Цвет настроения белый (СИ) [Андрей Дмитриевич Карелин] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1 ==========

Я просыпаюсь в пять утра, может, в полшестого. Уже сереет, но ещё темно. Хожу, брожу как неприкаянная по квартире. Наливаю себе воды в стакан, но не допиваю. В ушах звенит, так звенит тишина, когда просыпаешься чуть свет ни заря. Иду в ванную. Становлюсь перед зеркалом и долго-долго рассматриваю свои зубы. Я люблю свои зубки, такие беленькие и ровненькие. Только, чтобы они оставались белыми, их нужно постоянно отбеливать.

Вообще я читала, что зубы желтеют от состава воды и что чем хуже вода, тем более насыщенный цвет. А кристально-белые зубы или у негров в рекламе, или искусственные. Когда-то у меня была мысль поставить себе искусственные. В Америке раньше дарили на совершеннолетие замену всех зубов. Удаляли все здоровые зубы, и делали «американскую улыбку» из искусственных. История для фильма ужасов. Я же подбираю пасту, максимально отбеливающую, и подолгу вычищаю каждый зубик, пока мне не начинает нравиться собственное отражение в зеркале. Да я перфекционистка, это реально слово такое есть. Означает человека, который любит во всём совершенство.

И это я. Похоже, я помешалась на себе: люблю своё отражение, люблю свою внешность, любуюсь собой. Наверное, все девочки так делают, и даже парни некоторые. Правда, они скрывают, что любуются собой, а сами часами вертятся пред зеркалом, смотрят на себя, высматривают там что-то и кайфуют от того, какие же они классные, только что не красятся. Ну, а я ещё и крашусь.

Я сплёвываю пасту и полощу ротик. Снимаю пижаму и трусики и залезаю в ванну. Принять душ или ванну? Для начала – душ. Закрываю пробкой дырку и становлюсь под душ. Приятно, когда по всё ещё не до конца проснувшемуся телу стекают капли горячей воды. Меня всю прогревает. Наверное, всё же приму ванну.

Снимаю душ и прогреваю тёплыми струями холодное дно ванны. Тщательно прогреваю, чтобы на холодное не ложиться. Потом переключаю на кран и выливаю в место, куда падает вода, немного шампуня, на этот раз яблочно-апельсинового. Как они эти комбинации вкусов придумывают, не знаю, но главное – хорошо пахнет, мне нравится. Намыливаю шампунем ножки (они и так идеально гладенькие, в пене), мылю пальчики на ногах, между пальчиками. Нежно забочусь о своих ножках. Ножки – это лицо девушки (не помню, кто это сказал, мастер педикюра, наверное). А как же ручки, а личико, а грудь? Уверена, что пластический хирург вполне может утверждать, что грудь – это лицо девушки. А Ким Кардашьян – что задница. Ну, задница у меня, положим, неплохая, а грудь… Сжимаю свою грудь двумя руками, пытаюсь сделать её больше. Трогаю сосочки, хочу возбудиться, но не выходит. Трогать нужно другое место, но мне сейчас не хочется будить свою «кисулю», она и так последнее время от меня натерпелась. Хочется просто полежать в ванне, а не дрочить.

Кладу мочалку под затылок и ложусь. Когда ванна набирается, аккуратно ножкой выключаю воду. И всё-таки мои ножки самые красивые на свете. Думаю, что если все ножки самых красивых девочек выставить в ряд, то комиссия из конкурса «Мисс Мира» скажет, что именно мои самые красивые. Ну, реально, что может быть красивее? По поводу лица ничего говорить не стану – может, нос великоват. По крайней мере, в младших классах меня дразнили. Вспоминаю, как дразнили, и сразу становится неприятно. Какой я была? Отличница, в бантиках, всегда с иголочки, всегда примерная. И как у кого-то язык поворачивался меня дразнить?! Как можно такое светлое чистое существо обижать?! Улыбаюсь, вспоминая. А что сейчас, собственно, изменилось? Я не такая миленькая, но я все ещё прилежная Юлечка. Меня нельзя обижать.

– Слышишь, Вика, нельзя. – По щеке скатывается единственная слезинка. – Сашка, ну скажи ты ей, скажи Вике… – Я не понимаю, чего хочу. Наверное, чтобы мир стал немного лучше, немного справедливее. Хочу любви, хочу быть рядом со своей любимой, держать её за руку и смотреть в глаза. Хочу любоваться ею, а не сексом заниматься. Хотя уверена, что, как её увижу, то захочу и этого. Да, я такая.

Долго валяюсь в ванной, и только когда вода уже становится прохладной, поднимаюсь и, вся дрожащая, закутываюсь в полотенце. У нас такое большое полотенце, я вся в нём помещаюсь.

Возвращаюсь в свою комнату, вся дрожащая запрыгиваю под одеяло и пытаюсь согреться. Лежу и дрожу. И зачем нужно было столько в воде пересиживать? Зачем промерзать? Интересно, я хоть воду в ванной спустила? А то опять все дела на мамку свалила. Спустила или не спустила – проверять уже не буду, а то сейчас околею прямо в коридоре. Чёрт, какая же я мерзлячка!

«Ну когда уже меня отпустит. Слишком до-о-о-олго! Слишком долго гложет это чувство». Рука опускает по низу живота, и я начинаю гладить «лепесточки» своей «кисули». Погружаю пальчик в свою дырочку.

«Ну, вот опять придётся дрочить!» – возмущаюсь я.

«Дрочи, Юлечка, дрочи милая моя, дрочи моя девочка», – уговариваю саму себя. Сама с собой разговариваю. Потому что больше не с кем. Сама себя жалею, а больше некому. Сама себя трахаю… надо купить вибратор. Ага, сейчас, вот так зайду в сексшоп и скажу: «Дайте мне вибратор подлиннее, да потолще». Надо будет ещё одеться как школьница, в школьную форму с бантиками, взять такую огромную карамельку на палочке и улыбаться, как дурочка. Обязательно добавлю, что вибратор я не себе покупаю, а меня подруга попросила. Она зайти стесняется.

Да кто мне поверит? Ещё и документы попросят. Вдруг у нас в России дрочить официально можно только с 18, и мне ещё целый месяц ждать. Можно и подождать, а можно саму себя удовлетворять по старинке, пальцами. Я же всё умею. Я же идеально знаю, где как нажать, слабее, сильнее, резче. Отлично себя чувствую!

Чёрт, как же я хочу, чтобы кто-то ещё меня изучил так же, как я! Знал, где как гладить, куда и что засовывать, где полизать, где пощипать. Как же давно я не спала ни с кем!

– Вика, я же тебе доверяла, – шепчу я, а на моих глазах слёзы. – Ты меня подвела, ты меня кинула. Зачем? Ну, зачем ты так со мной? Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь, совсем ничего? Нежели ты просто Сашку у меня отбить хотела? Так вот что я скажу: забирай! Забирай его себе, только пожалуйста, меня не отталкивай. Я понимаю, как мои чувства тебе претят, ты хочешь быть нормальной. Я и сама не прочь снова стать нормальной, но не могу. Пойми же ты меня!

Как же на душе тяжко! Мастурбирую с остервенением, все сильнее и сильнее на себя нажимаю, хочу сделать себе больно, хочу поглубже запустить в себя пальчик. Хочу… хочу… хочу, наконец, кончить!

Достаю из себя два пальца и облизываю. Для меня это стало уже привычным – облизывать другую девочку… ну, или саму себя, на крайняк. И всё-таки я не верю в неразделённую любовь. А значит, чтобы не случилось, она будет со мной, я это знаю, иначе я умру.

Сама пугаюсь своих мыслей, пытаюсь к ним привыкнуть. Всё-таки это неестественно. Это извращение, это ненормально, и мне рано или поздно снова начнут нравиться мальчики. Я снова буду мечтать о членах, но пока мечтаю о ней, о её теле, о её бёдрах и сосках, о её плоском животике и упругом прессе, о её подкачанных ягодицах и о её щелочке, о её крошечном клиторе, о её «лепесточках» из нежной чувствительной кожи и её смазке. Снова облизываю пальцы. И мне даже не нужна взаимность, я просто хочу ей лизать, сосать её и трахать своими пальцами. А себе я и подрочить могу, какая разница, главное – чтобы она была довольна. Хочу делать ей приятно.

Закрываю глаза и предаюсь мечтаниям. Ещё раз облизываю свои пальцы и вновь погружаю их в «киску». Трогаю ими своё лицо, свои пухлые губы. Они такие мягкие, такие нежные, такие идеальные. Я немного возбуждаюсь каждый раз, когда трогаю губы. Наверное, это тоже эрогенная зона. Я скоро так хорошо буду знать себя, что без труда составлю список эрогенных зон на женском теле с детальным описанием. Но, правда, зачем это всё? Ведь есть же уже такие списки. Надо будет почитать: а вдруг я что упускаю?

Зеваю, похоже, я усну. Глажу своё нежное тело. А почему бы и нет, если некому? Вспоминаю, как львицы лежат на поляне. Они лежат и лижут друг друга, моют, заботятся друг о друге, проявляют друг к другу нежность. Все животные нуждаются в нежности, и я не исключение. Когда же у меня будет своя «львица», которая будет меня облизывать? Разве я о многом прошу? Понимаю, что да. Каждый человек – это Вселенная, и я замахнулась на чужую Вселенную. А нельзя замахиваться на чужое. У тебя же была своя – Сашка. И что тебя не устраивало?

Ясно, что: Сашка – парень, и у него есть член, а я не люблю, когда в меня тыкают разные штуки. Вспоминаю свои мысли о первом сексе, и мне становится стыдно. Я ведь тогда думала, что будет так здорово! Но всё оказалось не так, и я даже свыклась с мыслью, что секс – это что-то посредственное, не особо классное. А потом я встретила Вику, и всё это заиграло новыми красками. Такого удовольствия, как с ней, я никогда и ни с кем не получала. Хотя бы потому нельзя её забывать. Как будто я её забыла, как будто это возможно… Она клещами держит меня за сердце и не отпускает. И я не могу сопротивляться, я слабее её. Интересно, она хоть представляет, какой властью обладает над моей «Вселенной»? Надеюсь, что нет, потому что страшно давать кому-то такую власть над собой.

В комнату заходит мамка, и я быстро убираю руку от «киски», хотя я лежу под одеялом и она всё равно ничего не замечает.

– У тебя сегодня зачёт? – спрашивает она.

– Да, – говорю. – Нужно просто явиться, а так у меня «автомат».

– Хорошо, – говорит мамка. – Просто меня сейчас пару дней не будет. Я тебе что-то приготовлю и на плите оставлю.

– ОК, – говорю. А самой стыдно: взрослая девка, и даже не умею готовить. Всё, буквально всё за меня делает мамка! А мне уже замуж пора. Стыдно! Не такая-то я идеальная. Вообще не идеальная. Только краситься и умею, ну, и всякие там пилинги, маникюры. А ещё я умею делать кунилингус, немногие девочки такое умеют. Нашла чем гордиться!

Встаю и начинаю одеваться, намазываю своё тело утренним кремом. У меня это целый ритуал, я забочусь не только о своём лице, но и обо всем теле. Между лопаток тяжелее всего достать. Для ножек у меня свой крем, для ручек – свой.

«Боже, какое тело! Ну почему ты его не хочешь, Вика?» – Я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Чисто по-хозяйски жаль, что такое великолепие простаивает, никому не нужное. Я бы себя в аренду сдала, пускай мною пользуются. Только одно условие: любя. Меня любить надо, чтобы трахать, иначе я не согласна. Или это я должна любить. Взаимности хочу. Я слишком многого хочу.

========== Глава 2 ==========

Для лица у меня целый набор разных масок. Для кожи и для волос, для ногтей… столько же мне всего надо! Интимный гель, интимный крем. Внутри там ничего мазать не надо… слава Богу, ещё не придумали, а то я и туда бы лазила. Я ж такая. Нет, «кисулька», вроде, и так красивая, за ней ухаживать особо не нужно.

Ну вот, мне уже своя «киска» нравится, а ведь ещё совсем недавно она меня раздражала – все эти «лепесточки», половые губки, выделения. Я считала её жутко уродливой. Но ничего, как-то прижилась. Чужую писюльку пососала и к своей привыкла. Наверное, это так задумано: полюбить сначала другую, а потом свою. Как там говорил Леонардо да Винчи, «Красота лиц компенсирует уродливость половых органов». Да, да, я знаю Леонардо, знаю, что он изобрёл и нарисовал. И главное – я в курсе, что это не черепашка ниндзя. А то может создаться впечатление, что я полная дурочка. Но я довольно умненькая, хорошо учусь, кое-что читала, чем-то интересовалась. Это сейчас я деграднула, только о письках думаю – в основном, о женских, но раньше, я была умничкой.

Даже жалко себя становится, как вспомню, какой я была. Какие надежды на меня возлагали! А ведь той девочке ещё только предстояло превратить в лесбиянку – брошенную, безнадёжно влюблённую лесбочку. А ведь хочется, чтобы впереди всё у неё было хорошо, и чтобы мир не только казался, но и был светлым и радостным.

Натягиваю колготки без трусиков. Во-первых, трусики особо не нужны, а вот вторых, так же сексуальнее. Идти в институт без трусов, в мини и в колготках телесного цвета, на высоких каблучках. Я уже сама хочу себя.

Надеваю мини, как можно выше колен. На мне беленький лифчик и блузочка, с коротким рукавом. Убираю волосы в «хвостик», а то они висят, как настоящая грива. Специально выпускаю несколько прядей, это создаёт некий эффект небрежности, я бы сказала, естественности. Обожаю себя, обожаю свои волосы! Тоналка, вездесущая тоналка. Накладываю очередной слой, слежу, чтобы была незаметна граница между тоналкой и чистой кожей. Вывожу линию скул, теперь глаза, тени. У меня много всяких теней. Сегодня я хочу яркие глаза, как можно ярче. Накладные ресницы, стрелки, брови. Губки. Обвожу свои губки карандашом. Нужно татуаж сделать, чтобы граница всегда была чётко видна. Люблю, когда всё идеально. Прикасаюсь к укусу Вики. Как это мило, что она меня укусила! Ну и дура, нужно было просто поцеловать!

«Вик, нам же так хорошо было вместе! Зачем ты меня бросила? Зачем оставила свою Юлечку?»

«Всё, всё, не надо думать об этом, а то сейчас заплачу». Тушь потечёт, и снова придётся краситься.

Пшикаюсь туалетной водой «Нина Ричи», обожаю этот запах. Выхожу в прихожую и натираю свои туфельки на каблучках. Они всегда выглядят идеально, в них я, как принцесса, и ножки стройные-стройные, просто загляденье! Обуваю сначала правую ножку потом левую. И вновь верчусь перед зеркалом, собираю сумочку. Ну всё, я готова к зачёту. А, чёрт, ещё конспект нужно взять и ручку!

По-быстрому забрасываю их в сумочку, и я готова идти. Мне нужна машина, желательно с личным водителем, чтобы такую красоту в маршрутке не затоптал никто. Но, к сожалению, это пока не с моими доходами. Уточняю: не с мамкиными. Или всё-таки такси вызвать? Открываю кошелёк – нет, слишком дорого. А может пойти поработать, на лето, заработать себе на… себе на что? На такси!

Смеюсь сама над собой: дико представить меня на рабочем месте! Я же ни на что не годная. А вот сейчас было обидно. Я же такая классная, а всё равно никудышная, бесполезная… мне что-то нужно делать, чему-то учиться, куда-то стремиться. Но куда… если я дальше салона маникюра в соседнем доме и не мыслю? Ну, значит туда и надо идти, если я больше ни на что не гожусь.

Так обидно, такая клёвая Юлечка ни на что не годится! Всё, хватит мыслей, маршрутка подъехала. Сажусь возле водителя, я всегда сижу возле водителя. Мне кажется, он намеренно туда никогда никого не пускает, чтобы я села, чтобы на мои коленки пялиться. Как бы он в аварию не попал, а так пускай пялится. Так я хоть какую-то пользу приношу людям – создаю красоту. Сейчас я, как букет цветов – очень милый, красивый и хорошо пахнущий. На меня нужно смотреть и радоваться, любоваться мною, а ещё нюхать «Нина Ричи – яблочко».

Выхожу из маршрутки и сразу же спотыкаюсь. Чёрт, эпической походки не получается! Я холодная и недоступная; только бы во второй раз не споткнуться; походка от бедра – люблю, когда на меня пялятся. Все парни кругом мои, я могу подойти к любому, пусть даже он с девушкой своей идёт, предложить ему отсосать… и что думаете, не согласится? Как бы не так! А может, ради такого и девушку свою бросит. Только я не люблю парней. Черт, какая же я сучка! А что, если к девушке подойти и предложить отлизать ей? Кто-то же согласится, ну, по-любому, кто-то согласится. Кому-то просто любопытно, а кто-то, возможно, втайне мечтает об этом. Но большинство пошлёт.

Я знаю статистику: как минимум каждая третья хоть раз в жизни да попробует. Ну хотя бы поцеловать другую девушку. А просто помечтать об этом или помастурбировать, представляя себя в постели с другой девушкой, могут многие. Я всё про нас знаю. Есть, конечно, чистые… ну как их ещё назвать? Но большинство – вполне: а что тут такого, в конце концов? Женщины милые, мягкие, нежные, хорошо пахнут, следят за собой, красятся; вон я какая красивая! Такую, как я, должны хотеть все, независимо от пола.

У меня в голове все смешалось – пола и лица. Я уже не отличаю парня от девушки, и я уже на всё готова ради любви. Готова лизать и унижаться,, ползать на коленях, чтобы об мою смазливую мордашку вытирали ботинки и члены. Да я готова ради любви на всё что угодно!

Интересно, во мне сейчас это шепчет разум или гормоны? Гормоны, точно, это у меня же из-за них крыша едет! Вчера читала про окситоцин и прочую лабуду. Так простенько всё в тексте и без затей, зато в жизни это рай и ад в одном флаконе. Окситоцин у влюблённых как-то там выделяется, а значит, его можно и вколоть, обмануть организм. Но я не верю в это, не верю в окситоцин, и всё тут! Я верю в любовь, я верю, что браки заключаются на небесах. Я верю, что Вика предназначена мне Богом и судьбой. Я же теперь верующая. Поправляю на шее крестик, он такой миленький, и я с ним такая милашечка! Вика, ну заметь же меня, сжалься над моим разбитым сердцем! Не добивай меня, не отталкивай.

Едва сдерживаю слёзы.

«Дура, а ну не плачь, а то снова краситься придётся! Ты же не хочешь, как чучундра заплаканная, везде ходить». Можно и как чучундра, только бы она вернулась. Господи, пожалуйста, я что угодно для тебя сделаю, только верни мне мою Викулечку, верни мою любимочку, верни мою ласточку, верни, прошу тебя, я на колени сейчас встану, рыдать и есть землю ради неё буду. Пожалуйста, не мучай меня, дай мне любить! Хочу уже или любить или сдохнуть. Хочу попасть в ад, в чистилище, только бы она была рядом. Приму какие угодно муки, только бы оказаться с любимой.

Мне кажется, я уже в аду. Смотрю на свой крестик, целую его, легонько прикасаюсь к нему губами. Это так миленько! Я в аду или ад во мне, в моём разбитом сердце. Обожаю это чувство! Мучения от любви. Ничего не может быть хуже, ничего не может быть слаще. Только дрочить очень хочется. Долбаная ненасытная «киска», когда же ты надрочишься?! Хочу подарить своё тело ей, одной-единственной. Пускай она мне дрочит, гладит меня или, наоборот, не даёт мне кончить. Это так заманчиво – сдерживаться по воле любимой! Как же я хочу облизать её ножки, её «киску», сосать её «лепесточки». Я конченая, я пропащая, я потерянная! Да, я такая: если любимая захочет, то я буду какой угодно. И я горжусь этим.

Хочу, чтобы меня унижали, хочу чтобы пользовались мною, хочу страдать, но не хочу быть отвергнутой! Позволь мне быть рядом, быть любимой, я всё вытерплю, я всё выдержу!

«Думай о зачёте, думай о сессии и перестань уже думать тем, что у тебя между ног!», – ору на себя и мысленно хлещу по щекам. Я не человек, я – животное, я – сучка, и у меня течка.

Захожу в вестибюль, подхожу к расписанию сессии. Хоть у меня всё на «автомате», но я немного волнуюсь, когда думаю о сессии. Это волнение отлично отвлекает меня от мыслей о моём разбитом сердечке. Я часто думаю о себе в третьем лице. Мне так приятно жалеть не себя, а Юлечку!

– Привет, Юль! – здоровается Маринка.

– Приветик! – улыбаюсь ей, мне ничего не стоит улыбнуться, даже если я не особо рада кого-то видеть. Хотя к Маринке никаких претензий. Нормальная староста. Всегда меня от «энок» отмазывает. Мировая девчонка, короче.

– Ты готова к зачёту? – спрашивает она.

– А ты? – отвечаю вопросом на вопрос. – Зачем спрашиваешь? Ты же знаешь же, что нас с тобой «автомат».

– Да я забыла просто.

«Забыла она, конечно, просто хотела выпендриться! Мне, Катьке ещё парочке отличников «автомат» влепили, а ей – чисто за то, что она староста. И чем тут гордиться, спрашивается?»

– Мы первые пойдём? – спрашиваю.

– Ну да. А ты что, хочешь тут весь день проторчать, пока двоечники сдавать будут?

– Ну, можно же кому-то помочь.

– Ты можешь подойти к преподу и попросить, чтобы он всем «автоматом» поставил. Думаю он согласится, он же тебя любит, – подкалывает меня Маринка. Не люблю я эти женские подколки! Неприятно, а ответить нечего. Нужно что-то умное придумать, а так сразу не получается.

Я поднимаюсь на этаж, там под кабинетом стоят Катька и Димка. Судя по всему, они первые заходить будут, и мы с Маринкой в первой пятёрке. Нас, считай, уже четверо; интересно, кто пятый?

– Привет! – слышу знакомый голос и оборачиваюсь. Прямо передо мной в лучах оконного света стоит Вика. Мне даже кажется, что свет исходит от неё, а не от окна. И сердце замирает.

– Привет, привет! – здороваются с ней Димка и Катька. А я молчу, у меня дыхание спёрло, я прямо не знаю, как реагировать.

«Не ожидала тебя увидеть… или что мне ей сказать?» Нервничаю, тереблю в руках свою сумочку.

– Привет, Юль! Чего не здороваешься?– говорит она и улыбается.

– Привет, Вик-ка… – А у меня сразу потянуло внизу живота, как при месячных. Не знаю, что со мной. Руки трясутся, сердце колотится, а в ушах какой-то странный писк. Мне кажется, я сейчас заплачу.

========== Глава 3 ==========

– Ну что, все готовы? – со своей фирменной улыбочкой спрашивает Вика.

– Ага, – отвечает за меня Димка.

– А кто в первой пятерке пойдёт? – Она смотрит на Катьку – не на меня, а на Катьку, как будто меня рядом нет. А меня и так почти что нет. Застыла, как статуя. Стою, уткнулась в пол, не могу из себя ни слова выдавить.

– Я, Димка, Маришка староста и Юля. Ну и ты давай, если готова, – отвечает Катюха.

«Нет, только не она! Только не она! Прошу, я же об экзамене не смогу думать… я уже не могу. Нам нельзя сидеть рядом».

– Ну, тогда я пятой пойду, если вы не против.

– Мы только «за», – улыбается ей Димка, – да Юль? – Он легонько толкает меня в плечо.

– Да, – полушёпотом отвечаю я и натянуто улыбаюсь. А что я ещё могу ответить? «Хотите ли быть рядом, пока смерть не разлучит вас?» «Да». У меня же мозгов, как у ракушки.

Вика смотрит на меня, на мою прокушенную губу, и улыбается.

– Юля, ты первой отвечать будешь?

«Зачем ты со мной разговариваешь? Зачем пытаешь меня? Мне тяжело даже думать о том, что мы не вместе… А ты меня ещё калёным железом пытаешь».

– Как скажешь… – Что это за ответ подруге? Ты что её подчинённая? Ты её вещь? А ну возьми себя в руки!

– Вообще-то я первой отвечать хотела, – подаёт голос Катька.

– Первой буду я, – подходит к нам Маринка. – Мне потом с журналом сидеть и всех отмечать. Так что я по-быстрому свою пятёрку получу, а дальше вы все.

– Можно, я вторая? – вдруг говорит Вика.

– В смысле?.. – Не понимаю, зачем я это сказала. – Ой, прости, конечно, можно! – Улыбаюсь и отнекиваюсь. Мне тяжело формулировать мысли. Я такой дурочкой становлюсь рядом с ней!

– А куда ты спешишь? – спрашивает Катька.

– Мы с моим парнем на дачу собираемся, – немного замявшись, говорит Вика.

– У тебя парень есть? Не знала! – оживляется Катя. – Красавчик, наверно. Он с нашего универа?

«Универом» мы иногда институт называем. А на самом деле никто не знает, что это – университет или институт, а может, вообще академия. Всем как-то пофиг.

– Да, но-о-о… – заминается Вика. Это она ошибку сделала. Кто же говорит о верёвке в доме повешенного? Ей мои подружки в жизни не простят Сашку. Для них она его у меня отбила, и точка. Такое не прощается.

Перевожу взгляд на Катьку и вижу, как она сжала зубы, а Димка –кулаки. Похоже, они догадались, о каком парне речь, значит, у меня будет поддержка. Чёрт, как всё запущено!

Мимо нас проходит препод.

– А чего это вас так мало? – окидывает он взглядом присутствующих. Здесь, кроме первой пятёрки, ещё пара человек, и всё.

– Остальные придут на 9:00, – отчитывается Маринка.

– А-а-а, ну тогда ладно. Проходите, проходите.

Мы заходим в аудиторию, я иду рядом с Викой, даже прижимаюсь к ней. Я же, чёрт возьми, люблю её, ну как я могу идти рядом и не прижиматься! Долбаная физиология в обход моих мыслей тянет меня к ней. Это я сама виновата во всём. Мы с Викулей почти одновременно берём со стола билеты, и я непреднамеренно касаюсь её руки, но Вика резко одёргивается. Я поднимаю взгляд и читаю в её глазах: «Только попробуй!» Что попробовать? К тебе, что, и прикоснуться нельзя? Эгоистка долбаная! Я тут умираю из-за тебя каждый день и каждую ночь, а ты даже потрогать себя не разрешаешь. Ненавижу тебя!

– Что? – спрашиваю вслух, делаю вид, что ничего не поняла.

– Ты сама знаешь, что, – отвечает она.

Димка уже пошёл на своё место с билетом, Маринка вся в журнале на первой парте, а Катька стоит рядом и наблюдает за всем этим. Хотя слишком, для себя умело делает вид, что ничего не замечает.

– Просвети. – Я играю в опасные игры. Такое может плохо закончиться.

– Хочешь, чтобы я всё всем рассказала? – Вика мне угрожает? А я не люблю, когда мне угрожают. Кроме того, как говорил Иван Дулин, «Мне от людей скрывать нечего».

– Ну, расскажи, – непроизвольно тянусь к её лицу, хочу погладить её по щеке. Я же всё-таки люблю её и желаю ей только добра.

– Убери от меня свои грязные руки! – сквозь зубы шипит Вика и грубо отталкивает меня. Она берёт со стола билет и идёт на своё место. Я последняя стою возле преподавателя, не могу выбрать билет. А мои глаза наполняются слезами.

Ну за что она так со мной?! Не понимаю, чем я заслужила всё это. Чем?! Я была к ней недостаточно добра? Я подвела её?

«Прости меня, ну прости, умоляю! Я не смогу жить без твоего прощения».

Смотрю ей вслед глазами полными слёз.

– Саваш Юлия, берите билет, – обращается ко мне препод. Похоже, кроме Катьки, никто ничего не заметил.

– Да, конечно, – говорю шепотом, чтобы не расплакаться.

Читаю преподавателю номер билета и сажусь на своё место. Только бы не расплакаться, только бы не разрыдаться! Не могу ни о чём думать, не могу говорить, а из глаз текут слёзы. А я смотрю в пол, чтобы никто их не увидел.

«Остановитесь, ну остановитесь, миленькие! Я не могу больше здесь находиться. Остановитесь, пожалуйста! Можно мне выйти, можно мне поскорее сдать этот долбаный зачёт и выйти?»

– Ну, кто будет первый? – спрашивает препод.

– Можно, я? – поднимает руку Вика.

– Ну, попробуйте, – отвечает он и что-то записывает в своей тетрадке.

Вика даже не смотрит в мою сторону. Поднимается со своего места и пересаживается на первую парту, там, где сидит Маринка со своим журналом. Как же не в тему я расплакалась!

– Юль, с тобой всё в порядке? – шепчет мне Катька.

– Ага. – Я едва сдерживаю слёзы.

– Так, тихо там! – говорит предпод. – Я отвечающего не слышу.

– Хорошо, хорошо, – отвечает ему Катюха.

А я дышу как можно глубже. В билет я даже не глянула. А что толку, я ведь сейчас только о ней думаю, какой билет? Я хочу любви, хочу взаимности, хоть чуточку, хоть самую малость! Не растаптывай моё разбитое сердце, Викуль, я прошу тебя! Я умоляю! Улыбнись мне, скажи хоть пару тёплых слов. Я же не заслуживаю такого отношения. Я же твоя Юлечка. Я же тебя так люблю!

В голове весь этот мусор, и сердце умирает от боли, глаза разрывает от слёз. Не могу остановиться. Хочу, хочу… не знаю, чего, хочу, чтобы она просто посмотрела на меня, просто улыбнулась мне, просто поцеловала в щёку по-дружески. Но весь этот гнилой пафос, вся бравада убивает мои чувства. Я ещё не умерла, но моё сердце обливается кровью, моё тело ничего не чувствует. А она, вместо того чтобы протянуть мне руку помощи, добивает меня. Жаль, что не насмерть. Жаль, что я продолжаю жить, продолжаю чувствовать, продолжаю мучиться. И люблю её всё сильнее. Чёрт, как же я хочу поскорее сдохнуть!

Опускаю глаза, и из них падают две слезинки. Всё заволокло слезами, так что я ничего не вижу. Снова всхлипываю и смотрю в потолок. Не расплачься, Юлечка, умоляю тебя, не расплачься! Ну будет ещё в твоей жизни счастье, обещаю тебе, моя маленькая, оно будет. Только не расплачься сейчас!

Я не могу больше сдерживаться. Хочется подойти к ней и поцеловать, и пусть она убьёт меня прямо здесь посреди аудитории, пусть даст мне пощёчину, я это заслужила. Пусть все знают, что я лесбиянка! Не могу больше в себе это сдерживать. Хочу признаться всем, всем, всем, всему миру! Хочу…

– Отлично! – говорит препод. – Первая пятёрка.

– Спасибо! – Вика забирает зачётку и выходит из аудитории.

– Кто следующий? – спрашивает он и смотрит по сторонам.

Димка зарылся в свой листочек, ответ на вопрос пишет. Катька и так готова, она безо всякого листочка ответит. У Маринки же, типа, «автомат». По-хорошему сейчас два человека должны зайти в аудиторию. Они и заходят. Берут билеты.

– Юль, ты как, нормально? – реально волнуется за меня Катюха.

– Нет. – Я смотрю на неё глазами, полными слёз.

– Я так и поняла… – шёпотом отвечает она. – Не хочешь сейчас идти сдавать?

– Спасибо! Спасибо тебе, Катюха… – Мне реально легче.

Смотрю на препода и поднимаю руку:

– Можно, я? – спрашиваю.

– Да, Юль. – Так всё просто!

Беру свою сумочку, билет со стола и пересаживаюсь за первый стол, к преподу. Смотрю в билет и понимаю, что ничего не могу разобрать.

– Ну, что, готова? – так для проформы спрашивает он, хотя отлично знает, что я всегда готова.

– Угу, – отвечаю я.

– Третий вопрос.

Я читаю вопрос из билета и на половине запинаюсь. Мне тяжело говорить, стыдно, больно, мерзко! Не могу, я просто не могу! Она же только что здесь сидела, на этом месте. Я ещё чувствую её тепло. А теперь она ушла. И вопрос я пытаюсь рассмотреть, но не получается, раньше я без очков как-то справлялась, а теперь зрение начало подводить. Черт, как же мне сейчас больно! Умереть готова! Я прикасаюсь пальчиком к виску и натягиваю кожу возле глаза – так я всегда лучше вижу, так мне легче рассмотреть, что написано в билете.

Но опять не получается. Да что со мной такое-то?! Я кладу билет на стол и пытаюсь его прочитать.

– Юль, что с вами? – Препод отложил все свои дела и смотрит на меня. А мне сейчас больно, мне так больно, не передать! Ещё и жалко себя. Я – дура, ничтожество, ничего не умею, только себя жалеть. Даже вопрос сама не вижу. Мне в очках ходить пора. Мама уже давно говорила.

– Всё в порядке, – всхлипываю я. И все в аудитории поднимают головы и смотрят на меня. Я не хочу, чтобы кто-то видел, как я плачу. Глубоко вздыхаю и дрожащим голосом пытаюсь прочитать вопрос. Сжимаю виски, пытаюсь не заплакать, но у меня это плохо получается.

– Юля, что с тобой? – ничего не понимает препод и вертит перед собой мою зачётку.

– Ставьте уже! – начинаю я рыдать. Похоже, эта картина оказывает на него очень сильное воздействие. Он ещё никогда не видел меня плачущей, никто в этой комнате ещё не видел, ну только Димка и Катька. Ну, может, Маринка. Да чего я обманываю? Последнее время я постоянно в слезах. Чёрт, как же мне стыдно, как же мне жалко себя! Какое же я бездарное ничтожество! Всё, бросаю институт, моё место в маникюрном салоне!

Препод ставит пятёрку в зачётке и расписывается. Протягивает зачётку мне. Маринка ничего не понимает, но переносит оценку в журнал.

– Спасибо! – я встаю, беру зачётку и, обливаясь слезами, буквально вылетаю из аудитории.

– Что с ней? – растерянно вопрошает препод.

– Её парень бросил, – говорит Катька. Сама виновата нужно было сдерживаться!

– Ну как, сдала? – встречают меня одногруппники, но расступаются, видя, что я в слезах.

– Пропустите… – Прохожу сквозь толпу, слышу за спиной странные перешёптывания. Думают что у меня четвёрка, наивные! Ну да, я такая – из-за четвёрки точно разрыдалась бы.

Подхожу к лестнице, пытаюсь успокоиться, убрать слёзы. Может, в туалет зайти, умыться и сразу домой? Дома, как известно и стены помогают. И зачем я сюда пришла?

========== Глава 4 ==========

«Зачёт же сдать», – отвечает мне голос разума, но я его уже не слушаю.

Больше я сюда ни ногой! Немного успокоившись, спускаюсь в вестибюль, и снова вижу её. Вика крутится перед зеркалом, прихорашивается, раньше я такого за ней не замечала. Это я влюблена в своё отражение, она же относится к своему более чем прохладно.

И вдруг у меня случается «обман зрения»… ну, или как это назвать, когда всё вокруг размытое и только её я вижу чётко? Её и только её, остальное для меня не существует. Делаю пару глубоких вздохов, всхлипываю, но это не так страшно. Главное – что слёзы уже не текут. Достаю зеркальце и слегка поправляю макияж. Вроде, норм, только глаза красные. Иду к ней и не дышу. Я должна хоть попытаться.

Подхожу ближе, стою и на неё смотрю. Она поворачивается ко мне и тоже на меня смотрит.

– Что? – иронично ухмыляется она и качает головой. Мы не одни, но я не обращаю ни на кого внимания. Для меня есть только она, только Вика.

Я делаю ещё один шаг и прижимаюсь к ней, наши губы сплетаются в поцелует, а левой рукой я глажу её по волосам. Я успеваю даже засунуть язык ей в рот, но она меня отталкивает и даёт пощёчину. Меня от шлепка даже оглушает ненадолго, по крайней мере, звон застревает в ушах.

– С ума сошла, что ли? – рычит она, хватает меня за палец и выкручивает руку. От боли я роняю сумочку и буквально оседаю на пол.

– Вика, больно! Ты же мне палец сломаешь! – пищу я. А она ещё сильнее прижимает меня, так что я не могу выкрутиться.

– Ты что вытворяешь?! Ещё раз ты ко мне подойдёшь… поняла? Совсем страх потеряла! – шипит она.

– Я люблю тебя, Вик, мне тяжело без тебя, – шепчу я, и из моих глаз скатывает ещё одна слезинка.

Она брезгливо отталкивает мою руку и демонстративно выходит из вестибюля. Там как раз паркуется Сашкина «Шевроле». А я стою и смотрю ей вслед. Оборачиваюсь и вижу Катьку, которая за всем этим наблюдала, и мне так горько становится и жалко себя, что я опять не могу сдержать слёз. Катька смотрит через стекло и видит Вику, обнимающуюся с Сашкой. Потом смотрит на меня и снова на то, как они целуются.

– Так вот кто её новый парень, – говорит она. – Понятно, я так и думала.

Катька всё трактовала по-своему; слава Богу, мне так даже легче.

Она садится на корточки и помогает мне подобрать сумочку и всё, что из неё выпало.

– Юль, тебя домой проводить? – спрашивает она.

– Нет, спасибо, я сама дойду.

К нам в вестибюль спускается Димка. К этому моменту Сашкино «Шевроле» уже отъехало, и он видит только меня и Катьку.

– Юль, что случилось? Ты в порядке? – он так пристально на меня смотрит.

– Да, всё отлично, – говорю. – Не надо меня провожать.

Спешу к двери, но Катька хватает меня за руку; я не могу уйти и не могу остаться и снова начинаю плакать. Это видят и другие, но мне всё равно. Мне уже всё безразлично. Мне больно, как же мне сейчас больно. И когда же у моих глаз закончатся слёзы?

В холл спускается кто-то из одногруппников.

– Юль, что случилось? – спрашивает он.

Быстро вытираю слёзы и надеваю на лицо маску показного безразличия.

– Четвёрку получила, – холодно отвечаю я ему, – вот и разрыдалась.

– А-а-а, – понимающе отвечает он и не преследует нас больше.

Мы с Катькой и Димкой выходим на улицу, здесь так светло, и всё кругом в цвету. Но меня мало что сейчас может обрадовать. Я делаю несколько глубоких вдохов и успокаиваюсь, а, успокоившись, поворачиваюсь к ребятам.

– Спасибо огромное, что поддержали меня! – говорю. – Только не вмешивайтесь, умоляю, не вмешивайтесь, мне и так сейчас непросто! Не хочу, чтобы было хуже. – Голос то и дело срывается на всхлип. Я постоянно всхлипываю.

– Да что происходит-то? – начинает Катька. – Как объяснить то, что я только-что видела?

– Умоляю, не спрашивай, – смотрю ей в глаза и беру за руку.

– Да-да, – кивает и соглашается она. Смотрит на Диму. – Ты как сдал?

– Четвёрка, – радостно улыбается он.

А мне вдруг смешно становится.

– А я даже вопрос в билете не дочитала, а мне пятак влепили!

– Оно и не удивительно: препод – твой скрытый поклонник, – искренне улыбается мне Димка. – А мне и четырёх выше крыши. Отпразднуем завершение зачётной сессии?

Катька на меня смотрит.

– Нет-нет, – качаю головой. – Мне домой надо.

«Дрочить и плакать в подушку», – говорит мой внутренний голос.

– Да ладно, Юль, развеешься, забудешь его, – говорит Димка.

«Или её», – добавляет мой внутренний голос. Как же хорошо, что Димка ничего не знает! Но Катя всё видела; интересно, как она трактовала происходящее? Как бы то ни было, «шило в мешке не утаишь». Сколько я ещё буду скрывать от окружающих свою ориентацию? Да и возможно ли это? Рано или поздно все обратят внимание на слишком очевидные странности. Так, может, прямо сейчас объявить своим друзьям, что я лесбиянка? Так будет, по крайней мере, честно. И если они настоящие друзья, они меня поймут. А если нет? Мне сейчас очень нужен хоть кто-нибудь, кто бы меня понимал. Мне сейчас так тяжело! Не хочу, чтобы они от меня отвернулись. А значит, я буду скрывать.

– Ладно, – наконец выдаёт Димка, – проводим тебя домой.

Вот это я называю «дружба». Не надо лезть в мою душу, нужно только плечо подставить и дать мне выплакаться. Но я не хочу плакать, мне уже легче.

+++

Как только захожу в квартиру, стягиваю с себя всю надоевшую одежду – туфельки-лодочки, колготки, юбку, блузку – и встаю под тёплые ласкающие строи воды. Смываю макияж. Стою, дрожу, кутаюсь в мамкин халат, захожу в свою комнату и залезаю под одеяло. Трусики я искать не собираюсь, пускай «кисуля» дышит.

Хочу остаться без ничего, совсем голенькая. Хочу, как эти древние амазонки, бегать обнажённой по лугам и по полям, купаться в цветах. Но пока только валяюсь под одеялом на пыльном диване. А мне так и хочется позаниматься нудизмом. Выйти голенькой на пляж, искупаться в озере и позагорать, так, чтобы за мной подсматривали. А что тут такого, в демонстрации своего тела нет ничего предосудительного, это естественно.

Но мне будет стыдно, буду смущаться, и, тем не менее, попробовать стоит. Я даже в волейбол сыграла бы голенькая. Интересно, если бы в нашей команде был хоть один мужчина, как бы он сдерживался, чтобы не возбуждаться? Ладно, по нам-то так сразу и не заметишь, но мужчины… Ну, или он был бы в огромных спортивных трусах и в панталонах, то и тогда ему всё равно тяжело было бы играть: со стоячим членом не поиграешь.

Мне смешно от того, как я представляю себе эту картину. Сажусь в позе лотоса и пяточкой прикасаюсь к своей «кисуле». Но представляю, что это кто-то другой прикасается к ней. Вернее, другая. Другая девушка прикоснулась ко мне своей ножкой. Как будто она смотрит мне прямо в глаза, а своей ножкой водит по моей «кисуле» вверх-вниз. А я смотрю на неё, и в моих газах только одна просьба: «Не останавливайся».

Возвращаюсь из мира фантазий, открываю ноутбук. Ищу что-то из комедий. Что-то лёгонькое, чтобы развеяться, чтобы сейчас отвлечься и не думать, не вспоминать о Вике. Кстати, выкрученный ею палец до сих пор болит. Какая же она сильная! Обожаю её!

Я сейчас найду порнуху, где была бы девочка, похожая на неё, и другая, похожая на меня. Но главное при этом – забыть, что мы не вместе и, похоже, больше никогда не будем. Как же тяжело это принять! Мне приходится каждый день себе это повторять с утра до позднего вечера, а ночью опять мечтать о ней. И снова убеждать себя, что это только сон, это фантазия.

А что тогда реальность?

Она заблокировала меня ВКонтакте, не берёт трубку. А может, позвонить Сашке? Не думая ни секунды, хватаю телефон и набираю его.

– Привет, Юль! – отвечает Сашка. Его голос звучит так, как будто он до сих пор в меня влюблён.

– Привет, Сашка! Вика там, с тобой? – спрашиваю я, а голос дрожит.

– Могу отойти, чтобы она нас не слышала.

– Нет, не надо, я с ней хотела поговорить, – едва шепчу; и как он разбирает, что я ему говорю? – Можешь дать ей трубочку?

– Юу-у-уль, ну ты же понимаешь, она не будет с тобой разговаривать. – И откуда у него этот менторский тон?

– Почему? – едва не всхлипываю я.

– Ты уже взрослая девочка, ты сама всё понимаешь. Не заставляй меня разъяснять тебе очевидные вещи.

– Нет, Саш, я ничего не понимаю. – По щеке скатывается слезинка. Сколько я ещё могу плакать? Ну, сколько? – Объясни мне, пожалуйста.

Я умею так просить, что мне ни один парень не откажет. Но Сашка непреклонен.

– Юлечка, Вика мне всё рассказала.

– Что она тебя рассказала, Саш, ну что она такого могла тебе рассказать? Пусть мне это скажет.

– Ты ведёшь себя, как малолетка спермотокзсикозная… ты её преследуешь.

– Прости, прости, – всхлипываю я. – Не знаю, что со мной. Можешь перед ней за меня попросить прощения.

– Да, конечно, но говорить она с тобой всё равно не будет. – Сашка делает паузу. – Юля, маленькая моя, только прошу: не строй из себя жертву.

«Жертву не строить? А кто же я, как не жертва?»

– В смысле… – Голос звучит чуть смелее.

– Ну эти твои слёзы, причитания… они уже ни на кого не действуют.

«Значит, всё наоборот, значит, действуют!»

– Вообще-то Вика меня ударила и чуть не вывихнула мне пальчик, до сих пор болит, – жалуюсь я Сашке как в старые добрые времена.

– Ну, знаешь… если бы ко мне какой-то мужик полез целоваться, я бы зарядил ему в морду, и не один раз. – Сашка такой, он может. Люблю его за это, но не так сильно какя люблю Вику… ради неё я готова на всё.

– Я знаю, – шепчу, – но ничего не могу с собой поделать. Мне так хочется быть рядом! Мне хочется гладить её кожу, чувствовать её тепло, целовать её губы, втягивать в себя её слюну. Так хочется ощущать запах её туалетной воды и лака для волос! Не могу так больше… я умираю, я с ума схожу! Я каждую секунду о ней мечтаю, каждое мгновение живу ради неё. И это не жизнь, а мука… как же мне больно!

Сашка внимательно всё выслушивает.

– Юлечка, что ты такое говоришь? Ты же сама разбила мне сердце. А теперь сама звонишь мне и бередишь открытую рану. – Чувствую, насколько искренне звучат его слова.– Каждый раз после твоего звонка я ночь не могу уснуть. Всё вспоминаю и вспоминаю наши с тобой встречи, как нас мои родители застукали, когда ты пьяная посреди комнаты валялась. Как же я мечтал о тебе! Как мы тогда планировали нашу жизнь прожить вместе, и как всё пошло прахом. Все мои мечты и надежды. У нас никогда не будет детей, у нас никогда не будет ничего. Мы никогда не будем вместе! – Он переходит на крик. – Я же как-то живу с этим. Вика меня поддерживает, она мне очень помогает, с тех пор как ты ушла.

Он что, там плачет?

– Я люблю вас обоих, я не могу без вас, – откровенно реву в трубку. – Сашка, ну почему мы с тобой должны страдать?! Почему нужно разбивать два юных сердца? Я хочу быть с ней, а ты хочешь быть со мной. Нам было так хорошо втроём! Почему нельзя вернуть эти дни?

– Вика против, – коротко отвечает он.

– А я… я не получаю удовольствия от секса с мужчинами… наверное, я фригидна. – Сама говорю и пугаюсь этого слова. – Мне больно, когда член во мне, и тошнит, когда он во рту. С девочками всё иначе. Сашка. Сашенька, сделай же что-нибудь! Ты же мужик, ты же можешь. Позволь мне вернуться. Я не буду вам мешать. Ты вообще обо мне не вспомнишь, я буду просто тихонько стоять в уголочке, всегда готовая к сексу. Мы ведь так любили друг друга! Зачем всё разрушать? Ну зачем? Скажи Вике, что я готова на что угодно.

Тишина.

– Прощай, Юля.

– Прощай, Сашенька. – Он кладёт трубку, а я добавляю: – Прощай, Вика. – И заливаюсь слезами.

========== Глава 5 ==========

Я рыдаю долго, наверное, целый час. Ни о чём не могу думать, света белого не вижу, рыдаю и рыдаю, не могу остановиться. А к вечеру у меня разболелся низ живота.

«Месячные. Боже как вы не в тему!» Я напилась но-шпы и поставила прокладку. Трусики пришлось надеть. Я сижу и стону от боли. То ли у меня болит «киска», то ли сердечко. Не знаю, что сильнее, не знаю, что больнее. Сколько же крови из меня сегодня вышло!

Мамка даже не подходит – видит, какая я злая. В эти дни я как собака. Ни о чём не могу говорить, ничего не могу делать. Просто сижу, стону, и по чуть-чуть на стенку лезу. Это какой-то кошмар! Первый день месячных. Каждый раз мучаюсь и каждый раз всё больнее. И самое страшное, что это нормально, это же, типа, естественно. Дикие боли, кровь – это в порядке вещей. Спасибо тебе, Боже, что создал нас такими! Смотрю на крестик, вспоминаю молитву. Не помогает. Чёрт, ничего не помогает! Когда же я уже издохну?!

С трудом хожу в туалет, с трудом наливаю себе водички попить, а так ни пить, ни есть не хочу. Сижу, бледная, и страдаю. Один плюс: боль отвлекает от мыслей о разбитом сердце. Мне пару раз звонит Катька, у неё тоже месячные, и она меня понимает. Пару раз – Димка, с ним я долго разговаривать не могу. В моём состоянии мы можем только поссориться. С другой стороны, Димка многое мне прощает, он классный. Правда, не такой классный, как Сашка (то есть с ним бы я не переспала), но как друг – классный.

Интересно, у Вики сегодня тоже месячные?

Внизу живота тянет и будто рвёт. Ещё эти прокладки приходится менять постоянно; сколько же во мне крови! Как бы ею полностью не истечь и не умереть. Интересно, а бывали уже такие случаи? Набираю в гугле и понимаю, что не хочу читать о подобном. Лучше «Нашу Рашу» гляну, Равшана и Джамшута. Может, получится хоть как-то отвлечься.

Ближе к вечеру подтягиваюсь на кухню. Мамка ест жареную картошечку, но меня от этого запаха тошнит.

– Кушать будешь? – спрашивает она меня.

– Нет, – беззвучно отвечаю я и мотаю головой. Ставлю чайник. – Мне бы горяченького выпить.

– А зря, – говорит мамка, – поела бы. Организму надо с чего-то кровь восстанавливать. Картошка на плите.

– Я не хочу.

– Ясно дело, не хочет она! – иронично хмыкает мамка. – Сидишь, как моль, в своей комнате, вся страшная, бледная. На себя посмотри!

Меня смешит слово «страшная», но тянущая боль внизу живота не даёт улыбнуться. Да когда же всё это кончится?!

Закипает чайник, и я завариваю пакетик зелёного чая с чабрецом.

– Сахар, – подсовывает мне мамка.

– Я с заменителем. – Беру с полочки коробочку заменителя и дважды нажимаю на кнопку. Пара крошечных таблеток падает в стакан и мгновенно растворяется, придавая чаю неестественно сладкий вкус.

– Худеешь опять? – прищуривается мать. – Куда ещё, и так ходишь по дому, костями гремишь.

Как ни странно, но это скорее комплимент. Я хмурюсь – не столько от боли, сколько от желания продемонстрировать мамке, что мне больно. Опять набиваюсь на жалость. Из меня, наверное, вышла бы отличная попрошайка, стоять на переходах милостыню просить. Вот у меня как раз и крестик есть. Как вспомню попрошаек с детьми или старушек столетних с иконками, так сердце кровью обливается, что угодно отдала бы, лишь бы этого не видеть. Мне кажется, государство должно о них заботиться, а мы уж как-нибудь сами по себе.

– Как экзамен сдала, Чучундра? – подшучивает надо мной мамка.

– Хорошо.

– Хорошо – это четвёрка.

– У меня четвёрка – это ужас, кошмар, а хорошо – это пять, – наконец, улыбаюсь я.

– Так чем не повод порадоваться?

– Не радостно мне, – говорю себе под нос.

– Что? Я тебя совсем не слышу. Куда голос пропал?

– Не радостно!– Говорю громче. – Больно.

– Да я и так вижу; я, как но-шпу на столе увидала, всё поняла.

Ношпа… Отлично! Значит, мне не надо больше гримасы корчить, что мне больно, она и так обо всём знает. Мне, конечно, немножко стыдно, что я так напрашиваюсь на жалость, но ничего с этим не поделаешь. Люблю, когда меня жалеют, люблю, когда обо мне говорят с нежностью. Я вообще слишком нежная и ранимая.

– Ладно, пойду в свою комнату, – говорю. Допиваю чай, пакетик выбрасываю в мусорку, а чашку кладу в раковину. Может, помыть? Стою пару секунд, рассуждаю. А может, мне психануть, да всю посуду перемыть? Её немного. Но хоть одно доброе дело сделаю, вдруг мне зачтётся, а то надоело чувствовать себя бесполезной.

Становлюсь над раковиной и мою посуду; беру губку, капаю пару капель средства и мою все чашки, тарелки и ложки. После ещё раз споласкиваю их водой и ставлю на место.

– Ба-а-атюшки, на восемнадцатом году жизни решилась-таки помочь матери! – снова смеётся мамка.

– Могу и не помогать, – безрадостно отвечаю ей.

– Мой, мой посуду, доченька, на вот ещё мою тарелку помой.

Я домываю посуду и сажусь на табуретку, смотрю на мать, вздыхаю.

– Скажи, что с тобой происходит? Я же вижу что тебе плохо, не ври матери. – Она смотрит мне прямо в глаза.

– Я и не собиралась тебе врать, – отвечаю.

– Так что случилось?

– Случилось, – вздыхаю, – просто не хочу говорить. Ты всё равно не поймёшь.

– А ты попробуй, расскажи. – Она берёт меня за руку.

– Нет, нет! – Я стыдливо опускаю взгляд. – Только не допрашивай меня, ОК? Я сама всё расскажу, когда буду готова.

– Хорошо, хорошо, доченька, – соглашается мать. – Будешь готова – расскажешь. Это как-то с Сашкой связано?

А у меня прям комок в горле от нахлынувших воспоминаний. Только что сидела, и всё было в порядке, а тут – на тебе. Зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться. Долго ещё меня эта «рана на сердце» будет беспокоить?!

– Не спрашивай, пожалуйста, прошу тебя, не спрашивай, я скоро сама всё расскажу, честно-честно! – Я уже не могу сдержать рыдания. Встаю и ухожу в свою комнату. Залезаю под одеяло и плачу в подушку.

И за что мне всё это?! Неужели я кого обидела, неужели я сделала что-то не так? Почему именно я?

Ближе к ночи засыпаю, а после опять просыпаюсь и долго-долго так смотрю в полоток; мечтаю оказаться на море, в белоснежном купальнике на золотистом песке, чтобы прямо надо мной склонилась пальма, а мускулистый загорелый парень принёс мне молочный коктейль с трубочкой, или мулаточка. Представляю её обнажённое тело, чёрные сосочки и волнующие холмики внизу живота. Представляю, как мы уединимся в кабинке, как она встанет передо мной на коленки и сделает мне кунилингус. А я буду громко стонать, и прижимать её губами к себе. И главное – не будет никаких месячных.

Просыпаюсь; больно внизу живота, пора менять тампон и прокладку. На всякий случай я пользуюсь и тем, и другим. Бреду в туалет, по пути заглядываю на кухню и выпиваю но-шпу. Не помогает, зараза: наверное, отечественная или вообще подделка. Всё у меня не так как надо!

Захожу в туалет. Вынимаю из себя тампон и прокладку, там всё такое кровавое. Я читала, что каждые месячные умирает одна яйцеклетка, а каждая яйцеклетка – это мой нерождённый ребёнок. С такой точки зрения это убийство. Но сколько же я должна их родить за свою жизнь? Тысячу? Нет, это слишком много. К тому же, большинство яйцеклеток так никогда и не вызревают до наступления менопаузы.

Ставлю свежий тампон и прокладку и возвращаюсь в кровать. Постель моего одиночества. Трогаю своё тело, свои маленькие груди; во время месячных они немного больше – ну, по крайней мере, мне так кажется. Мягко щипаю себя за соски. Как же мне хочется ласки! Как же хочется, чтобы кто-то меня прижал к себе, погладил и пожалел!

Закрываю глаза и представляю себе мулатку, которая так старательно лизала мне во сне. А я ведь даже не успела ответить ей взаимностью. Думаю, взаимность в отношениях – это важно. Нужно дарить любимой столько же любви, сколько получаешь сама. Хотя нет, нужно дарить всегда больше. Нужно отдаваться ей всем сердцем всей душой и всем телом и ни о чём больше не думать. Пусть всё за вас решает любовь. Вновь и вновь представляю себе ту мулаточку. Похоже, она даже красивее Вики, я бы осталась с ней на всю ночь и на весь день, и вообще… можно ли во сне остаться, а не возвращаться в эту пыльную квартиру? Можно ли навсегда остаться на своём лесбийском пляже, на белоснежном коралловом песке, среди пальм, где никто не осудит?

«А кто тебя здесь осуждает, дура?» Резонный вопрос, но я никому ещё не рассказала вот меня и осудить некому. Ну а если расскажу? Если откроюсь перед всем миром, что тогда начнётся? Даже думать страшно! Нет, лучше молчать. У меня нет знакомых лесбиянок, чтобы сказать: «Вот они раскрылись и теперь счастливы». Похоже, все скрывают. У нас в стране это сложно, сразу натыкаешься на гору непонимания.

О чём я, собственно, думаю? Беру ноутбук, включаю и набираю: «Мулаточки-лесбиянки». Мне кажется, они все на одно лицо с моей девочкой из сна. Так романтично! Да только дрочить нельзя, не могу прикоснуться к своей «киске». А так хочется! Трогаю свои груди, мну их, ласкаю, сжимаю посильнее. Трогаю сосочки. Прикасаюсь к ним по очереди губами, язычком, посасываю. Боже, как мне повезло родиться девочкой! Спасибо, Господи, что Ты меня такой создал! Даже в месячные мне есть чем заняться. Хотя, если подумать, у мужчин-то и месячных нет. Они всегда со своей пипиркой могут поиграться. Зато у нас есть выбор: можно в дырочку пальчик засунуть, можно клитор потеребить, можно половые губки, можно просто животик погладить, а можно и грудь – сисечки и сосочки. Можно много чего ещё сделать.

Читала про девочку, которая кончала от того, что сосёт; её так возбуждал оральный секс с любимым, что она могла даже кончить, пока делала ему минет. Интересно, а я так смогу? Закрываю глаза и представляю, как я лижу той мулаточке, сосу её клитор, и как она лежит на спине и постанывает, гладит меня по волосам. Свободной рукой я ласкаю свою «кисулю», и мы кончаем одновременно. А после целуемся, долго-долго целуемся, смеёмся и катаемся по песку. Обожаю свою жизнь, в ней столько радостей… можно себе представить! На секунду забываю, что это даже не сон, это моё воображение.

Спасибо, Господи, за воображение! Знаешь, я понемногу начинаю понимать, как тут всё устроено. Ещё раз спасибо за то, что ты меня такой создал! Походу, я становлюсь религиозной. Мне почему-то хочется подняться посреди ночи и помолиться. Я беру в руки свой крестик и читаю молитву. Для пущей правильности я даже крещусь, как умею. В одних трусиках посреди ночи молюсь Богу; это так романтично! И сердце моё наполняется любовью. Она похожа на белоснежный морской песок, как на Мальдивах. И мне так хорошо и спокойно!

Я чувствую, что Господь меня слышит, он любит меня такой, какая я есть. Даже лесбиянкой. Он ведь сам меня такой создал, а как можно не любить своих детей? Я крещусь снова и снова и раз за разом повторяю молитву, а из моих глаз текут слёзы – слёзы радости, слёзы чистоты, слёзы благодати. Мне прямо-таки хочется одеться во всё белое и постричься в монашки. Только слово «постричься» напрягает: неужели мне придётся отстричь свои волосы? Хотя, в принципе, я готова. Я поднимаюсь с кровати, подхожу к тумбочке – там лежат большие ножницы. Сажусь перед зеркалом и подбираю длину, сколько оставить. Закрываю глаза, из них стекает ещё одна слезинка. А я отстригаю прядь своих волос.

========== Глава 6 ==========

Что я наделала?!

Теперь я уже плачу по другому поводу: мне волос жалко, мне себя жалко, у меня писюшка болит, меня любимая бросила. Отстригаю ещё одну прядь, и мне прямо сразу становится легче. Мне просто надо что-то разрушить. Как говорил Брэд Пит в «Бойцовском Клубе», «Я хочу уничтожить что-то красивое». И это «что-то» – мои волосы. Отстригаю ещё одну прядь, за ней ещё одну. А мне даже нравится новая причёска. Типа, удлинённое каре. Утром заскочу в парикмахерскую, пускай подровняют. Хочу что-то поменять в своей жизни, я же теперь лесбиянка.

А что скажет мама? Она же так любила мои волосы с детства, подолгу причёсывала меня, покупала разные шампуни для длинных волос. Прости, мамочка, я очень люблю тебя, но Вику я люблю больше!

«Это ради тебя, Викуля. Надеюсь, ты оценишь».

Отстригаю последнюю прядь. Смотрю на себя в зеркало и вижу новую Юлю. Я больше не девочка-припевочка, я настоящая лесбиянка. Пора сказать об этом всему миру. Складываю отстриженные волосы в пакет, кладу на место ножницы. Ложусь в постель (как раз но-шпа подействовала) и засыпаю. Мне почти что хорошо.

+++

– Юу-у-уля! – слышу крик мамки и открываю глаза. Уже утро; неужто я проспала до самого утра, без единого сна, без единой мысли? Внизу живота по-прежнему ноет: месячные никуда не ушли.

– Мам, не кричи. – Укрываюсь одеялом с головой. Но она раскрывает меня.

– Юля, что ты наделала?! – Она в ужасе смотрит на меня, а я понять не могу, что не так.

– В смысле?..

– В прямом. На себя посмотри! На свои волосы!

И тут я вспоминаю, что постриглась ночью, и что это был не сон. Да, я до такого додумалась? Я с ужасом понимаю, что натворила, и мне реально жаль свои волосы. Какая же я дура, чего ради было стричься. Волосы же не виноваты, что у меня с головой нелады. И что теперь мамке сказать?

– Я не знаю.

– Что не знаешь? Что ты не знаешь, Юлечка?

– Не знаю, зачем это сделала, не знаю, зачем подстриглась, – печально смотрю на неё.

Мамка подводит меня к зеркалу и поднимает оставшиеся пряди.

– А я ещё думала, это ты в детстве дурная была… А ты, оказывается выросла и не поумнела.

– Прости, мамочка, прости меня, – сюсюкаю с ней. Мне и волос жалко, и себя, и её – она же в меня верила.

– Не плачь, не плачь, Юленька, – обнимает меня мамка и по головке гладит. И чего это она решила, что я собираюсь плакать? Хотя я сейчас такая: по поводу и без повода могу слёзы лить. Мне и причина-то не нужна.

– Ладно, – говорит она. – Я сейчас знакомой позвоню, она придумает, как можно причёску подравнять. – Качает головой. – Да как ты до такого додумалась, как тебе это в голову-то пришло?! Совсем с ума, что ли, сошла?!

Я знала, что мамка мне волосы не простит. Стоически сношу её упрёки, смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Оттуда на меня смотрит совершенно другая девушка, с короткими волосами, впалыми щеками, красными от недосыпа и постоянных слёз глазами. Это не Юля, это не я. Но кто же она?

– Сейчас Ирке позвоню, – говорит мамка.

– Тётя Ира? – вспоминаю я. – Это твоя парикмахерша, толстая такая?

– Ага, – отвечает мамка. Она достаёт свой телефон и ищет в списке контактов.

– Ма-ам, она же в центре города работает.

– Ничего, съездишь в центр… Это ж додуматься было – ночью взять ножницы и подстричься! Ума, как у ракушки! Буду от тебя всё колющее и режущее прятать.

– Я не поеду, – надуваюсь я, ложусь в кровать и накрываюсь одеялом с головой.

– Что значит – не поедешь?

– В таком виде не поеду, пусть она к нам приедет. – Надеюсь, мамка меня понимает. Я же на порог не выхожу не накрашенная, а тут через весь город с неидеальной причёской. А ещё после маминой критики мне кажется, что я выгляжу, как дикобраз… Нет, я точно никуда не поеду. Мне уже и самой все эта идея с волосами не нравится. Вернуться бы в прошлое и отобрать у себя там ножницы. И чем я только думала?! Мне кажется, только со мной такое может случиться. Все кругом нормальные, одна я какая-то двинутая.

– Как это она к нам приедет? У неё же полный рабочий день, куча клиентов. Может, и мест на сегодня не будет.

Мои глаза наполняются слезами.

– Я в таком виде никуда не поеду, – качаю головой.

– Иди сюда. – Мамка обнимает меня, а я всхлипываю.

– Я же красивая, я всегда должна быть красивой. Я не выйду на улицу такой, не выйду.

– Тихо, тихо, – успокаивает меня мать. – Сейчас Ирке позвоню, что-нибудь придумаем.

– Спасибо, мамочка. – Смотрю на неё заплаканными глазами, они у меня постоянно заплаканные.

– И где та Юлечка, которая всегда улыбалась? – спрашивает меня мать.

– Её больше нет, вместо неё тебе прислали вечно ноющую чучундру. – Я сейчас заплачу.

– Юу-уль, ну ты чего, хочешь, я Сашке позвоню, поговорю с ним? – предлагает она.

– Мамочка, пожалуйста, не вмешивайся! Ты ничего уже не исправишь, только ещё сильнее осложнишь мне жизнь. Хотя куда уже…

– Да прямо-таки, – улыбается мать. – Ну что у вас там за шекспировские страсти? Бросил парень – найдёшь другого, подумаешь!

– Не всё так просто, как тебе кажется.

– Послушай, Юль, да знаешь, сколько их вокруг на тебя засматривается? Спортивные, накачанные, смазливые… – Мамка ещё долго перечисляет – просто она не догадывается, что мне девочки нравятся, а не парни. А может, ей во всём сознаться? Сейчас как раз самое время. Но это же мамка, я не могу. Не могу так разочаровать её. Сначала нужно в себе разобраться, наладить всё в личной жизни, а уж потом признаваться.

«Ничего не наладится, ты попала, ты даже не представляешь, как!» – Внутренний голос не даёт о себе забыть.

«И что мне теперь делать?» – спрашиваю его. По крайней мере, он со мной честен.

«Искать себе подружку».

«Да пошёл ты!» – не выдерживаю я. Чуть вслух это не говорю. В конце концов, у меня же есть Вика. Я не смогу встречаться с кем-то, пока люблю её.

«Юлька, ты лесба, ты будешь несчастная с мужчиной… ты будешь мучиться в одиночестве… ты пропадёшь и усохнешь без любви. Ты создана, чтобы любить и дарить свою любовь». – Похоже, в душе я поэт, или в меня вселился дух какого-то древнего поэта. Я в «Рик и Морти» такое видела или в Южном Парке… Чёрт, я запуталась!

– Я сейчас Ире позвоню, договорюсь, – в десятый раз повторяет мамка. – Когда у тебя экзамен?

«Блин! У меня же экзамен!»

– В таком виде я не пойду ни на какой экзамен… пусть ставят двойку! – Я выпучиваю глаза.

– Так, когда он?

– В пятницу.

Мать набирает номер и пару секунд ждёт:

– Привет, Ирка! – Сразу успокаиваюсь: дозвонилась, это уже хорошо… – До пятницы надо мою Юльку постричь… – Я слышу только мамкины слова, хотя можно же подойти поближе и слышать обеих, но мне лень подходить, я такая ленивая стала, как овощ. Догадываюсь, почему некоторые девушки мечтают, чтобы их на руках носили. И, похоже, я одна из них.

– Нет, – продолжает мамка. – До пятницы… и надо сюда заехать… Что, не работаешь по выезду? Блин, Ирка, сделай исключение! Тут у нас такое… – Мамка смотрит на меня и улыбается. Не могу, когда она на меня так смотрит, и прячусь с головой под одеяло. Не хочу, чтобы кто-то меня видел, даже мамка!

– Будешь? – Снова пауза. – Ну и отлично! С меня причитается. Сочтёмся. – Кладёт трубку и смотрит на меня.

– В четверг вечером дома будешь? – улыбается мамка.

– Я теперь до четверга из дому не выйду, – отвечаю я и ещё плотнее запутываюсь в одеяло.

Мамка тихо выходит из комнаты, а я сижу под одеялом в «домике», как когда-то в детстве. Здесь тепло и уютно, хоть и трудно дышать. Моё дыхание такое горячее, надеюсь, у меня нет температуры. Мне так хорошо здесь, так безопасно! Нет ничего вокруг. Нет этого жестокого мира, где все меня обижают. Здесь я и только я и мои волосы… да как у меня ума хватило постричься?! Как я до такого додумалась?!

Обвинять себя проще всего, а ты попробуй других виноватых найти. Но всё дело в том, что нет виноватых. Никто ни в чём не виноват, я сама подстриглась. Я всё сделала сама, я сама во всём виновата. Я сама всё испортила. Никто мне не «помогал» разрушать свою жизнь. Мне предлагали помощь, но я отказывалась, и теперь сижу одна под одеялом и не могу на улицу выйти.

«А может, косынку носить, как в церкви?» – приходит мне в голову. Но я же не монашка. Думаю про церковь и прижимаю к себе свой крестик.

«Спасибо тебе, Боже! Только ты один меня понимаешь. Только ты меня любишь, только знаешь о чём я плачу, ты всегда со мной». Целую крестик. С каких это пор я стала такой религиозной? Болит внизу живота, пора принимать но-шпу.

Поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, бреду на кухню. Внизу живота мне как будто гирю шестнадцатикилограммовую вшили – так тянет. Больно, жутко и страшно туда заглядывать, там же кровища! Достаю но-шпу и выпиваю сразу шесть таблеток, хотя вроде как по две положено. Я не считаю, по пути смотрюсь в зеркало; я не могу сейчас долго смотреться, потому что там бледная, с кругами под глазами, плохо подстриженная девочка, не накрашенная, сутулая. Боже, во что я превращаюсь?!

Иду в туалет, менять прокладку (эта вся в кровищи; там такое… я туда даже заглядывать боюсь). Хотя писюшку помыть надо, но не сейчас. Не сегодня, пусть она для начала болеть перестанет. Чёрт, как же болит и ноет! Когда же уже но-шпа подействует?!

Ставлю свежую прокладку и ковыляю на кухню.

– Есть будешь? – спрашивает мамка. – А то ты постоянно отказываешься, я уже и не предлагаю.

– Да, – киваю.

Мамочка накрывает для меня стол. Какая же она заботливая! Мне её до слёз жалко: у неё единственная дочурка такая непутёвая вышла. Я сажусь. Отрезаю кусочек яичницы и кладу в рот. Не чувствую вкуса, просто жую и глотаю. Так прикольно, когда ни вкуса, ни радости, как будто я робот! У меня что, рецепторы умерли?

– Я больше не буду. – Отодвигаю от себя тарелку.

– Юу-у-уль, ты в последнее время плохо есть стала. Может, тебя врачу показать?

– Ай! – хватаюсь за живот и пытаюсь встать. – Боже, как болит!

А у меня даже голова кружится от боли. Долбаные месячные, ещё и такие болезненные! За что?!

– Юль, ты до комнаты дойдёшь? – Мамка подхватывает меня, чтобы я не упала.

– В порядке, всё в порядке. – Я высвобождаюсь из её рук. – Не надо, я сама. – Пытаюсь улыбнуться, но понимаю, насколько это убого смотрится. В конце концов, у меня жутко всё болит. Не до улыбок сейчас.

Я делаю несколько шагов и падаю.

========== Глава 7 ==========

– Юлька! – слышу испуганный крик мамки. А я лежу, и у меня голова кружится – ни встать, ни даже подняться не могу. И, кажется, я лоб расшибла, теперь будет шрам. Чёрт, мне только шрама на лице не хватало!

Пытаюсь перевернуться на спину, мамка мне помогает. А я лежу и в потолок смотрю.

– Сколько пальцев? – показывает она руку. Я внимательно смотрю и понять не могу, сколько же она мне показывает.

– Четыре, два, – говорю.

– Четыре или два? – Мамка хватает телефон и набирает номер. – Всё, звоню в «скорую»!

– Не надо «скорых». – Я с детства их боюсь: помню, ко мне, ещё мелкой, однажды «скорую» вызвали, так приехал врач и сделал мне укол. А уколов я боюсь. Вот такие воспоминания.

Пытаюсь подняться.

– Лежи, не вставай, – останавливает меня мамка, но уже поздно. У меня кружится голова, и я падаю вновь. В глазах темно, и круги перед ними. Я устала, так устала! Может, мне отдохнуть.

Жёсткий запах нашатыря. Резко прихожу в себя. Я в мамкиной комнате, сижу в кресле. Рядом сидит медик в марлевой повязке, в руках ампулу держит и шприц.

– Мам, – испуганно говорю я, глядя на шприц. Я ищу её глазами. А она круги по комнате наворачивает и нервно грызёт ногти.

– Закатайте рукав, – говорит медик.

Я послушно закатываю рукав. Знаю, что будет колоть, и всё равно делаю, что он говорит. Я чересчур послушная, даже самой противно. Одна из стада баранов.

– Сейчас, – говорит доктор и смачивает ватку спиртом. Мажет мне вену на руке.

– Мам, – снова жалобно смотрю на неё, чуть не плачу. Я не хочу, чтобы меня кололи.

– Отвернитесь, если не переносите вида крови, – говорит доктор.

Я отворачиваюсь и смотрю в другую сторону. Быстрее бы, быстрее бы уколол! А он снова ваткой мажет. Да сколько можно мазать?! Что там той ручки, что там той вены.

– Всё, – говорит доктор и выбрасывает шприц в специальный контейнер для мусора.

А-а-а, это укол был, я даже не почувствовала. Честно говоря, за последние десять лет мне ни одного болезненного укола не сделали, но я их всё равно боюсь и буду бояться. Я ж трусиха.

– Повернитесь. – Доктор берёт фонарик и светит мне в глаза, сначала в левый, потом в правый. Мочит ватку каким-то раствором и прикладывает к моему лбу. Значит, лоб я всё-таки разбила.

– Что у неё?! – наконец, не выдерживает мать.

– Обморок на фоне истощения, – отвечает врач. – Но сейчас сложно что-то сказать, нужно понаблюдаться.

– Мне в поликлинику ходить придётся?

– Да нет, вы сейчас с нами поедете, ваша мама подписала бумаги на госпитализацию.

Смотрю на мамку взглядом собаки, которую отдают в питомник.

– Поверь, Юль, так будет лучше. – Она смотрит на врача. – Надеюсь, у неё ничего серьёзного? – испуганно добавляет она.

– Пока ничего не могу сказать.

Врач встаёт и отходит к окну, а мамка судорожно начинает собирать мои вещи.

– Я помогу. – Пытаюсь встать, но чувствую слабость.

– Сиди, Юлечка, сиди. – Вижу, как она обо мне волнуется. Чёрт, я опять всё испортила! Всхлипываю, но не плачу, стараюсь не плакать. Когда же всё это закончится?

Меня выводят из дому под руки. Я отказалась от того, чтобы меня медики на койке несли, я ещё пока держусь на ногах, только плохо. Пару раз спотыкаюсь, но не падаю.

«Ноги не держат», – это страшно. А что, если они в один день откажут, что если я ходить не смогу? Резкое движение, и опять круги перед глазами. Похоже, сейчас я опять упаду. Крепко-крепко хватаюсь за мамку.

– Ма-ам, что со мной? – испуганно спрашиваю я.

– Истощение, анорексия, врачи пока не знают. – Вот за что люблю мамку: она держится – что бы ни происходило, её не сдвинешь с места. Она – стойкий боец, а я – полная её противоположность. Даже простейших вещей сама не могу. Что толку, что у меня пятёрки в зачётке, если в голове пустота.

Зачёты, экзамены, месячные… да что всё в один момент-то так не в тему?!

Выходим из подъезда; не хочу, чтобы соседи видели, как санитары меня ведут под руки. Пытаюсь идти сама, пошатываюсь, держусь за мамку, как мамонтёнок из мультика. А она волнуется, я же вижу, как она волнуется, я сама за себя так не волнуюсь. У меня странное ощущение: вроде бы, понимаю, что всё очень плохо, но как-то всё равно пока не доходит. Ну, упала – голова закружилась, с кем не бывает… Зато сейчас я готова вскочить и побежать куда-то. Только, боюсь, не добегу.

Сажусь в «скорую», мамка садится рядом и держит меня за руку.

– Прокладки, телефон, зарядка, – перечисляю я. Надеюсь, ничего не забыто. – Чистые трусы, полотенце, тапочки, пижама, кружка, ложка…

А сама про себя думаю:

«Невероятно: я ложусь в больницу! Офигеть! Я же не была там с детства, и воспоминания остались только плохие: больные уколы, неприятные процедуры, и мамы никогда рядом нет. Постоянно нет мамы, я помню: сидела по вечерам в окно глядела и плакала. Помню, мама тогда ко мне не каждый день приходила. А надо было каждый, может, я бы тогда не выросла такой размазнёй.

«Скорая» поехала, а я сижу и в окно пялюсь, свой старый район рассматриваю. Никогда не видела его с такого ракурса – из окна «скорой». Мамка на меня смотрит.

– Юля, Юля, Юлечка! – чуть не плачет она.

– Мам, не плачь, а то я сейчас сама заплачу. – Мне становится так горько, так горько! Нет мне себя не жалко, мне мамку жаль. Она меня так ждала, родила, столько ночей не спала, и всё впустую. Я вся такая никудышная, сплошное разочарование. Боже, за что?! Не могу её видеть. Не хочу её больше разочаровывать.

– Мам, ты знаешь… – говорю. Я хочу признаться. Не могу это больше в себе держать.

– Что? – переспрашивает мать. Смотрю на неё, в каком она состоянии, и понимаю, что лучше сейчас её не шокировать. Я даже за неё сейчас больше волнуюсь, чем за себя.

– Да ничего, говорю, просто… – придумываю отмазку. – Прости, что подстриглась. Ты столько лет за моими волосами ухаживала, а я всё испортила. Мне жаль, мне так жаль! Прости, мамочка! – Обнимаю её и плачу.

– Подъезжаем, – говорит врач. – Вам точно кресло не нужно? А то у нас есть.

– Я сама могу дойти, – говорю каким-то слишком суровым для себя голосом. Прямо не узнаю себя!

«Скорая» останавливается, и мы заходим в приёмный покой. Доктор принимает нас безо всякой очереди.

Я сажусь на стульчик, а мама сидит на больничной кушетке, покрытой полиэтиленом (видать, чтобы не обоссали). Вообще вся эта больничная обстановка на меня уже давит. Там при входе двое стояло с такими жуткими перевязками. А что, если меня сейчас так перевяжут. У одного рука, у другого шея – я прямо видела кровь.

– На что жалуетесь? – спрашивает доктор.

– Потеряла сознание, упала, – говорю.

– Какие-нибудь симптомы? Головная боль, зуд?..

– Да нет, вроде… – медлю я с ответом.

– Она не ест три дня, – подключается мамка. Хотя её и не спрашивали.

– И часто вы сознание теряете? – смотрит на меня доктор и ухмыляется.

– Дважды падала, – говорю. – Первый раз оставалась в сознании, второй раз – нет.

– Интересная у вас причёска, такая экстравагантная! – говорит врач и кивает на меня. – А проблемы с аппетитом из-за чего?

– Ну, - говорю, – у меня сейчас сессия в институте. – Думаю, это существенная причина.

– А-а-а, ну тогда понятно: перенервничала, ничего не ела.

– И месячные, – полушёпотом добавляю я и в пол смотрю.

Доктор что-то записывает.

– А ещё её парень бросил, – добавляет мамка.

– Ну, м-а-а-ам, – возмущаюсь я.

– Ну, хоть врачу, ты всё расскажешь, раз матери родной не говоришь, – не отступает она.

– Есть такое? – спрашивает меня врач.

– Ну, вроде как. – Смотрю в пол. Не нравится мне этот разговор, ой, не нравится!

– А вы регулярно сексом занимались? – продолжается допрос.

– К чему это тут? – Возмущённо пялюсь на мамку, не хочу при ней говорить.

– Мне нужно знать, чтобы диагноз поставить, – говорит врач и переводит взгляд на маму. – Я вынужден попросить вас выйти. Понимаете?

– Зачем? – возмущается она.

– Я при тебе не могу отвечать. Чего не понятного-то?

– Хорошо, хорошо, Юлечка. – Мама хлопает меня по плечу и без явного желания выходит. Ещё как назло подольше в дверях застывает, так что я говорить не могу.

– Ну? – смотрит на меня врач.

Я вздыхаю и смотрю ему прямо в глаза.

– Да, – отвечаю. У меня заметно учащается дыхание и колотит сердце.

– Есть что-то ещё, что вы хотели мне рассказать? – Вот этот взгляд врача, он такой обезоруживающий, как будто это не человек, а машина, и ему можно всё выложить. В конце концов, перед врачом можно раздеться – почему рассказывать нельзя? Смотрю на него – он спокоен, но я волнуюсь, я пока не могу решиться.

– Вы занимались защищённым сексом? – подталкивает к разговору врач.

– Да. – Из меня приходится тащить по слову раскалёнными щипцами. Ну же, разговори меня, ты умеешь, а то сама я в жизни ничего не скажу! Слишком я закомплексованная.

– Вы с кем-то ещё занимались сексом, кроме своего парня? – Вопрос прямо в точку. Как раз то, что нужно. Мне главное сейчас – не сглупить и поскорее ему открыться. Чёрт, как же это сложно! Просто сказать правду. Скажи правду, Юлечка, и будет легче.

– Да, – отвечаю, а у самой дыхание перехватывает. Неужели я это всё-таки сказала?

– И поэтому ваш парень вас бросил? – Чёрт, он пошёл не в ту степь!

– Нет, всё не совсем так… не так, как кажется, – пытаюсь вернуть его в правильное русло.

– А с тем, другим парнем вы занимались защищённым сексом? – уточняет врач, глядя в мою карточку.

– Не-е-ет, – отвечаю на выдохе; мне трудно дышать. Меня душит.

– Тогда вам придётся сдать анализы на ВИЧ и другие венерические заболевания. – Он выписывает мне справку.

ВИЧ… Я, как смерти боюсь подобного анализа. В жизни есть только две вещи, которых я боюсь по-настоящему: это смерть и СПИД. Не дай Бог, я заболею СПИДом. Теперь я спать не смогу, пока результаты анализа не узнаю. И всё же я не это хотела сказать.

– Думаете, у меня может быть СПИД? – Я испуганно смотрю на врача.

– Надеюсь, нет, – ухмыляется он, – но вы же занимались незащищённым сексом. А это главный способ заражения, если не считать инъекционных наркоманов.

Мне страшно, меня буквально парализует страх, я готова на что угодно, лишь бы не заболеть СПИДом. Наверное, я ипохондрик. И надеюсь, я правильно понимаю значение этого слова.

– Это не всё, – говорю я, пока он выписывает справку.

– Вам придётся сообщить о диагнозе обоим своим партнёрам, – продолжает он, не поднимая глаз.

Делаю глубокий вздох, пытаюсь успокоиться. Мне страшно, меня ещё этот врач запугал своими разговорами о СПИДе. Сейчас я ещё раз в обморок упаду.

– Это не всё, – повторяю я, а на глазах выступают слёзы. Я не плачу, это от волнения или от избытка чувств. Я вообще вся такая чувствительная, аж самой противно!

– Был ещё кто-то? – поднимает глаза врач.

– Нет-нет, всего двое, – пытаюсь улыбнуться я, но не получается. И куда подевалась моя улыбочка? Ничего не могу, только вздыхать и жаловаться.

– Сообщите обоим парням. Не обязательно это делать одновременно. Просто пригласите их сюда по очереди и скажите, что нужно сдать анализы… – Я не даю ему закончить, я слишком долго к этому готовились.

– Не два парня, а парень и девушка, – говорю.

========== Глава 8 ==========

– Что? – переспрашивает меня врач и внимательно на меня смотрит.

– Я спала с парнем и с девушкой, с другой девушкой. – Голос дрожит, я начинаю запинаться.

Врач откладывает ручку в сторону:

– Продолжайте, – говорит он.

– Я не изменяла своему парню. Сначала мы спали втроём, а потом… потом мы с Викой… – зачем я имя-то сказала? Зачем я это сделала? Это мои проблемы, и не надо впутывать Викулечку. – Мы спали с ней вдвоём. Я – лесбиянка. – Наконец, я выдавила это из себя.

– Вы просто бисексуалка, – говорит доктор. – Знаете, многие гетеросексуальные девушки имели подобный опыт.

– Нет, нет, – качаю я головой. – Я стопроцентная лесбиянка. Я сама бросила своего парня, потому что влюбилась в девушку. А она отвергла мои чувства. – Вспоминаю, а у самой сердце кровью обливается. – Я не могу без неё, мне так больно! Не могу признаться никому, даже поговорить не с кем. Мне так трудно сейчас! Доктор, я ненормальная?

– Да почему же?.. – пожимает плечами он и смотрит в карточку. – Я выпишу вам направление к психологу, думаю, вам сейчас лучше поговорить с ним.

– Спасибо, спасибо вам, доктор! – говорю я. – Я не знаю, как маме об этом сказать… не хочу её разочаровывать. – Мои глаза опять наполняются слезами, я сейчас расплачусь.

– Мне кажется, вы рано сделали вывод, – вздыхает врач. – В любом случае, надо беседовать со специалистом. Насколько я знаю, молоденькие девочки вроде вас периодически влюбляются друг в дружку, вены режут, стишки о любви сочиняют. Такое бывает и с абсолютно нормальными, гетеросексуальными девушками. Потом они встречаю того, кого надо, выходят замуж, заводят детей и счастливы. В любом случае, я не могу вам ничего сказать, я не психолог.

– Спасибо, – в десятый раз повторяю. – И как мне это маме сказать?

– Ей ваш психолог скажет… – говорит он, дописывая направление. – Если посчитает нужным. Ну, и анализы на ВИЧ и прочее всё равно сдать не повредит.

– Спасибо, – я же уже говорила. Чего это я «спасибо» постоянно повторяю? За что я благодарна? За то, что, наконец, выговорилась. И мне даже легче.

– Вы ещё встретите свою любовь. – Врач улыбается и протягивает мне направление на анализы. – Вы очень милая.

– Спасибо! – впервые за день я по-настоящему улыбаюсь.

Выхожу из кабинета. Там мать, вся на нервах.

– Ну что там? – спрашивает она.

Показываю бумажки:

– Целый ворох направлений дали, – говорю.

– Дай посмотреть. – Она пытается что-то разобрать во врачебных каракулях.

– Мам, а где наша сумка? – смотрю на неё.

– Тут. – Она вытягивает из-под стола мой чемодан на колёсиках. Она его с собой взяла: ни во что другое все мои вещи не помещались.

– А зачем тебе? – спрашивает она.

– Прокладки нужны, – говорю шепотом.

Мама быстро находит в наружном кармане прокладку и протягивает мне. Я беру её и захожу в туалет. Здесь сыро и холодно. Холодно даже в мае, я не знаю, из чего строят стены в этих больницах.

Я захожу в туалетную кабину. На всякий случай сливаю воду, мне кажется, тут кто-то после себя забыл слить. Спускаю спортивки и трусики. Прокладка вся в крови. Из меня реально течёт. Фу-у-у, смотреть противно! Как же мне подмыться? Оглядываюсь по сторонам. Похоже, я здесь этого никак не сделаю. Убираю прокладку, закручиваю её, чтобы кровь не вытекала, ставлю свежую. Хоть какая-то свежесть, надоело ходить с кровавым компрессом на писюльке.

Выхожу из кабинки и залипаю перед зеркалом. Боже, неужели это я?! Кожа бледная, мешки под глазами, губы потрескавшиеся, волосы… про волосы даже говорить не хочется. Мочалка это обстриженная, а не волосы! Одежда… на мне пижама какая-то, а не одежда. В чём по дому хожу, в том и приехала. Во что я превратилась? Мне срочно нужно накраситься.

Выглядываю из туалета:

– Ма-а-ам, – говорю.

– Что, что? – подбегает ко мне мать.

– Косметичку мою взяли?

– Конечно, ты же сама сказала брать. – Мама роется в чемодане и протягивает мне косметичку.

– Сэнкс, – говорю я. Наконец-то я смогу накраситься и снова стать собой.

Захожу в туалет. Мимо проходит одна из больных, а меня аж передёргивает от одного её вида. Лицо заплывшее, переломанная рука в гипсе. Пытаюсь абстрагироваться и ни на что не обращать внимания.

Достаю кисточку и для начала подкрашиваю реснички. Мне уже лучше. Умываюсь и всё начинаю заново. Вытираюсь ватными дисками, наношу слой тоналки. Боже, как же я люблю свою кожу цвета тоналки! Наверное, это самый красивый цвет. Обожаю его: идеальный, слегка загорелый. Наношу тени, подклеиваю реснички. Рисую стрелки, тени вокруг глаз. Карандашиком подрисовываю губки, контуры, потом наношу блеск.

Ну вот, накрасилась, теперь даже мои подстриженные волосы симпатичнее смотрятся; пытаюсь их расчесать, но только вырываю клок.

«По крайней мере, этот клок меньше, чем раньше». Выпутываю клок из расчёски. Кроткие волосы и расчёсывать легче. Их надо бы ещё вымыть и уложить, и будет неплохая причёска. Опрыскиваю их лаком, пускай держат форму. А я неплохой парикмахер.

Одежда… Ну во что я одета?! Выглядываю из туалета.

– Ма-а-ам, а мы маечку и спортивныйкостюм взяли? – спрашиваю.

– Да, конечно. – Мамка роется в моей сумке и протягивает мне переодёвку. – Уже накрасилась? Так быстро!

Исчезаю в туалете. Запираюсь в кабинке и начинаю переодеваться. Меня пугает сама мысль, что кто-то войдёт и увидит, как я переодеваюсь. Я стою прямо над толчком и стягиваю с себя спортивную кофту, потом – грязную майку. И как я в таком хожу по дому? Стыдно должно быть! Надеваю аккуратненькую футболочку, приталенную по фигуре. Нюхаю свои подмышки; вроде, не пахнут, но всё рано для профилактики намазываю их сухим дезодорантом. Потом снимаю спортивки и натягиваю новые спортивные штаны. Помню, как покупала их, чтобы спортом заниматься. Это случилось как раз перед тем, как я поняла, что спорт и я вещи несовместимые. А жаль, мне хотелось бы иметь спортивную фигуру.

Тапочки! Выглядываю из туалета:

– Мам…

– Что?

– Каблуки, – говорю.

– Дочка, ты с ума сошла! – возмущается мать. – Ты в больнице, ты же в обморок падала, а теперь на каблуках ходить обралась. Мы их не брали.

Действительно, глупо.

– Тогда тапочки дай, симпатичные которые.

Выхожу из туалета, скидываю свои старенькие, надеваю новенькие. Педикюр не мешало бы обновить, хотя ещё не заметно. Но я люблю это делать ещё до того, как становится заметно. Я же люблю свои ножки. Подхожу к зеркалу. Становлюсь на носочки, типа на каблучках.

«Во-от, это уже та Юлечка, которую я знаю! А с такой причёской она нравится мне ещё больше. Отлизала бы у неё… ну, когда пройдут месячные, понятное дело». Улыбаюсь и подкрашиваю губки. Смотрю на ноготчки, не мешало бы подкрасить.

– Всё, идём по врачам, – говорит мамка.

– Конечно мамочка! – радостно улыбаюсь ей. И она мне улыбается. Она у меня такая понимающая.

Заходим в манипуляционный кабинет, здесь без очереди.

– Садитесь, – говорит мне сестра. – Кладите правую руку на подушечку и работайте кулачком.

А я боюсь кровь сдавать, я всегда волноваться начинаю, бледнею под тоналкой. Тоналка… как же приятно ощущать её на своём лице! Без неё, как без одежды.

– Работайте, работайте кулачком, – повторяет медсестра и перетягивает мне руку жгутом.

– Ай, больно! – говорю. – Я уже руку не чувствую.

– Прямо-таки, – отвечает медсестра и вынимает шприц.

– Отвернись, – напоминает мне мамка. Я отворачиваюсь и пытаюсь терпеть. Мне страшно, прямо сильно страшно! Не люблю уколов, чувствую на своей руке ватку и мучительно жду иголку.

– Ай, больно! – говорю, но не отдёргиваю руку. Боюсь дёрнуться.

– Всё, всё уже позади. – Сестра снимает с моей руки жгут и набирает крови в шприц. У меня такое чувство, что меня изнутри выкачивают. Болит в кости, но я терплю, не жалуюсь.

Врач аккуратно вынимает иголку из вены и прикладывает к месту укола смоченную спиртом ватку, заклеивает пластырем.

– Прижми ручку, – говорит. – Через пятнадцать минут можно разжимать.

– Спасибо, – благодарю я. Мы с мамкой встаём и выходим.

Какие там ещё анализы? Кровь из пальца – но это в другой кабинет, а там очередь.

– Куда тебе ещё? – спрашивает мать.

– Кардиолог, терапевт, – перечисляю я. – Мам, ты можешь идти. Я всех обойду и вернусь домой самостоятельно.

– Дочь, ты с ума сошла! Ты же в обморок падала! Какое «сама»?! Я тебя здесь не оставлю! – немного повысив голос, сообщает мне мать.

– Спасибо, мамочка! – прижимаюсь к ней и улыбаюсь. – Ты у меня такая классная! Прости, что я у тебя такая непутёвая вышла.

– Юу-у-улька! – Она взъерошивает мои волосы, как в детстве, когда они были короче… когда они были, как сейчас. Всё время забываю, что у меня теперь другая прическа.

И вдруг я замечаю, что мыслей дурных в голове нет. Про Вику и про несчастную любовь. Ну, люблю я её, дуру, куда уже деваться? Что, не жить дальше, не есть не пить, не спать, не мыться, не краситься? Я даже кушать начинаю хотеть от таких размышлений. Мне уже лучше, однозначно лучше. Эта дурацкая больница реально вылечила меня, моё разбитое сердце.

Сегодня самый лучший день, наверное, я счастлива. Или это от того, что я хоть кому-то открылась, что я лесбиянка? Надо поскорее всем открыться – так жить намного легче.

Стою в очереди у кабинета терапевта.

– Саваш, – вызывают меня. Захожу. Старая ворчливая врачиха косо посматривает на меня и бросает: – Раздевайтесь.

– До трусов? – переспрашиваю я.

Врачиха вновь косится на меня.

– Трусы будете снимать в другом кабинете, а здесь пока до трусов.

Я неуверенно стягиваю с себя маечку и лифчик. Показываю ей свои сисечки. Она что-то смотри в своём блокноте и щупает их. Потом меня спиной к себе поворачивает и там что-то смотрит. А я стою и мерзну, прикрывая груди руками. Были бы они чуточку ближе друг к дружке, я бы их одной ручкой прикрыла – такие они маленькие. Может, действительно капусту прикладывать, чтобы подросли. Улыбаюсь сама себе.

Рост, вес, давление. Какой у меня вес? Так я и сказала! Это слишком интимный вопрос для девушки. А рост – почти метр семьдесят; так, пары сантиметров не хватает, не критично. Это с лихвой компенсируется каблуками, которых у меня полный дом. Обожаю каблучки! Обожаю свои ножки на каблучках! Обожаю колготки! Я вообще такая фетишистка! Снова думаю о Вике, и мне уже не так клёво.

Стоит только вспомнить о том, что мы не вместе, и мне сразу становится плохо. В груди прямо болит и ноет. Как бы у меня там опухоль не образовалась. Я вообще жутко боюсь всяких опухолей, и СПИДом боюсь заболеть. И гепатитом. И вообще у меня месячные, я в обморок падала, меня любимая бросила, я волосы подстригла.

«Всё хватит уже хандрить!»

========== Глава 9 ==========

Сидим, давление меряем.

– Разжимайте руку, – говорит врач и снимает с мой руки пластырь. Мне даже немножко больно.

– Ай! – говорю я. Но докторша не обращает на мои страдания никакого внимания. Похоже всем на меня чихать. Никому я не нужна, кроме своей мамки. Кстати, а где мой телефон? Выключенный, лежит на дне сумки. Мы, когда собирались так перепугались, что даже телефон в сумку забросили на самое дно. Думали, сейчас меня откачивать будут в реанимации, а оказалось, я отлично держусь на своих двоих.

Вновь смотрю на свои ножки. Бедненькие, им сегодня столько пройти пришлось, а ведь они не для ходьбы предназначены, а для поцелуев! Для нежных женских губ. Улыбаюсь. Я счастливая, потому что влюблена. И пусть моя любовь не взаимна, зато она есть. С ней так приятно засыпать и просыпаться, с ней так приятно дышать, пить и есть, гулять и говорить. Намного приятней, чем без неё. Я прямо-таки стихами заговорила!

Врачиха накачивает хомут вокруг моей руки, и у меня начинает болеть; как-бы кровь не пошла из того места, куда меня кололи. Боже, ну о чём я только думаю?! О Вике. Как же хорошо, что она существует на этом свете! Спасибо тебе, Господи, что ты создал её, спасибо, что благодаря ней я знаю о таком прекрасном и нежном чувстве, как любовь.

– Любою тебя, Викулечка, – шепчу.

– Что вы говорите? – переспрашивает врач.

– Ничего, – качаю головой. – Это я сама с собой.

«Обожаю тебя, хорошая моя, люблю всей душой и сердцем!»

Сижу и нашёптываю, как бабка-шепталка. И зачем мне понадобилось это вслух говорить? Не знаю. Главное, что я знаю: я всё-таки способна любить, а значит, я обязательно буду любима и счастлива. Только нужно немножко потерпеть.

– Можете идти, – говорит врач.

– У меня всё в порядке? – переспрашиваю.

Врач внимательно смотрит на меня и повторяет:

– Можете идти.

Выхожу в коридор, там мамка:

– Ну что там? – спрашивает она.

– Да ничего, идём дальше.

Дальше у нас кардиолог. Давно мне кардиограмму не делали. УЗИ недавно делали, а кардиограмму уже и не вспомню когда в последний раз.

Захожу, ложусь на кушетку, ко мне приклеивают разные присоски. Какой-то аппарат рядом пиликает в такт ударам моего сердца. Врач меня поднимает и заставляет сделать пару приседаний. Я приседаю и вновь ложусь – аккуратно так, чтобы провода не спутать.

– Отлично! – говорит врач. – Есть небольшие отклонения, а так в пределах нормы.

– Это хорошо или плохо? – спрашиваю я. – Что это значит?

– Вы ведёте малоподвижный образ жизни… а надо почаще бывать на свежем воздухе, займитесь спортом.

А-а-а, понятно, да только вот спорт – не моё. Свежий воздух… ну не знаю, я домашняя, люблю дом, люблю диван. Лентяйка я, короче, и ничего с этим не поделаешь.

Подошла наша очередь на кровь из пальца. Я же боюсь всяких уколов. Только что сидела, подавленная, и мне было не особо так страшно. А теперь развеселилась, и снова боюсь. Захожу в кабинет и сажусь на краешек стула.

– Руку, – говорит врач.

Протягиваю руку, берёт один безымянный пальчик, смазывают его ваткой со спиртом. Достаёт щипчиками свежую иголку и резко колет мой пальчик.

– Ай! – вскрикиваю я.

– Батюшки, да прям-таки больно! – возмущается медсестра. – Тут детки новорождённые терпят, не плачут, а здоровая дылда не может помолчать.

Ничего не отвечаю, мне безумно себя жалко. Все здесь меня обижают. А мне ведь и так непросто. Смотрю на неё печальным взглядом, пытаюсь разжалобить, но получаю в ответ лишь презрение.

Прижимаю ватку к поколотому пальчику и выхожу. Мамка ждёт меня у дверей. Она уже меньше волнуется – видать, первоначальный шок от того, что дочурка в обморок упала, уже прошёл.

– Кто там ещё из врачей?– спрашивает она.

Я делаю шаг, у меня подкашиваются ноги, я чуть не падаю на пол. Но кто-то из проходящих мимо людей успевает меня подхватить. У меня круги перед глазами и всё плывёт, а в голове будто гематома рассосалась, чувство, как что-то давит на мозг. Описать не могу. Испуганно смотрю по сторонам.

– Врача, срочно позовите врача! – паникует мамка, в глаза мне смотрит. – Юля, Юлечка, ты здесь, что с тобой? – Она хлопает меня по щекам.

– Не знаю… – А перед глазами всё синее, и круги, эти долбаные синие круги, и звёзды мерцают. Красиво.

Ко мне подбегают несколько человек, ставят меня на ноги.

– Ты нормально? Идти сможешь? – паникует мамка.

– Да-а-а-а, – вяло отвечаю я и смотрю в одну точку.

– Какое «идти»? Пусть тут сидит, – говорит кто-то у меня над головой; я пытаюсь поднять глаза, но не могу рассмотреть говорящего. Через несколько минут прикатывают каталку и укладывают меня на неё.

– Зачем? Я и сама могу идти, – отвечаю я.

– Не напрягайся, лежи и попытайся расслабиться. – Меня вкатывают в лифт. А я лежу и не двигаюсь; рядом стоит мама и держит меня за руку. А на глазах у неё слёзы.

«Мамочка, прости, что из-за меня ты плачешь, прости, родная! Не хочу, чтобы ты плакала. Ну за что я тебе такая досталась?!» Хочу попросить у неё прощения, но не могу, иначе я сама сейчас расплачусь.

– Кладём её в стационар, – говорит врач. – Никаких отговорок – вы же не хотите, чтобы она посреди улицы грохнулась.

– Что там по анализам? – спрашивает другой.

– Всё не очень хорошо… – Больше я не понимаю, о чём они там говорят, так как всё время пытаюсь прийти в себя. У меня жуткий писк в ушах и голова раскалывается.

– Какие-то противопоказания?.. – спрашивает врач мою маму.

– У неё месячные сейчас. – Чёрт, как же это некомфортно, когда мамка рассказывает незнакомому мужчине про мои месячные!

Я немного приподнимаюсь, но она снова заботливо укладывает меня на каталку:

– Лежи, лежи… – улыбается она и по-доброму так на меня смотрит. Я пытаюсь расслабиться, закрываю глаза, и на них выступают слёзы. Нужно поморгать, чтобы не было слёз, а то мама решит, что я плачу, и сама начнёт. Не хочу, чтобы она плакала, не хочу, чтобы кто-то из-за меня плакал.

Меня закатывают в палату. И доктор снова берёт меня за руку и проводит пальцем по венам.

– Не очень хорошо видно, могу не попасть, – говорит он.

– Сейчас сделаю. – Медсестра перевязывает жгутом мою руку.

– Больно! – жалуюсь я.

– Потерпи чуток, – говорит врач. Он во много раз заботливее той медсестры из манипуляционного кабинета.

– Потерпи, доченька. – Мама гладит меня по лицу. Какая же она у меня добрая!

– Мамочка, мне страшно! – говорю я. Зачем я это сказала, дура? Теперь и она бояться будет. Просто я уколов боюсь, увидела иголку в руках врача и испугалась.

– Не бойся, доченька, не бойся, милая моя! Не бойся, хорошая моя! – Мама гладит меня по волосам и уже не сдерживает слёз.

– Мамочка, ну не надо. У вашей девочки всё будет хорошо… у неё просто гемоглобин занижен, это истощение или анорексия.

Это слово звучит скорее как комплимент. А кто же не мечтал, чтобы у него была анорексия? Эта болезнь с недавних пор является синонимом красоты. Но что она значит на самом деле, я понятия не имею. Да и костлявой, в прямом смысле слова, я никогда не была – просто обычная стройняшка.

– Это опасно? – спрашивает их мать.

– Нет, просто пускай побудет в больнице, понаблюдается пару дней… мы её откормим, – улыбается доктор. – А вы что, дома её не кормите… или она худеет?

– Её парень бросил, – зачем-то говорит мать.

– Странный он, она же у вас такая красавица, вся в мать. – И тут я вижу, какими глазами он на неё смотрит. Никогда не видела, как к мамке мужики клеятся. Просто всегда, вроде, жили рядом, но никогда при мне этого не случалось. А это так миленько!

– Сейчас, – говорит врач и медленно вводит громадную иголку мне в вену.

– Больно! – всхлипываю я.

– Ещё чуть-чуть. – Он вводит ещё какую-то иглу внутрь этой и устанавливает крепление, похожее на кран. А после мою руку перематывают непрозрачным бинтом и заклеивают пластырем. Сестра приносит несколько бутыльков прозрачной жидкости. Врач берёт длинную трубку с иглой на конце и вставляет иголку в резиновую крышку одного из бутыльков. А вторую присоединяет к кранику в моей вене.

Они с мамкой отходят в сторону, но я всё ещё слышу их разговор.

– Полежит под капельницей… – Дальше не слышу. Слышу только окончание разговора. – Оставим её одну, ей сейчас нужен покой.

И они с мамкой выходят из палаты. Я слегка приподнимаю голову и осматриваюсь. Я лежу на каталке одна в пустой палате. Здесь светло, свежо и тихо. Белые накрахмаленные простыни.

Рука онемела и болит. Конечно, через неё же в моё тело вкачивают литры жидкости. Боюсь к ней даже прикасаться. Ещё низ живота болит. И мне надо в туалет, пора прокладку поменять.

– Сестра! – дрожащим голосом зову я, но никто не приходит. Встать я не могу, иначе нарушу капельницу, писюшка болит, рука немеет. Ещё и экзамен на носу… Чёрт, кто-то точно желает моей смерти – это же надо, как всё навалилось!

Через полчаса приходит сестра и заменяет мне капельницу. Она всё делает механически, как робот.

– Мне в туалет надо, – говорю и добавляю шёпотом: – Прокладку поменять.

Она так на меня смотрит.

– Идём, – говорит. Отсоединяет от моей вены капельницу и закрывает краник. Потом помогает мне встать. Я роюсь в своём чемодане и нахожу прокладку. Рука болит, она будто отваливается, будто её нет. Я боюсь прикоснуться к иголке, которая из неё торчит. Сестра предварительно замотала её бинтом. Мне легче хотя бы от того, что я не вижу, что там из моей вены торчит.

Ковыляю до туалета. Всё делаю одной рукой. Это не так сложно, как могло бы показаться. Писаю, слава Богу, это хотя бы не больно. Меняю прокладку. Сколько крови, сколько же во мне крови! Как бы вся не вытекла. Мне кажется, что от капельницы она стала какой-то более жидкой. Ковыляю назад в палату, здесь никого нет, спокойно ложусь на каталку. Лежу и смотрю в потолок. Мне так хочется поплакать!

«Викулеча, вернись ко мне любимая, мне сейчас так тебя не хватает! Неужели ты оставишь свою Юлечку одну, умирающую в больнице под капельницей?»

Заходит сестра, промывает катетер физраствором и ставит очередной бутылёк с чем-то прозрачным.

– Что это? – спрашиваю я. Мне же нужно знать, чем меня накачивают.

Она отвечает, но я не понимаю ни единого слова – какие-то витамины, вроде как.

– От капельницы может хотеться в туалет, – говорит она. – Вот. – Она ставит передо мной на стул пластиковую утку. – Это, чтобы ты не вставала.

– Хорошо, – говорю, а самой страшно: неужели я вся такая больная?

========== Глава 10 ==========

Посидеть, что ли в телефоне? Нет, не хочу. Хочу отдохнуть. Полежать одна в тишине, чтобы никто не отвлекал и не беспокоил. Смотрю в потолок, и у меня медленно слипаются глаза. Я же вроде как ночью выспалась, так почему я сейчас опять засыпаю? Если бы не боль в писюшке, я бы подрочила. Чёрт, почему всё так не справедливо: целая неделя месячных, и так каждый месяц?! А парням хоть бы что! Может, лучше было родиться парнем? Нет, нет, девочкой, только девочкой! Девочки лучше, красивее и нежнее… Обожаю девочек и обожаю быть девочкой!

Дотягиваюсь до своего телефона. Несколько пропущенных, не стану отвечать. Посмотрю лучше фотки: мои, Сашкины и Викины. Какая же мы были красивая пара.. нет не пара, трио… не знаю… но мы идеально подходили друг другу. Мне жутко хочется опять целовать её ножки, и чтобы Сашка на нас подрочил. Как же это было мило! Столько приятных воспоминаний. Мысли о сексе отзываются болью внизу живота. У меня давно там болит, и боль какая-то рвущая. Как будто там ещё что-то, кроме месячных (как будто мне месячных недостаточно).

Приподнимаю трусики и смотрю на свою писюшку. Милые «холмики», «горошинка»; жаль, её с такого ракурса не рассмотреть. А как лучше всего? В позе 69 с подругой, и тут не важно, кто сверху, перед глазами вся «киска», с «лепесточками» и клитором, дырочка и ягодицы. Обожаю Викину попку, вот так бы её и съела! Ну, хотя бы попыталась укусить. Хочу любви! Вик, ну позвони мне, я же в больнице! Пожалуйста!

В палату резко открывается дверь, и заходит врач:

– Та-а-ак, посмотрим! – громко говорит он, и его голос разносится по всему полупустому помещению.

– На что жалуемся? – спрашивает он меня.

Смотрю на него снизу вверх.

– Я сознание потеряла, – говорю. – А так всё в норме.

– Ничего больше не болит? Не ноет?

– Да вроде как нет. Рука болит, лежать неудобно, ну и месячные. Можно мне но-шпу?

– Я же поставил антиспазматическое. – Он проверяет капельницу и выходит, и я снова остаюсь в одиночестве в палате.

«Хоть бы книжку взяла почитать, – думаю я. – Хотя когда я в последний раз читала художественную книгу, а не учебник? Я вообще ничего не читаю. Мне не интересно. Мне скучно. Я привыкла всё время сидеть в телефоне и в ноутбуке. На улице не гуляю, книг не читаю, спортом не занимаюсь. Интереснейшая личность я, наверное, потому так всем «нравлюсь».

Улыбаюсь: я же понимаю, что парни во мне видят прежде всего внешность, картинку, симпатичную разрисованную мордашку, фигурку. У меня неплохая фигура, хоть и не спортивная. Бёдра не слишком широкие, груди (я уже сто раз про них говорила) волосы… Да что ж такое с этими волосами, чего я о них всё время вспоминаю?!

Ножки и мордашка. Никто не любит меня за то, какой я человек, все ценят во мне только внешность. Хотя внешность – это не так-то и мало. Я тоже люблю красивых людей. А личность и интересы, которых у меня нет, мои таланты, которых нет тоже. Мои… не знаю, что ещё. Я даже на лыжах катаюсь, как каракатица, как корова на льду. Вспоминаю нашу с Сашкой поездку и улыбаюсь. Не всё было идеально, но помнится только хорошее.

Простреливающая боль в локте. Неужели иголка от капельницы достала до кости? Как посмотрю на неё, мне страшно. Сколько ещё в меня можно тыкать всяких иголок и брать анализов? Смотрю в окно – там светло, щебечут птички, но я чувствую, как на мир опускается ночь. Или это только в моих глазах темнеет. Всё плохо и бесперспективно. Я сама загнала себя в эту ловушку и не знаю, как из неё выбраться. Вике я не могу позвонить, но никого, кроме неё, я не хочу сейчас видеть.

Пиликает телефон. О-о, мамка звонит, беру трубку.

– Приветик! – хриплым голосом отвечаю я.

– Ты как там, Юлечка?

– Под капельницей, – отвечаю. – Что тебе врач сказал, меня скоро выпишут?

– Сказал: пару дней тебя там подержат…

– Ма-а-ам, можешь никому не говорить, ну о том, что я в больнице? Не хочу, чтобы знали.

– Ну хорошо, доченька,– отвечает мать.

– И принеси мне сюда все конспекты, буду к экзамену готовиться,– улыбаюсь я. Мне нужно чем-то сейчас занять голову, и учёба – не худший вариант.

– Хорошо. Выздоравливай поскорее, Юлечка.

– Спасибо, мамочка. – Кладу трубочку.

Откладываю телефон в сторону и несколько секунд держусь, не беру его, тренирую силу воли. Но не выдерживаю: хватаю трубку и начинаю листать фотографии Вики. Я не могу без неё долго. Вот надо же было уродиться такой идеальной! Откуда вообще берутся такие девочки, как Вика? Оттуда, откуда и все. Не верю.

Смотрю на её плечи, ножки и жалею, что не могу дрочить. Как же хочется ласкать себя, глядя на её улыбку, ножки, стопы! Она любит их фотографировать, они у неё едва не сексуальнее, чем мои собственные. По крайней мере, мне куда приятнее у неё сосать, чем у себя. Ну да, я брала в рот пальчики своих ног, проверить, как это. Мне всегда хотелось что-то такое попробовать. С Викой не сравнить, с её нежной кожей. Я возбуждаюсь, я дико возбуждаюсь и не могу подрочить. Долбаная писюшка, хватит уже кровоточить! Хорошо, хоть грудь есть. Ласкаю свои сосочки одной рукой. Так непривычно гладить себя левой. Засовываю два пальца в рот и сосу их. Готова сосать что угодно, я такая соска!

«Вика. Викулечка. Любимая». Закрываю глаза и представляю, как стою перед ней на коленях и лижу её «киску», а она улыбается мне и прижимает к себе посильнее. И мне так приятно и радостно! Открываю глаза – я на больничной койке под капельницей. Хочу туда, хочу в свою фантазию, вот можно было бы переключаться между реальной жизнью и воображаемой. Я бы сутками лизала ей ножки и целовала «киску».

Закрываю глаза и мечтаю, как она танцует для меня одной под тихую спокойную музыку, а после опускается на кровать, и мы лижемся и целуемся.

– Прости, Юля, что я тогда тебя бросила, – говорит мне она.

– Да ладно уже… просто ты не разобралась… ты мне тогда так больно сделала! Я думала, умру, думала, не смогу без тебя… но ты вернулась и вернула меня к жизни… – Целую её. – Я знала, что так будет. Всегда знала, ни секунды в тебе не сомневалась. Ни на мгновение не потеряла веры в любовь.

– Прости, Юлечка.

– Это ты меня прости, Викусечка. Люблю тебя, обожаю!

– Я тоже тебя люблю.

Она проводит рукой по моему дрожащему телу. А я целую её в сосок, обвожу его своим язычком. Почему сосочек – он ближе к её сердцу, желаю поцеловать её прямо в сердечко. Какое красивое желание – вспоминаю анатомию, как выглядит реальное сердце. Но я на самом деле хочу почувствовать стук её сердца. Хочу понять, что это оно из-за меня так часто бьётся. Я боготворю её и обожаю.

Открываю глаза; я всё ещё в больнице под капельницей, у меня рука болит, я не могу ею даже пошевелить. Вики нет, она мне даже не позвонила. Она обо мне даже не вспомнила. Господи, хочу заснуть, хочу очутиться в том сне и навсегда там остаться! Мне нечего здесь делать. Зачем мне такая жизнь? Не хочу больше жить без любви, не хочу и не буду. Зачем ты придумал любовь, если заставляешь меня жить без неё? Зачем? Лучше бы я её никогда не знала, лучше бы я никогда…

Крепко сжимаю в руке крестик. Вспоминаю молитву; я такая набожная стала прям вообще. Молюсь сутками напролёт. Давно не была в церкви. Я слыхала, что в больнице есть своя часовенка, нужно в неё зайти. Мне реально этого хочется. Я, кажется, понимаю, как люди приходят к Богу – так же, как и я пришла.

«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё, да придет царствие твоё…» Я читаю, и мне становится легче. Мне реально становится легче. Пускай, в моей жизни нет любви, но на небесах её полным-полно. Я поняла, из чего состоят облака в Небесном царстве и что это вообще за Царство такое. Это любовь чистая любовь, чистая, бесконечная и бескорыстная. А в наших душах лишь крупица той любви, и то меня так накрыло. Но на небесах её будет предостаточно, сколько захочешь. Целый небесный океан! И все мои клеточки будут переполнены этой бесконечной любовью. Она будет течь внутри мне и вокруг меня. Я буду дышать ею. И все мы объединимся в вечной любви.

Там, на облаках, не эдемские кущи, а неприкрытая, бесконечная любовь. Что может быть прекрасней? Господи, я люблю Тебя, обожаю тебя, почти так же сильно, как я люблю Вику! Ты же простишь меня за то, что её я люблю больше? Знаю, что Ты любишь меня как свою дочь, знаю, ты всё прощаешь мне. Знаю, Господи. Я чувствую Тебя сердцем. Но её я люблю чуточку больше, самую чуточку больше Тебя. Прости меня, прости, пожалуйста. Ну не могу я любить вас одинаково.

Я знаю, Ты простишь, ведь Ты же любишь меня, Ты сам создал меня такой. Ты соткал меня из пустоты и бесчисленного количества атомов и наделил моё сердце столь прекрасным чувством, как любовь. Любовь – это лучшее твоё творение. Я даже мамку люблю меньше, чем вас двоих: Тебя, Господи, и Вику. Но всё же она на первом месте.

Хочу на небеса, реально хочу на небеса. Но знаю, что тот, кто добровольно туда отправится, никогда туда не попадёт. Я смотрела «Куда приводят мечты» – отличный фильм, но грустный, такой грустный; я сейчас заплачу. Дети погибают в автокатастрофе, и жена, мама не может этого пережить и кончает с собой. А муж погибает и сам попадает в рай. Там он встречает своих деток, он выросли и возмужали, но там нет мамы, нет его жены. И он вынужден спуститься в глубины ада за её душой и не покинет преисподней, пока её не отпустят на небеса. Но небеса не для суицидников.

Я так хочу на небеса, но только тогда, когда Ты, Господи, меня к себе позовёшь. Только когда Ты решишь. Обожаю Тебя, Господи, люблю твой свет и твои творения, особенно самые прекрасные из них. Люблю любовь. Ради этих крупиц «небесного света», мы здесь сражаемся, живём и умираем на грешной земле, погрязшей в жестокости, грехе и разврате. Но за этот бескрайний океан любви стоит жить. Надеюсь, я стану его достойна.

Конечно же, я же еврейка, богоизбранный народ. Сжимаю крестик и проговариваю слова молитвы. Как жаль, что я только одну молитву выучила! Мама, ты почему не водила меня в церковь?

Поверить не могу, что всё это так серьёзно. Я ведь как в церковь-то пошла? Считай, что в прикол, на экскурсию. Но вера – это единственное сейчас что даёт мне истинное наполнение. Вера в Господа. Мне даже слова эти приятно повторять. Хотя вслух, наверное, я побоюсь сказать такое. А то меня ещё посчитают странной. Но я реально люблю Господа, я реально принадлежу ему, я реально хочу быть с ним на Небесах. С ним и с Викой.

Закрываю глаза и улыбаюсь сама себе.

========== Глава 11 ==========

Широко открываются двери. Я поворачиваюсь и вижу Сашку.

– Приветик, Юлечка! – говорит он.

– Са-а-ашка, не смотри на меня. – Я прикрываю лицо рукой: не хочу, чтобы он видел меня подстриженной. Другую руку поднять не могу, она под капельницей.

Он подходит ко мне и садится рядом, смотрит на меня, на мою раздутую вену и на капельницу.

– Юлечка, что случилось? – спрашивает Сашка. Он в одноразовом медицинском халате, в руках у него пакет. Ставит его на стол. – Я тебе фруктиков принёс: апельсины, бананы, яблочки, виноград. Не знаю, что тебе можно.

– Спасибо, Сашенька! – Смотрю на него сквозь пальцы.

– А с волосами что? Подстриглась? – улыбается он.

Чёрт, он заметил! А как тут не заметишь?

– Ага, – убираю руку. – Тебе нравится?

– Экстравагантненько. – Так всегда говорят, когда не хотят обидеть.

– Тебе мамка рассказала, что я здесь? Я же просила её никому не рассказывать.

– Она тоже попросила меня, чтобы я никому-никому. – Он берёт меня за руку и крепко так сжимает. А мне приятно-приятно, что хоть одна живая душа обо мне вспомнила. Тем более Сашка. Сашка… сколько же с ним связанно приятных воспоминаний! Он мне сейчас как друг, как очень хороший друг, как самый близкий на свете друг. Друг, с которым даже переспать можно. Я ж смогла. Думаю, когда мы с Викой снова будем вместе, то будем иногда баловаться сексом на троих. Нам всё равно парень понадобится, как ни крути.

– Са-а-ашка, ты такой милый, – улыбаюсь ему.

– Юля, расскажи что случилось? – обеспокоено спрашивает он.

– Не знаю, просто обморок, сознание потеряла, – говорю.

– Но ведь это просто так не бывает.

– Знаю, – опускаю глаза.

– А почему решила подстричься?

– Не знаю. – На моих глазах выступают слёзы. – Я ничего не знаю.

– Юля, скажи мне что происходит? – Он так миленько берёт меня за руку и гладит её, что я не могу ему отказать.

– Я не могу жить без неё, я думала, смогу, но я не могу, я умираю… Я умру или покончу с собой. – Кошусь на крестик у себя на груди. Прости, Господи, что я такое говорю! – Пусть она придёт, пусть меня проведает, пусть хотя бы позвонит.

– Ты о Вике?– моё сердце будто пронзает молния.

– А о ком же?

– Она не придёт, я говорил с ней.

– Ну пусть хотя бы позвонит, хотя бы два слова мне скажет. Неужели я вообще ничего для неё не значу? Неужели, моя жизнь для неё ничего не стоит?

– Юу-уль, тебе просто надо смириться, – спокойно говорит Сашка.

– Я пытаюсь, но ты же видишь – ничего не выходит, – намекаю на капельницу и на свои волосы. Прижимаю его руку к своему лицу. Чёрт, как мне тяжко!

Сашка гладит меня по лицу, потом по шее и переходит ниже; он касается моих грудей: сначала левой потом правой. После гладит меня уже по коленке. Поднимается выше…

Мне приятно, но я говорю:

– Стоп! – качаю головой. – Нам не надо этого делать.

– Почему?

– Потому что! У тебя есть Вика, ты же не собираешься ей изменять? – пытаюсь пристыдить его, и у меня получается.

– Прости, – говорит. – Ничего не могу с собой поделать. Люблю вас обеих – и тебя, и её. Просто разрываюсь.

– Вот и не разрывайся, не обижай её, слышишь? Не обижай… Сашка, пообещай мне, что никогда её не обидишь.

– Обещаю.

– Пусть хоть кто-то из нас троих будет по-настоящему счастлив. Не хочу, чтобы Вике было больно.

Он гладит меня по плечу.

– Кроме того, – продолжаю, – у нас и так бы ничего не вышло, у меня месячные.

– А-а-а, тогда понятно, – улыбается Сашка.

– А ты знаешь, как это больно? – возмущённо зыркаю на него. – Там, внизу, как будто всё умирает. Если бы не обезболивающие, я бы на стенку лезла.

– Так тебе поэтому не хочется?

– Не хочется чего? Секса? – Вскидываю брови.– Да мне хочется ещё больше.

– Понятно. – Он проникает ладошкой в мой бюстгальтер и мнёт мою левую грудь. Я по-прежнему его собственность, по-прежнему его девочка. И он – единственный из мужчин, кому я позволю подобное.

Томно дышу и смотрю на него, но ничего не говорю. Он сам отдёргивает руку.

– Не убирай, – останавливаю его, – мне приятно.

– Мне тоже, – признается он и тянется к моим губам; сейчас мы будем целоваться. Чёрт, я пошла по наклонной. Только что говорила, чтобы он не обижал Вику, а сама… целую его губы с мыслью, что до меня он её целовал.

– Думаешь нам не надо было этого делать? – на выдохе говорит он.

– Надеюсь, это не считается изменой? – Я поднимаю вверх взгляд, как будто спрашиваю у Господа.

– Я люблю тебя, Юля, – наконец, признаётся он и не убирает руку с моей груди. Ну и пусть держит её там, я же должна как-то получать удовольствие. Я же живая, я же не из железа.

Но Сашка всё же убирает руку, отходит от меня на два шага и хватается за голову.

– Чёрт! – говорит он. – Я люблю вас одинаково. Не могу выбрать.

– Ты уже выбрал… – говорю. – Оставайся с ней… со мной тебе ничего не светит.

– Почему? Мы можем всё начать сначала.

– Потому что я лесбиянка, Саша, как ты не можешь понять?

Он смотрит на меня, на мои коротко остриженные волосы, на мои руки, на мои губы, и похоже, до него начинает доходить смысл моих слов.

– Расскажи мне, как это?

Странный интерес. Ну ладно, почему бы откровенно не поболтать со своим бывшим?

– Мне нравятся девушки точно так же, как и тебе. Это ты хотел услышать? – спрашиваю и на него смотрю.

– Ну как, опиши детальнее, мне же интересно. Прости, если в душу к тебе лезу.

– Тебе можно, – говорю я, а сама беру его за руку, и мне снова хочется положить её на свою грудь, так, чтобы он продолжал её поглаживать, но думаю, это будет неправильно, это будет лишним. Вика явно этого не одобрит, а я не хочу причинять ей боль.

Но Сашка и сам догадливый, продолжает поглаживать меня по плечу и по шее. А мне так приятны его прикосновения, хоть он и не девушка!

– Что тебе нравится в ней?– говорю Сашке, а сама понимаю, что плохой вопрос задала. – Перефразирую: что тебе нравится во мне?

– Ноги, – отвечает он, берёт меня за стопу и сжимает. Как же давно он делал мне массаж ног! Я так за ним соскучилась!

– Ещё что? – спрашиваю.

Он поднимается по моему телу вверх и продолжает:

– Бёдра, талия, животик, грудь, плечи, руки, шея, и лицо, и ещё волосы. – Он сжимает в руках прядь. – Мне нравится в тебе всё, всё тело.

– Вот видишь, – говорю. – Ты отлично понимаешь лесбиянку.

Он тянется ко мне, и мы целуемся вновь. Ему ещё не надоело целоваться со мной?

– В третий раз, – говорю, – я не дам тебе поцеловать себя.

– И что ты сделаешь? – ухмыляется он.

– Буду кусаться. – Вспоминаю, как Вика меня укусила и на сердце опять опускает грусть. Мысль, что мы никогда не будем вместе, понемногу убивает меня. Пытаюсь не думать об этом.

«Сердце, помолчи, умоляю, заткнись! Как же мне больно!» – Я едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

– Сашка, – говорю, – как же мне без неё плохо! Я её грязное бельё целовать готова, лишь бы знать, что она к нему прикасалась.

– Юу-уль, ну ты же знаешь Вику. Она на тебя здорово обиделась.

– Ну так попроси у неё за меня прощения. Сашенька, ну пожалуйста, ты не представляешь, что у меня на душе! Очень тебя прошу.– Я глажу его по руке. – Пусть она меня наберёт. Пусть хотя бы помолчит в трубку с незнакомого номера. Мне уже будет достаточно. Будет хотя бы ради чего жить. Как же я её люблю! Боже, помоги мне! – Откидываюсь на подушку и закрываю глаза.

Сашка сидит рядом и молчит, держит меня за руку.

– Ты мне так и не рассказала, как это – быть лесбиянкой.

Приподнимаю голову и улыбаюсь ему:

– Что тебя интересует?

– Что ты чувствуешь? – спрашивает он.

– То же, что и ты: мы с тобой любим одну и ту же девочку.

– Я ещё тебя люблю.

Смеюсь:

– И в этом мы с тобой похожи… я тоже себя люблю. – Смеёмся вместе. Боже, как же с ним, оказывается, прикольно просто поболтать! Посидеть рядом и помолчать; может, во мне всё же есть какая-то искорка к нему, но это не сравнится с тем пожаром, который в моей душе всё сжигает.

– Саш, – говорю. – Я хочу, чтобы всё было, как раньше.

– Будет, будет. – Он гладит меня по руке сильнее и сильнее, сейчас в ней дырку протрёт.

– Хочу, чтобы мы встречались втроём, засыпали и просыпались в одной постели. Я даже сосать у тебя готова.

Сашка кривится – видно, что он стесняется говорить о подобном.

– Юль, никто не просит тебя сосать… Чёрт я уже разговариваю как ты! Никто тебя не заставляет. Не нравится – не делай.

– Не делать тебе минет? – уточняю я.

– Ты спецом меня возбуждаешь?

– А ты возбудился? – Я уже такая развратница: самой за себя стыдно. – Покажи.

– Что? – округляет он глаза. – Что показать?

– Ну что? – улыбаюсь я. – Хочешь, чтобы я вслух сказала «член», а сам боишься даже слово «минет» произнести. Господи, Саш, ну почему ты такой закомплексованный? В постели ты же совсем не такой.

Я даже про капельницу забыла – так с ним заболталась.

– Хочешь, чтобы я был менее закомплексованным? Хорошо. Мне нравилось, как ты сосала.

– Продолжай, – улыбаюсь я, немного возбуждаясь.

– Мой член в твоих губах – это так эротично!

Покусываю губки:

– Ты, правда, так считаешь? – смотрю на него.

– Конечно, ты вся сплошная эротика, до кончиков волос. – Он опускает вниз руку и массирует мою стопу. Так приятно снова оказаться в его руках! Я аж мурлычу от удовольствия.

– Саш, я вернусь к тебе только при одном условии… – говорю я. – Если Вика разрешит.

– При чём тут Вика?.. – начинает он, но я его перебиваю.

– Я не буду твоей тайной любовницей, – говорю.

– Да я тебе ничего такого не предлагал, просто зашёл как друг.

– Да, но ты же хочешь меня, признайся, – смотрю ему прямо в глаза.

Он начинает мяться:

– Но я этого не говорил.

– Ты сам ответил на мой вопрос, – вновь откидываюсь на подушку. – Мы все хотим того, о чём не можем сказать. Мечтаем о том, с кем никогда не будем. Любим того, кого рядом нет.

Я опять думаю про Вику. Поворачиваюсь к Сашке и прошу его:

– Умоляю, позвони ей сейчас, позвони и дай мне трубку, хочу услышать её голос!

Сашка достаёт телефон и включает какой-то видосик. Там Вика, она смеётся и о чём-то рассказывает. Господи, как же это мило! Беру телефон из его рук и прижимаюсь к нему губами, оставляю след от поцелуя.

– Ты реально её любишь? – спрашивает он.

«Наконец-то допёрло».

– Больше всего на свете.

– Всё равно не до конца понимаю, как это любовь между девочками… но я тебе верю. Я верю, – кивает он.

– Спасибо, Саш, – говорю. – Мне очень нужна твоя поддержка.

========== Глава 12 ==========

Открывается дверь, и в палату входит сестра.

– Замена капельницы, – говорит она, и чётким отрепетированным движением заменяет одну бутылку раствора на другую. Что там, я понятия не имею. Очередные витамины, какой-то питательный раствор… Как я поняла, меня откармливают через вену.

– Я уже чувствую себя гораздо лучше, – говорю.

– Не поднимайтесь, не поднимайтесь, – останавливает меня сестра. – Вам лучше пока остаться в постели. Завтра посмотрит врач и тогда решит.

Она выходит из палаты, а мы с Сашкой так и сидим, друг на друга смотрим. Хоть он и парень, но мне так хорошо с ним!

У Сашки пиликает телефон, он резко вскакивает, отходит в сторону и говорит пару слов, прежде чем положить трубку. Я смотрю ему прямо в глаза.

– Это была она? – Спрашиваю, а на глазах слёзы.

– Да, – кивает Сашка.

– Она по-прежнему не хочет со мной разговаривать? – Мне всё хуже, комок подходит к горлу.

– Нет, – качает он головой.

– Ну когда же она меня простит? – заливаюсь слезами я. – Когда уже. Ну сколько можно меня мучить!

«Не плачь, тушь потечёт», – уговариваю себя и не могу остановиться.

А Саша молча сидит рядом и держит меня за руку. Немного успокоившись, я всхлипываю и закрываю глаза. Меня клонит в сон.

– Иди уже, мне отдохнуть надо, – говорю.

– Пока, Юль! – Он нежно целует меня в губы и уходит. А я лежу и думаю о том, как у меня рука болит и как же мне не повезло, что единственная любовь всей моей жизни меня отвергла.

Как только Сашка выходит, в палату заходит медсестра, снимает с моей измученной руки капельницу и закупоривает катетер, закрывает его непрозрачным бинтом.

– Не разматывать, – говорит она, как будто это не очевидно. Я же не настолько тупая.

Сестра ставит передо мной тарелку супа, кладёт кусочек хлеба, картошку с овощами и компот. Вот реально как в фильме про Шурика.

– Спасибо, – говорю я, а сама не понимаю, как это – есть. Мой организм слишком привык к питанию в Макдональдсе и такую пищу может даже не принять. Беру старую алюминиевую ложку, похоже, она ещё и жирная после кого-то (по крайней мере, мне так кажется), вытираю её вафельным полотенечком. Достаю из своего чемодана мокрые салфетки и протираю ложку во второй раз – мало ли кто ею ел до меня и что это за жир. Ещё бы помыть ложку, но я же не ходячая.

Беру ещё салфетку и ещё раз протираю ложку. Выбрасываю салфетку в кулёк для мусора, беру хлебушек и съедаю первую ложку супа. Все мои самые страшные кошмары воплощаются: суп пресный, настолько насколько может быть, как будто кипячёную воду взяли и дополнительно обезжирили. В супе плавают кусочки капусты и морковки, почему-то рубленой, а не натёртойна тёрке. Самое вкусное, что там есть, – пара кусочков картошки. Есть ещё перловка. Я думала, её запретили ещё до моего рождения, но, похоже, где-то её ещё едят прикованные к кровати пациенты.

Но, учитывая, что в последнее время я и так почти не чувствую вкуса, есть безвкусную похлёбку я могу абсолютно спокойно. Механически заливаю в себя несколько ложек супа; надо сказать, что при этом сжёвываю почти весь хлеб. А я действительно проголодалась – одними капельницами сыта не будешь. Пробую картошку. Это что угодно, только не пюре. А что, если в Макдональдсе не картошка, а это как раз картошка? Хотя она больше похожа на манную кашу с комками. Чёрт, я даже поесть нормально не могу, какая же я убогая!

Надо заставлять себя, мне нужно поесть, чтобы больше не падать в обморок. Беру компот из сухофруктов. Я чувствую чернослив. Делаю два глотка и ищу, куда бы выплюнуть то, что я проглотила. Ставлю стакан на поддон и ложусь обратно на подушку.

Чёрт с ним, кормите меня и дальше капельницами! Ни есть не могу нормально, ни пить, ещё и внизу живота боль усилилась. Осторожно поднимаюсь с койки и ковыляю в туалет. У меня кружится голова. Замена прокладки – не самая долгая процедура, но я прилично вымоталась пока ходила. А теперь ещё и в боку болит, и рука не разжимается. В ней же иголка полуметровая торчит прямо в вене. И хотя она вроде как не мешает, но мне всё равно страшно.

Возвращаюсь в постель и укрываюсь с головой. А где одеяло? Я же ночью тут замёрзну. Почему мне не досталось одеяла?

Заходит медсестра, забирает посуду.

– Ты почти не поела, – говорит.

– Аппетита совсем нет, – отвечаю. – А можно мне одеяло?

– Конечно, – медсестра заглядывает в какую-то тумбу и достаёт оттуда шерстяное кусачее одеяло. Этого я боялась больше всего.

– Помочь вставить в пододеяльник? – спрашивает она.

– Если можно. – Я бы и сам вставила, но игла-катетер в вене меня пугает. Мне кажется, лучше сейчас не делать резких движений.

Сестра заправляет одеяло и укрывает им меня, как маленькую. И всё бы хорошо, если бы одеяло не прокусывало через пододеяльник. Я под таким не усну. Нахожу лишнюю простыню и накрываюсь ею, а одеяло кладу сверху.

«Интереснейшее» место эти больницы. Хотя мне пацаны в детстве рассказывали, как гоняли по ночам по коридорам, а однажды случайно попали в морг и там увидели настоящий труп.

«Да-да, Юлечка, это как раз то, что тебе нужно: гонять по коридорам в квача». Хотя была бы я немного помладше, с удовольствием бы погоняла. Особенно ночью, особенно по больнице; мне кажется, это круто. Хотя представить себя в таком образе девочки-пацанки сейчас, когда каждый первый парень только и мечтает увидеть меня голой.

Ну и как мне теперь с ними играть? Похоже, безоблачные дни, когда я просто могла дружить с мальчиками, остались в далёком прошлом. Теперь я для них кто угодно, только не друг. Теперь я для них объект охоты. А я ещё и старательно делаю всё, чтобы больше походить на добычу: макияж, каблучки, мини.

«Все ж понимают, для чего ты, Юлечка, стараешься… не для того же, чтобы просто так выглядеть красиво». Да-а-а, в детстве всё было проще, и трава была зеленее. А пацаны меня за косички дёргали и иногда даже били. И такое было. С улыбкой вспоминаю, как я тогда плакала. Меня ещё воспиталка защищала. Стоп, какая воспиталка? Училка, это было в младших классах. Потому что начиная с пятого половина парней была влюблена в меня, а остальные просто скрывали это, хотя периодически признавались в своих чувствах. Я тогда это воспринимала как игру, не более.

Но было время, когда дружба пацанов с девчонками считалась зазорной. Я тогда тайно дружила с Димкой. А потом он в меня влюбился и всё испортил. Дальше я в лагерь уехала и там стала «розовой». Так миленько: вот целуешься ты с девочкой, и уже «розовая». Но там же были не только поцелуи. Я не знаю, кто придумал поставить кровати впритык. И мы каждую ночь гладили друг дружку. Просто так, нам нравилось, а почему бы и нет? Можно же не только себя по ночам трогать, а и подружку. Ничего криминального, просто прикосновения. Иришка тогда специально для меня спала в одних трусиках.

Не помню, кто первый предложил поцеловаться… Или это само собой вышло. Но я была не против. А потом она попросила поцеловать себя в грудь. Помню, что ради ответки я тоже сняла с себя маечку, и мы полночи лизали друг другу сосочки. Это было так мило, так наивно, так по-детски, так волнующе! С тех пор мы гладили и целовали друг друга каждую ночь. Я даже ждала этой ночи, чтобы нацеловаться с ней. Не знаю, догадывались ли остальные о наших шалостях, думаю, подозревали, чем мы там занимались. Но мне было тогда всё равно. Это была настоящая первая влюблённость. Курортный роман. Мы тогда чудили не по-детски.

Хотя что здесь правда, а что плод моих фантазий, уже не разобрать. Может, я всё сама придумала. Иногда человек придумывает себе воспоминания, хоть в это и трудно поверить.

Помню, как на пляже я смотрела на её загорелое тело и у меня прям слюнки текли. Боже, какими же мы были тогда миленькими. Мы уединялись и сидели рядом, держались за ручки. Отлично помню её руки и то, как мне нравилось к ним прикасаться. Я тогда малая была и не знала, что мне с этим делать. Девушки не должны спать друг с другом.

Класса с третьего я знала про секс – теоретически знала, как это делается. А в четырнадцать я уже знала всё в мельчайших подробностях – в интернете видела. Я тогда уже регулярно лесби порно смотрела, но не придавала этому никакого значения. Ну, гладят друг друга, ласкают, лижут. Смотреть на чужие ласки всегда приятно.

Мы сидели рядышком и держались за руки, не зная, что нам с этим чувством делать и куда оно приведёт. Помню, как я её поцеловала просто так, а она сделала вид, что не заметила, только сильнее сжала мою руку. Никто не целовал меня так, как она, пока я не встретила Вику. Мы с Иришкой обе притворялись, что просто тренируемся для того, чтобы после целовать парней. Но пока у меня была она, парни мне были просто не нужны.

Мы спали каждую ночь без маечек, но почему никто из нас не догадался снять трусики и полизать подруге. Я думаю, это была бы вершиной блаженства, я бы никогда такого не забыла, и независимо от того, кто бы кому лизал, я бы кончила.

Чёрт, как же я люблю девочек! Мну левой рукой свою грудь. К «горошинке» не могу прикоснутся – там кровь; никак не заканчиваются эти дурацкие месячные.

К сожалению, я не могу вспомнить лицо своей возлюбленной, своей первой «розовой» любви, и представляю на её месте Вику, молоденькую совсем юную ещё Викулечку, до конца не сформировавшуюся, но с красивой грудью и шикарными длинными, бесконечными ногами. Помню, как мы тогда стеснялись своих чувств. А что сейчас изменилось? Хватит стесняться быть собой, я взрослая девочка и сама могу распоряжаться своим телом. И сама буду решать, с кем спать.

Опять медсестра заходит, проверяет мою вену, не идёт ли кровь.

– Можешь поспать, – говорит.

– Спасибо. – И правда, надо поспать, а чем мне ещё тут заниматься? Гулять нельзя, дрочить нельзя. Жаль, что «киска» простаивает. Улыбаюсь, когда думаю об этом. Закрываю глаза и переворачиваюсь на бок. Так намного удобнее, без капельницы вообще жить проще.

– Спокойной ночи! – Она выключает она свет и закрывает дверь.

========== Глава 13 ==========

Моя первая ночь в больнице. Едва слышно вибрирует телефон. Хорошо, что я ещё не уснула. Беру трубку и смотрю на экран одним глазом. Двумя я точно ничего не увижу: зрение неважное; кроме того, глаза привыкли к темноте, и на ярком экране сложно что-то разобрать.

– Привет, мам, – поднимаю трубку я.

– Приветик, Юлечка! Ты как?

– Да нормально… Зачем ты Сашке сказала, что я здесь? Я же просила никому не говорить.

– Я до того уже успела рассказать, первому ему позвонила. – Она на пару секунд замолкает. – Прости, если что.

– Да ну-у-у, всё в порядке, – говорю. – Мы хорошо посидели.

– А кроме того, я хотела, чтобы он увидел, до чего тебя довёл!

– Ма-ам, он тут ни при чём.

– А кто при чём? Кто?!

Чёрт, пора сказать ей! Нужно обязательно всё рассказать, пока она делов не наворотила.

– Мамуль, ты придёшь завтра?

– Да, да,конечно, обязательно… – воодушевлённо говорит мать.

– У меня завтра психолог… – Думаю, как сказать. – Я боюсь. Зайдёшь со мной?

– Мне казалось, ты только уколов боишься, – удивляется мамка.

– Да меня сейчас колют каждые несколько часов, у меня уже весь палец исколот, живого места на нём не осталось.

– Так, значит, теперь ты не боишься кровь сдавать?

– Боюсь, я же бояка, – улыбаюсь я. – Но к крови я привыкла; кроме того, эти месячные; кстати, сейчас вообще не болит. Наверное, обезболивающее из капельницы подействовало.

– А психолог? Что там страшного, понять не могу? – удивляется мать.

– Ну, ма-а-ам, я же прошу. А если он скажет что мне в психушку надо? И меня сразу в смирительную рубашку укутают, – улыбаюсь.

– Ну, тогда мы тебя у санитаров отобьём и домой сбежим, – смеётся мамка. – Ну, реально, чего ты боишься?

– Не знаю. Меня страшит неизвестность.

– Не бойся, доченька,я всегда буду рядом, всегда тебя поддержу.

«Хотелось бы верить… хотелось бы верить. Посмотрим, что ты завтра скажешь, когда узнаешь про меня кое-что. Мам, мне очень нужна твоя поддержка, ты даже не представляешь насколько! Я так не хочу тебя разочаровывать, и, тем не менее, я – главное разочарование твоей жизни. Прости, мамочка, прости меня, милая! Прости, пожалуйста!»

– Эй, ты чего замолчала? – спрашивает мать.

– Задумалась.

– А ты, когда думаешь, всегда молчишь? – смеётся она. – А то обычно трещишь без умолку.

– Спасибо, мам!

– За что? – удивляется она.

– За всё спасибо… ладно, мне уже пора спать, а то скоро снова будут будить, кровь сдавать из моего исколотого пальчика.

– Спокойной ночи, доченька!

– Спокойной ночи мамочка, целую тебя!

Хочу положить трубку, но тут она снова:

– Так что там, с Сашкой? Вы помирились?

– Мама, мы и не ссорились, – отвечаю и спешно кладу трубку. Не могу сказать ей, что я лесбиянка. Не могу, и всё тут! А может эсэмэс написать? Чтобы у неё инфаркт случился? Конечно… дождусь завтрашнего утра, пусть ей психолог сама всё расскажет.

И что она скажет? «Знаете, а ваше доченька – лесбияночка, она любит других девочек и лижет им «щёлочки». Звучит не сильно, но, думаю, психолог найдёт правильные слова. К тому же это естественно, каждая третья девушка пробует в своей жизни лесби-секс. Ну, это я и сама могу мамке рассказать. Только боюсь, она не поймёт.

Я бросила Сашку ради другой девушки, а она не приняла моей любви. Кого же она заподозрит? Ну конечно, Вику, если уже не заподозрила. Слишком часто та бывала у нас дома, а сейчас не появляется. Только бы мамка Вике не додумалась позвонить. А то ведь уговорит её ко мне наведаться.

А я хочу этого и одновременно не хочу. Как бы не оттолкнуть её ещё сильнее. Для меня так важно «держаться за Викину юбку» и не отпускать её слишком далеко. Пускай пока встречается с Сашкой, так она хотя бы будет рядом. А я больше смерти боюсь её потерять.

Сердце так хочет верить, что мы будем вместе, а голова уже понимает, что, скорее всего, она меня не любит, что она меня не хочет. По крайней мере, не так сильно как я её хочу. А что, если Вика вообще не любит девочек? Что, если она спала со мной только ради Сашки. Господи, как же мне больно вспоминать наши ласки, наши юные тела и наши мокрые «киски»! Обожаю мокренькие «кисули»! Почему-то представила себе искупанную мокрую кошку. Нет, ну при чём здесь кошка, я же говорю совершенно о другой «киске», которая сама мокнет от любви. Как же я хочу любви! Хочу сосать у любимой! Хочу доставлять ей радость своим язычком и губами! Я рождена для наслаждения! Викуля, когда же ты это поймёшь?!

Сама себя убеждаю, что лесбиянка.

«Засни уже, – прошу себя. – Засни и не думай больше о Вике, не вспоминай о ней. Постарайся уснуть, Юленька, и во сне она будет рядом».

Вспоминаю мой последний сон с её участием. Там я стояла перед ней на коленках (я так все коленки с этими снами сотру) и дрочила ей. Я засунула указательный пальчик в её «кисулю», а средний – в её попку и водила туда-сюда, периодически смачивая свои пальчики слюной и её смазкой. А другой рукой я дрочила себе. И как же это было прекрасно! Я знаю такую точку, прикасаясь к которой я могу заставить Вику кончить. Готова поспорить, что Сашка о ней не знает. Только я своим язычком и пальчиками способна довести любимую до оргазма. Я могу то, чего не может Сашка, со своим членом. Но она всё равно выбрала его. Это так несправедливо! Неужели какой-то отросток между ног важнее любви. Вика, ты такая мелочная! Я же люблю тебя гораздо сильнее, чем он.

«Прости Сашенька, но тебе придётся подвинуться». Рассуждаю так будто мы вместе, а не наоборот. А по факту она выбрала его, она выбрала член, а не любовь. Вика сама говорила мне, что любит его больше, чем меня. Мне больно об этом думать. Неужели есть то, что может быть сильнее моей любви? Я до сих пор не верю, что чувства бывают не взаимными. Господи, почему мы любим не одновременно, почему кончаем не одновременно? Почему?! Почему всё так невпопад?!

Я мечтаю довести Вику до струйного оргазма, я видела это в интернете, я даже «инструкцию» прочитала, куда что совать и как водить. Но, думаю, сердце само подскажет, как довести любимую до сквирта.

Любимая… Как приятно звучит это слово! Любимая Викусечка, солнышко моё, ягодка! Не злись на меня больше. Прости. Я сделаю тебя счастливой, в лепёшку разобьюсь, но сделаю. Прижимаю свою «розочку» левой рукой. Она чувствует, хоть и кровоточит, но чувствует.

Быстрее бы закончились эти месячные, и мы с ней потренируемся. Я мечтаю о струйном оргазме. Засунуть два пальца туда и кончить – что может быть приятнее? Обоссать свои пальцы, а потом сосать собственную смазку, или смазку любимой. Хочу заняться с ней сексом прямо сейчас. И плевать на месячные, лизать-то я могу.

Хватаю телефон и набираю в Яндексе слово «Сквирт». Меня так заводят кончающие «киски»! Сколько ни кручу, а вижу только девочек. Только лесбочки способны доводить друг друга до оргазма. Ну же, мужики, а вам слабо?

Резкая боль в правой руке – наверное, я просто сильно дёрнулась. Мне надо бы спокойно лежать и не рыпаться. Боль куда-то уходит, и я чувствую наслаждение, наслаждение болью. Это реально приятно, когда в твоей руке кровоточащая рана с иглой сантиметров десять, которая чуть ли не до кости достаёт. Боже о чём я думаю?!

Опять в моей голове этот бред! Я специально трогаю иглу, заставляя себя почувствовать боль. Мне нравится, когда меня мучают, и поэтому я сама себя мучаю. Я кайфую от боли. Смотрю на свою руку и вижу капли крови, выступившие из моей вены. Как же это приятно! В голове туман, а рука будто отваливается. Больно, кстати, не особо, просто чувство потери; я сейчас её оторву. Она отвалится и упадёт на землю. Игла разрежет её напополам. Чёрт, какой же это кайф! Как приятно вновь почувствовать себя живой!

Интересно, а такую же иглу можно в сердце загнать, чтобы оно не болело? Просто это невыносимо, не могу больше терпеть, как оно рвётся на куски из-за Викусечки! Обожаю её и хочу умереть. Ну чем же я это заслужила? Трогаю иголку, постоянно трогаю, и мне приятно, потому что из-за физической боли я почти не чувствую душевной. Я оживаю, я вновь живу, и это замечательно.

Хочу порезать себя, хочу почувствовать боль, хочу увидеть, как истекаю кровью. Хочу увидеть её глаза, когда она поймёт, что натворила. Викулечка, ну зачем ты так со мной, неужели я это заслужила? Скажи, ну чем я оскорбила твою любовь? Не могу поверить, не хочу в это верить, отказываюсь! Хочу жить и любить тебя. Позволь мне тебя любить.

Снова трогаю иголку; кровь уже наполнила бинт, и теперь он на месте укола бордово-красный. Обожаю этот цвет – это цвет моей жизни! Моя жизнь сейчас на этой игле. Ещё и ещё, больше боли, больше жизни! Заткнись, сердце, сейчас ты останешься без капли крови!

Иногда я пугаю саму себя. Вчера, вон, волосы постригла, а что я сейчас сделаю? Интрига. Так даже жить интереснее: не знаешь, чего от себя ожидать.

«Вынь иглу, вынь иглу», – подсказывает мой внутренний голос. Типа, я без него не догадалась. Больное желание, идиотская идея, как подсократить себе жизнь. А если кончик иглы отломится и доплывёт по вене до сердца, я сразу попаду на небеса. Нужно только всё подстроить так, будто это случайность: самоубийц не принимают в ангелы.

Нужно медсестру позвать, чтобы остановила меня, пока я себя не угробила. Какие слова, какие фразы! Я точно росла на современной масс-культуре. В голове ничего, кроме штампов. Телевизор и интернет – вот и все твои интеллектуальные потуги. Сама придумать ничего не способна, тупая, бесполезная бездарность!

Похоже, это обратная сторона моего самомнения – та, которая не считает меня самой красивой девочкой на свете. Она думает, что я – бессмысленный, ни на что не годный кусок гниющего мяса, которому пора издохнуть. Ненавижу себя!

«Кто-нибудь собирается меня останавливать?»

– Вика, Викулечка, я люблю тебя, обожаю тебя, ласточка! Разве ты не видишь, что я не могу без тебя? – Со слезами срываю с себя бинт, и мне почти не больно. Отворачиваю краник на катетере. Похоже, кровь, немного затромбировалась и не хочет нормально течь. Поможем ей: вожу иголкой внутри вены; незабываемое ощущение. Как будто тебя сверлом сверлят – сори за тавтологию.

– Ну же, давай, истекай, кровь! – Я что, сказала это вслух? Мне уже в дурку пора! Дрожащими руками вытягиваю катетер из вены, кровь тоненькой струйкой стекает по моей руке, а я смотрю на это, как завороженная. Как же это классно – смотреть на то, как утекает твоя жизнь! А на сердце так спокойно, как никогда. Я больше не люблю, я больше не хочу, я больше не страдаю и не живу.

========== Глава 14 ==========

Но предательские тромбоциты делают свою работу. Я отлично знаю, что такое тромбоциты, я слишком много знаю, я же умненькая. Я – отличница. Тромбоциты – это такие клетки крови, которые образовывают тромб. Чёрт, сколько же бесполезной информации в моей голове. Кроме красоты, это единственное моё сильное качество, хотя и полубесполезное. По сути, я только в школьных дисциплинах умна, а по жизни я глупенькая пустышка, ни на что не годная. Хочу быть другой. Хочу быть, пусть и глупой, но зато любимой.

Пожалуйста, Господи, сделай меня любимой! Поручи кому-нибудь меня полюбить. Сделай так, чтобы она полюбила меня так же сильно, как я её люблю! Или можно немного слабее. Я всё отдам ради этого, стану монашкой, если захочешь.

«Монашкой-лесбиянкой». – Опять моя испорченность! Господи, не слушай, не слушай мой дурной мозг, слушай моё сердце! Левой рукой стягиваю с себя маечку и обнажаю грудь. Правой боюсь пошевелить; хотя кровь уже остановилась, но я всё равно боюсь.

«Господи, зачем мне эта жизнь, зачем мне эти муки, зачем?! Что ты хочешь мне показать? Что я такого должна попять? Я же уже всё поняла».

Поднимаюсь с кровати и выхожу в коридор.

– Куда? – останавливает меня по дороге старшая медсестра.

– Прокладку поменять. – Мой «гениальный» разум постоянно подсказывает всякие отмазки.

– Ладно, – говорит. – Только долго не ходи, тебе лежать положено.

«Лежать! Почему я должна лежать? Меня что, приговорили к лежачему заключению? Диагноза же пока, вроде, нет».

– Хорошо, – улыбаюсь я. Боже какая же миленькая у меня улыбка. Всё прекрасное во мне умрёт вместе со мной. Так жалко… но не себя мне жалко, а это всё: свою красоту жалко, и мамку жалко. Она же ради меня свою жизнь угробила, лучшие годы мне отдала. Работала на каких-то стрёмных работах, где платят мало. Выходила рано утром, возвращалась поздно вечером, так и не вышла замуж во второй раз. Она растила дочку Юлечку, растила меня. Прости, мамочка, прости меня, мамулечка, прости, что не могу больше жить! Очень хочу, но не могу!

В руке моей окровавленный катетер, и ничего другого нет. Но я же видела, как он легко вскрывает кожу. А это как раз то, что мне нужно. Я почти молюсь на него, он способен отнять у меня самое дорогое, он способен отнять мою жизнь.

Сажусь на подоконник и смотрю в окно на чернеющие небеса и на двор больницы, на ещё не покрытые листвой серые стволы деревьев, на облака среди звёзд. Возможно, я окажусь там, а может, и в другом месте – кто знает? Я беру катетер левой рукой и провожу иглой по венам запястья. Ничего. Я слишком слабо давлю. Давлю сильнее, но не могу решиться сделать себе больно. Я слишком сильно люблю себя, или же мне просто не хватает смелости.

– Боже, пожалуйста, прости меня! – Вонзаю катетер в вену и изо всех сил (ну сколько там у меня тех сил) рву на себя; кривая рваная рана мгновенно заполняется кровью. И кровь эта алая, живая, не венозная, она быстро течёт и капает на подоконник. Улыбаюсь, глядя на всё это. Руки трясутся, но я хочу ещё. Снова прижимаю к своей вене иглу катетера и вновь чиркаю. На сей раз бесполезно, в последнюю секунду рука дрогнула, я всё ещё слишком боюсь боли. Третий раз – Бог любит троицу.

«Ты любишь троицу», – обращаюсь я к нему и медленно вскрываю себе вену. Боже, как больно! Роняю катетер и хватаю дрожащее запястье левой рукой. Кровь идёт не то чтобы быстро, но на подоконнике уже небольшая лужица. Хотя по факту там от силы пять капель.

– Господи, как больно! – взываю я. В одно мгновение у меня в голове проясняется. Я вдруг явственно понимаю, что наделала.

– Сестра, сестра! – зову я её. Неудачно спрыгиваю с подоконника и слегка подворачиваю ногу. Пачкаюсь в собственной крови. Я даже убить себя красиво не могу.

– Сестра! Врач! Кто-нибудь! – последнюю фразу действительно кричу громко.

Ко мне подбегает испуганная сиделка.

– Что такое? Что случилось? – Она смотрит округлившимися глазами на меня, на моё испуганное лицо и на лужу крови на подоконнике.

– Как это случилось?! – не понимает она.

– Катетер выпал, – вру я. Я же говорила, что быстро умею придумывать всякие отмазки. И почему я не придумала её заранее?

– Быстрее сюда! – Она видит, что я хромаю, и, поддерживая меня за плечо, ведёт к своему посту.

Кладёт мою руку на стол и наспех перебинтовывает жгутом, чтобы кровь остановить, а после обрабатывает перекисью и забинтовывает обе раны. Несколько раз недоверчиво зыркает на меня. Видит свежие порезы и понимает, что катетер-то стоял только в одном месте, но ничего не говорит. А я рыдаю – то ли от жалости к себе, то ли от страха, то ли оттого, что я такая дура.

Сестра молча перевязывает мне руку, а я сижу и рыдаю, мне так жалко себя! Влюблённая непутёвая дурочка, даже покончить с собой нормально не может!

«Вика, прости меня, я отпускаю тебя», – шепчу пересохшими губами, а самой страшно: я же это почти что вслух сказала.

Сиделка провожает меня в палату, помогает мне лечь, как будто присматривает за мной. А я кряхчу и постанываю, как старая бабка в больнице. Мне тяжело, мне трудно, я потеряла много крови – не из-за порезанных вен, понятное дело, а из-за этих долбаных месячных. Как всё не вовремя! Ещё и разболелось внизу живота. Надо прокладку поменять.

Как только сестра выходит, я вновь поднимаюсь с койки и ковыляю к двери. Я ещё и ногу эту дурацкую подвернула… да что же это всё накинулось на меня в один момент! Все беды одновременно. Месячные, порезы, волосы… Это не может пройти бесследно, я должна что-то получить взамен, хоть какую-нибудь компенсацию. Пусть мне повезёт в любви. Не Вика, ну так другая девчонка пускай меня полюбит. Пускай сама меня найдёт, а то я так до новых веников никого не встречу. Какая же я бестолковая, до слёз себя жалко!

Мне так не хватает нежности, я же девочка! Как будто мужикам эта нежность не нужна! Как будто они железные куски мяса, всегда суровые. Вспоминаю Сашку и улыбаюсь. Любил он нагнать на себя этой суровости, да и Димка точно такой же. Все мужики одинаковые: строят из себя не пойми что, а в душе такие же нежные цветочки, как и мы, девочки. Просто им положено быть сильными, а нам положено быть слабыми. Хоть, похоже, я ещё слабее, чем надо бы.

Открываю дверь палаты и вижу сестру, она недалеко пока отошла.

– Куда? Вернись в палату! – строго говорит она мне.

– Я… я… – заикаюсь, – мне же прокладку поменять нужно.

– Тебя довести до туалета? – Слава Богу, не предлагает мне свою помощь! А кто согласится поменять девушке прокладку? Даже парень откажется. И все эти разговоры про «люблю», «каждый сантиметр зацелую на твоём теле»… Вот когда надо, окажется что он и крови боится и в обморок сейчас упадёт. Зато нам сосать приходится. Я не говорю, что это что-то плохое. Просто мы обычно не брезгуем, это они нами брезгуют.

Стоп, откуда такие мысли? Сашка предлагал мне кунилингус, но я отказалась. Не поверила, дурочка, своему счастью. Хотя, если бы хотел, всё равно бы сделал, остальное – отмазки. Так он же, вроде и сделал. Всё, хватит о мужиках думать! Нашла о чём думать, если честно! Столько девушек кругом, а я о мужиках да о мужиках! Может, я не лесбиянка? Кого я там люблю? Вику – точно. Сердце предательски дрожит. Мне уже начинает нравиться эта дрожь. Я научила себя любить боль.

Захожу в туалет, снимаю трусики и меняю прокладку. Старую заворачиваю, чтобы с неё не капала спёкшаяся кровь, новую ставлю. Не самая приятная процедура, но это «плата» за то, чтобы быть девочкой. Типа, в остальном нам так повезло. Ну, ещё мы ходим по девять месяцев беременные, рожаем, кормим грудью, восстанавливаемся после родов (говорят, это потяжелее, чем родить и выносить). А потом у нас проблемы начинаются по женской части. Не жизнь, а сказка, не то что у мужиков! Что у них там… А, ну да: мужчины же живут меньше на пару лет. Отличная компенсация за жизнь, полную боли и несправедливости – пара лет на пенсии, дряхлой старухой!

Это как-то мелковато – не находишь, Господи? Жесть: я с Тобой общаюсь как с дружбаном. Мне, видать, совсем уже поговорить не с кем. Догадываюсь, чем занимались монахи в келье и отшельники там всякие: общались с Богом. Потому как в нашей мирской жизни… я что только что обозвала свою жизнь мирской. Всё, пора завязывать. Прости, Господи, но мне иногда надо возвращаться в реальную жизнь. Не в мирскую, а в реальную – нужно использовать современные термины.

А как же все эти теории феминисток о том, что Бог – женщина. Такой бред если честно! Я-то точно знаю, что он мужчина. Откуда? Ну, я же с ним разговариваю. Я обращаюсь к нему как к мужчине. Думаю, если бы он был женщиной, он бы мне намекнул ненавязчиво. В конце концов, не было бы столько несправедливости по отношению к нам. Кроме того, все религии мира не могут одновременно ошибаться.

Я понимаю, что это странно, но я действительно уверена, что говорю с Господом. Можете считать меня ненормальной. Да вы и так, наверное, считаете.

Смотрю на бинты на правой руке. И как это у меня ума хватило себя порезать, что со мной случилось? Затмение сознания?

Выхожу из туалета и вновь натыкаюсь на сиделку. Она что, меня преследует? Конечно, после попытки суицида. Да не было никакой попытки, просто мне захотелось себя порезать, чтобы почувствовать себя живой наконец-то. Улыбаюсь от таких мыслей.

– А есть у вас церковь? – вдруг спрашиваю я её. Какие меня вопросы волнуют посреди ночи!

– Да, есть, – говори она, – спускаешься на первый этаж… – И дальше объясняет, как дойти до часовенки.

– Спасибо! – улыбаюсь я.

– Помочь найти? – заботливо спрашивает она. Как же обо мне заботятся совершенно чужие мне люди! Во-от, а вы говорите, что Бога нет. Спасибо Господи, хотя не знаю, чем заслужила такое. Я была плохой девочкой.

– Не надо, – говорю, – сама дойду, ещё раз спасибо.

Улыбается и смотрит мне вслед, пока я ковыляю до лестницы.

Останавливаюсь, чтобы отдышаться. У меня уже одышка, и нога болит, и всё тело ноет. Я что, старуха? Постоянно смотрю на руку, жутко боюсь истечь кровью. Я научилась, наконец, ценить свою жизнь. Не идеальную, тупую и бессмысленную, но свою, настоящею, реальную. Даже без любви она чего-то да стоит. Стоит того, чтобы в конце попасть на небеса и окунуться в вечную безудержную любовь, как Ты и обещал, Господи. Я уже слишком на Тебе помешана. Как бы меня странной считать не начали. Хотя пусть считают, надоело притворяться нормальной.

========== Глава 15 ==========

Внутренний голос ругает меня за подобные мысли, но его слышно всё хуже и хуже – похоже, даже он принял это моё странное увлечение религией. Как люди становятся верующими и почему? Наверное, потому, что это даёт ответы на главный вопрос: для чего мы живём. Кстати, я же еврейка, а значит, мне нужно ходить в синагогу. Только вот нигде поблизости никакой синагоги нет. Есть только православные храмы.

Подхожу к часовенке, там парочка бабушек. Ну как… не то чтобы они прям бабушки – просто пожилые женщины в косынках, стоят и на икону смотрят. Я вспоминаю про косынку и оглядываюсь по сторонам. Рядом церковная лавка, а я даже денег не взяла. Чёрт, и чем я думала?!

– Чего тебе, дочка? – смотрит на меня старушка. Я по глазам её понимаю, что она, как и я, «видела» Бога.

– Я косынку забыла и денег не взяла. – Я стыдливо опускаю глаза.

– Возьми свечечку, – говорит она мне. Берёт одну из косынок и повязывает мне на голову, протягивает тоненькую свечу.

– Спасибо, спасибо вам!

– Не за что, дочка. – А мне так нравится это обращение пожилых ко мне «дочка», как будто они родные. Я захожу в часовенку. Иконы и всё такое сакральное. Зажигаю свечу и ставлю. Сама смотрю на икону и вспоминаю молитву:

«Спасибо, Господи за всё, и прости меня за то, что порезала себя! Я не ценила Твоего дара, самого большого дара во Вселенной – дара жизни. Но теперь я всё осознала. Спасибо Тебе, спасибо за то, что подарил мне жизнь и красоту, что сделал меня девочкой! Спасибо Тебе, Господи. Люблю тебя, обожаю! Хочу всегда быть с тобой. Хочу, чтобы ты всегда был в моей душе. Аллилуйя!» – Вот понятия не имею, что это слово значит. Но всё равно употребляю.

Надеюсь, моя невежественность не оттолкнёт от меня Бога. Я ведь не со зла, я же просто тупая. А разве тупых детей меньше любят? Если бы Он хотел, чтобы я была умнее, сделал бы меня умнее. А так он сделал меня такой, какой я ему нужна. Тупой – значит, тупой. Всё, как Ты скажешь, Господи.

И внутренний голос молчит. Как воды в рот набрал, заткнулся и знает, что не всё нужно комментировать своими язвительными фразочками. Не всё ставить под сомнение. Некоторые вещи нужно просто принимать такими, как есть.

Смотрю на свечи, смотрю на иконы, и мне становится так хорошо! Здесь бы и осталась навсегда. Поставьте мне здесь каталку, я буду тут жить. Улыбаюсь и продолжаю молиться… ну, как молиться… веду сама с собой внутренний диалог. Думаю о том, что дальше делать. Думаю про Сашу, про Вику и про мамку, про экзамен, до которого ещё два дня, будь он неладен. Про психолога, который завтра с утра.

Про то, что мамка, наконец, узнает мой секретик. Я такая, что теперь уже могу как на духу вывалить: «Мама, так и так, но мне нравятся девочки, ничего не могу с собой поделать». Она, конечно, повозмущается, но примет меня такой, какая я есть, никуда не денется. Не станет же она отталкивать свою единственную, самую любимую на свете доченьку!

И что изменится? Да всё, всё станет иначе, всё, наконец, станет так, как и должно быть.

Выхожу из часовенки, снимаю косынку и возвращаю её старушке:

– Спасибо, – шепчу я.

– Заходи ещё, дочка, – улыбается она. Такие тут добрые люди, я прям не могу! Ковыляю к лестнице. Мне ещё на этаж подниматься и на проклятую каталку ложиться. А потом ещё кровь из пальца сдавать, типа, я мало её потеряла. Как же мне надоела эта больница!

Подхожу к своей палате и слышу телефон. Я же его с собой не брала – ну а зачем мне ночью телефон? А тут звонит кто-то. Кто же это может быть? Мои друзья так поздно не звонят, я сама их приучила, что после десяти сплю… ну, типа, сплю. Мамке рано на работу, и нечего мне названивать, можно и ВКонтактике переписываться.

«Да кто же звонит-то?» Подхожу к своей сумке и достаю оттуда телефон, а меня прям прорубает. Вика! Вика звонит! Внутри всё холодеет, у меня трясутся руки, левая рука (правая забинтована). Я не знаю, что говорить, я боюсь даже трубку поднять, я сейчас расплачусь от счастья! Что со мной происходит? Нужно прийти в себя, нужно отдышаться. Нужно трубку взять.

Провожу пальцем по экрану:

– Алло, – почти беззвучно говорю я, голос дрожит, сердечко замерло, я готова разрыдаться. Я ни живая, ни мёртвая.

– Привет, Юля! – Голос Вики переливается, как трели колокольчиков. И я не знаю голоса милей. Я сейчас стихами заговорю.

– Привет…– заикаюсь я, – …Вика.

– С тобой там всё в порядке?

– Да, то есть нет, то есть…. Дай мне пару минут отдышаться.

Беззвучно кричу от счастья и прыгаю на месте, как дурочка.

«Есс! Она мне позвонила!» И куда хромота подевалась?! Я вновь цвету и пахну, готовая на что угодно.

– Да, милая, – вновь беру трубку я.

– Как дела? Слыхала, ты в больнице, мне Сашка рассказывал. Надеюсь, у тебя там всё в порядке?

Складываю губки «уточкой»:

– Викулечка, как у меня может быть всё в порядке, если ты не со мной? – Говорю, а сама от счастья плачу.

– Хочешь, чтобы я приехала?

– Странные ты задаёшь вопросы! Ну конечно хочу, мечтаю об этом! Я живу только ради тебя, любимая. – Я сейчас сама счастливая девушка на свете, и мне ничего не надо, только её голос в трубке. – Спасибо, Викуль, что позвонила! Спасибо, обожаю тебя! Ты самая-самая на свете!

– Ты тоже. – Слышу, как она смеётся в трубку.

Ложусь на кровать и мечтательно закрываю глаза. Мне сейчас так хорошо, так хорошо!

– Рада, что у тебя всё в порядке…

Перебиваю её, не даю закончить фразу:

– Не клади трубочку, прошу тебя, умоляю!

– Ну что ещё?

– Я люблю тебя.

– Ты уже говорила.

– Я из-за тебя только что вены порезала.

– Ты что, дура?!

– Я не знала, что мне делать, – оправдываюсь я. – Мне было так одиноко, и я… и я… решила… не помню, почему я это сделала. Сейчас вот рученька вся в бинтах и болит.

– Та-а-ак, – сурово говорит Вика. – Значит, слушай меня: если ты действительно любишь меня, если любишь… Боже, что я говорю! Неужели я серьёзно – девушка любит девушку? – Она делает паузу. – Ладно, не суть. Если это правда, что ты ко мне что-то чувствуешь, то я требую: никогда, слышишь, никогда больше не причиняй себе вред. Поняла?

– Да.

– Клянись.

– Чем поклясться?

– Самым дорогим, что есть у тебя. Поклянись мне, что больше никогда себе не навредишь!

«Самым дорогим?»

– Клянусь тебе своей любовью, что больше никогда… – Я забываю, что там дальше, но она напоминает.

– Не причиню себе вред.

– Не причиню себе вред, – говорю. – Аминь.

Я улыбаюсь, я так счастлива! Как же мне мало для счастья надо!

– Ты дашь мне свои ножки полизать? – спрашиваю.

– Опять ты за своё! Самой хоть не надоело?

Смущаюсь:

– Ну как мне может надоесть любить? Сама подумай.

– Ладно, посмотрим ещё на твоё поведение, – отмахивается Вика.

– А может, и что-то ещё, – говорю я, но тут же замолкаю, чтобы не спугнуть её своим напором. – Я не настаиваю, просто я люблю тебя, обожаю, прости. – Наивно улыбаюсь, забывая о том, что она не видит сейчас моей улыбки. Мы же по телефону разговариваем.

– Боже, Юля, ты такая…

– Классная? – вставляю свои пять копеек.

– Примитивная.

– Это обидно.

– Я знаю, – говорит Вика. – Но послушай сама себя. Ведёшь себя, как малолетка пубертатного периода.

– А кто я, по-твоему?

– Да нет же, я не о том хотела сказать! – громче говорит Вика. – Ну, послушай себя: все эти твои ухаживания, все подкаты – это такой примитив! Понимаешь, как девушка ты ведёшь себя идеально, достойно, красиво, по тебе сохнут все парни с нашего потока. Я не знаю того, кто не мечтает о тебе. Но как парень…

– Но я не парень.

– Но ведёшь ты себя, как парень. Ты меня клеишь, как какой-нибудь неоперившийся подросток, который хочет затянуть меня в кровать и не понимает, как это сделать. Ну, послушай ты себя, неужели ты дала бы парню, который бы так за тобой ухаживал? Преследовал тебя везде. Вёл себя, как полный идиот.

– Нет, – испуганно отвечаю я.

– Вот видишь… не хочу тебя обидеть, но как парень ты во всём проигрываешь Сашке. Даже будь ты в сто раз красивей его, я бы на такого навязчивого и неопытного никогда не повелась.

– Так что же мне делать? – испуганно спрашиваю я.

– Прислушайся к своим чувствам, инстинктам, ну у тебя же получается, как у девушки парнями крутить. Вот что-то подобное нужно сделать и с твоей мужской сущностью.

Молчу пару секунд и продолжаю:

– Но я не могу… я слишком сильно тебя люблю, слишком сильно тебя хочу. Крышу сносит, понимаешь?

– Ну, во-первых, со мной тебе ничего не светит. Так что смирись, девочка. – Как тяжело слышать это «смирись» в свою сторону и как легко говорить это другим!

– Я попытаюсь, честно… – Говорю, а сама не верю в то, что сказала.

– Мне кажется, тебе нужно встречаться с другими… – Она делает паузу – видимо, борется со своей брезгливостью – и добавляет: – Девушками.

– А ты не будешь…

Она не даёт мне договорить:

– Нет, я не буду ревновать.

– Ну, если ты так считаешь…

– Да, я так считаю. Тебе давно пора найти себе другую лесбияночку для своих утех.

– Так никто сейчас не говорит, – улыбаюсь.

– Да мне всё равно, что это старославянский, тебе нужно идти дальше, нужно жить полной жизнью. Тебе нужна любовь и нужен секс, и если ты хочешь делать это с женщинами, это твоё право. Обещай, что попробуешь встречаться с другой девушкой.

– А за это…

– А за это я дам тебе полизать мои ножки, как бы это ни выглядело со стороны… Ну что, мы договорились?

– Да, любимая.

– Спокойной ночи, Юлечка!

– Спокойной ночи, Викулечка!

Не кладу трубку первой – жду, пока она положит. Каждая секунда разговора с ней, каждое мгновение для меня очень много значит. Я стала слишком сентиментальной. А ещё я хочу её ножки. Она ведь обещала мне, а обманывать нехорошо. Губы сами хотят прикоснуться к её ногам, к её пальчикам. Это так прекрасно!

Закрываю глаза и думаю о ней, не могу заснуть. Меня переполняют эмоции, меня переполняет счастье. Я живу, по-настоящему живу в этот момент. Я сейчас живее всех живых. Спасибо, Господи, что ты меня услышал! Мне снова хочется сходить в часовенку, свечку поставить и отдать деньги за прошлую свечу. Но я всё же думаю о ней, о её ногах, о больших пальцах её ног. Какие у неё красивые ноготочки, аккуратненькие пяточки, идеальные щиколотки!

«Ты что, реально мечтаешь о футфетише?» – спрашиваю себя.

«Конечно», – отвечаю я и даже сглатываю – так хочу побыстрей этим заняться. Хочу делать это красиво, хочу, чтобы она снимала меня на видео. Хочу, хочу…

========== Глава 16 ==========

Я даже не помню, как уснула. Мне снится Вика. Она сидит на каменной скамейке в шикарном белом платье, а я стою перед ней с бокалом мартини. И тут она раздвигает ножки и показывает мне свою «кисулю». Я ставлю бокал, на четвереньках подползаю к ней и начинаю лизать, ласкать язычком её клитор, сосать половые губки, впиваюсь всем ртом в её «кисулю». А она прижимает меня к себе двумя руками и стонет.

В палате включается яркий свет и заходит медсестра:

– Саваш, кровь сдавать, – говорит она.

Среди ночи будят, опять колоть будут. Колоть этот несчастный исколотый пальчик. Боже как же мне себя жалко! Ну, до слёз жалко свою изрезанную ручку и свой исколотый пальчик! На секунду вспоминаю наш разговор с Викулей, и мне сразу становится лучше. Это всё ради тебя, любимая, ради твои глаз, милая, ради твоих ног, ради твоего сердечка! Ты же просила меня не вредить себе. Я и не буду. Люблю тебя, Викулечка, всем сердцем, всей душой! Слов не хватает, одни чувства.

Я неохотно поднимаюсь и ковыляю в манипуляторный кабинет. Опять вернулась моя хромота, и куда вчера девалась – непонятно. Глаза слипаются, зеваю, спать хочу.

– Саваш, быстрее, у нас тут целая больница таких, как ты. – Не люблю, когда ко мне обращаются по фамилии. Никогда не любила, ещё с тех пор, как меня дразнили в детском садике. Не знаю, какая у меня должна быть фамилия, чтобы было приятно её слышать. А вот «Юля», «Юлечка», «Юленька» – просто как елей на душу! Слушала бы сколько угодно!

Протягиваю перемотанную ручку.

– Что с рукой? – спрашивает врач.

– Катетер выпал, – вру.

– И всю руку исцарапал? Дай гляну. – Врач берёт мою руку и внимательно так на неё смотрит, потом на меня с недоверием, потом снова на неё.

class="book">– Откуда эти порезы? – спрашивает он.

– Я вены себе резала, – безразлично отвечаю. Не хочу врать, надоело врать, я устала от постоянного вранья – слишком много его стало в моей жизни в последние дни.

– Так, может, вам к психиатру? – ухмыляется он, хотя тема-то, по сути, не шуточная.

– Я на завтра записана, на приём.

Его глаза округляются, но он молчит. Нежно-нежно смазывает мой пальчик ваткой и легонько колет иголочкой. На пальчике появляется капелька крови. Как же я на кровь сегодня насмотрелась, даже не отворачиваюсь.

Он собирает её в специальную трубку и размазывает по стёклышку. К пальчику прикладывает спиртовую ватку.

– Что у тебя случилось? – наконец спрашивает он. – Юленька… я правильно имя твоё прочитал.

– Меня девушка бросила, – говорю правду.

Он, вроде, поначалу не реагирует, но потом всё же переспрашивает:

– Ты хотела сказать парень?

– Я всё правильно сказала, меня бросила девушка, я лесбиянка. – Смотрю на него прямо в упор. Ни один мужчина не устоит перед таким взглядом. Я вижу, как ему некомфортно.

Он вздыхает.

– В наше время я уже ничему не удивлюсь, – говорит он. Но же я чувствую, как задрожал его голос.

Врач провожает меня до палаты. Поддерживает за руку. И почему мужикам так нравятся лесбиянки? Так не должно быть, но это так. Чем ты более лесби, тем сильнее на тебя ведутся парни. Ну не все, и, тем не менее, стоит даже заикнуться о «неправильной» ориентации, и сразу окажешься в центре мужского внимания. Я потому в интернете и боюсь знакомиться: а вдруг на свидание придёт какой-то мужик. Они что, думают, нас исправить можно? Ах, если бы, ах если бы.

Слыхала, есть специальные лагеря, куда отправляют таких, как я, чтобы мы побороли в себе эту пагубную привычку. Но это не привычка, и я даже представить себе не могу, как это в себе подавить. Похоже, это охватило меня полностью, с головы до пят, я в мужчинах сейчас не вижу ничего сексуального. А ведь совсем недавно мне нравился Сашка. Но сейчас мне нравятся только девочки. Я испортилась, окончательно превратилась в то, чем больше всего боялась стать.

Ложусь на кровать, а доктор даже помогает мне укрыться.

– Спасибо, – шепчу я, поворачиваюсь на бок, а из глаза стекает слезинка. Мне снова себя жалко… как же мне себя жалко! Вика ничего мне не предложила, ни капельки надежды, только прикоснуться к себе разрешила. Из жалости, наверное. А за этим всё равно ничего не последует. И я опять останусь одна, с разбитым вдребезги сердцем. Как же это несправедливо! Неужели нельзя просто прижать меня к себе и сказать, что всегда будешь со мной? Неужели я так о многом прошу? Почему она не может этого сделать? Почему?!

Ей нравится ко мне прикасаться, нравятся мои ласки. Я уверена, что кунилингус я делаю на порядок лучше Сашки. Так что во мне не так? Почему меня надо мучить, держать меня в неведении, игнорировать мою любовь? Неужели она ничего не стоит? Неужели для неё она ничего не значит? Почему я должна страдать? Почему мне всё время должно быть больно? Чем я это заслужила? Я же ей тысячу раз себя предлагала. Я буду половой тряпкой, буду рабыней, только бы она не прогоняла меня. Вытирай об меня ноги, сколько хочешь, только не гони, умоляю!

Похоже, мне до неё не достучаться. В ответ – глухота и ничего другого. Нет ничего страшнее в этом мире, чем отсутствие любви, даже смерть не так страшна.

Жить без любви, вырвать из груди живое сердце и делать вид, что всё в порядке. Я не могу так, я слишком слабая. Так неужели для меня нельзя сделать исключение? Господи, Боже, ты же так любишь меня, ну делай же ради своей Юлечки исключение! В крайнем случае, удали эту «зубную боль» из моего сердца. Хочу жить без сердца, хочу забыть, как это – любить, хочу снова пребывать в счастливом неведении, как было раньше, когда я с Сашкой встречалась. Я уже не прошу тебя сделать меня счастливой. Прошу только одного: избавить меня от страданий. Пожалуйста, прошу тебя, ты же можешь, я знаю, ты всё можешь, ты же мир создал!

Я опять молюсь. Таким образом, я в монастырь уйду скоро, я бы и сейчас ушла, если бы так можно было сбежать от любви. Но от неё не сбежишь, она всегда внутри тебя, под сердцем. Предательская игла воспоминаний. И имя ей – Вика.

«Имя ей Вика»… Завязывала бы я с религиозностью, а то сама уже себя странной считаю.

Долго не могу уснуть, сердце колотится, глазки плачут, ручка затекает, пальчик болит. Какая же ты несчастная, Юлечка! Хочу плакать и не могу, хочу выть и не могу, хочу резать себя, но нельзя. Я же Вике пообещала. Я же своей любовью поклялась. Обожаю её!

Господи, пусть она почувствует ко мне то же самое, что и я к ней! Пусть поймёт меня, наконец. Прошу! Умоляю!

Сплю я чутко, в два ночи меня опять будят кровь сдавать. Я так уже к этому привыкла, что почти не обращаю на это никакого внимания. Меня колют, осматривают, опрашивают и опять колют. От чего они меня тут лечат, не знаю.

Засыпаю под самое утро и просыпаюсь поздно от нежного голоса мамы.

– Юленька, вставай, – звучит над самым ухом её голосок.

Улыбаюсь и открываю глаза. В палате так светло и свежо! Я отлично выспалась, несмотря на постоянные ночные побудки для забора крови. Давно так дома не высыпалась. Счастливо потягиваюсь.

– Приветик, мамочка! – Чувствую себя так, будто снова родилась.

– А что с рукой? – Она берёт меня за правую руку. А та вся в бинтах.

– Всю ночь кололи, – жалуюсь я, – катетер сняли, как видишь. Надеюсь, капельниц больше не будет.

– Я тоже надеюсь, хватит тебя уже колоть.

Мамка подвигает стульчик и садится рядом.

– Ну что, рассказывай, – устало вздыхает она.

– Вчера Сашка заходил, – говорю. – Потом ещё Вика звонила, – говорю так, будто она знает, что между нами с Викой что-то есть.

– Вика – хорошая девочка. А больше друзья не звонили?

– Катя и Димка набирали, но у меня не получилось тогда взять трубку. – «Да и не хотелось, если честно», – добавляю про себя.

– Вика, Вика… – повторяет мамка, – давно её у нас не было, да.

– Да, – отвечаю.

– А она встречается с кем-то? – «Мам, ты что, специально меня допрашиваешь?» – кричу про себя, но вслух говорю другое:

– Да.

– Она симпатичная девушка, знала, что она быстро кого-то себе найдёт.

– Да, – вновь односложно отвечаю я.

– А Катя с Димкой…

– Нет. Мам, они такие скрытные так и не поймёшь, может, они уже встречаются, просто скрывают от всех, – улыбаюсь я.

– Ну про Вику-то ты знаешь, – поднимает брови мамка. – Эх, какая же ты счастливая, дочка, у тебя такие хорошие друзья!

«Да уж, хорошие!» – Сколько скепсиса в моём внутреннем голосе! Хотя они и вправду хорошие: вон, Вика мне позвонила, а Сашка даже заехал в больницу.

– Когда у нас врач? – спрашиваю я, просто, чтобы сменить тему разговора. Нет сил уже в себе ковыряться.

– Да через полчаса, мы первые на приём, – говорит мамка.

– Ой, а мне же надо зубы почистить и накраситься!

– Юля, ты в больнице, можно идти к врачу не накрашенной.

– Ну ты же меня знаешь, я так не могу так, – вскакиваю я. Достаю зубную щётку и чищу зубы прямо здесь, в палате над раковиной. Потом умываюсь и начинаю краситься. Переодеться бы ещё, а то я как будто в пижаме – в чём сплю, в том и хожу. Хотя это же больница, какая разница? Вспоминаю слова мамки, но всё же решаю переодеться. Колготки, юбочку, туфельки на платформе (мама запретила идти на шпильках, я же вчера падала в обморок).

Тщательно умываюсь и наношу слой тоналки, немного подрумяниваю скулы, подвожу тени, реснички и брови.

– Тебе надо было на визажиста идти, а не в институт поступать, – смотрит на всё это дело мамка.

– Мам, знаешь, сколько мне уже народу это говорило? – отвечаю я, подрисовывая губки. Надо, чтобы блестели, чтобы выглядели слегка мокренькими. Как будто я только что их облизала. Как будто я только что сосала. Господи, какая же я извращенка! Улыбаюсь сама себе в зеркало; люблю себя, обожаю, так бы себя и расцеловала! Я бы отлизала себе. Будь у меня ещё одна я, я бы с себя не слезала. Тем более, выяснилось то я лесбиянка.

– Всё, мам, я готова. – Блузочка, юбка, колготки и тапочки на платформе – такие, с высоким каблуком. Я почти что на каблучках, по крайней мере, можно спутать.

– Ну ты и вырядилась! – смотрит на меня мать. – В кого ты такая красивая вымахала?

Я улыбаюсь её в ответ:

– В тебя мамочка, люблю тебя! – Обнимаю её.

«Мам, как же я не хочу тебя разочаровывать! Пожалуйста, прими меня такой, какая я есть. Я же твоя доченька, я же твоя Юлечка. Мне очень нужна сейчас твоя поддержка. Ты даже не представляешь как».

Я всё про себя продумываю, вслух пока ничего не говорю, даже не намекаю. У меня не хватает духу. А у кого бы хватило сказать матери, что её единственная любимая дочурка любит девочек? Знаю, чего она боится больше всего: того, что не увидит внуков. Но за это как раз она может не беспокоиться: я люблю деток, хочу троих, так что у мамки будет ещё повод мною гордиться. Но спать с мужчинами – это не моё. Прости, мамочка.

========== Глава 17 ==========

Выходим в коридор и поднимаемся на пару этажей на медленном больничном лифте. Не знаю, почему, но в наших больницах все лифты медленные. Можно уснуть, пока их ждёшь, и, наверно, поэтому приезжают они всегда перегруженные.

Подходим к кабинету. Там очередь. Очередь к кабинету психолога? Двое передо мной.

– Мы по записи… – сообщает им мамка, но я её останавливаю.

– Подождём, – говорю. – Ты же никуда не торопишься?

– Нет, – качает она головой.

Я вздыхаю и чувствую, как вся дрожу. Как же я боюсь заходить в этот долбаный кабинет! Боюсь того, что они там скажут. Под землю провалиться готова!

Из кабинета выглядывает молодая девушка-доктор и называет мою фамилию:

– Саваш, – смотрит она по сторонам. Я тоже оглядываюсь, как будто жду ещё кого-то.

– Это мы, – говорит мамка.

Докторша оценивающе смотрит на нас с мамкой и приглашает в кабинет:

– Заходите, – говорит. – А вы мама? – спрашивает она, когда мы уже в кабинете.

– Да, – говорит она. – Юлечка просто одна боялась заходить.

– Ну, мам, не позорь меня, – канючу я.

– Ну ладно, ладно, тогда я, наверное, в коридоре подожду, – говорит мамка и направляется обратно к двери.

– Думаю, так будет лучше, – говорит врач, я её уже лучше рассмотрела. Очки в шикарной оправе, аккуратненький строгий костюм, юбка-«карандаш» и туфельки на каблучках. Неужели она из «наших»?

«Нет, нет», – гоню от себя эти мысли. Я ещё не настолько разобралась в лесбиянках, чтобы определять их по внешнему виду.

– Юлечка, – повторяет, она, когда мамка скрывается за дверью. – Присаживайтесь. – Она пододвигает мне кресло.

Я сажусь и смотрю ей прямо в глаза, пока она заполняет карточку.

– Что вас беспокоит? – говорит, не отвлекаясь от записей.

– Да, вроде, ничего. – Я по-прежнему не знаю, как вести себя с психологом, никогда у них не была.

– Да расслабься ты! – Она берёт меня за руку, и я поднимаю глаза. Наши взгляды встречаются, и я вновь отчётливо чувствую, что она меня хочет. Это такое странное чувство, когда к тебе девочка клеится! Никогда его не испытывала. В смысле, я сама-то клеилась, но ко мне – в первый раз. Или это мне кажется? Надо точнее разобраться, что происходит.

– Что с рукой? – спрашивает она.

«О-о-о, отличный повод всё рассказать».

– Катетер выпал, – «Что я несу?! Ну что я такое несу, вместо того чтобы правду рассказывать?!»

– А-а-а, понятно, – опускает она глаза. Мне так её очки нравятся.

– Я вены резала, – говорю и сразу оправдываюсь. – Ну, в смысле, не совсем резала, просто поцарапала.

– Зачем? – Она непонимающе смотрит на меня. Она точно врач или это просто девчонка из соседнего подъезда ко мне поболтать заскочила?

– Меня любимая бросила, – говорю. «Йэс-с, я сказала! Хух, мне аж легче стало!»

– Я правильно расслышала? – смотрит она поверх очков. – Ты сказала «любимая» – не «парень», не «любимый», а именно «любимая». Женского рода.

– Да, всё верно, – киваю я.

– Хм… – улыбается она и продолжает что-то записывать в свой бланк. Несколько секунд мы сидим в абсолютной тишине, пока я не решаюсь её нарушить.

– Так что там? – заглядываю через стол в её записи.

– Погоди, – откладывает она карандаш в сторону. – Ты говоришь, что тебя бросила девушка?

– Да-а-а, всё именно так, – киваю я.

– Просто это так необычно, – говорит она.

– Для вас необычно? А для меня это как, по-вашему? Чёрт, вы же психолог, чего вы от меня-то хотите?!

– То есть ты лесбиянка?

– Да, – киваю я.

– Хм… прости… – Она берёт меня за руку. – Я просто недавно тут, ещё не освоилась. Что ж, по-моему, это нормально. До трети девушек хотя бы раз в жизни испытывают влечение к другим девушкам. У многих бывает даже секс. У тебя уже был секс с другой девушкой?

– Да, – радостно киваю я.

Она выпускает мою руку из своих рук. Вижу, что я её смутила своим признанием, но старается подавить в себе это чувство.

– И как это… как это происходит? – Похоже, это не она психолог, а я.

– Что именно?

– Секс, как выглядел секс с твоей подругой? – Ей что, реально интересно? Я вообще туда попала?

– Да в интернете можно посмотреть, – говорю, смущённо поправляя локон, который лезет в глаза.

– Ну, опиши свои чувства словами… – Мы обе смущены этим разговором, но, по-моему, в том и состоит работа психолога – вести подобные беседы.

– Ну, мы целовались, лизались, сосались… А как ещё любовь занимаются?

– Ну, там… пальцами.

– Да-да, пальцами, – киваю я. – Но в основном – языком. Язык для этих целей больше подходит. Ну, ещё губы… рот, – смущённо улыбаюсь я. Не верю, что всё это вслух рассказываю другой девушке, причём довольно симпатичной.

– Ладно, ты права. Я лучше в интернете посмотрю, тем более, я так понимаю, ты там этому и научилась. Или тебя подруга научила?

– Нет, – говорю. – Я её. Просто я влюбилась в неё и не знала, что делать, ну и подсмотрела, как… хотя что я говорю, я и раньше посматривала лесби порно, причём регулярно. Это могло как-то повлиять?

– На что? На то, что ты стала лесбиянкой? Нет, конечно.

– Ну, слава Богу, а то я уж подумала, что сама во всём виновата.

– Нет. – Она опять берёт меня за руку, это так мило. – Ты ни в чём не виновата. Ты родилась такой. И навсегда останешься. Это нормально, – улыбается мне она.

– Значит, я и раньше такой была, ещё до порно?

– Конечно.

– Даже в детском садике я уже была малолетней лесбиянкой? – улыбаюсь я.

– Да, только ты могла об этом не знать до поры до времени. Ориентация – такая вещь, не знаешь, когда проявится. Юль, тебе нравятся парни?

– Чуть-чуть.

– А у тебя была когда-либо близость с парнем?

– Вы имеете в виду секс?

– Можно и так сказать. Но ты когда-нибудь целовалась с парнем?

– Конечно, – улыбаюсь я. – И даже сосала.

– Ты сосала… что? Член?

– Да, – киваю я.

– А сам сексуальный акт был?

– Да, и не раз. Но мне не понравилось. – Закатываю глаза. – Не то чтобы совсем… но с девушкой было куда зажигательней.

– Ну, хорошо, – говорит психолог. – Какие-нибудь вопросы ко мне есть?

Задумываюсь.

– Скажите: что мне с этим делать, как мне дальше жить? – Мне грустно, печально и жаль себя.

– Помирись со своей девушкой… – начинает она, но я перебиваю её:

– Это невозможно: она меня видеть не хочет. Кроме того я не уверена, что она лесбиянка. Ей куда больше нравятся парни.

– Ну, это ничего не меняет, можно найти себе другую девушку. Ты же не одна лесбиянка в городе. Познакомься с такими, как ты. Есть места, где представительницы нетрадиционной сексуальной ориентации могут встречаться и знакомиться. Сходи в одно из таких мест. Развейся. Ты полностью здоровая девушка, и то, что тебя тянет к девочкам – это нормально.

– А вы бы хотели, чтобы ваша дочь была лесбиянкой?

– Я? – задумывается она. – Так ты хочешь, чтобы я помогла рассказать это твоей матери?

– Да, да, – радостно киваю я. – Но боюсь, это убьёт её. Единственная дочь стала лесбиянкой. У неё будет шок.

– Она же мать. Она должна любить тебя такой, какая ты есть, и не важно, кого ты предпочитаешь в постели.

– Спасибо, спасибо, – шепчу я ей. Смотрю на неё и понимаю, что мне только показалось, будто она одна из нас. Просто я увидела заинтересованность в её глазах и напридумывала себе всякого.

– Зови её, – говорит психолог.

– Прямо сейчас?

– Конечно! Ты же хочешь побыстрее с этим разделаться.

– Да, да, – повторяю несколько раз. Поднимаюсь с кресла и подхожу к двери. Выглядываю за дверь.

– Мам, – говорю, – зайди. – А у самой сердце колотится, как сумасшедшее, – не каждый же день я сообщаю ей такие новости. Мне кажется, для неё было бы лучше, чтобы я оказалась больной, чем это. И, тем не менее, настало время «раскрыть карты».

– Присаживайтесь, – приглашает её психолог.

– Спасибо я постою, – стесняется мать, но я подключаюсь.

– Мам, сядь, тебе лучше посидеть сейчас. – И зачем я лезу в этот разговор? Только бы опять всё не испортить. Всё буду молчать, пускай психолог говорит.

Мамка садится в кресло, я сужусь напротив и смотрю прямо на неё. А она смотрит на психолога.

– Что там? Какие новости? – волнуется мама. Чёрт, как бы я хотела уберечь её от таких новостей, но мне уже не под силу всё это в себе держать! Всё равно она узнает, рано или поздно. Все узнают, все кто надо и кто не надо, так что хватит скрывать.

– Всё хорошо, – улыбается психолог. – Ваша Юлечка полностью здорова.

– Ну, слава Богу! – вздыхает мать. Хотя подумать, какие там у меня могут быть психические расстройства? Шизофрения? Депрессия?

– Но есть кое-что, что вам нужно знать… – говорит она и смотрит на мать поверх очков. – Это не болезнь и не отклонение, это особенность, отличающая её от других.

– Что там, что?! – опять волнуется она. Моя мама такая: ей повода не надо, чтобы волноваться.

– У Юли нетрадиционная сексуальная ориентация, – говорит она и на реакцию мамы смотрит.

– Что это, вы о чём? – не сильно понимает мать.

– Ей нравятся девочки, – добивает врач.

Мама смотрит на меня, потом снова на психолога, потом опять на меня.

– Да ну, – ухмыляется она. – Вы меня сейчас разыгрываете? У Юли есть парень, просто они поссорились.

– Нет, – обрывает её психолог. – Юля любит девушек, она лесбиянка. Она просто не знала, как вам это рассказать, боялась вашей реакции.

Психолог так покойно говорит, что ей прямо верить хочется. Умеют же некоторые общаться с людьми!

– Юль, это правда? – смотрит на меня мать.

– Да, мам, – отвечаю я, глядя в пол.

Вижу, в каком она шоке, и ничего не могу с этим поделать.

– Так, значит, Сашка действительно тебя не бросал? – говорит она.

– Да, мам, я уже говорила тебе, просто не могла объяснить… – Я начинаю мяться, но тут мне на помощь вновь приходит психолог.

– Юле тяжело найти своё место в нашем мире, её необходимо поддержать. – Какие правильные слова и так точно отражают то, что мне сейчас нужно: понимание и поддержка.

– Можно мне воды? – волнуется мать. Теперь уже и я волнуюсь.

– Мам, ну прости! С тобой всё в порядке? – нервничаю я.

– А с тобой? – Она укоризненно смотрит на меня.

Опять психолог:

– Я вас настоятельно прошу: не осуждайте доченьку за этот выбор и не отталкивайте её ещё сильнее, ей и так сейчас непросто, очень непросто.

Мамка прямо вся напряглась, никогда её такой не видела:

– Выбор? – переспрашивает она. – А что это за выбор то такой… чего это она его сделала?

– Мам, это никакой ни выбор, – говорю. – Я от рождения такая. Мне всегда нравились девочки. Просто я считала, что это нормально.

– Ну-у-у, я бы не назвала это нормальным. – Мама уже на грани, не знаю, чем кончится. И тут на помощь приходит психолог.

– С точки зрения психологии это не отклонение. Ваша Юлечка здорова. Её просто нужно окружить любовью и пониманием. Она ваш самый близкий человек, и ей сейчас как никогда нужна ваша поддержка.

========== Глава 18 ==========

Мама смотрит на меня, и я вижу, что она вот-вот заплачет:

– Юль, ну за что ты со мной так?

– Мам, не плачь, мамочка не плачь, а то я и сама сейчас заплачу. – Мы обнимаемся.

– Поплачьте, поплачьте вместе, может, вам легче станет, – продолжает психолог. – Я могу даже выйти, чтобы вам не мешать.

– Нет, не надо, – говорит мать. – Мы уже идём.

– Мам, ты не сердишься? – говорю я ей. – Будешь любить меня, как прежде?

– Ну конечно, Юлечка, как ты могла такое подумать? – Вижу на её глазах слёзы.

– Я так боялась, что ты меня не примешь, так боялась разочаровать тебя! – Вот и я плачу.

Мы обнимаемся и плачем. Поднимаемся со своих кресел и идём к двери. Мама меня обнимает и крепко-крепко прижимает к себе. Я себя прямо маленькой чувствую в объятиях мамочки, как в детстве.

– Так, – говорит она, когда мы, наконец, выходим. – А теперь рассказывай всё и по порядку.

– Думала, ты не спросишь, – отвечаю. – Прости за неожиданность.

– Да уж! – говорит она. – Удивила так удивила! Сюрприз так сюрприз!

Она то ли улыбается, то ли злится, не поймёшь.

– Я просто поняла, что люблю девочек, – говорю. – И бросила Сашку.

– И кого ты любишь?

– Я люблю Вику.

– Ага, – кивает мамка. – Это она тебя… – Она не может подобрать слова. – …Соблазнила или совратила – как будет правильнее? Чёрт, не могу поверить! – Она отводит глаза.

– Мам ну не плачь, ну я жива и здорова, вот я здесь… со мной всё будет в порядке. Всё хорошо.

– Так это значит, что внуков я не дождусь, – вздыхает мать.

– Да с чего ты решила? Я сама мечтаю о детях. Обещаю, что рожу тебе минимум двоих. Честно-честно, – улыбаюсь я, сверкаю зубками.

– От кого? От девок своих?

– Ну, ма-ам, ну что ты такое говоришь?! Неужели ты ничего не знаешь об этом. – Я реально удивлена. – Есть искусственное оплодотворение. В конце концов, пару раз переспать с мужчиной я могу, ну ради того, чтобы были детки.

Услышав это, мамка улыбается:

– Ах, Юля, Юлечка моя! – обнимает она меня.

– Мам, не плачь, ну, пожалуйста, не плачь! Ты же не хочешь, чтобы все видели, что ты плачешь? Ну, мам!

– Что «мам»? Что «мам»! Думать надо было, когда с этой своей… с Викой.

– А при чём тут Вика? Она нормальная, она теперь с Сашкой встречается.

– Что?! – удивляется мамка. – Так она у тебя ещё и парня отбила. Мало того что лесбиянкой сделала, так ещё и Сашку себе забрала. Ой, и обвела же она нас с тобой вокруг пальца!

– Мам, ну ты опять ничего не понимаешь.

– Тогда объясни. – Она готовится слушать.

– Я и раньше любила девочек. Я тебе не рассказывала, но у меня в детском лагере была подружка, с которой мы целовались и всё такое.

– Что такое это «всё такое»?

– Я стесняюсь тебе рассказывать, – густо краснею я.

– Ладно, давай без подробностей, – соглашается она. – Так что там с Викой?

– Я увидела её и влюбилась. И всё.

– Секундное дело, а так может жизнь поменять… – Я её понимаю, но мне куда важнее, чтобы и она меня поняла. Мне сейчас это очень нужно.

– Мам, ну пойми, ничего уже не сделаешь. Прими меня такой, какая я есть. Мне так будет проще, тебе так будет проще…

– Ой, не знаю…

– Ну, пожалуйста, мама! – всхлипываю я. – У меня же никого, кроме тебя, нет. Не оставляй меня сейчас одну – несчастную, брошенную, непонятую.

– Не оставлю, Юлечка, не оставлю. – Она гладит меня по голове.

+++

Мы сидим в местной столовке. Я кушаю пюрешку с какой-то котлетой, а мамка молчаливо на меня смотрит. Главное, что не осуждающе. Хотя в её взгляде это может читаться как осуждение. Как же мне сейчас нужно её понимание!

– Мам, ну поговори со мной, – канючу я.

– О чём ты хочешь поговорить?

– Не знаю. – Я откусываю кусочек котлеты. Я так давно нормально не ела, что почти отвыкла от еды и быстро насыщаюсь.

– Я тоже не знаю, – говорит мать. Она стала другой, какой-то отстранённой.

– Мам, ну я же не прокажённая! Ты меня обижаешь своим молчанием, – безуспешно пытаюсь её разговорить.

– А ты меня не обижаешь… своим… этим самым?

– Чем?! – завожусь я. – Скажи, чём я тебя обидела? Не смотри на меня так осуждающе. – Или это не осуждающий взгляд; что-то я запуталась.

– Ладно, – вздыхает она. – Давай поговорим.

– Давай, как в старые добрые времена, – улыбаюсь я.

– Чёрт! – выпаливает она. – Не знала, что тебя не только от парней, но и от девок оберегать нужно, – качает она головой. – Лучше бы ты беременной оказалась.

Я не знаю, как на это реагировать. Я вообще не знаю, как мне с этим жить, да её и долбаная котлета не лезет в горло. Отпиваю немного тёплого компота.

– Ты говоришь так, будто я в чём-то виновата. – Поднимаю полные слёз глаза. – Извини, извини меня мамочка, что я не такая, как ты хотела.

Едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

– А я знала, знала, что так будет. Что-то должно было пойти не так. Уж слишком ты идеальная вышла, все тебя любят, всё у тебя выходит, отличница, медалистка, красавица. Знала, что что-то пойдёт не так, – качает она головой.

– Ты говоришь так, будто бы я больна или провинилась в чём-то перед тобой. – Мне так тяжело сейчас, а она не понимает. Чёрт, как же мне больно! Вика, как же ты мне сейчас нужна! Прижалась бы к тебе и никогда не отпускала. Мне так не хватает поддержки, так тяжело быть одинокой! Уже и компот в горло не лезет. Так, глядишь, у меня обмороки повторятся. Нужно заставить себя поесть. Запихиваюсь пюрешкой.

– А что же это, как не болезнь? Отклонение.

– Ну, мам, ну ты же ничего не понимаешь. – Я беру её за руку, пытаюсь до неё достучаться. – Скажи, ну как любовь может быть отклонением? Это же самое прекрасное чувство на свете!

– Любовь? – переспрашивает она. – А она вообще есть, эта любовь?

– Конечно, – удивляюсь я. – Я сама это испытала. Это – как цунами, против которого ничего нельзя сделать. Это захватывает тебя полностью и управляет твоими мыслями.

– А может, попытаешься всё-таки с парнями встречаться? – Вижу, что и у неё глаза на мокром месте. – Вдруг получится. Может, ты просто в себе не разобралась.

– Мам, ну зачем ты так… ну что я тебе такого сделала? Ну чего ты пытаешься меня изменять? Неужели ты так ничего и не поняла…

– Да поняла я всё! Глупости это! Ну, влюбилась в девочку, мало ли что у вас молодых в голове. Пройдёт это всё, и ты станешь нормальной, – убеждает себя мать.

– А если нет? – переспрашиваю я. – Что, если я такой и останусь? Ты что, меня любить перестанешь?

– Ну, конечно же, нет, – отвечает мать. – Какой бы ты ни была, ты навсегда останешься моей доченькой, моей Юленькой.

– Спасибо мам, спасибо! – Я подсаживаюсь к ней ближе и обнимаю её. Шепчу на ушко: – Люблю тебя, мама.

– И я тебя люблю, Юлечка.

Вроде бы, она успокоилась, и я немного в норму пришла. И эта новость не так уже довлеет над нами. Я возвращаюсь на своё место и тупо разламываю остатки котлеты вилкой. Не могу больше есть.

– Идём? – спрашивает мать и протягивает мне руку.

– Идём, – улыбаюсь я.

Мы возвращаемся в палату, а мамка спешит на работу. Она же только на полдня отпросилась. Интересно, как ей там будет работаться после таких новостей? Непросто, наверное. Чувствую ли я свою вину? Да не до того мне, самой бы с собой как-то примириться.

Лежу на каталке, ворочаюсь.

В палату заходит доктор.

– Капельница, – монотонно сообщает он.

– Что? Опять?! – Я готова разрыдаться. Как же мне надоели эти все уколы, заборы крови и капельницы! Ну сколько же можно меня колоть!

– Давайте другую руку, – говорит врач. – Эта исколота.

Протягиваю левую руку и плачу – нет, не потому, что больно, просто всё как-то навалилось, а при маме надо было держаться, вот я и не выплакалась. Да меня ещё и колют, мучают в этой проклятой больнице, и Вика давно не звонит, а я так соскучилась (сама о себе не напоминаю, чтобы не надоесть), и месячные дурацкие никак не прекращаются. Когда же всё это кончится? Ну когда?! Сколько ещё можно меня мучить?! Мне так тяжело сейчас, не передать!

– Ты же здоровенная дылда, чего ревёшь? – спрашивает доктор.

– Меня любимая бросила, меня родители не принимают, у меня рука болит, меня в больнице держат и домой не отпускают. Дайте мне хотя бы порыдать, – всхлипываю я.

– Тю-у-у, нашла из-за чего плакать!

Слёзы на моих глазах мгновенно пересыхают.

– А из-за чего можно плакать?

– Умер кто или заболел, а ты молодая, красивая, тебе радоваться нужно, – улыбается врач.

– Только не до радости сейчас, – говорю. Ещё и врач не понимает. Неужели весь мир опять против меня?

Лежу в палате с тусклым освещением, одна под капельницей. Ни встать, ни куда-то выйти. Отличное место для развития депрессии. Ещё и мамка не поддержала. Я её, конечно, могу понять, а вот почему она меня понять не может? Неужели так сложно было единственной своей любимой доченьке сказать, что она меня любит, что понимает, чтобы я не переживала? А то я изошлась вся на нервах.

А может, действительно, ну его это лесбиянство! Стану нормальной, влюблюсь в какого-то парня, буду ему детей рожать. Нет, поймите меня правильно: против детей я как раз не возражаю, но вот секс с парнем вызывает у меня целую кучу вопросов. Не могу, не хочу, и больно. А девушки, они такие мягкие, такие ласковые! Моей «кисулечке» однозначно нужны женские пальчики и язычок. Опять думаю о Вике, забыть не могу о ней.

Хватаю телефон и набираю её номер – заблокировано. Чёрт, она же меня в телефоне заблокировала, а разблокировать забыла! Опять я одна-одинёшенька. А так нужен кто-то чтобы был рядом!

Через час приходит медсестра и меняет капельницу. Это никогда не закончится, в меня вливают какую-то жидкость литрами, а я даже спросить не могу, что это. Вернее, я кучу раз спрашивала, но так ничего и не поняла. Не разбираюсь я в медицинских терминах. Кроме того, зачем мне это знать? Ну лечат и лечат, главное – что мне полегчало.

Ещё через час медсестра вынимает иголку из моей вены, и на той появляется огромная капля крови. Она вытирает её спиртовой ваткой и заклеивает пластырем.

– Полежи пока, не вставай, – говорит сестра и уносит капельницу. А куда мне тут вставать? Конечно же, я буду лежать, тут же в больнице и сходить некуда. Поворачиваюсь на бок, только что не плачу – так мне тоскливо и плохо. Никому я не нужна, никому!

Засыпаю, вернее, мне кажется, что я сплю, но я по-прежнему нахожусь в сознании, в каком-то сумеречном состоянии то ли сна, то ли бодрствования. Не могу понять, что со мной и чем меня таким накачали.

– Юля, – слышу её голос и чувствую чьи-то нежные руки на своей ноге. – Юлечка, ты спишь?

Поворачиваюсь, пытаюсь разуть глаза. Передо мной Вика в белом медицинском халате поверх своей блузочки. Она сидит на стульчике, улыбается и держит меня за ножку.

– Привет, – шепчет она.

– Привет, – слегка прикрываюсь я. Я ведь не накрашена.

– Что у тебя с волосами? – спрашивает она. – Подстриглась?

– Можно и так сказать. – Чёрт, мои волосы! Нужно было в парикмахерскую сходить, прежде чем в обморок падать.

– Мне нравится, – говорит Вика и улыбается.

– Правда?

– Конечно, – улыбается она ещё шире. Наверное, мне это снится. Это слишком хорошо, чтобы происходить на самом деле. Да это сон, это точно сон. Я сплю.

========== Глава 19 ==========

Она сжимает пальчики на моей ножке и гладит меня по стопе.

– У тебя таки приятные ноги, такие гладенькие, такие мягенькие! Каждый пальчик такой аккуратный! – Она берёт мою ножку двумя руками и продолжает мять. Я чуть не кончаю от этого. Если она их поцелует, я кончу в первый раз в своей жизни. Хотя нет, не в первый.

– Тебе, правда, нравится? – переворачиваюсь на спину, так, чтобы не вырвать из её рук свою ножку. Мне так приятно, словами не передать!

– Я знаю, что ты помешана на своих ногах, мне Сашка рассказывал. Говорил, ты чуть не кончала, когда он их гладил. – Вика словно читает мои мысли. – Вот решила тебе приятное сделать.

– У тебя получилось, – говорю, а про себя кричу: «Потрогай меня ещё где-нибудь, умоляю. Засунь два пальчика в мою «кисуню» и поводи ими там, я готова на что угодно ради этого.

«Чуть не забыла, у меня же месячные… Господи, как же я её хочу!»

– Вика, – говорю, но она останавливает меня на полуслове.

– Юлечка, не начинай, я знаю, что ты меня любишь.

– Да, – шепчу я в ответ.

– Я знаю, что ты меня хочешь, моя ты хорошая, но пойми уже: между нами никогда ничего не будет… давай просто будем друзьями. Мы можем быть подругами, и не обязательно хотеть друг друга. – Она разминает каждый пальчик на моей ноге, а я, как под гипнозом, даже говорить не могу. Лишь слегка шевелю своей ножкой, тяну носочек. Поцелуй, умоляю, поцелуй её!

– Чёрт, Вика, как же я хочу тебя! – качаю головой.

– Знаю, – улыбается она мне. – Ничего, ты красивая, ты быстро себе найдёшь девочку.

– Думаешь?

– Конечно. Если бы я была лесбиянкой, я бы и секунды не сомневалась.

Я громко вздыхаю:

– Можно мне тебе пошлостей наговорить? – спрашиваю я. – Ты не убежишь?

– Давай, только быстро, – улыбается она. Какая же у неё красивая улыбка!

– Хочу отлизать тебе, пососать твои «лепесточки», засунуть язычок как можно глубже в твою щёлку. Я мечтаю о тебе. – Мурлыкая, закрываю глаза. – Поцелуй мою ножку, пожалуйста.

– Пока никто не видит, – говорит она и нежно прикасается губами к моей щиколотке. – Надеюсь, что от этого я не стану лесбиянкой, – улыбается она.

– Обожаю тебя, – шепчу я в ответ.

– Я тоже тебя люблю, Юлечка, только немного в другом смысле.

Она приближается ко мне и целует меня в щёчку.

– Ещё раз ножку поцелуешь? – спрашиваю я и делаю бровки домиком.

– Ладно, ты и глухого уговоришь. Кроме того, твои ножки действительно целовать хочется.

Она поднимает мою ножку и целует её ещё раз в щиколотку, потом между пальчиками и стопу. Я кончаю, наверно, я уже кончила. Закрываю от удовольствия глаза и улыбаюсь.

– Что? Прибалдела? – спрашивает Вика.

– Ага, – говорю. – Люблю тебя так, что не могу себя контролировать.

– Боже, Юлька, ты такая… такая… романтичная! – улыбается Викуля. – Как бы плохо ты ни ухаживала за мной, но если бы ты была парнем, я бы ни секунды не сомневалась и выбрала бы тебя, а не Сашку.

– Ты же говорила, что я навязчива и только отталкиваю тебя своей навязчивостью. Что я не умею вести себя с девушками, что меня любая отошьёт, и я сама себя бы отшила, если бы ко мне так клеились.

Вика думает несколько секунд.

– Да, – говорит она. – Всё это правда. Но какая же ты миленькая! Тебя прямо так и хочется затискать. Плюшевая девочка!

– Спасибо, – говорю.

– А ещё ты не строишь из себя жертву… ну, типа, это я у тебя Сашку увела. И вообще ты ни разу не пыталась увести у меня Сашку обратно, хотя знаешь, что он всё ещё не «остыл» к тебе чувствами. Он любит тебя даже сильнее, чем меня. Мне больно это признавать, но это так.

– Я знаю, – говорю.

– Спасибо, что ты не пытаешься его отбить, что не пытаешься разрушить мою жизнь и моё счастье.

– Я же тебя люблю, – отвечаю я.

– Именно поэтому я тебе верю. Спасибо тебе, Юленька, спасибо за то, что ты такая, как есть. – Всё это время она держит мою ножку в своих руках и мнёт её.

– Да не за что, – улыбаюсь я.

– Я вот почему заходила, – вдруг меняет она тему. – Мы скоро с Сашкой уезжаем на море.

– А вас долго не будет? – спрашиваю я.

– Да нет, – отвечает Вика. – Я тебя очень прошу: не сделай с собой ничего… просто с этими венами ты так меня напугала. – Она кивает на бинты у меня на руке.

– Хорошо, я же обещала тебе, что больше себя не порежу.

– Ну да… и не скучай тут, лады?

– Лады, – отвечаю я. А она встаёт, бережно укрывает мои ножки одеялом и выходит из палаты. А я лишь завороженно смотрю ей вслед. Сердце молчит, оно не знает, что сказать.

Закрываю глаза; у меня не остаётся ничего другого, кроме как мечтать о ней. Какая же она хорошая! Терпит все мои чудачества, хочет со мной дружить.

То она мне пощёчину влепит, то ножки целует. Она ведь поцеловала меня в щиколотку – это так сексуально, я этого никогда не забуду! Мне хочется себя потрогать. Месячные, ну когда вы уже закончитесь?!

Закрываю глаза и вспоминаю, как лежала перед ней абсолютно голая, в каплях воды, и слегка дрожала. Как языком ласкала её «горошинку» и «лепесточки». Помню, какие они нежные. Как это прекрасно! Я помню, как проникала пальчиками в её «кисулю» и как трогала её там в самом интимном месте. Там так мягко, нежно и мокро! Там всё такое чувствительное! Какие-то холмики, сама нежность. А её смазка – это самое сексуальное вещество, которое есть на всём белом свете, даже сексуальнее, чем сперма. Засовывала пальчики в неё, насколько хватает длины, и там легонько ими поглаживала.

Её «кисуня» – это целый огромный мир, она расходится там в две стороны. Господи, как же я её хочу! Инстинктивно шевелю пальцами, как я это делала тогда и высовываю язычок от возбуждения. Вспоминаю, как лизала и ласкала её юное тело. Это же так естественно! Мечтаю сделать ей кунилингус, а себе я и подрочить могу после этого или одновременно. Я неприхотлива.

Чёртовы месячные, даже дрочить нельзя! Облизываю свои пальцы, как будто они только что были в её «кисуле». Нюхаю их, пытаюсь почувствовать отголоски того непередаваемого аромата смазки. А ведь он казался мне когда-то неприятным и даже отталкивающим. А сейчас я готова на что угодно ради него.

«Вика, трахни меня, пожалуйста, умоляю тебя! Дай отлизать, доставить тебе удовольствие. Такого ты ни с одним парнем не испытаешь. Я клянусь!» Трогаю пальчиками свою «горошинку» – больше нет сил сдерживаться. Я и так слишком долго без секса и без мастурбации, а мне это регулярно нужно. С моей-то сексуальностью пару раз в день не реже, а лучше чаще. И трахаться, и сосать и лизать. И ножки целовать, и всё, всё, всё.

Заходит молоденькая медсестричка. А я бы и ей отлизала. Мне уже всё равно, лишь бы девочка, лишь бы у неё была «киска». Я с ума сошла. А как же любовь, как же чувства? Нельзя просто так спать с кем хочется. Для начала нужно полюбить, и иначе никак. А спать со всеми подряд – это мерзко.

– Саваш, на кровь, – говорит она.

Я неохотно поднимаюсь и ковыляю за ней в манипуляционный кабинет. Опять колют мой пальчик. Когда же они оставят меня в покое?

Возвращаюсь в палату, накрываюсь с головой одеялом, пытаюсь уснуть, но не сплю. Какое-то пограничное состояние. Сон – не сон.

Эсэмэска. Открываю и читаю. Она от мамки! Интересно, что там?

«Юленька, ну как ты, солнышко?»

«Всё нормально, мам», – отвечаю я. Странно, она никогда не писала мне эсэмэсок. Что-то случилось?

«Я говорила с врачом. День-два и мы тебя забираем».

«Забирайте» – И смайлик. Так приятно с кем-то переписываться – не говорить, а именно переписываться. Обожаю эсэмэски. В них, что ли, больше души, чем в обычных разговорах. Вообще в тексте чувствуется какая-то особая магия. Не всё можно сказать, кое-что лучше прочитать или написать. Но я бы не хотела быть глухонемой и только переписываться. Болтать я тоже люблю, во всем есть свои плюсы.

«А чего ты пишешь, а не позвонила?» – спрашиваю я.

«Тебе сейчас позвонить?»

«Не надо».

«Вот и я так подумала».

Несколько раз глубоко вздыхаю, как будто готовлюсь сказать что-то очень важное.

«Мам, скажи что-нибудь».

«Что-нибудь и смайлик», – присылает она.

«Ты же понимаешь, о чём я тебя прошу. Скажи что-нибудь о том, что ты сегодня узнала. Мне очень нужна твоя поддержка. Мне сейчас так одиноко! Я сижу иплачу».

«Не плачь, Юленька… давай позвоню».

«Нет, не звони. Напиши. Пожалуйста, напиши… прошу». – Не знаю, что ещё писать.

«Люблю тебя, Юленька, а насчёт остального – это твоё право решать. Это твоя жизнь».

«Спасибо, мамочка… но я хотела бы «услышать» что-то более конкретное».

«Например?»

«Ну, обругай меня, хотя бы наори… Я же вижу, что не всё в порядке. Я же чувствую это».

«Ты права, но тебе сейчас тяжело, и я не хочу на тебя орать».

«Люблю тебя, мама».

«Люблю тебя, Юлька». – И смайлик в виде сердечка».

Откладываю телефон. Как же мне не хватает поддержки! Ничего так не нужно, как парочка тёплых слов. Я такая, как есть, и любить меня следует именно такой. Не вымышленную, идеальную Юлю, а коротко остриженную, всё время ноющую лесбиянку, которой я, по сути, и являюсь. И это будет в сто раз ценнее для меня, чем любые слова. Хочу, чтобы во мне любили всё-всё без остатка, чтобы кто-то обожал меня именно за то, кем я являюсь, а не за то, кем я, по его мнению, могла бы быть.

Закрываю глаза – не спится. Да что ж такое?! Долго ворочаюсь в кровати, всё никак не могу уснуть. Всё никак не могу заставить себя не думать, ещё и колют постоянно эту бедную Юлечку. Чего им всем от меня надо?

Обед и ужин. Каждый раз приходит медсестра, как будто её спецом за мной посылают, чтобы наблюдала за тем, как я ем. Я у них в каком-то списке – типа анорексичка или что-то в этом роде. Слава Богу, ко мне в палату ещё никого не подселили. Вообще больничка полупустая стоит, даже непривычно как-то. А то все жалуются, что больницы у нас переполненные, а тут я одна в палате на четыре койки.

Уже темнеет, а я всё лежу в постели и не могу уснуть. А может, всё-таки оторвать задницу от кровати и прогуляться по больничке. В конце концов, я же не на капельнице, да и следов на венах почти не осталось. Снимаю бинты и заклеиваю пластырем ранку на запястье.

Выхожу. В коридоре прохладно, холодный гранит тянет тепло. Вон сиделка моет пол – конечно, это же больница здесь должно быть постоянно чисто. В нос бьёт тошнотворный запах хлорки. Проскальзываю мимо неё. В коридорах темно, лишь из палат слепит яркий белый свет. Здесь так таинственно, будто я попала в сказочное выдуманное место.

А может, выйти на улицу, там должно быть тепло, на дворе конец мая, как-никак. Надеюсь, меня выпустят.

========== Глава 20 ==========

Здоровенная дылда, 17 лет, кто тебя тут держать будет? Просто выходи во двор и иди куда захочешь. А куда я хочу? Целый мир передо мной, но нет, я же боюсь ослушаться врача и мамку. Я вообще всего боюсь, я, наверное, потому и отличница, что трусиха. Всё незнакомое меня пугает. Если бы жила в Средние века, сидела бы безвылазно дома. Была бы крестьянкой, пахала бы с утра до ночи и детей рожала каждый год. А что я ещё умею? Никакого стремления к развитию у меня же нет.

Кстати, прикольно было бы жить в Средние века. Интересно, как бы я там со своей ориентацией? Думаю, меня бы выдали замуж за того, на кого мамка и папка укажут. За кого-нибудь богатого (конечно, богатого, я ж симпатичная, а в средние века ценились только деньги). Да я бы, может, и не знала что я лесбиянка, и слова такого не знала. В шестнадцать бы родила первенца, к тридцати бы состарилась, а к пятидесяти умерла… или сколько тогда люди жили? Это уточнить надо. А то, что мне нравятся девушки, сама бы считала блажью. Ну, или думала бы, что у всех так, но спать нужно только с мужиками – вернее, с мужем, иначе – на костёр и всё в таком духе. Насколько же было проще жить, чем при этой долбаной свободе! Свободу дали, а что с ней делать, не сказали.

И вдруг я попадаю в настоящий лес. Вазоны, громадные вазоны, какие-то фикусы, щучий хвост, плющ. Больше я названий не помню. Вроде бы, ещё алоэ и кактус. А вообще здесь прикольно. Мне даже нравится. Протискиваюсь к подоконнику между растений. Смотрю в окно. Там темно. Лишь фонарь прямо над головой тускло освещает весь окружающий ночной мир.

Вглядываюсь в границу мрака и вижу вдалеке светлеющее небо. Интересно, а что там дальше? О чём я опять думаю? Нормальных мыслей у девочки в семнадцать не бывает? Ни хобби там, интересов каких-нибудь. Хоть бы книжку почитала или кино по телефону посмотрела – была бы голова чем-то занята. А так маюсь, не знаю, чем себя занять. О сексе думаю или о какой-то ерунде. Занялась бы делом. Но каким, не знаю. А пока я буду думать о том, о чём хочется. Можно? Хотя кого я спрашиваю?

Забираюсь с ногами на подоконник, как приличная девочка оставляю тапочки внизу (ну не в обуви же на подоконник). Сижу босая на белом подоконнике и обнимаю свои коленки, смотрю в окно. Как же там хорошо! Ночь, мрак, свежий ветер, свобода. Стала бы кошкой и сбежала. Почему кошкой? Догадайтесь. Конечно, потому, что кошка может трахаться (у меня же одно на уме, я же больная на эту тему), а вовсе не потому, что кошка видит во тьме и умеет лазать по деревьям, умеет залезать на крышу и бывает в местах, недоступных другим. Иногда кошки видят то, чего не видит никто. Но нет, я просто хочу, чтобы меня трахнули. Я же совсем дура.

Так приятно смотреть во мрак!

Неожиданно в коридорах включают свет, и он ослепляет меня. На улице всё становится чёрным, и я больше ничего не вижу. Спрыгиваю с подоконника и отряхиваю пыль со своих шортиков. Обуваюсь в тапочки и ковыляю назад в палату. Вечерняя прогулка окончена, теперь я должна хорошо спать.

Подхожу к своей койке и смотрю на телефон под подушкой; несколько пропущенных. Что-то я часто стала забывать телефон в палате. А если бы его украли? Это же больница тут разные люди ходят, в том числе и бомжи. По спине пробегает лёгкая дрожь: я же сплю одна в палате с незакрытой дверью. А если ночью зайдёт кто.

Смотрю: Димка и Катька звонили – вот так, синхроном. Чего это они? А-а-а-а, завтра же экзамен! Чёрт, я даже не успела подготовиться, нужно будет почитать что-нибудь! С этой больницей и капельницами всё вылетело из головы.

Перезваниваю Катьке:

– Привет Катюх! – говорю. – Чёрт забыла про экзамен, даже подготовиться ещё не успела. – В кои-то веке говорю правду.

– Привет Юль, – отвечает, – так ты поэтому не пришла?

– Что значит «не пришла»? – говорю я и смотрю на свои волосы. Чёрт к парикмахеру не успела. Надо будет до экзамена в любой салон по дороге заскочить.

– Экзамен был сегодня, – говорит она.

– Сегодня?! – Так, у меня сейчас случится истерика. Смотрю на календарь и вижу, какое сегодня число. – Я что, экзамен пропустила!?

– Юль, ты в порядке?

– Нет. – А сейчас у меня будет истерика. Как я могла пропустить экзамен? Я ж заучка?

– Да что с тобой? Препод до позднего вечера ждал тебя и «энку» влепил.

– Чё-о-о-о-орт! – чуть не вою я. – Да что же это такое, ещё и экзамен пропустила!

– Ты там что, плачешь? Ты где вообще? Я до тебя весь день дозвониться не могла.

– Я в больнице, – всхлипываю я. – Мне, что теперь пересдавать придётся.

– В больнице? А что случилось?

– Потом расскажу. Что мне с экзаменом делать? Катька, у меня же даже четвёрок не было. А здесь «энка» по экзамену.

– Осенью пересдашь, – отвечает она. – А как так получилось, что ты в больнице?

– У меня были обмороки, и меня забрали по «скорой», – отвечаю. – А препод на месте? Может, я могу ему завтра пересдать?

– Ведомость сдана уже, ничего не поделаешь.

– Меня из института ещё не исключают? – У меня паника.

– Да сдашь ты свой экзамен, не беспокойся. Скажи, что с тобой, какие обмороки? Как это случилось? Почему ты не звонила и ничего не говорила, даже трубку не брала?

– Я думала, экзамен только завтра; у меня почему-то выпал целый день… мне мамка не сказала. Чё-о-о-о-орт! – вою я.

Этого ещё не хватало! Теперь я двоечница. Ну всё, покатилась девочка по наклонной!

– Давай адрес, мы к тебе с Димкой приедем.

– Да уже не надо, меня через день выписывают. Черт, Катька ты что, не могла позвонить?

– Да я звонила тебе тысячу раз, ты всё время был недоступна или занята.

«Ну да, я сбрасывала, – вспоминаю. – Но как я могла забыть про экзамен?! Я неисправима. Со мной точно что-то не так. Вены себе режу, экзамены прогуливаю, а ещё я лесбиянка… Ты хоть Катьке об этом не ляпни».

– Ладно, – говорю. – Мне спать пора, я что-то чувствую себя не очень.

– Хорошо, Юлька, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Катя. – Кладу трубку, накрываюсь с головой одеялом и ною.

«Как я могла забыть про экзамен? Как это вылетело у меня из головы? Чем всё время забита моя голова? О стипендии теперь не может быть и речи».

«Ну же, спи, давай!» – Пытаюсь успокоиться, но ничего не выходит. Может, в душ сходить? За всё время, пока я в больнице, я даже не мылась. А где здесь душ?

Встаю с кровати и иду к сиделке.

– Добрый вечер! – говорю ей. – Мне нужно в душ сходить, помыться.

– Тебе полотенце дать? – протягивает мне полотенце из шухляды. А я как представлю, сколько народу им тёрлось, мне аж дурно становится.

– Нет, спасибо, – говорю. – У меня своё есть.

– Душ на первом этаже, – говорит она.

– Спасибо! – Возвращаюсь в палату, беру полотенце, шампунь, зубную щётку и сумочку – в ней деньги, документы и телефон. Лучше с собой таскать буду, а то как бы меня реально не обокрали. Оставляю сумочку у сиделки.

– Можно, у вас пока полежит? – спрашиваю.

– Конечно, – улыбается она. Добродушные тут люди, реально хорошие. И отношение к пациентам хорошее. Отличные у нас больницы, короче, зря на них наговаривают.

Спускаюсь на первый этаж и захожу в душевую, там темно. Включаю свет и закрываю за собой дверь поплотнее. Нормальной защёлки тут нет. Если кто-то зайдёт, то увидит меня голой. По-быстрому раздеваюсь и оставлю всё в шкафчике. Прохожу в саму душевую. Здесь холодно, громадные капли холодного конденсата свисают с потолка. Прямо фильм ужасов или порно ролик (я такой видела, кстати, про лесбиянок).

Стягиваю с себя трусики и выбрасываю прокладку в урну. Откручиваю воду; сначала идёт ледяная, холодная, потом – сразу такая раскалённая, что ошпариться можно. Долго стою, выбираю, под душ не становлюсь, боюсь околеть или ошпариться.

Наконец, вода теплеет. Становлюсь под тёплые ласкающие струи и чувствую, как они смывают с моего тела пот, грязь и усталость. Как же это здорово – вновь почувствовать себя чистой! Отдельно мою свою писюшку, она же без надлежащего ухода уже несколько дней, ещё эти месячные. Уже почти закончились, слава Богу. Вымываю писюшку, намыливаю голову. В чём преимущество коротких волос (хотя это ещё не короткие), так это в том, что голову мыть проще и сушить потом легче.

Намыливаюсь гелем «манго-киви», как только эти шампуни не называют. Так приятно мылить свою кожу, чувствовать, как она становится мягче и чище! Обожаю ухаживать за собой! У меня фетиш какой-то к своему телу. Или это всем так приятно к себе прикасаться?

Мою свою попочку, ножки, тру свои пяточки. Мылю плечи и подмышки. Ни одни миллиметр моего тела не останется без присмотра. Умываюсь. Кожа лица требует особого ухода. Стою, чищу зубы, пока струи душа смывают с меня гель. Выключаю воду и вытираюсь насухо, втираю в свою кожу молочко для тела. Подмышки намазываю сухим дезодорантом. На другой конец города езжу его покупать, у меня каждая примочка – эксклюзив. Вот чем у меня голова всё время занята. И зачем я в институт поступала? Ухаживала бы за собой и помогала бы другим этим заниматься. Зачем эта учёба?

Пока вытираюсь и одеваюсь, успеваю замёрзнуть, конечно, я же после душа. Бегом поднимаюсь на свой этаж, забираю сумочку у сиделки и возвращаюсь в свою палату. Громко стучу зубами, когда запрыгиваю под одеяло. Обнимая подушку и засыпаю. За окном ночь, а мне снятся красочные сны. Так романтично!

Не успеваю досмотреть даже первый сон, как в палату вводят какого-то больного. Он громко хрипит и сопит, но это мне не мешает. Мне мешает слепящий яркий свет, от которого не скрыться под тоненьким одеялком.

«Не дадут нормально выспаться», – думаю я. Хотя чем я важнее других пациентов? Чем я их лучше. Тем, что я девочка, тем, что смазливая? Может, для мужиков я и лучше, но для родственников этого дедугана, для его детей и внуков он важнее какой-то малолетки, которая лежит на соседней койке. Меня реально напрягает это соседство, но я терплю, тем более, через десять минут меня уже будят:

– Саваш, кровь сдавать.

– Опять?! – чуть не вою я. – Как же это достало! Можно, я буду плакать?

– Нет, – серьёзно отвечает мне сиделка, хотя заметно, что её насмешил мой комментарий.

Прохожу мимо нового соседа. Дед, какой-то очень больной. Как бы от него не заразиться чем-то. Проказа или что это у него на лице? Меня от брезгливости передёргивает. А запах! Я предпочитаю носом не дышать, чтобы не чувствовать чужих запахов. Я вообще не приспособлена к жизни. Меня надо поселить в общежитие для беженцев, чтобы я в грязи пожила, может, хоть тогда престану «пылинки с себя сдувать» и начну чем-то ещё заниматься. Но сейчас я с трудом сдерживаю отвращение.

========== Глава 21 ==========

Волочусь по коридору, едва поспевая за сиделкой. В манипуляционном очередь. Двое молодых ребят.

– Привет! – говорит один из них.

– Привет! – отвечаю я, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Я – Анатолий, Толик, – говорит он.

– А я – Юля, – отвечаю всё так же без энтузиазма. Не хочу завязывать новое знакомство. Не хочу, и всё тут: устала я от знакомств, мне моего соседа, хрипящего под капельницей, хватило!

– А ты симпатичная, – говорит Толик.

– Спасибо, – улыбаюсь я. Долбаный рефлекс, так и до знакомства недалеко. Чёрт, я уже от простых разговоров таю! Какая же я доступная! Хотя ни о какой близости с этим парнем не может быть и речи, я с ним даже за руку не подержусь, не говоря уже о сексе или минете. Я же лесбиянка.

И о чём я только думаю?! Парень поздоровался, а я уже представляю, как буду ему сосать. Я окончательно испорченная!

– А у тебя есть парень? – Это слишком интимный вопрос, как для знакомства. И как он осмелился его задать?! Этот парень слишком напористый для меня. Где мой Сашка? Хочу сама подталкивать его к действию. Реально скучаю по этому чувству.

«Нет… да… нет… да, что же ответить». – Реально не могу определиться.

– Нет, – говорю. – Вернее, да. – И тут же поправляюсь: – У нас всё сложно.

Вижу интерес в его глазах.

– Так нет или да? – улыбается он. Пытается соблазнить меня этим жалким подобием Сашкиной улыбки. До Вики же ему далеко, как до неба. И почему я его с Викой сравниваю? Сама не знаю.

Я уже знаю правильный ответ. Поднимаю взгляд и смотрю ему прямо в глаза:

– Я не люблю парней, – томным шёпотом говорю я. Вижу, как его заворожил взмах моих ресниц.

– В смысле? Ты не знакомишься в больнице? Да я и не собирался ничего такого, просто увидел тебя и решил поболтать… – медлит он. Похоже, всё напускное с него уже слетело, остался всё тот же закомплексованный тинэйджер.

– Как это ты не любишь парней? – вдруг понимает он смысл моих слов.

– Такое бывает, ну знаешь… – улыбаюсь я. Чёрт, он ведётся на меня, как молодой! Могу попросить у него что угодно, и он выполнит, даже ничего в ответ не попросит. Мужчины такие слабые!

– Что бывает? Не понимаю, – качает он головой.

«Мужчины не только слабые на передок, но и тупые: всё им прямым текстом объяснять надо, сами не могут догадаться».

– Ну-у-у-у, не спрашивай, ты же всё понял… – кокетничаю я. Я даже покраснеть могу, если мне нужно. Великолепная актриса, по мне сцена театра плачет, или кино… больше, конечно, кино, театр как-то не моё.

– Твой парень разбил тебе сердце, и ты больше не хочешь ни с кем встречаться? – Отличная была бы отмазка, да вот только мне она не нужна. Неужели придётся ему прямо всё сказать?

– Почти угадал, – говорю загадками я. А-а-а он же мужчина, с ними нельзя загадками, им нужно всё прямо в разжёванном виде подавать. Чёрт, как же я скучаю по Вике, Викулечке, ласточке моей ногастенькой! Хочу ей полизать.

– А что тогда? – Каждое слово – подтверждение тупости. А я ещё себя дурой называла.

– Понимаешь… – Я по привычке кручу локон волос, хотя они уже не такие пышные, как раньше. Зачем я постриглась, ну зачем я постриглась? Просто дура была. Теперь их целый год отращивать.

– Нет, не понимаю. – О-о-о, первый умный ответ! Радует, что он хотя бы себе признаться может, что ничего не понимает.

– Я люблю девочек, – надуваю губки я. Он слушает меня, но не слышит. Или поверить не может в то, что услышал.

– В смысле? – по-прежнему пережёвывает информацию Толя.

– Я лесби, я люблю девочек, целуюсь с ними. Сплю с ними, – понимаешь.

Не могу не отметить как он перевозбудился от этих слов, это даже меня заводит. Возможно, я ещё не окончательно потеряна и могу встречаться с мужчинами. Но женщин я люблю однозначно больше.

– Лесбиянка, что ли? – переспрашивает он.

Ума, как у ракушки, я же только что это вслух сказала.

– Да, – улыбаюсь, но я же должна корчить из себя жертву. – Мне так тяжело с этим неприятием и непониманием! – жалуюсь я.

Парень впал в ступор. Понять не могу, почему парней так возбуждают лесбиянки. Стоит им услышать, что средненькая девочка – лесби, и сразу к ней столько внимания. А я ещё и красоточка и милашка. Это, конечно, не скромно, но это факт. Скажу проще: я милая и симпатичная, очень симпатичная, особенно когда накрашенная, а я всегда накрашенная, только не сейчас, а ещё от меня хорошо пахнет. Я вообще супер… мечта задрота. И не только задрота. Любого мужчины и некоторых женщин. Я, наверное, слишком высокого о себе мнения. Но это факт, я обожаю себя. Тащусь от себя. И даже немного завидую тем, кто будет мной обладать.

– Кто кровь сдавать? – Из кабинета выглядывает медсестра.

– Могу вперёд пропустить, – говорит Толик, он всё ещё не отошёл от ступора.

– Я боюсь кровь сдавать, давай сначала ты, – улыбаюсь я ему. Это ничего не значит, просто я люблю улыбаться.

– Хорошо, Юля, – отвечает он и улыбается мне в ответ. Мне кажется, я покорила его сердце – вот так просто, за несколько минут разговора. И я не раздавала никаких авансов, ничего ему не обещала, К тому же честно призналась, что не люблю мужчин. И всё равно покорила его сердце. А сердце, оно такое глупое: его покорить – раз плюнуть.

Он выходит из кабинета и придерживает передо мной дверь.

– Спасибо, – улыбаюсь я.

– Удачи, Юлечка! – отвечаете он. С каких это пор я для него Юлечка? Ну, раз хочет так меня называть – пусть. Мне приятно слышать своё имя в уменьшительно-ласкательной форме, я же девочка.

Меня опять колют, и мне опять чертовски больно. Хочу заплакать, но не плачу. Хочу выйти и нажаловаться тому парню, Толику… или как его. Но, когда я выхожу, его уже нет. Я даже расстраиваюсь. Наверное, решил, что ему ничего со мной не светит, и свинтил. Вот так всегда: парней не интересует дружба, их интересует лишь одно. Хотя это не так-то и мало.

Иду в сторону лестницы и слышу его голос.

– Юля.– Оборачиваюсь и вижу Толика.

– Толя, – улыбаюсь ему в ответ.

– Давай провожу тебя до палаты, – говорит он.

– Спасибо, да мне тут недалеко.

– Ночь, темно, – отвечает Толик. – Не надо тебе ходить одной.

– Ну, давай! – радуюсь я. Мне реально нравится быть в его компании, тем более, сейчас, когда я знаю, что ему ничего от меня не нужно.

– Я просто решил, что тебе одной будет скучно идти назад, – зачем-то оправдывается он.

– Ты меня и защищать будешь, и развлекать, – сюсюкаю я: мне так приятно, мне чертовски приятно быть хоть кому-то нужной!

– Ну да, а для чего же нужны мужчины? – Он галантно берёт меня под руку, а мне даже смешно от его напыщенности, но я не хочу над ним смеяться. Парни не любят этого, хотя сами всё время над нами прикалываются. Иногда даже неприятно делают, «Мелкой» меня называют. Но Толик не такой. Влюблённо смотрю на него.

«Да все они поначалу не такие», – убеждаю саму себя. Хотя чего мне злиться на мужчин? Они же мне никогда ничего плохого не делали. Разве только отец. Он бросил меня вместе с мамой – вернее, наоборот: он бросил её и меня вместе с ней, мелкую. Я вечером легла спать, проснулась, а его нет. С тех пор я его не видела. Это было десять лет назад, а я как вчера помню. Есть вещи, которые надолго вгрызаются в память. Может, поэтому я и стала лесбиянкой. Никогда об этом не думала.

Смотрю на Толика: нормальный вроде парень. Обычный, слегка смазливый, но не более. Это не Сашка, который просто сказочно красив. Да-а, Сашке только в рекламы сниматься. Толик попроще.

– А ты не шутила, когда говорила, что ты это…

– Лесбиянка? – Я сдвигаю бровки.

– Ага, – кивает он.

– Нет, – мотаю головой. – Я реально люблю девочек. Прости, но тебе не обломится, – жалобно строю глазки и надуваю губки я.

– Да я не про это… – опять мнётся Толик. До чего же эти парня стеснительные! А говорят, это мы, девочки, всего боимся. Вы на парней посмотрите!

– Даже посмотреть нельзя, – улыбаюсь. Мне кажется, я перегибаю палку.

– На что посмотреть? – загорается огонёк в его глазах.

– Как я ласкаю свою подружку. – Я делаю так, чтобы голос звучал сексуально. – Как язычком лижу её клитор, а пальчиками ласкаю её «кисулю».

Он пытается что-то ответить, но не может. Зря я это сказала, только перевозбудилась, как дура! Не стоит вести таких разговоров, тем более – с незнакомыми людьми.

– А ты уже это делала? – Я так поняла, эта тема реально его волнует.

– Да, – улыбаюсь. – Обожаю лизать! Люблю целовать женские ножки, делать им массаж. У меня и парень был, но с парнями у меня не складывается. – И чего это я разоткровенничалась? Болтаю без умолку, не могу заставить себя замолчать.

Мы подходим к моей палате, и я заглядываю туда. Там во всю глотку храпит тот старик, даже запах стариковский появился. Фу-у-у! Неприлично конечно такое говорить, но ненавижу старых. Просто трясёт от их присутствия. Надеюсь, я сдохну раньше, чем превращусь в неподвижную старуху.

– Ну что, спокойной ночи, – говорит Толик и отпускает мою руку.

А я смотрю на него глазами, в которых застыл крик о помощи: «Не бросай меня здесь одну!» Но я не знаю, как попросить его остаться, как намекнуть, что я не против его компании. Конечно, всё при этом должно оставаться в рамках приличия. И какая нормальная девушка откажется от компании приятного молодого человека? Опять эти двусмысленные намёки, но я не такая. Чёрт, это звучит как самооправдание шлюхи!

Одних моих слов, что я не шлюха, недостаточно, чтобы это доказать. Скажу проще: мне нужны друзья, я – одинокая и всеми брошенная, запутавшаяся девочка, и мне так не хватает дружеского общения! Именно дружеского. Надеюсь, Толечка понимает, что из фрэндзоны он не выйдет никогда. Нечестно так поступать с ним, но и со мной тоже поступили нечестно, сделав меня лесбиянкой и разлучив с любимой.

– Посиди ещё со мной, – умоляюще смотрю на него.

– Ладно, – радуется Толик. Давно не видела такого блеска в глазах парня. Чёрт, я же соблазняю его, нужно остановиться! Юлечка, остановись, а ну не трогай волосы, не вздумай вертеть этот локон, ты же возбуждаешь парней! А что их не возбуждает? Парни совсем дикие, на всё подряд бросаться готовы. Девушка реально нужно в парандже ходить, и всё равно это никого не остановит.

Мы садимся на твёрдую, обшитую дерматином скамейку, и он прижимает меня к себе.

– Тебе не холодно? Ты вся дрожишь. – Он заботливо обнимает меня. Как же давно меня никто к себе не прижимал! Как же я соскучилась по объятиям и по обычному человеческому теплу! Нет, в гетеросексуальных отношениях однозначно что-то есть. Во-первых, намного больше потенциальных партнёров, выбор больше, а, во-вторых, парни сильнее, мужественнее, заботятся о нас, слабых девушках. Это так романтично! Это не отношения между девушками, когда вы вроде как равны и вам самим приходится решать кто «девушка», а кто «парень» в ваших отношениях. Наверное, у нас с Викой парень я, я же навязчива. Зато она физически сильнее и выше. Как же я запуталась!

========== Глава 22 ==========

Случайно прикасаюсь к его животу и не могу поверить: всё так твёрдо. Провожу рукой по его футболке и удивляюсь.

– Вот это у тебя пресс! Можно глянуть? Чёрт, что я творю?! Я же не хотела с ним заигрывать, а получается, сама флиртую.

– Ага, – кивает Толик.

Я не могу удержаться, мне интересно. Я поднимаю его футболку, и он напрягает пресс. Ну, реально гладильная доска, если кто-то понимает, о чём речь: всё такое рельефное, как волнистые чипсы.

– Класс! – Я провожу по ним рукой и даже возбуждаюсь, но скорее от интереса, чем от сексуальности.

– Нравится?

– Очень! Как ты это сделал? – Сама не знаю, что на меня нашло. Просто у Сашки не то чтобы не было пресса, но таких кубиков (эти прямо железные, прямо деревянные) не было. Каждый чётко очерчен, каждый выделяется. Водить по ним рукой – сплошное удовольствие. Так я скоро и лесбиянкой быть перестану. Ну-ну, мне надо поостеречься!

– На турничке, в качалке, но в основном – турник. Я могу несколько раз «подъём-переворот» сделать и «солнышко». Хочешь, покажу завтра?

– Ага, – киваю я и как завороженная вожу рукой по его прессу. Обожаю пресс! Хочу себе такой.

– А смотри, что у меня, – говорю я и поднимаю футболку, да так высоко, что даже сиськи немного видно, ну, самую чуточку. Хотя они там небольшие, там не на что пялиться.

Он проводит рукой по моему животику.

– Ты такая мягенькая, – говорит он и улыбается.

– Ну вот! – обижаюсь я. – Мне никогда так не раскачаться.

– Зачем тебе качаться, ты же девочка? – Он щупает мой животик. – Ты просто суперсексуальная!

«Только не это!»

– Эй-эй! – говорю. – Очнись! Не вздумай в меня влюбляться, слышишь? Даже не думай об этом!

– Почему это? – игриво ухмыляется Толя.

– Я лесбиянка, я не смогу стать твоей девушкой, даже если мы вместе будем очень сильно этого хотеть.

– А если я разрешу тебе встречаться с девушками… – Да, похоже, этот балбес не воспринимает мои слова всерьёз.

– Вот это ты дурак! – в шутку обижаюсь я. – Просто я не хочу разбивать тебе сердце.

– Так не разбивай. – Он обнимает меня и целует без языка, но я чувствую в нём желание и страсть.

– Прости, – говорю. – Не надо было.

– Почему, Юлечка? – Чувствую себя в его руках защищённой. Он, конечно, не такой смазливый, как Сашка, но его «кубики» – это шедевр, это нельзя под футболкой прятать, это надо, чтобы весь мир увидел.

– Дура-а-ак, – говорю я почти сквозь слёзы. – Почему вы, парни, такие наивные. Сначала не верите, а потом обижаетесь. Шлюхами нас называете.

– Ладно, ладно, положим, я тебе верю. – Он отпускает меня. – Верю, что ты лесбиянка.

– Это не важно. Влюбишься – пеняй на себя.

– Не влюблюсь.

– Короче, я предупредила. В любом случае, это уже будут не мои проблемы, – говорю я. – Ты просто должен понять, что я – это не то, что тебе нужно. – Уговариваю его так, как будто мы не только что познакомились, а он уже за мной не первый год бегает. Хотя какой же у него пресс!

– Юль, если честно, то мне всегда хотелось иметь подружку-лесбиянку.

– Считай, что она у тебя уже есть, – улыбаюсь в ответ.

– Друзья? – Он протягивает мне мизинчик.

– Друзья. – Как же приятно улыбаться ему! Пожимаю его мизинец своим мизинчиком.

Он тянет меня на себя, так что я чуть с лавки не падаю, но он же меня подхватывает, мышцы у него стальные. Как же к нему приятно прикасаться! Сашка стоит и нервно курит в сторонке.

– Расскажешь, какая она?

– Ты о ком?

– О твоей возлюбленной. Кто она? Как вы познакомились?

– Думала ты и не спросишь, думала, это никому не интересно.

– Ты что?! – удивляется он и выпучивает глаза. – Я нормальный мужик. А мужики обожают лесбочек.

– Ну, смотри, – прищуриваюсь я. – Её зовут Вика. Её перевели в нашу группу. Я на первом курсе учусь, если что.

– А я на третьем, – не без самодовольства говорит Толян. Я даже с каким-то уважением начинаю на него поглядывать.

– Я увидела её и влюбилась, вот и вся история. Она такая, блин, такая!.. – Не знаю, как сказать.

– Фотки есть.

– Да, но я тебе их не покажу: это слишком личное, а мы с тобой едва знакомы.

– Ну ладно, – отвечает он.

– Хочешь сказать: «не очень-то и хотелось?» – завершаю я за него фразу.

– Да нет, хотелось-то как раз очень… просто интересно, какие девочки в твоём вкусе.

Решаюсь показать Вику.

– Ну ладно, – говорю. – Только пообещай, что не будешь… – Не могу придумать, зачем я вообще беру с него какое-то обещание. Одним словом, дура, а хочу сойти за умную.

– Что пообещать? – переспрашивает.

– Да забей. – Открываю фотки в телефоне. Там куча её фотографий, но не все можно показывать. Я показываю лишь то, что можно.

– Ух, какая горяченькая блондиночка! – говорит Толик и оценивающе смотрит на меня. – Вы – отличная пара.

– Спасибо! – А мне так приятно, особенно после того, что он говорит дальше.

– Но ты ещё горячей. – Он смотрит мне прямо в глаза и поправляет непослушный локон на моём лице.

– Ты помнишь? – говорю я. – Мы же договаривались – не влюбляться.

– Да помню я, помню, – вздыхает он. Не парень, а воздыхатель ходячий с идеальным торсом.

Дальше листаем фотки.

– Вы уже спали? – как-то слишком буднично спрашивает он.

– Это тебя не касается. – Я строго качаю головой.

– Прости.

– Прощаю, – улыбаюсь я, но мой неуемный язычок, как всегда, меня выдаёт. – Мы переспали несколько раз.

– И как это? – Повисает немая тишина. Я не знаю, зачем я ляпнула последнюю фразу, а он не знает, зачем спросил и что хотел услышать в ответ.

– Можно, я не буду отвечать на твой вопрос? – спрашиваю я.

– Ты уже третий раз говоришь, что не будешь, а потом всё вываливаешь мне на голову. Вы, лесбиянки, все такие?

И тут мне становится смешно.

– Нет не все, – говорю. – Только я. Мне надо язычок укоротить.

– Или удлинить. – Толя смотрит на меня и понимает, что обидел своей бестактностью. – Прости, Юлечка.

– Да ничего, – пытаюсь я скрыть обиду.

– Прости, и спасибо тебе за то, что ты такая классная! – Он целует меня в лобик. Вот так берёт и целует, как мамочка. А я прижимаюсь к нему и снова провожу рукой про его прессу. Не могу удержаться; как же мне это нравится, как это возбуждает! Даже у Вики такого пресса нет, да не то что у Вики – у Сашки ничего подобного! Никогда не трогала такого твёрдого мужского пресса.

– Когда ты так делаешь, мне начинает казаться, что никакая ты не лесбиянка, – шепчет мне на ушко Толик.

«Когда я тебя касаюсь, сама начинаю в этом сомневаться».

– Ладно, – говорю я. – Мне уже спать пора.

– Спокойно ночи, Юленька, – говорит он и целует меня, а я целую его в ответ. Наш поцелуй длится долго, целых пару секунд, и мы не хотим друг друга отпускать. Толя – первый парень с кем мне нравится целоваться, это так неожиданно! А ещё он такой классный, и мордашка ничего, симпатичная.

– Спокойной ночи, Толенька, – отвечаю я. Встаю и захожу в свою палату. А в груди такое щемящее чувство лёгкой влюблённости.

Ложусь в кровать и не могу забыть его. Пресс… Нежели он бывает таким твёрдым? Нет, мне нужно его пощупать, ещё хотя бы раз. И вообще, я хочу увидеть его без футболки. Просто мечтаю на него посмотреть! От этих мыслей у меня уже слюнки текут.

«Тебе что, мальчики нравятся?» – Я ловлю себя на мысли, что рановато смирилась с тем, что я стопроцентная лесбиянка. И даже забыла о том, что в первую очередь я девочка и мне должны нравиться мальчики, это нормально. Кроме того, мне нравится не член, а пресс. А это ведь совсем другое. Пресс – это… м-м-м, даже не знаю, что сказать. Пресс – это классно, это круто, и это так приятно! Всем парням нужен пресс, всем девчонкам нужен пресс. Хочу прямо сейчас найти его палату и потрогать его животик, а может, и поцеловать его там. Не сосать член, а поцеловать пресс. Спать я с ним не собираюсь: слишком тягостные воспоминания о сексе с парнями у меня остались.

Ложусь в постель и запускаю руку в трусики.

«Приветик, «кисуля»! Давно не «виделись». – Нежно провожу пальчиком по «горошинке» и томно вздыхаю. Надеюсь, я не слишком громко это делаю и никого не разбудила. Иногда я забываю, что теперь я в палате не одна.

«Простите, пожалуйста, вам не будет мешать, если я подрочу?» – думаю я и начинаю давиться со смеху. Похоже, мой смех мешает соседу куда больше, чем мои стоны. Нужно выйти. Нужно ещё прогуляться.

Поднимаюсь, надеваю тапочки и выхожу из палаты. С надеждой смотрю по сторонам. Толика нет, а жаль, я бы с ним ещё погуляла, его за пресс потрогала. Чёрт, какая же я извращенка!

– Юль! – слышу голос со стороны. Толя! И откуда он взялся?

– Ты что, никак уснуть не можешь?

– Нет, я просто в палату к другу заходил. А ты почему ты не спишь?

– Не спится, – говорю.

– Скучаешь?

– А как ты догадался? – улыбаюсь ему.

– Ну, скучающие девочки – это мой профиль, – улыбается он мне в ответ. Чёрт, какой же он милый!

Мы гуляем по корпусу, он везде меня водит и всё показывает. Я бы сама в жизни не догадалась, что тут такой лабиринт. Тут же в больнице отличную квест-комнату можно забабахать.

– Не хочешь, на улицу выйдем? – предлагает.

– Ночью же нельзя, – говорю и думаю: «Чёрт, какая же я правильная! Аж самой противно!»

– А кто запретит-то? – Он берёт меня за руку и ведёт за собой. Я бы сказала, что тянет, но он притормаживает, когда видит, что я за ним не поспеваю.

Мы слетаем вниз по лестнице и упираемся в полуподвальное помещение. Там грязно, мне даже находиться здесь противно, а Толя идёт напролом до какой-то тяжеленной железной двери.

– Посмотрим, что за ней? – спрашивает он и держит интригу.

– Ну, открывай, давай, ты же и так знаешь.

========== Глава 23 ==========

Он напрягает свои бицепсы и отодвигает тяжеленную тумбочку, прижимавшую дверь. Там в замке торчит обломок ключа, и Толя с лёгкостью его проворачивает. Оттуда из-за двери прям так и веет приключениями.

– Ой, не знаю… – качаю я головой.

– А что нам будет? Мы же уже взрослые, а не подростки какие-то.

Я улыбаюсь, мне самой смешно от того, что я такая я трусиха.

– Идём, – соглашаюсь я и позволяю ему взять меня за руку. Он такой мужественный, и мне рядом с ним так спокойно! С ним я могу идти куда угодно, и мне не страшно. Я «трусишка зайка серенький» – это из песенки какой-то или из мультика, уже не помню.

Мы выходим во двор, там зябко, а небо звёздное-звёздное, покрыто огоньками, как мурашками. И темно, просто вокруг всё чёрное, после слепящего больничного света довольно трудно сразу привыкнуть.

Мы проходим мимо дерева, на котором растут то ли карликовые вишни, то ли черёмуха, но запах стоит душистый. Я даже песню такую вспомнила, про грозди душистые.

– Т-ч-ч-ч, – говорит Толик, и мы садимся на лавочку под деревом. Здесь нас не заметят. Хотя, если подумать, кому мы нужны?

– А от кого мы бегаем? – удивляюсь я.

– От Бабайки, – на полном серьёзе говорит Толян.

– А ты веришь в Бабайку?

– А ты – нет? – Он так странно на меня смотрит, что я даже немного пугаюсь. А что я себе думала, отправилась с незнакомым парнем куда-то на ночь глядя. «А что, если он меня… изнасилует?» – первая мысль, но, я думаю, Толик не такой. Ага, не такой, все они такие! Нужно вернуться, нужно возвращаться. А что, если нас схватят?

Схватят и полицию вызовут: двое пациентов сбежали. Так-то это больница, а не тюрьма. К тому же она открыта всё время – заходи, кто хочет, бери что хочешь.

– Идём назад, – трусливо говорю я, мне даже самой стыдно из-за того, что я такая трусиха.

– Да мы же только вышли, – отвечает Толя и утягивает меня за собой.

Мы идём вдоль больничных окон. В некоторых горит свет, в других темно. На балконах стоят в основном какие-то старики, по их печальным взглядам я понимаю, что не всё у них в порядке. Чёрт, больница – это какое-то место тотального отчаяния. Не хочу больше сюда возвращаться!

Мы выходим через крохотный парк и аллею с кипарисами к ярко освещённому КПП.

– А как мы пройдём?– Чёрт ну что я за дура! Это же не режимный объект входить и выходить тут не запрещается.

Мы выходим за территорию больницы и подходим к автотрассе. Здесь одинокая остановка маршруток и придорожный киоск.

– Будешь чего-нибудь? – спрашивает Сашка. Я что, его только что Сашкой в мыслях назвала? Отпускаю его руку и внимательно смотрю на него. С чего это я вдруг подумала, что это Сашка? У меня явно глюк.

– Что будешь? – повторяет он.

– Прости, я задумалась. Вспомнила своего бывшего.

– Парня?

– Конечно же, парня – на девушку ты мало похож, со своим бицепсами. – И щупаю его за бицепс. А он напрягает его ещё сильнее.

Мы подходим к киоску, и Толя достаёт кошелёк:

– А я свой забыла, – говорю.

– Не страшно я угощаю, – отмахивается Толян.

– Но ты не обязан этого делать, ты ж не мой парень.

– Да брось ты, мне приятно заплатить за красивую девушку. – Комплименты в его исполнении звучат особенно мило.

– Шейк, – говорю я, – безалкогольный.

– Да брось ты, тебе, что тринадцать лет.

«В тринадцать я пила только алкогольные, это сейчас правильной стала».

– Ну, давай, – говорю и улыбаюсь ему. Чёрт, а что будет, если я напьюсь? Самой любопытно.

– Шейк и пиво, – говорит он и протягивает купюру, а сам на меня всё время смотрит и улыбается. Интересно, он всегда такой улыбчивый или только со мной? В любом случае, он очень галантный и милый парень, мне с ним хорошо.

– Ты верующая? – спрашивает он, глядя на крестик на моей груди.

– Немножко. – Прости, Господи, я полностью верующая, просто это так не популярно среди подростков, что я буду чуть-чуть скрывать, можно? Я знала, что Ты меня поймёшь. Ты такой понимающий! Люблю Тебя, Господи.

– Немножко – это как?

– Некрещённая… ну не знаю… – Пока я думаю над ответом, он зубами открывает пиво, откручивает крышечку шейка и протягивает мне.

– За знакомство! – говорит он, и мы чокаемся горлышками бутылок. Звук такой, что оглушает меня на пару секунд.

– За тебя и за твой пресс! – говорю я и делаю пару глотков.

– Нравится? – Он задирает футболку и напрягает пресс, отчего его живот опять становится похож на гладильную доску. Такие ровные кубики, у меня аж поджилки дрожат!

– Можно? – спрашиваю я, закусив губу. Я спецом так делаю, знаю, что парням нравится, я ещё та притворщица.

– Ага, – говорит он и ещё сильнее напрягается.

Я вожу рукой по его прессу и испытываю наслаждение.

– А трудно такой сделать? – спрашиваю.

– Мне – нет, – говори Толик. – Турничок, брусья, бег, штанга.

– И давно ты всем этим занимаешься?

– Ну да. – Он обнимает меня, прижимает к себе, и я чувствую, какой он сильный. Как чугунные тиски, просто титанически сильный и твёрдый! Я такая мягкая в его руках! У меня даже голова кружится от этих мыслей… или это шейк в голову ударил?

– А чего ты меня ждал под палатой? – спрашиваю.

– Догадалась-таки?

– Ну конечно, нет у тебя тут никакого друга, очевидно же.

– Ну, надеялся, ты выйдешь… хотел ещё с тобой время провести. – Вижу, что стесняется.

– Толь, ты же помнишь наш уговор? Не влюбляться.

– Да помню я, помню! Как такое забудешь!

– Не подведи меня. Не хочу причинять и тебе боль, ты классный.

– Так не причиняй. – Он обнимает меня и прижимает к себе. И так само собой получается, что наши губы сливаются в поцелуе. Нет, он, конечно, «вкусно» целуется, но я не собиралась его целовать. Это действительно само вышло.

– Прости, – говорит он.

Я молчу, лишь томно вздыхаю в ответ, пока мы прогуливаемся по аллейке. Мне уже почти не холодно, я привыкла к майской прохладе, скоро лето, и тогда даже ночью будет удушливая жара. Ненавижу жару и потому не очень люблю лето. Ну да, я же люблю ходить в школу, люблю учиться, я же заучка. А что, если мне устроиться учительницей в школе. Я была бы классной училкой!

После этой прогулки я засыпаю почти мгновенно. Не верчусь в постели, ни о чём не думаю, не строю планы на будущее, а сплю. Обнимаю подушку, закрываю глаза,улыбаюсь и засыпаю. И мне никто не снится. Мне не нужен ни Сашка, ни Вика, ни этот… как его… Толя. Он хоть и приятный молодой человек, но он мне совершенно не интересен. Похоже, во мне окончательно атрофировалось способность любить, даже как-то непривычно ничего ни к кому не испытывать, лишь пустоту в груди. А некоторые бухают, чтобы этой пустоты не ощущать.

Нет, всё-таки пустота не для меня, я хочу чувствовать, хочу испытывать томящее чувство под сердцем. И пусть мне будет больно, но я хочу. Может, фотки Викины глянуть?

«Не вздумай! – одёргиваю я себя. – Ты сегодня первый день не плачешь из-за неё. Не вздумай всё разрушать. Насладись пустотой, насладись одиночеством как следует. Такое приятное чувство, когда тебе никто не нужен! Наверное, я навсегда останусь одна, всю жизнь проживу и никого никогда не встречу. Помру одинокой старушкой в каком-нибудь доме престарелых. И никто не сможет потом отыскать моих родственников. Такая заманчивая перспектива. Я так соскучилась по одиночеству, так соскучилась по лёгкости под сердцем! Хватит уже с меня страданий! Это так приятно – ничего не чувствовать! Приятно быть всегда одной и ни в ком и ни в чём не нуждаться.

Спасибо, Толя, что показал мне путь! Не думала, что клин клином – такая действенная стратегия. Я даже дрочить не хочу, не хочу больше себя трогать. Моей «кисуле» и так досталось в последние дни, пускай теперь отдыхает. А может, мне клитор удалить и часть половых губ (я слышала девушки такое делают, чтобы не получать удовольствия от секса)? Нет чувств – нет проблем. Я же этого всегда добивалась. Ещё и времени столько освободится.

Долбаная порнуха вызвала у меня зависимость, а постоянный доступ к своему телу и интернету окончательно меня испортил. Нужно завязывать. А может, это влияние алкоголя, может, мне нужно почаще бухать? Буду ходить везде, бухая, зато счастливая, улыбчивая, самовлюблённая Юлечка. Никого больше не буду любить, только себя. А может, краситься перестать и каблуки высокие не надевать, ходить в старье из секонд-хенда. Не-е-е-ет, я слишком себя люблю, чтобы так одеваться! Буду всегда красивой, неотразимой и вечно одинокой. Как же это романтично!

– Саваш! – слышу голос врача и поднимаю голову.

– Который сейчас час?

– Шесть утра, кровь сдавать.

– А-а-ах! – мучительно вздыхаю и поднимаюсь с кровати. Дико болит голова, меня знобит, клонит в сон, я бы сейчас к стене прислонилась и уснула. Но сестра ведёт меня в манипуляционный кабинет, а я уже эту дорожку на память знаю.

В холле кабинета оживление, многие сейчас сдают кровь. У них в шесть утра массовый забор крови, что ли? Оглядываюсь по сторонам, но Толи не замечаю. А я уже соскучилась по нему. Жду несколько секунд, зная его привычку появляться из ниоткуда, но его нигде нет. Захожу в кабинет, протягиваю палец.

– Саваш Юлия, – говорит сестра.

– Ага, – зевая отвечаю я.

– Кровь из вены. – Она надевает мне на реку жгут.

Из вены брать не так больно, но так страшно. Не могу смотреть, как сестра иголкой ищет вену, как заставляет меня работать кулачком, как прокалывает кожу и оттуда капает кровь.

– Можно не смотреть? – спрашиваю я.

– Да, пожалуйста.

Я отворачиваюсь и покорно жду, когда всё закончится.

– Кулачком поработай, – говорит сестра. Господи, ну когда же вы оставите мне в покое?! Мучают и мучают, ну сколько можно?!

– Ай! – громко кричу я, когда она прокалывает мне кожу.

– Больно? – удивляется сестра.

– Нет, пока терпимо. – Чувствую, как шприцем из меня вытягивают кровь. Это так не то чтобы больно. Просто неприятно.

– Всё. – Она заклеивает мне ранку и показывает как держать руку.

Нечастная и измученная, иду в свою палату и ложусь в кровать. Хочется плакать, себя пожалеть, но, слава Богу, я засыпаю. Я буквально проваливаюсь в сон. Я уже так обжилась в этой больнице, прямо как у себя дома.

========== Глава 24 ==========

Утром – звонок. С трудом разуваю глаза. Уже явно не шесть утра, так как в окно лупит майское солнце. Беру трубку.

– Алло, – сонным голосом отвечаю я.

– Юлька, ну ты там как? – Голос мамы.

– Колют, мучают, спать не дают. Сегодня пока без капельницы. Мам, забери меня отсюда! – Я чуть не плачу. Я так люблю поплакаться, люблю, чтобы меня пожалели!

– Я звонила врачу. – Оказывается, у меня есть врач! Почему я об этом не знала? – Он говорит, что ты идёшь на поправку, но тебя надо понаблюдать денёк-другой.

– Так ты меня заберёшь завтра?

– Посмотрим. – Неловкая пауза. – Извини, доча, меня сегодня не будет, начальник попросил задержаться на работе. Я, может, к вечеру зайду.

«Зашибись! Похоже, я навсегда тут застряла».

– Не беспокойся, я тут уже прижилась в больнице, – улыбаюсь я.

– Ладно, не скучай, пока, – говорит мамка и кладёт трубку.

– Пока, – едва успеваю сказать я.

Ещё один день в больнице. Супер! Откидываюсь на подушку и накрываюсь одеялом с головой. Я в «домике», «Посторонним в…»… как ещё сказать? Хочется поплакать, но, видать, закончились слёзы.

– Юлька, привет! – слышу я голос и узнаю его.

Радостная, раскрываюсь.

– Привет, Толя! – улыбаюсь я и смотрю ему в глаза. При свете дня он кажется мне даже симпатичнее. А я не накрашена… хотя какая разница, мы в больнице.

Он кладёт мне руку на щиколотку, и поглаживает её. Мне приятно, и я не спешу убирать свои ножки.

– Ты что, плакала? – спрашивает он.

– Не-ет, нет, что ты! – улыбаюсь ему, стараясь делать вид, что не замечаю, как он меня гладит, а самой так приятно. Как же мне не хватает ласки!

Повисает неловкая пауза.

– У тебя такие гладенькие ножки, – наконец, говорит он.

– Спасибо. – Я не могу скрыть улыбку.

– Ты как-то за ними ухаживаешь?

– Конечно. Пилочки, пемзочки, депиляторы, воск, крема, лак, молочко и лосьон для тела… тебе всё рассказать? Тебе реально это интересно?

– Не особо, – улыбается он и качает головой.

«Даже обидно немного».

Наконец, он набирается смелости и начинает мять мою стопу своими сильными пальцами. Я уже говорила, что обожаю массаж ног.

– Тебе нравится? – спрашивает он.

– Ага, – говорю я и томно вздыхаю. Чёрт, только бы он себе ничего себе не надумал!

Он пересаживается со стула на кровать и берёт в свои руки обе мои ноги. Сжимает их и прижимает друг к другу. Я томно вздыхаю и смотр ему прямо в глаза. А Толя смотрит на мои ножки и продолжает их мять, по очереди разминая каждый пальчик. Я тяну носочек, мне нравится потягиваться по утрам, особенно когда твои ножки кто-то массирует. Чёрт, как же приятно, у меня даже в ушах звенит!

– Они такие изящные! – говорит он. – Мне нравится твой цвет лака.

– Это матовый перламутр, – отвечаю я. Вспоминаю картинку из контактика, как мужчины и женщины называют цвета. Там у женщин по десять названий: фисташковый, цвет весенней зелени, цвет мха и другие, а у мужчин – коротко и ясно: зеленый. Поэтому я уточняю: – Белый.

– Тебе очень идёт, – шепчет Толя. А я даже голову запрокидываю – так мне хорошо. Не в сексуальном плане – что вы там себе надумали? Неужели мне просто не может быть приятно? Хотя мне кажется, что я сейчас кончу. И тут он бережно целует мою ножку. Я как можно сильнее тяну носочек – так, будто на каблучках стою.

– Спасибо, – говорю, – что поцеловал.

– Мне нравятся твои ножки и пальчики. – Он прижимает каждый пальчик по отдельности и продолжает большими пальцами массировать мне стопы. Это дико приятно, я бы даже сказала – возбуждающе.

Толя целует большой пальчик моей правой ноги и упирает её в свой пресс. Это ещё сильнее заводит меня, я уже почти растаяла. Давай, у тебя получилось! Видать, рановато я себя записала в чистые лесби. Хочу секса.

– Прости за мою бестактность, – говорит он.

– Да ничего, – на выдохе отвечаю я. У меня сильно учащаются дыхание и сердцебиение. Я чувствую своим пяточками его пресс, а он напряжён, он дубовый, он просто железобетонный! А его руки мнут мои ножки. Жаль, что он не девушка. Опять я об этом думаю. Когда это я успела смириться со своей ориентацией?

Воспоминаю про член, и настроение падает. Я вся такая мягкая для язычка, для поцелуев, для нежности. В меня нельзя грубо проникать. Меня нельзя жёстко трахать, меня надо любить. Лизать, сосать и целовать, а не трахать. Чёрт, о чём же я думаю, пока он мне массаж делает?! Вдруг это всего лишь массаж, а я уже нашифровала себе всякого.

Не вовремя замечаю, что в палате я не одна, здесь же этот дедуган спит. Забираю у Толика свои ножки и укрываю их покрывалом.

– Что-то случилось? – удивляется Толя.

– Мы здесь не одни, – шепчу я и кошусь на койку, где храпит этот дед.

– Ага, – хитро улыбается Толик. – Я и не заметил.

– Всё равно, спасибо за массаж, – улыбаюсь ему. – Мне было приятно.

– Да не за что, Юлечка. – Он смотрит мне в глаза и нежно берёт меня за руку.

«Я не шлюха, я занимаюсь сексом только по любви. Так что, пока я в него не влюблюсь, ничего не будет. Долбаные гормоны, когда же вы оставите меня в покое?!» Он тянется ко мне губами, а я к нему, и наши губы соединяются вновь. Я чувствую его язык у себя во рту, а его рука прикасается к моей груди, но я не могу сопротивляться. Мне нравится с ним сосаться, нравится, когда он меня мнёт… нравится. Но нет!

– Нет, нет! – отталкиваю я его. – Я не могу, я не хочу, тебе лучше уйти!

– Что я такого сделал? – его взгляд. Боже, какой же у него взгляд! А ресницы, а брови! А он точно не красивее Сашки? Фигура-то у него ничего.

– Ты соблазняешь меня, – мурлыкаю я.

– И что? – Он реально не понимает? Мне всё объяснять придётся. О-о-о, эти парни во всём на свете разбираются, только не в чувствах!

– А то, что я своего бывшего бросила, когда полюбила девушку. И он до сих пор по мне сохнет.

– И что?

– А то, что это измена. Если я пересплю с тобой или что-то в этом роде, я предам Сашку, понимаешь? А я не такая. – Фраза типичной шлюхи.

– Так что, теперь тебе всю жизнь нельзя ни с кем встречаться?

– Выходит, что да. – Я не до конца продумала этот момент, но мне кажется, что так будет правильно.

– Да брось ты! – Он берёт меня за руку.

– Не прикасайся ко мне! – вырываюсь я. Мы своими пререканиями будим того деда. Он постанывает и переворачивается на другой бок.

– Прости, Толь, – улыбаюсь я. – Мы можем просто остаться друзьями? Я реально не хочу тебя терять.

– Да, конечно, – ухмыляется он. – Сколько угодно. – Он щёлкает меня по кончику носика. Это происходит так неожиданно, что смешит нас обоих.

– Тише, – говорю.

Я поднимаюсь с кровати, по-быстрому подкрашиваюсь, и мы с Толиком идём гулять. Мы не держимся за руки, мы же не парень и девушка, мы друзья, мы просто друзья, и между нами ничего нет.

– Ты не такая, как все, – говорит мне Толя, поправляя локон на моём лице. Так стриглась, что всё равно волосы торчат.

– Уж какая есть, – улыбаюсь в ответ.

– Ты не похожа ни на одну девушку, которую я встречал до тебя, ни на одну. – Знаю я этот взгляд. От меня ничего не скроешь.

– Да, – говорю. – Я особенна, я – дивергент. – Я смеюсь, смеётся и он, хотя, похоже, не понимает о чём речь.

– Это из обзора «Бэдкомидиана», – говорю.

– Бэд… кого? – переспрашивает он.

– Ты серьёзно не знаешь, кто это, или прикалываешься? – Вот удивляют меня эти спортсмены, совсем от жизни отстали! Просто у них нет столько времени в интернете сидеть, они же должны пресс качать.

– Серьёзно. Расскажи мне про этого «Бэдкомидиана». – Не понимаю, он просто меня разговорить пытается или ему реально интересно? Но раз спросил, пускай теперь слушает. Я люблю поговорить, этого у меня не отнять. Я вообще люблю языком работать. Фу-у-у, даже смущаюсь от таких мыслей!

– Бэд – это такой чувак, который все плохие фильмы смотрит и на них обзоры делает, понял? – Честно говоря, так себе объяснение. Если бы мне так объясняли, я бы ничего не поняла.

– Ага, – говорит Толик, – это как критик, что ли?

«Критик, точно, критик! Надо признать, что мыслит он чётко. Не зря нашёл одно слово, где мне десяток понадобился».

– Ага, – говорю.

– И ты такое смотришь? – Он бросает на меня возвышенный взгляд. А мне реально стыдно. Сижу дома и в интернет пялюсь, а строю тут из себя знатока жизни.

– Ну да, – отвечаю немного поникшим голосом.

– Что-то случилось? – Толя такой заботливый, даже жалко, что ему ничего не перепадёт, хорошим парням должны доставаться хорошие девочки, такие, как я. Но не в этот раз.

– Да ну тебя! – говорю. – Думаешь, я всё время дома сижу в интернете?

– Я этого не говорил.

А меня не остановишь; если я начала, то всё ему выскажу:

– Я на пары хожу, с друзьями общаюсь, я много чего ещё умею… – Мучительно вспоминаю, что же. – Я ещё маникюр умею, я в салоне красоты работала.

– А-а-а, видел твой педикюр, миленько! – улыбается он.

– Спасибо, – улыбаюсь в ответ. С этими парнями постоянно улыбаться надо, даже если вы просто друзья. У меня так скоро мимические морщины появятся.

– А я так, ничем особенным не занимаюсь. Учусь на заочке, работаю, спортом занимаюсь, самбо, десятиборье, турничок, брусья. – Он опять напрягает бицепс, и мне опять хочется его потрогать. Удержаться не могу.

– Можно? – спрашиваю я.

– Юлечка, тебе можно всё. – Я аккуратненько трогаю его бицепс двумя пальчиками. Он смотрит на меня и ухмыляется. – Это так мило, как ты меня трогаешь!

– Тебе, правда, нравится? – удивляюсь я.

– Конечно, ты вся такая классная, в тебе что-то азиатское есть.

– Я еврейка, – отвечаю.

– Правда, что ли? – немного напрягается он.

– А с этим есть какие-то проблемы?

========== Глава 25 ==========

– Да нет, всё норм. – Вижу, как его передёрнуло, когда он узнал, что я еврейка. А мне даже неприятно, что обо мне судят по моей национальности. Ну какое это имеет отношение к делу? В первую очередь я человек, а уж потом еврейка.

– Точно норм? – Заглядываю ему в глаза. – Если тебя что-то напрягает, я могу уйти.

– Да нет, я же говорю – всё в порядке. Просто раньше я с настоящими евреями не общался, – поправляется он. – В смысле, вживую.

– И что?

– Не обращай внимания, давай лучше о другом поговорим…

– Да уже нет, давай договорим. – Я иногда (когда не надо) такой принципиальной становлюсь.

– Ну ладно. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Хочешь об этом поговорить – давай.

– Ну, давай, – говорю я. Я такая смелая, блин, вообще! Смотрю ему прямо в глаза, считай, вызов бросаю.

Толя смотрит на меня в упор несколько секунд, как боксёр перед поединком, а потом вдруг начинает смеяться.

– Что случилось? – спрашиваю, наивно взмахиваю ресничками.

– Да бред же всё, лютый бред! И как я на такое повёлся?!

Я молчу и не знаю, как реагировать.

– Прости, Юлечка, – продолжает он. – Я раньше верил во всякие сионистские заговоры и Кагал. Даже всем доказывал, что это евреи во всём виноваты. Чёрт, я даже зиговал одно время! Но теперь-то я вижу, какой это лютый бред. Ничего общего с реальностью.

– Так есть заговор, – говорю и пытаюсь казаться серьёзной. – Мне сионисты поручили захватить Россию… – Дальше говорить не могу, меня пробивает на смех. И мы смеёмся вместе.

Толя заключает меня в объятия и целует, как свою девушку целует, я и Сашке так себя целовать не сразу разрешила.

«Эй, меня вообще-то спрашивать нужно, прежде чем лапать и целовать!» – возмущается мой внутренний голос.

– Давай больше не поднимать эту тему, – предлагаю я. – Хочешь, я тебе лучше про своего бывшего расскажу?

– Про парня или девушку? – хмурится Толик. – Просто про парня мне не особо интересно.

– Про обоих, – улыбаюсь я во все зубки. – Мы ведь друзья, ты забыл? Ты мне тоже про своих бывших рассказать можешь. Если захочешь.

– У меня парней не было, – давится от смеха он.

– Я понимаю, – улыбаюсь в ответ.

Мы прогуливаемся по парку и садимся на ту же лавочку, на которой сидели ночью. Толя прижимается ко мне, но мне уже надоело с ним обниматься, и я ненавязчиво высвобождаюсь из его объятий.

– Я столько лет мечтала о сексе, столько раз рисовала себе это в воображении! А когда всё случилось, мне было больно.

– А может, твой парень грубо с тобой обходился? – спрашивает Толик.

– Дело не в нём, а во мне, я тоже долго не понимала, почему меня от минета тошнит. – Эта подробность заставляет его напрячься, готова поспорить, что у него встал. – А потом появилась Вика… Помню, как впервые её увидела и впала в ступор, влюбилась, как кошка, с первого взгляда в первый же день весны.

– А потом?

– А потом мы переспали. Мы веселились и прикалывались, гладили друг друга, и я предложила ей секс втроём с мои парнем. И она согласилась.

– А как же твой парень?

– Он был просто счастлив, пока я его не бросила, – печально улыбаюсь я.

– И с тех пор ты не встречаешься с парнями?

– С тех пор я вообще ни с кем не встречалась. С тех пор я одна. Моя любимая меня бросила и осталась с ним. Кстати она меня предупреждала, что будет так, но я была влюблённой дурочкой и не слушала. Я была так счастлива – просто потому, что могла прикоснуться к ней.

– Значит, ты сейчас одинока и можешь встречаться с кем захочешь.

– Не-ет, – улыбаюсь я. – Я люблю её. Моё сердце не свободно. Я сейчас ни с кем не могу встречаться.

– Ты такая классная, никогда таких не встречал, – качает он головой.

– Спасибо.

– Получается, тебя реально выкинули из пары, тобою воспользовались, а ты всё им прощаешь. И даже не попыталась отомстить, – хитро прищуривается Толик.

– Что ты имеешь в виду?

– А что обычно имеют в виду, когда говорят про месть в таких делах? Переспи с кем-нибудь. И желательно, чтобы твои любимые об том узнали.

– Нет, что ты, нет, ни за что, это совсем не в моём стиле! – возмущаюсь я.

– Значит, в твоём стиле – быть одинокой, несчастной и брошенной? – докапывается он. – Юлечка, ты же красотка, да с тобой любой парень мечтает переспать.

– А девушка?

– И девушки, – соглашается он. – Просто я не так в этом шарю.

– Я подумаю над твоим предложением. – Я пытаюсь закончить этот неприятный разговор.

– Думай быстрее.

– А то что? – Я отлично вижу, куда он клонит. Но я уже сказала, что ему ничего не обломится.

Он подсаживается ближе и снова обнимает меня. Наверное, зря я ему всё это рассказала. Аж самой неприятно стало.

– Зачем ты это делаешь? – шепчет он мне на ушко. – Почему хранишь верность тем, кто тебя предал?

– Я не знаю, просто я такая. – И зачем я отвечаю?

– Я понимаю, как тебе больно. У тебя разбито сердечко. – Он кладёт мне руку на грудь, типа, это сердце, но я же всё чувствую. Толя смотрит мне в глаза, а я смотрю на него. Он берёт меня за руку и видит свежие порезы.

– Это из-за неё? – спрашивает он.

– Да, – киваю я, и у меня на глазах выступают слёзы. А он нежно целует меня в порез на запястье.

– У меня такое было, два года назад. Я на стенку лез, не мог себе жизнь без неё представить… – Он замолкает, а мне же дико хочется услышать продолжение его истории.

– Ну же, говори! – подталкиваю я.

– Она меня не любила и не полюбит никогда. Она уже замужем, и у неё есть ребёнок.

– Так печально об этом слышать! – говорю я и понимаю, что сморозила глупость. – Не о ребёнке, а о том, что она не с тобой.

– Я понял, – шепчет Толик, и наши взгляды встречаются вновь. Мне кажется, что он смотрит мне прямо в душу. Я не могу пошевелиться, Толик реально загипнотизировал меня взглядом своих голубых глаз. Какие же у него глаза, какие глаза, я оторваться не могу! А его пресс! Я готова сутки напролёт щупать его пресс. А ещё мне правится запах его туалетной воды, Сашке надо подарить такой.

– Юль, посмотри на меня, – шепчет он.

– Я и так на тебя смотрю, – отвечаю я.

– Я вижу, куда ты смотришь. – Он поднимает футболку и напрягает свой пресс. Я, как загипнотизированная, тянусь к нему, а он хватает меня за руку и прижимает её к своему животу. Я чувствую налитые сталью кубики и возбуждаюсь, в это мгновение всё во мне пищит от восторга – наверное, та часть меня, что ещё не стала окончательно лесбой.

– Зачем ты себя обманываешь? – говорит он. – Я же вижу что ты не чистая лесби. Да, может, ты и влюбилась в девушку и даже, может быть, ты по-прежнему в неё влюблена, но тебе нравятся мужчины. Не игнорируй эту часть себя.

Он замолкает, а мне так хочется слушать его и слушать! Это зачаровывает меня.

– Продолжай, – говорю.

– Я вижу, как ты на меня смотришь, вижу, как возбуждаешься. Я знаю, чего ты хочешь.

– И чего же я хочу? – Слишком томно вздыхаю; мне кажется, я поняла, как он догадался. Я слишком громко дышу, надо дышать потише.

– Любви. Все девочки в твоём возрасте хотят лишь одного: любви. Ну что, я прав?

– Да, – киваю я.

Он тянется ко мне и целует в губы. Мне жутко приятен этот поцелуй. Как же давно я не испытывала ничего подобного! У меня даже голова идёт кругом.

– Что ты со мной сделал? – спрашиваю.

– То, чего ты хотела. – Он берёт мою руку и опускает её ниже и ниже по своему животу. Я чувствую каждый кубик его пресса, и вот моя рука уже почти на уровне паха, и он спокойно засовывает её себе в трусы. Я чувствую его упругий член – нет, он ещё не стоит, но он готовится приподняться и от моих прикосновений крепнет.

Я закрываю глаза и вздыхаю. Похоже, та часть меня, которая любит мальчиков, наконец, проснулась. Я хочу этот член.

– Хочешь, чтобы я отсосала? – спрашиваю его.

– Нет, что ты нет! – смеётся Толик и отпускает мою руку. Я достаю её из его трусов, а у меня голова идёт кругом. Я запуталась, я конкретно запуталась, и мне не мешало бы для начала разобраться в себе.

– Всё равно ничего не получится, – говорю я. – Я же не кусок мяса. Даже если я потекла, я всё равно не стану этого делать.

– Даже если полюбишь?

– Даже если полюблю.

– Так в чём тогда смысл? Зачем хранить себя для тех, кому ты не нужна?

– Я не знаю, не знаю, – говорю я, а из глаза скатывается слезинка. – Я не знаю, почему я такая. Прости, Толя, но мне нужно идти.

– Куда? Мы же только вышли. Мы же собирались ещё погулять.

– Прости, но мне нужно. У меня процедуры, – придумываю отмазку прямо на ходу и вижу, что он раскусил мою ложь. Но Толя не спешит меня останавливать.

– Ладно, пока, Юлечка, – кивает он. – Возвращайся, когда определишься.

– Ничего не могу обещать. – Резко разворачиваюсь и ухожу. Я буквально влетаю в свою палату, и не мою руку после его члена. Я не знаю, как правильно поступить. Я запуталась, реально запуталась. Кого я люблю – парней или девушек, Вику или Сашку? А может, Толика? Господи, помоги мне определиться! Господи я тебя так прошу! Я же человек, я не сучка, и не стану ложится под любого по той лишь причине, что у меня течка. Как же мне понять, кто тот самый? Я не хочу разрываться.

Подношу руку, которой трогала его член, к своим губам и думаю, что делать: облизать поцеловать или помыть. Подхожу к раковине и мою. Я не настолько извращенка. Или настолько. Как всё запущено! В душе полный бедлам, и тело не знает, что делать.

Ложусь на кровать и укрываюсь с головой одеялом. Достаю телефон и шарюсь по фоткам Вики. Кого же я люблю на самом деле? Кого? А может, ну его, это лесбиянство, попробую с Толиком? Как это, когда ты ногами упираешься в его пресс и тебя дерут, как последнюю сучку? По-моему этого заслужила, я же девочка. Я даже забыла, что я девочка, а значит, я хочу нарваться на член. Это моя природа, и хватит с ней спорить! Хочу трахаться. Как же давно меня нормально не драли!

Выхожу из палаты и иду в направлении палаты Толика. Я ещё не знаю, что ему скажу, но я точно решила, что хочу его увидеть, а там – по обстановке. Я подхожу к его двери и не решаюсь постучаться. Несколько секунд стою и размышляю, что же мне делать. А после, так и не постучав, разворачиваюсь и ухожу. Я та ещё «мисс нерешительность».

И тут открывается дверь, и передо мной предстаёт Толик без футболки. Он красив как Брэд Питт: кубики пресса, бицепсы, широкая грудь. А мне так и хочется припасть к этой груди, и пусть делает со мной всё, что захочет. Пусть трахает меня во все дырочки, которые найдёт на моём теле. Это будет, по крайней мере, честно.

========== Глава 26 ==========

– Юу-у-уль! – радуется он. – Хотела зайти? Ну проходи.

– Ага, – отвечаю я, и опускаю взгляд. Прохожу в его палату. Он не один, там ещё двое парней сидят и на меня как-то косо поглядывают.

– Ребят, познакомьтесь, это Юлечка, – показывает он на меня, не скрывая своей гордости. Конечно, я тот ещё приз, мною и похвастать перед друзьями можно.

– Приветик! – здороваюсь я.

– Ладно, Толь, мы потом зайдём, – говорит одни из них и шумно поднимается с койки. Другой не хочет вставать, ещё и на меня пялится, но товарищ его подрывает и втягивает за дверь.

Мы остаёмся с Толей наедине. Я не знаю, что сказать, но он быстро находится:

– Видела, как ребята на тебя смотрели?

– Да уж, такое сложно не заметить, – пожимаю плечами я. – Как будто девчонок никогда не видели.

Он поправляет локон на моём лице и добавляет:

– Красивых девчонок. Юль, тебе говорили, что ты красивая?

– Да, и часто, – не скромничаю я.

– Они преуменьшали, ты офигенно красивая, я, как тебя увидел, то чуть в осадок не выпал.

– Что, прям так?

– А то! Я думал: и откуда взялась такая красоточка? Я сколько девчонок знаю, но среди них таких красавиц нет. – Он подсаживается ко мне и обнимает меня. А мне прям неловко, я же не для этого пришла. А для чего? Чтоб в себе разобраться? Кому ты заливаешь! Ты пришла именно для этого.

Я поворачиваюсь к нему, и мы целуемся. Мне нравится с ним целоваться. Его рука нежно сжимает мою грудь, а его язык приникает ко мне в рот. И я уже представляю себе, что это член.

«Поздравляю тебя, Юленька! Теперь ты официально шлюха», – звучит мой надоедливый внутренний голосок.

Я слегка отталкиваю Толика и вдыхаю. После такого продолжительного поцелуя мне не хватает воздуха:

– Давай не так быстро, мне нужно время, – говорю.

– У тебя его будет сколько угодно. – Он смотрит мне прямо в глаза и целует меня в губы.

Чёрт, как же это классно! Мне что, опять нравятся парни? Мы сидим рядом, и я чувствую, как участилось его дыхание, как расширились его зрачки, как сильно он меня хочет. Его рука пронимает в мой бюстгальтер и поглаживает мой сосочек. Я реально возбудилась и потекла, как сучка. Только я не могу в этом себе признаться. Тело говорит «да», а разум говорит «нет». А что говорит сердце? Сердце молчит, сердце запуталось, оно в непонятках.

Толя сжимает мою грудь, и от наслаждения у меня сами собой закрываются глаза. Я томно постанываю на выдохе.

– Ого, как ты возбудилась, да ты сейчас накинешься на меня и съешь! – Он кладёт мою руку себе на пресс, мягко и ненавязчиво опуская её всё ниже и ниже, до уровня пояса.

Я уже не могу сдерживаться, засовываю руку в его трусы и хватаю его за член. А он тем временем массирует мою грудь. Я чуть не кончаю от удовольствия.

Толя целует меня за ушком, в шейку, я закрываю глаза и откидываю назад голову от наслаждения, медленно начинаю водить рукой туда-сюда по стволу его члена. Он слегка привстаёт и стягивает с себя спортивки. Я так давно не видела красивого мужского члена! Непроизвольно сглатываю.

– Хочешь его пососать? – шепчет мне на ушко Толик.

Я вздыхаю и сажусь поудобнее, тянусь к нему губами. У меня дежа вю, всё это когда-то уже было, всё это я уже проходила.

– Нет, нет, – стесняюсь я. – Не хочу! Сам себе соси.

– Ну же, давай, я вижу, что ты хочешь. – Он даже наклонять меня пытается, и меня это откровенно бесит. Он, конечно, красиво всё обставил. И вот его член в моих руках, а его руки на моей груди. Он столько всего наговорил! Но я не хочу его. По крайней мере, не до такой степени.

– Давай, девочка, жизнь одна, – подталкивает он меня и сексуально так улыбается. Толя такой красавчик! – Давай, Юлечка, соси, никто не узнает.

– Такая заманчивая перспектива… – всё ещё мнусь я.

– Хочешь, я кончу тебе в ротик? – Он слегка сжимает меня за скулы и целует мои пухлые губки. – Ты такая милашка-симпатяжка! Как с тобой рядом можно думать о чём-то ещё кроме любви и секса? Юленька, давай, мы никому не скажем.

Я снова тянусь губами к его члену. В груди всё горит, внизу всё мокрое; как же профессионально он массирует мою грудь! Я у него точно не первая.

– Нет, – снова говорю я, но инстинктивно продолжаю ему дрочить. Чувствую, еще пару минут, и он кончит, так что лучше замедлиться.

– Давай, Юлечка, ты же уже потекла, ты уже хочешь. Не сдерживай себя.

Опускаюсь перед ним на коленки, дрочу ему и смотрю на его член. Чёрт, как всё заманчиво! Он видит мою неуверенность, кладёт руку мне на голову и гладит меня по волосам. А после как бы невзначай прижимает к себе, так что его член едва не касается моих губ.

Он аккуратно поглаживает меня по лицу и по губам, а его пальчик проникает мне в рот, так что теперь я не могу его закрыть. Он сжимает меня за скулы и открывает мой рот пошире. Я же понимаю, для чего он это делает.

– Толя, хватит! – возмущаюсь я. – Я не буду тебе сосать.

– Будешь. – Он сильнее прижимает меня к себе, у меня едва хватает сил сопротивляться.

– Толя, что ты делаешь? – Я испуганно смотрю на него снизу вверх. В его глазах я вижу огоньки. Он свирепеет, и я даже немного пугаюсь, но не перестаю дрочить его член. Он такой большой и кривой, а головка аж сверкает, как цельнометаллическая боеголовка. Какой же кайф такой сосать… ну, если ты не лесба.

– Толь, я сейчас уйду, я серьёзно. – Я не выпускаю из рук его член лишь потому, что иначе он через секунду окажется у меня во рту. А тогда уже, хочешь не хочешь, придётся сосать, а я же решила, что не буду.

Последний нажим на мой затылок в попытке заставить меня взять в рот, и Толя сдаётся.

– Прости, прости, Юлечка, я заигрался. – Он отпускает меня, и я могу, наконец, встать с колен. Я отвожу назад руку, которой ему дрочила, меня разбивает брезгливость, хочется её помыть, но я сдерживаюсь, не хочу его обидеть.

– Юль, ты прости, – ещё раз повторяет он.

– Ничего, ничего, я тоже увлеклась. – Томно выдыхаю; чёрт, как же я перевозбудилась! Ещё чуть-чуть – и мы бы уже трахались или же я бы ему сосала, что, по сути, одно и то же.

Набираюсь, наконец, смелости и подхожу к умывальнику в углу палаты. Куском хозяйственного мыла мою руки.

– Ты сейчас уйдёшь? – спрашивает он.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Нет.

Опять я в тупике: с одной стороны, я не хочу его отталкивать, мне так нужны друзья, особенно красавчики, типа него, а с другой – я не могу принять его ухаживаний. Я не люблю его, а это была лишь секундная слабость. Чёрт, я же только что чуть не отсосала! А после мы, глядишь, и занялись бы с ним сексом. И всё-таки интересно, как бы это было, вдруг бы мне понравилось? Или же всё повторилось бы по второму кругу: новые неудачные отношения с парнем и новая любовь к девушке.

– Толь, давай останемся друзьями.

– Давай, Юлечка.

Я встаю с его кровати и направляюсь к двери. У самой двери останавливаюсь и стою так несколько секунд, смотрю на дверной косяк, пальчиком колупаю краску, которая вся пооблезла и потрескалась.

– Если хочешь ты можешь остаться, – говорит он вслед.

– Спасибо, я подумаю. – Улыбаюсь ему на прощанье и выхожу в коридор. А на глазах – слёзы: я только что отшила парня, который мне нравился. На что только не пойдёшь ради этой дурацкой любви!

Открываю телефон и листаю фотографии Викули. Какая же она миленькая! Как же мне её не хватает!

Пишу ей эсэмэску:

«Викуля, люблю тебя больше всего на свете. Целую тебя везде. Как же я счастлива, что ты у меня есть!» А сердце бешено колотится, и из глаз катятся слёзы.

Секунда…

«Я тебя тоже люблю, Юлечка».

Отвечаю:

«Ты моё счастье, я радуюсь, что ты вообще существуешь на этом свете». – И целый ряд сердечек.

«С тобой очень тяжело остаться натуралкой». – И ряд сердечек в ответ.

«Каждую секунду думаю о тебе. Дышу тобой, молюсь на тебя».

«Юлечка, не преувеличивай», – на удивление быстро отвечает она.

«Я не преувеличиваю, я говорю, как есть… набери меня, прошу…»

Жду пару секунд и набираю ещё одно сообщение:

«Если я хоть что-то для тебя значу…» – Не успеваю отправить. Вика меня набирает, а у меня от восторга чуть сердце не останавливается.

– Алло, любимая! – отвечаю я, улыбаюсь, и глаза слезятся от счастья.

– Алло, любимая! – передразнивает меня Вика.

Я хочу ей что-то сказать, но слова застряли в горле и я не могу выдавить из себя ни звука. Молчу и от счастья плачу.

– Знаешь, Юль, я подумала, что всё-таки я немного лесби, – шепчет Вика в трубку.

У меня кружится голова, мне нужно присесть. Я не понимаю, что со мной. И тут я начинаю плакать по-настоящему. Слёзы градом, сопли пузырями. У меня словно камень с души свалился. Так легко стало и просторно, как будто я заново ожила, как будто впервые за всю жизнь я увидела солнце. Это не передать словами! Мои чувства не выразить иначе, чем слезами.

– Юль, ты что, плачешь? – спрашивает Вика.

– Да Викулечка, – говорю. – Я так долго этого ждала!