Как я был волком [Петр Ингвин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Петр Ингвин Зимопись Книга вторая Как я был волком
Часть первая Рыкцари
Глава 1
…Заигрывавшие с солнцем облака убежали за ним и дружно рухнули в пропасть за край горизонта. На невидимой ветке перезревал надгрызенный кем-то месяц. С почерневшего потолка небес вылупили глазенки вытравленные перекисью водорода звезды, скопом крашенные по моде в одинаковое платиново-белое… Фу, как приторно. Словно в женский роман башкой вниз по самые бубенцы. Но ведь потянуло на сопливую романтику. Все потому, что новые отношения доверительности, установившиеся с Томой, вознесли чувствительность на невероятную высоту. Для четырнадцати лет это нормально. Такой выброс адреналина. Такой всплеск эмоций. Последствия пережитого стресса. Причем, постоянного, если брать последние две недели. Портал, что именуется здесь причалом, выкинул меня с еще тремя «везунчиками» в другой мир, другой — от слова совсем. Здесь верят в бога женского пола, жены имеют по три мужа, большая часть населения живет в бронзовом веке, а оставшиеся непонятно кто и почему. Царевны играют в футбол, а собак зовут волками. Тайны, загадки, секреты, мистика. Насчет последнего — пардон, некоторые моменты только выглядят сверхъестественными. До сих пор любые загадки получали вполне земные объяснения. Даже такая. Когда через земли цариссы Дарьи прошли посторонние, одни утверждали, что видели шайку разбойников, которых здесь называют рыкцарями, другие упорствовали, что это была дружина царевны Деметрии, дочки Верховной царицы. Правы оказались все. Когда рыкцари отбили меня с Томой у удочерившей нас цариссы, к ним в логово пришла именно Деметрия. Она же повела сборное воинство на башню Варфоломеи, первую в списке планирующихся побед. — Настали великие времена, — провозгласила царевна во время привала. — Начало новой эры. Скоро это почувствуют все. Место, выбранное для ночевки, не слишком отличалось от прочих, просто мы поднялись на лесистый пригорок, откуда хорошо просматривались окрестности. На небе уродской улыбкой Гуинплена смеялся месяц. Предгорный лес принял в себя отряды разбойников равнодушно, как продажная девка очередного клиента. Вооруженная масса втекла в его живое тело и нагло расположилась, не встречая сопротивления — не считать же за таковое изредка перегораживавший путь упавший сухостой. Лес был глух к людским чаяниям. Он пускал в святая святых существ, не имевших за душой ничего святого, и укрывал зеленым одеялом всех нуждающихся — как праведников и заблудших, так и убийц с насильниками. Деметрия оказалась в центре этого шабаша, ощетинившегося жалами костров и шипами копий дозорных. Дружина расположилась вокруг царевны, даже среди союзников охраняя хозяйку. Уставшие от долгого перехода, отвыкшие от передвижения без коней, дружинники выглядели хуже разбойников: блестящие доспехи запылились, спины ссутулились. А рыкцари, наоборот, принялись споро хозяйствовать, рубить дрова, готовить ужин. Это была их обычная жизнь. Спать, видимо, будем здесь же, кто где остановился. В голове бродили мысли о том, как перевернуть ситуацию в свою пользу, как и куда сбежать, как во имя добра тихо вырезать окружающее зло и сделать всех счастливыми. Набрав огромную охапку листьев, чтоб было мягче, я присел возле Томы, которую положили под дерево на самодельных носилках. Прогибавшиеся и последние полчаса опасно потрескивавшие поперечины выдержали поход, но теперь жутко упирались в грудь и живот. Девичьи глаза напоминали взгляд брошенного щенка: жалобный, умоляющей об участии, ласке и хоть о чем-то хорошем в этой жизни. — Помочь? — склонился я к самому лицу. — Сам-то как думаешь? — Думаю, что-то надо, но на лбу не написано. — Слезть мне надо с этой решетки для барбекю! Проходивший мимо рыкцарь услышал краем уха. — Помочь, царевны? Мешок, который он нес, грохнулся наземь, растопыренная фигура шагнула к нам, облизываясь всем, чем нельзя. — Нет! — Одновременный двойной вскрик привлек внимание многих. Рыкцарь пожал плечами, тропинка увела незадачливого помощника по заждавшимся делам. Проводив его взглядом, я зверской рожей заставил отвернуться оставшихся любопытных, затем разровнял принесенную листву. С моей помощью Тома осторожно сползла на получившуюся подстилку. Если верить костоправу, на ноги девушка встанет завтра-послезавтра. Вернее, попытается встать. Пока пусть лежит. Да и мозоли, натертые седлом, подживут. Лес быстро темнел, по нему пронеслось странное перекликивание. Несколько рыкцарей, что двинулись вниз за водой к невидимому отсюда водоему, с кем-то повстречались. Громкие голоса раздались и с других сторон. Ага, свои. Потом еще свои. Полным-полно своих. Лес раздувался, как зараженный организм от вирусов перед смертельным исходом. Деметрия светилась довольством, глядя на прибывавшие отовсюду новые группы рыкцарей. — Приветствую, Грозна. Счастлива, что вижу в добром здравии. Вождиха, только что отправившая отряд располагаться немного в стороне, кратко кивнула. — Мое почтение, царевна. Я привела всех, как договорились. Высокая, красивая и — учитывая, что, руководя сворой бандитов, все еще жива — умная, эта хмурая женщина могла бы составить кому-то счастье, а доставляла наоборот. Водянистые глаза глядели сурово, губы совсем исчезали, когда сжимались, прямой нос был длинноват и походил на клюв. Оказаться на расстоянии клевка не хотелось. Тело, отмеченное шрамами, большей частью покрывал стандартный рыкцарский доспех: кожано-ременная сбруя поверх рубахи, и штаны, заправленные в сапоги. Светлые волосы, забранные в хвост, спускались на отороченный мехом ворот, выполнявший роль бармицы и, частично, наспинника. Шлемов разбойники не признавали. Несколько бронзовых блях соединяли ремни на груди, тоже неся защитную функцию. Узкий меч, кривой нож и гнук в совмещенном с колчаном налучье составляли личное оружие. Вождиха смотрела на окружающих как на мельтешащих муравьев, не убиваемых только потому, что они играют какую-то роль в экосистеме и еще могут пригодиться. Собственно, это и есть основа гуманизма, что практикуется любым правителем. Грозна не верила в людей и, в отличие от Деметрии, не скрывала этого. Из нее вышел бы более честный начальник. Грозна ушла к своим, а к царевне приблизились еще двое. Одного я помнил по нападению на школу. Кажется, Таскай Прибрежный. Второго, побитого жизнью усача с ироничным взглядом, Деметрии представили как Сивко Предгорного. Каждый привел отряды в несколько десятков бойцов. Армия Деметрии росла как навоз на дрожжах. — Кудеяр не пришел, — объявил Таскай, настолько ничем не примечательный, что непонятно, как выбился в руководители. Остается допустить, что его отряд состоит из еще больших посредственностей. — Отказался?! — На скулах царевны заиграли желваки. Рыкцари, которые до того небрежно стояли перед царской дочкой, отвели взоры. Никто не желал отвечать за собрата, поставившего собственные интересы выше общих. — Что-то случилось. Гонцы обошли возможные места его лагеря. Пусто. Оставленные послания никто не взял. Сигналы дымом не сработали. И мы видели много следов царберских коней. — Разбит? — Следов боя нет. Но есть странность. Сколько человек в его отряде? — Три-четыре десятка, как у вас. Плюс-минус дюжина — в зависимости от переменчивых настроений крепостных. — Там под сотню человек ушло в центральную часть страны. Где проходили по мягкой земле, целую тропу протоптали. Мы с Томой располагались вроде бы в сторонке, но в пределах слышимости, и отказывали себе в лишнем вдохе, боясь пропустить хоть слово. Девичьи пальцы нащупали и до боли сжали мою руку. Малик — последняя надежда на то, что кто-то всемогущий придет и поможет, решив за нас проблемы. Иначе придется все делать самим, в том числе — искать и выручать самого Малика. А если подросткам придется выручать могучего бойца, значит, дело дрянь. Через час кормили похлебкой. На этот раз Тома ела за троих. После ужина, уже в полной темноте, разнесся приказ командирам прибыть к царевне. Дымно запылали факелы. Под надзором дружинников четверо вождей присели возле Деметрии, по-самурайски величаво застывшей на коленях. «Язык» Напраса Молчаливого держался неподалеку, готовый прибыть по первому клику. Деметрия заговорила. — Здесь нас четыре отряда и моя дружина. У меня есть сторонники во многих башнях, но не у Варфоломеи. Это дело поправимое, но теперь вряд ли нужное. Грядущий день многое изменит. Завтра мы делаем первый шаг к новому миру. — Первый шаг мы делали у школы, — нехорошо упало с губ Грозны Святой. — Смачный такой шаг, словно в нужник по макушку. — Если кого укорять… — Глаза Деметрии сузились до прорезей бойниц. — Во-первых, меня там не было. Во-вторых, я расписала план пошагово, нужно было выполнять, а не разбегаться при первом сомнении. — Ученицы погибали! — Сидевшая на корточках Грозна выпрямила позвоночник и на взгляд царевны ответила жестким вызовом: — Могли погибнуть все! Какой смысл разрушать школу и наживать новых врагов, если ученицы не перейдут к нам? — Вас обвели вокруг пальца. Мой источник поведал лишь в общих чертах, сейчас узнаем детали. Царевна Чапа, расскажи нам, что сделала Дарья. Уйма взглядов, недобрых и откровенно злых, устремились на нас с Томой. Для тех, кто не в курсе: почему то все в этом мире принимают меня за девочку. Я этим успешно пользуюсь. Об успехе свидетельствует то, что еще жив и даже здоров. Девочек из нашего мира здесь объявляют ангелами и зачем-то везут в крепость к Верховной царице. Мальчиков считают чертями и убивают на месте. Любопытная такая местная причуда. Фольклороведы кипятком бы писали. А я не оценил. Сказали, девочка — хорошо, буду девочкой. Тем более, царевной. Чего бы не поцаревничать на досуге. Уверен, со мной многие поменялись бы, даже наплевав на опасность разоблачения. Оглядевшись, я немного поколебался. Ладно, тайны уже не открою. — Были нарушительницы закона. Им предложили почетную смерть на стене вместо казни на кладбище. Как раз хватило, чтоб обмануть осаждавших. — Там была преемница Верховной! — воскликнула Грозна. — Назначенная возможная преемница, — едко поправила Деметрия. — Первая из многих, что ко дню вступления на престол тысячу раз могут сменить статус. Чапа, в чем ее обвиняли? — Не восставай на жизнь ближней своей, — сурово продекламировал я. — Минута терпения — и вы победили бы! — Деметрия нервно вскочила. — Поняли в чем проблема? Отсутствие дисциплины. Приказ нужно выполнять, а не обсуждать! — Ты, царевна, остынь, не кипишись, — к всеобщему изумлению осадил ее новоприбывший главарь Сивко Предгорный. Движения у него были развязны, взгляд ершист, кожаный доспех — максимально усилен бронзой и меховыми накладками. Размеры меча сообщали о скрытой силе — наверное, еще только Малику под силу махать такой рессорой от карьерного самосвала. — Мы тебе не слуги и не крепостные. Нам нужно объяснить, и мы поймем. Хорошо объяснишь — правильно поймем. Чтоб раздавать приказы, поживи с наше. Мы люди простые, слова понимаем, если за ними что-то стоит. Сивко, изображавший простоту, был непрост. Это чувствовалось кожей и третьим глазом, если он есть. А он есть, ибо орал прямо в мозг, что с этим язвительно-ядовитым типом связываться не стоит. Чем с ним, лучше уж с Грозной — прямой как палка и морально, и физиологически. Или с Напрасом, чьи намерения крупным шрифтом возникали на лбу еще до того, как он сам прочтет их в собственной голове. — Простите. Не хотела никого обидеть. — Деметрия взяла себя в руки, под опустившимся на место телом с гордо разведенными плечами вновь раздавилась трава, звякнула бронза, скрипнула смятая юбка доспеха. — Поймите и меня. Без единоначалия любая армия превращается в стадо, которое легко разгонит кнутами небольшой организованный отряд. Ну почему проводники такой шикарной идеи, как всеобщее равенство, всегда сволочи и бандиты? Если б не они, я был бы за идеи царевны душой и телом. Робин Гуды, столетний хрен им в глотку. А людям почему-то нравятся Робин Гуды, банальные бандиты с большой дороги. И не нравятся те, кто от бандитов защищает. Что за менталитет такой, вывернутый наизнанку? — Вспомни, почему мы примкнули к тебе, — со значением произнес Сивко, а Таскай, Напрас и Грозна с одобрением закивали. — Не просто примкнули, — напомнила Деметрия. — Дали присягу. Как присягнули еще Ваула Северный и Пеняйка Злая, ожидающие моего сигнала в северной части страны. Крупные пальцы Сивко со скрипом почесали за ухом, он не стал спорить: — Да, присягнули. Потому что обещанный новый мир предполагал равноправие. Наши голоса не менее равны, чем твой. Потому — не перегибай. Все время разговора рыкцарские военачальники недовольно оглядывались в нашу с Томой сторону. Таскай, наконец, не выдержал: — Почему они здесь? Нас звали на военный совет. — Это переносчики нужных идей в недоступные вам высшие слои. Нам с ними долгие годы работать бок о бок. — Короче, открывалки башен, — уловил главное Сивко. Злая ухмылка превратила его лицо в маску смерти. Меня передернуло. — Нет! — Деметрия тревожно покосилась на нас. — Только вместе мы построим новый мир. От юных царевен, от их к нам расположения зависит многое. Количество жертв при штурме и сама необходимость штурмов. Симпатии к нам других царевен… — Мы поняли. — Грозна сообщнически переглянулась с другими главарями. — Перейдем к делу. Кто пойдет переговорщиком? — Если не найдется желающих, назначим, — легко решила проблему Деметрия. — В башню идти не нужно, достаточно докричаться. И показать товар лицом. Ее глаза вновь нервно скосились на нас. — А если Варфоломея не полная дура и в ответ плюнет нам в лицо? — предположила Грозна. — А она не дура, — уверенно дополнил Сивко, пряча в усах усмешку, — и не полная. — На этот случай тоже есть план, но о нем завтра. — Тогда о чем говорить? — Сивко поднялся, демонстративно больше не глядя в нашу «ангельскую» сторону. — Завтра и поговорим. Главари холодно откланялись. Некоторые моменты разговора оказались скользкими, поэтому Деметрия пересела ближе к нам, тихий голос потек в уши: — Понимаете, девочки… Рыкцари хоть и воины по сути, но во многом как дети. Не понимают, что разведка важнее доблести. Вообще не понимают, что она нужна всегда. Три ошибки допустили при осаде школы. Первая: не проверили, чтоб в объекте штурма не было боеспособных посторонних. Вторая: не дождались отъезда начальства для дезориентации в плане командования и ответственности — никто не захочет взять на себя чужие смерти, если можно обойтись без них. И третья: не создали ситуацию, в которой нужное тебе останется для противника единственным выходом, и он предложит его сам. Потом только поворчать да поторговаться. — Политика, — вздохнул я. Тома только моргнула. С дерева спланировал и опустился ей между лопаток колючий сухой листик. Она попробовала достать рукой. Усилие мышц отдалось в ноги, вызвав болезненное содрогание. Пришлось мне убрать незваного гостя. — Именно, — согласилась Деметрия. — Политика. Без нее никуда. Верховной царицей может стать только самый лучший политик, а я хорошая дочка своей мамы. — Она предпочла Аглаю. — Я могла править не хуже этой выскочки, — отсекла Деметрия. — Мама все еще подчиняется установленному в стародавние времена запрету на династии. — Видимо, причина была серьезная, — предположила Тома, о-очень осторожно меняя позу, чтоб обернуться к нам лицом. — Царица для того и царица, чтоб устанавливать свои правила, лучшие. — Ты так и сделаешь, когда станешь царицей, — угодливо сказал я. Что ж, лизнул, теперь хватай, пока тепленькое. — Что в крепости ждет ангелов? Говорю не о нас, — мигом поправился я. — Вообще. Что произошло с прошлыми ангелами? Вы же знаете? — Неважно. — Деметрии действительно было неважно. — Мы установим новые законы. Отныне ангелы будут помогать мне строить новое общество. — Царевна Деметрия, — вклинилась Тома, добавив голосу просительные нотки, — можно обратиться с просьбой? — Чем могу, юная царевна? — Подойдите ближе, скажу на ухо. Деметрия метнула значимый взгляд дружинникам. Сразу трое приблизились с копьями, не оставляя Томе ни единого шанса для дурных мыслей. Только после этого царевна склонилась к лежавшей девушке. Тома шептала недолго. — Почему не Чапа? — оглянулась на меня царевна. — Я тяжелая, — убежала взглядом Тома, выданная с головой. Снова зашептала. — Какие глупости, — снова громко ответила Деметрия. — Не считая того, что тоже царевна, ты ангел. «Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником». Каждый здесь выполнит любую твою прихоть, даже совершенно неверующий. Можно не верить в Аллу, которую никто не видел, но нельзя не верить в ангелов. Так что… Епанча! К нам подбежал рыкцарь, который следил за нами, ангелами, от отряда Напраса. Даже друг другу не доверяют. Впрочем, мы добыча именно Напраса. Деметрия для него хоть и большая шишка, но не настолько, чтоб забрать добычу, ничего не предложив взамен. — Ангелу Томе надо по-большому, — деловито объявила Деметрия на весь лес. — Отнеси. Тома закрыла лицо руками. — С превеликим удовольствием, — осклабился Епанча. — Как вас получше взять, царевна?Глава 2
Весь следующий день мы опять шли. Тому несли, часто меняясь спереди и иногда с помощью драки отстаивая право идти вторым. Шутки при этом гремели такие, что я не приближался, стараясь не смущать девушку, а лежавшая ничком Тома краснела и большую часть пути вообще не открывала глаз. А я глядел вовсю. Леса сменялись полями и обратно, количество возделанной земли все увеличивалось. Слева стремительно приближались горы. Впереди под вечер на грани видимости смутно замаячил силуэт башни. В душу словно стая ворон облегчилась. Скоро с нашей помощью будут брать башню Варфоломеи. И у рыкцарей есть шанс. Не тот, на который рассчитывают, если просто предъявят нас в обмен на открытие ворот. Для Варфоломеи семья — только она сама. Свою жизнь за нас, хоть сто раз удочеренных, не отдаст. Сломаться может милая добрая Зарина. Человечность возьмет верх, и она пустит противника в ворота или откроет какой-нибудь подземный ход. Или веревку в окно сбросит, не знаю, как они тут врагу помогают, если душа болит и сердце требует. Но с нее станется. Если же ворота не откроются… Страшно думать об этом. Но надо. Скорее всего, Деметрия показательно сотворит что-нибудь с одним из нас. Жестокостью зрелище должно впечатлить защитников башни и подвигнуть на почетную сдачу. Эх, была бы Тома на ногах… Попытались бы сбежать. Как угодно. Вплоть до простого прорыва. Даже смерть в этом случае лучше предуготовленной участи. А может я недооценил царевну, и у нее другой план? Душа надеялась, что все именно так. Мозги грустно удивлялись наивности души. К ночи вновь расположились на ночлег в лесу. До башни оставалось ровно столько, чтоб нас оттуда не заметили. На этот раз военный совет провели без нашего участия. О чем говорили, неизвестно. Охранявшие нас рыкцари Напраса в это время обсуждали царевну. Доносились только голоса: — С ней что-то не так? Такая красавица и без мужей. Неправильно это. — Красавица? Змея она подколодная. — Змея, но красивая. — Говорят, долго ездила по башням, знакомилась с войниками, обольщала и раздавала авансы. Потом была сестрой, переманивала царберов. — Царберов?! — В храме и в командировке. Семейную царевну за километр бы обходили… «Километр», снова отметил я, как до этого «тонну». Откуда у них метрическая система? — …а так каждый на что-то надеется. Некоторые готовы за нее в огонь и в воду. — Что там некоторые, все готовы! — Дурни. — А я бы рискнул. Чего терять? А тут — царевна, да еще с бездонными перспективами… — Бездонными — это да. Правильное направление указал. — Ну, умопомрачительными. И сама она умопомрачительная. И не змея вовсе. Она за всех нас жизнь кладет. Могла бы отхватить башенку на забаве и в ус не дуть. А она за нас. За простых. Чтоб у всех было все. — Это да, согласен. — Раз она такая простая и за нас, значит и мужья ей нужны из наших? — Думаешь, выберет тебя? — Слащавых благородных навидалась, а нормального мужика, видать, не нашла. Раз до сих пор никого не выбрала, может, именно меня ждет. Нужно только проявить себя как-то. — Не выбрала, чтобы прочих не отшатнуть. Ей нужны все. Сразу. — Пока власть не захватит. — Думаешь, захватит? — А мы на что? — А мы не за нее, мы за себя. — Так и она за себя, но с нами. — Говорят, она троемужество отменит. Будет по одному, как до акопалипса. — Ерунда. Я слышал, каждому разрешат супругов столько, сколько захочется. Хочешь одного — пожалуйста. Хочешь больше — никто не запретит. — А жен? Или только мужей? Спор затих. Я посмотрел на месяц, в голове что-то щелкнуло. — Сколько дней мы здесь? — В этом мире? — тихо уточнила Тома. — Сегодня пятнадцатый. — Точно? Дельтаплан мы заказывали на третье июня, значит сегодня семнадцатое. — Ой… — Тома прикрыла рот ладошкой. — У тебя день рождения? Я печально кивнул. Пятнадцать. Совсем взрослый. — Что тебе подарить? — с любопытством спросила Тома совсем как дома. Очевидная глупость вопроса повергла в уныние. Что она могла в этом мире? — Подвинься ко мне, — донесся ее мягкий шепот. — Ближе. Еще ближе. Ну что ты как не родной. Обними рукой, вот так. С днем рожденья тее-бя-а, с днем рожденья тее-бя-а… С днем рожденья, милый Чапа, с днем рожденья тее-бя-аа… Шепчущее ласковое пение навернуло слезы. Страшно захотелось открыть глаза, а все происходящее — сон. Нежный чмок в нос завершил поздравление. — Все будет хорошо, Чапа. Правда? — Обязательно, — срывающимся голосом подтвердил я, всеми силами сдерживаясь, чтоб не расплакаться. — Кто? — выкрикнули впереди. — А ну стой! — Поктокай у меня. Глаза протри, — донесся голос бородатого «языка». Главарь вернулся с совещания. Одновременно мы увидели, что отряд Грозны Святой затушил костры, снялся с места и ушел в обход башни слева. Сивко Предгорный и Таскай Прибрежный увели своих дальше вправо. С утра башня окажется в окружении. «Язык» Напраса кратко поведал собратьям результат военного совета: — Переть в лоб — терять людей. Деметрия настояла ждать. Перекроем все дороги и тропы, запалим в сторонке что-нибудь ненужное — чтоб выглядело деревенькой или складскими запасами, но так, чтоб крестьяне против нас не поднялись. Из башни обязательно поедут на помощь, это их обязанность. Тогда одни наши возьмут выехавших, остальные окружат башню и предъявят ультиматум. Если получится, ворвемся с наскока. Или надавим на чувства оставшихся. Разбойников план порадовал. Все улеглись спать. Костры угасли, зажглись звезды. Тома ворочалась, вздыхала, кряхтела. Чувствовалось, что долго колебалась, но пересилила себя: — Чапа… ты веришь, случись подобное с тобой, я сделала бы все и даже больше? — Ты уже сделала, сохранив мою жизнь в школе. Как соучастницу, тебя ждал финал Глафиры. — То не в счет, общая опасность давала силы и заставляла принимать правильные решения. Я покачал головой: — Мы не в детском саду, скажи прямо, что нужно. Сказать, что она покраснела — ничего не сказать. Это несмотря на тьму — почти полную, кроме мрачных отсветов далеких костров в каждом из лагерей. Новолуние. — Или руки помыть надо было, — трудно выпихнули ее губы, — особенно после дурацкой мази. Или переела с радости… — Снова живот прихватило? — Ага. — Какие проблемы. Давай, отнесу. — К ним я больше обращаться не хочу. Еще бы. — Куда идти? — спросил я, принимая Тому на руки. — За те деревья между лагерями. На моей шее сомкнулся мягкий живой обруч. — Вы куда? — возник рядом рыкцарь, сменивший Епанчу. — А-а, почву удобрить. Только недолго. Я отсюда прослежу. За деревцем мои руки как в прошлый раз начали разворачивать девушку к себе спиной. — Стоп. — Ее губы сжались до крови, глаза зажмурились от невыносимого стыда. — Ближе к кустику. Чтоб листики достать. И… — Она набрала побольше воздуха. — К себе лицом. Потом мне нужна свобода рук. — Тогда… — Теперь я залился пунцом. — Штаны придется снять полностью. Ноги-то будут меня обхватывать. — Несомненно. — Сможешь снять сама, на весу? — Нет. Я открыл рот, сказать, что… Ничего не надо говорить. Теперь надо делать. Мужик я или как? Рот закрылся. Легкие провентилировались глубоким вздохом, руки приступили к делу. Окончательно подготовив пылавшую Тому к процессу, я присел на широко расставленных ногах, а она, обняв за лопатки, повела плечами, сбрасывая мой поддерживающий захват: — Удержусь сама. Закрой глаза, уши и нос. Как это сделать, если рук всего две, не сказала. Лицо конфузливо зарылось в мое плечо. Я задрал подбородок к небу. Потом мы лежали, глядя в небо параллельными прямыми вплоть до соседних галактик. Нас ничего больше не могло смутить. И не было теперь человека ближе. Что там вякнул Сент-Экзюпери? В ответе за тех, кого приручили? Мелко плаваете, месье. Если б мы только могли представить, что наше заботливо-ответственное единение уже завтра поможет спастись от столь страшной смерти, что даже кладбище нервно курит в сторонке… Мы не умели смотреть в будущее. Нам хорошо в настоящем. Так и заснули, держась за руки и оставаясь душами где-то высоко, за небесами, где живут вечно и все счастливы…А вы бы не проснулись, если в рот суют кляп? Мое тело пыталось сопротивляться еще до того, как включился мозг. Поздно. Несколько крепких рук одновременно связывали, а удар по затылку не дал даже замычать.
Глава 3
Сознание возвращалось медленно. Очень качало. В открывшихся глазах творилось нечто запредельное: втыкались в голубой пол верхушки деревьев, потом взлетали и снова падали. Поняв, что голова безвольно болтается, я напряг шею. Лицо попыталось подняться. Получилось, но не в ту сторону, как рассчитывал. Деревья принялись раскачиваться в горизонтальной плоскости. Оглядевшись, я прозрел окончательно. Не мир неправильный, это голова вниз свисает. Перекинув через плечо и придерживая за ноги, меня нес один из рыкцарей Напраса. Украл у своих, крыса, по криминальным законам такого… Стоп. Какие законы могут быть у тех, кто не признает законов? У них выживает сильнейший либо хитрейший. Вокруг такого, самого безжалостного и беспринципного, собираются любители легкой наживы и территорий, если он действительно самый. Так появились все первые короли в мире. В царстве равных один беспредельщик всегда установит свои правила и заставит всех ему спинку чесать. Не говоря об остальном. Знал ли историю мой похититель — не имею представления. Наверное, так далеко во времени назад и вперед он не думал, среди своих уже почти самый, а к схватке с другими самыми-самыми еще только готовившийся. Тома безвольно бултыхалась на плече второго похитителя. Третий нес наше оружие, прихваченное для комплекта. Все трое выглядели как прочие рыкцари, разве что бороды погуще, мышцы покрепче, да взгляды пожестче. Суровая троица. Три сапога пара. Носильщик вещей первым заметил мои открытые глаза. — Гля, Борзой, очухались. Как я и говорил, секунда в секунду, опыт на медовуху не сменяешь. — Хорошо ты им приложил, Коптюк, — похвалил несший меня. — Научишь? — А то. Гляди. Ухмыльнувшись, Коптюк направил сапоги к Томе, которую несли чуть впереди. Жареные сосиски пальцев — в шрамах и обожженные — перехватили свисавшие волосы и вздернули вверх, показывая голову Борзому. — Вот сюда… куда-то. Как-то. — Грязная борода затряслась от противного гогота. — Предлагаю обмен. Мой секрет на твое первенство. Не прерывая размеренного шага, Борзой показал ему кулак. Коптюк не обиделся. — Тогда сам доходи, что, куда и как. — Кто не знает — обращайтесь, — донеслось лошадиное ржание того, что нес Тому. — Расскажу и даже покажу совершенно безвозмездно. — Безвозмездно уже совершенно, — подал я голос, намереваясь влиться в разговор и что-нибудь выпытать. — Не бывает несовершенно безвоз… — Гля, добыча заговорила. В голове взорвалась бомба.Когда я вновь пришел в себя, ничего не изменилось. Только ландшафт. Деревья стали мельче и кучнее, мы продирались сквозь них с боем. Горы стремительно приближались. Похитители иногда сменялись, перекидывая нас друг другу, как кукол. Сейчас я лежал на плече третьего. Тому нес Коптюк, специалист по отключке. — Думаешь, не догонят? — интересовался мой несун. — Они без ноши. Как только хватятся… — Следы мы замели, — равнодушно бросил Борзой. — Пусть поплутают. Я местный, они нет. Показавшийся ранее знакомым грубый голос наконец определился. Это он втолковывал некоему Невдане, как бить волков. Серьезный дядя. — Их много… — Уймись, Духаня, — нервно бросил Борзой. — Куда веду, не сунутся. — А если… — А если сунутся, то в последнюю очередь. — Ты, вообще, уверен, что делаешь? — с сомнением проговорил мой третий, названный Духаней. — Человолки… Коптюк снова поймал мой взгляд. — Опа, царевна проснулась. Рановато, душенька. Можешь увидеть и услышать лишнего. Последнее, что я увидел — занесенную гирю, умело притворявшуюся кулаком.
Тьма сменилась ноющей болью в затылке. Знакомое мерное раскачивание. Шум в голове. Голоса. Не в голове. Придя в себя, я мудро решил глаз не открывать. — Это моя земля, не какой-то девке здесь командовать, — грозно выдавал Борзой, на чьем плече я теперь болтался. — Она никто. Скоро все поймут. — Как же никто? — возразил Духаня. — Очень даже кто, — согласился с ним Коптюк. — Дурни вы оба. Она идейная. — Борзой подбросил меня на плече для лучшего хвата. — Не за добычу, не за себя сражается. За власть. — Ну, дык, — тоже согласился Коптюк. — За власть. Чтоб иметь все. — Чтоб иметь всех! — рыкнул Борзой. — Наши интересы ей как коню вошь. Наши жизни тем более. Перешагнет, не заметит. — Но она говорит… — начал Духаня. — Все говорят! — зло перебил Борзой. — У всех языки есть, а Напрас даже без него болтлив. Вспомни Ракиту. Как говорил! А хвост ему царберы прищемили — сдал всех до последнего. — То Ракита, — все еще не соглашался Духаня. — Деметрия дочка верхо… — Ты тоже чей-то сын, — отбрил Борзой. — Живи так, чтоб твоя славная родословная началась с тебя. Мир снова перевернулся — меня бросили на землю. Видимо, не только меня. Тома вскрикнула, я приотворил ресницы. Прямо на нас глядели горы. Мы подошли к подножию огромной каменной махины, пустой и безжизненной. Высоко взметнувшуюся верхушку заволокло туманом. С тревогой оглядевшись, Борзой раскидал старые коряги. Пещера. Внутри оказалось просторно. Коптюк заделал за собой вход, Духаня зажег факел. Борзой пнул нас с Томой: — Шагайте вперед! — Не могу, — выдавила Тома. Она едва сдерживалась от стонов, грызла губы и сдавливала пальцы связанных рук. — Точно, она ж еще пару дней неходячая, — припомнил Коптюк. — Давай, красавица, донесу. Облапив Тому, он шагнул с ней вглубь, прижимая к груди. А меня снова пнули. Пещера оказалась огромной и нескончаемой. Зал, в котором остановились, мог соперничать с подземельем срытой крепости. Вверх и в стороны вело множество ходов и просто дыр, больших и маленьких. Кострищем в центре, с ранее заготовленными дровами, сразу воспользовались. Огонь заполыхал, в его рваном свете открылось остальное. Кроме запасных дров, здесь имелось несколько драных циновок, деревянное ведро с водой и пустой котел. Дым от костра сжимался в узкую струйку, утекая в одну из верхних дыр. Прекрасное убежище. Раскидав несколько глыб, Борзой выудил из выемки спрятанный мешок с крупой. Отсыпав, сколько надо, Духаня занялся приготовлением еды. Борзой с удовольствием растянулся на циновке. Коптюк, бросивший Тому под стенку, теперь подошел ко мне, оставшемуся стоять там, где поставили. — Давай избавимся от лишнего, красотуля, — гаденько произнес он, снимая с меня оставшиеся доспехи. — Порадуй дяденек, ради тебя рискнувших всем. Отстегнутые поножи и наручи полетели на пол, мне развязали руки и заставили снять сапоги. Борзой, лежа в сторонке, демонстративно поигрывал ножом, чтоб я не делал глупостей. Покопавшись с подмышечным ремнем, Коптюк через голову содрал с меня тяжелый нательный доспех, за ним отправилась рубаха. Рыкцарь уныло скривился. — Малявка. Это не остановило его от следующего шага. — Борзой, не поверишь, — замер он, разделавшись со штанами. — Пацан! — Как?! А второй? С Томы тоже грубо сорвали одежду. — Ладно, хоть одна девка. Выкуп, конечно, резко уменьшается… если не узнать, почему пацана нарядили бабой. Неспроста же? Три пары глаз вперились в меня: — Рассказывай. Почему нет? Малика же приняли? Эти на фанатиков не похожи, за все время ни единой аллехвалы. Хотя… у преступников вера в Бога как-то прекрасно уживается с криминальными наклонностями. Убив, ставят свечку или церковь. Молят о фарте. Колют купола. Все же рискну. — Не хотел умирать, — объяснил я. — Никто не удосужился проверить. — Это черт! — расхохотался Борзой. — Если я встречу падшего, я убью его, — процитировал Коптюк. — Исполним закон? Блеснул обнаженный меч. Страшно так блеснул, кровавыми отсветами живого пламени. — Нашелся мне законопослушник, — успокоил Борзой приятеля. — В башне не знают, что он черт. Даже удочерили. Значит, можно требовать как за дочку. Вяжи его снова, от пацанов всегда неприятности. Не дав одеться и даже прикрыться, Коптюк связал мне руки в запястьях и опрокинул на пол. — Лежи, не рыпайся. Легко подняв, Борзой перебросил Тому через плечо. Одна лапища придавила сверху, вторая подхватила протянутый Духаней факел. — Не скучайте тут без меня. Один из боковых ходов скрыл его силуэт, а к моему дернувшемуся телу прислонился меч Коптюка: — Память короткая? Забыл, что велели? Духаня следил за вскипающим котлом, Коптюк — за мной, а я — за ходом, куда Борзой унес Тому. Хотелось насадиться на вжатый в горло клинок. Останавливало, что тогда уже точно ничем не помогу — ни сейчас, ни позже, никогда. Умереть было не жалко, жалко умереть без пользы. Уже через минуту Борзой появился один, сапог пнул выступавшую булыгу: — Вся в крови и какой-то слизи. Глаза Коптюка вспыхнули непонятным огнем. Борзой брезгливо передернул плечами: — Снаружи! Противно до черта. — Больная? — всполошился Духаня. — Заразная? Занимаясь готовкой, он отложил мешавший меч в сторону, затем, перехватив мой взгляд, отодвинул его ногой дальше за себя. — Шут ее знает, — отмахнулся Борзой, присаживаясь к костру. — Воздержусь от греха подальше. — А я посмотрю, что там и как, — сообщил Коптюк, сдавая Борзому вахту надо мной. — С тебя — секрет отключки! — полетело вслед от Борзого. — Дорога ложка к обеду. Раньше надо было думать. Коптюк ушел. Я трусливо уставился на меч, который опустил в мою сторону Борзой. Взгляд сработал. Плашмя ударив клинком по щеке, Борзой сказал: — Правильно, малыш. Принимай жизнь такой, какая есть. Дают — бери, бьют — беги… Он обернулся на пустой проем: там ругнулся Коптюк, и вскрикнула Тома. Толчок ногами — и мое тело полетело в костер. Точнее, в подпорку котла с моей стороны. Одежды на мне не было, пламя больно обожгло, но подпорка, обжегшая еще сильнее, рухнула. Котел завалился на бок. Фффф! — обратилась вода в пар, то, что не вода — в дым, а огонь — в вонючую тьму. Костер погас мгновенно. Я прокатился в дымной завесе к мечу Духани и вместе с ним шарахнулся в сторону, когда владелец уже почти дотянулся до рукояти. На все ушла секунда. Кожа вспухала ожогами, но мне было не до того. — Бей поганца! — заорал Борзой. — Тварь! — завопил вдали Коптюк. Даже сюда донесся звук удара. Затаившись за каменным выступом, я резал веревку на руках. Тома рыдала. Духаня истошно тер глаза. Находившемуся ближе всех к издохшему огню, ему и досталось больше всех. Бывший костер шипел, пузырился и исходил едким дымом. Чем выше, тех хуже дышалось и почти совсем не виделось. Борзой вытянул оружие в сторону, где должен был находиться я. — Глупый мальчик, — сказал он, выравнивая дыхание. Глаза постепенно привыкали к новой ситуации. — Зачем? Уйти не смог бы. Помочь подружке тоже. Теперь придется тебя наказать. Мои руки освободились. У меня не было плана. Была праща ноге, на которую не обратили внимания, но размотать я не успевал. Поэтому просто собирался броситься на врага, прорываясь к Томе… Раздался вой. Лай. Рык. Сразу с нескольких сторон. Впервые я увидел ужас на лицах рыкцарей.
Глава 4
Лай и рев приближались. Не то слово, неслись, как реактивные. — Где? — Из интересовавшего меня хода выскочил ошалелый Коптюк. — Здесь?! — Везде! — Покрутив головой, Борзой бросился к выходу. — Волки? Или… человолки?! — побелел Духаня, пристраиваясь за главарем. Троица занялась паническим разбиранием лаза, я смог беспрепятственно пронестись к Томе. Она лежала животом поверх большого валуна и плакала. Закрепленный на стене факел тлел и едва давал свет. — Он… — Я не смог договорить. Девушка нашла силы отрицательно мотнуть головой. — Нет. Как и говорил Борзой, ее кожу покрывали сочащиеся волдыри. Содранные мозоли — везде, где тело касалось седла. Остатки мази тоже не добавляли аппетитности. — Он меня ударил. Я его укусила. Наш коридор являлся тупиком с единственным выходом. Из оставленного пещерного зала донеслись шум борьбы, крики, лай. Странный лай. Не похожий на прежние. Мы наблюдали за боем ушами. Кого-то из напавших, пришедших каменными ходами, разбойничья троица зарубила. Остальные расправились с рыкцарями, поскольку ход наверх так и не открылся — это видно по пламени факела, никак не качнувшегося. И по звукам. По последовавшим за многоголосым победным рыком ужасающим звукам. Из зала неслись жадный клекот и чавканье. Горловое рычание. Звук рвущегося мяса. Снова чавканье. За это время я осторожно снял Тому с камня и спрятал за ним. Рука, начавшая разматывать пращу, остановилась. Нет смысла. Здесь голый утрамбованный пол, и для добычи камешка придется ломать мечом каменную породу. Скорее сломается меч. Поэтому я тоже присел за валуном, выставив оружие вперед. Они пришли — сытые, медленные, с окровавленными мордами. Не волки тире собаки. Нечто другое. Большое, невообразимое. Никогда не виданное. Жуткого вида голые обезьяны, передвигавшиеся на четырех конечностях. Вымазанные в грязи, слюне и крови, страшные, состоящие из одних мышц. Свалявшиеся косматые патлы развевались как львиные гривы. Белки глаз и острые зубы сверкали, алые глотки выдавали новые рычащие вопли. Штук десять. И это только на виду. На них — с одним мечом? Смешно. Но я сделаю это. Вспомнился Малик, бросившийся на стаю и отогнавший ее. Меч переместился в руки опешившей Томы, я опустился на четвереньки и, глядя в глаза врагу, принялся в деталях представлять, что сделаю хотя бы с одной обезьяной, пока остальные будут убивать меня. Как воткну пальцы в глаза. Откушу щеку. Вырву ноздри. Как загоню в глотку кулак вместе с обломками зубов и буду ломать лбом переносицу до хлюпающего хруста… Обезьянья стая остановилась. Передняя парочка попятилась. Остальные удивленно переглянулись. Какое слово употребили рыкцари? Человолки? Именно. Передвигающиеся на четырех конечностях люди, похожие на древних, пещерных. Именно люди, не обезьяны. Ноги длинные, руки обычные, никакой диспропорции. Мужские лица обросли косматыми бородами. Жмущиеся во втором ряду женские — чистые. Мужчины как мужчины, женщины как женщины. Обычные люди, только волки. По повадкам. Если поднять, помыть-побрить и приодеть… Вожак, стоявший первым, злобно зарычал. Этакая гора мускулов, рельефом и ростом напоминавшая нашего могучего пилота, но с заросшей головой, грязная и вонючая. Из-под утесов надбровных дуг темнели пещерки глаз. Тело, бугрившееся лютой мощью, — в волосах и шрамах. Черная поросль покрывала его до пят, особо кустясь на пластинах груди, меж кубиков живота и безобразно обретая собственную жизнь под животом. Вожак стоял передо мной на четвереньках, не зная, что предпринять: новый противник был голым, как и он, не рубил железкой, не убегал. Стоя в такой же позе, готовый к последнему прыжку, я заграждал собой Тому. В моем направленном в глаза вожаку взгляде плескалось жертвенное остервенение волчицы, которая защищает щенков. В горле родился и выполз наружу ответный рык: долгий, протяжный, смертельный. Вожак вдруг привстал и отрывисто гавкнул. Несколько человолков по-волчьи двинулись в мою сторону, но без угрозы. Скорее, с удивленным любопытством. Обнюхали, рассмотрели. Когда попробовали сунуться к Томе, я рыкнул громче, и они отстали, вернувшись к вожаку. Тогда тот соизволил подойти сам. История повторилась. Пока человекоподобный нечеловек занимался мной, я молчал. Когда он полез к лежащей больной девушке, которая в трансе сжимала меч (но вряд ли готова была его использовать), я рыкнул. В ответ раздался рык-рев, едва не порвавший барабанные перепонки. Мне пришлось временно заткнуться. Это восприняли благосклонно. Закончив с обнюхиванием нас обоих, вожак лениво двинулся назад. Остальные тоже развернулись, но удивленно посмотрели на нас: чего же вы? Вас признали! Идите! Вот счастье-то привалило. — Чего они хотят? — шепнула Тома. Сразу несколько взглядов налились мгновенной агрессией. Я приложил палец к губам. Тома кивнула. Руки, опустившие меч на землю, продемонстрировали пустоту, а лицо — судорожно-добрую улыбку. Агрессия исчезла. Молодой человолк с двумя человолчицами с удивительной грацией приблизились на четырех конечностях и тоже попытались обнюхать нас снизу доверху. Особенно их заинтересовали болячки Томы. Я отогнал свирепым рыком. Они ответно тявкнули, что не очень-то и хотелось, и стали мордами (лицами их рожи назвать трудно) оттеснять нас в сторону выхода. Этакое приглашение. Я присел перед Томой на колени и взвалил на спину. — Держись, — едва слышно вышептал в подставленное ушко. Человеческую речь здесь не любят. Человек — враг и пища. Человолк человолку друг. Будем соответствовать. Томины руки через мои подмышки сомкнулись в замок под грудью. Я высоко поднял зад, хорошо навьюченный вторым телом, и на карачках двинулся вперед. Никогда не думал, что в пятнадцать лет придется учиться ходить. И бегать. Сначала хотя бы быстро ходить, поскольку остальная стая успевала темными проходами унестись вперед, потом частично вернуться, чтобы проконтролировать нас. Как потом вернуться за вещами, я уже не представлял. Ходы расширялись до огромных залов и сужались. Вели вверх, вниз и в стороны. Разветвлялись, сходились, причудливо переплетались. Тома молча лежала на мне, понимая, что лишнее слово или движение погубят обоих. О таком чувстве, как стыд, мы просто забыли. С волками жить, по-волчьи выть, как уже не раз говорилось. Мы тоже стали волками. Уу-у-у!.. — Ррр! — указывали нам новые сородичи новое направление. — Рр, — отвечал я, послушно меняя курс. Самым трудным оказалось вылезти во внезапно открывшийся лаз вверх — во второй выход, о котором рыкцари, возможно, даже не подозревали. Я справился. Испуганно вжавшаяся в меня Тома не свалилась, хотя могла. Мы поскакали дальше по горе, забираясь все выше. Человолки передвигались по-обезьяньи, перебирающими прыжками. Несоответствующие длины рук и ног заставляли смешно выпячивать зады кверху или колени в стороны. Но смешно получалось только у новичков типа вашего покорного слуги, остальные скакали вполне гармонично. Если бы мама обучала меня такому передвижению с пеленок, я дал бы фору многим местным. Но меня обучали другому. Несколько человолков несли большие куски мяса, печени и прочих потрохов, вызывавшие у меня рвотные позывы. Недавно это мясо собиралось расправиться со мной. Человолки держали груз в одной руке, прижимая к груди, передвигаясь на оставшихся трех… ногах? Скорее, лапах. Поднявшись на ближайшую горизонтальную площадку на склоне горы, у подножия которой находилась злополучная пещера, стая остановилась. Отсюда открывались шикарнейшие виды — можно было полюбоваться, если б остались силы. Я только убедился, что внизу лес, а в лесу ничего, что выдало бы присутствие людей. Здесь, наверху, тоже имелся вход в гору. Тоже пещера. Видимо, здесь стая живет. Добычу сложили внутри у большого камня. Все отошли. Рядом с пищей расположился довольно рыкнувший вожак, остальные разлеглись поодаль. Я осторожно опустил Тому в свободном углу и рухнул, как подкошенный. «Спасибо», — вылепили губы девушки. Она попробовала пошевелить ногами, лицо перекосилось, грудь сжалась от удержанного внутри вскрика. Рано. Я придвинулся, рука успокаивающе сжала девичью руку. Тома с трудом улыбнулась. Мазь осталась в нижней пещере, вместе с одеждой и оружием. И с человеческой едой. И человеческими трупами, ставшими едой. Дождавшись полной темноты, какая-то человолчица принялась меня облизывать. Я отогнал ее, пнув ногой. Больше не приставала. Вожак на нас внимания пока не обращал. Остальные тоже. Тоже пока.Часть вторая Стая
Глава 1
О дальнейшем рассказывать трудно. Мы выживали. Попутно изучали жизнь людей-волков изнутри. В стае, что насчитывала десятки особей, соблюдалась четкая иерархия. Лучшее место занимали вожак и его самка (вспомнилось, что так же у волков — настоящих, не местных). Самый сильный самец держал в узде самцов, сильнейшая самка — самок. Назвать их мужчинами и женщинами можно с огромной натяжкой. Обычные на вид люди, которые превратились в зверей. Огня не знали, никаких орудий, начиная с камней и палок, не признавали. Передвигалось сообщество исключительно на четвереньках. Питались человолки добытыми в округе волками-собаками, пили их кровь, ели печень, сердца, сырое мясо. Тухлое сбрасывалось со скалы — скармливалось тем же волкам, так сказать, на откорм. Прочий рацион составляли корнеплоды, множество трав, некоторые листья, насекомые, черви и личинки. Мы с Томой сначала плевались, но с голода стали есть почти все, кроме сырого мяса. Как его усваивали луженые внутренности человолков, не знаю. Дело привычки? Или естественный отбор, работавший многие поколения? Едят же сырое мясо на северах и еще где-то. Мы с Томой внимательно смотрели вокруг и учились. Временно недвижимая Тома теории, я практике. Учиться пришлось всему: правильно лежать, сидеть, ходить, бегать, прыгать. Как детям, все приходилось открывать заново. Мы занимали в местной иерархии нижнее положение. Это значит — постоянные тычки, толчки, укусы, рык по поводу и без. У каждого имелось свое место, отвоеванное у других. Чем ближе к вожаку, тем почетнее. Мы оказались с краю. Сначала показалось, что люди-волки вообще не моются. Они вылизывались. Где-то сами, где-то друг дружку — до чистоты, до блеска. Поскольку никаких емкостей с водой не наблюдалось, а наружу нас не выпускали, томил страх, что однажды придется делать также. Даже думать о таком мерзко. Вода быстро отыскалась. В наблюдении за новыми «сородичами», меня посетила мысль тоже пролезь по одному из ходов вглубь горы. Рискнул. Никто не остановил. Ободренный, я продрался сквозь острые выступы. В расщелине обнаружился ручей, текущий сквозь камни, там пили и мылись. Ладони зачерпнули прозрачную ледяную воду. Вот оно, счастье. Я хлебал как каторжный и не мог остановиться. Затем с непередаваемым чувством мылся, расчесывая кожу до кровавых полос. Затем задумался, как протащить Тому сюда. Обратно полз осторожно. Девушка по-прежнему лежала на животе, иногда чуточку поворачиваясь то в одну, то в другую сторону: тело требовало хоть какого-то разнообразия. Объяснить я ничего не мог. Мои руки бесцеремонно повернули Тому на бок, правая ладонь подняла ее лицо к моему, губы впились в губы. Ее глаза выпучились. Лицо залилось краской. Непередаваемое изумление боролось с возмутительной нелогичностью происходящего. Тело дернулось в механической попытке отстраниться. Мои руки держали крепко. Она почувствовала вкус воды. Да, у воды есть вкус. Еще какой. Тома бережно приняла, впитав и выпив все, что я принес во рту. Больше не в чем. Она поняла. Лицо осветилось улыбкой, одновременно конфузливой и благодарной. Моя ладонь накрыла ее готовые распахнуться губы. — Тсс! Мы оба все понимали. Никто нам не поможет кроме нас самих. Только вместе выживем или погибнем. И плевать на условности. Я сходил за второй порцией. А утром тащил за собой в узкий обдирающий лаз Тому, которая упорно ползла, несмотря на дикие боли. Вода оказала животворящее действие. Тома пошла на поправку ускоренными темпами. За пару дней она научилась самостоятельно выкарабкиваться из пещеры по надобности, затем стала ходить, как здесь принято, опираясь на ступни и ладони. Забавно задрав крепкий задик, перебирала руками-ногами, расхаживая по пещере. — Как же трудно! — находил меня ее шепот, когда никто не слышал. — Все время хочется встать и пойти нормально. — Я тебе встану! Рррр! — вместе со словами раздавался мой наставительный рык. Если кто-то был неподалеку, я мог даже куснуть легонько, чтоб окончательно сойти за своего. — Хотя бы на колени опуститься, все легче, — продолжала ныть Тома. — Почему они не ходят на коленках? Представив человолка со сбитыми в кровь коленями, как у меня в детстве, я улыбался. Стоило проявиться чужому вниманию, улыбка превращалась в оскал. Намучавшись, Тома подсаживалась ко мне. — Ну, не повезло мне родиться обезьяной, — падало не требующее ответа. — Век живи — век учись, — закрывал я вопрос. Приятно чувствовать себя мужчиной в обществе, где ум и сила мужчин обрели достойное применение. Вообще, здорово ощущать себя мужчиной — самым главным и самым важным в отношениях. Здесь было так. Мне нравилось. Или надоело быть девочкой? Меня стали брать на охоту и на поиски другой пищи. Несколько самцов приглядывали, учили правильно рыть, добывая корнеплоды и червей, отличать съедобное от несъедобного, хотя поначалу несъедобным я считал все. Выяснилось, что медуница (известный мне цветочек, розовый, пока молодой, и синий, когда давно распустился) — прекрасный заменитель салата, пятнистые листья медуницы шли на ура. Кислый дикий щавель тоже стал привычным и вкусным. А улитки, ползающие по листьям — просто деликатесом. Насколько я знал, в них полно белка. И каких-то микробов, как когда-то слышал, но в нашей битве за жизнь микробы, видимо, погибали первыми. Не знаю, что перевешивало — везение или воля к жизни. В засадах и погоне толку от меня было мало, но тоже учился. После нескольких боев с волками по-другому вспоминал встречу с ними на причале. С новыми знаниями у нас мог быть шанс. За остававшейся в пещере Томой присматривали самки, сидевшие с детьми или только ждавшие их. Слов человолки не знали, только радостный лай, грозный рык и вой страдания. Остальные чувства и понятия выражались их вариациями и смесями. — Рррр! — опрокидывал меня грузным телом самец, которого мы с Томой прозвали Гиббоном. Приходилось лежать на спине, подрыгивая ножками, и делать вид, что подавлен, что все понял и покоряюсь. Все понял — по поводу вечного выяснения, кто сильнее. Гиббон имел габариты шкафа, волосатость дикобраза и вонючесть скунса. Каждый раз, когда его ставил на место вожак, Гиббон шел отыгрываться на менее значимых особях. Или такой «разговор»: — Гав! — радостно говорила мне молодая низкоранговая самочка, оттесняя от основной стаи. Худая и жилистая, она не имела пары. Ростом с Тому, возрастом постарше. На вытянутом лице блуждало беспокойное подобие улыбки. Волосы напоминали мои: русые, непослушные и столь же нестерпимо грязные. Хлипкие плечи передних конечностей переходили в узкую грудную клетку. Тельце топорщилось мягким вниз, а жесткими лопатками вверх. Как штурмовик на боевом вылете: сверху крылышки, снизу бомбочки. Впалый животик нежданно проступал отчетливой решеткой пресса. Поскольку хвоста не имелось, самочка задорно помахивала передо мной тощей кормой так, будто он подразумевался. Пару раз умудрялась лизнуть в щеку или куда достанет. Я отбрыкивался, строил страшную морду, рычал, но, видно, не очень правдоподобно. Попытки подружиться не прекращались. — Опять Пиявка приставала? — неведомым способом узнавала Тома о том, чего видеть никак не могла. Я изображал надменное равнодушие. Типа, не ваше волчье дело, сударыня человолчица Тома. У нее тоже завелся поклонник. Он не подходил, глядел издали истосковавшимся голодным взглядом, нарезал круги, как бы демонстрируя себя, но не навязываясь. У нас он стал Зыриком, Вуайеристом, Глазодером, Смотрюном… Каждый день приносил новые варианты. — Как наш Смотрик? — интересовался я после любой отлучки. — Руку и еще что-нибудь предложил? — Все смотрит, — горестно вздыхала Тома, а глаза посмеивались. — Смотрит, смотрит, смотрит… Скоро глаза протрет. Или у меня чего-нибудь. Мои брови взлетали на лоб. — Взглядом, — шаловливо уточняла Тома. — Любуется, — облегченно выдохнув, объяснял я. — Было бы чем, — сердито фыркала Тома. — Тут вон сколько всяких вот с такими и с вот тут о-го-го. С этим не поспоришь, что есть, то есть. — Зато ты всех нежнее, всех румяней и умнее. Комплименты нравятся всем. Пряча удовольствие, Тома посетовала расхожей банальностью: — К сожалению, на ум мужика не поймаешь. — Может, ты уже поймала, просто он чтит закон. Ждет, когда твое качество перейдет в определенном возрасте в количество. Тогда возьмет оптом. — Я столько не проживу! До совершеннолетия мне еще больше двух лет! — Здесь выходят замуж раньше. — Хочешь выдать меня прямо здесь? — Тонкая ручка обвела пещеру. — За нелюдя? — Ну и что, что нелюдь, лишь бы человек был хороший. Как сказал Дарвин одной прелестной особе: вы, конечно, тоже происходите от обезьяны, но не от обычной обезьяны, а от обезьяны очаровательной. Нечасто удавалось вдоволь попикироваться. Даже перекинуться несколькими фразами. После первого же шепота где-нибудь раздавался настороженный или агрессивный рык, мы затыкались. В походы я уходил с камнем на сердце, оставляя Тому одну. Впрочем, не одну, а в обществе других сильно покалеченных, а также беременных и кормящих. В такой компании девушка могла постоять за себя сама, даже в своем тяжелом положении. Походы стаи делились на короткие, средние и длинные. По выходе никто не знал, куда сегодня заведет вожак. Самые простые выходы — за кореньями и съедобными травами на склон горы. Мы как бы «паслись», наедаясь на месте и многое принося в пещеру. Трава с тройчатыми листьями под названием сныть, косимая на бабушкиной даче как сорняк, оказалась съедобной и прекрасно заменяла зелень, ради засевки которой когда-то пололась. Темно-зеленые заросли съедались на месте и собиралась для засушки. Не только листья, даже черешки и стебли сныти хорошо шли, если снять кожицу. А еще лебеда — треугольные листья с мучнистым налетом. Да, невкусная, горькая, противная, немного вонючая. Сначала. Просто вы еще никогда не были по-настоящему голодны. Средние выходы длились весь день, до ночи. Иногда до утра — в определенные места с плодовыми деревьями или кустами, типа малинника. Или на поля крестьян, отважившихся выращивать что-то вблизи опасного соседства. Возможно, взятое человолками становилось неким налогом, составной частью негласного договора: крестьяне не звали цариссу с отрядом, человолки не убивали крестьян. Даже не видели друг друга. Соперники за еду умудрялись расходиться в пространстве-времени, не допуская стычек. Интересно, успели бы конные войники цариссы перекрыть стае отход? Вряд ли. Даже если окажутся неподалеку. Налет готовился долго, с разведкой местности и выставленными по сторонам дозорными, а совершался быстро, дерзко, с мгновенным отступлением при полной руке добычи у каждого. Путь туда-обратно проходил разными дорогами, причем по такому бездорожью, что не только конный, даже пеший переломает ноги. Стая же легко передвигалась по любой пересеченной местности. Где ходом, где прыжками, где по ветвям деревьев. Длинные походы затягивались на несколько суток. Вожак знал места, где можно поживиться чем-то особенным, и ради этого стая делала многодневные переходы. Самым сложным и кровавым делом, естественно, оказалась охота на волков. Бывали жертвы со стороны стаи. Но редко. Волки боялись человолков. Учуяв, обходили. Ловили их только в грамотно выстроенную засаду. Возвращаясь с добычей, которую приходилось всю складывать к ложу вожака, я шел в свой угол, наблюдая оттуда церемониал приема пищи. Как всегда, к еде вожак приступил единолично. Ел медленно, смакуя и чавкая, стая роняла слюнки на почтительном расстоянии. Любого недовольного ждал взгляд, не суливший ничего хорошего. Потом ели приближенные, самцы и самки второго и последующего рангов, в конце что-то перепадало нам, низшим. Даже радовало: мясо съедалось раньше. В основном стая делилась на пары. В старших рангах. Чем ближе к периферии, тем больше вырисовывалось всякого безобразия. Видимо, создание устойчивой пары следовало заслужить. Тому начали принуждать к выходам за добычей со всей стаей — лишние рты не приветствовались. И вот ее первый «боевой поход». Стая легко скакала вниз по склонам. Мы очень старались не отставать. Отставание каралось рыком с последующими оплеухами. — Если зад высоко, — прошептала Тома, трудно, но удивительно весело передвигаясь рядом, — вижу только то, что под носом. Лица не поднять, шея как у свиньи — в обратную сторону не гнется. Я же не йог. Куда двигаюсь — непонятно, того и гляди, врежусь во что-то или со скалы сверзюсь. — Приопустись и разведи коленки, — советовал я, как бывалый четверенькоходец. — Смотри на других и учись. — Так шаги мельче и сил уходит больше, — не соглашалась Тома. — Тогда иди как мартышки в зоопарке — чуть боком, руки по одной колее, ноги по другой. — Легче! — удивилась девушка, попробовав. — Так коты ходят, когда боятся. Чтоб в любую секунду назад сигануть. Кто-то приблизился, чтоб в очередной раз подогнать, и мы умолкли. На горном склоне сильно дуло, зелени здесь росло мало, в основном хилая или колючая. Для питания нашей оравы не хватало. Большую часть склонов составляли сплошные камни. Правда, любая выемка между ними становилась оазисом, дарившим вкусности, но сейчас мы проносились по ним, не замечая. Явно целью было что-то более значимое. С волками не встретились, уже хорошо. По прошествии некоторого времени перекусывать пришлось лебедой, восторгов это не вызвало, но голод мало-мальски утолило. Затем мы набрали немного кореньев и тут же съели их под чутким контролирующим взглядом вожака. Стая без отдыха двинулась дальше. — Ты очень скучаешь по дому? — нежданно прилетело от Томы при первой возможности. Лучше б не напоминала. Сердце учащенно забилось, а одна из рук, которые сейчас ноги, едва не подвернулась. И — понеслось: Мама с папой. Младший брат. Бабушка с дедушкой и еще дедушка. Собака. Кошка. Попугай. Компьютер. Книги. Холодильник. И — кровать. О-о, моя неценимая-неоцененная чудесная кровать. Фантастический матрас. Вожделенное одеяло и обожаемая подушка. Чистые глаженые простыни. Да что там, просто — простыни. Глаза затуманились. — Я так скучаю по родителям… — продолжила девушка. — А я — по свободе. Отстранившись, я припустил вперед. Оставим прошлое позади, надежда на спасение не там. Как только Тома поправилась, главным делом стал поиск возможности побега. Сбежать из пещеры можно в любой момент — метров на сто. Какой-нибудь самец высокого ранга обязательно дежурил у входа, охраняя стаю от нападения чужих, а заодно — от глупых поступков своих. В остальное время вожак контролировал стаю лично. Если не справлялся, всегда находились заместители. Как далеко ни отобьешься, кто-то обязательно прибьет обратно к послушному стаду, нередко с легкими телесными повреждениями. До сих пор мы мирились с положением дел. С выздоровлением девушки планы поменялись. Взоры вокруг стали зорче, память начала отмечать и запоминать детали, до которых не было дела раньше. Когда-нибудь пригодится. Хотелось, чтобы пораньше. Стая бодро скакала по предгорному лесу. Перебирая конечностями, Тома внимательно отслеживала, куда опустить ладонь, а куда ступню. Учитывая, как часто это приходилось делать, мозги получали невероятный опыт принятия решений.Глава 2
Я увидел, что напарница жаждет пооткровенничать. — Жалуйся. — Это невыносимо, приходится постоянно смотреть под ноги, — поделилась она новыми впечатлениями. — Точнее, под руки. А то в такое наступишь… — Я тоже не задумывался, каково лошадям и собакам. Через пару часов человолки что-то учуяли. Видимо, опасность. Насторожившись, люди-животные переглянулись, а вожак, привстав на задние конечности, в позе взволнованного суриката крутил головой. Краткий рык бросил стаю на деревья. Мы с Томой не умели лазить так быстро и так высоко. Нас втащили, наградив тумаками за нерасторопность, и все зависли, как обезьяны. Ни шороха, ни вздоха. Невдалеке проехал отряд царберов в десяток всадников. Золотые султаны колыхались, плащи развевались, из-под шлемов вглядывались в окружающее суровые лица. В том числе и в листву, ожидая нападения откуда угодно. Нас не заметили. А интересно посмотреть на схватку зверья с профессиональными солдатами. Посмотреть со стороны, конечно. Вообще, царберы — это хорошо. Мы с Томой ничего не знали о событиях, что последовали за сорванным Борзым и компанией планом по захвату башни. Если б местность находилась в руках рыкцарей, царберы не ездили бы столь малыми отрядами. Впрочем, кто знает. Вдруг получилось захватить других заложников, башня захвачена, а царберы теперь пытаются отбить ее. А если штурма не было — куда могла деться такая прорва разбойников? Куда-то же она делась. Когда опасность миновала, стая выждала еще сколько-то, потом начались осторожные перерыкивания и вопросительный скулеж тех, кто висел не в самых удобных позах. По сигналу вожака начался общий спуск. Я помог Томе спрыгнуть, приняв на руки и поддержав. Корявыми недочеловеками человолки двинулись дальше. С непривычки Тома быстро выбилась из сил. На нее рычали, грубо подталкивали. Я огрызался, а девушка очень старалась, не желая подводить ни себя, ни меня. Последнее было обидно: она убивалась ради меня. Это я мужчина, помогать и спасать должен я. — У меня руки скоро превратятся в сплошную мозоль и покроются коростой, — в очередной раз пожаловалась девушка, на ходу едва не откусив мне ухо. — Лишь бы не сердце, — красиво вывернулся я. Тома вздохнула и дальше двигалась молча. Целью похода оказалось поле некрупной, но чрезвычайно сладкой клубники. Или гигантской земляники. Не разбираюсь в сельском хозяйстве. Поле явно возделываемое, крестьянское. Стая налетела на него, как саранча. Жрали, хватая с грядок. Вытоптали больше, чем сожрали, и еще набрали, сколько смогли. Идею мешка мы с Томой подсказать не решились, вдруг использование предметов такое же табу, как ходьба на двух ногах или оставление жизни мужчинам-попаданцам у поклонников Аллы, не прощу ее и не приму. Мне и так не спалось из-за имевшейся материальной ценности — пращи на ноге. Загрязнившаяся, насквозь пропитанная потом, почти ставшая частью меня, пока она никого не волновала. Моя единственная вещь, напоминавшая о прежней жизни. И единственное оружие на крайний случай. Хотя что-то подсказывало, что при крайнем случае времени на разматывание и использование не будет. Но все равно с пращой спокойнее на душе. На обратном пути вожак строго следил, чтоб никто не съел ни ягодки. По возвращении он снова налопался до отвала, остальное отдал малышам и беременным самкам, которые не участвовали в походе. Похвально. Несмотря на жесткие правила, в стае постоянно возникали какие-то свары. Воспитательным рыком вожака они быстро прекращались. Мне нравились откровенность и простота звериной жизни. Четкость, логичность и неотвратимая суровость их законов. Каждый знай свое место. Считаешь, что заслуживаешь большего — отвоюй себе большее. Отвоевал — наслаждайся. Побили — признай поражение и живи дальше. Никаких интриг, никаких бесплодных амбиций. Самцы разных рангов в повседневной жизни друг друга обходят. Если наметилась охота, там — сообща. Нижние ранги во всем помогают вожакам. Если что-то не так, одного взгляда, который ставит на место, достаточно для вразумления. Если недостаточно, если наглец нарывается — следует злобный рык, толчок, иногда укус. Что нравилось, человолки подавляли дух возможного соперника, не калеча его. Стая понимала, что противостоять внешним угрозам сможет только сообща, и чем больше в ней боеспособных особей, тем лучше.Глава 2
Главный враг, которого страшатся все — одиночество. Можно даже цинично допустить, что Господь, если он есть, а так хочется, чтобы Он был, создал мир, боясь одиночества. Борясь с одиночеством. Иначе — на фига мы Ему? Чтоб доказать самому себе свое всемогущество? Не для славословия мы нужны. Для радости — что есть в мире кто-то, готовый разделить с Ним дело Его. Но мы, ходящие под Его властью и недремлющим оком, мы одиноки. Не всегда — но часто. Не все — но многие. Не сильно… но иногда смертельно, душераздирающе, опустошительно. Мы с Томой были вместе, но одиноки. Дважды одиноки. Каждый сам по себе, не находя душе приюта и покоя… и вместе. Вдвоем мы были еще более одиноки. Тоже дважды. Вынутые из своего мира, заброшенные черт знает куда. И выдернутые уже из нового мира. Вместо какого-никакого общества людей, пусть средневековых кровожадных феодалов-вегетарианцев, оказались среди зверей, пусть и в человечьем обличье. Чтоб выжить и вернуться хотя бы в мир номер два, приходилось прилагать массу усилий. Главным было во всем подражать, не выдав в себе человека. Но как же надоело притворяться. Не только здесь. Дома выдавать себя за исключительно правильного, в прежней земной школе — за умного и прилежного, в местной — за девочку. То за ангела, то за царевну, теперь вот за волка. Уу-у, здасьте всем, сегодня я Маугли! Еще иногда нервировала общая нагота. Именно нервировала, не отвлекала. Так, наверное, на нудистском пляже. Когда голые все, это не волнует. Это нормально. Настолько естественно, что неправильным выглядит человек одетый. Сейчас я сам смотрел бы на одетую вертикально ходящую особь как на инопланетянина. Логичны и естественны были грустно свисающие краники самцов, опасно болтавшиеся при ходьбе на четвереньках. И волочившаяся почти по земле мякоть взрослых самок. И облапившие светлокожих мам детеныши, которые висели на спинах и при любой возможности сосали грудь. Даже великовозрастные смышленые непоседы прикладывались к тите, терзая далеко не молочными зубами. Жизнь шла своим чередом — такая, какая есть. К ночи успокаивалась, затихала. Каждый занимал в пещере положенное место и отдавался сну. Мы с Томой спали рядом. Иногда, при холодном сквозняке, что весьма ощущался на голых камнях, прижимались друг к другу, но чаще стеснялись. Спать в обнимку — слишком интимное действо. Конечно, мы не обговаривали такого вслух, но каждый прибегал к подобному лишь в крайнем случае. И второй не отказывал, понимая причину. В основном уличная погода была жаркой, даже нестерпимо жаркой, стояло лето, которое здесь намного теплее нашего. Пещера становилось отдушиной, что несла долгожданную прохладу. Однажды, ворочаясь во сне, я случайно открыл глаза и застыл в ступоре. Тома была не одна. Раскинув руки, она лежала на спине, блаженно запрокинув лицо, а небезызвестный Смотрик с жадностью лизал ее ноги. Безвольное тело, прикушенная губа, закрытые глаза, не желающие ничего видеть…. Такой я Тому еще не видел. И не стал смотреть. Пока мое тело прокручивалось на другой бок, от произведенного шума она очнулась, нога шарахнула наглого воздыхателя, и девушка отвернулась от него в мою сторону. Бурное дыхание, бьющее в спину, постепенно выровнялось. Смотрик неслышно растворился в пещерной мгле. Смотрик, с какого-то дня затормозивший на этой кличке, был нашим ровесником. Может, на год старше. Чуть выше и крепче. Намного мускулистей, хотя я здорово прибавил здесь в этом. Неестественно синие глаза — не цвета неба, а яркие, васильковые, — мгновенно выделяли из массы. Плечам позавидовали бы галерные гребцы. Засаленные белые космы ниспадали шикарной гривой, делая парня похожим на актера с набриолиненными волосами. Родившийся светлокожим, сейчас он загорел, обветрился и заматерел. Кожа задубела, став жесткой. И нам предстоит стать такими, если не вырвемся как можно быстрее. Рангом паренек тоже не вышел. Такой же подросток-одиночка, как мы. Обитал в своем углу, участвуя только в общих делах стаи. С сильными он не связывался, сразу падая в позу покорности. Вообще ни с кем не связывался. Даже с теми, с кем мог бы. Такую позицию принципиального выживальщика я понимал, но не принимал. Горький сказал, что существует лишь две формы жизни: гниение и горение. Гнить — не мое. Я предпочитал бороться за лучшую жизнь. Самцы высшего ранга постоянно напоминали низшим, кто есть кто: рычали, кусали, сбивали с ног, просто проходя мимо. Мне тоже доставалось, но Смотрик был в этом деле чемпионом. За что-то его невзлюбили. Никто к нему не подходил, никто не заступался. Никакие положительные эмоции не направлялись членами стаи в его сторону. В нашу с Томой тоже, но нас это только радовало. Смотрика огорчало. Почти до слез. Чувства здесь выражали четырьмя способами. Самым простым было игнорирование, вызванное полным равнодушием. Свирепый оскал означал агрессию, ярость, выражение превосходства и принуждение к повиновению. Нежелание связываться признавалось желанием подчиняться. Нужно было лебезить, расстилаясь по земле передней частью, елозя грудью и заискивающей мордой, либо падать на спину, демонстрируя, что без драки признаешь поражение. Тогда оставляли в покое. Четвертое выражение чувств, самое приятное — любовь и симпатия. Здесь не знали красивых слов, не делали комплиментов, не умели целоваться. Ухаживали просто, при помощи языка, который при первой возможности старался добраться до понравившейся особы. Взаимно симпатизирующие терлись мордами, облизывали друг друга. Постепенно из таких складывались пары. Но не обязательно. Самцы выбирали из нескольких самок, самки из многих самцов. Иногда возникали ссоры по этому поводу. Доходило до драк. Тогда вмешивался вожак, восстанавливая статус-кво. Утром я ничего не сказал Томе. Она ничего не сказала мне. Так у нас завелась тайна. Мы поднялись с каменной постели, по очереди вышли на скалу по надобности, затем напились и умылись в ручье. Смотрик старательно не попадался на глаза ни мне, ни Томе. Плохо, когда есть тайна. Еще хуже, когда тайна не твоя, и нельзя сделать первый шаг. Выспавшийся вожак принялся обходить пещеру. Она была извилистой, со многими отводами, перепады вверх-вниз и в стороны запутали бы любого, кроме коренных обитателей. Зубья сталагмитов местами сливались с верхней челюстью сталактитов. Иногда с потолка сыпались камни. Между больших каменьев виднелись протоптанные многими сотнями ног и рук тропиночки, по ним и двигался вожак, поочередно обходя всех. Увесистые пинки и шлепки указывали, кому быстро выскакивать наружу, а кому оставаться. Все боеспособные самцы вышли сами. Из высокоранговых самок вожак оставлял тех, кто в данный момент не мог передвигаться быстро. Смотрик при его приближении привычно поднял и раскинул все четыре конечности, уверяя в несусветном почтении и категорическом отсутствии дурных мыслей. — Грр! Рык сопроводился пинком, подбросившим тельце подростка на полметра. Скуля, Смотрик быстро засеменил к выходу. Обойдя кормящую мамашу и нескольких малышей, краткой дугой вожак вышел к нашему углу. — Грр! — Грязная пятерня толкнула съежившуюся от страха Тому, не поднявшую лица и тем не демонстрирующую ни вызов, ни покорность. Девушку от такого касания подбросило и едва не перевернуло в воздухе, она застонала. — Ррр! — рявкнул я, сам не ожидая от себя такого. Вожак не ожидал тем более. Широко замахнувшись, он отправил меня в полет на ближайшие камни. — Грррр! Приходившая в себя голова кружилась от боли и, кажется, намеревалась расколоться. Я помотал ею, успокаивая кружение цветных пятен. Подбежала Тома, руки подобрали меня с пола, взвалив поперек тонкой спины. Потом девушка покорно расплылась перед вожаком и потащилась на выход. Инцидент был исчерпан. — Не нарывайся зря, — шепнула она. — Зря не буду, — вылетело у меня обещание, пока со стоном сползал на землю, вставая на собственные руки и ноги. Обошлось, ничего не отбил, не сломал. Даже ободрал не до сильной крови. Тома, конечно, права… но почему-то не покидала противоречивая уверенность, что поступил правильно. Вожак повел стаю дальше в горы. На вершины гор. И через вершины, в знобящий ветер и голые камни. Тропинок не было. Редкие кустистые площадки в начале пути позволяли идти хоть как-то, в остальных местах приходилось карабкаться. Много часов добирались до спрятанной между скалистых гор долины. Стало понятно, почему многих оставили. Влезть по отвесным камням могли две категории: самые опытные и самые юные. Первые знали как, вторые ничего не боялись. И учились — на ходу. Из Томы скалолаз, прямо скажем, фиговый. — Правило трех опор! — снова и снова шептал я, когда ее нога в очередной раз срывалась, а руки едва успевали схватиться за что-то. Иногда за меня. Пару раз я хватал ее, уже покатившуюся вместе с осыпавшейся породой. — Я знаю, — кивала она, — но… забываю. Нога сама идет. Нога снова пошла. Сыпучий камень под ней обрушился, Тома поехала вниз, глядя в мои удалявшиеся глаза невыразимо круглыми своими. Помочь я не успел — выброшенная рука жамкнула пустоту. На участке ниже что-то шарахнулось вбок, и проносившуюся вниз Тому на лету перехватил прыгнувший в ее сторону Смотрик. С расцарапанными животом и грудью, ошалевшая Тома болталась над чудовищной пастью пропасти с острыми зубами внизу, удерживаемая чужой кистью за ногу. Голова свесилась вниз, руки растерянно пытались уцепиться хоть за что-то. А не за что. — Держись! — забыв о конспирации, крикнул я. — Иду! Ноги, что уже привыкли быть лапами, принялись быстро спускаться, иногда откровенно плюя на то самое правило трех опор. На чей-то недовольный рык сверху было начхать. В висках стучало. Молотом. По звонкой наковальне мозга. В том числе — спинного. Успею ли? Последние пару метров пришлось просто съехать, расчекрыжив зад кровавыми полосами. Ступни почувствовали крепкую опору. Напрягшийся Смотрик уже вытягивал Тому из бездны, перехватив поперек ребер, мне осталось только придержать ее за руки, переворачивая головой вверх, а его подстраховать. Тома, от пережитого страха вжавшаяся в спасителя, не смела отпустить вцепившихся в него рук. Отдышавшись немного, она обнаружила себя висящей на постороннем человеке и меня рядом. Смутилась жутко. Ушки запылали. — Спасибо, — проговорила еле слышно, отлипая от парня, что продолжал держать ее так, словно еще падала. Объятия разжались. Серьезно кивнув, Смотрик полез вверх. — Чапа, если бы не он… — вымолвила Тома. — Ага. Не тупой, понял. Теперь я подстраховывал снизу, следя за каждым шагом, не отводя взора от самого мелкого движения тела, поднятия ноги, опускания ступни, хватания руки, распрямления опорного колена. Красная, как знамя коммунизма, Тома молчала и не возражала. Правило трех опор с этой минуты соблюдалось неукоснительно. Достигнув вершин скальной гряды, мы распластались в изнеможении и чуточку отдышались на пронизывающем ветру. В начале спуска в долину обнаружилось райское местечко. Среди скал ниспадал и разбивался на миллионы бриллиантовых брызг маленький водопад. Рядом, прямо на склоне, расположилась рощица деревьев с похожими на вишню плодами, только вытянутыми и вязкими на вкус. Дома я бы придирался, здесь объедался вволю, спеша набить желудок, пока вожак не дал другой команды. Вся стая стала обгладывать ветви. Почти вся. Только Тома, съев с десяток ягодок, отправилась к водопаду. Недалеко от меня на невысоком раскоряченном дереве висел Смотрик, держа в ладони горсть сорванных ягод. Не донес их до рта. Забыл, как жевать. Я повернулся посмотреть туда, куда он смотрит. Ну, естественно. Окутанная сверкающим облаком, моющаяся Тома возносилась с пенившимися пузырьками брызг, словно сама превратилась в один из этих взрывающихся игристо-шаловливых пузырьков. «Красивых снов» — говорят в этом мире, уходя спать. Вот он, красивый сон, передо мной. Именно так он должен выглядеть. Красота природы во всех ее ипостасях. — Грр! — сказал я Смотрику. Парниша едва не рухнул с тщедушной ветки, в рот срочно погрузилась полная горсть ягод, челюсти старательно изобразили жевание. Ну, вылитый хомяк, если судить по надувшимся щекам. Или коала — если принять во внимание висение на дереве. Не буду портить ему настроение, спаситель, все-таки. Я спустился на каменистую почву, что кое-где пробивалась пожухлой зеленью. Наевшийся вожак уже отдыхал. Команды набирать ягод с собой не было, значит, пойдем дальше. Сейчас небольшой привал. Упав на облезлую травку прямо под деревом, я вытянулся с непередаваемым наслаждением. Позвоночнику нужен отдых от постоянного четвероногого хождения. Веки сами собой смежились, мысли бесплотными ангелами унеслись на седьмое небо. Обдало морозно-жгущим водяным холодом. Ледяные икры по очереди коснулись моих бедер, прижав слева и справа, а из дышащего влажной прохладой пупка скатились несколько капель воды. Прямо на меня. От такой бомбардировки кожа пошла пупырышками, как недавно на гребне скалы. — Лежебока. Пойди искупнись, — чуть слышно прошелестело надо мной. Я приоткрыл один глаз пошире. Покрытая такими же мурашками блестящая кожа Томы оживала от солнечного тепла. Глаза сияли. Намокшие волосы завершали сходство с вышедшей на берег русалкой, чье предназначение в жизни — манить, завораживать и завлекать в бездонные омуты. — Смотрика пригласи, — едва слышно бросил я. — Глаза сломал в твою сторону и чуть вывих шеи не заработал. Одно слово — Смотрик. — Хорошая идея, — шаловливо шепнула Тома, перенося через меня ногу и отшагивая в сторону. — Только учти, — кинул я вслед, — они мыться не любят. — Знаю, они предпочитают облизываться. Вспыхнула перед глазами ночная сцена. Я перевернулся на живот и затих. Тома, конечно, никуда не пошла. Присела рядом. — Ты из-за него, что ли, такой бука? — Лицо указало на парнишку. — Просто устал. Я приподнялся, привалился спиной к тонкому деревцу, пальцы принялись срывать низко растущие ягодки. Тома прислонилась с другой стороны, наши плечи соприкоснулись. Девушка с укором толкнула меня своим плечиком: — Не представляешь, как здорово кому-то нравиться. Хмуро глядя вдаль, я сделал неопределенное движение: как бы развел руками, но только обозначив действие, поскольку лень было поднимать руки целиком. Да, не представляю. Или нет, не представляю. Или представляю. Какая разница? Над нами нависали скалы, пройденные с таким трудом. Вокруг слышалось чавканье, визги и рыканье. Кто-то уже выяснял отношения. Еще кого-то учили субординации. В странной задумчивости рядом с нами остановился молоденький самец. Не то, чтоб совсем юный — на несколько лет старше нас. Я прозвал его Живчиком, поскольку никогда не видел сидевшим на месте. В пещере он постоянно находил себе занятие. То играл с мелкими, то приставал к взрослым, требуя бороться. Всегда бывал поборот, но обретал неплохую школу. Частенько получал звонкие оплеухи. Иногда сам умудрялся врезать затрещину. Тогда он сразу падал на спину: извиняюсь, вышло случайно, не бейте сильно. Не били. Признал покорность — что еще нужно? То, что растет будущий конкурент, во внимание не принимали. Пока не опасен, и ладно. Здесь жили настоящим. Живчик вдруг потянулся к Томе. — Грр! — ощетинился я, прыгая на четвереньки, а лицо скривилось в боевом оскале. Живчик одурело поглядел на меня. Просто не понял. Как это? На него, набирающего силу самца, огрызается какая-то мелюзга?! Тома отшатнулась, прячась за дерево. С соседнего дерева очумевшими глазами на происходящее глядел Смотрик. — Гррр! — Живчик приподнялся надо мной, показывая мускулы. По всем правилам я должен признать моральное поражение и отползти. — Гррррр!!! — взревел я, пригибаясь к земле для прыжка. Живчик оглянулся. Никому не было до нас дела, всем своих забот хватало. Еще раз посмотрев на меня, ждущего боя, он важно развернулся и побрел к воде. Типа, не очень-то хотелось. И вообще, у него дела, а мы отвлекаем. — Что, здорово кому-то нравиться, ага? — морально укусил я бурно дышавшую Тому. — Я имела в виду… Ее голос внезапно изменился. — Смотри! Далеко в долине вился дымок. Люди. Люди ли? Какие люди? Я видел разных. Одни хотели меня убить по закону, другие похитили и могли убить без закона, третьи вообще не совсем люди и убить могут в любую секунду. Кого мы могли встретить в горах? Вожак рыкнул продвижение дальше, стая поднялась. — Думаешь, мы идем туда? — тихо спросила Тома. Я пожал плечами. Значит, в горах живут люди. Как минимум они знают огонь. Еще дальше за горами тоже кто-то живет. О них говорила Деметрия. Может, плюнуть на все и рвануть туда, в неизвестность? От стаи можно отстать… но недалеко. Вожак успевает следить за всем. На ровной местности легко догонит. Нужно найти место, как у той отвесной скалы, где Тома чуть не убилась. О чем я? Как же Малик, Шурик, дядя Люсик? Теперь мы отвечаем не только за себя. А если те, в долине — пожиратели? Людоеды, как говорили, вторя друг другу, Гордей и Варфоломея. Желание глупо рисковать улетучилось. Стая спускалась к горному озеру — большому, в новых местах еще не виданному. Возможно, там даже глубоко. Рядом стояло сооружение, рябившее в глазах. Никак не мог понять, отчего такой эффект. — Что это? — спросил я у Томы. — Никогда не был на море? Сушильня для рыбы. Точно. Сотни и тысячи рыб и рыбешек угадывались в непонятном мельтешении. Еще пару часов стая добиралась до сушильни, потом осторожно озиралась, принюхивалась. Затем состоялся набег. Быстрый, решительный, успешный. Людей у сушильни не оказалось. Каждый человолк хватал по паре-тройке больших рыбин и пускался наутек. Мы с Томой тоже. Через минуту стая уже карабкалась вверх по склону. Если так спешат, значит, доводилось сталкиваться с хозяевами рыбы. То есть, хозяева могут задать перца могучему зверью, которое не боится ни волка, ни рыкцаря. Значит… Значит, людей в горах много, и у них есть оружие. Или мало… но у них серьезное дальнобойное оружие. Учтем на будущее. А пока не следует забывать: на расстоянии никто не отличит меня и Тому от прочего зверья, и удачный выстрел положит конец надеждам. Довольная стая заночевала у того же водопада. Трофеи сложили в общую кучу, несколько высокоранговых самцов окружили ее своими телами, не доверяя никому, включая друг друга. Не завидую тому, кто рискнет покуситься на добычу. В горах солнце закатывается быстро. Оно почти падает за горизонт. Еще — на высоте холоднее. Значительно холоднее. Мы это почувствовали. Все кучковались, жались, сворачивались клубком. Мы с Томой прижались друг к дружке, даже обнялись, увеличивая площадь соприкосновения. Раньше мы так не делали. Но раньше не было так холодно. — Один индеец под одеялом замерзает, — вспомнил я фразу-довод из очень старого фильма. — Два индейца под одеялом не замерзают. — Логично, — откликнулась Тома, сильнее вжимаясь и кутаясь в мои руки. — Особенно, когда одеяла нет. Стая быстро затихла. Слышались храп, хрип, сопение, шмыгание носом. Одно из них то и дело происходило за спиной девушки. Там мерз и дрожал от ночного холода Томин спаситель. — Чапа, — услышал я шепот. Налитые дремой веки приподнялись: в меня упирался взгляд девушки, где сна ни в одном глазу. — Я так не могу. Ему холодно. — Всем холодно, — попытался я отмахнуться от девчоночьего каприза. — Он замерзнет. — Они привыкшие. — Посмотри на других. У них есть, к комуприжаться. У Смотрика нет никого. — И что? — Я свел брови. Тому мой хмурый вид не пронял. — Чем больше индейцев, тем теплее, — конфузливо улыбнулась она. И что я мог возразить? — Рр, — пронесся в сторону парнишки тихий оклик. — Рр? — непонимающе вскинулся он. — Рр! — мой загребающий мах рукой пригласил его к нам. Смотрик все еще не решался. Недоверие боролось с радостью. Недоверие, наученное опытом, побеждало. — Рр! — уже в приказном порядке указал я за спину Томы. — Рр?! — все еще не мог поверить он. — Грр! — гневно завершил я дискуссию, давая понять, что повторных приглашений не будет. Смотрик зашевелился, растирая затекшее и подмороженное. — Спасибо, — прошептала Тома, чмокнув меня в щеку. Я высвободился и отвернулся, не желая видеть, как новоявленный сосед устраивается на новом месте. Мигом похолодевшие колени поднялись почти до подбородка. Тома прижалась к моей спине, тепло обвив руками и ногами. Смотрик таким же образом расположился за девушкой. Его длинная рука накрыла ее руку, накрывавшую меня. Недвижимо полежав так некоторое время и действительно согревшись — не то от жара, исходящего от млеющей Томы, не то от пламени мыслей — я жестко объявил: — Переворачиваемся. Открывшиеся Томины глаза, затянутые поволокой, с любопытством поглядели на меня, но возражать не осмелились. Все повернулись на другой бок. Теперь мою спину зверски морозило, зато я был спокоен за Тому. И сразу уснул.Глава 3
Есть такое философско-географическое понятие на востоке — Шангри-Ла. Рай на земле. Его искали все. Нацисты посылали в Тибет экспедиции, буддисты указывали им в сторону гор, дескать, вон там она самая и есть, ищите и обрящете… может быть. Про себя посмеивались: Шангри-Ла — понятие больше духовное, чем материальное. Но человеку западного склада ума понять это сложно. И люди ищут. Уже сколько лет. Веков. Тысячелетий. Свой потерянный рай. Ищут, не щадя ни жизней, ни сил, ни времени — в безумно-несбыточной надежде вновь обрести его. Чтоб успокоиться. Потому — нет им покоя. Бедным. Не знающим, где искать. Не ведающим, что творят. Впрочем, почему — им? Нам. Трудно, очень трудно принять… не понять, а именно принять, что наш покой, наш рай — внутри нас. И ад внутри. Мы носим его с собой. Так и живем. Мне могло быть очень хорошо в сложившихся обстоятельствах. А было плохо. Вместо радости жизни и порхания беззаботным наслаждающимся мотыльком — груз решения взрослых проблем. Одно накладывалось на другое. Построение планов о пути назад, на свою Землю. Организация поисков исчезнувших членов команды, к которым даже не знал, как приступить. Мечты о самоотверженной Зарине, увезенной в башню и, наверное, потерянной для меня навсегда. Тревога за Тому, которая взрослела не по дням, а по часам. И так не маленькая девочка, в новых условиях она просто расцвела. Я боялся, что произойдет нечто непоправимое. А отвечал за нее — я. Что скажу Малику при встрече? Сейчас именно он стал для меня главным авторитетом. Мужчиной, мнение которого было важнее прочих. Своим кратким появлением в жизни Малик заставил меня отбросить детство и тоже стать мужчиной. Ну, попытаться стать. Морозный рассвет выгнал стаю с ночевки. Позавтракав ягодами и собрав немного с собой, человолки расхватали добычу, голые тела обезьяно-людей полезли в гору. Наша троица — да-да, уже троица — помогала друг другу, подпихивала, втягивала, поддерживала. Потом спускались вниз, почти скатываясь и сдирая себе все, что можно и где нельзя. Еще и добыча в руках. Можно было потерять друга, но потерю добычи вожак не простил бы. До пещеры добрались совершенно без сил. Свалив трофеи, стая расползлась отдыхать. Смотрик, бросив на меня виновато-трусливый взгляд, пристроился к нам. Я пристально глянул на Тому. Ее взор поспешно отпрыгнул, щечки порозовели. — И здесь? — не успокоился я. — Чем больше индейцев… Пожав плечами, я бухнулся на свое место. На улице жарило солнце. В прохладной пещере не требовалось спасаться ни от тепла, ни от холода. Сейчас. Но кто знает, что будет завтра. И будет ли. После краткого отдыха вожак взялся за ужин. Это значило, что когда-то очередь дойдет до нас. В ожидании мы глотали слюнки. Сушеную рыбу я не ел очень давно. Целую жизнь. Когда настал черед… это было божественно. Даже процесс очистки, ненавистный дома, здесь показался священным ритуалом. Нам выделили половину рыбины на троих. Чистил я. Смотрик с удивлением следил за моими священнодействиями. Потом мы с Томой блаженствовали, а Смотрик вяло жевал, не понимая наших восторгов. Он ел потому, что надо. От голода. Для нас это был вкус дома. Когда Смотрик поднял последний кусочек к носу и глазам, вновь пытаясь понять наши восторги, рядом появился Гиббон. Тычок. Толчок. Краткий рык. Рыба перекочевала в руки здоровяка. Смотрик послушно опрокинулся в позу послушания. Я поморщился. Тома развела руками, показывая мне: а что делать? Жизнь, мол, такая. Не знаю, что делать. Но что-то делать надо. Я бы сделал. После рыбы, естественно, потянуло пить. И мыться с дороги. Мы проползли к воде, где наблюдалось столпотворение. Со странной ревнивой внимательностью я замечал все: как Смотрик подносит девушке зачерпнутую воду, и она пьет у него из ладоней. Как чужие руки помогают потереть спинку. Как две улыбки расплываются навстречу друг дружке, если хозяева физиономий думают, что не вижу. Надо держать ухо востро. Я мужчина и отвечаю за все, что происходит. Устав от мыслей, я нагнулся, голова окунулась в ручей. Ух! Еще раз. И еще. Мозги прочистились. Ледяная вода привела в чувство. Чего я пристаю к бедной девушке? Зачем жить мешаю? Может, завтра нас съедят на обед. Или сбросят со скалы. Или сами упадем. Не буду изображать из себя папика, пусть все идет, как идет. Вмешаюсь, только в экстренном случае. Аглая тоже все время перестраховывалась — чем это для нее закончилось? Когда добрался до своего угла, мои голубки, усталые, расцарапанные о камни, все в ссадинах и порезах, уже отключились. Я привалился у Томы с другого боку и закрыл глаза. Наш рай — внутри нас. Среди ночи употребленная вода потребовала выхода. Прежде, чем подняться, я осторожно обернулся к Томе.Ерш твою налево. Опять. Оказывается, все серьезнее, чем думалось. Но я же дал себе слово — не вмешиваться. А еще, самое главное: Томе было хорошо. Даже слишком. Она лежала на спине, руки раскинуты, перекосившийся рот отворился, ловя разбегающийся воздух высушенными губами. Смотрик, скрючившийся в три погибели, усердствовал, вылизывая нежные пальчики на ногах. Гибкий язык порхал по ним и между, шершаво охаживал огрубевшую пяточку, нежный подъем, тонкую щиколотку. Руки легонько поглаживали тянувшуюся навстречу девушку, запрокинувшую лицо со страдальчески-счастливыми закатившимися глазами. Рыдало в предсмертных судорогах ее отринувшее реальность сознание. Голова моталась, падая то в одну, то в другую сторону, глаза вдруг раскрылись… и встретилась с моим не успевшим отпрянуть взглядом. Спина покрылась липким потом. Я хотел зажмуриться, отвернуться, заявить, что не ничего не видел, не смотрел, вообще спал без задних ног… И не мог. Глаза продолжали тупо глядеть в глаза. Но Тома была не здесь. Не вся здесь. Каким-то осколком сознания девушка, конечно, поняла происходящее. Реальность стала дикой, невообразимой… Но она не желала отвлекаться на это понимание. Но также не могла оторваться от моих напряженных глаз. «Оттолкнуть? — словно спрашивал ее взгляд. — Зачем? Высвободиться? Отправить восвояси? Да зачем же?!» Что-то пугающе неизведанное вырастало из глубин ее затуманенного организма. Поднималось медленно и неодолимо, как воздушный пузырь из водных глубин. Назад не загонишь. Тома с радостью и полным самоотречением отдавалась той новой необузданности, которой наплевать на все. И на всех. Даже на меня. А вот не дождетесь. Я мужчина. У меня на попечении женщина. Мой долг — ликвидировать любые угрозы, что могут как-то повредить ей. Считаю, что новая угроза реальна. Принимаю меры. Я кашлянул. Достаточно громко. Для стаи звук нормальный, для блаженствующей парочки — ошеломительный. Смотрик просто отвалился за Тому, замерев в ужасе. Его лицо с закрытыми, типа спящими, глазами, ждало удара или другого выяснения отношений. Тома испуганно ойкнула. Крепко сжав ноги, она обхватила себя руками и обернулась ко мне. — Чапа… — Ничего-ничего. Можете считать, что меня нет. Буду молчаливой галлюцинацией. Я поднялся. Тело Томиного ухажера пошло мелкой дрожью. Но он мне был совершенно не нужен, я отправился туда, куда собирался. Вне пещеры было по-предрассветному свежо. Дозорный из высокоранговых проводил меня сонным взором сначала туда, на посещаемый всеми уступ, затем обратно. По возвращении в нашем углу обнаружилась идиллическая картинка. Голубки спали. Чуть не в метре друг от друга. Вернее, делали вид, что спят. Я лег на свое место и гордо отвернулся. Сзади настиг шепот, прямо в ухо: — Трудно раскаиваться в приятном, как в свое время заметила Маргарита Наваррская. Прости, я не хотела тебя шокировать. Эрудицией решила давить? Не на того напала. — Жаль, Шекспир сейчас не в моде, — пошарив по извилинам в поисках убойной фразы, выдал я в ответ. — «И голой с другом полежать в постели — в границах добродетели нельзя?» Ответа не последовало. Я не выдержал: — Языком по грязной коже. Мы же не звери. Как такое может нравиться? — Глупый вопрос, — насупилась Тома. — А дышать — нравится? Ходить — это как, нравится или нет? — Не вижу связи. — А я вижу. Прямую. Немного помолчали. — Мужики твердо усвоили: хорошая девочка должна уметь делать то же самое, что плохая, но — хорошо. А этому нужно учиться, — попыталась оправдаться Тома. — Неправда, — твердо заявил я. — Так хорошая превращается в плохую. А по-настоящему хорошая ждет своего принца. — Оставаясь неграмотной эмоциональной инвалидкой, глухой к чувствам. Замороженной чуркой. — Ставишь знак равенства между хорошей девочкой и нечувствительным поленом? — Вот еще. Хотя… — Только попробуй сказать, что согласна. — Я считаю, чувства даны, чтобы чувствовать. — А кулаки, чтобы бить морды. — Не передергивай. — Ты первая начала. Тома вздохнула. — Скажи, — спросила едва слышно, — какую ты хотел бы встретить: хорошую или умелую? — Любящую и верную. — Это само собой, кто же спорит? — Ты, — упрямым ослом выдавил я. — Думаешь, умелая не сможет быть верной? — Думаю, любящая всегда сможет стать настолько умелой, как захочет ее принц. — Идеалист, — буркнула Тома. — Наивная дурочка, — припечатал я. — Принц не дровосек, ему бревно не нужно. — Дровосеку тоже нужно не бревно. А принцу нужна принцесса. Которой он гордился бы. Которую хочется вознести на пьедестал… — И там оставить, подыскав себе другую, что с ума сведет своими умениями. — Любые умения приходят с опытом… — Именно! — …который влюбленные обретают вместе. — Ррр! — сонно рыкнул кто-то неподалеку, услышав неправильные звуки. Мы затихли. Если люди долго спорят — значит, то, о чем спорят, неясно для них самих, заметил кто-то из очень умных. А еще — будто затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны неправы. Остановимся на этой мысли. Пусть каждый считает, что прав именно он. Это лучше, чем драка. На Тому плохо влияла обстановка. Слишком много всего перед глазами — не совсем человеческого. Не так уж много отделяет человека от зверя. Нужно ли откидывать последнее? Как объяснить девушке, что нужно держаться? Что любовь со зверем — не любовь. Что любовь — это вообще не то, что она думает. Не то, чем наполнил это слово двадцать первый век. Тома вновь открыла глаза. Серьезный взгляд уперся мне в переносицу. Лицо приблизилось вплотную. — Знаешь, есть один очень старый, но очень известный фильм. Приглашенный искуситель поднимает замужнюю, но неопытную молодую героиню до открытия себя как женщины. Через боль и страх возносит ее, слепым котенком тыкавшуюся носом во все двери с неприятностями, до Гималаев чувственности. — Искуситель — страшный такой старикан, в костюме при тропической жаре? Фильм, о котором она говорила, действительно очень старый, но романтически-эротическую песню оттуда до сих пор крутят радиостанции. После просмотра фильма кто-то плюется сразу, кто-то потом, когда вырастет. Три поколения расставили по местам правду и желание казаться правдой. Тома упорно смотрела мне в глаза, безотрывно, не мигая. Даже страшновато стало. Чего она там себе надумала? Не представляю, как вернуть ее с вымышленных небес на землю. — Героиня не заметила ни уродства, ни возраста, — продолжила Тома. — Не касаюсь вопроса, хорошо ли показанное, нужно ли, я о другом. Что чувствовать надо учиться. Иначе вместо ожидаемого фейерверка однажды получишь разочарование и гадкую опустошенность. Шепот из губ прямо в ухо — горячий, срывающийся — едва разбирался мозгом. Приходилось очень стараться. — Говоришь, будто сама пережила, — уколол я, почти утонув губами в прохладной ушной раковине. — Грубиянов нам не надо, мы сами грубияны, — гневно покраснела Тома, откидывая щекой мое лицо и приникая к уху. — Не обязательно переживать все самой, даже небольшим умом можно блистать, натерев его о книги. — Красиво сказала. Сочно и скромно. Но один тип нагло спер у тебя эту мысль, отчего, видимо, и умер много десятилетий назад. Срочно умолкли: в нескольких метрах от нас поднялась косматая фигура. Спутавшиеся патлы мотнулись, когтистые пальцы поскребли в мощных паховых зарослях. С хрустом потянувшись, фигура вновь опустилась на четыре конечности и сонно побрела к выходу. Тома вновь ткнулась носом мне в темечко: — Ты такой начитанный, аж противно. Но иногда завидно. Очень редко, потому что… — Кажусь занудой? — догадался я. — Не кажешься. Я не успел порадоваться. — Зануда и есть. — Этот зануда своими знаниями постоянно помогает выжить, если ты не заметила, — с обидой отстранившись, освежил я девичью помять. Для Томы это не довод. Как все самоуверенные особы, которые практику предпочитают теории, она считала, что опыт нельзя передать, можно только приобрести. — Вспомни молитву бойца из местной школы. — Шепча в ухо, она вновь приблизила лицо, плотно прижавшись щекой к щеке: — «Я буду заставлять себя заниматься день и ночь, ибо кто победит: кто умеет, или кто знает, как это делается?» — Думаешь, уела? — зарылся я во внимающее ухо. Тома не дала привести убийственный довод, оборвав на полуслове. Лицо лихим движением оттолкнуло мои губы и влезло в ухо своими: — Вот ты хорошо знаешь библию, хотя не знаю, зачем… — Для общего развития, — сразу пояснил я, чтоб не думала всякого. Она снова оттеснила мое лицо: — А я запомнила одно: во многой мудрости много печали. Спи, мой рыцарь печального образа. Она отодвинулась, глаза закрылись. Сон не шел. Зная, что позади девушки обретается нахальный соблизнутель и искусатель, тело ворочалось, голова постоянно вскидывалась с проверками. Томе это надоело. Язвительно сморщившись, она показала язык и отвернулась, ее ровная спина гордо выпрямилась. Я долго лежал, дыша ровно и глубоко, думал думы. В голову лезло такое, что, лучше бы не думал. Через некоторое время рискнул. Голова осторожно приподнялась. Томина рука бродила по покрывшемуся мурашками соседнему телу. Ее разрывала жажда познания. Я привстал. Ни он, безуспешно изображавший сон, ни словно завороженная, немигающе глядевшая в другую сторону она, не заметили. На моих глазах ладонь продвинулась дальше и игриво отдернулась, достигнув опасной черты. В ответ вопросительно приподнялась и перешла в контратаку рука Смотрика. Тома не возражала. Ее горевший сумасшествием организм мечтало о новых ощущениях и невероятных открытиях. Может, я неправильно понимал Томины мотивы? Может, она — исследователь, через окружающее познающая себя. Через осязание другого — свою душу. Искреннюю в этот момент как никогда. Не готовую ни ко лжи, ни к подлости. Или это обряд самоочищения — огнем страсти? Я же вижу, как радуется она невероятному ослепляющему свету, что зажегся внутри. Радуется… и стыдится одновременно. Они не видят, что я не сплю. Собственно, им нет до меня дела. Они изучают друг друга — смакуя и подавляя нетерпение. Смотрик касается Томы. Осторожно, боязливо, но страстно. Она дотрагивается до него. Пальцы ощупывают персиковые щеки, не доросшие до бритвы, шероховатый лоб, нервно дышащий нос, веки с длинными ресницами. Давно пора напомнить о своем существовании. Но кошмар в том, что я тоже живой и тоже имею определенные желания, мозгом не контролируемые. В моем возрасте не иметь их равносильно болезни. Из-за этого иногда случаются неловкие ситуации. Бывают такие сны, что утром не всегда удается незаметно убрать последствия. Тома как бы не замечает. Любопытно: все же не замечает, или как бы? Если б ее это нервировало или возмущало, давно сказала бы. Молчание — знак смирения. Либо незнания. Но не знать о моих потребностях, когда ее саму аж корежит и перекручивает… В обычное время ни один человолк, как и мы, новые члены стаи, не обращает внимания на наготу окружающих. Но это не значит, что она никого не волнует в другое время. И если у меня под боком происходит то, что сейчас происходит, невозможно остаться невозмутимым. Организм проснулся. И как влезать в соседскую жизнь в таком виде? Потому не шевелюсь, дышу за порогом слышимости и продолжаю смотреть, как гуляют девичьи пальцы по влажным губам, жесткому подбородку и мягкой шее с отчетливым кадыком. Кавалер приветствует усилия дамы, словно снимая перед ней широкополую шляпу, делая тридцать два подскока и метя огромным пером пол — и Томина противоречивая плоть проседает в ответном реверансе. Органы Смотрика волнуются, пульсируя и надуваясь. Похожи на дышащую жабу: прилив, отлив, прилив, отлив. Нет, больше не могу. Резко поднявшись, я перешагнул Тому и нагло втиснулся между ними. Они отпрянули, одновременно сжав веки и отвернувшись. Вот и славненько. Теперь можно поспать.
Глава 4
Ощущение, что закрыл глаза и сразу открыл вновь. Стая шумно просыпалась. Вожак рыкнул неспешную команду на выход. Типа, собирайтесь, выходите, а я еще пару минут подремлю. Проснувшаяся Тома с удивлением обнаружила меня не с той стороны. Мгновенно вспомнились ночные приключения. Она зарделась, вспыхнувший взор отпрыгнул в сторону. Смотрик встал тихо, как мышка, и побежал наружу, куда постепенно утягивалась вся стая. По дороге он наткнулся на Живчика, только что наказанного Гиббоном, в свою очередь за что-то поставленного на место вожаком. Живчик отыгрался на Смотрике, толкнув его и рыкнув. Дескать, смотри, куда прешь. Хотя Смотрик пер, куда надо. По пути к выходу рядом со мной оказалась Пиявка, лизнувшая в высоко задранную ягодицу. Я привычно отшатнулся, но что-то внутри вдруг сказало: а это не так уж противно. Оглядывание показало радостный оскал Пиявки, а еще дальше ухмылявшуюся физиономию все видевшей Томы. Покраснев ушами, затылком и даже облизанной попой, я быстро рванул вперед. Вышедший последним вожак рыкнул и повел стаю направо, что значило — на восток, прямо на слепящее солнце. По скалам, вдоль возносящейся с юга гряды гор. Если вспомнить нарисованную дядей Люсиком карту, где-то впереди находится причал. В начале лета там началось наше путешествие. Вдруг в конце лета круг замкнется? Как дни-то бегут! Вот лето пролетело, и ага. Как нечто призрачное воспринимался не только невозможно далекий дом, но и школа царевен. Мы постепенно свыкались с новой реальностью. Животной. Даже зверской. Две недели ангелами не шли ни в какое сравнение с тремя месяцами волками. Благодаря мерзкому питанию и постоянному движению мы стали жилистее и мускулистее. Я погрубел, вытянулся и раздался в плечах. Тома одновременно осунулась в стройной худобе, а кое-где приятно по-женски округлилась. Неуемная, непредсказуемая, лихая, бесстрашная, живая раньше, с каждым днем она становилась все задумчивей и сосредоточенней на себе. Эх, Тома, Тома. Недавно — наивная непоседливая девочка с богатым воображением, запертая в скорлупе родительского мирка. Красневшая из-за двусмысленной фразы или нескромного жеста. Стеснявшаяся и сторонившаяся всего, что касалось отношений мужчины и женщины. Кто мог подумать, что ее так заинтригуют из ряда вон выходящие игры. Увы. Чужая душа — что звезда над горизонтом жизни, светящая оттуда узким проблеском света и тем похожая на задницу. Каким образом похожая? Элементарно. Главное, понять, что мы — внутри. Кто хотя бы раз в жизни смотрел или читал произведения в стиле фэнтези, знают про красавцев-эльфов и омерзительных орков. Везде тиражируются эти образы. Но не все помнят, что орки тоже эльфы. В прошлом. Просто однажды окунутые в другие условия существования. Человолки были людьми. В прошлом. Мы с Томой тоже были людьми. В прошлом. Настало время орков? — Что-то знакомое за следующей горой. Мы там не были? — мотнув вперед головой, прошелестела Тома, запыхавшаяся, отчаянно перебиравшаяся с камня на камень чуть ниже меня. — Там причал и кладбище, — сообщил я. — Оттуда мы в первый день смотрели на эти горы. На взгляд человолков наш неслышный шепот на ушко выглядел проявлением симпатии. Не то мордой потерлись, не то лизнулись. Следовавшая по пятам Пиявка ревниво гавкнула и, перестав дышать в зад, обиженно спустилась ниже по склону. Я вздохнул с облегчением. Неприятно, когда кто-то смотрит тебе в не самое удобное место. Причем постоянно. Пусть и с симпатией. Внизу притягивала взор замечательная травка, просившаяся под ноги и руки. Нет. Стая упорно кралась по скалистым навесам. Вожак показывал дорогу. Когда уставшая Пиявка, экономя силы, решила спуститься ниже, раздался громоподобный рык. Нарушительница прижала голову к земле и быстро вскарабкалась выше всех. По дороге ели какую-то кислую траву, наподобие знакомого щавеля. Горьковато, но съедобно. Вожак прием пищи не регламентировал, главным считал добраться до определенного места. Привал устроили лишь во второй половине дня. Вожак разлегся на голом каменистом выступе, вокруг расположилась подтягивавшаяся стая. Ложились, кто где мог. Задержавшиеся альфы, беты и гаммы сгоняли всяких омег с обустроенных местечек. Первому досталось Смотрику. Чтя традиции, он занял одно из худших мест, но даже оттуда его пинком вышвырнул Живчик. Мое место почему-то приглянулось Гиббону. Он лениво рыкнул, движение руки смело меня как пушинку, грузное волосатое тело бухнулось рядом с Томой. Стальной капкан пальцев перехватил ее ногу, поднявшуюся, чтоб двинуться ко мне, и дернул назад. Я подскочил, зубы впились в запястье громилы. Не верящий рык сотряс скалу. Гиббон легко стряхнул меня, едва не оставив без зубов, но одновременно выпустил Тому. Тома шарахнулась, прячась за меня. Я встал между ними, вжимаясь в землю руками и ногами. Гиббон очумело смотрел. Осознав, он стал медленно наливаться яростью. Глаза сузились. Мышцы напряглись… — Гррр! — раздался сзади голос надвигающихся неприятностей. Их олицетворение смотрело на нас. Мы в походе, сказал взбешенный вид вожака, кто начнет ненужную свару — здесь и останется. Гиббон нервно сглотнул, отвернулся, я осторожно попятился. Тома обняла меня за талию, лицо уткнулось в спину. Ее тряс озноб. На жаркой солнечной полянке. Стая уже заняла все места. Немного осталось около Пиявки. Взяв Тому за руку, я двинулся туда, аккуратно переступая тела новых сородичей. Ладонь девушки, зажатая в кулаке, ответно вцепилась в меня, как вирус в незащищенный компьютер. Правило трех опор здесь сократилось до двух опор. Рука, ступня. Ступня, ступня. Большие ворочавшиеся тела подо мной нервно замирали, давая пройти, но ногу приходилось задирать очень высоко, будто человек-волк превратился в человека-паука. Увидев, кто идет, Пиявка разлеглась бесстыже-искренне, делая вид, что дремлет. Сквозь прикрытые веки поблескивали в мою сторону щелки следящих глаз. Тома остановилась. Ничего не имея против своего кавалера, она почему-то невзлюбила мою ухажерку. Между Пиявкой и крупным самцом, презрительно повернувшимся к той задом, оставалось место лишь для одного. Для двоих — только в обнимку. — Ложись, — горячо продышала в ухо Тома. — Я потом втиснусь. Пожалев ее чувства (ну и дурак, она мои не жалеет), я опустился ближе к самцу, которого нарек Жлобом. Девушке осталось прижаться ко мне сзади… но с недовольным рыком Жлоб вдруг откинул меня локтем. Локоть оказался железным. Из груди вырвался стон, мое тело ненадолго обрело невесомость и обрушилось на Пиявку. Ждавшая совсем другого, она взвизгнула, заваливаясь на скорчившегося совсем юного человолченка, который закрепился на самом краю обрыва вместе с братцем. Их едва не сбросило вниз. Юнец вцепился в мягкие ткани нежданной добычи, но, получив оплеуху, с плачем отшатнулся. Жлоб обернулся назад и опрокинул Тому на освободившееся место, тем решив проблему и снова отвернувшись. Пиявка приглашающе разостлалась подо мной, восторженно скалясь. Дурдом. Я поднялся с упорно цеплявшегося и не желавшего отпускать тела. Пришлось ударить по рукам. Невдалеке встал Смотрик, следивший за нашими перипетиями. — Ррр! — Указав на свое место, он запрыгнул на острый неудобный камень и сел, привалившись к холодной скале. Типа, я отдохнул, давай ты. Спасибо, конечно. — Рр! — поблагодарил я, добравшись до места. Однажды сделанное добро вернулось. Приятно. Отдыхали минут десять. Вожак решил, что достаточно, гортанный рев возвестил продолжение похода. Расслабившиеся мышцы вновь заныли от усилий, к ссадинам на ладонях мгновенно прибавились новые. Теперь стаю вели по диагонали вниз. Цель уже определилась: грязная лужа между скал. Почва, залитая капающей с камней водой, была похожа на лечебную грязь — такая же плотно-маслянистая и вонючая. Вожак ввел стаю прямо в лужу. — Ррр! — скомандовал он. Тома непонимающе глядела на меня. — Будет охота на волков, — шепнул я, бывавший в подобном переплете. На моем счету было пять охот. Ни одной личной добычи, зато ни одного ранения. Можно гордиться. Не всем так везло. Человолки принялись зачерпывать грязь и вымазывать друг друга с ног до головы. Каждый каждого, строго следя, чтобы ни точечки не осталось свободной. В несколько слоев. Руки, ноги, спины, животы. Волосы, лица, подмышки, промежности. Ничего не пропускали. Зазевавшейся или хотевшей что-то спросить Томе услужливо втертая кем-то грязь попала в рот. Она шумно отплевывалась. Меня заботливо охаживала Пиявка. Лизать она в такой ситуации не могла, компенсировала тактильными ощущениями: зачерпнув полную ладонь, втирала отвратную жижу мне в спину, как при массаже выделяя каждый позвонок, каждое ребрышко, крылышко лопатки. Втерла целое море в макушку и затылок, затем почти любовно заляпала уши, провела ладонью по лицу. Я едва успел закрыть глаза. Почему она избрала меня? Мелкого, неопытного, безрангового. Восхищается безрассудной отвагой, с которой я защищаю Тому от всех, невзирая на их силу и положение? Чувствует некий потенциал? Хваленая женская интуиция, помноженная на звериную? Хорошо, если так. Чужие руки довольно приятно «мылили» мне жидкой грязью заушные впадины, задранную вверх шею, подбородок, ключицы. — Мррр… — говорила Пиявка. Волки гавкают, а не мурлычут! — хотел сказать я… но подставленная горстью ладонь угодила в раздвоение ног. Подобрались и ощетинились сжавшимся вельветом мешковатые шарики. — Я сам! Тьфу, рррр! Оттолкнув самку, я испуганно оглянулся на Тому. Ей было не до меня. Возле нее столь же деятельно вертелся Смотрик. Ну, дык, кто бы сомневался. Его руки старательно натирали ее выставленную вверх спинку, а ее рука… «Вместе с одеждой женщина совлекает с себя и стыд», — сказал какой-то древний грек. За пару тысячелетий ничего не изменилось.Глава 5
Полюбить, говорит народная мудрость, можно и козла. Но можно ли продолжать любить козла? Смотришь на иного: ну и козел… В натуре, козел. Без базара. И как только ухитрился умницу-красавицу на свой скотный двор привести, чем завлечь. И такие домыслы начинают плодиться, такие слухи родятся… Все им скорое расставание пророчат, нередко с кровавым мордобитием. Вплоть до смертельного исхода. А пройдет время, поглядят люди на сладкую парочку лет через дцать… Боже, они на одно лицо! Одни слова, одни мысли, одни реакции на чрезвычайные ситуации. Даже выражение лиц становится одинаковым. И он, вроде, как бы уже не козел… И она — козочка еще та, такая же умница и красавица, только с козлятами… Что произошло? Кто помог? Любовь? Жизнь сложна и непонятна, никто не знает, откуда что берется и как работает. Как сводятся нити судьбы, кто тянет за кончики и зачем. Неужели Томе настолько нравится Смотрик? С моей точки зрения — козел козлом, к тому же молодой, неотесанный, да еще беспородный. Ладно бы человек был хороший, как я пошутил однажды. Но он вообще животное! — Тома! Со Смотриком — ты серьезно? — не выдержал я, когда превратившаяся в чертей стая двинулась дальше. — Он же не человек! Его нельзя любить по-настоящему, с ним не создашь семью… — Что ответил Горинский Калиостро на утверждение, что любовь — божественное чувство? — оборвала Тома, отпихнув черной мордочкой и ответно приникнув к уху. — Он ухмыльнулся: «Огонь тоже считался божественным, пока Прометей не украл его. Теперь мы кипятим на нем воду». — К чему это ты? — Любовь и семья перестали быть божественными. Все меньше душевного трепета, безумных неожиданностей… и даже телесного восторга. — Тебе не нравились порядки царисс. Теперь защищаешь нравы человолков? — Нисколечки. Защищаю свое право на удовольствие. — Любое право надо заслужить. Право предполагает обязанности. Твоя первая обязанность — оставаться человеком. — Зануда и педант. Вредный, противный. За что только я тебя терплю? — Заботливый, обстоятельный, обязательный. — Ну, если только так. А я какая? — Красивая, умная, самоотверженная. — Рррррр! — зарычали на нас сбоку, что-то заподозрив в подозрительных трениях ушей с губами. Тома вспорхнула на ближайшую скалу так, будто крылья прорезались. Перед тем, как одолеть последние километры, вожак заставил всех пожевать вонючую траву, перебившую даже запах грязи. Затем он долго принюхивался. Направление ветра определило дальнейший путь. Передвижение человолков в «камуфляже» выглядело скатывавшейся горной лавиной при отключенном звуке. По камням неслышно скользили тела, имевшие тот же цвет. Все выделявшееся исчезло. Темные и светлые волосы превратились в одинаковые клубки змей или червей. Груди ослепли. Коричневые, красные, розовые участки, что ранее хоть как-то раскрашивали кожу, скрылись под маскирующей пеленой. Не стало веснушек, родинок, болячек и шрамов. Лишь морды периодически вспыхивали цветовым безумием: на пятнистом мокро-черном и подсушено-сером фонах при улыбке отворялись алые жерла, обрамленные щербато-белым. Светились жизнью и смертью глаза, блестящие в черных провалах. Нашествие ночных клоунов. Восставшие мертвецы на первой стадии эволюции. Племя горных кикимор. В общем, видок еще тот. По крутым скальным отрогам стая добралась до спускавшегося с неприступной вершины ручейка. Пробивший в камнях дорогу, он уходил далеко вниз и терялся в дремучем лесу. Единственный водопой в этой части предгорья. Вожак распределил места. Стая рассредоточилась, залегла, растворилась в скалах. Засада. По предыдущему опыту ждать предстояло от часа до заката. Можно вообще не дождаться. Волки появились внезапно. Большая стая, такой еще не видел. Когда часть втянулась в скальный разрез, уводящий к воде, человолки бросились в атаку. Тишина порвалась, как резиновый мячик, на который наехал каток. Вой, визг, скулеж. Грозное озлобленное рычание. Хруст костей. Снова вой. Тома испуганно ойкнула и присела. Я привстал, глаза пожирали происходящее. Мозг запоминал. Делал выводы. Учился. Те волки, что оказались снаружи, почуяв или увидев человолков, бросились наутек. Остальными занялись крупные самцы и самки, разбираясь с каждым вдвоем: на пятившегося или присевшего прыгали с двух сторон, локтем или коленом проламывали грудины, ломали лапы, били в брюхо. Прыгнувшего сбивали на лету, ударяя в бок или хватая за ногу. Затем били о камни и тоже ломали что получится — хребет или лапы. Похоже на айкидо: энергию волчьего прыжка использовали против него же. Реакция человеко-зверей была не хуже зверской. Клыки редко доставали цель. Если доставали, то специально двигавшуюся руку, отводившую угрозу и подставлявшую мохнатое чудище под завершающий удар. У главных бойцов все было хорошо. В это время на нас, неопытных низкоранговых, мчался волк. Здоровенный кобель. Или казавшийся здоровенным. Еще бы, если на тебя — такое. С раззявленной пастью. Клыки — с мой палец каждый. Конечно, он мчался не на нас, а через нас на свободу. И ушел бы, будь это моей первой охотой. Я отшатнулся, толкая его на лету, как делали другие. Получилось. Но ни Тома, ни Смотрик не двинулись с места, не поддержали, не перехватили. Упавший монстр мгновенно развернулся и вновь бросился на меня. Теперь я не думал о нападении, едва уклонившись от клацнувшей челюсти. По коже чиркнула когтем и окатила грязным мехом тяжелая туша. Что я делаю. Нельзя отступать. Защита — смерть, нападение — жизнь. Я обернулся, пригнулся и зарычал. Позади меня опомнился Смотрик. Тоже рыкнул. Присоединилась подстегнутая инстинктом самосохранения Тома, чей организм вдруг сообразил, что спасая меня, спасает себя. На трех противников волк не попер. Хвост поджался, и зверь попятился. Мы двинулись на него. Он прыгнул назад, туда, откуда явился. А там уже ждали. Взвизг, хруст, победный рык. Поднявшийся на задние лапы Гиббон продемонстрировал новую добычу. Добычи оказалось много. Ее разделали на месте, затем устроили небольшое пиршество, а большую часть разделили на всех носильщиков. Прежде, чем уйти, вожак заставил стаю отмыться от грязи и крови. Правильно, нечего нести домой всякую гадость. Стая растянулась вдоль ручья, привычно сгоняя с лучших мест низкоранговых. Одиночки принялись мыться сами, пары помогали друг другу. Косясь вокруг, я делал быстрые выводы и поступал как остальные. Снова всем бросилось в глаза, что мы с Томой не пара. После многих тычков и рыков мы оказались далеко внизу по течению. Вода стекала уже грязной. Но все же вода. Засохшая грязь, что стянула кожу противной коркой, едва растворялась. Проще соскоблить. Встав прямо в воду, мы жутко терлись, не успевая зачерпывать. Иногда бросали взоры по сторонам. Ситуация обретала неуместное постоянство: выше меня оказалась Пиявка, с вопросительным укором улыбавшаяся в тридцать два зуба-клыка, не забывая соблазнительно изгибаться. Ниже Томы — неистребимый Смотрик. Он страстно желал помочь, но в данном случае правила не позволяли. Его руки-лапы мощно работали над собой, а взгляд не отрывался от прекрасной соседки. Потянув Тому за пойманную в движении руку, я перетащил ее на свое место. — Хоть на одного, но чище, — объяснил свой маневр. Она сделала вид, что поверила. Теперь Смотрик глядел только на то, что тер. Что происходило выше по течению, не знаю, я повернулся к ним спиной. Возвращаться вожак разрешил нижним путем, легким и безопасным. Теперь не нужно прятаться, скрывать запах и следы. Следующий выход в эту сторону будет не скоро. Я уже выучил повадки стаи. Провал родной пещеры распахнулся перед нами далеко за полночь. Вожак придирчиво отследил сбор добычи в единое место. Дальнейшее его не интересовало. Наступало время моего беспокойства. Несмотря на дикую усталость, ненужные приключения возможны, и я без разговоров занял такое место в нашем углу, чтоб лечь можно было только по бокам. — Собака на сене, — хмыкнула Тома, вздернув подбородок. — Волк, — поправил я. Она возлегла между мной и большой острой каменюкой. Смотрик, скользнув по нам быстрым взглядом, примостился со стороны стены. Ко мне четвероного подбрела и постояла в немом ожидании на что-то надеявшаяся Пиявка. Несколько минут полного игнорирования расставили все по полкам, недовольно рыкнув, она ушла. — Дурак, — прошуршало в ухе с Томиной стороны. — Особа с заниженной планкой социальной ответственности. Тома вспыхнула: — Это кем ты меня сейчас обозвал?! Несмотря на шепот, ее услышал не только адресат. — Рррр! Я отвернулся. Смотрик лежал спиной ко мне, дыхание ровное и глубокое. Как же, поверю, что уже уснул. Но теперь я в середине, не пошалишь. Вздрогнув от приснившегося кошмара, я вскидывал лицо… но все было в порядке. Снова провалившись в сон, все равно оставался начеку. Один глаз инстинктивно приоткрылся, когда Тома поднялась и осторожно направилась к выходу, стараясь никого не разбудить. К выходу, это нормально. Я обернулся на соседа. Дрыхнет. Отбой тревоги. Задремал ненадолго. Что-то заставило проснуться. Не шум. Скорее, нелогичная тишина. Оба места рядом пустовали. Заговорщики, якорь им в почку. Ведь не сговаривались, а поняли друг друга. И усталость их не взяла. Нужно спасать девушку. От нее самой. Тихо выбираясь из пещеры, я проследил за взглядом дозорного. Как и следовало ожидать. Кстати, идея. Можно сбежать, пока стража развлекается зрелищем. Обидно, что частью необходимого зрелища являлась Тома. Остальным по такому поводу выходить не нужно, пещера для того и дана. Весь план насмарку. Голубки блаженствовали на площадке по другую сторону от выступа, куда ходят облегчаться. Куцая травка нисколько не скрывала происходящего. Тома раскинулась на спине, предоставив языку кавалера полную свободу действий. Расположившийся в ногах дружок поочередно колдовал над ее лодыжками, икрами, коленками, бедрами. Смотрик старался. Язык был уже не языком, а сторуким божеством, дарившим такое наслаждение, что девушка таяла, плавилась и распылялась на атомы, как полиэтилен над огнем. Тишина звенела колокольным боем колотившегося о грудную клетку сердца. Меня словно загипнотизировали. Такое — прямо передо мной. И с кем?! С человеком, которого считал частью себя. Теперь в эту часть словно ржавую арматурину воткнули и медленно проворачивали. Было больно и противно. А Тому унесло в мир иллюзий. Юркое орудие гуляло по твердым голеням и гладким коленным чашечкам, добираясь до очаровательных ямочек, упиравшихся в перечеркнутый овал дна. Клякса светлой гривы покрывала половину ристалища, где обладатель мягкого меча превращал несгибаемого воина в беспомощного инвалида. Наркомана подсаживали на иглу. Жертва бездумно и радостно изгибалась навстречу влажному бесчинству, ноги больше не желали признавать родства и требовали развода. Луна закатилась, взошла Венера. Невидящий взгляд широко раскрывшихся куда-то внутрь глаз вдруг встретился с моим. Обнаружив обалдело замершего меня, Тома небывалым образом вновь восприняла это как должное. Или вовсе не заметила. Все же заметила. Стыдливая краска жажды запретных, но таких откровенных чувств залила ее с ног до лица, опутанного развевавшимися на ветру волосами. Девушку топило в этом океане неясности и простоты, перехватывало дыхание… но, видимо, сразу прорезались необходимые жабры. Она улыбнулась вымученно-сладко, с усталой радостью, и веки сами собой прикрылись. Организм содрогался в предварявшей последнюю черту агонии. Воющий глухой стон на пределе восприятия, почти в области инфразвука, пробрал до печенок. Тут Смотрик заметил меня. Словно ушат воды ухнул ему на подобравшийся загривок. Он отшатнулся, точнее, его отбросили инстинкт выживания и собственное сознание, взявшее, наконец, ситуацию под контроль. Нечеловеческий ужас взорвался безмолвным ором и попытался спрятаться в глубине глаз, забывших, как моргать. На балу Золушки пробило полночь. Прекрасный принц снова стал замызганным испуганным мальчуганом, обелиск опал, вновь обратившись в страшненькую сморщенную горгулью на фасаде готического собора, сказка опять стала былью. Отрешенно улыбаясь, Тома нехотя приподнялась. — Если хочешь, чтоб за тебя отвечал он, — тихо, но четко заявил я, — продолжай в том же духе. У меня сейчас имелась возможность сбежать. В следующий раз я ей воспользуюсь. — Чапа! — В шепоте Томы не спадал восторг. — Он назвал меня по имени! — Бред. — Неправда! Гляди. Смотрик, как меня зовут? Парень молчал, перебегая безумными глазами с меня на девушку и обратно. — Ну? — подбодрила Тома. — Не бойся! Скажи еще раз! — Тома, — выдавил он, в отчаянии оглянувшись на дозорного. Тот начал проявлять к нам повышенный интерес. — И медведя можно научить кататься на велосипеде, — буркнул я. — Смотрик человек, не собачка. Гортань обычная. Услышал, повторил. Делов-то. Увидев, как страж грозно приподнимается, Смотрик первым юркнул назад в пещеру. Мы скорбно побрели за ним. Страж злобно рыкнул из своего защищенного каменного закутка. Не то за разговорчики, не то за обломанное кино. Жаль, нам с Томой не светит дежурство на выходе. Если только лет через… Даже думать не хочется. Дежурство — почетная обязанность высокоранговых. Именно для того, чтоб подобные нам чего-то не натворили. А если бы не страж… Давно в голове сидел план: разматываю пращу, пробиваю голову дозорного камнем, и — свобода! Нет, полет камня невозможен — место дежурного едва просматривается сквозь колоннаду сталлагнатов. Чтобы увериться в попадании, нужно выйти наружу и снимать-раскручивать-запускать прямо у стража на виду, прямо в морду. Вой тревоги поднимет стаю раньше, чем камень успеет вылететь. То же с нападением врукопашную. Ни со спины, ни спереди не успеть. Вот если б у меня был меч… Ну, был бы. Тогда просто появился бы шанс победить в прямой схватке, не больше. Поднять тревогу противник все равно успеет. Опередив Тому, я вновь насупленно улегся в середину. Тома заняла место с другого края и укоризненно-мстительно сощурилась, словно я злой бабайка, отобравший у ребенка игрушку. Но, во-первых, я не бабайка, и злой очень редко. Во-вторых, Смотрик не игрушка. В-третьих, Тома давно не ребенок. Так заснули окончательно, усталость трудного дня взяласвое. И ничего не снилось, кроме черноты, пустоты и страшного одиночества.Глава 6
Можно ли считать праведников таковыми, если, попав в рай, они наслаждаются своим положением — в то время как грешники мучаются в аду? Тогда они не праведники. А если не наслаждаются, если тоже мучаются, пусть из сострадания… то какой же это рай? А если это не рай… то они тем более не праведники, раз туда попали! Такие мысли лезли, когда я смотрел на своих подопечных. Недовольные чрезмерной заботой, ощущаемой как вмешательство в личную жизнь, открыто они не возмущались. Даже Тома молчала, делая вид, что все по-прежнему. И ну ничегошеньки не происходит. Наступивший день у стаи был праздничным. У нас с Томой — разгрузочным. Никто никуда не шел. Ели, спали, грызлись между собой за остатки мяса. Наша напряженная троица валялась в своем углу в установившемся порядке — со мной в середине. Я следил за ними, они не оставляли без внимания меня. Но я знал: развернуть знамена можно только идя против ветра. Меня не сломить. Они это видели. Надолго ли такое затишье? Днем из-за лакомого куска печени подрались Гиббон и Жлоб. Впервые я видел, как два громадных самца смотрели на другого как на врага, не соперника. Задние ноги рыли когтями камень, передние готовились рвать и убивать. Но едва выстрелившие навстречу друг другу тела сцепились… — Гррр! Туша вожака прилетела чугунным ядром из пушки. Оба немаленьких гамадрила разлетелись в стороны и стекли по стенкам. Вот это силища. Вот это опыт. Вот это истинный лидер, пекущийся о своем небольшом народце. Не приведи судьба однажды связаться с несусветной горой мощи, неспроста занимавшей высокое положение. Больше ничего интересного не произошло. Сыто порыгивая, к вечеру довольная стая расползлась по местам. Детишки утихомирились, взрослые с наслаждением урчали, переваривая казавшееся неперевариваемым. Лежа на спине, я поочередно поглядывал на своих напряженных соседей. Они напоминали влюбленных, которым предстоит долгая разлука. Которых тянет друг к другу… но обстоятельства, в лице злобного коварного меня, против. Они хотели быть вместе и не могли. Потому что я — против. Действительно против. Тома вдруг обернулась: — Какой сегодня день? — Недели? Вспомнил же. Кого это волнует, кроме ортодоксальных иудеев, каковых среди нас вроде бы нет. Да и работать здесь не надо, ни по субботам, ни вообще. — Число! — требовательно подсказала Тома. — Какое сегодня число? Мозг зажужжал, вспоминая давно забытые термины: календарь, число, месяц. — Мы в стае видели четыре полных луны. Значит, прошло больше трех месяцев, — выдал я первое, что сосчиталось в уме. — Уже осень. Сентябрь. Здесь такой климат, что от лета не отличишь. — Ты не считал дни? — Она почти возмутилась. Это возмутило меня. — А ты? — Думала, ты считаешь. Зачем дважды делать дело, которое уже кто-то делает? Не понимаю женскую логику, если она существует. Решить для себя, что чего-то не надо делать, потому что, возможно, другой делает, а потом обвинить другого, что не сделал — каково?! — Поинтересовалась бы. Я не считал. То есть, сначала считал, но сбился на втором десятке. Чуточку насупившись в стиле «Не подходи, я обиделась», Тома отодвинулась. Плечи и вся вытянувшаяся струной спина легли на прохладный камень, взор улетел в потолок. Одна нога закинулась на другую. Руки сложились на животе. В позе трупа, задумавшегося о проблемах мироздания, девушка взялась считать сама, перебирая пальцами, словно счет велся именно на них: — С третьего июня, когда мы заказали полет, получается… В июне тридцать дней? Ой, ты чего?! Ошалелое личико отшатнулось от возникшего перед носом кулака. — По косточкам кулаков считать умеешь? — спросил я, быстро возвращая кулак на место. Пугать вовсе не хотел, но раз уж напугал… лишь бы на пользу. — Это как? — Томе не верилось, что кулак показан не в воспитательном плане, а чисто информативном. — По косточкам и провалам. Ставишь два кулака рядом и, начиная с января… — Заметив полное непонимание, я помотал головой. — Потом объясню, иначе никогда не поговорим. В июне тридцать. Июль и август — по тридцать одному. Закатив глаза, Тома сосредоточенно считала: — Двадцать восемь на три — восемьдесят четыре. Плюс еще одна-две недели. И еще четырнадцать в Дарьиной школе. От ста пяти до ста двенадцати. Лето — это тридцать и два по тридцать одному. Минус первые три. Значит… — Не пойму твоих рассуждений, — признался я. — Умножаю количество дней в лунном месяце на… — Какую цифру умножаешь? Почесав пяткой голень, Тома подозрительно покосилась на меня: — В лунном месяце сколько дней? — Двадцать девять дробь пятьдесят три. И что-то в тысячных. — Мне казалось, что двадцать восемь, — огорчилась она, снова укладываясь затылком на камень. Ее правая рука легла для удобства под голову, левая принялась постукивать по впалому животу. Животы что у нее, что у меня с недавних пор выглядели как недавно посещенная долина с озером — тоже со всех сторон вздымались скалы костей таза и высокие горные хребты ребер. И даже лесок имелся. Пока мысли не принялись искать аналоги остального, я приблизил лицо к Томиному уху, сообщив: — Бери двадцать девять с половиной, почти не ошибешься. Тома долго колдовала в уме, затем взмолилась: — Посчитай, пожалуйста, ты. — Полнолуние в первый день Дарьиной школы пришлось на пятое июня, — вздохнув, начал я. — Потом их было четыре. Сто восемнадцать дней. С полнолуния прошло еще около двух недель. Надо в небо на месяц посмотреть, скажу точнее. — Сегодня почти новолуние, — подсказала Тома. Я посмотрел на нее огорошено: — Мы в этом мире уже сто тридцать три дня! — Точно? — как-то огорченно вымолвила она. — Плюс-минус день. Ну, два. Уже середина октября. Ничего себе. Тома смотрела на меня странно, с каким-то намеком, или ожидая чего-то. Куда клонит? Чем я опять провинился, ни сном, ни духом о том не ведая? Внезапно пришло понимание. — Поздравляю с прошедшим, — виновато уронил я. Третьего октября у нее день рождения. Был. Снова она обогнала меня на год. Уже шестнадцать. В условиях звериной жизни — абсолютно взрослая особь. Тома поглядела через меня на встрепенувшегося Смотрика. Потом вновь на меня. Взгляд медленно… нет, о-очень ме-е-едленно опустился. — Ты мне ничего не подарил. Вот откуда ноги растут. Я быстро оглянулся. Сгорбившийся в позе на боку Смотрик взволнованно прислушивался. С него я перевел взор обратно на мятущуюся Тому, на затуманившиеся влажные глаза, настороженные и смущенно-вопросительные. Она молчала. Потом стыдливо отвела взгляд. В мозгах стучала очевидная мысль, которую до неприличия трудно сформулировать. Я пробормотал, выдавливая сквозь пересохшее горло раскаленный свинец: — Ты хочешь в качестве подарка… Слова закончились. Остались только чудовищные образы. — Да, — одними подрагивающими губами прошептала она, стараясь не смотреть ни на него, ни на меня. И резко опустила голову. Удрученный парень с какой-то самоубийственной мольбой воззрился в мою сторону. Камень под ним едва не плавился. Напряженными мышцами можно было колоть орехи. Ох, расколол бы я… В затянувшейся паузе девушка поникла, исхудавшее тельце ссутулилось и сжалось. — Ладно, — выдохнуло мое горло — неожиданно даже для меня самого. Тома ошеломленно приподнялась на локтях. — Пусть сделает тебе приятно, — благородно разрешил я, — но под моим присмотром. Один поцелуй. Только один. А потом спать. Договорились? Казалось, внутрипланетная магма брызнула из тела Земли, и Гималаи обрушились с девичьих плеч. Тома, еще неверяще, слюняво чмокнула меня в щеку. А что мне оставалось? Забыть о сне и покое, рьяным цербером охраняя чужую честь, и выглядеть идиотом, когда все же обманут? Если безобразие нельзя прекратить, его нужно возглавить, гласит народная мудрость. — Постараюсь следить не слишком бдительно… — прошептал я в подставленное ушко, — но не зарывайтесь. Сглотнув внезапный комок в горле, девушка неслышимо ответила, видя все, что творится в моей душе: — Спасибо. Еще один восторженный взгляд мне в лицо. Короткое благодарное объятие с легким касанием щек и уколом холодной грудью в пупырышках. Я перебрался за Тому, она переползла на мое место. Глядя на упрямый задорный затылок, на ангельские крылышки лопаток, на все струившееся белой рекой, притворявшееся спокойным тело, я вновь подумал, стоило ли. Два голоса кричали во мне прямо противоположное. Но решение принято. Рукой главного распорядителя сцены я подтолкнул Тому к парню, лицом к лицу, губы в губы. Их животы соударились всей плоскостью, создав вакуум поздоровавшихся пупков. Зашедшиеся в экстазе сердца объединились в один оркестр. Его щека легла на ее подставленную ладонь, а бедра переместились меж ответно раскрывшихся навстречу, точно обнимашки давно не видевшихся друзей. Чужой рот победоносно втек языком в ее губы. Рука, прижатая Томиной шеей, вцепилась в загривок, еще крепче притягивая к себе, к пышущему эмоциями лицу, к расплюснутой мешанине своих и чужих губ. Когда от любви поет сердце, разуму лучше не подпевать, а дирижировать. В данном случае дирижировать предстояло мне. Но голова трещала в стучавших барабанным боем висках. Тишина шипела, шкворчала и требовала к себе внимания. Я опрокинулся на спину, взгляд уставился в нависающий серый потолок. Трещины, которым миллион лет, навевали дурные мысли: если оттуда сейчас свалится огромный камень… Нет, не надо, сто раз проходили: ляпнешь что-нибудь не подумав, а оно ка-а-ак сбудется… Медленно досчитав до пяти, я поднялся: кто не успел, тот опоздал. Есть время разбрасывать камни, есть — собирать пришибленных. Заметившее меня чудо гороховое напоминало зайца, ополоумевшего от страха, но, несмотря на это, все же бросившегося на медведя. Бог слышит тех, кто кричит от ярости, а не от страха. Сжалившись, я досчитал еще до трех и только тогда влез рукой в заковыристое сплетенье ног. Клещи пальцев схватили Томину лодыжку и требовательно потянули. Она не хотела отлипать. Руки и ноги хватались за покорно откинувшегося под моим взглядом Смотрика, пихались, пытались скинуть руку, сбив второй ногой. Впервые в нашем углу возникла подобная возня, и в пещере поднялись удивленные головы. А чужое внимание, как уже усвоилось, в новом мире равно неприятностям. Пришлось применить силу. Кисти превратились в тиски, поясница — в кран, руки и грудь — в стреножившую смирительную рубашку. Оттащив девушку, я разделил влюбленную парочку своим телом и жестко посетовал: — Мы же договаривались. Пылающее Томино ухо отдернулось: — Мало! Губки с неутешной детской обидой поджались, кулачки бессильно стукнули по земле. — Много, — не согласился я. — Я ничего не успела почувствовать! — Зато он успел. И даже я. Тома подозрительно свела брови, но не уступила: — За пару секунд? — Почти за двадцать, не считая твоего глупого сопротивления. — Что такое двадцать секунд?! — почти выплюнула она в сердцах и мстительно прищурилась. — Да чтоб подарки тебе длились столько же! Нечто в моем взгляде заставило ее закрыть рот ладошкой: — Прости. Я же так ничего и не подарила. — Песенку спела, — напомнил я. Тома задумалась. — Ладно, подарок за мной. Я пожал плечами. — Никуда не спешу.Глава 7
Утром вожак отправил стаю вниз и на запад — в сторону башни Варфоломеи. До нее должно быть дня три неспешного пешего пути. Или четыре. Интересно, сколько это в километрах? С нашей горы башню не видно, рядом выступает другая гора. Возможно, она заслоняет. Или далекая дымка. Еще интересно добраться до Большой воды — до реки, что обтекает горы. Неужели скалы настолько круты, что нельзя подняться вдоль течения и посмотреть, что там, за ними? Для местных жителей это граница, на ней заканчивается известный мир. Значит, начинается новый, неизвестный. Сыто рыгавшая стая, только что отзавтракавшая остатками пиршества, с удивлением глядела, как мы с Томой закидывали в себя все съедобное, не связанное с сырым мясом, что только встречалось по дороге: жирные листья, ягодки, чудесных хрустящих насекомых. Вожак не возражал против явного самоуправства. На сытый желудок ему было лень лишний раз рыкнуть, не то, что куда-то тащиться и кого-то наказывать. К тому же, мы плохо выглядели, а больные члены стаи плохие бойцы. Едва шумевший предгорный лес принял нас в свое чрево, стая тревожно зашевелилась, что-то учуяв. Замерли. Вожак отправил вперед разведчика. Через пару минут тот возвестил свое возвращение радостным криком: — Ррряв! Со всех ног стая рванула вперед. Тома держалась меня, Смотрик держался ее, я следил за ними и за окрестностями: вдруг представится шанс слинять в человечий мир? Но вожак следил за всеми. Шанса не было. Зрелище открылось не для слабонервных. Поле брани. Множество убитых: войники, бойники, рыкцари, еще непонятно кто. Все вперемешку. Нет, рыкцари больше с краев. Разбойничьих трупов не в пример меньше. Они напали, отряд какой-то цариссы защищался, сколько мог. Но гнук, он же наш лук, скорострельнее и дальнобойнее копья. Оставшиеся в живых ушли, прихватив трофеи — оружие и доспехи, а выжить повезло немногим, потому что брошенного оружия много. Стая с людоедским наслаждением принялась рвать свежее мясо, до которого не успели добраться волки, трепещущие потроха вынимались и съедались на ходу. Мерзко, противно, отвратно. Рвотные позывы заставляли не смотреть на пирующих человекоподобных зверей. В данном случае совсем не человекоподобных. Мой взгляд горько скользил по разбросанному оружию. Если б был хоть маленький шанс… Едва рука потянулась к металлу, последовал рык вожака, что успевал и жрать, и контролировать. Тому тошнило, лицо зарылось в обхваченные руками колени, спина дергалась. Девушку не трогали. Конкуренция. Если кто-то не ест, остальным больше достанется. Насытившись, людоеды принялись набирать мяса впрок. Сначала меня, затем Тому кто-то толкнул, призывая заняться делом. Наконец, просто сунули в руки по обтекающему кровью куску, чтоб несли, и оставили в покое. Мой взгляд упал на один труп, чем-то заинтересовавший. Тем, что в очень знакомых цветах поддоспешных тканей, и тем, что… не труп. Еще живой человек дышал. Неслышно, медленно, что и спасло от кровожадной стаи. Я зашептал в ухо: — Вы Варфоломеины? — Ничего не скажу, чертов выродок, хоть живьем меня ешь. — Хрипящий голос едва пробивался из пронзенной груди. Хорошо, что сил у бойца не было, иначе мне пришлось бы худо. — Дурак. Где ты видел говорящего зверя? — шепнул я, быстро осмотрев умирающего. Впрочем, не будем спешить с выводами. — У тебя не сильное ранение. Отлежись. Прикинься мертвым, я прикрою от этих. — Мой подбородок указал на человолков. — Если крови потерял не много, жить будешь. Доберешься до башни, передай царевне Зарине… — Царисса… — Слушай, что говорю. Не цариссе, а царевне Зарине. Что ангелы живы. И заколдованный принц тоже. Запомнил? — Царисса Варфоломея… — донесся хрип, — и ее семья… погибла. У меня похолодела спина. — А царевна?! — Варфоломею выманили из башни. Отряд разгромлен, башня в руках отступников. Всех убили. — Всех?! Холодный пот покрыл лоб. Зарина. Зариночка. Зорька. — Мы были в деревне. Несколько человек. Узнав, что возвращаться некуда, примкнули к Евпраксии. Долго оборонялись. Но сборный отряд не выстоял против орды рыкцарей с гнуками… — Гррр! — грозно раздалось в мою сторону. В мозгу било: Зарина! Мертва? Не хотел верить. Отказывался верить. Войник не видел. Он так думает. Ему так сказали. Но в мозгу по-прежнему стучало кузнечным молотом: Зарина мертва. Мое взошедшее ненадолго солнышко. Чудесный солнечный зайчик. Маленькая принцесса. Добрая, верная, почти родная. — Что случилось? — спросила Тома, пристраиваясь рядом и находя губами ухо. — На тебе лица нет. — На мне уже четыре месяца морда. Я быстро пересказал услышанное. — Тебе нравилась Зарина? — догадалась Тома. Я молча перебирал тремя конечностями, прижимая к груди здоровый кус мяса. С него капало кровью. Словно из моего сердца. Тома не успокаивалась: — Если ты знаешь, каково жить без любимого… почему мешаешь мне? — Не путай божий дар с яичницей. И не надо об этом сейчас. Я отстранился. Не хотел разговаривать. Никого не хотел видеть. Вообще ничего не хотел. Только по возвращении в пещеру ёкнувший желудок обиженно напомнил о себе. Стая ужинала мясом. Мои ягодки-кузнечики давно переварились и усвоились, если не сказать больше. Томины вышли еще на поле брани. Поэтому мы с Томой снова постились. Чем дальше, тем хуже. Есть хотелось страшно. Подножная травка со склона не спасала. Вода больше не желала заменять еду. Человолки наслаждались мясом, мы с Томой мучились. С наступлением темноты спать легли как прежде — со мной в середине, других конфигураций я больше не допускал. Закрыв глаза, я стал уговаривать себя заснуть, выбросить из головы страшные мысли, успокоиться. Куда там. Зарина. Мое неуемное Солнышко. Как и небесное светило обжигавшая своей близостью. Иногда обжигавшая холодом. Но всегда — обжигавшая. Теперь ее нет. Как в это поверить? Разве солнце может исчезнуть? Долго я ворочался, плыл, скрипел зубами, мешал соседям и накручивал себя. Очень долго. В конце концов мы все же уснули. Нет, это я уснул. Ненадолго. Настороженный организм среагировал на неслышное вставание Томы. Сквозь полусон глаза приоткрылись, я проследил. Обычное дело, пошла к выходу. Но это мы уже проходили. Мое лицо обернулось в другую сторону. Смотрик на месте. Пока. Я лег на спину, рука достала до разметавшейся гривы соседа, пальцы накрутили волосы на ладонь. Пусть попробует встать незаметно. Чувство выполненного долга подарило долгожданный покой. Наползающий тревожный сон взял свое. Но когда Тома вернулась, я ощутил нечто новое. Она вдруг притиснулась всем обжигающим фронтом. Искра настолько интимного соприкосновения потрясла и заставила съежиться, затаиться, раствориться. Девушка положила руку на мою грудь, ногу бессовестно закинула на бедро. С ума спрыгнула?! Может, у нее приступ лунатизма? Или приняла меня за того парня? Но я не мог потушить пожар плавящегося мозга, не знающего, что делать, как делать, и делать ли… Говорят, лунатиков нельзя пугать. Но если действия самого лунатика пугают до кондрашки?! Чужие пальцы перетекли на живот. И тут мою щеку нежно лизнули. Вскидывая руку, я совершенно забыл, что на ней намотан свалявшийся соседский локон. Парень болезненно вскрикнул, быстро переворачиваясь на спину: «Только не бейте! Не знаю, в чем виноват, но слушаю и повинуюсь!» Его вытаращенные глаза застыли в изумлении. Впрочем, открывшиеся мои тоже. Тома стояла в стороне, со сдерживаемой усмешкой качая головой. Со мной лежала Пиявка. Страстный оскал и тупой зовущий взгляд созревшей самки вопили нетерпением. Я вырвался, лягнул, Пиявка недовольно взревела. Мой ответный рык оказался серьезнее. Не дожидаясь возможного тумака, Пиявка удрученно отползла. Со вздохом Тома прилегла на освободившееся законное место. — Это я пригласила. — Зачем? — в ступоре прошипел я. — Подарок. Ответный. Додумалась же. Неужели настолько не знает меня? Или гормоны ударили в голову, все меряет по себе? Я отвернулся. — Зарина погибла, — виновато продолжила Тома. — Мне подумалось, что небольшая физическая встряска успокоит тебя, поможет забыться, пережить боль. — Поможет измена? — Ты о чем, какая измена? Кому? Той, которой больше нет? — Измена ее памяти! — Я словно собрался в кулак: сжался, напрягся, смотрел исподлобья. — Не смей говорить, что ее нет. Не верю. В жизни бывает все. В войну людям приходили похоронки, а потом живые солдаты возвращались домой. — Я тоже на это надеюсь. — Тома погладила меня по руке. — Но мой подарок… от души. И от болезни души. Для тела. Для маленькой радости. К тому же Пиявка… какая из нее соперница царевне? Даже в мыслях. Она — животное. Какая же это измена. — Это не измена, — кивнул я, но Тома не радовалась, видя странный огонь в моих глазах. — Хуже. Это зоофилия! Девушка вспыхнула: — Хочешь сказать, что я тоже… это? — Говорю только за себя. А ты думай. Тома надулась: — Пиявка — настоящее животное. Хоть и ладная девка. Каюсь, была неправа. Но Смотрик — другое дело. Он не зверь. — А кто? — с издевкой полюбопытствовал я. — Он человек, помещенный в звериные условия. Как мы с тобой. — Ну-ну. Он тебе сам сказал? — Скажет. Я научу. — А он тебя чему? Тома гневно сощурилась. Я снова отвернул голову. Заснуть не получалось. В голове бил и бил неумолчный колокол: Зарина мертва. Глаза тупо смотрели в потолок. Одеревенелые мышцы вытянули организм по стойке «смирно» в лежачем состоянии. Только ручки сложить — вылитый труп. Наверное, эта недвижимость и обманула Смотрика. Как голодная мышь, с опаской и неразумным бесстрашием подбирающаяся к куску сыра, он вылез со своего места, боясь разбудить драчливого кота. Но уже не мог оставаться без сыра. Со скоростью старой улитки и грацией молодой змеи он выполз наружу, стараясь не шуршать, не шелестеть, не дышать, не жить… короче, парить, растворившись в воздухе. Он крался почти незаметно. Он очень боялся делать то, что делал. Но не смог удержаться от. Вновь не притронуться к. Остаться без. Опять не пройтись по. Не смог потушить свой организм и не ломать сложившегося хрупкого равновесия. Возможно, совершил первый Поступок в своей жизни. Сев в Томиных ногах, он испуганно лизнул тонкую щиколотку. И ничего не произошло. Или казалось, что не произошло. Из последних сил сдерживаясь, я продолжал ритмично сопеть, давая девушке возможность реабилитироваться. Увы. Тома была сейчас не Тома, а зачарованная Спящая Красавица. Впрочем… не совсем спящая. Добрый молодец сделал все, чтобы снять ненавистные чары. Она сонно заворочалась, потом чуть заметно, но так желанно и многообещающе подалась ему навстречу. Словно божественная музыка снизошла на пугливую тень, что шарахалась от каждого вздоха. Ангельский свет рассеял мрак. Воздух заплясал искрами благословенной радости. В его мозгу что-то вспыхнуло и перегорело, инстинкт самосохранения померк. А Тома не желала выплывать из реальности сна. Не хотела понимать, где кончается сказочный туман и начинается явь. Это было сумасшествие, апофеоз победы демократии в одном отдельно взятом организме. Полный плюрализм мнений раздираемого на фракции разума, жаждущего всего и сразу. Тома не думала о будущем. Не могла думать, чтобы не разорвать мозги, выпирающие из черепной коробки, словно пена после встряхивания газировки. Типа, будущего нет, раз не приходит. Вокруг одно сплошное настоящее. Значит… Значит, она в своем праве? Отказавшись от будущего, бросив его псу под хвост, чтобы заняться желанным до колик настоящим. Нет ответа. Только мертвецкая тишина и беспокойные атакующие образы грядущего в голове и в трясущихся поджилках. Казалось, кавалер заранее знал, что девушке нравится, а что нет. Что бросает в дрожь, а что приводит к агонизирующему выплеску-изгибу спины, что делать с ней сейчас и когда перейти к чему-нибудь новому. Такое, увы, неспроста — это либо опыт, либо настоящие чувства. И если последнее… Черт подери, собаки нас тоже любят больше жизни. Но это не делает их людьми. А Смотрик продолжал. Он был нежным, был страстным, был яростным. Его язык двигался медленно. Двигался быстро. И снова медленно. Он был неутомим и осведомленно бережен. Сладостные спазмы девушки заводили его, заставляя предпринимать что-то еще и еще. С раболепием неофита Тома отдавалась чужой неотразимой настойчивости. Я пытался уговорить себя лежать, ничего не предпринимая, и держаться, сколько смогу, пока не произойдет что-то из ряда вон. Короче, держаться, виртуально отсутствовать некоторое время, даря близкой душе возможность наслаждаться в меру сил выпавшим на ее долю капризом случая. Я ведь тоже люблю и понимаю, что значит — желать. Но у меня другая ситуация. Зубы стиснулись. Но не щелки между ресниц. Уверившись в безнаказанности, Смотрик поднялся во всей красе, взгляд пробежался по окружающей тьме, и парень влез между торчащим камнем и девушкой, повернувшейся спиной. Мою щеку обдал жар дыхания. Сложенные перед собой девичьи руки фалангами больших пальцев упирались в лоб, а локти почти касались меня, как и колени. Неужели не видит, что я только изображаю спящего?! Несмотря на тесноту, парень изогнулся, притискиваясь всем телом — до восторга, до апогея нарастающей в геометрической прогрессии эйфории, и замер в ожидании чудовищного возмездия. Глаза зажмурились, приготовившись к худшему. Ничего не происходило. Тома не шевелилась. Я размеренно дышал высоко вздымавшейся грудью, хотя била дрожь. Коротило напряжением выжигаемые мысли. Кулаки сжимались, зубы вполне отчетливо скрежетали. Тело готово было взлететь из позиции «на спине» прямо на представлявшего угрозу нахала. Но: стараясь о счастье других, мы находим свое собственное. Настоящая любовь к ближнему — дарить ему такое счастье, которое в состоянии дать. А я не давал. Может, зря? Оставить все как есть. Не вмешиваться. Пусть будет счастлива, как хочет. Как может. Если сможет. Ведь «возлюби ближнего своего», это, прежде всего, оставь ближнего в покое. Чужие бедра вновь поздоровались и церемонно расшаркались с пылающим организмом девушки. Смотрик за ее спиной принялся еще больше изворачиваться. «Наутилус» шарил в поисках фарватера по впадине с фьордами. Тысячи маленьких иголок пронзили вскипевшие тела, из глаз сыпались искры. Разнузданные эмоции грозили взломом застывшим в ступоре мозгам. «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уж нет. И увидел я, Иоанн, город Иерусалим новый, сходящий от бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое. И голос сказал мне: свершилось!» Свершилось?! Еще нет. В разверстые ворота храма стучался странник, жаждущий приюта в святой обители, мечтавший молиться в блаженстве стен двуглавого собора, в тишине залов с высокими куполами. «Се стою у двери и стучу. Если кто услышит голос мой, войду к нему и буду вечерять с ним…» Боже, прости за святотатственные сравнения, грешен, но только невообразимой возвышенностью сейчас можно свести на нет низменность момента и вернуть мозги в разумные берега, ведь: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий…» Время уклоняться, оно пришло. Я повернул лицо к девушке: — Не надо, Тома. Подумай, что ты собираешься сделать. Моя мольба не была услышана. Тома была рядом, но была далеко. В застывших глазах гулял ветер. — Грр! — Не выдержав, я вскочил в боевую стойку, защищая то, что сама Тома защищать не хотела. Смотрик в панике отскочил. — Гррр! — пошел я на него. И он сбежал. Позорно виляя и вскидываясь. Забился в свой прежний угол, не борясь и не возражая. Фильм Томиного восприятия пошел трещинами. Замелькали неправильно смонтированные кадры, и реалии прорвались сквозь заманчивые образы, унесшие в соблазнительное небытие. — Вот пущай он, паразит, по морям и егозит, нам с тобою эту харю больше видеть не грозит, — отчего-то вспомнил я Леонида Филатова. С намеком. Что больше не потерплю. Растерянно-моргающая, отводящая взор девушка сжалась в клубок. Потом шумно выдохнула и вдруг с уморительной укоризной процитировала оттуда же: — Ну, случайно, ну, шутя, сбилась с верного путя. Дак ведь я — дитя природы, пусть дурное, но — дитя! Не в бровь, а в глаз. Даже — не в глаз, а в мозг. Браво, первая валторна. — А полезешь на рожон — выну саблю из ножон! — тут же откликнулся я. — Ты хотя мне и подруга, а порядок быть должон. — Сдаюсь. Спорить с тобой — все равно, что играть на скрипке в присутствии Страдивари. — Вот и не спорь, — разрешил я. — Кстати, ты, наверное, имела в виду Паганини. — Какая разница. Ну-ну. Грустно помолчали. Тома перебирала пальцами, ее глаза, остановившись, глядели, не видя. Сердце бурно билось, переживая недавнее. — Не обижайся на меня, — покаялся я. — Не могу по-другому. Это… неправильно. Томины пальцы нащупали мои и крепко сжали. — Это ты не обижайся. Я… словно не я. Не знаю, что на меня нашло. — Еще недавно ты была почти влюблена в Шурика, — сказал я, вновь склонившись к пылающему трепещущему ушку. — Почти не считается. — Значит, сейчас — не почти? Ее бровки хмуро сдвинулись: — Сейчас другое. — Гормоны, — примирительно сказал я, найдя слово для этого «другого». Тома съежилась. Промолчала. Больше не сказали ни слова.Глава 8
Несколько дней мы жили как в бреду. Отъедались поздними ягодами и корнеплодами. Худые как спички, с выпирающими ребрами, набрасывались на любую пищу, которая не успевала убежать, хрустели странной мелкой саранчой, чавкали дождевыми червями. Кто сказал, что это невкусно?! Вас бы в гости к людоедам. Или предпочитаете сырое сердце, дергающееся в руке как только что пойманная рыбка? Прошло очередное полнолуние. По моим расчетам, наступил ноябрь. Тома присмирела, на Смотрика глядела уничижительно, если вообще глядела. Тот делал робкие попытки приблизиться, но девушка их гордо пресекала. Хотя взгляд допускал возможность прощения. Был бы тот не настолько труслив… Труслив? Больше подходит слово «осторожен». Когда припрет, от парня можно ждать любого сюрприза. В далекие походы стая пока не ходила, достаточно уставала в ближних. Более теплый климат давал о себе знать: ни зелень с деревьев не облетала, ни трава не желтела. Сквозь старую, пожухшую, упорно лезла молодая. Плоды на деревьях тоже не кончались, менялись только их виды. Одно отходило, наступал сезон другого. Очередной ночью я крепко спал, как вдруг: — Гав! — Рр! — Рр? — Ррр! — Гррр! Не задумываясь, мозг перевел разговор: «Приглашение». «Отрицание». «Удивление». «Повторное отрицание». «Угроза». Ухо давно привыкло ко всем звукам стаи, от храпа до кашля, от детского всхлипа до воплей роженицы. Эти заставили тело подскочить на месте: второй голос принадлежал Томе. Живчик подловил в одиночестве вышедшую наружу Тому. Дозорный не в счет, ему нет дела до дел других. Как я услышал внутри пещеры?! Но ведь услышал. Мухой метнулся наружу. От задетого сталагмита пошел гул. Во второй я просто врезался на развороте, вызвав неудовольствие спящих. Хорошо, что никто не лежал на дороге, наступил бы, не раздумывая. Снаружи молодой самец надвигался на девушку, зажимая к скале. Оба на четвереньках, нос к носу, глаза в глаза. Только Живчик в полтора раза крупнее. Тома пятилась. Огрызалась. Скалилась. Делала зверское лицо. Он не реагировал, продолжая теснить дальше. Через миг Томины ягодицы врезались в каменную преграду. Спина поднялась, распластываясь и вжимаясь в шероховатый холод. Руки испуганно раскинулись, ладони принялись шарить по отвесному склону, словно ища дверь. Дверь в другой мир? Я бы не отказался. Но в горе дверей нет. Поняв, что птичка не улетит, Живчик спокойно опустился перед ней на корточки. Круговое движение мускулистыми плечами расправило их как крылья. Грудь красиво вздулась. Колени раздвинулись пошире, демонстрируя девушке мужскую стать. Томины глаза со все возрастающим испугом косились туда. — Ррр? — сально пророкотал Живчик, не отрывая порочно-хищного взгляда питона, который закручивается вокруг добычи. Я выскочил сзади, принимая боевую стойку: ноги напружинились, грудь опустилась до земли, так, что расправленные локти оказались выше лопаток. Томин взор метался с упорного кавалера на меня и обратно. — Ррр! — донесся до возбужденного самца очередной отказ. — Рррр?! — недоумевающе взмолился Живчик в последнем «Но почему?!». — Гррр! — откликнулся я. «Вот почему!» Теперь Живчик с непониманием переводил взгляд с меня на Тому. Вы же не пара, как бы говорил он. А я не люблю неприятностей, продолжал объяснять он. Только готовлюсь к великим свершениям. Не хочу терять здоровье в бесполезной и унизительной схватке с приблудным мальчишкой. — Грр! — грозно оставил он последнее слово за собой, величаво покидая поле несостоявшейся битвы. Для окружающих его рык возвестил, что победитель — он. Я промолчал. Не жалко. Это лучше, чем драться с заведомо более сильным. Тома еле отлипла от стены — руки не держали. Она без сил опустилась на пузо, обняв землю. Ее быстрый расцвет начинал ненужно бросаться в глаза. Я мужал не настолько быстро, чтоб защитить от всего. Но отчего смогу — защищу. Делай, что должен, и будь, что будет, аминь. На этом приключения не кончились. Когда лежали в своем углу, еще один из самцов, пока безымянный, приблизился к нам. Опасность разлилась вокруг, как бензин из перевернутой канистры — наполнив горючей вонью все помещение, тревожа все чувства, от обоняния до самосохранения. Самец был молодой, некрупный, но достаточно боевой. В сравнении со мной, конечно. Он прекрасно это видел и опасным меня не считал. — Тома, прижмись ко мне. Пусть примет как должное, что мы вместе. Шепот вывел пришельца из себя, но грозный рык в мою сторону не сопроводился дополнительными действиями. С точки зрения самца, рыка было достаточно. Девушка едва успела пошевелиться, как он оказался рядом с ней. Есть ситуации, когда жизнь перестает иметь какое-то значение. Я давно убедился, что реальная физическая сила играет намного меньшую роль, чем готовность убить и быть убитым за честь и достоинство. Свои и чужие. Я бросился первым. Это спасло. Неожиданность. Когда самец среагировал, больно ударяя меня в грудь, моя челюсть уже сомкнулась на защитно выставленной второй руке. Точнее, передней лапе. От боли взвыли оба. — Гррр! — донеслось со стороны вожака. Не здесь и не сейчас, как бы сказал он. Выясняйте, кто главнее, не мешая другим, и без трупов, пожалуйста, а то оставшийся позавидует павшему. Разомкнув зубы, я поспешно отполз в угол, оставляя противника победителем. Не настоящим, он это понимал, но позволяющим сохранить лицо. Мой взгляд говорил: иди своей дорогой, и я буду изображать положенную покорность. Сунешься — один из нас умрет, второй останется покалеченным, плюс позже вожак немного разукомплектует выжившего, как обещал. Да, это не по правилам. Но это мои правила. Касаются только меня и Томы. В течение последующих дней еще нескольким низкоранговым самцам восхотелось прелестей самки, за которую я готов был рвать до смерти. Отвяли. Проблем не любит никто. Следя за разворачивавшимися событиями, Смотрик больше не подходил к Томе. Даже обходил. Таким он нравился мне больше. Одной заботой меньше. И Тома совсем присмирела. Больше никакого выпендрежа, никакой чувственности. Теперь девушка держалась серой мышкой, лишний раз стараясь не попадаться на глаза. Разлетавшиеся бабочками флюиды женственности были насильно впихнуты обратно в кокон и там замурованы. Но сколько веревочке не виться… Стало яснее ясного: то, что началось, добром не кончится. — Нужно уходить, — сообщил я Томе. Мы обдирали дерево с каким-то вяжущим фруктом, сидя на нижних ветках. Стая расположилась вокруг. Смотрик отсутствовал в пределах видимости. Зато присутствовала зловредная Пиявка, которая не упускала случая намекнуть о своих поруганных чувствах. Стая уже отлично знала, что мы с Томой не пара. Пиявка во всеуслышание заявляла права на меня, временно отбрыкивавшегося, но вода, как известно, камень точит. — Уходить сейчас? — изумленно вскинулась Тома. — При первой возможности. — Мы ждем эту возможность уже несколько месяцев! — Мы не хотели рисковать. Теперь придется. Спокойная жизнь закончилась. Я стал планировать побег. Опасность уже не казалась высокой, оставаться опаснее. Новая беда пришла к нам снаружи. Стая вернулась с добычей в пещеру, плоды были сложены у лежанки вожака, все разбрелись по местам. Еще только темнело, можно выспаться вдоволь. Так мы думали. Зря. — Ррр! Ррр! — тревожно заверещал дозорный. Вожак вскочил, как ошпаренный, грозная морда выглянула наружу, глаза сузились. — Ррррр! — разнесся по пещере его поднимающий рык. Похватав детей и припасы, всполошившаяся стая бросилась вглубь. Не в сторону родника, а в другой ход, вниз, потом вверх и влево, где обычно спала одна высокоранговая пара. Оказывается, тоже дежурные, охраняли второй выход. Учтем на будущее. Если доживем. Где-то пещера позволяла идти на карачках, но в основном приходилось прыгать, карабкаться и пролезать. В каком-то ответвлении вожак скомандовал оставить припасы — дальше без четырех задействованных конечностей не пройти. Движение продолжилось с еще большими трудностями. В обступившей темноте пришлось ориентироваться на шум перед нами. Несколько особей двигались сзади на наш шум, в том числе Смотрик, старательно отводивший от девушки взгляд, когда видимость еще позволяла. Под ногами закрошился и посыпался камень. Я схватил Тому за руку и больше не отпускал — если куда падать, то вместе. В темноте можно было идти на ногах. Не на задних, а просто. Отвыкли. Позвоночник сопротивлялся. Но когда втянулись… — Ка-а-айф! — протянул я. Ответом послужило пожатие пальцев. Еще одним ответом — чужой недовольный рык. В одиночку мы здесь не прошли бы. То спуск, то подъем, то разветвление, нащупываемое руками. Подземные пустоты вторили эхом оберегающих рыков впередиидущих, которые указывали на опасность. Пропасти были узкими, но, видно, глубокими, звук терялся в неведомой глубине. Метров двести шли по руслу леденящей подземной реки. Замороженные стопы еще долго не воспринимали острые камни, разбиваясь вдрызг. Едва не провалились в заполненную водой выемку неизвестной глубины. А кто-то провалился, судя по звукам. — Рр? — поинтересовался я у Томы, как она вообще. Не устала ли, может ли идти, не помочь ли. — Рр! — благодарно ответила она, что все в порядке. Меня бросило вправо рукой впередиидущего. Левая нога ощутила пустоту, потом нащупала справа узкий карниз вдоль стены. Я стянул вправо Тому. Сделав пару шажков, она так же увела от провала Смотрика. Обычное дело, ничего личного. Легко и буднично. Моя душа вознеслась: аллилуйя! Не зря столько времени боролся с собой и девушкой, чувствуя себя последним гадом, мешавшим ближнему жить. Я победил. Мы победили. Ее больше не тянуло к позорно отступившему кавалеру. Судя по звукам, Смотрик так же спокойно помог еще кому-то. Все нормально. Обычные поступки нормальных людей без вожжи под хвостом. В глаза ударило. Зажмурившись, я вгляделся сквозь ресницы во внезапный все увеличивавшийся источник света. Это несколько крупных самцов отваливали в сторону большой валун. Образовавшееся отверстие давало свет — вторичный, рассеянный, но после тьмы нестерпимо яркий. Кроме передовой группы вся стая стояла на узком карнизе вдоль стены, а вниз уходила бездонная пропасть. Противоположная стена даже не просматривалась. Лучше бы не видел. Душа ухнула в пятки и попыталась сбежать. Рядом Тома вжалась спиной в стену. И плечами. Попыталась втянуться даже превратившейся в острые колпачки испуганной грудью. И затылком, вздернув помертвевшее лицо кверху. Ее рука в моей окостенела от страха. Ноги дрожали. Из-под них сыпалось. Мы даже забыли, что стоим на двух ногах, когда положено на четырех. Этого никто не заметил. Ощущения каждого были такими же: страх сорваться в утягивающее никуда. Вожак и самцы у выхода нас не видели. Они уже привыкли к свету и глядели вперед. Мелькнули их выпрыгнувшие наружу задницы. Женщины осторожно передавали сквозь открытый пролом детей и лезли вслед. Если дети кричали, самцы нещадно успокаивали их тумаками. Мы тоже постепенно передвигались по карнизу, приближаясь к самой страшной точке перед площадкой с проломом. Там карниз, являвшийся выступавшим срезом горы, практически исчезал. Последние полтора метра нужно было преодолеть в полете. Полтора метра — вроде бы совсем немного… Вот-вот. Вроде бы. Стоило же посмотреть вниз… Отпустив девушку, я отчаянно прыгнул, оттолкнувшись одной ногой. Приземлился на все четыре. Быстро повернулся и подхватил прилетевшую Тому, чьи глаза напомнили колеса самоката: столь же большие, выпуклые, неживые и, кажется, куда-то катившиеся. Но жизнь в них вернулась мгновенно. Я вновь сжал Томину руку и потащил за собой в пролом. Не знаю, как, но бездонное препятствие преодолели все. Никто не упал, ни у кого не закружилась голова. Не в первый раз? Даже беременные и мамаши с грудными как-то прошли это место. Вот же, когда жизнь заставит, любое чудо по плечу. А у нас сердца выскакивали, зубы стучали, коленки тряслись. Я ошибся, приняв пролом за выход. Просто очередная полупроходимая пещера, но откуда-то падал свет. Обдираясь об острые камни, стая двигалась к свету. Впереди возник небольшой затор. Свет лился сверху. Дети плакали, тянули ручонки. Самки в меру возможностей успокаивали их, прижимая к себе, садясь прямо на голый пол и давая грудь. Или обвешивались детьми, как спецназовец оружием. Самцы порыкивали, наводили порядок. Толпа постепенно превращалась в ждущую своего часа очередь. Круглая горловина уходила вертикально вверх. Меньше метра в диаметре. Метров двадцать в высоту. Несусветно высоко. Оттуда капало. Когда-то вода пробила себе путь. Теперь этим путем шли люди. Которые звери. Выход сверкал вдали яркой звездочкой. Там, вверху, было солнце — последнее, закатное. Счастье, что мы успели до темноты. Не представляю, как прыгали бы через пропасть, не зная, куда наступать, куда прыгать и зачем. Коленки снова затряслись от мыслей о неслучившемся. Первые самцы во главе с вожаком уже лезли к свободе. Они поднимались по вертикальной дыре враскорячку, упираясь в стены руками и ногами. Одних детей вешали себе грудь — и те висели, замолкнув, прижавшись, обхватив шеи руками, а торсы ногами. Других, совсем маленьких, передавали с рук на руки. Со стенсочилась вода. Сверху продолжало капать. Прикрывающим вожак оставил Гиббона, помогавшего каждому забраться в дыру. Он подсаживал, рыкая на прощание, и должен был уйти замыкающим, проследив за всеми. То есть, за нами, низкоранговыми недотепами. Дело ладилось. Никто не мешкал, одна за одной мускулистые туши исчезали в проеме. В очереди передо мной привычно оказалась Пиявка. Словно специально ждала. Любовно оскалившись в мою сторону, она расставила руки, упершись в стенки каменной горловины. Подсвеченное узкое тело в круге падающего света казалось душой, возносящейся к Богу. Ослепительно яркое сверху, бездонно-темное снизу, оно играло на выпуклостях невероятной светотенью и, наверное, это был единственный раз, когда назойливая зверюга показалась мне красивой. Она подтянулась, взвивая себя и легким движением улетая из подземного царства. Гиббон едва успел шлепнуть вдогонку по тощей ягодице. Быстро перебирая конечностями, смазливая самочка унеслась ввысь. Теперь под дырой встал я. Вверх не глядел, вода и легкое каменное крошево из-под множества всаженных в стенки пальцев летели прямо в лицо. Мелькнула мысль: если кто-то сорвется… Боже упаси. Сработает эффект домино, верхние снесут нижних. Кто-то покалечится и уже не сможет вылезти. Многих просто задавят. Кого-то разобьет о камни. Не думать об этом. Я распростер руки. Ладони мгновенно намокли, соприкоснувшись с холодной сыростью, гладкой и скользкой. Почему не пропустил Тому вперед? Мог бы быть на подстраховке. Ладно, внизу Смотрик. Какой-никакой, а мужчина. Поддержит, надеюсь. Не подержит — ему же хуже, Томе падать на мягкое. Склизкая поверхность отталкивала. Другой не было. Руки предельно напряглись, усилием всего организма вознося его вверх. Снизу помогла мозолистая пятерня Гиббона, что подкинула как пушинку. Ноги раскинулись, встав в распорку. Несколько робких перебирающих шагов, и я остановился, глянув вниз. Вышедшую вперед Тому Гиббон отпихнул в сторону. Рыком позвал следующего. Подо мной вдруг оказался Смотрик. Он встал, расставил руки… — Ррр! — раздался отчаянный вопль мольбы. Голос Томы. — Ррр! — откликнулся я, быстро спускаясь обратно. — Грр! — раскатился командный рык Гиббона. Он не терпел неповиновения. Тома попыталась обойти его. Огромный самец просто откинул девушку на камни, чтоб не перечила. Она больно ударилась спиной, вытянулась, разбросав руки и ноги, лицо перекосило. Донесся стон. — Грр! — рыкнул Гиббон на Смотрика, который глядел то на него, угрожающе надвинувшегося, то на отброшенную Тому, то на меня, спускавшегося прямо на голову. Гиббон пригнулся, чтоб подсадить Смотрика. В этот момент я рухнул тому на плечи. Ноги парня подкосились, он свалился на волосатого самца. Гиббон не зря занимал определенное место в иерархии. Здесь было честное общество, каждый стоил ровно столько, сколько стоил. Гиббон легко вывернулся, бросая меня в одну сторону, Смотрика в другую. Порядок был восстановлен. — Гр! — Гигантский палец указал на дыру вверх. Несколько оставшихся особей быстро полезли без очереди, не желая участвовать в чужих разборках. Скривившись от боли в боку, которым упал на выступ, я добрался до девушки. — Ты как? — Цела. Сейчас встану. Почему он?.. — Грр! — Подсаживавший предпоследнюю, не считая нас, особь, Гиббон приказал нам заткнуться. Бегавшие глаза Смотрика не знали, что делать. Поднявшись, он потер ушибленные места и уныло побрел под дыру. Гиббон взял его руками за талию и просто подкинул вверх. Остались только мы. — Ррр! — указал он мне на светящуюся горловину, где только что скрылись ноги Смотрика. — Ррр! — отказался я, вставая перед Томой в боевую стойку и готовясь защищать. Не на жизнь, а на смерть. Разделявшее расстояние Гиббон преодолел в один прыжок, сильный удар сбоку смел меня в сторону. Прокатившись по камням, я дважды перекувырнулся. Едва сообразил, где верх, где низ. Затем попытался встать — и не смог, ноги подкосились, я вновь упал на спину, сжимаясь от пронзительной боли. Мое положение конечностями кверху успокоило самца. Приняв за позу покорности, на миг он навис надо мной, повелительно громыхнуло горделивым рыком, и волосатое чудище медленно обернулось к Томе. Она моргнула, лицо побелело. Больше ни одна эмоция не отразилась на этом зависшем экране, с которого словно тряпкой стерло все иконки и красивые картинки. Только страшный белый фон: ни кровинки, ни движения, ни даже дрожи. Один сплошной режим ожидания. Помощи ждать неоткуда. Неизбежное случилось. Ее ладонь нащупала камень и выбросила вперед. Гиббон легко увернулся. Чуть не с улыбкой. Под чугунной тяжестью нестерпимо собственнического взгляда, с ног до головы обежавшего сладкую добычу, у девушки отказали мышцы. Мысли сплавились в единые комочки неведомого доселе страха. Я кое-как поднялся и заковылял к ним. Руки и ноги против такого противника не оружие, поэтому — камень с пола, замах… Не глядя, Гиббон лягнул меня в живот. Снова полет через площадку и искры в глазах с приветом от разбитого затылка. Резким движением самец распял Тому под собой. Словно громада многотонного гусеничного монстра нависла над испуганным новобранцем. Бесноватый экипаж наводил стальное орудие на цель. Я снова перевернулся и на карачках пополз в сторону готовившейся бойни. Ближайший же камень был машинально запущен в закрывавшую полмира спину. Не попасть невозможно, но попасть — полдела. Уравнение энергии вздохнуло над соотношением массы и скорости, результат скорчил виновато-ехидную рожицу, весьма похожую на ноль. Камень отскочил как пуля от противотанковой брони, даже следа не оставил. Но Гиббон взрыкнул от ярости. Я его достал пусть не физически, но морально. Вскинувшееся волосатое чудище прыгнуло на меня. Теперь я оказался распят под ним. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Свирепый оскал приблизился вплотную… и я укусил противника за нос — все, на что оказался способен. — ГРРР!!! — люто взревел Гиббон. Сверхъестественно чудовищный кулак взлетел надо мной… — Уоуу!!! — вылетело из той же пасти вместо недавнего рева, глаза закатились. Это Тома с разбега врезала ногой по выпирающему сзади кожистому мячику. Стоявший на четвереньках громила съежился, непомерная тяжесть рухнула на меня, тихий вой ударил в уши и понесся вдаль. Хрясь! — звук взламываемой скорлупы гигантского яйца прекратил вой. Туша на мне застыла, безжизненный взор замер, удивленно глядя в лицо. С затылка на щеку капнуло красным. Бессильно покачиваясь, Тома отбросила остроконечный булыжник. — Что теперь? — Надо бы выбросить, — показал я на труп, из-под которого едва вылез. — Перевалим через ребро пролома, там в двух метрах пропасть. — А сможем? Я ее понимал. У меня тоже не было сил. Сверху донесся подгоняющий рык. Кто-то озаботился задержкой. Если спустятся… Отступать некуда. Назад мы просто не пройдем, по темноте да без знания дороги. Оставаться здесь? Глухой номер. Рыкнувший сверху поставлен следить за выбирающимися низкоранговыми. — Лезь, — приказал я, махнув на дыру в небо. Мои руки приподняли Тому, она усиленно цеплялась за стены, распиралась руками и ногами, мелко переставляла их, упорно передвигаясь вверх. А я остался. Без чужой помощи не залезть. Руки раскину, а сил подняться нет. — Чапа! — позвала Тома. — Ну? — Не могу, — признался я. — Что же делать? — Рррр! — гневно донеслось сверху. Еще немного, и кто-то придет нас наказывать. А когда увидит труп… — Чапа! — снова раздался направленный ко мне шепот. — Смотрик… Дальше последовало нечто неразборчивое. Я вскинул голову. Смотрик спускался. Оказывается, он не полез к выходу, а ждал в тесной горловине, чем закончится схватка. Сумев просочиться мимо раскорячившейся Томы, парень спрыгнул вниз и подставил мне сведенные ладони. — Рр! — сделал подкидывающее движение. Дошло. Я наступил ногой в распор его рук и сильным рывком был заброшен в дыру, где успел зацепиться за скользкий камень боковин. Тома уже карабкалась ввысь. Правило трех опор соблюдалось четко — иначе никак. Мои руки и ноги принялись перебирать по стенам, устремившись за ней. Внизу спокойно подтянулся на разведенных руках и втек в каменное жерло наш спаситель. Опять спаситель. Ну-ну. Вожак не следил, все ли вышли, и если кто не вышел, то почему. За него это делали услужливые самцы, практикующиеся для будущих схваток и поддерживающие свой авторитет высокоранговых. Они с удовольствием гоняли нас, безродных-беспородных, а отсутствие Гиббона если и заметили, то только обрадовались. Одним конкурентом на карьерной лестнице меньше. Общие интересы стаи их пока не заботили. Даже без «пока». Человолки спешно двигались вверх по склону горы. Точка выхода оказалась намного выше и в стороне от главного входа. Места оказались вовсе непролазными. На одном коварном уступе сорвался и улетел вниз, спиной на камни, малец лет девяти. Я видел его удалявшиеся неверящие глаза, собиравшиеся жить вечно. Долго не мог их забыть. Невыносимо действенное средство от излишней самоуверенности. Мои движения стали еще точнее и вывереннее. Прежде, чем совершить очередной четвероногий шаг, я убеждался в надежности опоры, за которую хватаюсь и которой доверяю жизнь. Стая никак не отреагировала на смерть мальчика. Только мать взвыла. На ней висел еще более мелкий малыш. Вожак рыкнул, она стихла: находясь снаружи, требовалось соблюдать тишину. Иногда оглядываясь, мы видели, как в сгущавшемся вечернем полумраке в главный вход нашего привычного прибежища втягивается большой отряд рыкцарей. Вожак знал, что делал. Трое в той пещере, где нашли нас, не шли ни в какое сравнение с готовым к бою соединением с гнуками в руках. Вожак знал, что это такое, иначе не увел бы стаю столь поспешно. Узкий вход можно защищать долго, но долго не есть вечно, и мы ушли без боя. Теперь карабкались все выше и выше, к вершине. Насколько помню, мест для возможной стоянки там нет. Только на той стороне перевала, у водопада, где мы ели вязкую овальную вишню. Наверное, это была цель вожака. Но одно дело штурмовать гору днем легким составом, не обремененным мамашами с детьми, другое — как сейчас делали мы. Хорошо, что пожилых в составе стаи не было. Или плохо, если понять причину. До старости здесь просто не доживали. Вершина продувалась сумасшедшим ветром. Спускаясь, одна самка поскользнулась и поехала по камням, крепко разодрав ногу. Ей повезло, что имела пару: дальше самец тащил раненую на себе. Думаю, потерявшего способность передвигаться одиночку бросили бы. А то и съели. Хорошо, что не довелось узнать, как поступают в подобных случаях. Мы пробирались в темноте, отягощенной густым туманом. Затем туман снесло ветром. Оказалось, мы двигались в облаке. Скорее, туче. Дул знобящий ветер, все ежились, цеплялись похолодевшими пальцами, отказывавшимися держать. Все когда-нибудь кончается. Вымотанные, расцарапанные, замерзшие, мы рухнули под деревья на знакомой площадке. Даже летом здесь было холодно, что же говорить о ноябре. У сердобольной Томы вновь прорезался материнский инстинкт. — Чапа, ты не против… — смущенно указала она на спасителя, часть вторая. — Делай, как считаешь нужным, — очень по-взрослому уронил я. — Но если что-то замечу — извини, мне не до сантиментов. Не желаю второй раз на те же грабли. Ты меня знаешь. — Обещаю, ничего такого. Вообще. Но… позови ты, — еще более конфузясь, предложила Тома, — а то он подумает… Понятно, что он подумает. Типа благодарности или возобновления чувственной дружбы. А здесь простое сострадание. — Рр! — приподнявшись, позвал я съежившегося чудика. Затем махнул на другую сторону от Томы, но на прощание показал кулак: — И не шалить! Сунешься — убью. Девушка притихла, обнятая с двух сторон. Борясь с холодом, мы все тесно прижались. Так, грея и согреваясь, уснули.Глава 9
Утро принесло еще больше холода и голода. Вода имелась в неограниченном количестве, чего не скажешь о пище. Только корешки, оставшиеся на ветвях пожухшие ягодки и глупые насекомые, зачем-то забравшиеся в такую высь. Еще горькая трава, похожая на чеснок. За неимением лучшего это тоже стало едой. В этот раз Тома не купалась в водопаде, даже мысли такой не возникло. Только умылась и быстро прибежала обратно — в теплый плен услужливых кавалеров. Внизу в долине кипела жизнь. Огоньки виднелись тут и там. В районе рыбосушильни тоже. Спускаться вожак не осмелился. Почти весь день стая провела на площадке на грубом подножном корму, но к вечеру похолодало сильнее. Будь у нас одежда и одеяла или костер… Для нагих тел такая температура вкупе с пронизывающим ветром грозила болезнями. Вожак повел стаю вниз. Не к огонькам, а в дремучие заросли. Там сразу нашлись какие-то съедобные листья. — Ррр! — мгновенно раздалась команда. Человолки налетели саранчой, принявшись дружно обгладывать все, до чего дотянулась. Затем шли осторожно. Вожак чего-то боялся, точнее, кого-то, и завел в самую глубь леса, куда продирались по одному, следуя гуськом. Первые создавали проход, последующие длинной гусеницей вливались в него. Крайние заделывали тропу ветвями. Замыкали двое высокоранговых, остальные вновь выстроились по ранжиру. Передо мной привычно маячил вздернутый задик Пиявки. Периодически она оглядывалась, глазки сияли, рот растягивался до ушей, обнажая отменные зубки. В одном месте пришлось перелезать корявый бурелом, она подала мне руку. Я воспользовался услугой, потому что действительно было сложно. Оттуда помог перебраться Томе. Она протянула руку Смотрику. Тот еще кому-то. Так и двигались, пока вожак что-то не прорычал. Стая дружно полезла на деревья. Не по тревоге, а расслабленно, лениво. В первые свои выходы я видел ночевку на деревьях: сидя в обнимку, привалившись к стволу или лежа на животе вдоль большой ветви, свесив конечности. Не очень удобно, опасно, но других вариантов не представлялось. Сейчас все было не так. Стая рассредоточилась, погрузившись в какие-то неведомые нам с Томой заботы. Все что-то делали, а мы, сунувшись на уже занятое дерево и будучи оттуда изгнаны, тупо стояли внизу, не имея понятия, что делать и как. Смотрик призывно махнул нам рукой с развесистого дерева, которое занял единолично. — Что-нибудь понимаешь? — прошептала Тома. — Разберемся, — пообещал я, подхватывая ее за бедра и поднимая к ветвям. Самая простая ассоциация к увиденному — птичьи гнезда. У нас на глазах Смотрик делал аналог такого гнезда, масштабированный под наши размеры. Толстые ветви сгибались, надламывались и в нужном направлении переплетались с мелкими. Постепенно вырисовывался жесткий каркас. Уловив систему, Тома стала помогать, тоже вставляя и вплетая что-то. Я просто сидел, болтая ногами на высоте четырех метров. Посмотрю, что получится, в следующий раз попробую повторить. Готовый каркас оказался похожим на гигантский гамак в ветвях. Смотрик с Томой принялись заваливать его пышными ветками и просто листьями. Здесь я подключился. С неописуемым удовольствием мы упали в получившуюся перину. Божественно! И непонятно: почему в остальное время нужно спать в какой-то студеной пещере, если придуман такой замечательный способ? Не мне указывать вожаку. Возможно, чего-то не знаю. Человек всегда видит только плюсы в том, что нравится, и исключительно минусы в обратном. Удалось даже укрыться. Мы завалились ветками, зарылись в листья. Блаженство. — Спим, — строго сказал я. — Именно спим. Тома обиженно надула губки: — Неужели думаешь, что после всего… — Мое дело не думать, а ликвидировать возможные угрозы. Если что — ликвидирую. Красивых снов. — Красивых. Мозги почему-то спать не собирались. Они поскрипывали, обрабатывая информацию, делая выводы, выталкивая наверх незавершенные дела и мысли. — Хотя, думать тоже, — на всякий случай добавил я в давно установившуюся тишину. — Думать — в первую очередь. Тело с удовольствием вытянулось на закачавшейся конструкции. Какое замечательное качество для нашей ситуации. Незаметно не побалуешь. Тома закрыла глаза. Ей было тепло. И мне тепло. И Смотрику, который одновременно жался к девушке и сторонился ее, стараясь не провоцировать меня. Казалось, его напугало страшное слово «ликвидировать». Тепло устроенного в ветвях гнезда сохранилось до утра. Даже усилилось. Я знал, почему. Нет, не от дурных мыслей. Это так называемый эффект парника, брожения зеленой массы. По телеку рассказывали, что обезьяны, накидавшие подобный парник, никогда не спят два раза на одной подстилке. Негигиенично. Но один раз — шикарно. После месяцев-то на каменном полу, пусть и слегка прогретом теплым климатом. Утро выдалось предельно счастливым. Стая нехотя просыпалась. Затем раздался командный рев вожака, и все завертелись, как ужаленные, в пару минут выйдя на очередную дистанцию. Остановки совершались лишь для пощипать травки и наковырять калорийных червей. От голода такой перекус не спасал. Длинная вереница человолков двигалась сквозь лес в какую-то определенную точку. Вожак знал эти места. Знал и опасности, отчего соблюдались невиданные меры предосторожности: передвигались исключительно след в след; передние, не сломав, а раздвинув деревца или ветви, передавали следующим. Последние возвращали их на место, словно так и было. Один раз миновали лесную проплешину, на краткий срок выглянув наружу. Вдалеке поднимались дымки. Вожак глухим рыком заставил всех держаться деревьев и не высовываться. Наша цель проявилась внезапно. Отделенный просекой, манил наливными бочками плодов яблоневый сад. Оглядевшись и принюхавшись, вожак глухо скомандовал: — Рр! Стая понеслась к деревьям. Слюна текла ручьем, когда рука добралась до первого яблочка. Хруст поднялся такой, словно ураган ломал заборы и крушил в щепки деревянные постройки. — Ррр! — лапа главной самки указала на ближайший склон горы. В удобном для наблюдения месте разгорался дымный костер. Очень дымный. Сигнальный. Вслед за вожаком, напихав полный рот истекающей соком мякоти, стая бросилась наутек. Тома неслась за Смотриком. След в след. Скулы работали жерновами, ошалелые глаза уперлись в приятеля, ноги и руки поочередно взбрыкивали в недавно освоенном галопе. Очень быстрый способ передвижения. Даже слишком. Насилу догнав, я пристроился в хвосте и боднул головой, ибо больше нечем. — А? — Люди. — Моя отросшая грива мотнулась назад. Тома очумело притормозила. — Люди… — повторила, постепенно возвращаясь в человечью реальность из звериной. — Нужно отстать. — Это… все? — В ее глазах влажно блеснуло. — Все кончилось, да? Мы у людей? Девичье лицо вскинулось на тоже остановившегося впереди и переминавшегося с ноги на ногу Смотрика. Вот и прекрасно, подумал я. Давай, делай выбор между телом и душой. Только быстрее. Сцена вышла душераздирающей. Никто не двинулся с места, просто Тома и молодой человолк смотрели друг на друга. Смотрели… и ничего больше. Словно в пустыне на последний глоток воды. Как же они смотрели! Застывшие тела можно было щипнуть — вряд ли они заметили бы. Их взгляды не отрывались и даже не мигали. В голове сама собой возникла чувственная заунывная мелодия, что пробрала до мурашек. Меня словно в кинотеатр переместили, на первый ряд. Сцена прощания влюбленных, которые больше никогда не увидят друг друга. — Эгегегеэ-эй! — донеслось сзади. В самку с поврежденной ногой, хромавшую последней, воткнулась стрела. Она распласталась по траве. Зелень окрасилась красным, хлынувшим изо рта. Вот же блин со скипидаром. Выбор сделали за нас. Я толкнул Тому, вновь набирая темп. Самец, напарник убитой, жутко взвыл, словно у него вырвали сердце, и бросился к трупу. — Что делать? — бурно дыша, просипела Тома. — Ждать момента. Сейчас опасно. Вожак уводил стаю прежним путем. Он возглавлял колонну, следом неслись его подруга и главные самцы. Никто ни за кем не следил. Спасение утопающих стало делом рук самих утопающих. Шанс настал. — Сейчас будут заросли сныти, — вспомнил я дорогу, которой пришли, — ныряем влево. Тома кивнула. Впереди замедлился Смотрик, словно почуял наше намерение. Сзади напирали Пиявка и молоденький самечик Невезун. Я прозвал его так из-за способности всегда оставаться последним среди равных. Он проигрывал всем, кроме Смотрика, который не связывался ни с кем. Для выживания позиция, возможно, правильная, но моей душе категорически несимпатичная. Герой умирает один раз, а трус — постоянно. Выжидая, не только не победишь, но и не обретешь силу. Даже не победа дает силу — силу дает борьба. Если борешься и не сдаешься — это и есть сила. С этой точки зрения Смотрик был слаб. Хотя… Если у него имеется цель, которая оправдывает средства… Но хорошо ли иметь цель, которая оправдывает средства? Вернемся к Невезуну. Нас Томой он не задирал, обходил стороной — видимо, сделал нужные выводы из моего общения с более крепкими самцами. Возможно, я уступал ему в силе мышц, но превосходил силой духа. Смотрик в свою очередь мог справиться с Невезуном одной левой, но предпочитал позу покорности. Пиявка и Невезун отстали, поскольку не смогли бросить яблок — их левые руки прижимали к груди по нескольку штук, чудом удерживая на скаку. — Эгегеге-эй! — принеслось издалека спереди. Стая мгновенно свернула туда, куда намеревался я. — А теперь? — задыхаясь, выкрикнула Тома. — Рррав! — гавкнул на нее Невезун. Я лягнул пяткой. Получивший в лоб парниша отлетел назад, растеряв яблоки. Перекувырнувшись, он обалдело посмотрел на меня и молча припустил следом. Больше не вякал. Появился Вдовец. Теперь можно было называть так. Поняв, что любимая убита, он в последний момент ушел от стрел и погони. Его стремительная туша, набрав недоступную нам скорость, обгоняла одного за другим. С дороги, которой стая не пошла, прилетела стрела, царапнувшая Невезуна. Мы мчались вместе со всеми, не понимая, что еще можно сделать. Людские голоса неслись сзади, справа и слева. Как на охоте, когда… Я мысленно стукнул себя по лбу. Загонщики! Стаю гонят в определенное место, где довольные охотники неторопливо вставляют стрелы в ожидании добычи. Едва лес закончится… — Влево! Сейчас! — крикнул я, сигая в сторону. Одновременно Тома и унесшийся вперед Смотрик вломились в зелень с проторенного пути. Почти поравнявшийся с ними Вдовец неожиданно сделал также. За всеми — Пиявка. А за ней — Невезун, что замыкал растянувшуюся стаю. Оказавшись в непроходимых дебрях, маленький отряд остановился. — Рр! — Вдовец указал наверх. Правильно. По нижнему следу нас скоро обнаружат, по верху найти трудней: огромные деревья смыкались кронами, переходя одно в другое. — Тяв! Все оглянулись на подавшую тонкий голосок Пиявку. Присевшая на корточки, она протягивала спасенные яблоки. Наверху будут нужны все конечности. Первым взял Вдовец и благодарно лизнул самочку в щеку. Сразу раздалось хрумканье. Еще одно без всяких телячьих нежностей присвоил Невезун. На четверых осталось три. — Тяв! — обиженно сказала мне Пиявка, недовольная промедлением. Именно я стоял ближе всех. Моя рука приняла яблоко и передала Томе. Второе я разломил пополам, одну половину отдав Смотрику. Пиявке осталось целое. Обрадованная, она сама лизнула меня. Наполнив рты, мы полезли на деревья. Где-то вдали нарастал ликующий рев — стаю пригнали в нужное место. Выживший осколок стаи повел Вдовец. Попадать под стрелы желания не было, потому мы дружно шли за ним. С огромным трудом. Если передвигаться по-волчьи опыт большой, то по-обезьяньи не наработанный. Хотя тоже приходилось. Вдовец замер. Застыли все, кто в какой позе оказался — как в игре «Море волнуется». Кто-то ломился за нами, шумно и бестолково. — Рлрл! — донесся умоляющий картавый вопль. — Рр! — откликнулся Вдовец. Из зарослей позади нас объявился детеныш, мальчик в возрасте второклашки. Отстал от родителей. Тем и спасся. Нас стало семеро. Из-за ребенка скорость уменьшилась. Пришлось спуститься на землю: большие деревья закончились. Появился уклон вверх. Участились выраставшие из земли камни, как маленькие, так и огромные, настоящие скалы. Вдовец снова застыл, потянул носом и отпрянул от нескольких валунов. Раздался его странный рык, и могучее тело вдруг прыгнуло туда, но не как на противника, а, скорее, с интересом разведчика, чтоб не оставлять за спиной возможные неприятности. Лицо Вдовца заглянуло в зев открывшейся пещеры. Скорости отскока позавидовал бы теннисный шарик. — Ррр! «Опасно!» — как бы предостерег он. Смотрик, Пиявка, Невезун и маленький Второклашка не раздумывая, свернули, обходя опасность вслед за временным вожаком. Я не мог поступить так же. Пещера — возможное укрытие. Это лучше, чем скакать по деревьям, удирая от загонщиков. Тома удивленно остановилась, не понимая, чего я хочу. Глазам открылась гора костей, черепов и свалка полуразложившихся останков на входе. Трупный запах сбивал с ног. Дующий изнутри сквозняк окатывал тлетворной волной. Пальцы зажали нос, и я осилил несколько шагов внутрь по мерзкому, хрустящему под ногами тоннелю. Чуть-чуть пройти оказалось достаточно, чтоб выскочить обратно. Там, внутри пещеры, насколько хватало взгляда, все повторялось. Скелеты и свежие останки. Свежих мало, но вид и запах у них… Вернувшись на воздух, я едва отдышался. Легкие горели. Кожа чесалась, хотелось срочно отмыться. Но. Сквозняк. Изнутри. Я потянул мысль дальше. Додумать не дали. — Ррр! — донеслось издалека сзади. Кто-то отбившийся от стаи искал соплеменников. — Ррр! — громко откликнулся Невезун. — Гр! — тихо и очень недовольно рыкнул Вдовец. Невезун непонимающе поглядел на него и снова завопил, отвечая на зов: — Рррр!! — Эгегей! — Сверху на голос помчались сквозь мелкий лес узнавшие о нас загонщики. Мы бросились обратно. По пути с нами пересекся еще один ошметок стаи, метавшийся без вожака, не понимая, куда бежать. Вместе рванули под гору, подальше от голосов. Нас стало полтора десятка. — Давай спрячемся! — крикнула Тома на бегу. — Дождемся людей. Вжжх. Вшшх-вшшх. Люди вновь приняли решение за нас, ответив множеством стрел. Будто прислушивались и специально делали вопреки. — А-а! — Невезун споткнулся, взвыл. Из спины торчала стрела. — Дай вытащу. — Я остановился помочь, но тот катался по земле и вопил. Погоня приближалась. Вдовец подхватил Невезуна, который оправдал имя, и потащил на себе. Прыгнувшая вперед Пиявка запуталась в чем-то. Вслед за ней остановился, словно мошка, попавшая в паутину, маленький Второклашка. Оба дергались, орали, рычали, но сделать ничего не могли. Мы с Томой успели свернуть… С земли взвилась и натянулась веревка, срывая что-то с деревьев. Сверху упала, обездвиживая, крупноячеистая паутина из тросов. — Веревки! — Налитые радостью глаза Томы сияли новыми солнцами. — Наконец-то мы у людей! Освобождение! Когда при мне так сильно оптимистят, занимаю противоположную позицию — чтоб сохранить трезвость ума и решений. — Собираешься звать на помощь? — спросил я. — Конечно! — взорвалась Тома. Солнца погасли, сверкнули молнии. — А ты нет? Будешь ждать стрелы или хочешь остаток жизни провести на карачках? — Хочу посмотреть, кто наш будущий спаситель. Просто посмотреть. — В любом случае — человек! — Не спорю. Но какой. — Цивилизованный! Вспомни рыбосушильни. Их построили. А рыбу — выловили! Чем-то, что сделали сами. — Это обнадеживает, — согласился я. Мне самому не терпелось. После стольких месяцев — к людям! — Какой улов! — донесся ликующий человеческий голос. Как же давно я не слышал чужих голосов — громких, спокойных, не боящихся своей человечности. — Никогда не видел столько ровзов, — ответил изумленный второй. — Люди! — прошептал я. — И говорят по-нашему! Душа воспарила надеждой. Я вывернулся и посмотрел. Таких людей видел только по телевизору. Налобники с вплетенными костями, ожерелья из чьих-то зубов. Каменные топоры, каменные наконечники стрел, простенькие луки. Одежда, если это можно назвать одеждой — два грубых куска ткани, спереди и сзади свисавших до середины бедер с веревочного пояса. И лица: полностью вымазанные белым и размалеванные поверху черным, похожие на мертвецов из кино. Из бронзового века мы попали в век каменный. Босые ступни дикарей переступали по острым камням и колючкам так же легко, как лапы человолков. Тома побелела. На ее ошеломленный взгляд я ответил пожатием плеч. Как-то расхотелось раскрывать инкогнито. — Выводи! — раздалась команда. С нами не церемонились. По одному выпинывали ногами, при малейшем сопротивлении прикладывали топором по черепушке — несильно, но для вразумления хватало. Выпутавшуюся особь стреноживали веревками, опутывая все конечности с некоторым люфтом, чтоб семенить, но никак не бежать и тем более прыгать. Отдельно вязали шею, оставляя болтающийся конец, словно поводок у собаки. Тома не могла больше терпеть. Меня проткнул умоляющий взгляд. Ничего хорошего стае плен не сулил. Собственно, выбора не было: идти нужно пусть к пещерным, но к людям. Они делают ткани, владеют оружием, ловят рыбу и зверье, подобное нам. — Постойте! — громко сказал я, когда дошла очередь. — Среди этих зверей есть люди! «Мертвецы» переглянулись: — О, говорящий. Второй равнодушно почесал затылок: — Рассказывали, я не верил. Когда был последний? — Давненько. Они разговаривали, словно меня не существовало. — Выпустите меня! — потребовал я, во избежание неприятностей говоря пока только о себе. — Кто у вас главный? — Да, надо доложить, — задумчиво решил первый. В этот момент второй тюкнул меня обухом топорика.Встряхнув головой, я старательно фокусировал взгляд. Отключался, видимо, ненадолго. Меня уже связали, сейчас занимались Томой. Косясь на меня, она помалкивала. Аборигены, представленные здесь только мужчинами, привязывали пойманных на пропущенные промеж ног и затем промеж рук длинные жерди, нанизывая, как бусы, по три-четыре в ряд. Меня тоже подвели к лежавшей жерди. Как всех, поставив на четвереньки, сзади просунули деревяшку под шею, намертво примотав свисавшим концом веревки. А я-то гадал, что за ошейник. Позади меня привязали Тому, за ней Смотрика. Последней — Пиявку. Раненых, что не могли двигаться, отделили. Невезун жалобно заскулил, снятый с плеча Вдовца. — Грр! — Еще не связанный Вдовец рванулся из рук и прыгнул на врага. Два топора одновременно обрушились на голову и спину. Хруст. Всхлип. Кровавое месиво опало наземь. Тому передернуло. — Пшли! — гаркнул один из туземцев на раненых. Повторять не пришлось. Те поковыляли, похромали, поползли в стороны. Туземцы натянули луки. — Спорим, с первой? — С тобой спорить себе дороже. Оставшийся на месте Невезун растерянно огляделся и заголосил — смертельно-тоскливо и беспомощно: — У-у-у!.. Стрелы понеслись в цели. Некоторым «беглецам» понадобилась вторая. Невезуна не стало сразу. Для уверенности один мелкий туземец пробежался, нанося каждому контрольный удар топором. — Куда их теперь? — Собери в кучу. Потом сожжем. Всеобщее внимание вернулось к нам. Многоногими упряжками-гусеницами стаю выставили в длинную колонну. — Пшли, бесовы отродья! Взвились и обрушились на спины замыкающих веревочные кнуты. Мы двинулись вперед. Покрикивая, иногда стегая, туземцы направляли гусеницы-многоножки в нужную сторону. Местность постепенно менялась. Мы шли туда, где живут люди. Хоженые тропинки расширялись, превращаясь в подобие дорог. С обеих сторон простирались возделываемые поля. Выращивалась здесь не пшеница или что-то подобное, а часто изображаемая на майках зелень со множеством острых концов. Стало понятно, из чего у туземцев одежда, веревки и сети для рыбы (и для таких как мы). Чрезвычайно полезное растение. Я читал, что в царские времена им половина России была засеяна. Жаль, что сорт, годный для курения, испортил репутацию полезнейшей культуре. Дальше тянулись рядками грядки с редькой. Стояли ульи, грубо сработанные, но большего и не требовалось — все же не бортничество, когда человек лазит за медом по дуплам деревьев, а пчеловодство. Прогресс. При каменном-то веке во внешности и оружии. Чем еще удивит новый мир? Мир номер три. А если учесть совершенно иную цивилизацию человолков, существующую как система в системе, то даже номер четыре. С ума сойти. Можно коллекционировать. Господа и дамы, подходите, миры и приключения оптом и в розницу, инвалидам и пенсионерам — скидки, прямиком в пропасть, потому как традиция, а чужие традиции, уверяют толерасты, нужно уважать. Ну-ну. Флаг им в руки, и — позвольте, господа хорошие, пожаловать в любой из местных миров. Кстати. Марки собирает филателист, старинные монеты — нумизмат, материальные ценности — олигарх. Как назвать коллекционера миров? Бог? Гм. Ну и самомнение. Пристыженно вернусь с небес на землю: коллекционер приключений называется задница. Хватит о постороннем, не до того. Долина оказалось узкой, вытянутой, загибавшейся влево — поэтому с горы, где водопад, мы не видели жилищ туземцев. Жилища оказались не деревянными. И не каменными. Точнее, каменными, но не так, как это представляется. Народ долины жил в горе. То ли в естественных пещерах, доработанных каменотесами, то ли помещения выдолбили с нуля. Когда нас прогоняли мимо, я видел прямые переходы, залы и комнаты с широкими окнами. Созданное руками человека поражало масштабностью. Везде было светло. Мебели внутри не заметил, вместо нее использовались каменные выступы и углубления. Нигде никого. Мертво. Каменный город казался необитаемым. Видимо, все на работе. Тогда где же дети?! О стариках, памятуя о стае, могу предположить, но лучше промолчу. А если все это построили не они, не местные? Если настоящих местных съели, и теперь сами считаются аборигенами, как маори в Новой Зеландии, где во имя общественного спокойствия закрыли неудобные археологические свидетельства? Может, черно-белые дикари и есть те самые пожиратели, о которых все знают, но никто не видел? В полях работали такие же раскрашенные чучела как те, что вели нас. Все разные, как музыканты давнишней группы «Кисс». Похоже, это не боевая раскраска, а будничный мейк-ап. Каждый выделяется как может, в меру способностей. Местная мода. Не похож на мертвеца — не человек. Завидев нас, туземцы прерывали работу и смотрели. Нанизанные на шесты под грудью, мы покорно семенили по утоптанному земляному полотну. Трава не пробивалась, что значит — пользуются дорогой не часто, а очень часто. — Стоп, — скомандовал старший, подведя «гусеницы» к одному из каменных входов. — Спускайте. Первая мысль — о цепных собаках. Плечи судорожно дернулись. Спустили нас. Отвязывая, по одному заводили под скалистый обработанный свод, где оказалось две ямы в нескольких метрах друг от друга. Поскольку в своей «гусенице» я стоял первым, меня сняли с жерди, убрали путы с ног и рук, оставив только ошейник, и грубо затолкали в левую. В темную бездну свисала веревочная лестница. Руки успели зацепиться, болтавшиеся ноги нащупали опору. Сверху поддали по голове, чтоб поторапливался. Настоящий зиндан. В замкнутом пространстве уже сидели «наши». Высота свода огромная, роста в три-четыре, не меньше. Тюрьма по-горски. Через пару минут ловко спустился Смотрик. А Тома? Она же была следующей? Нет, здесь только самцы. Для самок — соседнее помещение, если можно столь цивилизованно назвать непроветриваемый каменный мешок. Я разместился под боком у Смотрика и Второклашки. Детей, не способных самостоятельно лазать по лестнице, определили к самкам. Отверстие сверху не закрывалось, но до него не добраться. Периодически там маячила голова часового. Тревожный шум долго не стихал. Стая не могла смириться с произошедшим: рычала, скулила, плакала. А я смирился. Как говорится, дай нам Бог сил изменить то, что можно изменить, смирения вынести то, чего изменить нельзя, и мудрости отличить одно от другого.
Часть третья Ровз
Глава 1
Утро огласилось воплями: — Вылазьте, адские твари! Упала размотавшаяся лестница. Расталкивая друг друга, самцы полезли вверх, как матросы на мачту. Иерархия строго соблюдалась. Мы со Смотриком выбрались из мрака и смрада одними из последних. Туземцы выводили человолков из гулкого пустого помещения и, привычно нанизывая на жерди, вязали в гусеницы. Один туземец выделялся из массы лицом и одеждой. Раскраска не как у всех, никакой фантазии: просто левая половина лица белая, правая черная. Бедра опоясывало цельное полотнище, не взлетавшее от малейшего движения или ветерка. На поясе вместо каменного топора висели кнут и грубый обсидиановый нож. Типичное для здешних мест ожерелье из зубов выделялось их размером и венчалось отдельно висящим блестящим медальоном. Я не поверил глазам. Больше всего кулончик напоминал монету. Корявую, затертую, темную, но — монету! — Который? — осведомился кулоновладелец. — С обмотанной ногой. Повязку снять? — Не надо, так не спутаем. Сообщу вечному. Ведите. — Я человек! Среди стаи есть люди! — попытался крикнуть я. Удар кнута вспучил кожу. Ощущение, что она загорелась. — Еще слово, и поговоришь в аду! — бросил один из охранников. Другие захохотали: — Карп, это ж его дом родной! — Вот домой и отправится. Не жалко. — Может, в рай его?! — Ага, пусть помучается, ха-ха! — Нет, таким место в аду. — Кнут Карпа вознесся и еще раз взгрел мою спину. — Но так отправится, чтоб было, что вспомнить. Позабочусь. Меня корежило, трясло от боли, но успокаивало, что о нашем с Томой существовании доложат некоему Вечному. Уже хорошо. Чем дальше уйдет информация, тем больше шансов на спасение. В верхах умных голов обычно больше, иначе не дошли бы до верха, а дойдя, не выжили. Тем более, не дожили бы до имени «Вечный». А это именно имя, раз прилагательное не завершили существительным. В крайнем случае — титул или должность. Скоро узнаю. На этот раз в гусенице меня определили замыкающим. Лицо пришлось максимально вывернуть вбок, потому что плечо и ухо иногда врезались во впередиидущий волосатый зад. Если двигались медленно (а иначе почти невозможно), кнут Карпа находил мою спину или с гораздо большим удовольствием охаживал мягкое место. Иногда витой тросик задевал болтавшееся хозяйство. Я с трудом сдерживал вскрик, зубы стискивались, а глаза наполнялись слезами. Строптивость не нравилась надсмотрщику. На словно специально выдвинутые ягодицы, поданные как блюдо на подносе, прилетал новый удар. — Стоп! — принеслась команда вместе с очередным ударом. — Пейте, зверюги. Водопоем послужила придорожная лужа. Перед нами оттуда лакали другие. Взбаламученная вода отвратительна, но — вода. В данную минуту это почти синоним счастья. А до кормежки мы, видимо, еще не доросли. Смотрик попал в другую гусеницу, которая ушла вперед. Сегодняшний принцип комплектации гусениц я определил так: вперед поместили самых мощных, далее по убыванию мышечной массы. Детей тоже вывели, но с нами не послали. И самок с нами не отправили. Судьба Томы беспокоила, когда удавалось отвлечься на что-то постороннее. В основном не удавалось. Мне хватало своего адреналина, не располагавшего к мыслям на иные темы. — Налакались, адово племя? Пшли! Согнав с дороги, нас вывели в поле. Вокруг с одной стороны раскинулся лес, в который мы так неосмотрительно прибыли из-за гор, с другой стороны виднелись ровные рядки специально высаженных деревьев. Видимо, сады. Горы опоясывали общий вид, как корона плешку короля. — Стой! Приказ остановил нас возле нескольких туземцев с непонятным инструментом у ног. Позади меня началась возня. Косясь в стороны, я наблюдал, что происходит у соседей. К каждой жерди подошедшие местные цепляли что-то вроде плуга или сохи. Для меня это одно и то же. Вот тяпку от молотка отличу. И даже кирку от мотыги. Остальное — темный лес. Но я учусь. Поставив несколько гусениц в ряд, позади за… пусть будет соха, за каждую соху взялось по одному туземцу. Надсмотрщиков осталось двое, по бокам. Карп и еще один, прозвищем или именем Зуй. — Пшли! Кнут снова обжег ягодицы. Четырежды четыре ноги, упершись, едва сдвинули соху с мертвой точки. Шеи напряглись, ошейники впились. Нижняя часть ошейника врезалась в грудь. До того свободно висевшая жердь поднялась к телу, елозя от ключицы до паха при каждом движении. Дальше пошло чуть легче. В смысле, что очень тяжело, но не так, чтоб совсем. Ноги и руки отпихивали назад недовольную землю с силой, что казалось, это мы сейчас вертим планету. Как она вращалась до того, без нашей помощи, уже казалось странным. Внезапные шум и топот отвлекли от вселенских вопросов. Размахивая топорами, через поле пронеслось несколько молодых дикарей. Сплошь юноши, никаких девушек. Даже не юноши, а подростки. Раскраска у них была другой, как у зебр: равномерно белое и черное. Не черные узоры на белом, как у всех виденных мной, не считая монетоносца. Одежду составлял длинный узкий кусок ткани с дыркой посередине для головы — этакое пончо, спереди и сзади свисавшее до колен и перехваченное поясом из обычной веревки. Волосы у всех заплетены в косу, как у китайцев в фильмах про старину. Парни с гиканьем умчались в сторону леса. — Наверное, уже определяются, кто правый, кто левый. — В голосе Карпа слышалась ностальгия. — На днях будут новые молчуны. — Упаси святой фрист! — непонятно буркнул Зуй. Доносились только голоса. Видеть я не мог, но следил с интересом. Каждое слово несло новое и могло послужить отгадкой хоть чего-то. — Думаешь, что тебя возьмут в охранители? — осведомился у Зуя Карп, когда предыдущая тема исчерпалась. — Надеюсь. Святой фрист. Или Фрист, ведь это, скорее всего, имя святого. Молчуны. Охранители. Левый-правый. Новое росло снежным комом. Около полудня туземцы устали. О нас не говорю, мы являлись скотом, чье состояние никого не волновало. Прибежали еще несколько подростков в раскраске зебр и с макушками, странно подцвеченными синим. Уже не мимо,а именно к нам. Сбросив между гусениц заплечные мешки, вторая волна парней тоже унеслась к лесу. Все было сделано безмолвно. Карп вывалил содержимое первого мешка прямо на землю. Яблоки. Много. Большие, спелые, хрустящие… Сочное «хрум-хрум» вызвало бурное слюноотделение. Впрочем, что-то перепало: нам бросили огрызки, следя, чтоб досталось всем. Не ради справедливости. Им нужны сытые здоровые работники. Ошибся словом. Не работники. Рабы. Огрызки оказались всем нашим обедом. Потом снова пахали несколько часов подряд. До изнеможения. Зуй, в отличие от Карпа менее лютый без повода, свирепел и избивал до полусмерти, если что-то не так. Что-то не так по его мнению произошло с соседней гусеницей, где сразу двое передних, скользнув по мягкой земле, завалились на бок, отчего остальные тоже опрокинулись. Кнут Зуя бил по телам без разбора — по ногам, по головам, по мордам. Визг и вой стояли несусветные. — Остынь, — встал Карп на защиту бесплатной рабсилы. — Хватит. Пинками они восстановили порядок, и пахота продолжилась. — Еще четыре левых, и все, — произнес кто-то из пахарей. Раздался смех: — Потом пять правых, и тоже все. Гогот подхватили остальные. Интересно, о чем шутка? — Рассчитываешь на солнечный круг? — А ты нет? — Лучше выбраться в начале. Шансов больше. Словно на другом языке говорят. После сопровожденного кряхтеньем затишья вновь раздалось невыносимо непонятное: — А мне всегда в лунном везет. — В лунном можно остаться. — Да, правых много. — Тебе какая разница? Хоть раз оставался? — У Рыкуни спроси, каково это — два цикла в остатке. Птичий язык какой-то. Работы прекратились, когда солнце решило сыграть в прятки и полезло за горы. Я машинально отметил, где запад. Кто информирован, тот вооружен. Даже если не пригодится. А если да? К своей яме доковыляли почти в темноте. Нам туда сыпанули еще каких-то объедков. Обильно сыпанули, всем хватило, даже с добавкой. Смотрик, который уже занял наше место, подвинулся. Сегодня получилось чуть свободнее, чем вчера. Вон оно что: нет Второклашки, который прошлой ночью спал с другой стороны. Наверное, тоже попал к самкам. Хотя лось еще тот, лет девять-десять. Несмотря на дичайшую усталость и ломоту всего, что себя ощущает, не спалось. Заложив руки за голову, я анализировал прошедший день. Что бросилось в глаза? Отсутствие женщин. Не наших самок, а местных. Вообще не видно. Словно духом святым размножаются. Или… Поплохело. До рези в сердце. Перед глазами встала Тома. Неужели… Нет, даже не думать об этом. Не может целый народ, пусть небольшой, ждать, когда к ним свалятся с гор ходячие инкубаторы. Бред. Здесь должны быть свои женщины, просто я видел пока одну часть долины. Но заноза в душе осталась. Еще здесь не было металлов (за исключением монеты-кулона), а также кожи и меха. Кнуты — веревочные, топоры подвешивают на веревочные же пояса. Выходит, здесь вообще не водится живность, даже волки-собаки. И лошадей не видно. Пашут нами, а когда пойманную стаю еще вели, в поле работали сами туземцы. Дошло ли сообщение о нас до неизвестного Вечного? Если да, почему он ничего не предпринимает? Сколько ждать реакции на наше появление — зверей, назвавшихся людьми? Еще один момент. Питание. Удивительно, но желудок справился и с грязной водой, и с прогорклыми объедками. Вспомнилось: «Мой руки перед едой, с полу не едят, фрукты не мытые…» Три раза ха. Посмотрела бы мама… нет, не надо. Долгих ей лет, а не подобных зрелищ. Утро принесло такой же помойный завтрак, и начался новый день. Сегодня в гусеницы ставили без разбора, я вновь оказался впереди. За мной привычно пристроился Смотрик. За ним еще двое, даже не видно, кто. Теперь и не увижу, пока не распрягут. Или голову придется выворачивать, а это карается кнутом, уже проходили. — Пшли! Карп привычно хлестанул, но удар пришелся по чьей-то чужой спине. Жизнь налаживалась. Когда миновали поля, нас остановили на лесозаготовке, где двое туземцев подрубили толстый ствол, а несколько других, поднатужившись, с воплями опрокинули его за накинутые на верхушку веревки. После обрубки ветвей к стволу подогнали нашу гусеницу. Меня первым отстегнули от жерди, подвели к бревну и подвязали его внизу ошейника вместо жерди. Сзади таким же образом навьючили Смотрика и остальных. — Адское отродье, на счет раз встаем, на счет два делаем шаг вперед. Раз! — Карп щелкнул кнутом. Я-то понимал речь. Остальные улавливали суть интуитивно, как собаки на дрессировке. Если ошибались, вспучиваемые спина и задница со временем подсказывали правильный ответ. — Два! Я осторожно сдвинул руку и противостоящую ногу. Бревно весило как автомобиль. Ну, по ощущениям. А нужно утащить его вчетвером. Потащили. Иногда опускали, что вызывало взрыв негодования надсмотрщиков. Но так делали все гусеницы, поэтому хлесткие удары с последующим взвизгиванием распределялись равномерно. Натоптанная тропа с делянки выходила на ту же грунтовую дорогу вдоль долины. Бревно мы волокли в сторону своей ночлежки. Постепенно выработался ритм, с которым согласились надсмотрщики. Два шага — две секунды отдыха. Подняли, пронесли, опустили. Отдышались. Снова подняли. Дело пошло быстрее, на некоторое время кнуты остались без работы. — Умеют же, когда захотят, — довольно высказался Карп. Сегодня приходилось по надсмотрщику на каждую пару гусениц по четыре человолка в каждой. Карп и Зуй, будучи приятелями, держались рядом, поэтому я слышал только их разговоры. — Знать бы, чем они у себя в аду занимались, — сказал Зуй. — Может, мы их не к тому делу приспособили? — В каком смысле? — Они же умеют перемещаться? Вот навьючить их здесь и… — И поминай, как звали. Подумай, куда они наши бревна упрут? — Ну, им там погорячее будет с нашими дровишками. — Нет, раз попались, пусть приносят пользу. — А я о чем? — воскликнул Зуй. — Знать бы их скрытые умения… — Вечный все знает. Сказал таскать, значит, таскать. — И то верно. Этот Вечный явно большой авторитет. Что бы такого натворить, чтоб напроситься на рандеву? Я мог развязать узел на шее. Мог освободиться. Теоретически. На практике мне не дали бы этого сделать. А освободившегося тюкнули бы топориком или пристрелили. Типа, при попытке к бегству. И ничего никому не докажешь. Не вариант. Будем думать. Пока есть, чем. Добравшись до своей пещеры или как ее назвать, процессия остановилась. Надсмотрщики выставили нам плетеные корзины с припахивавшими овощами, сами поели свежих. Потом мы потащили бревна дальше. Я внимательно обозревал новую местность. Горы изрыты помещениями, а людей мало. И опять — ни одной представительницы прекрасного пола. Впрочем, если вспомнить внешность местных мужиков, я страшился увидеть местных красавиц. Как должны выглядеть подруги мертвецов? Но главный вопрос: где они? Надеюсь, не в могиле. Долина мертвецов. Занятно звучит. Как название хоррора. Или еще: «В плену у вампиров». Мало ли, что рыбку ловят и яблоки едят. А по ночам, может, кровь сосут. Вспомнилось, как исчез мальчонка. Дальше на эту тему веселиться расхотелось. Кстати, местных детей тоже нигде не видно. Еще факт без аргументов. Дорога огибала изъеденный пустотами горный выступ. Кажется, нас вели в противоположный конец долины, считая от того, где стая перелезла скалистые отроги. Я горел желанием увидеть все. Даже сил прибавилось. Остались позади несколько небольших садов с пустыми невысокими деревьями, поскольку не сезон, и один яблочный, с поздним сортом. Высокие корявые яблони желтели наливными плодами. Пока мы тащили бревно по дороге через половину долины, никто не попался навстречу. Никто не обогнал. Где все люди? Или их так мало? Когда дорога легонько поднялась, впереди блеснула вода. Еще одно озеро. Настоящее, большое, не лужа, а полноценный водоем, похожий на тот, что раскинулся в другом конце долины. Наверное, тоже рыбы полно, только сушилок пока не видно. В голове нарисовалась схема. Долина очертаниями напоминала кривую восьмерку или, скорее, погнутую гантелю. Центром известного нам конца было рыбное озеро, вокруг которого подковой закруглялись горы. Затем выгибался влево узкий промежуток, где располагалась пещера с ямами. Далее начиналась вторая окаймленная горами часть долины, и новое озеро перегораживало вход в нее. Через долину шла единственная дорога, от нее ветвились тропки — в лес, в поля, к домам-пещерам. Дорога начиналась у рыбного озера и прекращалась у этого. С обеих сторон водоема виднелось каменное жилье в горном массиве, впереди у озера — какие-то сооружения… Какие? Чем ближе вода, тем интереснее становилось. Стало понятно, на что уходили бревна. Вернее, на одно из. Нет, на два. Формой озеро напоминало долину в миниатюре, тоже кривая восьмерка, но вытянутая поперек прохода между горами, где по бокам осталось лишь по нескольку десятков метров. Эти расстояния перекрывал частокол из бревен типа тех, что мы волокли сюда. Для ремонта, наверное. Те, что почерневшими карандашами остромордо тянулись ввысь, выглядели гнилыми и трухлявыми. Дорога выходила прямо к узкому перешейку, к середине озерной восьмерки. Там оказался мост, перекинутый на другую сторону. Вход на мост с обеих сторон перекрыт воротами, а ворота заперты перекладинами. От кого? Это предстояло узнать. Не доходя до ворот сотни метров, Карп завернул нас. — Сюда! — скомандовал он. — Стоп! Кто-то сзади принес жердь, ею заменили бревно. Налегке мы развернулись и затрусили назад — опять на делянку. Навстречу попался туземец. Раскраска снова удивила: узор был белый на черном фоне. Мистер Негатив. Он куда-то спешил. Поравнявшись, надсмотрщики равнодушно поздоровались с ним. — Приходящий во сне снова… — хотел сообщить что-то неправильно раскрашенный дикарь. — Тьфу на тебя, — резко оборвал Зуй. — Не поминай всуе! Туземец, что смотрелся негром среди белых, пожал плечами и отошел. Карп задумчиво потер переносицу рукоятью кнута: — Стоит ли молчать? А что делать, когда он возьмется за нас? — Мы не в его вкусе. — Только это и радует. Надсмотрщики проводили взглядом негатива, что резво учесал в сторону моста. Затем Зуй произнес, как мне показалось, с завистью: — Ничего, до правых немного осталось. Через некоторое время навстречу протопал по своим делам еще местный, обычный, который черным по белому. Этот юркнул в один из каменных коридоров и пропал. Выходит, внутри есть люди, просто я их не вижу. Остаток дня ушел на второе бревно, дотащенное до места, где бросили первую партию. Полуиздохших, нас довели вечером до ямы, куда мы еле спустились. Почти упали. Там состоялся ужин, если так можно назвать прием пищи с пола. И какой пищи. Еду нам бросали изрядно подгнившую или что туземцы сами не ели. Но для привычных желудков стаи нормально. Я даже стал отъедаться после долгого непреднамеренного поста. Пусть пища отвратительная, но, во-первых, пища, во-вторых, много. Насытившись, я с удобством расположился на каменном полу. Мозги стали восприимчивы к другим мыслям. Взгляд заметался, пересчитывая сидельцев. Еще одного не хватает. Снова пацана лет десяти-одиннадцати. Нас, более взрослых, утром уводили, и что происходило с детьми, неизвестно. Вернувшись, мы обнаруживали их уже в яме. Каждый день в меньшем количестве. Еще одна заноза поселилась в сердце. Совсем недавно я как бы в шутку назвал это место долиной мертвецов. Мрачное предсказание. А если вспомнить слова встречного черно-белого и последующий диалог бело-черных о некоем… Стоп, так недолго в мистику поверить. Если современная мне наука спокойно объясняла чудеса прошлого, то любые нынешние чудеса объяснит наука будущего. Нужно лишь собрать факты. И еще: чудеса, как и преступления, происходят всегда потому, что это кому-то нужно.Глава 2
День начался как обычно. В связке на жерди я оказался третьим. Выдвинулись в сторону рыбного озера. Вдруг все упали ниц — и надсмотрщики, и понукаемые ими рабы. Неужели я дождался? Кто-то высокопоставленный прибыл за мной?! А вот хрен мне в бочку с медом. На дороге никого, ни встречных, ни поперечных. И рядом с дорогой. Ни я, ни более чувствительные человолки не учуяли посторонних. Осторожно вертели мордами впередистоящие, выглядывали в меру возможностей остальные. Единственное объяснение: кто-то издалека смотрел на нас. Надсмотрщики не подняли лиц, пока этот кто-то не удалился из видимости. Где они его заметили? Куда надо было глядеть? Явно куда-то вверх. Но куда? — Кто это? — рискнул я открыть рот. Зря. Спина и ягодицы мгновенно превратились в полотно художника-авангардиста. Сегодня снова поле, неподалеку от вспаханного. Нас уже ждали. Подсоединенный инструмент занял свое место, пахари резво двинулись. За работой начались разговорчики. Об утреннем происшествии ни слова. Либо нельзя, либо такое часто. — Еще три левых, и все, — привычно выдал кто-то из пахарей, считая в уме. — Что, Рубец, по Миде соскучился? — посмеиваясь, кинул пахарю Карп. — Разве можно по кому-то еще? — Не скажи, — возразил Зуй. — Вот от Свиды отвалишься, утром глянешь — еще колышется! Надсмотрщики и пахари дружно заржали шутке, которой миллион лет с хвостиком. А я воспрянул духом. Звучали, несомненно, женские имена. Говорят о бабах! О чем еще в чисто мужском коллективе, кроме, естественно, машин и выпивки? Машин здесь по определению нет, о выпивке пока не слышал, а вот о бабах — это замечательная новость. Они есть! — А Рада? — донесся вопрос Зуя. — Как она вам? — Еще не был, — равнодушно ответил Карп. — Малолетка, — раздалось от пахаря с другого края. — Конечно, Ташак у нас любитель зрелых. — Или не любитель соперников. — Зато всегда женат! — Зато на ком?! — Да я тебя!.. — Тихо! — прикрикнул Карп на спорщиков. — Мы на работе. Потом хоть поубивайте друг друга. Долго молчали. — Когда обед? — не выдержал кто-то из пахарей, когда у всех в животах урчало, будто в одном месте собрали сотню неудовлетворенных кошек. — Вон, уже. Через поле в нашу сторону незнакомый надсмотрщик гнал гусеницу самок. Мы остановились. Я впервые увидел наших самок, выведенных из ямы. Тоже в работе. Все правильно — не пропадать же рабочей силе. — Эгей, глядите, кого нам Шантей привел! — Здоровы будьте, бедолаги. — Сам такой, — буркнул Карп. — Но, на всякий случай, тоже не болей. Зуй молча перевел взгляд на самок, пахари настороженно и сдержанно кивнули пришедшему. Кажется, здесь недолюбливали Шантея. Томы не было, сплошь подруги высокоранговых самцов — крепкие, с отлично развитыми первичными, вторичными и далее по списку. Возглавляла гусеницу бесподобно фигуристая светлокосматая самка, прозванная нами с Томой Мерилин. Ее вытянутые до земли сталактиты раскачивалась как два пьяных собутыльника. Пышные бедра закрывали позадиидущих. Тонкая талия, гибкая спинка и наивное личико с тюленьими глазами превращали перечисленные минусы в магически воздействовавшие на самцов плюсы. За ней шествовала Анджелина — в честь известной расхитительницы гробниц. Не знаю, как оригиналы смотрелись бы привязанными к жерди и идущими на четвереньках, но человолчицы их действительно чем-то напоминали. Третья была не хуже, но безымянной, а замыкавшую мы звали меж собой Мадонной. Совсем не в честь престарелой заморской певицы. Наша прекрасная Мадонна вечно кормила грудью маленького сына, всегда висевшего на ней, как блоха на собаке. Сейчас сына не было. Свернутое на бок, чтоб не биться об зад Безымянной, лицо Мадонны скорбно вопрошало: кво вадис и кви продест? К жерди самок снизу были привязаны плоско вытянутые мешки, почти не мешающие ходу. Разве только весом. Отработанная конструкция. Явно не первый раз туземцы сталкиваются со стаей. — Как тебя к женскому полу допустили? — обратился к чужому надсмотрщику Карп, выдвигаясь в сторону Мерилин. — Если ты все еще про Миду… — И про Раду! — встрял Зуй. — Мида ладно, знала на что шла. — Сама выбирала. — Шантей тревожно прищурился. — Но Рада совсем девчонка! — проговорил Зуй. — Не я виноват, что ты на нее запал. — Шантей постарался на приближаться на длину кнута. — Зуй, окстись, — успокоил напарника Карп. — У нас, — он хмыкнул, — общество равных возможностей. Присев рядом с Мерилин, Карп сунул под нее руки. На первый взгляд процесс напоминал дойку, но только на первый — на самом деле надсмотрщик отвязывал поклажу. Он с намеком посмотрел на Зуя, указав взглядом на место рядом, но тот отвернулся. Явно не желал приближаться к Шантею. Какие-то личные дрязги. — Помочь? — спросили Карпа сразу двое пахарей. — Можно, — кивнул он после некоторого сомнения. — Только руки не распускать. Даже в мыслях. — Что ж мы, закона не знаем, — бросил один, устраиваясь рядом с Мадонной. Отбросив первый мешок, Карп пересел к Анджелине. Второй пахарь уже отвязывал груз Безымянной. — Ты, Зуй, не прав, — решил Шантей расставить все точки. — Меня выбирают, значит, нравлюсь. — Что ровзу хорошо, долиннику смерть. Ровзами называли человолков, значит, долинники — самоназвание местных. И еще: переделанная поговорка. Неужели и сюда приходили «ангелы»? — Ранет уже вторую женитьбу, — непонятно проговорил Зуй со злобой. — Переживешь. Кажется, по тебе сохнет Лида. — Плевал я на Лиду! — Но на Владе женился, — процедил Шантей. Все надсмотрщики как один — здоровяки и силачи, но если они подерутся… не получится ли перехватить какое-то оружие и освободить остальных самцов? Что мне это даст? Могу сказать со стопроцентной уверенностью: фиг знает. Просчету ситуация не поддается. Буду действовать интуитивно. — Пшли, адовы дочери. — Кнут Шантея взгрел исполосованное тело Безымянной. Разгруженная гусеница самок усеменила с поля за деревья, ее до конца провожали взгляды пахарей. Карп занялся мешками. Из первого он высыпал яблоки, а остальные мешки, выглядевшие столь же бугристо, привязал по одному под наши гусеницы. — И почему не дозволяется?.. — задумчиво начал кто-то из пахарей. — Потому, — отрубил Карп. — Но они же ничем не… — Ничем?! Это ровзы. Звери. Адские дети. — Но выглядят-то как люди! — Запомни: для людей — люди. И только. — Понимаю. Но все-таки. Карп хмуро проговорил: — Даже в мыслях не греши. Даже во сне. — Но сон-то не контролирую! — Тогда кайся. Иди к Вечному и кайся. Зверолюбие, труполюбие, юнолюбие, мужелюбие и себялюбие — худшие из грехов. За них бог наказал нас Апокалипсисом. Апокалипсисом! — воскликнул я, повторив про себя. Они говорят это слово правильно. Они знают больше! Что это значит? А ничего не значит. Пока. Кроме того, что загадки копятся, как деньги у банкира. Буду ждать. Одно из двух. Точнее, из трех. Или до меня снизойдут и поговорят, или улучу момент и снова навяжусь. Есть еще третье: прилетят инопланетяне и спасут меня. Исходя из нелепости и фантастичности последних событий — вполне нормальный вариант. — Стоп, — скомандовал Карп через пару часов. Снова перекусили яблоками и оказавшейся в одном мешке редькой. Яблоки одарили нас кочерыжками, а от редьки досталась кожура. Неплохо по сравнению с ничем. Сегодня дела шли сноровистее, работа спорилась. Такое же поле одолели задолго до вечера. Довольные пахари отцепили инструмент. — Пшли, мерзость земная, выродки адовы! — Надсмотрщики кнутами погнали нас с поля. Почему-то в другую сторону. Дошли до леса. — Собираем дрова! Ну! Кнут свистел, спины и зады покрывались красными рубцами. Без толку. — Смотрите, твари! — надрывался Зуй. — Берете корягу… — Да не могут они, — окрикнул его Карп. — Видишь: мордами вертят, глаза страдальческие, преданные, жалобные… и хотели бы, но не могут. Нет у них рук. — У меня что, глаз нет? — Не всегда верь глазам. Пришлось им самим собирать хворост и сухой валежник, а потом крепить нам на спины большими вязанками. Еще по огромной вязанке привязали к жердям в виде волокуш на длинных ветвях-полозьях. Я мог помочь, но разговаривать запрещено, а лишний раз кнутом получить мне как-то не улыбалось. Самцы заволновались. Ноздри расширились, принюхивавшиеся носы вздернулись. Я ничего не понимал. Ну, звук какой-то в леске. Далекий, едва слышный. Почему человолков это так взбудоражило? — Ты слышал? — вскинулся Карп. Надсмотрщики обратились во внимание. — Смотри за этими, — бросил Зуй напарнику и, вынимая на ходу топор, унесся в чащу. Некоторое время слышался только треск его проламывания. Затем все звуки исчезли. То ли Зуй остановился, то ли подбирался к источнику тревоги по всем правилам воинского искусства. — А-а! — разнесся через минуту басовитый вопль боли. Снова тишина. Карп не выдержал, его руки стали вязать гусеницы между собой, используя кнут в качестве троса. Лицо нервно дергалось, глаза скакали с веревок на дремучую зелень и обратно. Пальцы путались. Из леса появился Зуй. Карп остановился. — Что там… Ты чего натворил, дружище?! С топора, что висел за поясом напарника, капало красным. Шаги Зуя были напряжены, взгляд шальной. — Все нормально. Я исполнил закон. — Сам?! Тебя же за это… — Он жив. — Зуй устало опустился на траву. — Справишься с этими в одиночку? Окаменевшее лицо указало на нас. Карп задумчиво опустился на землю рядом с товарищем. — Потащишь того? Это же он, я правильно понял? — Он. Его потащат. — Смотри, пусть до суда доживет. Иначе несдобровать. — Привяжу, прокатится с ветерком. — Лады. Отвязанный Карпом кнут поднял отдыхавшие гусеницы в путь. — Пшли, поганцы! С немалым прицепом, боясь опрокинуться, мы поволокли топливо в сторону перегороженного озера. Солнце раскаленной задницей присело на вершину горы и потекло по ней расплавленной магмой. После разгрузки нас ждали ужин и сон, это понимали все. Двигались максимально быстро. Миновав свое временное жилище, мы потащили дрова дальше. Самцы снова заволновались. Их носам стоило позавидовать. Я увидел причину всеобщего возбуждения лишь через несколько минут. Яблочный сад вдоль дороги охраняли долинники с оружием, а на ветвях сидели наши самки. Взгляд стал выискивать Тому. Сердце замерло — не забывалось об исчезновении пацанят. Кто знает, что творилось в эти дни в женской яме. На одной из дальних яблонь мелькнул приветственный взмах руки. Мое дыхание возобновилось, пульс прекратил чахоточный приступ. Человолк никогда не сделает подобного жеста. Дрова и хворост были разгружены на пустыре между озером и садом. Карп, успевавший управляться одновременно со всеми гусеницами, развернул нас: — Ну, адские дети, идем баиньки. Вереницы самцов снова просеменили мимо сада. Там тоже сворачивались работы. Долинники придумали самкам идеальное занятие: сбор высокорастущих фруктов. Сами так лазить не умели или не хотели, в общем, все были счастливы. И я счастлив. Тома жива. Приближается ужин. Не жизнь, а сказка. Навстречу медленно двигалась еще одна гусеница. Та самая, возглавляемая Мерилин. Вел ее Зуй. Когда разминулись, стал виден груз, который волокли. Обвязанный вокруг тела Шантей с проломленной головой. Этой ночью я недосчитался еще одного мальчика.Глава 3
Утро встретило сыростью и вонью. — Дрыкан идет! — зашумели сверху надсмотрщики, что вынимали нас по одному из каменного отверстия и привязывали к жердям. — Говоруна заберу, — объявил показавшийся знакомым голос. Когда подошла моя очередь, кнут Карпа отделил меня от остальных самцов. Итак, говорун — это я. Ангелом был, царевной был, человолком был… позвольте представиться: птица говорун, отличается умом и сообразительностью. Дрыканом звали того туземца начальственного вида с другим одеянием и кулоном-монетой. Его кустистые брови как усы у кошки выпирали из четко располовиненного фона лица, жидкие волосы пробивались сединой, бугристый нос мощно вздувался пузырями ноздрей, похожих на выхлопы сероводорода из глубин целебной грязи. Выскобленный подбородок прочертили поперечные морщины. Глаза навыкате глядели чуть прищуренно, не то подозрительно, не то раздраженно. Особого ума в них не виднелось, но где-то в подземных хранилищах он быть обязан, иначе как человек достиг своего положения? Скрывать ум — тоже талант, а значит этот человек опасен. Вулканический нож и кнут на поясе придавали ему налет некой брутальности, а дряблые мышцы сводили это впечатление к нулю. Понятно, сила данного представителя власти не в мышцах. Одежда в виде обернутого вокруг бедер полотнища делала движения степенными, не давая разогнаться или совершить что-то неподобающее. Кривые ноги нисколько не рефлексировали по поводу отсутствия обуви у своего высокопоставленного обладателя; мозолистостью и толщиной шкуры ступни могли посоревноваться с лапами человолков. Впрочем, в этом они не отличались от ног прочих аборигенов. Зато зычный голос как у взводного командира или актера в театре был отлажен, словно подвеска спорткара, и грохотал, отдаваясь под ровными сводами, как тот же спорткар, застрявший в пробке с малолитражками. — Еще говорящие есть? — осведомился дрыкан. Или Дрыкан. Нужно узнать, прозвище это или титул. Может, профессия? Господи, он спрашивал МЕНЯ! Как же я отвык. — Там. — Мой палец указал на яму для женщин. — Тома. Мы люди. — Самка? — Дрыкан поморщился. — Женщина! — возразил я. И поправился: — Девушка. Обладатель металлического раритета будто не расслышал и кликнул охрану: — Этого со мной. Под каменные своды вошли еще трое — двое с луками, третий с каменным топором наготове. Дрыкан медленно зашагал наружу. Тот, что с топором, перехватил свисавший конец моего ошейника, спина ощутила подгоняющий толчек, а двое с луками двинулись чуть поодаль, держа на прицеле. Я пошел на ногах. Какое странное ощущение. Почти забылось, как это делается, за несколько месяцев всего несколько шагов по каменному уступу. Осанка вопросительного знака и походка, грациозностью сравнимая лишь с шагающим экскаватором, выдавали окружающим, как долго пришлось существовать в чуждых условиях. Мышцы учились заново. Через некоторое время я осмелел: — Дрыкан — титул, звание или должность? Монетоносец не повернулся, ответил топоровладелец: — Имя. — Не разговаривать, — кратко бросил Дрыкан. Я не стал искушать судьбу, только что повернувшуюся ко мне не знаю чем, но хотя бы не тылом, как в предыдущие дни. Даже месяцы. Мы шли вдоль садов к забору. Кажется, предстоит узнать, что там, за воротами. Кто живет и почему отгораживается. Или… Нехороший холодок пробежал меж лопаток. Или ЕГО отгораживают? Большая часть дров, что мы вчера притащили, осталась на месте, но пары вязанок не хватало. С высоты своего роста я видел больше, чем обычно, и намного дальше, поэтому издали заметил кострище, откуда несло дымом и пеплом. Когда поравнялись, завтрак попытался вылезти обратно: в центре свежего кострища просматривались кости и человеческий череп. Дрыкан шел степенно и беззаботно, то ускоряясь, то задумчиво отставая. Вместе с ним удалялся или приближался ко мне висевший на боку обсидиановый нож. Насколько я знал из литературы, этот неказистый инструмент режет лучше высококачественной стали. Левый конвоир заметил мой взгляд. — Осторожнее с ним. — Махом подбородка он указал на меня обернувшемуся Дрыкану. — Слишком близко от ножа. Еще выхватит. — Ровзы не имеют рук. У них только ноги. Конвоир пожевал губами, брови приподнялись. — Как же они едят? Как яблоки собирают? Я вчера видел… — Не всегда верь глазам, — повторил Дрыкан напутствие Карпа. — Смотри сердцем. — Но яблоки… — Святой Фрист, ну подумай головой. Если у тебя отрубить руки, то, чтоб не умереть с голода, станешь есть ногами. Но они от этого не превратятся в руки. Конвоир, видимо, представил картинку, плечи передернулись, он отстал. Подал голос второй: — А как же те, из преданий? Придуманы? — Да, — встрепенулся первый, — они пользовались оружием. И еще как пользовались! Дрыкан с усмешкой поморщился. — Эти ровзы не те. У них тоже иерархия. Ты же не равен мне или Фристу. Считать умеешь лишь до пяти, чтоб правый день с левым не спутать. А я до тысячи. — Это много? Вместе с пальцами ног? — И читать могу, — не снизошел до ответа Дрыкан, высокомерно добив новым фактом. — Я видел, — подтвердил один из лучников, — он разговаривал с тряпкой и камнем. Разговорщики меня не замечали, считая чем-то вроде мебели. Скот, он и в параллельном мире скот. А я слушал, в мозгу делались пометки. К примеру, здесь имеются записи, возможно, старые, поскольку на камне. Добраться бы… — Как ты, например, отличаешься от хранителя, так ровзы различаются между собой, — сообщил Дрыкан, развивая тему своего превосходства. — Высшие ровзы правят всем большим миром, а к нам добираются только вырожденцы. — Выродки. — Правильно говорить — вырожденцы. — Может, этот из высших? — Скажешь тоже. Не бегал бы на четвереньках, не пропускал вперед более сильных. Это мимикр. — Кто? — Оборотень. Видел высших и повторяет за ними. — Где видел? — В аду, где же еще. Не доходя моста, Дрыкан свернул на тропу. Теперь мы двигались поперек долины. Я глядел через озеро на ту сторону. Впервые было близко и ничего не мешало — ни гора, ни сады, ни забор. Открывшееся перевернуло мои представления о новом мире. Оказывается, за забором кипела жизнь. На том берегу бегали дети. Дети! Натирали и месили что-то в горшках, а также носили воду в такие же каменные помещения женщины. Женщины! Нашлись все. Они жили отдельно, почему-то отгороженные от сильного пола. А вот и нет. Я мгновенно поправил себя, увидев среди женщин мужчину. Парочка вместе перетирала семена растений в кашицу, добавляла что-то напоминающее мед и раскладывала по горшочкам. Другой мужчина выбрался из глубины горных квартир с большой глиняной амфорой на плечах, набрал воды и унес обратно. Третий вынес на свет и чинил деревянный ткацкий станок. Мужчины имели одно общее качество. Все были чернолицые — в смысле, что с нарисованным черным фоном, негативы с наших зазаборных. Одетые в такие же переднички и заднички, с ожерельями зубов на шеях, в остальном они не отличались. А женщины, как и дети, по «макияжу» (ведь не боевая же раскраска?) были какие угодно: полосатые и пятнистые, в клеточку и в горошек. И цветные, не ограниченные лишь черным и белым. Я видел коричневый, оранжевый, красный, синий цвета. Их совмещали в любых сочетаниях. Если цвета что-то означали, на изучение этого языка уйдут годы. Тела женщин опоясывали два лоскута: вокруг груди и на бедрах. Нижний скреплялся на правом боку, оставляя разрез для ходьбы и работы. Верхний сходился посередине груди. Приподняв «топик», мамаши кормили пухлых малышей, иногда по два сразу. На демографию здесь явно не жаловались. Маленькие пацанята и девчата носились совсем без одежды и чувствовали себя замечательно. Те, что постарше, независимо от пола носили спереди и сзади свисавшие от шеи длинные лоскуты, крепившиеся на поясе веревкой. Вспомнил: так же были одеты мальчишки, бежавшие через поле, где наша стая работала трактором. Волосы тоже несли информацию. Девчонки носили по две косы, мальчишки — одну. Взрослые стягивали распущенные космы тесьмой или налобным украшением с костями. Вывод: одежда и прическа определяют пол и возрастную категорию. Осталось разобраться с мейк-апом. Один голопузый мальчонка остановился, внимательно разглядывая меня через гладь озерной поверхности. — Ровз! Как настоящий! — Как настоящий кто? — спросила девочка, набиравшая рядом воду. Рядом весело плескались другие дети. Те, что постарше, стирали, согнувшись буквой зю. На меня они только глянули и больше не отвлекались. — На двух ногах. Как человек. — Так и говори. Он настоящий ровз, просто на двух ногах. Поправляя периодически съезжавшую вбок материю, девочка унесла тяжелую посудину, а мальчик с открытым ртом еще долго провожал меня взглядом. Мост, как выяснилось, охранялся. Постовые не стояли рядом, а мирно посапывали в тенечке неподалеку — по одному с разных сторон моста. Несмотря на предельно расслабленный вид, они следили тщательно. Лук со стрелами — под рукой, топор — в отдыхаюше охватывавшей пятерне. Расцветка соответствовала стороне озера, за которую они отвечали. Противоположная гора приближалась. Почти отвесный склон, как мне кажется, специально доработали — удалили лишнее и сделали окончательно неприступным. Ни одно растение не смогло зацепиться корнями. Вид через озеро для меня исчез, зато открылся вход в гору недалеко от забора. А прямо над идущим по левую руку забором, что впереди упирался в каменную твердь, имелось окно. Точнее, их было много, но ровно посередине — единственное. И там кто-то стоял. — Вечный Фрист! — воскликнул Дрыкан, падая на колени. Меня повалили носом в его задравшиеся пятки, сами конвоиры тоже бухнулись ничком, не забывая крепко держать мои руки и ноги. Только после исчезновения фигуры в окне мы поднялись и продолжили движение. Если здесь такой вход, а окно находится строго над окончанием (или началом?) забора, то подразумевается выход и на другую сторону — для симметрии. Значит, не только через мост можно попасть в полноценный мир за озером. Учтем. Отдельно стоящий вход в гору охранялся двумя стражами. Такой раскраски лиц я еще не встречал. Она была красной. На щеках и на лбу — желтые полосы. Глазницы обведены черным, так же черным помечен нос, отчего лицо напоминало череп черта на сковороде. Приснится — не проснешься. И после этого адскими созданиями местные называют человолков? Полотно вокруг чресел стражников было копией Дрыкановского, но тоже красного цвета, как и лица… если не сказать — морды. Полунатянутые луки небрежно направлены в землю перед нами. Осталось только вскинуть. Быстроту и меткость проверять не хотелось, они читались в позах и явном небрежении к постылым обязанностям, которые выполнить и перевыполнить для них — раз плюнуть. Мышцы охраны каменной цитадели отличались от Дрыкановских, как магистральный самолет от кукурузника. Дрыкан молча прошел мимо охраны, не удостоив взгляда. Они ответили тем же. Словно статуи. Зато не спускали глаз с меня. Может, только я вижу их? Спокойно, Вася, для галлюцинаций нужен повод. А умом я еще не тронулся. Надеюсь. И на сон не похоже, слишком все детально и последовательно. На всякий случай я ущипнул себя. Больно. Это ничего не доказывало. В логичном сне все должно быть логично. Даже то, что боль от щипка осталась и долго ныла. Прежние конвоиры остались снаружи. Внутри каменного тоннеля оказались еще двое, абсолютные копии красных наружных. Они пошли вслед за Дрыканом и мной, сменив прежний конвой. В молчании мы долго двигались прямо, а затем по ступеням вверх. Вбок уводили дополнительные ходы. Оттуда поочередно несло нехоженой затхлостью, склизким влажным холодом, испражнениями, теплой сыростью, ударной дозой пота, свежим воздухом, запасами пищи, готовящейся едой, ничем. Я старался запомнить, для простоты обзывая удалявшиеся проемы тупиком, холодильником, туалетом, баней, спортзалом, соединительным коридором, овощехранилищем, кухней, кладовкой. Холодильник мог оказаться бассейном, а спортзал казармой охраны. Ничем не пахнувшая кладовка вообще чем угодно. Неважно. Главное — запомнить очередность запахов. Особенно со свежим воздухом. Если случится что-то плохое, это вариант отхода. Хотя, вряд ли мне дадут сюда добежать, если действительно что-то случится. Полы, стены и потолки тоннеля поражали гладкостью. Сколько веков люди трудились, доводя внутренности горы до такого совершенства? Кто-то нагонял нас. Несколько человек, судя по шагам. Я прислушался внимательнее. Трое. Двое грузных, один легкий. — Дрыкан, пропусти, — донесся сзади мужской бас. — Я не по своей прихоти, — с недовольством обернулся Дрыкан. — Срочное дело, приказ Вечного. — А у нас незаконченное вчерашнее, — сообщил голос. — А-а, вы с новенькой. — Дрыкан посторонился сам и взглядом потребовал того же от меня и охраны. Мимо прошествовали две копии нашего Дрыкана по одежде и раскраске, под руки они вели девушку. Или девочку. Юное создание не старше меня. Опущенное лицо прятало взгляд. Одеждой служило обернутое по кругу от подмышек до бедер полотнище. Полотно прилипло к мокрому телу, прорисовывая его. Поблескивавшие капельками голые ноги ступали с опаской и усталостью, на каменных ступенях оставались влажные следы. С тела и волос капало. Удалившаяся фигура оставила за собой флер той самой теплой сырости, которую определил как банную. Не ошибся. Девушку вели именно оттуда, запах и мокрость подтверждали. Дрыкан медленно побрел следом за ушедшими, я и охрана за ним — теперь совершенно не спеша. Закончился подъем огромным помещением, которое я сразу обозвал главным залом. Своды из нескольких совмещенных куполов сходились выше, чем в самых больших виденных храмах. Свет падал из огромного проема, что выходил наружу. Наверное, именно он располагался в горе над забором, по размеру и высоте — самое то. Из зала строго в определенном порядке выводило еще три выхода: один на ту сторону от окна, два вглубь. В каждом стояло по краснорожему лучнику. Поднятая рука Дрыкана остановила нас перед входом в зал из коридора. В поражавшем величественностью и простотой зале в самом центре располагался трон. Как еще назвать блестящее золотом резное кресло с высокой спинкой и подлокотниками? Поразило не только внезапное появление мебели, как привета из другого мира. Второй привет — из другого времени. Потому что следующее потрясение — трон оказался металлическим. То ли правда золотым, то ли надраенным до блеска. На троне небрежно раскинулся в свободной позе мужчина преклонных лет. Среднего роста, почти лысый, если не считать уходящего от висков на затылок седого пушка. Суховатый и сутулый. Веера глубоких морщин раскрылись у глаз, что казались провалами на худом лице. Над колючим взглядом нависал мощный лоб. И никакой раскраски. Зато. Троносиделец был в качественной цветной ткани явно не местной выделки — длиннополый халат, ярко-красный, с золотыми отворотами, достигал пола. Из-под халата виднелись остроносые тапочки. Талию опоясывал позолоченный ремень. Явно не веревочный. Дойдя до трона, более толстая и более худая копии Дрыкана поставили девушку перед очами главного. — Твое желание исполнилось, — хорошо поставленным голосом провозгласил человек с трона. — Миледа! Однако, они тут все актеры. Если бы что-то подобное постарался выдать я, услышали бы только рядом стоящие. Или пришлось бы орать. А человек просто говорил — немного пафосно, но положение, как говорится, обязывает. Усталое лицо девушки просияло. Дрыканообразные согнулись в поклоне, царственная ладонь опустилась на макушку девушки. — Беззаботное детство кануло в вечность. Пришло время и бремя обязанностей. Девушка пугливо кивнула: — Я знаю закон. — Что тебе предстоит? — Остаться во дворце. Служить словом и делом. — До каких пор? — Пока не придут новые равные. — Хорошо. — Лысо-седая голова величаво склонилась с бесконечной, как Вселенная, доброжелательностью во взоре. — Миледа! Отныне и вовеки веков, да пребудет так. Девушку увели в левый глубинный коридор. Пришла наша очередь на аудиенцию. Гладко тесанный каменный пол почти не разносил звука шагов. Дрыкан бухнулся на колени, лбом в пол и распростерши руки: — Пребудь в веках и поколениях, Великий Фрист, Святой и Вечный! — Встань, — поморщился сидевший, явно уставший от славословия. Вождь, старейшина, правитель-управитель, жрец, божество? Судя по отношению к нему, все в одном лице. Фараон. Обожествленный царь. — Говорун? — осведомилось его величайшество, пристально вглядываясь в меня. — Он. — Приподнявшийся Дрыкан вновь поклонился в пол. — Говоришь? — не обращая на него внимания, спросил меня Вечный Фрист. — И говорю тоже. — С детства? — Мама с папой научили. — Неужели? Чужой щупающий взгляд скрупулезно пробежал по моему телу. Я поежился. С губ сорвалась давно мучившая просьба: — Можно дать мне какую-нибудь одежду? — Нет. — Любую тряпку, чтоб прикрыться. Мне неудобно. Фрист повернулся к Дрыкану: — Его я видел за работой в поле и на бревнах? — Его. Я несколько раз уточнял. Специально оставили с повязкой. Правитель повернулся ко мне. — Тебе не нужна одежда. Я возразил: — Нужна. Меня ее лишили. — Кто? — Стая. Человолки. Мне пришлось жить с ними некоторое время. — Смешные слова. Но смысл понятен. Скажу так: ты обманываешь. — Нет! — И сам обманываешься, — остановила меня поднятая ладонь, взметнувшая за собой парус широкого рукава. — Потому что вопрос надо ставить по-другому. Одежды тебя лишили не «кто», а «что». А именно — обстоятельства непреодолимой силы. Так? — Точно! Уголки старческих глаз собрались хитрыми ветвистыми кустиками. — Значит, однажды между жизнью и одеждой ты выбрал жизнь. Считай, что снова перед тем же выбором. Хранитель. — Да, Вечный Фрист? — откликнулся на новое для меня слово Дрыкан. — Можно сжечь ровза одетым? — Вам решать. Насколько я знаю, прямого запрета нет. Фрист обернулся ко мне: — Продолжим разговор в натуральном виде или пойдешь с Дрыканом на костер, но зато одетым? — Продолжим, — буркнул я. — Заскоки были? — Фрист вновь смотрел на Дрыкана. — Только говорливость. В остальном спокоен, умерен, терпелив. — Хорошо. Идите. Взмах правительственной руки отпустил хранителя с приведшими меня стражниками. Остались те, что стояли в глубине расходящихся тоннелей. Теперь их луки смотрели на меня. Одновременно все. Любое неверное движение будет последним. И плевать, что наконечники каменные. Мне, дитю технологий двадцать первого века, хватит. Царственный старик облокотился на один подлокотник, подпер подбородок рукой: — Расскажи о твоем мире. Что там сейчас. Судя по принятой позе, он собирался слушать долго. — То есть, как было раньше, вы знаете? — Я Вечный Фрист. Если даже забуду что-то,письмена напомнят. — Можно на них взглянуть? — Зачем? — Интересно. Чисто выбритое лицо божка-троновладельца расплылось в ухмылочке: — Еще скажи, что можешь читать. — Могу. — Если не сможешь, тебя сожгут на костре. — Рискну. Фрист покачал головой: — Смелый мальчик. Но даже хранители могут видеть письмена лишь под моим надзором. — Я не говорю, что хочу без надзора. — Ты опасен. От хранителей я письмена защищу. Чего ждать от тебя, не знаю. — Я не опасен. Хранитель же сказал: спокоен, умерен, терпелив. — Посмотрим. Я не настолько знаю ровзов, чтобы доверять во всем. — Я не ровз. — Если человек одет как ровз, ходит как ровз, на равных общается с другими ровзами, то логика настаивает, что он тоже ровз. — Хранитель Дрыкан недавно говорил: не всегда верь глазам. — Хранитель Дрыкан — дурак. Любопытное заявление. Почему дурака держат на столь высокой должности? Знание истории подсказало ответ: меньше шансов, что подсидит или устроит переворот. У большинства сильных правителей окружение — ничтожества. Потому что стадо баранов под управлением льва всегда одолеет львов под руководством барана. Старая истина. — Кстати, почему — хранитель? — спросил я. — Мы все хранители. Все наше племя. Единственные оставшиеся хранители на земле. — Хранители чего? — Последнего завета. Ветхий и Новый знаю, о последнем не слышал. — В чем он заключается? Помедлив, Фрист указал рукой в пол: — Садись, как тебе удобно. Повертев головой, я обнаружил углубление в камне и сел, опустив туда ноги. Получилось как на табурете. Сам Фрист откинулся на спинку, развалившись на троне, как в кресле перед телевизором, вытянутые вперед ноги скрестились. Кажется, он достиг такого положения, что о мелочах типа солидной посадки и осанки можно не думать. — Ты из ада или из-за гор? — О моем вопросе он или забыл, или не захотел отвечать. Мне предложили выбор. Значит, пришельцы из моего мира… или какого-то другого, тоже параллельного… сюда являются! Ставим галочку. Информация высшей степени важности. — Из-за гор. Фрист недоверчиво сощурился: — Ну и что сейчас за горами? — Нормальная жизнь. — В какого бога верят? — В Аллу. По тому, как я скривился, Фрист догадался о моем отношении к той религии. — Кто-то из обожествленных пророков? — Пророчица. — Подожди, — дошло вдруг до Фриста. — Алла — она?! — Мало того, еще и многомужница. — Правильно сделали наши предки, укрывшись здесь от Апокалипсиса. Я вздрогнул: — Как давно это было? — Это не было. Это есть. И кончится, как вижу, не скоро. — Я хочу спросить… Меня оборвали: — Свои вопросы оставь при себе. Здесь я спрашиваю. — Со своими можете сделать то же самое. Неприятно, когда об тебя вытирают ноги. Если все равно все кончится плохо, зачем тянуть? Играя по чужим правилам, игры не выиграть. Фриста мой настрой позабавил. — Ладно, — отходчиво сказал он. — Один вопрос. За человека меня считать не собирались. Стоило прояснить это главное для меня обстоятельство, и, исходя из ответа, строить дальнейшее сотрудничество. — Что со мной будет? — Как со всеми ровзами, что не доставляют неприятностей. Отпустим. Вернешься домой. — Когда?! — Увы, не сразу. Другие ровзы пусть принесут пользу взамен причиненного вреда, а ты поразвлекаешь меня. — Новой игрушкой обзавелись? А если не соглашусь? — Можно попросить тебя еще раз, привязанного на костре. — Привязывайте. Ненавижу шантаж. Если давят и шантажируют, сразу нужно выбирать худший вариант. Тогда почему-то получается лучше. Всегда. — Гордый мальчик, — хмыкнул Фрист, сощурив глаза и тем покрыв пол лица морщинами. — Ты мне нравишься. — Не приведи Господь! — Я отпрянул. Фрист осклабился, откинув голову: — Не так, как ты подумал. С тем у нас строго. Но ход мыслей ужасает. За горами так принято? — Там такого нет. — Вот ты и прокололся. — Старичок потер руки. — Откуда знать про то, чего нет? — А вы откуда знаете? — парировал я, глядя не поверженно, как ему хотелось, а выжидающе-весело. — Было, очень давно, — вздохнул он. — Искоренили. — Там тоже. Фрист вдруг поднялся. Краснорожие по углам зала не спускали с меня глаз, натянутые тетивы подрагивали. Из двух дальних коридоров высыпало несколько… назовем их служанками. На придворных не тянули ни внешностью, ни статью. Придворные в моем понимании — самодовольные особи солидного вида, которые из кожи лезут, чтоб показать это окружающим. Такие как Дрыкан. Служанок было три. Их одеяние я назвал бы верхом легкомыслия. В районе подмышек и вокруг бедер тело опоясывали две алые тесемки с бахромой из таких же ярко-красных веревочек, образующих подобие топика и юбки. Верхние спускались до пупка, нижние — до середины бедер. Подобные же пояски с бахромой выполняли роль браслетов на щиколотках и над локтями. Еще один венчал голову, свисая ниже бровей. Собственно, все. Поднятая ладонь повелителя остановила их. Подошедший Фрист встал напротив меня. Ужаснувшиеся служанки издали махали мне руками, показывая, что тоже нужно встать. Не потому, что нужно, он же не мой правитель, а просто из вежливости перед старшим по возрасту я поднялся. Без одежды было очень неуютно. Стыд — понятие относительное, в стае мне в голову не пришло бы стесняться. — Пойдем, — сказал Фрист, направляясь в один из дальних коридоров. Служанки со всех ног бросились вперед. Одна — утрешняя Миледа. Неумелая, на всех оглядывавшаяся. Подмастерье. Когда, миновав коридор, мы вышли в соседнее помещение, они уже расставляли на выпиравшей из пола каменной возвышенности всякую снедь в горшках и на золотых блюдах. Золотых! — Это золото? — поинтересовался я. — Может быть. Старые вещи. Но очень практичные. Увы, это значит, что металлов в долине не знают, а все артефакты — из прошлого. Узнать бы об этом прошлом больше. Письмена не давали покоя. И сам Фрист. Старик знал много. Осталось эти знания каким-то образом выудить. Властелин долины остановился у «стола». Покрытые пигментными пятнами пальцы выудили из горы яств яблоко. Хрум! — сочно сказал его рот. Челюсти задвигались, а взгляд указал на еду. — Ешь, если хочешь. Повторять не пришлось. Давненько я не видел столько всего и сразу. Фрукты, овощи, рыба во всех видах, их производные и сочетания, нередко самые невероятные. И напитки в глиняных кувшинах. Один, судя по запаху, почти алкогольный. То ли пиво, то ли забродивший квас. — Вы знаете о деньгах? — спросил я между глотками. — О чем? Не знает. — На шее Дрыкана висит монета. У нас их называют деньгами. — Вечный кулон? У нас их находят в поле и называют звездными камнями. Как, говоришь: монета и деньги? Эти слова помогут властвовать над ними? Я вздохнул и развел руками. Вроде бог по положению, а верит в колдовские заморочки. Жуть. Халат правителя, после мешковины прочих жителей казавшийся верхом искусства, вблизи поразил сальными разводами, потершимися обшлагами и рваными краями. Лет ему было не меньше, чем правителю. А то и больше. От слова очень. Озорно помахивая развевавшейся бахромой, служанки сначала носились как целым роем ужаленные, затем встали как вкопанные. Спинным мозгом ощущалось, как скрытые до середины глаза следят за нами, хотя вроде бы изучают трещины в полу. У женщин это врожденное. Если мужчина попробует так смотреть, либо глаза сломает, либо мозги, либо репутацию. — Халат вам достался от предшественника? Проследив мой взгляд, Фрист кивнул: — Божественное одеяние постоянно, меняется лишь тело в нем. Плоть земная бренна, приходится меняться. — Не собираетесь в ближайшее время? — Наоборот, собираюсь остаться именно в этом теле. Оно мне нравится. — К трону привыкли? — К чему? — У вас сиденье удобное. Из… звездного камня. — Удобное. Память о временах до зверя. — Мановение руки отправило служанок с глаз долой. Остались лишь лучники по углам. — Можно посмотреть сиденье? Пожатием плеч Фрист выразил полное равнодушие к этому вопросу. — Почему нет? Мы вернулись в зал. Я присел у трона на корточки, взор пробежал по так долго натираемому до блеска металлу, что от красивого орнамента остались лишь наплывы и вмятины. Руки попытались резко сдвинуть трон с места. Думал, обрушится монарший гнев, вместо него раздался хохот: — Ну-ну. Трон то ли привинчен к полу, то ли врос в камень за многие-многие годы. Или просто неподъемен, если действительно из золота. В кино золото определяли, надкусывая монету. Ну, кусану я этого монстра, и что? Какой вкус должен почувствовать? Уму осмотр ничего не дал. Надписей нет, а так мечталось о клейме «made in», дате производства и адресе завода-изготовителя. Не говоря о штрих-коде, который сейчас все равно оказался бы бесполезен. Но — даже узоры не просматриваются. Хоть бы намек на что-то: европейские там мотивы, арабские, восточные или африканские? Может, вообще ацтекские? Понаблюдав за мной, Фрист объявил: — Предлагаю условия: до дня отправки домой ты развлекаешь меня, отвечая на вопросы… — И вопросами, получая ответы, — с самой подобострастной улыбкой перебил я. Фрист подумал, кивнул: — Правильно, вопросы бывают занимательнее ответов. Я со своей стороны не причиняю тебе вреда. Ты, само собой разумеется, не причиняешь мне. Только мне. Другим можно, это будет любопытно. — Даже им? — взмахом подбородка я указал на лучников. — Охранителям? — Фрист рассмеялся. — Сколько угодно. Говорю же, это более чем интересно. — А мне интересно, что они думают о вас после таких слов. Снова насмешил Фриста. Плюхнувшись на законное место, он утер кончики глаз у переносицы: — У охранителей три незаменимых качества: глухота, немота и меткость. — Но не слепота. Они могут увидеть нечто, не предназначенное для чужих глаз. — Само собой, видят. Но охранители не выходят за пределы дворца. Все, что необходимо для жизни, они получают здесь. — Так уж все? — Больше, чем можешь представить. Любой поменялся бы с ними, отдав язык. — Понял, откуда берется столько немых. А как вы делаете их глухими? — Слух тоже дело поправимое. Ну что, договорились? Я уже помнил, чем кончился подобный договор с царевичем Гордеем. — Если этот договор не содержит подводных камней, то да. Если же вы мухлюете, я приму ответные меры. — Зачем мне, как ты выразился, мухлевать? — Вам видней. — Не держащий слова правитель недолго является правителем. — Золотые слова. — Значит, договорились. — Он удовлетворенно потер руки. Я сразу взял быка за рога: — У меня имеется просьба. — Говори. — Есть еще одна говорящая. Я беспокоюсь за ее жизнь и здоровье. — Это твоя самка? Скажу «нет» — возникнут новые вопросы. Ситуация складывалась так, что проще согласиться. Как говорят некоторые бесстыжие особы, проще дать, чем объяснить, почему нельзя. — Да. Моя. Моя женщина. — Пойдем посмотрим. Лицо правителя осветилось любопытством. Видимо, ему было нестерпимо скучно, а я привнес жизнь в его жизнь. Взгляд Фриста метнулся куда-то ввысь. Проследив, я обнаружил там подвешенное блюдо или что-то похожее. Взгляд оказался сигналом. В затертый металлический щит ударила стрела одного из охранителей, как их назвали. Не пробила, лишь ударила и отлетела. Звук гонга вызвал из небытия Дрыкана, примчавшегося и вновь упавшего перед обожествленным вождем. — Великий Фрист… — Ты дежурный хранитель, должен знать: куда повели самок ровзов? — После случая с Шантеем все только на яблоках. — Веди. Фрист прошествовал мимо. Дрыкан подскочил, обогнал двинувшуюся по каменной галерее процессию, начинавшуюся и замыкавшуюся охранителями, и принялся показывать дорогу. Вряд ли это было необходимо, Фрист прекрасно ориентировался в собственном дворце. Снова понты. Даже здесь. Собственно, везде, где власть, там и понты. — Что произошло с Шантеем? — Теперь мне можно говорить в присутствии Дрыкана, никто не перебьет и не убьет. У меня договор с Вечным Фристом. — Зверолюб. Ты его видел, когда проходил вчерашнее кострище. — Зуй сказал, будет суд… — Был. Вчера. Зверолюбам нет оправдания. Все произошло по закону. Вот оно как. Я все же продолжил, поскольку вопросы оставались, и много: — Говорили, его не допускают к женщинам. — А как именно говорили? — Спросили: кто же тебя к женскому полу допустил? Фрист приостановился. — Кстати, правильный вопрос. Почему допустили к самкам? Дрыкан бухнулся в ноги: — Он сам вызвался! Горел желанием. Вы всегда поощряли трудолюбивых. — Головой надо думать, а то лишу, как ненужной части. Шантей отстранен на три женитьбы. Кровь бурлит. Явно все к этому шло. — Объясните, если не сложно, от чего отстранен и почему, — вклинился я. — От трех женитьб, — повторил Фрист, словно повторение могло что-то добавить. — За насилие. С женщинами нужно обращаться бережно. В них будущее племени. Ага. Справедливость восторжествовала. Вот бы в случае со мной так же. Я думал, мы пойдем к садам, но всего лишь вышли к другому окну, открывающему вид на сады. Это какое же зрение нужно иметь, чтоб разглядеть отсюда? Фрист протянул назад руку. Кто-то из охранителей положил в нее что-то. Рука поднялась к глазам. Я оторопел. Это была корявая, побитая, дряхлая, но — подзорная труба. Раритет, подобный трону и монетам. — Которая? — спросил Фрист, наводя окуляр на сады и регулируя фокус. — Не вижу. — Я развел руками. — У меня нет подзорной трубы. — Ты знаешь, для чего это? — удивился он. — Держи. Труба, придумают же. Подзорная труба имела при вытяжении какую-то полуспрятанную накарябанную надпись, но меня ждали. Я направил инструмент на деревья и долго искал. — Третье дерево слева. Выше всех. Трубу просто вырвали из моих рук. Теперь Фрист всматривался, как взгромоздившаяся на ветви Тома рвет яблоки, кидает их в корзины, перебирается с ветки на ветку ловчее многих других ровзих. — Темненькая, худенькая, без больших шрамов? — Да. — Привести, — кратко бросил он. Вернулись в главный зал. Труба незаметно канула в неизвестность. Через основное окно было видно, как двое конвойных ведут Тому. Она тоже не сразу освоилась с прямохождением. Оглянувшись, я увидел презрительную усмешку на губах Дрыкана, оставшегося с нами. Но это теперь не важно, главное, Фрист смотрел с любопытством. С простым человеческим любопытством. Если однажды оно проклюнется в сочувствие или хотя бы в милосердие… — Чапа! — через пару минут бросилась ко мне Тома, распахнув руки. — Мы спасены?! — Пока не знаю. Как в зоопарке. К одной обезьянке привели другую, и возбужденные юные натуралисты заняли места в партере. Ну, не юные, но столь же любознательные. — Можно нам одеться? — вновь попросил я, обнимая прикрывшуюся Тому за плечи. Будучи один, я мог потерпеть, но в присутствии одетых людей наличие одежды на нас, двуполых, стало совершенно необходимым. Фрист промолчал. — Это невозможно, — покачал головой Дрыкан. — Ровз должен оставаться ровзом. Если ему дать одежду, он может спрятаться среди людей. Мы уже сделали большое одолжение, разрешив им говорить и ходить на задних ногах. Нечто большее будет похоже на зверолюбие. Фрист кивнул: — Все правильно. — Они не верят, что мы люди? — дошло до Томы, прячущей лицо у меня на груди. — Мы принимаем вас за тех, кто вы есть, — ответил Фрист. — Дрыкан, свободен. Хранитель исчез мгновенно, как конфета в доме с ребенком. Остальные тоже удалились подальше, как бы оставив нас втроем. Чтоб хоть как-то перестать напоминать ровза, я перекинул хвост ошейника за спину. Тома сделала так же. — Покрутись, — приказал Фрист девушке. — Как? — На месте. Тома настороженно зажалась, умоляющий взор вскинулся на меня. Я ничего не понимал. Но мы во власти этого человека. Решается наша судьба. Столько времени никого не стыдились, потерпим еще чуть-чуть. Разум заставил голову кивнуть, хотя сердце возражало. С укором отвернувшись, Тома сделала опасливый оборот вокруг оси. Острые лопатки сменились не менее острыми ребрышками, показав как всю осунувшуюся худобу, вызванную недостаточностью питания, так и налившуюся соком женственность. И приобретенную в постоянном движении грацию лани, через которую иногда пробивалась гибкость охотящейся пантеры. Девушка резко остановилась, а темная свалявшаяся грива продолжила движение, уйдя на новый круг. Затем волосы вернулись на место и успокоились, а лицо вновь глянуло на обожествленного вождя племени. В ее сторону требовательно упало: — Подними руки. Тома машинально подняла. Округлости вздернулись, и каждая косточка тела отчетливо проступила сквозь повсеместно оцарапанный натянувшийся саван кожи. Загар был везде — в любом месте, обычно прикрываемом одеждой. Даже в подмышках. Вечный Фрист покачал головой. — Еще покрутись. Нервничая, девушка снова провернулась. Ноги остановились, глаза вновь встретились с одновременно изучающими и облизывающими глазами Фриста. — Опустись на все ноги, — упал следующий приказ. Это уже чересчур. Тома спряталась за мою спину. — Нет! — Совсем юная. — Взгляд Фриста перетек на меня. — Что ты в ней нашел? — Надежность. В голове крутилось, что сам я еще моложе. Но ко мне вопросов не было. Глаза Томы быстро перескакивали с одного на другого. Сначала непонимающее, вскоре лицо осмыслилось. Она обняла меня сзади, как единственного друга и защитника. Если нужно выглядеть парой, то мы прекрасная пара. Любуйтесь. Я сказал — любуйтесь? Как всегда, глупые желания сбываются. Фрист изволил полюбоваться, но весьма специфически. Вылезшая из рукава рука сотворила невнятный жест, прекрасно понятый охранителями. Несколько быстрых шагов, и сразу по двое схватили меня и Тому. Нам заломили руки, тела опустились лицами в пол и застыли в позе унизительного поклона. Старичок-халатовладелец бодро соскользнул с трона и обошел нас по кругу, особенное внимание уделив тылу. Жесткие пальцы на миг раздвинули мои ягодицы. Судя по прикушенной губе Томы, в ее отношении Фрист дополнительной фантазии не проявил. — Загар даже в таких местах говорит, что вы четвероногие. Будете отпираться и дальше? — Фрист последовал к трону, куда и водрузил свое величественное седалище. — Обстоятельства, — проворчал я, отпущенный удалившимися по знаку старца охранителями. — Как с одеждой. Вынужденная мера. — Что же могло заставить возможных людей жить среди нелюдей по нелюдским законам? — Желание выжить! — звонко отчеканила Тома, вновь прячась за меня с прямой линии обзора. Я же промолчал, понимая, что вопрос, скорее, риторический. Переубедить старикана могли только неопровержимые доказательства. Сейчас мяч был на его стороне, и счет в его пользу. — Разве среди ровзов безопаснее, чем без них? — не спуская пронзительных глаз, продолжил экзаменовать девушку пожилой властитель. — В стае? — поняла Тома, выглядывая из-за моей раздавшейся за последние месяцы спины. — Нет, конечно. Они же звери. — Там могли убить? — Постоянно. — Могли причинить другой вред? — Ну… само собой. — А съесть вас — могли? — Не исключено. Фрист довольно расправил плечи. — Допустим, вы сбросили одежду, чтоб вас не убили. Встали на четвереньки, чтоб не убили. Жили со зверями как звери, ежесекундно боялись за жизнь и не ушли — почему? — Мы ждали случая! — отчаяние плескалось в глазах Томы, как второго августа десантники в фонтане. — Долго же вы ждали, — ухмыльнулся Фрист и вдруг осведомился совершенно другим голосом: — Хотите помыться? — Да! — воскликнули мы на два голоса. — И в этом как люди. Идите за мной. Охранители двинулись по пятам. Коридоры вывели нас к банному ходу, откуда утром вели Миледу. Собиравшаяся в капли сырость стекала по стенам. Влажный воздух принял процессию в себя, превратившись в теплый туман. Туман постепенно перешел в пар, поднимавшийся от поверхности выбитого в полу каменного бассейна. Нескольких метров в диаметре, он напоминал озера загорного мира. Только искусственный. — Прошу, — указал на купальню Фрист. При этом его ноги остались стоять на месте, посреди большого теплого помещения с единственным выходом, а на выходе мозолили глаза охранители. Мелкими шажками мы передвинулись к воде, две ступни одновременно попробовали ее на предмет температуры. Интуиция не обманула. Обалденно. — Чапа, он смотрит. Они все смотрят. Тома снова закрылась руками. Я обернулся к Фристу: — Мы так не можем. — Не можете или не хотите? — Хотим. — Вы не могли бы уйти? — попросила Тома. Фрист пропустил ее слова мимо ушей. — В стае вам это не мешало. Вы слишком быстро вжились в роль людей. — Мы и есть люди! — слезно воскликнула Тома. — Можно попросить вас хотя бы отвернуться? — сказал я, закрывая девушку телом. — И охранителей убрать? — Фрист довольно хохотнул. — Весельчаки. Не хотите мыться, не настаиваю. Пошли обратно. — Хотим. — Мойтесь. Я кивнул Томе на воду. Все равно одеться не дадут. Хоть чистыми будем. — Ну их. Забудь. Когда еще теплую ванн… Всплеск и брызги сделали слова ненужными: меня уже никто не слушал. Погрузившееся с головой Томино тело распласталось по дну и некоторое время блаженствовало там, а затем, мягко оттолкнувшись, поплыло к дальнему бортику. Чистейшая вода и достаточное освещение не позволяли укрыть от соглядатаев ни единого жеста. И черт с ними. Я погрузился на миг так же, с головой. Волосы намокли, кожа вспомнила далекий недостижимый дом. На кончиках пальцев появились забытые морщинки. — Почему вода теплая? — спросил я Фриста, который наблюдал за нашим омовением с нескрываемым удовольствием маньяка. — Подземные воды? — Разве подземные бывают теплыми? — Его брови поднялись. — Даже кипяток. — Где? Своими глазами видели или кто-то рассказывал? — Например, на Камчатке, — бездумно обронила Тома, нежась в обволакивающем счастье. Едва не сказала, что по телевизору. Осеклась. — Где-где? — Фрист испуганно сжался, словно произнесли заклинание. — Далеко за горами. — Я не стал развивать тему. Дно купальни жгло ноги. — На уровне ниже — костер? — Умница. Тома мылась в своем углу, повернувшись к нам спиной и стараясь вообще не вылезать из воды. Торчал только затылок, и мелькали руки. Оттерев многомесячную грязь горячей водой, я снова обернулся к главному зрителю нашего зооцирка: — Полотенец у вас не дают? — Вы знаете о полотенцах? — Ладоши хлопнули, вверх унесся громкий приказ: — Полотенце! Воздух наполнился гудением от далекого топота. Запыхавшаяся Миледа распростерлась перед властелином, ладони протянули сложенное полотно. Пахло от него, будто стирали в меде, а гладили розами. — Туда, — перенаправил Фрист. Мой взгляд удава заставил служанку опустить лицо. Только тогда я вышел из воды, зло и гордо, как дядька Черномор, оставшийся не только без богатырей, но и без доспехов, или как какой-нибудь Афрокондитер из пены, или кто там и откуда выходил у гревних дреков… и прочих египтян, египкун и египсан. Юная служанка незаметно подглядывала, а правитель забавлялся ситуацией, наблюдая одновременно за всеми. Мысли взбурлили классикой: «Чума на оба ваших дома!» Моя рука небрежно, словно сделала одолжение, соизволила принять полотенце и промакнуться краешком. Подоспевшая Тома мгновенно изъяла реквизит для собственных нужд. — Но-но, — пожурил Фрист жадно запахнувшуюся девушку. — Вопрос решен. Отдай. Тома скрипнула зубами, но починилась. Поклонившаяся властителю служанка исчезла быстрее звука, колыхнув взметнувшейся бахромой. Занимательный факт: в своей пародии на одежду она казалась более обнаженной, чем нагая Тома, выглядевшая естественно и самодостаточно. В глазах Фриста плескалась новая идея. — Хотите спать? — Тоже под вашим чутким отеческим присмотром? — Само собой. Мое любопытство ученого нужно удовлетворить. Нашел удовлетворителей. — Тогда не хотим. — Тома прижалась к моему плечу. Алый халат равнодушно вздернулся в районе плеч и вместе с хитро улыбавшимся содержимым двинулся на выход. Нам пришлось отправиться следом. Охранители наступали на пятки и подталкивали. В главном зале не остановились. Через боковой тоннель, куда утром увели Миледу, минуя множество развилок, мы попали в небольшое тупиковое помещение. Пара узких отверстий под потолком давали свет — тусклый, рассеянный. Скорее всего, из другого помещения. Все пространство занимала накрытая светлым полотном огромная перина, только вместо перьев и пуха, судя по запаху — растительная масса. — В ваше полное распоряжение. — Фрист развернулся и вышел. За ним исчезли во мраке тоннеля охранители. — Чапа, они правда ушли? — Не верю. — Это не важно. Кровать! Настоящая! Мягкая! Перина охнула под запрыгнувшей с разбега девушкой. Раскинувшись в невыразимом блаженстве, Тома почти утонула в ней. Мое присутствие воспринималось как должное, как нечто постоянное, неотъемлемое и неудалимое. И совершенно естественное. Столько совместно пережитого давало ей это право. Но у стен, насколько я знал, бывают не только уши, но и глаза, поэтому сам аккуратненько прилег с краю, сложив ноги и прикрывшись руками. — Никаких шансов, что нас признают людьми? — Тщетная надежда на Томином лице еще подавала признаки жизни, по чисто женской привычке не желая мириться с фактами. Мой палец лег на губы: — Тсс. Любое слово может использоваться против нас. Хотя… все настолько плохо, что куда же хуже? — Нас отпустят? — Обещают. Но можно ли верить? — Когда обещают? — Стая должна отработать вред, который причинила. — Это сколько? — Спрошу. — Глаза сами собой закрылись. Первая человеческая постель за полгода. — У нас несколько самок не вернулись, — сообщила Тома. Я встрепенулся: — А девочки? Лет восьми-одиннадцати? — Вроде на месте. Я не приглядывалась. И без того неяркий свет потускнел еще больше. — Чапа, отверстие. Я уже понял. Невидимый Фрист смотрел на нас сверху, перегородив один из источников света. Мы с Томой как-то одновременно подняли вверх средние пальцы. Народная мудрость утверждает: если смотреть на окружающие минусы сквозь этот жест, получишь плюс. Не знаю, что там с плюсом, а маленькое мстительное удовлетворение мы получили. Через минуту появись охранители, между них собственной персоной вклинился полубожок. Недовольство не просто сочилось из него, а вылетало со свистом, словно краска из пульверизатора. — Вы точно пара? — Оскорбленный в лучших чувствах взгляд забрызгал нас невысказанной обидой. — А вы точно вечный? — А почему — вечный? — Томе надоело стесняться, и она села на перине, вопросительно глядя на Фриста. — Я сменил много обличий, неся через поколения мудрость последнего завета. — Какого завета? — мгновенно втиснул я. Может это даст что-то новое и нужное для ума? Язвительная улыбочка расцвела на поле старческой физиономии, делая ее моложе и противнее: — Последнего. — Я не глухой. — Хорошо, что он не повстречался нам более молодым. Тварь, видно, была еще та. Собственно, доброта до власти никогда не доводила, нет у нее такой привычки. Добрым правителем можно стать только уже сидя на троне. — А я не слепой. Вы не пара. — Из-за того, что не стали вязаться у вас на глазах? — Разлученные влюбленные слились бы в объятиях, невзирая ни на какие помехи. — А гостеприимный хозяин получил бы бессовестное визуальное вознаграждение. — Пусть так. — Фрист развернулся, выходя в коридор. Охранители нагло подняли и вытолкали нас вслед. — Что здесь плохого? — Мы не зверушки в клетке. — Разве? От бессильной ярости у меня не нашлось, что ответить. Обратная дорога показалась недолгой. В тронном зале повелитель долины распорядился: — Говоруна увести. Что?! — А Тома?! — С ней договора нет. Чувствуя, как мощные тиски сходятся на предплечьях и запястьях, как меня берут под руки и быстро выволакивают из зала, в последний момент я вывернулся, выкрикнув: — Значит, и со мной больше нет! — Неважно. — Фрист пошел к отступавшей в испуге девушке. — Здесь имеется, кому развлечь Вечного. — Если с ней что-то случится — не прощу! Убьете — вернусь из ада и отомщу! Я сказал — вы слышали! Почувствовалось, как от выплеснутого мной отчаяния дрогнули руки стражников. Дернуться не получилось — держали крепко. Еще и приподняли, чтоб не упирался. Получившие свободу ноги лягнули охранителей в самые нежные места. В голове взорвался салют, с его окончанием все погасло.Глава 4
Затылок ныл. Мышцы болели. С трудом открытые глаза обнаружили себя в яме с самцами. На меня с состраданием глядел Смотрик. — Давно я тут? — Вынутая из-под тела затекшая рука попыталась добраться до затылка и, укушенная миллионом невидимых пираний, рухнула обратно. Нервно кивнув, будто понял, Смотрик отполз на свое место. Вонь сводила с ума. Один день среди людей — и стая вновь смотрится звериным сборищем. А ведь те люди хуже этих зверей. Здесь все по-честному. У людей не так. Темно. Вокруг спали. Я закрыл глаза и провалился в бездонное никуда.Смотрик тряс за плечо. Светло. Странно, ощущение, что только начал падать куда-то. Из дыры в потолке прилетели объедки. Я продолжал лежать. Смотрик протянул мне покрытое плесенью коричневое яблоко, сгнившее с трех сторон. Меня вывернуло лишь от одного вида «угощения». Упала лестница. Самцы один за другим полезли на работу. Я лежал. Удивленный Смотрик снова потряс меня за плечо. — Ррр! — указал он вверх. Я лежал. Поднялись все. Сегодня забыл посчитать, все ли на месте. Какая разница. Я не уберег Тому. Сам заманил ее в ловушку. — Эгегей, Говорун! — донеслось сверху. Я лежал. Пусть делают, что хотят. Жизнь мужчины ценна, когда он что-то может. В противном случае либо жить незачем, либо не мужчина. Я ждал стрелы. Или камня, если не захотят тратить стрелу — ее же потом доставать. Впрочем, камень тоже придется доставать, отсюда его могут метнуть обратно в стража. Здесь не наша пещера, сплошь наполненная каменюками всех размеров, здесь все вычищено, а выломать можно только раскрошив и камень, и свою руку. — Говорун, Вечный приглашает тебя во дворец! Опаньки. Приглашает. — Пусть засунет свое приглашение… — Твоя самка в опасности. Я вскочил: — Что с ней? — Вылазь, увидишь. Это был Дрыкан. Теперь хранитель со мной разговаривал. Произошло что-то такое, что я понадобился. По всем правилам торга нужно было заартачиться, выбить условия получше… А конечности уже перебирали веревочные поперечины. Конвоиры были другие, судя по рисункам на лицах. В остальном тот же сценарий. Меня повели во дворец. В центральном окне над забором маячила тонкая обнаженная фигурка. — Как при твоем уходе вскочила, так и сидит. — Дрыкан торопился. Я едва успевал за ним, хотя тоже не медлил. — Если приблизимся, готова прыгнуть. Говорить не хочет. Вечный сказал не трогать и с утра послал за тобой. Проходя вдоль озера, я отметил массовое движение с другой стороны. Сплошь мужчины. Все той заозерной неправильной раскраски, то есть с черными лицами в белых узорах. Многие десятки, если не сотни, людей двигались к запертым воротам моста. Отсюда приблизился часовой. Часовой другой стороны тоже встал у засова, не спеша открывать, чернолицые скопились вокруг него угрожающей массой. Не было произнесено ни слова. Напряженная толпа молча дождалась появления дрыканоподобного монетоносца, и тогда перекладина полетела на траву. Хранитель стал пропускать мужчин по одному, при этом сверялся с некими письменами на свитке, сделанном из мешкоподобного полотна. Ну да, из чего же еще. Кожи нет, бумагу тоже никак не придумают. Помочь, что ли? С нашей стороны тоже открыли и теперь придирчиво оглядывали выходящих. Чернолицый поток двинулся в сторону каменных жилищ. — Куда они? — Учитывая ситуацию, я рассчитывал на ответ. Не зря. — По домам. — Откуда? — Оттуда. Вынужденная доброжелательность Дрыкана иссякла. На входе во дворец меня приняли под присмотр красноюбочные краснорожики, в сопровождении хранителя доведя до главного зала. Тома сидела в проеме. — Чапа! — Порыв броситься ко мне едва был сдержан. — Нет, не спущусь! Я им не верю! Из дальнего коридора появился Фрист. Привычное облачение, обычное настроение. Ничего из ряда вон выходящего в ситуации он не усматривал. Его это, скорее, забавляло: мы сумели принести разнообразие в череду серых будней. Вспомнилось, как в троллейбусе кто-то рассказывал соседу: «Вчера показывали „День сурка“, там у мужика каждый день как вчера. Ты почему плачешь?» — Хорошая у тебя подружка. — Правитель сонно потянулся. — Верная. — Вы по-прежнему не верите, что мы люди? — громко спросил я. — Ровзы не люди, — ответил за Фриста хранитель. — В таком случае обвиняю Вечного Фриста в грехе зверолюбия! Дрыкан побелел сквозь черно-белую окраску. Фрист мягко усмехнулся: — Ты серьезно решил, что эта мелкая самочка может быть интересна мне как женщина? Уже за одну мысль надлежит сжечь. Даже за направление мысли в эту сторону. — Готовить костер? — Дрыкан довольно попятился к выходу. — Подожди. — Фрист сложил руки на манер известного жозефила. — Я еще не все узнал, что хотел. Самку можете забрать, пусть работает со всеми. Наказывать не надо. — Тома, не спускайся, — сказал я, продолжая смотреть в лицо божка в драном халате. — Это обман. — Вечный Фрист никогда не обманывает, — осторожно сообщил Дрыкан, так и застыв на выходе. Фрист укоризненно покачал мне головой: — Жаль, что каждый судит по себе. Что ж. Предлагаю распространить наш вчерашний договор на самку. Даю слово, что ей не причинят вреда, пока договор в силе. — Не устраивает, — сказал я, увидев радость в глазах Томы. — В любой момент вы можете сказать, что договор больше не действует. Или даже не говорить. Дрыкан ждал окончания переговоров. Я чувствовал, как ему не терпится разобраться с нами по-своему. Он не понимал, почему великий правитель терпит хамство возомнившего о себе дрессированного животного. Взмах руки успокоил его, а повелительный голос сообщил с некоторой торжественностью: — Хорошо. Ей не причинят вреда до момента, когда вас отпустим. — Только до? — насторожился я. — Вообще не причинят. Вот переговоры и закончились. — Мне спускаться? — Голос Томы дрожал. — Всю ночь здесь. Я устала, замерла и проголодалась. И… и наоборот. — Я не ставлю условий, — мой немигающий взгляд прожег в глазнице Фриста сквозное отверстие и мысленно посыпал его солью, — готов сотрудничать без всяких условий, но буду рад, если Томе окажут все необходимые услуги: накормят, напоят и прочее. И дадут сегодня выспаться. Я как бы ничего не требовал. Это оценили. Взгляд Фриста поблагодарил меня за то, что не пришлось выкручиваться перед хранителем в вилке между условностями и потерей небывало забавного информатора. — Дрыкан, обеспечь. Теперь я хочу спросить… — Так мне спускаться? — вновь перебила Тома из проема. Я взял ответственность на себя. — Да. Большего при всем желании не добьюсь. Тому увели. — Существуют ли заповеди в твоем мире? — Двух видов, — ответил я, подходя к окну. Морщинистый властелин долины встал рядом. Мы посмотрели, как Тому сопроводили обратно в сторону каменной ямы. Только тогда собеседник осведомился: — Почему двух? — Для разных людей. Одни верят в Него, другие — в Неё. — Во что веришь ты? — Почитай отца твоего и матерь твою, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не произноси ложного свидетельства, не желай жены и дома ближнего своего, и всего прочего… Фрист почесал мочку уха. — У нас так же, — сказал он задумчиво. — А что лжебогиня внушила большинству? Я попунктно перечислил хорошо вдолбленное в школе царевен. Старик внимательно выслушал. — Почитай только мать? Не возжелай мужа и дома только ближней своей? Не убий, если? Впервые мы посмотрели друг на друга как единомышленники. — Нужно рассказать хранителям. — Кривые пальцы снова в задумчивости потерли ухо. — Хороший повод разнообразить проповеди и дать людям возможность перемывать косточки кому-то другому. Мы оба посмотрели в окно, где какой-то туземец полез в кострище. Останки Шантея небрежно перекочевали в мешок, мешок отправился за плечо, а туземец с мешком — в сторону леса. — Не в пещеру случайно? — Да, это хоронитель. — Во взгляде правителя удивление сменилось подозрительностью: — Откуда знаешь про последнее пристанище? — Нашли в поисках еды. — Внутрь заходили? — Невозможно. Пахнет плохо. — Жаль. — А что там дальше? — насторожился я. — Как раз хотел спросить. — Вы, властелин долины, не знаете, что в пещере? — Когда дух Вечного Фриста вселился в последнее тело, пристанище уже было непроходимо. — Почему дух не сообщит телу, что находится за непроходимостью? — Не богохульствуй. Дух превыше земного. Он передает божью искру, а не мысли предыдущего носителя. — И как правителю вам не интересно, что находится на вверенной территории? А если — несметные богатства? — Зачем? — Фрист поморщился. — Богатство отвлекает от мыслей о божественном и вводит во грех. Легче канат вдеть в костяную иглу… — Чем богатому войти в царствие небесное, — закончил я знакомую мысль. Где-то читал, что на старинных парусных судах толстый канат называли верблюдом. Здесь мореплаванием не пахнет, потому канат остался канатом. — Знаешь святые тексты? — Фрист вынул из тапка левую ступню и потер пяткой бледную волосатую лодыжку правой ноги. Еще бы в носу поковырялся. Ну и манеры у местного царька. — Любопытно. Может, ты действительно из высших? Помолчу. Пусть накручивает мне сан повыше. Лучше для возможной торговли. А она будет. Даже не сомневаюсь. Сделав шаг в сторону, чтоб проследить за уходящим вдаль хоронителем, я кивнул на удалявшиеся останки зверолюба: — В пещере только грешники? — Там все. Мертвые снаружи, а старые, немощные и больные уходят вглубь. Вон оно как. Воображение дорисовало картинку, как достигается радостный вид здорового общества. Плечи гадливо передернулись. — Никто никогда не возвращался, — добавил Фрист с чувством неоправданных ожиданий. — А спросить у вознесшихся душ не пробовали, а, Святой и Вечный? Я снова нарывался, кусая вождя в больное место. Фрист не успел отреагировать на мою выходку. Из левого выхода, что, по логике, выводил на зазаборную половину, осторожно появился один из хранителей. Широкое тело распростерлось ниц. — Что, Мамон? — Еще два члена племени хотят стать полноценными и приносить пользу. Брови Фриста скользнули вверх: — Такими темпами во дворце старых работников не останется. — Сказать, что рано? — Еще чего. Зови. — Правительственный взор упал на меня. — Стой здесь, не мельтеши. Его руки запахнули халат потуже, ноги тверже вделись в чувяки и вознесли обладателя на трон. В сопровождении хранителя Мамона вошли, пугливо озираясь, две девочки. Или девушки. Под слоем грима не разберешь. Маленькие, щупленькие. Раскраска как у всех детей из-за забора и мальчиков-подростков с нашей стороны: черно-белые полосы и равномерные узоры. Одежда тоже подростковая: местный вариант пончо. Но южноамериканское пончо — верхняя одежда. Здесь она была единственной. Ткань — бесцветно-серая мешковина грубой выделки. Две тревожно таращившиеся головки торчали из дыр в свисавшем с двух сторон до середины бедер отрезе. Веревочный поясок стягивал конструкцию на талии, заставляя легонько топорщиться. Ноги, как у всех, исключая правителя, — босые. Волосы заплетены в две косы. Налобных повязок и украшений нет. Не доросли? Не доходя до трона метров десяти, девушки синхронно опустились на колени и распростерлись по каменной поверхности. Лбы, почти касавшиеся пола, осторожно поворачивались, давая любопытным лицам возможность поглазеть по сторонам. Явно впервые во дворце. Юные голоса звеняще-громко и нестройно воспели привычную хвалу: — Пребудь в веках и поколениях, Великий Фрист, Святой и Вечный! Заметив меня, юные создания скользнули взглядом по безмятежно вывешенной сосисочке и напряглись. Руки быстро оправили одеяния. — Это ровз, — успокаивающе сообщил Фрист. Больше обо мне не вспоминали. Домашний песик. Кто берет его в расчет? — Ты. — Указующий перст властителя уперся в более взрослую на вид девушку. — Подойди. Приподнявшись и поправив одежду, девочка несколько раз переставила плохо слушавшиеся ноги и завороженно замерла перед очами своего полубога. — Как зовут тебя, милая? — Голос Фриста стал обволакивающим, грудным, рокочущим, проникающим напрямую через кожу. — Люрана, Великий. — Принуждал ли кто-нибудь к этому решению? — Нет, Великий. — Люрана, ты действительно считаешь, что достигла истинной взрослости? Девочка испуганно-восторженно выпалила: — Да. — Готова стать равной и полноценной? — Да. — Понимаешь, что новая жизнь принесет новые обязанности? — Да. Во время разговора хранитель тихо удалился, правитель остался наедине с искательницами равности — если не считать меня. Но кто меня считал. Я так и стоял у окна в виде неодушевленной мебели, прислонившись к прохладному камню проема. Фрист кивнул, подбородок указал на вторую: — Теперь ты. Вторая соискательница тоже приблизилась к владыке, встав плечом к плечу с первой. — Имя? — Верана. — Твое решение самостоятельное? — Да. — Она отвечала громко, четко, жгучие глаза глядели на охалаченного главнюка. В отличие от первой она не боялась. Или делала вид, что не боится. — Готова? — Да. Фрист хлопнул в ладоши. Из дальнего коридора показались служанки — словно ждали у стеночки. Те же, что в прошлый раз. Упали ниц. Неплохая физподготовка, есливсе время так бухаться. Ожирение не грозит. — Все для возведения, — кратко бросил Фрист. Его сухопарое тело легко поднялось с трона, несколько шагов, и он подошел к соискательницам вплотную. Голос величественно зарокотал: — Я есть альфа и омега, начало и конец, Фрист Вечный и Многоликий, который есть, был и грядет. — Суровое лицо нависло над сжавшимися в испуге фигурками. Руки взлетели крыльями широких рукавов и опустились ладонями на вздрогнувшие макушки. — Имеющий ухо да слышит. Кого я люблю, тех обличаю и наказываю, ибо их есть рай послесмертный. Потому будьте ревностны и прилежны, самоотверженны и трудолюбивы, как в молитве, так в делах мирских. Не собирайте сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют. Но собирайте сокровища на небе, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Девушки трепетали. Грозный облик Фриста, его возложенные на головы руки, склоненный сверху лик со скорбным всепрощающим взором, вызывали благоговение. Даже у меня, застывшего у окна. — Будьте благоразумны и имейте усердную любовь к ближнему, — возвышенно отдавалось эхом под серыми сводами, — ибо любовь покрывает множество грехов. Служите ближнему тем даром, какой имеете. И как, по ниспосланной благодати, имеете разные дарования, то, какое имеете служение, пребывайте в нем с радостью и любовью. Высокий деревянный столик с глиняными чашами выплыл из глубин коридора на руках служанок. Их босые ножки осторожно переступали, боясь что-то разлить или опрокинуть. Алая бахрома чувственно колыхалась. Столик подставили под правую руку говорившего. Сложив ладони у груди и поклонившись, служанки упятились обратно в никуда. — Любовь да будет непритворна, отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру. В усердии не ослабевайте. Утешайтесь надеждою. В нуждах ближних своих принимайте участие. Руки Фриста оставили головы девушек и приняли со столика две чаши: — Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими. Будьте единомысленны между собою. Протянутые чаши были обняты девичьими ладонями и поднесены ко ртам. Горла одновременно дернулись, совершая глоток… Люрана задохнулась, глаза вытаращились, и кашель сотряс тонкое тельце. — До дна! — жестко приказал Фрист, воздев руки в стороны. Похож на ангела: отвисшие рукава создавали полное впечатление крыльев. Верана спокойно глотала. Пересилив себя, Люрана хлебнула еще раз. Лицо перекосилось. Отдышавшись, она храбро допила остаток. До меня добрался слабый запашок алкоголя. То самое варево со стола с угощениями. Пиво не пиво, квас не квас. Местная бормотуха. Опустевшие чаши вернулись на столик, а торжественный голос Фриста продолжал: — Не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным. Не мечтайте о себе. Не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками. Не мстите за себя, но дайте место гневу высшему. И если враг ваш голоден, накормите его. Если жаждет, напоите его, ибо, делая сие, соберете ему на голову горящие уголья. Не будьте побеждены злом, но побеждайте зло добром. Да пребудет так! Руки взметнулись вверх, уронив рукава. Девушки вновь грохнулись на колени, отвесили земной поклон и замерли в нем. — Да не отойдут слова сей проповеди от уст ваших, поучайтесь в них день и ночь, дабы в точности исполнять все, что сказано. Поднимитесь. Два нежных личика вновь оказались на уровне груди своего полубога, одно — наивное и испуганное, второе — серьезное, томимое неким ожиданием. — Люрана и Верана! — Фрист склонился к столику. Пальцы обеих рук окунулись в горшочек и вышли обратно оранжевыми, обтекая яркими каплями. — Да сгинут в вечности прежняя жизнь, прежние думы и прежние имена! Да примет вас новый мир, как вы принимаете его! Яркие полосы прочертили лбы соискательниц поверх черно-белой абстракции. Словно солнечные лучи осветили сумрак долины. Девичьи глаза с изумлением уставились друг на друга. — Ой! — не сдержала восхищения Верана. Оранжевые пальцы опять развернули их лица на режиссера спектакля: — Удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне. Фрист смотрел на девушек. Они, не мигая, смотрели на него. В глазах — дикое смущение женственности и одновременное проявление высшей мужественности. Тонкие пальчики бездумно и покорно развязывали пояса. Через миг веревочки упали. Взятые за плечики, лоскуты ткани взвились через головы и присоединились к пояскам. Босые ножки боязливо переступили с места на место. Вынужденная обнаженность давила на мозг невозможностью прикрыться, девчонки оказались в моем положении, когда я раздет, а все — наоборот. Пустота тронного зала была кажущейся. Забыв, что следить нужно и за мной, стражники голодными собаками лакали глазами и мыслями молочные реки и сметанные берега. Ладно, их из дворца не выпускают, ничего кроме стен за всю жизнь не видят. Но так же вязнул на неровностях взгляд Фриста, в местах попадания вызывая гусиную кожу и скукоживающе-выпирающее вытягивание. Девушки ежились, но стоически держались. Пальцы вновь окунулись в горшочек. Теперь в другой. Окрасившиеся красным пятерни возложились на плечи соискательниц: — Краски — враги серости. Фрист сделал паузу, во время которой ладони начали медленно опускаться, оставляя рвано-алые потеки. — Желания — враги однообразия. Растопыренные кисти приблизились к дрогнувшей трепетной мякоти. — Мужчины — враги одиночества. Кадык «художника» передернулся, как затвор помповухи, взор запотел. Он разве что не облизался. Ласковая тяжесть обожгла его руку, растекаясь по пальцам и принимая форму ладони. Вот ведь, старый хрыч. Сто лет в обед, ни одного ровесника на всю долину, а все туда же. Ау, ваше псевдосвятейшество, вы где? — Вожделение — признак взросления. Наслаждение — награда за муки. Дети — награда и плата за наслаждение. — Новые пригоршни красок размазывались по соискательницам сверху донизу, сопровождаемые грудным пеленающим баритоном. — Чувствуете — будто вспугнутые бабочки проснулись у вас внизу живота. Взмахнули крыльями. Разлетелись теплым туманом по выпотрошенному ожиданием телу. Музыкой небесных сфер плыли в ушах гипнотизирующие слова. Слова распадались на звуки — многомерные, опутывающие, разлетающиеся салютом и вновь впивавшиеся в кожу тучами въедливых мошек. Обрастая шипами и щупальцами сопутствующих мыслей, они цеплялись за овраги извилин и пропахивали новые борозды в оледеневших мозгах. Девушки таяли и доверчиво прижимались, предоставляя больше возможностей, когда руки с красками не доставали до спин и прочего. Их бил озноб ностальгии о будущем, уже столько раз воспроизведенном в грезах, что ставшем реальным воспоминанием. Воспоминанием чувств. Образов. Но не ощущений. И теперь они растворялись в ощущениях. Под видом окрашивания Фрист нагло пользовался служебным положением. В уголовном кодексе за подобное есть статья. Там, у нас. Но мы находились не у нас. У них правитель имел право и с удовольствием им пользовался, вызывая ответные зуд и дрожь, что пробирались в вены и в мысли, выплескиваясь покраснением шей и смелостью глаз. Былые сомнения развеялись, родился восторг — ощущений, желаний, предвкушений. Восторг тела врезал предчувствием небывалого по скорлупе обыденности — как молотом по стеклянной новогодней игрушке. Лелеемая годами привычность треснула. Разум поспешно забаррикадировался в недоступном углу, и из бреши осознания свободы проклюнулся ошалелый восторг души. Уловив момент, Фрист прижал к себе соискательниц и нежно побаюкал, чувствуя томление, стрекотание сердец и пылание кожи. Девичьи руки оплели и стиснули его в ответных объятиях. Люрана просто прижалась, закрыв глаза и улыбаясь чему-то, как сомнамбула, а Верана привстала на цыпочки, головка вскинулась, и девушка наградила старого сатира пылким поцелуем, торопясь уйти в ту нарисованную красочную страну, что лежит за пределом понимания. Фрист с трудом отстранил от себя полыхавшие желанием создания. — Отныне вы — женщины, — громко объявил он, возвращая прелестниц в реальность, — отныне ваш долг — дарить радость, принимать радость, вынашивать и рождать радость — всему племени. Чем лучше вам — тем лучше племени. Чем лучше племени — тем лучше будет вам. Отныне и всегда да пребудет так! Хлопок в ладоши вызвал подкарауливавших служанок: — Омыть! Обняв за плечи, соискательниц повели в коридор, которым сюда являлся я. В теплый бассейн, надо думать. — Что значит этот обряд? — осведомился я. Стопы облизавшего губы Фриста степенно направились ко мне. — Возведение в равность. Это я и так слышал. Общий смысл улавливался: инициализация, прощание с детством. Ну, нет подробностей, значит, нет. — А что им давали пить? — Святой напиток. — У него есть другое название? Пиво, вино, водка, спирт, самогон… — Остановись! — Взгляд Фриста заметался. — Никогда не смей читать заклинания в моем присутствии! Что ж, примем к сведению сказанное и отмеченное по этому поводу в уме. Хлопок в ладоши призвал новую тройку служанок. О, как. Сколько же их всего? Следуя неуловимому знаку, служанки умчались. Через миг, заметив, что властитель стоит теперь у оконного проема и перемещаться не собирается, прямо на каменный подоконник нанесли всевозможной снеди. Фуршет, так сказать. — Не стесняйся. — Фрист указал мне на еду, сам привычно начав с фруктов. — Зачем нужно разделение на две части? — спросил я между жеванием. Посланный властителем огрызок полетел в окно. Фу, как некультурно. А если кому на голову? Начальству можно все? На фиг такое начальство. Власть должна подавать пример или идти на фиг. ИМХО. — Ты о заборе? Так заведено испокон веков. — От кого охраняете? — От самих людей, предохраняя от греха. Гляди. С семейной стороны, как я ее обозвал, к воротам вышел мужчина. Несколько слов часовому, и засов сдвинулся, пропустив и сразу закрывшись сзади. Перейдя мост, мужчина постучатся в другие ворота. Сообщенную подошедшему охраннику причину признали уважительной, человека пропустили. На земле часовой сделал пометку. — Когда вернется, отметку сотрут. Во всем должен быть порядок. Нет порядка — нет племени. Только ровзы нарушают привычное течение жизни. — Слово ровз что-то означает? — Пришелец из другого мира. Не человек. — В смысле — зверь? — Типа того, — лукаво согласился старик. — Но могут прийти и люди. — До сих пор не приходили. А придут — я пойму, что не ровзы. — Как? — Хочешь узнать, как меня переубедить? — Правитель долины кашляюще рассмеялся. — Не выйдет. Все доказательства против тебя. Смирись. Только тем и занимаюсь. Мой взгляд нерешительно пошарил по сторонам. — Где у вас тут… удобства? Фрист понял. — Отведите. Как стража сообразила, куда меня вести, и как услышала, если глухая, не знаю, но сопроводила именно в нужное место. Сверху в тесном помещеньице шумно поухивало пробитое в камне отверстие вентиляции — узкое, непролазное. Последнее я отметил на всякий случай. На полу лежал деревянный щит, оказавшийся крышкой. Под ним зияла яма… нет, дыра в какие-то нижние помещения. Иначе откуда там свет и мощный приток воздуха? Размеры дыры не позволяли пролезть в нее, разрешая делать лишь то, зачем явился. Я и сделал. Надеюсь, никто в нижнем ярусе в обиде не будет. На возвышении на уровне пояса стояли глиняные горшки с водой. Я машинально воспользовался, сполоснув руки. Надо же, была у меня когда-то такая привычка. По возвращении я застал Фриста у центрального окна, подзорная труба глядела на озеро, по лицу правителя блуждала улыбка. На меня — ноль внимания. Прибрежная полоса оказалась усыпана женщинами, и постоянно подходили новые. Берег превратился в лоскутное одеяло от сброшенных одежд. Мешая друг дружке, отвоевывая место в воде, светлокожие фигурки начисто смывали раскраску. Собственно, просто мылись. Мелькали конечности, сгибались спины, выпячивались не спины. Столь массовое купание я видел только на бесплатных пляжах в сезон. Чистые уходили не спеша, весело переговариваясь, а оставшийся гудящий рой при этом почти не уменьшался. — Банный день? — хмыкнул я. — Хорошее определение. Запомню. — Смывание раскраски что-то значит? — Утром нанесут снова. Как бы обновятся. Завтра необычный день. — Раскраска, узоры — что означают? Фрист оторвался от трубы: — У кого именно? Пардон, сформулирую точнее: — У этих женщин, для начала. — Лишь то, что они — женщины. Им идут краски. Это признак человечности. То, чего не хватает вашим самкам. — А дети почему равномерно черно-белые? Полосы, узоры… — Полосы и узоры не важны. Нет единого фона — человек не определился в жизни. — Хранители двуфоновые, потому что прекрасно определились? Шутку не поняли. — Высшие должности — хранители и охранители — имеют собственную расцветку, чтоб все видели издали. У хранителей это еще принадлежность к двум мирам. Запрокинув голову, Фрист шумно отхлебнул из глиняного кувшина. Судя по запаху — «святой напиток». — Кстати, у вас есть вода? — небрежно осведомился правитель. — Странный вопрос. Человек не может без воды. И нечеловек не может, — предугадал я готовое сорваться возражение. — Обычная? — Мокрая, прозрачная. Какая еще бывает? — Со вкусом слез. — Соленая? Поблизости такой нет. — А где есть? — Пронзительный взгляд полицейского, поймавшего вора на месте преступления, распух весельем. Черт его дери. Для местных мир — околица. Все, что дальше — колдовство. — Слышал, что есть такие моря и океаны, — поздновато спохватился я. — Ну-ну. Что еще слышал? — Что именно вас интересует? — Все. Для начала скажи, где вы проявились. — Что сделали? — Горы непроходимы. Вы проявились где-то внутри. Поэтому я уверен, что ты не человек, хотя, не спорю, очень похож и местами весьма убедителен. — Они проходимы, были бы умения, желание и смелость. Или необходимость. Рассказывать ли об условно проходимых скалах над водопадом? Если не знает — это козырь. Никто не ходит с козырей. Однажды может пригодиться. — Где именно? — Его рука махнула в окно. Мозг вскипел: как сказать столько, чтоб не соврать про известное и при этом максимально утаить остальное? — Со стороны озера, где рыба сушится. — Это понятно, вас там поймали. — Можем сходить, если интересно. Попытаюсь найти. — Интересно, но не настолько. — Что же интересует в первую очередь? — Что ты знаешь о полетах людей? Тон и постановка вопроса сообщали, что сам он о них знает лишь понаслышке. Жаль. — Разве люди летают? — состроил я глупую физиономию. — Раньше летали. — Насколько раньше?! Каким способом?! Наконец-то. Сейчас раскроется загадка — в прошлое нас занесло или в будущее. Если речь зайдет об аппаратах тяжелее воздуха… — В преданиях. — Посмотрев в небо, Фрист сделал знак охранителям. — На сегодня достаточно. Выдвинулись два красноюбочных конвоира, готовые проводить до выхода. — Как долго ровзам батрачить на благо племени? — успел спросить я, пока не увели. — Устал от нашего двуногого говорящего общества? Не беспокойся, немного осталось. Белолицые конвоиры, принявшие меня у красномордых на выходе из дворца, очень спешили. Достигнув озера, я узнал, почему: аналогичное недавнему женскому, мужское купание происходило сейчас на этой стороне. Весь берег усеивали тряпочки, прибрежную полосу — тела и головы. Белый фон исчезал с физиономий, превращая дикарей в обычных людей. Кто-то чесался, кто-то терся, кто-то погружался с головой, отмывая волосы. Виднелись знакомые лица: Карп, Зуй. Конвоиры поторапливали меня, стремясь к своим. Сдав часовому, они быстро ушли. Снова у меня появилась призрачная возможность сбежать: либо просто дать деру, либо подгадать момент и выхватить у единственного часового оружие. Чушь. Какой смысл? Пока часовой спускал лестницу, я громко спросил в сторону женской ямы: — Тома, все хорошо? Рыкни, чтоб не злить соседей. — Ррр! — радостно донеслось снизу. Ночью снились прилетевшие из-за гор самолеты, из которых парашютировались десантники. Я радостно бежал навстречу, пока они, обрубив стропы каменными топорами, не подняли на меня размалеванные черно-белые рожи.
Глава 5
Распорядок нового дня ничем не отличался от предыдущих. Стаю цепляли к жердям, готовя к новым свершениям на благо и процветание долины, а меня специально прибывший хранитель увел во дворец. Сегодня это был не Дрыкан. И не Мамон, имя которого я тоже запомнил. Новый хранитель был молчалив, пришлось долго дожидаться, когда к нему обратятся. Оказалось — Кутяй. Я принял к сведению. Мамон с Кутяем являли единство противоположностей: грузный и тощий, прямой и агрессивно склоненный вперед, словно бросавшийся в драку, темный и светлый — над одинаковыми равномерно поделенными на черное и белое физиономиями. Они встретились мне в первый день во дворце, ведя девушку из купальни. Кроме них и Дрыкана других хранителей пока не видно. Надо бы подобрать ключик хоть к одному. Хранители хранят что-то, пусть поделятся. А если нельзя делиться, то пусть хотя бы намекнут. У входа в тронный зал нас остановили охранители. Ухо уловило окончание знакомой церемонии. Фрист величественно вопрошал: — Что тебе предстоит? Голос Вераны отвечал с непередаваемой готовностью: — Остаться во дворце. Служить словом и делом. — До каких пор? — Пока не придут новые равные. — Хорошо. Веда! Отныне и во веки веков, да пребудет так! Девушку увели. Судя по звуку шагов, одну. Куда делась вторая? Кстати… Столько нового, что выпали из поля зрения вещи совершенно чудовищные. Как только меня оставили с божком наедине, я сразу спросил: — Что вы делаете с детьми? — Я? — Фрист вздрогнул. — С какими детьми? — Детьми ровзов, как вы их зовете. — Не их, а вас, — поправил Фрист. — Куда исчезают мальчики? — Детеныши помогают нашим подросткам совершенствоваться в военном деле. — Каким образом? Позвав меня за собой, Фрист подошел к окну, поглядел в него. Губы скривились, вспомнив что-то. — Из-за церемонии занятия отменены. Завтра увидишь. — Почему дети? — Дети должны тренироваться с детьми. Вырастут умения — повысится возраст соперников. Почему не спрашиваешь про церемонию? — Что за церемония? — Женитьба. — Кто женится? — Увидишь. Уверен, в вашем мире не так. Кстати, начинается. Я встал рядом. Вид отсюда открывался на обе стороны озера, а перешеек с мостом оказались прямо перед глазами. У обоих ворот моста скопилось множество людей. Я начал примерно представлять население долины. Две толпы по нескольку сотен собрались на церемонию. Слева, откуда привели меня, стояли мужчины — снова в раскраске. Чернолицых не было, только белолицые. Я узнал Карпа, Зуя, некоторых других, чьи лица примелькались, а имен не знал. С другой стороны ждала чего-то такая же толпа женщин. Молодые и старые, стройные и толстые, даже слегка беременные. Причем беременными были и молодые, и старые. Кажется, здесь это бесконечный процесс. Контрацепции не знают, или закон ее запрещает. Да, еще: старые — не значит старухи в общепринятом смысле. Стариков в долине не водилось, как в стае, и по той же причине. Старые — это не слишком молодые. Которые являются старыми лишь на мой пятнадцатилетний взгляд. Ворота открылись одновременно с обеих сторон, но толпы не шелохнулись. Три знакомых мне хранителя вышли на мост. Установилась тишина. — Слушайте и внимайте, люди истинные, не соблазнившиеся посулами врага человеческого! Да слышит земля и все, что наполняет ее, вся вселенная и все рождающееся в ней! Когда окончилась тысяча лет, враг человеческий был освобожден из темницы своей и вышел обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, число их как песок озерный. И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним? — Как хорошо слышно, — тихо изумился я. — Так построили. — Фрист равнодушно переступил с ноги на ногу и оперся о «подоконник» каменного проема. — Звук отражается от горы и от стен. Если постараться, различишь даже шепот. У нас это называлось хорошей акустикой, с ее использованием концертные залы строят, а раньше строили храмы. Кстати, раз тронный зал «вечного» правителя не концертный, может, его изначальное предназначение несколько отличалось от нынешнего? Вопросы, вопросы. А нормально поговорить о них не с кем. И почитать нечего. Ничего, я терпеливый, пусть и хочу всего и сразу. — И даны ему были уста, говорящие гордо и богохульно, — нараспев вещали хранители перед народом, — и дана ему власть действовать отведенное время. И дано было вести войну со святыми и победить их, и дана была ему власть над всяким народом и племенем. И поклонились ему все живущие на земле, кроме истинных хранителей завета. Люди внимали молча, сосредоточенно… на взгляд издалека. Уверен, вблизи я бы видел отсутствующие глаза, позевывание и откровенную скуку. Не в первый же раз им рассказывают эту подкорректированную библейскую историю. Вообще, в морду бы за такое. Почти дословно взят священный текст и перевран как нужно властителю, чтоб сохранять власть и дальше. Дайте мне любое юридическое уложение и ручку, через пять минут я тоже окажусь главней любого президента. — Изумительное и ужасное свершается ныне на остальной земле. Пророки пророчествуют ложь, и священники господствуют при посредстве их, и народ не противится этому. Неужели взмечтали, что Фрист Святой и Вечный не накажет за это? Ибо упадет гнев и ярость Фриста Святого и Вечного на воинство врага человеческого, тщетно злорадствующее в видимости победы своей. И сделает отступивших от завета истинного дровами, и огонь пожрет их. И меч Фриста Святого и Вечного наполнится кровью. И убитые будут разбросаны, и от трупов поднимется смрад, и горы размокнут от крови их. И небеса свернутся, как свиток полотняный, и все воинство врага человеческого падет, как спадает лист с дерева. И выйдете вы с веселием и будете провожаемы с миром. Горы и холмы будут петь пред вами песнь, и все дерева в поле рукоплескать вам. Вместо терновника вырастет кипарис, вместо крапивы возрастет мирт. И будет это во славу Фриста Святого и Вечного, в знамение вечное, несокрушимое. Как и говорил: врут, не стесняются. Плагиат, батеньки! Впрочем, кто из жаждущих власти и злата хамелеонов не стремится выдать желаемое за действительное? Кто не подвинет любые факты, чтобы они из спорных превратились в непробиваемые? Обидно, что и в науке так. Читать, к примеру, исторические труды надо начиная с выяснения, кому автор обязан своим положением. Богатый и зависимый переврет факты из угодничества или страха потерь, бедный и независимый — из тщеславия. Вывод отсюда неприятный, хотя и закономерный: верить нельзя никому. Только мне. — Так говорит Вечный Фрист: делайте, что подобает, ибо близко спасение. Блажен сын человеческий, который хранит истину от осквернения и оберегает руку свою, чтобы не сделать никакого зла. И увидите вы новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали. И отрет Фрист Святой и Вечный всякую слезу с очей ваших, и смерти не будет. Ни плача, ни вопля, ни болезни не будет, ибо прежнее прошло. Побеждающий наследует все, и будет Фрист Святой и Вечный ему богом, и он будет ему сыном. Повисла пауза. Народ возбужденно засуетился. Значит, официальная часть закончена, а теперь, как говорится в старом анекдоте, дискотека. — Правые сыны Вечного Фриста, Святого и Многоликого! — облокотившись о перила, обратился Кутяй к мужчинам. — Сегодня, в первый день правого цикла, вам даруется право на личное счастье. Не позвольте недобрым или греховным мыслям возобладать над рассудком. Помните: ваш выбор скажется на всем племени. И по прошествии времени вам же откликнется. Слово перехватил Мамон, вещая на противоположную аудиторию: — Несравненные дочери Вечного Фриста, Святого и Многоликого! Сегодня ваша жизнь круто изменится. Думая о себе, помните о законе и не забывайте о племени. Смотрите сердцем, но выбирайте головой. Не позвольте врагу человеческому войти в ваше тело, завладев вечной душой. Хранители повернулись к дворцу, а за ними весь народ по обе стороны. Увидев наши силуэты в окне, обе толпы рухнули ниц: — Пребудь в веках и поколениях, Великий Фрист, Святой и Вечный! Правитель отошел вглубь, сделав мне знак тоже не маячить. Выждав несколько секунд, люди поднялись и затаились в ожидании. Хранители шепотом совещались о чем-то. Дрыкан держал в руках свиток с письменами, который очень захотелось рассмотреть вблизи. Буквы. Слова. Написание. Много скажут, если подумать. Заглянув в свиток, Дрыкан выкрикнул: — Мида, Злада и Магда! Три фигуры выделились из женской толпы. Точнее, вокруг них быстро образовалась пустота. — Вас избрали хранители. Идите, готовьтесь. Опустив головы, фигуры ушли в свои катакомбы. После этого Дрыкан сошел с моста на мужскую половину долины, Мамон — на женскую. Кутяй, оставшийся со свитком, не двинулся с центра моста. — Солнечный круг! — объявил он. — Солнечный круг — что? — вскипело мое любопытство. — Начинается церемония с главного действия. Называется солнечным кругом. Затем будет лунный. Ясно, с древним календарем ничего общего. Хранитель на мосту громко зачитал имя: — Ольда! В женских рядах произошло движение, и на мост взошла женщина. Или девушка. Издали все они были просто безобразными силуэтами в одеяниях из двух лоскутов и в свежей раскраске. Избранная прошла мимо хранителя, остановившись у противоположных ворот. — Кто? — вопросил Кутяй. Трое мужчин одновременно вышли из ожидавшей толпы и замерли, оглядывая друг друга. Женщина рассматривала их. — Кто? — снова произнес хранитель, выдержав положенную паузу. — Ушан! — указала женщина.— Подойдите дети мои, — пригласил их хранитель на центр моста. — Ушан и Ольда! Именем Фриста, Святого и Вечного, объявляю вас мужем и женой. Живите дружно и счастливо на благо племени. Поцелуйте друг друга. Новобрачные с удовольствием поцеловались. Выбор взаимен, недовольства и претензий не имелось. — Идите, дети мои. Любите друг друга. Пара ушла на женскую половину, сразу скрывшись внутри каменных джунглей. Двух отвергнутых Дрыкан отвел в сторону. — Рада! — выкрикнул Кутяй, заглянув в список. Со стороны женщин выдвинулась и медленно взошла на мост стройная фигурка. Мои глаза нашли нетерпеливо притоптывавшего Зуя, который, как помнится, чуть не подрался с кем-то из-за этого имени. — Кто? — донеслось с моста. По зову вышло двое. Зуй и… Карп. — Ты так восторгался, что я решил попробовать, — развел руками Карп перед приятелем. Слышимость действительно поражала. Шепот, конечно, не услышать, но остальное… Выждав положенное, хранитель повторил, уже для Рады: — Кто? Девушка внимательно оглядела претендентов. Пальчик поднялся. — Карп! Опустошенно выдохнувшего Зуя оттащил к себе Дрыкан. — Карп и Рада! Именем Фриста… Церемония шла своим ходом. Следующими были Нюда, Прада, Лода, Слада, Рида, Линда, Свида… Только успел хмыкнуть насчет бедности фантазии родителей в именах девочек, как раздалось: — Лида! — Линет! — ответили из женской толпы. — Это как? — обернулся я к пожиравшему происходящее Фристу. — Не может, хотя и в списке. — Марида! — Маринет! — принеслось аналогичное. — Влада! Снова действие пошло обычным порядком. — Объясните в нескольких словах, что происходит, — попросил я. — Не понимаешь? Это потому, что у себя вы не смогли установить подлинное равенство. — Фрист довольно потер ладони. — Потому не сможете принести его другим. Потому — проиграете. — Я ни во что не играю. — Твои сородичи играют. В Большую Игру. Как же надоели теории заговоров. — Это не мои сородичи. — Причисляешь себя к высшим? — К обычным людям. — Был бы ты человек, не пришел со стаей ровзов. — Были бы вы истинным Вечным Фристом, увидели бы правду, кто я и откуда пришел. Не смог сдержаться, чтоб не уколоть старого обманщика. Фрист только рассмеялся — слышать нас некому, а мои слова он всерьез не воспринимал. Не мог даже озлиться. — Глупый. Поживи с мое, начнешь разбираться в людях и нелюдях. — Я задал вопрос, — напомнил я. Пусть лучше информацию выдает, чем старческим самовосхвалением занимается. Ненавижу эту повсеместную болезнь пожилого возраста. По человеку же видно, чего достиг, к чему лишние слова? — Что именно тебе не понятно? — Например, кто были те, с черными лицами? — Левые. Сейчас женятся правые. Я помотал головой: — Ничего не понимаю. — Запоминай и расскажи потом в своем мире, пусть учатся настоящему равноправию. Мужчины племени поделены на левых и правых. Чтобы не спутать, отличаются раскраской, у первых — древесный уголь, у вторых — мел или мука. Пять левых дней правые живут на холостой половине, как до сегодняшнего дня. Вчера левые дни кончились. Левые покинули женатую территорию. Сегодня первый день правых. Следующие пять дней они женаты, а левые холосты. — Свадьбы происходят каждые пять дней?! У всех?! — Каждые десять. — У мужчин. Но у женщин, как я понял, нет разделения… — Им оно не нужно. Мужчин всегда больше, чем готовых к исполнению супружеских обязанностей женщин. То болеют, то по женской части что-нибудь, то рожающая-кормящая. У нас семейное счастье обеспечено каждому. Не у всех оно получается сразу, но все понимают и ждут своей очереди. Рано или поздно каждый пересекается со своим счастьем. Ни в одной другой системе подобное невозможно, это системы эгоистов. Никто не думает обо всех, только о себе. Мы изменили мир в лучшую сторону. Смотри и учись. — Но если двое влюбятся, они могут постоянно быть вместе? — Зачем? — Чтоб быть счастливыми! Фрист покачал головой, глядя на меня, как дворник на случайный собачий подарочек: — Если двое счастливы, а остальные нет, это, по-твоему, счастье? — А если все время выбирать одного человека… — Одних и тех же два раз подряд не женим. — Почему? Вдруг у них настоящие чувства? Правитель небрежно отмахнулся: — Все равны. У всех чувства. Почему чувствам одних нужно отдавать предпочтение перед другими? Других больше. Соответственно, их чувства важнее. — Но если двоим хорошо именно вдвоем… — Пусть поделятся этим счастьем с другими. Пусть научат других тоже стать такими счастливыми. Пусть дарят счастье, пусть обеспечивают счастьем всех. Именно это истинное счастье. — Зуй хотел быть с Радой, — привел я пример. — Но она выбрала Карпа. Теперь он несчастен. — Сам понял, что сказал? Повторяю за тобой: она выбрала Карпа. Она! Все честно. Рада счастлива сегодня. Карп тоже, их симпатии совпали. Один Зуй в стороне, но его дни придут в следующий раз. В итоге — счастливы все. Да, плохой я привел пример. Другого не было. Кутяй зачитывал: — Сида! Женщина вышла. — Кто? Тишина. Никто не двинулся с места. По истечении нескольких секунд Мамон, будучи хранителем со стороны женщин, забрал Сиду к себе. Теперь не только у Дрыкана появилась компания. — Что с ней будет? — шепнул я. — Имеющий глаза да увидит. Дошло до момента, когда остались двое мужчин. — Чуда! Из еще не малой группы в три-четыре десятка женщин вышла очередная невеста. И у Мамона было еще полтора десятка отказниц. — Кто? — обратился Кутяй сразу к женщине. — Бунай. — Бунай и Чуда! Именем Фриста, Святого и Вечного, объявляю вас мужем и женой… И вот на мужском берегу одиноко сутулится единственная фигурка. — Лунный круг! — донеслось с моста. Толпа под сотню, собравшаяся у Дрыкана, с веселым гомоном вернулась на место, окружив невезучего соплеменника. Все закрутилось сначала. — А последний? — не утерпел я. — Почему его без разговоров — в толпу неудачников? — Он остался один. В этом он тоже неудачник, как ты выразился. У нас бы сказали: ждущий судьбу. Он мудр. Хватают горячее только молодые и глупые, потому и обжигаются. — Понятно, — кивнул я, — этот уже обжегся. — Этот знает, чего хочет. И знает, чего стоит. И знает, как при соотношении не в свою пользу первого и второго получить больше. — А может, просто влюблен? — рискнул предположить я. — Или так, — не стал спорить Фрист. — Тогда ему все равно, и он просто ждет. Правила чуть изменились: теперь женщины просто выбирали. У мужчин права голоса не осталось, они свое право исчерпали в первом туре, теперь смиренно принимали судьбу. Ведь ненадолго. Можно и потерпеть. — Сами виноваты, — презрительно глядя на них, заявил Фрист, — запросы слишком велики. — А бывает, что остаются лишние женщины? — Реже. — И что тогда? — Как — что? У нас общество равных. Последние остаются без мужей. Когда всех списочных женщин омужили, к мосту вышли отвергнутые. — Первыши! — выкрикнул Кутяй. Все обернулись за спины мужчин. Оттуда бодро двигались к месту событий мальчики-подростки в мужской одежде простых долинников — тряпочках, свисавших с пояса спереди и сзади. Окрас соответствовал правым: белый фон, черные узоры. На вид — настоящие мужчины, которыми теперь им предстояло стать. От детства только коса осталась. Парни выстроились в шеренгу. Пылающие взоры — на противоположный берег. Волнение, надежда, страх и предвкушение перемешались в неразъемное нечто. — Сида! — вызвал Кутяй. Первая из невыбранных женщин резво выскочила на мост. — Кто? — Звяга. — Пухлый палец словно пулей поразил жертву на расстоянии. Голова хранителя повернулась к подросткам. Спортивно сложенный красавец выше остальных ростом нерешительно выдвинулся вперед. — Подойди. Звяга и Сида! Именем Фриста, Святого и Вечного, объявляю вас мужем и женой. Не обижайте друг друга, будьте бережны, нежны и ласковы. Полная и нескладная Сида подхватила новобрачного под руку. — Идите, дети мои. Живите счастливо и любите друг друга на благо племени. Фрида! Прихрамывая, как известная тезка, к мосту устремилась женщина со страшно обожженным лицом. — Веселок! — сразу указала она. Выбранный паренек долго оглядывался на соседей, прежде чем осознал случившееся. — Веселок и Фрида!.. Первышей, как назвал их хранитель, разобрали мгновенно. Оставшимся женщинам предъявили неудачников, собранных Дрыканом. — Почему первыши еще с косой? — полюбопытствовал я. — Как понимаю, это детская прическа? — Первые жены расплетут. Утром все будут равными. — А хранители? Почему они не в числе мужчин? Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку? Фрист не понял, но уточнять не стал. Он вообще боялся новых слов. — Хранители имеют право на женщину и в левые, и в правые дни. — Не смею предположить, что же тогда доступно самому Фристу. Властитель улыбнулся одними глазами. — Умненький мальчик. Вечный Фрист не нуждается в правилах. Он их устанавливает. — И сколько же у вас жен? — посмотрел я ему прямо в жгучий черный зрачок. — Фристу не нужны жены. — Ида! — продолжил Кутяй вызывать женщин, отвергнутых в солнечном круге. — Не верю, — отрезал я. — Того, что видел, достаточно для опровержения. Вам нравятся женщины. Вам они нужны. — Умненький мальчик, — весело повторил старикан. — Но я сказал правду. Мне не нужны жены. Именно жены. Достаточно, что все женщины племени — рабы божьи. — Ага, — сообразил я. — А бог — вы? Ухмылка расползлась по лицу Фриста.
Последние комментарии
1 час 9 минут назад
5 часов 17 минут назад
5 часов 34 минут назад
5 часов 55 минут назад
8 часов 36 минут назад
16 часов 4 секунд назад