Праздник [Борис Петрович Екимов] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Шнурок; да еще две девки: Вера Губатая и знаменитая Королиха, молодая, приглядная.

За окнами — темь кромешная, холодный ветер и дождь. А в доме светло, тепло, два телевизора с песнями да веселыми фильмами, щедрый стол.

Поднимать тосты начали загодя, от самой Камчатки. Там Вера Губатая на заработках бывала. От Дальнего Востока встречали и провожали долго, пока хватило сил.

Потом долгий отдых. Коля Мордва Веру увел. Королиха осталась при хозяине, на мягких перинах. И бедолаге Ване Шнурку, конечно, теплый угол нашелся.

Отсыпались. Но помаленьку к тому же месту прибились, потому что на воле — зимний дождь и холодная слякоть. Никуда не уйдешь, не уедешь. Даже в станицу. До нее двадцать верст непролазной грязи.

В букановском доме два телевизора, один из них с «видиком». Музыка, песни, кино… Можно в карты играть, в подкидного дурака да проходного. Можно просто болтать, давнее и близкое вспоминая.

Для бедного Вани Шнурка и вовсе настал рай земной. Пять лет назад умерла его бабка, старая Хомовна. С тех пор он и мыкался неприкаянно: сначала — сиротский приют ли, детдом в районном центре; потом снова хутор, его округа, где он нанимался скотину пасти, сторожил у рыбаков вагончик да сети, помогал им; куда-то пропадал и снова возвращался. Подворье его растаскивалось и разваливалось без пригляда. Да и сам он — парень вовсе молодой — гляделся незавидно: морщинился, словно старик, телом болезненно захудал. Отсюда и кличка — Шнурок.

В букановском доме, при Ваське, в эти дни Шнурок отмылся, от пуза наелся горячего и в благодарность суетился по хозяйству: приносил дрова, подбрасывал в печь, сидел не за столом, а возле открытой топки, на низкой скамеечке, глядя в огонь и покряхтывая от удовольствия. Отсветы пламени играли на лице его, словно помолодевшем.

— Все зябнешь, Шнурила… — посмеивался Коля Мордва, полеживая на диване.

— Тебя бы заставить скотину пасти в зиму. Ты шкуру наел, шубы не надо. А у меня одни кости. Пойди попаси! Хоть денек!

— Не надо! — решительно отказался Коля. — Знаем мы это дело.

Приходилось ему и другим в очередь пасти хуторское стадо. Летом еще куда ни шло, а вот в пору осеннюю, зимнюю, в стылую ветреную слякоть, от темна до темна, а уж тем более при худой одежонке — не дай бог…

— Ладно, грейся, Шнурила… — проникся сочувствием Коля и свое вспомнил: — Нам нынче тоже несладко. Кинули на ростовскую линию. Подбивать полотно. Степь голимая. Высаживают на участке. На весь день. Вечером собирают.

— Тогда и ты иди грейся, — великодушно пригласил Шнурок.

— У меня своя печка… — похвалился Мордва, подгребая поближе задастую Верку. — Аж пышет!

— Может, поменяемся? — хихикнул Шнурок.

— Дело магарычовое…

— Не купил, а торгуешь, — остудила его Верка добрым тумаком.

Они были друг другу под стать: тушистые, рослые, по возрасту ровни. Виделись редко. Коля Мордва, оставив рыбацкое свое ремесло, в последнее время прижился на железной дороге: там — две недели, потом — на хуторе, у матери, отдых. Верка летом моталась по всей стране, по стройкам, на вахтах, штукатурила да малярничала. Зимой торговала на рынке, в городе да в райцентре, конечно, от хозяев.

Встречались они редко, но близко, ненадолго согревая друг друга в молодом еще одиночестве. На хуторе давно уже не было выбора: одни старики. Лишь Васька Дрот погостит да мыкается по округе Ваня Шнурок. Да редко-редко, как ныне, объявится Королиха.

Нынче их собрали праздник и случай. Они отдыхали всласть, процеживая ленивое время среди своих людей, в родном хуторе, в своей воле. После чужих углов: тесных бытовок, вагончиков с нарами, прокуренных, провонявших, после долгих дней несладкой работы час нынешний, конечно, был праздником, который скоро закончится.

И для старой Буканихи было в радость это многолюдство. Она выходила порой из своей комнатки-боковухи, чай пила за столом, оглядывая молодых, словно глазам не верила, уже привыкнув к одиночеству, стариковству.

— Бывалоча… — говорила она, — бывалоча, на эту пору хутор гудит, как ярмонка. Новый год, и праздник заходит, Рождество, святки. На улицах людно, ребятня мыкается, молодежь. С горы на шкурах, на санках катаются.

На вечорки сбираются, готовятся христославить. Как же… Праздник заходит. А ныне — ни шуму, ни граху. Спасибо, хоть вы приехали. — А потом добавляла желанное: — Поженились бы вы. Деток завели. И зажили, как бывалоча…

Такие речи были не в новость для всех. Об этом твердили родные и Верке, и Коле Мордве. По старым обычаям, и впрямь им давно пора жить семейно. Но нынче время иное. Людям пожилым его трудно понять. Они гнут свое, конечно добра желая. Вот и бабка пыталась внушить:

— Бывалоча…

— Бывалоча было другое время, бабаня, — не в первый раз отвечал ей внук. — Бывалоча, колхоз был, работа была на хуторе, зарплата, дома людям строили, для детишек — детский садик и школа, магазин, почта… А ныне? Где тут работа? Куда идти? К Бугру, к Ревунову, к