобрать что-нибудь во мраке. Щупаю пальцами одеяло, смятое подо мной, но при этом с плеч соскальзывает шерстяной плед. Я не… Чешу макушку. Я не накрывалась, вроде… Так обессилена, что не заметила, как задремала.

Провожу ладонью по лицу, почесываю ноготками мятый след от одеяла на щеке. Глаза немного привыкают. Белый свет фонаря со стороны улицы отражается на стене рядом с дверью. Приседаю, спустив ноги с края кровати. На тумбе мой альбом, среди листов которого потерян карандаш. Рядом телефон. Время — половина второго ночи. Прижимаю горячую ладонь к теплой щеке. Зеваю. Веки прикрываются.

Сон не отпускает.

Но шум способствует пробуждению.

Слышу, как что-то скрипит. Вряд ли в такое время внезапно вернулись Эркиз с Роббин. Я без труда догадываюсь, кто явился домой. И теперь даже зевота прекращается.

Слезаю с кровати, оставив плед волнами покрывать одеяло. Не включаю свет, боясь надолго застрять на одном месте благодаря боли в глазах. Складываю руки на груди, шагаю к двери, не выжидая ни секунды, ведь Дилан словно призрак. Одно мгновение — и его снова нет.

Надо воспользоваться моментом.

Открываю дверь. В коридоре темно, а потому сразу обращаю внимание на полоску теплого света, льющуюся из-под двери комнаты Рубби. С недоверием приближаюсь к двери, приоткрыв её после того, как досчитала до десяти.

В комнату Рубби, насколько я знаю, никто не заходит. Все вещи оставлены на тех местах, куда их бросила девушка последний раз, когда ночевала здесь. Свет ржет глаза. Сощурившись, встаю на пороге, застав парня рядом со шкафом. Он что-то… ищет? Среди книг, статуэток, прочего никому не нужного хлама, скопившегося на полках за столько лет.

Смею предположить, ищет алкоголь. У Рубии были мощные запасы.

Не обращает на меня внимание. Но, судя по тяжкому вздоху, чувствует мое присутствие.

— Эркиз разозлится, — устало прижимаюсь боком к дверной раме, наблюдая за деятельностью О’Брайена. Он не позволяет себе трезветь. Идиот. Настолько боится реальности? Правды, частью которой становится его жизнь?

Тревога за него выматывает. У меня не хватает сил даже для того, чтобы заставить себя соблюдать аспекты реабилитации, такие как: налаженное питание, принятие таблеток и витаминов, занятия физической нагрузкой, здоровый сон… Даже сон. Хотя я сильно устаю за день, глаза слипаются, но мозг продолжает переваривать мысли и волнения.

Диланнезаинтересовано мычит под нос, продолжив перебирать шкаф с целью отыскать алкоголь. Чуть прячусь за стеной, выглядывая из-за неё, как ребенок, тайно наблюдающий за родителем-алкоголиком.

— Тебе нужно сделать паузу, — носом касаюсь холодной поверхности, как-то обиженно сощурившись. — Перестать пить. Дилан…

— Отвали, — он выдыхает также устало, без злости. Наверное, у него тоже проблема со сном и запасами сил. Возможно, алкоголь помогает ему уснуть. В любом случае, не разбираю в его тоне угрозы, поэтому выхожу из «убежища», неловко переминаясь с ноги на ногу в попытке подойти ближе:

— Чем ты расстроен? — боюсь услышать ответ. Дилан застывает, пальцами сжав дверцы шкафа, и медленно поворачивает голову, уставившись на меня с таким видом, будто я задаю ему этот вопрос, направив дуло пистолета прямо в лоб.

— Чем? — даже не щурится. — Серьезно? — резко захлопывает дверцы, развернувшись и направившись мне навстречу. Встаю на месте, сцепив ладони за спиной, дабы удержаться от желания скрестить руки на груди в качестве защитного жеста. Дилан тормозит напротив, продолжая сверлить яростным взглядом мое спокойное лицо:

— Брук мертва, — он тяжело дышит. — Она решила оставить нас, несмотря на наши старания помочь ей, — то, с какой отрицательной эмоциональностью парень давит это из себя… его нехило подкосило, замечу я. — Норам пропал. Он тоже решил уйти, — с каждым новым словом его голос немного срывается на хрип. — Мать беременна. И теперь я окончательно буду последним в списке вещей, которые станут её интересовать. Она тоже ушла. Тоже оставила.

— А я? — со всей серьезностью смотрю в ответ, ожидая, чем же я заслужила столь дерьмовое отношение.

— А что ты? — он пытается выдавить смешок, но выходит сдавленно. Парень упирается одной рукой в бок, пальцами другой нервно проводит по губам, пока взгляд фокусируется на мне. Что-то в нем меняется. На место злости приходит страх и паника, и я еле держусь от того, чтобы попросить его успокоиться.

— Ты не справляешься, — моргает. Его глаза отдают влажностью, белки краснеют, отчего цвет радужек обретает глубокий оттенок карамельного меда. — У тебя ничего не получается, — откашливается, пытаясь прочистить глотку от комков эмоций. Я приоткрываю рот, с сожалением наблюдая за человеком, который начинает топтаться на месте, не совладав с дискомфортом в груди. — Ты умираешь, — сглатывает, чуть отступив назад, его пальцы нервно тянут края футболки вниз, — медленно. Ты уйдешь.

Сама ощущаю, как горло сдавленно, и дышать становится невыносимо трудно. Глаза наливаются обжигающим свинцом, а буквы еле формируются в короткое отрицание:

— Нет, — кое-как качнула головой в подтверждение.

Дилан опускает руки, плавно вскинув лицо:

— Ты уйдешь, — он будто простанывает и желает отвернуться, дабы ринуться к шкафу на поиски алкоголя.

— Дилан, — заикаюсь, поспешив за ним, и хватаю пальцами за ткань футболки, дернув на себя, чтобы развернуть обратно. И в очередной раз замечаю, что в глазах у него совершенно отсутствует ясность.

— Как все, — он мечется взглядом по полу, а я беру его за лицо, не позволяя голове так неуравновешенно балансировать. — Ты тоже уйдешь?

— Перестань, пожалуйста, — всё, это грань. Надо что-то предпринять. Сейчас же!

— У тебя повышенная параноидальность и тревожность, — говорю шепотом, пытаясь установить зрительный контакт. — Тебе нужен специалист, а не травка.

Внезапно взгляд парня замирает. Я пристально смотрю ему в лицо, понимая, что сейчас может произойти выплеск агрессии. Но не боюсь. Он мне ничего не сделает.

А если и навредит… пусть это станет его новым триггером. Тогда он точно решится на лечение.

Дилан медленно, будто ему это дается с особым трудом, поднимает глаза, уставившись на меня с примесью шока и в то же время понимания:

— Ты знаешь, — щурится, споткнувшись на ровном месте, из-за чего хватаю его за плечи, помогая устоять на ногах. — Ты её прячешь, — его ладони цепко сживают мои руки, но терплю боль, продолжив настороженно шептать:

— Ты должен остановиться.

— Ты это делаешь! — он резко переходит на крик, словно что-то в голове переключается, моментально сменив его настроение. Я вздрагиваю, но не отступаю, несмотря на то, как сильно его пальцы сдавливают кожу, заставив меня сморщиться:

— Хватит…

Но он вдруг дергает меня за плечи, отчего даже моя голова приходит в движение, резкой волной запрокинувшись и вернувшись в былое положение. Мои руки автоматически отпускают его. В глазах начинают плясать темные пятна, а боль в лобной части молотком бьет по стенке черепа.

О’Брайен застывает подобно мне. Мой широко распахнутый взгляд опущен в пол, его — устремлен на меня. Мои руки согнуты в локтях, ладонями прижаты к груди. Его — по-прежнему сдерживают меня.

Не знаю, как долго мы стоим вот так в тишине с роем мыслей, шумящем в головах. Я начинаю приходить в себя лишь тогда, когда парень ослабляет хватку, сделав шаг назад, но руки оставляет в том же положении, перед собой. Словно окоченели, затвердели и не способны двигаться.

Поднимаю на Дилана взгляд, бледными губами молвив:

— Мне больно, — касаюсь пальцами затылка, в котором до сих пор пульсирует давление. Что-то определенно хрустнуло.

О’Брайен частым морганием не избавляет себя от проявившихся на глазах слез. Он не ноет, как Роббин, но находится на границе личной нормальности.

— Прости, — голос звучит на удивление адекватно, будто бы он и не употребляет последние пару… недель.

Опускаю руки. Смотрю на него с той же усталостью. И выдыхаю, отстранено отвернув сначала голову, затем развернувшись всем телом, чтобы двинуться в сторону двери.

— Тея… — не оборачиваюсь, но его голос звучит слишком разбито, у меня не хватает выдержки проигнорировать. Сдавливаю губы, притормозив перед порогом, и касаюсь пальцами дверной рамы, чуть повернув голову, чтобы различать силуэт парня краем глаз.

Он сутул. Совершенно утерял уверенность в позе. Чувствую — смотрит на меня, но взгляд такой тяжелый, что мне самой охота присесть.

— Ты же знаешь, — шепчет с надрывом из-за несобранности и общей пустоты, что клубится во всем его существе, — у меня к тебе больше, чем ты думаешь.

Опускаю глаза, втянув в легкие кислород. Душно.

Это не имеет значения. Сейчас не имеет.

Качаю головой, вновь отвернувшись, и переступаю порог одной стопой.

Я помогу тебе. Хочешь этого или нет.

— Тея, — голос звучит со страхом. Он в ужасе. Ведь я ухожу.

Но это не имеет значения.

Переступаю порог, и, кажется, весь мой разум переходит за черту разумного, так как в уши врезается тихое и до идиотизма невозможное:

— Я люблю тебя.

Оглушает. Будто ударом приходится по затылку, от которого мое тело на мгновение теряет силы в ногах, пошатнувшись. Со скрежетом провожу ногтями по дверной раме. Удерживаю равновесие. Застываю. Пока чужой взгляд слабым покалыванием обдает кожу спины.

Почему он говорит такое?

Без желания оглядываюсь. Напугано изучаю лицо не менее ужаснувшегося от своих же слов парня. Кажется, у него участились рвотные позывы от признания, огорошившего нас обоих.

Почему он говорит такое сейчас, в этом состоянии?

Дилан моргает, чуть покачнувшись на вялых ногах, и с бессилием просит:

— Не уходи.

Хмурюсь.

Это не Дилан О’Брайен. Он никогда бы такого не произнес. Даже если бы и чувствовал что-нибудь ко мне. Дилан О’Брайен, подобно мне, не верит в шаблонное «люблю».

Я настолько обескуражена. Настолько… не знаю, как реагировать. Никогда прежде никто не использовал данное слово в мой адрес. Я растеряна.

Сглатываю. Отступаю. Он стискивает зубы, отчего скулы выглядят жутко напряженными. Отводит взгляд, вскинув его в потолок, и ладонями накрывает лицо, скрываясь от меня, от пристального взгляда, которым осаждаю его, пока выхожу в коридор, находясь в состоянии шока.

Он сам-то понимает, что говорит?

— Прости меня, — он только что шмыгнул? Это приводит меня в ужас. — Прости, — парень горбится, опустив голову, и садится на край кровати, продолжив скрывать от меня красное лицо. Застываю на месте, с болью в груди наблюдая за человеком, который давится словами:

— Мне очень жаль.

Контролирую эмоции. Мягко скольжу стопами по полу, вернувшись к кровати, и с хмурым видом смотрю в макушку О’Брайена. Слышу, как дышит. Сбивчиво. Вижу, как трясутся его плечи. Похожим образом дрожит моя рука, когда подхожу ладонь к его голове, первое мгновение удерживая над волосами.

— Я не злюсь, — шепчу, когда молчание становится невыносимым, и аккуратно касаюсь пальцами его макушки. — Никто не злится, — не перебивает, по-прежнему прячет от меня эмоции. — Я боюсь за тебя. Ты не должен так сильно нуждаться в других людях. Раньше я боялась твоих чувств ко мне, потому что могла ранить тебя своим уходом. Теперь я думаю… что расставание — выход для тебя.

Дилан рывками мотает головой, вцепившись ладонями в мои колени. Продолжает клонить лицо. Мне надоедает его скованность, поэтому присаживаюсь на корточки, продолжив играть с его волосами пальцами одной руки, пока вторая опирается на пол. Правда, заглянуть ему в глаза не удается. Он только ниже опускает голову, продолжая демонстрировать моему вниманию макушку.

— Мы очень, — сглатываю, невольно замявшись, — очень переживаем, понимаешь? — наклоняю лицо к плечу. — Ты ведь хочешь, чтобы мы остались с тобой? — пытаюсь надавить на больное. — Ты должен будешь отправиться в больницу. Хорошо?

Отрицательно качает головой. Щурюсь, раздраженно сжав его волосы, и готова рявкнуть, чтобы вразумить этого идиота, но боюсь потерять влияние на него. Как бы то ни было, Дилан в чем-то пытается слушать меня, его волнует мое мнение, я в целом. Думаю, было бы это не так, он бы давно заткнул меня.

Смягчаюсь, погладив его по голове:

— Пора, Дилан. Больше нельзя откладывать.

Дилан касается лбом своихколен, накрыв руками затылок. Дрожит. Доносится глубокий всхлип. Хриплая попытка стабилизировать дыхание.

Нервно прикусываю губу, ладонями коснувшись его плеч, и моргаю, зная, как неприятно прозвучат следующие мои слова:

— Мы не будем такими, как наши отцы, да?

Его громкие вздохи умолкают. Не пойму, дышит ли он вообще. Опасливо сажусь на колени, руками скользнув под его плечами, и пальцами сжимаю ткань футболки под кофтой. Стараюсь обнять его как можно крепче. В локтях издается хруст моих костей. Игнорирую дискомфорт, носом уткнувшись в изгиб влажной шеи, и вдыхаю аромат никотина. Его руки медленно сползают с затылка, тяжестью ложатся на мои плечи, после с силой обхватив хрупкую шею. Морщусь, но не издаю ни писка, предпочитая такой контакт с ним, чем никакой вообще. Кажется… будто мы так давно этого не делали. Меня посещает спокойствие. В груди больше не жжется. Это самое жжение теплом разливается по телу, как ванильный сироп по испеченным вафлям.

И только я погружаюсь в нашу общую тишину, как Дилан, крепче стиснув меня руками, довольно разборчиво произносит:

— Не говори. Никому. Я сам разберусь.

Распахиваю веки, уставившись в потолок с неприятным осознанием, и сжимаю губы, повторно вжавшись носом в его шею. Первый глубокий вдох. Второй — меняю положение рук, опершись ладонями на его плечи. Встаю с колен, избегая зрительного контакта, а парень наоборот теперь ищет его, старательно всматриваясь в мои глаза.

— Тея? — хмурит брови, ведь я не даю ответа, отцепив от себя его пальцы. Это дается просто. Отступаю назад, недовольным взглядом врезаясь в пол под ногами. Дилан пристально и уже без былых слез смотрит на меня, сурово повторив:

— Тея.

Я не хочу откладывать или вновь позволять ему «самостоятельно» решить проблему. Он только сильнее углубляется в неё.

Он себе не поможет.

И когда моя стопа перешагивает порог, Дилан резко вскакивает, понимая, что я уже все для себя решила:

— Тея!

Я сообщу о твоей зависимости

С отяжеленным и частым дыханием сдавливаю кулаки, рывком бросившись ступать вперед по коридору, обратно в комнату. На лице натянутая маска из напряжения и паники, скользящей холодом под кожу.

Хочешь этого или нет

Когда вхожу в помещение, из комнаты Рубби доносится грохот, заставляющий меня с силой захлопнуть дверь. Отхожу от неё, коснувшись пальцами висков. Массирую. Шум извне. Дилан решает выместить кипящие эмоции на предметах мебели. Он ведь должен как-то избавляться от них.

Хочешь или нет

Хватаю телефон, почему-то со страхом набирая сообщение Роббин. Пальцы заметно дрожат. Но больше нельзя оттягивать.

Она должна быть в курсе всего, что происходит. Она должна знать, что О’Брайен принимает травку. Она должна наконец понять, насколько ситуация серьезная.

Пока он дома

Пишу это нескладное сообщение, не следя за пунктуацией и прочими правилами правописания. Набор слов. Сумбурный поток, подкрепленный моей усталости от происходящего.

Надо успеть, пока он здесь

Слышу дверной хлопок. Застываю. Отдаляющиеся шаги. Хмуро улавливаю шарканье, надавив на кнопку отправления, и быстро выскакиваю в коридор, оглянувшись по сторонам. В темноте звуки тонут, мне с трудом удается понять, откуда раздается шум. Первый этаж. Спешу к лестнице и хватаюсь за край стены, вышагнув из-за неё к ступенькам. Дилан набрасывает капюшон, закрывая за собой входную дверь.

Нет

Не убегай

Моргаю, кинувшись вниз. Поскальзываюсь, но перила помогают устоять на ногах. Прижимаю телефон к груди, чувствуя постоянную вибрацию входящего звонка. Тело не готово к подобной нагрузке. Перед глазами вспыхивают белые пятна, когда дергая дверь, выскользнув на влажное крыльцо.

Когда-то я дала обещание

что постараюсь быть полезной, чтобы затем уйти

Над головой черный купол, дождь крупными каплями сыплет на землю, мешая мне разбирать окружение. Дилан, сутулясь и спрятав в карманы кофты ладони, направляется к криво припаркованной машине. Морщусь, спустившись с крыльца, и босая, ступая по лужам, по скользкой траве, несусь за ним, плюясь дождем, обливающим тело. Одежда тяжелеет.

Но теперь я хочу быть полезной, чтобы остаться

Не могу предположить, откуда берется столько выносливости. Я преодолеваю расстояние от дома до тротуара соседнего участка, возле которого припарковался О’Брайен, и вытягиваю руку, с силой вцепившись пальцами в его промокшую кофту. Дилан не успевает оглянуться, как мои ладони цепко скользят по его талии, крепким узелком связавшись в районе солнечного сплетения. Прижимаюсь к его спине, оттягивая назад, а он настолько опьянен травкой, что чуть ни теряет равновесие. Хватается за забор, повернув голову. Чувствую, как режет взглядом мой затылок, но к черту тебя и твое возмущение, придурок. Я заставлю тебя остаться. Даже если ты навредишь мне.

Стоим вот так. Два идиота под проливным дождем, застилающим всё перед глазами. Смотрю в асфальт, мокрой щекой прижавшись к ткани.

Слышу шум мотора, но звучит отдаленно. Наивно надеюсь, что это приехала Роббин с Эркизом, но это было бы слишком хорошо и удачно для мира, в котором мы существуем.

Ветер тормошит прилипшие к шее волосы. Покрывает кожу мурашками. Не чувствую холода. Все мысли лишь об одном — задержать. Поэтому когда Дилан начинает двигаться, меня бросает в жар от паники — и я крепче стискиваю руки, подтвердив свое нежелание уступать.

Но О’Брайен не избавляется от моих рук. Он просто шевелится в их узком кругу, поворачиваясь ко мне всем телом, а потому теперь мне приходится откинуть голову назад. Теперь носом утыкаюсь в его грудь, всё еще с напряжением ожидая резких действий с его стороны.

Шум мотора затихает. Сквозь шум дождя слышу хлопок дверцы.

Но полностью отдана главной задаче. Придаю своему лицу как можно больше решительности и поднимаю глаза, установив с парнем зрительный контакт, но встречаю в его глазах вовсе не раздражение, отчего выдыхаю через губы, оставив их разжатыми.

Дилан нежно водит большими пальцами по локтям моих рук. Его взгляд вдруг отражает смирение, которого я никак не ожидала увидеть. А потому так глупо хлопаю ресницами, открывая и закрывая рот подобно рыбе. Но всё еще боюсь, что мне это кажется, поэтому продолжаю крепко сжимать ткань одежды на спине.

О’Брайен глубоко вздыхает, выпустив с губ пар, который разбивают капли дождя. Его голова устало наклоняется, веки с силой сжимаются. Утыкается лбом в мою макушку, заставив меня чуть отвести взгляд в сторону. Дыхание касается переносицы. Не двигаюсь, словно могу спугнуть.

Вновь грудь наполняется теплом. Вновь наступает тишина. Наша. Одна на двоих, которую мы разделяем, чувствуя знакомое родство.

Уголки моих губ дрогают, улыбка напряженно возникает на мокром лице. Телефон давно лежит где-то в ногах и продолжает вибрировать. Дилан скользит мокрыми пальцами по моей шее, сдавив в районе затылка, и приподнимает мою голову. Прикрываю веки, хватая морозный воздух ртом, когда его губы холодом касаются виска. Дрожью обдает спину. Ладони смещаются на изгибы его локтей, доверительно отдаюсь ощущениям, отдалившись от задачи контролировать ситуацию.

Мне не нравится это слово

Но

— Я тоже, — шепчу, ощутив, как внутри всё противоречит моим мыслям, вызывая приступ тошноты, но борюсь с Деградацией, признавшись:

— У меня к тебе больше, чем ты думаешь.

Дилан прижимается щекой к моей щеке, сильнее склонив голову. Рвано дыша, я старательно противостою Деградации, повторив:

— Я тоже.

«Тея. Я люблю тебя».

— Тоже, — нет, это неправильное слово, но, думаю, на самом деле оно предполагает не какое-то конкретное чувство, а совокупность многих. И потому я принимаю его, таким образом кратко выражая, что чувствую.

Топот ног. Шаги. Те самые.

Нехорошее чувство кольнуло в груди, заставив меня отпрянуть от парня, чтобы отыскать источник того самого шума.

Сознание канет. Разум меркнет, не веря, не доверяя, не…

Комок звуков встревает в глотке, а глаза отказываются воспринимать, ведь этого больше не должно быть.

Не соображая с необходимой ясностью, дергаю Дилана на себя, когда мощный на вид толстый мужчина в капюшоне черной куртки внезапно выскальзывает из-за спины парня, вынув ладонь из кармана.

Спотыкаюсь о бордюр, вскрикнув, а О’Брайен, отвлекаясь, подхватывает меня, не своевременно оглянувшись на мужчину, который хватает его за плечо, с размаху нанеся удар второй рукой в живот. Дилана моментально скрючивает. С его губ срывается непонятный хриплый звук, а тело горбится, пока свободная от меня ладонь хватается за запястье мужчины. Я всё-таки падаю на асфальт, но Дилан крепко держит мой локоть. С ужасом взгляд врезается в рукоятку ножа, острие которого проходит слой одежды, добравшись до кожи и успешно пронзив её.

Застываю, осознав, что не могу глотнуть кислорода. Мужчина мощным рывком выдергивает холодное оружие, не жалея сил пихнув от себя О’Брайена. Ноги парня заплетаются от нетрезвости и болевого шока. Он спотыкается о бордюр, рухнув на спину, свободной ладонью схватившись за «порванный» бок живота.

Широко распахнув глаза, смотрю на Дилана, корчащегося от нестерпимой боли, и открываю рот, выронив что-то вроде полного ужаса вздоха, после которого хочу ближе подползти к парню, в панике накрыв рану своими ладонями, но вдруг Он грубо хватает меня за плечи, дернув вверх.

Непроизвольно кричу, задергав ногами по асфальту. Свободной рукой пытаюсь нанести удар по Нему, но Он избегает моих попыток, потащив меня куда-то в сторону, правда, практически тут же моя вторая рука натягивается, ведь Дилан продолжает до синяков и пульсации крови в пальцах держать мое запястье. Со слезами смотрю на стонущего от боли парня, еле приподнявшегося на локоть и готовящегося присесть.

Мужчина обхватывает рукой мою шею удушающим захватом, а сам вновь крепче берется за нож. Один его взмах. Я в безумии прослеживаю за движением его руки и в ужасе отдергиваю руку. Запястье выскальзывает из мокрой ладони О’Брайена. Тот хлопает ею по дороге, потеряв опору, а нож пронзает воздух, из-за чего мужчина поскальзывается, потеряв равновесие. Не знаю, каким образом я успеваю анализировать. Возможно, всё дело в адреналине. Пользуюсь секундой и стопой со всех сил начинаю колотить мужчину в пах, наплевав на то, как мышцы ног сводит болью. Он рявкает мне в ухо, оглушив, и я поворачиваю голову, до отвратительного щелчка кожи прикусив его подбородок. Мужчина издает стон боли, я перехватываю руку с ножом, а Дилан, кое-как привставший на одну ногу, выворачивает запястье мужика, отчего тот роняет нож, но успевает с ноги нанести удар парню в травмированный бок, а меня отшвырнуть в сторону.

Падаю на асфальт, задыхаясь паникой, бьюсь лбом, царапаю ладони. Но адреналин выступает верным другом, помогая мне моментально реагировать на происходящее. Вскидываю голову, с режущим страхом наблюдая, как мужчина начинает избивать О’Брайена ногами.

В окнах мелькают тени. Кто-то приближается к подоконникам и быстро отступает. Игнорирую неспособность тела действовать и вскакиваю, подбегая к мужчине. Спешно хватаю нож с асфальта, размахиваюсь. В голове одна мысль — спасти. А на остальное чертовски насрать. Хочу на хрен вырезать этому уроду глазные яблоки.

Уроду, который должен оставаться в прошлом. А не врываться в мое настоящее.

Мужчина резко оглядывается, перехватив мою руку, и наносит мне удар под дых. Я хриплю, сморщившись от боли, роняю нож, но успеваю откинуть его стопой в сторону. Правда, оказывается, он несильно ему нужен.

Мужчина опрокидывает меня на асфальт, схватив за волосы, отчего рву глотку криком, вцепившись в свои локоны на затылке, которые он сворачивает в кулак, потянув меня чуть вверх за голову. Лезет второй рукой за пазуху.

Разжимаю один глаз, с болью отыскав Дилана, который кое-как пытается приподняться на руки, стоя на коленях, но хватается за живот, рухнув лицом в жесткую поверхность. Губы дрожат. Я мычу, захлопав стопами по асфальту, когда мужчина тянет меня за волосы, волочит за собой. Готовлюсь дать отпор, но над головой звучит щелчок затвора, после чего макушки касается ледяное оружие.

— Не сопротивляйся! Иначе я на хуй пристрелю вас! — его голос. Голос из кошмаров.

Мычу сквозь сжатые губы и сжимаю веки, роняя слезы, когда мужчина продолжает тащить меня за волосы по асфальту. Задеваю босой стопой нож, и распахиваю веки, рванув туловищем к оружию, но меня с новой силой оттягивают назад, нанеся удар ногой в спину.

Кричу от боли. Он что-то шепчет под нос, бубнит. Мне не разобрать. Мозг отказывается верить, а Деградация жжением посмеивается надо мной. Миг — и мужчина рывком волос заставляет меня встать на дрожащие ноги.

Распахиваю веки, продолжая ногтями вредить его запястью руки, держащей меня за волосы. С замеревшим сердцем пристально смотрю на распахнутый багажник чужой машины. Жалобно пищу, понимая, что этот кошмар действительно происходит. Это…

Мужчина спешит, выкручивает мне одну руку за спину, заставив наклониться и опереться второй на дно багажника.

— Залезай! — орет на ухо, приставив дуло к виску. Качаю головой, срываясь на плач, и он подхватывает меня, рывками запихивая внутрь тесного багажника. Я кричу от ужаса, но мой голос обрывается в момент, когда пальцы ладоней, проникнув глубже, нащупывают что-то ледяное, металлическое. Не до конца разобравшись, что это (в этом нет необходимости, черт возьми), сжимаю губы, нахмурившись, и хватаю тяжелый для меня предмет, развернувшись и со всех оставшихся сил врезав… огнетушителем для машин по голове мужчины, которому все это время избегала смотреть в глаза.

Один удар. Его голова откланяется в сторону. Я повторяю удар с новой порцией ярости. Адреналин правит телом. Паника перерастает в злость. Агрессия дарует мне сил. Третий удар по жирной роже — и, сидя на краю багажника, обеими ногами пихаю мужика от машины. Он не падает на асфальт, но отходит на пару шагов, разбитым носом выдохнув сгусток крови, а я подскакиваю к нему, с хриплым воплем повторив удар тяжелым предметом по лицу, отчего голова мужчины резко отворачивается в сторону, но он не падает полностью. Лишь валится на колени, опершись руками на асфальт, в одной из ладоней по-прежнему сжимая оружие. И резко оглядывается, направив его на меня, но с очередным криком, помогающим мне действовать с особым гневом, бью по мелкому пистолету, вышибив в сторону.

Разум отдает команды. Существует отдельно от меня. И он приказывает телу ринуться за оружием, что я моментально исполняю, бросившись за пистолетом. Рухнув на колени, карябаю джинсы, кажется, травмирую суставы, но в руках оказывается заветное оружие. Вскакиваю, хромая, и оборачиваюсь, молниеносно вытянув перед собой пистолет. В этот миг мужчина застывает, успев привстать всего на одно колено. Руки раскинуты в стороны. Напряжены.

Наши взгляды встречаются. Я смотрю в темные глаза своего кошмара, и разум канет в тот ужас, что свойственен мне. Ребенок внутри меня забивается в дальний угол, прячется, рыдая навзрыд. Он смотрит. Прямо. Не моргает.

Я не помнила его лица. До этого момента. Но я всегда знала, как выглядят его глаза: карие с широкими зрачками. Всегда знала, как от него пахнет: чем-то собачьим, с примесью алкоголя.

Дышу паром, пальцами крепче сжав покрытое каплями дождя оружие. Пристально взираю на свой кошмар, застывший в одной позе, словно животное, готовое вот-вот наброситься. На его лоб сползает червь черных сальных волос.

Дрожат. Руки.

Он видит это.

Мой взгляд сверкает в сторону О’Брайена, которому удается подняться на ноги, сгибающиеся в районе колен. Обхватывает живот. Держится за забор. Но не могу разобрать его эмоций. Мои глаза покрыты пеленой Деградации. Животности, свойственной прошлой Тее, животности, которой нет места в душе новой.

Я так… жалею, что не убила тебя.

Палец скользнул на курок. Брови мужчины дергаются, а лицо искажается в смеси гнева и страха, заглушающего теми препаратами, что он принимает. Принимал всегда.

Горячие слезы скользят по щекам. Лицо морщится от эмоций, боль стучит в груди, вынуждая меня проронить всхлип.

Я так зла. Я так… Почему это происходит со мной?

Агрессия медленно испаряется, оставляя после себя вялость, от которой руки еле удерживают тяжелое оружие. Адреналин больше спасает ситуацию.

Отступаю назад.

Почему я не могу убить тебя?

Мужчина будто ощущает мой животный ужас, мою несобранность. Всё то, что свойственно той Тее, которую он держал в запертой комнате и телом которой торговал долгие годы. Мать которой повесил. Подругу которой насиловал. Жизнь которой разрушил. Которую хочет забрать назад. В кошмар.

Мужчина вдруг бросается вперед, оттолкнувшись ногами от земли, и я на эмоциях и от испуга жму на курок. Выстрел оглушает, эхом разносясь по округе, путаясь, сплетаясь с шумом дождя.

Меня передергивает. Оружие вдруг обжигает, но пальцы не выпускают его. Мужчина валится на асфальт, громко простонав от боли. Хватается за висок, откуда начинает струиться кровь. Катается по земле, страдая и вырыгивая матерные слова в мой адрес. Не разбираю. Дышу.

Дрожу.

Медленно мой взгляд поднимается выше, переползая на Дилана, который, незаметно для меня, преодолел половину расстояния, и теперь замер в нескольких метрах, сжав в одной руке нож, поднятый с земли.

Бледный. Избитый. С окровавленным боком живота, что сдавливает пальцами. Смотрит на меня, косясь в сторону из-за невозможности удерживать ровное положение.

Меня мысленно оглушает. Сознание прекращает оценку реальности. Руки судорожно сжимают оружие. Затуманенным воспоминаниями взглядом отвечаю на зрительный контакт О’Брайена, который не сводит с меня глаз, хромая к мужику, и наваливается на его спину, кряхтя от боли, хватает за волосы, заставив запрокинуть голову, и лезвием ножа давит на шею, что-то с ненавистью процедив.

Но вижу только, как с его губ слетает пар. Отступаю.

Деградация манит. Живость — единственный способ выжить.

Ты знала, что кошмар тебя найдет. Он всегда находит. Как хорошо бы ты не спряталась. Твоим единственным выходом была смерть. Он бы не нашел тебя там. Я же говорила. Я была права. Ты никогда не сбежишь. Никогда не обретешь свободу. Пока заключена в этом гребаном теле, Тея Оушин!

Паника стучит в висках. Опускаю потерянный взгляд на оружие, чуть приподняв его к лицу, и также медленно перевожу внимание на Дилана, который выпускает немного крови из шеи мужика для достоверности своих намерений, а сам что-то говорит мне.

Не понимаю. Из головы Она вытесняет все мысли. Она не позволяет мне слышать.

Она вот-вот обретет власть надо мной.

Деградация.

Моргаю, ощутив осевшую во всем теле тоску и усталость. Уныние отражается в глазах, покрыв их бледной пленкой апатии.

Дилан вскидывает голову, встревожено уставившись на меня, а за его спиной соседи выглядывают из-за двери дома.

— Тея?

Сглатываю.

В этом нет смысла. Ни в чем нет смысла, верно?

Нет

Ты помнишь об этом? Я была права.

Нет

Ты слаба. Ты всегда была слаба, а потому твой выход — исчезнуть.

Я сильная

Ты всего боишься!

Стискиваю оружие.

Тебя — не боюсь

О’Брайен в ужасе приоткрывает рот, когда я решаю раз и навсегда вышибить из себя Деградацию.

Не позволю тебе

Только не снова

Ты больше не сможешь контролировать мою жизнь

Демон Деградации исчезнет вместе с Кошмаром

— Тея!

Выстрел.

========== Океан ==========

Темнота отступает. Разум медленно выплывает из тумана подсознания, и ясность возвращается. Потолок. Белый, местами его покрытие дало трещину. Взгляд фокусируется на нем, постепенно разбирает мелкие недочеты поверхности, прогоняя остатки искаженности. Картинка медленно формируется. Дышу влажным воздухом. На сухом языке оседает привкус медикаментов. Осторожно поворачиваю голову, расслышав краем уха гул. Окно. Створки плотно закрыты, но почему-то странные звуки доносятся до меня. Вполне возможно, это шум внутри моей головы. Ничего не отрицаю, состояние крайне неприятное.

В подобном мне приходилось пребывать первые пару лет в лечебнице, когда меня приковывали к кровати ремнями, пичкая успокоительными, что превращали мой разум в растение, а тело — в невесомую субстанцию.

Ощущение похожее. Но вслед за ним не возникает страх. Физически и морально истощена. Не способна проявлять и давить из себя эмоции. Лицо каменное. Взгляд тяжелых глаз равнодушен. Пялюсь в окно. На бледное небо. Который час? Что за день?

Вздох слетает с сухих губ. Воспоминания наплывают волнами, но ни одно из них не расталкивает мои чувства. Остаюсь безразличной, взглядом затронув запястье руки, выдернутое из-под теплого одеяла. Изучаю. Сжимаю и разжимаю пальцы. Пытаюсь чуть дернуть на себя.

Наручники звонко ударяются о железный подголовник кровати. Прикована. Почему наручниками?

А. Я же… в человека стреляла…

Кладу голову ровно, выдавив в потолок:

— Черт… — и прикрываю веки, попробовав шевельнуться. В правой ноге отдает резкая боль.

Выстрел в бедро. Я сделала это, дабы сохранить рассудок и прогнать из себя Деградацию. Наверное, поэтому ощущаю себя такой опустошенной.

Физическое недомогание. Чем больше проходит времени с пробуждения, тем больше на теле возникает болезненных точек. Но никак не реагирую на дискомфорт внешне. Смотрю в одну точку на потолке. Ни о чем не думаю. В ушах продолжает гудеть. Колени щиплет. В спине ломит от ушиба.

Дергаю прикованным запястьем. Лязг наручников вразумляет. В глазах мелькает разумность.

Что с Диланом?

Не успеваю разразиться тревогой, как в палату без стука входит молоденькая медсестра. Завидев меня, она как-то неловко переминается с ноги на ногу, прижав к груди мобильный телефон, и также мгновенно выскальзывает из помещения, поселив внутрь меня серьезную напряженность.

Что происходит?

Несколько минут нахожусь в тишине. Сознание не вырабатывает мыслей. Тело отдает пульсацией, словно оно — одна большая язва.

От бледного света рябит в глазах.

Дверь вновь открывается. Я обращаю безразличный взгляд на вошедшего высокого полного мужчину в форме полицейского. Не местной. Он не здешний. С недоверием наблюдаю за его перемещением и даже хмурю брови, когда незнакомец встречается со мной взглядом, довольно жизнерадостно улыбнувшись:

— Добрый день, мисс Оушин, — берет стул, придвинув ближе к кровати. — Как самочувствие? — интересуется, присев на край с какой-то папкой в руках.

Моргаю, тупо соображая. Сердце участило удары. Но я по-прежнему не чувствую ничего определенного.

Через распахнутую дверь в палату входит Эркиз. У меня буквально мурашки по коже бегут от трепета, вызванного появлением человека, которого я знаю. Немного приподнимаю голову, оторвав от подушки, и издаю тихий стон, после вновь упав обратно.

Шум в ушах усиливается.

Эркиз выглядит не так воодушевленно. Он словно безликое привидение приближается к кровати, встав у тумбы, и дарит мне какой-то… сочувственный взгляд. От которого глотка сжимается, а мне и без того с трудом удается дышать.

Вновь дергаю ладонью. Наручники. Смотрю на Ричарда. Он отводит глаза с тяжким вздохом.

Мой больной разум начинает осознавать.

— Думаю, вы понимаете, почему я здесь, — мужчина в форме странно весел. Он листает содержимое в папке, бегает глазами по информации и кивает ей, продолжив говорить под моим пристальным наблюдением:

— Не переживайте. Показаний свидетелей достаточно для обвинения.

Дыхание перехватывает. В очередной раз. Невольно дергаю руками. Наручники издают противный звон. Эркиз на меня не смотрит, а мужчина одаривает улыбкой:

— Ваш отец обязательно сядет.

Выдыхаю, но как-то без доверия. Постоянно поглядываю на Ричарда, ожидая зрительной поддержки. Но он молчалив. И суров внешне. Меня это пугает.

— Как раз снова откроют его дело. И… — полицейский хочет продолжить, но Эркиз наконец открывает рот, вежливо перебив мужчину:

— Можно я?

— Да, конечно, — указывает на меня ладонью, позволяя доктору продолжить.

Внимательный взгляд примерзает к небритому лицу Ричарда. Он поправляет ворот халата с таким видом, будто тот его душит, приседает на край кровати, ко мне всем телом, и укладывает свой блокнот на колени, ручку втиснув в карман на груди.

— Тея, — начинает, и по тону голоса я всё окончательно понимаю, а потому абстрагируюсь, старательно удерживая эмоции в глотке. Мужчина поднимает на меня тяжелый взгляд, с нежеланием переходя к делу. — Ты содержалась здесь под нашим присмотром. По итогам реабилитации, тебя должны были либо определить в иной отдел для дальнейшего лечения, либо, в наилучшем случае, при согласии обеих сторон, позволить продолжить реабилитацию, проживая в семье опекуна. Но, учитывая ситуацию… — оглядывается на полицейского, скованно дернув пальцами край кожаного блокнота. — Ответственные за тебя врач и социальный работник по правилам обязаны забрать тебя обратно, прервав реабилитацию, — его взгляд примерзает к моей шее, а мой — к его. Мы не смотрим друг другу в глаза, тем самым желая утаить всё то, что чувствуем. — Поскольку твоя жизнь была подвержена опасности. Это повлечет за собой некоторые трудности в дальнейшей работе, — откашливается, запнувшись, и вовсе его глаза перескакивают вниманием в сторону окна. — Вот, как они считают.

И, словно я не понимаю причины, ставит меня перед фактами:

— Твои физические показания не улучшились, — машинным тоном проговаривает. –И ты стреляла в человека.

Глотаю ком, взглядом врезавшись в потолок.

— В качестве обороны, — ободряюще напоминает полицейский.

— Да. Но… — Эркиз теперь имеет возможность смотреть на меня, ведь я предпочитаю сверлить взглядом пустоту над собой, избегая любых раздумий. — Твое личное дело… играет против наших возможностей.

Не слушаю. Всё и так ясно. Я не хочу этого осознавать. Иначе…

Сжимаю прикованную ладонь в кулак.

…сойду с ума.

— Ты вернешься в лечебницу, — голос Эркиза топором рубит грудную клетку.

Я в любом случае, должна была бы вернуться для серьезного осмотра. Только в мои планы входило скорейшее возвращение и переход на второй этап реабилитации. А теперь…

Сдавливаю губы. Никаких эмоций, Тея. Не позволяй себе пасть духом.

Теперь меня отбросит в самое начало.

Ведь мое здоровье ухудшается.

Ведь я стреляла в человека.

— Но не в тюрьму, — полицейский вновь вставляет свое. — Это уже плюс, верно? — и не обращает внимания на недовольный взгляд Ричарда, который качает головой, оставив при себе возмущение, и склоняется ко мне, коснувшись плеча ладонью:

— Тея.

Никаких эмоций. Никаких эмоций.

Сглатываю. Стиснув зубы.

— Ты сильная, так? Ты дала отпор. Если бы ты осталась слабой, ты бы позволила ему забрать себя.

Глаза горят. Першение в глотке вызывает давление.

Никаких эмоций. Никаких эмоций.

— Ты не убила себя, — сжимает мое плечо. -Ты сильный человек.

Никаких эмоций. Никаких эмоций.

Слезы выступают на глазах. Не моргаю, дабы они там и остались и к черту высохли.

Никаких. Эмоций. Это меня убьет.

— Несмотря ни на что, не сдавайся.

Никаких…

Губы заметно задрожали. Рванный вздох сорвался через нос вместе с мычанием. Сжимаю веки. Гребаные слезы растекаются по щекам, призвав меня отвернуть от присутствующих голову.

Слава Богу, Ричард не пытается меня успокоить. Он не акцентирует внимания на моем состоянии. Он просто продолжает говорить со мной:

— Хочешь, я проведу к тебе Роббин и Дилана?

Упоминание этих людей вызывают еще больший всплеск. Я ртом ловлю воздух, чуть запрокинув голову, и пытаюсь вжаться носом в подушку, повернуться набок, но тело не слушается.

— Вообще, — полицейский прерывает Ричарда, — мне выдан указ никого не допускать к пациентке.

Эркиз явно хочет надавить на человечность, но я, сквозь давление в груди, дергаю лицом, отрицательно качнув головой:

— Не надо, — хрипло шепчу, пытаясь зарыться под одеяло, спрятаться от реальности, в который раз раздавившей меня. — Не хочу видеть… — замыкаюсь, подбирая, наверное впервые, самые верные слова, — как им грустно.

Хнычу, чувствуя, как Ричард успокаивающее поглаживает меня по голове, стараясь держаться менее эмоционально:

— Хорошо, — хмурится. — По правде говоря… позволить тебе и Дилану встретиться, было бы ошибкой.

Резко оглядываюсь, красными от слез глазами врезавшись в лицо Эркиза, и с уже открытой тревогой задаю терзающий меня вопрос:

— Что с ним?

Ричард отгоняет показное равнодушие. Он натягивает на лицо сдержанную улыбку, дабы внушить мне положительный настрой и уверить в своих словах:

— С ним всё будет в порядке. Поверь. Теперь он точно будет в порядке.

Мозг дает сбой. С болезненной вспышкой я прихожу в себя и также резко вновь углубляюсь в темноту, утеряв связь с реальностью. Затем снова. И снова. Каждый раз — чертовски пугающий и выматывающий. Будто клетки гребаного серого вещества старательно вспыхивают огнем, помогая мне пробудиться, но быстро тухнут, погружая обратно во мрак.

В конечном итоге, физическая боль становится тем маяком, что помогает мне отыскать выход из паутины бессознательности. Фокусируюсь на ощущениях, полностью отдаюсь им, несмотря на невозможность терпеть. Мычу. Попытка выгнуться, дабы унять боль в животе, — с громким стоном возвращаюсь в былое положение.

Открываю глаза. Темные пятна. Закрываю. Открываю…

Все плывет, переливается серостью. В голове — Ад. Пульсирующий, горящий Ад.

Громко втягиваю кислород носом и разжимаю веки, наконец, сумев разобраться, что меня окружает. Палата. Нетрудно догадаться, когда часто бываешь в этих бледных стенах. Омерзение застревает в ребрах, щекоча внутренний органы. Тошнота. Неестественная обездвиженность.

Не могу пошевелить. Ничем. Даже голову не оторвать от подушки.

Шаги. Эхом разносятся по помещению, врезаются в ушные перепонки, заставив меня скорчиться. Края глаз до сих пор плывут, а потому вижу знакомое лицо женщины расплывчато. Роббин. Напряжение еще сидит в груди, но, благодаря ей, мне удается выдохнуть и прикрыть веки.

— Если ты чувствуешь себя нехорошо, это нормально, — Роббин умеет поддержать. И как её только в медсестры пустили?

Укол в изгиб локтя. Я вяло распахиваю веки, попытавшись чуть наклонить голову. Вижу, как Роббин, отогнув край одеяла, вводит тонкое острию мне в кожу.

— Что это? — ничего не чувствую. Будто всё мое тело — один большой камень. Неподвижный и лишенный способности ощущать что-либо.

— Витамины, — Роббин поправляет капельницу и еще раз проверяет, нормально ли расположена игла. Морщусь, попробовав пошевелиться. И тут же отдает резкая боль в боку, заставившая меня глубоко вдохнуть и осторожно занять былое положение. Дикий дискомфорт моментально рассеивает дымку, и мой взгляд беспорядочно цепляется за лицо женщины, с мраморным выражением фиксирующей что-то на табличке над кроватью.

— Где Тея? — мой голос прорезается. Но ясность ума вдруг меркнет. Странное тягущее тепло расползается под кожей, замедляя мое дыхание.

— Тише, — Роббин держится равнодушно, что настораживает, но не отступаю, продолжив выпытывать из неё информацию.

Она выстрелила в себя. Эта дура пустила пулю в свое бедро. Они оказали ей помощь? Она же херова слабачка! Для неё гребаная простуда — болезнь смертельная!

— Мы были д-дома, — пытаюсь вспомнить и хочу чуть приподняться на локти, но руки не сгибаются. Что-то крепко держит их в одном месте, но я виню в этом неспособность свободно двигаться.

— Дилан, лежи, — мать давит мне на плечи, заставив опустить голову на подушку, и заглядывает в глаза. — Всё хорошо, — я слышу, как звучит её голос, вижу, как она смотрит на меня. И потому мгновенно осознаю, что что-то не так.

Дергаю рукой. Одной. Затем второй. Намерен согнуть ноги в коленях, опереться ладонями на кровать, занять другое положение, но продолжаю лежать пластом. Пялюсь в потолок.

Затем на Роббин. Та почему-то отходит на шаг от кровати, с хмурой печалью уставившись в ответ.

— Что происходит? — обескуражено шевелю губами, не мигая, не выражая иных эмоций, только шок.

Игнорирую боль, повторив попытку дернуть руки. Что-то крепко сдавливает запястья. Догадки. Но я отказываюсь верить.

Секундная агрессия внезапно затихает. Мышцы словно растекаются, теряя напряжение. Мои старания выдернуть руки из хватки кожаных ремней больше не так резки и наполнены яростью. Я уверен, меня приковали к чертовой кровати! Прикончу всех этих уродов. Это совершенно не смешно.

В конце концов, под молчаливым наблюдением Роббин, я врезаюсь затылком в подушку, глубоко дыша ртом и смотря в потолок с легким прищуром, ведь даже глаза наливаются пульсирующей болью и нежеланием видеть этот бледный свет.

Я засыпаю?

— Что ты мне вводишь? — паника затихает. Остаются отдаленным эхом стучать отголоски гнева. Сердце размеренно бьется. И такое спокойствие меня пугает.

— Что ты делаешь? — веки слипаются. Роббин сдержанно вздыхает, нервно переплетая пальцы своих ладоней. Не могу сфокусировать взгляд. Силуэт женщины то и делает, что расплывается, лишь на секунду обретая четкость.

С дрожью в мускулах лица удается нахмуриться:

— Где Тея? — еле шевелится язык.

Что за херню мне вводят — в мыслях вопрос звучит с интонацией утверждения.

Не могу видеть, но чувствую, как холодная ладонь Роббин ложится на мой горячий лоб. Она нервничает. Пальцы влажные. Прикрываю глаза. Могу только дышать.

— О ней позаботятся, — её голос звучит эхом, я хватаюсь за него, как за единственное, что может удержать меня в здравом уме. -Эркиз хочет добиться разрешения перевести Тею в лечебницу, которой руководит его знакомый, — голос тише. — Чтобы с ней уж точно ничего не приключилось.

— О чем ты? — мой разум не сразу анализирует информацию, так что реагирую с опозданием и не так яростно, как хотелось бы. — Что ты несешь? — тон ровный, сбивающийся на шепот.

Попытка дернуть руки — Роббин давит на мои локти:

— Ты сейчас сделаешь себе хуже.

— Роббин. Что это? — я должен кричать, но голос ниже и тише. — Развяжи. Немедленно! — удается рявкнуть, но толку — ноль. Это тупо лишает меня сил.

— Тея отправится обратно, — Роббин не смотрит мне в глаза, сквозь пелену размытости я могу разглядеть в её взгляде скорбь, но женщина внешне не выдает эмоций. — Мы не можем никак повлиять, — и, будто боясь, что я опять попытаюсь закричать на неё, тараторит: — Но я пообещала ей, что… тебе будет оказана помощь, так что…

— Отцепи эту херню! — агрессия вмиг расползается по организму, воспламеняет его и дарует силы для борьбы. Резкими рывками пытаюсь избавиться от ремней на руках и ногах. Роббин отходит от кровати, смиренно и ровно, даже строго продолжая:

— Ты будешь проходить курс лечения от зависимости, — и на том ставит точку, отвернувшись, чтобы выйти из палаты и не видеть меня таким… умалишенным.

— Стой! Блять, ты совсем рехнулась?! — кричу, но лекарство начинает действовать с новой силой, покрывая рассудок туманом. — Ты не имеешь права! — последняя возможность ругнуться в спину Роббин. Женщина подходит к двери. Мое бессилие порождает отвратительные эмоции на лице. Морщусь, осознавая, насколько слабость окутывает меня, и упираюсь макушкой в подушку, чуть запрокинув голову:

— Мама.

Пытаюсь смотреть на неё, но в глазах вновь пляшут темные пятна. Женщина останавливается напротив двери.

Мычу, заерзав плечами, дабы отогнать вялость, распространяющуюся по телу:

— Мам. Пожалуйста.

Роббин не оборачивается. Стоит ко мне спиной. Не могу понять, насколько сильно она напряжена и что на самом деле чувствует в данный момент. Она сбегает. Открывает дверь, выходит в коридор и оставляет меня одного, утаив свои эмоции.

Сдавливаю мокрые веки, сквозь зубы процедив:

— Черт возьми.

Издаю противный стон, завершением которого становится не менее отвратительный всхлип. Лежу. Слабость. Не чувствую пальцев.

Контроль. Я должен контролировать ситуацию

Но не могу даже контролировать тело

Всё это происходит. Всё это правда происходит.

Больше не раскрываю век, ведь вижу одно огромное черное пятно, затмившее бледный свет.

И через мгновение сопротивления мой рассудок истрачивает себя.

***

Я не верила людям. Полагала, им всем поистине плевать на меня, на мое выздоровление, а их главной целью было — получить за работу со мной деньги. А помогут они мне или нет — дело, не стоящее лишнего внимания. Мною долгие годы правила ненависть к лицемерию, которое я видела в каждом человеке, работающем со мной. Их улыбки и слова, сквозящие наигранностью. Они окружали меня — гребаный маскарад из лживости. И нет ничего удивительного в том, что я не верила и тем людям, кто действительно был заинтересован во мне.

Сижу в инвалидном кресле. Нет, ходить с костылем я могу, но тело слишком истощено, поэтому медсестра помогла мне одеться, медбрат посадил в кресло и вместе с полицейским и Эркизом спустил на парковку больницы. Мы молчали по пути к лифту, молчали в лифте, молчали, выходя на улицу. Такую же приятно серую и пасмурную. В воздухе стоят знакомые ароматы, так полюбившиеся мне своей тоскливостью. Хвоя, океан, дождь. Небо мятое, выглядит грязным и висит слишком низко, или мне так кажется? Смотрю вверх, пока медбрат везет меня к припаркованной машине. Пытаюсь запомнить всё детально, чтобы рисовать картинку одинокими ночами в своей голове.

Там, куда я отправляюсь, небо другое.

Опускаю голову. Рассматриваю знакомую иномарку, рядом с которой крутится инспектор. Плохо помню эту женщину. Она показалась мне крайне нервной и раздражала постоянной болтовней. Рядом с ней стоит мой соцработник. Женщина, которую я знаю с самого прибытия в лечебницу. Уже много лет. И к которой относилась, мягко говоря, недоверительно.

Но теперь я понимаю, что она — один из тех людей, кто пытается мне помочь.

Она прошла со мной через многое, терпела дерьмовое отношение, которым я одаривала её. И она вновь здесь. Как константа. При виде которой я могу расслабиться. И не испытывать такой сильный страх.

— Привет, — женщина в бежевом пиджаке и темных брюках поправляет локон светлых волос. Широко улыбается, но улыбка все-таки отдает печалью. — Давно не виделись, — наклоняется, чтобы осторожно приобнять меня за плечи, ведь знает, как нехорошо я реагирую на телесный контакт. — Ты выглядишь гораздо лучше, — выпрямляется, заглядывая своими голубыми глазами в мои. И, наверное, поражаясь тому, что я не проявляю негатив по отношению к ней. Даже во взгляде.

Смотрит на меня с каким-то пониманием. Сочувствием. Словно она сама не рассчитывала забить меня отсюда с целью возвращения в лечебницу.

Остаюсь внешне спокойной и собранной. Киваю в знак приветствия, чем сильнее тревожу соцработницу, но она не успевает уточнить, как я себя чувствую, ведь к ней подходит Эркиз, откашлявшись для привлечения внимания:

— Извините, миссис Уитокем?

Женщина встает прямо, подтянув вниз края пиджака, и с широкой улыбкой протягивает доктору ладонь, пока инспектор нервно покуривает в стороне, не желая участвовать в происходящем. Насколько я знаю, она здесь лишь для того, чтобы зафиксировать и подтвердить подписью факт моего отъезда обратно.

— Я доктор Эркиз, — Ричард пожимает её ладонь.

Смотрю в асфальт, фильтруя мысли. Ладони сцепляю на коленях, накрытых пледом. Ни о чем не думаю, понимая, что эмоции не помогут. Как бы сильно меня не терзало внутреннее страдание, оно никак не повлияет на действительность.

Я возвращаюсь в лечебницу. Чтобы начать всё с начала.

Моргаю, приоткрыв губы. Уныние царапает ребра. Прикрываю веки, мысленно настраиваясь на шум природы, чтобы Деградация не накрыла серостью разума глаза.

— Вот и познакомились, — моя соцработница приятно улыбается, — а то все через посредников общаемся.

— Вы получили мое письмо? — Эркиз резко перескакивает к волнующей теме, озвучив её шепотом, когдамимо беззаботно проходит полицейский, обращаясь к инспектору — женщина косится на него с презрением, явно не желая трещать о чем-то вроде «погоды». Почему-то такой простой по натуре характер мужчины вызывает на моем лице неяркую улыбку.

И да, я вижу, как мисс Уитокем (вдруг осознаю, что не знаю, как её зовут) удивленно косится на меня, но отвечает без задержки, таким же наигранно таинственным шепотом:

— Насчет перевода? Да. Я изучила информацию. Знаете, думаю, это неплохое место, — не прислушиваюсь. Лучше отстраниться. И просто отдаться на растерзание ситуации. — Тем более, Тее на пользу сменить обстановку. Я добьюсь от судьи перевода. И смену ответственного врача, — наклоняется к Ричарду, хмыкнув. — Он мне тоже не по душе, — щурится. — Люблю блондинов.

Опять уголок губы дергается в улыбке.

Она такая беззаботная, а я считала её простоту глупостью характера.

Ричард пытается держаться на одной волне с женщиной, дабы заполучить её расположение и добиться дальнейшего шанса на сотрудничество.

Мистер Эркиз тоже делает что-то для меня.

— Мой друг, глава этой лечебницы, мистер Боу, блондин, — с намеком уточняет. — И не женат.

Они смеются. Уитокем искренне и открыто, а Эркиз притворяется, но выходит неплохо.

— Тогда я приложу максимум усилий.

— Постарайтесь.

Медбрат получает сигнал от полицейского и подвозит мое кресло ближе к машине. Скорее всего, она принадлежит инспектору, которая всем видом демонстрирует свое нежелание выполнять свои должностные обязанности. А ведь ей, по правилам, нужно доставить меня, полицейского и мисс Уитокемобратно. Это… долгий путь. Очень. Уже предвкушаю её раздражение.

Мужчина помогает мне встать. Боль в бедре терпимая. Наверное, потому, что я неправильно отношусь к физическим недомоганиям. Сажусь на край сидения, не смотрю в сторону больницы, избегая появления страдальческих эмоций.

— До свидания, — мисс Уитокем прощается с Эркизом, склонившись надо мной. — Тея, скажи «спасибо» и попрощайся.

— Спасибо. До свидания, — проговариваю монотонным голосом, взглядом уткнувшись в свои колени, пока сажусь ровно, упершить вниманием в спинку сидения.

Чувствую на себе взгляд Ричарда. Мисс Уитокем обходит машину, заняв место рядом со мной, инспектор недовольно валится на сидения водителя, а полицейский, не прекращая попытки установить с недоступной ворчуньей контакт, садится рядом спереди.

За всем этим полезным шумом, заглушающим мои собственные тревоги, я не замечаю, как Ричард подходит к распахнутой дверце машины, присев на корточки, чтобы заглянуть мне в лицо:

— Еще увидимся? — вопрос.

Невольно встречаюсь с ним взглядом, ощутив, как слабнет выражение моего лица.

Хорошо, что Роббин не сумела заставить себя выйти и попрощаться.

Думаю, а из задних дверей больницы на парковку выходит женщина в форме медсестры. Она встает у края крыльца, не ступая вниз, складывает руки на груди и пристально смотрит в нашу сторону.

Перевожу на неё внимание. Зрение у меня плохое, но могу ощутить, какими эмоциями наполнен её взгляд, что выражает лицо, хотя она всячески пытается сдерживать проявление эмоций.

Поднимает одну ладонь на уровень лица. Привычный жест приветствия теперь означает прощание.

Эркиз не дожидается моего ответа. Встает, закрыв дверь, и отходит назад, обернувшись на Роббин. Женщина продолжает стоять на месте, когда полицейский прощается с Ричардом, и машина трогается с места.

И тут мое сердце замирает. Когда взгляд, наполнившись осознанностью, цепляется за лицо мисс О’Брайен. До тех пор, пока автомобиль не сворачивает к спуску на дорогу, и угол обзора больше не позволяет мне видеть больницу.

Бесчувственно застываю взглядом. Сверлю им стекло окна, о которое начинают разбиваться мелкие капли моросящего дождя.

Я люблю дождь

— Так… — мисс Уитокем пристегивает меня, стараясь не задевать бедро правой ноги. — Удобно? — поднимает глаза. Не поворачиваю головы. Смотрю на ровный строй хвойных деревьев, окружающих трассу, по которой несется автомобиль.

Полицейский продолжает действовать инспектору на нервы. Но удивительным образом игнорирую их голоса, полностью погрузившись в созерцание открывшегося вида: океан. Серый. Чуть приспускаю стекло окна, вдохнув аромат соли, и с тоской упираюсь головой в сидение, сохранив голову отвернутой от салона.

— Не переживай, — женщина рядом говорит со мной мягко. Я никогда не замечала этой теплоты в её голосе. Наверное потому, что Деградация уверила меня в невозможности хорошего отношения со стороны других. -Я сама не в восторге. Так долго выбивала тебе место на реабилитацию, лишь бы подальше от этих уродов держать. Ничего. Уверена, загадочный блондин мистер Боу нам понравится, — шепчет, вынув из сумки блокнот, и протягивает мне. — Твои вещи погрузили в багажник, — зачем-то напоминает. — Я помню, как ты раздражена, если не рисуешь, — улыбается немного нервно, напоминая о моем поведении.

Смотрю ей в глаза. И не чувствую отвержения. Неуверенно беру её блокнот и карандаш. Кладу на колени, нервно почесав шею:

— Спасибо.

Не представляю, каких усилий стоит этой женщине воздержаться от шока, вызванного моим поведением. Моим нынешним поведением. Она отмирает и улыбается, сев ровно и приняв участи в бессмысленном разговоре полицейского и инспектора.

Ехать нам долго. Надо как-то себя развлекать.

Прижимаюсь к сидению, вновь взглянув в сторону океана. Ровно дышу, бесцельно исследуя горизонт. В груди продолжают терзать эмоции, но, наверное, благодаря препаратам, которыми меня напичкали, умело совладаю с собой, расслабившись под успокаивающим прибоем воды, криком чаек и шумом ветра.

Чувствую себя пустой, но в мыслях теплится огонек, который ни за что теперь не погаснет. Я не позволю.

Конечно, этого следовало ожидать. То, что я могу не справиться.

От желания умереть — к желанию добиться свободы. Иной.

Приоритеты изменились, и, если бы не Кошмар, уверена, я бы справилась.

Сжимаю карандаш пальцами, чуть нахмурив брови, и взираю на океан суровым взглядом.

Я росла в чертовом рабстве. Мое тело продавали. Разум пичкали наркотиками. Но я сбежала. Я пережила колонию для таких же ублюдков, каким являюсь сама. Выжила в приюте, в котором правила ни для кого не писаны. Попала в лечебницу с добродетелями, которые старательно внушали мне мысль о собственной никчемности.

Но я выжила. И наградой получила возможность почувствовать себя иной, понять, какого это — жить нормально. Встретила людей, которые почему-то верили в меня и интересовались мной. Которые нелепо верили в мою внутреннюю силу.

И я действительно оказалась сильнее, чем могла себе представить.

Спасла себя. Спасла Дилана.

Цель — добиться освобождения путем смерти. Деградация.

Цель — добиться освобождения путем работы над собой и завершения реабилитации. Океан.

Новая фикс-идея. Новое стремление, благодаря которому я буду существовать.

Вернуться сюда, в Северный Порт, но уже самостоятельным и свободным человеком.

Прикрываю веки, дабы прочувствовать присутствие Демона внутри. Мне не избавиться от него. Он — часть меня, мое прошлое, но ему больше не будет подвластно контролировать мою жизнь. Я даже вдруг проникаюсь какой-то любовью к Деградации. Она — это я, ребенок, запертый в затхлой комнате, в которой с ним творилось множество… отвратительных вещей.

Касаюсь пальцами груди, одолевает легкая аритмия. Разжимаю веки. Всё еще океан перед глазами.

С тоской смотрю на него, напряженно дернув уголком губ.

У меня есть цель

Боль всё еще ядовито терзает глотку. Слезы кипят в глазах. Но я полна сил и стремлений.

Я сделаю всё, чтобы отца посадили, чтобы он получил по заслугам, всё расскажу в суде, о чем так долго молчала. Он никогда не выйдет из заключения.

И приложу все усилия, дабы добиться своего освобождения.

Нервный уголок дрожащих губ ползет выше, но натянутая улыбка не влияет на печальное выражение лица.

Надеюсь, и Дилан постарается для себя. И ради возможности вновь встретиться со мной.

Главное, что я поняла, находясь здесь, в иной атмосфере, среди людей с другими взглядами на окружающую реальность, так это то, что в этом мире есть множество вещей, ради которых стоит выбрать Океан.

========== Эпилог ==========

Жара. Поле стадиона. Яркая искусственная трава — новое покрытие. Солнце высоко виснет над головами, давяще воздействуя на парней, которые кое-как, потея и хрипя, выполняют физические упражнения под пристальным наблюдением нового местного тирана. Палит прямо в глаза. По лицам стекают соленые капли. Но они продолжают отжиматься, ведь страшнее солнечного удара может быть лишь недовольный тренер, которых, черт возьми, теперь стало двое. С одним еле выживали, а тут судьба им еще какого-то хрена с горы принесла. Каждый из членов команды сквозь зубы думает о жутких тренировках и тирании, но подсознательно относятся к этому, как к испытаниям, делающих их морально устойчивее и физически выносливее.

Почему-то именно сегодня погода играет с ними злую шутку. Ни единого облачка на ярко-синем небе. Печет не по-детски, но ты хоть трижды сознание потеряй — все равно потом придется отрабатывать. Так что лучше уж сейчас попотеть, чем дополнительно в свободное время.

Футбол продолжает играть особую роль в жизни Богом забытого городка. И тренировки, как и прежде, проходят в напряженном режиме.

— Сто семьдесят восемь! — еле сдерживаю усмешку при виде таких хиленьких ребят, которые после тридцати отжиманий уже валиться начинают, жалуясь на учащенное сердцебиение и слабые кости. Наверное, тренер совсем рехнулся, раз набрал таких… Хотя, быть может, лучших вариантов нет.

А вот в мое время…

Хмыкаю, довольно дернув свистком, висящем через шею на ленте. В мое время — звучит отвратительно. Будто мне под шестьдесят с хреном. Оставлю эту роль Мартину — несгибаемому временем тренеру, которого до сих пор побаиваюсь звать по имени, хотя уже давно не являюсь членом команды.

Стою напротив ряда хиленьких парней, которые еле сгибают руки в локтях, стараясь выполнить упражнение. Жду. Не давлю на них, но внутренне довольствуюсь их физической подготовкой, чувствуя удовлетворение от превосходства над ними. Наверное, нечто подобное ощущал и тренер, когда давал нам тяжелые задания.

— Дилан, ты че как мямля?!

У самого мурашки по спине бегут, а парни начинают с большим старанием отжиматься. Сколько лет прошло, а реакция у моего организма одна и та же. Оглядываюсь на тренера — мужчину, лицо которого изрезано эмоциональными морщинами, а в волосах заметно проглядывается седина — идет, прихрамывая на одну ногу, и возносит над головой свой журнал, хорошенько стукнув им по моему затылку:

— Я на тебя дело своей жизни готов оставить, — с возмущением восклицает, пытаясь вызвать у меня чувства вины, но не меняюсь в лице, стараясь не прыснуть со смеху, — а ты не можешь просто втащить им?! — серьезно, теперь, когда я нахожусь по одну сторону с ним, воспринимать агрессию с должной серьезностью невозможно.

Мартин встает рядом со мной, заливаясь кашлем. Меня одолевают двоякие чувства при виде мужчины, которого я запомнил активным, бодрым и… гребаным маньяком. Последние годы ему совсем хреново. Скоро стукнет шестьдесят. Надеюсь, когда я выйду сюда работать, он еще будет моим коллегой. Хотя… что может произойти за жалких три месяца? Совсем недолго осталось — забуду об учебе, как о кошмаре.

— Тебе уже двадцать семь лет, ал-ло! — мужчина продолжает давить на меня, а я хмыкаю:

— А кому-то под шестьдесят.

Мартин хочет вломить мне затрещину, но уворачиваюсь, из-за чего парни посмеиваются, и мужчина приходит в ярость, пихнув одного из них ногой. После чего вдруг серьезно обращается ко мне:

— Когда у тебя выпускной экзамен?

Опять встаю рядом, сцепив руки за спиной, плечом к плечу с человеком, который на протяжении моего лечения внезапно заменил мне отца:

— После практики, в следующем месяце.

— Соберись! — все-таки дает мне по затылку, заставив чуть сморщиться. — Не в том возрасте, чтобы в колледже за партой зад просиживать.

Ухмыляюсь, чавкнув жвачкой, и отвлекаюсь от бедолаг, которые теперь сгорают под натиском Мартина. Поворачиваю голову, с прищуром из-за палящего солнца смотрю на группу поддержки: девушки всё в той же форме школы тренируют танцевальный номер. Новые лица. Повсюду. Молодые девчонки, так непохожие на тех, которые выступали в поддержку нашей команды.

Невольно задерживаю внимание на затылке одной из девушек, волосы которой забавно дергаются в хвостике.

Брук их так собирала. И была похожа на девчонку из средних классов. Моя практика длится уже вторую неделю. А мне все никак не прекратит мерещиться Реин. Наверное, мне не стоило выбирать работу близ тех мест, с которым связаны мои воспоминания. Психотерапевт постоянно твердит о необходимости сменить обстановку, но я уже поступил в колледж в другом штате, этого достаточно.

Теперь я готов вернуться.

Отворачиваюсь, задумчиво вскинув взгляд в сторону неба.

Редко посещаю Брук. И иногда нахожу рядом с её надгробием венок из травы. Норам приезжает встретиться с ней, и данного факта достаточно, чтобы понять — с ним всё в порядке.

— Эй, — Мартин, зажав сигарету меж зубов, роется в карманах. — Зажигалка есть? — пялится на меня, а я вскидываю бровь, с намеком покосившись в сторону тренера. — А. Ты же бросил, — он еле сдерживает усмешку. — Точно.

— Мы приехали раньше… — мисс Уитокем нервно прикусывает губу, припарковав автомобиль на жилой улице, меж рядом домов. Погода стоит на удивление теплая, хотя обычно начало лета в Северном Порту дождливое. Жаль. Мне нравится пасмурность. По участкам носятся дети, играют между собой или с домашними псами, на крыльцах, прячась от солнца, в креслах отдыхают старики. Кажется, работающие родители сплавляют своих чад сюда. Не вижу молодежи. Наверное, потому что семестр еще не окончился и все торчат в школе.

— Гораздо, — улыбаюсь, предвкушая негодование Роббин. Она крайне недолюбливает, когда гости приезжают раньше установленного времени, ведь ей нужно вычистить весь дом, приготовить еду, да и вообще… эмоционально успокоиться и, желательно, занять чем-то детей, чтобы те не мешали долгим беседам.

В данном случае, у Роббин челюсть отпадет, ведь я должна была приехать завтра.

Но мне… слишком хотелось наконец-таки покинуть стены больницы с осознанием, что больше я не обязана возвращаться туда в срок.

Выйти свободным человеком.

— Тебе не терпелось, — Кэнда глушит мотор, видя, как нервно я сжимаю свой рюкзак, ерзая на сидении пятой точкой. Был бы хвост, виляла бы им, как одержимая.

Смотрю на высокий дом и по-прежнему не могу окончательно увериться.

Я приехала, чтобы остаться.

Чувствую, как Кэнда наблюдает за мной, за моим эмоциональным скитанием, волнением и невозможностью усидеть на месте. Перевожу на неё взгляд, уже который раз, без заминки, проговаривая:

— Спасибо. За всё.

Женщина притворно фыркает:

— Ты постоянно меня благодаришь. Скоро радугой плеваться начну, — но её голос срывается из-за улыбки, что расползается на лице, стоит мне обхватить её шею руками и притянуть ближе к себе, чтобы носом потереться о прямые локоны. Не воздерживаюсь от писклявого мычания, от которого Кэнда морщится:

— Теперь я оглохла, — она явно смущена, но мне плевать. Всеми фибрами обожаю эту женщину и хочу, чтобы она это знала.

Отстраняюсь, взглянув в голубые глаза блондинки. Изогнув брови, она смотрит на меня и кивает в сторону дома:

— Беги, только под ноги смотреть не забывай.

Не сдерживаю улыбку, развернувшись, и открываю дверцу, выскочив на теплую улицу. В глаза ударяет солнечный свет. Не морщусь. Я настолько охвачена окрыляющими меня чувствами, что разум игнорирует даже тот дискомфорт, что, спустя столько лет, продолжает ныть в правом бедре.

Быстро перебираю ногами, натянув ремень рюкзака через плечо. Взволнованно поправляю пряди густых темных волос, которые, из-за влажности, самостоятельно завиваются, ложась на плечи. Миную калитку, заросшую диким виноградом. Роббин совсем не занимается садом. Ничего. Теперь уж я возьму всё в свои руки.

Дыхание сбивается подстать сердечному ритму. Так необычно. Я не переживала настолько сильно в тот день, когда мне, спустя четыре года, за успехи в лечении и хорошее поведение, разрешили на три дня покинуть больницу вместе с Кэндой. Она даже не спрашивала, чем я хотела бы заняться. Когда женщина посадила меня в машину, она просто сказала: «Так уж и быть, проведем в дороге часов семнадцать», — и отвезла меня в Северный Порт. В дом Эркиза.

Я, конечно, поддерживала общение с Роббин, но письма удавалось получать раз в полгода. Особенно первые пару лет, когда меня вновь перевели в отдел серьезного присмотра. Слава Богу, после суда Уитокем добилась моего перевода. В больнице, в которой заправлял мистер Боу, и правда «жилось» легче.

Поднимаюсь на крыльцо, встав напротив двери, и начинаю поправлять одежду: неловко, но все вещи, которые у меня имеются, либо куплены Кэндой, либо переданы от Роббин. Вот и сейчас стою в зауженных черных джинсах (их отдала мне Кэнда), распахнутой клетчатой рубашке (привет Дилан из восьмого класса) и белой майке (опять-таки доставшейся мне бесплатно от кузины Кэнды). Топчусь. Нервно дергаю ткань одежды. Оглядываюсь на Уитокем, которая выбирается из салона, прижимая к уху телефон. Наверное, сообщает Боу, что мы добрались.

Интересно, когда уже этот мужчина поймет, что Кэнда вцепилась в него мертвой хваткой? Мне было бы страшно…

Вновь смотрю на дверь. Глубокий вдох — подношу ладонь к кнопке звонка. Выдох — давлю. И отступаю назад, стиснув ремень рюкзака пальцами. За дверью раздается звонкий перелив сигналов. Слышу топот ног. И не сдерживаю улыбку, когда за шагами раздается знакомое: «А ну всем застыть!»

Роббин Эркиз, запыхавшаяся, распахивает передо мной дверь, врезавшись широко распахнутым взглядом в лицо. Молчит. Я по-прежнему улыбаюсь, чуть морщась и вжимая голову в плечи, якобы ощущая вину за неожиданный приезд. На ней домашняя широкая футболка с логотипом какой-то бейсбольной команды, спальные штаны в клетку, волосы собраны в неаккуратный пучок. Женщина упирается руками в бока, в одной из ладоней сдавив влажную тряпку:

— Уже? — цедит сквозь ухмылку, а я не выдерживаю, с таким же писклявым мычанием бросившись её обнимать. Хотя последний раз мы виделись два месяца назад, но в этот раз всё воспринимается иначе.

Ведь я приехала, чтобы остаться.

— Ты будто не рада, — выбираюсь из объятий женщины, которая закатывает глаза, хлопнув тряпкой мне по пятой точке:

— Я вообще-то запланировала на сегодня грандиозную уборку, а на завтра королевский ужин, а вы, блин, — переводит негодующий взгляд на поднявшуюся к нам Кэнду, — как обычно.

Уитокем косится на меня, убрав телефон в сумку:

— У неё с начала недели шило в одном месте.

— Понятное дело, — хмыкает Роббин, и я вновь мычу под нос, крепко стиснув её шею руками. Женщина, наконец, смягчается, прижавшись ко мне щекой:

— Я очень рада, — поднимаю глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. — Наконец-то никаких инспекторов, — шепчет с раздражением.

За спиной Роббин вновь раздается неугомонный топот босых ног. Я выглядываю из-за плеча женщины, поприветствовав двойняшек Рэнди и Ралли. Представляю, какой шок испытала Роббин, узнав, что у неё будет не один пупс, а целых два. А Эркиз так вообще чуть в эмоциональный запой не ушел.

Эти два чертика ничем не уступают Дилану. Такие же активные, эмоциональные, громкие и непослушные. Роббин пришлось оставить работу, чтобы полностью отдаться воспитанию этих неугомонных зверей, которым с самых ранних лет все и обо всем нужно было знать. Потребность в изучении мира напоминает Дилана. Двойняшкам с такой же простотой дается практически всё, за что они берутся. Легкомысленные, правда, слишком. Быстро забрасывают кружки и секции.

Двум пылким брюнетам уже по девять лет.

— Уроки сделали? — пугающе ровным тоном интересуется Роббин.

Дети переводят на неё взгляды, одновременно качнув головой.

— А чего тогда встали?

Сурово. Дети надувают щеки, но мать слушают, уносясь обратно в гостиную. Первое время я еще интересовала их с точки зрения незнакомого человека, но постепенно они ко мне привыкли. И даже… немного недолюбливают, как мне кажется, ведь Рэнди нравится спать в комнате Дилана, когда тот возвращается. Для него старший брат — эталон крутости. Поэтому, когда тот возвращается домой, мальчишка не отлипает от него, утопая во внимании. Но если приезжаю я… То ребенок во всю негодует из-за того, что О’Брайен тратит время не на него, а на какую-то «тетю».

— А где Дилан? — прохожу в коридор за Кэнда, а Роббин закрывает дверь:

— Я с полной уверенностью заявила ему, что ты приедешь седьмого июля, поэтому он перенес свой отгул на завтра, а занимается сегодня.

— У него практика уже началась? — мне казалось, на следующей неделе.

— Да, — Роббин спешит на кухню, где у неё кипит суп. — И это жуть, — дает оценку тому, какой из её старшего сына преподаватель. — Это надо видеть. Один тиран-тренер был, стало два, — шутит, принявшись мешать варево в кастрюле половником. — Иногда в глазах двоится.

Кэнда устало плюхается на стул, вытянув ноги. Долгие часы в дороге её крайне выматывают. Я подхожу к столу, поставив рюкзак на край, и расстёгиваю молнию, решая выложить сладкое, которое купили в здешнем магазине. Чтобы задобрить двойняшек, а то порой я их боюсь.

— Мне нравится смотреть на него, когда он на поле, — мне посчастливилось лишь один раз попасть на матч. Дилан уже тогда часто зависал с тренером, помогая тому после аварии тренировать команду. За эти годы они достаточно сблизились. Это здорово. О’Брайен отрицает, но мне кажется, отчасти Мартин выступает для него в роли отца.

Но это лишь мои предположения.

— А меня это пугает, — Кэнда устало выдыхает в потолок, припоминая Дилана на поле.

Орать двойняшки начинают еще в прихожей, поэтому их явление на кухню никого не заставляет поседеть: Ралли чуть не сносит стул, убегая от брата, который кричит что-то про испорченную тетрадь, грозя треснуть ею же сестру.

— Прекратите носиться! — Роббин командным тоном оглушает присутствующих, и дети, разбежавшись по обе стороны стола, хватают из моего пакета шоколадные конфеты, после чего несутся прочь, обратно в гостиную. Видимо, крик — это обманный маневр. Их истинной целью было взять сладости. Привыкли, что я приношу их.

Завязываю пакет, обратив внимание на подоконник, забитый маленькими горшочками с мелкими стеблями:

— Это ростки с моего цветка? — удивляюсь.

— Да, — Роббин оглядывается. — Он сильно разрастается. Надо уже высадить на улице, — с намеком косится на меня. — Я ждала, когда ты вернешься окончательно. Чтобы ты это сделала. Мне кажется, это символично.

— Очень, — хмыкаю. Роббин вытирает ладони о тряпку, встав рядом со мной:

— Это все твои вещи? — изучает содержимое рюкзака. — Ты будто на день приезжаешь.

Я не отрываю взгляда от экрана телефона, взволновано тараторя:

— У меня их накопилось немного.

Роббин вздергивает бровь, уставившись на меня, как и Кэнда, подперевшая щеку ладонью и устало зевнувшая. Переминаюсь с ноги на ногу. Взгляд бросаю то на одну женщину, то на вторую, и в итоге Роббин сдается:

— Ладно, езжай, — махнула рукой в сторону окна, а я практически подскакиваю от бушующих эмоций:

— Я быстро, — хватаю Роббин за плечо, поклявшись. — А потом помогу прибраться, — и автоматически срывается с языка в адрес Кэнды: — Я могу ведь поехать?

Женщина даже немного побледнела, не сразу отреагировав на мой вопрос:

— Ты больше не должна спрашивать моего разрешения, — напоминает, а внутри меня что-то приятно копошится. Нервишки щекоткой терзают легкие.

— Иди уже, — Роббин подгоняет меня, убрав конфеты на самую верхнюю полку шкафа. Правда, думаю, эти умные двойняшки, если захотят, соорудят себе ступеньки из кухонной утвари.

— Я быстро, — уверяю, схватив связку ключей, которую мне протягивает Кэнда, напомнив про правила безопасного вождения. В Северном Порту на дорогах не встречаются патрули. Служителей закона здесь можно по пальцам пересчитать, лишних людей нет. Это важное уточнение. Прав-то у меня нет. Но Кэнда разрешает нарушать правило, не зря тайком же учила меня вождению.

Дилан тоже пытался… Но, кхм, преподаватель он суровый и слишком нервный.

— Вернись лучше с ним, — миссис Эркиз ставит чайник. — Тогда вы все будете обречены на помощь мне.

Я торможу на пороге, хмыкнув:

— А Ричард?

— Не беспокойся, — женщина стреляет в меня взглядом, — я и до него докопаюсь.

Уж в этом не сомневаюсь. Роббин стала строгой матерью. И детям везет меньше, чем Дилану. С ним она не была так дотошна. Так что парню, можно сказать, повезло.

Выбегаю в коридор, бросив рюкзак возле комода. Торможу напротив зеркала, изучив свое лицо. Раскраснелось. Энергия бьет ключом. Щеки румяные, глаза эмоционально наполнены. Пытаюсь пригладить беспорядочные локоны. Разглядываю одежду, разглаживая мятые участки, и невольно провожу ладонями по талии, не нащупывая ребра. Часто так делаю. Потому что это странно — не чувствовать костей. Оглядываюсь, проверив, нет ли кого поблизости, и приподнимаю ткань майки, подкрепив свои ощущения зрительным фактом.

Костей нет.

Касаюсь щек. Впадин нет.

Поправляю лямки бюстгальтера и упираю ладони в бока.

Всё на месте.

В последний раз встряхиваю волосы и быстрым шагом направляюсь к двери, покинув тихий дом Эркизов.

— Кофе? — Роббин ставит кружку на стол, держа над ней чайник.

— Спасибо, — Кэнда пребывает в глубокой задумчивости. Смотрит куда-то в сторону, пальцами барабаня по своим губам. Роббин наливает и себе кипятка, размешав сахар в обеих кружках. Прислушивается — дома подозрительно тихо. Опять эти неугомонные что-то замышляют.

Кэнда вздыхает, выглядит тоскливо и не понимает, какие чувства преобладают внутри неё:

— Я всегда испытываю радость, когда мои клиенты преодолевают трудности и получают возможность жить самостоятельно. Но всё равно переживаю. Тея была сложным пациентом.

— Она будет посещать терапевта, — это даже не обсуждается. Дилан тоже продолжает общаться со своим врачом. Раз в месяц, при необходимости, больше, посещает его, ведь проблемы порой дают о себе знать. Главное, теперь он работает над ними, а не обрастает, заглушая употреблением курительных смесей. — Мэгги сказала, что возьмет её под свое крыло, — садится напротив, подвинув одну из кружек к гостье. Уитокем кивает, поблагодарив еще раз, и сжимает кружку ладонями, долго рассматривая горячую жидкость, с поверхности которой к её лицу вздымается пар.

— Хорошо, — шепчет, вновь подперев щеку ладонью:

— Так странно… Привезти её сюда. А уехать одной.

Роббин хмурится. Ничего странного она в этом не видит. Давно пора, а эти придурки из комиссии только время тянули.

— Даже грустно, как-то… — Кэнда совершает глоток, своей апатичностью выбивая Роббин из колеи. Эркиз решает немного сменить тему, точнее, перескочить совершенно, и с таинственной улыбкой сощуривается:

— А ты когда собираешься миссис Боу стать? Часики тикают…

Щеки взрослой состоятельной дамы вдруг вспыхивают румянцем как у десятилетней девчонки, а голос надрывается от смущения:

— Ой, отстань.

Школьный коридор нагоняет тоску. Занятия уже закончились, люди встречаются редко, но не тишина настраивает меня на размышления. Дело в том, что я хотела поступить в колледж в этом году. Вроде нормально сдала общий экзамен, получить диплом об окончании школы, самостоятельно готовилась к вступительным, но медицинский — сущий Ад. С моими результатами не пройти даже первый этап. Не набрала нужный балл.

Но Роббин просит не унывать. Предложила мне в этом году подработать и набраться опыта в больнице Эркиза, параллельно буду заниматься с репетиторами. Оплачивать которых намереваюсь сама. Как-нибудь. А в следующем году попробую снова.

Выхожу на лестницу. Выход на задний двор открыт. Слышу гул музыки, под которую тренируется группа поддержки, слышу привычный ор Мартина. И сжимаю кулаки, взволнованно заморгав, встав на пороге дверей.

Солнце слепит в глаза. Трепет перерастает в ненормальную судорогу.

Вдыхаю.

Размеренная жизнь Северного Порта кажется многим приезжим скучном и однообразной, но это именно то место, так сильно привлекающее меня, место, в котором мне хотелось бы остаться.

И теперь я имею право.

Выдыхаю.

— О, смотри, красотка, — этот тип отжимается на последнем издыхании и каким-то образом успевает девушками любоваться. Ребята по обе стороны от него вскидывают мокрые от пота лица, устремившись вниманием в сторону тоннеля под стадионом, служащем одним из входов.

Я стою боком к ним, держа руки сложенными на груди, а губами сжав свисток, и готовлюсь оглушить олухов, но перед этим необдуманно сам стреляю взглядом в сторону тоннеля, чтобы понять, какой объект привлек их внимание (и, следовательно, кого мне нужно прогнать на хрен с поля, чтобы не мешал тренировке гормонально неустойчивых подростков).

Губы мягко выпускают свисток, ударившийся мне о грудь.

Тея топчется на входе. Её руки похожим образом сложены на груди, взгляд мечется из стороны в сторону, слегка потерянный, ведь масштабные строения вгоняют её в растерянность. О таком трудно забыть.

— Как думаете, она уже совершеннолетняя? — парень еле выполняет сотое отжимание, обратившись с кряхтением к своим друзьям, которые начинают прикидывать, исходя из внешних факторов, а мой взгляд раздраженно вздымается к нему. Поворачиваюсь к неугомонному, приподняв ногу, и стопой врезаю меж лопаток, отчего парень в ту же секунду валится всем телом на траву, простонав.

— Уймись, самец, — фыркаю.

Со спины подкрадывается Мартин, пихнув меня локтем:

— Ты говорил, она завтра приедет, — указывает на Оушин рукой. Оборачиваюсь. Тея, наконец, находит меня взглядом, а потому активнее переминается с пятки на носок, сцепив ладони за спиной.

Не могу сдержать ухмылку. Она пытается казаться менее взволнованной, но, как обычно, её эмоциональная взбудораженность плещется в глазах.

— Я такое говорил? — щурюсь, не сводя внимания с девчонки.

Она по-прежнему выглядит, как девчонка.

— Ты часто трещишь о вещах, на которые мне плевать, — Мартин листает журнал, заметив, что ребята из команды, все как один, рухнули без сил. Фыркает, пихнув меня в сторону:

— Иди, — отпускает, хотя я обещал сегодня задержаться, и обращается с ревом к хилым подобиям мужиков. — Чё расслабились, девчонки?! Второй подход. Двести отжиманий!

— Так мы уже сделали…

— Я не видел.

За моей спиной раздается хор негодующих и жалких вздохов. Наклоняюсь, подхватив брошенную на траву кофту, и расправляю плечи, взглянув на Оушин, которая забавно топчет землю под ногами.

Был бы хвост… завиляла бы.

Несмотря на постоянные тренинги по контролю эмоций, сдержать улыбку при виде этой пылающей жизнью девушки не представляется возможным. Это уже чертово насилие над собой, а потому не пытаюсь себя сковывать и улыбаюсь ей, чуть подняв ладонь — жестом приветствую, и девчонка по-детски невысоко прыгает на месте, широко улыбаясь и уже явно изнемогая от желания свернуть мне шею крепким объятием.

Силенок в ней прибавилось, как только вес начал набираться. Мне с трудом удавалось представить, как может выглядеть Оушин без своей привычной худобе. А оказалось…

Вижу, как ребята из команды по баскетболу, бегущие мимо, оглядываются на Тею.

…оказалось, она очень даже способна привлекать излишнее внимание.

Океан или Деградация?

Прекращаю прыгать, как дура, и поднимаю ладонь в ответном жесте, уже крайне изводясь от бурлящих эмоций при виде широкой ухмылки О’Брайена.

Ведь этот раз — особенный. В этот раз я останусь здесь.

Океан. Определенно Океан.