Прогулки по берегам Рейна [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн

БРЮССЕЛЬ

Я приехал в Брюссель 20 августа 1838 года с намерением объехать всю Бельгию и по берегам Рейна вернуться во Францию.

У меня имелось рекомендательное письмо к его величеству королю Леопольду. Не мешкая, я направился во дворец, войти куда оказалось проще, чем к какому-нибудь второразрядному парижскому банкиру: стоило мне попросить о встрече с г-ном Ван Пратом, личным секретарем короля, и меня незамедлительно провели к нему.

Одно имя человека, которого мне предстояло увидеть, настроило меня на благожелательный лад: оно пробудило во мне давнее чувство признательности, воскресив воспоминания о славном и достопочтенном г-не Ван Прате, которого я постоянно встречал в Королевской библиотеке, столь хмурого на вид, с трясущейся головой, и при этом столь предупредительного и так надежно распределившего по ячейкам своей обширной памяти все шестьсот тысяч библиотечных томов, что, даже не вставая со своего кресла и не прибегая к помощи каталога, он тотчас же мог назвать комнату, полку, формат и номер нужной вам книги; это было настоящее чудо!

Я предполагал, что увижу похожего на него славного пожилого господина, скорее всего его брата, но навстречу мне вышел молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, который извинился за то, что меня заставили ждать в приемной, пока ему доложили обо мне. Он оказался не братом, а племянником моего Ван Прата, характером же и манерой поведения — полным его двойником, по крайней мере в том, что касается предупредительности и учтивости.

Король находился вовсе не в Брюсселе, а в Лакене, своей летней резиденции. Я попросил у г-на Ван Прата совета, каким образом мне следует взяться за дело, чтобы получить аудиенцию; он ответил, что, если только я не предпочту проделать путь пешком, мне следует немедленно нанять извозчичью коляску на углу первой попавшейся улицы, отправиться в Лакен и там попросить передать письмо королю, после чего он тотчас же меня примет. Таков был порядок действий, которые мне следовало предпринять, и, как видно, ничего особенно сложного в этом не было.

Воспоминание о достойнейшем дядюшке послужило связующей нитью между г-ном Ван Пратом и мною; мы расстались друзьями, и надеюсь, что, несмотря на время и расстояние, он хранит обо мне столь же приятные воспоминания, как и я о нем.

Дорога, ведущая во дворец Лакеи, на редкость живописна, и теперь меня уже не удивляло, что г-н Ван Прат предлагал мне совершить пешую прогулку; что же касается дворца, то он представляет собой красивое современное здание, построенное, как мне показалось, в конце XVIII века. Дворец окружен английским парком, который отражается в широкой глади водоема и возвышается над восхитительной панорамой Брюсселя и его окрестностей.

Именно в Лакене Наполеон принял решение о походе в Россию.

Несмотря на уверения г-на Ван Прата, я вошел во дворец, пребывая в некотором сомнении, но, тем не менее, последовал полученным указаниям и передал письмо секретарю, объяснив, от кого оно; секретарь проводил меня в приемную и ушел, унося послание. Через мгновение дверь против той, в которой он скрылся, отворилась и адъютант объявил, что король ожидает меня.

Я вошел и увидел короля, облаченного в домашнее утреннее платье военного покроя.

После четверти часа разговора, который его величеству было угодно с самого начало повести в духе непринужденной беседы, у меня уже не оставалось сомнений в том, что я имею дело с наиболее глубоким философом среди всех когда-либо существовавших королей, не исключая и самого Фридриха.

Король находился в приподнятом настроении, так как на следующий день ему предстояло участвовать в торжественном открытии железной дороги в Гент, а также в связи с празднованием юбилея в Мехелене, которое должно было состояться через несколько дней. Он соблаговолил пригласить меня на оба эти празднества, но затем, поняв по моему уклончивому ответу, что это приглашение, при всей его любезности, противоречит моим планам, сказал: «Поступим разумнее: идите своим путем, я пойду своим, и, если мы встретимся, приходите ко мне на ужин».

Я согласился на это предложение с тем большей признательностью, что увидел определенное различие в приеме, оказанном мне королем Леопольдом, и тем, как обошелся со мной король Неаполитанский; правда, дед короля Неаполитанского отравил моего отца, и мне не приходилось так уж жаловаться на обращение со мной внука, который ограничился лишь тем, что приказал своим жандармам выдворить меня за пределы королевства. Все в мире относительно.

Я расстался с королем Леопольдом, очарованный его гостеприимством, и, вернувшись в Брюссель, зашел пообедать в кафе. Пока я ел бифштекс, на глаза мне попалась газета.

Среди новостей дня сообщалось, что накануне в канале Лакена был обнаружен труп женщины; журналист добавлял, в виде попутного замечания, что, по слухам, эта женщина — бывшая любовница короля, которую тот приказал бросить в воду.

Хотя я и привык к вольностям нашей парижской прессы, такое заявление показалось мне чересчур смелым. Я повернулся к соседу, чтобы поинтересоваться его мнением на этот счет. Моим соседом оказался не кто иной, как г-н Ван Прат, которого я не заметил при входе и который скромно поедал два яйца всмятку.

— Вы это видели? — спросил я, протягивая ему газету.

— Нет, — ответил он, — а что там такое?

— Прочтите.

Он взял газету, прочел, а потом положил на стол, сохраняя совершенно невозмутимый вид.

— Этого господина не будут привлекать к ответственности? — спросил я, удивленный его спокойствием.

— С какой целью? — поинтересовался он.

— Чтобы отучить его печатать подобное.

— Ну что вы, — возразил мне г-н Ван Прат, — ему же нужно жить, а на что он будет жить, если мы не позволим ему клеветать?

— А что скажет король, если прочтет это?

— Король просто пожмет плечами. Кстати, как он вас принял?

— Чудесно.

И я рассказал ему подробности нашей встречи и то, как король, заметив, что его приглашение идет вразрез с моими планами, соблаговолил повторить его в иной форме. Поскольку один из этих планов состоял в посещении Брюсселя, г-н Ван Прат, которому пребывание короля в Лакене давало определенную свободу, предложил стать моим экскурсоводом. Нетрудно догадаться, что я с радостью принял его предложение.

Брюссель восходит к VI веку; этимология его названия, по мнению одних, идет от слова В г о с k s е 1, что означает «болото», а по мнению других — от слова Bruck-Senne, что можно перевести как «мост через Сенну». Пока что ученые продолжают спорить по этому поводу, и, таким образом, у них есть чем заняться.

Святой Виндициан, глава епархии Камбре, умер здесь в 709 году; это зафиксировано в летописи того времени, древнейшем историческом документе, где упомянут Брюссель, названный в нем на латыни В г о s s е 11 а. За два века, прошедших после смерти епископа, город, должно быть, приобрел некоторую значимость, поскольку император Оттон в 976 году пометил одну из своих грамот словами «apud Brusolam^[1]»; как видно, первоначальное название уже подверглось некоторым изменениям.

Четыре года спустя Карл, сын Людовика Заморского, получивший в удел герцогство Нижняя Лотарингия, избрал своей столицей Брюссель, возвел дворец между двумя рукавами Сенны и повелел перенести в часовню останки святой Гудулы, которые со времен Карла Великого покоились в монастыре Морсель. С тех пор жители Брюсселя почитают святую Гудулу своей покровительницей, и, похоже, им не приходится жалеть о таком выборе, поскольку, несмотря на все происходившие у них религиозные потрясения, они оставили за ней ее религиозное главенство.

В 1044 году Ламберт Бальдерик, граф Лёвена и Брюсселя, приказал обнести город крепостной стеной и проделать в ней семь ворот. Два или три археолога показывали мне остатки того, что, по их уверениям, прежде было этой стеной. Я сделал вид, что поверил в это, чем, кажется, доставил им удовольствие.

В 1213 году Фердинанд, граф Фландрский, и Солсбери, брат английского короля, захватили Брюссель, оправдывая это тем, что им нужно было вынудить Генриха I, герцога Брабантского, разорвать союз с Францией; затем, чтобы урок получше запомнился, их войска разграбили город.

Беда никогда не приходит одна, гласит русская пословица, которая за свою верность заслуживает того, чтобы ее ввели во французский язык: в 1314 году на Брюссель обрушились чума и голод; в 1405 году там случился пожар, а в 1549 году произошло землетрясение: 25 000 человек погибло и 3 000 домов разрушилось вследствие этих бедствий.

Несмотря на все эти страшные несчастья, Брюссель превратился во времена правления герцогов Бургундских в один из самых процветающих городов средневековья. Его мануфактуры по производству оружия, гобеленов, сукна и кружева пользовались известностью как в Германии и Франции, так и в Англии и Испании; причем, когда Бургундская династия сменилась Австрийской, император Карл V, родившийся в Генте, избрал Брюссель местом пребывания правительства Нидерландов, а затем город стал свидетелем того, как он отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа II.

Затем настал черед религиозных войн; иконоборцы уничтожали картины, разбивали статуи, опустошали церкви. Филипп II тотчас же передал своей сводной сестре Маргарите, внебрачной дочери Карла V, полномочия вершить судьбы еретиков и проливать их кровь. Начались казни. 8 ноября 1576 года в Генте был создан союз, куда вступили фламандские дворяне, которые объявили о своем несогласии с мерами, принятыми правительницей Нидерландов. Двести пятьдесят членов союза прибыли тогда в Брюссель, чтобы вручить Маргарите свое прошение, и были допущены к ней. Именно во время этой аудиенции, услышав, как Берлемон, говоривший шепотом с регентшей, назвал депутатов гёзами, то есть нищими, Бредероде повторил это слово во всеуслышание; и вскоре в единодушном порыве негодования оно было подхвачено как кальвинистами, так и протестантами, которые для своего герба избрали котомку нищего и суповую миску и разделились в соответствии с тем, где им приходилось сражаться, на лесных, равнинных и морских гёзов. Филипп понял, что одной женщине не под силу сдерживать подобный бунт. Он послал туда войско, генерала и палачей. 22 августа 1567 года в Брюссель вступил герцог Альба, а 5 июня следующего года на Ратушной площади были обезглавлены Ламораль, граф Эгмонт, и Филипп Монморанси, граф Горн; все дома на площади были задрапированы в черное. Что же касается принца Оранского, то он вовремя скрылся: Вильгельм Молчаливый предугадал намерения герцога Альбы.

Казни продолжались два года. В течение этих двух лет все умелые и предприимчивые фабриканты, какие только были в Бельгии, покинули Брюссель и отправились способствовать обогащению Лондона. Наконец, первыми утомились палачи. Филипп отозвал герцога Альбу; на смену ему пришел Луис де Рекесенс, но он умер в 1576 году. 1 мая следующего года дон Хуан Австрийский занял его пост в качестве наместника. Через четырнадцать месяцев он уступил его эрцгерцогу Маттиасу, во время правления которого разразилась знаменитая эпидемия чумы 1578 года, унесшая 27 000 человеческих жизней в одном только Брюсселе.

Любое событие на руку народу, стремящемуся отвоевать свою независимость. Бедствие вынудило испанское правительство ослабить свой надзор. Вильгельм Оранский воспользовался этой минутой передышки. Постепенно его имя вновь приобрело в Нидерландах большой вес, а вскоре призвали вернуться и его самого. В 1580 году протестанты возвратились в Брюссель и вновь открыли свои молельные дома; 21 мая 1581 года они стали хозяевами и в свою очередь превратились в угнетателей, а Филипп II лишился верховной власти из-за того, что попирал права и привилегии народа.

И вот теперь скажите, нет ли знака Провидения в том, что манифест, повлекший за собой это отрешение от власти, был подписан Вильгельмом Оранским и составлен в таких выражениях, что на заседании 23 ноября г-ну Ро-денбаху, депутату от Западной Фландрии, оставалось лишь зачитать его с трибуны, чтобы в 1830 году к представителям династии Нассау было применено то самое наказание, какое один из их предков требовал применить к Филиппу II в 1580 году?

Вот выдержка из этого теоретического обоснования восстания; в нем Вильгельм Молчаливый утверждал законность возглавленного им мятежа:

«Вы ответите, что Филипп II — король. Я же, напротив, говорю вам, что не знаю такого короля; пусть он является таковым в Кастилии, Арагоне, Неаполе, Индии и повсюду, где он повелевает как угодно; пусть он является таковым, если желает спокойного правления, в Иерусалиме, Азии и Африке, ибо там я не знаю ни одного герцога и ни одного графа, чья власть была бы ограничена в соответствии с правами, соблюдать которые он поклялся в день своего воцарения.

Однако либо из-за пищи, которую он вкушал в Испании, либо следуя советам тех, кто раз и навсегда приобрел над ним власть, в душе он всегда испытывал желание подвергнуть нас прямому и полному подчинению, каковое именуют покорностью, и тем самым окончательно лишить нас исконных прав и свобод, как это делают его министры с несчастными индийцами или, по меньшей мере, с калабрийцами, сицилийцами, неаполитанцами или миланцами, забывая о том, что страны эти не были захвачены, а по большей части являлись родовыми владениями или уже добровольно отдались во власть его предшественникам в обмен на предложенные выгодные условия».

Не выглядит ли это так, спрашиваю я, что некий член Национального конгресса излагает суть жалоб, которые начиная с 1814 года Бельгия могла бы выдвинуть против династии Нассау? Вильгельм Молчаливый продолжает свое воззвание и развивает в нем мысли относительно прав вольных городов, прав, которые в те времена не мог понять Филипп II и которые не желали понимать в годы царствования Вильгельма Нассау.

«Вы знаете, какие он взял на себя обязательства, вы знаете, что он не волен поступать так, как ему заблагорассудится и как это возможно в Индии; ибо, согласно правам Брабанта, он не может силой принуждать к чему-либо ни одного из своих подданных, если только этого не допускает местная судебная система; он не имеет права ни своим указом, ни своим постановлением менять положение страны, он должен довольствоваться обычными доходами, он не может потребовать ввести какую-нибудь новую или повысить уже существующую подать без согласия или особого волеизъявления страны и лишь в соответствии с ее правами; без соответствующего на то согласия страны он не может ввести в нее армию; он не имеет права касаться оценки денежного обращения без одобрения штатов; он не может взять под стражу ни одного из своих подданных без ведома местного судьи; и наконец, даже арестовав кого-либо из них, он не имеет права выслать его из страны».

Именно такие документы государи удаляют из своих архивов, но народ бережно хранит их в своей памяти.

Однако Филипп II был не из тех, кто принимает к сведению разумные речи или уступает письменным доводам, какими бы справедливыми и убедительными они ни были. И потому он сослался на свои пушки, этот ultima ratio regum^[2]. Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, встал лагерем в Ассе, и к концу сентября 1584 года в Брюсселе была восстановлена власть испанцев.

Вильгельм Молчаливый еще сражался какое-то время, но, будучи более искусным в ораторском искусстве, нежели в военном, был вынужден оставить южные провинции и, уйдя в сферу политических переговоров, где он чувствовал себя увереннее, сумел учредить Утрехтскую унию, ставшую основой Нидерландской республики.

Этот союз лишил Филиппа II всякой надежды восстановить целостность фламандских провинций. В течение десяти лет он наблюдал, как в Бельгии проливается кровь его подданных и растрачиваются сокровища Нового света, но в 1598 году отделил бельгийские провинции от владений испанской монархии и отдал их в качестве приданого своей дочери Изабелле, невесте эрцгерцога Альбрехта, сына германского императора. Во время их долгого, по счастью, царствования Бельгия вздохнула свободно, а Нидерландская республика окрепла. Герцог Альбрехт умер 13 июля 1621 года, а инфанта Изабелла — 1 декабря 1633-го; что же касается Вильгельма Оранского, то он был убит в 1584 году.

Следует сказать, что Вильгельм Молчаливый был на редкость замечательный человек. Он исполнял обязанности пажа при Карле V, и именно на его плечо опирался старый император, когда отрекался от тройной короны в пользу сына, о чем позднее ему пришлось горько сожалеть. Еще в молодости он отличался серьезностью, которая принесла ему прозвище Молчаливый, и из-за этой черты его характера король Филипп, уезжая из Бельгии в Испанию, ответил Вильгельму, рассуждавшему о причинах недовольства в Нидерландах: «Причин для недовольства нет, а есть тот, кто их выдумал, и это не кто иной, как вы сами». Вот почему, когда вспыхнуло восстание гёзов, Филипп вспомнил в Эскориале о Вильгельме Молчаливом и, узнав, что были обезглавлены только Эгмонт и Горн, сказал гонцу, принесшему эту весть, что охотно поменял бы две эти головы на ту единственную, которую ему необходимо было заполучить. И правда, топор отсек руку, державшую меч, но не смог поразить руку, державшую перо. Манифест Вильгельма Оранского принес Филиппу II вреда больше, чем могли бы принести четыре проигранные им битвы.

Стоит заметить, что он был предком ныне царствующего короля, которого называют Вильгельм Упрямый.

Одержимый лишь одной идеей, делом независимости своей страны, он не поддался на угрозы испанского двора и, что возможно было еще труднее, не поддался на его посулы. Ни военные таланты герцога Альбы, ни доблесть дона Хуана Австрийского, ни уловки Рекесенса, ни победы герцога Пармского не смогли заставить его свернуть с пути, требующего терпения и трудолюбия; все, что ему противостояло, меркло рядом с ним — политики и воители, перо и шпага. Терпя поражение за поражением, он неизменно вставал во главе все новых и новых войск. Если он испытывал нехватку в солдатах и деньгах, то покидал театр военных действий и появлялся в своих владениях во Франш-Конте или в Германии, вербуя солдат на этих всегда щедрых землях и собирая деньги среди лютеранских князей, нередко глухих к его призывам, а затем возвращался назад с армией, о существовании которой противник даже не подозревал. Наконец, благодаря знаменитой Утрехтской унии, заключенной в 1579 году, он объединил в одну республику семь голландских провинций, каждая из которых имела собственную конституцию, и оставался во главе федерации, даже не имея особого титула. Этот пост, который не по почету, а по почестям намного уступал утраченному им положению губернатора провинций Голландия, Зеландия и Утрехт, поочередно предлагался эрцгерцогу Маттиасу Австрийскому, брату императора Рудольфа II, затем герцогу Алансонскому, брату французского короля, и Роберту Лестеру, фавориту английской королевы Елизаветы. Лишенный смелости и решительности эрцгерцог Маттиас перессорился с людьми деятельными; легкомысленный и непоследовательный герцог Алансонский перессорился с людьми умными, а скупой и высокомерный граф Лестер перессорился с людьми благородными. Затем настал черед Вильгельма Молчаливого, которому благодаря его храбрости, хладнокровию и проницательности удалось всех успокоить, всех примирить, взять над всеми верх. Он приступил к завершению построенного им здания, но был убит, как позднее был убит Генриха IV, пулей, отлитой в той самой мастерской, где уже ковался кинжал, которому предстояло спустя двадцать шесть лет поразить Беарнца. Фанатик из Франш-Конте, по имени Балтазар Жерар, однажды явился в его дворец в Делфте, заявив, что ему требуется паспорт. Вильгельм, получить аудиенцию у которого было тем более просто, что на этот раз к нему обратился с такой просьбой один из его подданных, оставил жену и прошел в соседнюю комнату, где поджидавший его убийца предъявил ему свои документы. Пока Вильгельм изучал их, Балтазар выстрелил в него в упор из пистолета: Вильгельм Молчаливый упал замертво.

На шум прибежала жена. До чего же печальна была участь этой женщины, которую раз за разом ввергали в скорбь убийства всех дорогих ее сердцу людей. Она видела, как убивали Колиньи, ее отца, и Телиньи, ее первого мужа; затем вторым браком она вышла замуж за Вильгельма Молчаливого, и вот через двенадцать лет он точно так же погиб на ее глазах — за то же дело и за ту же веру.

В Гаагском музее выставлены пуля и пистолет, которыми убили Вильгельма, а также его шляпа, часы, гофрированный воротник и камзол, которые были на нем в момент убийства. На воротнике еще видны следы крови; камзол продырявлен смертоносным свинцом. Под этим камзолом билось благородное сердце.

Если вы захотите представить себе, как выглядел человек, которого называли «Молчаливый», то имейте в виду, в Первой палате Генеральных штатов можно увидеть его портрет: на нем изображен сорокалетний мужчина со смуглым лицом, хранящим озабоченное выражение, которому он и обязан был своим прозвищем. Одет он в черный камзол, карманы которого отделаны золотым кружевом, коротко стрижен, а вместо шляпы на голове у него ермолка, наподобие той, какую носил Корнель.

Что же касается его гробницы, то она находится в церкви Делфта.

Я приношу извинения читателю за то, что увлекся столь пространным жизнеописанием; но тень человека, промелькнувшая у меня перед глазами, на мгновение затмила мне горизонты целого государства.

Жизнь в Бельгии текла достаточно спокойно вплоть до того момента, когда Людовик XIV заявил после смерти тестя о своих правах на Испанские Нидерланды, от которых он формально отрекся, отказавшись наследовать королю Испании. Он исходил при этом из того, что в силу д е в о — люционного права, установленного в Соединенных провинциях, старшие дочери имели при наследовании преимущественные права по сравнению с младшими сыновьями. Эти первые притязания, закрепленные Ахенским миром, возобновились в 1672 году, когда Людовик XIV с армией в 80 000 человек и при поддержке флота Карла II снова вторгся в Соединенные провинции, за один месяц взял штурмом сорок крепостей, захватил провинции Гелдерн, Утрехт и Оверейссел и продвинулся до окрестностей Амстердама.

И тут на его пути также встал принц Оранский. Вильгельм ш оказался для Людовика XIV тем же, кем был Вильгельм Молчаливый для Филиппа II; он только что был назначен штатгальтером, хотя ему едва исполнился двадцать один год. Трудолюбивый, сдержанный, молчаливый и целеустремленный, склонный одновременно к действию и мысли, скромный в личной жизни и яркий в публичной, имеющий считанных друзей, но навеки преданный тем, кому доверял, он сумел поднять моральный дух голландцев, возродить их активность, остановить продвижение победоносной армии и выставить против Людовика XIV половину Европы. Наконец, благодаря посредничеству Карла II и военной интервенции, предпринятой двумя ветвями Австрийского дома, был заключен Нимвегенский мир. В итоге Франция получила Франш-Конте, эту древнюю вотчину династии Нассау, но при этом потеряла Шарлеруа, Бинш, Куртре, Ауденарде и часть владения Ат. Благодаря этому договору, Нодье и Виктор Гюго оказались французами.

Смерть Карла II вновь разожгла войну, придав ей вид законности, и под предлогом войны за наследство французские войска заняли 21 января 1701 года Брюссель, а 21 марта следующего года Филипп V получил титул герцога Брабантского. Затем в 1712 году последовал Утрехтский мир, по которому Брюссель и Нидерланды вновь перешли под власть Австрийского дома.

Людовик XV получил в наследство войну против Марии Терезии, и битва при Фонтенуа вновь распахнула для нас ворота Брюсселя. Мы вошли туда 21 февраля 1747 года и оставались там хозяевами до тех пор, пока вследствие мира, заключенного в Ахене, Брюссель вновь не отошел австрийцам. Герцог Карл Лотарингский тотчас же прибыл в город и в течение тридцати шести лет правил там от имени Марии Терезии.

Это была счастливая пора для Бельгии, и потому она наградила представителя императрицы не почестями, столь же недолговечными, как и он сам, а эпитетом «Добрый», который его пережил. Затем пришел Иосиф II, пожелавший ввести во Фландрии, дух которой был ему неведом, единообразие, царившее во всем остальном ехо государстве. Фландрия поступила так, как всегда поступала в подобных обстоятельствах: она потребовала соблюдения своих прав, а поскольку император не желал признавать их, она объявила, что лишает его верховной власти над Нидерландами. Таким образом, до тех пор, пока его преемник Леопольд не поклялся в 1791 году придерживаться Брабанте кой хартии, там действовало временное правительство. Но едва вернув себе посредством этой уступки власть над Нидерландами, он умер, оставив империю своему сыну Францу II. Четыре года спустя битвы при Же-маппе и при Флёрюсе завершили в пользу Французской республики великую тяжбу, начатую Людовиком XIV против Австрии: Бельгия была объединена с Францией, а Брюссель стал главным городом департамента Диль.

21 июля 1809 года по Зеленой аллее туда въехал Наполеон: ему оказали такие же почести, какие оказывались прежним государям Бельгии; и через два года, как уже было сказано выше, он, находясь во дворце Лакен, решил начать поход в Россию.

Наступил 1814 год. Майский договор, принесший Вильгельму наследство штатгальтеров, а вместе с ним и королевский титул, для расширения территории его владений включил туда Бельгию в обмен на голландские колонии на Цейлоне и мысе Доброй Надежды, а также Де-мерару, Бербис и Эссекуибо, которыми завладела Англия. Едва Вильгельм воссел на трон нового королевства, как тот зашатался от залпов пушек Ватерлоо, как если бы восходил ко временам цезарей. Но мало-помалу залпы начали стихать, удаляясь в сторону Франции; затем однажды утром стало известно, что Наполеон отплыл на остров Святой Елены, и тогда Вильгельм вздохнул спокойно: ему казалось, что он одержал полную победу, ибо теперь ему предстояло иметь дело только с собственным народом.

Двадцать пятого сентября 1830 года его собственный народ изгнал его, а 4 октября Национальный конгресс объявил, что бельгийские провинции, отпавшие от Голландии, отныне образуют независимое государство.

Наши вечные подражатели спародировали на этот раз и нашу революцию.

Мы помним, в каком смятении оказались тогда бельгийцы: им требовалось возвести кого-нибудь на трон, который никто не осмеливался занять; и, дело прежде неслыханное, был даже такой момент, когда они опасались, что корона, вместо того, чтобы увенчать чью-то голову, так и останется у них в руках.

В самом деле, выбор был не из легких: он должен был пасть на принца, который сумел бы примирить различные интересы Европы и удовлетворить чаяния народа, взявшего в привычку каждые пятнадцать лет, начиная со времен древних римлян и вплоть до наших дней, совершать революцию.

Министерство, вступив предварительно в переговоры с различными королевскими дворами Европы, пришло к решению обратиться к принцу Леопольду. В итоге к нему отправили четверых уполномоченных: графа Феликса де Мероде, г-на Вилена XIIII, Анри де Брукера и аббата де Фуре. Первая встреча имела место 22 апреля, и принц Леопольд начал ее такими словами:

«Все мое честолюбие состоит в том, чтобы делать счастливыми себе подобных; еще в юности я оказался вовлечен в такое множество запутанных и необычных ситуаций, что научился относиться к власти по-философски; я стремился к ней, дабы творить добро, причем добро непреходящее. И если бы вдруг не возникли определенные политические трудности, которые, видимо, препятствуют независимости Греции, я находился бы теперь в этой стране. Тем не менее я не скрываю от себя то, какими могут быть неудобства моего положения. Я знаю, как важно для Бельгии иметь правителя, тем более что от этого зависит спокойствие в Европе».

Начало этой речи, столь простое и краткое, было обещанием на будущее, а ее конец — залогом настоящего; таким образом, он сумел убедить почти всех — и королей, и народ, и в субботу 4 июня большинством в пятьдесят два голоса против сорока трех принц Леопольд был провозглашен королем бельгийцев: на сей раз Провидение действовало под маской необходимости.

В отличие от всех других царствующих теперь государей, принц Леопольд возвел в правило собственного поведения те первые обещания, какие он дал посланным к нему уполномоченным: он и в самом деле относится к власти по-философски и пытается творить непреходящее добро, при том, что всегда готов, если совершит ошибку, отказаться от королевского титула и вновь стать принцем.

Главное, бельгийский король прекрасно понимает, насколько малое реальное значение имеет сегодня земельная собственность и что огромное влияние на современные демократические правительства должен оказывать разум, независимо от того, в какой сфере он проявляет себя — в промышленном предпринимательстве или на поприще искусства; однако в течение примерно двух лет обстоятельства мешали воплощению его добрых намерений.

И в самом деле, в течение двух лет после революции не было ни продажи товаров в Голландию, ни их вывоза за границу. Тем не менее оба правительства понимали необходимость поддерживать торговлю и какое-то время закрывали глаза на контрабанду; наконец, в 1833 году король Вильгельм, подданные которого являются перевозчиками (да позволено мне будет употребить это слово), а не производителями, установил в Голландии пятипроцентную пошлину на ввозимый товар, и король Леопольд смог действенно и открыто встать на защиту индустрии, которая с этого момента начала бурно развиваться. Таким образом, например, Гент, этот бельгийский Манчестер, едва ли насчитывавший в 1829 году 800 looms^[3], сегодня имеет их 5 000. Эти ткацкие станки представляют собой паровые машины, каждая из которых производит за неделю четыре штуки хлопчатого полотна длиной в 75 локтей. Пятилетний ребенок способен связывать нити на двух станках; так что такой ребенок и два таких станка втроем могут производить каждую неделю восемь штук хлопчатого полотна. В цехах Эмптина и Вортмана можно наблюдать следующее чудо: за один час, на глазах у посетителя, которому господа фабриканты хотят продемонстрировать свое предприятие, штука хлопчатого полотна, пришедшая в виде сырца, очищается, прядется, ткется, окрашивается, сушится, принимает готовый вид, складывается, и, если посетителя сопровождает дама, в течение следующего часа она может облачиться в платье, полностью изготовленное на ее глазах.

Что же касается железных дорог, которым в настоящее время Бельгия уделяет исключительное внимание, то нужно увидеть станцию Мехелен, являющуюся их центром, чтобы составить себе представление о своего рода лихорадке, овладевшей всем населением страны. Это напоминает массовое безумие, всеобщее умопомешательство; кажется, что всякий человек имеет дела исключительно вдали от того места, где он живет; тридцать, сорок составов прибывают ежедневно, выбрасывая на небольшое пространство тридцать или сорок тысяч человек, которые на мгновение заполняют его целиком, перемешиваются, расходятся, устремляясь к своим вагонам, и со скоростью ветра удаляются во все стороны, чтобы уступить место другим, которые в свою очередь исчезнут, теснимые теми, кто следует за ними, и так бесконечно, безостановочно, напоминая числом скопище душ, которое Данте наблюдал на берегах Ахеронта, удивляясь тому, скольких людей унесла смерть начиная с момента зарождения жизни.

Продолжая поддерживать властью и деньгами промышленное предпринимательство, король Леопольд не пренебрегает и развитием искусств. Вынужденный отказаться от национальной литературы, загубленной на корню незаконной перепечаткой книг в Брюсселе и оказавшейся фатальной даже для Бельгии, поскольку она постоянно противопоставляла произведениям, созданным четырехмиллионным народом, сочинения, которые были созданы всем человечеством и которые она продавала за бесценок, король стал поощрять исторические изыскания и школы живописи: барон Рейффенберг в Брюсселе, г-н Вуазен в Генте, г-н Дельпьер в Брюгге и г-н Полей в Льеже старательно рылись в неисчерпаемых и разнообразных залежах древних национальных хроник, и все они, в награду за свои первые публикации, получили посты, позволявшие им продолжать эти исследования. Рейффенберг и Вуазен — библиотекари: один в Брюсселе, другой в Генте; Дельпьер и Полей — хранители архивов: первый в Брюгге, второй в Льеже; они готовят для будущего историка Фландрии работу, схожую с той, которая, благодаря трудам Гизо, Огюстена Тьерри и Мишле, уже ожидает будущего историка Франции. Менее скованный в своих действиях в области живописи, король Бельгии сделал для этого вида искусства более всего, поскольку, несмотря на скудость своего цивильного листа, он за шесть лет приобрел более шестидесяти полотен. Под его влиянием возродилась и приобрела размах фламандская школа, так что салон 1836 года занял заметное место среди самых лучших брюссельских выставок.

Следует отметить, что, таким образом, расцвет школ живописи фламандских провинций пришелся на три великих периода их независимости: при Филиппе Добром, с 1419 по 1467 годы, братья Ван Эйк и Мемлинг задали точку отсчета для искусства; при Альбрехте и Изабелле, с 1598 по 1635 годы, Рубенс, Ван Дейк, Крайер, Розе и Снейдерс достигли его апогея, и наконец, при Леопольде I, с 1832 по 1838 годы, Вербукговен, Густав Вапперс и Кей-зер своими произведениями выразили протест против упадка, в пучину которого, по общему мнению, оно погрузилось. Так что Леопольд, по сути дела, удовлетворил всем требованиям страны, которой он правил: в политике он исполнил волю бельгийского народа, вплоть до последней минуты протестуя против возвращения Лимбурга и Люксембурга; в области индустрии он усовершенствовал все предприятия, приняв личное участие в каждом из них; и наконец, дабы помочь исторической науке и живописи вырваться из состояния упадка, он поощрял изыскания ученых и усилия художников. Король выступил в роли сеятеля, теперь земля должна дать всходы.

Чтобы закончить разговор о политике, людях и прочем, я скажу несколько слов о принце де Лине, первый необдуманный поступок которого стоил ему в 1832 году потери популярности, а второй возвратил ее в 1838 году. Мне хочется напомнить о двух полностью забытых сегодня событиях, в свое время наделавших много шума: я имею в виду выкуп лошадей принца Оранского и проход под бельгийским флагом перед Флиссингеном.

В момент наложения бельгийским правительством секвестра на имущество принца Нассау его дворцы и мебель были подвергнуты аресту; и тогда партия роялистов решила выкупить его лошадей, которыми принц очень дорожил, и преподнести ему в дар. Вследствие чего был пущен по рукам подписной лист, который предъявила принцу де Линю дочь маркиза де Тразеньи, протестантка и, соответственно, сторонница Оранской династии; де Линь, готовившийся жениться на мадемуазель де Тразеньи, не хотел огорчать невесту отказом и поставил свою подпись. Впрочем, он считал, что это дело касается взаимоотношений вельмож и де Линь вправе сделать такое для Нассау. Однако у него не было сомнений, что партия, к которой он, совершив этот благородный поступок, примкнул, позднее использует его порыв ему же во вред. Список был опубликован; тем временем принц де Линь вступил в брак с мадемуазель де Тразеньи, и народ счел себя вдвойне обманутым, полагая, что человек, на которого возлагались такие большие надежды, отрекся от нации и предал ее интересы и как католик, и как патриот. Его дворец был разграблен, скорее даже разгромлен, вся мебель была выброшена из окон и разбилась о булыжную мостовую.

Три года спустя, овдовев, принц де Линь женился на польской княгине, известной своей набожностью. Этот брак способствовал постепенному восстановлению его репутации в глазах общества, поскольку в Бельгии религиозная принадлежность по-прежнему вызывает как одобрение, так и осуждение; принц уже вкушал радость возвращения к нему былой популярности, и тут пришло время коронации английской королевы. Принц, не уступавший в щедрости своим предкам, обратился к королю Леопольду с просьбой разрешить ему отправиться за свой счет в Лондон, чтобы представлять там бельгийское правительство; эта милость была ему любезно оказана. По возвращении из Лондона, проходя мимо Флиссингена, принц де Линь не позволил спустить бельгийский флаг, который не разрешен на голландских рейдах; однако выше него был поднят британский флаг, и при этом на грот-мачте развевался личный штандарт самого принца. Этот жест, который был не более чем опасной бравадой, народ расценил как проявление мужества. Популярность принца была разом восстановлена, и, в то время как король Леопольд втайне сожалел об этой неуместном бахвальстве, способном повлечь за собой новые Лёвен и Антверпен, общество Великой Гармонии исполняло серенады под окнами посла, а народ кричал: «Да здравствует принц де Линь!»

До тех пор все шло замечательно, но неожиданно дело испортило письмо принца, которое правда, не подорвало стихийного энтузиазма толпы, но задело интеллектуальную элиту. Одна голландская газета написала об этой истории, допустив кое-какие неточности; принц де Линь счел своим долгом ответить. Вот это письмо, и да простит за него Господь принца из уважения к письмам его деда:

«Господин редактор!

Я прочел в Вашей газете от 4-го числа выдержку из статьи, опубликованной в „Ханделсбладе“; в ней в следующих выражениях излагается история с бельгийским флагом, поднятым на паровом судне, на борту которого я возвращался в Антверпен:

„Снявшись с якоря в Лондоне, „Пироскаф“ поднял бельгийский флаг; но, когда лоцман из Флиссингена, стоявший у руля, заметил капитану, что этот флаг не разрешен на наших рейдах, капитан велел его спустить ".

Это не соответствует действительности; стяг Бельгии не переставая развевался над кораблем от Лондона до

Антверпена, но, когда мы подошли к Флиссингену, капитан предложил мне спустить бельгийский флаг, оставив поднятым лишь британский; на это я ответил, что буду стоять на палубе, под стягом, и скорее пойду на дно, чем подчинюсь такому приказу. Таким образом, бельгийский флаг развевался в виду пушек Флиссингена и голландских судов.

Что же касается моего личного штандарта, поднятого на грот-мачте, то, как известно, это привилегия чрезвычайных и полномочных послов; я был горд тем, что он реет рядом с бельгийским стягом, и не спустил его перед голландцами. Представители династии Нассау хорошо знают, что этот штандарт, начиная со времени царствования Филиппа Ни вплоть до правления короля Леопольда, ни разу не был спущен в присутствии их флага.

Принц де Линь".

Ссылка была точной, но неудачной. Господин принц де Линь забыл только об одном — о том, что Филипп II, которому служили его предки, был тираном, в то время как Нассау, которых его предки побеждали, выступали за независимость.

Но поскольку народ не обязан помнить больше, чем помнит принц, эта громкая фраза вызвала шумное одобрение.

Существует три способа осмотра города. Первый — посещать его достопримечательности в хронологическом порядке; второй — разделить его на кварталы и осматривать их один за другим; третий — идти куда глаза глядят, полагаясь на волю случая.

Я чаще всего предпочитаю этот третий способ, ибо тогда все для меня становится неожиданным и, тем самым, куда сильнее поражает мое воображение. Так как обычно подготовительное изучение страны, которую я намереваюсь посетить, позволяет мне обходиться без экскурсовода, без путеводителя и даже без карты, известное заранее описание не лишает ни величия, ни необычности те исторические здания, на которые я внезапно натыкаюсь, повернув за угол или выйдя на какую-либо площадь; они предстают передо мной, населенные воспоминаниями, которые я заставляю проплывать передо мной, одно за другим, наподобие призраков. Поскольку никто не указывает мне дорогу, я чувствую себя первооткрывателем, и ощущение это становится еще острее, когда я вижу, как равнодушная толпа, словно не замечая ничего вокруг, проходит у стен такого здания или посреди красот, перед которыми я замер в восхищении: и эти красоты, и это здание кажутся мне тогда волшебным творением, которое воздвигнуто на моем пути и которое, стоит мне двинуться дальше, немедленно исчезнет.

Именно таким образом, выйдя из гостиницы "Шведская королева", единственной, где мне удалось найти свободный номер, я свернул направо и, поплутав какое-то время по узким и извилистым улочкам, внезапно оказался напротив городской ратуши — готического здания, построенного архитектором Ван Рейсбруком в 1441 году и окруженного домами, которые были сооружены в период испанского владычества и отличаются характерными признаками кастильской архитектуры. Дома эти придают площади особый облик, который, не будучи полностью однообразным, ибо в этом месте сталкиваются духовные устремления двух разных народов, являет собой столь живописный ансамбль, что если это и не самая красивая из известных мне площадей, то, по крайней мере, одна из самых необычных. Наиболее значительное сооружение, помимо ратуши, — это расположенное почти напротив нее здание магистратур, откуда вышел на казнь граф Эгмонт; туда была пристроена затянутая в черное галерея, которая вела с балкона прямо на эшафот. Эта предосторожность была предпринята для того, вероятно, чтобы осужденный оказался вне досягаемости для тех, кто попытался бы спасти его, напав на стражу. К огорчению тех почитателей истории, которые предпочитают видеть, как одни памятные события увековечиваются наряду с другими, здание это уже не то, каким оно было прежде. Построенное в начале XV века, оно дважды перестраивалось: первый раз в 1625 году Изабеллой, которая посвятила его Богоматери Мира, в память о Святой деве, избавившей Брюссель от чумы, войны и голода, как это явствует из полустершихся, но еще различимых слов: "А peste,fame et hello, libera nos, Maria pads^[4]; второй раз это произошло в 1695 году, после бомбардирования, которому подверг город маршал Вильруа.

Ступени этого здания и общий вид ратуши изумительны; башня, поставленная сбоку, как в Палаццо Веккьо во Флоренции, с величественной легкостью устремляется на высоту трехсот шестидесяти четырех футов; ее венчает позолоченная медная фигура архангела Михаила, высотой в семнадцать футов, которая вращается на ветру подобно флюгеру, а снизу напоминает детскую игрушку.

С одним из залов ратуши связано чрезвычайно важное историческое событие. Здесь, в зале, именуемом Концертным, 9 сентября 1556 года Карл V отрекся от короны в пользу своего сына Филиппа II. Мне хотелосьувидеть этот зал, ибо у меня была надежда, что я отыщу в его старых стенах какой-нибудь след этой торжественной и значительной церемонии: увы, они кокетливо покрыты небесно-голубыми обоями и украшены гирляндами увядших цветов, оставшихся здесь от последнего бала.

Несколько залов, украшенных прекрасными гобеленами, воссоздают жизнь Хлодвига, увиденную сквозь призму века Людовика XIV, и ведут в зал Совета, где картины, выполненные в том же стиле, изображают въезд Филиппа Доброго в Брюссель, отречение Карла V и коронацию Карла VI, отца Марии Терезии. Именно в этом зале, довольно посредственный плафон которого работы Янсенса изящно обрамлен карнизами, хранятся золотые ключи, которые на блюде из позолоченного серебра последовательно вручались: в 1809 году — Наполеону, в 1815-м — Вильгельму Нассау, а в 1831-м — Леопольду I. По всей видимости, ключи эти только открывают двери, но не закрывают их.

Не знаю, когда бы я решился покинуть эту великолепную площадь, если бы в просвете между домами не заметил башни церкви святой Гудулы, возвышающиеся над всем городом. Чем ближе подходишь к ней, тем яснее становится, что здание это напоминает собор Парижской Богоматери в уменьшенном размере, хотя оно было построено позже и потому украшения ее менее суровы. Филипп Добрый, герцог Бургундский, провел там первое, а Карл V — восемнадцатое собрание ордена Золотого Руна.

Когда входишь в эту церковь и бегло оглядываешь ее величественную архитектуру, то прежде всего замечаешь великолепные витражи и необычную кафедру; витражи датируются 1500 годом, а кафедра — 1699-м. Неизменно восхищаясь изощренным кокетством Ренессанса, воплощенным в рисунках витражей, нельзя не сожалеть о наивной выразительности, на смену которой пришла эта эпоха, и, хотя брюссельские витражи вызывают всеобщее восхищение, я все же предпочитаю им витражи Руанского и Кёльнского соборов. Что же касается кафедры, то это, безусловно, произведение, отмеченное дурным вкусом, хотя и исполненное мощи и воображения; на ней изображены Адам и Ева, изгоняемые из земного рая ангелом и преследуемые Смертью. Змей, хвост которого волочится у ног тех, кого он соблазнил, смело ползет вверх, обвиваясь вокруг ствола дерева, но там, на венчающей части балдахина, его голова будет раздавлена ножкой младенца Иисуса, которого испуганно прижимает к себе мать. Создателю этой кафедры Хендрику Вербрюггену потребовалось двадцать лет, чтобы выполнить ее по заказу иезуитов из Лёвена. Мария Терезия купила ее у них и преподнесла в дар церкви святой Гудулы.

На клиросе церкви плита из белого мрамора закрывает склеп герцогов Брабантских; эрцгерцог Альбрехт был погребен здесь в 1621 году в одежде францисканского монаха, а инфанта Изабелла — в 1633-м в монашеском платье. Закрытый с того времени, склеп был открыт снова для сына короля Леопольда. Справа и слева от него находятся надгробия эрцгерцога Эрнста и герцога Иоанна.

К этим старинным памятным знакам, связанным с монархией, недавно прибавилось еще одно новое и демократичное. В часовне Богоматери Избавления установлено надгробие графа Фредерика де Мероде, убитого в Берхеме в 1830 году. Памятник работы Гефса, лучшего бельгийского ваятеля, изображает смертельно раненного графа, который, приподнявшись на локте, готовится выстрелить из зажатого в руке пистолета; на нем тот самый наряд, в который он был тогда одет: блуза, панталоны и гетры.

На передней стороне надгробия, под золотым гербом графа, окаймленным закругленными лазурными зубчиками и рассеченным красными столбами, с девизом "Больше чести, чем почестей!", начертана следующая надпись, в которой соединились демократические и религиозные идеи, что является в наши дни наиболее характерной чертой бельгийского народа:

FREDERICO COMITIDE ME RODE INTER LIBERATORES BELGIIPROPUGNATORISTRENUO QUI, CATOLICjE fidei patrleque jura tuendo, PERCUSSES AD BERCHEM MECHLINIJE PIE OCCUBUIT ANNO DOMINI MDCCCXXX.^[5]

Господин де Мероде принадлежал к одной из самых знатных семей Нидерландов: согласно преданию, этот род восходит к самому Меровею. Таким образом, движение, начатое народом Бельгии, затронуло высшие слои аристократии, что, впрочем, характерно для всех религиозных революций.

В пятистах шагах от церкви, свернув на улицу Этюв, я оказался перед фонтаном, посмотреть который при посещении Брюсселя непременно входило в мои планы и о существовании которого я совершенно забыл, приехав туда; на этом фонтане установлен брюссельский палладиум, знаменитый Manneken-Pis^[6], о котором наш читатель, вероятно, слышал.

Создатель этой маленькой статуи, избранной брюссельцами в качестве местного божка, по-видимому, уповал на привилегию, которой наделены все дети — что бы они ни делали, они не могут выглядеть непристойно, — ибо не побоялся изобразить своего героя совершающим на глазах у всех действие, при виде которого даже парижане, эти великие циники эпохи современной цивилизации, обычно поворачиваются к нему спиной. И вот какое предание служит если и не оправданием, то, по крайней мере, объяснением этого странного замысла.

Сын одного из герцогов Брабантских сбежал из дворца своего отца и заблудился на брюссельских улицах. При виде печали несчастного герцога весь двор ринулся на поиски ребенка; они продолжались два дня, но безуспешно, и вот, наконец, среди всеобщей растерянности, один из придворных, более удачливый или более энергичный, чем его собратья, отыскал беглеца, стоявшего между улицей Этюв и улицей Шен как раз в том положении, в каком, благодаря отцовской любви, он и остался изображен. Брюссельцы же перенесли почтение, которое они питали к отцу, на изображение сына; и, после того как первая статуя, изваянная из камня, была сломана, в 1648 году изготовили вторую, отлитую из бронзы и с большой точностью воспроизводившую и позу, и выразительность предыдущей; ее автором был знаменитый Дюкенуа, оставивший о себе скандальную память, и воздвигли ее на том же самом месте, чтобы замена первоначального материала ни в коей мере не повлияла на почитание, которое вызывал у горожан Писающий Мальчик.

С тех пор общественное положение Писающего Мальчика, в отличие от положения самых знатных вельмож, полагавших себя не менее высокопоставленными особами, чем он, продолжает лишь улучшаться. Брюссельцы назвали его старейшим жителем города, точно так же, как армия нарекла Латур д'Оверня первым гренадером Франции: курфюрст Баварский, имевший честь быть ему представленным, подарил ему полный гардероб и дал ему в услужение камердинера, который должен был одевать и раздевать его. Людовик XV, желая загладить оскорбления, нанесенные статуе несколькими французскими гвардейцами, в 1747 году объявил его кавалером своих орденов и подарил ему костюм придворного, шляпу с плюмажем и шпагу; и наконец, в 1832 году городской совет единодушно решил даровать ему право ношения мундира офицера национальной гвардии: именно в этом самом знаменитом своем наряде он предстает с тех пор в день праздника города, приходящийся на середину июля. Не стоит и говорить, что в течение всего того времени, когда он облачен в одежды, он прекращает свою оросительную функцию, а тотчас же по окончании праздничного гулянья возобновляет ее к великой радости толпы.

3 октября 1817 года Брюссель проснулся и впал в растерянность: ночью его палладиум исчез. Сначала подумали, что он остался недоволен церемонией своего последнего торжественного появления перед народом и отправился предложить свои услуги другому городу, способному в большей степени выражать свою признательность. Но, справившись у его камердинера, узнали, что накануне в процессе раздевания он не выказал никаких признаков недовольства; и тогда все стали приходить к мысли, что действия, в результате которых Писающий Мальчик исчез из поля зрения горожан, нельзя приписать его доброй воле; вследствие этого правдоподобного умозаключения полиция начала расследование и обнаружила статую у бывшего каторжника по имени Ликас, который ее и украл. Велико же было ликование в тот день, когда объявили эту радостную весть: стреляли из пушки, как после разрешения королевы от бремени, и город был иллюминирован. И наконец, 6 декабря 1818 года, после почти годичного отсутствия, Писающий Мальчик был торжественно водружен на свой пьедестал, где, едва заняв привычное место, он радостно возобновил свои функции, словно ничего не произошло, и откуда, благодаря надежной охране, он с тех пор больше не исчезал.

Что же касается Ликаса, то, как он ни изображал особое почитание старейшего жителя города, пытаясь оправдать своим пылом совершенный им поступок, его, тем не менее, вновь отправили на каторжные работы.

Поскольку я располагал уже почти всеми фактами биографии Писающего Мальчика и к тому же время поджимало, мы направились в сторону дворца принца Оранского; дворец сохранил свое прежнее название, так как принц Вильгельм, которому он принадлежал на правах личной собственности, не пожелал после 1830 года ни уступить права на владение им, ни вынести из него мебель, вероятно надеясь однажды вечером вернуться в него, так же как однажды утром он покинул его.

Войдя в переднюю, мы вынуждены были подвергнуться процедуре, необходимость которой я оценил лишь позднее: нам было предложено надеть поверх сапог такие огромные мягкие туфли из грубого войлока, что это тотчас же заставило нас отказаться от нашего привычного способа передвижения. Начиная с Адъютантского зала ходить уже невозможно: приходится скользить, как на коньках; к тому же эти упражнения выполняются на великолепном паркете, сделанном из древесного капа, и без этой меры предосторожности сапоги оставили бы на нем царапины: это по-настоящему аристократические полы, по которым можно ходить лишь тем, кто обут в бархат и шелк. Впрочем, неловкость, вызванная этим новым способом передвижения, сразу же забывается, когда оказываешься перед тремя шедеврами, представляющими три различные школы — "Мадонной" Андреа дель Сарто, автопортретом Рембрандта и великолепной головой кисти Гольбейна.

В соседнем Голубом салоне — "Поппея" Ван Дейка и портрет Дианы де Пуатье, который приписывают Леонардо да Винчи; чуть дальше, в обеденной зале, висят два портрета Ван Дейка и два — Веласкеса: все четыре настоящие шедевры, и подобными не владеет, наверное, ни один музей. Наконец, в салоне Придворных дам находится прекрасный "Святой Августин", автора которого я не могу вспомнить, и одна из тех чудесных картин Перуджи-но, которые за проникновенность и выразительность я предпочитаю картинам его знаменитого ученика, художника с ангельским именем и божественным талантом.

Я не стану говорить о консоли и чаше из малахита, которые одни стоят 500 000 франков, ни о столе из ляпис-лазури, которую, как говорят, оценивают в полтора миллиона. Это уже дело декоратора, а не художника.

Выйдя из дворца, я увидел человека, который по внешности показался мне французом; он, со своей стороны, остановился и стал меня разглядывать; тогда, опасаясь, что он подойдет ко мне, я бросился в Парк, ибо соотечественник — это худшее из того, что может встретиться в Брюсселе. Это утверждение требует пояснений, и я поспешу их дать.

Во все времена Брюссель предоставлял убежище изгнанникам: Мария Медичи, отправленная в ссылку собственным сыном, приехала туда просить гостеприимства у Изабеллы; Карл, герцог Лотарингский, укрылся там, изгнанный из собственных владений своими подданными; Кристина, сложив с себя корону Швеции, отреклась там от лютеранской веры; и наконец, Карл II и его брат герцог

Йоркский прибыли туда в поисках приюта, спасаясь от преследований протектората Кромвеля.

Эти знаменитости стали в наши дни примером для подражания; однако политических изгнанников сменили те, кто уклоняется от судебных вердиктов; все те, кто совершил подлог или обанкротился, все те, наконец, кто пытается в Париже спрятать свое лицо, а затем неожиданно исчезает с Гентского бульвара или площади Биржи, чтобы с гордо поднятой головой объявиться на Зеленой аллее в Брюсселе; и если только эти благородные беженцы умеют хоть немного писать, чтобы поставить на переводном векселе чужое имя, они кормятся за счет скандалов, распускают в какой-нибудь литературной клоаке клеветнические слухи о Франции, которая отбрасывает их прочь, как река — нечистоты, и в глазах чужестранца они являют собой постыдное зрелище блудного сына, который, вместо того чтобы раскаяться и смириться, при всех ежедневно плюет в лицо собственной матери; и потому я должен признать, что, со своей стороны, я отнюдь не порицаю недоверия бельгийцев на наш счет, и меня всегда удивляет, что, прежде чем протянуть французу руку, они не просят показать, нет ли у него на плече позорного клейма.

ВАТЕРЛОО

Отправляясь в Брюссель, я поставил себе главной целью посетить Ватерлоо.

Ведь не только для меня, но и для всех французов битва при Ватерлоо была не просто великим политическим событием, а одним из тех воспоминаний юности, которое оставляет глубокий и неизгладимый след на всю оставшуюся жизнь. Мне довелось увидеть Наполеона лишь дважды: в первый раз, когда он направлялся в Ватерлоо, второй — когда он оттуда возвращался.

Городок, в котором я родился и где жила моя мать, находится в двадцати льё от Парижа, на одной из трех дорог, ведущих в Брюссель, так что это была одна из артерий, по которым текла благородная кровь, обреченная вот-вот пролиться в Ватерлоо.

Уже три недели город напоминал военный лагерь; каждый день около четырех часов пополудни раздавались звуки барабана или трубы, мужчины и дети, которым не наскучило это зрелище, бежали на шум и возвращались, сопровождая несколько великолепных полков той старой гвардии, что считалась навсегда разгромленной, но теперь, при звуках голоса своего командира, казалось, восстала, словно призрак былой славы, из ледяной могилы: солдаты шли в своих старых потертых меховых шапках, держа в руках знамена, пробитые пулями Маренго и Аустерлица; на другой день проходило несколько великолепных полков егерей в высоких меховых шапках со свисающим набок длинным матерчатым языком или неполные эскадроны драгунов в пышных мундирах, которых сегодня не увидишь, ибо для мирного времени они, наверное, чересчур роскошны; еще через день раздавался приглушенный грохот приподнятых на лафетах пушек, от которого содрогались близлежащие дома, и все эти пушки, как и полки, которым они принадлежали, носили имя, предвещавшее победу. И не было среди них никого, включая слабый и почти уничтоженный отряд мамелюков, покалеченный обломок консульской гвардии, кто не стремился бы внести свою каплю крови в это гигантское человеческое жертвоприношение, которому предстояло свершиться перед алтарем отечества. И все это — под звуки патриотических мелодий, под пение старых республиканских песен, которые никогда не замолкают во Франции, песен, которые застревали в горле у Бонапарта и которые так надолго запрещал Наполеон, на этот раз оказавшийся к ним благосклоннее, ибо ему было понятно, что иначе он не найдет достаточной поддержки и должен взывать к воспоминаниям не о 1809-м, а о 1792 годе. Тогда я был еще ребенком, как уже было сказано: мне едва исполнилось двенадцать; не знаю, как действовало это зрелище, этот шум, эти ожившие воспоминания на других, но я пребывал в исступлении! Две недели я не мог заставить себя ходить в школу; я бегал по улицам и проезжим дорогам, словно лишившись рассудка.

И вот однажды утром, это было, кажется, 12 июня, мы прочли в газете "Монитёр":

"Завтра Его Величество император покинет столицу и отправится в расположение армии. Его Величество будет двигаться по направлению к Суасону, Лану и Авену".

Таким образом, Наполеон проследует той же дорогой, что и его армия: Наполеон проедет через наш город: я увижу Наполеона!

Наполеон! Это имя казалось мне великим, хотя идеи, которые он представлял, были мне совершенно чужды.

Я слышал, как его проклинал мой отец, старый республиканский солдат: он отослал назад герб, который был ему прислан, и ответил, что у него уже есть родовой и этого ему вполне довольно* Хотя это был достаточно красивый герб, чтобы присоединить его к гербу предков: на нем были изображены пирамида, пальмовое дерево и головы трех лошадей, которые были убиты под моим отцом во время осады Мантуи; девиз же его звучал спокойно и при этом твердо: "Без ненависти, без страха".

Я слышал, как его восхвалял Мюрат, один из немногих друзей, оставшихся преданным моему отцу, когда он оказался в опале; Мюрат, солдат, которого Наполеон сделал генералом, генерал, которого он сделал королем и который забыл об этом однажды, в то самое время, когда ему следовало все это помнить.

И наконец, я слышал, как его с беспристрастностью истории судил Брюн, мой крестный, воин-философ, который шел в бой, держа в руке томик Тацита, и всегда был готов пролить свою кровь за отчизну, независимо от того, какое имя носил человек, зовущий его на это: Людовик XVI или Робеспьер, Баррас или Наполеон.

Все это бурлило в моей юной голове, когда стал распространяться слух, пришедший из Парижа, да еще через официальный орган: через наш город проедет Наполеон.

Однако "Монитёр" пришел 15-го, так что Наполеона следовало ждать в тот же день.

Никто не собирался ни произносить длинных речей, ни возводить триумфальные арки: Наполеон спешил. Наполеон сменил перо на шпагу, от приказов перешел к действиям: Наполеон пронесся как молния, в надежде, что он будет разить как гром.

"Монитёр" не сообщал, в котором часу проедет Наполеон. С раннего утра весь город собрался в конце Парижской улицы; я с группой своих одногодков отправился вперед и расположился на пригорке, откуда дорога просматривалась на целое льё.

Мы стояли там с утра до трех часов пополудни.

В три часа вдали показался курьер. Он быстро приближался и вскоре поравнялся с нами.

— Так что, император едет? — окрикнули мы его.

Он протянул руку к горизонту и произнес:

— Вот он!

И в самом деле, мы заметили там две стремительно мчавшиеся кареты, каждая из которых была запряжена шестеркой лошадей. Кареты на мгновение скрылись из виду в лощине, а затем появились снова в четверти льё от нас. И тогда мы побежали к городу, крича на ходу: "Император! Император!"

Мы примчались, с трудом переводя дыхание и обогнав императора не больше чем на пятьсот шагов. Я подумал, что он не остановится, какой бы огромной ни была ожидавшая его толпа, и помчался на почтовую станцию; добежав до нее, я в полном изнеможении упал на каменную тумбу, но успел вовремя. Тотчас же из-за поворота показались взмыленные лошади, потом украшенные лентами возницы, потом сами кареты, а затем бежавшие за ними люди. Возле почтовой станции кареты остановились.

Я увидел Наполеона!

Он был одет в мундир зеленого цвета, украшенный небольшими эполетами с крупной бахромой, а на груди у него висел офицерский крест Почетного легиона. В окне кареты я мог разглядеть Наполеона только по пояс.

Он сидел, опустив голову, напоминавшую те прекрасные головы римских императоров, какие чеканились на античных монетах; казалось, что на его обращенном вниз и застывшем лице воскового оттенка живыми были только глаза.

Рядом, по левую руку от него, сидел принц Жером, король без королевства, но преданный брат; в ту пору это был красивый молодой человек, на вид лет двадцати шести-тридцати, с правильными и твердыми чертами лица, черной бородой и элегантной прической. Он приветствовал толпу, делая это вместо брата, который сидел, глядя куда-то рассеянным взором, весь погруженный мыслями в будущее, а может быть, и в прошлое.

Напротив императора расположился его адъютант Ле-тор, отважный солдат, уже, казалось вдыхавший запах пороха и сражения и улыбавшийся так, словно ему предстояло прожить еще долгую жизнь.

Все это продолжалось буквально мгновение, а потом вдруг защелкали кнуты, заржали лошади и все исчезло, словно видение.

Три дня спустя, к вечеру, в город прибыли люди, утром выехавшие из Сен-Кантена: по их словам, там была слышна канонада.

Утром 17-го через город проследовал курьер, который нес с собой весть о победе и по пути охотно делился ею со всеми.

Восемнадцатого никаких новостей; 19-го такое же безмолвие и только неясные, непонятно откуда взявшиеся слухи, будто бы император находится в Брюсселе.

Двадцатого в город примчалось трое всадников в разодранной одежде, верхом на взмыленных, изнуренных лошадях; один из них был ранен в голову, другой — в руку;

их тотчас же окружила толпа, состоявшая почти из всего населения города, и заставила пройти во двор мэрии.

Они с трудом говорили по-французски: это были, полагаю, вестфальцы, непонятно каким образом попавшие в нашу армию. В ответ на все расспросы они печально качали головами и, наконец, признались, что в восемь часов покинули поле сражения в Ватерлоо и что в это время битва была уже проиграна.

То был авангард дезертиров.

Им не хотели верить; все говорили, что это прусские шпионы; говорили, что Наполеон не мог потерпеть поражение; говорили, что эта прекрасная армия, которая только что прошла перед нами, не могла быть разбита. Несчастных дезертиров хотели бросить в тюрьму: все настолько вычеркнули из памяти события 1813 и 1814 годов, что помнили лишь предшествующие им пятнадцать лет.

Моя мать прибежала на почтовую станцию; мы провели там весь день. Она не без основания полагала, что именно туда будут поступать новости, какими бы они ни были. Я же тем временем искал на карте название Ватерлоо, но никак не мог его найти; наконец, мы решили, что эти трое просто все выдумали, даже название битвы.

К четырем часам показались новые дезертиры, и они подтвердили слова первых. Эти были французами и потому могли сообщить все подробности, какие от них хотели узнать; они слово в слово повторили то, что говорили первые, однако добавили, что Наполеон и его брат убиты. Им поверили еще меньше: пусть Наполеона можно победить, но уж убить его невозможно.

Новости, все ужаснее и беспросветнее, продолжали поступать до десяти вечера.

В десять послышался звук приближающейся кареты; она остановилась; начальник почтовой станции подбежал к ней, держа в руке факел. Мы бросились следом за ним; он кинулся к окну, чтобы узнать новости, а затем отступил на шаг, бормоча: "Это император".

Я тотчас взобрался на каменную скамью и стал выглядывать из-за плеча матери.

Да, это был Наполеон; он сидел в том же углу кареты, одетый в тот же мундир; как и в первый раз, он опустил голову на грудь, чуть больше, быть может, склонив ее, но ни единая складка на его лице не изменилась, ни единая черточка не была искажена, указывая на то, что этот великий игрок только что поставил на кон весь мир и проиграл; однако на сей раз в карете не было ни принца Жерома, ни Летора, которые могли бы вместо него рассылать приветствия и расточать улыбки: Жером собирал остатки его армии, а Летора разорвало пополам пушечным ядром.

Наполеон медленно поднял голову, посмотрел вокруг, словно очнулся ото сна, а затем произнес своим отрывистым и резким голосом:

— Где мы находимся?

— В Виллер-Котре, сир.

— Сколько отсюда льё до Суасона?

— Шесть, сир.

— А сколько до Парижа?

— Девятнадцать.

— Скажите возницам, чтобы гнали изо всех сил, — и он снова откинулся на подушки в углу кареты, уронив голову на грудь.

Лошади помчались словно на крыльях.

Всем хорошо известно, что произошло между двумя его появлениями в нашем городе!..

Я всегда говорил, что обязательно посещу селение с незнакомым названием, которое я так и не смог отыскать на карте Бельгии 20 июня 1815 года и которое с того дня кровавыми буквами вписано на карте Европы; и потому на следующий день после прибытия в Брюссель я направился прямо туда.

За три часа мы пересекли живописный Суанский лес и прибыли в Мон-Сен-Жан. Там посетителей поджидают услужливые чичероне, все как один утверждающие, что они были проводниками Жерома Бонапарта. Среди них есть один англичанин, который имеет патент от своего правительства и носит бляху, словно рассыльный. Когда французы изъявляют желание посетить поле боя, бедняга даже не выходит к ним, поскольку привык к их чрезвычайно грубому обращению. Зато он имеет дело со всеми англичанами.

Мы наняли первого попавшегося. У меня был превосходный план Ватерлоо, снабженный примечаниями герцога Эльхингенского, который в этот час сражается, скрестив отцовскую саблю с арабским ятаганом. Я попросил отвести нас прямо к памятнику принцу Оранскому: стоило бы мне сделать еще сто шагов вперед, у меня уже не было бы нужды в проводнике; этот памятник — первое, что бросается в глаза, когда оставляешь позади ферму Мон-Сен-Жан.

Мы поднялись на рукотворный холм, насыпанный на том самом месте, где принца повергла наземь пуля, попавшая ему в плечо, когда он по-рыцарски, сняв шляпу с головы, вел в наступление свой полк. Холм этот представляет собой нечто вроде кругового конуса высотой примерно в сто пятьдесят футов, и подняться на него можно по ступеням, вырубленным в земле и укрепленным досками: вся земля, которая ушла на создание холма, была выкопана рядом с ним, что слегка изменило рельеф поля сражения, придав этой овражистой местности крутизну, которой прежде у нее не было. На вершине холма стоит огромный лев: поставив лапу на пушечное ядро и повернувшись к западу, он грозит Франции; наши солдаты, возвращаясь из Антверпена, начали было отрубать ему хвост, пока их не остановили. С площадки, окружающей его пьедестал, открывается вид на поле боя: от Брен-л'Аллё, самой дальней точки, куда дошла дивизия Жерома Бонапарта, до Фришермонского леса, из которого двинулись в наступление Блюхер и его пруссаки, и от Ватерлоо, давшего название этой битве, наверное, потому, что возле этой деревни было остановлено беспорядочное бегство англичан, до фермы Катр-Бра, где после поражения в Линьи ночевал Веллингтон, и до леса Ле-Боссю, где был убит герцог Брауншвейгский. Стоя на этом возвышении, совсем нетрудно вызвать к жизни все эти тени, весь этот грохот и дым, отбушевавшие здесь двадцать пять лет назад, и как бы стать свидетелем повторения этого сражения. Там, чуть выше фермы Ла-Э-Сент, в том месте, где с тех пор возвели несколько домишек, Веллингтон провел часть дня: он стоял возле вяза, купленного позднее за двести франков одним англичанином, по другую сторону дороги, которая ведет из Женаппа в Брюссель; на этом же рубеже замертво упал сэр Томас Пиктон, поднявший в атаку свой полк. Поблизости от этого места воздвигнуты памятники Гордону и ганноверцам; у подножия холма лежит плато Мон-Сен-Жан, которое почти равнялось бы по высоте упомянутым нами памятникам, если бы именно здесь, на площади в два арпана, не срыли бы слой земли глубиной в десять футов, чтобы насыпать холм. Именно в этом месте, от обладания которым зависел исход битвы, в течение трех часов шло самое ожесточенное сражение: здесь наступали двенадцать тысяч кирасиров и драгунов Келлермана и Мило. Веллингтон, каре которого они одно за другим уничтожали, был обязан своим спасением лишь несгибаемому мужеству английских солдат, которых закалывали там, где они стояли; десять тысяч погибло, не отступив ни на шаг, тогда как их генерал со слезами на глазах и с часами в руке, подсчитав, что потребуется еще два часа фактического времени, чтобы уничтожить все оставшееся у него войско, воспрянул духом. Ибо он ожидал, что через час появится Блюхер, а через полтора часа наступит темнота — второй его союзник, на которого он мог положиться в том случае, если первый, остановленный Груши, не сможет прийти ему на помощь. И наконец, за плато, примыкая к главной дороге, стоят постройки фермы Ла-Э-Сент: ее трижды захватывал и оставлял Ней, под которым в этих трех атаках было убито пять лошадей.

Затем, повернувшись в сторону Франции и взглянув направо, среди небольшой рощи можно увидеть ферму Угумон, которую Наполеон приказал Жерому не покидать даже в том случае, если ему и всем его солдатам придется остаться там навсегда. Напротив нее находится ферма Бель-Альянс, откуда Наполеон, оставив свой наблюдательный пункт, расположенный в Монплезирском лесу, в течение двух часов созерцал поле боя, мысленно требуя у Груши дать ему свежие батальоны, подобно тому, как Август требовал у Вара вернуть ему погибшие легионы. Слева — овраг, где Камбронн произнес вовсе не "Гвардия умирает, но не сдается!" — ибо в нашем рвении все поэтизировать мы приписали ему эту фразу, которую он никогда не изрекал, — а одно-единственное солдатское словцо, брошенное им в лицо парламентеру: словцо, возможно, куда менее изысканное, но зато весьма крепкое и выразительное. И наконец, впереди всего этого рубежа, на дороге, ведущей в Брюссель, там, где она слегка поднимается в гору, можно различить ту крайнюю точку, до какой продвинулся Наполеон, когда, увидев, как из Фри-шермонского леса выходит Блюхер со своими пруссаками, которых с таким нетерпением ждал Веллингтон, он воскликнул: "А вот и Груши! Теперь победа будет за нами". Это был его последний крик надежды; через час в ответ ему со всех сторон слышалось: "Спасайтесь кто может!"

Затем, если, охватив взглядом всю эту равнину, хранящую кровавые воспоминания, вы решите рассмотреть ее в подробностях, спустйтесь с рукотворного холма и по дороге, ведущей из Фришермона в Брен-л'Аллё, выйдите на дорогу в Нивель, которая приведет вас к ферме Угумон, сохранившейся в том виде, в каком Жером, отозванный в три часа пополудни Наполеоном, ее оставил, то есть изрешеченную дюжиной крупнокалиберных пушек, которые подкатил ему генерал Фуа. Здесь видны еще следы разрушений, словно смерть прошла лишь накануне: обломки ничем не прикрыты, никто не разобрал руины; вам также покажут камень, к которому по прошествии времени привел Жерома тот самый проводник, что был с ним в тот день, и на котором он сидел, как новоявленный Гай Марий, на развалинах нового Карфагена.

От фермы Угумон можно дойти через поле, если оно уже сжато, до Монплезирского леса, где возвышался наблюдательный пункт Наполеона, а от наблюдательного пункта — к дому Лакоста, проводника императора. Трижды в течение сражения возвращался Наполеон от Бель-Альянса к этому дому. В три часа дня, когда Жером присоединился к императору, тот сидел на небольшом холме, возвышающемся над полем боя, в двадцати шагах от дома; справа от Наполеона находился маршал Сульт: принц Жером стал по левую руку. Наполеон только что отправил гонца к Нею; возле него была бутылка бордо и полный стакан, который он время от времени машинально подносил к губам. При виде Жерома и Нея, которые подошли к нему, покрытые пылью, потом и кровью, Наполеон улыбнулся: он любил, когда его храбрецы выглядели именно так; затем, по-прежнему не отрывая глаз от грандиозного сражения, в котором до этого момента у него был перевес, он послал в дом Лакоста еще за тремя стаканами — один для Сульта, второй для Нея и третий для Жерома; но там нашлось только два; он сам наполнил их вином и протянул маршалам, а свой отдал Жерому.

А потом мягким тоном, который ему так прекрасно удавался, когда в этом была необходимость, он произнес: "Ней, мой храбрый Ней, — впервые после возвращения с острова Эльбы обращаясь к нему на "ты", — возьми двенадцать тысяч человек у Келлермана и Мило и подожди, пока к тебе не присоединятся мои ворчуны; затем ты нанесешь сокрушительный удар, и тогда, если появится Груши, это будет наш день! Ступай".

Ней нанес сокрушительный удар, но Груши так и не появился.

Отсюда нужно идти по дороге, ведущей из Женаппа в Брюссель, и тогда вы пройдете рядом с фермой Бель-Альянс, где после сражения встретились Веллингтон и Блюхер; следуя тем же путем, вы вскоре сможете достичь крайней точки, до которой продвинулся Наполеон и где он понял, что вовсе не Груши, а Блюхер прибыл, чтобы победить в проигранной битве, как это сделал Дезе при Маренго; и тогда вы словно попадаете в промежуток между вторым и третьим наступлениями. Сделав пятьдесят шагов вправо в глубь поля, вы окажетесь на месте того самого каре, куда бросился император; именно там он искал смерть. Каждый залп английских пушек сносил целые шеренги окружавших его солдат, и Наполеон кидался в каждую вновь образующуюся шеренгу, но его удерживал сзади Жером, в то время как один храбрый корсиканец, генерал Кампи, всякий раз с неизменным хладнокровием вставал со своей лошадью между императором и батареями неприятеля; наконец, проведя три четверти часа в этой бойне, Наполеон повернулся к брату: "Пойдем, — сказал он, — похоже, смерть еще не хочет забрать меня. Жером, я передаю тебе командование армией: жаль, что мне удалось узнать тебя так поздно". Затем он пожал ему руку, сел на лошадь, которую ему подвели, словно по волшебству проскакал прямо через расположение вражеских войск, добрался до Женаппа, ненадолго там задержался, пытаясь воссоединить армию; затем, поняв, что его усилия тщетны, снова сел на коня и в ночь с 19-го на 20-е прибыл в Лан.

С тех пор прошло двадцать пять лет, и только сегодня Франция начинает понимать, что это поражение было необходимо для свободы Европы; но, тем не менее, она затаила глубокую боль и ярость, оттого что именно ее назначили в жертву; и потому на этой равнине, на которой во имя нее пало столько спартанцев, напрасно искать рядом с монументом принцу Оранскому, гробницей полковника Гордона и памятником ганноверцам камень, крест или эпитафию, напоминающие о Франции; просто когда-нибудь Господь велит ей вновь взяться за дело всеобщего освобождения, начатое Бонапартом и прерванное Наполеоном, а затем, когда оно будет завершено, мы повернем Нассауского льва в сторону Европы, и этим будет все сказано.

АНТВЕРПЕН

На следующий день я отправился на родину Рубенса: дело в том, что, хотя художник с огненным именем и пламенным сердцем родился в Кёльне, Антверпен, тем не менее, считает его одним из своих сыновей; во всяком случае, именно в этом городе он умер, оставив бдить у своей гробницы несметное и бессмертное потомство, рожденное на свет его кистью и состоящее из тысячи трехсот десяти картин, которые известны по гравюрам и насчитывают более четырнадцати тысяч персонажей.

Антверпен имеет форму натянутого лука, тетиву которого представляет собой Шельда; в старинном предании, одном из тех, какие можно услышать о происхождении любого древнего поселения, говорится, что еще до того, как Антверпен стал городом, некий великан построил замок на косе, именуемой сегодня Верф, и тем самым распространил свою власть на реку: протянув цепь с одного берега на другой, он останавливал все проплывавшие по

Шельде суда и требовал с пленных выкуп; если же они отказывались платить, будь то из упрямства или по бедности, он отрубал им обе руки и бросал их в воду. Отсюда и происходит название "Антверпен": "Hand-Verpen", что по-фламандски означает "Брошенная рука". Разумеется, как и везде, нашлись ученые, желающие иметь собственное мнение по любому поводу: они опровергают это поэтичное истолкование названия города и утверждают, что слово "Антверпен" восходит всего-навсего к "Aen't-Werp", что означает "У берега"; но этим упрямцам предъявляют убедительные доводы: им показывают герб города, изображающий замок и две отрубленные руки, и каждый год мимо их дома проносят пусть и не самогб великана, но статую, сделанную по его образу и подобию.

В те времена, когда город — сначала римская крепость, потом завоеванное норманнами владение, потом франкская провинция и, наконец, маркграфство, отделенное от герцогства Нижняя Лотарингия, чтобы служить уделом Готфриду Бульонскому, — едва зародился и начал приобретать определенный вес, его имя внезапно оказалось запятнано распутством одного-единственного человека. Человек этот, прародитель всех донжуанов прошлого, настоящего и будущего, звался Танхельмом; несмотря на мало поэтичное имя, Танхельм был молод, красив, богат, ловок и умел очаровывать не только женщин, но также отцов, мужей и женихов, у которых он похищал дочерей, супруг и невест и которые, вместо того чтобы мстить ему за эти злодеяния, сами, вероятно вследствие волшебства, помогали осуществлять его желания и прихоти; наконец, падение нравов дошло до такой степени, что в этом новоявленном Содоме перестали прислушиваться к голосам простых служителей Господа и пришлось прибегнуть к более сильным средствам. Один из монахов был послан к святому Норберту, который, отправившись во Францию в сопровождении двенадцати учеников, своими речами и чудодейственными молитвами обращал там несметное число грешников. Посланец, на которого возлагались надежды немногих еще уцелевших в городе добродетельных сердец, в знак смирения и глубокой печали отправился в путь босым и шел до тех пор, пока не отыскал святого епископа, после чего он привел его в прбклятый город; летописи не сообщают, происходило ли обращение посредством небесной воды или небесного огня, но точно известно, что все грешники единодушно раскаялись: отцы вновь обрели дочерей, мужья — жен, а женихи — невест, и Танхельм, которому некого было больше соблазнять, решил постричься в монахи. Чтобы увековечить память об этом чудесном событии, на земле, которая принадлежала капитулу святого Михаила, основанному Готфридом Бульонским в то время, когда он отправлялся на Святую землю, возвели собор Антверпенской Богоматери. Возвышающаяся над церковью большая башня была построена позднее: она сооружалась с 1422 года под руководством архитектора Амели-уса и была закончена лишь в 1518-м; высота ее 470 футов, включая 15-футовый крест; таким образом, с венчающей ее галереи можно увидеть Брюссель, Гент, Мехелен, Бреду, Флиссинген и даже дым пароходов, входящих в устье Шельды. Что же касается клироса собора, то он был начат в 1521 году: первый его камень заложил Карл V.

Я начинаю с собора, потому что именно туда устремляются путешественники, чтобы прежде всего поклониться знаменитой картине "Снятие с креста" — либо потому, что уже видели ее, когда в течение восьми лет она находилась в Парижском музее, либо потому, что знают ее по многочисленным гравюрам, сделанным с оригинала. Вот история этой картины.

Рубенс собирался во второй раз уехать в Италию, но, уступив настояниям эрцгерцога Альбрехта и эрцгерцогини Изабеллы, решил поселиться в Антверпене и купить там дом. Приобретя его и задумав соорудить в нем мастерскую по своему вкусу, он пожелал изменить планировку помещений и заложил фундамент между своим садом и садом Братства аркебузиров; но то ли потому, что художник полностью ушел в свое творчество, то ли потому, что родившийся в его голове план уже не подлежал никаким изменениям, фундамент этот слегка вторгся на территорию соседей; аркебузиры пожаловались на это художнику, художник послал аркебузиров к черту; началась судебная тяжба, в которой стороны действовали так решительно, что она грозила стать долгой и разорительной; и тогда бургомистр Рококс, глава Братства и друг Рубенса, выступил в роли посредника между враждующими сторонами. В итоге было решено, что аркебузиры отдадут Рубенсу землю, из-за которой завязалась тяжба, а Рубенс напишет и преподнесет в дар аркебузирам для их часовни, находящейся в кафедральном соборе Антверпена, триптих, на котором будет изображен какой-нибудь эпизод из жизни святого Христофора, со времен изобретения пороха непонятно почему считающегося покровителем аркебузиров.

Рубенс, будучи не только великим живописцем, но и, как говорится в его эпитафии, прекрасным знатоком древней истории, по-видимому не сумел найти в жизни святого Христофора, какой бы занимательной она ни была, сюжета, созвучного его тогдашним интересам, и просто-напросто взял за основу этимологию греческого имени "Christophoros", которое означает "несущий Христа", и, нарисовав картину, изображающую снятие с креста, решил, что с лихвой выполнил условие сделки, поскольку все персонажи, поддерживающие тело Христа, были по-своему "Христофорами". Левая створка, выражая эту же мысль, изображала деву Марию, посещающую во время своей беременности святую Елизавету, а правая — священника Симеона, держащего на руках младенца Иисуса, когда Богоматерь и святой Иосиф приносят его в храм. Как только картина была закончена, художник отослал ее аркебузирам, надеясь, что его хитроумная мысль окажется в полном соответствии с их требованиями; велико же было его заблуждение. Аркебузиры, не владевшие греческим, не смогли отыскать своего покровителя ни в центральной части триптиха, ни на боковых створках, возмутились, что его там нет, и отказались принять картину, посчитав, что это какая-то старая работа, которую им хотят подсунуть вместо обещанной. Они отослали ее автору и через неделю снова вызвали его на судебное заседание, требуя вернуть земельный участок, ставший предметом тяжбы. Вся эта история была неприятна для Рубенса не только потому, что была отвергнута одна из его лучших картин, но еще и потому, что мастерская была уже построена, он начал в ней работать и она оказалась по размерам и расположению одной из лучших среди всех, какие у него когда-либо были.

На следующий день после возобновления военных действий славный бургомистр, который уже выполнял роль посредника между враждующими сторонами, пришел к Рубенсу, надеясь уладить дело вторично; но на сей раз это оказалось сложнее, ибо все озлобились: аркебузиры, у которых он побывал перед этим, были разъярены, а художник оказался в чрезвычайно дурном расположении духа. Тем не менее, поскольку отеческая доброта к аркебузирам и братская любовь к художнику не требовали от бургомистра ровным счетом никаких затрат, он, после трех или четырех походов из мастерской Рубенса в Братство аркебу-зиров, сумел умерить злопамятность одного и снизить имущественные притязания других, после чего, в конце концов, с радостью в душе объявил другу, что все улажено, если только тот согласится добавить к прочим персонажам, изображенным на картине, хоть какого-нибудь святого Христофора: размеры не имели значения, но его присутствие единодушно было признано обязательным. Тогда Рубенс открыл свой триптих и, показав всю картину, наглядно объяснил бургомистру, что на ней не осталось даже самого маленького уголка, куда можно было бы поместить требуемого святого. Бургомистр признал правоту сказанного другом, но, закрывая в свою очередь створки, открытые художником, показал ему, что вся их обратная сторона осталась ничем не занятой. Рубенс тотчас уступил, взял белый карандаш и в присутствии миротворца нарисовал гигантского святого Христофора, который первым бросается в глаза, если крылья триптиха закрыты. Бургомистр тут же отправился с этой доброй вестью к аркебузирам, и они, удовлетворенные тем, что художник пошел на уступку, на этот раз приняли картину, не требуя объяснений по поводу совы, которую пририсовал Рубенс,намекая на их невежество.

Другая не менее любопытная забавная история тоже относится к картине; говорят, что в то время, когда Рубенс создавал этот свой шедевр, его ученики, за соответствующую мзду, получили у слуги разрешение войти в мастерскую метра и сделали это, когда тот уехал в деревню и должен был вернуться лишь вечером; один из них случайно толкнул другого, тот упал на картину и размазал еще не высохшую краску на руке Марии Магдалины, а также на щеке и подбородке Богоматери, которые Рубенс только-только закончил писать. Молодые люди страшно растерялись и хотели было сбежать; но слуга, которого, естественно, сочли бы виновным в случившемся, поскольку ключ от мастерской был только у него, запер дверь и заявил, что никто оттуда не выйдет, пока рука Марии Магдалины и щека Богоматери не будут восстановлены в их прежнем виде; возражать не приходилось, все было справедливо: ученики оказались пленниками, и им пришлось капитулировать. Решили голосовать, чтобы выбрать самого достойного, и в итоге был назван один из учеников. После чего молодой человек, дрожа от страха, взял в руки палитру и кисть учителя и под одобрительные возгласы товарищей поправил поврежденные места, причем так искусно, что сам Рубенс ничего не заметил и, более того, удовлетворенно разглядывая на следующий день свое творение, созданное накануне, произнес, указывая на руку Марии Магдалины и голову Богоматери:

— Да, эта рука и эта голова — не самое плохое, что я сделал вчера.

Молодой человек, который имел право притязать на часть похвалы, сделанной Рубенсом самому себе, был Ван Дейк.

Что же касается виновника этого происшествия, то им был юный Дипенбек, который незадолго до этого бросил роспись по стеклу, чтобы поступить в мастерскую Рубенса, и ранние работы которого можно увидеть не выходя из собора: это расписанные им витражи одного из окон — они изображают четырех коленопреклоненных попечителей бедных и изумительны по цвету.

В другой части церкви находится "Воздвижение креста" — картина, парная к "Снятию с креста"; невозможно представить себе ничего более смелого, чем эта диагональная композиция, на которую мог решиться и в которой мог преуспеть лишь столь дерзновенный и столь мощный художник! Лицо Христа, которого, наверное, один только Рубенс сумел изобразить и человеком, и Богом одновременно, выражает величественное страдание и возвышенное смирение, подобных которым мне никогда не доводилось видеть; все незаполненное пространство вверху картины освещено лучом света, воистину льющимся с небес: это взгляд Господа, обращенный с высот своего величия на искупительную жертву — собственного сына, которого он подверг человеческим горестям и страданиям; ну а пустое пространство внизу — это сумерки, в которые погружена земля. Настоятель церкви святой Вальпур-гии, сговорившийся с Рубенсом о цене в две тысячи бра-бантских флоринов, потребовал, прежде чем их отсчитать художнику, чтобы тот заполнил эту пустоту какой-нибудь фигурой или каким-нибудь предметом. Рубенс нарисовал там свою собаку! Как же это поразительно — невежество с одной стороны и презрение с другой!

После блуждания от одного шедевра к другому я оказался перед главным алтарем, над которым высится "Успение Богоматери". Чтобы зритель почувствовал, что мать Господа возносится к своему сыну, Рубенс решил написать ее уже принадлежащей скорее небесам, нежели земле: ему пришлось отказаться от насыщенного телесного цвета, придающего всем его работам столь земные черты, и избрать тот размытый и поэтичный колорит, что присущ ангелам, сопровождающим призрачные тени; у него это получилось так удачно, как случается только у гениев. Все знают эту картину — с головками херувимов, напоминающими огромный букет роз, с семью суроволицыми апостолами в просторных, свободно ниспадающих одеяниях: он закончил ее за шестнадцать дней, получив вознаграждение в 1600 флоринов, то есть по двести франков в день — это обычная цена, которую Рубенс назначал за свои работы.

После этих трех картин трудно говорить о других произведениях, которые украшают церковь Богоматери и дополняют их, составляя вместе с ними единое целое. Входя в Сикстинскую капеллу, вы обращаете внимание только на "Страшный суд", хотя стены там покрыты такими фресками, что, если бы они находились в каком-нибудь другом месте, вы с восхищением долго и обстоятельно рассматривали бы их. Просто есть гении самой высокой пробы, они подавляют всех, кто их окружает, и, принижая других, возвышаются сами.

Однако, выйдя через боковую дверь церкви, нужно обязательно взглянуть на колодец с коваными украшениями в виде виноградной лозы; он создан Квентином Метсей-сом, который, подчинившись требованию или, скорее, приняв вызов отца своей возлюбленной, из кузнеца превратился в художника, чтобы добиться ее руки: здесь восхищаешься работой ремесленника, в музее оцениваешь талант художника. В самом деле, один из первых триптихов, который видишь, войдя в церковь, — его кисти: на средней части триптиха изображено положение Христа во гроб; на правой створке — отрубленная голова Иоанна Крестителя, положенная на стол Ироду; на левой — святой Иоанн, брошенный в кипящее масло. Именно перед этой картиной склонный к причудам тесть Метсейса отдал ему в жены свою дочь.

У подножия башни кафедрального собора, куда из церкви картезианцев в Киле, в которой Метсейс был вначале похоронен, перенесли его прах, можно прочесть такую эпитафию:

QUINTINO METSIIS,

INCOMPARABILIS ARTIS PICTORI, ADMIRATRIX GRATAQUE POSTERITAS, ANNO POSTOBITUM SAECULARE С1Э.1ЭС. XXIX

posuit;^[7]

Эта эпитафия сопровождается стихотворной строкой на латыни:

Connubialis amor de Mulcibre fecit Apellem.^[8]

А над ней в стену вделан каменный медальон с портретом Метсейса.

После кафедрального собора, который выделяется вовсе не своей архитектурой, а высочайшим уровнем находящихся в нем картин, самой заметной из церквей Антверпена является церковь святого Иакова. В одной из ее часовен находится надгробие Рубенса, простой могильный камень, на котором можно прочесть пространную эпитафию; правда, последняя ее треть посвящена не памяти живописца, а прославлению того, кто велел ее выгравировать. Вот буквальный перевод эпитафии:

"Питер Пауль Рубенс, кавалер, сын Яна, городского старшины, владетель Стена,

который среди прочих талантов, коими он удивительнейшим образом отличался, владел наукой древней истории и который, будучи гениальным живописцем, заслужил не только у своих современников, но и во всех веках называться Апеллесом. Пользуясь дружбой вельмож и королей, он достиг высокого положения, позволившего ему подняться еще выше.

Филипп IV, король Испании и Индий, включил его в число секретарей своего тайного совета, а в году MDCXXIX

отправил послом к Карлу, королю Великобритании, где вскоре он успешно заложил основы мира между этими двумя государями.

Он скончался XXX мая MDCXL года от Рождества Христова, в возрасте LXIVлет.

Памятник этот, некогда воздвигнутый благороднейшим Гевартсом и посвященный Питеру Паулю Рубенсу, до сего времени остававшийся предан забвению его потомками,

род которых пресекся по мужской линии, в году MDCCLVвосстановил преподобный доктор Ян Баптист Якоб Ван Парейс, каноник этой прославленной церкви, приходящийся великому художнику внучатым племянником по материнской линии и линии своего деда".

Эту часовню называют часовней Рубенса; и она, в самом деле, настолько овеяна его духом, что память о нем затмила память о Боге, святом Иакове и Богоматери, которым посвящена эта церковь. Все здесь, включая картину над алтарем, свидетельствует о торжестве гения над религией. Когда те, кто приходит в эту часовню преклонить колена, опускают взгляды, они редко читают что-либо иное, чем надпись на надгробии; но, подняв взор к карта-не, они пытаются не столько разобраться с ее содержанием, хотя на ней представлено Святое семейство, сколько найти среди ее персонажей тех, кому художник придал сходство с собой и со своими близкими. И в самом деле, дед Рубенса являет собой Время, его отец выведен в облике святого Иеронима, две его жены представлены: одна в образе Марфы, другая — Марии Магдалины; и наконец, сам художник изобразил себя в образе святого Георгия, а к плечам сына, который довершает единение четырех поколений, пририсовал крылья ангела. В конечном итоге, глядя на эту картину и эту гробницу, вы забываете обо всем на свете, даже о прекрасной "Богоматери" Дюкенуа, высящейся над алтарем, и даже о картине "Спаситель на кресте" Ван Дейка, забывать о которой вовсе не следует.

Впрочем, только в Антверпенском музее можно полностью оценить гений Рубенса. Непозволительно говорить об искусстве этого короля живописцев, если вы не видели таких полотен, как "Распятый Христос меж двух разбойников"; "Последнее причастие святого Франциска Ассизского", единственный недостаток которого состоит в том, что оно несколько напоминает "Последнее причастие святого Иеронима"; "Поклонение волхвов" — огромной картины, написанной за тринадцать дней: в ее композицию художнику пришлось включить верблюдов, лошадей, двадцать действующих лиц и массу второстепенных деталей, но кажется, что персонажи здесь рождены по воле Божьей, а какая-нибудь одноцветная мантия создана одним движением кисти; "Христос на соломе", где мертвое тело изображено настолько натуралистично, что вызывает отвращение, страдания Богоматери достигают предела, свобода от соблюдения правил доходит до полного пренебрежения ими, а в целом картина потрясает, вызывая страх и горесть, на что способна лишь пугающая действительность; и наконец, "Распятие", где неистовство красок и буйство фантазии уже начинают словно угасать в изысканной меланхолии Ван Дейка, точно так же как рядом, в картине Ван Дейка "Христос на коленях Богоматери", еще видны смелость и цветовые тона, которые присущи Рубенсу и которые молодой художник вскоре отбросил под влиянием школы Тициана.

Если говорить обо мне, то не буду скрывать, что я отдаю предпочтение Рубенсу: я люблю его, как люблю Шекспира, ибо признаю за ним те же достоинства, что и в великом поэте. Та же грубость, та же возвышенность, та же человечность и та же поэтичность, та же суровость и то же очарование. Посмотрите, как их герои подчиняются всем прихотям пера одного и кисти другого, ни на минуту не переставая при этом быть людьми, и сколь разными, порой даже противоположными по выразительности выходят они из одной отправной точки — истины! Посмотрите, как густа листва этих двух великолепных дуба, как растут они без всякой прививки, не ведая обрезки и впитывая под оком Господним живительное солнечное тепло! Как они, по собственной прихоти, покрываются почками, цветами и плодами, и какое необычное и неисчерпаемое множество королей, принцев, героев, дев, ангелов и демонов скрывают они в своей кроне! Все это настолько поразительно, что вносит сумятицу в наши мысли, и настолько великолепно, что поневоле опускаешь глаза, когда думаешь о том, что человек, вслед за Господом, способен создать целый мир!

Прекрасное это было время — эпоха Альбрехта и Изабеллы! Можно сказать, что для фламандского искусства оно было тем же, чем для итальянского искусства стала эпоха Юлия II. Какое роскошное существование вели Рубенс и Ван Дейк! Своей насыщенностью оно соперничает с жизнью, которую Микеланджело вел почти целый век и которая погубила Рафаэля, когда ему не было еще и тридцати семи. Ведь и те, и другие выбрали для себя стезю живописца, живущего среди принцев и монархов, которым они даровали бессмертие, едва согласившись принять их покровительство! Как умели тогда короли обретать величие с помощью других, когда сами им не были наделены, и как с тех пор они забыли этот секрет Карла I, Филиппа III и Людовика XIV!

Рубенс родился в конце века, начало которого видело Рафаэля и Микеланджело. Он происходил из благородной семьи и был сыном городского советника, увлекавшегося науками и словесностью; но собственная склонность привела его к живописи: он поступает в школу Ван Норта, но вскоре оставляет ее и переходит в школу Отто Ве-ниуса, а затем, наконец, понимая, что у этих учителей ему больше нечему учиться, отправляется в Италию, в страну богов!

Молодой, красивый, с копной белокурых волос, с закрученными кверху рыжеватыми усами, в широкополой шляпе и со шпагой на боку, он приезжает ко двору герцога Мантуанского, и тот дарует ему дворянский титул, в котором у художника не было надобности, а затем доверяет ему честь отвезти Филиппу III Испанскому подарки, среди которых посланник прячет свои кисти и палитру. Достигнув определенных высот, гений способен на все. Рубенс выполняет свою миссию, как опытный дипломат, возвращается в Италию и объезжает главные ее города, изучая творчество мастеров, которыми он восхищается, но подражать которым не стремится, и вешает холсты везде, где только находит пустое пространство. На полпути своего паломничества он узнает, что заболела его мать, и бросает все, чтобы повидать ее, но приезжает слишком поздно. Благосклонно принятый Альбрехтом и Изабеллой, которые не хотят впредь никуда его отпускать, он покупает дом в Антверпене и женится на Изабелле Брант.

И вот начинается жизнь, заполненная нескончаемым и неиссякаемым творчеством: религиозные братства, церкви, музеи, дворцы, монастыри — все обращаются к Рубенсу. У Рубенса хватает времени и сил на всех: именно такая жизнь подходит его пылкому и неуемному гению; его полотна пишутся как по волшебству, творческой силой он не уступает Богу. Короли уже не приказывают ему, а просят его. По приглашению французской королевы, матери Людовика XIII, он едет в Париж, получает ее указания, возвращается в Антверпен и без колебаний, без промедления, без остановки начинает писать изумительную серию из двадцати четырех полотен, отразивших всю жизнь Марии Медичи и ставших двадцатью четырьмя главами ее истории. Отныне он уже не знает, какому королю отвечать и какой стране отказывать: его просит Англия, его требует Испания, его ждет Италия. Его невозможно заманить золотом, он зарабатывает по двести флоринов в день! Ему предлагают различные миссии и дипломатические поручения, он берется за все; пересекает границы королевств и на каждой почтовой станции оставляет по картине; затем вновь возвращается в Антверпен, на свою единственную настоящую родину, женится на Елене Фаурмент, украшает часовню, где ему предстоит быть похороненным, и умирает, полный сил и на вершине славы, успев при жизни увидеть, как его обожествляют.

Теперь поговорим о Ван Дейке: пусть ученик следует за своим учителем. Мы видели, как он себя проявил: Рубенс завидует ему. Что служит причиной этой зависти — талант Ван Дейка или его брак? Кто знает? Он завидует ему как ученику или как удачливому любовнику? Неизвестно! Между ними существовало соперничество, вот и все, что мы знаем. Когда ученик и учитель расстаются, ученик дарит учителю портрет Елены Фаурмент, полотно "Ессо homo"^[9] и картину "Христос в Масличном саду", на которой он изобразил самого себя в облике Христа. В ответ учитель дает ученику прекрасного арабского скакуна, подарок короля Испании, и Ван Дейк уезжает, как уехал Рубенс за четверть века до этого, как и он, полный надежд и веры в свое будущее.

Молодому художнику, жадному до любовных приключений, не пришлось искать их далеко. Он останавливается в деревне Савентем, неподалеку от Брюсселя, уже успев воспылать страстью к некой поселянке; по ее просьбе и чтобы добиться ее расположения, он пишет две картины для местной церкви. На первой, изображающей святого Мартина, который делится своим плащом с нищим, он изображает самого себя верхом на белом коне, подаренном ему Рубенсом; на второй, представляющей Святое семейство, он помещает портреты своей любовницы, ее отца и ее матери. Наконец, он отправляется в эту извечную Италию, возлюбленную всех тех, кто хранит хоть сколько-нибудь поэзии в своем сердце; там он соперничает с Тицианом и Паоло Веронезе: человеческое тело он изображает не хуже первого, а со вторым может сравниться по насыщенности цвета; потом он отправляется в Геную (рассказывая в своих "Итальянских сценах" о пребывании Ван Дейка в Генуе, поэт-романист Мери рисует его живописцем и удачливым любовником); потом в Рим, где на какое-то время находит утешение, забыв о своем вдовстве; оттуда — на Сицилию, где попутно берет себе двух учеников, которые станут великими художниками, при том что других великих художников в Мессине и Палермо никогда не было; затем, наконец, возвращается в Антверпен, где пишет для коллегиальной церкви "Христа меж двух разбойников", но каноники отказываются принять эту картину, презрительно называя художника мазилой. Блаженны каноники, идущие по пути небесному!

Из Антверпена он едет в Англию, куда его позвал Карл I; именно там он пишет тот великолепный портрет, за который англичане предлагают нашему Музею горы золота; король принимает его, как высокопоставленного вельможу, назначает ему большую пенсию и награждает его орденом Бани. Это звездный час в жизни Ван Дейка. Он заводит себе любовницу, его застолья и экипажи вызывают зависть даже у наследного принца. И тогда Ван Дейка, у которого нет больше никаких желаний из области реального, охватывает стремление к невозможному: возмечтав изготовить философский камень, он оборудует подземелье, покупает тигли и становится алхимиком; золото, которое рекой течет из мастерской художника в его лабораторию, служит ему средством для изготовления золота. Видя, что он растрачивает свое состояние в бессмысленных опытах, а здоровье — в ночных наслаждениях, король женит его на дочери лорда Рутвена (потомка того самого Рутвена, который за сто лет до этого на глазах Марии Стюарт убил музыканта Риччо); затем, сделав его обладателем одной из самых красивых, самых благородных и самых богатых наследниц Великобритании, король приказывает ему отвезти супругу на континент; но уже поздно: через полгода Ван Дейк возвращается в Англию, жизненные силы у него на исходе и самый лучший и самоотверженный уход не может его спасти. Он умирает сорока двух лет от роду, и его хоронят в соборе святого Павла.

Такова была жизнь этих людей, осыпанных блистательными почестями, пылких любовников и гениальных творцов. При жизни они словно метеоры проносятся по миру, озаряя его. Когда же они умирают, их гробницей становится часовня, а мавзолеем — собор.

Увидев эти шедевры живописи, я потерял всякое желание осматривать что-либо еще, но от закрытия музея и до отправления поезда у меня оставалось целых два часа, и я отправился в порт, где находится единственный городской бульвар в Антверпене; первое впечатление от предстающего там зрелища довольно странное: поскольку в четверти льё от города Шельда делает изгиб и исчезает из виду, издалека кажется, что многопалубные суда, следующие по ее излучинам, движутся по равнине и приближаются к порту, влекомые какой-то неведомой силой.

Наполеон, который в своих взглядах на развитие флота придерживался правила размещать крупные судостроительные гавани вдали от морского побережья, в устьях самых значительных рек, проезжая вместе с Декре через Антверпен, оценил расположение этого города и приказал незамедлительно переправить сюда из Бреста пятьсот каторжников и приступить к подготовительным работам. Наполеону пришлось тогда ответить на возражения своего министра, который, отдавая предпочтение Флиссенге-ну, заметил, что если однажды, вследствие какого-нибудь маловероятного, но все же возможного события Бельгия отделится от Франции, то придется сожалеть о том, что такие огромные средства были потрачены на строительство порта, принадлежащего чужой и враждебной стране. Наполеон на мгновение задумался, а затем сказал: "Бельгия может принадлежать впредь лишь врагу Англии". Вследствие этого дальновидного решения и благодаря этой могучей воле, 21 июля 1803 года правительство издало указ приступить к строительству арсенала и судостроительных верфей. 16 августа 1804 года префект заложил первый камень главной военно-морской верфи и торжественно открыл арсенал, а к концу 1805 года три корвета — "Фаэтон", "Вольтижер" и "Фаворитка" — вместе с сорокачетырехпушечным фрегатом "Каролина" были спущены на воду.

И если в 1803 году у Антверпена не было ни единого принадлежащего ему судна и ни одного капитана, который мог бы совершить дальнее плавание, то с 1806 года, благодаря волшебному слову, повелевшему "таковому быть", здесь уже насчитывалось шестьсот двадцать семь судов, оснащенных как бриги, шлюпы и шмаки; кроме того, здесь было два великолепных дока, где одновременно строили десять линейных кораблей: "Антверпенец", "Лионская коммерция", "Карл Великий", "Дюгеклен", "Отважный", "Цезарь", "Блестящий", "Тезей", "Далматинец" и "Албанец".

Что же касается крепости, осаду которой мы предприняли по просьбе бельгийцев в 1832 году, то ее укрепления были возведены испанцами. Именно на эспланаде этой крепости, дабы увековечить память о битве при Йеммин-гене, герцог Альба велел поставить статую: указывая рукой в направлении города, она призывала его к послушанию, тогда как ногами попирала народ и дворянство, изображенных в виде двухголового чудовища с гербом гёзов, то есть миской и котомкой. Рекесенс, преемник герцога Альбы, велел снести эту статую, и ее зарыли в землю и засыпали мусором, но в 1577 году жители города обнаружили ее там. Ненависть к министру, поставленному Филиппом II, была столь велика, что антверпенцы накинули статуе петлю на шею, проволокли ее по улицам и разбили вдребезги.

В 1635 году уцелевшие обломки переплавили на распятие, которое теперь высится над главной дверью кафедрального собора.

ГЕНТ

Возможно, железные дороги представляют собой замечательное изобретение для коммивояжеров и чемоданов, но, бесспорно, они несут в себе гибель для всего живописного и поэтического. Если бы Стерн ехал из Кале в Париж по железной дороге, ему определенно не пришлось бы наткнуться на осла, историю которого он нам поведал; ну а если бы я отправился из Вильнёва в Мартиньи поездом, то, более чем вероятно, мне не довелось бы попасть на ту знаменитую ловлю форели в Бе, что вызвала впоследствии столь горячие споры среди ученых; и, стало быть, прощай тогда "Сентиментальное путешествие" и "Путевые впечатления", а ведь каждый согласится, что потеря эта была бы куда прискорбней, чем утрата знаменитой Александрийской библиотеки.

Однако, возвращаясь из Антверпена в Брюссель, мы узнали, что железным дорогам его величества Леопольда I вздумалось попроказничать. За два дня до этого состав из Термонда, укушенный неизвестно какой мухой, вдруг сорвался с рельсов и преспокойно двинулся по полю, после чего с необычайной ловкостью трижды перевернулся в воздухе, раскидывая по сторонам пехотный полк, который он перевозил вместе со всем его оружием и снаряжением; однако солдаты тотчас встали на ноги, отряхнулись, построились и продолжили путь пешком, сохраняя походный порядок, делавший честь их офицерам-инструк-торам. Но это еще не все: накануне пьяный мостовщик забыл свести мосты и поезд, который шел из Брюгге и которому не посчитали нужным сообщить об этом непредвиденном обстоятельстве, целиком упал бы в Лис, если бы, к счастью, не оборвалась сцепка между третьим и четвертым вагонами, так что утонувших оказалось только полдюжины, а не двести, как вполне могло бы быть; этому везению радовались все, кроме тех, кому выпала удача разместиться в трех первых вагонах.

Однако, поскольку со времени появления паровозов всякая конкуренция в области транспорта прекратилась, на следующее утро, невзирая на два эти несчастных случая, мы были вынуждены отправиться в Гент поездом, рискуя сложить свои головы в третьем по счету происшествии.

Обычно, как говорят, дорога из Брюсселя в Гент, то есть восемнадцать льё, занимает три часа: у нас на нее ушло пять. Однако нам было сказано, что поскольку два часа из этих пяти мы провели в ожидании прихода поезда из Брюгге, неподвижно сидя в своих дилижансах, то, следовательно, эти два часа мы в пути не находились и их не следует принимать в расчет. Хотя этот довод звучал не слишком убедительно, нам пришлось с ним согласиться. Впрочем, эта вынужденная остановка дала мне прекрасную возможность восхититься душевным спокойствием фламандцев. В течение этих двух часов все пассажиры оставались на местах, не выказывая ни малейших признаков скуки и даже не интересуясь, почему мы не двигаемся. Только трое или четверо французов, которых можно было опознать по их нетерпению и недостаточному, с точки зрения бельгийцев, умению изъясняться на французском языке, с жужжанием сновали каждый около своего отсека, словно шершни около пчелиного улья. Секрет бельгийского благополучия кроется в двух словах: порядок и терпение.

В любом случае, похоже, Фландрия была создана в предвидении изобретения железных дорог. Не знаю, пришлось ли срыть хотя бы один бугорок на дороге из Брюсселя в Гент. Так что окружающая местность, неизменно плоская, выглядит не очень-то живописной; зато любой самый маленький домик здесь кажется на редкость опрятным и, словно излучая счастье, радует глаз.

Прибыв в Гент, мы остановились в гостинице "Нидерланды", которая привлекает к себе внимание не только собственными достоинствами, но и памятными событиями. Как раз на ее месте стоял дом, где заключили тайный союз граф Эгмонт и Вильгельм Молчаливый.

Прежде всего я позаботился о том, чтобы меня повели на Пятничный рынок, то есть в центр старого города; именно на этой площади, или же вокруг этой площади, и развертывалась вся общественная жизнь городского населения, непрестанно воевавшего либо со своими властителями, либо со своими соседями. Графский замок, построенный в 867 году Бодуэном Железная Рука, еще возвышается или, вернее, господствует над рынком, однако к его воротам, над которыми в 1180 году Филипп, граф Фландрии и Вермандуа, построил башню, сегодня примыкают с боков два довольно невзрачных дома, левый из которых служит помещением для должностного лица, приводящего в исполнение смертные приговоры. Из-за этой пристройки, не делающей честь историческому чутью жителей Гента, замок в значительной степени утратил свой грозный облик, но затем, чтобы довершить начатое, это здание продали некоему г-ну Бризмаю, который просто-напросто превратил его в фабрику. Как говорят барышники, нет такого гордого скакуна, который не стал бы в конце концов извозчичьей клячей.

По прибытии в Гент мы были крайне удивлены огромным стечением народа, но все объяснялось одним-един-ственным словом: паровоз, который мы, сами того не ведая, опробовали первыми, именовался "Артевелде".

Это благоговение, которое жители Гента сохранили по отношению к своему защитнику, тотчас же вызвало у меня желание посмотреть, что же осталось от его заурядного дома, так прекрасно описанного Фруассаром. И потому, покинув Рыночную площадь и осмотрев старый замок графов Фландрских, я попросил отвести меня на улицу Каландр. Но взамен почтенных развалин, которые я собирался там искать, на их месте кокетливо расположился красивый домик нежно-фисташкового цвета, свежепокрашенный как все бельгийские постройки; я никоим образом не согласился бы признать его потомком столь достопочтенного пращура, если бы балкон перед окнами не украшали хорошо известный герб Якоба и герб его жены, вызывающий куда больше споров. Впрочем, если бы, несмотря на это доказательство, мои сомнения еще не развеялись, то следующая надпись (она была сделана большими буквами над низкой дверью, через которую, спустившись на несколько ступенек, входят в дом) должна была бы убедить меня:

"1Т НЕТ HUYS VAN ARTEVELDE

VERCOOPT MEN DRANK".

Что на чистейшем фламандском, на каком говорят от Остенде до Антверпена, означает:

"В этом доме,

Принадлежавшем Артевелде,

Продается выпивка".

Как видно, судьба этого места была предопределена изначально.

Но, хотя дом Артевелде разрушен, улочка, по которой Якоб пытался убежать, еще существует, и ее называют Жабьей Дырой.

Читателю следует знать (хотя, если он француз, ему это не польстит), что бельгийцы в благодарность за те услуги, какие мы оказывали их графам, в свое время называли нас жабниками, как сегодня, в благодарность за те услуги, какие мы недавно оказали их королю, они именуют нас франкотрёпами. Кличка "жабник" возникла оттого, что наши геральдические лилии, которые нам кажутся похожими на наконечники пик, им напоминают жаб. Бедные геральдические лилии, сверкавшие на доспехах Людовика Святого, на щите Филиппа Августа, на мече Дюгеклена, и представить себе не могли, что о них так дурно отзовутся.

Теперь читатель может догадаться, почему эта улица, как мы уже говорили, называется Жабьей Дырой: именно там сторонники французского короля убили Артевелде.

Свернув с улицы Каландр, чтобы по заведенной привычке отправиться дальше куда глаза глядят, я увидел трехцветную шляпу, висевшую на конце шеста подобно шляпе Гесслера; поскольку у меня не было желания рисковать, пытаясь сбить яблоко, лежащее на чьей-либо голове, я поинтересовался, что все это означает, намереваясь воздать шляпе полагающиеся ей почести. И тогда я узнал, что это своего рода стяг, призванный напомнить о патриотизме, который проявили во время революции 1830 года дети государя. Поскольку наши читатели могут ошибиться по поводу этого аристократического наименования, поспешим разъяснить им, что это за королевское потомство, о котором, возможно, они еще не слыхали.

Карлу V, которому, перед тем как стать императором и даже после этого, не раз приходилось прятаться в шкафу, что бы там на этот счет ни говорили Академия и газета "Конституционалист", проникся в то время, когда он был королем Испанским и графом Фландрским, весьма нежными дружескими чувствами к миловидной жене одного мясника и, в качестве близкого к народу монарха, часто навещал ее: результатом этих посещений стало появление на свет толстого мальчугана, причем такого ярко-рыжего, что у Карла V не могло быть ни малейших сомнений относительно его отцовства; и потому, исполненный радости, он спросил у матери малыша, какие у нее есть пожелания, обещая исполнить любую ее просьбу. Жена мясника попросила, чтобы мужскому потомству ее сына было бы навечно предоставлено исключительное право забивать скот и продавать мясо во всем городе. Просьба была исполнена, а поскольку у императорского мясника родилось двое сыновей, они стали родоначальниками двух корпораций, которые существуют и по сей день и именуются большими и малыми мясниками Гента; так что, когда в 1810 году Наполеон посещал Фландрию, малые мясники, ссылаясь на свою привилегию, потребовали и добились чести охранять его. Им удалось устроить так, чтобы император прошел под триумфальной аркой, которую они воздвигли в его честь и на которой было написано следующее двустишие:

Великому Наполеону От гентских малых мясников.

Наполеон счел эту надпись недостаточно почтительной для незаконнорожденных принцев, и потому на следующий день двустишие исчезло без всяких объяснений, никто даже не выставил предлогом, как это было в случае с Лебрёном, что оно содержит длинноты.

Как бывший артиллерийский офицер Наполеон на следующий день после своего прибытия осмотрел большую пушку. Впрочем, Безумная Маргарита — именно так называют это почтенное метательное орудие — в самом деле заслуживала почести, какие ей оказывали.

"Чтобы повергнуть в изумление гарнизон Ауденарде, — пишет Фруассар, — гентцы изготовили и выставили невероятной величины бомбарду, имевшую жерло в пятьдесят три дюйма и метавшую замечательно крупные и увесистые камни, и когда бомбарда эта стреляла, днем ее слышно было за пять льё кругом, а ночью — за десять, и грохот канонады был так силен, что казалось, будто все дьяволы вышли из преисподней".^[10]

Вот откуда она взялась. Что же касается происхождения ее названия, то мнения ученых по этому серьезному вопросу расходятся: одни утверждают, что оно связано всего-навсего с грохотом и разрушениями, которые она производила, и, следовательно, она как бы сама себе его дала. Другие заявляют, что она получила его в память о Маргарите, графине Фландрской, прозванной Черной дамой. Если бы эта последняя версия была верной, то она опровергала бы все восхваления по адресу матери Иоанна и Бодуэна Авенских.

Как бы то ни было, досталось ли ей это имя как некая историческая подробность, или же оно было дано ей гент-цами в память о нежном нраве их властительницы, но пушка эта называлась так уже в ту пору, когда, сражаясь со своим добрым герцогом Филиппом, они использовали ее в 1452 году во время осады Ауденарде. Вынужденные снять осаду, они бросили ее вместе со всей остальной своей тяжелой артиллерией, и она попала в руки их врагов, сторонников герцога Бургундского, которые выбили на ней герб своего государя. В 1578 году она вернулась к своим прежним владельцам, которые, не желая подвергать ее впредь подобному позору, установили ее около Пятничного рынка, где она находится и по сей день, тихая и спокойно лежащая на трех своих каменных опорах. Более любопытные, чем я, путешественники, измерявшие ее, говорят, что она имеет восемнадцать футов в длину, десять футов и шесть дюймов в обхвате, жерло ее имеет диаметр в два и три четверти фута, а весит она 33 606 фунтов, то есть на 16 101 фунт больше, чем большая пушка в Санкт-Петербурге, которая, как видим, незаслуженно считается самым большим артиллерийским орудием в Европе и могла бы поместиться в чреве здешней пушки.

После того, как я два или три раза обошел Безумную Маргариту, проявляя к ней большой интерес, но, тем не менее, не пытаясь, как это делают англичане, из любопытства запихнуть себя в нее, словно каравай хлеба, мы отправились к кафедральному собору святого Бавона, одному из самых богатых в христианском мире; над его дверью изображен святой Бавон с соколом на руке, так что в первую минуту можно было бы подумать, будто он, подобно святому Губерту, достиг небес охотясь. Однако будет грубейшей ошибкой не сделать попытки обстоятельно разобраться, почему же он был канонизирован: сокол здесь лишь указание на то, что святой Бавон был благородного происхождения. В самом деле, это был не кто иной, как богатый вельможа по имени Алловин, принадлежавший к одному из самых древних родов в области Эсбе. Услышав однажды проповедь святого Аманда, он пал перед ним ниц и задал ему вопрос, что, по его разумению, следует делать, чтобы встать на путь спасения? В ответ на эти благочестивые слова святой епископ сказал, что следует покаяться, после чего вновь обращенный роздал часть своего имущества беднякам, а остальное пожертвовал монастырю святого Петра; затем, чтобы окончательно отрешиться от мирской жизни, которую он до этого вел, Алловин отказался от имени своих предков и принял имя Бавон, под которым он и был канонизирован к концу VIII века, прожив перед этим в лесу Малмедин неподалеку от Гента жизнь, достойную подражания. Шестьдесят дворян, на которых так же, как и на их товарища по беспутной жизни, снизошла благодать, обратились в веру вслед за ним и построили на том месте, где прежде стоял храм Меркурия, аббатство святого Бавона, развалины которого еще можно увидеть ныне внутри старинной крепости. Что же касается существующего в наши дни собора, то это церковь святого Иоанна, освященная в 941 году Трансмаром и в 1540 году получившая имя святого Бавона в соответствии с решением Карла V, который обнаружил, что место, где был построен первоначальный храм, больше подходит для крепости; и тогда коллегиальный капитул был переведен в церковь, где он находится и поныне, а сама церковь была возведена в 1559 году в ранг собора.

Собор включает в себя двадцать четыре часовни, и некоторые из них украшены замечательными картинами; вторая от входа часовня, по правую руку, посвящена святой Колетте, и в ней хранится рака этой святой, умершей двадцати трех лет от роду; эпитафия ей может соперничать по свежести чувств с двустишиями Малерба:

Dulcis ancilla Dei, rosa vernalis, Stella diurna.^[11]

В шестой по тому же ряду часовне висит одна из самых изумительных картин Франса Порбуса, изображающая Иисуса Христа среди книжников. Согласно традиции того времени, почти все лица книжников списаны с современников мастера. Так, книжник, находящийся на первом плане, слева от зрителя, это Карл V; рядом с ним стоит Филипп II, а третий, с надписью на шапке, — это сам художник.

В одиннадцатой часовне находится подлинное сокровище церкви: это знаменитая картина братьев Ван Эйк, тех самых, что изобрели живопись маслом; она изображает Агнца Божьего, которому поклоняются все святые Ветхого и Нового Завета; справа от него стоят патриархи и пророки Ветхого Завета, а слева — апостолы и мученики Нового; в глубине изображены менее значительные святые, епископы и девы, держащие в руках пальмовые ветви. И хотя оба художника, будучи авторами картины, могли бы написать себя где угодно, они скромно расположились среди праведников.

Большая картина служит чем-то вроде основания трем другим.

Средняя из них представляет Иисуса Христа, сидящего на престоле и облаченного в епископское одеяние, которое унаследует от него святой Петр; одной рукой он благословляет всех, кто изображен на большой картине у его ног, а в другой держит скипетр; справа от него сидит Богоматерь, слева — Иоанн Креститель, а на заднем плане, изображая Иерусалим на фоне лазурного неба, высятся башни Маастрихта, какими они были видны из окна комнаты, где родились братья.

Эта картина, написанная четыреста лет тому назад и способная соперничать с самыми чудесными творениями всех живописных школ, сменявших с того времени одна другую, была заказана братьям Ван Эйк Йосом Вейтом и его супругой, которые затем преподнесли ее каноникам собора святого Бавона. Поскольку это была вторая картина, написанная маслом^[12], слава о ней быстро распространилась по всей Европе, и к ней началось паломничество, которое позволялось лишь потому, что оно приносило некий доход добрым каноникам, если учесть, что восхищение часто принимает форму пожертвований. Двумя из таких благочестивых паломников были Альбрехт Дюрер и Жан Мобёжский, которые преклонили перед ней колена и благоговейно поцеловали ее уголок.

Филипп II испытывал по отношению к этой картине восхищение не менее благоговейное, чем Альбрехт Дюрер и Жан Мобёжский, вследствие чего он страстно желал заполучить ее в собственность и сделал все возможное, чтобы добиться этого; но каноники держались стойко и ни за какие деньги не соглашались уступить ему картину. Филипп II возымел желание забрать ее даром, но, так как ему еще предстояло удушить собственного сына, он побоялся ссориться с инквизицией, которая ведь могла бы тогда отказать ему в этой небольшой услуге. Король мужественно воспринял неудачу и, не имея возможности получить подлинник, попросил, чтобы, ему разрешили, по крайней мере, заказать с него копию. В этом добрые каноники не увидели никакой опасности, и Михилю Кок-си из Мехелена, королевскому живописцу, прозванному фламандским Рафаэлем, было поручено выполнить эту работу. Поскольку во Фландрии ему не удалось отыскать достаточно красивой голубой краски, чтобы изобразить одеяние Богородицы, он написал в Венецию Тициану, и Тициан прислал то, о чем его попросили. Работа продолжалась два года, но говорят, что, когда она была закончена, лишь с большим трудом можно было отличить копию от подлинника. В награду за такой безоговорочный успех художник получил от Филиппа II четыре тысячи флоринов золотом.

Эта копия, написанная, как и оригинал, на деревянных досках, была передана королем Испании в галерею Эско-риала, откуда вместе с несколькими другими она перешла в руки одного из наших французских маршалов, известного всей Европе не только своей продолжительной военной и политической карьерой, которую он сделал дважды, но и своим просвещенным интересом к искусству. Позднее, не знаю за какую цену и на каких условиях, эта копия перешла в собственность г-на Ван Дансарт-Энгельса из Брюсселя.

Существовала еще одна копия этой картины, которая была написана на холсте и, хотя и уступала первой, тем не менее отличалась редкостной красотой и вплоть до 1796 года украшала гентскую ратушу. Затем она была продана г-ну Изелю, который перепродал ее богатому англичанину по имени Солли.

Что же касается оригинала, то он чудесным образом исчез в тот самый момент, когда революция собралась разорять церкви, и не менее чудесным образом вдруг вернулся на свое место, когда Наполеон разрешил отправление культа; однако за время своего изгнания шедевр братьев Ван Эйк лишился шести створок: тех, что представляли кавалькаду Филиппа Доброго, святую Цецилию, положившую руки на клавиатуру органа, хор ангелов, прославляющих Господа, Благовещение, а также святого Иоанна и святого Петра, написанных в серых тонах старшим из братьев — Хубертом Ван Эйком.

На свою беду, похититель шести створок, совершивший эту кражу, скорее всего, просто по привычке, не представлял себе стоимость украденного и потому продал их за 6 000 франков г-ну Ван Ньивенхейсу из Брюсселя, который перепродал их г-ну Солли, уже владевшему копией на холсте, за 100 000 франков. Тот, в свою очередь, перепродал их прусскому королю за 400 000 франков. Стремясь дополнить свое собрание, прусский король выторговал у Дансарт-Энгельса копию Михиля Кокси и две недостающие створки. Шесть остальных створок из той же копии, которые не понадобились прусскому королю, ибо у него были оригиналы, приобрел принц Вильгельм Нассау.

Картину братьев Ван Эйк, с двумя сохранившимися створками, на которых изображены Адам и Ева, увидел Наполеон во время своего короткого пребывания в Генте и проникся к ней такой же любовью, как в свое время Филипп II, но, будучи более решительным, чем испанский король, он попросту наложил на нее руку и отправил в Лувр, откуда она вернулась лишь в 1815 году. Экскурсовод в сутане, рассказавший нам историю шедевра братьев Ван Эйк, особенно напирал на эту последнюю превратность судьбы, уверяя, что я должен был видеть картину в Париже в то время, когда Франция входила в состав Бельгии.

Впрочем, это достойное уважения несчастье разделила с ней еще одна картина, которая находится в четырнадцатой часовне и является всего-навсего одним из шедевров Рубенса: на ней изображен святой Бавон, вступающий в монастырь святого Аманда.

Если вы посмотрите эти три картины, то мимо остальных часовен можете пройти с закрытыми глазами и открыть их лишь тогда, когда войдете наклирос.

Ведь на клиросе находится один из шедевров скульптора Дюкенуа: гробница епископа Триеста, последняя работа автора, которого по выходе из церкви ожидало странное судебное преследование. Дюкенуа обвинили и изобличили в насилии, совершенном в одной из часовен над мальчиком-певчим, который служил ему натурщиком, и приговорили к сожжению на костре; приговор был приведен в исполнение на Рыночной площади. В тот самый день, когда должна была состояться казнь, Дюкенуа попросил в качестве последнего желания разрешить ему еще раз увидеть гробницу, которую он только что изваял. Было решено не отказывать ему в этой милости, и по дороге на костер палач завел свою жертву в церковь. Подойдя к надгробию, Дюкенуа, который на самом деле собирался разбить памятник, надеясь, что после этого казнь отменят на условии, что он будет его восстанавливать, схватил лежащий на полу молоток и занес руку над головой статуи; но стражник, разгадав его намерения, бросился на него и отвел удар, который пришелся на руку статуи и отсек ей палец (он отсутствует и поныне). Поскольку казнь проходила в сгущающихся сумерках, а зрителей держали на некотором удалении, долгое время ходили слухи, что вместо прославленного скульптора сожгли куклу, а эрцгерцог помог ему бежать; но найденная впоследствии расписка палача не оставляет ни малейшего сомнения в том, что казнь действительно состоялась.

Поскольку история эта была достаточно неприличной, мой экскурсовод, чтобы рассказать ее, вывел меня за пределы церкви; я же, со своей стороны, увидев все интересное, что там можно было посмотреть, счел совершенно ненужным туда возвращаться и, так как в это время послышался колокол монастыря бегинок, созывавший на вечернюю молитву, двинулся по направлению к улице Брюгге, где расположен этот монастырь.

Монастыри бегинок — это чисто нидерландская религиозная организация, основанная в середине VII века святой Беггой, сестрой Пипина Ланденского и матерью Пипина Геристальского. Она собрала несколько бегинок под начало своей сестры Гертруды и, сама вступив в монастырь, который был ею основан, умерла там в 689 году.

Император Иосиф II, оставивший по себе память как философ и закрывший большинство монастырей, сохранил и даже защищал обители бегинок.

В Генте есть два монастыря бегинок: большой и малый; оба они были основаны графиней Иоанной Константинопольской, дочерью императора Бодуэна, той самой, что приказала повесить авантюриста, назвавшегося ее отцом. У меня не было повода отдавать предпочтение тому или другому из этих монастырей, но, поскольку большой находился ближе, я туда и направился.

Большой монастырь бегинок — это город в городе; город, изумляющий своей правильной планировкой и чистотой, окруженный стенами и рвами, полными воды; каждая бегинка имеет тут свой небольшой дом, непохожий на остальные, и носит имя какой-нибудь святой или святого; отшельница, которая, кстати, не приносит монашеских обетов, живет здесь на собственные средства, ничем не обременяя общину, у которой нет иных денег, кроме выручки от продажи рукоделий всех сестер, сохраняющих за собой полное и неотъемлемое право завещать свое имущество и, следовательно, оставлять его семье. Единственное общее для всех требование — носить фай, старинную фламандскую накидку, поверх традиционного одеяния бегинок и самим хоронить умерших сестер.

Как уже говорилось, я направился к большому монастырю, когда там начиналась вечерняя молитва, и, придя вовремя, успел увидеть, как бегинки входили в церковь. На пороге они снимали свою черную шерстяную накидку и покрывали голову куском ткани, сложенным наподобие головного убора наших "серых сестер". Пока они это делали, мне удалось увидеть на мгновение лицо каждой из монахинь; среди них было много некрасивых и старых, но зато попадались и молодые, семь или восемь из них были прехорошенькими. Когда я стал разглядывать одну из таких, отличавшуюся крайней бледностью, мой проводник посоветовал напомнить ему, чтобы он объяснил мне, в чем причина этой особой бледности. Я никогда не забываю подобных советов и потому, не дожидаясь конца службы, вышел из церкви и сделал ему знак следовать за мной. Едва оказавшись на улице, я настоял на том, чтобы он сдержал свое слово.

Так вот, как я уже говорил, в общину бегинок могут вступить женщины любого возраста, и, хотя они не приносят монашеских обетов, редко случается, чтобы какая-нибудь несчастная девушка, вступив в общину, осмелилась бы затем выйти из нее. И потому там происходит то, что всегда происходит за монастырской оградой, то есть пост и молитва оказываются бессильны против искушения дьявола и мирские желания преследуют бедных затворниц даже у подножия распятия. И тогда, в надежде дать выход бурлящей в их жилах и сжигающей им сердце крови, они молят даровать им либо терновый венец, которым был стиснут лоб Христа, либо копье, которое вонзили ему в подреберье, либо гвозди, которыми пробили его руки и ноги.

И случилось так, что один из привратников большого монастыря бегинок узнал от своей жены, к которой они обращались за советом, в каком гибельном состоянии находятся некоторые сестры. Склонный во всем искать выгоду, как это присуще фламандцам, он решил, что искушения плоти можно обложить тайной данью: с этой целью он приобрел целый набор власяниц и плеток и стал давать их напрокат на день, неделю или месяц, в зависимости от того, насколько неистовы были атаки Сатаны;

начинание, как и можно было ожидать, имело полный успех: побежденный рано или поздно дьявол должен был окончательно отступить.

Сатана оказался в полной растерянности и уже готов был отказаться от своей губительной затеи, в которой ему так плохо удалось преуспеть из-за хитрого расчета фламандца, как вдруг, переступив порог большого монастыря бегинок, он заметил девушку лет семнадцати-восемнадцати, пришедшую со слезами на глазах и душевной болью искать в одиночестве спасение от любви. Как выяснилось, она собиралась выйти замуж за молодого человека, обожаемого ею, но он покинул ее ради более богатой женщины; с тех пор бедняжка обрела убежище в вере и, приняв свое отчаяние за призвание свыше, решила искать умиротворение среди благочестивых дев, казавшихся ей с виду столь спокойными.

Она была той самой добычей, о какой мог мечтать Сатана, желавший в последний раз испытать свою власть. И вот несчастная девушка, обманутая в своих ожиданиях, стала ощущать, как с каждым днем ее лихорадка усиливается и с каждой ночью становится все нестерпимее. Целомудренная, как Богоматерь, она поведала о своих неведомых доселе горестях подруге; та же, будучи одной из первых клиенток привратника, распознала недуг, от которого прежде страдала сама, и указала средство, к которому прибегла и которое ее излечило. Но на этот раз Сатана решил, что он признает себя побежденным лишь в последней крайности; и потому власяница истерлась до дыр на девичьей коже, плетка истрепалась на нежном теле, но ни синяки, ни раны не принесли девушке ни малейшего облегчения. Подруга бросилась к привратнику; тот глубоко задумался и пообещал за определенную мзду раздобыть в течение трех дней новое орудие покаяния, которое наверняка заставит Сатану отступить. На третий день бедняга принес огромный крест в человеческий рост, весь утыканный гвоздями. Новое средство, как можно догадаться, заключалось в том, что на этот крест нужно было лечь, раскинув руки и обратив лицо к земле.

Около месяца бедное дитя пользовалась этим чудовищным охладительным средством, целыми часами лежала на кресте, а когда поднималась с него, то все ее тело представляло сплошную рану; навещавшая ее мать замечала, что дочь с каждым днем становится все бледнее и слабее, и, полагая, что причина этой бледности и слабости — любовь, уходила, проклиная того, кто довел ее дитя до подобного состояния. Наконец, как-то утром она вошла в келью затворницы раньше, чем обычно, и нашла ее лежащей без чувств на истязающем кресте, с помощью которого она вот уже месяц тщетно пыталась успокоить свою страсть, не в силах ее побороть.

Позвали врача; врачи всегда мыслят философски и потому, вообще говоря, являются врагами всего того, что противоречит зову природы и нарушает естественный ход вещей. Ну а этот был после революции 1830 года в особенности настроен против религиозных общин; так что, когда он увидел раны, которыми было покрыто тело девушки, и когда ему показали орудие, которое их нанесло, он решил устроить грандиозный скандал. Но мать девушки умоляла его не делать этого и проявила такую настойчивость, что в конце концов он поклялся скрыть этот факт от всех, кроме властей. Мать пыталась отговорить его и от этого решения тоже, но уж тут он проявил непреклонность, заявив, что это было бы преступлением с его стороны. И в самом деле, в тот же день врач заявил о случившемся, после чего привратника изгнали из монастыря, не поднимая при этом лишнего шума, и, как нетрудно понять, тайна так и осталась тайной.

Когда монахини стали выходить из церкви, я поискал глазами ту бледную и хорошенькую девушку, но благочестивые девы снова завернулись в свои накидки, и узнать ее было уже невозможно.

Так как вторая история, которую рассказал мой проводник, оказалась еще неприличнее, чем первая, я предположил, что если у него есть для меня еще и третья история, то ее уж точно нельзя будет рассказать вслух, и отослал его, заплатив ему за труды, после чего отправился ужинать в гостиницу "Нидерланды".

Благодаря яркому свету луны, мои дневные изыскания вполне можно было продолжить и в вечернее время, и, так как я оставил напоследок лишь те достопримечательности, какие следовало осматривать снаружи, у меня изначально была уверенность, что они нисколько не потеряют своей поэтичности при таком ночном осмотре.

И правда, не знаю, можно ли увидеть что-либо более чудесное и живописное, чем ратуша при лунном свете, если смотреть на нее со стороны фасада, а не со стороны улицы Высоких ворот. Действительно, фасад представляет собой достаточно невыразительную череду колонн, поставленных в несколько ярусов на манер Виньолы, тогда как все доступные воображению кружевные каменные узоры струятся, взметаются вверх, повисают, вновь взлетают и обрушиваются вниз на противоположной стороне здания: это творение Юстуса Подлета, соединяющее в себе самую изощренную готику с ренессансом начала его расцвета.

В нескольких шагах от ратуши, на углу улицы святого Иоанна, возвышается набатная башня, изумительное квадратное сооружение, шпиль которого и по сей день венчает в качестве флюгера византийский дракон, снятый жителями Брюгге с одной из константинопольских мечетей, а позднее похищенный у них гентцами после битвы при Беверхолте, где Людовик Мальский потерпел поражение от Филиппа Артевелде; башня эта играет огромную роль в жизни Гента. И в самом деле, стоило жителям какого-нибудь города добиться от своего сеньора признания прав коммуны, иными словами, получить свободу, как они тотчас же начали строить башню, соперничавшую с башнями феодальных замков, и называли ее набатной; на ней вешали колокол, каждый удар которого звучал как призыв к оружию и который заменял народу барабан и трубы; и потому, как только гентцы добились от Филиппа Эльзасского признания прав коммуны, каменщики и литейщики тут же принялись за дело: жители добровольно заплатили налог, кто сколько мог, в зависимости от личного состояния, и приступили к строительству набатной башни и отливке колокола. Набатная башня по-прежнему стоит на месте, а вот старого знаменитого колокола больше нет: он весил 12 485 фунтов и назывался Роланд; на нем выпуклыми буквами было написано на фламандском языке двустишие, примерный перевод которого таков:

Роланд мне имя. Когда звоню я — начался пожар,

Когда я грохочу — во Фландрии бушует буря.

Что же касается византийского дракона, то он продолжает вращаться на ветру, причем с самым победоносным видом; это совершенно фантастический зверь, который снизу кажется размером едва ли с бульдога, а наверху выглядит больше быка. В праздничные дни старинный трофей освещается факелами, и человек, который прячется внутри дракона, выпускает через его пасть ракеты и языки пламени. Ну а по случаю появления на свет Карла V, например, между вершинами набатной башни и башни святого Николая протянули веревочный мост, и в течение нескольких дней жители города могли с удовольствием прогуливаться на высоте трехсот футов над крышами собственных домов.

От набатной башни я направился к Рыбному рынку, который при лунном свете тоже выглядит лучше, чем при солнечном. Благодаря гигантским теням и рассеянным по стене пятнам света, фасад, который украшают дельфин работы Ван Паукке, две скульптуры работы Паоли из Антверпена, символизирующие Шельду и Лис, а также Нептун работы Гери Хелдеремберга и который в темноте не лишен определенной величественности, при дневном свете может показаться чересчур вычурным. Конечно, в темноте не разглядеть четырех латинских стихов, украшающих фриз, и придется покинуть площадь, так и не узнав, что:

Лис перевозит товары, которые посылает Артуа,

И в ее неспешных водах серебрится рыба.^[13]

И что:

Шельда протекает через Эно и пересекает Гент,

А затем несет свои быстрые воды в море.^[14]

Но эта беда легко поправима, стоит только прочесть первые четыре страницы школьного учебника географии.

От Рыбного рынка на улицу Брюгге переходят по мосту, называемому еще и в наши дни мостом Отсечения головы; название моста увековечило народное предание, не делающее чести сыновней привязанности гентцев. В 1371 году один из жителей Гента был приговорен к смертной казни за политическое преступление, но, поскольку палач умер как раз в тот день, когда приговор должен был быть приведен в исполнение, судьи пришли в полное замешательство, не зная, каким же образом осуществить правосудие. Наконец, они велели разгласить повсюду, что если найдется доброволец, желающий отрубить преступнику голову, то его не только встретят с распростертыми объятиями, но и щедро вознаградят. Желающий не заставил себя ждать: им оказался сын приговоренного; к счастью, Бог не допустил, чтобы совершилось такое жуткое убийство: когда меч сына коснулся отцовской шеи, он чудесным образом разлетелся вдребезги. Судьи помиловали осужденного; что же касается палача, то он получил обещанное вознаграждение, но был изгнан из города.

Память об этом чуде была увековечена двумя произведениями искусства: картиной, написанной кем-то из мастеров старейшей немецкой школы (эту картину и сегодня можно увидеть в ратуше: она изображает сына, занесшего меч над головой отца), и бронзовой скульптурной группой, которая была поставлена прямо на мосту и находилась там до 1794 года, а затем была отправлена на переплавку

В гостиницу я возвращался по Зеленной набережной, чтобы увидеть дом лодочников — очаровательное здание XVI века, расположенное прямо напротив дворца графа Эгмонта.

Мне казалось, что в Генте я осмотрел все, заслуживающее внимания, но, когда я стал перечислять моей хозяйке увиденные мною достопримечательности, она поинтересовалась, посетил ли я школу канареек. Я дважды переспросил ее, полагая, что ослышался или же что произнесенное ею слово имеет во фламандском языке некий особый смысл и означает какую-то часть общества, подлежащую воспитанию; но хозяйка, оскорбленная моим предположением, будто бельгийцы, испокон веков убежденные в том, что они изъясняются по-французски правильнее, чем говорят во Франции, могли загрязнить наш язык каким-то жаргонизмом, объяснила мне, что речь идет просто-напросто о маленькой желтой птичке, родиной которой ошибочно считают Канарские острова, тогда как на самом деле она происходит из Голландии. Эта справка из области орнитологии подействовала на меня как озарение: я тут же вспомнил, что видел в Париже голландских канареек, которые плясали на канате, стреляли из пушки, ходили строем, расстреливали своего товари-ща-дезертира, а затем хоронили его с такой серьезностью, какую можно ожидать лишь от какого-нибудь братства кающихся грешников.

И тогда я спросил свою хозяйку, было ли заведение, которое я, к несчастью, забыл посетить, такого же рода; однако она сообщила мне, что в Генте пытаются развить вовсе не физические достоинства канареек, а напротив, их моральные качества; добиваются же этого, обогащая их память множеством мелодий, которые записаны в особой шарманке, предназначенной для обучения птиц пению, и таким образом превращая их в самых музыкально образованных в мире пернатых. И в самом деле, среди них есть такие питомцы, которые, закончив школу, знают по тридцать или сорок различных мелодий и впоследствии будут исполнять их во всех частях света. Кстати, добавила моя хозяйка, один городской советник владел лучшим подобным заведением, и нередко у него набиралось до пятидесяти-шестидесяти учеников, которых он самым трогательным образом опекал. Между тем такая опека делает особую честь тем, кто ей себя посвящает, ибо под ее воздействием люди полностью меняют свои привычки. И вот, вместо того, чтобы развлекаться по вечерам с приятелями либо в каком-нибудь городском кафе, либо в каком-нибудь частном собрании, а затем спокойно отправляться ко сну, почтенный городской советник, едва только сгущалась мгла, бросал все ради своей шарманки и ходил от клетки к клетке, будя канареек и проигрывая для них иногда по двадцать или двадцать пять раз подряд одну и ту же мелодию, так что порой он отправлялся спать уже на рассвете. Городские дела, конечно, несколько страдали от этих ночных самоотверженных занятий музыкой, но горожане сочли, что слава, которую приносило Генту подобное заведение, полностью и даже с избытком возмещает тот ущерб, какой может нанести городу отсутствие деловой осведомленности у их советника, спавшего обычно на всех совещаниях от первой и до последней минуты и просыпавшегося только к моменту голосования; и, вместо того, чтобы придираться к педагогу, они три года подряд присуждали ему главный приз, учрежденный за обучение канареек и доходивший до пятисот флоринов.

Награда эта настолько вдохновила советника, что он стал лелеять надежду научить своих подопечных говорить, раз уж ему удалось научить их петь. И в самом деле, он задумал, как тот римский сапожник, научить ко дню бракосочетания короля Леопольда одного из своих учеников произносить какой-нибудь афоризм или какую-нибудь подходящую случаю поговорку. Но, перелистав Ларошфуко и "Дон Кихота" и ничего такого не отыскав, он решил, поскольку и сам был не чужд сочинительству, а в молодости преподавал французский язык, самолично написать двустишие, которое выразило бы молодым супругам обуревавшие его радостные чувства по случаю их союза. И он принялся за дело: через неделю двустишие было готово, а через два месяца умное пернатое повторяло его не хуже какой-нибудь человеческой особи. Вот это двустишие, замечательное не только патриотическими чувствами, но и богатством рифмы:

Пусть весь Брюссель ликует, стар и мал:

Сегодня Леопольд Луизу в жены взял.

Канарейка была представлена их величествам, которые весело посмеялись, но покупать ее не стали.

Разгневанный городской советник продал ее одному англичанину, заработав на этом десять гиней, и, разочарованный таким опытом, вернулся к обучению своих питомцев исключительно инструментальной музыке, что он и продолжает делать с величайшим успехом.

БРЮГГЕ

Как утверждают, Брюгге ведет свое название от фламандского слова "Brug", что значит "мост". И в самом деле, если хорошо посчитать, город, полагаю, имеет пятьдесят шесть мостов, что, на мой взгляд, более чем достаточно для населения в 42 000 душ.

Кроме мостов, здесь имеется семь ворот, восемь городских площадей и двести улиц. Вот почему метр Адриен Барланд, профессор красноречия из Лёвена, умерший там в 1542 году, сказал так:

"Pulchra sunt oppida Gandavum, Antverpia, Lovanium, Mechlina, sed nihil ad Brugas".

Что означает:

"Гент, Антверпен, Лёвен и Мехелен — красивые города, но они ничто в сравнении с Брюгге".

И в самом деле, в эпоху, когда славный ученый писал это цветистое похвальное слово, то есть во времена Филиппа Доброго, Брюгге был не только одним из самых красивых, но еще и одним из самых богатых городов мира. Только в цехе ткачей насчитывалось пятьдесят тысяч работников, то есть на восемь тысяч больше, чем все нынешнее население города, а во времена Гвиччардини, несмотря на то, что Брюгге уже вошел в период упадка, там было шестьдесят восемь цехов, соответствующих различным ремеслам. Добавьте к этому могущественную буржуазию, которая не раз заставляла дрожать от страха не только собственных графов, но и королей Франции, а также многие аристократические кланы, семнадцать консульских учреждений, представлявших все главные государства Европы, множество то одних, то других иностранных торговцев, стекавшихся сюда со всех концов света, — и тогда вы сможете представить себе, какой была столица Фландрии во времена, когда за освобождение плененного Иоанна Бургундского потребовали выкуп в 200 000 дукатов и простой купец из Брюгге, по имени Ди-но Рапонди, смог выступить поручителем в этом деле. Впрочем, сто пятьдесят лет спустя не менее любопытный пример процветания торговли был продемонстрирован в Генте. Карл V, нуждавшийся в двух миллионах флоринов, занял их у купца по имени Дине и в день заключения сделки сказал ему, что в знак благодарности он отобедает с ним. Купец устроил для императора роскошный обед и за десертом разорвал расписку, данную ему Карлом V.

— Государь, — сказал он, положив обрывки расписки на тарелку, — два миллиона флоринов — не слишком большая цена за честь, оказанную мне сегодня вашим величеством.

Господин де Ротшильд еще не в силах сделать такое; правда, короли не приходят к нему на обед, но ведь он-то бывает у них на обедах, а это, по сути дела, одно и то же.

Брюгге превратил в столицу Фландрии Бодуэн Железная Рука, избравший его в 865 году своей резиденцией. Став мужем Юдит, дочери Карла Лысого, он получил от короля франков это графство, до тех пор управлявшееся наместниками, в качестве суверенного наследуемого владения.

Бодуэн Лысый обнес Брюгге крепостными стенами и построил четверо городских ворот.

Бодуэн Молодой учредил там ярмарки и даровал торговцам большие привилегии.

Бодуэн Красивая Борода завершил строительство крепостных стен и назначил для управления городом тринадцать старшин, а также несколько других советников, которых он выбрал из буржуазии и представителей крупных и мелких ремесел.

Затем пришел Бодуэн-с-Топором, прозванный так потому, что он имел обыкновение пользоваться вместо меча топором весом в тридцать фунтов.

Это был строгий поборник справедливости: именно он первый стал искоренять почти все злоупотребления и наказывать за все преступления. Вот два примера того, как он вершил правосудие.

Три торговца драгоценностями и благовониями, по одежде которых можно было догадаться, что они прибыли с Востока, в 1112 году отправились на ярмарку, открывавшуюся в Торхауте, и остановились на постоялом дворе "Золотой крест". Случилось так, что на том же постоялом дворе в это время находился вместе с несколькими своими друзьями монсеньор Генрих де Калло, один из благороднейших и богатейших вельмож Васланда: он только что проиграл в карты огромные деньги и, даже при всем своем богатстве, не знал, как заплатить такую сумму; и тут он поддался на искушение дьявола: вид торговцев и их роскошных товаров навел его на гибельную мысль завладеть их драгоценностями и деньгами.

Когда торговцы собрались уезжать, они отправили вперед слуг, чтобы те подготовили для них жилье, а спустя два часа сами выехали из Брюгге, даже и не думая чего-либо опасаться.

Генрих де Калло и его друзья опередили торговцев, а затем подстерегли их в лесу, напали на них и убили; оттащив тела убитых в чащу, они забрали все золото и все драгоценности, какие были у несчастных торговцев.

Тем временем слуги, приготовив все необходимое к приезду своих хозяев, отправились поджидать их у городских ворот. Время шло, купцов все не было, и слуг стало охватывать беспокойство, как вдруг они увидели Генриха де Калло и его спутников; слуги тотчас же бросились к ним, чтобы узнать, не обогнали ли те по пути, благодаря своим быстрым скакунам, купцов; но фламандские вельможи самым спокойным тоном ответили, что они не понимают, почему им задают такой вопрос, ибо купцы, которые выехали из Брюгге намного раньше них, к этому часу уже должны были прибыть в Торхаут.

Такой ответ усилил опасения слуг, которые после этого разделились: трое остались ждать возле городских ворот, а трое других отправились в сторону Брюгге. Попав в лес, они увидели на земле следы крови, пошли по ним и неподалеку в зарослях нашли три трупа; и тогда, не теряя ни минуты, даже не взяв с собой тела убитых, они бегом кинулись в Вейнендале, где находился граф, с намерением сообщить ему о преступлении и потребовать у него отмщения.

Бодуэн выслушал их с вниманием и серьезностью, каких требовало подобное сообщение; когда они закончили свой рассказ, он заставил их изложить во всех подробностях обстоятельства дела, а затем спросил, нет ли у них самих подозрений по поводу того, кто мог совершить это убийство. Бедные слуги переглянулись, дрожа от страха и не осмеливаясь ответить; но, когда граф повторил свой вопрос, самым настойчивым образом потребовав от них ответа, они сказали, что единственные люди, на которых может пасть подозрение, если только они вправе подозревать могущественных вельмож, это Генрих де Калло и двое его товарищей.

Обвинение было тем более серьезным, что оно касалось весьма высокопоставленных особ; и тогда Бодуэн приказал, чтобы разоблачителей держали под надзором в замке, пока сам он один отправится в Торхаут; и вправду, граф велел оседлать коня, а затем, не говоря никому ни слова о том, куда он направляется, и не разрешив никому сопровождать его, умчался галопом. Впрочем, поскольку все привыкли к подобным его поездкам без свиты и поскольку он всегда носил при себе свой топор, никто не волновался; видя, как он удаляется, его слуги говорили друг другу:

— Отлично, завтра мы услышим что-нибудь новенькое.

Пересекая главную площадь Торхаута, Бодуэн увидел толпу, уже начавшую расходиться: на этой площади только что казнили двух фальшивомонетчиков, и потому чаны, наполненные кипящим маслом, куда их бросили, еще не были убраны. Проезжая мимо, Бодуэн распорядился, чтобы под чанами вновь развели огонь и довели масло до надлежащего состояния кипения, а затем продолжил свой путь.

Приехав на постоялый двор, где остановился Генрих де Калло и двое его товарищей, он представился хозяину и, поскольку этой троицы не было на месте, поднялся вместе с ним в их комнату: сундуки стояли на полу, запертые на ключ. Граф велел сломать замки на сундуках и обнаружил там драгоценности, взятые у торговцев.

Тотчас же Бодуэн приказал арестовать Генриха де Калло и двух его сообщников, а затем, когда по его приказу они были привезены на городскую площадь, где он их уже поджидал, учинил им допрос с такой суровостью, что, благодаря доказательствам, которые были у него в руках, они даже не осмелились отрицать свою причастность к этому преступлению.

Как только они признались в содеянном, граф, не дав им времени на приготовления, велел схватить их, как они были, в одежде и в латах, и бросить в чаны — на глазах у народа, который, таким образом, смог за один день увидеть не одно зрелище, а целых два.

В другой раз Бодуэн созвал в Ипре общее собрание штатов, а чтобы придать этой торжественной церемонии еще большую пышность, в тот же день было совершено посвящение в рыцари шестерых отпрысков самых благородных семей Фландрии; согласно обычаю, они поклялись защищать слабых, вдов и сирот, после чего Бодуэн собственноручно ударил каждого мечом по плечу, тем самым посвятив их в рыцари.

Когда церемония закончилась, Бодуэн отправился в свой замок, сопровождаемый новоиспеченными рыцарями, как вдруг, проезжая через тот самый лес, где находился замок, он заметил, что там сделаны приготовления к какому-то празднику; всадники на минуту остановились и, в самом деле, увидели процессию крестьян, сопровождающую новобрачных. Бодуэн подошел к невесте, весьма привлекательной, и сказал, снимая с пальца перстень:

— Поскольку случай свел меня с вами, пусть он покровительствует вам и впредь, а если у вас когда-нибудь будет нужда во мне, пошлите мне этот перстень и попросите у меня помощи, и вы ее непременно получите.

Следуя его примеру, каждый из сопровождавших его рыцарей сделал невесте подарок, и графская кавалькада продолжила путь к замку.

Однако перстень, который девушка должна была в случае беды послать Бодуэну, не замедлил к нему вернуться: едва Бодуэн заснул, как один из оруженосцев разбудил графа и, показывая ему перстень, сообщил, что его принес от имени новобрачной, которую граф встретил в лесу, какой-то крестьянин, весь запыхавшийся и в пыли. Бодуэн тотчас же приказал привести крестьянина: это был брат жениха.

Крестьянин рассказал, что по дороге в супружеский дом невесту похитили те самые шестеро рыцарей. Жених и его друзья хотели оказать сопротивление, но, поскольку они не были вооружены, их оттеснили, а двое или трое крестьян были даже довольно тяжело ранены; в итоге несчастная девушка едва успела бросить кольцо мужу, крикнув ему: "Отнеси этот перстень графу Бодуэну". Но муж, жаждавший отомстить обидчикам сам, передал перстень брату, дав ему это поручение, а затем, призвав на помощь всю деревню, настроился преследовать похитителей.

Бодуэн не мог поверить в подобную дерзость; он сам поднялся в покои рыцарей и, увидев, что их там нет, допросил часового, которого только что сменили; часовой подтвердил, что, в самом деле, часа полтора назад шестеро рыцарей покинули замок.

Граф вернулся к крестьянину и спросил у него, в какую сторону направились похитители. Крестьянин ответил, что они поехали по дороге к "Красному дому". "Красным домом" назывался трактир с довольно дурной славой, располагавшийся в окрестностях замка. И потому Бодуэн, не сомневаясь, что виновники находятся именно там, велел десяти латникам как можно быстрее вооружиться и присоединиться к нему, захватив веревки и гвозди. Сам же он, с топором в руке, сел верхом на первого попавшегося коня и поскакал по направлению к этой подозрительной таверне.

Едва приблизившись к "Красному дому", Бодуэн уверился в том, что он не ошибся. С ярко освещенного второго этажа доносились взрывы смеха, брань, богохульства, тогда как на первом было темно, тихо и безлюдно. Бодуэн спешился, привязал коня к одному из колец на стене и постучал в дверь. Проделав это трижды и увидев, что никто не открывает, он вышиб ногой дверь и вошел.

На первом этаже и в самом деле было безлюдно и темно, но, двинувшись на звук голосов, Бодуэн подошел к лестнице, ощупью поднялся по ней и остановился перед дверью, откуда доносился шум. Ключ торчал в замочной скважине, ибо рыцари считали, что они находятся в безопасности, благодаря мерам предосторожности, принятым ими на первом этаже; так что Бодуэн без труда открыл дверь и, быстро оглядев комнату, увидел связанную по рукам и ногам девушку и похитителей, разыгрывавших ее в кости.

Появление Бодуэна было для виновных подобно грому. Они издали крики ужаса, тогда как девушка радостно закричала в ответ; затем, поняв по взгляду, которым Бодуэн смотрел на них, что им суждено погибнуть, если они не сумеют убежать как можно быстрее, рыцари кинулись к лестнице; но граф встал перед дверью, держа в руке топор и угрожая рассечь голову любому, кто двинется с места. Все застыли, боясь пошевелиться.

В эту минуту Бодуэн увидел из окна свет факелов и услышал топот мчащихся лошадей: это приближались его латники.

— Сюда! — крикнул им Бодуэн. — Сюда!

Они вошли через выломанную дверь в дом, поднялись по лестнице и встали за спиной графа.

— Вы принесли веревки и гвозди? — спросил Бодуэн.

— Да, монсеньор, — ответил командир латников.

— В таком случае, — ответил Бодуэн, — вбейте в эту балку шесть гвоздей и приготовьте шесть веревок.

Рыцари побледнели, ибо они поняли, что для них все кончено. Тогда одни стали молить о пощаде, а другие исповедоваться вслух; но Бодуэн, не слушая их, торопил латников, и через несколько минут гвозди были вбиты, а затяжные петли готовы.

Тогда он велел поставить под свисавшими сверху веревками скамейку, а рыцарям приказал встать на нее. Одни безропотно покорились, другие пытались сопротивляться, но и с теми, и с другими он поступил одинаково: через мгновение на шею каждого из шести рыцарей была накинута петля. Бодуэн бросил на них последний взгляд, желая удостовериться, что все в порядке; затем, удовлетворенный осмотром, он ударом ноги вышиб из-под них скамью, и рыцари оказались повешены надежно и по всем правилам.

В ту же минуту раздался страшный шум; это примчался жених с деревенскими парнями, вооруженными кирками и вилами. Бодуэн впустил их всех в комнату и рукой указал им сначала на девушку, которую он возвратил молодому супругу столь же целомудренной, какой она была до похищения, а потом на виновных, уже наказанных.

Правосудие графа опередило месть супруга.

Бодуэн умер, завещав графство Фландрское Карлу Датскому — в награду за великие услуги, оказанные им в Палестине христианам; Карл Датский, которого с тех пор стали называть Карлом Добрым, был сын святого Кнута и Адели Фрисландской.

Карл Добрый не опорочил отцовское имя. Сын святого, он вел праведную жизнь; сын мученика, он закончил жизнь, претерпев мученичество.

Если Бодуэн карал по своей прихоти и своей волей, то Карл Добрый издал законы, чтобы виновный, совершая преступление, заранее знал, какому именно наказанию он будет подвергнут. В течение двух неурожайных лет он кормил бедняков за счет своей личной казны, а в городе Ипр за один только день собственноручно раздал семь тысяч восемьсот хлебов. Он настолько славился мудростью, что ему предложили трон Иерусалима, когда Бодуэн II попал в плен, и его хотели избрать императором, когда умер Генрих V.

Но те самые достоинства, за какие народ боготворил его, вызывали ненависть к нему вельмож, которым он мешал творить произвол. Среди них были Бертульф ван Стратен, незаконно занявший должность главного судьи в Брюгге, с которой было связано звание хранителя печати Фландрии, и его племянник Бурхард, градоначальник Брюгге. Бертульф, наживший огромное богатство при прежних графах, владел к тому же большими поместьями и имел огромное число родственников, друзей и вассалов; и потому, хотя его семья изначально была холопского звания, о происхождении его было почти забыто и он не только держался на равных с самыми влиятельными вельможами, но и был по могуществу и богатству вторым человеком после графа.

И вот, когда он пребывал на гребне успеха, случилось так, что некий дворянин из весьма знатной семьи, женатый на его племяннице, повздорил с одним вельможей и, поскольку тот нанес ему оскорбление, вызвал его на судебный поединок, который должен был происходить в присутствии графа; но вельможа презрительно заявил, что он не будет сражаться с человеком, унизившим себя тем, что женился на девице холопского звания. В согласии с местным законом Карл Добрый лично произвел расследование; признав, что оскорбление действительно имело место, он также установил справедливость отказа от поединка: таким образом, вельможа был освобожден от необходимости отвечать на вызов племянника Бертульфа.

Поскольку оскорбление было брошено прямо в лицо судье, он приписал такое решение графа не законам правосудия, а гневу и поклялся отомстить. И в самом деле, однажды ночью он созвал у себя дома людей из своего ближайшего окружения, и между ними было решено, что на следующий день они убьют графа Карла, когда он будет молиться в церкви святого Донация.

Однако в какой бы тайне ни хранился заговор, нескольких слов, произнесенных кем-то из его участников при расставании, было достаточно, чтобы один из слуг судьи догадался, что против Карла Доброго что-то затевается. Поэтому на рассвете он выскользнул из дома судьи, отправился во дворец и испросил аудиенции у графа. Поскольку тот принимал в любое время дня и ночи, его впустили; и тогда, не называя имени своего господина и не имея возможности сообщить точно, в какой день и каким образом должен быть осуществлен заговор, ибо он сам этого не знал, слуга, тем не менее, предупредил графа, что тому грозит смертельная опасность.

— Увы, — сказал граф, обращаясь к слуге, — мы всегда находимся в опасности; но достаточно и того, что в ту минуту, когда нас настигает смерть, мы уже принадлежим Господу.

И, по своему обыкновению, добрый граф босым вышел во двор раздавать милостыню беднякам; потом, в знак смирения поцеловав им руки, он отправился в церковь и там, пока капелланы читали шестичасовую и девятичасовую утренние молитвы, стал молиться перед алтарем Богородицы, а после многочисленных коленопреклонений распростерся ниц на полу, чтобы прочитать семь покаянных псалмов; в стоявшей возле него деревянной чашке лежали монетки, положенные туда его капелланом, чтобы Карл мог по своей привычке раздавать милостыню, не прерывая при этом молитвы.

Тем временем заговорщики, которым сообщили о том, что граф находится в церкви, направились туда, пряча под плащами обнаженные мечи. Их было шестеро, не считая Бертульфа и Бурхарда; они подошли к графу и окружили его, но он ничего не замечал. В эту минуту какая-то старуха попросила у него милостыню. Граф, не глядя в ее сторону, протянул к ней руку, чтобы дать монетку; и тогда Бер-тульф, подав сигнал остальным, выхватил меч из-под плаща и одним движением отсек руку от туловища. Граф вскрикнул и поднял голову; в тот же миг Бурхард ударил его с такой силой, что размозжил ему череп и часть мозга брызнула на пол. И хотя этих двух ударов было более чем достаточно, заговорщики приблизились к уже безжизненному телу и начали колоть и рубить его мечами, нанеся ему больше двадцати ран.

Так умер Карл Добрый, граф Фландрский, в среду на второй неделе поста, во второй день месяца марта года 1127-го.

Людовик Толстый поклялся отомстить за это убийство; судью привязали к виселице, а на голову ему посадили пса, которого без конца дразнили и который разорвал ему лицо; градоначальника привязали к колесу, поднятому на высоту пятидесяти футов, а затем изрешетили стрелами и арбалетными дротиками, стреляя в него снизу. Остальных заговорщиков сбросили с вершины башни.

К этому времени в Брюгге построили монастырь и церковь святой Годеливы. И вот по какому случаю.

Годелива, дочь Хемфрида и Огеры, в шестнадцать лет была выдана замуж за Бертульфа, владетеля Гистеля, и с благочестивым терпением сносила его дурное обращение с нею, пока, наконец, доведенная до отчаяния, не сумела убежать из графского замка и возвратиться в родительский дом.

Бодуэн, строго ратуя за справедливость, вызвал к себе графа Гистельского и приказал ему забрать жену и обращаться с нею со всей обходительностью, какую подобает оказывать девице благородного происхождения и добродетельной супруге. Как известно, решения Бодуэна не подлежали обжалованию; к тому же, благодаря вмешательству Годеливы, данное решение не было слишком суровым. Поэтому граф Гистельский решил подчиниться и забрал жену домой, но отныне неприязнь к ней усилилась из-за оскорбления, которое, как он считал, было нанесено ему по ее вине; тем не менее начиная с этого времени у нее не было больше поводов жаловаться на него.

Тем временем Бодуэн скончался, и на трон взошел Карл Добрый.

И тогда Бертульф, решив, что настало время отомстить, поручил двум своим слугам, которых звали Хакка и Ламберт, избавить его от жены, как только он в очередной раз отлучится в Брюгге.

В следующую субботу Бертульф во всеуслышание объявил за ужином, что наутро он отправляется в столицу Фландрии. Хакка и Ламберт переглянулись, а потом, когда граф поднялся из-за стола, сказали:

— Монсеньор, мы исполним вашу волю, но дайте нам ваш перстень в знак того, что вы передаете нам свою власть.

Бертульф молча снял с пальца перстень и, словно случайно, уронил его на пол: Хакка поднял его и надел себе на палец.

На следующую ночь убийцы постучали в дверь Годеливы, когда та собиралась ложиться спать.

Годелива спросила, кто это и что им нужно.

— Нас прислал граф, — ответили они. — Он поручил нам тотчас же отвести вас к нему.

— Покажите мне какой-нибудь знак, свидетельствующий о том, что вы говорите правду, — ответила Годелива, — и я готова последовать за вами.

Тогда они просунули под дверь перстень графа, и, поскольку Годеливе нечего было возразить против этого неопровержимого доказательства, она открыла дверь, сказав, что теперь им остается лишь сопроводить ее туда, куда велел отвести ее граф.

Она спустилась вниз и без возражений последовала за двумя слугами, вышедшими вместе с ней через потайной ход, от которого у них был ключ, из замка. Затем они двинулись по тропинке, ведущей в лес. С этой минуты Годелива поняла, что смерть неминуема; но, зная при этом, что всякое сопротивление бесполезно, она решила умереть по-христиански и, тихо молясь, продолжала идти вперед между двумя своими провожатыми.

Дойдя до перепутья лесных троп, туда, где стояла небольшая часовня, возле которой струился родник, Годелива попросила разрешения на миг преклонить колени перед образом Пречистой девы, как она обычно поступала всякий раз, проходя мимо этого места. Хакка и Ламберт не возражали и, пока она стояла на коленях и молилась, приготовили шнурок, которым они должны были ее задушить; увидев, что молитва подходит к концу, они накинули на шею несчастной шнурок и, чтобы умертвить ее, изо всех сил затянули петлю. Но при виде того, что, несмотря на все их усилия, агония Год ел ивы продолжается, они сами испугались, проволокли ее до родника и, погрузив ее голову под воду, держали так бедняжку до тех пор, пока она не оказалась одновременно утоплена и задушена. Тогда они подняли ее на руки, через потайной ход внесли в замок и подвесили к оконной перекладине, для того чтобы все подумали, будто, устав от жизни, она покончила с собой.

И в самом деле, когда на следующее утро служанка Го-деливы вошла в ее опочивальню, она ни на минуту не усомнилась в том, что ее несчастная госпожа, горести которой ей были известны, сама положила конец своим дням; вся в слезах, служанка спустилась вниз, чтобы сообщить всем в доме о случившемся. Тотчас же Ламберт сел верхом на коня, чтобы, по егословам, отправиться к своему господину и сообщить ему эту страшную новость, в то время как Хакка остался в замке, чтобы сделать необходимые приготовления для погребения графини.

Вечером приехал Бертульф. Графиня уже покоилась в гробу, но, поскольку граф не до конца еще верил в свою потерю, он решил увидеть тело жены и, войдя в комнату, приблизился к покойнице. В то же мгновение из синей полосы, оставленной шнурком на шее жертвы, хлынула кровь, причем с такой силой, что граф закрыл лицо руками, чтобы защититься. Уже не сомневаясь в том, что Годе-лива мертва, он распорядился, чтобы ее похоронили со всеми подобающими почестями.

Ровно год граф носил траур, а потом женился во второй раз, и в этом браке у него родилась удивительной красоты дочь; но вскоре стало заметно, что ее изумительные широко распахнутые глаза не видят: бедная девочка была слепой.

Поскольку новая хозяйка Гистельского замка обожала маленькую Этелинду, то со всех сторон приглашались лекари и врачи; но наука оказалась бессильна, как если бы глаза девочки закрывала божественная печать.

Этелинда росла так, получая религиозное образование, и достигла девятилетнего возраста. Будучи по-прежнему слепой, она, тем не менее, свободно передвигалась по всем окрестностям замка, сопровождаемая своей кормилицей, которая осталась при ней и не переставала удивляться, как это незрячая девочка может так уверенно ходить по всем дорогам. Одна из таких знакомых ей дорог вела к лесной часовне Пречистой девы; именно сюда по утрам и вечерам, почти ежедневно, приходила полюбившая этот уголок маленькая Этелинда, чтобы вознести молитву Отец же ее, напротив, зная, что именно здесь задушили и утопили его жену, всегда галопом проносился мимо часовни и родника, даже не поворачивая головы в их сторону.

Случилось так, что однажды, когда девочка стояла на коленях перед часовней и молилась, она услышала, как мимо галопом скачет лошадь, и по звуку поняла, что это едет ее отец. Она обернулась, чтобы кивнуть ему в ту самую минуту, когда он поравнялся с ней, но, вместо того чтобы остановиться, Бертульф помчался быстрее, а так как ночью шел дождь, то грязь из-под задних копыт лошади попала прямо в лицо девочке.

Тогда Этелинда поднялась с колен и, даже не подозвав находившуюся неподалеку кормилицу, подошла к роднику, наклонилась и, зачерпнув рукой воду, ополоснула лицо.

Внезапно она закричала от радости. Чудодейственная вода, коснувшись ее глаз, сняла закрывавшую их пелену. Этелинда прозрела.

Девочка побежала в замок и бросилась в объятия графини, восклицая:

— Матушка, я вижу тебя!

Весть об этом чуде разнеслась далеко. Стало известно, как оно произошло и что его сотворило. Всех окрестных слепых приводили к роднику, и стоило им промыть глаза святой водой, как наступало исцеление.

Но самое сильное впечатление это чудо произвело на самого Бертульфа. То, каким образом эта вода стала святой, не было тайной лишь для него одного: ведь в воде этого родника Годелива испустила дух.

И потому однажды он сел верхом на коня и, приехав в Брюгге, бросился в ноги Карлу Доброму, во всем ему признался и молил его лишь об одном — о помиловании, чтобы успеть спасти душу молитвой и благими делами. Карл Добрый согласился помиловать его, и в тот же самый день, выделив вдовью долю графине и приданое Этелин-де, владелец Гистельского замка отказался от всех остальных своих богатств, чтобы построить женский монастырь и возвести церковь.

Ну а сам он принял постриг в аббатстве в Берге, где и умер.

Через некоторое время после освящения этой красивой церкви Тьерри Эльзасский привез со Святой земли и передал в часовню святого Василия на площади Бург толику крови Господней, которую он получил от патриарха Иерусалимского в награду за свое мужество.

Нижняя часть часовни, куда была помещена Святая кровь, существует и по сей день, и в ее крипте можно увидеть любопытный барельеф, представляющий интерес как памятник византийского искусства и изображающий крещение Господа Иисуса Христа.

Верхняя часть здания восходит к 1533 году. Точность даты подтверждает камень на фасаде, на котором она выбита. Впрочем, для знатоков готики в этом и так нет ни малейшего сомнения: украшения часовни обладают изяществом, тонкостью и прихотливой красотой, свойственными архитектуре начала XVI века.

Последний бургомистр Брюгге намеревался в 1810 году снести этот средневековый шедевр, но, к счастью, Наполеон, находившийся в тот момент в городе, воспротивился этому преступлению, сказав, что часовня Святой крови с ее изящной, устремленной ввысь башенкой напоминает ему архитектуру Сирии. Так что если Наполеон не мог быть созидателем, он становился хранителем.

Что же касается роли, которую играет Святая кровь в жизни Брюгге, то она схожа с ролью крови святого Януария в жизни Неаполя. В 1797 году к великому горю жителей Брюгге эта реликвия исчезла; но едва лишь восстановилось спокойствие, как тот, кто с риском для собственной жизни совершил эту благочестивую кражу, поспешил вернуть реликвию в часовню.

Блеск и величие Брюгге начались в XIV веке. В 1393 году в Турне состоялось состязание лучников, где собрались 581 участник из 48 городов, в том числе и из Парижа. Жители Брюгге не одержали тогда победы в стрельбе из лука, но они завоевали приз за самый роскошный наряд.

В 1429 году великолепие города возросло еще больше благодаря празднествам, которые устроил граф Филипп Добрый по случаю своего бракосочетания с Изабеллой Португальской.

Как известно, именно в разгар этих празднеств, желая отомстить молодым дворянам за их насмешки над вызывающе белокурым цветом волос своей юной супруги, Филипп Добрый учредил орден Золотого руна.

В Брюгге состоялась также церемония бракосочетания Карла Смелого. И именно в Брюгге, куда Карл Смелый некогда с триумфом вошел, в 1550 году, то есть через семьдесят три года после его смерти, по распоряжению Карла V, его внука, были перенесены его останки. До того времени они покоились в церкви святого Георгия в Нанси.

Карл Смелый воссоединился в этой часовне со своей дочерью Марией Бургундской, уже почившей там вечным сном. Его положили бок о бок с нею, и в 1558 году надгробие, схожее с тем, под которым она покоилась и которое было построено по повелению Марии Австрийской, приказал воздвигнуть для него Филипп II. В одном из счетов, датируемым 1568 годом, указано, что расходы на изготовление этого надгробия составили 24 595 флоринов.

Скульптуры отца и дочери можно увидеть здесь и в наши дни — в третьей часовне справа от входа. Карл лежит в боевых латах, с монаршьей короной на голове и орденом Золотого руна на груди; у ног его — лев, по правую руку от него — шлем, по левую — латные рукавицы; тут же можно прочесть его девиз, который одновременно служит девизом героя сражения при Монтлери и безумца из Муртена:

Яна это решился, и пусть мне за это воздастся.

Эта гробница, одна из самых великолепных на свете, вся отлита из меди, и лишь ее позолота обошлась в 24 000 брабантских крон; украшения на ней выполнены из серебра и эмали, а по всем ее четырем сторонам идут гербы главнейших европейских династий, с которыми был породнен герцог.

Надпись на гробнице наводит на мысль, что, подобно тому, как позолотили его статую, хотели покрыть позолотой и самого покойного:

"Здесь покоится высокородный, могущественный и великодушный государь Карл, герцог Бургундии, Лотарингии, Брабанта, Лимбурга, Люксембурга и Гелдерна, граф Фландрии, Артуа, Франш-Конте, Эно, Голландии, Зеландии, Намюра, Зютфена, маркграф Священной Римской империи, владетель Фрисландии, Салена и Мехелена, который, будучи щедро наделен силой, стойкостью и величием души, долгие годы преуспевал в высоких начинаниях и битвах, одержал победы как при Монтлери, в Нормандии, в Артуа, в Льеже, так и в других местах, пока фортуна не отвернулась от него и не отняла у него жизнь в Ночь королей в 1476 году близ Нанси. Тело его, погребенное в Нанси, высокородный, могущественный и победоносный государь Карл, император римлян, пятый по счету из тех, кто носил это имя, его внучатый племянник и наследник его имени, побед и владений, позднее перенес в Брюгге, где король Филипп Кастильский, Леонский, Арагонский и Наваррский, сын вышеназванного императора Карла, повелел положить его в сей гробнице, подле его дочери и единственной наследницы Марии, жены и супруги высокородного и могущественного государя Максимилиана, эрцгерцога Австрийского, а затем короля и императора римлян. Помолимся Господу за упокой его души. Аминь".

Рядом с надгробием герцога Карла, как мы уже сказали, находится надгробие герцогини Марии. Ее фигура, как и фигура ее отца, лежит на гробнице, выполненной в виде парадного ложа; на герцогине, как и на ее отце, — королевская мантия и монаршья корона. У ног ее лежат два пса, символизирующие преданность.

И наконец, вот эпитафия дочери, ни в чем не уступающая отцовской:

"Усыпальница прославленной государыни госпожи Марии Бургундской, милостью Божьей эрцгерцогини Австрийской, герцогини Бургундии, Лотарингии, Брабанта, Лимбурга, Люксембурга, Гелдерна, графини Фландрии, Артуа, Франш-Конте, Эно, Голландии, Зеландии, Намюра, Зютфена, маркграфини Священной Римской империи, владетельницы Фрисландии, Салена и Мехелена, жены и супруги прославленного государя Максимилиана, прежде эрцгерцога Австрийского, а затем короля римлян, сына Фридриха, императора Священной Римской империи, которая ушла из мира сего 25 лет от роду, XXVIIдня месяца марта, оставив после себя наследника Филиппа Австрийского и Бургундского, своего единственного сына 3 лет и 9 месяцев от роду, а также Маргариту, свою дочь четырнадцати месяцев и пяти дней от роду. Была владетельницей вышеназванных земель четыре года и девять месяцев; была добродетельной и горячо любящей женой названного благородного супруга, и все ее подданные и все, кто знал ее, глубоко скорбят, оплакивают и горюют по ней, ибо была она истинной государыней. Молите Господа за упокой ее души. Аминь".

В мае 1810 года другой смельчак, Наполеон, велел открыть для него двери часовни герцога Карла; и, хотя то было время его наивысшей славы, он, словно догадываясь о том, что его тоже ожидают свои Муртен, Грансон и Нанси, благочестиво пожертвовал десять тысяч франков на украшение часовни герцога Карла и герцогини Марии.

Правда, он уже позаимствовал из этой часовни самое красивое украшение, преподнеся его в дар Парижскому музею. Мы имеем в виду статую Богоматери с младенцем Иисусом, изваянную Микеланджело.

Вот история этой флорентийской скульптурной группы, которую с удивлением обнаруживаешь затерянной в тумане Фландрии.

Произведение несравненного резчика по мрамору предназначалось Генуе, и, когда оно было завершено, власти города послали за ним одно из многих своих судов; но на обратном пути это судно захватили голландские корсары, которые бороздили в ту пору моря, водрузив на своих мачтах метлу вместо флага. Корсар счел себя чудовищно обманутым, увидев, что весь груз захваченного судна составляет статуя Богородицы; поэтому первым его побуждением было разбить ее вдребезги и выбросить за борт. Однако по здравом размышлении он решил, что эта статуя хоть что-нибудь да стоит и все же лучше получить за нее хоть какие-то деньги, чем ничего не получить. В итоге он прибыл с добычей в Амстердам, где благодаря художественному чутью, уже развитому у голландцев к тому времени, продержал ее два года, за все это время так и не сумев найти для нее ни одного покупателя. Наконец, какой-то купец из Брюгге, по имени Питер Мус крон, увидев скульптурную группу, возымел мысль преподнести ее в дар церкви Богоматери.

Поскольку голландский корсар спешил освободиться от залежалого товара, то, перед тем как выйти в море, он дал распоряжение своему доверенному лицу избавиться от статуи, отдав ее за любую цену, и тот вообразил, что заключил выгодную сделку, поймав славного купца из Брюгге на слове и согласившись на предложенные им пятьдесят флоринов. Купец же, увидев, с какой легкостью ему уступают товар, счел себя обокраденным и предложил взамен десять флоринов, чтобы расторгнуть сделку. Но тот, кому корсар доверил сбыть скульптуру, не отступил, и в итоге бедный Питер Мускрон оказался, как говорят торговцы, в дураках, приобретя шедевр Микеланджело за пятьдесят флоринов. И тогда, поскольку в его собственных глазах такой подарок выглядел чересчур скромным для того, чтобы получить от церкви то, что ему требовалось, а именно, гробницу в одной из ее часовен, он взял на себя обязательство возвести за свой счет мраморный алтарь, на который будет поставлена эта скульптурная группа. Питер Мускрон скрупулезно исполнил оба свои обещания и, благодаря этому, был погребен рядом с алтарем.

Возвращенная Бурбонами, скульптурная группа Микеланджело снова заняла свое место в часовне Карла Смелого.

Но времена благоденствия для столицы Фландрии быстро закончились, эпоха Реформации повлекла за собой гражданские смуты, а вслед за ними начался упадок в торговле. А ведь именно торговля приносила Брюгге богатство. Город постепенно разорялся, и его процветание, длившееся четыре века, сошло на нет быстрее, чем за полстолетия. С тех пор некогда шумный Брюгге впал в угрюмое безмолвие и не оставил никакого следа в происходивших затем политических событиях; и если не принимать в расчет мятежи, время от времени возвращавшие его к жизни, то Брюгге, по мнению одного из его обитателей^[15], стал похож на города, описанные в арабских сказках, где, кажется, все погружено в сон.

Благодаря железной дороге, торжественное открытие которой состоялось всего три дня назад, мы застали Брюгге в период одного из его приступов сомнамбулизма и воспользовались этой непривычной суматохой, чтобы постараться раздобыть карету, лошадей и кучера, однако это оказалось делом непростым; тем не менее, в результате поисков, в которых нам помогал один из местных жителей, мы, наконец, получили желаемое. Пообещав извозчику, что спать его упряжке по дороге не придется, мы отправились в Бланкенберге с единственной целью взглянуть на океан, который вот уже три или четыре года мне не доводилось видеть и по которому я начал тосковать.

К несчастью, океан никак нельзя было разглядеть. Мы взбирались на дюны, пытаясь увидеть его оттуда, но все было затянуто пеленой стоявшего над ним тумана, и нам пришлось довольствоваться доносившимся до нас глухим рокотом волн. Но мы убедились в том, что океан по-прежнему на месте, и этого нам было довольно.

Пообедав в Бланкенберге, очаровательной деревушке в голландском духе, все население которой состоит из рыбаков, мы вернулись ночевать в Брюгге.

На следующий день мы вернулись в Брюссель; там меня ждало письмо от г-на Ван Прата: король, соблаговоливший обратить внимание на то, что мы с ним так и не встретились, приглашал меня отобедать послезавтра в Мехелене.

Дело в том, что в этот день в главном городе второго округа провинции Антверпен проходил большой религиозный праздник.

Там отмечали 850-й юбилей Богоматери Хансвейкской.

850-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ

Я принял приглашение с тем большим удовольствием, что с самого начала моего пребывания в Бельгии постоянно слышал разговоры о юбилее в Мехелене.

Справедливо будет сказать, что, после Богоматери Ло-ретской и Богоматери с горы Кармель, Богоматерь Ханс-вейкская — одна из самых почитаемых в христианском мире.

Ее первое явление людям, как это было и в случае с ее соперницами, представляло собой чудо. В один прекрасный день на реке Диль остановился корабль необычной и невиданной формы; рыбаки поднялись на борт и обнаружили там статую Богоматери, которой они поклоняются и по сей день. Остановка корабля указывала на желание мадонны, чтобы именно на этом месте был воздвигнут храм в ее честь. Желания ее не осмелились ослушаться, и там возвели первую церковь, которая была разрушена в 1578 году; новую построили в 1676 году.

И вот 15 августа 1838 года исполнилось ровно 850 лет с того дня, как Богоматерь Хансвейкская столь очевидным образом выказала свое расположение обитателям Мехелена, и цель праздника, на который я был приглашен, состояла в том, чтобы торжественно отметить эту радостную годовщину.

В этот день и речи не было о том, чтобы ехать по железной дороге; правда, поезда отходили каждые полчаса и каждый состав удлинили на пятьдесят вагонов, но достаточно было взглянуть на толпу, запрудившую станцию, как становилось ясно, что, как бы часто ни ходили поезда и как бы ни увеличивали их длину, они не смогут к тому часу, когда мне следовало прибыть в городскую ратушу, вывезти и половины тех, кто стоял в этой очереди. И тогда я решил просто-напросто отправиться на поиски кареты; наконец, с великим трудом, за два луидора, мне удалось нанять на весь день коляску.

От Брюсселя до Мехелена четыре льё, но, тем не менее, вся эта длинная дорога была заполнена пешеходами, которые шли почти такой же плотной массой, как полк солдат на марше; мужчины и женщины продвигались вперед степенно, как и подобает истинным бельгийцам, которые считают ниже собственного достоинства предаваться развлечениям, подобно fra nsch e-pad den^[16] или франко-тр ё п а м. К тому же, вероятно, они опасаются, что их могут принять за французских крыс, как нас именуют между собой самые вежливые из них.

Впрочем, в те два или три дня, что я находился в бельгийской столице, меня поражала наметанность глаза брюссельских чичероне. Стоило мне выйти из гостиницы, как меня осаждали со всех сторон: одни предлагали проводить меня во дворец принца Оранского, другие — в церковь святой Гудулы, третьи — в ратушу, четвертые — в ботанический сад. Как ни старался я приноровиться к шагу шедшего впереди местного жителя, перенять местные повадки и насвистывать ушедшие в прошлое мелодии, во мне, непонятно почему, тут же безошибочно распознавали француза. Признаюсь, это сильно меня задевало: мне-то казалось, что, если я ношу брюки широкого покроя, держу руки в карманах, в петлице у меня лента ордена Леопольда и я не открываю рта, меня не отличить от бельгийца; но скоро мне стало понятно, что это заблуждение с моей стороны. Так что, в конце концов, я мужественно с этим смирился и вот уже два или три дня даже не пытался больше скрывать свою национальную принадлежность.

В похвалу этим достойным пешеходам следует сказать, что, хотя они и видели во мне соотечественника завоевателей Антверпена, я добрался до ворот Мехелена, не подвергаясь сильным оскорблениям; но у городских ворот мне пришлось выйти из коляски: там было такое столпотворение, что экипажам ехать дальше не разрешалось.

Итак, я вышел из коляски и, ориентируясь на башню кафедрального собора, одного из самых красивых в мире, хотя и недостроенного, добрался, наконец, до Ратушной площади. Кажется, все жители Бельгии решили назначить друг другу свидание в Мехелене. Готов побиться об заклад, что там собралось не менее 150 000 человек.

Как выяснилось, то, что мне оставалось сделать, было намного труднее того, что уже было мною сделано: как мы ни спешили добраться до Мехелена вовремя, я все же опоздал и обнаружил, что ратуша оцеплена выстроенными в три ряда солдатами, за спиной которых оркестр исполнял военные марши.

Когда фламандец одет в штатское платье, он еще может так или иначе снизойти до разговора по-французски; но стоит ему надеть военный мундир, как он начинает воспринимать лишь свой родной язык. В итоге, как я ни старался предельно вежливо объяснить двум или трем офицерам, что приглашен на обед к королю Леопольду, хотя у меня и нет при себе приглашения, мой монолог так и не был понят; так что у меня уже не оставалось иного выхода, как попытаться действовать с позиции силы, но тут, к счастью, меня заметил управляющий округом г-н Роден-бах, который в эту самую минуту стоял у окна, беседуя с королем: он указал на меня его величеству, и тот, увидев, что я попал в затруднительное положение, соблаговолил послать на помощь мне своего адъютанта. По-видимому, слово "Посторонись!" звучит одинаково и по-французски, и по-фламандски, поскольку, едва адъютант произнес его, ряды разомкнулись и я с триумфом прошел сквозь них.

В ратуше уже садились за стол, однако король успел представить меня королеве, бедной молодой женщине, которая падает на колени при любом шорохе, доносящемся со стороны Франции; я смог рассказать ей хорошие свежие новости об отдельных членах ее семьи, и, вероятно благодаря этому, она оказала мне самый любезный прием.

Обед был недолгим и шумным, и возбуждение, которое, казалось, испытывали все присутствующие и причиной которого был славный юбилей, ослабило строгость королевского этикета. Впрочем, у меня создалось впечатление, что король гораздо больше напоминает отца семейства, окруженного домочадцами, нежели монарха в кругу своих подданных.

Когда подали десерт, явились устроители торжественной процессии, пришедшие испросить у его величества разрешение начать шествие: процессия была чрезвычайно длинной, и возникли опасения, что вся она не сможет пройти засветло. Король, дав разрешение, поднялся из-за стола, после чего все бросились к окнам. В ту же минуту солдаты на площади построились в две шеренги, образовав проход в гуще толпы. Зазвучали трубы, и показался отряд конных егерей во главе с оркестром, открывающий шествие.

За отрядом егерей следовали пешие музыканты.

Затем шли четверо именитых горожан, несших образ Богоматери Хансвейкской: это было начало собственно процессии.

Описать ее невозможно, поэтому лучше будет просто-напросто перечислить ее состав и очередность, сказав лишь, что, вопреки обыкновению, программа шествия была в точности соблюдена.

Тридцать шесть юных всадниц являли собой аллегорию литаний Деве Марии; каждая из них в правой руке держала белую хоругвь, а в левой — либо золотой дом, либо зерцало чистоты;

хор ангелов с арфами в руках распевал гимны, прославляющие Богородицу;

первая колесница представляла царицу ангелов, а перед нею шли три ангела-хранителя;

вторая колесница представляла царицу патриархов, а перед нею шли три ангела-хранителя;

третья колесница представляла царицу пророков, а перед нею шли три ангела-хранителя;

четвертая колесница представляла царицу апостолов, а перед нею шли три ангела-хранителя;

пятая колесница представляла царицу мучеников, а перед нею шли три ангела-хранителя;

шестая колесница представляла царицу исповедников, а перед нею шли три ангела-хранителя;

седьмая колесница представляла царицу патриархов, а перед нею шли три ангела-хранителя;

восьмая колесница представляла царицу всех святых, а перед нею шли три ангела-хранителя;

затем шел большой городской духовой оркестр; богоматерь Мехеленская двигалась в окружении девяти юных всадниц, олицетворяющих добродетели города Мехелена;

потом шли королевские адъютанты и высшие должностные лица, а перед ними ехала королевская колесница;

девятая колесница представляла королевскую семью в окружении главных присущих ей добродетелей; вслед за ней двигались:

корабль, символизирующий процветание отчизны;

лошадь Баярд, везущая на спине четырех сыновей Эмо-на и сопровождаемая своими жеребятами;

семейство великанов;

предок великанов в образе римского императора;

два верблюда, везущие на спине амуров;

колесо Фортуны;

шествие замыкал отряд кавалерии.

Устроители процессии имели все основания посылать своих представителей к его величеству, чтобы просить его ускорить обед, ибо шествие это заняло около трех часов; и правда, в нем участвовало более трехсот человек и четырехсот лошадей, причем каждая группа останавливалась перед королевскими окнами, чтобы исполнить церковные гимны.

Что касается меня, то, должен признаться, я был совершенно очарован; я словно перенесся на празднество пятнадцатого века, разыгранное со всей его религиозной пышностью. Самые красивые дети Мехелена представляли амуров, а его самые красивые девушки выступали в роли ангелов и ангелов-хранителей; все были усыпаны драгоценностями и облачены в одежды из бархата и шелка. Например, десятилетний паж был в наряде, отделанном кружевом на тридцать тысяч франков. Хотя население Мехелена составляет всего двадцать пять тысяч душ, ни один город не мог бы соперничать с ним в роскоши, продемонстрированной в тот день. Однако эту роскошь можно было бы использовать с большим толком; форма крыльев у ангелов не вполне соответствовала тому, как их изображал Беато Анджелико, а покрой их одеяний в большей степени представлялся бы божественным, если бы он соответствовал рисунку Луи Буланже; и наконец, жокеи в бархатных каскетках и коротких курточках, украдкой сновавшие среди этой божественной компании будто бы для того, чтобы держать под уздцы лошадей, несколько нарушали гармонию всей картины. Но, как известно, в наши дни не найдется такого порядочного общества, куда не затесалось бы несколько проходимцев, так что не следует быть чересчур придирчивым.

Трем участникам процессии предстояла честь быть принятым королевской четой: это были двое детей, представлявших короля и королеву бельгийцев, и богоматерь Мехеленская.

И в самом деле, приблизившись к зданию ратуши, богоматерь Мехеленская спешилась и, оставив верхом на лошадях все добродетели города Мехелена, поднялась в зал, где находился король, а затем на чистом фламандском произнесла приветствие, на которое он ответил на том же языке. Королева отстегнула от своего платья пряжку и подарила ее богоматери, и та удалилась весьма довольная, уступив место маленьким королю и королеве бельгийцев.

Они спустились со своей колесницы и, проявив беспокойство о добродетелях, присущих королевской семье, ничуть не большее, чем богоматерь выказала по отношению к добродетелям города Мехелена, в свою очередь вошли в ратушу. Вероятно, родителей заранее известили о том, в каких нарядах появятся на празднестве король Леопольд и королева Луиза, поскольку представлявшие их дети были одеты точно так же, причем у маленького короля были необходимые ордена, а у маленькой королевы — необходимые украшения. Настоящие король и королева поцеловали своих миниатюрных двойников, наполнили их карманы конфетами и другими сластями, и довольные дети возвратились на свою колесницу, грызя конфеты и стараясь при этом, насколько возможно, сохранять серьезное выражение лица.

Когда мимо ратуши прошла вся процессия, включая корабль, изображающий процветание отчизны и двигавшийся на колесах, семейство великанов и лошадь Баярд, на спине которой сидели четыре брата Эмона и которую окружали самые нелепые чудовища, король повернулся ко мне.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил он.

— Государь, — ответил я, — мне думается, что этот праздник, который сегодня нам показали жители Мехелена, воплощает в себе всю Бельгию. Подумать только, средневековая мистерия, полюбоваться которой приезжают по железной дороге!

Но на самом деле, одно из самых сильных потрясений нашего времени — это видеть принца-протестанта, превратившегося в христианнейшего короля.

Продолжением празднества должна была стать некая церемония в церкви Богоматери Хансвейкской, и король соблаговолил предложить мне место в ней среди своих адъютантов, но я вежливо отказался, испросив у него позволение удалиться, поскольку на следующее утро мне надо было уезжать из Брюсселя и, кроме того, меня несколько беспокоило, каким образом я сумею туда вернуться, ибо железная дорога, несомненно, будет все так же перегружена, а мою карету, по всей вероятности, вряд ли удастся отыскать. Король признал подобные доводы законными и предоставил мне свободу.

Я немедленно ею воспользовался, чтобы отправиться на поиски своего кучера, и поспешил к городским воротам, возле которых мы с ним расстались; но, как я и предвидел, его там не оказалось. Я вернулся в ратушу и снова встретил там г-на Роденбаха, любезнейшим образом предложившего мне и моим спутникам временное пристанище, которое рисковало превратиться в постоянное, если бы наш кучер так и не объявился. Мы согласились, и г-н Роденбах бросил всю местную полицию на поиски пропавшего.

В девять вечера нам сообщили, что его нашли мертвецки пьяным на кухне ратуши, тогда как его лошади поглощали в это время королевский овес. Болван решил, что если я приглашен к королю, то приглашение распространяется и на него, и действовал соответственно.

В Брюссель мы вернулись гораздо быстрее, чем добирались до Мехелена. Королевское гостеприимство возымело свое действие.

ГОСТИНИЦА "АЛЬБИОН"

На следующий день мы доверили свои жизни уже не пьяному кучеру и паре его наевшихся досыта лошадей, а машинисту, двум рельсам и трем десяткам мешков угля, благодаря чему нам удалось проделать за четыре или пять часов восемнадцать льё, отделяющих Льеж от Брюсселя. Говоря "восемнадцать льё", я допускаю неточность: на самом деле, мы проехали не больше семнадцати, учитывая, что железная дорога заканчивается в нескольких километрах от Льежа. И тут мы оказались в плотном кольце омнибусов, возницы которых буквально набросились на нас. После того как минут десять нас тянули в разные стороны, я оказался добычей одного из них, и он затолкал меня в свой экипаж; я кричал как умалишенный, беспокоясь за свои чемоданы, тюки и книги, и всячески старался выпрыгнуть из фургона; к несчастью, я оказался как раз четырнадцатым по счету пассажиром, поэтому, не обращая никакого внимания на мои возражения, кондуктор, стоявший на подножке, закрыл дверь, нажал на какую-то пружину и крикнул кучеру: "Все места заполнены!" И мы стремительно понеслись на родину Малерба, Ренье и Гре-три. Проехав таким образом примерно три четверти часа и сделав под конец пути недолгую остановку, чтобы выпустить на свободу четырех или пятерых моих попутчиков, омнибус снова остановился, и кондуктор, стоявший на подножке, открыл дверцу и обратился ко мне:

— А вот и ваша гостиница.

— Правда? И как же она называется?

— Гостиница "Альбион".

— А мой багаж?

— Он скоро прибудет.

— А как его распознают?

— А разве ваше имя на нем не написано?

— Написано.

— Ну что ж, тогда не беспокойтесь.

Я вышел из омнибуса, после чего он стремительно умчался, а я с одной лишь тростью в руке оказался перед гостиницей "Альбион".

Я подождал немного, надеясь, что кто-нибудь выйдет мне навстречу, но, видя, что дверь остается закрытой, решил явиться без приглашения. Так что я вошел и попросил ужин и комнату.

Хозяйка дремала в уголке на кухне; она подняла голову и посмотрела на меня с таким искренним удивлением, что мне подумалось, будто я ошибся дверью и попал не в гостиницу, а дом какой-нибудь почтенной горожанки, где у меня не было ни малейшего права чего бы то ни было требовать. Но, оглядевшись по сторонам, я по расположению набора кухонной посуды и кухонных плит понял, что мне не в чем себя упрекнуть.

— Господин что-нибудь желает? — спросила хозяйка.

— Ну, разумеется, я кое-что желаю.

— Тогда, быть может, господин соизволит сказать, что именно он желает?

Я подумал, что мое поведение было недостаточно вежливым и поэтому соотечественница Матьё Ленсберга хочет преподать мне урок учтивости.

— Прежде всего, — ответил я, — мне хотелось бы узнать, как ваше самочувствие?

— Господин очень любезен, а как его самочувствие?

— Неплохо, однако я очень голоден.

— Господин — бельгиец? — продолжала хозяйка, похоже, не поняв мой тонкий намек, с помощью которого я попытался вернуться к своему основному вопросу.

— Простите, я француз.

— Ах, тысяча извинений! Просто мы, валлоны, очень не любим селить у себя фламандцев. Но если господин — француз, это другое дело. Только скажите, мы все исполним.

— Так вот, мне хочется ужинать, честное слово!

— О, так ведь уже слишком поздно, чтобы ужинать.

— А мне, напротив, кажется, что самое время.

— На месте господина, — с равнодушным видом продолжала женщина, — я бы не стала ужинать.

— Почему это? Ради бога, объясните!

— Господин с большим аппетитом позавтракает утром.

— Я собираюсь позавтракать утром, даже если поужинаю сегодня вечером; ну-ка, посмотрим, что вы держите в этой кладовке?

— Ах! — промолвила хозяйка, не двигаясь с места. — Вот если бы господин приехал позавчера! Позавчера тут, в кладовке, было всего полно! Позавчера был базарный день и мы накупили кур, уток, перепелок.

— Послушайте, — сказал я, перебивая ее, — я же не прошу у вас ужина из трех блюд. Если у вас нет кур, нет уток… — я делал паузу после каждой названной мною птицы, — нет перепелок… Так ведь?.. Нет перепелок… (Хозяйка покачала головой.) Ну что ж! Если у вас нет ни кур, ни уток, ни перепелок, то наверняка есть кусок говядины или холодной телятины. Разве не так?

— О сударь, если бы это было вчера, — ответила мне хозяйка, — да, тогда был кусок говядины и отличный кусок телятины! Ведь вчера был день, когда мы запасаемся мясом.

— Ну хорошо, но ведь от этих двух кусков что-нибудь да осталось, ну хотя бы на одну тарелку?

— Совершенно ничего: один фламандец не более двух часов назад доел все, что оставалось. Но вы-то не фламандец?

— Нет, конечно, я ведь уже говорил вам, что я француз.

— Ах да, верно! Дело в том, что мы, валлоны, терпеть не можем фламандцев.

У меня появилась надежда, что если я буду поддакивать хозяйке, то мне что-нибудь да перепадет.

— Да, в самом деле, — продолжил я, — унылый народ эти фламандцы; но вот что у них хорошо, так это то, что в их гостиницах, в какое бы время вы туда ни приехали, всегда найдется, чем перекусить.

— А что, по вашему мнению, у нас тут умирают с голоду?

— С голоду не умрешь, — начал я, пытаясь сделать из своего ответа просьбу, чтобы сократить несколько затянувшийся диалог, — с голоду не умрешь, если в доме есть масло и яйца.

— О! — откликнулась хозяйка. — Здесь, в краю валлонов, делают замечательное масло!

— Ну вот и прекрасно!

— Увы, у нас есть такой обычай — взбивать масло только раз в неделю.

— И когда же?

— По пятницам.

— А что у нас сегодня?

— Среда.

— Значит, у вас осталось только масло с душком?

— Да нет, вообще никакого не осталось; да мы никогда и не держим масла с душком. Наше свежее масло такое вкусное, что его тут же съедают!

— Ну, ничего не поделаешь! Тогда дайте мне яиц, и я этим удовлетворюсь.

— Утром у меня их было четыре дюжины.

— Мне столько не нужно; сварите мне пять или шесть всмятку.

— Нужно вам сказать, что у нас, валлонов, принято разводить домашнюю птицу.

— Разводить по курятникам?

— О, теперь я вижу, что вы не фламандец! Да вы просто шутник! Ну и хорошо, потому что мы, валлоны, видите ли, не можем…

— Довольно, довольно! Уже ясно: вы терпеть не можете фламандцев, так ведь? Вы совершенно правы. Вернемся, однако, к яйцам.

— Да, яйца… Так вот, я положила их наседкам высиживать.

— Черт бы вас побрал! И что, ни одного не осталось?

— Да нет, одно, кажется, где-то осталось… Индюшачье…

— Индюшачьим яйцом вовсе не надо пренебрегать. Где оно, это яйцо?

— Оно совсем свежее, снесенное сегодня утром.

— Прекрасно.

— Теперь у вас будет королевский ужин. Смотрите, — продолжала хозяйка, открывая дверцу шкафчика, — какое оно большое!

И в самом деле, по размерам яйцо напоминало страусиное.

— Ну-ка, живо вскипятим воду! Я умираю от голода.

— Потерпите немного: у нас тут всегда на огне вода стоит. Нет, вы только посмотрите! — добавила хозяйка, разглядывая яйцо.

— Что там еще такое? — спросил я в испуге от ее обескураженного вида.

— Опять этот бездельник Валентин сыграл со мной шутку!

— Какую шутку?

— Он его выдул!

— Что выдул?

— Да, яйцо же, черт побери!

— Как это выдул?

— Нуда, выдул. Этот негодник, представьте себе, хуже хорька! Он помешан на яйцах. Если ему удается выкрасть яйцо из гнезда, кончено дело: он булавкой прокалывает в нем по отверстию с каждой стороны, выдувает его содержимое в ладонь и проглатывает еще теплым. Теплые яйца очень полезны для желудка.

— Так что, негодяй выдул это яйцо?

— Ну да, я же говорю.

— Индюшачье яйцо!

— А какая разница? Надо видеть, как ему это идет на пользу! Он силен, точно богатырь! Красивый малый! Да вы увидите его завтра.

— О да, я попрошу, чтобы мне его показали. Уж я его поприветствую. Вот каналья!

— Эй, госпожа хозяйка, — произнес носильщик, открывая входную дверь, — вот багаж бельгийца, который у вас остановился.

При свете лампы я узнал свой чемодан и подошел к двери; кондуктор омнибуса не обманул: все было на месте.

— Так вы все-таки бельгиец? — спросила хозяйка.

— Да нет же, правда, я не бельгиец, я француз. Хотите посмотреть мой паспорт?

— Тогда почему ты говоришь, что господин — бельгиец? — продолжила хозяйка, обращаясь к носильщику.

— Черт побери! Я говорю, что он бельгиец, так как он приехал из Брюсселя.

— И правда! — сказала хозяйка, словно пораженная справедливостью этого умозаключения.

Я понял, что дело принимает плохой для меня оборот и мне грозит остаться не только без ужина, но и без ночлега. Так что я поспешил втащить свой багаж на кухню и заплатить рассыльному, после чего позвал служанку и велел ей отнести вещи в мою комнату.

— Вашу комнату? А она у вас есть? — спросила девушка.

— Еще нет, но я надеюсь, что ваша хозяйка согласится предоставить мне одну.

— Вержени, отведите господина в тридцать пятый номер, — сказала хозяйка.

— Идите за мной, господин фламандец, — промолвила девушка, взяв свечу.

— По крайней мере, — заметил я, тяжело вздохнув, — распорядитесь, чтобы мне принесли в номер кусок хлеба, воды и сахара.

— Вам принесут все, что вам нужно, не беспокойтесь.

— Тогда всего хорошего.

— Всего хорошего. Какие требовательные эти фламандцы!

Мне явно не везло: в Брюсселе я не мог выдать себя за бельгийца, а в Льеже не желали признавать во мне француза.

Я последовал за Вержени, как по-валлонски называла ее хозяйка, на четвертый этаж; там она, наконец, остановилась и открыла дверь моей комнаты; при виде подступов к ней я, признаться, не надеялся, что она окажется такой чистой.

— Сюда! — сказала Вержени, поставив свечу на камин. — Надеюсь, вам тут будет хорошо, господин фламандец.

— Замечательно, — ответил я, — только не забудьте про хлеб, воду и сахар.

— Вам сейчас принесут все это.

— Хорошо. Я жду.

— Ну вот и правильно, ждите, — сказала дев\ шка и удалилась.

Я прождал добрых полчаса, а потом, увидев, что мне ничего не несут, взял свечу и спустился на кухню. В доме все спали. Я вынул часы: было пол-одиннадцатого. Поднявшись к себе в комнату, я записал в путевом дневнике:

"Навсегда запомнить гостиницу "Альбион"".

ЛЬЕЖ, УВИДЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ ЗАВТРАКА

Усталость моя была настолько велика, что, несмотря на жесткость кровати, проснулся я только в девять утра. Я сразу же встал и, поскольку после вчерашнего мне было ясно, что требовать завтрак бесполезно, тотчас попросил, чтобы мне указали, где находится дом архивиста г-на Полена, к которому у меня имелось рекомендательное письмо; он жил на улице Пьеррёз, неподалеку от крепости, и дорога из гостиницы к его дому заняла у меня добрых полчаса. Я добрался туда, ощущая нестерпимый голод.

Когда г-н Полей вышел мне навстречу, я представился и отдал ему письмо г-на Ван Прата. Он из вежливости не пожелал раскрыть его, узнав, кто я такой, но, уступив моим настояниям, в конце концов прочитал его.

— Сударь, — сказал я, когда он закончил чтение, — вы как-то связаны с господином Ван Пратом, не так ли?

— Это мой друг.

— Его рекомендация убедительна?

— Он просит меня от своего имени и от имени его величества короля Бельгии сделать все возможное, чтобы доставить вам удовольствие.

— А вы, сударь, расположены удовлетворить просьбу вашего друга и желание короля?

— В высшей степени.

— Тогда, господин Полей, вы можете сделать для меня нечто чрезвычайно приятное.

— Что именно? Говорите сию же минуту.

— Предложите мне позавтракать.

— Что?! — воскликнул г-н Полей. — Да с превеликим удовольствием! Так вы еще ничего не ели с утра?

— Последний раз я ел в Брюсселе.

— В Брюсселе? А когда вы оттуда приехали?

— Вчера вечером.

— И не поужинали?

— Я не мог допроситься куска хлеба и стакана воды.

— Где же вы остановились?

— В гостинице "Альбион".

— Так это же лучшая гостиница в городе!

— Ну что ж, можно поздравить вас с остальными.

— Так вы, должно быть, умираете с голоду?

— В прямом смысле этого слова.

— Это невероятно.

— Простите, но в этом нет ничего невероятного: последний раз я ел ровно сутки назад, и вполне позволительно испытывать голод спустя сутки.

— Я не это имел в виду, — со смехом продолжал г-н Полей, — невероятно то, что вам так и не удалось получить ужин.

— Послушайте, мне следует кое в чем вам признаться, — сказал я. — По-моему, меня приняли за фламандца и именно это мне навредило.

— А, ну тогда ничего удивительного. Нужно заметить, что наше объединение с Бельгией — это своего рода брак по расчету; мы живем раздельно, и поэтому, если житель Льежа едет в Лёвен, он говорит: "Я еду во Фландрию".

— Но вы-то, — сказал ему я, — вы-то видите, что я француз?

— Конечно, и самый что ни на есть француз; так что, можете не беспокоиться, мы идем завтракать.

Однако, несмотря на его уверения, я начал испытывать некоторое беспокойство: дверь в столовую была открыта и из гостиной, где мы находились, нетрудно было увидеть,

что там не происходит никаких приготовлений; но через несколько минут пришел слуга и доложил, что кушать подано.

— Пойдемте, — сказал мне г-н Полей, — мы будем завтракать на моей террасе; оттуда вы сможете увидеть весь город; я хочу, чтобы вы с ним помирились.

— Честное слово, — сказал ему я, — вы нашли верное средство; город, которым любуешься за завтраком, это прекрасный город.

— Надеюсь, что вам не придется отказаться от своих слов.

И правда, я буквально вскрикнул от радости и восхищения; от радости — при виде завтрака, от восхищения — при виде панорамы города; поэтому я сел за стол так, чтобы любоваться этим зрелищем, одновременно воздавая должное трапезе.

Допуская, что описание этого восхитительного завтрака, столь желанного для меня, представляло бы весьма малый интерес для читателя, я ограничусь лишь указанием на два сорта вина, которые можно было бы порекомендовать знатокам: одно — это мозельское, браунебер-гер 1834 года, второе — рейнское, именуемое Молоком Богоматери, всеравно какого года.

Подернутый дымкой город, лежащий у моих ног, был основан около 550 года святым Монульфом, епископом Тонгрским. Этот достойный прелат, направляясь в замок Шевремонт, был потрясен красотой этих мест и решил построить здесь церковь, посвященную святым Косме и Дамиану; легенда добавляет, что слуги, сопровождавшие епископа, увидели там пылающий крест, но, поскольку никаких подробностей при этом не приводится, можно подумать, что все это домыслы челяди.

В начале VIII века святой Губерт перевел в Льеж епископство, которое еще прежде было перенесено из Тонгра в Маастрихт; Льеж начал завоевывать прочную репутацию среди других городов в мире, но в 882 году он был разрушен норманнами, появление которых было предсказано ронявшим слезы Карлом Великим.

Набожного императора, который мог бы изгнать старых врагов или восстановить то, что они разрушили, уже не было в живых, но Провидение послало жителям Льежа епископа Нотгера, который прежде был настоятелем монастыря святого Галла, и в течение своего тридцатипятилетнего пребывания епископом он отстроил город, сделав его таким красивым, каким тот никогда не был раньше. Стих, написанный в то время, выражает благодарность горожан благочестивому епископу:

To есть:

Нотгером мы обязаны Христу, а остальным — Нотгеру.

Как видно, Нотгеру отводилось больше; но меньшего он и не заслуживал. В то время, когда епископ обосновался в Льеже, несчастный, обнищавший город находился в руках грабившего его мелкого тирана, который обитал в том самом знаменитом замке Шевремонт, куда направлялся добрый святой Манульф, когда ему, по счастью, приглянулось место, где позднее был построен Льеж. Чем мельче тираны, тем они несноснее, ну а этот вмешивался во все дела; он знал доходы каждого, и ему полагалась десятина со всего, будь то зерно, деньги или женщины, так что его поведение сделалось невыносимым для славных обитателей Льежа. Однако, поскольку сеньор Идриел — как видно, не имя создает тирана — так вот, повторяю, поскольку сеньор Идриел жил в замке Шевремонт, а замок Шевремонт, бывшая крепость Меровингов, стоял на неприступных скалах, с таким положением дел приходилось мириться и принимать его как горькую данность; именно так и поступали славные горожане, в то время как епископ Нотгер, не отличавшийся подобным терпением, постоянно искал возможность избавиться от общего врага. И такую возможность предоставил ему сам Идриел.

Жена Идриела только что произвела на свет сына, и поскольку у благородного сеньора до этого рождались только дочери, а сын был долгожданным и желаемым прибавлением семейства, то было решено придать его крестинам большую пышность. Возможно, покажется странным, что такой негодяй позаботился о том, чтобы окрестить сына, но подобные отклонения от правил случаются. Идриел был набожным, и в этом заключалась его слабость; он избрал себе девиз "Враг всех, друг Бога одного", что было выражением чистого самодовольства, ведь понятно, что Бог куда разборчивее в выборе друзей, о чем свидельствует пословица: "Много званых, но мало избранных".

И вот, когда Идриел решил окрестить своего сына и пожелал провести все на подобающем уровне, он послал предупредить Нотгера, чтобы тот приготовился совершить обряд крещения. Это был тот самый случай, которого так долго ждал славный епископ. И потому Нотгер ответил, что он приедет в замок Шевремонт на следующий день в пять часов пополудни в сопровождении всего своего клира.

Назавтра епископ созвал у себя двадцать пять самых сильных и самых доблестных горожан из числа своих знакомых, наказав им явиться при полном вооружении и порознь, чтобы никто ничего не заподозрил. Когда все они собрались в нижнем зале его дворца, он раздал им длинные священнические облачения и рясы и велел переодеться в певчих и ризничих, одним вручив кресты, другим — кадила, а тем, у кого не было ни того, ни другого, приказал распевать во все горло псалмы, чтобы их не приняли за самозванцев; потом, заставив их еще раз удостовериться, что клинки у них не застревают в ножнах, двинулся в сопровождении отряда из двадцати пяти человек в сторону замка Шевремонт.

Идриел ждал его у ворот вместе с дочерью Изабеллой, женой Бертой и новорожденным сыном, у которого еще не было имени. Он смиренно последовал за епископом, вторя песнопениям, и вошел в церковь.

Епископ, видя, что теперь он находится в центре замка, решил, что настала благоприятная минута, и, подняв святую облатку, приготовленную для этого великого события, воскликнул: "От имени Бога живого, образ которого вы видите в моих руках; от имени истинного главы Церкви; от имени императора; от имени Льежской церкви, я, Нотгер, беру во владение замок Шевремонт!" При этих словах, которые должны были послужить сигналом, певчие, церковные сторожа и ризничие выхватили мечи, готовые броситься на Идриела, которого святой епископ приказал им взять живым. Увы, трудно быть благочестивым прелатом и великим полководцем одновременно. Нотгер допустил стратегическую ошибку, не дождавшись, пока Идриел пройдет в глубину церкви; находясь недалеко от двери, он сумел выбежать наружу, увлекая за собой жену и двоих детей, и бросился вместе с ними с крепостной стены, так что если Сатана получил свое с избытком, то Богу не досталось ничего.

Впрочем, поскольку для жителей Льежа итог был один и тот же, их благодарность епископу от этого меньше не стала; они разрушили замок, а из его камней соорудили часовню.

Раз и навсегда избавившись от Идриела, Нотгер направил все свои усилия на благоустройство Льежа. Маас тогда еще не протекал в черте города; епископ передвинул крепостную стену на другой берег реки и велел прорыть канал, который проходил у подножия холма Святого Креста и следы которого видны по сей день; он построил также тройную линию укреплений с бастионами, фортами и башнями, развалины которых сохранились даже спустя тысячелетие. И наконец, полагая, что старый собор не достоин представлять центр столь значительного архиепископства, как Льежское, он велел снести его, а на его месте возвести новый.

В 1106 году император Генрих IV, совершивший побег из старинного замка Ингельгейм, куда его заточил собственный сын, перед этим сорвав с головы у него корону и вырвав из его рук скипетр, приехал искать убежище в Льеже, который он пожелал сделать неприступным, укрепив высоты холмов Святой Вальпургии и Святого Варфоломея, так что с той поры два эти квартала, бывшие до того лишь предместьями, оказались в черте города.

В 1131 году папа Иннокентий II прибыл в Льеж возглавить церковный собор, что еще больше прибавило значимости городу. Папа отслужил божественную литургию в соборе святого Ламберта, среди каноников которого насчитывалось в то время два императорских сына, семь королевских сыновей и тридцать пять сыновей герцогов и владетельных графов. Но самой замечательной фигурой в этом высочайшем собрании был, по словам одного старого летописца, "святой Бернар, который проехал через Льеж, где им было сотворено много добрых дел, а затем отправился в Сент-Англезе_у снискав там великое признание". Как видно, уже в ту пору в Льеже говорили на достаточно красивом французском языке.

В течение всего этого времени льежцам удавалось добиться очередной уступки от каждого нового епископа, так что шаг за шагом, уступка за уступкой они, наконец, сумели вырвать из рук Альбера де Куйка хартию, подобной которой в ту пору мог похвалиться далеко не каждый город. Но эта хартия сделала их еще более непокорными. Чем больше народ получает, тем больше он хочет иметь. Вот тогда и начались распри между обитателями Льежа и его епископами, закончившиеся только в 1794 году.

Одним из самых знаменитых льежских мятежей стал тот, что поднялся из-за Иоанна Баварского. Этому молодому сеньору было всего семнадцать лет от роду, когда ему вверили власть над Льежским княжеством; и, хотя юный князь чувствовал больше влечения к мирским радостям, чем к церковным строгостям, он принял епископство, не желая при этом принимать духовный сан; однако это не устраивало льежцев: они привыкли подчиняться мягкой руке своих епископов и страшились железной рыцарской рукавицы; поэтому они заявили ему, что, до тех пор, пока на голове у него будет шлем, они не позволят ему оставаться в их городе; но, если он пожелает увенчать голову митрой, они вновь станут его покорнейшими вассалами.

В то время сила была не на стороне князя, и его вынудили покинуть город. Не успел он уехать из Льежа, как горожане избрали своим епископом и сеньором Тьерри де Хорна, сына Анри де Хорна, сеньора Первеза. Что же касается этого последнего, то он был назначен мамбуром и, благодаря этому титулу, принял на себя управление мирскими делами, тогда как сын его занялся делами духовными.

К несчастью для льежцев, поспешившим уладить таким образом свои дела, Иоанн Баварский был братом графа Эно и герцога Бургундского. Он обратился к ним за помощью, и они как верные братья оказали ее.

Однако войско, в спешке созванное герцогом в его владениях, не отличалось сплоченностью, тогда как льежцы, напротив, убедившись, что вся эта история миром не закончится, построили неподалеку от Маастрихта лагерь и так хорошо его укрепили, что он напоминал настоящий город; и потому герцог Бургундский, несмотря на свой не очень-то миролюбивый характер, приступил к переговорам и послал льежцам гонца, предлагая им пойти на мировую; но он имел дело с довольно грубым народом: посланнику вручили бумагу, сложенную в форме письма и содержащую ответ, который невозможно было ни читать, ни нюхать.

Насмешка была злая, поэтому герцог Иоанн поспешил набрать войско, проявив при этом такую активность, что уже скоро оказался во главе прекрасной и сильной армии. В это время он получил через посредство мессира Гиша-ра, дофина Овернского, послание короля Франции, в котором тот советовал ему отказаться от ведения любых действий против Льежа, оставляя решение этого дела на усмотрение короля.

Но герцог Иоанн был настолько уязвлен нанесенным ему оскорблением, что он не мог оставить его безнаказанным; поэтому он ответил мессиру Гишару, дофину, что дело это никоим образом не касается короля Франции, который, вне всякого сомнения, был бы сильно раздосадован, получи он письмо, написанное такими же чернилами, и потому он, герцог, собирается сначала преподать этим наглецам азы хороших манер, а уж затем отправиться ко французскому двору.

На это метр Гишар, дофин, ответил, что монсеньор Бургундский целиком и полностью прав, а в подтверждение своих слов он готов встать под его знамена и, насколько это будет в его власти, поспособствовать уроку, который тот намеревается преподать горожанам Льежа.

И тогда бургундцы начали продвигаться вперед по древней римской дороге, которая пересекает все земли

Льежа и называется дорогой Брунгильды. Однако, вместо того чтобы испугаться при виде этого огромного полчища, мятежники решили выступить ему навстречу. Сир де Пер-вез сделал все от него зависящее, чтобы помешать им действовать столь необдуманно; но, увидев, что его начинают обвинять в трусости, он объявил во всеуслышание и повсюду, что утром 22 сентября все, кто желает выступить вместе с ним, должны собраться с первыми звуками большого вестового колокола.

В назначенный день там собралось тридцать тысяч человек, из них пятьсот или шестьсот конников, вооруженных согласно французским обычаям, и сто двадцать английских лучников.

Тогда сир де Первез выехал вперед и, поднявшись на стременах, произнес:

"Друзья мои, я не раз уже доказывал вам, что дать сражение нашим врагам означает подвергнуть себя великой опасности; здесь стоят благородные и опытные воины, испытанные в битвах и влекомые единым порывом; я полагаю, что нам лучше было бы оставаться в своих городах и крепостях, позволить неприятелю начать военные действия, воспользоваться нашими преимуществами и постепенно перебить их одного за другим; но я вижу, что мои предостережения вам не по нраву. Вы полагаетесь на свою многочисленность и на свой боевой пыл, поэтому я поведу вас в атаку на врага. Заклинаю вас, сплотите свои ряды: действуйте заодно и будьте готовы сообща отдать свои жизни за отчизну!"

В это самое время герцог Бургундский, находясь в расположении своих войск и видя огромную армию, стоящую лагерем возле Тонгра, так обратился к своим рыцарям:

"По милости Господа и Божьей Матери стоим мы здесь против мятежников, которые осквернили веру, допустив поругание церквей, разбив священные сосуды и пролив на землю священный елей. Смело идите в бой против этих простолюдинов; не опасайтесь тупого и неотесанного сброда, возлагающего все надежды на свою численность: они годны только на то, чтобы работать на мануфактурах и торговать на рынках".

И, издав свой боевой клич "Божья Матерь с герцогом Бургундским!", он двинулся вперед.

Вот перед вами хроника битвы, написанная самим герцогом и адресованная герцогу Брабантскому:

"Дражайший и любимейший брат!

Гонец доставил мне письма, в коих Вы уведомляете, что

Вам стало известно о том, что милостью Божьей я раз-

бил льежцев и что если бы я сообщил Вам наперед о дне сражения, Вы бы охотно приняли в нем участие. Соблаговолите же узнать из описанного мною ниже, дражайший и достопочтеннейший брат, о том, как разворачивались события, и тогда Вам станет понятно, что я не мог в надлежащее время сообщить Вам точную дату. Истина заключается в том, дражайший и достопочтеннейший брат, что в прошлый четверг мы с нашим шурином из Эно вторглись в льежские земли, сопровождаемые большим и славным войском, состоящим из рыцарей и оруженосцев, и, двумя дорогами проследовав по равнине, в прошлую субботу вечером остановились в одном льё от города, именуемого Тонгр, в местности Эсбе; и там нам стало известно, что в названный день сир де Первез и все льежцы, состоявшие в его войске, покинули свой лагерь близ Маастрихта и выступили нам навстречу. По этой причине мы с названным шурином из Эно, дабы узнать истинное положение дел, послали туда в воскресенье утром гонцов, каковые сообщили нам, что они и впрямь видели великое множество льежцев, двигавшихся в боевом порядке в нашу сторону. Мы выстроились в правильные ряды и соединились с нашими людьми, чтобы идти навстречу названным льежцам. Проехав верхом около полульё, мы увидели их в полном составе неподалеку от названного города Тон-гра; и тогда названный шурин и я вместе с нашими людьми спешились в достаточно удобном месте, полагая, что именно сюда они и явятся сразиться с нами, и подготовили к бою все наше войско, дабы легче было выдержать атаку, которую названные льежцы готовились предпринять, и расположили двумя флангами наших тяжеловооруженных конников и лучников; противник тотчас же приблизился к нам на расстояние в три полета стрелы и продвинулся направо к названному городу Тонгру, дабы жители его, которых насчитывалось не менее десяти тысяч, могли бы к ним присоединиться; там они расположились в боевом порядке и тотчас же установили несколько пушек; когда же мы немного выждали и увидели, что они никуда не уходят, названный шурин и я, вняв совету славных рыцарей и командиров нашего войска, решили, что мы преспокойно разобьем неприятеля на его же позициях, а чтобы смять его ряды и привести его в смятение, у нас будут четыреста тяжеловооруженных конников и тысяча рослых оруженосцев, которые ударят с тыла, когда мы начнем наступление; возглавить же их мы поставили сира де Круа, сира де Элли, сира де Разе, ваших и моих камергеров; Энгеррана де Бурнонвиля и Робера Леру, моих оруженосцев, и так оно и было сделано; и вот в час пополудни мы выступили во имя Господа и Божьей Матери, чтобы напасть на врага, и вошли в соприкосновение с ним, пребывая в великолепном боевом порядке, и так славно повели бой, что, по милости Божьей и благодаря помощи Господа, все обернулось в нашу пользу. И по правде сказать, дражайший и любимейший брат, люди, понимающие в этом толк, утверждают, что никогда не видели, чтобы воины сражались лучше, чем мы, и к тому же так длительно; ибо битва продолжалась почти полтора часа и больше получаса было неясно, кто берет верх; там были убиты сир де Первез, незаконно захвативший власть в Льеже, его сын, а также примерно двадцать четыре — двадцать шесть тысяч жителей города, насколько об этом можно судить по свидетельству тех, кто видел горы трупов, а ведь все они, или большая их часть, были вооружены и имели в своем войске пятьсот конников и сто английских лучников. И случилось так, что к концу битвы жители Тонгра выступили в полном вооружении, чтобы прийти на помощь льежцам, и подошли к ним на расстояние примерно в три полета стрелы; но, увидев, как разворачивается сражение, они обратились в бегство, а наши всадники тотчас стали преследовать их, и многие из них погибли. Однако в названной битве мы потеряли от шестидесяти до восьмидесяти рыцарей и оруженосцев, что меня весьма печалит, ибо были они далеко не из худших. Да простит их Господь! Что же до точного числа льежцев, дражайший и любимейший брат, то мне стало известно от захваченных в плен, что в субботу утром их выступило из лагеря сорок тысяч; они направились в город Льеж и оставили там примерно восемь тысяч бойцов, которые, по мнению сира де Первеза, были непригодны к бою, и в названное воскресенье, в день сражения, они выступили из названного города Льежа числом в тридцать тысяч или более, чтобы сразиться с нами; а помимо того, дражайший и любимейший брат, соблаговолите узнать, что вчера прибыл вместе с прекрасным войском наш шурин из Льежа, дабы присоединиться к названному шурину из Голландии и ко мне, а сегодня жители Льежа, Юи, Тонгра, Динана и других здешних привилегированных городов явились к нам выразить свое повиновение, умоляя, чтобы названный шурин из Льежа соблаговолил сжалиться над ними и пощадить их. Так и было сделано по просьбе названного шурина из Эно и моей просьбе, но с условием, что все виновные, коих и сейчас имеется немало, были бы названы и переданы в руки названного шурина из Льежа, дабы он мог поступить с ними и распорядиться ими, как ему заблагорассудится; а сверх того, названные города изъявили свою покорность во всем том, что они могли бы совершить по отношению к названному шурину из Льежа, и все это в соответствии с указом, изданным названным шурином из Эно и мною, для выполнения коего каждый названный город должен предоставить нам такие ручательства, какие мы пожелаем.

Да хранит Вас, дражайший и любимейший брат, Святой дух.

Писано в расположении войск, поблизости от Тонгра, сентября двадцать пятого дня.

Ваш брат герцог Бургундии, граф Фландрии, Артуа и Бургундии".

Пощада, которую победители даровали льежцам, была неполной, ибо герцог Иоанн получил за эту битву имя Иоанн Бесстрашный, а вот Иоанна Баварского из-за начавшихся вслед за ней казней окрестили Иоанном Безжалостным.

И в самом деле, сир де Рошфор, сир де Серен и вдова Первеза были обезглавлены, а два десятка мятежников рангом пониже брошены в Маас. Что же касается сира Первеза и его сына, то их нашли на поле боя — они были мертвы, но не разняли рук. На следующий день, когда Иоанн Баварский входил в Маастрихт, ему продемонстрировали нанизанные на копья головы обоих его врагов.

Это была несколько дорогая цена за грубую солдатскую шутку.

Иоанна Баварского сменил Иоганн фон Валленроде, затем на епископский трон сел Иоганн фон Гейнсберг, и наконец, в свой черед на него поднялся Людовик Бурбон-ский; именно во время его правления между Людовиком XI и Карлом Смелым вспыхнули распри, замечательно описанные Вальтером Скоттом и закончившиеся захватом города.

Герцог Карл пробыл там неделю в самый разгар казней и покинул его, приказав сжечь и сровнять город с землей, как он поступил двумя годами раньше с городом Дина-ном; пощадили лишь дома каноников и священников. К счастью, поскольку Льеж был городом духовенства и множество домов принадлежало им, около трети зданий остались нетронутыми.

А вскоре епископ добился позволения отстроить заново четыреста домов, используя средства, полученные от единовременного сбора по тридцать су с каждого горожанина, а также от ежегодного натурального оброка — двух каплунов.

Когда эти четыреста домов были отстроены, Людовик Бурбонский без лишних слов продолжил строительство, а Карл Бургундский, которому в это время приходилось иметь дело с Тринадцатью кантонами, позволял ему делать все что угодно.

К несчастью, Арденский Вепрь, который, не располагая временем для вознесения молитв, но желая сделать епископом своего сына, дабы тот молился за него Богу, в один прекрасный день убил Людовика Бурбонского.

Но не сын, а племянник Вильгельма де Ламарка занял епископский трон. То был здоровый отросток, непонятно каким образом привитый к дурному древу. Приступив к управлению, он прежде всего издал совместно с городскими чиновниками указ, согласно которому льежцам запрещалось под страхом трехлетней ссылки упрекать друг друга в каких бы то ни было действиях, совершенных ими в ходе гражданских войн; он надеялся, что если наложить печать молчания на уста, то сердца, в конце концов, все забудут. Но это было еще не все: раз за разом он заставил горожан отказаться от всех свобод, дарованных им императором Максимилианом. Одной из таких свобод, наиболее ценимых народом, было право избрания двух бургомистров. Установление 1603 года предписывало следующий порядок выборов.

В каждой из гильдий тянули жребий, а поскольку их было тридцать две, то на первый тур выходило девяносто шесть участников, затем проводился второй тур, где из них выбирали тридцать двух, а уже они, большинством голосов, избирали бургомистра. Оставшиеся шестьдесят четыре, лишившиеся по воле жребия права стать выборщиками, по закону становились советниками. Между тем Фердинанд Баварский взошел на епископский трон, и было объявлено, что 17 января 1613 года состоится его торжественный въезд в город Льеж.

И хотя гармония между льежцами и принцем царила недолго, он не мог пожаловаться, что ему оказали холодный прием. День его торжественного въезда был праздничным днем; гвардия Десяти, аркебузиры, арбалетчики, лучники из Сен-Фольена и Сен-Никола, члены гильдий со своими знаменами выстроились вдоль улиц, по которым должен был проехать епископ, а городской совет и виднейшие горожане, одетые в испанские наряды, поджидали принца, стоя на небольшом мосту Креир. Наконец, около десяти часов утра несколько пушечных залпов возвестило о прибытии епископа.

Его сопровождали более полутора тысяч рыцарей, отпрысков благороднейших семейств Лотарингии, Германии и Брабанта, и вскоре он достиг моста Креир. Там члены городского совета и горожане поприветствовали его, а затем двинулись по направлению к городу, встав во главе кортежа. Подойдя к воротам Святого Леонарда, они вручили Фердинанду ключи от города, и, прежде чем принять их, он во всеуслышание произнес положенную в таком случае клятву, гарантирующую привилегии обитателям города.

Около квартала Святого Георгия кортеж остановился; в этом месте был установлен богато украшенный театральный помост, и стоявшие на нем музыканты своим пением чествовали принца. Там же стояла юная девушка в изысканных и дорогих украшениях: эта девушка изображала город Льеж. Увидев епископа, она соскользнула вниз по невидимой проволоке и, оказавшись у ног Фердинанда, вручила ему букет лилий и продекламировала такие стихи:

Великий мой князь благородных кровей,

Мой князь с утонченной душою своей!

Откуда явилось мне счастье такое,

Откуда мне честь? Ведь ее я не стою.

Пришел ты в убогое это селенье,

Отринув свой архиепископский сан,

Который тебе за заслуги был дан,

Чтоб новое здесь утвердилось владенье.

Увы, где найти мне достойную плату,

Чтоб мог я восполнить такую утрату,

Величие жертвы твоей благородной?

В одном лишь я здесь утешенье обрел,

Что будет всегда твой светлейший престол Стоять в окруженьи любви всенародной.^[17][18]

Стихи эти были прочитаны под гром аплодисментов дворян, сопровождавших епископа, и почетных горожан, а кортеж тем временем продолжал двигаться по направлению к Рыночной площади, где соорудили несколько театральных помостов, на которых представляли мистерии. Рядом с театральными помостами пускали три огромных фейерверка, а около них возвышались три обелиска, которые были украшены гирляндами, соответствующими цветам Баварского дома.

Поравнявшись с кафедральным собором святого Ламберта, принц спешился, запустил руку в кошелек, поданный ему казначеем, и, продолжая подниматься по ступеням со'бора, где его ожидали каноники, бросил в толпу несколько пригоршней золотых монет. А затем, произнеся благодарственную молитву Господу, Фердинанд вошел в епископский дворец и присутствовал на данном в его честь великолепном пиршестве. Гости разошлись лишь в полночь. Но, когда они расходились, еще долго слышались радостные восклицания и пожелания благополучия.

Разумеется, были все основания полагать, что после таких проявлений доброжелательности со стороны епископа и обитателей Льежа все пойдет наилучшим образом; но так не случилось: одни епископы сменяли других, одно поколение уступало место другому, но интересы оставались прежними, и вновь и вновь вспыхивали революции.

И все же прошло уже несколько лет, в течение которых ропот, встречные обвинения и жалобы хотя и не утихали, однако не приводили к вооруженным столкновениям. Правда, приближался день Святого Иакова, и все указывало на то, что выборы будут проходить бурно.

Ожидания оправдались: Тридцать Два, как по их общему числу называли выборщиков, избрали бургомистрами Раеса де Шокье и Мишеля де Сели. Но едва только герольды возвестили эти имена, вооруженные горожане, собравшиеся на площади и рассчитывавшие услышать два других имени, начали громко роптать, а затем разразились таким криками, что всем, включая самого епископа, стало ясно: настала решительная минута.

Среди этого гула голосов все время повторялось имя Б е к м а н, а это указывало на то, что именно того, кто его носит, поддерживает большинство собравшихся. Но на власть нельзя повлиять лишь подобным проявлением народных чувств, и потому вскоре толпа перестала ограничиваться криками. Через какое-то время горожане оттесняют гвардию Десяти и устремляются к колонне, где происходило голосование. В эту минуту из окна ратуши раздается выстрел, который, к счастью, никого не ранит, но, тем не менее, налицо проявление враждебности, и заряженные ружья обращаются в сторону окон. Внезапно на балкон ратуши выходит глава капитула собора.

— Горожане, — восклицает он, в знак примирения простирая руки к народу, — так как выборы должны выражать устремления всех до единого, скажите нам, если мы допустили ошибку, и бургомистры будут выбраны нами согласно вашей воле. Кого вы хотите избрать?

— Бекмана и Сани, — ответили все хором, и тотчас же были провозглашены эти два имени.

Несомненно, на этот раз глас народа был воистину гласом Божьим. Вильгельм Бекман, сеньор де Вьё-Сар, был человеком, обладавшим высокими достоинствами и в то же время большим опытом: уже в пятый раз с 1608 года его избирали бургомистром. Помимо этого, в правление Эрнста Баварского его несколько раз отправляли с особыми поручениями к правительству Соединенных провинций и ко двору Генриха IV. В течение своей долгой дипломатической и политической карьеры Бекман прежде всего научился разбираться в людях; и потому он ни на минуту не ошибся относительно истинных намерений Фердинанда Баварского и с самого начала предупредил народ о замыслах епископа, направленных на ограничение свобод. Легко догадаться, что, как только он пришел к власти, между епископом и представителем народа незамедлительно разгорелась борьба; но на Бекмана нельзя было подействовать ни угрозами, ни посулами; это был человек, о котором говорит Гораций: даже оказавшись погребенным под руинами мироздания, он остался бы непоколебим.

Но подобного человека нельзя было терпеть на этом посту. Чтобы его устранить, испробовали все возможные средства, а затем прибегли к яду.

Однако давать Бекману один из тех изощренных ядов, которыми пользовались Медичи, остереглись: достаточно проглотить одну крупицу такого яда или вдохнуть его, чтобы человек мгновенно упал замертво. Нет, для него припасли один из тех ядов, которыми пользовались Бор-джа, вроде того, какой папа Александр VI дал Джему и епископу Козенцы; один из тех ядов, от которых седеют волосы, постепенно сгибаются конечности и мало-помалу теряет подвижность тело, так что с каждым днем человек делает еще один шаг к могиле; один из тех ядов, которые оставляют способность говорить, чтобы сетовать на судьбу, и зрение, чтобы наблюдать приближение смерти. У Бекмана агония длилась почти год: сначала у него отказали ноги, потом руки; горожане приносили его на носилках на заседания совета и собрания, и там умирающий, превозмогая себя, начинал говорить, но говорил он не о своих страданиях, а о страданиях сограждан. Наконец, этот человек, который сколько мог поддерживал жизнь в своем несчастном теле, чтобы творить добро во благо родины, отдал Богу душу, и прах его был предан земле. Но на пожертвования всех горожан ему воздвигли памятник посреди Рыночной площади.

Его пост унаследовал Себастьен Ларюэль, его друг и соперник.

— Тот самый Себастьен Ларюэль, которого так жестоко убили на пиршестве у Варфюзе? — спросил я.

— Именно тот, — ответил мне г-н Полей.

— Тогда, может быть, вы расскажете историю Себастьена Ларюэля?

— Слушайте же.

И г-н Полей продолжил свой рассказ.

ПИРШЕСТВО У ВАРФЮЗЕ

Незадолго до смерти Бекмана и, соответственно, до того, как Ларюэль стал бургомистром, в Льеж в поисках убежища явился некий иноземец; о нем ходило много слухов, поскольку то был благородный вельможа по имени граф Рене де Варфюзе, главный казначей Филиппа IV в Нидерландах. Одни говорили, что он самым постыдным образом растратил вверенные ему средства, расхитил государственное имущество и заложил принадлежавшую короне алмазную сокровищницу, поэтому ему пришлось под покровом ночи бежать из Брюсселя, где после этого бегства его заочно предали казни. Другие утверждали, что это одна из невинных жертв ненависти власть предержащих, и, вместо того, чтобы видеть в Варфюзе преступника, называли его мучеником.

Себастьен Ларюэль относился к последним; сам постоянно борясь с сильными мира сего, он знал, как умело они прибегают к клевете, и был в числе тех, кто более всего настаивал на том, чтобы, несмотря на возражения Филиппа IV, граф Рене де Варфюзе сохранил за собой право на получение убежища.

Однако Варфюзе полагал, что император мог бы стать прекрасным посредником между ним и Филиппом IV и что тому, кто сумеет избавить Фердинанда от врага, Фердинанд ни в чем не сможет отказать.

В итоге он написал Фердинанду Баварскому, что затевается большой заговор с целью передать французам Льеж и его область, а во главе заговора стоят Себастьен Ларюэль и аббат Музон, посланник Людовика XIII в этом привилегированном городе. Фердинанд в это не поверил, но ему и не нужно было этому верить; однако убийство все равно остается убийством, даже в глазах епископа; к тому же порою его совесть омрачало убийство Бекмана, и потому он предпочел бы, чтобы с Ларюэлем расправился кто-то другой. И он посылает к Рене де Варфюзе бывшего монаха-расстригу по имени Гранмон, ставшего капитаном его стражи; действуя от имени Фердинанда, Гранмон наделяет Варфюзе всеми полномочиями. Эти двое непременно должны были поладить, ибо один отступился от чести, другой — от Бога.

12 апреля 1637 года Себастьен Ларюэль получает приглашение на ужин к Рене де Варфюзе и принимает его. В числе нескольких других гостей на обед были приглашены также аббат де Музон, посол Франции, и барон де Сезан.

Несколько друзей бургомистра, с горечью наблюдавших, как человек с незапятнанным именем связался с тем, на кого пало столь тяжкое обвинение, пытались уговорить Ларюэля не являться на этот ужин; они даже убеждали его, будто замышляется предательство. Кто-то видел, как Гранмон входил к графу и выходил от него, и это когда все знали, что он является орудием, а точнее кинжалом Фердинанда. И потому друзья пытались своими подозрениями и предчувствиями внушить страх бургомистру, но это был человек, твердый в своих убеждениях, веривший лишь в людское благородство и божественную справедливость; поэтому он лишь посмеялся над всем тем, что ему говорили, и, когда 16 апреля взошло по-весеннему теплое и животворящее солнце, ничто уже не могло заставить Ларюэля отказаться от его решения.

Ко времени обеда граф де Варфюзе послал за бургомистром свою карету, но тот, желая насладиться прекрасной погодой, отправился пешком в сопровождении двух своих охранников; один из них остался стоять на страже у дверей дома, а другой, по имени Жаспер, вошел туда вместе с хозяином.

Граф Рене де Варфюзе сидел во дворе своего дома, под навесом широкой галереи, опоясывающей здание. Когда он увидел бургомистра, его обычно сумрачное лицо озарила радость; подойдя к Ларюэлю, он обнял его, как тогда было принято среди друзей, если даже их разлука была короткой. Впрочем, такой обычай идет с древности. Ведь когда Иуда обнял Иисуса, не прошло и двух часов после того, как они расстались.

Потом граф обернулся к охраннику бургомистра:

— А, вот и ты, Жаспер, как всегда преданный своему господину!

Жаспер поклонился.

— Сегодня тебя ждет отменное угощение, друг мой, ибо я знаю, что ты всегда не прочь поднять стакан за здоровье нашего бургомистра.

Жаспер во второй раз поклонился в знак согласия, ибо он вообще никогда не отказывался выпить, а уж за здоровье Ларюэля всегда выпивал вдвое больше обычного.

Вслед за бургомистром один за другим пришли каноники Нис и Керкхем, адвокат Маршан, певчий церкви святого Иоанна, аббат де Музон, барон де Сезан и, наконец, г-жа де Сезан с девятилетним сыном.

Стол был накрыт в нижней зале с узкими зарешеченными окнами; в передней комнате, в ожидании гостей, стояли слуги, держа наготове полотенца, тазы и кувшины с водой. Они помогли каждому ополоснуть руки, после чего гости прошли в столовую. Варфюзе сел спиной к двери, слева от него расположился адвокат Маршан, а справа — г-жа де Сезан. Ларюэль и аббат Музон заняли места напротив него; остальные приглашенные сели кто где хотел: либо в соответствии со своим общественным положением, либо в соответствии с тем, как они сами себя оценивали. Жаспер стоял за спиной своего хозяина.

Обед был обильный, к столу то и дело подавали заморские вина и изысканные блюда, как и полагается в доме вельможи, принимающего высоких гостей. К концу первой подачи блюд граф велел принести кубки; затем, когда их наполнили по числу сидящих за столом, он произнес:

— За здоровье короля Франции! — и повернулся к аббату Музону, который поклоном ответил на это проявление учтивости.

И каждый опорожнил свой бокал за здоровье Людовика XIII.

Несколько мгновений спустя после того, как гости откликнулись на эту здравицу хозяина, вошел доверенный лакей графа, по имени Гобер, и прошептал ему на ухо несколько слов. Он явился сообщить, что солдаты испанского гарнизона, которые нужны были графу, чтобы привести в исполнение план убийства, прибыли из Наваня, отыскали на берегу Бегаров лодку, ожидавшую их по приказу графа, и, наконец, только что проникли в дом через заднюю дверь, выходящую на реку. Гобер отвечал за свои слова, ибо он собственноручно открыл эту дверь и закрыл ее, впустив солдат. Не успел он договорить, как на пороге появился человек высокого роста, одетый в черный бархатный камзол и сжимавший в руке обнаженную шпагу; он подошел к Варфюзе и коснулся его плеча.

— Я здесь, — сказал он.

Варфюзе обернулся и узнал Гранмона; гости тоже узнали бывшего монаха-расстригу, появление которого не предвещало ничего хорошего.

— Где ваши люди? — спросил Варфюзе.

— Они здесь.

— Тогда пусть войдут.

Гранмон подал знак, после чего в обеденную залу вбежали десятка два солдат и окружили гостей, в то время как остальные заняли позиции у окон и, просунув ружья сквозь прутья решетки, взяли сидящих на прицел.

— Что происходит, господа?! — вскричал Ларюэль, с удивлением поднявшись с места. — Для чего здесь эти люди?

— Эти люди здесь для того, — со смехом отвечал Варфюзе, — чтобы вы выпили за здоровье его величества императора и его высочества принца Фердинанда, как только что пили за здоровье короля Франции.

И поскольку все присутствующие хранили молчание, он продолжал:

— Ах вот как вам нравится мой тост! — И, указав на Жаспера, приказал:

— Хватайте этого молодца.

Солдаты повиновались ему.

— Отлично. А теперь, — продолжал он, — очередь бургомистра.

— Как? И меня тоже, сударь?! — вскричал Ларюэль.

— Да, и тебя, — сказал граф де Варфюзе. — Тебя, аббата де Музона и господина де Сезана.

— Кто здесь аббат де Музон? — спросил Гранмон, не знавший его в лицо.

— Это я, — твердым голосом ответил аббат и поднялся. — Но вы ответите королю, моему повелителю, и не только за то, что случится со мной, но и за то, что случится с каждым из гостей, с коими я имею честь здесь находиться, и даже с этим ребенком, — добавил он, указав на сына г-на де Сезана.

— Хорошо, хорошо, — сказал Варфюзе, — я отвечаю за свои действия.

Он подал знак, чтобы Жаспера и Ларюэля вывели из дома, а затем, когда это было исполнено, продолжал:

— Господа, я выполняю приказ его императорского величества и его высочества принца Фердинанда; слишком долго страдали они от беспорядков, происходивших в этом городе по наущению негодяя, которого по моему приказу только что взяли под стражу. Льежцы напоминают вырвавшихся на волю коней, и я добьюсь того, чтобы они сами же потянулись к узде, пусть даже мне придется заплатить за это жизнью собственного сына, находящегося в плену у короля Франции.

С этими слова он удалился, а следом за ним ушли адвокат Маршан, каноник Линтерман и капитан Гранмон; пленники же остались под охраной солдат. Во дворе он увидел, как четверо или пятеро испанцев держат Ларюэля за воротник.

— Ах, предатель, — вскричал он, направляясь к нему и грозя кулаком, — сегодня я вырву, наконец, у тебя из груди сердце!

— Чем же я вас все-таки оскорбил, сударь? — сохраняя полное самообладание, спросил Ларюэль. — Выходит, вы пригласили меня к себе на обед, чтобы убить? Это бесчестно.

— Принесите веревки, веревки! — закричал Варфю-зе. — Веревки! Свяжите его!

Веревок нигде не нашлось, и потому один из солдат дал свою чулочную подвязку.

Варфюзе сам взялся за дело и так сильно перетянул запястья бургомистра, что из них брызнула кровь.

— Господин граф! — снова воскликнул Ларюэль, пока его связывали. — Во имя Неба, прошу вас, скажите, что я вам сделал дурного?!

Но Варфюзе молча продолжал свое дело, а закончив, произнес:

— А теперь проси пощады у Бога, ибо ты умрешь.

Затем он вполголоса обратился к Гоберу:

— Сбегай за каким-нибудь монахом, чтобы тот его исповедал, и тотчас же назад.

И, повернувшись к испанцам, он приказал им отвести Ларюэля в одну из нижних зал, что они немедленно исполнили.

Варфюзе продолжал прогуливаться по двору в сопровождении адвоката Маршана, который, хотя и опасаясь за свою собственную жизнь, тем не менее высказал графу несколько упреков, в ответ на что Варфюзе молча протянул ему письма от императора и принца Фердинанда, где, по всей видимости, содержался приказ убить Ларюэля. Пока они вели этот разговор, вернулся лакей в сопровождении двух монахов-доминиканцев. Граф сам подошел к двери и распахнул ее.

— Святые отцы, — сказал он, — здесь находится бургомистр Ларюэль; прошу вас, пойдите, исповедуйте его, ибо по распоряжению его императорского величества он будет предан смерти.

— Исповедать бургомистра? Но это невозможно, — ответил один из монахов, — у нас нет на то ни полномочий, ни разрешения от нашего настоятеля.

— Ну что ж! — воскликнул Варфюзе. — Тогда он умрет, не исповедавшись, и разговор окончен! Убейте его!

Но тут оба монаха, Маршан и каноник в один голос воскликнули:

— Монсеньор, монсеньор, во имя Неба! Пощадите бургомистра!

Но Варфюзе, не слушая их, словно в бреду твердил:

— Убейте его! Убейте его!..

— Монсеньор, — промолвил адвокат Маршан, — послушайте, если и не ради него, то хотя бы ради себя самого, сделайте это: Ларюэля очень любит народ, и, если он будет убит, с вами может случиться несчастье.

Но, не слушая его, Варфюзе, как помешанный, продолжал выкрикивать:

— Убейте его! Убейте его!..

Он кричал так громко, что его слышали гости, находившиеся в обеденной зале.

Тогда Гранмон в последний раз подошел к Варфюзе, спокойный настолько, насколько был выведен из себя граф.

— Итак, монсеньор, вы желаете, чтобы бургомистр умер? — спросил он.

— Убейте его! Убейте его!.. — снова повторил Варфюзе.

— Хорошо, — ответил Гранмон, поклонившись.

Он вошел в дом и отправился передать приказ графа солдату, охранявшему дверь в нижнюю залу, где находился Ларюэль. Солдат вошел туда и приблизился к арестованному.

— Господин бургомистр, — произнес солдат, передавая приказ графа, — вам предстоит умереть!

— О Боже! — воскликнул Ларюэль, воздевая к небу связанные руки. — Вот награда за все услуги, которые я ему оказал.

Потом он обернулся к открытой двери, на пороге которой сгрудились трое или четверо солдат.

— Друзья мои, — обратился он к ним, — вы могли бы спасти меня.

— Увы, — ответили стражники, — мы всего-навсего простые солдаты, господин бургомистр; мы подчиняемся тем, кто дал нам оружие, и, если они прикажут нам стрелять, мы будем вынуждены стрелять.

— Но, — продолжал Ларюэль, — неужели у вас достанет мужества стрелять в беззащитного человека со связанными руками, к тому же совершенно невиновного?

Солдаты переглядывались в нерешительности, а затем один из них, покачав головой произнес:

— Господин бургомистр, мы обязаны подчиняться своим командирам. И почему только Господь не дал вам оказаться подальше отсюда!

— Да скорей же отправляйте его на тот свет! — кричал Варфюзе. — С этим надо кончать!

— Неужели мне даже не дадут исповедаться? — спросил Ларюэль.

— Там привели двух монахов, — ответил солдат, — наверное, для вас.

— Друг мой, — сказал Ларюэль, — сходите и взгляните, прошу вас.

Голос Ларюэля звучал так кротко и смиренно, что солдат тотчас же вышел и черезмгновение вернулся в сопровождении одного из этих двух монахов.

— Ах, господин бургомистр, — входя, сказал монах, — какое ужасное несчастье!

— Неужели я должен умереть, отец мой? — спросил Ларюэль. — По крайней мере, найдите графа и в последний раз попытайтесь что-то сделать.

— Охотно, — ответил монах.

Он тут же вышел и отправился на поиски графа, но не добился от него ничего, кроме следующих слов:

— Господин Себастьен Ларюэль сегодня поможет нам примирить горожан с принцем.

Тогда монах бросился к его ногам и стал умолять его именем всех святых, но Варфюзе оставался непоколебим.

Монах вернулся в темницу и протянул Ларюэлю небольшое распятие.

— Молитесь Господу, господин бургомистр, — сказал он ему, — ибо только он один может сейчас вас спасти.

— Ах! — произнес Ларюэль. — У меня ведь осталось еще столько дел, которые мне предстояло совершить ради блага моих сограждан, почему же я должен умереть здесь столь недостойной смертью?

С этими словами он опустился на колени и начал свою исповедь; исповедь человека с чистой душой, вся жизнь которого была обращена к добру; и потому, когда монах дал ему отпущение грехов, слезы из глаз полились у монаха.

Ларюэль обнял доброго доминиканца, и тот удалился.

После этого трем солдатам тотчас приказали умертвить бургомистра, но они даже не двинулись с места.

Видя это, граф сказал:

— Вы что, не слышали?

— Ну да, слышали, монсеньор, — отвечал один из них. — Но лучше мы сами умрем, чем убьем человека, который не сделал нам ничего дурного!

— Гобер, — вскричал граф, обращаясь к своему лакею, — только на тебя одного я могу положиться: давай!

— Монсеньор, — ответил Гобер, в знак отрицания покачав головой, — поручите кому-нибудь другому такую работу: я не палач.

— Ну и ну, черт возьми! — промолвил Гранмон. — Столько непонятных разговоров вокруг подобного пустяка.

И, пожимая плечами, он отправился выбрать трех других солдат, уже из своей собственной команды, а затем вернулся к графу.

— Вот, монсеньор, — сказал он ему, — трое, которые вам подойдут.

Сияя от радости, Варфюзе проводил их до двери комнаты, где был заперт Ларюэль, и вручил им кошелек, набитый золотом, которое солдаты тут же поделили между собой. Ларюэль услышал звон золотых монет и понял, что ему придется покориться своей участи, ибо смерть его была уже оплачена.

В эту минуту Гранмон открыл дверь и трое солдат вбежали в комнату, словно безумные, бросились к Ларюэлю и почти одновременно нанесли ему четыре удара саблями, но у них были никуда не годные широкие короткие сабли, не позволявшие им завершить начатое, и солдат стали раздражать крики несчастного бургомистра, которого они не могли прикончить.

— Черт побери, — сказал один их них, — с таким оружием мы никогда не доведем дело до конца, тут нужна хорошая шпага!

Гранмон одолжил свою, и после второго удара, нанесенного ею в грудь, Ларюэль испустил дух.

Остальные гости по-прежнему находились в обеденной зале, и с них не спускали глаз; внезапно туда донеслись проклятия солдат и крики умирающего Ларюэля.

— Ах, предатель! — вскричал аббат де Музон. — Он приказал убить бургомистра.

В это мгновение вошли двое монахов и подтвердили ужасную новость; за ними показался Варфюзе.

— Да, — сообщил граф ошеломленным гостям, — да, господа, бургомистр мертв, но он умер, исповедавшись и раскаявшись в своих прегрешениях; он умер, отдав себя в руки Господа и попросив прощение у императора и его высочества.

— Ты лжешь! — воскликнул г-н де Музон. — Бургомистр мог принять смерть, ни у кого не выпрашивая прощение; это такому подлецу, как ты, придется выпрашивать прощение, когда придет твой смертный час.

Варфюзе собирался ответить на этот выпад, но тут Гранмон опустил руку на плечо графа и шепотом сказал ему несколько слов. Услышав их, граф побледнел и поспешно ушел вместе с Гранмоном; через мгновение Гран-мон вернулся и позвал каноников Керкхема и Ниса; оба вышли, сами не понимая, зачем их позвали, и оставив в таком же неведении остальных гостей.

Слова же, сказанные Гранмоном графу, заключали в себе известие, что в городе начались какие-то волнения; и в самом деле, там распространился слух, что испанские солдаты (а народ всегда относился к этим чужестранцам с недоверием) переплыли Маас возле церкви святого Иоанна и на глазах у кого-то из горожан вошли через заднюю дверь в дом Варфюзе. Один из родственников бургомистра, оказавшийся среди тех, кто обсуждал эти события, вспомнил, что в этот день Ларюэль должен был обедать у графа, и предположил, что солдаты могли быть позваны им, чтобы похитить Ларюэля; он поделился своими подозрениями с теми, кто его окружал; они посчитали его страхи вполне обоснованными и кинулись на площадь Святого Иоанна, где стоял дом Варфюзе, а поскольку уже довольно долгое время оттуда доносился сильный шум, то возле дома скопилась к этой минуте кучка горожан, задававшихся вопросом, что же там происходит, и это послужило новым указанием на то, что в этом подозрительном доме творится нечто странное; так что кузен Ларюэля тотчас принялся изо всех сил колотить в дверь. На пугающий грохот дверного молотка к двери прибежал сам Гранмон и через маленькое окошко спросил, чего хотят посетители.

— Мы хотим узнать, — сказал кузен Ларюэля, продолжая стучать, — здесь ли находится господин бургомистр?

— Разумеется, он здесь, — ответил Гранмон. — И что дальше?

— Дальше? Мы хотим с ним поговорить, откройте.

— О, это меняет дело, — продолжал бывший монах, — ключ от двери имеется только у графа, и я пойду его поищу; подождите.

Поскольку во всем этом не было ничего особо успокоительного, горожане, хотя и принялись ждать, как их просили, тем не менее разослали во все концы города гонцов с вестью, что бургомистр в опасности.

И вот как раз тогда Гранмон пошел за графом.

Они вдвоем подошли к двери, и Варфюзе сам открыл ее, впустил в дом родственника Ларюэля и четверых других горожан и спросил, что привело их к нему.

— Простите нас, господин граф, — сказал родственник бургомистра, — но ходят слухи, что несколько испанских солдат проникли в ваш особняк, и потому у нас появились опасения за безопасность бургомистра.

— Успокойтесь, господа, — ответил Варфюзе, — солдат вызвал я сам.

— Но с какой целью, господин граф? — спросили горожане. — Вам же известно, что справедливо или нет, но мы всегда считали их своими недругами.

— Послушайте, господа, — произнес Варфюзе, оглядываясь и убеждаясь в том, что испанцы его прикрывают, — с этим пора кончать. Вы хотите быть французами, испанцами или голландцами?

— Мы хотим быть льежцами и никем больше, — ответили горожане.

— Хорошо! Тогда как вы отнесетесь к тому, что бургомистр Льежа собирался продать вас французам?

— Мы скажем, — ответил кузен Ларюэля, — что тот, кто выдвинул это обвинение против господина бургомистра, лжет!

— Должен сказать, господа, — все более и более воодушевляясь при виде окружившей его охраны, начал Варфюзе, — что дело обстоит именно так, и у меня есть тому доказательства; но за вас уже отомстили.

— Что вы имеете в виду?

— То, что я получил приказ от императора и его высочества монсеньора Фердинанда покарать изменника, и он понес эту кару.

— Бургомистр арестован?

— Бургомистр мертв.

— Быть того не может! — вскричали горожане.

— Извольте сами убедиться, — сказал Варфюзе.

В эту минуту в дверь застучали еще сильнее.

— Понимаете ли вы, сударь, — произнес кузен Ларюэля, — какая беда вам грозит, если вы сказали нам правду, ведь народное возмездие уже стучит в вашу дверь.

— Господа, господа! — обратился к собравшимся на улице горожанин, входивший в число тех, кто вместе с кузеном Ларюэля оказался во дворе дома, и опасавшийся, что еще до того, как толпа высадит дверь, с ними уже успеют расправиться. — Господа, успокойтесь, подождите: мы сейчас выйдем и расскажем вам обо всем, что произошло.

— Господа, — крикнул кузен Ларюэля, бросаясь к решетке, которая шла по верху стены двора, и обращаясь к тем, кто стоял снаружи, — выламывайте дверь, бургомистр убит, а мы захвачены в плен!

В ответ на площади поднялся страшный шум, он перекинулся на улицы, а затем вернулся назад многотысячным гулом, от которого дрогнули стены графского дома; почти в тот же миг послышались частые удары колокола: это били в набат.

Варфюзе побледнел и начал дрожать от страха, поскольку он понял, что против него и его семидесяти испанских солдат скоро поднимется весь город; лицо его исказилось, выражая безумный ужас. Горожане, находившиеся во дворе, воспользовались этим мгновением и бросились к двери, но там они увидели Гранмона, который успел ее забаррикадировать, чтобы никто не мог выйти наружу, и теперь стоял перед ней, держа в руках длинную шпагу с окровавленным клинком.

— Простите, господа, — со своим обычным хладнокровием произнес Гранмон, — но я должен охранять эту дверь, и выйти отсюда можно будет лишь с разрешения графа.

— Господа, — воскликнул Варфюзе, подойдя к ним, — господа, я открою вам дверь, но при условии, что вы отведете меня к бургомистру города.

— Хорошо, — ответили горожане, — мы обещаем.

— И мне не причинят ни малейшего вреда?

— Мы отвечаем за вас головой.

Варфюзе порылся в кармане, достал ключ и принялся отпирать дверь; но в эту минуту на плечо ему опустилась железная рука и оттащила его на несколько шагов назад: то был Гранмон.

— Секунду, господин граф, — произнес бывший монах. — Понятно, что вам было бы удобно оказаться в надежном месте, а меня оставить здесь расплачиваться за то, что вы совершили; но так не получится; с этой минуты вы принадлежите мне, как я принадлежу вам, мы связаны между собой; и теперь либо мы оба будем спасены, либо умрем вместе.

Варфюзе вздохнул, ибо ему было ясно, что со всех точек зрения этот человек сильнее его; и он без сил опустился на скамью. Гранмон подошел к двери.

— А теперь, господа горожане, — сказал он им, — если вы хотите выйти, выходите, но помните, что именно я открыл вам дверь.

Увидев, что дверь открыта, горожане устремились наружу, даже не ответив Гранмону.

— Все правильно, — прошептал он сквозь зубы, — каждый за себя.

Воспользовавшись тем, что толпа собралась вокруг выпущенных им на свободу пленников, он закрыл дверь и еще сильнее, чем прежде, забаррикадировал ее.

Мгновение стоял такой гул, что невозможно было ничего услышать. Наконец, кузен Ларюэля сумел взобраться на тумбу, и все замолкли.

— Граждане Льежа! — воскликнул он. — К оружию! Господин бургомистр убит. К оружию! К оружию!

Его призывный крик в ту же минуту подхватили двадцать тысяч голосов; все бросились к себе за оружием, и уже скоро первые вооруженные горожане собрались возле графского дома, тогда как остальные бежали по улицам, крича:

— Вперед! Вперед, граждане Льежа! К оружию! К оружию! Господин бургомистр убит!

И тогда весь город, испуская чудовищные проклятия и клянясь отомстить, поднялся, точно огромная волна, и хлынул к окружавшим дом стенам. Одни ринулись к дверям, вооружившись ломами и бревнами, другие бросились вплавь, чтобы пересечь рукав Мааса и проникнуть в дом со стороны сада. Варфюзе с видом обреченного прислушивался к этому смертоносному шуму; Гранмон смотрел на него со снисходительной усмешкой.

В эту минуту граф заметил Жаспера, охранника Ларю-эля, и бросился к нему.

— Жаспер, друг мой, — сказал он ему, — они знают тебя. Поднимись к решетке и скажи им, что бургомистра убили за предательство.

Жаспер влез на стену, но вместо того, чтобы произнести то, что хотел граф, он крикнул:

— Господа горожане, смелее, смелее! Они убили моего хозяина, но теперь сами трясутся от страха.

— Только не я, — сказал Гранмон.

— Что ты такое говоришь, мой славный Жаспер?! — вскричал Варфюзе.

— Он говорит, что вы трус, — ответил Гранмон, — и он не погрешил против истины. — Идите в дом и позвольте мне сражаться вместе с моими солдатами.

Варфюзе подчинился.

Отделавшись от графа, Гранмон позвал для подкрепления несколько солдат и приготовился к обороне.

Тем временем гости, запертые в обеденной зале, услышали крики горожан и приободрились, догадавшись по все нарастающему шуму, что для Варфюзе дело принимает дурной оборот; солдаты же, напротив, толкали друг друга в бок, смотрели по сторонам и тихо переговаривались, теряя уверенность. И тогда г-н де Сезан обратился к ним.

— Друзья мои, — сказал он, — мы ваши пленники, и вы отвечаете за нас головой; берегите же нас и старайтесь, чтобы с нами не случилось беды; защищайте нас от графа Варфюзе, и, если горожане возьмут верх, мы защитим вас.

— Договорились, — ответили солдаты и изнутри закрыли дверь залы.

Однако внезапно послышался страшный шум, а за ним раздались ружейные выстрелы: это горожане брали приступом стены, окружавшие сад. Одновременно такой же шум раздался во дворе, дверь высадили, и людская волна, бившаяся о стены, начала проникать в дом.

В эту минуту аббат де Музон бросился к окну и увидел, что двор наполняется людьми.

— Господа! — крикнул он. — Спасите нас; Себастьен Ларюэль убит, а нам грозит смертельная опасность.

И тут он почувствовал, что кто-то обнимает его колени; он обернулся: то были две дочери Варфюзе, взывавшие к нему о помощи.

Услышав его призыв, горожане удвоили усилия; Гран-мон отчаянно сопротивлялся, но в конце концов упал, сраженный пулей, и они бежали, наступая на его труп. За минуту были сломаны все двери; г-н Сезан, пытаясь сдержать свое слово, хотел было защитить солдат, но их растерзали до того, как он успел вмешаться; аббат Музон смог спасти лишь двух дочерей убийцы, взяв их на руки и унеся из дома к реке; там он препоручил их горожанам, а те доставили их в ратушу.

В это время г-н де Сезан взял аркебузу из рук убитого солдата, встал во главе народа и повел людей за собой, в надежде, что Ларюэль еще чудом жив и его можно спасти. Он бросился туда, откуда, как ему помнилось, доносились крики несчастного бургомистра; дверь комнаты была заперта, к ней протянулось два десятка рук, дверь поддалась, и все увидели обезображенное, израненное тело мертвого Ларюэля.

Теперь горожан охватила уже не жажда возмездия, не гнев, а настоящая ярость. Все стали спрашивать, где скрывается граф, стали звать его, искать, хотели разорвать его на куски; каждый алкал хотя бы каплю его крови. Внезапно из какой-то комнаты, куда нападавшие еще не успели ворваться, раздались выстрелы, убившие и ранившие несколько человек. В этой комнате забаррикадировались десятка два испанцев; чей-то голос призывал их защищаться: то был голос Варфюзе. Значит, он был там, он не успел скрыться, и теперь его возьмут живым или мертвым!

Все сбежались, все сгрудились, толкая друг друга: испанские солдаты дали второй залп, и мертвые тела перекрыли проход; горожане нанесли ответный удар, издавая крики:

— Варфюзе! Варфюзе!

И тогда один из солдат подумал, что в этом есть шанс для спасения.

— Вы обещаете пощадить нас, — крикнул испанец, — если мы его вам выдадим?

— Варфюзе! Варфюзе! — кричали все в один голос.

— Вот он! — воскликнул солдат, стаскивая графа с кровати, на которой он лежал.

— Друзья мои! Друзья мои! — кричал тот, цепляясь за матрас.

— Где он? Где он? — спрашивал кузен Ларюэля, бросившийся в середину комнаты.

— Вот он! — кричали испанцы. — Вот, берите его!

— Друзья мои! — воскликнул граф, кидаясь в ноги горожанам. — Отведите меня в ратушу ко второму бургомистру.

— Да, да! Сейчас мы тебя туда отведем, — кричали горожане, выволакивая его из комнаты.

— Вот он! Вот он! — закричали все хором.

— Смерть ему! Смерть ему! Смерть убийце!

Но вот горожане, которые схватили Варфюзе, вывели его на крыльцо; двор был заполнен людьми, и все кричали:

— Смерть ему! Смерть ему!

Пленника толкнули вниз, и он стремительно скатился по ступенькам и упал на колени; в тот же миг к нему кинулся один из горожан и нанес ему удар шпагой. Варфюзе громко закричал, попытался подняться с земли, чтобы взобраться на крыльцо, но едва он поставил ногу на первую ступеньку, как его свалил удар топора. После этого уже ничего не было видно: толпа ринулась на него, как свора собак, с него сорвали одежду, его топтали ногами, проткнули ему пятку, и, пропустив через нее ремень, поволокли убитого по улицам, так что его кровь смешивалась с грязью; его тело подняли на виселицу, поставленную у ворот рынка, потом ему отрубили голову и руки и пригвоздили их к разным городским воротам; в конце концов, его тело предали огню, а пепел бросили в реку.

Целых три дня глумилась толпа над трупом, пока от него ничего не осталось и пока самая последняя его частица не обратилась в прах.

Что же касается Себастьена Ларюэля, то его тело на несколько дней выставили на обозрение в нефе собора; лицо и грудь его оставались открыты, чтобы были видны покрывавшие их раны, и мужчины, женщины и дети, стоя возле него, благочестиво возносили молитвы; потом его погребли бок о бок с его старым другом Бекманом, и на могилах двух мучеников все гильдии поочередно приспускали свои флаги, а горожане клялись именем Господа, Богоматери и святого Ламберта, покровителя города Льежа, отдать свою жизнь, если потребуется, как ради сохранения их привилегий и их свобод отдали ее они.

В 1799 году вскрыли склеп Ларюэля: тело его осталось нетленным, таким, как его погребли более полутора веков назад.

Это заставляет многих считать, что он был не только мучеником, но и святым.

АХЕН

Льежцы сдержали клятву, принесенную ими на могиле Ларюэля, поскольку с 1737 по 1794 годы их жизнь превратилась в нескончаемую борьбу против собственных епископов; в 1794 году мы овладели Льежем и сделали его столицей департамента Урт. В 1815 году город вошел в состав нового Нидерландского королевства. И наконец, в 1830 году, устроив, в свою очередь, небольшую революцию, он отделился от Голландии и, так или иначе, соединился со своими добрыми друзьями Брюгге, Гентом, Антверпеном и Брюсселем. Всем дано право самим судить о любви, которую он к ним испытывает.

К слову сказать, там, где мы находились, на той террасе, где мне удалось одновременно прекрасно позавтракать и прослушать великолепный курс истории, я оказался в такой точке, откуда можно было увидеть, ничем не утруждая себя, все исторические места, где происходили важные события, о которых мне только что рассказал г-н Полей. Так, с этой точки обзора, расположенной у подножия крепости, вдали слева от меня был виден Херстал, колыбель Каролингов, где родился Пипин Толстый, отец Карла Мартелла и дед Пипина Короткого, а вдали справа — замок Рамиуль, откуда Готфрид Бульонский отправился на Святую землю. Затем, по-прежнему перемещая взгляд слева направо, с севера на запад, в обрамлении этих двух достопамятных мест, за Уртом, можно было увидеть точку, откуда в 1691 году Буффлер бомбардировал город; затем, по эту сторону Мааса, почти у самых моих ног, в конце улицы Ор-Шато, — церковь святого Варфоломея, самую старую в Льеже; затем, перенеся взгляд на Урт, — мост Амеркёр, с которого по приказу герцога Бургундского сбросили в воду восставших горожан и которому эти печальные события дали такое горестное название. За этим мостом лежит предместье, откуда в 1792 году Дюмурье вытеснил имперцев; отступая, они подожгли его, и позднее, когда первый консул восстановил это предместье, какое-то время оно носило имя Бонапарта, но потом ему было возвращено прежнее название Амер-кёр: старая трагедия запечатлелась в памяти людей сильнее, чем недавнее благодеяние; дальше, на набережной, над церковью святого Варфоломея, стоит дом сеньора Кур-циуса — с его тремястами шестьюдесятью пятью окнами, с его баснословной историей и жутким преданием. Затем видишь Дворец правосудия, бывший дворец князей-епископов, с его изумительным двором, обрамленным колоннами XIV века, и порталом Вильгельма де Ламарка, знаменитого Арденского Вепря, скульптурное изображение которого находится на четвертой колонне справа от входа со стороны площади Святого Ламберта. Затем, за университетом, между семинарией и предместьем Авруа-Сен-Жак, виднеется чудо льежской архитектуры, сочетание готического и арабского стилей — церковь святого Павла, которая в 1795 году обрела статус кафедрального собора, унаследовав его от собора святого Ламберта, прежней архиепископской церкви, которая пала, низвергнутая народом, подобно тому, как оказывались низвергнутыми в те времена королевы; собор святого Иоанна с его византийской башней и кровавой памяти дом Вар-фюзе — от него не сохранилось ничего, кроме потерны на берегу Мааса, через которую вошли испанцы. В том же направлении, за предместьем Сен-Жиль, виден монастырь бенедектинцев святого Лаврентия, которых не следует путать с бенедиктинцами святого Мавра: последние славятся своими историческими хрониками, тогда как первые — хрониками скандальными. Затем замечаешь церковь святого Мартина, первую церковь, где по просьбе монахини, сестры Юлианны, которой предстала в видении разделенная надвое луна, с разрешения папы римского стали проводить праздник Тела Господня; позднее этот праздник распространился на весь христианский мир, и сегодня он еще отмечается везде, кроме Франции. Наконец, загородный дом, в котором, как похвалялся епископ Генрих Гел-дернский, он за один год зачал двадцать девять бастардов и который в честь этого монашеского подвига сохранил название "питомник бастардов".

Охватив взором всю картину города, я выразил г-ну Полену свое желание посетить несколько отдельных мест, в ответ на что он со своей обычной учтивостью предложил сопровождать меня. Господин Полей был слишком хорошим экскурсоводом, чтобы я мог отказаться от такого предложения, не рискуя при этом прослыть невежей, и мы вышли из дома вместе.

По дороге он сообщил мне, что в Льеже, возможно, больше, чем в каком-либо другом городе, имеется улиц и предместий, названных в чью-то честь; и правда, мы одну за другой пересекали улицы Ларюэля, Гретри и Бертолле^[19]; к тому же властями было обещано, что первую из вновь проложенных улиц назовут в честь либо Робертсона, либо Редуте; это тем более достойно похвалы, что Льеж — город чисто индустриальный, но при всем том, нужно отдать ему должное, оставаясь таковым, он не подверг полному забвению все, что связано с историей, искусством и наукой.

Когда наша прогулка закончилась, я направился в гостиницу "Альбион", чтобы расплатиться за ночлег, но обнаружил там лишь служанку. Я спросил, сколько с меня причитается, и она ответила, что мой счет составил 27 франков.

Мне показалось, что это чересчур дорого за одну ночь в скромной гостинице, и потому я осмелился высказать некоторые возражения по поводу такого счета, но в ответ мадемуазель Be рже ни обратила мое внимание на то, что они заплатили тридцать су рассыльному, доставившему мой багаж. Я признал правоту факта, но этот задаток, как бы он ни льстил моему самолюбию, указывая на проявленное ко мне доверие, уменьшил мой долг лишь до 25 франков 50 сантимов. И тогда я позволил себе снова проявить настойчивость, потребовав детальный счет.

— Так ведь господин заказал ужин вчера вечером, — заявила девушка.

— Верно, — ответил я, — но мне его так и не подали.

— А сегодня утром господин потребовал карету.

— И это верно, но ее не нашли.

— Ну, это не имеет значения, — ответила девушка.

На мгновение я оказался сбит с толку логикой этого умозаключения, но затем, не желая признавать себя побежденным, попросил позвать хозяйку.

— Увы, это невозможно, — ответила мне служанка, — в этот день госпожа ходит в церковь: она на вечерней молитве.

— А господин Валентин?

— Он отыскивает яйца в гнездах.

Я повернулся к г-ну Полену.

— В котором часу отходит экипаж на Ахен? — спросил я его.

— Примерно через полчаса, — ответил он.

Понимая, что у меня, нет времени начинать судебный процесс против хозяйки, я бросил на стол 30 франков и вышел.

— Спасибо, господин фламандец, — поблагодарила девушка, провожая меня до двери.

Я взял свой дневник и написал:

"Errata^[20]: вместо слов "Льеж, увиденный с высоты птичьего полета", следует читать: "Льеж, увиденный на уровне гостиничного воровства V

Мы пришли на почтовый двор в ту минуту, когда в экипаж уже запрягали лошадей. К счастью, в нем еще оставалось три свободных места внутри. Я побежал в контору, купил билет и хотел было положить его в карман не читая, но г-н Полей посоветовал мне взглянуть, что там написано.

Для большего удобства пассажиров надписи были и по-немецки, и по-французски; я прочел, что у меня место номер четыре и что мне запрещено меняться местами с соседом, даже с его согласия. Эта чисто военная дисциплина еще в большей степени, чем адская тарабарщина, на которой изъяснялся кучер, указывала на то, что скоро мы попадем во владения его величества Фридриха Вильгельма.

Я обнял г-на Полена и сел в карету. В назначенное время она тронулась с места.

Поскольку мое место было в уголке, то тирания его величества короля Пруссии не показалась мне столь уж невыносимой, и должен даже признаться, что я заснул таким глубоким сном, как если бы ехал по свободнейшей из стран на земле; но около трех часов ночи, то есть на рассвете, я проснулся из-за того, что карета не двигалась.

Подумав сначала, что случилось какое-то происшествие, что нас кто-то задержал или мы увязли в грязи, я высунул голову из окна. Но мое предположение оказалось ошибочным: никакого происшествия не случилось, и на прекраснейшей в мире дороге никого, кроме нас, не было.

Я вытащил из кармана билет, перечитал его от первой до последней буквы и, убедившись в том, что мне не запрещено разговаривать с моим соседом, спросил у него, как долго мы уже стоим.

— Минут двадцать, — ответил он.

— А позвольте спросить, что мы здесь делаем?

— Мы ждем.

— Ах так, мы ждем. А чего мы ждем?

— Мы ждем, когда наступит время.

— Какое время?

— Время, когда мы имеем право прибыть в Ахен.

— А что, для этого существует какое-то определенное время?

— В Пруссии все определено.

— А если мы прибудем раньше?

— Кондуктора накажут.

— А если позже?

— Тоже накажут.

— Ах так! Ну тогда, пожалуй, понятно.

— В Пруссии все понятно.

Я кивнул в знак согласия: ни за что на свете мне не хотелось перечить господину, который, по-видимому, имел столь твердые политические убеждения и который к тому же столь любезно и столь сжато отвечал на мои вопросы. Казалось, мое одобрение было ему приятно; меня это подбодрило, и я продолжал:

— Простите, сударь, а в каком же часу кондуктор должен прибыть в Ахен?

— В четыре часа тридцать пять минут утра.

— А если у него отстают часы?

— В Пруссии часы никогда не отстают.

— Будьте добры, доставьте мне удовольствие, объяснив это подробнее.

— Это же очень просто.

— То есть?

— Напротив кондуктора, сидящего наверху под навесом, расположены часы, запертые на ключ и показывающие то же время, что и часы на почтовом дворе. Ему известно, что в такое-то время он должен прибыть в такую-то деревню, в такое-то время — в другую, и он либо подгоняет, либо приостанавливает кучера, чтобы въехать на почтовый двор ровно в четыре часа тридцать пять минут.

— Я сожалею, что мне приходится проявлять подобную настойчивость, сударь, но вы так любезны…

— Что еще, сударь?

— Но если все так предусмотрено, то как же случилось, что теперь мы вынуждены ждать?

— Да потому, наверное, что кондуктор, подобно вам, уснул, а кучер этим воспользовался и поехал быстрее.

— Ну что ж, тогда я воспользуюсь остановкой и выйду на минутку из кареты.

— В Пруссии не выходят из карет.

— О, это, знаете ли, очень удобно. А то у меня было желание взглянуть, что это за замок вон там, с вашей стороны…

— Это замок Эммабург.

— А что это за замок?

— Тот самый, где приключилась ночная история с Эгинхардом и Эммой.

— Ах так! Будьте добры, пересядьте на мое место, и тогда я взгляну на замок хотя бы в окно.

— Я бы с радостью, сударь, но в Пруссии нельзя меняться местами.

— Ах, черт, ну да, верно, а я совсем запамятовал. Простите, сударь, и забудьте об этом.

— Этти пруклятые франтсузы, он есть так болтлифф, — произнес, не открывая глаз, толстый немец, с важным видом сидевший в своем углу напротив меня и не раскрывший рта с тех пор, как мы выехали из Льежа.

— Что вы сказали, сударь? — спросил я, живо обернувшись к нему, ибо меня не очень порадовало его замечание.

— Моя ничего сказат, моя спат.

— И правильно делаете, что спите, только не говорите во сне вслух, а если уж говорите, то лучше на своем родном языке.

Немец захрапел.

— Кучер, vorwarts^[21] — крикнул кондуктор.

Дилижанс стремительно сорвался с места. Я поспешил выглянуть из окна, чтобы, по крайней мере, бросить взгляд на романтические руины, сведения о которых дал мне мой услужливый попутчик, но, к несчастью, дорога делала поворот, и они уже скрылись из вида.

В четыре часа тридцать пять минут, ни секундой раньше, ни секундой позже, мы въехали на почтовый двор. Немногие города соответствуют сложившемуся у нас представлению о том, как они должны выглядеть, об их названии и о той роли, какую они играли в истории, и в этом отношении мне не привыкать к разочарованиям, но признаюсь, что, оказавшись в четыре часа утра на Ратушной площади, увидев, как встает рассвет над памятником бургомистру Хору-су, увидев огромную пустынную площадь, на которой, подобно бронзовому призраку, возвышается статуя старого императора, украшенная странным орлом со взъерошенными перьями, я не мог не узнать столицу франкских королей и с почтением приветствовал императорский город, как по-прежнему называют его здешние жители.

Мы не будем сейчас излагать историю Ахена. Древний и современный город словно отделены друг от друга величественной тенью; это тень Карла Великого, родившегося здесь в 742 году и умершего здесь же в 814-м. Вполне вероятно, что ничего существенного не происходило здесь до этого и, вполне определенно, после этого.

Дело в том, что Карл Великий, истинный тевтонский король, был привязан к Ахену, своему германскому городу, совсем иначе, чем к Парижу, своему французскому городу. И потому даже сегодня все в Ахене хранит память о нем, и вы не найдете здесь ни одного древнего камня, с которым народ не связывал бы легенду о своем старом императоре.

МАЛЫЕ И ГЛАВНЫЕ РЕЛИКВИИ

Выйдя из гостиницы "Великий Монарх", избранной мною в качестве пристанища, я прежде всего отправился осматривать главную площадь, которую мне довелось пересечь на рассвете, и при повторном посещении счел ее исключительно своеобразной. Именно памятник императору Карлу Великому, изваянный в стиле времен императора Максимилиана, старый бронзовый орел с растрепанными потемневшими перьями и массивный дворец XIV века с башней Гранус и Рыночной башней формируют облик города, ставшего местом коронации всех этих стародавних императоров, призраков истории, которые являются нам, романтикам, волоча за собой во мраке прошлого свои бронзовые саваны.

Как известно, ратуша, построенная в XIV веке бургомистром Хорусом, находится на том самом месте, где, по-ви-димому, стоял дворец великого императора. Правда, ни одна из частей здания не может быть датирована тем временем, но, закладывая в 1730 году фундамент грандиозного крыльца, архитектор Коувен обнаружил на глубине в пятнадцать футов широкую круговую лестницу, которую по массивности конструкции ему удалось датировать с достаточной определенностью VIII веком. Эта находка превратила в уверенность казавшееся прежде лишь правдоподобным привычное представление о том, что готическая ратуша стоит на том самом месте, где некогда высился романский дворец.

Эта ратуша, чрезвычайно необычная по своему внешнему облику, не сохранила, однако, в своем внутреннем убранстве ничего примечательного; кроме того, время и нужды городского совета повлекли за собой перепланировку помещений; даже сам зал коронации императоров, имевший сто шестьдесят два фута в длину, сочли слишком большим, и сегодня он разделен перегородкой на две части: кажется, что он сам переделал себя, чтобы соответствовать размеру тех, кто обретается в нем сегодня.

Кафедральный собор, хотя и претерпевший одно за другим несколько изменений, представляет собой, тем не менее, здание, возведенное Карлом Великим. В него входишь через ту же дверь, через которую вошел волк, и это искупительное животное по-прежнему сидит на своем бронзовом пьедестале слева от паперти, в память об услуге, оказанной им городу. Когда Наполеон, этот Карл Великий нового времени, проходил через Ахен, он коснулся скульптуры кончиком своей шпаги, и ее переправили в Париж вместе с гранитными колоннами, поддерживающими ротонду храма. Напротив волка, на такой же, как его, колонне высится огромных размеров бронзовая еловая шишка, значение которой мне совершенно неизвестно. Я не раз расспрашивал о ней местных жителей, но, как правило, слышал в ответ, что это Душа бедного волка^[22]. За неимением лучшего объяснения, мне пришлось довольствоваться этим.

Я вошел в собор: посреди его восьмиугольного пространства находится могила Карла Великого, то есть лежащий вровень с полом огромный камень, на котором высечена простая надпись: "Carolo Magno". Над ним висит гигантская серебряная люстра в форме короны: это дар Фридриха I церкви, или, скорее, дань памяти Карлу Великому.

К несчастью для поэта или историка, преклонившего здесь колена, эта могила — всего лишь саркофаг; она была полностью скрыта от глаз и, после двух последовательных норманнских нашествий, стерших все ее наружные признаки, никто даже не знал места, где покоится великий император, пока в 997 году Оттон III не повелел провести раскопки, в результате которых и был найден склеп; он оказался именно таким, каким его описали в летописях: пол, вымощенный золотом, стены, задрапированные знаменами, и сидящая фигура старого императора. Проявив то ли набожность, то ли кощунство, Оттон осмелился прикоснуться к Карлу Великому: его тело заключили в серебряную раку. Из склепа были извлечены трон, на котором он сидел, а также золотой крест, корона, держава, книга евангелий и меч, которые затем использовались при коронации императоров, но в разгар следовавших одна за другой революций куда-то исчезли, так что из всего перечисленного уцелел лишь трон, хотя и пропали покрывавшие его золотые пластины; даже сам надгробный камень был убран, и его заменили другим, тем, что лежит сегодня, а подлинный можно увидеть теперь вмурованным в стену в левой части церкви.

Пока я стоял, склонив голову, перед надгробным камнем старого императора и вспоминал стихи из прекрасного монолога Карла V, ко мне подошли двое: один из них предложил показать мне трон, а другой — малые реликвии; зная, какие досадные последствия для кошелька путешественника имеет такой переход от одного экскурсовода к другому, я поинтересовался, нельзя ли иметь дело только с одним. Но мне ответили, что трон находится во владении ризничего, а малые реликвии — церковного сторожа. Такое разделение ролей показалось мне столь четко обозначенным, что, понимая бессмысленность всяких жалоб, я попросил сторожа подождать и последовал за ризничим.

Он повел меня по каменной лестнице на второй этаж, именуемый Хохмюнстером. Именно там стоит знаменитый трон, о котором столько раз упоминается в хрониках: на этом троне восседал Карл Великий в своей гробнице, и в память об этом на нем сидели императоры в день своей коронации. Он закрыт деревянным коробом, который можно снять, лишь открыв замок; но закрыт он не для того, увы, чтобы оберегать покрывавшие его золотые пластины — ибо, как пояснил гид, капитул был вынужден продать их на нужды церкви, — а чтобы скрыть трон от взоров любопытствующих посетителей, ведь если бы они могли увидеть его даром, это лишило бы ризничего единственного дохода, который, судя по всему, приносит ему церковь.

Это кресло из цельного куска мрамора, в романском стиле, напоминающее те, какие еще можно увидеть в некоторых базиликах, и стоящее на возвышении, к которому ведут пять ступеней; должно быть, оно действительно относится к тому времени, которым его датируют. Увидев, с каким почтением я разглядываю трон, ризничий рассказал, что император Наполеон так и не осмелился сесть на него, наверное, потому, добавил он, что был узурпатором; но в тот же вечер императрица Жозефина, более тщеславная, чем ее супруг, велела открыть двери, одна поднялась в Хохмюнстер и, воспользовавшись тем, что в те времена трон еще не был заключен в короб, без всякого почтения села на него; но вскоре послышался крик, слуги бросились туда и увидели, что императрица лишилась чувств.

Придя в себя, она рассказала, что стоило ей сесть на трон, как перед ней предстал император Карл Великий и предрек ей столь чудовищные события, что, испытывая ужас перед настоящим и одновременно страх перед будущим, она была не в силах выслушивать все это и позвала на помощь. Ризничий ничуть не сомневался, что на этой встрече императрицы с призраком императора речь шла о Лейпциге, Ватерлоо и острове Святой Елены.

Помимо своей воли я оказался во власти этих поэтических легенд, сопровождающих сквозь века тень Карла Великого. Я представлял себе, как Наполеон отказывается подняться на этот трон и как Жозефина, беспечная и любопытная креолка, украдкой садится на него, как вдруг мой проводник, вероятно неверно истолковав тот интерес, с которым я разглядывал королевское кресло, внимательно осмотрел Хохмюнстер и ведущую на него лестницу, а затем подошел ко мне и сказал вполголоса, что за пять франков я могу посидеть на троне и на пять минут почувствовать себя императором. Однако он неудачно выбрал момент для подобного предложения, и потому я ответил ему, что у меня вовсе нет притязаний превзойти Наполеона в храбрости и нет желания подвергать себя гневу Карла Великого, как это сделала Жозефина. И тогда славный ризничий, увидев, как по его собственной вине от него уплывает пятифранковая монета, покачал головой:

— О сударь, сколько рассказывают подобных глупостей, но на самом деле, наверное, это все выдумки.

Я дал ему три франка за его выдуманные или невыдуманные глупости, что, по-видимому, немного его утешило, и отправился к церковному сторожу.

Тот оказался более искусным в своем ремесле. Прежде, чем войти в ризницу, он заявил мне:

— Господину известно, что малые реликвии стоят семь франков?

— Нет, — ответил я, — мне это неизвестно. Но это не имеет значение, если ваши малые реликвии того стоят.

— О, разумеется, сударь.

— Ну, хорошо. И что же вы покажете мне за семь франков?

— Я покажу вам кожаный пояс Господа Иисуса Христа.

— Это действительно его пояс?

— Да, сударь. Я в этом не сомневаюсь. Император Карл Великий собственноручно поставил на обоих его концах печати, подтверждая его подлинность.

— Ах так!

— Я покажу вам обрывок веревок, которыми был связан Господь Иисус Христос.

— Ах так!

— Я покажу вам острие гвоздя, которым его прибили к кресту; кусочек пропитанной желчью и уксусом губки, которую поднесли ему палачи, и кусок трости, которой его били.

— И вы мне все это покажете?

— Это еще далеко не все.

— В самом деле?

— Я покажу вам пояс Богоматери; голову святого Анастасия; руку, на которой старец Симеон держал младенца Иисуса; кровь и кости мученика святого Стефана, на которых приносили клятву римские короли; дубовое кольцо, которое носил в темнице святой Петр; масло святой Екатерины…

— И все это за семь франков?

— Да, сударь, просто даром; но что поделаешь, в наше время, когда почти никто больше не верит в Бога, приходится понижать цены; сто лет назад вы не увидели бы столько всего и за луидор.

— Черт побери! Значит, мне посчастливилось, что я родился в тысяча восемьсот третьем году!

— Но, разумеется, если господин желает заплатить больше, это не возбраняется.

— Понимаю, но, если позволите, я буду придерживаться назначенной цены.

— Просто я еще не перечислил господину все, что у нас имеется.

— Не все перечислили?

— Конечно, нет, сударь. У нас еще есть волосы святого Иоанна Крестителя; манна небесная; кусок жезла Аарона; три реликвии, которые повесили на шею Карлу Великому при его погребении.

— И что это за реликвии?

— Это хрустальный сосуд с волосами Богоматери; ее портрет, написанный святым Лукой, и частица истинного креста.

— Та самая частица, которая была принесена ангелом, а затем, потерянная Пипином, отвоевана Роландом у Ве-л икана-с- Изумрудом?

— Та самая, сударь, та самая! Кроме того, охотничий рог из слоновой кости, принадлежавший Карлу Великому; его голова и рука, а еще… Впрочем, господину и так ясно: тут есть что посмотреть за семь франков.

Я испустил глубокий вздох, увидев, как кощунственно здесь относятся к святыням, и вошел. Сторож показал мне все, о чем он говорил, голосом аукционщика подробно рассказывая о каждом предмете и без всякого благоговения притрагиваясь к этим реликвиям, которые ему следовало бы почитать хотя бы за их древность.

Дело в том, что часть этих реликвий, сохраненных скорее из алчности, нежели из религиозного почитания, была отправлена императору Карлу Великому в 799 году Иоанном, патриархом Иерусалимским; другая часть была подарена ему Аароном, царем Персии, который одновременно передал ему в дар Иерусалим и Святые места, это давно уже востребованное им наследие, а все остальное было послано ему из Константинополя, как сам он подтвердил в грамоте, запечатанной собственной его печатью.

Я поцеловал частицу креста, поскольку, даже если ее и не касался Христос, она побывала в руках Карла Великого.

Затем я попросил показать мне главные реликвии, ибо мне было известно, что существуют и другие священные предметы, которые выставляют для обозрения раз в семь лет и которые, к примеру, в одном только 1496 году привлекли в Ахен сто сорок две тысячи паломников, пожертвовавших в церковную казну 80 000 золотых флоринов!

К сожалению, эти реликвии выставляют только раз в семь лет, а в промежутке показывают лишь венценосным особам; не принадлежа к этому разряду посетителей, я предложил сторожу поднять его плату с семи франков до пятнадцати, если он пожелает расценивать меня как императора или, по меньшей мере, как короля. Он ответил, что за пятнадцать франков готов расценивать меня куда выше, но что у него нет ключа. Должен заметить, впрочем, что это отсутствие к немудоверия, по-видимому, глубоко его уязвляло.

Главные реликвии включают в себя:

1. Одеяние Богоматери, которое было на ней во время рождения Иисуса Христа. Оно из тканого полотна и имеет пять с половиной футов в длину.

2. Пелены, в которых Спаситель лежал в хлеву.

3. Покрывало, на котором был обезглавлен Иоанн Креститель.

4. Повязка, которая опоясывала бедра Иисуса Христа, когда его распинали на кресте.

Каждая из этих реликвий плотно завернута в кусок шелка, который разрезают перед каждой демонстрацией святынь, а лоскутки раздают присутствующим.

Впрочем, как мне показалось, сторож относился к этим священным предметам без должного уважения, и, вручи я ему всего лишь десять франков вместо обещанных семи, он наверняка признался бы, что не убежден в их подлинности.

ДВА ГОРБУНА. ФРАНКЕНБЕРГ. УЛИЦА ДОМОВЫХ

У дверей собора меня ожидал экипаж, который я нанял для осмотра окрестностей Ахена. Я сел в него и приказал кучеру отвезти меня на Рыбный рынок; дело в том, что Рыбный рынок знаменит не только маасскими угрями и рейнскими карпами, но и старинной легендой, восходящей ко дню святого Матфея 1549 года от Рождества Христова.

Итак, в 1549 году, в день святого Матфея, бедный музыкант-горбун, только что отыгравший на деревенской свадьбе, возвращался домой с честно заработанными тремя флоринами, как вдруг, подойдя к церковной паперти, с удивлением увидел, что площадь перед Рыбным рынком ярко освещена. На колокольне собора только что пробило полночь, время было не торговое, и потому бедный музыкант, подумав, что в эту ночь кто-то в Ахене отмечает свой семейный праздник, не записанный в его календаре, пошел на огни, в надежде, что если там действительно веселятся, то его скрипка придется ко двору. И в самом деле, на площади собралась оживленная толпа, а прилавки рыбных торговцев были так ярко освещены, что музыкант даже стал недоумевать, откуда в городе могло взяться столько свечей. Дымящиеся кушанья подавались на золотых тарелках, самые изысканные вина искрились в хрустальных графинах, придавая им цвета топазов и рубинов, а изрядное число элегантнейших молодых дам и кавалеров в великолепных нарядах воздавали должное этой трапезе, уже подходившей к концу. Увидев все это, музыкант решил, что он попал на какой-то шабаш, и хотел было бежать, но, обернувшись, обнаружил, что на пути у него встали пажи и слуги, приказавшие ему от имени своего господина и своей госпожи взобраться на стол и поиграть для них на скрипке.

Несчастный музыкант, который и в обычное-то время не мог похвалиться чистотой тона, подумал было, что сейчас он совсем опозорится своей игрой, но, к великому его удивлению, с первым ударом смычка пальцы у него забегали с такой ловкостью и с таким проворством, что это сделало бы честь самому Паганини или Берио. И в то же самое время полились столь пленительные звуки, что бедняга даже не мог поверить, будто это он сам их извлекает; все кавалеры выбрали себе партнерш для танца, и начался бешеный вальс, один из тех вальсов, какие наблюдал Фауст и изобразил Буланже; танцующие устремлялись вперед, вращались, кружились наподобие тысячи извивов гигантской змеи, и все это сопровождалось радостными криками, хохотом и столь странными ужимками, что у музыканта, стоявшего на столе, закружилась голова, и, не в силах оставаться на месте, он соскочил со своего импровизированного трона, одним прыжком оказался в центре круга и там, подскакивая то на одной, то на другой ноге и отбивая таким образом такт все ускоряющегося вальса, в конце концов тоже принялся кричать, смеяться и топать изо всех сил, так что к концу танца устал не меньше вальсирующих.

И тогда к нему подошла прекрасная дама, подав ему на серебряном подносе кубок, наполненный восхитительным вином, которое музыкант выпил до последней капли; тем временем двое пажей стащили с него одежду, а дама, приложив поднос к его горбу, взяла тонкий нож с золотым лезвием и, не причинив музыканту ни малейшей боли, удалила у него нарост, который до того он терпеливо носил на спине. А под конец великолепно одетый сеньор, порывшись у себя в кошельке, бросил в пустой кубок горсть золотых флоринов, заполнивших его взамен вина, которое только что выпил музыкант; бедняга, увидев, что пока никто не причинил ему зла, позволял прекрасным дамам и господам действовать по их разумению и рассыпался в благодарностях за все их щедроты, как вдруг вдалеке пропел петух; в тот же миг свечи, трапеза, вина, дамы, рыцари, пажи — все исчезло, словно их сдуло дыханием небытия, и музыкант оказался один в ночи, но уже без горба, держа в одной руке смычок и скрипку, а в другой — кубок, наполненный золотом.

Минуту он стоял в оцепенении, как если бы очнулся от сна, но, мало-помалу успокоившись, понял, что и в самом деле не спит, а разговаривает сам с собой и вслух поздравляет себя со свалившимся на него счастьем. Он вновь направился к своему дому, постучал в дверь и позвал жену. Жена тотчас поднялась и пошла ему открывать, но, увидев вместо горбуна, которого она ожидала увидеть, стройного мужчину, живо захлопнула дверь, решив, что это вор, который подражает голосу ее мужа, чтобы проникнуть в дом. И что бы бедолага ни говорил, как бы он ее ни убеждал, ему все равно пришлось провести ночь на каменной скамье, стоявшей возле порога его собственного дома.

Наутро бедный музыкант сделал новую попытку попасть к себе домой, и на сей раз ему посчастливилось больше, чем ночью, ибо в конце концов жена признала его. Правда, увидев стройного богача вместо бедного горбуна, она, возможно, отчасти решила рискнуть, понимая, что ничего не теряет от такой замены. И тогда музыкант рассказал ей обо всем, что с ним произошло, а жена его, которая, как уже можно догадаться, была женщиной здравомыслящей, посоветовала ему раздать в виде милостыни четверть полученного им золота и, поскольку оставшегося с избытком хватало, чтобы доживать свой век спокойно и безбедно, повесить волшебную скрипку, на манер приношения по обету, под образом его святого заступника. То был разумный совет, и бывший горбун в точности ему последовал.

Приключение это, как нетрудно понять, наделало много шума в Ахене; одним оно пришлось по душе, и таких было большинство, поскольку бедного музыканта там, как правило, очень любили, другие же пришли в уныние, но то были завистники.

И вот среди этих последних был один музыкант, у которого тоже был горб, но рос этот горб спереди, и потому бедолага не мог играть на скрипке, как его собрат с горбом на спине, а играл на кларнете; но поскольку инструмент, на котором ему приходилось играть, по своему положению стоял на ступень ниже скрипки, он уже с давних пор затаил ненависть к бедному скрипачу. И потому, вполне естественно, он был страшно раздосадован свалившейся на того удачей, что не помешало ему прийти в числе первых, чтобы с улыбкой на лице поздравить скрипача с таким везением, заявив, правда, что с горбом музыкант выглядел лучше, и попросив, чтобы тот рассказал ему всю историю в мельчайших подробностях.

Разузнав все как следует, он ушел и, на основании того, что ему стало известно, придумал собственный план действий.

К несчастью, прошел целый год до того, как он смог привести этот план в исполнение, и для бедного горбуна год этот тянулся, как целый век. Наконец, он дождался дня, а вернее, ночи святого Матфея: музыкант вооружился своим инструментом и пошел играть на танцах в деревне, где за год до этого играл его собрат, а затем в полночь с ударами часов вошел в город через те же ворота и в двенадцать с минутами оказался на площади Рыбного рынка; велика же была его радость, когда он увидел, что площадь, как и год назад, была ярко освещена, те же самые дамы и кавалеры сидели за таким же пиршественным столом, но насколько тогда все были оживлены, настолько теперь все явно грустили. Тем не менее музыкант поднес к губам кларнет и, хотя его не раз знаками призывали к молчанию, заиграл мелодию вальса, которой тотчас же принялись вторить совы и филины, сидевшие на каменных статуях святых, что украшали старый собор; и тогда призраки взялись за руки, но, вместо безудержно веселого вальса, который они отплясывали в прошлый раз, стали исполнять грустный и медленный менуэт, завершившийся чопорными и деревянными поклонами, словно то танцевали мраморные статуи, сошедшие с надгробий. Тем не менее к нему подошла та же самая дама, которая год назад дала славному скрипачу награду, ставшую предметом чаяний завистливого кларнетиста, и, когда двое пажей сняли с него камзол, что бедняга перенес с замечательным спокойствием, она приложила к его спине серебряное блюдо. Однако, поскольку это было то самое блюдо, на котором заботливо хранился горб его собрата, и приложено оно было к тому же самому месту на спине, то горб тут же прирос к ней; тем временем пропел петух, все исчезло, а кларнетист остался с двумя горбами — спереди и сзади.

Каждый из музыкантов получил по заслугам.

Мы выехали из Ахена через Буртшейдские ворота, чтобы отправиться, как и подобает любому путешественнику, на минеральные источники. Как и все минеральные воды, воды из источников Буртшейда отвратительны на вкус.

Когда мы выехали из Буртшейда, я сошел с кареты и кучер, который до этого привлек мое внимание к развалинам Франкенберга, видневшимся среди гущи деревьев, указал мне на ведущую к ним тропинку. Я пошел по ней, не отклоняясь ни на шаг в сторону, и на протяжении ста или ста пятидесяти шагов двигался вдоль окутанного паром ручейка, теплая сырость которого, как мне показалось, позволяла траве сохранять изумительную зелень, а затем пересек Фельзенбах. На мгновение заблудившись среди изгородей, я, наконец, очутился перед воротами фермы. Именно на эту ферму, выпив воду в Буртшейде, приходят ополоснуть рот макеем. Впрочем, поскольку наши читатели, вероятно, не найдут слова "макей" в книге "Домашняя кухня", уведомим их, что это попросту смесь сливок, корицы и сахара, весьма приятная на вкус.

Я обошел развалины и увидел озеро, на дне которого погребено кольцо Фастрады. Когда замок только построили, а вода в озере была прозрачной, это было, вероятно, прекрасное жилище, и, даже оставляя в стороне колдовские чары, нетрудно понять, почему оно так нравилось императору.

Однако, менее счастливый, чем он, я не мог провести здесь всю свою жизнь и был вынужден вернуться в карету; следуя какое-то время по внешним бульварам, мы продвинулись вперед и, по-прежнему не выходя из кареты, оказались на вершине горы Лусберг, в том самом месте, где Сатана, устав под тяжестью своей ноши, бросил ее^[23]; еще лет тридцать назад гора была сплошь песчаной, такой, какой она выпала из его рук. Но начиная с 1807 года, с того времени, когда верить в дьявола почти совсем перестали, старая гора, возникшая благодаря хитроумной уловке, обратилась в сады, и ее бесплодная почва скрылась под зеленым покровом, среди которого вперемешку поднялись деревья, кафе и загородные дома.

Гора Сальваторберг осталась в большей степени верна своим старым порядкам, и на ней видны лишь развалины древней церкви, построенной Лотарем I, а также нечто вроде фермы, уж не знаю кому принадлежащей.

Мы вернулись в Ахен через Кёльнские ворота, и по моей просьбе кучер остановился возле проулка Домовых; свое название Хинценгесшен эта небольшая улица приобрела благодаря другому старинному преданию.

Давным-давно в Лимбурге, на том самом месте, где сегодня лежат развалины замка Эммабург, которые из-за жесткой дисциплины, установленной Фридрихом Вильгельмом, я смог увидеть, лишь рискуя свернуть себе шею, находилось огромное подземелье, конца-краю которого никто никогда не видел; это подземелье, казавшееся пустынным днем, ночью превращалось в жилище тех добрых домовых из семейства Трильби, историю которых нам рассказал Нодье; эти славные дети Земли, известные своими невинными хитростями и безудержным весельем, собирались с заходом солнца и до часа ночи сидели за длинными столами, распевая песни на неведомом языке и чокаясь маленькими золотыми кубками, звон которых настолько напоминал звяканье колокольчиков, что однажды какой-то пастух, потерявший свою телку и решивший, что она забрела в подземелье, спустился туда на эти звуки и увидел весь этот веселый подземный народец, который распивал изысканные вина и распевал шальные песни. И тогда он понял, что эти звуки, которые ему показались звяканьем колокольчика его телки, были звоном маленьких золотых кубков, и тотчас убежал; причем домовые, хотя и видели его, не причинили ему ни малейшего вреда.

Правда, они надеялись, что пастух будет держать язык за зубами, но, выйдя из подземелья, он первым делом отправился к своему духовнику, чтобы рассказать ему о маленьких бесенятах, любящих так хорошо поесть; духовник был монахом строгих правил, который не жаловал тайные праздники и считал, что развлекаться можно лишь в дни, дозволенные календарем. Он устроил сбор пожертвований, собрал значительную сумму, и на том самом месте, где пастух вошел в подземелье, построил церковь, водрузил крест на ее куполе и со всей торжественностью, в сопровождении духовенства, отправился в нее, чтобы отслужить там обедню, а затем, в соответствии с обрядом, провести изгнание бесов.

Но все эти церемонии оказались ненужными: с первыми же ударами колокола несчастным бесенятам-домовым пришлось спешно убраться из подземелья.

Однако изгнанники, оставшись без своего старого пристанища, избрали себе новое жилище, и, в то время как пастух, наказанный за свою болтливость, умирал от затяжной чахотки, они обосновались в подземелье башни, расположенной между Кёльнскими воротами и воротами Занд-Кауль. Но, увы, бедные бесенята, второпях покидая старое жилище, не успели захватить с собой домашний скарб, которым оно было заполнено; и вышло так, что у них не осталось ни серебряных блюд, ни золотых кубков; и теперь каждый раз, когда они отмечали какой-либо праздник, им приходилось заимствовать котелки, кастрюли и стаканы у жителей соседних улиц; войдя в дом через дымоход, они со страшным шумом уносили нужную им утварь, а наутро хозяева обнаруживали ее аккуратно сложенной у порогов своих домов. И тогда эти хозяева поняли, что когда какие-нибудь признаки вроде потрескивания огня в очаге, ржанья коней или позвякивания кухонной посуды дают знать о приближении праздника у домовых, то лучше самим выставлять у дверей домов утварь, которую ночные посетители имели обыкновение брать во временное пользование, и впредь так и поступали. Признательные домовые перестали шуметь, и жители соседствующих с башней улиц могли, наконец, спать спокойно.

Но однажды вечером двое бравых солдат, которые квартировали на постоялом дворе Соваж, расположенном на той самой улице, что сегодня называется улочкой Домовых, увидели, как хозяин постоялого двора, проявляя особое усердие, чистит свои кастрюли, а потом, надраив их до блеска, выставляет на пороге дома. Они спросили у него, для чего он так старается, и, узнав, что делается это ради домовых, принялись хохотать, а поскольку то были люди бесстрашные, не верившие ни в Бога, ни в черта, они сказали ему:

— Ну ладно, забирай назад свои кастрюли, мы сами встанем у дверей, и, когда пожалуют домовые, вместо кухонной утвари их будут поджидать острые шпаги.

Хозяин изо всех сил старался отговорить их от этого безрассудства; но солдаты, подкрутив усы, принялись богохульствовать, так что хозяину пришлось отступиться и не мешать им исполнять задуманное.

Когда настала ночь, солдаты и в самом деле встали у двери, которую хозяин запер за ними; ему было слышно, что какое-то время они дружески переговаривались, а потом, часов в десять вечера, стали повышать друг на друга голос, потом начали спорить, а потом скрестили оружие; какое-то время он слышал, как звенят клинки, но затем внезапно все стихло и наступила полная тишина.

Наутро с приходом зари хозяин вышел на улицу и обнаружил обоих солдат мертвыми: они закололи друг друга.

Никто ни минуты не сомневался в том, что это месть домовых; и потому, когда слух об этой истории дошел до монаха, он замыслил изгнать домовых из города, как прежде изгнал их из Эммабурга; вооружившись кропильницей и кропилом, он спустился в подземелье башни и все его окропил святой водой, сопровождая каждое движение кропила чудодейственной молитвой, с помощью которой он уже изгонял домовых.

С тех пор домовые исчезли из Ахена, и никто не знает, что с ними сталось; но, в память об их пребывании в подземелье башни, улица, на которой нашли двух мертвых солдат, теперь называется Хинценгесшен, или проулок Домовых.

Поскольку осматривать в Ахене нам больше было нечего, мы с чистой совестью вернулись в гостиницу "Великий Монарх", имея твердое намерение отправиться в путь на следующее утро и заночевать уже в Кёльне.

И так как домовые не стали мешать осуществлению этого плана, назавтра мы привели в действие первую его часть, покинув Ахен в шесть утра.

КЁЛЬН

В Кёльн мы приехали в десять вечера. Поскольку наш кучер совершенно не знал города, он завез нас в лабиринт улочек, которые в конце концов вывели к какому-то притону, именуемому гостиницей "Голландия". Когда в Германии незадачливый путешественник попадает в гостиницу в неурочное время, он оказывается пойман там, как мышь в мышеловке. За ним захлопывается дверь, и приходится ждать следующего утра, чтобы узнать, что ему было уготовано. Однако испытанные нами неудобства пошли на пользу любопытству: назавтра, на рассвете, мы уже были на улицах Кёльна.

Кёльн обязан своим возникновением римскому военному лагерю. В один прекрасный день Агриппа счел расположение этого места удачным и обосновался на холме, который тянется от церкви Богоматери до площади Святой Марии-на-Ступенях. Римские лагери со своими рвами, оборонительными стенами и башнями являли собой настоящие крепости. И потому несколько боязливых лачуг, выросших на восточном берегу Рейна, преодолели водную преграду и пристроились возле римского лагеря, надеясь, что он их защитит. Остальные, одна за другой, последовали их примеру, так что, когда по прихоти судьбы здесь во время походов Германика родилась Агриппина, древний лагерь Агриппы уже оказался в окружении домов. Это послужило для Клавдия поводом основать здесь римскую колонию, получившую название Колония Агриппины, что придало военному лагерю городской облик. Позднее Вителлий был провозглашен здесь императором, и с тех пор город стал числиться в римских летописях и занял место в мировой истории.

Еще сегодня там можно увидеть развалины четырехугольной в плане стены, возведенной римлянами, этими великими строителями, и не составляет труда определить границы колонии Агриппины в то время, когда оттуда ушел Траян, которого призвал Нерва, чтобы разделить с ним власть, то есть к концу первого века.

С тех пор Кёльн, ставший столицей Нижней Рейнской Галлии, расценивался как значительный город: император Константин построил там великолепный мост, арка которого исчезла, но опора еще видна, когда уровень воды в Рейне понижается.

Между двумя этими периодами, примерно в 220 году, нашествие готов грозило снести с лица земли зарождающийся город: именно с этим нашествием связана легенда об одиннадцати тысячах девственниц.

В 508 году Хлодвиг был провозглашен в Кёльне королем. Именно через этот город и через предместье, носящее название Дёйц, происходило вторжение рипуарских франков. Пипин, перед тем как стать королем франков, был герцогом Кёльнским; Карл Великий, как известно, часто посещал этот город; и наконец, Оттон Великий присоединил его к Германской империи, даровал ему большие привилегии и отдал его под покровительство своего брата Бруно, архиепископа Кёльнского и герцога Лотарингского.

В средние века, к концу XIV века, Кёльн, по-прежнему развиваясь, превратился в самую надежную опору союза городов, именуемых ганзейскими. Он один мог выставить 50 000 воинов и насчитывал 11 коллегиальных и 19 приходских церквей, 58 монастырей, 49 часовен и 16 больниц.

В XV веке начался упадок Кёльна; Фландрия, Брабант и Голландия подрывают его торговлю; религиозные гонения отнимают лучшую часть его крови; и наконец, в 1794 году Кёльн оказывается включенным в состав Французской республики. Вплоть до этого дня, то есть в течение более чем шестнадцати веков, он сохранял римский патрициат, тоги консулов и ликторов с их фасциями. В 1814 году его заняли русские, но через год они уступили его пруссакам, которые на всякий случай построили укрепления, добавив к восьмидесяти трем уже имевшимся башням еще семь. Впрочем, эти фортификационные работы имели странную цель, которая последовательно проводилась в жизнь на всех рейнских рубежах: скорее угрожать городам, нежели защищать их.

И в самом деле, рейнские провинции, насильственно отделенные от Франции и переданные его величеству Фридриху Вильгельму в качестве расширения территорий, лишь на живую нитку пришиты к Пруссии и по первому же зову сами от нее оторвутся. И без того отделенный от своих подданных религиозной пропастью, которая вследствие гонений все углублялась и сократить которую могла лишь веротерпимость, их новый повелитель, вместо того, чтобы оставить здешним жителям кодекс Наполеона, действовавший у них в течение двадцати лет; вместо того, чтобы избрать среди них государственных чиновников, призванных ими управлять; вместо того, наконец, чтобы позволить им свободно исповедовать свою религию, которую они получили от предков и хотели бы передать детям, постепенно отнимает у них французские законы, заменяя их прусским деспотизмом, находит правительственных служащих вовсе не на тех территориях, которыми им поручено управлять, и хочет, чтобы сын каждого протестанта следовал религии отца, что, возможно, было бы разумным для всякой другой страны, но здесь, где все жизненные перспективы открываются лишь благодаря брачному союзу с иностранцем, а все иностранцы являются лютеранами, становится проявлением высшей несправедливости.

Именно против этого последнего решения, понимая всю его важность, выступил архиепископ Кёльнский Клеменс Август, сумевший прослыть мучеником в то время, когда в мученичество уже никто более не верил. Ссылаясь на духовную власть, которой его наделил папа римский, архиепископ объявил, тем самым противопоставляя себя мирской власти короля, что он разрешает впредь священникам благословлять смешанные браки лишь после того, как отцы, вопреки королевскому указу, возьмут на себя строгое обязательство воспитать своих детей в католической вере, и напомнил, что за неимением католических священников есть лютеранские пасторы, а для тех, кто считает венчание перед лицом Господа ненужным, остается брак перед лицом закона. Через несколько дней после этого заявления гражданский губернатор провинции и полковник жандармерии, пребывавшие в Кобленце, приехали в Кёльн и в сопровождении бургомистра города явились к архиепископу. Будучи допущены к Клеменсу Августу, они строго предписали ему следовать распоряжениям правительства. Архиепископ ответил, что в делах мирских он действительно подчиняется королю, но в вопросах духовных подвластен только Риму. Тогда ему приказали отказаться от архиепископства; но он ответил, что поскольку на эту должность его назначил папа, то лишь папа вправе отрешить его от нее. После этих слов его взяли под стражу и препроводили в крепость Минден, где, правда, он оставался свободен, но свободен в протестантском городе, а прислуживали ему двое солдат, переодетых в штатское платье.

Невозможно представить себе, какие последствия имел этот арест; словно нервная дрожь пробежала по всей цепи городов, впавших в оцепенение под гнетом чужеземного владычества, и они вдруг проснулись, вспомнив времена собственной свободы. Под предлогом наблюдения за бельгийцами и голландцами, находившимися в то время в состоянии тяжбы из-за Лимбурга и Люксембурга, прусские войска продвинулись к берегам Рейна; крепость Эренбрайтштейн, господствующая над Кобленцем, средоточием волнений, наполнилась порохом и ощетинилась пушками, все жерла которых, по мере того как они незаметно выдвигались на огневую позицию, словно сами по себе поворачивались в сторону левого берега Рейна. Принц Вильгельм, посланный туда с надуманной миссией провести смотр войск, остановился в Кёльне, где его освистали, а затем отправился в Кобленц, чтобы принять участие в празднике, который провинция устраивала в честь генерала Борстеля. Вот по какому случаю устраивали этот праздник, и вот что там произошло.

Старый генерал Борстель, командовавший войсками в Кобленце с 1827 года, заканчивал пятидесятый год своей службы; по этому случаю провинция устроила праздник, на который съехались представители всех рейнских городов и всех административных ведомств. После смотра войск, который генерал провел на главной площади и по завершении которого принц Вильгельм подвел к нему полки, словно во второй раз возлагая на него командование ими, состоялся торжественный обед. За десертом, пытаясь снова привлечь к себе внимание и сорвать аплодисменты, достававшиеся исключительно генералу, принц Вильгельм спросил, обращаясь к присутствующим, не помнит ли кто-либо из них какую-нибудь старинную песню о Рейне. И тогда поднялся один из гостей и пропел куплеты, которые я привожу ниже, в точности сохраняя в переводе их простоту, но избегая их первозданной грубости:

Так воспоем величие реки,

Принесшей нам привет от вольного народа!

Рейн воспоем, чьи воды глубоки,

Рейн, словно дар морям, катящий эти воды.

Он, плодоносный берег орошая,

Течет, чтоб гроздь созрела золотая.

Рейн издавна душа вина.

Рейнвейн — двух слов союз природой данный. Так пусть они приводят в дрожь тирана!

Так воспоем могущество вина!

В его благом хмелю, как братья, все равны мы.

Рабу свобода во хмелю дана,

Всем угнетателям он враг непримиримый.

Любовь, дремавшая в стакане, наконец,

Лачугу чудом превращает во дворец.

Рейн издавна душа вина.

Рейнвейн — двух слов союз природой данный. Так пусть они приводят в дрожь тирана!

Владык крикливо славит весь народ,

Стыд рабства своего сам от себя скрывая.

Обману не поддастся только тот,

Кого поит рейнвейн, стихия огневая.

Те, в чьих сердцах понятье чести живо,

Не могут без свободы быть счастливы.

Рейн издавна душа вина.

Рейнвейн — двух слов союз природой данный.

Так пусть они приводят в дрожь тирана!^[24][25]

Эти три куплета были встречены бешеными аплодисментами, которые и на сей раз были адресованы не принцу Вильгельму, так что он удалился сильно раздосадованный, после чего под тем же предлогом необходимости наблюдения за бельгийскими границами были приведены в движение новые войска; вследствие всего этого, города, стоящие на левом берегу Рейна, от Кельского моста до Нимвегена, представляют собой лишь длинную пороховую дорожку, которая может воспламениться от любой искры. И если пожар вспыхнет, то сомнительно, особенно в том случае, если сохранится его религиозная подоплека, чтобы он не перекинулся если и не на правительство, то, по крайней мере, на народ Бельгии, который будет всей душой поддерживать своих собратьев по вере.

Берлинский двор никогда не упускал возможность продемонстрировать свою ненависть к Франции, смешанную с завистью и контрреволюционными настроениями. Франция же, со своей стороны, не может забыть Ватерлоо; так что будь у наших министров хоть немного готовности, дело можно было бы уладить ко всеобщему удовлетворению.

Что же касается нас, тех, кто верит в будущее, то мы предложили бы Луи Филиппу отбросить смехотворную бумажную папку, ставшую гербом Июльской революции, и взамен взять за основу старинный французский гербовый щит, разделив его на четыре части.

В первой изобразить галльского петуха, с которым мы взяли Рим и Дельфы.

Во второй — наполеоновского орла, с которым мы взяли Каир, Берлин, Вену, Мадрид и Москву.

В третьей — пчел Карла Великого, с которыми мы взяли Саксонию, Испанию и Ломбардию.

В четвертой — лилии Людовика Святого, с которыми мы взяли Иерусалим, Мансуру, Тунис, Милан, Флоренцию, Неаполь и Алжир.

Затем к этому можно будет добавить девиз, которому нужно постараться следовать лучше, чем это удалось королю Вильгельму Голландскому:

Deus dedit, Deus dabit.^[26]

И тогда, попросту говоря, у нас будет самый прекрасный герб на свете.

СОБОР

Прежде всего мы посетили собор.

Мысль построить собор возымел около 1225 года архиепископ Энгельберт, прозванный святым, однако лишь его преемник Конрад фон Гохштаден, в 1247 году решивший привести этот замысел в исполнение, вызвал лучшего в городе архитектора и приказал ему построить здание, которое должно было превзойти по красоте все, что было создано до того в области религиозной архитектуры. Для этой цели он предоставил в его распоряжение казну капитула, одного из богатейших в мире, и каменоломни, расположенные на самой высокой из вершин Семигорья — горе Драхенфельс.

Подобные предложения сводят с ума творцов; поэтому архитектор, к которому обратился достопочтенный прелат, вышел от архиепископа, еще не веря в то, что ему поручили исполнить столь славную миссию; но, тем не менее, ему пришлось в это поверить, поскольку в тот же день Конрад прислал ему мешок золота на первые расходы.

Архитектор, к которому обратился щедрый прелат, был скромен, как все гении, и потому прежде, чем приступить к делу, он решил осмотреть все самые красивые церкви Германии, Франции и Англии. Так что он пошел к архиепископу и попросил позволения совершить такую поездку. Архиепископ дал на это согласие, но с условием, что тот вернется не позже, чем через год. Архитектор настойчиво просил предоставить ему еще несколько месяцев, но просьба эта оказалась тщетной: большего добиться он не смог, так не терпелось архиепископу увидеть, как его план претворяется в жизнь.

Через год архитектор вернулся из поездки, пребывая в еще большей растерянности, чем прежде. Он вполне определился с символической стороной своего замысла, иначе говоря, он хотел, чтобы у собора было две башни как напоминание о том, что христианин должен воздевать обе руки к небу; чтобы у него было двенадцать часовен в память о двенадцати апостолах; чтобы он был построен в форме креста, дабы верующие ни на минуту не забывали о символе их искупления; чтобы клирос имел небольшой наклон вправо, потому что, умирая, Иисус Христос склонил голову на правое плечо; и наконец, чтобы дарохранительница освещалась светом из трех окон, ибо Бог един в трех лицах и весь свет исходит от Бога. Но в этом, если можно так выразиться, заключалась лишь душа храма; оставалось еще его тело, его форма, то есть зримое воплощение религиозной мысли, столь могучей в средние века, что она, словно живительная влага, заставляла всходить любую гранитную поросль; и вот эту форму архитектор искал утром и вечером, в любое время дня и повсюду, где бы он ни находился.

И вот как-то днем, по-прежнему погруженный в свои мысли и сам того не заметив, он вышел за городские стены и оказался в месте для гулянья, носившем название Франкские ворота; там он присел на скамейку и концом палочки принялся чертить на песке фасады и контуры собора, стирая их прежде, чем они обретали законченный вид, ибо все казалось ему незавершенным и жалким по сравнению с тем роскошным храмом, какой в его воображении возводили ангелы; наконец, после множества разных попыток он сделал набросок храма, полного величия и благородства, и уже было начал взирать на него с некоторым удовлетворением, как вдруг позади него раздался пронзительный голос:

— Браво, друг мой! Это ведь Страсбургский собор.

Архитектор обернулся и увидел, что за спиной у него,

чуть ли не положив ему голову на плечо, стоит старичок с клинообразной бородкой, какую носят евреи, с запавшими, но горящими глазами и язвительной улыбкой, одетый в черный узкий камзол, так плотно облегающий его тело, что можно было подумать, будто он сшит из кожи негра, еще более худого, чем обладатель камзола. Весь облик старичка не внушал особой симпатии нашему герою; однако, поскольку это замечание было не лишено справедливости и зодчий вынужден был признать, что ему лишь показалось, будто этот набросок заключает в себе нечто новое, а на самом деле все в нем лишь повторение уже существующего, он, вместо того чтобы защищать свою работу, со вздохом ответил:

— Да, это так.

Затем он стер свое почти завершенное творение и приступил к другому. Но едва его палочка начертила на зыбкой поверхности первые контуры нового здания, тот же пронзительный голос, сопровождаемый все той же язвительной улыбкой, произнес:

— Замечательно, это же Реймсский собор.

— Да, да, — прошептал архитектор, — и лучше бы я никуда не ездил и ничего не смотрел, ибо существует только один истинный создатель — Господь Бог.

— И Сатана, — прошептал старичок с такой интонацией, что у архитектора прошла дрожь по телу.

Но поскольку его занимала лишь одна единственная и неотступная мысль, он снова стер неудачный набросок, нимало не интересуясь металлическими нотками, прозвучавшими в голосе незнакомца, и снова принялся за дело. Так он рисовал почти четверть часа, успокаиваемый одобрительными возгласами соседа, который шептал ему на ухо: "Хорошо! Очень хорошо! Превосходно!", как вдруг, нарушая эту безмятежность, его благожелательный критик произнес:

— Вы, должно быть, много путешествовали, не так ли?

— Почему вы так думаете?

— Да потому, что, проехав по Эльзасу и посетив Францию, вы вернулись домой через Англию.

— Кто вам об этом рассказал?

— Очертания этой церкви: это ведь Кентерберийский собор.

Зодчий тяжело вздохнул: критика старичка была убийственной, но справедливой. Он стер ногой рисунок, а затем, не в силах сдержать нетерпение, повернулся к старичку и протянул ему свою палочку.

— Черт возьми, метр, — сказал он ему, — не могли бы вы, умея так хорошо выискивать недочеты у других, присоединить к своим упрекам какой-нибудь пример для подражания и, в свою очередь, показать мне, на что вы сами способны?

— Охотно, — ответил старичок, со своим неизменным смешком беря у него палочку.

Архитектор хотел было уступить ему свое место, но он, отрицательно покачав головой, одной рукой оперся на плечо архитектора, а другой на весу начал чертить на песке линии — столь смелые, изящные и точные, что зодчий тотчас же воскликнул:

— О! Теперь я вижу, что мы собратья!

— Добавь к этому, — заметил старичок, посмеиваясь, — что ты ученик, а я учитель.

— Я почти готов это признать, — с честностью, на какую способны лишь гении, ответил архитектор, — но для этого я должен увидеть нечто большее, чем отдельные линии. Деталь, сама по себе, ничто, все дело в ансамбле.

— Ты способный малый, и из тебя может выйти толк, — сказал старичок, — но больше рисовать я ничего не буду.

— Почему же? — спросил архитектор.

— Потому что иначе ты позаимствуешь мой проект.

— Стало быть, вы тоже собираетесь строить собор?

— Надеюсь, что да.

— И какой именно?

— Кёльнский.

— Как, мой собор?

— Твой?

— Разумеется, мой.

— Да, если ты представишь проект.

— Я и представлю.

— А я представлю свой, и монсеньор Конрад выберет из двух.

Архитектор побледнел.

— Ха-ха! — воскликнул незнакомец, ухмыляясь. — Ты боишься, что тебе придется возвращать мешок с золотом, которое ты получил от архиепископа и, за исключением ста экю, все потратил на свое бесполезное путешествие по Франции и Англии?

Архитектор огляделся и увидел, что уже начинает смеркаться и он здесь со старичком один на один.

— Послушай, — сказал он, — я не знаю, как тебе удалось узнать, что от задатка, который я получил от монсеньора Конрада, осталось всего сто экю, но, если ты закончишь свой рисунок, они станут твоими.

Старик расхохотался и, вынув из камзола небольшой кожаный кошелек, открыл его и показал архитектору, что кошелек полон бриллиантов, самый мелкий из которых стоил, по меньшей мере, тысячу золотых экю.

Архитектор тяжело вздохнул, увидев, что ему нечем подкупить этого человека; он застыл с удрученным видом, ибо невольно был вынужден признать непонятное и неоспоримое превосходство чужестранного зодчего. Тем временем старичок как бы шутя добавил к своему рисунку несколько новых штрихов, столь дерзких по замыслу, что наш архитектор сразу понял, что он проиграет, довелись ему сразиться с подобным соперником. И тогда в полном отчаянии, не владея собой, он решил взять силой то, чего не мог получить с помощью денег, а так как в эту минуту старичок снова перестал рисовать и с насмешливым видом смотрел на него, он схватил его за руку и приставил ему к груди кинжал.

— Старик, — сказал он ему, — заканчивай свой рисунок, или ты умрешь!

Стоило ему произнести эти слова, как он почувствовал, что кто-то схватил его поперек туловища: он оказался повален на спину, грудь его была придавлена коленом, а его же собственный кинжал, вырванный у него из рук, сверкал у его горла.

— Ах ты мздодатель и убийца! — произнес старик, посмеиваясь. — Ну что ж, хорошо, хорошо! Значит, не вся еще жатва человеческих душ собрана на этом свете!

— Лучше убейте меня, но только не поднимайте на смех! — сказал архитектор.

— А если мне не хочется тебя убивать?

— Тогда отдайте мне свой проект.

— Согласен, но при одном условии.

— Каком?

— Сначала встань на ноги, — сказал старик, отпуская противника, которого до этого он держал прижатым к земле, и возвращая ему кинжал, — так неудобно разговаривать, давай сядем.

И странный человечек присел на край скамьи, положив одну ногу на другую, скрестив руки и опершись ими на колено; при этом он неотрывно смотрел на пристыженного архитектора, который поднялся, отряхивая пыль с одежды, но при этом не сошел с места.

— Ну же, подойди ближе, — сказал старичок, — ты ведь прекрасно видишь, что я зла на тебя не держу.

— Но кто вы такой?! — воскликнул архитектор.

— Кто я такой? Хорошо, я скажу тебе.

Архитектор подошел на шаг, ибо любопытство в нем пересилило страх.

— Слышал ли ты, — спросил старик, — о Вавилонской башне, садах Семирамиды и Колизее?

— Конечно, — ответил архитектор, подсаживаясь к нему.

— Так вот, их построил я.

— Так вы Сатана? — вскочив на ноги, воскликнул несчастный архитектор.

— К вашим услугам! — ответил Сатана со своим неизменным смешком.

— Vade retro!^[27]— вскричал архитектор, осенив себя крестным знамением.

Смех перешел в зубовный скрежет; блеснула молния, земля разверзлась, и дьявол исчез.

ОТЕЦ КЛЕМЕНТ

Архитектор вернулся домой, где к ужину его ждала бедная старушка-мать. Но ему не хотелось садиться за стол; вместо этого, взяв бумагу и карандаш и не отвечая на настойчивые просьбы матери, он попытался запечатлеть хоть какие-то ускользающие от него линии, которые начертил палочкой Сатана.

Бедная старушка вся в слезах отправилась спать; после того как сын вернулся из путешествия, она с трудом узнавала его, таким взволнованным и измученным он выглядел и так сильно, на ее взгляд, эти треволнения и муки изменили его.

Архитектор провел всю ночь, рисуя линии и тут же их стирая. В этом таинственном чертеже, только небольшую часть которого ему удалось увидеть, была какая-то фантастическая смелость, достичь которой ему никак не удавалось. С рассветом он бросился на кровать, сломленный усталостью; но сон, вместо того чтобы принести ему успокоение, подверг его новой пытке. Он проснулся в полубезумном состоянии и бросился в церковь святого Гереона, особо им почитаемую.

Подойдя к ней, он остановился возле портала. Это была небольшая массивная романская базилика XI века, которую архиепископ Анно построил на месте древнего храма святой Елены и которая скорее напоминала надгробие, чем церковь. И тут он не смог удержаться и принялся размышлять о разнице между устремленными ввысь башнями, острыми шпилями и оригинальными небольшими колоннами, на глазах у него возникавшими накануне под волшебной палочкой Сатаны, и массивным сооружением в византийском стиле, стоявшим перед ним. В итоге он совершенно забыл о том, что пришел молиться, и двинулся куда глаза глядят, поглощенный одной-единственной и неотступно преследующей его мыслью.

Так он бродил весь день напролет, а к вечеру, не помня по каким дорогам он шел и не отдавая себе отчета в том, как он сюда забрел, снова оказался за Франкскими воротами, на прогулочной аллее, возле скамейки, где сидел накануне. Наступила ночь; аллея была пустынной, и только один человек, как и он, остался за городскими стенами. Это был тот самый старичок. Архитектор с первого взгляда узнал его и подошел к нему.

Старичок стоял возле крепостной стены и что-то рисовал на ней стальным прутом. Каждый штрих являл собой огненную линию, которая мало-помалу затухала, так что по мере того, как великолепный план, который он чертил, продвигался вперед, самые первые его линии начинали бледнеть и в конце концов совсем исчезали. Поэтому глазом невозможно было проследить новые линии, а память не удерживала старые; прерывисто дыша, архитектор наблюдал, как перед глазами у него возникает, проступая в мельчайших деталях, фосфоресцирующий собор, который через мгновение исчезал во мраке и который ему не удавалось охватить целиком.

Он тяжело вздохнул.

— А, это ты, — сказал Сатана, оборачиваясь. — Я поджидал тебя.

— Вот и я, — ответил архитектор.

— Я знал, что мы не поссорились. Смотри, я набросал план. Что ты скажешь об этом портале?

Он снова провел своей палочкой по стене, и на ней возник трехчастный портал пламенеющей базилики.

— Он превосходен! — воскликнул архитектор, даже не пытаясь скрыть свой восторг.

— А об этой башне? — продолжал Сатана, повторив тот же трюк.

— Она великолепна!

— А об этом нефе?

— Он изумителен!

— Ну что ж, все это твое, если хочешь.

— А что ты потребуешь в обмен?

— Твою подпись.

— И ты отдашь мне свой план?

— В полную собственность.

— Я сделаю все, что пожелаешь.

— Встретимся завтра в полночь?

— Завтра, в полночь.

Сатана исчез так быстро, что нельзя было даже понять, в какую сторону он пошел, а архитектор вернулся в город.

Старушка-мать ждала его, как и накануне, не приступая без него к ужину. Архитектор сел за стол, и это несколько успокоило бедную женщину; но скоро оназаметила, что сын ее просто-напросто подчиняется физической потребности, в то время как ум его витает так далеко от тела, что ему нет никакого дела до того, чем оно занято.

Все более и более погружаясь в свои мысли, архитектор встал из-за стола и ушел к себе в комнату; мать не осмелилась последовать за ним, но села возле порога, чтобы быть рядом, если ему вдруг что-то понадобится.

Какое-то время она слышала, как он вздыхает и молится; но поскольку в этом не было никакого повода для беспокойства, она по-прежнему не решилась войти к нему. Затем он лег. Еще долго она слышала, как он ворочается с боку на бок в кровати; потом наступила тишина, за которой последовали жалобы и стоны. Потом ей показалось, что из комнаты доносится какой-то спор; послышался шум, словно там дрались; затем раздались приглушенные крики. Ей почудилось, что ее сын зовет на помощь. Тогда она вошла, полагая, что он борется с каким-то убийцей. Но он был один и громко кричал во сне:

— Нет, нет, Сатана, ты не получишь мою душу!

Услышав это страшное имя, бедная мать перекрестила лоб спящего сына, что, казалось, слегка его успокоило; затем она принялась молиться у изножья кровати, перед образом Богоматери: эту написанную яркими красками икону привез из Константинополя и подарил сыну какой-то паломник. По мере того, как она читала молитву, сон архитектора становился все спокойнее; наконец, когда молитва была закончена, дыхание его стало ровным и чистым, как дыхание ребенка.

Наутро он встал довольно спокойным и подошел к окну вдохнуть утренний воздух. Он увидел, как из дома, одетая в траур, вышла его мать; она заметила его и подошла к окну.

— Куда вы идете, матушка? И почему вы вся в черном?

— Потому что сегодня годовщина смерти твоего отца, и я иду в церковь святого Гереона заказать священнику мессу за упокой душ в чистилище.

— Увы, увы! — прошептал архитектор. — Нет ни такой мессы, ни таких молитв, какие могли бы извлечь мою душу из бездны, в которую она скоро попадет.

— А ты не хочешь пойти со мной? — спросила старушка.

— Нет, матушка; но, если вы встретите старого отца Клемента, пришлите его ко мне. Это святой человек, и я был бы рад попросить его совета по одному делу, которое меня мучит.

— Да сохранит тебя Господь в твоих благих намерениях, сын мой; ибо, если я не ошибаюсь, вокруг тебя рыщет враг рода человеческого.

— Идите, матушка, — сказал архитектор.

Старушка удалилась, а архитектор остался стоять у окна,

погруженный в свои мысли. Вскоре он увидел, как старый отец Клемент появился из-за угла и подошел к их дому. Он закрыл окно и стал ждать.

Старый монах вошел внутрь; это был не только, как сказал архитектор, святой, но еще и сведущий человек, который вырвал из когтей дьявола много душ, стоявших на пороге гибели. Однако поскольку сам он всегда жил с чистой и невинной совестью, то как бы ни желал дьявол воздать ему за вред, который тот ему причинял, это было невозможно; и как бы яростно он с ним всякий раз ни сражался, монах всегда выходил победителем; так что

Сатана столько раз обламывал когти в борьбе со святым отцом, что он уже давно держался от него подальше, позволяя ему спокойно завоевывать себе место в раю.

Поскольку монах прекрасно разбирался в делах такого рода, то стоило ему взглянуть на архитектора и увидеть его изможденное и осунувшееся лицо, как он понял его душевное состояние и воскликнул:

— О сын мой! У вас в голове дурные мысли.

— Да, да, — прошептал архитектор, — да, очень дурные мысли, отец мой; поэтому я и позвал вас, чтобы вы помогли мне с ними справиться.

— Поведай мне все, сын мой, — сказал монах, присаживаясь.

— Отец мой, вам, наверное, известно, что архиепископ Конрад поручил мне построить собор?

— Да, известно, и он не мог бы найти более достойного архитектора.

— В этом вы ошибаетесь, отец мой, — ответил зодчий, понизив голос, словно ему было стыдно за унизительное признание, которое ему приходилось делать во имя истины, — я придумывал план за планом, и, возможно, среди них есть несколько, которые были бы достойны второстепенных городов, таких, как Вормс, Дюссельдорф или Кобленц; но тот, кто придумал план, достойный нашего города Кёльна, это вовсе не я, отец мой.

— Ах так! — произнес монах. — А нет ли возможности выкупить этот план у того, кто его придумал, за золото?

— Я предложил ему все, что у меня было, но в ответ он показал мне кошелек, набитый бриллиантами.

— А нет ли возможности забрать у него этот план силой? — спросил монах, так страстно желавший увидеть Кёльн королем Рейна, что помимо своей воли немного перешел рамки христианского милосердия.

— Я хотел забрать план силой, отец мой, но он расправился со мной, как с ребенком, приставив к моей груди мой же собственный кинжал.

— Значит, он не захотел расстаться с ним ни при каких условиях?

— Нет, захотел, и при одном единственном, отец мой.

— При каком же?

— Я должен отдать ему за это свою душу.

— Значит, этот архитектор — Сатана?

— Да, он самый.

— И ты говоришь, — ответил монах, ничуть не испугавшись, когда архитектор произнес это страшное имя, — что этот собор превратит Кёльн в жемчужину Германии?

— Он превратит его в главный город мира, отец мой.

— Великий Боже! — воскликнул священник, сложив ладони и воздев глаза к небу.

Потом он обернулся к архитектору.

— А ты очень дорожишь своей душой? — спросил он.

Архитектор взглянул на монаха, не выразив никакого удивления, ибо он понимал, уже смирившись с тем, что ему придется поступиться своей вечной жизнью, насколько ничтожна чужая вечная жизнь для человека, который осознает, что ценой этой вечной жизни его город станет самым прекрасным на свете.

— Отец мой, — сказал он, — разумеется, я дорожу ею как даром, которым наделил меня Господь и который я хотел бы ему вернуть, но, тем не менее, я готов ею пожертвовать, если эта жертва может сделать меня первым архитектором в мире.

— Я предпочел бы, — заметил монах, — чтобы ты принес эту жертву ради Господа, а не для самого себя. Но не суть важно, что именно побуждает тебя сделать это, если в выигрыше останется религия, и потому я приду тебе на помощь. Однако бойся гордыни, именно она тебя погубит.

— Как?! — воскликнул архитектор. — Я смогу получить этот план и не буду предан проклятию?

— Возможно.

— Но каким образом, отец мой? Скажите поскорее!

— Ты попытался применить подкуп и силу, но у тебя в запасе остается хитрость.

— Хитрость, отец мой… Но разве вы забыли о том, что в Писании дьявол именуется лукавым?

— И что ж с того? Каким бы лукавым он ни был, не в первый раз бедному монаху удастся с Божьей помощью взять над ним верх. Разве святой Антоний, который всю жизнь имел дело с дьяволом, в конце концов не победил его? Разве святой Варнава не ухватил его за нос раскаленными докрасна щипцами? Разве члены магистрата Ахена не перехитрили дьявола, отдав ему душу волка вместо человеческой души?

— Все это так! — подтвердил архитектор.

— Ну что ж, — сказал монах, — приходи исповедаться и причаститься в церковь святого Гереона, и, когда ты будешь в состоянии благодати, я скажу тебе, что нужно делать.

Архитектор последовал за отцом Клементом, исповедался и причастился. Затем, когда он вкусил тела Господа Иисуса Христа, монах повел его в свою келью и вручил ему некую христианскую реликвию, святость и действие которой не раз были проверены на деле.

— Вот, сын мой, — сказал ему монах, — возьми эту реликвию и нынче вечером, когда Сатана покажет тебе свой дьявольский план, возьмись за него рукой, словно хочешь получше рассмотреть его; Сатана же в это время будет удерживать его своей рукой, и тогда коснись ее этой реликвией, и, как бы ни хотелось ему удержать чертеж, обещаю тебе, он его выпустит из пальцев. Ну а тогда уж ничего не бойся, он станет вопить, угрожать, крутиться вокруг тебя, ты же держись твердо, не выпускай из рук реликвию и ничего не страшись! Господь сильнее Сатаны, и Сатана первым выбьется из сил.

— Но, отец мой, — сказал архитектор, — разве нет опасности, что, когда у меня не будет больше реликвии, Сатана вернется и свернет мне шею?

— Нет, если только ты будешь в состоянии благодати; но остерегайся смертных грехов.

— Тогда, — вскричал архитектор, — отец мой, я спасен! Мне не присущи ни чревоугодие, ни зависть, ни алчность, ни лень, ни гнев, ни похоть.

— Ты забыл про гордыню, сын мой; остерегайся гордыни: именно из-за нее пал прекраснейший из ангелов, и ты в свою очередь можешь погибнуть из-за нее.

— Я буду начеку, — сказал архитектор, — к тому же я смогу прибегнуть к вашей помощи, отец мой.

— Пусть ведет тебя Господь, дитя мое! — прошептал старец, благословляя его.

— Аминь! — произнес архитектор и отправился домой, где он провел остаток дня, предаваясь молитвам.

В назначенный час он направился туда, куда указал ему дьявол; но на месте гулянья было безлюдно и нигде не было видно ни старика, ни мужчины, ни ребенка. Архитектор прошелся в одиночестве, опасаясь, что дьявол не сдержит свое слово. Между тем пробило полночь, и с последним ударом колокола архитектор услышал, как за спиной у него раздался звучный, громкий голос:

— А вот и я.

Архитектор обернулся, дрожа от страха, ибо он не узнал в этом голосе тот, что был ему знаком. И правда, Сатана изменил не только голос, но и облик. Это уже не был невысокий старичок в черном камзоле, с горящими глазами и острой бородкой; это был великолепно сложенный красавец лет двадцати или двадцати пяти, с надменным лицом, высоким и бледным лбом, на котором еще читались следы небесного гнева. В одной руке он держал чертеж, а в другой — договор.

Зодчий отступил на шаг назад, потрясенный этой дьявольской красотой.

— На этот раз я узнал тебя, — сказал он, — и не нужно называть мне свое имя, ты — демон гордыни.

— Ну что ж, — ответил ему Сатана, — ты видишь, я тебя не обманул; ты готов?

— Да, — ответил архитектор, — но прежде, чем я поставлю подпись, покажи мне план: мне приходится платить тебе за него достаточно дорого, чтобы знать, что я покупаю.

— Ты прав, — ответил Сатана, — смотри же!

И, развернув план, он показал его архитектору, но не выпустил при этом из своих рук.

И тогда архитектор сделал то, что велел ему монах. Под предлогом, что ему надо взглянуть на план поближе, он взял пергамент снизу, тогда как Сатана продолжал держать его за верхний край; и, пожирая его при лунном свете взглядом, он в то же самое время незаметно поднял другую свою руку и коснулся священной реликвией руки, которой дьявол держал план.

Дьявол, обожженный до самых костей, с громким криком отпрыгнул назад, оставив драгоценную бумагу в руках архитектора.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — воскликнул архитектор, делая реликвией крестное знамение, — изы-ди, Сатана!

— Погоди-ка, — произнес дьявол, — еще не все кончено!

В ту же секунду архитектор увидел перед собой огромного льва, который хлестал себя хвостом по бокам и, разинув пасть и оскалив зубы, готовился проглотить его.

Но архитектор не дал запугать себя льву; тщетно свирепый зверь тряс своей гривой, метался вокруг и бросался на него: архитектор держал перед ним святую реликвию, и тот, постоянно отбрасываемый назад, в конце концов вынужден был отступить. Архитектор воспользовался этим и осенил себя крестным знамением. Чудовище издало страшный рык и исчезло.

В ту же минуту архитектор услышал громкий шум крыльев над своей головой. С высоты небес на него обрушился огромный орел, и за его могучими крыльями необъятного размаха не стало видно луны; однако у зодчего не было сомнений в том, что перед ним предстал Сатана в новом обличье, и, одной рукой по-прежнему прижимая к груди план, он показал царю птиц святую реликвию, зажатую в другой руке.

С орлом случилось то же, что и со львом. Покружившись над ним и попытавшись нанести ему смертельный удар крыльями, задушить его в когтях, растерзать его клювом, Сатана понял, что и в этом новом обличье он не сумеет ничего добиться. Гигантская птица испустила крик и исчезла.

Архитектор счел было, что он уже разделался с врагом, но вдруг увидел, как во мраке шевелится что-то огромное: то был гигантский змей, который распускал свои тысячи колец и, шипя, приближался к нему; трижды обвился змей вокруг архитектора, заключив его в тройное чешуйчатое кольцо, и, подняв свою покачивающуюся голову, искал пылающими глазами место, куда он мог бы исторгнуть из своей пасти разящее пламя; но предыдущие поединки уже приучили зодчего к таким фантастическим битвам, и священный талисман, защитивший его прежде от льва и орла, на этот раз защитил его и от змея, который, издав протяжное шипение, в свою очередь исчез.

И тогда Сатана предстал перед архитектором в своем человеческом облике.

— Хорошо, — сказал он, — я побежден, ты восторжествовал благодаря своему Богу, своим священникам и духовникам. Но церковь, которую ты похитил у меня, никогда не будет закончена, а твое имя, которое ты желаешь обессмертить, будет забыто и безвестно. Прощай, и учти, что я настигну тебя, когда ты совершишь смертный грех.

С этими словами Сатана в один прыжок достиг Рейна, прыгнул в него и исчез в волнах с таким шипением, какое издает раскаленное железо, когда его погружают в воду.

Архитектор, преисполненный радости, вернулся в город и пришел домой, где застал свою матушку и отца Клемента за молитвой. Он рассказал им обо всем, что произошло. Бедная женщина плакала и крестилась, а добрый монах потирал руки и хвалил себя за хитрость. Архитектор передал ему прощальные слова Сатаны.

— Ну что ж, — сказал монах, — дьявол оказался куда честнее, чем я предполагал, ибо он предупредил тебя; теперь ты должен все время быть начеку и сторониться всего, что является смертным грехом. Говорю в последний раз: остерегайся гордыни.

Архитектор дал обещание, что он будет следить за собой, и монах отправился в монастырь, оставив его счастливейшим из людей. Мать тоже ушла к себе, лишь отчасти поняв, что произошло, но счастливая счастьем своего сына.

Оставшись один, архитектор, не выпуская из рук план, который он едва не променял на собственную душу, опустился на колени и долго молился, благодаря Господа за его помощь; потом он лег, предварительно свернув план и положив его под подушку, уснул и увидел во сне свой собор.

СЕМЬ СМЕРТНЫХ ГРЕХОВ

На следующий день, с самого утра, он отправился к архиепископу, уже начавшему беспокоиться, что архитектор так медлит, и показал ему готовый план. Монсеньор Конрад признал, что такой план стоило подождать, и, открыв казну капитула, разрешил зодчему взять оттуда столько денег, сколько ему потребуется.

В тот же самый день архитектор приступил к закладке фундамента собора, и, поскольку уже долгое время целая армия рабочих долбила склоны горы Драхенфельс, в строительном материале недостатка не было; собор вырастал из земли, словно огромный каменный цветок, которому не терпится раскрыть свои лепестки под лучами солнца.

Так пролетело три месяца, и с каждой неделей здание вырастало на одну кладку; но вот как-то раз в пятницу вечером, когда архитектор возвращался домой и был голоден, ибо работа так увлекала его, что за весь день ему не удалось ничего поесть, он встретил по дороге местного бургомистра, любящего пожить в свое удовольствие и славящегося великолепными обедами, которые он задавал. Бургомистр как раз перед этим побывал у архитектора, собираясь пригласить его отужинать вечером в обществе бургомистров Майнца и Ахена, которые, со своей стороны, слыли весьма приятными сотрапезниками; но, не застав его дома, он направлялся туда, где его всегда можно было отыскать. Архитектор намеревался было отказаться, сославшись на то, что его матушка не предупреждена об этом приглашении, но бургомистр и слышать ничего не хотел, заявив, что все улажено, поскольку он сам с ней уже обо всем переговорил; поэтому, как архитектор ни отказывался, ему пришлось последовать за бургомистром, который привел его к себе в дом, где в середине обеденной залы стоял великолепно накрытый стол, полный изысканнейших блюд как из птицы, так и из дичи.

Как мы уже сказали, архитектор умирал от голода, поэтому вначале, увидев столь богатое угощение, он порадовался, что принял приглашение бургомистра, но, сев за стол, вспомнил, что это был вечер пятницы, когда полагается воздерживаться от мясного и еще меньше, чем в остальные дни недели, предаваться греху чревоугодия. Так что, прочитав молитву, он отказался от изысканнейших мясных яств и тончайших вин, довольствуясь лишь куском хлеба и стаканом воды, ибо, как он и говорил, ему не было присуще чревоугодие.

Что же касается трех бургомистров, то они поглощали мясо, не опасаясь ни Господа, ни дьявола, и в течение всей трапезы подсмеивались над постным угощением бедного архитектора.

На следующий день архитектор снова принялся за работу, и, поскольку ни в деньгах, ни в рабочей силе недостатка не было, с каждым днем становилось заметнее, как растет собор. Время от времени архитектор вспоминал об угрозах дьявола, но каждый раз, вспоминая о них, он черпал в самом страхе новые силы, дабы противостоять соблазну, а так как строительство собора шло своим чередом, то оставалось надеяться, что адским пророчествам не суждено будет сбыться.

В это самое время папа Иннокентий IV, который был генуэзцем, решил построить в Риме дворец для одного из своих племянников, а так как город Кёльн славился искусными строителями, то папа попросил у монсеньора Конрада прислать ему какого-нибудь зодчего. Монсеньор Конрад, полагая, что тем самым он сильно уязвит нашего архитектора, с которым за несколько дней до этого ему довелось слегка повздорить, подобрал для его святейшества весьма сведущего человека, которому одно время он даже намеревался поручить строительство собора; но архитектор, целиком погруженный в свою работу, лишь порадовался тому, что выбор пал не на него, и, когда соперник уезжал, он обнял его и пожелал ему счастливого пути, ибо, как он и говорил, ему не была присуща зависть.

Строительство собора все время поддерживало в нем состояние душевной безмятежности. Он жил только ради этого сооружения, все свое время проводил среди каменных глыб и собственноручно обрабатывал детали, требующие особого изящества и особой законченности. Архиепископ, со своей стороны, несмотря на холодность, с которой он относился к архитектору, платил ему по-королевски, так что тот, не переставая грезить о великой славе своего имени, скопил себе на жизнь немалое состояние: через полтора года у него было уже около 6 000 флоринов, что для того времени было весьма значительной суммой.

Но однажды вечером, когда он вернулся домой, мать вручила ему конверт, запечатанный черным сургучом: то было письмо от его сестры, где она сообщала, что у нее только что умер муж, оставив ее без гроша и с тремя маленькими детьми на руках. Несчастная женщина заканчивала письмо просьбой прислать ей хоть немного денег, чтобы помочь вырастить детей.

Архитектор послал сестре все свои 6 000 флоринов, ибо, как он и говорил, ему не была присуща алчность.

Возведение собора продолжалась; архитектор, казалось, поселился в строящемся здании: он приходил туда с восходом солнца и нередко еще оставался там, когда наступала ночь. Однако под началом у него было несколько достаточно умелых мастеровых, на которых он мог бы возложить исполнение кое-каких важных работ; и потому как-то раз, сделав очень подробный чертеж, он доверил одному из них работу над боковой дверью, украшенной изумительными арабесками, где, словно со шпалеры, свисала виноградная лоза, сплошь усыпанная гроздьями винограда. Мастеровой, который должен был доделать дверь, закрылся в дощатом помещении наподобие мастерской, чтобы ему никто не мешал. Архитектор не нарушал его одиночества и, веря в его умение, ждал, когда завеса откроется. Наконец, настал этот важный день. Мастеровой убрал подмости, и архитектор понял, что он ошибся в своих ожиданиях: некоторые части двери отнюдь не были достойны остального здания; и тогда он решил собственноручно переделать всю дверь, хотя на это требовалось, по меньшей мере, полгода работы; но он легко принял это решение, ибо, как он и говорил, ему не была присуща лень.

С начала строительства собора прошло уже почти четыре года, но архитектор не пропустил ни одного дня, лично наблюдая за работой своих мастеровых, чтобы собственными глазами удостовериться, что каждая деталь его плана осуществляется со всей тщательностью, и более уже не мог представить себе жизни вне этих колоннад и арок. И вот случилось так, что однажды ночью к нему в дом забрались воры, которым не было известно, что накануне он заплатил мастеровым и теперь у него не оставалось ни гроша; не найдя в его сундуках денег, которые они там искали, воры решили в отместку украсть всю его одежду и прихватили даже то, что он, раздевшись, оставил на стуле возле кровати. Наутро архитектор обнаружил, что он не может встать с постели, ибо ему не во что было одеться. Тогда он вызвал своего портного, который дал ему обещание к вечеру сшить весь гардероб, но принес его только через три дня; в итоге несчастный архитектор был вынужден оставаться в постели трое суток. И потому, когда портной, заставивший его так долго ждать, наконец, принес желанную одежду, архитектор высказал ему много упреков, но тон его при этом был умеренным, как и подобает уравновешенному и разумному человеку, ибо, как он и говорил, ему не был присущ гнев.

Тем временем начали разноситься слухи, что скоро на свете появится еще одно чудо, ибо, судя по тому, что уже было сделано, становилось ясно, каким обещает быть здание, когда его достроят; поэтому сюда началось уже своего рода паломничество из Франции, Германии и

Фландрии. И часто, осмотрев здание, эти паломники изъявляли желание увидеть и архитектора; так что, когда он возвращался из собора домой, нередко его поджидали группы чужеземцев, дабы увидеть человека, которому доставало смелости и гениальности для того, чтобы надеяться, что он сумеет довести до конца подобное начинание. Среди этих паломников попадались и женщины; и случилось так, что одна из них прониклась такой безумной страстью к нашему архитектору, что она сняла дом на улице, которая вела от его дома к собору, и, когда он проходил мимо, по дороге туда или обратно, всегда смотрела на него из окна, улыбаясь и провожая его глазами, пока он не исчезал из виду. Так продолжалось в течение трех недель, как вдруг однажды вечером, когда он возвращался домой, она бросила из окна букет, который упал к его ногам. Архитектор поднял его и, не подозревая ничего плохого, вошел в дом, чтобы отдать цветы кому-то из прислуги; но, по воле случая, никого из слуг там не оказалось, и ему самому пришлось подняться в покои прекрасной незнакомки, которая приняла его в комнате, наполненной самыми сладостными ароматами и тем сумеречным светом, что так опасен для неуверенных в себе сердец. А когда архитектор оказался там, ему уже было неловко тотчас же уйти. И потому он принял приглашение прекрасной паломницы ненадолго присесть подле нее. Однако едва он сделал это, как паломница призналась ему, что она приехала в Кёльн для того, чтобы взглянуть на собор, но вот уже месяц ее удерживает здесь любовь к архитектору; продолжая говорить ему подобные лестные слова, она обвила его шею своей прекрасной рукой и, прижавшись устами к его устам, наградила его тем долгим и жгучим поцелуем, который от губ проникает прямо в сердце. Но скромный архитектор, покраснев, тотчас же поднялся и произнес красноречивую проповедь о необходимости воздержания от искушений плоти, а закончив ее, удалился, несмотря на настояния и слезы паломницы, ибо, как он и говорил, ему не была присуща похоть.

После этих событий прошло примерно полгода; приток любопытных возрастал с каждым днем, потому что теперь и портал, и апсида были полностью закончены; и, хотя одна из башен достигала всего двадцати одного фута в высоту, другая поднялась уже на сто сорок футов, и нетрудно было представить, какой она будет, когда достигнет своей конечной высоты, которая должна была составить пятьсот футов; но чем выше вырастал собор, тем сильнее архитектора изводила мысль о том, что здание так и останется незаконченным, и тем сильнее его мучил страх, что имя его будет забыто и безвестно; и вот, уступая этому страху, он решил сделать из букв собственного имени балюстраду, которая должна была опоясывать площадку одной из башен; таким образом, его имя сразу же станет бросаться в глаза и, пока будет стоять собор, будет жить и его имя. Приняв такое решение, архитектор успокоился и собрался приступить к его осуществлению уже на следующий день.

Но в ту минуту, когда он принял это решение, его вызвал к себе архиепископ, желавший, по его словам, показать зодчему различные реликвии, которые он только что получил; архитектор спустился со своей башни и направился в архиепископство, где он застал монсеньора Конрада в весьма приподнятом настроении, поскольку только что ему из Милана доставили головы трех волхвов — Каспара, Мельхиора и Валтасара, увенчанные драгоценными золотыми коронами, которые были украшены бриллиантами и жемчугом. Архитектор благоговейно преклонил колени перед этими святыми реликвиями, прочел молитву и, поднявшись, горячо поздравил епископа с тем, что он получил такой дорогой и чудесный подарок.

— Все так, — сказал епископ, — но только что я получил от императора Константинополя нечто еще более ценное.

— В самом деле? — спросил архитектор, — Неужели частицу истинного креста, найденного императрицей Еленой?

— Нет-нет, кое-что более ценное.

— Неужели терновый венец, данный в залог императором Бодуэном?

— Нет, еще ценнее.

— Что ж это?

— Проект самого прекрасного из всех когда-либо построенных зданий.

— В самом деле? — спросил архитектор, пренебрежительно усмехаясь.

— Этот проект так же далеко превосходит все остальные планы, как солнце превосходит звезды, ибо все остальные планы — творение ума человеческого, этот же — творение самого Господа, посланное с одним из ангелов царю Соломону.

— Так это проект Иерусалимского храма? — воскликнул архитектор.

— Да.

— Любопытно было бы взглянуть на него.

— Приподними этот занавес, — сказал архиепископ, указывая на стенной ковер, закрывавший раму.

Архитектор с поспешностью подчинился и увидел божественный проект, который он одним взглядом сумел охватить во всех его мельчайших деталях.

— Ну как? — спросил архиепископ. — Что ты скажешь об этом проекте?

— Подумаешь, — промолвил архитектор, презрительно вытянув губы, — мой проект лучше.

В тот же миг в ушах архитектора прогремели раскаты дьявольского смеха: он узнал смех Сатаны; устояв перед шестью другими смертными грехами, архитектор впал в грех гордыни.

Он стремглав бросился в церковь святого Гереона, надеясь застать там отца Клемента; но, увы, отец Клемент предыдущей ночью скончался от апоплексического удара. В ту минуту, когда зодчему сообщили эту новость, в его ушах снова прогремели раскаты так уже напугавшего его сатанинского смеха и дрожь прошла по всему его телу, до самого сердца, заставив его похолодеть.

Однако архитектор призвал все свое самообладание, и поскольку никакая физическая боль его не мучила, он мало-помалу воспрянул духом и решил вернуться в собор, надеясь, что восторг, который он всякий раз испытывал перед лицом своего творения, изгонит остатки страха, затаившегося в глубине его сердца.

Зодчий постарался скрыться внутри собора, но скоро почувствовал, что ему не хватает воздуха и он задыхается там, как в могиле; тогда он поднялся по лестнице на площадку. Выйдя на нее, он начал взбираться по лесам и добрался до приставной лестницы, которая вела на вершину башни. Эта вершина башни была самой высокой точкой здания, и оттуда архитектор обычно обозревал весь строящийся ансамбль.

Ничто, казалось, не изменилось: все были заняты своим делом и усердно трудились; наконец, прозвучал сигнал, извещавший о конце рабочего дня, поскольку уже начинало темнеть. Архитектор слышал, как расходятся, напевая, строители, довольные тем, что они успели сделать в течение дня. И он остался один, как это обычно бывало, ибо, как мы уже говорили, он всегда уходил последним.

Величественно, как подобает королю, опускалось солнце, освещая теперь лишь самые высокие крыши. Вскоре и город, и река оказались полностью погружены во мрак; но какое-то время вершина башни, построенной пока лишь на треть, еще оставалась освещенной, и архитектор, купаясь в лучах заходящего солнца, с гордостью думал о том, что, когда башня достигнет полной своей высоты, она будет похожа на светящийся в ночи маяк. Наконец, солнце медленно покинуло каменную громаду, и архитектор подумал, что ему пора спускаться.

Но тщетно искал он приставную лестницу: она исчезла.

Впрочем, в этом не было ничего необычного: кто-то из рабочих, полагая, что архитектор уже ушел, мог убрать лестницу; однако в тех обстоятельствах, в каких архитектор оказался, он начал испытывать беспокойство. Во-первых, он, по своей привычке, почти ничего не съел за завтраком, а поскольку архиепископ вызвал его к себе около двух часов пополудни, то он совершенно забыл и об обеде. И теперь его начал обуревать голод; к тому же стоял октябрь и по ночам становилось прохладно; архитектор пытался тем или иным способом спуститься с башни, но, несмотря на всю свою ловкость, так и не сумел это сделать. И тогда он стал звать на помощь, но, поскольку перед тем как прибегнуть к этому средству он потерял больше часа на бесполезные попытки спуститься самостоятельно, улицы уже опустели, а голос его, хотя зодчий сам того и не осознавал, был полон такого отчаяния, что редкие запоздалые прохожие пугались этих странных ночных криков и, вместо того чтобы остановиться и поспешить ему на выручку, ускоряли шаги.

Архитектор был вынужден смириться со своим положением, но для этого требовалась определенное мужество. Площадка на вершине башни представляла собой совершенно открытое пространство, и спрятаться там было негде. В довершение всего, к одиннадцати часам собралась ужасная гроза. Уснуть было невозможно, к тому же архитектору пришлось принять сидячее положение, потому что время от времени налетали такие порывы ветра, что, если бы он остался стоять, его наверняка снесло бы с башни, ведь перил там не было; гроза же тем временем приближалась.

В половине двенадцатого она докатилась до Кёльна, и прозвучали первые раскаты грома. Время от времени молнии, казалось разверзавшие небеса до последних глубин, распахивали густую массу туч и на мгновение озаряли город и реку фантастическим светом. И тогда архитектору чудилось, что город по форме напоминает льва, туча — орла, а река — змея.

Без четверти двенадцать все это море туманной мглы, подгоняемое ветром в сторону собора, остановилось прямо над башней, как иногда застывают облака на горной вершине. Теперь архитектор оказался в центре бури. Гром гремел у него над головой, молнии вились вокруг него.

Как только начало бить полночь, раздался странный незнакомый шум; невыносимо запахло серой, и, едва лишь часы церкви святых Апостолов пробили в последний раз, за спиной архитектора прозвучали раскаты так хорошо знакомого ему смеха. Он обернулся и оказался лицом к лицу с Сатаной.

На этот раз настала его очередь оказаться во власти противника.

Архитектор понял, что он погиб, ибо бежать ему было некуда. Однако, когда Сатана протянул к нему руку, он сделал шаг назад, что дало ему время произнести покаяние. И тогда Сатана, видя, что душа зодчего во второй раз вот-вот ускользнет от него, ринулся к нему и одним прикосновением столкнул его с вершины башни.

Но, как ни быстро он это проделал, молитва зодчего успела достичь Божьего престола, и, когда Сатана кинулся к своей жертве, чтобы утащить ее за собой в ад, она уже была в объятиях двух ангелов, уносивших ее на небо.

На мгновение Сатана оцепенел, но затем ринулся вслед за небесными посланниками, как смерч пронесся рядом с ними и, обращаясь к бедной душе, снова выкрикнул то самое слово, которое так долго терзало заключавшую ее телесную оболочку: "Неизвестно! Неизвестно!"

И в самом деле, предсказание Сатаны сбылось: собор, возведение которого было прервано, остался стоять именно в том виде, в каком его застала эта роковая ночь, а когда было решено продолжить его строительство, никто так и не смог найти план, в соответствии с которым оно было начато, и, несмотря на все изыскания, проведенные с того времени учеными, имя архитектора собора так никогда и не удалось узнать.

Бедная душа на небе знает, что она забыта на земле, и это наказание ниспослано ей за гордыню.

Но даже оставаясь незаконченным, собор все равно являет собой чудо из чудес; поэтому жители Кёльна не теряют надежды, что когда-нибудь его все-таки достроят, и подъемный журавль, когда-то переносивший камни, по-прежнему стоит на площадке, вытянув свою шею. Из двух башен, каждая из которых должна была достичь пятисот футов в высоту, одна осталась на отметке в двадцать один фут над уровнем земли, а другая, с вершины которой, согласно преданию, столкнули архитектора, достигла лишь трети задуманной высоты. Только клирос полностью завершен, и его венчает золотой крест: это дар Марии Медичи городу Кёльну в благодарность за оказанное ей там гостеприимство.

В часовне за главным алтарем стоит знаменитый ковчег, в котором, как вполне серьезно здесь утверждают, хранятся мощи трех царей-волхвов, пришедших с дарами к младенцу Иисусу; Фридрих I из рода Гогенштауфенов, захватив Милан и разрушив его, вывез оттуда неизвестно как оказавшиеся там останки трех волхвов и подарил их Райнальду, архиепископу Кёльнскому; тот, обрадованный тем, что получил столь драгоценные реликвии, решил построить достойную их церковь; поскольку происходило это в 1170 году и о соборе еще речи не было, он вызвал архитектора и велел сделать проект церкви. Когда проект был готов, он собрал рабочих и приказал начать строительство.

К несчастью, у достойного архиепископа рвения было больше, чем расторопности у рабочих; но так как раньше прелат был рыцарем и долгое время держал в руках копье, прежде чем взяться за крест, он, вполне естественно, был склонен время от времени прибегать к средствам телесного воздействия: хватал палку и изо всех сил обрушивал удары на самых ленивых, после чего, прибегая к средствам убеждения, произносил пламенные речи и объяснял, что работа совершенно необходима для спасения человеческой души. Так продолжалось какое-то время, но, поскольку с каждым днем рвение славного архиепископа возрастало, рабочие решили любой ценой избавиться от него. Как-то раз все они взобрались на уже возведенные в церкви подмости, прихватив с собой камни, а когда появился архиепископ, затаились так тихо, что славный прелат решил, будто в церкви никого нет, и направился к клиросу, чтобы достать из привычного места палку, служившую для подбадривания рабочих; но, когда он оказался посередине церкви, на него со всех сторон посыпался град камней. Архиепископ, которого не так-то легко было запугать, пытался какое-то время противостоять этой буре, но, видя, что противники, осмотрительно убрав приставные лестницы, оказались недосягаемы для него, начал отступать к двери. К несчастью, в голову ему попал большой камень, заставивший его рухнуть без чувств, после чего рабочие спустились с подмостей и прикончили его ударами молотка. Однако то ли Господь решил незамедлительно покарать их, то ли подобные действия естественным образом лишили их разума, но едва архиепископ испустил дух, как они, словно помешанные, разбежались по городу, крича во все горло и без разбора нанося удары. И с ними произошло то же самое, что случилось с архиепископом: потерявшие терпение горожане поднялись против рабочих, бросились преследовать их и перебили всех одного за другим, как диких зверей.

Справедливость восторжествовала, но три царя-волхва остались без крова; их поместили в какую-то временную церковь, а чтобы заставить их набраться терпения, для них изготовили роскошную раку, сплошь покрытую золотыми пластинками и инкрустированную драгоценными камнями; сверх того, три головы, выставленные в один ряд возле раки, увенчали тремя великолепными золотыми коронами, украшенными бриллиантами и жемчугом, каждая весом в шесть фунтов, а над головами выложили надпись из рубинов, обозначавшую имена волхвов: Каспар, Мельхиор и Валтасар.

Как только собор стал пригодным для обитания, туда перенесли трех царей-волхвов, а курфюрст Максимилиан Генрих из Баварской династии повелел соорудить им великолепный памятник в ионическом стиле. Они оставались там вплоть до 1794 года, пока кёльнский капитул, испытывавший великий страх перед французами, не перебрался в Арнсберг, в Вестфалию, и, не желая расставаться с тремя царями-волхвами, не взял их с собой. В 1804 году капитул вернулся в Кёльн и привез реликвии обратно. Но с бедными мертвыми царями случилось то же самое, что со многими из их здравствовавших в ту пору собратьев: они лишились своих корон и самых ценных из своих сокровищ. В течение десяти лет капитул существовал, постепенно распродавая сокровища из раки несчастных святых; так что сегодня у них осталось только то, что не было тронуто. На головы им водрузили нечто вроде жемчужных корон, но обмануть трех царей, знающих толк в драгоценных камнях, не удалось, и они выглядят крайне пристыженными из-за того, что им приходится носить фальшивые украшения. Тем не менее в их сокровищнице все же сохранились кое-какие предметы искусства древности, и среди них — портрет Августа, который считают изображением Александра Македонского, тогда как по виду это точь-в-точь Наполеон.

Возле царей-волхвов собраны другие остатки богатств, принадлежавших капитулу: это шпага курфюрста, великолепный епископский крест и чаша изумительной работы. Главное убранство клироса, где покоятся внутренности Марии Медичи, это четыре канделябра примерно десяти футов высотой, сделанные из сплава, восьмую часть которого, по оценке, составляет золото: в момент их отливки в мастерскую пришли каноники с мешками, полными дукатов, и бросили их в изложницу.

В последний раз окинув взглядом великолепные витражи, украшающие четыре окна слева от входа и относящиеся к концу XIV — началу XV века, мы отправились затем на поиски других городских достопримечательностей.

После кафедрального собора двумя церквами, чаще всего посещаемыми иностранцами, являются церкви святого Петра и святой Урсулы. В первой из них крестили Рубенса, и три года он был там певчим; потому-то он и решил оставить этой церкви большую и вечную память о себе и создал для нее один из своих шедевров: изображение святого Петра, распятого головой вниз. Такие шедевры описать невозможно и приходится ограничиваться словами, что эта одна из лучших картин Рубенса. Чтобы еще более подчеркнуть ее ценность, капитул церкви святого Петра прибег к средству, дающему полное представление о скромности местных художников. Заказав одному из них копию картины Рубенса, каноники приклеили эту копию — задник к заднику — к оригиналу; так что провожатый, который водит вас по церкви, сначала показывает посетителям копию, не вводя их в курс дела. Затем, после того, как они выразят свой восторг, насмешливый ризничий сообщает:

— А теперь вы увидите оригинал.

С этими словами он поворачивает картину оборотной стороной и показывает вам шедевр Рубенса, после чего то, что вы созерцали за минуту до этого, воспринимается уже как мазня. Это ловко придумано; но сомневаюсь, чтобы бедный художник-копиист оценил эту шутку, да и вряд ли ему было заранее сказано, для какой хитрости предназначается его картина.

Осмотрев церковь святого Петра, мы тут же отправились в бывшее аббатство сестер святой Урсулы. Наши читатели несомненно слышали историю одиннадцати тысяч английских мучениц, но, возможно, не знают ее во всех главных подробностях. Итак, вот она, поскольку невозможно удержаться и не рассказать какую-нибудь необычную легенду, если говоришь о Германии.

Примерно в 220 году от Рождества Христова в Британии царствовали Дионет и Дария, и не было у них потомства; и потому они горячо молились, чтобы небеса послали им наследника. Непонятно почему, но небеса удовлетворили их просьбу лишь наполовину и послали им дочь, которой, правда, суждено было стать святой.

Дитя, столь долгожданное и столь желанное, нарекли Урсулой. Вопреки ожиданиям родителей, которые за неимением сына рассчитывали хотя бы на внука, Урсула с юных лет дала обет посвятить себя исключительно служению Господу. Этот опрометчивый обет весьма опечалил Дионета и Дарию, но и он, и она были слишком набожны, чтобы помешать религиозным устремлениям дочери; и потому, когда к Дионету явились посланники от германского принца Агриппина просить руки Урсулы для его сына принца Комана, он вначале отказался от этого союза. Но на следующую ночь к изголовью Урсулы спустился ангел и от имени Господа освободил ее от принесенной ранее клятвы, приказав ей выйти замуж за принца Комана.

Дионет и Дария были не из тех, кто отпустит дочь, не дав ей достойную свиту. И они выбрали среди самых родовитых британских семей одиннадцать тысяч девственниц, которым следовало сопровождать Урсулу сначала в Рим, где в соответствии с волей отца она должна была вторично пройти обряд крещения, а затем вместе с ней вернуться в германские земли. Урсула вместе с одиннадцатью тысячами своих фрейлин тронулась в путь и, прибыв в порт, увидела там ожидавший ее самый большой корабль своего венценосного родителя, а на его борту — матросов и капитана. Она отпустила команду, сама села у кормила и повела корабль, который послушно отошел от берега, увозя к батавскому побережью стаю белых голубок.

Посланники плыли позади них на втором корабле, и поскольку они двигались следом за первым, то религиозные гимны, которые распевали прекрасные юные девы, услаждали их слух.

В те времена Рейн еще не терялся в песках, а просто-напросто впадал в море, как и полагается любой реке, сознающей свое предназначение, и потому одиннадцать тысяч девственниц, по-прежнему предводительствуемые Урсулой, вошли в его устье и поднялись вверх по течению до самого Кёльна. Римский префект Аквилин, управлявший тогда от имени императора Септимия Севера городом, принял их с большими почестями; но так как в намерения Урсулы входило добраться до Рима, где должен был пройти вторичный обряд ее крещения, она лишь на короткое время сошла в Кёльне на берег и тут же вместе со своей свитой поднялась обратно на борт корабля, чтобынаправиться в Базель. Там она покинула корабль, который, несмотря на умелое управление, едва ли мог бы преодолеть Рейнский водопад, и в сопровождении Пантула, другого римского префекта, которого удерживало возле себя это дивное сообщество, пешком пересекла Швейцарию и Альпы. Пантул, изначально предполагавший пройти с ней лишь несколько льё, решил сопровождать ее до самого Рима. То была счастливая мысль, ибо в дальнейшем она принесла ему почетное право быть причисленным к лику святых.

Прибыв в Рим, одиннадцать тысяч девственниц выполнили полагающиеся обряды и были крещены папой Кириаком, который, растрогавшись силой веры, обнаруженной им в этих святых девах, решил поступить так же, как прежде поступил Пантул: он отрекся от папского престола и, когда девы покидали Рим, присоединился к ним в сопровождении значительной части своего духовенства.

Вернувшись в Базель, одиннадцать тысяч девственниц снова сели на корабль и поплыли вниз по течению Рейна до Майнца; там Урсула встретилась со своим женихом Ко-маном. То был принц-язычник, прежде страстный приверженец своей ложной веры, но теперь, увидев свою прекрасную невесту, услышав ее нежный голос, он подумал, что только бог, которому поклоняется такой ангел, может быть истинным богом, и обратился в католическую веру. Папа Кириак, чтобы не дать остыть религиозному рвению юноши, тотчас же окрестил его. Затем обрученные отправились в Кёльн, где должна была состояться их свадебная церемония.

Но едва они прибыли туда, как на город обрушилось нашествие готов. Городские ворота закрыли, и жители Кёльна, вдохновляемые Команом, стали яростно защищаться. Одиннадцать тысяч девственниц проводили все это время в молитвах; но, несмотря на молитвы Урсулы и мужество Комрана, небу стало угодно, чтобы готы одержали верх. Итак, город пал, и перед одиннадцатью тысячами девственниц встал выбор: либо выйти замуж за одиннадцать тысяч готов, либо стать одиннадцатью тысячами мучениц. Сомневаться в их выборе не приходилось, они избрали мученичество, и начались их страдания.

Все они были убиты за один день, причем с такой изощренной жестокостью, на какую способны только готы; лишь одной из них, по имени Кордула, вначале удалось спастись: она забралась на корабль и спряталась там под скамьей, но, когда наступила ночь и она увидела, что небеса распахнулись, приняв десять тысяч девятьсот девяносто девять ее подруг, ей стало так стыдно за собственное малодушие, что в тот же миг она отдала себя в руки палачей и, будучи немедленно предана смерти, еще успела догнать остальных, пока за ними не захлопнулись небесные врата.

Останки святых дев были бережно собраны и перенесены в одну из церквей. Правда, самых ценных останков как раз и недоставало, ибо, несмотря на все поиски, тело святой Урсулы так и не удалось найти. Но однажды, когда святой Куниберт произносил проповедь, вокруг его головы стала кружиться голубка; святой подумал, что неспроста Господь направил к нему свою посланницу, и он последовал за ней за городскую стену. Подлетев к подножию какого-то тополя, голубка принялась скрести землю своими розовыми лапками. Тогда в этом месте начали копать и обнаружили там тело святой Урсулы.

Помимо полотна, изображающего прибытие в Кёльн одиннадцати тысяч девственниц, в церкви хранится еще одно, где отражено необычайное мученичество Комана и его невесты Урсулы. Не забыт и святой Пантул: посвященный ему алтарь расположен почти напротив Золотой комнаты.

РЕЙН

Нам, французам, трудно понять то глубокое почтение, какое немцы испытывают к Рейну. Для них это своего рода охранительное божество, скрывающее в своих водах, помимо карпов и лососей, многочисленных наяд, ундин, добрых и злых духов, которых поэтическое воображение местных жителей видит днем сквозь пелену синих вод, а по ночам — то сидящими по берегам, то бродящими по ним. Для немцев Рейн — это символ всего на свете; Рейн — это сила, Рейн — это независимость, Рейн — это свобода. Как у любого человека или, скорее, как у любого божества, у Рейна есть свои пристрастия. Рейн любит и ненавидит, ласкает и крушит, спасает и проклинает. Для одних его воды — нежнейшее ложе из водорослей и роз, где старый отец рек, увенчанный короной из тростника и, точно языческий бог, держащий в руках опрокинутую чашу, поджидает их, чтобы устроить для них празднество. Для других — это бездонная пропасть, населенная жуткими на вид чудовищами, нечто вроде пучины, поглотившей шил-леровского рыбака. Для одних его воды — зеркальная гладь, по которой можно пройти, подобно Христу, если только веры у них больше, чем у святого Петра; для других его воды бурны и неистовы, как волны Красного моря, поглотившие фараона. Но каким бы ни виделся Рейн, он всегда вызывает или страх, или надежду; являет собой или ненависть, или любовь; олицетворяет или жизнь, или смерть. Но для всех — это источник поэзии.

Больше всего легенд о Рейне собрано, главным образом, между Кёльном и Майнцем, ибо на участке между двумя этими городами Рейн заключает в себе самые яркие контрасты, самые привлекательные и самые пугающие пейзажи; ведь именно здесь, то, одержав верх над холмами, которые словно стараются держаться от него подальше, Рейн беззаботно и лениво тянется, подобно озеру; то, потерпев поражение, зажатый и будто порабощенный горами, он тщетно разбивает свои волны о гранитную броню, изгибается, крутится, извивается, точно змея в разгаре схватки, и, в своем заведомом бессилии торопясь спастись бегством, ускользает, не переставая угрожать. И тут становится понятно, почему рыбаки, в зависимости от того, в каком именно месте на его берегах они обитают и разбивает он их лодки или нежно укачивает, относятся к нему либо как богу-покровителю, либо как к злому духу и либо благодарят его как отца, либо молят о пощаде как недруга.

Правда, со времен изобретения пароходов Рейн во многом утратил свое очарование. Эти своего рода укрощенные чудовища, которые, подобно древним драконам, рвутся вперед, изрыгая дым и пламя, и для которых не существуют более ни водовороты, ни бездны, ни бури, поднимаются вверх по течению быстрее, чем обычные суда спускаются по нему, и своим жарким дыханием и бьющими железными плавниками они мало-помалу изгнали карпов, лососей, наяд, ундин и водяных духов; так что если сегодня вам захочется полакомиться жареной рыбой или послушать балладу, то за первой нужно отправляться на Майн или Неккар, а за второй обращаться к поколению тех, кто никогда не слышал о Фултоне. Разумеется, это несколько утомительно; но то, что становится более редким, лишь приобретает от этого большую ценность. Что же касается меня, то все время, пока я поднимался вверх по Рейну, мне удавалось раздобыть там лишь свежие яйца и отбивные котлеты. Правда, на баллады и легенды мне везло несколько больше.

Впрочем, оставляя в стороне рыбу, которая, как я уже сказал, в наши дни стала выдумкой, химерой, несбыточной мечтой на всем течении Рейна, соперничающие пароходства принимают решительно все меры, чтобы наилучшим образом удовлетворить любознательность путешественников. Оплатив стоимость билета из Кёльна до Майнца, а то и из Роттердама в Страсбург или из Страсбурга в Роттердам, вы можете совершить это путешествие за шесть дней или за шесть месяцев, на каждой пристани сходя на берег и снова поднимаясь на судно; вы уходите — вам желают счастливого пути, вы возвращаетесь — вас приветливо встречают. Ваш билет — это бона на предъявителя, которую признают действительной на любом судне, принадлежащем данному пароходству, и которую немедленно оплачивают, когда бы вы ее ни предъявили.

Едва оказавшись на Рейне, я понял всю разумность такого приема. В самом деле, хотя судно, поднимаясь вверх по течению, движется медленнее, оба берега Рейна являют, тем не менее, столь живописную панораму, что стоит взгляду задержаться на ней, как прихотливый извилистый Рейн тотчас прячет от вас за каким-нибудь поворотом город, деревню или замок, за которым вы следили глазами, и, пока ваш взор останавливается на этом городе, деревне или замке, судно все продолжает плыть, и мимо проходят новые города, новые деревни, новые замки, так что чаще всего вы теряетесь среди всех этих гор, всех этих долин, всех этих развалин и, не выпуская из рук ваш "Путеводитель", пытаетесь зацепиться хоть за какое-то название, сожалея обо всем том, что промелькнуло мимо вас, что вы намеревались осмотреть во всех подробностях и что уже унеслось вдаль неясной и неразличимой массой. Поэтому, когда я поднимался вверх по Рейну на те десять льё, что отделяют Кёльн от Бонна, и был еще неискушен в такого рода плаваниях, мне едва хватило времени запечатлеть в своем дневнике Брюль с его древним романским замком, развалины которого исчезли под фундаментами загородных домов, принадлежащих самым богатым людям Кёльна, и дворца Аугусту с бур г, заложенного в 1725 году курфюрстом Клеменсом Августом и завершенного курфюрстом Максимилианом Фридрихом; Роденкирхен с его старым замком, форпостом всех этих руин, которые появляются одни за другими, словно призраки прошлого; Л а н ге л ь, который стоял прежде на самом берегу Рейна, а сегодня, с тех пор как остров Лангелерверт соединился с берегом, удален от него примерно на четверть льё; Берг-хайм и Мондорф, где живут рыбаки и плетельщики корзин; бурная, постоянно меняющая свое русло река 3 и г, где, как утверждают, прячутся лососи, изгнанные из Рейна, и где эти старые беглецы так удачно пользуются оказанным им гостеприимством, что среди них попадаются особи весом в пятьдесят — шестьдесят фунтов; Б о й — эль, который пересекала древнеримская дорога, шедшая из Кёльна в Трир; Ройсдорф с его минеральным источником, воду которого предпочитают водам Годесберга, поскольку содержащийся в ней углекислый газ улетучивается медленнее и потому она лучше поддается перевозке; и наконец, Бонн, университетский город, который окружен садами, спускающимися к самому берегу реки и над которым высится высокая колокольня собора с четырьмя его небольшими колоколенками.

В соответствии с заранее составленным маршрутом мы сошли в Бонне, имея намерение остановиться там, переночевать, а наутро продолжить путь по суше до Драхен-фельса.

Именно в Бонне мы впервые увидели типичного немецкого студента — с его огромной трубкой, узким сюртуком, отложным воротником и неприметной фуражкой, которая при любом ветре, благодаря ловкости, с какой студиозус крутит шеей, остается у него на макушке, словно приросшая к ней намертво. Признаться, я не без любопытства ждал этой встречи: в прежние времена университеты представляли собой большую силу в Германии.

Вот как эта сила сформировалась.

Все слышали разговоры о различных сектах иллюминатов и франкмасонов, процветавших во Франции в конце XVIII века. Эти секты, корни которых в большей или меньшей степени лежат в немецком философствовании, имели свои ответвления по другую сторону Рейна, и одна из их важнейших идей состояла в том, чтобы под именем франкмасонства возродить во благо народу древнюю Святую Феме, учрежденную некогда во благо империи. Их мнимая тайна, которую открывали лишь посвященным, звучала так: всеобщая свобода, полное освобождение.

Настал 1789 год; революция, которую возвестило всему миру взятие Бастилии, была восторженно встречена тайными обществами, и, пребывая в тени, они, возможно, содействовали первым победам наших армий в большей степени, чем это принято думать.

Вскоре пришел Бонапарт, а он, как говорили, не только был знаком с этими обществами, но даже непосредственно состоял в них; так что когда он сменил генеральский мундир на императорскую мантию, все эти различные секты, которые независимо от их верований и национальной принадлежности грезили о всеобщей свободе, начали взирать на него как на изменника и, как во Франции, так и за границей, ополчились против него. И поскольку в то время они пришли на помощь его врагам-принцам, те не только стали относиться к ним с терпимостью, но даже поощряли их деятельность, а принц Людвиг Прусский принял титул великого магистра одного из этих обществ. Покушение Штапса стало одним из громовых ударов этой бури.

Но на следующий день после этой неудачной попытки убийства был подписан Венский мир. Империя, этот древний германский колосс, была низведена до уровня второстепенных держав; власть французского государства распространилась от побережья Бретани до Понта Эвк-синского, и эти общества, которые пятнадцать лет формировались открыто, под бдительным оком орла, парившего в ту пору над всей Европой, теперь были вынуждены тайно пополнять свои ряды.

Разгром французской армии в России возродил боевой дух этих обществ, поскольку стало ясно, что их союз простирается до самых небес и даже сам Господь Бог начал выступать против Франции. Посланцы этих объединений, в течение восьми лет действовавшие скрытно, появились вновь; сначала они держались робко и говорили вполголоса, но они говорили о свободе и потому были встречены с восторгом, в особенности студентами. Несколько университетских корпораций почти целиком вступили в эти общества, избрав себе руководителей среди своих студентов и профессоров. Поэт Кернер, убитый 18 октября в битве под Лейпцигом, стал Тиртеем этого движения.

18 июня 1815 года битва при Ватерлоо стала трагическим повторением Лейпцига, и прусская армия, состоявшая почти исключительно из добровольцев, во второй раз вошла в столицу Франции. Внешняя победа была полной, но затем началась внутренняя борьба.

В самом деле, как только стали известны содержание договоров 1815 года и новое германское государственное устройство, это вызвало бурную реакцию в Германии. Все эти молодые люди, по зову своих государей вставшие на защиту свободы, поняли, что они проливали свою кровь за дело Священного союза и все, чего они добились, свергнув великана, это получили в правителей карликов; однако они не сочли себя побежденными и со свойственной юности доверчивостью хотели потребовать исполнения данных им обещаний; но стоило им заговорить об этом во всеуслышание, как совместная политика господ Талейрана и Меттерниха подавила их, заставив укрыть свое недовольство и свои надежды под кровом университетов, этих оазисов республиканства, которые, пользуясь особыми правами благодаря самому своему устройству, ускользали от шпионов Священного союза. Но, хотя и запрещенные, эти сообщества все же продолжали действовать, поддерживая сношения между собой с помощью странствующих студентов, которые под предлогом сбора гербариев ходили по всей Германии, разнося устные послания и напоминая этим древних пророков, вещавщих с горных вершин. Занд был порождением этого второго союза, тогда как Штапс — первого. Правда, подобно Муцию Сцеволе, он по ошибке убил раба вместо царя.

Хорошо исполненное, но плохо воспринятое убийство Коцебу означало, что университеты стали выступать открыто; с этой поры между ними и правительством развернулась борьба, в которой они потерпели поражение. Вся их тайная власть оказалась потеряна в тот самый момент, когда она стала достоянием гласности, ибо власть эта была тайной лишь по причине ее слабости.

Но немецкие студенты, утратив политическую власть, сохранили свой беззаботный и авантюристичный характер и потому ничуть не меньше, чем прежде, достойны служить предметом изучения. Без гроша в кармане, но не теряя уверенности, подобно птице небесной, которой Господь обещал дать пищу, они отправляются странствовать по Германии — с трубкой в руке, кисетом на боку и книгой Кернера в кармане. Путь, каким бы долгим он ни был, будет пройден пешком, а солнце и тень принадлежат всем. Что же касается всего остального, то этим его обеспечит обыватель. И потому, когда студент проходит мимо какой-нибудь кареты, вне зависимости от того, находятся в ней местные жители или чужестранцы, он вынимает изо рта трубку, снимает с головы свою крохотную фуражку, подходит к путешественникам и весело просит помочь ему продолжить путь. И редко случается, чтобы немец отказывал в просьбе странствующему студенту. Ведь где-нибудь по другой дороге, на другом конце Германии, так же идет его собственный сын, и, возможно, в эту же самую минуту он взывает к кошельку другого отца, сыну которого наш путешественник сейчас помогает. Со своей стороны, трактирщик преисполнен бескорыстной доброжелательности к путешествующему студиозусу, вне зависимости от того, какое место в университетской иерархии он занимает и является он зябликом, лисом или старым замком; это ласточка, которая возвращается к нему каждую весну, и он дает ей кров под своей крышей. Что же касается пропитания, то соотечественники всегда договорятся; впрочем, платить за все будут либо французы, либо англичане. Поэтому, не интересуясь, есть у него деньги или нет, студенту всегда дадут по прибытии стаканчик рейнвейна или бутылку пива, если он предпочитает последнее; более того, у него еще, как правило, спросят, пиво из какой местности он больше любит; ему подадут обед, сэкономив на обедах всех постояльцев, а если гостиница переполнена, то его ждет ложе из свежей соломы, которое порой бывает лучше, чем самые лучшие набитые шерстью или стружкой матрасы всех на свете постоялых дворов. На рассвете студент просыпается с ощущением радости, выпивает второй стаканчик рейнвейна, закуривает свою неизменную трубку и вновь пускается в путь. Затем, осмотрев поля сражений у Йены, Ульма и Лейпцига, он возвращается в свой университет, приобретя звание замшелой твердыни, выпивает еще несколько тысяч кружек пива, выкуривает еще несколько тысяч трубок, обменивается еще несколькими десятками ударов schlager^[28] и возвращается домой, где продолжает пить, курить, но на дуэлях больше уже не дерется.

В расположенную на Рыночной площади гостиницу "Звезда", которой владел г-н Зимрок, брат поэта, мы приехали к часу дня, то есть как раз к тому времени, когда постояльцы собирались садиться за стол и приняться за трапезу, именуемую здесь легким обедом. Дело в том, что, хотя в Германии и едят, по существу, беспрерывно с утра до вечера, там все же сочли необходимым дать особое название каждой из трапез, которые следуют одна за другой после коротких передышек. Так, в семь утра, едва открыв глаза, немцы пьют кофе, в одиннадцать часов едят второй завтрак, в час дня — легкий обед, в три часа обедают, в пять часов полдничают и, наконец, в девять вечера, после театра, ужинают, а затем ложатся спать. В этом перечне отсутствуют чай, пироги и бутерброды, которые потребляют в промежутках между трапезами.

Хотя в обычном своем состоянии я на аппетит не жалуюсь, а во время путешествий моя способность поглощать пищу возрастает еще на четверть или даже на треть, мне после прибытия в Ахен сильно не везло в отношении еды. Начать с того, что, как и у любого француза, рожденного в старой доброй Франции, каждая моя трапеза обычно состоит наполовину из хлеба, на четверть из мяса и, наконец, на четверть из закусок и десерта. Но после приезда в Ахен вместо хлеба мне подавали сдобные булочки. Сама по себе сдобная булочка — вещь замечательная, но, на мой взгляд, чтобы она была оценена по достоинству, ее нужно подавать к месту; и потому, когда в трактире мне в первый раз явно не кстати, с моей точки зрения, подали булочку, я просто отложил ее в сторону дожидаться кофе со сливками и попросил принести мне настоящего хлеба.

В ответ на это официант понимающе улыбнулся, желая показать, как глубока его проницательность, и произнес на прекрасном французском:

— Я знаю, что вы просите, сударь, — после чего принес мне анисовый пирог.

Я надкусил пирог; как пирог он не вызывал возражений, но как хлеб явно оставлял желать лучшего, и потому я отложил его на вторую тарелку, чтобы позднее использовать в качестве пудинга, снова подозвал официанта, подошедшего ко мне в самом прекрасном расположении духа, как это присуще всем немецким официантам, и, не доверяя больше родному языку, решился произнести на своем лучшем саксонском наречии слово "brot^[29]".

— А, понимаю, — ответил официант, радуясь тому, что сумел, наконец, правильно истолковать мою мысль, — вы, сударь, просите пумперникель.

И, не дожидаясь моего ответа, он ушел.

Я не сделал никаких попыток задержать его, прежде всего потому, что лежащие передо мной два образца выпечки никоим образом не могли в моих глазах заменить собой хлеб, а кроме того, меня ничуть не огорчала возможность увидеть перед собой зверя, называемого чудовищным именем "пумперникель". Через несколько минут официант вернулся с симпатичным круглым хлебцем, похожим на те, какие пекут на наших фермах.

— О! — обрадовавшись, воскликнул я.

— О! — воскликнул официант, обрадовавшись еще больше меня.

— И это то, что здесь именуют пумперникелем? — спросил я, забирая у него хлебец.

— Настоящий пумперникель! Здесь только один кондитер умеет готовить его как надо.

— Как, хлеб у вас пекут кондитеры?

— Но то, что я вам принес, вовсе не хлеб.

— Так что же это?

— Это пумперникель.

— Название ничего не объясняет.

— Вы правы, сударь. Название ничего не объясняет, но пумперникель — это очень вкусно.

— Посмотрим.

С этими словами я попытался разделить надвое подобие фермерского хлебца, который был у меня в руке, но встретил неожиданное сопротивление.

— О! — воскликнул официант. — Пумперникель не режут; его разламывают, или же нужны особые, острые как бритва ножи.

— Как? Нужны острые как бритва ножи, чтобы разрезать хлеб?

— Я уже имел честь сообщить вам, сударь, что пумперникель — это не хлеб.

— Так что же это тогда? — спросил я, потеряв терпение и машинально ткнув большим пальцем в корку.

— Сударь, это сушеные груши, коринфский изюм, инжир — словом, все очень вкусное.

Я сломал хлебец и, в самом деле, увидел внутри него всякого рода сушеные фрукты. Корка была полой, как у яблочного слоеного пирога, а хлебного мякиша, напоминающего губку, было ровно столько, сколько необходимо, чтобы соединить между собой все эти фрукты.

В итоге мне пришлось довольствоваться анисовым пирогом; так что, начиная с Ахена, я, подобно подданным не помню уже какой королевы, за неимением хлеба поглощал сдобные булочки.

Но зато, если, начиная с Ахена, нигде не было хлеба, то нигде не было и жандармов, а паспорт сделался совершенно ненужным. По прибытии в гостиницу мы просто расписывались в книге посетителей, которую нам давали, и больше от нас ничего не требовали.

Начиная с Кёльна кулинарные извращения уже не ограничивались одним только хлебом, они затронули и мясо. До тех пор, пока мне подавали сдобную булочку и говядину отдельно, я поступал подобно людям, привыкшим пить воду из одного стакана, а вино — из другого; так что, когда одно не смешивали с другим, все было еще терпимо. Однако новое испытание поджидало меня в Бонне. Легкий обед состоял из протертого супа с фрикадельками, куска говядины с черносливом, зайчатины с вареньем и кабаньего окорока с вишнями; как видно, нужно было особо постараться так испортить одни продукты другими, хотя по отдельности все они были вполне достойны уважения.

Я лишь попробовал все эти блюда. Когда настала очередь зайчатины, официант не смог сдержаться:

— Разве вам, сударь, не нравится зайчатина с вареньем?

— Я нахожу ее отвратительной.

— Удивительно слышать это от такого великого поэта как вы, сударь.

— О, вот тут вы ошибаетесь, милейший: я сочиняю стихи для собственного удовольствия, что правда, то правда, но это не повод называть себя великим поэтом и портить себе желудок вашими фрикасе; к тому же, даже будь я великим поэтом, что, в конце концов, общего между стихами и зайчатиной с вареньем?

— Наш великий Шиллер обожал зайчатину с вареньем.

— Знаете, у нас с Шиллером вкусы не совпадают: подайте мне "Вильгельма Телля" или "Валленштейна", но заберите вашу зайчатину.

Официант унес зайчатину; тем временем я попробовал кабанятину с вишнями. Но не успел официант вернуться, как я уже снова протягивал ему свою нетронутую тарелку, чем удивил его еще больше.

— Как, — сказал он, — вам, сударь, не нравится и свинина с вишнями?

— Нет.

— А вот господину Гёте очень даже нравилась свинина с вишнями.

— Я этого не знал, но, к несчастью, у нас с автором "Фауста" разные вкусы. Пусть мне приготовят омлет.

Я терпеливо ждал, и через несколько минут официант вернулся с заказанным омлетом, который и для искушенного едока выглядел на редкость аппетитно, но, несмотря на голод, я не смог проглотить даже первый кусок, и он тут же оказался обратно на тарелке.

— Черт подери, что вы там положили в этот омлет? Омлет, милейший, готовят из масла, яиц, соли и перца.

— Но, сударь, он и приготовлен из масла, яиц, соли и перца.

— А что туда еще добавили?

— Немножко муки.

— А еще что?

— Немного сыру.

— Продолжайте.

— Шафран.

— Хорошо.

— Мускатный орех, немного тмина и гвоздики.

— Ладно, ладно. Добавьте омлет к тому, что вы уже унесли, и постарайтесь найти мне экскурсовода в натуральном виде.

Официант направился к двери, но по пути встретился с хозяином гостиницы и что-то ему сказал. Господин Зим-рок приблизился ко мне.

— Вы недовольны обедом, сударь? — спросил он с непринужденным видом, демонстрируя отменные манеры.

— Да просто мне не понравилось то, что мне подали, вот и все, — ответил я с некоторым смущением, ибо на меня произвела впечатление воспитанность хозяина.

— Если бы вы, сударь, соблаговолили сообщить нам заранее, что желаете получить обед на французский манер, этого недоразумения не случилось бы.

— Как? — спросил я. — Неужели возможно получить бульон без фрикаделек, говядину без чернослива, зайчатину без варенья и кабанятину без вишен?

— Сударь, достаточно только сказать нам.

— И… хлеб?

— Ну, конечно же, и хлеб; я всякий раз велю испечь хлеб специально для тех, кто его ест.

— Ах, дорогой господин Зимрок, вы меня спасли; и когда я смогу получить все это?

— На второй обед.

— А когда он будет, второй обед?

— Через два часа. А пока, чтобы отбить вкус наших недостойных немецких блюд, не выпьете ли вы, сударь, стаканчик рейнвейна, которым я буду иметь честь угостить вас: это йоханнисберг.

В эту минуту показался официант, держа в руках поднос, на котором стояли два стакана и бутылка с удлиненным горлышком. Господин Зимрок убрал с подноса один из стаканов, наполнил другой и протянул его мне.

— А вы? — спросил я его.

— Это будет для меня большой честью, — сказал г-н Зимрок, поклонившись.

— А знаете ли вы, господин Зимрок, — сказал я, чокаясь с ним, — что у вас манеры знатного вельможи, и это порой должно смущать ваших гостей.

— Поэтому, сударь, я редко выхожу из своей комнаты и сижу там среди счетных книг и сборников поэзии. У меня прекрасная библиотека, весьма посещаемая гостиница; я счастлив, а особенно, когда…

— О, не нужно комплиментов, господин Зимрок, прошу вас; позвольте только, чтобы лакей сходил поискать для меня экскурсовода.

— В этом нет нужды! Лошадей уже впрягают в карету.

— Как? Лошадей впрягают в карету?

— Да, и если вы, сударь, окажете мне честь, то с вашего позволения я сам буду вас сопровождать. У нас не так уж много достопримечательностей; но я буду счастлив и горд показать вам то, чем мы располагаем.

Невозможно отказаться от предложений, сделанных таким образом. Вскоре объявили, что лошади запряжены, и мы сели в карету.

Господин Зимрок был прав: в Бонне не так уж много достопримечательностей. Поэтому, когда мы посетили кафедральный собор в византийском стиле, который был возведен на том самом месте, где некогда стояла церковь, построенная императрицей Еленой в начале IV века; затем казино, где были выставлены эскизы памятника Бетховену; затем дворцовый сад с великолепной террасой, выходящей к Рейну, то оказалось, что мы почти все осмотрели. Это чудесно сочеталось с моим пробудившимся аппетитом, и, когда ровно в три часа мы вернулись в гостиницу, мне оставалось лишь сесть за стол.

Обед был отменный; впервые после Льежа я по-настоящему поел.

После обеда г-н Зимрок предложил мне совершить вместе с ним еще две прогулки: одну — по ту сторону реки — к старому монастырю Шварцрейндорф; другую — в окрестности города, в Кройцберг. Легко догадаться, что я согласился не колеблясь.

Мы сели на небольшое судно и пересекли Рейн.

Шварцрейндорф — это весьма примечательная старинная коллегиальная церковь: в ней два свода, поставленные один на другой. Верхний свод образует собственно церковь; под нижним сводом находится погребальный склеп курфюрста Арнольда II, который основал церковь и примыкающий к ней женский монастырь, позже ставший капитулом канонисс. Среди надгробий этого склепа находится гробница святой Аделаиды Кведлин-бургской.

Аделаида Кведлинбургская, была, как мне кажется, сестрой императора Оттона III. Мне простят, надеюсь, если я ошибся в цифре; ведь я пишу, полагаясь на устные предания, а не на печатные архивные источники. И вот, будучи набожной настоятельницей монастыря, она обучала своих монахинь пению, и пели они одна лучше другой, кроме одной-единственной, самой красивой монахини, которая фальшивила так сильно, что это вносило разлад в их хор. Подобное отсутствие согласия приводило в отчаяние славную настоятельницу, и в какой-то момент, когда несчастная монахиня разрывала ей барабанные перепонки своим жутким писклявым голосом, она была так раздосадована, что не смогла сдержаться и отвесила ей столь сильную пощечину, что та упала в корчах; но, придя в себя, монахиня с удивлением обнаружила, что она запела как соловей.

С того времени не было никакого сомнения в том, что действенная благодать сошла на монахиню лишь от соприкосновения с благочестивой рукой, и, когда мать Аделаида умерла, эта пощечина сыграла огромную роль в канонизации настоятельницы.

Мы переплыли на левый берег Рейна, где нас ждала карета; за три четверти часа она доставила нас к Кройцбер-гу. Самое замечательное в этом монастыре — его склеп, где превосходно сохраняются трупы. Поскольку я уже побывал в морге монастыря святого Бернара и в подземелье монастыря капуцинов в Палермо, это посещение не вызвало у меня такого любопытства, как первые два; и, на какое-то время задержавшись на террасе, чтобы полюбоваться видом, который открывается отсюда до Семигорья с одной стороны, а с другой — почти до Кёльна, мы двинулись по направлению к городу.

Я пропустил время полдника, но г-н Зимрок заметил, что у меня еще есть возможность поужинать, а после ужина попить чаю в качестве возмещения за пропущенную трапезу. К несчастью, я так плотно пообедал, что эти предложения, при всей их заманчивости, не могли меня соблазнить. К тому же, оценив обязательность г-на Зим-рока, я собирался обратиться к нему еще с одной просьбой.

Я хотел попросить кровать, в которой мог бы выспаться француз.

Это требует пояснений.

Обычно мы, французы, — я говорю это для просвещения других народов — спим в кроватях; как правило, это ложе, имеющее от трех до трех с половиной футов в ширину и от пяти футов восьми дюймов до шести футов в длину. На него кладут волосяной тюфяк, перину, один или два матраса, пару чистых простыней, одеяло, валик, подушку; затем одеяло заправляют под матрас, после чего тот, для кого кровать предназначена, забирается между двумя простынями, и, если только этот человек не выпил прежде чересчур большое количество черного кофе или зеленого чая и может похвастаться крепким здоровьем и чистой совестью, он сразу же засыпает; что же касается продолжительности сна, то все зависит от организма.

Впрочем, в такой постели может спать любой человек, будь он немцем, испанцем, бельгийцем, русским, итальянцем, индийцем или китайцем, если, конечно, его не загнали туда силой.

Но в Германии и речи не идет о таких кроватях.

Вот что представляет собой немецкая кровать.

Прежде всего, это ложе от двух до двух с половиной футов шириной и от пяти до пяти с половиной футов длиной. Видимо, Прокруст побывал в Германии и ввел здесь моду на такие кровати.

На это ложе кладут нечто вроде мешка, набитого стружкой и призванного заменить собой волосяной тюфяк.

На мешок со стружками кладут огромную перину.

Поверх перины кладут просто кусок ткани, по размеру уже и короче самой перины: хозяин постоялого двора именует его простыней, тогда как путешественник не назовет его даже салфеткой.

Наконец, поверх этой простыни, или этой салфетки — тут все зависит от того, как вы сочтете нужным именовать подобный вид постельного белья, — кладут стеганое одеяло, подбитое второй периной, тоньше, чем первая.

Горка из двух или трех подушек в изголовье вносит завершающий штрих в это странное сооружение.

Если в подобную постель ляжет француз, то, поскольку французы народ живой и неуравновешенный (именно такую репутацию мы имеем в Германии), вышеназванный француз забивается внутрь, не приняв соответствующих мер предосторожности, и потому несколько минут спустя подушки летят в одну сторону, а одеяло свешивается с другой, простыня сбивается и становится незримой; таким образом, вышеупомянутый француз как бы утопает в перине, при этом половина его тела истекает потом, тогда как другая коченеет от холода.

Но, по крайней мере, в этом у него есть выбор.

Если это немец, то, поскольку немцы народ спокойный и добродетельный, вышеназванный немец прежде всего ни за что не снимет кальсоны и чулки; затем он осторожно приподнимет стеганое одеяло, ляжет на спину, прижмется поясницей к трем подушкам, а ногами — к изножью кровати, образовав при этом фигуру fVI, после чего положит одеяло на согнутые в коленях ноги, закроет глаза, погрузится в сон, а наутро проснется в том же самом положении.

Но понятно, что такого результата можно достичь, лишь если вы спокойны и добродетельны, как немец.

Не знаю, какого из этих двух качеств мне недоставало, знаю лишь одно — спать я больше не мог, худел на глазах и кашлял, разрывая себе грудь.

Именно поэтому я попросил предоставить мне французскую кровать.

У г-на Зимрока их было шесть.

Я готов был броситься ему на шею.

Меня провели в мой номер. Хозяин нисколько меня не обманул: там стояла самая настоящая кровать с настоящим волосяным тюфяком, настоящими матрасами, настоящими простынями, настоящим одеялом и самым что ни на есть настоящим валиком.

И потому я уже собирался было лечь спать, испытывая вполне понятное чувство удовлетворения, как вдруг в дверь постучали.

— Кто там? — спросил я.

— Простите, сударь, это я, — ответил лакей.

— Что вы хотите?

— Меня прислал один англичанин, который не смог увидеться с вами, сударь; он спрашивает, не окажете ли вы ему честь, выпив с ним стакан рейнвейна или шампанского?

— И кто такой этот англичанин?

— Студент.

— Тогда другое дело. Передайте ему, что я сейчас спущусь.

Хотя мне очень хотелось спать, я не был раздосадован тем, что меня потревожили, ибо мне представился случай познакомиться со студентом. И потому я почти тотчас последовал за слугой; правда, ключ от комнаты я положил в карман, из опасения, что, если он останется в дверях, кто-нибудь может по ошибке улечься в моей кровати.

Войдя в обеденный зал, я посмотрел по сторонам, но увидел лишь двух собутыльников, младшему из которых, как мне показалось, было между сорока пятью и пятьюдесятью. Старший из них поднялся.

— Простите, сударь, — сказал он мне на прекрасном французском, хотя и с некоторым довольно ощутимым английским акцентом, — вы, наверное, меня ищете.

Затем он повернулся к спутнику:

— Милорд, это господин Александр Дюма… Господин Александр Дюма, это милорд С…

Я поклонился.

— Простите, сударь, — сказал я ему в свою очередь, — но мне сказали, что вы студент…

— Это так, сударь, вам сказали правду. Присаживайтесь же.

Я сел.

— Учиться можно в любом возрасте. — Он налил мне стакан йоханнисберга. — Я, например, с шести лет до двадцати учился в университетах Оксфорда и Кембриджа; с двадцати до тридцати изучал собак, лошадей, политических деятелей, женщин и карты; в тридцать начал путешествовать; проезжая через Гейдельберг, я услышал лекции одного профессора, который показался мне весьма сведущим в теологии, и тогда я решил изучать теологию. Я уже неплохо в ней разбирался, когда однажды, спускаясь по Рейну, задержался в Бонне и услышал лекцию профессора Кейзеля, самого известного в немецких университетах философа; мне показалось, что он расходится с моим профессором в некоторых вопросах веры, и я решил примирить их, сведя их теории в одну. С этого времени я спускаюсь вниз и поднимаюсь вверх по Рейну, от Мангейма до Бонна, спокойно проедая свои две тысячи фунтов стерлингов ренты, которых в Лондоне мне на жизнь не хватило бы, а здесь я чувствую себя богачом. Я решил было объездить мир, но мне посчастливилось больше, чем Магомету: не мне пришлось идти к горе, гора пришла ко мне. Рейн для Европы то же самое, что, например, пассаж Перрон для Парижа: все иностранцы непременно посещают его. Я здесь словно охотник в засаде, поджидающий дичь. Как только в газетах сообщили о вашем приезде в Брюссель, я сказал себе, что вы обязательно будете здесь проездом, и не ошибся. Теперь вы видите, что я настоящий студент; по утрам я изучаю теологию или философию, днем я изучаю людей, а по вечерам — вина, и, если Богу будет угодно, так продолжится до конца моих дней. Как вам нравится этот йоханнисберг? Это настоящий йоханнис-берг урожая тысяча восемьсот тридцать первого года: господин Меттерних не мог бы предложить лучшего австрийскому императору, если бы австрийский император пожелал отобедать в его замке.

— Превосходное вино!

— К тому же у меня есть ученики. Вот, например, милорд С… (мы с милордом С… вторично поприветствовали друг друга) спускался по Рейну и намеревался лишь проездом побывать в Бонне. Но тут его письмом известили, что у него тяжело заболела жена. Простите, что милорд С… не принимает участия в нашем разговоре: он не говорит по-французски. Итак, он оказался в Бонне; я попросил его оказать мне честь, пропустив со мной стаканчик, и он согласился; у нас завязался спор о превосходстве шампанских вин над рейнскими и vice versa^[30]… Кстати, попробуйте это аи — розовое игристое тысяча восемьсот двадцать восьмого года, лучшая марка Моэ… Итак, мы продолжали наш спор. Тем временем его жена скончалась, что весьма опечалило милорда; но мы заказали для покойной надгробный памятник в Майнце. Время от времени мы ездим смотреть, как продвигается работа, и это его успокаивает. Милорд говорит, что, когда надгробие будет закончено, он поедет сопровождать его в Англию; я же говорю, что памятник можно просто послать в Роттердам, откуда его переправят в Лондон, а милорд сможет остаться здесь со мной обсуждать преимущества различных сортов вин. Не так ли, милорд?

Милорд кивнул головой и в третий раз протянул свой стакан, который его соотечественник наполнил до краев красным вином, пенящимся, как сен-пере, и прозрачным, как рубин.

— Это ингельгейм, — сказал мне англичанин, — почти что ваш соотечественник. Попробуйте.

— Среди французских марок вина я такого не знаю, — ответил я.

— Но это так, потому что Ингельгейм — старинная резиденция Карла Великого. И вот, старый император, отдававший должное всему хорошему, что было во Франции, оценил отменное орлеанское вино; он велел доставить ему черенки лозы, и сам их посадил. Сегодня вы дегустируете то, что произвела лоза, посаженная некогда самим Карлом Великим. Это любимое вино милорда: именно с помощью этого вина мне удалось накрепко задержать его.

— Видимо, его любовь к жене была не так уж велика.

— Напротив, он ее обожал. Сейчас вы сами увидите, как легко довести его до слез… Милорд, — произнес студент, обращаясь к своему спутнику.

— What do you want?^[31]

— Shall we not go presently and see how they are going on with the tomb of that dear lady?^[32]

— О! — произнес англичанин, и две крупные слезы скатились у него по щекам.

Он вытер их одной рукой, а другой протянул свой стакан, промолвив:

— Another glass of this capital Ingelheim.^[33]

— Я ошибся на одну бутылку, — сказал студент, наливая еще один стакан ингельгейма бедному вдовцу. — Еще одна бутылка, и он разразится рыданиями, тут осечки не бывает.

— А вы не знаете, — спросил я англичанина, — не владеет ли милорд другими языками лучше, чем французским?

— Милорд — мыслитель и, как молодой Гамлет, довольствуется собственными мыслями, не так ли, милорд? То be or not to be.^[34]

— Another glass of this capital Ingelheim, — повторил милорд.

— Неужели, даже когда вы находитесь с ним наедине, ваш ученик не ведет разговоры посложнее, чем этот? — спросил я. — В таком случае, учитывая, какими темпами он продвигается, ему не удастся долго с вами соперничать.

— Вы ошибаетесь. Так будет продолжаться до трех или четырех часов утра.

Я посмотрел на часы: вот-вот должно было пробить полночь.

— Сожалею, что моего английского недостаточно, чтобы поприветствовать милорда на его родном языке.

— Милорд, — сказал студент, — this gentleman pays you his best compliments.^[35]

Милорд приподнялся и ответил мне английской фразой.

— Что сказал милорд? — спросил я у его спутника.

— Он говорит, что, если вы когда-нибудь поедете в Англию, он полностью в вашем распоряжении.

— О, весьма обязан.

— А я, сударь, выражу надежду, что, если вам доведется когда-нибудь плыть вверх или вниз по Рейну, вы окажете мне такую же честь, как сегодня. Вы всегда найдете меня между Мангеймом и Бонном.

— Будьте уверены, я не премину это сделать.

Мы в последний раз раскланялись. Я поднялся к себе в комнату, а двое англичан продолжили пить.

Наутро лакей разбудил меня в пять часов, и я попросил его принести мне счет, собираясь за это время одеться; он вышел и через минуту вернулся со счетом.

Напрасно искал я там стоимость стакана йоханнис-берга, выпитого мною по прибытии сюда, а также цену кареты. В остальном же со мной обошлись, как со всеми другими: все было сделано с отменным вкусом. Тогда я спросил у лакея, добыл ли он для меня, как я его просил, какое-нибудь средство передвижения? Он ответил, что г-н Зимрок ждет меня внизу в своей карете и желает отвезти меня до Рюнгсдорфа, расположенного прямо напротив Семигорья.

Я спустился вниз и поинтересовался у хозяина, как поживают двое его англичан.

— Они все еще здесь, — ответил мне г-н Зимрок.

— Что значит, все еще здесь? По-прежнему пьют?

— О нет, теперь они спят.

— Что значит спят?

— Они спят там, где их застиг сон. О, кому не требуются кровати на французский манер, так это им!

— Черт возьми! Любопытно было бы на них взглянуть!

— Это несложно. Войдите.

Я осторожно приоткрыл дверь: милорд С… соскользнул со стула и растянулся на полу, держа в руке рёмер^[36]; студент спал, уткнувшись лицом в стол и сжимая правой рукой горлышко бутылки шампанского.

Я пересчитал павших в этом бою: всего оказалось четырнадцать пустых бутылок, как йоханнисберга и шампанского, так и ингельгейма,

Я не стал тревожить сон спящих, но, не желая, чтобы эти двое англичан думали, будто француз менее вежлив, чем они, я взял две свои визитные карточки и одну вложил в бокал милорда, а другую засунул в горлышко бутылки, которую сжимал его спутник.

Мой визит был завершен.

Я тотчас же сел в карету, и мы тронулись в путь.

ДРАХЕНФЕЛЬС. КОБЛЕНЦ

Оказавшись за пределами Бонна, мы поехали по живописной дороге между берегом Рейна и подножием горной гряды, на которой рассыпаны деревни, замки и виллы. Слева от нас, на обочине дороги, виднелась небольшая часовня, носящая название Хох-Кройц ("Высокий крест"). С этой часовней, великолепнейшим образцом готики, не связано ни одно предание: это всего лишь свидетельство набожности монсеньора Вальрама Юлихского, архиепископа Кёльнского, моего давнего знакомого, фигурирующего в романе "Графиня Солсбери".

Именно отсюда открывается с самого выгодного угла зрения изумительный вид на живописные руины Годес-берга. Выехав из этой деревни, мы повернули налево на небольшую боковую дорогу, которая через несколько минут привела нас к деревне Рюнгсдорф на берег Рейна, и увидели там лодки, поджидавшие путешественников; спустя еще несколько минут нас перевезли в Кёнигсвинтер, небольшой живописный городок, стоящий на противоположном берегу. Мы поинтересовались, когда здесь будет проходить пароход, и нам ответили, что он появится в полдень. Таким образом, у нас оставалось в запасе около пяти часов — времени было более чем достаточно для осмотра развалин Драхенфельса.

Поскольку нас никак нельзя было принять за скалолазов, то, едва ступив на твердую землю, мы были атакованы целым роем ослов, их погонщиков и погонщиц, которые окружили нас и принялись восхвалять достоинства своих верховых животных. Один из этих скакунов подкупил нас контрастом между роскошью своего седла и непритязательностью своей клички: он звался Гансик. Хозяин поклялся от имени животного, что его подопечный ни при каких обстоятельствах не ляжет на землю и не станет подходить слишком близко к обрыву. Приняв в расчет эти два обещания, наша спутница доверила ему свою жизнь.

Гансик сдержал слово, поэтому я с полным основанием могу рекомендовать его прекрасным путешественницам со всего света, которые не имеют намерения оказаться на дне какого-нибудь оврага.

Спустя примерно три четверти часа подъема по живописной тропе, опоясывающей гору, мы достигли первой вершины и обнаружили там постоялый двор и обелиск. Гансик направился прямо к первому, я — ко второму, поэтому в отношении сведений, касающихся постоялого двора, я вынужден отослать читателя к Гансику. Что же касается обелиска, то он воздвигнут здесь в память о переправе через Рейн прусской армии.

На четырех сторонах его основания сделаны следующие надписи:

Честь и слава Всевышнему!

Мир и свобода отчизне!

Слава павшим героям!

От ландштурма Семигорья дань уважения героям.

Как видно, в четверостишии, сделанном ландштурмом Семигорья, больше патриотизма, чем творческой выдумки; похоже, что представители ландштурма непременно хотели сами сочинить этот образчик поэзии, а ландштурм, как известно, это прусская национальная гвардия.

От этой первой площадки к вершине Драхенфельса ведет живописная извилистая дорожка, посыпанная песком, наподобие тех, какие бывают в английских парках. Сначала вы поднимаетесь к первой квадратной башне, в которую можно лишь с немалым трудом пролезть через расщелину; за ней идет круглая башня: она полностью разворочена временем, и проникнуть в нее легче. Эта башня стоит на Драконовой скале. Название "Драхен-фельс" восходит к старинной легенде времен Юлиана Отступника. В пещере, которую еще и сегодня показывают на полдороге к вершине, некогда поселился огромный дракон, настолько пунктуальный в отношении своих трапез, что если ему забывали доставлять каждый день в условленное место какого-нибудь пленника или преступника, то он спускался в долину и пожирал первого попавшегося прохожего. Разумеется, сам дракон был неуязвим.

Все это происходило, как уже было сказано, в те времена, когда Юлиан Отступник привел свои легионы на берега Рейна и встал там лагерем. И вот римские воины, которым не более, чем местным жителям, хотелось быть съеденными, воспользовались тем, что они находились в состоянии войны с какими-то окрестными племенами, и, благодаря этому, без всяких жертв со своей стороны кормили чудовище. Среди их пленников оказалась девушка такой дивной красоты, что из-за нее поспорили два центуриона, а поскольку ни тот, ни другой не собирались ее уступать, они чуть было не убили друг друга; и тогда военачальник решил, что во имя их примирения следует отдать эту девушку на съедение дракону. Все восхитились мудростью подобного решения, которое кое-кто даже сравнивал с решением царя Соломона, и готовились насладиться зрелищем.

В назначенный день девушку, одетую во все белое и увенчанную цветами, привели на вершину Драхенфельса и привязали к дереву, как Андромеду к скале; однако она попросила оставить ее руки свободными, и ей не смогли отказать в такой небольшой просьбе.

Как мы уже сказали, чудовище вело чрезвычайно размеренную жизнь и обедало, как и сегодня обедают в Германии, от двух до половины третьего пополудни. И потому в тот самый момент, когда все ожидали появления чудовища, оно выползло из своей пещеры и поднялось, то волоча брюхо по земле, то взлетая в воздух, к тому месту, где ему всегда оставляли пищу. В тот день дракон выглядел еще более свирепым и голодным, чем обычно. Накануне то ли по какой-то случайности, то ли из утонченной жестокости ему подали на обед старого пленника-варва-ра, у которого только и было, что кожа да кости, и которого невозможно было прожевать; так что, учитывая вдвойне возросший аппетит дракона, зрители надеялись получить двойное удовольствие. Само же чудовище при виде того, какую лакомую жертву ему поднесли, взревело от удовольствия, стало бить в воздухе чешуйчатым хвостом и кинулось к ней.

Но, когда дракон уже был готов схватить девушку, она, будучи христианкой, сняла с груди крест и показала его чудовищу.

Увидев Спасителя, чудовище застыло в оцепенении, а потом, понимая, что с этим ему не совладать, поспешно уползло к себе в пещеру, издавая жуткий свист.

Впервые народ увидел, что дракон спасается бегством. И потому, пока одни кинулись к девушке, чтобы развязать ее, другие бросились вдогонку за драконом и, преисполнившись храбрости при виде его испуга, набросали у входа в пещеру кучу вязанок хвороста, сверху насыпали серу, налили терпентинную смолу и все это подожгли.

В течение трех дней гора, подобно вулкану, извергала пламя; в течение трех дней было слышно, как бьется в своем логове дракон, издавая свист; наконец, свист стих: чудовище было зажарено.

Еще сегодня в пещере видны следы огня, а каменный свод, обожженный пламенем, крошится, стоит только до него дотронуться.

Понятно, что это чудо весьма способствовало распространению христианской веры. В конце IV века на берегах Рейна уже насчитывалось большое число ярых приверженцев Христа.

Пока я любовался изумительным пейзажем, разворачивающимся на расстояние в двадцать пять льё вокруг Дра-хенфельса, самой высокой вершины Семигорья, владелец Гансика указал мне на небольшую черную точку на Рейне, далеко за Бонном, примерно в четырех-пяти льё отсюда: с такого расстояния она казалась почти неподвижной, но с помощью подзорной трубы я признал в ней наш пароход, этого новоявленного дракона, который двигался, изрыгая дым и пламя из своей разверстой пасти и ударяя по воде своими железными крыльями. Мы стали спускаться с горы, Гансик припустил что было сил, и мы вовремя прибыли в Кёнигсвинтер.

На пароходе я встретил двух своих знакомых англичан — так называемого студента сорока пяти лет и его друга милорда С…, безутешного вдовца, о котором я уже рассказывал в предыдущей главе, посвященной Бонну; они вместе поднимались вверх по Рейну в Майнц, чтобы посмотреть, как продвигается работа над надгробием миледи С…

Кроме них, на пароходе был еще голландец, который по обычаю своей страны путешествовал вдвоем со своей невестой. Это замечательный голландский обычай, и разрешение путешествовать вместе, которое обрученные получают от своих родителей, весьма напоминает манеру приучать рыбу к воде. Поскольку путешествие — это та жизненная ситуация, в которой как нигде больше проявляются как хорошие, так и дурные привычки, то за одно лишь плавание вверх по течению Рейна от Нимвегена до Страсбурга будущие супруги успевают узнать характер друг друга так, как если бы они прожили уже десять лет вместе. Если молодой человек и девушка подходят друг другу, они возвращаются рука об руку к своим дедушкам и бабушкам, которые дают им свое благословление и женят их. Если же они друг другу не подходят, то расстаются и возвращаются домой порознь, на разных пароходах, а потом отправляются в новое плавание: жених с новой невестой, невеста — с новым женихом. Вследствие подобного хитрого приема редко случается так, чтобы после седьмого или восьмого путешествия две половинки единой души, которые, согласно Платону и г-ну Дюпати, пытаются отыскать друг друга, не соединились бы.

Поженившись, голландцы уже никуда больше не ездят.

Как только молодой человек узнал, кто я такой, он счел своим долгом представить меня своей невесте; это была красивая дородная голландка, вообразившая, что ей необходимо сделать вид, будто она читала мои книги. Что же касается жениха, то он в разговоре со мной долго рассуждал о голландской поэзии и поинтересовался, знаком ли я с двумя поэтами, которых он назвал, в ответ на что мне пришлось сказать, что я не имел подобной чести. Услышав мое признание, жених сообщил мне, что два эти стихотворца намного превосходят Ламартина и Гюго и что они были бы известны во всем мире, если бы где-нибудь еще, кроме Голландии, могли бы произнести их имена.

Я посочувствовал судьбе двух этих непризнанных гениев, обреченных на забвение вследствие заговора непроизносимых согласных. Этим заявлением я весьма расположил к себе невесту с женихом, которые стали предлагать мне всяческое содействие на тот случай, если меня когда-нибудь охватит желание отправиться в Леккеркерк. Так называлось их селение.

К счастью, открывшийся перед нами изумительный пейзаж предоставил мне возможность прервать этот разговор с голландцами, в который я оказался втянут помимо своей воли. В эту минуту мы проплывали между Роландсе-ком и Нонненвертом.

Паломничество в Роландсек, или к руинам Роланда — это настоятельная потребность чувствительных душ, обитающих не только по обоим берегам Рейна от Шаффхаузена до Роттердама, но и в пятидесяти льё от берега реки. Когда Роланд, вняв призыву своего дяди, поднимался вверх по Рейну, чтобы отправиться в Испанию сражаться там с сарацинами, то именно здесь, если верить легенде, он гостил у старого графа Раймонда. Граф, узнав имя прославленного паладина, которого он имел честь принимать у себя, пожелал, чтобы его собственная дочь, прекрасная Хильдегунда, прислуживала за столом гостю. Роланду было не столь важно, кто подает ему еду, лишь бы угощение было обильным, а вино добрым. Когда же он протянул свой бокал, открылась дверь и прекрасная юная девушка, держа в руках чашу, вошла в комнату и направилась к рыцарю. На полпути их взгляды встретились, а затем — странное дело! — и Роланда, и Хильдегунду охватил такой трепет, что половина вина выплеснулась на каменный пол, причем повинны в этом были как гость, так и виночерпий.

Роланд должен был отправиться в путь на следующий день, однако старый граф Раймонд настоял, чтобы он провел неделю в замке. Роланд прекрасно понимал, что долг обязывает его быть в Ингельгейме, но Хильдегунда подняла на него свои прекрасные глаза, и он остался.

Прошла неделя, влюбленные так и не признались друг другу в своей любви, однако в последний вечер Роланд взял за руку Хильдегунду и отвел ее в часовню. Возле алтаря и он, и она в едином порыве опустились на колени, и Роланд произнес:

— У меня никогда не будет другой жены, кроме Хиль-дегунды.

Хильдегунда же добавила:

— Господь мой! Клянусь, я сделаюсь твоей, если не буду принадлежать ему.

Роланд отправился в путь. Прошел год. Роланд творил чудеса храбрости, и молва о его подвигах докатилась с Пиренеев до берегов Рейна; потом вдруг стали доноситься слухи о неком поражении и прозвучало название Ронсе-валь.

И вот однажды вечером какой-то проезжий рыцарь попросил приюта в замке графа Раймонда; рыцарь возвращался из Испании, куда он сопровождал императора. Хильдегунда осмелилась произнести имя Роланда, и тогда рыцарь поведал о том, как, оказавшись в Ронсевальском ущелье в окружении сарацин и видя, что он один против ста, Роланд протрубил в свой рог, чтобы призвать на помощь императора, и протрубил он с такой силой, что император услышал его на расстоянии полутора льё и хотел было вернуться, но его удержал от этого Ганелон, и звук рога постепенно затих, ибо Роланд стал терять силы. И тогда, для того чтобы его славный меч Дюрандаль не достался неверным, он попытался сломать его о скалу; но меч, привыкший разрубать сталь, расколол и гранит, и Роланду пришлось вонзить клинок в расщелину и сломать его, надавив на него сверху. Затем, весь израненный, он упал рядом с обломками своего меча, шепча имя какой-то женщины, которая звалась Хильдегундой.

Дочь графа Раймонда не издала ни единого крика и не пролила ни единой слезы; она лишь поднялась, бледная как смерть, и подошла к графу.

— Отец мой, — сказала она ему, — вам известно, в чем поклялся мне Роланд и в чем поклялась ему я. Завтра с вашего позволения я уйду в Нонненвертский монастырь.

Отец посмотрел на дочь, горестно покачал головой и спросил себя:

"Стало быть, Роланд для нее все, а я ровным счетом ничего?"

Но затем граф вспомнил, что прежде всего он христианин, а уже потом отец.

— Да сбудется во всем воля Господня! — ответил он.

И на следующий день Хильдегунда вступила в монастырь. Но девушке не терпелось постричься в монахини, ибо ей казалось, что, чем дальше она уйдет от мира, тем ближе будет к Роланду, и потому она добилась у местного епископа, доводившегося ей дядей, согласия на то, чтобы срок испытания для нее сократили до трех месяцев, и, по прошествии этих трех месяцев, принесла монашеский обет.

Не прошло и недели, как еще один рыцарь попросил приюта в замке графа Раймонда. Когда граф вышел ему навстречу, рыцарь застыл в изумлении, ибо за три месяца, которые отец провел в разлуке с дочерью, он постарел больше, чем на десять лет. И тогда рыцарь поднял забрало своего шлема.

— Отец, — сказал он, — я сдержал свое слово. Сдержала ли свое Хильдегунда?

Старик издал горестный стон. Перед ним стоял Роланд. Полученные им раны были глубокими, но не смертельными. Выздоравливание его длилось долго, но затем он сразу тронулся в путь, чтобы встретиться со своей невестой.

Граф оперся на плечо Роланда; затем, собравшись с духом, он молча отвел его в часовню и, знаком велев ему встать на колени, опустился на колени рядом с ним.

— Давай помолимся, — сказал он.

— Она умерла? — чуть слышно спросил Роланд.

— Она умерла для тебя и для мира! Разве она не обещала, что будет принадлежать только тебе или Богу?! Она сдержала свою клятву.

На следующее утро, оставив коня и доспехи в замке старого графа, Роланд пешком ушел в горы и к вечеру добрался до одной из вершин, возвышающихся над рекой; внизу, на оконечности утопающего в зелени острова, он увидел Нонненвертский монастырь. В эту минуту монахини возносили вечернюю молитву, и среди всех этих благочестивых голосов, устремлявшихся к небу, один проник прямо в сердце рыцаря.

Роланд провел ночь, лежа на утесе; на следующий день, на рассвете, монахини стали служить утреню, и он снова услышал этот голос, заставивший трепетать все фибры его души. И тогда он решил построить себе скит на вершине этой горы, чтобы, по крайней мере, быть ближе к той, которую он любил. И Роланд принялся за дело.

В одиннадцать часов монахини вышли из обители и разбрелись по острову; но одна их них отделилась от своих подруг и села под ивой у края воды. Лицо ее было скрыто покрывалом, она была одета точно так же, как и остальные, однако Роланд ни на минуту не усомнился в том, что это Хильдегунда.

На протяжении двух лет, по утрам и вечерам, Роланд различал в хоре голосов монахинь этот столь дорогой для него голос; на протяжении двух лет, каждый день, в тот же самый час, та же одинокая монахиня приходила в то же место на берегу, хотя с каждым днем она двигалась все медленнее и медленнее. И вот как-то вечером он не услышал в хоре знакомого голоса. Наутро голос тоже не зазвучал. Наступило одиннадцать часов, но тщетно было ожидание Роланда. Монахини, как обычно, разбрелись по саду, но ни одна из них не села под ивой у края воды. Около четырех часов дня четыре монахини, сменяя друг друга, стали рыть яму у подножия ивы; когда яма была выкопана, Роланд снова услышал пение, в котором ему по-прежнему не удалось различить самый нежный и самый красивый голос, и из монастыря вышли все без исключения монахини, сопровождая гроб, в котором лежала увенчанная цветами дева с открытым бледным лицом.

Впервые за два года Хильдегунда сняла свое покрывало.

Через три дня пастух, потерявший свою козу, взобрался на вершину горы и увидел там Роланда, который сидел, опершись спиной о стену своего скита и опустив голову на грудь. Он был мертв.

Двое подданных голландского короля, жених и невеста, о которых я рассказывал выше, попросили высадить их в деревне Роландеверт, и, пока пароход еще не обогнул мыс Ункельбах, мы видели, как они появились, нежно обнявшись, на вершине Роландсека.

Напротив мыса Ункельбах, на противоположном берегу, расположена деревня Ункель с ее каменоломнями базальта, несколько столбов которого встают со дна Рейна, словно развалины затонувшего города; по другую сторону находится Ремаген, бывший Ригомагум древних римлян, через который пфальцекий курфюрст Карл Теодор начал прокладывать дорогу, законченную в 1801 году Бонапартом. За шестнадцать веков до этого Марку Аврелию пришла в голову такая же мысль, и он проделал такую же работу. Поэтому рабочие повсюду натыкались на остатки римской дороги, мильные камни, монеты, колонны, надписи и гробницы; так что, строго говоря, строителям оставалось лишь идти по следам древних. За Ремагеном возвышается Аполлинарисберг, где хранится голова святого Аполлинария, которая, как утверждают, являет собой необычайно чудодейственную реликвию.

Тут ко мне подошел великовозрастный английский студент, по-прежнему сопровождаемый милордом С…, которого траурная лента на шляпе и траурная повязка на рукаве делали похожим на старую плакальщицу. В руке студент держал бутылку и два стакана, третий стакан нес милорд С…

— Возьмите, — сказал он мне, протягивая стакан, — следует попробовать лейвейн, когда находишься напротив горы, на которой собирают для него виноград, и, хотя вы не произвели на меня впечатления большого любителя вин, я хочу услышать ваше мнение о нем…

— О! — воскликнул я, пригубив. — Это же прекрасное вино.

— И я так полагаю, — ответил англичанин, прищелкнув языком. — После йоханнисберга и либерфраумильха это лучшее из всех рейнских вин.

— И где же производится этот нектар?

— Взгляните, — сказал мне англичанин, — видите эту базальтовую скалу?

— Да, и что?

— Можете поприветствовать ее, это и есть родина нектара.

— Но на этой скале нет и на палец земли, если только вино не течет из какого-то источника…

— Видите ли, дорогой сударь, если бы вы учились тридцать лет, как я, вы бы знали, что человек, будучи животным изобретательным, всегда сумеет найти выход из положения и всякий раз, когда это необходимо, перенимает и исправляет то, что создал Творец. И вот человек счел, что здесь, где Творец и не думал разбивать виноградники, виноградник будет как нельзя кстати; и тогда он посадил виноградную лозу в корзины, отнес эти корзины с лозой на гору; виноград там прижился, он созревает, как если бы рос прямо из земли, и из него делают это вино.

— Оно отменное.

— Я тоже так думаю. Милорд, another glass, to the memory of that dear lady?^[37]

— Гм! — хмыкнул милорд, с печальным видом опорожняя стакан лейвейна.

— Видите, — сказал мне его спутник, — как сказал царь Давид, питье свое он растворяет слезами. Мне-то больше нравится неразбавленное вино; еще стаканчик?

— Благодарю.

— А вот я, — продолжал студент, — проезжая мимо этого места, всегда выпиваю трижды. Первый раз за свое собственное здоровье, второй — из благодарности неизвестному изобретателю, придумавшему систему выращивания винограда в корзине, а третий — в честь сеньора фон Альпенара. Как видите, сударь, вы отстаете от меня на два стакана.

— Отлично! Первый я выпил, чтобы быть с вами наравне. Второй выпью из благодарности человеку с корзинами. Что же касается третьего, то, поскольку рейнское вино, которое, впрочем, я очень высоко ставлю, невыносимо возбуждает мои нервы, позвольте задать вам вопрос, прежде чем я стану пить за сеньора фон Альпенара: кто это такой?

— Ну что ж, сеньор фон Альпенар был достойный рыцарь, поместье которого находилось на берегу реки, именуемой Ар и впадающей в Рейн вон там, справа от нас. Как-то раз на поместье рыцаря напал один из его врагов, имя которого я не помню, но это не имеет значение; в тот момент, когда осаждающие уже водружали свой флаг на крепостной стене, сеньор фон Альпенар появился на балконе, верхом и в полном вооружении, и обратился к неприятелю.

"Граф Герман, — воскликнул он (того звали Герман), — ваши стрелы и ваши камни истребили моих людей. Голод и болезни унесли мою жену и моих детей; в замке не осталось никого, кроме меня и моего боевого коня, но вам не взять живым ни его, ни меня. Прощайте, граф Герман, и будьте прокляты!"

С этими словами он пришпорил коня, который с громким ржанием перемахнул через перила и исчез в волнах вместе со своим хозяином.

— О, в таком случае я не могу отказаться и не выпить стакан рейнского вина в память столь доблестного рыцаря: налейте мне полный, сэр… Если вы не забыли свое имя, так же как не забыли имя графа Германа, позвольте мне узнать его.

— Сэр Патрик Уорден.

— Но мне кажется, сэр Патрик, вы поступаете несправедливо.

— Почему же?

— Вы пьете в память рыцаря фон Альпенара, но забыли его коня!

— Клянусь Господом, вы правы! В таком случае мне предстоит выплатить огромный долг! Вот уже десять лет я плаваю вверх и вниз по Рейну четыре раза в год (по самым скромным расчетам), и выходит, я должен еще сорок стаканов призраку этого несчастного коня. Официант, еще бутылку лейвейна! Милорд, господин Дюма сделал очень справедливое замечание, — продолжил сэр Патрик по-английски, обращаясь к милорду…

Я воспользовался тем, что он пустился в объяснения, и перешел на другой конец парохода, откуда мне было видно, что милорд явно признал допущенную его спутником ошибку и, в меру своих сил, старался помочь ему ее исправить.

Они опорожнили уже шесть бутылок лейвейна, однако сэр Патрик, будучи человеком методичным, вновь навел порядок в своих подсчетах.

Тем временем мы продолжали двигаться вперед и миновали Лойбсдорф с белой башней его церкви; Линц, который Карл Смелый взял в 1476 году, то есть за год до своей смерти; Зинциг, бывший римский Сентиакум, основанный Сентием, сподвижником Августа; Аренфельс и его старинный замок; Рейнек, где в 1544 году умер последний мужчина из рода, носившего это имя; Броль — очаровательное селение, красные и синие крыши которого сверкают сквозь листву тополей. И наконец, Хаммерштейн, знаменитый гостеприимством, которое он оказал в давние времена императору Генриху IV.

Это произошло в конце 1105 года. Владельца древнего замка, от которого сегодня остались одни развалины, звали Вольф фон Хаммерштейн; род на нем обрывался, поскольку у него не было сыновей, а были только две дочери такой красоты, что их прозвали Рейнскими розами.

Но, вместо того чтобы служить старому отцу утешением, две юные графини были для него вечным укором, и, несмотря на всю их красоту, он, не задумываясь, променял бы их на сына, будь даже тот последним уродом, посланным ему по воле Господа, лишь бы сын этот отличался храбростью и сумел бы достойно передать благородное имя, полученное от предков, своим сыновьям.

Поэтому, когда он видел, как его дочери пряли веретеном льняную пряжу тоньше, чем паутинка, или расшивали иглой ткань, более яркую, пеструю и цветастую, чем его майские луга, он восклицал в гневе:

— Чем вы тут занимаетесь? Это что, ваше свадебное платье? А вы чем тут занимаетесь? Это что, мой смертный саван?

И дочери отвечали ему кротко и со слезами на глазах, ибо они понимали, какая тоска снедает его сердце:

— Отец, я вышиваю вовсе не свой свадебный наряд, ибо я никогда не выйду замуж, а навсегда останусь подле вас.

— Отец, я тку вовсе не ваш смертный саван, ибо, хвала Богу, ничто не заставляет меня торопиться, и у вас впереди еще долгие годы.

Однако как-то вечером, когда старый граф был мрачнее обычного, поскольку в небе бушевала гроза, ветер тоскливо свистел в башнях старого замка, а капли дождя стучали в окна, изредка озаряемые голубоватыми яркими вспышками молний, он услышал, что кто-то стучится в ворота замка, и вздрогнул, настолько было неожиданно, что в подобное время и в подобную погоду какой-то путник поднялся так высоко в гору, в то время как он мог заночевать в деревне; девушки же вскочили, взволнованные и испуганные. В эту минуту вошел слуга и сообщил, что какой-то старик просит дать ему приют в замке.

При этих словах сестры бросились навстречу гостю и вскоре вернулись, поддерживая под руки седовласого мужчину с седой бородой; его выпачканная грязью одежда, с которой ручьями стекала вода, свидетельствовала о том, что он проделал пешком долгий путь; поэтому девушки не стали спрашивать его, какого он звания, и, несмотря на то, что на нем были грубые одежды, отвели его в самую лучшую комнату замка, ибо так было заведено у графа фон Хаммерштейна: кто бы к нему ни пожаловал, гостю всегда предоставляли почетное место за столом, а кровать ему постилали в парадной опочивальне.

Вольф подошел к старику, но стоило гостю поднять голову и показать свое лицо, как, к великому изумлению дочерей графа, их отец бросился перед ним на колени.

— Значит, ты узнал меня, Вольф, мой старый друг, — произнес странник.

— О мой император! — ответил граф. — Почему вы покинули свой дворец в Ингельгейме или в Кёльне? Должно быть, с вами случилось нечто ужасное, если вы пришли один, пешком в такое время и в такую непогоду и постучали в дверь вашего смиренного слуги?

При первых же словах отца девушки, уяснив, что старик, которого они держали под руки, был не кто иной, как император Генрих IV, почтительно отошли в разные стороны и стали взирать на него с глубоким почтением.

— Случилось так, мой старый знаменосец, — ответил странник, — что я теперь не только не король и не император, но и, более того, еще вчера, в это самое время, был узником, а сегодня, как ты видишь, я беглец, что ничуть не лучше.

— Но кто посмел поднять руку на дважды помазанника Божьего?

— Тот, кто должен защищать его от всех и перед всеми, плоть от плоти моей, тот, кто носит мое имя; это Генрих, мой сын.

Девушки закрыли лицо руками, граф фон Хаммер-штейн попятился назад, а старый император испустил горестный вздох.

— Да, это мой сын, — продолжал он. — Он написал мне, что болен и находится в замке Клопп. Ты знаешь, как я любил его. Я даже не стал тратить время на то, чтобы созывать свиту; к тому же, мог ли я опасаться собственного сына? Я оседлал коня и двинулся в путь. Я скакал всю ночь напролет и весь день, всю дорогу умоляя Господа забрать у меня те немногие дни, что у меня еще остались, и даровать их моему сыну. Наконец, я добрался до замка; меня поджидала стража, и я решил, что она здесь для того, чтобы оказать мне почести; вернее, я просто не придал этому значения. Я лишь спросил, где мой сын; мне пальцем указали на крыльцо, и я без всякой опаски поднялся на него. Я переходил из одной комнаты в другую, призывая: "Сын мой! Сын мой!" И по мере того, как я продвигался вперед, двери, словно сами по себе, одна за другой закрывались за мной и слышалось, как скрипят засовы. И тогда меня охватила дрожь, но не потому, что я опасался за свое бренное тело, просто я перестал понимать, что происходит, и испугался за свою душу. Увы, я не ошибся: письмо, которое он написал мне, оказалось ловушкой. Несчастный! Он действовал в расчете на мою нежную любовь к нему, и я стал узником.

— Сын! Сын! — прошептал старый граф.

Девушки же отступили назад еще дальше и скрылись в темноте.

— Так я провел две недели, каждый миг надеясь, что он войдет и падет к моим ногам. И каждый раз, когда отпирали дверь, я протягивал руки, чтобы принять его в свои объятия. Через две недели дверь медленно отворилась, и вошел охранявший меня солдат.

"Что тебе нужно?" — спросил я.

"Монсеньор, — ответил он, — вы слышите шум, доносящийся из города?"

"Да, а что там происходит?"

"Монсеньор, сюда идут князья-епископы. Майнцский сейм под председательством вашего сына низложил вас и избрал его; теперь он император, и они приближаются к замку Клопп, чтобы забрать хранящиеся здесь корону, меч и державу".

"И для этого ты отпер дверь?" — спросил я.

"Нет, государь, я решил сказать вам на тот случай, если вы хоть сколько-нибудь опасаетесь за свою жизнь, что я знаю дорогу, которая выведет вас из замка".

Я внимательно посмотрел на этого человека, ибо мне было чем-то знакомо его лицо.

"Кто ты такой? — спросил я у него. — Ты предлагаешь помощь человеку, которого предал собственный сын, от которого отвернулись друзья, отреклась земля и которого забыло небо".

"Кто я такой? Увы, монсеньор, я всего лишь простой солдат, который видел, как в Вормсе вас посвящали в рыцари. Мы с вами ровесники, и вы выглядели тогда таким гордым и таким воинственным, что я поклялся навеки связать свою судьбу с вашей. Я был обычным пехотинцем в войске Цевинга, когда восставшие саксонцы вынудили вас бежать из Харцбурга. Я сопровождал вас, когда мы переходили через Альпы, чтобы спуститься в Италию, и папа римский заставил вас ждать босым на заснеженном дворе его замка Каносса. Я участвовал в сражении при Мерзебурге и остался лежать раненным на поле боя. Вслед за тем нужда заставила меня вступить в майнцские войска, и, бесспорно, на то была воля Божья, иначе бы я не встретился здесь с вами. Увидев моего императора в таком бедственном положении, когда он не только утратил свободу, но и, возможно, когда существует угроза для его жизни, я вспомнил клятву, принесенную мною в Вормсе. Если вы решите бежать, у вас есть проводник, если вы решите сражаться, у вас есть солдат".

"Благодарю тебя, — сказал ему я, — сохрани свою преданность мне для другого часа и другого случая; сегодня я не стану бежать".

"Вы мой император и мой господин, и я должен подчиняться вам, — ответил солдат. — Пусть же исполнится ваша воля, ибо в моих глазах вы по-прежнему правите".

И с этими словами он удалился.

Едва за ним закрылась дверь, я пошел в комнату, где хранились знаки императорской власти, опоясался мечом Карла Великого, надел на голову корону, набросил на плечи мантию, а в руку взял державу; затем, услышав, что они уже вошли в соседнюю комнату, я направился им навстречу. Увидев меня, они попятились, ибо ожидали увидеть во мне жалкого пленника, а не императора, привыкшего повелевать.

"Что привело тебя сюда, Рутхард Майнцский, что ищешь ты в этом замке, архиепископ Кёльнский?" — спросил я.

На мгновение они застыли, раскрыв от удивления глаза и не в силах произнести ни слова; но Рутхард, мой старинный недруг, скоро обрел дар речи:

"Мы пришли потребовать у тебя то, что тебе больше не принадлежит. Майнцский сейм тебя низложил, Церковь исторгла тебя из своего лона; отдай же нам то, что тебе отныне запрещено носить и что принадлежит императору Генриху Пятому; отдай этот меч, отдай эту корону, отдай эту мантию, отдай эту державу".

"Подойдите сами и возьмите", — ответил я, смеясь, ибо, признаюсь, я не мог предположить, что они осмелятся поднять руку на императора.

Однако Рутхард кинулся на меня и сорвал корону, архиепископ кинулся на меня и сдернул императорскую мантию, а остальные, расхрабрившись, тоже бросились ко мне и вырвали у меня державу и меч, тогда как остальные рыцари — и те, что стояли на ступенях замка, и те, что подошли к самым дверям комнаты, где я находился, — закричали:

"Да здравствует император Генрих Пятый, наш великий государь!"

В тот же вечер меня перевезли в замок Ингельгейм, и я провел там пять месяцев в неволе, но вот однажды дверь отворилась и вошел тот самый старый солдат из Клоппа.

"Мой государь, — сказал он, — это снова я, твой верный слуга, вернулся предложить тебе свою помощь. Сегодня ночью, с десяти до полуночи, я стою на страже возле твоей двери, и, если ты пожелаешь последовать за мной, ты будешь свободен".

Я согласился и последовал за ним, но два часа назад солдаты моего сына внезапно появились в деревне, где мы устроили короткий привал. Увидев их, беспредельно преданный мне старый солдат предложил поменяться со мной одеждой, и, пока они бросились за ним в погоню, я во тьме, при вспышках молний, отправился искать дорогу к твоему замку, зная, что найду здесь и хлеб, и кров.

— Монсеньор, монсеньор! — вскричал старый граф. — Вы не ошиблись: и замок, и его хозяин целиком в вашем распоряжении.

И говоря это, он дал ему самые лучшие свои одежды и пожелал сам облачить его в них; затем, когда император оделся, граф попросил его сесть за стол и сам подавал ему еду; потом, когда трапеза императора закончилась, граф проводил его в отведенную ему спальню и встал на страже у двери, обнажив меч.

Назавтра, когда император покинул замок, граф позвал своих дочерей и, прижав их к сердцу, промолвил:

— Вы обе — небесные ангелы, да благословит вас Господь!

И больше никогда не случалось ему сожалеть о том, что Бог не послал ему сына вместо двух его дочерей.

С небольшого островка, расположенного напротив Хаммерштейна, уже виден Андернах с его высокой башней; это древний Антуннакум римлян и один из семи рейнских городов, взятых Юлианом во время. его похода против германцев в 359 году. Римские ворота и высокая башня восходят, вероятно, к этому времени. У франкских королей здесь стоял дворец, прямо из окон которого, как утверждают древние историки, можно было ловить рыбу в Рейне. Но либо эти историки ошибаются, либо Рейн сильно изменил свое русло, ибо руины дворца, расположенные на юго-востоке города, сегодня находятся в четверти льё от берега. В 1688 году Андернах, как и многие другие города Пфальца, был сожжен Тюрен-ном.

В то время, когда мы, прибегнув к помощи зрительных труб, внимательно рассматривали старинный римский город, наш рулевой испустил громкий крик радости, подхваченный и другими членами команды; он увидел, что на уровне Ирлиха прямо на нас движется то, что здесь называют большим плотом, другими словами, одно из самых занятных сооружений, которые со времен Ноева ковчега были построены людьми.

Все выбежали на палубу.

Навстречу нашему пароходу, поднимавшемуся вверх по течению, по Рейну величественно спускался большой плот, который напоминал гору плавающих на воде бревен. Длина его была, вероятно, не меньше восьмисот — девятисот футов, а ширина — шестидесяти — семидесяти. По мере того как он приближался, мы начали различать на нем деревню, ее жителей и стадо скота. Деревня эта состояла из дюжины хижин, жители представляли собой семьсот-восемьсот гребцов и работников, а стадо составляли три десятка быков и более сотни баранов, сопровождаемых убойщиками скота. Я было подумал, что это обитатели какого-то разрушенного города, которые переселяются куда-то со всем своим скарбом. Но капитан объяснил мне, что это всего-навсего плот, с помощью которого сплавляют лес — дуб и сосну — из Майнца в Дордрехт.

Поскольку было шесть вечера, то есть время ужина, мы вскоре стали свидетелями нового зрелища. Ровно в шесть лоцман что-то выкрикнул, и на длинный шест была водружена корзина; по всей видимости, это был сигнал к ужину, ибо все оторвались от своих занятий, кроме лоцмана и дюжины гребцов, которые при помощи длинных шестов продолжали управлять этой громадиной; каждый подходил с миской к огромному котлу, где помещалось не меньше восьмисот или девятисот порций супа. Мы пожелали всем приятного аппетита.

Если вы хотите получить представление об этом огромном мире, именуемом большим плотом, то могу сообщить, что его население за время плавания по Рейну обычно потребляет от сорока пяти до пятидесяти тысяч фунтов хлеба, от восемнадцати до двадцати тысяч фунтов свежего мяса, от восьми до десяти квинталов солонины, от десяти до двенадцати тысяч фунтов сыра, от десяти до пятнадцати квинталов сливочного масла, от тридцати до сорока мешков сухих овощей, от пятисот до шестисот бочонков пива и от восьми до десяти больших бочек вина.

Нужно быть искусным лоцманом, чтобы провести такую громадину среди излучин, скал и водоворотов Рейна; поэтому иногда случается так, что от плота отваливаются какие-то части или же он вообще целиком уходит под воду. Вот почему обитатели рейнских берегов имеют привычку говорить: у владельца плота три капитала — один на воде, второй на земле и третий в кармане. В самом деле, плот, движущийся по реке, обходится его владельцу в сумму от 350 до 400 тысяч флоринов, то есть более миллиона в наших деньгах.

Подобно тому, как сохраняют в памяти имена великих людей, так не забудут никогда имя плотовода, который без всяких происшествий привел из Майнца в Дордрехт больше полусотни этих огромных плотов. Звали его Юнг из Рюдесгейма.

Еще какое-то время мы провожали плот взглядом, но, когда наш пароход поравнялся с Нойвидом, мое внимание привлек чисто французский по виду памятник, расположенный на левом берегу Рейна; это обелиск, воздвигнутый армией Самбры-и-Мёзы генералу Гошу. В самом деле, именно в этом месте армия переправилась через Рейн 18 апреля 1797 года, и случаю было угодно, что как раз здесь за восемнадцать веков до этого, в 699 году от основания Рима, его перешел Цезарь.

От Нойвида до Кобленца Рейн не предлагает ничего более примечательного, поэтому нами были приняты меры, чтобы преодолеть этот участок пути ближе к закату.

Мы прибыли в Кобленц к девяти часам вечера и остановились в гостинице "Три Брата", чтобы иметь возможность любоваться видом на Рейн. Через полчаса после приезда я заметил из окна чрезвычайно красивый мост и решил по нему прогуляться, но не успел я сделать и нескольких шагов по улице, как раздался окрик часового: "Стой, кто идет?" Поскольку я не говорю достаточно бегло на языке короля Фридриха Вильгельма, чтобы вступить в диалог с прусским солдатом, самым лаконичным из всех солдат на свете, мне показалось более разумным вернуться в гостиницу и отложить до следующего дня осмотр моста, который, каким бы великолепным он ни был, не стоил того, чтобы получить армейскую пулю в лоб.

Наутро, спустившись в общий зал, я увидел там французского банкира по имени г-н Леруа, который, узнав о моем приезде, пришел любезно предложить мне свои услуги на весь сегодняшний день. Я с благодарностью принял его предложение; мы позавтракали и тронулись в путь.

Достославный мост, на который я хотел вступить накануне и от посещения которого меня отвратило "Стой, кто идет?" часового, ведет в деревню Эренбрейтштейн, расположенную по обе стороны живописной аллеи, которая ведет к водам Эмса; перейдя через мост, вы обнаруживаете слева очень красивую дорогу, идущую в крепость.

Эта крепость имеет особую историю. Прежний укрепленный замок Эренбрейтштейн, построенный Юлианом, начал потихоньку разрушаться, но в 1153 году архиепископ Хиллин восстановил его. Затем настал черед курфюрста Иоганна, маркграфа Баденского, который построил там новые укрепления и велел вырыть колодец в пятьсот восемьдесят футов глубиной.

В сентябре 1795 года Марсо в течение месяца осаждал Эренбрейтштейн. В 1797 году, после переправы через Рейн в Нойвиде, генерал Гош, в свою очередь, осаждал ее, но точно с таким же успехом; и наконец, после убийства полномочных представителей в Раштатте перед крепостью столь внезапно появились французские войска, что никто не успел запастись провиантом и через некоторое время голод дал о себе знать. Вскоре он стал таким ужасным, что кошек стали продавать по четыре франка, фунт конины по сорок су, а крыс по пятнадцать крейцеров за штуку. Полковник Фабер, выдержав более шести недель осады, в конце концов, 27 января 1799 года, сдал крепость.

Едва завладев Эренбрейтштейном, французы, дважды безуспешно осаждавшие его, осознали, какая прекрасная стратегическая позиция им досталась, и не только восстановили уже существующие оборонительные сооружения, но и возвели там новые. Работы шли полным ходом, но в это время был подписан Люневильский мир. И тогда, рассудив, что бессмысленно оставлять враждебной державе крепость, имеющую столь огромное, как они теперь поняли, значение, французы стали так успешно прокладывать минные галереи, что через несколько дней крепость была полностью разрушена.

Пруссаки — люди методичные. Когда в 1814 году им вернули Кобленц, они прибыли в Париж и вручили Людовику XVIII ведомость понесенных убытков, после чего, в соответствии со старой пословицей "Кто бьет посуду, тот за нее и платит", мы взвалили на себя расходы по восстановлению крепости. Со своей стороны, пруссаки, увидев, что она им достанется даром, решили возвести нечто грандиозное. В итоге крепость Эренбрейтштейн, перестроенную по планам Монталамбера и Карно, сегодня считают шедевром современных оборонительных сооружений, что весьма для нас лестно, поскольку возвели ее на французские деньги и по планам двух французов.

Наша визитная карточка открыла перед нами двери, и мы попали на террасу, возвышающуюся над Рейном, городом и всемландшафтом. Это одна из самых великолепных панорам на свете.

Слева ее изумительным образом замыкает небольшой городок Оберверт, владение графа Пфаффенхофена; затем, если переводить взгляд слева направо, он поочередно задерживается на форте Александра; на городе и его памятных зданиях; на дворце курфюрстов; на особняке Мет-тернихов; на Виннебурге, где родился г-н Меттерних; на церкви Богоматери с двумя ее желтыми колоколами; на церкви святого Кастора, основание которой легенда приписывает Людовику Доброму; на Доме тевтонских рыцарей, первым великим магистром которых был Вальпот фон Бассенгейм; на реке Мозель, бедной дочери Франции, которая была выдана замуж на чужбину и для которой даже изумительный мост, вместо короны подаренный ей старым супругом, не стал утешением; на форт императора Франца, в нескольких шагах от которого возвышается гробница генерала Марсо. Чуть дальше, между гробницей и деревней Санкт-Себастьян, среди рощи тополей, стоит дворец, где в 1792 году нашли приют французские принцы. И наконец, на правом краю открываются Зайн и Нойвид, где, как мы уже говорили, Гош переправился через Рейн.

Напротив, в горах Рюбенах, где герцог Брауншвейгский выступил со своим знаменитым манифестом, расположена деревня Меттерних, колыбель и владение семьи австрийского канцлера, имя которого прежде было Меттер, пока к нему не добавили частицу "нихт". Вот как австрийские Шерены описывают историю присоединения этого слога.

В XV веке какой-то из германских императоров дал большое сражение и в ходе его увидел, как у него на глазах с поля боя бежит целый полк за исключением одного-единственного солдата, который не убегал и яростно защищался, пока противники не одолели его числом. Император велел узнать имя смельчака: его звали Меттер.

Вечером, во время ужина, император сказал, имея в виду этот полк:

— Они все бежали, а Меттер нет.

Каждому известно, что "нет" по-немецки это "нихт".

Таково происхождение имени Меттер Нихт. Как видно, оно не опирается на исторические грамоты, но не становится от этого менее благородным.

Я начал с наиболее приятного, но мне оставалась еще осмотреть крепость. Прусский офицер тут же приставил ко мне капрала, приказав ему показать мне все равелины до единого. Мне пришлось посетить всю крепость, начиная от казематов и кончая каменными караулками; когда же после часа бесконечных подъемов и спусков осмотр арсеналов, складов, казарм, орудийных площадок, бойниц, рвов и потерн был, наконец, закончен, капрал выразил крайнее сожаление, что он не может показать мне Грифона, огромную кулеврину в двести квинталов весом, метавшую ядра весом в сто шестьдесят фунтов; но эта великанша была перевезена в Мец, а когда пруссаки потребовали вернуть ее, им сообщили, что она уже распилена на куски. Я ответил, чтобы утешить его, что вполне доволен тем, что мне довелось увидеть. Так что, садясь в карету, я был совершенно в курсе того, сколько зерен пороха вмещает в себя зарядный картуз сорокавосьмифунтовой пушки. Но это уже был мой промах: и зачем только я поехал в крепость?

Выходя из цитадели, мой спутник, г-н Леруа, решивший при виде того, с каким благоговением я неотступно следую за проводником, что мне доставляет огромное удовольствие осматривать оборонительные сооружения, порадовал меня сообщением, что я могу также посетить, если мне это интересно, форт императора Александра и форт императора Франца; но я вежливо поблагодарил его, ибо был уже по горло сыт горнверками.

Мы снова преодолели мост и вернулись в город. Чтобы прийти в себя от всей этой военной архитектуры, я направился в церковь святого Кастора. Меня привлекло имя ее основателя, Людовика Доброго, но первое, что меня поразило, — это ее современный портал. Однако, поискав как следует, я все же разглядел древнюю базилику, где в 860 году проходил знаменитый синод, в котором принимали участие три короля и одиннадцать епископов. Воодушевившись результатом своих поисков, я вошел в церковь и обнаружил там могилу святой Ритцы, дочери Людовика Доброго. Святая Ритца, возможно, мало известна в Париже, но весьма почитаема в Кобленце. И правда, сошедшая на нее Божья благодать проявилась самым неоспоримым образом. Славная святая жительствовала в Эренбрейтштейне и, весьма почитая церковь святого Кастора, возведенную ее отцом, приходила туда молиться каждое утро. Однако в это время в Кобленце еще не было того прекрасного моста, который по вине прусского часового мне не удалось увидеть при лунном свете. Но святая Ритца, благодаря своей горячей вере, отыскала способ, как обойтись без моста: она пошла по воде, как это проделал бы святой Петр, если бы он не уступал ей в вере, и таким образом на глазах у всех пересекла реку, лишь слегка замочив свои стопы.

Два или три года подряд святая Ритца успешно осуществляла эту каждодневную чудесную переправу, как вдруг однажды утром она увидела, что вода в реке сильно поднялась после ночной грозы. Ни разу еще ей не доводилось видеть, чтобы течение было столь бурным и быстрым; неведомый прежде страх овладел ею, и, вместо того, чтобы двинуться в путь с обычной своей уверенностью и полагаясь лишь на веру в Господа, она пошла в виноградник и взяла там жердь, чтобы опираться на нее; но едва она сделала несколько шагов по реке, как почувствовала, что медленно погружается в воду, и, не умея плавать, оказалась в сильном затруднении. К счастью, к ней вернулась ее первоначальная вера, она отбросила подальше проклятую жердь, осознав ее бесполезность, и река осторожно подняла девушку на поверхность, после чего она достигла противоположного берега, а на ее одежде не осталось ни капли влаги, которая свидетельствовали бы о происшедшем.

Нетрудно догадаться, что после этого чуда Ритца была без возражений канонизирована.

Что же касается святого Кастора, то он совершил чудо другого рода, которое тоже заслуживает уважения. В 1688 году Людовик XIV соблаговолил лично участвовать в осаде Кобленца вместе с маршалом Буффлером и поручил Вобану руководить всеми осадными операциями. Вобан действовал с присущей ему быстротой. Несколько дней спустя король, который, как известно, не выносил ожидания, приказал начать интенсивное бомбардирование города, как вдруг, к своему великому удивлению, увидел, что над церковью взвился белый флаг с французскими геральдическими лилиями. Он велел узнать, что означает этот флаг, и ему ответили, что церковь святого Кастора, будучи французской церковью, основанной Людовиком Добрым, вверяет себя его покровительству. Людовик XIV, понимая, что осада, которую к тому же его генералы считали бессмысленной, грозит сильно затянуться, воспользовался этим обстоятельством и, дабы проявить великодушие, снял осаду, заявив, что он не желает подвергать бедствиям, какие сопутствуют длительной осаде, церковь, основанную одним из его предков. Ответ не был подкреплен исторически, но, поскольку он удовлетворял жителей Кобленца, они не стали проявлять особый педантизм в отношении генеалогии.

Выйдя из церкви святого Кастора, мы пересекли площадь, на которой стоит фонтан, замечательный двумя сделанными на нем надписями; его воздвигли в 1812 году, во время многочисленных работ, которые одновременно велись тремястами рук императора-Бриарея, а когда он был завершен, главный город департамента Рейн-и-Мо-зель распорядился выгравировать на нем следующие четыре строчки:

1812 год,

Примечательный кампанией против русских.

При префекте Жюле Доазане.

Когда 1 января 1814 года русские захватили Кобленц, их генерал увидел недавно поставленный памятный фонтан с едва законченной надписью и велел приписать внизу следующее:

Прочитано и одобрено нами, русским комендантом города Кобленца.

1 января 1814 года.

Для казака шутка была совсем неплохой. Правда, казак этот был французом, который пошел служить в русскую армию.

Мы пересекли мост через Мозель, один из красивейших на свете, и дорога, ведущая из Швейцарии в Голландию, дело рук Наполеона, привела нас прямо к могиле Марсо.

МАРСО

1 сентября 1792 года в ратуше города Вердена собрались военный и гражданский советы, поскольку город осаждали пруссаки и комендант Борепер во всеуслышание провозгласил свое намерение обороняться, а жители города выразили свое намерение капитулировать. Более того, в первый же день осады, начавшейся за два дня до этого, то есть 30 августа, городская чернь разграбила гарнизонные склады.

В самом деле, ранним утром 30 августа, едва пробудившись, Верден увидел, что часть прусской армии стоит лагерем на высотах холма Сен-Мишель, расположенного примерно в двух тысячах шагов от города и возвышающегося над ним; другая же часть армии прибыла накануне и расположилась между Флёри и Гран-Бра; авангардный корпус князя Гогенлоэ-Кирхберга находился в Бельвиле, то есть менее чем в получасе езды; генерал Клерфе стоял в Марвиле, проводя рекогносцировку Монмеди и Жювиньи; и наконец, герцог Брауншвейгский и лично прусский король разместили свой главный штаб в Гран-Бра, на правом берегу Мёзы, примерно в одном льё от города; все прусское войско насчитывало от сорока до пятидесяти тысяч человек.

Что же касается Вердена, то его военным комендантом был один из самых храбрых старших офицеров армии — Борепер. Гарнизон крепости состоял из 3 500 человек, набранных среди самых храбрых солдат наших новых республиканских войск. Крепость имела десять бастионов, соединенных между собой куртинами и прикрытых тена-лями, равелинами и глубокими рвами, а также несколько горнверков и кронверков. Более того, там находилась цитадель, имевшая форму неправильного пятиугольника и окруженная фоссебреей. Да, это не были первоклассные укрепления, но их было достаточно для того, чтобы на какое-то время остановить армию противника, а ведь каждая минута, на которую удавалось удерживать союзников вдали от сердца Франции, была драгоценной и за нее не жалко было пролить сколько угодно крови, ибо у Законодательного собрания становилось на одну минуту больше для того, чтобы организовать защиту отечества.

Таково было положение дел, когда 31 августа союзники навели мост через Мёзу, после чего генерал Калькройт переправился по нему с бригадой Фитингхофа, двумя батальонами и пятнадцатью эскадронами и, благодаря занятой им позиции, полностью окружил крепость. В тот же день в десять утра прусский король предъявил городу ультиматум с требованием сдаться; ответ Борепера, как и следовало ожидать, был отрицательным.

Едва стало известно о его отказе, по улицам прошел глухой ропот, ибо город был настроен роялистски и теперь к этим настроениям примешивались сильные опасения, что осада, разрушив часть города, может разорить тех, кому будет нанесен урон. Граждане, которым следовало бы смотреть на все с точки зрения отечества, пересчитали защитников города, которых было три с половиной тысячи, а затем, переведя взгляд на армию, сжимавшую его в кольцо, увидели, что она превосходит их числом в двенадцать раз. И, в то время как республиканцы были готовы пролить свою кровь до последней капли, роялисты колебались, опасаясь поставить под угрозу часть своего состояния.

Тем не менее энергичные меры, принятые Борепером, на какое-то время приглушили поднявшийся ропот. Но как только неприятелю стало известно об ответе коменданта Вердена, он тотчас же установил три батареи: одну на высотах Сен-Мишель, другую — в лагере князя Гоген-лоэ, а третью — в лагере генерала Калькройта. Не переставая глухо роптать, но и не осмеливаясь выступить открыто, горожане следили с крыш своих домов за этими устрашающими приготовлениями. В шесть вечера одна из батарей начала извергать пламя, две остальные, как по сигналу, стали вторить ей, и первые же снаряды, скрестившись в небе над городом и словно накрыв его сетью из железа, огня и дыма, возвестили, что настал час выбора между верностью и предательством.

Бомбардирование продолжалось всю ночь. Всю ночь горожане сидели взаперти в своих домах, но с восходом солнца они вышли из домов и, невзирая на опасность, которая им там угрожала, собрались на площади. В гущу толпы попал и разорвался снаряд; несколько горожан было ранено.

Это послужило сигналом к мятежу. С шумом все бросились искать Борепера и угрожали открыть городские ворота, не дожидаясь капитуляции, и сдать крепость врагу, если ее защитники не уступят. Борепер был вынужден созвать совет, ибо в те времена в обязанности гражданского и военного советов входила оценка состояния обороны крепости, и ее комендант обязан был подчиняться такому совету, а в противном случае он сам подлежал суду военного трибунала.

Борепер назначил заседание совета на шесть вечера и отправился туда с офицерами, которым он доверял. Но большинство голосов было за горожанами, и поскольку бомбардирование продолжалось весь день и принесло новые бедствия, те единодушно решили, что город нужно сдать. Борепер описал им все средства обороны, какие были в его распоряжении, и поклялся собственной головой, что город не будет взят штурмом; но его уговоры и мольбы были напрасны: горожане стояли на своем. Тогда Борепер поднялся, окинул презрительным взглядом собравшихся, а затем взял один из пистолетов, лежащих перед ним на столе.

— Все вы трусы и предатели, — заявил он, — и я не буду участвовать в подобном бесчестье.

И с этими словами он пустил себе пулю в лоб.

Господин де Нейон, старший по возрасту среди подполковников, вступил в должность коменданта. Еще не убрали окровавленное тело Борепера, как в зал пригласили прусского парламентера, и военные действия были прекращены до следующего утра; на следующее утро г-н де Нейон и генерал граф Калькройт должны были определить условия капитуляции. Горожане, довольные тем, что они добились своего, разошлись, утверждая, что Борепер застрелился в приступе безумия. Это объяснение тогда взяли на вооружение все противники Республики.

Статьи капитуляции были согласованы, и гарнизону предстояло уйти на почетных условиях, унося с собой оружие, снаряжение, две четырехфунтовые пушки и зарядные ящики. Согласно традиции, объявить прусскому королю о капитуляции должен был самый молодой из старших офицеров гарнизона. Проведя опрос командного состава, выяснили, что самым молодым из командиров гарнизона был Марсо. И тогда молодой человек двадцати двух лет, носящий эполеты командира батальона, с белоснежной кожей и с белокурыми волосами, вышел из рядов и приблизился к г-ну де Нейону, чтобы забрать акт капитуляции из его рук. Но, прежде чем взять его, он сказал:

— Господин полковник, не могли бы вы возложить это поручение на кого-нибудь другого?

— Это невозможно, — сказал полковник, — вы избраны в соответствии с законами войны и обязаны подчиниться.

В ответ Марсо вытащил саблю из ножен и сломал ее.

— Что вы делаете? — спросил г-н де Нейон.

— Я не желаю, — ответил Марсо, — чтобы потом говорили, будто, имея при себе саблю, которой я мог защищаться или свести счеты с жизнью, я вручил противнику акт капитуляции, которая обесчестит нас всех.

Когда Марсо привели к прусскому королю, который принял его в окружении своего штаба, состоящего из князей, герцогов и генералов, он начал говорить, но при первых же словах, произнесенных им, от слез у него перехватило дыхание. Король хотел было его утешить, но Марсо поднял свое редкой красоты лицо и, улыбаясь сквозь слезы, произнес с той верой в будущее, какая присуща молодости:

— Государь, француза может утешить от горечи поражения одна лишь победа.

Прусский король склонил голову при виде такой скорби и велел проводить Марсо со всеми почестями, какие на войне полагается оказывать парламентерам.

На следующий день гарнизон покинул город, увозя, помимо оружия, снаряжения и пушек, фургон, в котором находилось тело храброго Борепера. В Сент-Мену гарнизон присоединился к армии генерала Гальбо.

Марсо потерял во время осады свои вещи, лошадей и деньги.

— Что бы вы хотели получить в качестве вознаграждения за понесенные вами потери? — спросил его один из депутатов.

— Новую саблю, — ответил Марсо.

Что касается Борепера, то Законодательное собрание наградило его так, как мог бы наградить римский сенат: оно решило, что его останки будут погребены в Пантеоне, на его надгробии сделают надпись: "Борепер предпочел лишить себя жизни, нежели капитулировать вместе с врагами Франции", а его именем назовут одну из улиц столицы.

Тем временем Верден открыл свои ворота неприятелю и двадцать юных девушек, одетых во все белое, вышли навстречу прусскому королю, держа в руках корзины, полные цветов.

Через два месяца прусский король пересек границу, спасаясь бегством, а двадцать верденских девушек взошли на эшафот.

Марсо, сохранив свой чин, перешел в кирасиры Германского легиона и вместе с ним отправился из Филипп-виля сражаться с вандейцами; но по прибытии в Тур выяснилось, что доносы и клевета опередили его и служивших вместе с ним офицеров, и штаб в полном составе был арестован. Однако доносы были признаны нелепыми, и накануне сражения при Сомюре узникам возвратили свободу и вернули шпаги, которыми они воспользовались уже на следующий день, доказав Конвенту правильность его решения.

Вандейская война была страшной и быстро уничтожала тех, кто в ней участвовал, ибо на этой войне гибли не только от вражеского клинка и свинца, но еще и из-за доносов завистников. И Марсо, едва он прибыл на эту роковую землю, пришлось сражаться с клеветой, которая, казалось, не должна была иметь никакого отношения к человеку со столь преданным сердцем и добрым, прекрасным лицом; он опроверг ее, совершив чудеса доблести во время беспорядочного отступления республиканцев из Сомюра и избавив от гибели депутата Конвента Бурбота, которого выбили из седла и вот-вот должны были взять в плен и которого он почти насильно усадил на своего коня, в то время как сам, пеший и с ружьем в руке, прикрывал отступление, а точнее пытался остановить бегущих. Бурбот доложил об этом Конвенту, и Марсо произвели в бригадные генералы: ему было в это время 22 года и три месяца.

Скоро Марсо взял реванш: когда его друг Клебер поручил ему командовать двумя Западными армиями, он собрал рассыпанные по различным местам расквартирования войска и 13 декабря 1793 года начал атаку на Ле-Ман. В тот же день вандейцы были выбиты со всех передовых позиций и оттеснены в город; было пять часов пополудни. Увидев, что его солдаты устали и находятся на расстоянии в половину пушечного выстрела от стен города, Марсо отложил решающую битву на следующий день, но в это время появился главнокомандующий Вестерман.

— Что ты делаешь?! — закричал он, обращаясь к Марсо. — Ты остановился на полпути к победе. Нужно пользоваться удачей, молодой человек, вперед!

— Это значит сильно рисковать, — со своей милой и грустной улыбкой ответил, протянув ему руку Марсо. — Но пусть будет по-твоему: иди вперед, а я последую за тобой.

Тотчас же вся армия устремилась вперед вслед за двумя генералами, и начался рукопашный бой; но, поскольку улицы Ле-Мана были запружены людьми, вандейцы ожесточенно сопротивлялись и стояли стеной. Всю ночь Марсо атаковал, разбивал, опрокидывал эти живые укрепления, и на рассвете роялисты, обратив каждый дом в крепость, которую приходилось брать штурмом, были разбиты на всех участках и, оставив на улицах больше трех тысяч убитых и полторы тысячи раненых, бежали из города через все ворота, ибо в этой роковой войне, где всех пленных лишали жизни, любой, кто мог двигаться, спасался бегством.

Но среди пленников оказалась и одна пленница. Из охваченного пламенем дома выбежала девушка; увидев

Марсо с обнаженной саблей, она кинулась к нему, надеясь, что ее честь и жизнь окажутся под защитой его благородства. Марсо свято сберег то, что ему было доверено, и потому в награду за его победу на него донесли Конвенту, обвинив в том, что он спас от казни вандейку, схваченную с оружием в руках.

Это было серьезное обвинение, и Марсо арестовали вместе с девушкой. Расставаясь с ней, он вручил ей красную розу, которая в ту минуту была у него в руке. Девушка полюбила Марсо: она приняла этот подарок и бережно хранила его.

Оба они могли поплатиться головой; поэтому, когда Бурбот, который не забыл ни о бегстве из Сомюра, ни об услуге, оказанной ему Марсо, узнал о его аресте, он тут же на почтовых отправился в Париж и выступил перед Конвентом, защищая своего спасителя. Ему без труда удалось добиться освобождения Марсо, но вот с жизнью юной вандейки все обстояло иначе.

Утром того самого дня, когда Марсо должен был покинуть тюрьму, девушку отвели на эшафот. Она поднималась на него, сжимая в зубах красную розу, которую ей подарил молодой генерал, и, когда, согласно обычаю, палач показал народу отрубленную голову, из-за этой розы многие подумали, что изо рта у нее исторгается кровь.

Марсо уехал из Ле-Мана и вернулся в Париж. Едва он оказался там, как Конвент, опередив желания молодого генерала, отстранил его от командования Западной армией и передал эту армию моему отцу, который три месяца спустя, в свою очередь, попросил об отставке, вызвавшись служить добровольцем в любой другой армии.

В начале кампании 1794 года Марсо был отправлен в Арденны, где он должен был принять на себя командование дивизией; оттуда он попал в армию Самбры-и-Мёзы, два года провел в Хунсрюке и Пфальце под началом генерала Журдана, бок о бок с Клебером и моим отцом — своими лучшими друзьями; наконец, он принял участие в осаде крепости Эренбрейтштейн, и там его застал приказ генерала Журдана явиться к нему.

Войска Журдана отступали и оказались прижаты к теснинам Альтенкирхена: нужно было остановить противника, чтобы дать армии время пройти через теснины; именно генералу Марсо главнокомандующий поручил эту опасную миссию.

Марсо возглавил арьергард; солдаты обожали молодого генерала, и потому, когда они увидели его, отступление прекратилось. Эрцгерцог Карл решил, что к французам подошло подкрепление, и тоже остановил свои войска.

Вечером того же дня он узнал, что это подкрепление состояло всего-навсего из одного человека.

Однако эта передышка дала Марсо возможность выиграть время, чтобы принять все необходимые меры, так что, начиная с этого часа, армия стала отступать лишь шаг за шагом, и эрцгерцогу Карлу, несмотря на его беспрестанные атаки, ни разу не удалось в нее вклиниться. Таким образом войска Марсо прошли через лес Россем-бах, но, когда они оказались по другую его сторону, появился адъютант Журдана и сообщил генералу, что французская армия еще не преодолела ущелье, поэтому необходимо, чтобы он остановился и дал отпор австрийцам. По колонне тут же прошла команда "Стой!", и французский арьергард железной стеной встал на пути противника; затем, оглядевшись вокруг, чтобы понять, откуда можно простреливать местность, Марсо заметил два небольших круглых холма, господствовавших над опушкой леса, и приказал разместить там на огневой позиции шесть орудий легкой артиллерии, после чего выдвинул главные силы своих войск для усиления арьергарда, а сам, желая лучше изучить наступавшего противника, галопом помчался в его сторону, сопровождаемый капитаном инженерных войск Суэ, подполковником Билли и двумя ординарцами. Марсо остановился на опушке леса и, повернувшись к Суэ, указал на гарцевавшего впереди них гусара-имперца. В эту минуту с расстояния в двадцать шагов прогремел выстрел из карабина и среди дыма, поднимавшегося над кустарником, можно было различить тирольского стрелка, который удалялся, на ходу перезаряжая ружье. Марсо был ранен пулей из карабина. Он машинально сделал несколько шагов вперед, схватившись рукой за грудь. Увидев, что Марсо покачнулся, подполковник Билли подбежал к нему и подхватил его под руки.

— А, это ты, Билли, — сказал ему Марсо, — мне кажется, я смертельно ранен.

Вскоре примчался Журдан и, рыдая, упал на распростертое тело Марсо, но Марсо сказал ему со своей доброй и грустной улыбкой:

— Тебе надо делать нечто более важное, а не оплакивать мою смерть. Тебе надо спасать армию.

Журдан лишь кивнул в знак согласия, ибо говорить у него не было сил; он принял на себя командование арьергардом и велел перенести Марсо в Альтенкирхен.

Армия прошла теснину, не понеся потерь. Вечером Журдан вернулся в Альтенкирхен; он вызвал хирургов и узнал от них, что никакой надежды спасти Марсо нет и, более того, малейшее движение может ускорить его кончину. Журдан вошел в комнату, где лежал раненый, и при виде бледного и умирающего, но как всегда спокойного и улыбающегося Марсо, не смог сдержать слез — он, старый солдат, прошедший через столько войн и столько раз видевший, как вокруг него падают на поле боя люди. Марсо сделал усилие и протянул руку к тем, кто его окружал.

— Друзья мои, — сказал он, — вы чересчур сильно скорбите обо мне. Разве мне есть на что жаловаться? Разве я не счастлив? Я умираю за нашу отчизну.

На следующее утро нужно было покидать Альтенкир-хен; это были страшные минуты. Нелегко далось Журдану решение оставить Марсо во власти противника; но было совершенно очевидно, что никто на свете не в состоянии вернуть его к жизни. Журдан написал письмо австрийским генералам, препоручая им Марсо. Затем французская армия ушла из города, оставив возле его смертного ложа двух штабных офицеров, двух хирургов и двух гуса-ров-ординарцев.

Через два часа после отступления французской армии доложили о прибытии генерала Гаддика; это был командующий австрийским авангардом.

Вслед за генералом Гаддиком появился генерал Край, ветеран неприятельской армии.

Наконец, чтобы оказать умирающему молодому офице-ру-республиканцу все мыслимые почести, вслед за генералом Краем появился эрцгерцог Карл собственной персоной. Он привел своего личного хирурга, чтобы тот действовал сообща с французскими коллегами.

Но все было тщетно. Марсо скончался 21 сентября 1796 года в пять часов утра, и офицеры неприятельской армии оплакивали его так же, как накануне его оплакивали собственные товарищи.

После Баярда такое случилось впервые.

Едва Марсо испустил дух, как остававшиеся подле него офицеры обратились к эрцгерцогу с просьбой передать тело генерала товарищам по оружию, и эрцгерцог не только позволил это, но и приказал, чтобы тело умершего сопровождал до Нойвида многочисленный отряд австрийской кавалерии. Затем он попросил как о любезности сообщить ему день, когда состоится погребение Марсо, чтобы имперская армия могла присоединиться к республиканской и воздать ему последние почести.

Спустя четыре дня эрцгерцога Карла уведомили, что похороны Марсо состоятся на следующий день.

Тогда имперская армия заняла позицию на правом берегу Рейна, в то время как республиканская — на левом, и военные действия были приостановлены на весь день.

Французы и австрийцы развернули свои орудия, и во время похоронной церемонии вражеские пушки вторили залпам французских пушек.

Марсо был похоронен перед фортом, который вплоть до 1814 года носил его имя, а затем стал называться фортом Петерсберг, или фортом императора Франца. Памятник ему представлял собой усеченную пирамиду высотой в двадцать футов, которая была поставлена на саркофаг и на верху которой стояла урна с сердцем Марсо. На урне сделали надпись: "Шс cineres; ubique nomen" ("Прах его здесь, имя его повсюду".)

На четырех сторонах памятника среди прочих надписей можно было прочесть следующее:

Здесь покоится Марсо, уроженец Шартра в департаменте Эр-и-Луар. Солдат в XVI лет, генерал в XXII года, он умер, сражаясь за родину, в последний день IVгода Французской республики, на двадцать шестом году жизни.

Кем бы ты ни был, другом или недругом этого молодого героя, почти прах его.

* * *

Армия Самбры-и-Мёзы после отступления из Франконии покинула Лан; генерал Марсо командовал правым флангом; ему было поручено прикрывать дивизии, шедшие колонной в Альтенкирхен, в третий дополнительный день IVгода.

* * *

Он был смертельно ранен пулей, когда отдавал распоряжения по выходе из леса Хёхштенбах. Его перевезли в Альтенкирхен, где по причине его тяжелого состояния он был оставлен в надежде на великодушие врага. Он скончался на руках нескольких французов и австрийских генералов на XXVI году жизни.

* * *

Он одерживал победы на полях сражений Флёрюса, на берегах Урта, Рура, Мозеля и Рейна. — От армии Самбры-и-Мёзы ее отважному генералу Марсо.

* * *

"Я отдал бы четверть своей крови, лишь бы вы позаботились о моем пленнике, хотя мне известно, что император, мой властелин, не встречал во время своих войн более опасного и более несносного противника".^[38]

("Записки о рыцаре Баярде"),

Не прошло и года, как его друг генерал Гош присоединился к нему и лег в соседней могиле; но ему посчастливилось меньше: он был отравлен.

Двум этим генералам, каждый из которых командовал тремя армиями и прославился на весь мир, на двоих было всего пятьдесят четыре года.

В марте 1817 года офицер инженерных войск прусской армии, руководивший строительством новых укреплений форта Петерсберг, решил, что памятник французскому генералу мешает осуществлению его проекта, и приказал снести его; но слухи об этом святотатстве дошли до прусского короля, и он приказал установить памятник снова, теперь уже на равнине. И тогда две гробницы объединили в одну.

Так последний раз почтили память генерала Марсо.

САНКТ-ГОАР

В шесть утра судовой колокол стал созывать пассажиров на борт; поднявшись туда, я увидел уже бодрствующего г-на Леруа, который как собственник и в то же время управляющий хотел лично представить нас капитану, чтобы, если нам вдруг вздумается сойти на берег там, где нет причала, в наше распоряжение была бы предоставлена лодка. Кроме того, он принес прелестный альбом с видами Рейна, вручив мне его на память о прекрасном крае, который я только что посетил.

Я потерял из виду двух своих англичан: наверное, в это время они уже прибыли в Майнц, ибо, вместо того чтобы, подобно мне, выйти в Кобленце, они продолжили путешествие, подталкиваемые желанием увидеть, как продвигается работа над надгробием славной миледи. Но зато я вновь обнаружил двух обрученных из Голландии, которые с влюбленным видом, держась за руки, прижимались друг к другу на глазах у всех пассажиров; они совершили паломничество в Роландсек и вернулись оттуда, до краев переполненные нежностью друг к другу. По крайней мере, так мне с игривым видом сказал жених, в то время как невеста стояла, потупив взор и изо всех сил стараясь зардеться от смущения.

Когда отплываешь от Кобленца, то справа, стало быть на левом берегу реки, замечаешь едва ли не самые красивые руины, какие есть на берегах Рейна: это замок Штольценфельс. Тем не менее эти развалины, принадлежащие городу Кобленцу, в течение почти двух лет были выставлены на продажу за десять луидоров, но ни у кого из путешественников не возникло желания их купить; и тогда городской совет преподнес их в дар наследному принцу. Поскольку наследный принц по натуре художник и обладает отменным вкусом, он оценил подарок, распорядился восстановить и обставить в готическом стиле один из лучших тамошних залов, поставил туда сторожа и разрешил иностранцам осматривать замок; с этого времени англичане делали попытки приобрести его, предлагая до 1 000 фунтов стерлингов. Напротив находится замок Ланек, который высится над одноименной речкой, впадающей неподалеку в Рейн, а чуть поодаль — Оберланштейн, ощетинившийся шпилями башен и похожий на старинную феодальную твердыню.

Чуть дальше перед вами предстает городок Рене, где прежде стоял знаменитый Королевский трон, который был разрушен в 1802 году французами и на местонахождение которого сегодня указывают только четыре небольшие камня примерно в четырехстах шагах ниже города, различимые с середины Рейна; именно там, в Кё-нигсштуле, собирались рейнские курфюрсты, чтобы обсуждать интересы Германии, а построен он был на этом месте потому, что здесь соприкасались, словно лучи звезды, земли четырех курфюрстов. Оттуда открывался вид одновременно на четыре городка: Ланштейн на земле Майнцского курфюршества, Капеллен — Трирского, Рене — Кёльнского и, наконец, Браубах — ленное владение Пфальца. Напротив, на противоположном берегу Рейна, стоит небольшая часовня, где в 1400 году курфюрсты, завершив обсуждение в Кёнигсштуле, объявили императора Венцеслава низложенным.

Едва успев взглянуть на развалины Кёнигсштуля и на часовню, связанную с таким важным историческим событием, вы оказываетесь напротив замка Марксбург, принадлежащего герцогу Нассау. Этот прекрасно сохранившийся старинный феодальный замок является сегодня весьма живописной по виду тюрьмой, где в то время,

когда мы проплывали мимо нее, в числе прочих государственных преступников находился родственник г-на Мет-терниха, носящий то же имя, что и он, и во время восстания 5 июня, которое, как известно, наделало много шуму^ во Франкфурте, возымевший желание водрузить над Йоханнисбергом национальный флаг. К несчастью для бедного молодого человека, в это время над берегами Рейна, вероятно, стоял туман, поэтому флаг разглядели лишь прусские шпионы, которые арестовали смельчака и препроводили в замок Марксбург, где он мог ради развлечения полюбоваться орудиями пыток, хранящимися там, слава Богу, исключительно для удовлетворения праздного любопытства. Замок можно посетить, но, чтобы удостоиться этой милости, необходимо иметь свидетельство о добропорядочном поведении, выданное Священным союзом, а поскольку я не обзавелся этим важным документом то, к великому моему сожалению, мне пришлось продолжить путь. Именно на этом берегу Рейна, несколькими милями выше, выращивают виноград, из которого делают знаменитое вино либер-фраумильх.

Скоро мы потеряли из виду великолепный замок-тюрьму, ибо между Марксбургом и Боппардом течение Рейна образует одну из самых крупных своих излучин. На самом крутом ее повороте высится городок Боппард, древняя Бавдобрига римлян, стены которого стоят на фундаментах форта Друза. Это родина императора Генриха VII, появившегося здесь на свет в 1512 году.

Из Боппарда открывается вид на вершину горы, где стоят два замка Двух братьев: это древнейшие развалины на рейнских берегах, поскольку, как говорят, эти замки были покинуты еще в XIII веке. В них жили братья-близнецы, которые были настолько похожи, что даже их собственным родителям случалось их путать. Братья пребывали в полном согласии до двадцати пяти лет, но в двадцать пять оба влюбились в одну и ту же женщину, и между ними начались распри. И вскоре, так как ни один из них не желал уступать ее другому, их разногласия зашли так далеко, что они договорились разрешить спор оружием. Узнав об их намерении, дама, ставшая причиной этой кровавой распри, примчалась, чтобы попытаться их примирить, но ей сказали, что братья вышли вместе и направились в долину. Ей указали дорогу, которую они избрали, и она бросилась им вслед, однако примерно на половине спуска с горы услышала звон клинков и ускорила шаги, но, как она ни спешила, все равно опоздала и, оказавшись на поле боя, увидела, что тела несчастных братьев лежат одно на другом, как тела Этеокла и Полиника. Придя в отчаяние от того, что из-за нее произошло это двойное братоубийство, она удалилась в монастырь Мариенберг, который можно увидеть ниже Боппарда, и умерла там монахиней. Что же касается замков двух братьев, то с того самого дня они пустуют.

Санкт-Гоар — не только пристань, но и место паломничества. Прежде над городом господствовал прекрасный укрепленный замок, но в 1794 году французы взорвали его стены. Некий трактирщик проник внутрь через брешь и устроил там постоялый двор.

Что же касается старого святого, давшего имя городу, то он, разумеется, тоже понес некоторые материальные убытки от недолгого пребывания здесь французов, но в моральном отношении он сохранил достаточно сильное для XIX века влияние.

Вот каким образом святой Гоар стал настолько знаменит, что даже в наши дни его слава простирается от Страсбурга до Нимвегена.

Святой Гоар был современником Карла Великого и, следовательно, участвовал в борьбе, которую великий император вел против неверных. Долгое время святой горько сожалел о том, что он может поддерживать сына Пипина лишь молитвами. Надо сказать, что святой Гоар был не только отшельником, мо и лодочником. И вот однажды, когда он предавался эп1\1 сожалениям, направляясь к правому берегу Рейна, чтобы взять там подозвавшего его путника, в голову ему внезапно пришла мысль, которая показалась ему божественным озарением и так потрясла его, что он решил, не мешкая, претворить ее в жизнь.

И в самом деле, едва только святой Гоар вместе с путником оказались на середине Рейна, то есть там, где течение реки самое быстрое, а дно — самое глубокое, он вдруг перестал грести, спросил у путника, какую тот исповедует религию, а затем, узнав, что имеет дело с еретиком, отшвырнул в сторону весла, бросился на него, одним движением руки окрестил его во имя Отца, Сына и Святого духа и тотчас же, опасаясь, что крещение, совершенное таким образом, может потерять свою силу, кинул вновь обращенного в реку, откуда тот прямой дорогой попал в рай. Той же ночью душа утопленника предстала перед святым Гоаром, но, вместо того чтобы упрекать его в несколько грубоватом способе, с помощью которого он вынудил ее отправиться в мир иной, она стала благодарить его за дарованное ей вечное блаженство. Святому ничего другого и не требовалось, чтобы, при его естественных склонностях, вступить на этот новый путь обращения в веру; и потому, начиная с этого времени, редко выпадали такие дни, когда обходилось без нового крещения. Когда же святой Гоар имел дело с христианином, то он, напротив, не только переправлял его через Рейн, но еще и вел в свой скит и делился с ним теми подношениями, какими набожные христиане заполняли его жилище, проявляя при этом щедрость, которая, возрастая час от часу, свидетельствовала о том, что слава святого растет прямо на глазах.

И вот случилось так, что его великая слава дошла до слуха Карла Великого, который, будучи знатоком в делах такого рода, по достоинству оценил способ обращения в христианство, избранный святым Гоаром, и решил не оставлять без награды столь могучего помощника. И потому под видом простого странника он явился на переправу через Рейн и, подав принятый знак, увидел, что славный отшельник тотчас же направился к нему; но намерению императора переправиться через реку, оставшись неузнанным, не дано было осуществиться, ибо Господь запечатлел на его челе такое величие, что святой Гоар узнал Карла Великого еще до того, как тот сел в его лодку.

Подобный гость должен был оставить следы своего пребывания; поэтому, оказавшись на противоположном берегу и отведав местного вина, которое показалось ему отменным, Карл Великий навел справки о земле, на которой оно производилось, и, узнав, что она продается, купил ее и подарил отшельнику, пообещав ему к тому же прислать в подарок бочку и ошейник.

И действительно, спустя несколько недель после того, как святой Гоар перевез в своей лодке императора, он получил оба обещанных предмета. И тот, и другой были изготовлены волшебником Мерлином и каждый из них имел свое особое свойство. Бочка, в противоположность той, что была у Данаид, всегда оставалась полной, если только вино выливали из нее через кран; что же касается ошейника, то с ним все обстояло совсем по-другому.

Пустившись в откровения во время их встречи наедине, святой Гоар пожаловался Карлу Великому на отсутствие порядочности у неверных, ибо, с тех пор как им стало известно о привычках святого Гоара, они, вместо того чтобы честно признаться в своей ереси, бесстыдно отвечали ему, что являются христианами, пересекали реку, охраняемые этим званием, а достигнув противоположного берега, выпивали его вино и уходили, показав ему рожки. И от этого не было спасения, ибо никто так не похож на христианина, как неверный, осеняющий себя крестным знамением.

Император Карл пообещал, что с этой неприятностью будет покончено, и, сдержав свое слово, прислал святому ошейник, изготовленный Мерлином.

И правда, ошейник этот имел особое свойство. Стоило ему коснуться кожи человека, как он уже понимал, с кем имеет дело. Оказавшись на шее христианина, он оставался в своем statu quo^[39] и позволял вину течь изо рта прямо в желудок; если же речь шла о неверном, ошейник тотчас вполовину сжимал ему горло, так что пьющий выпускал из рук стакан, язык у него вываливался и глаза вылезали из орбит. И тогда святой Гоар, который стоял подле него с чашей воды, неспеша совершал обряд крещения, поэтому итог был все тем же. Так что два эти подарка, бочка и ошейник, были бесценными и весьма подходили для того, чтобы действовать вместе.

Святой Гоар понял значение подобных даров, и потому он не только пускал их в ход всю свою жизнь, но к тому же еще и наказал монахам, собравшимся вокруг него и основавшим еще при его жизни аббатство, настоятелем которого он стал, пускать их в ход после его кончины. Монахи не нарушили его волю, и чудодейственные бочка и ошейник переходили из века в век, сохраняя евою волшебную силу.

К несчастью, в 1794 году французы так неожиданно завладели аббатством святого Гоара, что у монахов не осталось времени спасти свою волшебную бочку. Первое, что сделали победители, войдя в монастырь, — бросились в погреб, а поскольку одного крана было недостаточно, чтобы утолить всеобщую жажду, они прибегли к крайнему средству, которое всегда применяют в подобных случаях, и три или четыре раза выстрелили в прославленную бочку, даже не дав себе труда заткнуть пробоины. К вечеру полк был мертвецки пьян, а бочка, потеряв свою волшебную силу, навсегда осталась пустой.

Что же касается железного ошейника, то его забрал тамбурмажор, чтобы приспособить в качестве ошейника для своего пуделя, и любители старины могут видеть его таким, каким он был еще в 1809 году, на прекрасной картине Ораса Верне, которая называется "Полковой пес".

Но вот что стало с ошейником после 1812 года, никто не знает, поскольку при отступлении из России бедный пудель замерз вместе с хозяином.

ЛОРЕЛЕЯ

Впрочем, славе святого Гоара способствовало страшное соседство, а точнее, страшная соседка, фея Лора, давшая свое имя огромной отвесной скале, которая находится на расстоянии одной восьмой льё вверх по течению от руин Катценельна и которую, в память о ней, называют Лоре-лея.

От самого Кобленца мы слышали рассказы об этом отрезке Рейна, неговоря уж о связанной с этим местом поэтичной легенде, самой интересной из тех, какими река, на всем своем протяжении, одаряет путешественников. И правда, когда мы проплывали по этому отрезку реки, даже самые нелюбопытные пассажиры поднялись на палубу, а вся команда пребывала в том волнении, какое на Роне обычно овладевает людьми, когда они приближаются к мосту Святого Духа. В самом деле, в этом месте Рейн сужается и мрачнеет; течение его ускоряется, поскольку на протяжении пятисот шагов его воды текут под уклон в пять футов. Наконец, появляется, словно вдающийся в море мрачный высокий мыс, скала Лорелея, и становятся видны выступающие из воды верхушки камней, скатившихся с ее склонов и усеявших этот проход подводными рифами. Именно на вершине этой скалы и сидела фея Лора.

То была девушка лет семнадцати или восемнадцати, настолько красивая, что спускавшиеся по Рейну лодочники забывали, глядя на нее, управлять своими судами, так что те разбивались о камни, и дня не проходило без того, чтобы здесь не оплакивали какое-нибудь новое несчастье.

Епископ, живший в городе Лорх, прослышал об этих страшных происшествиях, повторявшихся столь часто, что они казались проявлением злого рока, и, когда облаченные в траур дочери, жены и матери тех, кто погиб по вине прекрасной Лоры, явились, обвиняя ее в колдовстве, он приказал, чтобы она предстала перед ним.

Прекрасная Лора дала обещание явиться, но, когда день, в который ей следовало прийти, настал, она забыла об этом, и епископ послал двух стражников, чтобы те привели ее силой. Они отыскали ее сидящей, как обычно, на скале: она напевала старинную балладу, как это делают кормилицы, баюкающие детей, но при виде посланцев встала и без всякого сопротивления последовала за ними.

Вскоре Лора предстала перед епископом, который намеревался сурово допросить ее; но, едва увидев девушку, епископ, не в силах устоять перед ее неодолимыми чарами, встретился с ней взглядом, а затем произнес голосом, выдававшим сострадание, которое он к ней испытывал:

— Правду ли говорят, прекрасная Лора, что ты колдунья?

— Увы, монсеньор! — ответила бедная девушка. — Будь я колдуньей, у меня достало бы чар удержать моего любимого, и мой любимый не покинул бы меня, а я не проводила бы дни и ночи на скале, ожидая его возвращения и напевая балладу, которую он любил.

Сказав это, прекрасная Лора запела балладу, и епископ понял, что девушка безумна.

И тогда, не помышляя уже о том, чтобы наказать ее, он проникся к ней жалостью и, опасаясь, при виде ее помешательства, что, погубив тело, она может погубить и душу, приказал отвести ее в монастырь Мариенберг и грамотой препоручил ее настоятельнице монастыря, приходившейся ему родственницей.

Прекрасная Лора удалились верхом на самом спокойном, какого только удалось отыскать, иноходце, ибо епископ опасался, как бы по дороге с ней не случилось несчастья, и сам провожал ее взглядом, пока она и сопровождавшая ее охрана не исчезли из виду за замком Ноттинген; и все шло спокойно, но вот показались скалы, на которых она обычно сидела в ожидании своего любимого.

И тогда она попросила, чтобы ей позволили подняться на вершину скалы и в последний раз бросить взгляд на Рейн и посмотреть, не возвращается ли тот, кого она так долго ждала; а поскольку епископ распорядился, чтобы ей ни в чем не перечили, стражники помогли ей спешиться, и двое из них пошли в нескольких шагах позади нее, на тот случай, если она вздумает скрыться.

Но, едва коснувшись ногой земли, она бросилась бежать, причем так легко, что казалась ласточкой, летящей низко-низко над землей, и так проворно перепрыгивала с одного утеса на другой, какими бы высокими и обрывистыми они ни были, что можно было подумать, будто это бесплотный призрак, а не человеческое существо, еще живущее среди людей.

И вот она оказалась на вершине утеса, в том самом месте, где он нависал над рекой; она подошла к его краю, подняла оставленную там ею накануне арфу, и грустным голосом, лишавшим разума тех, кто слушал ее, принялась петь свою неизменную печальную балладу. Но на этот раз, закончив пение, она прижала арфу к груди, устремила взор к небу и, бросившись вниз, с развевающимися на ветру волосами стала медленно падать, но не так, как падает в пропасть человеческое тело, а как взлетает голубка; в тот же миг сопровождавшие ее стражники громко закричали, однако прекрасная Лора уже исчезла в волнах.

Охранники вернулись к епископу и рассказали ему о случившемся; и тогда епископ, покачав головой, увенчанной митрой, приказал отслужить мессу за упокой души несчастной безумицы, хотя сам он мало надеялся на действенность этой мессы, ибо знал, что самоубийство — это преступление, которое Бог почти никогда не прощает.

И правда, несколько дней спустя ему сообщили, что люди снова видели прекрасную Лору на вершине ее утеса и от ее нежной красоты и нежного пения снова погибли лодочники; ну а поскольку у него не было никаких сомнений в том, что она бросилась в реку, он подумал, что на этот раз речь действительно идет о каком-то колдовстве, и велел позвать к нему ученейшего звездочета, сведующего в магии.

Изучив расположение светил, звездочет заявил епископу, что прекрасная Лора в самом деле умерла, но, поскольку она умерла в смертном грехе, ей суждено возвращаться туда, где она находилась при жизни, и что она будет возвращаться туда до тех пор, пока ей не встретится юный рыцарь, который заставит ее забыть о ее первой любви.

Епископ был слишком благочестив, чтобы противиться предначертаниям небес; однако он велел объявить во всеуслышание, чтобы все остерегались феи Лоры, ибо в наказание за свои грехи несчастная безумица превращена в злую колдунью; и никто ни на миг в этом не усомнился, ибо нежные песни, какие она пела прежде, звучали теперь в ее устах как злая насмешка, и если какой-нибудь лодочник разбивался о камни у подножия ее скалы, то в ответ на его предсмертные крики слышались раскаты ее хохота: так по ночам в лесу ухают совы в ответ на крики заблудившихся путников.

Так продолжалось более века; епископ умер. Поколение, знававшее бедную Лору, постепенно ушло, передав рассказ о ней следующему поколению, а затем сменились четыре других поколения, передавая из уст в уста историю о том, как появилась здесь эта злая колдунья, которую можно увидеть сидящей, словно призрак, на ее скале и раскаты хохота которой можно услышать всякий раз, когда какая-нибудь сбившаяся с пути лодка переворачивается кверху дном в ночном мраке.

Прошло еще более ста лет; и вот однажды вечером, в те времена, когда в Германии правил император Максимилиан, а недоброй памяти Родриго Лансоль Борджа был папой в Риме, какой-то молодой охотник, заблудившийся в долине Лигренкопф, внезапно добрался до выхода из нее и оказался на берегу Рейна.

То был один из тех теплых летних вечеров, когда прохлада прозрачных вод влечет к себе; поэтому утомленный долгим путем молодой охотник спешился, чтобы искупаться. Но, прежде чем войти в реку, он, желая указать своей свите, где его следует искать, протрубил в рог; и тотчас же сыгранная им мелодия повторилась так отчетливо, что рыцарь решил, будто ему отвечает какой-то оруженосец; он подал тогда второй сигнал, который был снова повторен с такой точностью, что молодого человека стали одолевать сомнения; наконец, после третьей попытки он покачал головой, говоря себе:

"Должно быть, это эхо!"

И, положив рог на землю, он разделся и бросился в воду.

Вальтер, так звали молодого купальщика, был сыном пфальцграфа; ему едва минуло восемнадцать лет, но он уже слыл не только самым красивым, но и самым храбрым и самым ловким из молодых сеньоров, живущих на рейнских берегах от Майнца до Нимвегена.

И потому при виде этого прекрасного юноши, над которым она стала насмехаться, вторя звуку его рога, и который, если так можно выразиться, отдался ее власти, фея Лора внезапно ощутила в своем сердце чувство, угасшее в нем, как ей казалось, навсегда; но, обманывая себя самое, она приписала свое беспокойство жалости. Фея Лора заблуждалась: это была любовь.

Что же касается молодого человека, то он заметил ее сидящей на скале и поплыл к ней; фея Лора, с радостью следя за его приближением, принялась напевать старинную балладу, которую уже забыли все вокруг, кроме нее одной; услышав ее голос, Вальтер удвоил усилия, чтобы добраться до подножия скалы. Но фея подумала вдруг, что ее и прекрасного юношу разделяет бездна, поглотившая стольких несчастных; поэтому она прервала пение и скрылась, так что все вокруг погрузилось в мрак и безмолвие.

И тогда Вальтер понял, что ему довелось стать жертвой наваждения, и, ощущая, что помимо воли его влечет какая-то сила, вспомнил о бездне; к счастью, это произошло вовремя, и, благодаря своей силе и ловкости, юноша сумел доплыть до берега; едва выйдя из воды, он увидел своего старого оруженосца Блюма. Тот услышал, как трижды прозвучал рог, и прибежал на зов.

Вскоре Вальтер и старый оруженосец присоединились к свите, после чего все охотники двинулись по направлению к замку. Каждый из них весело рассказывал по пути о совершенных им за день подвигах, и только Вальтер ехал, в задумчивости склонив голову на грудь: он думал о дивном видении, которое показалось лишь на миг, но оставило в его душе столь неизгладимое впечатление.

Назавтра и во все последующие дни тщетно смотрели рыбаки на утес феи Лоры: ее не было там видно. Но зато с того самого дня что бы ни предпринимал Вальтер, все ему удавалось; его словно охранял добрый дух, помогая ему преодолевать все препятствия.

И в самом деле, если небо затягивалось тучами, угрожая страшной бурей, то стоило Вальтеру выйти за порог, как в ту же минуту небо прояснялось. Когда кто-то рассказывал о появившемся в округе необъезженном скакуне и Вальтер, по своему обыкновению, требовал, чтобы этого скакуна привели к нему, то стоило ему оседлать коня, как тот превращался в кроткую овечку. Стоило юноше почувствовать жажду, как перед ним открывался источник с чистой и прозрачной водой; стоило ему утомиться, как он обнаруживал ложе из цветов…

Так что теперь на берегах Рейна не говорили ни о чем другом, кроме его ловкости и удачи; пущенная им стрела поражала любую цель, будь то орел, парящий высоко над землей, или лань, убегающая в самую густую чащу; его соколы были самыми отважными, а его псы — самыми верными.

Но вот однажды, когда его свора преследовала косулю и, чтобы догнать ее на крутых тропах, по которым она мчалась, юному охотнику пришлось спешиться, он заблудился и, хотя местность была ему знакома, никак не мог отыскать дорогу; ему казалось, что вследствие какого-то необъяснимого колдовства, которое он смутно ощущал, все окружающее предметы приняли иные очертания.

Однако, словно подталкиваемый неведомой силой, Вальтер продолжал двигаться вперед. Скоро до него донеслись звуки арфы, и, полагая, что рядом, должно быть, находится какой-то замок, он двинулся туда, откуда лились эти звуки. Но, по мере того как он двигался вперед, звуки удалялись, раздаваясь при этом достаточно близко, чтобы он не переставал их слышать, но при этом оставаясь слишком далеко, чтобы он мог видеть музыкальный инструмент, который издавал их.

Так он шел с того часа, когда спустилась тьма, и до самой полуночи. В полночь он оказался почти на вершине горы, возвышавшейся над Рейном: слева и справа от молодого охотника бежала по долине река, напоминавшая широкую серебристую ленту. Вальтер взобрался на вершину горы и увидел, что там, на самом высоком ее пике, сидит женщина.

Женщина эта держала в руках арфу, звуки которой привели его сюда; нежный свет, наподобие предрассветного, окутывал ее, словно она могла дышать лишь воздухом, отличным от земного; и улыбалась она такой дивной улыбкой, что эта улыбка таила в себе все — от первого признания в любви и вплоть до клятвенных обещаний наслаждения.

В то же мгновение Вальтер узнал таинственное существо, которое ему уже довелось увидеть в ту ночь, когда он плавал в Рейне; первым его порывом было подойти ближе, но, сделав несколько шагов, он остановился, ибо вспомнил все, что ему рассказывали о Лорелее; затем, будучи человеком набожным, он благочестиво осенил себя крестным знамением, и в тот же миг свет погас, а та, что его излучала, вскрикнула и исчезла как тень.

Но, скрывшись из вида, она продолжала теперь жить в мыслях Вальтера; в его ушах беспрестанно звучала мелодичная музыка, которая привела его на вершину скалы, а стоило ему закрыть глаза, как он вновь видел окутанную дивным сиянием прекрасную фею, которая наградила его столь нежной улыбкой.

И Вальтер впал в глубокую печаль, ибо рядом с этим видением, постоянно присутствующим в его мыслях, ни одна женщина не казалась ему красивой; и поскольку, не отдавая себе в этом отчета, он понимал, что грезы его устремлены к тому, чего нет на этом свете, всякий раз, когда его спрашивали о причине такой грусти, он качал головой, вздыхал и указывал пальцем на небо.

И вот однажды отец Вальтера объявил ему, что нужно готовиться к отъезду в Вормс, где находился двор императора Максимилиана: речь шла об объявлении войны королю Франции, и император призывал под знамена своих самых отважных рыцарей. Глаза Вальтера тотчас же заискрились радостью при мысли о том, что он сможет стяжать славу на этой войне, и он ответил отцу, что готов тронуться в путь.

Однако уже на следующий день он впал в привычную свою печаль. Снова и снова он слушал звуки, которые не мог расслышать никто другой, снова и снова его взор словно следовал за видением, которое ускользало от всех других взоров, и старый оруженосец, видя эту постоянную озабоченность своего господина, изо всех сил старался ускорить приготовления к отъезду, надеясь на целительную перемену мест.

Но накануне того самого дня, которого с таким нетерпением ждал старый Блюм, Вальтер послал за ним. Оруженосец поспешил на зов своего молодого господина и нашел его еще более мрачным и удрученным, чем обычно; однако Вальтер, по своему обыкновению, протянул руку старому оруженосцу и сказал ему, что у него есть желание, прежде чем покинуть родные рейнские берега, в последний раз половить рыбу в реке, и спросил, не хочет ли тот сопровождать его.

Блюм, не раз разделявший это удовольствие со своим молодым господином, не нашел в такой просьбе ничего необычного; он распорядился погрузить снасти в лодку, а Вальтер приказал, чтобы лодка ждала их напротив деревушки Урбар.

То был один из тех чудных весенних вечеров, когда вся природа, пробуждаясь от сна, дышит гармонией, как если бы все, сотворенное Богом, пело хвалу Всевышнему теми голосами, какими Господь наделил не только человека и все живое, но и все изначальные стихии; ветер издавал необычные мелодии; вечер был напоен неведомыми ароматами; речная гладь, как зеркало, отражала небосвод; падающие звезды, рассекая лазурь среди повсеместно царящего спокойствия, походили на дождь, беззвучно падавший на землю.

Старый Блюм забросил сети; но Вальтер, вместо того чтобы заняться рыбной ловлей, смотрел на небо, и лодка, оставшаяся без рулевого, сама по себе поплыла по течению. Внезапно хорошо знакомая мелодия достигла слуха молодого графа; он опустил глаза и все с того же места увидел фею Лору, с арфой в руках сидящую на скале.

Она явилась ему так в третий раз, но теперь, поскольку он сам пришел сюда, разыскивая ее, он не помышлял о бегстве; напротив, он взялся за весла и стал грести по направлению к ней. При этом неожиданном движении лодки, которое потревожило сети, Блюм поднял глаза и увидел, что лодка движется прямо к бездне.

Он попытался тогда вырвать весла из рук Вальтера; но было слишком поздно, и, хотя тот отдал ему их без всякого сопротивления, течение было столь бурным, что, несмотря на все усилия старого оруженосца, лодку несло в пропасть. Уже слышен был рев бездны, призывавшей свою жертву; Блюм выпустил из рук весла и повернулся к Вальтеру, надеясь, что если он прыгнет вместе с ним в воду, то они еще смогут доплыть до берега; но Вальтер простирал руки к волшебному видению, которое, казалось, скользило по склонам горы и приближалось к нему. Блюм заклинал его не бросаться навстречу своей гибели, но Вальтер оставался глух и недвижим. Старый слуга хотел схватить его поперек тела и кинуться с ним в воду, но Вальтер оттолкнул его. Тогда верный оруженосец, видя, что он не сможет его спасти, решил умереть вместе с ним, а поскольку Вальтер и не помышлял о молитве, Блюм встал на колени посреди лодки и стал молиться за них обоих.

А лодка все приближалась к пропасти, и рев пучины становился все сильнее и сильнее; в темноте было видно, как из воды выступают черные камни, о которые разбивалась пена, и каждый из них казался бедному Блюму безобразным чудовищем, поднявшимся на поверхность реки, чтобы поглотить его.

Тем временем фея Лора, окутанная мягким светом, который, казалось, она сама излучала, будто алебастровая статуя с горящим внутри нее огнем, приближалась к юноше, нежно улыбаясь ему и простирая к нему руки, тогда как он протягивал к ней свои; вот уже она спустилась с утеса и, легкая как облачко, будто скользила по воде; наконец, Блюм почувствовал, как лодка трясется и дрожит, словно живое существо, предчувствующее свою гибель. Он поднял глаза и увидел, что они находятся среди скал, в нескольких шагах от бездны. Вальтер и фея Лора вот-вот должны были соединиться; внезапно он почувствовал, что лодка, как будто влекомая рукой великана, проваливается в речную пучину; он лишь успел перекреститься и препоручить свою душу Господу, ибо, ударившись головой о камень, почувствовал, что теряет сознание, и решил, что ему пришел конец. Когда сознание вернулось к нему, было уже совсем светло и он лежал на песке у подножия скалы.

Бедный оруженосец начал искать и звать Вальтера; но ему отвечало лишь насмешливое эхо, доносившееся со стороны скалы Лорелеи; тогда он решил вернуться в замок, но, пройдя три четверти пути, встретил старого графа: обеспокоенный отсутствием сына, тот отправился на его поиски. Блюм бросился к его ногам и в знак траура накрыл голову плащом.

Но в конце концов ему пришлось все объяснить графу: он рассказал, как дважды его юный хозяин ускользал от феи Лоры и как на третий раз он сам отправился на ее поиски. На мгновение граф застыл, словно это горе раздавило его, но ни одна слезинка не упала из его глаз, ни один стон не вырвался из его уст. Помолчав, он произнес:

— Тот, кто приведет мне эту дьявольскую колдунью, будет по-королевски вознагражден.

— Ну, если так, монсеньор, — воскликнул Блюм, — позвольте мне попытаться сделать это, и, клянусь душой моего юного господина, или я добьюсь успеха, или расстанусь с жизнью!

Граф кивком показал, что он согласен исполнить просьбу старого слуги, и, вернувшись в замок, затворился там; весь день он не показывался больше на людях и не вызывал к себе слуг; однако через двери часовни доносились его рыдания.

Когда же наступил вечер, Блюм выбрал среди латников графа тех, на кого, как он считал, ему можно было положиться: он решил подняться вместе с ними на скалу, а подножие ее окружить менее храбрыми воинами, так что, если фея Лора попытается убежать, она окажется между ними и рекой. Сделав все эти приготовления, он смело поднялся на вершину скалы.

Ночь была такой же темной, как и та, когда Вальтер совершил подобное восхождение; Блюм достиг первой вершины, где тогда остановился молодой граф; затем, вновь подбадривая солдат, он преодолел последний подъем. Оказавшись на вершине горы, он увидел фею Лору, которая сидела на скале, устремив свой нежный взор на реку.

И хотя в этом зрелище не было ничего пугающего, охваченные ужасом латники отказались идти дальше; но старый оруженосец, вместо того чтобы разделить с ними страх, ощутил, как усиливается его ненависть к обольстительнице, похитившей его молодого господина; и, видя, что, несмотря на все его приказы схватить фею, солдаты не осмеливаются сделать ни шагу вперед, он один приблизился к ней и крикнул:

— О проклятая колдунья! Тебе пришла, наконец, пора расплатиться за все зло, какое ты причинила людям!

Услышав его голос и эту угрозу, фея спокойно подняла голову и со своей кроткой улыбкой взглянула на Блюма.

— Чего ты хочешь, старик? — спросила она у него. — И что ты надеешься сделать мне, ведь я всего лишь тень?

— Чего я хочу? — ответил ей Блюм. — Я хочу, чтобы ты отдала мне тело моего юного господина, которого ты увлекла на дно Рейна. Что я надеюсь сделать? Я надеюсь отомстить тебе за его смерть и за смерть многих других, погибших до него в той же пучине, которая поглотила его.

— Юный граф уже не принадлежит земле, — прошептала сладкоголосая фея, — юный граф — мой супруг. Он речной царь, а я речная царица; он увенчан короной из кораллов, ложе его из песка, смешанного с жемчугом; у него прекраснейший дворец из лазури и с хрустальными колоннами; он так счастлив, как никогда не был бы счастлив на земле, и так богат, как никогда не был бы богат, унаследовав отцовское состояние, ибо он владеет всеми богатствами, какие поглотил Рейн со дня творения и вплоть до нынешнего дня. Так возвращайся же к его отцу и скажи ему, что он не должен оплакивать сына!

— Ты лжешь, злая фея, — отвечал Блюм, — ты хочешь избежать моей мести; но тебе не удастся меня обмануть; ты в моей власти, и, если только я не увижу моего господина и он сам голосом или знаком не подтвердит мне то, что сказала ты, знай, пробил твой последний час. Так что готовься следовать за мной.

И он обнажил свой меч и сделал шаг вперед по направлению к фее; но она властно произнесла, протянув к нему руку:

— Постой!

Расстегнув висевшее у нее на шее ожерелье, она сняла с него две жемчужины и бросила их в реку. В то же мгновение река забурлила, и две огромные волны странной, фантастической формы, какую обычно приписывают морским коням, взмыли вверх радом со скалами до самой вершины горы, и на гребне одной из них восседал прекрасный юноша с бледным лицом и длинными ниспада-ющими волосами, который показался старому Блюму похожим на его молодого господина, и потому он оцепенел от ужаса.

Тем временем обе волны поднялись настолько высоко, что они замочили босые ноги феи; и тогда прекрасная Лора села на гребень второй волны, взяла за руки юношу и поцеловала его. Затем волны начали медленно опускаться, и, видя, что фея от него ускользает, Блюм вознамерился догнать ее. Но тут юноша посмотрел на него и сказал, улыбнувшись:

— Блюм, передай моему отцу, чтобы он не оплакивал меня, ибо я счастлив.

С этими словами он вернул супруге поцелуй, и они вдвоем скрылись в реке.

С этого дня никто не видел больше Лорелею, и лодочники уже не боялись пения сирены. От нее осталось лишь насмешливое эхо, которое по четыре или пять раз повторяет звуки рога или национальную тирольскую мелодию, которую кормчий непременно пропоет, проплывая мимо скалы Лорелеи.

ГОСПОДИН ФОН МЕТТЕРНИХ И КАРЛ ВЕЛИКИЙ

Крайности сходятся. После бедняжки Лорелеи, ставшей жертвой собственной любви, идут семь девственниц, ставших жертвами собственной строгости; эти семь девственниц были семью сестрами, которые развлекались тем, что заставляли юных красавцев умирать от любви. Святой Николай, по всей видимости с давних пор покровительствовавший юношам, обратил этих девственниц в семь выступающих из воды камней, которые непременно показывают проезжающим мимо девушкам, чтобы излечить их от подобной болезни, случись им ею заразиться.

Оставив позади Обервезель с его высокой башней и Рейнскую Пруссию, мы возвратились в герцогство Нассау, покинутое нами совсем недавно. Замок Гутенфельс, стоящий над Каубом и разрушенный в 1807 году, возвышается и над караульней, так или иначе сохраненной в память о Густаве Адольфе: оттуда он отдавал приказы в ходе сражения, которое было дано им испанцам, пытавшимся помешать ему переправиться через Рейн. Почти напротив этой караульни, посредине Рейна, высится массивное сооружение необычной формы, которое издали напоминает стоящее на якоре судно, готовое спуститься вниз по течению. Это замок Пфальц, куда поднимаются по узкой лестнице и где пфальцские принцессы разрешались от бремени. Теперь, когда уже нет больше Рейнского пфальцграфства, этот замок принадлежит герцогу Нассау. Колодец, выдолбленный в скале и не сообщающийся с рейнскими водами, питается источником, который лежит в двадцати футах ниже речного дна.

В ста шагах выше Пфальца виднеется Бахарах, который может вызывать любопытство путешественника тремя своими достопримечательностями: в нем интересны его развалины, его das Wilde-Gefahrt и его вино. Развалины — это руины церкви Вернера; das Wilde-Gefahrt, или Бешеный проход, — это нечто вроде водоворота, который образует река и который почти не опасен в хорошую погоду, но страшен в ненастные дни; и наконец, вино, которое император Венцеслав ценил так высоко, что за четыре большие бочки этого вина он даровал вольности городу Нюрнбергу. Кстати, благодаря скале, находящейся между островом Бахарах и правым берегом реки, можно заранее определить, каким будет качество этого замечательного напитка. Если с июля по сентябрь вершина скалы выступает из воды, что случается лишь в годы сильной засухи, урожай можно покупать на корню; если же, напротив, скала остается под водой, то тем самым ценители вина заранее извещены, что им придется подождать до следующего года.

Что же касается руин церкви, о которых мы вскользь упомянули, то, даже при всей их обветшалости, они остаются чрезвычайно посещаемым местом паломничества; своей славой они обязаны чудесам, которые святой Гвер-нард творил не только при жизни, но, к тому же, и после смерти. Когда евреи, пытавшиеся заставить его отречься от христианской веры, убили его в Везеле и бросили в Рейн, мертвое тело, вместо того чтобы плыть вниз по течению, поднялось до Бахараха, и на следующий день после убийства, когда убийцы думали, что труп должен был находиться по крайней мере в Кобленце, святого обнаружили лежащим на берегу, напротив того места, где затем была построена посвященная ему церковь: казалось, он просто спит.

Впрочем, по мере того как вы поднимаетесь вверх по Рейну, легенды перестают быть одной лишь поэзией и обретают материальное воплощение; дело в том, что берега реки постепенно понижаются, а горы, увенчанные старинными замками, сменяются склонами, покрытыми виноградниками, и потому, миновав замок Зонек, разрушенный в 1282 году Рудольфом Габсбургским и восстановленный родом фон Вальдек, который, угаснув, оставил угасать и свое родовое гнездо; замок Фалькенбург, разрушенный в то же самое время и, как и его сосед, восстановленный в начале XIV века пфальцграфом, затем доставшийся архиепископу Майнцскому, а после перешедший в руки его кредиторов; и наконец, замок Рейн-штейн, имеющий более счастливую судьбу, чем два предыдущих, и обязанный своей давней славой легенде о Ку-но фон Фалькенштейне и его невесте, а своей нынешней славой — покровительству, которое оказывает ему принц Фридрих Прусский; и потому, повторяю, самое лучшее, что может сделать человек с поэтической душой, миновав эти три замка, — это расстаться со своим проводником и взять в советчики какого-нибудь разъездного приказчика из известного торгового дома в Кёльне или Майнце, чтобы выяснить у него, какие местные виноградники здесь следует посетить. И тогда, в зависимости от того, предпочитает ли путешественник красное вино белому или же белое вино красному, ему предстоит сделать выбор межд^ Ингельгеймом, который заложил Карл Великий, или Йоханнисбергом, из которого извлекает выгоду г-н фон Меттерних.

Первое из двух этих знаменитых и дважды вошедших в историю памятных мест, которые встречаешь на своем пути, это Йоханнисберг — выдвинутая вперед крутая возвышенность Таунуса, обращающая на себя внимание своей округлостью и террасами спускающаяся почти до уровня реки. Именно на этих террасах произрастает виноград, из которого изготавливают знаменитый шато-йоханнис-берг, пользующийся столь высокой репутацией, что, будучи весьма слабыми ценителями вин, мы все же не считаем возможным обойти его вниманием и не уделить несколько строк его истории.

На прославленной горе Бишофсберг, или Йоханнис-берг (то есть на горе Епископа, или горе Святого Иоанна — это уж кому как нравится ее называть), прежде стоял монастырь, основанный в 1109 году Рутхардом II, архиепископом Майнцским. В ИЗО году, то есть спустя двадцать один год после основания монастыря, архиепископ превратил его в аббатство, которое процветало в течение четырех столетий, пока, наконец, в 1552 году оно не было сожжено Альбрехтом Бранденбургским. Пожар этот, разрушивший монастырь, повлек за собой его упразднение в 1587 году; ну а то, что осталось от его зданий, было окончательно разрушено шведами во время Тридцатилетней войны.

Но не монастыри и не аббатства, а виноградники составляли богатство горы Святого Иоанна. Поэтому в 1641 году основная часть горы была отдана в залог имперскому казначею Губерту фон Блейману за 50 000 флоринов, то есть примерно за 66 000 франков, а поскольку эта сумма так никогда и не была возвращена, то в 1716 году князь Фульды унаследовал права на эту землю. Начиная с этого времени прославленный виноградник стали использовать с соблюдением всех правил виноделия, и потому продукция с шестидесяти трех арпанов его площади, попавшей в руки нового владельца, составляла пятнадцать или шестнадцать бочек, а иногда двадцать три или даже двадцать четыре бочки. А так как каждая бочка содержит тысячу триста бутылок вина и в самые выдающиеся годы, какими были, например, 1779-й и 1783-й, бутылка продавалась за 12 флоринов, другими словами, почти за 24 франка, то понятно, что доход от этих шестидесяти трех арпанов стоил затраченных усилий. И потому, когда в 1803 году аббатство Фульда было упразднено, принц Оранский не преминул заявить о своих правах на эти бесценные земли; к несчастью, едва он успел отведать производимое там вино, Наполеон их у него отобрал, как позднее он поступит с Голландским королевством, и подарил их маршалу Келлерману, вероятно в память о его блестящей атаке при Маренго. Герцог де Вальми удерживал эти земли в своей собственности вплоть до 1816 года, когда австрийский император, у которого, в отличие от Наполеона, естественно, не было причины испытывать к маршалу чувство признательности, отобрал их у него и передал г-ну фон Меттерниху, получившему их как ленное владение и с условием выплаты десятой части дохода от них. Знаменитый дипломат расширил сады, поднял на целый этаж жилую часть замка и приказал расписать стекла в часовне своими гербами. Может быть, он хотел показать этим хрупкость прав на то, чем владеет человек?

Помимо склонности к дипломатии и земледелию, господин князь фон Меттерних питал также страсть к автографам. Его продолжавшиеся в течение тридцати лет отношения со всеми европейскими монархами, кое-кто из которых был обязан ему своей короной, с легкостью позволили ему собрать достаточно хорошую коллекцию писем королей и императоров, и тем более, разумеется, писем всех тех мелких князей, государства которых по восемь или десять раз проходили через его руки. Кроме того, поскольку у него никогда не было недостатка в одах немецких поэтов и сонетах итальянских импровизаторов, ему больше нечего было желать по части поэзии, но вдруг он заметил, что во времена, когда пресса становится мощной силой, ему следовало бы иметь хоть несколько автографов журналистов. А так как в Италии и в Германии, где издается множество газет, из-за цензуры нет журналистов, ему пришлось прибегнуть к помощи Франции. Господин Жюль Жанен был одним из тех, кто получил письменную просьбу соперника г-на де Талейрана, составленную по всем правилам аристократической вежливости, которая является его отличительной чертой.

Господин Жюль Жанен тотчас же взял в руки перо и со свойственным ему остроумием написал следующий лаконичный автограф:

"Получено от господина князя фон Меттерниха двадцать четыре бутылки первосортного йоханнисберга.

Париж, 15 мая 1838 года".

Месяц спустя журналист получил от г-на фон Меттерниха двадцать четыре бутылки йоханнисберга, доставку которых он заранее подтвердил распиской, проявив тем самым доверие, несомненно оцененное князем.

Господин фон Меттерних бережно хранил остроумный автограф Жанена. Что же касается Жанена, то я сомневаюсь, что он сохранил вино г-на фон Меттерниха.

Ингельгейм, напоминающий йоханнисберг и производимый в небольшом поместье, может похвалиться, невзирая на невысокую оценку, какую дают ему знатоки вин, не менее аристократическим происхождением, чем его соперник, ибо, хотя его и не продает князь, виноградник там был заложен императором. Это Карл Великий, заметив превосходное расположение тамошних земель, перевез туда виноградные лозы из лучших орлеанских виноградников, и, отвечая его надеждам, виноград выиграл от такой пересадки на все сто процентов. Император был весьма рад подобному успеху, ибо после Ахена любимым местом его пребывания стал Ингельгейм, или Дом ангела. Вот при каких обстоятельствах этот замок был назван столь поэтичным и божественным именем.

В 768 году Карл Великий вознамерился построить себе дворец, господствующий над Рейном, и в 774 году такой дворец был построен. Это было великолепное здание — наполовину крепость, наполовину замок, — которое поддерживали пятьдесят мраморных и пятьдесят гранитных колонн. Мраморные колонны прислал туда из Рима и Равенны папа Стефан III, а гранитные колонны дворца были высечены из камня, добытого в Оденвальде. И вот, видя, что строительство новой императорской резиденции столь успешно завершено, Карл Великий решил созвать там сейм. В соответствии с этим решением, все окрестные князья и сеньоры были приглашены на это великое торжество.

Ночью, которая предшествовала сейму, императору, едва он заснул, явился ангел и произнес такие слова: "Карл, встань и укради". Карл Великий тотчас же проснулся и почувствовал, что его спальня наполнена неземным ароматом. Но, поскольку слова, произнесенные ангелом, показались ему не очень-то сочетающимися с Божьими и церковными заповедями, он решил, что все это ему пригрезилось, и снова погрузился в сон.

Но стоило императору закрыть глаза, как перед ним снова предстало то же видение и ангел, храня на лице строгое выражение, какое подобает посланцу, имеющему право удивляться тому, что его приказу не подчинились, во второй раз и строгим голосом произнес те же слова, которые, как показалось императору, он неверно истолковал. Карл Великий тотчас же открыл глаза и увидел, что по его спальне разлито небесное сияние, которое стало мало-помалу угасать, пока, наконец, не исчезло совсем.

Однако слова эти по-прежнему казались столь странными, что он все еще сомневался, следует ли ему подчиниться такому приказу, и, вновь опустив голову на подушку, в третий раз задремал. Но и на этот раз ему явился тот же ангел, однако теперь выражение его лица было таким устрашающим и повторил он свое приказание таким повелительным тоном, что император, которого было не так-то легко напугать, задрожал от ужаса и мгновенно проснулся. И снова комната была наполнена тем же неземным ароматом и все вокруг было залито ярким сиянием, но теперь к тому же у его изголовья стоял ангел, и только когда ангел убедился, что император поверил в подлинность его присутствия, он расправил свои золотые крылья и исчез. На этот раз у Карла Великого не оставалось уже ни малейших сомнений в том, что приказ этот дан ему свыше, ибо невозможно было представить, что вестник, отличавшийся столь неземной красотой, — посланник ада.

Теперь Карл Великий больше не колебался; он тотчас же поднялся, ощупью оделся, досадуя на этот приказ свыше, вынуждающий его в такие немолодые годы заняться таким постыдным ремеслом. Но император, подобно Аврааму, был готов пожертвовать Богу все, даже собственную честь. Поэтому он облачился в латы, опоясался мечом, взял в руку шлем, словно собираясь командовать одним из тех военных походов, тяга к которым была у него соразмерна с отвращением, какое он испытывал к полученному приказу; наконец, он покинул опочивальню и, выйдя на галерею, откуда открывался вид на все окрестности, помедлил, чтобы решить, с какой стороны подступиться к краже, одна мысль о совершении которой приводила его в замешательство.

Ночь, впрочем, была безлунной, что весьма удобно для подобного дела, но, как ни вдохновляла его темнота, император чувствовал себя столь неуверенно на новом для него поприще, что, хотя он уже почти час расхаживал взад и вперед по галерее, ни одна мало-мальски здравая мысль так и не пришла ему в голову, как вдруг он увидел, что кто-то похитил его шлем, положенный им на перила. Император принялся повсюду искать его, смотрел и внутри галереи, и снаружи ее, но тщетно: шлем исчез.

Кража была дерзкой, что указывало на ловкость вора; а если вор был так ловок, то в подобных обстоятельствах он мог бы дать императору полезный совет. И потому Карлу Великому показалось, что эта кража — проявление еще одной милости небес, которые сжалились над ним, увидев его растерянность. И тогда он громко произнес:

— Пусть тот, кто украл мой шлем, предстанет передо мной, и, даю свое королевское слово, вместо наказания он получит вознаграждение в сто дукатов.

Тотчас же прямо на галерее раздался пронзительный смех, и Карл Великий увидел, как из-под скатерти, покрывавшей стол, показался придворный карлик, который приблизился к нему и протянул ему шлем, ожидая, что император положит туда обещанную сумму

— Ах, это ты, бесстыдный воришка, — воскликнул Карл Великий, — я должен был догадаться, что только ты способен на такое, и, вместо того чтобы так неосмотрительно пообещать тебе сто дукатов, мне следовало приказать, чтобы тебя дали сто розог.

— Да, повелитель, — сказал карлик, — это обошлось бы дешевле, что правда, то правда; но честный человек должен держать свое слово. Вот твой шлем, а где же мои сто дукатов?

— Ты сейчас их получишь, но прежде дай мне хороший совет.

— Ты обещал сто дукатов за шлем, а не за совет, — возразил карлик, — дай мне сто дукатов в награду за шлем, а совет ты получишь даром.

Карл Великий протянул руку, чтобы схватить наглеца, осмелившегося так дерзко говорить с ним; но карлик заметил этот жест, с быстротой молнии прыгнул на перила и с проворством и быстротой обезьяны стал карабкаться вверх по одной из колонн, пока не добрался до капители и не сел верхом на один из украшающих ее листьев. Там он принялся распевать песню на слова и мелодию собственного сочинения. Вот эта песня:

"Уменя уже есть шлем, прекрасный шлем, шлем, украшенный королевской короной: этот шлем обошелся мне в сто дукатов.

Л теперь я постараюсь получить за такую же цену меч и латы, и тогда какой-нибудь император, который никогда не изменяет своему слову, посвятит меня в рыцари.

Л потом, когда я стану настоящим рыцарем, у меня будет длинный меч с острым клинком, и я отправлюсь в путь по горам и долам, верша правосудие, ибо в землях Германии и Франции велика нужда в правосудии.

Но, увы, где мне отыскать такого императора, который никогда не изменяет своему слову и потому посвятит меня в рыцари?"

Звон кошелька, упавшего на каменные плиты пола, прервал импровизацию певца: карлик понял, что его нравоучение возымело нужное действие, спустился с карниза и, желая поднять кошелек, направился в его сторону, поглядывая то на него, то на императора.

— Да иди же сюда, пройдоха, — произнес Карл Великий, — и ничего не бойся. Ты мне нужен.

— Ну, если я тебе нужен, это другое дело, — сказал карлик, — тогда я тебя больше не боюсь.

— Я бы хотел что-нибудь украсть, — сказал Карл Великий.

— Незавидное ремесло, — ответил карлик, — особенно когда имеешь дело с людьми, которые все обещают, а слово не держат; так что поверь мне: раз уж ты имел несчастье родиться человеком честным, то и оставайся им!

— Да говорю же тебе, что я хочу что-нибудь украсть, — ответил император, и в его голосе послышалось раздражение, ибо ему надоели философские разглагольствования собеседника.

— Ну, если ты твердо решил этим заняться, то тут и сказать нечего. А что именно ты хочешь украсть?

— О! Вот этого я и не знаю, — ответил Карл Великий. — Я хочу кого-нибудь обокрасть, причем немедленно, сегодня же ночью.

— Черт возьми! — воскликнул карлик. — Ладно, давай кого-нибудь обворуем.

— Но кого? — спросил Карл Великий.

— Смотри, — ответил карлик, протягивая руку, — ты видишь эту лачугу?

— Да, — ответил император.

— Так вот, там есть чем поживиться. Хотя с виду она выглядит бедной, в ней хранятся сто флоринов; крестьянин, который в ней живет, вот уже почти десять лет работает с пяти утра до восьми вечера, и, обрабатывая землю, сумел скопить эти деньги. Дверь закрывается плохо, а славный малый спит крепко, так что, как видишь, обокрасть его будет легко.

— Негодяй! — вскричал Карл Великий. — Ты хочешь, чтобы я отобрал у бедняги плоды его десятилетнего труда, деньги, политые его потом!

— Я-то ничего не хочу, — возразил карлик. — Ты попросил у меня совета, я тебе его дал, и весь разговор.

— У кого-нибудь другого, у кого-нибудь другого! — воскликнул Карл Великий.

— Ты видишь этот загородный дом? — спросил карлик, указывая пальцем в другом направлении.

— Да, вижу, — ответил император.

— Это дом богатого торговца, и ты найдешь там уже не флорины, а дукаты, и счет пойдет не на сотни, а на тысячи.

— И, наверное, он заработал подобное состояние, давая деньги в рост и торгуя с обвесом? — спросил Карл Великий.

— Вовсе нет, — ответил карлик. — Совсем напротив, и для себя, и для других он считает настолько точно, что честность его вошла в поговорку, и так уж случилось, что честность дала ему то, чего другие добиваются мошенничеством.

— Как, мерзавец! — воскликнул император. — Ты хочешь, чтобы я разорил человека, сколотившего себе состояние столь достойным путем?

— Я ничего не хочу, — ответил карлик. — Это ты, напротив, хочешь кого-нибудь обокрасть. Я лишь называю тебе тех, у кого есть деньги, вот и все.

— Да, верно, я хочу обокрасть кого-нибудь, — промолвил император, — но не бедного хлебопашца и не предприимчивого торговца; я бы предпочел обокрасть какого-нибудь разжиревшего от безделья, разбогатевшего на поборах аббата, который только и делает, что спит, ест да пьет. Вот кого я хотел бы обокрасть, если тебе угодно знать!

— Черт возьми! — воскликнул карлик. — Для начинающего сказано неплохо. Но если ты обкрадешь такого человека, ты, тем самым, все равно будешь обкрадывать бедняков, ибо он сумеет на следующий же день отнять у них вдвое больше того, что ты заберешьу него.

— Ну, тогда, — сказал император, — я хотел бы обокрасть одного из тех мерзавцев-рыцарей, которые живут грабежом и разбоем и которые предают тех, кому они должны служить, и угнетают тех, кого они должны защищать.

— Ну, тогда это другое дело, — сказал карлик, — что ж ты сразу не объяснил. Я помогу тебе. Видишь вот тот укрепленный замок?

— Да, — ответил Карл.

— Так вот, он принадлежит сеньору Ардериху, самому большому разбойнику, которого носила земля со времен короля Аттилы и лжепророка Магомета.

— Тем лучше, — сказал император.

— Но это будет непросто. Сон у него чуткий, а рука тяжелая. Там мы рискуем заработать синяки да шишки.

— Тем лучше, тем лучше, — сказал император.

— Ну что ж! Тогда пойди и надень другие латы, темные как ночь, в которой нам предстоит красться. Пойди и возьми короткий кинжал вместо этого длинного меча. Меч — оружие, которым пользуются днем, чтобы поразить цель издалека. Ночью же бьешь лишь то, чего касаешься. Глазами тебе служит рука, и глаза эти должны быть как можно ближе к клинку. Иди и возвращайся, а я подожду тебя здесь и посчитаю свои дукаты, чтобы удостовериться, что счет верен.

Император не заставил повторять эти слова дважды; он пошел в свои покои и вскоре вернулся, одетый в кольчугу из вороненой стали, облегавшую его тело, как камзол, и закрывавшую его голову, как капюшон. Кроме того, на поясе у него висел широкий, короткий и острый кинжал наподобие римского меча. Карлик осмотрел его с головы до ног и одобрительно кивнул.

— Итак, — сказал Карл Великий, — в путь!

— В путь! — отозвался карлик.

Они вдвоем вышли из дворца и по самой короткой дороге, то есть через поля, двинулись к замку Ардериха.

По пути Карлу попался межевой столб, которым была отмечена граница поля; он вырвал его из земли и взвалил себе на плечо.

— На кой черт ты это делаешь? — спросил карлик.

— А ты думаешь, что мы обнаружим дверь открытой? — ответил император.

— Нет, конечно, — ответил карлик.

— Ну так вот, я несу то, чем мы ее вышибем.

Карлик расхохотался.

— Все так, — сказал он, — причем первым же ударом ты поднимешь на ноги весь гарнизон, и что тогда ты сможешь унести? Испуганную курицу, спрятавшуюся в канаве? Я полагал, повелитель, что ты лучше смыслишь в таких делах.

— Как же тогда нам действовать? — спросил Карл, слегка пристыженный своей неопытностью.

— Предоставь это мне, — сказал карлик.

Карл бросил столб и продолжил путь, не произнеся ни слова.

Когда они подошли к двери, то, как и предполагал Карл, она оказалась закрыта. Тогда он взглянул на карлика, словно спрашивая его, как следует поступить; карлик знаком показал ему, что он должен держаться как можно ближе к двери, а сам взобрался на смоковницу, которая росла во рву, затем, опираясь на нее, ухватился за стену и стал карабкаться вверх, цепляясь руками и ногами за выемки между камнями; добравшись до зубцов стены, он скрылся из виду. Через минуту Карл услышал, как скрипит ключ в замке: дверь начала тяжело, но бесшумно поворачиваться на петельных крюках, а затем приоткрылась ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель мог пройти человек. Карл протиснулся в щель, карлик с теми же предосторожностями закрыл дверь, и воры оказались во дворе замка.

— Вот туда ты должен идти, — произнес карлик, указывая на лестницу, ведущую в покои замка, — а я пойду сюда, — продолжил он, указывая на конюшню.

— А почему ты не идешь со мной? — спросил Карл.

— Потому что я тоже должен сделать свое дело, — ответил карлик.

И он побежал, встав на четвереньки, как собака, на тот случай, чтобы, если его заметят, в нем не признали бы человека, пересек двор и проник в конюшню.

Самоуверенность карлика задела самолюбие Карла Великого; он как можно тише поднялся по лестнице, вошел в покои замка и, благодаря свету луны, как раз в этот миг появившейся на небе, добрался до комнаты, за которой находилась спальня Ардериха и его супруги. Оказавшись там, он протянул руку, чтобы понять, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться, и нащупал окованный ларец, в котором, подумалось ему, могли храниться деньги или драгоценности. В эту минуту конь хозяина замка заржал так громко, что Карл вздрогнул.

— Эй! — воскликнул Ардерих, мгновенно проснувшись. — Что там творится у меня в конюшне?

— Да ничего, — послышался голос его жены, — это конь заржал.

— Мой конь не имеет привычки ржать ни с того, ни с сего, — возразил Ардерих, — должно быть, кто-то чужой пытается отвязать его.

— Да кому это понадобилось отвязывать твоего коня?

— Кому-кому! Конечно же, вору!

При этих словах Карл услышал, как Ардерих встает с постели и берет в руки меч. Он тотчас отступил в глубь комнаты и при свете луны увидел, как Ардерих прошел мимо него. Карл стоял в своем углу, проклиная карлика, и на всякий случай держа руку на гарде кинжала.

Через минуту хозяин вернулся.

— Ну, — спросила жена, — что там произошло в конюшне?

— Да ничего, — ответил Ардерих, — но вот уже три или четыре ночи подряд мне не спится.

— А не спится тебе потому, наверное, что ты что-то замышляешь?

— Это так, — ответил владелец замка.

— И что же ты замышляешь?

— Теперь я могу тебе это сказать, — ответил Ардерих, — потому что уже почти настал тот день, когда наш план должен осуществиться. Завтра я и одиннадцать других графов, баронов и сеньоров собираемся убить короля Карла, потому что он не дает нам быть у себя полновластными хозяевами, а мы устали сносить это и не желаем больше терпеть.

— Ну-ну! — тихо произнес Карл Великий.

— Боже мой! — в отчаянии воскликнула хозяйка замка. — Но если ваш заговор провалится, вы все пропали.

— Этого не может быть, — ответил ей муж, — мы связаны между собой самой страшной из клятв; завтра, приглашенные вместе с остальными на сейм, мы войдем во дворец, не вызывая ни у кого подозрений; мы будем хорошо вооружены, а он будет безоружен; мы окружим его трон, нанесем ему удары, и он падет мертвым.

— А кто еще участвует в заговоре?

— Вот этого я не могу сказать даже тебе; но наша клятва, подписанная кровью, находится здесь, в соседней комнате: она спрятана в шкатулке, стоящей на столе.

Карл протянул руку: шкатулка стояла именно там, где указал Ардерих.

— Ах! — воскликнула хозяйка замка. — Дай-то Бог, чтобы все это хорошо кончилось!

— Аминь, — произнес владелец замка.

И он опять уснул; еще какое-то время раздавались вздохи его жены, но скоро ее тихое и ровное дыхание присоединилось к храпу мужа: оба они были охвачены крепким сном.

Тогда Карл взял шкатулку, положил ее под мышку, прошел через все залы, спустился по лестнице и вышел во двор. Там он увидел карлика, который барахтался на спине боевого коня владельца замка; конь ржал и бил копытами о землю, словно считая недостойным для себя подчиняться столь жалкому наезднику. Но славный император вспрыгнул на коня, и, как только тот ощутил на себе тяжесть мужчины и понял, с каким опытным наездником ему приходится иметь дело, он сразу же сделался кротким, как овечка. Тогда Карл схватил карлика за ворот, посадил позади себя и поскакал галопом.

Прибыв в свой замок, Карл Великий открыл украденную им шкатулку и нашел там клятву двенадцати заговорщиков, подписанную их кровью. Тотчас же он разбудил стражу и приказал, чтобы на одном из дворов поставили одиннадцать виселиц обычного размера, а двенадцатую выше, чем остальные, и велел наверху каждой виселицы прибить табличку с именем одного из двенадцати заговорщиков, причем на самой высокой — имя главного заговорщика, Ардериха.

Затем, поскольку в замок вели два входа, он приказал впускать всех приглашенных баронов через одну дверь и вести их через примыкавший к ней двор, а заговорщиков впускать через другую дверь и отводить во двор, где были установлены виселицы.

Все было исполнено согласно приказу Карла Великого, так что, увидев всех собравшихся баронов, он рассказал им о затевавшемся против него заговоре, показал им клятву, подписанную кровью двенадцати заговорщиков, и спросил их, какую кару те заслуживают; и все бароны единодушно ответили, что заговорщики заслуживают смерти.

Тогда Карл Великий велел открыть окна, выходящие на второй двор, и бароны увидели двенадцать заговорщиков, повешенных на двенадцати виселицах.

И в память о небесном видении, которому он был обязан жизнью, Карл Великий назвал дворец, где ему явился ангел, Ингельгейм, или Дом ангела.

Стоит подняться выше Ингельгейма, как горы исчезают, долина расширяется почти насколько хватает глаз, а Рейн разливается, как огромное озеро. За спиной у вас остается самая живописная его часть, слева вы видите замок Бибрих, а перед собой, на самом горизонте, город Майнц, словно преграждающий течение реки.

Бибрих — это резиденция герцога Нассау. Утром того самого дня, когда мы проплывали мимо замка герцога, его высочество прибыл туда после собрания сейма, длившегося всего час, поскольку монарх открыл и закрыл его в течение одной речи. Вот это краткое приветствие, с которым он обратился к палатам сейма:

"Господа! Нас в герцогстве Нассау примерно триста пятьдесят тысяч душ.

Со времен римлян и до наших дней мои предшественники и предшественники моих предшественников издали примерно триста пятьдесят тысяч законов, то есть по одному закону на человека, что мне кажется вполне достаточным. Поэтому советую вам придерживаться наших старых законов, а не сочинять новые.

Что же касается моего цивильного листа на этот год, то, поскольку у меня еще осталось около половины той суммы, за которую вы проголосовали в прошлом году, нет смысла заниматься этим вопросом до наступления следующего года.

Засим, господа, молю Господа, чтобы он хранил вас под своей святой защитой".

И с этими словами собрание сейма было закрыто.

Так на деле осуществляется в Германии парламентский образ правления.

Через десять минут, миновав Бибрих, мы пришвартовались к причалу в Майнце.

По прибытии туда мы первым делом посетили Плацпа-радную площадь, где недавно поставили памятник Гутенбергу, отлитый в Париже по модели Торвальдсена. Мне очень жаль изобретателя книгопечатания: он явно заслуживал большего и немного выиграл, сменив песчаник на бронзу.

Впрочем, мне следует поставить себе в упрек, что я тоже содействовал появлению на свет этого посредственного творения. Когда все меры поощрения, какие обычно оказывают на подписчиков, были исчерпаны, возможно, еще и потому, что итог подписки был неосмотрительно предан гласности, оставался еще недостаток в 8 000 франков; и тогда кому-то пришла в голову мысль дать представление, сбор от которого пойдет на покрытие этой суммы, и выбор пал на французскую пьесу, незадолго до этого переведенную на немецкий язык. Пьеса эта называлась "Кин".

Сбор превысил на две тысячи франков дефицит, который он должен был восполнить, что, само собой разумеется, следовало приписать патриотизму жителей Майнца.

Я трижды обошел статую, чтобы укрепиться в своем мнении, и вернулся в гостиницу, полностью в нем утвердившись.

Два часа спустя мы ехали по направлению к Франкфурту.

ФРАНКФУРТ

Неоценимое преимущество немецких дорог состоит в том, что, когда едешь по ним, спится лучше, чем на постоялых дворах. Поэтому, выехав из Майнца, я воспользовался превосходным состоянием здешних дорог, чтобы вознаградить себя за ужасное устройство здешних кроватей. Ведь начиная с Бонна я не сомкнул глаз.

Не помню, в котором часу мы приехали во Франкфурт. Я проснулся внезапно, разбуженный австрийцем, который теребил меня за плечо, требуя предъявить документы. С тех пор, как с одним из них приключилась неприятная история, австрийцы неумолимы в том, что касается паспортов.

Вольный город Франкфурт, который в своем качестве вольного города состоит под охраной одного прусского и одного австрийского полков, через посредство двух своих бургомистров изъявил желание, чтобы был арестован знаменитый вор, который во время осенней ярмарки демонстрировал свое мастерство в ущерб как местным жителям, так и приезжим. И поскольку ярмарка подходила к концу, а вор, несмотря на все усилия полиции так и не был пойман, часовые получили приказ усилить надзор и заставлять всех, кто покидает город, проходить через караульное помещение, чтобы можно было внимательнейшим образом удостовериться в том, что их паспорта в порядке, а описание, приведенное в паспорте, совпадает с внешностью, ростом и особыми приметами владельца; приняв эти меры и отдав распоряжения начальникам обоих полков, городские власти, удовлетворенные собственной прозорливостью, спокойно улеглись спать.

Но с вором дело обстояло иначе: бедняга был чрезвычайно обеспокоен, поскольку природа наградила его весьма примечательной внешностью, сделав таким образом затруднительным пользование паспортом, выписанным для кого-нибудь другого, а не для него самого. Тем не менее он пересмотрел все свои документы; однако среди пяти или шести имевшихся в его распоряжении паспортов не нашлось ни одного, который удовлетворил бы его настолько, чтобы он рискнул пройти с ним проверку в караульном помещении. И тогда вор решил идти без паспорта, как простой горожанин, вышедший на прогулку.

В итоге он явился к воротам Аффентор, которые охранялись австрийским караулом, и попытался пройти через них вразвалку, поигрывая тросточкой. Но часовой, получивший приказ, крикнул во все горло: "Стой, кто идет?"

— Горожанин! — ответил вор.

— Команда "Вперед!", — приказал часовой.

От подобного приглашения, сопровождавшегося чисто военным жестом, который не оставлял ни малейшего сомнения относительно намерений часового, отказаться было невозможно.

— Я тут, — сказал вор, приблизившись.

— Ваш паспорт! — потребовал часовой.

— Мой паспорт? — ответил вор, делая вид, что он как нельзя более удивлен этим вопросом. — У меня его нет.

— Ну что ж, — сказал часовой, возвращая ружье в исходное положение, — вам очень повезло, что у вас его нет. Вот если бы он у вас был, я должен был бы провести вас в караульное помещение, где стали бы проверять, совпадает ли описание примет с вашим лицом, и на это ушло бы добрых полчаса; но раз у вас нет паспорта, это меняет дело. Проходите.

Вор поспешил воспользоваться столь любезно данным ему разрешением.

Что же касается нас, то, похоже, наша внешность не вызвала в отношении наших особых примет никакого недоверия, и потому мы отделались получасовым ожиданием, после чего экипаж довез нас до дверей гостиницы "Римский император", где я благополучно завершил ночь, столь удачно начатую в дилижансе.

Наутро, проснувшись, я подошел к окну; из него открывался вид на Цайль, самую красивую улицу Франкфурта. Прямо над моей головой находился помпезного вида император, в намерения которого входило изображать то ли Карла Великого, то ли Людовика Баварского, что ему явно не удавалось; справа и слева от меня стояли самые роскошные дома Франкфурта. По этому первому взгляду у меня сложилось высочайшее мнение о вольных городах.

Я спустился в общий зал; на обеденных столах, как это принято повсюду в Германии, было указано время обслуживания — час дня и четыре часа дня, что дает возможность каждому постояльцу обедать в привычное для него время. За столом, где едят в час дня, сидят одни немцы, и, наоборот, в четыре часа обедают исключительно англичане и французы.

У меня в запасе оставалось два часа, и я осведомился, как пройти к Рёмеру, или к ратуше. В этом здании, как известно, избирали императоров.

Франкфурт, что на старонемецком означает "Франкский брод", своим происхождением обязан императорскому замку, который был построен у того самого места, где Майн можно перейти вброд. Первое упоминание о нем в истории связано с церковным собором, который проходил там в 794 году и на котором было отменено поклонение царям-волхвам. Что касается дворца Карла Великого, то от него не осталось и следа; однако археологи утверждают, что он стоял точно в том месте, где позднее была выстроена церковь святого Леонарда.

После Людовика Доброго и вплоть до прекращения династии Каролингов Франкфурт оставался столицей Восточно-Франкского королевства; три Оттона один за другим возводили вокруг него крепостные стены, а при Людовике Баварском, его непосредственном покровителе, город достиг почти что своих нынешних размеров. К тому же, начиная с 1152 года, именно во Франкфурте избирали римских императоров, пока в 1356 году Карл IV не издал Золотую буллу, ставшую основным законом империи. Эта знаменитая булла, написанная на сорока пяти листах пергамента и начинавшаяся словами "Отпе regnum in se divi-sum desolabitur^[40]", еще хранится в архивах ратуши. Свое название она получила от золотой пластины, которая покрывала и до сих пор покрывает сургучную печать, чтобы та оставалась неповрежденной. Два века спустя монархи уже не только избирались во Франкфурте, но и проходили здесь церемонию коронации, что придало городу дополнительный вес.

Так, с переменным успехом, Франкфурт управлялся как муниципально-имперский город вплоть до того самого момента, когда, после бомбардирований его французами во время революционных войн, он в одно прекрасное утро был передан Наполеоном в руки князя-примаса Карла фон Дальберга и превратился в столицу Великого герцогства Франкфуртского; наконец, 9 июня 1815 года актом Венского конгресса Франкфурт был превращен в место заседания сейма Германского союза, и столица Великого герцогства Франкфуртского снова оказалась вольным городом.

Благодаря новой конституции, жители Франкфурта имеют право на четверть голосов в сейме, остальные три четверти принадлежат трем другим вольным городам — Гамбургу, Бремену и Любеку.

В ответ на эту честь Франкфурт обязан предоставлять в распоряжение Германского союза 750 солдат, а в годовщину Лейпцигского сражения стрелять из пушек. Претворение в жизнь этого последнего обязательства сначала встретило некоторые трудности, ибо с 1808 года у вольного города больше не было внешних укреплений, а с 1813 года — пушек. Но, воспользовавшись первым порывом воодушевления, власти объявили сбор средств для покупки городу двух четырехфунтовых пушек. Благодаря этому добровольному проявлению щедрости, вольный город, проявляя чисто бухгалтерскую точность, в установленный день производит огонь и дым, как это было вменено ему в обязанность Священным союзом.

Что же касается укреплений, о них больше нет и речи: франкфуртцам довелось увидеть, как вместо старых стен и илистых рвов поднялся, словно изящный и благоуханный пояс, прекрасный английский сад, по которому можно обойти вокруг всего города, прогуливаясь по песчаным дорожкам под сенью великолепных деревьев. Так что теперь Франкфурт с его белыми, фисташковыми и розовыми домами походит на огромный букет камелий, обрамленный вереском. Посреди этого прелестного лабиринта, куда каждый день к пяти часам приходят толпы горожан со своими семьями, высится гробница бургомистра, которому пришла в голову мысль о такого рода благоустройстве города.

Хотя мне было весьма любопытно посетить эту крепостную аллею, как ее называют, я не хотел уходить из ратуши, не увидев зал Императоров. Мне удалось обнаружить кого-то вроде привратника, который стал подниматься передо мной по лестнице, держа в руках связку ключей, и открыл для меня этот зал, носящий сегодня название зала Сената. Одна из особенностей этого зала, в котором выставлены портреты всех императоров, от Конрада до Леопольда И, состоит в том, что архитектор, создавший этот зал, сделал там как раз столько ниш, сколько в будущем оказалось императоров, так что, когда был избран Франц II, все ниши в зале были уже заняты и их не хватило для нового цезаря. Тут поднялся великий спор, стали выяснять, куда же поместить портрет вновь избранного императора, но в 1806 году старая Германская империя рухнула под грохот пушек Ваграма, и тем самым придворные вышли из весьма затруднительного положения.

Таким образом, архитектор сумел точно предугадать число императоров, которых нужно было там разместить: сам Нострадамус не сумел бы сделать это лучше.

От Конрада до Фердинанда I, то есть от 911 до 1556 года, коронация происходила в Ахене. В 1564 году, с Максимилиана II, началась череда императоров, короновавшихся во Франкфурте.

После церемонии, происходившей в кафедральной церкви святого Варфоломея, которая более известна под простым названием Собора, вновь избранный император в сопровождении курфюрстов шел в городскую ратушу, и поднимался в большой зал, чтобы видеть, как завершатся церемонии, принятые в подобном случае, и участвовать в них.

Трирский, майнцский и кёльнский курфюрсты помещались у первого окна, если смотреть слева направо.

Император в парадном облачении, с императорской мантией на плечах, с короной на голове, со скипетром и державой в руках, помещался у второго окна.

У третьего окна стоял балдахин, под которым находились архиепископ и духовенство.

Четвертое окно предназначалось для послов от Богемии и Пфальца.

Пятое — для саксонского, бранденбургского и брауншвейгского курфюрстов.

В ту минуту, когда в окнах появлялась эта сиятельная ассамблея, вся площадь взрывалась криками и приветствиями.

Эта площадь заслуживает особого описания.

В самой ее середине досками огораживалось пространство, где целиком зажаривали быка.

По одну сторону от этой кухни находился фонтан; над ним высился двуглавый орел, из одного его клюва лилось красное вино, из другого — белое.

С другой стороны, на три фута высоты, возвышалась груда овса.

Когда все окна оказывались занятыми, когда император, архиепископ и курфюрсты занимали места в соответствии со своим положением, раздавался звук трубы, и главный конюший выезжал верхом, пускал свою лошадь до самой подпруги в овес, наполнял им серебряную меру, опять поднимался в зал и подносил эту меру императору.

Это означало, что конюшни наполнены кормом.

Потом второй раз звучала труба, и главный стольник выезжал верхом, наполнял вином два кубка — один красным, другой белым — и подносил их императору.

Это означало, что погреба полны вином.

Затем в третий раз раздавался звук трубы, и главный резальщик выезжал верхом, отрезал кусок от бедра зажаренного быка и подносил его императору.

Это означало, что кухни полны яствами.

Наконец, в четвертый раз раздавался звук трубы — выезжал верхом главный казначей; в руке он держал мешок, в котором были смешаны серебряные и золотые монеты, и бросал эти серебряные и золотые монеты народу.

Это означало, что казна полна.

Шествие главного казначея служило сигналом к началу сражения: его вели между собой люди из народа, расхватывавшие овес, вино и бычатину. Обычно мясникам и погребщикам первым позволялось осаждать и захватывать кухню, причем голова быка считалась самой почетной добычей в драке. Победа считалась за той партией, которой удавалось захватить именно голову; и еще сегодня погребщики показывают в дворцовых погребах, а мясники на своем рынке головы, которые их предки отвоевали в приснопамятные дни коронаций.

Тщательнейшим образом осмотрев погреба и рынок и поприветствовав потомков погребщиков и преемников мясников, я направился к набережной, дошел по ней до Майнлуста и, выйдя через соседние ворота, оказался в прекрасных садах, о которых шла речь выше и которые на самом деле изумительны. Я дошел по ним до ворот Бокен-гейма и вернулся в город. Поскольку мне было известно, что я нахожусь на родине Гёте и дом этого великого поэта должен находиться где-то неподалеку от квартала, куда мне довелось попасть, я подошел к достопочтенному господину, державшему в руке трость с золотым набалдашником и пересекавшему театральную площадь, и как можно вежливее спросил его, не говорит ли он по-французски.

— Говорю ли я по-французски, сударь? — переспросил он. — Банкир обязан говорить на всех языках, а я банкир, хотя и отошедший от дел.

Я поклонился ему со всем уважением, какое мне свойственно испытывать к представителям этого достойного класса общества, и, когда он ответил на мой поклон, спросил:

— В таком случае, сударь, не доставите ли вы мне огромное удовольствие, указав на дом Гёте?

— Дом Гёте? Дом Гёте? — дважды произнес славный господин, приложив руку к подбородку и изо всех сил роясь в памяти. — Дом Гёте? Гм-гм! Сударь, это должно быть, либо какая-то обанкротившаяся, либо еще совсем неизвестная фирма, поскольку я такой не знаю.

— Тогда тысяча извинений, что я вас обеспокоил.

— Не за что, сударь, всегда к вашим услугам.

И мы разошлись, оставшись в восторге друг от друга. Достойный человек дал мне больше, чем я у него просил.

Вернувшись в гостиницу "Римский император", я спросил у коридорного лакея, где находится дом Гёте, и узнал, что это дом, обозначенный буквой F, № 74, на улице Грос-сер-Хиршграбен, что, как я полагаю, означает "улица Большого оленьего рва".

Говорю это вскользь, чтобы избавить путешественников от неудобств, какие доставляют чересчур долгие поиски.

ЕВРЕЙСКАЯ УЛИЦА

Тотчас же после обеда я возобновил свои поиски и, поскольку теперь мне было известно название улицы, на которой находится дом Гёте, справлялся только о ней. И хотя, по подсчетам, Франкфурт может похвалиться тем, что всего в нем имеется 217 улиц, каждый прохожий, к счастью, знал ее, так что скоро я оказался перед буквой F, № 74.

Эта буква и этот номер обозначают дом, если и отличающийся от соседних домов, то лишь тем, что над его дверью красуется семейный герб, герб пророческий, цвета которого, правда, невозможно распознать, ибо тот, кто его вырезал, был плохо знаком с геральдикой, но самая выступающая часть которого — это лента, украшенная тремя лирами.

Именно в этом доме Гёте написал одну из частей "Вер-тера".

Вне сомнения, Гёте — один из величайших гениев, причем принадлежащий не только Германии, но и всему человечеству. Он оставил шедевры в каждой отрасли литературы. Его романы "Вертер" и "Вильгельм Мейстер" — настоящее чудо; "Гец фон Берлихинген" и "Граф Эгмонт" не уступают драмам Шекспира. "Коринфская невеста", "Рыбак" и "Фульский король" стоят в одном ряду с лучшим из того, что создали самые великие поэты древности и нашего времени. "Фауст" не имеет себе равных ни на одном языке, и удивительное дело, несмотря на все это, Гёте жил в уважении и благополучии; он отыскал одновременно и государя, и народ, которые поняли его еще при жизни; он стал свидетелем собственной славы, как если бы его творчество уже прошло испытание веками; поэтому, когда он умер, отягощенный годами и почестями, все, казалось, пребывали в изумлении, что его постигла общая участь, ибо его привыкли считать бессмертным.

Гёте был первым, кто дал новых сестер семейству ангелов, созданных Шекспиром. Клерхен, Миньона и Маргарита — создания столь же целомудренные в своем самопожертвовании, столь же чистые в любви, столь же великие в своем падении, как и Дездемона, Джульетта и Офелия. Вся наша драматургия прошла школу двух этих творцов, создавая образы страстных женщин или робких девушек, но даже не мечтая вывести на сцену нечто похожее на аристократическую возлюбленную Отелло или на бедную любовницу Фауста.

На углу улицы, где стоит этот священный дом, висела афиша вечернего спектакля: играли "Гризельду".

Улица, по которой я пошел, по своему обыкновению, наугад, привела меня прямо к кафедральному собору. Это здание неправильной формы, которое окружено со всех сторон заслоняющими его домами и над которыми высится незавершенная колокольня: строительство его, начатое Ка-ролингами, было закончено, а вернее, прервано в XVI веке. Собор выглядит несколько странно из-за огромного количества украшающих его гербовых щитов, которые делают его похожим скорее на фехтовальный зал, чем на храм. В нем находятся два примечательных надгробия.

Кроме того, там можно увидеть башенные часы, шедевр механики, имеющие, на мой взгляд, большое преимущество перед часами, которые идут неправильно, ибо они просто не ходят.

В соборе ко мне присоединился хозяин гостиницы, который вышел из дома исключительно ради того, чтобы отыскать меня и предоставить себя в мое распоряжение на весь оставшийся день. Я попросил его отвести меня на Еврейскую улицу.

Во Франкфурте, как и повсюду, Еврейская улица — это самый грязный, но одновременно и самый живописный квартал города. Улица, где живут евреи, еще и сегодня такая же, какой она была в XV веке. Еврей — я имею в виду чистокровный еврей, настоящий еврей — никогда не станет сносить дом, пока в нем еще можно жить. Если дом дал трещины, хозяин их заделывает, если дом наклонился набок, он ставит подпорки. Такой еврей испытывает ужас перед любыми нововведениями. Любое изменение пугает его; он любит видеть перед собой предметы, на которые смотрели его предки.

Тем не менее около сорока пяти лет тому назад одно событие сильно потревожило этот еврейский муравейник. В 1796 году Журдан в течение двух дней и двух ночей бомбардировал город; большая часть снарядов попала на Еврейскую улицу, где было сожжено и разрушено более ста домов. Это происшествие повлекло за собой если и не создание новой улицы, то, по крайней мере, расширение прежней.

Эта улица, как и раньше, заканчивалась воротами, которые запирали в определенный час и возле которых ставили часового. Любой задержавшийся еврей должен был платить штраф; но с 1819 года все эти меры притеснения, к счастью, были упразднены; евреи, которые могли иметь прежде лишь один дом на специально отведенной для них улице, получили право селиться где угодно и владеть таким количеством домов, какое им заблагорассудится. Этим улучшением своего положения они обязаны прежде всего своему единоверцу г-ну фон Ротшильду; однако, вопреки тому, что происходит обычно с теми, кто творит добро, г-на фон Ротшильда во Франкфурте обожают.

И все же существовали привычки, которые г-н фон Ротшильд не мог перебороть, несмотря на все его увещевания, и нерасположение, которое он не мог преодолеть, несмотря на все свои настояния: то были привычки его собственной матери и ее нерасположение ко всем новшествам комфорта и роскоши, которые она в высшей степени презирала. Она так и не пожелала переехать из своего небольшого дома в гетто ни в один из дворцов, возведенных ее сыновьями, будь то в Париже, Лондоне, Вене или даже в самом Франкфурте. Она так и не пожелала проехаться в карете, она так и не пожелала изменить свой образ жизни, и ослепительное богатство ее сыновей, повсюду выставленное напоказ, так и не смогло озарить ее своим золотым отблеском.

Впрочем, происхождение этого богатства столь же любопытно, сколь и достойно уважения. Князь Гессен-Кас-сельский, вынужденный в 1795 году покинуть свои владения и не знавший, кому доверить сумму в два миллиона, попросил совета у одного из своих друзей, и тот порекомендовал ему еврея, с которым у него были деловые отношения, как самого честного из известных ему людей. Князь Гессен-Кассельский пригласил еврея к себе и вручил ему названную сумму. Еврей спросил, даются ли эти деньги ему на хранение или для того, чтобы пустить их в рост. Князь, которого торопило время, ответил ему, что он может делать с ними все что угодно, и ограничился тем, что попросил у него расписку. Тогда еврей покачал головой и попросил забрать эти деньги назад, пояснив, что, если князь Гессен-Кассельский будет задержан и в бумагах у него найдут эту расписку, она послужит поводом для преследований того, кто взял эти деньги на хранение.

Без расписки он ручается за их сохранность, но с распиской ни за что не отвечает. Князь минуту колебался: еврей производил впечатление честного человека, но все же сумма была достаточно велика, чтобы предпринять какие-нибудь меры предосторожности. Однако доверие одержало верх над страхами; князь вручил еврею деньги, а затем отправился в изгнание вместе с другими князьями, своими собратьями.

Но вот в 1814 году Парижский договор более или менее вернул князьям то, чем они владели накануне всех этих великих потрясений государств, потрясений, сокрушивших с 1795 по 1814 годы столько престолов; князь Гессен-Кас-сельский вернулся к себе в столицу. В его отсутствие Наполеон превратил ее в столицу королевства, поэтому князь был весьма удовлетворен состоянием, в котором он застал город.

Однажды утром ему доложили, что его хочет видеть какой-то еврей; князь Гессен-Кассельский ответил, что если еврей обращается к нему с просьбой, то ему следует подать ее в письменном виде министрам. Еврей ответил, что дело, о котором он пришел побеседовать с князем, касается лишь самого князя, и потому он может говорить только с ним лично. Тогда его провели к князю.

Князь узнал его: та же одежда, чуть более поношенная; то же лицо, чуть более постаревшее; та же шевелюра, чуть более поредевшая; та же борода, чуть более поседевшая. Еврей поклонился.

— Черт побери! — сказал ему князь. — Это ты! Я и не рассчитывал увидеть тебя снова. Ну, и что ты мне скажешь? Что кто-то нашел и украл мои деньги? Да, мой добрый малый, это несчастье. Но, благодаря Господу и Священному союзу, я не слишком обеднел и могу позволить себе лишиться двух миллионов, на которые, впрочем, и не рассчитывал.

— Это не совсем так, монсеньор, — ответил еврей, кланяясь после каждого слова. — Хвала Богу Израиля, никто не тронул ваши два миллиона; но ваше высочество дали мне разрешение пустить их в рост.

— А, понимаю, — сказал князь, — ты так хорошо пустил их в рост, что все потерял. Ничего не поделаешь! Эти проклятые годы были пагубны для коммерции.

— Не совсем так, ваше высочество. Два миллиона не потеряны.

— Как, — воскликнул князь, — ты принес мне мои два миллиона?

— Это не совсем так, монсеньор; я принес вам не ваши два миллиона, я принес вам шесть миллионов. Когда с деньгами хорошо обращаются, они приносят доход.

— Хорошо, а сколько ты возьмешь себе?

— Мне причитается небольшая доля, маленькие комиссионные, мои шесть процентов; но они не входят в эту сумму. Впрочем, вы посмотрите кассовые книги, монсеньор, они в порядке.

— Но как же, черт тебя подери, ты ухитрился заработать четыре миллиона?

— Ну, разными мелочами, которые слишком долго было бы перечислять, монсеньор; но вы все увидите в кассовых книгах.

— И ты полагаешь, что я возьму эти деньги? Я возьму свои два миллиона, остальное — твое, я коммерцией не занимаюсь.

— Ваше высочество ошибается: с таким оборотным капиталом, какой находится в вашем распоряжении, вы могли бы браться за большие дела, поскольку, если только с двумя миллионами…

— Верни мне, повторяю, два миллиона, которыми ты распоряжался, и оставь себе прибыль в четыре миллиона.

— Но я же сказал вам, что уже получил свою небольшую долю!

— Ах так! Если ты скажешь еще хоть слово, я вообще ничего не возьму.

— Но, монсеньор, существуют законы, даже для бедных евреев; я заставлю вас взять деньги.

— Взять шесть миллионов, когда я дал тебе всего лишь два? Черт возьми, это уж слишком!

— Нет, — после недолгих раздумий продолжал еврей, — нет, я не могу заставить ваше высочество взять эти шесть миллионов, поскольку вы можете отрицать, что дали мне разрешение пустить ваши деньги в рост, а если вы этого не говорили, то я окажусь виновен.

— Ну, что ж, — сказал князь, — я этого не говорил, я не разрешал тебе пускать в рост мои два миллиона, и, если ты произнесешь еще одно слово, я вчиню тебе иск за незаконное пользование доверенными тебе деньгами.

— Нет правды в этом мире! — сквозь зубы процедил еврей.

— Что ты сказал? — спросил князь.

— Ничего, монсеньор, я сказал, что вы великий государь, а я всего-навсего бедный еврей. Вот ваши два миллиона в обеспеченном векселе на предъявителя в венское казначейство; что же касается четырех миллионов, то, раз вы категорически от них отказываетесь (тут еврей тяжело вздохнул), мне придется оставить их себе.

И еврей вернулся во Франкфурт, унося четыре миллиона и потеряв всякое представление о том, как следует вести дела.

Этим евреем был г-н Ротшильд-отец.

Вот каково происхождение столь огромного богатства, как мне рассказали об этом во Франкфурте; и я воспроизвожу эту историю, поскольку она не только никого не оскорбляет, а напротив, возвышает всех, кто носит это имя.

Впоследствии меня представили г-ну Ротшильду из Франкфурта, который является неаполитанским консулом, подобно тому, как его брат из Парижа — австрийский консул, и я был принят так, как г-н фон Ротшильд всегда обходится с иностранцами — с отменной доброжелательностью. Что же касается его жены, то я ничего не буду говорить о ней, за исключением того, что быть образцом хорошего вкуса и прекрасных манер — привилегия женщин семейства Ротшильд, вне зависимости от того, где они живут — в Лондоне, Париже или Франкфурте.

В завершение визита мой проводник предложил мне посетить еврейскую больницу, построенную и содержащуюся главным образом на деньги г-на фон Ротшилдьда.

Эта больница похожа на все остальные больницы, разве что, наверное, она немного почище. Может быть, она такая, чтобы отбить у франкфуртских евреев желание болеть?

Одно из окон больницы выходит на кладбище. Я ни разу не видел ничего тоскливее, чем этот заброшенный приют мертвых: все надгробные камни там одинаковые, и если где-то на свете существует равенство, то бесспорно оно обретается на этом клочке земли. Здесь живет козел; вне всякого сомнения, это козел отпущения. Пощипывая могильную травку, он, должно быть, исполняет свое предназначение, состоящее в переваривании грехов тех, кто под ней покоится. Впрочем, выполняет он эту работу добросовестно: мне не доводилось еще встречать более жирного и более здорового на вид козла. Если только он не боится призраков, то, по правде сказать, мало кто еще может похвастаться такой привольной жизнью: сменив здесь козла, умершего от старости, он тоже умрет в свой черед от старости. Это та смерть, к которой стремился Арлекин, а Арлекин вовсе не глуп.

Вернувшись в гостиницу, я вспомнил, что аббат Смете снабдил меня письмом к пастору Д… Я отправился к пастору Д…, но оказалось, что он находится на водах в Висбадене. В этом письме содержалась просьба дать мне сведения относительно Занда. Я написал пастору Д… К его ответу прилагалось письмо г-ну Видеману, доктору хирургии, проживавшему в Гейдельберге, на Большой улице, № 111.

ЭКСКУРСИЯ

Окрестности Франкфурта весьма любопытны; особенно интересно небольшое княжество Хомбург, которое заслуживает внимания не столько само по себе, сколько благодаря его французской колонии.

Представьте себе целую протестантскую деревню, изгнанную из Франции во времена отмены Нантского эдикта, то есть примерно в 1686 году, и вывезшую с собой из родной страны обычаи, язык и, по существу говоря, даже одежду того века; для обитателей этой деревни земля вращалась с того времени без пользы; все их знания основываются исключительно на преданиях; они верят, что протестантов по-прежнему преследуют с помощью драгонад, и говорят вам о Кавалье и г-не де Бавиле так, как если бы те умерли вчера; и все это на языке, который не назовешь французским, с такими оборотами речи, какие теперь можно встретить только у Мольера; поэтому, когда слушаешь их разговоры, может показаться, что ты читаешь письма г-жи де Севиньи или Бюсси-Рабютена, лишенные, правда, их остроумия.

Приехав в столицу, от которой французская колония находится на расстоянии примерно одного льё, я увидел двух солдат, прогуливавшихся рука об руку. Поскольку мне никогда не приходилось видеть таких мундиров, какие были на них, я спросил у трактирщика, к каким воинским частям принадлежат эти солдаты.

— Это наша пехота, — ответил он.

— Ах вот как, это ваша пехота.

— Да, сударь. Вчера я бы мог показать вам нашу кавалерию, но наша кавалерия умер этой ночью.

— Как это, ваша кавалерия умер?

— Ну да, уме р. Это был гусар. Мы должны выставлять конфедерации трех солдат: двух пехотинцев и одного кавалериста. Двое пехотинцев перед вами, что же касается кавалериста, то он умер. Но завтра у нас будет новый.

Князь Хомбург, обладающий в своих владениях правом жизни и смерти, является заместителем коменданта крепости Люксембурга, а это означает, что, несмотря на его титул монарха, главный комендант может отправить его под арест, если он провинится по службе.

— Выходит, — продолжал я, — ваш князь один из самых мелких правителей Германии, если он расценивается всего в три солдата?

— Ну что вы, сударь, — ответил трактирщик, — есть и куда мельче: некоторые расцениваются в два солдата, одного солдата или даже в полсолдата.

— Полсолдата? Это как?

— Ну, они договариваются с кем-нибудь, кто обязан выставить полтора солдата. Один предоставляет солдата, а другой снабжает его обмундированием.

Через две недели мы встретили в Бадене князя N… С этим все обстояло еще интересней!

Поскольку он был младшим в семье, ему досталась по разделу лишь деревенька с десятком домов.

Князь продал один за другим эти десять домов, а следовательно, и всех своих подданных, за исключением одного, которого он взял себе в адъютанты. Но, приехав в Баден, он поссорился со своим адъютантом, и адъютант, чтобы насолить ему, подал в отставку; таким образом, он по-прежнему был владетельным князем, но у него не было больше подданных.

От ярости бедный князь рвал на себе волосы. Все его права свелись теперь к возможности колотить свою собаку.

Надеюсь, что в один прекрасный день он так сильно поколотит ее, что бедное животное от этого взбесится и покусает его.

Впрочем, забыл сказать, что, как нам показалось, подданные князя Хомбурга обожают его. Что ж, пусть лучше будет мало тех, кто тебя любит, чем много тех, кто тебя ненавидит.

Экскурсия по Хомбургу придала нам бодрости, и мы решили совершить на следующий день прогулку по Тау-нусу.

Таунус — одна из самых красивых горных цепей, какие мне доводилось видеть. Она наделяет Франкфурт изумительной панорамой горизонта, который днем каждый час меняет краски, а по вечерам постепенно гаснет вслед за лучами заходящего солнца. Некогда в этих горах находились серебряные копи, которые разрабатывали римляне. Порой на здешних склонах находят широкие отверстия, глубокие пещеры, где можно разглядеть следы кирки легионера; кроме того, кое-где здесь видны остатки дороги, которая кажется дорогой гигантов и строительство которой приписывают то Германику, то Адриану, то Карлу Великому.

Мы отправились утром, имея намерение посетить Вин-тернёде с его красивой речкой Ниддой; Зоден с его четырнадцатью минеральными источниками, несколько из которых имеютпривкус чернил; Зельтерс, шипучая вода которого, подслащенная и заправленная лимонным соком, напоминает шампанское, и наконец, Кёнигсфель-ден, или Королевскую скалу.

Несмотря на громкое название, которое они носят, руины Кёнигсфельдена никак не связаны со средневековыми легендами; история сообщает об этой крепости лишь то, что, когда в 1581 году последний отпрыск графского рода, владевшего ею, умер, ее превратили в тюрьму, куда архиепископ Майнцский заключал своих узников. В 1792 году Кёнигсфельденом завладели французы и выдержали там осаду, предпринятую пруссаками, которые в своем стремлении овладеть крепостью вели яростное наступление на нее днем и ночью; но, поскольку в темноте их неточно пущенные ядра терялись, французы, чтобы дать противнику возможность сберечь порох, зажигали фонари и развешивали их на стенах. Пруссаки были так оскорблены этой насмешкой, что сняли осаду; в итоге французы владели Кёнигсфельденом вплоть до 1796 года, а затем взорвали его.

У герцога Нассау спросили, почему он не хочет восстановить крепость, возместив тем самым ущерб, нанесенный французами Кёнигсфельдену.

— Нашли глупца! — ответил он. — Этот замок стоит у них на пути.

Мы уже имели возможность заметить, что герцог Нассау — весьма здравомыслящий человек.

У нас возникло желание пообедать среди этих развалин, которые были делом наших рук. Я побежал в деревню, чтобы раздобыть там какую-нибудь провизию, но это оказалось непросто, учитывая мой уровень владения немецким. Так что я зашел в лавку к цирюльнику, питая надежду, что в ходе своих сношений с подбородками путешественников он имел возможность выучить французский. И я был разочарован лишь наполовину: цирюльник говорил на латыни, на настоящей латыни! До Цицерона он, правда, не дотягивал, но д'Эльвенкура оставил далеко позади. В итоге мы получили почти все, что хотели.

Что же касается цирюльника, то он решительно ничего не пожелал брать в вознаграждение за хлопоты, которые мы ему доставили, и, чтобы он взял хоть что-то, мне пришлось у него подстричься.

Из нашей обеденной залы, которую мы устроили на площадке Кёнигсфельдена, открывался восхитительный вид: слева — Альт-Кёниг, единственная вершина Таунуса, которую альпийский гриф счел достойной того, чтобы свить на ней свое гнездо, и Большой Фельдберг, куда, согласно древнему преданию, удалилась королева Бруне-гильда и где еще показывают ее скит, выдолбленный в скале; наконец, напротив нас, Фалькенштейн, или Соколиный утес, руины которого хранят старинную легенду о рыцаре Куно фон Загене и Эрмангарде.

Эти двое красивых молодых людей любили друг друга; и он, и она были молоды, богаты, знатны и соответствовали друг другу во всех отношениях. Так что они не видели иных препятствий к собственному счастью, кроме взбалмошного характера старого графа фон Фалькен-штейна. Когда рыцарь фон Заген сделал свое предложение, у отца Эрмангарды, вероятно, начались боли в желудке, ибо он вывел того, кто желал стать его зятем, на балкон, откуда открывался вид на все горы, посреди которых стоял замок, получивший название Соколиный утес, ибо, так сказать, добраться до него можно было только на крыльях этой птицы, и повел с молодым человеком такой разговор:

— Вы просите в жены мою дочь? Ну что ж, она ваша, но с одним условием: прорубите в горах дорогу, по которой можно будет подняться верхом вплоть до самого замка, ибо я начинаю стареть и мне тяжело идти в гору пешком.

— Это непросто, — сказал Заген, — ну да все равно! Мои рудокопы — лучшие во всем Таунусе, и я возьмусь за это. Сколько времени вы мне даете?

— Даю вам срок до завтрашнего утра, до шести часов.

Загену показалось, что он ослышался.

— До завтрашнего утра?! — повторил он.

— Ни часом больше, ни часом меньше; завтра утром приезжайте верхом просить руки моей дочери, причем по дороге, по которой я мог бы сопроводить ее верхом в церковь, и Эрмангарда будет вашей.

— Но это невозможно! — воскликнул Заген.

— Для любви все возможно, — со смехом ответил старик. — Итак, до завтра, зять мой.

И он закрыл дверь перед носом несчастного рыцаря.

Заген в задумчивости стал спускаться по опасной тропинке: даже продвигаясь по ней пешком и с великими предосторожностями, трудно было избежать риска сломать себе шею. По пути он то и дело ударял по камням лезвием своего меча, и то, что он видел, казалось ему настоящим проклятием. Гора была сложена из самых твердых пород, из настоящего гранита древнейшей формации.

Так что лишь для очистки совести и чтобы ему не в чем было себя упрекнуть, он направился в сторону своих копей. Подойдя к штольне, он позвал своего старшего рудокопа.

— Вигфрид, — сказал он ему, — ты всегда похвалялся передо мной, называя себя самым умелым среди своих собратьев по ремеслу.

— Я и сейчас могу этим похвалиться, монсеньор, — ответил Вигфрид.

— Хорошо, сколько времени тебе понадобится, чтобы, собрав всех своих рабочих, прорубить от подножия Фаль-кенштейна до его вершины дорогу, по которой можно было бы проехать к замку верхом?

— Ну, — сказал рудокоп, — любому другому потребовалось бы полтора года, я же сделаю это за год.

Рыцарь вздохнул и даже не ответил. Потом он знаком велел старому рудокопу возвращаться к работе и остался сидеть, размышляя, перед входом в штольню.

Он погрузился в столь глубокую задумчивость, что не заметил, как настал час отдыха и все рабочие покинули копи.

Вскоре опустился вечер, а с ним пришло то время суток, когда день еще не угас, а ночь еще не наступила и когда туман, словно облако, поднимается от земли к небу, чтобы затем выпасть росой; но рыцарь видел лишь одно: неприступный замок Фалькенштейн, терявшийся в сказочной дымке, которая окутывала луга.

Внезапно он услышал, что кто-то зовет его по имени, и оглянулся. На верху лестницы, ведущей из нижней штольни наружу, стоял крошечный, высотой в локоть, старичок, волосы и борода которого поседели от времени, но глаза блестели, как у молодого человека.

— Рыцарь Заген! — снова произнес гном.

— Что тебе нужно от меня? — спросил рыцарь, с удивлением глядя на это странное видение.

— Я хочу предложить тебе свои услуги, ибо слышал, о чем ты спрашивал старого рудокопа.

— И что же дальше?

— Я слышал и то, что он тебе ответил.

Рыцарь вздохнул.

— Это славный малый, который хорошо знает свое ремесло, — продолжал гном, — но я-то знаю его еще лучше.

— И сколько же времени тебе потребуется, чтобы проложить дорогу?

— С помощью моих товарищей, разумеется?

— С помощью твоих товарищей.

— Мне потребуется один час.

Рыцарь вскричал от радости:

— Один час! Так кто же ты такой?

— Я старший над кобольдами, которые обитают в недрах гор.

Рыцарь перекрестился.

— О, ничего не бойся, — сказал гном, — мы не вредим людям и не прокляты Богом; мы — одно из невидимых колец, соединяющих землю с небом, однако мы так же высоко стоим над людьми, как люди стоят над животными, и обладаем множеством способностей, которые неведомы подобным тебе.

— И среди этих способностей есть и та, что позволяет проложить дорогу за один час?

— Да, но ты ведь знаешь, ничто не делается даром.

— Что ты имеешь в виду? — обеспокоенно спросил рыцарь.

— Я всего-навсего говорю с тобой на языке, принятом у людей.

— Хорошо. Проси, чего хочешь, и я дам тебе все, что в человеческих силах и что не подвергнет опасности спасение моей души.

— Прикажи, чтобы сегодня же прекратили работу в шахте Святой Маргариты, которая находится уже так близко от моего подземного дворца, что я со своей кровати слышу, как стучат молотами твои рабочие. Я не требую от тебя большой жертвы, ведь ты, должно быть, уже заметил, что жила там иссякает и руда становится бедной.

— И это все?! — вскричал рыцарь.

— Ничего больше, — сказал гном, — и к тому же я возмещу тебе убытки: копай слева от шахты, там, где увидишь лошадиную голову, и ты найдешь две обильные жилы, какие могут обогатить даже короля.

— Тысяча благодарностей, — сказал рыцарь. — С завтрашнего дня ты будешь спать спокойно.

— Обещаешь?

— Слово рыцаря! А ты?

— Слово кобольда!

— А что я должен теперь делать?

— Ничего, иди спать, мечтай о своей красавице, а завтра в пять утра садись на коня — дорога будет готова.

И с этими словами старичок исчез, словно у него под ногами провалилась лестница и он упал в шахту.

Рыцарь вернулся домой, позвал Вигфрида, приказал ему изменить с завтрашнего дня место проведения работ и с нетерпением стал ждать утра.

Когда наступила ночь, он вышел на балкон, откуда открывался вид на Фалькенштейн, и, поскольку тот находился примерно в полульё от него, ничего не услышал, но зато увидел множество слабых огоньков, двигавшихся вверх и вниз по склонам горы, причем их было так много, что они напоминали рой светлячков.

Ну а старый граф фон Фалькенштейн, напротив, услышал сильный шум и подбежал к окну, но ничего не увидел; ему показалось, что тысячи рудокопов роют подножие горы; он слышал, как стучит молот, как вгрызается в землю кирка, как перекатываются камни, и сказал себе:

"Это принялся за работу мой зять. Завтра, когда рассветет, посмотрим, что он успел".

И он преспокойно улегся в ожидании рассвета.

В шесть часов утра его разбудило ржание лошади, и в то же время в спальню радостно вбежала его дочь с криком:

— Отец, отец, дорога проложена, а вот и рыцарь Куно фон Заген, приехавший к вам на своем боевом коне.

Но старый граф не мог поверить в то, что сказала его дочь, и захохотал, пожимая плечами. Однако, услышав во второй раз ржание скакуна, он встал и подошел к окну.

Рыцарь находился во дворе, гарцуя на самом красивом и самом горячем из своих парадных коней. В эту минуту часы на замке пробили шесть.

— Граф, — сказал рыцарь, приветствуя старого сеньора, — надеюсь, вы сдержите свое обещание столь же честно, сколь точно я прибыл к вам на свидание, и сегодня же, по пути в церковь, опробуете дорогу, которую по моему приказу проложили этой ночью.

— Главное для дворянина — его слово, а мое слово дано, — ответил старый граф. — И если дорога и вправду существует, как вы говорите, то моя дочь ваша.

В тот же день из замка Фалькенштейн выехала кавалькада и направилась в церковь Кронберга, спускаясь вниз по вырубленной в скале дороге, которая существует еще сегодня и которую по сей день называют дорогой Дьявола.

После обеда мы взобрались по дороге Дьявола на самую высокую точку этого Соколиного утеса, откуда на горизонте, простирающемся на сто пятьдесят льё, можно насчитать до семидесяти городов, городков и деревень. Помимо гор между Альт-Кёнигом и Фельдбергом, до которых рукой подать, отсюда еще можно разглядеть Изельберг возле Готы, гору Меркур возле Бадена, Донон в Вогезах, Зибенгеберге вблизи Бонна и, наконец, Майн-нер в Нижнем Гессене и Хабихтсвальд возле Касселя.

Посреди этой панорамы высится старый замок Эпштейнов, легенду о котором я охотно рассказал бы, если бы и так не рассказал их уже слишком много.

Мы вернулись через Кронберг, проехав сквозь каштановую рощу, восходящую к XII веку: некоторые из самых старых ее деревьев до сих пор существуют, и это первые каштановые деревья, посаженные в Европе.

Вернувшись в гостиницу, я обнаружил там визитную карточку аббата Сметса, который, как он сообщил мне, приехал сюда отпраздновать свой юбилей; было уже слишком поздно, а вернее, я слишком устал, чтобы в тот же вечер отправиться к нему. И я отложил свой визит на следующее утро.

На следующее утро мне вручили письмо — уже упоминавшийся мною ответ пастора Д… В ту минуту, когда я выходил из гостиницы, появился аббат Смете. Мы обнялись, как старые друзья. Он уже знал, что я так и не нашел пастора Д… Я показал ему полученное письмо; он прочел адрес и, казалось, на мгновение задумался.

— Что такое? — с беспокойством спросил я. — Неужели пастор Д… ошибся? Неужели тот, к кому он меня направляет за сведениями, касающимися Занда, ими не располагает?

— Напротив, — ответил он, — располагает и, наверное, как никто другой.

— Тогда о чем вы задумались?

— Я задумался об истории, которую собираюсь вам рассказать.

— Об истории, имеющей отношение к Занду?

— Нет, но вам следует ее знать.

— Значит, она имеет какое-то отношение к этому письму, раз оно заставило вас задуматься?

— Да, косвенно.

— Дорогой аббат, вы говорите сегодня загадками, словно сфинкс.

— В Гейдельберге вы узнаете разгадку.

— Тогда перейдем к самой истории.

— Вот она: вечером того дня, когда происходила коронация Людовика Баварского, в городской ратуше устроили великолепный бал-маскарад, в котором принимала участие императрица.

На этом балу присутствовал кавалер, который был одет во все черное и лицо которого скрывала черная маска.

Он пригласил на танец императрицу: императрица приняла приглашение, и, пока они танцевали, другая маска наклонилась к уху императора и спросила, известно ли ему, с кем танцует императрица.

"Нет, — ответил император. — Наверное, с каким-нибудь владетельным князем".

"Вовсе нет", — ответила маска.

"С каким-нибудь сеньором, графом или бароном?"

"Берите ниже".

"С простым рыцарем?"

"Еще ниже".

"С оруженосцем?"

"Ниже".

"С пажом?"

"Мимо, ваше величество".

"С младшим оруженосцем?"

"Ниже".

Император покраснел от гнева.

"С конюхом?"

"Еще ниже".

"С вилланом?"

"Если бы так!" — ответил незнакомец, расхохотавшись.

"Но с кем же тогда?" — приглушенным голосом вскричал император.

"Сорвите с него маску, и вы увидите!"

Император приблизился к черному кавалеру, сорвал с него маску, и все узнали палача.

Император обнажил меч.

"Несчастный! — вскричал он. — Препоручи свою душу Господу, ибо сейчас ты умрешь".

"Государь, — ответил палач, опускаясь на колени, — убив меня, вы все равно уже ничего не сможете изменить — императрица танцевала со мной, и, если это оскорбительно для нее, оскорбление уже нанесено. Поступите иначе: посвятите меня в рыцари, и, коль скоро кто-нибудь посмеет посягнуть на ее честь, я отомщу обидчику тем же мечом, каким осуществляю правосудие".

На мгновение император задумался. Потом он поднял голову и произнес:

"Это хороший совет. Отныне ты будешь именоваться не палачом, а последним судьей".

Затем он трижды ударил его плоской стороной меча по плечу и добавил:

"Поднимись. Начиная с этого часа ты будешь последним среди дворян и первым среди бюргеров".

И в самом деле, — продолжал аббат Смете, — с этого времени на всех официальных церемониях, будь то светских или религиозных, палач идет один позади дворян и впереди бюргеров.

— Благодарю вас за эту историю, — сказал я аббату, — она очень занимательная. Но могу ли я узнать, для чего вы мне ее рассказали?

— Вполне может случиться так, что однажды вы окажетесь в обществе потомка черного кавалера, и мне приятно сознавать, что в этом случае вы будете осведомлены, на какие знаки уважения он имеет право как последний из дворян и первый из бюргеров.

— Благодарю вас за эту предосторожность, дорогой аббат, однако надеюсь, что она окажется излишней.

— Как знать… — ответил аббат.

И мы вышли вдвоем, чтобы прогуляться по ярмарке, он — насмешливо улыбаясь, я — пытаясь понять, с какой целью он рассказал мне эту притчу.

Через пять или шесть дней я покинул Франкфурт, так и не добившись от аббата Сметса никакого другого объяснения.

МАНГЕЙМ

Было решено, что в Майнце я осмотрю только памятник Гутенбергу; я прибыл туда дилижансом в два часа ночи, а уже в шесть уплывал оттуда на пароходе.

Начиная с Майнца и до самого Страсбурга берега Рейна полностью теряют свою живописность и могут привлечь лишь памятными историческими событиями, связанными с римлянами, франками, Юлием Цезарем и Карлом Великим. Старые замки исчезают, однако еще остаются старинные кафедральные соборы, и все, что можно сказать по поводу Вормса и Шпейера, проплывая мимо них, это, на самом деле, упомянуть их церкви.

Мангейм, куда мы направлялись, находится на полпути между двумя этими городами, в четверти льё от берега Рейна. Около семи вечера пароход высадил нас на берегу, где в ожидании пассажиров стояли целые вереницы омнибусов и фиакров. Через несколько минут мы сошли на главной площади.

Мангейм — город из романов Августа Лафонтена, исполненный покоя и грусти, которая не лишена очарования. Следующий день после нашего приезда туда был праздничным, и связанное с этим небольшое оживление придало городу еще большее своеобразие. Кстати, я никогда не видел более красивого населения. За те полчаса, что мы оставались у дверей церкви иезуитов, оттуда вышло на наших глазах более полусотни хорошеньких женщин. Молодые люди нисколько им не уступали, если не считать их сине-белых мундиров и причудливых шлемов, придававших им вид офицеров из комической оперы.

Мангейм — это город, которому присущи все особенности стиля рококо с мифологической символикой, сопровождавшего во Франции царствование Людовика XIV. На фасаде церкви иезуитов, непонятно по какой причине, сделаны две ниши, и в этих двух нишах стоят скульптуры Минервы и Гебы; весьма удивленные тем, что им довелось здесь очутиться, они придают церкви странный облик.

Напротив нее находится театр, который, как я полагаю, относится к тому же периоду, построен тем же архитектором и в том же вкусе. Над его дверями красуются сфинксы, олицетворяющие Комедию и Трагедию: один из них держит в лапах маску, а другой — кинжал. Волосы у них разделены на прямой пробор, что в сочетании с накладным пучком чудесным образом дополняет их египетский стиль.

Замок, постоянная резиденция великой герцогини Стефании, датируется предшествующим веком и, соответственно, отличается более величественным внешним видом. Окружающий его английский парк напоминает сад, а поскольку сад этот открыт для публики, нам посчастливилось обозревать там с двух до четырех часов пополудни все здешнее фешенебельное общество. Во второй раз наблюдая обитателей города, я утвердился в своем первоначальном суждении: Мангейм, наряду с Арлем, при всем их различии, — это, безусловно, тот город Европы, в котором больше, чем где бы то ни было, красивых женщин.

Однако я не забыл, что именно в Мангейме разыгрались сцены убийства Коцебу и казни Занда. Хозяин гостиницы приставил ко мне одного из своих коридорных лакеев, чтобы тот проводил меня к дому Коцебу. Этот дом находится на углу улицы А2, напротив церкви иезуитов. Прекрасно понимая, что поступаю невежливо, я все же позвонил в дверь, и гостиничный лакей от моего имени попросил разрешения осмотреть комнату, в которой был убит член государственного совета. Я надеялся, что хозяин дома спустится и покажет мне ее; но либо он принял меня за студента и опасался, что его может постичь та же участь, какая постигла того, кто жил здесь до него, либо был занят чем-то более неотложным — так или иначе, он разрешил мне войти и передал свой поклон, но сам так и не появился.

Я поднялся на двадцать ступенек, вошел в переднюю, а из передней — в кабинет, служивший библиотекой: именно там и было совершено преступление. У меня было желание расспросить служанку, но бедная Мариторнес не отличалась сообразительностью. Вот все, чего я сумел от нее добиться:

— Господин Занд? Я такого не знаю. Он не ходит к хозяину.

Когда я вернулся в гостиницу, меня уже ждал там кучер, пришедший справиться, в котором часу на следующий день мне нужна будет карета. Я ответил ему, что хочу ехать немедленно, так как собираюсь ночевать в Гейдельберге.

Через десять минут карета стояла у дверей. Я попросил хозяина гостиницы показать мне хотя бы место, где казнили Занда. Он сказал несколько слов по-немецки кучеру, и тот пообещал остановиться в указанном месте. И правда, на выезде из города, слева от дороги в Гейдельберг, он открыл дверцу и показал мне зеленый луг, протянувшийся примерно на четверть льё и разделенный пополам небольшим ручьем.

— Вот, — сказал он, — Зандс Химмельфартвизе.

Слово это было слишком длинным и слишком трудным для произношения, поэтому я не стал требовать пояснений и ограничился тем, что вышел из кареты и бросил взгляд на луг, даже не зная, куда именно следует смотреть.

Но, к счастью, в это время мимо шел, прогуливаясь, какой-то человек; он остановился в нескольких шагах от меня, глядя в ту же сторону, что и я. Это был мужчина лет пятидесяти, полное лицо и спокойное благодушие которого настраивало в высшей степени в его пользу. Я осмелился подойти к нему.

— Сударь, — сказал я, — не могли бы вы показать мне точное место, где был казнен Занд?

— Охотно, сударь, — ответил он.

И, сойдя с дороги на луг, он пошел впереди, пригласив меня следовать за ним. Шагов через сто пятьдесят он остановился на пригорке рядом с ручейком и стукнул тростью о землю.

— Это здесь! — сказал он.

— Здесь, в этом месте, именно тут? Вы уверены?

— Совершенно уверен, сударь. Я при этом присутствовал.

— Как, сударь?! Вы при этом присутствовали! Вы видели, как умер Занд?

— Да, я видел, как он умер.

— Вы стояли в толпе!

— Нет, сударь, я стоял на эшафоте.

Я с удивлением посмотрел на него.

— Но на эшафоте, — сказал я, — обычно стоят только священник, осужденный… и палач.

— В тот день, сударь, там стояло четверо, ибо я не являюсь ни одним из тех, кого вы только что назвали.

— Но если так, сударь, то простите меня за довольно прямой вопрос: кто же вы тогда?

— Я начальник тюрьмы, где Занд содержался тринадцать месяцев.

— В таком случае, сударь, вы, должно быть, знаете немало бесценных подробностей об этом молодом человеке?

— Я храню его дневники, его письма, свои собственные воспоминания и его портрет, возможно, единственный, какой существует.

— Боже мой, сударь! — ответил я, приходя в восторг от того, что сумел столь неожиданным образом найти то, что искал, и в то же время опасаясь упустить представившуюся мне возможность. — Я иностранец, француз, как вы можете видеть, и путешествую по вашей поэтической Германии, чтобы собрать здесь все старинные и современные предания, какие мне удастся найти. Не соблаговолите ли вы поделиться со мной какими-нибудь из сведений, которыми вы располагаете?

— А с какой целью, сударь, собираете вы эти сведения?

— С самой что ни на есть патриотической для обеих наших стран, сударь; я слышал о Занде не как об обычном преступнике, но как о человеке, который надеялся спасти свое отечество, совершив акт величайшего самопожертвования. Во Франции, сударь, Занда по сей день знают лишь по имени и вполне могут спутать с каким-нибудь Мёнье или Фиески. Но каждому должно быть отведено то место, которого он достоин, даже если речь идет о мертвых. И потому я хотел бы, чтобы в глазах моих соотечественников Занд занял то место, какое он заслуживает.

— Но почему же, приехав с такими намерениями, вы на всякий случай не запаслись рекомендательными письмами к кому-нибудь в Мангейме?

— У меня было письмо к пастору Д… из Франкфурта; он прислал мне вот это письмо, адресованное доктору Видеману, хирургу из Гейдельберга.

— О да! — сказал он. — Этот человек может дать вам точнейшие сведения, но только относительно последних минут жизни Занда; к тому же он еще очень молод. Занд имел дело не с ним, а с его отцом.

— Но кто же этот господин Видеман? — спросил я.

— А вы разве не знаете?

— Нет.

— Это палач. Превосходный человек, который стал палачом, потому что им был его отец.

— Но вы ошибаетесь, в адресе стоит: "Доктор хирургии".

— Это немецкий обычай считать палачей хирургами, к тому же, знаете ли, должность "последнего судьи", или, как у нас говорят, "рубящего судьи", не вызывает здесь осуждения, как у вас во Франции. Здесь лалач может ходить в кафе и клубы, и если с ним не стараются сблизиться, то, по крайней мере, радушно принимают.

— Теперь меня больше не удивляет, что славный аббат Смете рассказал мне предание о черном кавалере.

— Вы знакомы с аббатом Сметсом?

— Так это он и дал мне письмо к пастору Д…

— Тогда я в обиде, что он забыл про меня; но позвольте мне, сударь, исправить его упущение: все имеющиеся у меня документы, которые касаются бедного Карла, в вашем распоряжении.

— О сударь, нет слов, чтобы выразить мою благодарность!

— Но вам потребуется целый день, чтобы разобраться с этими сведениями, — заметил мой собеседник.

— День, два, хоть неделю, если потребуется.

— Но вы же едете в Гейдельберг?

— Уже не еду!

— А ваша карета?

— Отправится назад в гостиницу.

— Ну что ж, сударь, так и сделайте. Вам ведь, наверное, необходимо дать какие-то указания; жду вас у себя.

— Буду у вас через полчаса.

— Вы будете желанным гостем, сударь.

И мы расстались: я отправился назад в гостиницу, а г-н Г., пошел приводить в порядок бумаги, которые он собирался передать мне.

Полчаса спустя я уже был у него.

Чтобы наш читатель понимал, о каких людях и каких событиях идет речь, нужно объяснить в нескольких словах, в каком состоянии находилась Германия, когда в Мангейме произошла та великая драма, о которой я собираюсь рассказать.

В главе, посвященной Бонну, мы уже говорили об успехе тайных обществ в среде немецких писателей. Эти общества, поощряемые самими монархами, которым они могли быть полезны, производили набор добровольцев и отправляли в Лейпциг и Ватерлоо почти всех университетских студентов старше шестнадцати лет. Эти молодые люди участвовали в кампаниях 1814 и^ 1815 годов, а затем вернулись в Гёттинген, Гейдельберг и Йену, чтобы продолжить образование. Но понятно, что после того, как они провели два или три года в армии, управлять ими стало не так-то легко; было нелепо обращаться, словно с детьми, с солдатами, которые были изуродованы шрамами, причем оставленными не рапирами и schlagers, а французскими саблями.

В итоге, в ходе своего рода внутренней университетской борьбы, развернувшейся после двух этих военных кампаний, сами профессора разделились на два лагеря: одни поддерживали власть, другие — молодых патриотов, столь жестоко разочаровавшихся в своих надеждах. В числе профессоров, вставших на защиту своих учеников, были доктора Окен и Луден; первый преподавал естественные науки, второй — историю.

К тому времени господин доктор Окен вот уже три года издавал периодический сборник под названием "Изида", посвященный исключительно естественным наукам, но когда г-н Окен увидел, что он сам и его ученики подвергаются нападкам и в области самых дорогих для него взглядов, и в области религиозной веры, ему стала понятна важность имевшегося у него в руках оружия, которое, будучи прежде безвредным, теперь, благодаря популярности журнала среди многочисленных подписчиков, могло стать грозным. В конце концов, доведенный до крайности, он решил сделать такую попытку, и в "Изиде" вдруг появилось несколько едких политических памфлетов, вызвавших восторг читателей и крайнее изумление властей. Тем не менее великий герцог Веймарский, превосходный государь, противник крутых мер, запретил наказывать г-на Окена; но за первыми статьями последовали новые, и Россия, Пруссия и Австрия единодушно потребовали отставки главного редактора "Изиды". Однако настойчивые просьбы великого герцога Веймарского, обращенные к трем державам, привели к тому, что ему удалось добиться поправки к этому требованию, равносильному приказу; в итоге г-н Окен должен был выбрать между кафедрой и журналом.

Этот ультиматум был предъявлен г-ну Окену, который ответил, что ему неизвестен закон, запрещающий совмещать эти две функции, и что вплоть до появления такого закона он сохранит и кафедру, и журнал. В ответ на это заявление, в июне 1819 года, он был уволен без суда и следствия, и постоянная комиссия законодательной палаты герцога Веймарского не только позволила осуществить этот государственный переворот, но даже одобрила его противозаконность.

Ученики г-на Окена выразили протест против его увольнения, преподнеся ему золотой кубок, на котором было выгравировано следующее философское изречение:

"Тебе предлагают абсент, пей вино!"

Господин Окен вновь взялся редактировать "Изиду", и журнал становился все более популярным, поскольку его редактор считался мучеником либеральных идей, которые в ту пору разделяла вся немецкая молодежь.

Господин Луден, со своей стороны, основал в 1814 году другой журнал, "Немезиду". Это издание, как указывает его название, имело целью разжигать ненависть к французам, и в этом качестве оно было принято и даже поддержано Священным союзом; но когда был заключен мир, а с ним пришло и разочарование немецкого народа, журналист обернул свое перо против тех, кто не сдержал святое слово, только что данное перед лицом всего мира. Разница состояла лишь в том, что г-н Луден, отличавшийся более спокойным и более сдержанным характером, чем его коллега г-н Окен, проводил свои атаки не так резко и с удивительной осмотрительностью, поскольку его статьи, в которых невозможно было усмотреть выпады против кого-то конкретно, предлагали лишь исторические дискуссии, касающиеся неопровержимых фактов, "Немезида" не дала повода для преследований, и ее недруги были вынуждены дожидаться благоприятного момента, чтобы нанести по ней удар. Ссора, произошедшая между Коцебу и г-ном Луденом, предоставила им эту возможность.

Статья в "Немезиде", написанная самим г-ном Луденом относительно гражданских ведомств России и ее внешней политики, содержала замечания, которые, возможно, таили в себе тем большую опасность для этого обидчивого правительства, что они были высказаны с соблюдением приличий, всегда присущих опытному автору. Статья эта попала в руки Коцебу. Все знают, какие необычные обязанности он выполнял в Германии, работая на императора Александра, а поскольку в это время государственный советник его самодержавного величества находился в состоянии открытой войны с университетами, он воспользовался тем, что ему надо было представить императору Александру второй доклад о состоянии германского либерализма, и включил туда отчет о статье г-на Луде-на, подчеркнув все те места в ней, какие могли задеть императора, и умолчав о всех тех, какие могли бы смягчить первые, причем сопроводил все это заметками самого оскорбительного толка о двуличии, которое ее автор проявляет в общественной и личной жизни. Доклад этот был написан по-французски.

К несчастью для Коцебу, оригинал доклада был испещрен пометками и необходимо было переписать его набело; для этого он отдал его какому-то общественному писарю, который унес рукопись домой и, плохо зная французский и опасаясь наделать ошибок, справлялся по поводу отдельных слов и отдельных фраз, непонятных ему, у доктора Л… Одно из таких мест как раз и было направлено против г-на Лудена. Эта резкая критика возбудила любопытство доктора Л…, который, узнав, что рукопись принадлежит Коцебу, сделал вид, что он тоже чего-то в ней не понимает, и попросил переписчика оставить ему рукопись на несколько часов. Переписчик, многим обязанный г-ну Л…, не посмел отказать ему в этой просьбе, которой, к тому же, он, вероятно, не придал никакого значения. Господин Л…, завладев на время докладом, тотчас же снял с него копию и отправил ее г-ну Лудену. Тот, отобрав самые из ряда вон выходящие пассажи и сопроводив их в свою очередь нелестными замечаниями по адресу Коцебу, отправил эти материалы в редакцию "Немизиды", чтобы они пошли в набор следующего номера. Каким-то образом Коцебу стало известно о вероломстве переписчика и о том, что из этого вероломства вот-вот должно было воспоследовать. Он тут же бросился к графу Лединьи, министру иностранных дел, и все ему рассказал. Граф Лединьи, предвидя, что эта публикация вызовет лишь еще большее брожение умов, приказал печатнику остановить набор номера; но распоряжение опоздало: тираж был запущен, и, поскольку не было официального приказа, запрещавшего публикация^.печатник поспешил передать готовые экземпляры в Иену; то, что осталось в типографии, было задержано и пущено под нож, но две или три сотни журналов уже распространялись среди студентов. И тогда г-н Окен перепечатал статью в номере "Изиды", который в свою очередь был арестован. Но запрещенная статья тотчас появилась снова в журнале, издаваемом Виландом-млад-шим. Этот журнал был в свою очередь арестован и запрещен; однако цель была достигнута: статья обошла всю Германию, и Коцебу был гласно изобличен как шпион.

Разъяренный Коцебу опубликовал брошюру, направленную против правительства великого герцога, против университетов и против профессоров, которых он называл якобинцами; это был подлинный призыв к деспотическому образу правления, это был набат, звавший выступить против либеральных настроений.

В это время в Иене жил юноша примерно двадцати двух лет от роду, выделявшийся среди товарищей нелюдимостью и серьезностью. Почти мальчиком он добровольцем участвовал в битве при Ватерлоо, а потом, как и его товарищи, вернулся в университет, чтобы завершить образование. Он был из той породы людей, мироощущение которых более всего омрачается политическими разочарованиями. Ежедневно он записывал в дневник не только те мысли, какие волновали его, но и то хорошее и то плохое, что было совершено им в течение дня. 24 ноября 1817 года в руки ему попала брошюра Коцебу, и вечером 24 ноября он записал в своем дневнике:

"Сегодня, после усердных и прилежных занятий, я вышел часов около четырех вместе с Э… Проходя по Рыночной площади, мы услышали, как там читают новую злобную ругань Коцебу. Какую же дикую ярость против буршей и всех, кто любит Германию, возбуждает этот человек!"

Впервые в этом дневнике, в котором дотоле юноша простодушно отражал свои радости и огорчения, было упомянуто имя Коцебу; но за этим первым упоминанием должно было последовать немало скрытых намеков и прямых нападок. И в самом деле, 31 декабря того же года в том же дневнике он записал в свойственной ему экзальтированной манере:

"О милосердный Боже! Этот год я начал с молитвой, но в последнее время был рассеян и пребывал в плохом настроении. Оглядываясь назад, я вижу, увы, что мне не удалось стать лучше; но я дальше продвинулся по жизни и теперь чувствую, что, если предоставится случай, у меня есть силы действовать.

Ты всегда был со мною, Господи, даже тогда, когда я не был с тобой".

На следующий день, 1 января 1818 года, молодой человек начал новый дневник и на чистом обороте его обложки написал все в том же стиле:

"Господи! Дозволь мне укрепиться в замысле освободить человечество через посредство святой жертвы, какую принес твой сын. Сделай так, чтобы я стал Христом для Германии и, как Иисус и с его помощью, сделался сильным и терпеливым в страдании".

Спустя четыре месяца он пишет:

"5 мая.

Господи, отчего же эта тоскливая печаль снова овладевает мной?! Ведь твердая и постоянная воля все преодолевает, и мысль об отчизне придает самым унылым и самым слабым радость и отвагу. Размышляя об этом, я всякий раз удивляюсь, почему среди нас не нашелся никто достаточно мужественный для того, чтобы всадить нож в горло Коцебу или любому другому предателю".

Затем, 18 мая, он продолжает:

"Человек — ничто в сравнении с народом, все равно как единица в сравнении с миллиардом, минута в сравнении с веком. Человек, которому ничто не предшествует и за которым ничто не следует, родится, живет и умирает, существуя в течение менее или более продолжительного промежутка времени, который в сравнении с вечностью короче вспышки молнии; народ же, напротив, бессмертен".

И наконец, 31 декабря 1818 года, укрепившись в своем кровавом решении, он записал:

"Этот последний день 1818 года я завершил в серьезном и торжественном настроении и решил, что прошедшие недавно рождественские праздники будут для меня последним Рождеством, которое я отпраздновал… Чтобы из наших усилий что-то получилось, чтобы дело человечества одержало верх в нашей отчизне, чтобы в эту эпоху безверия смогли возродиться и утвердиться религиозные чувства, необходимо одно условие: подлый Коцебу, мерзавец, предатель и совратитель молодежи, должен быть уничтожен! И пока я не совершу задуманное мною, у меня не будет больше покоя. Господи, ты знаешь, что я посвятил жизнь этому великому делу и теперь, когда лишь оно одно в моих мыслях, мне ничего не остается, как молить тебя: даруй мне истинную стойкость и душевное мужество".

Юного фанатика, который тем самым превращал Бога не только в соучастника, но и в подстрекателя убийства, звали Карл Людвиг Занд.

Он родился 5 октября 1795 года в Вунзиделе, в семье Готфрида Кристофа Занда, первого председателя и советника прусского королевского суда, и его супруги Доротеи Иоганны Вильгельмины Шёпф; следовательно, в то время ему только что исполнилось двадцать два года.

В юности ему удалось, словно чудом, избежать многих опасностей, что заставило кое-кого утверждать, будто судьба его была предопределена свыше.

И это роковое предопределение, как мы сейчас увидим, свершилось.

КАРЛ ЛЮДВИГ ЗАНД

И в самом деле, начиная с того момента, на котором мы остановились, Занд лишь утверждался в принятом им преступном решении. Он сменил предмет своих учебных занятий и каждый день ходил в анатомический театр, с особым вниманием наблюдая за действиями прозектора; он просил, чтобы ему подробнейшим образом объяснили, как работает сердце, и старался точно определить, какое место занимает этот орган в грудной клетке: так генерал проводит рекогносцировку местности, перед тем как начать атаку.

Несколько месяцев прошло в этих жутких штудиях, но даже ближайшие друзья Занда ничего не заподозрили. На смену его грусти и унынию, напротив, пришли спокойствие и крайняя доброжелательность. Однако время от времени он совершал непонятные поступки, и это заставляло думать, что он страдает безумием. Вот один из таких поступков, ставший известным в университете и весьма развеселивший товарищей Занда.

Как-то раз Занд, услышав шаги одного из своих друзей, поднимавшегося по лестнице, взял нож для разрезания бумаг и встал возле стола, а затем, когда его друг открыл дверь, бросился на него и приставил к его лицу острие ножа. Друг, не зная, настоящая ли это угроза или мнимая, попытался обеими руками отвести удар. В ту же минуту Занд ударил его ножом в грудь, а затем с величайшим спокойствием произнес:

— Видишь, как надо действовать, если хочешь убить человека: целишься в лицо, он поступает так же, как ты, закрывая лицо руками, и тогда вонзаешь ему нож прямо в сердце.

Три месяца спустя эта загадка была объяснена при помощи одного-единственного кровавого слова — Коцебу!

В конце февраля Занд объявил, что он пропустит занятия в университете, поскольку ему необходимо ненадолго уехать по семейным делам. Наконец, 7 марта он пригласил всех друзей к себе на вечеринку и объявил им, что его отъезд состоится через день, 9 марта. Друзья вызвались проводить его, проехав вместе с ним два или три льё, но Занд, опасаясь, что такое пусть даже совсем невинное проявление дружбы может впоследствии бросить на них тень, отказался и в тот же вечер распрощался с ними.

Оставшись один, он написал членам своей семьи следующее странное письмо:

"ВСЕМ МОИМ БЛИЗКИМ.

Верные и вечно любимые сердца!

Я спрашивал себя, стоит ли еще более усугублять вашу скорбь? Я не решался написать вам. Однако святость сердца была бы уязвлена моим молчанием. Так пусть же из моей исполненной терзаний груди исторгнется длинная и мучительная последняя исповедь, которая только одна и способна, если она искренна, смягчить боль расставания!

Это письмо — о моя мать, о мой отец, о мой брат, о мои сестры! — несет вам последнее прости вашего сына и брата.

Для любого благородного сердца нет большего несчастья в жизни, чем видеть, как богоугодное дело приостанавливается по нашей вине… и самым страшным позором было бы смириться с тем, что то высокое и прекрасное, которое отважно добывали тысячи людей и за которое тысячи людей с радостью жертвовали собой, оказывается всего лишь мимолетной грезой без всяких реальных и определенных последствий. Возрождение нашей немецкой жизни началось в последнее двадцатилетие и прежде всего в священном 1813 году, благодаря мужеству, которое вдохнул в нас Господь. И вот отеческий дом потрясен от фундамента до конька кровли. Вперед же! Возведем новый и прекрасный дом — такой, каким должен быть подлинный храм истинного Бога.

Их немного — тех, кто подобно плотине, пытается остановить стремительный поток высокой человечного сти в немецком народе. Почему же огромные толпы покорно склоняются под ярмо порочного меньшинства? И почему, едва излечившись, мы впали в болезнь еще худшую, чем та, от какой нам удалось избавиться?

Некоторые из таких растлителей душ, и это самые бесчестные, играют с нами в игру, развращающую нас; к их числу принадлежит Коцебу — самый умелый и коварный из всех; это настоящая словесная машина, которая исторгает гнусные речи и пагубные советы… Его голос способен унять все наше недовольство и всю нашу горечь от самых несправедливых мер; именно в этом нуждаются короли, для того чтобы погрузить нас в прежний ленивый сон, смертельно гибельный для народов. Каждый день этот человек постыдно предает отчизну и, тем не менее, невзирая на предательство, остается идолом для половины Германии, и она, обольщенная им, безропотно глотает яд, который он подсыпает ей в своих регулярно выходящих памфлетах, укрытый и окутанный обольстительным покровом поэтической славы. Подстрекаемые им государи Германии, забыв свои обещания, запрещают все свободолюбивое и благое, а если что-то подобное совершается вопреки их воле, они вступают в сговор с французами, дабы это уничтожить. Чтобы история нашего времени не оказалась запятнана вечным позором, Коцебу должен пасть.

Я всегда утверждал: если у нас есть желание отыскать в высшей степени действенное лекарство от того состояния униженности, в каком мы пребываем, необходимо, чтобы никто не страшился ни войны, ни страданий; подлинная свобода немецкого народа будет достигнута лишь тогда, когда славный бюргер сам вступит в бой, а каждый сын отечества, готовый к борьбе за справедливость, презрит блага мира сего и устремится к благам небесным, путь к которым лежит через смерть.

Кто же поразит этого гнусного наемника, этого продажного предателя?

Я рожден не для убийства и долго ждал в тревоге, молитве и слезах, чтобы кто-нибудь меня опередил, освободил от этой ноши и позволил мне продолжать избранный мною спокойный и мирный путь. Но, несмотря на все мои молитвы и слезы, не нашлось никого,кто нанес бы удар; и в самом деле, каждый человек, точно так же как я, имеет право рассчитывать на другого, и, пока все рассуждают так, каждый час промедления лишь усугубляет наше положение, ибо с минуты на минуту Коцебу может безнаказанно покинуть Германию — разве не станет это для нас глубочайшим позором? — и уехать в Россию проживать богатства, за которые он продал свою честь. Кто может оградить нас от такого позора, если каждому из нас — если мне самому — недостанет сил спасти возлюбленную отчизну, приняв на себя избранничество и свершив Божий суд?

Итак, вперед! Я смело ринусь на него (только не пугайтесь!), на этого гнусного совратителя, и убью предателя, чтобы его продажный голос умолк и перестал удерживать нас от исполнения предначертаний истории и Божьего промысла. Неумолимый и высокий долг понуждает меня к этому поступку с тех пор, как я постиг, сколь возвышенных целей может достичь немецкий народ в нынешнем столетии; после того, как мне стало известно об этом негодяе и изменнике, который один только и препятствует достижению этих предначертаний, такое побуждение стало для меня, как для всякого немца, стремящегося ко всеобщему благу, суровой и неукоснительной необходимостью. Пусть же этим отмщением, совершенным от имени народа, мне удастся указать всем честным и правдивым людям, где кроется подлинная опасность, и отвести от наших униженных и оклеветанных студенческих союзов страшную и такую близкую угрозу! И пусть мне удастся вселить страх в злосердечных и подлых и придать мужества и веры чистым душой! Речи и писания не ведут ни к чему; действенны только поступки.

Итак, я буду действовать, и, хотя обстоятельства вынуждают меня расстаться со светлыми мечтами о будущем, я все равно полон упований на Всевышнего; более того, я испытываю божественную радость с той поры, как, подобно древним евреям, искавшим Землю обетованную, увидел перед собой лежащий во мраке ночи путь, в конце которого мне предстоит отдать свой долг отчизне.

Прощайте же, верные сердца! Разумеется, эта внезапная разлука тяжела; разумеется, ваши надежды, как и мои упования, обмануты. Вы, несомненно, будете говорить между собой: "И все-таки, благодаря нашим жертвам он сумел познать жизнь и вкусить земных радостей и, кажется, глубоко любил родную страну и скромный удел, который был ему предначертан". Увы, это правда. Благодаря вашему попечительству и вашим бесчисленным жертвам родная страна и жизнь стали мне бесконечно дороги; да, благодаря вам я вошел в эдем науки и жил свободной умственной жизнью; благодаря вам я заглянул в историю, а затем вновь обратился к собственному сознанию, дабы приникнуть к незыблемым столпам веры во Всевышнего.

Да, я должен был мирно прожить эту жизнь проповедником Евангелия; да, я должен был, сохраняя верность своему званию, укрываться от бурь земной юдоли. Но разве этого было бы достаточно, чтобы отвратить опасность, грозящую Германии?

И разве вы сами, в своей безмерной любви, не обязаны были бы, напротив, побудить меня рискнуть жизнью ради общего блага?

Скажи кто-нибудь, что я недооцениваю вашу любовь или что ваша любовь мало для меня значит, вы не поверили бы в это. Что направляет меня к смерти, как не преданность вам и Германии и не потребность доказать эту преданность своей семье и своей стране?

Матушка, ты спросишь: "Зачем я вырастила сына, которого любила и который любил меня, сына, стоившего мне стольких забот и стольких мук, сына который, благодаря моим молитвам и моему примеру, был так восприимчив к добру и от которого мне предстояло на склоне моего долгого и трудного жизненного пути получать такую же заботу, какую некогда я оказывала ему?!.. Почему же теперь он покидает меня?"

О моя добрая и нежная матушка, возможно, вы так спросите; однако разве не могла бы задать такой вопрос каждая мать? Но ведь тогда все обратится в слова, а нужно действовать! А если никто не захочет действовать, что станет с нашей общей матерью, которая зовется Германией?

Нет, ты не унизишься до таких жалоб, и если бы теперь, в этот час, никто не поднялся за дело Германии, ты, о благородная женщина, сама послала бы меня на битву. У меня есть два брата и две сестры, прекрасные, честные люди. Они останутся с Вами, матушка, а кроме того, Вашими сыновьями станут все дети Германии, любящий свою отчизну.

У каждого человека есть предназначение, которое ему надлежит исполнить; мое состоит в том, чтобы совершить задуманный мною поступок. Если бы мне предстояло прожить еще пятьдесят лет, я не смог бы прожить их счастливей, чем жил в последнее время.

Прощайте, матушка! Препоручаю Вас покровительству Господа, и да ниспошлет он Вам то блаженство, какое неспособны более омрачить никакие горести! Поскорей проведите своих внуков, которым я так хотел быть нежным другом, на самую высокую вершину наших прекрасных гор; и пусть там, на этом алтаре, воздвигнутом самим Господом посреди Германии, они принесут себя в жертву и дадут клятву взять в руки меч, как только у них достанет силы поднять его, и не выпускать до тех пор, пока все наши братья не соединятся ради борьбы за свободу, пока все немцы, получив либеральную конституцию, не станут великими перед Богом, могучими перед лицом недругов и сплоченными между собой.

Пусть же моя родина всегда возносит счастливые взоры к тебе, Всемогущий Отец! И да снизойдет твое безмерное благословение на ее нивы, готовые к жатве, и на ее армии, готовые к сражению, и да станет среди всех народов немецкий народ, признательный за благодеяния, какие ты на него изливаешь, первым, кто поднимается на поддержку дела человечности, ибо она есть твой образ на земле.

Ваш неизменно любящий сын, брат и друг

Карл Людвиг Занд.

Йена, 8марта 1819 года".

Занд сочинял это необычное письмо в два приема: первую половину в ночь с 7-го на 8-е, а вторую — в ночь с 8-го на 9-е. Когда оно было закончено, он написал вместо адреса: "Моим самым дорогим и самым близким", положил конверт на письменный стол, на самом видном месте, лег спать и заснул, как обычно. На рассвете, позаботившись взять с собой ключ от комнаты, он отправился в дорогу, предварительно арендовав свое жилье еще на семестр и заплатив вперед за два месяца. Путь его пролегал через Эрфурт и Эйзенах. 23-го, в девять часов утра, он поднялся на вершину небольшого холма, откуда открывался вид на Франкфурт. Там он на миг задержался, для того, чтобы, как позже он сам пояснил, поискать глазами то место, где его похоронят.

Прибыв в Мангейм, Занд отправился в гостиницу Вайнберга. Как водится, его попросили расписаться в книге постояльцев, и он вписал себя туда под именем Генрих; затем он осведомился, где находится дом Коцебу, и, когда ему сказали, что дом этот расположен напротив церкви иезуитов, попросил назвать букву и номер дома, чтобы не ошибиться.

Примерно в половине одиннадцатого Занд постучал в дверь государственного советника. Как выяснилось, Коцебу ушел в парк при замке, чтобы совершить утреннюю прогулку. Занд, сославшись на то, что у него срочное дело, попросил указать ему, по какой аллее любит прогуливаться Коцебу, и отправился на его поиски. Но то ли Коцебу избрал другой маршрут для прогулки, то ли Занд получил неточные сведения относительно костюма и внешности того, кто был ему нужен, но он не встретил его в парке или просто не узнал. Занд прогуливался до половины двенадцатого. Затем, потеряв надежду найти Коцебу в парке, он вернулся в гостиницу, решив вернуться к нему домой днем.

Было как раз время табльдота; Занд, выказывая полнейшее спокойствие, сел за стол. Разговор у сотрапезников зашел о богословии; и тогда Занд, с превосходнейшим аппетитом поглащая обед, стал развивать свои взгляды на бессмертие души и говорил с такой великой убежденностью и с таким красноречием, что все притихли, чтобы послушать его. Но вскоре, видя, какое действие производит его речь, Занд остановился и с улыбкой попросил у присутствующих прощения за то, что он так завладел беседой.

После обеда Занд поднялся в свою комнату; вероятно, он молился Богу. В три часа он вышел из гостиницы и снова направился к дому Коцебу.

В тот день советник устраивал званый обед; но, узнав, что утром к нему приходил какой-то молодой человек и настоятельно требовал поговорить с ним, он приказал, на тот случай, если этот юноша явится снова, впустить его. Поэтому, едва увидев и узнав Занда, слуга сообщил ему, что советник вернулся, и проводил его в рабочий кабинет, примыкавший к прихожей. Минуту спустя туда вошел Коцебу. Занд дождался, пока он прошел почти через всю комнату, и, когда за ним закрылась дверь, повторил сцену, которую мы описывали: он выхватил из кармана нож и поднес его к лицу Коцебу. Коцебу закрыл лицо руками. В то же мгновение Занд до упора вонзил ему в грудь лезвие ножа. Сердце оказалось пробито насквозь; Коцебу слегка вскрикнул и упал.

Но, каким бы слабым ни был этот крик, его услышала дочь Коцебу. Это была шестилетняя девочка, прелестное немецкое дитя с длинными белокурыми волосами, в белом платьице и голубым бантом на поясе, наподобие тех, какими Рафаэль украшал стан своих ангелов. Увидев, что отец лежит на полу, бедная малышка с рыданиями бросилась к нему и закричала: "Папа, папочка!" Занд не мог вынести этого душераздирающего зрелища детского горя и, внезапно увидев свой поступок во всей его жуткой наготе, вонзил себе в грудь, по самую рукоятку, кинжал, еще обагренный кровью Коцебу.

Однако, к его глубокому удивлению, он не упал; тем не менее глаза его на миг заволокла кровавая пелена, и ему стало понятно, что он попадет в руки слуг живым. Инстинктивное чувство самосохранения возобладало над решимостью покончить собой. Он обернулся, едва держась на ногах, открыл дверь, бросился к лестнице и столкнулся с семейством, явившимся на обед к Коцебу; увидев человека, испачканного кровью, с ножом в груди, гости испуганно закричали и расступились перед ним, вместо того чтобы задержать его. Занд выскочил на улицу, но, оказавшись на пороге, в десяти шагах от себя увидел солдат, явившихся на смену караула в замке. Занд решил, что они прибежали на крики, раздававшиеся ему вдогонку; возможно также, что у него ослабли ноги; он упал на колени в пяти или шести шагах от дома, сложил ладони и громко произнес короткую молитву, потом вытащил нож из раны, нанес себе второй удар рядом с первым и рухнул без сознания, крикнув:

— О Боже, прими мою душу!

Что же касается Коцебу, то он был мертв.

ТЮРЬМА

Патрулем командовал баденский майор Хольцунген. Он подошел к Занду, полагая, что тот мертв, но, увидев, что это всего лишь обморок, велел перенести раненого в больницу. Там Занд находился под строжайшей охраной, хотя в этом не было надобности, ибо его раны были настолько серьезными, что он едва мог говорить; дышать же он мог только лежа на спине. Одна из его ран все же зажила, но что касается второй, то, поскольку лезвие ножа прошло между подреберной плевой и плеврой, между двумя этими пленками образовалось кровоизлияние; поэтому, вместо того, чтобы дать ране затянуться, ее намеренно держали открытой и каждое утро откачивали оттуда скопившуюся за ночь кровь, как это делается при удалении гноя из грудной полости. Три месяца Занд находился между жизнью и смертью; тем не менее по прошествии трех месяцев состояние больного улучшилось в достаточной степени для того, чтобы его можно было перевезти в тюрьму. Там он встретился с г-ном Г… который ждал его и приготовил для него лучшую камеру: дело в том, что уже тогда Занда не считали обычным преступником. Впрочем, можно составить себе представление о том, как обращались с заключенным и какие муки он испытывал, из письма, помеченного словами "мой остров Патмос"; в этом письме, написанном отцу в январе 1820 года, он благодарит его за благословение, которое старик послал ему в день своего шестидесятисеми л етия.

Дорогие родители, братья и сестры!

В середине сентября прошлого года я получил через посредство особой следственной комиссии великого герцога, человечность которого вы уже имели возможность оценить, ваши милые письма, датированные концом августа и началом сентября, и они произвели на меня волшебное действие, преисполнив радостью и словно перенеся в узкий круг нашей семьи.

Вы, любящий мой отец, пишете мне в день своего шестидесятисемилетия и, проявляя самую нежную любовь, осыпаете меня своими благословениями.

Вы, возлюбленная моя матушка, снисходите до обещания не лишать меня Вашей материнской любви, в которую я непреложно верил всегда, и потому Вы дважды посылаете мне свои благословения, которые в нынешнем моем состоянии подействуют на меня стократ благотворнее, чем любая из всех милостей, какие могли бы мне даровать все земные цари; да, Вы щедро питаете меня своей благословенной любовью, и я благодарю Вас с почтительной покорностью, которой всегда будет преисполнено мое сердце, ибо такая покорность есть первейший сыновний долг.

Но чем сильней Ваша любовь, чем нежней Ваши письма, тем, должен Вам признаться, я сильней страдаю от добровольной жертвы, которую мы принесли, решив более не видеться, и я не задержался бы так с ответом, милые мои родители, если бы мне не потребовалось время, чтобы восстановить утраченные силы.

И вы, дорогой зять и дорогая сестра, тоже заверяете меня в вашей искренней и неизменной привязанности. И тем не менее, после того как мой поступок вызвал у вас такой ужас, вы, кажется, толком не знаете, что вам следует обо мне думать; но сердце мое, полное признательности за вашу былую доброту, успокаивает себя само, ибо ваши действия говорят мне, что, если впредь вы откажете мне в той любви, какую я испытываю к вам, это будет значить, что иначе вы поступить не можете; и эти действия значат для меня куда больше, чем любые возможные уверения и даже самые нежные слова.

И ты, мой добрый брат, ты тоже согласился бы помчаться с нашей возлюбленной матушкой на берега Рейна, сюда, где между нами возникли подлинные душевные узы и где мы были братьями не только по крови. Но скажи, разве ты мыслью и духом на самом деле не здесь сейчас, когда я взираю на этот неисчерпаемый источник утешения, которым стало для меня твое сердечное и нежное письмо?

И ты, милая невестка, какой ты выказала себя с первого дня, доброй и нежной, словно родная сестра, такой же я вновь обрел тебя сегодня: то же трогательное участие, те же сестринские чувства, что и прежде; твои утешения, проистекающие из глубокой и кроткой набожности, проникли, подобно живительной влаге, в самые глубины моего сердца. Но должен сказать тебе, равно как и всем остальным, милая невестка, что ты слишком снисходительна, когда расточаешь мне похвалы и выражаешь свое уважение; твои похвалы столь чрезмерны, что это пробуждает во мне моего внутреннего судью, который тут же вынуждает меня увидеть в зеркале совести отражение всех моих слабостей.

Ты, милая Юлия, жаждешь лишь одного — избавить меня от уготованной мне участи — и заверяешь от своего имени, а также от имени всех остальных членов нашей семьи, что была бы счастлива, как и они, претерпеть эту участь вместо меня. В этом я узнаю тебя всю, равно как и наши добрые и нежные отношения, какие нас связывали с детства. Но будь покойна, милая Юлия, с Божьей помощью, уверяю тебя, мне будет л$гко, гораздо легче, чем я мог предположить, снести то, что меня ждет.

Примите же все мою самую горячую и искреннюю благодарность за ту радость, какую вы доставили моему сердцу.

Теперь, когда из ваших ободряющих писем мне стало ясно, что любовь и доброта моих родных ко мне, как это было с блудным сыном, после моего возвращения стала стократ больше, чем прежде, я хочу со всем возможным тщанием описать вам свое физическое и нравственное состояние и молю Бога подкрепить мои слова своим могуществом, чтобы мое письмо по содержанию не уступало вашим и чтобы оно помогло вам прийти в то состояние спокойствия и безмятежности, какого достиг я.

Вы уже знаете, что в последние годы, одержав верх над собственным сердцем, я стал бесчувственным к земным благам и невзгодам и жил только ради нравственных радостей, и следует сказать, что, несомненно тронутый моими усилиями, Господь, пресвятой источник всего благого, даровал мне способность искать их и во всей полноте наслаждаться ими; Бог всегда подле меня и со мной, и я обретаю в нем, высшем первоначале всего сущего, в нем, нашем святом Отце, не только утешение и силу, но и неизменного друга, который исполнен самой святой любви и будет сопутствовать мне всюду, где у меня будет потребность в его утешении. Разумеется, если бы он отдалился от меня или если бы я отвел от него свой взор, мне пришлось бы чувствовать себя теперь куда более несчастным и ничтожным, но благословением своим он, напротив, делает меня, жалкое и слабое создание, могучим и сильным, способным противостоять всему, что может на меня обрушиться.

Все, что я почитал прежде святым, все доброе, чего я желал, все возвышенное, к чему я стремился, ни в чем не изменилось для меня и ныне, и мне следует благодарить за это Бога, ибо я впал бы теперь в безмерное отчаяние, если бы мне пришлось признать, что сердце мое поклонялось ложным идолам и пребывает в плену скоротечных и несбыточных мечтаний. Так что моя вера в эти представления, моя любовь к ним, ангелам-хранителям моего духа, день ото дня возрастает и будет расти до последнего моего вздоха, и потому мне, надеюсь, будет легко и просто перейти из сего мира в вечность. Я прожил жизнь в экзальтации и смирении, как это подобает христианину, и мне порой ниспосылались свыше видения, благодаря которым я с рождения поклонялся небу, пребывая на земле, и которые дают мне силы возноситься к Господу на пламенных крыльях веры. Я всегда волей усмирял болезнь, какой бы долгой, мучительной и жестокой она ни была, и болезнь давала мне досуг для занятий историей, опытными науками и самым лучшим, что есть в религиозном воспитании, а когда боль, усилившись, прерывала на какое-то время эти занятия, я с неменьшим успехом боролся со скукой, ибо воспоминания о прошлом, мое смирение перед настоящим, моя вера в будущее были настолько сильны во мне и подле меня, что они удерживали меня в моем земном раю. В нынешнем своем положении, на которое я сам себя обрек, я, в соответствии с исповедуемыми мною принципами, никогда не стал бы чего-либо просить касательно собственных удобств, и, тем не менее, ко мне проявляют во всех отношениях столько доброты, столько забот, причем делается все это с такой деликатностью и с такой человечностью, что я не могу, увы, не признаться: любые желания, какие только смеют зародиться в недрах моего сердца, исполняются с избытком и даже преизбытком. Я никогда не был порабощен телесными страданиями до такой степени, чтобы не иметь возможности произнести в душе, возносясь мыслью к небесам: "Да станется с этим жалким рубищем то, что должно статься!", — и как бы ни велики были эти страдания, я никогда не поставил бы их в сравнение с душевными муками, которые мы так глубоко и остро испытываем, осознавая свои слабости и ошибки.

Впрочем, телесные страдания теперь редко заставляют меня лишаться чувств: опухоль и воспаление у меня были не слишком сильными, а лихорадки достаточно умеренными, хотя вот уже десять месяцев я принужден лежать на спине, не имея возможности встать, а из груди, в области сердца, у меня вышло более сорока пинт крови. Нет, рана, хотя она до сих пор открытая, в прекрасном состоянии, и этим я обязан не только заботам, которые окружают меня, но и здоровой крови, унаследованной от Вас, матушка! Так что я не лишен ни земных попечений, ни небесного покровительства, и в день моего рождения у меня есть все основания не проклинать час, когда я явился на свет, но, напротив, после углубленного созерцания мира сего благодарить Господа и вас, мои дорогие родители, за то, что вы даровали мне жизнь.

Этот день, 18 октября, я отметил, исполненный кроткой и пламенной покорности воле Господа. В день Рождества я попытался возродить в себе то настроение, какое присуще детям, преданным Богу, и с Божьей помощью новый год пройдет, как и предыдущий, быть может, в телесных страданиях, но, определенно, в душевной радости; и с этим пожеланием, единственным, которое я высказываю, я обращаюсь к вам, любимые мои родители, и к вам и вашим близким, мои дорогие братья и сестры.

У меня нет надежды встретить свой двадцать пятый день рождения, но пусть исполнится молитва, которую я только что произнес, пусть картина нынешней моей жизни принесет вам некоторое успокоение, и пусть это письмо, исходящее из сокровенных глубин моего сердца, не только докажет вам, что я достоин вашей несказанной любви, но и сохранит вашу любовь ко мне навечно!

Искренне рад появлению на свет маленького племянника и сердечно поздравляю его бабушек и дедушек; я мысленно переношусь на его крестины в наш любимый приход, где отдаю ему свою любовь как брат-христианин и прошу небо ниспослать ему счастье и благополучие.

Думаю, нам придется отказаться от переписки, чтобы не доставлять затруднений следственной комиссии великого герцога; на этом кончаю и заверяю вас, быть может в последний раз, в своей глубокой сыновней почтительности и братской любви.

Сердечно преданный вам

Карл Людвиг Занд".

В самом деле, помимо особого попечения, которое Занд получал со стороны г-на Г… следственная комиссия великого герцога Веймарского, приняв во внимание то состояние, в каком находился заключенный, а возможно и причину, вызвавшую такое состояние, в качестве послабления позволила его матери и другим членам семьи, которых он должен был указать, посещать его в тюрьме. Когда Занду сообщили эту добрую новость, первым его чувством была огромная радость, но вскоре, с присущими ему спокойствием и твердостью поразмыслив о нежелательных последствиях таких посещений, он написал родным следующее письмо:

"Мои дорогие родственники!

Следственная комиссия великого герцога вчера известила меня, что, вполне возможно, мне будет дарована безмерная радость: вам разрешат посетить меня, и я смогу здесь увидеть и обнять Вас, матушка, а также кого-либо из моих братьев и сестер.

И хотя я ничуть не удивился этому новому доказательству Вашей материнской любви, надежда на свидание снова пробудила во мне пылкие воспоминания о счастливой и тихой жизни, какую мы вели, когда были вместе. Радость и печаль, желание увидеть вас и стремление принести в жертву это счастье жестоко раздирали мое сердце, и мне понадобилось силой разума взвесить все эти противоречивые чувства, чтобы взять себя в руки и принять решение в столь серьезных обстоятельствах.

Та чаша весов, на которой лежала жертва, перетянула.

Вы знаете, матушка, что один-единственный Ваш взгляд, каждодневные свидания, Ваши благочестивые и возвышенные речи могли бы придать мне счастья и мужества на весь этот краткий срок; но Вы также знаете мое положение, и Вам слишком хорошо известно, как обычно проходят все эти изнурительные допросы, чтобы понимать не хуже меня, что подобные повторяющиеся из раза в раз муки весьма уменьшат радость нашей встречи, если не уничтожат ее окончательно. И потом подумайте, матушка, что после долгой и тяжелой дороги, которую Вам придется проделать, чтобы повидаться со мной, наступит пора прощания перед вечной разлукой на этом свете, и с какими жестокими муками будет она сопряжена. Так что пожертвуем этим свиданием, ибо такова, по моему мнению, Божья воля, и останемся в нежной мысленной связи, которой не смогут воспрепятствовать никакие расстояния; я черпаю в ней единственную мою радость, и, вопреки людям, она будет навечно дарована нам Господом, нашим небесным Отцом.

Будьте счастливы.

Ваш бесконечно почтительный сын

Карл Людвиг Занд".

На это письмо, которое за вычетом религиозных настроений, казалось, могло было быть продиктовано Брутом, пришел ответ, который, казалось, мог быть написан Корнелией.

"Дорогой, невыразимо дорогой Карл!

Как приятно мне было увидеть после такого долгого времени строки, написанные дорогой рукой! Никакое путешествие не показалось бы мне слишком трудным, никакая дорога, пусть даже самая долгая, не помешала бы мне поехать свидеться с тобой, и я с глубокой и бесконечной любовью отправилась бы с одного края света на другой с одной лишь надеждой повидать тебя.

Но поскольку я хорошо знаю и твою нежную любовь, и твою безмерную заботу обо мне и поскольку ты с величайшей твердостью и мужской рассудительностью привел доводы, против которых мне нечего возразить и которые я могу лишь уважать, пусть будет, любимый мой Карл, так, как хочешь ты и как ты решил. Не имея возможности разговаривать друг с другом, мы продолжим наше мысленное общение, но будь спокоен: ничто не может нас разлучить, ты навеки в моей душе, и мои материнские думы оберегают тебя.

Так пусть же эта безграничная любовь, которая служит нам поддержкой, укрепит нас и приведет к иной, лучшей жизни, а тебе, дорогой мой Карл, поможет сохранить мужество и твердость духа.

Прощай и будь неизменно уверен, что я никогда не перестану глубоко и сильно любить тебя.

Твоя верная мать, которая вечно будет любить тебя".

И вот, в самом деле, настал роковой момент, который предвидел Занд. Однако случилось это не из-за того, что великий герцог не имел особого желания спасти Занда, на которого в то время были обращены не только взгляды, но и сочувствие всей Германии. К несчастью, в этом деле была замешана Россия, которая должна была отомстить за своего агента и которая считала, что выздоравливание Занда затянулось, задерживая наказание, поэтому она оказывала давление на следственную комиссию, торопя ее покончить с убийцей, в каком бы состоянии он ни находился.

Между тем, у жителей Мангейма и даже у членов следственной комиссии оставалась последняя надежда: она состояла в том, что Занд, тринадцать месяцев не встававший с постели, слишком ослаб и не сможет стоять на ногах, а так как нельзя было казнить его в постели, то появлялся шанс получить новую отсрочку, причем почти законным порядком. Было решено поэтому, что Занда посетит врач из Гейдельберга, и, на основании его заключения, в зависимости от того, сможет ли Занд подняться или будет не в состоянии встать с кровати, расследование будет ускорено или приостановлено.

И вот как-то утром в камере заключенного появился незнакомец, который представился профессором медицинской школы Гейдельберга, из чистого интереса пришедшим узнать, как себя чувствует больной.

Занд мгновение разглядывал его, словно пытаясь прочесть, что происходит у него в душе, а потом, увидев, что, несмотря на все свое самообладание, врач все-таки покраснел, произнес:

— Ах да, понимаю. В Санкт-Петербурге хотят узнать, достаточно ли я окреп для того, чтобы меня можно было казнить. Ну что ж, сударь, давайте вместе проведем опыт. Прошу прощения, — добавил он, — на тот случай, если мне станет дурно, но, поскольку я не встаю уже тринадцать месяцев, вполне вероятно, что, несмотря на все мои старания, такое может произойти.

С этими словами Занд встал без всякой поддержки, а затем, собрав все свое необыкновенное мужество, дважды обошел комнату, после чего почти без чувств рухнул на кровать. Врач дал ему вдохнуть нюхательную соль.

— Видите, сударь, — сказал Занд, приходя в себя, — я крепче, чем мне самому казалось. Передайте, пожалуйста, судьям эту хорошую новость. Я уже и так слишком долго отнимаю их драгоценное время; пусть они выносят свой приговор: ничто не помешает его исполнению.

К сожалению, врач мог сообщить лишь то, что он увидел. Он подал комиссии свое заключение, и 5 мая 1820 года верховный суд приговорил Карла Людвига Занда к смертной казни через отсечение головы.

17-го приговор был объявлен Занду. Он выслушал его стоя, прислонившись к спинке стула, несмотря на то, что читавшие его советники суда, увидев, как Занд бледен, неоднократно предлагали ему присесть; однако Занд поблагодарил их с присущими ему спокойствием и мягкостью. Когда же чтение приговора было завершено, он повернулся к г-ну Г… стоявшему поблизости, чтобы поддержать его в случае, если ему изменят силы, и сказал:

— Надеюсь, родителям будет легче от мысли, что я умер этой насильственной и мгновенной смертью, чем от какой-нибудь постыдной и долгой болезни. Я же так настрадался за эти четырнадцать месяцев, что воспринимаю этих господ как ангелов-избавителей.

Советники вышли; Занд простился с ними с тем же спокойствием и с той же безмятежностью, с какими он приветствовал их появление, а потом тотчас же лег обратно в постель, поскольку не мог долго ни стоять, ни сидеть; затем он попросил у г-на Г., бумагу, перо и чернила и написал своим близким такое письмо:

"Мангейм, 17 дня месяца весны 1820 года.

Дорогие родители, братья и сестры!

Вы, должно быть, получили через посредство комиссии великого герцога мои последние письма; я в них ответил на ваши письма и постарался вас успокоить относительно моего теперешнего положения, обрисовав свое душевное состояние: пренебрежение, какого я достиг, ко всему преходящему и земному, ибо его нужно воспринимать как необходимость, когда оно ложится на весы вместе с осуществлением задуманного, и ту умственную свободу, какая одна способна питать нашу душу. Одним словом, я попытался вас утешить, заверив, что чувства, принципы и убеждения, которые мною были некогда высказаны, сохранились во мне и остались в точности прежними; однако, уверен, это излишняя предосторожность с моей стороны, ибо, если вы и требовали от меня чего-либо, то лишь одного — иметь образ Господа перед глазами и хранить его в сердце, и вы видели, что заповедь эта под вашим водительством глубоко проникла ко мне в душу, став и в этом и в ином мире моей единственной блаженной целью. Нет сомнений, что Бог, который во мне и подле меня, также будет в вас и подле вас в тот момент, когда это письмо принесет вам весть, что мне огласили приговор. Я умираю без сожалений, и Господь, надеюсь, даст мне силы умереть так, как должно.

Я пишу вам, пребывая в полном спокойствии и умиротворении, и надеюсь, что ваша жизнь будет протекать в умиротворении и спокойствии вплоть до той поры, когда наши души соединятся, исполненные новой силы, дабы любить друг друга и вместе вкушать вечное блаженство.

Что же касается меня, то я как жил, с тех пор как помню себя, то есть в безмятежности, полной возвышенных желаний, и в отважной, неодолимой любви к свободе, так и умираю.

Да пребудет Господь с вами и со мной.

Ваш сын, брат и друг

Карл Людвиг Занд".

Затем, как только письмо было закончено, Занд попросил г-на Г… зайти к нему и, когда тот пришел, сказал, что он был бы рад, если бы накануне казни ему удалось побеседовать с палачом. Это желание показалось г-ну Г… столь странным, что он затруднился с ответом, но Занд продолжал так мягко, но вместе с тем так решительно настаивать, что г-н Г., пообещал ему, что, как только этот человек приедет в Мангейм, просьба Занда будет удовлетворена.

КАЗНЬ

Казнь должна была состояться 20 мая, то есть через три дня после оглашения приговора. В Германии закон предоставляет осужденному три полных дня, чтобы дать ему время подготовиться к смерти. Поэтому жизни Занда предстояло оборваться 20-го, в два часа пополудни.

День 18-го прошел в визитах различных посетителей, которые пожелали увидеть приговоренного и которых он согласился принять. Одним из них был арестовавший его майор Хольцунген. И хотя видел его Занд лишь минуту, причем сквозь застилавшую ему глаза кровавую пелену, он его узнал; более того, в тот критический момент, когда Занд наносил себе второй удар кинжалом, как мы об этом рассказывали, он так хорошо отдавал себе отчет в происходящем, что теперь в мельчайших подробностях напомнил майору, как тот был одет, когда арестовывал его. Удивленный таким хладнокровием и спокойствием молодого человека, которому суждено было умереть намного раньше срока, уготованного ему природой, майор выразил Занду свое сожаление. Но Занд с улыбкой ответил ему:

— Это не меня надо жалеть, господин майор, а вас: я умру за свои собственные убеждения, а вы, вероятно* умрете за убеждения, которые будут вам чужды.

Майор Хольцунген призвал его и дальше держаться с той же твердостью.

— Господин майор, — промолвил Занд, — еврейские мученики умирали столь же мужественно, как и римские солдаты.

Когда наступил вечер, Занд попросил, чтобы его оставили одного, и писал почти до одиннадцати часов, но потом сжег написанное, так что оно бесследно исчезло. В одиннадцать вечера он лег и спал до шести утра; хирург, пришедший, как обычно, чтобы сделать ему перевязку, разбудил его, войдя к нему в камеру.

Примерно через два часа после окончания процедур, когда Занд лежал в постели, а г-н Г., беседовал с ним, сидя у него в ногах, открылась дверь, и один из тюремных служащих знаком показал г-ну Г… что он хочет ему что-то сказать. Господин Г., тотчас же подошел к двери, шепотом обменялся с ним несколькими словами, а затем повернулся к Занду.

— Карл, — сказал он, безуспешно пытаясь побороть волнение, — это господин Видеман из Гейдельберга, с которым вы хотели поговорить.

— Прошу вас, впустите его, — произнес Занд и, с усилием приподнявшись в кровати, сел и протянул руку г-ну Ви-деману. — Входите, сударь, и присаживайтесь здесь; мне надо сказать вам нечто важное.

А затем, видя, что г-н Г., собирается удалиться, он добавил:

— О, оставайтесь, мой милый начальник, вы не будете лишним.

— Значит, вы знаете, кто я такой, — запинаясь, промолвил г-н Видеман.

— Ну, разумеется, сударь, именно поэтому я и хотел с вами поговорить.

— К вашим услугам, сударь.

— На вашем счету уже есть несколько казней, господин Видеман? — продолжал Занд.

— Три, — ответил палач.

— И все три прошли успешно?

— Что вы имеете в виду, сударь?

— Я имею в виду: голова отлетела после первого или после второго удара?

— Две с первого, а одна со второго.

— Видите ли, господин Видеман, со мной будет не так просто, потому что вследствие ранения одна сторона тела у меня почти что парализована, и я не смогу поднять голову так высоко, как это требуется. Но это не имеет значения, сударь, сохраняйте твердость и, если вам придется нанести два удара, чтобы отделить голову от туловища, или даже три или четыре, как это понадобилось, говорят, в случае с герцогом Монмутом, не беспокойтесь. Впрочем, если угодно, мы можем заранее прорепетировать, чтобы, насколько это будет в моих силах, я сумел бы помочь вам в ответственную минуту, ибо мне никогда не доводилось видеть казнь и я не знаю, как к этому подступиться; вот поэтому мне и хотелось с вами поговорить.

Палач был потрясен таким необъяснимым хладнокровием и все еще не мог понять, говорит ли Занд серьезно, как вдруг тот с трудом переместился к изножью кровати, затем, опершись на плечо г-на Г… добрался до стула и, сев на него, попросил г-на Видемана показать ему, что он должен будет проделать завтра.

И тогда началась репетиция ужасной драмы, разыгрываемой на эшафоте, репетиция, во время которой силы изменили не обреченному на казнь, а палачу, ибо, когда он оказался в непривычной для него обстановке, условность показалась ему страшнее реальности; и все же ему удалось объяснить, как происходит казнь: он показал Зайду, как тот будет сидеть на табурете, как подручный палача подобием веревочной сети поднимет ему голову и как он сам, воспользовавшись моментом, когда шея будет вытянута, отсечет голову мечом. Занд с тем же хладнокровием внимательно выслушал одно за другим все объяснения, а затем, когда г-н Видеман дал их все, от первого до последнего, поблагодарил его и вернулся на кровать: палач в эту минуту выглядел более бледным и более взволнованным, чем его будущая жертва. Что же касается г-на Г… то ему казалось, что он видит дурной сон, и, как он рассказывал мне, более страшного получаса в его жизни не было, даже на следующий день.

Когда г-н Видеман собрался уходить, Занд еще раз принялся благодарить его и снова пожелал ему, чтобы на следующий день у него не дрогнула рука.

— Главное, — добавил он, — постарайтесь, чтобы не было так, как сегодня… Я ведь чувствовал, что вы дрожите.

Через несколько минут вошли трое знакомых Занду священников: один из них был пастор Д…, тот самый, от которого у меня было письмо. Господин Г., ушел, воспользовавшись их присутствием; он был без сил и чувствовал себя совершенно разбитым, словно, по его словам, упал с третьего этажа.

Священники провели с Зандом около шести часов, и все это время они беседовали о религии. Занд прекрасно разбирался в теологии и всякий раз, говоря о Боге, делал это с глубокой убежденностью и страстной верой. Прежде чем уйти, пастор Д… сообщил ему, что накануне в город прибыло большое количество студентов, а еще больше прибудет их с минуты на минуту, поэтому все опасаются, как бы завтра не произошли столкновения студентов с войсками.

Занд с самой неподдельной искренностью заявил, что он будет чрезвычайно расстроен, если из-за него прольется кровь, и тогда пастор Д…, воспользовавшись этим настроением осужденного, от имени властей попросил его не произносить речей на эшафоте.

— О, не беспокойтесь, — с улыбкой сказал Занд, — даже если я бы и захотел это сделать, у меня просто недостанет сил; впрочем, если это может вас успокоить, даю слово, что буду молчать.

И в самом деле, как сказал пастор Д…, в Мангейм прибыло столько студентов, что в городских гостиницах не хватило мест и приехавшим пришлось ночевать в окрестных деревнях. Власти, со своей стороны, тоже не бездействовали и вызвали из Карлсруэ генерала Нойштейна с отрядом из тысячи пятисот или тысячи восьмисот солдат, как кавалеристов, так и пехотинцев; кроме того, по приказу генерала его сопровождала рота артиллеристов с четырьмя орудиями.

Тем не менее, несмотря на все принятые меры предосторожности, студенты прибывали в таких огромных количествах, что власти решили перенести казнь на более раннее время; но, как мы уже говорили, немецкий закон категоричен: между оглашением приговора и его исполнением должно пройти ровно три дня, и потому, чтобы внести подобное изменение, требовалось согласие Занда. Хорошо зная его характер, решили обратиться к нему.

Вечером 19-го Занд лег спать, как обычно, в одиннадцать часов. Когда в четыре утра зашли в его камеру, он так крепко спал, что пришлось окликнуть его по имени, чтобы он проснулся. Занд, улыбаясь, открыл глаза и узнал г-на Г..

— А, это вы, мой дорогой начальник, — сказал Занд, — добро пожаловать! Неужели я проспал и уже пора вставать?

— Нет, — ответил г-н Г… — сейчас только четыре утра.

— Почему же вы разбудили меня так рано? — с упреком в голосе спросил Занд. — Или вы боялись, что я не успею собраться?

— Вовсе нет, сударь, — сказал секретарь суда, — но от вас ждут, что во имя общественного спокойствия вы совершите великий акт самопожертвования.

— Говорите, — сказал Занд, — и я сделаю все, что в моих силах.

— Власти опасаются столкновений между студентами и солдатами; а поскольку приготовления военного характера были сделаны заранее, то эти столкновения могут повлечь за собой огромные беды, в то же самое время не предоставив вам возможность спастись.

— А кто вам сказал, что я хочу спастись? — спросил Занд. — Я совершил убийство: любое преступление требует искупления. Неужели я произвожу впечатление человека, который стремится избежать смерти? Нет, сударь! Когда по приезде в Мангейм я поднялся на холм, высящийся над городом, я заранее увидел то место, где будет моя могила. Никоим образом не собираясь ускользнуть от ока Божьего и от людского суда, я могу лишь высказать благодарность Богу и людям за то, что мое существование продлилось до сегодняшнего дня.

— Такое ваше настроение дает мне надежду, что вы исполните просьбу, которую мне поручено передать вам, — продолжал секретарь суда.

— Что это за просьба?

— Дать согласие на то, чтобы ваша казнь состоялась не днем, а утром.

Занд жестом показал г-ну Г…, чтобы в камеру принесли бумагу, перо и чернила, и твердой рукой, своим обычным почерком, написал следующие пять строк:

"Я благодарю власти Мангейма за то, что они пошли навстречу моим желаниям и на восемь часов ускорили мою казнь.

Sit nomen Domini benedictum.^[41]

Карл Людвиг Занд".

— Возьмите, сударь, — сказал он, отдавая бумагу секретарю, — вот то, что вы хотели; однако я попрошу, чтобы мне дали время принять ванну. Знаете ли, это обычай древних перед битвой.

В эту минуту к нему подошел врач, чтобы перевязать ему рану.

— А стоит ли? — спросил Занд.

— Вы будете чувствовать себя крепче, — ответил врач.

— В таком случае, действуйте.

Ему тотчас же принесли ванну. Он лег в нее и в течение двадцати минут, пока находился там, продолжал говорить на общие темы, одновременно расчесывая свои великолепные длинные волосы. Затем, закончив туалет, он натянул на себя белые панталоны, заправил их в ботинки, надел черный сюртук, который, наподобие студенческих сюртуков, оставлял шею открытой, и сел на кровать, где какое-то время тихо молился; затем он попрощался со священниками, сказав им, что, не ставя себе ничего в вину и будучи сам почти что духовным лицом, он один взойдет на эшафот, так как не хочет тяготить их милосердные души зрелищем его смерти. Он попрощался также с врачом, поблагодарив его за все заботы, какие тот ему оказывал в течение одиннадцати месяцев, приходя каждое утро в тюрьму перевязывать его рану. После этого священники и врач удалились, оставив Занда в одиночестве.

В эту минуту шум, доносившийся с улицы с самого рассвета и возраставший с каждой минутой, еще больше усилился, и Занд понял, что там произошло нечто неожиданное. И в самом деле, через мгновение в камеру вошел г-н Видеман; это при виде его крики на улице усилились.

Господин Видеман был одет в длинный черный сюртук, под которым он прятал свой меч. Увидев палача, Занд, как и накануне и с такой же улыбкой, как и накануне, протянул ему руку, а поскольку г-н Видеман, чувствовавший себя неловко из-за своего меча, который он не хотел выставлять на обозрение, заколебался, Занд сказал ему:

— Идите же сюда, покажите мне ваш меч: всегда нужно знакомиться с теми, с кем предстоит иметь дело.

И тогда г-н Видеман, весь бледный и дрожа с головы до ног, подошел к Занду и показал ему свой меч.

Занд взял его, вытащил из ножен, провел пальцем по лезвию и сказал:

— Прекрасно, такой клинок вас не подведет; пусть только рука не дрогнет, и все будет хорошо.

С этими словами онвернул меч г-ну Видеману, а затем обратился к г-ну Г..:

— Не окажете ли вы мне последнюю услугу — не проводите ли меня на эшафот?

Господин Г., утвердительно кивнул; он чувствовал, что если произнесет хотя бы слово, то разрыдается. Тогда Занд поднялся, опершись на его руку, и сказал, обращаясь к г-ну Видеману и другим присутствующим:

— Итак, господа, чего мы ждем? Я готов.

При этих словах г-н Видеман, ничего не ответив, первым пошел к двери. Занд, опираясь на г-на Г… пошел вслед за ним. Остальные двинулись следом за Зандом.

Занд спустился по лестнице и вышел во внутренний двор. У дверей стояла небольшая открытая карета, которую купили в Гейдельберге, не сказав, правда для каких целей: во всем Мангейме не нашлось ни одного каретника, согласившегося сдать внаем или продать карету, которая отвезла бы Занда на эшафот. В ту минуту, когда осужденный появился во дворе, все остальные заключенные прильнули к окнам и стали выкрикивать слова прощания. Не имея достаточно сил, чтобы ответить, Занд помахал им рукой и стал подниматься в карету.

Поставив ногу на подножку, он наклонился к г-ну Г..

— Вы сядете со мной, не так ли? — спросил он его.

— Я же обещал вам.

— Спасибо! И если вы заметите, что я слабею, произнесите шепотом мое имя, слышите? Этого будет довольно.

Затем он сел в карету. Господин Г., занял место рядом, и тюремные ворота открылись.

Улица была запружена народом, и, несмотря на прохаживавшиеся повсюду многочисленные патрули, толпа была так велика, что карета с трудом могла продвигаться вперед. В ту минуту, когда она появилась, все закричали в один голос:

— Прощай, Занд! Прощай, Занд!

И тотчас в карету полетели букеты, а те, кто стоял далеко и не мог добросить цветы, кидали их в толпу, и оттуда их передавали вперед.

Было пасмурно, и, хотя стояла самая лучшая пора года, май, всю ночь лил дождь. Еще слишком слабый, чтобы сидеть самостоятельно, Занд склонил голову на плечо г-на Г… Лицо его, как обычно, выглядело кротким, спокойным и страдальческим. У него был высокий лоб, его глаза были полны жизни, но он так настрадался за четырнадцать месяцев заключения, что всем своим обликом, если так можно выразиться, казался лет на десять старше. Однако время от времени он поднимал бледное лицо, обрамленное прекрасными черными волосами, и с улыбкой глядел на толпу; и тогда со всех сторон поднимался новый шквал неистовых криков, и каждый раз эти крики звучали столь душераздирающе и горько, что, слыша их, Занд, всегда такой спокойный и выдержанный, не мог сдержать слез, которые против воли текли у него из глаз.

Наконец, кортеж прибыл к месту казни. Как мы уже говорили, оно находилось в сотне шагов от проезжей дороги, посреди красивого луга, на пригорке, у подножия которого протекал ручей. Кортежу пришлось ненадолго остановиться, потому что подручные палача, которых не поставили в известность об изменении времени казни, расселись завтракать на эшафоте. Через несколько минут кортеж продолжил путь и карета подъехала к небольшой лестнице из восьми ступенек, которая вела на площадку.

Занд с полнейшим спокойствием оглядел эшафот, а затем повернулся к г-ну Г..

— До сих пор, — сказал он, — Господь давал мне силы.

И Господь давал ему силы до самого конца. Занд вышел из кареты и поднялся на эшафот, согнувшись от боли, но не издав ни единого стона. Поднявшись на площадку, он выпрямился, вытер влажный от испарины лоб, потом спокойно посмотрел на толпу сочувствующих ему людей, которые, казалось, сопровождали его сюда не из любопытства, а из чувства долга. Потом, переведя взгляд на эшафот, он произнес:

— Вот где окончатся мои страдания! Благодарю тебя, Господи, что ты дал мне силы добраться сюда.

И тут г-н Г., увидел, что он побледнел.

— Садитесь, Занд, — сказал он ему, — садитесь.

Занд сел, но почти в ту же минуту начали оглашать приговор, и он встал, потому что хотел выслушать его стоя, как это полагалось. Когда оглашение закончилось, он вытянул вперед руку и громко сказал:

— Я умираю, препоручив себя Господу…

Но его тут же перебил г-н Г… шепнув ему на ухо:

— Что вы делаете, Занд? Вы же обещали молчать.

— Да, верно, — ответил тот, — я совсем забыл. Впрочем, всем и так известно, что я умираю за свободу Германии.

Затем, скатав в комок носовой платок, которым он только что утирал предсмертный пот, Занд бросил его в толпу, как Конрадин — свою перчатку. В тот же миг платок был разорван на тысячу кусочков, и все, кому достались его обрывки, подняли руки, крича:

— Занд! Занд!.. Прощай, Занд!

Послышался грохот барабанов.

— Сударь, — сказал палач, — вы позволите мне отрезать прядь ваших волос?

— Разве это необходимо? — спросил Занд, живо поднеся руки к шее.

— Это для вашей матери.

— О! Тогда конечно, конечно! — воскликнул Занд.

Палач отрезал локоны, ниспадавшие на спину, и один за другим передал их ему. Занд взял их, сложил вместе, а потом пристально посмотрел на палача:

— Вы даете слово чести, господин Видеман, что это для моей матери?

— Слово чести! — ответил тот.

— Тогда вот они.

Оставшиеся волосы подняли на затылке и перевязали лентой.

— А теперь, — сказал палач, — необходимо, чтобы вы позволили связать вам руки.

— Связывайте, — сказал Занд, протягивая их.

Палач связал ему руки за спиной; но, поскольку в таком положении руки приговоренного были сильно стянуты и из-за раны он был вынужден опустить голову на грудь, пришлось развязать их и, положив на колени, закрепить в таком положении; благодаря этой новой позе, Занд смог снова поднять голову.

— Держитесь! — сказал ему палач.

— А вы сохраняйте твердость! — ответил Занд.

После этого короткого обмена словами наступила гробовая тишина. Меч сверкнул как молния и обрушился вниз. И тотчас в толпе раздался страшный крик: голова, лишь наполовину отделенная от тела, не упала на эшафот, а повисла на груди. Палач нанес второй удар и отсек голову целиком, но одновременно он отрубил и кисть руки, привязанную к левому колену.

В ту же минуту толпа, которую невозможно было остановить, смела цепь солдат и устремилась на эшафот; каждый обмакивал свой носовой платок в кровь, а те, кто подбежал позже, когда кровь уже была осушена, разломали стул, на котором сидел Занд во время казни: одни уносили щепки, другие солому; потом прибежали те, кому не досталось ни крови, ни обломков стула: они стали откалывать куски от досок эшафота, чтобы заполучить хотя бы их. Но тут, наконец, войска пришли в себя, оттеснили толпу, после чего голову и тело, положенные в один гроб, в сопровождении многочисленного военного эскорта отправили каретой в тюрьму.

В полночь труп казненного перевезли без факелов и свечей на небольшое протестантское кладбище, расположенное на дороге в Гейдельберг. Там, в уголке, была приготовлена незаметная для посторонних глаз могила. И правда, дерн был с предосторожностью снят на всю ее длину, а вырытую землю положили на кусок полотна; когда же гроб опустили и засыпали землей, а сверху положили дерн, всех присутствующих заставили поклясться никому не указывать место, где находится эта могила. Они поклялись и разошлись. Ворота кладбища закрылись за ними, оставшуюся землю высыпали в тюремном дворе, и все было кончено.

Что же касается луга, где казнили Занда, то с того самого дня он получил название, которое носит и поныне; народ называет его Зандс Химмельфартсвизе.

Это означает:

"Луг вознесения Занда".

ДОКТОР ВИДЕМАН

Как нетрудно понять, выяснение этих подробностей, частью предоставленных г-ном Г… а частью выписанных из официальных документов, отняло у меня весь вечер и часть следующего дня, поэтому я смог отправиться в Гейдельберг лишь в шесть часов вечера. Так что я снова сел в карету, горячо поблагодарив перед этим г-на Г… но мне не хотелось покинуть Мангейм, не сказав последнее прости Занду, и я попросил отвезти меня на маленькое кладбище, где он был похоронен.

Именно здесь, в двадцати шагах друг от друга, покоятся жертва и убийца, или, если кто предпочитает называть их иначе, предатель и мученик: Коцебу и Занд.

На могиле Коцебу, расположенной в центре кладбища, прямо напротив входа, стоит памятник странной формы: его основание представляет собой груду увитых плющом камней; на этой груде камней поставлен своим острием другой камень, обтесанный в форме ромба и поддерживаемый с двух сторон масками Комедии и Трагедии; на плоской части этого камня выгравирована следующая надпись:

Мир безжалостно преследовал его, клевета омрачила его жизнь, счастье он обретал лишь в объятиях жены, а покой обрел лишь на смертном одре.

Неусыпная зависть усеивала его путь терниями, а любовь расцвечивала розами.

Да простит его небо, как он простил землю.^[42]

Поскольку уже давно участников ночного погребения Занда освободили от их клятвы и все те, кто обмакивал свои платки в его кровь, к настоящему времени тщательно отстирали их и одни стали теперь советниками, а другие — судьями, никто не считает в наши дни необходимым держать эту могилу в тайне, так что меня отвели к углу кладбищенской ограды и показали небольшую деревянную раму длиной в шесть футов и шириной в три, внутри которой, в грунте, растет дикая слива: это и есть могила Занда.

Я отломил веточку сливового дерева с могилы Занда, оторвал кусочек плюща с памятника Коцебу и унес их, обвив веточку плющом.

Мы снова проехали мимо луга, так как я хотел еще раз взглянуть на пригорок, на котором был сооружен эшафот; затем, погрузившись в мысли, подобные тем, какие некогда заставили Брута сказать, что добродетель — всего лишь слово, я сел в карету и продолжил путь в Гейдельберг.

Как ни велико было мое желание как можно скорее нанести визит г-ну Видеману, чтобы дополнить полученными от него сведениями рассказ г-на Г… прибыл я в этот университетский город в столь позднее время, что ни о чем другом, кроме ужина и ночлега, думать уже было невозможно; я так и поступил, попросив в гостинице, чтобы меня разбудили в восемь утра.

Едва проснувшись, я оделся и помчался к г-ну Видеману по адресу, указанному на рекомендательном письме, которое было при мне. Господин Видеман проживал на Большой улице, в доме № 111. Так что у меня не было нужды никого расспрашивать, и я сразу нашел этот дом. Перед дверью я на мгновение остановился. Признаться, мысль о необходимости докучать палачу в его собственном доме, выпытывая у него сведения о казни, пробудила во мне все присущие французам предрассудки; но я приехал так издалека не для того, чтобы отступить: протянув руку, я позвонил в небольшую дверь, которая вела в узкий проход между домами.

Мне открыла старуха; проход тянулся в сад. В середине коридора, образованного проходом, располагалась каменная лестница, которая вела на второй этаж. У подножия лестницы, по левую сторону от нее, была дверь. Старуха открыла ее и пригласила меня войти, сказав, что г-н Видеман сейчас спустится.

Комната, в которую меня ввели — очаровательная гостиная, одновременно служившая библиотекой, — была оклеена бумажными обоями небесно-голубого цвета в белый цветочек. На каминной доске и на полках было выставлено множество диковин: чучела птиц, гадюки, обвившиеся вокруг невысоких деревцов, перламутровые и пурпурные раковины, и, наконец, среди всего этого были развешены в форме трофея ружье, ягдташ и пороховница, указывающие на то, что хозяин дома — охотник. Я разглядывал все эти предметы, не имеющие, как видно, никакого отношения к профессии человека, к которому я пришел с визитом, как вдруг послышался звук отворяющейся двери. Я повернулся и оказался лицом к лицу с г-ном Ви-деманом.

Это был красивый молодой мужчина лет тридцати — тридцати двух, смуглолицый и черноволосый, с бакенбардами, подстриженными таким образом, что они обрамляли все его лицо. Он подошел ко мне, продемонстрировав превосходные манеры, и спросил, чем он обязан такой неожиданной чести.

Признаться, в ту минуту я не нашелся, что ответить, и лишь протянул ему письмо пастора Д… Он прочел его, а потом снова поклонился:

— Я к вашим услугам, сударь, и готов ответить на любой вопрос, который вам будет угодно мне задать. К несчастью, я не вызываю большого интереса как палач, — добавил он с легкой иронической улыбкой, — принимая во внимание, что мне не довелось еще совершить ни одной казни; но не стоит за это на меня обижаться, сударь: это не моя вина, а вина славных немцев, которые не совершают преступлений, или же вина великого герцога, который, будучи превосходным государем, готов помиловать кого только можно.

— Сударь, — сказал я ему в ответ, — я пришел увидеться с доктором Видеманом, сыном человека, который был принужден выполнить страшную миссию, но, выполняя ее, до последней минуты проявлял по отношению к несчастному Занду знаки уважения, хотя это могло доставить неприятности тому, кто так достойно себя вел.

— В этом нет большой его заслуги, сударь; все любили и жалели Занда, и, конечно же, если бы отец полагал, что его самопожертвование может спасти юноше жизнь, он скорее отрубил бы себе правую руку, чем казнил бы его. Но Занд был приговорен, и он должен был понести наказание.

— Я знаю, что ваш отец облегчил, насколько это было возможно, последние минуты его жизни; так что в этом отношении, сударь, вы вряд ли сообщите мне что-то новое: все это мне рассказал господин Г… Но мне подумалось, что, возможно, существуют какие-то ускользнувшие от него подробности, а поскольку я собираюсь написать о Занде, то хотелось бы узнать их от вас.

— Я был тогда еще совсем юным, — ответил г-н Виде-ман, — мне едва исполнилось четырнадцать лет, и потому в моей памяти мало что сохранилось. Единственная подробность, которую я могу вам сообщить, если для вас она сколько-нибудь интересна, это то, что мой отец попросил построить на его собственные средства новый эшафот, дабы сохранить тот, на каком был казнен Занд, и чтобы какой-нибудь заурядный убийца не обесчестил эшафот, обагренный кровью этого благородного и несчастного юноши. Когда просьба отца была удовлетворена, он велел сделать из досок эшафота Занда ставни и двери своего деревенского дома.

— А далеко отсюда этот дом?

— В миле от города, среди виноградников, слева от дороги в Карлсруэ; это маленький белый домик с красной крышей, серыми ставнями и круглым слуховым окном над дверью. Если вам будет любопытно туда поехать, вы его тотчас же узнаете; впрочем, вам любой его покажет. Двери и окна в доме изрезаны, потому что в течение пяти или шести лет он был местом паломничества студентов, которые лезвиями своих ножей откалывали от них щепки; но затем мало-помалу посетители начали появляться все реже и реже, а в конце концов перестали приходить совсем. Поэтому, сударь, не удивляйтесь, что вначале я встретил вас несколько холодно и, возможно, не совсем надлежащим образом; но, вероятно, уже лет десять никто не говорил со мною о бедном Занде, так что воспоминания о нем, если и не забылись, то, по крайней мере, притупились.

— Благодарю вас, сударь, но мой визит был сам по себе достаточно бесцеремонным, чтобы вызвать еще более холодный прием, нежели тот, что вы мне оказали. Спасибо за сведения, которые вы мне предоставили; я непременно съезжу посмотреть на этот домик, ставший необычным памятным свидетельством того интереса, который вызывал к себе Занд. Но у вас во владении должно быть и нечто другое, что мне очень хотелось бы увидеть, хотя я не знаю, как вам об этом сказать.

— Что другое? — спросил г-н Видеман со слегка иронической улыбкой, которую я подметил у него еще прежде.

— Замечу, — ответил я, — что вы не поощряете мое желание обратиться к вам с этой просьбой.

Выражение его лица изменилось.

— Простите, — сказал он, — я был неправ. Что именно вы хотите увидеть? Мне доставит удовольствие показать вам это.

— Меч, которым был обезглавлен Занд.

Лицо г-на Видемана залилось краской. Но, словно смахивая ее, он тут же тряхнул головой.

— Я покажу вам его, сударь, — сказал он, — но вы увидите, что он в очень плохом состоянии. Слава Богу, им не пользовались уже двенадцать лет, а что касается меня, то я возьму его в руки впервые. Я бы велел одному из своих помощников его почистить, сударь, если бы заранее знал, что вы окажете мне честь своим визитом; но вы меня простите, вам ведь известно лучше, чем кому-либо другому, что ваш визит застал меня врасплох.

С этими словами г-н Видеман поклонился и вышел, оставив на моем лице выражение куда большего замешательства, чем то, что читалось на его лице. Однако, раз уж мне пришлось взять на себя эту глупую роль, я решил доиграть ее до конца.

Через минуту г-н Видеман вернулся, держа в руках длинный меч без ножен, более широкий у острия, чем у гарды; лезвие его было полым и содержало некоторое количество ртути, которая, устремляясь от рукоятки к острию, придавало удару большую силу. На некоторых частях лезвия, в самом деле, образовалась ржавчина; как известно, ржавчина почти всегда появляется в тех местах, которые были запачканы кровью.

— Вот меч, который вы хотели посмотреть, сударь.

— Я снова приношу извинения за мою бесцеремонность и еще раз хочу поблагодарить вас за вашу любезность.

— Ну что же, сударь, если вам и в самом деле кажется, что вы чем-то обязаны мне за эту любезность, позвольте мне потребовать за нее плату.

— Какую, сударь?

— Помолитесь вместе со мной Богу, чтобы мне приходилось касаться этого меча исключительно ради удовлетворения любопытства чужестранцев, которые соблаговолят почтить своим визитом бедное жилище гейдельбергского палача.

Я понял, что пришло время уходить. Дав обещание г-ну Видеману выполнить то, что он просил, я поблагодарил его и вышел.

Впервые в жизни меня столь безоговорочно оставили в дураках, причем за все время получасового разговора мне так и не представился случай отыграться.

Впрочем, я все же сдержал обещание, данное г-ну Видеману, и, по всей видимости, наша общая молитва оказалась действенной, поскольку я не слышал, чтобы после моего визита ему пришлось очищать меч от ржавчины.

ГЕЙДЕЛЬБЕРГ

В этом университетском городе я снова увидел точно такие же типажи студентов, какие мне уже довелось наблюдать в Бонне: внешне они отличаются друг от друга лишь формой курительных трубок.

Был еще достаточно ранний час для того, чтобы успеть перед завтраком посетить здешние развалины. Так что я принялся взбираться в гору, и через четверть часа мы уже стояли во дворе пфальцграфского замка. Как и в случае с Кёнигштейном, эти руины — дело наших рук, однако они относятся ко временам Людовика XIV и восходят к войне за Пфальцское наследство; развалины эти определенно принадлежат к числу самых красивых и живописных, какие есть на свете.

Внутри замка (ибо несколько комнат там еще заперты и обитаемы) сохранились две достопримечательности, одна из которых интересна для антиквариев, а другая для любителей выпить: это кабинет г-на Карла фон Граймберга и большая бочка Карла Теодора.

Тридцать лет назад г-н фон Граймберг вошел в развалины Гейдельберга, намереваясь осмотреть их; он оставался там в течение целого дня и вернулся туда на второй день, на третий, пока, наконец, не обнаружил какую-то маленькую комнатку, из окна которой открывался такой дивный вид, что он попросил принести в нее кровать. С того самого времени он там и поселился.

С той поры г-н фон Граймберг с необычайным упорством собирал все, имеющее отношение к замку и городу Гейдельбергу: книги, гравюры и картины, так что его комнатка, к которой теперь присоединены еще три или четыре других, превратилась в настоящую галерею, и он с крайней любезностью всегда торопится показать ее путешественникам.

Что же касается большой бочки, то ее история гораздо длиннее, поскольку это история целой династии: существовала большая бочка I, большая бочка II, большая бочка III и большая бочка IV.

Большая бочка I обязана своим появлением на свет Иоганну Казимиру, прозванному Благочестивым. Как-то раз, когда он стоял на верхней террасе замка, откуда открывается вид на уходящие к самому горизонту долины и холмы, сплошь покрытые виноградниками, ему, как Горацию, пришла в голову мысль воздвигнуть себе памятник. Этим памятником и стала большая бочка.

Иоганн Казимир пригласил ко двору всех без исключения бочаров и объявил им, что он желает иметь такую огромную бочку, какую еще никто никогда не видел; при этом он предоставлял им полную свободу и открывал им неограниченный кредит в своем казначействе. Мастера, задетые за живое, стали наводить справки о том, что лучшее в этом роде есть на свете. Узнав, что существуют большие фламандские бочки, вмещающие от тридцати до сорока тысяч бутылок, они пожали плечами и принялись за дело. Через полгода бочары пригласили Иоганна Казимира взглянуть на их творение, которое они только что отделали начисто. Большая бочка вмещала сто пятьдесят тысяч бутылок.

Иоганн Казимир был чрезвычайно доволен тем, что получилось, и, рассудив, что ничего лучше ему уже не сделать, принял решение умереть, чтобы остаться на вершине славы.

Если восторженные путешественники, восхитившись этим творением, пожелают составить себе представление

0 его создателе, они обнаружат его статую во дворе замка, на нижнем этаже часовни, построенной его племянником: это та статуя, голова которой, почти отделенная от тела, откинута назад в глубину ниши. В это плачевное состояние фигуру привел какой-то подлый снаряд, выпущенный из шведской пушки в 1633 году от воплощения Господа Бога Иисуса Христа.

К несчастью, с бочкой Иоганна Казимира произошло то, что происходит со всяким творением рук человеческих: политические события отвлекли от нее внимание, ее забыли наполнить, она рассохлась, растрескалась и лопнула; так что когда по окончании Тридцатилетней войны курфюрст Карл Людвиг лично спустился в свои подвалы, чтобы увидеть собственными глазами, в каком состоянии находится диковина Иоганна Казимира, на общем совете было решено, что разумнее будет изготовить новую бочку. Такое решение весьма отвечало причудам курфюрста Карла Людвига, которому лавры дядюшки не давали спать спокойно. Он велел соорудить новую бочку, которая как размером, так и богатством отделки должна была затмить первую. Мастера взялись за дело, и в 1664 году большая бочка II была готова; она на треть превосходила прежнюю и вмещала двести двадцать тысяч бутылок.

"Помимо прочего, — гласит история, — перед бочкой восседала на лежащем льве фигура Бахуса, увенчанного ветвями виноградной лозы и пребывающего во хмелю, как и подобает родоначальнику пьянства; казалось, он взывает к пьяницам, с победоносным видом протягивая им правой рукой огромный чеканный сосуд, а левой — не менее внушительных размеров кубок",^[43]

Кроме того, наверху бочки соорудили обнесенную перилами площадку, на которой четыре человека могли бы свободно станцевать кадриль.

Поэты пожелали внести свой вклад в создание отечественного творения, восславив Карла Людвига. На боковой стороне исполина было выгравировано множество четверостиший, в которых стихотворцы предсказывали друг другу бессмертие, и славный курфюрст успокоился, уверенный в том, что время не властно над его именем после того, как создано подобное чудо. Время, однако, восторжествовало над самим чудом.

Карл Людвиг выдал свою единственную дочь Елизавету Шарлотту замуж за Месье, брата Людовика XIV. Когда курфюрст Карл, сын Карла Людвига, умер после недолгого правления, не оставив потомства, Филипп Орлеанский предъявил права на семейное наследство, целиком принадлежавшее его жене и дававшее ей право голосовать в имперском сейме. Ему ответили, что в Германии не принято, чтобы женщины наследовали ленные владения, и, следственно, он должен быть удовлетворен полученным им приданым. Но поскольку, несмотря на законность этих доводов, Месье удовлетворен не был, он пожаловался брату, и Людовик XIV развязал знаменитую войну за Пфальцское наследство.

Для Гейдельберга это обернулось пожаром 1689 года. А когда горит замок, то, какие бы меры предосторожности ни принимали, пожар дает себя знать и в его подвалах: жар пламени дошел до бочки Карла Людвига, она затрещала и растрескалась.

К несчастью, все были заняты более неотложными делами, чем бежать на ее стоны, да и к тому же она была такого крупного телосложения, что перенести ее в другое место было невозможно. Таким образом, ее оставили под охраной Господа, и Господь, который в это время, вероятно, должен был охранять что-то более ценное, допустил, что несчастная бочка покоробилась, растрескалась и лопнула, подобно своей предшественнице, большой бочке I. В этом плачевном состоянии она пребывала сорок лет.

Наконец, благодаря Рисвикскому миру, вернувшему Иоганну Вильгельму владения предков, курфюрсты получили обратно не только Гейдельбергский замок, но и развалины Гейдельберга. Карл Филипп услышал предание о гигантской бочке, погребенной в подвалах замка; им овладело любопытство, он решил отправиться туда и, велев расчистить лестницы, с великим трудом добрался до исполина.

Карл Филипп был ценителем красоты: его потрясло величие, которое даже в своем несчастье сохраняла большая бочка II. И как благочестивый сын он решил обновить творение своих предков, вследствие чего в 1727 году, под надзором придворного бочара Энглера, диковина Карла Людвига — переделанная, исправленная и значительно увеличенная в размерах — снова появилась на свет, уже под названием большой бочки III.

Но на этот раз бочке с ее возобновленным величием дали достойную охрану: статую шута Перкео, который никогда не ложился спать, не выпив за день восемнадцать-двадцать бутылок вина; о лучшей охране не приходилось и мечтать.

Увы, большие бочки умирают, как и короли. Вследствие несчастья, которое история вакхической династии приписывает злому року, после двадцати трех лет царствования большая бочка III скончалась, пораженная невидимой трещиной, через которую вытекало все ее содержимое.

Это несчастье произошло в царствование Карла Теодора, около 1750 года.

Карл Теодор имел в отношении наследственных прав на престол самые твердые принципы: он приказал, чтобы все было готово к торжественному восшествию на трон большой бочки IV; но, наученный опытом прошлого, он учел все, чтобы обеспечить этой четвертой царственной особе долгое и безмятежное царствование.

Мастера превзошли сами себя, и большая бочка IV появилась на свет в 1751 году, поглотив в свое гигантское чрево двести тридцать шесть обычных бочек, то есть около трехсот тысяч бутылок.

Именно этот исполин, которому посчастливилось больше, чем его предшественникам, и удалось пережить войны и революции, предлагается сегодня вниманию любопытствующих путешественников, для большего удовольствия которых по его бокам установлены приставные лесенки, лестницы и галереи. Между ним и статуей Перкео поставили обычную бочку, кажущуюся игрушечной. Однако, по мнению истинных знатоков, несчастная карликовая бочка во многом превосходит надменного великана: ведь она полная, а он пустой.

Это выглядит как символ народа и некоторых монархий XIX века.

Поскольку у нас стало возникать ощущение, что наши желудки так же пусты, как ее величество большая бочка IV, мы вернулись в гостиницу и услышали, что из студенческой залы доносится сильный шум. Утром у студентов состоялась превосходнейшая дуэль, и теперь они без конца пили пиво за победителя и за выздоровление побежденного; все это сопровождалось оглушительными криками "Ура!" и "Виваллераллера!".

Прежде, то есть с 1806 по 1820 годы, студенчество делилось на три королевства.

Существовал король Убийц, своего рода Горный Старец; ему подчинялись иллюминаты, которым надлежало с помощью кинжала освобождать мир от предателей и тиранов. То было веление времени.

Существовал король Шпаги, своего рода Дон Кихот, который должен был сражаться, по меньшей мере, трижды в неделю, дабы упражнять руку и удерживать власть над своим королевством.

И наконец, существовал Пивной король, запойный пьяница, который должен был пить, не ограничиваясь тремя, шестью или двенадцатью бутылками, выпитыми подряд, а занимаясь этим безостановочно.

В зависимости от своих склонностей: республиканских, рыцарских или вакхических — студенты присоединялись к одному из этих трех властителей. Были и такие, которых природа наградила столь щедро, что они могли присоединиться сразу ко всем трем. Эти вызывали всеобщее восхищение; когда они проходили мимо, на них указывали пальцем, и самые старые замки, даже замшелые твердыни расступались перед ними на мостовой, а уж с тем большим основанием, разумеется, это делали лисы, зяблики и филистеры.

Король Убийц скрылся из виду. Возможно, его величество еще пребывает в каком-нибудь подземелье Баварии, в каком-нибудь старинном замке Франконии или в чаще Шварцвальда; но, как бы то ни было, о нем больше ничего не слышно.

Что же касается двух других королей, то они процветают, и, хотя дуэли строго запрещены, не проходит и недели, чтобы в каждом университете не состоялось трех или четырех поединков. Впрочем, как заверяют наши законники, эти дуэли, хотя обычно и кровопролитные, редко бывают опасными для жизни. Я встретил в Гейдельберге одного пожилого доктора хирургии, который рассказал мне, что за те почти пятьдесят лет, что он живет в городе, ему довелось столкнуться лишь с двумя смертельными исходами: пьяницы погибают куда чаще, чем дуэлянты; это доказывает, что пиво усваивается здесь труднее, чем сталь.

По правде сказать, в том, как некоторые студенты пьют, есть что-то фантастическое. Например, нынешний Пивной король Гейдельбергского университета может опорожнить на выбор двенадцать бутылок пива или шесть бутылок вина, то есть двенадцать бутылок сока хмеля или шесть бутылок виноградного сока, за то время, пока часы бьют полдень. Его обычное прозвище — der trichter, что означает "воронка".

Впрочем, жизнь студентов довольно однообразна. На рассвете студиозус быстро проводит дуэль, если ему посчастливилось ее устроить. В противном случае, он выступает секундантом своего более удачливого приятеля; затем он завтракает, после чего идет на занятия по философии, теологии, медицине или ботанике. В одиннадцать он отправляется в фехтовальный зал, в полдень обходит город и прогулочные аллеи, выпуская как можно больше дыма с помощью своей трубки и издавая как можно больше шума с помощью своих шпор. С двух до трех он иногда изучает какой-нибудь специальный предмет, после чего у него остается время до полуночи, чтобы дразнить собак, приставать к девушкам, проклинать бюргеров и готовиться к завтрашней дуэли.

Если студент принимает вызов, он приходит в трактир, чтобы отыскать там секундантов, и вместе с ними судит в соответствии с правилами, изложенными в "Распорядке",

0 серьезности дела. Один из наших более знаменитых коллег уже написал об этих чрезвычайно любопытных особенностях нравов немецкого студенчества. Теперь мы сами могли убедиться в правдивости приведенных им сведений. Но поскольку изложение этой темы, помимо нашей воли, увлекает нас дальше, да будет нам позволено добавить к ним некоторые новые подробности.

"Распорядок" — это рыцарский кодекс студенчества, евангелие дуэлянтов.

"Распорядок" до мельчайших подробностей вникает в важное дело дуэли; он содержит перечень бранных слов, но не в алфавитном порядке, а по степени их оскорбительности: шкала ругательных выражений увенчана словом болван. Слово "болван" непременно требует сатисфакции; по сравнению с ним слово "мошенник" — не более, чем щелчок.

Если тот, кого назовут болваном, не потребует удовлетворения, он будет наказан verschiss^[44], или своего рода отлучением, которое возможно искупить, если в отведенный срок устроить дуэль с каким-нибудь другим своим приятелем; но если тот, кого оскорбили, упустит это время и не восстановит свою репутацию, он обесчещен и навсегда будет изгнан из студенческого братства. Отныне каждый будет вправе безнаказанно оскорблять его, даже не будучи обязанным давать ему за это удовлетворение.

В то же самое время "Распорядок" определяет степень отмщения. Каждый оскорбительный эпитет предполагает, помимо прочего, то или другое число схваток, которые должны за ним воспоследовать. Студент знает это число назубок, как наш предприниматель, который знает правила игры и волен остановить свой выбор на обычном лишении свободы или же дойти до каторжных работ.

Когда дуэль назначена, нужно немедленно оповестить часовых. Часовые — это студенческая контрразведка; их всего четыре в Гейдельберге. Славные малые располагаются в определенном порядке, начиная от городских ворот и заканчивая домом, где должна происходить дуэль; ибо, как мы помним, дуэли строго запрещены и не могут проходить на открытом воздухе. Для студентов Гейдельбергского университета местом поединков служит небольшой трактир, расположенный в долине у обратного склона горы Кайзерштуль. Часовые получают сорок су за каждое несение службы. Эти расходы, имеющие целью соблюсти честь студенческого братства, взимаются из общей кассы; таким образом, любой студент, как самый бедный, так и самый богатый, может драться на дуэли, не беспокоясь, по крайней мере, что он будет задержан.

На следующий день, на рассвете, часовые занимают свои посты; один прогуливается, дымя трубкой, второй беседует с крестьянами, рано утром идущими в город. Еще один прилег на краю придорожной канавы, делая вид, что спит, а другой удит рыбу в Неккаре; но все это делается в полглаза, поскольку все их внимание сосредоточено на том, чем они заняты на самом деле.

Уверенные в том, что дорога находится под наблюдением часовых, участники дуэли выходят на улицу; клинки эспадронов или рапир и у соперников, и у секундантов отсоединены. Они прячут клинок на груди, оттуда он спускается вдоль бедра; рукоять лежит в одном кармане, гарда — в другом. Хирург, обязательно присутствующий на дуэли, несет свою сумку с инструментами, корпию и перевязочный материал. И наконец, зеваки — ибо зевакам всегда разрешено присутствовать на дуэли, если они имеют отношение к студенчеству, — зеваки идут следом, напоминая оруженосцев господина Мальбрука, которые не несли ничего, или Жозьона, который нес лишь свою тросточку.

На всем протяжении пути дуэлянты следят за поведением часовых. Если предзнаменования неблагоприятны, они поворачивают обратно и возвращаются в город, отложив дуэль на следующий день; если же наблюдатели подают обнадеживающие знаки, дуэлянты идут дальше, прямо в трактир. Хозяин свое дело знает: немного крови на полу и много пива на столе.

Трактир — это прелестный домик, выкрашенный розовой и фисташковой красками и весь утопающий в цветах. Поединки в нем происходят по будням, а по выходным и в праздники там пляшут, ибо, надо сказать, по другую сторону Рейна тоже пляшут, хотя все путешественники, описывающие эти любопытные края, всегда упоминают лишь вальс. Правда, чтобы разжечь немца, требуются тромбоны, большие барабаны и металлические тарелки, но уж если он пустился в пляс, его не остановишь: это танцор с паровым двигателем, пляшущий с мощностью в сто двадцать лошадиных сил.

Впрочем, танцевальный и фехтовальный залы разделены лишь небольшим очаровательным садом, полным тени и благоухания. Это проявление чуткости со стороны хозяина трактира, позаботившегося о том, что если ссора происходит на балу, то ее можно разрешить тут же и в ту же минуту. Как видно, трактир "Кайзерштуль" — просто рай на земле.

Войдя в зал, студенты прежде всего тщательно закрывают двери; затем, пока секунданты, сверяясь с "Распорядком", определяют условия поединка, противники приводят себя в порядок.

В Германии, стране более чем своеобразной, на дуэли дерутся не так, как у нас, лишь для того, чтобы просто-напросто убить друг друга; здесь дерутся ради того, чтобы драться, а поскольку поединок — удовольствие несколько более опасное и чуть более сильное, чем любое другое, участники дуэли хотят, чтобы оно длилось дольше. И потому, вместо того чтобы снимать с себя одежду, они надевают поверх нее другую, а точнее говоря, облачаются в полные доспехи.

Эти доспехи состоят из широкополой фетровой шляпы, закрывающей голову и прикрывающей лицо; чрезвычайно широкого пояса, защищающего, наподобие нагрудника для фехтования, грудь и живот; туго набитого чулка, который, вместо того, чтобы надеть его на ногу, натягивают на руку, и он предохраняет ее от плеча и до запястья; и наконец, термидорианского галстука, прикрывающего сонную артерию и дыхательное горло; таким образом, противнику оставлено совсем немного — небольшая часть щеки и кончик носа.

Я забыл сказать про гарду, которая при помощи обжимного кольца крепится к клинку и которая достигает таких размеров, что злые языки именуют ее парадной супницей, учитывая сходство этих предметов.

Добавим, что пронзать клинком запрещено, а можно только колоть.

Так что, оставляя в стороне редкие случаи кровопролития, для студента нет особой опасности, если его назовут болваном, за исключением того, что это слово может более или менее справедливо его охарактеризовать.

Между схватками, пока противники отдыхают, опершись на острие шпаги, двое лакеев выметают обрывки шляп, поясов, галстуков и нарукавников, выдранные из них фехтовавшими противниками; затем по сигналу поединок возобновляется, чтобы завершиться или возобновиться опять, до тех пор, пока не будут в точности выполнены правила "Распорядка". Часто случается, что дуэль заканчивается пусть и с болезненными ушибами, но без серьезных увечий. Слегка пощипали друг друга, да и только.

Должно быть, прусское правительство настроено весьма по-отечески, если оно запрещает подобные развлечения.

Мне не хотелось покидать Гейдельберг, не посетив трактир "Кайзерштуль", но, не имея чести быть студентом, я был допущен лишь в танцевальный зал.

А так как в тот момент там не было ни танцующих, ни музыкантов, он, понятно, не вызвал у меня настолько сильный интерес, чтобы я задержался в нем надолго. Мы тотчас же вернулись в Гейдельберг и, поскольку было всего два часа пополудни, велели запрячь лошадей в карету, а затем направились в Карлсруэ, куда нам удалось прибыть лишь к одиннадцати вечера.

КАРЛСРУЭ

На следующее утро, когда я открыл окно в гостинице "Англетер", перед глазами у меня оказался красивейший вид Карлсруэ, то есть Рыночная площадь.

Карлсруэ — это столица в уменьшенном виде; все то, что в других городах большое, здесь маленькое: театр, церковь, пирамида и обелиск. Так как площадь здесь одна-единственная, все эти достопримечательности находятся прямо под рукой у великого герцога, что весьма удобно. Кроме того, поскольку город построен в форме веера, а все улицы, прямые, как стрела, сходятся к замку, его высочеству достаточно выйти на балкон, чтобы увидеть невооруженным глазом все то, что творится у него в столице; это, должно быть, значительно упрощает деятельность почтенного ведомства, именуемого полицией.

Город возник по прихоти великого герцога Карла; герцог имел обыкновение охотиться в лесах Хардтвальда и, уделив этому занятию какое-то время, отдыхать затем на деревянной скамье, стоявшей в уголке, который он любил более всего. И вот однажды ему в голову пришла блестящая мысль, что было бы гораздо приятнее отдыхать в хорошем замке, чем на неудобной скамейке. На следующую охоту он пригласил архитектора и показал ему свое любимое место. Архитектор нашел этот выбор весьма удачным, и осенью 1715 года великий герцог уже мог отдыхать в своем новом замке. Отсюда и происходит название Карлсруэ, что означает "Отдых Карла". Один из моих друзей, человек бесконечно остроумный и имевший несчастье провести в Карлсруэ четыре года в качестве французского министра-резидента, говорил мне, что это самый скучный город в Германии, которая сама по себе является страной скучных городов.

Я оставался в Карлсруэ всего лишь ночь и полдня, но, тем не менее, полностью согласен с мнением господина министра-резидента.

Выехав из столицы великого герцога, по однопролетному мосту пересекаешь реку шириной в восемь футов: это местный Нил, по размерам соответствующий пирамиде и обелиску с Рыночной площади.

Через три часа мы добрались до Раштатта, прежней резиденции маркграфов Баден-Баденских. Низвергнутый с престола с появлением Карлсруэ, бедный униженный город пришел в упадок: две его площади заросли травой, а замок весь облупился. Как ни печально выглядит этот замок, кирпичный остов которого проступает сквозь осыпавшуюся штукатурку, имитирующую мрамор, я все же посетил его из-за связанных с ним исторических воспоминаний. Но даже если бы таких воспоминаний не было, он все равно заслуживает осмотра, ибо его отличает изумительное внутреннее убранство, относящееся к концу века Людовика XIV.

Замок Раштатт был построен маркграфиней Сибиллой Августой, которая, должно быть, отличалась отменным вкусом и редким умом. Я бы с большим удовольствием провел три-четыре дня в одной из этих великолепных комнат, украшенных замечательными гобеленами, читая там в свое удовольствие письма г-жи де Севиньи и мемуары Бюсси-Рабютена. Мне кажется, что, оттеняя друг друга, комнаты и книги от этого еще больше бы выиграли.

К тому же, по соседству с гобеленами, фарфором и китайскими безделушками маркграфини, которые украсили бы любой французский будуар в стиле рококо, выставлены не менее ценные диковины, собранные ее мужем, маркграфом Людвигом Вильгельмом. Это трофеи, добытые им у турок и заполняющие две комнаты оружием и знаменами. Третья комната отведена не менее любопытным трофеям: это четыре портрета в полный рост, изображающие четырех жен паши, которых победитель взял в плен и привез с собой в Раштатт. Говорят, что эта часть добычи была воспринята маркграфиней куда менее восторженно.

Раштатт был местом заседания двух конгрессов; на первом, происходившем в 1714 году, встречались принц Евгений и маршал де Виллар. На деревянной обшивке стен замка до сих пор видны чернильные пятна: они остались там после того, как маршал де Виллар в минуту гнева отбросил перо, которым его хотели заставить подписать статью договора, сочтенную им недостойной величия Франции.

От второго конгресса, происходившего здесь, также остались пятна, но не чернил, а крови; они тоже не были смыты, хотя и пали позором на Австрию. Мы имеем в виду конгресс 1797 года, который длился до весны 1799-го и по окончании которого были убиты Робержо и Боннье д'Алько и тяжело ранен Жан де Бри.

Это преступлениебыло совершено 28 апреля 1799 года. Как мы сказали, к тому времени конгресс тянулся уже два года. Австрия, видя, что дела улаживаются в пользу Франции, внезапно прервала заседания. Когда об этом было объявлено, полномочные представители Франции заявили, что ничто, кроме силы, не способно заставить их покинуть пост, на который они были назначены государством, и что они останутся в Раштатте до тех пор, пока государство не отзовет их назад. Получив этот ответ, австрийцы окружили город, а их патруль, прервав сообщение с Францией, перехватил письма, которые французские представители написали правительству. Боннье д'Алько, который был главой миссии уполномоченных, получил приказ вернуться в Страсбург и 28 апреля приготовился покинуть город, угрожая Австрии гневом Директории. Но едва трое уполномоченных, следовавших в двух каретах вдоль Рейна, добрались до Рейнау, как из Шварцвальда внезапно показался отряд секейских гусар и с саблями наголо напал на них; Робержо был убит прямо в объятиях жены, а Боннье д'Алько и Жана де Бри выволокли из кареты; первого бросили мертвым у подножия дерева, а второго оставили умирать на дороге; потом, захватив все документы, относящиеся к миссии уполномоченных, гусары скрылись в том же лесу, из которого они появились.

И тогда, проявив сверхъестественное мужество, вдова Робержо, жена Жана де Бри, которая была беременна, и две его дочери перенесли в кареты раненого и убитых и двинулись в обратную сторону, в Раштатт, чтобы потребовать у еще остававшихся там одиннадцати полномочных представителей провести расследование этого нарушения международного права. Но вдовы и сироты, хотя они и действовали от имени Франции, получили лишь протокол, составленный посланником Пруссии и подписанный всеми его коллегами; в этом протоколе удостоверялся факт убийства, а убийцами признавались гусары австрийского полка секеев.

Жан де Бри оправился от своих ран и по возвращении в Совет пятисот, членом которого он состоял, был избран его председателем. Что же касается Боннье, то его место в Совете старейшин два года оставалось незанятым, а его кресло было покрыто черным крепом; когда же во время переклички на открытии каждого заседания провозглашалось его имя, председатель отвечал: "Месть!"

С высоты дворцового бельведера, который украшен статуей Юпитера из золоченой бронзы и откуда открывается великолепный вид, вы сможете разглядеть, следуя указаниям привратника, тот самый уголок леса, где произошло кровавое преступление, о котором только что было рассказано.

Спустившись с бельведера, вы обнаруживаете в коридоре еще две фигуры, но изображенные уже не во весь рост, а на всех четырех лапах: это чучела двух гигантских котов.

Первый — это жертва меткости маркграфа Людвига Вильгельма, дикий кот, которого его высочество убил на охоте в Шварцвальде.

Второй — любимец маркграфини Сибиллы Августы; сознавая важность своего положения, он оставил, по примеру всех выдающихся личностей, собственноручно написанные им мемуары. Поскольку они обладают преимуществом быть несколько лаконичнее тех мемуаров, какими удручают нас нынешние книжные лавки, их начертали наверху портрета. Вот они:

"Я явился сюда в возрасте двух лет и весом в восемнадцать фунтов. В течение четырех лет, проведенных мною подле моей августейшей хозяйки, я съел столько превосходных цыплят, столько жареных каплунов и столько жирных гусей, что теперь мой вес составляет тридцать три фунта".

На этом месте мемуары прерываются, поскольку несварение желудка оторвало достопочтенного Родилара от его гастрономических и литературных занятий.

Привратник уверял меня, что именно эти несколько строк подали Гофману мысль создать образ кота Мурра.

Замок Раштатт привил нам вкус к постройкам маркграфини Сибиллы; поэтому мы решили посетить на следующий день замок Фаворитка, подняться вверх по долине реки Мург и вернуться в Баден через Штауфенберг. Чтобы совершить такую прогулку, требовался целый день.

Первый наш визит был в замок Фаворитка. Подобный замок не описывают, его просто советуют посетить. Так что пусть те, кому нечем больше заняться, отправляются осматривать замок маркграфини Сибиллы; вероятно, это лучший образец безумного рококо. Он датируется 1725 годом; это была изумительная эпоха.

Только одна подробность несколько портит впечатление от целого — это кушетки красного дерева, а также красно-желтые хлопковые шторы, которые нынешний великий герцог не колеблясь внес в это великолепие Регентства.

Уверяют, что сюда является призрак Сибиллы и что уготованное ей на том свете наказание за все совершенные ею на этом свете мелкие прегрешения состоит в том, чтобы видеть среди очаровательной мебели, сделанной по ее эскизам, эти шторы и эти кушетки.

Если это правда, то, должно быть, грехи ее были куда больше, чем говорят, или же прелестная маркграфиня имела поклонников вплоть до своего последнего вздоха.

Мы распрощались с маркграфиней, пожелав ей, чтобы такое жестокое наказание завершилось как можно быстрее.

В Куппенгейме вы попадаете в долину. Куппенгейм — это красивый городок с населением в полторы тысячи или в тысячу восемьсот душ, расположенный в необычайно живописном месте, однако в самом городе нет ничего любопытного, и потому мы остановились там лишь на завтрак, а затем продолжили путь.

На выезде из Куппенгейма проводник показал нам деревню Ротенфельс, а на скале кроваво-красного цвета, давшего название деревне, — развалины старого замка.

Вот что нам рассказали о последнем жившем в нем владетеле.

Это был мрачный и жестокий человек, имевший поочередно трех жен, но все они загадочным образом исчезли; поговаривали, однако, будто, когда после трех лет брака с первой женой он понял, что она не может родить детей, он отравил ее, чтобы взять в жены другую. Но когда по прошествии трех лет эта вторая жена тоже осталась бесплодной, он принял необходимые меры, чтобы получить возможность жениться на третьей, от которой три года спустя избавился, как и от двух предыдущих.

Так что он жил один в своем замке, без наследников, родственников и друзей, обращая свой гнев на несчастных крестьян и заставляя их работать так тяжко, что некоторые умирали от усталости. Среди этих последних был и старик по имени Готфрид. О нем в деревне сильно печалились, во-первых, потому что все его очень любили, а во-вторых, потому что он оставил несчастную сиротку семи лет.

Крестьяне устроили складчину и решили, что они будут воспитывать малышку Клерхен за общий счет. Правда, вассалы графа фон Ротенфельса были столь бедны, что им не удалось бы осуществить задуманное, если бы, по счастью, это не требовало так мало расходов. Речь шла всего-навсего о куске хлеба каждый день и платье раз в год. Что же касается прочих предметов одежды, то девочка, превосходно умевшая прясть, сама пряла для них пряжу, а деревенский ткач бесплатно ткал ей полотно.

Прошло семь лет, в течение которых Клерхен выросла и превратилась в красивую юную девушку. Многие влюблялись в нее, но она предпочла всем садовника из замка. А поскольку в силу своих обязанностей садовнику случалось порой видеть своего хозяина, он неоднократно просил у него разрешения на брак, но граф всякий раз ему отказывал. Наконец, когда он осмелился снова обратиться к нему с этой просьбой, граф спросил:

— А на ком ты хочешь жениться?

— С вашего разрешения, монсеньор, на малышке Клерхен.

— А кто такая малышка Клерхен?

— Монсеньор, — в некоторой растерянности ответил садовник, — это дочь бедного Готфрида.

— Ах да, знаю, — промолвил граф, — это та, которую называют сироткой, не так ли?

Садовник кивнул в знак согласия.

— Что ж, пришли ее ко мне. Говорят, она умеет превосходно прясть?

— Не хуже Пресвятой Богородицы, монсеньор. Ее научила этому старуха Рокен.

— Тем более! Я поручу ей одну работу. И если останусь доволен, там видно будет.

Произнеся эти слова, он так странно улыбнулся, что бедный садовник, вместо того, чтобы обрадоваться обещанию, данному графом, задрожал всем телом, испугавшись, что у того есть дурные намерения насчет бедной Клерхен. Но было поздно, и приходилось выполнять приказ графа. Так что Клерхен была предупреждена своим возлюбленным, что на следующий день ей надо прийти в замок.

Клерхен повиновалась. Она застала графа сидящим перед окном, которое выходило на деревенское кладбище, и подошла к нему, вся дрожа.

— Вы пожелали видеть меня, монсеньор, — пролепетала бедная девушка.

— Да, — ответил граф.

— Я здесь, сеньор.

— Послушай, — сказал граф, — говорят, что после старухи Рокен ты лучше всех в долине Мурга умеешь прясть.

— Монсеньор, я пряду не лучше других, просто во время работы я не пою, а молюсь, и потому Господь благословляет мой труд.

— Тогда подойди ко мне, — велел граф.

Девушка повиновалась.

— Посмотри в окно.

Девушка снова повиновалась. Окно, как уже было сказано, выходило на кладбище.

— Видишь вон ту могилу? — продолжал граф.

— Увы, — сказала девушка, — это могила моего отца.

— Как видишь, она вся заросла крапивой.

— Да, крапива хорошо растет на могилах, — вздохнув, прошептала девушка.

— Так вот, — продолжал граф, — я слышал, как моя кормилица рассказывала, что из крапивы можно сделать нить тоньше, чем самый тонкий шелк. Спряди мне из этой крапивы пряжу на две рубахи: одна будет твоей свадебной рубашкой, а вторая — моим саваном. Когда ты принесешь их обе, я дам согласие на твою свадьбу.

— Увы, монсеньор, — ответила юная Клерхен, — я ни разу не слышала, чтобы из крапивы можно прясть нить, и не знаю, как это делается.

— Ну, так узнай. Твоя свадьба состоится только при этом условии.

— Но, монсеньор!

— Я все сказал. Уходи и возвращайся сюда, лишь если принесешь две рубахи.

Бедняжка Клерхен ушла вся в слезах. На полпути к деревне она встретила поджидавшего ее садовника. Рассказав ему, что произошло, она спросила, не слышал ли он, что из крапивы можно прясть пряжу.

— Увы, да, — ответил бедный парень. — Но тебе потребуется больше двадцати лет труда, а старухе Рокен больше пятнадцати, чтобы спрясть пряжу на две рубахи. Так что такое задание — все равно, что отказ.

— Нам не стоит еще отчаиваться, — ответила девушка. — Я пойду сегодня же вечером на могилу отца и буду так долго молиться, что, возможно, Господь смилостивится над нами и придет нам на помощь.

Но ее возлюбленный грустно покачал головой, а поскольку было заметно, что граф глядит на них через окно, он испугался, что тот накажет его за минутную отлучку от работы, и поспешил вернуться в сад. Что же касается Клерхен, то она вернулась в деревню, а когда настал вечер, отправилась на кладбище и, опустившись на колени у могилы родителей, принялась так горячо и неистово молиться, что не заметила, как вслед за ней туда пришла старуха Рокен; стоя рядом с девушкой, старуха ждала, когда та закончит молитву. Но так как бедное дитя продолжало молиться, она спросила:

— Клерхен, что с тобой случилось и отчего ты так горько плачешь во время молитвы?

Клерхен вскрикнула от радости, ибо она узнала голос старой Рокен, даже еще не увидев ее, а поскольку в деревне шептались, что старуха — добрая фея, девушка подумала, что ей ниспослана помощь свыше, которую она так ждала. Клерхен бросилась в объятия старухи и рассказала ей о своем разговоре с владельцем замка.

— Только и всего, моя милая Клерхен? — смеясь, спросила старуха. — В таком случае, все можно уладить и через три месяца у тебя будут твои две рубахи.

С этими словами она принялась рвать крапиву, которая росла на могиле папаши Готфрида, и, наполнив ею свой передник, ушла с кладбища, повторяя сиротке, что ей не о чем беспокоиться, а Клерхен, свято верившая словам старухи, вернулась домой успокоенная.

С того дня прошло полтора месяца, и граф, который больше не видел Клерхен, забыл о ней; но как-то раз, охотясь в горах, он погнался за зайцем и возле какой-то пещеры заметил старушку, которая пряла на веретене, причем так споро и ловко, а превосходное волокно превращалось под ее пальцами в такую превосходную нить, что он остановился и подошел к прядильщице.

— Здравствуйте, добрая старушка, — обратился он к ней, — вы, наверное, прядете пряжу на свадебную рубаху?

— Пряжу на свадебную рубаху, смертную рубаху, к вашим услугам, монсеньор, — пробормотала старуха.

Граф почувствовал, что его невольно пробирает дрожь. Но он тут же взял себя в руки и произнес:

— До чего прекрасный лен! Где ты его украла?

— Я не украла его, монсеньор, — ответила старуха. — Это всего-навсего волокно из крапивы с могилы славного Готфрида. Разве вы, ваша милость, не слышали от своей кормилицы, что из крапивы делают нить тоньше самого тонкого шелка?

— Да-да, я и вправду слышал это, — ответил граф, волнуясь все больше и больше. — Но я считал, что это все досужие выдумки.

— Это не выдумки, — сказала старуха.

— А для кого вы это прядете?

— Для малышки Клерхен, невесты садовника, которой его хозяин, владетель Ротенфельса, заказал две рубахи. Если вы знакомы с ним, монсеньор, скажите ему, что через полтора месяца рубахи будут готовы.

Владелец замка почувствовал, что силы изменяют ему, и, стыдясь собственной слабости, молча пустил лошадь вскачь; старуха же продолжала прясть, напевая одну из старинных песен, которые обычно поют во время зимних вечерних посиделок.

Через три месяца, час в час после того, как граф фон Ротенфельс заказал рубахи Клерхен, он увидел, как к нему входит девушка; в каждой руке она держала по рубахе.

— Монсеньор, — сказала она, — вот две рубахи, которые вы заказали; на них пошла пряжа из крапивы, которая растет на могиле моего бедного батюшки. Я строго следовала вашему приказу и надеюсь, что вы так же неотступно выполните свое обещание.

И в самом деле, граф фон Ротенфельс, как и обещал, приказал на следующий день сыграть свадьбу Клерхен и молодого садовника, но едва только капеллан успел благословить новобрачных, как его срочно вызвали к владельцу замка: у того случился апоплексический удар и он был при смерти.

А вечером, в ту самую минуту, когда две девушки вручали Клерхен ее свадебную рубаху, две старухи облекали владельца замка в саван.

ПЕТЕР ФОН ШТАУФЕНБЕРГ

По мере того как поднимаешься по долине Мурга, местность становится все более гористой и дикой. Река, забитая множеством досок, балок и стволов деревьев, почти не очищенных от ветвей, течет к Рейну, неся ему дань

Шварцвальда. Кажется, что ты путешествуешь по какому-нибудь из живописных ущелий Оберланда или Дофине. Декорации комической оперы исчезли, уступив место величественной и прекрасной природе.

Гернсбах — своего рода столица этого особенного уголка земли; это красивый город примерно с двумя тысячами деятельных обитателей, промысел которых состоит в том, чтобы распиливать на доски великолепные сосны, произрастающие в Шварцвальде. В конце главной, а скорее, полагаю, единственной улицы, из которой состоит город, начинается тропинка, ведущая к старинному замку Эбер-штейн, некогда резиденции старинного графского рода, носившего то же имя и породнившегося в X веке с императорской семьей. Вот каким образом это произошло.

В 938 году император Оттон одержал в Эльзасе победу над Гильбертом, герцогом Лотарингским, и, желая подчинить своей власти графов фон Эберштейн, стоявших на стороне побежденного, решил, чтобы добиться этой цели, осуществлению которой мешало превосходное стратегическое расположение их замка, объявить большой турнир в Шпейере: не было никаких сомнений в том, что три графа фон Эберштейн, стремясь проявить свою отвагу и ловкость, примут вызов, обращенный императором к немецкому дворянству, и, когда орлы улетят, будет нетрудно завладеть их гнездом. А потому, сделав все необходимые приготовления, условились, что во время бала, который последует за турниром, будет предпринята попытка осуществить задуманное.

Как и предвидел император, три графа одними из первых отправились в Шпейер; старший уже в первый день завоевал приз и получил награду из рук принцессы Гедви-ги, дочери короля Генриха и сестры императора. Помимо прочего, эта победа давала ему право открывать с ней вечером бал.

А так как граф фон Эберштейн был столь же красив, сколь и храбр, и столь же галантен, сколь и красив, то, увидев такого совершенного кавалера, принцесса Гедвига влюбилась в него. Граф же нашел, что она весьма хороша собой, но, не смея даже надеяться на брак с королевской дочерью, он поклялся спрятать зародившуюся любовь в глубине своего сердца.

Однако, когда он танцевал с принцессой Гедвигой, она вдруг сказала ему:

— Берегитесь, граф фон Эберштейн: хотя здесь вы и победитель, в другом месте вы можете оказаться побежденным. Сегодня ночью собираются врасплох захватить ваш замок.

Граф поблагодарил девушку, сжав ее руку, и закончил кадриль, ни единым движением мускулов на лице не выдав, что он знает доверенный ему секрет; затем, проводив девушку к ее месту, он пошел попрощаться с императором и сказал ему, что, устав за день и желая быть бодрым на следующий день, он просит разрешения для себя и своих братьев удалиться в приготовленные для них покои. Император велел, чтобы их туда проводили; потом, получив подтверждение от слуг, что братья там заперлись, он дал приказ своему войску двинуться в путь, а сам вернулся руководить праздником.

Но три графа фон Эберштейн, вместо того чтобы лечь спать, вылезли через окно и, оседлав своих лошадей, стоявших в конюшне, поскакали во весь опор и прибыли в замок, намного опередив тех, кто собирался брать его штурмом.

Таким образом, когда появилось императорское войско, два младших графа уже успели подготовить засаду, в то время как старший ждал неприятеля, стоя на крепостных стенах. В результате все солдаты либо попали в плен, либо были убиты, и ни одному из них не удалось ускользнуть и принести в Шпейер весть об этом разгроме.

Но вместо того, чтобы громко и бурно праздновать победу, братья Эберштейн тихо отвели пленников в подземелья замка и, сняв с имперцев одежду, одели в нее своих солдат, после чего поставили их у ворот, чтобы все выглядело так, будто замок захвачен.

И в самом деле, когда на рассвете появился император Оттон, сопровождаемый эскортом всего лишь из дюжины самых доверенных своих дворян, и издалека увидел, что его императорский флаг развевается на самой высокой башне замка, он хлопнул в ладоши и с криком "Ура! Эберштейн взят!" пустил лошадь вскачь.

Увидев его, солдаты, получившие соответствующие указания, стали размахивать оружием и выкрикивать: "Да здравствует император!" И ничего не заподозривший Оттон вместе с эскортом вступил во двор замка.

Но в ту же минуту все резко изменилось: ворота захлопнулись за императором, со всех сторон высыпали вооруженные до зубов солдаты трех графов, а старший Эберштейн выступил вперед, держа в одной руке шлем, а в другой меч, обнажив, таким образом, и голову, и оружие.

— Государь, — сказал он, — всякое сопротивление бесполезно: все ваши солдаты захвачены или убиты, и сами вы теперь мой пленник.

Понимая, что граф говорит ему истинную правду, император пожелал обсудить условия своего выкупа и в качестве него предложил наполнить шлемы своих солдат серебряными монетами, а шлемы офицеров — золотыми. То был поистине королевский выкуп, поскольку император отправил на захват Эберштейна двенадцать офицеров и три сотни солдат.

Но граф Эберштейн ответил ему, что он не нуждается ни в серебре, ни в золоте, пока существуют железо и сталь.

Тогда император предложил передать ему в безраздельное владение всю долину Мурга, от истока реки до места ее впадения в Рейн.

Но граф Эберштейн ответил ему, что он и без того достаточно могущественен, ибо, обладая всего лишь замком, он держит в нем пленного императора.

Тогда император, видя, что все его предложения отвергнуты, велел графу самому назначить выкуп и заявил, что выкуп этот, каким бы он ни был, будет выплачен.

Граф Эберштейн тотчас же отшвырнул в сторону шлем и меч и опустился перед императором на колено.

— Государь, — сказал ему он, — я прошу у вас, но не в качестве выкупа, а как великую милость, нечто более ценное, чем все золото мира и все земли империи. Я прошу руки принцессы Гедвиги.

Император на мгновение задумался, но, рассудив, что ему никогда не найти для своей сестры более храброго и более бескорыстного рыцаря, чем граф фон Эберштейн, сказал так:

— Встаньте, брат мой, и приезжайте в Шпейер, когда вам будет угодно, дабы напомнить мне о слове, которое я вам даю, и в тот день, когда вы приедете, вас будет ожидать выкуп.

Через неделю граф фон Эберштейн вновь открывал бал с принцессой Гедвигой, но на этот раз на ухо ей нашептывал он, а поскольку невеста владела собой хуже, чем жених, то, как записано в хрониках, видя, как она заливается краской, нетрудно было догадаться, что именно он ей говорил.

Один из потомков графа фон Эберштейна и принцессы Гедвиги, преследуемый графом Эберхардом фон Вюртембергом, прыгнул вместе с лошадью со скалы, на которой стоит замок, то есть с высоты в семьдесят футов, лишь бы не попасть в руки к врагу, но чудесным образом остался цел и невредим, пересек Мург и скрылся из виду. Еще и сегодня путешественникам показывают то место, откуда он прыгнул, и то место, где он коснулся земли, а пространство, которое он при этом преодолел, называют Графским прыжком.

Поскольку с высоты скалы открывался великолепный вид на долину, мы попросили, чтобы нам принесли туда обед; к несчастью, последняя бутылка рейнвейна из наших запасов, которую мы бережно хранили, ибо она вела свое происхождение из самого Йоханнисберга, покатилась по склону и повторила прыжок графа, но, оказавшись менее удачливой, чем он, разбилась вдребезги.

Около трех часов пополудни мы снова двинулись в путь и спустились из Эберштейна, миновав Штауфенберг; прежде там тоже стоял великолепный замок, от которого еще сохранились кое-какие развалины, но после смерти последнего графа никто не осмеливался там жить, ибо поговаривали, что в нем водятся привидения, и постепенно замок превратился в руины. Вот история, которая породила настолько живучее суеверие, что еще и сегодня после определенного часа обитатели долины Мурга предпочитают сделать крюк в пол-льё, нежели проехать мимо этих развалин.

Петер фон Штауфенберг был последним из графов, носивших это имя, но, хотя он и оказался последним в роду, ничто не предвещало, что род этот должен угаснуть вместе с ним, поскольку это был красивый юноша, полный сил и молодого задора, и один из самых храбрых рыцарей во всем Рейнгау.

Но в ту пору на землях империи все было спокойно, поэтому Петер отложил в сторону шлем и доспехи и, не имея возможности воевать с людьми, повел войну с кабанами и ланями в долине Мурга. И вот как-то вечером, после долгой и изнурительной охоты, утомленный жарой и жаждой, он вспомнил о восхитительном источнике, где ему не раз случалось утолять жажду. А так как источник этот должен был находиться где-то поблизости, он пустил лошадь в галоп и вскоре, услышав журчание воды, спешился, привязал коня к придорожному дереву, а сам вступил в лес.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как увидел источник, манящий прохладой еще больше, чем обычно, ибо то был закатный час, когда роса выпадает на землю, а туманная дымка поднимается к небу.

Но на этот раз источник не был, как всегда, безлюден: очаровательная девушка, которой на вид было самое большее лет пятнадцать или шестнадцать, лежала на берегу, окунув свои маленькие ступни в ручеек, подперев рукой голову в венке из кувшинок и меланхолично созерцая течение вод. Увидев ее, Петер фон Штауфенберг остановился, решив, что все это ему почудилось, поскольку ни разу в жизни ему не доводилось видеть ничего подобного.

Но девушка, услышав шум его шагов, подняла глаза и, взяв лежавшую подле нее раковину, казалось, сделанную из серебра и лазури, наполнила ее водой и протянула рыцарю, который, глядя на незнакомку, забыл обо всем на свете: и о жаре, и об усталости, и о жажде. Рыцарь стал пить из раковины, запрокинув голову, а когда он опустил глаза и взглянул туда, где только что находилась девушка, то увидел, что ее там больше нет. На том месте, где она прежде была, трава даже не казалась примятой, а самые хрупкие цветы тянулись вверх, распрямив стебельки, напоенные свежестью и влагой росы; ему лишь почудилось, что легкие волны, появившиеся на поверхности воды, постепенно затихают, словно прекрасная незнакомка целиком погрузилась в источник; когда же рябь на воде улеглась, от присутствия девушки не осталось и следа, и если бы не изумительная раковина из серебра и лазури, оставшаяся в его руках, то рыцарь мог бы подумать, что все это ему пригрезилось.

Наверное, он мог бы провести здесь всю ночь, в надежде, что девушка появится вновь, если бы не услышал, как протрубил рог псарей, и если бы ржанье его коня не привело их туда, где находился хозяин; однако, опасаясь, что столь большая свита испугает девушку и она не вернется не только в этот вечер, но и в другие дни, он быстро вышел из леса, приказав, чтобы никто не смел пить из этого источника, и вместе со всей свитой направился назад к своему замку.

На следующий день граф пожелал пить лишь из своего прекрасного перламутрового кубка, и, хотя его вина были лучших рейнских и мозельских сортов, они казались ему куда менее вкусными, чем простая вода из источника, которую подала ему прекрасная незнакомка.

Поэтому вечером, в тот же час, Петер фон Штауфенберг вышел один из замка и направился к источнику; девушка лежала на том же самом месте и, увидев рыцаря, встретила его нежной улыбкой. Граф был вне себя от радости, ибо накануне незнакомка исчезла, не дав ему никакой надежды на новую встречу. Девушка знаком велела ему сесть рядом, словно поджидала его, и тогда граф спросил, как ее зовут и откуда она.

— Меня зовут Ундиной, — ответила девушка, — и живу я неподалеку; я часто наблюдаю, как вы приходите напиться из источника, и потому знаю вас.

Они беседовали так с полчаса, как вдруг послышался шум: по-видимому, это какая-то косуля пришла к своему любимому источнику попить воды; рыцарь, опасаясь нескромных взглядов, повернулся в ту сторону, откуда донесся этот шум; когда же, выяснив его причину и успокоившись, он захотел возобновить беседу с Ундиной, девушки уже не было, и снова, как и накануне, бурлящая вода указывала на то место, где она исчезла.

Как и накануне, рыцарь еще долго сидел в ожидании, но девушка так и не появилась, и, как и накануне, через какое-то время ему пришлось уйти; однако он не хотел покинуть источник, не испив из него воды, показавшейся ему тогда столь приятной на вкус, и, поскольку у него не было с собой его прекрасного кубка, он лег на землю и опустил голову к поверхности воды; и тут ему почудилось, что вместо собственного отражения он видит на водной глади лицо Ундины, а когда его губы коснулись воды, то вместо влаги, которую он ожидал ощутить, молодой человек почувствовал прикосновение дрожащих уст; Петер фон Штауфенберг издал любовный стон; ему вторил стон, казалось, исходивший из глубины источника: влюбленные обменялись своим первым поцелуем.

Петер фон Штауфенберг вернулся в замок, почти обезумев от счастья. Всю ночь он не мог уснуть, непрестанно ощущая на губах вкус этого жгучего поцелуя, и корил себя, что не последовал за Ундиной в ее прибежище; на вечер он строил множество планов, один безумнее другого, и поминутно смотрел на солнце, поскольку вечер все не наступал.

Наконец, стемнело. Но Петер фон Штауфенберг уже был у источника, причем намного раньше того часа, когда он прежде встречал здесь Ундину; однако у источника было безлюдно, и бедный рыцарь впал в отчаяние, как вдруг ему показалось, что он слышит нежное пение, исходящее из глубины вод, и среди кувшинок, покрывавших течение ручейка, он увидел белокурую головку Ундины; он хотел было бросился к ней, но девушка знаком остановила его и, ступая по широким листьям водных растений, даже не шелохнувшимся под весом ее тела, достигла берега, и, что удивительно, вода, которая стекала по ней крупными каплями, напоминавшими жемчуг, казалось, не замочила ни ее волосы, ни ее одежду. Подойдя к рыцарю, она, как и прежде, села подле него; Петер опустился перед девушкой на колени, взял ее за руки и так нежно взглянул на нее, что не могло оставаться сомнений относительно чувств, которые он к ней испытывал. Ундина улыбнулась, а потом, после минуты молчания, в течение которой она смотрела на него с такой же нежностью, произнесла:

— Да, вы любите меня, и, хотя вы храните молчание, я читаю в вашем сердце; я тоже люблю вас; дочь человеческая заставила бы вас дожидаться такого признания, и, возможно, мне следовало бы поступить так же, но вы видите, что я иной породы, нежели вы: я прозрачна, как хрустальный дворец, в котором живу, и не умею ничего таить.

— О, как я счастлив! — вскричал рыцарь. — Ибо я люблю вас больше, чем способен выразить, люблю с того самого первого дня, когда увидел вас, и буду любить вечно.

— Вечно? — прошептала Ундина. — Прошу вас, думайте о том, что говорите, ибо мы, феи вод, даруя свою любовь, отдаем не только сердце, но и руку, а поскольку мы бессмертны, данная нами клятва свяжет нас навечно; вы уверены, что способны на такое?

— Я могу ручаться только на время моей жизни, — ответил рыцарь, — но пока я жив, я буду любить вас.

— Отвечаете ли вы за свои слова? — спросила Ундина. — Не следует давать неосторожных обещаний, не клянитесь в верности, если ваша верность не так чиста, как хрусталь этих вод, не так прочна, как сталь вашего меча; подумайте о том, что боль, которую вы мне доставите, не пройдет, как проходят все земные горести: это будет вечная боль, что сродни адским мукам.

Тогда рыцарь положил руку на рукоять своего меча, образующую крест, и произнес:

— Это такая же правда, как правда то, что я не могу жить без вас; как правда то, что я не могу быть вам неверен. Я могу умереть, но никогда не смогу разлюбить вас!

— Тогда я принадлежу вам, — ответила Ундина. — Сами назначьте день нашей свадьбы, и назавтра, проснувшись, вы увидите приданое невесты.

— Боже, завтра, завтра! — вскричал рыцарь. — Зачем откладывать еще на день тот миг, когда мы станем счастливы?

— Завтра, — сказала Ундина, — ибо мое желание принадлежать вам ничуть не меньше, чем ваше желание принадлежать мне. Но думайте этой ночью об обещании, которое вы мне дали; завтра утром у вас еще будет время отказаться от своего слова, но завтра вечером мы соединимся навеки.

— О, почему еще не настал завтрашний вечер! — вскричал рыцарь, сжимая Ундину в объятиях, но она высвободилась из его рук, встала перед ним, а потом, склонившись, словно цветок на ветру, коснулась уст рыцаря поцелуем в тысячу раз слаще прежнего; и, вновь ступая по широким листьям кувшинок, она достигла самого глубокого места источника и стала медленно погружаться в него, прощаясь с рыцарем взмахами руки и одаряя его улыбкой, а затем скрылась под водой.

Наутро, проснувшись, рыцарь обнаружил на столе, стоящем в середине опочивальни, три корзины: одну полную янтаря, вторую — кораллов, а третью — жемчуга; Ундина сдержала слово: то было приданое невесты. Но никто не знал, кто принес сюда эти корзины.

Рыцарь вскочил с кровати и поспешно оделся. Едва успел он завершить свой туалет, как ему сообщили, что к замку приближается кортеж девушек. Он кинулся к окну и узнал Ундину, шедшую в сопровождении свиты, которая подобает королеве. Эту свиту составляли подвластные ей нимфы вод, от Неккара до Кинцига; все они были одеты так же, как и она, и у всех были венки из тех же, что и у нее, цветов; однако с первого взгляда нетрудно было отличить королеву от прислужниц. Петер фон Штауфенберг бросился к ней и, так как капеллан был предупрежден им еще с вечера, хотел повести ее прямо в церковь, но Ундина попросила разрешения в последний раз поговорить с ним, и рыцарь отвел ее в отдаленную комнату; там, оставшись с ним наедине, она пристально посмотрела на него и, прочитав в его глазах те же любовные признания, спросила:

— Вы хорошо подумали?

— Не знаю, думал ли я, — ответил рыцарь, — знаю только, что в мыслях у меня были лишь вы, что я люблю и буду любить лишь вас одну.

— Подумайте еще раз о том, что вы обещали мне вчера, и о том, что вы сейчас собираетесь сделать; ведь если когда-нибудь вы охладеете ко мне или воспылаете к другой, если так или иначе вы будете мне неверны, то, как бы далеко от меня вы ни находились, вас ждет гибель и вам будет дан знак, предвещающий вашу скорую смерть. Таким знаком станет появление перед вами вот этой моей ноги: никакой иной части тела той, которую вы поклялись любить вечно, вам не дано будет увидеть.

Рыцарь упал на колени, стал покрывать поцелуями прелестную ножку, не в силах представить себе, что она может когда-нибудь послужить зловещим знаком, и вновь поклялся любить Ундину до конца своей жизни. Ундина ничего иного не желала, как верить его клятве, так что ее нетрудно было убедить, и в тот же день капеллан замка соединил влюбленных.

Велико было их счастье, и целый год оно не только не убывало, но становилось все сильнее, ибо через девять месяцев Ундина родила мальчика, красивого, как его мать; но по прошествии этого года Людовик Баварский, по настоянию Эдуарда III Английского объявивший войну Филиппу Валуа, призвал всех рыцарей, находящихся в зависимости от него, а поскольку Петер фон Штауфен-берг был одним из наиболее могущественных, а главное, одним из самых отважных его рыцарей, то понятно, что он откликнулся на этот призыв.

Ундина со страхом ожидала приближения разлуки, но она слишком дорожила славой мужа, чтобы держать его подле себя, и первая стала вселять в него недостающее ему присутствие духа. Однако от собственного имени и от имени их сына она напомнила ему о принесенной им клятве и об опасности, грозящей ему в случае, если он ее нарушит. Петер фон Штауфенберг произнес все нежные обещания, на какие способно сердце, так что Ундина отпустила его если и не успокоенная, то, по крайней мере, не потерявшая веру в него.

Прошел второй год, в течение которого Петер фон Штауфенберг совершил немало замечательных ратных подвигов, а герцог Брабантский устроил великолепные празднества в честь всего английского двора, прибывшего в Брюссель. У герцога Брабантского не было сыновей, а была лишь единственная дочь, поэтому, чтобы закрепить герцогство за своей семьей, ему нужен был зять с отважным сердцем и здравым умом. Он выделил Петера фон Штауфенберга за его доблесть и однажды, пригласив к себе молодого рыцаря, открыл ему свои планы и предложил руку дочери, а также, по праву преемственности, свое герцогство. Петер поблагодарил герцога за великую честь, которую тот хотел ему оказать, но признался, что женат, и рассказал, кто у него жена и как он на ней женился. Тогда старый герцог покачал головой, но не потому, что он сомневался в истинности его слов, ибо ему было понятно, что такой человек, как Петер, не способен лгать, а потому, что в этой истории он усмотрел некую чертовщину; затем, немного поразмышляв в молчании и лишь укрепившись в своих подозрениях, он сказал:

— Поверьте мне, мой юный друг, подобная клятва никак вас не связывает, поскольку во всем этом кроется колдовство.

Два года назад Петер фон Штауфенберг ответил бы, что никакого другого колдовства, кроме любви, здесь нет, но после его свадьбы прошло уже два года — один год обладания друг другом и один год разлуки, и ему показалось, что старый герцог вполне может быть прав. Тем не менее он ответил герцогу Брабантскому, что в глубине души разделяет его сомнения, однако не чувствует себя из-за этого менее связанным клятвой, чем прежде. Тогда герцог предложил ему прибегнуть к мудрости монсеньора архиепископа Кёльнского Вальрама Юлихского, большого знатока в подобных вопросах, и Петер фон Штауфенберг, честолюбивые помыслы которого с каждым часом все возрастали в ущерб его былой любви, согласился выслушать суждение архиепископа и обещал положиться на его решение.

Как легко догадаться, Вальрам Юлихский разделял мнение герцога Брабантского; он даже добавил, что подобные союзы осуждаются Церковью и разорвать их — похвальное дело. Петер фон Штауфенберг, уже побуждаемый своими тайными желаниями, не нашел возражений против столь авторитетных суждений; в итоге была отпразднована помолвка, а через неделю предстояло сыграть свадьбу.

Накануне свадьбы один из вассалов Петера фон Штау-фенберга попросил разрешения поговорить со своим господином. Он сообщил рыцарю, что неделю назад его жена исчезла вместе с их сыном. Рыцарь сверил даты: исчезновение Ундины час в час совпадало с его помолвкой. Петер еще сильнее уверился в том, что в его первом браке замешано колдовство и что он стал игрушкой в руках демона, принявшего женское обличье, чтобы заманить его в западню. Те немногие угрызения совести, какие он еще испытывал в глубине души, полностью исчезли, и он стал радостно готовиться к завтрашнему празднеству.

Наконец, настал великий день: монсеньор Вальрам благословил новобрачных, а затем все направились в соседнюю деревню, где должно было состояться пиршество. После пиршества молодые супруги собирались отправиться в великолепный замок, расположенный между Лёвеном и Мехеленом, — подарок, который герцог Брабанте кий сделал молодоженам.

Сотрапезники перешли к десерту, и по кругу ходили лучшие рейнские вина в огромных чашах. Все веселились и радовались; казалось, Петер фон Штауфенберг разделял общее оживление, но внезапно его взгляд задержался на стене, находившейся напротив него: из нее выступала нога, такая прелестная и такая крошечная, что она могла принадлежать только женщине; однако никаких других частей тела ее обладательницы видно не было. Петер вспомнил предсказание Ундины и связанную с ним угрозу, и, несмотря на всю его храбрость, от ужаса у него на голове зашевелились волосы, а на лбу выступил холодный пот, ибо угрожавшая ему опасность была опасностью неведомой и невидимой, опасностью, которой нельзя было противостоять и которая поэтому должна была страшить его, несмотря на всю его храбрость.

Видение длилось несколько минут, и все это время глаза фон Штауфенберга оставались прикованы к нему, а потом оно исчезло.

Но рыцарю хватило выдержки скрыть от посторонних то впечатление, какое оно произвело на него, и никто не заметил поднявшуюся в нем душевную тревогу. Правда, гости стали подшучивать, что он перестал есть и пить, но он ответил на эти выпады такими уместными и веселыми репликами, что больше никто не обращал на него внимания.

Настало время вставать из-за стола. Замок, куда должны были направиться новобрачные, находился на расстоянии около двух льё от загородного дома, где проходило пиршество. К одиннадцати часам все гости закончили трапезу и, оседлав коней, вознамерились сопровождать молодоженов к их жилищу.

Кортеж двинулся в путь; ночь была темной, и во мраке едва можно было различить плохо наезженную дорогу, ведущую в замок; внезапно неподалеку от каких-то развалин нечто похожее на тень выросло перед лошадью Петера фон Штауфенберга; испуганная лошадь метнулась в сторону и понесла. Но поскольку все знали, что молодой граф был прекрасным наездником, этот каприз лошади вызвал лишь шутки, и все продолжали двигаться вперед, пребывая в уверенности, что граф, усмирив своего коня, присоединится к кортежу.

Но этого не случилось; казалось, что в коня вселился бес, и он остановился лишь спустя полчаса. Тогда всадник попытался сориентироваться, но это оказалось непросто, ибо, как мы уже говорили, ночь была темной; однако через мгновение он увидел, как вдалеке светятся окна какого-то замка, и со всей уверенностью решил, что это тот самый замок, куда ему надо ехать и куда, несомненно, направился свадебный картеж. Тотчас же он поскакал через поля и, по мере приближения к замку убеждался, что его догадка была верной; когда же до замка оставалось всего несколько сотен шагов, рыцарь увидел, что он подъехал к берегу какой-то небольшой речки.

Рыцарь стал смотреть по сторонам, надеясь найти мост; он двинулся вдоль берега реки, поднявшись, а затем спустившись по течению на расстояние около четверти льё, но, так и не найдя то, что искал, предположил, что речку можно перейти вброд, и направил туда лошадь.

Но как только Петер фон Штауфенберг оказался посреди реки, из воды показалась та самая тень, которая один раз уже испугала его коня. При виде ее конь взвился на дыбы и сбросил всадника в воду, а затем выбрался на берег и поскакал к замку, издавая испуганное ржанье.

Никто так и не узнал, что произошло с рыцарем, ибо, хотя те, кто его искал, на следующий день по следам лошадиных копыт пришли прямо к тому месту, где он упал в реку и где глубина была всегда не больше двух-трех футов, они неожиданно для себя обнаружили разверстую там бездну, дна которой не сумели отыскать и по сей день.

Что же касается замка Штауфенберг, то, поскольку тело его владельца так и не нашли и потому нельзя было доказать, что он умер, император не счел себя вправе распоряжаться его владениями, и с того времени замок стал обращаться в руины.

И среди этих самых руин, по словам местных крестьян, появляются призраки Ундины и ее сына.

БАДЕН-БАДЕН

Мы приехали в Баден-Баден, который ради удобства французского произношения будем называть просто Баден, в восемь вечера, намереваясь провести там весь следующий день.

Двенадцать часов на осмотр Бадена, когда курортный сезон там уже завершен, это на шесть часов больше, чем на самом деле требуется самому добросовестному туристу. В октябре Баден напоминает шахту без шахтеров или улей без пчел.

К счастью, я был в обществе молодого, остроумного и доброго друга, знакомого моим читателям: претерпев некоторые злоключения, он присоединился ко мне полтора месяца назад во Франкфурте. Поскольку злоключения эти сами по себе не лишены художественного интереса, и, кроме того, знакомясь с ними, читатели найдут то, что они тщетно искали бы в моем рассказе, а именно, описание Бадена в летний сезон, я позволю своему повествованию ненадолго уступить место прозе Жерара де Нерваля: как видно, читатели от этого только выиграют.

Передаю ему слово.

"Баден — это страсбургский Сен-Клу. По субботам жители Страсбурга закрывают свои лавки и отправляются проводить воскресенье в Баден; только и всего, но разве это обстоятельство в какой-то мере не лишает Баден-Бадена его аристократического ореола? Гризетки из сада Липе сталкиваются там на субботнем балу с немецкими графинями и русскими княгинями, поскольку в "Клубе иностранцев",пользующемся в Бадене такой шумной известностью, могут появляться все, за исключением женщин в чепцах, мастеровых в рабочих блузах и военных нижних чинов.

Вот и я отправляюсь в Баден в одну из суббот, словно рядовой житель Страсбурга, правда, отправляюсь в почтовой карете, в час дня, и по дороге, запруженной экипажами. Речь идет исключительно о том, чтобы успеть добраться туда к вечеру и переодеться для бала. Мы пересекаем базарную площадь, стремительно несемся по камням, которыми мостят улицы Страсбурга, то есть по обыкновенному булыжнику, в который грозит вскоре вторгнуться полонсо. Мы проезжаем мимо арсенала и шестисот пушек, нагроможденных одна на другую, как свинцовые чушки, затем едем по острову, который окружен зеленоватой водой и на берегах которого целыми днями удят рыбу солдаты, наживляя на удочки кузнечиков, что экономно, но редко приносит удачу. Справа от нас, среди плакучих ив, остается памятник генералу Дезе, сооруженный из красного камня. Мы оставляем позади себя французскую таможню, два рукава Рейна и, наконец, оказываемся перед таможней Келя.

Таможня Келя — это очень славная и расторопная особа. Ну что, в самом деле, французы могут ввозить в Германию? Парижские перчатки? Камчатное хлопковое полотно? Шелковое кружево? Сигары, производимые государственной табачной монополией? Кашемир Терно? Все это не принесет большой прибыли. Правда, мы притязаем на то, что ввозим туда идеи, но пока еще это не более чем притязания.

Дорога — прямая, как железнодорожное полотно; в этом своеобразном краю, который мы пересекаем, рельеф состоит либо из гор, либо из равнин; здесь нет ни холмов, ни складок местности. Восхитительны луга; проселочные дороги, обсаженные фруктовыми деревьями, могли бы вызвать восторг у генерала Бюжо. Время от времени мы следуем вдоль извилистого течения Рейна слева от нас, и на середине пути, на горизонте, возникает форт Людовика. Дорога проходит через несколько деревень довольно унылого вида. И наконец, мы подъезжаем к лиловатым горам, которые кажутся расположенными так близко, когда смотришь на них с крепостных стен Страсбурга. Это настоящие горы Шварцвальда, однако в них нет ничего пугающего. Но когда же мы увидим Баден, этот город гостиниц, обосновавшийся на склоне горы, по которому мало-помалу взбираются дома, словно стадо в поисках корма, отсутствующего на равнине? Неужели до того, как мы въедем в город, перед нами не предстанет его знаменитый амфитеатр, славящийся своими роскошными зданиями? Нет, мы так и не увидим Баден, пока не попадем туда. Длинная аллея итальянских тополей, словно театральный занавес, скрывает от нас эти дивные декорации, которые кажутся сценой, созданной для какой-нибудь пасторальной оперы. Чтобы наслаждаться этим великолепным зрелищем, нужно правильно расположиться. Купите входные билеты в Конверсационхауз, оплатите абонемент, забронируйте кресло — и тогда, среди галерей Шабера, под звуки оркестра, весь день играющего на открытом воздухе, вы сможете насладиться полной панорамой Бадена, его долины и его гор, если Господь Бог позаботится зажечь должным образом верхний свет и озарить кулисы изумительными лучами летнего солнца.

Ведь, по правде говоря, — и это самое первое впечатление, какое охватывает вас в Бадене, — во всей здешней природе есть что-то искусственное. Деревья подстрижены, дома раскрашены, горы — это гигантские холсты, которые натянуты на рамах и вдоль которых поселяне спускаются вниз по практикаблям, и вы пытаетесь отыскать на небе задника какое-нибудь масляное пятно, способное выдать, наконец, рукотворность этой картины и развеять иллюзию. Здесь, как нигде более, можно было бы поверить в фантазии Генриха Гейне, который в детстве воображал, будто каждый вечер слуги раскатывают лужайки, словно ковры, снимают с крюка солнце и убирают деревья в кладовую, а наутро, пока природа не проснулась, расставляют все по местам, подметают луга, стряхивают пыль с деревьев и снова зажигают светильник, озаряющий весь мир.

К тому же ничто не нарушает спокойствия этого романтического мирка; вы приходите сюда не по мощеной или грязной дороге, а по посыпанным песком тропинкам английского сада. Справа боскеты, гроты из тесаного камня, уединенные беседки и даже небольшой пруд — бесценное украшение, если учесть крайнюю нехватку той жидкости, которая во всех баденских землях продается стаканами; слева река (без воды), с великолепными мостами на каждом шагу, окаймленная зелеными ивами, которым только и хочется, что окунуть в нее свои ветви. Не доходя до последнего моста, ведущего к почтовой станции под названием "Велико-герцогская', вы замечаете торговую улицу Бадена, представляющую собой не что иное, как широкую дубовую аллею, вдоль которой тянутся прилавки, где выставлены великолепные изделия: саксонское полотно, английские кружева, богемское стекло, фарфор, индийские товары и т. п.; все это великолепие у нас запрещено, и тяга к нему может привести страсбургских дам к политическим преступлениям, которые наши таможенники энергично пресекают.

Гостиница "Англетер" — самая красивая в Бадене, а ее ресторанный зал намного роскошнее любого обеденного зала в Париже. К сожалению_у большой табльдот сервируется к часу дня (это общее обеденное время в Германии), и если опоздаешь, то наилучший выход — идти обедать в Конверсаци-онхауз.

В целом баденская кухня весьма хороша; форель из Мурга достойна своей славы. Дичь здесь едят свежую, а не выдержанную для придания ей вкуса. Здешний подход к приготовлению пищи оставляет место для столкновения различных взглядов. Отбивные котлеты тут жарят в масле, а крупную рыбу готовят на гриле. Кондитерские изделия довольно посредственные, зато пудинги — превосходные.

Наступает ночь: таинственные кучки людей бродят в тени деревьев и крадучись пересекают лужайки на склонах холмов. Среди огромного цветника, окруженного апельсинными деревьями, всеми огнями светится Конверсационхауз, его белые галереи выделяются на великолепном фоне, который создают его салоны. Слева находится кафе, справа — театр, в центре — огромный бальный зал, люстра которого не уступает по размерам люстре в нашей Опере; внутреннее убранство выдержано в помпеянском стиле, достаточно классическом, от статуй веет чем-то академическим, драпировки напоминают о вкусах времен империи. Но все в целом ослепляет, и теснящаяся здесь шумная толпа состоит из людей с самыми изысканными манерами. Оркестр исполняет немецкие вальсы и симфонии, к которым примешиваются выкрики крупье, не опасающихся несколько нарушить своими голосами музыкальную гармонию. Эти господа остановили свой выбор на французском языке, хотя почти все их понтёры — немцы или англичане. "Ст а в к и сделаны, господа! Ставок больше нет! Красное выигрывает! Цвет проигрывает! Тринадцать, черное, нечет и недобор!" Это обязательные фразы, раздающиеся у трех ломберных столов; больше же всего людей толпится вокруг того из них, где играют в тридцать и сорок. Можно лишь удивляться тому, какое огромное количество элегантных дам и благовоспитанных господ предаются этим общедоступным играм. Я видел, как матери семейства обучали своих детей делать ставки на цвета; старшим они разрешали ставить на цифры. Всем известно, что великий герцог Гессенский — самый пунктуальный завсегдатай баденского казино. Говорят, что каждое утро он приносит 12 000 флоринов и либо проигрывает их, либо увеличивает вчетверо в течение дня. От стола к столу его сопровождает некто вроде телохранителя, который стоит у него за спиной, чтобы следить за сидящими рядом с ним игроками. Если они приближаются слишком близко к герцогу, этот распорядитель делает им замечание: "Сударь, вы мешаете герцогу! Сударь, вы отбрасываете тень на карты герцога!" Сам же герцог ни на что не отвлекается, не меняет своего положения и никого не замечает. Вы вполне можете похлопать его по спине, и при этом выражение его лица ничуть не изменится. Однако телохранитель обратится к вам тем же ледяным тоном:

— Вы задели ногой герцога, осторожно, сударь!

В субботу, в день большого бала, салон делится перегородкой на две неравные части, большая из которых отводится танцующим; туда пускают лишь тех, кто имеет абонемент. Вы не можете представить себе, сколько оголенных белоснежных плеч — русских, немецких и английских — я увидел здесь в один из таких вечеров. Не думаю, что найдется другой город в Европе, расположенный столь же удачно, как Баден, для этого парада европейских красавиц, в котором Россия и Англия соперничают по блеску красоты и белизне кожи, тогда как изящество форм и живость составляют преимущество Франции и Германии. Здесь Жоконд нашел бы_у о чем вздыхать, и ему не пришлось бы разъезжать по всему миру. Дон Жуан в течение часа составил бы здесь список своих жертв, как ресторанное меню, рискуя затем соблазнить всех занесенных туда дам.

Что еще могу я сказать вам об этом бале? Пожалуй, то, что он происходит в счастливой стране, где летом танцуют при открытых окнах, в которые залетает напоенный ароматами ветерок, где луна струит свет на лужайки и освещает вдали голубоватые склоны холмов; когда можно время от времени выйти подышать свежим воздухом в темных аллеях и издали увидеть роскошно одетых женщин, заполняющих галереи и балконы. Как же эти три стихии — красота, свет и гармония — нуждаются в небесном воздухе, воде и листве, а также в ночном спокойствии! В наших зимних парижских балах с удушающей жарой их залов, видом грязных улиц за окнами и барабанящим в них дождем, а также неумолимым холодом, подстерегающим нас при выходе, есть что-то тоскливое. А наши февральские маскарады скорее готовят нас к смерти, нежели к посту.

Не появилось еще в Париже богача, которому пришла бы в голову такая естественная мысль: устроить бал-маскарад весной! Бал у который начинается при дивном вечернем свете, а заканчивается в голубоватой рассветной дымке. Бал, куда охотно приходишь и откуда уходишь в приподнятом настроенииу восхищаясь природой и благословляя Господа. Маски, появляющиеся и исчезающие на лужайках, вдоль террас, на тенистых дорожках; залы, открытые всем ночным ароматам; колышущиеся на ветру занавески; танцы, во время которых у вас не перехватывает дыхание, а кожа сохраняет свою свежесть! Неужели все это — лишь греза молодого человека, которую мода ни за что не захочет принять всерьез? Разве зиме недостаточно концертов и спектаклей, к чему нужны ей вдобавок летние балы и маскарады?

Но скажу несколько слов о праздновании именин великого герцога, свидетелем чего мне довелось стать.

Какие еще увеселения можно придумать в городе, который постоянно находится в состоянии праздника? Чтобы сделать этот день особым, достаточно вообще не устраивать никакого празднества, отменить оркестры, танцы, спектакли, ежевечернюю иллюминацию. Но может быть, тогда мы увидим парад и торжественные смотры? Полезно узнать об этом заранее.

В самом деле, все в этом городе делается с размахом. В десять часов литургия и "Те Deum^[45]— как в Бадене, так и в Лихтентале; в полдень смотр, парад, военный марш; вечером пьеса-феерия в немецком театре, сочиненная в честь великого герцога Баденского; на протяжении всего дня каждые четверть часа раздаются пушечные залпы; но поскольку в городе нет ни единого орудия, то подозреваю, что выстрелы эти производятся совсем иным образом, а затем их множит горное эхо.

Дорога в Лихтенталь заполнена экипажами, пешеходами, всадниками и все здесь напоминает оживлением, роскошью и блеском какой-нибудь парижский бульвар. Лихтенталь — это баденский Лоншан. Лихтенталь (Долина света') — монастырь ордена августинок, которые славятся своим изумительным пением. Их молитвы представляют собой кантаты, их мессы — это настоящие оперы. Это романтическое пристанище, этот радующий взор картезианский монастырь являет собой, как утверждают, убежище страдающих сердец. Сюда приходят залечивать душевные раны, нанесенные великой любовью; здесь собираются пробыть в горести три, шесть или девять месяцев, но кто знает, как скоро вернется недуг после того, как настанет исцеление?

На самом деле, это обитель героинь сентиментальных романов; монастырь в представлении г-жи Коттен и г-жи Рик-кобони. Здания стоят, прижавшись к горе, которая в определенные часы отбрасывает во двор сумрачную тень сосен. Баденская река протекает у самых монастырских стен, однако, увы, она столь мелководна, что в ней невозможно похоронить трагическое отчаяние; ее вечный гул жалобным стоном раздается среди красноватых скал; но, как только она вырывается на гладкую равнину, это всего лишь ручей

Линъон, тихая речка с карты Нежных Чувств, вдоль которой бродят буколические овечки, расчесанные и украшенные лентами, как на картинах Ватто. Вам, разумеется, понятно, что стада эти составляют общественное достояние и содержатся на средства правительства, как голуби на площади Святого Марка в Венеции. Все эти луга, образующие половину пейзажа, напоминают Маленькую Швейцарию Трианона. А поскольку, в действительности, все баденские земли — это Швейцария в миниатюре, но Швейцария без ледников и озер, холодов, туманов и крутых подъемов, то нужно побывать в Швейцарии, но жить следует в Бадене.

Монастырская церковь стоит в глубине просторного двора; справа от нее расположены монастырские кельи, а слева, под прямым углом к ней, вновь отстроенная готическая часовня, в которой находятся надгробия маркграфов и все, что удалось собрать из исторических витражей и надписей, начертанных на мраморе. А теперь вообразите себе внутреннее убранство церкви, выполненное со всеми излишествами стиля Помпадур, и святых в мифологических одеяниях и в самых вычурных позах: святых поддерживают, несут и ласкают маленькие шаловливые ангелы, голые, как амурчики. Часовни напоминают будуары; украшения из раковин и камней оплетают очаровательные медальоны и изысканные полотна Ван Лоо. Лишь два алтаря возвращают верующих к мрачным мыслям, выставляя напоказ чересчур хорошо сохранившиеся мощи святого Пия и святого Бенедикта; вдобавок, здесь явно искали способ сделать смерть привлекательной и чуть ли не кокетливой. Оба скелета, тщательно вычищенные, покрытые лаком и скрепленные серебряными штифтами, покоятся на ложе из искусственных цветов, мха и ракушек, выставленном в своего рода стеклянной витрине. На них золотые венки с орнаментом в виде листьев; кружевные воротнички закрывают шейные позвонки, а каждое ребро прикрыто полосой из красного бархата, расшитого золотом, что выглядит как причудливый камзол со сквозными прорезями. Более того, их берцовые кости выступают из коротких штанов, сшитых из того же бархата, со вставками из белого шелка. Нелепый и одновременно невыносимый вид этих костей в маскарадном одеянии можно сравнить лишь с маскарадом мумий герцога Нассау и его дочери, выставленных на всеобщее обозрение в Страсбурге в церкви святого Фомы. Невозможно в большей степени лишить поэтичности смерть и более желчно высмеять вечную жизнь.

А теперь, раздавайтесь, суровые звуки церковных песнопений, звуки величавые и протяжные, воспроизводящие язык небес, священную речь Рима. Величественный орган, заполняй своими звуками, словно волнами, этот почти не церковный неф! Вдохновенные голоса святых дев, вознеситесь к небу, наравне с хором ангелов и пением птиц! Толпа верующих велика и, несомненно, достойна присутствовать на этой мессе. Чужестранцы занимают почетные места — на клиросе и в боковых часовнях. Местные жители скромно заполняют середину церкви, преклонив колена на каменных плитах или разместившись на деревянных скамьях.

И тут началась самая необычная месса, которую я когда-либо слышал, хотя мне доводилось бывать на мессах в Италии. Месса эта, как и вся церковь, была выдержана в стиле рококо, она сопровождалась звучанием скрипок, и исполнение ее было необычайно радостным. Вскоре хор смолк, и сес-тры-августинки спустились с подобия антресолей, установленных позади органа и скрытых за толстой решеткой. Затем послышался лишь один-единственный голос, исполнявший в старинной итальянской манере какую-то величественную арию. То были рулады, невероятные фиоритуры, трели, от которых г-жа Даморо могла бы потерять голову, а мадемуазель Гризи — голос. И все это на музыку времен Перголези, по крайней мере. Вы поймете, какое удовольствие мне это доставило, и я не буду ни от кого скрывать, что эта музыка и это пение унесли меня на седьмое небо.

По окончании службы я поднялся в монастырскую приемную: она полностью соответствовала всему остальному; это была самая настоящая монастырская приемная из романа — приемная Марианны, Мелани и даже, если угодно, приемная Вер-Вера. Какое счастье внезапно оказаться в XVIII веке и целиком в него погрузиться! Увы, я не мог вызвать сюда ни одну из монахинь и удовольствовался лишь созерцанием двух проходивших мимо юных послушниц, которые несли госпоже настоятельнице кофе со сливками.

Мы вернулись в Баден, следуя вдоль течения реки, но какой реки! Она пригодна к плаванию лишь для уток; гуси же почти везде достают там до дна; тем не менее реку повсюду горделиво пересекают мосты: каменные, деревянные и даже подвесные канатные. Трудно представить себе, до какой степени издеваются над этой бедной прозрачной струйкой воды, верхом мечтаний которой было бы называться простым ручейком. По другую сторону города на реке воздвигли плотины, чтобы водная поверхность представала здесь более широкой. Когда в Бадене объявили о визите русского императора, поговаривали, что туда следует плеснуть несколько ведер воды, дабы перевести ее в ранг настоящей реки.

Но оставим в покое эту бедную речушку Баден-Бадена, наименее флегматичного города на свете. Вот он весь пребывает в волнении. Что происходит? Это по прогулочной аллее проходит армия великого герцога: пятьдесят кавалеристов, сто пехотинцев, восемь барабанщиков и двадцать пять музыкантов. Этот величественный парад произвел на меня весьма посредственное впечатление в том, что касается военной подготовки баденских войск. Однако позднее я узнал, что солдаты эти — всего-навсего добропорядочные землепашцы, которые в дни парадов направляются в замок, облачаются там в мундиры, а затем честно возвращают взятое напрокат одеяние. В действительности, вооруженные силы города Бадена состоят из двух сотен слегка изъеденных молью мундиров с полной экипировкой, которые городским властям позволено напяливать на кого угодно, когда у них возникает желание дать приезжим представление о мощи Бадена.

Развлечения в этот праздничный день остаются такими же, как и в будни. Мы отправились в немецкий театр на пьесу, написанную специально по этому случаю в честь великого герцога и его семьи. Тут более всего следует похвалить намерение. Гирлянды из живых цветов и листьев украшали внешнюю сторону лож, но еще больше изнутри их украшали собой прелестные зрительницы.

Когда поднялся занавес, актриса в наряде Талии вышла вперед и произнесла длинную стихотворную тираду, которая восхваляла правящего великого герцога. Мы подумали было, что вся пьеса сведется к этому монологу, как вдруг появилась вторая актриса, изображающая Мельпомену, и принялась выговаривать первой за то, что она в своей речи упомянула лишь нынешнего монарха, забыв о его предшественнике. После чего эти две музы принялись беседовать, обмениваясь репликами в стихах, как пастухи в эклогах, и каждая превозносила различные достоинства правящего монарха и его отца. Потом из люка в глубине сцены поднялся скульптурный бюст, и обе актрисы возложили к нему гирлянды. Увенчала представление фигура Славы, и эта финальная сцена происходила на фоне синих и красных огней. Выглядело все это не более нелепо, чем посвященная Мольеру торжественная церемония во Французском театре, хотя и не менее. Сильный дождь, шедший весь вечер, мог бы помешать фейерверку, если бы он значился в программе, так что, вероятно, распорядители праздника пожалели о том, что не объявили его".

ТЮРЕНН

Я договорился с прокатчиком экипажей о цене в три талера; посредством этой скромной суммы, равной двенадцати французским франкам, я получил четырехместную карету и кучера, взявшего на себя обязательство сделать остановку на том месте, где был убит Тюренн. По существу, это единственная достопримечательность на пути из Бадена в Страсбург, вызывающая интерес как с поэтической, так и с исторической точки зрения.

Дорога, по которой мы ехали в Засбах, тянется вдоль массива Шварцвальда, иногда углубляясь в него, но почти тут же вновь выходя на равнину. Впрочем, прелестные островки зелени, которые выступают наружу, словно украшенная фестонами бахрома огромного ковра Шварцвальда, менее всего напоминают нечто ужасное и менее всего соответствуют его мрачному названию.

Мы пообедали в Бюле, а затем вернулись в карету и миновали еще две небольшие деревни; наконец, кучер остановил лошадей у въезда в третью и, подойдя к дверце экипажа, сообщил нам, что мы находимся в Засбахе.

Как только наш экипаж остановился, к нему бросилась целая куча ребятишек: все это были проводники, которые предлагали показать нам памятник Тюренну и наперебой выкрикивали название места, а также день и час, когда был убит этот великий полководец; и в самом деле, вот уже сто шестьдесят три года Засбах живет за счет этой смерти.

Но вскоре вся эта толпа расступилась и из нее с важностью, свидетельствующей о его высоком положении, вперед вышел патентованный проводник. При виде его все маленькие самозванцы, желавшие завладеть нами, тут же испарились.

Прежде всего проводник предложил показать нам ядро, которым был убит Тюренн. На это я ответил, что у меня в правилах строго соблюдать законы хронологии, и потому мне хотелось бы вначале увидеть место гибели маршала, а уж потом ядро, ставшее ее причиной; однако проводник, стремившийся сбыть с рук свое ядро, проявил такую настойчивость, что я не счел себя вправе противоречить этому славному малому, особенно по столь ничтожному поводу; к тому же я подумал, что, возможно, с хронологической точки зрения, он и прав: ядро было причиной, а смерть стала лишь следствием.

То было превосходное четырехфунтовое ядро, чистое и натертое до блеска, по виду совершенно равнодушное к той чести, какую ему оказали, храня, как некую драгоценность, и явно не ведавшее о том, что некогда оно одновременно ранило какого-то маркиза и убило какого-то великого человека.

Гид прошептал мне на ухо, что деревня Засбах, в настоящее время чрезвычайно стесненная в средствах, согласилась бы за определенную сумму расстаться с этим ценным предметом. Это предложение, напоминавшее те, какие мне делали в Ферне и Фонтенбло относительно трости Вольтера и пера Наполеона, оставило меня, несмотря на всю его любезность, совершенно безучастным. Я ответил, что стеснен в средствах еще в большей степени, чем деревня Засбах, и это лишает меня удовольствия оказать ей подобную услугу, но среди моих знакомых есть один англичанин, который уже владеет ядром, снесшим голову герцогу Бервику: вне всякого сомнения, он будет безмерно рад иметь парное к нему, и я направлю его в Засбах, если мне посчастливится встретиться с ним по дороге. По-видимому, такой ответ несколько успокоил нашего проводника относительно будущей участи его метательного снаряда.

Мы двинулись в путь, следуя за гидом, и через четверть часа ходьбы пришли на то место, в которое после маршей и контрмаршей, продолжавшихся три месяца, прибыл, наконец, Тюренн и выгодное стратегическое положение которого давало ему все шансы на победу; осматривая батарею, установленную там по его приказу, он был убит ядром, которое поразило его в грудь, рикошетом отскочив перед этим от ствола орехового дерева и оторвав руку маркизу де Сент-Илеру. Тюренн пал так же, как пал маршал Бервик, не произнеся ни слова.

Ореховое дерево стоит и по сей день, и проводник, считавший необходимым до конца и со всей добросовестностью выполнять свои обязанности, попытался показать нам след австрийского ядра, оставшийся на узловатом и сухом стволе.

На том месте, где упал Тюренн, воздвигли памятник. Признательность Людовика XIV оказалась сильнее ненависти маркиза де Лувуа; правда, это всего лишь простой камень, но на нем сделана тройная надпись на французском, латинском и немецком языках:

Здесь 27 июля 1675 года был убит Тюренн.

27 июля 1829 года, в сто пятьдесят четвертую годовщину этого знаменательного события, король Карл X, не догадываясь о том, что сам он уже недалек от изгнания, оплатил долг, с которым его предок Людовик XIV, установив этот невыразительный памятник, рассчитался лишь наполовину. Теперь на том месте, где пал победитель битвы при Дюнах, была воздвигнута монолитная колонна из серого гранита высотой в двадцать четыре фута; на ней можно прочесть следующую надпись:

Тюренну, умершему в Засбахе 27 июля 1675 года.

Внутренности Тюренна были похоронены в небольшом городке Ахерн, расположенном в полульё от Засбаха. Тело его было перевезено во Францию и погребено в Сен-Дени, откуда, во исполнение решения Директории, оно было извлечено 16 августа 1799 года, положено в саркофаг, выполненный по старинному образцу, и перенесено в Музей французских памятников. Наконец, 23 сентября 1800 года по приказу Бонапарта оно было возвращено в первоначальную гробницу и, переместившись из Сен-Дени в Музей французских памятников, оказалось, в конце концов, под куполом Дома инвалидов.

Догадывался ли тогда Бонапарт, что, помещая там эти благородные останки, он готовит будущий погребальный кортеж Наполеона?

В Ахерне дорога раздваивается: ее левая ветвь продолжает углубляться в герцогство Баден, а правая ведет во Францию.

За Ахерном и Засбахом высится гора Деттоник-Гросс, одна из самых высоких в горной цепи, к которой она относится; на ее вершине находится озеро Муммельзее, дна которого никому никогда не удалось отыскать, что, как нетрудно понять, породило в столь поэтическом краю, как Рейнгау, множество легенд, одна фантастичнее другой.

Например, если привязать к куску полотна нечетное число горошин, пуль или камешков и подвесить их над озером, то число их станет четным; если же изначально число их будет четным, то оно станет нечетным; как видно, это достаточно ловкий фокус.

Теперь о других историях.

Однажды пастух пас свое стадо на берегу озера; вдруг он увидел, как из воды выходит бурый бык с лапчатыми ногами и направляется к его стаду, чтобы присоединиться к нему; через мгновение из воды появляется гном, бежит к бурому быку, ведет его назад к озеру и силой заставляет погрузиться туда, а затем погружается сам, не переставая ворчать, что ему недостает собаки, чтобы стеречь стадо. С наступлением зимы озеро замерзло; какой-то крестьянин пошел по льду, ведя за собой двух быков, которые волокли стволы деревьев, и с ним ничего не случилось, хотя общий вес груза был огромный; за ним шла его собака, лед под ней проломился, и она исчезла в полынье. С того времени никто не сомневался в том, что озерный гном забрал собаку крестьянина, чтобы с ее помощью охранять свое подводное стадо.

В другой раз охотник на серн, проходя по краю озера, увидел человечка, который сидел на берегу, свесив ноги в воду; в руках человечек держал груду жемчуга, кусочки янтаря и кораллов, которые он пересчитывал и прятал, засовывая в расстегнутую на груди рубаху. И тогда охотнику пришла в голову дурная мысль завладеть всеми этими богатствами; он прицелился в него и собрался нажать на курок, но в эту минуту человечек нырнул в воду и исчез. Через мгновение он вновь показался на поверхности и сказал охотнику:

— Если бы ты попросил у меня этот жемчуг, этот янтарь и эти кораллы, я бы отдал их тебе и ты стал бы богатым навеки, но ты захотел забрать их у меня вместе с моей жизнью, так будь же проклят!

И охотник, и его потомство всю жизнь прожили в нищете.

Еще два или три раза озерный гном являлся таким образом, и тогда были предприняты попытки выяснить, когда же он впервые пришел в этот край. Один крестьянин рассказал, что слышал от своего отца, которому рассказывал его дед, что, когда он был молодым, какой-то гном однажды вечером попросил его отца оказать ему гостеприимство; его отец, который был крестьянином и выращивал коноплю, отдал гостю половину своего ужина, а после ужина, поскольку у него самого не было кровати, предложил гному либо остаться вместе с ним в комнате, где все спали на полу, либо пойти спать в сарай, где можно было найти сено, чтобы удобно улечься. Гном попросил не беспокоиться о нем, сказав, что он найдет себе ночлег, и вышел из дома. Крестьянин проводил его до порога хижины и увидел, как тот пошел по направлению к водоему, посреди которого рос гигантский тростник. Поскольку светила луна, он увидел, как гном спустился в водоем и исчез в тростнике; однако, не в силах поверить, что человеческое существо может предпочесть удобному сеновалу ледяную воду, он подумал, что ему это померещилось. Тем не менее увиденное показалось ему настолько необычным, что он встал на рассвете, чтобы взглянуть, что сталось с его гостем, и, выйдя на порог дома, увидел, как человечек выходит из тростника, в котором он скрылся накануне вечером; и, странное дело, его одежда нисколько не промокла и он оставался сухим с головы до ног, словно провел ночь в печке.

При виде этого крестьянин выразил ему свое изумление, но человечек засмеялся и ответил, что тут нет ничего удивительного, поскольку он водяной. Тогда крестьянин спросил его, что же он в таком случае делает на земле. И гном рассказал, что он родился в озере, в стране, которая лежит рядом с полюсом и называется Гренландией, и женился там на ундине, которую он очень сильно любил; но, поскольку эта ундина была чрезвычайно чувствительной к холоду и ей очень нравилось резвиться в луговых травах и рвать цветы на берегу озера, а девять месяцев в году ей этих радостей недоставало, так как в течение девяти месяцев земля была покрыта снегом, она часто докучала мужу, требуя найти страну потеплее и поближе к солнцу и говоря ему, что если он вынудит ее остаться в этой ужасной Гренландии, то она когда-нибудь убежит и отправится на поиски какого-нибудь озера с прозрачной водой, с голубым небом над ним и ласкающими взор берегами. Но Гренландия, которую так ненавидела ундина, была родиной бедного гнома. Он любил ее, как любят свою родину, и ответил, что не хочет покидать ее. И вот однажды, когда он отправился искать кораллы, чтобы сделать ожерелье своей ундине, она исчезла: ундина исполнила свою угрозу и убежала от него. С тех пор он находится в поисках ее и посетил уже все озера на свете, от озера Онтарио в Америке до Геннисаретского озера в Сирии, но нигде не смог найти свою жену, и ему осталось посетить лишь озеро Муммельзее, и если ундины там не будет, то, значит, она погибла. И потому он отправился к озеру Муммельзее, а накануне попросил приюта у крестьянина, которому и рассказал свою историю.

И тогда крестьянин, принявший близко к сердцу злоключения бедного водяного человечка, предложил дать ему в провожатые своего сына, который отведет его к озеру, на что гном с благодарностью согласился, ибо он с трудом ходил по земле и не очень хорошо видел, но, оказавшись в воде, плавал как щука и на глубине в тысячу футов различал сияние жемчужины. И вот юноша и гном пустились в путь, и по дороге гном рассказал юноше, что вода населена плотнее, чем земля; что на дне озер находятся просторные пастбища, на которых пасутся стада морских быков и телят, более многочисленные, нежели те, какие покрывают самые тучные склоны гор Швейцарии. Он рассказал также, что на водных равнинах, как и на земных, собирают богатые урожаи. Только там эти урожаи состоят из жемчуга, янтаря и кораллов, и одна-единственная жатва обогащает жнеца на всю его жизнь.

Беседуя таким образом, юноша и гном достигли берега озера; и тогда, поблагодарив юношу, гном попросил подождать его на берегу в течение получаса; если же через полчаса он не вернется, это будет означать, что его жена нашлась: в этом случае на поверхность воды всплывет кожаный мешочек и юноша может взять себе все его содержимое.

С этими словами гном нырнул в озеро и исчез.

Через полчаса молодой человек увидел, как на поверхности воды появился кожаный мешочек; юноша подтянул его к себе с помощью крюка на палке, с которой он ходил в горы, и открыл: мешочек был наполнен жемчужинами, веточками коралла и кусочками янтаря; его отец продал их в Страсбурге, а на вырученные деньги купил великолепные луга, которые с того времени принадлежат этой семье.

То была плата за гостеприимство, оказанное бедным крестьянином маленькому водяному, который, по всей видимости, отыскал свою жену в озере Муммельзее и с тех пор уже не покидал его; он живет там постоянно и иногда, хотя, к сожалению, реже, чем прежде, появляется на его берегах.

Мне очень хотелось увидеть его, но, поскольку возница, покачав головой, заявил, что встретить водяного было бы редким везением для меня, я продолжил путь, тем более, что за неимением водяного мне можно было посетить развалины старинного замка, видневшиеся слева от меня; указывая на них, возница ограничился тем, что назвал их Кленовыми руинами. Вот легенда, откуда взялось такое название.

Уже двести лет замок являл собой лишь бесформенную груду камней, и среди этих развалин вырос великолепный клен, который местные крестьяне вот уже несколько раз пытались срубить, но не преуспели в этом, ибо его ствол был очень крепким и узловатым. И тогда один молодой человек по имени Вильгельм решил в свою очередь попытать счастье; скинув куртку и схватив топор, который был специально наточен им, он, как и остальные, изо всей силы ударил по дереву, но топор отскочил от ствола, словно тот был из стали. Вильгельм не стал унывать и ударил во второй раз, однако топор снова отскочил; тогда он занес топор над головой, собрал все силы и ударил в третий раз, но после этого третьего удара ему показалось, что рядом послышался какой-то вздох: он поднял глаза и увидел перед собой женщину лет двадцати восьми — тридцати, которая была одета во все черное и могла бы показаться замечательно красивой, если бы не крайняя бледность, придававшая ей мертвенный вид и указывавшая на то, что эта женщина уже давно не принадлежит миру сему.

— Что ты собираешься сделать из этого дерева? — спросила Дама в черном.

— Сударыня, — ответил Вильгельм, с удивлением глядя на нее, поскольку он не видел, как она подошла, и не мог понять, откуда она появилась, — сударыня, я хочу сделать из него стол и стулья, потому что в предстоящий день святого Мартина я женюсь на Розхен, моей невесте, которую я люблю вот уже три года.

— Обещай мне, что ты сделаешь из этого дерева колыбель для своего первенца, — ответила Дама в черном, — и я сниму заклятье, защищающее это дерево от топора дровосека.

— Обещаю, сударыня, — сказал Вильгельм.

— Тогда руби! — велела дама.

Вильгельм поднял топор и с первого же раза оставил в стволе глубокую зарубку; под вторым ударом дерево закачалось от вершины до корней, а от третьего отделилось от основания и рухнуло на землю. И тогда Вильгельм поднял голову, чтобы поблагодарить Даму в черном, но та исчезла.

Тем не менее Вильгельм не отступил от данного ей обещания, и, хотя все насмехались над ним из-за того, что ему в голову пришло делать колыбель своему первенцу до того, как сыграли свадьбу, он взялся за дело с таким жаром и ловкостью, что не истекло еще и недели, как прелестная колыбелька уже была готова.

На следующий день он женился на Розхен, и через девять месяцев, день в день, Розхен произвела на свет красивого малыша, которого положили в кленовую колыбель.

Той же ночью, когда ребенок плакал, а мать, лежа в кровати, качала его колыбель, дверь комнаты отворилась и на пороге показалась Дама в черном, державшая в руках засохшую ветку клена. Розхен хотела было закричать, но Дама в черном приложила палец к губам, и Розхен, боясь разгневать привидение, молча застыла, не отрывая от нее глаз. И тогда Дама в черном медленно, неслышными шагами подошла к кровати.

Она встала возле младенца, сложила ладони и минуту тихо молилась, а потом поцеловала его в лобик.

— Розхен, — сказала она бедной перепуганной матери, — возьми эту сухую ветку, она от того самого клена, из которого сделана колыбель твоего сына, и бережно храни ее, а в день, когда ему исполнится шестнадцать лет, поставь ее в ключевую воду и, как только на ветке распустятся листочки и цветы, отдай ее сыну: пусть он коснется ею двери башни, смотрящей на восток, и тогда он обретет счастье, а я — свободу.

С этими словами Дама в черном исчезла, оставив в руках Розхен сухую ветку клена.

Мальчик вырос и превратился в красивого юношу: казалось, ему во всем помогал добрый гений; время от времени Розхен бросала взгляд на сухую ветку клена, которую она повесила под распятием, рядом с веточкой самшита, освещенной в Вербное воскресенье. А так как ветка клена становилась все более и более сухой, Розхен грустно качала головой, поскольку ей не верилось, что на такой сухой ветке смогут когда-нибудь распуститься листья и цветы.

Однако в тот самый день, когда ее сыну исполнилось шестнадцать лет, она все же исполнила наставление Дамы в черном и, взяв ветку, висевшую под распятием, воткнула ее посреди ручейка с ключевой водой, протекавшего в их саду.

Назавтра она пришла взглянуть на ветку, и ей показалось, что под корой там начинает струиться сок; на следующий день набухли почки, еще через день они раскрылись, и в конце недели, в течение которой ветка находилась в воде, можно было подумать, что она только-только оторвана от растущего по соседству клена.

И тогда Розхен привела своего сына к ручейку и рассказала ему о том, что произошло в день его рождения; юноша, отважный, как странствующий рыцарь, тотчас же взял ветку и склонился перед матерью, прося ее благословения, ибо он хотел немедленно попытать счастье. Розхен благословила его, и юноша направился в сторону развалин.

Был тот час дня, когда солнце клонится к закату, и из низин к возвышенностям поднимаются тени. И юноша, при всей его храбрости, не был свободен от той тревоги, какую испытывает даже самый храбрый человек, когда ему предстоит столкнуться с чем-то сверхъестественным и неожиданным; и потому, когда он входил в развалины, его сердце так сильно колотилось, что он даже остановился, чтобы перевести дух. Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и темнота начала окутывать основание стен, верх которых еще был слегка освещен его последними лучами.

Сжимая в руке ветку клена, юноша двинулся по направлению к восточной башне, обнаружил в той ее части, что была обращена на восток, дверь и трижды постучал в нее; после третьего стука дверь открылась, и на пороге показалась Дама в черном. Юноша невольно сделал шаг назад, но женщина-призрак протянула к нему руку и, улыбаясь, сказала ему ласковым голосом:

— Не бойся, юноша, ведь сегодня счастливый день и для тебя, и для меня.

— Но кто вы, сударыня? И нельзя ли было бы узнать, какую я оказал вам услугу?

— Я владелица этого замка, — продолжала Дама в черном, — и, как видишь, у нас с ним одинаковая участь: замок это всего лишь руины, а я всего лишь тень. Девушкой я была обручена с молодым графом фон Виндеком, жившим в нескольких лигах отсюда, в замке, развалины которого и по сей день носят его имя. Признавшись мне в своей любви и заручившись моим признанием, он бросил меня ради другой женщины и женился на ней; но счастье их длилось недолго. Граф фон Виндек был честолюбив; он вступил в союз против императора и был убит в бою, в котором его партия потерпела поражение, и тогда сторонники императора двинулись в горы, грабя и сжигая замки своих противников. Замок Виндек тоже был ограблен и сожжен, но молодой графине удалось спастись и унести на руках своего ребенка; вскоре, изнуренная усталостью, она отломила ветвь клена, чтобы опираться на нее во время ходьбы. Издали она увидела башни замка, в котором жила я, а поскольку ей не было известно о том, что произошло между мной и ее мужем, она решила попросить меня дать ей приют; но если она не знала мъня, то я ее прекрасно знала: я видела, как она проносилась мимо меня во время охоты, опьяненная любовью, жаждущая удовольствий, окруженная красивыми молодыми людьми, которые, вторя моему неверному возлюбленному, говорили ей, как она прекрасна. И теперь при виде ее, вместо того чтобы сжалиться над ней, как подобает христианке, я почувствовала, как во мне пробудилась ненависть. Я с радостью видела, что она раздавлена под тяжестью своего материнского бремени, что ее босые ноги изранены от подъема по тропам, ведущим к воротам моего замка. Но вскоре она остановилась на уступе скалы, нависающей над этим темным водоемом, который ты сейчас видишь; последним усилием воткнув свою палку в землю, чтобы на нее опереться, она протянула ко мне руки, в которых лежал ее сын, и почти замертво упала без сил, по-прежнему прижимая к груди бедное дитя. Да, я знаю, мне следовало спуститься с балкона, мне следовало подойти к ней, поднять, заключить ее в объятия, подставить дружеское плечо, отвести в этот замок и относиться к ней, как к сестре. То был бы прекрасный и милосердный поступок в глазах Господа; да, я это знаю, но я ревновала ее к графу, даже после его смерти. Я хотела отомстить его несчастной безвинной жене за те страдания, какие довелось пережить мне. Я позвала слуг и велела прогнать ее прочь, как цыганку. Увы, они подчинились моему приказанию: я видела, как они подошли к ней, обругали ее и отказали ей даже в том клочке земли, где она на мгновение задержалась, чтобы дать отдых усталому телу. И тогда я увидела, как она поднялась на ноги и, потеряв рассудок, обезумев, с ребенком на руках, в неистовстве ринулась к скале, возвышающейся над озером, поднялась на ее вершину, бросила мне страшное проклятие и вместе с ребенком кинулась в воду. Я закричала. В эту минуту меня охватило раскаяние, но было уже слишком поздно. Проклятие моей жертвы уже достигло Божьего престола. Она молила о расплате, и расплата должна была наступить.

На следующий день рыбак, забрасывая в озеро невод, вытащил утопленницу, еще сжимавшую в объятиях свое дитя. Поскольку, как свидетельствовали мои слуги, графиня сама покусилась на свою жизнь, капеллан замка отказался хоронить ее в освященной земле, и ее тело перенесли в то самое место, где она воткнула свою кленовую палку; вскоре эта палка, которая еще оставалась зеленой, пустила корни и следующей весной дала цветы и плоды.

Меня же неотступно, неустанно, днем и ночью мучило раскаяние, я проводилавсе время в молитвах, преклонив колена в часовне, или блуждала по замку. Постепенно здоровье мое слабело, и я стала осознавать, что меня поразила какая-то смертельная болезнь. Вскоре мною овладела непреодолимая слабость, и я уже не могла подняться с постели. Ко мне вызывали лучших немецких врачей, но все они качали головами, глядя на меня, и говорили:

— Мы тут ничем не можем помочь, ибо на ней лежит десница Божья.

Они были правы, ибо я была обречена. И в третью годовщину со дня гибели бедной графини я тоже умерла. Согласно моему распоряжению, меня обрядили в мое неизменное черное платье, чтобы даже после смерти я носила траур по жертве совершенного мной преступления; и так как, при всей тяжести совершенного мною греха, люди видели, что умерла я как святая, меня опустили в семейный склеп в часовне и положили сверху надгробный камень.

В первую же ночь после похорон мне почудилось, что сквозь свой могильный сон я слышу бой часов в часовне. Я стала считать удары и услышала, что их пробило двенадцать.

Когда же раздался последний удар, мне показалось, что кто-то сказал мне прямо в ухо:

"Встань, женщина".

Я узнала глас Божий и воскликнула:

"Господи, Господи! Значит, я не умерла и напрасно думала, что заснула вечным сном, милосердно дарованным мне тобою? Неужели ты вернешь меня к жизни?"

"Нет, — ответил тот же голос, — ничего не бойся, жизнь дается только один раз; ты в самом деле мертва, но, прежде чем взывать к моему милосердию, тебе следует пройти через мой суд".

"Господи, великий Боже! — вскричала я, вся дрожа. — Как ты распорядишься мною?"

"Ты будешь скитаться по свету, бедная неприкаянная душа, — ответил голос, — до тех пор, пока клен, затеняющий могилу графини, не вырастет настолько, чтобы из него можно было сделать доски для колыбели ребенка, которому суждено стать твоим избавителем. Встань же из могилы и исполни свой приговор".

И тогда одним движением руки я отодвинула свой надгробный камень и вышла из могилы — холодная, бледная и бездыханная; до первых петухов я бродила вокруг замка, а затем, по своей собственной воле, но словно подталкиваемая чьей-то неумолимой рукой вернулась в эту башню, дверь которой сама собой распахнулась передо мной, и легла в свою могилу, крышка которой сама захлопнулась надо мной. Во вторую ночь повторилось то же, что и в первую, а потом так происходило все ночи подряд.

Так продолжалось почти три столетия. Я видела, как год за годом постепенно разрушается замок, а на клене появляются все новые ветви. Наконец, от замка и его четырех башен уцелела лишь эта, а дерево вытянулось вверх и раздалось вширь, и я почувствовала, что близится час моего избавления.

Однажды твой отец пришел к дереву, держа в руке топор. И клен, который до того выдерживал прикосновения самой острой стали, после моих заклинаний поддался его ударам; по моей просьбе твой отец сделал из этого дерева колыбель, куда тебя положили сразу после твоего рождения. Господь сдержал свое слово; да будет же благословенно твое имя, Боже, ибо ты всемогущ и милосерден.

Юноша перекрестился.

— А теперь, — спросил он, — мне нужно еще что-нибудь сделать?

— О, да, — ответила Дама в черном, — конечно, юноша, тебе нужно завершить начатое.

— Приказывайте, сударыня, — сказал молодой человек, — и я все исполню.

— Раскопай землю у подножия клена, и ты найдешь там останки графини фон Виндек и ее сына; захорони их в освященной земле, и, когда они будут захоронены, подними камень, лежащий на моей могиле, вложи мне в руки веточку самшита, освященную на Пасху, и смело замуровывай крышку, ибо теперь я восстану из могилы лишь в день Страшного Суда.

— Но как я узнаю вашу могилу?

— Она третья справа от входа; впрочем, — добавила Дама в черном, протягивая к юноше руку, которая была бы совершенной по красоте, если бы не ее мертвенная бледность, — взгляни на это кольцо: оно будет у меня на пальце.

Юноша взглянул на кольцо и увидел рубин такой чистой воды, что он освещал не только руку дамы, но и ее прекрасное и грустное лицо, у которого, как и у ее руки, не было иных недостатков, кроме чрезмерной бледности.

— Я сделаю так, как вы пожелаете, — сказал юноша, прикрывая рукой глаза, чтобы защитить их от блеска, исходящего от карбункула, — и сделаю это завтра утром.

— Да будет так! — ответила Дама в черном.

И она исчезла, словно сквозь землю провалилась.

Юноша почувствовал, что происходит нечто странное: он отнял руку от глаз, огляделся и увидел, что стоит один среди развалин, возле двери, ведущей в восточную башню замка, сжимая в руке кленовую ветку; дверь в башню была закрыта.

Юноша вернулся домой и все рассказал родителям, которые усмотрели во всем этом десницу Божью; на следующий день приходской священник Ахерна, которого предупредили заранее, отправился на указанное юношей место, распевая "Magnificat"^[46], в то время как двое могильщиков копали землю возле клена. На глубине пяти или шести футов, как и говорила Дама в черном, были обнаружены два скелета, причем руки матери все еще прижимали к груди скелет ребенка.

В тот же день графиню и ее сына похоронили в освященной земле.

Затем, выйдя из церкви, молодой человек взял висящую под распятием веточку самшита, освященную на Пасху, и, позвав двух своих друзей, один из которых был каменщиком, а другой замочным мастером, повел их к восточной башне замка. Увидев, куда он их ведет, его спутники заколебались, но юноша с величайшей уверенностью заявил им, что, повинуясь ему, они повинуются самому Господу, и потому каменщик и замочный мастер оставили свои колебания и последовали за ним.

Подойдя к двери башни, юноша обнаружил, что забыл взять с собой кленовую ветку, которой он касался ее накануне, но ему пришло в голову, что освященная веточка самшита, без сомнения, будет иметь ту же силу, и он не ошибся. Едва он коснулся тяжелой двери концом сухой ветки, та повернулась на петельных крюках, словно ее толкнула рука великана, и перед друзьями открылась лестница.

Юноша направился прямо к третьей могиле и попросил своих спутников помочь ему поднять крышку; они снова стали колебаться, но молодой человек уверил товарищей, что предстоящее им дело будет вовсе не осквернением могилы, а лишь проявлением набожности, и тогда общими усилиями они открыли могилу.

В ней лежал лишенный плоти скелет, и сначала юноша никак не мог признать в нем прекрасную даму, с которой он говорил накануне и которой, как уже говорилось, можно было поставить в упрек лишь ее чрезмерную бледность. Но на пальце скелета сверкал карбункул такой красоты, что второго такого нельзя было бы отыскать во всем мире; и тогда юноша вложил в руку скелета освященную ветвь и, закрыв могильную плиту, попросил своих друзей замуровать ее как можно надежнее. Спутники выполнили его просьбу.

Именно в этой могиле, которую еще сегодня показывают путешественникам, достаточно смелым для того, чтобы отважиться войти под грозящие обрушиться своды подземной часовни, в ожидании Страшного Суда покоится Дама в черном.

И хотя, как мы уже говорили, не осталось никаких следов от дерева, которое дало название этим развалинам, расположенным на выезде из Ахерна, по левую сторону от дороги, их до сих пор называют Кленовыми руинами.

От этого места до самого Келя на дороге нет ничего достаточно любопытного, что заставило бы сделать остановку. Кель же отличается тем, что, не уступая по возрасту Страсбургу, он всегда остается новым; происходит так потому, что каждые четверть века его сжигают и стирают с лица земли, а потом на том же месте отстраивают заново, чтобы снова сжечь и стереть с лица земли; и так будет длиться до тех пор, пока существуют такие вечно враждующие между собой страны, как Франция и Германия; поэтому Кель постоянно находится в состоянии боевой готовности, и, хотя это прусский город, он испытывает искренне восхищение перед королем Луи Филиппом, этим столпом европейского согласия.

В Келе путешественник пересекает Рейн; в прошлом, когда Франция выступала защитником Конфедерации, там находилось замечательное предмостное укрепление, которое выглядело как форпост великолепной страсбургской крепости, шедевра Вобана, построившего ее в 1682 году и начертавшего на ней девиз: "Servat et observat^[47]"; здесь река разделяется на два рукава; первый мост — наплавной — ведет к острову; неподалеку от дороги возвышается памятник Дезе. Это усеченный обелиск с барельефами по бокам, один из тех не имеющих особой ценности саркофагов, какими города при посредстве своих муниципальных советов увековечивают своих великих граждан. Но поскольку на немногих из них можно прочесть столь славное имя, следует остановиться и поклониться ему.

Благодаря стараниям таможни Келя мы попали в Страсбург только к половине восьмого вечера, а это означало, что мне пришлось отложить на следующий день посещение кафедрального собора.

Мой спутник отвел меня в гостиницу "Ворон"; он прожил в ней неделю перед тем, как присоединиться ко мне во Франкфурте, и прославил ее в стихах, за которые Ша-пель и Башомон, будь эти стихи им известны, отдали бы многое, чтобы иметь возможность вставить их в свои путевые заметки.

Поэтому нас встретили как старых знакомых и бросились нам навстречу; хозяин гостиницы оставил партию пике, чтобы приветствовать нас, а его партнер тут же поднялся, чтобы обменяться рукопожатием с Жераром, который приветствовал его, назвав генералом.

— Черт возьми, друг мой, — сказал я ему, когда мы сели за стол, расположившись напротив непременного гусиного паштета, окаймленного с одной стороны колбасой, а с другой — шестью копчеными сосисками. — А я и не знал, что у вас есть такие хорошие знакомства в вольном городе Страсбурге.

— Вы имеете в виду генерала?

— Да, генерала. А как его зовут?

— Генерал Гарнизон.

— Хотя это имя звучит очень воинственно и очень подходит тому, кто его носит, позвольте заметить, что мне оно совершенно незнакомо.

— Это местное имя, и если его не знают в остальной Франции, то в Страсбурге оно пользуется большим уважением.

— А каким образом он приобрел такую известность?

— Достаньте свои часы, — сказал мне Жерар.

— Ну и что дальше? — спросил я, подчинившись.

— Который теперь час?

— Без четверти девять.

— В девять генерал Гарнизон встанет, возьмет шляпу и удалится; это его время, а генерал отличается пунктуальностью. После этого вы попросите нашего хозяина рассказать вам историю генерала, и он вам ее расскажет; а пока мы ждем, не желаете ли вы еще ложку гусиного паштета и кусок сосиски?

Поскольку ждать оставалось недолго, я набрался терпения; без пяти девять я встал на пороге обеденного зала, откуда была видна комната, где находился наш хозяин. Ровно в девять, как и сказал Жерар, генерал встал, взял шляпу, раскланялся со мной и вышел.

Я тотчас же подошел к хозяину и попросил его рассказать мне историю генерала Гарнизона.

Вот она.

ГЕНЕРАЛ ГАРНИЗОН

Это произошло в конце августа 1815 года, через два с половиной месяца после Ватерлоо. Генерал Рапп, командующий Рейнской армией, был вынужден отступить в Страсбург, ведя за собой две пехотные дивизии, поредевшие во время арьергардных боев, а также остатки двух или трех эскадронов кавалерии, которые он хотел сохранить для Франции. Союзники преследовали его вплоть до города, и шестьдесят тысяч солдат окружили маленькое войско генерала, угрожая Страсбургу губительной осадой.

3 июля принц Вюртембергский уже отправил к генералу Раппу парламентера, требуя от имени Людовика XVIII, только что вернувшегося в Париж, передать ему Страсбургскую крепость; но генерал попросил предъявить приказ короля, а поскольку у парламентера приказа не было, его препроводили к аванпостам.

Эти требования были повторены 4-го и 5-го, но 6-го, разгневанный такой настойчивостью, генерал Рапп встал во главе горстки солдат и, произведя разведку австрийских позиций, захватил несколько постов, порубил саблями сторожевые заставы кавалерии и, показав тем самым, что он отнюдь не расположен вести переговоры с противником, вернулся на свои позиции.

Обмануться в его намерениях было уже невозможно, поскольку два дня спустя, в ночной атаке со стороны Страсбурга генерал Рапп неожиданно напал ночью на укрепленный лагерь союзников, захватил его в штыковом бою, опрокинул их кавалерию, взял в плен немалое число австрийских офицеров, не успевших скинуть с себя домашние халаты, и без всякой учтивости вынудил нескольких генералов спасаться бегством в ночных рубашках; в ответ союзники попытались помешать отходу наших войск, но нападавшие были дважды отброшены, понеся потери, и в полном беспорядке отступили. Французские войска вернулись в лагерь, убедившись в том, что неприятель значительно превосходит их числом.

Затем последовало соглашение о перемирии, которое положило конец военным действиям на всех участках, находившихся под командованием генерала Раппа. В соответствии с этим соглашением в крепости расположился австрийский генерал Фолькман.

Но, отказавшись от мысли захватить Страсбург силой оружия, союзники решили, тем не менее, получить его хитростью. Там, где не принесло успех железо, можно было испробовать золото. Хорошо организованный бунт способен сделать то, что недоступно честной войне, и смутьяны иногда бывают удачливее, чем солдаты.

Впрочем, половина дела уже была сделана. В том сильнейшем смятении, в каком пребывала империя, умами владели тревога и сомнения. Всеми было признано, что император непобедим, и вот он оказался побежден. А раз так, его наверняка предали, причем его же собственные генералы, офицеры и солдаты. Почему войска вдруг перестали противостоять противнику? Потому что неприятель в двадцать раз превосходил их численностью? Что за довод! Несомненно, командиры вступили в сговор с союзниками.

Все это говорилось шепотом на биваках и в казармах, а то, что говорится шепотом, слышно далеко.

И вот в этой обстановке всеобщего недоверия граф Рапп получил от королевского правительства приказ расформировать вверенные ему войска и отпустить всех солдат поодиночке и без оружия. О жалованье войскам речи не было. Кроме того, ему предписывалось сдать русским уполномоченным десять тысяч ружей из страсбургского арсенала. Легко судить, какое волнение, а еще в большей степени уныние охватило солдат. Стало быть, с союзниками обменивались письмами; стало быть, под покровом ночи в лагерь противника переносили оружие! Выходит, главнокомандующий и в самом деле продался австрийцам! Верно, значит, говорили, что он получил от врага миллионы, чтобы сдать ему французов.

Тем временем Рапп прилагал неслыханные усилия, чтобы добиться от правительства выплаты жалованья войскам, прежде чем распустить их, но ему удалось вырвать лишь ничтожную сумму в 560 000 франков, которую было даже неловко предлагать им.

Это и привело к началу тишайшего из восстаний, справедливейшего из бунтов, аккуратнейшего из беспорядков, почтительнейшего из неповиновений.

2 сентября утром главнокомандующему нездоровилось, и он принимал ванну. Ему доложили, что пять унтер-офицеров из разных полков просят разрешения переговорить с ним от лица своих товарищей. Он приказал впустить их.

— Господин генерал, — сказал один из выборных, — мы пришли сюда, чтобы иметь честь представить вам решение армии, касающееся порядка ее расформирования.

И он прочел:

"Выступая от имени Рейнской армии, офицеры, унтер-офицеры и солдаты заявляют, что они согласны подчиниться приказу о роспуске армии лишь на следующих условиях.

Статья 1. Офицеры, унтер-офицеры и солдаты покинут армию, лишь когда полностью получат причитающееся им жалованье.

Статья 2. Они уйдут в один и тот же день, забрав с собой оружие, снаряжение и по пятьдесят картушей каждый.

Статья 3…"

Генерал Рапп не дал ему закончить. Со своими солдатами он обращался не лучше, чем с неприятелем. В ярости он выскочил из ванны и, вырвав бумагу из рук злополучного оратора, закричал:

— Условия! Мне! Вы ставите мне условия!..

Посланцы тоже не дали ему возможности закончить,

быстро развернулись кругом и отправились сообщить войскам о не слишком любезном приеме, который оказал им главнокомандующий.

Унтер-офицеры в количестве пятисот человек поджидали их на Плацдармной площади, не выказывая волнения. Сообщение выборных было спокойно выслушано. Потом эти пятьсот человек разбились на кучки и о чем-то начали переговариваться вполголоса. Через десять минут установилась глубокая тишина.

— Сержант Далузи, — произнес чей-то голос.

Вперед вышел Далузи, сержант 7-го полка легкой пехоты. Это был мужчина тридцати пяти лет с открытым, серьезным и невозмутимым лицом, скупыми и неторопливыми движениями, отрывистой и сдержанной речью. Он редко улыбался, и в его взгляде никогда не читалось сомнение.

— Сержант Далузи, большинством голосов вы избраны главнокомандующим. Вы подтверждаете свое согласие?

Далузи ответил:

— Я принимаю эту честь и осознаю связанную с ней опасность. Однако дайте мне три обещания: вы воздержитесь от беспорядков, будете уважать право собственности и оберегать людей. И тогда, клянусь жизнью, вам заплатят раньше, чем через сутки.

Раздались многочисленные радостные возгласы. Далузи даже бровью не повел. Жестом редкого благородства он велел соблюдать тишину и невозмутимо и уверенно продолжил:

— Капрал Гарнье?

Тамбурмажор 58-го полка отделился от своей группы.

— Капрал Гарнье, назначаю вас начальником главного штаба.

— Сержант Дюпюи?

— Вы будете исполнять обязанности коменданта крепости.

— Капрал Симон?

— Вы будете командовать первой пехотной дивизией.

— Капрал Адони?

— Вы примите на себя командование кавалерией…

За несколько минут полки получили полковников, батальоны и эскадроны — командиров, роты — капитанов. Полный главный штаб, хотя и с галунами и эполетами из шерсти.

Тотчас же прозвучал общий сбор. Пехота, кавалерия и артиллерия направились в строгом порядке и ускоренным шагом на Плацдармную площадь. Далузи представил войскам новых командиров и определил различным воинским частям, в каких частях города они должны дислоцироваться.

Короче, когда генерал Рапп, как можно быстрее одевшись, вышел из дома, сопровождаемый своим главным штабом, штаб-двойник уже вовсю исполнял свои незаконно присвоенные функции. Раппу даже не дали время покинуть Дворцовую площадь: со всех улиц, ведущих к ней, поспешно выходили колонны, стремительно выстраивались в боевом порядке и скрещивали штыки, когда генерал пытался сквозь них пройти. Восемь пушек, заряженных картечью, грозно преграждали один из проходов.

Невозможно описать потрясение и ярость графа Раппа, когда он оказался окружен и пленен своими собственными войсками. Он перебегал от одного батальона к другому, но его гнев разбивался об угрюмое и непоколебимое спокойствие солдат. Он хотел говорить, но его голос заглушали гиканье толпы, а особенно вопли смутьянов. Он бросился к гаубице, возле которой стоял канонир, держа в руках зажженный фитиль:

— Негодяй, ты хочешь меня убить? Стреляй: я стою у жерла!

Артиллерист бросил пальник.

— Генерал, — произнес он, — я был с вами во время осады Данцига.

Между тем позади рядов молчаливых и неподвижных солдат продолжали раздаваться подстрекательские крики:

— Стреляй… Он продал армию!.. Стреляй же!..

Несколько молодых, сбитых с толку солдат взяли генерала на прицел.

В эту минуту к нему бросился со всех ног начальник главного штаба Гарнье:

— Господин генерал! Ради Бога, уходите! Не нужно бессмысленно подвергать опасности свою жизнь. Что вы можете сделать? Мы твердо решили добиться выплаты жалованья… Так что возвращайтесь во дворец: генерал Гарнизон отвечает за все.

— А кто такой этот генерал Гарнизон, хотел бы я знать?!

— Господин генерал, это наш новый главнокомандующий.

И в самом деле, выказав остроумие, это собирательное имя взял себе Далузи, чтобы несколько уменьшить свою личную ответственность. Одиссей сказал Полифему: "Меня зовут Никто". Далузи настолько превзошел Одиссея, насколько цивилизованный человек может превзойти человека первобытного. Далузи имел честь принадлежать к веку, которому суждено было стать веком представительной формы правления и прессы, и будьте уверены, что он гордо ответил бы циклопу: "Меня зовут Весь-мир". "Никто" и "Весь-мир" — между этими словами пролегло пять тысяч лет. Но разве "Никто" и "Весь-мир" это, по сути, не одно и то же?

Рапп знал, что его армия не будет нежничать с врагом, и ему претило быть им для своих солдат. Он удалился во дворец. Тотчас же тысяча пехотинцев, восемь эскадронов и артиллеристы с восемью орудиями последовали за ним и встали на страже снаружи дворца. Батальон гренадер расположился во дворе, взяв на себя внутреннюю охрану. Шестьдесят часовых были поставлены попарно на всех лестницах, у каждой двери, включая дверь спальни графа.

Впрочем, Раппу нашлась прекрасная замена: генерал Гарнизон без конца раздавал приказы, как если бы он занимался этим всю свою жизнь. Он командовал, как диктатор, но ему подчинялись, как другу.

— Нужно занять телеграф и монетный двор, поднять мосты; никому нельзя поддерживать сношения с внешним миром, не имея приказа, подписанного комендантом крепости. Объявите, что под страхом смертной казни запрещается заходить в кабачки и трактиры. То же наказание ожидает зачинщиков беспорядков, грабежей и неподчинения приказам. Постоянные биваки будут устроены на главных улицах и площадях не позже, чем через два часа. Это меры против внутренних врагов. Что же касается врагов извне, то необходимо усилить оборонительную линию и посты цитадели. Кроме того, надо усилить охрану потерн Старого Рынка и бульвара Святого Людовика; не понимаю, как генерал Рапп мог пренебречь этими мерами предосторожности: это же чистое безумие!.. Комендант Адони, прикажите сообщить австрийскому генералу Фолькману, что ему нечего опасаться, и передайте в его распоряжение взвод. Приходится быть вежливыми, черт побери! А вы, майор Гарнье, отправляйтесь, прихватив горниста, в штаб-квартиру союзников и сообщите им, что если они будут соблюдать условия перемирия, то гарнизон не пойдет ни на какие враждебные действия; но если они устроят атаку на нас или просто будут совать нос в наши внутренние дела, мы окажем им отнюдь не братский прием… Эй, полковник Ланрюме, что это с вами? У вас совершенно растерянный вид.

— Прошу прощения, господин генерал, просто стрелок Лебертр назвал меня подставным полковником.

— И что из этого?

— Ну и, с вашего позволения, господин генерал, я велел заковать его в кандалы.

— Отлично.

— Да, отлично; но в тот момент, когда я произносил: "В кандалы этого мятежника!", я оказался нос к носу с моим полковником, другим, прежним, настоящим… который спокойно сказал мне: "Гнусный прохвост!" Так вот, его тоже надо заковывать в кандалы?

— Ах, черт! — воскликнул генерал Гарнизон и, поразмыслив, добавил: — Ну что ж! Выход здесь очень простой: все генералы и все сколько-нибудь крупные чины должны сидеть по домам вплоть до нового приказа. Каждый из них будет находиться под охраной солдат из другого воинского подразделения. Быть с ними предельно вежливыми. Если кто-нибудь из командиров взбунтуется, ему мягко растолкуют, что военная дисциплина и субординация — прежде всего и что его долг — показывать пример, подчиняясь приказам. Действовать жестко будем лишь в крайнем случае.

К полудню все полицейские меры были приняты, внутренняя и внешняя безопасность полностью обеспечены, и главнокомандующий Гарнизон уступил место Гарнизону-администратору. Он поручил господам фуражирам запасаться продовольствием, а господам главным сержантам заниматься финансами. Затем он вызвал к себе армейского казначея и главного сборщика налогов. Первый сделал примерную оценку необходимых сумм для выплаты жалованья; второй представил сведения о денежных активах в кассе. После чего Далузи собрал городской совет и исключительно любезно попросил мэра подумать о том, как раздобыть необходимые средства, чтобы расплатиться с долгами.

Пока городские советники вели спор в городской ратуше, горожане тряслись от страха на улицах, что несколько ускорило дело. Следует заметить, что армия, осуществив различные передвижения, марши и контрмарши, пребывала теперь в неподвижности и словно впала в оцепенение на своих биваках и постах. На это в самом деле было тяжело смотреть, если только вы имели жену или были отцом семейства. Войска стояли при полном вооружении, мрачные, бездеятельные и внушительные, не издавая ни звука и не трогаясь с места, пребывая в том зловещем и торжественном спокойствии, какое предвещает грозу. Солдаты словно обратились в статуи. Напрасно лавочники, сама любезность, улыбались, приветствуя их, всячески привлекая к себе внимание и пытаясь сделать первый шаг к сближению, напрасно по-отечески задавали вопросы — грубое "Прочь!" заставляло их отскочить на десять шагов.

Стало быть, нужно было любой ценой идти на уступки, и славные горожане, у которых в мыслях теперь были лишь грабежи, резня и поджоги, согласились, в конце концов, ссудить требуемые суммы.

Генерал Гарнизон действовал более умело и убедительно, чем генерал Рапп.

Когда это согласие было получено, Рапп послал начальника своего главного штаба к городским властям, чтобы определить порядок получения займа. Этого офицера сопровождали в ратушу капрал и шесть солдат; закончив там все расчеты, он под той же охраной вернулся во дворец.

Ночью страхи добропорядочных страсбуржцев несколько улеглись; патруль обходил все улицы, и власти города получили приказ зажечь фонари, чтобы легче было осуществлять бдительный надзор. В то же время, когда жители города успокоились, солдаты, в свою очередь, смягчились, поскольку генерал-сержант велел зачитать на всех постах следующее обращение:

"Все идет хорошо. Горожане предоставляют деньги. Скоро начнутся выплаты.

Подпись: Гарнизона.

На следующий день, 2 сентября, австрийцы попытались вмешаться в эти драматические события и внести в них некоторое оживление. Все началось с того, что на Плаццармную площадь галопом примчался конный егерь. Он сообщил Далузи, что только что были захвачены три груженных золотом фургона, принадлежащих генералу Раппу, который собирался вывезти их и передать под охрану австрийцев. "Эти три фургона, — добавил он, — отправлены к Крытому мосту, и вот расписка в их получении, которую я вам доставил. Отомстим же! Генерал Рапп продал нас неприятелю; это предатель. А предателей надо расстрел и вать".

— Это верно, — ответил Далузи. — Нужны шесть солдат и один капрал.

— Я, — сказал генерал Симон, выходя вперед.

— Да что вы делаете, генерал? Вы что, с ума сошли, если забыли о своем чине? Пошлите шесть солдат и капрала, и пусть этого учтивого лазутчика немедленно расстреляют.

Два часа спустя люди в военной форме с капральскими и сержантскими нашивками один за другим явились во дворец и, обманув бдительность наружной и внутренней охраны, хотели силой ворваться в спальню генерала. Но их оттеснили, взяли в плен и препроводили в тюрьму.

Солдаты лишили своего генерала свободы передвижения, потому что он мешал им, но они были готовы умереть, защищая его жизнь, ибо уважали и любили его.

В середине дня генералу Гарнизону сообщили, что утром вражеская пехота расположилась теснее, чем прежде, и получила подкрепление. Ситуация становилась серьезной, а ответственность — огромной. Но Далузи сохранял величественное спокойствие. Он еще больше усилил наружную дивизию, удвоил число сторожевых застав и стал ждать. Однако противник не подавал признаков жизни.

Тем временем была предоставлена ссуда. Офицеров-казначеев в соответствии с порядковым номером их полка приводили под надежной охраной к главному казначею, и там они получали необходимые суммы для выплаты жалованья своим солдатам; однако им было предписано производить индивидуальные выплаты лишь после того, как все полки получат причитающиеся им деньги.

Временные обязанности генерала Гарнизона подходили к концу, но он не позволил солдатам отступить от строжайшей дисциплины и в три часа пополудни, решив сам объехать город, двинулся во главе своего импровизированного главного штаба.

Чтобы изобразить этот главный штаб, понадобился бы карандаш Шарле. Все офицеры генерала Гарнизона ехали верхом, но делали они это кто во что горазд — Мазепа ведь тоже был на коне! Одни расставляли ноги колесом и удерживались в седле лишь с помощью рук; другие не сидели, а лежали. Штаны у некоторых задрались до колен и напоминали короткие кюлоты. В зависимости от темперамента наездников лица у них были либо белыми, либо пунцовыми. Далузи держался прямо, напряженно и, покусывая губы, сохранял величественную осанку и степенность высокого должностного лица.

У него имелись основания быть довольным собой: повсюду он мог наблюдать полное спокойствие, порядок, как в пчелином улье, тишину, как в монастыре. На всем пути его приветствовали барабанным боем; ему отдавали все почести, подобающие главнокомандующему. Надо сказать, что славный сержант был несколько ошеломлен и опьянен этим. Внешне он оставался спокоен, но в голове его бурлили беспорядочные мысли. В конце концов, он добился того, чего не смог добиться генерал Рапп: он умело воспользовался одним мятежом, чтобы остановить другой мятеж; бурей он успокоил бурю. Он исполнил волю всей армии. По крайней мере, его товарищи получили хоть какое-то вознаграждение за пролитую ими кровь и полученные раны; теперь у них было на что отправиться в путь и вернуться домой. Именно он, Далузи, совершил все это и своей твердостью сдержал противника, уже готового воспользоваться его ошибками. Нет сомнения в том, что даже маршал Франции не смог бы проявить большего хладнокровия, большей методичности в действиях и большей энергии. Такие замечательные качества у простого сержанта! Правительству станет известно об этом, и кто знает… Военные мелодии убаюкивали эти сладкие грезы, задавая тон его честолюбивым помыслам, и Далузи уже сам толком не знал, а не Рапп ли это занял его место и не он ли, Далузи, с триумфом возвращается сейчас в свои законные должность и звание.

Но уже на следующий день эти последние признаки человеческих слабостей исчезли в скромной и честной душе славного сержанта.

В тот же день, в девять часов, когда закончилось распределение денег, раздался сигнал общего сбора и армия, покинув посты и сняв осаду дворца, стала стягиваться на Плаццармной площади. Далузи, сопровождаемый своим штабом, приказал войскам выстроиться в боевом порядке и, историческим жестом, как сказал бы Сен-Симон, потребовав тишины, прочел следующее воззвание:

"Солдаты Рейнской армии!

Смелый поступок, совершенный вашими унтер-офицерами во имя того, чтобы вам была воздана справедливость и чтобы вы сполна получили жалованье, опорочил их в глазах городских и военных властей. И только в вашем примерном поведении_у безоговорочном подчинении и вашей безупречной дисциплине надеются они найти свое спасение: надежной порукой тому служит ваш образ действий, который вы сохраняли вплоть до этого дня. Они надеются, что вы не измените себе и впредь. Солдаты, у офицеров-казначеев имеются на руках все причитающиеся вам деньги; гарнизон вернется на свои исходные позиции; посты останутся вплоть до соответствующего приказа главнокомандующего. Сразу по возвращении туда сержанты пехоты и кавалерии отправятся к своим офицерам-казначеям и, прежде чем рассчитаться с войском, получат приказ от господ полковников, дабы те, кого это касается, проявляли сдержанность. Пехота должна быть распущена: она получит приказ от высшего начальства; кавалерия же, не имея еще никаких приказов, будет ждать, как решится ее участь, чтобы, по крайней мере, перед роспуском вернуть лошадей, оружие и все, что принадлежит правительству. И мы сможем сказать: "Это французы; они честно служили; им заплатили столько, сколько следовало, и они подчинились приказам короля, нося это славное имя — Рейнская армия"".

— А теперь, — добавил генерал Гарнизон, — известите генерала Раппа, что он может явиться и провести смотр своих войск.

И сержант Далузи вернулся на свое место — замыкающим у себя в роте.

Два дня спустя оружие было сдано в арсенал, а все части были распущены. Далузи, предводитель мятежа, избежал смертной казни: министр вручил ему эполеты младшего лейтенанта.

Но мир грозил растянуться на неопределенное время, и потому, едва наступил положенный срок, славный сержант подал в отставку и вернулся к частной жизни, сохранив от своих былых почестей лишь почетное звание генерала.

Как мы успели заметить, все его так и называют до сих пор в вольном городе Страсбурге.

На этом, полностью удовлетворенные рассказом нашего хозяина, мы распрощались с ним, отправились спать и спали, как настоящие эльзасцы.

На следующий день, в девять часов утра, я уже стоял перед Страсбургским собором.

Это было самым прекрасным из того, что мне довелось увидеть во время путешествия по Рейну. И потому я не буду пытаться описывать его, а просто отошлю к нему моих читателей как к восьмому чуду света.

КОММЕНТАРИИ

Книга путевых впечатлений Дюма "Прогулки по берегам Рейна" ("Excursions sur les bords de Rhin"), посвященная путешествию по Бельгии и Германии, которое писатель предпринял в 1838 г., впервые печаталась отдельными главами в журнале "Парижское обозрение" ("La Revue de Paris") в сентябре — ноябре 1838 г., а также фельетонами в газете "Век" ("Le Sidcle") в августе — декабре 1840 г. Первое отдельное издание: Paris, Dumont, 8vo, 3 v., 1841.

Это первая публикация книги "Прогулки по берегам Рейна" на русском языке. Перевод ее был выполнен М.Таймановой специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Michel L£vy Frfcres, 12mo, 2 v., 1854.

Брюссель

5 …Я приехал в Брюссель 20 августа 1838 года с намерением объехать всю Бельгию и по берегам Рейна вернуться во Францию. — Дюма совершил поездку в Бельгию и Германию в августе — октябре 1838 г., чтобы развеять горе, в котором он находился после смерти матери, умершей 1 августа. Покинув Париж 8 августа, он уже на следующий день прибыл в Брюссель. В этой поездке его сопровождала актриса Ида Феррье (1811–1859), в то время его любовница, а с 1 февраля 1840 г. его жена.

Брюссель — старинный город в Бельгии, известный с VII в., столица герцогства Брабант; в средние века входил в состав нескольких феодальных государств, а после наполеоновских войн — Нидерландского королевства; с 1831 г. — столица независимой Бельгии. Рейн — река в Западной Европе (длина ее 1 320 км), важнейшая водная магистраль; берет начало в Альпах, в швейцарском кантоне Граубюнден, протекает через Боденское озеро, пересекает отроги Юры и Шварцвальда, затем течет по Верхнерейнской низменности, в среднем течении прорывается через Рейнские Сланцевые горы, в нижнем течении пролегает в пределах Среднеевропейской равнины и при впадении в Северное море образует сложную дельту; долина реки находится в пределах Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии, Германии, Франции и Нидерландов.

Во время своего путешествия Дюма поднялся по течению Рейна от Кёльна до Страсбурга.

… У меня имелось рекомендательное письмо к его величеству королю Леопольду. — Леопольд I (1790–1865) — первый бельгийский король (с 1831 г.); младший сын владетельного герцога Франца 1 Саксен-Кобург-Заальфельда (1750–1806) и его второй жены (с 1777 г.) графини Августы фон Рейс-Эберсдорф (1757–1831); с 1799 г. состоял на русской службе, участвовал в сражениях при Лютцене, Ба-уцене и Лейпциге, в 1814 г. получил чин генерал-лейтенанта русской армии; в 1816 г. принял английское подданство, женился на английской принцессе Шарлотте Уэльской (1796–1817), вероятной наследнице престола, и получил титул герцога Кендалла; после смерти жены поселился во Франции; после того как в результате революции 1830 года Бельгия отделилась от Нидерландов и обрела независимость, был избран Национальным конгрессом королем бельгийцев (4 июня 1831 г.); в 1832 г. женился на принцессе Луизе Марии Орлеанской (1812–1850), старшей дочери французского короля Луи Филиппа; в течение тридцати четырех лет своего правления строго соблюдал конституцию и способствовал мирному развитию своей страны.

… стоило мне попросить о встрече с г-ном Ван Пратом, личным секретарем короля… — Ван Прат, Жюль (1806–1887) — бельгийский дипломат, историк и личный секретарь короля Леопольда I; с 1840 г. министр двора; автор ряда сочинений, посвященных истории Фландрии.

… воскресив воспоминания о славном и достопочтенном г-не Ван Пра-те, которого я постоянно встречал в Королевской библиотеке… — Ван Прат, Жозеф Базиль Бернар (1754–1837) — французский ученый-библиограф, по происхождению фламандец; с 1795 г. и до конца своей жизни главный хранитель печатных фондов Национальной библиотеки (при Наполеоне она называлась Императорской, а затем, до 1848 г., — Королевской), в несколько раз увеличивший число хранимых там книг; член Академии надписей и изящной словесности (1830).

… Он оказался не братом, а племянником моего Ван Прата… — Жюль Ван Прат был сын Огюстена Ван Прата (1770–1831), младшего брата Жозефа Ван Прата.

… Король находился вовсе не в Брюсселе, а в Лакене, своей летней резиденции. — Лакен — королевский дворец, расположенный в одноименном северном пригороде Брюсселя; построен в 1782–1784 гг. по проекту французского архитектора Шарля де Вайи (1730–1798) как резиденция наместников Австрийских Нидерландов в 1780–1793 гг. эрцгерцогини Марии Кристины (1742–1798) и ее супруга с 1766 г. эрцгерцога Альбрехта Саксен-Тешенского (1738–1822).

… Именно в Лакене Наполеон принял решение о походе в Россию. — Имеется в виду Отечественная война 1812 г., начавшаяся переправой французской армии через Неман в ночь с 23 на 24 июня 1812 г. и отмеченная Бородинской битвой, вступлением французов в Москву, уходом их из Москвы, сражениями под Тарутином, Малоярославцем, Красным и на Березине, выигранными Кутузовым, гибелью Великой армии и бегством Наполеона в Париж в декабре 1812 г. Уничтожение Великой армии в России предопределило гибель через полтора года наполеоновской империи и судьбу самого Наполеона.

… у меня уже не оставалось сомнений в том, что я имею дело с наиболее глубоким философом среди всех когда-либо существовавших королей, не исключая и самого Фридриха. — Фридрих II Великий (1712–1786) — прусский король с 1740 г., считавшийся великим полководцем и действительно внесший значительный вклад в военное искусство; несмотря на пристрастие к военной муштре, деспотизму и мелочному педантизму в управлении, был достаточно образованным человеком и стремился создать себе репутацию "ко-роля-философа", для чего добивался расположения деятелей Просвещения; имея склонность к литературе, сочинял стихи, правда, весьма посредственные, а также написал довольно много философских, политических и исторических сочинений и мемуары; стремился к гегемонии в Германии и проводил агрессивную внешнюю политику; был одним из инициаторов разделов Польши.

… Король находился в приподнятом настроении, так как на следующий день ему предстояло участвовать в торжественном открытии железной дороги в Гент, а также в связи с празднованием юбилея в Мехелене, которое должно было состояться через несколько дней. — Решение о создании железнодородной сети в Бельгии, принятое вскоре после обретения ею независимости в результате революции 1830 года, имело не только экономическое, но и политическое значение, так как традиционные водные транспортные пути Бельгии вели в Нидерланды, что ставило ее в зависимость от страны, от которой она только что отделилась. Железные дороги строились и управлялись государством; узловой станцией стал Мехелен, и первая железнодорожная линия в континентальной Европе, Мехелен — Брюссель, была открыта уже 5 мая 1835 г.

Гент — город в Бельгии, административный центр провинции Восточная Фландрия; расположен у места впадения реки Лис в Шельду, в 45 км к северо-западу от Брюсселя; упоминается в хрониках начиная с VII в.; в XI–XIV вв. один из самых крупных городов Европы, столица графства Фландрия.

Железнодородная линия Мехелен — Гент открылась 28 сентября 1837 г., а 28 августа 1838 г. начала действовать линия Гент — Остенде, ее продолжение. За две недели до этого, 12 августа, была открыта линия Гент — Брюгге. Прямое железнодорожное сообщение между Брюсселем и Гентом началось только в 1856 г.

Мехелен (фр. Малин) — город в Бельгии, в провинции Антверпен, на реке Диль, в 25 км к северо-востоку от Брюсселя, на пути в Антверпен; религиозная столица Бельгии, центр епархии; первое письменное упоминание о нем относится к 1008 г.; в первой пол. XVI в. столица Испанских Нидерландов; крупный железнодорожный узел.

Здесь имеется в виду празднование юбилея чудотворной скульптуры Богоматери, обретенной, согласно легенде, в 988 г.: скульптура находилась на борту лодки, которая приплыла по реке Диль к деревушке Хансвейк, вошедшей ныне в черту Мехелена, и лодку не удавалось сдвинуть с места до тех пор, пока святой образ не выгрузили на берег. Помещенная в часовню, Богоматерь Хансвейкская вскоре стала объектом религиозного поклонения тысяч паломников. О праздновании этого юбилея Дюма рассказывает ниже, в главе "850-летний юбилей".

… увидел определенное различие в приеме, оказанном мне королем Леопольдом, и тем, как обошелся со мной король Неаполитанский… —

Имеется в виду Фердинанд II (1810–1859) — король Обеих Сици-лий с 1830 г., сын Франческо I (1777–1830; король с 1825 г.) и его второй супруги (с 1802 г.) Изабеллы Испанской (1789–1848); жестоко подавлял революционное движение; за бомбардирование города Мессины в 1848 г. получил Прозвище "Король-бомба".

Когда в 1835 г., находясь в Риме, Дюма решил посетить Неаполитанское королевство, ему было отказано в визе, и он был вынужден въехать туда по чужому паспорту. Писатель рассказывает об этом в первой главе своей книги "Сперонара" (1842).

… правда, дед короля Неаполитанского отравил моего отца… — Дедом Фердинанда II был Фердинанд I (1751–1825) — с 1759 г. король Сицилии (под именем Фердинанда III) и Неаполя (под именем Фердинанда IV) из династии Бурбонов; третий сын испанского короля Карла III; придерживался крайне реакционных взглядов и отличался жестокостью и вероломством; дважды, в 1799 и 1806 гг., во время вторжений французских войск в Неаполь, бежал на Сицилию подзащиту английского флота; в 1815 г., после крушения наполеоновской империи, восстановил свою власть в Неаполитанском королевстве; в 1816 г. принял титул государя Королевства обеих Сицилий — под именем Фердинанда I.

Отец Александра Дюма — Тома Александр Дюма Дави де Ла Пайет-ри (1762–1806), мулат, сын французского дворянина-плантатора с острова Сан-Доминго (соврем. Гаити) и рабыни-негритянки; с 1786 г. солдат королевской армии, с 1792 г. офицер армии Французской республики, с 1793 г. генерал; горячий приверженец Республики, участник войн с антифранцузскими европейскими коалициями; командовал Западно-Пиренейской (сентябрь 1793 г.), Альпийской (январь 1794 г.) и Западной (август 1794 г.) армиями; в начале 1798 г., в ходе подготовки Египетской экспедиции, был назначен командующим кавалерией Восточной армии; героически воевал в Египте, однако ставил под сомнение цели экспедиции и ее шансы на успех; в марте 1799 г. с разрешения Бонапарта покинул Египет, но на пути во Францию попал в плен к неаполитанцам и содержался в тюрьме в Бриндизи, а затем в Мессине, где, по-видимому, был отравлен; из тюрьмы вышел 5 апреля 1801 г. тяжелобольным человеком, вернулся на родину и, уволенный из армии из-за своих республиканских убеждений и цвета кожи (сентябрь 1802 г.), через несколько лет умер, когда его сыну не было еще и четырех лет.

7… накануне в канале Лакена был обнаружен труп женщины… — Вероятно, имеется в виду канал Виллебрук, проходящий в северо-западной окрестности Брюсселя, рядом с Лакеном; проложенный в 1550–1561 гг., он связал Брюссель с Шельдой и превратил его в портовый город.

… Святой Виндициан, глава епархии Камбре, умер здесь в 709году… — Святой Виндициан (ок. 632—ок. 712) — ученик святого Элигия, епископ Камбре с 669 г.; день его памяти — 11 марта.

Камбре — город на северо-востоке Франции, в соврем, департаменте Нор, в 100 км к юго-западу от Брюсселя; с VI в. центр епархии, в юрисдикции которой находился Брюссель.

8… император Оттон в 976 году пометил одну из своих грамот словами "арий Brusolam"… — Оттон II (955–983) — император с 973 г.; сын Оттона I (912–973), германского короля с 936 г., основателя Священной Римской империи (962), и его супруги с 951 г. Аделаиды Бургундской (ок. 931–999).

В средние века название города Брюсселя писалось на латыни по-разному: Brucellae, Bruxellum, Bruxella, Brosella, Brocsella, Brusella.

… Карл, сын Людовика Заморского, получивший в удел герцогство Нижняя Лотарингия, избрал своей столицей Брюссель… — Карл (953—ок. 993) — герцог Нижней Лотарингии с 977 по 992 гг., сын Людовика IV и его супруги с 939 г. Герберги Саксонской (913–984). Людовик IV Заморский (921–954) — король Западно-Франкского королевства (Франции) с 936 г., принадлежавший к династии Ка-ролингов; сын Карла III Простоватого (879–929; правил с 898 по 923 гг.) и его второй супруги (с 919 г.) Огивы Уэссекской (903–951); после того как его отец лишился трона, был увезен матерью в Англию, на ее родину, и находился там вплоть до 936 г., за что и получил прозвище "Заморский".

Нижняя Лотарингия — феодальное владение, которое возникло в 959 г. при разделе герцогства Лотарингия (его северная часть), произведенном Бруно Великим (ок. 925–965), с 953 г. архиепископом Кёльнским и герцогом Лотарингским.

… возвел дворец между двумя рукавами Сенны… — Сенна (голл. Зен-не) — небольшая река в Бельгии, длиной 103 км, левый приток реки Диль; на ней стоит Брюссель.

… и повелел перенести в часовню останки святой Гудулы, которые со времен Карла Великого покоились в монастыре Морсель. — Гудула (ок. 650—ок. 712) — святая католической церкви, покровительница Брюсселя; согласно легенде, дочь святой Амальберги и герцога Лотарингского Витгера, прославившаяся своим милосердием.

По приказу герцога Карла ее мощи были перенесены в 978 г. из монастыря Морсель в часовню святого Горика, стоявшую некогда на одноименном острове на Сенне.

Карл Великий (742–814) — король франков с 768 г. и император Запада с 800 г., стремившийся расширить свою империю в пределах всей Западной Европы.

Морсель — селение восточнее города Алст в Бельгии, в провинции Западная Фландрия, в 25 км к северо-западу от Брюсселя; согласно жизнеописаниям святой Гудулы, некогда там находился женский монастырь Святого Спасителя, где она любила молиться в уединении и куда спустя сто лет после смерти святой, умершей в селении Хамме возле Морселя и там же погребенной, было перенесено по приказу Карла Великого ее тело.

… В 1044 году Ламберт Бальдерик, граф Лёвена и Брюсселя, приказал обнести город крепостной стеной… — Ламберт II Бальдерик (7—1054) — граф Лёвена и Брюсселя с 1040 г., носивший прозвище "Опоясанный"; сын графа Ламберта I Бородатого (ок. 950—1015) и его супруги с 994 г. Герберги Лотарингской (ок. 975—1018), приданым которой было графство Брюссельское; в 1047 г. основал капитул святой Гудулы в церкви святого Михаила в Брюсселе; погиб, приняв участие в мятеже императора Генриха III (1017–1056; император с 1046 г.).

Лёвен (фр. Лувен) — старинный город в Бельгии, в 30 км к северо-востоку от Брюсселя; ныне административный центр провинции Фламандский Брабант.

… В 1213 году Фердинанд, граф Фландрский, и Солсбери, брат английского короля, захватили Брюссель, оправдывая это тем, что им нужно было вынудить Генриха I, герцога Брабантского, разорвать союз с Францией… — Фердинанд Фландрский (Ферран; 1188–1233) — португальский инфант, сын короля Санчо I (1154–1212; правил с 1185 г.) и его супруги с 1177 г. Дульсинеи Арагонской (1159–1198); с 1212 г. муж Иоанны Константинопольской (ок. 1199–1244), которая была с 1204 г. графиней Фландрии и Эно.

Солсбери — Уильям Длинный Меч (ок. 1176–1226), незаконный сын английского короля Генриха 11 (1133–1189; правил с 1154 г.) и его любовницы Иды Тосни; сводный брат английского короля Иоанна Безземельного (1166–1216; правил с 1199 г.); с 1196 г. вследствие брака с Элой Солсбери (1180–1261) третий граф Солсбери; военачальник, посланный в 1213 г. братом на помощь Фердинанду Фландрскому, во владения которого вторглись французские войска. Генрих I Смелый (ок. 1154–1189) — герцог Брабанта с 1183 г. и герцог Нижней Лотарингии с 1190 г.; сын Готфрида 111 (ок. 1140–1190), герцога Нижней Лотарингии с 1142 г., и его первой жены (с 1155 г.) Маргариты Лимбургской (ок. 1138—1 172); участвовал в борьбе французского короля Филиппа II Августа (1165–1223; правил с 1180 г.) с императором Оттоном IV (1182–1218; император в 1209–1215 гг.), периодически находясь то на одной, то на другой стороне; 22 апреля 1213 г. женился на дочери Филиппа II Августа, принцессе Марии (1198–1224), но, после того как Фердинанд Фландрский в октябре того же года вторгся в Брабант и дошел до Брюсселя, был в конце концов вынужден перейти на сторону Оттона IV и 19 мая 1214 г. отдал ему в жены свою дочь Марию (ок. 1190–1260); после сокрушительного поражения англо-фламандско-немецкой армии императора в битве при Бувине (27 июля 1214 г.) едва избежал плена и помирился с французским королем.

… в 1314 году на Брюссель обрушились чума и голод; в 1405 году там случился пожар, а в 1549 году произошло землетрясение… — Одно из самых страшных бедствий XIV в., т. н. Великий Голод, который охватил страны Северной Европы весной 1315 г. и был связан с необычайно дождливой и холодной погодой, длился два года и унес миллионы человеческих жизней; его последствия ощущались в Европе вплоть до 1322 г.

Эпидемия бубонной чумы, начавшаяся в Европе позднее, в 1347 г., и длившаяся до 1350 г., унесла треть ее населения.

В 1405 г. вследствие грандиозного пожара в брюссельском квартале Мароль было уничтожено 2 400 домов.

Сильное землетрясение в Брюсселе произошло 12 марта 1549 г.

… Несмотря на все эти страшные несчастья, Брюссель превратился во времена правления герцогов Бургундских в один из самых процветающих городов средневековья. — Герцоги Бургундские — правители герцогства Бургундского, феодального владения, сложившегося на землях бывшего королевства Бургундского в 880 г. и охватывавшего территории соврем, французских департаментов Кот-д’Ор и Со-на-и-Луара (столицей его был город Дижон); в 1363–1477 гг. они расширили свои владения, превратив герцогство в могущественное государство, соперничавшее с Францией, но фактически распавшееся после гибели 5 января 1477 г. Карла I Смелого (1433–1477), последнего герцога Бургундского (правил с 1467 г.); Брабант отошел Бургундскому государству в 1369 г. в результате династического брака.

… когда Бургундская династия сменилась Австрийской, император Карл V, родившийся в Генте, избрал Брюссель местом пребывания правительства Нидерландов… — Владения Карла Смелого унаследовала его девятнадцатилетняя дочь Маргарита Бургундская (1457–1482), 18 августа 1477 г. вышедшая замуж за австрийского эрцгерцога, с 1508 г. императора Максимилиана I Габсбурга (1459–1519), и принесшая ему в приданое Брабант в числе многих других территорий.

Карл V (1500–1558) — император Священной Римской империи с 1519 г., герцог Бургундский с 1506 г., король Испанский с 15161 г. (под именем Карла 1); крупнейший государственный деятель Европы первой пол. XVI в.; сын Филиппа IV Красивого (1478–1506), герцога Бургундского с 1482 г., и его супруги с 1496 г. Хуаны I Безумной (1479–1555), королевы Испании с 1504 г.; внук Марии Бургундской и Максимилиана I, правнук Карла Смелого; вел многочисленные войны с Францией, Оттоманской империей и другими государствами, претендуя на создание "всемирного христианского царства"; не справившись с этой миссией, в 1556 г. отрекся от императорского трона в пользу своего брата Фердинанда I (1503–1564) и от испанского трона в пользу своего сына Филиппа II.

… город стал свидетелем того, как он отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа II. — Филипп II (1527–1598) — король Испании с 1556 г., сын Карла V и его супруги с 1525 г. Изабеллы Португальской (1503–1539); один из самых могущественных испанских монархов; страстный приверженец католицизма, жестоко преследовавший в своих владениях протестантов и еретиков; в 1580 г. подчинил Португалию; в результате Нидерландской революции потерял Северные Нидерланды (1581); потерпел поражение в своих попытках завоевать Англию и восстановить там католичество (1588).

25 октября 1555 г. в Брюсселе, в замке Кауденберг, Карл V передал во владение Филиппу II Бургундию и Нидерланды; от испанского трона он отрекся в его пользу 16 января 1556 г.

… настал черед религиозных войн; иконоборцы уничтожали картины, разбивали статуи… — Имеется в виду т. н. Иконоборческое восстание — массовые антикатолические беспорядки, прокатившиеся по ряду районов Нидерландов 11–23 августа 1566 г. и нанесшие ущерб сотням церквей и монастырей; основной движущей силой восстания были крестьяне из пригородных деревень и городская чернь; погромы церквей прекратились лишь после того, как Маргарита Пармская (см. примеч. ниже) согласилась упразднить инквизицию и в определенной степени легализовать кальвинизм.

… Филипп II тотчас же передал своей сводной сестре Маргарите, внебрачной дочери Карла V, полномочия вершить судьбы еретиков… — Маргарита Австрийская (1522–1586) — побочная дочь императора Карла V от фламандской простолюдинки Иоганны Марии ван дер Гейнст (7—1541); в 1536 г. вышла замуж за герцога Флорентийского Алессандро Медичи (1510–1537; правил с 1531 г.), а в 1538 г., через год после его смерти, за герцога Пармского Оттавио Фарнезе (1524–1586) и потому осталась в истории как Маргарита Пармская; в 1559–1567 гг. была от имени Филиппа II, своего сводного брата, правительницей Испанских Нидерландов.

… 8 ноября 1576 года в Генте был создан союз… — 8 ноября 1576 г. в Генте было заключено соглашение (т. н. Гентское умиротворение) между северными провинциями Нидерландов, восставшими в 1572 г., и южными провинциями, на которые восстание распространилось в сентябре 1576 г. Однако произошло это спустя десять лет после того, как фламандские дворяне, заключившие между собой в 1565 г. в брабантском городе Бреда союз (т. н. Соглашение знати), подали свою петицию Маргарите Пармской (5 апреля 1566 г.).

… Берлемон, говоривший шепотом с регентшей, назвал депутатов гёзами… — Берлемон, Карл, барон (1510–1578) — фламандский дворянин на службе Карла V и Филиппа II; во время Нидерландской революции сторонник Испании; с 1554 г. губернатор Намюра, с 1559 г. председатель финансового совета Нидерландов; кавалер ордена Золотого Руна (1555); советник Маргариты Пармской, 5 апреля 1566 г. назвавший дворян-кальвинистов, явившихся к ней с требованием отменить инквизицию и прекратить нарушения вольностей страны, гёзами, то есть нищими.

… Бредероде повторил это слово во всеуслышание… — Бредероде, Хендрик, граф (1531–1568) — фламандский дворянин, патриот, сторонник принца Оранского, возглавлявший 5 апреля 1566 г. депутацию дворян, явившихся с петицией к Маргарите Пармской; в 1567 г. был изгнан из Нидерландов и вскоре умер в Германии.

… оно было подхвачено как кальвинистами, так и протестантами… — Имеются в виду последователи двух основных течений протестантизма — кальвинизма, основанного французским богословом Жаном Кальвином (1509–1564) и ставшего знаменем Нидерландской революции XVI в., и лютеранства, названного по имени его вдохновителя, немецкого католического священника Мартина Лютера (1483–1646).

… 22 августа 1567года в Брюссель вступил герцог Альба… — Фернандо Альварес де Толедо, третий герцог Альба (1507–1582) — испанский государственный деятель и военачальник, в 1567–1573 гг. наместник в Нидерландах, оставивший о себе кровавую память (при нем там было казнено около 18 000 человек); его безуспешные попытки подавить революционное движение в Нидерландах, стоившие испанцам огромного количества золота и крови, закончились потерей богатейших провинций этой страны.

…5 июня следующего года на Ратушой площади были обезглавлены Ламораль, граф Эгмонт, и Филипп Монморанси, граф Горн… — Эгмонт, Ламораль, граф (1522–1568) — знатный нидерландский дворянин, приближенный Карла V, военачальник на его службе, член Государственного совета Нидерландов, наместник Фландрии и Артуа (1559); кавалер ордена Золотого Руна (1546).

Горн, Филипп Монморанси, граф (ок. 1524–1568) — нидерландский дворянин, военачальник, адмирал (1558), штатгальтер Гелдер-на (1555); кавалер ордена Золотого Руна (1556).

Оба они вместе с принцем Оранским встали во главе дворянской оппозиции к испанской политике, проводимой в Нидерландах, были арестованы, судимы, приговорены к смерти как предатели и казнены 5 июня 1568 г. Однако их казнь не привела к замирению мятежных Нидерландов, а лишь еще сильнее разожгла антииспан-скую борьбу.

… Что же касается принца Оранского, то он вовремя скрылся: Вильгельм Молчаливый предугадал намерения герцога Альбы. — Вильгельм I Оранский, по прозвищу Молчаливый (1533–1584) — лидер Нидерландской революции XVI в.; старший сын немецкого графа Вильгельма фон Нассау-Дилленбурга (1487–1559) и его второй жены (с 1531 г.) Юлианы фон Штольберг (1506–1580), в 1544 г. унаследовавший от своего двоюродного брата Рене фон Нассау (1519–1544) обширные владения в Нидерландах и княжество Оранж на юге Франции в соврем, департаменте Воклюз и потому носивший титул принца Оранского (Оранжского); образование получил в Брюсселе; военную и политическую карьеру начал при Карле V и Филиппе II, которые ему покровительствовали; штатгальтер Голландии, Зеландии и Утрехта в 1559–1567 гг.; в нач. 1560-х гг. возглавил оппозицию нидерландской знати испанскому режиму; после вторжения в августе 1567 г. в Нидерланды испанской армии укрылся в Германии; с помощью немецких протестантских князей и французских гугенотов организовал несколько походов в Нидерланды; в 1572 г., после успехов народного восстания на севере страны, был снова признан Штатами Голландии и Зеландии штатгальтером этих провинций и получил диктаторские полномочия; был убит фанатиком-католиком.

… на смену ему пришел Луис де Рекесенс… — Луис де Рекесенс-и-Суньига (1528–1576) — испанский государственный и военный деятель, дипломат; адмирал испанского средиземноморского флота в 1568–1571 гг., губернатор Милана в 1572–1573 гг., правитель Нидерландов с 1573 г. и до конца жизни; безуспешно пытался принудить восставшие северные провинции страны к капитуляции.

… дон Хуан Австрийский занял его пост в качестве наместника. — Дон Хуан Австрийский (1547–1578) — знаменитый испанский полководец, незаконный сын Карла V и горожанки из Регенсбурга Барбары Бломберг (1527–1597), признанный после смерти императора в соответствии с его завещанием; в 1571 г. командовал объединенным христианским флотом, разгромившим турецкий флот в сражении при Лепанто; в 1576–1578 гг. правитель Нидерландов; умер, заразившись тифом.

… он уступил его эрцгерцогу Маттиасу… — Преемником дона Хуана Австрийского на посту правителя Нидерландов в 1578 г. стал его племянник Алессандро Фарнезе (1545–1595), третий сын Маргариты Пармской и герцога Оттавио Фарнезе; он оставался на этом посту до конца своей жизни.

Маттиас I Габсбург (1557–1619) — третий сын императора Максимилиана II (1527–1576; правил с 1564 г.) и его супруги с 1548 г. Марии Испанской (1528–1603), дочери Карла V; император с 1612 г.; в 1577 г. двадцатилетний австрийский эрцгерцог, племянник Филиппа И, по приглашению враждебных по отношению к испанской политике нидерландских провинций тайно отправился туда и в 1578 г. получил от Генеральных штатов звание штатгальтера, но через три года, не сумев добиться влияния, сложил с себя властные полномочия.

… знаменитая эпидемия чумы 1578 года… — В 1578 г. в Северной Европе произошла очередная вспышка бубонной чумы.

… на заседании 23 ноября г-ну Роденбаху, депутату от Западной Фландрии, оставалось лишь зачитать его с трибуны… — Роденбах, Константин (1791–1846) — видный деятель Бельгийской революции 1830 года; военный врач наполеоновской армии, принимавший участие в Русском походе 1812 г.; депутат Национального конгресса, выступивший на его заседании 23 ноября 1830 г., на котором решался вопрос об изгнании семьи Нассау из Нидерландов, с большой речью; в 1839–1842 гг. посол в Швейцарии, а с 1842 г. — в Греции. Депутатом был также его старший брат Александр Роденбах (1786–1869), который основал в 1821 г. пивоварню, выпускавшую знаменитое пиво "Роденбах".

Западная Фландрия — самая западная из десяти провинций Бельгии, омываемая Северным морем; с 1980 г. входит в т. н. Фламандский регион (наряду с четырьмя другими провинциями); ее главный город — Брюгге.

… пусть он является таковым в Кастилии, Арагоне, Неаполе, Индии… — Кастилия — историческая область в Испании, бывшее королевство, включавшее в себя Старую Кастилию (на севере Испании, в пределах Старокастильского плоскогорья, с центром в городе Бургос) и Новую Кастилию (находится в центре страны и охватывает Новокастильское плоскогорье; на ее территории находится Мадрид).

Арагон — историческая область на северо-востоке Испании; с IX в. независимое графство, с 1035 г. — королевство; уния Арагона и Кастилии в 1479 г. положила начало единому государству Испания, королем которого в описываемое время был Филипп II.

Филипп II был также королем Неаполя и Сицилии и владетелем всех заморских территорий Испании (в Северной и Южной Америке и Океании).

… которые не желали понимать в годы царствования Вильгельма Нассау. — Имеется в виду Вильгельм I Нассау-Оранский (1772–1843) — первый король Нидерландов и великий герцог Люксембургский в 1815–1840 гг., во время правления которого произошла Бельгийская революция 1830 года; сын последнего штатгальтера Нидерландов Вильгельма V (1748–1806; правил в 1751–1795 гг.) и его супруги с 1767 г. Вильгельмины Прусской (1751–1820); упорно противился признанию независимости Бельгии и лишь в 1839 г. был вынужден подчиниться решению великих держав; в 1840 г отрекся от власти в пользу своего сына.

11… согласно правам Брабанта, он не может силой принуждать к че му-либо ни одного из своих подданных… — Брабант — историческая область на северо-западе Европы, с XII в. герцогство; во времена Вильгельма Молчаливого одна из 17 провинций Нидерландов, находившихся под властью Испании; ныне южная его часть входит в состав Бельгийского королевства, а северная — Нидерландского.

… он сослался на свои пушки, этот ultima ratio regum. — "Ultima ratio regum" (лат. "Последний довод королей") — надпись на французских артиллерийских орудиях, чеканившаяся по приказу кардинала де Ришелье.

… Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, встал лагерем в Лесе… — Алессандро Фарнезе — см. примеч. к с. 9.

Ассе — небольшое селение в северо-западной окрестности Брюсселя.

… сумел учредить Утрехтскую унию, ставшую основой Нидерландской республики. — Утрехтская уния — военно-политический союз, заключенный 23 января 1579 г. семью северными нидерландскими провинциями (Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерн, Оверейссел, Фрисландия и Гронинген) и направленный против Испании, которая пыталась восстановить свое господство в Нидерландах; союз предусматривал его нерасторжимость, совместное ведение революционной войны и общей внешней политики, создание общей армии и единой монетной системы.

26 июля 1581 г. входившие в Утрехтскую унию провинции объявили в Гааге о своем выходе из-под власти испанского короля и образовании федерации. Первые несколько лет Соединенные провинции пытались отыскать себе в Европе нового, конституционного монарха, но начиная с 1587 г. федерация фактически стала республикой.

… в 1598году отделил бельгийские провинции от владений испанской монархии и отдал их в качестве приданого своей дочери Изабелле, невесте эрцгерцога Альбрехта, сына германского императора. — Изабелла Испанская (1566–1633) — дочь Филиппа II и его третьей супруги (с 1559 г.) Елизаветы Валуа (1545–1568); с 18 апреля 1599 г. жена эрцгерцога Альбрехта; с 6 мая 1598 г. по 13 июля 1621 г. (до дня смерти мужа) суверенная правительница Испанских Нидерландов, а затем, поскольку брак ее остался бездетным, их наместница от имени испанского короля Филиппа IV (1605–1665; правил с 1621 г.), своего племянника.

Альбрехт Габсбург (1559–1621) — пятый сын императора Максимилиана II и Марии Испанской, племянник Филиппа II; с одиннадцатилетнего возраста находился при испанском дворе; с 1583 г. вице-король Португалии; с 1596 г. наместник Испанских Нидерландов, а с 1598 г. соправитель Изабеллы Испанской; известный меценат.

12… Филипп вспомнил в Эскориале о Вильгельме Молчаливом… — Эско-риал — суровый и мрачный дворец-монастырь Сан-Лоренсо-де-Эль-Эскориал в одноименном испанском городе в 45 км к северо-западу от Мадрида, у подножия гор Сьерра-де-Гвадаррама; его строили в 1563–1584 гг. по приказу и подлинным наблюдением короля Филиппа II два архитектора: сначала Хуан Баутиста де Толедо (7—1567), а после его смерти — Хуан де Эррера (ок. 1530–1597); со времен Филиппа II до нач. XX в. — резиденция испанских королей; его комплекс состоит из королевских покоев и усыпальницы, храма, монастырских помещений и семинарии; ныне музей.

… он был предком ныне царствующего короля, которого называют Вильгельм Упрямый. — Нидерландский король Вильгельм I был весьма отдаленным потомком Вильгельма Молчаливого, причем по женской линии.

… появлялся в своих владениях во Франш-Конте или в Германии… — Франш-Конте — историческая провинция на востоке Франции, в бассейне Соны, частью в горах Юры; охватывает соврем, департаменты Ду, Юра, Верхняя Сона; главный город — Безансон; в состав Франции вошла в 1678 г., а до тех пор была яблоком раздора для европейских держав.

13… Этот пост, который… намного уступал утраченному им положению губернатора провинций Голландия, Зеландия и Утрехт, поочередно предлагался эрцгерцогу Маттиасу Австрийскому, брату императора Рудольфа II, затем герцогу Алансонскому, брату французского короля, и Роберту Лестеру, фавориту английской королевы Елизаветы. — Голландия — историческая провинция на западе Нидерландов, самая богатая и самая могущественная из ее провинций, доминировавшая среди остальных; в настоящее время ее территорию охватывают административные провинции Северная Голландия (крупнейший город — Амстердам) и Южная Голландия (крупнейшие города — Роттердам и Гаага).

Зеландия — провинция на юго-западе Нидерландов; главный город — Мидделбург.

Утрехт — провинция в центральной части Нидерландов, со столицей в одноименном городе; самая небольшая по площади из всех других провинций страны.

Маттиас Австрийский — см. примеч. к с. 9.

Рудольф II Габсбург (1552–1612) — император в 1576–1611 гг., старший сын и преемник императора Максимилана II.

Герцог Алансонский — Франсуа де Валуа (1555–1584), младший сын французского короля Генриха II (1519–1559; правил с с 1547 г.) и его супруги с 1533 г. Екатерины Медичи (1519–1589); с 1574 г. был наследником престола; отличался честолюбием, скрытностью, неуживчивостью и безобразной внешностью (его лицо было с детства испорчено оспой); в 1576 г., в ходе религиозных войн, выступил на стороне Генриха Наваррского; в 1579 г. поддержал нидерландские провинции, восставшие против Филиппа II, и 29 сентября 1580 г. был избран Генеральными штатами государем Соединенных провинций, получив титул "Защитник свободы Нидерландов", но через три года, потерпев военные поражения, покинул страну;

начиная с 1572 г. рассматривался как один из наиболее вероятных претендентов на руку английской королевы Елизаветы I, будучи при этом моложе ее на двадцать лет; его преждевременная смерть от туберкулеза открыла Генриху Наваррскому дорогу к французскому трону.

Роберт Дадли, первый граф Лестер (1532–1588) — английский государственный деятель эпохи правления Елизаветы I, фаворит королевы; после того как в августе 1585 г. она согласилась взять под свое покровительство Нидерланды, был поставлен ею командующим английскими войсками, пришедшими на помощь восставшим, и избран Генеральными штатами верховным правителем Соединенных провинций, однако, потерпев 22 сентября 1586 г. сокрушительное поражение в битве при Зютфене, в провинции Гелдерн, вернулся в Англию и впал в немилость.

Елизавета 1 Тюдор (1533–1603) — английская королева с 1558 г.; дочь Генриха VIII (1491–1547; правил с 1509 г.) и его второй жены (с 1533 г.) Анны Болейн (ок. 1507–1536); покровительствовала промышленности и торговле, с исключительной жестокостью преследовала противников англиканства; ко времени ее царствования относится начало превращения Англии в мировую морскую державу; в годы ее правления была отражена попытка испанского вторжения и усилилась колониальная экспансия.

… был убит, как позднее был убит Генрих IV, пулей, отлитой в той самой мастерской, где уже ковался кинжал, которому предстояло спустя двадцать шесть лет поразить Беарнца. — Генрих IV Бурбон (1553–1610) — король Французский (он же Генрих III, король Наваррский); сын Антуана де Бурбона, герцога Вандомского, первого принца крови, и Жанны III д'Альбре, королевы Наваррской; глава протестантской партии во Франции; с 1589 г. — король Франции (не признанный большей частью подданных); утвердился на престоле после ряда лет упорной борьбы: военных действий, политических и дипломатических усилий (в том числе перехода в католичество в 1593 г.); в 1598 г. заключил выгодный для страны мир с Испанией и издал Нантский эдикт, обеспечивший французским протестантам свободу совести и давший им ряд политических гарантий; один из самых знаменитых королей Франции, добившийся прекращения почти сорокалетней кровавой гражданской войны, обеспечивший экономическое и политической возрождение страны, укрепивший королевскую власть и повысивший международный престиж своего государства. В 1610 г., накануне возобновления военного конфликта с Габсбургами, Генрих IV был убит ударом кинжала католическим фанатиком Франсуа Равальяком (1578–1610).

Дюма хочет сказать этой фразой, что и Генрих IV, и Вильгельм Молчаливый были убиты испанскими агентами.

"Беарнец" — прозвище Генриха IV, уроженца Беарна (исторической провинции Франции, которая отошла короне с момента его восшествия на французский престол); до того, как стать королем Наваррским, Генрих носил титул принца Беарнского.

… Фанатик из Франш-Конте, по имени Балтазар Жерар, однажды явился в его дворец вДелфте… — Балтазар Жерар (ок. 1557–1584) — фанатик-католик, уроженец Бургундии, 10 июля 1584 г. застреливший Вильгельма Молчаливого; был казнен три дня спустя. Делфт — город в Нидерландах, в провинции Южная Голландия, на полпути между Роттердамом и Гаагой; с 1572 г. резиденция Вильгельма Молчаливого, жившего здесь во дворце Принсенхоф (бывшем монастыре святой Агаты).

…На шум прибежала жена… Она видела, как убивали Колиньи, ее отца, и Телиньи, ее первого мужа; затем вторым браком она вышла замуж за Вильгельма Молчаливого… — Имеется в виду Луиза Колиньи (1555–1620) — четвертая и последняя жена Вильгельма Молчаливого (1583); старшая дочь Гаспара де Колиньи и его первой жены (с 1547 г.) Шарлотты де Лаваль (1530–1568); в первом браке (1571) супруга Шарля де Телиньи, потерявшая в Варфоломеевскую ночь (24 августа 1572 г.) и мужа, и отца.

Колиньи, Гаспар II де Шатийон де (1519–1572) — французский политический деятель и военачальник, адмирал Франции (1552); пламенный протестант, глава гугенотов с 1569 г; был убит в Варфоломеевскую ночь.

Телиньи, Шарль (ок. 1535–1572) — французский офицер и дипломат; видный гугенот, дальний родственник, воспитанник, помощник и зять Колиньи, ставший одной из первых жертв Варфоломеевской ночи.

… В Гаагском музее выставлены пуля и пистолет, которыми убили Вильгельма… — Гаагский музей — Маурицхёйс, второй по значению художественный музей Нидерландов, открытый в 1822 г.; находится на берегу озера Вей вер в Гааге, во дворце, построенном в 1633–1644 гг. архитекторами Якобом ван Кампеном (1596–1657) и Питером Постом (1608–1669) для графа Морица Нассау (1604–1679), внучатого племянника Вильгельма Молчаливого; коллекция музея сравнительно невелика и не претендует на полное отражение истории нидерландского искусства, но содержит целый ряд редких и ценных шедевров, включая работы величайших голландских мастеров, а также ряд исторических и этнографических материалов и реликвий. О своем посещении этого музея Дюма рассказывает в третьей главе повести "Женитьбы папаши Олифуса" (1849).

… в Первой палате Генеральных штатов можно увидеть его портрет… — Первая палата Генеральных штатов (голл. Eerste Kamerder Staten-Generaal) — верхняя палата нидерландского парламента (сенат), учрежденная в 1815 г.

… на голове у него ермолка, наподобие той, какую носил Корнель. — Корнель, Пьер (1606–1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма. На известном портрете Корнеля (1647), приписываемом французскому художнику Шарлю Лебрёну (1619–1690) и хранящемся в музее Версаля, драматург изображен в маленькой круглой шапочке.

… Что же касается его гробницы, то она находится в церкви Делф-та. — Вильгельм Молчаливый был похоронен 3 августа 1584 г. в крипте т. н. Новой церкви города Делфта (XIV в.), ставшей с тех пор местом погребения членов династии Нассау-Оранских; гробница его была создана в 1614–1623 гг. голландскими архитекторами и скульпторами Хендриком Кейзером (1565–1621) и его сыном Питером Кейзером (1595–1676).

… Людовик XIVзаявил после смерти тестя о своих правах на Испанские Нидерланды… — Тестем Людовика XIV, с 1660 г. женатого на испанской инфанте Марии Терезе (1638–1683), был его дядя — испанский король Филипп IV (1605–1665; правил с 1621 г.), младший брат французской королевы Анны Австрийской.

Мария Тереза, рожденная Изабеллой Бурбонской (1602–1644), первой жены Филиппа IV (с 1615 г.), была к 1660 г. старшей дочерью короля (все остальные из восьми детей, рожденных в этом браке, к тому времени уже умерли). Ко дню смерти Филиппа IV были живы также двое из пяти детей, рожденных его второй женой (с 1649 г.) Марианной Австрийской (1634–1696): Маргарита Тереза (1651–1673), спустя год вышедшая замуж за императора Леопольда I (1640–1705; правил с 1658 г.), и Карл (1661–1700), под именем Карла II унаследовавший отцовский трон.

Основываясь на т. н. деволюционном праве, действовавшем в некоторых землях Испанских Нидерландов и предписывавшем передачу земельного наследства, в случае второй женитьбы отца, детям от его первого брака, Людовик XIV от имени жены (хотя в момент заключения их брака она формально отказалась от права наследовать отцу) предъявил претензии на эту часть наследства своего тестя и в мае 1667 г. вторгся во Фландрию, начав с Испанией войну, позднее названную Деволюционной (1667–1668).

… Эти первые притязания, закрепленные Ахенским миром, возобновились в 1672 году, когда Людовик XIV с армией в 80 000 человек и при поддержке флота Карла II снова вторгся в Соединенные провинции… — 2 мая 1668 г. в городе Ахене был подписан мирный договор, в соответствии с которым Франция сохраняла за собой одиннадцать городов, захваченных ею в Испанских Нидерландах. Неудовлетворенный результатами Деволюционной войны, Людовик XIV в 1672 г. опять вторгся в Нидерланды, развязав новую захватническую войну, длившуюся семь лет и получившую в истории название Голландской войны 1672–1678 гг. Союзниками Франции в этой войне были Англия, Швеция и Бавария, а противниками — Соединенные провинции, Испания, Священная Римская империя, Бранденбург и Дания.

Карл II (1630–1685) — король Англии и Шотландии с 1660 г. (формально с 1649 г.); сын короля Карла I (1600–1649; правил с 1625 г.) и его жены с 1625 г. Генриетты Марии Французской (1609–1669); во внутренней политике не посягал на завоевания Английской революции XVII в., а во внешней политике следовал в фарватере дипломатии Людовика XIV.

… за один месяц взял штурмом сорок крепостей, захватил провинции Гелдерн, Утрехт и Оверейссел и продвинулся до окрестностей Амстердама. — Гелдерн — историческая область в Северно-Западной Европе, северная часть которой (Нижний Гелдерн) вошла в 1581 г. в состав Соединенных провинций и носит ныне название Гелдерланд (главный город — Арнем), а почти вся южная ее часть входит теперь в состав Германии (округ в земле Северный Рейн— Вестфалия, с центром в городе Гельдерн).

Провинция Утрехт (см. примеч. к с. 13) расположена западнее Гел-дерна.

Оверейссел — восточная провинция Нидерландов, расположенная севернее Гелдерна; главный город — Зволле.

Амстердам — крупнейший город и столица (с 1795 г.) Нидерландов; торговый, промышленный и финансовый центр страны; с XVII в. один из крупнейших городов Европы; порт при впадении реки Амстел в залив Северного моря Зёйдер-Зе.

… И тут на его пути также встал принц Оранский. Вильгельм III оказался для Людовика XIV тем же, кем был Вильгельм Молчаливый для Филиппа II… — Вильгельм III Оранский (1650–1702) — штатгальтер Нидерландов с 1674 г., король Англии и Шотландии с 1689 г.; сын Вильгельма II Оранского (1626–1650; штатгальтер с 1647 г.) и его жены с 1641 г. Марии Генриетты Стюарт (1631–1660), старшей дочери английского короля Карла I; после т. н. Славной революции 1688 года, в результате которой оказался низложен английский король Яков II, его дядя и тесть, он был призван на британский трон, сохранив при этом свою власть в Нидерландах; непримирый враг Людовика XIV, который не признавал его королем Англии и Шотландии.

… благодаря посредничеству Карла II и военной интервенции, предпринятой двумя ветвями Австрийского дома, был заключен Нимве-генский мир. — Английский король Карл II вышел из войны еще в феврале 1674 г., подписав сепаратный мир с Соединенными провинциями. Его отношения с Нидерландами стали еще более тесными после того, как в 1677 г. он выдал замуж за Вильгельма III Оранского свою племянницу Марию (1662–1694), будущую английскую королеву Марию II.

Двумя ветвями Австрийского дома названы здесь австрийские и испанские Габсбурги, которые приняли участие в Голландской войне, сражаясь против Франции.

В августе 1678 г. — октябре 1679 г. в нидерландском городе Нимвеген (голл. Неймеген) был заключен ряд двусторонних мирных договоров между странами, участвовавшими в Голландской войне 1672–1678 гг. (в частности, договор между Францией и Соединенными провинциями был подписан 10 августа 1678 г.). Условия Нимвеген-ского мира, завершившего эту войну, были чрезвычайно выгодны для Людовика XIV и ознаменовали зенит его могущества.

… Франция получила Франш-Конте…но при этом потеряла Шарлеруа, Бинш, Куртре, Ауденарде и часть владения Ат. — Шарлеруа — город в Бельгии, в провинции Эно, на реке Самбра, в 50 км к югу от Брюсселя; основан в 1666 г. как крепость испанцами и назван ими в честь малолетнего короля Карла II.

Бинш — старинный городок в Бельгии, в провинции Эно, в 20 км к западу от Шарлеруа, на дороге в Моне.

Куртре (голл. Кортрейк) — город в Бельгии, окружной центр в провинции Эно; расположен в 25 км к северо-востоку от французского города Лилль.

Ауденарде — небольшой город в Бельгии, в провинции Восточная Фландрия, на реке Шельда, в 22 км к югу от Гента; известен как крепость с X в.

Ат — городок в Бельгии, окружной центр в провинции Эно, в 25 км к юго-востоку от Ауденарде; основан в XII в.; в 1667 г. стал первым городом Испанских Нидерландов, захваченным Людовиком XIV.

… Благодаря этому договору, Нодье и Виктор Гюго оказались французами. — Нодье, Шарль (1780–1844) — французский писатель и библиофил; член Французской академии (1833); автор многочисленных романов, новелл и сказок, пользовавшихся в свое время огромным успехом; друг и литературный наставник Дюма; с 1824 г. и до конца своей жизни заведовал библиотекой Арсенала в Париже, ставшей в 1824–1830 гг. центром литературной жизни Парижа и романтического движения; родился в Безансоне, главном городе провинции Франш-Конте, вошедшей в состав Франции в соответствии с условиями Нимвегенского договора.

Гюго, Виктор Мари (1802–1885) — знаменитый французский писатель и поэт, драматург и публицист демократического направления; член Французской академии (1841); друг Дюма; уроженец Бе-зансона.

… Смерть Карла II вновь разожгла войну, придав ей вид законности, и под предлогом войны за наследство французские войска заняли 21 января 1701 года Брюссель… — Карл II (1661–1700) — испанский король с 1665 г., сын Филиппа IV и Марианны Австрийской; с рождения был инвалидом, что явилось следствием частых близкородственных браков между австрийскими и испанскими Габсбургами; последний Габсбург'на испанском троне: не имея потомства, он перед смертью (1 ноября 1700 г.) завещал престол внуку Людовика XIV, Филиппу, герцогу Анжуйскому, но это завещание было оспорено другими претендентами, в результате чего началась кровопролитная война за Испанское наследство (1701–1714), стоившая Европе многих миллионов жизней.

… 21 марта следующего года Филипп Vполучил титул герцога Бра-бантского. — Филипп, герцог Анжуйский (1683–1746), внук Людовика XIV, носил как король Испании имя Филипп V, а как герцог Брабантский (в 1702–1706 гг.) — имя Филипп VI.

… в 1712 году последовал Утрехтский мир, по которому Брюссель и Нидерланды вновь перешли под власть Австрийского дома. — Утрехтский мир — общее название ряда двусторонних мирных договоров, подписанных в городе Утрехте в 1713 г. и завершивших (вместе с Раштаттским мирным договором 1714 г., подписанным в городе Ра-штатт в Южном Бадене) войну за Испанское наследство; главным итогом их стало признание за Филиппом V права на Испанию и ее заокеанские владения, но ценой его отказа от права наследовать французскую корону; Испания утратила также свои территории в Нидерландах, Неаполь, Сицилию, Милан и Сардинию, которые отошли австрийским Габсбургам (Испанские Нидерланды стали именоваться с этого времени Австрийскими).

… Людовик XVполучил в наследство войну против Марии Терезии… — Людовик XV (1710–1774) — король Франции с 1715 г.; правнук Людовика XIV и его преемник, в годы правления которого во Франции продолжалось углубление кризиса экономики и королевского абсолютизма.

Мария Терезия (1717–1780) — правящая эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии и Богемии с 1740 г., а с 1745 г. императрица Священной Римской империи как соправительница своего мужа (с 1736 г.) герцога Франца Лотарингского (1708–1765), избранного в 1745 г. императором; дочь Карла VI (1685–1740; император с 1711 г.) и его супруги с 1708 г. Елизаветы Кристины Брауншвейг-Вольфенбюттельской (1691–1750).

Здесь имеется в виду т. н. война за Австрийское наследство (1740–1748), начавшаяся после смерти императора Карла VI, который, опираясь на изданный им еще в 1713 г. и признанный почти всеми европейскими державами закон о престолонаследии (т. н. Прагматическую санкцию), устанавливавший нераздельность наследственных земель Габсбургов и переход престола дочерям императора в случае отсутствия у него сыновей, оставил трон своей старшей дочери Марии Терезии, что было немедленно оспорено Пруссией, Баварией, Испанией и поддержавшей их Францией. На стороне Австрии выступили Англия, Ганновер, Соединенные провинции и Россия.

… битва при Фонтенуа вновь распахнула для нас ворота Брюсселя. — Фонтенуа — селение в Бельгии, в провинции Западная Фландрия, в 7 км к юго-востоку от города Турне; близ него 11 мая 1745 г., в ходе войны за Австрийское наследство, произошло сражение, в котором французская армия маршала Морица Саксонского (1696–1750), посланная на завоевание Австрийских Нидерландов, нанесла сокрушительное поражение англо-голландско-ганноверским войскам под командованием Уильяма Августа, герцога Кумбер-лендского (1721–1765).

… вследствие мира, заключенного в Ахене, Брюссель вновь… отошел австрийцам. — Мирный договор, завершивший войну за Австрийское наследство, был подписан 18 октября 1748 г. в Ахене; в соответствии с его условиями европейские державы признали Прагматическую санкцию, но Австрия при этом лишилась части своих территорий в Германии и Италии; для Франции же Ахенский договор был крайне невыгоден, так как ей пришлось отказаться от всех своих завоеваний в Австрийских Нидерландах.

Ахен (фр. Экс-ла-Шапель) — город в Германии (в описываемый период — в Прусском королевстве), в земле Северный Рейн — Вестфалия; известен с I в. как римское поселение; возник у целебных горячих сероводородных и соляных источников; резиденция Карла Великого и политический центр его империи с кон. VIII в. и до самой его смерти (814); с 936 по 1546 гг. место коронации германских королей.

… Герцог Карл Лотарингский тотчас же прибыл в город и в течение тридцати шести лет правил там от имени Марии Терезии. — Карл Лотарингский (1712–1780) — австрийский маршал (1740); наместник Австрийских Нидерландов с 1744 по 1780 гг. (с перерывом на время французской оккупации в 1745–1748 гг.); сын Леопольда I, герцога Лотарингского (1679–1729; правил с 1697 г.), и его жены с 1698 г. Елизаветы Шарлотты Орлеанской (1676–1744), племянницы Людовика XIV; деверь (он был младший брат императора ФранцаI) и зять Марии Терезии, сестра которой, Мария Анна Австрийская (1718–1744), была с 1744 г. его женой; великий магистр Тевтонского ордена (1761–1780); оставил о себе память как один из лучших правителей Южных Нидерландов; после вывода французских войск приступил к исполнению своих обязанностей наместника 24 апреля 1749 г.

… Затем пришел Иосиф II, пожелавший ввести во Фландрии… единообразие… — Иосиф II (1741–1790) — император Священной Римской империи с 1765 г. (был избран им после смерти своего отца, Франца I, но до 1780 г. разделял власть со своей матерью, императрицей Марией Терезией); брат французской королевы Марии Антуанетты; являл собой тип просвещенного деспота; пытался создать рациональную, централизованную и единообразную систему управления своей огромной империей; боролся с влиянием папства.

… Фландрия… объявила, что лишает его верховной власти над Нидерландами. — Реформы, начатые Иосифом II в Австрийских Нидерландах, достаточно прогрессивные по сути, но отменявшие исторические вольности страны и нарушавшие ее традиционные устои, привели в итоге к восстанию, которое получило в истории название Брабантской революции 1789–1790 гг. и в разгар которого он умер (20 февраля 1790 г.); в январе 1790 г. девять провинций страны объявили о своей независимости от австрийского императора и о создании конфедерации Бельгийских соединенных штатов; однако уже в декабре того же года австрийские войска нового императора Леопольда II восстановили там старый порядок.

… Леопольд… поклялся в 1791 году придерживаться Брабантской хартии… — Леопольд Габсбург (1747–1792) — австрийский эрцгерцог, третий сын императора Франца I и Марии Терезии, младший брат Иосифа II; великий герцог Тосканский в 1765–1790 гг. под именем Леопольда I; с 1790 г. — император Священной Римской империи под именем Леопольда II.

Брабантская хартия (фр. Joyeuse еШгёе, флам. Blijde Inkomst, букв. "Радостный въезд") — свод установлений, касающихся старинных привилегий и прав Брабанта; начиная с 1356 г. на верность этой хартии присягали герцоги Брабантские, принимая на себя властные полномочия; последняя ее статья гласила, что нарушение хартии государем освобождает подданных от обязанности повиновения ему; попытка Иосифа II отменить хартию стала одной из важнейших причин Брабантской революции.

… умер, оставив империю своему сыну Францу II. — Имеется в виду Франц Габсбург (1768–1835) — последний император Священной Римской империи, правивший под именем Франца II (в 1792–1806 гг.), и первый австрийский император (в 1804–1835 гг.), правивший под именем Франца I; сын Леопольда II и его жены с 1765 г. Марии Луизы Испанской (1745–1792); тесть Наполеона I; вел войны против Французской революции и Наполеона, однако после многочисленных поражений заключил с ним союз против России; тем не менее в 1813 г. примкнул к шестой антифранцузской коалиции и весьма способствовал падению Наполеона; был одним из организаторов Священного союза.

… битвы при Жемаппе и при Флёрюсе завершили в пользу Французской республики великую тяжбу, начатую Людовиком XIV против Австрии… — Жемапп — селение в Бельгии, в провинции Эно, в 5 км к юго-западу от города Моне; 6 ноября 1792 г. французские революционные войска генерала Шарля Франсуа Дюмурье (1739–1823) нанесли здесь поражение австрийской армии под командованием эрцгерцога Альбрехта Саксен-Тешенского (1738–1822), наместника Австрийских Нидерландов в 1780–1792 гг.; эта победа открыла французам дорогу для завоевания бельгийской территории. Флёрюс — селение в Бельгии, в провинции Эно, в 10 км к северо-востоку от Шарлеруа; 26 июня 1794 г. в сражении близ него французская армия генерала Жана Батиста Журдана (1762–1833) наголову разбила войска антифранцузской коалиции, которыми командовал австрийский фельдмаршал Фридрих Иосия Саксен-Кобург-Заальфельд (1737–1815), и тем самым устранила опасность вторжения противника во Францию, полностью изменив ход кампании 1794 г. в пользу Франции.

… Брюссель стал главным городом департамента Диль. — Французский департамент Диль, охватывавший территории нынешних бельгийских провинций Фламандский Брабант и Валлонский Брабант, а также столичного округа Брюссель, был создан 1 октября 1795 г. и просуществовал до 1814 г.; название получил по имени протекающей там реки и имел № 94.

… по Зеленой аллее туда въехал Наполеон… — Зеленая аллея — обсаженная деревьями дорога в северо-западной части Брюсселя, которая тянется вдоль Шельдского канала и ведет к дворцу Лакен.

… Майский договор, принесший Вильгельму наследство штатгальтеров… для расширения территории его владений включил туда Бельгию в обмен на голландские колонии на Цейлоне и мысе Доброй Надежды, а также Демерару, Бербис и Эссекуибо, которыми завладела Англия. — Майский договор — Парижский мирный договор, подписанный 30 мая 1814 г., после поражения Наполеона I и его ссылки на остров Эльбу, и установивший границы Франции по их состоянию на 1 января 1792 г.; тем самым, в частности, Франция лишалась своих завоеваний в бывших Австрийских Нидерландах, западную часть которых весной 1814 г. оккупировали англо-голландские войска, а восточную — германские.

В 1814–1815 гг. на Венском конгрессе было принято решение о создании у северо-восточных границ Франции единого Нидерландского королевства, в состав которого вошли прежние Соединенные провинции и бывшие Австрийские Нидерланды; королем нового государства стал Вильгельм I Оранский; однако вновь созданное королевство оказалось при этом лишено почти всех старых голландских колоний, которые к тому времени были захвачены англичанами, и Венский конгресс лишь юридически закрепил сложившееся положение вещей.

Голландцы начали основывать прибрежные колонии на острове Цейлон (соврем. Шри-Ланка) в 1655 г., вытеснив оттуда португальцев, но в 1796–1802 гг. сами уступили место англичанам, которые в 1815 г. полностью захватили остров, уничтожив последнее независимое туземное королевство Канди.

Голландская Капская колония на мысе Доброй Надежды, южной оконечности Африканского континента, была основана в апреле 1652 г. мореплавателем по имени Ян Ван Рибек (1619–1677), действовавшим в интересах голландской Ост-Индской компании, и стала самым успешным проектом переселения европейцев на территорию Африки (помимо голландцев, в числе колонистов были также немцы и французские гугеноты); в 1806 г. эта колония, с центром в городе Капстад (ныне Кейптаун), была захвачена англичанами, а в 1815 г. решением Венского конгресса передана им "в вечное пользование"; теперь ее территория составляет часть Южно-Африканской республики.

Эссекуибо, Бербис и Демерара — голландские колонии, основанные на северо-восточном побережье Южной Америки соответственно в 1616, 1627 и 1752 гг., захваченные англичанами в 1803 г. и официально уступленные Британии в 1815 г. согласно решению Венского конгресса; в 1831 г. они были объединены в одну колонию, именовавшуюся Британской Гвианой (после обретения ею независимости в 1966 г. эта страна стала называться Гайана).

… трон нового королевства… зашатался от залпов пушек Ватерлоо… — В битве при Ватерлоо (населенный пункт в Бельгии, в провинции Брабант, в 20 км к югу от Брюсселя) 18 июня 1815 г. армия Наполеона была разгромлена войсками Англии, Нидерландов и Пруссии. После этого поражения Наполеон окончательно отрекся от престола.

… Наполеон отплыл на остров Святой Елены… — Святая Елена — небольшой скалистый остров (площадью 122 км²) в южной части Атлантического океана, в 2 800 км к западу от побережья Африки; колония Великобритании; главный город и порт — Джеймстаун; открыт португальцами 21 мая 1502 г., вдень святой Елены; в 1659 г. был захвачен Англией, соперничавшей из-за него с Голландией, и служил стоянкой судов, шедших из Англии в Индию.

Наполеон жил в ссылке на острове Святой Елены с 17 октября 1815 г. до самой своей смерти (5 мая 1821 г.).

… Наши вечные подражатели спародировали на этот раз и нашу революцию. — Имеется в виду трехдневная Июльская революция 1830 года во Франции, которая началась 27 июля в Париже и закончилась свержением с престола династии Бурбонов и приходом к власти герцога Луи Филиппа Орлеанского (1773–1850), избранного королем французов и правившего вплоть до 1848 г. Бельгийская революция 1830 года, толчком к которой послужили июльские события в Париже, началась с восстания 25 августа в Брюсселе и вскоре охватила все бельгийские провинции Нидерландского королевства, которые в ходе сентябрьских боев были полностью освобождены от голландских войск; 10 ноября начал свою работу Национальный конгресс, провозгласивший независимость Бельгии, 22 ноября проголосовавший за конституционную монархию и 4 июня 1831 г. избравший королем бельгийцев Леопольда Саксен-Кобургского.

… Мы помним, в каком смятении оказались тогда бельгийцы: им требовалось возвести кого-нибудь на трон, который никто не осмеливался занять… — В феврале 1831 г. предложение занять вакантный бельгийский престол получил Луи Шарль Филипп Рафаэль, герцог Немурский (1814–1896), второй сын Луи Филиппа, но французский король был вынужден отклонить эту честь, опасаясь международных осложнений.

Другими кандидатами на трон были Александр Богарне, герцог Лейхтенбергский (1810–1835), старший сын Евгения Богарне, пасынка Наполеона I, и эрцгерцог Карл Людвиг Иоганн Саксен-Те-шенский (1771–1847), знаменитый австрийский полководец, последний наместник Австрийских Нидерландов (1793–1794), младший брат императора Франца I.

Однако фигурой, приемлемой для всех держав, стал сорокалетний немецкий принц Леопольд Саксен-Кобургский, имевший тесные связи одновременно с Англией, Россией и Францией.

… к нему отправили четверых уполномоченных: графа Феликса де Ме-роде, г-на Вилена XIIII, Анри де Брукера и аббата де Фуре. — Упомянутые бельгийские политические деятели отправились 20 апреля 1831 г. в Лондон, где жил тогда принц Леопольд.

Мероде, Феликс, граф де (1791–1857) — один из лидеров Бельгийской революции 1830 года; рассматривался как возможный канди-тат на бельгийский престол; в 1831–1839 гг. был государственным министром и ведал иностранными, военными и финансовыми делами.

Брукер, Анри де (1801–1891) — университетский профессор; губернатор Антверпена в 1840–1844 гг. и Льежа в 1844–1846 гг.; премьер-министр в 1844–1846 гг.

Вилен ХНИ, Шарль Ипполит, виконт де (1796–1873) — дипломат, писатель и поэт; депутат в 1831–1839 гг.; бургомистр города Ветте-рен в 1822–1840 и 1848–1873 гг.; в 1840–1848 гг. состоял на дипломатической службе в Италии. (Странное имя "Vilain ХИН", которое взяла себе дворянская семья, прежде называвшаяся Вилен Ван Гент, известно по крайней мере с 1437 г.)

Фуре, Леон де (1787–1851) — бельгийский католический священник, депутат от города Брюгге в 1831–1848 гг.; публицист, придерживавшийся антифранцузских взглядов.

… политические трудности… препятствуют независимости Греции… — В 1821–1830 гг. в Греции велась вооруженная борьба греческого народа за независимость от Османской империи, завершившаяся утверждением Греции как независимого государства. После того как Англия, Франция и Россия, поддерживавшие греков в их борьбе, решили сделать Грецию конституционной монархией, греческий престол был предложен Леопольду Саксен-Кобургскому, но он отказался от этого опасного поста, вняв советам Иоанна Каподистрия (1776–1831), главы греческого правительства с 1827 г., который был убит позднее, 10 октября 1831 г., его политическими противниками; в конечном счете греческим королем в 1832 г. был избран семнадцатилетний принц Оттон Баварский (1815–1867), сын баварского короля Людвига I.

… Гент, этот бельгийский Манчестер… — Манчестер — город на северо-западе Англии, в XIX в. крупнейший в мире центр хлопчатобумажной промышленности.

… В цехах Эмптина и Вортмана можно наблюдать следующее чудо… — Феликс Жозеф Эмптин (1783–1848) и Ф.Вортман — богатейшие бельгийские предприниматели, основавшие в Генте в 30-х гг. XIX в. крупные прядильные и текстильные фабрики, оснащенные новейшими английскими станками; дело отца продолжали Жозеф Эмптин (1822–1909) и Жюль Эмптин (1825–1922).

… напоминая числом скопище душ, которое Данте наблюдал на берегах Ахеронта… — Данте Алигьери (1265–1321) — великий итальянский поэт, создатель современного итальянского литературного языка, автор поэмы "Божественная Комедия", стихотворений и научных трактатов.

Здесь имеется в виду то место из "Божественной Комедии", в котором описывается, как Данте, вступив в первый круг Ада, видит длинную вереницу людей, следующих за неким стягом в преисподнюю:

И я, взглянув, увидел стяг вдали,

Бежавший кругом, словно злая сила Гнала его в крутящейся пыли;

А вслед за ним столь длинная спешила Чреда людей, что верилось с трудом,

Ужели смерть столь многих поглотила.

("Ад", III, 52–58; перевод М.Лозинского.)

Ахеронт — в греческой мифологии река подземного царства, которую должны были пересечь души умерших, после чего они обретали успокоение.

… барон Рейффенберг в Брюсселе, г-н Вуазен в Генте, г-н Дельпьер в Брюгге и г-н Полей в Льеже старательно рылись в неисчерпаемых и разнообразных залежах древних национальных хроник… — В июле 1834 г. специальным указом Леопольда I была создана Королевская историческая комиссия, целью которой являлось изучение ранее не опубликованных бельгийских летописей; секретарем этой комиссии стал барон Рейффенберг.

Рейффенберг, Фредерик, барон (1795–1850) — бельгийский писатель, поэт, ученый-библиотекарь; университетский профессор, преподававший филологию в Лёвене и историю в Льеже; первый директор Королевской библиотеки (1837–1850); автор многих сочинений.

Вуазен, Огюст (1800–1843) — бельгийский ученый-архивист и библиофил.

Дельпьер, Жозеф Октав (1802–1879) — бельгийский историк, адвокат, антикварий и дипломат, много лет занимавший пост генерального консула в Лондоне; член Королевского общества изящных искусств и словесности.

Брюгге — главный город бельгийской провинции Западная Фландрия, в средние века один из важнейших центров европейской торговли.

Полей, Матьё Ламбер (1808–1872) — бельгийский историк и архивист, автор ряда сочинений, посвященных истории Льежа.

Льеж — город на востоке Бельгии, центр одноименной провинции; в 972—1795 гг. столица церковного княжества Льеж.

… которая, благодаря трудам Гизо, Огюстена Тьерри и Мишле, уже ожидает будущего историка Франции. — Гизо, Франсуа Пьер Гийом (1787–1871) — французский государственный деятель и историк, член Французской академии (1836); начиная с 1830 г. неоднократно занимал министерские посты, в 1840–1848 гг. был министром иностранных дел, а в 1847–1848 гг. председателем совета министров, однако революция 1848 года положила конец его политической карьере; оставил ценные исторические мемуары. Тьерри, Огюстен (1795–1856) — французский историк, один из основателей романтического направления во французской историографии; автор книг "История завоевания Англии норманнами" (1825) и "Рассказы о временах Меровингов" (1840).

Мишле, Жюль (1798–1874) — знаменитый французский историк романтического направления, придерживавшийся демократических взглядов; автор многотомных трудов по истории Франции и всеобщей истории.

19… при Филиппе Добром, с 1419 по 1467годы, братья Ван Эйк и Мем-

линг задали точку отсчета для искусства… — Филипп III Добрый (1396–1467) — герцог Бургундский с 1419 г., присоединивший много новых земель к своим владениям; сын Иоанна Бесстрашного (1371–1419) и его жены с 1385 г. Маргариты Баварской (1363–1423); отец Карла Смелого; покровитель и ценитель искусств.

Ян Ван Эйк (ок. 1390–1441) и его старший брат Хуберт Ван Эйк (ок. 1366–1426) — фламандские художники эпохи Раннего Возрождения, основоположники реалистического направления во фламандской живописи.

Мемлинг, Ганс (ок. 1440–1494) — фламандский живописец немецкого происхождения, с 1465 г. живший и работавший в Брюгге; писал картины на религиозные темы, жанровые сцены и портреты.

… при Альбрехте и Изабелле, с 1598 по 1635 годы, Рубенс, Ван Дейк, Крайер, Розе и Снейдерс достигли его апогея… — Рубенс, Питер Пауль (1577–1640) — знаменитый фламандский живописец и дипломат, основатель и глава т. н. "Брабантской школы"; написал около 2 500 картин; автор портретов, картин на религиозные и мифологические, аллегорические и бытовые сюжеты.

Ван Дейк, Антонис (1599–1641) — знаменитый фламандский живописец и график; автор замечательных, виртуозных по живописи портретов, отличающихся тонким психологизмом и благородной одухотворенностью; работал в Антверпене, Генуе и Лондоне. Крайер, Гаспар (1584–1669) — фламандский художник, автор картин на религиозные сюжеты и портретов; работал в Брюсселе и Генте.

Розе (Roose) — возможно, имеется в виду Николас де Лимакер, по прозванию Розе (1600–1646), фламандский художник, работавший в Генте.

Снейдерс Франс (1579–1657) — фламандский фивописец, придворный художник эрцгерцога Альбрехта.

… при Леопольде I, с 1832 по 1838 годы, Вербукговен, Густав Вапперс и Кейзер своими произведениями выразили протест против упадка, в пучину которого… оно погрузилось. — Вербукговен, Эжен Жозеф (1799–1881) — бельгийский художник-анималист, литограф и гравер; сын скульптора Бартелеми Вербукговена (ок. 1759–1840); его младший брат Шарль Луи Вербукговен (1802–1881) был художни-ком-маринистом.

Вапперс, Густав, барон (1803–1874) — бельгийский живописец и скульптор, официальный художник Леопольда I; с 1839 г. директор Академии живописи в Антверпене; представитель исторического романтизма в изобразительном искусстве.

Кейзер, Никезде (1813–1887) — бельгийский живописец, наряду с Вапперсом содействовавший возрождению фламандского изобразительного искусства; с 1855 г. директор Академии живописи в Антверпене.

… протестуя против возвращения Лимбурга и Люксембурга… — Люксембург — историческая область в Западной Европе, граничащая с Францией, Германией и Бельгией, решением Венского конгресса возведенная в ранг великого герцогства и переданная голландскому королю Вильгельму I как компенсация за утрату им владений в Германии; великое герцогство, входившее в состав Германской конфедерации, считалось личным владением Вильгельма I и с Нидерландами было связано только личной унией; однако в результате Бельгийской революции 1830 года почти вся его территория оказалась под властью бельгийского правительства, что в течение многих лет вызывало споры и даже вооруженные столкновения с Нидерландами; наконец, после долгих переговоров, 19 апреля 1839 г. представители пяти великих держав подписали в Лондоне соглашение с Вильгельмом I, возвращавшее половину территории великого герцогства голландскому королю и оставлявшее другую ее половину Бельгии.

Лимбург — одна из восемнадцати провинций, составлявших образованное в 1815 г. Нидерландское королевство; после Бельгийской революции 1830 года она оказалась в составе Бельгии, но в 1839 г., в соответствии с упомянутой выше Лондонской конвенцией, разделена надвое: ее восточная часть, лежащая за Маасом, отошла Нидерландскому королевству, а западная осталась за Бельгией.

Только после этих двух уступок со стороны Бельгии король Вильгельм I согласился признать ее независимость.

… скажу несколько слов о принце де Лине… — Линь, Эжен Франсуа Шарль Жозеф Ламораль, восьмой принц де (1804–1880) — бельгийский дипломат и политический деятель либерального направления, один из богатейших людей Бельгии, внук знаменитого фельдмаршала де Линя; после революции 1830 года один из претендентов на бельгийский престол; посол во Франции в 1842–1848 гг.; в 1852–1879 гг. председатель сената.

… выкуп лошадей принца Оранского… — Принц Оранский — Вильгельм Фредерик Георг (1792–1849), старший сын и преемник короля Вильгельма I, король Нидерландов и великий герцог Люксембургский с 1840 г. под именем Вильгельма II; с 1816 г. супруг великой княжны Анны Павловны (1795–1865), сестры Александра I. Принц Оранский, умный и дипломатичный, пользовался популярностью в Бельгии и имел в Брюсселе собственную резиденцию; в начале Бельгийской революции он рассматривался ее руководителями как возможный претендент на престол и даже пытался вступить с ними в контакт, однако жестокость, проявленная голландской армией при подавлении восстания, сделало его имя неприемлемым для них.

… проход под бельгийским флагом перед Флиссингеном. — Флиссин-ген — портовый город на юго-западе Нидерландов, в провинции Зеландия, на острове (ныне полуострове) Валхерен; расположен у места впадения Шельды в Северное море и потому всегда имел важное стратегическое значение: мимо него проходят все суда, следующие по Шельде к Антверпену.

… предъявила принцу де Линю дочь маркиза де Тразеньи, протестантка… — Имеется в виду Жорж Филипп, маркиз де Тразеньи (1762–1849) — представитель одного их самых аристократических бельгийских родов.

Натали де Тразеньи (1811–1835), на которой принц де Линь женился в 1834 г., была его второй женой. В первый раз он женился в 1823 г. на Амели де Конфлан (1802–1833).

20 … овдовев у принц де Линь женился на польской княгине, известной своей набожностью. — Третьей женой принца де Линя стала в 1836 г. княгиня Ядвига Любомире кая (1815–1895), дочь князя Генриха Людвига Любомирского (1777–1850) и его жены с 1807 г. Терезы Чарторыской (1785–1868).

… и тут пришло время коронации английской королевы. — Имеется в виду коронация английской королевы Виктории (1819–1901; правила с 1837 г.), племянницы короля Леопольда I; коронационные торжества происходили в Лондоне 28 июня 1838 г.

… общество Великой Гармонии исполняло серенады… — Музыкальное общество "Великая Гармония" было основано группой брюссельских музыкантов в 1811 г. и со временем приобрело такой авторитет, что в 1831 г. Леопольд I присвоил ему титул "Королевское общество"; многие его члены сыграли заметную роль во время революции 1830 года. Национальный гимн Бельгии, "Брабансонна" ("Брабантская песнь"), был создан в сентябре 1830 г. двумя членами этого общества: текст написал актер и поэт Женневаль (Луи Александр Деше; 1801–1830), а музыку сочинил оперный певец и музыкант Франсуа Ван Кампенхаут (1779–1848).

… да простит за него Господь принца из уважения к письмам его деда… — Имеется в виду Шарль Жозеф, седьмой принц де Линь (1735–1814) — австрийский фельдмаршал, писатель, дипломат и мемуарист; сборник его избранных писем, подготовленный госпожой де Сталь, впервые был издан в 1809 г.

… выдержку из статьи, опубликованной в "Ханделсбладе"… — Имеется в виду влиятельная либеральная амстердамская газета "Algemeen Handelsblad" ("Ежедневный торговый листок"), основанная в 1828 г. голландским журналистом Якобом Виллемом ван ден Бизеном (1797–1845); выходила вплоть до 1970 г.

22… оказался напротив городской ратуши — готического здания, по строенного архитектором Ван Рейсбруком в 1441 году… — Брюссельская ратуша, расположенная на центральной площади города (она называется Главной площадью, или Большим рынком), была сооружена в 1402–1450 гг. по планам архитектора Якоба Ван Тине-на (?-?).

Архитектор Ян Ван Рейсбрук (?—?) построил в 1444–1454 гг. ее 96-метровую башню, считающуюся одним из величайших шедевров средневековой архитектуры; ему приписывают также строительство шпиля церкви святой Гудулы в 1470–1485 гг.

… расположенное почти напротив нее здание магистратур… — Вероятно, имеется в виду т. н. Хлебный дом (голл. Бродхёйс), иначе называемый Королевским домом и расположенный на Главной площади Брюсселя, напротив ратуши; это здание было построено в 1504–1536 гг. на месте стоявшего там прежде крытого хлебного рынка и потому получило такое название; начал его сооружать архитектор Антонис Келдерманс Младший (7—1515), а завершил Хендрик Ван Педе; в нем размещались налоговые и судебные службы герцогов Брабантских, а затем королевских наместников; в одной из комнат этого здания провели последнюю ночь перед казнью граф Эгмонт и граф Горн; в 1873–1895 гг. много раз переделывавшееся и обветшавшее здание перестроил в неоготическом стиле архитектор-реставратор Пьер Виктор Ямар (1825–1902), и теперь там размещен городской музей.

… в 1695 году у после бомбардирования, которому подверг город маршал Вильруа. — Вильруа, Франсуа де Нёвиль, маркиз, затем герцог де (1644–1730) — маршал Франции (1693); сын наставника Людовика XIV маршала Вильруа (1598–1685), воспитывавшийся вместе с королем и сумевший навсегда остаться ловким придворным; как военачальник особого таланта не проявил; в 1717–1722 гг. занимал должность наставника при юном короле Людовике XV.

13–15 августа 1695 г., в ходе войны за Пфальцское наследство (1688–1697), маршал Вильруа, командовавший французской армией во Фландрии, подверг Брюссель жестокому и бессмысленному артиллерийскому обстрелу; в результате варварского бомбардирования и начавшегося пожара почти весь центр города обратился в руины.

… башня, поставленная сбоку, как в Палаццо Веккьо во Флоренции… — Палаццо Веккьо ("Старый Дворец") — первоначально резиденция флорентийского правительства (Синьории), затем — Медичи, а позднее — городского совета; находится на правом берегу Арно, на площади Синьории; построен в 1299–1314 гг. по планам архитектора Арнольфо ди Камбио (иначе — ди Лапо; ок. 1245—ок. 1311); башня дворца, которая носит название Торре ди Арнольфо, имеет высоту 94 м и расположена асимметрично по отношению к фасаду здания.

Флоренция — древний город в Центральной Италии, ныне главный город области Тоскана; основана ок. 200 г. до н. э.; с XI в. начала становиться крупным международным центром, а в 1115 г. превратилась в фактически независимую городскую республику, в которой с 1293 г. власть принадлежала торговым и финансовым цехам; с 1532 г. столица Тосканского герцогства; в 1807–1814 гг. входила в состав наполеоновской империи; в 1859 г. присоединилась к королевству Пьемонт; в 1865–1871 гг. была столицей объединенного Итальянского королевства.

… ее венчает позолоченная медная фигура архангела Михаила… — 12-футовая фигура архангела Михаила, сокрушающего дьявола, была установлена на вершине ратушной башни в 1454 г.; автором ее считается Мартин Ван Гриндс.

23… в зале, именуемом Концертным, 9 сентября 1556 года Карл Vот рекся от короны в пользу своего сына Филиппа II. — Карл V отрекся от верховной власти над Нидерландами 25 октября 1555 г. (церемония отречения присходила в парадном зале королевского замка Кауденберг — Aula Magna), а несколькими месяцами позже, 16 января 1556 г., — от испанской короны.

… Несколько залов, украшенных прекрасными гобеленами, воссоздают жизнь Хлодвига… — Хлодвиг I (ок. 466–511) — с 481 г. король франков из рода Меровингов; расширил свои наследственные владения, одержав блистательные победы над римским наместником в Галлии (486), алеманнами, вестготами (507); объединил всех франков и ввел на своих землях христианство.

… коронацию Карла VI, отца Марии Терезии. — Карл VI (1685–1740) — император Священной Римской империи и король Венгрии с 1711 г.; сын Леопольда I (1640–1705; император с 1658 г.) и его третьей жены (с 1676 г.) Элеоноры Пфальц-Нёйбургской (1655–1720); брат и преемник Иосифа I (1678–1711; император с 1705 г.); последний прямой потомок Габсбургов по мужской линии; в 1700 г. заявил о своих правах на испанский престол, что послужило поводом к началу войны за Испанское наследство, в результате которой ему достались владения Испании в Нидерландах и Италии.

… довольно посредственный плафон… работы Янсенса изящно обрамлен карнизами… — Янсене, Виктор Гонориус (ок. 1658–1736) — фламандский художник, уроженец Брюсселя; мастер исторических и мифологических сюжетов; выполненная им роспись потолка зала Городского совета в брюссельской ратуше изображает собрание олимпийских богов, на котором Юпитер вручает корону герцогу Брабантскому.

… в просвете между домами… заметил башни церкви святой Гуду-лы… — Имеется в виду кафедральный собор Брюсселя, посвященный святым Михаилу и Гудуле, покровителям города, и построенный в готическом стиле; собор был сооружен в 1226–1500 гг. на холме Трёренберг, у перекрестка двух важнейших дорог.

… Здание это напоминает собор Парижской Богоматери… — Собор Парижской Богоматери — кафедральный собор парижского епископства, построенный на острове Сите в 1163–1345 гг.; один из шедевров французского средневекового зодчества, национальная святыня Франции.

… Филипп Добрый, герцог Бургундский, провел там первое… собрание ордена Золотого Руна. — Рыцарский орден Золотого Руна был основан герцогом Бургундским Филиппом Добрым (см. примеч. к с. 19) 10 января 1430 г., в день его свадьбы с принцессой Изабеллой Португальской (1397–1471). Орденский знак— подвешенное к золотой цепи объемное изображение золотого руна, похищенного, согласно мифу, в Колхиде аргонавтами. Главами ордена были герцоги Бургундские, и члены ордена являлись высшей ненаследственной элитой государства. После распада Бургундского государства в 1477 г. главами ордена стали Габсбурги, унаследовавшие титул герцогов Бургундских; с 1555 г., после отделения Испании от империи и разделения династии Габсбургов на две линии — австрийскую и испанскую, великими магистрами ордена стали испанские короли, но императоры также имели право принимать в члены данного ордена. В 1725 г. орден Золотого Руна превратился в орден в современном смысле и таких орденов стало два — австрийский и испанский; австрийский орден был упразднен после падения Австро-Венгерской монархии в 1918 г., испанский же остается высшим орденом Испании доныне.

Первое собрание рыцарей ордена Золотого Руна состоялось в ноябре 1431 г. в Лилле.

… предпочитаю им витражи Руанского и Кёльнского соборов. — Город Руан на севере Франции, в Нормандии, знаменит своим кафедральным собором, построенным в стиле нормандской готики в нач. XIII — нач. XVI в.; его прославленные витражи, рисунки на которых связаны в основном с евангельскими историями, создавались на протяжении XIII–XVHI вв.

Кёльнский собор, посвященный святому Петру и святой Марии, памятник готической архитектуры Германии, был заложен в 1248 г.; строительство его продвигалось чрезвычайно медленно до 1437 г., после четырехсотлетнего перерыва возобновилось в 1842 г. и закончилось лишь в 1880 г.; в проектировании и изготовлении его знаменитых витражей принимали участие лучшие немецкие мастера средневековья.

24… создателю этой кафедры Хендрику Вербрюггену потребовалось двадцать лет, чтобы выполнить ее по заказу иезуитов из Лёвена. — Вербрюгген, Хендрик Франс (1654–1724) — фламандский скульптор, резчик по дереву, сын мастера Питера Вербрюггена (1615–1686); созданная им в стиле барокко церковная кафедра с балдахином, установленная первоначально в 1699 г. в иезуитской церкви города Лёвена, была перенесена в 1776 г. в церковь святой Гудулы.

… склеп был открыт снова для сына короля Леопольда. — Имеется в виду Луи Филипп (24 июля 1833—16 мая 1834) — первенец Леопольда I и Луизы Марии Орлеанской; он был похоронен вначале в церкви святой Гудулы, но затем его прах перенесли во вновь построенную королевскую усыпальницу в Лакене.

… Справа и слева от него находятся надгробия эрцгерцога Эрнста и герцога Иоанна. — Эрнст Австрийский (1553–1595) — эрцгерцог, второй сын императора Максимилиана II и Марии Испанской; наместник Испанских Нидерландов в 1594–1595 гг.; его надгробие находится рядом с главным алтарем церкви святой Гудулы. Останки герцога Иоанна II Брабантского (1275–1312) и его жены с 1290 г. Маргариты Английской (1275–1333) покоятся под надгробием из черного мрамора, которое в 1610 г. было установлено по другую сторону главного алтаря эрцгерцогом Альбрехтом. Считается, что оба эти надгробия создал скульптор Робрехт де Ноле (1570–1636).

… В часовне Богоматери Избавления установлено надгробие графа Фредерика де Мероде, убитого в Берхеме в 1830 году. — Фредерик де Мероде (1792–1830) — национальный герой Бельгии, представитель старинного дворянского рода, первый аристократ, павший за незавимость страны в ходе революции 1830 года; младший брат Феликса де Мероде (см. примеч. к с. 16); член временного правительства; 25 октября был смертельно ранен в сражении при Берхеме и умер десять дней спустя в Мехелене.

Берхем — южный пригород Антверпена.

… Памятник работы Гефса, лучшего бельгийского ваятеля… — Гефс, Гийом (1805–1883) — видный бельгийский скульптор, создавший в 1838 г. монументальный памятник погибшим героям революции 1830 года, который был открыт в 1840 г.; надгробие графа Фредерика де Мероде, считающееся самой удачной его работой, было создано в 1835 г.

… согласно преданию, этот род восходит к самому Меровею. — Меровей (ок. 411–457) — король салических франков с 448 г., преемник Хлодиона Длинноволосого; родоначальник династии Меро-вингов — первой королевской династии государства франков, правившей вплоть до 751 г.

… свернув на улицу Этюв, я оказался перед фонтаном… — Улица Этюв ("Улица Парильни"; голл. Stoofstraat) идет от Главной площади в юго-восточном направлении; известна с нач. XIII в. и никогда не меняла своего названия, которое связано с некогда существовавшими на ней горячими банями.

… между улицей Этюв и улицей Шен… — Фонтан Писающего Мальчика расположен на углу улиц Этюв и Шен ("Дубовая"; голл. Eikstraat), существующей по меньшей мере с 1340 г. (происхождение ее названия неясное).

… ее автором был знаменитый Дюкенуа, оставивший о себе скандальную память… — Автором фонтанной фигуры Писающего Мальчика (1619) был скульптор Иероним Дюкенуа Старший (1597–1643); что же касается скандальной памяти, то ее оставил о себе его сын, известный скульптор Иероним Дюкенуа Младший (1602–1654), казненный по обвинению в содомии.

… точно так же, как армия нарекла Латур д'Оверня первым гренадером Франции… — Теофиль Мало Корре де Л а Тур д'Овернь (1743–1800) — национальный герой Франции; французский офицер-гренадер, отличавшийся невероятной храбростью; будучи потомком внебрачного сына одного из представителей знатного рода Ла Тур д’Овернь, он в 1771 г. прибавил к своему имени это дворянское окончание; был назван Наполеоном "первым гренадером Франции"; погиб в сражении; имя его выбито на Триумфальной арке, прах покоится в Пантеоне (с 1889 г.), а сердце находится в Доме Инвалидов.

… курфюрст Баварский… подарил ему полный гардероб… — Имеется в виду Максимилиан II Эммануил Виттельсбах (1662–1726) — курфюрст Баварский с 1679 г.; сын курфюрста Фердинанда Мария (1636–1679; правил с 1651 г.) и его жены с 1652 г. Генриетты Аделаиды Савойской (1636–1676); зять императора Леопольда I, последний наместник Испанских Нидерландов (с 1692 г.).

26… Людовик XV, желая загладить оскорбления, нанесенные статуе несколькими французскими гвардейцами, в 1747году объявил его кавалером своих орденов… — Писающий Мальчик ("Маннекен") был объявлен кавалером французского королевского военного ордена Святого Людовика, созданного в 1693 г. для награждения самых доблестных офицеров: это означало, что каждый французский солдат, проходя мимо Писающего Мальчика, обязан был отдать ему честь.

… направились в сторону дворца принца Оранского… — Дворец принца Оранского, расположенный на южной границе Брюссельского парка, построили в 1823–1828 гг. в стиле неоклассицизма бельгийские архитекторы Шарль ван дер Стратен (1771–1834) и Тильман Франсуа Сюи (1783–1861); здание было сооружено на собранные горожанами деньги как дар принцу Оранскому за доблесть, проявленную им в битве при Ватерлоо, где он командовал нидерландской армией; принц и его супруга жили в нем до сентября 1830 г. В 1830–1839 гг. дворец находился под секвестром, однако публике разрешалось осматривать его залы. В 1842 г. принц уступил принадлежавший ему дворец бельгийскому государству, но всю мебель и все предметы искусства вывезли оттуда в Нидерланды, в королевскую резиденцию Сустдейк, расположенную в окрестности Утрехта. В 1876 г. здание было передано двум существовавшим в то время бельгийским академиям — Королевской Академии наук, словесности и изящных искусств и Королевской Медицинской академии, после чего оно стало называться Дворцом академий.

27… оказываешься перед тремя шедеврами… "Мадонной" Андреа дель Сарто, автопортретом Рембрандта и великолепной головой кисти Гольбейна. — Андреа дель Сарто (1486–1530) — итальянский живописец, представитель флорентийской школы Высокого Возрождения.

Рембрандт, Харменс ван Рейн (1606–1669) — великий голландский художник, автор картин на бытовые и религиозные темы, портретист и офортист.

Гольбейн — вероятно, имеется в виду Ганс Гольбейн Младший (1497–1543), один из величайших немецких художников, живописец и рисовальщик; известными художниками были также его отец Ганс Гольбейн Старший (ок. 1465–1524), дядя Сигизмунд Гольбейн (ок. 1470–1540) и брат Амброзиус Гольбейн (ок. 1494—ок. 1519).

… В соседнем Голубом салоне — "Поппея" Ван Дейка и портрет Дианы де Пуатье, который приписывают Леонардо да Винчи… — Неясно, о какой картине Ван Дейка здесь идет речь.

Диана де Пуатье (1499–1566) — фаворитка французского короля Генриха II (1519–1559; правил с 1547 г.); герцогиня де Валантинуа с 1548 г.; по рассказам современников, женщина необыкновенной красоты и привлекательности (при том, что она была старше своего царственного возлюбленного на 20 лет и он воспылал к ней страстью, когда ей было 37 лет), хотя, впрочем, это никак не подтверждается ее прижизненными портретами.

Леонардо да Винчи (1452–1519) — великий итальянский живописец, скульптор, архитектор и ученый.

… два портрета Ван Дейка и два — Веласкеса… — Веласкес (Диего Родригес да Сильва-и-Веласкес; 1599–1660) — великий испанский живописец, автор картин на религиозные и исторические темы и широко известных групповых и одиночных портретов.

… одна из тех чудесных картин Перуджино, которые за проникновенность и выразительность я предпочитаю картинам его знаменитого ученика, художника с ангельским именем… — Перуджино (настоящее имя — Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи (ок. 1448–1523) — итальянский художник эпохи Возрождения, представитель Умбрийской школы; учитель Рафаэля Санти (1483–1520), выдающегося итальянского живописца и архитектора.

Имя "Рафаэль" восходит к имени библейского персонажа, ангела Рафааила, одного "из семи ангелов, которые возносят молитвы святых" (Товит, 12: 15), и потому названо здесь ангельским.

… о столе из ляпис-лазури… — Ляпис-лазурь ("лазурный камень", лазурит) — непрозрачный минерал натурального насыщенного темно-голубого цвета.

… бросился в Парк… — Имеется в виду т. н. Брюссельский парк — большой общественный парк в центре Брюсселя, площадью 13 га, разбитый в 1776–1783 гг. на месте уничтоженного пожаром в 1731 г. замка герцогов Брабантских, располагавшегося на холме Кауден-берг; его создателями были французский архитектор Барнаба Гимар (1731–1805) и австрийский ландшафтный архитектор Иоахим Циннер. Дворец принца Оранского находится у южной границы этого парка.

… Мария Медичи, отправленная в ссылку собственным сыном… — Мария Медичи (1573–1642) — французская королева с 1600 г., супруга французского короля Генрих IV; дочь великого герцога Флорентийского Франческо I (1541–1587) и его жены с 1565 г. Иоанны Австрийской (1548–1578); в 1610–1617 гг. регентша при малолетнем Людовике XIII; поддерживала оппозиционную аристократию в борьбе против централ и заторе кой политики Ришелье; потерпев поражение в борьбе с могущественным кардиналом, была отправлена Людовиком XIII в ссылку в Компьень, но в июле 1631 г. бежала в Брюссель и жила там до 1638 г.; умерла в Кёльне.

… Карл, герцог Лотарингский, укрылся там, изгнанный из собственных владений своими подданными… — Имеется в виду Карл IV (1604–1675) — герцог Лотарингский в 1625–1634, 1641 и 1659–1670 гг.; противник Франции, неоднократно изгонявшийся из своих владений (в том числе усилиями кардинала Ришелье) и отрекавшийся от престола; военачальник, служивший в имперских войсках.

… Кристина, сложив с себя корону Швеции, отреклась там от лютеранской веры… — Кристина Шведская (1626–1689) — королева Швеции с 1632 по 1654 гг.; дочь короля Густава II Адольфа (1594–1632; правил с 1611 г.) и его жены с 1620 г. Марии Элеоноры Бранденбургской (1599–1655); унаследовала шведский престол, когда ей было шесть лет; необычайно умная и образованная, она стала заниматься государственными делами уже в 1644 г. и привлекла к своему двору многих знаменитых ученых и философов; отказавшись навсегда от замужества, правила с помощью своих фаворитов; в 1654 г. отреклась от престола в пользу своего кузена Карла Густава, будущего короля Карла X (1622–1660), сохранив при этом за собой королевский титул, значительное денежное содержание, лейб-гвардию и свиту из двухсот придворных; затем перешла из протестантизма в католичество; покинув Швецию, жила в основном в Риме, но в 1656–1658 гг. посещала Францию; современников поражала разносторонность ее ума и в то же время странности ее характера и поведения.

Королева Кристина официально перешла в католичество в городе Инсбрук 3 ноября 1655 г., после чего она въехала в Рим, где ей была устроена торжественная встреча.

28… Карл II и его брат герцог Йоркский прибыли туда в поисках при юта, спасаясь от преследований протектората Кромвеля. — Герцог Йоркский — будущий английский король Яков II Стюарт (1633–1701), второй сын Карла 1 и младший брат Карла II, носивший этот титул с 1644 г. и до вступления на английский престол в 1685 г.; после казни отца бежал на континент; в 1688 г. был низложен в результате государственного переворота (т. н. Славной революции) и умер в изгнании, во Франции.

Кромвель, Оливер (1599–1658) — один из вождей Английской революции, лорд-генерал (главнокомандующий) с 1650 г.; в 1653 г. установил режим единоличной военной диктатуры (т. н. протекторат) и принял титул лорда-протектора.

… неожиданно исчезает с Гентского бульвара или площади Биржи… — Гентский бульвар (современное название — Итальянский бульвар, или бульвар Итальянцев) находится на северо-западном отрезке парижских Больших бульваров; назывался так в годы Реставрации, в 1815–1828 гг., в память о бельгийском городе Генте, в котором находился в изгнании в 1815 г., во время Стадией, король Людовик XVIII.

Площадь Биржи находится в северной части Парижа; на ней стоит Биржа, построенная в 1808–1827 гг. на месте разрушенного монастыря Дочерей святого Фомы и ставшая центром деловой активности во французской столице.

Ватерлоо

… Городок, в котором я родился и где жила моя мать… — Дюма родился в Виллер-Котре — небольшом городе в департаменте Эна, в 80 км к северо-востоку от Парижа, на пути в Суасон и Лан.

Мать Дюма — Мари Луиза Элизабет Лабуре (1769–1838), дочь трактирщика из Виллер-Котре, вышедшая 28 ноября 1792 г. замуж за отца писателя; овдовела в 1802 г. и осталась почти без средств к существованию; вслед за горячо любимым и любящим сыном переехала в 1824 г. в Париж; с 1829 г. была парализована; умерла 1 августа 1838 г.

29… знамена, пробитые пулями Маренго и Аустерлица… — Маренго — селение в итальянской провинции Алессандрия, в 10 км к юго-востоку от города Алессандрия; 14 июня 1800 г., во время войны Франции со второй антифранцузской коалицией (Россия, Англия, Австрия и Турция), Бонапарт одержал там трудную победу над австрийской армией генерала Михаэля фон Меласа (1729–1806), после чего было подписано соглашение, в соответствии с которым австрийские войска должны были покинуть Северную Италию.

Аустерлиц (ныне город Славков в Южной Чехии) — селение в Моравии, в 25 км к востоку от города Брюнна (Брно); близ него 2 декабря 1805 г. армия Наполеона нанесла сокрушительное поражение союзным войскам Австрии и России.

… отряд мамелюков, покалеченный обломок консульской гвардии… — Мамелюки (мамлюки) — первоначально (в XII–XIII вв.) гвардия египетских султанов, формировавшаяся из рабов, среди которых было много выходцев с Кавказа. В 1250 г. мамелюки, ставшие к этому времени феодалами-помещиками, свергли султана и образовали свое государство. Когда в нач. XVI в. Египет был завоеван Турцией, они сохранили свое положение, уплачивая дань турецкому паше в Каире. В 1799–1800 гг. вожди мамелюков оказывали решительное сопротивление Бонапарту, но были разгромлены; многие из них перешли на службу во французскую армию и вместе с ней покинули Египет.

Консульская гвардия — отборное воинское формирование, созданное во Франции 28 ноября 1799 г., в период Консульства, для охраны жизни консулов и начиная с 1800 г. использовавшееся также в сражениях; включало подразделения кавалеристов, гренадеров, егерей и артиллеристов; в 1804 г., после очередной реорганизации этого формирования, в его кавалерию вошли два эскадрона мамелюков; 18 мая 1804 г. оно было преобразовано в Императорскую гвардию.

… прочли в газете "Монитёр"… — "Монитёр" ("Le Moniteur" — "Вестник") — сокращенное наименование французской ежедневной газеты "Le Moniteur universel" ("Всеобщий вестник"), официального правительственного органа, выходившего в Париже в 1789–1869 гг.

… Его Величество будет двигаться по направлению к Суасону, Лану и Авену. — Суасон — старинный город в Северной Франции, в департаменте Эна; находится в 20 км к северо-востоку от Виллер-Котре. Лан — город в Северной Франции, в департаменте Эна, в 26 км северо-восточнее Суасона.

Авен (Авен-сюр-Эльп) — небольшой город на севере-востоке Франции, в департаменте Нор, в 65 км к северу от Лана, недалеко от границы с Бельгией.

… его проклинал мой отец, старый республиканский солдат… — Об отце Дюма см. примеч. к с. 6.

30… головы трех лошадей, которые были убиты под моим отцом во время осады Мантуи… — Мантуя — город в Северной Италии, в Ломбардии, известный со II в. до н. э.; в средние века городская республика; с нач. XVIII в. находился под властью Австрии; с 1866 г. вошел в состав Итальянского королевства; в средние века и в начале нового времени — сильная крепость, важнейшая стратегическая позиция в регионе.

4 июня 1796 г., во время первой Итальянской кампании Бонапарта, Мантуя, удерживаемая австрийцами, была осаждена французскими войсками под командованием генерала Жана Матьё Филибера

Серюрье (1742–1819) и капитулировала 2 февраля 1797 г. Генерал Дюма принимал участие в этой осаде начиная с конца 1796 г.

… Я слышал, как его восхвалял… Мюрат, солдат, которого Наполеон сделал генералом, генерал, которого он сделал королем… — Мюрат, Иоахим (1767–1815) — французский военный деятель, маршал Франции (1804), герцог Бергский, Юлихский и Клевский (1806), король Неаполитанский (1808); с 1800 г. был женат на сестре Наполеона I — Каролине Бонапарт; один из талантливейших сподвижников Наполеона; выдающийся кавалерийский военачальник; сын трактирщика, начавший службу солдатом; участник подавления восстания роялистов в Париже в 1795 г.; с 1796 г. генерал; участвовал во всех наполеоновских войнах; в 1808 г. подавил восстание в Мадриде; во время похода на Россию командовал резервной кавалерией и потерпел поражение под Тарутином; после отъезда Наполеона во Францию командовал отступавшей наполеоновской армией; в 1813 г. участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом; в январе 1814 г. как король Неаполитанский вступил в тайный союз с Австрией и Великобританией, обязавшись начать вооруженную борьбу против Наполеона, однако, не получив поддержки на Венском конгрессе, в период Ста дней начал военные действия против Австрии и был разгромлен при Толентино (2–3 мая 1815 г.); после потери армии бежал из Неаполя, попытался присоединиться к Наполеону, но тот отказался принять его, считая его предателем; 25 августа 1815 г. во главе небольшого отряда высадился на Корсике, где были сильны бонапартистские настроения, и больше месяца провел там, пользуясь большой поддержкой населения; 28 сентября 1815 г. с отрядом в 200 человек отправился в Неаполь, чтобы вернуть себе престол, но попал в шторм, высадился с горсткой людей в Калабрии, был арестован и 13 октября 1815 г. расстрелян по решению военного суда.

… Брюн, мой крестный, воин-философ, который шел в бой, держа в руке томик Тацита… — Брюн, Гийом Мари Анн (1763–1815) — французский военачальник, маршал Франции (1804), участник войн Республики и Наполеона; сын адвоката, активный сторонник Дантона, один из основателей Клуба кордельеров; в действующей армии состоял с 1791 г.; в 1793 г. был произведен в бригадные генералы; отличился во время Итальянского похода Бонапарта (1796) и в 1797 г. был произведен в дивизионные генералы; в 1798 г. командовал армией, вторгшейся в Швейцарию; в 1799 г. был назначен главнокомандующим армией, действовавшей в Голландии, и разгромил англо-русские войска при Бергене; затем, после 18 брюмера, во главе внутренней армии усмирял Вандею; в 1801 г. стал главнокомандующим в Италии и одержал там значительные победы; в 1806 г., будучи губернатором Ганзейских городов, одержал победу над шведскими войсками (1807); оказавшись в немилости у Наполеона, осенью 1807 г. был отстранен от командования и уволен из армии; семь лет оставался не у дел; после отречения императора признал Бурбонов и был назначен губернатором Прованса, но во время Ста дней предложил Наполеону свои услуги и в апреле 1815 г. был поставлен им командующим войсками, действовавшими на Юге Франции; одержал в это время победы над австрийцами и герцогом Ангулемским; после вторичного отречения Наполеона приказал своей армии выступить в поддержку Бурбонов, сдал командование представителю правительства и выехал в Париж; 2 августа 1815 г. по дороге туда, в Авиньоне, был убит толпой фанатиков-роялистов.

Тацит, Публий Корнелий (ок. 55—ок. 120) — древнеримский историк и писатель, убежденный сторонник республиканского правления; автор трудов по истории Рима, Римской империи и древних германцев.

… был готов пролить свою кровь за отчизну, независимо от того, какое имя носил человек, зовущий его на это: Людовик XVI или Робеспьер, Баррас или Наполеон. — Людовик XVI (1754–1793) — король Франции в 1774–1792 гг.; был казнен во время Революции. Робеспьер, Максимилиан (1758–1794) — виднейший деятель Французской революции; депутат Конвента, лидер якобинцев, глава революционного правительства (1793–1794); в результате переворота 9 термидора был объявлен вне закона и казнен.

Баррас, Поль Франсуа Жан Никола, виконт де (1755–1829) — французский политический деятель; офицер королевской армии, перешедший на сторону Революции; член Конвента; в качестве командира одной из дивизий принимал участие в осаде Тулона; после свержения якобинской диктатуры был избран председателем Конвента; руководил подавлением якобинских восстаний; в 1795 г. стал одним из пяти членов Директории; по его рекомендации и при его содействии Наполеон Бонапарт был назначен командующим Итальянской армией; переворот 18 брюмера (9—10 ноября 1799 г.), при подготовке которого Баррас придерживался выжидательной тактики, привел к крушению его политической карьеры; выйдя в отставку, он поселился в своем имении, затем переехал в Бельгию; окончательно вернулся во Францию в 1814 г.

31… на груди у него висел офицерский крест Почетного легиона. —

Орден Почетного легиона — высшая награда Франции, вручаемая за военные и гражданские заслуги; ныне имеет пять степеней; учрежден Бонапартом 19 мая 1802 г.; первые награждения им были произведены в 1804 г.; знак ордена имеет форму пятилучевого креста белой эмали.

… по левую руку от него… сидел принц Жером, король без королевства… — Бонапарт, Жером (1784–1860) — самый младший брат Наполеона; контр-адмирал (1806), дивизионный генерал (1807); с 8 июля 1807 г. по 26 октября 1813 г. государь Вестфальского королевства, созданного для него из земель Западной Германии; во время Ста дней получил звание пэра Франции и храбро сражался при Линьи и Ватерлоо; с 31 июля 1816 г. носил титул принца де Монфо-ра, дарованный ему королем Вюртембергским, его тестем, и до 1847 г. жил в изгнании; после избрания его племянника Луи Наполеона Бонапарта президентом Французской республики (1848) был назначен управителем Дома Инвалидов, получил звание маршала (1850), стал председателем Сената (1851), а после государственного переворота 1852 г. и провозглашения Франции империей был в течение четырех лет официальным наследником престола.

… Напротив императора расположился его адъютант Летор… — Луи Мишель Летор де Лорвиль (1773–1815) — французский офицер, адъютант Наполеона; бригадный генерал (1814), барон Империи (1810); 15 июня 1815 г., за три дня до битвы при Ватерлоо, в бою близ Флёрюса был смертельно ранен в живот пушечным ядром и два дня спустя скончался.

… в город прибыли люди, утром выехавшие из Сен-Кантена… — Сен-Кантен — старинный город на северо-востоке Франции, в департаменте Эна; расположен в 50 км к северу от Суасона.

32… это были… вестфальцы, непонятно каким образом попавшие в нашу армию. — Некоторые немецкие офицеры и солдаты, служившие прежде в армии Вестфальского королевства, в первой половине битвы при Ватерлоо были пленены французами и по призыву Жерома Бонапарта, бывшего короля Вестфальского, перешли на сторону Наполеона.

33… пересекли живописный Суанский лес и прибыли в Мон-Сен-Жан. — Суанский лес — крупный лесной массив, расположенный к юго-востоку от Брюсселя, на пути к Ватерлоо, и состоящий в основном из буков; сразу после Бельгийской революции 1830 года он был пущен в продажу, подвергся варварской вырубке, и в течение всего лишь пяти лет его площадь уменьшилась с 15 000 до 4 700 га. Мон-Сен-Жан — ферма (в настоящее время деревня) в нескольких километрах к югу от Ватерлоо, расположенная на крутом склоне одноименного холма; возле нее происходили основные события знаменитого сражения, которое во Франции часто называют битвой при Мон-Сен-Жане.

… превосходный план Ватерлоо, снабженный примечаниями герцога Эльхингенского, который в этот час сражается, скрестив отцовскую саблю с арабским ятаганом. — Герцог Эльхингенский — Мишель Луи Феликс Ней (1804–1854), сын маршала Нея, унаследовавший от отца титул герцога Эльхингенского; в 1824–1830 гг. служил в шведской армии, а после Июльской революции перешел на французскую службу; в 1833 г. стал адъютантом герцога Орлеанского, воевал в Алжире и в 1844 г. получил чин полковника; в 1851 г. стал бригадным генералом; умер от холеры во время Крымской войны.

… попросил отвести нас прямо к памятнику принцу Оранскому… — Памятник, который был призван увековечить доблесть и воинские таланты, проявленные, как внушалось в то время подданным, принцем Оранским (будущим нидерландским королем Вильгельмом II), был сооружен в 1820–1826 гг. по инициативе короля Вильгельма I; монумент, автором которого был придворный архитектор Шарль ван дер Стратен (1771–1834), представляет собой земляную насыпь в форме конуса (высотой 41 м и диаметром основания 169 м), на вершине которого, на высоком каменном пьедестале, установлена чугунная фигура льва (геральдического знака династии Нассау) — ее создателем был бельгийский скульптор Ян Франс Ван Гел (1756–1833).

34… наши солдаты, возвращаясь из Антверпена, начали было отрубать ему хвост… — В результате революции 1830 года Антверпен отпал от Нидерландов и вошел в состав образовавшегося Бельгийского королевства, но цитадель города осталась в руках голландского гарнизона, которым командовал генерал Давид Хендрик Хассе (1765–1849), имевший возможность подвергать город артиллерийскому обстрелу. Осенью 1832 г. по просьбе короля Леопольда I в Бельгию вошли французские войска под командованием генерала Этьенна Мориса Жерара (1773–1852): 30 ноября они осадили цитадель и 23 декабря, после ожесточенных боев, принудили ее гарнизон к капитуляции.

…от Брен-л'Аллё, самой дальней точки, куда дошла дивизия Жерома Бонапарта… — Брен-л’Аллё — селение в 4 км к юго-западу от Ватерлоо.

… до Фришермонского леса, из которого двинулись в наступление Блюхер и его пруссаки… — Фришермон — селение в юго-восточной стороне равнины Ватерлоо.

Блюхер, Гебхарт Леберехт, князь Вальштаттский (1742–1819) — прусский генерал-фельдмаршал (1813); в 1758 г. поступил на службу в шведскую кавалерию, с 1760 г. состоял на прусской службе; участвовал в Семилетней войне (1756–1763); отличился в войне против революционной Франции (1793–1794); после сражения при Йене и Ауэрштедте капитулировал в Любеке (1806); в 1813 г. командовал русско-прусской Силезской армией, сражался при Лютцене и Бауцене, способствовал победе под Лейпцигом; в кампании 1814 г. был одним из инициаторов наступления на Париж, приведшего к падению Наполеона; в 1815 г. командовал прусско-саксонской армией, которая своевременно подошла к Ватерлоо и помогла союзникам одержать там победу. Образ действий генерала отличался быстротой и смелостью, хотя он и слабо разбирался в стратегических вопросах.

… до фермы Катр-Бра, где после поражения в Линьи ночевал Веллингтон… — Катр-Бра — небольшой населенный пункт в 15 км южнее Ватерлоо, на пересечении нескольких дорог; 16 июня 1815 г., за два дня до битвы при Ватерлоо, там произошло сражение между корпусом маршала Нея и арьергардом армии Веллингтона, окончившееся без решительного результата.

Линьи — населенный пункт в 10 км к юго-востоку от Катр-Бра; 16 июня 1815 г. Наполеон одержал там свою последнюю победу, во главе 70-тысячной армии сражаясь с 90-тысячной прусско-саксонской армией фельдмаршала Блюхера.

Веллингтон, Артур Уэлсли, первый герцог Веллингтон (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель, фельдмаршал (1813); в 1796–1804 гг. участвовал в военных действиях в Индии; в 1808–1813 гг. стоял во главе экспедиционных английских, а также испанских и португальских сил, воевавших против французов на Пиренейском полуострове; в 1815 г. одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо и командовал оккупационными войсками во Франции; с 1827 г. главнокомандующий сухопутными силами Англии; в 1828–1830 гг. премьер-министр; в 1834–1835 гг. министр иностранных дел.

… до леса Ле-Боссю, где был убит герцог Брауншвейгский. — Ле-Бос-сю — лес к западу от деревни Катр-Бра, из которого по приказу Нея дивизия Жерома Бонапарта выбила противника.

Фридрих Вильгельм Брауншвейгский (1771–1815) — правитель герцогства Брауншвейг-Вольфенбюттель с 1806 г., лишившийся в 1807 г. своих владений, которые были включены Наполеоном в созданное им Вестфальское королевство; прусский генерал, яростный и последовательный противник Наполеона; участвовал в войнах с Францией в 1806 и 1809 гг.; в 1813 г., после битвы при Лейпциге, вернулся в свое герцогство и был восторженно принят подданными; 16 июня 1815 г. во главе семитысячного корпуса участвовал в сражении при Катр-Бра и был убит.

… чуть выше фермы Ла-Э-Сент… — Ферма Ла-Э-Сент расположена примерно в одном километре к югу от фермы Мон-Сен-Жан.

… по другую сторону дороги, которая ведет из Женаппа в Брюссель… — Женапп — городок в провинции Валлонский Брабант, в 10 км к югу от Ватерлоо.

…на этом же рубеже замертво упал сэр Томас Пиктон, поднявший в атаку свой полк. — Сэр Томас Пиктон (1758–1815) — английский военачальник, генерал-лейтенант (1813), кавалер ордена Бани (1815); на военной службе состоял с 1771 г.; с 1810 г. воевал на Пиренейском полуострове; 16 июня 1815 г. принял командование англо-ганноверской пехотной дивизией; погиб у Мон-Сен-Жана.

… Поблизости от этого места воздвигнуты памятники Гордону и ганноверцам… — Сэр Александр Уильям Гордон (1786–1815) — английский офицер, подполковник, адъютант Веллингтона; умер после ампутации ноги, покалеченной пушечным ядром во время битвы при Ватерлоо; в 1817 г. его сестра и братья поставили ему памятник на поле сражения.

Памятник ганноверцам, погибшим при защите фермы Ла-Э-Сент, поставили в 1818 г. их товарищи по оружию.

… здесь наступали двенадцать тысяч кирасиров и драгунов Келлермана и Мило. — Келлерман, Франсуа Этьенн (1770–1835) — французский кавалерийский генерал, сын маршала Франсуа Кристофа Келлермана (1735–1820), бывший королевский офицер, присоединившийся к Революции; участник войн Республики и Империи; дивизионный генерал (1800); в 1796–1800 гг. командовал кавалерийскими частями в Италии; сыграл решающую роль в битве при Маренго; после первого отречения Наполеона перешел на сторону Бурбонов, но во время Ста дней снова примкнул к императору; при Второй реставрации вышел в отставку.

Мило, Эдуар Жан Батист (1766–1833) — французский военачальник и политический деятель; депутат Национального конвента (1792); дивизионный генерал (1806), граф Империи (1808); на военной службе состоял с 1788 г., первый генеральский чин получил в 1800 г.; во время Ста дней примкнул к Наполеону и командовал 4-м корпусом резервной кавалерии; осенью 1815 г. был отправлен в отставку.

… остановленный Груши, не сможет прийти ему на помощь. — Груши, Эмманюэль, маркиз де (1768–1848) — французский военачальник, выходец из аристократической нормандской семьи; военную службу начал в тринадцать лет, принимал участие в республиканских и наполеоновских войнах; бригадный генерал (1792), дивизионный генерал (1793); поддержав Наполеона во время Ста дней и получив от него звание маршала и достоинство пэра, командовал в ходе кампании 1815 г. частью французской армии, которая должна была после сражения при Линьи действовать против войск Блюхера, но не сумел помешать ему прийти на помощь Веллингтону; после второй реставрации находился до 1819 г. в изгнании. Наполеон возлагал на Груши всю ответственность за свое поражение при Ватерлоо.

… ее трижды захватывал и оставлял Ней… — Ней, Мишель (1769–1815) — французский полководец, один из самых выдающихся сподвижников Наполеона, маршал Франции (1804); начал службу в 1788 г. простым солдатом кавалерии; участник войн Революции и Империи; с 1796 г. бригадный генерал, с 1799 г. — дивизионный; участвовал во всех наполеоновских войнах, отличился в бою при Эльхингене (1805), в сражениях при Йене (1806) и Фридланде (1807); в 1808–1811 гг. потерпел ряд поражений в Испании; в Бородинском сражении (1812) командовал центром французской армии; во время отступления из Москвы стоял во главе арьергарда, почти полностью уничтоженного под Красным; получил титулы герцога Эльхингенского (1808) и князя Москворецкого (1812); после отречения Наполеона в 1814 г. перешел на службу к Бурбонам, стал пэром и главой Военного совета; когда Наполеон бежал с Эльбы, был послан с войсками против него, но перешел на сторону императора и был при нем во время Стадией; в битве при Ватерлоо командовал центром наполеоновской армии; после ее разгрома скрывался, но был арестован, предан суду, приговорен к смертной казни и расстрелян 7 декабря 1815 г.

… можно увидеть ферму Угумон, которую Наполеон приказал Жерому не покидать… — Угумон находится в западной части равнины Ватерлоо.

… Напротив нее находится ферма Бель-Альянс… — Ферма Бель-Альянс расположена в южной части равнины Ватерлоо, примерно в 2 км от Угомона.

… наблюдательный пункт, расположенный в Монплезирском лесу… — Монплезир — ферма в 2 км к юго-западу от Угомона, на дороге в Нивель.

… мысленно требуя у Груши дать ему свежие батальоны, подобно тому, как Август требовал у Вара вернуть ему погибшие легионы. — Август — Гай Октавий (63 до н. э. — 14 н. э.), внучатый племянник и приемный сын Юлия Цезаря, принявший в 44 г. до н. э. по акту усыновления имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, единолично правивший Римом с 31 г. до н. э. и именовавшийся с 27 г. до н. э. императором Цезарем Августом; эпоха его правления — "век Августа" — считалась (и это активно насаждалось официальной пропагандой) "золотым веком", временем умиротворения и отдохновения страны после кровопролитных гражданских войн, периодом расцвета искусств. Публий Квинтилий Вар (ок. 53 до н. э. — 9 н. э.) — римский консул 13 г. до н. э., полководец Августа и его близкий друг, наместник римской провинции Германия; потерпел вместе с тремя своими легионами и всеми вспомогательными войсками сокрушительное поражение от германцев в 9 г. н. э. в сражении в Тевтобургском лесу и там же погиб. Согласно сообщению римского историка Гая Светония Транквилла (ок. 70—ок. 140), император, узнав о гибели римского войска, "несколько месяцев подряд не стриг волос и бороды и не раз бился головою о косяк, восклицая: "Квинтилий Вар, верни мне легионы!"" ("Божественный Август", 23).

… Слева — овраг, где Камбронн произнес вовсе не "Гвардия умирает, но не сдается!"…а одно единственное солдатское словцо… — Камбронн, Пьер Жак Этьенн, граф (1770–1842) — французский генерал, участник революционных и наполеоновских войн; последовал за Наполеоном на Эльбу и был там начальником его немногочисленной гвардии; при Ватерлоо командовал бригадой Старой гвардии и был тяжело ранен. В ответ на предложение сдаться, сделанное ему английским офицером, произнес лишь слово "Merde!" (фр. "Дерьмо!"), как ругательство используемое в значении "К черту!".

… выйдите на дорогу в Нивель… — Нивель — небольшой город в провинции Валлонский Брабант, в 15 км к югу от Ватерлоо.

… пушек, которые подкатил ему генерал Фуа. — Фуа, Максимилиан Себастьен (1775–1825) — французский генерал, политический деятель и писатель; на военной службе состоял с 1792 г.; участник наполеоновских войн; во время Ста дней примкнул к Наполеону и сражался при Ватерлоо, командуя пехотной дивизией; в период Реставрации дважды (в 1819 и 1824 гг.) избирался в Палату депутатов, в которой был одним из видных деятелей либеральной оппозиции и пользовался большой популярностью. Его похороны 30 ноября 1825 г. вылились в огромную манифестацию, имевшую явный антиправительственный оттенок.

… сидел, как новоявленный Гай Марий, на развалинах нового Карфагена. — Марий, Гай (ок. 157—86 до н. э.) — древнеримский полководец и государственный деятель, семь раз становившийся консулом; сторонник демократических групп.

Гай Марий в 88 г. до н. э. принял участие в гражданской войне, положившей начало кризису республиканского строя в Риме и открывшей путь к установлению единовластия; потерпев поражение, он бежал из Италии и попытался найти укрытие в римской провинции Африка, но, как рассказывает Плутарх, едва беглец "сошел на берег, его встретил посланец наместника и сказал: "Претор Секс-тилий запрещает тебе, Марий, высаживаться в Африке, а иначе он встанет на защиту постановлений сената и поступит с тобой, как с врагом римского народа". Услышав это, Марий был так удручен и опечален, что не мог вымолвить ни слова и долго молчал, мрачно глядя на вестника. Когда же тот спросил, что передать претору, Марий ответил с громким стоном: "Возвести ему, что ты видел, как изгнанник Марий сидит на развалинах Карфагена"" ("Гай Марий", 40).

36… к дому Лакоста, проводника императора. — Лакост — крестьянин,

который жил возле Ватерлоо и которого французы силой заставили служить Наполеону проводником в день сражения.

… справа от Наполеона находился маршал Сулът… — Сульт, Никола Жан де Дьё (1769–1851) — французский военачальник и государственный деятель, маршал Франции (1804); начал службу в 1785 г. рядовым; участник республиканских и наполеоновских войн; бригадный генерал (1794), дивизионный генерал (1799); отличился в битве при Аустерлице; получил от императора титул герцога Далматинского (1807); с 1808 г. командовал армией в Испании; потерпев в 1813 г. несколько поражений, отступил на юго-запад Франции, где в апреле 1814 г. заключил перемирие с Веллингтоном; после отречения Наполеона в 1814 г. перешел на службу к Бурбонам, но во время Ста дней поддержал Наполеона и был в 1815 г. начальником его главного штаба; отличался большим честолюбием и политической беспринципностью: служил всем режимам кон. XVIII— первой пол. XIX в. во Франции; военный министр Июльской монархии в 1830–1831 гг.; председатель совета министров (1832–1834, 1839–1840, 1840–1847).

… впервые после возвращения с острова Эльбы обращаясь к нему на "ты"… — Эльба — остров в Тирренском море, площадью 223 км², входящий в Тосканский архипелаг и расположенный у западных берегов Апеннинского полуострова; принадлежит Италии; место первой ссылки Наполеона I (4 мая 1814 г. — 26 февраля 1815 г.).

… прибыл, чтобы победить в проигранной битве, как это сделал Дезе при Маренго… — Дезе де Вейгу, Луи Шарль Антуан (1768–1800) — королевский офицер, принявший сторону Революции; дивизионный генерал (1793); участник первой и второй Итальянских кампаний Бонапарта и похода в Египет; погиб в битве при Маренго, в которой французы одержали победу лишь благодаря его своевременному приходу на поле сражения; один из самых талантливых генералов Республики.

… храбрый корсиканец, генерал Кампи… — Кампи, Туссен (1777–1832) — французский военачальник, дивизионный генерал; уроженец Аяччо; барон Империи (1809); его имя выбито на Триумфальной арке в Париже.

Антверпен

37… я отправился на родину Рубенса: дело в том, что, хотя художник с огненным именем и пламенным сердцем родился в Кёльне, Антверпен, тем не менее, считает его одним из своих сыновей… — Кёльн — город на западе Германии, на Рейне; основан как римская колония в I в. н. э.; в средние века крупный торговый и ремесленный центр; с XI в. духовное княжество, князь-архиепископ которого с XIII в. стал одним из курфюрстов Священной Римской империи; после наполеоновских войн принадлежал Пруссии; ныне входит в состав земли Северный Рейн — Вестфалия.

Рубенс (лат. rubens означает "красный") появился на свет 29 июня 1577 г. в немецком городе Зиген, в 75 км к востоку от Кёльна; отец художника, симпатизировавший идеям протестантизма, бежал из Антверпена, спасаясь от религиозных преследований, и обосновался в Кёльне, но в 1570 г. попал в тюрьму, а потом был отправлен в ссылку, в Зиген, где его жена родила сына; однако уже через год после этого семья вернулась в Кёльн.

… Антверпен имеет форму натянутого лука, тетиву которого представляет собой Шельда… — Шельда (фр. Эско) — река в Западной Европе, длиной 430 км, протекающая по территории Франции, Бельгии и Нидерландов; берет начало в Арденнских горах; впадает в Северное море, образуя эстуарий. Антверпен расположен на ее правом берегу, недалеко от эстуария.

… некий великан построил замок на косе, именуемой сегодня Верф… — Этого великана, о котором рассказывает старинная легенда, звали Антигон; его победил юный герой Сильвий Брабо.

38… маркграфство, отделенное от герцогства Нижняя Лотарингия, чтобы служить уделом Готфриду Бульонскому… — Готфрид Бульон-ский (Буйонский; ок. 1060–1100) — владетель городка Буйон (на юго-западе Бельгии, в 3 км от границы с Францией, в провинции Люксембург), с 1076 г. маркграф Антверпенский, в 1087–1096 гг. герцог Нижней Лотарингии; внук герцога Готфрида II Бородатого (ок. 997—1069); один из предводителей первого крестового похода (1096–1099), первый правитель (с 1099 г.) Иерусалимского королевства, основанного крестоносцами.

Антверпен получил статус маркграфства в кон. X в., когда по Шельде пролегла западная граница Священной Римской империи.

… Человек этот, прародитель всех донжуанов прошлого, настоящего и будущего, звался Танхельмом… — Танхельм Антверпенский (?— 1115) — основатель ереси, получившей широкое распространение во Фландрии начиная с 1112 г.; отрицал церковную иерархию, проповедовал свободу нравов, выдавал себя за бога; пользовался абсолютной властью среди своих приверженцев и, располагая многочисленными вооруженными отрядами, держал в руках весь Антверпен; был убит каким-то монахом во время переправы через Шельду, но его сторонники в течение многих лет после его смерти сохраняли власть над городом.

… Один из монахов был послан к святому Норберту… — Святой Нор-берт (ок. 1080–1134) — католический религиозный деятель, который основал в 1120 г. в аббатстве Премонтре близ города Лан монашеский орден премонстрантов, очень быстро получивший распространение во всей Западной Европе; в 1124 г. успешно боролся в Антверпене с ересью, начало которой положил Танхельм; с 1126 г. архиепископ Магдебургский; канонизирован в 1582 г.

39… на земле, которая принадлежала капитулу святого Михаила…

возвели собор Антверпенской Богоматери. — Собор Антверпенской Богоматери (Онзе-Ливе-Врауэкерк), считающийся одной из вершин брабантской готики, возводился в течение почти двух веков, с 1352 по 1521 гг., но одна из его башен так и осталась недостроена; среди ее первых архитекторов называются Ян Аппелманс (ок. 1352–1411) и Питер Аппелманс (ок. 1373–1434), а среди последних — Ромбаут Келдерманс Младший (ок. 1460–1531) и Доминикус Ваге-макере (ок. 1460–1542).

… Возвышающаяся над церковью большая башня… сооружалась с 1422 года под руководством архитектора Амелиуса… — Сведения об этом зодчем весьма противоречивы. Некоторые источники числят среди строителей антверпенского собора архитектора Жана Амелиуса из Булони, другие отождествляют его с Яном Аппелмансом.

… с венчающей ее галерии можно увидеть Брюссель, Гент, Мехелен, Бреду… — Бреда — старинный город в Нидерландах, в провинции Северный Брабант; расположен в 45 км к северо-востоку от Антверпена.

… именно туда устремляются путешественники, чтобы прежде всего поклониться знаменитой картине "Снятие с креста"… — Триптих "Снятие с креста" (масло по дереву; 421 х 321 см, 421 х 150 см, 421 х 150 см), находящийся в кафедральном соборе Антверпена, был написан Рубенсом в 1611–1614 гг. по заказу Братства аркебу-зиров.

… в течение восьми лет она находилась в Парижском музее… — Парижский музей — имеется в виду национальный музей искусств в королевском дворце Лувр в Париже, основанный по декрету Конвента от 27 июля 1793 г. и открытый для публики 18 ноября того же года; в основу его собрания легли национализированные во время Революции королевские коллекции, дополненные сокровищами из церквей, дворцов аристократии, а впоследствии и из завоеванных стран; ныне — одно из величайших в мире художественных хранилищ.

Почти все шедевры живописи, хранившиеся в церквах и музеях Антверпена, были вывезены во Францию в 1794 г. и возвращены в Нидерландское королевство лишь в 1815 г.

… заложил фундамент между своим садом и садом Братства аркебу-зиров… — Братство аркебузиров — одно из привилегированных военизированных сообществ в средневековой Фландрии, входивших в городское ополчение; существовало с XIV в. наряду с Братствами арбалетчиков, лучников и фехтовальщиков; покровителями его были святой Христофор и святая Варвара.

… бургомистр Рококс, глава Братства… — Рококс, Николас (1560–1640) — бургомистр Антверпена (избирался на эту должность восемь раз в 1603–1625 гг.), друг и покровитель Рубенса. Почетный глава Братства аркебузиров ("хофдман") избирался из числа самых влиятельных городских чиновников; в описываемое время хофдманом был Рококс.

… на котором будет изображен какой-нибудь эпизод из жизни святого Христофора… — Святой Христофор (? — ок. 250) — христианский мученик, почитаемый католической и православной церквами; считается покровителем путешественников; согласно легенде, до своего крещения носил имя Репрев и, отличаясь огромным ростом и обладая необычайной силой, переносил через реку путников, но однажды среди них оказался маленький мальчик, чей вес вдруг посреди реки стал таким неимоверно большим, что великан испугался, как бы они оба не утонули; и тогда мальчик открылся ему и сказал, что он Христос и несет на себе все тяготы мира; после чего прямо в реке он крестил Репрева и дал ему новое имя — Христофор (гр. "Несущий Христа").

40… Левая створка… изображала деву Марию, посещающую во время своей беременности святую Елизавету… — Святая Елизавета — согласно Евангелию, благочестивая старшая родственница Девы Марии, первая признавшая в ней будущую мать Спасителя, когда та посетила ее вскоре после Благовещения.

… правая — священника Симеона, держащего на руках младенца Иисуса, когда Богоматерь и святой Иосиф приносят его в храм. — Симеон — согласно Евангелию, праведный благочестивый старец, которому было предсказано, что он не умрет, пока не увидит Мессию; когда же, в соответствии с иудейским законом, родители Иисуса, Богоматерь и ее муж святой Иосиф, через сорок дней после его рождения принесли младенца в храм, старец взял ребенка на руки, признал в нем Спасителя и, обратившись к Богу, произнес: "Ныне отпускаешь раба твоего, Владыко, по слову твоему, с миром (Лука, 2: 25–35).

42 …им был юный Дипенбек, который незадолго до этого бросил роспись по стеклу, чтобы поступить в мастерскую Рубенса, и ранние работы которого можно увидеть не выходя из собора… — Дипенбек, Абрахам (1696–1675) — фламандский живописец, один из лучших учеников и помощников Рубенса; начинал с росписи витражей.

Витражи в церкви Антверпенской Богоматери, о которых здесь идет речь, были созданы Дипенбеком в 1635 г.

… В другой части церкви находится "Воздвижение креста"… — Триптих "Воздвижение креста" (масло по дереву; 460 х 340 см, 460 х 150 см, 460 х 150 см), с 1815 г. находящийся в кафедральном соборе Антверпена, был написан Рубенсом в 1610–1611 гг. для церкви святой Вальпургии.

… Настоятель церкви святой Вальпургии, сговорившийся с Рубенсом о цене… — Церковь святой Вальпургии, одна из самых старых в Антверпене, ныне не существует.

Вальпургия (ок. 710–779) — святая католической церкви, настоятельница монастыря в немецком городе Хайденгейм; день ее поминовения в Германии — 1 мая (с ее именем связано понятие "Вальпургиева ночь" — ночь с 30 апреля на 1 мая, в которую, согласно народному поверью, собираются на свой праздник ведьмы)… оказался перед главным алтарем, над которым высится "Успение Богоматери". — Картина "Успение Богородицы" (масло по дереву; 490 х 325 см), находящаяся в кафедральном соборе Антверпена, была написана Рубенсом в 1626 г. для украшения главного алтаря этого собора.

… Входя в Сикстинскую капеллу, вы обращаете внимание только на "Страшный суд"… — Сикстинская капелла — часовня при папском дворце в Ватикане; исторический, художественный и религиозный памятник эпохи Возрождения; построена в 1475–1483 гг. архитектором Джованни деи Дольчи по заказу Сикста IV (в миру — Франческо делла Ровере; 1414–1484; папа с 1471 г.); служит местом выбора нового папы после смерти предыдущего.

"Страшный суд" — огромная фреска (17 х 13,3 м), созданная Микеланджело на алтарной стене Сикстинской капеллы в 1536–1541 гг.

43… колодец с коваными украшениями в виде виноградной лозы… создан Квентином Метсейсом… — Метсейс, Квентин (1466–1530) — нидерландский художник, один из крупнейших представителей Антверпенской школы живописи; согласно преданию, начинал свою художественную деятельность как искусный кузнец. Колодец, создание которого ему приписывают, находится у западного входа в кафедральный собор Антверпена.

… один из первых триптихов, который видишь, войдя в церковь, — его кисти… — Триптих "Положение Христа во гроб" (масло по дереву; 260 х 504 см), хранящийся ныне в антверпенском Королевском музее изящных искусств, был написан Метсейсом в 1508 г. по заказу гильдии краснодеревщиков, имевших свою часовню в кафедральном соборе Антверпена.

… куда из церкви картезианцев в Киле… перенесли его прах… — Кил — деревня к югу от Антверпена (ныне городской квартал), в которой в 1320 г. был основан картезианский монастырь святой Екатерины; в 1542 г., то есть через двенадцать лет после смерти Метсейса, похороненного там, монастырь был до основания разрушен во время очередного вторжения французских войск во Фландрию, и монастырской общине пришлось перебраться в соседний город Лир.

… Супружеская любовь превратила кузнеца в Апеллеса. — Апеллес (ок. 370–306 до н. э.) — знаменитый древнегреческий художник, имя которого стало нарицательным; писал темперой на деревянных досках, искусно владел светотенью; работы его не сохранились, но, судя по историческим свидетельствам, отличались большим совершенством.

… После кафедрального собора… самой заметной из церквей Антверпена является церковь святого Иакова. — Церковь святого Иакова в Антверпене (Синт-Якобскерк) была воздвигнута в стиле готики в 1491–1656 гг. (однако ее башня, которая по первональному плану должна была иметь высоту в 150 м, была доведена лишь до высоты в 50 м); ее архитекторами были Херман Вагемакере (ок. 1430–1503), Доминикус Вагемакере и Ромбаут Келдерманс Младший.

44… Питер Пауль Рубенс, кавалер, сын Яна, городского старшины, владетель Стена… — Рубенс, Ян (ок. 1530–1587) — отец великого художника; городской старшина Антверпена, правовед; в 1568 г., опасаясь религиозных гонений, бежал в Кёльн и в 1570 г. стал советником Анны Саксонской (1544–1577), второй супруги (с 1561 по 1571 гг.) Вильгельма Молчаливого, а затем и ее любовником, что привело к его тюремному заключению и едва не стоило ему жизни, когда их связь раскрылась.

Стен — замок в окрестности Мехелена, купленный Рубенсом в 1635 г. и ставший его загородным жилищем; там он провел много времени в последние пять лет своей жизни.

… Филипп IV, король Испании и Индий, включил его в число секретарей своего тайного совета… — Филипп IV (1605–1665) — король Испании и Португалии с 1621 г., сын и преемник Филиппа 111. Рубенс несколько месяцев находился при его дворе в 1628–1629 гг..

… отправил послом к Карлу, королю Великобритании… — Имеется в виду Карл I (1600–1649) — король Англии в 1625–1649 гг., свергнутый с престола и казненный во время Английской революции XVII в.

Рубенс, отправленный Филиппом IV с дипломатической миссией в Лондон и находившийся там до апреля 1630 г., содействовал заключению мира между Испанией и Англией.

… Памятник этот, некогда воздвигнутый благороднейшим Геварт-сом… — Гевартс, Ян Гаспар (1593–1566) — фламандский поэт-латинист, филолог, профессор Лёвенского универитета; важный городской чиновник Антверпена; друг Рубенса.

… восстановил преподобный доктор Ян Баптист Якоб Ван Парейс, каноник этой прославленной церкви… — Вероятно, достопочтенный каноник был потомком дочери Рубенса — Клары Рубенс (1632–1689), вышедшей замуж за Филипса Ван Парейса (1629–1699).

… Все здесь, включая картину над алтарем, свидетельствует о торжестве гения над религией. — Имеется в виду картина "Богоматерь в окружении святых" (масло по холсту), написанная Рубенсом в 1634 г. и ставшая, согласно предсмертной воле художника, украшением его надгробия в антверпенской церкви святого Иакова.

45… его отец выведен в облике святого Иеронима… — Иероним Стри-

донский (ок. 342–420) — один из учителей церкви, католический святой (в православной традиции — блаженный); автор латинского перевода Святого Писания, который стал каноническим и известен под названием Вульгата.

… две его жены представлены: одна в образе Марфы, другая — Марии Магдалины… — Рубенс был женат дважды: в 1609 г. он женился на Изабелле Брант (1591–1626), а в 1630 г., спустя четыре года после ее смерти, — на шестнадцатилетней Елене Фаурмент (1614–1673). Марфа — евангельский персонаж, сестра Лазаря из Вифании, в доме которой останавливался Иисус Христос.

Мария Магдалина (Мария из города Магдала) — христианская святая; согласно Евангелию, до встречи с Христом была одержима бесами и вела развратную жизнь; последовала за Христом, когда он исцелил ее; присутствовала при его казни и погребении, и ей первой он явился после своего воскресения. Иногда ее отождествляют с сестрой Марфы и Лазаря.

… к плечам сына… пририсовал крылья ангела. — Имеется в виду один из сыновей художника, которых родила ему Елена Фаурмент: Франс (1633–1678) и Питер Пауль (1637–1684).

… глядя на эту картину и эту гробницу, вы забываете обо всем на свете, даже о прекрасной "Богоматери" Дюкенуа, высящейся над алтарем… — Имеется в виду скульптура "Богоматерь скорби", украшающая алтарь часовни Рубенса в церкви святого Иакова; по одним сведениям, ее создал скульптор Иероним Дюкенуа Младший (1602–1654), по другим — скульптор Лукас Файдхербе (1617–1697), работавший одно время в мастерской Рубенса.

… даже о картине "Спаситель на кресте" Ван Дейка… — Возможно, речь идет о картине "Христос на кресте" (масло по дереву; 104 х 72 см), написанной Ван Дейком в 1627 г. и входящей ныне в коллекцию Королевского музея изящных искусств в Антверпене.

… только в Антверпенском музее можно полностью оценить гений Рубенса. — Имеется в виду художественный музей (Королевский музей изящных искусств), открытый в Антверпене в 1810 г.; его богатейшая коллекция включает картины, рисунки и скульптуры, создававшиеся начиная с XV в.

Все упомянутые далее картины были вывезены в 1794 г. во Францию и вернулись в Антверпен лишь в 1815 г.

… Непозволительно говорить об искусстве этого короля живописцев, если вы не видели таких полотен, как "Распятый Христос меж двух разбойников"… — Картина "Распятый Христос меж двух разбойников" (масло по дереву; 429 х 311 см) была написана Рубенсом в 1619 г.

… "Последнее причастие Франциска Ассизского", единственный недостаток которого состоит в том, что ононесколько напоминает "Последнее причастие святого Иеронима"… — Картина "Последнее причастие Франциска Ассизского" (масло по дереву; 422 х 226 см) была написана Рубенсом в 1619 г.

"Последнее причастие святого Иеронима" — одно из лучших произведений итальянского художника и архитектора Доменикино (Доменико Цампьери; 1581–1641); написано в 1614 г. и хранится в Музее Ватикана.

… "Поклонение волхвов" — огромной картины, написанной за тринадцать дней… — Картина "Поклонение волхвов" (масло по дереву; 336 х 447 см) была написана Рубенсом в 1624 г.

… "Христос на соломе", где мертвое тело изображено настолько натуралистично, что вызывает отвращение… — Имеется в виду центральная часть триптиха, созданного Рубенсом в 1618 г. (масло по дереву; 135 х 98 см) и предназначавшегося для украшения гробницы антверпенского купца Яна Михелсена.

… и наконец, "Распятие"… — Картина "Распятие" (масло по дереву; 311 х 429 см) была создана Рубенсом ок. 1618 г.

… точно так же как рядом, в картине Ван Дейка "Христос на коленях Богоматери", еще видны смелость и цветовые тона, которые присущи Рубенсу и которые молодой художник вскоре отбросил под влиянием школы Тициана. — Неясно, какая картина Ван Дейка здесь подразумевается.

Тициан (Тициано Вечеллио; ок. 1490–1576) — итальянский художник, глава венецианской школы Высокого Возрождения, произведения которого оказали огромное влияние на творческую манеру Ван Дейка.

… я люблю его, как люблю Шекспира… — Шекспир, Уильям (1564–1616) — великий английский драматург и поэт, автор трагедий, комедий, поэм и сонетов.

… для фламандского искусства оно было тем же, чем для итальянского искусства стала эпоха Юлия II. — Юлий II (в миру — Джулиано делла Ровере; 1443–1513) — папа римский с 1503 г.; покровительствовал искусству, призвал в Рим многих архитекторов, скульпторов и живописцев, в том числе Браманте, Микеланджело и Рафаэля.

… оно соперничает с жизнью, которую Микеланджело вел почти целый век и которая погубила Рафаэля, когда ему не было еще и тридцати семи. — Микеланджело Буонарроти (1475–1564) — выдающийся итальянский скульптор, живописец, архитектор и поэт; умер в возрасте 89 лет.

Согласно Вазари, причиной смерти Рафаэля (см. примеч. к с. 27) стали неумеренные плотские утехи, к которым он всегда был пристрастен.

… они забыли этот секрет Карла I, Филиппа III и Людовика XIV! — Филипп III (1570–1621) — король Испании с 1598 г., сын Филиппа II и его четвертой жены (с 1570 г.) Анны Австрийской (1549–1589), внук Карла V; в отличие от своего отца и деда не был ни ценителем искусства, ни коллекционером живописи.

… он поступает в школу Ван Норта… — Ван Норт, Адам (ок. 1561–1641) — нидерландский художник и рисовальщик; писал преимущественно портреты и исторические картины; глава гильдии художников Антверпена в 1597–1602 гг.

… вскоре оставляет ее и переходит в школу Отто Вениуса… — Ван Вениус, Отто (Ван Вен; ок. 1556–1629) — нидерландский художник и рисовальщик, классически образованный человек, оказавший огромное влияние на Рубенса, который учился у него в 1595–1598 гг.

… он приезжает ко двору герцога Мантуанского… — Имеется в виду Винченцо 1 Гонзага (1562–1612) — герцог Мантуанский с 1587 г., сын Гульельмо I Гонзага (1538–1587; правил с 1550 г.) и его супруги с 1561 г. Элеоноры Габсбург (1534–1594), покровительствовавший художникам, поэтам и музыкантам.

Рубенс находился при дворе герцога Мантуанского во время своего длительного путешествия по Италии (1600–1608).

47… он узнает, что заболела его мать… — Матерью Рубенса была Мария Пейпелинкс (ок. 1538–1608), дочь антверпенского купца, с 1561 г. жена Яна Рубенса.

… покупает дом в Антверпене и женится на Изабелле Брант. — Изабелла Брант (1591–1626) — дочь крупного антверпенского чиновника Яна Бранта; с 1609 г. жена Рубенса, которому она родила трех детей; умерла в возрасте тридцати четырех лет, заразившись чумой.

… начинает писать изумительную серию из двадцати четырех полотен, отразивших всю жизнь Марии Медичи… — Эта серия огромных картин (394 х 295 см, 394 х 727 см и др.; масло по холсту), хранящихся главным образом в Лувре, была написана Рубенсом в 1623–1625 гг. по заказу королевы Марии Медичи.

… возвращается в Антверпен… женится на Елене Фаурмент… — Елена Фаурмент (1614–1673) — жена Рубенса с 1630 г.; младшая дочь его друга, антверпенского торговца коврами и шелком Даниела Фаурмента; родила от мужа, которого она была моложе на тридцать семь лет, пять детей и послужила прекрасной моделью для многих его картин.

… ученик дарит учителю портрет Елены Фаурмент… — Сведений о таком портрете, написанном Ван Дейком, найти не удалось.

… полотна "Ессе homo" и "Христос в Масличном саду"… — Возможно, речь идет о картине "Ессе homo" (масло по холсту; 79 х 102 см), написанной Ван Дейком ок. 1626 г., во время его пребывания в Италии, и хранящейся ныне в Галерее института изящных искусств Барбера, в Бирмингеме.

"Христос в Масличном саду" — имеется в виду картина Ван Дейка "Взятие Христа под стражу" (1621), изображающая арест Иисуса в Гефсиманском саду и подаренная автором Рубенсу, после смерти которого она была приобретена испанским королем Филиппом IV и ныне хранится в Музее Прадо, в Мадриде.

48… останавливается в деревне Савентем, неподалеку от Брюсселя… — Савентем (соврем. Завентем) — селение в северо-восточной окрестности Брюсселя (в наше время там располагается один из международных аэропортов бельгийской столицы).

… На первой, изображающей святого Мартина, который делится своим плащом с нищим… — Эта картина была написана Ван Дейком для церкви святого Мартина в Савентеме в 1618 г. (масло по дереву; 172 х 158 см).

Святой Мартин (ок. 316–397) — епископ города Тур во Франции (с 371 г.), славившийся своей добротой. Согласно легенде, он, еще будучи простым солдатом, встретил зимой полуокоченевшего нагого нищего и, разорвав свой плащ, отдал ему половину. На следующую ночь, дрожа от холода, он увидел во сне Иисуса Христа, рассказывавшего ангелам, как солдат покрыл его своим плащом; проснувшись, Мартин тотчас принял крещение и оставил войско.

… там он соперничает с Тицианом и Паоло Веронезе… — Веронезе, Паоло (настоящее имя — Паоло Кальяри; 1528–1588) — знаменитый итальянский художник, представитель венецианской школы живописи, уроженец Вероны; писал фрески, портреты, картины на религиозные и мифологические темы.

… отправляется в Геную… — Генуя — город в Северной Италии, на берегу Генуэзского залива Лигурийского моря; ныне главный город провинции Генуя и области Лигурия, крупный порт Средиземного моря; в средние века могущественная морская держава (с XII в. — город-республика), соперница Пизы и Венеции; в XV–XVI вв. утратила прежнее положение и с XVI в. находилась в зависимости от Испании; в 1797 г. была завоевана Францией, а в 1805 г. аннексирована ею; решением Венского конгресса (1815) была включена в состав Сардинского королевства и вместе с ним вошла в единую Италию.

Ван Дейк отправился в Италию в конце 1621 г. и провел там шесть лет, главным образом в Генуе, выезжая оттуда в Рим, Венецию, Турин и Палермо; в Генуе он изучал и копировал произведения Тициана и Веронезе, писал по заказу портреты генуэзских аристократов… рассказывая в своих "Итальянских сценах" о пребывании Ван Дейка в Генуе, поэт-романист Мери рисует его живописцем и удачливым любовником… — Мери, Жозеф (1797–1866) — французский писатель и журналист либерального направления, уроженец селения Эгалады близ Марселя, друг Дюма; сотрудничал в различных марсельских и парижских периодических изданиях; автор многочисленных памфлетов, сатирических поэм, пьес и романов.

"Сцены итальянской жизни" ("Scenes de la vie italienne"; 1837) — путевые заметки Мери, посвященные его путешествию по Италии… оттуда на Сицилию, где попутно берет себе двух учеников, которые станут великими художниками… — Ван Дейк посетил Сицилию в 1624 г., написал в Палермо несколько портретов и выполнил заказы для местных церквей.

Визит Ван Дейка на Сицилию оказал огромное влияние на местных художников — в частности, на Пьетро Джованни Новелли, по прозвищу Монреалец (1603–1647), самого крупного из сицилийских живописцев XVII в.

… при том что других великих художников в Мессине и Палермо никогда не было… — Мессина (древн. Мессана) — город и порт на северо-восточном берегу Сицилии; главный город одноименной провинции.

Палермо — один из древнейших городов Сицилии, расположенный на ее северо-западном берегу; в XI–XIII вв. — столица Сицилийского королевства, а в 1799 и 1806–1815 гг. столица неаполитанского короля Фердинанда IV после его бегства из Неаполя; ныне — административный центр одноименной провинции.

… там он пишет тот великолепный портрет, за который англичане предлагают нашему Музею горы золота… — Ван Дейк написал тридцать семь портретов Карла I; здесь, вероятно, речь идет о картине "Карл I, король Англии, на охоте" (1635), хранящейся в Лувре (масло по холсту; 266 х 207 см).

… назначает ему большую пенсию и награждает его орденом Бани. — Это явный анахронизм: орден Бани, один из высших английских орденов, был официально учрежден много лет спустя после смерти Ван Дейка, в мае 1725 г., королем Георгом I (1660–1727; правил с 1714 г.); правда, сам институт рыцарства Бани и связанный с посвящением в рыцари ритуал омовения, давший ордену название (от англ, bath — "купель"), существовал к этому времени уже несколько веков.

… его застолья и экипажи вызывают зависть даже у наследного принца. — Наследником английского престола был в это время будущий король Карл II (см. примем. 14), но ему не исполнилось в ту пору еще и десяти лет, так что вряд ли он мог завидовать Ван Дейку по этим поводам.

… возмечтав изготовить философский камень, он оборудует подземелье, покупает тигли и становится алхимиком… — Философский камень — по представлениям средневековых алхимиков, вещество, обладающее чудесными свойствами превращать неблагородные металлы в золото и серебро, возвращать молодость и т. п.

… король женит его на дочери лорда Рутвена… — Отцом Мэри Рут-вен (7—1645), с 1639 г. супруги Ван Дейка, был Патрик Рутвен (ок. 1584–1652), внук третьего лорда Рутвена, младший сын Уильям Рутвена, первого графа Гоури (ок. 1541–1584), лидера шотландских ультра-протестантов, казненного в 1584 г.; алхимик и практикующий врач, восемнадцать лет своей жизни проведший в тюрьме (1602–1620), живший в нужде и умерший в нищете; он был женат на Элизабет Вудфорд (7—1624).

… потомка того самого Рутвена, который за сто лет до этого на глазах Марии Стюарт убил музыканта Риччо… — Рутвен, Патрик, третий лорд Рутвен (ок. 1520–1566) — придворный королевы Марии Стюарт; интриган, стоявший во главе убийц Риччо.

Мария Стюарт (1542–1587) — королева Шотландии с 1542 г., дочь короля Якова V (1512–1542; правил с 1513 г.) и его жены с 1538 г. Марии де Гиз (1515–1560); короткое время (1558–1560) была замужем за французским королем Франциском II (1544–1560; правил с 1559 г.); овдовев, вернулась в Шотландию, но в 1568 г. из-за восстания знати вынуждена была укрыться в Англии, где вскоре была заключена в тюрьму, осуждена за попытки завладеть с помощью Франции и Испании английской короной, а затем казнена.

Риччо, Давид (ок. 1533–1566) — личный секретарь и фаворит Марии Стюарт, прекрасный музыкант и превосходный певец; был убит 9 марта 1566 г. заговорщиками-протестантами в присутствии беременной королевы, которую они хотели устрашить этим злодеянием (на теле убитого было обнаружено 57 ножевых ранений).

… его хоронят в соборе святого Павла. — Здесь имеется в виду старый собор святого Павла, построенный в 1087–1314 гг. в центре лондонского Сити, на холме Ладгейт, и погибший во время великого лондонского пожара 2–5 сентября 1666 г. (вместе с самим зданием собора оказалась уничтожена и гробница Ван Дейка); нынешний собор святого Павла был построен на том же месте в 1675–1708 гг. архитектором Кристофером Реном (1632–1723).

… проезжая вместе с Декре через Антверпен… — Декре, Дени (1761–1820) — французский морской офицер, вице-адмирал (1804), герцог (1813); министр военно-морского флота в 1801–1814 гг.; способ-

ствовал развитию французского флота (при нем были построены новые верфи и спущено на воду 93 линейных корабля и 63 фрегата); в начале Второй реставрации был уволен со службы.

… приказал незамедлительно переправить сюда из Бреста пятьсот каторжников… — Брест — крупный город и порт в Западной Франции, на полуострове Бретань; главная французская военно-морская база на атлантическом побережье.

В 1750–1858 гг. в Бресте (наряду с Рошфором и Тулоном) функционировала каторга; после того как в 1851 г. были созданы каторги в колониях, все прежние каторжные тюрьмы потеряли свое значение и вскоре были закрыты.

50… к концу 1805 года три корвета — "Фаэтон", "Вольтижер" и "Фа воритка" — вместе с сорокачетырехпушечным фрегатом "Каролина" были спущены на воду. — Корвет — в эпоху парусного флота трехмачтовый военный корабль средних размеров, предназначенный главным образом для разведывательной и посыльной службы. Фрегат — в XVI — сер. XIX в. боевой корабль с тремя мачтами, оснащенными прямыми парусами; предназначался для крейсерской службы и помощи линейным кораблям в бою.

Французский фрегат "Каролина" (класса "Гортензия"), спущенный на воду в 1807 г. в Антверпене, через два года, в сентябре 1809 г., был захвачен англичанами возле острова Бурбон и вошел в состав британского флота.

… шестьсот двадцать семь судов, оснащенных как бриги, шлюпы и шмаки… — Шмак — двухмачтовое морское парусное судно голландского происхождения, использовавшееся в XVIII в. на побережье Северного и Балтийского морей.

… где одновременно строили десять линейных кораблей: "Антверпенец", "Лионская коммерция, "Карл Великий", "Дюгеклен", "Отважный", "Цезарь", "Блестящий", "Тезей", "Далматинец" и "Албанец". — Линейный корабль — крупный многопалубный трехмачтовый военный корабль, основная ударная сила парусного флота в XVI–XIX в.; его водоизмещение часто превышало 5 тыс. тонн, а артиллерия включала до 130 и более тяжелых орудий; предназначался для боя с такими же кораблями в линии баталии.

Все названные суда (их спустили на воду в 1807 г.) относились к классу линейных кораблей, которые были построены во Франции в 1782–1813 г. по типу 74-пушечного корабля "Смелый" (всего их было сооружено 107); часть из них была в 1814 гг. передана Голландии, часть — списана в 1819 г.

… Что же касается крепости, осаду которой мы предприняли по просьбе бельгийцев в 1832 году… — См. примеч. к с. 34.

… дабы увековечить память о битве при Йеммингене, герцог Альба велел поставить статую… — 21 июля 1568 г. герцог Альба, под командованием которого находилась 15-тысячная испанская армия, разгромил близ селения Йемминген (соврем. Йемгум в Германии) на левом берегу реки Эмс 12-тысячное войско младшего брата Вильгельма Молчаливого, Людвига фон Нассау (1538–1574), вторгшегося в Восточную Фрисландию.

Гент

… Если бы Стерн ехал из Кале в Париж по железной дороге, ему определенно не пришлось бы наткнуться на осла, историю которого он

422 нам поведал… — Стерн, Лоренс (1713–1768) — английский писатель, автор романа "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" ("А sentimental journey through France and Italy"; 1768) — откровенной пародии на традиционный литературный жанр путевых впечатлений. В главе "Мертвый осел" с юмором излагается горестная история осла, о мертвое тело которого споткнулся на дороге лакей рассказчика.

… если бы я отправился из Вилънёва в Мартиньи поездом, то, более чем вероятно, мне не довелось бы попасть на ту знаменитую ловлю форели в Бе… — Вильнёв — город на западе Швейцарии, в кантоне Во, у восточной оконечности Женевского озера, вблизи места впадения в него реки Роны.

Мартиньи — селение в Швейцарии, в кантоне Вале, в 33 км к юго-востоку от Вильнёва.

Бе — селение на западе Швейцарии, в кантоне Во, в 18 км к юго-востоку от Вильнёва; известно своими соляными копями.

Дюма с юмором рассказывает об удивительной ночной рыбной ловле с применением фонаря и серпа, свидетелем и участником которой он стал, в главе VI своей книги путевых впечатлений "В Швейцарии".

51… прощай тогда "Сентиментальное путешествие" и "Путевые впе чатления"… — "Путевые впечатления" — книга путевых заметок Дюма "В Швейцарии" ("Еп Suisse"; 1837), в которой он описывает свое путешествие в эту страну в июле — октябре 1832 г.

… потеря эта была бы куда прискорбней, чем утрата знаменитой Александрийской библиотеки. — В 642 г. арабский полководец Амр ибн аль-Ас (ок. 573—ок. 664) взял после многомесячной осады город Александрию и, согласно легенде, сжег прославленную Александрийскую библиотеку, мотивируя это тем, что она содержит книги, противоречащие Корану. Александрийская библиотека была наиболее известным книгохранилищем древности, основанным в III в. до н. э., в годы правления царя Птолемея II Филадельфа (ок. 309–246; правил с 285 г. до н. э.), при участии виднейших ученых и писателей. Хранившиеся в библиотеке рукописи собирались по всему миру; в ней насчитывалось, по разным оценкам, от 400 000 до 700 000 пергаментных свитков. Следует заметить, что еще до мусульманского нашествия 642 г. библиотека несколько раз подвергалась разрушению: в 48 г. до н. э. она сгорела во время захвата города Юлием Цезарем, а в 391 г. ее разгромила толпа христиан-фана-тиков, ведомых александрийским патриархом Теофилом (патриарх в 385–412 гг.).

… состав из Термонда… вдруг сорвался с рельсов… — Термонд (голл. Дендермонде) — город в Бельгии, в провинции Восточная Фландрия, к 25 км к востоку от Гента; расположен у места впадения реки Дандр в Шельду.

… поезд, который шел из Брюгге… целиком упал бы в Лис… — Лис (голл. Лейе) — река во Франции и Бельгии, левый приток Шельды, впадающий в нее возле Гента; длина ее 202 км.

… два часа из этих пяти мы провели в ожидании прихода поезда из Брюгге, неподвижно сидя в своих дилижансах… — В Бельгии, как и во Франции, в первые годы развития железнодорожного транспорта вагонов в современном понимании этого слова еще не было: на железнодорожную платформу в составе поезда, который паровоз тянул по рельсам, устанавливали кузов дилижанса прямо вместе с сидевшими в нем пассажирами (для этого использовали специальное подъемное устройство типа колодезного журавля); там, где рельсы заканчивались, дилижанс спускали с платформы, ставили на колеса, и он продолжал ехать на конной тяге.

52… позаботился о том, чтобы меня повели на Пятничный рынок… — Пятничный рынок ("Врейдагмаркт") — центральная площадь Гента; в средние века в городе было семь мест для проведения базаров, и самый крупный из них проводился по пятницам на этой площади.

… Графский замок, построенный в 861 году Бодуэном Железная Рука… — Бодуэн I Железная Рука (Балдуин; ок. 830–879) — первый граф Фландрский (с 863 г.).

Графский замок в Генте ("Гравенстен") был построен Бодуэном I для защиты его владений от набегов норманнов.

… к его воротам, над которыми в 1180 году Филипп, граф Фландрии и Вермандуа, построил башню… — Филипп I Эльзасский (ок. 1142–1191) — граф Фландрии с 1168 г. (регент с 1157 г.), сын Тьерри Эльзасского (1099–1168; граф с 1128 г.) и его второй супруги (с 1139 г.) Сибиллы Анжуйской (ок. 1112–1165); граф Вермандуа в 1167–1183 гг. вследствие брака (1159) с Елизаветой (1143–1183), графиней Вермандуа с 1167 г.; время его правления ознаменовало вершину могущества Фландрского графства.

Вермандуа — историческая область на северо-востоке Франции, с кон. IX в. наследственное графство, в 1185 г. вошедшее во владения французского короля; главный город — Сен-Кантен.

… служит помещением для должностного лица, приводящего в исполнение смертные приговоры. — Последним гентским палачом (с 1818 по 1866 гг., то есть в то самое время, когда Дюма посещал Гент) был Ян Виллем Ханнофф.

… замок… продали некоему г-ну Бризмаю, который просто-напросто превратил его в фабрику. — Гентский предприниматель Жан Дени Бризмай в 1779 г. купил графский замок и разместил в нем прядильную фабрику и цеха по обработке металла; в кон. XIX в., когда эти промышленные предприятия были выведены за пределы города, замок обратился в руины, и его реставрация началась лишь после того, как в 1885 г. он был выкуплен городскими властями.

… паровоз… именовался "Артевелде". — Артевелде, Якоб (ок. 1290–1345) — богатый гентский купец-суконщик, возглавивший в 1338 г. восстание гентских сукноделов, которые выступали против союза графа Фландрского Людовика I Неверского (ок. 1304–1346; графе 1322 г.) с Францией, ибо этот союз создавал препятствия их торговле с Англией; в 1339 г., после бегства графа во Францию, сосредоточил в своих руках власть над всей Фландрией и в 1340 г. вступил в Столетнюю войну (1337–1453) на стороне Англии, однако проводимая им политика вызвала мятеж ремесленников, во время которого он был убит.

… вызвало у меня желание посмотреть, что же осталось от его заурядного дома, так прекрасно описанного Фруассаром. — Фруассар, Жан (ок. 1337—ок. 1410) — французский хронист и поэт, именуемый в историографии средних веков "певцом рыцарства"; с 1381 г. каноник аббатства в городе Шиме; его заменитые четырехтомные "Хроники", охватывающие период с 1325 по 1400 гг., — бесценный источник сведений о жизни феодального общества.

53… балкон… украшали хорошо известный герб Якоба и герб его жены, вызывающий куда больше споров. — На гербовом щите рода Артевелде изображены три золотые шапочки на черном фоне.

Женой Якоба ван Артевелде была Катерина де Куртре из старинной дворянской семьи, связанной родственными связями с графами Фландрии.

… На чистейшем фламандском, на каком говорят от Остенде до Антверпена… — Остенде — портовый город в Бельгии, в провинции Западная Фландрия, на берегу Северного моря; расположен в 110 км к западу от Антверпена.

… улочка… еще существует, и ее называют Жабьей Дырой. — Эта улица в Генте по-голландски называется Падден-Хук (Padden-Hoek).

… геральдические лилии, сверкавшие на доспехах Людовика Святого, на щите Филиппа Августа, на мече Дюкеглена… — Лилии, стилизованные изображения цветка ириса, который в средние века символизировал Пресвятую Деву, были геральдическим знаком французских королей.

Людовик IX Святой (1214–1270) — король Франции с 1226 г., внук Филиппа II Августа; проводил политику централизации власти, что способствовало развитию торговли и ремесел; отличался благочестием, славился своей добродетелью и справедливостью; возглавлял седьмой (1248–1254) и восьмой (1270) крестовые походы; умер от чумы во время последнего похода, находясь в Тунисе; канонизирован в 1297 г.

Филипп II Август (1165–1223) — французский король с 1180 г.; сын Людовика VII (1120–1180; король с 1137 г.) и его жены с 1160 г. Алисы Шампанской (ок. 1140–1206); благодаря его успешной борьбе с английским королями территория Франции значительно увеличилась; был вдохновителем и предводителем третьего крестового похода (1189–1191).

Дюгеклен, Бертран (1320–1380) — знаменитый французский воин и полководец, коннетабль Франции; уроженец Бретани; участник Столетней войны с Англией; прославился в многочисленных сражениях и на рыцарских турнирах, в которых он участвовал с юных лет; внес большой вклад в средневековое военное искусство. О Дюгеклене еще при его жизни стали складывать песни и баллады, а впоследствии его имя окружило множество легенд, в которых он неизменно выступает как образец не только доблести, но и всех рыцарских добродетелей.

… висевшую на конце шеста подобно шляпе Гесслера… — Согласно швейцарскому народному преданию, Герман Гесслер, австрийский наместник кантона Ури, только что назначенный и желавший принудить к повиновению вверенное ему население, повесил на городской площади, на шесте, свою шляпу и отдал приказ, чтобы всякий проходящий кланялся ей; когда же молодой крестьянин Вильгельм Телль, славившийся как искусный стрелок из лука, не подчинился этому унизительному приказу, Гесслер заставил строптивца выстрелить в яблоко, положенное на голову его сына; Вильгельм Телль справился с задачей, но затем подстерег жестокого наместника и убил его.

54… чтобы там на этот счет ни говорили Академия и газета "Консти туционалист"… — Академия (имеется в виду Французская академия) — объединение виднейших деятелей национальной культуры, науки и политики Франции; основана кардиналом Ришелье в 1635 г.; входит в состав Института Франции.

"Конституционалист" ("Le Constitutionnel") — ежедневная газета, выходившая в Париже в 1815–1914 гг. и придерживавшаяся либерального и антиклерикального направления; в годы Июльской монархии стояла на левоцентристских позициях.

… двустишие исчезло без всяких объяснений, никто даже не выставил предлогом, как это было в случае с Лебрёном, что оно содержит длинноты. — Неясно, с кем и с чем связана эта аллюзия. Возможно, имеется в виду французский поэт Понс Дени Экушар Лебрён (1729–1807), плодовитый автор од, элегий и эпиграмм, член Французской академии (1803).

… Безумная Маргарита — именно так называют это почтенное метательное орудие… — Безумная Маргарита (голл. Дулле Грит) — гигантская бомбарда длиной более 5 м, калибром 640 мм и массой ствола около 16,4 т, метавшая ядра массой в 340 кг; была изготовлена в сер. 1430 г.; одно из самых крупных средневековых артиллерийский орудий.

55… она получила его в память о Маргарите, графине Фландрской,

прозванной Черной дамой. — Маргарита Константинопольская (ок. 1202–1280) — графиня Фландрии и Эно с 1244 г.; младшая дочь Бодуэна IX (1171—ок. 1205) и его жены Маргариты Шампанской (1174–1204); сестра и преемница Иоанны Константинопольской (ок. 1199–1244; графиня с 1205 г.); Черной дамой ее прозвали в графстве Эно, по отношению к жителям и местным властям которого она проявляла чрезвычайную жестокость.

… опровергала бы все восхваления по адресу матери Иоанна и Бодуэна Авенских. — В 1212 г. Маргарита Константинопольская вышла замуж за Бушара Авенского (1182–1244), своего наставника, но затем, по настоянию графини Иоанны, их брак был признан незаконным, на том основании, что супруг являлся духовным лицом, и в 1221 г. расторгнут, а потому рожденные в нем сыновья — Иоанн Авенский (1218–1257) и Бодуэн Авенский (1219–1289) — считались незаконнорожденными; они долгие годы спорили за свои наследственные права со своими сводными братьями, рожденными Маргаритой Константинопольской от ее второго мужа (с 1223 г.) Вильгельма Дампьера (1196–1231).

… сражаясь со своим добрым герцогом Филиппом, они использовали ее в 1452 году во время осады Ауденарде. — Речь идет о длительном вооруженном противостоянии гентцев политике централизации, которую проводил герцог Филипп III Добрый (см. примеч. к с. 19); эта борьба, одним из эпизодов которой стала осада Ауденарде в

1452 г., закончилось сокрушительным поражением гентцев 23 июля

1453 г. в битве при Гравине (в 15 км к югу от Гента).

В 1578 г. Безумную Маргариту, брошенную гентцами у стен Ауденарде, доставили оттуда по воде в Гент и установили на площади Пятничного рынка.

… весит она… больше, чем большая пушка в Санкт-Петербурге, которая… незаслуженно считается самым большим артиллерийским орудием в Европе… — Скорее всего, имеется в виду Царь-пушка — памятник древнерусской артиллерии и литейного искусства, бомбарда, предназначавшаяся для стрельбы каменными ядрами массой около 800 кг; масса ее ствола около 40 т, длина — 5,34 м, калибр — 890 мм, внешний диаметр ствола — 1,2 м; отлита из бронзы в 1586 г. мастером Андреем Моховым (ок. 1545–1629); была установлена в Москве, в Китай-городе, для обороны переправы через Москву-реку (ее декоративный лафет был отлит намного позднее, в 1835 г.).

… отправились к кафедральному собору святого Бавона… — Церковь святого Бавона в Генте, до 1540 г. посвященная святому Иоанну, восходит к X в.; в XIII–XVI вв. она была перестроена и с 1559 г. является кафедральным собором Гента.

Бавон Гентский (мирское имя — Алловин Хаспенгау; ок. 622–657) — христианский святой, вельможа, который вел распутный образ жизни, а затем, после смерти жены, удалился в монастырь; сын Пипина Ланденского (ок. 580–640) и Иды Аквитанской (ок. 592–652), святой покровитель Гента.

… подобно святому Губерту, достиг небес охотясь. — Святой Губерт (ок. 656–727) — епископ Льежский в 705–727 гг., носивший прозвище "апостол Арденнский"; с его именем связана легенда о явлении ему в лесу оленя с сияющим крестом между рогами; считается покровителем охотников; день его памяти — 3 ноября.

… принадлежавший к одному из самых древних родов в области Эсбе. — Эсбе (голл. Хаспенгау) — историческая и природная область на востоке Бельгии; на ее территории располагаются города Тонгерен, Ланден, Синт-Трейден и др.

… Услышав однажды проповедь святого Аманда… — Святой Аманд (ок. 584–675) — проповедник христианского учения во Фландрии (начиная с 628 г.), основатель первого монастыря близ Гента.

… в лесу Малмедин неподалеку от Гента… — Малмедин (Malmedine) — этот топоним идентифицировать не удалось; согласно преданию, скит святого Бавона находился на том месте, где теперь стоит посвященный ему собор.

… аббатство святого Бавона, развалины которого еще можно увидеть ныне внутри старинной крепости. — Крепость, которая была построена на месте аббатства святого Бавона по приказу Карла V, желавшего держать в повиновении мятежный Гент, была разрушена после революции 1830 г.; именно в то время и открылись руины древнего монастыря.

… это церковь святого Иоанна, освященная в 941 году Трансмаром… — Трансмар (7—950) — епископ Турне и Нуайона с 937 г.

… вторая от входа часовня… посвящена святой Колетте… умершей двадцати трех лет от роду… — Эта часовня в соборе святого Бавона посвящена святой Колетте (1381–1447) — основательнице ордена нищенствующих клариссинок, или колеттанок, умершей в Генте в возрасте 66 лет и канонизированной в 1807 г.

… эпитафия ей может соперничать по свежести чувств с двустишиями Малерба… — Малерб, Франсуа де (1555–1628) — французский поэт; оказал большое влияние на развитие поэтического языка; теоретик классицизма (установил строгие правила стихосложения)… одна из самых изумительных картин Франса Порбуса, изображающая Иисуса Христа среди книжников. — Франс Порбус Старший (1545–1581) — фламандский живописец, работавший главным образом в Антверпене; писал картины на религиозные сюжеты и портреты; известными художниками были также его отец Питер Порбус (1523–1584) и сын Франс Порбус Младший (1569–1662). Картина "Христос среди книжников", украшающая собор святого Бавона в Генте, была создана им в 1571 г.

… это знаменитая картина братьев Ван Эйк… она изображает Агнца Божьего, которому поклоняются все святые… — Имеется в виду грандиозный алтарный полиптих "Агнец Божий" (состоит из 24 панелей, общий размер в открытом положении — 375 х 520 см), написанный братьями Ван Эйк (см. примеч. к с. 19) в 1426–1432 гг. и украшающий один из алтарей собора святого Бавона; драматическая история этого произведения, о которой рассказывает здесь Дюма, имела не менее драматическое продолжение и в XX в.

… епископское одеяние, которое унаследует от него святой Петр… — Святой Петр — один из первых учеников Иисуса и один из его апостолов; считается первым епископом Рима и главой христианской церкви.

… слева — Иоанн Креститель. — Иоанн Креститель (или Предтеча) — один из самых чтимых святых христианской церкви; пустынник, проповедовавший пришествие Мессии и ставший инициатором обряда крещения, которое он совершил и над Иисусом; был казнен по приказу царя Ирода Антипы.

… на фоне лазурного неба… высятся башни Маастрихта, какими они были видны из окна комнаты, где родились братья. — Маастрихт — город на юго-востоке Нидерландов, административный центр провинции Лимбург.

Братья Ван Эйк родились в городке Маасейк (в Бельгии, в провинции Лимбург), в 25 км севернее Маастрихта, ниже его по течению Мааса.

… Эта картина… была заказана братьям Ван Эйком Йосом Бейтом и его супругой… — Йос Вейт — церковный староста гентской церкви святого Иоанна (ставшей впоследствии собором святого Бавона).

… Первая, "Рай земной", находится в церкви святого Мартина в Ипре. — Ипр — город на северо-западе Бельгии, в провинции Западная Фландрия, недалеко от границы с Францией; известен с VI11 в.; в XII–XIV вв. один из центров цехового сукноделия во Фландрии; его кафедральный собор, посвященный святому Мартину, был построен в XIII–XV вв.

Сведений об упомянутой картине найти не удалось. В 1439–1441 гг. Ян Ван Эйк написал для церкви святого Мартина триптих с изображением Богоматери и младенца Иисуса, ставший его последней работой.

… Двумя из таких благочестивых паломников были Альбрехт Дюрер и Жан Мобёжский… — Дюрер, Альбрехт (1471–1528) — немецкий художник, гравер, рисовальщик, скульптор и архитектор эпохи Возрождения; автор трудов по теории живописи.

Жан Мобёжский — Ян Госсарт, по прозвищу Мабюзе (1478–1536), фламандский художник, уроженец города Мобёж (голл. Мабюзе) на северо-востоке Франции.

58… Филипп II возымел желание забрать ее даром, но, так как ему еще предстояло удушить собственного сына, он побоялся ссориться с инквизицией, которая ведь могла бы тогда отказать ему в этой небольшой услуге. — Имеется в виду дон Карлос (1545–1568) — сын Филиппа II и его жены с 1543 г. Марии Португальской (1527–1545), наследник престола; постоянно находился во враждебных отношениях с отцом и в январе 1568 г. попытался сбежать в Нидерланды, но был схвачен, обвинен в измене и помещен в тюрьму инквизиции, где и умер 24 июля того же года (подозревали, что он был отравлен по приказу отца).

… Михилю Кокси из Мехелена, королевскому живописцу, прозванному фламандским Рафаэлем, было поручено выполнить эту работу. — Михиль Кокси (1499–1592) — фламандский живописец, уроженец Мехелена; с 1541 г. придворный художник Марии Австрийской (1505–1558), наместницы Нидерландов в 1530–1555 гг.; в молодости работал в Риме, и в его художественной манере ощущается сильное влияние Рафаэля, что и принесло ему упомянутое Дюма прозвание.

… Эта копия… перешла в руки одного из наших французских маршалов… — Имеется в виду маршал Сульт (см. примем, к с. 36), сумевший во время войны в Испании (1807–1814) собрать путем реквизиций прекрасную коллекцию работ испанских мастеров.

… Позднее… эта копия перешла в собственность г-на Ван Дансарт-Энгельса из Брюсселя. — Дансерт-Энгельс — богатый брюссельский фабрикант, собравший значительную коллекцию живописи.

… она была продана г-ну Изелю, который перепродал ее богатому англичанину по имени Солли. — Изель (Iselle) — сведений об этом персонаже найти не удалось.

Солли, Эдвард (1776–1844) — известный английский коллекционер живописи.

59… святую Цецилию у положившую руки на клавиатуру органа… — Святая Цецилия (?—230) — христианская мученица, считающаяся покровительницей духовной музыки. Здесь имеется в виду вторая справа панель верхнего ряда полиптиха "Агнец Божий".

… продал… г-ну Ван Ньивенхейсу из Брюсселя… — Ван Ньивенхейс, Ламберт Ян (1777–1862) — крупный торговец произведениями живописи, главная контора которого находилась в Брюсселе.

… перепродал их прусскому королю… — Имеется в виду прусский король Фридрих Вильгельм III (1770–1840; правил с 1797 г.). Створки полиптиха "Агнец Божий" были куплены им в 1821 г. (их вернули Генту в соответствии с одним из условий Версальского мирного договора 1918 г.).

… Шесть остальных створок… приобрел принц Вильгельм Нассау. — Речь идет о будущем короле Вильгельме II (см. примем, к с. 19).

… картина… является всего-навсего одним из шедевров Рубенса: на ней изображен святой Бавон, вступающий в монастырь святого Аманда. — Картина "Вступление святого Бавона в монастырь" (масло по дереву; 62 х 37 см), украшающая один из алтарей собора святого Бавона, была написана Рубенсом в 1623 г.

…на клиросе находится один из шедевров скульптора Дюкенуа: гробница епископа Триеста… — Триест, Антон (1576–1657) — епископ Гентский с 1622 г. (перед этим он был епископом Брюгге); славился благочестием и милосердием, покровительствовал искусствам, способствовал экономическому процветанию Гента.

60… религиозная организация, основанная в середине VII века святой Беггой, сестрой Пипина Ланденского и матерью Пипина Геристаль-ского. — Святая Бегга (ок. 615–699) — дочь (так!) Пипина Ланденского и Иды Аквитанской, сестра святого Бавона; после смерти своего мужа Анзегизеля (ок. 602—ок. 679) занялась делами милосердия, построила несколько церквей и основала монастырь возле города Анденн (в Бельгии, провинция Намюр).

Пипин I Ланденский (ок. 580–640) — франкский майордом (министр двора во Франкском королевстве, состредоточивший в своих руках всю военную и административную власть) с 623 г.

Пипин II Геристальский (ок. 653–714) — франкский майордом с 679 г., сын святой Бегги; внук Пипина I Ланденского, прадед императора Карла Великого.

… собрала несколько бегинок под начало своей сестры Гертруды… — Святая Гертруда (ок. 626–659) — младшая сестра святой Бегги, настоятельница монастыря в Нивеле, основанного их матерью Идой Аквитанской.

… Император Иосиф II… закрывший большинство монастырей, сохранил и даже защищал обители бегинок. — В 1781 г. император Иосиф II издал указ о веротерпимости, в соответствии с которым упразднялись все монастыри и духовные ордена, не способствовавшие делу народного просвещения или призрения бедных.

… они были основаны графиней Иоанной Константинопольской, дочерью императора Бодуэна, той самой, что приказала повесить авантюриста, назвавшегося ее отцом. — Иоанна Константинопольская (ок. 1199–1244) — графиня Фландрии и Эно с 1205 г., старшая дочь Бодуэна IX и его жены Маргариты Шампанской; старшая сестра Маргариты Константинопольской.

Бодуэн (Балдуин; 1171—ок. 1205) — граф Фландрии с 1194 г. под именем Бодуэна IX и граф Эно с 1195 г. под именем Бодуэна VI, с 1204 г. император Константинополя под именем Бодуэна I; сын Бодуэна V (ок. 1150–1195; граф Эно с 1171 г.) и его жены с 1169 г. Маргариты Эльзасской (1145–1194; графиня Фландрии с 1191 г.); один из руководителей четвертого крестового похода, ставший после захвата крестоносцами Константинополя (13 апреля 1204 г.) первым императором Латинской империи; 14 апреля 1205 г. потерпел поражение от болгарского царя Калояна (ок. 1170–1207; правил с 1197 г.) в битве при Адрианополе, был пленен и умер в заточении (возможно, был казнен).

Весной 1225 г. во Фландрии поднялся мятеж, в центре которого стоял некий Бертран Кордель, бродячий акробат: он выдавал себя за императора Бодуэна, вернувшегося домой после двадцатилетнего отсутствия; с помощью мятежных баронов, которые пользовались им в своих личных целях, самозванец сумел на короткое время узурпировать власть (апрель — май 1225 г.), но затем, уличенный в полной неосведомленности в обстоятельствах жизни Бодуэна, бежал в Бургундию, был там пойман, привезен во Фландрию и в сентябре того же года удавлен в Лилле.

61… общее для всех требование — носить фай, старинную фламандскую накидку… — Фай — черная шелковая или шерстяная накидка.

… наподобие головного убора наших "серых сестер". — "Серые сестры" ("сестры Милосердия", "сестры святого Венсана де Поля") — женская католическая монашеская конгрегация, которая была основана в 1633 г. французским священником Венсаном де Полем (1581–1660), впоследствии канонизированным (1737), и имела своей главной целью уход за больными, опеку сирот и стариков.

63… со стороны улицы Высоких ворот. — Улица Высоких ворот (голл.

Хогпорт), одна из центральных в Генте, проходит с северной стороны ратуши.

… череду колонн, поставленных в несколько ярусов на манер Виньолы… — Виньола (настоящее имя — Якопо да Бароцци; 1507–1573) — итальянский архитектор и теоретик искусства.

… это творение Юстуса Поллета, соединяющее в себе самую изощренную готику с ренессансом начала его расцвета. — Юстус Поллет (Just Pollet) — неясно, кто здесь подразумевается. Архитекторами готической части гентской ратуши были Ромбаут Келдерманс Младший и Доминикус Вагемакере (см. примеч. к с. 39).

64… на углу улицы святого Иоанна… возвышается набатная башня… — Здесь имеется в виду одна из главных достопримечательностей Гента — дозорная башня (ее нынешняя высота — 91 м), возведенная в 1313–1380 гг. по планам архитектора Яна Ван Халста; ее металлический шпиль, заменивший прежнюю деревянную конструкцию, был установлен в 1851 г.

… похищенный у них гентцами после битвы при Беверхолте, где Людовик Мальский потерпел поражение от Филиппа Артевелде… — Людовик II Мальский (1330–1384) — граф Фландрии, Невера и Ре-теля с 1346 г., герцог Брабанта с 1356 г., граф Артуа и Бургундии с 1382 г.; сын графа Фландрского Людовика I Неверского (ок. 1304–1346; граф с 1322 г.) и его жены с 1320 г. Маргариты Французской (1310–1382); пытался сохранять нейтралитет в Столетней войне и боролся с фламандскими коммунами во главе с Гентом, оспаривавшими его политическое верховенство и в конце концов в 1381 г. поднявшими против него восстание.

Филипп Артевелде (ок. 1340–1382) — фламандский патриот, сын Якоба Артевелде, возглавивший в 1381 г. восстание против графа Людовика II; погиб в сражении при Розебеке 27 ноября 1382 г.

За полгода до этого, 3 мая 1382 г., в сражении при Беверхолте (голл. Беверхаутсвелд), к востоку от Брюгге, Филипп Артевелде нанес поражение войскам графа Людовика Мальского, затем занял Брюгге и вывез оттуда богатую добычу.

… гентцы добились от Филиппа Эльзасского признания прав коммуны… — Филипп Эльзасский — см. примеч. к с. 52.

… по случаю появления на свет Карла V… между вершинами набатной башни и башни святого Николая протянули веревочный мост… — Карл V родился в Генте 24 февраля 1500 г.

Здесь имеется в виду башня церкви святого Николая (Синт-Никлас-керк), построенной в 1220–1250 гг. в торговой части Гента; она долгое время служила дозорной, пока не была построена набатная башня города, расположенная к востоку от нее.

… направился к Рыбному рынку… — Старый Рыбный рынок в Генте был построен в 1689 г. по планам архитектора Артуса Квеллина (1625–1700).

65…фасад, который украшают дельфин работы Ван Паукке, две скульптуры работы Паоли из Антверпена, символизирующие Шельду и Лис, а также Нептун работы Гери Хелдеремберга… — Имена ваятелей, создавших скульптурные украшения на фасаде Рыбного рынка в Генте, Дюма дает в таком написании, в каком они приводятся в нескольких французских путеводителях нач. XIX в. (Van Poucke, Paoli d’Anvers и Gery Helderemberg).

Современные исследователи называют автором фигуры Нептуна фламандского скульптора Яна Баптиста Хелдерберге (ок. 1651–1734).

… товары, которые посылает Артуа… — Артуа — историческая область на северо-востоке Франции, граничащая с Фландрией и ныне входящая в департамент Па-де-Кале; главный город — Аррас; в составе Франции окончательно с 1659 г.

… От Рыбного рынка на улицу Брюгге переходят по мосту, называемому еще и в наши дни мостом Отсечения головы… — Голландское название этого моста — Онтхофд-брюгге.

66… возвращался по Зеленной набережной, чтобы увидеть дом лодочников… — Зеленная набережная (голл. Граслей), располагающаяся в самом центре Гента, получила такое название потому, что на ней торговали зеленью и овощами; на ней стоит ряд старинных домов изумительной красоты.

Дюма упоминает здесь дом № 14 по Граслей, с 1530 г. принадлежавший гильдии вольных лодочников.

… ррчь идет… о желтой птичке, родиной которой ошибочно считают Канарские острова… — Канарские острова — архипелаг в Атлантическом океане, недалеко от северо-западного побережья Африки, состоящий из семи крупных и нескольких мелких островов вулканического происхождения; владение Испании.

Испанские и португальские моряки стали привозить оттуда певчих птиц (лат. serinus canaria), которых островитяне издавна содержали в клетках, начиная с XV в.

67… задумал, как тот римский сапожник, научить… одного из своих учеников произносить какой-нибудь афоризм… — Древнеримский писатель Плиний Старший (23–79) рассказывает в своей "Естественной истории" (X, 60) о говорящем вороне, жившем в Риме во времена императора Тиберия: еще будучи птенцом, он выпал из гнезда, находившегося под крышей храма Диоскуров, и был подобран сапожником, который выходил его и научил говорить; в течение многих лет ворон ежедневно прилетал на форум, садился на ростры и ко всеобщему восторгу приветствовал сначала Тиберия, Германика и Друза, а затем всех собравшихся; когда же ворона, ставшего любимцем римлян, убил другой сапожник — то ли из зависти к своему соседу и собрату по ремеслу, то ли потому, что ворон своим пометом пачкал изготовленную им обувь, — убийцу растерзали, а убитой птице устроили торжественные похороны.

… ко дню бракосочетания короля Леопольда… — Бракосочетание короля Леопольда I и принцессы Луизы Марии Орлеанской состоялось 9 августа 1832 г.

… перелистав Ларошфуко и "Дон Кихота"… — Ларошфуко, Франсуа VI, князь де Марсильяк, герцог де (1613–1680) — французский писатель-моралист, знаменитый своими "Мемуарами" (1662) и собранием афоризмов "Максимы" (1665); участник Фронды. "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский" ("Е1 ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha"; 1605–1615) — бессмертный роман испанского писателя Мигеля Сервантеса де Сааведра (1547–1616), возникший из скромного замысла высмеять модные в то время новорыцарские романы.

… продал ее одному англичанину, заработав на этом десять гиней… — Гинея — английская золотая монета крупного достоинства, стоимостью в 21 шиллинг, находившаяся в обращении до 1817 г.; начала чеканиться в 1663 г. из золота, привезенного из Гвинеи, отсюда и ее название; как ценовая единица сохранилась до второй пол. XX в.

Брюгге

68… метр Адриен Борланд, профессор красноречия из Лёвена, умерший там в 1542 году… — Барланд, Адриен ван (Адрианус Барландус; 1488–1542) — нидерландский гуманист, филолог, историк и литератор, университетский профессор по кафедре риторики, ученый-латинист, плодовитый писатель; автор многих сочинений по истории провинций Нидерландов.

… во времена Гвиччардини… там было шестьдесят восемь цехов… — Гвиччардини, Франческо (1483–1540) — выдающийся итальянский историк, политический деятель и военачальник; управлял различными областями Папского государства, принимал участие в войнах пап с императором Карлом V, содействовал установлению власти Алессандро Медичи во Флоренции в 1531 г.; в 1537–1540 гг. написал "Историю Италии" ("Storia d’ltalie"), охватывающую период с 1492 по 1534 гг. и изданную впервые в 1561–1564 гг.

… за освобождение плененного Иоанна Бургундского потребовали выкуп в 200 000 дукатов… — Иоанн I Бесстрашный (1371–1419) — герцог Бургундский с 1404 г., сын Филиппа II Смелого (1342–1404; герцог с 1363 г.) и его жены с 1369 г. Маргариты III Фландрской (1350–1405); еще при жизни отца участвовал в крестовом походе против турок, командуя французскими отрядами, и, после того как 25 сентября 1396 г. христианское войско потерпело поражение в битве под Никополем (город в Болгарии), попал в плен, где ему пришлось провести около двух лет, пока отец не выплатил за него огромный выкуп.

… простой купец из Брюгге, по имени Дино Рапонди, смог выступить поручителем в этом деле. — Дино Рапонди (1350–1416) — один из самых знаменитых банкиров и купцов XIV в., уроженец Лукки; поставлял драгоценные ткани, меха и слоновую кость королевским дворам; имел торговые представительства в Париже, Брюгге, Антверпене, Авиньоне, Венеции и Монпелье; поддерживал деловые и дружеские отношения с герцогом Филиппом II, которому он не раз предоставлял денежные суммы, а затем и с Иоанном I; умер в Брюгге и был похоронен в соборе святого Донация.

… Карл V, нуждавшийся в двух миллионах флоринов, занял их у купца по имени Дине… — Дине (Deans) — сведений о таком персонаже найти не удалось.

Изестный исторический анекдот об уничтоженной долговой расписке императора Карла V связан с именем аугсбургского купца и банкира Антона Фуггера (1493–1560), самого богатого человека в Европе, личное состояние которого в 1546 г. приближалось к 5 миллионам гульденов; в 1541 г., принимая у себя дома Карла V, банкир сжег на глазах у императора его долговое обязательство на сумму в 80 000 флоринов, которые он ссудил ему за шесть лет до этого.

69… Господин де Ротшильд еще не в силах сделать такое… — Ротшиль ды — династия финансовых магнатов, ведущая начало от банкира Майера Ротшильда (1743–1812) из Франкфурта-на-Майне, потомки которого обосновались в Лондоне, Париже и Вене. Здесь, вероятно, имеется в виду Якоб Ротшильд (1792–1868) — основатель парижской ветви этой семьи, банкир, самый богатый человек во Франции, капитал которого к 1847 г. оценивался в 40 миллионов франков и который финансировал правительство Июльской монархии и управлял личным состоянием короля Луи Филиппа.

… Брюгге превратил в столицу Фландрии Бодуэн Железная Рука… — Бодуэн Железная Рука — см. примеч. к с. 52.

… Став мужем Юдит, дочери Карла Лысого, он получил от короля франков это графство… — Карл II Лысый (823–877) — сын Людовика I Благочестивого (778–840; император с 813 г.) и его второй жены (с 819 г.) Юдит Баварской (805–843); с 840 г. король Западно-Франкского королевства; с 875 г. император Запада.

Юдит Французская (ок. 843–870) — дочь Карла II Лысого и его жены с 846 г. Эрментруды Орлеанской (825–869); в третьем браке (с 863 г.) супруга Бодуэна Железная Рука; до это была замужем дважды: в 856 г. она стала женой англосаксонского короля Этельвульфа (795–858; правил с 839 г.), а затем женой его сына Этельбальда (829–860; король с 858 г.).

В январе 862 г. Бодуэн, в то время простой воин, о происхождении которого мало что известно, похитил принцессу Юдит с ее согласия, после чего любовникам пришлось скрываться от разгневанного Карла Лысого, и только спустя два года, 13 декабря 863 г., состоялось их официальное бракосочетание. Лишь под давлением папы римского признав Бодуэна своим зятем, Карл Лысый отдал ему в управление земли к югу от Шельды, поставив главной задачей защиту их от набегов норманнов и, возможно, надеясь, что в стычках с захватчиками тот погибнет. Эти земли и стали основой будущего графства Фландрского.

… Бодуэн Лысый обнес Брюгге крепостными стенами… — Бодуэн 11 Лысый (ок. 863–918) — граф Фландрский с 879 г.; сын Бодуэна I и Юдит Французской; начало его правления ознаменовалась неслыханными набегами норманнов, и ему пришлось построить значительное число крепостей для защиты своих владений: в Брюгге, Ипре, Берге и в других местах.

… Бодуэн Молодой учредил там ярмарки… — Бодуэн III Молодой (ок. 940–962) — граф Фландрский с 958 г.; сын Арнуля I (ок. 888–965; граф с 918 по 958 гг.) и его жены с 934 г. Адели Вермандуа (ок. 915–960); за время своего недолгого правления успел учредить ярмарки в Брюгге, Торхауте, Куртре и Касселе.

… Бодуэн Красивая Борода завершил строительство крепостных стен… — Бодуэн IV Бородатый (ок. 980—1035) — граф Фландрский с 987 г.; сын Арнуля II (ок. 961–987; граф с 965 г.) и его жены с 968 г. Розалии Тосканской (ок. 955—1003).

… Затем пришел Бодуэн-с-Топором… — Бодуэн VII, по прозвищу Бодуэн-с-Топором (ок. 1093–1119) — граф Фландрии с 1111 г., сын Роберта II (ок. 1065–1111; граф с 1093 г.) и его жены с 1092 г. Клементины Бургундской (ок. 1078—ок. 1129); последний потомок Бодуэна Железная Рука по мужской линии; умер от ран, полученных им в сражении, и не оставил потомства.

… в 1112году отправились на ярмарку, открывавшуюся в Торхауте… — Торхаут — город в Бельгии, в Западной Фландрии, в 18 км к юго-западу от Брюгге; известен с VII в.

… один из благороднейших и богатейших вельмож Васланда… — Васланд — историческая и природная область на севере Бельгии, на границе с Нидерландами; ныне ее территория вошла в провинции Восточная Фландрия и Антверпен; главный город — Синт-Никлас-Вас.

70… бегом кинулись в Вейнендале… — Вейнендале — селение в Бель гии, в 3 км к северу от Торхаута.

73… Бодуэн умер, завещав графство Фландрское Карлу Датскому… —

Карл I Добрый (ок. 1083–1027) — граф Фландрский с 1119 г.; племянник Роберта II Фландрского; после трагической гибели отца воспитывался при дворе графов Фландрских; в 1096 г. отправился в крестовый поход вместе с Робертом II, а после его смерти (1111) стал ближайшим советником нового графа, своего двоюродного брата Бодуэна VII, который, умирая после ранений и будучи бездетным, завещал ему свое графство; отстоял в вооруженной борьбе, длившейся около года, свои права на престол, на который было еще несколько претендентов, и правил после этого справедиво и милосердно, заслужив прозвище "Добрый"; был злодейски убит в церкви (как и его отец!) своими политическими врагами; в 1883 г. был причислен к лику блаженных.

74… Карл Датский… был сын святого Кнута и Адели Фрисландской. — Кнут IV Святой (ок. 1043–1086) — король Дании с 1080 г., один из сыновей короля Свена I Эстридсена (1020–1074; правил с 1047 г.); притязал на английский трон; был убит во время народного восстания, и начавшиеся после его смерти неурожаи, которые повторялись в течение нескольких лет подряд, были восприняты населением как проявление гнева Божьего (король был убит в церкви), а слухи о чудесах, совершающихся на его могиле, породили представление о его святости; в итоге он был канонизирован в 1101 г. и считается святым покровителем Дании.

Адель Фландрская (ок. 1065–1115) — дочь графа Роберта I Фландрского (ок. 1031–1093; правил с 1071 г.) и его жены с 1063 г. Гертруды Саксонской (ок. 1028–1113); сестра Роберта II, тетка Бодуэна VII; с 1080 г. жена Кнута IV, родившая от него трех детей; овдовев, в 1092 г. вышла замуж за Рожера Борса (ок. 1058–1111), герцога Калабрии и Апулии.

… ему предложили трон Иерусалима, когда Бодуэн IIпопал в плен… — Бодуэн II Буркский (Балдуин; ок. 1058–1131) — король Иерусалима с 1118 г.; в 1022–1024 гг. находился в плену у сельджуков, и королевством в это время управляли регенты.

… его хотели избрать императором, когда умер Генрих V. — Генрих V (1081–1125) — германский король с 1099 г., император Священной Римской империи с 1106 г., последний представитель Салической династии; второй сын Генриха IV (1050–1106; император в 1084–1105 гг.) и его жены с 1066 г. Берты Савойской (1051–1087); в 1104 г. перешел в стан врагов своего отца, в декабре 1105 г. с помощью хитрости арестовал его, держал в тюремном заключении, вынудил отречься от престола, а 6 января 1106 г. в Майнце получил от него императорские регалии; умер 25 мая 1125 г., не оставив потомства.

… Бертульф ван Стратен, незаконно занявший должность главного судьи в Брюгге… — Бертульф (7—1127) — глава могущественного клана в Брюгге, один из сыновей Эрембальда ван Вёрне (? — ок. 1089), оруженосца, убившего в 1067 г. своего хозяина Бальтранда, а после этого женившегося на его вдове и завладевшего его богатствами; с 1089 г. занимал высокую церковную должность старосты кафедрального собора святого Донация, с которой был связан ряд важнейших государственных должностей, в том числе посты канцлера и главы финансового ведомства; вдохновитель убийства Карла Доброго. Ван дер Стратен — другой сильный клан в Брюгге, противники Бертульфа; иногда эти два клана ошибочно отождествляют.

… и его племянник Бурхард, градоначальник Брюгге. — Бурхард (или Бордсиард), предводитель убийц Карла Доброго, был сын Ламберта, брата Бертульфа.

75… было решено, что на следующий день они убьют графа Карла, когда он будет молиться в церкви святого Донация. — Церковь святого Донация — кафедральный собор Брюгге, находившийся напротив ратуши; был построен в IX в.; разрушен в 1799 г., во время французской оккупации.

Донаций (7—389) — святой католической церкви, епископ Реймсский в 361–389 гг., мощи которого в 863 г. были перевезены в Брюгге.

76… Людовик Толстый поклялся отомстить за это убийство… — Людовик VI Толстый (1081–1137) — король Франции с 1108 г., один из самых деятельных монархов в ее ранней истории; сын Филиппа I (ок. 1052–1108; король с 1060 г.) и его жены с 1071 г. Берты Голландской (ок. 1058–1094); двоюродный брат графа Карла Доброго (их матери были сводными сестрами); воспользовавшись обстоятельствами, сложившимися во Фландрии после убийства Карла Доброго, он посадил в 1227 г. на ее престол своего ставленника Вильгельма Нормандского (1101–1128).

… Годелива, дочь Хемфрида и Огеры, в шестнадцать лет была выдана замуж за Бертульфа, владетеля Гистеля… — Годелива (Годелина; ок. 1049–1070) — святая католической церкви; дочь Хемфрида, сеньора селения Вьерр-Эффруа (на севере Франции, близ города Булонь); против ее воли была выдана замуж за Бертульфа, графа Гистеля (Гистель — город в Бельгии, в провинции Западная Фландрия); несчастная в браке, постоянно терпевшая издевательства со стороны свекрови и ставшая в конце концов ненавистной мужу, она была умервщлена по его приказу; стала почитаться святой после того, как, согласно поверью, благодаря ее вмешательству чудесным образом исцелилась от слепоты дочь графа, рожденная в его втором браке; была канонизирована в 1084 г.

79… он принял постриг в аббатстве в Берге… — Берг — селение на севере Франции, в департаменте Нор, в 9 км к югу от Дюнкерка, вблизи бельгийской границы; там с нач. XI в. существовало аббатство, в котором хранились мощи святого Виннока (ок. 640—ок. 717), основавшего в этих краях монастырь еще в 695 г.; это аббатство было разрушено в 1789 г.

… Тьерри Эльзасский привез со Святой земли и передал в часовню святого Василия на площади Бург толику крови Господней, которую он получил от патриарха Иерусалимского в награду за свое мужество. — Тьерри Эльзасский (Дитрих; 1099–1168) — граф Фландрии с 1128 г.; сын герцога Тьерри II Лотарингского (ок. 1050–1115; герцог с 1070 г.) и его супруги с 1095 г. Гертруды Фландрской (ок. 1080–1117); внук графа Роберта I Фландрского; отстоял свои права на престол Фландрии в борьбе с другими претендентами на него; начиная с 1139 г. четырежды отправлялся воевать на Святой земле; священную реликвию, драгоценную ампулу с кровью Христа, переданную им 7 апреля 1150 г. в часовню святого Василия, он получил из рук своего шурина, Бодуэна III Анжуйского (1131–1162), короля Иерусалимского с 1143 г., которому ее передал в торжественной обстановке патриарх Иерусалимский (им был в то время, с 1106 по 1156 гг., Иоанн VIII).

Часовня святого Василия (или Святой Крови) на площади Бург (Бюрг), историческом центре Брюгге, была построена в 1139–1149 гг.

80… она схожа с ролью крови святого Януария в жизни Неаполя. — Святой Януарий — католический святой, епископ города Беневенто, почитаемый как главный покровитель Неаполя; претерпел мученическую смерть в 305 г.

В кафедральном соборе Неаполя хранятся мощи святого Януария и капсула с его кровью, с которой на протяжении многих веков ежегодно 19 сентября (в день принятия им мученичества) и в ряде других случаев обычно повторяется одно и то же явление (т. н. "чудо святого Януария"), происходящее в присутствии тысяч свидетелей: оно заключается в переходе крови, хранящейся в тщательно закупоренной ампуле, из засохшего состояния в жидкое. Если чудо не случается, что бывает редко, неаполитанцы считают это предвестием какого-нибудь несчастья.

… В 1393 году в Турне состоялось состязание лучников… — Турне (голл. Дорник) — старинный город в Бельгии, в провинции Эно, на берегу Шельды, в 85 км к юго-западу от Брюсселя, недалеко от французской границы; основан более двух тысяч лет тому назад.

… благодаря празднествам, которые устроил граф Филипп Добрый по случаю своего бракосочетания с Изабеллой Португальской. — Бракосочетание герцога Филиппа III Доброго (см. примеч. к с. 19) и его третьей жены Изабеллы Португальской (1397–1471), дочери португальского короля Иоанна I (1357–1433) и его супруги с 1387 г. Филиппы Ланкастерской (1360–1415), состоялось 10 января 1430 г. в Брюгге.

… В Брюгге состоялась также церемония бракосочетания Карла Смелого. — Карл Смелый (1433–1477) — герцог Бургундский с 1467 г.; сын Филиппа III Доброго и Изабеллы Португальской; при нем Бургундское государство достигло наибольшего могущества и включало в себя, помимо собственно Бургундии, исторические Нидерланды, Артуа, Франш-Конте и ряд других земель; стремясь ко все большему и большему расширению своих владений, безудержный в завоеваниях, он погиб в борьбе с претендентом на Лотарингию в битве при Нанси (5 января 1477 г.).

Здесь имеется в виду свадьба Карла Смелого и его третьей жены — Маргарет Йоркской (1446–1503), сестры английского короля Эдуарда IV (1442–1483; правил с 1461 г.), дочери Ричарда Плантагене-та, герцога Йоркского (1411–1460), и его жены с 1425 г. Сесилии Невиль (1415–1495); необычайно пышные десятидневные празднества, происходившие по этому поводу в начале июля 1468 г. в Брюгге и превзошедшие своей роскошью все когда-либо виданные брачные церемонии, должны были свидетельствовать о богатстве и могуществе Бургундского государства, которое Карл Смелый мечтал превратить в королевство.

… До того времени они покоились в церкви святого Георгия в Нанси. — Нанси — город в Северо-Восточной Франции, административный центр департамента Мёрт-и-Мозель; известен с X в.; с XII в. столица герцогства Лотарингия; в 1766 г. вошел в состав Франции. Коллегиальная церковь святого Георгия в Нанси, в которой был погребен погибший 5 января 1477 г. герцог Карл Смелый, ныне не существует.

… Карл Смелый воссоединился в этой часовне со своей дочерью Марией Бургундской… — Мария Бургундская (1457–1482) — дочь Карла Смелого и его второй жены (с 1454 г.) Изабеллы Бурбонской (1436–1465); единственная наследница его владений, которые разделили между собой ее муж (с 1477 г.) эрцгерцог Австрийский Максимилиан (см. примеч. 81) и французский король Людовик XI; умерла в возрасте 25 лет от травм, полученных ею при падении с лошади, и была похоронена в Брюгге.

… девиз, который одновременно служит девизом героя сражения при Монтлери и безумца из Муртена… — Монтлери — селение во Франции, в 24 км к юго-западу от Парижа, в департаменте Эссон. 16 июля 1465 г. близ этого селения произошло кровопролитное сражение между 15-тысячной армией французского короля Людовика XI и 20-тысячным войском т. н. Лиги Общего блага — союза крупных феодалов, сопротивлявшихся усилению королевской власти. Во главе войска Лиги стоял Карл Смелый, называвшийся тогда еще просто графом Шароле. Обе стороны понесли огромные потери, и каждая из них могла считать себя победившей, однако позиции Людовика XI после этого сражения значительно ослабли.

Муртен (фр. Морат) — укрепленный город в Швейцарии, в кантоне Фрибур, на восточном берегу одноименного озера, в 30 км к западу от Берна. 22 июня 1476 г., в ходе т. н. Бургундских войн (1474–1477), Карл Смелый потерпел у стен осажденного им Мур-тена сокрушительное поражение от войск Швейцарской конфедерации, состоявшей в союзе с Людовиком XI.

81… граф… Намюра, Зютфена… — Намюр — город в центральной части Бельгии, административный центр одноименной провинции; начиная с XV в. одна из важнейших крепостей региона. Зютфен — город в Нидерландах, в провинции Гелдерн, у слияния рек Эйссел и Беркел, основанный в XI в.; городские права получил ок. 1196 г.; в средние века важная крепость.

… владетель Фрисландии, Салена и Мехелена… — Фрисландия — историческая область на севере Нидерландов, вошедшая во владения герцогов Бургундских в 1433 г.

Сален (с 1926 г. Сален-ле-Бен) — городок на востоке Франции, в департаменте Юра; с 1267 г. входил во владения Бургундской династии.

… пока фортуна не отвернулась от него и не отняла у него жизнь в Ночь королей в 1476 году близ Нанси. — 5 января 1477 г. близ Нанси произошла битва, ставшая финальным актом Бургундских войн: 4-тысячная армия Карла Смелого потерпела поражение от 20-ты-сячной лотарингско-швейцарской армии, а сам герцог погиб. Его полуобглоданное волками тело нашли на поле сражения только три дня спустя.

"Ночь королей" — ночь с 5 на 6 января, в которую, согласно христианскому поверью, цари-волхвы принесли свои дары младенцу Иисусу.

… государь Карл, император римлян… его внучатый племянник… — Карл V был родной правнук Карла Смелого.

… жены и супруги высокородного и могущественного государя Максимилиана, эрцгерцога Австрийского, а затем короля и императора римлян. — Максимилиан I Габсбург (1459–1519) — старший сын императора Фридриха III Габсбурга (1415–1493; императоре 1452 г.) и его жены с 1452 г. Элеоноры Португальской (1434–1467); эрцгерцог Австрийский и король Германский с 1483 г., император Священной Римской империи с 1508 г.; дед Карла V.

82… оставив после себя наследника Филиппа Австрийского и Бургундского, своего единственного сына 3 лет и 9 месяцев от роду… — Филипп Австрийский (1478–1506) — сын Марии Бургундской и эрцгерцога Максимилиана; герцог Бургундский с 1482 г. под именем Филиппа IV, король Кастилии с 1504 г. под именем Филиппа I; отец императора Карла V.

… а также Маргариту, свою дочь четырнадцати месяцев и пяти дней от роду. — Маргарита Австрийская (1480–1530) — дочь Марии Бургундской и эрцгерцога Максимилиана; тетка Карла V; наместница Нидерландов в 1507–1515 и 1519–1530 гг.

… догадываясь о том, что его тоже ожидают свои Муртен, Грансон и Нанси… — Грансон — крепость в Швейцарии, в кантоне Во, на западном краю Нёвш ателье ко го озера. 2 марта 1476 г., в ходе Бургундских войн, у стен Грансона, гарнизон которого за несколько дней до этого сдался Карлу Смелому и был после этого вероломно уничтожен, 18-тысячная армия герцога Бургундского была разгромлена 20-тысячной армией Швейцарской конфедерации и в панике разбежалась.

… Мы имеем в виду статую Богоматери с младенцем Иисуса, изваянную Микеланджело. — Речь идет о т. н. "Мадонне Брюгге", изваянной Микеланджело в 1501–1504 гг.; эта скульптура из белого мрамора была куплена богатыми фламандскими купцами Яном и Александром Мускронами (или Москерони на итальянский лад), которые вели торговые дела с Италией и имели там свои представительства, и в 1506 г. подарена ими церкви Богоматери в городе Брюгге.

… водрузив на своих мачтах метлу вместо флага. — В 1652 г., во время Англо-голландской войны 1652–1654 гг., голландский адмирал Мартин Харпертсон Тромп (1598–1653) заблокировал английский флот в устье Темзы и, плавая в водах Ла-Манша, поднял на мачте метлу вместо флага в знак того, что он вымел англичан с моря.

83… Октав Дельпьер, экскурсовод по городу Брюгге. — Перу Октава

Дельпьера (см. примеч. к с. 18) принадлежит сочинение "Краткий очерк хроник Брюгге" ("Prdcis des Annales de Bruges"; 1835).

… отправились в Бланкенберге с единственной целью взглянуть на океан… — Бланкенберге — рыбацкое селение (ныне город) в Бельгии, в провинции Западная Фландрия, на берегу Северного моря, в 12 км к северо-западу от Брюгге.

850-летний юбилей

84… после Богоматери Лоретской и Богоматери с горы Кармель, Богоматерь Хансвейкская — одна из самых почитаемых в христианском мире. — Богоматерь Л орете кая — скульптурное изображение стоящей Божьей матери с младенцем на руках, вырезанное из кедрового дерева и хранившееся в итальянском городе Лорето (область Марке, провинция Анкона), в т. н. Святом доме (Santa Casa), одной из главных христианских святынь. Согласно преданию, этот дом, в котором жила в Назарете Богоматерь, был в 1291 г. по божественному повелению перенесен ангелами сначала в Далмацию, в Трсат (ит. Терсатто), где его нашли местные пастухи (статуя Богоматери якобы уже находилась внутри него), а затем, три года спустя, в Италию, в лавровую рощу — лат. laurentum, — после чего рядом с ним возник городок, получивший название Лорето и ставший местом паломничества миллионов верующих; в 1921 г. скульптура погибла во время пожара, и сейчас в Святом доме хранится ее копия. Гора Кармель (Кармил) — горная гряда на северо-западе Израиля, тянущаяся на 27 км и вдающаяся в Средиземное море; высшая ее точка — 546 м; занимает важное место в библейской истории; в христианскую эпоху на ней возник целый ряд монастырей, монахи которых называли себя братьями Пресвятой Девы Кармельской; важнейшим из них стал католический монастырь, ставший мировым центром кармелитского ордена и называющийся в наши дни "Stella Maris" ("Морская звезда" — постоянный эпитет Девы Марии и название построенного там в 1867 г. маяка).

… там возвели первую церковь, которая была разрушена в 1578 году; новую построили в 1676 году. — Имеется в виду церковь Богомате-ри-за-Дилем в Мехелене, которую построил в 1663–1681 гг. фламандский архитектор и скульптор Лукас Файдхербе (1617–1697), ученик и друг Рубенса.

85… в петлице у меня лента ордена Леопольда… — Высший бельгийский орден Леопольда, которым награждают за военные и гражданские заслуги, был учрежден 11 июля 1832 г. королем Леопольдом 1 по инициативе графа Феликса де Мероде.

86… ориентируюсь на башню кафедрального собора, одного из самых красивых в мире… — Речь идет о 97-метровой башне кафедрального собора святого Ромбаута (Ромуальда) в Мехелене, датируемого XIII–XVI вв. и всемирно известного своим колокольным ("малиновым") звоном; башня возводилась в 1452–1578 гг., и вместе со шпилем ее высота должна была составить 167 м, но шпиль так никогда и не был построен.

… меня заметил управляющий округом г-н Роденбах… — Имеется в виду Константин Роденбах (см. примеч. к с. 10), с 1832 по 1839 гг. занимавший пост комиссара округа Мехелен.

87… являли собой аллегорию литаний Деве Марии: каждая из них в правой руке держала белую хоругвь, а в левой — либо золотой дом, либо зерцало чистоты. — Литании Пресвятой Деве Марии (Лоретанские литании) — обращенная к Богородице католическая молитва, состоящая из повторяющихся коротких молебных воззваний; сложилась постепенно в XV–XVI вв. из молений паломников в Лорето и в 1587 г. была одобрена папой Сикстом V. В этих литаниях постоянными эпитетами Девы Марии служат "Золотой дом" (лат. Domus aurea) и "Зерцало справедливости" (лат. Speculum justi-tiae); эпитетом "Зерцало незапятнанной чистоты" (лат. Speculum sine macula) Деву Марию наделяют в другой католической молитве, которую обращают к ней во время праздника Непорочного Зачатия.

88… лошадь Баярд, везущая на спине четырех сыновей Эмона и сопровождаемая своими жеребятами… — Сыновья графа Эмона (или Эймона): Алар (нем. Адельгарт), Ришар (Ритсарт), Гишар (Витсарт) и Рено де Монтобан (Рейнальд из Монтальбана) — герои средневе-кой саги, непокорные вассалы Карла Великого, храбрые рыцари, разъежавшие вчетвером на волшебной лошади по имени Баярд. Эта сага, первоначально, по-видимому, сложенная в раннем средневековье во Франции, позднее проникла в Германию, а около 1200 г. была переработана в роман под названием "История четырех сыновей Эмона" ("Histoire des quatre fils Aymon") и в поэму "Рено де Монтобан" ("Renault de Montauban").

… форма крыльев у ангелов не вполне соответствовала тому, как их изображал Беато Анджелико… — Беато Анджелико (букв. ит. "Блаженный Ангельский"; собственное имя — Гвидо ди Пьетро; имя в постриге — Джованни ди Фьезоле; ок. 1400–1455) — флорентийский художник, монах-доминиканец; его фрески, исключительно религиозного содержания, наполнены радостной и светлой верой.

… если бы он соответствовал рисунку Луи Буланже… — Буланже, Луи (1806–1867) — французский художник, писавший картины на религиозные и исторические темы, и книжный иллюстратор; с 1860 г. директор Императорской школы изящных искусств в Дижоне; друг Дюма.

Гостиница "Альбион"

90… стремительно понеслись на родину Малерба, Ренье и Гретри. —

Французский поэт Малерб (см. примеч. к с. 56), если только он имеется здесь в виду, родился не в Льеже, а в Нормандии, в селении Ла-Лошёр близ города Кан.

Самым известным носителем имени Ренье (Regnier) был французский сатирический поэт Матюрен Ренье (1573–1613), но и он родился не в Льеже, а в центральной части Франции, в городе Шартре. Гретри, Андре Эрнест Модест (1741–1813) — французский композитор, по происхождению бельгиец, уроженец Льежа; с 1767 г. жил и работал во Франции; автор комических, а в годы Французской революции — народно-патриотических опер.

91… соотечественница Матьё Ленсберга хочет преподать мне урок учтивости. — Матьё Ленсберг — льежский каноник, астролог, основатель "Льежского альманаха", выходившего с 1626 г. и содержавшего различного рода предсказания.

Льеж, увиденный во время завтрака

95… он жил на улице Пьеррёз, недалеко от крепости… — Улица

Пьеррёз (фр. "Каменистая"), расположенная в центре Льежа, известна с VIII в.; начинаясь от Дворца правосудия, она ведет в северном направлении, к тому месту, где до 1817 г. находились ворота Святой Вальпургии и откуда начиналась дорога к Тонгру.

Цитадель Льежа, возведенная в 1255 г. в северной части города, на холме Святой Вальпургии, около одноименных ворот, многократно подвергавшаяся осадам, не раз перестраивавшаяся и разграбленная в 1789 г. революционным народом, была коренным образом перестроена в 1817 г. герцогом Веллингтоном.

97… ограничусь лишь указанием на два сорта вина, которые можно бы ло бы порекомендовать знатокам: одно — это мозельское, браунебер-гер 1834 года, другое — рейнское, именуемое Молоком Богоматери, все равно какого года. — Браунебергер — белое сухое вино, производимое в окрестности немецкого селения Браунеберг (до 1929 г. носило название Дуземонд) на берегу Мозеля.

"Молоко Богоматери" (нем. Либфраумильх, или Либфрауен-мильх) — сорт полусладкого белого рейнского вина, пользующегося европейской известностью с кон. XVIII в.

Заметим, что вина урожая 1834 г. (наряду с винами 1839, 1842 и 1846 гг.) были лучшими в Германии во второй четверти XIX в.

… город… был основан около 550года святым Монульфом, епископом Тонгрским. — Святой Монульф — епископ Тонгрский, перенесший резиденцию епископства в Маастрихт, но сохранивший за собой прежний титул; традиционно считается, что он занимал этот пост в 558–588 гг.

… направляясь в замок Шевремонт, был потрясен красотой этих мест… — Шевремонт (Шьевремонт) — замок в 8 км к юго-востоку от Льежа, находившийся возле нынешнего селения Во-су-Шевремонт и, согласно легенде, превращенный его владетелем в разбойничье гнездо; в 987 г. был захвачен и разрушен льежским князем-епископом Нотгером, желавшим подчинить своей власти всех местных феодалов.

… решил построить здесь церковь, посвященную святым Косме и Дамиану… — Согласно преданию, именно эта часовня, построенная в VI в., стала колыбелью будущего города Льежа.

… В начале VIIIвека святой Губерт перевел в Льеж епископство… — Святой Губерт (см. примеч. к с. 56) перенес резиденцию епископства в Льеж, в то место, где был убит его предшественник, святой Ламберт (ок. 635–705).

… Провидение послало жителям Льежа епископа Нотгера, который прежде был настоятелем монастыря святого Галла… — Нотгер (Ноткер; ок. 930—1008) — бенедиктинский монах, епископ Льежский с 972 г., первый князь-епископ Льежский с 985 г., основатель Льежского духовного княжества, который за годы своего правления превратил Льеж в крупный религиозный, культурный и торговый центр, нередко называвшийся современниками "Северными Афинами".

Аббатство святого Галла (Санкт-Галлен) — один из крупнейших бенедиктинских монастырей Европы, который расположен в восточной части Швейцарии, в сложившемся вокруг него городе Санкт-Галлен; основан в 613 г. ирландским монахом святым Галлом (ок. 550–646); славится своей богатейшей библиотекой, где хранятся бесценные средневековые рукописи.

98… замок Шевремонт, бывшая крепость Меровингов… — Меровин-

ги — первая королевская династия государства франков, правившая в 448–751 гг.; основателем ее стал король Меровей (см. примеч. к с. 24).

… о чем свидетельствует пословица: "Много званых, но мало избранных". — Имеются в виду слова из Евангелия (Лука, 11: 24; Матфей, 22: 14).

100… В 1106 году император Генрих IV, совершивший побег из старин ного замка Ингельгейм, куда его заточил собственный сын, перед этим сорвав с головы у него корону и вырвав из его рук скипетр, приехал искать убежище в Льеже… — Генрих IV (1050–1106) — германский король с 1056 г. и император Священной Римской империи с 1084 г. вплоть до своего вынужденного отречения в 1105 г.; представитель Салической династии; сын Генриха III Черного (1017–1056; император с 1046 г.) и его второй жены (с 1043 г.) Агнессы де Пуату (ок. 1024–1077); боролся с претендентами на его престол (в том числе и с собственными сыновьями) и находился в затяжном конфликте, связанном с правом инвеституры, с папой римским Григорием VII (ок. 1015–1085; папа с 1073 г.); в конце 1105 г. был взят под стражу собственным сыном, будущим императором Генрихом V (см. примеч. к с. 74) и 31 декабря 1105 г. силой принужден отречься в его пользу, однако вскоре бежал из Ингель-гейма, где происходила церемония отречения, в Льеж, под защиту своего вассала и ярого сторонника князя-епископа Отберта (правил в 1091–1119 гг.), тем самым поставив империю на грань новой гражданской войны, однако через несколько месяцев умер. Ингельгейм — императорская резиденция (кайзерпфальц) в одноименном городе в Германии, на реке Рейн (ныне в федеральной земле Рейнланд-Пфальц), в 15 км к западу от Майнца, построенная императором Карлом Великим; к XIV в. была заброшена и обратилась в руины.

… укрепив высоты холмов Святой Вальпургии и Святого Варфоломея… — Холм Святой Вальпургии располагается в северной окрестности исторической части Льежа.

… В 1131 году папа Иннокентий II прибыл в Льеж возглавить церковный собор… — Иннокентий II (в миру — Грегорио Папарески деи Гвидони; 7—1143) — римский папа с ИЗО г., правление которого было отмечено восьмилетней борьбой с соперником, Анаклетом II (в миру — Пьетро Перлеони; 7—1138), в тот же день, что и он, избранным на папский престол большинством кардиналов, но объявленным позднее антипапой; вскоре после своего избрания был вынужден бежать из Рима, контроль над которым захватил Анаклет II, и отправился во Францию и Германию, чтобы получить поддержку европейских монархов; однако конец расколу положила лишь смерть Анаклета II.

Церковный собор местного значения, на котором, помимо церковных иерархов, присутствовали также светские князья, начался в Льеже 22 марта 1131 г. и проходил с большой пышностью.

… Папа отслужил божественную литургию в соборе святого Ламберта… — Старинный кафедральный собор Льежа, посвященный святому Ламберту, епископу Маастрихтскому в 669–705 гг., был разрушен в годы французской оккупации; он находился в самом центре города, на месте нынешней площади Святого Ламберта.

… святой Бернар, который проехал через Льеж, где им было сотворено много добрых дел… — Святой Бернар Клервоский (ок. 1090–1153) — католический церковный деятель, цистерцианский монах, богослов, основатель аббатства Клерво во французской провинции Шампань (1115); проповедник аскетизма и преследователь еретиков, вдохновитель второго крестового похода (1147–1149); во время церковного раскола поддержал папу Иннокетия II и своим колоссальным автортитетом склонил в его пользу ббльшую часть церковных иерархов и светских князей; в 1131 г. присутствовал на соборе в Льеже.

… они, наконец, сумели вырвать из рук Альбера де Куйка хартию… — Альбер де Куйк (7—1200) — князь-епископ Льежский с 7 января 1196 г.; следует заметить, что подлинность упомянутой хартии 1196 года, в 26 статьях которой были записаны права и свободы льежских горожан, частью историков ставится под сомнение.

… Одним из самых знаменитых льежских мятежей стал тот, что поднялся из-за Иоанна Баварского. — Иоанн III Баварский (1375–1425) — князь-епископ Льежский в 1390–1418 гг., а затем герцог Штраубинга; младший сын Альбрехта I Баварского (1366–1404), графа Голландии, Зеландии и Эно и герцога Штраубинга с 1388 г., и его жены с 1353 г. Маргариты фон Лигниц (1342–1386); в 1406 г. был изгнан льежцами, поднявшими против него восстание, и сумел вернуться к власти только спустя два года, после того как его зять герцог Бургундский Иоанн I Бесстрашный (см. примеч. к с. 68) и брат Вильгельм IV разгромили льежское ополчение в кровопролитной битве при Оте (23 сентября 1408 г.); последовавшие затем жестокие расправы над участниками восстания принесли ему прозвище "Безжалостный".

101… горожане избрали своим епископом и сеньором Тьерри де Хорна,

сына Анри де Хорна, сеньора Первеза. — Это событие произошло 27 сентября 1406 г.

… он был назначен мамбу ром… — Мамбур (момбор) — титул регента в Льежском духовном княжестве.

… Иоанн Баварский был братом графа Эно и герцога Бургундского. — Старший брат Иоанна Баварского, Вильгельм IV (1365–1417), стал графом Голландии, Зеландии и Эно и герцогом Штраубинга в 1404 г., после смерти отца.

Их старшая сестра Маргарита (1363–1423) с 1385 г. была замужем за Иоанном I Бесстрашным, герцогом Бургундским, так что они оба приходились ему шуринами.

… получил через посредство мессира Гишара, дофина Овернского, послание короля Франции… — Гишар II Дофин (ок. 1365–1415) — сеньор Жалиньи и Ферте-Шодрона; правнук Роберта III (ок. 1255–1325), дофина Овернского с 1282 г.; губернатор Дофине; камергер и советник короля (1408); главный управляющий королевским двором (1409–1413); погиб в битве при Азенкуре (25 октября 1415 г.).

102… по древней римской дороге, которая пересекает все земли Льежа и называется дорогой Брунгилъды. — Имеется в виду одна из древнеримских дорог, которые проложил в будущей провинции Белгика ок. 25 г. до н. э. полководец Марк Випсаний Агриппа (63–12 до н. э.) и которые легенда связала с именем жившей много столетий спустя франкской королевы Брунгильды (ок. 547–613), с 566 г. жены короля Сигиберта (535–575; правил с 561 г.).

… видя огромную армию, стоящую возле Тонгра… — Тонгр (голл. Тонгерен) — город в Бельгии, в провинции Лимбург, в 15 км к северу от Льежа; известен с глубокой древности.

… хроника битвы, написанная самим герцогом и адресованная герцогу Брабантскому… — Кровопролитная битва, в которой льежское ополчение под командованием мамбура Анри де Хорна было полностью разгромлено войсками герцога Иоанна Бесстрашного и его шурина графа де Эно, произошла 23 сентября 1408 г. близ селения Оте в 5 км к северо-западу от Льежа. После этого поражения, в соответствии с условиями т. н. Лилльского приговора (24 октября 1408 г.), который вынесли победители, Льеж лишился всех своих свобод и привилегий.

Герцог Брабантский — Антуан Бургундский (1384–1415), младший брат Иоанна Бесстрашного, герцог Брабанта и Лимбурга с 1406 г.; погиб в битве при Азенкуре.

103… возглавить же их мы поставили сира де Кру а, сира де Элли, сира де Разе, ваших и моих камергеров; Энгеррана де Бурнонвиля и Робера Леру, моих оруженосцев… — Жан де Круа — камергер Иоанна Бесстрашного.

Жак де Элли — пикардийский дворянин, камергер и советник Иоанна Бесстрашного, участвовавший вместе с ним в сражении при Никополе.

Энгерран де Бурнонвиль — дворянин из Булони, верный оруженосец Иоанна Бесстрашного.

104… жители Льежа, Юи, Тонгра, Динана и других здешних привилегированных городов явились к нам выразить свое повиновение… — Юи — город в Бельгии, в провинции Льеж, на правом берегу Мааса, в 25 км к юго-западу от Льежа, на дороге в Намюр.

Динан — город в Бельгии, в провинции Намюр, на правом берегу Мааса, в 60 км к юго-западу от Льежа.

Всего в Льежском княжестве было 23 т. н. привилегированных городов (эти города имели, в частности, право посылать своих представителей в законодательное собрание третьего сословия и обносить себя крепостными стенами).

105… сир де Рошфор, сир де Серен и вдова Первеза были обезглавлены… — Жан де Рошфор — шурин Анри де Первеза, обезглавленный вместе с Жаном де Сереном и двадцатью шестью другими участниками мятежа.

Вдова сира де Первеза, Маргарита де Рошфор, которая была замужем за ним с 1384 г., вместе с двадцатью двуми другими жертвами репрессий, начавшихся в конце сентября 1408 г., была брошена в Маас.

… Иоанна Баварского сменил Иоганн фон Валленроде… — Иоганн Валленроде (ок. 1370–1419) — князь-епископ Льежский в 1418–1419 гг., а до этого, в 1393–1418 гг., епископ Рижский.

… затем на епископский трон сел Иоганн фон Гейнсберг… — Иоганн фон Гейнсберг (ок. 1386–1459) — князь-епископ Льежский с 1419 г.; в 1455 г. под давлением папы отрекся от епископского престола, освободив его для Людовика Бурбонского.

… в свой черед на него поднялся Людовик Бурбонский… — Людовик Бурбонский (1438–1482) — князь-епископ Льежский с 1456 г.; сын герцога Бурбонского Карла I (1401–1456; герцог с 1434 г.) и его супруги с 1425 г. Агнессы Бургундской (1407–1476);племянник герцога Бургундского Филиппа Доброго; его правление было отмечено не раз вспыхивавшими восстаниями горожан, и при подавлении одного из них, 30 октября 1468 г., Льеж был почти полностью уничтожен войсками Карла Смелого и Людовика XI, состоявшими в тот момент в союзе.

… во время его правления между Людовиком XI и Карлом Смелым вспыхнули распри, замечательно описанные Вальтером Скоттом и закончившиеся захватом города. — Скотт, Вальтер (1771–1832) — английский писатель и поэт; создатель жанра исторического романа; собиратель и издатель памятников шотландского фольклора; автор исторических и историко-литературных трудов; в XIX в. его романы пользовались в Европе огромной популярностью.

Здесь имеется в виду его роман "Квентин Дорвард" ("Quentin Durward"; 1823).

106… Карл Бургундский, которому в это время приходилось иметь дело с

Тринадцатью кантонами, позволял ему делать все что угодно. — Тринадцать кантонов — имеются в виду швейцарские кантоны, с которыми во время Бургундских войн сражался герцог Карл Смелый. Швейцарская конфедерация, начавшая складываться в 1291 г. как союз трех кантонов, по окончании Бургундских войн, в 1481 г., оформилась как союз уже тринадцати кантонов.

… Арденнский Вепрь… желая сделать епископом своего сына… — Вильгельм де Ла Марк, по прозвищу Арденнский Вепрь (ок. 1446–1485) — одна из самых ярких фигур в истории Льежского епископства; представитель могущественного рода Ла Марк, авантюрист, не брезгавший разбоем и имевший огромные амбиции, он в 1481 г. был изгнан из епископства Людовиком Бурбонским и нашел прибежище во Франции; войдя в доверие к королю Людовику XI и заручившись его поддержкой, он 29 августа 1482 г. вошел во главе многотысячного войска в Льеж, убил епископа Людовика Бурбонского и объявил себя мамбуром, то есть регентом, а затем попытался посадить на епископский трон своего сына Иоанна де Ла Марка (1462–1519), но члены капитула избрали вместо него Иоанна де Хорна (1450–1505), которого признали папа и император; в последовавшей затем войне с Империей он потерпел поражение и был вынужден примириться с Иоанном де Хорном (1484), однако позднее его заманили в ловушку, арестовали и 18 июня 1485 г. казнили в Маастрихте.

… племянник Вильгельма де Ламарка занял епископский трон. — Имеется в виду Эрард де Л а Марк (Эберхард; 1472–1538) — католический церковный деятель, кардинал (1520); князь-епископ Льежа в 1506–1538 гг., более чем тридцатилетнее правление которого отличалось спокойствием; третий сын Роберта I де Ла Марка (7—1487), владетеля Седана и Буйона, и его жены с 1446 г. Жанны де Марли (? — ок. 1500); племянник Вильгельма де Ла Марка.

… Установление 1603 года предписывало следующий порядок выборов… — Речь идет о городском уставе Льежа, принятом 14 апреля 1603 г.

… Фердинанд Баварский взошел на епископский трон… — Фердинанд Баварский (1577–1650) — князь-епископ Льежский и архиепископ Кёльнский с 1612 г., племянник своего предшественника Эрнста Баварского (см. примем, к с. 109); третий сын герцога Баварского Вильгельма V (1548–1626; герцог в 1579–1597 гг.) и его жены с 1568 г. Рене Лотарингской (1544–1602); его правление с самого начало было отмечено подавлением тех частичных свобод, какие были допущены Эрнстом Баварским.

… гвардия Десяти… лучники из Сен-Фольена и Сен-Никола… выстроились вдоль улиц… — Гвардия Десяти — вероятно, речь идет об охране городского совета Льежа: с 1414 г. этот орган состоял из десяти т. н. высших советников.

Сен-Фольен и Сен-Никола — возможно, имеются в виду льежские предместья на правом берегу Мааса (нынешний квартал Утрмёз), где находятся одноименные старинные церкви.

… поджидали принца, стоя на небольшом мосту Креир. — Вероятно, имеется в виду деревянный мост через заполненный водой ров, проходивший у северо-восточной части городской стены Льежа, возле ворот Святого Леонарда; в 1704 г. его сменил каменный мост.

107… Подойдя к воротам Святого Леонарда, они вручили Фердинанду ключи от города… — Ворота Сятого Леонарда находились в северо-восточной части городской стены Льежа, на месте нынешней площади Депорте.

… Около квартала Святого Георгия кортеж остановился… — Этот торговый квартал расположен в центре Льежа, между набережной и улицей Феронстре.

… Напоминаю, что я завтракал у г-на Полена. Это он ведет рассказ… — Дюма в своем изложении истории Льежа весьма близко следует историческому очерку Полена "Пиршество у Варфюзе", впервые опубликованному в 1836 г. и вошедшему затем в его книгу "Очерки истории древней Льежской области" ("Esquisses his-toriques de l’ancien pays de Lidge"; 1837).

108… Приближался день Святого Иакова… — День Святого Иакова Старшего католическая церковь отмечает 25 июля. В этот день, согласно установлению 1603 года, в Льеже проводились выборы бургомистров.

… избрали бургомистрами Раеса де Шокье и Мишеля де Сели. — Биографических данных этих исторических персонажей найти не удалось.

… Среди этого гула голосов все время повторялось имя Бекман… — Бекман, Вильгельм (1571–1631) — льежский политический деятель и дипломат; начиная с 1608 г. пять раз избирался бургомистром Льежа; активный защитник городских свобод, противостоявший усилению власти князя-епископа; по твердому мнению современников, был отравлен.

109… Бекмана и Сани… — Матьё де Ла Э, по прозвищу Золотой Сани, был избран бургомистром Льежа вместе с Бекманом в 1629 г.

… в правление Эрнста Баварского его несколько раз отправляли с особыми поручениями… — Эрнст Баварский (1554–1612) — церковный и политический деятель Священной Римской империи, князь-епископ Льежский в 1581–1612 гг. и архиепископ Кёльнский в 1583–1612 гг.; младший сын герцога Баварского Альбрехта V (1528–1579; герцог с 1550 г.) и его жены с 1546 г. Анны Австрийской (1528–1590); в годы его правления в Льеже представители гильдий были допущены к обсуждению государственных задач.

… это был человек, о котором говорит Гораций: даже оказавшись погребенным под руинами мироздания, он остался бы непоколебим. — Квинт Гораций Флакк (65—8 до н. э.) — древнеримский поэт, необычайно популярный в эпоху Возрождения и нового времени; автор сатир, од и посланий на морально-философские темы.

Здесь имеются в виду его строки ("Оды", III, 3, 7–8):

"… Si fractus inlabatur orbis, // Impavidum ferient ruinae!"

(в переводе Н.Гинцбурга: "… Пускай весь мир, распавшись, рухнет — // Чуждого страха сразят обломки!").

… один из тех изощренных ядов, которыми пользовались Медичи… — Медичи — флорентийский купеческий род, правящая династия во Флоренции в 1434–1737 гг. (с перерывами в 1494–1512 и 1527–1530 гг.).

В легендах многие представители этого рода предстают отравителями или заказчиками отравлений: так, Бьянко Капелло (1548–1587), вторая жена (с 1578 г.) великого герцога Франческо 1(1541–1587; правил с 1574 г.), при попытке отравить своего деверя кардинала Фердинандо Медичи (1549–1609) случайно отравила мужа и после этого отравила себя сама; по заказу Пьеро II Медичи (1471–1503; правил с 1492 г.) были отравлены Пико делла Мирандола (1463–1494) и Анджело Полициано (1454–1494), а французская королева Екатерина Медичи (1519–1589) не раз пускала в ход яд, устраняя неугодных ей людей.

Считается, что яд Медичи готовился на основе мышьяка.

… один из тех ядов, которыми пользовались Борджа… — Борджа — итальянский дворянский род (испанского происхождения), возвышение которого началось с того, что Альфонсо Борджа (1378–1458), архиепископ Валенсии, взошел в 1455 г. на Святой престол, приняв имя Каликста III; однако самый заметный след в истории оставили Родриго Борджа (см. примеч. ниже) и его дети: сын Чеза-ре Борджа (1475–1507) и дочь Лукреция Борджа (1480–1519). Согласно преданиям, все трое не раз использовали как орудие убийства таинственный яд, носивший название "кантарелла"; состав этого медленно парализующего яда неизвестен, однако считается, что его главым ингредиентом также был мышьяк.

… вроде того, какой папа Александр VI дал Джему и епископу Козен-цы… — Александр VI (в миру — Родриго Лансольде Борджа; 1431–1503) — римский папа с 1492 г.; человек исключительных способностей, ловкий дипломат и опытный государственный муж, отличавшийся алчностью, скупостью, хитростью и аморальностью. Джем (или Джим; 1459–1495) — турецкий принц, сын султана Мехмеда II Завоевателя (1432–1481; правил в 1444–1446 и 1451–1481 гг.) и его наложницы; боролся за трон, но потерпел поражение от своего старшего брата Баязида II (1448–1512; султан с 1481 г.) и укрылся у рыцарей-иоаннитов на Родосе (1482), оттуда был перевезен во Францию, в замок Бурганёф, затем удерживался в Риме (1489–1494), а после был выдан французскому королю Карлу VIII, который рассматривал его как своего ставленника на турецкий престол; спустя короткое время после этого умер при неясных обстоятельствах на пути в Неаполь, в Капуе (возможно, был отравлен Александром VI).

Епископ Козенцы — вероятно, имеется в виду Бартоломмео Флёри (7—1495), умерший в Риме, в замке Сайт Анджело; современники утверждали, что его смерть наступила в результате отравления.

110… Его пост унаследовал Себастьен Ларюэлъ… — Себастьен Ларюэль

(7—1637) — бургомистр Льежа в 1630 г. (вместе с Бекманом) и в 1635 г. (вместе с Мишелем Сели); в 1637 г. находился во главе сторонников защиты городских свобод и противостоял усилению власти князя-епископа; имел профранцузские настроения и 16 апреля 1637 г. был предательски убит за них во время праздничного пиршества у графа Варфюзе по приказу хозяина дома.

Пиршество у Варфюзе

… граф Рене де Варфюзе, главный казначей Филиппа IVв Нидерландах. — Рене II де Ренесс, граф де Варфюзе (1584–1637) — богатый и знатный вельможа, бывший глава финансового округа Испанских Нидерландов, растративший вверенные ему казенные деньги и скрывавшийся от правосудия в Льеже; владетель расположенного в 15 км к юго-западу от Льежа поместья Варфюзе, возведенного в достоинство графства в 1609 г.; ценой убийства бургомистра Ларю-эля хотел вернуть себе расположение испанского короля Филиппа IV (см. примеч. к с. 44), но в тот же день сам был растерзан толпой горожан.

… император мог бы стать прекрасным посредником между ним и Филиппом IV… — Императором Священной Римской империи незадолго до этих событий, 16 февраля 1637 г., стал Фердинанд III (1608–1657).

… аббат Музон, посланник Людовика XIII в этом привилегированном городе. — Аббат Музон — Рене Луи де Фикельмон, посланник Франции в Льежском епископстве с 1626 по 1643 гг.

Людовик XIII (1601–1643) — король Франции с 1610 г.; сын Генриха IV и его супруги Марии Медичи.

112… каноники Hue и Керкхем, адвокат Маршан, певчий церкви святого Иоанна… — Керкхем, Арнольд де (7—1662) — каноник церкви святого Ламберта; в 1661 г. бургомистр Льежа.

Адвокат Маршан был растерзан толпой в тот же день, что и Варфюзе, ибо его сочли соучастником убийства Ларюэля.

… прибыли из Наваня, отыскали на берегу Бегаров лодку… — На-вань — селение в 15 км к северо-востоку от Льежа, на пути к Маастрихту.

Дом графа Варфюзе стоял на берегу одного из рукавов Мааса; этот рукав назывался Ла-Совеньер; в 1844 г. он был засыпан и превращен в бульвар, носящий то же название. На северном берегу этого рукава находился монастырь конгрегации бегаров, память о котором сохранилась в названиях расположенных здесь улицы, спуска и старинной башни, которая стояла некогда у самой кромки воды.

113… пусть даже мне придется заплатить за это жизнью собственного сына, находящегося в плену у короля Франции. — У графа де Варфюзе было два сына: Альберт (1617–1637) и Александр (1618–1658).

114… следом за ним ушли адвокат Маршан, каноник Линтерман… — Линтерман, каноник церкви святого Иоанна, был хозяином дома, в котором жил в Льеже граф де Варфюзе.

118… переплыли Маас возле церкви святого Иоанна… — Первое здание церкви святого Иоанна, заложенное святым Нотгером ок. 987 г. на южном берегу рукава Мааса, Ла-Совеньер, простояло до 1754 г., а затем оно было снесено, и по планам итальянского архитектора Гаэтано Маттео Пизони (1713–1782) на его месте было возведено новое, дошедшее до нашего времени.

… площадь Святого Иоанна, где стоял дом Варфюзе… — Площадь Святого Иоанна, получившая название по одноименному собору, который на ней стоит, с 1920 г. носит имя Ксавье Нёжана (1840–1914), бельгийского политического деятеля.

122… то были две дочери Варфюзе… — У графа де Варфюзе и его жены с 1611 г. Альберты Эгмон (1593–1621) было четыре дочери: Анна (1613—?), Элеонора (1615—?), Флоранс (1619–1665) и Мария (1621—?); младшей из них в описываемое время было шестнадцать лет.

124… В 1799 году вскрыли склеп Ларюэля… — Тело Ларюеля было экс гумировано после того, как в 1798 г. была разрушена церковь святого Мартина-на-Острове, где его погребли, и оно оказалось мумифицированным.

Ахен

… в 1794 году мы овладели Льежем и сделали его столицей департамента Урт. — Этот департамент, столицей которого был Льеж, получил название от реки Урт, правого притока Мааса; созданный 1 октября 1795 г. и имевший № 96, он просуществовал до 1814 г.; затем большая его часть отошла новому Нидерландскому королевству, а восточная — Пруссии.

… слева от меня был виден Херстал, колыбель Каролингов, где родился Пипин Толстый, отец Карла Мартелла и дед Пипина Короткого… — Херстал (Геристаль) — небольшой город в Бельгии, в провинции Льеж, в 5 км к северо-востоку от Льежа, на берегу Мааса; начиная по крайней мере с 722 г. служил резиденцией Пипину Молодому, правнук которого, Карл Великий, провел там первые пятнадцать лет своей жизни.

Каролинги — королевская и императорская династия, правившая с 751 г. во Франкском королевстве, а после его распада (843) — в Западно-Франкском (до 987 г.) и Восточно-Франкском королевствах (до 911 г.). Родоначальником ее считается Арнульф (ок. 582-ок. 640), епископ Меца, название она получила от латинизированной формы имени Карла Мартелла (Carolus Martellus), а первым правителем, принадлежавшим к ней, стал Пипин Короткий. Пипин Толстый — одно из прозвищ Пипина Геристальского (см. примеч. к с. 60), при котором должность майордома стала наследственной.

Карл Мартелл (от фр. marteau — "молот"; 688–741) — майордом с 714 г., сын Пипина Геристальского и его наложницы Альпаиды (ок. 635–714); одержал ряд блестящих побед, важнейшей из которых стала победа в сражении при Пуатье 4 октября 732 г., приостановившая продвижение арабов в Западную Европу.

Пипин Короткий (714–768) — франкский король с 751 г., основатель династии Каролингов; сын Карла Мартелла и его первой жены Ротруды Трирской (ок. 690–724); будучи с 741 г. майордомом при Меровингах, он добился своего избрания на королевский престол и получил на это санкцию папы римского; в 754 и 756 гг. совершил походы в Италию и передал часть отвоеванных им земель папе, положив начало Папской области.

… справа — замок Рамиуль, откуда Готфрид Бульонский отправился на Святую землю. — Рамиуль — селение на правом берегу Мааса, в 12 км к юго-западу от Льежа; некогда было внесеньориальным владением Готфрида Бульонского (см. примеч. к с. 38), однако сохранившийся там замок относится к более позднему времени.

…за Уртом, можно было увидеть точку, откуда в 1691 году Буффлер бомбардировал город… — Урт — река в Бельгии, правый приток Мааса, длиной 165 км; у места ее впадения в Маас стоит Льеж. Буффлер, Луи Франсуа де (1644–1711) — французский военачальник, маршал Франции (1693), герцог (1694), пэр Франции (1708). 2–7 июня 1691 г., в ходе войны за Пфальцское наследство (1688–1697), артиллерия генерала Буффлера подвергла Льеж, вышедший из нейтралитета и ставший на сторону Испании, непрерывному артиллерийскому обстрелу с использованием бомб и раскаленных ядер; в результате начавшихся в городе пожаров три четверти его были уничтожены.

… в конце улицы Ор-Шато, — церковь святого Варфоломея, самую старую в Льеже… — Улица Ор-Шато (фр. букв. "Вне Замка") проходит ниже цитадели Льежа, недалеко от Рыночной площади; ее продолжением в западном направлении служит сначала Дворцовая улица, а затем и улица Пьеррёз, на которой стоял дом Полена. Церковь святого Варфоломея, одна из семи коллегиальных церквей Льежа, была построена в кон. XI — кон. XII в.; она находится у восточного края улицы Ор-Шато.

… мост Амеркёр, с которого по приказу герцога Бургундского сбросили в воду восставших горожан и которому эти печальные события дали такое горестное название. — Старинный мост Амеркёр, упомянутый здесь Дюма, находился в правобережной, низменной части Льежа и пересекал один из многочисленных рукавов Мааса, которые существовали здесь прежде (их воды были отведены в построенный в 1856 г. Обводной канал) и которые нужно было один за другим пересечь, чтобы добраться, наконец, до твердой суши. Этот каменный мост, сооруженный еще в XIII в., был сильно поврежден наводнением 1408 г., а затем почти окончательно разрушен солдатами Карла Смелого; новый трехпролетный каменный мост в этом месте построили в 1697 г., и именно его застал в 1838 г. Дюма; однако и это сооружение было заменено в 1856 г. новым однопролетным мостом, перекинутым уже через Обводной канал (еще дважды его меняли в XX в.).

Мост Амеркёр получил название по одноименному кварталу, в котором он находится и который расположен в юго-восточной части Льежа; этот квартал, возникший вначале как городское предместье, носил свое печальное название (фр. "Горько-на-Сердце") уже в сер. XIII в., то есть значительно раньше трагических событий 3 ноября 1568 г., когда Карл Смелый фактически уничтожил город в ответ на предпринятую мятежниками попытку устранить его лично.

… предместье, откуда в 1792 году Дюмурье вытеснил имперцев… — Дюмурье, Шарль Франсуа (1739–1823) — французский военачальник, дивизионный генерал; во время Революции перешел на ее сторону, примкнув к жирондистам; в 1792 г. был министром иностранных дел и короткое время военным министром; в 1792–1793 гг., во время войны с первой анти французе кой коалицией европейских государств, командовал армией, и под его руководством французские войска отразили в 1792 г. вторжение неприятеля; однако в 1793 г. он был обвинен в сношениях с неприятелем и бежал за границу; окончил жизнь в эмиграции в Англии.

Французские войска генерала Дюмурье оккупировали Льеж, занятый перед этим австрийской армией, 28 ноября 1792 г., но уже 5 марта 1793 г. сами были изгнаны оттуда австрийцами.

125… отступая, они подожгли его… — Дюма ошибается: предместье

Амеркёр было уничтожено в пожарах, возникших там почти два года спустя, 27 июля 1794 г., уже при втором отступлении из Льежа австрийских войск, когда их выбивала оттуда французская армия генерала Журдана; бомбардируя этот квартал и поджигая его, отступавшие мстили местным жителям, которые зверски убивали раненых австрийских солдат и топили их в Маасе.

…на набережной, над церковью святого Варфоломея, стоит дом сеньора Курциуса… — Курциус (Жан де Корте; 1551–1628) — льежский промышленник, получивший монополию на поставку пороха в испанскую армию и сделавший себе на этом огромное состояние; в 1616 г. он был вынужден перебраться в Испанию и начать там дело заново; его дворец на Маастрихтской набережной, № 13, который носит название дома Курциуса и в котором теперь размещается Музей археологии и декоративного искусства, был построен в 1600–1610 гг.

… Дворец правосудия, бывший дворец князей-епископов… — Епископский дворец в Льеже, расположенный на площади Святого Ламберта, начали строить при Эрарде де Л а Марке, в 1526 г., и закончили лишь к концу века; автором проекта был архитектор Арнольд ван Мюлкен.

… со стороны площади Святого Ламберта. — Площадь Святого Ламберта — центральная площадь Льежа, на которой располагался прежде кафедральный собор святого Ламберта, разрушенный во время французской оккупации.

… за университетом, между семинарией и предместьем Авруа-Сен-Жак, виднеется… церковь святого Павла, которая в 1795 году обрела статус кафедрального собора… — Льежский университет, основанный в 1817 г. нидерландским королем Вильгельмом I, расположен в центральном квартале Льежа, до сер. XIX в. остававшемся островом и так и называвшемся — Л’Иль (фр. ГП1е — "остров"). Авруа-Сен-Жак — квартал Льежа, расположенный между Маасом и его рукавом Авруа (ныне бульвар Авруа), южнее церкви святого Павла; на его территории находится церковь святого Иакова (Сен-Жак).

Церковь святого Павла, основанная в X в., в XIII–XV вв. претерпела значительные изменения; кафедральным собором Льежа она стала ок. 1801 г., после того, как был разрушен собора святого Ламберта.

… подобно тому, как оказывались низвергнутыми в те времена королевы… — Намек на Марию Антуанетту (1755–1793), королеву Франции в 1774–1792 гг., с 1770 г. жену Людовика XVI, казненную вскоре после падения монархии.

… за предместьем Сен-Жиль… виден монастырь бенедиктинцев святого Лаврентия, которых не следует путать с бенедиктинцами святого Мавра… — Предместье Сен-Жиль располагалось к западу от протока Авруа.

Бенедитинский монастырь святого Лаврентия, находившийся водноименном квартале Льежа, западнее предместья Сен-Жиль, был основан в 1026 г.; после того как 20 июля 1794 г. монастырь покинули все монахи, спасаясь от французского нашествия, в его здании разместился военный госпиталь; в 1814 г. оно было превращено в казарму, затем в тюрьму, а в 1830 г. снова было отдано госпиталю. Возможно, что, говоря о бенедиктинцах святого Мавра, Дюма имеет в виду знаменитый бенедиктинский монастырь в городке Сен-Мор-де-Фоссе в юго-восточной окрестности Парижа (он был основан в 638 г.).

… замечаешь церковь святого Мартина, первую церковь, где по просьбе монахини, сестры Юлианны… с разрешения папы римского стали проводить праздник Тела Господня… — Базилика святого Мартина, одна из семи коллегиальных церквей Льежа, была построена в 965 г. на холме в западной части Льежа, а в 1506–1542 гг., при князе-епископе Эрарде де Ла Марке, подверглась коренной перестройке. Праздник Тела Господня возник в сер. XIII в. как местный религиозный праздник в Льеже, но уже 8 сентября 1264 г. в специальной булле "Transiturus" папа римский Урбан IV (в миру — Жак Пантале-он; ок. 1195–1204; папа с 1264 г.), который в 1241 г. служил архидиаконом в Льеже, объявил его обязательным для всей католической церкви.

Святая Юлианна Корниллонская (ок. 1193–1258) — льежская монахиня, настоятельница монастыря августинок; с 1209 г. имела видения, которые она истолковала как указание свыше установить особый праздник, посвященный почитанию тела и крови Христа; проявив упорство и преодолев не одно препятствие, она сумела убедить в этом церковные власти: такой праздник впервые был проведен в 1246 г. в церкви святого Мартина.

… епископ Генрих Гелдернский…за один год зачал двадцать девять бастардов… — Генрих Гелдернский (7—1285) — князь-епископ Льежа в 1247–1274 гг.; сын Герарда III (1185–1229), графа Гелдер-на и Зютфена с 1207 г., и его жены с 1206 г. Маргариты Брабантской (1192–1231); в 1263 г. учредил в Льеже общину монахинь, носившую название Тир-Бурс и являвшуюся на самом деле его личным гаремом; был низложен решением Лионского собора (7 мая—17 июля 1274 г.) за безнравственный образ жизни; впоследствии стал главарем шайки разбойников и был убит.

126… одну за другой пересекали улицы Ларюэля, Гретри и Бертолле… —

Улица Ларюэля находится в центральной части Льежа, в квартале Л’Иль, рядом с собором святого Иоанна и местом, где находился дом Варфюзе.

Улица Гретри находится в правобережной части Льежа, напротив расположенного на другом берегу квартала Л’Иль.

Улицы Бертолле (rue de Berthollet) в Льеже, скорее всего, никогда не было.

… тот самый Бертолле, на котором Ла Бренвилье испробовала действие нескольких своих ядов… — Бренвилье, маркиза де (урожденная Мари Мадлен Маргерит д’Обре; 1630–1676) — главный персонаж скандального процесса об отравлениях: ее любовник, увлекавшийся алхимией кавалерийский офицер шевалье Жан Батист Годен де Сент-Круа (7—1672), с ведома и при содействии маркизы с помощью подкупленных слуг отравил ее отца, двух братьев, сестру и, видимо, пытался отравить и некоторых других родственников. Это было сделано главным образом ради денег (маркиза вместе с мужем, с которым к тому времени она рассталась, растратила весьма значительное состояние и была заинтересована в скорейшем получении наследства), но отчасти и из мести, поскольку отец и братья порицали ее скандальную любовную связь, а отец даже добился заключения Сент-Круа на год в тюрьму. Сент-Круа умер до начала следствия (именно его посмертные бумаги дали толчок к возникновению подозрений), а маркиза де Бренвилье, пытавшаяся скрыться за границей (в частности, в Льеже), в конце концов была арестована, подвергнута пыткам и казнена. Ей посвящен очерк "Маркиза де Бренвилье" в сборнике Дюма "Знаменитые преступления" (1839–1840).

Однако совершенно неясно, о каком Бертолле здесь может идти речь.

… первую из вновь проложенных улиц назовут в честь либо Робертсона, либо Редуте… — Робертсон (настоящее имя — Гаспар Этьенн Роберт; 1764–1837) — бельгийский физик, механик, оптик; уроженец Льежа; аэронавт, десятки раз поднимавшийся на большую высоту на воздушном шаре; один из изобретателей парашюта; иллюзионист, устраивавший с помощью волшебного фонаря особого рода мистические представления, которые он называл фантасмагориями. Улица Робертсона находится в правобережной части Льежа, располагаясь несколько восточнее улицы Гретри.

Редуте, Пьер Жозеф (1759–1840) — французский художник, писавший исключительно цветы; по происхождению бельгиец, уроженец городка Сент-Юбер близ Льежа; был учителем рисования королевы Марии Антуанетты, императриц Жозефины и Марии Луизы, герцогини Беррийской, королевы Марии Амелии и др. Заметим, что в Льеже так никогда и не было улицы Редуте.

… В котором часу отходит экипаж на Ахен? — Ахен (см. при меч. к с. 15) находится в 40 км к северо-востоку от Льежа.

127… скоро мы попадем во владения его величества Фридриха Вильгель ма. — Фридрих Вильгельм III (1770–1840) — король Пруссии с 1797 г.; участвовал в войне четвертой антифранцузской коалиции (1806–1807); после того как Пруссия была разгромлена Францией, согласился на унизительный мир, оказался фактическим вассалом Наполеона и был вынужден пойти на проведение в своей стране буржуазных реформ; в 1813 г., после поражения Наполеона в России, вновь примкнул к союзникам; в 1815 г. вступил в Священный союз европейских монархов; стремился сохранить в Пруссии реакционно-абсолютистский режим.

129… замок Эммабург… где приключилась ночная история с Эгинхар-

дом и Эммой. — Эммабург (Эйнебург) — средневековый замок на востоке Бельгии, в области Мореснет (или Морне; эта спорная территория с 1816 г. была нейтральной, и лишь в 1919 г. отошла Бельгийскому королевству), близ германской границы, в 9 км от Ахена; одна из резиденций Карла Великого.

С этим замком связана романтичная средневековая легенда со счастливым концом, пересказанная Дюма в его повести "Летопись Карла Великого" ("Chronique de Charlemagne"; 1842): Эмма, дочь императора Карла Великого, и ее счастливый любовник Эгинхард, проведя вместе ночь в покоях замка Эммабург, на рассвете обнаружили к своему ужасу, что за эти часы выпал снег, а это означало, что Эгинхард не сможет уйти из замка, не оставив на снегу следы и тем самым не выдав их любовную связь; и тогда хрупкая девушка взяла любовника на руки и перенесла его через двор во флигель, где он жил. Однако отец, видевший эту сцену, изгнал из замка Эгинхарда, а вслед за ним ушла оттуда и Эмма. Спустя несколько лет, тем не менее, добрый Карл Великий простил любимую дочь и Эгинхарда, ставшего ее мужем.

… увидев, как встает рассвет над памятником бургомистру Хору-су… — Герхард Хорус (ок. 1290–1367) — бургомистр Ахена, оставивший глубокий след в истории города: он основал городскую больницу (1327), возвел городские стены (1329–1336), заложил основы городского управления (1338), построил ратушу (1350), перестроил замок Карла Великого и в конце концов был погребен в кафедральном соборе, где до этого хоронили только императоров; памятник ему был установлен перед южным фасадом замка.

Малые и главные реликвии

130… памятник императору Карлу Великому, изваянный в стиле времен императора Максимилиана… — Бронзовая статуя Карла Великого, венчающая огромный фонтан на Рыночной площади в Ахене (нем. Карлсбруннен), была отлита в Динане в 1620 г. Императором в это время был Фердинанд II (1578–1637; правил с 1619 г.).

На престоле Священной Римской империи побывали два императора, носившие имя Максимилиан: Максимилиан I (1459–1519), правивший с 1508 г., и Максимилиан II (1527–1576), правивший с 1564 г.

… массивный дворец XIVвека с башней Гранус и Рыночной башней… — Гранус (нем. Гранустурм) — западная башня ратуши в Ахене, датируемая примерно 788 г.; это единственная сохранившаяся часть дворца Карла Великого и самое старое здание в городе.

Восточная башня ратуши называется Колокольной (нем. Глоккенс-турм).

… ратуша, построенная в XIVвеке бургомистром Хорусом… — Ратуша в Ахене была построена ок. 1350 г. на фундаментах дворца Карла Великого; в XVII–XVIII вв. ее перестроили в стиле барокко.

… архитектор Коувен обнаружил на глубине в пятнадцать футов широкую круговую лестницу… — Коувен, Иоганн Иосиф (1701–1763) — немецкий архитектор, живший и работавший главным образом в Ахене; мастер барокко.

131… Кафедральный собор… представляет собой… здание, возведенное Карлом Великим. — Строительство кафедрального собора в Ахене, самого древнего собора на севере Европы, началось ок. 786 г. с сооружения грандиозной дворцовой капеллы, построенной мастером Одоном Мецским (ок. 742–814) и освященной в 805 г., и продолжалось вплоть до XIX в.

… В него входишь через ту же дверь, через которую вошел волк… — Согласно легенде, деньги на строительство Ахенского собора горожанам дал дьявол, выставив условием, что взамен он заберет душу первого, кто войдет в церковь в день ее освящения. Однако в заключенном с ним договоре не было сказано, что душа эта должна принадлежать непременно человеку; горожане воспользовались этим и обманули дьявола, запустив в церковь первым волка, пойманного ими в окрестном лесу.

… См. "Летопись Карла Великого". — "Летопись Карла Великого" ("Chronique de Charlemagne"; 1842) — повесть Дюма, состоящая из девяти легенд о Карле Великом; впервые была опубликована в 1842 г.

… гигантская серебряная люстра в форме короны: это дар Фридриха I церкви… — Фридрих I Барбаросса (ок. 1125–1190) — германский король с 1152 г., император Священной Римской империи с 1155 г.;

значительно укрепил императорскую власть в Германии, но потерпел поражение в борьбе с городами Северной Италии.

Бронзовая люстра на 48 свечей и диаметром ок. 4,2 м, которую император подарил Ахенскому собору, была изготовлена в Ахене в 1165–1184 гг.

… пока в 977 году Оттон III не повелел провести раскопки, в результате которых и был найден склеп… — Оттон III (980—1002) — император Священной Римской империи с 983 г.; сын Оттона II (955–983; император с 973 г.) и его жены с 972 г. Феофано (960–991); во время его правления сильно ослабла центральная власть в Германии и усилилась самостоятельность крупных феодалов. Гробница Карла Великого была вскрыта по его приказу в 1000 г.

132… вспоминал стихи из прекрасного монолога Карла V… — Имеется в виду сцена из драмы В.Гюго "Эрнани" ("Hemani"; 1830; IV, 2), в которой Дон Карлос, будущий Карл V, перед избранием его императором Священной Римской империи произносит у гробницы Карла Великого монолог ("Charlemagne, pardon!.." — "Великий Карл, прости!.."), обращаясь к праху основателя империи.

… императрица Жозефина, более тщеславная, чем ее супруг… — Жозефина Таше де Ла Пажери (1763–1814) — первая жена императора Наполеона I; креолка, родившаяся на Мартинике; в 1779 г. вышла замуж за виконта Александра Богарне (1760–1794) — французского генерала, казненного, спустя пятнадцать лет, по обвинению в измене, и имела от него двух детей; стала женой генерала Бонапарта в 1796 г.; императрица с 1804 г.; поскольку ее брак с Наполеоном был бездетным, император, нуждавшийся в наследнике, развелся с ней в декабре 1809 г.

133… речь шла о Лейпциге, Ватерлоо и острове Святой Елены. — В битве под Лейпцигом, происходившей 16–19 октября 1813 г. и вошедшей в историю под названием "Битва народов", Наполеон, стоявший во главе 185-тысячной французской армии (в нее входили также итальянские, польские, голландские и бельгийские контингенты, а также войска немецких союзников), потерпел поражение от сил коалиции — 160 тысяч австрийцев и русских под командованием австрийского фельдмаршала Карла Шварценберга (1771–1820) и 60 тысяч пруссаков под командованием фельдмаршала Блюхера. Это означало проигрыш всей немецкой кампании Наполеона 1813 г. и конец его господства в Германии, после чего последовало вторжение союзников на территорию Франции в первых числах января 1814 г. и первое отречение Наполеона (4 апреля 1814 г.).

… Император Карл Великий собственноручно поставил на обоих его концах печати… — На кожаном поясе, который входит в число т. н. малых реликвий Ахенского собора и будто бы принадлежал Иисусу Христу, стоят печати императора Константина I Великого (ок. 272–337; правил с 306 г.).

134… голову святого Анастасия… — Эту реликвию, голову монаха-мученика Анастасия (?—662), подарил Ахенскому собору в 1072 г. император Генрих IV.

… руку, на которой старец Симеон держал младенца Иисуса… — Симеон — см. примеч. к с. 40.

… кровь и кости мученика святого Стефана… — Святой Стефан (? — ок. 34) — первый христианский мученик; избранный в число первых семи диаконов церкви, он проповедовал Евангелие и победоносно вел прения в синагогах, однако фанатики обвинили его в богохульстве и с помощью ложных свидетельств добились его осуждения на смерть, после чего он был побит камнями.

В числе малых реликвий Ахенского собора — частица земли, пропитанная кровью святого Стефана, и его ребро.

… дубовое кольцо, которое носил в темнице святой Петр… — Среди малых реликвий Ахенского собора числится рельефное изображение апостола Петра, держащего дубовое кольцо, которым были скованы его руки, когда он находился в тюрьме.

… масло святой Екатерины… — Екатерина Александрийская (287–305) — христианская святая, претерпевшая мученическую смерть во время правления римского императора Максимиана (ок. 250–310; правил с 285 г.); согласно преданию, после казни святой ее тело было перенесено ангелами на самую высокую вершину Синая.

В числе малых реликвий Ахенского собора числятся зуб святой Екатерины и агатовая склянка с маслом, чудесным образом источившимся из ее костей.

… мне посчастливилось, что я родился в тысяча восемьсот третьем году! — Дюма родился 24 июля 1802 г.

… кусок жезла Ларона… — Аарон — персонаж Ветхого Завета, старший брат Моисея и его сподвижник при освобождении евреев из египетского плена; первый еврейский первосвященник; когда в еврейском стане возник бунт, вызванный тем, что священство было предоставлено лишь племени Аарона, Господь повелел оставить на ночь в скинии (походном храме евреев) жезлы двенадцати начальников колен: утром Моисей вынес из скинии все двенадцать жезлов, и народ увидел, что лишь жезл Аарона "расцвел, пустил почки и дал миндали" (Числа, XVII, 1–8); произошедшее стало явным подтверждением того, что Аарон и его сыновья являются избранными Богом носителями священства; в память этого события жезл Аарона был оставлен в скинии и хранился там рядом с ковчегом завета. В христианской традиции процветший жезл Аарона считается одним из прообразов воплощения Бога-Слова.

… ее портрет, написанный святым Лукой… — Согласно преданию, евангелист Лука, автор третьего Евангелия и книги Деяний Апостолов, был врачом и художником и его кисти принадлежат самые древние изображения Богоматери.

… и частица истинного креста. — Согласно преданию, мать императора Константина I, ревностная христианка Елена (7—327), обнаружила в 326 г. в Иерусалиме обломки креста, на котором был распят Христос, и поместила их в основанный ею в Святой земле храм Вознесения (по мнению большинства исследователей, храм этот был построен после ее смерти). Частицы этого "истинного креста Господа" разошлись по всему миру в количестве, превышающем всякие разумные пределы. В средние века частицы истинного креста были одной из самых почитаемых реликвий.

… Та самая частица, которая была принесена ангелом, а затем, потерянная Пипином, отвоевана Роландом у Великана-с-Изумрудом? — Легенду о частице истинного креста, заключенной в огромный полый изумруд, который был подарен ангелом королю Пипину, отцу Карла Великого, накануне сражения с неверными, Дюма пересказывает в своих повестях "Летопись короля Пипина" ("Chronique du roi P£pin"; 1842) и "Летопись Карла Великого". Во время этого сражения золотая цепь с изумрудом, висевшая у Пипина на шее, была перерублена, изумруд упал на землю и оказался потерян, а спустя какое-то время попал в руки язычника-великана, вставившего его в свой щит и получившего после этого прозвище Великан-с-Изумрудом; однако племянник императора, юный Роланд, убил в поединке великана, снял с его щита драгоценный изумруд и отдал его Карлу Великому, который благодаря этому талисману одерживал впредь победы во всех сражениях с язычниками.

135… часть этих реликвий была отправлена императору Карлу Великому в 799 году Иоанном, патриархом Иерусалимским… — Патриархом Иерусалимским в это время, с 797 по 807 гг., был Георгий I; его предшественником был Илия II (в 770–797 гг.), а преемником — Фома I (в 807–820 гг.).

… другая часть была подарена ему Лароном, царем Персии, который одновременно передал ему в дар Иерусалим и Святые места… — Аароном, царем Персии, в старых французских хрониках назывался Гарун ар-Рашид (ок. 766–809) — пятый багдадский халиф из династии Аббасидов, правивший с 786 г.; покровитель искусств и литературы, воспетый многими поэтами мудрый правитель; современник Карла Великого, ок. 807 г. отправивший ему в Ахен богатые дары.

Два горбуна. Франкенберг. Улица Домовых

136… старинной легендой, восходящей ко дню святого Матфея… — Католическая церковь отмечает день памяти святого Матфея, одного из апостолов Христа и евангелиста, 21 сентября.

137… пальцы у него забегали с такой ловкостью и с таким проворством, что это сделало бы честь самому Паганини или Берио. — Паганини, Никколо (1782–1840) — итальянский скрипач и композитор, гений мирового музыкального искусства.

Берио, Шарль Огюст де (1802–1870) — бельгиский скрипач и композитор, придворный музыкант французского короля Карла X и нидерландского короля Вильгельма I; концертировал во многих европейских столицах; был профессором Парижской и Брюссельской консерваторий.

… бешеный вальс, один из тех вальсов, какие наблюдал Фауст и изобразил Буланже… — Фауст — заглавный персонаж трагедии "Фауст" (1808–1832) Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832), ученый, продавший душу дьяволу Мефистофилю ради знаний, богатства и мирских наслаждений. Здесь имеются в виду дикие пляски ведьм, которые Фауст видит в Вальпургиеву ночь, на шабаше ведьм, куда его приводит Мефистофель.

В 1828 г. Буланже (см. примеч. к с. 88) создал одну из самых известных своих работ — литографию "Хоровод на шабаше", написанную по мотивам одноименной баллады Гюго (1825) и изображающую адский танец ведьм; эта литография хранится в музее Гюго в Париже.

139… выехали из Ахена через Буртшейдские ворота… — Буртшейд

(фр. Борсетт) — город в нескольких километрах к юго-востоку от Ахена, а с 1897 г. его квартал; основан в 997 г.; славится своими горячими источниками.

… привлек мое внимание к развалинам Франкенберга… — Франкенберг — средневековый замок в восточной окрестности Ахена (теперь — в черте города); по преданию — любимое местопребывание Карла Великого.

… затем пересек Фельзенбах. — Этот топоним идентифицировать не удалось. Ручья с таким названием в окрестностях Ахена нет.

… наши читатели…не найдут слова "макет в книге "Домашняя кухня"… — "Домашняя кухня" ("La Cuisini£re bourgeoise") — знаменитая французская кулинарная книга, изданная впервые в 1746 г., десять раз переизданная в XVIII в. и тридцать раз — в XIX в.; на ее титульном листе стоит имя автора — Менон, но кто скрывался за этим именем, осталось неизвестным; в 1739–1771 гг. вышли четыре другие кулинарные книги того же автора.

… увидел озеро, на дне которого погребено кольцо Фастрады. — Фастрада Франконская (765–794) — третья жена (с 783 г.) Карла Великого; дочь Рауля Франконского (ок. 735—?) и Аэды Баварской (ок. 740—?); имела на короля настолько сильное влияние, что современники объясняли это ее колдовскими чарами.

Согласно преданию, после смерти Фастрады ее волшебное кольцо, в котором заключалась сила ее волшебства и которое заставляло влюбляться в того, кто им владел, было брошено на дно озеро, и Карл Великий, попав однажды в эти места, был настолько им очарован, что построил здесь замок и никогда не покидал больше Ахен.

140… оказались на вершине горы Лусберг, в том самом месте, где Сата на, устав под тяжестью своей ноши, бросил ее… — Лусберг (букв, "гора Хитрости") — песчаный холм в северной окрестности Ахена, недалеко от бывшей городской стены.

Согласно местному преданию, дьявол, рассвирепев из-за того, что горожане Ахена обманули его в истории со строительством собора, решил уничтожить город, полностью засыпав его песком. Он отправился к берегу моря, набрал песок в мешки и потащил тяжелую ношу в сторону Ахена. Немного не доходя до города, он встретил старуху и спросил ее, далеко ли еще до Ахена; хитрая старуха сообразила, кто стоит перед ней, и решила его обмануть: она показала ему на свои старые истоптанные башмаки и пояснила, что прошла очень длинный путь от города и успела сносить их за это время; и тогда страшно уставший дьявол высыпал песок из мешков, отчего возле крепостной стены Ахена образовалось три песчаных холма: Лусберг, Сальваторберг и Вингертсберг.

… Гора Сальваторберг осталась в большей степени верна своим старым порядкам… — Холм Сальваторберг расположен к востоку от Лусберга.

… развалины древней церкви, построенной Лотарем I… — Лотарь I (795–855) — один из внуков КарлаВеликого, сын Людовика I Благочестивого, император Запада с 840 г.; по Верденскому договору (843), разделившему империю Карла Великого на три части, он сохранил за собой императорский титул, хотя фактически империя перестала существовать; при разделе ему достались Италия, Прованс, Бургундия и земли Восточной Франции со столицей в Ахене (будущая Лотарингия).

… вернулись в Ахен через Кёльнские ворота… — Кёльнские ворота (Кёльнишестор) располагались в северо-восточной части средневековой городской стены Ахена.

… ночью превращалось в жилище тех добрых домовых из семейства Трильби, историю которых нам рассказал Нодье… — Трильби — добрый домашний дух, заглавный персонаж сказочной повести Нодье (см. примем, к с. 14) "Трильби, или домовой из Аргайля" ("Trilby ou le Lutin dArgail"; 1822).

141 …в подземелье башни, расположенной между Кёльнскими воротами и воротами Занд-Кауль. — Зандкаультор — ворота в северо-восточной части городской стены Ахена, следующие после Кёльнских, если идти против часовой стрелки.

Упомянутая башня называлась Хинцентурм.

Кёльн

143… Агриппа счел расположение этого места удачным… — Агриппа,

Марк Випсаний (63–12 до н. э.) — выдающийся римский военачальник и политический деятель, сподвижник и зять Августа (в 21 г. до н. э. его женой стала Юлия, дочь Августа); в 39–38 гг. и 20 г. до н. э. наместник Галлии; консул в 37, 28 и 27 гг. до н. э.; около 38 до н. э., переселив с правого берега Рейна на его левый берег дружественное римлянам германское племя убиев, основал военное поселение Оппидум Убиориум ("Город-крепость убиев"), на месте которого впоследствии сложился город Кёльн.

… на холме, который тянется от церкви Богоматери до площади Святой Марии-на-Ступенях. — Церковь святой Марии-на-Ступе-нях (Санта Мария ад Градус) находилась к востоку от Кёльнского собора, на спуске к Рейну; она была заложена при архиепископе Германе II (995—1056; правил с 1036 г.), завершена в 1075 г. и начиная с этого времени служила местом захоронения многих церковных деятелей и княжеских особ; в 1817 г., после французской оккупации, была разрушена, а место, которое она занимала, расчищено.

… здесь во время походов Германика родилась Агриппина… — Герма-ник — Германик Юлий Цезарь (15 до н. э—19 н. э.), римский полководец, племянник и приемный сын императора Тиберия (42 до н. э. — 37 н. э.; правил с 142), отец императора Калигулы (12–41; правил с 37 г.); в 13 г. был назначен главнокомандующим войсками на Рейне и в 14–16 гг. предпринял большие и успешные походы против германцев; в 17 г. был отозван из Германии императором, опасавшимся роста его популярности, и отправлен с чрезвычайными полномочиями в Сирию, где он вскоре умер (существует предположение, что его отравили по приказу Тиберия).

Агриппина Младшая (15–59) — римская императрица; дочь Германика и его жены с 5 г. Агриппины Старшей (14 до н. э. — 33 н. э.), которая была дочерью Агриппы и Юлии; сестра императора Калигулы; родилась в военном поселении Оппидум Убиорум; в первом браке (28 г.) жена военачальника Гнея Домиция Агенобарба (17 до н. э. — 40 н. э.), от которого она родила Нерона (37–68), будущего императора (с 54 г.); в третьем браке (с 49 г.) четвертая супруга императора Клавдия; была убита по приказанию Нерона, раздраженного ее вмешательством в дела управления.

… Это послужило для Клавдия поводом основать здесь римскую колонию… — Клавдий — Тиберий Клавдий Нерон Друз Германик (10 до н. э. — 54 н. э.), с 41 г. римский император, младший брат Германика и дядя Калигулы; в годы его правления были основаны многочисленные колонии, даровано полное гражданство внеита-лийским общинам, введены новые принципы правосудия, отличавшиеся ярко выраженной гуманной направленностью; был отравлен Агриппиной, стремившейся обеспечить престол Нерону. Статус римской колонии военное поселение Оппидум Убиорум (другое его название было Ара Убиорум — "Алтарь убиев") получило в 50 г. вместе с новым названием "Колония Клавдия алтаря Агриппины".

… Виттелий был провозглашен здесь императором… — Виттелий Авл (12–69) — римский император со 2 января по 22 декабря 69 г.; консул 48 г., военачальник, провозглашенный императором рейнскими легионами, которыми он командовал, и потерпевший поражение в борьбе с Веспасианом.

… когда оттуда ушел Траян, которого призвал Нерва, чтобы разделить с ним власть… — Траян — Марк Ульпий Нерва Траян (53—117), римский император из династии Антонинов, правивший с 28 января 98 г.; успешный полководец, осенью 97 г. усыновленный своим предшественником Нервой и избранный вместе с ним консулом 98 г.; годы его правления, в течение которых значительно расширились пределы империи, улучшилось состояние финансов и выполнялась обширная программа общественного строительства, закрепились в сознании современников и потомков как счастливейший век Рима.

Нерва — Марк Кокцей Нерва (30–98), римский император с 18 сентября 96 г. по 27 января 98 г.; правовед-интеллектуал, пришедший к власти после убийства заговорщиками императора Домициана; основатель династии Антонинов, успевший за неполные полтора года своего принципата провести ряд прогрессивных реформ, которые были продолжены затем Траяном; в кризисный момент своего правления ввел оказавшуюся очень мудрой систему передачи власти в империи, когда император (август) еще при жизни назначает себе преемника и соправителя (цезаря), основываясь при этот исключительно на личных качествах будущего правителя; таким цезарем он и назначил 28 октября 97 г. популярного военачальника Траяна, легата провинции Нижняя Германия.

… Кёльн, ставший столицей Нижней Рейнской Галлии… — Кёльн стал столицей римской провинции Нижняя Германия в 89 г.

… император Константин построил там великолепный мост… — Константин I Великий (Флавий Валерий Аврелий Клавдий Константин; ок. 272–337) — римский император с 306 г., сын императора Констанция Хлора (ок. 250–306; август с 305 г.) и его первой жены святой Елены; был провозглашен августом после смерти отца; после многолетней борьбы утвердился в качестве единоличного правителя; проводил политику веротерпимости, издав в 313 г. Миланский эдикт, уравнявший христианство в правах с другими исповеданиями; поддерживал официальную церковь; провел гражданские и военные реформы; вел успешные войны на границах империи; перенес столицу из Рима в Константинополь.

Первый постоянный мост через Рейн был сооружен ок. 310 г.

… примерно в 220 году… нашествие готов грозило снести с лица земли зарождающийся город… — Готы — германское племя, жившее в начале христианской эры на южном берегу Балтийского моря; в III в. они вторглись в восточные области Римской империи (на Балканский полуостров и в Малую Азию) и завоевали ряд земель; в сер. IV в. объединились в могущественный племенной союз, разгромленный в 375 г. гуннами; после этого разделились на две ветви — восточную (остготы) и западную (вестготы).

…В 508 году Хлодвиг был провозглашен в Кёльне королем. — В 508 г. Хлодвиг (см. примеч. к с. 23), тогда еще только король салических, или западных франков, живших к западу от Рейна, подговорил своего родственника Хлодерика (ок. 475–509), сына Сигиберта

Хромого (ок. 455–508), короля рипуариев, убить своего отца, после чего его посланцы убили Хлодерика, а сам Хлодвиг был провозглашен в Кёльне королем рипуариев, присоединив таким образом к своим владениям их земли.

… через этот город и через предместье, носящее название Дёйц, происходило вторжение рипуарских франков. — Дёйц — старинный город на правом берегу Рейна, сложившийся вокруг крепости, которая была построена в нач. IV в. римлянами для защиты моста через Рейн, и вошедший в состав Кёльна в 1888 г.

Рипуарские франки ("прибрежные франки"; от лат. ripa — "берег реки") — союз германских племен, живших на правом берегу Рейна, от Кёльна до Майнца, и составивших основу населения Нидерландов и Франконии.

Правобережные франки неоднократно пытались вторгнуться на левый берег Рейна, а осенью 355 г., после десятимесячной осады, им удалось захватить и разграбить Кёльн. В 455 г., после убийства полководца Флавия Аэция (ок. 395–454), последнего защитника рубежей Римской империи, Кёльн окончательно перешел под власть франков, сделавших его своей столицей.

144… Оттон Великий присоединил его к Германской империи… — Оттон I Великий (912–973) — германский король с 936 г., сын Генриха I Птицелова (ок. 876–936; король с 919 г.) и его второй жены (с 909 г.) Матильды Вестфальской (ок. 895–968); первый император основанной им в 962 г. Священной Римской империи, которая рассматривалась как прямое продолжение античной Римской империи и франкской империи Карла Великого.

… отдал его под покровительство своего брата Бруно, архиепископа Кёльнского и герцога Лотарингского. — Бруно Великий (ок. 925–965) — младший брат короля Оттона Великого и его сподвижник; один из самых могущественных политиков Германии и разносторонне образованный человек; с 953 г. архиепископ Кёльнский и герцог Лотарингский.

… Кёльн… превратился в самую надежную опору союза городов, именуемых ганзейскими. — Ганза — военно-торговый союз купеческих гильдий, который установил и поддерживал монополию торговли на Балтийском море, частично на Северном море и в большей части Северной Европы в период между XIII и XVII вв.; в этот союз постепенно вошло более двадцати городов, и Кёльн был одним из них (с 1260 г.).

… вместо того, чтобы оставить здешним жителям кодекс Наполеона… — Кодекс Наполеона ("Гражданский кодекс французов") — свод гражданских законов Франции, разработанный группой юристов в годы правления первого консула Наполеона Бонапарта и введенный в действие 21 марта 1804 г., незадолго до его провозглашения императором; закрепил завоевания Великой Французской революции и стал первым правовым документом европейской буржуазной эпохи; действовал на территории всей наполеоновской империи (включая и рейнские провинции) и с последующими поправками действует во Франции до настоящего времени.

145… против этого последнего решения… выступил архиепископ Кёльнский Клеменс Август… — Клеменс Август фон Дросте-Више-ринг (1773–1845) — католический прелат, архиепископ Кёльнский с 1835 г.; вступив в конфликт с прусским правительством, проводившим дискриминационную политику по отношению к католикам, был арестован и в течение полутора лет находился в заключении.

… гражданский губернатор провинции и полковник жандармерии, пребывавшие в Кобленце, приехали в Кёльн… — Кобленц — старинный город на западе Германии, в земле Рейнланд-Пфальц, основанный в 9 г. до н. э.; расположен у места впадения в Рейн реки Мозель, примерно в 80 км к юго-востоку от Кёльна, выше его по течению; в 1690–1801 гг. был резиденцией архиепископов-курфюрстов Трирских, а в 1801–1814 гг. — столицей французского департамента Рейн-и-Мозель; решением Венского конгресса был передан Пруссии и в 1822 г. стал местопребыванием властей прусской Рейнской провинции.

Гражданским губернатором (оберпрезидентом) Рейнской провинции в это бурное время (с 1834 по 1842 гг.) был прусский государственный и политический деятель Эрнст Альберт Карл Вильгельм фон Бодельшвинг (1794–1854).

… его взяли под стражу и препроводили в крепость Минден… — Архиепископ Клеменс Август был арестован 20 ноября 1837 г. и обрел свободу лишь 22 апреля 1839 г.

Минден — город в Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, на берегу Везера; расположен в 180 км к северо-востоку от Кёльна.

… крепость Эренбрайтштейн, господствующая над Кобленцем… наполнилась порохом и ощетинилась пушками… — Эренбрайтштейн — прусская крепость, построенная в 1817–1832 гг. на правом берегу Рейна, напротив Кобленца, для обороны Рейнской провинции; шедевр военно-инженерного искусства, ставший символом растущей мощи Пруссии; одно из крупнейших фортификационных сооружений в Европе, так никогда и не подвергавшееся нападению.

… Принц Вильгельм, посланный туда с надуманной миссией… — Имеется в виду Вильгельм I Гогенцоллерн (1797–1888) — второй сын прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770–1840; правил с 1797 г.) и его жены с 1793 г. Луизы Мекленбург-Стрелицкой (1776–1810); до 1861 г. принц Прусский, наследник престола; немецкий реакционный военный и политический деятель; в 1858–1861 гг. принц-регент Пруссии после окончательного сумасшествия его старшего брата Фридриха Вильгельма IV (1795–1861; правил с 1840 г.); с 1861 г. король Пруссии; поддерживал проводимую Бисмарком политику объединения Германии сверху "железом и кровью"; во время Австро-прусской (1866) и Франко-прусской войн (1870–1871) — главнокомандующий прусской и германской армиями; в 1867–1871 гг. президент Северогерманского союза; с 1871 г. император Германской империи.

146… отправился в Кобленц, чтобы принять участие в празднике, который провинция устраивала в честь генерала Борстеля. — Борстель, Карл Леопольд Генрих Людвиг фон (1773–1844) — прусский генерал-лейтенант, прославившийся в битвах наполеоновских войн; герой сражения при Денневице (6 сентября 1813 г.); на военной службе состоял с 1788 г.; в описываемое время был генерал-губернатором Рейнской провинции; в 1838 г. в его честь была отчеканена в Кёльне юбилейная бронзовая медаль; в 1840 г. вышел в отставку и стал членом Государственного совета.

147… города, стоящие на левом берегу Рейна, от Кельского моста до Нимвегена… — Кель — небольшой старинный немецкий город на правом берегу Рейна, напротив Страсбурга, лежащего на левом берегу реки и связанного с ним мостом; в настоящее время входит в федеральную землю Баден-Вюртемберг

Нимвеген (голл. Неймеген) — город в Нидерландах, в нижнем течении Рейна, на его левом рукаве, реке Ваал.

… предложили бы Луи Филиппу отбросить смехотворную бумажную папку, ставшую гербом Июльской революции… — Сразу после Июльской революции, 13 августа 1830 г., указом короля Луи Филиппа гербом Франции был объявлен герб Орлеанского дома; однако менее чем через год, 26 февраля 1830 г., королевским указом было установлено, что на гербовом щите Франции отныне должна изображаться открытая книга, на которой высечены слова "Хартия 1830 года" (имелась в виду принятая 14 августа 1830 г. т. н. Конституционная хартия Луи Филиппа, закреплявшая установление во Франции конституционной монархии); этот герб, действительно весьма напоминающий раскрытую бумажную папку с указанной надписью на ее левой половине, просуществовал до 1848 г.

… изобразить галльского петуха, с которым мы взяли Рим и Дельфы. — Галльский петух — национальный символ Франции, возникновение которого связано с тем, что слово gallus на латинском языке означает и "петух", и "галл".

В 390 г. до н. э. галлы перешли через Альпы, разгромили римлян на реке Аллия (приток Тибра) и захватили весь Рим, кроме его цитадели — Капитолия, который они осадили; за освобождение Рима римлянам пришлось заплатить огромный выкуп.

Дельфы — город в Средней Греции, на южном склоне горы Парнас, который сложился в VI в. до н. э. вокруг древнего святилища Аполлона Пифийского и в котором благодаря приношениям богомольцев скопились огромнейшие богатства.

В 279 г. до н. э. многочисленные орды галлов вторглись на Балканский полуостров и разграбили святилище в Дельфах.

… наполеоновского орла, с которым мы взяли Каир, Берлин, Вену, Мадрид и Москву. — Орел был объявлен символом императорской власти во Франции указом Наполеона 12 июля 1804 г., после долгих дебатов на Государственном совете (предлагались и другие варианты: лев, слон, дуб, пчелы, петух).

В Каир французские войска вступили 24 июля 1798 г., после сражения при Пирамидах (21 июля); в Берлин — 27 октября 1806 г., после Йена-Ауэрштедтского сражения (14 октября); в Вену — 13 мая 1809 г., после сражений при Абенсберге (20 апреля), Ландсхуте (21 апреля) и Экмюле (22 апреля); в Мадрид — 23 марта 1808 г., в ходе французской оккупации Испании; в Москву — 14 сентября 1812 г. после битвы при Бородине (7 сентября).

… пчел Карла Великого, с которыми мы взяли Саксонию, Испанию и Ломбардию. — Пчелы были геральдическим символом королевской власти во Франции начиная с Меровингов.

Земли саксов Карл Великий завоевал в результате изнурительной войны, продолжавшейся с 772 по 804 гг.; Северную Италию он подчинил себе в 774–787 гг., а его поход в Испанию в 778 г. закончился провалом.

… лилии Людовика Святого, с которыми мы взяли Иерусалим, Мансуру, Тунис, Милан, Флоренцию, Неаполь и Алжир. — Иерусалим был захвачен войсками крестоносцев 15 июля 1099 г., в ходе первого крестового похода (1096–1099).

Мансура (Эль-Мансура) — укрепленный город на Ниле, в 70 км к юго-западу от Дамьетты, на пути в Каир; основан в 1221 г.; был взят войсками Людовика IX в ходе седьмого крестового похода (1248–1254), 8 февраля 1250 г.

Город Тунис был осажден войсками крестоносцев в июле-августе 1270 г., в ходе восьмого крестового похода, который возглавлял Людовик IX, однако город так и не был взят.

Милан был захвачен войсками французского короля Людовика XII (1462–1515; правил с 1498 г.) 15 сентября 1499 г., в ходе т. н. Второй Итальянской войны (1499–1504).

Во Флоренцию войска французского короля Карла VIII (1470–1498; правил с 1483 г.), предпринявшего в 1494 г. поход в Неаполитанское королевство, вошли, не встретив никакого сопротивления, 17 ноября 1494 г., а уже 22 февраля 1495 г. завладели Неаполем. Город Алжир был захвачен французами 5 июля 1830 г., в последний месяц правления короля КарлаХ (1757–1830; правил с 1823 г.), последнего представителя старшей ветви династии Бурбонов.

Собор

148… Мысль построить собор возымел около 1225 года архиепископ Энгельберт, прозванный святым… — Энгельберт I фон Берг (ок. 1185–1225) — архиепископ Кёльнский с 1216 г., святой католической церкви; был убит своим родственником, графом Фридрихом фон Изенбергом (1193–1226), и стал почитаться в народе святым, хотя никогда не был канонизирован.

… его преемник Конрад фон Гохштаден, в 1247 году решивший привести этот замысел в исполнение, вызвал лучшего в городе архитектора… — Конрад I фон Гохштаден (ок. 1198–1261) — архиепископ Кёльнский с 1238 г.; папский легат в Германии в 1249–1260 гг. Автором проекта Кёльнского собора (см. примеч. к с. 23), заложенного при Конраде фон Гохштадене, считается архитектор Герхард фон Риле (? — ок. 1260).

… каменоломни, расположенные на самой высокой из вершин Семиго-рья — горе Драхенфельс. — Драхенфельс ("Драконовый утес") — одна из вершин гористой местности Зибенгебирге ("Семигорье"), на правом берегу Рейна, к юго-востоку от Бонна, высотой 324 м; ее склоны круто спускаются к Рейну. Согласно немецким легендам, в пещере этой горы обитал страшный дракон, которого убил герой Зигфрид.

149… оказался в месте для гулянья, носившем название Франкские ворота… — Имеются в виду ворота Франкентор в средневековой городской стене Кёльна.

… Это ведь Страсбургский собор. — Страсбург — старинный город в среднем течении Рейна, имеющий двухтысячелетнюю историю; столица Эльзаса; ныне административный центр французского департамента Нижний Рейн.

Страсбургский собор, который посвящен Богоматери и строительство которого началось в 1176 г. при Филиппе I фон Хайзенберге (ок. 1130–1191), епископе Кёльнском с 1167 г., свой нынешний вид приобрел в основном к 1439 г., когда зодчий Иоганн Хюльц из Кёльна закончил возведение знаменитого ажурного шпиля его северной башни, в результате чего общая высота здания составила 142 м (до 1874 г. это была самая высокая церковь в Европе); среди главных зодчих собора называют Эрвина фон Штайнбаха (ок. 1244–1318) и Ульриха фон Энсингена (ок. 1350–1419).

… это же Реймсский собор. — Реймс — древний город на северо-востоке Франции, в Шампани, в 145 км от Парижа; на протяжении многих веков место коронации французских королей.

Реймсский собор, посвященный Богоматери, был заложен в 1211 г. Альбериком де Гумбертом, архиепископом Реймсским в 1207–1218 гг., и в основном закончен к 1275 г.; его первым архитектором стал Жан д’Орбе (ок. 1175–1231).

150… проехав по Эльзасу и посетив Францию, вы вернулись домой… —

Эльзас — историческая область на востоке Франции, на границе с Германией, которая служила яблоком раздора между этими двумя государствами в течение многих веков и отошла Франции в 1678 г.

… это ведь Кентерберийский собор. — Кентербери — старинный город на юго-востоке Англии, в графстве Кент, в 85 км к востоку от Лондона; резиденция архиепископа Кентерберийского, главы англиканской церкви.

Кетерберийский собор был основан в 602 г. святым Августином Кентерберийским (?—604), первосвятителем Англии; его нынешнее здание было освящено в 1077 г., но с тех пор оно многократно перестраивалось.

152… Слышал ли ты… о Вавилонской башне, садах Семирамиды и Ко лизее? — Вавилонская башня — в Ветхом Завете (Бытие, 11: 1–9) огромная башня "высотою до небес", которую начали возводить одновременно с городом Вавилоном потомки Ноя; предостерегающий символ человеческой гордыни, олицетворение могущественной силы, противной Богу, который покарал строителей, смешав их языки, так что они перестали понимать друг друга, и рассеяв их по всей земле.

Семирамида — греческое имя ассирийской царицы Шаммурамат, жены царя Шамшиадада V (правил в 823–811 до н. э.), регентши в 811–806 гг., в годы малолетства своего сына Ададнерари III (правил в 811–782 гг. до н. э.). Ктесий Книдский (ок. 400 до н. э.), греческий врачеватель при персидском дворе, рассказывает, что Семирамида, уроженка горных областей, повелела разбить т. н. "висячие сады" на крыше царского дворца в Вавилоне, что должно было напоминать ей поросшие деревьями родные горы. В действительности, эти сады, считавшиеся одним из семи чудес света, были разбиты вавилонским царем Навуходоносором II (царствовал в 605–562 гг. до н. э.).

Колизей (лат. colosseus — "громадный") — самый большой амфитеатр Рима и всего античного мира; был построен в 75–80 гг. и предназначался для гладиаторских боев и конных ристаний; вмещал 50 тыс. зрителей.

Отец Клемент

153… бросился в церковь святого Гереона… — Кёльнская церковь свято го Гереона, одна из двенадцати сохранившихся в Кёльне романских церквей, расположена в северо-западной части старого города; она была заложена в 1067 г., а ее овальный купол, в то время один из самых больших в Европе, был завершен в 1227 г.; церковь посвящена христианскому мученику Гереону, римскому офицеру, который во время гонения на христиан при императоре Максимиане (ок. 250–310; правил с 285 г.) отказался участвовать в расправах над ними и сам был умерщвлен в Кёльне вместе с 318 своими товарищами-единоверцами.

… романская базилика XI века, которую архиепископ Анно построил на месте древнего храма святой Елены… — Анно II (ок. 1010–1075) — архиепископ Кёльнский с 1056 г.; духовник императора Генриха III (1017–1056; император с 1046 г.), управлявший государством в годы малолетства императора Генриха IV (1050–1106; правил с 1056 г.); святой католической церкви (канонизирован в 1183 г.), основавший много монастырей и построивший целый ряд церквей.

Под храмом святой Елены здесь следует понимать первую кёльнскую церковь, посвященную мученикам Гереону и его товарищам; она была построена по повелению святой Елены (7—327), матери императора Константина I, на месте колодца, в который были брошены их тела; церковь сильно пострадала во время нашествий гуннов и норманнов и к XI в. пришла в полное запустение.

156… достойны второстепенных городов, таких, как Вормс, Дюссельдорф или Кобленц… — Вормс — старинный город в Германии, в земле Рейнланд-Пфальц, на левом берегу Рейна; известен с античных времен; в 1074 г. стал вольным имперским городом; в эпоху Реформации являлся одним из важнейших и богатейших городов страны, но в XVII в. в результате войн пришел в полный упадок; в 1792 г. был оккупирован французами, а в 1816 г. отошел Великому герцогству Гессенскому.

Дюссельдорф — город в Западной Германии, порт на Рейне, административный центр земли Северный Рейн — Вестфалия; впервые упомянут в документах в 1135 г.; в 1288 г. получил права города; с 1380 г. стал резиденцией герцогов Берга; с XVII в. находился последовательно во владении курфюршества Пфальц, Франции и Баварии; в 1805–1815 гг. столица вассального наполеоновского Великого герцогства Берг; с 1815 г. находился во владении Пруссии.

157… святой Антоний, который всю жизнь имел дело с дьяволом… — Святой Антоний (251–356) — один из основателей пустынножительства; согласно легендам, дьявол подвергал его всевозможным искушениям, но он смог им противостоять.

… Разве святой Варнава не ухватил его за нос раскаленными докрасна щипцами? — Варнава (? — ок. 62) — христианский святой, основатель Кипрской церкви; персонаж Нового Завета.

Однако героем упомянутой истории является другой христианский святой — Дунстан (ок. 909–988), архиепископ Кентерберийский с 959 г.; согласно легенде XI в., когда Дунстан принял монашеский обет и жил в уединенном жилище возле монастыря, занимаясь кузнечным делом, его стал искушать дьявол; и тогда Дунстан схватил дьявола за нос щипцами, вынутыми из горна, и держал его так до тех пор, пока тот не дал обещание оставить его в покое.

Семь смертных грехов

161… собираясь пригласить его отужинать вечером в обществе бургомистров Майнца и Ахена… — Майнц — город в Германии, на левом берегу Рейна, вблизи впадения в него реки Майн; административный центр земли Рейнланд-Пфальц; в средние века — центр Майнцского курфюршества; в 1797 г. был присоединен к Франции; с 1816 г. находился в составе Великого герцогства Гессен-Дарм-штадт; с 1866 г. — в составе Пруссии.

162… папа Иннокентий IV, который был генуэзцем, решил построить в Риме дворец для одного из своих племянников… — Иннокентий IV (в миру — Синибальдо Фиески; ок. 1195–1254) — римский папа с 1243 г.; происходил из рода графов ди Лаванья, одной из самых знатных генуэзских семей.

165… ему из Милана доставили головы трех волхвов — Каспара, Мельхи ора и Валтасара… — Согласно евангельской легенде, в дни, когда родился Иисус, "пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский?" (Матфей, 2: 1–2). "И, войдя в дом, увидели младенца с Мариею, матерью его, и, пав, поклонились ему" (Матфей, 2: 11). Что это были за люди, из какой страны и какой религии — в Евангелии нет никаких указаний; некоторые толкователи Евангелия считали их не просто восточными мудрецами, а царями, представителями человеческих рас — африканской, азиатской и европейской.

Основанием считать Волхов царями стали служить следующие библейские стихи, воспринятые как пророчество: "Цари Фарсиса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут дары; и поклонятся ему все цари" (Псалтирь, 71: 10–11). В одном ирландском религиозном тексте VIII в. цари-волхвы обретают имена: Каспар, Мельхиор и Валтасар.

Милан — старинный город на севере Италии, центр Ломбардии; в средние века — городская республика и самостоятельное герцогство; в 1535 г. попал под власть Австрии; в 1797 г. стал столицей зависимых от Франции Цизальпинской и Итальянской республик и Итальянского королевства; с 1815 г. снова попал под австрийское иго; в 1859 г. вошел в состав Сардинского, а в 1861 г. — единого Итальянского королевства.

Согласно преданию, мощи царей-волхвов нашла в Иерусалиме святая Елена, которая привезла их оттуда в Константинополь, а уже оттуда их доставил в 344 г. в Милан святой Евсторгий (? — ок. 350), епископ Миланский.

… Неужели частицу истинного креста, найденного императрицей Еленой? — См. примеч. к с. 134.

… творение самого Господа, посланное с одним из ангелов царю Соломону. — Соломон — царь Израильско-Иудейского царства (965–928 до н. э.), которое при нем достигло наивысшего расцвета; строитель Иерусалимского храма; согласно преданиям, отличался необыкновенной мудростью и любвеобильностью; считается автором нескольких книг Библии.

… проект Иерусалимского храма… — Иерусалимский храм — главное святилище древних евреев, построенное финикийскими мастерами в царствование царя Соломона; просуществовав 380 лет, был разрушен в 586 г. до н. э., во время войны иудеев с Ассирией; после завоевания Иудеи персами был восстановлен; в 20 г. до н. э. был перестроен в греко-римском стиле; в 70 г. был окончательно разрушен римскими завоевателями.

168… часы церкви святых Апостолов пробили в последний раз… — Цер ковь святых Апостолов, одна из двенадцати сохранившихся до наших дней романских базилик Кёльна, была построена в XII в.; находится возле Нового рынка.

… жители Кёльна не теряют надежды, что когда-нибудь его все-таки достроят… — Кёльнский собор был достроен в 1842–1880 гг. по решению прусского правительства.

… это дар Марии Медичи городу Кёльну в благодарность за оказанное ей там гостеприимство. — Мария Медичи провела в Кёльне последний период своей жизни и умерла там 3 июля 1642 г.

169… Фридрих I из рода Гогенштауфенов, захватив Милан и разрушив его, вывез оттуда неизвестно как оказавшиеся там останки трех волхвов и подарил их Райнальду, архиепископу Кёльнскому… — Император Фридрих I Барбаросса (см. примем, к с. 131), второй из династии Гогенштауфенов, стремясь утвердить немецкое господство в Италии, после десятимесячной осады захватил в марте 1162 г. Милан, сдавшийся на милость победителя, изгнал из него всех жителей и полностью разрушил город.

Гогенштауфены — династия семи германских королей (1138–1254), трое из которых были коронованы императорами Священной Римской империи; назывались по имени их замка Гогенштау-фен в герцогстве Швабия; основателем ее стал Конрад III (1093–1152; король с 1138 г.), а последним представителем — Конрад IV (1228–1254; король с 1237 г.).

Рай нал ьд фон Дассель (ок. 1120–1167) — архиепископ Кёльнский и архиканцлер Италии с 1159 г.; полученные в дар от Фридриха I мощи волхвов он привез в Кёльн в 1164 г.

170… курфюрст Максимилиан Генрих из Баварской династии повелел соорудить им великолепный памятник в ионическом стиле. — Максимилиан Генрих Баварский (1621–1688) — архиепископ-курфюрст Кёльнский и князь-епископ Льежский с 1650 г., епископ Министерский с 1683 г.; сын Альбрехта VI Баварского (1584–1666), ландграфа Байерн-Лёйхтенбергского, и его жены с 1612 г. Мехтильды Лёйхтенбергской (1588–1634).

… кёльнский капитул, испытывавший великий страх перед французами… перебрался в Арнсберг, в Вестфалию… — Арнсберг — старинный город в Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, в 75 км к северо-востоку от Кёльна, на берегу реки Рур; известен с VIII в.; в 1794–1803 гг., во время своего т. н. "Арнсбергского изгнания", все реликвии трех царей-волхвов хранились в местной пасторской церкви святого Лаврентия.

… портрет Августа, который считают изображением Александра Македонского… — Александр Македонский (356–323 до н. э.) — царь Македонии, покоритель Греции, Малой Азии, Палестины, Египта, части Индии и других стран; создатель обширной империи, распавшейся после его смерти.

171… двумя церквами, чаще всего посещаемыми иностранцами, являются церкви святого Петра и святой Урсулы. — Готическая церковь святого Петра была построена в Кёльне в 1513–1525 гг.

Церковь святой Урсулы — одна их двенадцати сохранившихся до наших дней романских базилик Кёльна.

… создал для нее один из своих шедевров: изображение святого Петра, распятого головой вниз. — Алтарная картина Рубенса "Мученичество святого Петра", хранящаяся в церкви святого Петра в Кёльне, была написана в 1638 г.; во время французской оккупации города она была увезена в Париж и возвращена в Кёльн лишь осенью 1815 г.

… тут же отправились в бывшее аббатство сестер святой Урсулы. — Имеется в виду один из монастырей женского монашеского ордена урсулинок, основанного в 1535 г. в Италии святой Анджелой Мери-чи (ок. 1474–1540) и поставленного под покровительство святой Урсулы; орден, который возник первоначально как конгрегация девиц и вдов, не приносивших монашеских обетов и занимавшихся воспитанием девушек, получил большое распространение в Италии, Франции, Германии и Нидерландах.

… в 220году от Рождества Христова в Британии царствовали Дионет и Дария… — Легенда о святой Урсуле и ее спутницах существует во многих вариантах, и все они настолько внутренне противоречивы и не сходятся между собой, что видеть в ее персонажах реальных исторических лиц не имеет никакого смысла. Даже время жизни святой Урсулы относят там то к III, то к IV, а то и к V вв. Общепринятой считается версия, которая излагается в чрезвычайно популярном в средние века житийном сборнике "Золотая легенда" ("Legenda аигеа"), содержащем легендарные и фантастические жизнеописания 180 святых и написанном доминиканским монахом Иаковом Ворагинским (ок. 1228–1298), архиепископом Генуи с 1292 г.

Однако Дюма придерживается варианта легенды, изложенного в книге "Политические и литературные заметки о Германии" ("Notices politiques et littdraires sur lAllemagne"; 1835) французского литератора, профессора филологии и государственного деятеля Марка Жирардена (1801–1873).

Возможно, именем Дионет в этом варианте легенды назван Дио-нот — легендарный король Британии времен римского императо-ра-узурпатора Магна Максима (ок. 335–388; правил с 383 г.).

172… явились посланники от германского принца Агриппина просить руки Урсулы для его сына принца Комана… — Возможно, именем Коман назван Конан Мериадек (? — ок. 421) — полулегендарный герцог Арморики (Бретани).

… увозя к батовскому побережью стаю белых голубок. — Батавы — германское племя, около 50 г. до н. э. поселившееся в устье Рейна, в римской провинции Белгика.

… Римский префект Аквилин, управлявший тогда от имени императора Септимия Севера городом, принял их с большими почестями… — Луций Септимий Север (146–211) — римский император с 193 г.; уроженец провинции Африка; был провозглашен императором после убийства императора Пертинакса; первый из т. н. "солдатских императоров"; пытался преодолеть внутриполитический кризис Римской империи путем установления открытой военной диктатуры; умер во время похода в Британию.

… чтобы направиться в Базель. — Базель — город на северо-западе Швейцарии, на Рейне, у границы Франции и Германии; ныне административный центр кантона Базель-Штадт, крупный речной порт.

… в сопровождении Пантула, другого римского префекта… — Католическая церковь чтит святого Пантула, спутника Урсулы, и называет его епископом Базельским.

173… и были крещены папой Кириаком… — Папа Кириак — легендарный персонаж; в списках понтификов его нет, и иногда, пытаясь снять это противоречие, говорят, что Кириак в течение года исполнял обязанности первосвященника, пока святой Понтиан (епископ Рима в 230–235 гг.) находился в ссылке на острове Сардиния.

174… святой Куниберт произносил проповедь… — Святой Куниберт (ок. 600–663) — епископ Кёльнский с 627 г., советник короля франков Дагоберта I (ок. 603–639; правил с 629 г.).

…Не забыт и святой Пантул: посвященный ему алтарь расположен почти напротив Золотой комнаты. — Золотая комната (нем. Голдене-Каммер) — часовня в кёльнской церкви святой Урсулы, место хранения 120 бюстов-реликвариев различных святых; сооружена в XVII в.

Рейн

… бездонная пропасть, населенная жуткими на вид чудовищами, нечто вроде пучины, поглотившей шиллеровского рыбака. — Здесь подразумевается персонаж баллады Шиллера "Ныряльщик" ("Der Taucher"; 1797), которая повествует о короле, швырнувшем золотой кубок со скалы в ревущую морскую бездну и бросившем вызов окружающим — кто из них осмелится нырнуть за кубком, получив его в награду? Отважный паж (не рыбак!) ныряет и возвращается с кубком, но он потрясен видом ужасных морских чудовищ, таящихся в глубинах и едва не погубивших его. Тем не менее, когда король, невзирая на страшный рассказ юноши, снова бросает в море драгоценность, обещая тому, кто ее достанет, руку своей дочери, молодой человек ныряет вторично — и на этот раз уже не возвращается. Баллада известна русскому читателю в переводе В.А.Жу-ковского, давшему ей название "Кубок".

… зеркальная гладь, по которой можно пройти, подобно Христу, если только веры у них больше, чем у святого Петра… — Имеется в виду евангельский эпизод, в котором рассказывается, как ученики Иисуса, среди которых был и Петр, увидели своего учителя идущим по морю и в испуге решили, что это призрак. И тогда Христос, желая ободрить их и заставить верить в него, повелел Петру идти навстречу ему по воде. Петр пошел, но при виде сильного ветра испугался, стал тонуть и воззвал к помощи Иисуса. "Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?" (Матфей, 14: 26–31).

… для других его воды бурны и неистовы, как волны Красного моря, поглотившие фараона. — В библейской книге Исход (14: 15–28) рассказывается, как во время бегства древних евреев из Египта Моисей по слову Бога повелел водам Красного моря расступиться, и иудеи прошли между ними; когда же преследовавшие их воины фараона двинулись вслед за беглецами, воды сомкнулись и потопили египтян.

175… за первой нужно отправляться на Майн или Неккар… — Майн — река в Германии, правый приток Рейна, впадающий в него возле города Майнца; длина его 524 км; образуется слиянием рек Ротер-Майн и Вейсер-Майн.

Неккар — правый приток Рейна, впадающий в него выше Майна, вблизи города Мангейма; длина его 367 км, а истоки находятся в горном массиве Шварцвальд.

… поколению тех, кто никогда не слышал о Фултоне. — Фултон, Роберт (1765–1815) — американский инженер и изобретатель, создатель первого парохода (1807).

… Оплатив стоимость билета из… Роттердама в Страсбург… — Роттердам — старинный город в Нидерландах, на северном рукаве дельты Рейна (реке Лек); один из крупнейших портов мира.

176… мне едва хватило времени запечатлеть в своем дневнике Брюль… — Брюль — старинный город в Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, в 12 км к югу от Кёльна, недалеко от левого берега Рейна.

… дворца Аугустусбург, заложенного в 1725 году курфюрстом Клеменсом Августом и завершенного курфюрстом Максимилианом Фридрихом… — Дворец Аугустусбург — роскошная резиденция кёльнских князей-епископов, которую на развалинах прежней крепости начал строить немецкий архитектор Иоганн Конрад Шлаун (1695–1773), а заканчивал бельгийский зодчий Франсуа де Кюви-лье (1695–1768).

Клеменс Август Баварский (1700–1761) — архиепископ и курфюрст Кёльнский с 1723 г.; четвертый сын курфюрста Баварского Максимилиана II Эммануила (см. примеч. к с. 25) и его второй жены (с 1695 г.) Терезы Кунегунды Собеской (1676–1730); покровитель искусств, по заказу которого был построен замок Аугустусбург. Максимилиан Фридрих фон Кёнигсегг-Ротенфельс (1708–1784) — архиепископ и курфюрст Кёльнский с 1761 г., преемник Клеменса Августа; сын графа Кёнигсегг-Ротенфельского Альбрехта Евсевия (1669–1736; правил с 1709 г.) и его супруги с 1694 г. графини Марии Клары фон Мандершайд-Бланкенхайм (1667–1751).

… Роденкирхен с его старым замком… — Роденкирхен — юго-восточное предместье Кёльна, ныне один из его округов; расположен на левом берегу Рейна, в излучине реки.

… Ланг ель, который стоял прежде на самом берегу Рейна… — Лангель — городок на правом берегу Рейна, в 5 км вверх по течению реки от Роденкирхена.

… Бергхайм и Мондорф, где живут рыбаки и плетельщики корзин… — Бергхайм и Мондорф — селения на правом берегу Рейна, чуть ниже Бонна по течению реки.

… постоянно меняющая свое русло река Зиг… — Зиг — правый приток Рейна, впадающий в него напротив Бонна; длина его 131 км.

… Бой эль, который пересекала римская дорога, ведущая из Кёльна в Трир… — Бойэль (Бейель) — селение на правом берегу Рейна, напротив Бонна; ныне северо-восточный район этого города.

Трир — старейший город Германии, основанный римлянами в 17 г. до н. э.; расположен на берегу Мозеля, в 140 км к юго-западу от Кёльна; во времена Тетрархии (293–313) одна из четырех столиц Римской империи; в средние века столица Трирского архиепископства; с 1794 г. находился под властью французов, с 1815 г. — в составе Пруссии; ныне относится к земле Рейнланд — Пфальц.

… Ройсдорф с его минеральным источником, воду которого предпочитают водам Годесберга… — Ройсдорф — селение у северных окраин Бонна.

Годесберг (с 1925 г. Бад-Годесберг) — селение на левом берегу Рейна, в нескольких километрах выше Бонна по течению реки; ныне южный район этого города; славится своими минеральными источниками.

… и наконец, Бонн, университетский город… — Бонн — старинный город в Германии, в земле Северный Рейн — Вестфалия, на берегу Рейна, в 20 км к югу от Кёльна; основан римлянами в 11 г. до н. э.; в 1597–1794 гг. резиденция архиепископов Кёльнских; в 1794–1814 гг. находился под французской оккупацией; с 1815 г. в составе Пруссии; в 1949–1990 гг. столица ФРГ.

Боннский университет, одно из самых крупных и престижных учебных заведений Германии, был основан 18 октября 1818 г. прусским королем Фридрихом Вильгельмом III и до сих пор носит его имя.

177… Все слышали разговоры о различных сектах иллюминатов и франк масонов… — Иллюминаты (от. лат. illuminati — "просвещенные") — общее название тайных обществ, реальных или фиктивных, которым начиная с кон. XVIII в. приписывалась координация глобального заговора, имевшего целью изменение мирового порядка и приведшего к Великой Французской революции.

Наиболее известным и реально существовавшим тайным обществом такого рода был орден иллюминатов, созданный в Баварии в 1776 г и спустя десять лет разгромленный правительством.

Франкмасоны (от фр. franc — "вольный", mason — "каменщик") — участник масонства, религиозно-этического движения, возникшего в нач. XVIII в. в Англии и широко распространившегося преимущественно в дворянско-буржуазных кругах; масоны объединялись в ложи (организации по образцу тайных союзов средневековых ре-месленников-каменщиков) и стремились создать всемирное тайное общество, целью которого было объединение всего человечества в религиозный братский союз; многие масоны принимали большое участие в революционных событиях кон. XVIII в. во Франции, причем в обоих лагерях.

… возродить во благо народу древнюю Святую Феме… — Имеется в виду уголовный суд Феме (от нем. Vehme —"показание"), который назывался также просто Феме, фемическим трибуналом и Трибуналом свободных судей и существовал в XIII–XVI вв. в Германии. В отличие от местной юстиции, зависимой от феодальных владетелей, суд Феме считал себя свободным (что было зафиксировано в одном из его названий), так как он подчинялся непосредственно императору, а членами, чиновниками и подсудимыми в нем были исключительно лично свободные граждане. На практике суд Феме был тайным, наводящим ужас судилищем. Делопроизводство, вынесение и исполнение приговоров поручалось, как правило, его же членам и велось в обстановке строгой секретности.

… революция, которую возвестило всему миру взятие Бастилии… — Бастилия — крепость на восточной окраине Парижа, построенная в 1370–1383 гг. и служившая тюрьмой для государственных преступников; 14 июля 1789 г. была взята восставшим народом, и этот день считается началом Великой Французской революции; через год после этих событий была полностью разрушена.

… Принц Людвиг Прусский принял титул великого магистра одного из этих обществ. — Вероятно, имеется в виду Людвиг Фердинанд Прусский (1772–1806) — прусский принц, племянник короля Фридриха II Великого; храбрый военачальник; талантливый композитор и блестящий пианист, ученик Бетховена; погиб в сражении при Заафельде (10 октября 1806 г.).

… Покушение Штапса стало одним из громовых ударов этой бури. — Штапс, Фридрих (1792–1809) — немецкий юноша, уроженец Саксонии, ученик Коммерческой школы, который 12 октября 1809 г. во время смотра гвардии перед Шёнбруннским дворцом в Вене пытался совершить покушение на Наполеона, однако был задержан (при обыске у него был обнаружен кухонный нож); свои действия объяснял намерением выполнить свой долг перед отечеством и Европой; отказался от предложенного ему освобождения, заявив, что он вновь совершит покушение; по приговору военной комиссии был расстрелян спустя пять дней.

… на следующий день после этой неудачной попытки убийства был подписан Венский мир. — Венский мирный договор (или Шён-бруннский мир) был подписан 14 октября 1809 г., после победы Наполеона над Австрией в войне с пятой коалицией европейских государств (Англия и Австрия) в 1809 г. Согласно ему, Австрия отдавала Франции морское побережье Хорватии с портами Фиуме (соврем. Риека) и Триест и полуостровом Истрия; Зальцбург отходил Баварии, Люблин и Краков — Великому герцогству Варшавскому; Россия получала Тарнополь (соврем. Тернополь); Австрия должна была примкнуть к континентальной блокаде Англии, уплатить большую контрибуцию и уменьшить свою армию. Условия этого договора были отменены Венским конгрессом 1814–1815 гг.

178… власть французского государства распространилась от побережья

Бретани до Понта Эвксинского… — Бретань — полуостров на северо-западе Франции, омываемый водами пролива Ла-Манш и Атлантического океана, западная оконечность Европейского континента.

Понт Эвксинский ("Гостеприимное море") — древнегреческое название Черного моря (вероятно, эвфемизм от "Негостеприимного моря").

… Поэт Кёрнер, убитый 18 октября в битве под Лейпцигом, стал Тиртеем этого движения. — Кёрнер, Карл Теодор (1791–1813) — немецкий поэт и писатель, студент горной академии Фрейберга, Лейпцигского и Берлинского университетов; в 1813 г. добровольцем принял участие в освободительной войне против наполеоновского господства и воспевал ее; был убит 26 августа 1813 г. в бою близ городка Гадебуш в Мекленбурге; его романтическая поэзия проникнута ненавистью к французским оккупантам.

Тиртей (вторая пол. VII в. до н. э.) — древнегреческий поэт, живший в Спарте, восхвалявший ее государственное устройство и воспевавший храбрость спартанских воинов.

… проливали свою кровь за дело Священного союза… — Священный союз — коалиция России, Австрии и Пруссии, которая была создана 26 сентября 1815 г. для борьбы против революционных и национально-освободительных движений и к которой присоединились почти все монархи Европы. Цели новой организации были сформулированы в "Акте Священного союза". Главная из них состояла в том, чтобы поддерживать неприкосновенность границ, установленных Венским конгрессом 1814–1815 гг., на котором правители держав, победивших Наполеона, решали проблемы послевоенного устройства Европы.

… совместная политика господ Талейрана и Меттерниха подавила их… — Талейран-Перигор, Шарль Морис, князьде (1754–1838) — выдающийся французский дипломат; происходил из старинной аристократической семьи; до Революции, с 1779 г., — священник, в 1788–1791 гг. — епископ Отёнский, позднее сложивший с себя сан; член Учредительного собрания, присоединившийся к депутатам от буржуазии; министр иностранных дел Директории в 1797–1799 гг., Наполеона (от которого он получил титул князя Беневентского) в 1799–1807 гг. и Бурбонов в 1814–1815 гг.; глава правительства с июля по сентябрь 1815 г.; посол Июльский монархии в Лондоне в 1830–1834 гг.; был известен крайней политической беспринципностью, корыстолюбием и необычайным остроумием. Меттерних-Виннебург, Клеменс Венцель Лотар, князь (1773–1859) — австрийский государственный деятель и дипломат, один из столпов европейской реакции; посол в Дрездене (1801–1803), Берлине (1803–1805) и Париже (1805–1809); осенью 1809 г. вел переговоры о заключении Шёнбруннского мирного договора с Францией, но, не достигнув успеха, вышел в отставку; с 1809 г. был министром иностранных дел и фактически возглавлял австрийское правительство, ориентируясь на союз с Францией против России, однако в 1813–1814 гг. выступил как один из руководителей очередной антифранцузской коалиции; в 1814–1815 гг. председательствовал на Венском конгрессе, определившем послевоенное устройство Европы; в 1815 г. был одним из организаторов Священного союза; с 1821 г. канцлер австрийской монархии; в 1848 г. был свергнут революцией и бежал в Англию; возвратился в 1850 г. и иногда выступал советником правительства, но к власти уже не вернулся.

… Занд был порождением этого второго союза… — Занд, Карл Людвиг (1795–1820) — немецкий студент-богослов из Эрлангена, исповедовавший либеральные взгляды и убивший 23 марта 1819 г. Августа Коцебу (см. примем, ниже), который был известен своими постоянными оскорбительными выпадами против свобод германских университетов; год спустя, 20 мая 1820 г., убийца, имя которого немецкая либеральная молодежь окружила настоящим культом, был казнен, а его преступление стало поводом к усилению правительственного надзора над университетами. Дюма подробно рассказывает эту историю в очерке "Карл Людвиг Занд", входящем в книгу "История знаменитых преступлений" (1840), а Пушкин воспел Карла Занда в своем стихотворении "Кинжал" (1819).

… подобно Муцию Сцеволе, он по ошибке убил раба вместо царя. — Сцевола, Гай Муций (VI в. до н. э.) — легендарный герой Древнего Рима, в 508 г. до н. э., во время осады Рима этрусками, попытавшийся убить этрусского царя Порсену: он пробрался в неприятельский лагерь и проник в шатер царя, но по ошибке убил писца, на котором были богатые одежды; схваченный врагами, он сжег свою правую руку на пылавшем жертвеннике, чтобы показать свое презрение к боли и смерти; устрашенный мужеством сынов Рима, Порсена приказал снять осаду. За этот подвиг Гай Муций получил прозвище Сцевола — "Левша".

179… Хорошо исполненное, но плохо воспринятое убийство Коцебу означало, что университеты стали выступать открыто… — Коцебу, Август Фридрих Фердинанд (1761–1819) — немецкий романист, драматург и театральный деятель, руководивший в течение ряда лет немецким театром в Санкт-Петербурге; монархист и реакционер; из ненависти к немецким либералам, симпатизировавшим Наполеону I, согласился вести шпионскую деятельность в пользу России; 23 марта 1819 г. был убит в Мангейме Карлом Зандом.

… подобно птице небесной, которой Господь обещал дать пищу… — Имеются в виду евангельские слова "Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и отец ваш небесный питает их" (Матфей, 6: 26).

180… осмотрев поля сражений у Йены, Ульма и Лейпцига… — Йена — старинный университетский город в Германии, в Тюрингии, на реке Заале.

14 октября 1806 г., в ходе русско-прусско-французской войны 1806–1807 гг., под Йеной произошло кровопролитное сражение, в котором армия Наполеона разгромила прусские войска; в тот же день другая часть прусской армии была разгромлена под Ауэрштед-том (селение в 40 км к северу от Йены); после двух этих побед французы заняли почти всю Пруссию.

Ульм — город в Германии, в земле Баден-Вюртемберг, на реке Дунай.

16–19 октября 1809 г., в ходе войны Наполеона с третьей анти-французской коалицией, он разгромил под Ульмом и принудил к капитуляции австрийскую армию генерала Карла Макка фон Лей-бериха (1752–1828).

О битве под Лейпцигом см. примеч. к с. 133.

… гостиницу "Звезда", которой владел г-н Зимрок, брат поэта… — Этот содержатель гостиницы в Бонне был одним из тринадцати детей известного музыкального издателя Николауса Зимрока (1751–1832), публиковавшего сочинения Бетховена, и старшим братом Карла Йозефа Зимрока (1802–1876), видного немецкого поэта и филолога.

181… вы, сударь, просите пумперникель. — Пумперникель — сладкий хлеб из ржаной муки крупного помола, выпекаемый в Вестфалии по крайней мере с сер. XV в.; происхождение его названия остается спорным.

182… сушеные груши, коринфский изюм… — Коринфский изюм (или коринка; от названия греч. города Коринф) — мелкий бессемянный сушеный черный виноград, используемый в кондитерском деле.

… подобно подданным не помню уже какой королевы, за неимением хлеба поглощал сдобные булочки. — Имеется в виду историческая фраза "Si'ils n’ont plus de pain, qu'ils mangent de la brioche!" (фр. "Если у них больше нет хлеба, пусть едят сдобные булочки!"), обычно приписываемая французской королеве Марии Антуанетте, которая будто бы произнесла ее во время голодного бунта в Париже в октябре 1789 г., хотя Жан Жак Руссо приводит подобные слова в своей "Исповеди" (1766–1769), вкладывая их в уста некой безымянной принцессы.

… Наш великий Шиллер обожал зайчатину с вареньем. — Шиллер, Иоганн Фридрих (1759–1805) — выдающийся немецкий поэт, драматург, историк и теоретик искусства; один из основоположников немецкой классической литературы.

… подайте мне "Вильгельма Телля" или "Валленштейна"… — "Вильгельм Телль" ("Wilhelm Tell"; 1804) и "Валленштейн" ("Wallenstein"; 1799) — знаменитые драмы Шиллера.

183… господину Гёте очень даже нравилась свинина с вишнями. — Гёте, Иоганн Вольфганг (1749–1832) — немецкий поэт и мыслитель, выдающийся представитель Просвещения в Германии; один из основоположников немецкой литературы нового времени; разносторонний ученый, автор ряда работ по естествознанию.

… у нас с автором "Фауста" разные вкусы. — "Фауст" ("Faust") — знаменитая драма Гёте, состоящая из двух частей; первая была опубликована в окончательном варианте в 1808 г., вторая — в 1832 г., после смерти автора.

184… стаканчик рейнвейна… это йоханнисберг. — Йоханнисберг (по названию замка Йоханнисберг на правом берегу Рейна, в 20 км к западу от Майнца, с 1816 г. владения князя Меттерниха) — первоклассное немецкое вино, производимое из винограда позднего сбора, когда ягоды поражаются благородной плесенью.

… казино, где были выставлены эскизы памятника Бетховену… — Казино — здесь: общественное заведение в курортных городах, своего рода дом культуры, где люди собираются для того, чтобы беседовать, читать книги и журналы, музицировать, играть в карты и слушать концерты.

Бронзовый памятник Людвигу ван Бетховену (1770–1827), выполненный немецким скульптором Эрнстом Юлиусом Хенелем (1811–1891) при финансовой и организационной поддержке, которую оказал выдающийся пианист Ференц Лист (1811–1866), был торжественно открыт на Рыночной площади Бонна, родного города великого композитора, 12 августа 1845 г., к его 75-летию.

185… по ту сторону реки — к старому монастырю Шварцрейндорф… — Шварцрейндорф — живописное селение на правом берегу Рейна, напротив Бонна, ныне вошедшее в черту этого города; его главная достопримечательность — романская церковь Доппелькирхе ("Двойная церковь"), основанная в 1151 г. и посвященная святой Марии и святому Клементу.

… в окрестности города, в Кройцберг. — Кройцберг — францисканский монастырь в юго-западной окрестности Бонна, основанный в XV в.

… погребальный склеп курфюрста Арнольда II, который основал церковь и примыкающий к ней женский монастырь… — Арнольд II фон Вид (ок. 1098–1156) — архиепископ и курфюрст Кёльнский с 1151 г., сестра которого, Гедвига фон Вид (ок. 1120—ок. 1172), стала первой настоятельницей основанного им в Шварцрейндорфе бенедиктинского женского монастыря.

… Среди надгробий этого склепа находится гробница святой Аделаиды Кведлинбургской. — Аделаида I Кведлинбургская (977—ок. 1043) — дочь императора Оттона II, старшая сестра императора Оттона III; с 999 г. настоятельница женского монастыря Кведлинбург в Саксонии, основанного в 936 г.

… я уже побывал в морге монастыре святого Бернара и в подземелье монастыря капуцинов в Палермо… — Монастырь святого Бернара на горном перевале Большой Сен-Бернар (высота 2 469 м), соединяющем Италию и Швейцарию, был основан в 962 г. святым Бернаром Ментонским (923—1008) как пристанище для пилигримов и странников, ищущих укрытие от снежных заносов и лавин. Дюма рассказывает о своем посещении этого монастыря в сентябре 1832 г. в главе "Монастырь святого Бернара" своей книги "В Швейцарии" (1834).

В катакомбах знаменитого монастыря капуцинов в Палермо, расположенного на Пьяцца Каппуччини, на протяжении 1599–1881 гг. было мумифицировано и забальзамировано около 8 000 трупов богатых жителей города, хранящихся там доныне. Дюма рассказывает о посещении этих катакомб в сентябре 1835 г. в главе "Монастырь капуцинов" своей книги "Сперонара" (1842).

186… Видимо, Прокруст побывал в Германии и ввел здесь моду на такие кровати. — Прокруст (гр. "Растягиватель") — персонаж древнегреческой мифологии, разбойник, который заманивал путников, клал их на свою кровать ("прокрустово ложе") и, если ростом они были короче ее, растягивал их, а если длиннее — обрубал им ноги; был убит героем Тесеем.

188… учился в университетах Оксфорда и Кембриджа… — Оксфорд —

старинный университетский город на Темзе, к северо-западу от Лондона; административный центр графства Оксфордшир; старейший в мире англоязычный университет в Оксфорде, основанный в XII в., известен своими аристократическими традициями. Кембридж — город на юго-востоке Англии, на реке Кем; административный центр графства Кембриджшир; его знаменитый университет (основан в 1209 г.) начиная с XVII в. в основном ориентирован на изучение математических и естественных наук.

… услышал лекцию профессора Кейзеля, самого известного в немецких университетах философа… — Кейзель (Keisel) — сведений о таком персонаже найти не удалось.

… спускаюсь вниз и поднимаюсь вверх по Рейну, от Мангейма до Бонна… — Мангейм — крупный промышленный и портовый город на юго-западе Германии, в земле Баден-Вюртемберг, на правом берегу Рейна, у места впадения в него реки Неккар; известен с 766 г.; статус города получил в 1606 г.; в 1720 г. стал резиденцией пфальц-ских курфюрстов; с 1806 г. находился в составе Великого герцогства Баденского.

… мне посчастливилось больше, чем Магомету: не мне пришлось идти к горе… — Магомет (или Мухаммед, Муххамад; араб. "Восхваляемый"; ок. 570–632) — арабский религиозный и политический деятель, основатель религии ислама и первой общины мусульман; по мусульманским представлениям, посланник Аллаха, пророк, через которого людям был передан текст священной книги — Корана. Здесь перефразируется известное восточное изречение "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе".

… то же самое, что, например, пассаж Перрон для Парижа… — Пассаж Перрон — небольшой крытый переход в Пале-Рояле, соединяющий галерею Божоле с улицей Божоле; датируется 1784 г.; приобрел особую известность в 1809–1826 гг., когда он стал местом встреч биржевых игроков и всякого рода спекулянтов.

189… аи — розовое игристое тысяча восемьсот двадцать восьмого года, лучшая марка Моэ… — Аи — одно из самых знаменитых шампанских вин, производимое в селении Аи, в Шампани, в департаменте Марна.

Моэ — знаменитая винодельческая и виноторговая фирма, которую основал в 1743 г. виноторговец Клод Моэ (1683–1760); его дело продолжил внук Жан Реми Моэ (1758–1841), который в 1832 г. отошел от дел, и фирмой стали управлять его сын Виктор Моэ (1797–1881) и зять Пьер Габриель Шандон де Бриай (1798–1850), после чего она стала называться Моэ&Шандон.

… пенящимся, как сен-пере… — Сен-пере — французское белое игристое вино, напоминающее шампанское и производимое в северной части долины Роны, в небольшой винодельческой местности вокруг селения Сен-Пере на правом берегу Роны, напротив Баланса.

… Это ингельгейм… почти что ваш соотечественник. — Ингель-гейм — общее название известных немецких красных вин, производимых в винодельческом районе на левом берегу Рейна, возле города Ингельгейм, который в связи с этим иногда образно называют Ротвейнштадтом, то есть Городом красного вина.

190… как молодой Гамлет, довольствуется собственными мыслями… — Гамлет — рефлексирующий заглавный персонаж самой знаменитой трагедии Шекспира "Гамлет, принц Датский" ("Hamlet, prince of Danmark"; 1601).

191… желает отвезти меня до Рюнгсдорфа, расположенного прямо напротив Семигорья. — Рюнгсдорф — селение на левом берегу Рейна, к югу от Бонна, напротив Кёнигсвинтера; в настоящее время восточный квартал Бад-Годесберга.

… растянулся на полу, держа в руке рёмер… — Рёмер — винный бокал на толстой полой ножке, вместимостью 250 мл, напоминающий древнеримские кубки.

Драхенфельс. Кобленц

192… небольшая часовня, носящая название Хох-Кройц… — Хох-Кройц ("Высокий крест") — готическая искупительная часовня, воздвигнутая в 1333 г. на дороге из Бонна в Годесберг; по форме напоминает стройную колокольню; украшена в центральной части фигурами Христа, Иоанна Крестителя и двух ангелов; в 1856 г. была отреставрирована в неоготическом стиле, но в настоящее время на ее месте стоит копия (оригинал находится в Рейнском краеведческом музее).

… этот всего лишь свидетельство набожности монсеньора Валърама Юлихского… — Вальрам Юлихский (ок. 1304–1349) —' архиепископ Кёльнский с 1332 г.; сын графа Герхарда V Юлихского (ок. 1241–1329) и его жены с 1304 г. Елизаветы Брабантской.

… моего давнего знакомого, фигурирующего в романе "Графиня Солсбери". — Роман Дюма "Графиня Солсбери" ("La comtesse de Salisbury"; 1836), в котором описаны события первого периода Столетней войны (1337–1453), принадлежит к циклу исторических произведений, названных автором "Хроники Франции". Вальрам Юлихский появляется как действующее лицо в главе V этого романа.

… Кёнигсвинтер, небольшой живописный городок… — Кёнигсвин-тер — городок на правом берегу Рейна, напротив Рюнгсдорфа, у подножия Семигорья.

193… наша спутница доверила ему свою жизнь. — Дюма впервые здесь проговорился, что в путешествии по Бельгии и Германии в 1838 г. его сопровождала дама — актриса Ида Феррье (1811–1859), его любовница (с 1833 г.), а позднее его супруга (в 1840–1844 гг.).

… Название "Драхенфельс" восходит к старинной легенде времен Юлиана Отступника. — Имеется в виду Флавий Клавдий Юлиан (ок. 331–363) — римский император с 361 г.; племянник Константина Великого; противник христианства, сторонник восстановления языческих традиций, в истории христианства получивший имя Юлиан Отступник; погиб во время похода в Персию. В 355 г., став соправителем императора Констанция II, он был послан им в Галлию и успешно сражался там с германцами.

194… Все восхитились мудростью подобного решения, которое кое-кто даже сравнивал с решением царя Соломона… — Здесь намек на библейскую легенду, получившую название Суда Соломона. К царю обратились две женщины-блудницы, родившие в одно и то же время и в одном и том же доме по ребенку, один из которых вскоре умер; каждая из них утверждала, что в живых остался ее ребенок. И тогда Соломон сказал: "Рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой" (3 Царств, 3: 25). Истинная мать из-за жалости к сыну тотчас отказалась от такого решения, а равнодушная обманщица согласилась с ним. Так царь узнал, какая из двух женщин — мать этого ребенка, и отдал его ей.

… привязали к дереву, как Андромеду к скале… — Андромеда — персонаж древнегреческой мифологии, дочь эфиопского царя Кефея, которую отдали на съедение морскому чудовищу, чтобы избавить от гибели подданных царя; однако прикованную к скале Андромеду увидел герой Персей, восхитился красотой девушки, убил чудовище и взял ее в жены.

195… вверх по течению Рейна от Нимвегена до Страсбурга… — Расстояние между Нимвегеном и Страсбургом составляет по Рейну около 600 км.

196… две половинки единой души, которые, согласно Платону и г-ну Дю-пати, пытаются отыскать друг друга… — Платон (ок. 427—ок. 348 до н. э.) — величайший древнегреческий философ; уроженец Афин, ученик Сократа; развивал диалектику; создал стройное и глубокое философское идеалистическое учение, охватывающее чрезвычайно широкий круг теоретико-познавательных и общественных проблем (разработал учение об идеях и наметил схему основных ступеней бытия; создал утопическое учение об идеальном государстве; много занимался вопросами образования, воспитания и т. п.); оказал огромное влияние на последующее развитие мировой философии.

В диалоге "Пир" Платон устами одного из своих персонажей излагает миф, призванный объяснить природу полового влечения людей друг к другу — как естественного, так и гомосексуального. Согласно этому мифу, прежде люди состояли из двух половинок, каждая из которых имела голову, две руки, две ноги и срамную часть, но вот срамная часть каждой из половинок могла быть как мужской, так и женской, поэтому люди были трех типов — мужчины, женщины и андрогины, соединявшие в себе признаки обоих полов; страшась силы людей, боги разделили их надвое, так что "каждый из нас — это половинка человека, рассеченного на две кам-балоподобные части, и потому каждый ищет всегда соответствующую ему половину".

Дюпати — вероятно, имеется в виду Эмманюэль Дюпати (1775–1851), французский драматург и поэт, журналист, член Французской академии (1835), заведующий библиотекой Арсенала (1842); сын правоведа и писателя Шарля Дюпати (1746–1788), младший брат скульптора Луи Дюпати (1771–1825).

… намного превосходят Ламартина и Гюго… — Ламартин, Альфонс Мари Луи де (1790–1869) — французский поэт-романтик, историк, публицист и политический деятель, республиканец; автор ряда лирических сборников и поэм; в 1848 г. член временного правительств и министр иностранных дел Франции.

… если меня когда-нибудь охватит желание отправиться в Лекке-керк. — Леккекерк — старинное селение в Нидерландах, в провинции Южная Голландия, на правом берегу реки Лек, к востоку от Роттердама.

… мы проплывали между Роландсеком и Нонненвертом. — Роланд-сек — селение на левом берегу Рейна, северное предместье города Ремаген; в нем находятся руины замка, возведенного, согласно преданию, рыцарем Роландом, племянником Карла Великого. Нонненверт — остров на Рейне, напротив Роландсека, на котором находился бенедиктинский женский монастырь, основанный в 1126 г. и распущенный в 1802 г.

… по обоим берегам Рейна от Шаффхаузена до Роттердама… — Шаффхаузен — небольшой немецкоязычный кантон на севере Швейцарии, со столицей в одноименном городе, близ которого, у селения Нойхаузен, находится знаменитый Рейнский водопад (Райнфалль): его высота составляет 23 м, а ширина 150 м (это самый крупный водопад в Европе).

… Роланд, вняв призыву своего дяди, поднимался вверх по Рейну, чтобы отправиться в Испанию сражаться там с сарацинами… — Роланд — герой старофранцузской эпической поэмы "Песнь о Роланде", отважный рыцарь, племянник Карла Великого, погибший в сражении с сарацинами в Ронсевальском ущелье на севере Испании.

197… потом вдруг стали доноситься слухи о неком поражении и прозву чало название Ронсеваль. — Ронсеваль (исп. Ронсесвальес) — селение в испанской провинции Наварра, у подошвы Пиренеев, близ границы с Францией.

… хотел было вернуться, но его удержал от этого Ганелон… — Гане-лон — персонаж поэмы "Песнь о Роланде", отчим Роланда и его ненавистник, из-за предательства которого франки потерпели поражение в Ронсевальском ущелье.

… для того чтобы его славный меч Дюрандаль не достался неверным, он попытался сломать его о скалу… — Дюрандаль — принадлежавший Роланду меч, от удара которого не могли защитить ни шлем, ни клинок.

199… попросили высадить их в деревне Роландсверт… — Роландсверт — селение на левом берегу Рейна, немного ниже Роландсека по течению.

… обогнул мыс Ункельбах… — Имеется в виду небольшой мыс на левом берегу Рейна, рядом с населенным пунктом Ункельбах, северным предместьем Ремагена.

… Напротив мыса Ункельбах, на противоположном берегу, расположена деревня Ункель… — Ункель — городок на правом берегу Рейна, который делает возле него большую дугу; в письменных источниках упоминается с IX в.

… Ремаген, бывший Ригомагум древних римлян… — Ремаген — город на левом берегу Рейна, в 20 км к югу от Бонна, возникший возле древнеримского форта Ригомагум.

… через который пфальцский курфюрст Карл Теодор начал прокладывать дорогу… — Карл Теодор (1724–1799) — курфюрст Пфальцский с 1742 г. (под именем Карла IV) и герцог Баварский с 1777 г. (под именем Карла II); сын пфальцграфа Зульцбахского Иоганна Кристиана (1700–1733; правил с 1732 г.) и его супруги с 1722 г. Марии Анны Генриетты де Ла Тур д’Овернь (1708–1728); любитель искусств, основавший в Мангейме в 1757 г. Академию живописи, а в 1763 г. — Академию наук и кабинет древностей.

Здесь речь идет о дороге между Бонном и Кобленцем, которую начали прокладывать в 1768 г., а закончили в 1801 г.

… За шестнадцать веков до этого Марку Аврелию пришла в голову такая же мысль… — Марк Аврелий — Цезарь Марк Аврелий Антонин Август (121–180), римский император с 161 г. (до 169 г. совместно со своим названым братом Цезарем Луцием Аврелием Вером); вел ожесточенные оборонительные войны, сопровождавшиеся большими людскими потерями и разрушением экономики государства; известен как философ-аскет и автор трактата "Наедине с собой".

200… За Ремагеном возвышается Аполлинарисберг, где хранится голова святого Аполлинария… — Аполлинарисберг — возвышенность на северной окраине Ремагена, где в XIV в. была построена церковь, посвященная святому Аполлинарию и ставшая с того времени местом паломничества; в 1839–1857 гг. обветшавшая церковь была перестроена в неоготическом стиле архитектором Эрнстом Фридрихом Цвирнером (1802–1861) по заказу известного мецената Франца Эгона фон Фюрстенберг-Штаммгейма (1797–1859). Святой Аполлинарий (?—75) — первый епископ Равенны, ученик апостола Петра, мученик; культ его стал распространяться в Германии после того, как император Оттон III основал в 997 г. возле Ахе-

на, в Буртшайде, бенедиктинское аббатство, посвященное этому святому.

… следует попробовать лейвейн, когда находишься напротив горы, на которой собирают для него виноград… — Лейвейн — изысканное белое вино, производимое из винограда, который выращивают на каменистых южных склонах холмов возле селения Эрпель напротив Ремагена, высаживая черенки лоз в корзины с землей.

201… как сказал царь Давид, питье свое он растворяет слезами. — Давид (царствовал в 1012—972 гг. до н. э.) — второй царь Израильско-Иудейского царства, герой древних евреев; персонаж Библии; считается автором библейской книги Псалтирь, состоящей из 150 псалмов.

Здесь имеется в виду десятый стих из псалма 101: "Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами".

… на берегу реки, именуемой Ар и впадающей в Рейн… — Ар — небольшая река в Германии, левый приток Рейна, длиной 86 км; впадает в Рейн в 5 км выше Ремагена.

202… миновали Лойбсдорф с белой башней его церкви… — Лойбсдорф — винодельческое селение на правом берегу Рейна, в 2 км к югу от Линца; его главной достопримечательностью является белостенная готическая церковь святой Вальпургии, перестроенная в нач. XX в.

… Линц, который Карл Смелый взял в 1476 году… — Линц — город на правом берегу Рейна, напротив устья реки Ар; впервые упомянут в документах в 874 г.; в 1475 г. был захвачен имперскими войсками.

… Зинциг, бывший римский Сентиакум, основанный Сентием, сподвижником Августа… — Зинциг — город на левом берегу Рейна, в 5 км к юго-востоку от Ремагена; был основан римлянами для защиты устья реки Ар, вблизи которого он находится; городские права приобрел в 1267 г.

Гней Сентий Сатурнин (?—66) — римский политик эпохи императора Калигулы, сенатор, консул 41 г.

… Аренфельс и его старинный замок… — Аренфельс (Аргенфельс) — замок на правом берегу Рейна, возле города Бад-Хённинген, напротив Зинцига, заложенный в XIII в.; в 1845–1855 гг. был перестроен в неоготическом стиле архитектором Цвирнером (в новом замке 365 окон, 52 двери и 12 башен).

… Рейнек, где в 1544 году умер последний мужчина из рода, носившего это имя… — Рейнек — селение на левом берегу Рейна, возле города Бад-Брайзиг; его владетелями были бургграфы фон Рейнек, род которых угас в 1539 г.: последний, кто носил этот титул, был Якоб II фон Рейнек (ок. 1495–1539), сын Якоба I (7—1500) и его жены с 1485 г. Иоганны фон Зальм (ок. 1465—после 1516), который умер, не оставив потомства; после его смерти права на это владение долгие годы оспаривались его родственниками и архиепископами Кёльнскими. От средневекового замка бургграфов фон Рейнек к нач. XIX в. осталась лишь 20-метровая башня, но в 1832 г. его перестроил новый владелец, университетский профессор и политик, прусский министр культуры в 1858–1862 гг. Мориц Август фон Бетман-Хольвег (1795–1877).

… Броль — очаровательное селение… — Броль — селение на левом берегу Рейна, в 2 км южнее Бад-Брайзига.

… Хаммерштейн, знаменитый гостеприимством, которое он оказал в давние времена императору Генриху IV. — Хаммерштейн — селение на правом берегу Рейна, напротив Броля.

Генрих IV (см. примем, к с. 100) нашел приют в замке Хаммерштейн в январе 1106 г., после своего бегства из императорской резиденции Ингельгейм, где его держал в заточении собственный сын.

204… это Генрих, мой сын. — Имеется в виду Генрих V (см. примем, к с. 74).

… болен и находится в замке Клопп. — Клопп — средневековый замок на левом берегу Рейна, возле впадения в него реки Наэ, на холме в городе Бинген; построен на фундаментах древнеримской крепости; впервые упомянут в письменных источниках в 1105 г.

… Майнцский сейм под председательством вашего сына низложил вас… — Майнцский сейм, на котором Генрих IVбыл низложен, заседал в декабре 1105 г.

205… был обычным пехотинцем в войске Цевинга… — Неясно, о ком или о чем идет здесь речь (в оригинале — "dans les troupes de Zehving"). Может быть, подразумевается упоминаемый ниже герцог Карин-тии Бертольд Церинген (Zahringen).

… восставшие саксонцы вынудили вас бежать из Харцбурга. — Харц-бург — неприступная крепость в Центральной Германии, в земле Нижняя Саксония, к юго-востоку от города Гослар, построенная императором Генрихом IV в 1068 г.

Летом 1073 г. Генриха IV осадили в этой крепости восставшие саксонцы под водительстом герцога Баварского Оттона фон Нортхай-ма (ок. 1020–1083; герцоге 1061 г.) и епископа Хальберштадтского Бурхарда II (ок. 1028–1088; епископ с 1059 г.); не преуспев в переговорах с осаждающими, император воспользовался тайным ходом и бежал из крепости, сопровождаемый герцогом Каринтийским Бертольдом Церингеном (ок. 1000–1078) и двумя саксонскими прелатами, которые остались ему верны: епископом Оснабрюка и епископом Цайца.

… папа римский заставил вас ждать босым на заснеженном дворе его замка Каносса. — В начале 1077 г. отлученному от церкви Генриху IV, против которого восстали немецкие князья, пришлось явиться в замок, расположенный в селении Каносса, в 18 км к юго-востоку от итальянского города Реджо нелл’Эмилия, и принадлежавший ярой стороннице Григория VII (ок. 1015–1085; папа с 1073 г.) маркграфине Матильде Тосканской (1046–1115), и униженно вымолить у скрывавшегося там папы прощение. Эти события происходили 25–27 января 1077 г., и лишь утром 28 января император был допущен к понтифику.

Хождение императора Генриха IV в Каноссу стало символом крайнего унижения и вошло в поговорку.

… участвовал в сражении при Мерзебурге… — Мерзебург — город в Германии, на юге земли Саксония-Анхальт, в 65 км к западу от Лейпцига, на реке Заале.

15 октября 1080 г. в 25 км к юго-востоку от Мерзебурга, на том месте, где теперь находится город Хоэнмёльзен, произошло сражение между армией Генриха IV и войсками его соперника Рудольфа Рейнфельдена (ок. 1025–1080), герцога Швабского с 1057 г., который в 1077 г., после отлучения в 1076 г. Генриха IV, был избран германским королем и коронован в Майнце; в этом сражении Рудольф Рейнфельден одержал победу, однако он был смертельно ранен и после его смерти гражданская война в Германии, длившаяся уже несколько лет, на время затихла.

206… Что привело тебя сюда, Рутхард Майнцский, что ищешь ты в этом замке, архиепископ Кёльнский? — Рутхард (7—1109) — архиепископ Майнцский с 1089 г.

Архиепископом Кёльнским в это время был граф Фридрих I фон Шварценбург (ок. 1075–1131; правил с 1100 г.).

207… уже виден Андернах с его высокой башней… — Андернах — древний город на левом берегу Рейна, близ впадения в него реки Нетте, в 20 км к юго-востоку от Кобленца; одна из его достопримечательностей — 56-метровая Круглая башня ("Дер Рунде Турм"), построенная в 1448–1452 гг.

… это древний Антуннакум римлян и один из семи рейнских городов, взятых Юлианом во время его похода против германцев в 359 году. — Андернах был основан в 12 г. до н. э. как римская крепость, носившая название Антуннакум.

В 356–359 гг., во время нескольких своих кампаний против галлов, Юлиан Отступник захватил около сорока городов.

… В 1688 году Андернах, как и многие другие города Пфальца, был сожжен Тюренном. — Пфальц (Палатинат) — феодальное владение в Западной Германии, известное с XII в.; его владетели, пфальцграфы Рейнские, в XIV в. получили права курфюрстов; с XVI в. там утвердился протестантизм в его кальвинистской форме; в ходе войны за Пфальцское наследство (1688–1697) его земли подверглись чудовищному разграблению и многие его города были почти полностью уничтожены французской армией; во время революционных войн территория Пфальца была поделена между Францией и несколькими германскими государствами; по решению Венского конгресса большая его часть отошла Баварии и вместе с ней в 1871 г. была включена в состав Германской империи; ныне относится к земле Рейнланд-Пфальц.

Тюренн, Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де (1611–1675) — знаменитый французский полководец, маршал Франции; происходил из знатного рода герцогов Буйонских; в 1625–1630 гг. служил в Нидерландах, где получил передовую по тому времени военную подготовку; в 1630 г. перешел во французскую армию; в 40-х гг., командуя армией в Германии, одержал несколько побед над имперскими войсками; в начале Фронды сражался на ее стороне, но в 1651 г. перешел на сторону двора и разбил принца Конде; в 1660 г. получил высшее воинское звание главного маршала; в Деволюционной войне (1667–1668) и Голландской войне (1672–1678) одержал несколько побед над голландскими и австрийскими войсками; был убит во время разведки.

Тюренн подверг Андернах пятидневной осаде в 1646 г., в ходе Тридцатилетней войны (1618–1648).

Через четырнадцать лет после смерти Тюренна, в ночь с 30 апреля на 1 мая 1689 г., уже в ходе Пфальцской войны, Андернах, захваченный французами, был почти полностью уничтожен пожаром.

…на уровне Ирлиха прямо на нас движется то, что здесь называют большим плотом… — Ирлих — городок на правом берегу Рейна, расположенный напротив Андернаха, возле устья реки Вид; известен с 1022 г.

… одно из самых занятных сооружений, которые со времен Ноева ковчега были построены людьми. — Согласно библейской легенде о всемирном потопе, который Бог послал на землю в наказание за грехи людей, от потопа спасся лишь праведник Ной, погрузившись с семьей в ковчег — судно, построенное по божественному откровению. Бог повелел ему также взять в ковчег по семи пар всех животных и птиц чистых и по паре нечистых (Бытие, 7: 2–4).

… плот, с помощью которого сплавляют лес…из Майнца в Дордрехт. — Дордрехт — старинный город на западе Нидерландов, в провинции Южная Голландия; расположен на острове среди протоков левого главного рукава нижнего течения Рейна.

208… от восьми до десяти квинталов солонины… — Квинтал — старинная мера массы, 100 фунтов (французский квинтал равен 48,951 кг).

… Звали его Юнг из Рюдесгейма. — Рюдесгейм — город в Германии, в земле Гессен, на правом берегу Рейна, в 60 км выше Кобленца по течению.

… наш пароход поравнялся с Нойвидом… — Нойвид — город на правом берегу Рейна, в 12 км к северо-западу от Кобленца, возле устья реки Вид; его основал в 1653 г. рядом с селением Лангендорф, разрушенным во время Тридцатилетней войны, граф Фридрих III цу Вид (1618–1698).

… обелиск, воздвигнутый армией Самбры-и-Мёзы генералу Гошу. — Гош, Луи Лазар (1768–1797) — французский военачальник, один из талантливейших полководцев Республики; дивизионный генерал (1793); начал службу рядовым в 1784 г.; в 1789 г. перешел на сторону Революции; по политическим взглядам был якобинцем; участник войны против первой антифранцузской коалиции и подавления контрреволюционного восстания в Вандее; с 26 февраля 1797 г. и вплоть до дня своей смерти (19 сентября 1797 г.) командовал армией Самбры-и-Мёзы, одержав на этом посту ряд блестящих побед.

Армия Самбры-и-Мёзы (Самбро-Мааская армия) — одна из самых известных армий революционной Франции; была сформирована 29 июня 1794 г. (из Арденнской армии, левого крыла Северной армии и правого крыла Мозельской армии), а 29 сентября 1797 г. объединена с армией Рейна-и-Мозеля (Рейнско-Мозельской) волну армию, названную Германской; именовалась по названиям рек Мёзы и ее правого притока Самбры.

… в 699 году от основания Рима… его перешел Цезарь. — Датой основания Рима считается 21 апреля 753 г. до н. э.

Цезарь, Гай Юлий (100—44 до н. э.) — древнеримский полководец и политический деятель; в 58–51 гг. наместник Галлии, подчинивший Риму всю Трансальпийскую Галлию; диктатор в 49, 48–46 и 45 гг. до н. э., а с 44 г. до н. э. — пожизненно; был убит заговорщи-ками-республиканцами.

Цезарь дважды переправлялся со своими войсками через Рейн — в 55 и 53 гг. до н. э.

209… в деревню Эренбрейтштейн, расположенную по обе стороны живописной аллеи, которая ведет к водам Эмса… — Эренбрейтштейн — деревня на правом берегу Рейна, напротив Кобленца, в которой расположена одноименная крепость; в 1937 г. была включена в состав Кобленца.

Эмс (с 1913 г. Бад-Эмс) — город в Германии, в земле Рейнланд-Пфальц, на берегу реки Лан, в 8 км к востоку от Эренбрейтштейна; известен с античных времен, права города получил в 1324 г.; славится своими термальными источниками, которые начиная с XVII в. превратили его в известнейший бальнеологический курорт, где поправляла свое здоровье европейская знать.

… в 1153 году архиепископ Хиллин восстановил его. — Хиллин фон Фаллеманиен (ок. 1100–1169) — архиепископ Трирский с 1152 г., сторонник императора Фридриха Барбароссы; перестройку замка Эренбрейтштейн произвел в 1160 г.

… Затем настал черед курфюрста Иоганна, маркграфа Баденского… — Иоганн II Баденский (1430–1503) — архиепископ Трирский с 1456 г.; третий сын маркграфа Якоба I Баденского (1407–1453; правил с 1431 г.) и его жены с 1422 г. Катарины Лотарингской (1407–1439); строительные работы в замке Эренбрейтштейн велись при нем в 1481 г.

… В сентябре 1795 года Марсо в течение месяца осаждал Эренбрейтштейн. — Марсо, Франсуа Северен Дегравьер (1769–1796) — французский республиканский военачальник, дивизионный генерал (1794); сын адвоката; до военной службы, которую он начал в 1785 г., был писарем провинциального прокурора; принимал участие во взятии Бастилии; стал генералом и блестяще проявил себя в войне с первой коалицией европейских государств, а также в боях в Вандее, где он нанес несколько поражений мятежникам; в кампании 1795–1796 гг. состоял в армии Самбры-и-Мёзы; считался олицетворением бесстрашия и отваги, за что получил прозвище "Лев французской армии".

… после убийства полномочных представителей в Раштатте перед крепостью… внезапно появились французские войска… — Раштатт — город в Германии, в Южном Бадене, недалеко от французской границы.

28 ноября 1797 г. во исполнение условий Кампоформийского мира (17 октября 1797 г.), закончившего победоносную войну Франции против первой коалиции европейских держав (1792–1797), в этом городе собрался конгресс представителей Франции с одной стороны и Австрии, Пруссии и мелких немецких государств — с другой. На конгрессе шли бесконечные споры по территориальным вопросам, и Австрия тем временем вошла в новую антифранцузскую коалицию. 23 апреля 1799 г. конгресс прекратил свою работу, и почти все послы разъехались, однако на французских представителей, в ночь на 28 апреля покинувших Раштатт, было совершено вооруженное нападение, в результате которого двое из них были убиты, а третий тяжело ранен.

… Полковник Фабер… 27января 1799года… сдал крепость. — Фабер, Иоганн Филипп (1756–1844) — австрийский военачальник; в 1793–1799 гг. комендант крепости Эренбрейтштейн, состоявший на трирской службе и получивший чин полковника в 1796 г.; в 1801 г. перешел на австрийскую службу, в 1808 г. стал генерал-майором, в 1813 г. — фельдмаршал-лейтенантом, в 1826 г. — фельдцейхмейсте-ром; в 1805–1826 гг. был начальником военной академии имени Марии Терезы.

210… Работы шли полным ходом, но в это время был подписан Люне-

вильский мир. — Люневиль — город на северо-востоке Франции, в департаменте Мёрт-и-Мозель.

Люневильский мирный договор между Францией и Австрией был подписан 9 февраля 1801 г. после пораженияАвстрии в войне второй антифранцузской коалиции (1798–1800); согласно ему, Австрия уступала Франции Южные Нидерланды и Люксембург, значительную часть своих итальянских владений, признавала французскую границу в Германии по Рейну, а также вассальные по отношению к Франции республики в Голландии, Швейцарии и Италии.

… крепость Эренбрейтштейн, перестроенную по планам Мон талам-бера и Карно, сегодня считают шедевром современных оборонительных сооружений… — Монталамбер, Марк Рене, маркиз де (1714–1800) — французский военный инженер, дивизионный генерал, теоретик фортификации; в годы Революции — консультант Карно; автор многотомного труда "Перпендикулярная фортификация" ("La fortification perpendiculaire"; 1776–1793); выдвинутые в этом труде идеи активной обороны крепостей нашли воплощение в XIX в. Карно, Лазар Никола Маргерит (1753–1823) — французский военный и политический деятель, математик и военный инженер, дивизионный генерал; член Законодательного собрания и Конвента, в 1793–1795 гг. член Комитета общественного спасения, организовавший оборону по всей границе, создавший четырнадцать армий и руководивший военными действиями; получил от современников почетное звание "Организатор победы"; член Директории (1795), военный министр (апрель — октябрь 1800 г.), министр внутренних дел во время Ста дней; умер в изгнании. Карно был крупным специалистим в области фортификации, и одно из важных его сочинений — руководство по обороне крепостей ("De la d£fence des places fortes"), изданное в 1810 г. и переведенное на многие языки. Крепость Эренбрейтштейн строилась под руководством немецких военных инженеров Густава фон Рауха (1774–1841) и Эрнста Людвига фон Астера (1778–1855).

… городок Оберверт, владение графа Пфаффенхофена… — Обер-верт — южное предместье Кобленца, полуостров (прежде — остров) на левом берегу Рейна; в описываемое время имение графа Франца Симона Пфаффа фон Пфаффенхофена (1753–1840), которое до этого было бенедиктинским женским монастырем.

… взгляд… поочередно задерживается на форте Александра… — Форт императора Александра — одно из мощных оборонительных сооружений в южном пригороде Кобленца, Картхаузе, построенное прусскими властями в 1817–1822 гг. и названное в честь российского императора Александра I. Рядом с ним был построен еще один форт, названный в честь великого князя Константина.

… на дворце курфюрстов… — Дворец курфюрстов в Кобленце (Ре-зиденцшлосс) был построен в 1778–1786 гг. по планам французского архитектора Пьера Мишеля Икснара (1723–1795).

… на особняке Меттернихов… — Особняк семьи Меттернихов, построенный в 1674 г. в Кобленце, находится на площади Мюнцплац, № 8; во время Второй мировой войны он был разрушен, но в 1976–1977 гг. восстановлен.

… на Виннебурге, где родился г-н Меттерних… — Виннебург — замок XIII в., руины которого стоят на высоком холме возле речки Эндертбах, притоке Мозеля, возле города Кохем в земле Рейнланд-Пфальц, в 40 км к юго-западу от Кобленца; родовое гнездо семейства Меттернихов, принадлежавшее им с XVII в.; в 1689 г. замок был взорван французскими солдатами и с тех пор не восстанавливался, хотя князь Меттерних выкупил его в 1832 г.

Князь Меттерних родился 15 мая 1773 г. в Кобленце, в семье дипломата Франца Георга Карла фон Меттерних-Виннебурга (1746–1818), состоявшего на службе сначала трирского курфюрста, а с 1791 г. — австрийской империи, и его жены с 1771 г. Марии Беатрисы фон Кагенегг (1755–1828).

… на церкви Богоматери с двумя ее желтыми колоколами… — Церковь Богоматери (Либфрауэнкирхе) в Кобленце была построена в 1250–1431 гг.

… на церкви святого Кастора, основание которой легенда приписывает Людовику Доброму… — Церковь святого Кастора (Касторкирхе), одна из старейших церквей Кобленца, находится возле места впадения Мозеля в Рейн, позади т. н. Немецкого (или Тевтонского) угла; она была построена в 817–836 гг. трирским архиепископом Хетти (правил в 814–847 гг.) при поддержке со стороны Людовика Благочестивого, а много веков спустя перестроена в готическом стиле.

Людовик I Добрый (или Благочестивый; 778–840) — король Аквитании в 781–814 гг., король франков и император Запада с 814 г.; третий сын Карла Великого и его второй жены (с 771 г.) Хильдегар-ды (ок. 757–783).

… на Доме тевтонских рыцарей, первым великим магистром которых был Вальпот фон Бассенгейм… — Дом тевтонских рыцарей (Deutschherrenhaus) — резиденция рыцарского Тевтонского (или Немецкого) ордена, который был основан на Святой земле в 1192 г. и имел девиз "Помогать — Защищать — Лечить"; в него могли вступать лишь немецкие рыцари; орден обосновался в Кобленце в 1216 г. по предложению трирского архиепископа Теодериха фон Вида (1170–1242; правил с 1212 г.), который предоставил в его распоряжение часть территории церкви святого Кастора и прилегающую к ней больницу святого Николая.

Генрих Вальпот фон Бассенгейм (7—1200) — с 1198 г. первый великий магистр Тевтонского ордена; умер в Сен-Жан-д'Акре.

… на реке Мозель, бедной дочери Франции, которая была выдана замуж на чужбину… — Мозель — река во Франции, Люксембурге и Германии, левый приток Рейна; длина ее течения составляет 560 км, из которых первые 313 км находятся во Франции (исток реки расположен в департаменте Вогезы), 39 км составляют границу между Люксембургом и Германией, а 208 км относятся к Германии; впадает в Рейн около Кобленца.

… на форт императора Франца… — Форт императора Франца, часть оборонительных сооружений Кобленца, был построен в 1816–1822 гг. и назван в честь австрийского императора Франца I.

… между гробницей и деревней Санкт-Себастьян… стоит дворец, где в 1792 году нашли приют французские принцы. — Санкт-Себастьян — селение на левом берегу Рейна, между Кобленцем и Нойвидом. Последний архиепископ Трирский, Клеменс Венцеслав Саксонский (1739–1812; правил в 1768–1803 гг.), дядя французского короля Людовика XVI, предоставил в 1791 г. в распоряжение его братьев и своих племянников-принцев графа Артуа (будущего короля Карла X) и графа Прованского (будущего короля Людовика XVIИ) замок Шёнборнлуст близ Кобленца; здесь же, в Кобленце, стал формироваться отряд эмигрантов, вступивший затем в армию принца королевской крови Луи Жозефа де Бурбон-Конде (1736–1818), который организовал за свой счет армию дворян-эмигран-тов: эта армия участвовала во вторжении во Францию в августе 1792 г. и воевала на стороне союзников вплоть до 1797 г.

… на правом краю открываются Зайн и Нойвид… — Зайн — селение на правом берегу Рейна, в 8 км к северо-западу от Эренбрейтштей-на, возле устья речки Зайнбах, восточнее Нойвида.

… в горах Рюбенах, где герцог Брауншвейгский выступил со своим знаменитым манифестом… — Рюбенах — селение к северо-западу от Кобленца, ныне его пригород; известно с 775 г.

Герцог Брауншвейгский — немецкий владетельный князь Карл II Вильгельм Фердинанд (1735–1806), герцог Брауншвейг-Вол ьфен-бюттельский с 1780 г.; отец герцога Фридриха Вильгельма Брауншвейгского (см. примем, к с. 34); прусский военачальник, генерал-фельдмаршал; главнокомандующий войсками первой анти-французской коалиции европейских держав в 1792–1794 гг. и главнокомандующий прусской армией в 1806 г.; был смертельно ранен в сражении при Ауэрштедте.

Манифест герцога Брауншвейгского (25 июля 1792 г.) в защиту Людовика XVI и с угрозами в адрес сторонников революции вызвал бурное возмущение во Франции и ускорил падение монархии.

211… деревня Меттерних, колыбель и владение семьи австрийского канц лера… — Селение Меттерних, известное с 1140 г. западное предместье Кобленца, теперь вошло в черту города.

… Вот как австрийские Шерены описывают историю присоединения этого слога. — Шерены — известные французские ученые-генеалоги, отец и сын:

Шерен, Бернар (1718–1785) — герольдмейстер и историк короля Людовика XVI;

Шерен, Луи Никола Гиацинт (1762–1799) — судебный и военный деятель, дивизионный генерал; при старом порядке был советником Высшего податного суда и входил в комиссию по исполнению решений, касающихся дворянства; в 1788 г. выпустил сборник законодательных актов французских королей о'дворянстве, носивший название "Краткий хронологический обзор указов, показаний, установлений и т. п., касающихся подтверждения дворянства" ("Abr£g£ chronologique d’Sdits, declarations, rdglements etc, concemant le fait de noblesse"); погиб во время военной кампании в Швейцарии.

… приказав ему показать мне все равелины… — Равелин — треугольное сооружение перед куртиной, впереди крепостного рва, служившее для поддержки огнем атакованного бастиона.

… он не может показать мне Грифона, огромную кулеврину… — Имеется в виду артиллерийское орудие Фогель Грайф ("Птица гриф"), которое было отлито в 1524 г. мастером Симоном из Франкфурта по заказу трирского архиепископа Рихарда фон Грай-фенклау (1467–1531; правил с 1511 г.); оно имеет в длину 4,5 м и весит 9 тонн (в то время это была самая большая пушка в Европе); вывезенная в 1799 г. из Кобленца французами, она хранилась в парижском Доме инвалидов до 1940 г., вплоть до оккупации Парижа немцами.

Кулеврина (от фр. couleuvre — "уж") — длинноствольное артиллерийское орудие, применявшееся для прицельного огня на дальние расстояния в армиях и военных флотах Европы в XV–XVII вв.

… великанша была перевезена в Мец… — Мец — старинный город на северо-востоке Франции, столица департамента Мозель; в составе Франции с 1552 г.; во время Франко-прусской войны (1870–1871) был захвачен немцами и оставался в составе Германии до 1919 г.

… по горло сыт горнверками. — Горнверк — наружное вспомогательное укрепление, которое служило для усиления крепостного фронта и состояло из двух полубастионов, соединенных куртиной, что придавало ему вид рогов.

212… разглядел древнюю базилику, где в 860 году проходил знаменитый синод, в котором принимали участие три короля и одиннадцать епископов. — Здесь имеется в виду встреча трех королей, потомков Карла Великого, — Карла II Лысого (823–877), короля Западно-Франкского королевства с 843 г.; его брата Людовика II Немецкого (ок. 804–875), короля Восточно-Франкского королевства с 843 г., и их племянника Лотаря II (ок. 835–869), короля Лотарингии с 855 г., — собравшихся в церкви святого Кастора в июне 860 г. для разрешения взаимных противоречий.

… вошел в церковь и обнаружил там могилу святой Ритцы, дочери Людовика Доброго. — Святая Ритца — местная святая, почитаемая в Кобленце; день ее памяти — 30 августа.

… В 1688 году Людовик XIV соблаговолил лично участвовать в осаде Кобленца вместе с маршалом Буффлером и поручил Вобану руководить всеми осадными операциями. — Армия Людовика XIV осаждала Кобленц в октябре-ноябре 1688 г., в ходе войны за Пфальцское наследство; бомбардирование города привело к значительным разрушениям.

Буффлер (см. примеч. к с. 124) в ходе этой войны командовал армией, действовавшей на Мозеле, и одержал ряд побед (в частности, 15 октября 1688 г. он захватил Майнц).

Вобан, Себастьен Ле Претр (1633–1707) — выдающийся французский военный инженер, маршал Франции (1703); с 1678 г. руководитель ведомства, отвечавшего за строительство фортификационных сооружений, портов и каналов во Французском королевстве; построил 33 крепости и переделал более 300 других; принимал участие в осаде 53 крепостей.

213 …во время многочисленных работ, которые одновременно велись тремястами рук императора-Бриарея… — Бриарей — сторукий и пятидесятиголовый великан, порождение Геи и Урана, вместе с двумя своми братьями, Коттом и Гиесом, способствовавший победе Зевса над титанами. С Бриареем здесь сравнивается деятельный Наполеон I.

… главный город департамента Рейн-и-Мозель… — Рейн-и-Мо-зель — французский департамент, созданный в марте 1801 г. на захваченных французами германских землях и просуществовавший до января 1814 г.; считался 102-м департаментом Франции; его столицей был Кобленц.

… При префекте Жюле Доазане. — Доазан, Жан Мари (1774–1839) — французский административный деятель, префект департамента Рейн-и-Мозель с ноября 1812 г. по январь 1814 г.; префект департамента Юра во время Ста дней.

… казак этот был французом, который пошел служить в русскую армию. — Имеется в виду Гийом Эмманюэль Гиньяр де Сен-При (1776–1814) — русский военачальник, генерал-лейтенант (1812); французский эмигрант, сын известного дипломата Франсуа Гиньяра графа де Сен-При (1735–1821); в русскую службу перешел из армии Конде, участвовал в битвах при Аустерлице, Эйлау, Смоленске, Бородине, Лейпциге, Кобленце; был смертельно ранен в сражении при Реймсе (13 марта 1814 г.) и умер спустя две недели.

Марсо

214 … 1 сентября 1792 года в ратуше города Вердена собрались военный и гражданский советы… — Верден — город во Франции, в Лотарингии, в департаменте Мёз; мощная крепость недалеко от границы с Германией, усиленная маршалом Вобаном в годы царствования Людовика XIV; резиденция епископства с IV в.; был аннексирован Францией в 1552 г. вместе с епископствами Туль и Мец.

Здесь речь идет об осаде Вердена, начавшейся 29 августа 1792 г., в ходе войны революционной Франции с первой антифранцузской коалицией. 12 августа 150-тысячная армия коалиции вторглась во Францию по всей ее восточной границе, от Дюнкерка до Швейцарии, 20 августа союзники одержали победу над республиканскими войсками в сражении при Вердене, а 2 сентября принудили Верден к капитуляции, открывшей им дорогу на Париж; однако наступление австро-прусских войск на французскую столицу было остановлено вследствие их поражения в битве при Вальми (20 сентября).

… комендант Борепер во всеуслышание провозгласил свое намерение обороняться… — Борепер, Никола Жозеф (1740–1792) — французский офицер, служивший в королевской армии с 1757 г. и вышедший в отставку в чине капитана в 1791 г.; с того же года подполковник батальона департамента Майенн-и-Луара; с лета 1792 г. комендант города Вердена, не пожелавший сдавать крепость и покончивший с собой (по другим сведениям, он был убит теми, кто настаивал на ее сдаче).

… часть прусской армии стоит лагерем на высотах холма Сен-Мишель… — Сен-Мишель — холм высотой 330 м у северо-восточной окраины Вердена.

… другая же часть армии прибыла накануне и расположилась между Флёри и Гран-Бра… — Флёри — селение в 5 км к северо-востоку от Вердена, наряду с восьмью другими соседними деревнями полностью уничтоженное в 1916 г., во время Первой мировой войны. Гран-Бра — имеется в виду селение Бра-на-Мёзе, находящееся в 7 км к западу от Флёри, на берегу Мёзы.

… авангардный корпус князя Гогенлоэ-Кирхберга находился в Бельви-ле… — Гогенлоэ-Кирхберг, Фридрих Вильгельм, князь (1732–1796) — австрийский военачальник, генерал-фельдцейхмейстер (1789), участник войны первой коалиции европейских стран против революционной Франции; в 1792 г. командир отдельного корпуса в составе армии союзников.

Бельвиль-на-Мёзе — селение у западной окраины Вердена.

… генерал Клерфе стоял в Марвиле, проводя рекогносцировку Монме-ди и Жювиньи… — Клерфе, Франц Себастиан Карл Йозеф де Круа, граф де (1733–1798) — австрийский военачальник, генерал-фельдцейхмейстер (1788), фельдмаршал (1795); уроженец Австрийских Нидерландов; на военной службе состоял с 1753 г.; осенью 1792 г. командовал отдельным корпусом, а в 1795 г. — австрийской армией, действовавшей против французов в Западной Германии. Марвиль — селение в департаменте Мёз, в 8 км к юго-востоку от Монмеди.

Монмеди — городок в департаменте Мёз, в 35 км к северу от Вердена; сильная крепость, вошедшая во владения Франции в 1659 г., в соответствии с условиями Пиренейского мира.

Жювиньи — селение в 6 км к югу от Монмеди, на берегу речки Луазон.

… герцог Брауншвейгский и лично прусский король разместили свой главный штаб в Гран-Бра… — Герцог Брауншвейгский — см. при-меч. к с. 210.

Прусский король — Фридрих Вильгельм II (1744–1797), король Пруссии с 1786 г., племянник Фридриха Великого; один из руководителей первой антифранцузской коалиции, принимавший личное участие в кампаниях 1792 и 1793 гг.; в 1795 г. вышел из коалиции, заключив с Французской республикой сепаратный мирный договор в Базеле (5 апреля 1795 г.).

… Крепость имела десять бастионов, соединенных между собой куртинами и прикрытых теналями, равелинами и глубокими рвами, а также несколько горнверков и кронверков. — Бастион — пятиугольное долговременное укрепление, возводившееся на углах крепостной ограды и примыкавшее к ней.

Куртина — участок крепостной стены между боками двух смежных бастионов.

Теналь — отдельное длинное узкое укрепление в виде входящего угла, которое возводилось перед куртиной и предназначалаось для прикрытия ее от огня артиллерии.

Равелин и горнверк — см. примеч. к с. 211.

Кронверк — вспомогательное укрепление, состоявшее из одного бастиона и двух полубастионов на флангах, что придавало ему вид короны.

… цитадель, имевшая форму неправильного пятиугольника и окруженная фоссебреей. — Фоссебрея — пониженный вал, расположенный впереди главного, высокого вала оборонительной ограды.

… у Законодательного собрания становилось на одну минуту больше для того, чтобы организовать защиту отечества. — Законодательное собрание, осуществлявшее высшую представительную власть во Франции, было созвано на основе конституции 3 сентября 1791 года; оно провозгласило Францию конституционой монархией и начало свою работу 1 октября 1791 г.; заседало до осени 1792 г., когда после народного восстания 10 августа и свержения монархии оно вынуждено было уступить власть Конвенту (21 сентября).

… генерал Калькройт переправился по нему с бригадой Фитингхофа… — Калькройт, Фридрих Адольф, граф фон (1737–1818) — прусский военачальник, фельдмаршал (1807), участник Семилетней войны (1756–1763) и войн революционного времени; в 1792 г. имел чин генерал-лейтенанта и участвовал в сражении при Вальми, находясь под командованием герцога Брауншвейгского.

Фитингхоф, Август Вильгельм (1728–1796) — прусский военачальник, генерал-лейтенант; уроженец Курляндии; в 1792–1794 гг. участвовал в войне первой европейской коалиции против революционной Франции.

216… Господин де Нейон, старший по возрасту среди подполковников, вступил в должность коменданта. — Нейон, Александр Жозеф де (1738–1794) — французский офицер, подполковник 2-го полка департамента Мёз; комендант Вердена после гибели Борепера, подписавший капитуляцию крепости, за что и был казнен два года спустя, 24 апреля 1794 г.

… самым молодым из командиров гарнизона был Марсо. — Марсо — см. примеч. к с. 209.

217… В Сен-Мену гарнизон присоединился к армии генерала Гальбо. — Сен-Мену — городок в департаменте Марна, в 32 км к западу от Вердена.

Гальбо-Дюфор, Франсуа Тома (1743–1801) — французский бригадный генерал, в 1792–1793 гг. участвовал в войне против первой антифранцузской коалиции; с июня по октябрь 1793 г. был губернатором Сан-Доминго; умер от чумы во время Египетской экспедиции.

… Законодательное собрание… решило, что его останки будут погребены в Пантеоне… — Пантеон (буквально: "храм всех богов") — здесь: церковь во имя покровительницы Парижа святой Женевьевы, воздвигнутая в левобережной части французской столицы, в Латинском квартале, в 1764–1790 гг. по проекту архитектора Жака Жермена Суфло (1713–1780) и ставшая самой выдающейся постройкой французского неоклассицизма. В 1791 г., во время Революции, церковь была превращена в Пантеон — место погребения "великих деятелей эпохи свободы Франции". В дальнейшем это здание несколько раз попеременно становилось снова то католической церковью, то Пантеоном. В настоящее время церковь продолжает оставаться местом захоронения выдающихся французов. Решение депутатов о перенесении праха Борепера в Пантеон так и не было осуществлено, поскольку его тело, вывезенное из капитулировавшего Вердена в Сен-Мену, не удалось затем обнаружить.

… его именем назовут одну из улиц столицы. — Улица Борепера появилась в Париже лишь спустя много десятилетий, 16 августа 1879 г., после того как была переименована улица Маньяна, проложенная в десятом округе столицы в 1864 г.

… перешел в кирасиры Германского легиона и вместе с ним отправился из Филиппвиля сражаться с вандейцами… — Германский легион — воинское добровольческое соединение в составе французской революционной армии, созданное 4 сентября 1792 г. и расформированное 22 июня 1793 г.; инициатором его создания был немецкий барон Иоганн Баптист Клотс (1755–1794), горячий сторонник Великой Французской революции, принявший имя Анахарсис Клотс и французское гражданство и избранный в 1792 г. в Конвент; по его мысли, легион должен был формироваться из немцев-эмигрантов, сочувствовавших революционным идеям, а также немецких и австрийских дезертиров, но на самом деле в него записывались в основном уроженцы Эльзаса и Лотарингии; это воинское соединение, участвовавшее в подавлении Вандейского восстания, было распущено из-за его политической неблагонадежности.

Марсо вступил в Германский легион в мае 1793 г., сохранив за свой чин подполковника.

Филиппвиль — укрепленный город в Бельгии, в провинции Намюр, построенный в 1554 г. Карлом V, который дал ему имя своего сына; в соответствии с Пиренейским мирным договором (1659) отошел во владения Франции и находился в ее составе вплоть до 1815 г.

С весны 1793 г. в западных провинциях Франции происходили многочисленные крестьянские восстания против Республики, центром которых стал расположенный у побережья Атлантического океана департамент Вандея, поэтому все движение получило название "Вандейская война", а его участников именовали вандейцами. Отдельные вспышки недовольства сельского населения массовым набором в армию и преследованием церкви в 1793 г. переросли в настоящую войну. Предводителями Вандейского восстания были дворяне и священники. Военную помощь мятежники получали от эмигрантов и стран европейской коалиции. Сопровождавшееся невероятными жестокостями с обеих сторон, восстание было подавлено летом 1796 г., однако отдельные мятежи повторялись вплоть до реставрации Бурбонов.

… по прибытии в Тур выяснилось, что доносы и клевета опередили его… — Тур — город на Луаре, административный центр департамента Эндр-и-Луара.

… накануне сражения при Сомюре узникам возвратили свободу… — Сомюр — крупный город на Луаре, в департаменте Мен-и-Луара; 9 июня 1793 г. вандейцы совершили нападения на него, нанесли тяжелое поражение сильному отряду республиканских войск и заняли город.

… доказав Конвенту правильность его решения. — Конвент (точнее: Национальный Конвент) — высший представительный и правящий орган Франции во время Революции; был созван на основе всеобщего избирательного права и собрался 21 сентября 1792 г.; решительно боролся с внешней и внутренней контрреволюцией и проводил революционные преобразования; принял решение о казни Людовика XVI; осуществлял свою власть через созданные им комитеты и комиссии и через посылаемых им на места и в армию комиссаров, которые наделялись широчайшими полномочиями. До начала лета 1793 г. наибольшим влиянием в Конвенте пользовалась партия жирондистов, затем в нем преобладали якобинцы. Вслед за переворотом 9 термидора и свержением якобинской диктатуры политика Конвента стала более умеренной; после принятия в октябре 1795 г. новой конституции Конвент был распущен.

218… избавив от гибели депутата Конвента Бурбота… — Бурбот, Пьер

(1763–1795) — депутат Конвента от департамента Йонна, монтаньяр; один из организаторов т. н. Прериальского восстания (20–23 мая 1795 г.), после подавления которого он был гильотинирован. В марте 1793 г. Бурбот был послан Конвентом в Орлеан, чтобы проверить благонадежность Германского легиона, и 9 июня того же года участвовал в сражении при Сомюре.

… его друг Клебер поручил ему командовать двумя Западными армиями… — Клебер, Жан Батист (1753–1800) — один из талантливейших полководцев Французской республики, дивизионный генерал (1793); по образованию архитектор; в 70—80-х гг. служил в австрийской армии; в 1789 г. вступил в национальную гвардию Эльзаса; участвовал в войне с первой антифранцузской коалицией и в Египетской экспедиции, которую он возглавил после отъезда Бонапарта из Египта (22 августа 1799 г.); крайне негативно относился к ее продолжению и вел переговоры с противником об эвакуации французской армии; 20 марта 1800 г. при Гелиополисе нанес сокрушительное поражение турецкой армии; 14 июня того же года был убит в Каире фанатиком-мусульманином.

… 13 декабря 1793 года начал атаку на Ле-Ман. — Ле-Ман — город в Западной Франции, в департаменте Сарта, в 210 км к юго-западу от Парижа. 12–13 декабря 1793 г. этот город, за стенами которого укрылся многочисленный отряд вандейцев, был взят республиканскими войсками, и на его улицах были убиты тысячи бойцов и мирных жителей.

… в это время появился главнокомандующий Вестерман. — Вестер-ман, Франсуа Жозеф (1751–1794) — французский военачальник, уроженец Эльзаса; до Революции был солдатом; в 1791 г. приехал в Париж и сблизился с Дантоном; принял активное участие в восстании 10 августа 1792 г.; за короткий срок стал бригадным генералом (15 мая 1793 г.), тут же был послан в войска, охранявшие атлантическое побережье Франции и до конца того же года принимал участие в подавлении Вандейского восстания, проявив необычайную жестокость; в декабре 1793 г. был отозван в Париж и 5 апреля 1794 г. казнен вместе с дантонистами.

219… он спас от казни вандейку, схваченную с оружием в руках. — Юную роялистку, которую спас во время захвата Ле-Мана генерал Марсо, звали Анжелика де Мелье; ему не удалось, однако, спасти ее от гильотины: она была казнена 22 января 1794 г.

… В начале кампании 1794 года Марсо был отправлен в Арденны… — Арденны — горная система во Франции, Бельгии и Люксембурге, западная оконечность Рейнских Сланцевых гор; средняя высота — 350–500 м; расположена между долинами рек Маас, Мозель и Самбра. По имени этой горной системы назван департамент на северо-востоке Франции, образованный в 1790 г.

… два года провел в Хунсрюке и Пфальце под началом генерала Журда-на… — Хунсрюк — горный массив в Германии, в составе Рейнских Сланцевых гор; расположен между долинами рек Рейн, Мозель и Наэ; длина его около 100 км, а максимальная высота — 816 м (гора Эрбескопф).

Пфальц — см. примем, к с. 207.

Журдан, Жан Батист (1762–1833) — один из самых известных военачальников французской революционной армии, дивизионный генерал (1794); 26 июня 1794 г. наголову разбил союзные войска в решающем сражении при Флёрюсе, устранив опасность вторжения противника во Францию и изменив ход кампании 1794 г. в пользу Франции, а затем перешел бельгийскую границу и занял Брюссель, Льеж и Антверпен; в 1796 г. потерпел ряд поражений от австрийцев, после чего подал в отставку и вошел в состав Совета пятисот; в 1799 г. принял на себя командование Дунайской армией, но в ряде сражений был разбит эрцгерцогом Карлом; в годы Империи не играл важной роли, хотя и стал маршалом Франции (1804) и обладателем многих титулов и званий; после реставрации Бурбонов получил звание пэра (1819).

… Войска Журдана отступали и оказались прижаты к теснинам Аль-тенкирхена… — Альтенкирхен — небольшой город в Западной Германии, в земле Рейнланд-Пфальц, в 40 км к северу от Кобленца; в XVIII в. входил в Трирское архиепископство; после республиканских и наполеоновских войн вошел в состав Пруссии.

… Эрцгерцог Карл решил, что к французам подошло подкрепление… — Эрцгерцог Карл Людвиг Иоганн Саксен-Тешенский (1771–1847) — знаменитый австрийский полководец, последний наместник Австрийских Нидерландов (1793–1794); младший брат императора Франца I; на боевое поприще вступил в 1792 г., во время революционных войн; в 1796 г. командовал Рейнской армией, действуя против генерала Журдана.

220… войска Марсо прошли через лес Россембах… — Этот топоним (Rossembach) идентифицировать не удалось; возможно, имеется в виду селение Россбах в 9 км к югу от Альтенкирхена.

… галопом помчался в его сторону, сопровождаемый капитаном инженерных войск Суэ, подполковником Билли и двумя ординарцами. — Суэ, Жан Батист Никола (1773–1799) — военный инженер, специалист в области фортификации; в 1796 г. состоял в штабе Марсо и находился при нем до самой его смерти; с 1798 г. в чине полковника принимал участие в Египетской экспедиции и умер возле города Дамьетты.

Билли (Billy) — сведений о таком персонаже найти не удалось; скорее всего, здесь какая-то опечатка в оригинале.

221… доложили о прибытии генерала Гаддика… — Гадди к фон Футак, Карл Йозеф, граф (1756–1800) — австрийский фельдмаршал-лейтенант; потомственный военный, сын прославленного австрийского фельдмаршала Андраша Гаддика (1710–1790); участник войн против революционной Франции.

… появился генерал Край, ветеран неприятельской армии. — Край, Пауль, барон фон Крайова (1735–1804) — австрийский полководец, фельдмаршал-лейтенант (1796), фельдцейхмейстер (1799); в 1796 г. под началом эрцгерцога Карла сражался против французов на Рейне; в 1799 г. стал главнокомандующим австрийской армией в Италии и нанес там ряд серьезных поражений французским войскам.

… После Баярда такое случилось впервые. — Баярд, Пьер дю Тер-райль, сеньор де (ок. 1475–1524) — французский военачальник, прославленный современниками как образец мужества и благородства и прозванный "рыцарем без страха и упрека"; в 1524 г. принял командование французскими войсками в Милане, находившимися в безнадежном положении, и, будучи смертельно ранен при их отступлении, умирал в стане врагов, которые, согласно преданию, его оплакивали.

222… Марсо был похоронен перед фортом, который вплоть до 1814 года носил его имя, а затем стал называться фортом Петерсберг… — Новый форт Петерсберг (или форт императора Франца) был построен в 1816–1822 гг.

… уроженец Шартра в департаменте Эр-и-Луар. — Шартр — город на реке Эр, в 88 км к юго-западу от Парижа, в департаменте Эр-и-Луар; родина генерала Марсо.

… Армия Самбры-и-Мёзы после отступления из Франконии покинула Лан… — Франкония — историческая и географическая область на севере Баварии; главный город — Нюрнберг.

Лан — река в Германии, правый приток Рейна, в который она впадает возле города Ланштейн; длина ее 242 км.

… в третий дополнительный день IVгода. — Республиканский (или революционный) календарь был установлен во Франции 5 октября 1793 г. и действовал до конца 1805 г. Новое летосчисление ("эра свободы") начиналось со дня установления Республики — 22 сентября 1792 г. (последовавший за этим числом год объявлялся первым годом Республики); христианское летосчисление отменялось; в новых названиях месяцев учитывались особенности времен года и процессы сельского хозяйства; год состоял из 12 месяцев по 30 дней в каждом и 5 дополнительных дней в обычном году и 6 — в високосном; дополнительные дни следовали за последним днем последнего месяца (фрюктидора); третий дополнительный день ("День труда") IV года соответствовал 21 сентября 1796 г.

… отдавал распоряжения по выходе из леса Хёхштенбах. — Хёхштен-бах — селение в 9 км к юго-востоку от Альтенкирхена.

… одерживал победы на полях сражений Флёрюса, на берегах Урта, Рура, Мозеля и Рейна. — Флёрюс — см. при меч. к с. 15.

Урт — см. примеч. к с. 124.

Рур (Рёр) — река в Бельгии, Германии и Нидерландах; правый приток Мааса; длина ее 170 км.

223… "Записки о рыцаре Баярде". — Имеется в виду биография Пьера де Баярда, которую вскоре после гибели героя написал его верный оруженосец, рыцарь Жак де Май (ок. 1475–1540); она носит название "Приятнейшая, забавная и отдохновительная история доброго рыцаря без страха и упрека, славного сеньора де Баярда" ("La trh joyeuse, plaisante et r£acr6ative histoire du bon cheavalier sans peur et sans reproche, le gentil seigneur de Bayart"; 1527).

Приведенные в тексте слова содержатся в главе LXV книги Жака де Мая: автор вкладывает их в уста знаменитого испанского полководца Фернандо Франческо д’Авалоса, маркиза де Пескара (1490–1525), одного из самых знаменитых полководцев XVI в., в плену у которого оказался смертельно раненный Баярд.

… его друг генерал Гош присоединился к нему…но ему посчастливилось меньше: он был отравлен. — Генерал Гош скоропостижно скончался в возрасте 29 лет в своей штаб-квартире, и это породило слухи, будто он был отравлен кем-то из его старых недругов.

Санкт-Гоар

224… это замок Штольценфельс. — Замок Штольценфельс, датиру емый XIII в., расположен на левом берегу Рейна, в нескольких километрах к югу от Кобленца, напротив устья реки Лан; в 1835—

1841 гг. он был перестроен в неоготическом стиле по планам известного прусского архитектора Карла Фридриха Шинкеля (1781–1841) и превращен в летнюю королевскую резиденцию.

… городской совет преподнес их в дар наследному принцу. — Имеется в виду будущий король Фридрих Вильгельм IV (1795–1861; правил с 1840 г.) — старший сын прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770–1840; правил с 1797 г.) и его жены с 1793 г. Луизы Мекленбург-Стрел и цкой (1776–1810); был воспитан в любви к искусству, наукам и культуре; после революции 1848 года проводил последовательную реакционную политику; вследствие его помешательства с 1858 г. регентом стал его младший брат Вильгельм (впоследствии Вильгельм I).

… замок Ланек, который высится над одноименной речкой, впадающей неподалеку в Рейн… — Ланек — крепость курфюрстов Майнцских, построенная в 1226 г. на правом берегу Рейна, около устья реки Лан; в 1688 г. была взорвана французами; отреставрирована в 1852 г.

… Оберланштейн, ощетинившийся шпилями башен… — Оберлан-штейн — город на правом берегу Рейна, чуть выше Ланека по течению; в 1969 г. слился с соседним Нидерланштейном в единый город Ланштейн; одной из главных его достопримечательностей является замок Мартинсбург (XIII в.), резиденция курфюрстов Майнцских.

… городок Рене, где прежде стоял знаменитый Королевский трон… — Рене — городок на левом берегу Рейна, в 10 км к югу от Кобленца, напротив Ланштейна; дважды, в 1346 и 1400 гг., в этом городе происходило избрание германского короля.

Королевский трон в Рейсе (Кёнигсштуль) — открытое каменное сооружение, нечто вроде трибуны, на котором происходили совещания курфюрстов; построенное между 1376 и 1398 гг., оно было уничтожено французскими солдатами в 1803 г. и восстановлено в

1842 г., в эпоху всеобщего увлечения романтизмом.

… Оттуда открывался вид одновременно на четыре городка: Ланштейн на земле Майнцского курфюршества, Капеллен — Трирского, Рене — Кёльнского и, наконец, Браубах — ленное владение Пфальца. — Капеллен — селение на левом берегу Рейна, рядом с которым расположен замок Штольценфельс; в 1969 г. вошло в состав Кобленца.

Браубах — город на правом берегу Рейна, в 3 км к юго-востоку от Ланштейна.

… в 1400 году курфюрсты, завершив обсуждение в Кёнигсштуле, объявили императора Венцеслава низложенным. — Венцеслав (Венцель; 1361–1419) — император Священной Римской империи (не коронованный формально) и германский король в 1378–1400 гг. и чешский король в 1378–1419 гг. под именем Вацлав IV; сын императора Карла IV (1316–1378; правил с 1346 г.) и его третьей жены (с 1353 г.) Анны Свидницкой (1339–1362); вел неудачную борьбу против немецких феодалов и союзов городов, которая привела к ослаблению императорской власти; 20 августа 1400 г. собранием четырех курфюрстов — архиепископов Трира, Майнца, Кёльна и пфальцграфа Рейнского — был лишен императорского достоинства; в Чехии также был принужден к значительным уступкам крупным владетелям, но, опираясь на рыцарство и горожан, способствовал ослаблению немецкого влияния.

… оказываетесь напротив замка Марксбург, принадлежащего герцогу Нассау. — Замок Марксбург, находящийся на правом берегу Рейна, возле Браубаха, датируется XII в.; построенный для защиты этого города, он перестраивался вплоть до XV в. и является единственным замком на Среднем Рейне, который сохранил свою первоначальную архитектуру.

В 1806 г., после ликвидации Священной Римской империи, замок Марксбург был включен в состав вновь образованного герцогства Нассау, просуществовавшего вплоть до Австро-прусской войны 1866 г., когда оно было аннексировано Пруссией и вошло в состав провинции Гессен-Нассау. Первым герцогом Нассау был Фридрих Вильгельм, князь Нассау-Вайльбург (1768–1816), вторым — его сын Вильгельм I (1792–1839), а третьим и последним — его внук Адольф I (1817–1905), в 1890 г. ставший великим герцогом Люксембургским.

225… феодальный замок является сегодня… тюрьмой, где…в числе про чих государственных преступников находился родственник г-на Мет-терниха, носящий то же имя, что и он, и во время восстания 5 июня, которое, как известно, наделало много шуму во Франкфурте, возымевший желание водрузить над Йоханнисбергом национальный флаг. — Вероятно, имеется в виду Герман Франц Меттерних (1811–1862) — известный деятель немецкого революционно-демократического движения, неоднократно подвергавшийся тюремному заключению, в том числе и в замке Марксбург; участвовал в революционных событиях 1848 г. в Германии, в 1850 г. эмигрировал в США и погиб там во время гражданской войны 1861–1865 гг., сражаясь на стороне северян; его отцом был университетский профессор Матиас Меттерних (1747–1825), видный деятель Майнцской коммуны (1792–1793); неясно, однако, приходились ли они родственниками князю Меттерниху.

Восстание 5 июня — подразумевается республиканское восстание 1832 г. в Париже, начавшееся 5 июня, в день похорон генерала Ламарка (1770–1832).

Франкфурт-на-Майне — один из крупнейших городов Германии; расположен в земле Гессен, на реке Майн, в 30 км от места ее слияния с Рейном; известен с VIII в.; был императорской резиденцией; уже в средние века славился своими ярмарками и являлся важнейшим финансовым и коммерческим центром; до 1806 г. был свободным имперским городом, а в 1806 г. Наполеон превратил его в столицу Великого герцогства Франкфуртского; в 1815–1866 гг. — вольный город, местопребывание сейма Германского союза; в 1866 г. вошел в состав Пруссии.

Йоханнисберг — замок на правом берегу Рейна, в 20 км к западу от Майнца, с 1816 г. владение князя Меттерниха.

… между Марксбургом и Боппардом течение Рейна образует одну из самых крупных своих излучин. — Боппард — город на левом берегу Рейна, в земле Рейнланд-Пфальц, в 15 км к югу от Кобленца; известен со времен античности.

… стены которого стоят на фундаментах форта Друза. — Нерон Клавдий Друз (38—9 до н. э.) — древнеримский военачальник, пасынок императора Августа, сын его жены Ливии, брат императора Тиберия, отец императора Клавдия; одержал ряд значительных побед в Германии, в Галлии и Реции; с 13 г. до н. э. был наместником Галлии; погиб в результате несчастного случая и посмертно получил почетное имя "Германию*, которое в его семье стало наследственным.

… Это родина императора Генриха VII, появившегося здесь на свет в 1512 году. — Генрих VII (ок. 1269–1313), император Священной Римской империи с 1312 г., первый из династии Люксембургов, родился не в Боппарде, а на севере Франции, в городе Валансьене. В 1312 г. он отдал Боппард в залог своему брату, архиепископу-курфюрсту Трирскому Балдуину Люксембургскому (1285–1354; правил с 1304 г.), и этот город оставался во владении Трирского курфюршества вплоть до его захвата в 1794 г. французами.

226… тела несчастных братьев лежат одно на другом, как тела Этеок-ла и Полиника. — Этеокл и Пол и ни к — в греческой мифологии родные братья, сыновья Эдипа и его матери Иокасты, фиванской царицы. Когда им стало ясно, что они сыновья собственной бабки, братья потеряли всякое уважение к отцу и начали издеваться над ним. За это Эдип проклял их, предсказав, что они будут с оружием в руках делить наследство, пока не убьют друг друга. Братья договорились править Фивами поочередно, по году каждый, но Этеокл отказался передать трон Полинику и изгнал его. Тот вернулся с войском, и в единоборстве у стен осажденного Полиником и защищаемого Этеоклом родного города оба брата погибли.

… она удалилась в монастырь Мариенберг, который можно увидеть ниже Боппарда… — Бенедиктинский женский монастырь Мариенберг, находящийся на левом берегу Рейна, рядом с Боппардом, был основан ок. 1120 г. и просуществовал вплоть до 1802 г., когда его упразднили.

… Санкт-Гоар — не только пристань, но и место паломничества. — Санкт-Гоар — городок на левом берегу Рейна, в 10 км выше Боппарда по течению; возник на месте, где стоял скит святого Гоара.

… святой Гоар стал настолько знаменит, что даже в наши дни его слава простирается от Страсбурга до Нимвегена. — Святой Гоар (ок. 585–649) — отшельник, уроженец Аквитании, поселившийся возле города Обервезель на Рейне и, согласно преданию, прославившийся своей святостью и творимыми им чудесами; почитается католической церковью; его житие было написано бенедиктинским монахом Вандальбертом Прюмским (813–870).

227… И тот, и другой были изготовлены волшебником Мерлином… — Мерлин — в средневековой сказочной литературе пророк и великий волшебник, сын земной женщины и дьявола, один из главных героев цикла легенд о короле древних бриттов Артуре (V–VI вв.); имя его впервые появляется в романах и хрониках XII в., на основе которых в последующие века в мировой литературе (вплоть до XX в.) было создано множество сочинений о Мерлине и других персонажах Артурова цикла.

… Бочка, в противоположность той, что была у Данаид, всегда оставалась полной… — Данаиды — в греческой мифологии 50 дочерей Даная, царя Ливии, которых его принудили выдать замуж за 50 их двоюродных братьев. В брачную ночь Данаиды, действуя по наущению отца, которому было предсказано, что он умрет от руки зятя, зарезали своих мужей (всех, кроме одного, который и осуществил предсказанное!) и в качестве кары за это должны были в подземном царстве вечно наполнять водой бездонную бочку.

228… любители старины могут видеть его таким, каким он был еще в

1809 году, на прекрасной картине Ораса Верне, которая называется "Полковой пес". — Верне, Эмиль Жан Орас (1789–1863) — французский художник-баталист, представитель четвертого поколения династии французских художников Верне.

На картине "Полковой пес" ("Le chien du Regiment"), написанной им в 1819 г. по заказу герцога Беррийского, изображен раненный на поле боя полковой пес, за которым ухаживают солдат и барабанщик.

class='book'> Лорелея 229… фея Лора, давшая свое имя огромной отвесной скале, которая нахо дится на расстоянии одной восьмой льё вверх по течению от руин Катценельна и которую, в память о ней, называют Лорелея. — Лорелея (или Лорелей, букв. "Скала Лоры") — скала высотой 132 м на правом берегу Рейна, в 2 км выше Санкт-Гоара, у сужения реки (113 м); из-за быстрого течения и скалистого берега здесь в старину разбивалось много лодок, что породило одну из самых романтических немецких легенд — о прекрасной деве Лоре, которая живет на утесе над Рейном и своим пением завлекает, а затем губит рыбаков.

Катценельн — имеется в виду крепость Катценельнбоген, построенная в 1371 г. графом Вильгельмом II Катценельнбогеном (1331–1385) на высоком утесе над городком Санкт-Гоархаузен на правом берегу Рейна, к северу от скалы Лорелея, и к нач. XIX в. обратившаяся в руины; в 1898 г. она была перестроена и сейчас называется Бург Кац ("Замок Кошка").

… команда пребывала в том волнении, какое на Роне обычно овладевает людьми, когда они приближаются к мосту Святого Духа. — Рона — река в Швейцарии и Франции, длиной 812 км; берет начало из Ронского ледника в Лепонтинских Альпах, протекает через Женевское озеро и по Ронской низменности, впадает в Лионский залив Средиземного моря (к западу от Марселя).

Знаменитый каменный 20-пролетный мост Святого Духа через Рону, длиной 919 м, сооруженный в 1265–1309 гг. монахами братства Святого Духа, находится возле старинного города Пон-Сент-Эспри (фр. "Мост Святого Духа") на правом берегу Роны, у места впадения в нее реки Ардеш, в департаменте Гар. Течение Роны возле моста очень быстрое и бурное, и в старину о его опоры нередко разбивались суда.

… Епископ, живший в городе Лорх, прослышал об этих страшных происшествиях… — Лорх — город на правом берегу Рейна, в 12 км выше скалы Лорелея по течению реки.

230… исчезли из виду за замком Ноттинген… — Этот топоним (Nottingen) идентифицировать не удалось. Скорее всего, имеется в виду средневековая крепость Нолл иг (Burg Nollig), руины которой сохранились в северо-западной окрестности города Лорх.

231… в Германии правил император Максимилиан, а недоброй памяти Родриго Лансоль Борджа был папой в Риме… — Максимилиан 1 Габсбург (см. примем, к с. 81) правил как король Германский в 1493–1519 гг., однако формально главой Священной Римской империи он стал лишь в 1508 г., получив от папы Юлия II (см. примем. к с. 46) разрешение пользоваться титулом "избранный император".

Родриго Борджа — имеется в виду Александр VI (см. примем, к с. 109), римский папа в 1492–1503 гг.

232… охотник, заблудившийся в долине Лигренкопф, внезапно добрался до выхода из нее и оказался на берегу Рейна. — Лигренкопф (Liegrenkopf) — этот топоним идентифицировать не удалось.

235… приказал, чтобы лодка ждала их напротив деревушки Урбар. —

Урбар — селение на левом берегу Рейна, напротив скалы Лорелея.

Господин фон Меттерних и Карл Великий

238… После бедняжки Лорелеи… идут семь девственниц… — Имеется в виду речной порог из семи скал возле утеса Лорелея, носящий название "Семь девственниц" ("Зибенюнгфрауэнблик").

239… Святой Николай… с давних пор покровительствовавший юношам… — Святой Николай (ок. 270–343) — один из самых почитаемых христианских святых, чудотворец, епископ Мирликийский; покровитель моряков, купцов и детей.

… Оставив позади Обервезель с его высокой башней… — Обервезель — городок на левом берегу Рейна, в 5 км выше скалы Лорелея по течению реки; в средние века довольно крупный торговый центр, в 1220 г. получивший права свободного имперского города.

… Замок Гутенфельс, стоящий над Каубом и разрушенный в 1807году… — Кауб — городок на правом берегу Рейна, в 5 км выше Обер-везеля по течению реки; известен с 983 г.

Гутенфельс — крепость, господствующая над Каубом; была построена в сер. XIII в. владетелями Фалькенштейн-Мюнценберга; разрушенная французскими содатами, она была восстановлена из руин в 1889–1892 гг. ее новым владельцем; теперь в ней размещается гостиница.

… возвышается и над караульней, так или иначе сохраненной в память о Густаве Адольфе: оттуда он отдавал приказы в ходе сражения, которое было дано им испанцам, пытавшимся помешать ему переправиться через Рейн. — Густав II Адольф (1594–1632) — король Швеции с 1611 г., один из крупнейших военных деятелей и полководцев времен Тридцатилетней войны; погиб в сражении при Лют-цене (16 ноября 1632 г.).

… Это замок Пфальц, куда поднимаются по узкой лестнице… — Пфальц (Пфальцграфенштейн) — таможенная крепость на одноименном острове близ правого берега Рейна, возле города Кау-ба; сооруженная в 1326–1327 гг., она перестраивалась вплоть до сер. XVIII в.; в описываемое время была владением герцога Нассау; ныне там располагается музей.

… В ста шагах выше Пфальца виднеется Бахарах… — Бахарах — старинный городок на левом берегу Рейна, чуть выше Кауба по течению реки; известен с 923 г.; один из центров торговли рейнскими винами.

Одна из его достопримечательностей — резиденция пфальцграфов, замок Штальэк, построенный в XII в. для защиты четырех долин в окрестностях этого города; во время Тридцатилетней войны замок восемь раз подряд осаждали и захватывали испанцы, шведы и французы, а в 1689 г., во время Пфальцской войны, он был окончательно разрушен французскими солдатами. В первой трети XIX в. руины замка приобрел наследный принц Фридрих Вильгельм Прусский и подарил их своей супруге Елизавете Баварской (1801–1873), разделявшей с ним его увлечение искусством и романтикой; в нач. XX в. замок был реконструирован и ныне в нем размещается молодежная гостиница.

… в нем интересны его развалины, его das Wilde-Gefahrt и его вино. — Wilde-Gefahrt (Вильде-Геферт, нем. "Бешеный проход") — опасный для плавания проток Рейна, расположенный чуть ниже Бахараха, между берегом и островом на реке.

… Развалины — это руины церкви Вернера… — Руины готической часовни Вернера (XIII–XV вв.) стоят на дороге в замок Штальэк, около того места, где в Великий четверг 1287 г. было обнаружено тело убитого местного юноши Вернера (1271–1287), не тронутое ни тлением, ни дикими зверями и будто бы излучавшее сияние; причину его смерти, как водится, усмотрели в ритуальном убийстве, совершенном евреями, и по всему Рейну прокатилась волна кровавых еврейских погромов; юношу же стали почитать в этих краях как святого, хотя Ватикан отказался причислить его к лику святых, а его тело местные власти приказали сжечь.

… вино, которое император Венцеслав ценил так высоко, что за четыре большие бочки этого вина он даровал вольности городу Нюрнбергу. — Нюрнберг — город в Баварии, на реке Пегниц, известный с 1050 г.; в средние века центр ремесел и торговли; в XV в. один из богатейших городов Германии, в XV–XVI вв. центр художественной, литературной и научной жизни; в средние века не раз служил местом заседаний рейхстага.

Нюрнберг стал вольным имперским городом в 1219 г. при императоре Фридрихе II Гогенштауфене (1194–1250; император с 1212 г.), однако, согласно легенде, император Венцеслав (см. примеч. к с. 224), правивший в 1378–1400 гг., даровал Нюрнбергу свободы в обмен на четыре бочки бахарахского вина (объемом по 4 000 л в каждой).

240… своей славой они обязаны чудесам, которые святой Гвернард творил не только при своей жизни, но, к тому же, и после смерти. — Гвернард — старое написание немецкого имени Вернер.

… евреи, пытавшиеся заставить его отречься от христианской веры, убили его в Везеле и бросили в Рейн… — Везель — здесь: старое название городка Обервезель (одноименный город Везель, или Унтер-везель, находится ниже по течению Рейна, у места впадения в него реки Липпе).

… замок Зонек, разрушенный в 1282 году Рудольфом Габсбургом и восстановленный родом фон Вальдек… — Бург Зонек — средневековая крепость на крутом склоне левого берега Рейна, в 6 км выше Баха-раха по течению реки, построенная в годы правления майнцского архиепископа святого Виллигиза (ок. 940—1011; правил с 975 г.); была обращена в руины в 1689 г. французскими солдатами; в 1834 г. крепость выкупил наследный принц Фридрих Вильгельм, и в 1842–1861 гг. она была перестроена в неоготическом стиле военным инженером Карлом Шницлером (1789–1864).

Рудольф I Габсбург (1218–1291) — король Германии и император Священной Римской империи с 1273 г.; основатель Австрийской монархии Габсбургов. В 1282 г. он разрушил крепость Зонек (наряду с несколькими другими), обратившуюся к этому времени в разбойничье гнездо баронов, незаконно взимавших в свою пользу пошлину с купцов и путешественников.

В 1346 г. крепость была передана майнцским архиепископом Иоганну III фон Вальдеку (1315–1349), который ее восстановил.

… замок Фалькенбург, разрушенный в то же самое время… — Фаль-кенбург — одно из названий замка Рейхенштейн (XI в.), расположенного на левом берегу Рейна, в 2 км выше Зонека по течению реки и, как и он, разрушенного (1290); название "Фалькенбург" дал ему генерал-майор барон Франц Вильгельм фон Барбус (1788–1863), который приобрел в 1834 г. развалины замка и стал его восстанавливать; теперь там находится гостиница.

… замок Рейнштейн… обязанный своей давней славой легенде о Куно фон Фалькенштейне и его невесте… — Бург Рейнштейн — средневековая крепость на левом берегу Рейна, в 3 км выше Зонека по течению; первое упоминание о ней относится к 1279 г.; была резиденцией императора Рудольфа Габсбурга в 1282–1286 гг., в то время, когда он боролся с разбойничеством на Рейне.

Здесь, скорее всего, имеется в виду старинная рейнская легенда о двух влюбленных, обитавших в соседних замках Рейхенштейн и Рейнштейн, — бедном рыцаре Куно фон Рейхенштейне и его невесте Герде фон Рейнштейн, к отцу которой влюбленный рыцарь отправил сватом своего богатого дядю Курта; однако, увидев прекрасную Герду, старик воспылал к ней страстью и решил жениться на ней сам; пообещав алчному отцу Герды отдать за нее любые сокровища, он получил согласие на брак, но перед самым венчанием Герда умчалась на коне, подаренном ей Куно, к его замку, а старый Курт, погнавшись за ней, упал с лошади и разбился насмерть, после чего Куно, унаследовавший его богатства, благополучно женился на Герде.

… а своей нынешней славой — покровительству, которое оказывает ему принц Фридрих Прусский… — Принц Фридрих Прусский — будущий король Фридрих Вильгельм IV (см. примеч. к с. 224).

… выдвинутая вперед крутая возвышенность Таунуса… — Таунус — горный хребет на юге Рейнских Сланцевых гор, между реками Рейн, Майн и Лан; длина его 75 км, а высота до 880 м (гора Грос-сер-Фельдберг).

241… На прославленной горе Бишофсберг, или Йоханнисберг (то есть на горе Епископа, или горе Святого Иоанна — это уж кому как нравится ее называть) прежде стоял монастырь, основанный в 1109 году Рутхардом II, архиепископом Майнцским. — Этот монастырь архиепископ Майнцский Рутхард II (см. примеч. к с. 206) основал в 1102 году.

… В ИЗО году… архиепископ превратил его в аббатство, которое процветало в течение четырех столетий, пока, наконец, в 1552 году оно не было сожжено Альбрехтом Бранденбургским. — В 1130 г. архиепископом Майнцским был Адальберт I Заарбрюкенский (правил в 1111–1137 гг.).

Альбрехт II Бранденбург-Кульмбахский (1522–1557) — маркграф Бранденбург-Кульмбахский с 1527 г.; сын маркграфа Казимира (1481–1527; правил с 1511 г.) и его жены с 1518 г. Сусанны Баварской (1502–1543); племянник Альбрехта Бранденбург-Ансбахско-го (1490–1568), последнего великого магистра Тевтонского ордена (с 1511 г.) и первого наследственного герцога Пруссии (с 1525 г.); кондотьер, воевавший то на стороне императора Карла V, то на стороне французского короля Генриха II (1519–1559; правил с 1547 г.) и получивший от потомков прозвище Алкивиад; осенью 1552 г. по собственному почину предпринял грабительский поход во Франконию.

… то, что осталось от его зданий, было окончательно разрушено шведами во время Тридцатилетней войны. — Тридцатилетняя война (1618–1648) — один из первых затяжных общеевропейских военных конфликтов, затронувший почти все страны континента; начался как религиозное столкновение между протестантами и католиками Германии, но затем перерос в борьбу против гегемонии Гасбсбургов в Европе.

… основная часть горы была отдана в залог имперскому казначею Губерту фон Блейману… — После того как монастырская община была распущена, поместьем Йоханнисберг в течение нескольких десятилетий управляли Губерт фон Блейман и его зять Георг фон Гизе.

… в 1716 году князь Фульды унаследовал права на эту землю. — Фульда — духовное княжество, основанное в 747 г. как бенедиктинское аббатство возле города Касселя, на реке Фульда, в 120 км к северо-востоку от Майнца, владевшее огромными землями и подчинявшееся непосредственно императору; в 1752 г. оно было возведено в ранг епископства и просуществовало до 1802 г.

В 1716 г. князем-епископом Фульды был Константин фон Бутлар (1679–1726; правил с 1714 г.), который приобрел замок Йоханнисберг за 75 392 гульдена у майнцского архиепископа Лотаря Франца Шёнборна (1655–1729; правил с 1694 г.).

… когда в 1803 году аббатство Фульда было упразднено, принц Оранский не преминул заявить о своих правах на эти бесценные земли… — В 1802 г. духовное княжество Фульда было передано Бонапартом последнему штатгальтеру Голландии Вильгельму V Оранскому (1748–1806; правил в 1751–1795) в возмещение за отнятые у него владения в Нидерландах; права на это княжество Вильгельм V вскоре передал своему сыну, принцу Оранскому, будущему королю Нидерландов Вильгельму I; однако в 1806 г., когда Вильгельм отказался присоединиться к Рейнскому союзу, Наполеон отнял у него княжество и передал его Карлу Теодору фон Дальбергу, примасу Германии.

… Наполеон… подарил их маршалу Келлерману, вероятно в память о его блестящей атаке при Маренго. — Келлерман, Франсуа Кристоф (1735–1820) — французский военачальник, генерал королевской армии (1788), вставший на сторону Революции; герой сражения при Вальми (20 сентября 1792 г.), в котором республиканская армия одержала победу над вчетверо превосходящими ее численностью армией коалиции; в 1804 г. получил звание маршала Франции и титул герцога де Вальми; в 1814 г. примкнул к Людовику XVIII, который сделал его пэром Франции.

Однако знаменитая кавалерийская атака при Маренго (14 июня 1800 г.), решившая судьбу сражения, была подвигом его сына — генерала Франсуа Этьенна Келлермана (см. примем, к с. 34), который во главе эскадрона из 400 кавалеристов опрокинул австрийских драгун.

… Герцог де Вальми удерживал эти земли в своей собственности вплоть до 1816года… — Титул герцога де Вальми унаследовали сын и внук маршала Келлермана.

242… Господин Жюль Жанен был одним из тех, кто получил письменную просьбу соперника г-на де Талейрана… — Жанен, Жюль Габриэль (1804–1874) — французский романист и критик; член Французской академии (1870); в качестве журналиста сотрудничал в оппозиционной газете "Фигаро", затем перешел в правительственную прессу; в "Газете дебатов" ("Journal des D6bats") почти сорок лет вел отдел библиографии и театральную критику.

243… после Ахена любимым местом его пребывания стал Ингельгейм, или Дом ангела. — "Ингельгейм" (нем. Ingelheim) в переводе означает "Ангельский дом".

… Мраморные колонны прислал туда из Рима и Равенны папа Стефан III, а гранитные колонны дворца были высечены из камня, добытого в Оденвальде. — Равенна — город в Италии, близ побережья Адриатического моря, в области Эмилия-Романья, основанный, по преданию, в VI в. до н. э.; входил в состав многих рабовладельческих и феодальных государств, в XIX в. вместе с Папской областью вошел в Итальянское королевство; в раннем средневековье — один из крупнейших художественных центров Европы.

Известно, что мраморные колонны, привезенные из Рима и Равенны, использовались также при строительстве дворцовой капеллы в Ахене (ее сооружение началось в 786 г.).

Стефан III (?—772) — римский папа с 768 г.

Оденвальд — горный массив на юго-западе Германии, между Майном, Неккаром и Рейном, в земле Гессен; длина его 70 км, ширина 40 км, а максимальная высота — 626 м (гора Каценбукель); славится добываемым там гранитом.

244… император, подобно Аврааму, был готов пожертвовать Богу все, даже собственную честь. — Авраам — персонаж Ветхого Завета, родоначальник еврейского народа. В Библии рассказывается, как Бог, желая испытать силу веры Авраама, повелел ему принести в жертву его сына Исаака; Авраам не колеблясь согласился, но в последнее мгновение, когда он уже занес нож над Исааком, ангел остановил руку отца и спас отрока (Бытие, 22: 1 — 19).

247… самому большому разбойнику, которого носила земля со времен ко роля Аттилы и лжепророка Магомета. — Аттила (ок. 406–453) — верховный правитель гуннов с 434 г., возглавлявший их опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию и Северную Италию.

251… слева вы видите замок Бибрих… это резиденция герцога Нассау. —

Бибрих — замок на правом берегу Рейна, в одноименном городке, южном предместье города Висбаден, столицы федеральной земли Гессен; летняя резиденция князей, а с 1806 г. герцогов Нассау, которую построили в стиле барокко в 1698–1744 гг. немецкие архитекторы Иоганн Максимилиан фон Вельш (1671–1745) и Фридрих Иоахим Штенгель (1694–1787).

252… первым делом посетили Плацпарадную площадь, где недавно поста вили памятник Гутенбергу, отлитый в Париже по модели Торвальдсена. — Гутенберг, Иоганн (ок. 1400–1468) — немецкий изобретатель книгопечатания (1440), уроженец Майнца.

Торвальдсен, Бертель (1770–1844) — датский скульптор и художник, яркий представитель позднего классицизма; созданный им памятник Гутенбергу был установлен в Майнце в 1837 г. на площади перед городским театром (она называется теперь Гутен-бергплац).

… Пьеса эта называлась "Кин". — "Кин, или Беспутство и Гениальность" ("Kean ou D6sordre et G£nie") — пятиактная драма Дюма, поставленная впервые 31 августа 1836 г. в парижском театре Варьете; ее главный герой — великий английский актер-трагик Эдмунд Кин (1787–1833).

Франкфурт

253… он явился к воротам Аффентор… — Аффентор — ворота в южной части средневековой городской стены Франкфурта-на-Майне; в 1809 г. старые ворота были снесены, и в 1810–1811 гг. на их месте архитектор Иоганн Фридрих Кристиан Гесс (1785–1845) построил два соседних здания, одно из которых служило таможней, а другое караульней и проход между которыми до 1837 г. перекрывался в ночное время.

254 …из него открывался вид на Цайль, самую красивую улицу Франкфурта. — Цайль — крупнейшая торговая улица во Франкфурте-на-Майне, исторический центр города.

… помпезного вида император, в намерения которого входило изображать то ли Карла Великого, то ли Людовика Баварского… — Людовик (Людвиг) IV Баварский (ок. 1286–1347) — император Священной Римской империи с 1314 г., сын герцога Баварского Людвига II (1229–1294; правил с 1253 г.) и его третьей супруги с 1273 г. Матильды Габсбург (1251–1304); в 1314–1322 гг. вел длительную борьбу за престол с австрийским эрцгерцогом Фридрихом Красивым (1286–1330), победил его и взял в плен (1322); в 1327–1328 гг. совершил поход в Италию и короновался в Риме против воли папы, что вызвало многолетний конфликт с римской курией, который разрешился постановлением курфюрстов от 1338 г., объявивших результаты своих выборов независимыми от утверждения папой; при нем усилилась децентрализация Германии, но сам он значительно увеличил свои наследственные владения, не сумев, однако, сохранить императорскую корону за своей семьей.

… осведомился, как пройти к Рёмеру, или к ратуше. — Рёмер — средневековая ратуша Франкфурта, располагающаяся в комплексе зданий, которые были приобретены в 1405 г. у прежних владельцев, а затем перестроены; расположена на площади Рёмерберг, недалеко от правого берега Майна.

… Первое упоминание о нем в истории связано с церковным собором, который проходил там в 794 году и на котором было отменено поклонение царям-волхвам. — Церковный собор во Франкфурте, проходивший в 794 г. по инициативе и при содействии Карла Великого и претендовавший на статус вселенского (хотя на самом деле являлся местным), был посвящен в основном вопросам иконопочитания и иконоборчества; решения его оказались компромиссными.

… он стоял точно в том месте, где позднее была выстроена церковь святого Леонарда. — Церковь святого Леонарда (Санкт-Леонхардс-кирхе) — пятинефная романская базилика во Франкфурте, возведенная в 1219 г. и перестроенная в XV в.; расположена южнее Рёме-ра, вблизи берега Майна.

… вплоть до прекращения династии Каролингов Франкфурт оставался столицей Восточно-Франкского королевства… — Восточно-Франкское королевство — государство, возникшее после распада империи Карла Великого на ее землях к востоку от Рейна (т. е. на германских) и окончательно оформившееся в 911 г. Оно не было единым ни этнически, ни политически и состояло из герцогств Швабии (по верхнему Дунаю), Баварии (на юге страны), Франконии (по среднему Рейну и Майну) и Саксонии с Тюрингией (в северной части страны); позже к ним прибавилась Лотарингия. Королевская власть там была слаба и вела беспрерывные войны с крупными феодалами, поскольку то был период развития феодальных отношений и феодальной раздробленности. Вместе с тем германские феодалы вели агрессивную внешнюю политику, стремясь к захвату славянских и итальянских земель. В 951 г. король Оттон (см. примеч. к с. 144) из Саксонской династии, сменившей в 911 г. потомков Карла Великого, захватил Северную Италию, в 961 г. — Рим и в 962 г. под именем Оттона I короновался императорской короной. Так возникло новое феодальное государственное образование — Священная Римская империя германской нации, основой которой послужило Восточно-Франкское королевство.

… три Оттона один за другим возводили вокруг него крепостные стены… — Оттон I — см. примеч. к с. 144.

Оттон II — см. примеч. к с. 8.

Оттон III — см. примеч. к с. 131.

… в 1356 году Карл IV… издал Золотую буллу, ставшую основным законом империи. — Карл IVЛюксембургский (1316–1378) — император Священной Римской империи и король Богемии с 1346 г.; сын богемского короля Иоанна II Люксембургского (1296–1346; король с 1310 г.) и его жены с 1310 г. Елизаветы Богемской (1292–1330); полагал центром своих земель Богемию, объявленную наследственным владением Люксембургов, и проводил там политику укрепления королевской власти, поощрял ремесла и торговлю, открыл университет в Праге (1348); на императорском престоле утвердился только в 1349 г. после борьбы с князьями; в Германии стремился расширить свои наследственные земли.

Золотая булла (лат. Bulla Aurea) — постановление, принятое на сеймах Священной Римской империи в Нюрнберге (январь 1356 г.) и Меце (декабрь 1356 г.) при участии императора Карла IV и ставшее "основным законом немецкого многовластия". Булла определяла состав коллегии курфюрстов (в нее вошли три архиепископа: Кёльнский, Майнцский и Трирский, а также четыре светских властителя: король Богемский, пфальцграф Рейнский, герцог Саксонский и маркграф Бранденбургский), оформляла их фактически полную самостоятельность во внешних, внутренних и экономических делах, запрещала союзы городов, а в целом ослабляла императорскую власть и способствовала политической раздробленности Германии.

255… Франкфурт… был передан Наполеоном в руки князя-примаса Кар ла фон Дальберга и превратился в столицу Великого герцогства Франкфуртского… — Карл Теодор Антуан Мария, барон фон Даль-берг (1744–1817) — немецкий церковный и политический деятель, последний архиепископ-курфюрст Майнцский (в 1802–1803 гг.), переведенный Наполеоном 1 в Регенсбург, а затем во Франкфурт с титулом примаса (т. е. главного по своему сану епископа) Рейнского союза немецких государств, который был создан Наполеоном I в 1806 г. и просуществовал до 1813 г.; был также верховным канцлером Рейнского союза и председателем сейма; в 1810 г. уступил Регенсбург Баварии, в обмен получив княжество Фульда, графство Ганау и титул великого герцога Франкфуртского; отрекся от престола в 1813 г.; был другом Гете и Шиллера.

Великое герцогство Франкфуртское — карликовое вассальное немецкое государство, созданное 16 февраля 1810 г. Наполеоном; включало в себя, помимо Франкфурта-на-Майне, еще пять близлежащих городов и управлялось по французским законам; его великим герцогом был поставлен Карл фон Дальберг, а его наследником объявлен Евгений Богарне. Введение континентальной блокады и военные расходы сильно подорвали экономику герцогства и вызвали недовольство даже его правительства. 26 октября 1813 г. Дальберг отрекся в пользу Богарне, но вскоре герцогство было занято войсками союзников и в декабре того же года упразднено, а Франкфурту был возвращен статус вольного города.

… Франкфурт был превращен в место заседания сейма Германского союза… — Сейм — средневековое сословно-представительное учреждение, собиравшееся в государствах и провинциях Европы по инициативе монарха или в каких-либо исключительных случаях; состояло из местной знати и выборных от других сословий; в разных странах имело разные названия: "тинг" в Дании, "ландтаг" в Германии, "штаты" во Франции, "сейм" в Польше и Чехии и др. В русскоязычной литературе обычно употребляется польский термин.

Германский союз (Германская конфедерация) — объединение немецких государств, созданное 8 июня 1815 г. Венским конгрессом и первоначально включавшее 35 монархий и 4 вольных города (Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек). Союз не имел ни централизованной армии, ни финансовых средств и сохранял все основные черты феодальной раздробленности; его единственный центральный орган, Союзный сейм, заседавший во Франкфурте-на-Майне под председательством представителя Австрии, обладал ограниченными правами и служил орудием реакционных сил в борьбе против революционного движения. Распавшийся во время революции 1848–1849 гг., Германский союз был в 1850 г. восстановлен, а окончательно прекратил свое существование 23 августа 1866 г., после Австро-прусс кой войны 1866 г., и его заменил Северогерманский союз.

… остальные три четверти принадлежат трем другим вольным городам — Гамбургу, Бремену и Любеку. — Гамбург — крупный промышленный и торговый город в Северо-Западной Германии, морской и речной порт в эстуарии Эльбы, у места впадения в нее реки Аль-стер, примерно в 110 км от Северного моря; ведет свое происхождение от небольшой крепости, основанной в 808 г.; к 1188 г. добился независимости от графов Гольштейнеких и в 1241 г. вместе с Любеком заложил основы Ганзы — союза морских торговых городов Северного и Балтийского морей; в 1510 г. получил права вольного имперского города; в 1815 г. вошел в Германский союз, в 1867 г. — в Северогерманский союз, а в 1871 г. — в Германскую империю. Бремен — город и порт в эстуарии реки Везер в Северо-Западной Германии, в 60 км от Северного моря и в 80 км к юго-западу от Гамбурга; был основан в 787 г. и уже в IX в. стал значительным торговым центром; в 1358 г. вошел в Ганзу; в 1656 г. получил права вольного города; в XVII–XVIII вв. отстоял свои права в борьбе со Швецией и Ганновером; в 1810 г. был включен Наполеоном во Французскую империю и стал административным центром департамента Буш-дю-Везер; после падения империи Наполеона вновь обрел права вольного города и входил в Германский союз; в 1867 г. вошел в Северогерманский союз, ас 1871 г. находился в составе Германской империи; ныне — центр одноименной федеральной земли. Любек — крупный морской и речной порт в Северной Германии, на реке Траве, в 16 км от Балтийского моря и в 50 км к северо-востоку от Гамбурга, в земле Шлезвиг-Гольштейн; был основан ок. 1143 г. неподалеку от разрушенного за сто лет до этого поселения западных славян; в 1226 г. получил права вольного имперского города; был важнейшим городом Ганзы; в 1806–1813 гг. находился в составе империи Наполеона; в 1867 г. был включен в Северогерманский союз, а в 1871 г. — в Германскую империю.

256… зал, в котором выставлены портреты всех императоров, от Кон рада до Леопольда II… — Здесь имеется в виду Конрад I (ок. 881–918) — герцог Франконский (906), сын герцога Тюрингского Конрада (?—906; правил с 892 г.) и его жены (ок. 880 г.) Глисмонды (Глисмут; ок. 866–924), дочери императора Арнульфа Каринтий-ского; по матери принадлежал к династии Каролингов и в 911 г. был избран германским королем, но императором не был (при нем Священной Римской империи еще не существовало); его правление отмечено раздорами с крупными феодалами и неудачной борьбой с набегами венгров.

Леопольд II — см. примеч. к с. 15.

… когда был избран Франц II, все ниши в зале были уже заняты и их не хватило для нового цезаря. — Франц II (см. примеч. к с. 15), коронованный в 1792 г., оказался последним императором Священной Римской империи.

Цезарями (нем. Keiser) обычно называли императоров Священной Римской империи. Это название произошло от фамильного прозвища "Цезарь" императоров первой династии Римской империи Юлиев-Клавдиев; затем оно вошло в титулатуру властителей Римской империи и стало синонимом слова "император".

… в 1806 году старая Германская империя рухнула под грохот пушек Ваграма… — К нач. XIX в. Священная Римская империя германской нации фактически уже распалась. В действительности император сохранял свою власть лишь над наследственными владениями Габсбургов, а в Германии пользовался влиянием лишь постольку, поскольку опекал множество мелких и мельчайших светских и духовных княжеств. В стране бурно росло стремление к ее единству, чем и воспользовался Наполеон, желавший упорядочить этот хаос и усилить средние княжества, чтобы создать из них противовес потенциальному врагу — Австрии. Созванная им в начале 1803 г. т. н. Имперская депутация упразднила 112 государств — среди них было много вольных городов и духовных владений. Их земли были присоединены к более крупным образованиям. Таким образом, под давлением Франции влияние Австрии в Германии было подорвано. Ввиду этого 11 августа 1804 г. император Франц II в дополнение к титулу императора Священной Римской империи принял титул императора Австрии, т. е. земель Габсбургов. 6 августа 1806 г., когда вся Германия была под полным влиянием Наполеона, а Пруссия находилась накануне разгрома, Франц II отказался от германской императорской короны и освободил всех членов империи от их обязательств.

Ваграм — селение в Австрии, в 18 км к северо-востоку от Вены; здесь 5–6 июля 1809 г. состоялось заключительное сражение Австро-французской войны 1809 г., закончившееся полным разгромом австрийской армии, следствием чего стало заключение в том же году Шён-бруннского мира, по которому Австрия лишилась большой части своей территории и взяла на себя обязательство примкнуть к континентальной блокаде, то есть фактически потеряла свою самостоятельность.

Однако эта битва произошла через три года после ликвидации Священной Римской империи. Интересно, что, вставив в главу "Франкфурт-на-Майне" своего романа "Прусский террор" (1867) обширную цитату из "Прогулок по Рейну", включающую и приведенную выдержку, Дюма исправил сделанную им за тридцать лет до этого ошибку, заменив данное предложение таким: "В 1805 году старая Германская империя рухнула под грохот пушек Аустерлица".

… сам Нострадамус не сумел бы сделать это лучше. — Нострадамус — латинизированное имя Мишеля Нотрдама (1503–1566), придворного врача французского короля Карла IX и астролога, прославившегося книгой "Centuries" ("Столетия"; 1555–1558) — сборником его предсказаний событий европейской истории.

… От Конрада до Фердинанда I, то есть от 911 до 1556 года, коронация происходила в Ахене. — Конрад I (см. примеч. к с. 256) короновался в городе Форхгейм в Верхней Франконии 10 ноября 911 г. Фердинанд I Габсбург (1503–1564) — младший брат императора Карла V; король Богемии и Венгрии (1526), эрцгерцог Австрийский (1521), римский король (1531); с 1556 г., после отречения Карла V, император Священной Римской империи; вел активную борьбу с немецкими протестантами.

Ахен (см. примеч. к с. 15) с 936 г. (с Оттона I) по 1556 г. был местом коронации германских королей (как императоры они короновались обычно, хотя и не обязательно, в соборе святого Петра в Риме).

… В 1564 году, с Максимилиана II, началась череда императоров, короновавшихся во Франкфурте. — Максимилиан II (1527–1576) — старший сын Фердинанда I и его жены с 1521 г. Анны Богемской (1503–1547); с 1562 г. германский король, с 1564 г. император Священной Римской империи; находясь в полной зависимости в финансовых вопросах от австрийских, богемских и венгерских феодалов, сделал им значительные политические и религиозные уступки; при нем в империи широко распространился протестантизм.

… После церемонии, происходившей в кафедральной церкви святого Варфоломея… — Собор святого Варфоломея (Санкт-Бартоломеус) — самая большая церковь во Франкфурте, построенная в XIV–XV вв. на месте дворцовой капеллы; место коронации императоров Священной Римской империи с 1564 по 1792 гг.

257… направился к набережной, дошел по ней до Майнлуста… — Майн-

луст — остров на Майне, в районе Франкфурта; в 1860 г., после того как был засыпан речной проток Малый Майн, оказался соединен с берегом.

… дошел по ним до ворот Бокенгейма… — Бокенгейм — западное предместье Франкфурта, вошедшее в городскую черту в 1877 г.

… мне было известно, что я нахожусь на родине Гёте и дом этого великого поэта должен находиться где-то неподалеку от квартала, куда мне довелось попасть… — Дом во Франкфурте, на улице Гроссер-

Киршграбен, в котором Гёте родился в 1749 г и жил до 1765 г., принадлежал его семье с 1733 г.; в 1944 г., во время бомбардировок Франкфурта авиацией союзников, этот дом был разрушен, но в 1947–1951 гг. его восстановили.

258… дом… на улице Гроссер-Хиршграбен… — Улица Гроссер-Хиршгра-

бен находится в северо-западном направлении от Рёмера.

Еврейская улица

259… в этом доме Гёте написал одну из частей "Вертера". — "Страда ния молодого Вертера" ("Die Leiden des jungen Werther"; 1774) — первый роман Гёте; его заглавный герой — юноша, покончивший с собой из-за несчастной любви.

… Его романы "Вер тер" и "Вильгельм Мейс тер" — настоящее чудо… — "Годы учения Вильгельма Мейстера" ("Wilhelm Meisters Lehrjahre"; 1795–1796) — второй роман Гёте; его заглавный герой — молодой интеллигентный человек, ищущий свое место в жизни; ранней версией этого произведения был роман "Театральное призвание Вильгельма Мейстера" ("Wilhelm Meisters theatralishe Sendung; 1777–1786), а продолжением — написанная много лет спустя книга "Годы странствий Вильгельма Мейстера" ("Wilhelm Meisters Wanderjahre"; 1821–1829).

… "Гец фон Берлихинген" и "Граф Эгмонт" не уступают драмам Шекспира. — "Гец фон Берлихинген" ("вё1 г von Berlichingen"; 1773) — драма Гёте, заглавный герой которой — историческая личность, немецкий военачальник, прославившийся в эпоху крестьянской войны в Германии в XVI в.; в молодости он потерял правую руку в одном из сражений, но продолжал неутомимо участвовать в войнах, пользуясь железной рукой, которую выковал ему деревенский кузнец.

"Эгмонт" ("Egmont"; 1778) — трагедия Гёте, заглавный персонаж которой — нидерландский патриот граф Эгмонт (см. примеч. к с. 9), отдавший жизнь за свободу своей родины.

… "Коринфская невеста", "Рыбак" и "Фульский король" стоят в одном ряду с лучшим из того, что создали самые великие поэты древности и нашего времени… — "Коринфская невеста" ("Die Braut von Corinth"; 1797) — одна из лучших баллад Гёте; известна русскому читателю в переводе А.К.Толстого (1867).

"Рыбак" ("Der Fischer"; 1778) — баллада Гёте, известная русскому читателю в переводе В.А.Жуковского (1818).

"Фульский король" ("Der ^nig in Thule"; 1774) — баллада, написанная Гёте в юности и включенная им впоследствии в первую часть "Фауста".

… Клерхен, Миньона и Маргарита — создания столь же целомудренные… как и Дездемона, Джульетта и Офелия. — Клерхен — персонаж трагедии Гёте "Эгмонт", возлюбленная заглавного героя, девушка из народа.

Миньона — персонаж романа Гёте "Годы учения Вильгельма Мейстера", девочка, которую приютил заглавный герой, выкупив ее из труппы бродячих акробатов.

Маргарита (Гретхен) — героиня драмы Гёте "Фауст", возлюбленная Фауста, поэтичная нежная девушка, обманутая Мефистофелем и погубившая себя и своего ребенка.

Дездемона — главная героиня трагедии Шекспира "Отелло, Венецианский мавр" ("Othello, the Moor of \fenice"; 1604), жертва ревности мужа.

Джульетта — главная героиня трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта" ("Romeo and Juliet"; 1594–1595), возвышенная любовь которой гибнет под тяжестью предрассудков и нелепой вражды двух семейств.

Офелия — героиня трагедии Шекспира "Гамлет, принц Датский" ("Hamlet, prince of Danmark"; 1601), возлюбленная заглавного героя, сошедшая с ума от любви.

…На углу улицы… висела афиша вечернего спектакля: играли "Гри-зельду". — "Гризельда" ("Griseldis"; 1835) — сентиментальная драма австрийского драматурга, поэта и писателя Фридриха Хальма (настоящее имя — Элигий Франц Йозеф барон фон Мюнх-Беллинг-хаузен; 1806–1871), пользовавшаяся большим успехом у современников; в основе ее сюжета лежит средневековая легенда о пастушке, на которой женился маркиз.

260… попросил его отвести меня на Еврейскую улицу. — Еврейская улица во Франкфурте (Юденгассе) — старейшее гетто в Германии, возникшее в 1462 г.: узкая улица длиной 330 м и шириной 3–4 м, располагавшаяся с внешней стороны восточной части городской стены; значительная часть домов на ней была снесена в кон. XIX в., а во время авиационных бомбардировок 1944 г. эта часть города оказалась почти полностью разрушена.

… В 1796году Журдан в течение двух дней и двух ночей бомбардировал город… — Бомбардирование Франкфурта-на-Майне артиллерией генерала Журдана (см. примеч. к с. 219) длилось с 12 по 14 июля 1796 г. В результате треть домов на Юденгассе оказались разрушены.

… Этим улучшением своего положения они обязаны прежде всего своему единоверцу г-ну фон Ротшильду… — Ротшильд, Амшель Майер (1773–1855) — франкфуртский банкир, старший сын Майера Амшеля Ротшильда (1744–1812), основателя банкирской династии Ротшильдов; в 1816 г. был возведен австрийским императором в дворянство и потому именовался "фон Ротшильд"; в 1822 г. получил титул барона.

… то были привычки его собственной матери и ее нерасположение ко всем новшествам комфорта… — Матерью Амшеля Ротшильда была Гутель Ротшильд, урожденная Шнаппер (1753–1849), с 1770 г. жена Майера Амшеля Ротшильда, родившая ему десять детей.

… Она так и не пожелала переехать из своего небольшого дома в гетто ни в один из дворцов, возведенных ее сыновьями, будь то в Париже, Лондоне, Вене или даже в самом Франкфурте. — Гутель Ротшильд до самой своей смерти в 1849 г. (она умерла в возрасте 96 лет) жила в гетто, в родовом доме Ротшильдов, который именовался Грюнес Шильд (семья владела им с 1785 г.) и который ее сыновья покинули еще в 1811 г.

У Майера Амшеля Ротшильда и Гутель Ротшильд было пять сыновей: Амшель Майер (1773–1855), управлявший семейным делом во Франкфурте; Соломон Майер (1774–1855) — основатель австрийской ветви семьи; Натан Майер (1777–1836) — английской; Кальман (Карл) Майер (1788–1855) — неаполитанской; Джеймс (Якоб) Майер (1792–1868) — французской.

261… Князь Гессен-Кассельский, вынужденный в 1795 году покинуть свои владения… — Имеется в виду Вильгельм Гессен-Кассельский (1743–1821) — с 1785 г. ландграф (под именем Вильгельм IX), а с 1803 г. курфюрст (под именем Вильгельм I); старший сын ландграфа Фридриха II (1720–1785; правил 1760 г.) и его жены с 1740 г. принцессы Марии Ганноверской (1723–1772); один из самых богатых европейских монархов, поставлявший в армии других европейских государей наемников; в 1792–1795 гг. состоял в антифранцуз-ской коалиции; в 1806 г. был лишен Наполеоном своих владений и вместе с семьей отправился в изгнание в Данию; вернулся к власти в 1813 г., после Лейпцигской битвы.

… в 1814 году Парижский мир более или менее вернул князьям то, чем они владели накануне всех этих великих потрясений государств… — Парижский мир — см. примем, к с. 15.

263… Этим евреем был г-н Ротшильд-отец. — История возникновения богатства Ротшильдов несколько менее романтична, чем в рассказе Дюма. Майер Амшель Ротшильд (настоящее фамилия — Бауэр; 1744–1812), основатель финансового могущества семьи, был потомственным мелким ростовщиком, менялой и продавцом старинных монет. Во дворец ландграфа Гессен-Кассельского Фридриха II его ввел еще в 1764 г. страстный нумизмат генерал Отто Август фон Эсторф (1722–1796); уже в 1769 г. Майер Амшель стал официальным поставщиком двора ландграфа, со времени восшествия на престол Вильгельма IX (1785) вел его финансовые дела, а с 1803 г. был его придворным банкиром; так что, когда Вильгельм в 1806 г. удалился в изгнание, он доверил свои два миллиона вовсе не постороннему человеку, а знакомому и опытному финансисту, который четыре года спустя, 27 сентября 1810 г., основал банк "Майер Амшель Ротшильд и сыновья" с капиталом в 800 тысяч флоринов; совладельцами банка стали его сыновья; заметим также, что Майер Амшель умер еще до возвращения Вильгельма в Кассель (1813)… Что же касается его жены… — Женой франкфуртского Ротшильда с 1796 г. была Ева Ганау (1779–1848), дочь купца Лемана Исаака Ганау.

264… Это та смерть, к которой стремился Арлекин… — Арлекин — традиционный персонаж итальянской комедии масок, перешедший в кон. XVII в. во Францию; первоначально простак, затем — слуга-хитрец; ловко выходит из затруднительных положений, в которые он часто попадает.

… он находится на водах в Висбадене. — Висбаден — город в Германии, столица федеральной земли Гессен; один из старейших курортов Германии, известный со времен античности; в описываемое время столица герцогства Нассау.

… К его ответу прилагалось письмо г-ну Видеману, доктору хирургии, проживавшему в Гейдельберге… — Гейдельберг — старинный университетский город на юго-западе Германии, на реке Неккар, в земле Баден-Вюртембург; с XIII в. резиденция владетельных князей Пфальца.

Экскурсия

… Окрестности Франкфурта весьма любопытны; особенно интересно небольшое княжество Хомбург… — Хомбург — небольшое немецкое княжество со столицей в одноименном городе (соврем. Бад-Хом-бург), расположенном в 16 км к северу от Франкфурта-на-Майне, у подножия Таунуса, и славящемся своими целебными источниками; было создано в 1622 г.ландграфом Людвигом V Гессен-Дарм-

штадтским (1577–1626; правил с 1596 г.) для его младшего брата Фридриха I (1585–1638); с 1688 г. стало независимым; в 1806 г. было ликвидировано Наполеоном, но в 1815 г. решением Венского конгресса восстановлено и даже расширено за счет небольшой территории на левом берегу Рейна; в 1866 г. было аннексировано Пруссией.

… Представьте себе целую протестантскую деревню, изгнанную из Франции после отмены Нантского эдикта, то есть примерно в 1686году… — Нантский эдикт, изданный 13 апреля 1598 г. королем Генрихом IV, завершал эпоху Религиозных войн; по нему католицизм признавался господствующей религией во Франции, но гугенотам предоставлялась свобода вероисповедания и богослужения почти во всех городах Франции, а также целый ряд важных прав и привилегий.

17 октября 1685 г. Людовик XIV подписал указ ("Эдикт Фонтенбло"), ущемлявший гражданские, политические и экономические права гугенотов, и тем самым, в сущности, отменил Нантский эдикт 1598 г., вследствие чего из Франции эмигрировало более 200 000 протестантов — офицеров, промышленников, торговцев, ремесленников, земледельцев, — осевших в основном в Голландии и Пруссии и нередко занимавших враждебную по отношению к Франции позицию.

… они верят, что протестантов по-прежнему преследуют при помощи драгонад, и говорят вам о Кавалье и г-не де Бавиле так, как если бы те умерли вчера… — Драгонады (от слова "драгуны") — способ насильственного обращения протестантов в католичество, применявшийся при Людовике XIV; заключался в размещении солдат-кавалеристов на постой в домах гугенотов, причем постояльцам разрешалось самое жестокое обращение с хозяевами.

Кавалье, Жан (1681–1740) — знаменитый вождь крестьянско-плебейского восстания 1702–1705 гг. в Лангедоке (т. н. восстания ка-мизаров, от лангедокского camiso — "рубашка"), вызванного усилением государственных поборов и преследованиями гугенотов; сложил оружие на условии признания властями веротерпимости; впоследствии перешел на службу Англии, получил чин генерал-майора (1735) и был губернатором острова Джерси.

Бавиль, Никола Ламуаньон де (1648–1724) — французский государственный деятель, губернатор Пуату (1682–1685) и Лангедока (1685–1718), чрезвычайно крутыми мерами боровшийся с гугенотами в этих провинциях (Сен-Симон назвал его "королем и тираном Лангедока").

… с такими оборотами речи, какие теперь можно встретить только у Мольера… — Мольер (настоящее имя — Жан Батист Поклен; 1622–1673) — великий французский драматург, актер и театральный деятель, реформировавший сценическое искусство: сочетая традиции народного театра с достижениями классицизма, создал жанр социально-бытовой комедии.

… может показаться, что ты читаешь письма г-жи де Севинье или Бюсси-Рабютена… — Севинье, Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де (1626–1696) — автор знаменитых "Писем" (их публикация началась в 1726 г.), которые на протяжении двадцати лет она регулярно посылала своей дочери Франсуазе Маргарите, графине де Гриньян (1646–1705), сообщая в них новости о жизни Парижа и королевского двора, о последних литературных, театральных и других событиях; "Письма г-жи де Севинье госпоже графине де Гриньян, ее дочери" ("Lettres de M-me de Sevign6 k M-me la comtesse de Grignan sa fille") служат образцом эпистолярного жанра и содержат интереснейшие исторические и литературные свидетельства. Бюсси, Роже де Рабютен, граф де (1618–1693) — французский военачальник и писатель, родственник госпожи де Севинье; военную карьеру начал в 1635 г.; во время Фронды переходил с одной стороны на другую; затем с успехом участвовал во многих кампаниях, однако позднее за скандальное поведение был заключен в Бастилию, а после этого сослан в его имение в Бургундию; там, чтобы повеселить свою любовницу, госпожу де Монгла, он сочинил остроумную "Любовную историю галлов" ("Histoire amoureuse des Gaules"; 1658–1659), принесшую ему новых врагов и надолго вызвавшую отчуждение к нему со стороны Людовика XIV, который вплоть до 1682 г. не позволял ему вернуться ко двору; оставил также "Мемуары" и весьма обширную корреспонденцию, опубликованную в 1697 г.

265… Мы должны выставлять конфедерации трех солдат… — Речь идет о Германском союзе (или Германской конфедерации), основанном в 1815 г.

…. Князь Хомбург… является заместителем коменданта крепости Люксембурга… — Имеется в виду Людвиг V (1770–1839) — с 1829 г. ландграф Гессен-Хомбургский, второй сын ландграфа Фридриха V (1748–1820) и его жены с 1768 г. Каролины Гессен-Дармштадтской (1746–1820); с 1793 г. офицер прусской службы, генерал-лейтенант

(1813); участник битв при Ауэрштедте и Лейпциге; с 1815 г. комендант Люксембурга.

… встретили в Бадене князя N… — Баден — город на юго-западе Германии, в земле Баден-Вюртемберг, на западных склонах Шварцвальда; знаменитое курортное место, известное с античных времен; в XIV–XVII вв. резиденция маркграфов Баденских.

266… решили совершить на следующий день прогулку по Таунусу. — Таунус — см. примеч. к с. 240.

… остатки дороги, которая кажется дорогой гигантов и строительство которой приписывают то Германику, то Адриану, то Карлу Великому. — Германик — см. примеч. к с. 143.

Адриан (Публий Элий Адриан; 76—138) — римский император со 117 г., приемный сын императора Траяна; его правление отмечено усилением императорской власти, централизацией государственных учреждений и созданием мощной системы укреплений на границах империи.

… Мы отправились утром, имея намерение посетить Винтернёде с его красивой речкой Ниддой… — Топоним Винтернёде (Vinternoede) идентифицировать не удалось; возможно, имеется в виду небольшая историческая область Веттерау в долине речки Веттер, притока Нидды, расположенная к северу от Франкфурта.

Нидда — небольшая река в Германии, правый приток Майна, впадающий в него возле Франкфурта, длиной 98 км.

… Зоден с его четырнадцатью минеральными источниками… — Зоден-ам-Таунус (ныне Бад-Зоден) — курортный городок в 12 км к западу от Франкфурта, у подножия Таунуса, славящийся своими целебными холодными источниками.

… Зельтерс, шипучая вода которого, подслащенная и заправленная лимонным соком, напоминает шампанское… — Зельтерс — городок на реке Эмс, в 22 км к северу от Висбадена; питьевая минеральная вода (т. н. "зельтерская") из находящихся там источников известна во всей Европе.

… и наконец, Кёнигсфелъден, или Королевскую скалу. — Подразумевается городок Кёнигштейн в 15 км к северо-западу от Франкфурта, в горах Таунуса; с 1581 по 1803 гг. входил во владения Майнцского архиепископства; находившийся там замок был взорван французскими солдатами в 1796 г.

… когда в 1581 году последний отпрыск графского рода, владевшего ею, умер, ее превратили в тюрьму… — Последним владетелем графства Кёнигштейн был Кристоф цу Штольберг (1524–1581), который унаследовал его от своего брата Людвига цу Штольберга (1505–1574), не имевшего сыновей.

267… До Цицерона он, правда, не дотягивал, но д'Эльвенкура оставил да леко позади. — Цицерон (106—43 до н. э.) — древнеримский политический деятель, знаменитый оратор и писатель.

Д’Эльвенкур — вероятно, имеется в виду Клод Этьенн Дельвенкур (1762–1831), французский правовед, декан юридического факультета Парижского университета, специалист по гражданскому праву; убежденный легитимист; автор многих трудов, в том числе книги "Основы римского права" ("Juris romani elementa"; 1812).

… слева — Альт-Кёниг, единственная вершина Таунуса, которую альпийский гриф счел достойной того, чтобы свить на ней свое гнездо… — Альткёниг — одна из вершин Таунуса, высотой 798 м; находится в 15 км к северо-западу от Франкфурта.

… Большой Фелдьберг, куда, согласно древнему преданию, удалилась королева Брунгильда… — Большой Фельдберг (Гроссер-Фельд-берг) — вершина Таунуса, имеющая высоту 880 м и расположенная в 3 км к северо-западу от Альткёнига; согласно древним преданиям, место обитания валькирий и богов.

Один из уступов этой горы, с которого открывается обзорный вид на Таунус, называется Брунгильденштейн (или Брунгильдисбетт), и легенды связывают это название с именем франкской королевы Брунгильды (см. примеч. к с. 102).

… Фалькенштейн, или Соколиный утес, руины которого хранят старинную легенду о рыцаре Куно фон Загене и Эрмангарде. — Фалькенштейн — замок XIV в. в северо-восточной окрестности городка Кёнигштейн, у южного склона горы Альткёниг, на высоте около 600 м; к нач. XIX в. от него сохранились лишь руины.

271… отсюда еще можно разглядеть Изельберг возле Готы, гору Меркур возле Бадена, Донон в Вогезах, Зибенгеберге вблизи Бонна и, наконец, Майннер в Нижнем Гессене и Хабихтсвальд возле Касселя. — Изельберг — вероятно, имеется в виду гора Большой Инзельсберг высотой 916 м, расположенная в 22 км к юго-западу от Готы.

Гота — город в Восточной Германии, в Тюрингии, у подножия горного массива Тюрингер Вальд; с XII в. принадлежал маркграфам Тюрингии, в 1640 г. стал резиденцией герцогов Саксен-Кобург-Готских; в 1871 г. вошел в Германскую империю.

Меркур — гора высотой 668 м в 3 км к востоку от Бадена, самая высокая в северной части Шварцвальда.

Донон — гора в Вогезах, высотой 1 009 м, в 45 км к западу от Страсбурга.

Вогезы — горный массив на северо-востоке Франции; максимальная высота — 1 424 м (гора Баллон-де-Гебвиллер).

Майннер (Meinner) — вероятно, имеется в виду Майсснер (Meissner), небольшой горный массив в Гессене, площадью около 50 км²; самая высокая его вершина — гора Касселер Кулпе (754 м), расположенная в 27 км к востоку от города Касселя.

Хабихтсвальд — горный массив у западной окраины Касселя, максимальная высота — 615 м (гора Хоэс Грас).

… Посреди этой панорамы высится старый замок Эпштейнов, легенду о котором я охотно рассказал бы… — Бург Эпштейн — замок X в., расположенный в 5 км к западу от Бад-Зодена; с XII в. принадлежал графскому роду Эпштейнов, угасшему со смертью Эберхар-да IV фон Эпштейна (1481–1535).

Дюма рассказал эту легенду в своем романе "Замок Эпштейнов" ("Le Chateau d’Eppstein"; 1843), который впервые печатался в газете "Парижское обозрение" с 04.06 по 16.07.1843 под названием "Альбина".

… Мы вернулись через Кронберг… — Кронберг-им-Таунус — городок в 10 км к западу от Франкфурта, сложившийся вокруг крепости XIII в.; с 1803 г. входил во владения герцогства Нассау.

272… вечером того дня, когда происходила коронация Людовика Бавар ского, в городской ратуше устроили великолепный бал-маскарад, в котором принимала участие императрица. — Здесь имеется в виду первая жена Людовика IV Баварского, на которой он женился в 1308 г., за шесть лет до своей коронации, — Беатриса Глоговская (ок. 1292–1322), дочь Генриха III Глоговского (ок. 1251–1309), с 1306 г. князя Великой Польши, и его супруги с 1291 г. Матильды Брауншвейг-Люнебургской (1276–1318).

Людовик IV был избран германским королем 20 октября 1314 г. во Франкфурте, а коронован вместе с Беатрисой Глоговской 25 ноября того же года в Ахене.

Мангейм

273… Было решено, что в Майнце я осмотрю только памятник Гутенбергу… — См. примеч. к с. 252.

274… все, что можно сказать по поводу Вормса и Шпейера, проплывая мимо них, это… упомянуть их церкви. — Вормс (см. примеч. к с. 156) находится в 15 км ниже Мангейма по течению Рейна. Шпейер — город на западе Германии, в земле Рейнланд-Пфальц, на левом берегу Рейна, у места впадения в него реки Шпейербах; находится в 18 км выше Мангейма по течению Рейна; уже во времена античности был значительной крепостью; в средние века несколько раз служил местом заседания имперских сеймов; в 1792–1814 гг. находился под французским управлением; в 1815 г. отошел Баварии.

… Мангейм, куда мы направлялись, находится на полпути между двумя этими городами… — Майнгейм (см. примеч. к с. 188) расположен в 60 км к югу от Майнца и в 120 км к северо-востоку от Страсбурга.

… Мангейм — город из романов Августа Лафонтена… — Лафонтен, Август Генрих Юлиус (1758–1831) — немецкий романист, потомок французских гугенотов; автор более 200 романов и новелл, преимущественно семейных и написанных в духе сентиментализма; его творчество подвергалось критике со стороны писателей-романти-ков.

… За те полчаса, что мы оставались у дверей церкви иезуитов… — Церковь иезуитов в Мангейме, посвященная святым Игнатию Лойоле и Франциску Ксаверию, была построена в 1733–1756 гг. по планам итальянского архитектора и скульптора Алессандро Галли-

Бибьена (1686–1748), которому помогал его ученик Франческо Ра-бальятти (1715–1782); считается самой значительной церковью в стиле барокко на юго-западе Германии; ее главный алтарь и многие ее украшения создал фламандский архитектор Петер Антон Вер-шаффельт (1710–1793).

… в этих двух нишах стоят скульптуры Минервы и Гебы… — Минерва (гр. Афина) — в античной мифологии богиня-воительница и девственница, покровительница мудрости и женских ремесел.

Геба — в греческой мифологии богиня юности, дочь Зевса и Геры… Напротив нее находится театр, который… построен тем же архитектором… — Мангеймский театр, построенный в 1776–1777 гг. архитектором Лоренцо Квальо (1730–1804), был разрушен 5 сентября 1943 г., во время налета английской авиации.

… Замок, постоянная резиденция великой герцогини Стефании, датируется предшествующим веком… — Имеется в виду Стефания Луиза Адрианна де Богарне (1789–1860) — родственница императрицы Жозефины (двоюродная племянница ее первого мужа), удочеренная Наполеоном I и получившая от него титул французской принцессы; с 1806 г. жена наследника баденского престола Карла Людвига Фридриха (1786–1818), с 1811 г. великого герцога Баденского; брак их, в котором родилось пять детей, не был счастливым, и супруги жили раздельно: резиденция великой герцогини находилась в Мангейме, во дворце пфальцских курфюрстов Мангеймер Шлосс, построенном в 1720–1760 гг.

… Мангейм, наряду с Арлем… это, безусловно, тот город Европы, в котором больше, чем где бы то ни было, красивых женщин. — Арль (древн. Арелат) — город на юго-востоке Франции, в департаменте Буш-дю-Рон, в 30 км к югу от Авиньона, в низовье Роны; пережил господство различных завоевателей; в V–VI вв. перешел во владение вестготских и остготских королей, затем — Франкского государства; в 730 г. был захвачен сарацинами; с X в. стал столицей Аре-латского королевства; в 1251 г. вошел во владения Карла Анжуйского; в 1481 г. был присоединен к Франции.

Дюма рассуждает о красоте арлезианок в главе "Арль" своей книги "Юг Франции" (1841).

… именно в Мангейме разыгрались сцены убийства Коцебу и казни Занда. — См. примеч. к с. 178.

275… бедная Мариторнес не отличалась сообразительностью. — Мари-торнес — второстепенный персонаж в романе "Дон Кихот": уродливая, неряшливая и уступчивая служанка на постоялом дворе; во французском языке ее имя стало нарицательным.

276… Во Франции… Занда… знают лишь по имени и вполне могут спутать с каким-нибудь Мёнье или Фиески. — Мёнье, Пьер Франсуа (1813—?) — торговый служащий, республиканец, предпринявший 27 декабря 1836 г. попытку застрелить короля Луи Филиппа, которая оказалась неудачной; был приговорен Палатой пэров к смертной казни, но затем помилован королем (казнь ему заменили ссылкой).

Фиески, Джузеппе (1790–1836) — корсиканский заговорщик, устроивший 28 июля 1835 г., вдень празднования Июльской революции, покушение на жизнь Луи Филиппа: он привел в действие адскую машину, в результате чего погибло 19 человек, однако королевское семейство не пострадало; был казнен вместе со своими сообщниками.

278… вернулись в Гёттинген, Гейдельберг и Йену, чтобы продолжить образование. — Гёттинген — город в Западной Германии, в Ганновере; его университет, основанный в 1737 г., был в нач. XIX в. известнейшим немецким высшим учебным заведением, одним из философских центров; ведущее положение в нем занимали исторические, политические, естественные и математические науки. Университет в Гейдельберге (см. примеч. к с. 264), старейший среди университетов Германии, существует с 1386 г.; в кон. XV — нач. XVI в. он достиг большой славы, но в XVII–XVIII вв. из-за войн и влияния иезуитов пришел в упадок; возродился в нач. XIX в.

Йена — старинный город в Средней Германии, на реке Заале; на кон. XVIII — нач. XIX в. приходится расцвет его прославленного университета, существующего с 1558 г.

… В числе профессоров, вставших на защиту своих учеников, были доктора Окен и Луден… — Окен, Лоренц (настоящая фамилия — Оккенфус; 1779–1851) — немецкий ученый-естествоиспытатель, профессор университетов в Йене (1808), Мюнхене (1828) и Цюрихе (1832); основатель научной школы, автор многих трудов, в том числе "Общей естественной истории" (1833–1841).

Луден, Генрих (1778–1847) — немецкий историк, с 1806 г. профессор Йенского университета; автор "Общей истории античности"

(1814), "Общей истории средних веков" (1822), "Истории немецкого народа" (1837).

… вот уже три года издавал периодический сборник под названием "Изида"… — "Изида" ("Isis Oder Encyclopadische Zeitung") — журнал, основанный Океном в 1817 г. и выходивший вплоть до 1848 г. (сначала в Йене, а затем в Лейпциге).

… великий герцог Веймарский, превосходный государь, противник крутых мер… — Имеется в виду Карл Август Саксен-Веймар-Эйзе-нахский (1757–1828) — герцог Веймарский с 1758 по 1815 гг., а затем великий герцог Веймарский; сын герцога Эрнста Августа II Саксен-Веймар-Эйзенахского (1737–1758) и его жены с 1756 г. Анны Амелии Брауншвейг-Вольфенбюттельской (1739–1756); генерал, состоявший на прусской и русской службах во времена наполеоновских войн и участвовавший во многих сражениях; первый из немецких правителей ввел в своем государстве конституцию; был знатоком и любителем искусств и наук.

Йена, в которой издавался в то время журнал "Изида", с 1741 г. входила во владения герцогства Саксен-Веймарского.

279… Луден… основал в 1814году другой журнал, "Немезиду". — "Немезида" ("Nemesis") — общественно-политическое издание, выходившее в Веймаре с января 1814 г. по октябрь 1818 г.

280… Все знают, какие необычные обязанности он исполнял в Германии, работая на императора Александра… — Александр I (1777–1825) — российский император, старший сын Павла I, вступивший на престол в 1801 г. после убийства его отца в результате дворцового переворота; первая половина его царствования прошла под знаком умеренно-либеральных реформ; в области внешней политики он вначале лавировал между Англией и Францией; в 1805–1807 гг. участвовал в третьей и четвертой коалициях против наполеоновской Франции; подписал Тильзитский мир 1807 г.; в начале Отечественной войны 1812 г. был в действующей армии, но из-за неспособности руководить военными действиями покинул ее и назначил главнокомандующим М.И.Кутузова; в 1813–1814 гг. возглавил анти-французскую коалицию европейских держав; 31 мая 1814 г. вступил в Париж во главе союзных армий; был одним из руководителей

Венского конгресса и одним из организаторов Священного союза

(1815); во внутренней политике последнего десятилетия своего царствования стал на путь реакции; в конце жизни усилилось его влечение к мистицизму.

… Он тут же бросился к графу Лединьи, министру иностранных дел… — Сведений об этом персонаже (Lesdigny) найти не удалось; здесь явно опечатка в оригинале.

281… запрещенная статья тотчас появилась снова в журнале, издава емом Виландом-младшим. — Имеется в виду Людвиг Виланд (1777–1819), немецкий либеральный журналист и драматург, сын знаменитого поэта и романиста Кристофа Мартина Виланда (1733–1813); с 1817 г. издавал журнал "Патриот" ("Der Patriot").

… Какую же дикую ярость против буршей и всех, кто любит Германию, возбуждает этот человек! — Буршами (нем. Bursch — "молодой человек", "славный малый", "парень") с XVII в. в Германии называли студентов.

283… Он родился 5 октября 1795 года в Вунзиделе, в семье Готфрида Кри стофа Занда, первого председателя и советника прусского королевского суда, и его супруги Доротеи Иоганны Вильгельмины Шёпф… — Вунзидель — город в Баварии, на реке Рёслау, притоке Эгера; расположен в 30 км к северо-востоку от Байрёйта.

Карл Занд был младшим из восьми детей в семье городского судьи Готфрида Кристофа Занда (1753–1823) и Доротеи Иоганны Вильгельмины Шёпф (1766–1828).

Карл Людвиг Занд

288… Путь его пролегал через Эрфурт и Эйзенах. — Эрфурт — город в

Германии, в бассейне Эльбы, на реке Гера; расположен в 40 км к западу от Йены; с XIII в. находился в зависимости от Майнцского епископства; в 1803–1806 гг. принадлежал Пруссии; в 1806 г. был занят французами; после падения наполеоновской империи вернулся в состав Пруссии и вместе с нею в 1871 г. вошел в состав Германской империи.

Эйзенах — старинный город в Тюрингии, в 48 км к западу от Эрфурта; был основан в XII в. ландграфами Тюрингии; в XIX в. входил в герцогство Саксен-Веймар и вместе с ним был включен в 1871 г. в Германскую империю.

Тюрьма

290… Патрулем командовал баденский майор Хольиунген. — Сведений о таком персонаже (Holzungen) найти не удалось.

…из письма, помеченного словами "мой остров П атмо с"… — Патмос — один из Спорадских островов в Эгейском море, в римскую эпоху место изгнания; на этом острове в 81–96 гг. находился в ссылке евангелист Иоанн, любимый ученик Христа, написавший там свой знаменитый Апокалипсис ("Откровение Иоанна Богослова"), одну из канонических книг Нового Завета.

294… вышло более сорока пинт крови. — Пинта — здесь, вероятно, имеется в виду старая французская мера емкости: 0,93 л.

296… На это письмо, которое… казалось, могло было быть продикто вано Брутом, пришел ответ, который, казалось, мог быть написан Корнелией. — Брут, Марк Юний (85–42 до н. э.) — древнеримский политический деятель, друг Юлия Цезаря и один из вождей заговора, направленного на сохранение республиканской власти сената и приведшего к убийству диктатора; потерпев поражение от триумвиров Октавиана и Антония, покончил жизнь самоубийством. Корнелия (189–110 до н. э.) — римская матрона, мать Гая и Тиберия Гракхов, дочь Сципиона Африканского Старшего, супруга Тиберия Семпрония Гракха (ок. 217–154 до н. э.); отличаясь глубоким умом и образованностью, посвятила себя воспитанию своих сыновей.

Казнь

301… если вам придется нанести два удара, чтобы отделить голову от туловища, или даже три или четыре, как это понадобилось, говорят, в случае с герцогом Монмутом, не беспокойтесь. — Монмут, Джеймс Скотт, герцог (Джеймс Крофте; 1649–1685) — внебрачный сын английского короля Карла II и его любовницы, красавицы-англичанки Люси Уолтер (ок. 1630–1658); когда его отец занял английский престол, он явился ко двору (1662) и был принят там с большим почестями; в 1663 г. женился на чрезвычайно богатой Анне Скотт, графине Баклу (1651–1732), и принял ее имя; в том же году был пожалован титулом герцога Монмута; в 1667 г. получил право носить королевский герб; в 1668 г. стал командиром королевской конной гвардии, а в 1670 г. — командующим всеми вооруженными силами королевства; в 1679 г. был направлен в Шотландию для замирения там восстания и с этого времени все больше и больше связывал себя с протестантским движением; в 1683 г. оказался замешанным в заговор, имевший целью убийство короля; после смерти Карла II попытался поднять восстание против его брата и преемника Якова II и провозгласил себя командующим всей протестантской армией, но вскоре потерпел поражение, был схвачен и казнен 15 июля 1685 г. в Лондоне.

Джек Кетч (7—1685), знаменитый палач, казнивший Монмута и имевший репутацию жестокого мучителя, нанес ему то ли пять, то ли восемь ударов, чтобы отсечь его голову от тела.

302… вызвали из Карлсруэ генерала Нойштейна с отрядом из тысячи пятисот или тысячи восьмисот солдат… — Карлсруэ — город на юго-западе Германии, в земле Баден-Вюртемберг, на Рейне; был основан в 1715 г. маркграфом Баден-Дурлахским и до 1771 г. оставался столицей герцогства Баденского.

Сведений о генерале Нойштейне (Neustein) найти не удалось.

Доктор Видеман

309… мысли, подобные тем, какие некогда заставили Брута сказать,

что добродетель — всего лишь слово… — Согласно легенде, Брут (см. примеч. к с. 296), потерпев поражение от Марка Антония и Октавиана в битве при Филиппах (23 октября 42 г. до н. э.), в отчаянии воскликнул, перед тем как покончить с собой: "О добродетель, ты всего лишь слово!"

Гейдельберг

313… мы уже стояли во дворе пфальцграфе кого замка. — Знаменитый Гейдельбергский замок, датируемый XIII в. и до 1720 г. служивший резиденцией пфальцеким курфюрстам, находится на склоне горы Кёнигштуль, господствующей над городом, на высоте 80 м; он несколько раз подвергался катастрофическим разрушениям — в ходе Тридцатилетней войны (в 1622 г.) и войны за Пфальцское наследство (в 1689 и 1693 гг.) — и к нач. XIX в. представлял собой руины, которые использовались в качестве каменоломни местными жителями; лишь действенные протесты нескольких энтузиастов остановили его полное разрушение, которое уже планировало баденское правительство.

… Как и в случае с Кёнигштейном, эти руины — дело наших рук… — О Кёнигштейне см. примеч. к с. 266.

.. две достопримечательности… кабинет г-на Карла фон Граймберга и большая бочка Карла Теодора. — Карл фон Граймберг — Луи Шарль, граф де Граймберг (1774–1864), французский художник и коллекционер, с 1810 г. добровольный смотритель и защитник Гейдельбергского замка, спасший его от окончательного разрушения; основатель музея замка; автор десятков статей и книг, посвященных Гейдельбергу, в том числе и "Истории гейдельбергской большой бочки" ("Das Heidelberger Fass"; 1816), переведенной на французский язык в 1828 г. и, судя по всему, известной Дюма.

Карл Теодор — см. примеч. к с. 199.

… Большая бочка I обязана своим появлением на свет Иоганну Казимиру, прозванному Благочестивым. — Иоганн Казимир (1543–1592) — третий сын курфюрста Фридриха III (1515–1576; правил с 1559 г.) и его жены с 1537 г. Марии Бранденбург-Кульмбахской (1519–1567); регент Пфальца в 1583–1592 гг., в годы малолетства своего племянника Фридриха IV (1574–1610; курфюрст с 1583 г.); страстно любил охоту и имел прозвище "Пфальцский охотник" (нем. Jager aus Kurpfalz): прозвище "Благочестивый" (der Fromme) носил его отец.

… ему, как Горацию, пришла в голову мысль воздвигнуть себе памятник. — Здесь имеется в виду знаменитая ода Горация (см. примеч. к с. 109), начинающаяся словами "Exegi monumentum…" ("Я памятник себе воздвиг…").

314… бочки, вмещающие от тридцати до сорока тысяч бутылок. — Бутылка — здесь: мера объема жидкости, 0,75 л.

… по окончании Тридцатилетней войны курфюрст Карл Людвиг лично спустился в свои подвалы… — Карл I Людвиг (1617–1680) — курфюрст Пфальцский с 1649 г.; второй сын Фридриха V (1596–1632), курфюрста Пфальцского в 1610–1623 гг. и короля Богемии в 1619–1620 гг., и его жены с 1613 г. Елизаветы Стюарт (1596–1662), племянник английского короля Карла I; после подписания Вестфальского мира (24 октября 1648 г.), положившего конец Тридцатилетней войне (1618–1648), вернул себе Пфальц, утраченный отцом в начале этой войны.

… Перед бочкой восседала на лежащем льве фигура Бахуса… — Бахус (Вакх, Дионис) — в античной мифологии бог плодоносящих сил земли, растительности, вина и веселья, покровитель виноградарства и виноделия.

315… Карл Людвиг выдал свою единственную дочь Елизавету Шарлотту замуж за Месье, брата Людовика XIV. — Елизавета Шарлотта Пфальцская (1652–1722) — дочь курфюрста Карла I Людвига и его жены с 1650 г. Шарлотты Гессен-Кассельской (1627–1686); с 1671 г. супруга герцога Филиппа I Орлеанского, мать Филиппа II Орлеанского (1674–1723), регента Франции с 1715 г.; не отличаясь ни красотой, ни грацией и обладая несколько мужской внешностью и грубоватыми манерами, не пользовалась любовью при французском дворе; оставленные ею мемуары и обширная переписка принцессы с ее немецкими родственниками имеют большую историческую ценность.

Месье — титул младшего (следующего за королем по времени рождения) брата короля во Франции; в данном случае имеется в виду герцог Филипп I Орлеанский (1640–1701) — младший брат Людовика XIV, со времени восшествия которого на престол (1643) он носил этот титул; проявил себя способным полководцем, разбив Вильгельма Оранского в битве при Касселе (1677), но Людовик XIV, завидуя успехам своего брата, перестал доверять ему командование войсками; с 1661 г. был женат на Генриетте Английской (1644–1670), сестре короля Карла II, а вскоре после ее скоропостижной смерти, в 1671 г., женился во второй раз — на Елизавете Шарлотте… курфюрст Карл, сын Карла Людвига, умер после недолгого правления, не оставив потомства… — Карл II (1651–1685) — курфюрст Пфальцский с 1680 г., сын Карла I Людвига и Шарлотты Гессен-Кассельской, старший брат Елизаветы Шарлотты; умер бездетным, и после его смерти Пфальц отошел его дальнему родственнику Филиппу Вильгельму (1615–1690), пфальцграфу Нойбург-скому, что вызвало протест со стороны герцога Филиппа I Орлеанского, предъявившего от имени своей жены права на Пфальц, и послужило поводом к развязыванию кровопролитной девятилетней общеевропейской войны, получившей название войны Франции с Аугсбургской лигой, или войны за Пфальцское наследство (1688–1697).

… Для Гейдельберга это обернулось пожаром 1689 года. — 2 марта 1689 г., в ходе войны за Пфальцское наследство, французские войска под командованием генерала Мелака (ок. 1630–1704), вынужденные оставить оккупированный ими Гейдельберг, сожгли замок и город.

… благодаря Рисвикскому миру, вернувшему Иоганну Вильгельму владения предков… — Рисвикский мир (Рисвик — селение в Голландии, близ Гааги), заключенный 20 сентября 1697 г. и положивший конец войне Франции с Аугсбургской лигой, включал в себя несколько мирных договоров, которые Франция заключила с Нидерландами, Англией, Испанией и Империей; в соответствии с этими договорами, Франция отказалась от большинства приобретений, сделанных ею в ходе войны и накануне ее.

Иоганн Вильгельм (1658–1716) — курфюрст Пфальцский с 1690 г., старший сын Филиппа Вильгельма и его жены с 1653 г. Елизаветы Амалии Гессен-Дармштадтской (1635–1709).

… Карл Филипп услышал предание о гигантской бочке… — Карл III Филипп (1661–1742) — курфюрст Пфальцский с 1716 г., младший брат Иоганна Вильгельма; в 1720 г. перенес свою резиденцию из Гейдельберга в Мангейм; после его смерти (31 декабря 1742 г.) Пфальц унаследовал Карл Теодор, его дальний родственник, с 17 января 1742 г. женатый на его внучке Елизавете Августе (1721–1794).

316… в 1727 году, под надзором придворного бочара Энглера, диковина Карла Людвига… снова появилась на свет… — Сведений об этом персонаже (Engler) найти не удалось.

… бочке с ее возобновленным величием дали достойную охрану: статую шута Перкео, который никогда не ложился спать, не выпив за день восемнадцать — двадцать бутылок вина… — Перкео (настоящее имя — Клеменс Панкерт; ок. 1702–1735) — карлик из Тироля, ростом в три фута и шесть дюймов, ок. 1720 г. ставший придворным шутом курфюрста Карла III Филиппа.

317… Существовал король Убийц, своего рода Горный старец… — Горный старец — европейское название главы небольшого государства в горах Ирана (кон. XI — сер. XIII в.), созданного под руководством Хасана ибн Саббаха (1054–1124) наиболее воинственной частью религиозной мусульманской секты исмаилитов, которые боролись против тюркских султанов, завоевавших часть этой страны. Исма-илиты убивали враждебных им государей и политических деятелей, вербуя фанатиков-убийц — "фидаев" ("жертвующих жизнью"). По названию наркотика, которым опьяняли себя фидаи, их называли "хашишин" — "курильщики гашиша". Европейцы переделали это слово в "ассасин", которое получило во французском и итальянском языках значение "убийца".

… в чаще Шварцвальда… — Шварцвальд ("Черный лес") — горный массив на юго-западе Германии, по правому берегу Рейна, с глубокими озерами и хвойными и буковыми лесами; на его восточных склонах берет начало Дунай; охватывает почти прямоугольную площадь длиной в 200 км и шириной в 60 км; наивысшая точка — гора Фельдберг (1 493 м).

318… и вместе с ними судит в соответствии с правилами, изложенными в "Распорядке", о серьезности дела. — Свод правил, регламентирующих проведение дуэлей в немецких университетах, называется "Фехткоммент" (от фр. comment — "как?").

… Один из наших более знаменитых коллег уже написал об этих чрезвычайно любопытных особенностях нравов немецкого студенчества. — Неясно, кто здесь имеется в виду.

319… в долине у обратного склона горы Кайзерштуль. — Рядом с Гейдельбергом, к юго-востоку, находится гора Кёнигштуль высотой в 568 м: она и имеется здесь в виду. (Кайзерштуль означает "Императорский трон", а Кёнигштуль — "Королевский трон".)

… другой удит рыбу в Неккаре… — Неккар — см. примеч. к с. 175.

… напоминая оруженосцев господина Мальбрука, которые не несли ничего… — Мальбрук (Мальборо) — герой популярной французской народной песни "Мальбрук в поход собрался", известной по крайней мере с сер. XVI в., если не раньше. Прообразом ее героя был, возможно, некий рыцарь, участвовавший в крестовых походах, однако с нач. XVIII в. этот герой стал ассоциироваться с английским полководцем Джоном Черчиллем, герцогом Мальборо (1650–1722), неоднократно и успешно воевавшим с французами. Непосредственным поводом для возникновения широко распространившейся "классической" редакции этой песни было ложное известие о гибели Мальборо в победоносной для него и неудачной для французов битве при Мальплаке (1709).

В песне поется о том, как жена Мальбрука ждет своего ушедшего на войну мужа. Проходит Пасха, проходит Троицын день, а Мальбрука все нет. Наконец, появляется паж с вестью, что Мальбрук убит. Он рассказывает о погребении Мальбрука, которого провожали в последний путь его офицеры: "Один нес его панцирь, другой — его щит, третий — его длинную шпагу, а четвертый не нес ничего".

… или Жозьона, который нес лишь свою тросточку. — Возможно, имеется в виду Жозеф Жозьон (1768–1818) — персонаж нашумевшего в годы Реставрации судебного дела, биржевой маклер, обвиненный в убийстве и гильотинированный вместе со своими сообщниками.

320… термидорианского галстука, прикрывающего сонную артерию и дыхательное горло… — Подразумеваются высокие широкие галстуки, вошедшие в моду во Франции после термидорианского переворота (9 термидора II года Республики, или 27 июля 1794 г.), в эпоху Директории: их носили представители тогдашней золотой молодежи, т. н. "невероятные", одевавшиеся вызывающе экстравагантно.

Карлсруэ

321… все то, что в других городах большое, здесь маленькое: театр, церковь, пирамида и обелиск. — Городской театр, который Дюма видел в Карлсруэ и который был построен в 1808 г. архитектором Фридрихом Вайнбреннером (1776–1826), сгорел 28 февраля 1847 г. Рядом с Рыночной площадью Карлсруэ находится т. н. Маленькая церковь (Кляйне Кирхе), самая старая в городе, построенная в 1773–1776 гг. по планам архитектора Вильгельма Иеремии Мюллера (1725–1801).

Каменная пирамида на Рыночной площади, ставшая символом города, была установлена в 1823–1825 гг. над гробницей маркграфа Карла III Вильгельма, основателя города: прежде на этом месте стояла церковь Согласия, снесенная в 1807 г.; автором монумента был Фридрих Вайнбреннер.

Под обелиском здесь подразумевается, видимо, колонна из красного песчаника, установленная в 1826 г. на площади Рондельплац в честь конституции, дарованной Великому герцогству Баденскому его монархом 22 августа 1816 г.

322… Город возник по прихоти великого герцога Карла… — Основателем города Карлсруэ, заложенного в 1715 г. как княжеский замок, был маркграф Карл III Вильгельм Баден-Дурлахский (1679–1738; правил с 1709 г.) — сын маркграфа Фридриха II (1647–1709; правил с 1677 г.) и его жены с 1670 г. Августы Марии Шезвиг-Гольштейн-Готторпской (1649–1728).

… имел обыковение охотиться в лесах Хардтвальда… — Хардтвальд — лесной массив юго-западе Германии, на правом берегу Рейна, простирающийся от города Брухзаль на севере (в 20 км к северо-востоку от Карлсруэ) до города Раштатт на юге (в 15 км к юго-западу от Карлсруэ); замок Карлсруэ был построен на месте охотничьего домика, стоявшего в этом лесу.

… Один из моих друзей… имевший несчастье провести в Карлсруэ четыре года в качестве французского министра-резидента… — Неясно, кто здесь имеется в виду.

… пересекаешь реку шириной в восемь футов: это местный Нил… — Имеется в виду небольшая речка Альб в южной окрестности Карлсруэ, правый приток Рейна; длина ее 45 км.

Нил — величайшая река Африки, длиной около 6 700 км; протекает в Судане и Египте, впадает в Средиземное море.

… Через три часа мы добрались до Раштатта, прежней резиденции маркграфов Баден-Баденских. — Раштатт — см. примем, к с. 209.

… Замок Раштатт был построен маркграфиней Сибиллой Августой… — Франциска Сибилла Августа Саксен-Лауэнбургская (1675–1733) — маркграфиня Баденская, с 1690 г. супруга маркграфа Людвига Вильгельма Баденского (см. примем, к с. 323), который был старше ее на двадцать лет; дочь герцога Юлиуса Франца Сак-сен-Лауэнбургского (1641–1689; правил с 1666 г.) и его с жены 1668 г. Гедвиги Пфальц-Зульцбахской (1650–1681); после смерти мужа, от которого она родила девять детей (шесть из них умерли, не дожив до семилетнего возраста), была регентшей при своем малолетнем сыне Людвиге Георге Зимперте (1702–1761) вплоть до 1727 г. и правила своим княжеством мудро и твердо.

Замок Раштатт, новая резиденция маркграфов Баденских, был построен в 1700–1707 гг., то есть еще при жизни маркграфа Людвига Вильгельма, итальянским архитектором Доменико Эджидио Росси (1659–1715), взявшим за образец французский Версаль.

… диковины, собранные ее мужем, маркграфом Людвигом Вильгельмом. — Людвиг Вильгельм (1655–1707) — маркграф Баденский с 1677 г., сын принца Фердинанда Максимилиана Баденского (1625–1669) и его жены с 1653 г. Луизы Кристины Савойской (1627–1689); крестник французского короля Людовика XIV и двоюродный брат выдающегося полководца принца Евгения Савойского (см. примем, ниже); знаменитый имперский военачальник, одержавший десятки побед над турецкими войсками и получивший поэтому прозвище Людвиг Турок; умер вследствие тяжелого ранения, полученного им в Гохштедтском сражении (1704).

… Раштатт был местом заседания двух конгрессов: на первом, происходившем в 1714 году, встречались принц Евгений и маршал де Вил-лар. — На первом Раштаттском конгрессе, проходившем с 26 ноября 1713 г. по 7 марта 1714 г., был подписан один из договоров между Францией и Священной Римской империей, завершивших войну за Испанское наследство (1701–1714); переговоры на этом конгрессе вели принц Евгений Савойский и маршал де Виллар. Принц Евгений Савойский (1663–1736) — один из самых известных полководцев Священной Римской империи в XVII–XVIII вв.; главнокомандующий имперскими войсками в ходе войны за Испанское наследство; штатгальтер Австрийских Нидерландов в 1716–1724 гг. Виллар, Клод Луи Эктор, герцог де (1653–1734) — французский полководец и дипломат, маршал Франции (1702); участник войн Людовика XIV и Людовика XV; одержал ряд побед в ходе войны за Испанское наследство; оставил заметный след в истории военного искусства.

… Мы имеем в виду конгресс 1797года, который длился до весны 1799-го и по окончании которого были убиты Робержо и Боннье д'Алько и тяжело ранен Жан де Бри. — Французскими представителями на Раштаттском конгрессе 1797 г. (см. примеч. к с. 209) были:

Боннье д’Алько, Анж Элизабет Луи Антуан (ок. 1749–1799) — депутат Законодательного собрания от департамента Эро (1791–1792), а затем член Национального конвента; глава дипломатического ведомства Директории;

Робержо, Клод (1752–1799) — член Национального конвента (1792–1795), бывший священник; член Совета пятисот (1795–1799);

Бри, Жан Антуан Жозеф де (1760–1834) — адвокат Парижского парламента (1784); депутат Национального конвента от департамента Эна (1792–1795), голосовавший за смертный приговор Людовику XVI; член Совета пятисот (1795–1799); участник термидорианского переворота; префект департамента Ду (1800–1814); барон Империи (1809); в 1816–1830 гг. находился в изгнании; оставил мемуары.

28 апреля 1799 г. на выезде из Раштатта первые двое из них были убиты австрийскими гусарами, а третий был тяжело ранен.

… получил приказ вернуться в Страсбург… — Страсбург находится на расстоянии 45 км к юго-западу от Раштатта.

… угрожая Австрии гневом Директории. — Директория — руководящий орган исполнительной власти во Французской республике, действовавший в 1795–1799 гг. согласно конституции 1795 г.; состоял из пяти директоров, избираемых высшими представительными учреждениями страны; ежегодно один из директоров по жребию подлежал переизбранию; политика Директории соответствовала интересам крупной буржуазии.

…Но едва трое уполномоченных, следовавших в двух каретах вдоль Рейна, добрались до Рейнау, как из Шварцвальда внезапно показался отряд секейских гусар… — Рейнау — селение в 27 км к юго-западу от Раштатта, на правом берегу Рейна, на пути в Страсбург.

Секеи (секлеры) — венгры, проживающие на территории Тран-сильвании (историческая область в соврем. Румынии).

324… вдова Робержо, жена Жана де Бри…и две его дочери перенесли в кареты раненого и убитых… — Женой Робержо была Софи Корне. Жан де Бри был женат дважды: первый раз (1780) на Марии Жозефе Дюпёти (ок. 1755–1784), от которой у него было две дочери, и во второй раз (1795) на Фелисите Арто, которая родила ему двух детей до брака и четырех в браке; здесь речь идет о его второй жене и, скорее всего, о дочерях от первого брака.

… протокол, составленный посланником Пруссии… — Прусским посланником на Раштаттском конгрессе был дипломат и историк Кристиан Вильгельм фон Дом (1751–1820).

… Жан де Бри…по возвращении в Совет пятисот, членом которого он состоял, был избран его председателем. — Согласно конституции 1795 г., законодательная власть во Франции принадлежала двум палатам: Совету пятисот, обладавшему правом законодательной инициативы, и Совету старейшин, утверждавшему законы.

Жан де Бри был председателем Совета пятисот с 25 мая по 19 июня 1799 гг. (это было уже второе его избрание: первый раз он председательствовал в Совете с 21 декабря 1796 г. по 20 января 1797 г.).

325… несварение желудка оторвало достопочтенного Родилара от егогастрономических и литературных занятий. — Родилар — прозвище, придуманное Франсуа Рабле (произведено от фр. Ronge-lard — "Салоед") для кота и использованное Жаном де Лафонтеном (1621–1695) в его баснях "Кот и старая крыса" (III, 18; "Le Chat et un vieux Rat") и "Совет мышей" (III, 2; "Le conceil tenu par les rats").

… эти несколько строк подали Гофману мысль создать образ Кота Мурра. — Гофман, Эрнст Теодор Амадей (1776–1822) — выдающийся немецкий писатель-романтик и композитор; в его разнообразных произведениях причудливая фантазия доходит порой до мистического гротеска.

Здесь имеется в виду одно из самых известных произведений Гофмана, считающееся вершиной его творчества, — незаконченный сатирический роман "Житейские воззрения Кота Мурра" ("Lebensansichten des Katers Murr"; 1819–1821), исповедь ученого кота.

… мы решили посетить на следующий день замок Фаворитка, подняться вверх по долине реки Мург и вернуться в Баден через Штау-фенберг. — Замок Фаворитка (Шлосс Фаворите) — загородный дворец маркграфини Сибиллы Августы, расположенный в 5 км к юго-востоку от Раштатта; его построил в 1710–1730 гг. придворный архитектор Иоганн Михаэль Людвиг Рорер (1683–1732).

Мург — правый приток Рейна, впадающий в него возле Раштатта; длина его 96 км.

Штауфенберг — селение на левом берегу Мурга, в 15 км к юго-востоку от Раштатта.

… это великолепие Регентства. — Регентство — здесь: период правления герцога Филиппа II Орлеанского (1674–1723), регента в 1715–1723 гг. при малолетнем французском короле Людовике XV; время, ознаменовавшееся грандиозными финансовыми аферами, аморализмом знати, усилением кризиса французского абсолютизма, но вместе с тем развитием экономики страны.

… В Куппенгейме вы попадаете в долину. — Куппенгейм — городок в 5 км к юго-востоку от Раштатта, на левом берегу Мурга.

… проводник показал нам деревню Ротенфельс… — Ротенфельс — селение в 4 км к юго-востоку от Куппенгейма, на правом берегу Мурга.

Петер фон Штауфенберг

… Кажется, что ты путешествуешь по какому-нибудь из живописных ущелий Оберланда или Дофине. — Оберланд — живописная горная область в Швейцарии, в кантоне Берн.

Дофине — историческая провинция на юго-востоке Франции, охватывающая территории департаментов Изер, Дром и Верхние Альпы; в составе Франции с 1349 г.; ее главный город — Гренобль; горы, занимающие более половины ее территории, отличаются необычайной живописностью.

… Гернсбах — своего рода столица этого особенного уголка земли… — Гернсбах — городок на берегах Мурга, в 14 км к юго-востоку от Раштатта.

… тропинка, ведущая к старинному замку Эберштейн… — Замок Эберштейн (Новый Эберштейн), датируемый XIII в., находится на левом берегу Мурга, к югу от Гернсбаха; ныне в нем располагается дорогая гостиница; в XI–XIII вв. графы фон Эберштейн жили в т. н. Старом Эберштейне, замке в деревне Эберштейнбург в 9 км к юго-востоку от Раштатта (от этого замка сохранились лишь руины).

… В 938 году император Оттон одержал в Эльзасе победу над Гильбертом, герцогом Лотарингским, и, желая подчинить своей власти графов фон Эберштейн, стоявших на стороне побежденного, решил … объявить большой турнир в Шпейере… — Гильберт Лотарингский (ок. 890–939) — герцог Лотарингии с 928 г., зять короля Генриха Птицелова, с 928 г. женатый на его дочери Герберге Саксонской (ок. 913–984); в 939 г. восстал против своего шурина Оттона I (см. примеч. к с. 144), но 2 октября 939 г. потерпел поражение от него в битве при Андернахе и утонул в Рейне, спасаясь бегством. Шпейер — см. примеч. к с. 274.

… получил награду из рук принцессы Гедвиги, дочери короля Генриха и сестры императора. — Гедвига Саксонская (ок. 920—ок. 965), дочь Генриха Птицелова и сестра Оттона I, была женой Гуго I Великого (897–956), герцога франков, и матерью Гуго Капета.

332… Один из потомков графа фон Эберштейна… преследуемый графом Эберхардом фон Вюртембергом, прыгнул вместе с лошадью со скалы… — Эберхард II Вюртембергский (ок. 1315–1392) — граф Вюртемберга с 1344 г., в 1367 г. захвативший замок Новый Эбер-штейн, которым владел в то время граф Вольф фон Эберштейн (ок. 1340–1395).

333… Петер фон Штауфенберг был последним из графов, носивших это имя… — Петер фон Штауфенберг — заглавный персонаж стихотворной сказочной повести, автором которой был Эгенольф фон Штауфенберг (? — ок. 1324); рыцарь, который вступил в брачный союз с феей и, нарушив данную ей клятву верности, поплатился за это жизнью.

… один из самых храбрых рыцарей во всем Рейнгау. — Рейнгау — область на юге Германии, в долине Рейна, на его правом берегу, между городами Бинген и Висбаден, у южных отрогов Таунуса, славящаяся замечательными винами, которые там производятся; охватывает площадь около 45 км в длину и 8 км в ширину.

337… от Неккара до Кинцига… — Кинциг — река в Южной Германии, правый приток Рейна, впадающий в него около Келя и имеющий истоки на склонах Шварцвальда; длина ее 112 км.

… Людовик Баварский, по настоянию Эдуарда III Английского объявивший войну Филиппу Валуа… — Эдуард III Плантагенет (1312–1377; правил с 1327 г.) — английский король с 1327 г., сын Эдуарда II (1284–1327; правил с 1307 г.) и Изабеллы Французской (ок. 1295–1358), внук французского короля Филиппа IV Красивого (1268–1314; правил с 1285 г.); талантливый политик, дипломат и военачальник; претендуя на французский престол, своими действиями развязал в 1337 г. войну с Филиппом VI Валуа, продлившуюся 116 лет и получившую название Столетней.

Филипп VI Валуа (1293–1350) — король Франции с 1328 г., основатель королевской династии Валуа, племянник Филиппа IV; во время его царствования французская армия была разгромлена англичанами в сражении при Креси (1346).

В 1337 г., в начале конфликта, вылившегося в Столетнюю войну, император Людовик IV Баварский выступил на стороне Эдуарда III.

338… герцог Брабантский устроил великолепные празднества в честь всего английского двора, прибывшего в Брюссель. — Герцог Брабантский — Иоанн III (1300–1355), герцог Брабанта и Лимбурга с 1312 г.; в начале Столетней войны выступил на стороне Эдуарда III и принимал участие в его походах, однако в 1340 г. перешел на сторону Филиппа VI.

… У герцога Брабантского не было сыновей, а была лишь единственная дочь… — У Иоанна III было три сына, умерших в раннем детстве, и три дочери, старшая из которых, Иоанна (1322–1406), унаследовала отцовский трон; в 1334 г. она вышла замуж за графа Голландии и Эно Вильгельма Авенского (1307–1345), а в 1352 г. — за герцога Люксембургского Венцеля I (1337–1383).

… предложил ему прибегнуть к мудрости монсеньора архиепископа Кёльнского, Вальрама Юлихского… — Вальрам Юлихский — см. примеч. к с. 192.

Баден-Баден

341… Мы приехали в Баден-Баден…в восемь часов вечера… — Дюма прибыл в Баден-Баден (см. примем, к с. 265) вечером 26 сентября и провел там весь следующий день.

… позволю своему повествованию ненадолго уступить место прозе Жерара де Нерваля… — Нерваль, Жерар де (настоящее имя — Жерар Лабрюни; 1808–1855) — французский поэт и писатель романтического направления и демократических взглядов; писал лирические стихи и новеллы, фантастические рассказы, драмы (в соавторстве с Дюма), статьи о театре, переводил немецких поэтов; был другом Дюма и вместе с ним с 15 сентября по 1 октября 1838 г. путешествовал по Германии; покончил жизнь самоубийством в припадке душевной болезни. Дюма подробно рассказывает историю его жизни, болезни и самоубийства в книге "Новые мемуары" (1866).

Пространные цитаты, приведенные далее Дюма, взяты из статей Нерваля, опубликованных в октябре 1838 г. в газете "Вестник" ("Le Messager") и вошедших затем в его книгу "Лорелея, воспоминания о Германии" ("Lorely. Souvenirs d’Allemagne"; 1852), в раздел "Чувства восторженного путешественника", часть I, "От Рейна к Майну".

… Баден — это страсбургский Сен-Клу. — Сен-Клу — западный пригород Парижа, расположенный на берегу Сены, в 10 км от центра столицы; там находился знаменитый замок Сен-Клу, построенный в 1570–1577 гг. и окруженный огромным парком; этот замок, в 1784 г. перешедший в собственность королевской семьи, сыграл значительную роль в истории Франции XIX в., но в 1870 г., во время Франко-прусской войны, был уничтожен.

342… Гризетки из сада Липе сталкиваются там на субботнем балу с немецкими графинями и русскими княгинями… — Этот топоним (Lips), относящийся к Страсбургу, идентифицировать не удалось.

… в "Клубе иностранцев", пользующемся в Бадене шумной известностью… — Сведений о таком заведении ("Cercle des ёtrangers") в Бадене найти не удалось.

… несемся по камням, которыми мостят улицы Страсбурга, то есть по обыкновенному булыжнику, в который грозит вскоре вторгнуться полонсо. — Вероятно, речь идет об асфальте, которым стали покрывать в то время улицы не только в Париже, но и в Страсбурге. Занималась этим нововведением "Компания упругого битума Полонсо", основанная в 1838 г. знаменитым французским инженером, строителем дорог и мостов Антуаном Реми Полонсо (1778–1847), который пропагандировал использование щебеночных покрытий мостовых (макадама) вместо традиционного булыжника. Однако такое асфальтовое покрытие оказалось слишком дорогим, и эта компания была вскоре ликвидирована.

… едем по острову, который окружен зеленоватой водой… — Имеется в виду остров Эпи к востоку от Страсбурга, напротив Келя; расположен между главным руслом Рейна с востока и его протоками — с запада.

… Справа от нас… остается памятник генералу Дезе, сооруженный из красного камня. — Речь идет о кенотафе, возведенном в 1802 г. на острове Эпи по плану немецкого архитектора Фридриха Вайнбрен-нера (1776–1826) и украшенном барельефами работы немецкого скульптора Ландолина Омахта (1760–1834); в 1960 г. этот памятник был перенесен в юго-восточную часть Страсбурга, на площадь Биржи (соврем, площадь Маршала Латтра де Тассиньи).

… оказываемся перед таможней Келя. — Кель — см. примеч. к с. 147.

… Кашемир Терно? — Терно, Гийом Луи, барон (1763–1833) — знаменитый французский фабрикант, первым начавший производить во Франции кашемировые ткани.

… проселочные дороги, обсаженные фруктовыми деревьями, могли бы вызвать восторг у генерала Бюжо. — Бюжо, Тома Робер, маркиз де Ла Пиконнери (1784–1849) — самый известный французский военачальник в годы правления короля Луи Филиппа, маршал (1843); участвовал в покорении Алжира и получил за свои победы там титул герцога Ислийского; генерал-губернатор Алжира в 1841–1847 гг.; зарекомендовал себя не только как блестящий военный, но и как способный администратор, много сделавший для успешной колонизации Алжира и развития там сельского хозяйства; автор многих сочинений по военному делу.

… на горизонте… возникает форт Людовика. — Имеется в виду крепость в Эльзасе, на левом берегу Рейна, в 45 км к северо-востоку от Страсбурга, возле нынешнего селения Фор-Луи, на одной широте с Баден-Баденом; построенная в 1686 г. Вобаном по поручению Людовика XIV, она была разрушена в 1818 г., и сохранились лишь ее развалины.

343… Купите входные билеты в Конверсационхауз… — Конверсацион-хауз ("Дом для бесед") — баденский курзал, построенный в 1821–1824 гг. архитектором Фридрихом Вайнбреннером; в нем расположен концертный зал, конференц-зал, ресторан и знаменитое казино.

… среди галерей Шабера…вы сможете насладиться полной панорамой Бадена… — Шабер, Жозеф Антуан (1774–1850) — французский предприниматель, содержатель баденского казино в 1824–1838 гг.; талантливый импресарио, по приглашению которого в Конверсационхаузе выступали многие знаменитые европейские музыканты.

… поселяне спускаются вниз по практикаблям… — Практикабль — не бутафорская часть театральной декорации.

… можно было бы поверить в фантазии Генриха Гейне… — Гейне, Генрих (1797–1856) — великий немецкий революционный поэт, поэзия которого прочно связана с идеями демократии и социального освобождения, с критикой реакционных порядков в Германии; с 1831 г. жил в эмиграции во Франции.

… Справа боскеты, гроты из тесаного камня… — Боскет — ряд кустарников или деревьев в парке, образующих при стрижке ровную сплошную стену.

… слева река (без воды)… — Баден-Баден расположен в долине небольшой речки Оос (длина ее около 13 км), левого притока Мурга; в августе 1851 г. паводок, начавшийся на ней после сильных дождей, нанес городу значительный ущерб.

344… Гостиница "Англетер" — самая красивая в Бадене. — Гостиницу "Англетер" (или "Английское подворье" — "Энглишер-Хоф") в Бадене построил в 1836 г. на берегу Ооса предприниматель Игнац Штадельхофер (7—1880); в ней останавливались многие знаменитые люди; нынешнее ее название — "Атлантик".

… форель из Мурга достойна своей славы. — Мург — см. примем, к с. 325.

… люстра которого не уступает по размерам люстре в нашей Опере… — Имеется в виду Гранд-Опера (официальное название в настоящее время — "Национальная академия музыки и танца") — парижский государственный музыкальный театр, основанный в 1669 г. и начавший свою деятельность в 1671 г. как "Королевская академия музыки и танца"; один из крупнейших оперных театров в Европе; с 1821 по 1873 гг. располагался в зале Лепелетье, на одноименной улице, рядом с бульваром Итальянцев.

… внутреннее убранство выполнено в помпеянском стиле… — Помпеянский (помпейский) стиль — художественный стиль архитектуры, скульптуры и декоративных росписей, найденных при раскопках в древнем италийском городе Помпеи на берегу Тирренского моря, который 24 августа 79 г. вместе с соседними городами Геркуланум и Стабии погиб при извержении Везувия и оказался засыпан толстым слоем пепла.

… почти все их понтёры — немцы или англичане. — Понтёр — в карточных играх: игрок, делающий ставку против банка.

… больше же всего людей толпится вокруг того из них, где играют в тридцать и сорок. — Тридцать и сорок — азартная карточная игра, популярная в XVIII–XIX вв., в которой банкомет играет против неограниченного числа игроков, делающих четыре вида ставок: на красное, черное, лицевое и оборотное.

… великий герцог Гессенский — самый пунктуальный завсегдатай баденского казино. — Имеется в виду Людвиг II (1777–1848) — великий герцог Гессенский с 1830 г., сын Людвига I (1753–1830; великий герцог с 1806 г.) и его жены с 1777 г. Луизы Гессен-Дармштадт-ской (1761–1829); тесть российского императора Александра II (1818–1881; правил с 1855 г.) и прадед последней российской императрицы Александры Федоровны (1872–1918), урожденной принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской, жены императора Николая II.

345… Здесь Жоконд нашел бы, о чем вздыхать, и ему не пришлось бы разъезжать по всему миру. — Жоконд — персонаж поэмы итальянского поэта эпохи Возрождения Лудовико Ариосто (1474–1533) "Неистовый Роланд" ("Orlando Furioso"; 1516–1532), красавец, которому жена изменила со слугой; вместе с Астольфом, королем Ломбардии, которому жена изменила с карликом, он пускается в любовные похождения, преследуя цель отомстить женскому полу и причинить горе как можно большему числу женщин, однако, после того как их общая любовница нашла способ обмануть обоих прямо у них на глазах, они поняли, что склонность к измене присуща всем женщинам, и вернулись к своим женам, осыпавшим их ласками (песнь XXV).

Этот сюжет лег в основу стихотворной сказки "Жоконд" ("Joconde"; 1665) Лафонтена.

… Дон Жуан в течение часа составил бы здесь список своих жертв… — Дон Жуан — герой испанской средневековой легенды о распутнике и вольнодумце XIII в. доне Хуане Тенорио (дон Жуане).

346… скажу несколько слов о праздновании именин великого герцога… — Имеется в виду Леопольд (1790–1852) — великий герцог Баденский с 1830 г., второй сын Карла I Фридриха (1728–1811; великий герцог с 1806 г.) и его второй, морганатической супруги (с 1788 г.) Луизы

Каролины Гейер фон Гейерсберг (1768–1820); родился 29 августа 1790 г.

… В десять часов литургия и "Те Deum" — как Бадене, так и в Лих-тентале… — "Те Deum laudamus" (лат. "Тебе, Бога, хвалим") — христианское благодарственное песнопение.

Лихтенталь — цистерцианский женский монастырь вблизи Бадена, основанный в 1245 г. маркграфиней Ирменгардой Рейнской (ок. 1200–1268), вдовой маркграфа Германа V Баденского (?— 1243); находится в 2 км к юго-востоку от города, в конце Лихтен-тальской аллеи.

… Лихтенталь — это баденский Лоншан. — Лоншан — часть Булонского леса, лесопарка у западной окраины Парижа; до Революции на этом месте стоял женский монастырь, основанный в 1255 г. и носивший то же название; после того как монастырские здания были разрушены, эта местность стала служить местом прогулок, а в 1857 г. там был открыт ипподром.

… Это романтическое пристанище, этот радующий взор картезианский монастырь… — Католический монашеский орден картезианцев был основан святым Бруно (1035–1101); устав картезианцев отличался строгостью, доходы ордена должны были употребляться на строительство церквей, а его монастыри славились гостеприимством и благотворительностью; название получил от монастыря Шартрёз (Chartreuse) в Восточной Франции, куда для отшельнической жизни удалились основатели ордена.

… монастырь в представлении г-жи Коттен и г-жи Риккобони. — Коттен, Софи (урожденная Мари Ристо; 1770–1807) — французская писательница, автор пяти романов, пользовавшихся в свое время большим успехом; один из них — "Елизавета, или Ссыльные в Сибири" ("Elisabeth ou les Exil6s de Sib6rie"; 1806).

Риккобони, Мари Жанна (урожденная Мари Жанна Лабора де Ме-зьер; 1714–1792) — французская актриса и писательница; с 1734 г. супруга актера и драматурга Антонио Франческо Риккобони (1707–1772), итальянца по происхождению; автор десятка весьма популярных в свое время романов, лучшим из которых считается "История Эрнестины" (L’Histoire d’Ernestine").

347… ручей Линьон, тихая речка с карты Нежных Чувств… — Линьон —

небольшая река, длиной 58 км, в центральной части Франции, в департаменте Луара, в исторической провинции Форез; приток Луары.

На ее берегах разворачиваются многие важные сцены знаменитого пасторального романа "Астрея" ("LAstr6e"; 1620–1625) французского писателя Оноре д’Юрфе (1568–1625).

Карта Нежных Чувств — приложение к галантному псевдоисторическому роману "Клелия, или Римская история" (1654–1661) французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607–1701), написанному на сюжет из истории Древнего Рима и ставшему как бы руководством галантного обхождения и салонной любви. Прилагавшаяся к нему карта придуманного писательницей Королевства Нежных Чувств служила своеобразным путеводителем по стране Любви и Галантности.

Королевство Нежных Чувств орошают три реки: Склонность, Почтение и Признательность; на этих трех реках, впадающих в море Опасностей, стоят три главных его города: Любовь-на-Склоннос-ти, Любовь-на-Почтении, Любовь-на-Признательности. Рядом с истоками реки Склонность находится еще один город — Новая Привязанность; путешествующих по Королевству подстерегает озеро Безразличия, скала Гордыни и т. п.; земли его усеяны селениями со столь же многозначительными названиями.

… вдоль которой бродят буколические овечки, расчесанные и украшенные лентами, как на картинах Ватто. — Ватто, Антуан (1684–1721) — выдающийся французский художник и рисовальщик, творчество которого открыло новый этап в развитии французской живописи, графики и декоративного искусства; его любимые сюжеты — театральные сцены и "галантные празднества" (лирические сцены, чаще всего представляющие группы фигур на лоне природы).

… содержатся на средства правительства, как голуби на площади Святого Марка в Венеции. — Площадь Святого Марка (Пьяцца Сан Марко) — центральная площадь Венеции, примыкающая к собору святого Марка; место проведения религиозных и политических собраний, манифестаций и карнавалов.

На кормление голубей, огромными колониями обитающих на площади Сан Марко, вот уже много сотен лет выделяются определенные суммы из городского бюджета, ибо эти птицы считаются потомками почтовых голубей, которые, согласно легенде, в 1204 г. оказали огромную услугу Венеции, доставив дожу Энрико Дандоло (ок. 1107–1205; правил с 1192 г.), осаждавшему в то время Крит, чрезвычайно важные сведения, благодаря которым этот остров был захвачен венецианцами.

… Все эти луга… напоминают Маленькую Швейцарию Трианона. — Здесь имеется в виду т. н. Малый Трианон — дворец в Версальском парке, построенный архитектором Жаком Анжем Габриэлем (1698–1782) в 1762–1768 гг. и ставший любимой резиденцией французской королевы Марии Антуанетты; одним из украшений парка, окружающего Малый Трианон, служит живописная деревушка, которую в 1783 г. построил в псевдокрестьянском стиле архитектор Ришар Мик (1728–1794).

… слева… вновь отстроенная готическая часовня, в которой находятся надгробия маркграфов… — Вероятно, имеется в виду т. н. Княжеская часовня (Фюрстенкапелле), построенная в 1288 г. и до 1372 г. служившая местом погребения баденских маркграфов.

… внутреннее убранство церкви, выполненное со всеми излишествами стиля Помпадур… — Помпадур, Жанна Антуанетта Пуасон Ленор-ман д’Этьоль, маркиза де (1721–1764) — фаворитка (с 1745 г. и до конца своей жизни) короля Людовика XV; оказывала значительное влияние на дела государства, широко покровительствовала ученым, писателям, художникам и стала законодательницей мод; ее именем называли стиль внутреннего убранства комнат, а также построек.

… изысканные полотна Ван Лоо. — Ван Лоо — династия французских художников, основателем которой стал натурализовавшийся во Франции голландский живописец Якоб Ван Лоо (1614–1670); известными художниками были его сыновья Абрахам Луи (1641–1713) и Жан (1650–1700), внуки Жан Батист (1684–1745) и Шарль Андре (1705–1765), а также правнуки Луи Мишель (1707–1771) и Шарль Филипп Амедей (1719–1796). О каких картинах Ван Лоо здесь может идти речь, выяснить не удалось.

… чересчур хорошо сохранившиеся мощи святого Пия и святого Бенедикта… — Никаких сведений о мощах святого Пия и святого Бенедикта, хранившихся в монастыре Лихтенталь, найти не удалось.

… можно сравнить лишь с маскарадом мумий герцога Нассау и его дочери, выставленных на всеобщее обозрение в Страсбурге в церкви святого Фомы. — Церковь святого Фомы (Томаскирхе), одна из самых значительных церквей Страсбурга, была построена в 1196–1521 гг. на месте старинного храма, посвященного тому же святому, и с 1524 г. стала местом отправления лютеранского культа; является главным протестантским собором города.

О мумиях графа Нассау и его дочери, хранящихся в подвалах церкви святого Фомы с Страсбурге, рассказывает в XXX главе своей книги "Рейн" ("Le Rhin"; 1842) В.Гюго.

348… трели, от которых г-жа Даморо могла бы потерять голову, а мадемуазель Гризи — голос. — Синти-Даморо (урожденная Лаура Синтия Монталан; 1801–1863) — французская певица (сопрано), дебютировавшая в 1815 г. и выступавшая на сцене парижской Оперы (с 1825 г.) и Опера-Комик (1836–1841); в 1834–1856 гг. преподавала в парижской Консерватории; с 1828 г. была замужем за тенором Венсаном Шарлем Даморо (1793–1863), но разошлась с ним в 1834 г. Гризи, Джулия (1811–1869) — знаменитая итальянская оперная певица (сопрано), с 1832 г. выступавшая на сцене Итальянского театра в Париже и в течение пятнадцати лет пользовавшаяся неизменным успехом у публики; в 1836 г. она вышла замуж за графа Жерара де Мелей, но не оставила сцену. Известной певицей (меццо-сопрано) была и ее старшая сестра Джудитта Гризи (1805–1840), в 1832–1833 гг. имевшая ангажемент в том же театре.

… И все это на музыку времен Перголези… — Перголези, Джованни Баттиста (настоящая фамилия — Драги; 1710–1736) — итальянский композитор, семья которого была родом из города Пергола в области Марке; автор ораторий, опер, комических опер и интермедий, которые с течением времени стали исполняться как самостоятельные произведения; умер от туберкеулеза в возрасте 26 лет.

… настоящая монастырская приемная из романа — приемная Марианны, Мелани и даже, если угодно, приемная Вер-Вера. — Марианна — вероятно, имеется в виду заглавный персонаж романа "Жизнь Марианны" ("La vie de Marianne"; 1731–1741) французского писателя и драматурга Мариво (Пьер Карле де Шамблен; 1688–1763); в одном из эпизодов романа эта юная сирота, спасаясь от посягательств со стороны лицемерного старика, находит прибежище в монастыре.

Мелани — заглавный персонаж стихотворной трехактной пьесы "Марианна, или Монахиня" ("Melanie ou la Religeuse"; 1770) французского драматурга Жана Франсуа Лагарпа (1739–1803), действие которой происходит в монастырской приемной.

Вер-Вер — заглавный персонаж стихотворной новеллы ("Vert-Vert"; 1734) французского иезуита и поэта-сатирика Жана Батиста Луи Грессе (1709–1777), высмеивывавшего монастырские нравы; в ней описываются приключения попугая, воспитанного в женском монастыре. За эту новеллу автор был исключен из ордена иезуитов, но к концу жизни покаялся и отрекся от своих произведений.

… в Бадене объявили о визите русского императора… — Возможно, речь идет о приезде в Баден осенью 1813 г. императора Александра I.

349… актриса в наряде Талии… — Талия — муза комедии и легкой поэзии; изображается в виде прекрасной юной девушки, увенчанной плющом и держащей в руке комическую театральную маску.

… вторая актриса, изображающая Мельпомену… — Мельпомена — муза трагедии; изображается с трагической театральной маской и мечом (или палицей) в руках и в венке из плюща и виноградных листьев.

… Выглядело все это не более нелепо, чем посвященная Мольеру торжественная церемония во Французском театре… — Французский театр (Комеди-Франсез) — старейший государственный драматический театр Франции; основан в 1680 г.; известен исполнением классического репертуара, в том числе и комедий Мольера, и неофициально его называют "Дом Мольера".

'Поренн

… договорился с прокатчиком экипажей о цене в три талера. — Талер — в XVI–XIX вв. крупная серебряная монета ряда государств Северной Европы, игравшая важную роль в международной торговле; в 1750–1856 гг. талер, чеканившийся в Пруссии (а в 1838–1856 гг. и талеры ряда других германских государств), имел вес 22,3 г и содержал 16,7 г серебра (750-я проба).

350… сделать остановку на том месте, где был убит Тюренн. — Тю-ренн — см. примеч. к с. 207.

… Дорога, по которой мы ехали в Засбах, тянется вдоль массива Шварцвальда… — Засбах — городок в Южной Германии, в Баден-Вюртемберге, в 15 км к юго-западу от Бадена; близ него в ходе Голландской войны 1672–1678 гг. был убит Тюренн.

… Мы пообедали в Бюле… — Бюль — город в 8 км к юго-западу от Бадена, на пути к Ахерну.

… предлагали показать нам памятник Тюренну… — Этот гранитный памятник, установленный в Засбахе, создал в 1828 г. французский архитектор, немец по происхождению, Андреас Фридрих (1798–1877).

351… предложение, напоминавшее те, какие мне делали в Ферне и Фонтенбло относительно трости Вольтера и пера Наполеона… — Вольтер (настоящее имя — Франсуа Мари Аруэ; 1694–1778) — французский писатель, поэт, философ; выдающийся деятель эпохи Просвещения; сыграл большую роль в идейной подготовке Великой Французской революции.

Ферне — поместье в соврем, департаменте Эн, в 10 км от города Жекс, вблизи швейцарской границы, которое было куплено Вольтером в 1758 г. и в котором он постоянно жил до 1778 г. По свидетельствам современников, Вольтер владел огромной коллекцией тростей.

Фонтенбло — старейшая загородная резиденция французских монархов, расположенная в 60 км к юго-востоку от Парижа, в живописном лесном массиве. 20 апреля 1814 г. Наполеон подписал в Фонтенбло отречение от престола.

… владеет ядром, снесшим голову герцогу Бервику… — Герцог Бер-вик (Джеймс Стюарт Фиц-Джеймс; 1670–1734) — незаконный сын английского короля Якова II (1633–1701; правил в 1685–1688 гг.) и его любовницы Арабеллы Черчилль (1648–1730), старшей сестры герцога Мальборо; полководец, состоявший на службе у Людовика XIV, который пожаловал ему в 1710 г. титул герцога Фиц-Джейм-са; маршал Франции, один из самых знаменитых военачальников своего времени; был убит при осаде Филиппвиля, во время войны за Польское наследство (1733–1738).

… рикошетом отскочив перед этим от ствола орехового дерева и оторвав руку маркизу де Сент-Илеру. — Сент-Илер, Пьерде Мерме, сеньор де (ок. 1610–1680) — французский офицер, генерал-лейтенант артиллерии, сподвижник Тюренна; ему оторвало руку тем же ядром, которое убило Тюренна, и, согласно легенде, он сказал тогда своему сыну Арману (1651–1740), проливавшему возле него слезы: "Не меня надо оплакивать, а этого великого человека".

… Признательность Людовика XIVоказалась сильнее ненависти маркиза де Лувуа… — Лувуа, Франсуа Мишель Ле Телье, маркиз де (1641–1691) — крупный французский государственный деятель, сын канцлера Мишеля Ле Телье, военный министр с 1677 г.; оказал огромное влияние на формирование французской армии; во время войн разрабатывал планы операций и руководил ими; отличался непомерным властолюбием, нередко приводившим его к столкновению с военачальниками.

… Карл X, не догадываясь о том, что сам он уже недалек от изгнания… — Карл X (1757–1836) — французский король в 1824–1830 гг., последний из династии Бурбонов; младший брат Людовика XVI и Людовика XVIII; до вступления на престол носил титул графа д’Артуа; летом 1830 г. предпринял попытку ликвидировать конституционные гарантии, установленные Хартией 1814 года, что вызвало Июльскую революцию 1830 года, окончательно низвергшую во Франции монархию Бурбонов; он отрекся от престола и покинул Францию; умер в Австрии.

…на том месте, где пал победитель битвы при Дюнах… — Имеется в виду сражение возле Дюнкерка 14 июня 1658 г., в котором союзные войска Франции и Англии, находившиеся под командованием Тюренна, разгромили испанскую армию, которой командовал принц Луи II Конде (1621–1686), состоявший тогда на испанской службе; спустя год после этой победы был заключен Пиренейский мир (1659), ознаменовавший переход гегемонии в Западной Европе от Испании к Франции.

352… Внутренности Тюренна были похоронены в небольшом городке

Ахерн, расположенном в полульё от Засбаха. — Ахерн — городок в земле Баден-Вюртемберг, в 18 км к юго-западу от Бадена и к западу от Засбаха; географический центр бывшего Великого герцогства Баденского, в которое он вошел в 1805 г.

Сердце и внутренности Тюренна были погребены в старинной часовне святого Николая в Ахерне.

… Тело его было перевезено во Францию и погребено в Сен-Дени… — Сен-Дени — старинное аббатство у северных окраин Парижа, основанное в VII в. и с XIII в. служившее усыпальницей французских королей.

Гробница Тюренна в Сен-Дени была вскрыта 14 октября 1793 г. наряду с гробницами Людовика XIII и Людовика XIV, однако его останки, в отличие от королевских, не были преданы поруганию и спустя семь лет обрели покой в Доме инвалидов.

… перенесено в Музей французских памятников. — Имеется в виду музей, открытый в 1795 г. по инициативе французского археолога Александра Ленуара (1761–1839), который стал его директором; просуществовал до 1816 г., когда часть его коллекции была возвращена прежним владельцам; музей, задача которого состояла в том, чтобы спасти от революционного вандализма исторические памятники, в том числе и королевские гробницы, располагался в центре Парижа, в бывшем монастыре малых августинцев.

… оказалось, в конце концов, под куполом Дома инвалидов. — Дом инвалидов — убежище для увечных воинов, которое в 1671–1676 гг. по приказу Людовика XIV построил в левобережной части Парижа, в Сен-Жерменском предместье, французский архитектор Либераль Брюан (ок. 1635–1697) и которое по инициативе Бонапарта с 1800 г. стало пантеоном воинской славы (в годы Революции его церковь называлась храмом Марса).

… За Ахерном и Засбахом высится гора Деттоник-Гросс… на ее вершине находится озеро Муммельзее… — Деттоник-Гросс (Dettonik-Gross) — этот топоним идентифицировать не удалось.

Муммельзее — овеянное легендами живописное горное озеро в 9 км к юго-западу от Ахерна, расположенное на высоте 1 036 м, на склоне горы Хорнисгринде (1 164 м), самой высокой вершины северной части Шварцвальда; глубина озера составляет 17 м.

354 …в стране, которая лежит рядом с полюсом и называется Гренланди ей… — Гренландия — остров в Северном Ледовитом и Атлантическом океанах, автономная территория Дании; крупнейший остров в мире, площадью более двух миллионов квадратных километров; его северная оконечность, мыс Моррис-Джесуп (83° 37*39" сев. шир.), является самым близким к северному полюсу участком суши.

… посетил уже все озера на свете, от озера Онтарио в Америке до Геннисаретского озера в Сирии. — Озеро Онтарио — самое южное озеро в системе Великих озер Северной Америки; из него вытекает река Святого Лавврентия; имеет площадь 19 500 км²; его наибольшая глубина 244 м.

Геннисаретское озеро (Тивериадское озеро, или море Галилейское) — пресный водоем на северо-востоке Израиля, на границе с Сирией, площадью около 165 км²; наибольшая глубина 43 м; связан с Мертвым морем рекой Иордан.

356… в предстоящий день святого Мартина я женюсь… — День поми новения святого Мартина (см. примеч. к с. 48) — 11 ноября.

361… распевая "Magnificat"… — "Magnificat" — католический гимн,

"Величальная песнь" Девы Марии, которую она вознесла, когда ее родственница Елизавета признала в ней будущую Богоматерь; названа по первому слову евангельского стиха "Magnificat anima mea Domini" (лат. "Величит душа моя Господа"; Лука, 1: 46).

363… неподалеку от дороги возвышается памятник Дезе. — Об этом па мятнике см. примеч. к с. 342.

… Мой спутник отвел меня в гостиницу "Ворон"; он прожил в ней неделю перед тем, как присоединиться ко мне во Франкфурте, и прославил ее в стихах, за которые Шапель и Башомон… отдали бы многое… — Гостиница "Ворон" — старинный постоялый двор в Страсбурге, здание которого восходит к XIV в. и располагается на одноименной площади на южном берегу реки Л’Илль; в нем останавливались многие знаменитые люди; в настоящее время находится на реставрации.

Здесь имеются в виду шуточные стихи Нерваля, адресованные Дюма, который приводит их в своих "Новых мемуарах (1866); в них поэт, оставшийся без денег, оплакивает свою горькую участь и упоминает гостиницу "Ворон", в которой он останавливался.

Шапель, Клод Эмманюэль (1626–1686) — французский поэт-вольнодумец, автор стихов преимущественно анакреонтического содержания, близкий друг Буало, Расина, Мольера и Лафонтена; узаконенный внебрачный сын парламентского чиновника Франсуа

Люийе, носивший имя по названию места своего рождения — деревни Ла-Шапель-Сен-Дени под Парижем.

Башомон, Франсуа Ле Куаньё де (1624–1702) — французский поэт-сатирик, чиновник Парижского парламента; участник событий Фронды, друг Шапеля.

В 1656 г. Шапель и Башомон вместе написали изящную юмористическую поэму в стихах и прозе "Путешествие в Прованс и Лангедок", которая первый раз была издана в 1663 г. и под названием "Путешествие Шапеля и Башомона" ("Voyage de Chapelle et Bachaumont") многократно переиздавалась в XVII и XVIII вв.

Генерал Гарнизон

364… Генерал Рапп, командующий Рейнской армией, был вынужден отступить в Страсбург… — Рапп, Жан (1771–1821) — французский военачальник, один из самых преданных Наполеону генералов, его адъютант; военную службу начал в 1788 г.; в 1803 г. получил чин бригадного генерала, а в 1805 г. — дивизионного; граф Империи (1809); отличился в сражениях при Маренго (1800), Аустерлице (1805) и Голымине (1806) и получил прозвище "Неустрашимый"; в 1807–1809 гг. исполнял обязанности коменданта Данцига; во время кампании 1809 г. отличился в сражении при Эсслинге и Аспер-не; 12 октября 1809 г. предотвратил покушение на императора, задержав Фридриха Штапса; храбро сражался во время Русского похода (1812), а в 1813 г. в течение года героически оборонял Данциг; во время Ста дней встал на сторону Наполеона, был командующим Рейнской армией и отвечал за оборону Страсбурга; при Второй реставрации вышел в отставку, однако в 1817 г. получил звание пэра; оставил мемуары, которые были изданы в 1823 г. и из которых Дюма почерпнул сведения, касающиеся солдатского бунта в Страсбурге летом 1815 г.

… принц Вюртембергский уже отправил к генералу Раппу парламентера, требуя от имени Людовика XVIII… передать ему Страсбургскую крепость… — Принц Вюртембергский — имеется в виду Вильгельм Фридрих Карл Вюртембергский (1781–1864), с 1805 г. наследный принц, ас 1816 г. король Вюртемберга; сын Фридриха I (1754–1816; король с 1805 г.) и его жены с 1780 г. Августы Бра-уншвейг-Вольфенбюттельской (1764–1788); шурин Жерома Бонапарта (1807) и зять императора Александра I (1816); военачальник, в начале Русского похода (1812) командовавший вюртембергским контингентом в составе армии Наполеона; после битвы при Лейпциге (1813) присоединился к союзникам и принял на себя командование корпусом, состоявшим из вюртембергских, австрийских и русских полков; участвовал во многих сражениях кампании 1814 г., а 28 июня 1815 г., спустя десять дней после битвы при Ватерлоо, командуя 40-тысячным корпусом австрийской армии, был разгромлен генералом Раппом в сражении у реки Суффель к северу от Страсбурга.

365… В соответствии с этим соглашением в крепости расположился австрийский генерал Фолькман. — Вероятно, имеется в виду генерал-майор барон Антон фон Фолькман, который в 1815 г. был комендантом Келя.

367… Сержант Долузи… — Далузи, Дени Иоахим (ок. 1785—?) — сер жант, руководитель бунта гарнизона Страсбурга летом 1815 г.

… не дали время покинуть Дворцовую площадь… — Вероятно, имеется в виду Замковая площадь, расположенная к югу от Страсбургского собора; на ней стоит дворец Роганов, построенный в 1731–1742 гг. и до Революции служивший епископской резиденцией.

368… я был с вами во время осады Данцига. — Данциг (ныне Гданьск в

Польше) — город и крепость на Балтийском море, до Франкопрусской войны 1806 г. принадлежавший Пруссии; в 1807 г. город заняли французы, и генерал Рапп, став его комендантом, значительно усилил городские укрепления; в декабре 1812 г., после Русского похода, Рапп вернулся в Данциг, и гарнизон города был увеличен за счет войск, отступавших из России; в начале 1813 г. к городу подошли казаки, и вскоре он оказался в тылу войск союзников и был блокирован с моря; Рапп защищался очень упорно, применяя тактику активной обороны, однако к концу 1813 г. силы осажденных и их запасы истощились, т. к. главные склады были в октябре уничтожены при обстреле с русских кораблей; французы съели всех лошадей, собак и кошек; 29 ноября 1813 г. гарнизон капитулировал после осады, длившейся почти целый год (руководил ею кронпринц Вюртембергский).

… Одиссей сказал Полифему: "Меня зовут Никто". — Одиссей (в латинской транскрипции Улисс) — герой древнегреческой мифологии, а также "Илиады" и "Одиссеи" Гомера, царь Итаки; один из главных героев Троянской войны; отличался не только мужеством, но и умом и хитростью; после гибели Трои десять лет скитался по свету, пока не вернулся домой.

Полифем — в древнегреческой мифологии один из циклопов, сын Посейдона и нимфы Тоосы; кровожадный безобразный великан с одним глазом во лбу, персонаж "Одиссеи"; держал в своей пещере Одиссея, а также его спутников, поочередно пожирая их, но был ослеплен хитроумным царем Итаки, которому после этого удалось бежать из плена и спасти оставшихся в живых товарищей ("Одиссея", глава IX).

Обманывая Полифема, Одиссей говорит ему:

Я называюсь Никто. Мне такое название дали

Мать и отец, и товарищи все меня так величают (IX, 366–367).

371… Эти три фургона… отправлены к Крытому мосту… — Здесь имеются в виду т. н. Крытые мосты — одна из главных достопримечательностей Страсбурга, часть городских укреплений, датируемая XIII в.: мосты с башнями, защищавшими несколько рукавов реки Л’Илль, на которой стоит этот город; расположены в его западной части; до 1784 г. имели деревянную кровлю, с чем и связано их название; в 1865 г. были полностью перестроены.

372… Чтобы изобразить этот главный штаб, понадобился бы карандаш Шарле. — Шарле, Никола Туссен (1792–1845) — французский живописец, график, баталист, жанрист и карикатурист; с 1838 г. профессор Политехнической школы; наиболее известны его картины "Гренадер Ватерлоо" (1817) и "Эпизод отступления из России" (1836); внес значительный вклад в создание наполеоновской легенды.

… Мазепа ведь тоже был на коне! — Мазепа-Колединский, Иван Степанович (1644–1709) — русский политический и военный деятель; происходил из украинского дворянства, воспитывался при польском королевском дворе в Варшаве; затем служил в казачьем войске той части Украины, которая присоединилась в сер. XVII в. к России, и быстро выдвинулся; вошел в доверие к московскому правительству и с его помощью в 1687 г. был избран малороссийским гетманом; стремился отделить управляемые им земли от России, для чего с нач. XVIII в. вступил в переговоры с Польшей и Швецией; в 1708 г., при вторжении шведских войск на Украину, изменил Петру I и с небольшой частью казаков присоединился к королю Карлу XII; после разгрома шведской армии летом 1709 г. под Полтавой бежал в турецкие владения, где и умер.

Здесь имеется в виду легенда о романтической любовной истории, заставившей молодого Мазепу покинуть Варшаву и вернуться на Украину; согласно этой легенде, оскорбленный муж возлюбленной Мазепы привязал его нагим к спине дикого коня и пустил того вскачь, надеясь погубить соперника, но конь примчал будущего гетмана на свою родину, в украинские степи. Этот эпизод послужил сюжетом для картин нескольких французских художников, в том числе Луи Буланже (1827) и Ораса Верне (1826 и 1827).

373… историческим жестом, как сказал бы Сен-Симон, потребовав тишины… — Сен-Симон, Луи де Рувруа, герцог де (1675–1755) — представитель старинной аристократической французской фамилии, автор знаменитых "Мемуаров", где он в подробностях, предельно точно и очень талантливо описал жизнь при дворе короля Людовика XIV и время правления регента Филиппа Орлеанского, дал полную картину нравов, создал галерею живописных портретов основных исторических персонажей той эпохи; впервые эти мемуары (в неполном виде) были опубликованы в 1829–1830 гг.; первое их научное издание (в 20 томах) вышло в 1856 г.

374 …На следующий день… я уже стоял перед Страсбургским собором. —О Страсбургском соборе см. примеч. к с. 149.

СОДЕРЖАНИЕ

1. Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий.

Карл Великий.

Пьер де Жиак.

2. Асканио.

3. Две Дианы.

4. Королева Марго.

5. Графиня де Монсоро.

6. Сорок пять.

7. Три мушкетера.

8. Двадцать лет спустя.

9. Виконт де Бражелон, ч. 1,2.

10. Виконт де Бражелон, ч. 3, 4.

11. Виконт де Бражелон, ч. 5, 6.

12. Женская война. Сильвандир.

13. Шевалье д’Арманталь.

Дочь регента.

14. Граф де Монте-Кристо, ч. 1, 2, 3.

15. Граф де Монте-Кристо, ч. 4, 5, 6.

16. Графиня Солсбери.

Эдуард III.

17. Бастард де Молеон.

18. Джузеппе Бальзамо, ч. 1,2. 3.

19. Джузеппе Бальзамо, ч. 4, 5.

20. Ожерелье королевы.

21. Анж Питу.

22. Графиня де Шарни, ч. 1,2, 3.

23. Графиня де Шарни, ч. 4, 5, 6.

24. Шевалье де Мезон-Руж. Волонтёр девяносто второго года.

25. Соратники Иегу.

26. Белые и синие.

27. Таинственный доктор.

Дочь маркиза.

28. Сан Феличе, кн. 1.

29. Сан Феличе, кн. 2.

30. Парижские могикане, ч. 1,2.

31. Парижские могикане, ч. 3, 4.

32. Сальватор, ч. 1,2.

33. Сальватор, ч. 3, 4.

* 34. Предводитель волков.

Женитьбы папаши Олифуса. Огненный остров.

* 35. Тысяча и один призрак.

День в Фонтене-о-Роз Два студента из Болоньи Дон Бернардо де Суньига Завещание господина де Шовелена Женщина с бархаткой на шее.

Замок Эпштейнов.

* 36. Исаак Лакедем.

Актея

* 37. Отон-лучник.

Монсеньер Гастон Феб. Ночь во Флоренции. Сальтеадор.

Предсказание.

* 38. Красный сфинкс.

Голубка.

* 39. Воспоминания фаворитки.

* 40. Черный тюльпан.

Капитан Памфил.

История моих животных.

* 41. Полина.

Паскуале Бруно.

Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса.

* 42. Консьянс блаженный.

Катрин Блюм.

Капитан Ришар.

* 43. Адская Бездна.

Бог располагает!

* 44. Волчицы из Машкуля.

* 45. Жорж.

Корсиканские братья. Габриель Ламбер.

Метр Адам из Калабрии.

* 46. Сесиль.

Амори.

Фернанда.

* 47. Паж герцога Савойского.

* 48. Инженю.

* 49. Олимпия Клевская.

* 50. Рассказы.

*51. Госпожа де Шамбле.

Любовное приключение. Роман Виолетты.

* 52. Робин Гуд.

* 53. Прусский террор.

Сын каторжника.

* 54. Блек.

Маркиза д’Эскоман.

* 55. Охотник на водоплавающую дичь.

Папаша Горемыка. Парижане и провинциалы.

* 56. Ашборнский пастор.

* 57. Княгиня Монако.

* 58. Царица Сладострастия.

Две королевы.

* 59. Исповедь маркизы.

* 60. Записки учителя фехтования.

Яков Безухий.

* 61. Сказки.

* 62. Юг Франции.

* 63. Год во Флоренции.

* 64. Сперонара.

* 65. Капитан Арена.

* 66. Корриколо.

* 67. Вилла Пальмьери.

* 68. Из Парижа в Кадис.

* 69. "Быстрый", или Танжер,

Алжир и Тунис.

* 70. Прогулки по берегам Рейна.

71. В Швейцарии, кн. 1.

72. В Швейцарии, кн. 2.

73. В России, кн. 1.

74. В России, кн. 2.

75. Кавказ.

В последующие тома войдут:

Исторические хроники:

Галлия и Франция.

Жанна д’Арк.

Карл Смелый.

Генрих IV.

Людовик XIII и Ришелье. Людовик XIV и его век. Регентство.

Людовик XV и его двор.

Людовик XVI и Революция.

Дорога в Варенн.

Драма 93-го года.

Наполеон.

Последний король французов. Цезарь.

Медичи.

Стюарты.

Гарибальдийцы.

Сборник "Знаменитые преступления ":

Семейство Ченчи.

Маркиза де Бренвилье.

Карл Людвиг Занд.

Мария Стюарт.

Маркиза де Ганж.

Мюрат.

Семейство Борджа.

Юрбен Грандье.

Ванинка.

Кровопролития на Юге.

Графиня де Сен-Жеран. Джованна Неаполитанская. Низида.

Дерю.

Мартен Герр.

Али-паша.

Вдова Константен.

Железная маска.

Автобиографическая проза:

Мои мемуары.

Новые мемуары.

Сборник "Мертвые обгоняют нас". Театральные воспоминания. Жизнь артиста.

Очерки:

Беседы.

Итальянцы и фламандцы (история живописи). Проститутки, лоретки, куртизанки.

А также:

Большой кулинарный словарь. Драматургия. Поэзия. Публицистика. Письма.

Звездочкой отмечены вышедшие тома.

Александр Дюма Собрание сочинений

Том 70

ПРОГУЛКИ ПО БЕРЕГАМ РЕЙНА

Корректор В.Луценко Компьютерная верстка А.Гришина

Подписано к печати 07.11.2008. Формат 84x108/32.

Гарнитура Ньютон. Печать офсетная. Уел. печ. л. 17. Тираж 1400.

Заказ № 3016

Издательство "АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР" 127055, Москва, ул. Новослободская, 57/65. Тел.: 8(499) 973-3665, факс: 8(499) 973-3661. e-mail: publish@artbc.ru Лицензия № 060920 от 30.09.97 г.

Примечания

1

Подле Брусолама (лат.).

(обратно)

2

Последний довод королей (лат.).

(обратно)

3

Ткацкие станки (англ.).

(обратно)

4

От чумы, голода и войны избави нас, Богоматерь Мира (лат.).

(обратно)

5

Фредерик, граф де Мероде, один из освободителей Бельгии, стойкий поборник католической веры и отчизны, поклявшийся защищать их, смертельно раненный в Берхеме, нашел упокоение в Мехелене в 1830 году от Рождества Христова (лат.).

(обратно)

6

Писающий мальчик (голл.).

(обратно)

7

Квентину Метсейсу, несравненному, искусному живописцу, спустя столетие после его кончины, в 1629 году, установило восхищенное и благодарное потомство (лат.).

(обратно)

8

Супружеская любовь превратила кузнеца в Апеллеса (лат.).

(обратно)

9

"Се человек" (лат.).

(обратно)

10

"Хроники", книга II, глава CLXI.

(обратно)

11

Кроткая раба Божья, весенняя роза, утренняя звезда (лат.).

(обратно)

12

Первая, "Рай земной", находится в церкви святого Мартина в Ипре. (Примеч. автора.)

(обратно)

13

Lysa vehit merces quas nunc Artesia mittit,

Et placido gaudens flumine pisce scatet. (Примеч. автора.)

(обратно)

14

Hannoniae servit Scaldis, Gandamque secando,

In шаге festinans volvere pergit aquas. (Примеч. автора.)

(обратно)

15

Октав Дельпьер, экскурсовод по городу Брюгге. (Примеч. автора.)

(обратно)

16

Французская жаба (голл.).

(обратно)

17

Перевод Э.Шапиро.

(обратно)

18

Напомню, что я завтракал у г-на Полена. Это он ведет рассказ; я же наверстываю упущенное, уплетая майнцскую ветчину и выпивая то стакан браунебергера, то стакан либерфраумильха.

(обратно)

19

Это тот самый Бертолле, на котором Ла Бренвилье испробовала действие нескольких своих ядов и который какое-то время служил ей и любовником, и своего рода перегонным кубом. (Примен. автора.)

(обратно)

20

Ошибки (лат.).

(обратно)

21

Вперед! (Нем.)

(обратно)

22

См. "Летопись Карла Великого". (Примеч. автора.)

(обратно)

23

См. "Летопись Карла Великого". (Примеч. автора.)

(обратно)

24

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

25

Должен признаться, что эти стихи лучше срифмованы на немецком языке, чем на французском, но мне не удалось подобрать другие рифмы. (Примеч. автора.)

(обратно)

26

Бог дал, Бог даст (лат.).

(обратно)

27

Изыди! (Лат.)

(обратно)

28

Эспадрон (нем.).

(обратно)

29

Хлеб (нем.).

(обратно)

30

Наоборот (лат.).

(обратно)

31

Что вам угодно? (Примеч. автора.)

(обратно)

32

Разве мы сейчас не поедем смотреть, что происходит с надгробием дорогой леди? (Примеч. автора.)

(обратно)

33

Еще стакан этого доброго ингельгейма. (Примеч. автора.)

(обратно)

34

Быть или не быть (англ.).

(обратно)

35

Милорд, этот господин выражает вам свое восхищение. (Примеч. автора.)

(обратно)

36

Стакан для рейнвейна называют рёмер, то есть "римлянин", поскольку он имеет форму кубка, из которого во время своей коронации пили императоры. (Примеч. автора.)

(обратно)

37

Еще стакан в память дорогой миледи? (Примеч. автора.)

(обратно)

38

Намек на слова австрийского генерала, барона фон Края. (Примеч. автора.)

(обратно)

39

[Прежнем] состоянии (лат.).

(обратно)

40

Всякое царство, разделившееся само по себе, опустеет (лат.). — Евангелие от Луки, 11:17.

(обратно)

41

Да будет благословенно имя Господа (лат.).

(обратно)

42

Разумеется, эпитафия написана по-немецки, и эти несколько строк приводятся здесь в переводе. (Примеч. автора.)

(обратно)

43

Граймберг, "История гейдельбергской большой бочки".

(обратно)

44

Бойкот (нем.).

(обратно)

45

"Тебе, Бога [, хвалим]" (лат.)

(обратно)

46

"Величит [душа моя Господа]" (лат.).

(обратно)

47

Служит и наблюдает (лат.).

(обратно)

Оглавление

БРЮССЕЛЬ

ВАТЕРЛОО

АНТВЕРПЕН

ГЕНТ

БРЮГГЕ

850-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ

ГОСТИНИЦА "АЛЬБИОН"

ЛЬЕЖ, УВИДЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ ЗАВТРАКА

ПИРШЕСТВО У ВАРФЮЗЕ

АХЕН

МАЛЫЕ И ГЛАВНЫЕ РЕЛИКВИИ

ДВА ГОРБУНА. ФРАНКЕНБЕРГ. УЛИЦА ДОМОВЫХ

КЁЛЬН

СОБОР

ОТЕЦ КЛЕМЕНТ

СЕМЬ СМЕРТНЫХ ГРЕХОВ

РЕЙН

ДРАХЕНФЕЛЬС. КОБЛЕНЦ

МАРСО

САНКТ-ГОАР

ЛОРЕЛЕЯ

ГОСПОДИН ФОН МЕТТЕРНИХ И КАРЛ ВЕЛИКИЙ

ФРАНКФУРТ

ЕВРЕЙСКАЯ УЛИЦА

ЭКСКУРСИЯ

МАНГЕЙМ

КАРЛ ЛЮДВИГ ЗАНД

ТЮРЬМА

КАЗНЬ

ДОКТОР ВИДЕМАН

ГЕЙДЕЛЬБЕРГ

КАРЛСРУЭ

ПЕТЕР ФОН ШТАУФЕНБЕРГ

БАДЕН-БАДЕН

ТЮРЕНН

ГЕНЕРАЛ ГАРНИЗОН

КОММЕНТАРИИ

  Брюссель

  Ватерлоо

  Антверпен

  Гент

  Брюгге

  850-летний юбилей

  Гостиница "Альбион"

  Льеж, увиденный во время завтрака

  Пиршество у Варфюзе

  Ахен

  Малые и главные реликвии

  Два горбуна. Франкенберг. Улица Домовых

  Кёльн

  Собор

  Отец Клемент

  Семь смертных грехов

  Рейн

  Драхенфельс. Кобленц

  Марсо

  Санкт-Гоар

  Лорелея

  Господин фон Меттерних и Карл Великий

  Франкфурт

  Еврейская улица

  Экскурсия

  Мангейм

  Карл Людвиг Занд

  Тюрьма

  Казнь

  Доктор Видеман

  Гейдельберг

  Карлсруэ

  Петер фон Штауфенберг

  Баден-Баден

  'Поренн

  Генерал Гарнизон

  СОДЕРЖАНИЕ

*** Примечания ***