Сэр Невпопад и Золотой Город [Питер Дэвид] (fb2) читать онлайн

Питер Дэвид Сэр Невпопад и Золотой Город

Автор хочет поблагодарить Кэтлин О'Ши Дэвид за мастерство, с каким она сделала карты — и для первой книги, "Сэр Невпопад из Ниоткуда", и для той, что вы держите в руках.

Он также хочет поблагодарить Альберта Альфаро из "Иманджинариум гэллериз" за создание хроликов — породы, говорящим представителем которой является Мордант (когда он сам этого пожелает). Вы можете завести себе собственного хролика, если повстречаете его на карнавальной фольклорной ярмарке (например, в Таксидо в Нью-Йорке), или если зайдете на www.animatedpuppets.com, или позвоните по телефону (570) 420-9817. Скажите, что вы от Невпопада. К сожалению, это не дает вам права на получение скидок при последующей покупке. Но возможно, скидку сделают автору.

И наконец, автор благодарит Джона Ордовера и Скотта Шеннона из "Покет-букс" за их веру в то, что из одной книги получится целый цикл, и еще Энди Зака, организатора нашей сделки. А также всех, кто решился провести время в компании с нашим беспокойным антигероем. Автор надеется увидеть всех через год, когда выйдет очередная книга.

Книга первая ПОЛНАЯ И ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ СУДЬБА

1 ШТУКОВИНА

Hе люблю отнимать у людей жизнь — уж поверьте. Несколько раз я это делал, но никакого удовольствия при этом не получал. Более того, я всегда действовал в целях самозащиты, и, как бы сомнительно ни звучали мои слова, трагедия обычно происходила из-за того, что человек сам по неосторожности натыкался на какой-нибудь острый предмет, который именно в тот момент мне случалось направлять в его сторону. Однако я никогда не принадлежал к породе людей, готовых затеять ссору, если есть возможность ее избежать, или, говоря по-другому, был всегда не прочь отступить, если к тому имелась хоть какая-нибудь возможность. Всякий прочитавший начало записок о моих "приключениях", которые продолжены в настоящей книге, очень хорошо понимает смысл последнего утверждения.

Надеюсь, поэтому вы оцените мое душевное состояние в тот момент, когда неким морозным, довольно-таки бодрящим вечером я стоял средь живописной поляны, в смятении глядя на карлика с волосатыми ногами, которого невзначай убил. Вот эта-то случайная смерть и ввергла меня — другого слова не подберу — в приключение, которое было попеременно то самым веселым, то самым ужасным из всех, что мне доводилось переживать. А если вспомнить, что именно мне доводилось переживать, то фраза эта не пустой звук.

Для читателей, пока еще не знакомых с тем, что в самых общих словах — и с немалой долей иронии — можно назвать путешествием моего героя, я должен все объяснить попроще, чтобы они смогли получше меня понять. (Вообще, должен заметить, что если вы интересуетесь моей жизнью, то, скорее всего, мощи вашего ума хватит только на то, чтобы понять самые простые из объяснений.)

Зовут меня Невпопадом, а точнее, Невпопадом из Ниоткуда — потому что род мой незнатен и происхожу я… действительно из ниоткуда. Недавно меня стали величать сэром Невпопадом, однако по-прежнему из Ниоткуда, — но этой честью мне не пришлось воспользоваться по причинам, которые я не стану здесь объяснять. Достаточно сказать, что человек, вассалами которого состоят рыцари, насиловавшие мою матушку, — она тогда прислуживала в таверне… Так вот, этот человек, ставший причиной моего появления на свет и обрекший меня тем самым на полное предательств и лишений существование, которое, в свою очередь, воспитало во мне несколько, скажем так, циничное отношение к жизни… Короче, этому человеку, увы, не светит тихая, счастливая старость. Я был достаточно глуп, чтобы на время ему поверить, и жестоко заплатил за свою наивность — не прошло и суток после моего производства в рыцари, как меня упекли в тюрьму, что при дворе короля Рунсибела, правителя Истерии, явилось своеобразным рекордом скорости.

Как только мне удалось из тюрьмы бежать — при помощи средств слишком нелепых, чтобы упоминать о них, — я отправился в путь в обществе довольно неприятной юной волшебницы (или плетельщицы, как иначе их называют, имея в виду способность этих особ сплетать магические заклинания); себя она величала Шейри — то ли это было ее настоящее имя, то ли нет, понятия не имею.

Я так и не узнал, отправил ли король Рунсибел своих рыцарей в погоню за мной. Не сомневаюсь, что его гордость была крепко уязвлена, однако, с другой стороны, думаю, что и он, и королева, и — наверняка — их дочь были довольны, что избавились от меня. Если бы они решили меня поймать, труда бы это не составило никакого. Мои уши имеют обыкновение торчать чересчур заметно, а ярко-рыжие волосы длинны и всклокочены. Нос у меня крючком — после нескольких попыток его сломать, — правда, мои глаза имеют изумительно приятный серый оттенок, но, увы, на фоне общей неразберихи, составляющей мою внешность, эта их положительная особенность обычно остается в тени. Скажу более: я хром на правую ногу и передвигаюсь при помощи посоха изрядных размеров, который служит мне еще и оружием. Короче говоря, меня легко выследить и трудно замаскировать.

У Шейри внешность была не такой бросающейся в глаза. Одевалась она, как правило, в черное, черные как смоль, коротко подстриженные волосы лежали кольцами возле ушей, а ее несколько выступающий подбородок всегда был вздернут, словно эта особа бросала вызов окружающему ее миру, провоцируя его на хороший выстрел. Бывали минуты, когда я думал, что основная цель ее жизни — изводить меня и наслаждаться причудливыми превратностями моей судьбы. Однако — по-своему — она была мне самым преданным другом, при условии, что под словом "друг" подразумевается "постоянный раздражитель".

На случай, если рыцари Рунсибела пустятся за нами в погоню, мы подались на запад, а оттуда — на север, чтобы укрыться в Утомительном лесу. Это было предпринято не без некоторого трепета с моей стороны. В этом лесу гнездилась злобная компания чудовищ-головорезов, известная под названием арфисты-затейники, а у меня с ними была личная ссора. Предпочтительнее, конечно, было найти убежище в Элдервуде — в лесу, где я провел молодость, но попасть туда можно было только по оживленным дорогам, а на таких я не мог чувствовать себя в безопасности, или же через Ревущую Глотку Вечного Безумия, о которой чем меньше будет сказано, тем спокойнее. Кроме того, Шейри, похоже, была совершенно уверена, что если возникнут трудности, то ее магические приемы, связанные с погодой, живо избавят нас от арфистов; таким образом, Утомительный лес стал на время нашим укрытием, где мы дожидались, пока имечко Невпопад постепенно откочует на зады королевской памяти.

К счастью, я имел изрядный опыт лесного существования — это был один из моих немногих талантов, кроме, соответственно, таланта к побегам, спасению собственной шкуры и искусства непревзойденной трусости. Лесной опыт я приобрел в юности и не утратил его с течением лет, ушедших на мое возмужание. Когда мы нашли временное прибежище в Утомительном лесу, мне было без малого двадцать. Мы отыскали пещеру, где могли поселиться, — она была надежно укрыта от случайных взглядов как снизу, с земли (воров), так и сверху, с ветвей деревьев (арфистов-затейников). Мы решили передохнуть там несколько дней, а затем податься дальше на запад, чтобы между нами и людьми Рунсибела легло как можно большее расстояние. Я проводил время на охоте, ловил мелкую дичь, Шейри же попеременно то предавалась медитации, то вела себя так, словно у нее имелась возможность тратить время гораздо лучше, чем в общении со мной.

Впрочем, что там ни говори, а уживались мы с ней неплохо. Я, к примеру, намекнул Шейри, что не прочь бы обучиться какой-нибудь магии, и она стала учить меня карточным фокусам. Понятно, это никакая не магия, и поначалу я на нее очень сердился. Но вскоре стал получать от карт настоящее удовольствие. Я очень быстро учился, а заодно приобрел определенную ловкость рук, позволявшую сбивать зрителей с толку и вытаскивать карту как бы из воздуха. Честно говоря, последнее — не такой уж и сложный трюк. Надо просто вытянуть руку прямо, удерживая верхние углы карты на тыльной части ладони между пальцами, а затем быстро выбросить карту вперед. Создается впечатление, что карта появляется из ниоткуда. Как я уже отмечал, прием не бог весть какой, но порою качество нашей жизни мы измеряем количеством бездумных забав, которые изобретаем, чтобы развлечь себя на пути к могиле.

Что касается охоты, то, повторяю, сначала я охотился на мелкую дичь. Но однообразная диета из кроликов и белок быстро приелась, и я переделал и перенастроил ловушки на более крупную добычу, надеясь поймать небольшого оленя или даже отбившегося от стада единорога. Бессмертные они или нет, но эти существа, если им быстренько свернуть шею, умирают не хуже других лесных обитателей, а мои ловушки были предназначены именно для такой цели. Понятно, я не ставил их поблизости от дорог, которыми могли бы воспользоваться редкие путешественники, — разве что произошел бы несчастный случай.

И вот он-то как раз и произошел.

Однажды я с присущей мне осторожностью пробирался по лесу. Может, это прозвучит хвастливо или тщеславно, но, если я решаю остаться в лесу незамеченным, обнаружить меня почти невозможно. Это одно из немногих занятий, не считая плавания, когда хромая нога мне не мешает. Скрытность зависит не от скорости, а от экономии движений. Скоростной марафон — предприятие для меня безнадежное, но если вы ищете человека, который мог бы двигаться не быстрее улитки много дней подряд, то я в вашем распоряжении.

Подбираясь к одной из своих ловушек, снабженных петлей, я вдруг услышал испуганный вскрик, который, правда, тут же и оборвался. Звук был определенно произведен человеком. Мига мне хватило понять, откуда мог идти звук — конечно же, из моей ловушки, — и еще мига, чтобы с ужасом осознать, что он означает.

Наплевав на скрытность, я буквально вломился в подлесок, надеясь, что у меня еще есть время выправить ситуацию.

— Неужели…

Вид, который передо мной предстал, был до жути отталкивающий, но притом и редкостно привлекательный — в извращенном, понятно, смысле, самом что ни на есть извращенном.

Небольшая кучка еды, служившая приманкой, была развалена. Туго затянутая петля болталась над землей в трех с половиной футах. И в этой петле висел, оставив между ногами и почвой промежуток в добрых шесть дюймов, вышеупомянутый карлик.

Выглядел он до чертиков странно. Голова его свешивалась на сторону и была совершенно круглой, при этом черты лица выглядели на удивление сплюснутыми, словно кто-то сел ему на лицо. Руки были непропорционально длинны, что часто встречается у таких существ, однако и ноги у карлика оказались длиннее, чем водится, и были не такими кривыми, как это обычно бывает. Но что самое удивительное, это его ступни. Сначала я подумал, а не обут ли он в какие-нибудь волосатые тапки, но потом понял, что карлик бос, просто его нижние конечности были такой степени волосатости, какой я не встречал ни у одного экземпляра представителей породы бесхвостых.

В паху существа имелось изрядное вздутие, которое не могли скрыть даже его широкие штаны. Я никогда не присутствовал на казни через повешение, но слыхал, что жертвы подобных инцидентов в момент смерти обычно имеют потрясающую эрекцию, и это всегда меня поражало своей загадочностью. Ведь если что-то и можно считать надежным средством против полового возбуждения, так это перелом шейных позвонков. Но вот он я, своими глазами наблюдаю подобное удивительное явление, так что все это чистейшая правда. Кто бы мог подумать?

Я все еще чувствовал некоторую вину за то, что раньше срока оборвал жизнь прохожего существа, но помочь ему не мог все равно, раз событие уже совершилось. Так что я занялся наиболее разумным в таких обстоятельствах делом: проверил его карманы. Веревку я обрезать не стал: как ни печальна сцена, а в подвешенном состоянии обыскивать тело легче. Когда выпуклость на штанах карлика начала опадать, я охотно освободил его еще от одной — изрядных размеров кошелька, висевшего у него на поясе и набитого золотыми монетами, подобных которым я никогда раньше не видал. Впрочем, в отличие от монет, в каждом королевстве несущих профиль своего монарха, выбитого на их поверхности, золото остается золотом, чья бы личность его ни украшала.

Потом под болтающимися ногами карлика в траве что-то блеснуло в лучах заходящего солнца и засияло, словно подмигивая мне. Я нагнулся и поднял предмет. Это оказалось золотое кольцо, слишком, правда, большое, чтобы носить такое на пальце. Я легко мог продеть в него три своих. Возможно, это была серьга — хотя какое-либо специальное крепление отсутствовало. На ощупь кольцо оказалось теплым, и я вертел его в руках, внимательно разглядывая. Тогда-то я и заметил на внутренней стороне кольца некую надпись. Не так-то легко было ее разобрать, к тому же, как ни странно, буквы, казалось, таяли, а кольцо остывало. Там было написано вот что:

"Штуковина, чтобы их всех иметь".

Я не знал, кто такие эти "они", которых "всех" за что-то надо было "иметь", и что это за "штуковина", я тоже не знал, поэтому назначение кольца оставалось для меня темным. Жаль, что мое неведение не продлилось вечно.

В этот момент в лесу я услышал шум. Судя по звуку, ко мне приближалась группа людей, человек с полдюжины, если не больше. Они шли не скрываясь, их мог бы услышать и глухой. К несчастью, они находились на пути между мной и пещерой.

Не раздумывая, я сунул кольцо в карман и, быстро оглядевшись, нашел укрытие в довольно густом подлеске. Вы уже знаете, что, если я захочу остаться в лесу незамеченным, обнаружить меня почти невозможно. Я завернулся в плащ и присел на корточки, спрятавшись в длинных лесных тенях.

Вскоре появились и те, кто производил шум; более пеструю компанию трудно было себе представить. Предводительствовал крепкий, с узким лицом, высокий и красивый мужчина. Его сопровождало сборище… не знаю даже кого. Несколько карликов с волосатыми ногами, несколько троллей и еще какие-то нелепые создания. Я не представлял, откуда они могли появиться — никто из таких существ ни разу не попался мне в тех краях, где я имел обыкновение проживать.

Они сразу заметили висящего карлика и развели такие причитания и стоны, что трудно передать. Слушая их разговоры, я разобрал несколько имен — покойного звали Бубо, а высокого — Скороход. У остальных были какие-то дурацкие клички — Ходж и Подж, Хой и Палой, Тута и Тама, Тутти и Фрутти, Итэдэ и Итэпэ и так далее. Мне все это быстро надоело, и я тогда даже порадовался, что мне не приходится путешествовать с этой компанией, — тогда, ибо через пару дней я бы удавил себя сам, только чтобы не умереть медленной смертью от избытка сообразительности.

Высокий, которого звали Скороход, стоял прямо перед Бубо, закрывая его от меня. Потом он повернулся и мрачно глянул на остальных.

— Кольца нет, — сказал он.

Опять начались вздохи, причитания и завывания типа: "Смерть вору!", и последнее сильно мне не понравилось.

— Тело еще не остыло, — продолжал Скороход. — Вор не мог уйти далеко.

Тут, надо признаться, я задумался над понятием "вор". Не то чтобы я себя таковым не считал — вы же понимаете, — но в данных обстоятельствах покойный вроде и не мог воспользоваться своим имуществом. Я решил, что имею столько же прав на его пожитки, сколько и любой другой.

— Разойдитесь по лесу. Найдите его, — приказал Скороход.

Слаженно двигаясь, они разбрелись по лесу во всех направлениях. Я затаил дыхание. Один из карликов оказался в двух футах от куста, под которым я сидел на корточках, но прошел мимо, не заметив меня.

Мне показалось, что я провел там целую вечность — ноги затекли, руки налились свинцовой тяжестью. Уже почти стемнело, когда я медленно поднялся — острый слух подсказал мне, что я наконец один.

Разве что…

Интересно.

В чреслах я вдруг ощутил странное покалывание. Мой маленький воин вытянулся по стойке "смирно", да и был он вовсе не такой маленький. Более того, я ощутил там какой-то посторонний предмет. Даже зная, что я один, я все же огляделся, чтобы убедиться в отсутствии поблизости посторонних, прежде чем заглянуть в штаны. Хотя что там еще могло случиться, кроме самого очевидного?

К моему полному изумлению, кольцо оказалось прочно надетым на основание моего члена. Наверное, в кармане штанов была дырка, и кольцо, словно живя собственной жизнью, пробралось по карману и угнездилось на моих чреслах, обвив половой орган так, словно всегда там было. Я потянул за кольцо, пытаясь его снять. Оно не двигалось. Я сделал еще несколько попыток — с удвоенной силой, но стараясь действовать аккуратно. Надеюсь, вы понимаете почему.

Кольцо не поддавалось. Совсем недавно я размышлял над тем, как можно было носить такое большое кольцо, а теперь, сам того не желая, нашел ответ. К тому же я был столь возбужден, что кольцо нельзя было снять, пока эрекция не ослабнет. А слабеть она, похоже, не собиралась. Там, в лесу, я ощутил себя слишком стыдливым, чтобы взять и "облегчить" напряжение.

Я чувствовал себя совершенно униженным, но идти мне, кроме как обратно в пещеру, было некуда. На счастье, со мной был плащ — значит, можно закутаться в него, чтобы спрятать выпуклость на штанах; мне совсем не хотелось, чтобы Шейри потешалась над моими проблемами. Я надеялся, что если не буду обращать на эрекцию внимания, она пройдет сама. Общество же Шейри мне только пойдет на пользу, поскольку после всех пагубных связей если у меня и оставался какой-либо интерес к противоположному полу, то плетельщица имела все средства, чтобы свести его на нет.

Я надеялся, что, когда приду, плетельщицы не будет в пещере и у меня найдется несколько минут, чтобы устроиться поудобнее, по-прежнему не снимая плаща. Однако все оказалось не так — Шейри была на месте, сидела у маленького костерка и выжидающе глядела на меня.

— Еды принес? — спросила она.

— Не повезло, — ответил я.

Я сказал правду. Мы, конечно, были голодны, но, думаю, не настолько, чтобы съесть карлика. Я уселся в нескольких шагах от нее и стал поправлять плащ. Чресла мои, кажется, не угомонились нисколько. Наоборот, в присутствии Шейри возбуждение усилилось. Я подумал: "Дружок, ты делаешь метку не на том дереве. Если есть женщина, которая еще меньше интересуется…"

В тот же миг плетельщица была на мне.

Я не мог поверить — только что она сидела, странно глядя на меня, и вот уже прыгнула, причем с такой силой, что от толчка я ушиб затылок, стукнувшись о стену пещеры. Рука Шейри отправилась прямо к тому месту, которое я пытался спрятать, словно она знала, что там творится. Глаза ее светились диким огнем, она душила меня поцелуями, поспешно стаскивая с нас обоих одежду. Я не тешил себя мечтой, что вдруг обрел неотразимую привлекательность и она-то и заставила Шейри прореагировать на меня столь бурно. Конечно, это было кольцо. Проклятая ювелирная безделушка была каким-то образом заколдована — и против заклятия не мог устоять никто, даже такая опытная плетельщица, как Шейри. Она была не в себе. А учитывая данное обстоятельство, я был бы неотесанным хамом, прямо-таки законченным подлецом, воспользовавшись ее состоянием. И если вы думаете, что я этого не сделал, значит, вы невнимательно слушали.

Честно говоря, не могу отделаться от мысли, что мне не удалось бы удержать ее на расстоянии, даже если бы я очень этого захотел. Остановить плетельщицу было нельзя, и, спасибо кольцу, я был готов встретить вызов.

А потом встретить его еще раз. И еще.

И еще.

Всю ночь напролет.

Я сбился со счета. К тому времени, как наступило утро, голова моя кружилась от усталости, а живот сводило от голода. Но мой внезапно стойкий солдатик был опять на посту, а Шейри не потеряла воодушевления. Я позволил ей делать со мной все, что она захочет, потому что уже так устал, что не мог шевелиться и просто лежал, распростертый на каменном полу, думая о том, как бы принять ледяную ванну.

Наконец Шейри уснула, и я понял, что надо как можно скорее сматываться отсюда.

Явно осознав, что праздник кончился, мой несгибаемый жезл немного опал, но кольцо по-прежнему не снималось. Я поспешно оделся и выскочил из пещеры, рассудив, что моя подруга все равно будет ждать, пока (или если) я вернусь.

Я был голоден как волк. Наверное, плетельщица может жить любовью, но я на такое не способен. Я быстро шагал по лесу, надеясь на свой посох — деревянный, конечно, а не на предателя в штанах, — сейчас мне приходилось опираться на него даже чаще, чем обычно требовалось хромой ноге. Однако звери, похоже, держались от меня в стороне, а те орехи и листья, что я срывал по пути, едва могли поддержать мои силы, особенно после такой бурной ночи.

Я направился к главной дороге, идущей с запада на восток, — она пролегала через верхнюю часть Утомительного леса. Затем я повернул на восток. Я знал, что где-то должен быть постоялый двор. Не бог весть что, но я рассудил, что у них найдется какая-нибудь еда и я смогу перекусить. Заодно мне следовало побыть на некотором расстоянии от Шейри. Нельзя было возвращаться к ней в пещеру ночевать — она меня в покое не оставит, пока мой "товарищ" на посту.

Приближаясь к таверне, я почувствовал, как он оживился, и поплотнее завернулся в плащ. К счастью, утро выдалось холодным, так что никто не будет спрашивать, отчего я так тепло одет.

В зале я занял столик поближе к дальней стене, в углу, намереваясь посидеть за ним в одиночестве. Хозяин, страдавший, судя по всему, несварением, с подозрением посмотрел на меня. Я вытащил деньги и немного побренчал ими — кажется, это его успокоило. Он ушел, а ко мне подбежала служанка. Должен признать, она была прехорошенькая, что немного примирило меня с последовавшими событиями.

— Кружку меда, — сказал я ей. — Баранина приличная у вас есть?

Она мерила меня взглядом. Плаща я не снимал, но вдруг ощутил, как ее взгляд проникает как раз туда, куда мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь проникал. Я положил ногу на ногу, откашлялся и принялся повторять вопрос.

— Наверх, — перебила она. — Первая дверь справа. Ну.

— Но… я еще не поел.

Она наклонилась, приблизив свое лицо к моему; ее дыхание оказалось теплым и приятным.

— Я буду тебе закуской… и горячим… и десертом…

О боги!

— Мисс… Я… ну… то есть…

— Наверх! — В голосе служанки звучал металл. — Иначе я возьму тебя прямо здесь.

Она не шутила. Я понял это по ее взгляду, услышал это в тоне ее приказа — девушка говорила вполне серьезно.

Я поднялся этажом выше. В комнате, про которую говорила девушка, стояла кровать с комковатым матрасом. Через десять секунд явилась служанка, и началось обслуживание в номере.

Через пять минут нас застукала мать служанки — она была в ужасе. Выкинув всхлипывающую дочь за порог, мать захлопнула за ней дверь, повернулась ко мне, и я понял, что сейчас будет.

Я опасался, что хозяин таверны может оказаться папашей девушки, и ожидал его у нас в комнате с топором… или, хуже того, с любовным интересом во взоре. К счастью, этого не случилось — мать и дочь просто прислуживали в таверне.

Но у них были подружки.

Много подружек.

Тут я должен заметить, что подобная ситуация когда-то была предметом моих фантазий. Я сам вырос в таверне и видел, чем занимаются шлюхи. А еще я всегда раздумывал: каково это, когда ты так нужен людям, в моем случае женщинам, что они толпами кидаются на тебя, готовые даже заплатить, только бы получить возможность сплести свое тело с твоим.

Ну, денег мне никто не предлагал, но я уверен, что мог бы выманить у них все до последнего. А еще мне очень хотелось, чтобы хоть одна из них дала мне возможность просто поговорить.

Поблизости явно находилась деревня, и, видя, сколько женщин посещают мою комнату, я сделал вывод, что их мужчины плохо исполняют свой долг. Ко мне приходили женщины с разными фигурами, разного возраста, красивые и… не очень. Я пытался улыбаться, убеждая себя, что такова уж цена славы. Однако я буквально потерял счет времени. День и ночь смешались. Но меня хотя бы стали кормить. Служанка из таверны носила мне еду. Однажды хозяин просунул голову в дверь и, ухмыльнувшись, сказал:

— Продолжай, парень! Это дело! — словно он был моим лучшим другом.

Я вяло махнул ему рукой и подумал, что он, наверное, собирает с женщин плату за вход. То есть он забирал мои деньги. Это было нечестно, и если бы хоть одна часть моего тела могла подняться с постели — кроме той, что оказалась самой неутомимой, — я бы с этим как-нибудь разобрался.

Несколько раз я пытался сбежать. Они мне не дали. В конце концов они привязали меня к постели. Есть способы и худшего времяпрепровождения, но что-то на ум ни один из них не приходит.

Не знаю, когда появился Скороход со своими ребятами. Может быть, на следующий день, а может, через неделю. Я был словно в тумане от усталости. Вдруг послышались тяжелые шаги на лестнице, и дверь распахнулась. Сначала я решил, что это толпа разъяренных мужей, которые пришли, чтобы порубить меня на куски или — что тоже вполне вероятно — позабавиться со мной. Потом я узнал это невероятно героическое лицо и зажмурился. Конечно, нижняя половина моего тела была оголена. Я уж не помнил, когда последний раз надевал штаны. Скороход бросил один-единственный взгляд, повернулся к остальным и объявил:

— Кольцо у него.

Не было смысла отпираться.

— Если оно тебе нужно, возьми его, — в изнеможении прошептал я.

Скороход подошел к кровати и натянул на меня одеяло. Вытащив меч, он обрезал веревки, которыми были привязаны мои руки.

— Оно не наше. Я не стану спрашивать, как оно к тебе попало — прошлое больше не имеет значения. Благодаря кольцу теперь ты — обладатель штуковины, которая имеет их всех.

— Эта штуковина… — я указал на своего стойкого солдатика.

— Да, — кивнул он, и остальные повторили его жест. — Это он.

— А "все они" — женщины?

— Да, — повторил Скороход. — Тебе досталось кольцо, выкованное в…

— Не надо. Не рассказывай. — Я поднял руки и встал с постели, разыскивая штаны.

— Но ты должен знать, — настаивал Скороход.

— Да, это очень интересная история, — сказал один из карликов несколько визгливым голосом.

— Не надо, — отказывался я. — Тут наверняка не обошлось без какого-нибудь могущественного волшебника, темных сил, злых воинств, которые хотят получить его. Я прав?

— Ну… в общем, да, — смущенно признал Скороход.

— Отлично. Вот и не рассказывай. А этих выгони. — Я указал на группу женщин, которые, похоже, очень расстроились, увидев, что я собираюсь покинуть комнату. — Все, что я хочу знать, — это как избавиться от кольца.

— Ты должен бросить его, — торжественно произнес Скороход, — в Пылающий Испод. Лишь там оно расплавится, и его угроза пропадет навсегда.

Пылающий Испод я знал хорошо. Однажды я был оруженосцем у рыцаря, сэра Умбрежа, который был родом из тех мест.

Вы, наверное, недоумеваете, почему я не стал расспрашивать эту толпу суетливых бездельников, что за интерес они имели к кольцу. Скажу просто: они были герои. Бубо, предыдущий владелец кольца, вероятно, пользовался таким же успехом, как и я. А люди Скорохода явно занимались тем, что отгоняли от него женщин… или его от женщин по пути к Пылающему Исподу. Они участвовали в полном опасностей приключении, когда я, не желая того — и даже особенно не задумываясь, — появился у них на дороге. Не люблю я ни героев, ни полных опасностей приключений, потому что, связавшись ними, людям приходится погибать. Терпеть не могу приключений, несмотря даже на то, что постоянно оказываюсь в них втянутым; по мне, чем быстрей я от них отделаюсь, тем лучше. Меня трудно назвать неустрашимым — устрашаюсь я очень быстро. И ничего я так не хочу, как разжиться деньгами, получить свою долю славы, удачи, удовольствий и прожить достаточно долго, чтобы умереть в собственной постели от старости.

Короче говоря, я ничем не отличаюсь от вас. Можете на свой риск смотреть на меня сверху вниз, но судите вы, скорее всего, самого себя.

Поэтому мне было нисколько не интересно, что, с ними происходило до сего дня. Я просто сказал:

— Отведите меня туда.

И мы отправились.

По дороге нас ожидало немало неприятностей. Конечно, я мог бы расписать все подробно. Рассказать о темных воинах, что гонялись за нами, о черных пылающих градинах, о неожиданном нападении арфистов-затейников, которыми явно командовала великая и могущественная плетельщица, о буйном рыбообразном убийце по имени Кхе и о многом-многом другом. Но путешествие трудно было назвать приятным — почти все погибли, меня донимала мучительная опухоль между ногами, а один из карликов — кажется, это был Тама — смотрел на меня так, что приходилось все время держаться настороже. Поэтому я испытал настоящее облегчение, когда Кхе его раздавил.

Надеюсь, вы меня извините, если я просто повторю: по дороге случилось немало неприятностей, пока лишь двое из всех — я и вконец вымотанный Скороход — оказались на краю огромного утеса, у подножия которого расстилался Пылающий Испод.

Испод лежал далеко-далеко внизу. Бесконечный поток лавы, происхождения которого никто не знал, выбрасывал вверх мощные языки пламени; все застилал дым, и дальше чем на два фута ничего не было видно.

— Хорошо, — сказал я Скороходу. — Что теперь?

Я держал руку на кольце, стараясь стянуть его — в надежде, что теперь, когда оно оказалось в месте назначения, проклятое колечко сдастся без боя. Увы, оно вело себя как обычно.

— Надо бросить кольцо, — спокойно сказал Скороход.

— Ну да, только вышла небольшая накладка — кольцо, кажется, не хочет мне подчиняться.

— Это меня не удивляет.

— Зато удивляет меня! — отвечал я, утирая со лба пот. — Послушать тебя, так все просто! Приди к Пылающему Исподу, брось колечко, и все в порядке! А как я его сниму?

— Кольцо снимется только тогда, — сказал Скороход, — когда остановится сердце того, кто его носит.

— Что? — Я почувствовал, как вся кровь, которая не прилила кой-куда, стучит у меня в висках. — Ты хочешь сказать, я умру? — Тут я понял, что, похоже, когда Бубо умер, кольцо упало через штанину в траву, где я его и нашел. — Что ж ты раньше-то не сказал? Я что, должен убить себя? Какая мне с того польза?

— Есть… другой путь, — сказал Скороход.

— Хорошо! Отлично! Какой же? — Я не помнил себя от радости.

Скороход достал ножик, на вид очень острый.

— Режь его.

Я взял нож, повертел в руке. Ну да, очень острый.

— Он сможет перерезать кольцо? — с сомнением спросил я.

— Нет, кольцо ничем не разрежешь.

Как вам известно, я не так уж и глуп. Поэтому сразу понял, к чему он клонит. И постарался подавить зародившуюся панику.

— То есть ты хочешь сказать, что мой выбор… Смерть… или жизнь, лишенная всяких радостей?

— Взгляни на все это по-другому, — предложил Скороход, стараясь добавить в голос сочувствия. — За прошедшее время твой дружок получил столько внимания, сколько не получил бы за целую жизнь. Неужели этого не достаточно?

— Нет! Конечно нет. А я…

— Мое!

Неожиданно прозвучавший скрипучий голос застал нас врасплох. Стоя на краю обрыва, мы повернулись, и я едва мог поверить своим глазам.

К нам подходил Бубо, его голова так и была наклонена под неестественным углом — ведь петля ловушки сломала ему шею. Но он, похоже, не понимал, что умер. Кожа Бубо по цвету напоминала свернувшееся молоко и пахла примерно так же. Глаза, абсолютно черные, были широко раскрыты, а зубы гнили прямо во рту. Он подходил все ближе, и его кулаки сжимались и разжимались, словно он пытался что-то схватить.

— Моя прелесть! Моя! — кричал он, а звук получался, как у чирикающего птенца.

— Не шевелись, — сказал мне Скороход. — Он пришел за кольцом.

— Если он сможет снять его с меня каким-нибудь другим способом, кроме тех, что ты перечислил, так пусть забирает!

— Нет! Разве ты не понимаешь? Если темный плетельщик, который создал это кольцо, получит его, все женщины в мире будут в опасности!

— Я куплю им всем пояса верности на замочках! Очень хорошенькие! — Я дергал упрямое кольцо. — Ну же! Твой старый друг хочет забрать тебя! Давай!

— Живой труп! — с вызовом обратился Скороход к существу, бывшему не так давно Бубо. — Ты меня не испугаешь!

Он потянул из ножен свой меч.

Бубо не стал ждать. Он взмыл в воздух, словно ничего не весил, приземлился прямо на плечи Скорохода и зажал его голову ногами. Быстро вильнув бедрами, он сломал Скороходу шею. Тело Скорохода упало, словно мешок с картошкой, вместе с мечом, который он так и не успел вытащить.

Я начал пятиться, но особо отступать было некуда.

— Не подходи! — испуганно крикнул я, угрожающе подняв посох. Один его конец был оснащен лезвием, но я усомнился, что оно поможет мне против существа, которое и так уже умерло.

— Не подходи, или я… я…

Честно говоря, я даже не представлял, что бы я против него сделал. Бубо, со своей стороны, решил не дожидаться продолжения фразы. Взвизгнув, он прыгнул ко мне, завывая в полете:

— Верни его мне! Моя прелесть! Мое колечко! Мое! Мое!

Бедняга то ли не понимал, где мы находимся, то ли в неживом состоянии, отягощенном навязчивой идеей, ему было все равно. Он налетел на меня, вырвал посох из моих рук, толкнул, и вдруг у меня под ногами не оказалось ничего — только бездна, полная огня и смерти.

Мы полетели вниз, в дым, но всего в нескольких футах ниже обнаружился каменистый выступ, которого я не заметил раньше. Я упал, покатился и изо всех сил вцепился руками в край выступа, повиснув в воздухе.

Бубо держался за мою левую ногу.

Я пытался спихнуть его, пинаясь правой, но это была как раз хромая нога, а она у меня слабосильная. Бубо, кажется, ничего не понял. Он полез по моей ноге выше и — о боги, на помощь! — просунул руку в мои штаны. Холодная влажная рука карлика сомкнулась вокруг кольца, и в результате мое мужское достоинство оказалось единственным средством его спасения.

— Мое! — завывал он, крепко держась за кольцо. — Мое! Мое!

Это было уже слишком.

Моя голова мне отказала.

Сердце мое остановилось.

Я умер.

На миг.

И тут же почувствовал, как меня рывком возвратили к жизни. Мир все еще вертелся вокруг с бешеной скоростью, когда я понял, что упал — на очередной выступ скалы. Из-за дыма было не видно, что поверхность каменной стены не такая уж гладкая.

Внизу я услышал крик и выглянул из-за края уступа, спасшего мне жизнь. Бубо оказался не столь везучим. Смерть, даже непродолжительная, дала мне возможность освободиться от кольца, а заодно и от Бубо. Я видел, как он по спирали летит вниз, вниз, выкрикивая:

— Оно вернулось! Моя прелесть ко мне вернулась!

Он кувыркался в полете, не сознавая, похоже, что происходит. Я слышал, как удаляется его крик, а потом вдруг взметнулось пламя — это Бубо вместе с кольцом упал в лаву. Где-то (наверное, в моем воображении) я услышал наполненный злобой вой — кольцо плавилось в жаркой топке Пылающего Испода… и, по мне, там им обоим — кольцу и Бубо — самое место.

Немало времени мне понадобилось, чтобы медленно, при помощи рук и ног, взобраться обратно на край утеса. Скороход по-прежнему лежал там же, где и лежал, — и такой же мертвый, словно полено. Я его обыскал, забрал, что было ценного, и спихнул тело с утеса. Мне оно было нужно не больше, чем ему самому, и я не видел причины оставлять его лежать на земле.

Обессиленный, я подался назад к пещере, потому что больше податься мне было некуда. Я не знал, будет ли Шейри меня дожидаться, к тому же тогда меня это мало заботило. Мне просто хотелось отыскать место, где можно было бы завалиться запросто и лежать без движения.

Путешествие обратно в Утомительный лес оказалось гораздо беднее на приключения, чем путь к Пылающему Исподу. Могу только заметить, что все создания, которых привлекало мое общество, когда я владел кольцом, теперь, когда я с ним расстался, мне не докучали. Этот факт — лучшее доказательство того, почему меня не надо брать с собой в полные опасностей приключения. Какую бы драгоценность нам ни довелось обрести, как только я почую угрозу для своей жизни, то немедленно отдам все ценности первому, кто потребует. Не так много есть на свете сокровищ — да и вообще вещей, — за которые я согласился бы умереть. Конечно, если можно действовать хитростью, я еще попытаюсь, но если мне к горлу приставить меч или заставить меня сражаться с превосходящими силами за обладание чем бы то ни было — ну его к демонам, это что бы то ни было.

По дороге обратно я не мог не задуматься вот над чем — как это меня угораздило ввязаться в приключение такого рода. По натуре я отнюдь не бесстрашный, а совсем наоборот. По мне, так чем меньше приключений, тем лучше.

Почему же, спросите вы, я так не люблю приключения?

Ответ прост: я боюсь, что меня убьют.

А что? Этим все и кончается, не так ли? На своем веку я много чего пережил: безумных птицекрылых тварей всяких мастей, военачальников, съехавших с катушек королей ледяного севера, атаку стада единорогов, смертельное нападение величайшего из героев… Мне удалось сохранить крепкую связь головы с телом главным образом благодаря верной стратегии и некоторому везению… ну хорошо, большому везению. Но как долго я мог надеяться, что везение не покинет меня? Ведь так не может продолжаться всегда… и не хотелось бы мне оказаться поблизости от опасности, когда везение мое вдруг кончится.

Конечно, я ухожу от темы, но не могу не сказать: доводилось ли вам замечать, что после того, как кто-либо умер, оставшиеся в живых вдруг объявляют себя главными знатоками последней воли усопшего? "Бедный Джон хотел лежать в дубовом гробу". "О да, Тимоти хотел, чтобы я позаботился о его любимой сабле". "Ну конечно же, бедный Брайан ничего так не желал, кроме как чтобы мы надрались после его смерти, обобрали труп, четвертовали его, а четвертушки раздали бы четырем больным сифилисом проституткам в разных концах королевства, потому что шутник Брайан и сам поступил бы подобным образом и, конечно, немало бы ржал над такой шуткой".

Что касается меня, я никогда не осмеливаюсь выступать от имени покойного, потому как вполне уверен — в конце концов все хотят одного, а именно остаться в живых. Важнее всего то, что происходит со мной, пока я жив. Что случится после того, как я умер, — какое мне дело? Подозреваю, что всякий умерший со мной согласится. Других вариантов что-то не видно. Если и есть жизнь после смерти, усопшие слишком заняты — либо гуляя по райским кущам, либо поджариваясь на адском огне, — и им некогда волноваться о том, что там творится в покинутом ими мире, а если ничего подобного нет, тогда понятно, что вся проблема имеет чисто академический интерес. "Имярек хотел, чтобы было вот так". И помыслить невозможно, сколько надо спеси, чтобы такое вымолвить, и однако все так говорят и делают. И те же самые господа будут глядеть на меня сверху вниз, потому что я настолько невоспитан, что хочу оттянуть, насколько возможно, тот неотвратимый момент, когда те, кто меня переживет, будут иметь повод предложить: "Давайте-ка отрубим ему голову и по-быстрому погоняем ее вместо мяча по полю — ведь Невпопад и сам бы этого хотел".

Прошу прощения за такие длинные отступления. Я пишу о том, что со мной было в юности, а теперь я уже несколько старше… это меня и самого озадачивает, ведь я и подумать не мог, что протяну так долго, да и вообще сколько-нибудь. Нынче и по утрам жарче и по ночам холоднее, а внимание мое стало куда как более рассеянным. Буду очень благодарен, если вы простите старому болтуну его недостатки.

Ну так вот, в течение долгих дней по дороге назад в пещеру я все раздумывал над своим странным положением. Ей-ей, забавно все это. Есть люди, которые все бы отдали за приключение, но они живут и умирают в тиши и спокойствии. Я же не стал бы возражать, чтобы меня оставили в покое, однако то и дело попадаю в разные передряги. Кажется, жизнь любит над нами шутить… или издеваться, как в моем случае.

У самой пещеры я попытался понять — там ли Шейри или же она решила пожить в одиночестве где-нибудь в другом месте? Еще на подходе я обратил внимание, что небо потемнело. Похоже, это дурной знак — Шейри все-таки погодная плетельщица; однако буря могла зародиться и сама по себе. Могло быть и так, что плетельщица пребывала не в духе и ее дурное настроение отражалось в небесах. Не хочу, чтобы вы решили, будто я только о себе и думаю или считаю свою персону такой уж важной. В конце концов, еще недавно я рассуждал о спеси людей, меня окружающих, и вот теперь стою и думаю, как от меня может зависеть погода. Было бы совсем уж смешно, если бы шансы не оказались хотя бы примерно равными.

Возможно, я забыл вам сказать о том, что чаще бываю прав, чем ошибаюсь, особенно если дело касается оценки надвигающихся неприятностей. Но тогда я очень устал, стер ноги и был готов скорее рискнуть встретить гнев юной волшебницы, чем провести очередную ночь в одиночестве.

До сего дня я спрашиваю себя, почему меня это беспокоило. Наверное, у меня была какая-то причина — иначе зачем бы я стал искать общества плетельщицы. Может быть, мне просто надо было с кем-нибудь перемолвиться словом, и я, как большинство разумных существ, стремился оказаться среди себе подобных. Или, что более вероятно, рядом с человеком, с которым можно общаться, у меня было бы меньше времени предаваться собственным мыслям. Чем больше времени я проводил с другими, тем меньше мне нужно было оставаться наедине с собой.

Как выяснилось, решал тогда вовсе не я.

Я подошел к пещере, кутаясь в плащ — погода совсем испортилась.

— Шейри! — позвал я, стараясь перекричать ветер.

Если и есть предчувствие, которым я наделен, так это предчувствие надвигающейся опасности. Поэтому я успел уклониться, когда молния ударила в дерево всего за фут от меня. Деревце было тонкое, и молния его расщепила, а я плюхнулся прямо в грязь, пытаясь отползти в сторону. Сначала я подумал, что это случайность, но тут же понял, как глупо было на такое надеяться. Если связываешься с заклинательницей погоды и если есть хоть малейшее подозрение, что она может быть чем-то недовольна, любой удар молнии становится подозрительным… особенно такой, который едва не угодил в тебя самого.

Воздух пах гарью, и у меня на затылке волосы встали дыбом. Помня, что молния бьет обычно в высокие предметы, я решил пока не вставать и на всякий случай еще раз крикнул:

— Шейри! Ты там? Это ты?

Сначала не было никакого движения, а потом я увидел, как знакомая фигура плетельщицы медленно появляется из пещеры. Шейри стояла на пороге каменного убежища, и казалось, что тени протянулись от нее во все стороны и закрыли вход. Хотя был день, небо над нами стало черным как смоль. Ветер рвал облака в клочья. Мне даже показалось, что облака образуют какие-то фигуры — драконов, великанов, чудовищ самых разнообразных видов. Мне даже померещилось, что каждый из них был зол именно на меня.

— Шейри?

— Конечно, это моя работа, — заявила она.

— У нас что, неприятности?

— Неприятности? — Кажется, она была потрясена моей глупостью — ведь я никак не мог понять, из-за чего она разозлилась. — И утебя хватает наглости спрашивать? Думаешь, я совсем дура? Думаешь, я все забыла?

— Признаться, не совсем понимаю, — начал я осторожно. — Из-за чего ты так…

— Ты воспользовался моей беспомощностью, свинья!

— А, вот ты о чем.

— Да, о том! А что, ты думал, меня расстроило?

Ее руки задрожали от едва сдерживаемой ярости.

Хотя мне не видны те нити, которые плетельщики вьют из погоды, я понял, что именно их-то она и собирает, чтобы устроить очередной шквал.

Я решил, что Шейри ко мне несправедлива.

— Погоди-ка! — сказал я ей и даже встал, опираясь на посох. Это было равносильно самоубийству, но я подумал, что если сейчас не покажу силу, то в любом случае проиграю. — Прости, но, помнится, ты мне особого выбора не оставила. — Она страшно покраснела, но я продолжал говорить: — Это я-то воспользовался твоей беспомощностью? Из моего положения, по большей части горизонтального, мне показалось, что это ты мною пользовалась, как хотела. И мои чувства ничуть тебя не заботили.

Это явно был неправильный ход, потому что тучи над головой столкнулись и воздух вокруг снова пронзили молнии. Я завертелся на месте, хромая правая нога подогнулась, и я почти что повис на посохе, а воздух надо мной потрескивал и взрывался всполохами света и жара. Когда все кончилось, я отчаянно заморгал, пытаясь вновь обрести зрение. Как только в глазах у меня прояснилось, я заметил, что край моего плаща, который волочился по земле, почернел — вот как близко в этот раз ударила молния.

— Твои чувства? Твои чувства! — кипятилась Шейри. — Да нет у тебя никаких чувств, ты бессердечное чудовище! Ты до того дошел… ты не погнушался даже заклинанием, чтобы соблазнить меня…

— Ты так думаешь? — спросил я. — Хочешь — верь, Шейри, хочешь — не верь, но не все, что случается в мире, имеет к тебе отношение. Да, тут без волшебства не обошлось, не стану тебя обманывать. Но было все по-другому.

— Да? — Судя по ее голосу, она мне не поверила. — Ну тогда скажи мне, что же случилось. Расскажи-ка всю правду.

Я открыл рот и закрыл его, не издав ни звука.

Я решил ничего ей не рассказывать. Вы бы стали меня за это винить? Все это приключение было для меня просто унизительно. Я не мог даже придумать, с чего лучше начать, потому что откуда ни начни, в любом случае я выглядел глупо, а ей захотелось бы узнать подробности, а также чем все закончилось…

— Нет у тебя ответа. Лживый ублюдок! Не мог даже придумать что-нибудь подходящее! Теряешь былую лихость, Невпопад. Ты просто используешь людей. Да-да. Это и есть твой талант. Ты используешь других людей в своих целях, а потом бросаешь, посмеиваясь украдкой, потому что считаешь себя выше всех.

Я ничего ей не ответил. Мне нечего было сказать. Все это было слишком унизительно. Я считал: мне наплевать, что подумает Шейри, но оказалось, это не так. Тогда я вдруг понял, что пусть уж лучше она считает меня кретином, манипулирующим людьми ублюдком… но только не объектом бесконечных насмешек. Только не несчастным дураком, которым попользовались тьма-тьмущая женщин, а потом он пустился в приключение столь непристойное, что чуть не расстался со своим мужским достоинством.

Наступила тишина, нарушаемая лишь звуками грома; они раздавались достаточно близко, напоминая о том, насколько я уязвим.

— Уходи, — услышал я приговор плетельщицы. — Уходи, пока я не убила тебя прямо там, где ты стоишь.

Ну, такое предложение мне повторять не нужно. Я повернулся и, ни слова не говоря, отправился в лес.

Через несколько недель, когда любопытство перевесило осторожность, я вернулся. Шейри не было. Не было никаких признаков, что в пещере живут или жили.

Я не знал тогда, куда делась плетельщица, и решил, что должен себя считать счастливым — ведь мне удалось от нее избавиться.

Но вместо облегчения я ощутил сожаление; мы расстались таким вот образом из-за глупых обстоятельств, и даже несмотря на то, что плетельщица использовала меня, даже не принимая в расчет, что я был жертвой и пострадал от ложных обвинений, все же мы с Шейри многое пережили вместе. Однажды я рисковал, чтобы спасти ее, и она после этого тоже должна была кое-чем пожертвовать, чтобы спасти меня. По правде говоря, мне было очень жаль, что нам пришлось так вот расстаться, и я сокрушался, что не существует способа, который помог бы все вернуть на свои места.

Но вот каким житейским правилом я хочу с вами поделиться: когда встречаешься с колдуном, не жалей, что расстался с ним. Лучше радуйся, считая после расставания счастливые звезды. Иначе боги услышат тебя и себе на потеху исполнят твою мольбу. Как исполнили мою.

2 СТРАХ И НЕНАВИСТЬ В "БУГГЕР-ЗАЛЕ"

Такие вещи всегда где-то записываются. Вы замечали?

Не раз в своей мучительной и мученической жизни, подробности которой я в наиболее правдивой манере пытаюсь вам изложить (что явно противоречит тому, как я прожил большую ее часть), так вот не раз в этой самой жизни я попадал в такие положения, которые кто-то уже "предвидел". Иногда эти неприятности вплетались в материю судьбы, сотканную плетельщиками-прорицателями, магами, которые имели дар провидеть образы будущего. Чаще такие ситуации были записаны в виде невнятных пророчеств о том, что должно случиться. Иногда написанные белым стихом, иногда зарифмованные, такие пророчества обладают одним особым свойством, которое делает их совершенно бесполезными до тех пор, пока не наступает их время. Только после того, как все произошло, жизни потеряны, пролита кровь, а вопли мучеников достигли небес… только тогда человек может оглянуться и произнести: "А-а-а, так вот что это означало!"

Никогда я не мог понять предсказателей, которые чувствуют себя обязанными заниматься подобной чушью. Если они и впрямь могут видеть то, что произойдет, почему бы им не рассказать нам об этом доступным и понятным языком? Зачем напускать туману и говорить загадками? Что за нездоровое развлечение дразнить людей, которые на момент предсказания еще и не родились? "Когда приблизится восходящее солнце восьмого дома, тогда и упадет высокая башня в воды реки". Чаще всего вы и не подозреваете, что это именно к вам относится.

Единственное объяснение, которое устраивает лично меня, — это то, что предсказатели и плетельщики-прорицатели находятся на тончайшей линии противоречий, разделяющей человека и его богов.

С одной стороны, мы, люди, наделены даром свободной воли. Мы принимаем решения и живем или умираем в согласии с ними. Оказавшись на перепутье судьбы, мы и только мы выбираем себе дорогу.

С другой стороны, чуть что-нибудь вдруг идет не так, мы складываем руки на груди, качаем головами и вздыхаем (не пытаясь искать никаких других объяснений): "Такова воля богов". "Боги так пожелали". "Пути богов неисповедимы".

Конечно, неисповедимы. И богам приходится хранить тайну об этих своих путях, иначе, попытайся они объясниться, любой прыщ мог бы сказать, что нет в божественном промысле никакого смысла. В ответ на это богам пришлось бы мямлить, мяться, а потом нехотя признаваться, что они не только не всемогущи, но представляют даже хуже, чем мы, как все в этом мире устроено на самом деле.

А вообще-то нельзя верить сразу и в то и в другое. Мы не можем убеждать себя, что выбираем судьбу, и в то же время допускать, что какие-то могущественные создания в любой момент могут ее изменить. Если таков наш мир, тогда следует задуматься: а для чего все это? Нет никакого смысла бороться за героические идеи или пытаться следовать по своему неповторимому пути к славе, если в любой миг боги могут навязать нам свою волю.

Все это опять приводит меня к размышлениям о том, что же такое предопределение. Если возможно предсказать какие-то события в мельчайших деталях, тогда мы должны предположить, что возможно предсказать все. Если это так, значит, совсем не важно, что мы делаем, потому что кто-то где-то уже решил, как все произойдет. Не хочешь утром вставать? Не надо, ведь предсказано тебе: не встанешь. Подружка бросила на тебя косой взгляд и ты готов убить ее? Валяй! Закон ничего не значит, потому что высшие законы, законы богов, скажут тебе, делать это или не делать.

Если в нескольких словах обобщить отношения богов и людей, приходится выбирать одно из двух:

Есть боги, и желания людей ничего не значат. Так зачем метаться?

Богов нет, и мы одни в этом мире, нет ни рая ни ада, и это бесконечное несчастье, наша жизнь — все, что у нас есть, без надежды на вечную награду для безгрешных и вечное наказание для грешников. Так зачем метаться?

Как вы можете догадаться, я умею развлечь народ на вечеринках.

Хотите верьте, хотите нет, но все, что я тут поведал, имеет отношение к событиям в моем следующем рассказе. Однако сначала надо бы объяснить, как я стал хозяином "Буггер-зала".

Когда Шейри ушла, я опять поселился в пещере и некоторое время тешил себя фантазией, будто меня все забыли. Жил себе в лесу, добывал пропитание, а если становилось скучно, грабил кого-нибудь. Я не разбойник вообще-то, хоть и учился этому ремеслу, но кишка у меня тонка приставать к проезжим и пытаться избавить их от багажа. Внешность мою не назовешь пугающей, и если бы даже я разжился какой-нибудь страшной маской, все равно — нога-то у меня хромая, а хромой разбойник не производит должного впечатления на жертв возможного ограбления. Можно было бы изобрести какие-нибудь ловушки, но Утомительный лес, в отличие от Элдервуда, где я провел молодость, не имеет славы леса с привидениями, так что подобные изобретения могли бы подвигнуть моих возможных жертв на облаву в лесу, и тогда бы жертвой стал уже я.

Поэтому я пошел по линии наименьшего сопротивления. Лес большой, за один день его не проедешь, если не будешь скакать во весь дух на самой быстрой из лошадей. Так что, когда путешественники становились лагерем на ночь и укладывались спать, я подбирался к ним и присваивал их богатства, а иногда и фляжку с вином или другую какую выпивку, которую они везли с собой в бурдюке. К тому времени, как они просыпались поутру, я успевал убраться подальше. А поскольку я всегда набивал опустевшие кошельки камушками, чтобы вес остался прежним, чаще всего никто и не замечал, что его ограбили, пока человек не оказывался далеко от леса, но тогда уже было слишком поздно. Я же нес монеты в пещеру и там закапывал их подальше от любопытных глаз.

Итак, между воровскими вылазками и охотой, доставлявшей мне пищу, которой можно было набить брюхо, время шло без особых событий. Пожалуй, я был совершенно счастлив… если, конечно, не считать скуки, иногда сводившей меня с ума.

Как это похоже на животное под названием "человек", вы не находите? Добиться желанной цели и тут же затосковать только оттого, что ты добился, чего хотел. Да уж, очень загадочные и противоречивые существа — мы, люди.

Так шли месяцы, одно время года сменялось другим. Летом в пещере царила приятная прохлада, зато зимой я там едва не замерз и однажды вечером, когда холод стал просто невыносим, отправился прогуляться — единственно потому, что на ходу можно было согреться.

К этому моменту прошло достаточно времени, чтобы убедиться — солдаты короля Рунсибела никогда не найдут меня, а скорее всего, они не очень-то и искали. Ободренный, я покинул пещеру и отправился в путь. Выйдя на дорогу, на этот раз я повернул на запад. Я не имел ни малейшего представления, что может там находиться, но чувствовал, что поход на восток точно приведет меня к неприятностям. Насколько я понимал, женщины, с которыми я общался — молодые и старые, красавицы и уродины, — все меня там поджидают. Каждая из них могла разделять мнение Шейри, и дай им волю, они забили бы меня лопатами до смерти.

Когда я вышел, было еще светло, но, проведя целый день в дороге, я не встретил ни одного места, хоть сколько-нибудь годного для пристанища. Вечером я залез на дерево, чтобы обезопасить себя от хищников — как четвероногих, так и двуногих, которые гораздо страшнее первых, — и устроился повыше в ветвях. Там было неудобно, но мне случалось ночевать и в худших местах, и вот, завернувшись плотнее в плащ, я уснул. Когда встало солнце (снег, слава богам, так и не выпал), я спустился с дерева и продолжил путь.

Погода становилась все холоднее, дичь попадалась реже, и живот начал протестовать в надежде, что эта простая жалоба заставит меня обратить на него внимание.

К полудню, когда голодные рези в животе стали невыносимыми, а кора на деревьях по сторонам дороги начала казаться все более привлекательной, я почувствовал, что впереди намечается кое-что интересное. Народу становилось все больше — купцы и прочий дорожный люд. Наконец ноздрей моих достиг благодатный запах жареного мяса, и я понял: еда, а возможно, даже ночлег ждут меня очень скоро.

И верно — за поворотом показалось какое-то строение. Оно было не такое уж крупное, чуть больше обычной таверны. Но, похоже, его хозяин имел претензии на что-то из ряда вон, потому что на вывеске гордо значилось: "Буггер-зал". Я не мог не подумать, что слово "зал" уж больно не соответствует размерам сооружения, притулившегося у края дороги, но вовсе не собирался позволить спеси его владельца лишить меня отдыха и еды.

Я открыл дверь и чуть не свалился от волны шума и сиплого смеха, выплеснувшейся на меня изнутри. В зале было полно народу. Надо признаться, я этому удивился. Кому бы ни принадлежало заведение, оно явно приносило немалый доход.

Некоторое время мне потребовалось, чтобы пробраться к пустому столу; хромая нога, как всегда, лишила меня всякой элегантности. Те, кто потрудился одарить меня взглядом, проделали это с изрядной долей насмешки, а потом вернулись к своим напиткам. Как только я сел, подошла бабенка, которая там прислуживала, и презрительно посмотрела на меня, явно считая меня бродягой без гроша за душой. Я не мог ее винить, понимая, что именно на бродягу я и похож — в нынешних-то своих лохмотьях. Но деньжат у меня хватало, и я мог заплатить за все, что можно было тут заказать. Как только я приподнял кошелек и тряхнул им, служанка тоже об этом догадалась. После чего меня обслужили весьма проворно, и я подумал, а не оставить ли что-нибудь и служанке. Честно говоря, я собирался оставить ей вот какой совет: "Не смотри с презрением на тех, кто богаче тебя", поскольку делиться деньгами мне вовсе не хотелось. Но ей об этом знать не следовало.

Служанка наполнила мою кружку пенным медом, а по мне, так нет ничего лучше ощущения, когда обжигающая жидкость течет тебе в глотку. В этот момент рядом со мной зашумели — громкий смех заглушал восклицания, какими выражают досаду. Я оглянулся через плечо и заметил, что за соседним столом четверо играют в карты. Смеялся толстый человек с плоским лицом, поросячьим носом и бородой, напоминающей воронье гнездо. Он громко хлопал по столу, собирая раскатившиеся монеты. Соверены и кроны в его ладони призывно мне подмигнули, прежде чем курносый мужчина, гогоча, убрал их в кошель.

— Господа! — воскликнул он с видом человека, который любит выигрывать больше жизни. — Как всегда, был очень рад.

Хотите верьте, хотите нет, но он встал и начал раскланиваться. Когда толстяк, начиная поклон, повел своей могучей рукой вниз, поднялся ветерок, который смахнул несколько карт из колоды. Пара приземлилась мне на колени, и я с интересом взглянул на них. Король мечей и рыцарь кубков. Ну и ну. Возможно, счастливый расклад показывает, что моя судьба вскоре переменится?

Ужимки победителя ничуть не развеселили тех, кто проиграл. Они уныло глядели на стол — там совсем недавно лежали их богатства. Бородатый, который все кланялся, слишком зациклился на своей неотразимости. Я решил, что он, наверное, играл нечестно. Люди, которые так беззастенчиво гордятся собой после игры, обычно счастливы потому, что не только выиграли, но и ухитрились безнаказанно обдурить кого-то.

Не могу объяснить вам, почему я так поступил, разве только потому, что человек, у которого ничего нет, старается сберечь все, что к нему попадает, даже самые бесполезные вещи; в общем, я засунул карты под камзол, покачал головой, выражая таким образом неодобрение в адрес шумно радующегося человека, и отвернулся. Он же явно обратил на меня внимание. Только ничтожная или мелочная личность станет беспокоиться о том, что о нем подумает какой-нибудь проезжий чужак.

— Эй, ты! — крикнул он.

Я огляделся, теряя надежду, что поблизости может оказаться кто-то другой, к которому его "ты" относилось. А может, он просто воскликнул: "Эй", подзывая слугу, которому хотел поручить подбросить дровишек в огонь. Моя первая мысль явно подразумевала выдачу желаемого за действительное, зато вторая была такая глупая, что не стоило на нее и внимания обращать. Остается только изумляться, в какие отчаянные глубины может забираться человеческое мышление, только чтобы не иметь дел с неизбежным.

— Ты! — крикнул он еще раз, подойдя ко мне поближе.

Хлопнув себя по груди, я спросил, приняв самый невинный вид:

— Вы ко мне обращаетесь, сэр?

— Я видел, как ты покачал головой, имея в виду меня, щенок! Словно выражал отвращение!

Его лицо потемнело, хотя он вроде не особо и злился. Гнев как будто доставлял ему удовольствие. Этот человек был крепкого сложения, и я не мог просто отмахнуться от него, как от дешевого позера. Если разозлить его, он мне задаст — тут уж сомневаться не приходилось.

— Я покачал головой в изумлении, сэр, ведь боги благословили вас такими способностями выигрывать, — осторожно ответил я.

— Что ты хочешь сказать? Ты думаешь…

— Ничего, сэр.

Я старался вести себя как можно скромнее. Мне очень не хотелось попасть в переделку с этим придурком.

Но он не отставал. Наверное, решил, что меня надо проучить, а может, просто рисовался перед своими друзьями. Конечно, он мог оказаться и просто идиотом. Ну, в общем, здоровяк подтянул стул, ножки которого с грохотом проехали по полу, и сел напротив меня так, чтобы его глаза приходились вровень с моими.

— Ты знаешь, кто я? — надменно спросил он.

Я покачал головой.

— Я — Буггер! Хозяин и управляющий "Буггер-зала"!

— Рад познакомиться.

— А по твоему голосу не скажешь, что ты рад. — Он уставил мясистый палец мне в грудь.

— Мне очень жаль, если моя радость недостаточно вас порадовала, — ответил я; у меня чуть мозга за мозгу не заскочила от такого заковыристого ответа.

— Я знаю, отчего ты не рад! Это оттого… — И его лицо потемнело еще больше (мне оставалось только сидеть тихонько и молча на него смотреть, а он, кажется, мог довести себя до припадка без всякого участия с моей стороны). — Оттого, что ты думаешь, будто я передернул в карты.

От Буггера так густо пахло медом, что мне захотелось поднести огонь к его рту. В дыхании хозяина заведения было столько алкоголя, что вполне могло вспыхнуть пламя, тогда голова сгорела бы и превратилась в головешку и мне больше не пришлось бы терпеть этого придурка. Но под рукой ничего не было — даже свечки.

— У меня нет повода так думать, сэр, — заверил я его.

Это было не совсем верно. Не то чтобы я его подозревал, просто я подозревал всех. И вам советую. В этом мире есть всего два типа людей: люди, которые вас предали, и те, кто этого не сделал… пока. К первым надо относиться с осторожностью, к последним — с осторожностью еще большей. Так что — жди от людей плохого, не ошибешься. По крайней мере, у вас будет меньше шансов получить по голове урной с прахом вашей родной матушки и расстаться с накоплениями всей жизни. Тут я сужу по своему опыту.

Его взгляд остановился на моем бедре. Сначала я решил, что он пытается сквозь штаны разглядеть мои достоинства, и не знал, то ли мне гордиться, то ли беспокоиться, то ли то и другое вместе. Но потом я понял, что его интересует большой кошель, привязанный к моему поясу.

— А в картишки не перекинемся? — подтвердил он мою догадку. — У тебя, я смотрю, немало с собой деньжат.

— Ну да, — ответил я. — Немало. Но что-то я не хочу их ставить на кон.

— Да перестань! — проворчал Буггер, раскачиваясь на стуле. Если бы в его теле нашлась хотя бы пара трезвых костей, чтобы постучать ими одна о другую, это удержало бы его от опрометчивого шага, но таковых не нашлось. — Сыграй со мной, если ты мужчина.

Я вяло улыбнулся.

— Не думайте, будто мне неприятно, что вы так заботитесь о моей мужественности, но я не стану…

— Я дам тебе фору два к одному. — И не успел я ему ответить, как он поправился: — Пусть будет четыре к одному… Нет, пять к одному! Пять к одному, послушай!

Это было очень интересное предложение, и та часть моего характера, которая отвечала за осторожность и ограждала от возможных неудач, вступила в схватку с той, что ведала жадностью. Но прежде чем я успел сказать "да" или "нет", а я, должен признаться, склонялся в сторону "да"… он уже произнес:

— Ну, демоны с тобой, пусть будет десять к одному, один только раз и сыграем! Это ли не отличное предложение? Ха-ха, никто не откажется от такой ставки!

Я задумался: когда это он начал говорить, как пират? Впрочем, гораздо больше меня занимали подсчеты в уме — как всегда, не очень точные, но даже при грубой прикидке мне было ясно: все, что он выиграл, не превысит того, что лежало у меня в кошельке, в десять раз. Я так ему и сказал, надеясь, что вопрос будет закрыт.

По промелькнувшему в пьяных глазах удивлению я понял, что Буггер на миг растерялся. Я, однако, не учел хихиканья и возни за соседним столом — там поняли, что старый Буггер попал впросак. Но его это не обескуражило, и с ухмылкой, в которой уже не было никакого здравомыслия, он фыркнул:

— Ну, хорошо. Я поставлю мое заведение против всего, что есть у тебя в кошельке!

— Да не нужно мне твое заведение, — ответил я.

Разговор пошел какой-то безумный. Но и то, что я не заинтересовался, нисколько его не охладило.

— Что? — проревел он. — Не хочешь "Буггер-зал"? Да ты хоть знаешь, какая у этого места история?

Он вскочил, его стул опрокинулся, а я подумал, что он сейчас вытащит откуда-нибудь меч и кинется на меня. Но ему, оказывается, нужно было пространство для выступления.

— Это заведение, — воззвал он ко мне, — принадлежит уже четвертому поколению моей семьи! Оно достается сыну, молодому Буггеру, от отца…

— Как затрещина, — пробормотал я.

К счастью, Буггер меня не услышал. Он ударил кулаком по столу и прокричал:

— Вот как я уверен, что выиграю у тебя, ты, жабеныш! Червяк! Бесхребетник! Ты…

— Хорошо, хорошо, — сдался я. — Как хочешь. Сдавай. Одна партия. Победитель забирает все!

Со стороны зрителей раздались отрывистые смешки — там предвкушали близкое завершение этой бессмысленной битвы. Но я мыслил ясно и, обернувшись, окинул все непредвзятым взглядом. Заведение было набито битком. Кажется, оно приносило изрядный доход, и я нисколько не возражал стать его владельцем.

Сняв с пояса кошель, я водрузил его на стол; монеты в нем убедительно звякнули. Звук и вес вызвали одобрительное "О-о-о!" у зрителей. Они поняли, что я не какой-нибудь проходимец. Еще они поняли, что сколько бы ни было у меня денег, скоро мне придется с ними расстаться.

Но они меня не знали.

Впервые в жизни я играл теми картами, какие выпали мне при раздаче, — а достались мне неплохие. Но у него были лучше. Он шлепнул о стол своими: десятки и короли — два кубка и два жезла. У меня сдача была похуже. Даже не потрудившись показать карты, я в раздражении швырнул их на стол.

Деньги я держал поближе к себе. Я подозревал, да так оно и вышло, что он протянет руку, чтобы забрать то, что выиграл. Так он и сделал, а я сунул руку под камзол и вытащил то, что там спрятал.

— Погоди-ка! — вдруг сказал я ему и схватил его за левую руку.

Он на секунду опешил и даже смутился.

— Что это у тебя в рукаве?

Я держал его за левое запястье левой рукой, по диагонали через стол, и ему не так-то просто было вырваться. Правой рукой я потянулся к его рукаву. Движение мое было настолько быстрым, что никто не заметил карт, зажатых у меня между пальцами. Даже если бы кто и мог видеть, этого не случилось, потому что все смотрели туда, куда я хотел, — а именно на руку Буггера.

Я едва заметно шевельнул пальцами, и вот уже всем показалось, что я достаю из его рукава две карты. Король мечей и рыцарь кубков красовались в моей руке; никому и в голову не пришло, что они были у меня и до этого.

Нет, не совсем верно. Буггеру очень даже пришло, он издал восклицание, полное злости и отчаяния… Он-то понял, что произошло, но доказать это остальным будет трудновато, и это он тоже осознал очень быстро. Это был тот самый случай, когда человек по-крупному выигрывает в карты, и те, с кем он играл, очень рады, если победителя обвинят в мошенничестве. Игра была бы признана недействительной и доставила бы хоть какое-то удовольствие тем, кто проиграл.

— Это подстроено! — выкрикнул Буггер.

— Конечно! — ответил один из тех, кто потерял свои деньги в предыдущей игре. — И мы даже знаем, кто это подстроил, и одни боги ведают, как долго ты пользовался своими уловками!

Теперь все проигравшие собрались вокруг хозяина таверны.

— Много лет мы терпели твои бесконечные выигрыши! — выкрикнул один из них.

— Выигрыши? Какие выигрыши? На прошлой неделе я все время проигрывал!

— Ага! Ты делал это намеренно, чтобы сбить нас с толку!

Буггер был не в силах найти разумный ответ на выпад, построенный на столь нелепой логике. Я же просто сидел и улыбался, хорошо зная человеческую натуру и человеческий идиотизм. Наконец он дрожащим пальцем указал на меня и спросил:

— А вот он… он… его вы не хотите послушать?

— Он ничего не говорит! — был ему ответ. — Он просто поймал тебя на горячем! Ты же своими протестами выдаешь себя с головой!

Они напирали на Буггера со всех сторон. Он попятился, стараясь отодвинуться от тех, кто на него наступал, и налетел на здоровяка, стоявшего прямо у него за спиной. Самый маленький из собравшихся подошел к владельцу таверны, глядя на него снизу вверх, и лицо его перекосилось от злости.

— Мы уж наслушались твоего хвастовства и разговоров о том, как ты нас всех обыграл! Всегда "Буггер то", и "Буггер се", и "Буггер кое-что еще!" А теперь-то ты раскрыл себя как вор, каким ты всегда и был!

— Нет! Нет! Я…

Они больше не желали его слушать. Они навалились на него, схватили за руки и за ноги, стараясь пригвоздить к месту. Буггер отбивался — он был крепче любого из противников. Но даже ему было не справиться с толпой, сколько бы он ни брыкался.

— Убить его! — закричали среди нападавших. — Убить мошенника! Убить вора!

Доложу вам, приятно слушать такие крики, зная, что к тебе они не относятся.

Потом еще кто-то крикнул:

— Сжечь надо все заведение! — А вот это мне уже не понравилось.

Схватив посох, чтобы опереться на него, я вскочил на ноги. Стоял такой шум, такой гам — каждый выкрикивал свои предложения, что надо сделать с шулером, — и я понял: нелегко будет заставить их послушать меня. Однако я попытался выступить, постучав по столу основанием посоха.

— Господа! Господа! — крикнул я.

Не считая обливания водой, это лучший способ привлечь внимание толпы. По крайней мере, обращение "господа" для толпы бездельников и пьяниц нечто новое и неожиданное и не может не вызвать их интереса. Мысли мои метались в привычной для них манере, как случается всякий раз, когда я нахожусь в отчаянном положении и не имею ни малейшего понятия, что в следующий момент сорвется с моего собственного языка, а спасать положение как-то надо.

Такая жизнь очень бодрит, смею вас уверить, если, конечно, не кончается слишком быстро.

— Господа, — повторил я в этот раз тише, но все еще повелительным тоном — я умею им пользоваться, если обстоятельства заставляют. — Господа… должны быть более милосердные и гуманные способы разрешить это затруднение, зачем же сразу убивать? В конце концов, как вы хотите вернуть свои деньги, если вытащите Буггера во двор и забьете там до смерти, даже если вам и нравится проводить время подобным образом?

Принимая во внимание, что люди составляли разъяренную толпу, слушали они очень внимательно. Единственный, кто хотел разорвать меня в клочья, был сам Буггер, и, думаю, не мне его винить, потому что мы оба знали, как ловко я его обманул. Поймите, я был уверен, что он передергивал в карты, так что в моем лице его настигло справедливое, хоть и запоздалое возмездие. Ну а если он всегда играл в карты честно… что ж, я уверен, что в своей жизни он делал ошибки, так что в любом случае получил по заслугам.

Самый здоровый и громогласный из толпы смерил меня взглядом.

— А что ты предлагаешь? — спросил он.

Я, конечно, хромаю на правую ногу, но на умственные способности это никак не влияет — соображаю я быстро, поскольку всю жизнь мне приходится нестись во весь дух впереди других. Так что когда меня в довольно настойчивой манере попросили изложить свое мнение, я был готов. Буггер смотрел на меня во все глаза, и на его лице застыла странная комбинация любопытства, злости и страха. Он-то хорошо знал, что я все подстроил, как знал и то, что никто в это не поверит, а вся его жизнь зависит от того, какие слова слетят с моего языка.

— Буггер поставил на кон свое заведение… и пытался обжулить меня в игре.

Я увидел, как он было вскинулся, пытаясь протестовать, но благоразумно сдержался. Сейчас он меньше всего на свете хотел бы меня разозлить. Конечно, он хорошо все понимал, но ничего не мог сделать.

— Давайте предположим, — продолжал я, — просто ради интереса, что он признает свою ошибку и отдаст свое заведение мне.

Буггер заметно побледнел. Те, кто его держал, похоже, смутились.

— Допустим, так и есть. Какая нам с этого выгода? — спросил один из них.

— Обычно вы приходите сюда выпить. Разве нет?

Они закивали.

— Хорошо. Тогда вот что я предлагаю. — Я прислонился к стулу, стараясь вести себя естественно, хотя нога у меня немного дрожала. — Как новый владелец "Буггер-зала", а это имя я постараюсь сохранить из уважения к славной исторической традиции, так вот, я установлю новое правило, по которому с пяти до шести каждый день все напитки в этом заведении будут отпускаться за полцены. Таким образом, разница между нормальной ценой и половиной цены для вас с течением времени возместит все, что вы проиграли этому мошеннику.

Они смотрели на меня с подозрением, потому что я не обещал ни немедленного возмещения ущерба, ни любого другого удовольствия, которое могло бы сравниться с кровопролитием. Но была в моем предложении и несомненная притягательность. Словно для того, чтобы убедиться, что нет никакого подвоха, самый здоровый спросил:

— И что, начиная с сегодня до самого конца времен каждый день нам будут отпускать пойло за полцены в течение часа, так?

— Именно. Вас устраивает?

Всегда существует миг, какая-то коротенькая секунда, между вашей попыткой уболтать кого-то и моментом, когда становится ясно — удалось вам это или нет. Этот миг — самая тяжелая и в то же время самая упоительная часть любой рискованной затеи.

И тут я увидел, как улыбки становятся шире, а глаза начинают блестеть — мои будущие посетители оценивали свои возможности скрасить унылое существование доброй порцией меда, и я понял, что сделка состоялась. Головы закивали, взгляды и смешки выразили одобрение; таким вот образом я и сделался хозяином забегаловки под названием "Буггер-зал".

Служанкам, которые там работали, было по большому счету все равно. Для них это была просто работа, и плевать им на то, кто станет выплачивать их мизерные деньги.

Буггеру новость совсем не понравилась, он-то пребывал в ошибочном заблуждении, что его рабочая сила сохранит ему верность. Ей-ей, было даже жалко смотреть, как он стоит в зале, носящем его имя, и понимает, что он здесь совершенно чужой.

— Ты!.. Ты!.. — вот и все, что он мог вымолвить. Мне этого было достаточно. Я уже привык к тому, что люди впадают в бессильную ярость и не могут придумать, как ко мне обратиться. Обычно если они не бросаются на меня с кулаками в первые десять секунд, потом уже приступ минует.

— Ну, слушай, — произнес я спокойно, растянув губы в улыбке. — Господа, которых ты обманул, все здесь и поздравляют друг друга с удачной, как им представляется, сделкой. Я бы не советовал тебе говорить что-нибудь, что может изменить их мнение. Смирись с тем, что я только что спас тебе жизнь…

— Жизнь! — фыркнул он. — Ее не пришлось бы спасать, если бы ты не появился!

Он шагнул ко мне, наверное, с намерением сломать мою шею. Не желая давать ему возможность предпринять что-нибудь эдакое, что могло бы окончиться для меня плохо, я положил руку ему на плечо, как только он подошел поближе. Хотя фигура моя не производит впечатления, руки у меня сильные, что и помогло толкнуть Буггера на ближайший стул. Он очень удивился, и я решил, что надо бы держать его в таком состоянии все время. Я уселся напротив, а недавно "обманутые" клиенты решили воспользоваться преимуществами последних пятнадцати минут счастливого часа, который я для них придумал. Сейчас меня это не заботило, поскольку за мед поставщику платил не я. Но если я буду управлять этим местечком, тогда рано или поздно — скорее рано — мне придется самому договариваться с поставщиками. Тут Буггер мог бы мне помочь.

— Ну, может, и так, — произнес я, признавая, что он оказался в опасности из-за меня. — Но я тебе советую смотреть на вещи трезво. Теперь твое заведение принадлежит мне. Надеюсь, однако, что на твой уровень жизни это не повлияет.

Он насупился.

— О чем это ты?

Я пожал плечами.

— Ты вложил немало времени и денег, чтобы наладить работу. Почему бы нам не договориться — ты бы мог продолжать этим заниматься.

Буггер так на меня посмотрел, словно я вдруг заговорил на непонятном для него языке; для меня это было плохо, ведь я-то думал, что выразился достаточно ясно.

— Продолжать? Ты хочешь сказать…

— Что ты станешь у меня работать, — подтвердил я, кивая. — Ведь это твое семейное имя на вывеске. До сего дня это была вся твоя жизнь. Я просто хочу…

— Просто хочешь, — перебил меня Буггер ядовито, — воспользоваться всеми выгодами, которые приносит такое заведение, и при этом нимало не заботиться о том, как оно работает. Я провел здесь не один год, стараясь, чтобы все стороны жизни в "Буггер-зале" были мне хорошо известны, чтобы качество всегда было отменным. А ты первым делом решил возложить ответственность на кого-то другого.

— Не на кого-то другого. На человека, который лучше других знает эту работу. Я уверен, что мы можем договориться…

— Конечно, договориться можно всегда, — сказал он таким тоном, который мне совсем не понравился. Он подался вперед, а губы под густой растительностью на лице сложились в презрительную гримасу. — Вот послушай: я мирный человек. Живу правильно. Именно поэтому — конечно, после того, как я перестал злиться, — я и не сломал твою тощую шейку своими руками, а ведь я могу выдирать с корнем деревья.

Я глянул на его мясистые пальцы и решил, что Буггер не хвастается.

— Только из-за того, что я живу по правде, — продолжал он, — сегодня ночью ты можешь спать спокойно, зная, что я не приду в темноте, не наброшу подушку тебе на лицо и не лишу тебя твоей жалкой жизни. А еще я мог бы сжечь все заведение прямо сегодня вечером, и ты бы оказался гордым владельцем кучки углей. Но даже сама мысль поступить так с этой таверной, основанной моими предками, мне претит. Однако заруби себе на носу, рыжий: я найду способ с тобой поквитаться. Это может случиться сегодня или завтра, в этом году или в следующем. Ты опозорил меня перед моими самыми надежными клиентами. Теперь они всегда будут считать меня лгуном и мошенником.

— А ты заявляешь, что никогда не передергивал в карты? — недоверчиво спросил я.

Он вспыхнул, но ничего не сказал. Теперь я не знал, что и подумать: то ли он не отвечает, потому что знает — я поймал его на горячем. То ли он считал вопрос настолько неуместным, что отвечать считал ниже своего достоинства. Наконец, голосом настолько невыразительным, что внутри у меня все похолодело, он произнес:

— Ты разрушил мою репутацию. Человек хорош настолько, насколько хорошо о нем думают другие… за исключением, пожалуй, тебя, о котором думают гораздо лучше, чем ты того заслуживаешь.

— Даже и думать не моги о том, чего я заслуживаю, — заявил я ему.

Он не стал отвечать, а наклонился ко мне, пристально глядя из-под кустистых бровей.

— Ты забрал мою таверну, но главное — ты отнял у меня честь. Человек без чести так же опасен, как и человек, которому незачем жить.

— Человек, которому незачем жить, — возразил я, — это самоубийца, и вряд ли он может кому-то угрожать.

Едва заметно улыбаясь, Буггер произнес:

— Если самоубийца спрыгнет со скалы, он представляет немалую угрозу для того, на кого упадет. Если такой самоубийца пронзит свою грудь мечом… это может окончиться трагически для того, кто прислонился к его спине. Для тех, кто живет, самую большую угрозу представляют те, кому все равно, как умереть. И пусть боги помогут врагам такого человека.

Я внезапно ощутил, как у меня пересохло в горле и заболела голова. Буггер, не говоря больше ни слова, поднялся, подошел к двери, открыл ее и вышел из своего семейного заведения. Я понял, что оглядываться он не станет. И оказался прав.

Люди вокруг поздравляли меня с новым приобретением. Но поздравления поступали от полупьяных посетителей, которые потребляли мое спиртное по оптовым ценам. Поэтому их одобрение значило очень мало в общем устройстве мира. Человек, который ухитрился подружиться с десятилетними мальчишками, всегда будет встречен криками "ура!", когда придет к ним.

Я выиграл одно сражение. Тогда я стал молиться богам, чтобы это торжество не оказалось таким коротким, как все предыдущие.

Боги отвечают на все молитвы.

В моем случае — всегда издевательским смехом.

3 ПРОВИДЕЦ

Для такого неисправимо циничного человека, как я, всякий миг, когда снисходит счастье, кажется сущей трагедией. Подобные явления возбуждают в других людях тщетные надежды — мол, если и циник находит силы радоваться каким-то моментам своей жизни, значит, истинное счастье и расставание с цинизмом совсем рядом.

Я не таков. Я твердо знаю, что нельзя надеяться на лучшее. Счастье задевает самые циничные струны моей души, и все время, пока чему-то радуюсь, я твердо уверен, что рано или поздно я всего этого лишусь. Истина человеческой жизни в том, что люди рады, когда они оказываются правы. Это справедливо и для предположения, что все кончится плохо. В своем мире я люблю постоянство и считаю, что счастье — это переходное состояние, нужное единственно для того, чтобы череда потерь казалась еще горше. Не верю, что кто-либо может ценить что бы то ни было, пока не лишится того, чем обладает.

И вот, пребывая в ясном рассудке, должен вам заявить: ни минуты не сомневаясь, что добром все это не кончится, те два года, в течение которых я владел "Буггер-залом", я прожил очень счастливо. Если бы вся история не кончилась так, как произошло (а у меня по-другому и быть не может), я бы и по сей день пребывал все там же. Управлять заведением мне было совсем не трудно. Я решил, что у меня к этому талант. А почему нет? Первые полтора десятка лет жизни я провел в оживленном трактире Строкера. Я изучил все явные и неявные стороны дела, и, хотя трактир был поменьше, чем "Буггер-зал", принципы работы оказались, в общем, одинаковые.

Верный своему слову (что редко бывает), я не стал отменять счастливого часа. Идя навстречу пожеланиям народа, моему начинанию последовали и другие заведения. Меня это очень позабавило.

Хоть я и держал нос по ветру и невзначай расспрашивал посетителей, у меня не было ни малейшего представления о том, чем занялся Буггер после того, как покинул свое заведение. Это несколько меня беспокоило. Я предложил ему остаться потому, что верю — друзей надо держать поблизости, а врагов — еще ближе. Но Буггер повел себя неучтиво, на уловку не купился и исчез из-под моего бдительного ока. По привычке ожидая неприятностей из-за каждого угла, я пребывал в убежденности, что Буггер рано или поздно объявится. И его возвращение повлияет на мою жизнь самым отрицательным образом.

Уверяю, это был не просто пессимизм. В жизни моей полным-полно типов, которые исчезают из нее только затем, чтобы объявиться позже. Иногда такие неожиданные появления приносили мне немалую выгоду, хотя, конечно, надолго их не хватало. В других случаях мне доводилось видеть знакомые лица в совершенно нетипичных и плохо просчитанных обстоятельствах, и такие встречи вели к большой беде.

Потому-то я и не сомневался, что наши с Буггером дорожки обязательно пересекутся. А вот когда это случится и какие несчастья принесет мне эта встреча — я представить не мог. Иногда по ночам, особенно в дурную погоду, я сидел в уголке, прихлебывая пиво, которое приносила какая-нибудь служанка, и пытался предугадать самое неприятное, что могло мне сулить внезапное возвращение Буггера.

Положа руку на сердце, я о многом передумал за эти два года. У меня вошло в привычку сидеть в одиночестве, размышляя о собственной жизни. Не то чтобы я дожил до седин, но мне стало казаться, что для человека, который провел в этом мире каких-то пару десятков лет, я ухитрился разозлить немало людей, а ведь многие из них занимали весьма высокое положение.

Когда приходила зима и дни становились короче, а ночи длиннее, я, бывало, смотрел на огонь, потрескивавший в камине, и думал о тех людях, кого я разочаровал или в ком сам разочаровался.

Моя матушка, Маделайн, служанка в трактире и блудница — ее убедили, что меня ждет большое будущее, и она слепо в это поверила, за что и приняла жестокую смерть от руки свирепого убийцы.

Король Рунсибел Истерийский, его я заинтересовал настолько, что он в нарушение обычаев сделал меня, простолюдина, оруженосцем… и даже рыцарем. Жена короля Рунсибела, королева Беатрис — ничего, кроме добра, я от нее не видел. И их дочь, принцесса Энтипи, которую я сначала считал сумасшедшей поджигательницей, поклонявшейся богине-покровительнице колдунов Гекате, а позднее понял, что принцесса…

Ну, наверное, просто сумасшедшая. В конце концов, при мне она ничего не подожгла, хотя, насколько известно, после моего побега замок сгорел дотла именно из-за нее.

Итак, вся королевская семья Истерии. Они любили и уважали меня, а я вел себя не так, как от меня ждали, хотя намерения мои были самые хорошие. Но они об этом не знали, и злость и разочарование переживали так остро, словно я был подлым эгоистом. До сих пор вижу, как Энтипи стоит у окна в замке, освещенная одинокой свечой, преданная человеком, которому доверилась и даже полюбила… или почти полюбила, насколько это чувство может быть знакомо юной девице с такими задвигами.

А еще был Тэсит. Тэсит Одноглазый, искатель приключений, герой, у которого я отнял его судьбу. Он был моим самым лучшим другом во всем мире, и только я в ответе за то, что с ним стало.

Астел, моя первая… ну не любовь, конечно, хотя именно она лишила меня невинности. Она была первой женщиной после матери, которой я полностью доверился… и моя доверчивость обошлась мне катастрофически дорого.

Этот перечень оказался длинным, и только двух человек я могвспомнить из тех, кого действительно не разочаровал. Одним из них был наводящий ужас диктатор Шенк, безжалостный правитель варваров; мне довелось присутствовать в качестве официанта на банкете по случаю его помолвки. А другой…

Другим был Меандр, бродячий король. Изгнанник из холодного царства на далеком севере, добившийся всего своими силами, Меандр возглавлял войско солдат, связанное необременительной клятвой верности; это сборище еще называли скитальцами. Они не признавали никаких границ, шли, куда им вздумается и когда им вздумается. Можно сказать, что я завидовал их свободе и полной их беззаботности. Мне бы очень хотелось присоединиться к королю Меандру, потому что его жуликоватая философия меня привлекала. Однако кое-что не давало мне этого сделать. Очень вероятно, что именно Меандр убил мою матушку.

Сказать наверняка не мог никто. Помимо всего прочего, король Меандр был не в ладах с собственной головой. Мне довелось прямо спросить его о том деле, а он заявил, что не помнит. Пожалуй, это можно понять. По рассказам, несколько лет назад Меандр оказался в ледяной пещере, где провел не один день, застигнутый снежным бураном. Единственной спутницей была его жена, и, когда оба они уже умирали от голода, она покончила с собой, чтобы обеспечить ему пропитание. И Меандр нарушил моральные запреты и совершил ужасное деяние, питаясь, чтобы выжить, плотью своей жены.

Ходят легенды, будто те, кто предается каннибализму, превращаются в проклятых небесами чудовищ. С телесной точки зрения это может быть просто фантазия, но нет никакого сомнения, что рассудок и душа Меандра пострадали самым жестоким образом. Он утверждал, что не запоминает, как один день сменяется другим, и живет только настоящим моментом, потому что прошлое полно болезненных воспоминаний, а будущее не сулит ничего хорошего. И когда Меандр сказал, что вполне мог убить мою матушку в каком-нибудь приступе безумия, а мог и не убить… выяснить это точно я был не в силах. Мягко говоря, у меня такое положение вещей вызывало некоторую досаду.

Но я способен был попытаться убить Меандра и не зная, как обстояло дело. Не то чтобы я тяготился страстью несправедливо отнимать не мне принадлежащую жизнь. Я просто хотел найти человека, которому мог бы отомстить за убийство матушки, и, если бы это оказался Меандр, я был бы вполне доволен. Если он совершил такое, пусть заплатит своей жизнью. Если же не Меандр был тому виною, тогда в загробной жизни он вполне мог бы отыскать дух настоящего убийцы и свести с ним счеты в преисподней.

Причина, по которой я не решался открыто бросить вызов Меандру, была простой: мужик был широк, как два дерева, и носил с собой острый меч длиной с небольшую лошадь. Если бы мы скрестили клинки, он без всяких усилий порубил бы меня ломтями, как праздничного гуся. В душе я знал, что моя матушка не упокоится лучше, чем если я прикончу ее убийцу. Это значит, утешения для всех нас будет еще меньше, если я окончу свои дни кучей мяса.

Но даже так…

Даже так…

Все это меня сильно беспокоило. Просто забирало. Даже то меня беспокоило, что все это так сильно меня забирает.

Поворотным моментом стало расставание с Шейри. Мне бы радоваться, что я расстался с ней. Никому не рекомендуется водиться с колдунами. Однако я привязался к Шейри… очень привязался, мне она даже снилась — думаю, эти сны она сама мне и насылала (хотя Шейри, конечно, отрицала даже саму такую возможность).

Наверное, больше всего мне нравилось в юной плетельщице то, что она от меня ничего не ждала. Моя матушка, король, королева, рыцари, Энтипи — все ждали, что я мог бы, или стал бы, или должен был бы поступать ожидаемым образом и достичь определенных целей. Большую часть жизни я только и делал, что не оправдывал ожиданий, которые на меня возлагали окружающие, обычно просто из вредности, которая так мне присуща. Но Шейри ничего особенного во мне не видела. Более того, она, похоже, только тем и занималась, что в скрытой форме оскорбляла меня. Однако в то же самое время моя компания была явно ей по душе, что заставило меня подозревать в ней ту же извращенность натуры, что и во мне самом.

Итак, была одна женщина, которая ничего от меня не ждала, ни в чем на меня не полагалась, а я ее разочаровал. Она ни разу не попыталась сделать из меня кого-то другого, однако я упал в ее глазах непозволительно низко.

Вы вправе спросить: как, во имя неба, можно разочаровать человека, который ничего от вас не ждет? Надеюсь, теперь и вы понимаете мое недоумение. Честное слово, не одну ночь я провел, пытаясь разгадать это противоречие, но ночь сменялась днем, один год — другим, а разгадка мне не давалась.

Я всегда гордился своим эгоизмом, концентрацией на самом себе. Непостоянным, вечно меняющимся миром вокруг я частенько манипулировал, как хотел, и делал это мастерски. Я ухитрился нажить безграничную самонадеянность, разузнал бесчисленное количество уловок, помогавших увильнуть от неприятностей, во все времена преследовал свои и только свои интересы, и никогда мне не было дела до того, что обо мне подумают окружающие. Однако эта гадкая стерва Шейри посеяла в моей душе семена сомнений и беспокойства, а эти штуки вполне могут оказаться губительны для такого человека, как я.

Мне не хотелось ничего другого, как только прожить долгую жизнь, заработать побольше деньжат и умереть от старости в собственной постели. Как только я стану думать о бедах и заботах других людей больше, чем о своих собственных, я ступлю на скользкую дорожку героизма. Я и раньше оказывался на ней, правда большей частью случайно, когда незаконно присвоил себе роль Тэсита в величайшей авантюре, назначенной ему судьбой. Но к чести моей (или к несчастью), следует сказать, что в том, как я все это делал, ничего героического не было, а побуждения мои были вполне низменны и подлы. Так что в этом случае совесть моя чиста. Впрочем… лучше сказать, что бессовестность моя чиста.

Но вот только… о боги! Какая досада и боль были на лице Шейри! Никто во всей моей жизни не выражал этих чувств по отношению ко мне с такой глубиной.

Я ломал голову: может, она наложила на меня какое-нибудь "заклятие вины", но даже мне было понятно, что ее таланты лежали совсем в другой области. Нет, это шло из моей души, и мне очень не нравилось, что у меня там такое завелось. Это выводило меня из себя. Я всегда гордился тем, что не имею никаких таких душевных глубин. А если имею… то кто я тогда такой?

Я всерьез начал размышлять о будущем шире, чем при простом допущении "как бы дожить?" Оказалось, при этом я сижу и пялюсь на стену в "Буггер-зале", обдумывая опасные мысли типа "Неужели это все? Неужели больше мне ничего не совершить? Может быть, где-то есть человек, для кого я мог бы сделать что-то хорошее? Или плохое? Не важно. В конце концов, я бы что-нибудь для него сделал. Что-нибудь, что бы это ни было, всегда лучше, чем ничего. Уже мне ли, Невпопаду из Ниоткуда, этого не знать!"

Но если я перенапрягусь, если попытаюсь выжать из себя больше, чем могу дать, я вполне могу потерпеть поражение, причем на всю жизнь. А мне так хотелось жить… пусть даже из мелкого удовольствия пережить на этом свете как можно большее количество людей.

И я пытался избавиться от мыслей о будущем… до тех пор, пока однажды вечером само будущее не вторглось ко мне самым бедственным образом.

Вот как это случилось.

Мне бы очень хотелось вам рассказать, как меня преследовали знамения и дурные предвестники, ясно дававшие понять, что моя уютная, хотя и несколько монотонная жизнь скоро круто изменится. Но правда состоит в том, что такие вещи видишь, только оглядываясь назад. Какой день ни возьми, у человека бывает предчувствие, что дела могут пойти плохо. Но когда день проходит точно так же, как и другие, к следующему утру все тревоги предыдущего дня забываются. Однако в тот день, когда действительно происходит несчастье, нередко можно слышать, как люди вздыхают: "Я знал! Я знал, что сегодня что-нибудь случится! Я понял это, когда корова не стала доиться, или когда петух закукарекал не вовремя, или когда я услышал, как где-то вдали плачет ребенок".

Я, проведший всю жизнь в притворстве, пытаюсь поведать вам свои воспоминания как можно более правдиво и говорю честно — ничего-то я не предчувствовал. И предполагать всего, что случилось, я не мог. Теперь же, оглядываясь на те времена, могу добавить — а если бы и предполагал, вряд ли смог бы что-нибудь предпринять.

Но скажу вам опять же честно — в тот миг, когда вошел этот незнакомец, у меня зародилось дурное предчувствие.

Стояла глухая зима, то мрачное время года, которое, кажется, будет тянуться вечно; лето давно забыто, мысли же о весне кажутся глупостью несусветной. Посетители в эту пору еще более угрюмы, чем есть, и я обнаружил, что мне приходится разнимать больше драк, чем хотелось бы. Меня мало беспокоило, раскроят ли мои посетители друг другу череп. Мне просто не нравилось, что они заливают кровью мое заведение и крушат мебель. Некоторые владельцы кабаков и таверн нанимают мордоворотов, чтобы утихомиривать посетителей. Проблема с мордоворотами в том, что они требуют в оплату немеряно выпивки. В результате они либо напиваются до бесчувствия и не представляют никакой практической пользы, либо же затевают по пьянке потасовок не меньше, чем разнимают.

Я сделал свой выбор в пользу двухстороннего подхода. Во-первых, и в-главных, у меня глаз наметан на бузотеров, и если я замечал, как люди что-нибудь затевают, то подмешивал отвар сонных трав им в питье. Я не задавался вопросом, до какой степени человек драчлив: если он отключился, то никаких проблем с ним уже не будет. Во-вторых, на случай, если события станут развиваться слишком стремительно, за стойкой бара я держал арбалет. Я практиковался с ним несколько месяцев и стал вполне прилично стрелять. Если вам нужен стрелок, чтобы поставить его на стену замка и отбиваться от осаждающих армий, выбивая бегущих солдат врага с расстояния в шестьдесят ярдов, то моих скромных навыков окажется трагически недостаточно. Но поставьте человека спиной ко мне, и я с ним лихо расправлюсь с расстояния хоть в десять шагов.

Как я уже говорил, в это время года я приглядывал за своими посетителями внимательней, чем обычно, чтобы избавиться от неприятностей до того, как они начнутся. И когда вошел этот незнакомец, все тревожные колокола, сколько их ни появилось в моем сердце за долгие годы лишений, подняли трезвон.

Глядя на него, вроде не о чем было и беспокоиться. Человек немолодой, скорее среднего возраста, с большой бородой, по которой к подбородку карабкалась седина. Он был в длинном плаще, капюшон закрывал голову, но прятать свою внешность он не старался. Скинув капюшон, как только вошел, незнакомец выставил на всеобщее обозрение сверкающую лысину, такую гладкую, что я мог бы увидеть в ней свое отражение, если бы вгляделся. Однако было в нем что-то, что вызывало беспокойство. Он казался каким-то взвинченным и неуверенным в себе. Если бы мне надо было рассказать о нем в нескольких словах, я бы сказал, что для него вся жизнь являла непрестанный ужас и он продолжал существовать только благодаря смутно осознаваемому чувству долга (хотя кому он был должен, я гадать не берусь).

В зале в тот вечер народу набилось — не протолкнуться, но чужак проскользнул сквозь толпу, никого не коснувшись. Это было неплохим качеством, потому что нечаянные касания служили самым частым поводом для неожиданных драк ("Ты меня задел!" — "Нет, ничего такого". — "Значит, ты называешь меня лжецом?" Вот тут-то и начиналось веселье). Новый посетитель, однако, не просто был погружен в себя, он словно жил в своем собственном мире. Я тут же решил, что он либо самый жалкий, либо самый опасный человек из всех, кто когда-либо заходил ко мне.

В дальнем конце зала пустовал столик. Он вообще-то никогда не пользовался популярностью среди посетителей, потому что стоял дальше всех от огня, к тому же там был сильный сквозняк — откуда он брался я так и не мог выяснить, сколько ни пытался. Однако посетитель направился прямо туда, словно с холодом они были закадычными друзьями. Устроившись за столиком, он остался сидеть неподвижно, пристально глядя куда-то перед собой. Одна из служанок подошла к нему и завела разговор. Когда она отошла, я подозвал ее взмахом руки.

— Чего он хотел? — спросил я ее.

— Он сказал: "Крепкого пива, да побольше", — ответила она. — У него сильный акцент. Я бы сказала, что он из далеких западных земель.

Это ее последнее замечание нисколько меня не заинтересовало, но я кивнул, словно все сразу понял. А потом спросил:

— Думаешь, у него найдется чем заплатить?

Она кивнула:

— Он позвенел кошелем, когда я его спросила. Я слышала, как брякают соверены.

Я посмотрел на посетителя. Да уж, странный он был. Даже мои завсегдатаи, как бы ни были заняты своими кружками, и то это почувствовали. Словно он выпил всю энергию из зала или по крайней мере в своем углу. Посетители поглядывали на него со смесью раздражения и легкого презрения, но никто не хотел с ним связываться, и его не трогали. Его присутствие как-то всех сразу утихомирило. Впервые за долгое время мое заведение опустело еще до полуночи.

Однако этот посетитель не уходил. Мне он казался воплощенной печалью, словно скорбел не только по тем вещам, которые потерял, но и по тем, которых ему только предстоит лишиться, и он все знает, но ничего поделать не может.

Его сапоги были сильно поношены — должно быть, не имея средств на коня, он немало протопал пешком. Плащ, скрывавший одежду, оказался совсем потертым. Кое-где виднелись и дыры. Служанка, как ей было велено, кружку за кружкой подавала посетителю пиво. Он не опрокидывал его одним махом, но и в сторону не отставлял, а пил медленно, не торопясь, словно сдерживая себя. Я задумался, уж не ждет ли незнакомец кого-то… или чего-то, что для меня было еще страшнее.

Наконец в "Буггер-зале" не осталось никого, кроме меня, двух служанок и этого посетителя.

— Господин По, — сказала одна из служанок тихонько, — этот тип начинает действовать мне на нервы.

— Только начинает? — спросил я едко. — Мне он не понравился с того момента, как я его увидел. — Я задумчиво поскреб подбородок. — Для вас работа кончена, девочки. С этим приятелем я сам разберусь.

— Спасибо, господин По, — ответили они хором, и я заметил, как служанки обрадовались. Им явно хотелось убраться подальше от этого незнакомца. Я не мог их винить, потому как и сам был не прочь сделать то же самое, но не мог. В конце концов, это было мое заведение. Кроме того, у меня начали появляться подозрения. А что, если этот парень явился за мной? Что, если он дожидается, пока все уйдут, чтобы предложить мне что-нибудь?

Или, если на то пошло, что, если он не хочет иметь свидетелей на тот момент, когда попытается на меня напасть? Небеса не дадут соврать — у меня немало врагов, которые не станут мешкать, чтобы избавиться от меня, если узнают, где я и когда меня можно застать в одиночестве. Предыдущий владелец "Буггер-зала" — один из них, а кроме него и других достаточно Я старался особенно не высовываться: отрастил густую длинную бороду — такую, что лица моего за растительностью почти не было видно. Вместо посоха, украшенного запоминающейся резьбой, для передвижений по таверне я пользовался обычной тростью. Я, конечно, не самый незаметный из людей, но даже в таком виде я меньше привлекал к себе внимание.

Служанки, пожелав мне спокойной ночи и закутавшись поплотнее, чтобы не замерзнуть на улице, ушли. В зале остался только я… и мой посетитель. Огонь догорал. Человек за столом не то не замечал, не то ему было все равно. Он так и не встал со своего места в углу, хотя освободились более привлекательные столики.

Я направился к нему, но потом остановился и зашел за стойку. Там я вытащил арбалет, уже заряженный. В нем было две стрелы и два спусковых крючка, чтобы пускать стрелы по отдельности. Отложив трость, я взял свой посох. Лучше уж перебдеть. И все же мне не хотелось заставить моего посетителя думать, будто я хочу на него напасть, так что я направился к нему с беззаботным видом. Я непринужденно помахивал арбалетом, стараясь не делать угрожающих движений, но все же ясно давая понять, что готов и на противоположные действия.

Посетитель и не посмотрел на меня. Я остановился в паре шагов от него, дожидаясь, пока он что-нибудь скажет. Он даже не удосужился.

Тогда я сел напротив него за столик и, невзначай брякнув арбалетом, положил его между нами. Мое поведение двояких толкований не допускало. Однако посетитель просто растянул губы в едва заметной улыбке. Может быть, его все это забавляло… Наконец я сказал:

— Я собираюсь закрываться. Уходишь?

— А комнаты у вас не сдаются? — спросил он.

Голос у него оказался низкий и глубокий, тоже до краев наполненный меланхолией.

— Да-с-с, — медленно произнес я. — Но вообще-то они не бесплатные. Надо бы заплатить. Вперед. Десять соверенов.

— А-а. — Похоже, мои слова и огорчили его немного, и позабавили. — Цена хороша, хоть и высоковата. Однако у меня тут небольшая проблема.

— А именно?

Посетитель впервые посмотрел на меня. Его глаза были полны боли… словно ему довелось повидать такое, что он не в силах был вынести.

— Боюсь, у меня нет денег. Ни вперед заплатить, ни вообще.

Я не сразу понял, о чем он.

— Ты что, хочешь сказать, что у тебя их совсем нет? — Когда он кивнул, я начал быстренько подсчитывать в уме, сколько он мне должен за пиво, и сумма мне не понравилась. — Но… но моя служанка… она сказала, что у тебя с собой кошелек, полный…

Мой собеседник полез в складки плаща. Я же протянул руку к арбалету — а вдруг он чего замышляет? Но посетитель просто вытащил то, что служанка приняла за кошелек. Он небрежно бросил мне эту вещь через стол, и я понял, что служанку мою провели.

— Так это кусок кольчуги! — воскликнул я в разочаровании.

Он кивнул, слабо улыбаясь.

Я испустил вздох, полный отчаяния, и аккуратно поставил арбалет на пол, подавив желание пустить его в дело — не в целях самозащиты, а просто от злости.

— Значит, тебе нечем заплатить за все, что ты выпил?

— Я этого не говорил, — загадочно ответил посетитель.

Я поерзал на стуле:

— Так у тебя, значит, есть деньги?

— О нет, нет. — И он усмехнулся, словно сама мысль об этом его насмешила. Странно это было. Он столько выпил, а запаха алкоголя от него я не чувствовал. — Нет, у меня и пары соверенов не найдется, чтобы побрякать ими. Но, — и он огляделся по сторонам, словно опасался, что за ним подглядывают, — могу тебе сказать, что на свете есть разные способы расплатиться.

— Я знаю только один, при помощи маленьких звенящих кружочков, причем это точно не звенья кольчуги.

Он не обратил внимания на мой сарказм.

— Я могу заплатить тебе… информацией.

Мне это как-то не очень понравилось. Я спросил себя: уж не принес ли он дурные вести? Может, кто-нибудь из тех, кому не терпится увидеть, как моя голова расстается с шеей, отправил шпионов меня разыскать и один такой и сидит сейчас передо мной?

— Какую информацию? — спросил я. — Ты вообще кто?

— Никаких имен. Имена обладают властью.

Я застонал, скрестил руки на столе и опустил голову между ними.

— Ты что, какой-нибудь плетельщик? — спросил я, уже зная ответ.

— Ну да, в некотором роде. А как ты…

— Потому что все вы одинаковы. Вы изо всех сил стараетесь не говорить никому своих имен, потому что "истинные имена обладают властью". Сколько раз мне уже приходилось это слышать!

— Не знаю, — ответил он, слегка смутившись.

Я поднял голову и со злостью посмотрел на него.

— Это был риторический вопрос, идиот.

— Ой, извини, я не понял, — стал оправдываться он.

Некоторое время я пытался выбрать — то ли послушать, что он имеет мне сказать, то ли списать стоимость пива и вышвырнуть старого дурака из таверны. Я не собирался заставлять его отрабатывать долг. Подобное притягивается подобным, и мне вовсе не хотелось, чтобы у меня тут застрял колдун. Чего доброго, и другие тогда подтянутся и устроят мне тут неизвестно что. Больше из болезненного любопытства я спросил:

— И что ты хочешь мне рассказать?

— А ты простишь мне долг? Мне бы не хотелось оставлять долги, особенно сейчас.

Кое-какие убытки всегда в таверне имелись, так что я просто пожал плечами:

— Конечно.

Я откинулся назад, сплел на груди пальцы и поставил локоть на спинку стула. Должен признать, посетитель был доволен, увидев, что я собираюсь его выслушать. Одни боги ведают, когда он в последний раз имел собеседника. Да и я за прошедшие два года резко сократил круг общения. Не стал обзаводиться новыми друзьями, потому что они не были мне нужны. Даже служанок держал на расстоянии, хотя они иногда и проявляли ко мне интерес. Раньше мне и в голову не могло прийти, что невинности я отдам два года (если только речь не идет о девушке по имени Невинность), но опыт с кольцом (вы понимаете, о каком кольце идет речь), пожалуй, на время отвратил меня от противоположного пола, как и жжение, которое я ощущал в затылке всякий раз, когда вспоминал глаза Шейри и гнев в ее взгляде. Наверное, придет время и все переменится, но сейчас я проводил ночи один-одинешенек и не могу сказать, что мне это не нравилось.

— Я… — заявил посетитель с несколько большим самодовольством, чем можно было бы ожидать от человека, который надеется, что ему простят долг. — Я провидец.

— Ну и?..

Он слегка склонил голову.

— Разве ты не знаешь, что это означает?

— А мне надо?

— Ну, — начал он, словно готовясь к продолжительной лекции, — ты, наверное, слышал о пророках?

— Да-а, — осторожно ответил я.

— Это люди, которые всегда говорят: "Так написано, и так тому быть". — Он подался вперед и стукнул себя в грудь, весьма довольный собой. От него по-прежнему не пахло спиртным, но вел он себя так, как ведут пьяные. Да и говорил он теперь громче, чем раньше. — Я же тот, кто все это пишет.

— Ты хочешь сказать, что ты плетельщик-прорицатель?

— Нет, я не плетельщик. Плетельщики пользуются нитями реального мира. Мы, провидцы, берем магию из другой плоскости. Мне не нужна ткань судьбы. Слова — мои нити, страницы — моя материя. — Он помахал в воздухе руками, словно что-то писал. — И вот что удивительно. Я никогда не знаю, что предвижу, пока не запишу. Предсказание выделяется из меня, как… как…

— Гной?

Он рассмеялся, что было странно — ведь я пытался его обидеть.

— Ну да, некоторые так это и описывают.

Я покачал головой, собираясь встать.

— Ты что, хочешь уйти? — Он, кажется, удивился и схватил меня за руку с неожиданной силой.

— Да, если ты отпустишь мою руку.

— Но…

— Я что, должен испытать благоговение, услышав, что ты мне рассказываешь? — возмутился я. — Знаю я вас и ваши пророчества. У вас все так туманно и непонятно, вы так гордитесь своим умом в ущерб ясности, что все ваши предсказания бесполезны до тех пор, пока что-нибудь не произойдет! Вы выражаетесь такими общими фразами, что люди потом годами спорят о том, что же вы все-таки имели в виду.

— Есть разница между мной и другими провидцами — я не такой опытный.

Я не мог поверить тому, что услышал.

— Думаешь, это меня порадует? Как же ты надеешься быть мне полезным, если прямо говоришь мне, что не годишься для той работы, которую делаешь?

— Просто я выражаюсь слишком буквально. Я вполне разделяю твое негодование по поводу тех, кто не умеет выражаться ясно. Я же делаю предсказания, и люди расстраиваются. Женщина хочет услышать: "Любовь изменит твою жизнь". А предсказание типа "Ты безнадежно влюбишься в человека, который три года будет над тобой измываться, а потом уйдет к девице в два раза моложе тебя" ей совсем не нравится. Мужчинам нравится слышать: "Ты отличишься в битве" и совсем не нравится, когда говорят: "Люди будут потрясены тем, как быстро ты побежишь от врага, и всю оставшуюся жизнь ты будешь предметом насмешек и презрения". Понимаешь, в чем моя беда?

Мне не хотелось признаваться, но этот колдун начинал мне нравиться.

Как вы уже знаете, я интересуюсь путями судьбы. Люди боятся узнать, что ожидает их в будущем — это мне было понятно, — потому-то предсказания и формулируются столь туманно. Я в задумчивости поскреб бороду и переспросил:

— То есть ты утверждаешь, будто можешь точно предсказать, что со мной случится?

— Совершенно верно. Но… — Он предостерегающе поднял палец. — Прошу — не вини меня в том, что узнаешь. Не могу не сказать, что я крайне устал от людей, которые пытаются выместить свою досаду на мне только потому, что жизнь поворачивается к ним не той стороной, какой они бы хотели.

— Ну, к счастью, я настолько привык, что все поворачивается не так, как мне бы хотелось, что даже сомневаюсь — сможешь ли ты рассказать мне такое, что сильно меня расстроит. Я-то всю жизнь прожил, ожидая худшего, время от времени обманываясь ложным ощущением безопасности. А оно оставляло меня лишь тогда, когда худшее случалось. Уверяю тебя, я не так слаб, как некоторые из твоих предыдущих клиентов.

— Превосходно! — воскликнул мой собеседник, оживившись. — Дай-ка мне кусок пергамента и письменные принадлежности, и я с удовольствием окажу тебе эту услугу, чтобы оплатить свой долг.

Он что-то уж очень заботился о возврате долга — это было странно для такого бездельника, как колдун. Я быстренько принес пергамент и перо и положил их перед провидцем. Потом стал с любопытством наблюдать за ним, а он закрыл глаза и немного отклонился назад. Его веки легонько затрепетали. Дыхание замедлилось, а руки, как я заметил, начали мелко подрагивать. Если он и шарлатан, то играет превосходно — этого я не мог не признать.

Он взял перо, обмакнул его в чернила и стал медленно опускать, пока кончик не коснулся пергамента. Не могу сказать, чтобы он быстро писал, — нет, он вел себя как наездник, который едва может справиться со своей лошадью.

Все быстрее и быстрее летал кончик пера по пергаменту, и каждая строчка, которую оно оставляло, была написана безупречным почерком. Три строки, четыре, пять — я нахмурился и вытянул шею, пытаясь разобрать, что там написано. Я очень гордился своим умением читать, знаете ли. Многие мои ровесники и немало из тех, кто старше меня, были неграмотными. Но матушка моя, несмотря на выпавшую ей судьбу, получила хорошее образование… в основном от своей матери, поскольку отец не очень-то ее любил с самого начала. Матушка поставила себе цель выучить читать и меня, а Строкеру, чурбану, который владел трактиром, где я вырос, эта затея казалась пустой тратой времени.

"Он так и останется ничем. Зачем ты делаешь из него грамотное ничто?" — бывало, негодовал он. Строкер всегда знал, что сказать.

Но сейчас я таращился на пергамент и не мог ничего разобрать.

— Что это за язык? — наконец спросил я.

— Это руны, — отвечал предсказатель, даже не взглянув на меня. Он написал еще пару строчек, а потом дрожащей рукой медленно и осторожно отложил перо в сторону. После чего поднял пергамент, разглядывая написанное.

— Ты что, не знаешь, что написал? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет, не знаю. Не знаю, пока… — Он запнулся и моргнул, как сова, которую потревожили днем, потом моргнул еще раз и пробормотал: — Ну и ну! — Мне это ничего не объяснило, а он прибавил: — Вот это да! — Что понравилось мне гораздо меньше, чем "ну и ну".

— Да в чем дело? — Я потерял терпение. — У меня, знаешь ли, нет времени…

— Тебя зовут Невпопад?

Вопрос застал меня врасплох. Служанки, как вы могли понять, знали меня как "господина По". Я взял этот псевдоним, когда появился здесь, и никогда не испытывал потребности раскрывать свое полное имя кому бы то ни было. Я рассудил, что чем меньше людей обсуждают мое имя в округе, тем лучше и спокойнее для меня. Поэтому, когда провидец произнес его вслух, я почувствовал, как меня пробрал холод. До этого момента все казалось дурацкой игрой. Этот человек и впрямь мог видеть, что со мной случится… он знал мое будущее, мою судьбу — это противоречило всему, во что я верил. Миг, когда "игра" вдруг стала серьезной, был похож на тот момент, когда ты, в учебном бою вооруженный деревянным мечом, вдруг обнаруживаешь, что твой противник держит в руках самое что ни на есть настоящее оружие.

— Да, — осторожно ответил я. — Так и есть. — Я попытался угадать, какие закорючки на пергаменте могли соответствовать слову "Невпопад", но быстро сдался. — А откуда ты знаешь?

— Я не знал, пока не прочитал. — Он разглядывал написанное, качая головой.

С каждым его покачиванием я чувствовал все большее и большее отчаяние, хотя и сам не знал почему.

— Ну и ну, — сказал он. И прибавил: — Ну и ну, ну надо же, вот это да, ну и…

— Перестань! — Я хлопнул ладонью по столу так, что посетитель мой подпрыгнул на стуле. — Ты меня пугаешь!

— У тебя есть на это все основания, — заявил он, внимательно глядя на то, что написал. Либо он был замечательный притворщик, либо и в самом деле видел слова на листе впервые, написав их в некоем трансе. — Принимая во внимание то, что случится…

— Да что? Что же случится?

Ветер на улице набирал мощь, и дверь под его натиском вдруг распахнулась. Я подскочил от испуга, решив было, что кто-то ворвался, чтобы нам помешать или даже напасть на нас. Но никого не было. От притока свежего воздуха пламя в очаге вспыхнуло ярче. Ветер вырвал пергамент из рук провидца, но тот подхватил его и припечатал ладонью к столу. Я тем временем дохромал до двери, приналег плечом и захлопнул ее. Ветер снаружи ржал и лягался, как злая призрачная лошадь, но я закрыл дверь и вернулся на свое место. Нетерпение переполняло меня. Таинственное настроение момента, которое дурная погода только усиливала, нисколько его не облегчало.

— Ладно, хватит, — твердо сказал я, не желая больше никаких игр.

Он осторожно посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь… еще не поздно выразить все это как-нибудь туманно.

— Что? — У меня не сразу улеглось в голове, что такое он говорит.

— Я бы мог сложить какие-нибудь стихи, чтобы было потуманнее. В общих словах описать то, что произойдет… — В его голосе звучала надежда, как у проказливого ребенка, который надеется избежать нудных уроков.

— Нет.

— Ну, хотя бы в рифму? Лимерик, например, или какие-нибудь хорошенькие…

— Нет!

— Хокку, — слабо закончил он.

— Перестань, — отвечал я, в то время еще не знакомый с поэтической формой, о которой узнал позднее, во время путешествия через континент Чинпан. — А теперь будь так любезен, — продолжал я, отрубая каждое слово, — скажи мне, что же написано этими проклятыми рунами?

— Ну… — Он прочистил горло (я решил, что большой необходимости в этом не было). Затем скрючился, изучая руны. — Здесь говорится… — Он помолчал, с надеждой глядя на меня, и сказал: — Последний шанс услышать предсказание в туманной форме…

— Ты посох видишь? — спросил я, поднимая посох повыше — больше для выразительности, чем из опасений, что провидец его еще не заметил. — Я или проломлю тебе голову, или засуну его тебе в задницу. Или сделаю и то и другое, если ты мне сейчас не скажешь, что должно произойти.

— Хорошо, хорошо. Один маленький вопросик… У тебя есть запасы?

— Что? — Я не мог понять, о чем это он.

— Ну, что-нибудь готовое. Чтобы взять с собой в дорогу.

— Ты шутишь? — спросил я, но голос выдал мою неуверенность.

Провидец, судя по всему, ничуть не шутил. А моя неуверенность его только разозлила.

— Если хочешь встретить свою судьбу неподготовленным, тогда сиди тут и пялься на меня, отвесив челюсть, как слабоумный осел, — резко сказал он. — Если же, напротив, ты хочешь быть хоть немного готов, тогда ты сейчас побежишь в кладовку и подготовишь, что можно, к дальнему путешествию, во время которого охотиться тебе вряд ли доведется. — Я не двинулся, и его лицо помрачнело, а глаза блеснули. — Ну?

Я вскочил. Удивительно, как быстро можно отбросить цинизм и скептицизм, когда появляется только намек на угрозу жизни и здоровью. Ни слова больше не говоря, я отправился в кладовку, где собрал все, что можно было унести. Два бурдюка с водой, несколько бараньих окороков, немного сухарей, сушеное мясо и овощи. Мне приходилось делать выбор, потому что хромая нога не позволяла тащить тяжелый груз на далекое расстояние. С другой стороны, я не хотел остаться без продуктов.

Часть моего сознания жестоко меня бранила: "Он над тобой смеется! Это такая игра, и ты опять попался! Оставь эту чепуху, запиши пиво, которое он выпил, на счет обучения, и выгони этого бездельника на улицу!"

Однако я продолжал собирать провизию. Говорят, лучше перебдеть, чем недоблюсти, и, когда дело касалось моей безопасности, важнее ничего не могло быть. Даже простая радость выгнать посетителя из таверны.

Наконец я собрал все, что мог взять с собой, и побросал собранное в заплечный мешок. Он получился тяжелым, но нести его можно было вполне. Притащив его и себя в зал, я увидел, что провидец по-прежнему сидит за столом все такой же встревоженный. Я сбросил мешок с плеча на пол, он глухо стукнул, а я, показывая раздражение, сказал:

— Ну хорошо, провидец, я сделал, как ты сказал. И я тебе не завидую, если это просто твоя гнусная шутка…

— Я часто шучу, Невпопад, — мрачно ответил провидец, — но, когда дело касается моего таланта, ничто не отвлечет меня от моей священной задачи. Это что, — он указал на мой мешок, — припасы?

Я фыркнул от злости.

— Нет. Это моя коллекция эротических штучек восьмого века.

— Да что ты? — Кажется, он заинтересовался, даже бровь приподнял.

— Нет, конечно! — Я взорвался. — Это припасы. Ну а теперь давай!

— Хорошо. — Он сделал глубокий вдох и глянул в текст. — Во-первых, твой старый знакомый, Дениис, скоро вернется. После этого ты…

— Погоди. Стой.

Он вопросительно посмотрел на меня..

— Если судить по этому, — он постучал пальцем по пергаменту, — это может быть не лучший момент, чтобы меня прерывать.

— Ну да, зато согласно этому, — я постучал пальцем по своей голове, подражая ему, — я не помню никакого знакомого, которого бы звали… как ты сказал? Дениис?

— Помнишь.

— Нет, не помню! — Огонь подозрения, что все это дурная шутка, опять разгорелся. — Думаю, провидец, я немного знаком со своей жизнью, а вот этот твой клочок кожи — явно нет! Я не знаю и никогда не знал никого по имени Дениис! Так что ты или лжец и обманщик, или плохо знаешь свое ремесло!

— Да как ты смеешь! — закричал он, и, возможно, мне показалось, но ветер вроде взвыл громче при этих его словах. — Я могу формулировать как угодно, но нет лучшего провидца, чем я! Нет!

— Ну тогда, боюсь, это значит, что твои братья еще хуже тебя.

На меня его вспышка произвела мало впечатления — и это еще мягко сказано.

На какой-то миг провидец, кажется, так взбесился, что я уж было решил, будто он ничего больше не скажет, что меня вполне устроило бы. Но потом он несколько раз глубоко вздохнул и, усевшись поудобнее на стуле (а то он даже вскочил), заговорил:

— Очень важно, чтобы ты выслушал, что я хочу сказать. От этого может зависеть твое будущее.

— Мое будущее? — фыркнул я. — Как же, ведь если я тебе поверю, что я сделаю или не сделаю — не важно. У тебя ведь там все записано, не так ли?

— Кое-что — да, — коротко ответил он. — Но то, как ты ответишь на события, как ты к ним подготовишься, может изменить твою судьбу. Например, я скажу тебе, что ты отправишься в долгое путешествие, но не скажу, сколько рук у тебя будет, а? Будет ли у тебя две, одна, или ни одной — зависит от того, насколько ты будешь готов встретить свое будущее. Ну что, можно мне продолжать?

Я зря терял время — в этом я убеждался все больше и больше, но потом решил, что никакого вреда не будет, если я выслушаю этого дурака, даже если в результате сам окажусь таким же дураком.

— Хорошо, — вздохнул я, — продолжай же, прошу тебя.

— Не забудь, я предлагал тебе пересказать все туманно, просто чтобы избежать…

— Да продолжай же!

Провидец еще раз заглянул в пергамент, кажется, странным образом довольный, что разозлил меня. Похоже, он подумал, что мое нетерпение показывает: я внимательно его слушаю и уж точно не выгоню. Я решил больше не перебивать его, пока он не закончит нести свой вздор.

— Твой старый друг Дениис вернется, — произнес он и бросил на меня быстрый взгляд, чтобы посмотреть, не собираюсь ли я снова перебить его. Увидев, что я сижу перед ним с каменным лицом, он кивнул сам себе, явно довольный, и продолжил: — За Дениис будут гнаться вооруженные люди, которые захотят ее убить. Она спрячется у тебя. Ты с неохотой спрячешь ее. Тогда вооруженные люди нападут на твою таверну и разрушат ее, но вы убежите через ранее неизвестные катакомбы…

Я нарушил собственное обещание, хотя и не хотел этого делать.

— Что? Разрушат таверну? Катакомбы? Какие еще катакомбы? А, прямо под нами — винный погреб, но нет там никаких катакомб! И что за вооруженные люди? Чего им от нее надо? Что…

Он продолжал, словно я ничего и не говорил:

— Ты станешь похож на собственную тень, а в Трагической Утрате быть тебе в беде. — Он нахмурился и вгляделся в пергамент. — Кажется, так… Хотя, может, побыть тебе в Победе… Иногда руны трудно читать…

Я решил, что с меня довольно.

— Хорошо, — сказал я, вставая при помощи посоха. — Я сказал, что выслушаю тебя, но моему терпению есть предел. Ты сплел изрядную историю, провидец, но вот позволь мне сообщить тебе некоторые факты. Факт первый, — и я разогнул палец. — Как ты меня ни уверяй, я не знаю никого по имени Дениис. Факт второй. Я не имею привычки оказывать отпор вооруженным людям, если у меня есть выбор. Факт третий. Если кто-нибудь надумает искать у меня убежища от вооруженных людей, уверяю тебя, я лично выдам этого человека упомянутым вооруженным людям без малейших колебаний. Факт четвертый. Нет под "Буггер-залом" никаких катакомб. И факт пятый, самый печальный для тебя: я отказываюсь слушать всю эту чушь далее. Утешай себя тем, что ты безнаказанно напился моего эля, и у меня нет ни сил, ни желания все это продолжать…

— Повезло тебе, — произнес провидец. Он смотрел на пергамент с большой печалью, и я заметил, что указательный палец, которым он водил по строчкам, замер на последнем слове. — Так и быть, ты ничего больше не услышишь.

Собрав весь свой отточенный, закаленный цинизм, я спросил:

— Да, и почему же? Я что, потеряю слух? Что, эта руна означает "глухой"?

Я указал на рунический знак внизу страницы.

Он смотрел на меня, и пламя очага отражалось в его глазах, словно само предсказание смотрело на меня.

— Представь, ты недалек от истины, — ответил он. — Это слово означает "мертвый".

Несмотря на всю дикость сказанного, я отдернул руку, как если бы лист вдруг воспламенился.

Словно этой сцене недоставало мелодраматичности, входная дверь опять распахнулась под порывом сильного ветра. Разозленный сверх меры, я подошел к двери и положил руку на косяк. И в этот момент я услышал звук, по поводу которого никак не мог ошибиться.

В мире много разных звуков, но только некоторые из них неповторимы. Один из них — звук, издаваемый мечом, который вынимают из ножен. Другой — как раз тот, который я услышал: звук выстрела, когда арбалетная стрела покидает тетиву, — он раздался где-то в мрачной темноте.

Когда дело касается самосохранения, ничто не может сравниться с моими рефлексами. Как только я услышал этот слишком хорошо знакомый мне звук, я понял, что у меня уже нет времени захлопнуть дверь, чтобы защититься от выпущенной стрелы. У меня оставался один лишь миг, и я реагировал незамедлительно — то есть ни секунды не рассуждая. Я крутанулся на здоровой ноге, отшатнувшись от дверного проема.

И едва успел заметить мелькнувшую мимо меня стрелу. Легкое дрожание воздуха — и все. Однако я хорошо ее слышал — она гудела, как рой потревоженных насекомых, а затем раздался отвратительный, громкий, хлюпающий звук, какой бывает, когда нож вонзается в дыню. Я повернул голову и увидел, что провидец так и остался на своем месте, наполовину приподнявшись над столом. И что он с болью, но без всякого удивления смотрит вниз. Стрела еще дрожала в его груди, когда он сказал:

— Ну и ну! Кажется, больно.

И хлопнулся обратно на стул. Потом он завалился на бок; я видел, что он еще дышит, но кровь уже потекла по груди и закапала на пергамент, на то самое слово, которое он перевел как "смерть".

Я не знал, куда кинуться. Я отвернулся от двери, в которую по-прежнему рвался ветер; озноб пробирал меня до костей, и не только от холодного ветра. Я понял: этой ночью стали происходить странные события и меня втягивает в эти события помимо моей воли… если только у меня есть хоть какая-нибудь воля. Ветер внезапно подхватил пергамент и, перекинув его через неподвижную руку провидца, забросил в очаг, где края листа тут же начали сворачиваться и чернеть.

Я невольно вскрикнул, забыв о распахнутой двери, да и обо всем, кроме моей судьбы, изложенной на листе пергамента. Я сделал несколько шагов к очагу и остановился, поняв, что пергамент для меня бесполезен. Я не умел читать древние руны. Но потом я подумал, что смогу найти человека, который сделает это для меня, и ради такого случая надо иметь запись при себе. Может быть, там написано еще что-нибудь, что может мне пригодиться. Однако было уже слишком поздно. Лист выгибался, потрескивал, пожираемый пламенем, и большая его часть уже почернела настолько, что даже тот, кто знал руны, ничего бы на нем не прочитал.

Я резко повернулся к упавшему провидцу, опустился на колено, чтобы заглянуть ему в глаза. Я понимал, что разговариваю с умирающим, но, понятное дело, собственной судьбой был озабочен больше.

— Ты предвидел свою смерть, да? Не мою, а свою!

Он не ответил, если не считать за ответ бульканье крови в горле.

— Что еще? Что еще ты узнал? — кричал я. Но в ответ уже не слышалось и бульканья. — Уже все началось? Прямо сейчас? Где Дениис? Могу я еще что-нибудь сделать со своей судьбой? Или я беспомощная пешка? Что со мной будет?

Дверь все это время так и была открытой, и мое сердце пропустило удар, когда вдруг на пороге появилась фигура в сером плаще. Не глядя на меня, вошедший повернулся так резко, что полы серого плаща взметнулись вверх, затем со стоном захлопнул дверь. Вновь прибывший посетитель (может быть, это и был таинственный Дениис?) повернулся ко мне, откидывая назад капюшон.

Это была женщина — ее лицо обрамляли растрепанные черные волосы. Она сделала два шага и остановилась. Я знал ее. Да и как могло быть иначе? Она тоже знала меня.

— Невпопад? — воскликнула она, без особого, впрочем, восторга.

— Шейри, — произнес я, и мои губы сложились в кривую улыбку.

4 ПАСЫНОК СУДЬБЫ

— Это надо же! — воскликнула Шейри с возмущением. — Из всех забегаловок всех городов всего мира меня угораздило забежать именно в твою!

Дверь вдруг дрогнула, и плетельщица даже слегка подпрыгнула, наверное, думая, что кто-то пытается ворваться. Полагаю, вы легко со мной согласитесь, что чьи-то попытки выбить мою дверь никак не могли обеспечить мне душевный покой. Поняв, что за дверью никого, кроме ветра, не было, Шейри, кажется, немного успокоилась. Совсем немного.

— Поверь, Шейри, я рад видеть тебя нисколько не больше, чемты меня, — сообщил я ей.

Но Шейри явно была не в том настроении, чтобы выслушивать колкости или отвечать на них. Несмотря на прошедшие годы, она выглядела в точности такой, какой я ее запомнил. Я еще задумался: может, тут не обошлось без магии? Или она просто заботилась о своей внешности? Сверкая глазами, она сделала шаг вперед.

— Мне надо, чтобы ты меня спрятал.

Конечно, я довольно громко рассмеялся. Тогда я еще многого не знал. Я не знал, Дениис ли предо мной или нет. А может, это просто совпадение?

— Ты это серьезно? — спросил я.

Она испуганно оглянулась, и это очень меня удивило. Испуганно. Шейри, или Дениис, или как там ее звали по-настоящему, не так-то часто испытывала страх. Когда я впервые с ней встретился (кажется, с тех пор полжизни прошло), разъяренная толпа собиралась сжечь ее на костре. Тогда, перед лицом неминуемой гибели, Шейри не теряла самообладания. Она отнеслась к тем, кто стоял перед ней, с крайним презрением, словно это их жизни были у нее в руках, а не наоборот. И если сейчас ее преследовало нечто способное выбить из нее это адское самообладание — значит, угроза и впрямь была основательной.

Конечно, я не хотел впутываться.

Мои слова "Уходи отсюда" прозвучали одновременно с ее ответом:

— Конечно, серьезно.

Шейри замерла с открытым ртом — так ее удивило то, что я сказал. Она шагнула ко мне, и на ее лице отразились противоречивые чувства — желание послать меня к черту боролось с порывом умолять о помощи. Но прежде чем она успела что-то сказать, ее взгляд упал на человека, сидевшего неподалеку за столом. Это был тот самый посетитель, который, как вы помните, получил стрелу в грудь.

Тут же забыв про меня, плетельщица быстро подошла к нему и повернула его голову так, чтобы на лицо падал отсвет огня в очаге.

— Я его знаю, — сказала Шейри. — Знаю. Это провидец. Что он здесь делает?

— Истекает кровью, и я не хочу составить ему компанию, ты уж меня прости. — Я решил, что выразился ясно. — Это не ты его?

— Не будь идиотом, — ответила она, дотрагиваясь до основания его шеи. — Он еще жив!

— Это ненадолго. Если ты тут задержишься, то и я долго не протяну.

Шейри вдруг отвернулась от провидца и подошла ко мне. Я невольно отступил и, защищаясь, поднял посох. В этот момент я пожалел, что у меня в руках не арбалет, но он остался на полу, под скамейкой, которую я опрокинул, когда резко вскочил. Плетельщица глянула на посох с презрением.

— Что он тебе сказал? Что предсказал?

— Он сказал, что, если я помогу тебе, мое заведение будет разорено! Так что ты должна понять, — стал я ей объяснять дружелюбным тоном, не совсем подходящим к сложившимся обстоятельствам, — почему я не могу проявить гостеприимство. Не говоря уже о том, что не вижу смысла оправдываться перед женщиной, которая при нашей последней встрече чуть не убила меня.

— Ты воспользовался мной!

— Можно подумать, ты вела себя по-другому.

— Я была не в себе!

— Камень у меня под хребтом был твердым и холодным, даже если бы ты и была в себе. И шрамы у меня еще остались.

Она стояла в пяти шагах от меня и вдруг, шагнув, кажется, лишь один раз, оказалась прямо передо мной и схватила меня за грудки. Тихо, но свирепо она произнесла:

— Ты должен мне помочь, и ты поможешь.

— Я помогу тебе выйти отсюда! Кто же стрелял сюда, если не ты?

— Мои преследователи. Просто несчастное совпадение. Это шальной выстрел, но они уже близко. Это я точно знаю.

Меня нисколько не запугало то, что Шейри нависла надо мной. Я увидел страх на ее лице, и она стала для меня немного более понятной. Может быть, еще и потому, что я видел ее обнаженной. Это тоже делает человека ближе.

— Я очень рад, что они недалеко, — ответил я. — Значит, тем скорее ты уберешься отсюда.

— Невпопад… — произнесла она как-то безнадежно и отступила, отпустив мою одежду. Кажется, ей отчаянно надо было уговорить меня помочь ей, но она не имела ни малейшего представления, как это сделать.

Уши мои пытались уловить малейший звук погони. Однако пока я ничего такого не слышал. Но это ничего и не значило. Может быть, преследователи просто ценили скрытность и подбирались незаметно, не зная, кто или что ожидает их в "Буггер-зале". Честное слово, я бы на их месте именно так и действовал. Только дураки лезут напролом, не выяснив прежде поточнее, что их ждет.

— Скорее всего, я пожалею, что спросил, — начал я, — но мне очень любопытно. Что же ты такое сделала и кому, что оказалась в такой передряге?

Думаю, следует упомянуть, что ни один из нас не сделал ни одного движения, чтобы помочь истекающему кровью провидцу. Я бы объяснил это крайней практичностью, которой и Шейри, и я руководствовались в своих делах. Я знал, что этот человек сейчас умрет. Она это знала тоже. Мы видели, как сидит стрела в его груди, как вытекает кровь — подобно вину из бурдюка, откуда вытащили затычку. Не было никакого смысла заострять на этом внимание, и ни она, ни я не стали бы сидеть рядом с беднягой и впустую убеждать его, что все кончится хорошо, когда в этой жизни ему осталось столько минут, что их можно пересчитать при помощи пальцев двух рук, если одной не хватит. Наше внимание было поглощено более насущными проблемами.

Провидец явно имел достаточно сообразительности, чтобы все это понять. Он стал реже дышать, потом едва слышно пробормотал что-то, но больше ничем нам не мешал. Поскольку он прочитал о своей смерти в собственных предсказаниях, то, по крайней мере, мог утешаться тем, что работу свою сделал хорошо.

— Ну… у меня могут быть кое-какие враги, — протянула Шейри. — Один вообще-то.

— Ну-ну. А имя у него есть?

— Лорд Беликоз.

Имя мне ничего не говорило.

— Я должен его знать?

— Он вождь воинов, капитан отряда наемников. Он заявляет, что титул достался ему законно, но никто не знает этого наверняка.

— Я знаю наверняка, что мне все равно, — сообщил я плетельщице. — Что ты ему сделала?

Она смущенно переминалась с ноги на ногу и оглядывалась на запертую дверь. Я почти ждал, что в любой миг дверь будет выбита пинком громадной ноги в сапоге и в зал влетит туча стрел.

— Ну… может, я взяла кое-что, что ему нравилось.

Я громко застонал.

— Ты что-то у него украла.

— Может быть.

— Шейри!

— Невпопад, ну пожалуйста! — настойчиво произнесла она. Я знаю, ее с души воротило даже при одной мысли о том, чтобы просить у меня помощи, и, должен признаться, глядя на ее мучения, я испытывал какое-то нехорошее удовольствие. — Ты должен мне помочь!

— Я должен! Да если я помогу тебе, твой лорд Беликоз придет сюда и наденет это заведение мне на голову!

Шейри взглянула на провидца.

— Это он тебе сказал?

— Да, если тебе интересно, и у меня нет повода ему не верить. И еще меньше поводов помогать тебе!

Ее лицо вспыхнуло, и она выпалила:

— Ты мне задолжал! Ты задолжал мне, свинья, за то, что ты со мной сделал!

— Я задолжал тебе только пинок пониже спины! У тебя есть силы! Если он тебе докучает, почему ты с ним не разберешься сама?

Как только я это вымолвил, так сразу понял, что невзначай затронул больную тему. Губы Шейри едва заметно дрогнули, но она быстро справилась с собой и упрямо ответила:

— Нет. У меня больше нет силы. Или почти нет. Если я вызываю бурю, то получаю лишь мелкий дождичек. Я вызываю молнию, а получаю крохотную искру. Я вызываю снег…

— И получаешь одну снежинку. Я понял.

— Неужели? — Она шагала туда-сюда, грациозная и пружинистая, как кошка. — Я так не думаю. Я плетельщица, Невпопад. Вот я кто. Если мой дар вдруг меня покидает…

— Не прибедняйся, — сказал я голосом, из которого убрал все дружелюбие. — Даже не будь ты плетельщицей, ты все равно такая заноза в заднице…

Я замолчал, потому что за завыванием ветра расслышал и другой звук. Треснула ветка — как бывает, когда на нее наступают ногой. Резким шепотом я произнес:

— Шейри! Уходи сейчас же! Ну его, это предсказание! Ну ее, судьбу! Плюю я в лицо так называемой судьбе, и нет такого, что бы ты могла сказать или сделать, что…

Она порылась в складках плаща и вытащила драгоценный камень — такой большой, сияющий, что у меня прервался голос.

От одного взгляда на камень меня пробрала дрожь. Сначала я подумал, что он отражает пламя очага, но, приглядевшись, понял, что его красота излучает собственный огонь. Бриллиант был размером с мой кулак и оказался необыкновенно чистым. Я протянул руку, не успев понять, что делаю, и Шейри, ни слова не говоря, положила его мне на ладонь. Я с восторгом разглядывал его, поворачивая разными сторонами, рассматривая грани. Я не ювелир, но могу распознавать хорошие камни. Достаточно побыть, как я, вором совсем недолго, чтобы научиться отличать подлинные драгоценности от мусора. А этот камень был так же далек от мусора, как и я от надежды войти во врата рая.

У него не было никаких изъянов. Это был не только самый большой драгоценный камень из всех, что я видел, он обладал и самой безупречной огранкой.

— Где… где ты его… — выдавил я.

Она не ответила прямо — в этом ничего необычного для плетельщицы не было. Иногда эти колдуны берутся отвечать на все вопросы, которые приходят вам в голову, кроме того, на который вам действительно нужен ответ.

— Красивый, правда?

Я придумал остроумный ответ, но не смог заставить свои губы произнести его. Вместо этого я пробормотал:

— Да… да. Это… это я такого никогда…

С видом заговорщицы, бросив еще один взгляд через плечо, она произнесла очень быстро, словно времени у нас не оставалось:

— Есть горы, где таких камней навалом. Их там сотни. И каждый такой же прекрасный. Я отведу тебя туда. Там столько драгоценностей, что и сотня Невпопадов за тысячу жизней не успеет все потратить.

— Где это? Что за горы? — с подозрением спросил я.

— Если я скажу тебе, ты пойдешь туда без меня. Но я же сказала, что отведу…

Сияние бриллианта плясало у меня перед глазами. Мне показалось, что голова моя сейчас лопнет — просто от невозможности осознать такую красоту, словно этот камень не был создан для смертных людей.

Жадность прорвалась на поверхность, затопив мой разум, сердце и душу, пока во мне ничего не осталось, кроме сияния алмаза. Мир медленно приподнялся и опустился, и я запоздало понял, что всего лишь кивнул. Я пришел в себя, только когда увидел, как улыбается Шейри.

— Нет! — резко ответил я, стряхивая чары алмаза, словно остатки туманного сна. Шейри поникла, но она не успела и слова молвить, как я начал толкать ее к двери. — Отстань! Убирайся! Вот так все и начинается! Так оно всегда начинается! То и дело жадность или стремление разбогатеть толкают меня на путь саморазрушения. Рано или поздно удача отвернется от меня, так уж лучше пусть это будет попозже, благодарю вас! Если в горах так много камней, отдай этот Беликозу и иди возьми себе еще! Иди давай! Убирайся сию же ми…

Она сделала два быстрых шага вперед, толкнула меня, и я бы упал, если бы не схватился за край стола.

Она резко повернулась, и вот все притворство и ласковость исчезли. Голосом твердым, как бриллиант, лежавший у нее в ладони, Шейри сказала:

— Если выдашь меня, я скажу им, что ты со мной заодно. Что это ты все придумал!

— Они тебе не поверят!

Она яростно замотала головой.

— Еще как поверят. Я могу кого хочешь убедить. Невпопад, ты же помнишь — однажды моя ложь спасла тебе жизнь. Теперь она ее погубит, и, в общем, мы будем квиты.

Я не мог найти слов, а со мной такое редко бывает. Никогда еще мне так не хотелось снести женщине голову с плеч. Самый ужас состоял в том, что она была права. Она вполне могла убедить своих преследователей, будто я заодно с ней. Был, конечно, шанс, что она этого не сделает. Они могут просто схватить ее, поблагодарить меня за услугу, утащить ее куда-нибудь и сделать с ней то, что собирались, что бы это ни было. Но, оценивая риск, я понял — принять его я не могу.

Провидец кашлянул. Он вел себя на редкость деликатно для умирающего человека и не отвлекал нас от грядущих и неминуемых неприятностей.

Дрожа от сдерживаемого гнева, я выпалил:

— Туда! — и указал Шейри на стойку. — За стойкой люк, который ведет в подвал! Быстрее! Спрячься там. Я… я что-нибудь придумаю, — добавил я ворчливо.

Плетельщица не стала дожидаться повторного приглашения. Запихнув бриллиант куда-то под плащ, она кинулась к стойке, перепрыгнула через нее, и плащ взвился, как парус. Плетельщица скрылась за стойкой, и через мгновение я услышал, как открылся и закрылся люк, — Шейри спряталась. Я быстро лизнул ладони и провел ими по волосам, чтобы пригладить вихры. Сердце у меня бешено стучало, и я изо всех старался успокоиться, чтобы оно не выскочило из груди. В конце концов, пока было не о чем волноваться. Я не был беспомощен, к тому же у меня в запасе имелось несколько трюков.

Я быстро подошел к стойке, за которой только что скрылась Шейри. Ее преследователи были уже близко, и я не мог терять время.

Понимаете — я не плетельщик и никогда их занятиями не интересовался. Но в "Буггер-зале" кого только мне не довелось повидать, и после некоторых встреч я решил приготовиться ко всему, к чему только возможно. Из-за стойки я вытащил маленькую коробочку и открыл ее, стараясь не торопиться, хотя времени у меня совсем не было. В коробочке лежал кусочек по виду обычного мела, и только приглядевшись, можно было увидеть вытисненные на его поверхности руны. Эти руны я мог разобрать ничуть не лучше, чем те, что были на пергаменте, который читал мне провидец, но сейчас у меня не было времени расстраиваться по этому поводу. Еще в коробке хранился небольшой обрывок бумаги, на котором было написано, как читаются эти руны. Я взял и то и другое и, подойдя к порогу зала, быстро провел мелом линию, торопливо, но старательно произнося при этом слова. Потом подошел к окнам и сделал то же самое. Закончив, я убрал все в коробочку и сел в дальнем конце зала. Провидец так и сидел, уронив голову на стол — глаза затянулись поволокой, а изо рта текла кровь.

— Может, тебе принести что-нибудь? — заботливо спросил я.

К моему удивлению, он ответил:

— Хорошо бы… одеяло.

— А-а. — Я поднялся, сходил в чулан и принес ему одеяло; в это время как раз и раздался громкий и настойчивый стук в дверь.

— Закрыто! — крикнул я, набрасывая одеяло на плечи провидца. Он мирно вздохнул, получив в последние минуты немного уюта. Хотел бы и я, знаете ли, встретить смерть с таким же присутствием духа… но вряд ли мне доведется — вокруг меня, небось, будут всхлипы и беспомощная суета.

— МНЕ — ОТКРОЕШЬ! — раздался голос с улицы. Звучный и сильный, он явно принадлежал человеку, который привык, чтобы ему повиновались. Мне не очень хотелось знакомиться с обладателем такого голоса.

Я поскорее схватил арбалет, упавший на пол, проверил, на месте ли стрелы. Выпрямившись, я заговорил, стараясь делать вид, что спокоен и скрывать мне нечего:

— Думаю, вы ошибаетесь.

Дверь выбили внутрь. Деревянная задвижка, которую я сам приделывал, отскочила, перелетела через всю комнату и упала в очаг, пламя дрогнуло. Сама дверь распахнулась, и в дверном проеме встал один из самых здоровенных громил, каких мне когда-либо доводилось видеть.

Он был из варваров — я их немало повидал. Одет он был в черную кожу, а каждая его рука по толщине равнялась моим двум. Он занял весь проем; развевавшийся за спиной плащ был подбит густым черным мехом — наверное, какого-нибудь животного, которое он умертвил голыми руками.

На голове у варвара был шлем из рельефной кожи, покрывавший голову целиком, и только впереди виднелась узкая щель в виде буквы "Т", через которую и можно было смотреть. Оттуда блестели глаза. Надо лбом поднимались загнутые рога, и я даже было подумал — уж не демон ли это.

Не мог я не заметить и оружие на левом бедре. Даже в ножнах я разглядел здоровенный палаш. Эфес был размером с маленького ребенка. Мне не хотелось и думать о том, как должно выглядеть лезвие. Один только ветер от просвистевшего клинка мог сломать человеку спину.

Я хорошо знал таких ребят. Они до краев налиты невыразимой мощью грубой жестокости, а на всех цивилизованных мужчин смотрят с презрением, считая нас мягкотелыми, слабыми и ни на что не годными.

Позади варвара, едва различимые на фоне леса, виднелись тени остальных — они дожидались приказа от вождя. Я не мог разобрать, сколько их там было, но был уверен, что не хочу разглядывать их с близкого расстояния.

— ГДЕ ПЛЕТЕЛЬЩИК? — спросил варвар требовательно, даже не притворяясь, будто пришел сюда за чем-нибудь другим. От громкого звука у меня чуть перепонки в ушах не лопнули.

Я невинно поднял брови.

— Плетельщик?

— ВО ИМЯ КРУММА, НЕ ИГРАЙ С НАМИ, ЧЕЛОВЕЧЕК. — Его пальцы сжались в кулак. Кажется, он особой приветливостью не отличался. Под кожей рук было видно, как перекатываются мускулы. Тут я порадовался, что грудь у него не оголена. За один вечер я бы не пережил столько намеков на мою неполноценность. — МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ПЛЕТЕЛЬЩИК ЗДЕСЬ.

— Ты не мог бы потише? — спросил я.

Он склонил голову набок и с любопытством посмотрел на меня.

— А ЧТО, РАЗВЕ Я ГРОМКО ГОВОРЮ?

— Ты кричишь!

— ИЗВИНИ! А ТАК ЛУЧШЕ?

— Нет, точно так же.

Он пожал плечами.

— ТАМ, ОТКУДА Я РОДОМ, МЫ ТАК РАЗГОВАРИВАЕМ. БОЮСЬ, ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ С ЭТИМ ЖИТЬ, ВО ИМЯ КРУММА!

— Кто такой этот Крумм?

— ЭТО БОГ МОЕГО НАРОДА! ТЕМНЫЙ И СУРОВЫЙ БОГ, КОТОРОМУ НЕТ ДЕЛА ДО…

— Честно говоря, мне стало неинтересно еще раньше, чем я кончил задавать свой вопрос. Так что можешь не рассказывать. — И для большей выразительности я навел на него арбалет.

Варвар едва на него взглянул. Мне кажется, ему было все равно, держу я что-то в руках или нет. Принимая во внимание рост воина, я мог бы выпустить в него обе стрелы, а он бы едва их заметил.

— ХОРОШО! ПОТОМУ ЧТО МЕНЯ ЖДУТ ДРУГИЕ МЕСТА И ДРУГИЕ ДЕЛА! ДАВАЙ СЮДА ПЛЕТЕЛЬЩИКА!

— У меня вот провидец есть, — когда звон в ушах от его громкого голоса немного стих, предложил я, стараясь показать, что готов сотрудничать. — Подойдет? Ты можешь еще кое-что у него узнать. Времени, правда, у тебя будет маловато. — Я указал на провидца, накрытого одеялом. — Видишь? Вот он.

— Ничего-ничего, — с готовностью произнес провидец, ненадолго прерываясь, чтобы откашляться. Восстановив дыхание, он продолжал: — Я тут умираю.

— ХОРОШО, — сказал варвар, которому явно не было никакого дела до провидца. Он снова обратился ко мне: — ТЫ УБИЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА АРБАЛЕТОМ, КОТОРЫЙ ДЕРЖИШЬ В РУКЕ?

— Нет. Это ты его убил, — ответил я осуждающим тоном. — Или один из твоих людей. Выстрелил вслепую, пока вы гонялись за… — Я вовремя замолчал, а потом докончил, никак не показывая, что окончание я изменил: — За кем вы там гонялись.

Лицо варвара закрывал шлем, под которым ничего не было видно, но, кажется, он улыбнулся.

— КАК ТЕБЯ ЗОВУТ, ЧЕЛОВЕЧЕК?

— Меня зовут По, верзила ты громогласный.

— ПО… А Я — ЛОРД БЕЛИКОЗ. ОТОЙДИ, А ТО Я ТЕБЯ УБЬЮ. — Он даже не стал вытаскивать меч, а просто многозначительным жестом положил руку на эфес.

— Конечно, я не настолько глуп, чтобы не обратить внимания на подобное предложение, — храбро сказал я. И опустил арбалет, словно совсем и не думал сопротивляться. Затем, шагнув в сторону, сделал жест, приглашая его войти и стараясь при этом не хихикать.

Он уверенно шагнул в дверь… и на полном ходу остановился. Как мне показалось, его лицо словно затуманилось и смялось, а он все пытался толкнуть пустое пространство перед собой, все сильнее и сильнее, и я уже с трудом мог сдержаться. Под конец я даже фыркнул, глядя на его ужимки. Он замахнулся мускулистой рукой и ударил изо всех сил, однако удар замер над порогом.

— Милорд, ты теряешь время, — насмешливо сказал я. — Я наложил магическое заклятие на дверь.

Честно говоря, я немного рисковал. Я не знал, почему Шейри утратила свою магическую силу; точно так же и мои магические талисманы могли оказаться бесполезными. Однако, похоже, не оказались, чему я был очень рад, правда, не знал, каких богов мне за это благодарить.

— МАГИЧЕСКОЕ ЗАКЛЯТИЕ! — прорычал он.

Я его расстроил. Более явно выразить ему свое пренебрежение я не мог.

— Именно так. Ни ты, ни один из твоих головорезов сюда не войдет. Тебе удалось выбить дверь, потому что она была снаружи, но все, что ты отправишь в дверь, чтобы поразить меня… в общем, у тебя ничего не получится.

Я услышал глухой звук арбалетного выстрела. Стрела ударила в заклятие, бессильно повисела в воздухе и упала на землю. Я улыбнулся еще раз, весьма довольный собой. Может, у меня и нет навыков плетельщика, но наложить заклятие я могу не хуже любого другого.

Тут я увидел, как приближаются его подручные, внимательно и злобно глядя на меня. Ну и гнусно же они выглядели — почти все в плащах с капюшонами, похожие на ночных духов.

— Чем больше, тем веселее, — крикнул я радостно. — Я всех вас приглашаю не входить. Так что не стесняйтесь — стойте там с дурацким видом… что у вас очень хорошо получается, должен заметить.

— ТЫ БЕЗУМЕН, — сообщил мне Беликоз, — ЕСЛИ ОСМЕЛИВАЕШЬСЯ ТАК РАЗГОВАРИВАТЬ СО МНОЙ… СО ВСЕМИ НАМИ…

— Мне очень жаль, что вас это так расстроило. А еще жаль, что вы не можете войти и сказать мне это прямо здесь.

Вдруг из-за спины Беликоза раздался разъяренный рев, и какое-то исчадие ада в женском обличье бросилось на окно. Свалявшиеся волосы ее были всклокочены, спина согнута так, что она казалась каким-то зверем, а не человеком, к тому же на плечах и руках у нее был черный мех, и я не мог понять — то ли это одежда, то ли она сама была такая косматая. Она подпрыгнула фута за четыре от стены, намереваясь пролететь это расстояние и пробить закрытое ставнями окно. Судя по скорости ее полета, боюсь, ее не остановили бы и ставни, если бы я не позаботился об их укреплении. Но заклятия, как оказалось, так же хорошо работали на окнах, как и на дверях. Женщина отскочила, упала на спину, перекатилась, встала и, пригибаясь, забегала туда-сюда, как здоровый волкодав. Она бросила на меня злобный взгляд из темноты и отпрянула. Я был рад, что таверна не имела задней двери.

— Жену вывел погулять? — спросил я.

Лорда Беликоза, кажется, это не очень рассмешило.

— ЭТО МОЯ ИЩЕЙКА. ВОЛКОДАВ. ЕЕ ЗОВУТ БИКСИ. ОНА ИЗ МОИХ САМЫХ ЛЮБИМЫХ СЛУГ, ПОТОМУ ЧТО НИКОГДА МЕНЯ НЕ ПРЕДАВАЛА. ОНА ПРИВЕЛА МЕНЯ СЮДА, К ТОМУ МЕСТУ, ГДЕ ПРЯЧЕТСЯ ПЛЕТЕЛЬЩИК. ЕСЛИ ОНА ГОВОРИТ, ЧТО ПЛЕТЕЛЬЩИК ЗДЕСЬ, ХОТЯ ТЫ И УТВЕРЖДАЕШЬ ОБРАТНОЕ, Я ЗНАЮ, КОМУ ВЕРИТЬ.

Голос его так громыхал, что мне показалось, будто у меня сейчас кровь из ушей пойдет.

— Твоя верность этому созданию почти так же умилительна, как и ее верность тебе, — заметил я, но ситуация была серьезная, и мой шутливый тон плохо к ней подходил. Если это существо и впрямь было ищейкой, а я не видел причин в этом сомневаться, то мой дар увиливать от прямого ответа никак меня не спасет. Когда надо выследить добычу, никто не может сравниться с ищейками.

Никто толком не знал, откуда эти ищейки взялись. Некоторые утверждали, что ищейки — порождение чистой магии, а другие заявляли, что это просто примитивный народ, так и не покинувший первобытного состояния. Трудно сказать, отличались ли они от животных. Но кое-что про ищеек я знал очень хорошо. Во-первых, они хранили нерушимую верность хозяину, а в этом случае хозяином был, конечно, Беликоз. А во-вторых, если ищейка встала на ваш след, избавиться от нее было практически невозможно. Знай я, что у Беликоза есть такое существо, я бы отнял у Шейри алмаз, спрятал бы его в месте, защищенном от магических воздействий, а саму без колебаний отправил бы прочь.

Но, с другой стороны, я поверил Шейри, когда она пригрозила, что назовет меня своим сообщником, а варварам, подобным Беликозу, только дай повод, чтобы устроить резню покровавее. Так что я оказался между знакомым мне злом в лице Шейри и еще большим, и тоже теперь знакомым, в лице Беликоза. И все же я отчаянно старался пресечь попытки так называемой судьбы протянуть ко мне свои гадкие длинные пальцы.

Вот я и стоял, напустив на себя такой вид, словно ничего не боюсь и вообще владею положением, хотя на самом деле это было далеко не так. Чтобы показать еще больше бравады, я крикнул:

— Окна защищены даже еще лучше, чем двери, милорд. Тебе стоит прислушаться к моему совету и идти себе восвояси. Очень может быть, что твоя плетельщица здесь проходила — поэтому и ищейка тебя сюда привела. Но она уже ушла. Если вы поторопитесь, то еще можете ее разыскать, но…

— Я НЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ПЛЕТЕЛЬЩИК — ЖЕНЩИНА. — В голосе Беликоза звучала мрачная угроза — ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, КОГО МЫ ИЩЕМ, ОТКУДА ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТО ЖЕНЩИНА?

Вот дьявол, уныло подумал я. Теряю лихость. Прожил два года в некотором покое и забыл, что одно неправильно сказанное слово может вызвать катастрофу. Спокойная жизнь сделала меня небрежным, вот я и попался.

— Ты говорил, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал беззаботно.

— НЕТ, ТОЧНО НЕ ГОВОРИЛ.

— Боюсь, милорд, что все-таки говорил.

— ТЫ ЧТО, ЗАСРАНЕЦ, НАЗЫВАЕШЬ МЕНЯ ВРУНОМ?

Я пожал плечами, рассудив, что, пожалуй, лучше не отвечать, но и это его вывело из себя. Беликоз вдруг изо всех сил бросился в дверь, и я даже отступил на шаг, хоть и знал, что войти ему не удастся. Он бился и бился о колдовскую преграду, наверное, просто от досады, а потом вытащил меч. О боги, эта штукенция была просто ужасна — даже еще страшнее, чем я воображал. Края лезвия были зазубрены, а сам клинок по длине равнялся двум полным локтям. Я не смог бы поднять его и двумя руками, но Беликоз схватил его и замахнулся с такой силой, что при ударе посыпались искры. Заклятие стояло крепко, но я был уверен, что весь дом дрогнул.

— ЧТО ТЫ ПРЕДЛАГАЕШЬ, ЧЕЛОВЕЧЕК? — спросил лорд Беликоз. — НАВСЕГДА ОСТАВИТЬ СВОЕ ЗАВЕДЕНИЕ ПОД ДЕЙСТВИЕМ ЗАКЛЯТИЙ? ПОЧЕМУ ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я ПРОСТО УЙДУ? Я И МОИ ПОДДАННЫЕ МОЖЕМ ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ, ПОКА ОНО НЕ ПЕРЕСТАНЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ. ТЫ ПРОГОНИШЬ ВСЕХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ И ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО НЕ ХОЧЕШЬ ПОЗВОЛИТЬ НАМ ВОЙТИ? ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ ПОНЯЛ, ТАК ЗНАЙ: МЫ ВЗЯЛИ ТЕБЯ В ОСАДУ. ТВОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА ВЫЙТИ ОТСЮДА ЖИВЫМ — ОТДАТЬ НАМ ШЕЙРИ ПРЯМО СЕЙЧАС!

Я понимал, что он прав. События происходили так быстро, что управлять ими стало невозможно. У меня не было ни времени, ни средств, чтобы разработать законченный и подробный план. Я импровизировал на ходу, стараясь продержаться от одного момента до другого. Сначала провидец рассказал мне обо всем, что должно было случиться. Вы, небось, решили, будто, узнав то, что он мне сказал, я что-то спланировал. Я же вместо этого метался как безумный, стараясь догнать уготовленную мне судьбу.

Ну и к дьяволу! Ситуация безнадежна, и если мое единственное спасение — выдать им Шейри, значит, я это сделаю. Я быстро перебрал в памяти все, что сказал мне провидец, и понял: он сообщил, что я соглашусь помочь Шейри… Но это не означало, что я не могу передумать. И еще он сказал, что я (а не мы) убегу через катакомбы. Он также предсказал, что таверна будет разрушена… но что, если это случится еще не скоро? Что, если это вообще будет не эта таверна?

Эта "безнадежная" ситуация на самом деле может оказаться такой, в которой любой вариант принесет выигрыш. Может, бросить вызов предсказаниям и знамениям, выдать Шейри Беликозу и доказать, что я сам хозяин своей судьбы? Или в последнюю минуту я найду какую-нибудь лазейку, чтобы спастись из этого ужасного положения? Шейри может попытаться втянуть и меня, но у меня есть шанс уболтать ее преследователей и спастись. А камень… ну что ж, события сложились трагично. Много, сотни таких камней, и все там, в некоем месте, о котором знает только она.

Я представил, как бреду среди алмазов, выковыривая их из гнезд в камне, и складываю в мешок, в котором уже много таких же. Без всяких усилий собираю столько, что хватит на всю жизнь.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвлечься от сладких грез.

Потому что в этот момент от очага раздался гул, от которого заложило уши. Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бикси — сплошные зубы, когти, и клочья шерсти — падает прямо в огонь.

Конечно, она тут же загорелась.

С ревом, какой издают исчадия ада — а я не сомневался, что именно там она родилась и выросла, — Бикси стала пинаться, распихивая поленья, чтобы ей было где встать.

— БИКСИ, НЕТ! — заорал Беликоз, но она и так-то была не очень разумна, а теперь, в огне, и вовсе не стала прислушиваться к хозяйскому гласу.

Я принялся ругаться, пробираясь по залу в поисках воды, которой можно было бы залить ближайшее ко мне полено. (Оно упало возле ножки стола, которая уже занялась, и пламя лизало крышку стола снизу.) Как же я сглупил и не наложил заклятие на очаг? Я позаботился о двери и окнах, но мне и в голову не могло прийти, что кто-то залезет на крышу и оттуда прыгнет прямо в огонь.

Но Бикси мало походила на человека, да и вообще на кого бы то ни было. Сейчас она каталась по полу, пытаясь сбить пламя, охватившее ее мех. Она издавала звериные завывания и совсем перестала быть похожей на человека, хотя, честно говоря, даже самые культурные из людей, если бы на них горела одежда, вели бы себя очень похоже на то, как вела себя Бикси.

Я повесил арбалет на плечо, подхватил ведро воды, которое принес сегодня, чтобы помыть пол, обернулся и, к ужасу своему, увидел, что огонь распространяется все шире. Горел уже не только стол — пламя добралось до занавесок и ковра. Ветер, задувавший в дверь, только помогал огню, и Беликоз с досадой смотрел на все это. Кажется, он гораздо больше беспокоился о Бикси, чем обо мне.

Я подбежал к столу и окатил его водой, отчасти погасив огонь, но языки пламени уже лизали потолочные балки, и сердце мое упало. Если потолок загорится, то все будет кончено очень скоро.

— БИКСИ! УХОДИ ОТТУДА! — кричал лорд Беликоз.

Она могла бы уйти. Заклятие никого не впускало, но выпускало всех, так что Бикси вполне могла выйти. Но она выбрала другое. Она хлопками загасила на себе остатки огня и повернула голову ко мне. Глаза смотрели с неприкрытой ненавистью.

— Ну, спасибо, что предупредил! — сказал я провидцу; мне вдруг захотелось обвинить кого-нибудь во всех своих несчастьях. Провидец смотрел на меня мутным взглядом. Теперь стало уже непонятно, отчего он умрет: от стрелы в груди или сгорит в огне.

— ТЕБЕ НЕКОГО ВИНИТЬ, КРОМЕ СЕБЯ САМОГО, ЧЕЛОВЕЧЕК, — крикнул Беликоз. — СИДИ ТАМ И ГОРИ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ! А КАМЕНЬ МЫ ПОТОМ ДОСТАНЕМ ИЗ ПЕПЛА НА МЕСТЕ ТВОЕЙ ТАВЕРНЫ!

Ну, слава богам, Беликоз знал, как меня ободрить. Я направился к стойке, и в тот же миг Бикси, испустив душераздирающий звук, кинулась на меня. Одним движением, сорвав с плеча арбалет, я выпустил обе стрелы. Бикси двигалась очень быстро. Одна стрела пролетела мимо, зато другая попала ей в плечо и отбросила назад. Времени перезарядить арбалет не было, и я отбросил его, а сам схватился за посох. Рев Бикси и смачный шлепок раздались одновременно. Неустрашимая ищейка просто выдернула стрелу из плеча; кажется, рана нисколько ее не обеспокоила. Похоже, мне удалось лишь разозлить ее.

Повернувшись на здоровой ноге, я оказался лицом к ищейке, выставив ей навстречу посох, который держал горизонтально. Только это меня и спасло. Ее зубы сомкнулись на древке посоха, и мы упали на пол — мешанина рук, ног и когтей… когти принадлежали ей. Жаль, что у меня ничего такого не было.

Если бы у нее в голове помещалось побольше человеческого, она бы сообразила просто отпустить посох и схватить зубами меня за горло. Однако Бикси, как всякое животное, один раз вцепившись во что-то, отпускать уже не хотела. Она мотала головой из стороны в сторону, пытаясь вырвать посох из моих рук. Но только он защищал меня от ее страшных зубов, а когти — или твердые острые ногти на ногах — раздирали мне ноги.

— КАК ТОЛЬКО ТЫ УМРЕШЬ, ЗАКЛЯТИЯ ПОТЕРЯЮТ СВОЮ СИЛУ! — крикнул мне Беликоз, и я понял, что он прав. Такие заклинания призваны охранять безопасность тех, кто их наложил, и тех, кто оказался рядом. Но если человек, наложивший их, умер, значит, уже ничто не сможет навредить ему и чары теряют свою силу. — ТОГДА Я ВОЙДУ, ВЫТАЩУ ТВОЕ ТЕЛО, РАЗРУБЛЮ ЕГО НА КУСКИ И РАЗДАМ ИХ ОКРЕСТНЫМ ДИКИМ ЗВЕРЯМ, ВО ИМЯ КРУММА!

После этого замечания я, несмотря на то что сражался за жизнь, решил поговорить с теми, кто составляет такие заклинания, и объяснить им, что даже мертвым можно причинить немало вреда (мне-то все равно, но есть люди, которые к таким вещам относятся трепетно); может быть, колдунам удастся увеличить время действия заклинания. А вообще в тот момент у меня имелись и другие заботы, если вспомнить, что волкоподобная страхолюдина пыталась перегрызть мне глотку.

Мой посох был сделан так, чтобы его можно было разъять на две половинки, превратив одну мощную палку в два не менее грозных жезла. Этим я и воспользовался: повернув быстрым движением верхнюю часть, я отделил ее от основания. Краем глаза Бикси заметила какое-то движение и явно попыталась понять, что бы это значило, не выпуская другой конец посоха из зубов. Мне хватило ее секундного замешательства, чтобы ударить концом жезла ей в висок. Это движение ее отвлекло, а я попытался извлечь как можно больше выгоды из сложившейся ситуации. Я бил и бил ее жезлом, а потом, поддев ее тело левой ногой, отпихнул подальше. Она опрокинулась навзничь; все помещение уже затянулось дымом.

Из черноты раздался хриплый кашель, и голос старого провидца произнес:

— Теперь ты… встал на свой путь… и ничто уже… не может его изменить… ах ты, дурачок… а я… чувствую себя получше… посильнее…

И в этот момент раздался хруст дерева и треск балок — это кусок потолка провалился в зал, а провидец исчез под пылающими обломками.

Бикси разъяренно взвыла и бросилась на меня опять, отбросив нижнюю часть посоха, которую она все еще грызла. Она была уже рядом, когда я нажал на потайную кнопку на верхней части посоха. Верхушку его украшала резная фигура льва, который сцепился с драконом; изо рта дракона выскочило острое четырехдюймовое лезвие. Оно уже несколько раз спасало мне жизнь, что произошло и на этот раз: я размахнулся палкой, и лезвие задело Бикси по лицу. Она взвыла, схватилась за левую сторону лица, и я увидел, как между пальцами у нее потекла кровь. Наверное, если бы я полоснул ее по горлу, и то бы так не радовался.

Беликоз, наблюдавший за происходящим с порога, на ее исполненный боли крик отозвался таким же криком. Уже все было в огне — и стены, и мебель. Я не мог поверить, как быстро все загорелось, а запах паленого мяса, доносившийся от того места, где сидел провидец, только делал картину еще ужаснее.

Однако раненый зверь опасней вдвойне, и я, подумав, что Бикси не исключение, решил воспользоваться временным преимуществом. Бикси кинулась в мою сторону, но ей мешали боль и невидящий теперь левый глаз. Я едва успел уклониться от ее броска и ткнул лезвием вверх и вперед. Я хотел распороть ей живот. Но мне не повезло — не хватило четверти дюйма, — однако все же я ее задел, и Бикси взвизгнула. Через миг вся ее грудь была залита кровью.

Я поспешно наклонился и схватил упавшую нижнюю часть посоха. Я вбил ее в верхнюю часть, и посох снова сделался нормальной длины. В этот момент хромая правая нога моя подогнулась, и я упал на одно колено.

Бикси была тут как тут. Оттолкнувшись ногами, она прыгнула на меня, вытянув вперед руки, и если бы хоть немного меня коснулась, то изорвала бы на куски. Я двигался инстинктивно: отшатнулся назад, выставив посох вперед, и лезвие попало ей в грудь, прямо под сердце, вот проклятье. Она закричала от боли, и впервые в ее крике было больше человеческого, чем звериного, но у меня не нашлось времени об этом размышлять. Помогая ее инерции, я повел посохом назад, к двери. Бикси, перевернувшись через голову, выкатилась через порог.

Я поднимался, опираясь на посох, а Бикси, царапаясь, пыталась запрыгнуть в дверь. Не вышло. Она еще раз кинулась всем телом в дверной проем и упала на спину, схватившись за грудь и раненое лицо. Я увидел, что левого глаза у нее нет, а вся левая щека покрыта кровью. Да, легко я завожу друзей.

Глаза мои слезились от дыма, а грудь жгло. Я слышал, что Беликоз кричит что-то еще, но уже ничего не мог разобрать, да и потом, если бы я все понял, вряд ли его слова пошли бы мне на пользу. Мешок с припасами, который я приготовил, все еще лежал под стойкой, ничем не поврежденный. Я подхватил его, закинул на плечо и торопливо похромал за стойку. Там я взял еще одну вещь, которая могла пригодиться, — меч, я держал его под стойкой на случай грубого поведения посетителей, а также для других чрезвычайных ситуаций. Это был так называемый полутораручный меч, пригодный для боя и одной, и двумя руками. Его еще именовали неправильным мечом или бастардом, и попал он ко мне при весьма необычных обстоятельствах. И хотя мне не нравился тот типчик, от которого достался клинок, я все же не собирался отказываться от такого замечательного оружия. Сбросив мешок на пол, я поспешно привязал меч к спине, подхватил мешок и открыл крышку погреба. Непрестанно кашляя от дыма, я протиснулся в люк в полу и закрыл за собой крышку. Мне совсем не надо было, чтобы сюда падали горящие обломки, и потом, чем дольше Беликоз будет считать нас обгоревшими трупами, а не беглецами, тем лучше для нас.

Я спустился по короткой лестнице в погреб, где меня дожидалась Шейри. Ей удалось согнать с лица испуганное выражение, и теперь я мог видеть лишь неодобрение — что ж, это было мне хорошо знакомо. Я еще подумал — она и в самом деле чем-то недовольна или же просто нацепила на лицо это выражение, как удобную маску, за которой скрывала обуревавшие ее чувства? Шейри сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Вокруг нее стояли бочонки с вином, пивом и медом. Увидев меня, потрепанного и обгорелого, она спросила:

— Ты что там делал? Поджигал свое заведение?

— И как ты только угадала? — не удержался я.

Она оглядела меня с выражением, которое очень походило на презрительное.

— Ты в порядке?

— В порядке?! Это все из-за тебя! Если бы не ты…

— Из-за меня? — Она встала и уставила руки в боки. — Ну, извини, не ты ли говорил, что если поможешь мне, то на тебя посыплются все несчастья?

— И что?

— Ну вот ты мне и помог. Так что сам навлек на себя беду. Если сам все знал, зачем же на меня сваливать?

Я не мог поверить своим ушам. Может, сил в магии ей и недоставало, зато язвительность восполняла эту потерю с лихвой. У меня дрожали руки. После вынужденного общения с ненормальной принцессой Энтипи мне никогда еще так не хотелось ударить женщину по лицу. Я не стал этого делать по одной явной и очень важной причине: я был уверен, что Шейри ударит в ответ меня. Вместо этого я покачал пальцем у нее перед носом:

— Потом обсудим.

— Если у нас будет это "потом".

Хорошее замечание. Над головой бушевал огонь, и даже в подвале сделалось жарко. Хотя дым идет вверх, все же немало его собралось и здесь, что было вредно для здоровья. Еще более вредно, но менее очевидно было и падение всего строения нам на головы.

Я стал внимательно разглядывать стены, чего раньше никогда не делал. Они выглядели совершенно цельными. Шейри тем временем стала догадываться, что наше положение не очень выгодно. К ней снова вернулась самоуверенность, которая так поразила меня при нашей первой встрече. Даже несмотря на то, что лорд Беликоз не мог не внушать тревогу, Шейри, кажется, ничуть не боялась быть зажаренной заживо. Я мог сказать, что она была или отчаянно смелой, или же не умела обращать внимание на главное.

— Мы не можем здесь оставаться, — сказала Шейри.

— Блестящее замечание. — Я оттаскивал бочонки от стен на середину и без того тесного помещения.

— Есть у тебя идеи насчет того, как отсюда выбраться? И что ты, во имя Гекаты, там ищешь?

— Я ищу выход, и не упоминай мне тут Гекату. — Я принялся стучать кулаком по стенам, не особенно представляя, что ищу. В любом случае, тут ничего не было видно. Обычно, спускаясь в погреб, я оставлял крышку открытой, и сверху проникал кое-какой свет. Но сейчас крышка была закрыта, чтобы у нас было хоть немного времени на спасение, и я почти ничего не видел.

— А что ты имеешь против Гекаты?

— Это богиня колдунов, ей поклонялась Энтипи, и мне совсем не надо, чтобы о подобных сущностях вспоминали, когда мне на голову вот-вот обрушится горящая таверна. Проклятье! — Я в отчаянии ударил кулаком по стене. — Если бы я только мог видеть!

Я заставил себя успокоиться, что было нелегко, потому что становилось все жарче и жарче. У меня на коже начал выступать пот, и дышать стало труднее.

Вдруг за мной мигнул свет, я резко отшатнулся и упал бы, если бы не схватился за посох. Я решил, что огонь дошел до подвала и сейчас вокруг нас все загорится, но потом увидел, что Шейри, опустившись на колено, что-то такое делает на полу. Перед ней была полусфера, в которой она что-то толкла пестиком. Что бы это ни было, свет от него шел вполне приличный. Я заглянул ей через плечо и изумился: то, что она толкла, кажется, шевелилось!

— Какого… — пробормотал я.

— Это светляки, — ответила она, не отрываясь. — Если их мелко истолочь, медленное излучение их жизненной силы может давать свет целые сутки.

— Ты вооружена светящимися червяками? Мило, хоть и отвратительно.

— Не жалуйся. — Она накрыла нижнюю часть сферы верхней, и две половинки соединились. В шаре были десятки отверстий, сквозь которые проходил свет. — Время, которое ты тратишь на нытье о том и об этом, лучше бы потратить на то, чтобы найти выход отсюда, если ты действительно знаешь, о чем говоришь.

Свечение оказалось тусклым, но это было лучше, чем совсем ничего. Я продолжал изучать стены, водить по ним ладонью, а воздух становился все горячее и горячее…

И вдруг я нашел.

— Здесь, — выдохнул я.

Шейри подошла сзади, подняв шар повыше, чтобы лучше видеть.

— Что здесь?

— Здесь стена холоднее. — Я похлопывал ладонью по стене, пытаясь определить размеры холодного участка. — Это, пожалуй, показывает, что с другой стороны есть нечто, что может нам пригодиться.

— Например?

Я глянул на нее.

— Какая разница, там всяко лучше, чем здесь.

Я продолжал ощупывать стену, стараясь никак не озвучивать свои страх и отчаяние. Так, толкая и потягивая камни на себя, я дотянулся до верха стены, до того места, где она соединялась с потолком; я все еще не знал, что должен найти, но надеялся, что как только найду, так сразу пойму.

— Невпопад…

— Еще не нашел.

— Невпопад!

Я поднял голову. На потолке показалось пламя. Воздух стал густым, а каждый вдох давался труднее, чем предыдущий. Угольки сыпались вокруг нас, как адские снежинки. Я услышал над головой треск и стон — это огромная постройка оседала в огне.

В этот момент мои пальцы нащупали крошечную выбоину, которая показалась мне рукотворной, а не просто продуктом естественного старения. Я толкнул ее, потом потянул, не зная, чего добиваюсь, и вдруг почувствовал, как часть стены сдвинулась. Шейри ахнула от удивления — стена вдруг открылась нам навстречу, словно дверь. Она шла не так-то легко, но отчаяние придало сил моему тщедушному телу, я тянул ее со всей силой, на которую был способен. Наверное, там были какие-нибудь петли, потому что дверь повернулась бесшумно, а за ней лежала темнота. Оттуда поднимались густые волны затхлого, гнилоговоздуха, и я ничего не мог там разглядеть. Но все лучше, чем умирать прямо сейчас… так мне тогда казалось.

Над головой опять раздался треск, на этот раз громче, и я крикнул:

— Идем!

Подхватил Шейри, толкнул ее впереди себя и едва успел кинуться вслед за ней в темноту, как дом над нашими головами рухнул. Мы шагнули в темноту, а за нами все поглотили дым и пламя. Я повернулся и дернул за какой-то выступ на камне — то ли естественный, то ли это ручка была такая. Так или иначе, а кусок каменной стены за нами закрылся, как раз когда огромная куча горящих обломков обрушилась на то место, где мы еще недавно отдыхали. Стараясь отдышаться, я прислонился к стене.

Ясно было, что мы в каких-то пещерах. Наверное, это и есть катакомбы, о которых мне говорил провидец. Я услышал далекий звук капающей воды, а в воздухе стояла сырость, которая потихоньку начинала пробираться под одежду, но в тот момент я был счастлив просто оттого, что остался жив.

Светляки давали кое-какой свет, явно недостаточный в окружавшей нас тьме… его доставало только на то, чтобы мы не споткнулись обо что-нибудь и не сломали себе шею. Может, там были и какие-нибудь, я уж не знаю кто, готовые наброситься на нас из темноты.

Шейри держала шар со светляками перед собой, и я видел ее лицо и блестящие глаза.

— Ты меня сюда толкнул, — сказала она.

— Да.

— Ты хотел, чтобы я оказалась в безопасности и не попала под горящие обломки? Или ты думал, что здесь может оказаться ловушка, настроенная на первого, кто войдет, и что бы там ни выскочило, оно бы выскочило на меня?

Тут я подобрался, кинул на нее обиженный взгляд и сказал:

— Конечно, первое. Ты обижаешь меня, Шейри.

— А я думала, тебя нельзя обидеть, Невпопад.

Она закуталась в плащ, вытянула вперед руку с шаром, чтобы освещать дорогу перед нами, и пошла в темноту.

И это было хорошо. Ну что ж, если никакая ловушка не встретила нас на входе, это не значит, что их тут совсем нет, и пусть они ловят Шейри, а не меня.

Кроме того, пока Шейри идет вперед, я надеялся, что она не заметит, как, толкая ее в темноту впереди себя, я вытащил у нее из кармана чудесный самоцвет. Я только что потерял свое заведение и считал — по меньшей мере справедливо было бы хоть как-то компенсировать потерю, даже если Шейри и ничего об этом не знала.

5 В ТЕНЯХ БА'ДА'БУМА

Переход от пульсирующего шума, изводившего нас в погребе, к почти пугающей тишине нового окружения оказался резким и неожиданным. Тишина стояла не просто полная — ее можно было сравнить с гнетущим безмолвием могилы. Понятно, такое сравнение ничуть не успокоило мое бешено стучащее сердце.

Да, это была пещера, но подобных пещер я раньше не видал. Небеса свидетели, мне не раз доводилось прятаться в пещерах, но то были маленькие, я бы даже сказал, ничтожные пещерки по сравнению с этой.

Я не мог поверить, что в природе существуют подобные вещи. Впереди виднелись каменные стены, плоские и узкие, кажется, поставленные лишь для того, чтобы обеспечить нам как можно больше путей, по которым можно было пойти. Перед нами лежало три входа. Как и предсказывал провидец, это были катакомбы — путаница подземных лабиринтов, в которых путники могли проплутать много дней, а то и всю жизнь.

При этом пылающая таверна и гнев лорда Беликоза хоть сами по себе и не стали приятнее, но в сравнении с нашим теперешним положением начали представать в более выгодном свете.

В темноте было трудно определить, как высоко вздымался потолок. Я поднял осклизлый камень и изо всех сил запустил его вверх, стараясь расслышать эхо от удара. Но так ничего и не услышал. Немного позднее вернувшийся камень ударил меня по голове. Я покачнулся и потер набитую шишку.

Шейри с жалостью посмотрела на меня. Если ей и не понравилось место, в которое мы попали, она ничем этого не выдавала. Она вообще казалась гораздо более в своей стихии, чем раньше.

— Держись поближе ко мне, — посоветовала плетельщица, подняв шар со светляками повыше, и прибавила резко: — Но близко не подходи.

— Что случилось, Шейри? — спросил я почему-то шепотом. — Боишься, что не сможешь удержаться?

— Именно, если ты имел в виду придушить тебя.

— Ну-ну, что-то это очень далеко от мольбы "помоги мне, Невпопад!", которую я не так давно слышал.

Она не стала отвечать на подначку, может быть потому, что понимала: я прав, а она терпеть не могла, если я оказывался прав. Поскольку преимущество над ней доставалось мне крайне редко, я решил, что лучше всего им воспользоваться немедленно. То есть заставить ее признать, что, когда ей надо было спасать свою тощую шею, она легко забыла про нелюбовь ко мне.

Но сама атмосфера места, в котором мы находились, не дала мне отвлечься на подобные пустяки. Пол пещеры, кажется, был земляной, а вдали было слышно, как капает вода. Шейри разглядывала проходы впереди, решая, какой выбрать. Мне казалось, что мы пропадем, как только вступим не в тот коридор. А что, если они все не те?

Словно темноты, мерного капания и холода было недостаточно, я ощутил кое-что еще.

Хочу напомнить вам, что я не маг и не плетельщик. Но я чувствую подобные вещи и сейчас как раз чувствовал их вовсю. В воздухе было что-то колдовское, только уж никак не в романтическом смысле. Словно тьма там стояла не только от недостатка света. В этом месте пахло полным отсутствием любви, и жалости, и милосердия, будто за ближайшим поворотом нас поджидало настоящее зло, готовое кинуться на нас, как только мы зазеваемся.

— Шейри, — тихонько позвал я, — что это за место?

— Точно не могу сказать, — ответила моя спутница. Затем она понюхала воздух, и ее нос сморщился. — У меня есть подозрения, но я лучше промолчу.

— Боишься ошибиться?

— Нет, — рассудительно ответила она. — Боюсь, что окажусь права. Бывает, достаточно просто назвать место и оказаться в нем, чтобы вызвать…

Но прежде чем она успела договорить, я услышал звук, который и до сего дня поднимает меня по ночам в холодном поту. Это был едва ощутимый и все же грозный звук, такой тихий, что я сначала не понял, где он раздался — в пещерах или у меня в голове.

Шейри огляделась, словно пытаясь выяснить, откуда мог идти такой звук.

— Ты тоже слышала? — спросил я. — Такой далекий гул? Словно… словно кто-то стучит в большой барабан?

Шейри бросила на меня быстрый взгляд и едва заметно кивнула. Больше она ничего не сказала и просто махнула рукой вправо, в сторону одного из входов.

Но я не собирался очертя голову бросаться куда-то, не представляя даже, что там может произойти.

— Погоди-ка, плетельщица, — сказал я. — Я не собираюсь никуда идти, не узнав, куда я направляюсь.

— А чего бы ты хотел? — спросила Шейри, уперев руки в бока. Я все ждал, когда же она заметит, что алмаза у нее больше нет, но она явно была слишком занята тем, что происходило вокруг. — Стоять тут до скончания веков?

— Это лучше, чем до скончания моей жизни. Не люблю лезть в опасность, не имея представления о том, что меня ждет.

— Ты? Ты будешь говорить мне, что хорошо, а что плохо?

Я шагнул к ней и чуть не поскользнулся на сырой земле, и не упал только потому, что опирался на посох.

— Не задирай нос, плетельщица. Это ты меня втянула во все эти дела, потому что занялась кражами. Ты знала, что встала на дурной путь. И очень боялась Беликоза и того, что он с тобой сделает, если поймает.

— Нет, — коротко ответила Шейри.

Я понимал, что глупо настаивать, поскольку меньше всего хотел сейчас привлекать внимание к алмазу, ведь я-то знал, что у плетельщицы его больше нет. Однако это я начал разговор, и не было смысла его обрывать.

— Еще как боялась. Я видел, как тебе страшно. Я никогда тебя такой не видел.

— Невпопад, — начала она таким голосом, в котором не слышно было презрения и самоуверенности, а уж к ним-то я успел привыкнуть. Говорила она вроде искренне. — Невпопад… пойми вот что: мне плевать, что случится со мной. Правда. Я не ищу смерти, но и не боюсь ее. Это очень отличает меня от тебя, потому что ты ставишь себя и свои интересы выше всего остального…

— Это потому, что тебе все равно, Шейри, и ничего хорошего в этом нет. Если тебе есть что сказать, говори.

— Хорошо. — Она тяжело вздохнула. — Ты говоришь, что в таверне увидел страх на моем лице. Наверное. Но я боялась не за то, что сделает со мной Беликоз, если меня поймает. Я боялась за весь мир… который может пострадать, если Беликоз завладеет алмазом. Понимаешь…

— Ладно, хватит, — сказал я.

— Что? — удивилась Шейри. — Раз уж ты спросил, я думала…

— Нет, перестань. — Я покачал головой. — Когда же мир поймет, что мне нет дела до героизма, клятв и прочих безрассудств? Кроме того, сколько можно выручить за этот камень при продаже, меня больше ничего не интересует. Единственное, что мне сейчас интересно, — где, дьявол побери, мы находимся. И повторяю, Шейри, я не сдвинусь с места, пока ты мне не скажешь.

— Отлично, — пожала она плечами. — Ну так сиди здесь и порастай мхом.

— Этого не случится, — уверенно заявил я. Она подняла бровь — кажется, моя настойчивость ее позабавила. — По этим катакомбам я начну путешествие к своей беде. Ну и что это за перспектива?

— Откуда ты знаешь?

— Это было написано, — ответил я, придав голосу как можно больше таинственности.

Я по-прежнему очень хотел верить, что крепко держу свою судьбу в руках. Шейри и такие, как она, придавали огромное значение подобным предсказаниям, и уж она-то, небось, слышала их немало. Плетельщики существа загадочные — это да, но если их узнаешь поближе, оказывается, ими тоже можно манипулировать, причем сами они это не всегда понимают.

Шейри поддалась.

— Тот провидец? Он предсказал тебе?

— Да. И вот что интересно — твоя сила тебя покинула, он же ничего такого не заметил… да я и сам потом воспользовался заклинанием…

Она махнула рукой, прерывая меня.

— У нас с провидцами разные источники магии. Он черпает магию изнутри, а я — из внешнего мира. А заклинания никак не привязаны к природным линиям — их применение узко и ограниченно. Значит… — Она сделала шаг ко мне, и от ее близости мне стало немного теплее в промозглом мраке. — Провидец… меня тоже упоминал?

— Только то, что ты появишься. — Я пожал плечами. — Судьба моя известна. Твоя же еще нет. Если ты хочешь наверняка выбраться отсюда, где бы это "отсюда" ни находилось, тебе стоит держаться поближе ко мне и держать меня по возможности в хорошем расположении духа. Так что хватит пикироваться и таить свои плетельщицкие секреты. Скажи мне правду, Шейри, что это за место, и мы пойдем вместе. Иначе я тебя предоставлю самой себе. Кстати, если ты заявляешь, что тебе безразлична собственная судьба, ты очень мало похожа на ту Шейри, с которой я познакомился несколько лет назад. Можешь оставить свои ужимки для тех, кто знает тебя не так хорошо, как я.

Из-за темноты я так и не увидел взмаха ее ладони, но удар пришелся точно мне по лицу. Было больно, но я не стал доставлять ей удовольствия и показывать это.

Тихим злым голосом она произнесла:

— Клянусь, Невпопад, если ты еще раз заговоришь об этом в своей пошлой манере, я убью тебя.

Она говорила всерьез. Я это понял. И решил, что было бы неразумно бросать вызов ее целомудрию. Однако не двинулся с места и сделал вид, что не собираюсь идти за ней.

Шейри аж зашипела от злости.

— Ну, хорошо, — сказала она наконец, скрестив под плащом руки. — У меня были кое-какие подозрения, но этот далекий звук, такой "бумм", — ты ведь тоже его слышал? — Я кивнул. — Есть легенды о пещерах, подземных пещерах, вырытых некими троллями, которых звали "камнегрызы". Говорят, что они застолбили какие-то пещеры и шахты и стали там жить. Как можно понять по названию их народа, они питались камнями. Такая у них была пища. На земле ими стали интересоваться потому, что в результате своей пищеварительной деятельности они выделяли драгоценные минералы, включая золото и серебро.

Я даже моргнул от удивления.

— Ты хочешь сказать, они какали золотом?

— Ну, в общем, да. — Несмотря на серьезность ситуации, она слегка улыбнулась. — Проблема в том, что как только люди это почуяли… Перестань. Это не смешно.

— Я и не собирался смеяться, — соврал я.

— Если ты все время будешь меня перебивать, мы так никуда и не уйдем.

Я насмешливо поклонился.

— Я весь внимание и молчание.

Шейри неодобрительно посмотрела на меня и продолжала:

— Толпы людей отправлялись в царство троллей, надеясь найти камнегрызов и поработить их. Как ты можешь догадаться, камнегрызы отчаянно сопротивлялись. Была кровавая битва, и глупые люди уничтожили тех существ, за чей счет хотели поживиться. Более того, они выпустили на волю страшное зло. Потому что камнегрызы имели кое-какое касательство к магии, как и все другие легендарные существа. И если уничтожить весь народ, наступают гораздо более мрачные времена и начинается хаос.

— Что ты хочешь сказать? — медленно начал я. — Что мы сейчас в…

— Мне кажется, это оплот камнегрызов, или, скорее, бывший оплот, — произнесла Шейри и настороженно огляделась. — Они называли его Ба'да'бум. Звук, который ты слышал… мы слышали — это был стук их боевых барабанов.

— Ты же сказала, что они все погибли, — напомнил я.

— Да.

Мы помолчали.

— То есть получается, — начал я, стараясь говорить ровным голосом и так же ровно дышать, — что кто-то из них выжил? Или мы слышим, как их призраки собираются идти войной на своих врагов?

— Да, — опять произнесла Шейри.

Мне стало дурно. Я стараюсь не связываться ни с людьми, ни с живыми троллями, если этого можно избежать. А теперь мне предстоит встретиться с призраками троллей… безумие. Чистое безумие.

— Ну все, — твердо сказал я. — Я остаюсь здесь.

— Невпопад, мы не можем вернуться, — напомнила плетельщица. — Таверна рухнула. Ты никогда не выкопаешься, да и дверь открывается наружу. Там столько всего нападало, что ты ни за что ее не откроешь.

Я на всякий случай толкнул дверь. Шейри была права. Дверь и не пошевелилась, и я понял, что могу проторчать здесь всю жизнь, пытаясь ее открыть. Будь у меня с собой даже какие-нибудь инструменты, вряд ли такая задача оказалась бы мне по силам.

— Но надо же что-то делать, — сказал я гораздо жалобнее, чем мне хотелось.

— Согласна, — с готовностью заявила Шейри, — и это "что-то" означает идти вперед.

— А если нам встретится то, что осталось от этих камнегрызов?

— Тогда и посмотрим, Невпопад. У нас нет другого выбора.

Мне совсем не понравилась ситуация, в которой нет выбора. Мне почудилось, будто стены со всех сторон надвигаются на меня. Дышал я прерывисто, а сердце, казалось, колотится о ребра так, словно пытается выскочить. Я облизал сухие губы, в тщетной надежде огляделся в поисках какого-нибудь неожиданного выхода и так крепко схватился за посох, что чуть не сломал его.

— Проклятье, Невпопад, да будь же мужчиной, ради богов, — воскликнула Шейри.

"Прости, я и вполовину не такой мужчина, как ты", — хотел я сказать ей, но это как-то не вязалось с общим курсом на примирение. Так что я ограничился тем, что мрачно нахмурился, кивнул и произнес:

— Хорошо. Идем.

Не раздумывая, Шейри направилась в самый правый проход, много столетий назад вырубленный в твердом ноздреватом камне существами, которые или давно умерли, или поджидали нас сейчас в засаде, или и то и другое одновременно. Я было заподозрил, что Шейри на самом деле не имела ни малейшего представления о том, куда нам идти. Ей просто хотелось показаться уверенной, чтобы я шел за ней. На самом деле это был не такой уж плохой план, если вспомнить, каким запуганным и несчастным я тогда себя ощущал.

В течение какого-то времени ничего не происходило.

Если не считать того, что мы то и дело слышали отдаленный звук: "Бум-бумм". Он раздавался неритмично, через неравные промежутки времени, и я начал раздумывать, откуда он берется. Наверное, его производил кто-то живой. С другой стороны, это могло оказаться и какое-нибудь природное явление. Я не мог придумать какое… ну, мало ли. Гул то звучал недолго, иногда даже несколько минут, то совсем пропадал.

Мы совсем потеряли счет времени и не знали, сколько времени плутали в Ба'да'буме. На пути, однако, я нашел некий минерал, который оставлял следы на скальных стенах. Катакомбы, как мы и ожидали, представляли собой запутанный лабиринт, но на каждом перекрестке я ставил стрелку, которая показывала, в каком направлении мы прошли. Это не раз удерживало нас от того, чтобы начинать ходить кругами, потому что, найдя опять одну из моих стрелок, мы знали, что уже проходили здесь, и шли в другом направлении. Так мы и прокладывали путь по катакомбам.

Иногда мы пытались поспать, правда по очереди. Когда чувствовали голод, мы ели. Разговаривали при этом мало. Я понимал, что Шейри все еще не может простить мне того происшествия с кольцом. Я же, со своей стороны, не мог придумать ничего такого, что можно было бы обсудить с ней. Мы провели в Ба'да'буме столько времени, что я уже стал забывать, когда в последний раз на мое лицо падал солнечный свет. Утешаться я мог лишь тем обстоятельством, что громогласный лорд Беликоз вряд ли мог нас преследовать. Я решил, что и ищейке не под силу нас выследить.

К счастью, добыть воду было нетрудно. Вода в бурдюках, которые я взял из таверны, кончилась, но нам попадалось немало ручейков и источников, и мы пополняли запасы по пути. Правда, я постоянно чувствовал себя каким-то немытым. Мне так хотелось залезть в ванну и забыть ощущение грязного тела.

И еще я мучился от молчания. И вот во время привала, когда мы сидели на пересечении двух коридоров и жевали что-то из прихваченных мной в таверне запасов, кое-что случилось. Я жевал безвкусный кусок сухаря, и вдруг мимо промчалась крыса, злобно поблескивая глазками. Когда отвратительная тварь повстречалась мне в катакомбах впервые, я испытал тошнотворный ужас. Но кругом было столько всего неприятного, что теперь я почти привык к крысам. Как только крыса замерла, я ударил ее посохом, и резным навершием переломил ей хребет. Крыса беспомощно забилась, запищала, и я ударил ее еще раз, чтобы прекратить жуткий звук.

Шейри глянула на окровавленную тушку с отвращением.

— Не задирай нос, плетельщица, — сказал я с принужденным весельем. — Если мы проведем здесь много времени и провизия кончится, будем ими питаться.

— Невпопад, тебе нравится, когда людям бывает противно? — спросила она.

— Не знаю. Никогда об этом не думал.

Шар со светляками теперь светил куда как менее ярко. Шейри часто обновляла его содержимое, и я не представлял, сколько же у нее с собой запасов для наполнения шара. Не знал я и чем питаются эти червяки. Наверное, друг другом. Я просто надеялся, что у Шейри не кончатся припасы еды для них. Пещеры действовали угнетающе, и бродить по ним в полной темноте мне совсем не хотелось. Шейри всыпала новую порцию светляков в открытый шар и начала их толочь. Когда сделалось посветлее, она что-то пробормотала, но я не расслышал.

— Что ты говоришь?

— Да мне просто интересно, — сказала она. — О чем ты все время думаешь?

— Что это значит?

— Это значит, — сказала она с такой печалью, какой я от нее никогда не слышал, — что, может быть, тебе следует подумать — а не сделать ли людям что-нибудь другое помимо обид?

Я посмотрел на нее с презрением.

— Шейри… я никогда не искал приключений и никогда не обижал человека, который не обидел бы меня первым. А если пытался помогать людям, это ничем хорошим не кончалось. Так что не думай, будто меня знаешь, не надо меня судить и уж точно не надо читать мне нотации, потому что ничего-то ты обо мне не знаешь.

— А что ты знаешь о себе сам?

— Все, что нужно.

— Невпопад, никто из людей не знает о себе того, что нужно. Первый шаг к действительному познанию себя — признать, что ты не знаешь ничего.

Я только фыркнул в ответ.

Шейри наклонилась ко мне. Кажется, ей и вправду было интересно.

— Скажи-ка, Невпопад… ты хороший или плохой?

— Не могу поверить, что мы с тобой это обсуждаем.

— Это я с тобой обсуждаю, Невпопад, и, если принять во внимание, что, глядя на тебя, я вспоминаю, что ты со мной сделал, и чувствую отвращение, тебе повезло, что я вообще начала такой разговор.

— Иди ты к демонам! — отрезал я, резко поднимаясь и стукаясь головой о низко нависающий потолок.

Когда-то я не стал закрывать ладонью щеку, по которой ударила меня Шейри, но сейчас схватился за голову обеими руками и пробормотал проклятье. Шейри расхохоталась, что разозлило меня еще больше, но заодно заставило понять — раньше я никогда не слышал, как она смеется. Нельзя сказать, что слышать ее смех было неприятно.

— Я рад, что тебе весело, — пробурчал я.

— Невпопад, послушай…

— Нет, это ты послушай. Тебе кажется, что я над тобой надругался. Мне же кажется, что это надругались надо мной. Похоже, следует тебе напомнить еще и о том, что я дал тебе убежище и в результате мой дом сгорел. Ты можешь считать, что с тобой поступили несправедливо, но в конце концов мы квиты.

— Ты спрятал меня, потому что я тебя заставила.

Я пробормотал нечто нечленораздельное и сел, раздраженно потирая голову.

Шейри выпила немного воды; нам приходилось экономить ее, потому что мы не знали, сколько еще нам бродить по подземельям и когда мы найдем следующий источник.

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнила Шейри.

— Смешной вопрос.

— Считаешь ли ты себя хорошим или плохим — это смешной вопрос? — переспросила она, недоверчиво глядя на меня.

— Самые дурные из людей находят своим поступкам самые лучшие объяснения, — сказал я, — а лучшие люди изводят себя, стараясь очиститься от того, что считают злом. Вопрос твой смысла не имеет, его надо задавать священникам или философам.

— А ты ни тот ни другой.

— Нет.

— Так кто же ты?

Я смотрел на раздавленную крысу. Кажется, она теперь выглядела привлекательнее… привлекательнее, чем этот разговор.

— Кто я?!

— Да. Кто ты такой?

— Пока ты не пришла и все не испортила, я был владельцем таверны.

— Да, раньше был рыцарем, оруженосцем, а до того — вором, — подхватила она. — Но кто ты такой?

— Я — кто угодно, какое следующее занятие подвернется, тем я и буду. Вот ты, например, — плетельщица. А что за…

Шейри упрямо покачала головой.

— Нет. Я плетельщица, потому что это во мне. В душе и в сердце. Будь я шлюхой, я бы все равно осталась плетельщицей. Служанки, подающие пиво, могут сказать тебе, что они актрисы, а еще есть короли, которые считают себя наемными воинами, только по случайности носящими корону. Тебе надо решить, кто ты такой, Невпопад, и как только ты это поймешь, то и сможешь определить, хороший ты или плохой. Но вот что я могу тебе сказать прямо сейчас, — и она пренебрежительно наморщила нос, — ты совершенно точно не владелец таверны. Это дело не для тебя. Кем бы ты ни был, твое предназначение куда как значительнее.

— Перестань, все это чепуха, и я никак не могу… — Я замолчал и нахмурился и начал в уме проигрывать наш разговор до тех пор, пока кое-что для меня не прояснилось.

— Невпопад… — позвала Шейри.

И тут я кинулся на нее, схватив за полы куртки. Она от неожиданности ахнула, а мне это и было нужно, и я толкнул ее к каменной стене. Не сильно. Я не хотел сделать ей больно. Честно говоря, если бы дело дошло до рукопашной, Шейри легко меня одолела бы. Но я застал ее врасплох, чего и добивался.

— Ты что-то знаешь, — сказал я.

— С ума сошел? Отвяжись!

— Ты что-то предвидишь. Что-то, что я должен делать, и это касается большого количества людей. Что-то даст мне власть. Но ты не знаешь, как я собираюсь ее использовать, и сейчас, пока еще ничего не произошло, ты пытаешься это понять.

На ее лице проступило смущение, она попыталась отвести взгляд. Я заставил ее смотреть мне в глаза.

— Ведь так и есть, да?

— Это тебя не касается, — ответила она и оттолкнула мои руки. Я отступил, а ее взгляд горел неприкрытой враждебностью.

— Меня не касается? Это же моя жизнь!

— А мне показалось, ты не веришь в судьбу и предначертание.

— Я-то верю, — ответил я. — А ты — нет. Именно поэтому мне интересно, что же зависит от моего ответа. Предположим, со мной случится что-то важное. Что-то даст мне власть, предположим, над жизнью и смертью. Допустим, я окажусь плохим или плохим в твоих глазах. Ну и что? Что тебе до этого?

— Тогда, — отвечала Шейри, — мне придется тебя остановить.

— Остановить? — Я почесал заросший подбородок. — Каким образом?

— При помощи вот этого, — ответила она и, сунув руку под плащ… достала алмаз. Он насмешливо мне блеснул.

Я не мог поверить своим глазам. Шейри, судя по всему, была очень довольна.

— Думаешь, я не заметила, когда ты его у меня вытащил? Неужели ты и впрямь считаешь меня такой идиоткой? Если бы ты просто хотел понести его, мне было бы все равно. Но не думай, что я не могу забрать его у тебя, когда захочу. Я, может быть, не такой опытный вор, как ты, Невпопад, но свое я умею беречь. А этот камень — мой. И он у меня. — Она усмехнулась и, не удержавшись, прибавила: — Вот так.

В этот момент я услышал "бум, бум" опять — это подземное царство Ба'да'бум напоминало о себе. Я так привык к этому звуку, что сейчас не мог сказать, как давно он начался. Однако я точно знал, что этот звук действовал мне на нервы. Взваливая на плечо мешок с провизией, я в досаде воскликнул:

— Да прекратится ли этот звук?

К моему большому удивлению, звук тотчас прекратился.

Мы с Шейри обменялись встревоженными взглядами.

Звук возобновился, на этот раз — громче. Он вызывал большее беспокойство… потому что раздавался ближе. К тому же (хотя, вероятно, это была лишь игра моего воображения) тени от тусклого света шара со светляками стали длинными, зловещими. Они словно тянулись к нам и, клянусь, шевелились совсем не в такт нашим с Шейри движениям.

— Дьяволы… — прошептала Шейри. — Я… мне кажется, лучше убраться отсюда.

К тому времени я был так парализован страхом, что убраться могло лишь содержимое моего мочевого пузыря да еще, может быть, кишечника. Я почувствовал, что мне нужен какой-то толчок, чтобы начать шевелиться, и вслед за этой мыслью пришло и действие. Я вдруг прыгнул, выхватил сияющий алмаз из руки Шейри и побежал.

— Эй! — в гневе крикнула Шейри и кинулась за мной.

Это, по крайней мере, я мог понять. Страх, что ожившие тени могут напасть на меня, находился за пределами моего понимания, и я просто примерз к полу. Боязнь быть пойманным человеком, у которого я что-то украл, была для меня хорошо знакомым ощущением. Привычные обстоятельства сказались на скорости, и я несся во весь опор. Мешок прыгал на спине, ударяясь о меч, а я очень ловко сохранял равновесие при помощи посоха, легко уходя вперед. Шейри неслась за мной, выкрикивая мое имя, и я слышал, что она просто в негодовании. Однако ей не пришло в голову остановиться и попробовать подманить меня к себе, что было мне на руку — ведь единственный источник света был у нее.

Я бежал со всей возможной скоростью, поворачивая то направо, то налево, то опять направо, особо не выбирая дорогу. При этом я старался замечать отметки на стенах, которые ставил раньше, чтобы ориентироваться, но похоже, что где-то я все-таки сбился, потому что очень быстро бежал. Направо, налево, опять налево, потом направо. Я не знал, где я и куда я бегу, но старался выбирать дорогу, по которой было бы легче всего двигаться. Значит, я бежал прямо в руки того, что надвигалось на нас сзади. И вдруг свет погас.

— Шейри! — крикнул я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на нее. Я подумал, что она, наверное, уронила шар и теперь ползает по полу, пытаясь его найти.

Плетельщицы нигде не было.

Я выругался и снова позвал ее, но, странное дело, мои проклятия не оказали никакого эффекта. Честно говоря, они никак не подействовали: сколько я ни ругался, чудесным образом Шейри не появлялась.

— Невпопад! — услышал я ее голос и сначала даже решил, что она стала невидимой. Но ужас тут же разубедил меня в этом, потому что я понял: Шейри звала меня откуда-то издалека. Может, она и находилась где-то поблизости, но мне было не понять где, так как звук отражался от каменных стен. Я явно преуспел, убегая от нее, потому что сумел ее потерять. Теперь мы оба оказались в затруднительном положении, но было уже слишком поздно что-либо исправить. К счастью, удариться в панику никогда не поздно.

В подобной ситуации так хочется рассказать, каким я оказался храбрым. Но, думаю, вы уже хорошо меня знаете, чтобы догадаться, что я всего-навсего принялся звать Шейри, обильно потея от страха и ощущения, что тьма вот-вот поглотит меня. Я отрывисто дышал и чувствовал, что совсем заблудился.

Хуже всего было то, что меня окружала полная темнота.

Человеческие способности приноравливаться к окружающим его обстоятельствам не могут не вызывать удивления. И, в общем, за время наших блужданий по пещере мои глаза неплохо привыкли к тому скудному свету, который поступал от шара со светляками. Но его теперь не было, и я мог разглядеть только какие-то смутные тени. Более того, мне казалось, что тени эти едва заметно перемещались, да и отдаленный гул все не затихал. Мне казалось, что звук проникает в меня — и в тело, и в мысли, и в душу. Я жил и дышал этим звуком. Я сливался с ним. Меня отравлял яд тех преступлений, что свершились когда-то в недрах Ба'да'бума, и я не мог вывести его из своего организма.

Потом я услышал еще какие-то звуки, повернулся и спотыкаясь побрел по какому-то коридору, и темнота стала абсолютной.

Абсолютной.

Это расхожее выражение используют для того, чтобы описать ситуацию, когда человек не может увидеть руку, поднесенную к лицу. Выражение уже слишком затерто и не передает того ужаса, который испытывает человек, когда действительно не может увидеть поднесенную к лицу руку. Это все равно что в одну секунду ослепнуть. Я понимал, что размахиваю рукой, шевелю пальцами, но, раз глаза меня в этом не убеждали, с таким же успехом у меня могло и вовсе не быть никаких пальцев!

Ноги у меня затряслись, и я потянулся вперед, надеясь, что можно будет на что-то опереться. Я мог бы воспользоваться посохом так, как пользуются слепые, но мне надо было опираться на него, потому что хромая правая нога не вылечилась в одночасье. Пол был неровный, к тому же я его не видел, а мне нужно было найти какую-нибудь опору.

Я потянулся вперед, и вот ладонь коснулась стены. Кажется, на ней было что-то вырезано, какие-то буквы. Я не знал, что они значат, и не горел желанием узнать.

Я осторожно продвигался вперед, а гул сводил меня с ума, когда вдруг под моими руками что-то сдвинулось. Сначала я решил, что рука просто соскользнула, потому что стена покрыта какой-то слизью. Но потом понял, что камень ничуть не влажный. Стена была сухой на ощупь… но холодной… очень холодной…

.. . а стена двигалась, или часть стены, или ее поверхность…

В голове у меня все перепуталось, я вскрикнул и отдернул руку. Мне показалось, что где-то далеко-далеко в ответ на мой призыв кричит Шейри, но это могло быть просто воспоминание или эхо.

Тут я снова услышал и другие звуки — раньше я не мог понять, что это такое, а теперь, хотя звуки были очень тихие, понял. Шевелилась сама темнота. Звуки, заглушаемые непрестанным гулом, исходили от теней, которые отделялись от стен.

Я понимаю, что звучит это дико, легче сказать, что все напридумывал до безумия перепуганный ум, но в тот момент я ясно понимал, что именно это и происходит.

И я побежал. Я больше не старался шагать осторожно. Я ринулся не разбирая дороги в неизвестном направлении, сам не зная куда.

Конечно, я тут же и упал. Нога зацепилась за какой-то выступ, и я повалился вперед, чудом не выпустив из руки посох. Я упал неудачно, больно ушиб локоть, и мне даже показалось, что боль прошила все тело насквозь, до самых внутренностей. Тьма собиралась вокруг меня, и я шатаясь поднялся на ноги, а боль пронзала тело при каждом движении. Мне не надо было ни видеть, ни ощупывать колени — я и так знал, что они разбиты в кровь. Я всхлипывал, проклинал судьбу, которая занесла меня сюда, в это адское место, и богов, которые повернулись ко мне спиной, да и занимала ли их когда-нибудь моя доля?

И я побежал опять и услышал другие звуки, шепоты, идущие со всех сторон — и спереди, и сзади, и с боков. В воздухе раздавалось "ш-ш-ш", а еще — словно кто-то летел, взмахивая большими крыльями, и что-то прошло прямо сквозь меня. Словно я стоял голый на холодном северном ветру. Ветер проник в мою душу, и я закричал, потому что это было больно и в то же время так чарующе. И вот все кончилось, но появилось что-то другое, и отовсюду раздались голоса, они шептали, кричали мне слова, которых я не мог понять: "Хотиадсюта… хотиадсюта!"

— Помогите! — закричал я, желая только одного — навсегда забыть, что когда-либо входил в подземелье Ба'да'бум.

Я корчился и кричал, а тени неслись сквозь меня, выкрикивая ледяными голосами:

— Запутьапэдам!

Внутренний голос, который столько раз выводил меня из затруднений (а то и заводил в них), пытался внушить мне: "Ты это все представил! Тут ничего нет! Это все в твоем воображении!"

Но разумные мысли тонули в потоке ужаса, затягивающего меня в свою пучину. Я бежал, налетал на стены, спотыкался, пока мне не показалось, что у меня не осталось никаких сил, и все же продолжал бежать.

Тогда я и увидел свет.

В дальнем конце прохода темнота выглядела немного — совсем немного — светлее, чем там, где я стоял. Я смог разглядеть что-то, хотя не понимал, что это такое.

Гул стал еще громче, и мне показалось, что тени стали плотнее, потянулись ко мне, стараясь меня задержать. Хотя, возможно, это усталость не давала мне идти, но я был вне себя и ничего не понимал. Мне уже представлялось, что гул стал очень мощным и даже потихоньку начал материализоваться. Что он превращается еще в одно препятствие, через которое я продираюсь. Я кричал всей грудью — мне казалось, что тело мое потяжелело втрое, а каменистый пол превратился в крутой склон, по которому я взбираюсь. Я споткнулся, с трудом удержался на ногах, а тени хором взвыли — и я вытолкнул свое тело в какую-то большую пещеру.

Здесь пересекалось несколько каменных коридоров, но сама пещера была гораздо больше всех, что я видел. Словно в пещере встретилось большое количество различных дорог, а потом — здесь действительно был свет. Очень скудный, но был. Солнечный свет — тонкие, едва заметные лучи, проникавшие через потолок — такой высокий, что мне его было не разглядеть.

Гул стал оглушительным, он бил в стены, в пол, стучал в моей голове, и у меня не было больше сил стоять. Только посох держал меня, а тени тем временем собирались вокруг. В неполной темноте они словно выросли — или мне так казалось. Они стонали, бранили меня, кидались на меня и винили за то, что оказались в таком положении, винили за свою гибель, за зло, которое им причинили при их жизни, и никогда еще мне не было так страшно. Я пытался отвернуться от них, закрыться, но они были повсюду, просто повсюду.

Инстинктивно я попытался пробраться туда, где посветлее, к неяркому свету, но тени меня не пускали, держали, валили на пол, проникали в меня, как проникает стужа в нутро человека, стараясь заморозить его до смерти.

И в этот момент со мной что-то случилось.

Не знаю, отчего мне пришло такое в голову, наверное, от отчаяния. Этот гул, который сводил меня с ума так, что я ничего не мог делать, не помешал мне собрать последние силы и кинуться в пятно едва заметного света. Там я вытащил из потайного кармана сверкающий алмаз. Я вытянул руку как можно дальше, и камню этого хватило, чтобы поймать луч света, падавший сверху — словно из глаз одного из богов, что наблюдали за мной.

Я толком не знал, чего жду, но никак не мог предполагать того, что случилось дальше. Алмаз, сам по себе источник света, лившегося из его сердцевины, стал обжигающе горячим в моей руке, как только на него упал свет. Он ответил свету так же, как огонь отвечает воздуху. Он с готовностью впитал свет, как голодный ребенок, и тут же рассеял его во все стороны. На дальних стенах заиграла радуга, а в моей голове раздался вой. Нет ничего жутче, чем предсмертные крики тех, кто давно уже умер.

Я вертел камень, наклонял его так и этак, направляя свет всюду, куда доставал мой взгляд, и тени словно попятились. Раздалось злобное шипение, и, хотя в душе я по-прежнему ощущал холод, от которого немело все тело, я понял — только что избежал гораздо более страшной судьбы.

— Прочь! Прочь, ублюдки! Охотники за душами! Я не виноват в том, что с вами случилось, но, во имя богов, я вас уничтожу, подручные демонов! Прочь, я сказал! Прочь! — выкрикивал я изо всех сил.

Вдруг из какого-то коридора на меня надвинулось что-то огромное, более реальное, чем все эти тени, более ужасающее, чем все, что я увидел в этих пещерах.

— Прочь! — заорал я.

Тогда существо заговорило со мной женским голосом, в котором слышалось смущение:

— Невпопад? О боги, что случилось? Да ты посмотри на себя!

— Шейри?

Я едва мог вспомнить ее имя. Словно язык был лишним у меня во рту. Страх пронимал меня, и я забыл о том, что собирался поддерживать надменный и отстраненный вид. Наоборот, я кинулся к Шейри и обнял ее, всхлипывая от только что пережитого ужаса. Каким, наверное, идиотом я ей тогда показался!

— Тени! Тени хотели убить меня! Они выходили из стен! Не пускай их!

Было достаточно темно — я не мог разглядеть ее лица, и это хорошо, потому что смесь презрения и жалости я бы не забыл до конца своих дней. Шейри не стала расспрашивать, что я видел и чего боюсь, но вместо этого сказала:

— Идем. Я нашла выход.

— Нашла?

— Да. Только алмаз отдай.

— Вот! Вот, возьми. — Я сунул алмаз ей в руки, и Шейри убрала его в большой карман плаща. — Возьми! Ты его заработала! Мне он не нужен! Он твой!

Она вывела меня из пещер — туда, где светит солнце и нет теней.

Через пару минут мне удалось потихоньку вытащить алмаз из ее кармана и пристроить в свою сумку.

Благодарность — дело хорошее, но богатство — еще лучше.

6 ПЕРСТ СУДЬБЫ

Шейри не соврала. Она действительно набрела на выход из катакомб Ба'да'бума, и, когда мы оттуда вышли, мне хотелось одновременно зажмуриться от яркого света и разрыдаться от радости, что мы выбрались. (Это было, конечно, до того, как я вытащил алмаз.)

Размышляя об этом сейчас, я думаю: мне следовало догадаться, что тени, которые, как я тогда считал, вышли из стен, чтобы гоняться за мной, тем сильнее бились, чем ближе подходил я к поверхности. Блуждая по подземным коридорам, мы не могли понять — поднимаемся мы, спускаемся или остаемся на одном уровне. Но отверстия, через которые проникали живительные лучи солнца, должны были подсказать мне, что спасение близко.

Мы вылезли из-под земли, а вокруг нас оказалась сплошная скала.

— Вода, — сказала Шейри. — Я услышала воду. Волны.

И впрямь волны там были. Мы стояли на берегу; я сразу узнал место, хотя только однажды видел его издалека, когда несколько лет назад ехал вокруг Элдервуда. Я был потрясен. Я не мог поверить своим глазам. Под землей мы пересекли все королевство Истерию. Я понимал, что в катакомбах мы потеряли счет времени, но все же… У меня не укладывалось в голове, что мы бродили так долго.

— Сколько же дней мы там пробыли? — спросил я хрипло.

Шейри покачала головой. Она тоже не знала, и по изумленному ее лицу я понял, что в уме она проделывает те же вычисления, что и я, и приходит к тем же невероятным выводам.

Перед нами протянулся обширный пляж. Покрыт он был не песком — поверхность пляжа была твердая, глинистая. Омывавшее его море было совершенно спокойным, лазурно-голубым, ни одного буруна не виднелось на волнах. Наверное, моряки дали этому морю какое-нибудь имя, но мы, простые сухопутные жители, называли его просто Безымянным.

Скалы, откуда мы с Шейри вышли, вздымались вверх не на одну сотню футов. Наверное, к берегу, на котором мы стояли, вела какая-нибудь тропинка, но я не представлял, где ее искать, а на саму скалу, кажется, залезть было невозможно. Я-то точно знал, что в ближайшее время на нее не полезу. Даже опытный скалолаз устрашился бы, а я со своей хромой ногой и вовсе не подходил для такого занятия.

К тому же, взобравшись на скалу, куда мы пойдем потом? Я понял, что об этом тоже пора подумать. Во время подземных блужданий я был озабочен только одной мыслью — выбраться. Ну а теперь, когда мы выбрались… куда же нам идти? Мы улизнули от Беликоза, но у меня больше не было таверны, мне некуда было возвращаться. Я не имел ни работы, ни сбережений, ничего, кроме мешка за спиной да нескольких монет в кошельке… которых хватит на какое-то время, если мы останемся в Истерии… однако это вряд ли было возможно. Все, что мне оставалось…

Я повернулся к Шейри.

— Веди меня, — сказал я коротко.

Она смотрела на меня сначала в замешательстве, а потом ее лицо прояснилось.

— А, туда. Ты хочешь…

— Ты говорила про гору, где есть еще такие алмазы. Сотни, ты сказала. — Думаю, жадность моя была видна и понятна. — Ты сказала, что отведешь меня туда, если я помогу тебе. Ну, я тебе помог. Веди.

— Мы только что вылезли из подземелий, — напомнила Шейри, — а ты уже снова хочешь куда-нибудь залезть?

Я задумался.

А Шейри, кажется, потеряла ко мне всякий интерес. Она встала на цыпочки, подставила лицо солнцу, раскинула руки и затанцевала на месте. Я никогда не видел ее такой спокойной, такой радостной. Словно она напрочь забыла о том, что я здесь… или, скорее, приняла решение ненадолго оставить свое суровое ко мне отношение и порадоваться тому, что мы оба целы и более-менее невредимы.

Шейри подошла к самому краю берега; там протянулась узкая песчаная полоса. Она разулась, и ее ноги погрузились в песок. Тогда она вдруг стала снимать с себя одежду. Потому обернулась, увидела, что я стою, где стоял, и раздражение вернулось на ее лицо.

— Может, тебе это и не понравится, но нам нечего друг от друга скрывать, — неохотно признала она. — А мне хочется поскорее смыть воспоминания об этом месте. Поступай, как тебе удобнее. — И не говоря больше ни слова, плетельщица сбросила последнее, что на ней оставалось, и голышом нырнула в воду.

В общем, мне швырнули метафорическую перчатку, и я не мог не последовать примеру моей спутницы. Я разделся и бросился в воду и тут же закричал. Барахтаясь, Шейри повернулась в воде и вопросительно на меня посмотрела. Я же изо всех сил устремился обратно к берегу и, едва выскочив на сушу, тут же набросил плащ, чтобы прикрыть свою дрожащую наготу.

— О боги, у тебя что, ледяная вода в жилах? — завопил я. — Холодно же!

— Сейчас зима, — напомнила Шейри. — Но я погодная плетельщица, и ни холод, ни жара не действуют на меня так сильно, как на тебя.

— А раньше ты не могла об этом сказать?

Она пожала плечами и поплыла на спине, а я, завернувшись в плащ, сел на песок. Мне хотелось бы постирать одежду, но совсем не хотелось надевать потом холодные мокрые вещи на себя. Я ужасно жалел, что мне не во что переодеться. Поспешно собирая провизию, я и не думал о смене белья. Тогда я и решил, что в следующий раз, готовясь бежать, надо будет прихватить с собой и смену одежды.

Я смотрел, как купается Шейри, и она заметила, что я улыбаюсь. Она замерла на месте, и нельзя было понять — держится ли она на воде илистоит на дне.

— Что такое? — спросила Шейри, склонив голову набок.

— Ты кажешься такой… умиротворенной.

— И что?

— Да вот, — я поерзал, — каково это? Быть умиротворенной?

— Странный вопрос, — произнесла Шейри, убирая упавшие на лицо волосы. — Ты себя таким никогда не чувствовал?

— Нет.

— Нет? — Она, кажется, не поверила. — А как же ты два года управлялся с таверной? По твоим словам я поняла, что ты был счастлив.

— Это не то же самое.

— В чем же разница?

Мне показалось, что я не смогу выразить эту разницу словами.

— Я считаю… наверное, чтобы чувствовать умиротворение, надо уметь ограничивать себя только настоящим моментом. Я никогда этого не умел. Не важно, что я делаю и как хорошо все идет… я всегда буду считать, что это ненадолго, и ждать, когда же у меня все отнимут. И хватит, Шейри, смотреть на меня с такой жалостью! Не надо меня жалеть!

— Тогда не говори жалостливые слова.

— Ничего жалостливого!

Я опять поерзал на песке и принялся ковырять его пальцем ноги. Я старался говорить так, чтобы самому себя не жалеть, но мне это не совсем удалось.

— Как только у меня что-нибудь появлялось, тотчас у меня все отнимали. Никогда не было существа с более удачным именем, чем у меня, — Невпопад из Ниоткуда.

— Ну, теперь ты точно давишь на жалость, — с отвращением сказала Шейри. — Всем приходилось что-то терять, Невпопад. Однако люди не злятся на жизнь за это.

— Они — нет, а я — да.

— Уж это точно. — Она подумала и сказала: — Попробуй взять вот этот миг… прямо здесь, прямо сейчас. Мы спаслись из пещер Ба'да'бума. Мы оставили Беликоза и его ищейку далеко позади. Мы живы, только ты, может быть, немного замерз…

— Немного? — Я старался не стучать зубами.

— Я хочу сказать — радуйся тому хорошему, что есть сейчас. Ну же, — произнесла она с вызовом. — Расслабься. Успокойся. Не думай о ссорах и неприятностях. Не думай ни о чем, кроме покоя.

— Ты так забавно говоришь, но если тебе это надо…

Я пожал плечами, закрыл глаза и стал раздумывать над всеми подарками судьбы, которые хотя бы помогли нам бежать и остаться в живых. Я подумал обо всех удачах в своей жизни… обо всем, благодаря чему я выжил. В конце концов, то, что я до сих пор жив, иначе как чудом не назовешь, если вспомнить, что мне пришлось пережить, не имея ничего, кроме скромных умственных способностей и весьма слабых бойцовских качеств.

"Наверное, — подумал я, — Шейри права".

Если бы вместо того, чтобы вспоминать прошедшие неудачи и неприятности, я рассматривал бы возможные перспективы в положительном свете, может быть, я и нашел бы умиротворение.

Вдруг тишину разорвал пронзительный вой.

"Один волк угрозы не представляет", — подумал я, но вот только звук был какой-то уж слишком человеческий для волчьего воя. Именно эта "человечность" и заставила меня все понять еще до того, как раздался до боли знакомый голос.

— ВОТ ОНИ ГДЕ, ВОРОВАТЫЕ УБЛЮДКИ! ДЕРЖИ ИХ!

Лорд Беликоз был еще далеко, но это не помогло ему остаться незамеченным. Завернутый в плащ, я обернулся и в полном изумлении глянул на вершину утеса. Да, это были они: Беликоз, его любимая ищейка Бикси и его люди… которых, как я теперь разглядел, было примерно с дюжину. Дюжина наемников и головорезов с мечами — но сейчас не это было страшно, а то, что некоторые из них держали длинные луки и, кажется, прикидывали, нельзя ли сделать выстрел. Беликоз и еще несколько человек были на лошадях. Бикси закинула голову и издала еще более душераздирающий и более ужасающий вой, чем в первый раз.

— ПЯТЬ МИНУТ! — кричал Беликоз своим людям. — ПЯТЬ МИНУТ, ЧТОБЫ НАЙТИ ДОРОГУ ВНИЗ, А ЕСЛИ ЕЕ НЕТ, МЫ СПУСТИМСЯ ПРЯМО ПО СТЕНЕ!

Я бы заплатил, и немало, чтобы посмотреть, как они будут слезать по вертикальному склону, если бы у меня не было подозрения, что они окажутся достаточно безмозглыми и выживут после такого спуска.

Я, шатаясь, поднялся, но поскольку посоха у меня с собой не было, то споткнулся и упал на одежду, которую сняла с себя Шейри. Она же сама тем временем приплыла к берегу и сейчас бежала одеваться. Я кое-как поднялся и стал натягивать штаны. Тогда же, воспользовавшись моментом, я сунул алмаз во внутренний карман на поясе — я как бы просто нашел алмаз в одежках Шейри, пока барахтался в них.

Если Шейри заметила — а это вполне могло быть, — она ничего не сказала, потому что торопилась одеться. К тому же она, наверное, решила, что всегда, когда ей захочется, сможет его у меня забрать. Пожалуй, не так уж она и ошибалась. Никому не советую состязаться с волшебниками в хитрости. Я-то привык, проведя всю жизнь в тяжелых условиях, но для любого другого человека такие забавы могут стать серьезным испытанием для рассудка.

— Как же они нас нашли? — воскликнул я, натянув через голову камзол и хватая плащ. — Только не говори мне, что проклятая ищейка могла нас учуять, пока мы были под землей.

— Так и есть, — ответила Шейри, поправляя плащ.

— Как? Неужели она почуяла наш запах?

— Такие существа, как она, обладают удивительными способностями, которые ничего общего не имеют с такими примитивными вещами, как запахи. Они следят за твоим существом.

— Ну, спасибо, что сказала, — раздраженно бросил я.

— Какие будут идеи?

— Ты что, спрашиваешь моего совета?

— Ну, сейчас я сама как-то запуталась.

Шейри с явным раздражением смотрела на верхушки утесов. Люди Беликоза были заняты поисками спуска. Я пожелал, чтобы проклятый утес обвалился под ними. Мысли мои метались, я старался представить местность, где мы находились. Я посмотрел на море, потом на солнце.

— Что ты задумал? — спросила Шейри.

— Смотрю, который сейчас час. Мне кажется, скоро начнется отлив. Да, точно. Идем.

— Какая разница…

— Это разница между жизнью и смертью. Идем, идем. Вот так.

Я направился на северо-запад вдоль кромки берега. Когда я остановился и обернулся, то увидел, что Шейри, хромая, идет за мной, стараясь беречь правую ногу, как это делаю я, особенно когда устал.

— Какого дьявола ты так делаешь? — спросил я.

Хихикнув, Шейри напомнила:

— Ты же сказал: "Вот так".

Я мрачно смотрел на нее.

— Думаешь, это смешно?

— Невпопад, это всего лишь шутка. — Она как будто оправдывалась. — Ты сказал: "Идем. Вот так". И зашагал в своей странной манере, я и решила, что будет забавно, если я скопирую.

— Перестань. — Я продолжал путь, еще больше, чем раньше, ощущая свою хромую ногу. — Шутки — такая штука, которую надо повторять. Если ты копируешь чью-то походку, это никак не похоже на шутку, и никто не найдет твою выходку настолько забавной, чтобы повторять ее.

— Ты уж слишком обидчивый. — Шейри шла за мной, больше не пытаясь подражать моей походке. — Ты так и не сказал мне, куда мы идем.

— На Средний Палец.

Хотя я шагал как мог быстро, плетельщице легко было идти со мной рядом, и сейчас, услышав мои слова, она стукнула себя основанием ладони по лбу.

— Ну да! Средний Палец! Но ты, конечно, понимаешь, — продолжала она, — даже если мы туда доберемся, может получиться так, что наше положение окажется еще хуже нынешнего. Ведь оттуда один путь — в пустыню, которая называется Трагическая Утрата. Насколько я знаю, выжить там никому не удалось.

— Подозреваю, что Беликоз собирается нас убить. Пожалуй, после этого нам тоже вряд ли удастся выжить.

— Откуда ты знаешь, что он собирается делать? — Шейри споткнулась и чуть не упала.

— Потому что он потратил слишком много времени и сил, выслеживая нас. Я бы на его месте точно нас убил.

— На твоем месте я бы сама себя убила, — отвечала Шейри.

Армия Беликоза заметила наши передвижения. Вдруг я услышал далекий-далекий звук "пим-м", и одинокая стрела по изящной дуге полетела в нашу сторону.

Я, конечно, не воин, хоть и получил титул рыцаря. Однако меня кое-чему учили, и я даже кое-что узнал. Бойцом меня не назовешь, но тем не менее я вполне могу рассчитать, куда метит стрела. Увидев ее в полете, я замер на месте, а Шейри (отметил я не без удовольствия) кинулась назад, к воде.

Трепещущая стрела воткнулась вертикально в землю футах в тридцати от нас (по удивительному совпадению, трепет — мое любимое защитное состояние).

— Это не нападение, — спокойно сказал я. — Просто один из лучников решил попробовать, можно ли нас подстрелить.

— А ты знал, что нельзя?

— Нельзя и с более близкого расстояния, — заверил я ее, презрительно поворачиваясь спиной к скалам, даже несмотря на то что услышал звук выпущенной второй стрелы. — Как видишь, им надо подойти гораздо ближе, чтобы…

Тут я покачнулся, повернул голову и, к своему ужасу, увидел, что стрела вонзилась в мешок у меня на спине.

— Дьяволы, — пробормотал я. Затем быстренько скинул мешок, вытащил стрелу, бросил ее и сказал: — Прибавим шагу. В движущуюся цель труднее попасть.

— Это еще одна военная мудрость, которой тебя научили? — с сарказмом спросила Шейри, когда мы зашагали настолько быстро, насколько позволяла моя хромая нога.

Со скалы послышались выкрики и свист — за нами пустились в погоню. Плохо, что время было на их стороне. Я не знал, когда мы доберемся до Среднего Пальца. Я был уверен, что мы движемся в верном направлении, но не знал, как далеко нам идти. С другой стороны, знакомство мое с утесом было совсем ограничено, и меня беспокоило, что там могут оказаться тропы, ведущие во все стороны. Если это так и солдаты спустятся, то пляж пересекут очень быстро.

Мы с Шейри перестали разговаривать, что само по себе было очень хорошо. Как иногда случается во время сильного напряжения, я забыл о том, что хромаю. Обычно это приводит к тому, что, когда такой период заканчивается, я чувствую страшную боль и усталость, но пока опасность близко, я могу передвигаться вполне быстро. Однажды, например, за мной гналось стадо единорогов, и я несся как ветер. Отряд головорезов и ищейка из преисподней не походили на стадо разъяренных единорогов, но отличались не так уж сильно.

Солнце двигалось через небосклон по своему обычному надежному пути. Приятно было думать, что в своей жизни я всегда могу полагаться на две вещи: солнце встанет и зайдет, это первая. И вторая — что моя жизнь так и будет катиться под откос.

— Мы приближаемся, — коротко сказала Шейри.

Я решил, что вполне можно остановиться, опереться на посох и отдышаться.

— Откуда ты знаешь?

— Звук океана. Вдали я слышу, как волны разбиваются о скалы. Вокруг Среднего Пальца всегда сильные волны.

— Ты пересекала его? — спросил я.

Шейри покачала головой.

— Нет, но вообще мне приходилось в жизни плавать, и моряки многому меня научили.

— Не сомневаюсь.

— А это что?

Прежде чем я успел ответить, раздался воинственный клич. Я тревожно глянул на утес, уже зная, что я там увижу.

Беликоз и его люди отыскали дорогу вниз.

Саму дорогу я не видел, но они один за другим исчезали с глаз. На склоне было немало трещин и уступов, и наверное, где-то они сложились в естественную лестницу. Лошадей они привязали наверху. Ну да, в этом был смысл. Конечно, лошади никак не могли спуститься по крутому склону, а Беликоз, наверное, думал, что скоро нас поймает и тогда они все вернутся к лошадям. А если кто-то окажется настолько глуп, что украдет их, то у Беликоза есть Бикси, которая найдет все, что угодно.

Нависшая опасность двигала нас вперед еще быстрее. Теперь и я слышал звук прибоя — он словно появился из ниоткуда.

— Туда, туда! — крикнула Шейри, указывая рукой вперед и подпрыгивая от нетерпения.

И она была права.

Дело в том, что Средний Палец лежал так низко в воде, что сразу его и не найти было. Средний Палец — один из пяти отходящих от берега каменистых рифов. Они располагались так, что немного напоминали вытянутые пальцы человеческой руки. Другие пальцы (или, если хотите, большой, указательный, безымянный и мизинец) тянулись весьма недалеко и скоро заканчивались. Средний Палец, однако, имел длину в несколько миль. Стоя на пляже, можно было видеть противоположный берег, к которому подходил Средний Палец, служа естественным мостом.

Этот мост, однако, не так легко было перейти. В прилив некоторые его части оказывались целиком под водой. Вот вы идете по Пальцу и вдруг со следующим шагом оказываетесь по колено в волне, а потом и еще глубже, и прибой легко может унести вас.

Дальше в море Средний Палец поднимался достаточно высоко, и, если только удастся туда добраться, остаток пути можно проделать посуху, не боясь, что тебя унесут беспощадные волны. Главное было добраться до этого места. Ямы на пути, постоянные волны, сильный ветер — всего этого было достаточно, чтобы даже самые смелые держались от Пальца подальше.

Но глупец полезет и туда, куда не отваживаются заходить смельчаки. А те, кто наносит удар и бежит, не вступая в открытую схватку, пойдут и дальше, если только у них будет надежда сохранить голову на плечах.

Я оглянулся и увидел, что люди Беликоза уже почти спустились на берег. Через несколько минут они нас настигнут. Если они доберутся до нас раньше, чем мы достигнем Среднего Пальца, то смогут окружить нас и отрезать путь к спасению. У нас был единственный шанс — добраться до Среднего Пальца раньше, чем люди Беликоза доберутся до нас.

Отчаяние придало нам скорости, которой в спокойных обстоятельствах вряд ли удалось бы достичь, и мы оказались у рифа намного раньше лорда Беликоза с его наемниками. У нас появилось новое преимущество — Палец был такой узкий, что идти по нему можно было только по одному. Это означало, что (если небеса допустят), когда начнется бой, схватка будет один на один, а не кучей на одного.

С другой стороны, может быть, им и не нужно численное преимущество. Потому что, пока мы с Шейри поспешали по каменистой тропе Среднего Пальца (очень осторожно, выверяя каждый шаг), в воздухе вокруг нас зажужжали стрелы, словно пчелы на пасеке. Я быстро понял, однако, любопытную особенность — убить нас преследователи не старались. Стрелы падали очень близко, но все пролетали мимо. Вспомнив, с какой меткостью стреляли лучники лорда Беликоза раньше, мне их нынешняя неточность показалась подозрительной.

Через несколько минут пришло и объяснение — его возвестил мне своим грохочущим голосом лорд Беликоз:

— ПО, МОЖЕШЬ ТУДА НЕ ХОДИТЬ, — сообщил он мне.

Наверное, надо вам пояснить, куда "туда".

Мы с Шейри стояли на узкой каменистой полоске, где едва хватало места пройти одному. От берега, где стоял Беликоз со своими людьми, мы уже отошли на добрых две сотни футов, если не дальше. Светило солнце, что было приятно, и день стоял безоблачный. Но там, где мы находились, этого было не видно — вокруг нас собиралась буря. Хотя вода стояла примерно на три фута ниже наших ног (однако при этом быстро поднимаясь), все бы было ничего, если бы море оставалось спокойным. Но волны взлетали вверх по обеим сторонам от нашего моста и бились о него с такой яростью, что казались почти живыми. Наступал прилив, и злобное море не теряло времени, предупреждая о том, что собирается смыть нас в глубины, зиявшие в воде у нас под ногами.

И перспектива не ходить "туда" показалась мне — не могу этого не признать — довольно заманчивой, хотя и призрачной. Не говоря уже о том, что трудно было не замечать Беликоза. Несмотря на шум прибоя, я прекрасно его слышал. С силой его голоса не могло сравниться ни одно явление, которое мне доводилось встречать, а меня то и дело преследуют лавины и бури, так что я знаю, о чем говорю. Когда я впервые повстречал Беликоза в "Буггер-зале", то решил, что он просто громко разговаривает, но на самом деле я еще не знал истинных способностей этого человека. Я даже начал подозревать, что Беликоз, если бы захотел, на близком расстоянии легко мог бы выбить своим голосом противнику глаза.

Я остановился и осторожно повернулся к Беликозу, стараясь не делать резких движений, чтобы не свалиться в воду. Шейри, которая шла впереди, увидела, что я остановился, и потянула меня за рукав.

— Перестань валять дурака, — потребовала она.

Я решил не обращать на нее внимания, сложил руки раструбом вокруг рта и крикнул:

— Какая разница?

— ЧТО? — проорал Беликоз.

— Ка-ка-я ра-а-зница?

— ЧТО?

Я только махнул в досаде руками — мне и близко не достичь такой силы звука, как у него.

— Это все чепуха! — взорвалась Шейри. Она дергала меня сильнее. — Он хочет тебя обмануть!

— Он или ты? — спросил я.

— ПОСЛУШАЙ, ПО. НАМ НЕТ ДО ТЕБЯ ДЕЛА, — кричал Беликоз. — НАМ НУЖЕН ТОЛЬКО АЛМАЗ. АЛМАЗ И ПЛЕТЕЛЬЩИЦА — МЫ НАКАЖЕМ ЕЕ ЗА ВОРОВСТВО! ОТДАЙ ИХ НАМ И ИДИ СЕБЕ!

— Невпопад, пойдем прямо сейчас, — настаивала Шейри. — Подальше от них…

— Заткнись!

Я пытался соображать. Сейчас, освободившись из тьмы подземелий и плена отчаяния, где пребывал мой рассудок, пока я сам блуждал в лабиринте, я постепенно начал собирать мысли. Сунув руку под плащ, я вытащил алмаз. Шейри вытаращила глаза и инстинктивно проверила свой карман. Алмаз насмешливо блестел в лучах солнца. Я заметил, что вода, кажется, поднялась еще выше, а безопасное место было еще далеко. Ветер раскачивал меня, и только посох предохранял от падения в воду.

— Ублюдок! — выкрикнула Шейри, осознав, что камень больше ей не принадлежит.

— МОЛОДЕЦ, ПАРЕНЬ! — крикнул Беликоз.

Впрочем, я не мог не заметить, что его лучники подобрались поближе и начали прилаживать стрелы. Они пока не собирались стрелять, просто не хотели дать мне возможность передумать.

Я поднес алмаз к лицу Шейри.

— Что в нем такого необыкновенного? — спросил я.

— О чем ты?

Она хорошо владела собой, но все же что-то промелькнуло в ее глазах. Я старался перекричать шум волн:

— Ты сказала, что там таких много. Целая гора.

— Да!

— Тогда почему ты так цепляешься за этот? — приставал я к ней. — Чем он тебе так дорог? И ему тоже? Ты еще говорила, что боишься за весь мир, если алмаз попадет к Беликозу. Почему? Что может случиться?

— Ты сказал, что не хочешь слушать!

— Теперь хочу!

Шейри отвела взгляд, глянула вниз и вдруг быстро пошла прочь, дальше по Пальцу. Я поспешил за ней, размахивая зажатым в руке алмазом.

— Скажи мне, Шейри! По мне, так это все глупость! Если где-то таких камней много, почему ты так переживаешь из-за одного? Наверное, тебе вообще не стоило красть его у Беликоза!

— Он нужен, чтобы войти в пещеры! — ответила Шейри с отчаянием в голосе, как мне показалось.

Я не мог понять, чем вызвано ее отчаяние — то ли тем, что мы оказались посреди моря с перспективой скорого утопления, то ли потому, что она не успела придумать правдоподобное объяснение.

— Как? Как он нас туда приведет? И потом, как вхождение в пещеры отразится на судьбах мира?

— У нас нет времени на разговоры!

— Есть, Шейри! — заверил я ее, изо всех сил стараясь перекричать прибой.

Солнце стало прятаться за густыми тучами. Только этого не хватало; сильные порывы ветра мешали идти и затрудняли и без того нелегкий путь по скользким камням.

— Одно дело, когда Беликоз охотился за нами обоими. Но теперь я должен подставлять из-за тебя шею, когда у меня есть другой выход. Не выйдет! Я рискую шеей только ради себя самого, да и то стараюсь без нужды этого не делать! Беликоз сказал, что отпустит меня!

— Он лжет!

— Может быть! Но почем мне знать, что ты говоришь правду? Одно я знаю точно: если он получит алмаз и тебя, ему незачем будет за мной гоняться! Жаль, что я позволил втянуть себя во все это!

Шейри изумилась.

— Ты выдашь меня ему, чтобы спасти свою несчастную жизнь?

— Конечно! А что тут такого?

И конечно, поскольку всей сцене недоставало драматизма, Беликоз внес свою лепту:

— ПО, ТВОЕ ВРЕМЯ ИСТЕКАЕТ! ЕСЛИ Я САМ ПРИДУ ЗА ТОБОЙ, МОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПОТЕРЯЕТ СИЛУ! А ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ШУЧУ…

Я не услышал звука спущенной тетивы, но как только повернулся к Беликозу, мимо моей руки просвистела стрела. Она прошла совсем рядом, и Шейри отшатнулась. К несчастью, она сделала это слишком резко и сорвалась со Среднего Пальца.

Другая бы женщина закричала, но только не Шейри. Она замахала руками и упала, не издав при этом ни единого звука. Я замер на месте, борясь с мыслью, что, если она погибнет, все мои проблемы разом будут решены. Разве только… нет, никакого "разве". Будут решены, и все тут. Но мозг был занят лихорадочными поисками объяснения, почему ее спасение может оказаться для меня выгодным. Ни одно добровольно не объявилось, хотя мне показалось забавным, что я ищу оправдания, чтобы прийти Шейри на помощь. Интересно, с какой стороны это меня характеризует?

Тем временем Шейри мудро решила не вверять свою жизнь моему благородству. Нечеловеческим усилием, уже в воздухе она извернулась и вытянула руку к камням. Ей удалось зацепиться, перегнувшись пополам — так, что ноги едва касались каменистой поверхности Пальца. Она вцепилась в него, подтянулась, но не нашла опоры, чтобы вылезти обратно. Тогда она с упреком посмотрела на меня.

— О демоны! — воскликнул я и поспешил к ней, протягивая руку.

Мимо пролетела еще одна стрела, заставив меня отступить. Я покачнулся, чуть не потерял равновесие, но быстро восстановил его. Когда всю жизнь хромаешь, приходится учиться балансировать.

Я гневно посмотрел в ту сторону, где стоял Беликоз.

— ЭТО ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ПО! — крикнул он.

Я увидел, что лучник рядом с ним — небось, его лучший стрелок — изготовился стрелять.

Я не любил Шейри. Еще меньше мне нравилось, когда в меня целятся, а поведение Беликоза давно вышло за рамки приличия.

В одном я был уверен: было что-то непростое в этом камне. Может быть, то, о чем сказала Шейри, может быть, что-то другое. Единственный бесспорный факт — камень у меня, а не у Беликоза, и он очень хочет его получить.

Я вытянул руку в сторону, высоко подняв алмаз и держа его прямо над бьющимся океанским прибоем.

— Это не мой последний шанс, мешок ты с кишками, — крикнул я, — это твой последний шанс!

Хотя Беликоз вряд ли мог меня услышать, мой жест был вполне понятен. Если лучник подстрелит меня или просто выстрелит в меня, я брошу алмаз в море.

Все просто. А если принять во внимание силу прибоя, то если Беликоз не умеет обращаться в рыбу, тогда вряд ли он достанет этот камень.

Момент тянулся бесконечно, и он понял, что я — враг, с которым переговоры бесполезны. Беликоз тронул своего стрелка за плечо, и тот опустил лук.

Я тут же согнулся и схватил Шейри за запястье. Волны скакали, орошая мне голову брызгами, промочив меня всего так, что я чуть не упустил Шейри. Но по случаю — не знаю, хорошему ли, плохому ли, оставляю решать это вам — мне удалось удержать ее и втянуть на дорожку рядом с собой. Шейри не стала меня благодарить, чему я нисколько не удивился.

— Ну а теперь назад, — сказал я. — Медленно.

— Бежим.

Я в замешательстве посмотрел на нее, чувствуя такую знакомую досаду.

— Почему я не могу дать ни одного указания без того, чтобы ты…

— Невпопад, посмотри на воду!

Я посмотрел и сразу понял, в чем проблема. Прилив наступал с устрашающей скоростью. Вода уже плескалась у наших ног, и совсем скоро она поднимется еще, стараясь унести нас прочь. Волны становились все выше и выше.

Я услышал вой, выражавший злобную ярость. Бикси, адская ищейка Беликоза, издалека выражала свое негодование. Беликоз крепко удерживал ее рукой за плечо.

Однако, как выяснилось, не так уж и крепко, потому что Бикси вдруг вырвалась.

— НАЗАД, БИКСИ, НАЗАД! — закричал Беликоз, пытаясь ее схватить, но она одним прыжком отскочила от него подальше и кинулась к нам. Ей явно не было дела до того, куда я дену алмаз — брошу ли в воду или засуну себе в задницу. Она еще не забыла нашу последнюю встречу и хотела сравнять счет, порвав меня в клочья. Когда она подобралась ближе, я заметил, что левая половина ее лица была закрыта самодельной заплатой. Из-за меня она потеряла глаз. Конечно, после этого она воспылала ко мне страстными чувствами.

В этот момент предложение Шейри показалось мне не таким уж и страшным.

— Бежим! — отозвался я, и мы понеслись по Среднему Пальцу.

А за нами гналась Бикси, и расстояние все сокращалось. Невозможно передать, каким трудным оказалось наше предприятие. Нам надо было поддерживать равновесие, обходить самые мокрые камни, да еще то и дело приходилось останавливаться, стараясь не упасть, когда на нас накатывали большие волны. В такие моменты мы припадали к камням и держались изо всех сил, позволяя волнам перекатываться через нас. Прошли буквально секунды, а мы уже промокли насквозь, и уж конечно, когда за вами гонится злая карга, самое время терять скорость из-за того, что ваши движения сковывает мокрая одежда.

Тучи закрыли все небо, и вокруг потемнело. Теперь уже мы не могли вернуться — некоторые части Пальца оказались полностью покрыты водой. Каждый миг этой безумной гонки мне казалось, что на меня сейчас прыгнет Бикси, повалит и мы полетим в общую водную могилу.

Я бросил взгляд назад, надеясь, что она от нас еще в сорока, а то и пятидесяти футах.

Она была в пяти шагах.

Я остановился, повернулся к ней лицом и схватился за меч, висевший у меня на спине. Двигался я медленно, словно во сне. Шейри закричала, предупреждая меня, но это было уже бесполезно, потому что я смотрел прямо на ищейку. Далеко-далеко на берегу Беликоз бешено размахивал руками — наверное, веля Бикси возвращаться, но даже его громового голоса уже не было слышно.

Бикси издала адский рев, который звучал так, словно начинался у нее где-то в лодыжках. Если этот воинственный клич использовался для того, чтобы противник застыл от ужаса, должен вас уверить, своей цели он достиг. Я встал столбом, а Бикси сделала прыжок в мою сторону, и я уже чувствовал, как зубы человека-собаки впиваются в мое тело.

Тогда-то ее и ударила волна.

Только что Бикси летела в прыжке, и вот ее нет, огромная волна, словно нежная рука чудовищного любовника, подхватила ее. Я даже не заметил, как Бикси скрылась из глаз. Только услышал вскрик, а всплеск тела заглушил шум прибоя.

Волны вновь взметнулись вверх, разбиваясь о скалу, и я посмотрел сначала на одну сторону, потому на другую и — боги не дадут мне соврать — увидел в воде лица. Это была причудливая смесь морских водорослей, воды и темных выпяченных гребней волн, и часть рассудка убеждала меня, что мне все показалось. Не то чтобы эти лица все время были там и глядели на меня, нет, я их видел только один миг. Мелькнули и пропали, оставив меня спрашивать себя: было ли это просто мое разыгравшееся воображение, оживившее разбушевавшееся море, или там действительно кто-то был, приглядывался ко мне неизвестно с какой целью?

Не знаю, видела ли Шейри то же самое, что и я. Я понял, что она тянет меня за рукав, и пошел за ней, изо всех сил работая посохом, чтобы удержать равновесие. Подъем Пальца был уже недалеко, и хотя там наше положение все еще будет неустойчивым, оно все же станет гораздо лучше, чем здесь.

И тут меня сбило с ног.

Я едва смог ухватиться за посох; меч так и не покинул ножен, раз Бикси была унесена капризом моря раньше, чем я вытащил оружие. Я ничего не слышал и боли пока не ощущал. Только почувствовал толчок и сначала решил, что это еще одна волна, а может, камень, — и вот уже я лежу на камне и ощущаю боль. Я завертелся, пытаясь увидеть, что же произошло. Зрелище, представшее моим глазам, вызвало желание закричать от ужаса, с которым боролся позыв к недоверчивому смеху; победил ужас, хотя пару смешков я все же издал.

Оперение стрелы подрагивало в моей заднице. Говоря точнее, стрела угодила мне в правую ягодицу.

Прилетела еще одна стрела, а потом третья и четвертая. Попытке Беликоза настичь нас помешало разбушевавшееся море, но его стрелки пытались отомстить нам напоследок. А может быть, они надеялись, что, если им удастся нас остановить, они смогут дождаться, пока море успокоится и наступит отлив, и потом спокойненько прийти за нами.

Думаю, в тот момент я был вправе бросить алмаз в воду. Но я оценил ситуацию с неожиданным для такого положения спокойствием. У меня в руке был алмаз, в заднице — стрела. Если я выброшу алмаз, останется только стрела. Такая жертва едва ли казалась ценной, если считать, что стрела никуда не денется, а наиболее желанная переменная в этом уравнении никому (особенно мне) не принесет ничего хорошего, если окажется на дне моря.

Кажется, ветер уносил большую часть стрел еще до того, как они достигали нас. И мой небольшой сувенирчик просто лишил меня форы. Ну, это тоже можно назвать удачей.

И тут я услышал, как кричит Шейри: ее крик был слышен даже сквозь шум прибоя. Я на миг позабыл о спутнице, занятый своей болью и несчастной судьбой, а теперь увидел, что стрела досталась и ей. Шейри, однако, обошла несправедливость, поджидавшая меня. Ее стрела торчала из верхней части левого бедра.

Шейри стояла на одном колене, и вода каскадами струилась вокруг плетельщицы с такой силой, что я решил — волны унесут ее, как унесли Бикси. Но плетельщица держалась с удивительным упрямством; борясь с водой, она обломила стрелу в том месте, где та вошла в ногу. Я услышал от Шейри один-единственный вскрик. Она явно не собиралась уступать боли.

И вот она уже поднялась на ноги; поднялся и я и захромал — настолько быстро, насколько помогал посох. Море ревело оглушительно. Мне показалось, что никогда не было такого времени, когда я был сух, пребывал в покое или хотя бы в безопасности. Проклятое море словно бы ожило, пытаясь замучить нас до безумия, чтобы мы по собственной воле бросились в воду, только бы избавиться от этих мучений.

Но мы спаслись. Уже начинался подъем, и мы со всей скоростью, на какую были способны, стали карабкаться на него. Подъем оказался хоть и высокий, зато пологий, поэтому он не вызвал у нас особенных неудобств. Словно кто-то медленно поднимал Средний Палец так, чтобы нам было удобно карабкаться. Еще прилетали стрелы, но они или не долетали, или их подхватывал ветер. Я удержался от искушения обернуться и показать Беликозу язык. В конце концов, никогда не знаешь — а вдруг еще доведется встретиться, и мне совсем не хотелось, чтобы он сказал: "А, да, этот По… я бы ему все простил, только не высунутый язык. За это он должен умереть".

Море продолжало бушевать, но возвышенное место давало кое-какую безопасность. Каменистая поверхность, по которой мы теперь шли, была почти сухой, не считая брызг прибоя, — эта часть перешейка никогда не уходила под воду и не была подвержена влиянию приливов и отливов.

— О боги, неужели мы спаслись? — пробормотал я, скрипя зубами. Боль в ране пульсировала и распространялась по всему телу. Перспектива больше ни разу в жизни не сесть казалась мне вовсе непривлекательной.

— Нет еще, — ответила Шейри.

Тут она увидела стрелу у меня в ягодице и струйку крови, стекавшую по моей ноге. Примерно в это же время я увидел, как кровь течет и из ее раны.

— Погоди-ка. — Шейри остановилась.

— Нет, это ты погоди, — встревоженно ответил я, но было поздно — плетельщица покрепче ухватилась за стрелу и обломила ее у самого острия, точно так же, как ранее сделала это себе.

— Остальное вытащим потом, — сказала она.

Конечно, меня это нисколько не вдохновляло.

— Ну да, вот и смысл в жизни появился, — сказал я.

Но Шейри не стала обращать на меня внимания. Иногда я думаю, что самые счастливые времена моей жизни — те, когда Шейри не обращала на меня внимания.

Мы спотыкались, теряли равновесие, а иногда то один, то другой из нас чуть не падал в клокочущие волны. К счастью, мы это делали по очереди — когда один спотыкался, другой был его единственной опорой и надеждой не упасть в воду и (учитывая мощь прилива) утонуть.

Рев в моих ушах казался таким громким, таким настойчивым, что мне понадобилось время, может быть даже несколько минут, чтобы понять — он стихает. Словно одна часть рассудка спрашивала другую: "Извини, ты не слышал, что там такое?"

Но Шейри явно заметила перемену; она остановилась и повернула ко мне лицо. Ее плащ так намок, что его вес вполне способен был утянуть девушку в воду, если бы она не вела себя осторожно. Мой плащ тоже был нисколько не легче, но я хотя бы обладал посохом, за который в случае чего можно было уцепиться. Шейри ничего такого не имела. Никогда не думал, что хромота может стать преимуществом. Честно говоря, мне не приходилось беспокоиться о том, что ноги могут устать. У меня была только одна нога, которая могла утомиться, и если я опирался на посох, она не уставала.

Шейри протянула мне руку. В ее жесте и во всем поведении не было ничего романтического. Лицо плетельщицы выглядело максимально деловитым. Не могу сказать, было ли ей меня жалко или она просто для чего-то хотела иметь меня поблизости. И то и другое вызывало у меня подозрения.

Тем не менее я взял ее руку. Меня удивила мощь, заключенная в ней. Думаю, зря я удивлялся. Тогда, в лесной пещере, она продемонстрировала незаурядную силу, когда сбила меня на пол и попользовалась мной. Но в тот раз я решил, что ее сила навеяна колдовскими чарами кольца. Похоже, что это было не так. Шейри просто была сильнее, чем казалась.

Остаток пути мы проделали молча. Волны все бушевали, но больше не взмывали как безумные вверх, хотя воздух вокруг нас был по-прежнему насыщен водяной пылью. Скопившиеся облака разошлись, и появились сияющие полосы света. Я вспомнил, что, когда свет вот так лился с неба, моя мать говаривала: это, мол, боги смотрят на нас, интересуясь нашими делами и, без сомнения, потешаясь над нашими кривляньями. Конечно, можно было бы им предложить позабавиться кукольным театром или чем-нибудь другим, вместо того чтобы насылать на нас несчастья, но пойди-ка поспорь с богами.

Сначала мы двигались быстро, но потом все медленнее и медленнее — сказывалась усталость от переживаний и перенесенного напряжения. Наконец мы подошли к нагромождению скал, которое я могу описать как гребень — там гряда поднималась еще на несколько футов. Хотя преодолевать подъем было совсем неудобно, но лишнее прибавление площади нам как раз сгодилось, и мы повалились на землю, голодные, усталые, измученные жаждой и болью.

— Ложись на живот, — велела Шейри.

Это были первые слова, которые она адресовала мне за несколько часов. Солнце двигалось по небу, обходя наш маленький мир, который, как всем известно, является центром вселенной. Я слишком устал и мучился от боли, чтобы пререкаться с плетельщицей, поэтому сделал, как она сказала.

Она подобралась ко мне, развязала мои штаны и начала стаскивать их, чтобы осмотреть мой голый зад.

— Предупреждаю, — слабым голосом произнес я, — сегодняшнее представление может не соответствовать обычным стандартам.

— Не льсти себе. Ты и в лучший свой день не на многое был способен.

Я хотел было поспорить, но после решил не ввязываться. Принимая во внимание ее положение и мое, это был политический ход.

Мне было не видно, что там Шейри затеяла, но я решил, что она внимательно изучает рану. Потом она натянула перчатки и осторожно положила руки на мою задницу — еще ни одна женщина не трогала меня в этом месте с меньшей чувственностью.

— К счастью, наконечник не имеет бородки, — сказала Шейри. — Радуйся мелочам. А теперь я сделаю это, как могу, аккуратно. На счет "три". Давай вместе — раз…

Конечно, она выдернула стрелу на счет "два". И разумеется, нисколько не аккуратно. Я перенес это как мужчина… мужчина, который громко кричит, когда ему больно. К счастью, недостаток собственного мужества меня ничуть не смущал. Я давно уже перерос всякое стеснение по этому поводу. И то сказать — у меня столько недостатков, что неумение переносить боль кажется одним из самых незначительных.

Потом Шейри наложила повязку, и не могу не признать — иногда она действовала осторожно и даже нежно.

— Могло быть и хуже, — заметила она.

— Как?

— Ты мог бы обернуться до того, как в тебя попала стрела.

— Ох! — Я вздрогнул, представив, как стрела впивается мне в пах. — Ну, пожалуй, это одно из преимуществ трусости. Тебя скорее подстрелят в задницу.

— Ты не трус, Невпопад, — внезапно произнесла Шейри с горячностью, чуть ли не с яростью. — Тебя по-разному можно назвать, но ты не трус.

— Спасибо, что не рассказываешь мне, о чем я думаю, — ответил я. — А как бы ты назвала меня?

— Запутавшимся, — ответила она.

— Запутавшимся? Не понимаю.

— Вот и доказательство.

Я заморгал, удивляясь странному обороту, какой принял наш разговор, а потом пожал про себя плечами.

Закончив со мной, Шейри занялась той стрелой, что торчала у нее из ноги. Мне бы хотелось рассказать вам, что я был столь же безжалостен, выдергивая стрелу у Шейри. Но это было не так. Я до чего угодно могу дойти, если это будет мне выгодно, но главным в тот момент было то, что Шейри оказалась беспомощной девушкой, а я не могу заставить себя радоваться или наслаждаться жестокостью такой ситуации, как бы мне этого ни хотелось.

Я оторвал немного ткани от ее штанины в том месте, где вонзилась стрела, и с максимальной осторожностью удалил обломок. Насколько я мог судить, наконечник застрял в мышцах, и, порви я их, Шейри получила бы серьезную травму и на всю жизнь лишилась бы возможности нормально ходить. Вот о чем я в тот момент думал. Какую бы враждебность я ни питал тогда к Шейри (а она вообще-то полностью лишила меня вполне комфортного существования), я очень хорошо знал, каково это — идти по жизни, хромая. Я бы никому такого не пожелал, даже моему худшему врагу.

Нет, пожалуй, самому злейшему врагу пожелал бы. И его подручным. И прихлебателям. И ближайшим родственникам. Но больше — никому. Ну ладно, может быть, еще дальним родственникам, но только если уж они полные ублюдки.

Шейри, к ее чести, вела себя не так, как я, — она не кричала, даже когда из раны показался кончик стрелы. Я выбросил обломок в море и осмотрел рану. Рана мне совсем не понравилась. Кожа вокруг покраснела и воспалилась. Мне уже доводилось видеть раны от стрел. Эта выглядела намного хуже. И вдруг мне пришло в голову — возможно, из-за тупой боли, расходившейся во все стороны от ягодиц, — что и моя рана, наверное, выглядит так же.

Наложив повязку, я заговорил:

— Шейри… может ли быть, что наконечники стрел имели на себе что-то еще?

— Хочешь сказать — яд? — напрямик спросила она. Ей, похоже, тоже пришла в голову такая же мысль, когда она осматривала мою рану.

— Да.

Она медленно кивнула.

— Чудесно, — заметил я.

Шейри с усилием села, а потом потянулась и достала свой походный мешок. Оттуда она стала вытаскивать бутылочки и флакончики и раскладывать перед собой. Потом выбрала из них пару, открыла тот, который был пустой, и стала смешивать в нем разные жидкости.

— Что ты тут затеяла? — спросил я, понаблюдав за ее манипуляциями. — Готовишь магическое зелье? Мне показалось, ты говорила, что по неизвестной причине не можешь пользоваться магией.

— Это не магия. Это доброе старое знахарство. — Она поставила на землю очередной пузырек, взяла другой и прибавила немного его содержимого. — Если стрелы были отравлены, то вот это противоядие, что я сейчас делаю, должно помочь.

— Разве для приготовления противоядия тебе не надо знать, какого рода яд был использован?

— Да, ты прав. Я сейчас делаю зелье общего назначения. Возможно, оно не так хорошо подействует, как противоядие от этого конкретного яда. Но облегчит страдания. Оно хотя бы поможет нам продержаться до тех пор, пока мы не найдем какого-нибудь лекаря, который окажет нам лучшую помощь, чем я со своими скромными возможностями.

— С моего места твои возможности скромными не кажутся.

На ее лице появилось что-то похожее на улыбку.

— На своем месте ты едва можешь сидеть.

— Верно.

Я даже рассмеялся.

Если вспомнить, что мы сидели на скалах посреди моря, вокруг нас шумели волны, путь впереди был неизвестен, путь назад заказан, то нам стало до странности хорошо.

— Что такое с тобой, Шейри? Почему почти все время, что мы проводим вместе, нам приходится удирать от людей, которые хотят нас убить…

— Когда ты меня не насилуешь, ты хочешь сказать?

Она жестко смотрела на меня, и, к своей досаде, я понял, что не могу выдержать ее взгляд.

— Мы уже с этим покончили, — ответил я. — Не знаю, почему надо опять начинать.

— Да ладно.

Кажется, она была разочарована, и на миг я взбесился оттого, что она опять взялась меня судить. Но я понял, что слишком устал, чтобы сейчас все это обсуждать.

Шейри закончила смешивать зелье, отлила половину в другой флакончик и протянула мне. Я замер, посмотрел на него, поднес к носу. Пахло жутко. Я глянул на Шейри, а она просто сидела и смотрела на меня.

— Дамы вперед, — сказал я.

— То есть ты думаешь, что я могла его отравить, и хочешь посмотреть, как я все выпью?

Я кивнул.

Она с сожалением на меня посмотрела.

— Невпопад… если бы я хотела тебя отравить… Я бы дала тебе что-нибудь безвредное, и пусть бы тебя убил яд на стреле.

Возразить на это мне было нечего. Держа в уме эту сокрушительную истину, я выпил снадобье. Шейри сделала это почти одновременно, и мы какое-то время сидели, глядя друг на друга, и оба думали, похоже, одно и то же: "Интересно, поможет или нет?"

— Идем, — вдруг сказала Шейри и поднялась. — Давай.

— Солнце скоро зайдет. — Я указал на небо. — Мы можем и здесь остаться. Наверное, нам так и надо сделать…

— Невпопад, кроме приливов бывают и отливы, — напомнила Шейри. — Я бы не стала надеяться, что Беликоз откажется от преследования, когда вода спадет. Не думаю, что и ночь его остановит. Или ты хочешь уснуть и никогда больше не проснуться?

— Если мы пойдем, — возразил я, — а стрелы были отравлены, то от движения яд начнет действовать быстрее.

Шейри моргнула и раздраженно поджала губы.

— Да. Это правда, — наконец признала она. — И так и так плохо, Невпопад.

— К несчастью, с этим заявлением я очень хорошо знаком. — Я немного подумал и неохотно прибавил: — Пожалуй, все-таки нам лучше пойти. Если я и умру, то не доставлю этому ублюдку удовольствия сделать это под его мечом.

Шейри кивнула, и, когда мы вновь зашагали, я сказал:

— Шейри… вообще-то судьба моего тела меня не волнует, но мне бы не хотелось, чтобы этот фигляр над ним надругался. Если так случится, что я умру раньше, чем ты… сбрось мое тело в море, ладно?

— Никаких проблем, Невпопад. Только это удерживает меня от попытки столкнуть тебя в море, пока ты жив.

Ничего удивительного, что меня ее слова не утешили.

Мы почти не разговаривали, продолжая наш нелегкий путь. Каменистая поверхность Среднего Пальца никаких удобств не предлагала. Кроме того, что ощущение сухости и тепла осталось в другой жизни, вскоре я уже не мог вспомнить время, когда ноги не болели от хождения по твердой поверхности. Земли по-прежнему было не видно, а солнце вскоре село. На небе появился серп луны, который давал света ровно столько, чтобы мы могли видеть путь, но по обеим сторонам от Среднего Пальца расстилалась чернота. Единственное, что нарушало тишину, — это плеск волн слева и справа. Мне показалось, что из всех живых существ на планете остались лишь мы вдвоем. А и правда… что, если бы так было? Что, если, пока мы совершаем этот безумный переход, на родине прокатились опустошительные войны и все мужчины, женщины и дети погибли в последней схватке? Или вдруг разразилась чума, и тела людей лежат, нагроможденные друг на друга, а последние жертвы еще выкашливаюткровь, складывая трупы в штабеля. А Беликоза и его людей смыло волнами, унесло в глубины моря…

Шейри и я вполне могли бы оказаться единственными людьми на планете.

— Идиотизм! — вдруг воскликнул я.

Впереди вырисовывался тусклый силуэт Шейри, детали в темноте разглядеть было трудно. Она остановилась и, как показалось, повернулась ко мне, но точно сказать я не мог.

— Что?

— Ничего, ничего, — нетерпеливо ответил я.

Мы переговаривались напряженным, хриплым шепотом.

Так мы продолжали движение, потому что движение само по себе стало нашей целью. В тишине раздавалось только постукивание моего посоха: "тук-тук". Я не знал, начало ли действовать зелье, приготовленное Шейри. Я только чувствовал, что с каждым шагом устаю все больше и больше. И даже подумал: если я упаду, неужели Шейри так и пойдет дальше без меня?

Часть рассудка сказала "да". Большая часть. Но меньшая его часть ответила "нет", и это меня страшно разозлило. Если у меня развивается чувство сострадания, тогда прямо здесь и сейчас мне следует считать себя мертвым, потому что ничего, кроме смерти, не могло меня ожидать на этой дороге для глупых альтруистов, среди которых был и мой бывший лучший друг.

Я вдруг понял, что не помню, иду я или нет. Я просто механически двигался. Страшная усталость сковывала мои члены, и мне казалось, что я едва могу шевелиться. Тут я осознал, что уже никуда не шагаю. Тело перестало двигаться, а мозг только сейчас получил сигнал.

Я начал качаться, заваливаться куда-то вбок и услышал впереди:

— Невпопад!

Это кричала Шейри, но в то время я уже не заботился ни о том, иду я или нет, ни о том, жив я или же умер. Я исчерпал весь запас сил и больше ни на что не был годен. Там, где мы тогда проходили, перешеек сужался, и с тихим стоном я покачнулся и упал. Мир закружился, улетая прочь от меня, а я ожидал, что сейчас меня схватят ледяные пальцы моря и утащат на дно, но мне было уже совершенно все равно.

И я свалился на землю.

Я полежал немного, раздумывая, не превратилась ли вода в лед.

— Невпопад? — раздался сверху голос Шейри, и я понял ее недоумение — ведь мое исчезновение не сопровождалось всплеском.

— Да, кажется, да, — медленно ответил я.

Я потянулся и растопырил пальцы, хватая землю, которая, как я понял, расстилалась вокруг меня. Она сыпалась из моих ладоней маленькими комочками.

— Песок. Я… лежу на песке.

Через миг Шейри была рядом со мной, в изумлении оглядываясь.

— Пришли…

— Пришли?

Я не мог поверить. Кое-как я поднялся при помощи посоха, огляделся, а потом зажмурился.

И верно. С высоты Среднего Пальца мы не могли разглядеть, но сейчас поняли, что стоим на широкой равнине. Видно было так плохо потому, что месяц спрятался за облаками и, кажется, выходить оттуда не собирался. Но мы стояли на земле, на настоящей земле.

Я всхлипнул от облегчения, и Шейри тоже. Она даже потянулась ко мне, и на миг, на один короткий миг, мы обнялись — две боевые лошади, вышедшие живыми из боя. И тут же Шейри выпрямилась.

— Идем, — торопливо сказала она. — Надо двигаться. Беликоз может нас преследовать. А вдруг он уже догоняет? Хотя нам повезло, и худшее уже позади.

Ну, вы знаете, как мне обычно везет.

7 ТРАГИЧЕСКАЯ УТРАТА

Я УВЕРЕН, вы не забыли, если, конечно, предположить, что вы не страдаете каким-нибудь расстройством ума, короче, вы не забыли слова, которые я говорил раньше: что был момент, когда я удивлялся, каково это — быть сухим; тогда мы отчаянно цеплялись за жизнь, пересекая море по Среднему Пальцу. И вот, очень скоро после того, как мы пустились в путь через пустыню под названием Трагическая Утрата, я забыл, каково это, когда поблизости имеется влага.

Мы не могли понять, что находится перед нами, пока не рассвело. Почва плавно поднималась, идти по ней было неудобно, и, как только забрезжил рассвет, мы поняли почему.

Рассвета я толком не увидел. Мы, кажется, целую вечность брели под ночным небом, и я уже стал думать, что не спал несколько дней. В какой-то миг, несмотря на протесты Шейри, я уселся отдохнуть. Должен признать, что эта девица умела вызвать невероятное раздражение, но ее упорство меня поражало. В свое время мне доводилось заниматься с замечательно выносливыми рыцарями, и любому из них пришлось бы сильно напрячься, чтобы потягаться с Шейри. Ее заявления о том, что нам нельзя останавливаться сократились едва ли не до назойливого бормотания, и я никак не мог сосредоточиться на том, что она там говорит. Помню только, как мое лицо осветило солнце, а сам я шатался из стороны в сторону, время от времени рывком приходя в себя. Первое, что порадовало мой взор, была Шейри — она сидела скрестив ноги неподалеку. Капюшон она натянула на голову, голову же свесила на грудь и дышала медленно и ровно. Я был почти рад увидеть мою плетельщицу спящей. Это давало некоторую надежду, что она, может быть, смертна.

Я медленно сел, потянулся как мог, чувствуя похрустывание в суставах. Потом оглянулся. И оглянулся еще раз.

Трагическая Утрата была первосортной пустыней. Она тянулась и тянулась — к горизонту и дальше, и нигде ничего не было. То есть вообще ничего. Только песок, праздно шуршащий по равнине. Ни травы. Ни деревьев. Ни одного, пусть самого маленького, кустика. Никакого намека на присутствие животных. Только песок. В одном направлении песок лежал небольшими холмистыми рядами, а в другом расстилался плоской равниной. Этот песок я уже ощущал на зубах, мне уже приходилось щуриться, чтобы он не попал в глаза.

Песок и пустота во все стороны, и только далеко-далеко — так далеко, что там, похоже, кончался мир — просматривалось что-то другое. Там, в этой дали, виднелось нечто похожее на череду гор, которая выглядела так же негостеприимно, как и все остальное.

Я оглянулся и увидел, что на песке не осталось наших следов. Их полностью занесло песком. Словно нас тут вообще не было.

Ну, если мыслить рационально, то это было даже хорошо. Что там с Бикси, было неясно; если ей удалось выжить после того, как ее смыло в море, тогда она сможет нас выследить и в аду. Но если она больше не является частью нашего уравнения, тогда Беликозу, покуда он желает за нами гоняться, придется прибегнуть к более традиционным приемам выслеживания, а в таком случае у нас есть все шансы оставить его с носом.

Но ничего из этих мыслей не пришло мне в голову. Мне не пришло тогда в голову вообще ничего.

Я не мог предположить, какое воздействие окажет на меня Трагическая Утрата. Однако, думая об этом сейчас, подозреваю, что должен был предвидеть.

Всю свою жизнь меня что-нибудь окружало. Большую часть времени — лес… Лес Элдервуд, где я вырос, изучая лесную науку и всяческие уловки, которые помогают оставаться в живых. А то я жил в замке, в покое и безопасности внутри четырех каменных стен. Да, я ездил, но обычно по лесным дорогам, или долинам, или полянам.

Я никогда не видал ничего подобного Трагической Утрате. Никогда. Такой пустоты… такого, чтобы вообще не было ничего. Даже теперь, когда я пишу эти строки, отделенный от тех дней временем и опытом, я ощущаю, как холодная рука стискивает мне хребет. Тогда же, когда я впервые неожиданно встретился со своим новым окружением, эффект был катастрофический.

Мой оглушенный рассудок даже не сразу заметил, как что-то происходит. У меня потемнело в глазах, а мир подернулся плотным белым туманом. Мне показалось, что Шейри зовет меня откуда-то издалека.

Я поднял на нее взгляд, стараясь на ней сосредоточиться. В грудь стучала невыносимая боль, и я понял, что перестал дышать. Я заставил себя сделать носом глубокий вдох и выдохнуть через рот. Горячий шершавый воздух вдыхался и выдыхался с мучительным трудом.

Меня била крупная дрожь, словно я страдал от холода, а не от жары. Сначала я решил, что заболел от быстрого перехода от мокрого состояния к сухому, но скоро понял, что это не так. Дрожь была вызвана не физическими ощущениями — она зарождалась у меня в сознании. Я трясся не от холода, а от страха. Вот как. Чистый, дурно воняющий страх забил мне нос, горло, мысли, парализовал меня.

— Вставай, Невпопад, — сурово произнесла Шейри.

Я замотал головой так яростно, что она чуть не слетела у меня с плеч.

Но Шейри повторила еще требовательнее:

— Вставай!

Я повиновался, но с большой неохотой, удерживая себя в равновесии при помощи посоха. Правая моя нога и в самых лучших обстоятельствах вела себя плоховато, а теперь и левая ослабела. Меня била такая сильная дрожь, что нога чуть не подогнулась подо мной и я едва не повалился на землю.

— Да что с тобой такое?

Шейри стояла прямо передо мной, глядя мне в лицо. Я посмотрел через ее плечо на бесконечный пустой пейзаж впереди нас, вокруг нас, позади нас. Никогда я не чувствовал себя таким голым, уязвимым, и тогда я действительно упал. Я тяжело повалился на колени и принялся яростно трясти головой, словно простое отрицание существования пустыни могло заставить ее исчезнуть.

Шейри села передо мной на корточки, взяла мое лицо в ладони и повернула к себе. Я видел, что она недовольна мной и даже разгневана, но тут плетельщица заметила неприкрытый ужас в моих глазах и не стала ни злиться еще больше, ни бросать меня в одиночестве, предоставляя мне справиться самому — а я, признаться, на ее месте так бы и сделал. Вместо этого лицо ее стало мягче, выражая почти сочувствие.

— Невпопад… что случилось?

Челюсть у меня дрожала, и мне пришлось приложить усилие, чтобы заставить себя говорить.

— Пустыня… за… заколдовала меня… за… пугала…

Удивительно, но из моих бессвязных слов Шейри все же смогла понять, что я пытаюсь сказать ей.

— Это не пустыня, — твердо сказала она. — В пустыне нет ничего таинственного. Это просто место. А ужас идет из твоей души. Оглянись, Невпопад. Тут только песок, да несколько барханов, да равнина. Здесь ничего такого.

— Ничего… Этого "ничего" я и боюсь.

— Что?

От замешательства она свела брови. Потом осторожно потянула меня, чтобы я встал. Ее рука легла мне на плечо, и хоть я и не почувствовал себя спокойнее, зато не стал бояться сильнее.

— Пойдем… пойдем со мной, Невпопад. Шаг за шагом. Ставь посох. Переноси ногу…

Ее голос звучал немного напевно, словно она разговаривала с ребенком. Тогда, однако, я едва ли мог обижаться на такое снисходительное отношение. Я слушался Шейри, сосредоточившись на ходьбе так же сильно, как, наверное, сосредоточен ребенок, начинающий ходить.

— Ну, — продолжала она, — почему же это "ничего" тебя так пугает?

Я очень хорошо понимал, что она делает. Она пыталась отвлечь меня болтовней. Моя противоречивая в своей основе натура заставляла меня не поддаваться на ее очевидные уловки, но я все же стал прислушиваться к тому, что Шейри говорила… Наверное, потому, что сам хотел понять, в чем же дело.

— Тут… так много "ничего"… так много…

— Да, совсем не то, что дома, — согласилась Шейри. — Там лес, деревья…

— Опасность… кругом опасность. — Дрожь в коленях передавалась и голосу. Какая молодец Шейри, что могла разобрать, о чем я говорю. — Мы тут… ничем не прикрыты… открыты со всех сторон…

— Если тебя пугает опасность, подумай вот о чем: дома опасность может прятаться на деревьях, под кустами, в пещере, в любой момент собираясь прыгнуть на тебя. А здесь, — и Шейри повела рукой, — не будет никаких неожиданностей. Ты заметишь опасность за много миль.

— А когда она подберется, — подхватил я мрачно, — спрятаться от нее будет негде. А потом… дело не только в этом…

— В чем же? — спросила Шейри.

Все, что я ощущал, что пытался выразить, вертелось у меня в мыслях, и правда соскочила с языка прежде, чем я понял ее.

— Это… это царство Смерти, — выпалил я.

Знаю, звучит глупо, особенно из моих уст. Такое банальное высказывание. Однако тогда я ощутил, что Смерть — реальная сущность, которая бродит по жестоким пескам, выслеживает тех, кто был достаточно глуп, чтобы забрести в ее владения. Я даже оглянулся через плечо, опасаясь, что Смерть может оказаться прямо за моей спиной.

Шейри недоверчиво на меня посмотрела.

— Что?

Я остановился и повернулся к ней. Мне опять стало трудно дышать, и пришлось собрать все силы, чтобы выдавить:

— Здесь… нельзя жить. Здесь… только умирать. Расставаться с жизнью. Можно умереть и в лесу… и в море. Но там есть другие живые существа. Здесь же — никого… Ничего. Здесь и живет Смерть. Здесь ее владения… мы в них вторглись. Мы… мы умрем здесь… — Я задохнулся, почувствовав себя слабым и беспомощным. — Умрем… Нас заберет смерть, потому что никто не должен здесь жить. Ничто…

— Ладно, ладно, я поняла, — вдруг нетерпеливо ответила Шейри. — Никто не должен здесь жить — ты все объяснил. Владения Смерти. Может, ты и прав. — Она равнодушно пожала плечами. — Может быть… Может, смерть ждет нас, и ждать ей осталось недолго.

Я не мог поверить, что она так об этом говорит.

— Тебе все равно? — осмелился я спросить.

— Да.

— Тебе все равно, что ты умрешь?

— Да.

— Чушь, — заявил я. Страх уступал место злости. — Это только одни слова. Все люди боятся смерти.

— Ну, это их проблемы. Но не мои.

Идти было нелегко, хотя я больше не дрожал. Песок под ногами разъезжался, и по подвижной поверхности идти было очень тяжело.

— Я тебе не верю, — заявил я.

— Отлично. — Шейри пожала плечами. — Не верь.

— Ты говоришь, что тебе все равно — будешь ты жить или умрешь.

— Я этого не говорила, — отвечала Шейри. Она была ниже меня ростом, но так уверенно двигалась по песку, что было трудно каждый раз догонять ее, чтобы услышать, о чем она говорит. — Если выбирать — жить или умереть, — я выберу первое. Но и последнего я не боюсь.

— Но это самоубийство, — запротестовал я. — Если ты не боишься умирать, тогда ты станешь попадать во всякие опасные ситуации, потому что страх смерти тебя не удержит.

— Есть грань между отказом от страха и простой глупостью, — возразила Шейри. — Конечно, нельзя быть настолько глупым, чтобы попадаться в смертельные ловушки. Хотя, если такие существа и встречаются, им лучше закончить свои дни в юном возрасте, пока они не успели наплодить себе подобных. Но дело в том, что страх смерти может привести тебя к гибели.

— Как? — Мне казалось, в ее словах нет смысла. — Ты не могла бы замедлить свой адский бег?

Шейри пошла помедленнее, но ненамного.

— Страх смерти может вызвать смертельную неуверенность, несовместимые с жизнью сомнения, — отвечала она. — Рев зверя и угроза смерти, которая его сопровождает, нужны для того, чтобы добыча замерла на миг. Хищнику этого как раз хватает, чтобы кинуться на свою жертву. Да вот посмотри на себя. Что хорошего может выйти, если от страха смерти ты будешь стоять и трястись посреди пустыни? Страх смерти парализует здравый смысл, заставляет выключиться твой инстинкт выживания. И что в этом хорошего, а? Да и что такого ужасного в смерти?

— Ты хочешь сказать, что это очень романтично? — ехидно спросил я. — Боль последних мгновений…

— Боль? — Шейри резко повернулась ко мне, и гнев в ее глазах даже напугал меня. — Умирать не больно, Невпопад. Больно жить. Те минуты, которые ведут к смерти, могут быть мучительными настолько, насколько люди изобретательны. Каждый миг жизни полон боли, а мы все же цепляемся за нее, собрав все силы и отчаяние, только чтобы вернуться к этой пытке, которую называем жизнью. Но смерть как прекращение боли и страданий… смерть, которая всего лишь момент, когда свеча гаснет… ее ты боишься до самой глубины души. Так жить паршиво, Невпопад. Паршиво.

Я опешил от такой горячности, но потом, немного придя в себя, заметил:

— Надо же, как далеко меня занесло.

— Нет, это я тебя завела. — И Шейри указала мне за спину. — Смотри.

Я обернулся и ахнул. Я не мог поверить, что мы прошли уже так много. Ползучие пески стирали наши следы, и этому я не удивился. Но я все равно не мог осознать, что мы ушли так далеко. Не то чтобы мы приблизились к чему-нибудь стоящему… но хотя бы отошли подальше оттуда, где были.

— Неплохо, а? — спросила Шейри, усмехнувшись. — А ты там сидел, так дрожа от ужаса, что не мог сдвинуться с места. Если бы не я, ты бы там так и трясся и причитал бы о царстве Смерти. Ради богов, Невпопад, — и она стукнула меня по руке. Мне стало больно. — Ты же рыцарь, — продолжала она. — Может быть, никому из рыцарей не удавалось еще получить титул таким странным образом, но ты рыцарь. В глубине души должна же у тебя быть сила! Вставай! Шире плечи! Гордись!

Вокруг нас крутился песок, а мы стояли там, двое, — Шейри, с вызовом во взгляде, и я, измотанный и настороженный, несмотря на все красивые слова.

— Как-то раз, — сказал я, — когда я проживал недалеко от Элдервуда… началась сильная буря. Страшный ветер. Мы с Тэситом были тогда в лесу, выслеживали проезжающих купцов. Ты помнишь Тэсита. Настоящий лесовик. Глаза как у ястреба, уши чуткие, как у кролика, — он чувствовал природу. Тэсит понял, что будет буря, незадолго до того, как она разразилась. Мы спрятались в пещере, и я помню, как выглядывал оттуда. Мне, наверное, было лет десять, не больше, но это было самое страшное зрелище в моей юной жизни. Сама сила ветра внушала… да, благоговейный ужас. И я видел, как травы сгибаются, полощутся на ветру, но крепко держатся корнями. А ветер, завывая, словно тысячи проклятых душ, навалился на огромные могучие дубы. Деревья держались как могли, а потом ломались и рушились на землю с таким треском, что я помню его до сих пор. Когда буря кончилась, я шел по лесу и не переставал удивляться, глядя на поваленные дубы. Такие величественные деревья повалил… воздух. Ничто. Дикая мысль. А трава, трава осталась. Все травинки были на своем месте. И торчали вверх, словно ничего и не происходило. Просто они знали, как дует ветер. Они остались жить, а дубы погибли. Это урок.

— То есть ты бы хотел быть травинкой, а не дубом?

Шейри никогда еще не говорила с таким сожалением.

— Вряд ли, но это иллюстрация к тому, какова жизнь.

— Если ты чему-то учишься в жизни, Невпопад, то знай — между жизнью и отсутствием смерти большая разница. Сейчас ты просто не умираешь. Но только когда ты отбросишь свой страх смерти, только тогда сможешь на самом деле считать себя одним из тех, кто живет.

Я покачал головой:

— Ты просто не понимаешь.

— Понимаю. Это ты не понимаешь.

— Я знал, что ты это скажешь, — вздохнул я.

Мы так и шли почти до самого полудня, когда жар от солнца стал просто невыносим. Путешествие по пустыне в разгар дня — явно не лучшая идея, но нам пришлось его предпринять, чтобы между нами и Беликозом, который, вероятно, станет нас преследовать, легло как можно большее расстояние.

Камень все еще был у меня. Меня удивляло отсутствие со стороны Шейри попыток забрать его, и я решил, что она просто дожидается момента, когда появится шанс. Поэтому мы не стали предаваться игре "А ну-ка отними", которая, конечно, послужила бы развлечением, но отняла бы и время и силы.

Остановившись, мы разбили как могли лагерь, принимая во внимание, что вокруг нас по-прежнему расстилалась негостеприимная пустая равнина. Несмотря на усилия Шейри, мой страх перед тем, что меня окружало, а точнее, не окружало, был такой же сильный. Я боролся с ним, надвинув капюшон на самый нос и глядя только на землю под ногами. По-прежнему внутренним оком я видел открытые просторы, но так хотя бы они не мешали мне идти.

Ясно, что больше всего нас заботила вода. Еда у нас тоже была, но мы могли позволить себе лишь маленькие порции, потому что человеческое тело способно протянуть без еды гораздо дольше, чем без воды. Я глотнул немного воды из бурдюка, подержал ее во рту, а потом проглотил. То же сделала и Шейри.

Я глянул вдаль, вперед, — похоже, это был юго-восток. Горная гряда выглядела все такой же далекой, как и раньше. Воздух мерцал от жары — я никогда такого не видел. Мне в голову вдруг пришла мысль.

— Вон те горы… это оттуда алмаз?

— Может быть.

О боги, эта женщина иногда вызывает просто бешенство. Честно говоря, всегда. Мне захотелось обругать ее от досады, но я решил воздержаться. Во-первых, уж очень было жарко, чтобы так напрягаться, а во-вторых, неразумно ссориться с тем, кто практикует магию. Но тут мне пришла в голову другая мысль, и я спросил, лежа, как и Шейри, под плащом, чтобы хоть немного уберечься от палящего солнца:

— Как ты считаешь, твои магические возможности восстановились? Какой-нибудь ливень сейчас бы пригодился.

Но Шейри только покачала головой, вроде даже с отчаянием. Ничего. Ничего у нее не было.

Я кивнул и еще раз взглянул на горы.

— Может быть, — повторил я ее ответ тоном неприкрытого отвращения. — Что заставляет вас, плетельщиков, так ценить и любить секреты?

— Мы их не любим, — возразила Шейри. — Мы их копим. Это вы их любите. Поверь мне, если бы вы знали, что у нас за секреты, вам бы они были не нужны.

Потом мы долго сидели не шевелясь, чтобы не расходовать силы, ели совсем мало и дожидались, когда сядет солнце. Все это время я беспокоился, что Беликоз со своими людьми может нас догнать. Я говорил себе, что им тоже нужно отдыхать и тоже не захочется пересекать Трагическую Утрату под палящим солнцем. Я даже пытался убедить себя, что Беликоз мог повернуть назад, решив, что мы погибли в свирепых волнах. Но при этом меня не покидало чувство, что я сам себя обманываю и в любой миг мы увидим его на равнине, несущегося к нам во весь опор, а нам и спрятаться негде, негде спрятаться…

В таком настроении особенно не расслабишься.

Я задремывал и просыпался, что никак не благоприятствовало отдыху. Как только я засыпал покрепче, так сразу оказывался в Ба'да'буме, а вокруг собирались тени, или снова я шел по Среднему Пальцу, и вокруг бушевали волны, или в пылающей таверне на меня прыгала Бикси.

Я проснулся, вздрогнув, весь в испарине и увидел, что солнце уже почти село. Невдалеке я заметил Шейри, свернувшуюся клубочком и тихонько посапывавшую. Я почувствовал зависть и гнев. Как она может так спокойно спать?

О боги! Пожар, тени, гонка по Пальцу… Сколько всего прошло времени? Несколько дней или недель назад я был счастлив и жил спокойно, и в один миг вся моя жизнь кончилась… а все из-за этой девушки, которая спит тут с такой безмятежностью, что ее можно принять за существо, ни в чем не повинное. Я же не сплю в кровати и не вижу сладкие сны в "Буггер-зале", а лежу навзничь в этой проклятой пустыне, стараясь, чтобы недавно обретенная боязнь открытых пространств не парализовала мою волю.

Тут я понял, что Шейри разглядывает меня сквозь полуприкрытые веки.

— Ты проснулся, — сделала она явно лишнее замечание.

Голос ее оказался хриплым и ломким от сухости. Не говоря ни слова, я вручил ей один из бурдюков.

Она помотала головой.

— Я подожду.

— Не надо. — Я и сам говорил почти так же, как она. — Если свалишься, мне от тебя никакой пользы не будет.

— Приятно такое сочувствие, — произнесла Шейри без всякого намека на иронию, но все-таки взяла бурдюк и сделала несколько малюсеньких глотков.

Мы посмотрели друг на друга, и я задал вопрос, который меня очень занимал:

— Почему ты меня не бросила?

Шейри чуть склонила голову.

— Бросить тебя? Что ты имеешь в виду?

— Когда я был…

Я задумался, подыскивая подходящее слово.

— Не в себе.

Наконец я его нашел.

Я старался смотреть только на Шейри, чтобы сузить обзор, иначе бесконечность вокруг снова стала бы мучить меня.

— То есть когда ты лежал и никакой пользы от тебя не было?

Я поморщился, услышав такие слова, хотя и сам их только что употребил. Кажется, Шейри была довольна, что бросила мне мои же слова. Но я не хотел заострять на этом внимание.

— Да, вот именно, — сказал я со всей прямотой, на какую был способен. — Я ни на что не был годен ни тебе, ни себе самому. Почему ты не ушла, оставив меня? Ты же меня не любишь, это ясно. Ты просто меня ненавидишь после того, что случилось с кольцом. Я бы решил, что ты воспользовалась случаем и пошла своей дорогой, а то и кинжал могла бы воткнуть мне между ребрами, чтобы отомстить.

— Как правило, плетельщики не увлекаются местью, — сказала Шейри.

— Не увлекаются? Ты пыталась лишить меня жизни при помощи молнии.

— Ну… я никогда не соблюдала особых правил, — признала плетельщица. Это было похоже на шутку, но она не улыбалась. — Мы имеем дело с силами природы, — продолжала она. — Природа обычно все замечает и соответствующим образом отвечает на воздействие. Дурные дела вызывают дурные последствия, Невпопад. За ними следует наказание.

— А это что? — спросил я, указывая на пустоту вокруг. — Моей таверны больше нет, у меня опять ничего не осталось в этой жизни, я снова спасаюсь от не знающих жалости безумцев-варваров. Это недостаточное наказание за то, что случилось?

— Это решать природе.

— Загадки плетельщиков, — фыркнул я в негодовании, хлебнув немного воды. Губы у меня запеклись и потрескались, кажется, они едва заметили влагу, так как потеряли способность ее впитывать. — Ты не ответила на мой вопрос. Зачем тебе лишнее бремя в виде меня?

— Потому что я — героиня этой истории, — гордо ответила Шейри. А ты — мой закадычный друг. Или ты забыл?

— О-о-о нет! — ответил я.

— О да. В таких приключениях всегда надо иметь закадычного друга, чтобы герой выглядел как можно героичнее. Для контраста. Ты — контраст моему героизму.

— А ты — контраст моему здравомыслию. Я ничей не "закадычный", и я сам буду главной фигурой в моем собственном приключении… какое бы оно ни было, — закончил я без всякого энтузиазма.

Шейри пожала плечами.

— Ты бы меня бросил?

— Не задумываясь.

— Вы лжете, сэр рыцарь.

— Не называй меня так. И я никогда не лгу.

Тут Шейри расхохоталась. Несмотря на севший голос, смех ее был таким же музыкальным, как и в предыдущий раз, когда я слышал, как она издает подобный звук.

— Никогда, — повторил я, защищаясь.

— Ты?

— Да.

— Никогда не лжешь?

— Никогда.

— Невпопад, — она покачала головой, — как ты можешь говорить такое с честным видом?

— Я никогда не лгу, — повторил я и прибавил потише: — Я просто по-другому определяю правду, вот и все.

— И это определение таково: "правда — это то, что помогает тебе прожить до следующего мига".

— Я не почту такой комментарий ответом, — насмешливо ответил я, покрепче упер посох в песок и встал.

Я слегка подпрыгнул, прежде чем найти равновесие, — как всегда делаю, когда поднимаюсь. За свою жизнь я с болью убедился, что ходьба — это только разновидность управляемого падения. Толкаешь вперед одну ногу, теряешь равновесие, а другая нога предохраняет тебя от падения и держит баланс до следующего шага. Поскольку моя правая нога не могла справиться с задачей помешать падению, эту задачу приходилось брать на себя посоху, и иногда мне нужно было какое-то время, чтобы утвердиться вертикально.

Шейри, сидя на земле, наблюдала за мной. Потом она сказала:

— Там, на Пальце, когда меня чуть не унесло в море, ты меня вытащил. Ты же не бросил меня, когда мог. Почему?

— Потому что это ты меня во все втянула, — ответил я. — И если мне придется пострадать, я должен быть уверен, что и ты находишься рядом со мной, разделяя каждую минуту веселья. Вот так.

Не похоже было, что Шейри мне поверила. Но меня это не особо заботило. Я посмотрел на горы вдали.

— Мы идем куда-нибудь или просто откуда-то?

— Там, за горами, — отвечала Шейри, — города. — В ее голосе слышался настоящий восторг. — Ты не поверишь, Невпопад. Ты таких городов никогда не видел. Одни посвящены искусствам, другие — наукам. Наполненные чудесами, каких ты, наверное, и представить себе не можешь. Там живут мирные люди, ученые люди. А еще там есть города с базарами, где разносчики продают такие экзотические товары, что всякое воображение сдается. Лакомства, каких ты никогда не пробовал. Скажи, Невпопад, ты знаешь, что такое… шоколад?

— Ша-кал-ад? — Я покатал слово на языке.

Она кивнула.

— Нет. А что это?

— Он сладкий. Маленький, коричневый, круглый…

— Как какашка?

Она яростно замотала головой. Сейчас она походила на ту маленькую девочку (какой я ее представлял), которая только через много лет повзрослеет, чтобы стать моей личной мучительницей.

— Нет. Он очень вкусный. Не знаю, где они его берут, но ты увидишь… увидишь…

— Как увижу? На какие средства? — Я похлопал себя по бокам. — У нас денег негусто. Да, несколько монет наберется, но откуда нам знать: может, там, куда мы идем, такие деньги не в ходу? — Я заговорил жестче: — Скажи мне и оставь эти свои секреты: мы найдем богатства в горах? Это там лежат алмазы? Ты меня шпыняешь за то, что я будто бы не правдив, но и сама не очень-то пускаешься в объяснения. А?

— Да, хорошо. Да, — нетерпеливо ответила Шейри, и я так и не понял, врет она или нет. — Это все, что тебя заботит, Невпопад? Богатства?

— И прожить подольше, да. Почти все.

Шейри раздраженно фыркнула, давая понять, что разговор окончен, и пошла. Я подстроился под ее шаг.

И мы шли.

И шли.

Я то и дело оборачивался, боясь, что показались наши преследователи. И все время боролся с боязнью бескрайней пустоты. Мне буквально приходилось сосредотачиваться каждую минуту, иначе бы моя решимость быстро ослабла.

И вот мы шли.

Ночь сменялась днем, мы прятались под плащами, а потом, ночью, опять шли. Вперед и вперед, и конца не было Трагической Утрате.

А горы…

… все…

… никак…

… не приближались.

Милю за милей мы шли, ковыляли, спотыкались, тащили свои тела неизвестно какими силами, а горы и города, которые вроде как лежали за ними, оставались не только вне пределов досягаемости, но ровно на том расстоянии, что и вчера, и позавчера, и поза-позавчера. Я знаю, звучит глупо, но мне казалось, что горы кто-то отодвигает от нас. Что это такая огромная обманка, декорация, до которой мы никогда не доберемся.

Был пятый день, а может быть, шестой. В тот день кончилась вода. Еда тоже кончалась, но именно конец запасов воды означал конец нашей жизни. Ощущение, что Смерть следит за нами, вернулось в мой воспаленный рассудок. Я мог поклясться, что ощущаю ее горячее дыхание у себя на затылке. Когда я спал, она заглядывала горящими глазами прямо мне в душу. Когда просыпался, я четко знал: она спокойно ждет, когда мы наконец свалимся. Время было на ее стороне. Ей не надо было ничего делать: затевать битвы, устраивать состязание умов или испытания физической силы. Надо было только ждать. Ей не надо было приходить за нами: мы сами шаг за шагом мучительно приближались к ней.

Еще хуже было то, что раны, которые мы получили от стрел, воспалились. Конечно, могло быть, что противоядие, которое изготовила Шейри, спасло нас от смерти на месте… Но какая-то зараза все равно поселилась внутри, забирая те немногие силы и решимость, что еще оставались. Проще говоря, мой зад болел, как в аду. Я мало сидел, дело было не в этом. Однако чувство постоянного жжения, которое сначала ограничивалось поясницей, за несколько дней распространилось во все стороны. Теперь каждое движение бедер причиняло невыносимую боль.

Шейри чувствовала себя ненамного лучше. Она стала хромать еще сильнее, чем я. Но ничего не говорила. Она даже не признавала, что с ней что-то не в порядке. Я часто видел, как она пытается своими силами справиться с болью, делая глубокий вдох и медленно выдыхая, почти закрыв при этом глаза. Словно она старалась прогнать боль усилием воли или хотя бы отгородить ее где-то в сознании так, чтобы можно было не обращать на нее внимания. Но иногда ей было очень больно, и тогда я слышал, как, ступив больной ногой, она с шумом втягивает воздух сквозь зубы. После этого плетельщица собиралась с силами и снова напускала на себя непроницаемый вид.

Но меня она не могла обмануть.

Она умирала.

Мы оба умирали.

Солнце поднялось — дьявол знает, который это был день, а мы сидели, уныло глядя друг на друга. Мы бросили пикировки и подшучивания, а также и философские споры. Два человека глядели друг на друга, гадая, кому выпадет наблюдать смерть другого, прежде чем она возьмет его самого. Мне казалось, что язык у меня распух до такой степени, что стал в три раза больше. Губы потрескались так, что кровоточили бы, если бы в теле было достаточно влаги, чтобы кровь могла течь. Боль от раны охватывала уже всю нижнюю часть моего тела, начиная от поясницы. Я подозревал, что уже не способен ни к какому движению, а проверять это подозрение у меня не оставалось сил. Сухие глаза болели. Болели даже волосы. Думаю, мы оба понимали, что зашли так далеко, как только могли зайти, а горы не приближались. Ну да, моя догадка подтвердилась: это была просто жестокая шутка. Как и вся моя жизнь.

— Я видел лица, — проскрипел я, когда солнце поднялось в зенит.

Шейри с любопытством посмотрела на меня, не понимая, о чем это я говорю. Я же не понимал, почему заговорил. Мне просто казалось, что у меня есть что сказать.

— В волнах. Когда они бились вокруг нас. Я думал… лица. Они следили за нами.

Шейри ответила, и я сначала не понял, что она говорит, потому что звуки, срывавшиеся с ее губ, совсем не походили на человеческую речь. Я покачал головой, показывая, что не понимаю. Шейри повторила, и на этот раз я почти понял ее.

— Боги? — переспросил я. — Ты сказала…

Не знаю, как бы звучал голос из могилы, но, наверное, он бы очень напоминал тот, которым говорила, исказив лицо, Шейри.

— Боги, — повторила она хриплым шепотом. — Морские боги. Наверное…

— Почему? — поинтересовался я. Может быть, "поинтересовался" — слишком сильное слово, потому что бывают и покойники, у которых сил больше, чем было у меня в тот момент. — Почему?..

Шейри сделала какое-то движение, которое могло быть пожатием плеч, только у нее не хватило сил закончить его.

— Боги… наверное… заметили… тебя…

— Замечательно, — заворчал я. — Замечен богами. Ну, теперь понятно… отчего мне так везет…

Шейри улыбнулась, хотя даже такое простое действие было для нее мучительно. И это были последние слова, которыми мы обменялись в Трагической Утрате. Мы не двинули ни одним мускулом до самого конца дня, а когда наступила ночь, я попытался встать. Я собрал всю свою волю, и, хотя мне пришлось напрячь все оставшиеся силы, эта затея мне удалась только наполовину, а потом я повалился лицом в песок.

Мне хотелось рыдать от досады, хотелось молотить кулаками по песку, который налипал на мои треснувшие, кровоточащие губы. Я ощутил боль в груди и решил, что у меня начался сердечный приступ, а потом догадался, что это алмаз — безмолвное напоминание о тщете пустых мечтаний о богатствах.

Когда за мной пришла Смерть, я почувствовал почти облегчение.

"Что за глупый способ умереть", — подумал я.

Я, однако, твердо знал одно: не хочу умирать, уткнувшись лицом в песок. Не было, кажется, смысла тратить последние силы на простое действие — переворот на спину, — но именно это я и сделал. Мысли мои помутились от изнурения, и вот я уже лежу на спине и смотрю в ночное небо. Звезды в черноте у меня над головой были безупречно яркими, а полная луна глядела на нас сверху, словно огромный глаз циклопа.

Я подумал обо всех людях, которых знал. Всех, кто был лучше, храбрее, благороднее меня. И о том, что мне удалось всех их пережить… Всех, кроме Энтипи и ее семьи, — я по-прежнему часто о них вспоминал, когда хотел вогнать себя в мрачное настроение.

"Интересно, — подумал я, — а вспоминают ли они обо мне?"

И не мог решить, чего мне больше хочется: чтобы вспоминали или наоборот. Но вскоре понял, что давно уже мне не хочется ничего.

Потом я стал думать: а что, если звезды — это тоже боги, которые смотрят сейчас на меня? Я решил, что сегодня они явно поразвлеклись, наблюдая за последними мгновениями жизни несчастного калеки.

— Надеюсь, и вы умрете, — прохрипел я им и полетел куда-то в темноту.

Книга вторая ЧЕРВЬ ПОБЕДИТЕЛЬ

1 СТРАННОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Я проснулся мертвым.

Не просто мертвым… я был в аду.

Я никогда особо не задумывался о том, на что может быть похожа жизнь после смерти, если допустить, что она вообще возможна для человека вроде меня. Судя по всему, решил я, тут возможно одно из двух. Либо я буду окружен необъятными горящими массами, в которых стенают в вечном мучении души… либо же окажусь запертым в собственном рассудке, беспомощный наблюдатель, приговоренный смотреть со стороны, как снова и снова проживаю свою жизнь, и бессильный что-либо изменить. Если рассуждениями мне случалось добираться до того, чтобы решать, какой бы из этих вариантов я выбрал, я бы, конечно, остановился на первом, потому как второй даже и рассматривать было невыносимо.

Оказалось, что моя воля исполнена, потому что запах горелого был настолько силен, что меня чуть не вытошнило. Я уже почувствовал, как из желудка поднимается…

И тут неожиданно понял. Чтобы ощутить потребность к рвоте, надо, чтобы у человека в желудке было что-нибудь похожее на еду. Что и наблюдалось. Что-то ворочалось в моей утробе, и по вкусу, хоть и несвежему, распространявшемуся по пищеводу до полости рта, можно было понять, что там находится нечто вроде баранины. И вино. То есть я недавно поел, причем плотно. Поняв это, я так быстро пришел в себя, что тошнота пропала, лишенная моего внимания.

Однако в воздухе по-прежнему висел ошеломляющий запах гари. Наверное, я все-таки в аду, начал жизнь после смерти? К тому же я слышал отдаленные крики. Мужчины, женщины и даже дети кричали оттого, что на них свалилось какое-то ужасное несчастье. Голоса раздавались очень далеко, сливаясь в жалостливый плач, от которого у меня разорвалось бы сердце, если бы я находился в достаточно здравом рассудке и понимал, что происходит. Я почти боялся открыть глаза, потому что, сделай я это, сразу все станет ясно. Может быть, мне удастся пролежать здесь до скончания века. Может, так и было задумано. Наверное, это и был мой приговор: находиться в аду с закрытыми глазами, боясь открыть их, чтобы все вокруг не оказалось еще хуже, чем кажется. Это, в свою очередь, заставило меня задуматься о том, почему всякий раз, когда мне казалось, что хуже уже и быть не может, дела с ликующей готовностью поворачивались еще хуже.

Не в силах больше терпеть неопределенность, я медленно открыл глаза.

Я лежал на спине — точно так же, как и раньше, насколько я мог помнить. Руки и ноги были раскинуты в стороны, я смотрел в ночное небо. Разве только… звезды сместились.

Понимаете, я-то не астроном, не звездочет, но даже я замечаю, как со сменой времен года передвигаются эти маленькие сияющие шары. Кроме того, звезды на небе были уже почти не видны — небо светлело перед началом нового дня. Однако это был не просто переход от ночной темноты ко дню. Выглядело все так, словно огромная черная тень накрыла солнце. Словно зло отважилось напасть на чистоту света.

Я вспомнил истории, которые, по слухам, рассказывали в далеких северных землях, о том, как огромный волк гонится за солнцем и, когда наступит Конец Всех Дней, волк догонит и проглотит солнце. Я на миг задумался: а вдруг они были правы и я каким-то образом спасся от смерти только для того, чтобы наблюдать конец света. Или я и впрямь умер — а смерть простое ничто (потому что я явно ничего не помнил) — и восстал из забвения, чтобы посмотреть, как гибнет мир. Почему такое случилось, я не имел ни малейшего представления.

Все эти рассуждения о гибели мира кончились, впрочем, когда я заметил, что солнечный свет становится ярче. Неестественная ночь, наступившая не вовремя, была изгнана силой солнца. Я зажмурился от ярких лучей, когда солнце вернулось на свое место в небе, и наконец повернул голову набок.

Моим глазам представилось зрелище, которое потрясало не меньше увиденного мною на небесах. Примерно в миле от меня горел город. Кажется, он был застроен достойными домами. Над могучей стеной, окружавшей его, вздымались башни… однако такой защиты оказалось явно недостаточно. Огромные порталы, обрамлявшие главный вход, были разбиты, и сквозь пролом виднелись горящие здания. Я видел, как метались среди пожара люди. Легко было понять, кто из них завоеватели, а кто завоеванные: одни сами были охвачены пламенем; кто-то катался по земле, пытаясь сбить пламя, кто-то остервенело хлопал себя по одежде. Другие торжествующе размахивали мечами, издавая победные крики. Но эти боевые выкрики тонули в криках страданий и мольбах о пощаде. В этот момент одна из горящих башен рухнула, пропав из виду, и громче стали крики и вой — наверное, это кричали люди, на которых здание обрушилось.

Ненастоящая ночь сдавала свои позиции настоящему дню, и вид смерти и разрушений, а также глубокое отвращение к варварским идеалам, которые несут столько горя беспомощным людям, заставили меня повернуть голову в другую сторону. Я по-прежнему лежал на спине, но мне хотя бы не надо было глядеть на ужасную сцену завоевания города.

То, что я увидел, отвернувшись от нее, было ничуть не лучше.

Мой посох лежал в паре футов от меня. Он был такой, каким я его помнил… с одним, правда, отличием. Нижняя половина была покрыта какими-то зарубками. Они были маленькие и неглубокие, так что не угрожали крепости дерева, но они там были. Не менее полудюжины. Однако мое внимание привлек не посох. Нет, не посох, а человек, лежавший чуть в стороне от него.

В свое время я узнал немало могучих людей. Король Меандр, безумный бродячий монарх, который то ли убил, то ли не убил мою матушку. Сэр Кореолис и сэр Грэнитц, состоявшие при дворе короля Рунсибела, были тоже весьма крепки физически. Даже мой бывший приятель-оруженосец Булат Морнингстар и то был человек пугающей внешности. Сюда можно прибавить и недавнего знакомца, лорда Беликоза, широкого, как дуб, и в два раза толще. Но все они бледнели по сравнению с чудищем, лежавшим рядом со мной. Это был человек-гора, лохматые волосы и борода которого закрывали все, что находилось выше таких мускулистых, что он легко мог поднять меня и без всякого усилия забросить обратно в Истерию. Я подумал было, что на этом варваре надета мохнатая рубашка, а потом понял, что торс у него обнажен. Рот его был оскален в гримасе ненависти, демонстрируя заостренные зубы, и изо рта еще текла кровь, показывая, что смерть — а он явно был мертв — случилась совсем недавно.

В этих обстоятельствах особый интерес вызывал мой собственный меч, воткнутый глубоко в грудь этого человека.

— Какого дьявола… — прошептал я и обнаружил, что голос у меня обычный, без того сухого скрипа, который появился, когда я мучился без воды в пустыне.

Я задумался, насколько географически оправдано мое восклицание, и уже начал подозревать, что ни насколько. Не знаю, какова по ощущениям смерть, но я стал догадываться, что вряд ли она такова же, что и жизнь. А ощущал я себя именно так: совершенно живым, хоть и совсем сбитым с толку.

Шатаясь, я медленно поднялся на ноги и глянул на себя. На мне не только не было моей прежней одежды, но надето было такое, чего я никогда прежде не видел. Кожаный камзол кроваво-красного цвета и черные рейтузы из того же материала. По рукавам и воротнику камзол имел зеленую чешуйчатую оторочку — наверное, из змеиной кожи, хотя точно сказать не берусь. Поперек груди проходила широкая кожаная перевязь, к которой, наверное, крепились ножны за спиной. Отзапястий к локтям тянулись черные ремешки, а больше голые руки ничем не были закрыты. Да и руки свои я узнал с немалым трудом. Заметные мускулы появились там, где никаких мускулов не было, и когда я на пробу напряг бицепсы и трицепсы, то с изумлением обнаружил, что они прочные, как железо. Я, конечно, не стал Гераклом, но и перестал быть тем, кем был. Что же касается накладок на предплечьях, то на них виднелись странные узоры из царапин, одинаковых по числу и расположению: четыре и четыре, отделенные друг от друга очень маленьким просветом. В основном на левой руке.

Я кашлянул несколько раз, и глаза заслезились от дыма и пепла, которые наполняли воздух. Очень осторожно я направился к огромному трупу, в груди которого был мой меч, и опасливо посмотрел на мертвого. Потом огляделся: может быть, где-нибудь лежит тело еще одного воина, потому что мне в голову приходило только одно — кто-то взял мой меч и заколол этого дикаря. Почва была не песчаная, как в пустыне, но плотная и каменистая, так что легко было понять, что здесь происходила за битва. Вот следы этого дикаря — такие огромные, что ошибиться невозможно. Кроме них на земле отпечаталась только одна цепочка следов. Цепочка следов, в которой левую ногу ставили твердо, а правую легко, почти незаметно, словно неуверенно. Очень робко, с недоверием я поставил свою ногу в след. Он пришелся мне впору.

Мои следы, и только мои. Вывод в голове не укладывался. Мы схватились, и я убил его. Невообразимо! Как я мог ввязаться в бой с человеком, который запросто убил бы меня одним только дыханием? Уболтать его и выпутаться из этой истории было бы больше на меня похоже. А ввязавшись… как я убил его? Я был крепче себя прежнего, но все равно никак не мог убить этого великана раньше, чем он сам бы порубил меня в лоскуты.

Пораженный жуткой мыслью, я огляделся в поисках собственного тела: а вдруг я — просто призрак недавно убиенного Невпопада? Но нет, был только я сам. Ну да, и еще мой новый друг-покойник.

Тут я ощутил, как под ногами у меня знакомо задрожала земля. Приближались всадники, направляясь ко мне. Сначала я не понимал, откуда они, потому что, хотя солнце и светило, но его закрывали все густевшие тучи дыма, поднимавшегося отовсюду. Я вообще перестал что-либо понимать. Мне хотелось бежать, но куда — я не знал.

Сделав два быстрых шага, я схватил меч за рукоять и выдернул его из груди дикаря. Мне пришлось приложить немалое усилие — проклятый меч засел прочно. Тело немного дрогнуло, и мне даже показалось, что сейчас оно оживет, чтобы разорвать меня пополам в приступе посмертной мстительности. Но убитый так и остался лежать — добычей для падальщиков и могильных червей со всей округи.

Дым валил все гуще и интенсивнее, и я отер кровь о штаны своего поверженного соперника. Трудно было понять, откуда слышится топот копыт — казалось, что отовсюду. Мысли мои метались, я испытывал отчаяние и полное недоумение. Где я? Как я сюда попал? Откуда я взял эту одежду и кто такой этот монстр, явно убитый мною? И где Шейри? Я же умирал посреди Трагической Утраты. Что это — жуткий сон, последнее видение перед смертью? Или, несмотря на все доказательства обратного, я ожил после смерти?

Я всегда гордился тем, что точно знал, где я и что делаю. Как я уже говорил, благодаря уму (и, признаться, время от времени — удаче) мне удалось прожить достаточно долго. Если бы мои мысли находились в смятении или разброде, то шансы дожить до этого дня сильно бы сократились… если сам день не исчезнет под черной тенью, закрывшей солнце.

Мне показалось, что я сплю. Что сейчас безумные события понесутся быстрее и я проснусь… умирающим ли в Трагической Утрате, спящим ли в своей кровати в "Буггер-зале" — где, я не знал. К несчастью, должен заявить вам об этом прямо — ведь я составляю эти заметки собственной постаревшей рукой, — все это не было сном. Может, по духу и стилю это и был кошмар, но кошмар наяву. События происходили со мной самые что ни на есть настоящие, и то, что случилось позднее, случилось на самом деле, хорошо это было или плохо. В основном — плохо.

Я наугад выбрал направление, пошел… и тут же остановился. Из дыма показались трое всадников, они ехали в ряд на огромных, жутких конях. Однажды знавал я славного конягу по имени Титан, и эти кони напомнили мне его, только были они еще больше. Одинаково черные, с пеной на губах, они смотрели на меня с той же свирепостью, что и их хозяева.

Люди были одеты в такую же одежду, что и я. Единственным отличием было то, что они украсили себя шкурами с головами животных, безжизненные глаза которых в смятении глядели на мир. На лицах всадников было что-то вроде боевой раскраски — разные оттенки голубого. У кого-то просто беспорядочные пятна, а кто-то озаботился затейливым орнаментом.

Предполагая, что они вполне могут оказаться друзьями убитого парня, мне бы следовало убраться куда-нибудь поскорее, хотя вряд ли я смог бы убежать далеко. Вдруг сверху раздался ужасный скрежещущий звук, подобного которому я еще никогда не слышал.

Я поднял глаза: надо мной парило удивительное существо. Голова как у птицы — с длинным клювом и бледно-голубыми перьями. Но тело скорее напоминало драконье. Гладкая голубая кожа была светлее, чем перья на голове. Размах крыльев не превышал и ярда, а хвост, такой же длины, что и тело, бил по воздуху, пока создание пикировало на меня. Всадники приближались быстро, но летающее существо — еще быстрее. Я вскинул руки, чтобы защититься, полагая, что оно сейчас вцепится клювом мне в горло и начнет рвать его.

Вместо этого, к моему полному изумлению, крылатое существо опустилось на мое левое предплечье, крепко, но аккуратно схватившись когтями за кожаные ремешки. Существо вело себя, как охотничий сокол или ястреб. Я медленно опустил руку и в изумлении посмотрел ему в глаза. Я даже снова поднял и опять опустил руку — существо не улетало. Оно только повозилось, устраиваясь поудобнее, восемь пальцев с длинными когтями прочно держались за мое предплечье, и я понял, откуда взялись странные царапины на кожаных ремешках. Для большей надежности существо обвило хвостом мое запястье, а потом повернуло голову и посмотрело на меня своими птичьими глазами. Кажется, оно немного смутилось, словно у него возникли сомнения — кто я такой? Но существо явно нисколько не встревожилось, потому что через миг оно опустило голову на длинной шее и засунуло ее под крыло, приняв позу спящей птицы.

Всадники уже почти поравнялись со мной. Бежать было некуда. Совсем недавно я был убежден, что умру среди бескрайней пустыни, теперь вдруг выяснилось, что умирать мне предстоит на краю города, который явно где-то находился, только вот где и как я сюда попал, этого мне уже никогда не узнать. Первый из всадников соскочил с коня еще до того, как тот остановился. Всадник на ходу снял массивный рогатый шлем, под которым обнаружилась сияющая лысая макушка. Его лицо тоже было расписано голубыми разводами. Приблизившись, можно было рассмотреть, что они нанесены глиной. Может, это мое воображение, но мне показалось, что глина была положена так, чтобы на лице проступало подобие человеческого черепа. Насколько я мог судить, ничего хорошего это не предвещало. Воин остановился у тела мертвого гиганта, оглядел разверстую рану на его груди и глянул на меня свирепыми темными глазами.

Я подтянулся, прочистил горло и сказал первое, что пришло мне в голову:

— Это сделал чернокожий человек.

Всадник с нарисованным на лице черепом посмотрел на меня и оглянулся на своих спутников. Насколько я понял, они даже не говорили на моем языке, но я продолжал, потому что другого выхода все равно не видел:

— Это был очень большой черный человек, — сказал я. — И у него было… несколько больших черных друзей. Они окружили этого человека и напали на него, а потом забрали все, что у него было, и убежали… потому что… потому что они были чернокожие, они всегда так делают…

Самый дальний из всадников тронул лошадь, чтобы подъехать поближе, и, приглядевшись, я увидел, что под той же голубой краской его лицо с толстыми губами черно как уголь.

— … ну, так мне сказали, — слабым голосом завершил я.

Тогда губы угольно-черного человека раздвинулись в широкой белозубой улыбке — контраст между кожей и зубами был ослепительный — и издал громкий ревущий смех. Тут же к нему присоединился человек с нарисованным черепом, и вот уже все трое сипло гоготали. Существо у меня на руке бросило раздраженный взгляд из-под крыла, а потом, едва заметно вздохнув, снова попыталось уснуть.

— Забавно, мироначальник! — взревел череполицый и, к моему изумлению, опустился на колено, преклонив голову. Остальные двое оставались верхом, но тоже склонили головы в знак почтения ко мне. Так они и остались, явно дожидаясь от меня знака переменить положение.

— Вольно, — сказал я с надеждой.

Наверное, именно этого они и ждали, потому что череполицый поднялся и подошел ко мне, остановившись на некотором расстоянии; я решил, что он соблюдает почтительную дистанцию.

— Вы встревожили нас, мироначальник. Мы никак не ожидали, что вы появитесь из своего шатра.

— Не ожидали? — переспросил я, подавив порыв оглянуться, чтобы посмотреть, к кому они могут обращаться.

Слово "мироначальник" ничего для меня не значило, но явно что-то значило для них. И более того, именно я, кажется, носил этот титул, и, если я жив только поэтому, придется держаться за "мироначальника" изо всех сил, какие у меня найдутся.

— Нет, конечно, — произнес череполицый. — Глупо было бы без нужды подвергать опасности нашего предводителя. Но презренный вызов вот этого, — и он пренебрежительно пнул в бок гиганта, — явно оказался нестерпимым для мироначальника. Не так ли, повелитель?

— Похоже, — осторожно ответил я.

Чернокожий человек сказал:

— При всем нашем почтении, мироначальник… умоляю, не позволяйте, чтобы насмешками вас ввергали в подобные ситуации. Он того не стоит, даже если и был вождем города.

— Представьте, — сказал череполицый, недоверчиво качая головой, — пытаясь предотвратить старый добрый штурм, он вызвал вас биться один на один. Что тут предотвращать? Город все равно был бы наш. Ничего бы он не достиг. Ничего.

— Ну… да, — сказал я, выбирая слова так осторожно, словно каждое из них могло стать последним… потому что действительно могло. — Некоторые люди… глупо рискуют.

— Глупо выходить против вас, мироначальник. Все же… жаль, что вы нас не предупредили, — сказал череполицый. — Вы не просто ушли из шатра. Вы исчезли, а тут еще эта… эта тьма закрыла солнце… — Он вздрогнул, словно говорил о чем-то отвратительном. — Знаете, мироначальник, людям было нелегко. Они даже не сразу сосредоточились на грабеже.

— Ах… да, это печально. Такого нельзя допускать.

Я старался напустить беззаботный вид, но мозг лихорадочно работал. Возможностей, кажется, было две. Либо эти головорезы принимают меня за кого-то другого… либо я сам стал этим… кем-то другим. Этим "мироначальником", что бы это ни означало. Может быть, в миг смерти в Трагической Утрате мой разум был перенесен в тело этого человека. Но нет, этого быть не может, потому что и мой посох, и меч со мной. Я точно был я. Оставался вопрос — кто я такой?

— К счастью, Мордант привел нас прямо к вам. Умный зверь, — сказал чернокожий.

Догадавшись, что он имеет в виду существо у меня на руке, я просто кивнул.

— Как вы устроили встречу с вождем именно здесь, мироначальник? — спросил он.

Я не имел ни малейшего представления. Но прежде, чем я успел хоть что-нибудь сказать, раздался полный боли женский крик. В первый миг мне показалось, что это Шейри, а потом я увидел, как из дыма к нам подходит женщина. Она была не очень молода, но все еще красива. Ее светлые волосы были перепачканы сажей, сажа была и на лице, и текущие из глаз слезы проложили на щеках две дорожки. Я не понял, почему мы раньше ее не заметили. Наверное, она пряталась где-то неподалеку, ожидая исхода сражения. Если ее расстроило неживое состояние человека на земле, значит, моя догадка верна.

Но череполицый явно не проделал в уме такую работу. Он гневно крикнул:

— Откуда она взялась?

В тот же миг чернокожий воин и третий, который был с ними, встали перед женщиной, выставив мечи. Я был поражен размерами и очевидным весом клинков. Словно каждый держал в руках по подростку. Не слезая с коней, воины двинулись вперед и, скрестив мечи, загородили женщине дорогу.

— Ублюдки! — воскликнула она. — Вы вдвоем, вооруженные мечами, какими можно разрубить напополам лошадь, загораживаете дорогу одной женщине?

Тут я решил начать вживаться в свою новую роль, хотя не совсем ее понимал.

— Пропустите ее! — крикнул я самым надменным тоном, на какой был способен (что, честно говоря, было не так уж трудно).

Воины бросили на меня взгляд, словно желая убедиться, в своем ли я пребываю уме, а потом послушно потянули лошадей за поводья, чтобы отойти в сторону. Они спешились, а женщина медленно подошла к неподвижному телу, закрывая ладонями рот. Видно было, что она старается подавить порыв зарыдать, запричитать, потому что в нашем присутствии ей необходимо держаться. Подбородок ее дрожал, но ни одного звука она не издала.

— Это твой муж, как я понимаю, — произнес я.

Она не сразу ответила, просто остановилась в паре шагов от тела, словно опасаясь, что смерть заразна и может перекинуться на нее, уничтожив и ее тоже.

— Он решил, что уже потерял город, и поэтому взял тебя с собой, не желая оставлять на милость… — Я посмотрел на воинов. — На милость мародеров. И он спрятал тебя неподалеку, сказав, что вернется, как только убьет меня…

Это были мои догадки, но, похоже, вполне разумные.

Она посмотрела на меня так, словно только сейчас поняла, что я тут стою. Лицо ее исказила ненависть, и она закричала:

— Владамор был в сто раз лучшим командиром и воином! Тебе таким никогда не быть!

Мне показалось, что я переживаю какой-то безумный сон. Я решил, что выбора у меня нет: я должен был продолжать видеть этот сон, надеясь, что либо скоро проснусь, либо со временем все эти события наконец приобретут какой-нибудь смысл. На данный момент я понял, что не стоит расстраивать женщину еще больше. Ее город разграбили, а мужа убили. Я не хотел дразнить ее только ради того, чтобы расстроить еще больше.

— Мне кажется, таким вы его и запомните, мадам, — довольно официально произнес я.

— А я? — спросила она. — Как запомнят меня? Как еще одну твою жертву, чудовищный ублюдок?

— Придержи язык, женщина, — воскликнул череполицый. — А не то я его тебе вырву, и вместо рта ты будешь носить его в руке.

Она замолчала, но все еще не успокоилась, когда череполицый повернулся ко мне и заботливо спросил:

— Мироначальник, что сделать с этой женщиной?

— Да, мироначальник, — сказал чернокожий. — Хотите, мы убьем ее? Или вы желаете сами над ней надругаться, а потом убить? Это вам решать, мироначальник. Мы выполним любую вашу волю.

Лицо женщины приобрело еще более пепельный оттенок, чем пепел у нее на лице, и во второй раз за этот день я ощутил, как поднимается к горлу тошнота. Мне удалось подавить ее, пока я лихорадочно размышлял. Кем бы я ни был… неужели я был таким? Насильник и убийца по случаю? Таким я стал? Но как такое возможно?

Прежде чем ответить на эти вопросы, мне тем не менее надо было разобраться с имеющейся ситуацией. И уж стоять тут, позволив убить эту женщину, вовсе не значило разобраться. Уверенным спокойным голосом, какой только мне удалось изобразить, я произнес:

— Отпустите ее.

Воины смотрели на меня с тем же недоверием, с каким я относился ко всей этой затее.

— Отпустить ее, мироначальник? — спросил чернокожий.

— Да.

Они обменялись взглядами, словно молча договорившись друг с другом, и череполицый озвучил вопрос, задать который хотели все:

— Конечно, до последнего вздоха мы будем повиноваться вам, мироначальник. Но мы только хотели спросить… почему вы просто отпускаете женщину?

— Потому что, — и я улыбнулся как можно коварнее, — это совсем не то, чего все ожидают.

Непонимающие взгляды.

— Вы такого ожидали? — спросил я.

Они дружно покачали головами, а я немного прошелся перед ними, как преподаватель на лекции перед студентами.

— Господа, вот это и есть самое главное, — сказал я. — Всегда нужно выбивать противника из равновесия. Последнее, что можно ожидать от вашего мироначальника, — это милосердие. Значит, теперь я буду проявлять милосердие. Повторяю, отпустите ее. — Я прибавил твердости в голос.

Явно по-прежнему ничего не понимая, но тем не менее повинуясь, чернокожий и третий воин отступили в стороны, освободив женщину.

Я медленно подошел к ней, опустив руки, показывая, что ничего угрожающего не замышляю.

— Иди, — сказал я ей. — Иди и расскажи другим о моем милосердии.

Сначала она пошевелила губами, но ничего не произнесла. Потом голосом, полным недоверия и презрения, сказала:

— Милосердие? От тебя? Этой ночью изнасиловали моих дочерей… моих красавиц… И твои подручные насиловали и убивали их, а ты стоял и смеялся! Милосердие! Ты, ублюдок! Да я умру, но не приму твоего милосердия!

И прежде, чем мой потрясенный рассудок смог до конца понять, что такое она сказала, женщина плюнула в меня. Слюна пролетела по воздуху и попала мне прямо в лицо, потекла по щеке, и не успел я ответить, как женщина кинулась на меня, пальцы выставив, словно когти.

Череполицый был готов перехватить ее, как только она сделала первые шаги. Он уже замахнулся мечом, когда я выкрикнул:

— Нет! Она ничего не сделает!

Но меч уже рубанул ее пополам. Я никогда подобного не видел. Лезвие, войдя с одного бока, вышло с другого, меч прошел насквозь, только немного замедлив свой ход, когда перерубал жилы и кости. Женщина сначала не поняла, что с ней случилось, а потом ее ноги подогнулись в коленях, и она повернулась к телу мужа. От этого движения ее торс упал и с глухим стуком рухнул на землю рядом с вытянутой рукой ее супруга. Весь ужас того, что с ней произошло, явно еще не проник в ее рассудок, и она жутко забилась, стараясь дотянуться до мертвого мужа, не понимая, что у нее теперь нет ни ног, ни даже бедер. Ее пальцы едва коснулись кончиков пальцев мужа, из обеих половин ее тела на покрытую пеплом землю выпали внутренности, хлынула кровь, а из горла вырвался ужасный хрип, и она умерла.

— Наглая, неблагодарная сука, — проворчал череполицый, вытирая свой меч и убирая его в ножны. Он глянул на меня, а я сжимал зубы и губы так крепко, как только мог. Тогда он усмехнулся, и его лицо с нарисованным черепом стало еще страшнее. — Понимаю, мироначальник. Вы хотели, чтобы она убедила других, будто вы способны на милосердие, и чтобы, когда вы выйдете против них, они быстро сдались, надеясь, что им будет сохранена жизнь. Тогда как на самом деле…

— А на самом деле, — подхватил чернокожий, явно тоже "догадавшись", — мы всех уничтожим, как только они сдадутся! Такой у вас план, мироначальник?

Мне удалось кивнуть.

Они тут же хрипло захохотали, "узнав", что я затеваю.

— Примите мои глубокие извинения, мироначальник, что я зарубил женщину и испортил ваш план, — произнес череполицый, когда они успокоились. — Но я поклялся защищать вас от физической угрозы и, что более важно, всякого неуважения. После того, что она сделала, ее нельзя было оставлять в живых. Вы согласны, мироначальник?

Я кивнул еще раз, а потом поднял палец, показывая, что сейчас вернусь. Я отошел в сторону, нашел какие-то растрепанные кусты — наверное, здесь и пряталась убитая женщина, чье имя я так и не узнал. Зайдя в кусты, я стряхнул с руки существо, которое они называли Мордантом. Мордант, кажется, был несколько недоволен таким обращением; захлопав крыльями, он отлетел и сел неподалеку. И тут я отдался позыву организма и вернул все, что было в животе. Спазмы стискивали мое тело до тех пор, пока мне не показалось, что я выблевал не только все содержимое желудка, но и сам желудок. Я сгибался чуть ли не пополам, хватая ртом воздух, когда заметил, что к левой лодыжке у меня прикреплен кинжал.

Я не стал колебаться. Вытащив кинжал, я приставил его к своей груди. Тогда, в тот миг, я ничего так не хотел, как лишить себя жизни. Потому что я либо уже умер и находился в аду — в таком случае никакие мои действия не повлияли бы на ход событий, — или же я жив и стал — без всякой своей вины — кошмарным чудовищем, каких сам всегда боялся.

Говорят, что самоубийство — лазейка для трусов. С полной уверенностью могу вам сказать, что это не так, потому что хоть я и неисправимый трус, а сделать этого все равно не мог. Кинжал был занесен, нацеленный прямо в сердце… если у меня оно было, ведь сколько раз меня обвиняли в бессердечии… но я не мог заставить себя совершить последнее движение. Не знаю, сколько я так стоял, пока не осознал, что получил поражение от собственной слабости, и тогда убрал кинжал назад в ножны на ноге. Потом я вернулся к своим людям, которые вопросительно на меня посмотрели.

— Зов природы, — просто сказал я, не в силах заставить себя взглянуть на рассеченную пополам женщину, залившую землю своей кровью. Надо было приказать похоронить ее или… или сделать что-нибудь другое. Но я ни о чем подобном не мог думать. Мне лишь хотелось поскорее покинуть это жуткое место.

Мордант летал вокруг меня, но я не стал поднимать руку: я ощущал, что он тварь такая же слабая и бесполезная, как и я, — и тогда крылатое существо, сделав еще один круг, улетело неизвестно куда. К дьяволу, скорее всего.

— Нам пора возвращаться, мироначальник, — сказал череполицый. — Здесь мы больше ничего не получим. Город взят и разграблен, его правители мертвы. Вы успешно провели еще одну войну. Нам незачем здесь задерживаться — надо сниматься и возвращаться домой. — Он понимающе рассмеялся. — Ведь ваша супруга по вам скучает.

— Моя дама, — повторил я за ним.

— Да, мироначальник. Энтипи с нами не пошла, хоть мы и встретили ее по дороге. Она явится, когда вы позовете.

Я оперся на посох, пытаясь найти в этом мире какой-нибудь смысл. Я был так испачкан сажей и грязью, что мог бы, наверное, просидеть в ванне хоть целый день, да и то, пожалуй, не отмылся бы дочиста. Я услышал, какие мне говорили слова, но ничего не понял.

— Эн… типи? — переспросил я.

— Да, мироначальник, — сказал чернокожий. — Она ожидает вашего приглашения.

Они выжидающе смотрели на меня, и я, по-прежнему ничего не понимая, но чувствуя, что должен что-то делать, приложил руки ко рту и позвал:

— Энтипи!

Сначала не было никакого ответа, и, собственно, я подумал: а почему он должен быть? Единственная Энтипи, которую я знал, находилась далеко отсюда, в Истерии… если только…

Жуткая мысль пришла мне в голову. А что, если… Что, если все это происходит не где-нибудь, а в Истерии? И я разграбил ее, командуя какой-то армией, и теперь Энтипи — моя рабыня? Я не знал, что ужаснее: то, что я завоевал мою бывшую родину, или то, что я настолько выжил из ума, что снова связался с сумасшедшей принцессой.

Но все мои вопросы отпали сами собой, когда в ответ я услышал ржание, а несколько мгновений спустя ко мне галопом подбежала прекрасная белая лошадь с гривой почти что рыжего цвета и остановилась, ожидая, когда я ее приласкаю. На ней было великолепно украшенное седло с вытисненными драконами и львами.

— Молодчина, Энтипи, — произнес череполицый.

Я дал имя Энтипи своей лошади. Нет сомнений, что я мог управлять ею, как хотел, не чувствуя вины. Да уж, что бы со мной ни приключилось, я не утратил своего чувства юмора. Я поставил левую ногу в стремя и закинул себя вверх, перебросив бесполезную правую ногу через круп лошади. Да, отсюда, с высоты, было понятно, что Энтипи еще лучше, чем я сначала подумал. Под собой я ощутил мощь ее мускулов. Я хотел потянуть повод, чтобы пустить ее в галоп и уехать от всего этого безумия побыстрее. Можно ли как-нибудь отделаться от этих дикарей и даже от воспоминаний о них? Но у меня были все основания полагать, что эти самые дикари легко смогут догнать меня, а догнав… что тогда? Что мне придется придумывать, чтобы объяснить мои взбрыки?

Ничего.

К добру или к худу — и конечно, скорее к худу, — мне придется пережить весь этот кошмар. Мне придется выяснить, почему все так получилось, и где я, и, если уж на то пошло, кто я такой. Где у меня дом и кто та "супруга", о которой они упоминали?

Отправляясь в путь, я решился бросить последний взгляд на два тела, лежавшие на земле — трагически покинутые всеми. И тогда, на том месте, я поклялся: что бы ни случилось со мной, пока я пребывал не в здравом рассудке, — теперь, когда я снова в себе, никто больше не погибнет.

Как мало я тогда знал.

2 ПОБЫТЬ ДОМА

Мы ехали быстрой рысью, и по дороге я кое-что узнал. Во-первых, имена моих спутников. Череполицый здоровяк, тот, который разрубил женщину пополам, задумавшись об этом не более чем о дровах, которые надо нарубить для костра, носил имя Кабаний Клык. У меня было подозрение, что при рождении ему дали другое имя. Насколько я мог догадаться, Кабаний Клык был моим ближайшим помощником, правой рукой. Чернокожий, который ехал с ним рядом, имел устрашающее имя Салахаким, хотя Кабаний Клык назвал его просто Охлад. Поскольку тот откликался, я решил, что это у него такое боевое прозвище. Он происходил из земли под названием Уфрика и был весьма компанейский парень, когда не смеялся над несчастьями других. Третий спутник, тот, которому, похоже, нечего было сказать о чем бы то ни было, назывался просто Тот Парень, так как никто не знал его имени, а он ни разу не озаботился тем, чтобы представиться. Однажды он просто явился, влился в войско и зарекомендовал себя как выдающийся воин, повинующийся приказам без рассуждений. Кажется, он заботился только о том, что ему говорят, и более ни о чем, занимаясь грабежами и мародерством, если это было удобно, а в другое время просто ожидая следующего приказа. Никто не знал — то ли Тому Парню отрезали когда-то язык, то ли он просто не умел разговаривать на нашем языке, а может быть, он просто был глуп как пробка. Но никого это не заботило, потому что на его службу это никак не влияло.

Потом я узнал кое-что важное о себе самом.

Мы уехали прочь от горящего города, который уже скрывался вдали. Выбравшись к тому месту, которое можно было считать в некотором роде дорогой, мы уже скакали по ней, когда мне случилось вдруг поднять руку и почесать щеку. Я был потрясен, обнаружив, что под ногтями у меня голубая глина. Как только я нашел удобный случай, а это случилось, когда мы проезжали мимо колодца, я скомандовал остановку. Мои люди вопросительно на меня посмотрели.

— Хочу напоить лошадей, — сказал я.

— Мироначальник, — рассудительно заметил Кабаний Клык, — животные не хотят…

— Энтипи хочет. Я чувствую.

"Осторожнее, осторожнее, — шептал мне внутренний голос, который, кажется, соображал лучше, чем я сам. — Эти люди — холодные убийцы, и если они решат, что ты им больше не нужен, они поступят с тобой так же, как с этой несчастной женщиной. Так что осторожнее".

Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее, я прибавил:

— Мы же не хотим, чтобы другие лошади стали завидовать Энтипи, а?

Мужчины коротко рассмеялись, и я решил, что это лучше призыва: "Убить его!" Через несколько мгновении Тот Парень вытягивал воду в ведре, к которому для удобства была привязана веревка, и я взял у него ведро, чтобы отнести его Энтипи.

Но это была не настоящая причина, по которой я скомандовал остановиться.

Я глянул в воду и увидел свое отражение.

Я выглядел по меньшей мере на год старше, чем себя помнил. Случилось ли это по причине реального хода времени или из-за эмоционального истощения, вызванного сменой занятий — от владельца таверны и постоялого двора к командиру убийц и грабителей, — не знаю. В любом случае мне было трудно сказать, сколько прошло времени, потому что мое лицо было точно так же раскрашено голубой глиной, как и у моих воинов. Некоторые полосы тянулись через все лицо, а некоторые кончались где-то на полпути. Забавно, что посреди моего лба была нарисована какая-то безумная ухмылка.

— Мироначальник! — окликнул Кабаний Клык, и я, посмотрев на него, подумал: "Хорошо, что лицо у меня разрисовано и под раскраской не видно, какой я бледный".

— Что случилось?

— Случилось? — переспросил я.

— Да. — Кабаний Клык улыбнулся.

У него была та же улыбка, с какой несколько часов назад он разрубил истеричную вдову.

— Вы так глядите, словно никогда не видели побыти.

— Побыти…

К нам подходил Охлад, и лицо у него было озабоченное.

— Побыть, мироначальник. — Он растер между пальцами немного голубой краски с лица. — Вот это побыть. Мироначальник, вам нехорошо?

— Наверное, он получил удар по голове, когда сражался с вождем, — предположил Кабаний Клык, обменявшись встревоженным взглядом с Охладом. — Мироначальник… вас не ранило во время сражения?

Я хотел сказать "нет", но сдержался. Вместо этого я медленно опустил ведро и притворился, будто только что осознал, что происходит. Говоря словно издалека, я протянул:

— Нанеся какой-то удар… кажется, я упал на спину… ударился головой. Трудно вспомнить…

Кабаний Клык кивнул, словно подтверждались его худшие опасения.

— Когда вернемся, надо, чтобы его посмотрел знахарь, — сказал он Охладу, словно меня с ними и не было. — Если он пострадал, мы должны об этом знать…

— Знахарь не понадобится. Я уверен, что со мной все в порядке, — сказал я примирительно. — Надеюсь, однако, что вы меня поймете, если я… иногда буду медленно отвечать вам… Не сомневаюсь, что со временем я опять стану прежним.

— Конечно, мироначальник! — воскликнул Кабаний Клык, и Охлад согласился с ним.

Тот Парень наблюдал за нами со стороны, неся воду своей лошади.

— Побед… — вдруг сказал я.

— Да, мироначальник?

— Там дом.

— Конечно, мироначальник, — ответил Охлад. — Побед когда-то был просто сборищем племен, а сейчас они все под вашим правлением. А теперь вы распространяете свои владения за пределы Победа. Вы станете величайшим мироначальником в истории Победа.

— Вы… вы же помните об этом, мироначальник? — осторожно спросил Кабаний Клык.

— Конечно, — сказал я, выдавив улыбку. — Мне просто нравится об этом слушать, вот и все.

"Хорошо. Осторожнее. Осторожнее".

Мы снова сели в седла, а я вспомнил слова провидца. Того, который говорил: "Быть в беде"… Оказалось, что он все перепутал. И впрямь, не "быть", а "побыть", и именно эта причудливая боевая раскраска ведет меня в Побед, или домой в Побед, как может оказаться.

Существо по имени Мордант продолжало следовать за нами по воздуху, в основном улетая далеко вперед и иногда возвращаясь. Однажды он спикировал пониже и бросил мне на колени мертвого грызуна. Это явно было какое-то подношение, он, наверное, хотел разделить со мной пищу. Я бросил тушку обратно Морданту, он подхватил ее прямо в воздухе, проглотил, издал ликующий звук и снова улетел, помахивая в воздухе хвостом.

По дороге мы проезжали мимо воинов. Моих воинов. Они, как и мы, возвращались из горящего города (я узнал, что город назывался Джайфа). Все были нагружены награбленной добычей, смеялись, пели мне хвалебные песни и были просто в восторге, когда я проезжал мимо них.

Наконец, когда солнце уже садилось, а тени стали длиннее, мы остановились на ночлег; к нам присоединилось несколько отрядов воинов. Еды оказалось много — из Джайфы украли немало провизии, а также женщин… да, женщин мужчины тоже взяли в городе, чтобы пользоваться ими в свое удовольствие. У многих женщин руки были связаны, но некоторые шли свободно, однако все имели унылый, испуганный вид. Многие пленницы были ужасно, ужасно молоды, и то и дело они бросали на меня выразительные взгляды.

Я не мог понять — то ли они надеялись, что я вмешаюсь, то ли опасались, что я сам захочу позабавиться с одной или несколькими из них. Ну, про первое нечего было и думать, а что касается последнего… Несмотря на мнение Шейри, я никогда не обходился с женщинами жестоко и не собирался менять свои правила.

И все же я чувствовал себя виноватым из-за своей беспомощности. Как трагично: я явно был командующим этими отрядами, которых в нашем лагере уже перевалило за сотню, — и не мог ответить на мольбу женщин. Я не осмеливался ничего предпринять, затеять что-нибудь, что бы заметно отличалось от того, что я делал ранее. Я не осмеливался вызвать подозрений, и если бы мне предстояло выбирать между бедами этих женщин и моими собственными, я заранее знал, что выберу.

Ночью раздавались песни и грубый смех, многие песни воспевали мои подвиги. Я и раньше бывал героем баллад и песен, хотя всегда выступал в них объектом насмешек или презрения. Но не в этот раз. Каждая песня, каждый куплет рассказывали о каком-нибудь великом деянии, которое я совершил. Мироначальник сделал это, мироначальник сделал то, и еще что-то там сделал этот самый мироначальник. И все свершения, о которых они пели, оказывались одинаково жестокими. Я захватил какой-то город, сверг какого-то короля или убивал врагов мечом направо и налево — неумолимый, как тайфун, с силой сотни демонов, выпущенных из преисподней. Я знаю, что обычно реальные события в таких песнях преувеличены сверх всякой меры, но должен признать, соверши я хотя бы малую часть того, о чем услышал, все равно это было гораздо больше, чем планировалось мной в жизни.

Но все-все, что я сделал, были сплошь одни разрушения. Ни одной песни о том, как что-нибудь было создано. Построить там город, или пощадить людей из сострадания, или вдохновить их на великие свершения и достижения, не связанные с войной, — ничего подобного. Только кровопролития и убийства, хаос и несчастья по всей земле Победа, и все от меня. Я не мог представить, что же со мной случилось, но мне стало дурно.

Мы сидели вокруг костра, набив животы свежезажаренным мясом, и я старался отвлечься от жалобных женских криков, раздававшихся поблизости. Мордант возвратился и устроился на ночлег, обернувшись вокруг моей ноги. Тем временем Охлад, сидящий от меня неподалеку, настраивал лиру. Он промурлыкал несколько нот и окликнул меня:

— Мироначальник, я написал новую песню. Надеюсь, вам понравится.

И он запел…

До этого момента я надеялся, что никто не знает моего имени. В конце концов, они обращались ко мне просто "мироначальник". Однако тщетны оказались мои надежды. Если мое имя прозвучало в песне, значит кто таков мироначальник Победа, хорошо знают во всех землях. Но я никак не выдал свои мысли. Наоборот, когда Охлад слегка склонил голову, явно ожидая одобрения, я кивнул, принимая его подношение, и вместе с другими стал одобрительно аплодировать. Потом я сказал:

— Хорошее сочинение, Охлад, но не совсем верно. Это же Кабаний Клык убил женщину, а не я.

Кабаний Клык, сидевший рядом с Охладом, покачал головой и кивнул.

— Это не важно, мироначальник. Так нужно для того, чтобы все о вас знали. Если вдруг ни с того ни с сего еще и меня припомнить… толку не будет. Мне достаточно того удовольствия, которое я получил от убийства, а песни пусть поют про других.

Удовольствие от убийства. Лицо той женщины, ее разрубленное тело рядом с телом мужа преследовали меня всю ночь, оказавшуюся бессонной, и сопровождали их эти слова.

Кабаний Клык предложил поставить для меня шатер, но я отказался, заметив, что хотел бы в эту ночь поспать под звездами. Это вызвало бурную овацию воинов, которые в подобном решении усмотрели простоту в манерах их обожаемого мироначальника. Я же просто хотел оставаться на открытом месте на тот случай, если кто-нибудь задумает подобраться ко мне с мечом. Тогда у меня будет время, чтобы что-нибудь придумать.

Я лежал, глядя в небо, а Мордант спал, свернувшись калачиком у моих ног. Я же смотрел на созвездия — большие головоломки в ночном небе — и раздумывал о человеческой природе, которая требует, чтобы во всем мы видели какой-то смысл. Вот в небесах звезды — случайные лучики света, идущие из глаз богов. Или это светятся души героев, которые приглядывают за нами, или души злодеев, которые с досадой глядят сверху на тех, кого им не удалось убить? Все зависит только от того, во что человек верит. А мечтатели любят смотреть на небеса и проводить между звездами воображаемые линии, отчаянно пытаясь представить картины, в которые складываются звезды. Как я сказал, во всем мы ищем смысл и порядок.

Сейчас я глядел на свою жизнь и не видел в ней ни смысла, ни порядка. Я опять стал размышлять о богах и о том, что они нам приготовили. Почему люди не могут смириться с мыслью, что удача приходит без всякой причины к тем, кто ее не заслуживает? Что не бывает никакой схемы, а просто случайные события нанизываются одно на другое до той неизбежной развязки, которая всех нас ожидает?

Я почувствовал, что плыву, и спросил себя: неужели я все-таки уснул? Еще слышался грубый смех, звучали рассказы о подвигах, но все уже начало сливаться в единый гул. Я парил в каком-то зловещем месте — в том самом сумеречном промежутке между сном и явью, — а потом понял, что Мордант больше не лежит у моих ног. Существо, похожее сразу и на птицу, и на ящерицу, вдруг оказалось прямо у моего лица и пристально вглядывалось в меня своими глазами с узкими зрачками. Я увидел в них свое отражение.

— Что тебе нужно? — услышал я свой голос.

— А тебе? — спросил Мордант.

Голос у него был тонкий, гнусавый, и слышались в нем сарказм и бесконечное превосходство.

Моему утомленному рассудку понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что происходит.

— Ты… говоришь. Ты умеешь разговаривать?

Мне и самому было понятно, что вопрос звучит глупо. Явно и Морданту это было понятно. Он фыркнул, и из-под его клюва появились небольшие клубы дыма.

— Блестящее замечание. Лучше бы рассказал мне то, чего я еще не знаю. Например, что ты такое сделал с собой. Ты переменился.

Я медленно сел, ощущая, что мир вокруг подернулся странным туманом.

— Переменился? Не понимаю, о чем ты го…

— Я видел, как там, за кустом, ты выблевал все, что съел за день, — напомнил Мордант. Он повернул голову набок и рассматривал теперь меня одним глазом. — А потом пытался наложить на себя руки, да только духу у тебя не хватило докончить дело. А все потому, что Кабаний Клык зарубил ту женщину. Еще утром ты бы только посмеялся над этим. Да и аура твоя изменилась.

— Моя… аура?

Тут уж я точно перестал понимать, о чем он говорит. Я все пытался привыкнуть к тому, что это чудо с крыльями затеяло со мной разговор.

Мордант раздраженно крякнул.

— Ну да, твоя аура. У каждого своя аура — она образуется от какой-то телесной энергии. Ты что, этого не знал?

— Нет. Как не знал и того, что ты умеешь разговаривать. Так что мне еще много чего неизвестно в этом мире. — Я наклонился к нему. — Ты всегда разговариваешь?

— Нет, это люди всегда разговаривают. Даже когда им нечего сказать. Особенно когда им нечего сказать. В таких случаях они подменяют смысл громкостью. — Он бросил взгляд куда-то в сторону, наверное, следил за полетом какого-нибудь мелкого существа. Потом ловко схватил клювом летучее насекомое — так мне показалось в тот миг, когда его клюв со щелчком сомкнулся. Мордант похрустел добычей и проглотил. — Ну а я… я говорю тогда, когда это может быть полезно. Скажи-ка, ты представляешь хоть, что происходит?

Я уныло покачал головой.

— Вот уж не думал, — произнес Мордант. Он задумчиво постучал по земле одним из своих кривых когтей — раздался громкий щелкающий звук. — Тогда, пожалуй, мне придется думать за нас обоих.

— Эй! — воскликнул я. Мне показалось, что это насекомоядное чудовище относится ко мне несправедливо. — Раньше я и сам неплохо обходился.

— Ну-ну. А как зовут твою супругу?

Я молча смотрел на него.

— А где ты сейчас находишься? — продолжал он безжалостно. Его когти стучали по земле все сильнее, и в стороны разлетались фонтанчики песка. — Сколько человек у тебя в подчинении? Давно ты стал мироначальником Победа?

Кажется, мой озадаченный вид большого впечатления на него не произвел.

— Хорошо. Отлично, — едко произнес Мордант. — Значит, сам ты прекрасно справляешься. Представь, я поселился с тобой, потому что ты показался мне человеком интересным, а также потому, что силы разрушения обычно оставляют немало сладких кусочков существам вроде меня. А теперь я даже не знаю. Что-то с тобой случилось, а я не знаю, что это, и ты знаешь, что ты не знаешь…

— Ну да, ну да, ты уже доказал мне, что знаю я мало, — произнес я. Терпение у меня кончалось. — Одно могу сказать тебе совершенно точно: шел бы ты к дьяволам.

— Ну, дьяволы — в тебе, верно?

Я озадаченно смотрел на него — кажется, теперь это будет постоянным выражением моего лица. Все косточки в теле заболели, словно меня подвесили на собственном скелете. Мир вокруг начал сгущаться. Я сейчас был как тонущий пловец, который пытается вдохнуть еще хоть несколько раз, даже уже зная, что это его не спасет.

Мордант не смотрел на меня — он разглядывал свои когти, точно так же как человек глядел бы на ногти, готовясь нанести последний, решающий удар.

— Ну, ты ясно выразился. Моя помощь тебе не нужна. Хорошо. Замечательно. Больше я рот не открою. Сам разбирайся, а я буду сидеть и смотреть, как империя завоеваний, построенная тобой, рушится.

— Что ж, как знаешь, — начал я, но в моей собственной голове мой же голос звучал так, словно его сопровождал шум ветра. Я качался из стороны в сторону и в следующий миг ударился головой о землю, потому что меня неудержимо тянуло в сон…

Если я вообще просыпался.

Я проснулся перед рассветом: над горизонтом только-только появились первые лучи солнца. Я поднялся на локтях, и первое, что увидел, был Мордант, спавший у моих ног.

— Эй, — прошептал я, пихая его ногой. — Проснись-ка! Я еще не закончил с тобой разговаривать!

Мордант лениво приоткрыл глаз и поднял голову, недовольный, что я разбудил его.

— Ты говорил, будто дьяволы во мне? Какие дьяволы? Почему во мне? Если ты хотел, чтобы я попросил тебя о помощи, ладно! Помоги мне! Доволен?

Мордант открыл рот, я решил, что он собирается что-то сказать, но он лишь распахнул клюв пошире, хорошенько зевнул и принялся укладывать голову на аккуратно составленные лапы. Я пихнул его еще раз, и он снова поднял голову. В этот раз он, похоже, разозлился. Но я и сам тоже разозлился не меньше.

— Ты хочешь, чтобы я тебя умолял? Да? Чтобы я умолял тебя о помощи?

— Мироначальник…

Сердце мое подпрыгнуло: я решил, чтоэто Мордант заговорил. Но потом я узнал голос Охлада. Я сел и, повернувшись, обнаружил, что Охлад сидит неподалеку, потирая глаза после сна, и с удивлением глядит на меня.

— Мироначальник, вы что, с Мордантом… разговариваете?

— Ну да, — осторожно ответил я.

— Но… мироначальник, Мордант — всего лишь хролик… Хролики не разговаривают вообще-то.

— Знаю. Я знаю, — поспешно сказал я. — Но иногда… когда я размышляю, я разговариваю с теми, кто поблизости, даже если они не могут мне ответить. Чтобы… Чтобы просто произнести слова вслух, послушать, как они звучат.

— А-а, — протянул Охлад. Он явно ничего не понял, но тоже не хотел, чтобы это было заметно. — Ну… как вам будет угодно, мироначальник. Поднимать войска? Еще рано, но…

Я взглянул на море спящих людей, подумал, каково им будет просыпаться раньше времени — это явно никому не понравится.

— Не нужно, — поспешно ответил я. — Спи, Охлад. Я… я хочу побыть наедине со своими мыслями.

— Как вы пожелаете, мироначальник, — неуверенно ответил Охлад и улегся спать… но перед этим бросил на меня настороженный взгляд.

Мордант тем временем пригладил перья и снова устроился у моих ног. Стараясь говорить как можно тише — так, чтобы Охлад точно ничего не услышал, я прошептал Морданту:

— Ты хочешь, чтобы я думал, будто мне все приснилось, да?

Хролик (вот как, оказывается, назывались эти звери) бросил на меня мимолетный взгляд, ничего не говорящий, и снова улегся.

— Все лучше и лучше, — пробормотал я и тоже улегся спать.

Остаток путешествия прошел без всяких событий. Мордант не раскрывал больше клюва, хотя то и дело я ловил на себе его взгляды, полные все того же высокомерного презрения, с которым он тогда разговаривал. К этому моменту я уже так запутался, что и сам не знал — действительно ли хролик разговаривал со мной или мне все приснилось? Собственно, происходило именно то, о чем он меня предупреждал, если, конечно, мог говорить.

По дороге обратно, где бы, к дьяволу, ни находилось это место, я старался ни с кем не общаться. Это было нетрудно: я просто сказал Кабаньему Клыку, что хочу побыть один, чтобы обдумать вылазки против наших врагов. Никто ни о чем меня не расспрашивал. Это одно из преимуществ верховного правителя, или как там называлась моя должность. Заодно мне не приходилось волноваться, что кто-нибудь неосторожными словами поставит меня в затруднительное положение… например, такое, когда мне придется признать, что я не помню чего-то, что все вокруг хорошо знают.

Я немало знал о том, как такое происходит, чтобы понимать: вот так люди моего положения все и теряют. Из-за любой слабости — реальной или мнимой. Я очнулся после продолжительной, даже какой-то загадочной летаргии и обнаружил, что стал тем, чем избегал становиться на протяжении всей жизни, — мишенью. Нет лучшей цели, чем человек у власти, потому что всегда найдутся те, кто ею не обладает, но очень хочет получить, считая, что самый лучший способ получить ее — это убить вас.

Первым в списке подозреваемых шел Кабаний Клык, который вел себя вполне почтительно, но я нисколько ему не доверял. Да и другие доверия у меня не вызывали. Единственный человек в округе десяти миль, которому мне можно было бы довериться, это я сам, а зная, каким двуличным я могу быть, я чувствовал себя совсем одиноко. Ну, наверное, можно было считать своим другом хролика, если бы я не начал подозревать, что он и впрямь бессловесное животное, которое ненадолго навестило меня в том странном сне.

Ничто так не сокращает дни правителя у власти, как мнение сподвижников о том, что правитель больше не в силах править. Я старался не выставлять себя в таком свете… особенно в компании злодеев, которые могли зарубить скорбящую вдову и даже не вспомнить об этом. Если истеричная женщина не вызывала у них ни сожаления, ни снисхождения, ничего не понимающий да вдобавок хромой воитель вряд ли был в лучшем положении.

На закате третьего дня пути я увидел, что к нам бегут какие-то люди. Сначала я решил, что эти люди ищут у моей армии защиты, но потом услышал, как они выкрикивают мое имя и славят нас, как героев-победителей. Я понял, что это встречающие, которые хотели проводить меня в мой замок. Так я догадался, что ехать осталось недолго. Кабаний Клык подъехал ко мне на своей лошади и усмехнулся.

— Хорошо возвращаться домой, мироначальник. Поход был прибыльный и даже увлекательный, но иногда неплохо и отдохнуть под родимой сенью, а?

— Хорошо сказано, Кабаний Клык, — ответил я и прибавил в уме: "Бездушный ты убийца", — хотя сам продолжал улыбаться.

Вокруг собралось немало народу, и не только мужчины. На нас, задирая головы, смотрели женщины — они смеялись, выкрикивали мое имя, и дети тоже. Дети улыбались, прыгали и плясали вокруг нас, а мне захотелось крикнуть: "Мы убийцы! Убийцы, насильники и грабители! Мы нападаем на беззащитные города и уничтожаем их, будто у нас есть на это право, а боги там, у себя, лишь принимают погибшие души, потому что ничем не могут помочь людям при жизни! Как же вы можете нас приветствовать? Как же вы можете встречать нас, словно героев, когда мы — дикари и варвары?"

Конечно, мне никто не ответил, потому что никто меня не слышал. Но Мордант сделал надо мной круг и сел на мою вытянутую руку, холодно глядя на меня. Я пожалел, что не могу читать мысли в голове, похожей на птичью. Может быть, он просто глядел на меня, ожидая, когда я угощу его чем-нибудь? Или он понял, что творится в моем сердце, и теперь сочувствовал мне, или, что более вероятно, жалел меня?

— Лети-ка, найди себе что-нибудь поесть, — сказал я и стряхнул его, а вокруг меня прыгали дети, осыпая сухими цветами.

За холмом я увидел, куда лежит наш путь, и, должен признаться, был впечатлен.

Перед нами открылся небольшой горный пояс; крепость была буквально встроена в одну из гор. К солнцу гордо тянулись высокие башни, на шпилях хлопали флаги. Вместо крепостной стены, насколько я мог видеть, крепость, поставленная на дне широкой плоской расселины, была окружена отвесной стеной, являвшейся естественным продолжением горных отрогов. С той стороны, где мы находились, мне, конечно, было не видно, но тем не менее понятно, что противоположный склон гор был абсолютно гладкий и никто из людей не смог бы по нему вскарабкаться. После любого снегопада тут появлялась угроза лавины. Но здесь, на пустынных равнинах Победа, я решил, что снегопада вряд ли можно опасаться всерьез. Одним словом, место выглядело…

— Неприступно, — тихо произнес я.

Какой-то мальчик похлопал меня по ноге, привлекая к себе внимание. Я оттолкнул его, направляя лошадь вперед, не обращая внимания на мольбы других — они хотели, чтобы я сказал им что-нибудь доброе. Мысль о том, что невинные дети поклоняются злу, воплощенному во мне, показалась мне отталкивающей. Я провел три дня, слушая песни и стихи, которые описывали жестокие, бесчеловечные деяния, совершенные от моего имени. Мне казалось, что такому человеку нельзя поклоняться.

Кабаний Клык услышал, что я сказал, и громко рассмеялся.

— Как поется в песне: "И Ламалос был уверен", а?

— Ламалос. — Это имя мне ничего не говорило, но я сделал попытку угадать. — Это предыдущий… владелец.

И Кабаний Клык снова засмеялся.

— Да, пока вы не разделались с ним, спящим! Ох! Это глупое выражение, оставшееся на его лице даже тогда, когда голова отделилась от тела!

— Во сне… Ну да, это было очень хитроумно с моей стороны. — Я порадовался, что утром почти ничего не ел, иначе завтрак начал бы проситься обратно.

— Да, славный это был день, когда вы захватили крепость Бронебойсь. Хотя, — и он заговорщически понизил голос, — до сих пор есть такие, кто говорит, что это леди Кейт была подстрекателем и зачинщиком. Конечно, песни воспевают вас, но все же… вам надо было бы поговорить с леди, чтобы убедиться…

Я так на него посмотрел, что он тут же замолчал.

— Ты что, Кабаний Клык, даешь мне советы, как вести себя с супругой? Ты забываешься.

Насколько было видно под побытью, Кабаний Клык сильно покраснел.

"Ты разозлил человека, который разрубил пополам беспомощную женщину! Ты с ума сошел!" — пронеслось у меня в голове весьма разумное соображение.

Ведь возникла реальная опасность сделать Клыка своим врагом, но варвар только склонил голову и сказал:

— Простите меня, мироначальник. Я забылся. Больше такого не повторится.

— Уж постарайся, — ответил я, изумляясь, как нагло могу себя вести.

Когда мы подъехали к крепости, известной как Бронебойсь, над нами висело безоблачное небо и воздух был таким теплым, что это казалось уже немного слишком. Я недоумевал, как я ухитрился завоевать такое сооружение. Больше даже, чем способ, меня интересовали мотивы. Что такое на меня нашло, что заставило пуститься в завоевания, даже если я был не в своем уме? А если я был не в своем уме…

То в чьем же уме я был?

Дорога с плато, по которому мы ехали, оказалась крутой, но лошади преодолели склон с привычной уверенностью. Вокруг меня были воины — мои воины. Они смеялись, разговаривали друг с другом, кричали о подвигах, совершенных ради меня, ударяя себя в грудь здоровенными кулаками. Иногда женщины забирались к ним на лошадь и крепко обнимали их, чуть не выпадая из той скудной одежды, которая на них была. Мне показалось, что это не счастливые жены, встречающие своих мужей, а бывшие пленницы, которые хотели порадовать своих случайных хозяев. За ними шагала колонна пленных со связанными руками, в основном женщин, которые казались напуганными и изможденными. Они увидели то, что ожидало их в будущем, и старались держаться поближе друг к другу, непроизвольно замедляя шаг и тем самым задерживая всех. Тот Парень, который присматривал за пленниками, снял с седла плетку и щелкнул ею опытным движением. Женщины испуганно вскрикнули, и Тот Парень указал жестом, что им следует прибавить шагу. Пленницы покорно повиновались.

В тот миг я ничего так не желал, как отдать приказ об их освобождении. Но если бы я это сделал, я подписал бы свой собственный смертный приговор, и хоть душа моя болела за пленниц, все же свою жизнь я ценил выше. И я, верховный правитель, из страха промолчал.

Когда мы спустились с плато, дорога, ведущая в крепость, оказалась пустой, а по сторонам стояли те, кто нас приветствовал. Под ноги наших коней бросали крохотные лоскутки разноцветных материй, воинов окликали по именам родственники, любовницы или просто почитатели. Можно было подумать, что мы герои-освободители, а не грабители и убийцы.

И все же…

Все же…

Я почувствовал, что улыбаюсь.

Сначала я даже не понял, что со мной происходит, ведь, честно говоря, я вообще улыбаюсь не часто. Я позволяю себе усмешку или кривое подергивание губ, когда наблюдаю за превратностями судьбы. Но открытую радость я по большей части презираю, потому как не люблю открытые проявления чувств. И еще потому, что я сам почти никогда не был счастлив. Так что улыбка от уха до уха на моей роже могла считать себя первопроходцем.

Но именно это и происходило. Широкая улыбка на лице Невпопада-мироначальника, приветствующего радующихся людей. Они толпились вокруг Энтипи (лошади, а не принцессы), потому что всего лишь хотели коснуться ее, или меня, или нас обоих.

Я вспомнил, как был оруженосцем во дворце короля Рунсибела и наблюдал, как встречали рыцарей, возвращавшихся то с одной дурацкой войны, то с другой. Их приветствовали так же, и во мне тогда вовсю ворочалась зависть. Мне самому никогда не доводилось принимать такие почести. Самое большее, что мне досталось, — это церемония, на которой я получал звание рыцаря, да и то обряд совершался в стенах королевского замка, а не за ними, там, где могли бы вмешаться крестьяне. Кроме того, тот краткий миг быстро сменился продолжительным кошмаром, так что его можно и не считать.

В настоящем же случае кошмаром было все, что вело к имевшим быть место событиям. Кровопролитие, песни о моих жестоких подвигах, лунатическая беседа с Мордантом. После таких кошмаров приветственные крики и радость казались счастливым пробуждением. Нельзя не признать — это мне нравилось.

У руки обожания очень соблазнительные пальцы, и они уже начали потихоньку сжиматься вокруг меня.

Праздничная кавалькада приблизилась к скалистой стене, окружавшей крепость, и я задумался: а как мы туда попадем? Я-то думал, что при ближайшем рассмотрении найдется какое-нибудь узкое ущелье, по которому мы могли бы подняться. Но ничего такого не обнаружилось, ничего. Я чуть было не обратился к Охладу с вопросом, как же нам попасть внутрь, но, к счастью, в последний момент сдержался.

А потом раздался какой-то жуткий скрип, даже скрежет, и мне вроде бы показалось, что сейчас земля затрясется у меня под ногами. Я едва мог поверить тому, что увидел. Целый кусок стены заскользил кверху. Мы подъехали еще ближе, и я заметил, что все приводилось в действие целой системой рычагов и воротов — такой сложной, что я с трудом понял, что к чему. Однако система была очень хороша — ведь всего лишь полдюжины человек приводили в движение чудовищную массу камня, вытягивая цепи механизма. Потом они закрепили цепи, и наша кавалькада въехала под своды каменных ворот.

В душе я немного боялся. Если порвутся цепи или по какой-то другой причине механизм опять придет в движение, вся громада обрушится прямо на меня, и того, что останется, не хватит, чтобы сложить в самую маленькую урну. Но кажется, больше никто ничего не боялся, и я решил, что вряд ли их предводителю пойдет на пользу, если он выкажет свои страхи по поводу такого пустяка, как проход через ворота. Так что я собрал то, что насмешливо именую своей решимостью, и постарался выглядеть как можно беззаботнее, проезжая под нависшей над моей головой угрозой смерти весом в несколько тысяч фунтов.

Как только последний всадник проехал через ворота, каменную стену быстро опустили на место, отгородив нас от всего остального мира. Увы, я оказался заперт внутри. "Увы", потому что я всегда являюсь сторонником идеи иметь запасной выход из любого места, в какое ни попадаю, да еще чтобы им можно было воспользоваться в кратчайшее время, если вдруг дела стремительно пойдут наперекосяк. В крепости Бронебойсь об этом и думать было нечего, и я никак не мог представить, каким же образом мне удалось победить предыдущих ее владельцев. Неужто я неведомо как овладел умением летать и пролетел над стеной так же легко, как это делает хролик? Я бы мог оседлать Морданта, будь он летучей тварью размером побольше, но хролик был так мал, что и младенца не унес бы, не то что взрослого человека. Так что же я сделал?

Сама крепость глаз не радовала нисколько. Конечно, ее стратегическое расположение можно считать безупречным, да и постройка, думаю, была сделана на совесть. Но оформление зданий не только производилось без всякого вдохновения, оно просто было тоскливым. Не было в нем ни изящества, ни элегантности, ни величия, как в резиденции короля Рунсибела. Стены не украшала ни затейливая резьба, ни достойная упоминания скульптура. А та, что имелась, внушала ужас. Гротескные драконы, гадкие горгульи, а в одном углу, если я только не ошибся, помещалась Горгона. Все в этих стенах указывало на темные деяния, подлости и предательства. Здесь, конечно, не ощущалось тяготеющего проклятия, как в крепости диктатора Шенка, где мебель была изготовлена из костей жертв хозяина. Но и Бронебойсь по-своему вызывала то же ощущение чудовищного кошмара.

Во дворе перед главным входом в замок вся процессия остановилась, и я сначала не понял почему. Потом увидел, что в арке входа появилась женщина, которая смотрела только на меня.

Одета она была в белоснежные шелка, а вырез на платье оказался ровно таким, чтобы выглядеть соблазнительно, но не вульгарно. Одежды облегали ее тело, давая представление о роскоши форм — обширные бедра, крепкие груди, ноги, которые начинались, кажется, от ключиц. Водопад золотистых волос струился по округлым плечам, а бледную кожу украшал лишь яркий румянец на щеках, словно она и в самом деле была застенчивой невестой. Огромные синие глаза сияли… о да, сияли радостью встречи со мной, только со мной, потому что было видно: весь мир перестал для нее существовать, и только я оставался для нее всем.

В общем, просто мечта, а не женщина.

Я слез с Энтипи (даже сейчас, говоря это, не могу вам передать, как я был рад) и, крепко держа в руке посох, направился к встречавшей меня женщине, стараясь двигаться с небрежной уверенностью, насколько позволяла мне хромая нога. Женщина взяла мою ладонь в свои руки, прижала ее к щеке и произнесла громко, так, чтобы слышал не только я, но и толпа:

— Добро пожаловать домой, мой возлюбленный победитель.

Ну, эти слова вызвали такой ликующий шум, который и представить трудно, и крики "ура!", отражаясь от стен, наполнили воздух радостью и торжеством.

Женщина взяла меня под руку и повела к главному входу в замок. Изнутри донесся аромат яств, которые готовились к пиру по случаю моего возвращения, и ноздри мои задрожали от предвкушения. Говядина, птица, свежевыпеченный хлеб и какие-то другие запахи, которые я и узнать не мог. Прошла целая вечность с тех пор, как подобное пиршество давали в мою честь, и после всего, через что я прошел, я решил, что вполне заслуживаю такой встречи.

И в этот миг, сам не зная почему, я вдруг подумал, что за все дни ни разу не вспомнил о Шейри. Но мысль ушла так же быстро, как и пришла. Вдруг мне захотелось бросить всего один взгляд на пленниц за моей спиной — как они, связанные одной веревкой, замирающие от ужаса неизвестности, ожидающей их, отнеслись к торжественной встрече? Но я не стал этого делать. И не потому, что боялся. Потому что в тот миг мне было все равно.

И колдовская рука обожания стиснула мою душу еще крепче.

3 ОТМЫВАНИЕ СЕМЕЙНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

Внутри замок производил впечатление ничуть не лучшее, чем снаружи. Кругом гуляли сквозняки, а большая часть комнат была обставлена весьма сурово. Имелись, правда, и роскошные украшения, и богатства, размещенные кое-как… настолько, что, похоже, замок отделывали и украшали в период ранней хаотики. Статуи, бюсты, шпалеры, безделушки и все прочее были просто разбросаны вокруг без всякого ритма или смысла. Я едва мог все оглядеть. Если кто-нибудь и задумался хоть раз об украшении или оформлении помещений, то мысль эта ограничилась предложением: "Давайте расставим все эти штуки, где захотим". Я чуть не ушиб ногу о стул, украшенный затейливыми оборками, торчавший посреди прохода, вдали от какого-либо стола и прочей мебели.

Люди из сопровождавшей меня свиты уходили в разных направлениях, большинство — в обществе привлекательных молодых женщин. Леди Кейт крепко держала меня за руку и куда-то уверенно вела, что было очень хорошо, потому что, предоставленный сам себе, я блуждал бы по замку до самого Судного дня. Кейт говорила тихим грудным голосом, в котором звенел восторг. Она была очаровательным, живым созданием. И умным — это я видел по ее взгляду. И конечно, занервничал. Большая часть зла в моей жизни досталась мне из рук умных женщин, и в душе я надеялся, что леди Кейт окажется лишь немного умнее полной дурочки. Должен признать, для мимолетного приключения я предпочел бы какую-нибудь пустоголовую куколку. Но если предполагается, что человеческое существо должно постоянно находиться со мной рядом или лучше у меня за спиной, тогда женщина с кое-какими мозгами в голове была бы неплохим подспорьем. До тех пор, пока она не начнет употреблять их на то, чтобы как-нибудь обдурить, или ограбить меня, или превратить мою жизнь в ад, что случалось со мной всякий раз, начиная со встречи с самой первой женщиной, которая стала моей.

Звуки смеха и веселья доносились до нас, и я с надеждой спросил:

— Может, сначала поедим? Пахнет очень вкусно…

— Поедим? — недоверчиво переспросила она своим низким голосом, словно я предложил взобраться на самую высокую башню, раскинуть руки и подпрыгнуть в надежде, что мы полетим. — Любовь моя, сначала надо тебя вымыть. Ты пахнешь битвами и дорогой. Как же ты выйдешь к своим придворным в таком виде? — Прежде чем я успел выразить согласие или несогласие, да и вообще молвить хоть слово, она продолжила: — Я увидела твой караван еще на подходе и взяла на себя смелость приготовить тебе ванну. Я ведь правильно поступила?

Мне это понравилось.

— Правильно, леди Кейт.

Она остановилась, взяла меня за руки и соблазнительно улыбнулась.

— Назови меня по-другому.

— Что? — Я начал беспокоиться.

— Как ты меня всегда называешь, когда мы вдвоем.

Во рту у меня пересохло. Я натура не то что романтическая, но даже не слишком приятная в обращении. Мне было трудно представить, что я, оставаясь в здравом рассудке, мог придумать какое-то ласковое имя для этой женщины, да и для любой другой. Но я сделал попытку взять самое простое, что приходило на ум.

— Правильно, любовь моя.

Лицо Кейт осветила широкая улыбка, она кинулась ко мне и крепко поцеловала. Знаете, это был просто поцелуй, но ее страсть оказалась обжигающей. Если бы я был из дерева, то превратился бы в пепел за долю секунды. Однако благодаря усердию губ Кейт одна часть моего тела точно стала твердой, как дерево.

Кажется, она этого не заметила, но улыбнулась чарующе и отвернулась, потянув меня за руку. Я пошел за ней на сей раз с еще большим трудом, чем обычно.

Ее восторг, чистую радость оттого, что я рядом, нельзя было не заметить. Кейт двигалась впереди меня чуть ли не вприпрыжку. Это было в своем роде приятно, хотя и слегка утомительно.

— Я так переживала, пока тебя не было, Невпопад, — болтала Кейт. — Каждый день, каждый час я думала о тебе. Мне казалось, тебя нет целую вечность. Но я всегда знала, что ты вернешься. Никто не может победить тебя, любимый. Ты непобедим.

— Ну да… Ламалос тоже так о себе думал, — отважился я заметить. — Значит, я должен быть осторожен, чтобы не совершить ту же ошибку.

Но Кейт лишь беззаботно покачала головой и повела меня дальше по коридору, потом вверх по короткой лестнице. Я уже начал спрашивать себя: может, она водит меня кругами, чтобы запутать или поразить мое воображение?

— Ты никогда не совершишь такую ошибку, Невпопад. Ты гораздо отважнее, чем Ламалос. Поэтому ты и смог его победить — он не предполагал, что наш план окажется настолько дерзким.

— Да-да, отчаянно дерзким, — поддержал я.

Кейт ввела меня в комнату, и я сразу почувствовал, как в ней тепло. Здесь стояла огромная ванна, приготовленная для меня, и от воды поднимался пар. На столе рядом были разложены огромные полотенца. В комнате никого, кроме нас, не было. Солнце светило через одинокое окно высоко в потолке.

— Ванна готова, мой мироначальник, — произнесла Кейт, поклонившись. Она двинулась к другой двери, не отводя от меня взгляда. — Скоро прибудут слуги, чтобы помочь тебе мыться — потереть спинку и все такое.

— Отлично, — сказал я, и Кейт закрыла за собой большую деревянную дверь.

Ничто так не манит уставшее тело, как ванна. Мне казалось, что я ехал верхом целую вечность. На теле не было ни одного места, не покрытого грязью или ссадинами, натертыми седлом, и, хотя я до сих пор не представлял, как меня угораздило здесь оказаться, в одном я был уверен: в этой ванне я останусь навсегда.

Однако было одно дело, которого я никак не мог откладывать. Побыть засохла, спеклась на лице, и большая ее часть отвалилась. Все же кое-что еще оставалось, и я мог только догадываться, насколько жутко она сейчас выглядит. Я взял полотенце, хорошенько его намочил и протер лицо. Это заняло несколько минут, но вскоре вся голубая глина сошла. Глянув в зеркало на столе, я увидел, что корни бороды остались голубыми. Наверное, проще всего будет сбрить растительность на лице.

Я стянул грязную одежду, бросил ее кучей на полу и встал в ванну. Она действительно была горячей. Я очень осторожно сел, постепенно давая телу привыкнуть к высокой температуре воды. Вода поднялась мне до середины груди, и, ощущая себя в покое и безопасности, я почесал грудь.

Тогда я и почувствовал его. А потом увидел.

Сначала я решил, будто это твердый комок под кожей, и на один жуткий миг подумал, что это опухоль, знаменующая начало чумы, или оспы, или какой-нибудь другой страшной болезни, мне не известной.

"Здорово! Вот так у тебя всегда — получить все и тут же умереть!"

Но потом пальцы начали ощупывать четко обозначенные края, раздвигая волосы на груди. Этот комок с твердыми краями располагался прямо посреди груди, в нескольких дюймах книзу от ключиц. Мне было не наклонить голову, чтобы рассмотреть его. Через миг, однако, я все понял. Комок был покрыт не кожей, а каким-то другим материалом.

Встав, я потянулся за ручным зеркалом, лежавшим на столе, и повернул его так, чтобы видеть свою грудь. И разинул рот, едва веря тому, что увидел.

Там был алмаз. Алмаз, который сиял, как огонь. Тот самый алмаз, который я вытаскивал у Шейри после того, как она стащила его у Беликоза. Алмаз, хозяином которого я считал только себя и о котором думал, умирая посреди Трагической Утраты.

Алмаз сидел у меня в груди.

Такого не могло быть. Никак не могло. Не было такого способа ни в небесах, ни в аду, каким можно было бы алмазу поселиться у меня на теле. Я потянул за него, надеясь, что он просто приклеен как-нибудь, вроде украшения. И оказался не прав. Я дергал и толкал этот алмаз и ругался, осознав, что проклятый камушек просто прирос ко мне. Прирос. Он как-то соединился с моим телом, и кожа облегала его со всех сторон и сливалась с ним. Я мог вырвать его из своей груди не больше, чем оторвать себе руку или выковырять глаз.

Конечно, это нельзя было назвать явлением природы. Тут была замешана какая-то магия, самая черная, какая бывает. Я вспомнил, как Шейри говорила, что по какой-то причине магия убывает, утекает из нашего мира. Ну, однако, это никак не повлияло на того, кто — или что — совершил такую проделку со мной.

Хотя я знал, что ничего не добьюсь, но принялся тянуть камень и все же никак не мог отодрать его от себя. Камень не собирался менять свое местоположение.

Вверху у окна кто-то завозился. Я поднял голову.

Там оказался Мордант. Кажется, он хихикал.

— Убирайся отсюда! — закричал я.

Хролик посмотрел на меня сверху, склонив голову набок, а потом захлопал крыльями и улетел. До меня донесся голос Кейт из-за двери:

— Любимый… на кого ты кричишь? Кто там у тебя?

Я постарался взять себя в руки, справиться с паникой, которая охватила меня, когда я обнаружил, что мое тело поражено черной магией.

— Нет-нет, любовь моя, никого здесь нет, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал не очень сдавленно.

Дверь открылась. Кейт стояла в проеме, завернувшись в полотенце.

— Хорошо-хорошо, — промурлыкала она. — Надо будет что-то с этим сделать.

На полпути ко мне она сбросила полотенце. У нее было такое тело, которое следует прятать под одеждой как можно реже.

Мысли мои перепутались, и я не представлял, на чем сосредоточиться. Конечно, Кейт была очень привлекательна, но мысль о том, что у меня в груди — бесценный алмаз, как-то сбивала с настроя. А что, если… если он тут недавно появился? Что, если Кейт его еще не видела? Как она отреагирует?

Как выяснилось, Кейт хорошо знала о моем нательном украшении, потому что, забравшись ко мне в ванну, она взглянула на него с любовью и даже обвела пальцем по краям.

— Ты обещала, что ко мне придут слуги, — напомнил я ей; мне вдруг показалось, что вся кровь прилила к моему горлу.

— А разве я не твоя покорная слуга? — спросила она, дразня меня.

Кейт подобралась поближе, положила руки мне на плечи и обвила ногами мои бедра. Я едва мог понять, что происходит, но тело, движимое инстинктом, отвечало быстрее. Инстинкт был верный, и Кейт вздохнула у меня над ухом, когда я в нее вошел.

— Твоя слуга, — прошептала она, прижимаясь ко мне все крепче, царапая мне спину, и я отдался моменту.

— О боги, — простонал я, а Кейт коснулась зубами моего горла. Будь она вампиром, и то я с радостью отдал бы ей свою жизнь. Но нет, она лишь страстно целовала мою шею, подбородок, губы, она заняла собой весь мир, ее мощные груди толкали меня, вода выплескивалась из ванны от наших могучих толчков. Вся моя усталость и боль были забыты, смыты водой и жаром самой лучшей в моей жизни ванны.

Потом я притворился, будто плыву. Кейт сидела, прислонившись к борту ванны и обнимая меня ногами а я прислонился к ней спиной и глубоко-глубоко вздохнул. Я достиг такого состояния, что не только не знал, как я его достиг, но меня это ничуть не заботило.

В конце концов, приятно знать, что я могу привлечь женщину не потому, что она хочет меня ограбить, сошла с ума или заколдована волшебным кольцом.

Потом мне вдруг пришло в голову, что надо как-то все о себе разузнать, не признаваясь, что я ничего не помню. Устроив затылок между грудей Кейт, я ленивым, усталым голосом попросил:

— Расскажи, как я завоевал этот замок.

Кейт помолчала и рассмеялась.

— Ты что, забыл?

— Конечно нет. Но мне хочется, чтобы ты рассказала. У тебя все выходит так, — я еще раз вздохнул, — героично.

— Ты хочешь, чтобы я спела песню?

"А есть такая песня? Похоже, что есть песни обо всем, что я сделал".

Но мне, мироначальнику, следовало бы об этом знать, так что я пожал плечами и произнес:

— Если ты сама хочешь. Я очень люблю слушать твой голос.

Уж хотя бы это была правда.

Кейт кашлянула, пропела несколько нот на пробу и начала:

Закончив, она мне улыбнулась и даже склонила голову, словно застенчивая певица, только что закончившая петь для публики. Спохватившись, я запоздало зааплодировал, и Кейт снова улыбнулась довольной улыбкой.

— Очень мило, миледи, — одобрил я.

Пела она и правда хорошо.

Вот, значит, как мне удалось захватить замок. Молодец я. Конечно, любая прямая атака была бы обречена на поражение. И я придумал план, согласно которому те, кого я хотел захватить, сами доставили нас к себе, ничего не подозревая, а я со своими людьми прятался в фургонах. Да, очень хитрый план. Очень хитрый.

Кейт протянула руки и стала намыливать мне грудь. Я же гадал: была ли она супругой Ламалоса до того, как я занял замок, а потом вспомнил, что, кажется, Кейт помогла мне придумать план захвата. Значит, она была со мной. Интересно, где же я ее встретил и, вообще, откуда она. Но об этом не получится расспросить так, чтобы она не удивилась.

Потом, еще немного подумав, я решил: а какая разница? Прошлое ничего не значило. Важно было только здесь и сейчас. Она была здесь, со мной, в ванне, мы предавались изысканному акту любви, и будущее представало в розовом свете.

Разве только…

Да-да, я по-прежнему был убийцей и завоевателем.

Но, расслабленно прижимаясь к Кейт, я спросил себя: может быть, дело только в точке зрения? В конце концов, я никогда не считал короля Рунсибела обыкновенным жестоким варваром. А я сам сделал ли что-то такое, чего он не делал? Он добился своего положения короля Истерии, победив тех, кто противостоял ему. И я сделал не более того. Конечно, совесть Рунсибела была чиста, и все считали его великим королем и великим человеком… По крайней мере — те, кому была неведома темная подоплека жизни его двора, о которой мне было кое-что известно. С чего бы мне считать себя выше его да и выше любого другого?

— А, — вдруг произнесла Кейт. — Ты уже слышал новость? Поймали банду наемных убийц и бунтовщиков!

Она так легкомысленно об этом говорила, что я не мог не улыбнуться… Но тут смысл сказанного обрушился на меня, и я обернулся и в ужасе посмотрел на нее.

— Наемных убийц и бунтовщиков?

— Ну да.

— Убийцы? Они что, хотели меня убить?

— Конечно, — как ни в чем не бывало отвечала Кейт.

Кажется, ее забавляло, что я так волновался по этому поводу да и просто видел в этом что-то необычное.

— Невпопад… ты же мироначальник. Ты — первый мироначальник в истории Победа. Обязательно найдутся люди, которые захотят тебя убить.

— Обязательно, — повторил я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал. Вода, все еще теплая, вдруг показалась чуть ли не ледяной. Рискуя, что сейчас откроется вся глубина моего неведения, я все же попросил. — Напомни мне, любовь моя… Откуда взялось слово "мироначальник"?

— Ты же сам его придумал. Забыл? Ты заявил, будто столько военачальников было в истории, что когда говорят: мол, такой-то военачальник выступил в поход, — это звучит уже как-то легковесно. А вот мироначальник — другое дело, ведь никто о таком еще не слыхал. Это производит впечатление. В сердцах людей поселяется страх. В конце концов военачальнику приходится объявлять о своих намерениях при помощи титула, которым он и вселяет страх в сердца людей. Военачальник говорит: "Смотрите! Я — могучий и ужасный!" А мироначальник, с другой стороны, совершенно уверен в том, что получит все, что захочет, и ему не нужно примерять на себя устрашающие титулы. Он говорит тихо… но вооружен огромным мечом. Поэтому мироначальник — название гораздо более грозное, потому что, по правде говоря, всякий, кто встанет против мироначальника, знает: противостоит ему человек, которого интересует все — кроме мира. — Она наморщила лоб. — Ну как, правильно?

— Да-да, так и есть, — поспешно ответил я и тут же повернулся в ванне и поцеловал ее. — Любовь моя, мне просто нравится слушать, как ты говоришь это. А где обнаружили этих наемных убийц?

— Они стояли лагерем на Декартовых плоскостях, — ответила Кейт. — Но верные тебе войска, мое сердце, выследили их и окружили. Во время банкета этих разбойников приведут, чтобы ты мог их судить.

— А, ясно. Так задумано, да?

Мне было нелегко бороться с дрожью в голосе. Не забудьте, я вырос с привычной мыслью о том, что кто-то пытался убить меня. Мне даже казалось, что убить меня рано или поздно пытается всякий, с кем я познакомился. Это было одно из удовольствий существования в моей шкуре. Но узнать, что собралась целая компания людей, чтобы организовать мое уничтожение… справиться с такой новостью мне было тяжеловато. Я даже не мог понять, что страшнее: замышляемое ими мое убийство или то, что я должен вынести им смертный приговор.

В жизни мне приходилось убивать не так часто, и всякий раз это происходило либо по случайности, либо в смертельной схватке. Никогда не было такого, чтобы я, посмотрев кому-то в глаза, произнес: "Я забираю у тебя жизнь", а потом исполнил то, что сказал. Я подозревал, что духу у меня на такое не хватит, даже несмотря на то, что они начали первыми.

Немного подумав, я сказал:

— Может быть… может, разумнее будет сохранить им жизнь, — и бросил на Кейт быстрый взгляд.

Кажется, она была со мной не согласна.

— С чего бы? — спросила она.

Решив прибегнуть к тому же приему, который хорошо сработал с варварами, меня сопровождавшими, я произнес как можно коварнее:

— Потому что… потому что этого они никак не ожидают!

Кейт оттолкнула меня так, что вода выплеснулась из ванны, и, раскрыв рот, уставилась мне в глаза. По лицу ее было видно, какие эмоции обуревают мою возлюбленную: страх, смущение, беспокойство, разочарование — и ни одна из них не могла взять верх.

— Если это тебя занимает больше всего, Невпопад, — я имею в виду сюрпризы, — можешь попробовать отрубить себе голову топором. Уж это точно станет для всех сюрпризом. Но я не представляю, зачем тебе это.

— Кейт…

Но она уже вылезала из ванны. Ее обнаженное тело выглядело так же хорошо, как и тогда, когда она только пришла ко мне. Кейт протянула руку, с которой капала вода, взяла полотенце и завернулась в него.

— Кейт, — начал я еще раз, но она отмахнулась от меня, показав жестом, что не хочет разговаривать.

Меня немного разозлили ее надменные манеры, но я решил промолчать.

Молчание длилось довольно долго, а потом Кейт повернулась ко мне, скрестив на груди руки.

— Помнишь, что ты сказал мне, когда уезжал в свой последний поход?

Тут я запаниковал, потому что решил, что мы обсуждали какие-нибудь пустяки из тех, что сказали или сделали, и понимал, что все в точности вспомнить не смогу и это ее насторожит.

Но заданный вопрос явно был риторическим, и Кейт продолжала:

— Ты сказал: "Я тебя обожаю, Кейт. Обожаю твой ум, и твое тело, и землю, по которой ты ступаешь. Я твой верный почитатель, твой поклонник". И я тебе поверила. И я тоже обожаю тебя, Невпопад… и поэтому не хочу, чтобы тебе было больно или чтобы тебе изменила удача. У тебя огромные возможности, любовь моя… потрясающие. Но только если ты не кажешься другим слабым и нерешительным. — Подходя ко мне, Кейт нервно сжимала и разжимала кулаки. — Эти люди, бунтовщики и убийцы… они хотели навредить тебе, потому что завидуют. Завидуют и боятся.

— Так боятся, что решили убить меня? — спросил я. К этому моменту я тоже встал из ванны и обернул полотенцем бедра, поскольку, из-за того что недавно занимался любовью и сидел в остывшей воде, стал выглядеть до неприятного малозначительно. — Ты так считаешь?

— Да, именно.

— Ну что ж, — я потряс головой и, взяв еще одно полотенце, принялся насухо вытирать волосы, — если бы они меня не боялись, значило бы это, что они не хотели бы убить меня?

— Если бы они тебя не боялись, — терпеливо ответила Кейт, — они бы хотели убить тебя, потому что считали бы тебя легкой мишенью.

— Итак, как ни крути, а придется приговорить их к смерти?

Меня мало радовал такой вывод.

Кейт ходила взад-вперед, но не отводила от меня взгляда, словно видела в первый раз. Она помотала головой, словно кошка, и брызги полетели во все стороны.

— Да, Невпопад, так или эдак — а именно это и случится. Ты — завоеватель. Завоеватели убивают людей, чтобы взять власть, и убивают, чтобы удержать ее. Если хочешь заняться чем-нибудь другим, тогда тебе надо идти в священники, где бы ты мог удовлетворить свое желание устраивать религиозные войны. В этом случае тебе самому убивать не придется, ты просто будешь благословлять тех, кто совершает убийства во имя каких-нибудь своих богов.

— А что, от этого убийства становятся более приемлемыми? — спросил я. — Если их совершать во имя бога?

— Конечно, — как ни в чем не бывало ответила Кейт. — Когда дело касается богов, любая смерть приемлема.

Я задрал голову и смотрел в единственное окно в комнате. Мордант уже не летал за ним. Я понадеялся, что какой-нибудь лучник принял его за нечто съедобное и пустил в него стрелу.

— Спасибо, любовь моя, ты меня просветила, — сказал я, стараясь скрыть горечь в голосе, но мне это не удалось.

Кейт подошла поближе, положила руку мне на плечо. Ее прикосновение — теплое, живое — заставило меня вздрогнуть. С беспокойством за мое благополучие, равного которому я не слышал с тех пор, как умерла моя матушка, она спросила:

— Что с тобой случилось? Что-то произошло, я вижу. Когда ты уезжал, ты был так спокоен, так горд. А теперь, кажется, ты такой… такой…

— Какой? — Я затаил дыхание, не зная, что она сейчас скажет.

Кейт взяла мое лицо в ладони.

— Такой печальный.

Я заглянул в ее глаза и вдруг немного улыбнулся — к своему собственному удивлению.

— Если я печален, — сказал я ей, — так это потому, что так долго был вдали от тебя. Это плохо на меня влияет.

Кейт вздохнула, услышав ласковые слова. Она была на голову ниже меня, но, поднявшись на цыпочки, потянулась ко мне и нежно меня поцеловала.

— Я понимаю, — сказала она.

— Да?

— Да. Ты убивал, убивал и убивал, потому что считаешь, что это и есть твоя работа. Я знаю, ты ненавидишь брать работу на дом, потому что любишь отдавать мне все свободное время.

Конечно, дело было совсем не так, но я не собирался разубеждать ее — такое удобное дала она объяснение. Так что я лишь убрал с ее лица спутанные пряди волос и со смехом сказал:

— Да ты просто видишь меня насквозь.

— Конечно, — довольным голосом произнесла Кейт. — А ну-ка повернись.

Я повернулся и почувствовал, как она быстрыми уверенными движениями вытирает мне спину полотенцем.

— Я тебе сочувствую, сердце мое. Правда.

— Прекрасно.

— И нынче на пиру мы не будем останавливаться на таких предметах, как смерть и разрушение.

Мои плечи просто обмякли от радости, когда я такое услышал.

— Я рад, что ты так говоришь.

— Мы будем петь, танцевать, вкусно есть, потом приговорим убийц к смерти, а потом съедим десерт. — Она, прислонившись ко мне сзади, обвила меня руками и покачала из стороны в сторону, как корабль в море. — Праздника хватит на целую ночь.

— Ур-ра, — без особого воодушевления ответил я.

4 КУСОК В ГОРЛЕ

Не могу не признать — леди Кейт была вполне права на счет радостного праздника.

Когда мы вошли в главный зал, сила шума чуть не сбила меня с ног. Музыканты играли на всяких инструментах, танцоры крутились по всему залу с такой стремительной бесшабашностью, что я решил, будто они ощущали ритмы очень приблизительно. Я был одет в темно-алый камзол, а на шее у меня висел кулон в формечерепа. С правого плеча свисала короткая черная пелерина. На Кейт было шелковое длинное платье цвета слоновой кости с отделанным золотом корсажем. Она словно плыла по залу.

В углу я заметил Кабаньего Клыка, с двух сторон за него цеплялись женщины, жевавшие какое-то мясо на косточках. В другом углу Охлад отплясывал дикий танец с какой-то скудно одетой женщиной. Он размахивал своим оружием так яростно, что я побоялся, как бы он не заехал кому-нибудь в лицо. А в самом дальнем конце зала, в стороне от всех остальных сидел Тот Парень. Достав меч, он спокойно точил его при помощи точильного камня. Не знаю почему, но от этого зрелища у меня мороз пошел по коже.

В комнате было так же холодно, как и во всем замке, но кружение и пляски по меньшей мере двух сотен тел слегка подогрели воздух.

Большой зал был украшен изображениями Невпопада молодого и среднего периода. На стенах висели картины и шпалеры, на пьедесталах помещались бюсты. Все они изображали меня в момент всевозможных завоеваний — возвышающимся над кучами жертв или сражающимся на мечах с десятком противников зараз. Выражение лица у всех бюстов было одинаково невозмутимо самодовольным, что давало им большое сходство со мной. Что же касается изображений… во всех я с трудом мог узнать сам себя. Нет, это был я, но лицо искажало темное, жуткое презрение ко всем, кто мне противостоял.

Больше всего поражало окно в дальней стене, расположенное примерно в футе от потолка. Я слышал о таком, но еще ни разу не видел.

Оно было забрано цветным стеклом — столь редким материалом, что только лучшие алхимики и кузнецы могли его произвести. Я слыхал о таких чудесах искусства, но своими глазами ни одного из них не видел. А то, что изображал этот витраж, поражало еще больше.

Это был я. Или, по крайней мере, мое изображение верхом на лошади, в одной руке у меня был меч, в другой — посох. Ясное дело, при таком раскладе держать повод мне было нечем, и в реальной жизни я бы в один миг свалился с бессловесного животного. Но произведение искусства изображало не реального Невпопада, а идеальный образ Невпопада-мироначальника, переданный гением ремесленников, которые его создали.

Лицо опять-таки имело мрачное, угрюмое выражение. Глядя в лицо, так напоминавшее мое собственное и все же чужое, я не смог сдержать дрожи, пробежавшей по спине.

И все же я узнал его. Это лицо показывало, как я видел мир. Выражение гнева и презрения, которое я держал для культуры, столь падшей, столь лишенной всяких моральных ценностей, что она принимала и меня. Меня, Невпопада из Ниоткуда, рожденного матерью, которую изнасиловали рыцари, чьей целью была защита рыцарских идеалов. Я всегда думал, что если кто-нибудь увидит такое лицо, если я его выставлю на обозрение, то все, кто на него посмотрит, в отвращении покинут меня. Однако, похоже, именно это мрачное, пугающее выражение я и предъявлял окружающим большую часть времени и собрал последователей, богатство, славу и всякие радости и удовольствия. Я ничего не понимал. Я представлял себя циником, человеком, который знал, как все в жизни устроено, в то время как другие жили в мире своих фантазий. Однако получалось так, что это я ничего не понимал… и не могу сказать, что был рад тем урокам, которые преподала мне жизнь.

По всему залу тут и там была разбросана добыча, награбленная в разнообразных походах. Присутствующие нарядились в дорогую и красивую одежду, которая кое-как была натянута ни них — воры щеголяли в ворованном.

Мне стало дурно.

Я смотрел на женщину, кружившуюся по залу в танце с мужчиной, — на ней была сияющая тиара и меховая пелерина, обе слишком большие для нее. Я задумался о судьбе предыдущей владелицы вещей. Была ли она жива? Или герой-завоеватель этой женщины порубил ее в куски и снял ценности с еще теплого тела? Сколько потерянных жизней, сколько утраченных надежд пошли в уплату за сегодняшний пир?

Я никогда не рвался к героизму, не заботился ни о чьих бедах, кроме своих. Но, глядя на эту праздничную оргию, в которой участвовали люди, не имевшие никакого основания праздновать, кроме того, что они были самые удачливые и лихие разбойники, а также думая о том, что такое стало возможно благодаря мне, я в собственной шкуре ощутил себя очень неуютно.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что я занялся тем, что делает всякий, кто ощущает во рту гадкий вкус морального разложения. Я занялся рационализацией, чтобы сделать мнение о себе сносным и продолжать жить с ним дальше.

Дело в том, что я ничего не знал о людях, которых мы завоевали. Возможно… возможно, они это заслужили. Может, они были богаты и праздны и являли прекрасный пример человеческого несовершенства. Очень могло быть, что эти люди, мои подданные, мои солдаты… имели гораздо больше прав радоваться всем этим безделушкам. Может быть, именно они тяжело работали, чтобы предыдущие владельцы этих вещей достигли богатства и славы, и с появлением первого "мироначальника" Победа, да и любой другой страны, распределение благ стало более сбалансированным. А может быть…

Может быть, сами боги хотели, чтобы я это сделал.

Наверное, впервые за всю свою жизнь я вдруг понял, зачем людям нужны боги. Идея действительно очень хороша — если все функционирует по воле существ, против которых я был бессилен. Я вспомнил и о предсказателе. Было глупо отрицать сейчас: он действительно предвидел будущее. Мое будущее. В отличие от многих других, которых мне доводилось встречать и которые пророчествовали, используя такие туманные выражения, что толковать их можно было как угодно, предсказатель, явившийся в "Буггер-зал", говорил простую правду. При условии, что его предсказания получились несколько скомканными из-за внезапной кончины…

И конечно, не стоило и думать, что жизнь, которую я теперь веду, предопределена судьбой.

"Брось все, пока ты в силе", — посоветовал мне мудрый внутренний голос, и я решил, что совет разумный. Я мог искать утешение в том, что, с одной стороны, я действовал по прихоти богов и судьбы, а с другой — может быть, этим я делал мир лучше. Таких убеждений хватило, чтобы я провел тот вечер без слез и всхлипываний.

Кейт хотела бы немного подождать и прошествовать в зал торжественно, чтобы о ее прибытии возвестил какой-нибудь придурок с оглушительным голосом, вся работа которого заключалась в том, чтобы, остановив всю процессию, проорать имя очередного прибывшего гостя. Но я надменно отказался от этой мысли.

— Это мои люди, и я — один из них. Я не стану соблюдать условности, — сказал я как можно высокомернее.

И с этими словами вышел в зал, предоставив Кейт выбирать, как ей поступить.

Время от времени меня, конечно, замечали, начинались овации, которые усиливались до такого шума, что ушам становилось больно. Ко мне устремились прихлебатели, как и тогда, когда я только въехал во двор крепости. Каким-то образом Тот Парень пробрался сквозь толпу, чтобы встать со мной рядом. Не знаю, как ему это удалось, ведь он был очень далеко, когда я вошел в зал. Он двигался так же быстро, как луч света. Наверное, он пользовался той энергией, которую сэкономил на разговорах.

Но мне ничего не угрожало. Вокруг меня были одни друзья, да и как могло быть по-другому? Разве не благодаря мне они получили все это богатство, которому так радовались? Я собрал все почести, Невпопад-мироначальник, повелитель всех своих подданных. Мне вдруг пришло в голову, что я не знаю, сколько городов я завоевал. И была ли какая-нибудь система или цель помимо простого разрушения? Кажется, я совершенно не собирался объединить города в одно государство, которым можно было бы править и которое стало бы защищаться от внешних нападений. Похоже, мне доставляло удовольствие просто разрушать все, что попадалось на глаза.

Кейт была рядом со мной, когда мы шли по залу, улыбаясь, пожимая руки, кивая всем, кто приветствовал нас. Мы двигались туда, где находились самые почетные места: огромные, богато украшенные кресла с сиденьями из красного бархата, которые сразу напомнили мне о тронах, на которых сидели король Рунсибел и королева Би. Края кресел покрывала резьба, изображавшая неведомых животных, а ножки представляли собой лапы с когтями.

Я вспомнил всех правителей, с которыми мне довелось встретиться. Диктатор Шенк и его огромный жуткий тронный зал, король Меандр, владыка без владений, который кочевал из королевства в королевство в попытках оставить позади те воспоминания, которые никогда не дадут ему покоя, король Рунсибел, конечно. А теперь… передо мной находился мой трон, мое место верховного владыки. Медленно шагая к креслу, я размышлял о том, что, по идее, низкорожденные люди вроде меня не имеют возможности увидеть хотя бы одного правителя. А я не только повидал больше, чем положено, но и сам поднялся до такого положения. Это было величайшее достижение, хотя, ад меня забери, я так и не мог вспомнить, как же я такого добился.

К трону вели несколько ступенек. Я не мог не отметить, поднимаясь, что двигаюсь я сравнительно легко. Конечно, все это такие мелочи, что вряд ли о них стоит упоминать. Это в том случае, если человек не хромает, потому что иначе даже самое простое дело становится тяжелой задачей. Здесь ничего такого не было. Я поднялся по ступенькам так легко, что, только сев в кресло, понял: сделать это мне было совсем нетрудно. Правая нога казалась не такой сильной, как левая… но она перестала быть бесполезным придатком, каким я ощущал ее до сих пор. А вспомнив, как я мылся, я понял, что и тогда в ноге у меня было не меньше силы. Я не заметил этого, потому что кто же станет обращать внимание на ногу или руку, которая работает, как ей и положено.

Я встал, выразительно помолчал и повернулся к толпе. Кейт стояла у своего трона, дожидаясь, пока я сяду. Она аккуратно сложила руки, а лицо ее имело приятное, почти блаженное выражение. Люди стали скандировать ее имя, и она просто купалась в обожании, улыбаясь искренней, радостной улыбкой, впитывая поклонение, словно губка.

Широко расставив руки, я крикнул:

— Друзья мои! Я рад вернуться к вам!

И все восторженные выкрики и приветствия теперь адресовались мне. Я был их мироначальником. В их глазах я не мог ошибаться. Я сделал жест, веля замолчать, и все немедленно повиновались.

— Перед следующим походом отдохнем, — продолжал я. — Я поговорю со своими помощниками, решу, какие города должны быть завоеваны, и в свое время мы ими займемся. А пока, — и я возвысил голос, — радуйтесь тому, что крепости Бронебойсь такая участь не грозит!

Мои слова вызвали еще больший восторг, люди выкрикивали мое имя, ритмично топали ногами с такой силой, что я начал опасаться, как бы витраж не выпал из окна и не разлетелся на тысячи разноцветных кусочков.

Тогда я повернулся к леди Кейт, взял ее за протянутую руку, притянул к себе и крепко поцеловал в губы. Меня ошеломило ее тепло, а толпа, кажется, ощутила ту же страсть, что и я, потому что издала оглушительный одобрительный крик.

— Все для тебя, любовь моя, — прошептала Кейт, — все для тебя.

Потом мы сели и предались веселью. Еда была подана в изобилии, и я накинулся на нее с большим аппетитом. Ничто не может передать удовольствие, с каким садишься за стол после того, как уже собрался умереть в проклятой богами пустыне. Я никогда еще так не радовался тому, что жив.

Передо мной поставили блюдо с небольшими круглыми коричневыми шариками. Конечно, я посмотрел на них с некоторым подозрением, как, думаю, на моем месте поступил бы всякий. Моя супруга уговорила попробовать, и я взял один из шариков кончиками пальцев. Я все еще думал, что это какой-нибудь отвратительный розыгрыш и в руках у меня какашка, но запах быстро переубедил меня. Запах был очень тонкий, изысканный — сладость, смешанная с ароматом, обещавшим настоящий взрыв вкуса, дающего простор чувственному наслаждению. Я осторожно откусил кусочек, подержал на языке и едва мог поверить своим ощущениям. Я понял, что это и есть, наверное, тот самый "шоколад", о котором говорила Шейри. О боги, за такой вкус и умереть было не жалко. Я катал шарик во рту, облизывал губы и удивлялся, чего только не изобретут люди, если решат заняться изобретениями.

Так и продолжался этот вечер — полный веселья и радости — как раз до того момента, когда ко мне приблизился Кабаний Клык. Я обратил внимание, что он тоже смыл побыть с лица, и, к моему ужасу, без нее он выглядел еще жутче. Не отводя от меня взгляда, он низко поклонился, а потом поклонился и леди Кейт. Люди в зале заметили, что он подошел ко мне, и шум веселья немного поутих, и теперь можно было услышать, что Кабаний Клык говорит.

— Полагаю, вы, мироначальник, уже знаете о наших новых пленниках? — спросил он.

К тому моменту, должен сказать, я уже совершенно расслабился, особенно если вспомнить количество меда и пива, выпитого за столом. Я не напивался с того дня, когда, будучи одураченным оруженосцем в замке короля Рунсибела, топил свои печали в вине, украдкой пробираясь в дальний винный погреб и дегустируя то, что там хранилось. Здесь никуда пробираться не нужно было. Все, что перед нами стояло, находилось в моем распоряжении, и я охотно всем этим распоряжался. Моральные затруднения, война с совестью лучше всего ведутся на море… у меня было море блаженного алкогольного тумана. Да, я уже покинул берег, и три моих полотнища наполнял тугой ветер. Я по-прежнему имел твердое представление о том, кто я такой и где нахожусь, но все остальное ускользало от моего сознания. Наверное, даже простое передвижение в пространстве было бы для меня затруднительно. К счастью, я никуда не пытался пойти, хотя в кресле держался весьма нетвердо. Я опирался на руку подбородком, который, правда, заимел досадную манеру съезжать с опоры. Получается, что я чуть ли не бил себя в лицо собственным кулаком. Мне пришлось сильно сосредоточиться на том, что Кабаний Клык говорит, потому что, если бы я хоть на миг позволил себе отвлечься, все слова пролетели бы мимо меня, а я бы только радостно помахал им вслед.

— Пленники? — переспросил я, тщательно выговаривая, чтобы быть понятым и Клыком, и самим собой.

Кейт потянулась и тронула меня за руку.

— Бунтовщики, мироначальник, — напомнила она тихо.

Я подскочил и заговорил громче, чем было нужно.

— Ну да! Бунтовщики! Убить меня хотели! Ублюдки!

— Так точно, мироначальник.

— Убить меня! Меня! Меня! Меня! — Я помолчал, нахмурился и мутным взглядом посмотрел на Кабаньего Клыка: — Я что, петь собирался?

Он глядел на меня с неприкрытым изумлением. Я гадал, почему он так странно наклонил голову, чтобы покачать ею из стороны в сторону, а потом каким-то отдаленным уголком мозга понял, что он не отводил от меня взгляда и ему приходилось выворачивать шею, поскольку моя голова постоянно клонилась набок.

— Мироначальник… если хотите… мы можем вернуться к этому позднее… когда вы будете не так… как бы сказать…

— Пьян? — спросил я.

Такая искренность с моей стороны вызвала в зале легкий всплеск смеха.

Я укоризненно погрозил Кабаньему Клыку пальцем и сделал ему замечание:

— Должен указать тебе, что я совсем не так дум, как ты пьянаешь.

— Это меня утешает, мироначальник.

— Дорогой мой, — обратилась ко мне Кейт, — может быть, лучше отложить до…

— Чепуха!

Если шум толпы и заглушал мой голос, то только до этого выкрика. Теперь меня слушали все присутствующие в зале.

— Дорогие друзья! — крикнул я, стараясь почетче выговаривать слова. — Кто хочет посмотреть, как судят бунтовщиков?

Конечно, раздались одобрительные выкрики, крики "ура!" — именно это и было нужно. Кабаний Клык сделал знак Тому Парню, который вложил меч в ножны и вышел из зала. Люди возбужденным шепотом начали обсуждать, что я стану делать: просто прикажу казнить бунтовщиков на месте или заставлю их страдать, мучительно ожидая смерти.

Что же касается меня, я словно вышел из собственного тела и теперь наблюдал сам за собой с большого расстояния. Меня окутал теплый туман. Верх взяла личность Невпопада предводителя варваров, словно я играл в какой-то масштабной пантомиме, не имевшей никакой связи с реальной жизнью. Где-то на задворках рассудка появилась мысль о том, что, протрезвев, я пожалею о своих теперешних действиях, но она не могла победить того шума в моей голове, который и побудил меня навязать торжество закона. Пусть любые другие потенциальные убийцы посмотрят, что бывает с тем, кто просто помыслит выступить против мироначальника Победа.

Послышался скрип и хруст колес, и двери в большой зал распахнулись, явив взорам огромную повозку, которую тащили два могучих раба; из одежды на них были только набедренные повязки, и торсы блестели от пота. Некоторые женщины одобрительно зашептались, и даже Кейт заинтересовалась. Я уже слишком далеко зашел к этому времени. И в самом деле, многие детали сливались в неясные пятна, и сейчас, когда много лет спустя я пишу эти строки, мне остается только гадать о том, в какой же последовательности все происходило. И что за мысли появлялись у меня в голове, поскольку главные подробности потерялись в парах алкоголя… или отсиживались там до тех пор, пока мне не пришлось очень быстро протрезветь.

На повозке стояла клетка, в которой помещались не то восемь, не то девять пленников. Одежда, в которую они были одеты, когда появились в крепости Бронебойсь, уступила место обтрепанным лохмотьям, едва прикрывавшим наготу. Ничего мятежного в их облике не было. Вели они себя по-разному: кто-то с безразличием и презрением глядел на толпу в зале, а откуда неслись оскорбления в их адрес. Другие были напуганы, а один из тех, кто постарше, закрыв глаза, раскачивался взад и вперед, непрерывно двигая губами. Он явно молился. Не знаю, слушал ли его кто-нибудь. В середине клетки был кто-то еще, но я не мог разглядеть, кто там. Но если вспомнить, насколько я был пьян, удивительно, как я разглядел саму клетку.

Повозку на двух огромных скрипучих колесах остановили футах в двадцати от меня. Рабы отступили в стороны, а Кабаний Клык с надменным видом подошел к ней. Он что-то говорил, но я не мог понять что, потому что рев и крики толпы ("Смерть! Смерть! Смерть!" — неизобретательно, но все равно впечатляюще) заглушали каждый отдельный голос.

Замолчать всех заставила Кейт. Она поднялась, и уже одно ее движение привлекло внимание, а протянув руку, она и вовсе добилась тишины.

— Спасибо, дорогая. Молодец, — сказал я, и она кивнула головой, принимая похвалу.

Потом Кейт села, и мне опять пришлось сосредоточиться, чтобы произнести связную цепочку слогов.

— Кабаний Клык… есть ли человек, который может выступить в их оправдание? Какой-нибудь представитель?

— А зачем им, любовь моя? — спросила Кейт. — Они собирались убить тебя. Какие тут могут быть оправдания?

Зал вокруг меня закружился, и я с изумлением увидел, что вдруг появились три леди Кейт там, где только что была одна. Если удастся затащить всех троих в спальню, я изрядно позабавлюсь. Все три дамы стали кружить вокруг меня, и мне пришлось сосредоточиться, чтобы уследить за ними. Поэтому я начал изо всех сил кивать головой.

— Мироначальник согласен! — провозгласил Кабаний Клык, играя на публику.

Охлад, который обходил освободившееся от толпы место по периметру, подыграл ему, спросив:

— Значит, они приговорены?

Я кивнул, стараясь не уснуть.

— Они приговорены! — взревел Кабаний Клык, и в ответ взревела толпа, так громко, что даже слегка рассеялся туман в моей голове. Я потер глаза, стараясь не упустить развития событий, вспомнить, где я и кто сидит со мной рядом, а также что это за несчастные там, в клетке. Я смутно помнил, что они угрожали мне, но чем именно, вспомнить никак не мог.

— Приведите первого! — выкрикнул Охлад.

Рабы, ставшие конвоирами, подошли к клетке и открыли ее.

Пленники, увидев, что к ним вошел Тот Парень, вытягивая из ножен меч, попятились в дальний угол. Он же взмахнул мечом, который с угрожающим свистом рассек воздух, и повел им из стороны в сторону, чтобы потешить публику своим несомненным умением убить невооруженного противника, которому некуда убежать.

Кабаний Клык громко рассмеялся, увидев, как жмутся к прутьям бунтовщики, и сказал:

— Да, желающих нет. Надо выбрать, с кого начать!

Его поддержала толпа, и ее крики, наполняя огромный зал, кое-как поддерживали меня в бодрствующем состоянии.

И вдруг над толпой раздался ясный женский голос, крикнувший с гневом и вызовом:

— Я пойду первой, банда вы негодяев!

Храбрый выкрик произвел двоякий эффект. Во-первых, толпа от удивления тут же замолчала. А во-вторых, я тут же протрезвел или по меньшей мере вернулся в состояние, близкое к трезвости. Не слушайте никого, кто говорит вам, что пьяный человек должен выждать положенное количество часов, прежде чем он придет в себя. Очень возможно, что вы выйдете из одури одним рывком, если тому найдется достаточная причина. Как раз это и произошло.

Потому что из толпы бунтовщиков выходила, подняв плечи и расправив голову, Шейри. Ее взъерошенные волосы стали длиннее, чем мне запомнилось, а под правым глазом лиловел синяк, о происхождении которого я не осмеливался даже гадать. Но это была она, и смотрела она мимо своего возможного палача прямо на меня с такой ненавистью, о которой я даже не подозревал.

— Что бы ты ни делал, Невпопад, — фыркнула она, — ты все только портишь.

5 ВОЙДУ Я К МИЛОЙ В КЛЕТКУ

На мои плечи всей тяжестью навалилось жуткое предчувствие, а я смотрел, как Шейри подходит ко мне и останавливается в десятке шагов от Того Парня. Впереди бежал один из рабов, раскладывая на полу толстые тряпки. Ну да. Безголовое (или рассеченное пополам) тело должно упасть на пол, и кровь в таких случая бьет фонтаном.

Люди толпились, стараясь устроиться так, чтобы было получше видно, а Охлад крикнул, словно публике в цирке:

— Внимание! Сейчас польется кровь и полетят брызги! Тех, кто в первых трех рядах, может забрызгать!

Это и требовалось, чтобы заставить толпу отступить на более безопасное и сухое место.

Шейри не отрывала от меня взгляда, даже невзирая на то, что смерть стояла в нескольких шагах от нее, готовясь взмахнуть мечом. Все, что говорила мне Кейт: надо, мол, быть твердым, внушить правильное настроение, дать всем понять, как опасно меня предавать, — все мне было понятно. Но как, как я мог вот так стоять и смотреть, как Шейри будут убивать у меня на глазах?

"Легко. Держи свой большой рот на замке. Она не принесла тебе ничего, кроме боли и страданий! Ты ничего ей не должен! Ничего!"

Это была правда. Я действительно ничего не был ей должен. Ничто не могло подвигнуть меня рисковать своей шеей, чтобы спасти ее. Если бы не Шейри, я бы до сих пор радовался жизни в "Буггер-зале" и ничего бы со мной не случилось. Шейри сунула свой нос в мою жизнь и перевернула ее кверху задницей. Если она потеряет из-за этого свою жизнь, мне хуже не станет.

Разве…

Она может знать ответы. Ответы на загадку, как я здесь оказался. Иначе эта загадка будет мучить меня до конца моей жизни. Она же умирала вместе со мной в Трагической Утрате. Что бы ни случилось со мной, это не могло не отразиться на ней.

Прежде чем я успел понять все это, я уже вскочил и крикнул:

— Погодите!

Лицо Шейри ничуть не изменилось, по-прежнему выражая полнейшее презрение. Тот Парень, кажется, был озадачен, потому что начал убирать меч в ножны и отходить. Мой крик заставил всех снова замолкнуть.

— Мироначальник, при всем нашем почтении, — осторожно начал Кабаний Клык, подходя ко мне, — чего же ждать? Они были осуждены. Надо приводить приговор в исполнение, ведь так?

"Еще бы".

Мысли мои заметались. Кейт озадаченно смотрела на меня, явно не понимая, что на меня нашло. Я и сам не понимал ничего, кроме того, что только Шейри могла пролить свет на мою загадку.

— А.

Я начал говорить, не зная, чем закончу, а это всегда рискованно. Но мне нельзя было показывать сомнений. Я мог вести себя, как пьяный деспот, — это было допустимо. Но, как уже упоминалось, колебания могут привести к гибели вождя — либо от рук врагов, либо от рук его собственных подданных.

— У богов это вызовет омерзение! — заявил я.

Думаю, никто так не удивлялся, как леди Кейт.

Она смотрела на меня так, словно я лишился рассудка. Впрочем, остальные смотрели точно так же.

— Неужели? — спросила она. — А откуда ты знаешь?

— А откуда ты знаешь, что не вызовет? — ответил я вопросом на вопрос.

Кейт открыла рот, словно собираясь ответить, но потом снова закрыла его и просто сидела и выжидающе глядела на меня.

— Не надо со мной спорить, потому что я знаю! — сказал я, обращаясь к ней, но подразумевая всех, кто находился в зале. — Ты же не думаешь, что я мог добиться всего, что у меня есть, — богатств, величия, — если бы боги не были на моей стороне? И потому, что они ко мне благосклонны, я имею некоторое… представление, если хочешь, о том, что понравится богам, как внизу, так и наверху.

— Да, это разумно, мироначальник, — задумчиво почесывая шею под подбородком, высказался Кабаний Клык. — Хотя я никогда не слышал, чтобы вы такое говорили.

Я выпрямился. Мне совсем не нравилось, как ощущает себя правая нога. Кроме того, в груди, там, где помещался алмаз, чувствовалось легкое жжение. Не болезненное, а словно живительное, словно в меня вливалась новая энергия. Мне казалось, что я буквально излучаю обаяние. Я не просто собирался выступить с объяснениями. Я делился с народом словами божественной мудрости. Короче говоря, я сам начал верить в то, что придумал.

— Уж не думаешь ли ты, Кабаний Клык, — начал я уверенно, надменно и даже слегка угрожающе, — что я должен так или иначе делиться с тобой каждой своей мыслью?

— Нет, мироначальник! — тут же ответил он.

Я бросил взгляд на остальных моих сподвижников, а они в ответ поспешно опустили головы. Краем глаза я заметил, что только леди Кейт не присоединилась к ним. Она просто наблюдала за мной, словно ястреб.

Однако, удовлетворенный подчинением Кабаньего Клыка, я гневно указал на пленников. Я старался не встречаться взглядом с Шейри, которая продолжала глядеть на меня с прежней ненавистью.

— Сейчас, — продолжал я, — время праздника. Это время не годится для того, чтобы проливать кровь, даже кровь этих. — Я вложил в последнее слово побольше презрения. — Всем присутствующим здесь зрелище смерти этих предателей доставит немало радости, но лучше отложить такое удовольствие до завтра, а не то кровь, пролитая во время праздника, падет на всех нас проклятием.

Присутствовавшие дружно ахнули от ужаса и вздрогнули, когда воздух расколол оглушительный крик. Оказалось, это кричал Мордант, обвившийся вокруг светильника под потолком. Он испустил второй крик, словно для того, чтобы подчеркнуть мои слова, да еще покачал вверх-вниз головой. Конечно, это было движение безмозглого животного, но на тех, кто видел, оно произвело изрядное впечатление.

— Так что доверьтесь мне, друзья, — заявил я. — Я приговорил пленников к смерти. Они умрут. Но это будет завтра, а ночь они проведут в узилище, слушая, как мы тут веселимся, и зная, что утекает песок их достойного жалости сущ… сусч… сущн… бытия! Жалкого бытия!

Как вы можете догадаться, снова раздались восторженные крики. Мужчины стучали кулаками по столу, топали ногами с таким воодушевлением, что я побоялся, как бы не рухнули стены. Рабы затолкали Шейри обратно в клетку, захлопнули дверь, заперли ее и выкатили повозку из зала. За все это время Шейри ни на миг не оторвала от меня взгляда. Мне казалось, что в воздухе проскакивают искры от ее ненависти.

О боги, что ей от меня надо?

И я понял: мне придется ее спросить.

Прошло немало времени, прежде чем я вернулся наконец в спальню. Леди Кейт сопровождала меня, но была какая-то недовольная. Еще со мной был хролик, он, как всегда, устроился у меня на руке. Кейт, хоть и ощущала неловкость, все же отважно завела разговор:

— Самое сильное впечатление произвел Мордант. Особенно то, как он подтвердил твои слова.

Внутренний голос напомнил, что Мордант понимает каждое слово, но я не мог знать этого наверняка.

— Почему это? — спросил я.

— Ну как же, мироначальник… хролики — очень необычные существа. Говорят, что им известна воля богов. Когда такой зверь становится привязан к человеку, как Мордант привязался к тебе, это не может не оказать влияния на твоих подданных. А когда ты говоришь о воле богов, а Мордант присоединяется, ну… — И она пожала плечами, словно досказывая этим жестом все, что было необходимо. Наверное, так оно и было. Я не мог не заметить, что Кейт обратилась ко мне "мироначальник", а не "любовь моя". Я не знал, что это означает, но подозревал, что ничего хорошего. Как только за нами закрылась дверь в спальню, Кейт повернулась ко мне; ее поведение совершенно переменилось — она стала более настойчивой и откровенно нетерпимой. Сложив на груди руки, она спросила:

— Почему?

— Что почему? Почему я отложил казнь?

Она не кивнула. Ей незачем было кивать. Мы оба знали, что это так.

— Ты же слышала, что я сказал.

— Слышала, — ответила она. — Просто… Невпопад, по-моему, это неправда.

Я сбросил с плеча накидку и повернулся к Кейт.

— Ты хочешь сказать, — холодно заговорил я, — что я солгал? Что я некоторым образом был нечестен?

— Нет, я не говорю это. Я вообще не говорю, что ты виноват. — Она глубоко вдохнула, словно собираясь с духом, и сказала: — Я заметила, как одна из бунтовщиц смотрела на тебя. Я ее узнала по описанию. Ее зовут Шейри. Есть люди, которые говорят… — Кейт перешла на шепот, словно опасалась, что кто-то может подслушать. — Говорят, что она плетельщица. Что она владеет какой-то магией.

— Нет! — воскликнул я, стараясь принять как можно более удивленный вид. Интересно, откуда взялись эти слухи, если Шейри была практически беспомощна. По крайней мере, она сама мне так говорила — тогда, давно. Я не знал — вдруг что-то с тех пор переменилось… хотя, думаю, если бы к Шейри вернулись силы, ее бы не поймали так легко, да и вообще вряд ли поймали бы. — Плетельщица, говоришь? Одна из тех, кто может нащупать нити мистической энергии, существующие в природе, и сплести их вместе?

— Да. И я боюсь, что она… каким-нибудь образом заколдовала тебя.

Я умело изобразил недоверие на грани негодования.

— Это невозможно! Нет, невозможно! — Потом я подошел к Кейт, взял ее руки в свои, глядя на нее со всем обожанием, какое только мог в себе отыскать. — Что ты… как может какое-то заклинание от такой жалкой личности перебить те чары, что наложила на меня ты — твоя красота и мудрость?

Кейт улыбнулась и опустила взор, слегка покраснев.

— Знаю, это звучит глупо. Здесь не было никаких плетельщиков уже… Ну да ладно, что об этом думать. И все-таки… — Кейт взглянула на меня с тревогой. — То, как она на тебя смотрела… И как ты смотрел на нее, словно бы узнал…

Я сначала хотел не обращать внимания на ее беспокойство. Но мой опыт общения с женщинами, который ни разу ничем хорошим не кончался, научил меня по крайней мере одному. Гораздо лучше придумать для женщины какое-нибудь объяснение, чем пускаться в рассуждения, что ее опасения не имеют оснований… особенно если вам не хочется, чтобы она узнала правду.

— Знаешь… я тоже что-то такое почувствовал, — задумчиво произнес я. Я выпустил ее ладони, заложил руки за спину и стал ходить по комнате. — Словно я действительно каким-то образом знал ее. И сейчас мне пришло в голову, что такое и вправду могло быть.

— Расскажи мне, умоляю!

Кажется, Кейт искренне заинтересовалась, словно сейчас ей откроют все тайны вселенной. Она улеглась поперек нашей просторной кровати под балдахином, подперев подбородок кулачками, и смотрела на меня с живым интересом.

Я шагал, словно могущественный отгадчик таинственных загадок, готовый разрешить любое затруднение.

— Говорят, что все мы проживаем несколько жизней. И что жизнь, какая она есть сейчас, просто одна из многих, и с каждым проходом через эту плоскость существования мы обретаем все больше и больше знания. В конце концов те, кто узнает достаточно много, восседают одесную самих богов.

— Да-да, я тоже это слышала! — возбужденно воскликнула Кейт. — Продолжай!

— Еще говорится, что в каждой жизни мы встречаем одних и тех же людей. Тела меняются, но их душа, дух остаются неизменными. Поэтому иногда ты встречаешь какого-то человека и сразу понимаешь, что он тебе не нравится. Это потому, что в предыдущей жизни он сделал тебе что-то плохое.

— И наоборот! — воскликнула Кейт. Она чуть ли не подпрыгивала на кровати. — Если человек влюбляется с первого взгляда, это значит, что он встретил свою прежнюю любовь!

Я торжествующе указал на нее пальцем:

— Вот именно! И я это почувствовал, как только увидел тебя!

Она осеклась, и я понял, что совершил ошибку. Смущенно качая головой, Кейт сказала:

— Когда мы встретились, а это был один из твоих первых набегов, ты побил меня и потом три дня держал связанной по рукам и ногам.

Я застыл и смог придумать только такой ответ:

— Это потому, что только так я мог выразить ту страсть, что почувствовал.

— О-о! — К моему полному изумлению, такое объяснение ей очень понравилось. А потом, словно разгадав трудную загадку, Кейт произнесла: — Значит… ты утверждаешь, что встречал эту самую Шейри в предыдущей жизни! И даже "узнал" ее?

— Верно, — отвечал я, радуясь, что мы свернули с опасной темы. — Я узнал ее как одного из своих врагов в предыдущей жизни.

— Не любовницу? — шутливо спросила Кейт, но я заметил, что она не на шутку озабочена.

Я покачал головой:

— Нет, конечно нет. Ты же видела, с какой ненавистью она на меня смотрела. Похоже, она тоже узнала меня. Может быть, когда-то мы сражались и я убил ее, и она узнала во мне того, кто несет ей смерть. А я узнал, что она та самая, кто доставил мне какое-то горе.

Кейт вскочила на коленки, как расшалившийся ребенок.

— Ну что ж! Значит, самое лучшее, что ты можешь для нее сделать, — это отправить ее в следующую жизнь! И пусть нам повезет и в другой жизни! Надеюсь, это будет ей уроком и она никогда больше не станет тягаться с могущественным Невпопадом!

— Нам остается уповать на это, — ответил я одобрительно.

— Будь же крепок, мой повелитель, — сказала Кейт, — потому что вместе, ты и я… мы можем переделать этот мир по нашему вкусу, и никакие заговорщики и бунтовщики не остановят нас!

Она потянулась ко мне и повалила меня на кровать. Напор и сила, с какими взялась за меня леди Кейт, вызвали неприятные воспоминания о том времени, когда я находился под властью кольца, а вместе со мной, кажется, и все женщины в Истерии. Но потом я напомнил себе, что эти приключения давно позади, и отдался страсти, а одежда разлетелась по всей комнате. Комнату освещал одинокий шандал; во время наших упражнений он слетел со стола, после чего свет погас, и я исчез в темноте.

Через час, по-прежнему в темноте, когда сопение леди Кейт подсказало мне, что она потеряна для внешнего мира, при едва заметном свете лунных лучей, пробивавшихся в комнату, я натянул на себя какие-то одежки.

Вдруг в темноте раздалось "чк", и я замер. Словно по каменной поверхности стукнули когти… и тут я опомнился. Я же забыл про Морданта! Он, наверное, уселся где-нибудь повыше, пока мы предавались лежачим удовольствиям. Теперь, когда все закончилось и я собрался пойти кое-куда, он хотел сопровождать меня. С одной стороны, это было приятно. С другой — если он хоть раз издаст свой оглушительный крик, проснется не только Кейт, но и все, кто тут спит поблизости.

Я поднес палец к губам. Мордант смотрел на меня сверху, вытянув шею и наклонив голову, и я впервые заметил, что его глаза светятся золотым светом. Я вспомнил, что говорила о хроликах Кейт, и стал гадать, правда ли то, что она сказала. Потом я осторожно пошел к двери; хромая правая нога стала такой сильной, что в посохе я больше не нуждался. Это было очень хорошо, иначе постукивание посоха по полу могло бы разбудить Кейт.

Я подобрался к двери, осторожно открыл ее и услышал шум крыльев. Я не спал и сразу понял, в чем дело. Кейт даже не пошевелилась. Стоя в двери, я протянул руку, и Мордант устроился у меня на предплечье.

Я едва смог подавить вскрик.

Ведь я забыл надеть нарукавники, и Мордант как ни в чем не бывало уселся прямо на незащищенную руку, вонзив когти в плоть. Я так крепко закусил губу, что ощутил во рту вкус крови. Мордант понял, что мне что-то не нравится, но явно не понимал что. И стал устраиваться поудобнее, причиняя мне новые болезненные уколы. С трудом сдерживаясь, я крепко взялся за ручку и закрыл за собой дверь.

Оказавшись в коридоре, я зажал свободной рукой рот, чтобы удержать болезненный вопль, и стряхнул Морданта с руки. Озадаченный хролик завис, хлопая крыльями, в воздухе — он-то не ожидал никакого подвоха — и сел на пол. После чего несколько укоризненно уставился на меня. Я опустился на колени и показал ему руку. К счастью, он не повредил кожу, но боль была ужасная.

— Доволен? — шепотом спросил я.

Мордант смотрел на меня. Он нисколько не был доволен, его морда вообще ничего не выражала, если честно. Он же был всего лишь безмозглым животным. Или нет? Я приблизил свое лицо к нему и спросил:

— Ты можешь разговаривать?

Он склонил голову набок и ничего не ответил. Мне оставалось только радоваться, что мимо никто не проходил, иначе мироначальник Победа оказался бы запертым в каком-нибудь веселеньком месте, где содержат умалишенных.

— Слушай, — продолжил я, ничуть не смущаясь. — Может, я сам и найду темницы. Это не так уж трудно — надо найти лестницу и идти все время вниз. Но с проводником я доберусь быстрее, а Кабаний Клык и Охлад говорили, что ты очень умный. Та девушка… которую я приговорил к смерти вместе с остальными… Ты можешь отвести меня к ней? Можешь?

Мордант опять ничего не ответил. Я не мог отгадать, о чем он думает. Может, всего лишь о том, когда в следующий раз его покормят, потому что был глупым летающим существом, понимавшим мои слова не лучше, чем какая-нибудь луковица.

Вдруг хролик взлетел. Он полетел по коридору, двигаясь абсолютно бесшумно, и на миг я решил, что он собрался по своим делам — поискать, например, грызунов, которых в замке должно быть немало, и вкусно поужинать перед сном. Но в дальнем конце коридора он сел на стену, зацепившись за карниз, и пристально посмотрел на меня.

Его намерения были понятны: он хотел, чтобы я шел за ним.

Я подчинился.

По дороге нам встретились несколько припозднившихся гуляк, но вряд ли они меня заметили, потому что все как один были до умопомрачения пьяны. Парочка из них с трудом меня опознали, но никто наутро и не вспомнит об этой встрече.

Я чувствовал себя немного глупо, шагая за Мордантом по коридорам, вниз по лестнице, потом снова по коридорам. Могло случиться, что глупое существо не имело ни малейшего представления о том, что мне надо, и я просто шел за ним неизвестно куда. Но когда я уже собирался сдаться и вернуться в постель, Мордант завис, хлопая крыльями, у тяжелой двери и постучал по ней когтем. На двери висел огромный замок, но неподалеку на вбитом в стену крюке висел здоровенный ключ. Я снял ключ с крюка, вставил его в замок и повернул. Мне пришлось приложить усилие, но через миг раздался громкий щелчок, и дверь распахнулась.

Тут же в нос мне ударил запах, какой бывает исключительно в тюрьмах. Вонь от людей, сгрудившихся в тесном помещении, от их экскрементов, пота и отчаяния. Мне захотелось тут же захлопнуть дверь, запереть ее, повесить ключ обратно и забыть, что я тут был. Но я подавил первый порыв (чего не следует делать) и сделал шаг внутрь. За дверью обнаружилась ведущая вниз лестница; ее освещали прикрепленные к стенам факелы. Я повернулся к Морданту, чтобы посмотреть, последует ли он за мной, но его нигде не было. Он явно решил, что найдет чем заняться, вместо того чтобы шляться по темницам. Я был с ним согласен, но сейчас собирался именно туда. Как приятно знать, что у не умеющего говорить животного ума больше, чем у меня!

Все-таки он знал, где темницы. Он понял или мои слова, или мое желание. Если вспомнить, сколько я встречал человек, которые никак не понимали, чего мне от жизни надо, Мордант был не только умнее меня, но и гораздо умнее, чем большинство людей.

Я закрыл за собой дверь, запер ее на случай, если какая-нибудь любопытная душа пустится за мной следом, и направился вниз. Под мышкой я нес небольшой узел, который положил на пол, прежде чем начать спускаться. Несмотря на освещение, я щурился, потому что видно было отвратно. Рукой я держался за каменную стену и примерно через тридцать ступенек ступил на пол, покрытый толстым слоем сырой грязи. В замке и так было не жарко, а с каждым шагом вниз становилось все холоднее и холоднее. Если бы не скудное тепло от факелов, пальцы и ноги совсем бы утратили чувствительность.

— Кто идет? — раздался голос из темноты впереди.

Тут меня не могли не узнать. Я взял со стены факел и держал его перед собой, чтобы осветить лицо. В темноте, понятное дело, ахнули от неожиданности.

— Мироначальник! Что привело вас сюда?

— До моих ушей дошли слухи, — заговорил я, заранее приготовившись к возможной встрече с тюремщиками, — что заговор против меня распространился не только среди тех пленников, которые сидят у нас в темнице. Я хочу поговорить с женщиной. Отведите меня к ней.

Ко мне вышел тюремщик. Наверное, хорошо, что он занялся именно таким делом — настолько отталкивающей была его наружность. Мертвенно-бледный, с гнилыми зубами, лицо покрыто прыщами, глаза прищурены. Хотя, возможно, по стандартам тех женщин, которые предпочитают тюремщиков, он считался милашкой.

— У нее дурной глаз, — зловеще сказал тюремщик.

Он, конечно, имел в этом деле опыт, поскольку его собственный правый глаз казался каким-то безжизненным, слегка выкаченным и ни на что определенное не глядящим. Носил этот человек форму, удивительно напоминающую по виду мешок из-под картошки. Но когда дело доходило до работы с заключенными, он явно был на своем месте, потому как производил внушительное впечатление, невзирая на все свои недостатки. А могучие его руки были такие длинные, что даже казалось странным, как это они не волочатся за ним по полу.

— Я попробую, — ответил я ему.

Тюремщик судорожно вздохнул.

— Мироначальник не знает страха, — произнес он и шаркающей походкой направился в темноту, сделав мне знак следовать за ним.

Я бы все равно не пошел обратно, но оставил его действия без комментариев. Меня нисколько не беспокоило, мог ли он сравняться в умственном развитии с овсяной кашей или не мог, лишь бы вел меня туда, куда мне надо.

Мы прошли мимо каких-то дверей, напротив одной такой двери тюремщик остановился, осмотрел ее сверху донизу, словно желая убедиться, что нашел нужную. Потом снял с пояса большую связку ключей и очень медленно начал перебирать их слегка дрожащими руками. Мне они все казались одинаковыми, но тюремщик хорошо знал свое дело, потому что внимательно глядел здоровым глазом на каждый ключ, прежде чем отпустить его и взять следующий. Наконец он выбрал нужный и шагнул к двери, но прежде чем он вставил его в замок, я шагнул к нему и,положив руку ему на запястье, тихо сказал:

— Оставь-ка мне ключ от этой камеры и ступай по своим делам. Я лично займусь этим.

Он запыхтел.

— Лично, милорд? — На его гадком лице появилась сладострастная усмешка.

Одни боги ведают, что он там себе представил — наверное, домогательства, изнасилования и прочие подобные развлечения.

— Да-да. И вот еще что… — Я посмотрел по сторонам. — Может быть, я еще кого-нибудь к ней приведу, ну, чтобы занялись лично. Когда я закончу… ну, ты понимаешь, о чем я.

— Кажется, да, мироначальник, — отвечал тюремщик и подмигнул мне здоровым глазом, что было несколько неприятно, потому что второй глаз при этом выкатился еще больше. — Вы хотите сказать, что если я загляну в ее камеру, а там никого не будет, так я не должен пугаться.

Мы оба хихикнули, тюремщик снял ключ с кольца, вручил мне и скрылся в темноте. Я не стал полагаться на зрение, а дождался, пока его шарканье затихнет вдали. Тогда быстрым движением я повернул ключ в замке и распахнул дверь, держа перед собой факел. Я сделал это по двум причинам: чтобы осветить камеру и предупредить Шейри, если она затаилась и собирается броситься на меня в попытке сбежать.

Мне не стоило переживать. Шейри сидела на полу в дальнем конце камеры. В верхней части стены находилась оконная щель, через которую проникал свежий воздух, а в дневное время — и немного света. Больше в камере ничего не было — никакой меблировки, ни даже щепки. Однако даже роскошная мебель для спальни не смогла бы улучшить ни интерьер, ни атмосферу мрачной темницы.

Сначала Шейри не поняла, что это я, потому что свет факела ослепил глаза, привыкшие к темноте.

— Шейри, — шепотом позвал я.

Она подалась вперед, сначала вроде удивилась, но тут же ее лицо приняло то же самое презрительное выражение, которое я видел в большом зале.

— А, это ты.

— Шейри… я знаю, что ты можешь подумать, — начал я.

— Да что ты? — перебила она меня. — Ну тогда лучше не поворачивайся ко мне спиной. Ведь это ты во всем виноват.

— Я виноват? — потрясенно переспросил я, перешагивая через порог и закрывая за собой дверь. Так у нас получалось хоть какое-то уединение, поскольку дверь хотя бы немножко глушила звук. Я мог быть уверен, что тюремщик сидит достаточно далеко и нас не слышит, но лишняя осторожность никогда не помешает. — Я виноват, что ты решила меня убить?

— Ты виноват, что я нарушила клятву.

Я уставился на нее.

— Что?

— Нарушила клятву плетельщицы. Я ее принесла…

— А-а. — Я понял, о чем она говорила. — Это когда ты спасла мне жизнь. Король Меандр хотел меня казнить, потому что думал, будто я шпион, а ты…

— Я, его доверенная погодная плетельщица, поклялась клятвой плетельщиц, что знаю тебя и что я была твоей возлюбленной, — горько сказала она, вложив в последнее слово все свое отвращение. — Я говорила тебе…

— Я помню, что ты мне говорила. Ты сказала, что если плетельщик солжет под клятвой, это может иметь далеко идущие последствия для всех, кто получает на этом моментальную выгоду.

— Верно. — Шейри сделала широкий жест рукой. — Все, что со мной произошло, — тому доказательство. Это месть судьбы, и все потому, что я была такой дурой, спасая тебе жизнь.

— Насколько я помню, — возразил я, — сначала я спас тебе жизнь. И с тех пор еще раз спас. Так что можно сказать, что произошел равноценный обмен.

— Равноценный? — Шейри вскочила на ноги. — Я сижу в тюрьме, ожидая казни, а ты — предводитель дураков, которые поклоняются тебе! У тебя армия в тысячи солдат! И это равноценно?

Мы как-то удалились от темы. С Шейри всегда так — своим редким занудством она может сбить меня с любой важной темы. Я поглубже вдохнул, чтобы успокоиться и не дать еще больше втянуть себя в пустые злобные препирательства, и сказал со всем возможным спокойствием:

— Я не хочу тебя казнить, поняла? Я хочу, чтобы ты меня послушала.

— Послушать тебя? Тебя? — Шейри возвысила голос, невзирая на мою отчаянную жестикуляцию, призывавшую ее быть потише. — Когда я упала в Трагической Утрате, я думала, мне конец! Все! Но потом очнулась и обнаружила, что меня подобрали какие-то кочевники, которые называли себя пескоедами!

— Они выбрали себе подходящее место для жизни, — заметил я осторожно.

— Заткнись! — Шейри наклонилась ко мне, сверкая глазами. — Таких мирных, тихих людей больше нигде не встретишь! Они взяли меня к себе, помыли, поделились своими скудными запасами воды. У них даже был лекарь, он залечил мне рану, полученную от стрелы Беликоза! И знаешь, о чем я их спросила? Только об одном: почему они не спасли тебя? А когда они ответили, что нашли только меня, я упросила их вернуться, и они вернулись, но никого не нашли! Ни следа! Ты бросил меня в пустыне!

— Да нет же!

Шейри качала головой; она явно страдала от гнева и презрения к самой себе. Она ходила по камере, размахивала руками, словно выпускала все переживания, которые очень долго копились в ее душе.

— Но даже тогда я была такая глупая, что не поняла, что случилось! Я решила, что ты ушел куда-то в беспамятстве или тебя похитили! Несмотря на все, что ты со мной сделал, я, наивная, думала, что есть такие вещи, через которые ты никогда не перешагнешь! Какая я дура!

— Шейри, ради богов!

Но она все говорила и говорила, то повышая, то понижая голос:

— И я продолжала тебя искать! Много месяцев! Куда бы ни ехали пескоеды, я везде тебя искала! Не теряя надежды! Но бедолагам не повезло. Они оказались не в то время и не в том месте! — Шейри резко развернулась и уставила на меня палец. — Город Мишпу'ча! Не припоминаешь, а? — Я покачал головой, хотел ответить, но Шейри продолжала: — Ну да! С чего бы? Сколько их было — городов, которые ты разрушил, жизней, которые загубил. Зачем запоминать какой-то? Это был свободный вольный город, Мишпу'ча, и пескоеды покупали там припасы как раз тогда, когда на них напала твоя орда! Поработители с огромными мечами, упоенные собственной жестокостью, — они уничтожили всех в Мишпу'ча! Нет, не всех. Некоторых оставили, чтобы позабавиться или завести себе новых рабов, которые могли бы исполнять все их прихоти. Я была среди тех немногих, кому удалось спастись… но сначала я с ужасом узнала, кто ими командует и чьим именем творятся чудовищные жестокости. — Она вдруг размахнулась и влепила мне пощечину, да так быстро, что я не успел увернуться. — Это был ты, Невпопад! Мироначальник Невпопад, разрушитель, исчадие ада! Тебе нравится такая жизнь? Она тебя радует?

— Шейри…

Она кричала все громче и громче и молотила меня по груди.

— Может, таким образом ты хочешь отомстить за все зло, которое, как тебе кажется, люди тебе причинили? Ты безумный, жестокий, извращенный…

Я ее ударил. Со всей силы.

Удар пришелся по лицу и сбил ее с ног. Она приземлилась на пол, раздался глухой стук, и в тот же миг я навалился на нее, зажимая ей рот рукой.

Шейри укусила меня в основание ладони.

— Заткнись! — прошипел я, скрипя зубами от боли. — И прекрати колотить меня! Ты идиотка, нас же обоих убьют! Заткнись и выслушай меня, потому что ни твои крики, ни истерики нам не помогут! Тс-с!

Я не мог больше терпеть боль и, оттолкнув Шейри от себя подальше, сунул укушенную руку под куртку.

— Какое мне дело, если тебя убьют? Ты же собираешься убить меня! — огрызнулась она, потирая покрасневший след удара на лице. — Да и как я могу тебя убить?

— Если тюремщик услышит, что ты меня бьешь, а я позволяю тебе ругаться и кричать, пойдет слух, что я не так уж силен. Значит, меня можно будет свалить.

Я отважился взглянуть на руку — там, где Шейри меня укусила. Я ожидал, что пойдет кровь, но мне явно повезло. На ладони остались только глубокие отпечатки от ее зубов.

— А потом, — прибавил я, — если у человека истерика, с ним так и надо поступать. Ударить по лицу.

— Это не истерика. Я просто очень разозлилась. — Она прищурила глаза. — Ты хочешь что-то мне рассказать. Ну и какую ложь придумал твой подлый ум?

— Никакой лжи, это неправда. — Тут Шейри уже открыла рот, но я перебил ее: — Я кое-что на самом деле придумал, но только чтобы помочь тебе.

— Посмотрим. — Шейри прислонилась к стене и презрительно фыркнула.

— Мне надо, чтобы ты меня выслушала.

Наверное, моя настойчивость привлекла ее внимание или интерес, на худой конец.

— Хорошо, — спокойно сказала Шейри. — Я тебя слушаю.

— Ты права. Я не помню Мишпу'ча.

— Я так и знала. Ублюдок!

— Не помню и всех остальных городов, деревень и их жителей. Я вообще ничего не помню.

Шейри долго смотрела на меня, а потом покачала головой.

— Очень жалостливо…

Я схватил ее за плечи — может быть, слишком сильно, потому что она поморщилась и попыталась вырваться. Я немного ослабил хватку, но по-прежнему не отпускал ее.

— Шейри… я умирал в пустыне, а в следующий миг уже стоял в поле, глядел на горящий город, а рядом валялся убитый человек, в груди которого торчал мой собственный меч. Все называют меня мироначальником, все принесли мне клятву верности, но даже под угрозой смерти я не смогу назвать тебе ни одного моего подданного по имени.

— Хорошо бы устроить тебе проверку, — заявила Шейри. Кажется, мой рассказ не произвел на нее впечатления.

— Тебе придется мне верить, — настойчиво сказал я. — Я не помню совсем ничего. Не имею ни малейшего представления, как я сюда попал и как все получилось. Словно очнулся среди жуткого кошмара.

— Когда ты в пьяном виде приговорил меня и моих товарищей к смерти, кошмары тебя, кажется, не мучили.

— Может ли… — Я облизал внезапно пересохшие губы. — Может ли так случиться, что алмаз на все это как-то влияет?

— Алмаз? — Шейри как-то странно на меня посмотрела. — Он все еще у тебя? Где ты его хранишь?

Я хотел сказать ей… но потом вспомнил, с кем я разговариваю. Всего несколько минут назад она громко и злобно обещала меня убить. Было бы чистой глупостью сообщить ей, что ее бесценный камешек я ношу на груди. Очень может так случиться, что вскоре кто-нибудь попытается вырезать его оттуда кинжалом и вряд ли будет деликатен в такой работе.

Так что я решил ограничиться следующим ответом:

— Он в безопасном месте. — И, желая увести разговор в сторону от камня, продолжал: — Ты тоже будешь в безопасности, когда я тебя отсюда вытащу. Настолько, насколько тебе позволят твой ум и характер.

Шейри в замешательстве смотрела на меня.

— О чем ты говоришь? Отсюда? Я не…

— Я не собираюсь тебя казнить, — сказал я ей. — Послушай… вот что должно произойти. Я выведу тебя отсюда. Тюремщик уже знает, что камера может оказаться пустой, и я не стану его разочаровывать. Как только я тебя выведу наверх, ты переоденешься в длинный плащ с капюшоном — уловка простая, но хорошо скрывает внешность. Плащ я оставил на верхней площадке лестницы. В крепости почти все спят, так что тебе не придется…

— И я останусь одна? — немного едко спросила она. — А отважный Невпопад за мной не последует?

— Я пока останусь здесь, — резко ответил я. — Я даю тебе возможность освободиться. Самое трудное — пройти через главные ворота. Честно говоря, не представляю, как ты справишься с этой каменной махиной. Но если ты хорошо соображаешь, а в этом я не сомневаюсь, то вполне сможешь выбраться. Оттуда можешь идти к Декартовым плоскостям или куда уго…

— А остальные? — требовательно спросила Шейри.

Сначала я не понял, о чем она спрашивает, настолько диким казался ее вопрос.

— Остальные? Твои подельники и последователи?

— Мои собраться в борьбе против темных сил… то есть тебя, — поправила меня Шейри, и взгляд ее стал страшен.

Я поднялся. Шейри увидела, с какой легкостью у меня это получилось, но я не дал ей понять, что заметил это.

— Шейри… я и так смертельно рискую, устраивая тебе возможность побега. Если недосчитаются одного бунтовщика…

— Его можно будет выследить? Ты это хотел сказать.

Я поднял руку и потер переносицу, чтобы успокоить головную боль, которая все усиливалась. Шейри тем временем продолжала:

— Ты хочешь устроить на меня облаву, правда ведь? Я вроде как сбежала, а потом за мной с гиканьем погонятся твои головорезы, и славное получится развлечение.

— Ничего подобного.

— А я это вижу именно так!

Я замахал руками, как ополоумевшая птица.

— Хочешь верь, Шейри, хочешь нет, но мир не обязательно такой, каким тебе кажется! Я хочу тебя освободить!

— Почему?

— Потому что!

Ее презрительная гримаса ничуть не изменилась.

— Почему "потому"?

"Потому что это я виноват, и прости меня за то, что я тогда сделал, когда у меня было кольцо, и потому что мне не все равно, что с тобой будет".

Я сам не мог поверить, что в моей голове могут появиться такие мысли. Мне даже думать такое было страшно. И уж разрази меня гром, если я скажу все это Шейри. Ничего хорошего из этого не выйдет. Она просто рассмеется мне в лицо, или обзовет меня вруном, или опять начнет колотить меня.

Наверное, лицо у меня было дурацкое, потому что Шейри смотрела на меня так, словно я вдруг превратился в полного идиота. Через миг я уже пришел в себя, а она спросила с раздражением:

— Ну и?

И я сказал первое, что пришло мне в голову:

— Потому что ты этого никак не ожидаешь.

Я подумал, что однажды это сработало, потом не сработало, так что надо посмотреть, как обернется сейчас.

Шейри засмеялась низким грудным смехом.

— Хочешь сказать, чистое извращение? Да, это на тебя похоже. — Но прежде чем я успел поздравить себя с тем, что провел ее, Шейри попятилась от меня, решительно скрестив на груди руки. — Спасибо, но я все равно останусь здесь.

Ну и ну! Мне хотелось стукнуть ее посильнее, чтобы она лишилась чувств, перекинуть через плечо и вытащить из камеры, потому что больше я не мог выслушивать ее оскорбления. Пальцы свободной руки (в другой у меня по-прежнему был факел) сжались в кулак и задрожали от досады.

— Проклятье! Шейри, какого дьявола тебе от меня надо? Я пытаюсь спасти тебе жизнь!

— Тогда спаси жизнь и другим. Я не уйду отсюда, если они умрут за то, что мы замыслили вместе.

— Я не могу этого сделать! Не проси у меня больше, чем я могу дать!

И Шейри ответила тем ехидным тоном, который всегда меня бесил:

— Вот тут и проявляются лучшие качества человека, Невпопад. Тогда человек становится великим, когда пытается дать больше, чем может… и ему это удается.

В дикой досаде я ударил кулаком в стену камеры.

— Хватит! Мне до смерти надоело слушать твои поучения! Это ты тут сидишь, а не я! Это ты затеяла заговор, чтобы убить меня! Ты еще не объяснила зачем.

Шейри шагнула ко мне, а я попятился, стараясь держать факел между нами. Она, кажется, и не заметила этого, и получилось, что мы кружим на одном месте.

— Ты хочешь объяснений? Посмотри, каким ты стал! В тебе воплотились не только те черты, которых я боялась, но и те, которых всегда боялся ты сам!

И тут я вспомнил, что она когда-то говорила, и мысли начали по-новому выстраиваться у меня в голове. Я наставил на нее палец.

— Ты как-то сказала, что у меня есть способности к большому злу… и если я их проявлю, ты меня остановишь. Ты поэтому хотела знать, где камень? Потому что он обладает силой, которую можно использовать против меня?

Выдвинув подбородок, Шейри с отвращением произнесла:

— Я ничего тебе не должна говорить.

— Ну конечно, — согласился я. — А я не должен тебя отпускать. Но я попытался. А ты не захотела. Так что моя совесть чиста.

— Неужели?

— Да! А когда я думаю, что уже начиная с послезавтра я никогда больше не услышу твоих поучений и мне не надо будет терпеть ни твоего презрения, ни высокомерия, я так рад, что даже и выразить не могу. — Я попятился к двери, все еще держа факел перед собой. Я не думал, что Шейри попытается на меня напасть. Вряд ли она дала бы мне возможность убить ее при попытке к бегству. — Мы по очереди вытаскивали друг друга из смертельно опасных положений, Шейри. Но сейчас ты здесь, и если тебе не нужна моя помощь…

— Не нужна.

— Это говорит женщина, приговоренная к смертной казни. А, я забыл, — фыркнул я. — Ты же не боишься смерти.

— Нет, не боюсь — холодно ответила Шейри.

Но — потому что она стояла ко мне лицом, глядя, как я выхожу из камеры, ставшей для нее последним пристанищем, — я увидел едва заметный блеск страха в ее глазах. Конечно, мне могло просто показаться. Но и она могла просто напустить на себя самый отчаянный вид. Может быть, как и я, Шейри стала превосходной актрисой, выбрав такой способ выживать в нашем маленьком жестоком мирке — выживать изо дня в день.

Я остановился у двери, постоял и, повинуясь внезапному порыву, широко распахнул ее.

— Шейри, это твой последний шанс.

Но она только покачала головой и ответила:

— Нет, Невпопад, это твой шанс.

Я вышел, захлопнул за собой дверь, повернул в замке ключ и убедился, что дверь заперта. Может быть, мне опять показалось, но, когда щелкнул замок, клянусь, раздался короткий сдавленный всхлип. Как бы то ни было, я ощущал себя счастливым: теперь можно было все это выбросить из головы… и так было гораздо проще.

6 ВИСЕЛЬНЫЙ ЮМОР

Мало какое зрелище для народа сравнится по своей привлекательности с казнью. Если что и может собрать большую толпу подданных, так это узаконенное государством убийство какого-нибудь человека не из числа зрителей.

Монархи хорошо это знают. Поэтому наиболее хитрые стараются устроить побольше публичных казней. Это вроде как должно служить предупреждением преступникам всех мастей — дескать, их делишек тут не потерпят. Но правда состоит в том, что гражданам отчаянно не хватает развлечений. Скучающие граждане становятся бунтовщиками. Если организовать какое-нибудь зрелище, например казнь, люди смогут направить в другую сторону свои неодолимые враждебные порывы, которые все они испытывают ко всему, кроме самой монархии. Не важно, разваливается экономика или нет, завалены ли улицы конским навозом, воюет ли страна, растрачивая попусту молодые жизни и государственные богатства. Пока отвлекаешь людей зрелищами, они могут простить почти все.

В своей инкарнации мироначальника я, конечно, хорошо это понимал, потому что несколько месяцев назад возвел в одном из самых больших дворов виселицу. Теперь я мрачно подумал, что для этого и предназначались пленники, которых брали в побежденных городах. Так же как я пытался оправдать свои действия в других затеях, я и сейчас старался найти какое-нибудь рациональное зерно для подобной жестокости. К несчастью, на ум ничего не приходило. Но после нескольких порций особо крепкого пива я обнаружил, что переживаю по этому поводу гораздо меньше. Однако я не позволил себе напиться так, как напился предыдущей ночью. Мне нужна была ясная голова. Зачем — я еще не знал. Наверное, это извращенное свойство моего характера, на которое ссылалась Шейри. Мне не хотелось, чтобы Шейри хотя бы на секунду решила, будто в трезвом виде я не соглашусь с тем, что она должна болтаться на виселице.

Я спрашивал себя: почему мнение противной слабенькой плетельщицы что-то для меня значит? С чего мне было угождать ей? С самого начала от нее было гораздо больше неприятностей, чем пользы. Голос совести, которую никто не спрашивал, постоянное напоминание о моих бесконечных недостатках… зачем мне все это нужно?

Я начал злиться оттого, что никак не мог решить эту загадку. Одеваясь, перед тем как спуститься во двор, я боролся с мрачными мыслями, которые, словно черные воробьи, метались у меня в голове, а потом и вовсе принялись там гнездиться. Кейт, воплощение восторженной радости, носилась по комнате, то и дело разглядывая в зеркале надетое на ней платье цвета слоновой кости. Она не умолкая болтала о том, какой великий сегодня день и как здорово, что я не дал ведьме провести себя. Леди Кейт, конечно, многого не знала. Не знала, что за мрачное у меня настроение, какие жуткие мысли меня снедают, не знала, что вчера ночью я украдкой спускался в темницу. Раньше меня бы раздражала такая бессмысленная болтовня. Теперь, после безжалостных требований Шейри заглянуть себе в душу, она служила приятным развлечением.

"Да будь проклята эта плетельщица, — подумал я. — Она отвергла мою щедрость. Она осмелилась судить меня. Меня!"

Кейт все еще суетилась; она отошла от большого зеркала, и я, встав на ее место, оглядел себя. Сегодня я был одет в черную кожу, а плечо закрывала короткая черная накидка. Борода, которую я решил не сбривать, была аккуратно подстрижена, и я был рад увидеть, что губы кривятся в привычной ухмылке. Сочувствие, которое я мог испытывать к Шейри, растворялось, как бумага в воде. Она сама во всем виновата, решил я окончательно. Я же просто делаю то, что назначила мне судьба.

Да… судьба. Я начинал все больше и больше в нее верить. Я понял, что судьба — это не то, когда вам предсказывают, кем вы станете, а вы потом стараетесь это исполнить. Наоборот — судьба, это когда вы добились чего-то, а потом, глядя на достигнутое, решаете, что все это определено вам небом.

В душе у меня еще оставались старые опасения. Кажется, Шейри обладала небывалым запасом жизней и удачи, и я побаивался, что ей каким-то образом удастся выбраться живой из теперешнего затруднения. Если так случится — то есть если она спасется, — тогда она не успокоится, пока не отомстит. Да, наверное, я был безумен, когда даже думал о том, что можно позволить ей убежать. Тогда я обманывал сам себя, считая, что Шейри никакой угрозы не представляет. Будто для того, чтобы затеять что-нибудь против меня, ей нужны были какие-то помощники и заговорщики! Хорошенько подумав, я понял, что она и только она представляла реальную опасность. Она никогда не перестанет интриговать против меня.

Почему?

Из зависти. А как же иначе? Она видит, чего я достиг в жизни, как я ее перерос. Она знает, что камень, который она так хочет получить, находится у меня. Да, она хорошо замаскировала свои мотивы высокими словами и обвинениями в мой адрес, но все это — только уловки. Она хочет моего падения, потому что ей невыносимо видеть, как высоко я поднялся. В Шейри нет ни величия, ни мудрости, ни ума, ни загадки. Она просто хорошенькая ревнивая ведьмочка, и ее ждет судьба всех, на кого она похожа.

— Но мне почему-то грустно, — произнес я заключительную мысль в цепочке своих размышлений неожиданно (даже для самого себя) вслух.

Кейт, которая была занята тем, что пристраивала на голове тиару, остановилась.

— Почему, любовь моя? — спросила она.

— Потому что придется казнить Шейри.

Она замерла и даже опустила руки, хотя тиара все еще была не закреплена.

— Ты же не собираешься…

— Помиловать ее? — Я яростно замотал головой, надевая перевязь. — Конечно нет.

Кейт с облегчением вздохнула.

— Это очень хорошо, потому что она представляет для тебя нешуточную угрозу. Если ты ничем не дорожишь, ты должен подумать о своей безопасности и избавиться от этой колдуньи.

— Да, я знаю, — ответил я, прилаживая меч. — Это все потому, что она злится, видя, какого успеха я добился. Она просто страдает от ревности. Когда она умрет, все ее страдания прекратятся.

— Нет, любовь моя, — заверила меня Кейт, подходя и обнимая меня за плечи. — Ее страдания как раз начнутся, когда после смерти она будет гореть — за то, что злоумышляла против тебя. У богов на ее счет недобрые планы, я это чувствую.

— У богов недобрые планы на счет каждого, дорогая, — рассмеялся я. — Не следует особенно на них полагаться. Кто знает, что ждет нас в будущем, и не случится ли так, что наши судьбы окажутся еще горше, чем судьба этой плетельщицы.

— Такого не может быть, — уверенно отвечала Кейт.

И она протянула мне руку, которую я как мог учтиво вложил в свою. И вот мы вместе направились во двор, чтобы посмотреть казнь крайне противной Шейри.

Двор был битком набит людьми — похоже, здесь были все, кто обитал в стенах крепости Бронебойсь. Бродячие продавцы продавали всякую всячину, а толпа охотно покупала все их товары. Самым ходовым оказалась блуза, на груди которой красовался силуэт повешенного. Мальчишки, все в колпаках палачей, гонялись за визжащими девчонками и пытались поймать их затягивающейся петлей. Покупателям предлагались кусочки жареного мяса на маленьких шпажках, они назывались "котлетки на колу". В одном углу давали свое представление кукольники. Я мог видеть, что героем спектакля являюсь я сам в виде куклы (которая весьма на меня походила), разделывавшийся с другой куклой при помощи миниатюрной лопатки.

Конечно, как только появились мы с Кейт, поднялся шум — все приветствовали нас. Должен вам сказать, что если бы мне довелось выбирать, каким станет последний день в моей жизни, я выбрал бы этот. Ни облачка не плавало в небе, которое, в свою очередь, было такого чистого голубого цвета, каким я не видел его никогда. Мы прошли через двор, и я увидел палача, который, заметив, что мы появились, поднялся к виселице. Я отсалютовал ему, а он мне ответил, что вызвало новый всплеск восторга. Как и я, он был одет в черное, но штанов не носил — его блуза закрывала ноги до середины бедер, ноги были обуты в тяжелые пиратские сапоги, лицо скрывала традиционная маска. Блуза не имела рукавов, и присутствующие могли оценить чудовищную мощь его рук. Палач, кажется, состоял из одних жил и мускулов; похоже, что кроме повешения он занимался и поднятием людей на дыбу. Ему хватило бы силы, чтобы, размахнувшись, загнать топор чуть ли не до самой сердцевины нашей планеты. Сейчас топора у него не было, был только кинжал, заткнутый за пояс, и острое как бритва лезвие ослепительно блестело. Для палачей, которые занимаются повешениями, это самый обычный инструмент. Иногда те, кого вешают, проявляют завидное упорство, не соглашаясь умирать. Если они недостаточно весят и петля не ломает им шею, тогда они просто висят, болтая ногами в воздухе. Минуту-другую это забавно, но рано или поздно людям начинает надоедать или даже становится неприятно смотреть на такие дерганья. И тогда палач должен достать свой кинжал и либо заколоть жертву в сердце, либо перерезать ей глотку. Все это — их работа.

— Ну, что скажете про своих клиентов, господин палач? — окликнул я его по традиции.

Он ответил тоже традиционно:

— Скажу, что они будут хорошо висеть, милорд!

Такая беседа, конечно же, не могла не вызвать очередную бурю восторга.

Кейт, со своей стороны, была очень занята — она махала рукой и посылала воздушные поцелуи толпе. Ее ноги поднимали небольшие фонтанчики пыли, потому что она чуть ли не подпрыгивала, шагая по двору, хотя по-прежнему продолжала держать меня под руку. Меня встречали, как короля, вот до чего дошло.

Я даже вздрогнул, когда понял это. В конце концов, разве я не видел, какую ужасающую пустоту несет это звание? Мелкие идейки подданных, секреты, интриги, даже безумие, которое с пугающей регулярностью обрушивается на тех, кто на троне. Неужели я хочу всего этого?

Но потом я прислушался к крикам приветствий и восторга, ликованию и обожанию, которое выражали люди вокруг меня, и подумал: о да! Если все те, кого я видел у власти, этой самой власти не заслуживали, это не значит, что и я ее не заслуживаю. Я-то заслуживал ее гораздо больше, чем они, потому что все эти военачальники, правители, монархи и прочие… они родились в благородных семьях, имели титулы или хотя бы две здоровые ноги. Я же был Невпопадом из Ниоткуда, а теперь, по крайней мере здесь, в замке Бронебойсь, стал мироначальником Невпопадом, правителем Победа, самым крупным властителем в окрестностях. Никто у меня этого не отнимет… никто.

И Шейри не исключение.

Нам предоставили отдельную ложу неподалеку от виселицы. Кабаний Клык и Охлад уже сидели там, дожидаясь нас, и, когда мы вошли, они низко поклонились.

— Прекраснейшее утро для такого дела, а, мироначальник? — весело спросил Кабаний Клык.

Я заметил, что его глаза немного покраснели — накануне он явно праздновал еще активнее, чем я от него ожидал.

— И впрямь, Кабаний Клык, — охотно согласился я.

И отстраненно подумал: как это я еще мог испытывать какое-то отвращение к тому, что он сделал с той женщиной… с плачущей женщиной, как я мог помнить. Но с чего она так расстроилась, я вспомнить не мог и перестал об этом думать, поняв, что Кабаний Клык поступил единственно верным образом и как раз вовремя. Больше я ничего на эту тему думать не стал.

Мы сели, и Охлад, как ведущий, сделал несколько шагов вперед, поднял руки, призывая толпу к тишине. Немного помолчав, он крикнул:

— Хотите посмотреть, как вешают?

— Да! — громогласно ответила толпа.

Нет, Охладу не надо было расшибаться в лепешку, чтобы держать внимание толпы. Все и так умирали от нетерпения увидеть смерть.

Как только мы уселись в своей ложе, леди Кейт возбужденно схватила меня за руку. Лицо ее сияло от предвкушения зрелища. Ее переполнял эротический восторг. Я решил, что, когда мы вернемся в спальню, надо будет этим воспользоваться. Да, я заподозрил, что заставлять или уговаривать Кейт мне не придется. Она бросала на меня косые взгляды, и один раз я даже заметил, как она облизнула губы. О да. Когда мы останемся наедине, она охотно согласится на все.

— Мироначальник! — окликнул меня Охлад; его белые зубы ярко блестели, выделяясь на фоне черной кожи. — Вести ли пленников?

Я повернулся к леди Кейт и улыбнулся ей.

— Что скажет моя госпожа?

— Ведите! — выкрикнула Кейт, и рев толпы ее поддержал.

У меня заболели уши — так громко раздавались крики "ура", волна за волной.

В дальнем конце двора распахнулась огромная дверь, и вооруженные стражники вывели на улицу пленников по одному. Приговоренные моргали в ярком свете утра. Они могли бы закрыть глаза руками, не будь их руки связаны за спиной толстой веревкой.

Шейри шла впереди.

Ну конечно.

Толпа с нетерпением ждала их появления и к встрече была готова. В воздух полетели перезрелые фрукты и овощи. Стражники благоразумно поотстали, чтобы не мешать публике. Большинство метательных снарядов пролетело мимо, но благодаря изрядному общему количеству все же немало продуктов попало в цель. Они разбивались о тела узников с тем противным звуком, который могут издавать только гнилые фрукты, и узники отшатывались или даже пытались попятиться. Но у охранников были пики, и им не пришлось подставляться под летящие снаряды, чтобы удержать пленников на месте.

Только Шейри не морщилась. Она не обращала никакого внимания на своих мучителей, что злило их еще больше. Вскоре она стала главной мишенью, и в нее стали кидаться всем, что подворачивалось под руку. Ее оборванное платье быстро превратилось в разноцветные лохмотья, но она так и не подала виду, что ее хоть сколько-то занимает происходящее. Она не смотрела ни на меня, ни на-толпу, казалось, что она полностью погружена в себя. Я решил, что она, возможно, вообще не замечает, где находится. Она могла просто "уйти" из такой ситуации. Наверное, такое решение было с ее стороны самым мудрым, потому что перед тем, как наступить улучшению, жизнь всегда становится значительно хуже. Ну, сейчас улучшения не будет. По крайней мере для Шейри.

— Покойники идут! — к восторгу толпы, крикнул Охлад.

Рядом с ним, сложив на груди руки, стоял Кабаний Клык. Он широко улыбался, заряжаясь возбуждением толпы. Восторг и впрямь был пьянящий.

Шейри подошла к помосту с виселицей и посмотрела на палача, не меняя выражения лица. Лицо палача, конечно же, по-прежнему скрывалось под маской. Драматическим жестом ("Скорее мелодраматическим", — подумал я) он велел Шейри подняться к виселице. На длинной перекладине висели восемь петель, и под каждой была подставка, на которую должен был встать осужденный. По плану палач должен был привести их по одному, поставить на подставки, надеть им петли на шеи, затянуть их и по очереди выбить подставки у каждого из-под ног.

Я заметил, что мои солдаты начали делать ставки: сколько повешенных умрут сразу и сколько человек еще попляшут в воздухе перед смертью. Принимая во внимание, что Шейри была маленькая и легкая, большие деньги ставились на то, что она проболтается живой так долго, что потребуется помощь палача.

Палач положил руку на ее запястье, но Шейри яростно оттолкнула его. Толпа громко засмеялась, а Шейри отошла на несколько шагов от палача.

— Я сама дойду, и не лапай меня, — отрезала она.

— Уа-ха-ха, — улюлюкала толпа. Кажется, никто не хотел оценить отвагу Шейри. Не та это была толпа.

Палач, со своей стороны, просто поклонился ей, словно знатной даме, и жестом пригласил следовать за ним. Шейри сделала несколько шагов и… остановилась.

— Что это она делает? — с заметным нетерпением в голосе спросила Кейт.

Шейри слегка согнулась. Она словно ежилась, как будто у нее болел живот. Несмотря на колпак, закрывавший лицо, палач тоже был озадачен.

— Вам нехорошо, мисс? — спросил вешатель неожиданно участливым тоном.

Шейри вдруг высоко подпрыгнула. Ее руки двигались так быстро, что слились в размытый круг. Вниз, под себя, под ноги, и вот уже связанные руки Шейри оказались впереди. Они были по-прежнему связаны, но между ними оказался чуть ли не фут провисшей веревки. Шейри буквально перепрыгнула через свои связанные руки.

Палач ничего подобного не ожидал. Он, не раздумывая, кинулся к ней, потому что видел только, как пленница делает отчаянную попытку избежать смерти. Наверное, он ожидал, что Шейри сейчас попятится и попытается бежать.

Она сделала совсем другое: прыгнула на него. Палач, который никак не был к такому готов, взмахнул руками, пытаясь ее схватить, но Шейри была проворнее. Одним молниеносным движением она наклонилась, протянув вперед руки, и кусок веревки между ними коснулся края ножа, торчавшего у палача за поясом. Лезвие легко перерезало веревку, и руки Шейри оказались свободны.

На все это ушло не больше чем пять секунд. Затем Шейри разогнулась, схватила палача за маску и повернула ее. Отверстия для глаз оказались на затылке, и палач просто ослеп. Хоть это и заняло всего один миг, но мига Шейри оказалось достаточно — она резко повернулась и толкнула его что было сил. Палач попятился, упал с помоста и, пролетев несколько футов, с громким стуком ударился о землю.

В толпе началась давка — люди решили, что это самое лучшее представление из всех, что им показывали. Зрители орали и визжали, шум стоял такой, что капитан стражи кричал своим солдатам приказы, а они его не слышали и повернулись к нему, чтобы слышать получше.

Шейри не стала дожидаться, пока они разберутся. Она бросилась вперед и спрыгнула с помоста. И приземлилась прямо на плечи одного из копейщиков, который, к несчастью, повернулся к помосту спиной. Она тут же повалила его на землю, а остальные, видя, что она захватила инициативу, накинулись на нее разом, но только мешали друг другу.

Я вскочил на ноги, глядя на то, что происходит, и не веря своим глазам. Я посмотрел на Кейт и в изумлении спросил:

— Как же я завоевал весь Побед, если у меня под началом такие идиоты?

А Кейт, которая приросла к месту от ужаса, вдруг вытаращила глаза и завопила:

— Осторожно!

За тот миг, что я не смотрел на Шейри, она выхватила у упавшего солдата копье, сделала два быстрых шага вперед и с невесомой грацией бросила его, вложив всю силу, какой обладает человек, крикнув при этом:

— Это день твоей смерти!

Копье летело прямо ко мне.

Бросок ее был безупречен.

Если бы не я был мишенью, я подивился бы ее неожиданно мастерскому обращению с копьем. Но времени восхищаться у меня не было. У меня даже не было времени, чтобы издать панический визг: копье, пролетев по воздуху, ударило меня в живот со звуком, напоминавшим тот, с каким гнилые фрукты разбивались о Шейри и ее подельников.

Копье не прошло навылет — Шейри не обладала достаточной силой. Но все же урон получился значительный: оно ударило меня в живот, сбило с ног, и я повалился в кресло.

— Она убила его! Убила! — заверещала Кейт, и было трудно найти человека — включая и меня самого, — кто бы не согласился с ней.

Я лежал оглушенный, сжимая все еще дрожащее копье и не вполне понимая, что же такое случилось. Мир словно вращался вокруг меня по спирали. Верещанье Кейт смешивалось с криками толпы. Казнь превратилась в какой-то ураган безумия, а я лежал в оке этого урагана, ожидая, когда же жизнь начнет проходить у меня перед глазами, пока кровь бьет фонтаном из раны в животе. Несколько отстраненно я надеялся, что при повторном воспроизведении она будет лучше, чем была на самом деле.

Но ничто не представало перед моим взором. Тогда я вспомнил, что рана в живот делает свое черное дело в течение нескольких дней.

"Всегда мне так везет, — мрачно подумал я. — Наконец-то я доказал, что хоть в чем-то Шейри не права — а именно в том, что умру я прямо сегодня. И оказывается, самому событию смерти предшествует огромное количество боли".

Руками я крепко держал копье там, где оно пронзило живот. Пока со всех сторон раздавались завывания, причитания и крики "Позовите лекаря!", и "Поздно! Слишком поздно!", и, конечно, "Убить суку!", и все такое…

Я кое-что заметил.

Нечто очень, очень странное.

Крови не было. Она не текла из раны, не собиралась в лужу под креслом. Я не заметил вообще никакой крови.

Зато я заметил, как больно жжет алмаз у меня в груди. Сначала я как-то об этом не задумался, пытаясь понять, почему на руках у меня нет ни густой красной жидкости, ни собственных внутренностей. Но потом у меня появилась слабая мысль, что, наверное, тут какая-то связь… и эта связь предполагала потрясающие возможности.

— Держись, любовь моя! Держись! Терпи, хоть тебе и больно! — всхлипывала Кейт.

— Мне… не больно, — произнес я медленно.

Кейт меня не поняла.

— Он умирает! Он уже не чувствует своего тела! Его сковал предсмертный паралич!

Мое терпение лопнуло, и я так сильно оттолкнул Кейт, что она, склонившаяся надо мной в уверенности, что помогает мне достойно умереть, была совершенно ошеломлена. Ко мне направлялись Охлад и Кабаний Клык, хотя было уже слишком поздно. Что толку защищать кого-то, когда стрела (или копье, как в моем случае) уже поразила цель?

Наконец истеричные люди в толпе начали по одному замолкать, во дворе повисло ошеломленное молчание, я поднялся на ноги, а копье все еще торчало у меня из живота. Я не знал, что их больше потрясло: то, что не было видно крови, или то, что я встал на ноги. Одно могу сказать — когда я выпрямился, все глаза смотрели на меня, а все уста молчали.

Я глянул на Шейри. По бокам от нее стояли стражники, свирепо стискивая ей руки, третий встал сзади, прижимая к ее горлу кинжал — он в любой миг готов был под нижней челюстью прорезать ей новый рот. Но и они замерли от потрясения, да и сама Шейри выглядела ошеломленной. Это выражение на лице Шейри дорогого стоило, даже копья, воткнутого мне в живот.

И я понял, что сказал Кейт чистую правду. Я не только не видел крови… я не ощущал никакой боли. Все, что я чувствовал, — это жжение от камня в груди, но даже оно было безболезненным. Оно словно… давало мне силы.

Медицинская подготовка, которую мне пришлось пройти (в основном она касалась вопросов выживания после ранения на поле боя), научила меня, и совершенно недвусмысленно, что ни в коем случае нельзя делать одного — а именно вытаскивать копье из раны в животе. Если такая рана не кровоточит, то, как только ты попытаешься вытащить копье, кровь забьет фонтаном, и очень возможно, что вместе с копьем ты вынешь и половину собственной требухи. Но я испытывал странное ощущение подъема, полной уверенности. Решив наплевать на логику и здравый смысл, я взялся за копье обеими руками и дернул изо всех сил.

Раздался оглушительный визг.

Мне подумалось в первый миг, что это кричу я сам… То есть я уже настолько не принадлежу себе, что кричу, сам не осознавая этого. Но потом я даже развеселился, поняв, что звук исходил от Морданта. Хролик спланировал с высокого шпиля крепости прямо на виселицу и, качая головой, исторгал из груди этот странный крик, похожий на птичий.

Вот так я и стоял там — слушая крики Морданта и держа в руках копье. Наконечник вышел из моего тела абсолютно чистый — ни крови, ни внутренностей.

Я задрал подол рубахи, чтобы посмотреть на живот.

Он был ровный и гладкий. Ни следа от вонзившегося копья.

Мне надо было все осознать. Убедиться самому. Я глянул на Морданта, а он, словно поняв, что я собираюсь делать, кивнул, и в глазах его снова появилось то самое странное сияние.

Я бросил копье, достал из ножен кинжал и полоснул им себя по руке на виду у потрясенной толпы. Раздались ахи и крики ужаса, но они были скорее инстинктивные, потому что и самые глупые из зрителей уже начали догадываться.

Я увидел, как расходится под лезвием кожа, и на один краткий миг, длиной в удар сердца, подумал, что совершил ужасную ошибку. Но кожа сошлась обратно так же быстро, как и разошлась. Крови не было. Боли не было.

Я не ошибся.

— Меня нельзя убить, — прошептал я и повторил громче, прокричав: — Меня нельзя убить!

— Это… невозможно… — произнес Кабаний Клык. Он подошел ко мне, и видно было, что он не верит своим глазам. Охлад стоял с таким же растерянным видом.

— Такое… не может быть…

— Не может? Не может?

Быстрым легким движением, невозможным для человека с хромой ногой, какая у меня была еще совсем недавно, я перепрыгнул барьер нашей ложи, спрыгнув на землю, и вышел на середину двора. Шейри перестала даже рваться из рук стражников; она смотрела на меня с тем же потрясением, что и все вокруг. Она явно такого не ожидала. Да и кто ожидал? Никто.

Меня охватила волна почти безумной эйфории.

Нет более главной задачи для человеческих существ, чем выживание. Все, что мы делаем, все объясняется им. Мы едим, чтобы выжить. Чтобы выжить, убегаем от опасности. Мы спим, чтобы дать отдых телам после тяжелой работы, направленной на выживание. Мы познаем друг друга плотски, чтобы увеличивать наш род, давая ему возможность выжить. Мне было приятно думать, что мой инстинкт выживания был развит не просто так же хорошо, как у других, но гораздо лучше. Кажется, всю свою взрослую жизнь я только тем и занимался, что изобретал разные уловки, чтобы не дать себя убить.

А сейчас волшебным, чудесным образом это бремя выживания меня оставило. Ну как тут голове не закружиться от радости? Моя голова кружилась, и я хохотал без удержу. Мой смех эхом отдавался во дворе, а может быть, и в каждом помещении замка. Даже Мордант присоединился ко мне — он издавал какие-то удивительные звуки, похожие на кашель.

— Назад, господа! — крикнул я громко… гораздо громче, чем надо бы, учитывая, что я стоял всего в двух футах от них. — Она ничего мне не сделает!

Стражники повиновались моему приказу, отчасти благодаря выучке, а отчасти, похоже, потому, что все еще не оправились от потрясения при виде моего преображения и хотели оказаться подальше от меня. Меня это нисколько не беспокоило. Существам, которых нельзя уничтожить, незачем беспокоиться о том, что думают остальные. Шейри словно приросла к месту и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а я наклонился к ней и прошептал, улыбаясь безумной улыбкой:

— Так вот зачем тебе нужен был алмаз, а? Вот в чем причина. Ты знала, что он обладает такой силой, и хотела иметь ее сама. Но ты не могла разгадать, как им пользоваться. Мне удалось то, что неудалось тебе, Шейри. Знай об этом, плетельщица. И живи долго.

После чего я отошел от нее. По-прежнему все люди во дворе молчали, потрясенные сверхъестественными событиями, развернувшимися перед их глазами.

И я обратился к ним, ощущая полнейшее спокойствие. Мне никогда не приходило в голову, что они могут наброситься или, наоборот, бежать от меня, и очень было похоже, что именно сила, от меня исходящая, держала зрителей на одном месте.

— Мои дорогие и добрые друзья! — крикнул я им, широко разведя руки. Мой голос гулко разнесся над двором. И, в противовес тем случаям, когда я начинал говорить, не зная еще, что скажу, сейчас я хорошо понимал, что следует говорить. — Это… величайший день! Радостный день! Чудесный день! Это вы, мои верные соратники, наградили меня своей верностью! Своей доброй волей! Своей поддержкой! Но теперь вы видите, что сами боги тоже решили меня вознаградить! Они одарили меня самым ценным подарком, какой только можно представить! Они взглянули на вашего предводителя и сделали меня источником главной силы во всем Победе! И знаете ли вы, от чьего имени я стану распоряжаться этой властью?

Наступил недолгий момент раздумий, а потом леди Кейт выкрикнула:

— От нашего!

— Знаете ли вы, кому пойдет на пользу моя власть?

И люди подхватили крик:

— Нам!

— Чьи сундуки будут набиты под крышку?

— Нам!

С точки зрения грамматики ответ был неудачный — надо было говорить "наши", но я решил не заострять на этом внимания.

Я поднял копье, которое метнула в меня Шейри, и решительно переломил его о колено. Я неэкономно распорядился хорошим оружием, но для драматического эффекта лучшего и придумать было нельзя, потому что толпа снова одобрительно закричала. Я отбросил сломанное копье, а потом выхватил свой меч из ножен и высоко поднял его. Я глянул в глаза Шейри и взмахнул мечом перед ее носом. Она отшатнулась, решив, что я собираюсь ее зарубить. Но я только глупо улыбнулся. Никогда за все время, что я знал Шейри, не чувствовал я еще себя таким сильным. Да и за всю свою жизнь. Это было великолепное ощущение.

Я сделал шаг назад и указал мечом сначала на Шейри, а потом и на остальных пленников.

— Отпустите их! — крикнул я. — Отпустите их, и пусть они идут!

Настроение толпы резко переменилось. Раздались протесты, крики:

— Нет, нет! Убить их! Они должны умереть! Никакой пощады!

Можно было решить, что я самый нелюбимый правитель во всех королевствах с начала времен.

Обеспокоила ли меня эта смена в настроении толпы? Нисколько. Мне не о чем было беспокоиться. Что они могли мне сделать? Убить меня? Но эта переменная исчезла из уравнения моей жизни.

Я заговорил, невзирая на их крики, и это было нетрудно, потому что все, что мне надо было делать, — только открыть рот, и толпа тут же утихла.

— Народ мой, мое решение ничего общего с милосердием не имеет! Пусть их наказание будет еще горше! Они не могут причинить мне вреда! Теперь они это знают! Все их намерения теперь не имеют цели! Их выведут из крепости и отпустят! А когда они вернутся на Декартовы плоскости и остальные спросят их, как им удалось бежать, у них не будет выбора! Им придется рассказать, что мироначальника Победа нельзя убить! А теперь представьте, что эта новость станет широко известна! Представьте, какой ужас вызовет эта весть во всех селениях, которые мы посетим, в каждом городе, который мы разграбим! Пусть знают далеко и широко, что силы из крепости Бронебойсь не остановить! Меня, вашего мироначальника, нельзя остановить!

Толпа опять повернулась ко мне, и крики и рев одобрения звучали как мерный прибой. А что тут такого? Ведь люди стали свидетелями настоящего чуда. Часто ли такое случается в жизни?

Даже мои помощники заразились восторгом толпы, потому что Кабаний Клык крикнул:

— Мы избраны богами!

— Избраны, избраны! — эхом ответила ему толпа.

Охлад бродил по двору, хлопая в ладоши, и толпа стала ему подражать.

Аплодисменты вышли просто оглушительными, как канонада.

— Боги на нашей стороне, — крикнул он.

— На нашей! Нашей! Нашей стороне!

Всякое унижение, которое мне довелось испытать в своей жизни, каждый комок грязи, что мне пришлось проглотить, пропали вдали, когда под моими ногами развернулся ковер новой жизни, куда я мог топтать всех, кто стоял у меня на пути. Мне почудилось, что я стал в сотню футов высотой. Я не стал даже смотреть на Шейри. Я наконец-то от нее избавился. Хотя я и оставлял ее в живых, я убил демона ее постоянного неодобрения. Я был выше ее неодобрения, гораздо выше, так же как звезды, мерцающие в вышине надо мною. Наконец вся моя жизнь обрела смысл.

— Если надо, — торжествующе закричал я, — я все могу! Я силен!

— Силен! — закричала толпа мне в ответ.

— Я непобедимый!

— Непобедимый!

— Я — Невпопад!

— Невпопад! Невпопад! Невпопад!

Они раз за разом выкрикивали мое имя, и с каждым криком мне казалось, что в мои жилы вливается новая сила. Я никогда еще не был таким могучим, таким наполненным жизнью. И никогда еще я не был так уверен, что смогу добиться всего, чего захочу. Не было такого, чего бы я не мог сделать, не было цели, которую я не мог бы достичь.

Не было больше проблемы "если" или "как". Единственной проблемой было время, и я не собирался его терять.

Наконец я снисходительно глянул на Шейри — ее и ее приспешников выводили со двора. Можно было ы подумать, что она испытывает ко мне какую-то благодарность за то, что я сохранил ей жизнь. Нет. Ничего подобного. Когда я последний раз видел ее, она смотрела на меня через плечо, и в ее взгляде не было ни зависти, ни гнева, ни страха. Кажется…

Кажется, она меня жалела.

Я тут же забыл об этом и отправился завоевывать мир.

Книга третья ТАНЦЫ С БОГАМИ

1 ИСКУССТВО КАК ВОЙНА

Что делает приличного человека приличным?

Что заставляет людей вести себя по совести, а не бессовестно? Что диктует хорошее, благородное поведение и не позволяет поступать по-другому? Дано ли это человеку с рождения? Или это культивируется в каждом индивидууме родителями и воспитанием? Или же одни люди сразу рождаются с выглядывающим из-за плеча демоном, тогда как другие пользуются поддержкой обитателей небес?

Короче: почему мы поступаем так, как поступаем?

Я не претендую на то, чтобы быть философом, не предлагаю легких ответов и вообще никаких ответов не предлагаю на те вопросы, которые годами занимают всех нас. Но я представлю вам свою теорию, поскольку она подходит всем людям, а вы уж сами поймете, как она, в свою очередь, подходит ко мне.

Я считаю: то, что делает приличных и добрых людей приличными и добрыми, произрастает из страха наказания. Без этого страха верх сразу же возьмут те инстинкты, которые берут свое начало в самой основе человеческой натуры.

Этот страх может принимать самые разные формы. Те люди, которые себя хорошо ведут, больше всех озабочены тем, какое наказание может последовать, если они вдруг изменят своему хорошему поведению. Они уверены, что богам больше нечего делать, как только следить за каждой их ошибкой, неверным шагом, каждым проявлением человеческой слабости, заносить их на космическую доску учета, куда они записывают все плюсы и минусы жизни каждого человека, а потом выносят окончательное суждение. Сие окончательное суждение должно определить, будет ли человек после смерти скакать в хороводе с ангелами небесными или станет корчиться в муках. И эти бедные души так боятся, что строгий суд может навлечь на них суровую кару, что проводят всю жизнь, ни на шаг не сходя с праведной дорожки, а в противном случае жестоко страдают.

Итак, чтобы избежать наказаний, подобные личности стараются ни одного дня не провести бесчестным образом.

Есть другие, которые считаются с наказаниями более земного характера. Боятся, что их поймают и накажут за преступления, совершенные против соседей, супругов или человечества в целом. Наказания могут быть жестоки. Воры могут потерять руки. Насильники могут потерять… орудие, так по крайней мере гласит закон в некоторых королевствах. Хотя, честно говоря, если бы я был насильником, которого наказали, меня бы вряд ли интересовала дальнейшая жизнь. А убийцы или те, кто совершил достаточно серьезные преступления, могут навсегда потерять жизнь…

Знаю, знаю… все это звучит жутко скучно.

Потом есть еще те, кого нисколько не заботит, что может с ними случиться в последующей жизни, либо потому что они в нее не верят, либо потому что они обладают той бесшабашной уверенностью, что позволяет им говорить:

— Ну и пусть меня пошлют на вечные муки в ад! Через полгода я там выбьюсь в начальники!

А что касается того, что с ними может сделать моральный закон, если их призовут к ответу за их деяния, ответ у них на это простой: "Поймайте меня, если сможете!"

Я же всегда шел по той узкой неопределенной полоске, которая отделяет зло… от меньшего зла. Я всегда сомневался, если не сказать больше, по поводу того, что в загробной жизни меня может настичь воздаяние. С другой стороны, у меня не хватает духу открыто бросить вызов закону. Конечно, и мне случалось воровать. Но это не было делом моей жизни, и в своих затеях я всегда вел себя благоразумно и поэтому мог быть уверен, что меня не поймают. Мои воровские потуги были мелкомасштабны, нисколько не самонадеянны, и поэтому мне удавалось избегать пристального внимания рыцарей и прочих представителей закона… и мне такое положение дел, естественно, нравилось. А в общем, я предпочитал думать, что мое поведение вечно искушалось собственными интересами… главным из которых был интерес сохранить себя в виде единого целого. Те угрызения совести, которые иногда меня настигали, или моменты, когда я действовал по высшим законам, легко приписывались тому же личному интересу, смешанному со страхом, что я могу совершить нечто такое, за что меня убьют.

Когда же это соображение меня больше не беспокоило…

Да, мягкого слова тут не подберешь. Я обезумел.

Большая часть из того, что произошло на следующей неделе, по-прежнему вспоминается с великим трудом. Не знаю, потому ли, что все случилось чересчур быстро и я едва мог следить за событиями, или же по воспоминании мне все это кажется настолько отталкивающим, но вспоминать об этом не хочется напрочь. Однако что было, то было, и нельзя продолжать мое повествование, не поведав обо всех событиях в возможно более откровенной манере.

В тот день, когда обнаружилась моя неуязвимость, я словно покинул собственное тело. В последующие дни, когда мои помощники приходили ко мне с планами новых кампаний, сознание мое начало раздваиваться. Я чувствовал, что нахожусь где-то вне всего, со стороны наблюдаю за происходящим вокруг. Я поражался, насколько хорошо организовано у меня дело и насколько ревностно я сам всем занимаюсь.

Вопрос вот в чем: лежит ли на мне ответственность за все грехи, что были совершены позднее? Несомненно, все это сделал я. Это мой рот кричал: "В атаку!" Это мои глаза сверкали безумной жаждой власти, моя рука, зажав меч, взлетала и опускалась, круша врагов. Это все был я… или по меньшей мере часть меня. Та часть, которая, как пес, долго сидела на цепи, а потом вдруг сорвалась с нее.

Жаль, что не могу рассказать вам, как меня раздирали внутренние противоречия, как часть меня кричала: "Хватит! Перестань!" Ничего такого не было. Сейчас я очень об этом жалею. Я не говорю, что тогда все могло бы обернуться по-другому. Может быть, ничего бы не переменилось. Но по крайней мере у меня был бы лишний материал к изучению умонастроений, а не только кровавой жатвы, которую устроили мои войска по всем окрестным землям.

Я хочу вам сказать, что до сих пор не знаю, стоит ли мне гордиться случившимся… Или стыдиться, или не делать ни того ни другого. Легче всего ничего не делать. Сказать: "Я был не в себе и не могу нести ответственность". Или еще лучше: "Мои жадные до власти советники дали мне дурной совет, но сейчас я с ними покончил. Извините за доставленные неудобства". Последнее заявление очень популярно, особенно среди королей. Я же решил не идти по этой дорожке. Вместо этого я говорю вам, как и поклялся, простую неприкрашенную правду: я не знаю, как к этому относиться. Мне жаль, что я не могу выработать никакого мнения, но это так. И Шейри, и наставник, которого я позднее повстречал в Чинпане, говорили одно и то же: первый шаг к настоящей мудрости — это когда ты признаешь, что знаешь очень мало. Если это все, что требуется, тогда я далеко продвинулся к тому, чтобы стать самым мудрым человеком в этом мире.

Проще всего мне было бы вообще ничего не рассказывать, полностью от всего отказаться. Но я не могу этого сделать, ведь то, что случилось, имеет свою причину во мне. В моем гневе, досаде, в моей угрюмой ярости. Во всех тех случаях, когда я встречал людей, имевших надо мной власть, и ненавидел их за это. Во всех случаях, когда я встречал людей, которые были так богаты, что не знали, как своим богатством распорядиться, а я спрашивал себя: "Почему они? Почему я, который начинал, ничего не имея, по-прежнему не имею ничего, а те, у кого с самого начала было так много, получают все больше и больше?"

Когда я понял, что неуязвим и могу смеяться над всеми ранами, какие только может причинить оружие, на волю вырвалось не только то, что было подавлено, но и все те злые или враждебные мысли, которые хоть раз приходили мне в голову. И поверьте мне, когда я вам скажу, что таковых было немало.

Вскоре я созвал своих командиров, и мы стали изучать карты других государств, готовясь перекроить их под меня. Хотя я немало потрудился над тем, чтобы показать, как я силен, я все же ограничил свои набеги теми областями, о которых точно было известно, что против нас они не устоят. Я никогда не пытался напасть на армию, превосходившую числом мою собственную. В общем, я вел себя как бугай, который обижает только тех, кто не может дать ему сдачи.

В результате немало больших городов остались при всех своих возможностях.

Чтобы выбрать наиболее лакомую и подходящую цель, нам много времени не потребовалось. К югу от Декартовых плоскостей лежали обширные степи… засушливые, покрытые травой и лесами равнины. Некоторое время назад эти места сделались ареной жестоких битв различных враждующих между собой народов, числом чуть ли не до тридцати девяти, и были охвачены междоусобной войной. Однако уже с полвека как несколько событий в сочетании с тяжелым трудом горстки миротворцев положили конец боевым действиям в тех краях. Немало потребовалось уловок и компромиссов, прежде чем степи были поделены между разными народами и в результате образовалась конфедерация, известная как Тридцать девять степей. Это было большим достижением, и все подданные ее оказались отважными и преданными солдатами, которые без колебаний готовы были жизнь положить, защищая свои завоевания.

Ну а если они стремились к самопожертвованию, то, естественно, мироначальник Победа готов был с радостью оказать им такую услугу.

Итак, свободный от чувства вины, от страха смерти, от угрызений совести, я повел свои войска на Тридцать девять степей.

Немало дней провел я со своими помощниками, планируя передвижения войск, движение обозов, определяя лучшую тактику наших действий. И где-то в это время со мной случилось любопытное происшествие.

Я забыл, кто я такой.

Я не говорю, что потерял память. Не то чтобы я вдруг начал тупо пялиться в зеркало, спрашивая, кто это там смотрит на меня из Зазеркалья. Нет, я никогда не забывал, что я — Невпопад. Я все время знал, что я — мироначальник Победа, могущественный завоеватель, который расправляется со всеми своими противниками так же легко, как обычный человек — с докучливой мухой.

Просто я постепенно стал забывать, откуда я взялся. Даже не столько забывать, сколько понимать. Мне начинало казаться, что я всегда был Невпопадом, мироначальником Победа. Как-то абстрактно я помнил, кем и где я был до нынешнего своего мироначальничества. Но эти воспоминания становились все тусклее, все незначительнее, и с течением времени я вспоминал свою прежнюю жизнь так, словно она принадлежала кому-то другому. Далекие воспоминания о событиях давно прошедшего детства окутывались приятной ностальгической дымкой. Действительно, а может быть, все, что я совершил в дни минувшие, совершил вовсе не я, а какой-то дальний родственник Невпопада, которого я не очень-то и уважал? В любом случае, для Невпопада, жившего в Победе, эти воспоминания значили совсем немного.

Невпопад из Ниоткуда вечно был полон сомнений, страхов, предательства и злобы. Невпопад из Победа обладал избытком уверенности в себе, ничего не боялся и говорил то, что думал, потому что его ничуть не интересовало мнение окружающих. Помимо общего имени эти двое обладали только одним общим качеством — злобой. Но хотя злоба лишь окрашивала решения, принимаемые Невпопадом из Ниоткуда, для Невпопада из Победа она была топливом. Он смаковал ее, лелеял, как любовник, и наслаждался каждой черной ее каплей.

Своим раздвоенным рассудком я не мог не чувствовать, что рано или поздно все части моего сознания соединятся. Но я по-прежнему не помнил, какие события превратили меня в мироначальника, и от этого ощущал в груди страшную пустоту. Потребность завоевывать была только частью того, что двигало меня вперед; еще я верил — хотя откуда взялась эта вера, сказать не могу, — будто однажды все мои усилия будут вознаграждены тем, что я стану цельным. Что две половинки Невпопада — до того пробуждения на поле боя и после него — однажды превратятся в единое непобедимое целое. Какой бы неуязвимостью я ни обладал, все это было лишь намеком на то, что должно снизойти на меня после того, как я всего добьюсь…

Вот таков был мой главный вопрос, и готового ответа на него у меня не было.

И вот в таком состоянии духа я и начал войну против Тридцати девяти степей.

Конечно, это была не первая кампания, которую я вел, но по необходимости она оказалась самой стремительной. При этом ей было суждено стать совсем непохожей на все предыдущие военные затеи, которые я проводил в качестве мироначальника, потому что я ясно дал понять всем своим солдатам, что буду находиться впереди во всех битвах. Как видно, раньше я таким не занимался. Я был очень рад планировать каждый шаг каждой операции, но сам всегда располагался позади наступающих частей. Я не показывал желания подвергать себя риску. К моему удивлению, мои люди меня понимали. Я говорю "к удивлению", потому что закаленные в боях воины чаще уважают только тех командиров, кто на самом деле ведет их за собой. Тех, кто возглавляет армию, размахивает мечом и кричит: "В атаку!" Но по большей части я предоставлял своим солдатам биться, а сам сидел в своем шатре, занимаясь разработкой планов.

Время от времени, правда, я присоединялся к ним в набегах… если по плану дело должно было происходить ночью. Тогда, измазав лицо побытью, я забирался в самую гущу боя и не раз выручал своих солдат. Объяснение очевидно: ночью в меня попасть труднее.

Но все эти опасения были отброшены, как только стало ясно, что мои опасения быть раненым или убитым отошли в прошлое. Я иногда раздумывал, почему моя неуязвимость проявилась только сейчас. Ответ пришел быстро: я никогда не допускал того, чтобы оказаться в ситуации, которая бы напрямую угрожала моей жизни. Даже во время ночных нападений, к которым я иногда присоединялся, я был не только осторожен, но и держал вокруг себя отряд гвардии для защиты. Меня ценили за хитрость и безжалостность, а не за умение рубиться на мечах.

Ну, все это должно было перемениться. Я годами бегал от честной битвы, молчаливо завидуя тем, у кого доставало мощи встретиться с любой угрозой лицом к лицу. Больше мне не придется убегать. Мне не придется завидовать другим — теперь я могу уничтожить любого, кто выйдет против меня, и забрать все и всех, чем и кем он дорожит. Жизни, возлюбленные, дома и богатство — все, все в полном моем распоряжении.

Кажется, власть развращает. А что касается абсолютной власти… я бы сказал, что она развращает даже более.

Я освободил свою голову от мыслей о Шейри вскоре после того, как она вместе со своими подельниками освободила крепость от своего присутствия. Я достиг того состояния, когда уже не размышлял о прошлом, а Шейри принадлежала прошлому почти полностью. Теперь мои мысли были заняты только настоящим и будущим, полным бесконечных возможностей.

Мы начали войну против Тридцати девяти степей в мрачный, унылый день. Кабаний Клык даже высказал предложение дождаться другого дня и выступить из крепости при более благоприятной погоде.

Я не желал ничего слушать. Я решил, что мне больше по душе затянутое тучами небо — оно словно даже бодрило меня.

— Нет, Кабаний Клык! — взревел я. — Готовь войска! В сей день равнины Победа дрогнут под копытами наших лошадей!

Честно говоря, лошадей у нас было не так уж много. Но их вполне хватало, чтобы произвести нужное впечатление, а изрядное количество пехоты может принести еще и не такие разрушения.

Как я и планировал, мы с грохотом и шумом выехали из крепости Бронебойсь и пустились по равнине, направляясь на юго-восток, к Тридцати девяти степям. Наш поход был спланирован и хорошо организован, он занял много дней, и за все эти дни никто ни разу не усомнился в нашей победе.

Первый бой я никогда не забуду.

Степи не имели собственных названий, только порядковый номер. Основатели союза решили, что так это непрочное объединение дольше продержится. Личные имена могут вызвать излишне националистические настроения, которые выливаются в конфликты, и поэтому степи назывались просто Первая степь, Вторая степь и так далее. Я решил быть как можно убийственнее методичным и начать с Тридевятой степи, зачищая их все в нисходящем порядке.

Так или иначе, защитники Тридевятой степи узнали о нашем приближении. Ничего удивительного — мы и не пытались скрыть ни наших передвижений, ни наших намерений. Подъезжая к Тридевятой степи, я заметил на горизонте изрядную армию. Воины стояли в ряд плечом к плечу — и конный, и пеший, последних причем было больше. Каждый имел в руке меч и не имел на лице ни тени страха. Между армиями оставалась примерно миля. Земля пересохла и потрескалась, приобретя коричневый оттенок, но росшие кое-где кусты слегка разбивали монотонную картину.

Мы остановились, и я тихо сказал Охладу и Кабаньему Клыку:

— Храбрые, сволочи, ничего не скажешь.

— Глупые, я бы сказал, — фыркнул Кабаний Клык, оглядываясь. — Унылое местечко для жизни, а они еще и драться за него собираются.

Ряды защитников Тридевятой степи раздались, и вперед выехали несколько всадников. Быстрой рысью они приблизились к нам, а я смотрел на них с нарочито бесстрастным выражением лица.

— Кажется, мироначальник, они хотят переговоров, — заметил Ох лад.

— Ну что ж, — ответил я, — не будем их разочаровывать.

Я двинул поводьями, и Энтипи поскакала вперед галопом, а за мной последовали Охлад, Кабаний Клык и Тот Парень.

Ветер бил мне в лицо, предчувствие боя будоражило кровь. Чем ближе мы подъезжали к нашим противникам, тем больше мне хотелось начать дело. Прежнему Невпопаду понравились бы препирательства, разговоры и прочее подобное общение. Новый Невпопад заботился только о том, когда и откуда начнется его следующее сражение, и сейчас, когда оно было неминуемо, каждая секунда промедления растягивалась в вечность.

Мы остановились футах в тридцати друг от друга. Я смотрел на предводителя Тридевятой степи. Не такой уж он был и могучий, но и худеньким его тоже не назовешь — голые руки казались жилистыми и мощными. Его голову украшал кожаный шлем с плюмажем, а кожаные доспехи были такие толстые, что не отразили бы только самый мощный из ударов.

Меня это не волновало. Меня не волновало ничего, кроме надвигающейся битвы.

В воздухе раздался пронзительный крик, и я поднял голову. Сверху планировал Мордант, и я подставил ему предплечье в краге. Мордант, хлопая крыльями и изящно балансируя хвостом, приземлился прямо на нее. Энтипи и другие наши лошади вполне к нему привыкли, зато лошади врагов — нет. Они в ужасе заржали и попятились, когда Мордант посмотрел на них не то весело, не то с презрением, не то со смесью обоих чувств.

— Кажется, мой зверек им не нравится, — сказал я, перекидывая ногу через луку седла и спрыгивая на землю.

Если бы, когда я был бедным увечным оруженосцем, вы сказали мне, что когда-нибудь я смогу спешиться, не задумываясь о том, как поведет себя моя правая нога, я бы решил, что вы с ума спятили. Но теперь это стало для меня настолько обычным делом, что я о нем и не думал почти.

Человек, которого я счел предводителем своих врагов, тоже спешился. Медленно снял перчатки… по традиции показывая, что у него нет оружия… сделал шаг вперед и протянул мне руку. Лицо его было смуглым, черные волосы блестели.

— Я Сулиман, — сказал он низким, немного раздраженным голосом, словно я разбудил его в неурочный час. — Иногда меня называют Сулиманом Внушительным. Вождь Тридевятой степи. Это ты мироначальник, о котором мы слышали?

Я мрачно кивнул.

— Если вы слышали обо мне, то должны знать, что вам лучше сложить оружие и сдаться мне прямо сейчас, без всяких условий.

— А если нет? — спросил Сулиман. Его лицо и голос выражали презрение. Я ощутил, как в душе у меня нарастает гнев, как снисходит на меня черный туман, разжигая мои чувства. — Если я этого не сделаю, что сделаешь ты? Завоюешь Тридцать девять степей одним жестоким наскоком? Ты веришь, что сможешь победить все степи сразу?

— Нет, — отвечал я как ни в чем не бывало.

Дурак, он и не представлял, кому бросил вызов. Честно говоря, я и сам толком не знал, кому он его бросил, но мне хотя бы ничего не угрожало.

— Нет, — усмехнувшись, продолжал я. — Я не так самонадеян, чтобы одним жестоким наскоком завоевать все степи. Я подумал, что буду брать их десятками.

Сулиман понимающе кивнул.

— Значит, ты принял десятистепную программу. Хороший выбор… но глупый. Очень глупый. — И он осмотрел меня с головы до ног, обдавая презрением. — Ты даже не потрудился надеть доспехи. Боевую побыть нанес, а не оделся.

— В доспехах слишком жарко, — объяснил я.

Он покачал головой, жалея меня.

— Ты не сможешь победить.

— Я не знаю, что значит "не сможешь"

— Это означает "не хватит сил или возможностей", — пришел мне на помощь Охлад.

Я ожег его взглядом.

— Это мне известно.

— Тогда почему… — Он запнулся, смущенный. — Извините, мироначальник.

Я что-то буркнул в виде благодарности и снова обратился к Сулиману, стоявшему с таким видом, словно собирался ждать меня целый день.

— Ты приехал обсудить условия сдачи? — спросил я его.

Он ответил мне холодным взглядом.

— Нет, конечно. Просто есть такая традиция, что командующие армиями встречаются перед битвой, надеясь, что ее как-нибудь можно…

"Хватит".

Голос прозвучал у меня в уме, в душе, и я ни секунды не стал медлить. Я выхватил меч из ножен столь стремительно, что, когда Сулиман сообразил, в чем дело, было слишком поздно. Мой клинок со свистом понесся вниз и ударил Сулимана по плечу, как раз туда, где тело не было защищено доспехом, чтобы можно было обеспечить свободу движения. Раздался жуткий звук: "Хрясь!" — и лезвие отхватило ему руку. Из отверстой раны ударила струя крови, и правая рука Сулимана со стуком упала на землю. Лицо Сулимана побелело от шока, а жизнь уходила из него вместе с кровью, бьющей из обрубка; он инстинктивно попытался схватиться за меч… но руки не было. Смотреть на это было забавно, если вам по душе такой черный юмор.

— Ты должен меня извинить, — сказал я Сулиману, упавшему на колени. — Я не очень-то соблюдаю традиции.

Спутники Сулимана злобно закричали. Они спешились тогда же, когда и их предводитель, и сейчас побежали на меня, размахивая мечами. Кабаний Клык, Охлад и Тот Парень приготовились биться с ними, но я крикнул:

— Нет! Они мои! — и с расставленными руками шагнул вперед, даже не стараясь защититься мечом.

Их мечи вонзались в мое тело, входили в грудь, а один даже раскроил мне череп. Раны затянулись так быстро, словно их не было вообще. Один из воинов попытался отрубить мне голову. Я почувствовал отдаленный удар — лезвие вошло с одной стороны шеи и вышло с другой, раздался неприятный хлюпающий звук — это срасталось горло, а меч еще и не вышел наружу. Почти секунда потребовалась мечу, чтобы рассечь горло, но горлу, чтобы зарасти как ни в чем не бывало, понадобилось полсекунды. Они могли бы рубить воду — ущерб был бы таким же.

Тогда солдаты отступили, пораженные и испуганные тем, что увидели, и наступила моя очередь. С криком, от которого кровь сворачивалась в жилах, я набросился на них, размахивая мечом. Они попятились, крича от ужаса. Если бы они встретились с обычным, осмелюсь заметить, человеком, их бы ничто не испугало. Но они поняли, что в моем лице им встретилось нечто превосходящее их разумение.

Я нанес им несколько ударов, вызвав сильное кровотечение, хотя избегал ранить их слишком сильно. Мои помощники это заметили и стали подходить ближе, а Кабаний Клык громко заявил:

— Мы прикончим их, мироначальник!

— Ничего подобного! — Я резко развернулся и сделал взмах мечом, преграждая им путь.

Тем временем раненые противники кинулись к своим лошадям, остановившись по пути лишь для того, чтобы подхватить истекающего кровью Сулимана. Он стонал и бормотал имя какой-то женщины — мне кажется, он потерял представление о том, где находится. Воины бесцеремонно бросили его поперек седла и несколько секунд спустя уже неслись прочь во весь опор.

— Скажите своим людям, что у них есть шанс сдаться! — крикнул я им вдогонку. — Только один! Иначе я разделаю их, как разделал вашего вожака!

На земле осталась лежать рука Сулимана. Когда-то меня замутило бы от такого трофея. Сейчас я просто взял отрубленную руку в свою. Когда я это сделал, то услышал в воздухе громкий знакомый крик. Я поднял отрубленную руку повыше, и хролик спикировал на нее, раскрыв клюв шире, чем я мог себе даже представить. Он накинулся на угощение, ухватив руку за запястье, и попытался проглотить ее целиком, хотя сам был не длиннее этой руки. Потом он отнес ее на несколько шагов, сел на землю и принялся аккуратно отщипывать мясо.

— Вы думаете, они сдадутся, милорд? — спросил Кабаний Клык, отвернувшись от пирующего Морданта.

Наверное, мои глаза блестели, когда я ответил:

— Надеюсь, что нет.

Они и не сдались.

Я потом узнал, что они просто не поверили гвардейцам Сулимана, когда те рассказали, как пытались одолеть меня. Армия решила, что личная охрана Сулимана все это придумала, чтобы оправдать свою неспособность защитить вождя. Сам Сулиман потерял так много крови и был так плох, что не мог подтвердить их рассказ. И разъяренные солдаты Тридевятой степи сами подняли на мечи гвардейцев Сулимана, устроили своего раненого предводителя в безопасном месте, разожгли в себе пламя гнева и кинулись на нас.

Мои солдаты встретили их лицом к лицу, и я был в первых рядах. В этот раз я не стал прятаться. Я встретил атаку пешим, потому что хоть я и был неуязвим, но моя могучая кобыла таковой не являлась, и мне не хотелось без необходимости терять ее под ударами врагов.

Я был впереди своих войск на добрых пятьдесят футов, так чтобы солдаты из Тридевятой степи тут же кинулись ко мне, решив, что я стану легкой добычей. Однако они не стали кидаться. Вперед они выпустили лучников. Надо отдать должное их мастерству — не так-то легко стрелять из лука на ходу, но у них это хорошо получалось. Желая задать мне, а значит, и моим войскам хороший урок, они стали в меня стрелять и через несколько секунд превратили меня в подушку для булавок.

Я остановился.

Тридевятцы остановились.

Мои солдаты остановились тоже.

Само время замерло, пока я просто стоял и рассматривал себя, всего утыканного стрелами. А потом спокойно, демонстративно я начал выдергивать их из себя одну за другой — и не было ни крови, ни ран.

Вскоре я стоял, держа в руке стрелы, а тридевятцы отступали в паническом ужасе. Наверное, они пожалели, что казнили гвардейцев Сулимана — те, похоже, знали, о чем говорили. Я потряс стрелами над головой, вызывающе крикнул, бросил их на землю — больше ничего не потребовалось, чтобы спустить курок яростной атаки моих солдат. Тридевятцы попытались сосредоточить силы, возродить боевой дух, но они были так обескуражены тем, что увидели, что чувство безнадежности овладело ими. Моим людям только этого и надо было. Лучники тридевятцев попытались отстреливаться, но даже они, наиболее собранные из наших противников, были так потрясены увиденным, что большинство их стрел либо ушли мимо цели, либо были отражены щитами моих солдат.

Мои воины были повсюду — они давили всякое сопротивление, а я был в самой гуще. Мой меч рубил направо и налево, убивая и раня противников, и моя кровь пела песню смерти… которая, скажу я вам, звучит примерно так:

"Смерть смерть смерть смерть смерть смерть смерть ла ла ла смерть…"

Земля пропиталась кровью, но удивительно, как мало потеряли крови мои люди, а вскоре противники бежали. Мы погнались за ними, преследуя их по равнинам Тридевятой степи. Мы зарубили столько сильных мужчин, сколько могли достать, а слабых брали в плен, чтобы сделать из них рабов и носильщиков. Слабые, конечно, не протянут так долго, как протянули бы сильные но ими легче управлять, а как только они перестанут приносить пользу, мы избавимся от них и заведем себе новых.

Победив главную армию, мы получили все города Тридевятой степи.

И взяли их.

Кое-какое сопротивление было, но не крепкое, поскольку тридевятцы надеялись, что нас остановит их армия. Они ошиблись и теперь расплачивались за это.

Мои люди ворвались в самый большой город, охотно предаваясь всем тем забавам, которые так популярны среди захватчиков. Я отправил Кабаньего Клыка, Охлада и Того Парня повеселиться тоже, так как был уверен в собственной неуязвимости и не нуждался в защите. И они приняли мое предложение не мешкая, так как видели, что я и сам могу за себя постоять.

Город был красивый, ладный — высокие сияющие башни резко контрастировали с маленькими домиками, невысоко поднимавшимися над землей. Я догадался, что большинство башен были храмами. Жители Тридевятой явно были людьми набожными, для себя оставляли малые блага, а все силы посвящали храмам своих богов. Хорошо же им это помогло!

Я смотрел на пламя, выбивавшееся из башен, заполнявшее воздух черным дымом, слушал, как в ответ на крики раздается грубый хохот, и думал: "Это не война. Война — варварская затея, убийство невинных. А это… это — произведение искусства. Мы не простые завоеватели. Мы — художники завоеваний".

Кровь стучала у меня в голове, толкала меня вперед. Кожа зудела, я едва мог устоять на месте. Мне хотелось присоединиться к своим ребятам. Более того, мне хотелось художественного самовыражения. Но я не знал, куда пойти и с чего начать. Не то чтобы совесть меня останавливала, я давно про нее забыл. Я просто не знал, куда свернуть и что выбрать.

— Уходи отсюда!

Я повернул голову и увидел, что на пороге маленького домика стоит разъяренный мальчик и размахивает маленьким ножиком. Ему было не больше десяти лет, но сегодня он, без сомнения, видел немало смертей и крови — на всю жизнь хватит. У него была только одна рука — правая, — и видно было, как под курткой мотается культя вместо левой. Занятный врожденный порок. Да и какое мне дело?

Зато мне было дело до аппетитной бабенки, которая со страшно встревоженным видом вдруг появилась рядом с мальчиком.

— Иди домой! — велела она ему и, подняв глаза, заметила, что я на нее смотрю.

Да, соблазнительная. Наверное, это сестра мальчишки, старше его лет на десять — разница значительная. Гибкая, стройная, с округлыми бедрами, с лицом, может, и не классически красивым, но все же достаточно привлекательным, насколько я мог видеть. Черные волосы падали ей на глаза. Она дернула мальчика за руку и захлопнула дверь.

Леди Кейт была от меня далеко, мне же хотелось поразвлечься.

В холодном свете прошедших лет все это кажется невероятным. Мне надо было бы сравнить себя с мальчиком, вспомнить о собственных страхах, о том, как яростно и беспомощно я пытался защищать от грубых незваных гостей самую дорогую мне женщину — мою матушку. И конечно, такие мысли, как "Да что он о себе думает", или "Как он смеет", или "Я покажу этому засранцу", или "А с ней славно можно поразвлечься", никак не могли прийти мне в голову, разве только в самый потайной уголок, откуда они бы никогда не вышли на свет.

Но я должен со всей ясностью заявить, что, пока я был мироначальником Победа, ничего нормального во мне не было.

Несколько широких шагов привели меня к двери, которую я яростно пнул. Дверь дрогнула, но устояла, а внутри раздался испуганный вскрик. Потом послышалось:

— Ты что, привлек его внимание?

Я пнул дверь еще раз и еще, и наконец самодельный замок сломался и она распахнулась.

Я вошел в очень просто обставленную комнату — так, какая-то скудная мебель да огонь в камине. Молодая женщина вскрикнула и отшатнулась в дальний конец комнаты, словно стараясь спрятаться от меня.

Мальчик же прятаться и не думал. Он подбежал к очагу, схватил тлеющее полено, крепко держа его за тот конец, который еще не успел загореться. Другой конец, которым он сейчас размахивал, наоборот, горел очень хорошо. Мальчик встал между мной и девушкой и, размахивая своим самодельным факелом, отважно крикнул:

— Не подходи к моей сестре!

— Мальчик, ты меня привлек своей показной храбростью. Так что тебе некого винить, кроме самого себя. А теперь отойди, — резко велел я. — Беги, а не то я привяжу тебя к стулу и заставлю смотреть.

Девушка всхлипывала, обессилев от страха, и ничем не могла ему помочь.

Мальчик ничего не сказал, он остался на своем месте, помахивая туда-сюда поленом, — наверное, думал, что создал таким образом непроницаемую огненную стену, которую я не смогу преодолеть. Он, конечно, не понимал, кто я таков и каковы мои возможности.

Я шагнул вперед, не обращая внимания на его угрозу, а храбрый, но глупый мальчишка крикнул: "Я предупреждал!" — и ткнул в меня горящим поленом. Я даже не стал уклоняться, глядел прямо в лицо мальчишке: когда же он поймет, что бороться со мной тщетно.

Объятая огнем головешка ткнулась мне под ребра, и, как только она коснулась кожи, я вскрикнул. Я отскочил, завывая, назад — в комнате тошнотворно запахло паленым мясом, и мясо это было, как я сразу понял, моим.

Я споткнулся о стул и упал, держась за обожженный бок, а мальчик прыгнул на меня, пытаясь ткнуть головешкой мне в лицо. Только по чистой случайности я, взмахнув рукой, отбросил горящее полено, потому что сознание мое мутилось от боли, кругами расходившейся от того места, которое прижег проклятый мальчишка.

"Пропала! Пропала сила!" — кричал мне рассудок, а мальчишка уже уперся коленями мне в грудь; моя же самодовольная и наглая манера вся куда-то делась, как только я осознал это ужасающее открытие. Пока я не понял, что происходит вокруг, мальчик выхватил из-за пояса нож и вонзил его в мою грудь. Удар был не смертельный, но достаточно глубокий и точный, чтобы проткнуть легкое.

Я ничего не почувствовал. Ни боли, ни какого-либо неудобства. Кое-как собравшись с мыслями, я выбросил вперед руку и, ударив мальчишку в лоб, сбросил с себя. Шатаясь, я поднялся на ноги и поглядел на кинжал, который все еще торчал из моей груди. Я вытащил его, осмотрел со всех сторон. Крови не было. Я чувствовал, где нож вошел мне в грудь, но рана уже затянулась. Я по-прежнему был неуязвим…

Только страшная боль от обожженного головешкой места по-прежнему расходилась по всему телу. А мальчик кое-как поднялся да еще прихватил откатившуюся головешку и снова ею размахивал. Его сестра не двигалась с места.

Если бы я просто подождал, время мне помогло бы. Через пару минут пламя полностью охватило бы полено, и мальчишка не смог бы больше его держать. Тогда они оба оказались бы передо мной беспомощны.

Но мне уже стало неинтересно. Происшедшим я был совершенно сбит с толку, не мог понять, как же так получилось, но и не собирался стоять там в раздумьях.

— Идите вы оба к дьяволу! — угрюмо бросил им я и, пятясь, вышел из дома, предоставив и девушку, и мальчика своей судьбе, какая бы она ни была.

Спотыкаясь, я отошел немного и, закатав рубаху, осмотрел рану. Там, куда пришелся удар поленом, кожа почернела и вздулась. Ожог был очень сильный, и от одного его вида мне чуть не сделалось дурно. Боль стала уже такой резкой, что я едва мог шевелиться. Я осторожно опустил подол рубахи и направился обратно, в базовый лагерь.

Мне повстречалось немало моих солдат, идущих по своим делам. Каждый из них кланялся, и приветствовал меня, и превозносил мое величие. Я улыбался, и кивал каждому, и старался не давать мучительной боли портить мне настроение. Никто ни в коем случае не должен был узнать, что со мной произошло. Люди вокруг были уверены, что мне нельзя причинить никакого вреда, и любая новость о том, что это не так, могла бы нанести смертельный удар по их вере в нашу общую неуязвимость.

К тому времени, как я добрался до лагеря, мне стало немного легче. Еще раз осмотрев рану, я увидел, что она заживает. А к утру на вчерашнюю рану не осталось даже намека.

Однако это происшествие стало грозным предупреждением и заставило меня задаться вопросом: может, есть еще что-нибудь, против чего я уязвим? По крайней мере, следует держаться подальше от любой атаки, где применяются горящие стрелы.

Маленький однорукий мальчишка стал зловещим знаком для непобедимого мироначальника. Впрочем, даже самым великим художникам не избежать критики, решил я.

2 ПРИВЕТ С ДАЛЕКОГО СЕВЕРА

И мы продолжали наше наступление на Тридцать девять степей.

Степень сопротивления зависела от того, где мы появлялись. Одни народы оказались более крепкими, чем другие. Некоторые даже объединялись друг с другом, пытаясь остановить нас. Они пробовали применять катапульты, пики, яды. Короче говоря, они пробовали все, что только могли придумать, чтобы задержать нас.

И в этом они преуспели. Они действительно задержали нас.

Но не остановили.

Наш поход по Тридцати девяти степям продолжался — степь да степь, шаг да шаг. Жители степей даже пытались нанять солдат, чтобы обороняться от нас, но чаще всего такие вольные копейщики переходили на нашу сторону.

Продвигаясь все дальше, мы обнаружили, что среди Тридцати девяти степей не было единства. Старая вражда и давно забытые распри между народами снова ожили, и люди начали обвинять друг друга в разных несчастьях, которые им выпали. Больше всего мне понравились те, кто обвинил своих соседей в том, будто они вели себя неподобающим образом и навлекли гнев богов, проявившийся в нашествии моих войск во главе со мной. Честно говоря, если бы жители оставшихся незахваченными степей объединились против общего врага… не знаю, смогли бы они нас остановить, но изрядно затруднили бы нам задачу. Но они были слишком заняты ссорамидруг с другом, выясняя, кто виноват и что делать, поэтому и оказались совсем беззащитны.

Воспоминание о загадочном ожоге отошло куда-то далеко, настолько полной была моя невосприимчивость к ранам… хотя, как замечено ранее, я решил держаться подальше не только от горящих стрел, но и от кипящего масла, не зная, насколько я неуязвим против всего горячего.

А все мои интересы к дамам быстро рассеялись, поскольку однажды в одном из наших лагерей остановился кортеж леди Кейт. Кейт пришла ко мне в шатер с искаженным возбуждением лицом и сказала мне, что была больше не в силах сидеть в крепости Бронебойсь и слушать сообщения о моих победах. Ей захотелось увидеть все собственными глазами.

Должен признать, Кейт выглядела потрясающе. Она казалась еще моложе и энергичней, чем когда я ее покинул, а рассказы о моих подвигах так возбудили ее, что она едва могла усидеть на месте, слушая меня. Потом я делил время между кровопролитиями и забавами с ненасытной леди. Страшный в битве, обожаемый в постели — жизнь просто не могла быть лучше.

И все же… все же…

Вечером, после победы над Двадцатой степью, я лежал в своем шатре, а леди Кейт прикорнула рядом со мной. Неподалеку сидел на своем насесте Мордант и спал, завернувшись в крылья. Кабаний Клык просил аудиенции, но леди Кейт не захотела, чтобы я принимал его, потому что у нее были другие виды на вечер, помимо того что она назвала "унылым стратегическим совещанием". Когда я пытался объяснить ей, что это необходимо, она только отмахнулась:

— Тебе ни к чему стратегии. Ты же мироначальник. Ты самый великий воитель за всю историю Победа. Никто не сравнится с тобой.

— Это верно, любовь моя, верно, — заверил я ее. — Но если у меня что-то получается легко, это не значит, что оно легко дается. Если мои помощники считают, что они должны со мной поговорить, я должен их выслушать.

И вот вошел Кабаний Клык и поведал такие новости, которые придали нашей кампании совсем другую окраску.

Сначала я только рассмеялся, когда он мне сказал, что несколько народов объединились под предводительством чужака.

— Неужели они договорились, кто будет ими командовать? — переспросил я. — Эта толпа сумасбродов? Трудно в это поверить.

— Ну… это король, весьма известный.

— Король? — рассмеялась в ответ леди Кейт. — Король, который ни с того ни с сего появляется в разгар войны? Смешно. Короли сидят по своим королевствам, если только нет прямой угрозы, и уж точно не…

— Тихо! — приказал я с такой неожиданной яростью, что Кейт испуганно замолчала.

Резкость тона, каким я вдруг заговорил со своей любимой женой, удивила присутствующих. Даже Мордант проснулся и вопросительно посмотрел на меня. Но мне было все равно — я был занят своими мыслями. Я медленно подошел к Кабаньему Клыку и в робкой надежде спросил:

— Этот так называемый король… его, случайно… не Меандром зовут?

Кабаний Клык удивленно заморгал.

— А… да! Да, мироначальник! Как вы узнали?

— Мироначальник Невпопад знает все! — заявила Кейт. — Возлюбленный, ради всех богов, это не он…

— Ради всех богов, женщина, закрой свой рот, — оборвал я ее.

Кейт опешила, но покорно ответила:

— Да, любовь моя.

Я лихорадочно размышлял. Мне не верилось в такую удачу. Кабаний Клык недоумевая посмотрел на меня.

— Вы знаете его, мироначальник?

— О-о-о, очень хорошо знаю, — с нажимом произнес я. — Я знаю его как убийцу своей матери.

Кейт ахнула, услышав такое, а лицо Кабаньего Клыка потемнело.

— Тогда он покойник.

— Да, это так, — отвечал он. — Мой трофей.

Действительно ли король Меандр убил мою матушку? Я точно не знал. Если бы мне нужно было признание, я бы никогда его не добился, потому что и Меандр сам этого тоже не знал.

Но я был в том умонастроении, когда нет места для слова "возможно", как нет оттенков вины или правоты. В ковре моей жизни Меандр, король без королевства, висел свободной нитью, и я собирался завязать с ним навсегда.

Не потребовалось много времени, чтобы собрать войска и подготовить их к нападению на Девятнадцатую степь. По лагерю разнеслась весть, будто нас ожидает гораздо большее сопротивление, чем раньше, но моих людей это не пугало. Они были убеждены, что боги на нашей стороне и мой дар неуязвимости — тому подтверждение. Однажды мне говорили, что войны сначала выигрываются в умах и потом лишь — на поле боя, и если это так, то все, что было необходимо, — расчистить территорию от противника. Солдаты накануне сражений громко распевали песни в мою честь, точили оружие, готовились к бою. Я же охотно развлекал леди Кейт в своем шатре. Пока она возилась подо мной, мурлыкая и царапаясь от страсти, я уже задумался о предстоящей битве с Меандром и сведении старых счетов.

Был ли он виноват в гибели моей матушки? Теперь правда мне была уже неинтересна. По крайней мере больше меня интересовало, кто заплатит за эту смерть.

Я узнал, что Меандр и его наемники, кажется, собрались в столичном городе Девятнадцатой степи. Город имел множество названий, но чаще всего его называли просто Золотым городом и даже вроде бы любимым богами. Мне это очень подходило. Пусть Меандр и жители Девятнадцатой степи соберутся там, надеясь, что смогут спастись благодаря священному статусу города. Я буду очень рад освободить их от всех иллюзий по поводу неуязвимости.

Мои солдаты находились в походе уже почти полгода. Обсуждался вопрос вернуться в Бронебойсь, чтобы отдохнуть и пополнить запасы. Мы разграбили так много городов, захватили так много добычи и врагов, что уже стало казаться, будто мы из захватчиков превратились в каких-то простых любителей наживы. Может быть, надо было бы прислушаться к просьбам моих помощников вернуться домой, но мысль о Меандре гнала меня вперед. Собрав войска, я сказал им, что Золотой город станет нашей последней остановкой. К тому времени тылы наши изрядно растянулись, да и солдаты выглядели несколько уставшими… хотя бы потому, что чуть ли не полгода только тем и занимались, что мародерствовали, грабили и пьянствовали. Это любому дается нелегко.

Итак, пообещав, что скоро первый поход на степи будет окончен, я повел войска на Золотой город. Мы были абсолютно уверены, что сможем победить любого врага. Я предложил леди Кейт вернуться в Бронебойсь, но она не захотела и слушать. Она хотела своими глазами посмотреть, как будут грабить Золотой город, и выехала в своем паланкине, который несли четверо рабов. По всему было видно, что леди Кейт просто кипит от предвкушения захватывающего зрелища, и ее постоянные вопросы: "Ну что, приехали?" к концу третьего дня путешествия начали сильно действовать мне на нервы.

Мы предполагали, что встретим сопротивление. Поэтому впереди основных сил выслали разведчиков. На шестой день пути я скомандовал остановку, когда увидел, что разведчики возвращаются, но отчет, который они представили мне и моим помощникам, иначе как невнятным назвать было трудно.

— Совсем нет войск? Вы уверены? — недоверчиво переспросил я.

Судя по виду Кабаньего Клыка и Охлада, они точно так же сомневались в том, что рассказывали разведчики. Тот Парень точил меч — это было его постоянное занятие.

Но разведчики настаивали на своем. Они прямо так и говорили: дорога на Золотой город представляется совершенно пустой. На всем пути не было и намеков на неприятельские силы, которые могли бы выступить против нас.

— Это ловушка, — проворчал Кабаний Клык, когда мы собрались у меня в шатре, чтобы все обсудить.

Я лежал, уютно устроив голову на коленях леди Кейт, а она кормила меня финиками. Снаружи раздавались обычные песни в мою честь. Я понял, что все их уже слышал, и решил, что пора бы написать несколько новых.

— Это должна быть ловушка. Засада, — повторил Кабаний Клык.

— Какая засада? — возмутился Охлад. — Как? Где? Разведчики заявляют, что хорошо все видели до самых стен Золотого города. Не так уж много там растительности, за которой можно спрятаться.

Кабаний Клык нервно расхаживал по палатке, но тут он остановился и, повернувшись к Охладу, спросил:

— И что ты думаешь?

Охлад пожал плечами:

— Наверное, они поняли, что сопротивляться бесполезно.

— Ерунда!

Леди Кейт, задержав руку с фиником над моим ртом, сказала:

— Почему ерунда? Ведь сопротивление и правда бесполезно. Никто не может противостоять мироначальнику! Мы все это знаем! Может быть, и они это знают.

— Или, — медленно начал я, — наших разведчиков подкупил Меандр. Это вполне на него похоже. Он пользуется подкупом и щедрыми обещаниями, чтобы переманить на свою сторону вражеских солдат.

Но Охлад и Кабаний Клык, хотя и не соглашались друг с другом в том, как относиться к докладам, настаивали, что такого быть не могло.

— Клянемся жизнями, мироначальник, — твердо заявил Кабаний Клык, — эти люди безупречны.

Я сел, задумчиво почесывая подбородок.

— Да, господа, вы рискуете только своими жизнями, потому что моей ничто не угрожает. — Я так никому и не сказал о том странном происшествии с огнем. Если я и оказался уязвим — а похоже, так оно и было, — рассказывать об этом даже тем, кому я полностью доверял, значило бы проявить непростительную глупость. Все были уверены, что я неуязвим, а это мне и нужно было. — Ну, скоро мы сами все узнаем. Мы выступим на Золотой город… завтра утром!

На следующее утро шел дождь. И утром следующего дня.

Мы сидели в лагере, изнывая от скуки, но я отказался начинать выступление в такую дурную погоду. Иначе слишком многое становилось бы ненадежным. Если мы вступали в новые земли против врага, численность которого нам неизвестна, зачем же прибавлять к трудностям похода еще и бой в плохую погоду? Я еще подумал: не поучаствовала ли здесь Шейри? Она могла бы поработать с погодой, чтобы задержать меня. Но потом я отказался от этих мыслей. Просто иногда идет дождь. Вот и все. Не нужно погодного плетельщика, чтобы такое устроить, — природа и сама справляется.

На третий день покрытую лужами и грязью землю осветило солнце. Погода стояла влажная, и земля не отдавала лишнюю сырость. Но люди уже начали терять терпение, да и я должен был признать, что устал сидеть на одном месте. Поэтому сразу после завтрака мы снялись с лагеря — с песней в сердцах и смертью в мыслях.

Еще до полудня показался город. Вдали я увидел невысокую горную гряду, в которой одна гора казалась значительно выше остальных — ее верхушка была покрыта снегом. У одного из взятых в плен проводников я спросил, как называется эта гора, и получил ответ:

— Это гора Орлиное Гнездо. Говорят, что там живут всякие летающие твари, которые строят себе дома на большой высоте. — В этот момент мне на руку сел Мордант, и проводник опасливо покосился на хролика. — Некоторые говорят, что как раз такие твари, — он осторожно указал на Морданта, словно боясь, что тот откусит ему палец, — там и живут.

— Он не тварь, — резко ответил я, — особенно по сравнению с двуногими чудовищами, которых мне доводилось встречать.

Морданту, похоже, мои слова понравились, потому что он издал низкий воркующий звук. Проводник благоразумно решил не развивать тему.

До Золотого города оставалось менее двух миль, и туда опять отправились разведчики — чтобы разузнать ситуацию. Мы находились на главной дороге, ведущей в город, и остановились, дожидаясь разведчиков. Однако оттуда, где я находился, казалось, будто первые донесения верны. Я не видел ни одного признака организованного сопротивления. Они там что, просто сидели и ждали, когда можно будет без боя приветствовать нас в городе, который мы обрушим им же на голову? Если вспомнить, что мы слышали об их попытках выступить против нас, я должен был признать, что оказался даже несколько разочарован тем, как легко можно было добиться победы.

Скоро вернулись разведчики — они неслись на лошадях во весь опор, а лица их выражали недоверие и тревогу. Первое — из-за того, что они увидели, второе — из опасения, что им не поверят. После их доклада я легко мог понять их.

Солдаты занимались своими делами, но все подтянулись поближе, когда разведчики собрались рассказывать. Стояли мы среди грязи глубиной дюйма в три, поэтому настроение у всех было одинаково мрачным. Мы окружили разведчиков, лица у всех уже были раскрашены побытью — мы все выглядели свирепыми и готовыми к битве. И боевая раскраска только увеличила выражение изумления на наших лицах, когда мы услышали их доклад.

— Ворота в город распахнуты, — сказал один.

Солдаты начали озадаченно переглядываться.

— Распахнуты? — не поверил Охлад. — Ты хочешь сказать… они даже не заперты? Что, горожане совсем не хотят сопротивляться?

— Это еще не все, — неохотно сказал другой разведчик. — Это еще самое нормальное. — Он глубоко вздохнул с видом человека, который собирается прыгнуть с высокого утеса, зная, что внизу его ожидает полный набор острых камней. — Мы видели человека, который, по всем описаниям, походит на короля Меандра. Но… но он сумасшедший.

— Сумасшедший?

Солдаты вокруг меня ничего не понимали и начали разом задавать вопросы. Разведчики не знали, куда смотреть и на чьи вопросы отвечать. Я же просто стоял, наблюдая, почти не осмеливаясь поверить и все же ожидая следующих слов.

Вмешалась леди Кейт. Она сделала шаг вперед и строго спросила:

— И что? Что значит "сумасшедший"?

— Он… — Разведчик судорожно сглотнул, глянул на товарища в поисках поддержки, словно надеясь: то, что он сейчас скажет, вещь совершенно обыденная. — Он забрался на один из парапетов повыше и сидит там, играет на лютне и поет похабные песни. Кажется, он там совсем один, весь город, насколько нам было видно, пуст.

Тут все заговорили разом, каждый вопил, стараясь, чтобы его услышали, а Кейт пыталась их утихомирить. Кто-то кричал, что война с сумасшедшими приносит несчастье, потому что таких любят боги и оказывают им божественную поддержку. Многие кричали, что это ловушка. Что Меандр дожидается, когда мы, уверенные в победе, въедем в город, и тогда на нас нападут, и что нельзя ни в коем случае делать то, что он ожидает, и ехать в город на верную погибель.

Я больше не мог сдерживаться. Я начал смеяться — все громче и громче. Солдаты пришли в полное недоумение, словно опасались, будто безумие, поразившее короля Меандра, перекинулось на меня.

— Мироначальник… — окликнул меня Кабаний Клык — сейчас все смотрели на меня и слушали мой безумный смех.

Кейт осторожно начала:

— Любовь моя…

— Это уловка! — наконец смог произнести я, как только отдышался. — Но не та уловка, что скрывает засаду. Все это блеф! Огромный блеф!

Кейт шагнула ко мне и положила заботливую руку мне на плечо.

— Мой милый… мой повелитель… ты точно это знаешь?

Солдатам, кажется, все это не понравилось, они не хотели ввязываться в затею, которая начисто отрицала все законы военной тактики.

Но я нисколько не сомневался.

— Это они от отчаяния придумали, — произнес я, надеясь, что говорю достаточно уверенно и люди мне поверят. — Скорее всего, Меандр не смог удержать порядок среди ненадежных наемников. Не смог и вызвать доверие в сердцах жителей Девятнадцатой степи. Зная, что мы идем, и понимая, что поражение неминуемо, все ушли.

— Ушли? — переспросила Кейт, словно не до конца мне поверив. — Но тогда почему…

— Почему Меандр остался? Наверное, потому, — сказал я, медленно обходя солдат и посмеиваясь, словно объясняя самое простое и понятное действие противника, — потому что он большой эгоист… или большой наглец… или безумец, если хотите. Он думает, что один может спасти город. И его блеф сработал бы, если бы его я не знал.

— Блеф?

Кажется, все были озадачены еще больше. Охлад и Кабаний Клык стояли рядом, а я встал между ними и положил руки им на плечи.

— У короля Меандра, — пояснил я, — память устроена странным образом. Он наверняка помнит, как несколько лет назад какой-то отчаянный юный оруженосец — ему досталась невыполнимая задача защищать крепость, в которой находились только король, принцесса и шут, — изобрел такой план, благодаря которому целая армия замерла на месте, потеряв всякую уверенность в своих силах. — Окружающие смотрели на меня, ничего не понимая, и я сердито вздохнул: — Он сейчас играет в мою игру. Я сделал то же самое! Я уговорил короля, известного своей хитростью, сделать то, что сейчас делает Меандр… только в тот раз во главе армии завоевателей выступал сам Меандр! И его армия была настолько уверена, будто это ловушка, что все развернулись и побежали… не напав на пустую крепость! Холодное оружие творит чудеса с человеческим духом, но ничто так не действует на людей, как липкий, холодный страх. И сейчас он пытается нас напугать.

— Но… он должен знать, что ты не попадешься на эту удочку, если это ты придумал! — заметила леди Кейт.

Я убрал руки с плеч Кабаньего Клыка и Охлада и повернулся к ней. Покачивая головой, я сказал:

— Не забудь, я говорил, что у Меандра странная память. Он, похоже, никак не связывает уловку, придуманную против него одиноким оруженосцем, имени которого он и не помнит, с завоевателем, имеющим армию в шесть тысяч человек! Так и есть, говорю вам! Наверное, в городе остались беспомощные жители, которые прячутся по домам, уповая, что затея короля удастся, потому что их армия не хочет их защищать! Да это будет самый легкий штурм во всей нашей истории!

Вокруг меня все закивали, засмеялись — солдаты поняли, как нелепы их страхи, и увидели, какая глупая это затея — королю сидеть на парапете и распевать неприличные песни в надежде отпугнуть захватчиков. Вскоре вся армия тряслась от хохота, а потом кто-то начал скандировать:

— Мироначальник! Мироначальник!

Остальные подхватили, и вся округа наполнилась приветственными криками.

Никогда еще я не чувствовал такого подъема.

К этому моменту, ограбив города в предыдущих степях, мы собрали изрядное количество лошадей. Больше половины моих воинов ехали верхом. Они и выступили первыми, а я их возглавлял, конечно, верхом на Энтипи, и мы отправились искать новой славы. Мы поскакали по широкой дороге в Золотой город, оглашая воздух воинственными криками, нисколько не сомневаясь в выбранной цели, как и в том, что победим.

И вот показался Золотой город. Да, он производил сильное впечатление — изысканные силуэты башен, выкрашенные в синие и коричневатые тона, такие высокие, что могли достать небо. Как и многие другие большие города, для защиты он был окружен мощными стенами… которые против нас все равно бы не устояли. Подъехав поближе, я увидел короля — как раз там, где и говорили разведчики. Кровь моя вскипела от гнева, застучала в висках — я уже видел мысленным взором, как мой меч выпускает из этого гада кишки. Но сначала… сначала я его свяжу и прикажу полудюжине шлюх поработать с ним. Изодрать ему лицо, голую грудь, каждый кусочек тела длинными ногтями, которые эти девицы специально делают необычайно острыми. Пусть представит, что пришлось претерпеть моей матушке от его недоброй руки.

Дорога была по-прежнему покрыта густой грязью, и копыта Энтипи месили ее, разбрызгивая в стороны. Я был рад от всей души, что нам не надо биться — барахтаться в грязи и при этом еще махать мечом. Это никогда меня особо не привлекало. Вырезать беззащитных врагов… да, гораздо веселее.

Между нами и нашей целью оставалось меньше мили. Я видел короля на стене — как он весело помахал мне рукой. Он остался во многом таким, каким я его запомнил. Густые седые волосы, густая черная с проседью борода, дубленое морщинистое лицо. С такого расстояния мне не видны были его усталые, полные муки глаза, а также четыре шрама на лице, оставленные, как мне хотелось бы верить, моей матушкой, когда он чинил над нею насилие. Я не обольщался никакими иллюзиями по поводу чресл, что извергли меня в этот мир. Матушка была потаскухой, зарабатывала на жизнь собственным телом. Но имелись и такие вещи, которые честная и правильная шлюха ни за что делать не станет, и когда она отказалась от того, что требовал Меандр, он убил ее. Он… или по крайней мере один из его людей, а раз он ими командовал, значит, он был в ответе.

Ближе, ближе… Я уже почти ощущал содрогание руки, которая вонзит меч, разрубая лицо… или хотя бы живот. Да, так лучше. От раны в живот он будет умирать несколько дней, а за это время можно с ним… позабавиться.

И пока я предавался подобным мыслям, едучи впереди колонны, Мордант вдруг спикировал ко мне и заверещал. Сначала я едва на него глянул, а потом понял, что он чем-то возбужден. Но в тот момент лошадь моя неслась галопом, и у меня не было ни времени, ни сил, чтобы обратить внимание на тревоги моей зверюшки.

И в тот же миг Энтипи, неожиданно издав испуганный крик, дернулась и начала падать.

Я едва успел выдернуть меч, просто по привычке, и Энтипи упала. Я выпутался из седла, покатился и весь вымазался в грязи. Оглядевшись и увидев, что мой меч воткнулся в землю, я встал и потянулся за ним.

Невероятно удачно, что я оказался так далеко от своих солдат, потому что, будь они ближе, их лошади затоптали бы меня прежде, чем их успели бы остановить. А так они натянули поводья — едва-едва успев, — и задние налетели на передних. Лошади при этом испуганно ржали, а солдаты, ноги которых сдавливали тугие потные бока лошадей, кричали.

Я выдернул меч из раскисшей земли и чуть не упал. Если бы правая нога у меня по-прежнему была хромая, то я вообще не смог бы встать, но, к счастью, она стала такой же сильной, как и левая. Я успел выпрямиться и посмотрел на Энтипи. И побледнел под слоем побыти.

Из ее горла, прямо из яремной впадины, торчала еще трепещущая стрела. Бедная Энтипи умирала, она билась, как вытащенная на берег рыба, и ее кровь смешивалась с жидкой грязью. Тело лошади сотрясали спазмы, а глаза глядели на меня с немым укором.

Смерть лошади по имени Энтипи потрясла меня гораздо сильнее, чем я мог предполагать. Я завизжал от злости, повернулся, чтобы посмотреть на Меандра, ведь это он был во всем виноват, и, ослепленный гневом, не сразу сообразил, что он никак не мог выпустить стрелу, которая убила мою лошадь.

И вдруг они появились повсюду. Земля по обе стороны от дороги буквально ожила, и сначала я решил, что какой-то плетельщик, обладающий невиданной мощью, восстановил против нас саму землю. Но потом заметил черные и серебряные полосы — цвета армии Меандра, — и сразу же раздались воинственные крики — нас зажали с двух сторон. Над этой сценой громко разносился смех Меандра.

Я все понял, но было слишком поздно.

У Меандра не было в распоряжении никакой магии, но его люди вполне могли предсказать, когда начнется дождь. И, используя эти знания, составили свой план. Сначала — никакого сопротивления, а когда начались дожди, солдаты Меандра с лопатами, кирками и всем, чем можно копать, стали рыть туннели в размокшей глинистой почве по сторонам дороги. Ряд за рядом — так, чтобы можно было спрятать боги знают сколько сотен человек, измазавшихся в жидкой грязи, чтобы слиться с поверхностью. Тут они и залегли, никем не замеченные, терпеливо поджидая, когда мы поедем прямо между ними.

Так что это был не блеф. Меандр воспользовался моей уловкой, но не просто скопировал ее, а доработал. А я, в своем высокомерии и самоуверенности, привел своих людей прямо в ловушку, которая за нами захлопнулась.

Я слышал, как кричат мои люди, слышал, как хохочет Меандр — все громче и громче. Слышал предсмертный крик своей лошади, слышал, как зовут меня мои воины, внезапно оказавшиеся в засаде, и, хотя меня и не было там тогда, я услышал предсмертный хрип своей матушки.

Тьма и черный гнев бушевали во мне, а камень в груди жег так, словно старался испепелить меня на месте. И я закричал — смесь боли и гнева смешалась с теми чувствами, которые могли бы заставить кричать сотни проклятых душ, обреченных на вечные мучения.

Черное облако безумия сошло на меня, наполнив меня изнутри и закрыв снаружи. Словно я не мог ничего вспомнить… словно такого никто, даже я сам, не видел. Мой разум просто оставил меня, тьма заполнила все, а сердце выросло из груди, поглотило меня, и мир улетел прочь.

3 СВЯТЫЕ ХЛОПОТЫ

— Отступать! Отступать!

Вы, может быть, подумали, что это мой голос выкрикивает постыдный приказ, но нет. Это был голос, который я давно не слышал, но сразу узнал. Силы этого голоса оказалось достаточно, чтобы вырвать меня из того забытья, в которое я вдруг погрузился.

Постепенно я осознавал происходящее.

Во-первых и в-главных, сильное жжение в груди. Оно немного ослабло. Потом я решил, что ослеп, но тут же понял, что темный туман происходил не от недостатка света (хотя через тучи над головой могли пробиться только самые настойчивые солнечные лучи), а от чего-то, обитающего внутри моего сознания. "Туман в голове", вот что это было. Но и он начал таять, и вот недалеко от себя я увидел на земле руку.

Рядом лежала голова, еще одна рука… но, кажется, уже от другого человека. А дальше — снова части тела, валяющиеся поодиночке. Не мало — десятки. Нет, больше… как только глаза привыкли и туман рассеялся, я увидел десятки и десятки, даже сотни обрубков тел. Слой крови и внутренностей лежал поверх грязи, покрывающей землю, а глянув на меч, я увидел, что едва ли дюйм моего клинка оставался чистым. Почти до самой гарды клинок был в крови, которая продолжала капать с острия лезвия. Я снова испытывал то состояние медленного возвращения к реальности, которое посетило меня тогда в Джайфе, правда, сейчас я помнил все, что перед этим случилось, и понимал, кто я и где нахожусь. Что означало — в этот раз я ушел в себя не так надолго или не так глубоко, как в предыдущий раз.

Но и тел вокруг было гораздо больше… я даже не мог решить, откуда их нужно начинать считать.

Вот я снова стал слышать звуки — звон мечей и победные крики моих солдат. Я понял, что это мои солдаты, потому что они выкрикивали мое имя. Не в страхе или панике, а в ликовании.

Хотя вокруг меня все еще продолжался бой, поблизости все было тихо. Я огляделся и понял, что если бы кто-нибудь захотел приблизиться ко мне, сделать это было бы непросто. Вокруг меня было даже больше тел, чем мне показалось вначале. Быстро посчитав тела буквально по головам, я понял, что вокруг меня лежит более трех десятков солдат. Глянув на себя, я увидел, что вся одежда у меня превратилась в лохмотья, мечи и пики явно пронзали мое тело, но не принесли мне никакого вреда. На мне была кровь, много крови… но все это была чужая кровь.

Я видел, как падают и бегут солдаты, большей частью вражеские. И дальше от меня лежали тела, и в основном это были тела тех, кто поджидал нас в засаде.

— ОТСТУПАТЬ! — снова услышал я голос, привлекший мое внимание.

Я глянул туда, откуда он раздавался, и увидел того, кто отдавал приказ. В окружении четверых человек, все верхом, моим глазам предстал не кто иной, как лорд Беликоз. Тот самый, который обратил в пепел мою таверну и вместе с Шейри сделал так, что я оказался в этих безумных краях, полных грязи, крови и смерти. Лорд был одет почти так, как я помнил, но сейчас одежду прикрывал черный с серебряной отделкой плащ, показывавший, что лорд Беликоз вступил в союз с королем Меандром и его скитальцами. Те, кто оказался в пределах слышимости — а таких было большинство, — предприняли попытку отойти с поля боя.

— Беликоз! — Я от ярости просто взвыл. — Я еще не покончил с тобой!

И, нацелив на него меч, я стал выкрикивать что-то вызывающее и оскорбительное. Не знаю, слышал он меня или нет. Ехал он слишком быстро.

Мне хотелось тут же броситься за негодяем в погоню, но это оказалось невозможно. У меня не было лошади. Бедное животное по имени Энтипи было теперь просто мертвой тушей, и мне оставалось только смотреть на нее с ощущением чудовищной потери и гнева. Меандр мне за это заплатит, и Беликоз заплатит. Все заплатят. Тогда мне казалось, что я не должен спускать никому, кто хоть однажды обидел меня или принес какой-нибудь вред. Я убью всех и каждого, принеся им перед смертью столько горя и мучений, сколько они доставили мне. Беликозу нужен алмаз? Ну так я ему покажу алмаз… покажу, как он врос в мое тело и дает мне мощь, о какой никто из смертных не может и мечтать. А потом я зарублю Беликоза мечом.

Ко мне подбежал Кабаний Клык — он криво ухмылялся, побыть на его лице была размыта потом и кровью, а волосы торчали в беспорядке. Я никогда еще не видел более оживленного человека, чем он в эту минуту. Кабаний Клык прерывисто дышал, мой помощник явно очень устал, но в то же время сиял от того возбуждения, которое может дать только массовое кровопролитие… особенно когда льется кровь врагов.

— Слава, мироначальник! Слава всем нам! — крикнул он, высоко взмахивая мечом. И добавил с гораздо большим почтением, чем я мог в нем предположить: — Вы — бог среди людей.

Мне понадобилось немного времени, чтобы расспросами выяснить, что же все-таки произошло, но это было нетрудно. Кабаний Клык принадлежал к тем людям, которые могли часами рассказывать о славных деяниях, даже если они произошли только что — просто он любил распространяться о кровавых событиях.

Должен вам заметить, что помимо силы оружия есть немало других вещей, которые влияют на исход битвы. Во-первых — планирование. Нельзя отрицать, что король Меандр обставил меня, — он все ловко придумал и исполнил свою придумку. Если бы битва решалась только этим, у нас не было бы надежды, потому что нас застигли врасплох. И в результате та безоговорочная вера и уважение, которые питали мои войска ко мне, оказались бы под сильной угрозой.

Но именно эта вера — в то, что ты победишь, — и есть одна из тех сил, которые помогают выиграть битву. Ни одна армия не одержит победу, если будет думать, что может потерпеть поражение. Победа никогда не является неожиданным сюрпризом или приятным последствием. Человек побеждает, потому что не представляет себе поражения, потому что даже не рассматривает поражение как вариант.

Пойманный в тщательно продуманную ловушку, окруженный, теснимый с флангов, я направил на атакующих единственное усилие, которое не только не видано было ими ранее, но и вообще не имело себе равных в истории войн. Может быть, на далеком севере и бывали случаи, когда воины приходили в боевую ярость, не знаю. Но со мной произошло именно это. Я нападал на каждого, кто приближался ко мне, с непревзойденной, даже невиданной яростью. Меня уже называли Невпопад Свирепый, Невпопад Непревзойденный. Движимый своим праведным гневом, я сметал все преграды на своем пути. Снова и снова мои враги собирали против меня силы, но не смогли задержать меня. О моей неуязвимости ходили легенды, но самое главное в таких легендах, что любой разумный человек считает их просто преувеличенными баснями. Поэтому у меня всегда было преимущество в неожиданности, поскольку никто не был полностью готов встретить противника, которого невозможно остановить.

Я слышал рассказы (хотя сам никогда и не видел) об особенных существах, которые называются ветроломами: они появляются из ниоткуда, без всякого предупреждения и рушат все, что попадется им на пути. В глазах всех, кто выходил против меня, я таковым и являлся. Как мясник, который встретился со стадом скота, я прорубал себе путь, и обрубки тел летели во все стороны, а кровь била фонтаном. Можно было даже немного пожалеть несчастных, которые пытались мне противостоять.

Наши противники явно намеревались свалить меня и убить в первые мгновения боя на глазах у всей моей армии. Такое событие стало бы тяжелым ударом по боевому духу, мягко говоря. Но их план полностью провалился. Моя армия увидела, как я один явил пример полной непобедимости. Не важно, сколько человек выходило против меня, они не могли со мной справиться; во всем мире не хватило бы людей, чтобы меня одолеть. Мой меч мелькал так быстро, что его невозможно было увидеть, он безостановочно рубил направо и налево и устоять не мог никто. В какой-то момент я выхватил меч из отрубленной руки кого-то из моих врагов и начал махать обоими клинками. Раздавались крики, визг, горестные причитания и восклицания: "Он же один!"

Но это было не важно. Словно в одном моем теле была сразу тысяча воинов.

Я даже пожалел, что сам этого не видел. Кабаний Клык поклонился мне, а я похлопал его по плечу и жестко сказал:

— Возьмите город. Но помните: Меандр — мой. И найдите Беликоза — это тот, с голосом, от которого болят уши. Он тоже мой.

Мой помощник еще раз поклонился и стал выкрикивать приказы, перестраивая войска для последней атаки.

Наши противники беспорядочно бежали. Их план не удался, и теперь они запоздало пытались закрыть главные ворота. Но было слишком поздно. Как раз перед тем, как захлопнулись створки ворот, внутрь ворвался эскадрон моих солдат. Они, разгоряченные битвой, через несколько минут порубили всю охрану и снова открыли ворота. Моя армия хлынула в город. Путь им преградили немногочисленные резервы, но надолго их не хватило.

Я остался позади армии. Когда мимо меня пробегали солдаты, многие из них останавливались и кланялись или делали какие-то непонятные жесты, которые, как я решил, должны были выражать почтение, как то им диктовала религия. Руки, прижатые к сердцу, а потом одна ладонь поднимается кверху, или скрещенные перед лицом, или разведенные в стороны и отведенные вниз… разнообразие было бесконечным и зависело от того, какому божеству они поклонялись.

Я кивал головой в знак признания, но едва ли обращал на это внимание. Я понял, что на самом деле я смотрю… смотрю на страшные следы разрушения, которые оставил на своем пути. Можно было подумать, что я погружен в мысли о том, как бы поймать Беликоза или Меандра, или даже собираюсь отправиться в город и там как-нибудь повеселиться. Но нет. Нет, я просто стоял и смотрел на тела.

Все мертвы. Все пали от моей руки. Все мертвы.

И вдруг я понял, что размышляю: а каково им было?

Может, они испытывали страх?

Может, они молили меня о пощаде?

Может быть, они отважно встретили свою смерть? А может, они и не знали, что встретят свою смерть? В какой момент битвы они поняли, что у них нет против меня шансов? Может, они поняли это и пытались бежать, но я их догнал? Или они бились до последнего, надеясь, что вдруг случится чудо и они одолеют того, кто им представлялся непобедимым? И если они считали, что могут меня победить, то как они собирались это сделать? Ведь они видели, как клинки вонзаются в мое тело, а я даже не останавливаюсь. Или они надеялись, что их мечи совершат то, чего не могут другие? Или… или они воззвали к своему богу, чтобы он наделил их силой или чистотой духа или сердца, а также удачей, которая помогла бы закончить то, что не удалось другим.

Я поднял чью-то голову… и тут же узнал, чья это голова. У Меандра был помощник по имени Гримуар. Хороший парень — таким я его запомнил. Он принял смерть от моей руки. Мой меч аккуратно смахнул его голову с шеи — значит, он хотя бы умер быстро. Если только… если только голова не оказалась последним, что я отсек от его тела. Я не знал, так это или нет, слишком много тел валялось вокруг, и кому которое принадлежит, понять было нельзя.

Глаза его были открыты. В них не было жизни, конечно, но я пытался понять, был ли в них страх — в тот последний миг. Нет… нет, в них словно застыло удивление. Я не выдумываю. Его глаза да и все лицо выражали удивление. Может быть, он заглянул в следующую жизнь и был озадачен тем, что там увидел? Или его удивило то, что я остался жив после такого нападения, или то, что тщательно разработанный план не принес ожидаемых результатов?

— Мироначальник…

Позади раздался тихий голос, и я обернулся. У меня за спиной стоял один из моих солдат. Я даже не знал, как его зовут. Совершенно безобидный парень, он сжимал эфес меча обеими руками. Меч был чистый, не запачканный кровью. Борода у него еще не росла. Безбородый мальчик с мечом, не принимавшим участия в битве.

— Да, — сказал я без всякого выражения.

— Леди Кейт хочет услышать из ваших собственных уст рассказ о сегодняшних событиях. Она очень хочет вас видеть. — Он не мог удержать ухмылки и даже немного покраснел. — Она просила, чтобы я особо подчеркнул: очень.

— Спасибо. — Я посмотрел на него и склонил голову набок. — Сколько тебе лет?

— Тринадцать, мироначальник.

— Тринадцать. Ага. Новый солдат?

Он в ответ качнул головой вверх-вниз.

— Удалось хоть раз сразиться?

В этот раз он замотал головой так же выразительно, как только что кивал.

— Как тебя зовут?

— Гэвин, мироначальник.

— Гэвин… Ага. — Я помолчал. — Бой — опасная игра, Гэвин. Ты немного молод для такого дела, а?

— Когда придет мое время, я буду биться с силой сотни, мироначальник, потому что стану подражать вам, — сказал он с таким жаром, что я застыл. — Я бы принял участие и в этом бою… если бы для меня хоть что-то осталось. Я был в задних рядах.

— Понятно. Ну… а теперь, когда передал сообщение, чем ты займешься?

— Ну… — Он застенчиво улыбнулся и указал на город. — Я думал… знаете, мне еще не приходилось раньше заниматься грабежами и насилием, мироначальник. Это так соблазнительно.

— Может быть, — резко ответил я. — Иди. Иди.

— Мироначальник, повелитель… — окликнул он, когда я уже пошел.

Я остановился и нетерпеливо обернулся.

— Можно, я буду… поклоняться вам? — спросил он с прежней застенчивостью. — Говорят, что вы бог, сошедший на землю.

— Как хочешь, — ответил я, ощутив вдруг сильную усталость. — Да… Гэвин…

— Мироначальник? — поспешно откликнулся он, готовый ловить каждое мое слово.

— Я не стану говорить тебе, что делать. Я просто скажу, что по своему опыту знаю: если жестоко обращаешься с женщинами, ничего хорошего от этого не бывает.

Он вопросительно смотрел на меня.

— Насилие — это жестокость? — спросил он, необычайно удивившись. Ему явно такое в голову не приходило. — Но это же право завоевателя. Как же это может быть жестоко?

— Мне вот… кажется, что это так. Знаю, есть люди, которые со мной не согласятся. Но… — Я пожал плечами. — Это просто мое мнение.

Он постоял, словно не зная, что делать, а потом поспешно поклонился.

— Благодарю вас, мироначальник, — произнес он и побежал в сторону города.

Я же бросил последний печальный взгляд на погибшую Энтипи, а потом повернулся и пошел в сторону главной дороги. На пути я встречал тех, кто направлялся в город, чтобы предаться тем же развлечениям, что предвкушал для себя юный Гэвин. Поклоны, шарканье ногой, замысловатые ритуальные жесты не прекращались. Я начал считать все это весьма утомительным.

Я нашел леди Кейт в полумиле пути по дороге. Она втащила меня в раскинутый наскоро шатер и стала проделывать все те штуки, которые обычно так возбуждали мои чувства. Но, к ее удивлению (да и к моему отчасти), я оттолкнул ее. Кейт упала на подушки, платье сбилось с плеч, волосы растрепались.

— Я… вызвала твое неудовольствие, любовь моя? — Она посмотрела на меня смущенно.

— Взгляни на меня! — сказал я, расставив руки. — Моя одежда вся в лохмотьях! Я весь покрыт кровью моих жертв!

Я осекся, потому что понял: раньше я это слово никогда не употреблял применительно к своим действиям. "Жертвы". Я всегда знал, что те, кто пал от моей руки, и есть мои жертвы, но все же… Сказать вот так вслух… Я даже пришел в некоторое замешательство и сам не знал почему. Словно вместе с выбросом черного гнева, с убийством такого количества людей от меня ушло и немного моей самоуверенности, и требуется какое-то время, чтобы восстановить свирепость, которая так мне помогала.

Но что с того? У меня было время. Много времени, все время было мое, не так ли?

Леди Кейт, раскаявшись в том, что испортила мне настроение, организовала ванны и полотенца, чтобы отмыть меня от грязи и крови. В тот вечер (потому что вечер уже наступил) она больше не делала никаких намеков на интимную близость, а просто ухаживала за мной. Мордант со своего насеста наблюдал за ее действиями без всякого, казалось бы, интереса.

Позднее появился Охлад, чтобы забрать меня. Я отдыхал, но при его появлении сел, набросив плащ на голые плечи. Леди Кейт, лежавшая без всякой одежды под одеялом на временной кровати, выглядела столь соблазнительно, что Охладу пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы смотреть куда-нибудь в сторону, иначе его можно было бы обвинить в неподобающих мыслях. Он был покрыт потом и засохшей кровью, а его доспехи на груди были украшены драгоценными безделушками. Похоже, весь день он провел в трудах.

— Мироначальник, — торжественно начал он. — Из достоверных источников мне стало известно, что мы захватили короля без королевства.

Я стряхнул остатки усталости.

— Вы уверены? Вы точно знаете, что это он?

— Да, мироначальник, это он, — уверенно ответил Охлад. — Он пытался обороняться в каком-то роскошно украшенном храме. Наверное, думал, что в самую последнюю минуту боги его спасут. — Он презрительно рассмеялся. — Ему и в голову не пришло, что боги ходят по земле и сражаются на стороне нашей армии.

— Я не бог, Охлад, — сказал я, вдруг снова ощутив усталость.

— Но… мироначальник… — Кажется, его смущало то, что я не хочу согласиться со своей божественностью. — Ваша мощь в бою…

— Это дар, Охлад. И ничего больше. Если леди Кейт подарит тебе какую-нибудь вазу, ты же не станешь от этого леди Кейт.

— Надеюсь, что нет, — довольно весело ответила леди Кейт.

— Но… мироначальник…

Охлад чувствовал себя неловко, и я нетерпеливо сказал:

— Да хватит.

— Хорошо… мироначальник… многие храмы в Золотом городе уже превращены в святилища, где поклоняются вам. Люди кланяются, шаркают ногами, встают на колени. Массы ваших солдат почитают вас, как божество. Им… им нужно ваше одобрение, мироначальник.

Мне совсем не хотелось поддерживать этот разговор. Поэтому я встал, взял чистую одежду и быстро оделся.

— А Беликоз? — спросил я. — У меня и с ним счеты.

— Его еще не нашли, мироначальник. Однако мы поймали кое-кого из его банды… включая самое невероятное существо, какое мне приходилось видеть. — Мордант каркнул, словно в раздражении, и Охлад поправился, шутовски поклонившись хролику. — Одно из самых невероятных существ… после Морданта, конечно.

Хролик, похоже, передразнивал Охлада, а может быть, просто в насмешку кивнул в ответ.

Но слова Охлада меня заинтересовали, так что я даже перестал одеваться и поспешно подошел к нему.

— Это существо, — начал я требовательно, — оно женского пола? Но покрыто шерстью и с одним глазом?

Охлад был изумлен.

— Это… так и есть, повелитель! Как вы узнали?

Я мрачно улыбнулся.

— Я встречался с ним раньше — вернее, с ней. Ее зовут Бикси. Она ищейка Беликоза. Она может оказаться очень ценной… или хотя бы ценной забавой. — Я кивнул скорее себе, чем Охладу. — Едем в Золотой город. Я хочу сам ее увидеть.

Кейт, кажется, удивилась, но Охладу такое решение понравилось.

— Так и надо, мироначальник. Нехорошо, чтобы в ночь вашего величайшего триумфа вы сидели тут, в этом самодельном шатре. В Золотом городе немало прекрасных дворцов. Я приведу вам лошадь…

— И мне, — твердо сказала Кейт. Она поднялась и теперь стояла рядом со мной, водя ладонью по моей руке вверх-вниз. — Куда едет мойповелитель, туда и я.

Она смотрела на меня с искренним обожанием. А я при этом ощутил, как вокруг меня собирается что-то маленькое, темное, потому что Кейт считала меня божественным существом, а я-то знал, что это неправда…

"Или правда, а ты не хочешь это признать", — сказал внутренний голос, что ничуть меня не утешило.

Должен согласиться, что город производил впечатление. Вдобавок к массивной наружной стене, которая служила передней линией обороны, имелись еще и внутренние стены, разделявшие город на части. Наиболее приметной была зубчатая стена, отделявшая то, что называлось Нижним городом к востоку от стены, от Верхнего города, лежавшего к западу. Нижний город, через который я сейчас проезжал, был плотнее застроен и в основном принадлежал торговцам… когда тут все было в порядке. Как раз сейчас торговли осталось немного. Понятное дело, большинство лавок были разгромлены и разграблены. В одной куче валялись ковры и гобелены, в другой — ожерелья, в третьей — храмовые облачения. Раздавался грубый смех — откуда-то из темных углов, а иногда и от проходивших по улицам солдат, одетых в мои цвета и поющих мне славу. И весь вечер, если меня замечали, мне кланялись, возносили мне молитвы или жертвы.

Я ехал по узким улицам, высокий, гордый, верхом на лошади, которую я позаимствовал у одного из своих солдат (он, конечно, был счастлив уступить мне ее). Кобыла даже отдаленно не была такой величественной и могучей, как Энтипи, но я решил, что и такая сойдет. Копыта лошади стучали по плиточной мостовой. Рядом ехала Кейт — на этот раз верхом, а не в паланкине, сидя изящно боком. Она представляла идеальную картинку элегантности и изысканности. В качестве эскорта был Охлад с полудесятком солдат — они ехали впереди, по бокам и позади нас. Все это делалось для того, чтобы защитить Кейт и показать наше могущество. Мне же о своем здоровье беспокоиться не приходилось.

В воздухе пахло гарью — в разных частях города то и дело вспыхивали пожары. Я отрывисто приказал моим людям прекращать такие действия. С точки зрения безопасности это было просто безумием, раз уж мы собирались здесь остановиться, пусть даже и ненадолго. Совсем ни к чему, чтобы даже временное жилище сгорело, пока мы в нем находимся.

Не знаю, что заставило меня обратить внимание на какой-то отдельный вскрик — один из многих, которые я слышал. Может быть, потому что он раздался вблизи улицы, по которой мы проезжали. Можно, конечно, подумать, будто это боги направили меня. Так или иначе, я повернул лошадь с извилистой улицы в переулок, откуда донесся крик. Это внесло смятение в ряды эскорта, но, пока солдаты отреагировали, я уже отъехал довольно далеко, и им ничего не оставалось, как пуститься за мной вдогонку.

То, что я увидел, заставило меня остановиться. Двое моих солдат удерживали молодую девушку, которая пыталась вырваться, а третий подступил к ней, приставив нож к горлу, явно готовый пустить поток крови на ее платье. Но ни на миг я не подумал, что это простое убийство. Нет, едва увидев такую сцену, я понял, что это возмездие. Потому что на земле лежал стонущий Гэвин, а в боку у него торчал маленький изящный кинжал. Мальчик смотрел в небеса и казался необычайно удивленным, что с ним приключилась такая вот штука.

— Стоять! — прогремел мой голос по пустынному переулку, и сначала солдаты не обратили было внимания на приказ, но тут же поняли, кто его отдал. Тот, который держал нож, выронил его на землю, словно нож вдруг обратился в скорпиона, сделал шаг назад и поднял руки вверх, показывая, что целиком подчиняется команде. Остальные тоже застыли на своих местах, хотя продолжали держать девушку так, чтобы она не вырвалась. Рядом со мной остановилась Кейт, но я не смотрел на нее. Мое внимание занимала непонятная сцена… хотя ничего непонятного в ней не было, потому что, не задав еще ни одного вопроса, я почти догадался обо всем.

Я посмотрел на стонущего Гэвина.

— Ты пытался изнасиловать ее, а? — спросил я без околичностей.

Сил у него хватило только на слабый кивок.

— После того, как я предупредил тебя?

Юноша глубоко вдохнул и прерывисто выдохнул.

— Я… думал, что вы этого хотели, повелитель.

Я не верил своим ушам. Я даже подъехал на несколько шагов ближе, чтобы он увидел выражение изумления на моем лице.

— Что ты подумал? Ты что, сумасшедший? Разве я не говорил тебе, простым языком и достаточно громко, что ничего хорошего не будет, если обращаешься с женщиной жестоко? И посмотри, что вышло!

— Я… — Он сглотнул. — Я думал… вы испытываете меня. Проверяете.

Я застонал и закрыл лицо ладонью, качая головой и не веря тому, что услышал.

И похоже, для того чтобы оправдаться, Гэвин выкрикнул:

— Пути богов неисповедимы!

Он захрипел, схватившись за бок. Судя по углу и положению кинжала, рана была не смертельная… да и голос его это подтверждал.

Я же всерьез раздумывал, не пустить ли лошадь так, чтобы после подобного замечания она наступила ему копытом на голову.

Думая помочь мальчишке, вперед выступил солдат с ножом, несостоявшийся палач; в знак уважения ко мне он опустился на колено.

— Мироначальник… я видел, как все произошло. Мальчишка просто хотел позабавиться с пленницей. Она не пошла ему навстречу. В волосах у нее был спрятан кинжал, и, проходя мимо, я увидел, как она пырнула мальчишку, когда он пытался повалить ее на землю.

— Ну и девушка, — сухо сказал я.

Пожалуй, чересчур сухо, потому что заметил, как солдаты согласно кивают. Кивнула и леди Кейт — я увидел это краешком глаза.

От всего этого дела во рту у меня возник неприятный привкус. Я сделал вид, что глубоко задумался над происшедшим, хотя на самом деле принял решение в первый же миг.

— Отпустите ее, — твердо сказал я. И, увидев, что они не спешат выполнить мой приказ, без всякого труда повторил со всем гневом, который скопился у меня в душе: — Отпустите ее!

Они ничего не поняли, но этого от них никто и не требовал. Солдаты убрали руки, и девушка теперь стояла, глядя на нас с подозрением. Конечно, ей хотелось бежать, но она понимала, что такое действие вызовет с нашей стороны немедленный ответ и дело закончится для нее фатально.

О боги… она была такая молодая. Ее юная женственность только-только расцвела, видно, совсем недавно. А Гэвин — мальчишка, которому еще и бороду брить рано. Дети пытаются надругаться над детьми. В какую пропасть катится мир?

— Ты знаешь, кто я? — грозно спросил я. Когда она отрицательно помотала головой, я прибавил: — Я тот, кто спас тебе жизнь. Иди.

Она осталась стоять.

— В этом городе что, все с ума посходили? Я сказал — иди! — взревел я.

На этот раз она послушалась. Девушка повернулась и убежала — через миг ее уже не было.

Солдаты по-прежнему ничего не понимали.

— Вы хотели… чтобы мы погнались за ней, мироначальник? — отважился спросить один из них.

— Нет. Я хотел ее отпустить.

— Но, мироначальник… — воззвал ко мне Гэвин, который по-прежнему лежал на земле, опасаясь вытащить нож из раны, чтобы не хлынула кровь. — Я не сделал ничего такого, чего бы не делали другие! Почему же… почему вы не стали ее наказывать за то, что она напала на меня?

Я грустно улыбнулся и ответил:

— Ты сам сказал: пути мои неисповедимы. И на своем неисповедимом пути… я решил, что это ты заслуживаешь наказания.

— Но… но… — И, отчаявшись понять меня, он воскликнул: — Мироначальник, вы же сами чинили насилие над женщинами, разве нет?

Я немного побледнел, но, пожалуй, в свете вечера это было незаметно.

— Да или нет — что с того?

— Если да, то разве вы не заслуживаете наказания?

Один из солдат с искаженным от гнева лицом вдруг шагнул вперед и пнул Гэвина в ребра — как раз туда, где торчал кинжал. Мальчишка громко вскрикнул и сжался от боли.

— Как ты смеешь? Как смеешь ты спрашивать живого бога! — закричал солдат и отвел ногу, явно собираясь повторить свое наставление.

— Хватит, — резко сказал я, и он замер на месте. Я мрачно оглядел всех, потом указал на Гэвина и сказал им: — Помогите ему.

После чего натянул поводья, развернул лошадь и продолжил свой путь в Верхний город. Моя свита последовала за мной на некотором отдалении, явно недоумевая, зачем я сделал то, что сделал. Я был очень рад, что мог не заботиться ни о чем, что бы они ни думали.

Один дом среди всеобщего хаоса и разорения подготовили для нашего прибытия. Явно кто-то послал предупреждение. Люди, готовившие дом, проделали изрядную работу. Освещение давали сотни свечей, придавая жилищу почти романтический вид. В доме было с десяток комнат, и самую большую мы с леди Кейт заняли под спальню. Мы не собирались задерживаться в доме надолго — нас манила родная крепость Бронебойсь. Но леди Кейт заметила, что слишком часто мы просто брали города штурмом, жгли их и грабили и продолжали путь, оставив за спиной дымящиеся руины. Поэтому было весьма разумно использовать Золотой город как временную базу, занявшись теми врагами, которые осмелились бросить нам вызов и причинили нам неудобства (не важно, насколько временные). Уж не говоря о том, что они убили мою лошадь.

Слуги были уже там, готовые удовлетворить все наши потребности. Вдали по-прежнему раздавались крики и грубый смех, но по большей части они доносились из нижней части города, отделенной от нас зубчатой стеной. Хотя и в Верхнем городе вовсю шли грабежи, в радиусе одного квартала расположился эскадрон солдат, для того чтобы вокруг нашего временного пристанища никаких происшествий не было. Когда с наших потных тел была смыта дорожная грязь и сажа от пожаров, стали поступать доклады о том, как проходит наше вторжение. Еще оставались очаги сопротивления, но мои люди были готовы безжалостно уничтожить их.

Я растянулся на кровати, которая оказалась удивительно мягкой, и, заложив руки за голову, смотрел в потолок. Кейт, уставшая за день не меньше, чем я, прилегла рядом со мной, положив голову мне на плечо. К своей досаде, я снова вспомнил требовательный вопрос Гэвина: "Разве вы не заслуживаете наказания?"

Я ощутил, как что-то темное пробирается в мою душу, что-то такое, от чего мне хотелось отшатнуться, однако в то же время я тянулся к этому всей душой. Разве я не заслуживал наказания?

— А это, по-твоему, что такое? — пробормотал я.

— М-м-м? — мурлыкнула леди Кейт, засыпая.

— Ничего, моя дорогая, — ответил я и сам погрузился в темноту.

Не раз в жизни я бывал зол, но злости большей, чем та, какую я испытывал сейчас, трудно было припомнить. Если бы в руке у меня оказался меч, могло бы случиться кровопролитие.

Я стоял во дворе позади дома и смотрел на своих помощников, которые все как один изображали крайнее раскаяние. День был бы солнечный, если бы небо над головой не оказалось затянуто густым дымом от пожаров, бушевавших всю ночь. Хотя их в основном потушили, сажа и чернота густо висели в воздухе. Во рту у меня начинало першить, и настроение от этого не делалось лучше. Мордант сидел у меня на руке, и я всерьез раздумывал, не крикнуть ли: "Мордант, выцарапай им глаза!" — чтобы посмотреть, послушается ли он. Но моя злость отражалась и в настроении хролика, потому что он громко шипел на Кабаньего Клыка, Охлада и Того Парня, что заставляло их беспокоиться о своем здоровье. Для этого у них имелись веские причины.

— Напомните мне, — холодно начал я, — не было ли человека, у которого голос очень сильно напоминал мой, да и сам он изрядно на меня походил… Так вот, не приказывал ли тот самый человек, что ранее упомянутый Меандр — мой и только мой?

— Да, мироначальник, — начал Кабаний Клык, — но…

Я не стал дожидаться, пока он закончит, а шагнул вперед, да так, что чуть ли не ткнул Мордантом ему в лицо.

— А теперь вы, господа, собрались здесь для того, чтобы сообщить мне: его поймали, но он не в том состоянии, чтобы можно было предъявить мне. Знаете, что для меня это означает, господа? Это означает, что он мертв, и если это так, тогда обещаю вам, — и голос мой загремел от сдерживаемого с трудом гнева, — что он опередил вас не надолго!

— Он не мертв, мироначальник! — выкрикнул Охлад, который, кажется, был испуган больше других. Впрочем, Кабаний Клык вряд ли выглядел лучше. Только Тот Парень, кажется, не переживал, но он всегда был такой. — Клянусь богами в небесах… клянусь вами — он не мертв! Он просто… не в состоянии…

— И что, во имя ада, это означает?

— Мироначальник, — отважно начал Кабаний Клык, стараясь, чтобы голос его звучал успокаивающе. — Король без королевства, загнанный в угол, бился, как десять львов. Нашим людям было очень несподручно, потому что они помнили о вашем приказе взять его живым, ну а у него не было никаких ограничений, когда он отвечал ударом на удар. По правде…

— По правде, — подхватил Охлад, видя, что Кабаний Клык медлит, — этому самому Меандру удалось бы уйти, если бы наши люди не применили… сильные меры.

— Насколько сильные? Он умрет?

— Когда-нибудь — да, повелитель, но мы не приблизили это время, — заверил меня Кабаний Клык. — Он тяжело ранен, однако с ним наши лучшие лекари, и они уверяют меня, что он поправится. Но это займет время.

Леди Кейт сидела рядом со мной, лениво просматривая пергаменты, оставленные прежними владельцами дома, который мы захватили. Я не знал, кто тут жил и что с ними со всеми стало, да меня это не особенно и заботило. Не отвлекаясь от манускриптов, она без всякого смущения предложила:

— Почему бы не убить его прямо там, да и все? Ты же так или иначе хочешь его убить. Чего тогда ждать?

В этом был смысл. Я повернулся к помощникам и спросил:

— Он в сознании?

— Нет, мироначальник, — с сожалением ответил Кабаний Клык. — Но с применением лечения наступит…

Я не стал дожидаться, когда он закончит, нетерпеливо заметив:

— Какой смысл убивать человека в бессознательном состоянии? Он всего лишь перейдет в следующую жизнь, даже не зная, кто прекратил эту. Никакой радости отмщения. А потом, я хочу, чтобы он умолял меня оставить ему жизнь, как, наверное, умоляла его моя мать перед тем, как он убил ее. Нет… мы подождем, пока он придет в сознание.. Позаботьтесь, — велел я им, — чтобы он был хорошенько связан и не смог убежать. Я не потерплю никаких нарушений. — Они с готовностью закивали, чувствуя, что едва избежали жестокой участи. И, не видя смысла рассуждать о судьбе Меандра дальше, я спросил: — А Беликоз? Что с ним? Я задолжал этому подлецу и хочу сполна с ним расплатиться.

— Тут разные новости, повелитель, — признался Кабаний Клык. — Беликозу сопутствует дьявольское везение. Ему удалось избежать пленения…

— С таким-то голосом? — недоверчиво спросил я. — Да его за милю можно выследить! Как же ему удалось спастись?

— Как мы можем догадаться, — отвечал Кабаний Клык, — он убил одного из наших солдат, надел его форму и ускользнул. Он едва не освободил и нескольких своих солдат — тех, кого мы захватили. Завязался бой… и большинство из тех, кто стал нашими пленниками, были убиты при попытке к бегству.

Вскипев от гнева, я ударил рукой по какому-то декоративному столбику. Кейт на миг подняла взгляд, но тотчас вернулась к чтению.

— Проклятье! Моим врагам всегда везет! Один избегает наказания, потому что ранен, другой — благодаря коварству!

Мордант сочувственно скрипнул и с надеждой взглянул на моих помощников, словно спрашивая: "Ну, теперь я могу их съесть?"

Я подумал: "А может ли Мордант выследить Беликоза?" — но не знал, как бы ему это удалось. Я считал, что Мордант ориентируется по запаху, но в силах ли он отличить запах Беликоза от всех остальных?

— А Бикси? Надеюсь, она не убежала? И не убита? После того, что я услышал, любой промах кажется возможным.

Ответил Охлад:

— Нет, мироначальник. Она все еще у нас.

— Приведите ее. Сейчас же.

Охлад повернулся к Тому Парню и кивнул. Тот Парень тут же вышел со двора, а через несколько мгновений вернулся, притащив с собой Бикси. Я тотчас ее узнал, да и как могло быть иначе? Мех ее был подпален, она получила свежие царапины, но это, конечно, была она. Ее одежда была оборвана, но, поскольку ее тело покрывал мех, вопрос об оскорблении целомудрия не стоял. Ее грудь стягивали толстые веревки, и она слегка приседала на задние ноги, как дикий зверь, каким она и была. Еще шагах в двадцати от меня она начала раздувать ноздри. Да, она, конечно, тоже меня узнала и не обрадовалась. Я не мог ее за это винить.

— Так-так-так, — протянул я, когда Тот Парень подтащил Бикси и поставил передо мной.

— На колени перед мироначальником! — зарычал на нее Охлад, а когда она не повиновалась, он зашел Бикси за спину и ткнул ее под коленки лезвием меча. Бикси вскрикнула и упала на колени, но даже не посмотрела на Охлада. Полный ненависти взгляд ее единственного глаза не отрывался от моего лица. Бикси даже перестала биться в своих путах, что меня несколько удивило. Если подумать, какой тварью она была, я ожидал, что она станет кататься по земле, пытаясь освободиться, а не стоять тут, глазея на меня.

— Несчастное убогое создание, — сказал я. — Жаль, что оно не может…

— Хозяин.

Я был потрясен, услышав, что она говорит. Я как раз решил, что она скорее глупое животное, чем человек. Я посмотрел на своих солдат и гневно спросил:

— Почему вы мне не сказали, что она умеет говорить?

— Я… мы не знали, мироначальник. — Охлад почти заикался. — Мы думали, оно не умеет. Оно ничего не говорило.

— Она. — Голос у Бикси был низкий и хриплый, с присвистом при дыхании, но говорила она четко. Она злобно глядела на Охлада, ей явно не понравилось, что о ней говорили как о чем-то неодушевленном.

Охлад вопросительно посмотрел на меня, а я пожал плечами. Повторив мой жест, он поправился:

— Она ничего не говорила…

— А теперь говорит. Очень интересно. — Я заложил руки за спину, обошел вокруг Бикси, глядя на нее так же пристально, как и она на меня.

— Она говорит "хозяин". Ты спрашиваешь меня, Бикси, где твой хозяин?

Ее лицо выразило замешательство.

— Хозяин здесь, — сказала она.

Мои помощники потянулись за мечами, чтобы "защитить" меня от Беликоза, который, по словам Бикси, был поблизости. Но я уже начал понимать, о чем она, и спросил, чтобы прояснить догадку:

— Беликоз здесь?

Она отчаянно замотала головой.

— Ты здесь. Хозяин здесь.

Леди Кейт догадалась, в чем дело.

— Она говорит, — откладывая свитки, произнесла Кейт, сильно заинтересованная происходящим, — что теперь ты ее хозяин.

Бикси выразительно закивала.

Но Охлад качал головой. Он обошел ее, показывая на нее немного дрожащим пальцем, словно она представляла собой нечто нечистое.

— Не верьте ему, мироначальник. Оно… она — злобное создание и готова на какую-нибудь пакость. Не развязывайте ее. А лучше убейте. Беликоз ее любил. Ее смерть очень его огорчит.

Я обдумал его предложение. Мордант каркнул на Бикси. Та в ответ оскалила зубы с такой яростью, что Морданту явно стало не по себе и он поспешно спрятался за меня. Мне сделалось смешно. Забавно было видеть, как обычно задиристый Мордант обескуражен.

— Бикси, хочешь доставить удовольствие своему новому хозяину? — спросил я. — Хочешь, чтобы тебя кормили, за тобой ухаживали и обращались лучше, чем этот жестокий Беликоз?

Она не понимала ни слова из того, что я говорил. Она нахмурилась и повторила: "Ты новый хозяин", — и я все понял. Ей было не важно, как с ней обращались. С ней обращались так, как ее хозяин — кто-бы он ни был — считал нужным, и в ее жизни это ничего не значило. Соблазнять ее милосердием и добрым обращением — все равно что описывать радугу человеку, который слеп от рождения.

Тогда я перешел к делу, которое больше всего меня занимало.

— Ты можешь отвести меня к Беликозу? — спросил я ее.

И она, ни минуты не мешкая, ответила:

— Да.

Потом повернулась и посмотрела на запад:

— Там.

— Ты отведешь меня? Ты поможешь мне поймать твоего бывшего хозяина?

— Да.

Я повернулся к кому-то из слуг.

— Готовьте лошадь.

— Нет, мироначальник! — с негодованием вскричали Кабаний Клык и Охлад в один голос. Кабаний Клык еще прибавил: — Не надо вам…

— Рисковать? — Я с презрением посмотрел на него, а слуга уже бежал выполнять мой приказ. — Ты это хотел сказать? Ты забыл, Кабаний Клык, с кем говоришь? Что может сделать мне Беликоз?

— Выставить против вас полк. Мы можем собрать…

— Эскадрон солдат, которые охотно поймают Беликоза. Не надо. Кроме того, господа… вы же видели, что осталось от засады, которую мне устроили. Неужели вы думаете, что отчаявшийся беглец Беликоз представляет для меня угрозу? Если я приведу с собой отряд, у Беликоза просто появится много уязвимых мишеней. — Я покачал головой. — Нет, благодарю вас. Я возьму с собой, пожалуй, Того Парня, чтобы он держал Бикси на поводке, потому что я не доверяю ей.

— И не доверяй, любовь моя, — сказала леди Кейт. — Эти твари не очень привязчивы.

О боги, она выглядела просто великолепно. Мне даже на миг захотелось бросить все затеи и завалить Кейт в постель, так она была соблазнительна. Словно война и походное неустройство быта выявили ее лучшие черты.

— Согласен с тобой. — Я повернулся к Бикси. — Слышала, ищейка? Я тебя испытаю. Ты отведешь нас, вместе вот с тем парнем, — и я указал на мрачного молчаливого солдата, — он будет смотреть за тобой. Если ты заведешь нас не туда, если осмелишься предать нас… Если вдруг нам покажется, что ты держишь сторону Беликоза, а не служишь мне… Тот Парень зарубит тебя на месте. Понятно?

— Понятно, — немедленно ответила она.

— Ну, если так, — сказал я, потирая руки, — Меандр оправится к тому времени, как я вернусь, и мы устроим красочное зрелище из его казни.

Я подошел к Кейт, обнял ее и крепко поцеловал.

— Я вернусь к тебе, — произнес я как можно более беззаботным тоном, — еще и постель не успеет остыть. И привезу с собой голову своего врага.

— Мне?

— Да. И мы отпразднуем.

— А я тебе ничего не принесла. — Она печально вздохнула.

4 ЕСЛИ БЫ ДА КАБЫ

— Пойми, это должна быть ловушка.

Я разговаривал с Мордантом, сидевшим неподалеку от меня на скале. Он смотрел на меня с той смесью любопытства и неодобрения, к которой я уже давным-давно привык. Вдали Тот Парень подвел Бикси к источнику, и та охотно лакала воду. Сам он в это время наполнял мехи. Он ни на миг не оставлял ее без присмотра. Я начал думать, что Тот Парень не разговаривает потому, что хочет постоянно следить за всем, что происходит вокруг него.

Мы ехали уже несколько дней, и Бикси ни разу не замедлила шаг. Поклявшись мне в верности, она теперь неслась впереди — насколько позволяла привязь, которую мы для нее сделали. То и дело ищейка останавливалась, нюхала воздух или землю, иногда, выбирая направление, крутилась на месте.

Но я не мог отделаться от подозрений. Я ни с кем ими не делился, потому что не хотел тревожить никого из своих спутников. А еще я ничего не хотел говорить в присутствии Бикси и вызывать у нее беспокойство. Однако наедине с Мордантом я мог говорить все, что захочу.

Мордант терпеливо смотрел на меня, и я — уже в который раз — спросил себя: сколько он понимает из того, что я говорю? Я зашел за скалу, чтобы ответить на естественный позыв, ведь неуязвимость не освободила меня от столь низменных проявлений человеческой природы. Вернувшись к Морданту, я продолжал:

— Такие верные слуги, как Бикси, просто не бросают своих хозяев. Может, она и удивила меня тем, что умеет разговаривать, но есть вещи, которые я считаю неколебимыми, и верность хозяину — одна из них. А потом, я видел, как она относится к Беликозу. Она была готова сделать для него все. Она так его обожает, что я не удивлюсь, если узнаю, что она любит его по-настоящему… насколько может любить такое существо, которое человеком является лишь наполовину.

Мордант с интересом меня слушал — он даже голову набок склонил. Ловя каждое мое слово, он и моргать перестал.

Хотя нас не могли подслушать, я заговорил еще-тише.

— Я думаю, что наиболее вероятно вот что: скорее всего, она действует так, как велел ей Беликоз. Она дала себя поймать, а теперь, как всегда, действует в интересах Беликоза. Отсюда два варианта: она либо ведет нас прямо к нему, либо в противоположном направлении. Однако я думаю, вернее первое. Мы идем по чьему-то следу. Я видел немало следов, которые остаются после проезда верховых, и поэтому уверен. Конечно, мы можем выслеживать и кого-то другого, не Беликоза. И если окажется, что Бикси ведет себя нечестно, мы просто убьем ее и ничего не потеряем. Но я подозреваю, — медленно продолжал я, — что она ведет нас прямо к нему. А это означает… он что-то задумал. И знаешь, — тут я широко улыбнулся, — мне все равно.

Мне действительно было все равно.

Моя неуязвимость полностью избавила меня от размышлений на тему о том, что я стану делать в тех или иных неожиданных обстоятельствах. Я больше не пытался предугадать действия своих противников. Я больше не чувствовал, что мне надо напрягать мозги в битве с миром. Я был более чем доволен тем, что собирается предложить мне мир, уверенный (если не брать небольшого недоразумения с огнем), что смогу справиться с чем угодно. Не будет же Беликоз устраивать мне встречу в огненном аду.

Особенно если посмотреть, куда он отправился, — перед нами высилась гора Орлиное Гнездо.

Огромная гора лежала всего в дне пути. Совсем недавно мы с Шейри брели спотыкаясь по Трагической Утрате, а горы все не приближались к нам, сколько бы мы к ним ни стремились. Сейчас все было не так. Орлиное Гнездо становилось все ближе и ближе, и чем ближе, тем более зловещей мне казалась эта гора.

Ее окружала цепь гор, но саму гору Орлиное Гнездо не узнать было нельзя. Она была самой большой, а ее пики вздымались так высоко, что их окутывали облака и туман. Я чуть было не подумал, что на вершинах сидят боги, глядя вниз и размышляя: неужели найдутся настолько суетные люди, которые решат, будто могут добраться до небожителей? Верхнюю часть горы покрывали белые шапки снега, значит, там должно быть очень холодно. Ран я не боялся, но не мог не задаться вопросом: не окажется ли холод вреден для меня? В конце концов, если превышение температуры сказывается на мне так плохо, возможно, что и значительное понижение тоже может доставить мне неприятности.

Но я не собирался идти на попятную и бросать преследование… даже если впереди, как я думал, меня ждет засада.

Бикси и Тот Парень хорошо подходили друг другу. Она говорила очень редко, а он — вообще никогда. По мне, так лучшего и пожелать нельзя. Мне болтовни совсем не надо было, мне надо было найти должника, расплатиться с ним и вернуться обратно в Золотой город, где я мог бы насладиться заслуженным отдыхом. Я уже не раз пожалел, что пустился в последнее, самое безумное приключение. Если задуматься, кто такой этот Беликоз? Да, встреча с ним стоила мне "Буггер-зала". Однако если вспомнить, что я получил взамен, нельзя не признать, что сделка все же оказалась удачной.

С другой стороны, Беликоз связался с Меандром. А один из воинов Беликоза пустил мне в зад стрелу — причем в момент, когда подобная рана значила гораздо больше, чем простое неудобство. Да, если хорошенько подумать, эта попытка стоила затраченного на нее времени.

Мы проехали мимо нескольких отрогов, не принадлежавших к горной системе Орлиного Гнезда, и я еще подумал: а вдруг Беликоз прячется здесь? Но Бикси даже не замедлила ход. Кажется, она очень хорошо знала, куда ей идти, и, если это действительно была ловушка, конечно, она не могла не знать дороги.

Наутро четвертого дня погони Бикси привела нас в ущелье у подножия гор. Вдали высилась гора Орлиное Гнездо, и, взбираясь на лошадях вверх по крутому ущелью, я начал понимать, что скоро нам придется их оставить.

Тут я обругал себя дураком. Мы двигались по ущелью, а по обеим сторонам нависали стены. Такое место идеально подходит для засады, и нападающие ничем не рискуют. Все, что им надо сделать, — занять положение над нами и столкнуть кучу заранее приготовленных камней на наши ничем не защищенные головы. Не важно, насколько я неуязвим для оружия. Если я окажусь погребен под кучей камней, там я и останусь лежать до скончания времен… или пока не умру от голода, что случится гораздо раньше. Эту сторону моей устойчивости к воздействиям я не изучал, но, насколько мне было известно, чтобы поддерживать свои силы, я должен был питаться, как и все прочие люди. И мне совсем не хотелось рисковать быть погребенным заживо, чтобы проверить, так это или не так.

— Стойте! — крикнул я, и Тот Парень натянул поводья. Он резко дернул за веревку, и Бикси остановилась тоже. Она обернулась и посмотрела на нас. Лицо ее намеренно ничего не выражало. Я не мог догадаться, что происходит в ее крошечном диком уме.

Я как мог оглядел верхние края склонов долины. Ничего не увидел. Это, конечно, могло ничего не значить. Мордант сидел у меня на руке, и я повернулся к нему. Умел ли он разговаривать, понимал ли мою речь — так я толком этого и не знал, но одно было ясно: маленький хролик хорошо чувствовал настроение и желание.

— Послушай, Мордант. Я хочу, чтобы ты стал моими глазами в небе. Полети-ка и посмотри — нет ли впереди засады.

Он посидел немного, словно обдумывал мои слова, и потом, не отталкиваясь от руки, подпрыгнул, несколько раз хлопнул крыльями и поймал воздушный поток. Он взмывал все выше и выше, а я следил за его полетом. Потом я посмотрел на Бикси. Если ее и беспокоило то, что Мордант может обнаружить засаду, она отлично скрывала свое беспокойство, особенно принимая во внимание то обстоятельство, что и ее засыпало бы вместе с нами. Но она лишь вылизывала свою шерсть. Я только понадеялся, что она не начнет вылизывать у себя в паху. Мне совсем не хотелось это видеть. Тот Парень, кажется, был доволен тем, что просто сидит в седле и ожидает развития дальнейших событий. У него был очень спокойный характер. Я даже ему позавидовал.

Прошло несколько минут, а потом раздалось карканье — это вернулся Мордант. Может, это звучит бессердечно, но то, что он вообще вернулся, уже само по себе было хорошим знаком. Если бы наверху прятались лучники, они вполне могли бы попытаться сбить его стрелой, чтобы скрыть свое присутствие. Я протянул руку, и хролик послушно сел на нее.

— Ну? — спросил я, отлично осознавая, сколь невелика вероятность получить от Морданта подробный и обстоятельный доклад. Я полагался на свою способность понимать его настроение.

Если верить хролику, то, судя по его спокойному настрою, впереди никакой опасности не было. Я решил — будь там что-то, он бы каркал, или прыгал, или постарался бы еще как-нибудь привлечь к себе мое внимание. Если же дело обстояло не так, то значит, я вверял свою безопасность и безопасность своего помощника в руки — то есть в когти — глупого животного, которое не имело ни малейшего понятия о том, что мне нужно, и просто слетало позавтракать.

На миг старый Невпопад высунул голову, чтобы недвусмысленно сообщить: я рискую жизнью без всякой на то причины, и следует развернуться и бежать отсюда, пока еще есть такая возможность. Однако я не мог заставить себя это сделать. Называйте это спесью, если хотите, или излишней уверенностью в себе — как вам будет угодно. Даже гордостью — атрибутом роскоши, который я ранее никак не мог себе позволить. Совсем в небольшой степени я начал верить в то, что говорили люди вокруг меня. Я хорошо знал, что я не бог, но я был так близок к ним, как только возможно в этом мире.

— Едем, — сказал я коротко, и мы поехали дальше.

Мы вступили в долину, потом стали подниматься в ущелье, и поступь лошадей делалась все менее и менее уверенной. Скоро придется спешиться. Если продолжать ехать верхом, лошадь может упасть, а сломавшая ногу лошадь — все равно что мертвая, тогда придется возвращаться вдвоем на одной. Если пострадают обе, тогда пешком до Золотого города мы не скоро доберемся.

— Отсюда пойдем пешком, — сказал я Тому Парню.

Он, понятное дело, не стал спорить. Очень удобный солдат.

Мы спешились и привязали поводья к выступу скалы. Бикси рвалась вперед.

"Наверное, хочет поскорее встретиться со своим настоящим хозяином и посмотреть, как захлопнется поставленная на нас ловушка", — подумал я.

Мой посох был приторочен к седлу. Я больше не страдал от хромоты, но там, где мы собирались идти, он может стать хорошей помощью даже и для человека с двумя здоровыми ногами. Кроме того, сам по себе он был по-прежнему неплохим оружием. Поэтому я отвязал его и, взявшись покрепче, пустился в путь.

И мы начали карабкаться.

И карабкаться.

Солнце перевалило за полдень, а мы все медленно поднимались вверх. В какой-то момент Бикси вскрикнула, и я подумал: "Вот он — сигнал!". Но тут на нас кинулся огромный хищник — свирепая горная кошка. Бикси отпрыгнула назад. Хоть она и сама была злобной тварью, но все же испугалась зверя, атаковавшего нас. Однако Тот Парень действовал не раздумывая. Он выхватил меч и взмахнул им, пока кошка была еще в прыжке, и как только она приземлилась в десяти шагах справа от меня, ее голова откатилась шагов на двадцать влево.

Бикси всхлипывала от испуга. Она не могла встать — ее руки были по-прежнему связаны. Тот Парень наклонился, взял ее под локоть и поставил на ноги, действуя с неожиданной мягкостью.

И, к моему полному изумлению, он заговорил — впервые с тех пор, как я его знал. Он обращался к той, которую я когда-то считал безмозглой тварью, не понимающей человеческую речь.

— Не бойся, — сказал он.

Голос у него был удивительно тихий и нежный. Такой голос больше подошел бы поэту или исполнителю романтических баллад, а никак не воину. Наверное, поэтому он и молчал все время. Молчи, и все будут считать тебя грозным. Заговори, и над тобой могут посмеяться. Конечно, при таком раскладе лучше молчать.

Бикси посмотрела на него с изумлением. Лицо же Того Парня осталось бесстрастным, а в ее взгляде явно читалась благодарность.

— Хорошо, — только и ответила ему Бикси, и мне показалось, что не одну благодарность ощущала она… Но похоже, она сама боялась своих чувств. Мордант тем временем, не размениваясь на благодарности, уселся на отрубленную голову кошки и принялся выклевывать ей глаза, лакомясь таким жутковатым образом.

И мы продолжали свой путь вверх. Дорога оказалась трудной — ее никто не прокладывал, но пройти было можно. Если бы я по-прежнему хромал, мне пришлось бы нелегко, но теперь мои трудности были далеко в прошлом. Однако я начал беспокоиться о привязанных внизу лошадях. Они окажутся беспомощны, если какой-нибудь зверь, подобный атаковавшей нас кошке, нападет на них. Может так случиться, что нам и впрямь придется возвращаться пешком.

Тут я начал раздумывать: а что Беликоз сделал со своими лошадьми? Мне на ум приходили лишь два варианта. Он или спрятал их в какой-то пещере, или отпустил их. Он вполне мог так сделать — чтобы лошади выжили, а также чтобы сбить нас со следа. Впрочем, такая уловка к успеху не привела бы — ведь за ним по следу шла Бикси. Она-то искала его, а не лошадь, на которой он ехал.

Мое внимание привлекло и еще одно событие.

Камень в моей груди начал нагреваться.

Я вполне мог это терпеть, но жар был постоянный, ровный — словно камень требовал моего внимания. Он наполнял мою душу беспокойством, от которого я не мог отмахнуться. Камень… словно требовал от меня чего-то. Я не представлял, чего именно, но впервые начал ощущать, что камень не просто волшебный талисман, который дает неуязвимость и могущество тому, кто его носит. Я начал подозревать, что проклятый камешек имеет свою волю.

Пока я раздумывал над этим, камень жег все сильнее, а я понял, что мне делается страшно. Неужели ко мне приросло… какое-то живое существо? Со своими желаниями, совершенно неизвестными для меня? Тогда все, что я сделал, становится крайне сомнительным. Насколько это было делом моих рук? Насколько — делом камня? Все, что я говорил и совершал, имело для меня значение и смысл, но было ли это действительно так? Или же это внушил мне камень — для своих собственных целей?

Я отогнал эти мысли так же поспешно, как поспешно они пришли ко мне.

"Это просто драгоценный камень, вот и все. Ты сам принимаешь решения. Ты — бог, сошедший на землю. Не давай себя отвлечь или запутать. Ты — Невпопад Победа. Ты — выше всех!"

Такие мысли пронеслись в моей голове, успокоили тревоги, разрешили сомнения.

День начал клониться к вечеру. Становилось холоднее, и, хотя жжение в груди оставалось прежним, я все еще ощущал холод в душе. Но я не впадал ни в ужас, ни в сомнения, как это часто бывало в прошлом. Я только ощутил прилив гнева. Как личное оскорбление воспринял я то, что мне приходилось гоняться за Беликозом: почему он не сделал так, чтобы мне можно было спокойно его убить?

Но выбора у нас не было. Даже полагаясь на Бикси, мы не могли двигаться дальше — становилось слишком темно. Мы уже добрались до подножия самой горы Орлиное Гнездо и начали взбираться на нее. В темноте один неверный шаг может привести к долгому падению. Я не беспокоился о себе, но меня ничуть не радовала перспектива начинать восхождение опять с самого низа. А если упадет Тот Парень или даже Бикси, последствия и вовсе будут плачевными.

Мы разбили то, что можно назвать лагерем, под уступом скалы, дававшим небольшое укрытие. Я велел Тому Парню встать на дежурство, сам же решил поспать. Удивительно, но сон пришел ко мне легко. Но отдыха не принес. Может быть, из-за постоянного жжения в груди ночь оказалась наполнена странными снами, которые текли так, словно ехали верхом, сталкиваясь друг с другом и привнося в мои мысли страшное смятение. Перед моим внутренним оком мелькали образы, которых я не узнавал. И я видел…

Я видел…

Второй алмаз рядом с первым. Он парил передо мной в темноте, словно они оба были обращены ко мне, и в центре каждого пылал огонек, делая их похожими на глядящие на меня горящие глаза, и вдруг я тоже запылал внутри, и черные тени нападали на меня, тащили вниз, вниз, во тьму, падение казалось бесконечным, и я потянулся, отчаянно пытаясь прекратить падение, а кто-то схватил меня за запястье, потянул вверх, и я увидел леди Кейт, но она смеялась надо мной, насмехалась, и глаза ее превратились в два сверкающих алмаза, и вдруг мимо меня пролетел Беликоз, а с другой стороны — Шейри, они падали и падали, взявшись за руки, словно танцуя, медленно опускались по спирали вниз и кричали мне: "Мы тебя предупреждали, не говори, что ты ничего не знал, траля-ля, тра-ля-ля", — и тут леди Кейт опять засмеялась и сказала: "Вот чего она хотела!" — и отпустила мою руку, и я, отчаянно замахав руками, стал падать, падать…

Я резко проснулся и безумным взглядом обвел окрестности; мне показалось, что и проснувшись, я продолжаю падать. Будто я свалился с утеса, которого не заметил, и теперь лечу в глубокое ущелье. Но нет, я все еще был там, где уснул. Тогда я посмотрел на Того Парня.

Он был мертв, его убила Бикси.

Так я подумал.

Если только… я не ошибся. Да, он сидел на земле, а она лежала рядом, и руки ее по-прежнему были связаны за спиной. Грудь Того Парня мерно поднималась и опускалась, и слышалось тихое посапывание. Он сидел, привалившись к скале, но усталость взяла верх, и он уснул, свесив голову на грудь. А Бикси свернулась калачиком рядом и тоже уснула. Дышала она в такт дыханию Того Парня. Если бы один из них не был закаленным в боях воином и убийцей, а другая — безумным существом, получеловеком-полуживотным, картина вышла бы умилительная.

Я решил, что надо бы разбудить Того Парня и выбранить за то, что он уснул на посту. Но потом подумал: "Ничего страшного не случилось, все в порядке", — и тут на нас опустилась гигантская крылатая фигура и каркнула так громко, что и мертвый мог бы проснуться, не то что мы.

— Что это? — воскликнул я, хватаясь за меч.

Я взмахнул клинком, и существо, захлопав крыльями, взмыло вверх. На миг его осветила луна.

Оно походило на Морданта, разве только размах крыльев имело футов в двадцать, а клюв мог бы перекусить любого из нас пополам.

"О боги, Мордант превратился в чудовище", — в отчаянии подумал я, но тут же понял, что это не так.

Мордант, того же размера, что и раньше, с карканьем пикировал на гигантского хролика. Сначала мне показалось, что все сейчас решится: Мордант, наверное, просит своего крупного родственника дать ему дорогу. Но все было не так. Громадный хролик испустил оглушительный крик и взмахом огромного крыла отбросил Морданта в сторону. Мордант, кувыркаясь в воздухе, отлетел, ударился о скалу и пропал из виду.

Чудовище вновь спикировало на нас, но Тот Парень был наготове. Он размахивал мечом, стараясь создать защиту. Однако чудовище, несмотря на свои размеры, оказалось очень проворным. Оно металось из стороны в сторону, избегая попыток Того Парня порубить его на части, а потом вдруг яростно захлопало крыльями. Поднялся ветер такой силы, что сшиб Того Парня с ног. Чудовищу только этого и надо было — оно налетело на Бикси и схватило ее.

Если бы руки Бикси были свободны, она вполне могла бы позаботиться о себе сама. Но сейчас у нее не было шансов. Она злобно завизжала на огромного хролика и начала яростно извиваться, но чудовище взмыло в воздух.

Конец поводка болтался в воздухе, и Тот Парень не стал мешкать. Поднявшись на ноги, он подпрыгнул и уцепился за него. Он надеялся подтащить чудовище к земле. Но нисколько в этом не преуспел. Силы крыльев гиганта хватило на то, чтобы поднять в воздух и барахтающуюся Бикси, и разозленного Того Парня.

Для меня это было серьезное поражение. Я не очень беспокоился за жизнь Бикси, потому что еще не забыл, как она пыталась меня убить. Тот Парень был весьма ловок, но я не особо был привязан к нему. Однако я испытывал чувства, знакомые всякому, кто потерял свою собственность. Они же принадлежали мне! Мой помощник, моя лохматая ищейка. Как посмела эта летучая тварь утащить их у меня? Какое право она имеет вмешиваться в мою жизнь?

Тварь поднималась все выше. Скалистая стена была не очень надежной, но забраться по ней было можно. Для этого мне потребуются обе руки. Я дернул за концы своего посоха, разобрал его на две части и засунул половинки себе за пояс. Потом, глубоко вдохнув и стараясь не терять из виду летящее чудовище, я полез.

Думая об этом сейчас, я поражаюсь, насколько тогда я был уверен в себе. А если бы я сорвался и упал? Моих слуг похитили, и я должен был выручить их — вот почти все причины, которые двигали мной тогда.

Огромный хролик пропал в тумане, скрывавшем вершину горы. Теперь я вспомнил — весьма запоздало, — почему гору назвали Орлиным Гнездом и что за существа могут тут обитать. Что же касается Морданта, я понятия не имел — жив он или нет. К несчастью, у меня не было времени побеспокоиться о моем крылатом товарище.

Высоко вверху я услышал шум — довольно неприятный. В основном оглушительное карканье хролика, к которому прибавлялись крики другого хролика — тише и слабее.

Я понял, что происходит наверху.

Наступило время обеда. Обеда в семье хроликов, и лохматая ищейка явно значилась в их меню. А Тот Парень предложил себя в качестве десерта.

Я полез быстрее, и камень под моими пальцами подался. Я поехал вниз, скала обдирала мне ладони, я кое-как зацепился ногами и задержал падение. Руки тут жезажили, и с прежней решимостью я снова принялся карабкаться вверх. Крики становились все громче и громче, и я уже не мог разобрать — кричал ли это взрослый хролик или детеныш, а может быть, и Бикси,

Потом раздался тонкий вскрик — чей, я не мог понять, как не мог понять, что там произошло. Мимо меня пролетела какая-то окровавленная туша, я едва мог разглядеть ее, как она тут же скрылась с глаз. Это оказался огромный кусок крыла. Если я не ошибся, это было крыло хролика с торчащей костью. Тот Парень явно не собирался полагаться на милость крылатого чудовища.

Раздалось карканье, завывание, а потом послышались звуки, какие можно услышать в лавке мясника. Мимо меня пролетели новые куски тела чудовища, и мне пришлось прижаться к скале. Выбора у меня не было — если бы я этого не сделал, рано или поздно кусок хролика сбил бы меня со скалы, прервав опасное восхождение.

Так продолжалось несколько минут — хряск топора, крики, потом опять хряск и крики, а потом все стало стихать. Дождь из кусков хролика поредел и прекратился. Я еще немного подождал, а потом крикнул:

— Я поднимаюсь! Это я! Если перед тобой высунется голова, пожалуйста, не отрубай ее сразу, это невежливо, а потом, я к ней очень привязан!

Я быстренько проделал оставшийся путь и обнаружил площадку шириной футов в шестьдесят. Тонкий слой инея покрывал землю и гнездо. Что это было за гнездо: десять футов в поперечнике и три — высотой!

Над изморозью в гнезде поднимался пар — горячая черная кровь его обитателей заливала все вокруг. Кровь заставляла иней таять, а те, кто был ею раньше наполнен, то есть детеныши хролика, валялись вокруг в виде мелких кусков. Если вспомнить, сколько всего пролетело мимо меня, пока я поднимался, странно было, что тут еще что-то осталось.

Взрослый хролик тоже находился здесь — и тоже порубленный на части. Тот Парень стоял, опираясь на край гнезда, — уставший, но улыбавшийся мрачной и довольной улыбкой. Бикси пыталась избавиться от веревок. Когда хролик схватил ее, его когти попортили веревки, и теперь ищейка без особого труда могла их скинуть. Но если я думал, что она кинется на меня, то ошибся. Она стала помогать Тому Парню выбраться из гнезда с той же деликатностью, с какой он помогал ей, когда на нее напала горная кошка. Тот Парень, похоже, страшно устал. Его доспехи были попорчены, он был весь залит кровью. Я не мог понять — его ли это кровь или кровь хроликов, но видно было, что ему пришлось нелегко. Еще было видно, что на Бикси его подвиги произвели огромное впечатление.

"Ого, они, кажется, подружились", — подумал я, вылезая на площадку неподалеку от них.

Бикси так внимательно разглядывала Того Парня, что можно было подумать, будто она собирается его съесть. Но никакой враждебности она не проявляла. Она смотрела на него с почтением… или смущением… или сожалением… или же испытывая все эти чувства сразу. Бикси стояла в нескольких шагах от Того Парня справа.

А потом раздался звук "банг". Он прозвучал прямо над ухом, так громко и близко, что я тут же пригнулся, хотя знал, что никакая стрела повредить мне не может.

Бикси тоже отреагировала… но скорее как дикий зверь — она не присела, а подпрыгнула изо всех сил.

Огромная стрела была бы бесполезна на больших расстояниях — она просто не могла бы улететь далеко. Но при ближнем бое, таком как сейчас, она представляла смертельную опасность, и остановить стрелу было нельзя.

Однако Бикси попыталась ее задержать. Стрела пронзила ее насквозь и полетела дальше…

И пронзила Того Парня.

Я закричал. Я звал его и, к собственному удивлению, ее тоже. Я не знал, могут ли они меня слышать. Силой удара Бикси прижало к Тому Парню. Оперение стрелы торчало из груди Бикси, наконечник вышел из спины Того Парня. Он закашлялся, попятился, взмахнул руками, схватил Бикси за талию — они словно обнялись. Она сжала его руки и всхлипнула.

Я и сейчас не знаю, как возникла между ними эта связь душ. Странная, неестественная, извращенная… любовь в самом чистом виде. Из всего того, что мне в этой жизни непонятно, более всего меня занимает эта трагическая загадочная связь. Я не мог ее понять и очень жалею об этом.

Они сорвались с края площадки и, не издав ни звука, упали вниз.

В тумане впереди я разглядел лучника, который прилаживал следующую стрелу. Я узнал его в тот же миг — это был тот, который стрелял в нас с Шейри и чуть не убил обоих.

Я выхватил кинжал из сапога и с криком: "Сукин ты сын!" — размахнулся и метнул его. На землю я упал в тот миг, когда стрела просвистела над моей головой, и тут же раздался еще один свист — с таким свистом выдыхают воздух сквозь стиснутые зубы. Я поднял голову и увидел, что мое лезвие попало лучнику точно в центр лица. Он закатил глаза и испустил дух даже раньше, чем упал на землю.

— СТРАННО, ЧТО ТЫ ПРИЗЫВАЕШЬ ЕЩЕ КАКИХ-ТО СУКИНЫХ СЫНОВ, — раздался знакомый оглушительный голос. — ОСОБЕННО ЕСЛИ ПОДУМАТЬ, КТО ТЫ ТАКОВ И ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ! БЕЗНАКАЗАННО ШВЫРЯЕШЬСЯ ЧУЖИМИ ЖИЗНЯМИ, ТОГДА КАК САМОМУ ТЕБЕ НИЧЕГО НЕ ГРОЗИТ!

Его голос гремел вокруг меня, отражаясь от каменных стен. Я даже испугался, что может сойти лавина — мне вовсе не хотелось опять нестись куда-то сломя голову.

И тут я его увидел.

Лорд Беликоз стоял в дальнем конце площадки, держа в руках меч, а за ним виднелось большое темное пятно. Кажется, это было отверстие в скалистом склоне — достаточно большое, чтобы войти человеку. Мне вовсе не хотелось никуда входить. Беликоз сделал несколько шагов вперед, прищурился и кивнул.

— ДА, ЭТО ТЫ. Я ЗНАЛ ТЕБЯ ПОД ИМЕНЕМ ПО. И ДАЖЕ НИКОГДА НЕ СОМНЕВАЛСЯ В НЕМ. ВХОДИ ЖЕ, НЕВПОПАД… ЕСЛИ ТЫ МУЖЧИНА. ПОСМОТРИМ, ИЗ ЧЕГО ТЫ СДЕЛАН.

И с этими словами он исчез в темноте. Тут мой рассудок раскололся. Это было так внезапно и болезненно, что я едва устоял на ногах. Половина рассудка кричала мне:

— Спасайся! Беги! Это безумие! Не входи туда! Не входи! Не входи!

Но в то же самое время алмаз в груди стал таким горячим, что я вскрикнул от боли. Хотя все инстинкты велели мне бежать, ноги сами понесли меня к отверстию в склоне горы — тело и почерневшая душа стремились к тому, что рассудок отказывался понимать.

И со сдавленным криком я шагнул в черноту.

5 КОРОЛЬ ТРЕЩИНЫ И ЩЕЛИ

Я вошел в темноту и сразу все увидел.

Не знаю, как такое возможно. Не было никакого заметного освещения. Ни факелов, ни светящихся червей, ни фонариков. И все же я легко мог видеть все, что происходило в этой тьме. Внутри было темно, хоть глаз выколи, — только потому, что мне так казалось. Снаружи стояла ночь, и, значит, внутрь не могли проникать солнечные лучи. Да если бы и могли, это было не важно, потому что вскоре я удалился от входа.

И оказался в узком гроте, опоясанном сталактитами и сталагмитами. Но впереди он становился шире, и оттуда раздался голос:

— СЮДА, НЕВПОПАД. СЮДА, МИРОНАЧАЛЬНИК. ПРИШЛО ВРЕМЯ ПОДВОДИТЬ ИТОГИ.

"Я тебе подведу, ничтожный ты ублюдок", — подумал я.

Осторожно пробираясь вперед, я сжимал в руке меч. Удивительно, что мне в лицо полыхало жаром. В тех пещерах, где мне приходилось бывать раньше — начиная от маленьких, где я прятался, до катакомб Ба'да'бума (в которых я боялся остаться навеки), — всегда было очень холодно. Здесь ощущался сухой жар, и я даже подумал, что, может быть, я набрел на поток лавы из Пылающего Испода?

Я шел очень осторожно и не только не чувствовал никаких сомнений, которые не давали мне войти в пещеру, но буквально забыл, что они вообще смущали меня. Я стискивал зубы, а кровь моя бурлила в предвкушении того мига, когда меч пронзит грудь Беликоза, камень же тем временем хотел…

Я замер. Камень хотел? Но эта мысль, взявшаяся словно бы из ниоткуда, так же и канула в никуда, оставив мне только смутное воспоминание о том, что случилось что-то важное, о чем я забыл. Я пожал плечами, подумав, что если это действительно нечто важное, то потом вспомнится обязательно.

В любой миг готовый оказаться в капкане, я шел по проходу, который становился все уже. Я еще подумал: "Так вот каково это — когда появляешься на свет!" — как вдруг стены передо мной раздались.

Она была просто необъятная — пещера размером с самый большой собор.

А в центре ее мне открылась смертельная ловушка. Огромная черная яма. Расселина такой глубины, какой мне ни разу не доводилось видеть, занимала всю ширину зала, оставляя только узкие проходы по сторонам. Счастье, что я сразу ее заметил и удвоил осторожность, потому что через миг понял, что именно меня окружает. Если бы я не знал, что следующий шаг вперед приведет к падению, я бы кинулся не раздумывая, потому что загляделся на то, что было вокруг…

Алмазы. Мерцающие, переливающиеся, сверкающие всеми своими гранями — они украшали стены огромной пещеры, камни такой стоимости, что хватило бы на всю жизнь, на сотни жизней. Ни один из них не имел такого размера или совершенства отделки, как тот, что сидел у меня в груди, но все равно каждый из них был просто великолепен.

Вот оно. Значит, несчастная ничтожная плетельщица Шейри говорила правду. Благодаря удаче или судьбе я нашел невообразимо огромные запасы драгоценностей. Не знаю, почему они мерцали в темноте, словно звезды. Может быть, они и впрямь были маленькими звездами.

Или…

Или они отвечали алмазу в моей груди.

Не понимая, зачем я это делаю, я разодрал камзол, и вот он — алмаз, мерцающий собственным светом, испускающий сильный жар. Я слышал какие-то ритмичные звуки — песню или, может быть, гимн, — и не ушами, а внутренним слухом, словно мой камень и все остальные пели друг другу.

— Они что… живые? — прошептал я.

Я говорил сам с собой и никакого ответа не ожидал. Однако я получил его.

— МОЖНО И ТАК СКАЗАТЬ. ВО ИМЯ КРУММА.

Я поспешно обернулся… так поспешно, что чуть не потерял равновесие. Тьма внизу словно потянула меня, но в последнюю секунду я ухватился за сталагмит и выпрямился, медленно выдохнув.

Да, это был Беликоз. Он стоял шагах в тридцати от меня, такой же грубый, каким я его запомнил. Понимать Беликоза было еще труднее, потому что его варварский голос эхом отдавался в пещере и слова сливались в неразборчивый гул. Если бы я мог рассуждать, как обычно, я бы понял, что он видит меня в темноте так же легко, как и я его, чего в принципе не могло быть. Но я был так увлечен разглядыванием чудес вокруг, что ни о чем другом не задумывался.

— Что значит "можно сказать"? — прорычал я.

— ЗЕМЛЯ — ЖИВОЕ СУЩЕСТВО, НЕВПОПАД! КАЖДАЯ ЕЕ ЧАСТИЧКА, ДАЖЕ ТА, ЧТО ВЫГЛЯДИТ БЕЗДЫХАННОЙ, ИМЕЕТ ИСКРУ! ЭТИ АЛМАЗЫ — ДЕТИ ЗЕМЛИ И ОБЛАДАЮТ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ И СВОЕЙ ДУШОЙ! — Он шагнул ко мне, а я схватился за меч, ожидая его нападения. — ТЫ ДОРОГО МНЕ ОБОШЕЛСЯ, ПАРЕНЬ! МОИ ЛЮДИ — ВСЕ МЕРТВЫ! МОЯ ИЩЕЙКА, МОЯ ЛЮБИМАЯ ИЩЕЙКА…

— Значит, это все-таки была ловушка, — сказал я, — не так ли? Ты оставил ее в городе, велев привести нас сюда.

Он кивнул.

— ТЫ ВСЕ ПОНЯЛ. Я ПРЕДПОЛАГАЛ ЭТО. ОДНАКО НЕ ОЖИДАЛ, ЧТО ОНА ПРЕДАСТ МЕНЯ. ОНА ПОЖЕРТВОВАЛА СОБОЙ, ЧТОБЫ СПАСТИ ТВОЕГО ЧЕЛОВЕКА. КАК ЭТО БЕССМЫСЛЕННО!

— Я не боюсь тебя! — крикнул я ему. — Если ты еще не понял — я теперь неуязвим!

— НЕУЖТО? ЗНАЧИТ, НАС ТЕПЕРЬ ДВОЕ.

Он разорвал кожаный доспех на груди. Там, вросший в тело, сиял алмаз. Он очень походил на мой, и внутри его тоже плясало пламя.

Ноги у меня вдруг ослабели. Не то чтобы ко мне вновь вернулась хромота — я просто был потрясен, увидев человека, который был так же неуязвим, как и я. Вся моя отчаянная храбрость и мои победы произрастали из той идеи, что я отличаюсь от всех. Мысль о том, что здесь пойдет игра на равных, не очень мне понравилась.

— Я ЗНАЛ, — заговорил Беликоз чуть ли не грустно. — КОГДА Я УВИДЕЛ, КАК ТЫ ВЫРВАЛСЯ ИЗ ТОЙ СМЕРТЕЛЬНОЙ ЛОВУШКИ… КОГДАЯ УВИДЕЛ, КАК МЕЧИ И ПИКИ НАНОСЯТ РАНЫ, КОТОРЫХ ХВАТИЛО БЫ, ЧТОБЫ УБИТЬ ДЕСЯТОК МИРОНАЧАЛЬНИКОВ… Я ПОНЯЛ, ЧТО КАМЕНЬ СТАЛ ТВОИМ. КАК КОГДА-ТО ДРУГОЙ СТАЛ МОИМ. ТОГДА Я ТЕБЯ ПОЖАЛЕЛ, ПОТОМУ ЧТО Я ХОТЕЛ ОДИН ПРИНЕСТИ ЖЕРТВУ. ПЛОХО, ЧТО ПРИДЕТСЯ С КЕМ-ТО ЕЕ ДЕЛИТЬ.

— Жертву? О чем ты говоришь? — И тут я понял.

Он еще раз шагнул ко мне, и я попятился, держа меч между нами. Я понимал, что не смогу остановить Беликоза, что он сильнее, но сделал это не раздумывая.

— Я понял. Ты хочешь принести мир в жертву… в жертву желания этих камней властвовать… Шейри предупреждала меня. Ты хочешь использовать их…

Но он яростно замотал головой.

— НЕТ! НЕТ! КЛЯНУСЬ КРУММОВОЙ БОРОДОЙ! ПЛЕТЕЛЬЩИЦА НЕПРАВИЛЬНО ПОНЯЛА! ОНА НИЧЕГО НЕ ЗНАЛА! ОНА ДУМАЛА, ЧТО Я ДИКИЙ ВАРВАР. ОНА НЕ ЗНАЛА О МОЕЙ МИССИИ… О ЦЕЛИ! ОНА ЗНАЛА, ЧТО КАМНИ МЕНЯЮТ СУДЬБУ МИРА… И ДУМАЛА, ЧТО Я СТАНУ РУКОЙ ЭТОЙ СУДЬБЫ! НО ОНА ОШИБЛАСЬ! ПОЭТОМУ Я И ЗАМАНИЛ ТЕБЯ СЮДА, НЕВПОПАД… К БОЛЬШОМУ РАЗДЕЛУ. — Он указал на расселину перед нами. — МЫ ПРИШЛИ СЮДА, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ СДЕЛАНО!

— И что же должно быть сделано? — Я похлопал алмаз свободной рукой. — Что это за штуки?

— ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ? ПЛЕТЕЛЬЩИЦА ТЕБЕ НЕ ГОВОРИЛА? — Он был удивлен и опечален. — ТЫ ВЕДЬ, НАВЕРНОЕ, СЛЫШАЛ, ЧТО КРАСОТА — В ГЛАЗАХ СМОТРЯЩЕГО? НО ТЕБЕ НЕ ПРИХОДИЛО В ГОЛОВУ, ЧТО ЭТО НЕ ПРОСТО СТАРАЯ ПОГОВОРКА, А ДРЕВНЕЕ ПРОРОЧЕСТВО? СОВЕРШЕННАЯ ПРАВДА?

— Нет! Да и откуда мне было знать? И что все это значит для ме…

Тут я осекся, и Беликоз понял, что я обо всем догадался.

— ЭТО И ЕСТЬ ГЛАЗА СМОТРЯЩИХ! ГЛАЗА БОГОВ НА ЗЕМЛЕ! ТАК ОНИ СМОТРЯТ НА НАС, ТАК ОНИ УПРАВЛЯЮТ НАМИ. ОТСЮДА ПРОИСХОДИТ ВСЯ КРАСОТА, ДА… НО И ВСЕ ЗЛО ТОЖЕ! КОГДА-ТО ОНИ БЫЛИ УКРЕПЛЕНЫ НА НЕБЕСНЫХ ВРАТАХ, НО ПОТОМ ИХ УКРА…

— Замолчи! Перестань! — взвыл я, с такой силой рубанув мечом сталагмит, что гул распространился по всей пещере. — Я так и знал! Я давно это предчувствовал! Ты сейчас мне расскажешь, что эти… эти штуки давно ищут, и ты сам был в походе не один год, и встречался с бесчисленными опасностями, и судьба всего нашего мира теперь зависит от того, что ты сейчас сделаешь. Я прав?

Беликоз настолько опешил, услышав мой резкий ответ, что ответил самым тихим голосом, на какой был способен. Другими словами, голосом нормальной громкости.

— Ну… да, — признал он несколько обескураженно.

Но я ничуть не был обескуражен. Меня переполнял гнев.

— Сукин сын! — взревел я. — Я опять ввязался в чужое приключение! Я опять второстепенный персонаж! Дьявол! Что надо сделать, чтобы стать центром внимания в этой истории?!

Беликоз совершенно растерялся. Он не представлял, о чем я говорю.

Да и откуда ему было знать? Как я мог объяснить ему, что много лет назад мне пришлось противостоять храбрости и героизму, воплощенным в моем лучшем друге, Тэсите? Тогда я понял, что в истории моего мира Тэсит стал героем эпических масштабов, совершая подвиги эпического значения, о чем так любят распевать менестрели, когда хотят потрясти публику. А еще был я, Невпопад, и я думал, что являюсь центром собственной жизни и мира — так, собственно, большинство людей считает. Но в момент досадного откровения я осознал, каково мое назначение в жизни: быть второстепенным, разменным персонажем в великой игре, которая прославит кого-то другого. Я был проходной фигурой, которую не жалко потерять.

И вот опять: я-то считал себя покорителем народов, а оказалось, что я просто последнее испытание для проклятого героя-варвара, которое он должен преодолеть, чтобы спасти мир.

— ЧТО ТЕБЯ БЕСПОКОИТ? — спросил Беликоз своим нормальным оглушительным голосом.

— Сейчас и ты начнешь беспокоиться! — заорал я в ответ. — Хочешь быть, как я, неуязвимым? Отлично! Иди куда-нибудь в другое место! Я первый сюда пришел! Я — повелитель Победа! Иди воюй в Истерии, если так хочешь. Мне там никогда не нравилось! Кстати, — произнес я с воодушевлением, — было сказано, что я должен быть здесь! Было написано, что мне побыть в Победе! А про тебя такое написано? Думаю, что нет!

— НУ… НЕ СОВСЕМ ТАК. НО МОЯ МИССИЯ ТОЖЕ ЗАПИСАНА. — Он вытащил свернутый пергамент, развернул его и протянул мне. — НАВЕРНОЕ, ТЫ НЕ ПОЙМЕШЬ. ТАМ НАПИСАНО РУНАМИ. МНЕ ЕГО ДАЛ…

Мне все стало ясно, и неживым голосом я закончил за него:

— Лысый, седобородый провидец в старом поношенном плаще.

Он просиял.

— ЗНАЧИТ, В ТУ НОЧЬ В ТВОЕЙ ТАВЕРНЕ ЭТО ОН И БЫЛ! Я ЕЩЕ ПОДУМАЛ, ЧТО УЖЕ ВСТРЕЧАЛ ЕГО. ДА, МИР ТЕСЕН.

Беликоз скатал пергамент, сунул его в сапог и продолжал:

— НЕВПОПАД… ГЛАЗ ЖЖЕТ ВСЕ СИЛЬНЕЕ, ВЕРНО? ВРЕМЯ ВЫХОДИТ. ГЛАЗА ЧУВСТВУЮТ, ЧТО Я СОБИРАЮСЬ ДЕЛАТЬ, И СТАРАЮТСЯ ВЗЯТЬ НАДО МНОЙ ВЕРХ. МОЙ СВЯЗАН СО МНОЙ, ПОТОМУ ЧТО ПРОЧЕЛ ВСЮ ТЬМУ В МОЕЙ ДУШЕ, ТАК ЖЕ КАК ТВОЙ ПРОЧЕЛ В ТВОЕЙ. НО Я ПОБЕДИЛ ЕГО, И ТЫ СМОЖЕШЬ…

— Ну да, потому что ты нудный громогласный герой и тебе некуда девать свою силу! Я же простой трудяга! Мне-то зачем эта печаль?

— МИРУ НЕ НУЖНА ПЕЧАЛЬ! ПОСЛУШАЙ… — Он хотел подойти ко мне, но я попятился. Мы ходили вокруг зияющей ямы, которую Беликоз назвал Большим Разделом. — ГЛАЗА НЕ ДОЛЖНЫ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ЭТОМУ МИРУ. ИМ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ЗДЕСЬ. СЕЙЧАС, КОГДА ОНИ ЗДЕСЬ, ОНИ ПРЕДСТАВЛЯЮТ НЕОДОЛИМУЮ СИЛУ. А ВЕДЬ ЕСТЬ ТЕМНЫЕ СУЩНОСТИ, У КОТОРЫХ СВОИ ПЛАНЫ В ЭТОМ МИРЕ. ОНИ МОГУТ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЭТОЙ СИЛОЙ, ЧТОБЫ ПЕРЕДЕЛАТЬ МИР ДЛЯ СЕБЯ. НО ТЫ ЕЩЕ НЕ СОВСЕМ ПОДЧИНИЛСЯ ГЛАЗУ, НЕВПОПАД! Я ЭТО ЧУВСТВУЮ! ОН ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОЛУЧИЛ ОТ ТЕБЯ. ЕЩЕ НЕ НАСЫТИЛСЯ.

— Не насытился? Чем?

— ЧАСТЬ ТВОЕЙ ДУШИ ЕЩЕ СОПРОТИВЛЯЕТСЯ… У ТЕБЯ ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТИ СОВЕРШИТЬ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, КОТОРОЕ УБЕРЕЖЕТ ГЛАЗ И НЕ ДОПУСТИТ, ЧТОБЫ ОН ПОПАЛ В РУКИ ТЕМНЫХ СУЩНОСТЕЙ, КОТОРЫЕ ИСПОЛЬЗУЮТ ЕГО ВО ЗЛО. В СВОЕЙ ЖЕРТВЕ ТЫ СТАНЕШЬ СОВРЕМЕННЫМ ПРОМЕТЕЕМ, СБЕРЕГШИМ ПЛАМЯ ЗНАНИЙ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. ИСТИННЫМ ДАРИТЕЛЕМ ПРОСВЕЩЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. ПЛАМЕНИ, ЧТО ГОНИТ ТЬМУ, В КОЕЙ ПРЯЧЕТСЯ НЕВЕЖЕСТВО.

Вдруг он наклонился и взял что-то. Когда Беликоз выпрямился, в его руке ярко пылал факел.

Я отшатнулся в испуге.

— Нет! Не подходи!

Он шел ко мне, протягивая факел. Я ощущал, как ужас распространяется от алмаза — даже больший, чем мой собственный.

— ОТКАЖИСЬ ОТ СВОЕЙ НЕУЯЗВИМОСТИ, НЕВПОПАД! СВЕРНИ С ТЕМНОЙ ТРОПЫ, ПО КОТОРОЙ ИДЕШЬ! ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД!

— И к чему я вернусь? — крикнул я. Я все еще пятился, спотыкаясь на неровной поверхности. — Снова стану никем? Я уже был никем! Не хочу! Не буду!

Беликоз сделал выпад, целя в меня факелом. Я спрятался за сталагмит, чтобы уклониться от огня, и изо всех сил нанес удар мечом. Но чувствовал себя я уже не так уверенно, страх сделал меня неуклюжим. Беликоз просто шагнул в сторону, легко уходя из-под удара, и без усилия выбил меч у меня из руки. Меч брякнулся на пол, а Беликоз шагнул вокруг сталагмита пытаясь меня поймать, однако я попятился.

Выражение мольбы на его лице сменилось нетерпением.

— И ВО МНЕ ЕСТЬ ТЬМА, НЕВПОПАД! НЕ ТАКАЯ ЖЕСТОКАЯ, КАК ТВОЯ, НО ЕСТЬ. Я ЧУВСТВУЮ, КАК КАМЕНЬ ЦЕПЛЯЕТСЯ ЗА НЕЕ, СТАРАЕТСЯ ОБРАТИТЬ ЕЕ СЕБЕ НА ПОЛЬЗУ! ПРЕЖДЕ ЧЕМ Я ПОТЕРЯЮ ВОЛЮ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ГЛАЗА ОБЪЕДИНЯТ УСИЛИЯ РАДИ ТЕМНЫХ СУЩНОСТЕЙ, КОТОРЫЕ СТРЕМЯТСЯ ИХ ПОЛУЧИТЬ, МЫ ДОЛЖНЫ С ЭТИМ ПОКОНЧИТЬ! ГЛАЗА НЕЛЬЗЯ РАЗРУШИТЬ НИЧЕМ, ЧТО ЕСТЬ НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ… ЗНАЧИТ, ИХ НАДО БРОСИТЬ В БОЛЬШОЙ РАЗДЕЛ! В ЕДИНСТВЕННУЮ НАСТОЯЩУЮ БЕЗДОННУЮ ПРОПАСТЬ, ЧТОБЫ НИКОГДА НИ БОГИ, НИ ЛЮДИ НЕ СМОГЛИ ИХ ДОСТАТЬ! ТЫ СДЕЛАЕШЬ ЭТО САМ, ИЛИ Я УБЬЮ ТЕБЯ! КЛЯНУСЬ КРУММОМ, МНЕ ВСЕ РАВНО!

Я повернулся и побежал.

Я несся по каменному полу, стараясь оторваться от Беликоза и в то же время не свалиться в расселину, зиявшую слева от меня. Беликоз гнался за мной, а шаги у него были куда больше моих. Тогда мне в голову пришел отчаянный план, и я наддал ходу. Прибавил скорости и Беликоз. Я едва ли не чувствовал его дыхание на своей шее и лихорадочно соображал, как можно победить непобедимого.

— ПОДЛЕЦ, МЕЛКИЙ ЭГОИСТ! — кричал мне Беликоз. — ТЫ ЧТО, СТАВИШЬ СВОИ МЕЛОЧНЫЕ УДОВОЛЬСТВИЯ ПРЕВЫШЕ СУДЕБ МИРА? ЗАВЛАДЕЛ НЕВИДАННОЙ СИЛОЙ — ЭТО ТАЛИСМАН ТЕБЕ ЕЕ ДАЛ, ОНА МОЖЕТ ОБРУШИТЬ ВЕСЬ МИР В ТАРТАРАРЫ, А ВСЕ ПОТОМУ, ЧТО ТВОЯ МЕРЗКАЯ ДУШОНКА ЖАЖДЕТ ВЛАСТИ! ДА У ТЕБЯ СОВСЕМ НЕТ ЧЕСТИ!

Резким движением я выхватил из-за пояса одну из половинок посоха, быстро развернулся и метнул ее под ноги Беликозу. Посох попал ему между лодыжками, он споткнулся, попытался отпихнуть его, замахал руками, затоптался на месте и…

Повалился в расселину.

— Моя честь с тобой, — презрительно сказал я ему.

Беликозу потребовалась секунда-другая, чтобы осознать — вокруг него только воздух. И тогда… если даже обычный голос Беликоза звучал оглушительно, то крик, который он издал, скользя в бездну, и вовсе не с чем было сравнить.

— АААААААААААА! — взревел Беликоз, и у меня застучали зубы, я зашатался и упал бы сам, если бы не бросился, распластавшись, на пол.

Крик отдавался от стен, как мне показалось, целую вечность, и даже сегодня я иногда просыпаюсь по ночам, думая, что еще слышу отчаянный крик несостоявшегося героя-варвара, летящего в бесконечную тьму и уносящего с собой половину абсолютного могущества.

Оставив мне вторую половину, понятное дело.

А половина абсолютного могущества — не так уж и мало для одного.

Эта мысль послужила мне большим утешением, когда я поднимал другую половину посоха; она лежала на полу там, где Беликоз о нее споткнулся. Потом я соединил две половинки, выщелкнул лезвие изо рта дракона, украшавшего набалдашник, и постарался выковырять столько алмазов из стены, сколько мог достать. У меня получилась хорошенькая коллекция, которую я сложил в капюшон плаща и перетянул завязкой — чтобы камни можно было легко нести. После этого я пошел обратно.

Через несколько минут я покинул грот и зажмурился — над горизонтом вставало солнце. Жжение в груди успокоилось. Я решил, что оно было вызвано близостью одного "глаза" к другому, и когда исчезла пара, прошел и жар. Интересно, подумал я, что бы произошло, если бы один глаз соединился с другим? Взрыв, какого еще не видели в мире? Я порадовался, что никогда этого не узнаю. А что же касается Беликоза…

Могло ведь так случиться, что все рассказанное им — сплошная ложь. Может быть, вместо того чтобы избавиться от камней, он хотел использовать их в своих черных целях. Да, говорил он убедительно, но в конце концов… что мы знали друг о друге? На самом-то деле?

И вот, утешаясь подобными мыслями, я готовился отправиться в обратный путь. Вернувшись туда, где были привязаны лошади, я с удивлением обнаружил, что не только они остались на прежнем месте, не потревоженные хищниками, но и Мордант был с ними. Он сидел на скале и захлопал крыльями, увидев меня. Он тихонько скрипнул — гораздо слабее, чем обычно, и я решил, что он приходит в себя после полученных травм.

— Караулил лошадей? Молодец, — одобрительно сказал я.

Мордант склонил голову набок и с любопытством посмотрел на меня. Словно понимал, что со мной что-то произошло. Кто знает — может, так оно и взаправду было. В этот момент, однако, я был не в лучшей форме и не мог размышлять об этом. Я засунул алмазы, заботливо завернутые в плащ, в седельную сумку, сел в седло, а мысли мои все еще были полны сомнений.

Но, пустившись в путь верхом на одной лошади и ведя в поводу другую, я убедил себя не только в том, что Беликоз представлял собой величайшую угрозу, которая нависала над миром, но и в том, что именно я спас человечество от жуткой участи, уготовленной ему Беликозом.

Почему? Потому что я был героем. Никак не дурацкий второстепенный персонаж и не препятствие в эпической саге о чьих-то подвигах.

Доказав, как мне кажется, что с неограниченной мощью приходят и неограниченные способности к самообману.

6 ПОБЫТЬ ИЛЬ НЕ ПОБЫТЬ?

Странно. Что-то не помнил я никакой развилки на этой дороге.

Путь обратно в Золотой город оказался беден событиями, что меня совершенно устраивало. Я давно уже перестал размышлять про Беликоза — все догадки и идеи оказались такими же мертвыми, как и он сам. Я только изредка думал: может, он все еще падает, кувыркаясь и выкрикивая мое имя? Обычный человек не пережил бы такого долгого падения, даже если ему никогда не суждено приземлиться. Кувыркания в воздухе рано или поздно приведут к перелому спины, и полет будет продолжать безжизненная мясная туша. Но поскольку Беликоз, как и я, был неуязвим, ничто не избавит его от падения. Может быть, он знает какие-нибудь длинные баллады, чтобы развлечь себя в пути.

Яркое солнце стояло высоко в небе, но мне почему-то было не жарко. Я недоумевал, отчего бы это, даже в тот момент, когда стоял на развилке, гадая, по какой дороге ехать.

Золотого города еще не было видно, так что я не мог на него ориентироваться. Меня беспокоила эта развилка. Может быть, рассуждал я, спешно преследуя Беликоза, мы проехали мимо, не заметив ее и выскочив с боковой дороги на широкую основную? И продолжали путь, не обратив внимания на другие дороги. Все же… все же было тут что-то странное. Даже неестественное. Не знаю, почему мне так показалось. Просто дорога раздваивалась, и мне надо было решить, по которой ехать.

Я оглянулся в поисках Морданта, надеясь, а вдруг маленький хролик поможет мне? Но нигде его не увидел. Я резко свистнул, позвал его, протянув руку, чтобы, спикировав с небес, он мог бы на нее сесть. Но ничего не произошло. Только ветер зловеще свистел над пустынной равниной. И вдруг у меня появилось неприятное ощущение, будто я остался в целом мире один. Волосы у меня на затылке зашевелились, я оглянулся и увидел все ту же пустоту, что и впереди. Все ориентиры исчезли. Гора Орлиное Гнездо уже скрылась из виду, и никакие волшебные силы не поставили на горизонт Золотой город. Однако волшебство явно ощущалось в воздухе, и мне это совсем не понравилось.

Тут я увидел, что ко мне направляются две женщины.

Одна приближалась к развилке справа, другая — слева. Обе были одеты в просторные хламиды без рукавов, называемые абами: на одной аба была синяя, на другой — зеленая. Головы были закрыты покрывалами, и лиц разглядеть я не мог. Та, что справа, была немного ниже ростом той, что слева, и, даже не видя лиц, я решил, что знаю обеих.

Конечно, я чувствовал себя спокойно и уверенно. Никто из них, кажется, не размахивал ни факелом, ни другим источником открытого огня, а также было не похоже, что они за один миг сумеют вырыть яму, куда я мог бы свалиться.

— Эй, добрые женщины! — окликнул я их, когда они подошли поближе. — Я ищу Золотой город! Вы не могли бы мне помочь?

Женщина пониже ростом, одетая в зеленое — она была ближе, — остановилась. Моя лошадь начала переминаться с ноги на ногу, словно ей вдруг разонравилась такая компания и она решила уйти. Я начал понимать: что-то тут не так. Я не хотел, чтобы лошадь запаниковала, но сидеть верхом, пытаясь удержать ее на месте, мне тоже не хотелось — в этом не было никакой величественности. И я перенес ногу через луку седла и величаво спешился. Повод я отпускать не стал, но все же позволил лошади некоторую свободу, и она тут же попятилась на несколько шагов.

— Ну что? — спросил я.

— Привет тебе, Невпопад, — произнесла та женщина, что была ниже ростом. — Привет тебе, мироначальник Победа, — и подняла руку в приветствии.

— Привет тебе, Невпопад, — произнесла и другая женщина, — убийца тысяч людей и разрушитель мечтаний.

Мне все это показалось очень странным.

— Почему мне кажется, что вас должно быть трое? — спросил я.

Женщины посмотрели друг на друга и одновременно пожали плечами.

— Не знаю, — сказала та, что в зеленом.

— Не скажу, — ответила та, что в синем.

Но я уже все понял. Ту, что в синем, я еще не узнал, но был уверен, что знаю ее, но ту, что в зеленом, я бы узнал везде.

— Хорошо, Шейри, — сказал я резко. — Что это за маскарад? Что за игры на этот раз?

— Шейри? Кто — Шейри? — спросила женщина в зеленом, изображая невинность.

— Убирайся к дьяволу. Я сам найду дорогу, — поспешно сказал я и собрался сесть в седло.

Женщина в зеленом сделала шаг вперед и откинула покрывало — конечно, это была Шейри, как всегда страшно раздраженная.

— Ну да, это я. Доволен?

— Ничуть. И что, ты вместе со своей подружкой опять хочешь меня убить? Сомневаюсь, что тебе повезет больше, чем в прошлый раз, — спокойно сказал я и поставил ногу в стремя.

К моему удивлению, лошадь попятилась. Нога запуталась в стремени, и лошадь протащила меня несколько шагов, прежде чем я успел выпутаться.

— Что с тобой? — с неудовольствием спросил я у лошади.

— Она понимает, что тебе еще рано уезжать. У нее есть лошадиные чувства, — сказала Шейри.

Она наблюдала за мной очень внимательно, словно ожидала, что в любой момент я могу просто растаять в воздухе. Ближе, впрочем, она подходить не стала, что было с ее стороны весьма разумно. Я пребывал в таком настроении, что не мог за себя ручаться.

— Шейри, я устал от всего этого. — Я повернулся к ней, руки в боки. — Устал от твоих домогательств. Тебе пора перестать мстить мне за прошлое.

— А тебе пора задуматься о своем будущем, — ответила она. Двумя руками она указала на две дороги. — Ты не знаешь, какой путь выбрать, потому что заблудился.

Эта женщина хочет свести меня с ума. Наверное, это цель всей ее жизни.

— Шейри, во имя богов, что ты здесь делаешь?

— Ты сам призвал меня, — отвечала она. — Или та малая часть твоей души, которая еще не оставила надежду. Скоро и она исчезнет, и тогда ты будешь навсегда потерян.

— Если "потерян" означает, что ты никогда меня не найдешь, я с радостью выберу такую судьбу, — ответил я.

Мне пришлось напомнить себе, что против меня Шейри может использовать только те силы, которые я сам ей дал. Если я буду держать себя в руках, она сможет управлять мной не больше, чем пролетающий ветер.

— Все дело в том, Шейри, что я нашел свою судьбу, а ты не можешь с этим смириться. — Я наступал на нее, а она стояла на месте, пока я почти не навис над ней. — Тебе не нравится, что я больше не тот бедный, жалкий инвалид, которого все знали под именем Невпопада из Ниоткуда, а человек богатый, здоровый и имею огромную власть.

— Это ты сейчас такой, — ласково сказала она. — Но думал ли ты о том, что грядет? Думал ли о своих грехах, о следующей жизни, в которой ты родишься в виде простого животного, чтобы познать всю горечь унижений?

— Нет более простого животного, чем человек, — отрезал я. — И все особи заслуживают того, что я для них выберу.

Шейри покачала головой и прищелкнула языком.

— Какая ненависть. Какое презрение к себе…

— Нет. Не к себе. Впервые, — и я стукнул себя в грудь, — я прекрасно себя чувствую. Так что и ты, и твоя неразговорчивая подружка можете идти восвояси. Если ты хотела, чтобы я ощутил себя виноватым за то, что я сделал, — так мне не с чего. Знаешь… Я преклоняюсь перед мудростью тех, чьи убеждения я однажды поставил под сомнение. — И я насмешливо ей поклонился. — Признаю — есть такая вещь, как судьба. Быть победителем Победа, нести на лице побыть, вести за собой тысячи воинов — это мое. Моя матушка постоянно говорила, что у меня большое будущее, и вот я его добился. Так что оставь свои неодобрительные взгляды и презрительный тон, потому что если бы она была здесь, она бы…

Женщина в синем сделала шаг вперед и отвела от лица покрывало, и я, к своему изумлению, увидел лицо своей матушки.

Выглядела она так, как я и помнил. Рано постаревшая, изможденная, перенесшая немало жестокостей от клиентов — все это отражалось на ее лице. Серебряные пряди в волосах, бесконечная печаль в глазах и в то же время — вера в меня и мое будущее.

Ноги мои приросли к земле, а она подошла ко мне и, остановившись в паре шагов, вдруг замахнулась. Рука ударила меня по лицу с такой силой, что я покачнулся. Удара я не почувствовал, потому что вся кровь отлила от моего лица.

— Как ты смеешь… — В ее ломком голосе звучали гнев и невыразимая печаль. — Как смеешь ты упоминать мое имя после всего, что натворил… словно пытаешься оправдаться. Словно я могла бы такое одобрить.

— Ты… ты не здесь, — прошептал я. — Ты не можешь быть здесь.

Я ущипнул себя, пытаясь проснуться — а вдруг я сплю? Мне было не больно. А как же иначе? Мне ничем нельзя повредить.

Маделайн вздрогнула, словно ее захватили такие сильные эмоции, что она не могла решить, как их можно выразить, и с гневных вскриком ударила меня еще раз. Что мне было делать? Драться с ней? Выхватить меч и убить ее? Может, это все только кажется, снится мне, но эта… это существо — моя матушка. Я попятился, закрывая руками лицо от ее ударов, больше никак не защищаясь.

— После того, что я для тебя сделала! — кричала она. — Все жертвы, которые я принесла! Будущее, которое я предвидела!

— Будущее! Будущее! — Я перестал отступать и закричал на нее в ответ: — Сколько раз мне доводилось слушать твои басни о великих предназначениях и фениксах!

— Это не басни! — возразила Маделайн, шлепнув меня по груди.

Я отступил еще раз, уворачиваясь от нее.

— Я видела феникса! Феникса, возродившегося из собственного пепла в ярчайшую вспышку пламени! — Она отчаянно пыталась внушить мне что-то. — Пламя — символ чистоты! Возрождения! Знаний! Ты сторонишься огня, потому что он угрожает тьме в твоей душе! Вот чем ты должен воспользоваться против себя!

— Против себя? Да ты с ума сошла!

Я отдернул руку, к которой тянулась Маделайн, и повернулся к Шейри, наблюдавшей за нами.

— Это ты все затеяла!

— Может быть, — спокойно ответила она. — Или твоя матушка. Или даже ты сам.

Я кинулся на нее. Я не представлял, что стану делать, если поймаю ее, но это было не важно. Только что она стояла здесь, но я схватил уже пустой воздух.

Я споткнулся и упал. Лежа на земле, я смотрел на женщин.

— Почему вы не отстанете от меня? Что вам нужно?

— Нам нужно, чтобы ты встретил свою судьбу, — в один голос ответили они.

— Я и так встретил!

— Это не настоящая, — сказала Шейри, а Маделайн добавила:

— Она совсем не то, что кажется.

— Здесь только ты не то, что кажется! — отрезал я. — Я поехал!

Я поднялся на ноги, хотел подойти к лошади, но споткнулся, услышав оглушительный рев. Я обернулся и увидел такое, отчего глаза у меня чуть не вылезли на лоб.

На земле сражались лев и дракон. Это ожили резные фигуры на навершии моего посоха и теперь бились с яростью, присущей настоящим диким животным. Дракон лежал на спине, стараясь оттолкнуть льва передними лапами, а челюсти хищника щелкали все ближе и ближе у драконьего горла. Издав могучий рык, от которого дрогнула земля под моими ногами, дракон сбросил льва, перевернулся и широко раскрыл пасть. Он мощно рыгнул, и изо рта его вырвался огромный огненный шар… и полетел прямо в меня.

Я едва успел вскрикнуть, как меня охватило пламя. Я упал, покатился по земле, пытаясь избавиться от огня. Маделайн и Шейри стояли рядом и бесстрастно наблюдали.

— Если камень — Глаз Смотрящего, — произнесли Шейри так спокойно, словно я не мучился у ее ног, — значит, разумно предположить, что кто-то смотрит этим глазом.

Мне по-прежнему было не больно. Я погасил языки пламени, только кое-где еще шел дым, но сил у меня не осталось. Я лежал на земле, глядел на солнце, не в силах шевельнуться, и едва мог дышать. Я не мог поднять голову, чтобы осмотреть себя, но был уверен, что смог бы увидеть только пузыри и ожоги.

Солнце стала закрывать огромная тень. Я вспомнил, что уже видел нечто подобное, когда пришел в себя и обнаружил, что существую в новой жизни, где я "мироначальник". Но в этот раз тень двигалась куда быстрее, словно старалась поглотить источник света и жизни, сиявший над миром.

А потом солнце было закрыто лицом моей матушки. Я хотел заговорить с ней, но обнаружил, что не могу — из-за переполнявших меня чувств. Лицо матушки украшала побыть — оно было разрисовано так же, как и мое, когда я отправлялся на битву. Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. Я и этого не почувствовал, и по моему лицу потекли слезы, потому что никакой другой поцелуй мне не хотелось ощутить так, как это нежное прикосновение губ покойной матушки к моей почерневшей коже.

Она встала, и всхлип мой сменился сдавленным криком. Ее лицо покрывала не голубая глина. Теперь это была потемневшая кровь, стекавшая густыми каплями. Жутким контрастом прозвучал ее тихий голос:

— Ты выбрал неверную дорогу.

— Но… но я выбрал ее… ради тебя…

Ее покрытое кровью лицо сделалось жестче, а Шейри за ее спиной вытаращила глаза и покачала головой.

— Не впутывай меня, — сказала матушка. — Ты сделал это ради кого угодно, только не меня…

— Меандр! — в отчаянии сказал я. — Король Меандр! Когда я узнал о его возвращении, я понял, что мне надо поймать его, убить… ради тебя!

Матушка изобразила насмешливый восторг.

— Ради меня? Правда? А как его смерть может вернуть меня?

Я помолчал.

— Нет… не сможет… но ты могла бы покоиться в мире…

— Я и так покоюсь, Невпопад, и не важно, жив он или умер. Для меня не важно. Это важно для тебя.

— Но… но он хотя бы больше никому не навредит… ведь… ведь он убил тебя… Правда? Ведь правда?

Солнце почти скрылось. Лицо Маделайн надо мной стало таять; она печально качала головой.

А потом — медленно, выразительно… она мне подмигнула.

Я закричал:

— Правда? Мама! Подожди! Не уходи…

— … Уходи!

Я вдруг сел, а Мордант испустил испуганный крик. Он смотрел на меня своими мерцающими глазами, но мое внезапное движение его испугало, и он закричал.

Я неловко повернулся, и стороннему наблюдателю могло бы показаться, что это забавно и нелепо. Вокруг меня было темно, и мне даже показалось, что солнце исчезло навсегда и мир погрузился во тьму, а потом я сообразил, что просто настала ночь. Лошади стояли рядом — они явно спокойно проспали мою внезапную вспышку. Я поднялся на ноги и огляделся. Как и раньше, я хорошо видел в темноте, и впереди лежала одна дорога, без развилок. Одна дорога, ведущая в единственное место.

Я понял, что страшно устал, поэтому кое-как устроился на ночлег. Я улегся прямо на обочине дороги, уснул, а Мордант оставался на страже. Но хролик не мог оградить меня от смутных мыслей и непослушных снов, тревоживших меня всю ночь.

Но чего мне было тревожиться? Я имел все.

Все… кроме мира в душе.

— Все переменится, — резко сказал я Морданту, который смотрел на меня и не понимал, о чем я. — Вот вернусь в Золотой город, разберусь с Меандром, а потом… потом…

Что потом, я не знал.

Кажется… потом могло быть многое. Но словно стена выросла передо мной, закрывая грядущее. Завоевания, предполагал я, грабежи и насилие, творимые моим именем, но ведь должно быть что-то еще… еще…

А затем все пропало, словно тень, на которую упали первые лучи солнца.

7 КТО ДУРАК, А КТО КОРОЛЬ

Солнце встало не так давно, а я уже подъехал к городским воротам и повстречал первых (или последних) путников. Трое, потом пятеро, потом десяток, а потом еще и еще. Вид у них был измученный, а увидев меня, они сжались от страха. Старики и старухи да малые дети, которые пытались спрятаться за взрослых.

Я посмотрел на них сверху, из седла, и не нашел ничего лучше, чем спросить:

— Камо грядете?

Они смотрели на меня с удивлением.

— Куда идете? — вздохнул я.

— А, — отозвался один из стариков. — Прочь. Ничего нам не осталось. Воины мироначальника взяли город. Так что мы уходим. Может… когда-нибудь вернемся. Не знаю. Это знают только… — Он пожал плечами и указал на небо.

Старушка, которая, как я решил, была его женой, взяла его под руку и испуганно спросила:

— А ты… один из людей мироначальника?

— Нет, — честно ответил я.

— Тогда… — Она глянула на мужа, который пожал плечами, и снова повернулась ко мне: — Тогда камо грядеши?

Я подумал над вопросом и дал второй честный ответ подряд:

— Понятия не имею.

В городе стояла жутковатая тишина. Ясно слышался стук лошадиных копыт по мостовой.

В воздухе все еще пахло горелым — горелыми вещами, горелой плотью. Но смеха не было слышно, да и криков тоже. Я не видел никого из местных жителей — даже сквозь щелку в двери никто не подглядывал. Тут я понял, что те, кого я повстречал у ворот, вполне могли оказаться последними из городских обитателей.

Такого раньше не было.

О да, мы брали город за городом, оставляя хаос позади. Но надолго мы нигде не оставались. Мы налетали, словно разрушительный смерч, сметая все на своем пути, забирая всех, кого хотели, рушили все вокруг просто потому, что нам нравилось это делать, а потом шли дальше. Да, мы брали пленных, превращали их в рабов, но всегда оставляли большинство местных жителей на месте. Да и какой интерес они для нас представляли?

Теперь, однако, мы обосновались в Золотом городе. Но мы не собирались управлять им. Я понял, что пока меня не было, мои воины день за днем продолжали грабежи и насилие, пока все, кто выжил, не ушли.

В результате город, еще недавно густонаселенный и полный жизни, опустел. Привидения могли свободно разгуливать по улицам, не рискуя натолкнуться на живых.

Я проехал по Нижнему городу, разглядывая пустые скорлупки выжженных домов. Мне пришло в голову, что город стал похож на пустыню. Не знаю, сколько времени и сил было потрачено, чтобы построить Золотой город — великий и прекрасный, — но чтобы превратить его в пустую оболочку, нам не понадобилось много времени.

"Может быть, они заслужили это, потому что были слабы. Они полагались на других, кто мог бы выиграть за них битвы, а те проиграли, и горожане заслужили то, что получили".

Попытка мыслить рационально вышла какой-то жалкой, но мне и такой хватило, я успокоился и сел на лошади попрямее. Мордант взмыл с моей руки и полетел чертить небо над городом — он явно высматривал себе угощение повкуснее.

На зубчатой стене, что отделяла Верхний город от Нижнего, стояли часовые, и, увидев меня, они в первый миг схватились за оружие. Но потом позволили мне подъехать поближе, не то для того, чтобы разглядеть меня, не то потому, что так было удобнее целиться, а когда узнали меня, подняли радостный крик. Приятно знать, что по тебе скучали.

Через несколько минут я услышал, как по мостовой стучат копыта, и появились Кабаний Клык и Охлад, оба верхом. Они были явно рады видеть меня, но тут же заметили, что Того Парня нет со мной рядом. Им стало понятно: случилось что-то плохое, — и на улице у зубчатой стены я рассказал им о жестокой судьбе, которая выпала их товарищу по оружию.

— Ему… понравилась эта ищейка? И он ей? — переспросил Охлад, когда я закончил свой рассказ. Он никак не мог поверить в такую невероятную новость.

Но Кабаний Клык только кивнул.

— Я вполне могу в это поверить. Тот Парень очень любил женщин и умел находить язык с животными. А существо, которое сразу есть и то и другое… не удивлюсь, что между ними возникли какие-то чувства. Мне жаль, конечно, что он из-за этого погиб. Наверное, он отвлекся на нее, иначе, конечно, он легко бы уклонился от стрелы, которую в него выпустили.

Я не был так в этом уверен, но все же такое вполне могло быть. И если его друзьям было приятно в это верить, кто я такой, чтобы разочаровывать их?

— Может, ты и прав, — рассудительно заметил я. — Он умер как герой — вот что важно. Боги и богини приветствуют его сейчас.

— Если вы так говорите, мироначальник, то я спокоен — ведь вы знаете, о чем говорите, — почтительно ответил Охлад и склонил голову.

Кабаний Клык последовал его примеру.

— Кстати, о богинях, — продолжал я с плотоядной усмешкой, — как поживает моя личная богиня?

— Если вы, как обычно, о леди Кейт (это если только с вами не произошло что-нибудь по дороге), — ответил мне в таком же тоне КабанийКлык, — то да, она поживает хорошо. Скажу вам, что она тут, в нашем импровизированном лагере, в центре внимания. Каждый день она развлекает нас забавами и остроумной болтовней, каждый вечер запевает веселые песни о тех победах, что привели нас сюда.

— Все они рассказывают о вас, мироначальник, — поспешно сказал Охлад, бросив взгляд на Кабаньего Клыка.

Кабаний Клык быстро и как-то неубедительно кивнул.

— Да, мироначальник, все о вас.

Мне было все равно. Может, и зря. Но я был совершенно уверен в своей безопасности и решил, что нет смысла беспокоиться о том, сколько раз мое имя упоминают в балладах и песнях.

— Ей самой это нравится?

— Я никогда не видел ее более сияющей, — отвечал Кабаний Клык.

Охлад кивнул.

— Что ж, — весело сказал я, — пойду посмотрю, как она сияет. Да, господа… как поживает король Меандр?

Мои помощники явно обрадовались. Они переглянулись, словно решая, кому докладывать, и, не произнеся ни слова, договорились, что это будет Кабаний Клык. Он повернулся ко мне и провозгласил:

— Он очнулся, мироначальник.

— И чувствует себя?..

— Не хуже, чем обычно.

— Прекрасно! — заявил я. — Сейчас я хочу воспользоваться развлечениями, которые предлагает сей славный город. Поэтому назначим казнь короля Меандра на вечер. Солнце сядет в последний раз и… и…

Закат солнца.

Я замешкался, представив солнце… закрытое тенью, поглощаемое…

— Мироначальник…

Я стряхнул наваждение и посмотрел на них.

— Простите, господа. Я… я задумался.

Кабаний Клык поклонился.

— Богу на земле нет нужды оправдываться перед смертными.

— Да, верно, — невозмутимо ответил я, и мы направились к особняку, ставшему моим временным штабом.

Мои помощники как-то ухитрились известить о моем прибытии, а может быть, и другие часовые заметили меня, и когда я подъехал к дому, меня встречали там как героя. Церемония, хоть и проведенная скромно все же напомнила мне возвращение в Бронебойсь. Интересно, как там идут дела, подумал я и решил, что отсюда надо поскорее уезжать.

Я раздумывал, не взять ли Меандра с собой в Бронебойсь и казнить его там. Тогда мы раньше оставили бы Золотой город, а все обитатели крепости насладились бы зрелищем. Но потом я передумал. Я не хотел рисковать. Кто знает, что может случиться на пути между Бронебойсь и Золотым городом? Природные катаклизмы, нападение какой-нибудь армии. Случиться может все, что угодно, и если Меандр сбежит, я никогда себе этого не прощу.

Вскоре после того, как я приехал, все узнали, что Тот Парень погиб. По общему мнению, это было, конечно, большое несчастье, но он умер так, как сам хотел, то есть — в бою. А когда я описал, как я расправился с противником — как расколол череп убийце Того Парня и сбросил Беликоза в бездонную пропасть (что, честно говоря, производит большее впечатление, чем рассказ о том, как он запнулся о мой посох, когда я от него убегал), — послышались радостные крики, которые и придали событию соответствующую окраску.

Мордант далеко от меня не улетал. Он, кажется, поглядывал на окружающих с некоторым подозрением. Но я решил, что это не должно меня беспокоить. Мне было о чем побеспокоиться и без этого.

— Леди Кейт очень хочет вас видеть, — широко ухмыляясь, сообщил мне Кабаний Клык.

Да я и сам хотел видеть ее не меньше.

Но тут я заметил, что в арке большого двора висит огромная клетка. В ней сидел человек, и даже издалека можно было понять, что весь он испачкан перезревшими фруктами и овощами. Люди безжалостно забрасывали его гнильем, и я решил, что сейчас они перестали это делать только потому, что запас метательных снарядов у них иссяк.

Я узнал своего врага даже со спины. Мне бы очень хотелось оставить его там и заняться более приятными делами, но я не мог.

Клетка была узкой, какой обычно и бывают такие штуки, и имела всего пять футов в высоту, поэтому пленнику постоянно приходилось сгибаться. В днище были проделаны небольшие дыры, куда он мог просунуть ноги и сесть. Именно это пленник и выбрал. Клетка слегка раскачивалась, тихо поскрипывая, а человек напевал какой-то безобидный мотивчик. Он не обратил внимания, когда я подошел ближе и дал знак своей свите отойти, чтобы поговорить с ним наедине.

— Так-так, — сказал я, обходя клетку и разглядывая его.

Новой одежды ему не дали, а его воинское одеяние истрепалось в битвах, которые привели его к нынешнему жалкому состоянию. В прорехи виднелись многочисленные раны, и я заметил, что не все из них зажили, а некоторые даже воспалились. Я решил, что мы делаем ему одолжение, потому что (если только медицина не способна творить чудеса) долго он все равно не проживет.

— Меандр, король без королевства, здравствуйте, ваше величество. — Я насмешливо ему поклонился. — Сейчас выглядим не очень величественно, а?

Его давно не мытые волосы свалялись, он поднял голову и посмотрел на меня запавшими глазами.

Нет, я ошибся. Он по-прежнему выглядел величественно. Поверженный, беспомощный в этой клетке, без воды и еды — оставь его здесь, и он станет добычей воронов, — Меандр все еще сохранял царственные манеры. Словно его наполняло то свечение, что испускал камень на груди Беликоза… да и на моей собственной.

Он не выглядел ни злобным, ни запуганным. Кажется, ему было все равно, что я стою рядом с ним. Словно ему не было до меня никакого дела… и мне это совсем не понравилось.

Я подтянулся, собрался с духом и, стараясь говорить надменно, начал:

— Ну и где ваши хвастливые обещания, ваше величество?

Кажется, он всерьез задумался над моим вопросом.

— А что, я когда-то хвастался? — спокойно спросил он.

Это было на него похоже. Он всегда говорил тихо и спокойно. Когда король Меандр говорил, вам казалось, что ветры холодного севера дуют вокруг него, уносят слова прочь, оставляя лишь тихий шепот.

Пришла моя очередь задуматься, и я понял: по правде говоря, он никогда не хвастался. О Меандре многое можно было сказать, но никто бы не назвал его горделивым. Правда, я не собирался это признавать. Поэтому заставил себя улыбнуться и сказал:

— Ты, наверное, считал себя очень умным, а? Сидел на стене, пытался заманить меня в ловушку.

— Ты же попался, — мягко ответил он.

— Ага! — Я торжествующе указал на него. — Значит, это ты помнишь! Ты однажды сказал мне, что назавтра забываешь все, что случилось вчера. Что оставляешь все в прошлом, чтобы не обременять память! Однако уловку свою запомнил!

— Ну да. — Он показал синяки на своих голых ногах. — Каждый день люди приходят, чтобы побить меня, и при этом перечисляют все мои "грехи". Это, кажется, один из них. — Он вяло улыбнулся. — Умно я придумал. Даже самому нравится.

— Это не ты придумал, — едко возразил я. — Это придумал я. А ты украл у меня идею.

— Да? То-то я думал, что где-то уже такое встречал. Со мной бывает. Призраки прошлых событий возвращаются ко мне и развлекают по старой дружбе. — Он огляделся. — Если для меня все вот так обернулось, наверное, это была не лучшая из твоих выдумок.

— Когда я ее использовал, она мне здорово помогла, — сказал я ему… но это было не совсем верно. Правда была в том, что Меандр тогда разгадал мою уловку, но решил — благодаря своим легендарным капризам — не трогать меня. Но если не можешь приврать о своих победах тому, кто о них не помнит, кому тогда можно приврать?

По его лицу прошла волна… волна какого-то чувства, а потом он посмотрел таким взглядом, который, кажется, прожигал дырку у меня в черепе.

— Это так ты обращаешься с королем? — тихо спросил он.

И тут я подумал: "О боги, я посадил короля в клетку, как какого-нибудь воришку. Что же я наделал?"

Мне вдруг захотелось подойти к клетке, распахнуть дверь, освободить его и пасть к его ногам, моля о прощении.

К счастью для всех заинтересованных лиц, я справился с этой безумной мыслью. Я заставил себя вспомнить, что он такой же человек, как и все.

— Можешь называть себя, как хочешь, — произнес я, выпрямляясь и расправляя плечи, — а правда в том, что ты давно перестал быть королем — когда ушел из своего королевства. Ты не можешь заявить, как ты любишь это делать, что твое королевство — весь мир.

— Я никогда так не говорил, — ровным голосом возразил он. — Я просто говорил, что мое королевство — там, где я. Ты не понимаешь, Невпопад. Королевский сан из ниоткуда не приходит. Он здесь. — Меандр похлопал себя по груди.

— Ты знаешь, как меня зовут! — воскликнул я. — Значит, ты меня помнишь!

— Твои люди то и дело повторяют имя повелителя этих мест. Я просто решил, что это ты и есть. — Он смотрел на меня с угрюмой усмешкой. — Никто больше не разговаривал со мной. Они просто бьют меня… от твоего имени и кричат на меня. Или ты тоже хочешь в этом поучаствовать? Этот твой посох вполне сгодится для такого дела. — Он замолчал и, видя, что я не двинулся с места, спросил: — Итак?

— Собираюсь, — ответил я, дрожа от подавленного гнева. — Собираюсь. И знаешь почему?

— Нет, но надеюсь, ты мне скажешь.

Я шагнул к нему, крепко сжимая посох в руках — мне было трудно удержаться, чтобы не ударить своего пленника.

— Однажды ты ходил с царапинами на щеке. Сейчас они почти зажили, но их еще можно разглядеть. Их оставила моя мать, когда ты надругался над ней… и убил ее.

Он помрачнел.

— Я это сделал? Ты видел?

— Нет. Но у тебя на лице остались отметины, а когда я тебя спросил, откуда они у тебя, ты сказал, что не помнишь.

— И что, это доказательство?

— Ее насильник… убийца… говорили, что он был одет в цвета скитальцев — те, что носят твои люди и ты сам. Ты будешь отрицать, что убил ее?

— Нет, — ответил он.

И продолжал висеть в своей клетке. Та перестала раскачиваться. Как ребенок на качелях, он немного шевельнул ногами, и клетка снова качнулась.

— Что, это все? "Нет" и все? Я спрашиваю тебя о преступлении, и ты его не отрицаешь?

— А какой смысл? — пожал он плечами. — Я не помню, как я это делал. И вряд ли я мог такое сделать. На меня это не похоже. Но опять-таки… люди, они… — Он замолчал, а взгляд его словно обратился внутрь, куда-то глубоко, и в его жестких холодных глазах вдруг отразились боль, и скорбь, и стужа его покинутого ледяного королевства. — Люди способны, — тихо сказал он, — на совершенно неожиданные поступки. На такое, чего сами от себя не ожидают. Так что ничего не могу сказать. А потом… если я стану отпираться, какая тебе в этом польза?

— Польза? — не понял я.

Меандру потребовалось заметное усилие, чтобы сосредоточить внимание на мне, и никто еще не смотрел на меня с таким сожалением.

— В твоей душе так много ненависти… много… из многих источников. Это и слепой увидит, а я — какой угодно, только не слепой. Ты ищешь, куда бы обратить свою ненависть. Ты не можешь обратить ее на себя — такого груза тебе не вынести. Ну так обрати ее на меня. Мои плечи достаточно широки и крепки, чтобы выдержать ее. Обрати на меня свою ненависть и избавься от нее. А мне все равно.

Гнев вскипел во мне, я кинулся на клетку и принялся ее трясти. Меандр, кажется, и не заметил.

— Не смей так со мной разговаривать! — взвыл я. — Ты — мой пленник! Почему ты ведешь себя, как святой мученик, без вины готовый расстаться с жизнью только для того, чтобы… чтобы избавить меня от бремени! Не позволю! Не позволю!

— Она не моя и не твоя, чтобы мы ею распоряжались, — отвечал Меандр.

— А-а-ар! — выкрикнул я и оттолкнул клетку. На миг я ощутил жуткую усталость и принялся судорожно хватать ртом воздух, а отдышавшись, уставил на него трясущийся палец: — Ты хочешь посмеяться над моей болью!

— Гримуар.

Я замолчал и уставился на него. Слово взялось из ниоткуда и ничего для меня не значило.

— Что? — резко спросил я.

— Кажется, что-то такое припоминаю… смутно — все прошедшее я помню очень смутно, — нахмурился Меандр. — У Гримуара были такие царапины, как ты говорил.

Тут я вспомнил. Так звали одного из людей Меандра. Его отрубленную голову я нашел на поле боя. Хитрая уловка!

— Ты подлый трус, — фыркнул я. — Хочешь избежать смерти, свалив вину на мертвеца?

— Ни один человек не избегнет своей судьбы. Такова судьба, — спокойно ответил он.

— Я видел лицо Гримуара — тогда, много лет назад, когда царапины должны были быть свежими. И ничего подобного у него на щеках не видел.

— А я и не говорил, что они на щеках. Они были у него на голове. Гримуар был лысый. Ты когда-нибудь видел его макушку? Ты точно знаешь, что царапины остались на лице насильника?

Я замер, задумался и с ужасом понял, что не могу ответить утвердительно ни на один из его вопросов. Я всегда видел Гримуара в боевом шлеме — даже тогда, когда нашел его отрубленную голову. А как мне описали обидчика моей матушки… мне просто сказали, что она исцарапала его. Никто не уточнял где. Но если он возлег на нее, уткнувшись лицом ей в грудь, она могла бы изодрать ему и макушку.

— Это уловка… — прошептал я. — Жалкая уловка, чтобы запутать меня…

— Я не хотел этого, — ответил Меандр. — Ну что ж. Давай сделаем, как тебе проще. Да, это был я. Я виноват. Я это сделал. А если и не я, то один из моих людей. Значит, вина все равно на мне.

— Перестань…

— Поступай как хочешь. В конце концов, это ты мироначальник. Твое слово — закон. И все должны тебе повинова…

— Перестань! Перестань!

Я опять кинулся на клетку и принялся яростно ее трясти, а Меандр просунул руку между прутьями и ударил меня по подбородку. Толчок свалил меня с ног, и я рухнул наземь. Я смотрел на него, тяжело дыша, а он на меня и не оглянулся. Он опять болтал ногами и напевал какую-то бессмысленную песенку.

Я медленно поднялся и самым жутким голосом, на который в тот момент был способен (учитывая, что я вообще не владел собой), прорычал:

— Ты устроил на меня засаду и пытался меня убить. Одного этого достаточно, чтобы казнить тебя. Все прочее… отмщение, о котором вопиет душа моей матушки, — это уже сверх того. Ты умрешь нынче вечером. Если веришь в каких-нибудь богов — богов севера или другой какой стороны, — моли их о прощении. А если ты думаешь, что такой умный и выше меня, так я тебе напомню… это ты висишь тут в клетке.

Я крутанулся на пятках и пошел прочь, а он печально сказал мне вслед:

— Всякие есть клетки, мальчик… и попасться в них можно по-разному.

Я не удостоил его взглядом.

8 ЧУДОВИЩА И БОГИ

Я быстро шел по залам дома — кровь моя кипела, а мысли были в смятении. Конечно, этого Меандр и добивался. Смутить меня, заставить почувствовать себя слабым, неспособным на победы. К дьяволу его и его затеи. Я хорошо знал, к кому пойти и что сделать, чтобы восстановить уверенность в своей мужественности.

Я распахнул дверь в свою спальню. Конечно — Кейт ждала меня, улегшись на кровати в самой соблазнительной позе. Я не мог поверить своим глазам. Слово "сияющая" не могло описать ее. Она выглядела просто блистательно, торжествующе, была полна жизни. Никто в этом мире не имел права так выглядеть. Кейт отбросила покрывало, под которым лежала не обнаженной, но одетой во что-то прозрачное, отчего казалась еще соблазнительнее. Она провела языком по краю верхних зубов и промурлыкала:

— Я беспокоилась, любовь моя. Тебя так долго не было. Я боялась, что потеряла тебя.

— Потеряла? Меня? — Я поспешно шагнул к ней, стянул камзол, ощутив, как в груди поднимается радость, а досада от разговора с Меандром стремительно тает и забывается.

— Как мужчина может быть потерян, если у него есть такая женщина, как ты?

— Но ты же не простой мужчина, — возразила Кейт, распахивая объятия, в которые я бросился. Она покрывала мое лицо и грудь горячими поцелуями и стонала: — Ты не просто мужчина! Ты — бог, который сошел на землю, чтобы удовлетворить меня!

— Только за этим? — рассмеялся я, приподнимаясь и заглядывая ей в глаза.

Кейт притворно надулась.

— Да. Да, только за этим. Ты здесь для того, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы служить мне. Чтобы насытить меня. Чтобы приносить жертвы моей женственности. — И она запустила руку вниз, меж моих ног, и крепко схватила меня там, прошептав: — Так начнем!

Мы начали. Мы двигались, и я не хотел торопиться, но сдерживаться не мог. Я разорвал на ней сорочку, сбросил остатки одежды. Быстро и резко я вошел в нее, она шумно вдохнула, но не отшатнулась. С каждым толчком мне казалось, что я отталкиваю Меандра все дальше от себя. Я не мог позволить ему лишить меня уверенности или силы. Он заслужил смерть. Сон, в котором я повстречал матушку, был вызван моими собственными фантазиями, мой рассудок не мог поверить, что я собирался покончить с призраком, мучившим меня. Когда Меандр умрет, я стану свободен. Свободен. Я покончу с последним нерешенным делом и наконец — наконец-то! — стану собой.

Разве… я вдруг заподозрил, что мне так и не удалось приблизиться к разгадке, кто я, если я уже не тот, кем был раньше. Мне было трудно все это понять. Я прожил жизнь, убежденный, что верю только в одно — в то, что ни во что не верю.

Мне захотелось избавиться от этой путаницы.

И разум подчинился.

Позднее, когда я лежал рядом с леди Кейт, а она безмятежно склонила голову мне на плечо, я уже забыл обо всех сомнениях, связанных с Меандром, и снова был уверен: то, что я собираюсь сделать, — хорошо и правильно, и все тут. Выглянув в окно, я увидел, что тени стали длиннее. Вечер приближался. Сейчас готовится казнь Меандра. Смерть от повешения, которая сгодилась бы любому простолюдину, Меандру не подойдет. Нет, ему надо отрубить голову. И долг исполнить приговор лежит на мне, его победителе.

Тут я кое-что вспомнил и сел в постели. Кейт сонно посмотрела на меня. Она казалась…

— Моложе, — произнес я вслух и сам этому удивился.

— Что?

— Ты выглядишь… — Я рассмеялся. — Ты выглядишь моложе, вот что. Я понимаю, я это придумал…

— Нет, не придумал, — ответила она воркующим голосом. — Когда я с тобой, я ощущаю такой прилив сил, о каком и не подозревала, поэтому, конечно, тебе кажется, что я моложе.

— А! — воскликнул я. — Совсем забыл! Я кое-что тебе привез!

— Правда?

— Да. — Я встал и натянул на себя халат. В углу комнаты лежали мои вещи, и среди них — седельная сумка.

Кейт в возбуждении подскочила на кровати, покрывало соскользнуло с нее, открыв ее прелести, а я поднял сумку. Подойдя к постели, я открыл сумку и вытряхнул из нее на покрывало свернутый плащ. Потом развернул его, и комнату озарило сияние алмазов.

Кейт взвизгнула от восторга.

— Какие красивые! Какие… невероятные! Люди говорили, как ты бился с Беликозом в пещере. А камни тоже были в пещере, на стенах?

— Угадала, — ответил я.

Кейт взяла пригоршню, поднесла к лицу и застонала, словно драгоценные камни были лучшим возбуждающим средством. Кто знает? Может, так оно и есть. Я стоял и улыбался, глядя, как она водит по своей коже камнями и возбужденно дышит, словно ощущение, которое они ей давали, было чисто эротическим.

— Бедный, жалкий Беликоз, — сказала Кейт. — Пожалуй, после того, как ты отправил его в пропасть, ему они уже ни к чему.

Я замер.

Мне стало… как-то тревожно.

Такое случалось со мной и раньше. Смутное предчувствие беды, и если я не обращал на него внимания, последствия были катастрофические. Сейчас, с Кейт, меня посетило то же ощущение. И я начал понимать… что с ней испытываю это ощущение не в первый раз. Я просто не задумывался о нем. Наверное, я мог бы поступить так же и в этот раз. У меня не было причин ей не доверять. Она была самой собой — леди Кейт, прекрасной, преданной мне, безупречной…

А что в этом мире безупречно?..

— Ты знаешь? — спросил я. — Про пропасть?

— Конечно! — весело ответила она. — Все об этом знают! Об этом уже слагают песни! Я же слышала, солдаты рассказывали.

— О пропасти?

— Да.

— И о том, как погиб Беликоз?

— Да, да. — Кейт стала проявлять нетерпение, даже подозрительность, и — боги! — она была так прекрасна! Не слишком ли прекрасна для этого мира?

— И ты все слышала… лежа в постели?

— Я же не все время лежала в постели, — ответила Кейт, и в глазах ее мелькнуло смущение. — Я выходила… и слышала…

— Как сочиняют песни.

— Да.

— Про эту битву.

— Да! Невпопад, — произнесла она недовольно, — что случилось? Ты привез мне такие чудные камни, а теперь не даешь с ними поиграть…

— Ты слышала про битву.

— Да, о боги над нами и под нами, любовь моя, да что…

— И как он упал.

— Да, споткнулся о твой посох, ну а теперь можем мы…

И тут она поняла. Через миг после того, как слова сорвались с ее языка, Кейт поняла, что она сказала, и попыталась выскочить из постели, подальше от меня, но я кинулся на нее так стремительно, как никогда раньше. Я подтащил ее к себе, пригнул ее голову к матрасу, а она посмотрела на меня с неприкрытым ужасом. Открыв рот, она хотела закричать, но я схватил подушку и кинул ее Кейт на лицо.

Раздался стук в дверь, и из коридора послышался голос Кабаньего Клыка.

— Мироначальник, — вежливо начал он, — не хотел вам мешать, но скоро все будет готово. Вас ждут во дворе.

Кейт отчаянно билась подо мной, молотила руками пыталась спихнуть меня. Еще бы — ей было нечем дышать. Она попыталась пнуть меня, но я сел верхом ей на бедра.

— Я скоро приду, — крикнул я.

— А леди Кейт будет с вами?

— Пока не знаю, — ответил я. — Иди, Кабаний Клык. Сейчас я подойду.

Я услышал, как удаляются его шаги, подождал еще немного и снял подушку с лица Кейт. Я знал, что сразу кричать она не станет, потому что сначала ей надо будет глотнуть воздуха. Это вполне естественно, я же не давал ей дышать чуть ли не целую минуту. Но потом она обязательно закричит, и, хотя под этой крышей я никого не боялся, мне не хотелось отвечать на вопросы.

Я схватил обнаженную Кейт за горло, опять перекрыв ей воздух, прежде чем она успела позвать на помощь. Извернувшись, я стукнул ее о стену — в глазах Кейт стоял ужас. Сейчас она не казалась ни молодой, ни полной жизни — она казалась напуганной.

— Кто ты? — требовательно спросил я.

Она ответила хриплым, словно окаменевшим от страха шепотом:

— Ты… ты сошел с ума…

— Нет, я здоров, но очень зол — признаю. Так кто ты?

— Кейт! Я — Кейт! — Она чуть не рыдала, очень убедительно изображая ужас. — Невпопад, любовь моя, почему бы нам не…

Я немного ослабил руку, потом снова сжал горло Кейт и еще раз ударил ее о стену. Ее обнаженные груди подпрыгнули, и не было ничего удивительного, что меня это нисколько не возбудило. Я наклонился, почти вплотную приблизив свое лицо к ее лицу, и прорычал:

— Я никому не говорил, что Беликоз споткнулся о мой посох. Я решил, что это будет не очень героично. Об этом никто не знал. Этот камень, — свободной рукой я оттянул полу, чтобы показать камень, — называется Глаз Смотрящего. Ты это знала? Да-да, думаю, знала, — я продолжал, не дожидаясь ее ответа. — Если камень — это Глаз Смотрящего, значит, кто-то смотрит этим глазом. Кто-то видел битву. Это была ты, да? Да?

— Нет, любовь моя, я…

Я еще раз ударил ее о стену, и в голосе у меня не было жалости, как не было снисхождения в моем сердце.

— Я — лгун, — воскликнул я, — и всегда им был. И очень хорошо знаю, когда лгут другие. Еще раз скажешь неправду, и клянусь, Кейт, я убью тебя. Прямо здесь и сейчас. Я сломаю твое горло, как яичную скорлупу. Ты видела все, что я делал, при помощи глаза, который когда-то принадлежал богам. С каждой моей победой, которую ты видела, ты становилась сильнее, моложе — словно это тебе приносили жертву. Ты мне скажешь, женщина, кто ты такая, а если нет, то, раз ты можешь видеть при помощи этого камня, последнее, что ты увидишь, будет твоя собственная смерть. А теперь говори правду, или умрешь: кто ты?

Она вдруг оттолкнула меня обеими руками и тут же схватила меня за горло с такой силой, что моя собственная могла бы показаться просто бледным подобием. Потрясенный, я отпустил Кейт и попытался оторвать ее руки от себя. Ничего у меня не получилось.

Ее изумрудно-зеленые глаза словно вспыхнули огнем, и вот она уже пристально смотрит на меня. Без особого труда одной рукой она подняла меня с кровати. Я отчаянно пинался, пытаясь высвободиться, но она держала меня на вытянутой руке, и я оказался беспомощен, словно младенец. Жестокость выражения никак не шла к ее прекрасным чертам. А слова ее зазвучали неожиданно резко.

— Мог бы знать, — прошептала она, — твоя принцесска, Энтипи, часто мне молилась.

И, словно отметая возражения, Кейт отбросила меня прочь. Бросок совсем не походил на то, как мог бы действовать человек. Я упал, наверное, в добрых десяти шагах, и, пока пытался отдышаться, она подошла и изо всех сил пнула меня под ребра. Несмотря на всю мою неуязвимость, было ужасно больно, я схватился за бок, а Кейт повернулась спиной и отошла. Красивая женщина, разгуливающая при мне по комнате обнаженной, обычно занимает все мое внимание, но сейчас мысли мои были далеко.

Я валялся на полу, корчась от боли, и не сразу понял слова, сказанные Кейт, — кто она такая и с чем я столкнулся. Она же тем временем взяла с кровати покрывало и задрапировалась в него. Я медленно сел да так и застыл, не в силах вымолвить имя, обжегшее меня.

— Геката?

Она кивнула и, кажется, была очень довольна собой.

— Ну вот, — сказала она. — Кажется, теперь мы знаем друг друга.

Честно говоря, грозя ей смертью, я не предполагал, что она станет делать. Я думал, Кейт начнет умолять меня или признается, что владеет искусством плетельщицы. Я думал, она признается, что она — некий демон, суккуб, отнимающая мою жизненную силу для того, чтобы жить самой. Я никак не предполагал, что меня будут бросать, как куклу, и… и что…

— Геката? — опять спросил я.

— Ну и ну, — насмешливо сказала она. Я больше не держал ее за горло, уже стало ясно, кто она, и, кажется, теперь она тут командовала. Честно говоря, я был так потрясен, что не мог сопротивляться. — Удивительно, какое впечатление может произвести одно-единственное имя. Если бы я знала, что ты меня так уважаешь, я бы раньше тебе призналась. — И она показала в мрачной улыбке свои безупречные зубы.

Я покачал головой.

— Это… это невозможно.

— Есть люди, которые могут сказать, что так же невозможно, чтобы у воина раны затягивались сами собой и очень быстро. Мы многого не знаем, правда?

Она смотрела на меня, откровенно забавляясь.

Мне хотелось все отрицать, от всего отказываться. Я схватился за грудь, по-прежнему сидя на полу, не желая верить и зная, что все это правда.

Она невозмутимо кивнула.

— Да, Невпопад. — И выпрямилась. На ней было только покрывало с постели, но и оно смотрелось как королевское одеяние. — Геката. Правительница людей, внушающая страх, выходящая из земли. Геката, одна из первых богов, извергнутых первозданным хаосом, — остальные выползли из доисторического болота позже и тоже стали сражаться за клочки в сознании и жизни людей. Геката, стремительная и безжалостная. Геката, богиня черной магии, почитаемая рассерженными девушками, горящими местью… Похоже на принцессу Энтипи, правда?

— Правда, — беспомощно прошептал я.

— Трижды она призывала меня… и все три раза требовали серьезного внимания. В последний раз — это было несколько лет назад — она сидела на окне в своем замке, а перед ней горела ритуальная свечка. В своей молитве она говорила о тебе… выразительно и не очень лестно. Говорила о тебе с таким гневом, с яростью… что я даже заинтересовалась. Прожив с тобой какое-то время, испытав тебя, я понимаю ее. У тебя дар вызывать сильные чувства, вот что. И я решила… заглянуть в тебя, если так можно сказать. Посмотреть, что в тебе такое, что вызывает такую смесь ярости, досады и любви.

Она потерла шею и подошла ко мне, а потом вернулась на кровать и с грустной улыбкой сказала:

— Ты меня немного напугал. Наверное, мне надо бы быть тебе благодарной. Пожалуй, последний раз я так пугалась несколько веков назад. Если подумать о том, в какой тьме я обитаю, то я-то могу оценить хороший страх.

Мне хотелось убежать. С криком убежать в ночь, подальше от этой… этой… Голова у меня кружилась и, казалось, готова была взорваться. Я встречал фениксов, единорогов, плетельщиков… даже духов… — самых разных существ. Но видеть богиню… думать о том, что я был ее любовником… нет, это было выше моего понимания. Мне стало трудно дышать, я выпрямился, не желая поддаваться слабости духа, от которой чуть не лишился чувств, — а все потому, что получил ответ на вопрос, который так грубо задал.

"Невозможно… невозможно…" — твердил мне рассудок, пытаясь убедить меня, что все это просто розыгрыш.

— Это… это же… — шептал я.

— Что?

— Это… бессмысленно, — наконец смог выговорить я. — Ты… говоришь, что ты — Геката. Богиня. Но ты… совсем не похожа на богиню… Ну, твоя сила… да, необычайная, но я же вижу. — Я прищурился. — Синяки. У тебя на шее остались синяки от моих пальцев… они уже тают, но они есть… и потом, ты сказала, что испугалась…

— "Испугалась" — наверное, слишком сильное слово. Скорее удивилась.

Она посмотрела на свои ладони, на руки, словно никогда их раньше не видела, что было, конечно, притворством с ее стороны. Но я ничего не сказал. Я не мог придумать, что сказать… такое со мной случается редко, признаю.

Кейт… то есть Геката — я понял, что именно так теперь я должен ее называть, — продолжала:

— Наверное, ты читал мифы, в которых боги ходили по земле. Знаешь, Невпопад, так и есть. Это все мифы. Нам не очень-то легко жить среди людей. Непросто сделать себе тело, и много энергии требуется, чтобы поддерживать его.

— Много… энергии?

— Твоя подружка… она, наверное, говорила тебе о том, что потеряла силу? Ту силу, которую использует каждый плетельщик, работающий с магическими нитями этого мира, для того чтобы создавать свою магию? — Она пожала плечами. — Это из-за меня.

— Из-за тебя?

— Печально, да? — Она, похоже, искала сочувствия. Мне удалось кивнуть. — Боги и люди… мы не должны быть вместе. На небесах наша сила безгранична, потому что мы берем ее от звезд. Но здесь мы можем брать силу только из земли. Совсем, совсем мало. И знаешь… в этом и трагедия.

— Трагедия? — эхом переспросил я.

Она подошла ко мне в развевающемся покрывале и подобрав его, села рядом на пол. Потом потянулась ко мне, а я отшатнулся, но она просто обняла меня за плечи, словно мы с ней были старые друзья, которые просто беседуют.

— Между богами и людьми огромная пропасть. Главная разница — в самой нашей природе. Риск, сопровождающий наш путь по этой земле, служил только для того, чтобы увеличить эту пропасть. Поэтому… я здесь.

— Неужели? — слабым голосом спросил я.

— Мне надо было кое-что сделать.

— Правда?

Она вздохнула:

— Будет еще хуже.

— Да?

Она кивнула.

— Я видела. Сейчас, Невпопад, мир полон людей, которые в нас верят. Доверяют нам. Верят, что мы здесь. Люди, которые…

— … вас жутко боятся, — вставил я, вспомнив кое-какие прежние привычки, что уже было достижением, потому что в животе у меня урчало. — Они живут в страхе, что могут обидеть вас, потому что вы нашлете на их головы какое-нибудь ужасное наказание. Люди не знают, как прожить собственную жизнь, потому что ожидают, что вы проживете ее за них.

Геката пожала изящными плечами.

— Может, и так, — сказала она беззаботно. — Но это небольшая цена за то, что мы им даем: настоящий, огромный мир. Мир, в котором есть волшебство и волшебные существа. Мир, в котором есть надежда. — Она нахмурилась, а когда заговорила снова, в ее голосе слышались страх и печаль. — Но так больше не будет. Из всех богов только я увидела это ясно.

— Почему… — Голос у меня сорвался, когда я попытался справиться с волнением, ведь я обращался к богине в человеческом теле. — Почему так не может быть?

— Невпопад, ты знаешь, что такое энтропия?

— Энтипия?

Она покачала головой.

— Энтропия. Нет? — (Тут я покачал головой.) — Неудивительно… такого слова еще нет. Это склонность систем распадаться. Это то, что приносит застой, смерть, разрушение в мир и в конце концов обрушивает его в хаос.

— Для меня так это и есть Энтипия, — сделал я попытку пошутить, хотя мне было совсем невесело.

Геката не обратила никакого внимания, хотя и похлопала меня по плечу, словно выражая сочувствие моей неумелой шутке.

— Все начнется с того, что нас позабудут, Невпопад. Люди потеряют связь с теми созданиями, которые были в этом мире с начала времен. Если дерево потеряет связь с корнями, то увянет и погибнет. Да, начинается все медленно. Сначала в мире станет меньше магии. Единороги, фениксы, драконы, хролики, грифоны, мантикоры — исчезнут все существа, о которых ты слышал. Магических линий, так любимых плетельщиками, будет все меньше и меньше, и наконец они исчезнут совсем. А люди…

Она замолчала.

— Что?

— Когда не будет магии, люди начнут еще более свирепые битвы за веру в своих богов. Начнутся религиозные войны, более и более варварские, и тысячи людей станут гибнуть, пока одни группы доказывают другим, что именно их бог самый правильный, самый лучший… не понимая… — Она тяжело вздохнула, готовясь сказать самое трудное. — Не понимая, что богов давно уже нет. То, что не будет правых, ничего не изменит. Ничего, и наступит окончательная гибель, когда вы все умрете, отравившись собственной ненавистью, но никто об этом не услышит. Вы будете жить в одиночестве и в одиночестве умрете. Вот это и есть энтропия, Невпопад. Вот чего вам надо ждать… или надо было бы, если б не я.

Пока Геката говорила, я начал медленно приходить в себя. Мне удалось встать и даже осознать некоторое свое превосходство — я ведь был выше ростом, чем она.

— Это ты взяла их. Ты взяла Глаза Смотрящего из мира богов и принесла их на землю.

Она тяжело вздохнула.

— Да. Принесла их в этот мир, в Истерию… но я была слаба, мое тело еще не набралось силы. И тогда волшебник, который… — Тут она замолчала и посмотрела на меня. — Ты ведь не любишь слушать длинные истории о героях, приключениях и подвигах, а?

— Обычно нет, — ответил я.

— Я могла бы рассказать тебе, но на это потребуется время.

— Я не интересуюсь.

— Как хочешь, — сказала она. — У меня были Глаза, и потом я их потеряла, а другие нашли… и вот явился ты — на грани величия.

— На грани? Мне казалось, я уже велик.

Геката пренебрежительно фыркнула, и я почувствовал себя несколько приниженно.

— Ты завоеватель, Невпопад, а таких немало. Были завоеватели и до тебя — многих давно забыли, будут и другие, когда от тебя останется только примечание в хрониках. Но не так все должно быть. Потому что оставшийся Глаз выбрал тебя — к добру или к худу. А с моей помощью Глаз Смотрящего…

— … можно использовать, чтобы изменить мир. И Беликоз мне это говорил… А еще он сказал, что кое у кого типа тебя планы самые черные.

— Беликоз был глуп, — с раздражением заметила она, и я не мог не признать, что разделяю ее мнение. — У него был Глаз, а он стал с ним бороться. Бороться против судьбы, к которой Глаз хотел его привести. И Глаз в отместку сделал его безумным. Ты, Невпопад… ты-то знаешь, что это не так. Ты ведь воспользовался помощью…

— Помощью?

В дверь постучали — теперь более настойчиво.

— Мироначальник, — раздался голос Охлада. — Мы все собрались! Люди устали ждать! В городе для них развлечений не осталось, и они хотят поскорее казнить Меандра и вернуться в Бронебойсь! Что мне им сказать?

— Мы сейчас придем! — ответила ему Геката, а потом, поднявшись с пола и подойдя к шкафу с одеждой, снова обратилась ко мне: — Все к тому и идет, Невпопад. Даже энтропия работает по космическому расписанию, и когда все придет в движение, поправить дела можно будет только за какой-то период времени, иначе все пойдет наперекосяк.

— Что тебе от меня нужно?

Я не начал еще одеваться. Заметив это, Геката подобрала мою одежду и бросила мне. Я поймал ее, но не двинулся с места.

— Люди в этом мире не видят, что случится, если не исправить ситуацию, — поспешно сказала Геката. Она натянула одежду быстро и аккуратно, и это было понятно — снимать-то ее она хорошо умела. — У тебя, Невпопад, есть такая возможность. Глаз Смотрящего появился из мира, полного совершенства. Чтобы в вашем мире Глаз работал в полную силу, он должен вернуться к совершенству. Скажу честно, Невпопад, не тебя я выбрала для этого. Но по разным причинам, которые я не стану здесь объяснять, потому что знаю, как ты ненавидишь долгие истории, ты был избран, чтобы стать проводником для совершенной тьмы.

— Я… совершенная тьма?

— Нет еще, — ответила Геката. Надев платье из красного рытого бархата, она увидела, что я так и стою, где стоял. Раздраженно присвистнув, она подошла ко мне и стала натягивать на меня одежду. — Осталось только одно. Ты, должно быть, уже догадался, что именно.

К моему ужасу, это так и было.

— Меандр.

— Да.

— Мне надо убить его.

— Да. — Геката надела на меня камзол. — Чтобы стать проводником совершенной тьмы, ты не должен сомневаться. Не должен колебаться. У тебя не должно остаться незавершенных дел, которые могли бы привязывать тебя к прежней жизни. Убив Меандра, ты разорвешь последнюю связь со своей старой жизнью, жизнью Невпопада из Ниоткуда.

— Да? А Энтипи? Что с ней?

— С ней? — переспросила Геката. — Ты хотел что-то еще ей сказать? Сделать?

Я задумался и понял, что ответом будет "нет". Все, что можно сказать, было уже сказано. Когда я думал об Энтипи, во мне была одна пустота. Далекая пустота, словно я знал, что в моей душе должно быть что-то, но я уже не знал, что это, и не стремился ее заполнить.

Геката, кажется, поняла мой ответ, и, хоть я его и не произнес, она одобрительно кивнула. Потом взяла мой меч и сказала:

— Вот. Надеюсь, мне не придется делать все за тебя.

Я взял у нее меч…

И вдруг от камня в груди меня ударила боль.

Я зашатался, кое-как удержался на краю кровати, чтобы не упасть на пол. Алмаз снова стал жечь меня, еще сильнее, хоть это казалось невозможным.

— Что… что такое? — с трудом произнес я.

— Беликоз упал на дно пропасти, — не раздумывая сказала Геката с очевидным сожалением.

— Но она же… бездонная.

— Нет. Рано или поздно человек достигает раскаленного ядра. Даже в бездонной пропасти. Камень по-прежнему существует… ничто не может его разрушить, но ядро уничтожило его носителя. Беликоза больше нет. И Глаз в тебе требует удовлетворения. Ты должен ответить, Невпопад. Ты должен полностью отдаться Глазу… откровенно говоря, тебе это будет нетрудно. Казнь Меандра — пустяк, и как только ты закончишь, Глаз Смотрящего обретет полную силу. Тогда мы с тобой воспользуемся им и сделаем так, что магия, все сверхъестественное да и сами боги никогда не исчезнут из этого мира. Все будет хорошо. Ты можешь спасти мир, Невпопад… и иметь его в своем владении.

— То есть в твоем, — произнес я жестко, скрипя зубами от боли.

— В нашем, — пожала плечами Геката.

— А если нет?

— Что "нет"? — Она, кажется, не поняла моего вопроса, потому что подняла упавший меч в ножнах и вручила его мне.

— Если я не убью Меандра?

Геката рассмеялась, словно я сказал глупость.

— Ну, что ж… тогда Глаз Смотрящего расправится с тобой. Он съест твою душу, ты окажешься заперт в ней, будешь выть от отчаяния и тоски, окруженный вечной чернотой, а мир полетит в тартарары. Зачем тебе это?

Я медленно поднялся, надел перевязь с мечом. На Гекату я смотрел с яростью.

— Потому что… кто знает… может, мир без богов будет лучше того, который мы имеем сейчас.

— Это не смешно. Циничный мир без веры? Что это будет за мир?

— Я живу в таком.

— Ну, не надо мелодрам, — сказала мне Геката. — У тебя нет выбора, Невпопад. Ты же видел, что хотел сделать Беликоз… и что сделал. Ты что, готов принести себя в жертву какому-то… недолговечному идеалу? Ты что, хочешь просто принести себя в жертву? — И опять ей не нужен был мой ответ. — Нет, не думаю. Ну, идем. Убей Меандра, выполни свое предназначение, получи силу, — она широко распахнула объятия, — и свою награду — навсегда.

— А почему не оба Глаза? — вдруг спросил я.

— Что? — удивилась Геката.

— Почему тебе не нужны оба Глаза, чтобы завершить это дело?

— А, ну конечно… лучше, чтобы их было два. Легче. Но это не важно. Как я тебе говорила, это королевство слепых… а в нем и кривой, — она постучала меня по груди, — король. Ну, идем же… надо будет устроить тебе коронацию.

9 МАЛЫЕ ЖЕРТВЫ

Посмотреть на смерть короля Меандра собралась изрядная толпа.

В тот вечер луны не было. Только если очень-очень внимательно смотреть, можно было разглядеть какие-то легкие намеки на нее. Это была новая луна… черная. Взошла черная луна, и я не мог не задуматься, какие беды она предвещает. Раз не было природного освещения, двор освещался факелами, установленными в держателях в стенах.

Геката — богиня в женском обличье — и с ней я вышли в парадный двор, где должна была происходить казнь. Как только мы появились, раздался оглушительный рев. Двор был забит моими солдатами, они украсили себя новой одеждой, безделушками и прочими вещами, которые они насобирали по городу.

— Мироначальник! Мироначальник! — скандировали они.

Я поднял руки, пытаясь их успокоить, но Геката, наоборот, поддержала крики толпы. Ей все это очень нравилось. Ну да, конечно. Она же была богиней. Кто еще получил бы такое удовольствие от поклонения? Я, исполнявший, если можно так сказать, ритуалы на ее алтаре, знал это лучше других.

Меандр ждал меня, сам того не желая, — его вытащили из клетки, и он стоял во дворе со связанными за спиной руками. Кажется, его нисколько не занимало то, что должно было произойти. Насколько я знал, он даже не понимал, где находится, несмотря на кажущееся здравомыслие во время нашей последней "беседы". Мордант сидел на опустевшей клетке, с явным интересом следя за происходящим. Наверное, по завершении процедуры он надеялся урвать себе лакомый кусочек.

Кабаний Клык стоял по стойке "смирно", а Охлад занимался обычным делом — заводил толпу еще больше. Он молотил воздух кулаками, подпрыгивал на месте и кричал:

— Что, это весь крик, на который вы способны? Громче и крикнуть не можете?

Народ был только счастлив доказать ему обратное.

Для нас с Гекатой не нашлось ложи или почетного места, поскольку дом, где мы остановились, был частным жилищем зажиточных людей и тут не собирались толпы, чтобы поглазеть на праздники и казни. Кроме того, Геката не хотела оставаться поодаль, даже если бы и была такая возможность. Нет, ей хотелось быть как можно ближе, я едва мог удержать ее, когда она пошла вперед, чуть ли не обгоняя меня.

Я тоже не видел смысла чего-то ждать. Камень пылал таким же нетерпением, что и Геката. Он пульсировал в груди, словно живой, словно очень волновался по поводу того, что приготовила ему Геката.

Изменить мир.

Изменить мир.

Что ж…

Так ли это страшно?

Окруженный кричащей толпой, чувствуя жжение силы, готовой разорвать мне грудь, я почувствовал себя одиноким.

"Так ли это страшно? Мы ведь живем в мире, который смог произвести такого человека, как я. Хорош ли такой мир? А мир без магии, без чудес, наполненный цинизмом… я сказал Гекате, что это мой мир. Почему я хочу, чтобы все люди были такими? Хочу обречь каждого на такую… безжизненную, безнадежную жизнь?

Убей его. Убей Меандра. Сделай последний шаг, закрой эту дверь и открой другую, которая ведет к великой судьбе, которую ты заслуживаешь. А потом… она сказала — какой у меня выбор? Принести себяв жертву? Ради людей? К дьяволам! Что люди для меня сделали?"

Я принял решение. Если вариант только один, какой может быть выбор?

Медленно я подошел к Меандру. Вытащил меч, и звук металла, скрипящего по коже, вызвал новую волну приветственных криков. Я встал футах в трех от него и властно указал на него мечом.

— Меандр! — провозгласил я так громко, что мой голос разнесся по всему двору. — Ты обвиняешься в преступлениях против меня… против моей семьи… против моих людей. Тебе есть что сказать?

Он улыбнулся мне.

— Тебе есть что сказать? — громче повторил я. Меандр, кажется, задумался над моим вопросом, а потом пожал плечами и ответил:

— Это не важно.

— Он не просит оставить ему жизнь, потому что знает, что виновен! — провозгласила Геката, вызвав новую бурю в толпе.

И тут — несмотря на то что дождя давно не было, мы находились в закрытом дворе, а вокруг города лежала пустыня, — вдруг подул ледяной ветер.

— О жизни… не надо молить, — произнес своим тихим голосом король Меандр. Он говорил так тихо, что всем пришлось замолчать и прислушаться, а он, видно, только этого и хотел. — Жизнь надо прожить. А потом она кончена. Вот и все.

Он так посмотрел на меня, что можно было решить, будто это у него в руках меч и моя жизнь зависит от его милости, а не наоборот.

— Я — Меандр с Холодного Севера. Я — Меандр, король без королевства, который, однако, сохраняет свои владения повсюду, куда бы он ни отправился. Моя душа давно замерзла и сжалась, и ей только лучше станет, когда она освободится от тела. — Он с сожалением на меня посмотрел. — Я бы не поменялся с тобой местами ни за всю власть на свете, ни за привилегии, ни за богов и богинь, — теперь он посмотрел на Гекату, — бьющихся за собственное выживание в этом мире.

Я похолодел, перевел взгляд на Гекату, а с нее опять на Меандра. Она ничего не сказала, просто стояла — величественная, гневная, высокомерная.

— Мироначальник, люди ждут, — послышался голос Кабаньего Клыка. Он стоял близко ко мне, говорил мне на ухо, и я понял, что давно уже стою тут совершенно неподвижно.

А камень… о боги, камень жег меня нестерпимо. Он был почти раскаленный, чуть ли не сиял, но кроме меня, никто не мог ни видеть его, ни чувствовать. Жар струился по моим жилам, по рукам и ногам, по всему телу, все усиливаясь и усиливаясь, словно требуя разрядки — почти сексуальной в своем напряжении.

Я повернулся, посмотрел на Гекату и прошептал:

— Тебе нужен был Меандр. Ты выбрала его.

Меандр меня услышал. Никто больше, только он, и он рассмеялся с царственным презрением.

— Я сразу все понял. Но ты-то как не догадался?

Солдаты смущенно загомонили — они не понимали, что происходит, а только видели, что их мироначальник мешкает. Как я уже упоминал, нет большей угрозу лидеру, чем намек на его неуверенность.

"Делай, что нужно сделать, и побыстрее! — Внутренний голос убеждал меня, даже подгонял, кричал: — Трус! Дурак! Торопись! Твой враг беспомощен! Делай то, что следует, а не то твоя армия поймет, что ты трус, жулик, тень вожака!"

Ничего хорошего в этом не было. Нерешительность парализовала меня, и я с растущим ужасом понимал, что последствия будут катастрофические. Камень неумолимо требовал своего, безжалостные волны его воли накатывали одна за другой на отмели моего сопротивления. А я, проживший не один год, доверяясь только инстинктам, сейчас, когда все инстинкты велели мне убить стоявшего передо мной беспомощного человека — и Геката говорила то же самое, и Кабаний Клык, и каждый человек в толпе говорил мне то же, — в силу своего противоречивого характера решил делать не то, что мне все говорили.

Вдруг я понял, что рядом со мной есть существо, которое ни разу не солгало мне… ни разу не предало, ни разу не завело в сторону от дороги.

Я повернул голову.

И посмотрел на Морданта, ощущая неуверенность и страх.

Он смотрел на меня, а потом очень медленно, как-то лениво… мне подмигнул.

Совсем как матушка тогда.

И вдруг меч у меня в руке стал совсем легким, а вся сила камня сфокусировалась внутри. Моя нерешительность растаяла, и решимость проявилась и обрела форму. Камень в груди жег так, что я едва мог его терпеть, и Геката как-то это почувствовала, потому что закричала:

— Торопись! Торопись! Давай! Ты должен это сделать! Ты же не такой, как этот дурак Беликоз! Ты не такой, как Меандр! Ты — Невпопад! Ты не станешь жертвовать собой!

— Ты права, — сказал я, резко разворачиваясь и взмахивая мечом, который пронзил тело, рассек плоть и кость, полилась кровь, а из груди всех, кто присутствовал во дворе, вырвался крик изумления.

Геката в смятении смотрела на лезвие, которое прошло сквозь ее тело.

— С другой стороны, — холодно сказал я, — не возражаю, если в жертву будешь принесена ты.

Черная жидкость намочила лиф ее платья. Испуганная, растерянная, Геката принялась стучать кулаками по мечу.

— Нет! Нет, нет, нет! — закричала она.

Я толкнул ручку меча от себя, а толпа вокруг меня хранила молчание.

— Ты ведь не преувеличивала, да? Когда сказала, что испугалась. Испугалась, потому что в этом теле ты слабее обычного. Ты смертна. Тебя можно убить… вот так, например… — Я повернул меч в ее груди, и она взвыла куда как громче.

Голова взорвалась болью, невыносимо жег алмаз, протестуя против того, что произошло, и с каким-то чужим инстинктом, преодолевая сопротивление собственного тела, я уперся ногой в живот Гекаты и толкнул ее изо всех сил. Она соскользнула с меча, схватилась за грудь, как-то комически пытаясь затолкать кровь и внутренности обратно в рану.

Я повернулся и крикнул моим солдатам, застывшим в ужасе:

— Солдаты мои! Эта женщина, леди Кейт, совсем не та, какой кажется!

Вперед шагнул Кабаний Клык, потрясенный не менее, чем остальные.

— Сейчас мне кажется, что эта женщина просто умирает от удара мечом в грудь!

Я оглянулся на Гекату.

— Что касается этого, то да, все почти верно…

И тут я закричал — так громко, что у меня заболело от крика горло, а образы бились в моей голове.

Образы…

Будущее, великое и славное будущее, и Геката обнимает меня, а я стою на помосте, высоко подняв меч, и тысячи солдат маршируют передо мной в безупречном строю, и моя сила превзошла все, о чем я, мог только мечтать, все, что казалось возможным, и глаза — я видел свои глаза — стали черными, нечеловеческими, но при этом вся сила и власть были мои, только мои, и это мне стоило лишь души — совсем малая жертва, потому что мне, честно говоря, нечего было с ней делать.

И вдруг образ дрогнул, как зеркало, в которое попал камень, рассыпался, и мне вроде бы даже почудился звон стекла.

Я упал на колени, хватая ртом воздух и теряя сознание от боли, которую причинял мне алмаз, а Геката смотрела на меня с полным отчаянием, и земля вокруг нее пропитывалась кровью. Рядом с ней был Охлад, он пытался закрыть рану, не понимая, что надо делать, и действуя инстинктивно. Он смотрел на меня в полном замешательстве, желая верить в своего мироначальника, бога, сошедшего на землю, не зная, что настоящее божество умирает у него на руках.

— Невпопад… — с трудом произнесла Геката, в ее горле булькала кровь. — Я… любила тебя…

Несмотря на пронзительную боль, уже охватившую все тело, я прохрипел:

— Ты не меня любила. Ты любила… свою тень.

Она собрала силы, попыталась сесть, отчего кровь потекла обильнее. Охлад беспомощно смотрел на нее, хотел позвать лекаря, но Геката вдруг с прежней силой оттолкнула его от себя. Она встала на четвереньки, подползла ко мне и заговорила, но с каждой фразой ее голос таял.

— Но это… конец… люди… мы хотели изменить… вернуть вас себе… ты бы мог стать богом на земле… а ты… ты обрек мир на мирское существование, где магия скоро кончится… ты и не представляешь, что сделал…

— Мне неинтересно, — проворчал я и вскрикнул — с такой силой меня резнула боль.

Невероятно, но зрачки ее глаз вдруг выцвели.

— Ты будешь… будешь… — прошептала она.

Я знаю, как умирают люди. Обычно слышится страшный хрип, и человек падает. В этот раз было по-другому. Геката вдруг громко закричала, это была не просто паника, это был протест против несправедливости. Ее голова откинулась назад, глаза широко раскрылись, и что-то… что-то выпрыгнуло из нее. Может, это было воплощение ее силы, ее божественность или душа — называйте как хотите. Мне показалось, что из ее рта, носа, мертвых глаз и зияющей раны, которую я ей нанес, изверглось черное облако ненависти и чистой ярости.

Оно поплыло ко мне, и я решил, что оно сейчас нападет на меня. Но тут я понял… почувствовал, что облако не летит ко мне само. Нет, это я его притягивал. Или даже камень. Буквально пылая от жажды, камень с силой, которой я не подозревал и не ожидал, потянул к себе душу Гекаты, словно беспомощную жертву паук.

Она и была жертвой. Я увидел, как чернота, которая недавно была Гекатой, сопротивляется, упирается, но было слишком поздно. Вся боль, что я испытывал до этого мига, не могла сравниться с пыткой, которую устроил мне камень, борясь за душу Гекаты.

Мне показалось, что моя кожа лопается и запекается изнутри, словно я выгораю. Не знаю, что делали Охлад, Кабаний Клык и все остальные, словно их и не было вовсе.

"Он хочет взять мою душу… хочет мою душу… мы хотим твою душу, ты забрал ее от нас, мы ее вернем, мы, мы…"

Перед моим мысленным взором появились алмазы, свет преломлялся в них, рассыпаясь в тысяче направлений, — и я чувствовал, примерно то же происходит во мне самом. Словно свет моего рассудка, духа рассыпался и разлетелся во все стороны. Я слышал голоса в своем сознании, каждый стремился перекричать остальные, получив подпитку силы от черной сущности, которая была Гекатой, отнимая друг от друга за частицей частицу, стараясь скорее от другого избавиться, да и крики Гекаты до сих пор звенели в моих ушах. И часть меня, Невпопад а, присутствовала в каждом из этих голосов, и я точно знал, что сейчас произойдет нечто страшное и мой рассудок разорвется на сотню кусочков. Я буду повсюду и нигде, и, еще не зная как, я понял, что этого допустить нельзя.

Люди очнулись от потрясения, все что-то кричали, задавали вопросы, а я кое-как поднялся и в отчаянии огляделся. Я искал подсказку — что же мне делать. И тут я увидел. Оно словно звало меня, манило, как мотылька, и это было сравнение верное, потому что я говорю о пламени. Меня звали факелы на стенах, и я кинулся к ближайшему, придумав отчаянный план. Голова, тело ощущались так, словно изнутри их распирала страшная сила, которая вот-вот разорвет их, и мне бы не хотелось оказаться поблизости, когда это произойдет.

Мир передо мной превратился в размытые пятна, и вдруг одно из таких пятен встало у меня на пути.

— Ты, ублюдок! — раздался голос Кабаньего Клыка. Он ревел на меня из тумана, образовавшегося передо мной. — Ты зарезал беспомощную женщину!

Наверное, у него от увиденного помутился рассудок, потому что мой верный Кабаний Клык напал на меня, позабыв о моей неуязвимости. Тем не менее я взмахнул мечом, все еще липким от крови — или иной какой субстанции, наполнявшей Гекату. Клинки скрестились.

— Это меня ты обвиняешь в убийстве беспомощной женщины?

Я легко отбил его меч в сторону. И тут понял, что времени у меня не осталось, мое тело готово было взорваться под давлением тех сил, что наполняли его, а та часть меня, которая оставалась Невпопадом, кричала: "Избавь нас! Избавь нас! Избавь!"

Я схватил факел, ощутил исходящий от него жар, и что-то черное и страшное во мне сжалось, взвыло отчаянно, стремясь напугать меня и вызывая на бой, пытаясь удержать меня от того, что я собираюсь делать. Вымолвив короткую молитву и не зная, кому именно ее адресовать, я развернул факел, сжался, пообещал себе, что не буду кричать, и, ткнув себя в грудь его горящим концом, это обещание нарушил.

Закричали и все вокруг, люди, наверное, решили, что их несравненный Невпопад, их бог, сошедший на землю, окончательно выжил из ума. Но мне было плевать на их мнение. Только чудовищная боль от ожога в груди имела сейчас значение. Нет ничего более жуткого, чем запах паленого человеческого мяса, особенно когда знаешь, что пахнет от тебя самого.

Но я все держал факел. Я почти ослеп, мир вокруг погрузился в туман, какие-то тела передвигались туда-сюда без всякого смысла и логики. Меня окутала красная мгла, но я держал пламя у своей груди, безжалостно сжигая кожу вокруг Глаза Смотрящего.

— Ублюдок! — услышал я еще раз.

Это Кабаний Клык нападал на меня сзади, и я упал как раз в тот момент, когда его меч просвистел над моей головой. Упасть на землю труда не составило — я чудом так долго держался на ногах.

Остальные тоже закричали на меня. Все те, кто с восторгом выкрикивал мое имя, теперь кричали его в гневе. Как я мог так поступить, кричали они. Как я мог просто зарубить мою любимую супругу, словно… словно варвар.

"Лицемеры! Лживые, тупые мешки с дерьмом…" — вертелось у меня в голове, как припев. Толпа дураков голосила о том, как им противно мое деяние, хотя сами они совсем недавно совершали и не такие жестокости, а поводы подбирали и вовсе пустяковые. Кейт… Геката… Она даже не была человеком. Она была… вещью… притворявшейся женщиной. А те люди, которые так горячо меня осуждали теперь, совсем недавно убивали мужчин, женщин, детей с одинаковым хладнокровием и удовольствием, не задумываясь, насколько это морально или правильно, имея целью только набить собственные кошельки и утолить собственную похоть. И все с моим именем на устах, с тем именем, которое сейчас проклинали.

Я увидел их суть гораздо яснее, чем когда-либо раньше, и это раздуло пламя моей собственной ненависти. К ним… к самому себе… За то, что и я участвовал вместе с ними, и…

Пламя…

Огонь в противовес невежеству. Огонь несет знание, чистоту, очищение. Тени бегут от огня, тьма прячется под камнями и в закоулках, когда появляется свет, произведенный огнем. Все, что мне об этом говорили на эту тему, — все хлынуло в мою память, и, хотя я прикусил губу так крепко, что чуть не рассек ее пополам, я держал факел, прижимая его к Глазу Смотрящего.

И он отделился от моей груди.

Да, Глаз Смотрящего оторвался от моей груди, обрывки кожи свернулись, обожженные пламенем. Глаз со стуком упал на землю…

И разбился вдребезги.

Вдребезги.

Я смотрел на него во все глаза, хотя мне по-прежнему было трудно смотреть. Как такое может быть? Знающие люди говорили мне, что проклятый камешек ничем невозможно разрушить, но одно падение раскололо его на сотню кусочков. Меня обманули. Но с другой стороны, что в этом нового?

Да, новой была рана на груди. Я выглядел ужасно. На груди, там, где огонь прожег камзол, зияла дыра, да и сам материал горел. Я яростно содрал с себя одежду, разорвал ее и бросил горящие обрывки на землю. Мое зрение начало проясняться, и я в смятении посмотрел на обугленную дыру в груди на том месте, где был алмаз. К счастью, дыра не была сквозной. Она напоминала глубокую почерневшую воронку. И дико болела.

Стали проясняться и другие подробности. Пелена, отделявшая одну часть моего сознания от другой, спала. И вот тот человек, которым я был, и тот, которым стал, соединились, и впервые за много месяцев я полностью осознал, что со мной произошло. И это потрясло меня до самой глубины души.

И именно тогда Кабаний Клык, про которого я совсем забыл, яростно взвыл и налетел на меня с мечом.

Я попятился… и спасло меня только полное и неожиданное падение. Правая нога подогнулась под переменой веса, и я оказался на земле, в замешательстве глядя на противника.

Кабаний Клык наступал на меня, размахивая мечом, и я понял, что былая неуязвимость больше меня не защищает. И тут, когда до смерти оставалось всего мгновение, я услышал пронзительный и злобный скрипучий крик. Это Мордант вцепился Кабаньему Клыку прямо в лицо, визжа и царапаясь. Кабаний Клык завопил, но его вопль заглушался телом хролика.

Мой меч лежал всего в футе от меня. Я бросил тело вперед, схватил оружие и ударил им изо всех сил. Удар был неуклюжий, даже жалкий, но достиг результата, потому что я попал Кабаньему Клыку по сухожилию под правой лодыжкой и рассек его. Кабаний Клык, который бился с хроликом, слишком поздно осознал, что произошло, и тоже оказался на земле, извиваясь от боли. Мордант взлетел с его лица как раз за миг до падения, и я в один момент кинулся на Кабаньего Клыка. Хоть я опять и хромой, но сила в руках оставалась прежняя, и я бил противника головой о землю, крича ему:

— Это ты меня обвиняешь, что я убил беспомощную женщину? Так это за нее! За ту, чья вина была только в том, что она оплакивала мужа! Думаешь, я забыл? Ублюдок! Сволочь!

Мир снова отодвинулся от меня, и чьи-то сильные руки подняли меня с поверженного Кабаньего Клыка. Я бился как мог в руках тех, кто еще недавно были моими верными воинами, но выиграть не мог — боль разрывала меня.

Но вот раздались испуганные крики: "Смотрите! Не может быть! О боги, спасите нас!" — и я глянул, что вызвало эти крики. Приобретя новое знание, зная, что произошло, пока Глаз Смотрящего держал меня в своих объятиях, я примерно предполагал, чего можно ожидать. И все же, увидев, я ощутил, как сердце у меня перестает биться.

Из каждого обломка расколотого Глаза возникало призрачное существо. Каждое чернейшего цвета, с кривой улыбкой на губах и сияющим мечом в руке. Через несколько мгновений их собралась целая сотня; они стояли во дворе и оглядывались с очень знакомой усмешкой.

Знакомой… потому что усмешка была моя.

10 ТАНЦЫ С ТЕНЯМИ

Это был не я.

Я вдруг понял это, и понимание хлынуло в мое сознание, словно вода. Это был не я, и никогда такого не было во мне.

Хорошо… но не совсем верно. Это был я в том смысле, что моя тьма, мое озлобление, мое презрение к миру подтолкнули события.

Все остальное — Глаз Смотрящего…

И камнегрызы.

Злость, которая двигала мной, жажда мести и победы — все оказалось в распоряжении троллей, которых уничтожили завоеватели. Они стали покоренной расой — те, кто их завоевал, прокатились по пещерам Ба'да'бума, стремясь лишить обитателей богатств и жизней. Но так просто камнегрызы не сдались.

По правде говоря… они вообще не сдались.

Шейри была права. Их жуткие тени оставались в Ба'да'буме, подпитываясь от вечной тьмы и еще более от вечного неприятия существ с поверхности земли, которые напали на них и уничтожили весь народ. Когда я проходил по пещерам и тени набросились на меня, они почувствовали во мне родственный дух. Человека, накопившего столько же гнева и неприятия людей, сколько было у них самих.

И более того… они явно ощутили могущество камня, который был у меня с собой, хотя тогда он еще не прирос ко мне. Но тени поняли, чего хочет камень, и были рады это устроить. И они… они поселились во мне. Устроили в моей душе себе обиталище. Я, бывший владелец гостиницы, сам стал ходячей гостиницей. Более того, как и было предсказано, я стал тенью самого себя.

Там, в пустыне, когда я оказался на волоске от смерти, а жизненные силы почти покинули меня и измученная душа не могла сопротивляться… тогда полная жажды мести душа камнегрызов одолела мою. Тогда Глаз Смотрящего понял, что он нашел наилучшего партнера, и прирос к моему телу, для того чтобы захватить и душу.

Но теням камнегрызов, чтобы выжить, нужна была темнота, потому что в ней они, живые и мертвые, провели не одно столетие и дневной свет стал для них проклятием. Таким образом, мироначальник Невпопад стал человеком, о котором в первую очередь было известно то, что он появился ночью. Убивал невинных беспомощных жертв, собирал последователей и сторонников. Наверное, любовь к ночи прибавляла мироначальнику загадочности. Так или иначе, ночные налеты Невпопада из Победа стали легендарными — тогда и начали множиться ряды его сторонников. Чем более могущественным и известным я становился, тем большие силы мог собрать под свои знамена. Скоро и дневные налеты стали возможны… правда, камнегрызы, захватившие мой рассудок и тело, в такое время предпочли оставаться в темноте. Они боялись света правды, пламени истины. Их инстинкт заставлял их прятаться, планируя новые войны и разрушения.

Но в конце концов, по чистой случайности, инстинкты им изменили. Во время битвы за Джайфу, по странному капризу случая, солнце закрыла огромная тень. День превратился в ночь, и под покровом темноты мироначальник Невпопад очнулся от своего сна и пришел к ошибочному выводу, будто настала ночь. Такое исчезновение солнца и неожиданная ночь произошли вследствие редкого явления, известного как покрытие или, как некоторые еще называли его, затмение. Камнегрызы, захватившие мое тело, даже мертвые, ничего об этом не знали. Они знали только, что бывает день, а бывает и ночь, и, когда спустилась ночь, они решили, что пришло время повеселиться.

Так они и сделали, выскочив из палатки и присоединившись к битве. Со всем пылом принялись они за дело, используя мое тело, как делали это раньше, — чтобы рубить, и крушить, и нападать на всех, кто приближался к ним. Но тут их потрясло неожиданное событие — солнце возвращалось. Перед лицом самого ненавистного своего врага они ослабили контроль за моим телом и душой и отступили в дальние уголки моего сознания. А мое полное сознание вернулось ко мне после продолжительного "сна".

Вот так я и пришел в себя, стоя над поверженным врагом и не понимая, как я оказался в таком положении.

В присутствии моей собственной личности, хоть и сбитой с толку, камнегрызы не могли ничего сделать. Ничего, кроме как ждать с бесконечным терпением, которое можно встретить лишь у покойников. Ждать, пока последние яркие угольки моей души полностью поглотит Глаз Смотрящего, — тогда они могли бы торжествовать победу над моей душой и телом на веки вечные. Во время безумной схватки с солдатами Меандра они отчасти восстановили свои позиции. А сейчас они предвкушали, как полностью захватят меня, и, когда моя душа сольется в ненависти с их душами, они больше могли не бояться света.

Я порушил их планы.

Им это совсем не понравилось.

На миг, который можно было бы выточить из огромного ледника текучего времени, все стояли застыв. Никто не знал, что в новых обстоятельствах делать. И впрямь, как все это объяснить? Как сказать, что таинственная, непостижимая душа богини колдунов Гекаты в предсмертной агонии была затянута в алмаз, обладающий такой немыслимой мощью, что его прозвали Глазом Смотрящего, под смотрящими подразумевая богов. И что невероятная сила ее души стала последней каплей, которая позволила теням умерших каменных троллей, запертым во мне, воспользоваться алмазом и заявить о себе в моем теле?

— Бегите, — прошептал Охлад собравшимся, и, кажется, это было самое подходящее решение.

По толпе прокатилась волна ужаса, никто не захотел биться с существами, которые появились вдруг из осколков разбитого камня. Люди поняли, что это злое волшебство или его плоды, и никто не хотел с ним связываться. Тени камнегрызов, принявшие форму Невпопада, однако, хотели захватить солдат, окружавших их. В этих людях они увидели потомков безжалостных чудовищ, когда-то лишивших их будущего. А если мои солдаты никакого отношения к смерти камнегрызов не имели, так это ничего не меняло. Камнегрызы жаждали мести, солдаты подвернулись им под руку, сила Гекаты помогала теням, и все призывы бежать уже не могли никому помочь.

Стоя там и не в силах пошевелиться от страха, я раздумывал, могут ли тени издавать какие-нибудь звуки Ответом стал крик "йа-а!" — собравшиеся здесь тени камнегрызов из Ба'да'бума выразили свои кровожадные намерения и тут же кинулись во все стороны, начав нападение.

Мои солдаты пытались бежать. Это их не спасло. В один миг на них навалились существа с внешностью, как у меня, и солдаты отбивались от них руками и ногами без всякого успеха. А мои призрачные двойники пронзали своих жертв призрачными клинками, и каждый удар оказывался настоящим и нес смерть.

Еще мне стало понятно, что эти… создания… питались тем гневом, который я испытывал в настоящую минуту. Пока прочие тени бились с солдатами, четыре взялись за Кабаньего Клыка. Неприязнь, которую я испытывал к нему со времени его первой жестокой выходки, наверное, всегда существовала в моей душе, хоть я и гасил ее. Сейчас нее она освободилась. Четыре "меня", окружив Кабаньего Клыка, похватали его за руки и за ноги. Он понял, что сейчас произойдет, и то выкрикивал проклятия, то молил оставить ему его презренную жизнь. И то и другое имело одинаковый успех — то есть никакого. Немного помедлив — похоже, только для того, чтобы послушать, что он еще скажет, и посмеяться над этим, а вовсе не из интереса к жалобам, — четыре тени, похожие на меня, прянули в четыре стороны. Они добились самого быстрого и кровавого результата из всех возможных.

Наступил полнейший хаос, чего теням и надо было. Удивительно, как быстро все может меняться — только что я был в центре внимания, и вот уже обо мне все позабыли.

А солдаты бились с тенями. Солдат было больше чем моих черных двойников, но, кажется, это было не важно. Вспомните, сколько врагов я мог убить в одиночку, когда меня одолевал боевой пыл. Но и это нельзя было сравнить с тем, как тени нападали на воинов, рубя направо и налево в своей неутолимой жажде мести. Ими двигало нежелание смириться с тем, что весь их народ погиб, а также моя глубокая ненависть к людям в целом и жуткая мощь, которая принадлежала Гекате. Это была могучая комбинация… опасная для любого.

На миг в гуще схватки я увидел Меандра. Он как-то ухитрился развязать себе руки, хотя они были связаны у него за спиной. Я заподозрил, что он в любой момент мог просто разорвать свои путы. Меандр со своим обычным отстраненным видом оказался в самом центре боя, куда забрался, похоже, только чтобы посмотреть, чем все это кончится. Кажется, он от души забавлялся, потому что, раздобыв меч, размахивал им в разные стороны, отбиваясь от теней. Это не оказывало на них никакого действия. Однако любопытнее всего было то, что, несмотря на кажущуюся безвредность его ударов, тени не стремились убить Меандра. Несколько собрались возле него, делали ложные выпады, но не развивали атаку. Я не знал, чем это объяснить.

Но решил об этом не размышлять, потому что главной моей задачей было выбраться из этого хаоса. Нечего было и надеяться, что тени меня пощадят. Я, наверное, должен стать их главной мишенью. Я был зол на людей, принесших мне клятву верности, но точно так же я был зол и на себя самого за то, что позволил им творить все кровавые деяния. И этот гнев на себя, конечно, может навлечь на меня беду от рук — или мечей — призраков, так на меня похожих.

Главное — не бежать в панике. Именно это и делали все вокруг, и ничего хорошего из такого бегства не выходило. Двор был залит кровью, и мои тени вовсю предавались веселью бойни.

Я убрал меч в ножны и теперь, крепко держа посох и прижимаясь спиной к стене, начал продвигаться к выходу со двора. Я знал, что надо пробраться в конюшню, взять лошадь и убираться отсюда поскорее. Я очень жалел, что прекрасная Энтипи погибла, потому что не представлял лошади лучшей, чем она. Но вряд ли я мог себе позволить быть сейчас привередливым — если доберусь до конюшни, возьму такую, какая будет.

Охлад пытался собрать войска, размахивая мечом над головой и призывая солдат к себе. Но по его голосу было понятно — он напуган, и тени потянулись к нему, словно к маяку, излучавшему тьму.

Я почти добрался до дальних ворот, как вдруг остановился. Путь мне заслонила одна из моих теней. Она смотрела прямо на меня, и ее глаза горели темным пламенем, источавшим не тепло, а холод. Ноги подо мной подогнулись, меня всего охватил страх. Тень ухмыльнулась от одного несуществующего уха до другого и шагнула ко мне.

— Нет… пожалуйста, нет… — дрожащим голосом произнес я и попятился бы, если б смог заставить свое тело повиноваться.

Тут раздался боевой крик, и тень посмотрела вверх — на нее пикировал Мордант.

Тень шарахнулась, растерянно и агрессивно взмахнув мечом, но не задела стремительно нападавшего хролика. Я понял: хролик отвлекает черного призрака — и не медля воспользовался случаем. Я поспешно выбрался за ворота, пока тень, совершенно позабыв обо мне, пыталась перехватить метавшегося молнией Морданта и ни разу в этом не преуспела.

Хромая к конюшне со всей скоростью, какую позволяла моя правая нога, я слышал за спиной крики раненых и умирающих. Я подумал о том, сколько раз я слышал эти звуки в других городах и никогда не обращал ни них особого внимания. В конце концов, это были лишь жертвы войны, так ведь? Странно, но, слыша предсмертные крики моих солдат, тех людей, которые еще совсем недавно были мне абсолютно верны… я переживал даже меньше, чем раньше, когда слышал крики наших жертв.

Лошади в конюшне сходили с ума от страха, рвались с привязи, чувствуя, что смерть несется к ним на черных вороновых крыльях, и не могли убежать от нее. Если бы они не были привязаны, то легко бы вышибли стены в своих безумных попытках вырваться. Я выбрал ту, которую запомнил по своему походу в погоне за Беликозом. Действуя, как мог, поспешно, хотя руки у меня тряслись, я взнуздал пятившуюся от меня лошадь. Перебросив поводья ей через голову, я не стал трудиться прилаживать седло, а вскарабкался на спину лошади, в чем, конечно, полностью отсутствовало любое изящество, зато это было очень даже практично. Снова ради удобства я разобрал посох, засунул половинки за пояс и вытащил меч. Затем перерезал привязь, и могучее животное, не тратя времени попусту, кинулось прочь из конюшни, не меньше меня стремясь покинуть опасное место. Остальные лошади ржали, а должен вам сказать, что я всегда любил лошадей больше, чем представителей породы двуногих, и судьба первых беспокоила меня куда как сильнее судьбы последних.

Я натянул поводья, развернул лошадь и быстрыми движениями перерубил все привязи, которые удерживали лошадей. Сначала моя лошадь сопротивлялась, ей хотелось одного: поскорее бежать прочь от смерти, но, похоже, скоро она поняла суть моих действий, после того как я освободил первую пару ее товарок. Тогда лошадь перестала сопротивляться, и через несколько минут свободны были все.

Больше я ничего не мог для них сделать — времени у меня не оставалось. Мне показалось, что звуки битвы, кровопролития и смерти переместились ближе. Я стиснул бока лошади коленями, крикнул и послал лошадь вперед. Ее не надо было подгонять. Лошадь понеслась, и мне оставалось только держаться покрепче, а она выскочила на главную улицу и галопом полетела к городским воротам.

На дороге стоял я.

То есть мои тени. Несколько призраков загораживали мне дорогу. Я пробормотал проклятие, а лошадь встала на дыбы и заржала; тени смыкались вокруг меня. Лошади не нужны были мои приказания. Она кинулась вправо, тени двинулись ей наперерез, но животное двигалось быстрее. Она подалась, как могла, правее, и моя правая нога ударилась о стену пристройки. К счастью, этот сустав сильно повредить было невозможно, и вот мы уже оторвались от преследователей, проскочили через ворота в зубчатой стене и оказались в Нижнем городе.

За спиной я услышал злобные завывания и рискнул оглянуться. Я увидел их — тени — на низкой стене, разделявшей две части города. Они указывали на меня, смеялись, завывали и визжали в один голос. Мощный и жуткий концерт.

И вот мы уже выскочили из городских ворот, остававшихся широко раскрытыми. Ноги лошади двигались с необычайной быстротой — она летела по дороге, стараясь убежать как можно дальше от поверженного Золотого города.

Стемнело, ехать стало трудно, и я заставил лошадь сбавить ход, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте. Мы уже отдалились от места кровопролития, и лошадь, кажется, немного успокоилась… Я гадал, где же Мордант и как Меандр справляется со своими противниками из другого мира? И вообще, знает ли Меандр, что они из другого мира, или же он просто хочет погибнуть в бою?

Я совершенно не представлял, куда ехать. Нечего было и думать о возвращении в Бронебойсь. Правителем крепости был кровожадный непобедимый Невпопад… а не хромой, ни в чем не уверенный человек, которым я опять стал. Мое будущее было так же неизвестно мне, как и дорога, по которой я ехал. Я только недавно понял, где нахожусь, и не имел ни малейшего представления о том, куда мне податься.

Вдруг лошадь тревожно зафыркала и начала брыкаться. Что же такое могло ее встревожить? И тут же понял, даже прежде чем увидел. Дорога под ногами задрожала, словно нас догоняло что-то огромное.

Я развернул лошадь и постарался рассмотреть, что это такое.

— Что та… — Я поперхнулся, потому что увидел, что там, и слова застряли у меня в горле.

Тени. Насколько я мог разглядеть, одни тени, и все — верхом. Но не на лошадях из нашего мира — на огромных черных тенях лошадей, таких же чужих в этом мире, как и их всадники, и таких же настойчивых в преследовании.

Моя лошадь панически заржала. Я панически закричал. Я развернул лошадь еще раз, но мог бы и не стараться, потому что она сама стремилась удрать оттуда скорее. Хоть по-прежнему ничего не было видно, я больше ее не сдерживал, и она изо всех сил понеслась вскачь.

Я держался как мог, а по жилам, кажется, вместо крови тек страх.

"Нечестно, нечестно, хватит, хватит", — вертелось у меня в голове, пока я летел прочь от своих преследователей. Мне постоянно казалось, что можно бы уехать еще дальше. Не знаю, как долго я ехал. Знал я только, что хочу убежать от них и что скоро упаду от усталости.

Тени все приближались, и паника билась во мне: "Я умру, вот сейчас, я умру, о боги, нет, нет…"

Я молился, молился богам, которые о нас дурного мнения. Молился, чтобы они избавили меня от смерти, уже забравшей так много народу, но пока — не меня… А ведь я, предавший смерти стольких людей, должен стать хорошей мишенью для возмездия.

Бежать, бежать, все время бежать… Из-за провала в памяти мой побег вместе с Шейри от Беликоза — по Пальцу, через Трагическую Утрату — казался недавним событием, словно и не прошли долгие месяцы.

На губах лошади показалась пена. Бедное животное обезумело от страха, огромное сердце билось в грудную клетку так, что я боялся, как бы оно не разорвалось. Ноги лошади начали подгибаться, чертить по земле, и вдруг невероятным образом тени появились впереди! Не представляю, как им удалось обойти нас, хотя чему тут удивляться. Мы же говорим о существах из другого мира. Конечно, такие пустяки, как законы природы, их не связывали.

Моя лошадь соскочила с дороги и понеслась куда-то прочь. Мне казалось, что эта погоня никогда не кончится, что это такое вечное наказание, наложенное на меня за все мои многочисленные проступки. За моей спиной тени смеялись, завывали, выражая презрение ко мне… То есть это было мое презрение к самому себе.

И тут моя лошадь споткнулась.

Я так и не узнал обо что. Была ли там выбоина в земле, или лошадь запуталась в ногах, или еще что. Я понял только, что мы ехали по дороге, а в следующий миг лошадь уже валилась вперед. В отличие от того случая, когда я ехал на Энтипи, а ее подстрелили, сейчас я был вполне уязвим. Если лошадь упадет на меня, я пострадаю.

"А какая разница? Когда тени тебя настигнут, они все равно растерзают тебя — здоров ты или ранен".

Когда я упал, то по инерции прокатился по земле, и мне надо было только продолжать это делать, чтобы укатиться от неминуемой опасности. Лошадь споткнулась еще раз…

И выскочила на ровное место. Она дико замотала головой, глянула на меня… и шарахнулась прочь.

— Вернись! — закричал я, но это не помогло. Кажется, лошадь не чувствовала себя обязанной по отношению ко мне. Я в отчаянии добавил:

— Я же освободил твоих друзей! Неужели это не считается?

Видимо, не считалось, потому что лошадь развернулась и убежала, оставив меня в пустыне и в одиночестве. В одиночестве, если не считать примерно около сотни призраков, гонящихся за мной.

11 СТРАШНОЕ

Я покойник. Это все, что сулит мне будущее. Покойник.

Тени отстали от меня не больше чем на милю-две. Земля дрожала под ногами — они подъезжали все ближе и ближе, а я…

Я огляделся.

Я стоял на широкой пустой равнине, плоской, негостеприимной, неинтересной, — такое я уже видел. Но это не была Трагическая Утрата — нет, ничего похожего. Однако тут было так же пусто, как и в том распроклятом месте, и, хотя с неба не светила луна, звездного света хватало, чтобы понять это. Открытая… полная до краев пустотой — вот какой была эта пустыня без имени. Наверное, она как-нибудь называлась, но я так хорошо потерялся, что не представлял как.

Мое чувство времени сбилось, и мне казалось: только вчера я был в полнейшем ужасе от пустыни. Тогда я оглянулся и был парализован открытостью пространства, которое меня окружало. Я буквально был в ужасе… от ничего.

Продолжая озираться, я ощущал себя так, словно вижу все это впервые. В пустыне… была какая-то красота. Природное очарование, которое я не мог оценить, когда впервые его увидел. Я тогда сжался от ужаса, отдался чувству ошеломления. Сейчас мне это казалось несусветной глупостью. Очень может быть, что пустыня больше не производила на меня должного впечатления, потому что с тех пор я много чего повидал и пережил. И прежние страхи потеряли силу. Все, что могла теперь сделать пустыня, — это указать моим страхам подходящее место.

Сколько всего я боялся в своей жизни… всерьез? Сколько разных вещей держали меня в цепких объятиях смертельного ужаса и отправляли туда, куда я, может, и не подался бы, будь предоставлен себе самому?

Насколько я позволял страху управлять мной?

Я хочу сказать, что провел дьяволы знают сколько времени, позволяя, чтобы мною двигало беспокойство о своей судьбе и намерениях богов в отношении ее, и не понимал — большая часть того, что я сделал, продиктована чистым страхом. Впрочем, тут можно возразить, что страх нужен богам, чтобы управлять нами. Что страх прямо противопоставлен свободной воле. В конце концов, у каждой вещи есть две стороны. То есть мы обладаем свободой воли, которая позволяет нам поступать так, как мы хотим… и страхом последствий, который служит для того, чтобы нас обездвижить.

Честно говоря, что-то мрачная жизнь получается.

Однако именно так я и жил. Со страхом, с гневом и обиженным возмущением.

Стоило ли оно того?

Я не знал.

Я, который никогда не сомневался в том, что имею полное право обижаться на весь мир, сейчас не знал, принял ли я в своей жизни хоть одно по-настоящему ценное решение. Нет, если все они были продиктованы страхом. Страхом перед… ничем. Как в пустыне. Там ведь ничего не было.

Когда появились тени, я не двинулся с места. Я так и сидел, глядя в никуда и придерживая посох. Тени, кажется, были очень озадачены, видя отсутствие реакции с моей стороны. Понятное дело, их это очень смутило. В конце концов, они — это был я. Они знали мои слабости и мои страхи. Они не сомневались, что я буду их так же бояться, как и все остальные, а то и сильнее. Знали, что теперь я должен умолять их пощадить меня или пытаться развязать последнюю отчаянную битву, рыдая без остановки, — не мог же я не понимать, что надежды у меня нет.

Меандр… он не боялся их. Из всех, кто был в том дворе, только он, кажется, ничуть не испугался ситуации, в которой оказался… и тени — ну да, они не знали, что с ним делать.

Теперь они, верхом на своих огромных призрачных лошадях, стали меня окружать, но, когда кое-кто из них принялся мелькать передо мной, я резко сказал:

— Стойте там. Вы загораживаете мне вид.

Тени остановились. Они смотрели друг на друга, и их смущение становилось все больше. Они явно ожидали, когда кто-нибудь из них сделает первый шаг. Но поскольку они все были одного поля ягоды, стихийного лидера среди них не нашлось.

Я надменно смотрел на них.

— Вы даже не знаете, где вы, верно? Оглянитесь. Оглянитесь, и вы увидите, что вас ничего не окружает.

Тени непоколебимо смотрели друг на друга — никто из них не хотел отводить от меня взгляда. Они были так заняты погоней, что не обратили никакого внимания, куда она их завела.

— Смотрите! — крикнул я таким повелительным тоном, что они не могли не повиноваться.

Они смотрели по сторонам, на пустоту пустыни, на пустую открытость, и даже кони начали под ними брыкаться. Животные явно почувствовали настроение своих хозяев.

С какой стороны ни подойди, все, что видели тени, казалось им угрожающим. Перед камнегрызами раскрывались широчайшие просторы земной поверхности, и для существ, проживших всю жизнь даже в еще более тесных пространствах, чем я, тут было невыносимо страшно. Жалкому инвалиду, известному под именем Невпопад, чьи горькие мечты и разочарования стали частью их сути, необъятные просторы внушали такой страх, что он мог потерять голову. А для темного облака абсолютной силы, которое было Гекатой… Не знаю, может быть, ее сила и подпитывала призраков, но, думаю, вряд ли Геката делилась с ними впечатлениями.

Когда я увидел страх на их лицах, то мог думать только о том, каким представляюсь я сам. Я испытал жгучее унижение, думая о том, каким видела меня Шейри и как я довел себя до жизни такой. Давно я познал яд презрения к себе, но никогда доселе не ощущал такого твердого презрения к своим ограниченным возможностям. Словно я действительно увидел себя впервые, и, должен сказать, зрелище не произвело на меня благоприятного впечатления.

Я резким движением указал на восток.

— А вон там!.. — крикнул я им. — Вон оттуда!.. Совсем скоро поднимется солнце!

Сильнее всего это подействовало на лошадей, и я поднялся и пошел к ним. Лошади попятились, призраки натянули поводья и выглядели сейчас так, словно боялись, что лошади могут их сбросить.

— Да, верно! Солнце! Вы ведь не любите солнце, правда, подонки? Вам не нравится чистый свет, который светит на вас — тогда становится видно, какие вы мелкие, гадкие существа! Чувствуете? Смотрите же! — И я указал на горизонт. — Смотрите, совсем скоро, вот-вот по отдаленным равнинам заскользят первые лучи солнца! Но вы и равнины не любите так же, как не любите солнце! Вы ненавидите открытость, потому что сами привыкли жить затаенно, украдкой, тесниться по углам! Вы ненавидите свет, потому что он освещает самые темные закоулки ваших презренных козней! Вы ненавидите тепло, потому что сами холодны и бессердечны! И что, я должен вас бояться? Неужели? — Я решительно захромал вперед и шлепнул ближайшую лошадь. Она попятилась от меня. — Посмотрите на себя! Вы бесполезные, жалкие создания! Вы вызываете страх в других людях, потому что надеетесь — их крики вызовут вой ужаса в ваших несчастных душонках! Но меня вы не обманете! Не сможете меня обмануть! Я единственный человек на этой земле, который знает вам истинную цену, вы, черви! Ничтожества! Подходите! Давайте вместе встретим солнце! Пусть тепло и свет прольются на нас, пусть просторные равнины, где мы с вами оказались, будут полностью освещены! Вы хотите доказать мне, мол, чего-то стоите? Тогда вставайте и делайте то, что каждый день делает каждое существо в этом мире — от самого большого до самого маленького. Встречайте солнце! Приветствуйте его!Приветствуйте, я сказал!

Тени закричали в один голос — жутко, неприятно знакомый — и попятились еще дальше, обескураженные. Я выхватил меч и закричал:

— Ну же, презренные глупые забияки! Посмотрим, из чего вы сделаны!

Они, словно одна большая черная волна, легким движением развернули своих лошадей и ускакали прочь. Я стоял и смотрел им вслед — они, поджав хвосты, бежали, бежали назад в Золотой город. Я смотрел на них до тех пор, пока они не превратились просто в пятнышки, тающие вдали.

Тогда я повалился на землю и начал хохотать, а потом смех сменился слезами и я рыдал, покуда не почувствовал себя совсем опустошенным.

Солнце не вставало, что ничуть меня не удивило. Я понимал, что ехал долго, но не думаю, что провел в пути целую ночь. Однако все это было не важно. Призраки не знали, когда восходит солнце, но их так ужасала сама возможность, что они предпочли убраться с глаз прежде, чем огромный пылающий шар совершит свой ежеутренний выход. Я сидел в пустыне, смотрел на восток и ждал. Я догадался, что Золотой город лежит на востоке, и без всякой особой причины считал такое совпадение несколько забавным.

Так я и сидел там, и через какое-то время стало видно, как над горизонтом начинается восход. В этот момент я понял, что сзади ко мне кто-то подходит. Меня насторожили мерные звуки "цок-цок" — стук лошадиных подков, — но поступь была совсем не такой, как у животных, на которых ездили призраки. Эти предполагали вес и форму. Они были настоящие.

Я обернулся и увидел, что на коне бледном ко мне подъезжает всадник. На нем был длинный черный плащ, капюшон которого закрывал лицо. Всадник подъезжал все ближе и ближе, и я, наклонив голову, следил за его приближением.

— Эй! — наконец окликнул я всадника.

Человек заставил лошадь остановиться в нескольких футах от меня и, перебросив ногу через луку седла, ловко спешился. Занятно, но в тот миг, когда человек слезал с лошади, я понял, кто это.

— А, это ты, — произнес я.

Сброшенный на спину капюшон открыл лицо Шейри с горящими черными глазами. Она смотрела на меня, а я придирчиво рассматривал ее.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил я плетельщицу. — Что-то выглядишь ты неважно.

— Нет-нет, я в полном порядке, — отвечала Шейри. — Ты и не представляешь, что мне пришлось пережить. Не представляешь… О-ох! — У нее сорвался голос. — Но ты узнаешь. О да, ты еще узнаешь.

— Неужели? — вежливо спросил я.

Она кивнула и, сунув руку в складки плаща, вытащила кинжал. Должен сказать, это было впечатляющее оружие. Эфес имел весьма оригинальное изображение скелета в воинских доспехах — кажется, его вырезали из настоящей кости (но была ли это настоящая человеческая кость, сказать не берусь). Кинжал имел длинное, тонкое, суживающееся к концу лезвие, по краю которого шли руны.

— Ты знаешь, что это такое? — спросила Шейри, и я обратил внимание, что голос у нее стал несколько скрипучим.

Я решился высказать предположение:

— Ножик?

— Не просто нож, — отвечала она с какой-то ненормальной гордостью. — Это… это кинжал Вишины. Единственное в мире оружие, которым можно убить того, кого убить нельзя.

Она повертела кинжал в руках так, что лезвие блеснуло в первом утреннем свете. Солнце, однако, еще не поднялось.

— О-о-о да, признаю, — продолжала Шейри, — сначала ты меня обманул. Когда я пронзила тебя копьем, а ты не умер. Я не могла в это поверить. А потом, чтобы выразить свое презрение ко мне, ты меня отпустил…

— Я не презрение хотел выразить… — начал я.

— Молчи! — выкрикнула она, и я тут же примолк. В ее глазах мелькала какая-то горячечная радость. — А потом… потом я узнала о кинжале Вишины. И я поняла, что он должен стать моим… если я хочу пуститься в опасное и ненадежное приключение. Ах да, — едко закончила она, — ты же не хочешь обо всем этом слушать.

Я немного подумал.

— Отчего же, — наконец сказал я. — Хочу.

Шейри от удивления заморгала.

— Ч… ш… что?

— Я хочу послушать твою историю.

Она облизнула пересохшие губы, выпрямилась. Честно говоря, выглядела она сейчас так, словно вот-вот упадет.

— А, поняла. Это просто увертка. Уловка, чтобы обмануть судьбу.

— Нет.

Мне показалось, что я говорю разумные вещи. Я и правда хочу послушать. То есть, если ты действительно столько всего перенесла только для того, чтобы попробовать меня убить, мне кажется, самое малое, что я могу для тебя сделать, — это выслушать, как тебе все это удалось.

— Но… — Шейри запнулась. — Но ты же никогда не хочешь слушать подобные рассказы!

— Они всегда не про меня. А твой — да.

Шейри качнулась и медленно пошла ко мне. Она плюхнулась на землю рядом со мной, крепко сжала нож и с опаской посмотрела на меня, очевидно желая убедиться, что я не стану отнимать у нее оружие.

Я, конечно, вовсе не собирался это делать. День занимался прекрасный, и мне не хотелось буянить.

И Шейри пустилась в подробный рассказ обо всем, что с ней случилось в долгом и весьма опасном походе за кинжалом, который сейчас она держала в руках. Я то и дело задавал вопросы, на которые она отвечала с изрядным терпением. Но я понимал, что ей приятно, поскольку мои вопросы означали, что я проявляю искреннее внимание. Только один раз по моей просьбе она прервала свое повествование — когда солнце начало показываться над горизонтом. Мы сидели молча, наблюдали, как солнце поднимается все выше и выше, как его лучи разливаются по равнинам, лаская их, словно нежный любовник. Земля оказалась пересохшей, покрытой трещинами, и я сказал, не особо задумываясь:

— Знаешь, пора бы уже твоему дару к тебе вернуться. Ты могла бы подумать, как применить свои плетельщицкие секреты, чтобы вызвать в этих краях дождь. Ему бы нашлось здесь неплохое применение.

Шейри медленно кивнула.

— Я заметила, что нити оживают.

Я даже позавидовал ей: мастерство плетельщиков позволяет им видеть в воздухе нити силы, которые являются неотъемлемой частью самой природы. Если верить тому, что говорила Геката — а мне не приходилось сомневаться в правдивости ее слов, — нити силы не всегда были и не всегда будут. Очень медленно, со временем — через десятилетия, века или еще позже, — эти нити исчезнут. Способности управлять силами природы и все другие погодные навыки устареют, будут утрачены. Те, кто занимается магией, займутся тем, что станут возносить полные надежд молитвы равнодушным богам, включая ту богиню, которую я, что вполне вероятно, отправил дожидаться последнего приговора, что бы это ни означало применительно к богам.

Я подумал: не рассказать ли обо всем этом Шейри… и, к своему удивлению, обнаружил, что не могу. Однажды я уже доставил себе грубое удовольствие — когда сообщил ей, что ее профессия скоро станет никому не нужна и она, или ее дети, или дети их детей однажды не смогут призвать и легкого ветерка, не говоря уж о разряде молнии на голову того, кто их дразнит. Но сейчас… сейчас я не мог найти оправданий для того, чтобы сказать все это. Может быть, мне было немного ее жалко… или — и это более вероятно — я самодовольно утешался мыслью, что знаю о ее судьбе больше, чем она сама.

— Итак, ты говорила… — подсказал я, когда солнце полностью вышло из-за горизонта — огромное, сияющее, ведущее с собой новый день. — Ты висела в пещере Ийэх, веревка, за которую ты держалась, горела, а разъяренные служители пускали в тебя стрелы со всех сторон…

— Верно, верно, — ответила Шейри и возобновила свою историю.

К тому времени, как она закончила повесть о своих приключениях, прошел по меньшей мере еще час, и я чувствовал сильную жажду.

— Вот так, — театральным тоном произнесла Шейри, поднимая кинжал, — я раздобыла кинжал Вишины. Найти тебя, конечно, труда не составило. Я просто поехала по кровавому следу. Я знала, что рано или поздно он приведет к тебе.

— У тебя не найдется чего-нибудь попить? — вдруг спросил я.

Шейри была сбита с толку.

— Жажда — самая последняя твоя забота на этот момент, ты что, еще не понял?

— Нет, мне кажется, это важно. А тебе?

Шейри помотала головой и вздохнула, с непроницаемым лицом вытаскивая из-под плаща бурдюк и протягивая его мне. Я сделал глоток, просто чтобы смочить пересохшее горло, и вернул бурдюк ей.

— На тебя глядя, можно решить, что тебе бы и самой не помешало глотнуть немного. Ты столько рассказала. Наверное, пить теперь ужасно хочется.

— Да, — признала Шейри и отпила немного воды сама. Потом закрыла бурдюк и снова привязала его к поясу.

— Ты очень здорово все рассказала.

— Правда? — Комплимент показался ей неожиданным. — У меня нет талантов рассказчика…

— Ну, не думай о себе так плохо.

— Итак… — Шейри стиснула кинжал в руке, а потом ловко перебросила его из одной руки в другую, как заправский рубака. — Ты готов умереть от руки единственного кинжала, который может тебя убить?

— До того как это произойдет, я должен сказать тебе три вещи. Во-первых, — спокойно произнес я, не делая никаких попыток защититься, — ты все перепутала. У кинжалов нет рук.

Шейри задумалась, а потом нетерпеливо сказала:

— Хорошо. Умри от моей руки, в которой кинжал, который…

— Во-вторых… ты совершенно напрасно столько всего перенесла. Я снова смертен. Теперь меня можно убить и камнем подходящего размера.

— Что? — Шейри побледнела. — Ты насмехаешься надо мной?

— Боюсь тебя обидеть, но нет. — Я начал оправдываться. — Зачем мне тебе лгать? Если ты ударишь меня своим кинжалом, то все равно убьешь меня — будь я бог или человек. Так что если уж ты выбрала его своим оружием, то тебе должно быть все равно. Но я подумал, что ты, наверное, могла бы оценить иронию ситуации. Такое грандиозное приключение — и все впустую. Я… пожалуй, не стану объяснять, как со мной такое случилось, если ты не возражаешь. С одной стороны, это никак не может сравниться с твоими невероятными похождениями, а с другой…

Она меня не слушала. Притопывая, она ходила по небольшому кругу и чуть не лопалась от досады.

— Ну да, это на тебя похоже! Ты меня никогда не уважал! Я рискую жизнью и здоровьем, чтобы раздобыть это оружие как единственное средство убить тебя, а ты тут тем временем теряешь неуязвимость! Да я могла бы подождать и не торопясь пристрелить тебя из лука!

— Если бы ты использовала горящую стрелу, то вообще-то могла бы разобраться со мной в любое время. — Я решил ей помочь. — Оказывается, я никогда не был защищен против огня.

От этой новости Шейри просто застыла на месте. Я решил, что ее сейчас хватит апоплексический удар.

— Так ты не был неуязвим? И мне не сказал?!

— Я тогда не знал. Извини. — Я нахмурился. — А почему я перед тобой оправдываюсь? Ты, кажется, не в моих интересах действуешь.

— Да и ты со мной никогда не считался. — Шейри с выражением холодной ярости на лице подняла кинжал. — Это еще одна причина, Невпопад, по которой тебя надо убить… как будто всего остального недостаточно.

Свое отношение я выразил только поднятием брови.

— Ты меня убьешь, даже несмотря на то, что я уже не тот, каким был?

— Я убью тебя за то, что ты всегда один и тот же. А заодно и за то, каким ты был, и чтобы ты не стал тем, кем можешь стать. Вот три мои причины, — упрямо сказала Шейри.

Она замерла в шаге от меня, держа нож на изготовку, собираясь кинуться на меня, а то и попытаться пырнуть меня в сердце. Мой меч по-прежнему был в ножнах, укрепленных на спине, посох, разъятый на две половинки, пребывал засунутым за пояс. Я мог бы выдернуть любую из них, чтобы попытаться отбить нападение. Но ничего не стал делать. Просто стоял на месте.

— Ты, — продолжала плетельщица, — говорил, что хочешь сказать мне три вещи. А сказал пока только две. Ну и что там у тебя третье? Это будут твои последние слова.

— Вообще-то, — спокойно сказал я, — это твои слова… а именно — имена обладают властью.

Шейри смотрела на меня.

— И что?

Я провел на ногах всю ночь, убегая от погони, и теперь это начало сказываться. Я произнес очень усталым голосом:

— Убери этот дурацкий ножик, давай вернемся в Золотой город и посмотрим: остался ли там кто-нибудь в живых, хотя мне кажется, что никого не осталось. И еще: нет ли там еды — по-моему, она там должна быть. И оставим эту твою глупую затею убить меня, ладно, Дениис?

Когда Шейри услышала, как я произнес имя, названное мне провидцем — кажется, это было давным-давно, чуть ли не в прошлой жизни, — она замерла, и по ее лицу пронеслось с десяток противоречивых эмоций.

— Ладно, — сказала Шейри, известная также как Дениис, и опустила кинжал. Потом покачала головой и с удивлением на меня посмотрела. — Я должна была догадаться, — пробормотала она. — Должна была догадаться.

— О чем догадаться?

Она снова полезла в складки плаща. Другой такой универсальной одежки я еще не видал и уже начал думать, что там можно спрятать целую армию. Шейри вытащила пергамент и показала его.

— Вот тут все написано. "И придет человек, который знает твое имя, и он займется…" — да, так он и сказал.

Я сразу узнал почерк.

— О боги… неужели это…

Шейри кивнула, а глаза ее радостно засияли.

— Да, это написал провидец, который умер в твоей таверне. Мы с ним однажды играли в карты за одним столом, и он проиграл мне изрядную сумму, а вместо денег заплатил предсказанием. Его невозможно прочитать. Оно…

— Написано рунами, знаю, знаю, — простонал я. — И что… ты поэтому…

— Украла алмазы у Беликоза? Да. По крайней мере этот. Поэтому я сделала большую часть того, что сделала.

— Потому, что это было на куске пергамента?

— Там было так написано, — упрямо сказала Шейри. — Это означает, что так все и должно быть. Никто не станет тратить время на то, чтобы писать неправду. Получается, что человек, который знает мое имя… Это ты. — Она указала на меня. — Еще тут говорится, что ты…

Я выхватил лист из рук Шейри и прямо перед ее испуганным лицом разодрал пергамент на кусочки. Потом бросил их на землю, потоптал и распинал обрывки. Этому занятию я предавался долго, а потом остановился, тяжело дыша и исподлобья глядя на Шейри.

— Ну что, все? — спросил я.

Она подняла руки, показывая, что не станет мне возражать.

— Ладно…

— Отлично. А теперь давай выбираться отсюда. Ты, я и лошадь, на которой ты приехала.

Мы взобрались на лошадь, которая оказалась довольно крепким животным и хорошо несла двойной вес. Шейри (мне странно было называть ее Дениис) развернула лошадь, и мы резвой рысью отправились в Золотой город. Сидя позади Шейри, я обнимал ее за талию, что было гораздо приятнее, чем могло бы показаться.

— Не могу поверить, — сказал я ей, — что ты пыталась меня убить только потому, что так тебе было велено каким-то пергаментом.

— Нет, в пергаменте этого не было, — радостно ответила Шейри. — Эту часть я сама придумала.

— Ах вот как. Очень… изобретательно.

После этого мы замолчали, а потом я очень осторожно сказал:

— Шейри… есть то, о чем нельзя не сказать. То, что… случилось между мной… и тобой… тогда… давно…

— Не надо ходить кругами, — ответила она ровным твердым голосом. — Я знаю, о чем ты пытаешься сказать. Но ты имеешь неверные представления.

— Неужели?

Она глянула на меня через плечо и сказала:

— Нет "нас", Невпопад… по крайней мере в том смысле, который ты подразумеваешь. Думаю, ты это еще не понял. Есть ты… и есть я… а еще есть силы, которые действуют на нас и заставляют нас что-то делать друг другу. Которые управляют нашими жизнями и телами и сталкивают нас друг с другом, словно волны над Средним Пальцем. Я смогла прийти в себя после… того события… только потому…

— Ты про кольцо говоришь?

— Да, — отрезала она явно более гневно, чем ей хотелось бы. Потом плетельщица взяла себя в руки и продолжала: — Это была не я… и не ты… Ни ты, ни я не могли ни выразить свое мнение, ни повлиять на события, ни…

— Я пытался, — выпалил я.

Шейри остановила лошадь, которая в ответ раздраженно фыркнула. Затем плетельщица повернулась и вопросительно посмотрела мне прямо в глаза — я увидел, как ей больно.

— Ты… хотел?.. Как… как же ты?..

— Да я не про то, — поспешно поправился я. — О боги, я не в этом смысле. Но я… я думал о том, чтобы взять тебя таким путем… потому что знал, что ты сама никогда… но я никогда бы не стал. Но иногда… мне такое в голову приходило… я просто… я знаю, что технически это ты меня взяла, но такое бы никогда не случилось, если бы не…

— Ты что, оправдываешься?

Я замолчал и отвел взгляд в сторону. Я не мог вымолвить больше ни слова. А Шейри, не опуская взгляда, заговорила:

— Со мной это было впервые.

Я даже заморгал от удивления.

— Что?

— Вот это. С тобой. В тот раз и во все следующие разы… это был мой первый… ну, понятное дело, не после того, как был первый раз, но…

Ее подбородок едва заметно дрогнул, и, наверное, я впервые понял, какая она молодая. Моложе меня как минимум на два года. Какая молодая, какая беззащитная!

— Я не дурочка. Не… романтическая глупышка, — продолжала Шейри, и мне было видно, как ей трудно держать себя в руках. — Я знаю, как устроен мир, какова жизнь. У меня нет сказочных фантазий насчет того, каким должен быть первый раз… но я… — Шейри покачала головой. — Я никогда не представляла, что это будет так. Ну, тебе, по крайней мере, будет приятно узнать, что если бы ты даже тогда попросил у меня прощения… этим бы ничего не исправил.

— Хм.

Мы так сидели довольно долго, а потом я тихонько сказал:

— Однако я, правда… Ну, прошу у тебя прощения… И мне еще больше жаль, что ничего этим не исправишь.

— Да, но… — Шейри отвернулась от меня и шлепнула поводьями, давая команду лошади двигаться. — Не стоит доверять всему, что говорят плетельщики и колдуны.

Я нахмурился, потому что не совсем ее понял.

— То есть?

— Я сказала, что это бы не помогло. Знаешь, — Шейри пожала плечами, — я не совсем честно это сказала.

Я начал смеяться.

— Не смейся, — резко произнесла плетельщица. — Ничего смешного.

Я замолчал, и остаток пути мы проделали в молчании.

Когда я в предыдущий раз въезжал в Золотой город, в нем стояла мертвая тишина; в этот раз мертвая тишина в нем была другого сорта… а именно такая, какая стоит в том месте, где случилось немало смертей.

Лошадь Шейри не имела никакого желания входить в город. Я не мог ее в этом винить. Чувства у животных настроены на всякие природные штуки гораздо тоньше, чем у нас, и даже я ощущал в городе тяжелую атмосферу смерти. Будь у меня хоть немного мозгов, я и сам бы ни за что в город не поехал, но мной двигало болезненное любопытство — хотелось взглянуть на последствия. И вот мы с Шейри оставили лошадь привязанной к какому-то кусту за пределами стены и вошли в ворота.

Большую часть пути в сторону Верхнего города мы не сказали друг другу ни слова. Сначала Шейри во все глаза глядела на разрушения на улицах, но через какое-то время заставила себя смотреть вперед. Возможно, ее беспокоила мысль о том, что если она станет слишком долго размышлять о бедствиях и несчастьях, которые обрушились на головы бывших жителей этого города, то сможет поддаться искушению пойти наперекор предсказаниям, судьбе или чему там еще и всадить добытый с таким трудом нож мне промеж ребер.

Мы подъехали к низкой стене, и я внимательно ее осмотрел: нет ли каких признаков моих теней, сидящих наверху и помахивающих призрачными клинками. Ничего такого там не было. Конечно, это ничего не значило — день был в разгаре. Однако когда мы миновали ворота и поехали дальше, я вздрогнул от неприятного воспоминания.

Потом я остановился, а Шейри замерла рядом, вопросительно глядя на меня.

— Ты их слышишь? — тихо спросил я. Шейри насторожилась и тоже услышала. Отдаленное жужжание.

— Мухи? — спросила она, поначалу не догадавшись. Но сразу же все поняла, увидев, как я мрачно кивнул. — Ой. Мухи.

— Да. Они, кажется, взялись из ниоткуда, когда появилось угощение, а? — заметил я. — Если хочешь, подожди меня здесь, зрелище будет неприятное.

— Я смогу выдержать все, что выдержишь ты, — ответила Шейри.

— Как хочешь.

Я пожал плечами, и мы пошли дальше.

— Думаю, еще пара дней, — сказал я, — и нам не понадобится слушать, откуда раздается гудение, чтобы узнать, где лежат тела. Запах будет такой, что соберет хищников со всей округи, а людей отгонит на несколько миль.

Мы подошли к большому дому, и я увидел первые тела, лежащие на ступенях. Я узнал Гэвина, молодого человека, который так хотел подражать мне. Он лежал головой вниз и раскинув руки. В глазах — вопросительное выражение, на груди — кровь.

Шейри ахнула, увидев его.

— Мальчик, он же совсем еще мальчик, — пробормотала она.

— Был, — только и сказал я и не стал описывать, как он стремился стать тем, кто занимается грабежами и насилием… как и я, его идол.

Мы осторожно обошли труп и вошли в дом.

Там кругом была кровь. На стенах, на полу, везде ползали, пируя, насекомые, а вдали я услышал хлопанье крыльев и понял, что крылатые падальщики уже получили извещение об ожидающем их банкете. На парадном дворе, как оказалось, лежало больше всего покойников. Там было густо от мух, которые, занимаясь собственными делами, не обращали на нас никакого внимания. То и дело какая-нибудь наиболее любопытная муха жужжала возле нас, и тогда я прихлопывал всех оказавшихся слишком близко. Я оглянулся на Шейри. Она была несколько бледновата, но в общем, разглядывая последствия кровавой мясорубки, держалась молодцом.

Я повидал немало полей битв, на которых валялись тела павших воинов, и руководил сооружением немалого количества погребальных костров, когда мы сжигали тела, чтобы они не достались червям. В одном месте мне показалось, что я видел останки Охлада.

"Кто бы мог подумать, что Тому Парню, оказывается, повезло", — подумал я.

— Нам надо… — медленно начал я, — надо все здесь сжечь. Нельзя оставлять их вот так.

— Да, — кивнула Шейри, пристально глядя на разбросанные вокруг тела. — Да… надо.

И тут у одного из углов арены, на которой была полностью растерзана моя бывшая армия, я кое-что увидел. Кусок пергамента, плавающий в луже крови. Я вспомнил, что именно здесь я в последний раз видел Меандра.

— Что это? — окликнула меня Шейри, а я быстро подошел, аккуратно вытащил пергамент и расправил его, чтобы лучше видеть слова. — Что это? — повторила она.

Я ощутил, как сжимается у меня горло, а в затылок стучит далекая боль.

— Это записка. Адресована мне.

— Записка? От кого? — спросила Шейри, подходя ближе и пытаясь заглянуть мне через плечо.

Я сделал глубокий вдох и стал читать:

Мой милый Невпопад! Подозреваю, что ты выжил, раз читаешь мое письмо. Подозреваю также, что ты выживешь, даже если само солнце погаснет. В случае, если я прав, а так обычно и бывает, мне хочется оказать тебе услугу — услугу одного предводителя другому. Хочу сообщить тебе, что я обманывал тебя весьма последовательно. Я помню каждый миг каждого дня прожитой мною жизни. И хорошо помню, как убил твою мать. Последние слова, что она крикнула перед тем, как я убил ее, были: "Я тебя прощаю". Так и не знаю — мне предназначала она свои слова или тебе. В любом случае, меня беспокоит, что в результате событий, коих я стал вынужденным свидетелем, ты можешь потерять свою способность ненавидеть. Это было бы непростительной растратой материала, поскольку твоя ненависть заведет тебя очень-очень далеко. Это твое главнейшее оружие. Не расставайся с ней. И ненавидь меня. Неуловимо твой…

Король Меандр.

Шейри смотрела на письмо довольно долго, а потом тихо сказала:

— Ты же понимаешь, он совсем безумен. У тебя нет никаких оснований верить его словам, как и всему остальному, что он говорил.

— Понимаю, — очень тихо сказал я, а потом старательно порвал письмо на мелкие клочки, точно так же как поступил с предсказанием, которое вырвал из рук Шейри. — Он хочет написать для меня будущее.

— Ты же не станешь давать ему…

В воздухе раздался громкий крик. Мы обернулись и увидели, как я и ожидал, Морданта. В его когтях что-то блестело, он спикировал ниже, отпустил то, что держал, и предмет упал на землю с глухим стуком неподалеку от нас.

Мы, не веря своим глазам, смотрели на него.

Это был Глаз Смотрящего… целый. Правда, он был словно склеен из сотни кусочков… но так или иначе, а камень снова собрался в единое целое. Он блеснул, словно бросил на меня взгляд в ярком свете дня, и я инстинктивно попятился. К моему удивлению, и Шейри тоже. Кажется, от близости алмаза ей было еще больше не по себе, чем мне.

— Это… он? — спросила она.

Я медленно кивнул.

— Я видел, как проклятый камушек разлетелся на сотню кусков, но вот он — опять целый, — удивился я. — Я и не предполагал, что такое возможно. Но если вспомнить то, что я пережил, начнешь думать, что ничего невозможного нет.

И я рассказал Шейри кое-что из случившегося со мной: обо всем, что я узнал про Глаз, и о том, кем оказалась моя супруга. Я решил не рассказывать Шейри о том, что обрек мир на вечную жизнь без богов. Я бы ни за что не стал этим хвастаться.

— И что мы станем с ним делать? Я хочу сказать… мы же не можем оставить его здесь.

— Нет, он слишком могуч, — согласилась Шейри. — Надо от него избавиться.

— Да, ты права. Конечно.

Шейри, немного взволнованная, продолжала:

— Я хочу сказать… этот камень… он же символ чистого хаоса. Все, что долго находится рядом с ним… ну, понятно, что потом случаются жутчайшие события…

— Очень часто — во имя богов, — прибавил я.

— Да, верно. Правильно. Итак… — Шейри сделала глубокий вдох. — Тогда я… пожалуй, пойду и возьму его.

Она шагнула к алмазу, а я тут же положил ей руку на плечо.

— Ты? — тихо спросил я. — А почему ты? Я его возьму. В конце концов, это я его носил на себе. Я знаю, как с ним обращаться.

— Да-да, и очень хорошо показал, что именно можно сделать с этим алмазом, — отозвалась Шейри, обводя рукой двор, где кучами лежали тела. — Зато на меня он никогда не оказывал своего дурного влияния…

— Да, особенно если вспомнить, кто из нас за кем гонялся, — отвечал я. — Раз я за него бился и отбил его, я и понесу.

— Ну нет, я понесу! — прорычала Шейри и протянула руку за кинжалом.

Тогда я быстро развернул свой неповрежденный посох и выщелкнул лезвие изо рта дракона, приготовившись к нападению Шейри.

В чувство нас привел громкий пронзительный крик Морданта; мы замерли, где стояли, и смущенно посмотрели друг на друга.

— Кажется, — тихонько заметила Шейри, — никому из нас лучше не брать его. Что будем делать?

— Поищем лопаты, — предложил я.

Не прошло много времени, как мы разыскали пару штук и принялись копать. За работой я мельком подумал о той кучке драгоценных камней, лежавшей сейчас в особняке. О щедром подарке, который я принес из пещеры у горы Орлиное Гнездо как подарок для моей любимой жены. Я представил, как пойду сейчас и заберу их, но с немалым трудом решил все же этого не делать. Может, мне только казалось, но все же я не мог не думать о том, что была какая-то связь между этими алмазами и страшным камнем, лежавшим сейчас на земле возле ямы, которую углубляли мы с Шейри. А потом, чем меньше вещей мне будет напоминать об этом безумии, тем лучше будет для меня же.

Мы копали почти весь оставшийся день — нам все казалось, что яма для камня выходит недостаточно глубокая. У нас была кое-какая еда, но уверяю вас, что лучшее средство умерить аппетит — прийти туда, где кругом валяются трупы. День все тянулся, и тела начали пахнуть, но Шейри проделала несколько манипуляций, осторожно потянув какие-то погодные нити. Скоро подул довольно сильный ветер, который значительно ослабил запах вокруг нас. Я был очень благодарен Шейри и прямо сказал ей об этом. Она только махнула рукой.

Наконец мы оба решили, что яма достаточно глубока. При помощи лопаты я загнал туда алмаз, и он беззвучно скатился вниз.

— Давай положим сверху несколько тел, — предложила Шейри, — а то кто-нибудь поймет, что тут свежая земля, и начнет копать — тогда, натолкнувшись на трупы, дальше уже не полезут.

— Прекрасная идея. Я даже знаю, какие тела взять. Я подошел к крыльцу, отогнал мух с тела Гэвина, взвалил его на плечо и, притащив к яме, сбросил вниз. Сверху я положил тело Гекаты. Оно казалось ненатурально легким, словно вес Гекате придавала только ее ненависть. Я мельком подумал, сколько веса мне придавала моя ненависть, но быстренько перестал об этом размышлять, решив, что вопрос уж слишком глубокий.

Шейри, стоя на краю ямы, смотрела на Гекату.

— Раньше я богов не видела, — сказала она.

— Ну и каковы впечатления?

— Я думала, она будет повыше ростом.

И мы стали закапывать трупы. Вниз земля явно летела быстрее, чем вверх, когда мы копали яму. Ко времени завершения работы грязь и пот покрывали нас целиком, а солнце начинало садиться. Хорошо же мы провели этот денек — в городе, где слышно было только жужжание насекомых и звон лопат.

Когда мы закончили, я сходил в дом и через несколько минут вернулся с маслом в банках. Я стал разливать его повсюду, а Шейри наблюдала за мной.

— Ты, кажется, думаешь о чем-то, — попробовал я заговорить с ней, выливая остатки масла на тела.

— А, ничего. — Она не хотела разговаривать и игнорировала все мои прочие попытки завязать разговор.

Прошло несколько минут, упало несколько удачно брошенных факелов, и двор запылал. Мухи, конечно, были страшно расстроены таким поворотом дел, а языки пламени уже лизали тела людей, главный грех которых при жизни состоял в том, что они слушали меня.

"Значит… им самим надо было думать хорошенько", — вот и все, что я тогда подумал.

К тому времени, как пламя поднялось выше, мы уже покинули город. Я сделал только одну короткую остановку по пути к выходу — посетил алтарь, посвященный мне. Один из многих, как мне сообщили, открытых в городе. Конечно, ранее он был поставлен в честь какого-то другого бога, но сейчас вокруг него размещались мои грубо нарисованные портреты, а на нем лежали принесенные в жертву животные. Я долго смотрел на все это, не обращая внимания на призывы Шейри идти, а потом встал на колени и что-то тихо прошептал. Когда я подошел к Шейри, она нетерпеливо спросила:

— Что это ты делал?

— Молился сам себе, — отвечал я. — Если я не могу помолиться себе о самом себе, то кому же мне тогда молиться?

Мы стояли за пределами Золотого города и смотрели, как пламя лижет небо и дым поднимается вверх огромными густыми клубами. На моей вытянутой руке сидел Мордант. Огонь продолжал свою очистительную работу, а в глазах Шейри было все то же задумчивое выражение.

— Да в чем дело? — спросил я ее. — Ты мне ничего не говоришь. Молчаливость никогда не была твоей сильной стороной. Так что давай рассказывай.

— Ну, — Шейри вздохнула, — я думаю о том, что мы вынесли городу смертный приговор, вот и все. Как я уже говорила, камень — средоточие раздоров и соперничества. Может быть, со временем он будет становиться все сильнее и сильнее, а это значит, что всякий, кто поселится в городе, рано или поздно падет жертвой энергии хаоса, излучаемой алмазом. Наверное, надо было придумать другой способ, как от него избавиться…

— Нет, мы все правильно сделали, — уверенно сказал я. — Во-первых, очень может быть, что больше никто не станет селиться в этом городе. А если город и заселят какие-нибудь люди, если начнут сражаться… сама подумай, надолго ли их хватит? В конце концов им придется помириться, а иначе они друг друга поубивают. Правда, Мордант? — спросил я нежно.

Шейри с неодобрением посмотрела на хролика; мы отправились в путь, а лошадь свою Шейри вела за поводья.

— Не представляю, что ты нашел в этом жутком животном.

— Это не просто животное. Это, — и я слегка повел рукой, на которой сидел Мордант, — моя матушка, родившаяся в новой жизни в теле низшего существа и присматривающая за мной.

Шейри, кажется, была потрясена до глубины души.

— Откуда, дьяволы тебя забери, ты это взял?

— Из сна, который мне приснился. Конечно, ты тоже в нем присутствовала. Ты небось будешь отрицать, что сама на меня его и наслала, как уже бывало не раз?

— Еще бы! Конечно буду отрицать. Тебе пора бы уже самому за себя думать, а не обвинять меня во всем, что с тобой случилось.

— Неужели пора, Мордант? — спросил я хролика.

— Совершенно верно, — сказал мне Мордант.

Мы остановились и во все глаза уставились на зверя, который вдруг четко и понятно заговорил.

А Золотой город, известный под многими именами, но чаще всего называемый жителями Ерушалем, ярко пылал под быстро темнеющими небесами.

Оглавление

Книга первая ПОЛНАЯ И ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ СУДЬБА

  1 ШТУКОВИНА

  2 СТРАХ И НЕНАВИСТЬ В "БУГГЕР-ЗАЛЕ"

  3 ПРОВИДЕЦ

  4 ПАСЫНОК СУДЬБЫ

  5 В ТЕНЯХ БА'ДА'БУМА

  6 ПЕРСТ СУДЬБЫ

  7 ТРАГИЧЕСКАЯ УТРАТА

Книга вторая ЧЕРВЬ ПОБЕДИТЕЛЬ

  1 СТРАННОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

  2 ПОБЫТЬ ДОМА

  3 ОТМЫВАНИЕ СЕМЕЙНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

  4 КУСОК В ГОРЛЕ

  5 ВОЙДУ Я К МИЛОЙ В КЛЕТКУ

  6 ВИСЕЛЬНЫЙ ЮМОР

Книга третья ТАНЦЫ С БОГАМИ

  1 ИСКУССТВО КАК ВОЙНА

  2 ПРИВЕТ С ДАЛЕКОГО СЕВЕРА

  3 СВЯТЫЕ ХЛОПОТЫ

  4 ЕСЛИ БЫ ДА КАБЫ

  5 КОРОЛЬ ТРЕЩИНЫ И ЩЕЛИ

  6 ПОБЫТЬ ИЛЬ НЕ ПОБЫТЬ?

  7 КТО ДУРАК, А КТО КОРОЛЬ

  8 ЧУДОВИЩА И БОГИ

  9 МАЛЫЕ ЖЕРТВЫ

  10 ТАНЦЫ С ТЕНЯМИ

  11 СТРАШНОЕ