Друг в зеркале [Вера и Марина Воробей] (fb2) читать онлайн

Сестры Воробей ДРУГ В ЗЕРКАЛЕ (Романы для девочек — 4)

1

Осеннее солнце настойчиво пробивалось сквозь оконное стекло, щекотало веки и мешало спать. Егор поморщился, прикрыл глаза рукой и тихо застонал. Он лежал на диване в джинсах и черной футболке навыпуск. От неудобного положения тело его затекло, а шею свело.

Оглядевшись по сторонам, Егор понял, что находится дома, но легче от этого почему-то не стало. Он помассировал шею пальцами, сморщился от боли в позвоночнике и прислушался.

С кухни доносилось фальшивое, но старательное пение. Было слышно, как яичница с салом шкворчит на сковороде.

«Алена, опять эта Алена, — догадался Егор. Неужели она вчера так и не ушла?»

Меньше всего на свете ему хотелось есть, И запах яичницы с салом только раздражал.

«Вот бы выпить кока-колы, а еще лучше холодного молока», — мечтательно подумал Егор. Но ни молока, ни кока-колы не было, а Алена продолжала петь.

Было часа четыре дня, но Егор все никак не мог проснуться. Он медленно сел, приглаживая волосы и вспоминая события вчерашнего дня: юбилей школы, спектакль, где он должен был играть Ромео, Алену, предлагающую ему металлическую флягу со словами «выпей для куража» и Кахобера Ивановича, который гневно кричит: «Вон!».

«Кажется, я вчера перебрал, — заключил Егор. Кажется, я пошатывался на сцене и меня… попросили уйти. Наверное, спектакль провалился, и все из-за этой Алены. Ух! — И он погрозил в сторону двери. — Кассета! — внезапно вспомнил он. — Вчера Сюсюка принес мне кассету, сказал, что мне будет интересно посмотреть». — И Егор стал шарить руками по дивану.

Так ничего и не наЙдЯ, он пошел на кухню. Алена в фартуке его матери хлопотала у плиты. Яичница пригорела, и нерадивая кулинарка, стоя в дыму, походила на героиню из фильма ужасов.

— Не понимаю, как это произошло, — сказала она, виновато глядя на Егора. — Все время следила, а она все равно пригорела.

— «Все равно пригорела», — передразнил ее Егор. — От тебя одни неприятности.

В фартуке Алена выглядела особенно нелепо. Гораздо привычнее она смотрелась в короткой, обтягивающей юбке и высоких сапогах на шнуровке.

На кухне было душно и накурено. Родители Егора на месяц уехали в Германию, и к нему часто заходили друзья. Сначала это радовало, было приятно ощущать себя полным хозяином квартиры, нравилось, что нет надобности смотреть на часы, не нужно было выпроваживать засидевшихся гостей, чтобы не сердить родителей.

Но через две недели это стало надоедать. Хотелось побыть одному, послушать музыку, но друзей это явно не устраивало. Они уже привыкли к тому, что есть «своя квартира, куда можно прийти в любое время и где обязательно кого-нибудь встретишь».

— Что, ушли они вчера? — мрачно спросил он Алену, открывая окно.

— Как же, ушли. — Алена пыталась отскрести остатки яичницы от сковороды. — Разве от них дождешься. До пяти утра сидели. Два раза в ларек бегали. Песни под гитару орали. Ужас.

«Если Алена так говорит, значит, это действительно ужас», — подумал Егор. Ему стало обидно, что гости даже не заметили отсутствия хозяина. Его отсутствия. Он достал из пачки сигарету, поднес к ней спичку и затянулся. В глазах помутилось, и Егору стало противно.

— Бросаю курить, — сказал он, разминая сигарету в полной пепельнице. — Надоело дым глотать.

Алена недоверчиво посмотрела на него и поставила перед ним тарелку с тем, что должно было быть яичницей.

— А кока-колы нет? — грустно спросил Егор. Алена заглянула в холодильник и вытащила оттуда банку пепси.

— Специально для тебя припрятала, — сказала она не без гордости. — Иначе эти все бы выпили.

Егор схватил банку, рывком открыл ее и сделал несколько жадных глотков. Он зажмурился от удовольствия отпил еще и только потом сказал:

— Спасибо тебе. Ты настоящий друг.

— Друг? — Алена приподняла выщипанные брови. — Ночью ты говорил совсем другое.

— Ночью? — переспросил Егор и тут же понял, как глупо это выглядит со стороны. — Что говорил?

— Говорил, что еще ни к кому не испытывал таких чувств, как ко мне. Говорил, что я — именно то, что тебе нужно.

— Это не я говорил, — мрачно произнес Егор. Это ром во мне говорил. Ведь это ты меня подпоила?

Алена смущенно отвела глаза.

— Кстати, — спохватилась она, — помнишь, как к тебе заходил Сюсюка, он еще передал какую-то кассету…

— Как раз эту кассету я искал все утро. Где она?

— У меня — ответила Алена. — Только я ее не смотрела, ждала, когда ты проснешься. Больше не будешь? — спросила она, указывая не нетронутую яичницу.

— Нет — помотал головой Егор.

— Тогда я убираю, — и с этими словами она без сожаления выкинула свою стряпню в помойное ведро.

Они поставили кассету и поуютнее устроились на диване. Алена хотела, чтобы Егор ее обнял, пыталась сесть к нему поближе, но он незаметно отодвигался. Ему было не по себе из-за вчерашнего вечера в школе, откуда его выгнали с позором. Да и чувствовал он себя так, что с трудом мог выносить самого себя, не говоря уж об Алене.

Сначала на экране были только помехи, но потом появился Кахобер Иванович.

— Разрешите считать вечер, посвященный двадцатилетию школы, открытым, — торжественно произнес он.

Его усы горделиво топорщились, казалось, даже они понимали значительность момента. В зале восторженно зааплодировали.

— Это что, вчерашний вечер? — спросила Алена.

— Да, да, — ответил Егор. — Не мешай.

На экране открылся занавес и начался спектакль «Ромео и Джульетта». Егор увидел самого себя в роли Ромео и покраснел. Всегда немного неловко видеть свое изображение, но обычно Егору это нравилось он считал себя привлекательным. Но не на этот раз. Он шатался, произносил реплики заплетающимся языком и опирался на Максима Елкина.

— Ничего себе, — проговорил он, стараясь скрыть смущение. — А мне казалось, что я в ударе.

В зале раздался смех. Сначала неуверенный и тихий, а потом все громче и громче. Быть смешным для Егора это самая изощренная, самая мучительная пытка. И вот он видел, как вся школа, от мала до велика, потешается над ним.

— Давай перекрутим, — сказал Егор и хотел взять пулы, но Алена и не думала этого делать.

— Нет, нет, нет, — сказала она. — Это же самое интересное.

Она действительно была увлечена происходящим на экране и даже не смотрела на Егора. И к лучшему, потому что в его глазах светилась такая ненависть и злоба, что даже ей стало бы страшно.

Когда действие с участием Егора закончилось, он с облегчением вздохнул и произнес:

— Кахобер выгнал меня. Не представляю, как они смогли доиграть спектакль без Ромео.

И каково же было его удивление, когда он увидел, что спектакль продолжается как ни в чем не бывало, только вместо него Ромео играет Сюсюка.

— Но это же смешно! — гневно воскликнул Егор.

— Да? Но почему-то никто не смеется, — ехидно заметила Алена.

— Этого не может быть! — продолжал возмущаться Егор. — Это же самый неподходящий человек, какого только можно представить! Он и в жизни не может двух фраз гладко произнести, не то что на сцене.

Но такими словами Егор успокаивал самого себя. Туся в роли Джульетты была так хороша, так искренне и трогательно играла, что рядом с ней и Сюсюка выглядел достойно. Черное платье облегало ее фигуру, и было хорошо видно, как Туся пластична и стройна. Легкий газовый платок лежал у нее на груди, а каштановые волосы были распущены. Настоящие слезы катились по ее щекам, когда она прощалась с Ромео. Словом, даже самый злобный ее враг не мог не засмотреться на нее.

— Черт возьми, как она хороша, — произнес Егор и потянулся за сигаретой.

— Ты же решил бросить курить, — напомнила ему Алена.

Она сама была не рада, что затеяла просмотр этой кассеты. Случилось то, чему она всеми силами хотела помешать. Алена слышала, что у Туси открылся актерский дар, и подпоила Егора специально, чтобы сорвать спектакль. Премьера все равно удалась, а Егора выгнал разгневанный Кахобер Иванович, и он не видел Тусиного триумфа. Но Алене и этого было достаточно, ведь она боялась, что Егор, увидев игру Туси, может влюбиться в нее. А теперь случилось то, чего она меньше всего хотела, — с экрана телевизора Туся представала перед ними во всем своем великолепии и блеске.

— Ты же решил бросить курить, — продолжала канючить Алена, чтобы хоть как-то отвлечь внимание Егора от спектакля.

— Отстань, — резко сказал он. — Все из-за тебя прослушал.

Он взял пульт и прокрутил назад, чтобы еще раз увидеть лицо Туси, снятое крупным планом. Ему стало мучительно жаль, что он не сыграл в спектакле. Он смотрел на Сюсюку, и что-то очень похожее на зависть шевельнулось в нем.

Ведь это он; Егор, должен был стоять на сцене перед глазами любопытных зрителей, это ему, Егору, предназначались аплодисменты и восторженные выкрики, и, в конце концов, это он, Егор, на глазах у всей школы должен был обнимать Тусю.

Теперь, окруженная всеобщим восхищением, она казалась ему красивой и желанной, как никогда. От ярости и бессилия ему хотелось кусать локти, но вместо этого он злобно бросил Алене:

— Лучше бы пепельницу принесла.

Алена фыркнула, но встала и пошла за пепельницей, а Егор продолжал, как зачарованный, смотреть злосчастную кассету.

Больше всего на свете ему нравилось быть в центре внимания. Ему должно было принадлежать все лучшее: самые успешные родители, самая модная одежда, самая красивая девушка. Поэтому для него кассета стала сплошным издевательством, она наглядно показывала, что в жизни все может быть совсем не так.

— Вот мерзавец, — пробормотал он, сжимая кулаки. — Ну, я ему покажу.

— Ты это о ком? — спросила Алена. Она поставила перед Егором пепельницу и снова попыталась его обнять.

— О Сюсюке, — ответил он, сбрасывая с себя ее руки. — Кем он был, пока я не занялся его воспитанием? Ничтожеством, с которым никто и разговаривать не стал бы. А я, дурак, принял его в свою компанию, сделал его своей правой рукой… И чем он мне отплатил?

В словах Егора была доля правды.

Раньше Сюсюка был молчаливым, забитым, прыщавым юношей, который боялся сделать лишний шаг, чтобы не навлечь на себя недовольство окружающих. И Егор в свое время решил воспользоваться отверженностью Толи, назвал его Сюсюкой и принял в свою компанию. Он надеялся, что за это Сюсюка всегда будет ему благодарен и предан, но ошибся.

— И чего ты так переживаешь? — пожала плечами Алена. — Подумаешь — без тебя обошлось. И потом, у этой Крыловой слишком тощие ноги, того и гляди подломятся.

— Замолчи, — огрызнулся Егор.

— Если не повезло в любви, должно хоть в чем-то повезти бедной дурехе, — продолжала Алена.

— Может, ты в чем-то и права. Она и в спектакле захотела участвовать только ради меня.

— А по-моему, у нее и без тебя неплохо вышло. ожет, ты ей не так уж и нужен…

Алена нарочно хотела сделать ему больно. За то, что он так холоден с ней, за то, что интересуется другой.

— Я? — возмутился Егор. — Да ты знаешь, что стоит мне только пальцем поманить, как она прибежит ко мне на задних лапках!

— Что ж, попробуй, — согласилась Алена и протянула ему телефонную трубку. — Звони.

Егор нерешительно посмотрел на телефон, провел рукой по взъерошенным волосам и сказал:

— У меня нет настроения. Увидимся вечером. Он за руку поднял Алену и начал подталкивать ее к дверям.

— Не хочу уходить, — запротестовала Алена. — Ты же предлагал мне пожить у тебя несколько дней.

Она упиралась изо всех сил, цепляясь за косяки и встречную мебель.

— Выпил лишнего, вот и предложил, — отозвался Егор. — Никогда не доверяй нетрезвым людям.

— Отдай хотя бы сумочку, — со вздохом сказала Алена, когда поняла, что уйти все-таки придется.

Егор всучил ей маленькую сумочку под крокодиловую кожу, чмокнул В щеку и с облегчением захлопнул за ней входную дверь.

Оставшись в одиночестве, Егор пошел в ванную, чтобы принять душ, но потом передумал, вернулся в комнату и снова включил кассету.

Спектакль уже закончился, стулья из зрительного зала разнесли по углам, и заиграла музыка. Начались танцы. Егор видел, как Сюсюка танцевал с Тусей. Они были героями вечера, поэтому камера буквально преследовала их. Не было слышно, о чем они говорили, но Егор видел, как крепко Сюсюка обнимал Тусю, как он склонялся к ней и что-то шептал на ухо.

Егору хотелось выключить кассету, порвать злосчастную пленку, но не мог. Он снова и снова просматривал эти кадры, причиняющие ему нестерпимую боль.

Наконец он остановил кассету на стоп-кадре, взял в руки телефон и набрал семь цифр, которые знал наизусть. Егор вспомнил, что еще совсем недавно Туся хотела из-за него покончить жизнь самоубийством.

«Подумать только — отравилась из-за того, что я ее не люблю! — Ему доставляло удовольствие напоминать, какую власть он имел над Тусей в прошлом. — Такая любовь не умирает так скоро, утешал он себя. — Она не забыла меня. Не могла забыть».

Егор еще не решил, какие слова произнесет, но чувствовал, что Туся ускользает от него и всеми силами хотел этому помешать.

2

А в это время Туся полулежала на диване в своей комнате, а рядом с ней сидел Герман.

Утром этого дня она вместе с Лизой пошла гулять на Патриаршие пруды и спасла трехлетнего малыша, который упал в пруд и начал тонуть.

Потом они шли вдоль дороги, когда рядом с ними притормозила машина. Туся еще издалека слышала, как сигналили, но не отнесла это на свой счет, Однако БМВ остановилась рядом с девочками, дверца распахнулась, и они услышали, как приятный мужской голос произнес:

— Прошу вас. Такси подано.

— Туся, у тебя есть знакомые на таких машинах? — подозрительно спросила Лиза.

— До сегодняшнего дня не было, — ответила Туся и заглянула в салон.

— Герман! — услышала Лиза радостный крик. Не может быть!

— Да ты вся мокрая, хоть отжимай, — сказал Герман и взглянул на Тусю поверх черных круглых очков. — Скорее садитесь.

— Я замочу тебе все сиденья, — смущенно проговорила Туся.

— Ерунда, они кожаные.

Подруги сели в машину: Лиза — на заднем сиденье, а Туся — рядом с водителем.

— Лиза, представляешь, мы познакомились с Германом в больнице. Герман, это Лиза — моя лучшая подруга, — представляла их Туся. — Невероятная встреча!

Герман довез Тусю до дома, и она позвала всех пить чай. Но вскоре Лиза ушла, а Тусю, которая отогрелась чаем с малиновым вареньем, стало клонить ко сну.

— Что? — переспросила она. Все это время Герман что-то говорил, но она не слышала.

— Помнишь, я как-то сказал, что ты особенная?

— Да, — рассеянно улыбнулась Туся. — Помню.

— И я в тебе не ошибся. Я и сейчас вижу твое сияние, оно совсем рядом.

Он погладил ее по волосам.

«Все приходит, — говорила себе Туся, глядя на Германа. — Надо только уметь ждать».

Она опустила ему голову на плечо и закрыла глаза. Ей вспомнились строки Шекспира о борьбе с несчастной любовью:.

— Ты спишь? — тихо спросил ее Герман.

— Да, — с закрытыми глазами ответила она.

Он осторожно взял ее на руки, отнес в комнату и положил на диван.

— Ты уходишь? — сквозь сон спросила она. Посиди со мной.

— Хорошо, — согласился Герман. — Подожду, пока ты заснешь.

— Удивительная случайность, что мы встретились. В таком большом городе легко потеряться…

— Это не случайность, — сказал Герман и перестал улыбаться.

— Как это?

— Я давно следил за тобой. И вот почему…

Но Герману так и не удалось договорить, потому что зазвонил телефон. Туся вздрогнула и отпрянула от него, как будто ей было что скрывать и чего стыдиться.

— Я подойду, — сказала она, вставая с дивана. Вдруг это мама.

Но это была совсем не мама.

Сначала в трубке молчали, а потом Туся услышала знакомое покашливание.

— Привет, — сказал Егор.

Внутренне он был готов ко всему: и к тому, что она разразится ругательствами или слезами, и к тому, что повесит трубку. Но только одного никак не ожидал Егор — что Туся как ни в чем не бывало скажет:

— Привет.

Конечно, она жутко удивилась этому звонку, но виду не подала, и голос ее звучал спокойно и доброжелательно.

Это сразу не понравилось Егору, ведь он привык вызывать сильные чувства. Равнодушие ранит больше всего.

— Как дела? — натянуто спросил Егор.

Он ожидал, что Туся будет поддерживать беседу, но она этого не делала, и разговор угасал, так и не начавшись.

— Спасибо, хорошо, — ответила Туся и взглянула на Германа.

Он подошел к книжному шкафу и стал рассматривать Тусины книги с самым равнодушным видом, но она видела, как внимательно он прислушивается к разговору.

— А у тебя? — отдавая дань вежливости, спросила она.

— Бывали дни и получше, — ответил Егор. — Голова болит.

— Сочувствую, — отозвал ась Туся, хотя сочувствия в ее голосе не было и в помине.

«Пить меньше надо», — злорадно подумала она про себя.

— Вчера поздним вечером Сюсюка принес мне кассету с записью спектакля, — продолжал Егор.

— Ну и как тебе? — равнодушно спросила Туся, хотя внутри у не все переворачивалось от страха.

— Это потрясающе! — возвысил голос Егор. — Я не ожидал. Ты — настоящая актриса.

— Ты тоже хороший актер. Только комического жанра. Лицедей.

Хотя Туся изо всех сил хотела быть холодной и вежливой, эти слова сами собой сорвались с ее губ.

Герман повернулся к ней и посмотрел с тревогой.

Туся гримасой показала ему, что собеседник ей надоел, но она не знает, как от него отделаться. Герман понимающе кивнул, знаком попросил подождать и вышел из комнаты.

— Может, встретимся! — неожиданно предложил Егор.

— Зачем?

— Поговорить надо, — ответил он. — Поговорить надо. Объясниться.

— А мне и так все ясно.

— Неужели не интересно, а вдруг я что-нибудь новенькое скажу? — пошутил Егор.

— Я еще от старенького отойти не могу, — в тон ему ответила Туся. — Не надо нам встречаться.

— Последний раз. Самый последний, — попросил Егор.

Туся задумалась. Она больше не любила Егора, но ей хотелось увидеть его. Хотелось сказать, что она больше не любит, упрекнуть за прошлые обиды. Она понимала, что все это ни к чему, но желание увидеть его слабость и поражение было сильнее.

— Туся-я! — внезапно раздался тонкий голос из коридора. — Мне нужен телефон! Заканчивай разговор!

Туся от неожиданности чуть не выронила трубку.

В дверном проеме показал ась голова Германа, он улыбнулся и шепотом сказал:

— Это как будто мама твоя кричит. Похоже получилось?

Голова исчезла, а Туся чуть не захлебнулась от смеха. Ее мама курила последние двадцать лет, и у нее был низкий, прокуренный голос. И конечно, Егор знал об этом.

— Кто это там у тебя? — подозрительно спросил он.

— Да так, неважно, — загадочно ответила Туся.

Ей было весело оттого, что Егор в замешательстве, и оттого, что он хочет спросить, кто у нее в гостях, но больше не имеет на это права.

— Так как насчет моего предложения? — настаивал Егор. — Может, сегодня вечером?

— Хорошо, — согласилась Туся, понимая, как это неправильно. — В шесть у фонтана.

Н, не дожидаясь ответа, она повесила трубку. Герман зашел в комнату и пристально посмотрел на Тусю. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

Герман грустно улыбнулся.

— Это он звонил?

Тусе не хотелось врать, но и рассказывать о предполагаемой встрече тоже не хотелось.

— Кто он? — спросила она, подходя к Герману и опуская руки ему на плечи.

— Тот самый, кому ты из больницы записки писала, — резко сказал Герман. — Тот самый, из-за которого ты туда угодила.

— Да, — призналась Туся. — Это он. Но для меня это уже ничего не значит.

— Попытаюсь поверить, — сказал Герман. Хотя, честно говоря, будет трудновато это сделать. Мы увидимся снова?

Туся сказала, что да, конечно, они встретятся завтра же и что она уже сейчас начинает ждать этой встречи.

— Правда? — недоверчив спросил Герман.

— Конечно, правда. Мне незачем лгать, — улыбнулась Туся и поцеловала его на прощание.

3

Едва дверь за Германом закрылась, как Туся кинулась в ванную, чтобы привести себя в порядок. Она стянула через голову теплый свитер, сняла джинсы и белье и встала под душ. Она вылила на себя полфлакона геля для душа и стояла, утопая в пене, как морская дива. Потом решила вымыть голову, несмотря на то, что делала это утром, — когда идешь на такую ответственную встречу, хочется быть уверенной в себе на все сто.

Напевая себе под нос, Туся насухо вытерлась любимым огромным махровым полотенцем, высушила волосы феном, слегка закручивая концы, и вышла из ванной. Она открыла стенной шкаф и, как полководец на поле боя, стала озирать его содержимое.

— Ну, как всегда, — произнесла она вслух. — Надеть совершенно нечего. Безобразие.

Конечно, можно было попросить что-нибудь у Лизы, но, во-первых, времени оставалось не так уж много, а во-вторых, пришлось бы объяснять, зачем ей понадобилось наряжаться.

А рассказывать о встрече с Егором Туся не хотела никому, даже лучшей подруге.

«Я встречусь с ним один-единственный раз, успокаивала она себя. — Имею же я право на моральную компенсацию! Хочу, чтобы он увидел, какая я красивая и как равнодушна к нему».

«Красивая?» Туся испуганно посмотрелась в большое зеркало в шкафу. В какой-то миг ей показалось, что ее красота закончилась вместе с ролью Джульетты. Но — нет, из мутноватой глубины старого зеркала на нее смотрела девушка с блестящей челкой, с волосами, зачесанными на прямой пробор, с зелеными, почти изумрудными глазами и яркими губами. Туся даже засмотрелась на саму себя, и ей стало смешно.

«Не могу же я пойти голой, — думала она, — Может, надеть синее платье? Нет, это слишком летнее, будет холодно. Или белую блузку с черной юбкой? Нет, это слишком торжественно. О! Брючный костюм! Прекрасный твидовый брючный костюм! Это то, что надо!»

Туся достала его из шкафа и придирчиво оглядела.

— Не годится, — твердо сказала она себе. — Этот костюм слишком красивый для встречи с Егором. Еще подумает, что я специально наряжалась для него. Не хочу. Больше не дам ему повода смеяться надо мной.

Ее охватило отчаяние. Одни вещи были слишком плохи для этой встречи, другие — слишком хороши. «Может, вообще не ходить? — метнулась спасительная мысль. Но тут же Туся одернула себя. — Нет, так нельзя. Еще подумает, что я испугалась».

В конце концов она глубоко вздохнула и снова надела старые джинсы и шерстяной темно-зеленый свитер крупной вязки.

«И так сойдет. Дешево и сердито. Все как есть, без прикрас».

— Ты великолепна! — такими словами встретил ее Егор.

Он стоял у фонтана, недалеко от их кафе, и, по-видимому, ждал уже давно, хотя Туся опоздала минут на десять. В руках у него была одна-единственная белая роза.

— Это тебе. — И он протянул цветок.

Она хотела отказаться, сказать, что это лишнее и не надо было этого делать, но радостная улыбка растянула ее губы, и она приняла розу.

— Спасибо. Очень красивая.

Она вспомнила те гвоздики, которые Сюсюка принес ей в больницу, вспомнила, как жестоко обозналась, решив, что эти цветы — от Егора. Тогда ей было так нужно его внимание, его забота, а теперь… Конечно, когда тебе дарят цветы — это всегда приятно, кто бы их ни дарил, но теперь Туся счастлива и без роз, и ей стало очень жаль, что этот цветок попал к ней с таким опозданием.

Они медленно пошли в сторону кафе. Туся украдкой поглядывала на Егора и пыталась понять, что она чувствует теперь. Может быть, радость оттого, что она добилась своего и он идет рядом с ней? Может, грусть от того, что все в жизни случается так не вовремя? Или счастье и легкость оттого, что ее тяжелая, безысходная любовь осталась позади?

Но что бы ни испытывала Туся, ступая по улицам города рядом с Егором, одно она знала наверняка — это не любовь.

— Не думай, что у меня на букет денег не хватило, — сказал Егор. — У японцев, например, так принято — любоваться одним цветком. В букете каждый цветок теряется, его не так видно, как тогда, когда он один.

«К чему он все это говорит, — недоумевала Туся. — Какая разница сколько цветов? Какое это имеет значение? Особенно теперь…»

— Так и с тобой, — продолжал Егор. — Среди многих других ведь можно и не заметить что-то по-настоящему красивое. Но когда я увидел тебя на сцене… Я все понял. Я понял, мимо чего я прошел.

«Почему он не спросит моего мнения? — удивлялась Туся. — Почему не поинтересуется, что я-то думаю обо всем этом? Кажется, я здесь лишняя».

Они уже подходили к кафе, и Егор спросил:

— Может, зайдем?

Туся нерешительно посмотрела на него, потом на часы, потом на вывеску кафе, как будто на ней мог быть написан правильный ответ.

— Просто выпьем по чашечке кофе, — принялся уговаривать Егор. — Ненадолго.

Он придержал стеклянную дверь, пропуская ее вперед, потому что умел быть галантным, особенно когда это было в его интересах. Он сделал заказ и вернулся за столик.

— Сейчас кофе будет готов. Давно не была здесь?

Туся кивнула.

Она действительно не была здесь с тех самых пор, как потеряла Егора. Не хотела бередить прошлое, потому что все здесь напоминало о нем: и стулья, на которых он любил качаться, несмотря на протесты официанток, и радио, настроенное на его любимую волну.

Они сидели за угловым столиком и пили кофе с лимоном. Туся никогда раньше так не пила, и ей показалось, что это очень вкусно. Она была рада, что так просто оделась, ведь главное — чувствовать себя уютно, а вряд ли это возможно в белой блузке или твидовом костюме.

Туся смотрела на Егора и чувствовала горечь оттого, что, все так получилось, оттого, что они никогда не смогут быть вместе, потому что ей это уже не нужно.

— Не горчит? — вдруг спросил Егор.

— Что-о? — удивилась Туся.

Ей показалось, что он прочитал ее мысли.

— Лимон, говорю, не горчит? — пояснил Егор.

— Нет, очень терпкий, но приятный вкус, — улыбнулась Туся.

Она внимательно посмотрела на Егора, на его карие глаза, на мощную шею, на разворот плеч. Туся боялась признаться себе, что по-прежнему чувствует к нему нежность, но какую-то далекую и нереальную, как во сне.

Она смотрела на него не отрываясь и улыбалась задумчиво и грустно.

— Почему ты улыбаешься? — насторожился Егор и поправил челку. Больше всего на свете он боялся показаться смешным.

— Да так, — как будто издалека отозвалась Туся. — Просто вспомнила о нашем с Лизой старом секрете:

— О каком еще секрете? — равнодушно спросил Егор, хотя было видно, что он с трудом сдерживает нетерпение.

— Это было так давно, что теперь, наверное, можно и рассказать…

И Туся рассказала о том, как они с Лизой пошли к колдунье Зареме для того, чтобы приворожить Егора. О том, как ночью ходили на кладбище, собирали землю с могил его тезок, а потом рассыпали ее на пороге. Со смехом рассказала о том, как младший брат Лизы Антон застал ее за этим занятием и решил, что она сумасшедшая.

— А ведь знаешь, я тогда обманула Лизку, — по-прежнему улыбаясь, сказала Туся.

— Как это обманула? — не понял Егор.

— А так. Приворожить тебя хотела она, а я вместе с ней собрала земли, переписала у нее заговор и тоже тебя заколдовала.

Несколько минут Егор в недоумении молчал.

— И ты что, веришь во всю эту дребедень? — спросил Егор.

Туся посмотрела на него исподлобья, улыбнулась одними уголками губ и спросила:

— А ты?

Кажется, Егор и сам начинал верить в мистику.

По крайней мере, жизнь складывалась так, что трудно было не поверить. Сначала его приворожила Лиза, потом Туся. И он, как ослик за морковкой, покорно пошел сначала за одной, потом за другой. А Ту! еще Туся, видимо, для того, чтобы запугать его окончательно, расширила глаза и замогильным голосом произнесла:

— «Яблоко высыхает, а раб Егор по мне вздыхает. Яблоко гниль поточит, а раб Егор видеть меня захочет. Матушка-Богородица, напомни обо мне, о Божьей рабе, моему милому рабу Егору. Чтоб он тосковал, на мыслях бы держал, сох и скучал. Как яблоко сохнуть будет, так и раб Егор меня не забудет, ни через час, ни через день, ни через год. Не видел бы он забот, как по мне скучать, при всяком случае увидать. Пусть же все так и будет, и мил-милок меня не забудет. Аминь. Аминь. Аминь».

— Это что такое? — спросил Егор. Ему было явно не по себе.

— Заговор, — просто ответила Туся, отпивая кофе, как будто она говорила о самых обычных вещах. — Тот самый, которым мы тебя приворожили. И теперь я все больше понимаю Лизу.

— Понимаешь в чем?

— Да в том, что сначала она не хотела никакого колдовства. Это ей Зарема предложила, а сама бы она никогда не решилась. Она говорила, что это грех и что, если нам не суждено, мы все равно не будем счастливы. Все так и получилось.

— Не надо так, Туся, — мягко сказал Егор. — Не говори того, о чем потом пожалеешь.

Он склонился к ней, притянул за шею и поцеловал в самые губы. Туся так растерялась, что даже не сразу стала вырываться.

— Ты что, с ума сошел? Здесь же люди кругом! Она оттолкнула Егора и ударила по руке — не больно, но хлестко, так, что остался красный след.

— Тогда пошли туда, где нам никто не помешает. — Ее отпор ничуть не смутил Егора, он держал ее за руку и говорил, как пьяный.

— Никуда я с тобой не пойду, — разозлилась Туся. — Я с тобой о серьезных вещах говорю, а ты начинаешь целоваться как ни в чем не бывало. Нельзя с тобой по-человечески!

Она повернула голову к стеклянной двери кафе, потому что вдруг ей показалось, что за ними кто-то наблюдает, но там никого не было.

— И вообще мне пора, — строго сказала она. — А если ты забыл, то я напомню: из-за тебя я попала в больницу. Из-за тебя чуть не сорвалась моя премьера. Я вообще не должна была разговаривать с тобой после этого!

Тусявстала, со скрежетом отодвинув стул, и решительно направилась к дверям. Егор не бросился за ней, потому что никогда ни за кем не бегал, и очень этим гордился. А она вышла на улицу с гордо поднятой головой, все дальше и дальше уходя от своего грустного прошлого, от обид и от Егора. Вдруг Тусе опять показалось, что кто-то украдкой наблюдает за ней. Она пару раз оглянулась, но прохожие сновали туда-сюда, и никому не было до нее дела.

«Показалось, — решила Туся. — Ни за что больше не буду встречаться с Егором. Это из-за него я стала такой мнительной».

4

В понедельник на уроке математики, когда учитель что-то вдохновенно объяснял, кроша мел о доску, Туся витала в других мирах. Она ни секунды не слушала того, что говорил преподаватель. Еще бы — у нее происходят такие значительные события в личной жизни, ей не до глупых синусов и косинусов. Она задумчиво рисовала на полях сердца и вензеля, когда Лиза толкнула ее в бок и спросила:

— Что, уже влюбилась?

Туся посмотрела на нее затуманенными глазами и загадочно улыбнулась.

— А что, заметно?

— Конечно, заметно, — кивнула Лиза; — Вон какой ты красивой стала.

И действительно, лицо Туси посвежело, как будто его все время освещала луна, движения стали плавными, без жеманства, а голос — проникновенным и глубоким.

— А мне кажется — наоборот, — заспорила Туся. Человек становится красивым, когда в него кто-нибудь влюбится. Как будто он подпитывается чужой энергией.

Учитель математики строго посмотрел на них поверх очков, и подруги замолкли.

Но их молчание было недолгим.

— Позавчера я встречалась с Егором, — слова как будто сами сорвались с языка у Туси. — Он мне звонил, вот мы и встретились.

Так было всегда — стоило Тусе решить, что она сохранит что-то в секрете, как она тут же проговаривалась. Едва у нее появлялась тайна, как язык начинал нестерпимо чесаться, и чесотка проходила только тогда, когда тайна была разглашена.

Ей было стыдно вспоминать о своей встрече с Егором. Она стыдил ась того, что все-таки пошла, и того, как долго выбирала, что бы ей надеть, но особенно смущало, что Егор ее поцеловал. Она не хотела говорить обо всем этом Лизе, но тогда зачем иметь лучшую подругу?

— Прямо в кафе? — громким шепотом переспросила Лиза. — Ничего себе! А ты?

— А я оттуда ушла. Больше никогда не попаду в такую глупую ситуацию.

— По-моему, он — сумасшедший. Еще вчера не упускал случая, чтобы тебя задеть, а сегодня признается в любви, — возмущалась Лиза.

— Кажется, в любви он не признавался, — старалась припомнить Туся. — Просто сказал, что раньше меня не разглядел.

— Смотреть надо было лучше, — отрезала Лиза. Подруги немного помолчали.

Лиза думала о том, что ей самой было бы трудно сказать «я тебя люблю», а для Егора слова значили так мало, что признаться в любви он мог без напряжения и без чувства.

А Туся думала о том, что чуть не покончила с собой из-за человека, который теперь ей совершенно безразличен.

— Знаешь, о чем я вспомнила, — улыбнулась Лиза. — Такое странное совпадение…

— Знаю, — кивнула Туся. — О том, как мы ходили к Зареме?

Лиза утвердительно кивнула. После примирения Туся рассказала ей, что тоже пыталась приворожить Егора.

— Так ты считаешь это простым совпадением? — удивилась Туся. — Сначала он влюбляется в тебя, потом — в меня. Он ведет себя так странно: сначала унижает, потом унижается сам. И это тоже — простое совпадение?

Лиза пожала плечами.

— Не знаю что и думать. Похоже, что заговор Заремы действительно сработал.

Лиза верила в колдовство и в возможность приворотов, отворотов и сглаза. Ей было не по себе оттого, что они с Тусей вмешались в свою судьбу и приворожили Егора лишь для того, чтобы потом его отвергнуть.

— Бедный Егор! — с притворной жалостью в голосе проговорила Туся. — Подумать только — влюбился два раза подряд и оба — безответно.

— Ой, как нехорошо получилось, — всплеснула руками Лиза. — Выходит так, как будто мы над ним издеваемся.

— Ты права, — без всякой иронии в голове сказала Туся. — Не надо было этого делать. Я, честно говоря, серьезно к этому никогда не относилась. А теперь, когда вижу, что колдовство может получиться, понимаю, что это было лишним.

— Кстати. — Лиза решила сменить тему разговора, считая, что о Егоре они и так уже поговорили достаточно долго. — Ты виделась с Германом?

— Герман… — мечтательно произнесла Туся. Герман — совсем другое дело. Он не похож на других, особенно на Егора. Знаешь, мне даже как-то неудобно перед ним за то, что я встречалась с Егором.

— Но ведь в этой встрече не было ничего предосудительного. — Лиза всегда стремилась оправдать поведение своих друзей.

— Конечно, не было. Но я бы на месте Германа все равно обиделась, — сказала Туся со вздохом.

— Не беспокойся, он об этом никогда не узнает, — ободрила ее Лиза.

Если бы Туся ради того, чтобы забыть Егора, сознательно искала объект любви, у нее, скорее всего, ничего бы не вышло. Говорят, что любовь похожа на тень — она бежит от того, кто за ней гонится, и преследует каждого, кто от нее удаляется. Так случилось и с Тусей: любовь пришла к ней тогда, когда она меньше всего этого ждала и уж тем более не искала.

Она познакомилась с Германом в больнице, куда попала после неудачной попытки самоубийства, а сам Герман «косил» от армии, потому что ему не удалось поступить в Художественное училище. Психосоматическое отделение городской больницы меньше всего располагает к романтическому знакомству, однако Туся сама не заметила, как привязалась к этому странному, необычному человеку.

Он был старше года на четыре, а в Тусином возрасте — это очень большая разница. Многое в нем было ей непонятно, и вот это непонятное как раз и притягивало со страшной силой. У него были длинные, густые волосы, завязанные в хвост, брови, сросшиеся на переносице, и смуглое лицо.

«Какой странный, — подумала Туся, увидев его впервые. — Никогда не встречала людей с такой яркой внешностью».

И действительно, у Германа были вишневые, как будто накрашенные, губы и темно-карие, бездонные глаза.

Ей нравилось встречаться с ним, потому что он всегда придумывал что-нибудь интересное. Ради этих встреч она часто прогуливала школу, а потом приносила фальшивые записки от мамы или липовые справки.

«Крылова, — строго говорил Кахобер Иванович, классный руководитель 8 „Б“, — последнее время ты стала слишком болезненной. Нужно есть мед и делать зарядку».

Туся кивала и обещала, что завтра же начнет принимать витамины, но на следующий день уже спешила на свидание с Германом. В его распоряжении была машина отца, а на машине можно ездить куда угодно: в Коломенское или в Ботанический сад, чтобы смотреть на японские бонсаи, в любой кинотеатр, даже на окраине, где в зале собирается человек двадцать — не больше, чтобы целоваться на последнем ряду.

Да мало ли куда можно пойти, если любишь человека и если с ним интересно. Можно даже остаться дома и смотреть телевизор или какую-нибудь новую кассету или просто смотреть друг на друга и разговаривать. Еще можно пойти к друзьям, но Туся и Герман никогда этого не делали. Друзьями Туси в основном были ее ровесники, и теперь, по сравнению с Германом, они казались ей маленькими и скучными, а к своим друзьям Герман ее не водил.

— Почему ты меня ни с кем не познакомишь? — как-то спросила Туся. — Может быть, ты стесняешься меня? Стыдно, что встречаешься со школьницей?

Герман только улыбнулся (у него были неправдоподобно белые, крупные зубы) и потрепал ее по щеке:

— Глупая! Наоборот, я не хочу тебя никому показывать, чтобы тебя не увели, ведь ты такая красавица!

— Да ладно, — отмахивалась Туся. — Какая из меня красавица?

— А вот какая, — с этими словами Герман достал из кармана маленькое двойное зеркальце. — Посмотрись.

Туся отражалась в одной половине зеркала, а Герман — в другой.

— Как медальон, — заметила она. — Ты и я.

— Ага, — согласился он. — Красавица и чудовище.

Из глубины одной половины зеркала на нее смотрела бесконечно влюбленная, веселая девушка с легким румянцем, а из другой — страшное, мохнатое чудище, поблескивающее темными глазами.

— А-а, — вскрикнула Туся и отпрянула от зеркала.

— Что ты, глупая девочка? — засмеялся Герман.

Он откинул волосы с лица и снова убрал их в хвост. Действительно испугалась?

«Оказывается, он просто распустил волосы и накинул их на лицо, — догадалась Туся. — А я-то, паникерша, испугалась из-за пустяка!»

— Нет, ничего, — улыбнулась она, но улыбка получилась натянутой. — Просто я не ожидала.

Как-то раз Герман, как обычно, заехал за ней в школу после уроков. Туся, размахивая сумкой, вышла вместе с Лизой и стала искать глазами знакомую машину.

Герман вышел к ним навстречу.

— Хотел бы сегодня пригласить вас в гости, — поздоровавшись, сказал он. — Не возражаете?

Подруги растерянно переглянулись.

— Соглашайтесь, — посоветовал Герман. — Вы ведь ни разу не были у меня.

— И правда, ни разу, — подтвердила Туся. — Но может быть, неприлично первый раз идти в гости в таком виде. — Она была в голубых, истертых до белизны джинсах и свободной кофте.

— Да, — подтвердила Лиза, — может, мы сначала зайдем домой, переоденемся?

— Глупости, — отрезал Герман. — Родителей дома нет, а мне вы и такими нравитесь. Ну что, пошли?

Лиза нерешительно посмотрела на подругу, но, увидев ее радость и нетерпение, сказала:

— Пошли, но только ненадолго.

Они сели в машину и на виду у всей школы лихо тронулись с места. В боковое зеркальце Лиза заметила, как Егор и Сюсюка провожают их ревнивыми взглядами, а Максим Елкин близоруко щурит глаза и осуждающе качает головой.

— Как-то неудобно, что все одноклассники и учителя видят, на какой машине мы уезжаем, — сказала Лиза. — Надо было встретиться в другом месте.

— «Неприлично… Неудобно…» — передразнил их Герман. — Сколько лишних слов вы говорите.

Лиза хотела что-то ответить, но Туся посмотрела на нее умоляющими глазами, и ей пришлось промолчать. Лиза знала, как давно Туся хотела попасть в дом Германа. Во-первых, чтобы посмотреть, как он живет, какая у него комната, ведь это многое говорит о человеке, а во-вторых, ее начинало угнетать, что она так мало знает о его жизни, о его семье и друзьях.

«Иногда мне кажется, он нарочно меня ни с кем не знакомит, потому что знает, что наш роман будет длиться очень недолго», — как-то призналась она Лизе.

Лиза хотела разубедить и успокоить подругу, но нужных слов не нашла. Она и сама считала, что, если тебя не спешат представить семье и друзьям, — это плохой признак.

Но теперь они ехали к Герману домой со скоростью шестьдесят километров в час, и Туся была абсолютно счастлива.

5

Пока Герман открывал многочисленные замки, Туся шепотом спросила Лизу:

— Как я выгляжу?

— Так себе, — тоже шепотом ответила Лиза. Но, заметив, что подруга не оценила ее шутки, поспешно добавила: — Лучше не бывает.

Герман жил в огромной квартире. «Наверное, комнаты четыре, не меньше», — решила Туся. Ей действительно нравилось все вокруг. Казалось, что если бы она была здесь хозяйкой, она бы не переставила ни одного предмета, до того все было ей по душе. Комната Германа походила на своего хозяина — такая же странная и загадочная. На стенах висели картины в деревянных рамах с подписью Германа в правом нижнем углу, на них былиизображены другие планеты, населенные немыслимы ми существами со множеством щупальцев и глаз.

— Как у тебя хорошо! — искренне сказала Туся.

— Да, — согласился Герман. — Только очень светло. Не люблю, когда свет бьет в глаза.

И он опустил на окна темно-синие, непроницаемые шторы. Удивительно; до чего шторы могут изменить комнату, — стало темно, как поздним вечером.

Герман включил несколько ламп в разных углах.

— Вот так — совсем другое дело, — удовлетворенно сказал он. — Садитесь, — и он указал подругам на мягкий широкий диван. — А я пока раздобуду какой-нибудь еды.

Подруги послушно сели на диван. Герман ушел, и у них появилась возможность оглядеться и обменяться впечатлениями.

Вокруг них было множество зеркал, или так только казалось из-за темноты. Туся встала и прошлась по комнате.

— Ух ты, какой телевизор! — восхищенно сказала она.

И действительно, было чем восхититься: телевизор с темно-синим корпусом и огромным экраном вполне мог стоять в маленьком кинотеатре.

— Не понимаю, — пожала плечами Лиза, — зачем такой большой экран в такой маленькой комнате.

Но Туся пропустила мимо ушей ее замечание и продолжала бродить из угла в угол. Она отражалась в экранетелевизора, в двух больших аквариумах с цветными, тропическими рыбками, в книжных полках и в зеркале в старинной оправе. Лиза следила за ней взглядом и одновременно видела три ее отражения.

— Я бы не смогла жить в такой комнате, — заметила она. — Мне кажется, так неуютно — все время видеть свое отражение.

— А мне нравится, — сказала Туся, кривляясь перед аквариумом и распугивая рыбок. — В такой комнате, наверное, никогда не бывает одиноко.

Неожиданно дверь распахнулась, и Тусю ослепила фотовспышка. Несколько секунд перед глазами плясали разноцветные круги, но потом она увидела смеющегося Германа с фотоаппаратом в руках.

— Не знала, что ты фотографируешь, — сказала она, потирая глаза.

— Ты многого обо мне не знаешь, — усмехнулся Герман.

— А где же обещанное угощение? — спросила Лиза.

Она проголодалась, к тому же ей хотелось поскорее уйти из этой мрачной комнаты. Лизе нравилось, когда на стенах висят ковры, от них становится уютнее и теплее. Ее раздражал зеркальный блеск и холод. У нее самой в комнате было много цветов, много света и много подушек-думочек, поэтому в комнате Германа она чувствовала себя совершенно чужой.

— Еда на столе, — коротко ответил Герман. Прошу.

— Он такой галантный, — шепнула Туся в коридоре.

— Да уж, — нехотя согласилась Лиза. — Только почему-то не любит солнечного света. Интересно, а как он относится к чесноку?

Почему-то Лиза сразу невзлюбила Германа.

А у нее обычно бывало так — если ей кто-нибудь не понравится, то это уже ничем не исправишь, дальше все становилось только хуже.

Он не понравился ей в день знакомства. Насторожило его внезапное появление на Патриарших прудах, его иномарка, его широкая улыбка.

Но Лиза одергивала себя, не давая угнездиться дурным мыслям. Она говорила себе, что ее неприязнь и беспокойство — просто ревность к любимой подруге. К тому же сама Лиза, после разрыва с Максимом Елкиным, нуждалась в Тусиной поддержке как никогда.

«Просто мне обидно, что ей есть с кем пойти вечером в кино, а я сижу дома и смотрю телевизор, говорила она себе. — И еще мне обидно, что теперь она все рассказывает сначала ему и уж только потом мне».

Так старалась усмирить свое волнение Лиза, но ничего не получалось. Герман ей очень не нравился. Особенно раздражало то, что Туся под его влиянием начинала меняться, и не в лучшую сторону.

Например, Герману не нравилась Тусина челка, и она стала зачесывать волосы назад. Или Герман хотел, чтобы она перестала красить губы, и Туся стирала помаду в школьном туалете перед тем, как пойти к нему на встречу.

Но самым плохим было то, что Туся стала пренебрежительно отзываться об одноклассниках.

— Подумаешь, Елкин! — говорила она. — Не представляю, как ты могла с ним встречаться. О чем с ним говорить?

Теперь, в гостях у Германа Лиза, глядя по сторонам, находила все новые и новые подтверждения того, что он — странный, а в чем-то даже опасный человек.

Они сидели на кухне, пили кофе, ели бутерброды с гусиным паштетом и болтали о пустяках. Туся смеялась шуткам Германа, а Лиза — никогда, даже если они были смешными. Когда Герман это заметил, Лиза мрачно ответила:

— Не обращай внимания. Просто у меня нет чувства юмора.

Стоило Герману выйти из кухни, как Туся жарко зашептала:

— Ну что ты сидишь как бука! Человек изо всех сил старается тебя развлечь, а ты куксишься.

И Туся принялась раздраженно перебирать мелкие предметы, которые лежали на подоконнике. Это была крошечная зеленая зажигалка, ракушка, которую использовали как пепельницу, и фотография с ободранными краями.

Туся машинально взяла в руки фотографию, повертела в руках, но разглядывать не стала. Лиза выхватила фотографию из рук подруги и удивленно присвистнула.

— Что это ты здесь делаешь? — спросила она. Туся взяла фотографию. На снимке была она, Туся. Она сидела на скамейке в каком-то парке и листала глянцевый журнал. Лицо было слегка наклонено, видимо, она сосредоточенно разглядывала картинки, На ней было короткое синее платье с матросским воротником. Загорелые ноги в массивных белых сабо были закинуты одна на другую.

— Действительно, — с озадаченно произнесла Туся. — Что это я здесь делаю?

— У тебя ведь даже нет такого платья, — продолжала Лиза. Она придвинула свой стул ближе к подруге, чтобы рассмотреть фотографию вместе. — И этим летом ты не была такой загорелой. Как же так?

Всему хочется найти разумное объяснение, но иногда это не так-то просто. Подруги смотрели на снимок и ошарашенно молчали.

— Очень просто, — наконец догадалась Туся. Это, — она показала на девушку с журналом, не я.

— А кто же? — недоумевала Лиза.

— Вот это нам и предстоит выяснить, — сказала Туся; — Этим летом я даже не была знакома с Германом.

— Очень странно. — Лиза все не могла выпустить фотографию из рук. — Сходство — удивительное.

Внезапно на кухню вернулся Герман. Туся уже открыла рот, чтобы спросить его о девушке на снимке, но он, увидев фотографию в их руках, побледнел, и желваки заиграли у него на щеках.

— Зачем вы взяли мою фотографию? — ледяным голосом спросил он.

У него было такое лицо, как будто они дотронулись до святыни, которой не вправе касаться простые смертные. Подруги растерянно переглянулись. Они не ожидали, что Герман так разозлится из-за глупого снимка. Подумаешь, девушка, похожая на Тусю.

— Я думала, что это моя фотография, — попыталась пошутить Туся, но Герману было явно не до смеха.

— Вы что, взяли ее с моего стола? — продолжал он свой допрос.

Тут уже рассердилась Лиза.

— Мы и не думали что-то у тебя брать, — обиженно сказала она. — Фотография лежала здесь, на подоконнике, взяли мы ее машинально. Я не понимаю, почему ты так беспокоишься.

Если до этих слов Герман еще сдерживал свой гнев, то теперь он, забыв о приличиях, почти закричал:

— Не нужно совать свой нос туда, куда не просят! Отдайте. — Он дернул фотографию у Лизы из рук, отчего уголок оторвался. — Вы не имели права лезть в мою жизнь!

Туся встала и стояла у стола в полной растерянности. Ей казалось, что, во-первых, орет не Герман, потому что он просто не может так орать, а во-вторых, она — не она, потому что с ней не может происходить ничего подобного.

Лиза, обычно быстрее приходившая в себя, резко встала, отчего оказалась лицом к лицу с Германом, и сказала, слегка повышая голос:

— Если из-за какой-то дурацкой фотографии ты можешь на нас кричать, тогда тебе, наверное, лучше остаться с ней наедине, а мы, пожалуй, пойдем.

Она отчетливо выговаривала каждое слово, и Герман даже отпрянул от нее.

— Пойдем, Туся, — сказалаЛиза, беря подругу за руку. — Герману нужно побыть одному. Может, тогда он немного успокоится.

Уже на улице Туся заплакала: без всхлипов, одними крупными слезами. Ей было обидно, что Герман так накричал на них, было стыдно перед Лизой, а главное — непонятно, из-за чего разгорелись такие страсти. Было ясно только одно: у Германа есть какая-то тайна, которая для него важнее Туси.

— Почему он так со мной обошелся? — снова и снова спрашивала она. — Что такого мы сделали? — Ничего, — убежденно сказала Лиза. — Просто он ненормальный. Тоже мне — Синяя Борода!

— У меня, например, — продолжала Туся тоном обиженного ребенка, — нет от него секретов, а он… он…

Она не смогла договорить. Ей казалось, что чья-то сильная рука сжимает ей горло.

— Но что это была за девушка? — размышляла вслух Лиза. Ей было совершенно не обидно, что Герман так с ними поступил.

«Пускай Туся увидит, какой он на самом деле, а я-то об этом давно догадывалась», — думала она.

— Да какая разница, — и Туся шмыгнула носом. Теперь я, наверное; никогда его не увижу..:

— Я этого так не оставлю, — продолжала размышлять вслух Лиза. — За этой фотографией стоит какая-то тайна, и я обязательно ее раскрою.

6

Начинало смеркаться, а Тусина мама еще не вернулась с работы. Туся любила бывать дома одна, но не теперь, когда ей казалось, что из-за нелепой случайности она навсегда потеряла Германа.

Туся включила телевизор на первом попавшемся канале не для того, чтобы смотреть, а для того, чтобы слышать человеческий голос, и пошла на кухню. При включенном телевизоре создается иллюзия, что дома кто-то есть, и чувствуешь себя не так одиноко.

Когда плохое настроение, все время хочется есть.

Туся без конца хлопала дверью холодильника, доставая из него то молоко, то йогурт, то яблоко. Ей хотелось съесть как можно больше всего разного, чтобы хоть как-то заглушить тоску. Она соорудила немыслимый бутерброд из ветчины, сыра, майонеза, лука, когда в дверь позвонили.

— Ну, наконец-то, — пробормотала Туся себе под нос и пошла открывать.

Она жевала на ходу и даже не посмотрела в глазок, потому что звонили так, как у них дома было заведено — три раза.

Но на пороге стоял Герман.

— Ты? — удивилась Туся.

После того как он выгнал их из дому, она меньше всего ждала такого позднего визита. Они стояли на пороге: Герман молчал, а Туся не предлагала ему войти. На него было больно смотреть — волосы растрепаны, лицо бледное, глаза опущены. Нет ничего хуже такого тяжелого молчания. Наконец Туся проговорила:

— Заходи, раз пришел.

Герман вошел в квартиру и тяжело опустился на табурет прямо в коридоре. Казалось, что он пришел издалека, таким изможденным было его лицо. Герман посмотрел на Тусю исподлобья, отчего ей стало страшновато.

— Не знаю, с чего начать, — развел он руками. — Всю дорогу подбирал нужные слова, а как увидел тебя, так все и забыл.

Туся молчала. Ей было приятно, что он все-таки пришел, но она не замечала особенного раскаяния. Скорее, Герман смотрел на нее так, как будто это она виновата во всех его бедах.

— Не знаешь, с чего начать? — ехидно переспросила Туся. — Я тебе помогу. Для начала скажи, что тебе стыдно за то, что ты устроил шум из-за какой-то дурацкой фотографии, потом скажи, что ты от всего сердца раскаиваешься. И наконец, можешь обнять меня и сказать, что это больше никогда не повторится.

Герман улыбнулся, первый раз за долгое время, и сказал:

— Мне стыдно. Я раскаиваюсь. Это не повторится.

Потом он встал, крепко обнял Тусю и тихо добавил: — Но это не дурацкая фотография.

Туся отпрянула от него, как будто ее ударило током. Она ощутила внезапный укол ревности. Она обижал ась на то, что Герман накричал, но до этого момента ни разу серьезно не задумалась, кто эта девушка в платье с матросским воротником, так похожая на нее.

— Не дурацкая? — с вызовом переспросила она.

— Не дурацкая, — твердо сказал Герман.

— Тогда убирайся к себе, — Туся указала на дверь, — рассматривать свою любимую фотографию.

— Не будь смешной, — ласково сказал Герман. — Когда я все тебе объясню, тебе будет стыдно.

— Не будет, — упрямо сказала Туся. — Но все равно объясни.

Они пошли на кухню, сели на диван, и Герман взял ее за руку. Когда он находился рядом, касался ее или смотрел вот так, как сейчас, Туся была готова простить ему все на свете. В такие моменты ей казалось, что она — на борту космического корабля, ее плавно качает в безвоздушном пространстве, а весь остальной мир где-то там — далеко-далеко.

— Я тебя слушаю, — как можно строже сказала Туся.

Она не хотела, чтобы Герман догадывался о той власти, которую над ней имел.

И он начал свой рассказ.

Оказалось, что девушка со снимка — ее звали Ната — училась с Германом в одной школе. Их любовь началась банально: Ната не успевала по математике, и Герман взялся ей помогать. Когда они стали встречаться, в это никто не мог поверить — Герман был победителем многих олимпиад, ему пророчили блестящее будущее, а Ната часто прогуливала школу, и учителя не сомневались, что в десятый класс ей не попасть.

— Но я видел в ней что-то такое, чего не видели все они. Какое-то внутреннее свечение, — задумчиво проговорил Герман.

Туся почувствовала, что уколы ревности стали все настойчивее и больнее. Ведь она-то думала, что только у нее есть «внутреннее свечение», а оказалось, что Герман всем говорил эти слова.

— Из-за нее я поссорился со всеми: с родителями, друзьями, испортил отношения с учителями, продолжал свой рассказ Герман. Он как будто не замечал, что каждое его слово причиняет Тусе нестерпимую боль. — А все потому, что они считали, будто наши встречи плохо на меня влияют. Какая глупость! — воскликнул он. — Разве любовь может плохо влиять на человека!

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила Туся, глядя ему в глаза.

Она не хотела его перебивать, но ей стали невыносимы эти откровения. Тому, кого любят, не станут рассказывать о прошлой любви, — в этом Туся была уверена. Или эта любовь еще не прошла?

«Если так хочется поговорить о прошлой любви, поговори с кем-нибудь другим, — хотела сказать она. — Я же молчу про Егора, про то, как безумно я его любила, а ведь тоже могла бы рассказать… В конце концов, это — свинство!»

— Подожди, Туся, — мягко остановил ее Герман. — Скоро ты все поймешь.

— Ничего не хочу знать о том, как ты кого-то любил, — чтобы показать, насколько она не хочет этого знать, Туся заткнула уши. — Пока ты со мной, о других — ни слова!

Герман улыбнулся и потрепал ее по щеке. В его отношении; к Тусе всегда было что-то покровительственное, это и неудивительно, ведь он был старше. Раньше Тусе это очень нравилось, но теперь начинало действовать на нервы. Она увернулась от его ласки, но он как ни в чем не бывало продолжал:

— Нам все завидовали. Людям нелегко смириться с тем, что двое по-настоящему счастливы, потому что нашли друг друга… Мы почти не разговаривали, потому что понимали друг друга, как дельфины, на уровне ультразвуков. Мы даже болели в одно и то же время.

Герман замолчал, вспоминая те далекие события, легкая улыбка скользнула по его губам. «Немудрено болеть в одно и то же время, — злобно подумала Туся. — Целовались, вот и заражались одновременно».

— Что же случилось потом? — с издевкой спросила она. — Почему закончилась такая фантастическая любовь?

— Говорят, любовь всегда заканчивается плохо забвением или смертью. В нашем случае это была смерть.

Туся посмотрела на Германа расширенными от ужаса глазами.

— Смерть? — смысл этого страшного слова еще не вполне дошел до ее сознания. — Как смерть?

— Да, — подтвердил Герман. Каждая мышца на. его лице напряглась. — Она умерла. Умерла глупо и нелепо.

— Как это случилось?

— Сушила волосы феном. — На лице Германа появилась дикая улыбка, которая так не шла к его словам. — Неисправности проводки. Взялась мокрыми руками…

Он замолчал.

— Наверное, это очень больно, — прошептала Туся, чтобы не задохнуться от тишины.

— Ей — нет. Вся боль остается тому, кто выжил, резко сказал Герман.

«Какой ужас! — подумала Туся. — Я и представить себе не могла, что у этой истории такой трагический финал. Бедный Герман! А тут еще я со своими глупыми комментариями!»

— Герман. — Она осторожно взяла его за руку, как будто он был хрустальным и мог рассыпаться от любого неловкого прикосновения. — Герман, прости меня. Я была такой эгоисткой.

— Ничего, — грустно улыбнулся он. — Мы все становимся эгоистами, когда любим.

— А почему ты выбрал меня? За наше сходство с Натой, да? За то, что я так на нее похожа?

Туся понимала, что это так. И даже известие о том, что эта девушка умерла, не убивало ее ревности и обиды.

— И да и нет, — ответил Герман. — Конечно, я обратил на тебя внимание именно из-за этого. Я увидел в тебе то, чего когда-то лишился. Но полюбил за то, что ты — это ты.

От этих слов Тусе стало легче, но не намного. Ужасное чувство — ревность. Глупое и унизительное. Просыпаться и засыпать с мыслью о том, какой у соперницы был голос, как она одевалась, как называла твоего любимого, что ей нравилось, а что — нет… От всего этого с ума можно сойти.

— А ее имя? Ее настоящее имя? Ведь не по паспорту же она была Натой?

— Ее звали Наташа. Так же, как и тебя.

«Этого мне только не хватало. Мало того что я похожа на нее, как сестра-близнец, ее еще и звали так же!»

— А сейчас? — не удержалась и спросила Туся.

— Что сейчас?

— Ты все еще любишь ее?

Туся понимала, что так нельзя спрашивать, что это некрасиво, но ничего не могла с собой поделать.

— Люблю, — без колебаний ответил Герман. — Но это совсем другое.

— Как это — другое, — разозлил ась Туся. — Вот у меня, например, все просто. Я или люблю, или нет. И если люблю кого-то одного, то не люблю другого.

— Да, но ты же любишь меня?

— Пока да, — обиженно сказала Туся. — и Лизу тоже любишь. И маму. И много кого еще. Ведь так?

— Так, — кивнула Туся, лихорадочно соображая, к чему это он клонит.

— Все это умещается у тебя в голове и в сердце. Так почему же со мной должно быть по-другому?

Когда Герман что-то объяснял, все становилось просто и ясно. Туся понимала, что ее он мог убедить в чем угодно — и в том, что земля стоит на трех китах, и в том, что он — внучатый племянник Наполеона. Потому что, когда любишь, очень хочется верить.

— Ну что, забыто? — спросил он, откидывая прядь со лба.

Ей не хотелось продолжать этот неприятный, бессмысленный разговор. Меньше всего она хотела ссориться с Германом. Когда ссоришься с кем-то дорогим — всегда сердце не на месте. А во время ссор с Германом Туся вообще теряла всякий интерес, к окружающему. Не хотелось ходить в школу, вставать по утрам и даже умываться. В такие дни Туся была отвратительна сама себе — даже не могла смотреться в зеркало.

— Забыто, — нехотя подтвердила она.

7

— Ну знаешь, я бы на твоем месте так быстро его не простила, — с упреком говорила Лиза на следующий день.

Подруги сидели на скамейке возле школы и ели мороженое в вафельных стаканчиках. Солнце светило ярко, но почти не грело. Золотая осень была на исходе. Лиза даже надела перчатки, потому что совершенно не переносила холода, а Туся щурилась от резкого солнечного света.

— Ты ничего не знаешь, — значительно сказала она. — А когда узнаешь, перестанешь обижаться.

И она рассказала подруге историю любви Германа. Лиза внимательно слушала, склонив голову, и ее лицо постепенно меняло выражение — становилось грустным и задумчивым.

— Теперь понимаю… — наконец вымолвила она. — Правильно говорят, что нельзя судить человека, пока не узнаешь всей правды.

— Это что-то ужасно личное, — сказала Туся: Представляю, как больно ему было, когда мы коснулись его прошлого…

— Так-то оно так, — Лиза прищурила глаза, как будто что-то припоминая, — но помнишь прическу Наты? — Прическу? — встрепенулась Туся. — А что у нее с прической?

Лиза провела руками по волосам, приглаживая челку назад.

— Вот так было на фотографии. Понимаешь, к чему я клоню?

Конечно, Туся понимала. Раньше она носила челку до бровей, но теперь убирала волосы назад, потому что так больше нравилось Герману. «Ты не представляешь, как тебе идет, — говорил он. — Ты вся преображаешься». Самой Тусе это было не очень-то по душе, но она хотела нравиться Герману.

— Неужели он так хотел, чтобы я была похожа на нее? — испуганно проговорила она. — Только из-за этого?

— Боюсь, что да, — мрачно сказала Лиза.

Она всегда подозревала, что в отношении Германа к Тусе есть что-то темное и непостижимое. И вот теперь она начинала понимать — что именно.

— Но я не хочу, не хочу. — Слезы появились на глазах у Туси. — Не хочу быть на кого-то похожей, не хочу, чтобы меня все время сравнивали!

Лиза прекрасно понимала подругу. Ей всегда было, странно стремление некоторых людей быть на кого-то похожими — будь то кинозвезда или популярный телеведущий, потому что оригинал всегда лучше подделки, пусть даже и талантливой. Но быть похожим на какого-то реального человека — еще хуже.

— Выходит, он любит не меня. — Вид у Туси был потерянный. — Просто я похожа на человека, которого он любит…

— Не переживай, — попыталась успокоить ее Лиза. — Может быть, это и не так.

Они сидели на банкетке на первом этаже. Лиза давно уже переобулась и ждала Тусю, которая была в такой глубокой задумчивости, что никак не могла попасть ногой в замшевый ботинок.

К ним подошел Егор и остановился, сверху вниз поглядывая на усилия Туси.

— Помочь?

Туся подняла на него глаза и растерянно посмотрела на Лизу, ища у подруги поддержки.

— Вот уже правду говорят — беда не приходит одна, — недовольно сказала Лиза, в упор глядя на Егора, чтобы он понял, как несвоевременны его ухаживания.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Егор, шутливо оглядываясь. — По-моему, я один.

Лиза молча продолжала смотреть ему поверх переносицы. Она где-то читала, что если смотреть человеку в область третьего глаза, то он становится более внушаем. Поэтому, глядя на Егора, она посылала ему установку на невмешательство.

Но Егор, видимо, не был человеком тонкой душевной организации, потому что проигнорировал Лизины импульсы и продолжал:

— Собственно, я хотел бы поговорить с Тусей.

Между нами произошло недоразумение, и я хотел бы все объяснить.

— Ты можешь это сделать, если будешь идти, куда шел, не останавливаясь, — ехидно сказала Лиза.

— Мне кажется, что нам с Тусей переводчики не нужны, и адвокаты тоже. — Он перевел взгляд на Тусю. — Можем мы поговорить без посредников?

Туся повернулась к Лизе:

— Может, действительно поговорить с ним? Он ведь просто так не отстанет.

— Как хочешь, — рассердилась Лиза. — Только, по-моему, до сих пор он тебе ничего хорошего не сказал. Мне нужно в учительскую, забыла отнести журнал. Встретимся на крыльце, — небрежно бросила она.

Когда они остались наедине, Егор сначала молчал. Туся справилась со злополучным ботинком и сидела, держа сумку на коленях, как будто защищаясь от Егора.

— Пойдем на улицу, — наконец предложил он. — На крыльце и поговорим.

— Пойдем, — согласилась Туся, и они вышли из школы.

Девчонки из младших классов играли в классики и в резиночки, смеялись и толкали друг друга. Тусе казалось, что еще совсем недавно и она вот так прыгал а и резвилась и хотела поскорее вырасти, не представляя, какую боль принесет ей это взросление.

Конечно, в любом возрасте есть свои трудности.

В детском саду Туся тоже была влюблена в мальчика по имени Игорь, а он гораздо больше интересовался кубиками, чем ее скромной персоной.

Но в детстве страдание не может быть долгим, и почти любая боль лечится сливочным мороженым, ну, в крайнем случае, двумя.

— Туся, — сказал Егор. — Я понял свою ошибку. Плохо, когда человек не признает своих ошибок, но когда он делает это слишком часто — возникают сомнения в его искренности.

— Я не должен был тебя целовать в кафе. Это тебя отпугнуло.

Он говорил так, как будто работал психоаналитиком, к которому пришла на прием бестолковая пациентка, и это взбесило Тусю.

— Ты не должен был делать многого другого, оглядываясь по сторонам, потому что скоро должен был приехать Герман, сказала она.

— Например? — Егор удивился тому, что кто-то, кроме него, осмелился критиковать его поведение.

— Ты не должен был встречаться со мной только затем, чтобы вызвать ревность Лизы. Это раз. Не должен был смеяться над моими чувствами. Это два. Продолжать?

— Не надо, — сказал Егор. Он понимал справедливость многих ее упреков, и ему было неприятно.

— И к тому же, как ты знаешь, я встречаюсь с другим человеком. — Туся подняла на него зеленые, почти изумрудные глаза, и Егору стало не по себе оттого, насколько она прекрасна. — Понимаешь? И я счастлива.

Егору претила сама мысль, что кто-то может быть счастлив без него. Но сначала от него ускользнула Лиза потом — Туся. Это было уже слишком. Он стал надвигаться на Тусю; его кулаки инстинктивно сжались.

— Это неправда, — сказал он, и его щека нервно задергалась. — Этот хлыщ, разъезжающий на папочкиной машине, не мог заменить меня.

— Конечно, не мог, — послышался за спиной голос Германа.

И не успел Егор обернуться, как Герман заломил ему руку назад, и тот скукожился от боли.

— Было бы очень трудно заменить такого подлеца, как ты, — тем же спокойным тоном продолжал Герман. — Мне это не по силам.

— Ой-ой-ой, — как девчонка, запричитал Егор. — Больно!

— Зато мне вполне по силам сломать тебе руку, как будто не слыша криков боли, продолжал Герман. — Может, гипс добавит тебе привлекательности? Ты ведь считаешь себя неотразимым?

Егор не отвечал. Его рот был открыт в беззвучном крике; голова тряслась. Тусе показалось, что лицо его изменилось до неузнаваемости, потому что боль сильно меняет человека.

— Отпусти его, — попросила она.

— Отпустить? — переспросил Герман; хотя он прекрасно расслышал. — Это почему еще?

— Ему же больно, — робко вступилась Туся.

— А тебе разве не было больно, а? — Герман вошел в раж. — Скажи, когда ты лежала в больнице, а он издевался над тобой, тебе не было больно?

Девчонки во дворе перестали прыгать и замерли, с любопытством наблюдая за этой сценой. Входная дверь хлопнула, Герман повернулся, чтобы посмотреть, кто идет, отчего сильно дернул руку Егора, и тот закричал еще громче.

— Лиза! — кинулась к подруге Туся. — Сделай что-нибудь, они же поубивают друг друга!

Лиза умела не терять самообладания в самых критических случаях. И еще — она всегда была на стороне того, кто слабее, даже если он и не прав.

— Герман, — спокойно сказала она, подходя к нему и касаясь его руки. — Отпусти его, он и так достаточно наказан. Пожалуйста, отпусти. Сейчас выйдет кто-нибудь из учителей, и у нас с Тусей будут неприятности. Да и у тебя тоже.

Непонятно, какой из доводов оказался самым убедительным, но только Герман отпустил Егора и отряхнул руку о штанину, как будто в чем-то испачкался. Егор все еще не мог отдышаться и выпрямить заломленную назад руку. Он скулил, как побитая собака, и исподлобья с ненавистью смотрел на своего обидчика.

— Ее благодари, — сказал ему Герман, указывая на Лизу. — Если бы не она, тебе бы несдобровать.

Егор наконец отдышался и погрозил здоровой рукой:

— Ну, придурок, это тебе так не пройдет! Ты же мне руку сломал!

Герман притворился, что делает шаг навстречу Егору, и тот испуганно отшатнулся. Девчонки из младших классов громко засмеялись.

— Пойдемте, девочки, — обратился Герман к Тусе и Лизе. — Кажется, представление закончилось.

И они пошли прочь, а Егор так и остался стоять на месте, поддерживая пострадавшую руку.

— Герман, — строго сказала Лиза. — Ты не должен был этого делать. Конечно, я бы сама с удовольствием отлупцевала Егора, но не так же…

— Он врет, как всегда, — улыбаясь, сказал Герман.

Он нажал на брелок, отключая сигнализацию в машине, и продолжил:

— Ничего я ему не сломал. Просто он очень себя любит и не привык к элементарной боли. А я это исправил.

Лизу раздражало даже не то, что он говорил, а то, как он говорил — спокойно, уверенно, без тени сомнения и даже с каким-то непонятным удовольствием.

— К тому же он хотел ударить Тусю. Не мог же я равнодушно на это смотреть?

— Туся, это так? — спросила Лиза.

— Да, — едва слышно ответила Туся.

Она знала, что Егор никогда бы не ударил ее. Он часто бывал агрессивным и злобным, мог пригрозить, мог корчить из себя забияку, но бить девушку — все-таки это не его стиль.

«Но Герману откуда знать, что Егор меня не ударит? — оправдывала Туся любимого. — Он просто хотел меня защитить. Ведь Егор надвигался на меня с кулаками…»

Но на душе у нее было неспокойно.

Почему-то вдруг ей вспомнилось, как они с Германом смотрелись в две половинки одного зеркала. Она снова увидела его лицо со спущенными на глаза волосами, не лицо, а страшную морду оборотня.

Туся взглянула на Германа — он улыбался и что-то оживленно рассказывал.

«Каким он может быть разным, — подумала Туся. Сейчас, глядя на него, ни за что нельзя было подумать, что десять минут назад его лицо было сведено гримасой ненависти и злобы. — Как хорошо, когда рядом тот, кто может защитить, — с нежностью подумала она. — Но не хотела бы я быть его врагом».

8

Не глядя на прохожих, Туся шла по улице, что-то бормоча себе под нос. Раньше она любила смотреть по сторонам, разглядывать лица людей, их одежду, их походку, но теперь ей было не до того. Герман заболел, он скучал, и некому было за ним ухаживать. А Туся с радостью прогуливала школу, чтобы побыть с ним наедине. Она шла и несла в сумке вместо учебников и тетрадей малиновое варенье, мед, кучу лекарств и журналов.

— Что бы я без тебя делал? — сказал Герман, когда она вошла в его комнату, и эти слова были для нее лучшей похвалой.

Он лежал на диване, одетый в теплую пижаму, а горло его было завязано шерстяным шарфом. Его глаза покраснели, а волосы свалялись от долгого лежания.

— Отвратительно выгляжу? — спросил Герман. Конечно, болезнь никого не красит, но Туся так его любила, что он казался ей милым и теперь.

— Ну что ты! — с укором сказала она. — Ты лучше всех, кого я знаю. Правда….

Сначала Туся посидела с ним рядом, рассказывая о том, как по дороге к ней пристал какой-то сумасшедший, сказал, что где-то ее видел и пока не вспомнит где — не успокоится.

— Я так и оставила его стоять посреди улицы и вспоминать, — со смехом говорила она. — Наверное, до сих пор там стоит.

— И каким он был, этот сумасшедший? — хрипло спросил Герман. — Молодым и красивым?

Туся увидела, как в его глазах зажглись такие знакомые огоньки ревности. Эти огоньки зажигались всякий раз, когда Туся рассказывала об одноклассниках, о знакомых мальчиках или даже учителях-мужчинах. Но оказалось, что ревность распространяется и на безумных незнакомцев.

— Ну что ты, — поспешила успокоить его Туся. Он был старым и страшным, с трясущимися руками. — С такими? — И Герман стал изображать старика, тряся головой: скрюченными руками он попытался схватить Тусю, но она вырвалась и сказала:

— Пойду на кухню, приготовлю тебе чай и разогрею бульон.

— Но у меня нет бульона, — сказал Герман.

— Зато у меня есть, — торжественно сказала Туся, доставая из сумки термос. — Для больных бульон это самое первое дело.

На кухне она поставила разогреваться бульон, включила чайник и уже мыла посуду, когда спиной почувствовала, что она не одна.

Она обернулась и увидела мальчика лет десяти, худощавого, с оттопыренными ушами. На нем был старый спортивный костюм, руки он держал в карманах и пристально разглядывал Тусю.

— Здравствуй, — сказала она.

Мальчик продолжал молчать. Со стороны могло показаться, что он впервые увидел человека.

Так и не дождавшись ответа, Туся представил ась:

— Меня зовут Туся. А тебя?

— Странное имя, — сказал мальчик, не отрывая от нее глаз. — Не настоящее?

Туся смутилась. Она уже привыкла к тому, что ее манера называться Тусей не вызывает восхищения у взрослых, но впервые маленький мальчик выразил недовольство по этому поводу.

— Вообще-то назвали меня Наталья, — призналась она. — Но это такое распространенное имя, к тому же оно мне не нравится. Поэтому друзья зовут меня Тусей.

— Хорошо, — кивнул мальчик. — А почему ты моешь посуду?

— Потому что она грязная, — в тон ему ответила Туся.

— Поставлю вопрос по-другому, — невозмутимо продолжал расспросы мальчик. — Почему ты моешь грязную посуду именно здесь?

— Потому что Герман заболел, а я за ним ухаживаю. Такой ответ тебя устраивает?

— Вполне, — снова кивнул мальчик. — Значит, ты новая девушка Германа?

Этот вопрос неприятно задел Тусю. Что это значит — «новая девушка»? Звучит, как «очередная девушка». Тусе стало не по себе и захотелось побросать посуду обратно в раковину, вылить бульон и уйти куда глаза глядят. Но она подавила свою обиду. Ведь перед ней всего-навсего маленький мальчик, который любит задавать вопросы.

— Можно сказать и так. А вот ты кто такой?

— А я его брат, Сережа, — сказал мальчик, вынул руку из кармана и протянул для пожатия.

Туся быстро вытерла ладони полотенцем и пожала тонкую, но энергичную руку.

— Надо же! — удивилась Туся. — Я и не знала, что у Германа есть брат. Он никогда не говорил о тебе. — О тебе тоже, — сказал Сережа. — Но это неудивительно. В нашей семье все очень скрытные. — Все-все? И мама, и папа?

Туся задала этот вопрос нарочно. Она хотела вытянуть из Сережи как можно больше, потому что Герман говорил о своей жизни с неохотой.

— И мама тоже. А папы у нас нет.

Туся понимающе кивнула.

— Что ж, так часто бывает, — сказала она. — От нас отец тоже ушел.

Но Сережа отрицательно замотал головой.

— Наш папа не ушел. Он погиб. Сгорел на даче, когда я был совсем маленьким. Поэтому я его почти не помню.

— Какой ужас! — Туся была так потрясена, что даже села на стул. — Герман никогда мне этого не говорил.

— И не расскажет, такой он человек. Вдруг Сережа спохватился.

— Ты, пожалуйста, тоже не рассказывай ему обо мне, а то он рассердится.

— И что будет?

— Плохо будет, — убежденно сказал мальчик. Пожалуйста; не говори.

— Конечно, не скажу, — успокоила его Туся.

Ей нравился Сережа, хотя он был совсем не похож на Германа.

— До свидания, — он снова протянул ей руку. Пойду в свою комнату.

Было видно, что рукопожатие — это новая Сережина привычка, доставляющая ему удовольствие.

— Пока, — сказала Туся.

Она трясла руку Сережи, отчего рукав свободного спортивного костюма задрался, и она увидела на розовой коже фиолетовые синяки.

— Ой, что это?

— Да так, — мальчик смутился и чего-то испугался. — Это я неудачно упал.

— Хочешь, я тебе сделаю йодовую сетку? У вас есть йод?

— Нет, спасибо, — улыбнулся Сережа. Он улыбался так же широко и обаятельно, как и его старший брат. — На мне все заживает, как на собаке.

За разговорами с Германом время пролетало незаметно. Они говорили без умолку, смеясь и перебивая друг друга. Казалось, их разговоры никогда не закончатся.

«Так странно, — думала Туся, — когда я любила Егора, нам тоже всегда было о чем говорить. А вместе с любовью закончились и темы для разговоров».

Любовь все делает интересным. Любая мелочь становится важной, любой пустяк достойным обсуждения. Можно без конца говорить о всяких глупостях, О ерунде, смеяться и обмениваться нежностями.

Неожиданно в дверь позвонили.

— Кто это? — спросила Туся.

— Наверное, мать пришла, — небрежно ответил Герман.

— Я открою? — Туся и боялась и хотела познакомиться с матерью Германа.

— Сиди, — почти приказал он. — Ключи есть — сама откроет.

Было слышно, как в дверях завозились с ключом.

— Кто дома? — послышалось из прихожей. Герман не откликался.

— Все! — послышался издалека голос Сережи. Все дома!

На пороге комнаты появилась мать Германа. Это была красивая, полная женщина с карими глазами. Очень короткая стрижка ничуть не портила ее; густые темные волосы смотрелись как маленькая шапочка. На ней был строгий, деловой костюм и много золотых украшений. Она покачивалась в дверях, опираясь на косяк, и без труда можно было заметить, что женщина пьяна.

— Привет всем! Вот и я пришла! — радостно объявила она.

— Здравствуйте, — почтительно сказала Туся.

— Как всегда не вовремя, — злобно заметил Герман.

— Фу, какой ты невоспитанный, сынок, — с пьяной обидой проговорила мать. — Никакого почтения к родителям! — и бессильно развела руками.

На минуту она как будто пришла в себя и заметила присутствие постороннего человека.

— Ната, это ты? — обрадовалась она. — Что-то давно к нам не заходила!

Туся побледнела, и губы ее задрожали. Она хотела сказать, что ее зовут Туся и что она просто похожа на Нату, но Герман не дал ей и рта открыть. Он сел на кровати и закричал:

— Мама, прекрати! — На лице у Германа появилось знакомое Тусе выражение бешенства. — Замолчи сейчас же!

— Я что, уже не могу поздороваться с гостьей? Это в своем-то доме? — не на шутку обидел ась женщина.

— Мама! — в комнату вбежал Сережа. — Мама, пойдем отсюда! Ну же, пойдем со мной!

Он попытался вывести ее из комнаты, дергая за рукав пиджака, но она стояла, даже не шелохнувшись.

— Я хочу поговорить с Натой! — капризно заявила она. — Имею я на это право?

Все присутствующие молчали. Герман вращал зрачками, сдерживая приступ бешенства, Сережа продолжал легонько тянуть мать за лацкан пиджака, а Туся сидела, неестественно выпрямив спину, и с ужасом ждала — что будет дальше. Раньше ей никогда не приходилось быть свидетелем семейных сцен, и она чувствовала себя маленькой, растерянной и глупой.

— Почему ты так давно к нам не заходила? — снова спросила мать Тусю.

И не успела та ответить, что ее путают, как мать продолжила:

— Можешь не отвечать. Я и так все знаю — сердце матери не обманешь. Вы поссорились с Германом.

— Я… — начала было Туся, но ее никто не слушал.

— Знаю, что у него невыносимый характер. Иногда мне самой не верится, что это мой сын. Но он тебя любит — это правда. А с этим нельзя не считаться.

Мать тяжело вздохнула и провела рукой по ежику волос. Издалека она казалась молодой, но вблизи было видно, как много морщин у нее вокруг глаз.

— Спасибо, но я не… — опять начала Туся.

— Теперь вы опять вместе, и я рада. Правда, рада. Потому что ты всегда мне нравилась.

Тусе было больно слышать эти слова. Она чувствовала себя подделкой под бывшую девушку Германа, неумелой и бездарной подделкой. Ей захотелось убежать из этого странного дома, где все принимают ее не за ту, кто она есть, и дать волю слезам.

Но вместо этого она сидела, слегка опустив голову, и слушала пьяные признания матери Германа.

— Мама, — как можно спокойнее сказал Герман. — Я хочу, чтобы ты ушла.

Мать вздрогнула, как если бы ее ударили плеткой, и втянула голову в плечи.

— Как это — ушла? Куда ушла?

— Да мало ли куда! — хриплым от болезни голосом закричал Герман. — Я просто хочу, чтобы ты оставила, меня в покое.

— Нет, ты послушай, — обратилась женщина к Тусе, как будто искала у нее поддержки и защиты, — как он разговаривает с матерью!

— Все твои слова — сплошное притворство. Ты никогда по-настоящему не интересовалась моей жизнью. Просто любишь совать свой нос, куда не просят!

— Герман. — Глаза его матери увлажнились, в голосе появились жалостливые нотки. — Не надо так.

— Уходи, не могу больше тебя видеть! — вопил Герман. — Убирайся!

Его мать повернулась и вышла.

— Мама, не надо! — услышала Туся голос Сережи.

Хлопнула входная дверь, каблуки заспешили к лифту.

Сережа заглянул в комнату и взволнованно сказал:

— Герман, она уходит.

— Скатертью дорога, — огрызнулся тот.

— Она поедет на машине, — канючил Сережа. — Скажи ты, останови ее!

— Ей же нельзя за руль в таком состоянии, — вступилась Туся. — Это очень опасно. Ты должен ее остановить.

— Туся, запомни. — Его тон был таким ледяным, что ей показалось, как будто ее окатили водой из проруби. — Я никому ничего не должен. К тому же давай договоримся — со своими родственниками каждый разбирается сам. Моя мать — это моя проблема, поняла?

Туся молчала, все ниже опуская голову. Она чувствовала себя лишней и чужой в этом доме.

— Кроме того, я устал и хочу спать. — Герман повернулся лицом к стене и накрылся одеялом почти с головой. — Не возражаешь?

— Хорошо, — сказала Туся, вставая — Я тебе завтра позвоню.

Герман ничего не ответил.

Туся вышла на улицу и вдохнула полной грудью.

Она испытывала облегчение оттого, что покинула этот непонятный дом, где люди могут кричать так громко, что барабанные перепонки, того гляди, лопнут.

«Просто у него температура, поэтому он такой раздражительный», — оправдывала она Германа. И все равно была рада, что теперь может пойти к Лизе, спокойно посидеть и рассказать обо всем, что случилось.

«Может быть, тогда все встанет на свои места?» — думала она. Ведь Лиза всегда умела находить нужные слова, чтобы успокоить подругу.

9

— Какой кошмар! Какой ужас! — то и дело повторяла Лиза, слушая рассказ Туси.

Онисидели на кухне, потому что это было их любимое место, пили кока-колу, ели печенье и разговаривали.

— Если ты будешь так реагировать, вообще ничего не стану рассказывать, — обиделась Туся.

— Ну, прости, прости, — поспешно сказала Лиза. — Больше не буду. Хочешь, намажь печенье повидлом?

Туся улыбнулась и взялась за ложку.

Ей нравилось бывать у Лизы, потому что та всегда угощала ее чем-нибудь вкусненьким, а когда на душе так тревожно, невозможно обойтись без сладкого.

— Туся, хочешь знать мое мнение? — спросила Лиза, когда рассказ был окончен.

— Угу, — пробурчала Туся, потому что рот у нее был забит печеньем.

— Помнишь, как там в той песенке? «Забирай свое и беги, беги, беги, уноси свои ноги, ноги, ноги». По-моему, именно так тебе и следует поступить.

— Но почему? — воскликнула Туся.

Конечно, многое в поведении Германа и ей самой казалось странным, но о том, чтобы расстаться с ним, она и подумать не могла.

— Сказать по правде, он меня пугает, — призналась Лиза. — Мне очень не понравилось то, что он сделал с Егором. Теперь, с рукой на пере вязи, он даже вызывает у меня симпатию…

— С рукой на перевязи? — переспросила Туся. А что с ним?

— Ой, я и забыла, что ты прогуляла школу и ничегошеньки не знаешь! — спохватилась Лиза. — У Егора-то нашего рука вывихнута. И знаешь, благодаря кому?

— Догадываюсь, — погрустнела Туся.

— Оказывается, он ничуть не притворялся, когда завывал от боли. Теперь ходит с забинтованной рукой и перекошенным лицом. Так что ты можешь гордиться — из-за тебя происходит смертоубийство.

— Да уж, какая тут гордость, — горько сказала Туся.

Раньше ей всегда хотелось, чтобы ее защищали, за нее сражались, ведь это так романтично. Но когда она представила покалеченного Егора, то поняла, что в этом нет ничего романтичного.

— Тебе не кажется, что слишком много трагедий вокруг одного человека? — внезапно спросила Лиза. — Ты о чем? — Туся думала о своем, и Лизины слова вывели ее из задумчивости.

— Смотри, отец Германа сгорел на даче, его девушка погибла какой-то дикой, нелепой смертью, при первом же знакомстве с Егором он сломал ему руку. Не многовато ли?

— Многовато, — подтвердила Туся, но тут же добавила: — Бывает же так, что одни люди живут себе припеваючи, а на других падает несчастье за несчастьем?

Лиза в задумчивости потерла висок.

— Кому жизнь — карамелька, а кому — одни муки? Бывает и так, — согласилась она. — Но все, что связано с Германом, кажется мне очень подозрительным. Кстати, ты видела хотя бы одного его друга?

— Нет, — ответила Туся.

— Вот это тоже странно, — сказала Лиза иначала ходить по кухне из угла в угол.

— Сначала я думала, что он меня не хочет знакомить со своими друзьями, — призналась Туся. — Но потом он сказал, что их у него нет, потому что он… — Она вспоминала слово: — О! Самодостаточный!

— Ни одного друга за всю жизнь! Это плохо говорит о человеке, — категорично заявила Лиза.

Может быть, близких друзей не может быть много, но знакомых должно быть пруд пруди, в. этом Лиза была убеждена. Должны быть люди, которым ты можешь позвонить, и они будут рады, или с которыми ты можешь встретиться и поговорить о том, что волнует.

Другие люди — это зеркала, отражаясь в которых мы можем понять свою истинную ценность, а когда перед человеком нет зеркала, он быстро теряет человеческий облик.

— Кроме того, — продолжила Лиза вслух, — если человек хамит своим родственникам, не думай, что с тобой он будет обращаться по-другому.

— Это ты о его матери?

— Да, о ней. Уж не знаю, что она ему сделала, а только никакая мать не заслуживает, чтобы с ней так разговаривали.

Туся приуныла, даже перестала есть печенье и замолчала. А Лиза разозлилась на себя за то, что огорчила лучшую подругу, но, когда хочешь добра, часто приходится делать больно.

— А может быть, я и не права, — с наигранной веселостью сказала она. — Может, сегодня день такой нервный. Может, сегодня полнолуние или что-нибудь еще.

Туся робко улыбнулась.

— Я не могу потерять его сейчас, — призналась она, — Я слишком к нему привязалась.

— Значит, не потеряешь, — убежденно сказала Лиза. — А можёт, он мне так не нравится, потому что слишком нравишься ты, и все вокруг кажутся недостойными тебя?

Лиза обняла подругу и поцеловала в висок. В такие моменты ей казалось, что она намного старше Туси и должна беречь и защищать ее, потому что, когда человек любит, он становится слепым и беззащитным, как новорожденный котенок, которого несут топить.

10

На следующий день рано утром Туся снова отправилась навещать Германа. Она оправдала его поведение высокой температурой и присутствием в организме злого вируса и все простила.

Туся позвонила, но никто не открывал. Она звонила все настойчивее и прислонялась ухом к двери, чтобы услышать — не идет ли кто ей навстречу.

Но никто не шел.

Тогда Туся бессильно оперлась о дверь, и, к ее большому удивлению, дверь поддалась и плавно открылась.

Пройдя прямиком в комнату Германа, Туся обнаружила его безвольно лежащим на разобранной кровати. Лица не было видно, а волосы разметались по подушке.

— Герман, это я, — сказала Туся, касаясь его плеча. — Ты не спишь?

Он не отвечал, но Туся почувствовала, что плечо его тихо вздрагивает. Она погладила его по волосам, отчего он затрясся еще сильнее, и уже можно было различить звуки сдавленных рыданий.

— Герман, что с тобой? — не на шутку испугалась Туся. — Ответь мне!

И тут он повернулся к ней, и она увидела помятое, заплаканное лицо, искаженное страданием. Никогда Туся не видела его в таком состоянии. Все внутри у нее похолодело от страшного предчувствия.

— Ее больше нет, — чужим, резким голосом сказал он. — Не могу смириться с тем, что ее больше нет!

«Почему вдруг он вспомнил о Нате? — подумала Туся. — Конечно, такая боль всегда с тобой, об этом приходится помнить всю жизнь. Но странно, что сейчас, спустя несколько лет, он все переживает так остро».

Туся совсем не ревновала. Ее теперь не волновало, что он убивается о другой. Важно было одно ему плохо, и его надо утешить.

Она убрала мокрые от слез волосы с его лица и сказала:

— Пожалуйста, не плачь, ведь слезами горю не поможешь. И потом, ты не должен так мучить себя. Это случилось давно, незачем так горевать…

Трудно утешить того, кто по-настоящему страдает. Все слова кажутся неуместными и глупыми. Но их обязательно нужно произносить, потому что любые слова лучше той тишины, которая наступает после потери.

— Давно? — крикнул Герман. — Да это случилось вчера! Вчера днем. А в это время она была еще жива!

«Наверное, от болезни у него все помутилось в голове, — решила Туся. — Не надо ему перечить».

— Тебе нужно отдохнуть, — тоном заботливой медсестры сказала она. — Наверное, не спал всю ночь, так?

Герман не отвечал, а только смотрел на нее, как на умственно отсталую.

— Моя мать погибла, — сказал он, чеканя каждое слово.

Тусе показалось, что на какое-то время она оглохла, таким неправдоподобным было то, что она слышала.

— Что ты сказал? — переспросила она.

Ей хотелось, чтобы он повторил фразу, но оказалось, что она не ослышалась.

— Моя мать погибла, — так же четко повторил Герман.

— Но я же ее видела только вчера! — воскликнула Туся, как будто это что-то меняло. — Как это случилось?

— Не справилась с управлением. По крайней мере, так говорят. Погибла через полчаса после того, как вышла из дома. Развила недопустимую скорость.

Герман говорил отрывисто, с большими паузами, как будто читал текст какой-то страшной телеграммы.

— Не могу поверить, — проговорила Туся, сдавливая виски руками. — Если бы мы ее остановили. Если бы не дали сесть за руль в таком состоянии.

Туся заплакала.

Ей было страшно оттого, что еще вчера она разговаривала с женщиной, которой сегодня уже нет на свете, а ведь они даже не познакомились, Туся так и не узнала ее имени. Она как будто все еще видела ее перед собой: короткая стрижка, строгий костюм, увлажненные от обиды карие глаза…

Туся плакала оттого, что смерть может стоять так близко, а люди этого и не заметят; оттого, что это может случиться с каждым, независимо от возраста и здоровья.

Она подумала о своей маме, и ей стало жутко от самой мысли. «Я бы этого не пережил а», — подумала Туся и заплакала еще горше.

Герман схватил ее за руку так, что ей даже стало больно.

— Мы ничего не могли сделать. — Он приподнялся на кровати, глаза его лихорадочно блестели. Слышишь, ничего!

— Мы могли ее никуда не пускать, — настаивала Туся. — Мы могли ее отговорить! И сейчас она была бы жива!

— Глупо и жестоко так говорить, — сказал Герман, выпуская ее руку. — Если ты такая умная, то почему ты не остановила ее? Почему?

— Да потому что ты сказал, что твоя мать — это твоя проблема, — вставая, крикнула Туся. — И потому, что я видела ее впервые и ты вообще меня не представил! И откуда я знаю, какие у вас дома порядки!

Туся снова заплакала. Напрасно говорят, что беда объединяет людей. Чаще бывает наоборот — в горе каждый чувствует себя непонятыми одиноким.

— Зачем ты встала? — спросил Герман. — Собираешься уходить?

Туся действительно хотела уйти после обвинений Германа, даже взяла свою сумку, но теперь замерла в нерешительности.

— Я тебя не удерживаю, — грустно сказал он. — Можешь идти.

Неподвижным взглядом он принялся разглядывать узоры на ковре.

— Герман, — позвала она.

— Можешь ничего не говорить, — сказал он. — Я и так принес тебе много неприятностей.

И тут на Тусю нахлынула волна необъяснимой нежности к этому странному, непонятному человеку. Она вспомнила все лучшие дни, которые они провели вместе, их поездки за город, прогулки вдоль реки… Вспомнила, как он первый раз ее поцеловал под мостом, когда над ними проносился поезд. Тогда ей показалось, что они уносятся вслед за вагонами — кудато очень далеко, где не бывает одиночества и грусти.

«Неужели все это было ошибкой? — спрашивала она сама себя и не могла поверить. — Неужели я обозналась, принимая его за близкого, единственного человека?»

Теперь, когда ему было так плохо, Герман не цеплялся за нее, не удерживал, и именно это не позволяло ей уйти, бросив его одного.

«Я не имею права на него обижаться, — решила Туся. — Главное — пережить это несчастье, а потом все как-нибудь обойдется».

— Герман, — сказала она вслух, — я и не собиралась никуда уходить.

Она села с ним рядом, взяла его за руку и ласково посмотрела в глаза. Теперь, когда он был так несчастен, так нуждался в ее тепле, он был ей ближе и дороже, чем раньше. Она коснулась его щеки, провела по растрепанным волосам…

Но Герман, неправильно истолковав ее порыв, притянул Тусю к себе и крепко прижал к груди. Его ласки становились все настойчивее, а поцелуи все горячее.

— Герман. — Туся попыталась высвободиться из его объятий, но это оказалось не так-то просто. Герман, прошу тебя…

Но он как будто не слышал. Его руки торопливо расстегивали пуговицы на ее платье, а губы жадно искали ее губ.

Никогда раньше Туся не попадала в такое дурацкое положение. С одной стороны, ей не хотелось обижать Германа, особенно сегодня, но, с другой стороны, она не чувствовала радости от его прикосновений и напора, скорее, ей было неприятно.

— Прекрати, — наконец вырвавшись из его объятий, крикнула Туся. — Мы не должны этого делать.

— Почему? — Дыхание Германа стало неровным. — Разве ты меня не любишь?

— Люблю, — просто ответила Туся. — Но это совсем другое.

Герман усмехнулся. В его усмешке было что-то пренебрежительное и обидное для Туси, и она это смутно почувствовала.

— Ты смеешься надо мной? — прямо спросила она. — Считаешь меня маленькой?

— Никогда не считал. До этого момента…

Он лежал, безжизненно свесив руку с кровати, а Туся сидела рядом в напряжении, готовая в любой миг вскочить.

— Разве ты не понимаешь, что я взрослый человек, не то что твои школьные дружки? Мне не достаточно поцелуев и пожатия рук…

— Значит, тебе недостаточно меня? — со слезами в голосе спросила Туся.

— Достаточно, — сказал Герман. — Но ты нужна мне вся. Если бы ты меня любила…

— Если бы ты меня любил, то не настаивал бы. Туся заплакала, размазывая слезы по лицу.

— Ты что же думаешь, меня можно обмануть? — ни с того ни с сего спросил Герман. — Ошибаешься, это не так-то просто.

— Обмануть? Я и не думала тебя обманывать. Туся была в полном недоумении.

— Я все видел, милая, не отпирайся. — Выражение лица Германа не предвещало ничего хорошего. — В кафе стеклянные двери. Вы сидели у входа. Ты и твой дружок.

Туся даже не сразу поняла, о чем он говорит, потому что после последнего поцелуя с Егором произошло столько событий, что тот день почти стерся из памяти.

— Ты говоришь про Егора? — Герман утвердительно кивнул.

— Не хотела тебя расстраивать, но это была наша последняя встреча. Я думала, не случится ничего страшного…

— А ведь ничего страшного и не случилось, правда?

Туся, чувствуя подвох, несмело кивнула.

— Но только на твой взгляд, — мрачно произнес Герман. — Думаешь, мне приятно было видеть, как вы обжимаетесь на виду у всего кафе? Представляю, что вы выделывали наедине…

— Герман! — возмутилась Туся. — По-моему, я не давала тебе повода так обо мне думать!

— Я очень проницательный, — хвастливо сказал он. — Мне не обязательно видеть, чтобы знать.

Туся решительно поднялась.

— Думаю, мне пора уходить, — сказала она.

— Давно пора. Я не задерживаю.

— Только учти, что возвращаться я не буду, — предупредила она. — Это не в моих правилах.

Она еще искала свои ботинки в коридоре, когда услышала, что Герман включил музыку на всю мощь. Хлопать дверью не имело смысла, потому что он все равно бы ничего не услышал. Поэтому Туся ушла тихо, твердо решив для себя, что больше никогда не переступит порога этого дома. У нее в голове не умещалось; как Герман может быть таким несчастным и таким жестоким одновременно. Ей было горько, но вместе с тем она видела, что огромная, длинная жизнь расстелилась перед ней узорчатым ковром.

11

В будние дни бодриться и хорохориться гораздо проще, чем в выходные. Занятия в школе отвлекают от посторонних мыслей, всегда можно с кем-нибудь поболтать и забыть о том, что делает тебя несчастной.

Выходные же как будто созданы для того, чтобы напомнить одиноким людям, как они одиноки, чтобы оставить их наедине с самими собой и своими невеселыми мыслями.

В субботу Туся проснулась около двенадцати, но не вставала до часа. Да и куда ей было торопиться? Мама была на какой-то конференции, Лиза уехала с родителями на дачу: «Ловить последние теплые дни», как сказал ее папа, а Герман так и не звонил.

Он не звонил уже несколько дней, и для их отношений, ставших такими близкими в последнее время, это было большим перерывом. Иногда Туся думала о том, чтобы самой позвонить ему, но вспоминала, как он был жесток и груб, и опускала телефонную трубку.

«Он стал другим, — убеждала она себя. — Это уже не тот Герман, которого я знала раньше, которого полюбила…»

Туся лежала на кровати и размышляла о том, чем занять себя в этот длинный осенний день. Раньше ей не приходилось об этом думать, потому что Герман все решал за нее сам, но теперь начиналась другая жизнь — одинокая и настоящая. В этой жизни все решения приходилось принимать самостоятельно, а это было хоть и приятно, но тяжело.

Она встала, потому что, когда целый день лежишь в разобранной кровати, начинаешь чувствовать себя больной, и пошла в ванную. Из зеркала на нее смотрела бледная, усталая девушка с кругами под глазами.

— Хороша я, ничего не скажешь, — вслух сказала Туся.

Теперь, когда никто не звонил и никуда не звал, Туся не считала нужным быть привлекательной.

— Так нельзя, — вдруг сказала Туся своему отражению. — Подумаешь — Герман!

Она напустила в ванную горячей воды, добавив двойную порцию пены с запахом сирени, и пролежала в ванной почти полчаса.

Ей нравилось быть дома одной. Конечно, плохо, что не с кем поговорить, но зато можно петь, не стесняясь, или разговаривать вслух.

— Неужели я буду сидеть и ждать у моря погоды? — спрашивала она себя, вытираясь огромным желтым полотенцем. — Ведь так и жизнь пройдет.

Она вспомнила слова Лизиного папы: «Ловить последние теплые дни».

— А ведь действительно теплые дни скоро сдует осенний ветер, и останется только о них вспоминать… — Тусю потянуло на возвышенные выражения. — Так надо, чтобы было о чем вспомнить!

Она накинула махровый белый халат и прошлепала в коридор, открыла записную книжку и набрала номер. На том конце провода долго не снимали трубку. Туся уже хотела дать отбой, когда к телефону все-таки подошли.

— Туся, это ты? — обрадовался Сюсюка.

— А ты ждал кого-то другого? — спросила она.

— Нет, что ты, — торопливо заговорил Толя. — Конечно, не ждал, но и тебя тоже не ждал. Ну, то есть ждал, но не думал…

Он окончательно запутался в словах. Туся знала, что Сюсюка любит ее, а сейчас ей был нуженименно такой человек.

— Не хочешь пойти куда-нибудь? — небрежно спросила она. — В музей, например, или в кино?

На том конце провода молчали, и Туся вдруг испугалась, что Сюсюка откажет, и это будет последней каплей в чаше ее унижений. Но он сказал:

— В кино — это здорово! Я бы сам тебя пригласил, да не знал, что ты хочешь…

— Я и сама не знала, — со смехом ответила Туся.

Встреча была назначена около кинотеатра, за час до сеанса.

Она пришла раньше и прогуливалась от колонны к колонне, жуя конфету и поглядывая по сторонам. Туся издалека заметила Сюсюку, его худощавую фигуру и светлую макушку. Она помахала ему рукой, и сердце ее сжалось от воспоминаний.

Совсем недавно она так же встречалась с Германом, ходила с ним в этот же кинотеатр и, случалось, тоже приходила раньше и пряталась за колонной, чтобы посмотреть, как он будет идти, и оглядываться по сторонам, и ждать ее. Туся старалась гнать от себя эти мысли, но картинки из прошлого возникали в ее воображении снова и снова.

— Привет, — бросила она Сюске. — Ты опоздал на две минуты.

Ей было все равно — опоздал он или нет. Она была рада видеть знакомое лицо, влюбленные глаза. Пусть даже двумя минутами позже.

— Прости, — смущенно улыбнулся он. — Долго не было троллейбуса.

Туся кивнула и пошла к кассам, а Сюсюка поплелся за ней следом. Они встали в очередь, она была небольшой, нодвигалась медленно, потому что зрители придирчиво выбирали себе ряд и место.

— Когда очередь дойдет до нас, останутся только боковые места, — недовольно сказала Туся, но Сюсюка ее не слушал, он смотрел куда-то в сторону с большим интересом и недоумением.

— Что ты там увидел? — спросила Туся. — Что?

— Туся, смотри. — Сюсюка указывал куда-то вперед. — Тебе эта девушка никого не напоминает?

Туся проследила за его рукой и увидела, что недалеко от них стоит и озирается… Ната. Туся моргнула несколько раз; чтобы видение исчезло, но оно не исчезало, потому что перед ней была действительно Ната — не кладбищенский призрак, а девушка из плоти и крови. Казалось, она кого-то ждала, таким напряженным было ее лицо.

— Этого не может быть, — непослушными губами проговорила Туся. — Она же…

— Она так похожа на тебя, правда? — спрашивал пораженный Сюсюка, но Туся ему не отвечала, она во все глаза разглядывала бывшую девушку Германа.

Иногда бывает так, что ревность живет гораздо дольше, чем любовь. И зарождается она прежде любви, и умирает, когда любви уже нет. Туся считала, что навсегда рассталась с Германом, но Ната вызывала в ней живой и даже несколько болезненный интерес.

На ней были кожаные штаны и — жилетка, она была коротко стрижена, но волосы по-прежнему зачесывала назад, обнажая небольшой, чистый лоб. Она была ниже Туси, но высокие каблуки выравнивали эту разницу.

— Толя, стой в очереди, — сказала Туся, не сводя глаз с Наты. — А мне нужно поговорить с этой девушкой.

Туся еще не знала, что именно она скажет, но чувствовала, что эта встреча для нее очень важна.

— Извини, тебя, случайно, зовут не Наташей? — спросила Туся, подходя к девушке.

Та недоверчиво смерила ее взглядом.

— Да, а что?

Было видно, что Ната не заметила ни малейшего сходства с Тусей, потому что человек всегда представляет себя другим, нежели он есть на самом деле. Да и сама Туся увидела, что вблизи Ната не так уж на нее похожа: у нее другая мимика, и один глаз немного косит, что, впрочем, нисколько ее не портит.

— Извини, но я должна тебя кое о чем спросить, — продолжала Туся. — Ты, случайно, не знаешь Германа?

— Германа? — переспросила та. — Да-да, я его помню. Трудно забыть такое экзотическое имя. Ты его тоже знаешь?

— Да, в некотором роде, — смущенно ответила Туся. — И он мне много про тебя рассказывал.

Туся пыталась разглядеть на лице у Наты следы былой любви, но это ей никак не удавалось, там были только разочарование и досада.

— Наверное, гадости какие-нибудь говорил. — Ната расстегнула маленькую сумочку, достала сигареты с ментолом и закурила.

— Здесь нельзя курить, — предупредила Туся. — Может, выйдем на улицу?

— Можно и выйти. — Ната продолжала подозрительно коситься на Тусю. В ее взгляде так и читалось: «Что от меня нужно этой полоумной?»

На улице она сказала:

— А что именно он про меня говорил?

— Говорил, что у вас была любовь, которая случается один раз в тысячу лет. Говорил, что все было против вас, но вы все равно любили друг друга…

Ната поперхнулась дымом, закашлялась, а потом рассмеялась:

— Я всегда подозревала, что он ненормальный, но не знала, что до такой степени. Ну и фантазер!

— А что, это было не так?

— Да совершенно не так! Я встречалась с ним месяц, ну, от силы — два, а потом он мне начал надоедать своими странностями, поэтому я его бросила. А он бегал за мной, как одержимый, названивал, все время повторял, что, мол, никто тебя не полюбит, как я.

Что-то знакомое послышалось Тусе в этих словах. И ей Герман частенько намекал, а иногда и говорил впрямую, что ей ужасно с ним повезло, потому что никто не полюбит ее так, как он.

— Хорошо еще, что отца послали работать в Болгарию, и я уехала, а то он бы меня достал… — Ната внимательно вгляделась в лицо Туси. — А ты что, тоже с ним встречаешься?

— Встречалась, — ответила Туся и покраснела.

— Послушай, увидишь его — пожалуйста, не говори, что я уже приехала. Не люблю выяснять отношения, особенно когда их нет. Не скажешь?

— Не скажу, — кивнула Туся. — Тем более что…

Она замялась.

— Что тем более?

— Тем более что он считает, будто ты умерла, — на одном дыхании произнесла Туся. — По крайней мере, так он мне сказал.

— Умерла? — от удивления Ната чуть не выронила сигарету. — Как умерла?

— Неисправный фен. Короткое замыкание. Электрический удар.

Некоторое время Ната молчала, осмысляя сказанное.

«Наверное, не очень-то приятно узнавать о собственной гибели», — подумала Туся, глядя на ее побледневшее лицо.

Ната нервно затянулась и произнесла:

— Да-а, вот этого я не ожидала… Значит, ему было приятнее думать, что я умерла, но не бросила его? Просто в голове не укладывается!

— У меня тоже, — призналась Туся. — Представляешь, как плохо мне стало, когда я увидела тебя живую и невредимую?

— А как ты меня узнала? — спросила Ната.

— По фотографии. Там, где ты сидишь в парке на скамейке. Он тебя боготворит и оплакивает. Сказал, что и меня полюбил за сходство с тобой.

Ната придирчиво оглядела Тусю с ног до головы и нехотя признала:

— Да, есть что-то общее…

Девушки немного помолчали, разглядывая друг друга. Тусе показалось, что Дата осталась недовольна своим двойником, о себе, она была явно более высокого мнения.

— Надо же! И подумать не могла, что он так в меня влюбится! Бред какой-то… — после паузы проговорила Ната. — Плохо, когда у человека чересчур богатое воображение. И ему самому тяжело, и окружающим он часто делает больно.

Больше говорить было не о чем. Туся вздохнула и стала прощаться. Ей не понравилась Ната и, несмотря на внешнее сходство, она удивлялась, как Герман мог их сравнивать.

— Рада, что Герман лгал, — сказала она. — Рада, что с тобой все в порядке. Я ничего не расскажу ему, тем более что он уже сам верит, что ты умерла.

— Вот и хорошо. Для некоторых людей лучше быть мертвой. Надеюсь, ты тоже сумеешь с ним расстаться.

К ним подошел смущенный Сюсюка и сказал: — Я взял билеты в седьмой ряд. Н е слишком близко?

Ната оценивающе посмотрела на него и сказала:

— Ну, что же, похоже, ты на правильном пути.

Я тоже здесь кое-кого жду. Всего хорошего!

И, не дожидаясь ответа, пошла прочь, балансируя на высоких каблуках.

— Кто это? — спросил встревоженный Сюсюка. — Мое второе я, — ответила Туся. — Пошли, а то пропустим начало.

В темноте зала Сюсюка попытался взять ее за руку, но она отстранилась, а он не настаивал. И так для него сегодня было слишком много счастья Туся сама ПОзвонила ему, пригласила его в кино, сидит рядом с ним, совсем близко, так, что он может слышать ее дыхание. О большем Сюсюка и не мечтал. А если и мечтал, то понимал; что эти мечты — несбыточны, потому что она — красивая, яркая и талантливая — никогда не будет с ним — нелепым и заурядным.

Туся не следила за тем, что происходило на экране, — ей надо было спокойно подумать обо всем, что она узнала от Наты. Сплошная ложь окружала ее с первой минуты знакомства с Германом, после встречи с Натой она не верила ни одному его слову.

Однажды Туся слышала, как одна мамина подруга, от которой ушел муж, в порыве злобы сказала: «Лучше бы он умер, чем ушел!» Тусе врезались, в память эти слова. Тогда она была еще маленькой, но понимала, что так говорить нельзя, потому что всякая разлука все равно лучше смерти.

И теперь ей было не понятно, как можно живого человека объявить умершим. Так мстить нельзя никому.

Герман не только разочаровал Тусю, она его боялась. Что-то в этом человеке внушало самый настоящий, первобытный страх. Теперь то, что раньше казалось таким привлекательным — длинные волосы, крупные зубы, — казалось пугающим и таящим угрозу. Он приносил несчастья, все вокруг него было как будто заражено духом умирания и тлена, а Туся очень хотела жить.

12

Есть на свете такие места, куда не следует ходить по своей воле: тюрьма, кладбище или больница. Люди избегают этих мест, чтобы своим появлением не накликать беду на себя или своих близких.

И Туся ни за что бы не вернулась в больницу, куда попала после неудачной попытки самоубийства, если бы не необходимость.

Все здесь было по-прежнему — тихие больные, как тени, слонялись по коридору, медсестры бегали с капельницами наперевес, а буйные томились за непробиваемым стеклом.

— Наталья? — В коридоре ее встретил врач Василий Васильевич Кронин. — Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?

На его лице была тревога и озабоченность.

Многие больные попадали к нему по два, а то и по три раза. Он любил своих больных, но после выписки предпочитал их не видеть. Появление Туси насторожило его. Может, с ней опять что-то не в порядке?

— Ничего страшного, — улыбнулась Туся. Я просто пришла повидаться с вами.

Доктор Кронин, которого пациенты за глаза называли Вас Вас, широко улыбнулся и покраснел, отчего лицо его приняло детское выражение. Он был очень молодым и необычайно высоким, поэтому, разговаривая с людьми, ему все время приходилось наклоняться; отчего он слегка сутулился.

— Повидаться? Со мной? Просто так?

Многих людей он интересовал как специалист, и они приходили к нему за советом в трудную минуту, но редко кто приходил бескорыстно, только для того, чтобы узнать, как он поживает.

— Конечно, просто так. Иначе я бы приехала сюда не на троллейбусе, а в машине «скорой помощи».

Вас Вас сдержанно улыбнулся, потому что шутка вышла довольно мрачной.

— Что же мы стоим на дороге! — спохватился он. — Пойдем ко мне в кабинет, там можно спокойно поговорить.

— Как ваши больные — радуют? — спросила Туся, когда они уселись в кабинете Кронина за его большим столом, заваленным бумагами.

— Иногда, — ответил Вас Вас. — Например, когда выздоравливают и уходят. Или, как ты, когда выздоравливают и приходят.

— Ну, я-то никогда и не была больной, — слегка обиделась Туся. — Так, глупость.

Они помолчали. Туся не знала, как приступить к самому главному, как побольше узнать о здоровье Германа, о его пребывании в этой больнице. Заговаривать об этом сразу было неудобно, не хотелось разочаровывать доктора.

— Василий Васильевич! — В кабинет заглянула — медсестра. — Больная из шестой палаты криком кричит, говорит, что замолчит, только если вы к ней подойдете. Никак не можем унять!

— Сейчас иду, Марина, — отозвался Вас Вас. — Минуточку. Подождешь немного? — обратился он к Тусе. — Пойдем с тобой в буфет, чай пить, хорошо?

— Конечно, подожду, — кивнула Туся.

Как только дверь кабинета затворилась, Туся кинулась к шкафу, где, как она знала, лежали истории болезни. Она лихорадочно перебирала бумаги в поисках истории болезни Германа.

«А может, он действительно „косил“ от армии? — внезапно подумала она. — И никакой истории просто нет?»

Едва она так подумала, как в руках у нее оказалась увесистая стопка бумаг, на обложке которой было написано: «Кудесов Герман Викторович».

Туся стала листать историю, написанную неразборчивым почерком Кронина. Она не понимала наукообразных слов, не понимала его закорючек, к тому же ужасно боялась, что в любой момент может открыться дверь и появится сам Вас Вас.

«Тогда он выгонит меня с позором и будет прав, подумала Туся. — Будет очень трудно объяснить ему, что мне это действительно нужно, что для меня это вопрос жизни и смерти».

Она старалась читать, но руки у нее дрожали, а строчки прыгали перед глазами.

«…депрессивно-маниакальное состояние…» наконец вычитала она. — «…Вспышки неконтролируемой агрессии…»

В глазах у нее помутил ось, и слова стали менять свои очертания, но не меняли сути.

«…синдром навязчивых состояний…», «…параноидальная зацикленнасть…», «…отсутствие социальной адаптации…»

Дальше читать не имело смысла. Внезапно все встало на свои места, все нашло объяснение: и вранье Германа, и резкая смена настроений, и ревность, граничащая с безумием, и полное отсутствие друзей.

«Этого не может быть», — подумала Туся. Но это было.

Она не могла понять, почему ничего не замечала, хотя общалась с Германом больше чем кто-либо другой….

«Да все я замечала, — наконец решила она, — только не хотела видеть плохого и оправдывала то, что не имеет оправданий».

Она услышала приближающиеся шаги и торопливо убрала историю болезни Германа обратно в шкаф.

Когда доктор Кронин вошел в свой кабинет, она уже снова сидела на стуле и смотрела в окно.

Сердце ее бешено стучало, но она старалась улыбаться.

— Извини, что так долго, — сказал Вас Вас. — Эта больная решила доверить мне историю своей жизни, и было как-то неловко сразу колоть ей успокоительное. Ну что, пойдем в буфет?

Туся встала и смущенно произнесла:

— Извините меня, но я вспомнила, что у меня неотложные дела. Как-нибудь в другой раз, ладно?

— В другой, так в другой, — улыбнулся доктор, хотя было видно, что он огорчен. — Заходи, когда сможешь.

Тусе было жаль обижать такого доброго и милого человека, но она не могла задержаться, потому что боялась смотреть ему в глаза. Боялась, что в ее глазах он прочитает многочисленные диагнозы Германаи поймет истинную цель ее прихода.

А ведь Кронин предупреждал ее, чтобы она не заводила знакомств в больнице, и Лиза была против… Но когда человек влюблен, его не могут остановить доводы разума, — теперь Туся знала об этом на своем личном опыте.

Она твердо решила, что не должна больше видеться с Германом, потому что если ему не смог помочь доктор Кронин, то чем поможет она.

Туся вспомнила, как часто говорила ее мама, ругая кого-нибудь из знакомых: «Когда боги хотят наказать человека, они отнимают у него разум!» Теперь Туся понимала всю справедливость этих слов.

И ей было жаль Германа.

13

— Выкрала историю болезни? — расширяя глаза от ужаса, переспрашивала подругу Лиза. — Ну, не выкрала, а просто взяла почитать.

— Но это же почти преступление! История болезни не подлежит разглашению, это как тайна исповеди!

Лиза считала, что всегда нужно играть по правилам, но Туся полагала, что для общей пользы иногда эти правила можно и нарушить.

— Ты преувеличиваешь, — попыталась успокоить ее Туся. — И потом, разве было бы лучше, если бы он в очередной раз меня приревновал и зарезал темной ночью?

Лицо Лизы приняло серьезное выражение.

— Ты даже так не шути, — тихо сказала она. Я боюсь этого человека. И раньше опасалась, а уж теперь — тем более.

— Он не сможет меня обидеть: если я перестану с ним встречаться. Обещаю, ты никогда больше не услышишь его имени.

— Я бы на твоем месте не давала таких обещаний.

Туся дала подруге слово, что будет звонить и обязательно скажет, если Герман появится и будет вести себя странно.

Она вышла на улицу и оглянулась по сторонам.

Ей опять показалось, что за ней кто-то следит, как тогда, около кафе. Но вокруг не было ни души, и только коричневый щенок с непомерно большой головой перебегал дорогу, приближаясь к ней.

— Здравствуй, — сказала ему Туся, пока он обнюхивал ее ноги. — Ты чей?

Щенок смотрел на нее карими глазами, наклонив голову, и приветливо махал хвостом. На нем не было ошейника, и он казался бездомным. Может, среди его дальних предков и был какой-нибудь заблудший боксер, но гены были сильно разбавлены, поэтому щенок был явно беспородным. «Двортерьер» — так говорил о таких собаках Герман.

Туся села на корточки и погладила щенка по голове. В его шерсти запутались травинки, при ближайшем рассмотрении он оказался очень грязным.

— Бедный, — сказала Туся. — Совсем не дружишь с мылом… Пойдешь ко мне жить?

Щенок забил хвостом по земле сильнее, как будто понял смысл ее слов.

— Может быть, мама и рассердится, но потом привыкнет, — приговаривала Туся, распутывая колтун у него на спине. — И потом, она же редко бывает дома, что может тебя даже не заметить.

Тусе всегда хотелось иметь собаку. В детстве она часто плакала, уговаривая маму завести хотя бы карликового пуделя. На самом же деле ей хотелось иметь кавказскую овчарку или колли.

«От собак все время такой запах, как их ни мой, говорила мама. — И у меня совершенно нет времени, чтобы с ней гулять. Ты будешь варить ей еду? Ты будешь ходить с ней к ветеринару?»

Туся тогда не знала, что ответить, потому что была слишком мал—, чтобы одной ухаживать за собакой, а потом У нее появились друзья, подруги, первая любовь и было как-то не до того.

— Но теперь все по-другому, — сказала Туся щенку. Ей нравилось разговаривать вслух, потому что на нее внимательно смотрели два карих глаза, и ей казалось, что ее понимают. — Теперь мне так хочется о ком-то заботиться. Пошли?

И щенок послушно засеменил рядом. Оказалось, что стать сильной очень просто — достаточно найти кого-то, кто слабее тебя и кому ты нужна.

Еще около лифта она услышала, что у нее дома надрывается телефон. Она торопливо открыла дверь, впустила щенка и схватила трубку.

— Але, — выдохнула она.

— Это я, — услышала она такой знакомый, такой родной голос, что ей стало страшно. Она боялась своей привязанности, своей жалости к этому человеку. — Почему ты молчишь? — продолжал Герман. — Я звоню тебе целый день, а тебя все нет и нет…

Но тут же добавил тоном избалованного ребенка:

— Где ты была?

Туся не хотела его злить, она не хотела выяснять отношений и уличать его во лжи. Она мечтала только о том, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы больше не надо было понимать этого человека и приспосабливаться к жизни в его невозможном, вывернутом наизнанку мире.

— Да так, — уклончиво ответила она, — к Лизе заходила…

Она и сама почувствовала, что эти слова прозвучали неубедительно, они как будто полетели в бездонную пропасть — не было слышно звука падения.

— Пожалуйста, не ври мне, — строго сказал Герман, — это бесполезно. Где ты была?

— Ходила по личным делам, — холодно отозвалась Туся. — Хотя я не понимаю, почему должна тебе что-то объяснять после того, как мы расстались.

— Мы не расстались, — спокойно проговорил Герман. — Разлучить нас может только смерть. Где ты была?

— Это тебя не касается, — твердо сказала Туся. Она начала подумывать о том, не повесить ли ей трубку, хотя и не была сторонницей таких грубых методов.

— А мне так не показалось. — Внезапно тон Германа изменился — стал чужим ирезким. — Мне показалось, что это как раз касается меня. Что тебе было нужно от доктора Кронина?

На минуту Туся потеряла дар речи. Язык прилип к нёбу, и она не могла выдавить из себя ни звука.

— От доктора Кронина?

Когда Туся не знала, что ответить, она всегда повторяла последние слова собеседника.

— Не отпирайся. Я следил за тобой. И я видел, что ты вышла от него встревоженная, не в себе… Что он сказала тебе про меня?

— Мы о тебе не говорили, — сказала Туся. Может, тебе трудно поверить, но этот мир придуман не только для тебя.

Герман бросил трубку. Туся пожала плечами и отошла от телефона.

— Вот ненормальный! — рассерженно сказала она, но тут же прикусила язык, потому что эти слова прозвучали как диагноз. — Хорошо, что у меня теперь есть другие дела.

И она, взяв щенка на руки, понесла теплый комок в ванную. Щенок сначала упирался, жмурил глаза и всячески пытался увернуться от воды, но, когда понял, что это неизбежно, начал сам подставлять бока под душ и даже пытался укусить струю, бьющую из крана.

Телефон зазвонил снова. Туся одной рукой продолжала вытирать щенка, а другой взяла трубку.

— Это снова я, — заговорил Герман. — Это ничего, что ты ходила в больницу. Я тебя прощаю.

— Это очень мило с твоей стороны, — иронично сказала Туся, но Герман был не, в том настроении, чтобы уловить эту иронию..

— Мне очень нужно тебя увидеть, — сказал он. — Через полчаса я приеду к твоему дому.

— Не надо Никуда приезжать! — почти закричала Туся. — Я никуда не пойду! Не хочу с тобой встречаться!

На секунду ей показалось, что она имеет дело не с человеком, а со снежной лавиной и что в любой момент ее может накрыть с головой.

— Значит, все-таки докторишка тебе обо всем рассказал… — заключил Герман. — Ну это ему так не пройдет. И тебе. Тебе это тоже не сойдет с рук. До скорой встречи!

И Герман опять повесил трубку.

Похоже, ему нравилась эта игра — тысячу раз обижаться, бросать трубку и перезванивать снова и снова. Он часто делал так и раньше, и сначала Тусе даже нравилась эта манера, она видела в ней проявление сильных чувств. Но теперь она понимала, что такое поведение — один из симптомов болезни.

Следующие несколько дней были сплошным кошмаром.

Туся получила несколько телеграмм невменяемого содержания. «Встреча неизбежна, как бы ты ни старалась» — гласила одна из них: «Не отделаешься легко от того, что в сердце глубоко» — угрожала вторая. Дальше текст становился все длиннее и все бестолковее.

Герман приезжал к зданию школы, подкарауливал Тусю около дома. Он хотел с ней поговорить, но не приближался, если она была не одна. А Туся все время была с кем-то. Несколько раз даже проводила Кахобера Ивановича до дома, потому что им было по пути.

— Люди стараются делать добро, ведь плохого никто не хочет, а получается, что все время делают друг другу больно, почему так? — неожиданно спросила его Туся.

— Добро… — задумчиво произнес Кахобер. Беда в том, что все понимают его по-разному.

— А разве добро — это не то, что хорошо?

— Смотря кому. Для зайца добро — это быстрые ноги. Для волка добро — это сытый желудок. Как им понять друг друга? Убежит заяц, огорчится волк, не убежит… Сама понимаешь…

Туся засмеялась и заглянула в доброе, широкое лицо Кахобера.

— Но ведьмы не волки и не зайцы;— сказала она. — Мы люди, а все равно ничего не получается.

— И люди делятся на породы, — ответил Кахобер. — Вот ты встречала умных и добрых животных.

— Да, у меня живет щенок. Очень умный.

— А злых людей?

— Тоже встречала, — кивнула Туся.;

— Вот и пойди разберись, — развел руками Кахобер. — Трудно научиться понимать эту жизнь, а как только научишься — пора помирать…

Кахобер редко говорил о таких грустных вещах. Обычно он рассказывал смешные истории и шутил, да так, что у слушателей потом животы болели от смеха.

Тусе отчего-то стало его жалко, как всегда бывает жалко веселого человека, который вдруг загрустил. «Наверное, ему печально оттого, что ему сорок лет, и оттого, что все самое интересное в жизни уже прошло», — подумала она.

14

Домой идти не хотелось, и Туся пошла к Лизе, потому что в гостях у подруги она чувствовала себя в безопасности.

А что ее ждет дома? Звонки с угрозами, телеграммы или записки под дверью. Она от всего этого устала и утешала себя только тем, что, если Германа выписали из больницы, значит, серьезной опасности он не представляет.

— Я бы на твоем месте не была так спокойна, сказала Лиза, сидя на диване в своей комнате и листая альбом со старыми фотографиями, — это действовало на нее успокаивающе. — Никто не знает, что взбредет ему в голову. — Лиза была встревожена.

— Надо было тебя послушаться, — неожиданно призналась Туся. — Ты ведь с самого начала говорила, что не стоит с ним встречаться.

— Да ладно, — отмахнулась Лиза. — Нельзя же вернуться в прошлое и все переделать, поэтому даже не думай об этом.

Туся посмотрела на подругу с благодарностью.

Обидно, когда, не послушавшись справедливого совета, сядешь в лужу, а потом советчик еще сыплет соль на раны, говорит: «Я же предупреждал, а ты…» Но Лиза нив чем не упрекала Тусю, она лишь хотела вместе с ней найти выход.

Неожиданно зазвонил телефон.

Туся вздрогнула и испуганно покосилась на Лизу.

— Ты стала очень нервной, — сказала Лиза, снимая трубку. — Але?

Она побледнела и протянула трубку подруге.

— Это Герман… Говорит, что-то срочное. Откуда он узнал, что ты здесь?

— Да он все время следит за мной, — сказала Туся, бледнея. — Я слушаю, — произнесла она в трубку.

Она слушала, и лицо ее — сначала такое бледное — покраснело от гнева.

— Этого не будет никогда! Слышишь, никогда! — прокричала она. — Думай обо мне, как о Нате, представь, что я тоже умерла, только оставь меня в покое!

Туся бросила трубку. Разговор был закончен, а она все не могла перевести дыхание, чтобы пересказать Лизе слова Германа.

— Что он говорил? — спрашивала Лиза. — Что случилось?

— Даже повторять не хочется, — мрачно произнесла Туся.

Она встала и нервно заходила по комнате. Она то подходила к окну, то пряталась за штору.

— Туся, ты меня пугаешь, — сказала Лиза. — Думаешь, он звонил из телефонной будки и теперь следит за тобой?

— Ты не представляешь, какой он хитрый, убежденно, сказала Туся. — От него всего можно ожидать.

Она посмотрела на Лизу с такой тоской, что той, стало не по себе.

— Не могу больше здесь оставаться, — проговорила Туся. — Этот город давит на меня. Мне везде мерещится Герман.

— Это верно, — подтвердила Лиза. — С каждым днем становится все труднее и труднее не обращать на него внимания…

— Я чувствую, что скоро сама сойду с ума. Будешь опять меня навещать в больнице? — спросила Туся и заплакала от усталости и бессилия.

Лиза поднялась и обняла подругу.

— Пожалуйста, не плачь. Ну, не надо. Лучше разозлись или закричи, только не плачь.

— Ну, что мне теперь делать? — Туся подняла заплаканное лицо. — Я больше не могу.

И тут Лизу посетила идея, которая показал ась ей гениальной.

— Туся! Эврика! Я придумала, что нам делать!

И она рассказала, что сегодня родители возвращаются с дачи. А им с Тусей самое время туда поехать отдохнуть.

— Будем ходить в лес, устроим пикник на природе, — убеждала она подругу. — Вечером посидим у камина… Соглашайся!

— А как же школа? — неуверенно спросила Туся.

— Да ладно тебе, — махнула рукой Лиза. — Случалось, что мы прогуливали занятия и gj менее уважительным причинам.

— Это правда. А тебя отпустят?

— Я объясню, что нам очень нужно поехать.

— Только не упоминай про Германа. Не надо чтобы кто-нибудь об этом знал.

— Конечно, не буду. Ну что, едем?

— Да, и чем скорее, тем лучше.

Подруги наскоро собрали сумку, укладывая в нее теплые свитеры на всякий случай, консервы, бутылки с минеральной водой, сыр и хлеб. Оставили на столе записку для родителей.

— Мы ничего не забыли? — спросила Лиза, оглядываясь по сторонам.

Туся хлопнула себя по лбу и крикнула:

— Ну я и растяпа! Как я могла!

— Что? Что случилось?

— Черри! Мой мальчик! Мой поросенок.

Сначала Лиза испугалась, что подруга действительно сошла с ума, уж очень подозрительны были эти бессмысленные выкрики, но потом догадалась.

— Ты что, назвала щенка Черри?

— Ага, — кивнула Туся. В ее глазах светилась такая гордость, как будто речь шла о ее ребенке. Нравится?

— Ничего. Хорошее имя. Черри — это по-англииски «вишня»?

— Да это потому что он такой коричневый, почти вишневый. И как я могла забыть о нем. — Туся сокрушенно покачала головой.

— Ты просто не привыкла к тому, что он у тебя есть. Вот и все. Не беспокойся, мы зайдем к тебе и возьмем его с собой.

…Электричку не пришлось долго ждать. Подруги заняли свое любимое место — возле окна и стали хрустеть чипсами и листать журналы, купленные на перроне. Но когда поезд тронулся, они отложили журналы и стали смотреть в окно, потому что это было гораздо интереснее.

За окном проносились рощицы пожелтевших берез, краснела гроздьями рябина, а зеленые сумрачные ели сдержанно махали им вслед ветвистыми лапами.

У Туси внутри все сжимал ось от радости и предвкушения чего-то хорошего. Ее лучшая подруга была рядом, Черри вертелся у ног, вся жизнь была впереди — что еще нужно для счастья? А когда отправляешься в поездку, всегда кажется, что за поворотом тебя ждет что-то необычное и новое.

Родители уехали с дачи совсем недавно, поэтому запасные ключи оказались как нельзя кстати. Дом еще не успел остыть, а из камина пахло углями и шашлыком. Со стула свисала мамина забытая косынка, а папины прочитанные газеты лежали ровной стопочкой.

Девочки развели в камине огонь и сели поодаль, глядя на языки пламени. Черри резвился на участке, обнюхивая каждую кочку и облаивая проезжающие за оградой машины.

— Хорошо вот так взять и уехать посреди учебного года, — сказала Лиза. — Правду говорят, что перемена мест — это самое лучшее, когда человеку трудно.

— Это точно, — подтвердила Туся, ее щеки раскраснелись от близости пламени, глаза блестели. — Как будто, меняя обстановку, ты меняешься сам.

Она думала о Германе, но теперь он казался ей далеким и нереальным, как пустынный мираж. Ей было трудно представить, что еще так недавно ее руки лежали в его руках, его губы касались ее губ… Она провела рукой по губам, как будто хотела стереть все его поцелуи.

— Спасибо, что возишься со мной, — сказала она Лизе. — Я так тебе благодарна…

— Не говори ерунды, — перебила ее Лиза. — Разве ты бы не сделала для меня то же самое?

А в это время Герман не находил себе места. Он искал Тусю везде — в школе, дома, целыми днями терзал ее телефон, но все было бесполезно — она как сквозь землю провалилась. Наконец Герман совершенно отчетливо почувствовал, что ее нет в городе.

— Где ты? — постоянно спрашивал он. — Куда ты пропала?

Но ответа не было.

Он метался по городу, объезжая все те места, где они когда-то были вместе: парки, кинотеатры, маленькие кафе. Он хотел встретиться с Лизой, чтобы любым способом выведать у нее, куда скрылась Туся, но Лиза тоже пропала.

Город опустел. Хотя по-прежнему люди сновали туда-сюда, но это все были чужие, ненужные люди. Временами ему казалось, что в толпе мелькнул знакомый профиль— или каштановые волосы, лежащие волной, или стройный, силуэт… «Туся!» — он хотел кинуться ей навстречу, обнять, упрекнуть за то, что пропала… Но каждый раз на него с недоумением и страхом смотрели чужие, незнакомые глаза.

Наконец, обессилев от напрасных поисков и потеряв всякую надежду, он, как обычно, сидел в машине рядом с Тусиным домом, когда увидел, что ее мама возвращается домой.

«Удача снова вернулась ко мне», — подумал Герман, и улыбка засмеялась на его губах.

— Здравствуйте, Инна Дмитриевна! — Он выбежал из машины и устремился ей навстречу. — Мы с вами не знакомы, но я так много слышал о вас от Туси. Я ее друг, Герман.

— Ах, Герман. — Инна Дмитриевна улыбнулась, кокетливо поправляя волосы. — Да, я, кажется, тоже слышала о вас.

— Я узнал вас по фотографиям. Да к тому же вы похожи на Тусю, только скорее на ее старшую сестру.

У каждого человека есть свое слабое место. Такой ахиллесовой пятой для Инны Дмитриевны была ее внешность. Она тщательно следила за собой и изо всех сил старалась казаться моложе. Герман безошибочно угадал это ее стремление, потому что собственная душевная надломленность помогала ему разбираться в других людях. А когда он догадывался о какой-то человеческой слабости, тогда ему было легче манипулировать человеком, заставлять его покоряться своей воле.

— Вы не подскажете, где она? Меня не было в городе, поэтому она сама не могла меня предупредить… Вы не знаете?

Инне Дмитриевне очень понравился этот обаятельный молодой человек. «К тому же он такой любезный», — отметила она…

— Тусечка мне звонила, — сказала — на. — Они с Лизой поехали на дачу. Сказали, что-то совершенно необходимо. Вам не кажется, что она слишком взбалмошная?

— А? — Герман задумался о своем, поэтому не сразу сообразил, о чем его спрашивают. — Да нет, ничего… Именно поэтому она мне Так нравится… Кстати, вы, случайно, не знаете, где находится эта дача?

— Нет, — покачала головой Инна Дмитриевна. — Не знаю.

— Спасибо, всего доброго, — сказал Герман, целуя ей руку.

Тусина мама смотрела, как он садится за руль машины, и ей было досадно, что она не смогла помочь, такому обходительному молодому человеку.

В школьном коридоре было невероятно шумно.

В уголке, держа друг друга под руки, стояли две девушки. Одна была смуглянкой с темными волосами, а другая — блондинкой со светлой кожей. Несмотря на шум и сутолоку, Герману удалось расслышать, о чем они говорят.

— Наша мама не хочет, чтобы мы туда ходили, строго сказала девушка с темными волосами. — Можно даже не спрашивать.

— А папа, мне всегда разрешал, — упрямо говорила блондинка. — Если я попрошу, он обязательно нас отпустит.

— Ну, как ты не понимаешь, Юля! — Смуглая девушка начинала обижаться и надувать губы. — Теперь все по-другому. Родители не должны ссориться из-за нас.

«Странно. Две сестры, а так не похожи, — подумал Герман. — Чего только не бывает на свете!»

— Извините, что перебиваю, но вы не подскажете, как мне найти Максима Елкина? — спросил Герман у девушек.

Подруги переглянулись, и Герману показалось, что они смотрятся друг в друга, как в зеркало.

— Марина, ты не видела Елкина сегодня? — спросила блондинка.

— По-моему, он, как всегда, в школьной библиотеке, — ответила Марина. — Что-нибудь случилось?

— «Наверное, у меня озабоченный вид, раз она так спрашивает, — пронеслось в голове у Германа. Надо соврать что-нибудь правдоподобное».

— Мама Туси, Инна Дмитриевна, разыскивает свою дочь. Известно, что они у Лизы на даче. Вот я и подумал, что Максим может знать о том, где эта дача; Они ведь дружили раньше, не так ли?

— Да, это так, — сказал, подходя к ним, Максим Елкин. — Мы и сейчас дружим. А что случилось?

Перебивая друг друга, Юля и Марина, а это были именно они, рассказали Елкинуо том, что Тусю ищет мама.

— Я знаю, где дача. Давай я тебе объясню, как доехать…

Откуда Максиму было знать, что он оказывает подругам медвежью услугу? Он несколько раз видел Германа, когда тот заезжал за Тусей. Он знал, что у них роман. Правда, Лиза говорила ему, что не очень-то одобряет выбор подруги, но мало ли кто кому несимпатичен.

К тому же хитрость и лживость были настолько не свойственны самому Максиму, что он никогда не подозревал других людей в чем-то дурном, а когда сталкивался с обманом, все время недоумевал, снимал очки, потирал переносицу и повторял: «Надо же! Кто бы мог подумать!»

— Спасибо, — сказал Герман, сворачивая листок бумаги с планом, который нарисовал Максим. — Ты мне очень помог.

— Не за что, — доверчиво улыбнулся Максим. — Надеюсь, у Туси дома не случилось ничего серьезного?

— Может быть — да, может быть — нет, — многозначительно сказал Герман и с подозрительной поспешностью пошел прочь.

Максим смотрел ему вслед, и на душе его было почему-то неспокойно, как бывало тогда, когда он решал задачу и его ответ не сходился с ответом в учебнике.

15

— Ты слышишь шум? — спросила Лиза. Подруги лежали рядом на старом диване возле затухающего камина. Лиза поднялась на локте и часто моргала, стараясь привыкнуть к темноте. Она осторожно похлопала сонную Тусю по плечу, но та что-то пробурчала и перевернулась на другой бок, а Черри жалобно заскулил из своего угла.

Лиза потерла слипшиеся глаза, встала и, вздохнув, пошла к двери. Ей показалось, что она слышала, как машина притормозила на щебенке, рассыпанной прямо у ворот.

«Может, родители что-нибудь забыли и вернулись? — подумала она, но тут же взглянула на маленькие часики на мягком кожаном ремешке, которые не снимала даже ночью, и покачала головой: — Два часа ночи. Это не родители».

Она вышла на веранду и выглянула в окно. Никого.

Только ветер шуршал опавшей листвой, и вдалеке тоскливо завыла собака. На веранде было зябко, Лиза передернула плечами и зевнула.

«Наверное, показалось», — решила она для себя и уже хотела идти спать, но вдруг краем глаза заметила, как в сторону от окна метнулась чьято большая, громоздкая тень. Лиза чуть не закричала от страха, но сдержал ась и прокралась к двери.

Она прильнула к замочной скважине и прислушалась.

За дверью кто-то был. Кто-то прерывисто дышал как раз на уровне Лизиных глаз. И в тот самый миг, когда Лиза хотела отшатнуться от двери, она услышала свистящий, зловещий шепот.

— Лиза, открой, — настаивал голос. — Лиза, открой!

В ужасе Лиза отпрянула от двери и заслонила уши руками, чтобы больше не слышать нечеловеческого шепота, повторяющего ее имя. Она бросилась в комнату будить Тусю.

— Туся, просыпайся! Ну, просыпайся же!

Черри вертелся, пытаясь ухватить себя за маленький хвост, а Туся ничего не понимала спросонок и сонно вертела головой из стороны в сторону, соображая, где она находится.

— Что? Что случилось? — Она Была похожа на сову, ослепленную дневным светом.

— Герман! — громким шепотом сказала Лиза и от одного этого слова Тусин сон как рукой сняло.

— Герман здесь! Что-то надо делать.

— Как Герман? — даже при потухающем камине было заметно, как Туся побледнела. — Как он нашел нас?

— Этого я не знаю. Знаю только то, что он стоит под дверью и просит его впустить.

Как будто в подтверждение Лизиных слов, раздался дикий, отчаянный крик:

— Туся, открой мне! Сейчас же открой!

А вслед за криком послышались тяжелые удары, сотрясающие входную дверь.

— Что это? — спросила Туся.

— Кажется, он взял топор. Он лежал на крыльце, на поленнице. — Лиза говорила спокойно, как будто пересказывала фильм, но голос ее дрожал. — Боже мой, он же убьет нас! — закричала Туся, но Лиза быстро зажала ей рот.

— Не кричи. Тихо. Если он поймет, что мы боимся, — будет только хуже. Сейчас мы тихо встаем, — Лизина рука по-прежнему сдерживала крики Туси, — и идем в дальнюю комнату. Возьми твою сумку с деньгами и обратными билетами. Мы выпрыгнем через окно, потом беги за мной — у нас есть дырка в заборе, папа никак не мог починить, вылезем через нее.

Но Туся была в панике, казалось, она не слышала Лизу. Она смотрела перед собой невидящими глазами и без конца повторяла:

— Но он на машине! Он догонит нас! Он догонит нас. Он нас догонит.

— А мы побежим через лес. — Лиза тормошила ее, пытаясь передать ей свою решимость. Тут недалеко до станции, я знаю дорогу. Ты все поняла?

Туся кивнула.

— Тогда бежим, только не забудь надеть кроссовки.

Подруги открыли окно, спустили вниз Черри, затем стала спускаться Лиза. Окно было довольно высоким, она держалась руками за нижнюю часть оконной рамы, а ее ноги еще не успели коснуться земли, как вдруг она почувствовала, что чьи-то сильные руки поддерживают ее.

— Это очень легкомысленный поступок, — услышала она голос Германа. — Очень легкомысленный.

Лиза закричала, но ее крик затерялся и пропал в тишине октябрьской ночи. Кругом не было ни души. Среда — середина недели, редко кто бывает на даче, особенно если не очень тепло. Ждать помощи было неоткуда.

Герман держал ее за руки, как будто собирался пуститься с ней в пляс. Видимо, он услышал звук открывающегося окна и обежал дом, чтобы поймать беглянок. Со стороны могло показаться, что он совершенно нормален, вот только глаза… Его глаза лихорадочно блестели, в них горел какой-то дикий, первобытный огонь. Лизе захотелось отвести взгляд, но она знала, что в этом случае битва будет проиграна окончательно и бесповоротно.

— Глупые, какие же вы глупые девочки, — сквозь зубы процедил Герман. — Думали, что спрятались от меня…

Черри вертелся около его ног, пытаясь укусить, но он был еще слишком мал, чтобы заступиться за хозяек.

— Пошел вон! — И Герман оттолкнул щенка ногой, его волосы были взлохмачены, а дыхание становилось прерывистым.

Черри завизжал и отлетел в сторону.

— Все это очень неосмотрительно с вашей стороны, — говорил Герман, все сильнее сжимая Лизины запястья.

И тут Туся выпрыгнула из окна прямо на Германа. Она повалила его наземь так неожиданно, что он успел только ойкнуть. Туся крикнула Лизе:

— Беги к забору! Я — за тобой!

И Лиза побежала, думая о том, что какой же папа молодец, что не успел заделать дыру, и о том, что разгильдяйство и халатность — не самые большие пороки. Она коснулась рукой доски, которая едва держалась и ее можно было легко отодвинуть… Доска осталась неподвижна.

«Не может быть! Наверное, это где-то рядом!» Но она ощупала несколько досок и справа и слева — никакого результата…

«Черт побери! Папа починил забор именно тогда, когда не нужно!»

Туся уже бежала к ней, надеясь на спасение, а Герман поднимался с земли, отряхиваясь от прилипших мокрых листьев.

— Куда? — спросила запыхавшаяся Туся.

— Забор починили, — ответила Лиза. — Некуда бежать.

Подруги встали рядом, спиной к забору, ожидая приближения Германа.

— Что будем делать? — спросила Туся.

— Будем с ним говорить. Папа считает, что переговорами можно добиться очень многого.

Но сама Лиза не очень-то верила, что это так.

— Зачем вы играете в неуловимых мстителей? — спросил, подходя к ним, Герман. Он достал из кармана автоматический перочинный нож, и лезвие блеснуло при свете луны.

— Что тебе от нас нужно? — спросила Лиза.

— От тебя — ничего. А вот Туся — другое дело. Она меня предала, а такого я не прощаю.

Он шагнул вперед и теперь стоял шагах в четырех от перепуганных подруг.

— Я видел в тебе то, чего не замечали другие внутренний свет, тихое сияние. — Он, как зачарованный, не сводил взгляда с лезвия ножа. — А чем ты мне отплатила? Решила, что можешь сиять и без меня? Ходила к докторишке, который наплел про меня всяких небылиц… А ты ему поверила.

Горькая усмешка обезобразила лицо Германа.

— Но я этого так не оставлю, — продолжал он. Каждый, кто причинил мне боль, рано или поздно понес наказание — мой отец, моя мать, моя девушка… А теперь настала твоя очередь…

«Наш папа не ушел. Он погиб. Сгорел на даче, когда я был совсем маленьким… — вспомнила Туся слова Сережи. — Неужели Герман причастен и к этой страшной смерти? Если это так, то он действительно способен на все!»

Внезапно Герман подскочил на месте от дикой боли в лодыжке. Это Черри оправился от удара, догнал обидчика и с наслаждением прокусил ему ногу.

— Ай-яй-яй! — по-бабьи закричал Герман и почти одновременно послышался другой гневный окрик: — Стоять! Ни с места!

Это кричал доктор Кронин. Он был в цивильной одежде, без халата и очков, поэтому Туся не сразу его узнала. Тем более что в больнице он никогда не повышал голоса, а теперь кричал — и это делало его неузнаваемым.

Из-за угла дома выбежали два санитара огромного роста и бросились к Герману. Они схватили его под мышки и потащили прочь, а он только перебирал ногами в воздухе и выкрикивал что-то бессмысленное.

— Сильно испугались? — спросил доктор, подходя к девочкам.

— Да так, не очень, — ответила Туся, хотя у нее от страха зуб на зуб не попадал.

Она взяла на руки Черри и гладила его по большой теплой голове, а тот радостно лизал ее ладони.

— Кажется, мы подоспели вовремя, — сказал Вас Вас, нагибаясь и поднимая нож, оброненный Германом. — Собирайтесь, поедем домой. Родители вас заждались.

— А он… — спросила Туся и осеклась. — Он поедет с нами?

— Ну, не в лесу же его оставлять. Он поедет в другой машине и под присмотром.

— Это хорошо, — сказал Лиза, и подруги пошли за вещами.

* * *

Уже в машине Туся набралась смелости и спросила Кронина:

— Скажите, а как вы догадались, что мы на даче и нам нужна помощь?

Вас Вас посмотрел на нее поверх очков и улыбнулся:

— Я с самого начала не поверил, что ты пришла в больницу только для того, чтобы посмотреть на меня. Досадно это осознавать, да, видно, ничего не поделаешь. — Доктор снял очки и протер их замшевой салфеткой. — А когда после твоего ухода полез в шкаф, заметил, что одна история болезни лежит вверх тормашками. Наверное, ты была так поражена ее содержанием, что, торопясь, не поставила как надо.

Туся покраснела и сказала:

— Простите, но мне было очень нужно ее посмотреть.

— Я бы рассердился на тебя, — сказал Вас Вас, — но при других обстоятельствах. Хотя все-таки немного сержусь за-то, что ты не поделилась со мной своими подозрениями. Так вот, я понял что ты встречаешься с Германом, и догадался, что с ним не все в порядке. Я проанализировал его симптомы и понял, что он может быть опасен. Хотел связаться с его семьей и узнал о трагедии. Вот тогда-то все события и начали складываться в единую картину.

— Но ведь Герман не причастен к гибели своей матери? — с надеждой спросила Туся.

— И да и нет, — ответил Кронин. — Мы, психиатры, называем это пассивной агрессией. Да, он не причинял ей зла действием, но он не предотвратил трагедию, а значит, подсознательно желал, чтобы она произошла.

Туся не хотела верить, что это так. Ей было горько оттого, что человек, которого она любила всей душой, оказался монстром. Оборотнем, который не останавливается ни перед чем.

— Так вот, — продолжал Вас Вас. — Я начал разыскивать самого Германа, оказалось, что его нет в городе. Тогда я позвонил твоей маме и выяснил, что вы на даче. Адрес узнал у Лизиных родителей. Вот, пожалуй, и все. Приехал с бригадой «Скорой помощи», и, как оказалось, не ошибся в своих предположениях.

Подруги потрясен но молчали. Тусе казалось, что Кронин пересказывает ей сюжет незатейливого американского триллера, до того неправдоподобными казались события.

Но это был не триллер. Все это случилось с ней по ее же собственной глупости.

— Ну что, — подмигнул ей Вас Вас, — теперь понимаешь, почему нельзя заводить знакомства в психосоматическом отделении?

— Понимаю, — вздохнула Туся. — Но он сказал мне, что «косит» от армии. Я и представить себе не, могла…

Туся махнула рукой и замолчала. Глупо оправдываться теперь, когда все позади. Туся устала так, как будто пробежала десять километров, и ей было стыдно, что она доставила беспокойство стольким людям.

«Бедная Лиза! — подумала она. — Ей пришлось расплачиваться за мои ошибки».

Девочек развезли по домам.

Туся представляла, как будет ругать ее мама, как она разозлится, что дочь попала в такую неприятную историю. Она скажет: «Сколько раз я тебя предупреждала…», или «Все это добром не кончится…», или что-нибудь в том же духе.

Но когда она переступила порог своей квартиры, ее мама, Инна Дмитриевна, кинулась ей навстречу, обняла крепко-крепко, как в детстве, и сказала, стараясь подавить слезы, подступившие к горлу:

— Доченька моя, наконец-то вернулась!

И Туся заплакала тоже и обняла маму. Неужели для того, чтобы понять, как сильно люди любят друг друга, необходимо пройти через испытания?

16

Доктор Кронин ничего не скрыл от Туси. Когда подруги зашли к нему на следующий день, он рассказал историю. Германа, ничего не утаивая.

Они сидели в его кабинете, и утреннее солнце освещало страницы истории болезни…

— К сожалению; иногда это случается, — говорил доктор, набирая в ручку чернила. — Наследственные заболевания — это чем-то похоже на родовое проклятье… В роду у Германа были шизофреники по материнской линии. Например, его родная тетка почти всю жизнь провела в закрытой лечебнице. Я читал ее историю — страшное дело…

— А я не понимала, за что Герман так ненавидит свою мать, — сказала Туся.

— Именно за это. Он считал, что она передала ему «дурную кровь» — это его собственное выражение, и ненавидел ее всей душой.

— Но он бывал очень милым и хорошим, — сказала Туся. — У меня до сих пор в голове не укладывается, что тот, кто дарил мне цветы, и тот, кто охотился за нами на даче, — один и тот же человек…

— Герман, как и многие шизоидные типы, очень хитер и изобретателен. К тому же у него расщепление личности, поэтому он может быть таким разным. Не суди себя строго. Как могла о чем-то догадаться ты, если он ввел в заблуждение даже врачей в больнице. Ведь все мы подумали, что его можно выписывать, что он не опасен…

— Значит, сам он не очень-то виноват, — робко сказала Туся. — Это болезнь сделала его таким. Правда, доктор?

— По сути — да, — кивнул Вас Вас. — Как нельзя изменить цвет глаз, данный тебе от рождения, так нельзя избежать наследственного заболевания. Но знаешь, я замечал, что плохие и хорошие люди и с ума сходят как-то по-разному.

— Это как? — спросила Туся.

— Объясню на примере. Возьмем грипп. Неприятная болезнь, если заразился, лечись не лечись неделю в постели проведешь. Но обратите внимание — все болеют по-разному. Одни тихо лежат или даже пытаются не сдаваться, заботятся о том, чтобы не передавать инфекцию… А другие только и делают, что на всех чихают и кашляют, ноют и обвиняют в своей болезни других. Понятно, к каким больным относится Герман?

Лиза, слушая Кронина, подперла щеку рукой, отчего рукав блузки приспустился, и Туся увидела на запястье подруги фиолетовые синяки.

— Лиза! Что это?

Лиза взглянула на свою руку и торопливо одернула рукав:

— Это автограф на память от твоего дружка, смеясь, сказала она. — Помнишь, он схватил меня под окном?

Туся сокрушенно покачала головой.

— Я видела такие же синяки на руках у брата Германа. Его зовут Сережа, и он совсем ребенок…

— За него не волнуйся. Теперь он будет жить у своей бабушки, в Петербурге. Она о нем позаботится.

— Это я во всем виновата, — вырвалось у Туси. Если бы не я — ничего бы этого не было.

— С вами бы этого не случилось, но с другими обязательно. — Кронин пытался утешить ее, как мог. — Потому что. болезнь Германа все равно бы проявилась.

— И что с ним будет теперь? — спросила Туся.

Несмотря ни на что, ей было небезразлично, как сложится его судьба.

— Где он?

— Он помещен в загородную психиатрическую больницу в отделение усиленного контроля, — ответил доктор.

— И мне нельзя его навестить? — спросила Туся. Вас Вас в ужасе посмотрел на нее.

— По-моему, мы тебя все-таки не долечили. Ты хочешь навестить человека, который чуть не убил вас?

— Нет, я хочу навестить того, другого, который был мне дорог.

— Не нужно этого делать. Во-первых, тебя не пустят, а во-вторых, это ни к чему. Может быть, послушаешься доктора хоть на этот раз?

— Послушаюсь, — сказала Туся и тяжело вздохнула.

Он? вспоминала лучшие минуты, проведенные с Германом, и ей было так больно, как будто перочинный ножик достиг своей цели и вонзился ей прямо в сердце. Она вспоминала его глаза без лихорадочного блеска, сияющие мягким светом; вспоминала его голос, произносящий слова любви…

«Зачем все это было? — спрашивала она себя. — Зачем это было так прекрасно, если должно было кончиться?»

Но на такие вопросы ни у кого нет ответа!

17

В школе любая новость распространяется со скоростью света, но при передаче информация искажается до неузнаваемости.

Через пару дней вся школа говорила а там, что Туся и Лиза вступили в неравную борьбу с серийным убийцей или даже целой бандой уголовников, но собака Туси вовремя пришла на помощь и кого загрызла насмерть, а кого сдала властям.

Младшеклассники подходили к Тусе и застенчиво прослили «посмотреть собачку», а ребята постарше заглядывали в 8 «Б», чтобы взглянуть на самих героинь.

— Кажется, мы прославились на всю школу, прошептала Лиза на уроке истории. — А что, мне это нравится.

— Глупости, — отрезала Туся. — Не надо мне такай славы. Давай всем расскажем, что случилось на самом деле.

— Кому надо — и так знают, а остальным и знать незачем, — заметила Лиза.

Она внимательна посмотрела на подругу и толкнула ее в бок.

— Эй! Почему ты такая грустная? Ведь все позади?

— Я не грустная, — сказала Туся. — Я задумчивая.

— Ты, наверное, думаешь а том, что теперь никогда не полюбишь или никому не будешь доверять? Нет, это не так. — Лиза осторожно коснулась ее руки. — Забудешь Германа, как страшный сон, и все.

— А я не хочу его забывать, — тихо улыбнулась Туся. — Понимаешь, благодаря этой любви в моей душе поселилочь что-то хорошее, что останется со мной навсегда. Вот здесь, — и Туся прижала руку к сердцу. — Это не имеет отношения к Герману. Просто теперь я никогда не забуду, как это — любить и быть любимой…

Лиза на секунду задумалась, а потом лукаво взглянула на подругу и спросила:

— Поедешь со мной в выходные на дачу?

— Только если папа снова сломает забор, — ответила Туся, и они обе прыснули от смеха.

— Если так будет продолжаться, — пригрозил Кахобер Иванович, — мне все-таки придется выгнать вас из класса, несмотря на ваши героические заслуги.

— Мы больше не будем, — с притворным раскаянием сказала Туся, давясь от смеха. — Правда.

На перемене к ним подошел Максим Елкнн и смущаясь, сказал:

— Простите. Это я объяснил Герману, как проехать на дачу.

— Ничего страшного, — поспешила успокоить его Лиза. — Ведь ты же не знал, чем это обернется.

— Не знал, — подтвердил Максим. — На все равно — простите.

Марина и Юля тоже подошли к подругам. Марина — для того, чтобы посочувствовать, а Юля — для того, чтобы, узнать леденящие кровь подробности лесного происшествия.

— Я бы умерла со страха, — с затаенным восторгом говорила Марина. — Нет, точно умерла бы!

— Подожди, Марина, — одергивала ее Юля. Дай Лизе рассказать все как было, ты же перебиваешь…

А Туся смотрела на одноклассниц и улыбалась. Ей было радостно оттого, что все закончилось и что все они снова вместе. Теперь она сможет быть сама собой — снова отпустит челку и будет красить губы, ей не придется пугливо оглядываться, потому что некому за ней следить.

Страшные события последних дней остались позади, и начиналась привычная школьная жизнь с опозданиями, переменами, двойками и сплетнями. Иногда это надоедает, но теперь, после опасных приключений, Тусе хотелось быть просто ученицей 8 «Б».

А в уголке класса, около окна, разговаривали три подруги: полная Аня Малышева, застенчивая Ира Дмитриева, влюбленная в Кахобера Ивановича, и Света Красовская.

— Это так романтично, — сказала Ира, — роковая любовь. Я бы хотела пережить все, что пережила Туся.

Хохотушка Аня, по своему обыкновению, залилась громким смехом, закидывая голову назад.

— Ты опять надо мной смеешься? — обиженно спросила Ира.

— Да нет, я просто представила нас с тобой… От приступов смеха Ане трудно было говорить. Как будто это мы скрываемся на даче, а я прыгаю из окна прямо на преследователя. Ты представляешь, что бы от него осталось?

И действительно, при небольшом росте Аня была очень полной, поэтому ей приходилось носить длинные юбки и бесформенные свитеры.

— Со мной бы обязательно случилось что-нибудь интересное, — мечтательно сказала она — если бы я не была такой… — И Аня провела руками по полным бедрам.

— Да брось ты, — сказала Ира, махнув рукой, — с такими как мы, никогда ничего не случается.

И только Света Красовская молчала. Она достала маленькое зеркальце, припудрила точеный носик и, хитро прищурившись, посмотрела на подруг.

— Попрошу не обобщать, — сказала она. — Потому что вчера вечером…

Но это уже другая история.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17