Разведка [Ярослав Васильев] (fb2) читать онлайн

Ярослав Васильев Разведка

Разведка

Приказ прибыть к комполка разбудил Игоря рано утром, только-только успело рассвести. Ругнувшись, лейтенант подумал, что опять поступило какое-то «срочное и важное указание», по которому собирать совещание с комбатами под запись — а сержант-стенографист до завтра уехал с особистом полка в штаб дивизии. Вот и вспомнили, что командир разведчиков, пока занимал должность переводчика полка, тоже стенографировал. А ему бы сейчас отоспаться, с «нейтралки», куда ползали слушать немецких часовых, вернулись только глубоко ночью… Да и погода сегодня чудо, как хороша. Здесь в Новгородчине, недалеко от Балтийского моря, конец февраля — будто дома, под Москвой, март: снег помаленьку таял, превращаясь в кашу, а сверху всё залило густым молоком тумана. Можно не опасаться ни бомбёжки, ни обстрела, ни внезапной атаки. Вот только приказ есть приказ. Игорь наспех побрился, подшил свежий воротничок. Глянул в маленькое зеркало: ничего, сгодится. Даже мешки под глазами из-под очков не очень заметны. А остальное… чёрт с ним, Батя — мужик с понятием, придираться к мелочам не будет.

Судя по всему, Игорь успел в штабную землянку первым. С порога начал:

— Товарищ подполковник! По вашему приказанию лейтенант…

— Вольно, лейтенант. Присаживайтесь.

Света в землянке сквозь крохотное оконце проникало мало, фонарь-«сопливка», который делали из пушечной гильзы, солярки и обрывков портянки, не горел, поэтому ещё одного человека Игорь заметил в углу не сразу. А поняв, кто там сидит, напрягся: полковой особист, Василий Дмитриевич. После комполка, наверное, самый уважаемый у них в части человек. По меркам двадцатилетнего лейтенанта старик, за пятьдесят уже. В Гражданскую воевал, в полк ещё под Москвой пришёл и немало молодых горячих парней своим холодным опытом спас … Вот только должность у него сложная. И если он здесь — разговор будет не из простых и наверняка не очень приятный.

— Вот что, Игорь

В землянке повисла нехорошая тревога: если комполка обращается не по званию и фамилии, а по имени — дело скверное.

— В штабе дивизии решили выяснить, как мы десять дней назад, — подполковник запнулся, — оплошали.

Игорь сжал зубы, еле сдерживая матерное слово. Остановило только то, что командир, преподававший до войны в университете, к нецензурной брани относился без одобрения. Разобраться! Оплошали! Как будто мало им, что угодили в ловушку с ложным отступлением. Чудом всем полком тогда в немецких окопах не остались, ещё большим чудом «оставленные» противником окопы удержали и держат до сих пор как плацдарм для наступления на город Холм. Вот только цена — уже четыре сотни похоронок и атаки с танками и артиллерией через день… А теперь ещё какие-то гниды с проверкой едут!

Вдруг заговорил Василий Дмитриевич:

— В общем, так. Мне хорошие знакомые в штабе дивизии шепнули, что кое-кто уже всё решил. И виноват, что проворонили немецкие танки и остальное — ты. Как командир полковой разведки. Понял?

У Игоря потемнело в глазах. Но как сквозь вату он всё же расслышал комполка.

— Немедленно собираешься и уходишь в НП на нейтралке. И сидишь там до тех пор, пока я не прикажу. Исполнять.

Нейтральная полоса — странное место. Вроде бы уже не наше — но ещё и не вражеское. Здесь словно стираются все те неписаные, но от этого не менее строгие фронтовые правила и законы. И дело даже не в том, что шальной снаряд или пуля могут прилететь с любой стороны, свои легко принять за вражеских разведчиков и обстрелять, а немцы прикрыть ответным огнём, давая возможность спрятаться, уползти от железного шквала. Здесь, только здесь ты вдруг остаёшься один. В любом другом месте, даже глубоко в немецком тылу, ранят тебя — и товарищи вытащат любой ценой, пусть для этого придётся бросить кровью добытые документы или языка… Но только не здесь. На нейтральной полосе можешь рассчитывать только на себя, даже если костлявая примется жадно дышать в самое ухо. Да и сам не пожелаешь помощи, которая может выдать врагу — так как знаешь, насколько дорого обходится каждый безопасный проход к немецким позициям, каждый наблюдательный пункт в мешанине из воронок, колючей проволоки, мин и неразорвавшихся снарядов.

Именно здесь, спрятавшись посреди четырёх сотен метров ничейной земли, и расположился наблюдательный пункт разведчиков. Игорь, который безвылазно сидел в нём уже неделю, думал, как ему повезло. И не только потому, что земляк Игоря успел предупредить Василия Дмитриевича. В этот раз НП разведчики сумели устроить не в воронке, полной грязи пополам с водой, не среди вывороченных столбов заграждения и мотков колючей проволоки — а с комфортом в подвале разрушенного хутора. Причём квартировали здесь, судя по всему, офицеры. И явно рассчитывая вернуться обратно, как только попавших в ловушку русских отгонят назад, не стали ломать лежаки и самодельный столик из обломков досок. Поэтому можно и выспаться нормально, и поесть по-человечески: сидя, а не скрючившись в три погибели и засовывая в рот сухпай пополам с грязью. Если же опять, как сегодня, ляжет густой туман — то даже похлебать горячего супа, который ребята обязательно притащат прямо с батальонной кухни.

Деревянный обломок бревна, прикрывавший вход, сдвинулся, и в подвал один за другим заползли двое разведчиков новой смены.

— Как дела, мужики?

— Как сажа бела. Ни хрена не видно.

— Это хорошо. А у нас тут гостинец. Давай, пока горячий ещё.

Один из пришедших тут же сменил товарища у смотровой щели, а Игорь и двое остальных бойцов из «нынешней» смены перебрались к нарам, на которых устроили импровизированный стол. Но вот котелок опустел, Игорь, чувствуя, как по всему телу растекается блаженная истома, откинулся спиной на стену и спросил:

— Что оно там?

— Сначала новость хорошая. Комбат-три просил передать, что батарею на новую позицию он перетащил, но недалеко. Если что опять не так пойдёт — прикроет.

Игорь кивнул. Дня три назад немцы «для профилактики» били по нашим позициям и подозрительным местам, и кто-то вспомнил про блиндаж. Разведчики пережили несколько очень неприятных минут, когда пристрелочные мины легли совсем близко. Но вступили в дело орудия третьего батальона, начали ответный огонь так, словно пытались отсечь врага и прикрыть отступающих разведчиков совсем на другом участке. Немцы купились и сосредоточили весь огонь там. Но едва туман рассеется, могут снова про подвал вспомнить.

— Теперь новость плохая. «Эти» всё ещё сидят. На Батю насели, почему лейтенант не в расположении части. А он в ответ глазами так хлоп — и начинает: «В связи со сложной обстановкой…»

Игорь неожиданно для себя усмехнулся. Наверное, выглядит и правда смешно. Подполковник, до войны доктор физико-математических наук, профессор и без пяти минут академик, строит из себя глуповатого служаку-солдафона.

— А вчера Батя вообще выдал. Мол, дайте письменный приказ об отзыве командира разведки полка — и чтобы ответственность, если прохлопаем, когда немцы отступать начнут, на комиссии. Видел бы ты их морды… Но тебе шепнул, чтобы сидел тут и дальше.

Игорь кивнул: хоть до лета.

Через трое суток с новым связным пришёл неожиданный приказ. Все предыдущие дни немцы атаковали наши позиции, доходило даже до рукопашных. В ответ фрицев потеснили, соседний полк в паре мест даже дошёл до окраины города… Дальше всё встало, слишком уж отчаянное пошло сопротивление. А вчера самолёт-наблюдатель засёк на окраине города движущуюся колонну. И непонятно, то ли немцы отступать собираются, а дерутся заслоны, то ли оборону усиливают и подкрепления перебрасывают. Поэтому разведке срочный наказ: пробраться в город и понять, что там творится. Если получится — взять языка. Но главное информация, и срочно — следующим утром два полка попытаются со стороны захваченного плацдарма ещё раз атаковать немецкие траншеи. Ради этого в рейд даже прислали радиста с радиостанцией.

Разведчики — люди, привычные ко всему. Надо значит надо, надо идти немедленно — значит, пойдём прямо с нейтральной полосы. Тем более что за последнюю неделю все ходы и выходы давно разведаны. После короткого совещания решили идти впятером, включая сапёра и радиста. Ещё трое останутся в бывшем подвале, смотреть за немецкими позициями. И, если основная группа проберётся без шума, остальные попробуют во вторую половину ночи подобраться поближе и послушать разговоры в немецких окопах.

Неприятность настигла, когда группа уже перебралась через самое опасное место — небольшую речушку, отделявшую немецкие позиции от нейтральной полосы. Дальше тропка шла на стыке позиций двух рот, каждая из которых старалась свалить наблюдение на соседей. Немцы ограничивались только редкими сигнальными ракетами, больше надеялись на лунный свет, раз погода ясная, а луна большая. Но если прикрыть глаза заранее, то, пока часовой от смены освещения слепнет, проскочить небольшой участок, где тебя могут заметить, для здорового мужчины даже с грузом — ерундовое дело. Вот только никто не подумал, что после дневной оттепели ночью ударил морозец, а лёгкий ветерок припорошил снегом намёрзший ледок. Бежавший четвёртым радист поскользнулся…

— Иван, ты как?

— Плохо, товарищ лейтенант. На рацию упал. Кажись, хана ей.

— Сам как?

— Колено, кажись, разбил.

Быстрая проверка показала, что радиолампы и аккумуляторы варварского обращения не перенесли, группа осталась без связи. К тому же Иван, пытаясь упасть так, чтобы не повредить рацию, потянул ногу и становился обузой.

— Значит, так, — после недолгих размышлений приказал Игорь, — идёшь обратно. Рацию оставь, потом заберём. Василий, Никита, вы со мной. Николай, — окликнул он сапёра, — идёшь в сопровождение. Если придётся незнакомой дорожкой обходить.

Сапёр кивнул: понятно. Он-то за последние дни минные поля успел изучить наизусть, да и схроны все помнит. А времени до рассвета всего полночи, запросто может случиться, что придётся день на нейтралке отсиживаться.

Трое разведчиков ждали полчаса, пока не убедились, что речушку товарищи прошли незамеченными. После чего двинулись дальше к шоссе. Вот только, похоже, удача сегодня отвернулась совсем. На дороге за целый час не появилось ни одной машины, и, значит, придётся идти до города, а языка потрошить сразу на месте. Утром наступление, и ждать, как обычно, в какой-нибудь ухоронке до следующей ночи — не успевают.

Речушка петляла, потом разрезала немецкие позиции и пошла к городу. Шоссе послушно следовало за ней… Вдруг идущий впереди боец встал и поднял руку, подзывая товарищей.

— Мужики, смотри, — шепнул он. — Мост там. А в будке свет. Смотрим?

— Давай. Если один — берём.

К этому времени ветер разыгрался уже не на шутку, закружил позёмкой, завыл. Подойти в такую погоду незаметно сможет даже слон, а уж опытные разведчики тем более… Когда все трое уже замерли возле будки и готовились выбить дверь, внутри зазвонил телефон и писклявый голос затараторил по-немецки. Игорь предостерегающе махнул рукой, вслушался… ругнулся себе под нос и дал команду «назад». А когда отошли так, что часовой их услышать не мог, объяснил:

— Не выйдет. Судя по разговору, ему каждые полчаса звонят.

— Не успеем, — согласились остальные.

Идти по шоссе в обратную сторону смысла не было, но и блуждать по улицам тоже толку мало. В такую погоду если из тепла и выглянет кто, то только у дороги. Потому на городскую сторону перешли прямо по льду под мостом… Когда все трое уже были у крайней опоры, в город въехал грузовик, и Игорь не знал, ругаться ли ему на несправедливость судьбы или радоваться везучести. Задержались бы на шоссе — не пришлось идти в город вообще, пошли прямо по льду — их заметил водитель. Дальний берег реки высокий и пустой, по мёрзлой скользкой земле подниматься долго, а облака раздуло — и на подъёме как на ладони.

Сразу за полосой кустов по краю обрыва начиналась городская площадь. Как положено в старинных городах Новгородчины — с большой церковью, вокруг которой теснились хозяйственные постройки. Но главное: рядом с церковью мёрз часовой! И пусть луна светила вовсю, с реки опять налетел ветер, и большой железный лист-вывеска с намалёванной надписью «Заготзерно» на одном из сараев загрохотал так, что за шумом не слышно ни шагов, ни скрипа снега. Самым ближним к часовому в цепочке разведчиков оказался Василий, и это тоже выходило удачно — невысокий брянский мужик силой обладал чудовищной, в полку даже история ходила, как во время рукопашной схватки он сапёрной лопаткой обнажды перерубил вражеский автомат.

Вот и сейчас, едва часовой ушёл за угол колокольни, стремительная тень сначала метнулась в нишу между крыльцом и каким-то мусором, а когда немец второй раз повернулся спиной — повалила на землю, одной рукой сжимая так, что враг не мог даже пошевелиться, а второй затыкая рот кляпом. Игорь и Никита тут же бросились на помощь… Вот только когда они подоспели, стало ясно, что смысла в этом не было: Василий сжал немца слишком сильно и переломил позвоночник.

— Командир, извини… Но уж очень оказался похож на…

Игорь в ответ только молча покачал головой: понимаю. Во время эвакуации из-под Брянска Василий не успел в родное село чуть-чуть, отряд немцев, отправленный для зачистки окрестных деревень от «евреев и коммунистов», убил семью фактически у него на глазах. И какое могло быть утешение обезумевшему от горя мужу и отцу в том, что всех развлекавшихся солдатиков он прикончил голыми руками прямо там, в избе? Вася-весельчак, как его прозывали в селе, умер в тот вечер — вместо него появилась холодная расчётливая машина, живущая только ради мести. Но иногда, если немец вдруг напоминал ему кого-то из убийц, чувства прорывались и сдержаться мужчина не мог.

— Так. Спокойно. Если стоял один, поставят и другого. Время до утра есть, успеем. А дальше разберёмся.

Остальные кивнули: сейчас они быстренько берут нового часового, расспрашивают его и уходят. Если опять встанет туман, то перебраться через линию фронта не проблема. Если же небо окажется чистым, то с утра по немецким позициям ударит артиллерия, а по договорённости с комполка окопы ещё отутюжат и «Пешки»^[1]. Немцам тогда точно будет не до поиска неведомых диверсантов, а в общей кутерьме разведка успеет выйти к своим до наступления. Никита и Василий принялись маскировать следы невезучего часового: труп свалить через разбитое окно в один из заброшенных сараев, натоптанные отпечатки своих сапог засыпать снежком. Игорь взял ключи и отправился осматривать местность — где лучше прятаться и где допрашивать нового языка.

Первым делом заглянул в сараи, но их Игорь отмёл сразу: мусор, обломки ящиков. Да и далековато отсюда нападать, второй раз может не повезти. Особенно если ветер стихнет. Оставалась церковь. К тому же на двери красовался солидный замок — подвесь его так, чтобы казался закрытым, и часовой даже не подумает, что внутри кто-то есть. Лейтенант вернулся обратно, втроём разведчики поднялись на крыльцо, отомкнули дверь — и замерли. Никита даже удивлённо присвистнул: всё помещение алтаря было доверху забито ящиками с боеприпасами, а на полу перед иконостасом стояло несколько пулемётов и пирамида винтовок. Судя по всему, здесь расположился батальонный склад. Значит, сменный часовой будет обязательно и наверняка скоро.

Вот только прошёл час, потом второй, затем ещё один. Начало светать — а смена так и не появилась. Зато на площадь въехала походная кухня, от которой вкусно потянуло запахами каши. Дородный мужик-повар, щёлкнул кнутом: «Тпру-у-у» — и стал призывно кричать, худосочный помощник приготовился с половником раздавать порции, а со всех сторон начали выходить солдаты. Игорь вдруг подумал, что напоминают ему немцы сейчас тараканов — выползают из щелей, развалин домов и землянок, где провели ночь. На фоне снега чёрные, лиц, а то и голов, не видно — от холода намотали на себя всё, что можно. Только лапки-конечности торчат. У кухни сразу началась толкотня, потом образовалась очередь. Кто-то, получив свою порцию, ел прямо на месте, кто-то уносил с собой. А иные, едва закончив, шли за сарайчики — ночной ветер стих и по запахам стало понятно, что там организовали туалет. Впрочем, некоторые — видимо, совсем уже забывшие нормальную человеческую жизнь — не особо стесняясь, шли на край площади и оправлялись там.

— Что делать будем, командир?

— Пропадать, так с музыкой, — ответил за Игоря Василий. — Небо чистое, через час наши стрелять начнут. А колокольня — считай, главная цель.

Игорь кивнул: артиллерист по первому образованию, он лучше всех понимал, что церковь — идеальное место для корректировщика. Потому накрыть постараются первыми же залпами.

— В общем, предлагаю наверх. Пулемёты есть, гранат навалом. Запалим рухи^[2], я там целый ящик видел. Наши поймут.

— Я тут осмотрелся, пока время было, там какой-то оранжевый свёрток лежал, — вставил Никита, — его ещё можно.

— Тогда давай быстрее, мужики, — подвёл итог Игорь, — пока эти не сообразили.

Никита как лучший стрелок сразу побежал на звонницу, пока Василий и Игорь таскали наверх пулемёты, патроны, гранаты. Сердце стучало бешено, казалось, что возятся они слишком долго… Когда последний ящик встал на приготовленное место на площадке звонаря, Игорь взглянул на часы, оказалось, что подготовка не заняла и двадцати минут. За это время народу на площади стало намного больше, появилось несколько офицеров. Судя по всему, сейчас будут отправлять смену постам вдоль дороги и на передний край, значит, обязательно полезут за патронами и сложенными винтовками… Игорь кивнул товарищам и бросил вниз первую гранату, за ней вторую. И тут же в упор по заметавшимся людям ударили оба пулемёта.

— Рус, рус! Партизан! — испуганно заголосила толпа, конь дико заржал и понёс, топча людей, волоча не успевшего спрыгнуть кашевара. А с колокольни уже поползли густые рыжие клубы дыма, ветер яростно затрепал выставленное сбоку огромное сигнальное полотнище из оранжевого свёртка…

Старик умолк, но внук и двое его приятелей тоже молчали, боясь проронить хоть слово. Дед Игорь про Войну вспоминать не любил. Разве что морщился и вставлял язвительные замечания, когда смотрел очередной фильм, где русские и немецкие «солдатики» со старательно нарисованным «под грязь» гримом с увлечением бегали друг за другом. И подловить дедушку, чтобы он рассказал «как всё было», получалось очень редко. Но долго неподвижно сидеть не получалось, один из мальчишек неудачно шевельнулся, диван заскрипел. Старик словно очнулся и продолжил.

— На этом, считай, наши приключения и закончились. Комполка быстро понял, что за шум и стрельба начались. По городу артиллерия прошлась, а дорогу, считай, мы перекрыли. Потому окопы перемахнули разом, оба полка тут же в прорыв рванули. В общем, не получилось у немцев обещанного города-крепости. Да и мост железнодорожный взорвать тоже не успели, слишком быстро мы город Холм взяли. Я тогда за это дело свой первый орден получил, хоть и нашёл он меня только в сорок восьмом, — закончил рассказ Игорь.

На кухне повисло молчание, затем внук всё же решился спросить.

— Так что же дед? Только подвиг тебя же и спас? От этих, которые среди своих врагов искали?

Дед Игорь усмехнулся, провёл рукой по волосам: хоть и за семьдесят уже, седины в них не больше половины… и вся она из тех огненных лет.

— Как вам сказать. Подвиг, конечно, тоже не последнее дело. Вот только если бы не наш полковой особист Василий Дмитриевич, низкий ему поклон, всё равно раздавила меня чужая карьера самой обычной сволочи из самой обычной пехоты. Я только после войны, когда мы на девятое мая полком встречались, узнал: Василий Дмитрич чуть не до штаба корпуса дошёл, меня отстаивая перед крысами тыловыми из комиссии.

Игорь замолк, посмотрел на притихших мальчишек, подмигнул и добавил:

— Вот так-то, ребята. А уж выводы делайте сами.

Переправа

Широко и привольно катит свои серебряные волны могучий Дунай. Летом буйными травами да осокой порастают его берега, а стоит чуть отойти, как упрешься в кустарники, рощи буков и дубравы, запутаешься в них вместе с ветром, да и останешься глядеть прозрачные воды огромной реки. Но есть у здешних мест своя суровая красота и в декабре, когда волны становятся серыми, а голые берега и кустарники укутаны редкими в древних землях мадьяр снегами.

Только не до красот сейчас бойцам — да и не видно ничего. А тем из них, кто верит в бога, самое время вознести благодарственные молитвы за то, что скрыл сегодня ночные прелести Дуная мрачной и непроглядной пеленой. И пусть облака продержатся как можно дольше, до самого рассвета: каждая минута такой темени — это лишний плот, спокойно перебравшийся на западный берег. И значит ещё один взвод, ещё одна рота доживут до Победы!

Плот, на котором сидел Борис, выскользнул из зарослей высохшего камыша и какого-то кустарника, голыми ветками спускавшегося к самой воде, и стало очень холодно, послышалась тихая, но забористая ругань — порывы ветра начали бросать плот на волне, верёвки мгновенно отсырели, и держаться за них застывшими руками сразу же стало тяжело. Один из молодых солдат хотел было надеть рукавицы, но его тут же остановили: сорвёшься — лучше уж потерпеть. Капитан поплотнее запахнул шинель — студен здешний ветер, ох как студён. У них в Киеве такого никогда не было. «А как места-то похожи, словно и нет между ними и Украиной многих сотен верст… и десятков друзей, оставшихся под фанерными звёздами^[3]», — на этой мысли он себя одёрнул. Негоже в бой с таким настроением вступать, ему ещё до Берлина идти.

Из раздумий капитана вырвал металлический лязг: тот самый молоденький белобрысый парень из последнего пополнения чуть не выпустил из рук автомат, ударив по чему-то прикладом. Остальные зло зашипели на недотёпу. «Боится, — подумал Борис, — боится, но старается не показать. Это хорошо, значит, не полезет геройствовать сдуру. Нам теперь не насмерть у Москвы стоять надо, нам немца надо бить. Чтоб с самого Гитлера спросить! И за сорок первый, когда на мой город бомбы падали. И за сорок второй, когда на Кавказе „эдельвейсы^[4]“ беженцев расстреливали».

Плоты вышли на середину реки, неторопливо рассекая смоляные волны, и стало совсем плохо. Ледяной ветер рвал шинели, грозился перевернуть наспех собранные из деревянного мусора плавсредства, заливал ледяной чернотой озябших людей. А над головой через равные промежутки времени взлетали белёсые шары осветительных ракет, и стучал немецкий пулемет, рассекая темноту пунктирами трассеров. «Не боись, хлопец, — улыбнулся Борис белобрысому, испуганно вздрагивавшему при каждой очереди. — Пугает просто немец. Я ещё под Москвой понял — не любит фриц холода. Вот и сейчас сидит по норам, а мы его там и возьмём». — «Как барсука», — отстучал зубами парень. — «Ну… что-то вроде», — согласился капитан. Хотя сам никогда барсуков не видел, разве что на картинках.

Едва плот пристал к берегу, к нему кинулась тёмная фигура командира разведчиков: его взвод переправился ещё вечером, и сейчас старшина спешил доложить обстановку. «Тихо всё, товарищ капитан. Видите беседку? — махнул он рукой в сторону какого-то тёмного пятна на берегу, заметно возвышавшегося над полосой кустарника, идущего вдоль отмели. — Там подъём, а дальше лесок небольшой. Почти к окопам выходит, — и, увидев в глазах немой вопрос, добавил: — Чисто: ни колючки, ни чего ещё. Второпях видать рыли, не ждали так скоро».

Тем временем плоты и лодки приставали одна за другой, и бойцы бесплотными тенями скользили вверх по склону, торопясь укрыться среди деревьев: и не так заметно, и не так холодно. И каждый плот, каждый солдат, словно песчинки часов, отсчитывали время до начала атаки, когда неудержимой лавиной их двести шестой полк сметёт не ожидающих такой скорой переправы гитлеровцев. Пока остальные пытались согреться, аккуратно разминаясь или пуская по кругу фляжку, чтобы отогнать ледяную судорогу хоть маленьким глотком спирта, капитан в сопровождении командира разведчиков аккуратно встал у самого края пустого поля. Дня три всего прошло, как дивизия «смяла» оборону восточного берега — и теперь должна отдыхать, ждать подкреплений и пока подоспеют остальные наступающие. «Только мы нынче учёные, — зло подумал Борис, глядя на беспечных часовых, безбоязненно курящих над бруствером окопов, — хорошо тот летний урок усвоили. Теперь наш черёд».

Со спины, еле слышно поскрипывая свежей позёмкой от начинающегося снегопада, подошёл командир миномётчиков. Поглядев на два небольших холма, по которым проходили немецкие траншеи, он негромко, почти теряя слова в загудевшем среди деревьев ветре, произнёс: «Вторая рота переправилась, Борис Яковлевич. Цели я снял, сейчас третья, а потом мои. Накрою первым же залпом. Совсем не прячутся, обнаглели сучьи дети. Ну да мы им гонор-то…» Договорить он не успел: у кирхи, стоящей сразу за холмами, залаяли пушки. Сначала редко, потом всё чаще и чаще. С их места хорошо было видно, как снаряды бьют выше по течению — пока ещё вразброс, то в берег, то с изрядными перелётами и недолётами. Но с каждым залпом всё точнее, всё ближе к одной, какой-то лишь артиллеристам видимой точке.

«Какого… — выругался лейтенант. — Там же соседи!» Впрочем, ясно было и так: немцы засекли переправу другого полка. И до момента, когда артиллеристы пристреляются, когда ударят пулемёты, превращая реку в наполненный свинцом ад, времени остаётся всё меньше. Атаку следовало начинать немедленно, не дожидаясь ни комбата, ни миномётов, ни остальных. «Батальон, слушай мою команду…» — негромко начал Борис. Зная, что приказ передадут по цепочке и тем, кто, как и он, был уже в лесу, и тем, кто ещё только поднимается с берега.

Бойцы тёмной, почти неразличимой в ночи массой подходили к краю леса… и замирали. Пустое пространство. Легко проскочить, когда враг не ждёт, когда в окопах только сонные часовые. Но сейчас, когда немцы разбужены, встревожены канонадой и переправой товарищей Бориса, это смерть. Не всем, но первым, кто выйдет — почти наверняка.

«Время, время», — застучало в висках у Бориса. Секунды, минуты, пока кто-то решится — но эти крохи сейчас решают, кому там, внизу, жить или умереть! Время! И перехватив поудобнее автомат, он во весь рост поднялся над пригнувшимися солдатами. «За мной! За Родину!» И кинулся вперёд. Быстрее, быстрее, пока немцы впереди не опомнились! Быстрее! Не чувствуя, как горят лёгкие, забросить тело в траншею и всадить в горло зазевашемуся часовому нож. После чего бросить гранату в окоп пулемётчика и длинной очередью разрядить диск автомата в подбегающих врагов.

Капитан не видел, как за его спиной распрямляются и выбегают из леса один за другим бойцы. Как с ревом, криками «ура» и матюгами через возникший в обороне «мёртвый сектор» в окопы врывается взвод за взводом. Вперёд! Вперёд, пока есть силы, пока горячая кровь стучит в висках, а руки сжимают автомат! Вперёд к старой кирхе, рядом с которой плюются смертью вражеские орудия! Вперёд!

Они прорвались. Батарея так и не успела пристреляться как следует, когда на её позиции ворвались красноармейцы. А снизу, от реки, уже гремело ответное «ура» и шли в атаку спасённые солдаты соседнего полка. За свой подвиг заместитель командира стрелкового батальона по политической части двести шестого стрелкового полка девяносто девятой стрелковой дивизии капитан Борис Яковлевич Вайнштейн получит звание Героя Советского Союза. Только об этом он уже не узнает, ведь утром следующего дня немецкое командование попытается уничтожить плацдарм. Наши бойцы отобьют все пятнадцать атак, но в последней, самой яростной, схватке вражеская пуля настигнет капитана.

Вот он смотрит на нас со старой фотографии, навсегда тридцатичетырехлетний. Борис так никогда и не вернётся в институт к своей мечте строить самолёты. И никогда не возьмёт в руки самую высокую награду своей страны. Только… так ли важны были ему золотая звезда, звание и почести? Ведь не за ними он шёл в Харьковский военкомат в сорок первом. И не ради них он вел в атаку в сорок четвёртом. Другого он хотел — чтобы сейчас, почти через три четверти века, мы могли писать и читать эти строки. Чтобы никогда не знали в своём доме гари пороха и свиста падающих на город бомб. Чтобы знали войну только из книг, только из хроник. Только из памяти. Памяти, в которой навсегда останутся имена, навеки вписавшие в нашу историю две даты. Огненный сорок первый — победный сорок пятый.\

Последний из могикан

Ветки кустарника над тропой затрещали, но всё же поддались. «Уф, — выдохнул Егор Антонович. — Веткам им что, с годами только крепче становятся — лишь бы ствол да корни не засохли. А вот люди… годы мои, годы». И тут же мысленно себя одёрнул: ну, годы, ну и что? Никогда себе поблажек не давал и от дела возрастом не отнекивался. Вон в Гражданскую пару лет до семнадцати накинул — а теперь скоро прадедом станет, и возрастом отговариваться совсем стыдно. Да и некому сюда ходить, кроме него. Как помер в прошлом году однополчанин Никифор, так и некому. «Последний из могикан», — усмехнулся Егор Антонович, вспомнив любимую книгу. А ведь и правда последний. Потому раскисать нельзя, никто другой не сделает. И недалеко от города, если по прямой через овраги — совсем недалеко. Не то что по шоссе, а потом через насыпь. Врач как раз для здоровья гулять советовала, мол, свежий воздух для сердца полезен. Недалеко… если бы не три банки краски за спиной.

Проклятый склон наконец-то закончился, рюкзак полетел на землю, и Егор Антонович сел, прислонившись к горячему от июльского солнца памятнику. Надо отдышаться — а потом, пока светло, подкрасить порченые зимой места на ограде и доске с именами. Пусть нынче память о прошлом не в цене — от неё теперь принято брезгливо отворачиваться — он всё равно будет ходить сюда. Были бы рядом дети или внуки… но они с недавних пор граждане другой страны. Просто так из России теперь не приехать — говорят загранпаспорт нужен, да и денег за год не накопишь. Тьфу! Хорошо, хоть Наденька не дожила до такого непотребства.

Старик с кряхтением встал, разогнулся, потирая затёкшую поясницу. Хватит сидеть, делом пора заниматься. Хорошо бы ещё и фигуры от птичьих следов почистить… вот только ни до будёновки красноармейца, ни до пилотки солдата ему не дотянуться. Он, может, и попытался бы — но проклятый осколок из сорок второго оставил слишком нехорошую память… Нога вдруг заныла, и боль принесла воспоминания. Дважды он готовился умереть на этом месте. Первый раз — в восемнадцатом, когда на два «максима» и полсотни винтовок шли петлюровские цепи. А за спиной бежали из города семьи коммунистов и просто люди, которые хорошо знали, что творится, когда «жовто-блакитний» флаг входит на улицы. Второй — в сорок первом, когда немцы рвались к железнодорожной ветке.

Егор Антонович положил кисточку в банку и, прищурившись от солнца, посмотрел на юго-запад, где в сторону горизонта убегала полная выгоревшей травы равнина. Зрение у него и сейчас ясное — но даже и так он указал бы каждое место. Вон там стояла батарея. Ей, помнится, командовал капитан с необычной фамилий — Абрамчик. А вот там погибли братья Иванишвили: один из танков всё-таки сумел прорваться во фланг, да так и остался стоять обгорелой коробкой, утащив за собой двух весёлых грузинских парней. А там… с холма он видел каждого, и каждый раз до крови закусывал губу. Потому что его миномёты молчали. Их время пришло потом, когда смолкло последнее орудие и успокоившиеся немцы пустили по шоссе транспортёры с пехотой… Их время пришло к вечеру, когда один за другим грузовики превращались в кашу из плоти и горящего железа.

Тогда он думал, что ребят внизу переживёт не на много, может, до обеда. Но ночью пришёл приказ отступать, «костлявая» не успела. Задержалась на полвека с лишним, чтобы прибрать его здесь же и оставить лежать в овраге, как товарищей. Кто будет искать одинокого старика? У всех нынче дела поважнее: украинец ненавидит русского, русский — еврея. Еврей презирает и того и другого и думает, как обоих облапошить. Мало их всех деды в детстве пороли… или не смогли. Не смогли, потому что плечом к плечу полегли вон там внизу, где и сегодня гудит асфальтовой струной новенькое шоссе. А Егор Антонович как мамонт. Вот вымрет — и уйдёт с ним последняя память.

— Что-то я сегодня совсем расклеился, — вздохнул старик. Хотя ясно чего — первое лето один. А про следующее лучше и не загадывать.

— Дедушка, вы неправильно красите.

Обернувшись, Егор Антонович увидел двух подростков лет тринадцати. Девочка пыталась стряхнуть с юбки налипшие репья, а мальчик с видом знатока продолжил:

— Тут сначала старую краску надо счистить, а потом уже снова. Хотите, помогу? У меня с собой даже шкурка есть.

И не дожидаясь разрешения, начал соскабливать присохшие хлопья. Чуть позже к нему присоединилась и девочка, перед этим вежливо представившись: «Это Горя. А я Аня, — и отстранив Егора Антоновича. — Дедушка, отдыхайте — мы сами».

Старик хмыкнул: «Надо же, тёзка^[5]», после чего отошёл в сторону, у детей и правда выходило куда сноровистей. Всё-таки кисточка не его занятие. Из железок чего смастерить — пожалуйста. А эти пострелята вон как быстро управляются, Егор Антонович так и не надеялся. Думал, ещё раза два придётся ходить, не меньше.

— Всё, — Аня докрасила последнюю звёздочку. — А Мишка твой — трепло полное, — бросила она Горе, — «случайно здесь поставили, по ошибке»…

— Это кто же такую ерунду-то сказал? Между прочим, в этом месте за город два раза сражались, потому и памятник такой. И вообще застава на дороге тут ещё с петровских времён стоит!

Разгорячённый глупостью неведомого Мишки, Егор Антонович начал рассказывать. Потом как-то само собой разговор перешёл на историю «вообще» — и старик разошёлся. Только посетовал, что под рукой нет записей и фотографий из архива, особенно копий с екатерининских гравюр: летопись родных мест была его страстью ещё с пятидесятых. Да и сам он — живая история с начала века. К тому же и слушатели ему попались замечательные, он за последние годы по таким истосковался… заболтались так, что домой возвращались уже в сумерках. А расставаясь, договорились, что через пару дней Анюта и Горя зайдут в гости. И обязательно прихватят с собой того самого Мишку, уж Егор Антонович ему расскажет! Впервые за последние годы старик был счастлив.

Следующей весной Егор Антонович стоял у памятника уже не один, а с помощниками — полтора десятка школьников и студентов, которые увлеклись историей родного края. День был особенный: за зиму старика уговорили написать о тех, кто защищал город в восемнадцатом, и сегодня рядом с красноармейцем появится вторая доска с именами. Егор Антонович вспомнил прошлогодние мысли и улыбнулся: он больше не последний. Его ученики помогут сохранить память. И нить поколений не прервётся.

Память

Взлет истребителей ощутили все. Вроде и рассчитан командный пункт даже на орбитальную бомбардировку… Но каждый раз при старте кораблей в экстренном режиме дежурную смену передергивало: как будто за шиворот неожиданно сунули кусок льда.

Сегодня был выпускной день университетов. Жан с тоской подумал, что сейчас все офицеры империи гуляют с девушками, и только их полк милостью этого замшелого пня вынужден отрабатывать «взаимодействие частей». У полковника Клубова с сегодняшнего дня запланированы учения, и мечты младших офицеров покрасоваться перед барышнями его не волнуют.

Немного утешало то, что даже скука дежурного офицера лучше теоретических занятий, которые любил устраивать полковник. Ладно бы это были рассказы о каких-то приёмах пилотажа или поучительные байки, как в остальных гарнизонах. На крайний случай — зубрёжка карт! Вместо этого каждое второе занятие было посвящено разбору заплесневелых «исторических событий». Скажите, ну зачем в эпоху высоких технологий знать, как один древний вояка разгромил другого дикаря в каком-то месте со смешным названием Пьер-Хабар!

Историю в империи не слишком уважали. Просвещённые люди считали, что найти что-нибудь в мусоре прошедших лет практически невозможно. «Жизнь, как и история, никогда не повторяется, — говорили они, — так зачем бесплодно искать в прошлом, когда надо решать сегодняшние проблемы»? Самые радикальные вообще требовали отменить изучение истории в школах, оставив лишь краткий курс «Становление Империи», да биографию правящей фамилии. Басилевс, в память о почившем отце, таким нововведениям всячески противился. Нет, сам владыка во многом был согласен с прогрессивными слоями общества, но правление прошлых басилевсов и их посмертные эдикты священны. Это основа государственного устройства. Хотя ряд чудачеств, совершённых стариком в последние годы своего правления, отравляли жизнь современникам Жана довольно сильно.

Одним из таких чудачеств был и командир его полка — Александр Фёдорович Клубов. Столкнувшись на закате жизни, с неожиданной волной пацифизма и нехваткой кадров в войсках, государь придумал вытаскивать сознание погибших вояк из прошлого. Тем более что один только двадцатый век мог дать солдат не на одну армию. Люди с опытом, обстрелянные — только подучить немного. А уж позаботиться, чтобы они могли служить только в армии — не проблема. Конвейер работал не останавливаясь, пока, уже при новом владыке, не случился конфуз: два пилота продолжили свою войну на глазах правителя, когда тот приехал с августейшей проверкой. Яйцеголовые недоглядели — вытащили врагов из одного боя, да ещё и отправили служить в одну эскадрилью.

После скандала программу быстро прикрыли, а всех «переселенцев» отослали служить по дальним гарнизонам. Командующий Киенским округом адмирал Павлос, которому и досталось большинство таких офицеров, кипел от бессилия, но ничего сделать не мог: высочайший эдикт не позволял даже отправить их на пенсию! Вот и тянули лямку выходцы из старины командирами рот, полков и батальонов — портили кровь подчинённым бесконечными придирками и учениями.

Жан с тоской вспомнил рыженькую студенточку, с которой познакомился в прошлую увольнительную: небось, теперь девушку закадрит этот штабной хлыщ Джи. Не зря тот готовил к празднику новенькую форму, даже перед приятелем похвалился заранее. Офицеров центрального штаба адмирал отпускал на разные мероприятия без проблем, считая, что светские манеры и хорошее обхождение для солдата не менее важны, чем знание устава. «Вы в первую очередь должны быть джентльменом, а потом уже офицером», — отчитывал он тех, кто пытался подражать выходцам из прошлого. Получив должность, адмирал даже пытался внушить правильные манеры «старикам», но наткнулся на полное непонимание тонкостей современной военной службы и политеса.

Хотя все его усилия пропадали даром, Павлос не терял надежды сделать из этих древностей нормальных офицеров. Время от времени он даже произносил разгромные речи на штабных совещаниях — последний раз всего неделю назад. Тогда патруль из второй эскадрильи задержал торговый сухогруз квангов, отклонившийся от основного маршрута в закрытую военную зону. Адмирал метал молнии из-за инцидента: проверка показала аварию в навигационном компьютере сухогруза, на что кванги и ссылались. На замечание же Клубова, что порядок есть порядок, адмирал разразился речью минут на тридцать про хорошее отношение к соседям. Про общегуманоидные ценности, которые объединяют нас, несмотря на прошлые разногласия (не зря об этом пишет вся свободная пресса)! О мире и сотрудничестве, о великом значении «Пакта о ненападении» с квангами и так далее. Полковник же (как рассказывал на следующий день Джи) в ответ не проронил ни слова. Только вот потом, в штабе полка, у Клубова состоялся необычный разговор с одним из адъютантов адмирала. Жан как раз исполнял обязанности помощника командира полка и случайно услышал их беседу.

Стоило отметить, что этот адъютант был личностью необычной. С одной стороны, Борис Яковлевич Вайнштейн тоже был выходцем из прошлого. С другой, был единственным «стариком», которого адмирал приблизил к себе. В своё время намучившемуся с непонятливыми офицерами Павлосу кто-то подкинул идею свалить всё на подходящего человека. А чтобы свеженький адъютант не сговорился со «стариками», посоветовали выбрать «пейсатую морду»: мол, тех, кто носит пейсу, какой-то древний обычай требует презирать. Что такое пейса, Павлос не знал, а на гладко выбритом лице Вайнштейна ничего странного не просматривалось. Но выбором оказался доволен: кроме вечных запросов всегда чем-то недовольных офицеров, на Бориса Яковлевича со временем перевалили почти всю нудную штабную канцелярию — к огромной радости адмирала и его старших офицеров. Видеть же заносчивого Вайнштейна не в штабе, а так, с полковником накоротке, было для Жана очень странно.

— Сашка, ты бы с нашим наполеончиком поаккуратнее.

— Видел я этого мудака в гробу, вместе с его пактом. А про общегуманоидные ценности тебе Семён расскажет: он ещё в той жизни наслушался.

— Тебе-то что — как с гуся вода. А я вчера его еле-еле успокоил. И мои нервы — тоже не железные.

— Крепись, Боря. Мы все, — полковник сделал на этом слове ударение, — на тебя очень рассчитываем. Да и не долго осталось…

— Саша, ты уверен?

— Уверен, Боря, уверен. Всё слишком похоже… Сам подумай, уже третий сбой навигации только за этот месяц. Да скоро и день подходящий…

— Тогда как договорились. Вот и будет твоим ребятам проверка. Не подведут?

— Справятся, ручаюсь.

Сейчас Жан вспомнил разговор и раздражённо поморщился: подумаешь — инспекцию ждут. Сколько их было и ещё будет… И если «старики» когда-то получили нагоняй — это не повод измучить всех подготовкой к следующей проверке… Так, кажется, стартовали все. Пока полк отрабатывает манёвры, у молодого парня есть немного времени — помечтать о девушках. Скажем… о той рыженькой. Да и подружка у неё вполне ничего…

Сигнал тревоги рывком оторвал Жана от сладких грёз. Флот квангов вышел из точки перехода и ринулся к планете. В этот миг по всей границе армады захватчиков неудержимо рвались громить беззащитные города и гарнизоны. Неудержимо везде… кроме Киена! Внезапно нападавших остановил плотный огонь дальних батарей. Несколько эсминцев авангарда сразу же превратились в решето, остальной флот потихоньку начал скапливаться у границы эффективного огня. Понимая, что любая задержка играет в пользузащитников, адмирал квангов кинул в бой резерв — скрытно прошедший через вторую точку перехода десант. Расчёт был прост: всё равно генераторы противника не успели прогреться как следует — энергии хватит либо на орудия, либо на зенитную оборону. А там либо десант высадится и захватит позиции, либо линкоры подойдут на расстояние выстрела и разворотят всё главным калибром.

Всё вышло иначе: не ослабляя огня артиллерии, боты с десантом были сметены плотным зенитным огнём ещё на подходе к позициям артиллеристов. В разгар избиения «крылья» истребителей ударили в тыл основной эскадры, прижимая её под огонь батарей.

В командном пункте полка прозвучал сухой голос Клубова:

— Работаем план «Нева». Центр, дайте наведение.

Истребители вместе с кораблями гарнизона стали отжимать флот врага к газовому гиганту. После того, как взорвался флагман противника, отступление превратилось в бегство. Но, как и рассчитал в своё время Клубов, сбежать из ловушки огромной планеты не удалось никому: немногих, вырвавшихся из бездны притяжения, расстреливали как в тире. Вторжение на Киен провалилось.

Также провалилась для агрессора и война. Хотя в остальных местах нападавшие спокойно расстреляли пустые корабли и аэродромы, похоронив гарнизоны под обломками городов — потеря солидной части флота вторжения и упорная оборона Киена дала людям время собраться с силами. Война длилась ещё долгих пять лет и завершилась в столице квангов.

Жан закончил войну в чине полковника, одним из самых прославленных асов империи. А став после войны главой Летной Академии, приказал на входе высечь надпись, с которой Александр Фёдорович начинал каждое своё занятие: «Кто выстрелит в прошлое из пистолета — в того будущее выстрелит из пушки».

Послесловие.

Вам скажут: «Умерли они», — не верьте!

Пускай твердят, что нас пора забыть -

Мы живы в вас, готовы вновь от смерти

Свою Отчизну грудью заслонить!

Памяти всех, кто отстоял Родину в годы Великой войны.

Вайнштейн Борис Яковлевич. Герой Советского Союза. 28.05.1910 — 06.12.1944. Заместитель командира стрелкового батальона 206-го стрелкового полка по воспитательной работе (политрук), 99-я стрелковая дивизия, 46-я армия, 2-й Украинский фронт, капитан.

Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года. 5 декабря 1944 его батальон в составе дивизии захватывал плацдарм на берегу реки Дунай. Увидев, что противник засек переправу соседней дивизии, Борис Яковлевич принял на себя командование успевшими переправиться солдатами и увлек их за собой в атаку. К моменту, когда переправился остальной батальон, его солдаты уже захватили траншеи противника. После ранения комбата командовал батальоном. Погиб 6 декабря 1944 при удержании плацдарма. Удостоен звания Героя Советского Союза посмертно.

Клубов Александр Фёдорович. Дважды Герой Советского Союза.18.01.1918 — 01.11.1944. Лётчик-истребитель 16-го гвардейского истребительного авиационного полка 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии 6-го гвардейского истребительного авиационного корпуса 2-й воздушной армии, капитан.

Принял свой первый бой в августе 1942 года. Отличился в боях на Кубани и в битве за Днепр, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». К концу октября 1944 года помощник командира 16-го гвардейского истребительного авиаполка по воздушно-стрелковой службе гвардии капитан А.Ф. Клубов совершил 457 боевых вылетов, участвовал в 95-и воздушных боях, сбил лично 31 самолёт и 19 в группе, 1 ноября 1944 года погиб в лётной аварии истребителя «Ла-7». Удостоен звания Дважды Героя Советского Союза посмертно.

Примечания

1

Пикирующий бомбардировщик Пе-2.

(обратно)

2

Немецкий дымовой сигнал RauchSichtzeichen для наведения авиации или артиллерии, подачи сигналов, маскировки и т. д. или более простая дымовая шашка Rauchzeichen для подачи сигнала с земли воздушному наблюдателю.

(обратно)

3

На могилах погибших солдат в Великую Отечественную войну было принято ставить пирамидки со звёздами; чаще всего их делали из дерева или из авиационной фанеры.

(обратно)

4

1-я горнострелковая дивизия вермахта, по своей эмблеме (цветок эдельвейса на зелёном фоне) получившая прозвище «эдельвейсы».

(обратно)

5

Горя — уменьшительное от Єгор (украинск.), в русском — Егор.

(обратно)

Оглавление

Разведка

Переправа

Последний из могикан

Память

*** Примечания ***