Люди, дружившие со смертью [Андрей Михайлович Марченко] (fb2) читать онлайн

Андрей Марченко ЛЮДИ, ДРУЖИВШИЕ СО СМЕРТЬЮ

I

Он сидел на ограде, воткнув свой эсток в землю. Руки его были сложены на рукояти меча. На них он положил подбородок.

Перед ним была братская могила. Под камнем лежало триста мужчин. Единые в жизни — единые в смерти. Женщины, которые остановили их, лежали недалеко, но каждая в своей могиле — некоторые получили место авансом.

Я узнал его, еще не видя его лица. Узнал, хотя мы с ним никогда не встречались — это было неважно — ведь когда то я был им.

Я понял: сын все же пришел к отцу. На могилу.

На муниципальном кладбище в Тебро сидел…

— Ади Реннер!

Он ударил мгновенно, даже не глядя — просто распрямился на звук, и в меня полетела земля, захваченная лезвием.

Я ушел кувырком, в движении освобождая саблю. Следующий удар я сбил стоя на коленях, затем поднялся и ударил сам.

Мы кружили меж могил — я попытался навязать ему ближний бой, но он держал расстояние. Он дрался спокойно и с легкостью необычной для такого оружия. Реннер фехтовал одной рукой, лишь в ударе добавляя вторую. Причем совершенно невозможно было предсказать, в какой руке окажется меч после очередного удара.

Я пытался творить бой, но все мои попытки разбивались о его железный прагматизм. Его дыхание оставалось ровным, хотя дрались мы довольно долго. Особых ошибок никто не делал — он раскрошил гипсовый шар на ограде, я срезал ветку над его головой. Я не пытался вывести его из себя разговором — такие бойцы, как правило, были молчаливыми. И я очень удивился, когда он вдруг не закончил атаку и заговорил:

— Может, не будем пугать ребенка?

Какой ребенок? — не понял я, но шагнул назад и вправо.

И тогда я увидел ее: меж двух могил стояла девчушка, лет восьми, в простой рубахе, волосами цвета спелой пшеницы и васильковыми глазами. Она смотрела на нас удивленно, но совсем без испуга. Я сделал еще полушаг назад и кивнул:

— Согласен.

Реннер положил меч на плечо, я тоже убрал саблю. Потом Ади наклонился и сорвал с могилы цветок, такой же голубой, как и глаза девчушки:

— Держи, — сказал он, протягивая ей цветок, — это тебе.

И мы пошли аллеями кладбища, плечо к плечу, как друзья, которые давно знают друг друга. В определенном смысле оно так и было.

-//-

В тот год своей резиденцией я выбрал постоялый двор, достаточно большой, чтобы вместить всю мою свиту. Дела предпочитал обсуждать в харчевне напротив. Харчевня, равно как и постоялый двор, обслуживала только моих людей — впрочем, в гости к нам никто и не набивался. За мной там всегда был стол.

Когда мы переступили порог, разговоры почти сразу затихли — Ади узнали многие. В ином бы месте его появление вызвало бы переполох, если не панику. Здесь же живая пружина напряглась — и на мгновение мне самому стало страшно. Но я сделал знак — все нормально, продолжаем отдыхать…

Пока слуги накрывали на стол, я ломал голову, что мне сказать. Я не понимал, зачем сажал его за свой стол — мы легко могли бы разойтись на первом перекрестке. Право слово — нашел себе товарища…

— Где ты пропадал?.. — наконец спросил я.

— Раны зализывал…

Ну да — мог бы и не спрашивать. Мне было бы интересно узнать, кто его приютил, но вместо этого он рассказал о той переправе. Как, оказалось, попало в него семь стрел, но серьезными ранениями было только два — в плечо и чуть выше пояса. Затем, одна вошла в руку, дальше он пригнулся к гриве лошади, и еще четыре достало его по касательной — довольно кроваво, но, в общем, не смертельно. Он свалился с седла в реку — к его счастью течение было быстрым и к тому времени, как он сбросил тяжелую куртку, его сильно оттащило вниз по теченью.

— Ну что, за встречу? — спросил я, разливая самогон.

— За нее…

Он выпил, смахнул стакан с губ и со стуком, поставив его на стол, накрыл рукой. Его рука дрожала. С миски Ади подцепил вареник и бросил его в рот, прожевал и выплюнул косточки.

— Что мне не нравится в варениках с вишнями, так это косточки, — попытался пошутить я.

Он кивнул и пододвинул миску поближе. Ади не столько пил, сколько закусывал — было видно, что он просто голоден. Я позвал слугу и попросил добавки — Ади кивнул в знак благодарности. Где бы он не скрывался, что-то выгнало его в путь, и я сомневался, что это была его первая дорога — просто он проделывал ее в одиночестве не попадаясь никому на глаза, обходя города и деревни…

Из дальнего угла донеслось:

— Знаешь, почему кобылы легче берут барьер, чем жеребцы? Им ничего не мешает…

Кавалерийский юмор — ответом был кавалерийский же хохот, более похожий на лошадиное ржание.

— Твои люди, — сказал Ади, даже не спрашивая а утверждая и немного осуждая.

— Что делать… Они хорошие бойцы, — я разозлился на себя, что оправдываюсь. Но я сделал им пару знаков ручным кодом, они молча поднялись и вышли.

Я пристально смотрел на него, пытаясь убедить себя, что мы с ним разные — но это было не так. Он был моих лет, моя одежда, пожалуй, была бы ему в пору. Даже если считать правдой треть от слухов, получалось, что он убил за сотню людей. Я попытался прикинуть, сколько раз приходилось убивать мне — но сбился со счета. Значит где-то рядом…

— Ты так и не сказал, что заставило тебя воскреснуть.

— Веришь ли — был бы рад остаться мертвым, но кто-то вечно претендует на мое место в мавзолее…

Он осмотрелся вокруг и бросил:

— Меня не любят в этом городе…

В этой стране, в этом мире, — добавил я мысленно. Но вслух сказал:

— Не волнуйся, сегодня ты мой гость.

— А что будет завтра.

— Завтра будет завтра…

Но когда наступает завтра — оно умирает, перерождается. Оно перестает быть «завтра».

-//-

А на следующий день было жуткое похмелье.

Маленькие стекла, через которые проникал свет в комнату, запотели и, казалось, что на улице стоит жуткий туман. Перегаром разило так, что было противно, хотя за ночь я вроде бы должен был к нему привыкнуть.

Хотелось пить — на подоконнике стоял кувшин с букетом. Я выбросил цветы в угол и попытался сделать глоток, но вода была теплой и вонючей, и я выплюнул ее обратно в кувшин. Обернувшись, я увидел, что Ади проснулся. Перед тем, как ложиться спать, он развернул свою кровать прямо к двери, так что теперь никто не мог войти, не потревожив его. Теперь он сидел, оценивающие глядя на меня:

— Как дела? — спросил он.

— Да никак. Голова как колокол — пустая и гудит…

— Тогда зачем надо было так напиваться?

— Ума не приложу, — совершенно честно признался я: А что вчера было?

Со стыдом подумал, что больше пил все-таки я. Ади не выглядел ни больным, ни уставшим.

— Мы с тобой разговаривали. Ты предложил мне погоны оберлейтенанта и звал к себе.

Я похолодел — меньше всего мне хотелось иметь такого подчиненного. С таким же успехом я мог нанять ураган или лесной пожар.

— Но ты отказал, — предположил я.

— Верно. У меня уже есть такой патент, вдобавок, я сейчас при деле…

— Я спрашивал при каком?

— Спрашивал…

Он замолчал, из чего я решил, что рассказывать он это не станет, равно, как вряд ли говорил на эту тему вчера вечером.

Я подошел к окну и стер пелену — за окном было пасмурно, тучи висели низко, и мне не удавалось определить, что за время дня на улице — день, утро или вечер.

— Кстати, как думаешь, сейчас утро?

В стекле я увидел, что изображение Ади кивнуло:

— Причем довольно ранее…

— Я тебя разбудил?

Он кивнул еще раз.

— Прости…

— Ничего страшного… Сегодня столько надо сделать.

— Начнем с завтрака?

— Согласен…

Когда я натягивал сапоги, Ади будто между прочим бросил…

— Мы ведь с тобой заключили контракт…

Мне стало плохо — виной ли тому было обострение похмельной болезни, или же слова Реннера. Я подумал, что проще его убить сейчас, даже не вникая в суть вчерашнего разговора. Но я вгляделся в его отражение в оконном стекле. Он был расслаблен и не ожидал от меня удара. Это меня остановило.

— Контракт? — Переспросил я. — И что вменяется в мою часть.

— Конь под седло и триста серебром.

— А не многовато ли — триста?..

Я сразу же прикусил язык. Все-таки деньги испортили меня, — пронеслось в мозгу, — но разве свою душевное здоровье оцениваю дешевле? Пусть берет и проваливает — видеть его больше не хочу… Но все оказалось гораздо сложней.

— Нужны мне твои деньги. Я в долг беру… Через неделю отдам.

Несмотря на то, что Реннером (равно, как до меня доходили слухи, и мной) пугали детей, одного никто у него не смог отнять — слово он держал. Я стал вспоминать нынешние расценки на наемников и их работу, пытаясь понять, на какую работу я его нанял. Ничего в голову не шло.

Реннер сказал сам.

Его слова ударили в меня будто молот. Сердце забилось быстро и мощно, грозя сокрушить ребра.

— … а взамен я отведу тебя к могиле твоего отца…

-//-

Разговор мы продолжили этажом ниже, в обеденном зале гостиницы. Когда спустились по лестнице, стол уже был накрыт. Меж тарелок стоял кувшин со скисшим молоком и порезанный ржаной хлеб. Со стыдом я понял, что мое вчерашнее состояние не осталось незамеченным среди присутствующих. С другой стороны, они уже достаточно хорошо знали мои привычки и на следующий день после возлияний никогда не выставляли ни пива, ни самогона, ни квашеной капусты — лучше всего мое здоровье поправлял кисляк под ржаной хлебушек. И действительно — с первым глотком мысли в голове забегали быстрей — я знаком подозвал фельдфебеля.

— Бандера Хайдера прибыла? — спросил я, намазывая масло на хлеб.

Таден ожидался вечером или в первой половине ночи. Я предполагал, что он может остановиться где-то по дороге на ночь, и тогда его надо было ожидать сегодня к полудню. Но я ошибся.

— Прибыли около полуночи… Вызвать его?

Я кивнул, но тут же передумал:

— Если вдруг он не отдыхает, пусть зайдет. Но будить не надо…

Фельдфебель удалился.

— Ты напоминаешь мне моего отца… — Бросил Ади. — Этакая либеральная диктатура.

— Я — не твой отец. Я вряд ли когда смогу драться с женщинами… Но говорят, ты никогда его не видел?

— Но много слышал… — Он замолчал, ковыряясь в каше. Я выдержал паузу в несколько прожеванный ложек и спросил:

— Итак?..

Ади поднял на меня глаза и внимательно посмотрел:

— Не понял. Что «Итак?»…

— Я о нашем контракте. Где похоронен мой отец?

— В могиле! И не в братской, а как надлежит человеку — в гробу и в своей. И за ней ухаживают, слышишь ты! Ухаживают, а не сбросили кости в яму и не привалили плитой песчаника!..

Мне стало стыдно — не сколько за себя, сколько за то, что я тоже человек, как и те, кто хоронил Ферда Ше Реннера.

— Прости…

— Прости ты, — Ади успокоился так же резко, как и начал нервничать, и перешел на шепот, — если я дам тебе денег… Потом… ты поставишь на их могиле нормальный обелиск?..

Я на несколько мгновений закрыл глаза и кивнул.

— Спасибо…

Мне подумалось, что вопрос надо поставить иначе.

— Когда мы пустимся в путь?

— Я — сегодня вечером, ты — когда пожелаешь. Мы — через неделю или полторы.

— Значит, мы расстанемся?

— Конечно. У меня есть дела… Когда я их закончу, я отправлюсь За Горы…

— Отец умер там?

Ади поднес ко рту чашку и пока делал глоток, кивнул.

— Мы с тобой отправимся от крепости Хастен. Там умирает человек, и я спешу к нему. На пути сюда у меня пал конь и я немного опаздываю… То, что я встретил тебя — это настоящее счастье…

Насколько я помнил карты, до Хастена не было и пяти дней пути. И я спросил:

— Тогда почему бы нам не отправиться прямо сейчас и прямо туда.

— У меня есть и свои дела…

— Странно: ты спешишь к умирающему человеку, но теряешь два дня неизвестно на что?

— Мне надо отправить сообщение, что гонец прошел самую сложную часть пути. И с запасным вариантом можно повременить. Но местное отделение банка не имеет нужного оборудования, посему мне придется сделать крюк…

Возможно, оно так и было. Банкиры для связи пользовали магические аппараты. Их каналы связи покупали многие, удовольствие было не из дешевых, но иногда оно себя оправдывало.

Ади поморщился и добавил:

— К тому же у меня есть и личные дела…

— А их нельзя было сделать потом или, там, на обратном пути.

— Я спешу их закончить, пока я один.

Я думал, что он опасался моего общества. Но потом оказалось, что как раз на меня ему было плевать.

Ади ел быстро. К тому времени, как я подошел к середине первого, он уже допил молоко.

Он поднялся из-за стола.

— Коня я выберу сам, чуть позже… Как насчет оговоренной суммы?..

— Прямо сейчас?

— А чего медлить? Мне надо кое-чего купить в дорогу.

Я кивнул и подозвал дежурного. Такой суммы у меня с собой не было и пришлось писать требование к казначею. Я написал пару слов и сумму, но расписываться не стал. Это было лишним, за всю свою жизнь я не сделал две одинаковых подписи. А казначей меня легко угадывал и по прочерку.

Сперва хотел объяснить, к кому и куда подойти, но плюнул и дал ему провожатого.

— Может, дать тебе моего человека в помощь. Чтобы тебя никто не трогал?

Он отрицательно покачал головой:

— Меня и так никто не тронет… Поверь мне — сегодня ни одна мамка не выпустит на улицу свое дитя. Ади в городе!!!

-//-

После ухода Ади, я недолго оставался одни. Реннер поел быстро, и закончил, когда моя трапеза едва перевалила за половину. Когда он ушел, служанка убрала за ним приборы, смахнула крошки со стола и мило мне улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, но, вероятно, получилось у меня это не весьма, потому что девушка тут же задумалась и упорхнула.

После вчерашнего, еда просто не лезла в меня. Я буквально запихивал каждую ложку, но все же занятие это не бросал. Особых дел сегодня не предвиделось, и я мог себе позволить немного побездельничать.

По крыльцу загрохотали подбитые железом сапоги. Я узнал по звуку — идет Хайдер. И действительно, дверь с грохотом отворилась, и, постояв чуть на пороге, в зал вошел Таден. Он осмотрелся, и, увидев меня, подошел к столу.

Таден подошел зевая, и как мне показалось — зевая притворно. В глазах его сна не было, он был как всегда беспричинно весел, причесан, мундир сидел без единой складки. Хайдер щегольски козырнул, развернув стул кругом, уселся на него, сложив руки на спинку…

— Говорят, ты вчера ужинал со смертью…

— Сарказм неуместен…

— А, понял, хуже, чем ужин со смертью может быть только завтрак с ней же… К слову… — Он повернулся к кухне и проорал, — Меня кто-нибудь кормить здесь собирается!?! Обед господину лейтенанту!

— Слушай… — продолжил он шепотом, оборачиваясь ко мне, — а почему ты его не прирезал?..

— Потому что он не прирезал меня…

— Не скажу, что логично, но тоже ответ… — согласился Таден.

Принесли обед, Хайдер кивнул и принялся за еду.

— Скажи мне, Таден, одну вещь…

Он оторвался от еды и посмотрел мне в глаза:

— Да?

— Я хороший командир?

Таден задумался, но ненадолго:

— Я рад, что я служу с тобой…

— Я вчера был пьян…

— Что с того? А я напьюсь сегодня. Кампанию не составишь?

Я покачал головой. Хайдер засмеялся:

— Значит, ты не спился…

За окном побиралась старушка. Она стояла на тихой улочке с мисочкой. На свое место она выходила рано утром и уходила, только когда начинало смеркаться.

Нищенствовала она, скорей по зову души — одета она была вполне пристойно, да и той мелочи, что ей подавали, явно не хватило бы на жизнь. Место было нелюдное — буквально за углом бы ей подавали бойчей, но она стояла именно здесь.

Когда я шел по этому проулку, я будто невзначай переходил на другую сторону, чтобы не слышать ее стенаний.

Я никогда не подавал милостыню, ибо она унижала как дающего, так и принимающего, тем более, что старушка в ней вряд ли нуждалась. Но совесть, не смотря на это, продолжала мучить.

Я показал на нее Хайдеру.

— Видел?

На мгновение он оторвался от трапезы посмотрел, куда я указывал и кивнул. Он не мог ее не видеть — порой он проходил мимо нее пару раз на день.

— Если бы на этой дороге можно было бы за кем-то шпионить, я бы подумал, что именно это она и делает.

Хайдер повернулся еще раз, поморщился и покачал головой:

— Не думаю… — и опять вернулся к еде.

— Ну почему же… Представь, ночью она возвращается в свой дом, зажигает лампу, сбрасывает эти тряпки и предстает прекрасной дамой, которая садится за шифры…

— Когда состаришься, будешь книги писать… Но сразу предупреждаю — такое я уже где-то читал… Просто старушка живет одна, ей скучно и она выбирается на людей поглазеть. А побирается, чтобы совместить приятное с полезным…

— Неприятное с бесполезным… — по привычке отозвался я.

Хайдер отложил ложку и потянулся к чашке…

— А ч-ч-ч-ерт, все холодное! Распустил ты их тут! Эй, слуга!

Я улыбнулся — Хайдер всегда пил только кипяток, но пока он ел, настой успевал остыть. Даже просто теплое питье его раздражало.

— Не кипятись… Придержи-ка чашку…

Я бросил заклинание — вода забурлила, на поверхности выступила пена.

Таден отхлебнул:

— Горячая, зараза…

— А ты думал… — Улыбнулся я.

Он пил мелкими глотками, затягивая с жидкостью изрядно воздуха. Звук получался свистящий, многих он раздражал, но только не меня.

Для Хайдера это было вроде ритуала — даже вместо жестяной солдатской кружки он возил маленькую фарфоровую чашку. Таден берег ее, в дорогу оборачивая полотенцем.

Он пил, сжимая ее меж ладонями, грея руки и вдыхая аромат. Наверное, это было для него вроде домашнего уюта, вместо семьи и жены…

…Я все-таки нашел его — хотя мне это стоило изрядно времени, денег и нервов. Признаться, я думал, что его нет в списках живых — в мясорубке вроде моей, среди нижних чинов отбор был пожестче.

Но он выжил. К нашей встрече Хайдер успел примерить мундир лейтенанта и поучаствовать в одном восстании да в двух кампаниях.

Не то чтобы мы знали друг друга давно, но при нашем стиле жизни друзья просто не успевали состариться. Мы познакомились в беде, а это сближает быстрей и прочней.

Если быть совершенно точным, то искал я многих — список был в пятнадцать человек. Искать оптом оказалось дешевле. Но нашелся только Хайдер — была, знаете ли, война…

На момент встречи он был без дела, если не считать делом выздоровление после очередного ранения. Поэтому на мое предложение о работе он согласился легко.

Обычным делом было, когда желающий выслужиться командир, брал наихудшую часть и выводил ее в лучшие. Я дал Тадену не самый плохой взвод — хотя плохих взводов у меня просто не было. Салаг в моем заведении не было изначально — я не хотел превращать войну в богадельню.

Почти сразу же от него начали просить перевода, хотя никого из своих солдат я бы слабаками не назвал.

Таден был беспощаден — и в первую очередь к себе.

И действительно — со временем он превратил свой взвод в гвардию. Возможно, это было сепаратизмом, но я смотрел на подобное сквозь пальцы. Номинальным командиром все равно оставался я.

— Таден, — наконец сказал я, — через пару дней я сдам тебе командование.

— Не понял?..

— Мне надо кой-куда съездить…

— Куда? Меня ты не берешь? Может подобрать тебе охрану.

— Не надо. Я еду к смерти и поведет меня смерть…

— Реннер?..

Я кивнул.

-//-

Не скажу, что день был заполнен событиями. В общем, не было бы ни одного дела, которое бы нельзя было бы или отложить или перепоручить.

Вероятно, в иной бы день я так и сделал, но ввиду вчерашнего, я пытался доказать себе и в первую очередь другим, что могу нормально работать.

Потом я все же нашел себе иное занятие — коль скоро мне предстояло пуститься в путь, я решил сменить обличье. Магия здесь была ни при чем — в обиходе у меня было два лица, и право-слово, я не знал какое из них истинное.

В тот момент я носил усы. Борода у меня росла клинышком, что меня выводило из себя — она мне совершенно не шла. Но бриться было лень, и обычно я ходил с недельной щетиной. Прическа тоже была довольно запущенной. Несмотря на кочевой образ жизни, я часто мыл голову: где-то раз в два дня. Ввиду этого мог позволить себе довольно длинные волосы. Говорят, они мне шли, опять же я привык к подобному. Вдобавок, благодаря такой внешности, я казался немного старше своих лет. В интересах дела я скрывал свой истинный возраст. Увидев во главе стола переговоров не старика, часто ведущие переговоры чисто рефлекторно пытались меня надуть.

Однако, в дороге, я мне больше подходило бы иное обличье. Сперва я спустился к владельцу постоялого двора и попросил его распорядиться нагреть воду, а потом пошел к цирюльнику.

Вообще-то к цирюльнику я шел второй раз в жизни. В детстве меня довольно прилично стригла гувернантка. Но затем я попал в военное училище, где нас всех тут же обрили. Казалось, необходимости в этом не было. Изначально из нас собирались ковать белую кость армии — офицерство. Но, вероятно это была такая традиция — одинаково обрить всех, выдать форму хоть и разных размеров, но одинаковую в пошиве, определить на похожие места в типовых казармах, выдать оружие ужасное в своей заурядности. Будто нам хотели сказать — нам плевать, какими по счету вы были в начальной школе, нам все равно кто ваши родители. Отныне и вовек вы должны все доказывать сами — право на расстегнутую верхнюю пуговицу, на рукава, закатанные выше локтя, на хорошую саблю, на пару лишних нашивок. В следующий раз нас обрили уже с помощью какой-то адской машинки, которая не столько брила, сколько выдергивала волосы. После нее оставалась не лысина, а короткий ежик.

В кампаниях мы мало обращали на прическу, было не до того — просто отрезали начинающую мешать пядь волос, или же стригли друг друга сами. Оттого наши головы оставались подстрижены почти одинаково — будто шляпки опят.

Но со временем положение начало обязывать. И, однажды, Таден привел меня в цирюльню, что стояла напротив магистратуры Тебро. Мотивировал он это тем, что прошло время, когда нам можно было выглядеть теми, кем мы были на самом деле — голодранцами, бездомными, наемниками.

В день, когда я встретил Реннера, я тоже решил сходить туда.

Ей владел седенький старичок. Стриг он хорошо, но и драл соответственно. Оттого у него никогда не было очереди, что мне нравилось еще больше. Ждать я не любил, а деньги что? Были деньги, сплыли деньги…

Когда дверь закрылась за мной, он тут же появился из другой комнаты.

— Подстричься можно? — спросил я вместо приветствия.

— Отчего же нельзя? Раздевайтесь, садитесь.

Я сбросил на вешалку куртку, потом подумал немного и отстегнул саблю. Когда я сел в кресло, он накинул на меня покрывало. Подтянул его мне на шее, затянул ремни на талии и я оказался будто спеленатый. Чисто инстинктивно мышцы напряглись, чтоб освободится.

— Расслабьтесь, молодой человек… Вы слишком напряжены. Я ведь так и порезать вас могу… Как будем стричься?

В прическах я не разбирался совершенно, поэтому решил смухлевать:

— На ваш вкус. Челку сильно не подрезайте, а так покороче…

Я смотрел в зеркало, как порхают ножницы над моей головой, и краем глаза следил за тем, что твориться за моей спиной. Когда он закончил стрижку, то спросил:

— Бриться?

Я кивнул. Старик достал помазок, сбил пену, намазал шею и подбородок.

— Усы тоже сбривайте… — добавил я.

Он кивнул и добавил еще немного пены мне на лицо. И тут холодная сталь прикоснулась к моему горлу. Я перестал дышать — а вдруг старик куплен кем-то и я сейчас умру. Но лезвие скользнуло к подбородку, снимая полосу пены. Он работал быстро и уверенно — не только не взрезал мне глотку, но даже не оцарапал меня. Постепенно в зеркале проявилось лицо, которое мне было знакомо, но которое я давно не видел.

— Минутку, юноша, — подтвердил мою метаморфозу цирюльник: я за полотенцами…

Он пропал в соседней комнате. Почти сразу звякнул колокольчик над входной дверью. Я посмотрел в зеркало — в цирюльню входил Реннер.

— Знаешь, — сказал он, — реши я тебя убить, лучше момента я не придумал бы.

— Ты не поверишь, но я только что об этом думал…

Вернулся цирюльник. Он улыбнулся Ади — толи не узнал, то ли сделал вид, что не узнал:

— Вам тоже подстричься?

— Рекомендую… — Встрял я.

— Нет, спасибо… — ответил Ади, тихонько смеясь. Я тоже улыбнулся.

Цирюльник быстро закончил свое дело, я расплатился и мы пошли на постоялый двор. Дорога была недалекой, но шла через центр города — люди расступались перед нами. Я подумал, что сегодня к моей дурной славе прибавится еще одна строчка. Я привязался к этому городу — не зажимал подать, даже жертвовал какую-то мелочь. Последнее время подумывал основать кадетскую школу. Но все равно, в городе меня не праздновали. И здесь я был чужим. Впрочем, я и не навязывался.

Рядом со мной Ади пробыл недолго — ему не терпелось пуститься в путь. Он повторил место встречи и потребовал коня.

Перед тем двинуться, Ади все тщательно проверил — подковы, затяжку ремней. Я Я с Таденом стояли молча чуть в стороне. Лишь сидя в седле, Ади прервал молчание:

— Знаешь, я понял, кого мы вчера встретили…

Я не сразу понял, о чем он. Ади пришлось пояснять:

— Ну, подумай сам, что делать ребенку на кладбище. Та девочка — это смерть…

— Смерть?

— Смерть — а кто еще. Ты думал, что она курносая бабулька с косой? Она пришла за одним из нас, а мы ее не узнали. Потому что слишком долго замещали ее и даже забыли о ней. Но странно — не приди она, кто-то из нас достал бы другого. Она спасла нас. Мы с тобой — люди, что дружны со смертью.

Я не ответил, он же ответа и не ждал. Ади ударил по бокам коня и поскакал. Я смотрел ему вслед и подумал, что с такой скоростью тот долго не выдержит. Надо было дать ему кобылу — они не такие быстрые, но гораздо выносливей…

Таден подошел со спины:

— Еще приказы будут?

— Нет…

Я осмотрелся по сторонам. Вечерело.

— А, впрочем, да… Приготовь факела на крышу…

-//-

Когда я поднялся на крышу, уже давно стемнело. Факела лежали у входа. Я зажег их заклинанием и расставил по углам крыши. Затем разделся, разбежался и рухнул с крыши. Поверхность полетела в меня, набирая скорость. Я раскинул руки, будто пытаясь обнять землю. Но руки становились все короче, все шире, обрастая перьями. Мгновение — и у меня уже не было рук. Но были крылья…

Выровнялся у самой земли и полетел в ровном туннеле улиц. Затем все выше и выше, туда где звезды. Воздух был просто чарующий. Крепкий, твердо ложащийся под крыло. Он пьянил, я ловил в нем сотни ароматов — далекого моря, яблочных садов в предместье, лесов…

На земле царила ночь, но казалось, из-под горизонта еще бил свет. Луна карабкалась в вышину, горели звезды. Они отражались на воде, обозначая мне русла рек, озер. Часто набежавшая волна топила звезду, но она всплывала, перемигиваясь со своим оригиналом.

Горели и огни человеческих жилищ. Чтоб не дразнить ночь, их прятали за ставнями, но свет проникал сквозь щели. Я видел его со стороны — не сам свет, а его следы: ровные лучи.

Ниже меня тяжело прошел филин. По небу непонятный чертеж рисовали летучие мыши — гениальные летуны. Может ли кто сравниться с ними в искусстве полета? Наверное, только ласточки. Вираж, переворот на крыло, камнем вниз, стрелой вверх…

Внизу козодои славили ночь. Что ж, отдадим ей должное: многим в ней было уютно.

Я поднялся так высоко, что становилось холодно — здесь дул настоящий ветер. Сильный, разогнавшийся на просторах океана. Я шел на него — он отбрасывал меня назад — и вверх!

Город уже был далеко внизу, я видел предместья и деревни вокруг города. В них люди ложились спать раньше, нежели в городе. И на фоне золотых полей, которые были светлыми даже ночью, они выглядели темными пятнами.

Я сложил крылья и рухнул камнем. Разогнался в падении, вышел из пикирования почти над крышей и стрелой понесся над лесом. Скорость была такая большая, что мне не приходилось махать крыльями. Набегающий воздух сжал перья в тугой кокон, он пытался вывернуть мне крылья. Я внутренне улыбался — ведь птицы не могут улыбаться. Если я столкнусь с чем-то, не удержу направление, врежусь в дорогу, в землю, то погибну. Такая скорость не давала шансов на выживание. Мне было бы забавно думать, что, возможно, завтра кто-то на дороге найдет птицу с вывихнутым крылом и свернутой шеей. И никто не будет знать, что это я. Или же после смерти чары рассеются, и я обрету человеческий облик?

Я летал уже лет двадцать, но никто не мог объяснить природу магии, что держала меня в воздухе.

Мне пришлось сделать несколько взмахов — я приближался к городу. Пройденный много раз туда и обратно, его план был в моей голове. Но сегодня я был вне плоскости моих пеших прогулок.

Вот я заметил четыре огня. Они были выше остальных, светили ярко. Они указывали мне путь назад. И я часто замахал крыльями, гася скорость.

Когда я приземлился, факелы уже догорали в своих подставках. И на крыше был кроме меня, был еще один человек:

— Не спиться, Таден?

— Не спиться, командир.

Он вышел из тени. Вопреки своему обещанию напиться, он был трезв:

— Ты ведь маг…

Я кивнул и начал одеваться:

— Довольно посредственный…

— Но ведь мог бы и выучиться. А стал солдатом… Почему?

— Я рассказывал, как на моих глазах однажды вырезали уйму магов. Только потому, что их дар куда-то делся?.. А я еще ни разу не видел, чтобы куда-то исчезла сабля…

— Знаешь, Дже… Я тебе завидую… Я еще летаю во сне, и было бы здорово вот так полетать наяву.

— Летаешь? Как? Как я?..

— Нет, когда я вспоминаю, что умею летать, я просто отталкиваюсь ногами от земли и лечу в небо…

Я пожал плечами:

— Походит на ведьмовской полет. Только они там летают голяком и всякой дрянью натираются.

— Ну, у меня без этого. Только может, объяснишь одну вещь — как летун летуну? Если я к чему-то прикасаюсь в полете, я падаю. И чем старше становлюсь, тем тяжелей летать. Иногда это не полет, а просто очень длинные прыжки. Почему?

— Это просто. Когда мы взрослеем, мы обрастаем вещами, их не взять в небо. Конь, любимая сабля, сбруя за которую отдал не помню сколько. Они тянут сильней чем какой камень тянет — не самый хитрый скарб, но будь его поболее — мы бы и с места не сдвинулись. Одно дело носить все в себе — иное таскать на своем горбу.

— И что ты предлагаешь? Раздать все нищим?

— Нищим надлежит быть нищими. Их твои деньги богатыми не сделают. А вот, порой, надо забыть, что у тебя все это есть. Ладно, пошли спать, Хайдер… Желаю тебе этой ночью тоже отправиться в полет…

-//-

Но ни я, ни он не пошли в кровать. Я вернулся в свой кабинет, а Хайдер спустился в обеденный зал — очевидно, погода для него была нелетная. Я вспомнил историю про вампира, который боялся высоты и тихонько засмеялся.

Я шел и думал…

Когда мы были молоды — настолько молоды, что даже не удосуживались пересчитывать прожитые годы, то думали, что пренепременно восславимся. Станем сильными и могущественными — иной расклад для нас казался просто невозможным. Что мир будет принадлежать нам, что мы будем владеть замками и умами людей.

Но случилось иначе.

Случилось не вдруг. Жизнь начала нас поколачивать. Мы стали обрастать шишками, у нас появились места, где нам лучше не показываться.

И вот в один прекрасный момент — когда ты носишься по миру, и тебя сравнивают с верным признаком беды и чумы — кометой. Когда раздаешь налево и направо приказы — обнажить оружие, освободить помещение. Тогда… Тогда ткань времени и пространства просто рвется под твоими ногами.

Но что-то случается в этой круговерти, полет сбивается, и когда находишь время посидеть у тихой реки, ты понимаешь одну вещь. Этот мир действительно стал принадлежать тебе и таким как ты — тем, кто не оступился, не упал. А если и упал — нашел силы подняться и идти дальше…

И когда тебе кажется, что все идет по кругу — пусть тебя это не обманывает. Линия замкнется в кольцо, кольцо превратиться в колесо. И покатится по жизни — только поспевай за ним.

-//-

Спать я ложился поздно. Давным-давно к моим болезням добавилась бессонница — совершенно невероятная роскошь для солдата. И прежде чем лечь в постель, я нагуливал сон. Что-то читал, что-то писал, жег свечи и лучину, пил вино и пиво.

Так было и в Тебро — я сидел заполночь, пока в обеденном зале этажом ниже не затихал последний шум. Иногда я брал стаканчик с вином и подходил к окну. За ним была ночь, и люди в домах напротив спали. Только в одном окне горел свет ночника. Вроде бы неяркий, но спать при таком мне было бы неуютно. Он горел, когда я ложился спать, горел, когда я просыпался ночью. Может, он горел и днем, но в ярком дневном свете его не было заметно.

Что-то было в этом свете плохое. Почему-то казалось, что там кто-то умирает, над кроватью склоняется сиделка, а воздух затхлый и на тумбочке в беспорядке свалены лекарства…

Я ненавидел свое воображение за такие мысли. В прошлом году я квартировал в каком-то городишке. Тогда тоже светилось окно — но все было совсем по-другому. Там родился ребенок и свет горел постоянно, но то был другой свет — полная иллюминация, оркестр света… Я видел замученную, но счастливую мать и вроде даже слышал жизнеутверждающий рев ребенка.

Я смотрел на них, пил вино в одиночку, поднимал за них молчаливые тосты…

Здесь же…

Иногда меня подмывало спуститься вниз, пересечь ночь, постучаться в дверь и произнести лишь одно слово — Почему? Но думалось — а какое право я имею вторгаться в чужое горе — тогда и я стану ответственным за него.

Я бы никогда не стал рассказывать слепцу, что вижу вокруг — зачем лишний раз напоминать тому, что у него не больше глаз, зачем рушить ту картину мира, которую он сложил в своем мозгу.

И мне оставалось одно — бежать от этого окна, из этого города. Я набросил куртку и сбежал по лестнице. Дежурный, опрокинув стул, вскочил смирно. На его щеке было красное пятно — верно, он дремал и только грохот моих сапог разбудил его. Иногда я устраивал разносы за такое, но в тот день просто отмахнулся.

Выбежал на улицу, пересек площадь. Дверь, коридор, еще одна дверь… Человек под одеялом… Я перевернул его лицом к себе:

— Таден, просыпайся…

Он по очереди открыл глаза:

— Чего тебе?

— Ты пьян?

— Если не очень — тогда что?..

— Как быстро твоя бандера будет готова выступить?

Он прищурил глаз:

— Через четверть часа…

Я кивнул в ответ:

— Значит через полчаса на площади…

-//-

Бегство — всегда бегство.

Без разницы, как оно именуется и как выглядит.

Я бежал от сумрачного света — впереди кавалерийской сотни. Никто из следующих за мной, не знал, что именно выгнало нас ночью в дорогу.

Не в их правилах было обсуждать приказы — разве что мысленно, оставляя мне свободу действий.

Я врал, что у меня срочные дела, не удосужившись объяснить, почему они не терпят отлагательства до утра.

Впрочем, был нарушен сон был не только этой сотни — мое отбытие всколыхнуло наш мирок — я перебудил почти всех, раздавая один за другим приказы.

Загорелись даже огоньки в домах мещан. Разбуженные нашими сборами, они вставали с теплых постелей, подходили к окнам. И в этих блуждающих озерцах света терялось и тот огонек, от которого бежал я.

Но сборы были недолгими. Над постоялым двором все еще трепетал флаг бригады, но мой личный штандарт был спущен и упакован.

— Ничего не забыл? — спросил Хайдер, ставя ногу в стремя.

— Что-то забыл… — ответил я, но что именно — тоже не припомню. И, стало быть — обойдусь…

Бандера начала втягиваться из города в ночь, и разбуженный Тебро постепенно возвращался ко сну. Может, где-то пурпурным светом продолжало гореть одно окно, но мне не было до этого никакого дела.

Ни малейшего.

-//-

Было ранее утро. По земле полз туман. Он был густым, но совсем низким и доходил лошадям разве что до колен. Долго мы ехали молча. Люди, вырванные из сна, находились в этакой полудреме. У мне попадались солдаты, которые умели спать сидя в седле и с открытыми глазами. Но я всегда избегал их, рассовывая по крысиным углам — их умение наводило на меня жуть, да и просто опасно было их ставить в караул.

Я не торопил людей — времени было предостаточно, даже по самым скромным прикидкам у нас было еще дня три запаса.

— Так куда мы едем? — наконец спросил Хайдер, пытаясь разговором заглушить зевок.

— Ты слышал о крепости Хастен?

Он кивнул:

— Что-то слышал… Принадлежит какому-то придурку, но контракт я бы на нее брать не стал…

— А я и не брал. Там я встречусь с Реннером.

Хайдера это, совершенно не удивило:

— Все один к одному. Придурочная крепость, у которой назначает встречу этот сумасшедший. Еще немного, и я поверю, что весь мир погряз во всеобщем заговоре.

— Слушай, а вот нас с тобой можно назвать нормальными?

Хайдер совершенно честно надолго задумался, потом пожал плечами и ответил:

— Не знаю насчет ненормальности, но точно не такие как все… Стало быть не нормальные.

— Стало быть, мы тоже часть заговора?

— Не гони коней… Ты вообще улавливаешь разницу между «ненормальный» и «не нормальный»?

— Улавливаю. Но звучит одинаково…

— Ну ладно, может, объяснишь, что происходит?

Я подумал — а надо ли ему объяснять что-то. Обычно, когда я кому-то что-то говорил, то я нуждался в его мнении, совете. Здесь же все было решено. Поэтому достаточно было сообщить ему самое общее. Я сказал:

— Мне надо исчезнуть из этого мира на некоторое время.

— Где тебя искать, если что?

— Я сам вас найду… Хозяйство я оставляю на тебя. Контракт вроде бы нетрудный, управитесь и без меня…

— Если он нетрудный, почему его нам предложили?

Контракт с виду действительно был несложным — охранная служба в приморском районе. Треть нам заплатили сразу, еще треть обещали по прибытию, остальное мы должны были собрать налогами. Контракт был на год, и работодатель говорил о возможности продления, вплоть до присвоения мне титула маркграфа. Но я был склонен отвергнуть предложение — по деньгам мы получали только три четверти нашей таксы. Но работа была более-менее постоянной, и мне хотелось дать отдых своим людям. Легкой жизни или курорта не предвиделось — пираты, карантинная служба, или попросту борьба с бандами. Но это все же это была не война, бои на переднем крае, а иногда и в отрыве от него…

В этом был и мой личный умысел — в последнее время мир стал сильно меняться. И я думал, что наблюдать за изменениями лучше всего будет со стороны.

-//-

В те года на землях, которыми мы путешествовали, установилось шаткое равновесие. Королевства рухнули, рассыпавшись на удельные княжества. Чисто номинально короли продолжали править, но реальной властью владели князья, маркизы, графы, сами решая в чью казну платить налог. И платить ли вовсе. От короны к короне перебегали целые провинции. Суверенов свергали, устанавливали вместо них диктатуры, республики, затем избирали монарха, звали кого-то за тридевять земель.

Постоянно кто-то на кого-то выступал, был в состоянии войны, но собственно, сражений было мало. Все ограничивалось маршами, стояниями, и не сильно кровавыми стычками.

Крестьяне вздохнули спокойней. Последнее веяние военной мысли гласило, что крестьян надлежит оставить там, где они смогут приносить максимальную пользу — то бишь у сохи. Холопа надо было напрячь на предмет добавочного продукта, продукт сей продать, а на деньги нанять профессиональных военных.

Кондотьеры вели войну профессионально — им были чужды лозунги вроде того, что отступать некуда и надо драться до последнего. Их волновало только две вещи — чтобы было с кого получить причитающуюся сумму, ну и соответственно, чтобы эту сумму было кому взять. Засим, они могли отойти, перегруппироваться, ударить во фланг или вовсе просочиться в тыл. Одним словом навязать противнику тот тип войны, который ему наиболее неудобен. «Мы выиграли войну — говорили они заказчику, и какая вам разница какими средствами».

Впрочем, особая кровавость была не в их стиле. Дезертирство в их рядах было минимальным, и если личных счетов с бежавшим не было, то его и не искали — одним подельщиком меньше, скатертью дорога…

Не так давно под Эйном состоялась драка двух кондотьерских бригад, в которой общие потери составили пять раненых и один пленный. С пленным получилась вовсе смешная история — в бой он шел подшофе, свалился с коня, и так как был закован в броню, самостоятельно подняться не смог. Делать было нечего, и он заснул. Разбудил его победивший противник. Его похмелили, а поскольку ранее был дан приказ пленных не брать, почти тут же вытолкали взашей…

Потом я пересекался с капитаном одной бригады, которая дралась под Эйном. «Дралась», конечно, громко сказано, впрочем, судите сами:

— А что ты хочешь, — сказал он мне за кружкой пива. В пивной было так шумно, что можно было считать, что наша беседа была приватной. — Они вышли на перехват. Пересеклись, значит… Пересчитались… Мы согласились, что нам ничего не светит. Заказчик хотел драку — он ее получил. Мы два часа выколачивали пыль друг с друга…

Но история с Эйном на этом не закончилась.

Поняв, что город никто защищать не собирается, муниципалитет решил встретить победителей цветами. Вреда от этого не предвиделось, да траты были небольшими.

Горожане вышли на улицы, прокричали заученные фразы.

Наемники въехали без особого шума и шика. К цветам остались равнодушны, по сторонам смотрели настороженно, иногда проверяя, как выходит из ножен оружие. Лошади давили цветы подковами…

Граждане недоуменно разбрелись по домам.

Все приготовились к грабежам, но их не последовало. Мало того — кондотьеры выставили свои патрули и начали рубить конечности приблудным мародерам.

Многие этого не поняли и даже обозлились — если сами не воруете, отчего мешать другим?

По углам поползли слухи, на заборах появились подметные письма: победителей переименовали в оккупантов. Воровать не перестали, но теперь это было проникнуто освободительным духом. И последний лавочник, который обсчитал кондотьера, мнил себя национальным героем.

Но привычный ход событий дал сбой. Город никто не собирался освобождать. Мало того: кондотьерам не выплатили остаток суммы за кампанию. В препирательствах и взаимных обвинениях прошло несколько месяцев. Потом спор затих на обоюдных проклятиях и клятвами больше не связываться друг с другом. Соответственно, город и провинция все это время находилась под пятой наемников.

Конечно, подобное имущество отягощало бригаду: из имущества движимого, недвижимого и движимого с трудом, кондотьеры предпочитали легко переносимое. А тутцелая провинция.

Наемники попытались перепродать ее какой-то из сопредельных стран, но те были истощены недавней войной, и хотя заинтересовались предметом, попытались цену сбить, и норовили купить в кредит.

Повздыхав немного, кондотьеры начали управлять провинцией самостоятельно. И странное дело — у них это получилось.

Во-первых, в провинции свои представительства открыли почти все банкиры. С кондотьерами они были знакомы накоротке, ведали многие их секреты, посему налоговые ставки для банкиров являлись чисто символическими. За счет этого, банкирам удалось поднять проценты по вкладам. Беречь деньги в Эйнских банках стало выгодно и совершенно безопасно — кондотьеры уважали тайну вкладов. Особенно своих.

Во-вторых, к ним потянулись люди. Преследуемые во многих княжествах за ересь, за кровавые деяния, просто авантюристы пересекали границу.

Пограничные заставы отсекали преследования, города провинции сулили коней под седло, оружие, новые документы новые дороги. При условии, если была монета. При отсутствии оной, ее предлагалось заработать на месте.

А вновь прибывшие, надо отметить, были забияками, убийцами, но уж точно заурядными личностями их назвать было нельзя.

Кондотьеры построили порт. Труд был адский, и денег в него ушло немеряно. Но у провинции не было естественной гавани. Пришлось строить ее самостоятельно: с чистого листа, позже испещренного инженерными построениями. Инженерам фортификаторам нашлось занятие: строить волноломы, рыть каналы и копать фарватеры. Но затея себя оправдала — очень скоро по товарообороту он вышел на первое место среди окрестных графств.

Рядом же постоянно работало несколько верфей. Каждый мог купить корабль, тут же навербовать команду, поднять паруса и под каким угодно флагом отчалить в закат.

Затем был открыт кадетский корпус и несколько школ. Учебные заведения были светскими, скорей техническими и что самое важное — совершенно бесплатными и общедоступными. Отставные кондотьеры и механики за кошт казны вколачивали розгами в подростков основы того, чему сами научились в бою. Выпускники, конечно, выходили еще желторотыми, но уже не ходячим мясом.

Кто-то из них приставал к бригадам, но некоторые оставались при школах, вступали в цеха. А цеха, надо сказать, разрослись. Требовались оружие, амуниция. Сюда шли поставки металла, руды, везли шкуры, по рекам сплавляли строевой лес, границы пересекали табуны лошадей.

Сейчас до кондотьерской провинции было недалече — миль двадцать если по прямой, сразу за речкой. Вспомнилось это отчего: Реннер ушел раньше меня, стало быть, ему надо было куда-то завернуть. По срокам вполне подходил Эйн — как раз дорога туда, дорога обратно, может быть полдня на месте. Если пришпорить коня, то поболее.

Но зачем? Давным-давно, я слышал, Ади приставал к наемникам. Но очень ненадолго, и эти ганзы были совсем небольшие — редко до дюжины головорезов. Кампании вместе с ним собирались отменные, но недолговечные, поскольку каждый мнил себя звездой и пытался солировать. Они проводили какие-то разовые операции — вроде выкрасть какую-то одиозную персону из-за семи замков, привести в исполнение заочный смертный приговор. Но в регулярных кондотьерских бригадах Ади Реннер не состоял. Это я знал совершенно точно — такого наемника утаить было нельзя…

— Таден…

— Да?

— Кто у нас скоро будет в Эйне?..

— Вообще-то я собирался на обратной дороге заскочить…

У Хайдера там было знакомств даже больше чем у меня. Меня и его знали одинаково, но если мое имя было известной торговой маркой поставщика смерти, то Таден имел связи еще со времен своего кадетского прошлого.

— Таден, вероятно наш общий друг сейчас там… Шила в мешке не утаишь… Просто прислушайся, с кем он там имел контакты. Может пригодиться…

-//-

— Господин капитан, а не хотите молока?

Я обернулся. Пока я думал, то не заметил, как нас догнал фельдфебель Аделанд.

В начале своей карьеры наемника я подобрал его в чистом поле на пепелище какого-то трактира. Тогда я подумал, что человек, выживший без оружия в мясорубке, нам сгодиться. И оказался прав.

Получилось так — была одна война, про которую слово «братоубийственная» — самое то. Вырезали даже монастыри.

В одной драке, когда бой превратился в резню, трое спрятались в выгребной яме — по уши в дерьме. Четвертому предложили сделать то же самое, но он не захотел пачкаться даже под угрозой смерти. Аделанд укрылся на крыше, и его, конечно же, нашли. Равно как и тех, кто спрятался в сортире — трюк был не бог весть какой. История закончилась просто, но неожиданно: троих казнили, но его отпустили. С Аделанда лишь испросили клятву не брать оружие до конца этой войны или же еще год — на случай, если война затянется дольше.

Соблюдение такой клятвы по тем временам было чуть не равносильно смертному приговору. Но ему опять повезло. Возможно, потому что он клятву сдержал. Поскольку в клятве не было ни одного слова про магию, он выучил несколько приемов, настолько же простых, насколько и действенных.

Кроме того, монастырское образование давало о себе знать — на первой же стоянке он помог разобраться мне с моими бухгалтерскими записями. Он совсем не походил на хрычей-бухгалтеров, виденных мною раньше. Те обычно начинали беседу со мной, какая сложная и важная наука — бухгалтерия.

Этот же, выкушав пинту пива, и размахивая левой рукой второй пинтой, правой черкал у меня в записях:

— Это сюда… А эта цифра откуда?.. Аха… Вот она… Так, это тебе не надо, это вообще выбросим… Здесь можно подсократить… Вот и все!

Утром я убедился в его расчетах и под впечатление тут же назначил ему жалование фельдфебеля, с соответствующим чином. Выдал Аделанду форму и саблю в ножнах. Носить он был ее обязан, но вынимать — это его личное дело. Конечно, фехтовальщиком он оказался неважным, да и командир из него был так себе. Впрочем, меньше всего в людях я ценил уменье ходить строем, и Аделанд оказался командиром без подчиненных. Если не считать подчиненными ряды цифр. Понимая двусмысленность своего положения, он держался меня или Хайдера.

И в этот поход он собрался с нами, хотя, я его не звал. Хотя и прогонять бы не стал — кроме всего прочего, он отлично знал богословие, и поговорить с ним было сущим удовольствием.

У него тоже было изрядно знакомых, но если мои и Хайдера друзья, были в своем роде братьями по оружию, работниками длинного ножа, то товарищи Аделанда были, как правило, штатскими… В незнакомом городе ему было достаточно пойти на базар, чтоб узнать все новости и слухи, которые иногда были точней и ценней, нежели разведка, доносы платных шпионов. И что самое странное — для этого ему даже не приходилось снимать униформу. Не считали его солдатом что ли?..

Он умудрялся находить друзей даже в чистом поле.

Вот и тогда он поинтересовался, не угодно ли мне сделать остановку и попить молока.

Я никуда не спешил, и даже был бы рад задержке, поэтому молока мне было очень даже угодно…

-//-

С большака мы сошли по почти незаметному съезду на грунтовую дорогу. Обогнули край леса, долго ехали вдоль реки, затем пересекли ее по узкому деревянному мостику.

Сразу за ней начинались частные владения — с моста нельзя было съехать иначе как через ворота. Впрочем, те выглядели чистой условностью — они никем не охранялись и человеку доставали едва до пояса.

Хайдер, едва заехав на мост, пустил коня бегом и перепрыгнул ворота. Затем осадил коня — тот повернулся и зашатался. Мне уже подумалось, что он упадет, но тот сделал пару шагов в сторону как на вольтижировке.

Я хотел выбранить Хайдера за ребячество, но удержался. Пока все закончилось хорошо. Мне оставалось ждать другого случая.

Таден спрыгнул на землю, и открыл ворота. Сотня втянулась в частные владения. На мгновение я оглянулся, и подумал, что Таден расплатился за свою игру — он стоял на земле, глотая пыль от проезжающих коней. Когда проехали все, он закрыл ворота и стал замыкающим.

Вдоль всей дороги шли заборчики, поля были разбиты на лоскутки поменьше. Изгороди и ворота тут были еще хуже — жердь привязанная чуть выше человеческого колена. Конечно, человека остановить она не могла, да и вряд ли для того предназначалась — здесь пасли коров. Догадываюсь, что где-то были и бычьи пастбища, но их ограждали получше. Первое стадо мы заметили миль за семь по переезду моста. Оно паслось довольно далеко, и мы не стали к нему сворачивать. А затем мы подъехали к центральной усадьбе.

Нас встречали.

Причем встречали с оружием в руках.

На широком и невысоком крыльце стояли семь человек. Каждый держал на перилах крыльца взведенный и заряженный самострел. Сабли были еще в ножнах, но в наличии присутствовали…

Гостей они не ждали. Мало того: гостей они не любили, ничего хорошего от них не предвидели.

Невольно я почувствовал к ним уважения — в драке моя бандера их перемолола бы, даже не заметив препятствия. Семь человек для сотни головорезов были все равно, что коровьи заборы для человека. Но хозяев это не смущало: они были готовы драться за право умереть со своим мнением.

Обстановка была не из приятных. Мне и раньше приходилось ездить под прицелом арбалетчиков, трагедии из этого не делал, но было противно — самострел был оружием подлым и напоминал игру в орлянку. Точность у таких игрушек грешила, срабатывали они от толчка или даже без оного, и что самое противное для кавалериста — хорошая сабля не могла противостоять корявому обрубку прута.

Было бы нас хотя бы с четверть сотни, мельчайшей несуразности хватило бы, чтоб нас обстреляли, убили и зарыли на каком-то пастбище. Но перевес был у нас, что делало хозяев осмотрительными.

Я тоже не лез в бой — вообще всегда избегал драк, особенно тех, за которые не платили.

Пока я подбирал слова, из-за моей спины вышел фельдфебель. Он закрывал ворота, и поэтому задержался.

— Привет, хозяин, — бросил он, — узнаешь своего батрака? Мы тут с друзьями решили заехать на огонек.

Тут мне стало понятно все тут — и меня это разозлило. Мой фельдфебель когда-то гнул спину на этой ферме, и теперь просто решил немного припугнуть хозяина, показать, к какой силе он принадлежит. Конечно, о сведении счетов тут не шло и речи — ему вполне хватало того беспокойства, которое наверняка было на ферме, когда нас заметили.

Теперь фельдфебель улыбался от уха, до уха, но я подумал, что отныне он первый кандидат, чтобы сорвать на нем злость.

Я сделал знак своим: спокойно, говорить буду я…

И заговорил:

— Мы не бредим войной, и пришли сюда не за победой. Накормите нас, мы расплатимся и уйдем…

Я кивнул Тадену, он отстегнул и бросил хозяину кошель с деньгами. Тот поймал его на лету, но его слуги среагировали на движенье, и семь стальных стержней указали на моего начальника штаба. Но никто не выстрелил — и то хорошо…

-//-

Как давно было известно, ничто так не повышает веру в человека, как аванс. Самострелы были спрятаны, но отстегнуть сабли они забыли. Или сделали вид, что забыли. Случись заварушка, в нашей кампании, они бы не успели и за рукояти схватиться, как все закончилось. Но я не стал их разочаровывать.

Трапезничали мы во дворе за домом. Там стоял длинный стол, за которым, наверное, кормили пастухов, стригалей и прочий рабочий сброд, что жил на пастбищах и в дом не допускался.

Потчевали нас молоком и всякими его производными. Молоко было одного сорта — а именно свежее, коровье. Хозяин предложил для любителей еще немного козлиного молока, но таковых не нашлось. Зато сортов сыра было никак не меньше дюжины. По местной традиции ножей не было. Фельдфебель пояснил, что нож, лежащий на столе, здесь был приметой скорой ссоры. Но кромсать сырные головы руками было неудобно, и в ход пошел носимый арсенал: метательные «осы», кривые даги, кинжалы, корды. Солдаты доставали их, резали сыр и творог, но по моему примеру на стол их не клали, а тут же прятали назад в ножны, в голенища, в отвороты рукавов. Я заметил, что хозяевам стало не по себе от такого кругооборота холодной стали. Выложи они обычные столовые ножи, им наверняка было бы спокойней — но кто знал…

Конечно же, все за столом не поместились. Часть бандеры разместилось на земле. Хозяева сели в углу стола, напротив них уселся я, Хайдер и фельдфебель. Сперва говорили ни о чем, Аделанд пересказал им какие-то новости и слухи, хозяин рассказал какую-то скабрезную и бородатую историю, над которой все из вежливости посмеялись.

Наконец, хозяин собрался с духом:

— Вот вы люди видно, что опасные… И убивать, наверное, приходилось. А что если, мы помочь вас попросим…

Я сразу подумал, что хозяин ведет какую-то тяжбу о меже с соседом, и хочет, чтоб мы того или припугнули или… Наверное, это все отразилось на моем лице, потому что он испуганно замахал руками:

— Нет, тут дело необычное… Купил я недавно дальние пастбища за рекой. Река-то сама — дрянь, да овраг вымыла — просто жуть. Да тут тогда-то тракт проходил, ну и от него мосток остался. Вот по нему мы гонять коров стали. Только оказалось, что купил-то я не просто землю с ручьем и мостом. Еще получил я тролля, коий под этим мостом живет. Знал бы, что он там есть — так в жизнь бы купчую не подписывал бы… Безобразит он во всю. Скажем, гонит пастух стадо, так он выйдет — требует с пастуха деньгу. Ну, известное дело, откуда у пастуха монета?.. Тогда он своими лапищами коров доит. А только от его вида у коров молоко в вымени скисает…

— И вы хотите, чтоб мы его убили?..

— Не-а, пришибить — тут особо ума много не надо…

Я скривился — хозяин неосторожно поставил под сомнение нашу профессию. Но, не замечая этого, он продолжил:

— …Так вот: пристрелить его, скажем, конечно, нетрудно… Да только зачем грех на душу брать? Тролль-то, конечно, нежить — да уж больно на человека похож. А мы ведь людей не убиваем… — Он задумался и поправился, — Без причины-то не убиваем… Вот я подумал, а нет ли какого средства его отвадить?

— А самим, стал-быть, слабо? — встрял Таден, насмехаясь над говором хозяина. Но тот пропустил едкость Хайдера.

— Стал-быть слабо… Было времечко, собрались всем миром, пошли ему бока намять. Эх, и здоров он драться — нас полторы дюжины, а он один — так и то, думал, что нас одолеет. Натолкли ему бока, значит, убег он… Да и недели не прошло — вернулся, стал доить коров ночью на ближних пастбищах. Еще письмо рунами написал — мы грамотного два дня искали… Написал, мол, это с вас должок накопился за время отсутствия моего. Тролля в смысле…

Я задумался — о троллях я слышал изрядно, будто видел нескольких, правда, все больше издалека, но о тролле знающем грамоту, я услышал впервые. Но тут на столе появилось пиво. Я пригубил его — оно было свежо и отлично сварено. И сыр на столе как нельзя лучше подходил закуской к нему.

— Вот найдите способ, чтоб он нам не мешал, а мы с вами рассчитаемся…

Уточнять цену мы не спешили — пока мы говорили только о категориях. Вероятно, он путал нашу работу с делами наемных убийц. Людей, которые мстят за других, или берут чужой грех на душу. Если тролля убьем мы, то тогда содеянное будет на нашей совести…

— Вы знаете, недавно был в Сиенне, так там приняли смешной закон… — пришел мне на помощь Хайдер, — мол, в заказном убийстве винить надо не сколь убийцу, сколь его заказчика. Ибо конь боится не плети, а человека его бьющего. Не будь плети, его бы все равно чем-то стукнут. И говорят, этот закон насоветовали монахи, ибо сущность у него божественная…

— Да кто ж о смертоубийстве говорит, — понял намек хозяин. Пусть себе доит коров… Только не моих…

— И во сколько вы оцениваете свой покой? — принялся зубоскалить Хайдер.

— А сколько вы берете по такому случаю?

— А мы за такие случаи не беремся. По таким случаям обычно ведьмаков вызывают. А они берут стоимость коня…

Хозяин сразу скуксился:

— Коня под седло?

— Смотря какой тролль. Если матерый, то не просто под седло, но и с седлом…

Но я чувствовал вину, за прерванный покой этих людей, посему прервал торг:

— Да, ладно успокойтесь. Покамест это беспредметный спор. Давайте после обеда прокатимся, посмотрим…

-//-

Но после обеда ехать куда бы то ни было, стало просто лень. После плотного обеда народ потянуло в сон. День был просто напоен жарой по самое горлышко, так как бывает только на излете лета. Солнце светило почти из зенита, ветра не было. И солдаты разбрелись по саду, выискивая место для сна.

Я не стал их тревожить — по моей воле они не выспались ночью, а требовать без особой нужды два, пусть и маленьких, подвига от человека в день — это слишком. Потом может не хватить сил на один, но большой…

Я ушел на сеновал, расстелил на сене свой плащ, бросил под голову скрученную куртку. Было тихо, в сарае царил приятный полумрак, приятно пахло скошенной травой. Это чем-то напоминало полуденный сон во времена моего детства.

Говорилось: меньше знаешь — крепче спишь. Я же человеком, снедаемым тысячей бессонниц. Но тут заснул быстро.

Когда я проснулся, я увидел Хайдера, сидящего на земле возле ворот в амбар.

— Проснулся? — спросил он.

— Ну, положим, что так…

После сна сознание возвращалось медленно, ни думать ни говорить не хотелось:

— Хоть помнишь, чего за столом наговорил?

— Угу…

— Тогда объясни, отчего ты ввязался в это дело? Жизнь троллей — это нечто разумению человека неподдающееся…

— Не понял, — признался я, — обоснуй…

— Обосную… Местный хозяин купил землю уже вместе с троллем. А предыдущий вряд ли об этом не знал. И когда землицу сбагрил — вероятно, выдохнул с облегченьем. Ну а кто ему это место всучил — неизвестно, потому что долго дураков не было на покупку. А знаешь почему? Потому что мост — это не их земля.

Я поморщился:

— Что значит — не их. Ты думаешь, хозяин врет?

Хайдер вздохнул, как вздыхают родители, общаясь с непонятливыми чадами:

— Слушай, Дже, ты же картограф?

— Ну было дело…

На самом деле меня учили несколько другому. Я получил цензус как кавалерист. Но в академии нас учили и картографии. А затем так сложилось, что на нескольких местах службы я таскал саблю на одном боку и тубу с картами на другом. Хайдер об этом прекрасно знал:

— Смотри, на современных картах тракта, о котором говорил хозяин, нету. И моста того тоже нет. А на картах более ранних — есть мост, но дороги опять же нет. Ну кому нужен мост, к коему нету дорог? А знаешь причину?

Я уже начал догадываться. Человеческие дороги тянулись все больше параллельно побережью. Рокады встречались, но движение по ним было вялым. Бывали и радиальные дороги — все больше вокруг столиц или узловых точек. Этот мост не вписывался ни в одно направление…

— На людских каратах тракт не найти, потому что построили его не люди. — Продолжал Таден, — Не знаю кто, но не люди. Заказчиками были скорей гномы, вероятно по нему они возили металл к океану.

— … И корабли шли в сказочный Брасил?

— Именно… А мосты берегли тролли. Они кормились с проезжающих и с округи моста. Говориться же — вещь того, кто первый на нее право заявил. И этот тролль запросто мог появиться лет за пятьсот до того, как сюда пришел первый человек. Тракт-то, наверное, еще здесь — под саженью земли, только мост на виду и остался. Известное дело — тролль мировому судье бумаги на мост не покажет, да до судьи далеко, до бога высоко — а по совести земля-то его…

Логика в его словах была. Одно — связываться с человеком, другое — иметь дело с силой, ни формы, ни размеров ты не знаешь. С силой древней, непонятной. Я завыл, стиснув зубы:

— Ну отчего ты меня не остановил? Не толкнул?

— Да потому что ты бы непременно спросил, отчего я толкаюсь… Ладно, пошли расхлебывать. Уж как-то образуется…

-//-

Ручей, текущий по дну долины был пустяшным: глубиной не более двух пядей и шириной ровно такой, чтоб мужчина в полной боевой выкладке мог перескочить его, не замочив сапог.

Я так и сделал.

И тут же попал в лапы к троллю. Хотя это громко сказано. Как только я перепрыгнул, он вырос передо мной в двух шагах.

Он был головы на полторы выше меня, и примерно настолько же шире в плечах — даже если принимать во внимание мою стеганую куртку. И что более важно — в руках он держал полено в сажень длинной и толщиной с мою руку. Моя же сабля висела в ножнах на поясе, и пока бы я ее вытащил, тролль запросто бы успел вколотить меня в землю по самую макушку.

— Чего тебе надо? — спросил тролль.

Я не нашел ничего умней, чем ответить вопросом на вопрос:

— Тролль — это ты?

Он даже не посчитал нужным отвечать — ну, в самом деле, а кому еще быть? Я отобрал десяток людей — со мной и Хайдером отряд составил ровно дюжину. Но когда мы подъезжали к мосту, я остановил спутников, спешился и сказал, что управлюсь сам. Мол, вдруг удастся уладить дело миром. На это я особо не надеялся и просто намеревался пристукнуть тролля без свидетелей. Однако, мои дела складывались так, что лучшим было бы вернуться к идее переговоров.

Действительно, что мне извиниться за беспокойство, откланяться, а потом вернуться с обнаженным оружием? Обхохочешься…

— Люди жалуются на тебя… — начал я.

— А я могу пожаловаться на людей…

— … говорят, ты чужих коров доишь, денежку сшибаешь с проходящих.

— Своих коров у меня нету, чтоб их доить… А с проезжающих брать монету за проезд — старинное право тролля, под мостом живущего. Ибо мост надо беречь и ремонтировать.

Я осмотрелся — ручей был мелкий, но овраг действительно вымыло изрядный — никак не меньше саженей пяти в глубину. Или в высоту? Все зависело, откуда посмотреть. В любом случае, мои люди меня не видели и не слышали.

Мост возвышался надо мной каменной радугой. Эта радуга в своем спектре имела два цвета — серый от камня, и зеленый и ото мха. Мост был солидным — по нему бы свободно разъехались две тройки лошадей. Что-то в нем было странное и магическое — каменное строенье посреди голой степи.

— А тебя не утомляет твое положение? Тебе оно не кажется странным, смешным наконец? Если ты не заметил, то тракта уже нет, и ты сшибаешь медяки каждый раз с одного и того же человека. Ты не думаешь, что пора сменить свое место жительства? В мире полно направлений, уйма дорог и мостов на них великое множество… Ну на кой тебе этот мост?..

— Вы люди, странные существа, живете днем сегодняшним. Считаете, что мир заканчивается там, где вы не видите. И думаете, если вы по дороге не ходите, то и пыль прибить на ней некому. А меж тем мир держит-то не только человеческие дороги. И то, что вы тех дорог не видите — это ваша беда. Не дальше, как неделю назад этот мост семья гномов переходила, леприконы два раза в год ходят — на зимовье и в летние дома. Эвон, проследуют эльфы — все чисто и прекрасно, а коровы пройдут, только все навозом завалят…

В его словах была определенная правда — перед тем как спускаться в овраг — я прошелся по мосту. Действительно — он находился в приличном состоянии. Уйди сейчас отсюда тролль — за пару лет навоза навалят выше перилл…

И тролль, будто читая мои мысли, продолжал:

— Если я отсюда уйду, что тогда? Кто будет мост чинить? Кто дорогу будет гномам указывать?

— Дорогу они и сами найдут. И мост… — я хотел сказать «хозяин», но поправился — пастух починит. А если и развалится — так беда невелика. Через этот ручей и твои леприконы перескочат.

В ответ он пробурчал что-то невнятное, сжимая бревно крепче. Злить мне было его не с руки. Я скрестил руки на груди, и повернулся к нему спиной, делая вид, что разглядываю овраг. Затем прошелся вдоль ручья, будто прогуливаясь. На самом деля, я пытался отойти от него подальше, но все больше для собственного спокойствия, а не для боя. Драться с таким противником жутко не хотелось.

— Короче, тролль, говорить можно много, но я тебе такое скажу. Местный пастух… — я подумал и поправился опять — местный хозяин на тебя зол. Убивать он тебя пока не хочет, но сколь долго он будет терпеть — я не знаю. Но я отправляюсь через дней десять в далекую дорогу. К горам… И чуть дальше. Если у тебя есть умишко, ты отправишься с нами, и вместе мы найдем тебе новый мост. Иначе же — можешь начинать выковыривать с дороги камень побольше — себе на могильную плиту…

Я развернулся и пошел к тропинке, ведущей наверх, но остановился и бросил:

— Забыл спросить… Тебя как зовут? А то все тролль да тролль — неудобно как-то…

Он ответил. И я стал подниматься, зазубривая на ходу его имя.

-//-

Отряд ждал меня там, где я его оставил.

— Поговорили? — спросил Хайдер, когда я сел в седло.

Я кивнул.

— И что? Он еще жив?..

В ответ я кивнул еще раз.

Больше Хайдер меня расспрашивать не стал и мы доехали до усадьбы молча.

Там нас встречал хозяин и остаток сотни.

Хозяин поднес мне крынку молока, дождался, пока я напьюсь, и спросил:

— Ну как? Он уйдет?

— Вероятно, что так…

Хозяин расплылся в улыбке, и я поспешил сбить с него радость.

— Недели через две я за ним заеду. Приготовьте к тому времени две вещи. Коня, самого большого, что сможете найти. Лучше мерина, тяжеловоза, коего в упряжку первым запрягают… Ну и седло соответствующее под большую задницу…

Кто-то из слуг присвистнул:

— Дешевле пришибить…

— Вы серьезно думаете, что он сидит и ждет под мостом, пока вы его убьете? Начнем с того, что и в равном бою он полдюжины на тот свет с собой заберет. Или вот на водопое бросит какую травку, и коровы ваши издохнут быстрей, чем оберег прочитать успеете. Или своих друзей созовет — а это, знаете ли, Старая Кровь, старое знание…

Хозяин кивнул:

— Хорошо, а что за второе условие…

— Проедитесь к мировому судье и сделаете такую бумагу… Аделанд, записывай…

Фельдфебель быстро изготовился писать:

— Что-то наподобие: «Я такой-то и такой-то из мест таких-то обязуюсь содержать в чистоте и исправности каменный мост на таком-то ручье, а так же завещать это наследникам или покупателям оного. В случае несоблюдения оного обязуюсь передать мост и морг земли, прилегающей к мосту некому Эршалю…» Пожалуй, сгодиться… Ну там дата, подпись, печать… Еще вопросы есть?..

— А Эршаль это кто?

— Странные люди, бок о бок живете, а до сих пор не знаете… Это тролля так зовут…

-//-

Эршаль…

Всю жизнь полагал, что тролльи имена столь же благозвучны, сколь красивы их обладатели. Полагал, что им сподручней называться как-то наподобие Орг, Друмг или Харк. Именами односложными и похожими то ли на отрыжку, то ли на пускание ветра.

Но этот тролль не производил впечатления полного кретина, он явно следил за собой. Да ведь если свое тело не беречь, будь ты хоть каменный — полтысячи лет не проживешь.

И все же имя казалось мне излишне красивым для такого существа. Вероятно, так стоило бы называть если не эльфов, то человеческих дофинов…

Я думал об этом, когда Хайдер спросил меня:

— Ну что, как тебе ферма, Дже?

— Мрак! Муть…

— Отчего? Представь себе на старости лет завести такую…

— Надеюсь, до старости лет я не доживу. Эти люди живут обыкновенной жизнью. А обыкновенная жизнь — это даже хуже, чем обыкновенная смерть. Потому что смерть приходит и уходит, а жизнь — это надолго…

-//-

Как бы там ни было, через неделю мы вышли к воротам крепости Хастен. Крепость та по сути, крепостью не была. По размерам она была со средних размеров форт, но с очень сильно развитой защитной линией. Ее построили в излучине, потом был прорыт канал, что превратил излучину в остров.

Нас не ждали. Мало того — видеть не хотели. Когда мы приблизились достаточно близко ко рву, я увидел, что мост спешно поднимают.

На стенах появились люди с луками. Я не стал искушать судьбу на сей раз, остановив сотню вне пределов досягания стрел.

Я кликнул сигнальщика, и с ним и Хайдером выдвинулись вперед. До стен оставалось саженей семьдесят, но рвать глотку не хотелось.

— Передавай…

Сигнальщик спешился, вытащил из сапога свернутые флажки…

— Мы прибыли сюда не воевать, а как гости. Просим принять нас в крепости и…

Я задумался, что сказать еще, но ничего в голову не лезло. Поэтому решил пока решил остановиться на этом.

После некого промежутка, их сигнальщик задвигался. Таден перевел, хотя я выучил азбуку сам:

— Он говорит, что вы можете поцеловать его в задницу, но мост он не опустит. Суровые люди, суровые нравы… — Прокомментировал Хайдер и хохотнул. — Интересно, как он это представляет с опущенным мостом…

— Передай ему, что я срою эту халупу…

— Дже, не смеши народ. Если у них человек сто гарнизона, они смогут противостоять бригаде…

— Передавай: «Мы прибыли по приглашению господина Реннера…»

Если это и произвело на владельца крепости впечатление, то крайне малое. Ответ гласил, что господин Реннер нынче в отъезде, потому похлопотать за нас не может. Если мы того хотим, то должны подождать.

Что ж — хоть адресом мы не ошиблись.

Я действительно махнул рукой, распорядившись, чтобы люди отдыхали.

Мы стали лагерем в четверти мили от крепости. На нас долго смотрели со стен, но когда мы отошли, опустили мост. Куда-то понесся гонец. Думаю, к нам он не имел никакого отношения. Крепость просто жила своей странной жизнью. Туда прогрохотала телега с дровами. К стене причалила, немного постояла и ушла лодка.

Опустилась ночь. Они подняли мост и на том и успокоились. Мои люди тоже расслабились. Жгли костры, орали песни. Но потом все заснули. Утро особых изменений не принесло. Почти все мои солдаты разбрелись по округе — кто на рыбалку, кто на охоту, кто-то ушел на речку купаться. Потом я все-таки отправил в крепость человека, но не как парламентера, а как торговца. И действительно, уже к полудню мы во всю торговались.

Судя по всему, крепость была готова к серьезной осаде, и нам не составило труда купить сдобы и вина. В ином положении, я бы проверил, не подмешен ли яд в еду, но крепость готова была торговать с нами всем без исключения: от крупы до вина полувековой выдержки.

Чуть позже мы узнали, за счет чего живет крепость: Около полудня через ближайший перекресток проследовал купеческий обоз. Они остановились в виду крепости, охрана отделилась от обоза и исчезла в крепости. Почти тут же оттуда выехала другая группа, присоединилась к обозу и тот попылил дальше.

Три дня прошли без особых происшествий.

Наконец, ранним утром, появился Реннер — под ним была свежая лошадь, конь, которого дал я, бежал сзади. Я не знаю, как это удалось Реннеру, но загонял он того до состояния скелета — казалось, он всю эту неделю носил всю преисподнюю.

Он проехал через наше расположение, лишь кивнув мне.

Подъехал к воротам и проорал:

— Эй, старый затворник, открывай ворота…

Ответа долго не было, хотя я заметил, что на стенах люди пришли в движение. Осторожности ради, я счел за лучшее оставить своих людей на месте. Но через некоторое время со стены донеслось:

— Ади? Ты? Еще не пришибли?..

И мост со скрипом начал опускаться.

-//-

Под квартиры нам выделили часть комнат в нижнем ярусе. Те помещения, где в других крепостях держат заключенных и пленных. Часть людей пришлось все же оставить вне крепости — местные конюшни были просто не в состоянии вместить столько чужой кавалерии.

Было видно, что с нашим прибытием службы в крепости напряглись. Стоило кому-то из нас немного заплутать в коридорах крепости, как перед нами вырастал какой-то часовой, который объяснял, что там, куда мы идем, нет решительно ничего интересного и делать там решительно нечего.

В честь прибытия Ади был дан небольшой обед. Верней, хозяин крепости попытался накормить своего гостя, а меня и Хайдера пригласил из вежливости и дабы развлечься за обедом разговором.

И действительно — Ади на аппетит не жаловался, и с набитым ртом не разговаривал, посему говорили все больше я и хозяин. Оказалось, что мы с ним заочно знакомы. Он когда-то тоже был капитаном кондотьеров, дружил с отцом Ади, но вышел на пенсию задолго до того, как я начал свою карьеру наемника. К моему удивлению мне достаточно было назвать свое имя, чтобы он вспомнил все остальное:

— Дже? Дже Кано? Я много слышал о вас… Ваш символ саламандра, но, говорят, вам хорошо подошел бы и феникс.

— Саламандра живет в огне, феникс же возрождается из пепла…

— Именно… Я слышал, что вам это удавалось?.. Под Боном?

Я улыбнулся. Кажется, улыбка получилась кривоватой — воспоминание было не из самых приятных. Мы участвовали в одной кампании и противостояли ударной армии. Было очень тяжело. Но потом вышло еще хуже — противник добавил к этой армии еще три кавалерийские дивизии. Армия из ударной превратилась в сверхударную… Мои союзники бежали, а я, рассудив, что от мертвого героя толку никакого, увел из-под удара людей брызгами. Но не от удара, а в обход… А потом сформировал свою часть заново — но уже в тылу врага.

— А, к слову, почему саламандра?..

— Вообще-то изначально это была ящерица. Была такая песенка — «Повелитель Ящериц» и я набросал себе эту тварь. Она мне понравилась и по ней вышили шеврон — тогда еще черными нитками по белому полю. Но все тут же окрестили ее саламандрой и одну из моих первых ганз называли «Группа Саламандры». Название прижилось и чтобы показать нашу множественность, я разделил животное на две части и развернул половину…

— Ну, чтоб в вашем доме жили богатые люди! — прервал тостом Хайдер наш разговор.

— Ну да, а мне тогда где жить?.. — Возмутился хозяин.

— Ваше здоровье… — поправил Хайдера я и поднял вверх кружку с квасом.

Квас здесь подавали крепкий. Чтобы сделать глоток, приходилось сдерживать дыхание, иначе над кружкой можно было запросто задохнуться. А, выпив, надо было пренепременно отдышаться. Потом хозяин сказал:

— Я прошу прощения за свои слова и за то, что не пустил вас в крепость. Я не думал, что вы друзья Ади…

— Ты не думал, что у меня вообще есть друзья, старый хрыч! — ответил Ади на секунду оторвавшись от свиного ребра.

Владелец крепости кивнул и опять продолжил.

— Тут всякие шляются и если бы не решительность, здесь было бы бандитское гнездо, а ваш покорный слуга…

Он бросил жест, однозначно обозначающий летальный исход…

— Пустое, — ответил я, — я и не думал обижаться… Работа есть работа. Ведь так?..

На правах гостя я уже успел ознакомиться с фортификацией — она была в примерном состоянии, и я с горечью признал, что при осаде мне ничего не светило. Впрочем, Хайдер, который, кроме всего прочего, исполнял у меня обязанности начальника инженерной службы, счел нужным тайком перерисовать некоторые схемы.

Впрочем, я никогда в жизни не штурмовал крепости, хотя осаждал часто. Я просто блокировал в крепости гарнизон, иногда превышающий мой, потом обтекал ее и двигался дальше. Большинство крепостей потом сдавались. Что же: крепость не армия, никогда не отойдет на переформирование.

Наконец Ади доел второе, промокнул губы салфеткой и заговорил:

— Ну а как наш больной?

Смысла ответа я тогда не понял:

— Всему свое время Ади…

Ади кивнул и протянул руку к пирогу. Снял с блюда кусок, но подумал, положил его на место и просто поменял тарелки: свою, пустую поставил посреди стола, а блюдо с пирогом водрузил перед собой.

— Смотри, не переешь, Ади, — бросил хозяин, — пирог с капустой, еще начнет пучить, а в твоем положении…

— Отстань… Переживу как-то. Я последний раз нормально ел десять дней назад. Банкиры в Эйне — последние скупердяи!

Я сделал знак Хайдеру, тот прикрыл глаза: слышал, понял… Десять дней назад Реннер гостил у меня в Тебро. Затем отправился в Эйн, к банкирам. Осталось узнать — к каким.

Когда, наконец, Ади встал из-за стола, хозяин крепости поднялся тут же. Они вышли из комнаты вдвоем, и мы остались в окружении местных офицеров — уж не знаю, переменного или постоянного состава. Почти сразу за нами, в крепость прибыла дюжина верховых. Их старший сел за стол вместе с нами, но когда вышли Ади и хозяин, за ними не последовал, хотя должен был бы доложиться. Объяснение тут могло быть только одно — прибытие Ади гораздо важней любых новостей.

-//-

После обеда, один офицер повел нас на прогулку крепостью. Издалека мы видели Ади и хозяина — они о чем-то разговаривали, но расслышать их разговор не было никакой возможности.

Ужинали мы уже втроем. Столик поставили в саду — между крепостной стеной и земляным валом. Говорили ни о чем, ели мало. Но поскольку время шло к ночи, и никто важных дел на следующий день не планировал — мы изрядно надегустировались местного вина.

В небе одна за другой зажигались звезды.

-//-

Та ночь была странной, страшной, колдовской. Луна тогда не взошла, но небо было чистым, без единого облачка — на небо высыпали звезды, обильно и часто, будто кто-то рассыпал зерно.

Без луны звезды казались острей, ярче, а ночь — темней.

Такие ночи плохо встречать одному да в чистом поле. Хочется пригнуться пониже, спрятаться от всего на свете. Кажется, еще немного и по небу пролетят на шабаш ведьмы, или пронесется свора гончих псов, а за ними жуткие хозяева ночи — Четыре Всадника, копыта лошадей которых вдавливают облака в землю.

Но в ту ночь я их не увидел, хотя и просыпался часто. Но все же ночь была богата на знамения, хоть и заурядные. Как водится, подобную ночь славили козодои и пересмешники. Но они были следствием, а не причиной. Как стемнело окончательно, по небу пронеслись три звезды. Это были не падающие звезды, те ведут себя совсем по-другому. Та троица никуда не падала — она летела с запада. Двигалась небыстро — быстрей, чем кружат в хороводе обычные звезды, но значительно медленней звезд падающих. Не теряя высоты, они пролетели чуть к югу от меня и исчезли на западе.

Ближе к полуночи громыхнул гром, и сверкнула молния. Во вспышке молнии я успел рассмотреть небо — на нем не было ни единого облачка.

За полночь в роще вдруг запел соловей. Возможно, его просто терзала бессонница, как и меня. Или же он из вредности мешал спать остальным — но пел он красиво…

Я просыпался еще пару раз, последний — сразу после восхода. Однажды, подняв голову, увидел, что солнце все же взошло. Довольный тем, что колдовская ночь закончилась, я выдохнул с облегчением и крепко заснул.

-//-

Когда я шел в конюшню, я обезумел.

Это длилось совсем недолго. Ровно столько, сколько мне понадобилось времени, дабы сделать один шаг. Но мозг с беспристрастностью палача заметил: только что ты был не в себе, тебя не было в это мире.

Я был слаб — слабей ребенка.

Я был опасен — опасней змеи.

Но это прошло, и никто этого не увидел.

Я даже не сбил шаг. Тайком осмотревшись по сторонам, убедился, что никто не заметил моих превращений.

Вот и ладненько…

Меж двух зубьев крепостной стены я увидел силуэт. Человек стоял, положив руки на зубцы, и в свете казался будто распятым. Это был Ади. Я поднялся к нему. Наверное, здесь он действительно чувствовал себя как дома: при нем не было никакого оружия, и когда я подошел, он даже не обернулся и не поменял позы.

Глаза были закрыты, он улыбался восходящему солнцу и ветру, что дул ему прямо в лицо.

— И пахнет ветер с полей не травами и цветами, а пахнет жареным… — бросил я.

Он кивнул, не открывая глаз и продолжая безмятежно улыбаться.

— Чему радуешься?

— А чему не радоваться, — он повернул голову ко мне, приоткрыв один глаз, — а ведь неплохо. Солнышко, ветер свежий и воздух чистый…

— И что дальше?

Он пожал плечами:

— А этого мало?

Я вспомнил, как немногим ранее сам был безумен и подумал: а может так оно и должно быть. Настал день, когда мы все сошли с ума.

— А что с больным? — спросил я.

— С больным? Все нормально… — потом Ади вздрогнул, и поправился. — Больной вчера умер.

Могу сказать, что многое показалось мне странным еще в то утро. Подумалось, что смерть Ади и быстрая кончина больного как-то связана. Я начал искать какие-то объяснения, но они не выдерживали никакой критики. Может быть, Ади принес ему успокоение. Но неужели нельзя было отыскать палача ближе?

Вопрос запутался еще больше, когда я увидел, как несли покойника. Его пронесли мимо меня на носилках, покрытых белым полотном. Ткань была грубой, почти дерюжной и я так и не узнал лица, которое она скрывала. Для меня покойный долго оставался, как выразился Ади однажды: «одним человеком». Я не узнал тогда, сколько покойному лет, мужчина ли или женщина, умер ли он от оспы или же от колотых ран.

Этого я не знал.

У меня даже не было предпосылок что-то предположить.

Но одно я знаю точно — из постели, в которой он умер, его понесли не хоронить.

Недалеко от крепости было кладбище — я ходил и туда, пока мы ожидали Реннера.

Еще при крепости состояло несколько самых востребованных для наемника врачей, а именно хирургов. Они заполняли своими пациентами лазарет, ну а если не повезет, то и кладбище. В распоряжении врачей так же был крематорий, для утилизации того, что закапывать — дурной тон, а именно ампутированных конечностей.

Думаю, так же, что через эту трубу вылетело немало секретов, ибо кондотьерский хлеб кровавый и черней ночи…

Так вот, покойного унесли в лазарет. Сначала я подумал — для вскрытия. Но затем над трубой крематория задрожал воздух — кто-то разогревал печь.

Я не стал задавать вопросы, отлично понимая, что ответов на них не получу.

Завтрака в тот день не было, но обед и ужин мы провели все в том же составе: хозяин крепости, Ади, я и Таден.

Если первые два и скорбели по усопшему, то умело это скрывали. Были серьезными, но не печальными. Говорили о делах:

— Ади, возьмешь в путь лишнюю лошадь. — Бросил хозяин меж делом.

— Для моего зада и одной хватит…

— Под твою задницу хоть коня из камня — и то не факт, что ты того не заездишь…

— Я денег лучше возьму. Они овса не просят…

Хозяин возражать не стал.

Вообще же день прошел в сборах. Они были неспешными, но неотвратимыми. Было видно, что Ади устал с дороги, но ему опять пора в путь.

Ужин был ранним — только начало смеркаться. Ади сказал, что завтра выезжать рано и желательно бы выспаться. Эта ночь была тихой, но я опять не мог заснуть.

Думал о чем-то…

О чем — уже не помню…

-//-

Бандера ушла чуть не с первыми лучами — это было условие владельца крепости, которое мне передал Ади Реннер. Я попрощался с Хайдером у подъемного моста: тот был немного не выспавшимся, но по обыкновению веселым.

Я отдал ему пакет со своим мундиром, испросив взамен солдатскую куртку с шевроном моей бригады. Шеврон был тот же — две половины саламандры разделенные тонкой красной линией. Фон был желтым. На офицерских куртках шеврон ткали на золотой материи.

Но и куртку я не стал надевать— скатал и спрятал в седельную сумку.

Я отправлялся в путь без знаков различия.

Тянуло сыростью с реки и со рва. Утро было зябким, и снова туманным. Туман был таким густым, что казалось, будто в чашу стен крепости кто-то налил молока. Над этим всем возвышались башни — на них горели костры, и иногда слышалась перекличка.

Жутко хотелось спасть. Я то и дело потирал лицо, пытаясь смахнуть с него сонливость.

Я отдавал последние распоряжения. Таден кивал, хотя было ясно: почти все он сделает по своему. Эти дела слишком незначительны, чтоб я по возвращению стал вникать в них.

Но тут мы разом прервались: из тумана послышались шаги. Кто-то шел от головной башни. Кто-то обутый в сапоги со стальными набойками и со шпорами.

Не сговариваясь, мы положили руки на рукояти сабель.

Вот в одном месте туман сгустился, потемнел. Обрисовался силуэт человека в плаще и будто с отрезанной головой в руке. Сталь змеей начала выползать из ножен.

Человек приближался, туман вился вокруг него.

— Господин Кано, господин Хайдер… — поздоровался он.

— Ади! — Выдохнул я. Сабли с лязгом вернулись на место.

То, что нам изначально показалось головой, было объемным кошельком.

— Я подумал, что сейчас самое время отдать вам деньги… — Он повернулся ко мне и добавил: На памятник…

И замолчал, будто ожидая, что я переспрошу, но я помнил.

— Да, Таден, положишь эти деньги на отдельный счет. Под проценты… На пол года…

— А зачем так много?

— Простите, у хозяина здесь только серебро. А серебро, знаете ли, последнее время подешевело…

Это я знал. Не так давно кто-то ограбил банковский конвой. Было украдено что-то около двухсот пудов серебра. Я слышал, что половину вернули владельцам за две трети стоимости. Сделка была тайной, но слухи до меня дошли. Однако треть металла осталась на руках, сбила цены на серебро, и взвинтила расценки на все остальное. Из ворованного серебра начеканили уйму монет — как и дешевых фальшивок, напополам с мышьяком, так и довольно приличного качества. Поэтому люди старались брать или золотом, или более тяжелой, но полновесной медью.

— Не буду вам мешать! — Откланялся Ади.

Но разговор и без того нестройный, после ухода Ади вовсе сошел на нет. Мы попрощались, пожали руки. Таден ступил на мост — остальная бандера уже ждала на том берегу рва.

Когда он был на середине, то остановился, обернулся и помахал мне рукой. Будто уезжал не я, а он…

Завтракали мы вдвоем — я и Ади.

— А хозяин не будет тебя провожать? — спросил я, садясь за стол.

— Зачем? Он человек старый. Ему достаточно знать, что я убрался из крепости.

Мы тронулись в путь, когда солнце было на два пальца над горизонтом. Дежурный, ругаясь, опустил мост. По его мнению, нормальным людям надлежит сейчас находиться в постелях. Себя он к таковым, видимо, тоже не причислял.

Мы проследовали по мосту, ведя лошадей за собой. Я думал, что мост уже останется опущенным, но как только мы ступили на землю, цепь напряглась и начала втягиваться в клюзы замка. Вероятно, нормальным людям крепче спалось за поднятым мостом.

— Ну что, поехали?

Я кивнул.

А что оставалось делать?

II

Кони несли нас все теми же дорогами, что и меня до встречи в замке.

Провинция Нот-Нод, или как ее звали «земля Нот-Нод», была местностью не хуже и не лучше остальных. Леса, проселки, поселки, мелкие города, кои на обратном пути мы обходили стороной — Ади все же избегал известности. Здесь было не так живописно, как бывает на берегу морей или больших рек. Но, с другой стороны было не так уж и дурно — здесь не встречалось ни пустынь, ни комариных болот.

Тут было все, что нужно путешественнику: дорога, в нужном направленье, пейзаж, который радует взгляд, но забывается за вторым поворотом. Базарчики в поселках, на которых можно было бы купить простенькую снедь, съесть ее там же, прыгнуть в седло и продолжить путь. И забыть тут же все напрочь — и базар и еду и деревеньку.

Забыть, не потому что было плохо, а потому что помнить все это — никакой памяти не хватит.

Нам пришлось сделать маленький крюк, объезжая Эйнскую провинцию. Если бы наш путь пролегал по небу, можно было бы срезать, но пересекать две лишние границы было хлопотно, дорого и совсем не обязательно.

В любом случае, на заставе нас бы узнали, пошли б ненужные слухи. Одно дело, если бы я следовал в составе своей части — это было бы нормально. Наемники въезжают в кондотьерскую страну. Но коль часть прошла отдельно, а я в странной кампании — народ мог подумать неизвестно что.

Я сказал Ади, что надо будет заехать за один другом, коего мы проводим часть пути. За кем именно, я уточнять не стал, а Ади не настаивал.

-//-

В этот раз мы появились у фермы ранним утром — почти ночью. Но и теперь нам не удалось застать хозяев врасплох. Пока мы ехали их владеньями, то там, то здесь было видно огни костров — кто-то коротал время в ночном. Имея под боком постоянный спрос на ездовых лошадей, было бы глупо на это не зарабатывать. Как-то им удалось передать известие в усадьбу, и хозяин ждал нас сидя на крылечке.

Поздоровавшись с нами, он вывел из конюшни огромного тяжеловоза и протянул тубу с документом на мост. Я просмотрел его быстро, даже не спускаясь на землю. Где-то за холмами начинался рассвет, но на ферме еще стоял сумрак, и вчитаться в буквы не было никакой возможности. Да и желания тоже не было.

Не обмолвившись и тремя словами, мы расстались.

Тролль услышал нас издалека, и ожидал, стоя посреди моста. Но если бы я сказал, что он просто стоит, я бы солгал. Ни секунды он не был неподвижен — перекатывался с ноги на ногу, что-то царапал в пыли башмаками.

Одет он был в фантазийные бриджи, рубашку цвета цыплячьего пуха и жилет, пошитый из разноцветных кусков материи. На ногах были башмаки с загнутыми носками. Я подумал, что мне встречались шуты, подбирающие себе в гардероб вещи более сдержанные. Не хватало только бубенцов и колпака паяца.

Хотя что-то в этом было — в дневном свете он совсем не походил на монстра, на нежить. Действительно — шут, деревенский увалень, персонаж бродячего паноптикума. Кожа, не сокрытая одеждами была покрыта рыжей, не слишком густой шерстью. В лапах он сжимал трость — младшую сестру того полена, с которым я встретил его впервые. Она была чуть потоньше, но где-то такой же длины. Я не знаю, зачем он ее выломал — как подорожний посох или как оружие.

— Брось оглоблю, — крикнул я ему, когда мы подъехали. — У тебя будет лошадь, но где та телега, в которую ты собрался ее впрячь?

Тяжеловоз чуял нежить — когда тролль подступил к нему, он начала уходить в сторону.

Я подумал, что идея про телегу не так уж и плоха. Рядом с троллем ломовой мерин выглядел если не как пони, то уж наподобие жеребца — точно.

Эршаль запрыгнул в седло и мерин просел под его весом. Но выпрямился и сделал несколько шагов.

— Мерина, если что, Йенс зовут… — бросил я. — Ади, познакомься — это Эршаль, тролль… Эршаль — это Ади… человек…

Оба хором ответили, что очень приятно. Хотя по лицам было видно отлично видно: врут…

-//-

Наша дорога пробежала через десятки мостов.

Конечно, большинство из них были обыкновенными деревянными, переброшенными через ручьи, которые проявлялись лишь после большого дождя. Но были и весьма почтенные, солидные мосты. Но тролль не спешил сделать выбор. С ужасом я стал понимать — ему понравилось путешествовать: он с непосредственностью то ли ребенка, то ли идиота крутил головой, забрасывал нас вопросами.

Выглядело это чудно — существо старше нас может быть на тысячелетие, вело себя как вагант в начале своей карьеры. Впрочем, тролли, коль живут дольше, и время считают иначе. Возможно, тысячелетие тролля как раз соответствовало возрасту ваганта.

Наша дорога проходила мимо столицы провинции и я предложил завернуть.

Ади был против посещения Маца-О, хотел обойти его стороной, но вместо этого я спросил у Эршаля, хочет ли он заехать в город. Тролль неопределенно пожал плечами.

— А ты вообще когда-то в городах бывал? — Начал Ади, вероятно пытаясь запугать тролля и перетянуть на свою сторону.

— Что за вопрос! — возмутился тролль: Был, конечно…

Мы не учли одного: тролль не был никогда в городах человеческих.

Существо, живущее многие сотни лет, может себе позволить не спешить. Живущий долго никогда не бросится под копыта коня, чтоб выиграть несколько мгновений, и, возможно, потерять жизнь. Такой, если будет опаздывать — не важно насколько: на минуту или на день, он уйдет в сторону и подождет, будто у него впереди вечность.

Зато и окружает себя вещами, которые могу служить им долго. Дольше, чем они смогут прожить. Говорят, эльфьи города строились навечно. Но когда они уходили, то все сравняли с землей, и теперь некоторые люди откапывают их, чертят схемы улиц и гадают, насколько прекрасны были дома, которые когда-то их наполняли, какие достойные, гордые существа здесь жили. Ровные линии — без попытки что-то упростить, срезать.

Но Маца-О был городом исключительно человеческим.

-//-

Великий город Маца-О! В нем сколачиваются состояния и рушатся надежды. В нем вечно что-то горит — то ли огонь жизни, то ли гусь в духовке. Но в любом случае копоть стоит жуткая.

Неспешная река О, воды которой если замедлятся еще немного, то потекут в обратную сторону. Воды, в которых будто растворена механическая радуга, с цветами злыми, резкими, человеческими. Красильни, дубильни, бойни — чего только они не льют в эту реку. И мне не хотелось бы встретиться с рыбами, кои смотрят на дома этого города из-под мутной воды.

Мосты города Маца-О — деревянные и каменные, пешеходные на четырех канатах, частные. Барки и галеры, скользящие по грязной воде, зеваки, свисающие с перил и норовящие попасть плевком в темечко пассажиров лодок.

А этот воздух… В этом городе народец скуповат настолько, что даже воздух кажется бедным, спертым, стиснутым меж жерновами домов.

Здесь не любят чужаков, но работать не любят еще больше. Люди здесь вечно спешат. Вечно спешат — и никогда не успевают. Не успевают жить — тут даже влюбленные целуются на бегу.

Опасайтесь ходить по улочкам этого города в одиночку и без оружия. Ибо сточные канавы несут в реку не только бычью кровь.

Тут почти нет старожилов — хоть город и древен, самые древние династии едва наберут три века.

В былые времена я часто бывал здесь — когда-то здесь поселился мой прадед и теперь по улицам, верно, ходили позабытые мною родственники. Но моя бабка не пожелала здесь оставаться. Иногда я ее понимал.

Но я любил этот город.

Любовью странной, непонятной и для себя. Вероятно, так можно полюбить ядовитую змею, так относятся к своей болезни — незаразной, не смертельной, но и неизлечимой…

В этом городе я видел большую игрушку, законы, царящие здесь, были для меня непонятными, и что самое приятное, не всегда обязательные для соблюдения.

Как-то так получалось, что обыкновенно я оказывался в этом городе в одиночку. Мне было забавно, когда меня принимали за местного, спрашивали дорогу. Я от души старался помочь, иногда это удавалось, но чаще нет. Все же я не знал этот город досконально.

За первую четверть часа пребывания в городе нас пять раз облаяли собаки, три раза попросили милостыню, чуть не облили из окна обмылками, попытались срезать сумку прямо с лошади у Ади. Сколько раз нас обругали — я просто не считал. Тут ругались все и на всех, не сколько по причине, а по привычке.

На въезде в город у нас попытались проверить документы. Но приемлемые бумаги оказались только у меня. У тролля, если не считать дарственной на мост, не было ничего, а у Ади что-то, чего он предпочел не показывать. В ход пошли деньги — за серебряную монетку они сделали вид, что не узнали Ади, а в своей книге записали «Капитан Дже Кано с двумя спутниками».

Если бы я дал им не монетку, а две, то они бы не сделали и этого.

Мы не собирались останавливаться здесь на ночь — в местных гостиницах водились блохи, поджарые как борзые и голодные, словно волк зимой. Но от соблазна пообедать горячим, сидя за столом, я отказаться не смог.

Жители города гордились каменными набережными, величественными церквями, древней крепостью. Они кичились широкими улицами с огромными домами, восторгались светом уличных фонарей, которые превращали ночь в день, собственно ночной жизнью.

Но вот, незадача, спроси вы у заезжего, чем знаменит Маца-О, он бы скорей ответил одним словом — базаром.

И надо признать — на это были причины.

Камень набережных порос мхом и водорослями, местную крепость строили заезжие мастера, дома больше походили на мавзолеи, чем на пристанище простых смертных, на широких улицах неуютно было маленькому человеку а над городом постоянно висела смесь пыли, дыма и тумана, превращая обыкновенный день если не в ночь, то в сумерки.

Но базар здесь действительно был хорошим.

Сказывалась близость трех границ, перекресток нескольких важных дорог, относительно судоходная река. Затем, на деньги купеческой гильдии прорыли еще один канал. От этого течение реки О замедлилось еще больше, но в этом было даже преимущество — легче стало плавать против течения. Все делало пакгаузы Маца-О неплохой перевалочной базой. Здесь товар сгружали с телег, он ждал своей очереди на погрузку и уходил либо к морю, либо, напротив, вглубь континента.

Но что-то продавали и здесь — торговали оптом и в розницу, спорили на такой уйме языков, что часто возникала необходимость в толмаче.

Рынок и склады сами разрослись до размера маленького города — здесь были свои улочки, забегаловки, места для отдыха, кварталы, землячества. Бывало, иной коренной житель Маца-О попадал в места, где его, коренного жителя, никто не понимал. И если по всему городу кормили, так же как и стелили постель, а именно отвратно, то здесь заезжие готовили для своих из привезенных продуктов.

Я знал тут довольно неплохой кабачок, в котором знали меня. И когда мы вошли в здание, хозяин зачастил:

— Полковник Кано! Неужто вы! Неожиданно, но приятно…

Я пропустил мимо ушей лесть по поводу своего звания, кивнул, и, кажется, улыбнулся.

— Что будете заказывать? Есть свежая птица… Проходите наверх, там имеется свободный столик… Ну мне вас учить не нужно, знаете, что к чему…

Торговый день был в разгаре. Кто-то обедал, кто-то поглощал ранний ужин или поздний завтрак, за столами вели переговоры, обмывали сделки, заливали горе. Народцу собралось много — зал был полон. Но у этого кабачка была еще и летняя веранда. Земля здесь была дорогой, поэтому разместили ее на крыше. В ящиках вдоль стен, рос декоративный виноград, плющ, и если не считать шума снизу, здесь было довольно мило.

Но и здесь людей было предостаточно. Лишь в самом углу пустовал столик, с надписью: «Заказан». Я перевернул табличку и жестом показал спутникам садиться.

Тут же возник недовольный. Человек с миской похлебки пробурчал:

— Понаехало тут… — он посмотрел оценивающе сперва на тролля, поперхнулся, перевел взгляд на Ади, на рукоять меча торчавшую из-за его спин, наконец, смерил взглядом меня. Вероятно, я показался наиболее безобидным и следующая реплика предназначалась мне: — Понаехало тут белобрысых! Местному покушать негде!

Строго говоря, блондином я не был, просто за лето мой волос выгорал на солнце почти до ржаного цвета. Но я не стал это пояснять. Я просто выбросил ему под нос кулак, затянутый в перчатку:

— Много будешь говорить, будет не только негде, но и нечем!

— Не обращайте внимания, — будто из-под земли возник хозяин с тремя высокими бокалами пива: Это вам с дороги, горло промочить, наверное, только пыли хлебали. Цыплят уже жарят — слышите, как пахнут?

Мы вчетвером втянули воздух — пахло действительно недурственно.

Хозяин забрал табличку, но уходить не стал:

— А что слышно в мире? Не поделитесь ли чем от своих щедрот? Детишкам на молочишко?..

Ади прикоснулся к кошельку, но я одними глазами показал: нет. Хозяин хотел иной щедрости. Я сделал глоток из кружки и сказал:

— Ходят слухи, что в Эйне появились люди, приватно вербующие кондотьеров для кампании в Ноло. Думаю, драчка там начнется недели через две…

Хозяин закивал:

— Две недели, Ноло… Не хотел бы я чтоб мой груз в то время шел через те земли. Спасибо, господин полковник…

Он убежал прочь, повторяя время и место, время и место…

Когда хозяин исчез, Ади перестал мочить нос в пиве и посмотрел на меня:

— Это правда?..

Я кивнул:

— Тогда зачем ты ему это рассказываешь?

— Дня через два об этом будут трубить на каждом углу. А, узнав чуть раньше, он немного на этом заработает. Люблю расторопных людей.

Хозяин был расторопен не только в делах — скоро на столе появились обещанный обед.

— А в этом году винограда вообще нету… — неслось из-за соседнего стола. Лето дождливое. У меня вот завелись летающие улитки — все пожрали…

— Да ну… — не верил ему собеседник.

— Точно тебе говорю…

Внизу шумела чуть не самая оживленна улица рынка, о булыжники грохотали сапоги, колеса, копыта лошадей, мулов.

— Странная судьба кондотьерская… — проговорил Ади будто себе, — есть с тысяч столов, но не иметь своей постели, бывать в сотне городов, но не иметь дом, быть знакомым с десятками женщин, но не верить ни одной…

— Это ты про своего отца?

— Он просто завидует… Знаете, я к вам испытываю зависть … — начал было тролль, вероятно пытаясь на помирить, но было поздно.

— Причем здесь мой отец? Его здесь нет!

— Правильно, при чем тут отец — ведь и ты живешь той же жизнью.

— То, что я в пути, это не значит, что моя дорога вечная. Я вернусь домой и уйду на покой — буду растить детей, ухаживать за садом и за домом. А ты мечешься по свету, сея смерть…

— Нет, ну вы посмотрите на него! Чистоплюй выискался! Да ты людей положил как я. А я воюю уже десять лет!

— Самое тривиальное оправдание для убийцы — я всего лишь солдат. Ах, как оригинально, как свежо… Я убивал людей, защищая себя, защищая других! Я никогда не ходил в атаку.

— Даже для того, чтоб защитить других!?! Не смеши меня. Взять хотя бы драку на Стеклянном Холме?

Ади хотел что-то сказать, но слова застряли во рту. Вместо него в разговор вмешался Эршаль:

— Стеклянный Холм? Никогда не слышал о таком городе…

— И не услышишь. Это не город, это крепость. В тех местах в горах столько стекла, что иногда его используют вместо кирпичей. Эй, Ади, а правда, что весь замок сложен из стекла?..

— Не весь…

— Ну и я так думаю — кто захочет жить в доме, где окно в каждую стену. Так вот, дорогой Эршаль как-то там засели разбойники, набрали заложников и обещали их резать, чтоб исполнили их требования. Замок окружили линейные части, но ни выполнять, ни освобождать, ни выполнять требования не собирались… Так все было?

Ади коротко кивнул.

— …и даже потихоньку начали резать, — продолжил я. — Тогда родственники скинулись и наняли профессионалов, чтоб, значит, отмстить за мертвых и освободить живых. Кажется, нашли пятерых. Пятеро позвали шестого. Шестой, кстати, сидит за нашим столом… Шестеро ушли в ночь. Замок был оцеплен, да и раубитеры вроде были настороже. Известно только, что они вошли не через ворота… А вот как? По стеклянной стене? Закутавшись в мглу ночную?..

— Приблизительно, — бросил Ади, нервно катая в руках стакан.

— А вот утречком они вышли через главные ворота, и войскам сказали, мол, выносите готовеньких. Вынесли семьдесят два трупа. Некоторых разделали так, что нельзя было опознать! По двенадцать человек на каждого! Или ты убил больше, Ади?..

— То были убийцы. И лучшего они не заслуживали.

— Угу. Но ты получил за них деньги. И убил ты их не словом святым, а холодной сталью. Кстати, одну вещь не пойму… Отчего вы убили всех? Ведь за живых платили больше? Скажи мне — это был пункт договора? Или бандиты знали что-то, что надлежало похоронить в Стеклянном Холме? Не говори, что когда началась резня, они не пытались бежать, не молили о пощаде?.. Скажи мне, отчего вы никого не оставили для суда и палача?

Он не сказал. Он молчал, уставившись в стол, катая шарики из мякиша раскрошившегося хлеба. Безусловно, он знал ответ. Я же знал, что он мне его не скажет.

— Ладно, шут с ним, не буду боле портить обед. Но ты в следующий раз подумай, если вдруг хлеб с моего стола не полезет в глотку…

Ади молчал…

-//-

После обеда, мы завернули в ряды оружейников. Собственно, это была та причина, по которой мы попали в Маца-О и на его базар.

Оружие, что продавали здесь, было подстать цене — не слишком дорогое, не весьма качественное. Даже подделки, что иногда попадались, были сделаны непритязательно и выдавали себя с первого взгляда.

Когда я был здесь в последний раз, торговцы оружием занимали целый ряд.

Но за прошедшие полгода многое поменялось. Теперь оружейников стало немного, они занимали совершенно крысиный угол, а на их старых местах торговали мышеловками и коваными флюгерами.

— А то так плохо? — Поинтересовался я у одного торговца.

— Да спроса нет…

А вы такую дрянь не продавайте, народ-то и потянется, — подумал я, проводя по лезвию выставленного на продажу эспадрона.

Но вслух сказал:

— Моему другу надо оружие, — я показал на тролля. — Что-то такое же большое как и он сам.

Хозяин кивнул и ушел в намет, откуда вернулся, сгибаясь под весом металла. Затем вытащил несколько образцов из-под прилавка.

— Скажите только честно… — Вступил в разговор Ади. Он вытащил из кучи шпагу и теперь разглядывал ее лезвие, — Тут руны…

— Ну и что?

— А вы хоть знаете, что они означают?

Торговец забрал из рук Ади оружие, осмотрел его, пожал плечами, и будто невзначай вернул его в общую кучу.

Но Ади не успокаивался:

— Не знаю, откуда вы это копировали, но больше так не делайте. Это жуткое ругательство…

Наконец тролль присмотрел себе подходящее железо.

— Пожалуй, этот мы возьмем, — сказал я, отстегивая кошелек. — Сколько с нас.

— Оставь… Я сам расплачусь, — остановил меня Эршаль и шепотом добавил: Зря ли я триста лет под мостом сидел.

-//-

— Говорят, — вспомнил Ади, когда Маца-О, был за нашими плечами, — говорят, что Маца-О хотят закрыть для приезжих…

— Подожди, как закрыть? — возмутился я. А как же дороги? Реки? Как же базары?

Ади только пожал плечами.

— Говорят — и все тут. Мэрия каждый год пытается закон протянуть.

— Так это же в каждом году…

— Ну, в этом году началось получаться.

— Ну в таком случае, есть случае есть смысл ввести реторсию… Или реперсалию — никого из Маца-О не выпускать за границу провинции…

-//-

Велика ли беда — конь захромал.

В пути он, наверное, потерял подкову, затем то ли занозил, то ли разбил копыто. Да и дорога была после дождя — грязь и лужи.

А на хромом коне далеко не уедешь.

Случилось это посреди чистого поля, а, верней, у перелеска, далеко от человеческого жилья. Дорога была пуста — этим проселком мало кто пользовался.

Мы остановились на привал.

Присоседиться на мерина к Эрашалю не было никакой возможности — тот и так шел уже на пределе сил. Я для приличия предложил Ади ехать на моей лошади, но он отказался. Тоже из приличий или по своему мнению — не знаю.

Я и Ади отнеслись к этому спокойно, но Эршаль обозлился, будто лошадь пала под ним. Вероятно, он не сильно верил в людей вообще и нам в частности, полагая, что мы с Ади как-то сладим, а его пустим на своих двоих. То, что он до сих пор ехал только по моей милости, во внимание он просто не брал.

Лошадей расседлали, двоих стреножили — третьей это было без нужды, и пустили пастись.

Делать было нечего, и мы собрались пообедать.

Лагерем стали ввиду дороги, тролль наломал сушняка, Ади отправился вроде как на охоту, но вернулся с рыбой. Причем я был готов поклясться, что самую крупную рыбину он убил уколом в голову своим панцеропробойником.

Речная рыба, как водится, была костлявой, но наелись мы досыта, а затем сперва Ади, а потом я провалились в сон.

Последнее, что я помню — тролль о чем-то бурчал…

-//-

Разбудили меня грубо. Настолько грубо, что, не разобрав со сна, я хватился за саблю. Но, открыв глаза, увидел, что меня трясет за плечо тролль — нежность, безусловно, была не его сильной стороной.

Рядом тер лицо Ади…

— Что случилось?.. — спросил я у него.

Но ответил Эршаль:

— Кто-то едет…

Я прислушался, но не услышал ничего, о чем сообщил остальным.

— А вы ухо к земле приложите… — предложил тролль.

— Ну вот еще, буду я уши пачкать… — зевая ответил Ади: Подождем…

Я смотрел во все глаза на рощу, указанную Эршалем, но все же не видел ничего.

Наконец, я услышал шум — сперва просто далекий ор, затем я смог разобрать слова песни. Пели «Твердость камня»

И, наконец, из-за дальнего леска появилась колонна — сперва я подумал, что это купцы, но затем оказалось, что сброд этот разношерстный, телеги самые разнообразные. Охраны я не заметил, да и путешественники делали все, чтоб их процессия бросалась в глаза: лошади был убраны в ленты, вдоль бортов телег висели какие-то транспаранты. Над головным фургоном реяло два флага.

Кортеж двигался медленно, и вскоре мы увидели причину — последнюю телегу тянули шесть мужчин. Именно они и пели, верней кричали песню. Процессия явно принадлежала торговцам иллюзиями, и эта песня, призывающая не строить воздушных замков, выглядела как мятеж, бунт на борту. Но тянущим телегу было тяжело, им многое прощалось.

И они орали, налегая на ремни, привязанные к оглобле:

— Цирк или зоопарк, — предположил я.

Тролль промолчал, вероятно, оттого, что подобного еще не видел, но Ади мне ответил:

— Странствующий бордель.

Но мы оба ошибались — это был бродячий театр.

-//-

Мы перегородили им дорогу. Просто вышли на тракт: я в центре, Ади справа, тролль — слева. Оружие не обнажили, но прятать тоже не стали. Объехать нас у кортежа бы не получилось, и они остановились в дюжине шагов.

— Чего надо?.. — крикнул старик-возничий.

— У меня конь захромал, — ответил Ади. — Если у вас есть лишний, я бы вам хорошо заплатить…

Вряд ли они поверили — проезжий шлях был плохим местом для сделок.

— А у твоих друзей тоже лошади сдохли?

— Не сдохли, но двоих они не понесут…

— Да у нас у самих вол пал…

Это была правда — театр был небогатым, настолько, что обходились они лишь необходимой тягловой силой. Потеря одного вола пробила в их бюджете брешь…

Из фургона появилась голова женщины, она что-то прошептала возничему.

— А ведь верно… — проговорил тот: Уж не господина Реннера-младшего мы здесь видим?

Ади слегка поморщился и кивнул:

— Он самый…

Старик спрыгнул на землю, подошел к нам ближе и стал внимательно рассматривать Ади внимательней. Я и тролль возницу будто не интересовали вовсе. Причем на самого известного убийцу он смотрел вовсе без страха, будто знал то, что нам было неизвестно.

— Он самый… — согласился старик. — Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите… Что вы уже не живая легенда…

Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:

— Покамест жив… Можешь даже пощупать…

Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:

— Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне. Мы идем в Найвен и Лот… Уж там вы кобылку себе подберете…

Так мы и сделали. Решение нашлось выгодное для обоих сторон. Мерина впрягли в телегу, Ади забросил в нее седло и сел сверху. На краю уселся тролль, я остался при своих…

Когда колонна тронулась, я не преминул съязвить:

— Ну как дела, у рыцаря на телеге?

Ади просто отмахнулся и откинулся на спину. Он смотрел в небо, на его губах появилась улыбка. Я подумал, что он имеет на нее право — ехать ему было удобней.

Я плюнул и легко ударил коня в бока, догнал головной фургон, и на ходу спрыгнул на козлы.

Когда я обернулся, оказалось, что правит не встретивший нас старик, а юноша лет пятнадцати.

В руке он держал лист, с коего зазубривал текст.

— День добрый… — сказал я, привязывая коня к борту фургона.

Он кивнул в знак того, что день действительно не плох. Я не стал развивать тему — в конце концов, я сам поздоровался только потому, что надо было что-то сказать.

Парень зубрил слова из пьесы, более подходящие для скороговорки, чем для подмостков. Когда-то я слышал эту пьесу и даже покупал либретто. Насколько я помнил, эти реплики принадлежали Отцу Богов. В пьесе тот был персонажем неоднозначным, но не до такой степени, чтоб его дали играть безусому юнцу:

Парень запнулся и я подсказал:

Юноша кивнул в знак благодарности и продолжил:

Парень выдохнул — его монолог закончился. Почти закончился.

— Рано расслабился, — сказал я… — ты еще должен сказать «м-м-м-мо-мое п-п-п-п-поколенье».

— На сцене я хорошо заикаюсь и без репетиций.

Мы засмеялись — он тихо, я громче.

— А вы увлекались театром?

— Театр как корь — им нужно единожды переболеть в жизни, — ответил я расплывчато чьей-то цитатой.

— А теперь тоже гастролируете?

— Аха… Воздушный цирк барона Манфреда. Только смертельные номера.

— Здорово… А покажите?

Нет, положительно — вредно лгать юношеству. Или шутить…

— Может и покажем… А может и нет… Надеюсь на последнее, ибо, думаю, зрелище тебе не понравится.

Я еще не знал, что показать все же придется. Причем скоро…

-//-

Старика который узнал Ади, звали Кольдиганом. Он был главным пайщиком театра, режиссером и драматургом. Все остальные в театре приходились ему или родственниками или совладельцами, а чаще и тем и другим. Парень, с которым я ехал, был его сыном и откликался на имя Мориц.

Кольдиган никогда не расставался с карандашом, заткнутым за ухо, и записной книжкой, которую носил в сапоге. В нее он периодически что-то черкал.

На первой же ночевке он рассказал о себе такое:

— Начинал на городских подмостках. Или на лобном месте. Впрочем, судите сами — по пятницам на помост закатывали плаху — рубили конечности и головы, рвали ноздри, жгли каленым железом, читали приговоры на конфискацию или изгнание. А за ночь кровь высыхала и вечерами в субботу или в воскресенье ставили декорации и играли на крови. Конечно же, кровь пытались отмыть, но она быстрей въедалась в доски, они становились дублеными, бурыми. Комедии на моей памяти не ставили ни разу, но все же чувство было странным… То иногда думаешь, что спектакли идут три дня, и в пятницу тоже было представление. Казенные подымятся на бис, возьмутся за руку с палачом, кровь окажется брюквенным соком… Ну иногда и наоборот — что мы не играем, а живем, что именно на сцене — предпоследняя истина.

— Отчего предпоследняя?

— Оттого, что последняя у Бога…

— Убога?.. — встрял в разговор Эршаль.

Я не мог понять — издевается он или действительно не понял.

— Кстати, а какой теологической доктрины придерживается… — я чуть не сказал «тролль», но вовремя спохватился, — …придерживается господин Эршаль?..

Мне подумалось, что вряд ли тролль верит во что-то. Тем сильней я удивился, когда тролль ответил:

— Верю. Отчего же не верить.

— И во что, если не секрет?

— В разум, в разумность…

— То есть, — сказал Кольдиган, — вы верите в абстрактный разум, в человека?..

Кольдиган кивнул:

— Ну это гипотеза… Разумность-то… А как же быть с божественностью? С богом или богами? К слову, ваша религия монотеистическая или поли…

— Неа, я не поклоняюсь ничему. Не молюсь, не бью поклоны. Я признаю верховенство разума. Носитель его частицы — любое мыслящее существо. Все разумные вместе образуют всеобщий разум.

— Единство слагает множество, частица бога в каждом из нас. Ты есть бог, — заметил Ади, — Но здесь нет элемента сверхъестественного, нет потустороннего, нет идеи спасения. Народ за таким не пойдет…

Эршаль хохотнул:

— А мне и не надо, чтоб за мной ходили… У меня на это, знаете ли аллергия. Это мое мнение, и я не намерен его никому навязывать.

— И что же ваш коллективный разум может делать?..

— Думаю, если он объединиться, перестанет воевать против себя же, то умножит свою силу. И разуму не будет пределов — взгляд проникнет к звездам, через толщу метала, на глубины морские. Машины, построенные им, будут летать по воздуху как птицы, плавать в море словно рыбы…

Тут Ади подавился мясом. Он закашлял, на глаза навернулись слезы. Кольдиган подал ему кружку с вином и стал хлопать его по спине:

— Да ваша вера еще безумней большинства существующих. Боги там ведут себя поскромней.

— Отчего же? — заметил я. — Ведь многие маги, как мы извещены, так или иначе умеют летать. Про плаванье я не слышал, конечно, но думаю оттого, что волшебникам лень задницу мочить…

— Так я не только про магов говорю. Я к тому, что простой человек, создаст машину, которая сможет переносить его через океаны.

В ответ Кольдиган рассмеялся.

— Ну а что же после смерти? Что прикажете делать с душой? Что представляет умерший с точки зрения вашей веры, господин Эршаль?

— Вы видели хоть одного разумного покойника?

Пытаясь разрядить спор, я пошутил:

— Я видел неразумных живых…

Но меня не слушали:

— Да что за дурацкий метод отвечать вопросом на вопрос? Говори прямо, что делать с загробным миром?

— А что с ним можно сделать, если его нет? Идея спасения порождена боязнью смерти. Чтоб успокоиться, придумали, ну, положим, что души умерших обращаются в звезды и смотрят на нас с высоты… Но вот, скажем, господин Дже видел столько покойников, что обратись они все в звезды, ночь была бы светлее дня.

Мне не хотелось это комментировать, но все замолчали, поэтому мне пришлось как-то ответить.

— Эршаль прав. Но, бывало, на привале, когда не мог заснуть, смотрел на звезды, вспоминал, а была ли эта звезда здесь вчера. В чистом поле, сами знаете, звезд видно предостаточно… И я постоянно находил звезды, которых не было в моей памяти. Я давал им имена, говорил с ними…

Но мои воспоминания мало кого волновали на самом деле.

— И в чем же преимущество твоей веры? — не успокаивался Кольдиган.

— В том, что она непротиворечива. Все религии… Или, вернее, все, что мне известны… Они называют себя единственно верными, а остальные в лучшем случае ересью, а обычно учением Зла. Для меня нет разницы, в каких богов верит существо. Главное не то, о чем оно думает, а думает ли вообще.

— Но ведь какая-то религия должна быть истинной? Отчего бы не моя? Это должно быть исключение, кое подтверждает правило. Исключение, на котором правило базируется…

— Хрена лысого! Если правило имеет исключение, значит дрянь то правило, а исключение есть частью другого, более сложного правила…

Он запнулся, будто пытаясь что-то вспомнить. Я думал, что спор продолжится, но тролль поднялся и побрел к кустам.

— Эй, подожди! — попытался остановить его Кольдиган, А может, есть все же душа? Может это и есть твой разум?

Тролль на мгновение остановился и бросил через плечо:

— Знаете, многие спорят, где же она, душа расположена. Я так думаю, что где-то возле мочевого пузыря. Скорей всего или в нем, или под ним. Потому что как отольешь — так сразу на душе легче становится…

-//-

Затем была дорога. До Найвена и Лота было еще далече, нам попадались деревеньки. Кольдиган не брезговал и ими — с телеги давались коротенькие спектакли, верней, не сильно слаженно и не совсем в тему декламировали какие-то куски, пели куплеты. Затем племянник Кольдигана, парнишка лет десяти обходил зрителей с сумой. Туда сыпалась медная мелочь, именуемая в народе «блошками», пуговицы, если давали куриное яйцо брали и его. Если не давали вовсе ничего, просили хотя бы поаплодировать.

Было видно, что Ади спешит, но спешит ненавязчиво, стараясь не нервировать и не привлекать наше внимание. В каждой деревне он норовил купить лошадь, но ему либо не предлагали ничего, либо по диким ценам кляч, более подходящих для ножа мясника.

Вообще же в театре нам было уютно. Здесь так часто примеряли чужие маски, что, вероятно, забыли о своих настоящих лицах. Вероятно, шутка про воздушный цирк была воспринята всерьез и разнеслась по лагерю, потому что нас воспринимали как своих: не прекращали разговор, когда мы подходили, делились нехитрой едой. Наше оружие их вовсе не смущало — вероятно, они его считали реквизитом, необходимым для выступления.

Как-то симпатичная артисточка попросила Эршаля затянуть ей корсет. Конечно же, тролль не рассчитал силу и оборвал завязки. Вместо того, чтоб разозлиться, девушка захихикала и скрылась в фургоне. Тролль вернулся к нам покрасневший, будто нашкодивший школяр. Затем Ади долго втолковывал тому, отчего ему доверили столь интимную часть туалета.

— Не хочу расстраивать тебя, старина, но она не видела в тебе существо противоположного пола… Она думала, что ты артист, а настоящий артист нейтрален, он не имеет пола… Ну или имеет оба, поскольку случается играть и мужчин и женщин.

— Да ну? — не мог поверить Тролль.

— Ну да! Точно тебе говорю!

На привалах репетировали, разучивали монологи. Как-то случилось, что Морицу понадобились люди, чтоб бросать ему реплики, пока он будет читать свои слова. Этот кусок пьесы исполнялся тремя актерами: протагонистом, антагонистом и барышней первого. Главная роль, конечно же, лежала на Морице, я взял слова оппонента, а то что осталось, отдали Ади.

— Мерзавцы, — ответствовал он, — подсунули мне женскую роль…

Начинал Мориц:

Моя реплика состояла из одной строки:

Теперь читал Ади:

— отвечал я.

Ади присел на землю — его реплики закончились. Он зевнул, не слишком аккуратно прикрывая рот ладонью. Стихотворный спор, вероятно задуманный как активное действо, был написан в ритме почти строгом. Ритмичность убаюкивала: три строчки главного героя, затем одна строка антагониста. Она должна была нивелировать речь протагониста.

Когда Мориц говорил:

Я отвечал:

Даже для финала не было придумано ничего интересного:

— отвечал я в сторону Ади.

На этом слова закончились.

Я шутливо откланялся Ади, как единственному зрителю. Он сделал вид, что хлопает.

Но Мориц решил доиграть до конца. Он вытащил из-за пояса рапиру и бросил мне:

— Защищайтесь!

Из третий позиции он сделал выпад. Я едва успел отскочить, затем выхватил саблю, отбил острие рапиры в сторону, сделал финт правой. Тут же перехватил саблю в левую руку и ударил сам. Лезвие остановилось возле его шеи.

— Бой, я так разумею, окончен?..

Юноша судорожно сглотнул и кивнул.

Я заправил саблю в ножны.

— Вы неправильно дрались…

— Да ну! Это вы в театре деретесь, как ни попадя! Где это видно, чтоб дрались на вторых третях лезвия? Кто же так близко врага подпускает? У вас даже оружие…

Я вынул из его рук рапиру. На острие был надет набалдашник, чтоб не пораниться. Я оттянул острие на себя и резко отпустил:

— Вот на что оно годиться… Щелбаны отпускать…

— Искусство не должно убивать. Оно должно врачевать души…

— Повтори это, когда тебя припрут к стенке.

Мориц молча собрал бумаги со словами и ушел за фургоны.

— Зря ты с ним так… — бросил Ади, кусая травинку.

Я кивнул:

— Зря… Не сдержался. Думаешь, стоит извиниться?

Ади покачал головой. Я считал так же.

— Сколько раз я видел, когда замахиваются, а на кого не знают. Пусть и шутя, так многие таких шуток не понимают…

— Вот и ты не понял…

— Да какая разница! Ну не знаю я театрального фехтования! Меня не учили драться напоказ, меня учили убивать!

Я ругался, но ругал не Морица, я пытался оправдать себя в своих глазах..

Тяжелая, я вам скажу, задача…

-//-

Полевой шлях подошел к речке. Через нее был переброшен мосток. Можно было догадаться, что такой — совсем не мечта Эршаля. Деревянный, узкий ровно настолько, что разъехались бы конный и телега, но никак не две телеги.

Но дело было не в том. На том берегу нас ждало полторы дюжины людей.

Собственно, сказать, что они ожидали именно нас нельзя. Они просто кого-то поджидали, а подвернулись мы.

Их намерения и род занятий не оставлял пространства для воображения — одетые кое-как, но с оружием, они высказывали своим поведеньем неподдельный интерес к проезжающим.

Кольдиган остановил колонну, и вышел вперед. Я пошел за ним.

С последней телеги подошли Ади и тролль.

— Чего остановились?.. — Но ответа не получили. Все и так было ясно.

На том берегу уже вытащили оружие, крутили его, то ли разминаясь, то ли желая нагнать страху.

Ади пришел без меча, и почти сразу шепнул Морицу сбегать за ним. Тролль же не мог наиграться со своим оружием и таскал его с собой повсюду. Он явился к мосту с палашом на плече. В руке он держал лепешку и потихоньку кусалее.

— Чего вам надо? — Крикнул Кольдиган.

Вопрос был, конечно, излишним. Я знал, что им надо. Вперед выступил их главарь — мужичок с волосами рыжего цвета. Роста был небольшого, но широк в плечах — таковы обычно задиры на базаре.

— Деньгу давайте за проезд! А коль денег нет, натурой возьмем… Положим, женской!

Его поддержал смех стоящих за его спиной.

— Неправильно поставлен вопрос! — Вступил в разговор Ади. — Назовите хоть одну причину, по которой нам не стоит вас убивать?.. Ведь за ваши головы наверняка суммы назначены. Живыми или мертвыми! Мне так лучше мертвыми, возни меньше, да и головы меньше места занимают…

С той стороны смех утих, зато у нас прыснул Эршаль. И закашлял, подавившись лепешкой. Ади похлопал его по спине, удалось ему это с трудом — тянуться было далече.

Вернулся Мориц с мечом. Он притащил его обнаженным — не догадался завернуть ни в плащ и в шкуры. Сталь блеснула на солнце. Делать было нечего — Ади вколотил его в землю и сложил руки на рукояти.

— Стал-быть, собрались драться? — бросил их главарь, — Неумно это, баловство токма…

— Послушайте, — крикнул я, — уйдите с дороги и мы пройдем…

— Ну а если не уйдем, тогда не пройдете?! — ухмыльнулся рыжий. И засмеялся смехом громким и пошлым.

Веселье подхватила вся его команда. Не знаю, чему они смеялись — мне казалось, что я не сказал ничего смешного.

— Не-а, пройдем, — не прекращая жевать, вступил в разговор Эршаль. Только пройдем по трупам. По, вашим, значит, трупам…

— Надо же, оно еще и разговаривает! — крикнул Рыжий своим.

Ответом ему был очередной приступ веселья. Когда хохот немного утих, он продолжил.

— Послушайте… Я, вижу, вы двое — люди бывалые, опасные, но вас двое, плюс этот клоун… А лицедеи в не в счет — они никогда драться не умели. Может, сторгуемся?..

Владелец театра потянул меня за рукав, пытаясь что-то прошептать. Но было поздно. Тролль, я и Ади покачали головой отрицательно. Эршаль добавил:

— Не-а, теперь не столкуемся.

Бросаться в драку с разбегу особого смысл не было. Мы не могли застать противника врасплох — посему бой надо было начинать с холодной головой, и что неприятней — с холодными мышцами.

На мост мы вступили втроем, дойдя до середины, обнажили оружие. Я тут же закрутил мельницу, и нажал на кнопку в маленьких ножнах. Будто птица, оттуда вылетел кинжал. Я поймал его свободной рукой.

— Неплохо, — отметил Ади и тут же обратился к троллю, — Господин Эршаль. Пойдете первым… Справитесь?..

Вместо ответа тролль с криком бросился вперед. Нам не оставалось ничего, как побежать за ним. Но тролль был выше нас на голову, бежал быстрей.

Они ждали нас на земле, полукругом окружив съезд с моста.

Тролль ввернулся в драку первым — как-то отбил два удара, но уже третьим ему выбили палаш из рук. Следующий удар ему уже не чем было парировать — боевым топором троллю ударили в руку. Он пошатнулся, и с разворота смазал противнику кулаком по челюсти. Тот крутанул головой и рухнул наземь.

Дальше тролль оторвал у моста перила, закрутил его и пошел вперед.

Мы выскочили из-за широкой спины тролля — я справа, Ади слева.

На меня сразу бросились двое, но один был далеко, а второй недостаточно быстр. Ближний ударил — я поймал его меч между саблей и кинжалом, крутанул все вправо и стукнул ногой в пах. Противник сполз на колени. Я запрыгнул ему на плечо и прыгнул на второго. Тот выставил на меня острие — я сбил его в сторону и всадил кинжал в горло.

Упав на землю, я тут же по памяти ударил назад — сабля во что-то попала…

Меня оттеснили четверо. Я парировал удары, смог выбить одного. Затем сцепились два клубка — мой и Ади. Я смог срезать еще одного, затем мы с Ади разошлись в разные стороны, но отчего-то против меня опять стало четверо.

Краем глаза я увидел тролля — его драка в корне отличалось от нашей. Он стоял на месте, размахивал поленом, пытая кого-то достать. Противники же уворачивались, пытаясь поднырнуть под шест. Получалось это у них неважно — длина оружия Эршаля не давал им никаких шансов. Как только тролль кого-то доставал, он сметал его с ног, и отшвыривал подальше. Вставать получалось не у всех.

Оружием у бандитов были обычные короткие мечи, — такими было удобно работать в свалке, в тупой рубке. Уцелев или даже убив двух трех человек в какой-то битве, они считали себя уже мастерами, но дрались они неважно.

Удар! Я сбил его, атакующий ушел в сторону и в защиту. Из-за его спины ударили трое. Было бы двое — было бы сложней, но они просто мешали друг другу. Я прошел меж крайними, отбил удар среднего и тут же ударил сам. Тот попытался закрыться — слишком поздно.

Я упал, ударил подсечным, достал одного, пока он падал, встал сам. Ударил еще раз.

Сделал два шага назад и стал в терцию.

И тут я заметил — нам за спину прорвались двое — они со всех ног неслись к фургонам. Заметил это и тролль — он поднял с земли топор и зашвырнул его в бегущего. То просвистел над рекой, ударил в спину дальнего. Тот сделал еще пару шагов чуть быстрей и рухнул на доски настила.

Я пытался вытащить кинжал, но отчего-то у меня это получалось медленно. Слишком медленно.

Разбойник с криком налетал на Морица. Тот закричал, одной рукой закрыл глаза, а второй выставил перед собой первое, что попалось под руку — театральную рапиру.

И раубитер с разгону нанизался на нее. Набалдашник угодил ему прямо в нос. Он сложился, дернул головой, обломав лезвие рапиры, и упал замертво.

Оставалось еще пять разбойников. Но, осмотревшись по сторонам, они сделали самое умное, что могли в своем положении.

Они развернулись и бросились бежать.

Мы не погнались за ними, лишь Ади сдернул перчатку и пронзительно засвистел в два пальца. Эршаль громко заулюлюкал.

Драка закончилась. К нам через мост перешли Кольдиган и Мориц. Последний сжимал в руке рапиру. Лезвие было обломано примерно на две трети и оружие скорей напоминало кортик.

Лишь сделав несколько шагов, я понял, как я устал. Старею или устаю убивать? Надо подумать над этим на досуге.

Я подошел к Морицу и вынул обломок рапиры из руки.

— Первый раз вижу, чтобы человека вот так убили…

— Я убил человека… — прошептал парень будто эхом..

— Ну да, — согласился я, — хороший удар и он мертвей мертвого. А ты чего хотел? Ты разве не репетировал ничего на смерть злодея? Ты удивлен, что он умер так быстро? Ведь по театральным законам человек, прежде чем умереть должен вычитать две страницы текста…

Я почувствовал, как на мое плечо легла чья-то рука. Достаточно тяжелая, чтобы я смог ее проигнорировать.

— Оставь его, — это был Эршаль, — не видишь, плохо парню…

Меж убитыми разбойниками ходил Кольдиган:

— Диво дивное!!! Их было без человека полторы дюжины, а вас трое… — он посмотрел на юнца, видимо думая включить его в состав победителей но осекся, понимая что этим он не потрафит никому. — А в финале имеем дюжину покойников. И, простите, хоть бы вас ранили…

— Отчего же, меня вот поцарапали, кафтан порвали, мерзавцы.

Вдоль предплечья Эршаля тянулась алая полоса. Выглядела она несерьезно — кровь уже начала сворачиваться. Но я помнил, как был нанесен тот удар, и подивился крепости кожи тролля. Таким ударом можно было запросто смести с коня, проломать череп вместе со шлемом — а у него лишь порез. Вероятно, кожа тролля была твердая как камень, а кровь — густая словно ртуть. К счастью для нашего маскарада, у троллей, вопреки басням, кровь была красная.

Хозяин наклонился над одним бандитом, срезал с его пояса кошелек и бросил Эршалю:

— Это вам, господин Эршаль, за треволнения!

— А это разве называется не мародерством?.. — спросил тролль.

— Нет, это трофеи. Мародеры — это третья сторона, в баталии не участвующая. — Пояснил ему Ади. — De jure все имущество убиенных бандитов принадлежит нам, но de facto мы передаем его другим людям из нашего лагеря.

Ади осмотрел то, что недавно было полем боя. Посмотрел на дело рук своих, кажется, остался доволен, потому что утвердительно кивнул. Толкнул носом сапога руку бандита. Рука качнулась, выпавший меч звякнул о камень.

— Похороним их?..

— Стащим с дороги и оставим назиданием… Если у их товарищей есть совесть — они и похоронят…

-//-

Я уже начал дремать, когда услышал шаги. Кто-то подошел ко мне, присел рядом. Открывать глаза не хотелось и я просто ждал. Наконец я услышал шепот Морица:

— Господин Дже?.. Вы не спите?

Сон сняло как рукой.

— Теперь уже не сплю. Чего тебе?

— Мне надо с вами поговорить… Серьезно…

— Да ну? Тогда говори.

Как я и ожидал, ответом мне было молчание. Долго слышалось лишь сопенье. Мне это начало надоедать.

— Молчишь?.. Ну, тогда я попробую угадать. Ты решил бросить свой театр и пойти с нами…

Враз пропало и сопенье — кажется, парню сперло дыхание.

— Ты хочешь добыть славу в бою, богатство, хочешь носить саблю, сорить деньгами, выбирать себе любую женщину… Ведь так?

— Так…

— Ну так выброси эту блажь из головы.

— Отчего?..

— Прости, малыш, ты не боец… Это видно сразу. Даже я стану тебя опекать, тебя убьют в первой же свалке. Люди моей специальности долго не живут, даже если фехтовать и ходить начали одновременно.

— Да хоть сколько пожить как вы, — не унимался Мориц. Сегодня с бандитов серебра сняли больше, чем театр иногда за неделю спектаклей собирает.

— Зато хлеб, заработанный на сцене, не приправлен кровью.

Я осекся, подумав, что вряд ли его так уговорю. И я решил солгать во благо:

— А знаешь, я ведь хотел стать артистом.

— Правда? А отчего не стали?

— Война началась… Просто пойми… Имя бойца редко вспоминают через три года после его смерти. Да и то, не факт, что поминают лицеприятно. Актеров тоже, бывает, завистники обругивают, но это легко забывается, это кровью не смочено… А что до денег, так знавал я актеров имперского театра — у них пуговицы из жемчуга.

О том, что жемчуг был бутафорским, я умолчал.

— Так что иди, спи… Проснись и врачуй души — этим тоже кто-то должен заниматься.

Я повернулся на другой бок, давая понять, что разговор закончен. Мориц действительно пошел прочь. Но, подумав, я опять заговорил:

— Малыш, одна вещь…

— Да?..

— Постарайся не думать о том, что ты кого-то убил. Забудь.

— Хорошо…

Но я отлично знал — забыть об этом невозможно.

-//-

Утром я рассказал о нашем разговоре Ади. Он кивнул головой в знак одобрения моих слов, но спросил:

— Когда и как ты убил первого?

— В шестнадцать. Это был бой. Говорят, я там убил троих, но я даже не помню их лиц.

— А я… Самое смешное, что ситуация была чем-то похожая с Морицем… Мне было четырнадцать, меня обозвали выродком, я схватился за саблю… Противник был старше, тяжелей и умелей меня. В первую минуту драки я понял, что зря я ввязался, что у меня нет шансов кроме как достойно умереть. Он бы разделал меня под орех… Собственно уже началось — распанахал мне левую руку, что шрам видно до сих пор. Но затем случилась сущая нелепица — он поскользнулся на моей крови, и мне оставалось только подставить саблю на то место, куда он падает…

— Ну ты же дрался! Ты смотрел на противника… А он мало того, что глаза закрыл, когда на него бежали, еще и…

— Ты что, никогда не общался с новобранцами? Да ты же сам был кадетом!

Возразить было нечего. Бывало и хуже… Правда, гораздо реже. Такие часто гибли в первом же бою. Впрочем, бывали расклады, когда гибли все — и новобранцы и ветераны.

Мне пока везло…

Ну и что с того?

-//-

По широкой долине бежала река. По обоим берегам было проложено две дороги. С правой стороны шел имперский тракт — прямой как стрела, со станциями, со столбами, отмечающими мили, пикетами. Вторая дорога шла вдоль левого берега, почти точно копируя изгибы русла. Это было так, потому что последняя была придатком третьей, гораздо более важной дороги — а именно реки. Именно по ней шли упряжки и люди, тянущие баржи.

По имперскому тракту неслись гонцы, шли конвои под гербовой защитой, пылили войска с теми же самыми штандартами. Будь мы втроем, мы бы выбрали его, но медленный театральный обоз постоянно бы сгоняли на обочину. Здесь дорога петляла, шли мы, глотая пыль, но здесь было гораздо спокойней.

Но, пройдя очередной поворот, Кольдиган привстал на козлах и стал вглядываться за реку. На имперский тракт, с проселочной дороги выезжала процессия, довольно схожая с нашей.

— Вот гадство-то какое! — Выругался Кольдиган. — Только вот этого-то нам не хватало для полного счастья! Под куполом трапеция, на трапеции — гимнаст. Все бы было бы хорошо, если бы канат не порвался…

— Отчего вы их так боитесь? — Спросил я. — Это что, разбойники, мытари?..

— Гораздо хуже — это конкуренты… — Он стеганул лошадь.

— За что? Лошадь-то не виновата?

— Мы должны быть в Найвене первыми!.. А ну-ка, господин хороший, пересядьте-ка вы на свою лошадку, фургон легче пойдет…

Я покорился. Колонна пошла резвее, но для соперника наш маневр не остался незамеченным: там тоже начали стегать лошадей кнутами. Тогда я еще заметил, что такими кнутами обычные возницы не пользуются. У них рукоять короче, а плеть длинней. Но все же где-то я их видел. Но где?

И я вспомнил — в цирке у дрессировщиков.

Я присмотрелся к надписям на фургонах и прочел: по тому берегу реки двигался цирк.

Гонка продолжалась часа полтора, пока хозяин не крикнул:

— Хрен с ними, становимся на привал, не то кони падут…

Но соперники, проехав, может, с четверть мили тоже остановились лагерем.

Загорелись костры. Начали готовить обед, воду для похлебки оба лагеря брали из одной реки. Подойдя к кромке, наши спутники кричали:

— Мучители животных! Шарлатаны!

— Паяцы! Лицедеи хреновы!!! — отвечали им с того берега.

Весь театр относился к противоборству серьезно, сам Кольдиган ходил чернее тучи. Зато Ади, не слывший особым весельчаком хохотал от души:

— Ей-богу, что дети малые!

После обеда гонка возобновилась. Впрочем, назвать последующее гонкой у меня не поворачивается язык. Как только мы ускорялись, ускорялись и они, но стоило Кольдигану пустить лошадь медленней, они тоже тормозили, оглядываясь, ожидая подвоха.

Потихоньку накал страстей стал стихать. Сперва я заметил, что Мориц стал засматриваться на тот берег.

Будто нарочно… Да что там — наверняка нарочно, на пляже часто репетировала молоденькая жонглерша.

Затем сошлись хозяева противоборствующих лагерей — Кольдиган и владелец цирка, дяденька невысокий, плотный, не иначе клоун в отставке. Поругавшись для приличия, они принялись обсуждать, где были, кого видели, сколько получили за гастроль.

Я смотрел и думал, а действительно — стоило ли нервничать: кому-то ближе театр, кому-то — цирк. Зрители-то у них разные.

-//-

А на следующий день слева над горизонтом появились дымы.

— Что-то горит? — поинтересовался Эршаль.

— Угу… Причем постоянно… Это сталелитейные мануфактуры в Лоте, — скоро трубы увидишь.

Но еще раньше, чем появились трубы лотских мануфактур, справа начались предместья Найвена. А затем, почти одновременно появились трубы и крыши Лота и шпили домов и храмов Найвена. Сначала казалось, что эти города рядом, но по мере того как мы приближались, они удалялись друг от друга и от реки. Дороги разветвлялись, но Кольдиган держался центра.

Наконец, когда мне уже начало казаться, что еще немного и Найвен с Лотом останутся за нашими спинами, Кольдиган натянул вожжи.

Театр остановился как раз посредине между Найвеном и Лотом. Если говорить точней, то ровно между этими городами текла река, и с одного берега расположился театр, а с другого — цирк.

Уже года два, как в провинции отменили закон, запрещающий бродячим театрам выступать в черте города. Ввели его в угоду муниципальным театрам, но закон оказался неудачным, и сначала на него все дружно начали плевать, а затем и вовсе отменили высочайшим рескриптом.

Но некоторые театры по привычке в город не заезжали. Кольдиган решил остановиться у реки по причине того, что вода и прилегающие земли считались экстерриториальными и никому не принадлежали. Таким образом, платить за место не приходилось, оставалось лишь уплатить в местную казну привычный налог с прибыли.

Цирк стал тут же, через реку. Они начали вколачивать колья, натягивать шатер. Театр принялся за установку сцены.

Кольдиган, ругая дороговизну, достал из сундука кипу листовок о представлении, чернила и принялся их заполнять. Затем разделил их — половину отдал Морицу и отправил его с Эршалем в Найвен. Попросив меня и Ади сопровождать его, сам же отправился в Лот…

-//-

Насколько я знал, Найвен и Лот основали примерно одновременно, даже, по-моему, Лот чуть раньше. Но если Найвен изначально строился как имперский город — почти столица с прямыми как стрела рокадами проспектов, сперва прочерченными на бумаге, а потом перенесенными на местность, то Лот же строился сам по себе — вокруг мануфактур на крошечных кусочках земли, будто пчелиные ульи, лепились домишки. Улицы прокладывались на глаз. Они были узкими и жутко путанными. Из-за этого городишко часто сгорал дотла. А когда к Найвену и Лоту подкатывалась война, то последний отдавали врагу, а защищали только Найвен. И если осада затягивалась, то от Лота оставалось немного. Но город опять отстраивали — до нового пожара или иной войны. И если Найвен рос, то Лот пульсировал: городишко — пепелище — городишко… Привыкнув к неизбежности бедствий и отстраивали его кое как — на скорую руку и из того, что было.

О Лоте вспомнили тогда, когда Найвен все же стал столицей и его спутник тоже поднялся в статусе. До столицы было всего пять верст, и здесь останавливались караваны торговцев, жили служивые люди, которые из бедности или жадности не могли квартировать в столице.

Со временем они захотели сделать из Лота отражение столицы — выложили улицы камнем, постарались выпрямить и распрямить то, что можно было назвать проспектами. Открывали театры, строили храмы. Льстиво называли свой город Второй Столицей. Только все было напрасно — труба все же оставалась пониже да и дым — пожиже…

Дух этого города оставался сильней. Может, в этом были виноваты те же узкие и путаные улочки — полиция их не могла патрулировать их при всем своем желании, и вор на своих двоих легко уходит от конного патруля.

Да и люди здесь были мелочней, беспокойней и никакой снобизм не мог этого скрыть.

Наверное, гарь былых пожарищ въелась в кровь, стала сильней их и уже передавалась по наследству.

Казалось, такие города должны были бы рождать сверхлюдей — стремительных и безапелляционных. Но если это и происходило, то они быстро съезжали в Найвен, предпочитая быть столичными парвеню, нежели местечковыми аристократами.

Здесь великие мысли кипятятся заживо и развариваются на множество мелких.

Люди здесь были холодны — и грелись спиртным. Владельцы мануфактур жестко карали за пьянство в цехах, но за воротами сами же продавали дрянной самогон.

Этот город невозможно было любить, и нам надо было пройти мимо.

Но мы этого не сделали.

-//-

Кольдиган взял нас в Лот, вероятно опасаясь дурной славы этого города. Несмотря на ученые речи Эршаля, он считал того детиной недалекой, оттого его и Морица послал в безопасный Найвен.

Конечно, это было преувеличением — на улицах Лота никто никому посреди дня все же горло не резал, кошелька не отнимал. Напротив, на наше оружие смотрели косо, и все больше со спины. В глаза не глядел никто, пьянчужки на летних верандах, стоило нам подойти, начинали сосредоточенно рассматривать содержимое своих кружек.

Но на нас все же обращали внимание, и достаточно было нам приклеить куда-то объявление о спектакле, тут же собирались люди, неграмотные искали знакомые буквы, грамотные читали:

— Спектакль… — разочаровано бурчали в задних рядах, а мы думали имперский сыск кого-то шукает…

Афиши клеили в людных местах — возле базарчиков, шумных кабаков. В городе были доски и тумбы, специально предназначенные для таких целей.

Пока Кольдиган возился с клеем, Ади успевал прочесть чужие:

— Смотри, чего пишут, — толкнул он меня под локоть.

Мы прочли объявление, на которое указал Ади. В нем значилось: «Из дома по улице Садовой сбежала гадюка. Нашедшему просьба вернуть за вознаграждение. Страдают дети.»

— Ничего не понимаю, — признался я. — Какая на хрен гадюка, какие дети?..

— Вероятно, гадюкины, — Ади вырвал из-за уха Кольдигана карандаш. — Дай сюда!!!

Ади зачеркнул «убежала» и сверху написал «уползла», а снизу дописал: «Нашедшему — вечная память!!!»

Рядышком висел лист, с которого дожди смыли почти все написанное — остались лишь сиреневые разводы. Ади хохотнул и написал: «Объявление». Задумался и продолжил с новой строки: «Объявлю войну. Недорого. Торг уместен».

Израсходовав все афиши, вернулись к труппе.

Там уже во всю готовились к вечернему спектаклю. Фургоны развернули в коробочку, образовав вроде зала под открытым небом, на двух телегах ставили сцену.

За работой актеры, может быть в последний раз перед спектаклем, повторяли свои роли. Со стороны это выглядело как безумие.

В подготовке к спектаклю принял участие и Эршаль. Он помогал ставить сцену, один таскал огромные декорациями. Когда ставили помост, одна балка сошла с направляющей, пятеро мужчин отскочило, но тролль поймал ее, поднял и завел на место.

Видя это, к нему подошел владелец цирка.

— Скажите, молодой человек… — Тролль был лет на восемьсот его старше, но выглядел на тридцать полновесных человеческих года, — а Вы никогда не думали работать в цирке.

— Не-а… А что там делать?

— Ну подымать пудовые гири, рвать цепи… Цепи, мы конечно, подпилим, но надо и зрителя испугать…

— Пугать, рвать, подымать, — пробормотал Эршаль, — не-а, не хочу…

— А отчего?

— Это слишком просто.

Тролль сходил на представление в цирк, но остался в смутных чувствах. Ввиду присутствия Эршалая в зрителях, штатного силача на сцену не выпустили. Фокусники его тоже не особо удивили — насколько я понял, Эршаль владел магией, но предпочитал держать свое умение про запас. Но были вещи, которые его просто возмутили:

— Ты представляешь, — шипел он, — гномы сбрили бороды и пошли работать в цирк уродцами!

— Да не гномы то, — успокаивал я, — среди людей тоже есть люди маленького роста.

Солнце начало последнюю треть своего пути…

-//-

Спектакль играли вечером, когда солнце еще не зашло, но уже скрылось за навесом и декорациями и не било в глаза зрителей. Дело шло к осени, солнце пробегало свой путь все быстрей, и доигрывать пришлось при свечах.

Театр был бедным. Скажем, когда играли сцену в аптеке, вместо полок с лекарствами висело два куска картона, на которых были нарисованы пробирки, мешочки и неизменный человеческий череп.

В аптеку вошел лирический герой Морица, он несчастен в любви, и по древней традиции собирается наложить на себя руки:

Аптекаря, равно как и дюжину мелких ролей играл Кольдиган. Он входил на сцену и обращался к посетителю:

Самоубийца отвечал:

Аптекарь:

Самоубийца:

Аптекарь:

Самоубийца:

Но старик-аптекарь мухлюет, выдав юноше вместо яда слабительное, и половину пьесы Мориц отвечал из-за сцены — якобы из нужника.

На спектакле Эршаль сидел, разинув рот до неприличия широко. Пожалуй, он был самым благодарным зрителем этого представления, смеялся он громче, чем допускали приличия, и, оттого — от души.

Пьеска была не то чтобы отвратительной, а вполне заурядной, подходящей для бродячего театра. Добро традиционно победило зло, злодей был умерщвлен, влюбленные сердца воссоединились.

Зрители, как водится, аплодировали стоя, но все больше из вежливости. Только тролль хлопал в ладоши в неподдельном восторге.

— Понравилось?.. — Спросил я, когда все разошлись.

— Очень! И слова такие красивые, и игра… Знаю, что это те же люди, с кем мы вчера пыль глотали, а все же не они…

— Бывают спектакли и лучше, — заметил я.

Эршаль надолго задумался.

— Ну и пусть. Я-то, знаешь под мостом сидел, еще когда людей не было и гномы свою руду переправляли в порты… Пока на телегах везли — еще не так скучно было, да у меня барышня была… Троллина по-вашему… красивая, но вредная. И волосы у нее цвет сами меняли как хотели, под настроение. Не как у ваших дам — после покраски, а вот захотела она себе зеленые волосы и они в другой цвет переходят. Потом ушла она… Затем гномы обленились, нашли чародея, который из руды делал големов. Таких великанов в пять саженей высотой. Никого месяцами нет, только эти синие болваны маршируют.

— Синие? Так, значит басни про голубую руду — правда?..

— Не-а, руда была синяя, а вот сталь из нее варили действительно голубую…

Сталь варили гномы, но оружием из него пользовались эльфы. И из-за этого она стала называться эльфийской. Я много слышал о такой, но не видел ни разу. Когда пришли люди, они выбрали оружие попроще, не такое благородное — эльфийская сталь светилась в темноте и для убийц или воров просто не подходила.

Хоты тоже варили «голубую сталь», но она была не голубой, а скорей серой с синим отливом. И что самое паскудное — оружие из такой стали было хрупкое до безобразия. Эльфийская сталь, как гласили слухи, щербилась с трудом.

-//-

После представления труппа закатила маленький праздник.

В воздухе висело очарование осени, которая еще не вступила в свои права, но тайком смотрит из-за угла, дышит холодом, прикидывает какой лист сорвать с дерева первым.

Наши спутники пели песни, декламировали разученные диалоги. Именно пели, а не орали благими голосами, стараясь побыстрей упиться мутным самогоном. Здесь вино, хотя и не лучшего качества. Но что пьянило больше — вино или воздух, понять было нельзя.

Сидели до поздней ночи, затем разошлись, спали чуть не до полудня…

-//-

А когда проснулись, пришла пора прощаться.

На базаре Ади купил две лошади — одну себе под седло, другую кобылу — в упряжь театру. Когда мы расставались, он отсыпал старику горсть серебра. Старик зарделся, и отводил руку, в глазах стояли слезы. Но его препирания были скорей из вежливости, и монеты он принял. Тогда я тоже дал ему одну монетку — просто положил в карман его куртки.

Всего лишь одну, но золотую…

Я думал, что Эршаль тоже раскошелится, но все оказалось не так просто.

Он отвел меня в сторону и сказал, что остается с театром. Не скажу, что его решение расстроило меня, что оно было неожиданным. Но я привык к этому громиле.

Эршаль пояснил свои мотивы.

— Говориться же — добро должно быть с кулаками. Они добрые, хорошие… Представления такие интересные. Ну а я вроде как с кулаками… В театре не против…

— А как же мост?

— Да ну его, — улыбнулся Эршаль. Улыбка у него была открытая как у ребенка, — пока есть дороги, будут и мосты. Под каждый мост тролля не посадишь, так что уж как-нибудь… А вообще мне больше нравятся дороги, чем мосты…

— Ну, в добрый час, тролль…

— В добрый час… Человек…

Я вернулся к Ади. Молча запрыгнули в седло и тронулись. Лишь за поворотом я спросил:

— Видал?

Ади кивнул:

— Ну а что в том такого? Твой тролль неглупый малый. Скоро он сам будет играть, а лет через пять мы запросто сможем сходить на представление «Театра Эршаля»

-//-

От Найвена до Тиира — сто восемьдесят миль имперским трактом. Ну или же двести семьдесят верст, если кому так удобней.

Сколько же ехать петляющей грунтовой дорогой рядом — никто не мерил, но я полагаю, миль на десять-двадцать больше.

Из чего этот десяток складывается? Проезжий шлях петляет, смещается то к одной, то другой деревушке. Затем взять те же мосты — на шляху их возводят поперек течения, а имперские инженера, когда надо и холм сроют, и переправу наискосок наведут. Лишь бы гонцу быстрей было скакать…

Даже лучший почтовый голубь не пролетит это расстояние быстрей, чем часа за три-четыре. Конному на сей путь понадобиться три дня. Ну или два с половиной, если лошадь особо не жалеть.

А если конь падет в дороге или изначально его не было, но на своих двоих топать дней шесть или более. И то если повезет, если волки не задерут, люди лихие не встретят.

В те времена тракт являл собой не просто дорогу, а сложную структуру.

Через каждые пятнадцать-двадцать миль стояли блокгаузы с вооруженной охраной, сменой лошадей для гонцов и экипажами для казенных людей.

На этих постах с проезжих брали пошлину за право ехать трактом. За отдельную плату предлагали присоединиться к конвоям, которые ходили раз в несколько часов.

Дежурный офицер, увешанный бляхами словно иная ель шишками, поглядел на наше оружие и настоятельно советовал дождаться следующего конвоя. Обещал нам серьезную скидку, грозил бандитами, которые обнаглели до такой степени, что нападают на конвои и даже на станции.

— Ну а тогда на кой вы тогда вовсе нужны? — спросил его Ади.

— А что вы хотите, — всплеснул руками лейтенант, — времена пошли ныне лихие. Эвон и в городе посреди дня на банки налетают.

— И не говорите, — поддакнул ему сержант, — Недавно в соседней губернии кто-то банк ограбил. Правда без налета и ночью… Прорыли ход, то ли магией, то ли машинами…

— Да какими машинами, — оборвал лейтенант, — нету таких машин. Не придумали еще. И не магией — в банках все алярмами на магию увешано. Как есть вам говорю — там была банда дрессированных кротов.

По тракту Ади гнал как безумный или гонец, что в общем одно и то же. Мне тоже приходилось погонять коня за ним, и, иногда становилось страшно — а не загоним ли мы коней, а не падут ли они.

Когда я что-то заметил? Может и сразу. А может, и до конца я ни о чем не догадался. В Ади многое было странно — его странность была притчей во языцах. Скажем, вы видели человека, который жмет руку прокаженному, а затем откусывает заусенцы с пальцев той же руки, кою держал больной лепрой?

Как правильно назвать болезнь Ади?

Да никак!

Теперь я знаю, что не болезнь была у него. Не хвороба в нашем, обычном понимании. Не тот недуг, при которой пользительно глотать микстуры, прикладывать пиявки…

Никто из врачей нашего мира не смог бы прописать Ади стоящего рецепта, равно как и не смог бы предложить лекарства от болезни по имени любовь. Ну кроме яда, конечно…

Меж тем, я действительно думал, что Ади влюбился — уж слишком были похожи симптомы. Он вел себя, будто ударенный пустым мешком — отвечал невпопад, бил наугад…

Но в кого он мог влюбиться — не в меня же? А всех остальных он наблюдал ну не более четверти часа.

С Ади действительно творилось что-то непонятное. Он часто вздрагивал, его бросало то в жар то в холод, он произвольно менял темы разговоров.

Иной раз, проснувшись ночью, я не находил его на месте — его то ли не было вовсе, то ли он сидел и скармливал костру щепки. Я пытался с ним заговорить, но он просто отмахивался.

Иной раз из его сумок появлялась колбочка с каким-то эликсиром. Цвета лекарств были совершенно разные, фантазийные — то будто кипящая сталь, то словно пьяная, свихнувшаяся радуга. Ади выпивал, морщился, срывал злость на пустом сосуде — разбивал его о ближайшее дерево.

Я раз попытался выяснить, что он пьет, но Ади не счел нужным даже открывать рот в ответ.

А знал ли он сам, что вливает в себя? Часть его, вероятно, это знала, но скрывала ответ. Вероятно, кто-то ему объяснил, что если почувствует одно — пить из такой-то пробирки, другое — из совершенно иной…

Однажды, проснувшись, я увидел как он, в лунном свете упражняется с мечом. Это был единственный случай, когда я видел Ади тренирующимся, и впечатление получилось тягостным — мельницу он крутил медленно, кружил тяжело, будто держал оружие впервые.

Но я не придал этому значения — какая разница, какие мы на тренировках. Все решает бой.

Я повернулся на другой бок и заснул.

-//-

Ближе к Тииру нашу дорогу перегородила свадьба — шумная и многолюдная. На нее, вероятно, собралась вся деревня. Все сорок дворов. Деревня лежала чуть в стороне, на холме, ближе к совершенно бесплатному проезжему шляху. Но отчего-то процессия вышла именно на тракт. Наверное, в этом был какой-то скрытый мятеж, месть проносящимся мимо.

Невеста была молодой дородной девкой — вся в прыщах. Жених был подстать ей — совершенно зеленый паренек, который выглядел испуганным. Ему подносили чарку — он выпивал ее как водичку и даже забывал хмелеть.

— Ты женат? — спросил Ади.

— Нет… А ты?

Не отрываясь от созерцания процессии, он стянул перчатку и показал мне свою руку с массивным кольцом на безымянном пальце. Оно было золотым и, вероятно, прилично весило. Когда я видел подобное, мне всегда хотелось спросить — а руку не оттягивает?.. Не тяжело носить? Не это ли называют семейным ярмом?

— Каждый раз я вижу, — продолжал Ади, — но никак не пойму, почему по сути детей подкладывают друг другу в постель…

— Потому что созрели…

— Для чего?.. Жизнь подобных людей скучна и однообразна и в постели они находят одно лишь развлечение. Да и потом я не думаю, что зрелость определяется постелью. Первого человека я убил в четырнадцать лет, а вот с женщиной меня увидели первый раз позже… Гораздо позже… Настолько позже, что вокруг моего имени начались всякие неумные разговоры…

— А убийство — это действие зрелого человека?

Было видно, что задумался он крепко. Но ответил как обычно быстро:

— Не само убийство… А ответственность, что за ним следует…

Надо сказать, что к задержке все отнеслись благосклонно. Даже имперский конный патруль, чьей первейшей задачей было следить за порядком движенья, остановился и взирал на новобрачных свысока и улыбаясь.

Будто извиняясь за причиненные неудобства, среди путников появился мужичок из местных. Он наливал из штофа чарки самогона.

— За брачующихся, сталбыть, — сказал он, подавая стакан нам.

Самогон был мутным и злым.

Я нащупал в кошельке монету:

— А это от нас, — бросил ее в стакан, — молодым на счастье, на новую жизнь.

Мужичок расцвел в улыбке.

На новую жизнь…

Не знаю, попала ли монета по адресу. Я в этом сомневаюсь — еще больше я сомневаюсь в том, что жизнь тех, кто женился в тот день, изменилась значительно.

Наконец, свадьба сошла с тракта и вернулась к деревне. Движение на дороге восстановилось.

Буквально через пять миль, с другой стороны тракта показалась еще одна деревушка. Она жила буднично — праздник был совсем не на ее улицах.

На огородах горели костры, дым стелился улицами, затекал в овраги, смешиваясь с ожидающим сумерек туманом, выплескивался на дорогу.

Я вдыхал эту смесь полной грудью — она пахла моим детством.

На холме, в четверти мили от дороги мальчишки махали руками проезжающим, что-то кричали. Голосов не было слышно — но я знал, что они кричат. Они желали доброго пути и счастливого прибытия. Когда-то давно я тоже так кричал проезжающим. А затем дорога прошла прямиком через мой дом.

Я подумал: а ведь пройдет еще лет десять и уже свадьба этих детей перегородит кому-то дорогу. Где к тому времени буду я?

И подумал еще я такое: а как это?..

Как можно жить у дороги — но ступить на нее только раз, перекрыть своим праздником будничное движенье остальных, посторонних людей. Или напротив, уже с небес смотреть, как односельчане несут твое тело на погост, а за скромной сельской колонной пристраиваются те, кто не спешит обгонять покойника.

Как не сойти с ума, дожить до вековой мудрости, а не до маразма. Как найти разнообразие в одинаковых днях? Можно ли ходить в одно место в одно время разными дорогами всю жизнь?..

Случалось, часто путешественники на покое селились у дороги: раньше они проносились мимо людей, а теперь люди мимо них — движенье сохранилось. Но здесь все было иначе. Почему? Да потому что их деды делали так, потому что отцы делали так и они не видят повода делать иначе.

Они смотрели из кустов на проносящихся мимо, а затем набирали духу, распрямляли плечи и как в старые времена — бежали, бежали — к медленной реке, к никому неведомой ветле над тихим плесом.

Ведь можно и так — в детстве залезть на вершину самого высокого дерева, осмотреться на десятки миль вокруг, подумать — мир велик. И дожить до седин, ни разу не выйдя за пределы увиденного в юности круга.

Они знают — мир велик. Но редко понимают — насколько. И ближайшая ярмарка для них — край света. И солнце садится за соседней деревней, а затем всю ночь крадется по оврагам, чтоб снова встать утром на востоке.

— Ади?

— Да…

— Ты давно в дороге?

— Дай подумать… Наняли меня где-то в середине весны… В конце последнего месяца я выступил, летом был на Вашей стороне…

— Нет, я хочу спросить — как много ты провел в дороге по жизни? Сколько лет тебе было, когда ты покинул дом.

— Говорят, я был зачат в колонне беженцев. Может, мать и врала, но это было не насилье. Наемники ведь тоже бывают беженцами. Но когда они расстались, мой отец еще не знал, что станет таковым. Он разворачивал бригаду для контрнаступления, а мать шла в спокойные земли. Так что можно сказать, что я начал путешествовать не родившись.

— Но родился ты в…

— В селе… Его название тебе ничего не скажет, и поэтому я тебе его не назову. Но там до сих пор живет моя мать, мои братья и сестры.

Вероятно, я выглядел удивленным, поэтому Ади уточнил:

— Сводные, разумеется. Единоутробные…Они совсем не такие как я но… Но ты не поверишь — я их люблю. Ибо ребенок — это плод женщины, а от мужчины в этом…

Он задумался, усиленно жестикулируя, будто пытаясь вынуть из воздуха не хватающее слово.

— И во сколько лет ты пустился в дорогу? — Прервал я его поиски.

— Дорога в кадетский корпус и обратно, вероятно не в счет. Десять миль туда и обратно почти каждый праздник. А вот так, окончательно я бежал из села в четырнадцать лет…

— Ты бежал из дому? — отчего-то меня это удивило.

— Не из дому. Я же сказал — из села, из провинции. Я убил человека, и меня искали, чтоб отомстить.

— Того самого? Первого?..

— Ага. Я убил человека. Убил… Человека!!! Убил!

Ади задумчиво катал эти два слова — произносил их различной интонацией, разделяя и собирая их, меняя местами. Наконец, очнулся:

— Да неважно в общем… Ничего подобного я не испытывал ни до ни после. После драки я шел будто в сажени от земли. Я чувствовал себя внештатным командиром земли — я был не знающими потерь. Я будто шествовал со смертью в кармане. Я был властелином мира Ведь если я его могу уничтожить, он мне и принадлежит… Я мог приказать — окропить помещение, прекратить безобразие. Недовольных мог перечеркнуть сабельным ударом.

— А что дальше?

— Дальше? Дальше было похмелье. Не с больной головой, но все же… Плохо или хорошо, но сделано… Или как с ребенком — ты теперь в ответе. В церкви ты можешь купить прощение — но это чушь и это блажь. Никто не снимет этого с тебя. Ты высказал мнение и обязан его доказывать всю жизнь. И если перестанешь это делать, то ответ будет короткой как росчерк клинка. Стало страшно за свои силы — за убитого могли мстить…

— И ты бежал?

Ади кивнул:

— Я так и сделал. Мать дала мне сумку — кажется, она ждала такого дня. И когда это случилось, вздохнула с облегчением. Проще проводить сына в дорогу, чем в могилу. Из дороги возвращаются, из могилы — никогда. Сводный брат отпустил грехи и благословил в дорогу. Но… Это не смоешь — это всегда в тебе. Это сильней тебя. Ты убийца, животное, которое вкусило крови. Которое знает о своей силе, которое живет по своим собственным законам.

— И ты видел своих родных?

— Конечно, видел. Я там часто бываю. Но в первый раз я вернулся домой уже в ореоле славы. Никто из моих родных не пострадал, хотя и шпыняли их часто. Тогда со мной было еще четверо, и мы могли бы вырезать всю деревню. Но я их простил — все закончилось пьянкой. И наши семьи помирились. Более того — после моего отъезда, мои вчерашние противники стали опекать мою родню.

— И как твоя мать отнеслась к тому, что ты вернулся…

Я поперхнулся, подбирая слово, но Ади легко пришел мне на помощь.

— Убийцей — ты хотел спросить?

Мне оставалось только кивнуть.

— Убийцей… Мы здесь вдвоем и можем не выбирать словами… Она просто была рада, что я вернулся. Но я бежал из села уже с кровью на сабле, и я никого не убивал иначе как в бою. Думаю, гораздо больше мою маму расстроило то, что я пью самогон не закусывая…

Я думал, что наш разговор себя исчерпал, но чуть подумав, Ади добавил:

— Боюсь, я был не лучшим сыном. Не самым плохим, но все же… Как-то она попрекнула меня в безалаберности. Но я ответил, что у меня своя голова на плечах, и я могу различить, что хорошо, ачто плохо. И если я сделаю ошибку, то у меня хватит разума увидеть ее самому и хватит сил, чтобы ее исправить. Если будет на то мое желание… Не знаю, к чему я это сейчас говорю…

На западе солнце клонилось все ниже, куда-то спешащая луна уже выглядывала из-за леса на юге.

А впереди уже показались дымы и шпили Тиира…

-//-

Ну так вот — гулять по Тииру неинтересно, да и небезопасно.

Город был стар, но строили его, вероятно, на месте какого-то поселка вдоль проезжего тракта. Если вы видели одну такую деревню — то видели все: с две дюжины домов по обе стороны от дороги. Ну и улица одна — та самая дорога. Затем, когда поселок разрастается, прокладывают несколько улиц параллельных тракту, соединив их перпендикулярными проулочками.

Потом дома лезут в вышину, улицы покрываются каменной броней, да вот чтоб площадь разбить или фонтан, приходится часть домов снести. Ну а кто это даст — земля-то в центре дорогая!

И приходится влюбленным или за город выбираться, или по домам сидеть. Правда, есть и небольшие городские сады. Но только в них настроишься на какой-то лирический лад — а аллейка-то и закончилась. Опять улица… Опять грохочущие телеги, опять несущиеся будто безумные верховые, от которых в узких улочках увернуться тяжело.

Можно еще сходить покормить комаров у пруда. В бытность поселка было выкопано несколько маленьких запруд — разводить карпов. Ну а затем досыпали дамбу повыше, уровень поднялся и стал пруд одним и большим. Только вот речка маленькая, течения никакого — только лодки прогулочные волну погонят, лягушку с кувшинки спугнут — и все…

От поселка Тиир одноименному городу досталось не только расположение улиц, но и их ширина. Улицы в Тиире, даже центральные были довольно узкие. Иной ушлый проезжий заворачивал свой обоз в сторону от города, чтоб объехать его окраинами, объездными дорогами. Через центр было короче, но вряд ли быстрее: то телега перевернется и остановить движенье на четверть версты, то еще какая напасть…

Но Ади не стал сворачивать в сторону — поехал трактом, проходящим через город.

Хотел ли он остановиться в нем на ночь, завернуть по делам или к знакомому — не знаю. Мне он не говорил об этом ни слова — ни до, ни после нашего пребывания в Тиире.

В город мы попали вечером, но не так поздно, чтоб считать свой путь на этот день законченным. До того, как дорога станет невидимой в темноте, можно было сделать верст десять и заночевать или в каком-то трактире, где и ночлег дешевле и еда вот только четверть часа назад хрюкала, крякала, или там чего вашей душе угодно.

В городе-то запросто подсунут и то, что мяукает или гавкает.

-//-

Этот город был богат, но его богатство было каким-то нехорошим, пиратским, будто на бандитской пирушке — жемчуг меняют на орехи фунт на фунт, льются вековые вина, везде парча и бархат.

Да только жемчуг то ли в грязи то ли в крови, вино которое надо цедить по капле будто мудрость мира, хлещет из разбитой бутыли на пол. А парчой вытирают рот, если не что-то похуже.

Мостовые, выложенные скользким мрамором, шпили церквей… Но меж тем, нигде я не видел столько нищих, сколь здесь. Их было не просто много — они стекались сюда со всей провинции будто стараясь перещеголять друг друга в своей нищете, в увечьях и уродствах. Скажем, мне встречались иные, будто снятые с операционного стола, с жуткими ранами. Через вшитые трубки сочилась желчь и прочие жидкости. Они, вероятно, собирали деньги, чтоб закончить операцию…

Конечно же, многие нищие не были кончеными личностями — как-то, в книжной лавке я встретил двоих убогих, которые выбирали в подарок книгу своему третьему товарищу.

Политический строй, бытовавший в тех местах, для удобства именовали выборной деспотией. То бишь, верховное лицо имело всю полноту власти. Меж тем, должность его была ненаследственной — его переизбирали каждые пять лет.

Раз в пять лет два или более кандидатов оклеивали город своими листовками, выступали на площадях, веселили народ сами или посредством приглашенных издалека лицедеев. Традиционно обещали построить в провинции райскую жизнь, молочные реки с соответствующими берегами. Если же иной деспот хотел пойти на новый срок, то он говорил, что предыдущие года были ошибкой, что он одумался, и станет на стезю процветания и народовластия.

Короче, все врали напропалую.

Но, приняв присягу, новый деспот тут же забывал все обещанное и начинал нарушать обещания. А именно: сажал в тюрьму инакомыслящих, набивал себе мошну. И врал, что провинция при нем достигла небывалого благоденствия, хотя все оставалось по старому — менялись лишь афиши да некоторые персонажи, на самом деле все шло по старому сценарию и по старым репликам.

Еще у тиирской деспотии был еще один забавный закон, выработанный давно вероятно в порядке защиты. Он гласил, что если деспота убьют, то убийца может участвовать в выборах нового деспота как кандидат. Если он побеждал на выборах — обвинение против него снималось. Иначе же, убийцу подвешивали за шею между небом и землей.

Надо ли говорить, что в соответствии с законом подлости и по правилу умножения приключений в самый неподходящий момент, мы попали в Тиир как раз перед выборами нового деспота.

-//-

На улицах Тиира было не по-будничному многолюдно. Казалось, весь народ вышел на улицы и площади города, чтобы встретить вечер.

Лавки были открыты — торговали пивом, вином, сыром и прочей снедью. Пиво пили тут же, то и дело забегая в подворотни:

— «Народ с твердым характером…» — прочел Ади очередной плакат и задумчиво добавил: Но со слабым мочевым… Культура свинофермы. Кобольды… Каждый год одно и то же — хоть бы плакат сменили…

Праздник шел уже давно, он расплывался, смешивался, и не держался в рамках холста. Сторонники двух кандидатов, в обычное время непримиримые, уже изрядно выпили, из-за чего отставали от своих колонн, смешивались с группами противника. Но это проходило незамеченным, и очень скоро колонны сливались в разноцветную толпу.

Противники садились под деревья, пили по поводу и без оного, лишь порой требуя убрать пляшущих меж бутылок чертей.

На первой же площади города, через которую мы проезжали, давали концерт в поддержку кандидата от оппозиции. На него собрали труверов чуть не со всего мира. Пели они все больше свой обычный репертуар, лишь в перерывах перемежая песни призывами выбирать для своей страны, провинции новое, вероятно, светлое. Светлое, как вино, что продавали рядом, и хмельное то ли как самогон, то ли как свобода.

Пели они небесталанно — да что там, транспаранты обещали зрителям труверов знаменитых, которых бы я не против был бы послушать. Но я был сторонником оплаченных зрелищ — когда можно было удобно сидеть в креслах театров, будучи спокойным за свое место. В толпе же могли срезать кошелек, толкнуть или даже пырнуть ножом.

Ади, вероятно думал так же и проследовал через площадь без остановок — я же следовал за ним.

Чем ближе к центру города, тем народу становилось больше. На центральной площади свое представление давал действующий деспот.

— Концерт? — спросил Ади, — начинает надоедать.

Но нет, это был не концерт. На этом помосте происходило иное действо, монополией, на которое обладала только власть.

Посреди площади стоял эшафот.

Дальше проехать было просто невозможно. Мы двигались все медленней, и наконец, лошади стали просто переминаться с ноги на ногу. Я хотел предложить развернуться, но, обернувшись, увидел, что народ все прибывает, и пути назад уже нет.

Палач работал споро. Насколько я мог разобрать, в исполнение приводились приговоры совместимые с жизнью. Ворам рубили руки, резали уши, вырывали глаза. Вероятно, в честь выборов, преступников собирали несколько месяцев, и теперь кровь текла ручьями. Порой, то один, то другой приговоренный теряли сознание. Их старались быстрей привести в себя, если этого не получалось, рубили так. Еще у одного приговоренного от увиденного, кажется, не выдержало сердце — он рухнул замертво. Посовещавшись, заплечных дел мастера, утащили его за помост — рубить руку покойнику было неинтересно, неспортивно.

На эшафоте то и дело взлетал и опускался топор — хруст, крик, кровавое облако.

Ади пробормотал стишок о близости палача к народу, а потом обратился ко мне:

— Мастерски рубит! Как насчет такого солдата?

Я покачал головой:

— Из палачей плохие солдаты. Они часто трусливы. Не велика доблесть — рубить головы, стоящих на коленях.

На эшафот выводили по одному, герольд произносил вину и кару. Палач делал свою работу. Пока вели очередного приговоренного, герольд читал обращение к народу. Говорилось, что данная казнь проводится под патронатом деспота, который и далее твердой рукой будет бороться с преступностью. Особо отмечалось, что после выборов он намерен взяться за своего оппонента, поскольку такой разгул бандитизма не спроста и не иначе как оплачен оппозицией и их зарубежными кредиторами.

— Не дайте себя обмануть! — кричал герольд, — Мы не выберем закордонного бандита!

— Ну да… — комментировал Ади. — надо избрать местного бандита. Это так патриотично!

В работе палача случилось изменение — закончились приговоры совместные с жизнью, начались смертные казни. Для затравки начали казнить, приговоренных к гуманной смерти через повешенье. Далее была очередь тех, кого приговорили к четвертованию, колесованию и прочими пытками до смерти.

Повешение было казнью незрелищной, и до кровавых казней народ разбрелся за едой выпивкой или по какой иной нужде. На площади стало чуть просторней, и мы смогли медленно продолжить свой путь. Я спешился и повел коня в поводу, Ади ехал за мной.

Вешали тут же — на просторной шибенице в пять мест. Меж ее стойками был натянут плакат — все то же про сильную руку.

На помост ввели молодого парня — лет двадцати. Приговор его читали довольно долго, так, что некоторые начали скучать. Наконец, поставили на полено, набросили на шею петлю…

Пред нами образовалась пробка — большая кампания, нетвердо стоящая на ногах, решала куда ей идти. Я остановился и обернулся.

Ади перекинул ногу через круп лошади, готовясь тоже спешится, но тут пошатнулась земля. Сперва совсем легонько — будто ребенок качает колыбель. Ади остановился, выжидая.

Деревья зашуршали листьями, хотя ветра не было. В воздух поднялись птицы. Я сжал поводья.

И тут что-то вздрогнуло под землей. Брусчатка мостовой подпрыгнула, наверное, на пядь. Загудело, будто в подземельях города били в огромный колокол. Народ бросился врассыпную.

Ади только успел удивленно крикнуть:

— Твою мать!..

…и рухнул с лошади.

Вероятно, Ади взывал к какой-то абстрактной матери, поскольку никто не обиделся и не потребовал сатисфакции. Я не удивляюсь, что Ади упал. Я удивлен, что он не сломал шею. Впрочем, всем было не до того — кричали все, землю шатало как палубу корабля во время шторма. В домах лопались стекла, с крыш, будто камнепад слетала черепица.

Шибеница шаталась, приговоренный балансировал, полено под его ногами ходило. Палач, было, собирался бежать, но вернулся, и сапогом выбил опору из-под ног. Тело рухнуло вниз, веревка запела. Но еще до того, как она натянулась, земля вздрогнула еще раз, и виселица провалилась под землю.

Народ хлынул с площади в проемы улиц. Началась давка, то и дело кто-то падал, доносился крик.

Толчки еще отзывались будто эхом, но затихали.

— Твою мать!.. — Повторил Ади. На сей раз он говорил это не сколько удивленно, сколько спокойно, философски. И даже вопросительно.

Ади сидел пятой точкой на земле и на вытянутых руках держал свою сумку со снадобьями. Вероятно, когда он падал, он смахнул ее, и несколько пузырьков разбилось. Их содержимое смешалось, и началась непонятная реакция: по сумке бежали молнии, в ней что-то взрывалось, шел едкий дым. Реннер отшвырнул ее — и вовремя: сумка вспыхнула сизым пламенем, хлопнула и разлетелась в клочья. Впрочем, во всеобщем светопреставлении это никто не заметил.

Ади, почесывая подбородок, поднялся на ноги.

Народец бродил по площади. Ходили все больше, широко расставляя ноги, чуть покачиваясь, будто иные моряки, сошедшие на берег не верят в устойчивость тверди.

Все казалось бы сном, если бы не яма посреди площади.

Мы подошли к краю.

Остатки брусчатки вперемешку с досками эшафота лежали на глубине пяти саженей.

В стенах ямы четко виднелись отверстия проходов.

— Вот! Я же говорю, — запричитал зевака рядом — под городом бесчинствуют кроты!

— Не шуми и подумай своей головой хоть раз… Где ты видел таких огромных кротов. — Ответил второй горожанин.

Некоторые проходы действительно были вышиной с рост человеческий.

— А я говорю, что это катакомбы обрушились! Эх, я же еще когда говорил, что муниципалитету следовало заняться их осушением…

Ади зевнул, махнул рукой, зевнул и мы пошли прочь.

— Чем займемся? — спросил я.

— Для начала найдем себе комнату.

Я кивнул:

— По дороге я тут видел постоялый двор.

— Квартиру, мой друг, квартиру… Что-то мне подсказывает, что задержимся мы в этом городе надолго.

-//-

…Но банкир был неумолим:

— Нет, господин Реннер, — этого мы сделать не можем.

— Мотивируйте!

— Ваш счет в прекрасном состоянии, размер вашего кредита зависит только от вашей фантазии… Для нас большая честь обслуживать такого клиента, мы горды вашим доверием… Но все же нет…

— Я прошу не денег. Мне нужен ваш коммуникационный кристалл, чтоб я смог связаться с… Неважно с кем. Я имею право этого не объявлять. Ведь так записано в контракте?

Банкир кивнул:

— Именно так. Но смею напомнить — там есть еще параграф о форс-мажоре. Об обстоятельствах непреодолимого характера…

— … Как то: ураган, пожар, исчезновение Ауры… Урагана не было, ваше здание пока не горит. Мой друг может хоть сейчас сотворить…

— Тсс!!! Прошу вас, не надо. Именно здесь зарыт вампир! Беда в том, деспот запретил использовать магию. И мы не можем соблюсти контракт с вами, иначе как нарушив его запрет. Поверьте, мы сами несем убытки, но что поделать: суров закон, но он закон. Единственное, хорошо, что закон для всех един. Я не хотел бы, чтоб наши конкуренты нарушили его букву, и не хочу нарушать сам.

Ади подытожил его слова:

— Пусть убытки несут все?..

Банкир не ответил, даже не кивнул, но молчал так красноречиво, что стало ясно — Ади прав.

— А не считается ли убытком потеря доверия, — начал Ади.

— Да, вы правы… Но поверьте, в любом банке вам дадут такой же ответ. Но заметьте — у нас ваши деньги защищены, и вы их можете получить хоть сейчас. Не все банки могут эти похвастаться.

— Например?..

После пояснений банкира, оказалось, что похвастаться этим не мог только один банк, а именно Первый Тиирский. Как оказалось, за неделю до описываемых событий его ограбили. Пока охрана мирно дремала, кто-то сделал подкоп из катакомб, выгреб из подвалов все золото. И, поскольку, главным вкладчиком была сама тиирская деспотия, местная власть была поставлена на грань банкротства.

Вклад, конечно, был застрахован, но, во-первых, чтоб меньше платить страховой залог, в заявке активы были существенно занижены. А во-вторых, страховая кампания полис не выплатила, вместо того начав свое следствие, поскольку подкоп выглядел просто невозможным.

— Видите ли, — сказал банкир указывая на пол, будто мы могли рассмотреть что-то через пол и фундамент. — Когда Тиир был еще поселком, под ним были каменоломни. И, по сути, из них можно подвести подкоп к каждому подвалу в городе. Посему, страховые фирмы владеют картами катакомб, и постоянно их обходят. К подвалам Первого Тиирского банка по расчетам нельзя было подвести подкоп быстрей, чем за полторы недели. Но грабители управились меньше, чем за три дня… Посему, был сделан вывод, что рыли с двух сторон. То есть, появилась версия, что ограбление было инсценировано.

Ади отмахнулся от этого как от несущественного. Он уже принял решение, поднялся из кресла, поклонился клерку и направился к двери. Он размышлял на ходу.

— Ладно, если этот город рехнулся, свет клином на нем не сошелся. Через четверть часа мы будем в пути, через пол дня уже пересечем границу провинции…

Когда я был уже в дверях, нас остановила реплика клерка:

— Простите, но это невозможно.

Мы обернулись — клерк печально улыбался.

— Повтори, что ты сказал? — переспросил Ади.

— Боюсь, вы останетесь в нашем городе надолго. Не дожидаясь дальнейших вопросов, клерк стал пояснять. — Приказ деспота можно свести к формулировке: «Всех впускать, никого не выпускать». Но поскольку перспективы покинуть этот город пока в тумане, думаю въезжать в Тиир без крайней надобности никто не станет. Вы верно, знаете, что вчера у муниципалитета под землю ушел эшафот. Произошло это в тот миг, когда собирались вешать государственного преступника, мага Зеппа Гамма. Есть основание считать его и его брата связанными с ограблением банка… А так же с оппозицией…

— И на чем основаны эти предположения?

— Последнее — ни на чем. Просто наш деспот за всем видит политический подтекст. А первое — элементарная логика: под эшафотом была произведена выемка грунта. Иначе бы эшафоту некуда было падать. Стало быть, объем работ был проведен нешуточный.

— Ну и ловили бы эту банду.

Наш собеседник развел руками:

— Видите ли, ходят слухи, что никакой банды нет, а банк ограбил и срыл эшафот родной брат приговоренного. — Клерк пощелкал пальцами, что-то вспоминая. — Гамм… Гамм…, Да определенно — Анно Гамм. А двоих поймать трудней, чем банду. Тем паче, что никто не может сказать, как последний выглядит. Но не беспокойтесь. За месяц люди деспота прочешут под мелкую гребенку город, и выловят преступников…

— Месяц?.. — возмутился Ади. Да у меня недели нету.

— Ничем не могу помочь, — ответил клерк.

Было похоже, что это действительно так.

-//-

Конечно же, Ади плевать хотел на приказы местного муниципалитета, и, выйдя из банка, он попытался покинуть город. Если бы покинул — я бы так и сказал: «покинул». Но попытка не пытка, тем паче, что пытались многие, и получилось совсем у всех. Мы к таковым, увы, не принадлежали.

Мы рванулись к ближайшему выезду из города, наткнулись на опущенный шлагбаум, часа два провели в спорах, сперва с фельдфебелями, затем с офицерами — младшими, средними, старшими, по возрастающей, вплоть до какого-то заместителя деспота.

Он беседовал с нами вежливо, улыбаясь и часто кивая в знак согласия. Затем испросил наши документы, ознакомился с ними, добросовестно занес наши данные в свои бумаги и сообщил, что нам разрешат покинуть город после рассмотрения нашей жалобы. Если перевести с бюрократического на человеческий, это означало: «Отказать!».

Странно, но попытка дать взятку окончилась крахом.

Безусловно, Ади был бы не Реннером, если бы эти его попытки и ограничились. Он попробовал прорваться в другом месте. Но вокруг города были стянуты войска, все было утыкано алармами. По скорости и качеству осуществления оцепления, я сделал вывод, что подобный маневр проводился не впервые.

В городе появилась еще одна цепь — она пошла от северных окраин и двигалась на юг. Движенье было медленным, но верным, будто жерновов правосудия: от крыши до фундамента перетрушивали каждый дом.

Конечно же, приказ деспота о блокаде исполнялся не буквально — существовал небольшой поток как в одну, так и в другую сторону. В город тянулись телеги с провиантом, обратно — с тщательно досмотренной продукцией местных цехов. Но телеги проходили посты без возниц: волов и лошадей ставили на курс, а затем спрыгивали — с той стороны границы их уже принимали другие люди.

Порой кто-то входил в город, иногда кто-то выезжал — как правило, гонцы, люди связанные с муниципалитетом.

По городу ввели чрезвычайное положение. Действовал запрет на магию.

Скажем, на моих глазах в таверне один посетитель зажег свечу от магического огонька, как тут же на пороге появился патруль, который забрал виновника возмущения Ауры.

Вернулся он только часа через три, с серьезно потрепанными нервами и с солидной брешью в финансах.

Я удивлялся смене настроений Ади — вчера он собирался задерживаться в городе надолго, а на следующий день искал пути скорей покинуть город.

Он не спал сам, и не давал спать мне, жег свечи до полуночи, предлагая то один способ, то другой способ выбраться из города.

— Слушай, а ты бывал в подобном положении?..

Я кивнул.

— А как выбрался?

— Превратился в птицу и улетел.

— Это, конечно выход… Но не для всех. — Ответил Ади имея в виду в первую очередь себя.

В его мыслях стоял полный сумбур: он воздвигал замки из песка и на песке, ветер сносил их, нагонял дождь, с небес лилась вода. Там где только возвышались шпили, начинали бушевать волны. Всходило солнце и все начиналось снова.

— Нет, а ты меня можешь превратить в птицу?

— Нет.

— Напрасно, напрасно… А почему?

— Потому что не могу — и весь разговор. Не умею. Всегда превращался сам.

— Обидно, досадно… Ну да ладно.

Он вдруг просветлел лицом, будто его посетило озаренье:

— А чего мы парим головы. Давай попробуем тупо прорваться. Меч в руки и вперед. Как тебе такая идея?

— Никак. — Честно признался я. — Ты отлично знаешь, что мы не прорвемся.

Это было действительно так.

— …А собрать телепорт?

Я одними глазами показал «нет». Ади спокойно кивнул, соглашаясь со мной.

Знаний, для открытия телепортационного канала, у меня бы, пожалуй, и хватило. Но вот пользоваться бы я им не решился. Все же я не был магом — а у таких любителей телепорты действовали порой странно — скажем, на документах переброшенных через канал буквы заменялись зеркальными, пища становилась несъедобной — с непонятным вкусом, а то и просто ядовитой.

Заклинание телепорта было сложным, и даже каналами, созданными опытными магами, пользовались с оглядкой. Контрзаклинания были простыми и порой штурмовая группа, брошенная через боевой портал, оказывалась в морской пучине или заживо погребенной под землей.

Единственное, для чего годился мой телепорт, так это для приватной беседы — материя телепортационного канала была сложна, и подключиться к ней было невозможно. Но с иной стороны, заклинание вызвало бы такое возмущение ауры, что люди Деспота бы накрыли нас быстрей, чем Ади рассказал бы суть нашей проблемы.

Наконец, Ади стал уставать:

— Ну, ты хоть что-то предложи… — попросил он у меня.

Я пожал плечами:

— Похоже, наш единственный выход, это найти этих братьев Гамм и выдать их тиирскому правосудию.

— Ты забыл о золоте… — окончательно сдался Ади.

Ади только вздохнул ответ. Мы не знали, что существует третий вариант — то, что братья Гамм найдут нас.

А именно так и произошло.

Но это было после…

-//-

А после нашего разговора была ночь, мы потушили свечи, но зажгли лучину вместо ночника. Светила она слабенько, иной раз кусок щепы отваливался и искрой падал в чан с водой, шипел, трещал, вырывалось небольшое облачко пара.

Наша квартира помещалась на втором этаже трехэтажного пансиона. Состояла она из двух комнатушек, из которых камин был только в одной. За дверью был маленький темный коридор в четыре двери, заканчивающийся лестницей. Если спускаться по ней, то этажом ниже она выходила в зал пансиона, а через него на улицу. Если же продолжить спуск еще на полвитка, то открывался иной выход. Дверка, через которую можно было пройти, лишь согнувшись, выводила на задний двор, с которого проходными дворами можно было выйти на другую улицу.

Еще выйти можно было в окно — он выходило на оживленную улицу и возвышалось над поверхностью сажени на две. При должной сноровке можно было выставить стекло и уйти, не расплатившись за квартиру. Я знал: у Ади и у меня опыты подобных эскапад были.

Может, необходимости в стольких путях отхода и не было. Но, с иной стороны, было бы глупо выбирать квартиру, лишь с одной дверью в надежде, что неожиданность не постучится в эту дверь тяжелым кованым сапогом.

В первую же ночь, когда Ади уснул, я тихонько вышел и поднялся на третий этаж, а, затем, вышел и на чердак. На чердачной двери висел огромный замок, но его внутренности давно сгнили, и я легко взобрался на крышу. Уже стемнело, когда я был на верху. Доски и черепица скрипели под ногами. Чтоб не перебудить соседей, я не стал разгуливать, а только осмотрелся. И увиденным остался доволен — бежать можно было и по крышам, или даже лучше — с крыши и в небо. Но только один раз…

Я вернулся, надежно закрыл дверь, улегся спать. Сон был глубоким и быстрым без сновидений. Я проснулся резко, так же как и заснул, но совершенно бодрым, хотя и проспал — я готов дать слово, — никак не больше часа.

Когда я открыл глаза, за столом кто-то сидел.

— Ади?..

— Ади здесь нет, — был мне ответ.

— А с кем я разговариваю?

Человек взмахнул рукой, огонь взметнулся вверх, осветив человека напротив.

Все же это был Ади. И не он… Но что-то с ним стало. Изменилось лицо — оно стало серьезней, мудрей. Немного поменялась осанка — плечи стали уже, сжались. Так обычно, делают люди стареющие, кои мерзнут и в солнечный полдень.

Но об этом я подумал только утром.

Я на мгновение решил, что передо мною тень отца Ади. Но я решительно отмел эту мысль: говорили, что мужчины в роду Реннеров долго сохраняли молодость, а затем старились мгновенно. Ферд Ше Реннер до такого дожить не смог.

Тогда я спросил:

— Если ты не Ади, то кто?

— Я тот, кто умер в крепости Хастен.

— Если ты умер, как я могу с тобой разговаривать? Я что, тоже умер?

Сидящий передо мной покачал головой.

— Просто я умер, чтоб ожить. Я умирал до этого пять раз и пять раз воскресал. Твой друг несет меня На Ту Сторону, чтоб я смог воскреснуть снова…

— Мы встречались раньше?

— Не думаю, молодой человек, не думаю…

Даже голос и слова были какими-то иными. Дело было, разумеется, не в том, что Ади никогда бы не назвал меня «молодым человеком» — я никогда не уточнял, кто и насколько из нас старше.

Слова были те же, звуки были похожи. И в то же время — другие. Человек берег дыхание, говорил тихо и весомо. Тело было Ади Реннера, но не он им уже владел.

— Ади знает, что несет вас?

Мой собеседник кивнул. Я промолчал в ответ, и ему пришлось продолжать:

— Я есть причина его путешествия.

— И что с ним будет в конце дороги?

— Ничего. Меня изымут из его тела, я воскресну, и мы, возможно, встретимся втроем и в трех телах.

— Вы причина его спешки?

Одними глазами он ответил «да».

— Дух несомого спит в носителе, но только, если принимать эликсиры. Позавчера твой друг потерял их, и я пробуждаюсь. Если я проснусь, мы уничтожим друг друга. Если я пробуду в нем дольше положенного срока — мы тоже погубим друг друга. Не потому что мы враги, а потому что материя разума тонка.

Да это бред, — подумал я, — это бред и это сон, я сейчас проснусь, и все будет идти своим чередом. Я подумал, не ущипнуть ли себя. Но что толку с щипка — мое тело помнило боль и во снах услужливо мне о ней напоминало. Будто прочитав мои мысли, собеседник подвинул ко мне исписанный лист:

— Пока ты спал, я приготовил список лекарств для Ади. Это остановит некоторые процессы в его теле. Они должны быть в любой аптеке и в них нет ни капли магии… Но всего этого недостаточно — вам действительно надо скорей покинуть этот город…

-//-

Итак, нас было трое.

Три души, два тела, в совокупности получается пять. Но чего пять? Тел или душ? Что первично — не будь души, что бы двигало тело, не будь тела, где селилась бы душа. Думаю, мне следовало спросить того, кто сидел передо мной в ту ночь. Но я не подумал, ночь прошла. Да и не долго мы говорил. Мой собеседник потушил лучину, сообщив, что телу все равно надо отдыхать — вот вам еще один довод в пользу первичности тела.

Когда я проснулся, Ади уже одетым сидел за столом и читал лист, который оставил Тот, кто сидел в нем.

— Ты уже в курсе? — спросил он и уточнил, — тут есть пару слов и о тебе…

Я не стал спрашивал, что за слова то были — просто кивнул. Отрицать было глупо.

Ади поднялся, подошел к окну и одернул штору. За окнами во всю шумело утро, Ади распахнул форточку — холодный утренний воздух тут же влился в комнату.

— Закрой форточку — холодно же… — Возмутился я.

— Прости… Ночным письмом мне рекомендован холод. Да и вообще — свежий воздух всем полезней.

Затем Реннер забросил за спину меч, завернутый в ножны, и принялся затягивать ремни:

— Собирайся, пошли, прогуляемся…

Я поднялся с кровати. В наших комнатах было довольно тепло. Вдоль одной стены шла вытяжная труба камина в центральном зале первого этажа. На остальных стенах висели ковры, которые глушили звуки и не давали комнате быстро остыть. В окнах стояли двойные рамы, что не запотевали даже холодными ночами.

Да и вообще — наш этаж был довольно теплым — чем выше дом, тем теплей было на верхних этажах. По опыту птицы я знал обратное — чем выше подыматься на улице, тем холодней становилось. В вышине ветер уже не цеплялся за деревья, не натыкался на холмы. Где-то я слышал, что земля круглая — с высоты она именно так и выглядела. Если это так, то все понятно: тепло от земли восходит вверх и чем выше, тем на большую площадь ему приходиться рассеиваться…

Когда я пристегнул саблю, Ади уже стоял у выхода из комнаты и сжимал дверную ручку.

— За лекарством пойдем? — предположил я.

— Нет, за булочками. Не знаю как ты, но я есть хочу.

-//-

Говориться же — история повторяется дважды. Один раз как трагедия, другой раз как фарс.

Да нет, неправда все это…

История может повторяться и два раза и поболее, может и вовсе не повторятся. Имеет такое право — быть неповторимой.

Меж тем, совсем необязательно, чтоб она повторилась как фарс — а что будем делать, положим, с оперой и другими видами драматургии.

Все может повториться лишь с минимальной вариацией. И не обязательно, чтоб события были такими вот глобальные.

В Тиире я в который раз растер ноги. Я носил эту беду с собой еще из Тебро. За неделю до отъезда оттуда, я купил себе новые ботинки, думая, что потихоньку стану их разнашивать, одевая то старые, то новые. Но в толчее рынка кто-то наступил мне на задник и оторвал подошву на старых ботинках.

Выбор был невелик: или ходить в старых, каждое мгновение думая, что никто не увидит дыры на заднике. Или же не думать ни о чем — просто слушать боль. Идти походкой ожившего памятника — тяжеловесно переставлять ноги, стараясь не сгибать колени.

Думаю, что у русалки, которая поменяла хвост на ножки, а затем каралась болью за каждый шаг, был реальный прототип. Вероятно, у автора просто были тесные ботинки. Ну, или сапоги, или башмаки. Что там он еще носить мог? Не дамские же туфельки? И они терли, и боль была как острие шпаги — через всю ногу и тело — прямо к сердцу.

Я думал, что разношу их в дороге, но большую часть дороги проводил в седле. А стоило мне спуститься на землю и идти своими ногами, как мгновенно в ботинках начинала хлюпать кровь.

Все было бы ничего — еще бы неделю и я бы что-то разносил бы то ли ноги, то ли ботинки.

Но из-за угла уже скалилась зима, и скоро мне надо было покупать сапоги.

А может, все было не так? Может, сюжет здесь побанальней — вышли за булочками, а попал в историю.

Хотя, я думаю, в историю мы бы все равно попали — она просто ждала нас на пороге, как иной пес ждет появления хозяина. Мне достаточно было просто открыть дверь, сойти к ней по лестнице и идти по городу уже вдвоем — я и история.

Думаю, когда мы с Ади вышли из дома, она уже следила за нами, шла тихим, неритмичным шагом — влево, вправо, остановка, перебежка… Но мы не оборачивались — ни я ни Ади в этой провинции особых преступлений не совершали, а потому шли со спокойной совестью.

Но оружие, конечно, мы снимать не стали…

-//-

Вообще-то ходить в городе с боевым оружием — дурной тон.

Конечно же, ходить вовсе безоружным — попросту опасно для жизни. Но с иной стороны, мне встречались люди, которые предпочитали драться лабрисами или боевыми молотами. На поле брани это было смертельное оружие, но в городе оно выглядело не к месту устрашающим и вгоняло в бледность застенчивых мадмуазелей.

Посему, в поход я брал одну саблю, а в городах примерял совершенно другую — в дорогих ножнах, с темляком на рукояти. Она больше походила на украшение и весила меньше, чем боевое оружие. Сабля, конечно, была неплоха, но драться мне ею было непривычно. К тому же стоила она изрядно — на лезвии была вытравлена целая картина, рукоять украшал крупный карбункул. Посему, щербить ее не хотелось. Я считал так — случись что в городе, можно отбить первый удар, ввязаться в драку — а там или добыть иное оружие, или подмога какая — никакая подоспеет.

Но в дорогу я ее, разумеется, не взял — подмоги ждать было не от кого, да и на легкую прогулку я не надеялся.

В Тиире не было недостатка в вооруженных людях, но их оружие было скорей городским, вроде абордажных мечей или гладиусов — мечи которым хорошо махать в узких переулках и в больших потасовках.

Наше оружие было совершенно иным, равно как и наша одежда. Спасало нас только одно — чужаков в городе было много и без нас.

Ади оказался верен своим словам — для начала он повел меня на базар.

Но на торговцев наша одежда и оружие не произвели никакого впечатления. Напротив, решив, что мы не местные, а стало быть клиенты не постоянные, они решили на нас сделать выручку.

— Сколько стоит дюжина булочек? — спросил Ади у ближайшего торговца сдобой.

— Пять…

Ади поморщился — было дороговато.

— Давайте за три?.. — начал я, собираясь сторговаться на четырех.

Но все оказалось не так просто:

— Семь!

— Да что за манера торговаться, — возмутился Ади. — Пошли отсюда — можно подумать, что булочки есть только у них…

Но, как оказалось никто не продавал булочки дешевле чем за полушку, ну или шесть монет за дюжину. Если мы отходили и возвращались, то нам говорили цену на монету больше.

— Так торгуются только в Тиире…

Проведя на базаре где-то с час, мы, наконец, купили булочки по пять с половиной у старушки, коя только пришла на базар и еще не успела примкнуть ко всеобщему заговору.

Ади тут же умял одну.

— Веришь, — сказал он, — я не наелся.

Я верил — со вчерашнего вечера я вообще ничего не ел.

После базара Ади все же направился в аптеку.

На этом месте я попросил пощады. Аптеки всегда наводили на меня тоску — своим запахом, настроением, и если бы мне пришлось рисовать преддверия Ада, одно бы я нарисовал в виде аптеке. Не к добру спокойные люди, жесты, медлительные, будто в меду, движения людей, что пришли сюда с предчувствием беды или с оной за спиной.

Ади согласился и оставил меня на пороге. Оставшись один, я тут же забежал в ближайшую лавчонку, купил снеди и вина. Затем, подумав немного, я попросил нацедить два стакана пива. Старик-лавочник осуждающе покачал головой — время было все же ранним даже для пива. Но ничего не сказал — деньги оказались сильней.

Пена на кружке оседала медленно, я дунул, освобождая на поверхности маленькое коричневое озерцо. Сделав глоток из него, я понял, что пиво здесь варить умеют.

Вернувшись на крыльцо аптеки, Ади я не застал. Отсутствовал я недолго и решил, что Ади еще в аптеке. Пока я ждал, пиво из кружки перекочевало в мой желудок, равно как некоторая часть снеди была переквалифицирована в закуску и съедена.

Но Ади все никак не выходил Я забеспокоился: а не ушел ли он в мое отсутствие. Недолго думая, я в вошел в аптеку.

Ади стоял возле там прилавка, и кроме него посетителей не было. Аптекарь возился за своим столом, растирая и смешивая компоненты лекарств по рецептуре Ади. Когда я вошел, тот вопросительно посмотрел на меня. Вместо ответа я отдал Ади его стакан пива. Аптекарь кивнул и продолжил свои занятия.

Надо отдать должное, аптека была довольно дорогой и сильно отличалась от тех, которые показывают в театрах. Запах был все тот же — странно, но во всех провинциях и во всех городах аптеки пахнут одинаково. Можно подумать, существует всемирный заговор, этот газ производят в тайной лаборатории, затем развозят в бутылях и выпускают в аптеках, дабы показать, что это часть одного братства.

Но здесь не было черепов и пыли. Зато в окна сумма вложена была порядочной — свет падал даже с потолка.

От нечего делать я бродил от витрины к витрине, рассматривая их содержимое. В голове все вертелась пьеска, которую играли в театре Кольдигана.

— Скажите, а вот это вещество ядовито? — Я ткнул пальцем в первую попавшуюся мензурку.

— Ядовито… — ответил аптекарь, даже не оборачиваясь в мою сторону.

— Но вы даже не посмотрели.

— А зачем? Все вещества ядовиты, даже вода — выпейте десять пинт и посмотрим, чего с вами будет.

— Скажите, а у вас есть настоящие яды.

Аптекарь всмотрелся в меня внимательно:

— Вас интересуют яды?.. Что-то специальное или праздный интерес?..

— Не хочу показаться профаном, но скорей второе…

— Коль вы все равно покупать не будете, то я скажу честно — из ядов у меня только мышьяк — крыс травить, да зубодеры покупают. Но сочинить могу из любых веществ. Даже сложный, двухкомпонентный коагуляционный яд — такой в этой провинции никто не сделает.

— И есть спрос?

— Ну что вы. Просто в юности я писал магистерскую работу по ядам. Могу лекцию прочесть… Скажем… Идите сюда…

Он подбежал к двери и закрыл ее на засов, потом повел нас в помещение за лавкой. Там стояло несколько вытяжных шкафов, один был закрыт и в нем стоял горшок с цветком.

— Что это такое?.. — спросил я.

— Pseudorosa… — аптекарь произнес звуки быстро, что я сперва не расслышал.

— Что?..

— Псевдо роза. — Повторил аптекарь. — То бишь, роза ложная…

Теперь ей заинтересовался Ади:

— И что в ней ненастоящего? Шипы на месте, цветок похож, может быть запах?..

— Вот именно — запах. Он почти не отличим от запаха обычной розы, но стоит вдохнуть его — и смерть приходит за считанные часы. Особенно популярен среди обманутых любовников — стоит подарить обманщице букет всего с одним таким цветком, как ее участь решена.

— Забавная вещица… — заметил Ади.

— Но не на продажу! — Отрезал аптекарь, вероятно, предвосхитив следующий вопрос Ади.

Мы вернулись в главный зал аптеки. Пока аптекарь рассыпал и подписывал лекарства, он действительно прочел нам лекцию:

— Существует около тысячи только боевых ядов, которые используются чисто для отравлений и что-то около трех тысяч ядов бытовых или сопутствующих. Если отбросить самые узнаваемые, то когда человек умирает, можно сказать только от какого яда человек не умер…

— Не понял?.. — признался я.

— А что тут понимать. Можно сказать — умер не от мышьяка. Нет универсальной реакции на яды, вроде рога единорога… Кстати, вы когда-то его видели?

Мы с Ади дружно покачали головой.

— И я не видел, ни рога, ни самого носителя оного. Так вот — нет универсальной реакции — чуть не для каждого яда есть своя, но на тысячу проб не хватит не времени, ни тела усопшего. Тем паче, что многие яды короткоживущие…

-//-

Когда мы все же вышли из аптеки, мы отправились домой, но прошли только середину пути.

— Подожди немного, давай отдохнем… — остановился я в маленькой аллейке.

— Что случилось?.. — спросил Ади — Тоже заболел?

— Вроде того. Ноги я растер…

Я присел на лавку, сбросил ботинки. Раны на ногах выглядели чистыми и почти стерильными — кровь размазалась, ее вобрали портянки. Но дыры были приличными.

— Ого… — заметил Ади.

— Ну а ты думал! — Ответил я то ли с болью то ли с гордостью.

Я потер ноги. На руке остался след от крови.

— Да иди босиком! Никто не обратит внимание, — посоветовал Ади, — этот город сошел с ума. Одним безумным больше, одним меньше — какая разница.

В ответ на слова Ади, я откинулся на спинку лавочки. Идти никуда не хотелось — ни босиком, ни в ботинках.

Реннер тоже присел. Поскольку меч за спиной мешал откинуться на спину, он снял его и положил рядом. От безделья открыл пакет с мензурками и принялся их перебирать:

— Ну надо же, — прочел Ади этикетку на одной микстуре. — Сказано, что пить только натощак, а я уже поел.

— Да ладно, сколько там той булки…

Но Ади уже принял решение и теперь отрицательно покачал головой:

— Уже аппетит перебил. Не сильно-то вкусно лекарство выглядит.

Дальше из пакета Ади вытащил какой-то бальзам.

По сути, это был самогон, настоянный на травах. Говорят, он снимал зубную боль и помогал от дюжины болезней. Как на вкус он был довольно мерзким, как, впрочем, и любой самогон. Но покупали его довольно бодро — во-первых, теперь алкоголь можно было купить под благородной маркой лекарства, во-вторых, пошлины на лекарство были иные, и эта муть стоила гораздо дешевле акцизного вина и пива, который разливали в кабаках.

Ади заказал его, потому что в нем содержалась вытяжка травы, прописанной alter ego. Реннер критически осмотрел, потряс бутылку и посмотрел сквозь нее на свет:

— В следующий раз посоветую им, как больше продавать этой бурды.

— И как?

— Больше наливать в бутылку. Пожалуй, это лекарство я испробую… Не составишь кампанию?

Он налил мне бальзам в пробку, которая была чуть больше наперстка.

— За твое здоровье, — бросил он, аккуратно чокаясь со мной.

— За твое… — поправил я, — оно важней.

Я проглотил свою порцию. Спирт ожег, сладость и терпкость застряла в горле. Ади тоже выпил немного — может быть глоток.

Спирт попал на пивные дрожжи, и я то ли опьянел, то ли действительно выглянуло солнышко, согрело нас.

Над нашими головами ветер шелестел листвой. В тени деревьев мирно дремали памятники — на высоком постаменте стояли бюсты давно почивших полководцев, правителей. А посреди аллеи стоял еще один…

Он привлек внимание Ади — тот сперва скользнул по нему взглядом, но потом вернулся, всмотрелся.

— Что-то лицо знакомое… Это не Оллес?

Ади отложил пакет с лекарствами, поднялся, подошел, вгляделся в подпись:

— Оллес… Точно ведь Оллес…

Оллес был безлошадным рыцарем. Солдатом с саблей у бедра и лютней за спиной.

Его посвятили в рыцари на поле боя, в котором он с перепуга и по неопытности натворил уйму подвигов.

Но рыцарем он был нетипичным. В отличие от обычных нищенствующих младших отпрысков рыцарства, он не грабил прохожих на перекрестках, не дрался за деньги. Не был он и рыцарем из романов — не спасал красавиц, на искал драконов и приключений на свою задницу.

Он был поэтом, певцом.

Он пел на площадях, но не о любви, не саги обитвах. Он пел о дорогах через зной или снега, о людях, что идут этими путями, о солнце, что им светит, о ветре, что их гонит.

Он пел не за деньги, а потому что не мог не петь. Ему подносили стакан вина, краюшку хлеба, какую-то монетку. А женщины легкого поведения и нелегкой судьбы роняли слезу (ведь и у них есть душа) и дарили ему свою благосклонность, свой кров, свою постель. Но он ложился в их кровать и просто засыпал. А многим женщинам это нравилось — хоть кто-то видел в них не тело, не женщину, а человека.

Оллес водился с ворами. Верней воры водились с ним и считали его своим. Оллес всегда сочувствовал неудачникам, которых рвали на базарных эшафотах, слагал о них песни. Воровство не воспевал, а просто просил быть милосердным и воздавать кару по вине. А воры брали его под свое безмолвное покровительство, иногда встречали его на дорогах и уводили в чащу, кормили его браконьерской олениной. Он грелся у их костра, пел песни…

Он умер в каком-то захолустном городке во время чумы. Говорят, он пытался прогнать болезнь своей музыкой.

И странное дело — болезнь отступила. Но он об этом не узнал. Хвороба сожгла его дух, а люди — его тело.

Его предали огню на отдельном костре, но, немного подумав, ссыпали прах в общую могилу. В братскую то бишь…

И тут, как водится, для поэта началась жизнь. Жизнь после смерти. Его песни переписывались, переиздавались, перелицовывались в баллады или серенады. Ему начали ставить памятники — иногда выбрасывая на них столько денег, сколько Оллес в жизни и в руках не держал.

В Тиире поставили свой. В парке нам встретился чугунный Оллес, размером с обычного человека на пьедестале никак не выше бордюров в парке. Он был изображен в защитной стойке с саблей в руках.

— Ты знаешь, а ведь я был с ним знаком… — сказал Ади.

— Знаком?

Ади выхватил у меня из ножен саблю, и из пятой позиции мягко ударил по мечу памятника — раздался звон даже более глухой, нежели в настоящем бою.

После чего Ади вернул оружие мне и кивнул:

— Пересекались…

— Он действительно был хорошим бойцом?

— Неплохим… Но все же трувером он был гораздо лучшим. Готов поспорить, он бы предпочел быть изображен с лютней, нежели с мечом. Но те, кто ставил памятник, не поняли самого главного…

— Чего же?

— Оллес был великим. Более великим, нежели ты или я, или тот, кто ваял этот памятник. По крайней мере, как поэт. Мало того, что его сделали чернокожим и изваяли в рост человеческий, так и лишили пьедестала. И если вы лишаете умершего пьедестала, считаете его равным себе, то зачем ему вообще памятник. Его дар возвышал его над нами, как основание памятника возвышает его над людьми…

Я попытался вспомнить какую-то строфу из его песен — я мог поклясться что я знал его песен никак не меньше дюжины. Но в голову лезли какие-то простенькие куплеты, которых Оллес сочинил во множестве. Я счел за лучшее промолчать.

— Так вот о чем я подумал… — продолжил Ади с иной темы. — Ждать месяц мы не можем. Я уж точно не смогу. Поэтому когда вернемся, я напишу письмо, ты выучишь его, и полетишь в Хастен…

Я кивнул — лететь было лучше, чем ходить. У птиц, кажется, мозолей не бывает. Пока не встречал, по крайней мере.

Ади рассуждал и ел. Он крошил булочки и кидал крошки на землю — напротив нас собралась изрядное количество воробьев.

— Что они решат там, я не знаю… Но что-то решат, они вытащат меня отсюда! Не могут не вытащить. Только пусть быстрей шевелятся! Скажешь им, мол, лучше поторопиться.

Плохо или хорошо, но жизнь в городе продолжалась — через парк на занятия спешили бурсаки, нищий, обходя аллею, брезгливо ковырялся в кустах. Мимо прошел патруль, остановился возле нас, долго всматривался в наши лица. Ади козырнул им небрежно и улыбнулся. Из-за родимого пятна улыбка получилась жуткой. Впрочем, жутко улыбаться в этом городе еще не воспрещалось — стражи пожали плечами и удалились.

Проследовала мамочка, толкая перед собой коляску с младенцем. Я сидел на лавочке, вытянув ноги, и чтоб пропустить их, мне пришлось убрать их под лавку. Наконец ушла и она.

Вдруг нищий распрямил плечи, взял свою палку будто иной франт тросточку и подошел к нам. Я думал, он попросит у Ади кусок булки, но ошибся:

— Господа, — сказал он, — я знаю, вы не местные и хотите скорей покинуть этот город. Вчера я видел вас на восточном посту…

— И что дальше?

— Моя фамилия Гамм. Анно Гамм к вашим услугам…

-//-

— Нищий?.. Но почему нищий?..

Анно сбросил свои тряпки и оказался в простой и чистой блузе и штанах.

Его брат сидел в кресле, и когда мы вошли, руки нам не подал. На то была веская причина — правая рука была забрана в лубки. Полет с виселицы на глубину десять саженей не прошел бесследно.

— Вообще-то это была моя идея. Это, знаете ли философская категория. Говориться же: нищий — человек-невидимка, его никто не хочет видеть. Я даже серьезно рассматривал возможность попробовать пройти через посты в одежде юродивого, но не думаю, что это хорошая идея. Пока судьба к нам благосклонна, но зачем проверять, как далеко заходит ее милость…

Братья квартировали в большом свинарнике недалеко от берега речушки. Кур здесь не было давно, но помет с перьями иногда попадался, равно как запах остался неважным.

— Но отчего мы? — спросил Ади.

— Я навел справки. — ответил Анно. На вас и еще на дюжину человек. Собрать слухи про вас оказалось самым простым — вы знамениты, говорят, богаты, что не мешает вам быть честными. И если вы выдадите нас деспоту, это будет огромное пятно на ваших репутациях. Вы ведь нас не выдадите?

Я и Ади покачали головами. Может, Ади и думал сдать их Деспоту, но как на меня, братья при всем своем туманном прошлом были симпатичней человека, который делает из казни часть своей избирательной кампании.

Братья были слабы — они даже не подозревали насколько. И схвати мы их сейчас — это было бы все равно, что скрутить голову белке, которая тягает орешки с твоей ладони. У кого подымится рука на такое?

Это было слишком просто и совсем неспортивно.

Я не знаю, о чем думал Ади, принимая приглашение братьев. Но, так или иначе, с ними дело могло сдвинуться с мертвой точки.

— А отчего надо было вести подкоп под виселицу?.. Не слишком большой ли риск? Не проще было подвести подкоп под тюрьму?

— Я не знал, где сидел Зепп, да и охраны там поболее.

— Сидел я на третьем этаже, вторая камера от угла… — вмешался в разговор Зепп, — Хотел бы я посмотреть, как туда можно было подвести подкоп.

— К тому же я смог преподнести Деспоту маленький урок. Расставание с жизнью — это очень личная вещь, равно как и ее зачатье. И те, кто выставляет что-то из этого напоказ — извращенец.

Анно попросил купить немного еды и вина и мы отмечали наш союз маленькой пирушкой. Дело было не в том, что у братьев не было денег — все же они владели всем золотым запасом провинции. Но нищему не положено покупать такой провиант, который легко приобретали мы.

Думаю, для этого мы и были нужны братьям — как средство обналичить их деньги. Не приложу ума, отчего из сотен приезжих они выбрали именно нас, но с иной стороны, кого-то они должны были кого-то выбрать. Ну а если их выбор был иным, наша бы история закончилась быстрей и, вероятно, трагичней…

— За наш союз, — поднял бокал Зепп, пусть он будет плодотворным и крепким как братская любовь.

Я хотел сказать, что братская любовь бывает разной — скажем, пару лет назад правитель соседней провинции родного брата сжег на костре, а с кузена живьем содрал шкуру. Но я промолчал — здесь положение было иным.

— И за что тебя хотели повесить? — спросил я у Зеппа.

— В приговоре была что-то наподобие «…подрыв экономического могущества провинции…». Хотя какое здесь к демонам, могущество… Короче, я пытался гнать золото из свинца.

— А… Этот, как его…

Ади защелкал пальцами, будто пытаясь таким образом пробудить забывшееся слово. Но он не успел — я его вспомнил быстрей.

— Магистерум… Иными словами — философский камень… Ну и что с того? Его пытаются получить уже тысячу лет. Если за это всех вешать — чародеев не останется…

— Так вешать его собирались не за то, что я пытался, а за то, что стало получаться…

— Здорово! Неужто получилось делать золото?.. — удивился Ади.

— Да нет! Но мы сделали вид, что получается, и под это дело начали отмывать деньги от продажи настоянного самогона. Идея была неплохая. Она была бы еще лучше, если бы мы не прокололись.

Прокололись они из-за своей то ли лени, то ли жадности. Анно говорил, что он просто забыл заплатить налоги. Зепп же заявил, что о налогах он помнил, но платить их все равно не собирался.

Когда их накрыли, был еще какой-то шанс выпутаться, но за жадности братья поплатились во второй раз: сумма потребованной с них взятки показалась баснословной. Разозлившийся Зепп расколотил бутылку о голову мытаря, спалил заклинанием шарабан Доходного двора, испугав запряженную служебную лошадь до такой степени, что она, якобы, до сих пор ржет заикаясь.

Зеппа успели скрутить, но Анно смог уйти. Его тут же объявили в розыск, но то ли братец хорошо прятался, то ли искали его плохо, но свою сладкую свободу он сохранил.

Отлупленного мытаря, сожженный шарабан и заикающуюся лошадь тут же вписали в заведенное на братьев дело. Попахивало это сопротивлением властям, а оттуда уже недалеко было до призыва действием к мятежу.

Второго шанса откупиться уже не представлялось — тут же заявили, что братья заработали на пару порядков больше, чем было на самом деле. Недостающие деньги были сказаны спрятанными, но Зеппа, тем не менее, просили их выдать. Просили только словесно, для проформы и пытать не стали — выдать то, чего не было изначально, он не мог.

— Там действительно не хватало денег. Что-то я потратил на опыты и на постройку землеройки. Но рядом с остальной суммой они выглядели смешными, к тому же никто не смог разобраться в наших бумагах.

Анно ушел в подполье в прямом смысле этого слова — в одном из коридоров подземелья стояла его почти достроенная машина.

И для начала он прорыл туннель в подвалы Первого Тиирского банка. За ночь утянул оттуда гораздо больше даже той суммы, что им приписывалось. Это нанесло существенный удар по кампании Деспота.

Преступление тут же связали с именем Анно Гамма, искусного artifices, тем паче, что на его след выйти оказалось легко — заказы на детали для землеройной машины он отдал в полдюжины кузниц, да и особо не скрывал, что он собирается мастерить. Напротив шумел на каждом углу, что сочиняет машину, которая облегчит жизнь шахтерам и прочим землекопальцам.

Как водиться в ситуации грядущих выборов, оппозиция обвинялась не сколько в борьбе с существующим режимом, сколь во всяческих уголовных нарушениях. Ну а экономические преступления, напротив обрели политический запашок. И эти два мощных потока сливались в тюрьме, после чего и тех и других тянули на один и тот же эшафот.

— Говорят, оппозиция проплачена из Найвена. — заметил Анно.

— Не факт, что действующий деспот не получает денюжку из-за другого кордона. — Ответил на то его братец, — И уж точно факт, что он оплачивает выборы из казны Тиира. Агитирует людей за их же деньги. Так что оппозиция хорошо поступила — привлекла финансы из-за рубежа, влила их, так сказать, в экономику провинции…

— Ага… А потом как отдавать?

— Это такие деньги, которые можно не отдавать. — встрял я, — Их отдают не натурой, а преференциями, помощью в подобном положении подобными средствами. Да и смешно мне становится, как я представлю, будто приезжает Великий Магистр Найвена и стучит башмаком в дверь местной мэрии, требуя вернуть деньги. Хотя бы часть…

Нас прервал Ади:

— А вы знаете, господа, я избегаю говорить на темы политики. Думаю, что рассуждать о делах кои мы не можем изменить. Не оставить ли нам темы высокие и не поговорить по существу дела, из-за которого мы тут собрались. Скажите мне, господа Гамм, а есть ли у вас план, как выбраться из города?

Такового у братьев не было.

— Ну а где ваша землеройка? — сразу спросил Ади.

— А где ей быть, как не под землей. Я ее хорошо спрятал в одном из туннелей. Там же и большая часть золота. Но я бы на вашем… нашем месте я бы не думал о катакомбах.

Я кивнул: днем мне взбрело в голову пройти к провалу на площади. Его огородили перилами, но смотреть не возбранялось. Внизу же, в катакомбах народу было не меньше, чем наверху. Причем, все, кто был внизу, находились при исполнении — они что-то искали, мерили. Подземелье Тиира наполнилось светом и звуками. Под землей маршировали роты солдат, от этого порой начинали дрожать стаканы на столе или сотрясалась брусчатка мостовых — будто кто невидимый марширует улицами города.

Уже ходили слухи, что то в один, то в другой подвал без стука входили из-под земли солдаты.

— Короче, подытожу, — сказал я, — наше положенье не изменилось. Имеем те же яйца только в профиль. Раньше из города не могло выбраться две группы по два человека, а теперь — ровно четверо…

— Жаль, — заметил Ади, — а я ведь надеялся на вашу машину.

Анно покачал головой:

— Она все равно нам много не дала бы. За пределы оцепления мы бы вышли никак не быстрей двух недель.

— Тогда подземелье отпадает… Земля тоже, по воздуху может уйти только Дже. Что нам остается?

— Из стихий — вода и огонь, — заметил Зепп.

— Не вижу, как нам может помочь огонь. Разве что пустить этот город по ветру. Мятеж, что ли поднять…

Ади задумался глубоко. Вероятно, он что-то понимал в деле поднятия мятежей.

— Это не наш метод, — заметил я.

— Не наш… — Согласился Анно. — но все же…

— Есть еще вода… — заметил Анно. Я читал в одной книжке, что как-то одни герои оказались в подобном положении и бежали из города, спрятавшись в бочках.

Что-то подобное читал и я, но там положение было совсем другим. Так я и сказал остальным:

— Верно — там был бурная река, здесь же течение — в час по чайной ложке. Там сплавляли тысячи бочек, тут в глаза бросится и одна. К тому же то ведь сказка была…

— Ага, вот и я говорю… — Подхватил Ади. — Подобный случай был на севере, там каторжане лес рубили. Двое собрались вот так бежать, сделали коробку, запихнули ее под бревна. Короче, когда через неделю их выловили, в ящике в том было два трупа. Как раз в гробу — взять и закопать. И дух там был смрадный и спертый.

— Ну, это ясно — в шахтах народ вот так часто гибнет, когда воздух заканчивается.

Я посмотрел в окно, в небо карабкалась луна — она была молодой и прибавляла в весе каждую ночь.

— Еще и луна… Озеро гладкое — видно нас будет далеко…

— Я вот что скажу, — заметил Анно, — надо подводную лодку строить, чтоб мы, значит, в ней по дну озера переплыли. А что тут того озера — две мили. За ночь как нечего делать…

— Басни это, — заявил я. — Подводная лодка это та лодка, которая утонула. Я других не знаю!

— А вот и бывает! Я читал описания таковых у Требля…

— И кто это такой?.. Отчего я не слышал?

— А он молодым пропал без вести… Вероятно утонул.

— Час от часу не легче… — вздохнул я. — А у нас точно нет другого выхода?

Ответом мне была тишина.

Другого выхода не было…

-//-

Я часто вспоминаю тот портрет в витрине.

Он был выставлен в одном магазинчике на центральной улице Тиира. На нем был изображен действующий деспот. Он был небольшим. Портрет — разумеется, поскольку с Деспотом я так и не увиделся. На нем глава провинции был изображен по пояс, на фоне флага этой местности, в льстивом масштабе чуть более чем один к одному.

Изображен он был довольно качественно — но не более. То есть без какой-то тени таланта — просто поделка под искусство.

Пока мы находились в городе, я проходил мимо него никак не менее дюжины раз — никто к нему не приценивался.

На то была веская причина — его цена. Стоил он как две марки золотого песка. То есть для какой-то мазни, которую лет через десять можно выбросить многовато.

Конечно, в случае бы победы это портрет кто-то бы тут же купил как выражение своей лояльности, но сейчас лояльность с лихвой уравновешивала скупость и осторожность: а вдруг все же проиграет?

Я часто себя спрашиваю — а что стало с тем портретом? Была ли у него иная судьба кроме как сгореть в камине особенно холодной ночью — рано или поздно?. И если его не сожгли… Если не выбрали другую подобную же участь — то что с ним? Какую дырку в каком ковре чьего жилища он закрывает? Что стало с хозяином магазина — неужели он не знал, что торгует блестящей, но все же рухлядью?.. Прогорел ли он? Сколько отдал художнику за эту мазню? И дал ли вообще хоть что-то?

Или пройдет еще немного времени и в какой-нибудь лавке антиквара — старьевщика я вновь увижу этот портрет. Какой он будет — с потускневшими красками, засиженный мухами? Что под ним будет написано? Может: «Конец прошлого века. Портрет неизвестного»?

Кто-нибудь знает ответ?

-//-

Иногда под окнами наших комнат грохотали сапоги с подковами — то стража спешила по одному или другому доносу.

Мы не стали съезжать к озеру — посчитали это небезопасным для нас всех. Да и зачем? В курятнике было холодно и сыро, вдобавок постоянно гудели комары.

Зато Анно как-то остался у нас ночевать — засиделся допоздна, когда по улицам ходить подозрительно. Он лег спать на полу, и ушел рано утром по черной лестнице, даже не разбудив нас.

Прождав его всю ночь, Зепп разнервничался, надумал себе неизвестно что и, ожидая облавы, провел ночь за полмили от их убежища под перевернутой лодкой. За ночь комары изрядно изгрызли ему физиономию, и, вымещая зло, он легко поколотил вернувшегося братца.

Ади купил те лекарства, которые прописал тот, кто сидел в нем. К моему удивлению, они обошлись недорого и не относились к новомодным патентованным средствам, которые расписывали как чудодейственные. Напротив, они были стары, их разновидностями, вероятно, пользовались мои деды.

И Ади действительно стало легче, но вместе с тем, он стал почти ко всему безразличен. Как я понял, лекарства замедляли в организме все — кровь, движенье мысли, и, среди прочего, течение болезни.

Он часто гулял — все больше сам, или с Анно Гаммом. Я в спутники ему не навязывался, а он и не просил. Возвращался он поздно ночью, часто, когда я уже спал, и тут же открывал форточку.

О том, в котором часу он вернулся, я узнавал уже утром от хозяйки:

— А ваш приятель опять почти в полночь приперся, — жаловалась мне хозяйка, накрывая мне стол, — Вроде и порядочный господин — слова дурного не скажет, платит хорошо, да водится со всякими нищими. И времена-то нынче неспокойные — вон, третьего дня патруль вырезали, оружие забрали.

Я кивнул ей, не прекращая жевать — Ади, пожалуй, запросто мог уложить патруль из двух — трех человек, но вряд ли позарился бы на их оружие, даже чтоб замести следы. Да и характер ран от эстока был более чем специфическим.

Мое безразличие успокоило хозяйку.

— Вот и сегодня с утра куда-то ушел. Где он кстати ходит?..

— Гуляет…

— Да пусть гуляет — мне-то что! Да похлебка стынет…

— Пусть стынет, — распорядился я, — ему холодное полезней…

Действие холода было, вероятно, сродни действию остальных лекарств. Говорилось же, что у узников волос и ногти растут медленно.

Самое странное в нашем положении было то, что мы стали обрастать вещами. Ади прикупил обеденный сервиз, чашки, заварной чайник. На марше он мог есть мясо, запеченное на углях, пить воду из лужи, но среди людей считал нужным жить по человечески.

Мое имя было тоже известно в банках, и я легко снял деньги. Часть из них я тут же спустил на ближайшем рынке в лавке старьевщика, так же именуемого букинистом.

Лавочник, видя, что я беру изрядную кипу, всунул среди прочего книгу с дамским романом. Я расплатился, не вникая, и подкидыша обнаружил лишь на квартире.

Я хотел ее тут же, выбросить, но Ади остановил меня — из всего моих приобретений эта книга, заинтересовала больше всего.

Впрочем, читать он ее тоже не стал:

— Смотри, тут дарственная подпись… «Франси на долгую память от Юмси…» И дата… Почти тридцать лет назад…

— Что за привычка — писать дарственные на книгах… — ответил я, пытаясь сосредоточиться на истории более древней, чем этот город.

— И я о том же… Где вы теперь — Франси и Юмси… Кто вы были для мира и для друг друга. Насколько была долга ваша память?

Ади замолчал, и я ожидал, что вопрос останется риторическим, но Реннер сам ответил на него.

— Думаю никем и не очень длинна…

— Это почему?..

— Незаметно, чтоб эту книгу кто-то читал. Иначе бы позолота на форзаце вытерлась. Отсюда вывод — книгу дарили лишь бы что-то подарить, да и будь иначе, она бы не попала к старьевщику.

Наконец, он прочел название:

— «Все женщины— ведьмы», — он перелистнул страницу. Ну да, конечно — автор мужчина. Если бы ее написала женщина, она бы называлась: «Все мужчины скоты и хотят только одного».

Не удовлетворившись внешним осмотром, он открыл наугад какую-то страницу.

— Вот, к примеру… «безусый юноша в доспехах воина»… Во сколько ты бриться начал?..

— Лет в шестнадцать… Потом еще пришлось ножницами достригать.

Ади кивнул:

— Вот и я говорю, если воин в доспехах безусый то он либо усы сбрил, либо доспехи у кого-то украл… Либо папенька богатый купил. Только таких безусых воинов цена в базарный день — полушка за пучок. Скороспелая черешня — без вкуса и без запаха, да и сгорает до времени.

На секунду Ади замолчал. Но я знал, о чем он думает. Мысли его были злы и лучше было бы, если б он их высказал. И Ади не сдержался.

— И вот глядя на тебя, Дже, не могу понять, как ты выжил. У тебя ведь тоже был богатый папенька.

— Как я выжил? Часто я и сам не могу этого понять. Вероятно, мне просто везло. В частности мне повезло, что отец ничего мне не покупал, совсем как в свое время ему ничего не купил мой дед. И я был плохо стрижен тупыми ножницами, спал на матраце из камыша, в первый год училища вместо мечей мы дрались палками. А вместо доспехов, в день выпуска, каптенармус выдал погоны, саблю, униформу, которую потом пришлось перешивать… И подъемные, которых мне хватило ровно на то, чтоб пошить себе перчатки.

— Ты не должен жаловаться, — ответил мне вдруг посерьезневший Ади, — я-то получил еще меньше. Я сбежал из училища на второй год учебы…

-//-

На следующий день я отправился в прогулку вдоль реки. Довольно легко мне удалось купить лодку, а чтоб перевезти ее — еще и телегу с какой-то клячей. Я хотел купить еще что-то для отвода глаз, но раздумал — старик, у которого это покупалось, был нелюбопытен.

— Лодку покупаете… Ну-ну, — бурчал он, — видно, что господин богатый да не местный. Ежели б у меня совести не было я бы к лодке вам еще сеть продал, да что ныне на нашей речке-вонючке уловишь? Раззе только с вудочкой посидишь?.. А вы, небось, свою барышню катать надумали?..

Я неопределенно кивнул.

— Оно правильно. Я свою тожить когда-то катал. Заплывешь, бывалоча, в камыши и того… На этой самой вот лодке. Да вы не бойтесь, что лодка старая — она крепкая-то еще, вы токма ее просмолите. И коль деньги водятся, сделайте на лодке шалашик, а то, если дело до того самого дойдет, то комары задницу изгрызут — неделю сидеть не сможете…

С порога халупы на меня смотрела та самая, которую катали лет сорок назад, из-за ее спины на нас глядели, возможно, последствия той самой прогулки — внуки…

Анно встретил лодку без воодушевления, но и без нарекания. Приказал свалить ее наземь и действительно отправил меня на базар за смолой.

Когда я вернулся, работа кипела вовсю. Еще вечером Анно сидел сам не свой, погруженный в свои мысли, затем первым встал из-за стола, забрал одну свечу и, когда мы уходили, что-то писал, чертил у себя в углу.

Теперь рисунками был покрыт песок, на стенках курятника мелом были написаны.

— Цифры?.. — спросил я, — а вы не боитесь, что они нас выдадут, после того как мы уйдем.

Анно молча отмахнулся — не мешайте, но меня успокоил Зепп:

— Цифры ничего им не скажут, тем паче, что сам Анно в них путается, — пояснил он. — Да и что даст соотношение радиуса к длине окружности? Скорей они подумают, что это какое-то заклинание и предпочтут сжечь его вместе с сараем.

— А я бы сказал, что это шифр, — сказал Ади, — проведя пальцем по колонке цифр. Чем-то напоминает армейский шестизначный код.

В ту ночь произошло иное странное событие — насчет формул высказался еще один человек. Я ночевал в городе, а Ади остался у братьев. Утром Зепп рассказал, как ночью Ади поднялся и пошел на двор. Возвращаясь, надолго остановился у стены, рассматривал формулы. Затем Зепп видел, как Ади нашел мел, и немного почеркал на стене.

Утром Анно действительно нашел в своих записях исправления, с которыми в большинстве согласился. Только вот почерк мало походил на размашистые каракули Ади, а были ровными и сухими, как обычно пишут учителя.

Конечно же, Ади не помнил ничего, и к моему приходу братья успели перепугаться и успокоиться. Меня их рассказ не удивил, что уняло их беспокойство до конца.

Перед бегством из города мы расплатились и съехали с квартиры, ибо пропавшие без вести могли вызвать подозрение. Конечно, мы совсем не подходили под описание разыскиваемых, но дразнить судьбу не хотелось.

Старушка, владеющая пансионом, не сильно интересовалась нашими мотивами, но мы ей красочно рассказали, что встретили, друзей, кои живут на другом краю города, и к которым мы переезжаем. Старушка поохала, потому что новых квартирантов найти было трудновато. Ади пообещал заглянуть еще и добавил от себя пару монет.

Затем, заметая следы, я будто забыл сверток со своими книгами на лавочке одной аллеи города, а Ади хотел расколошматить сервиз и выбросить. Но раздумал и просто утопил его в сточной канаве. Может, его кто-то и нашел, а может…

Да всякое может быть.

-//-

— Ну как? Тебе нравится? Мне тоже! — спросил Анно, показывая свое детище.

— Нет, не нравится… — признался я.

— Вот и я говорю — мне совершенно не нравится. Но сама идея, сама идея… Дно бы зашить, трубу бы специальную сделать, чтоб из-под воды смотреть — я такую видел. Надо будет, потом как-то такой корабль построить.

Но насколько я знаю, этот опыт он так и не повторил. Не знаю, что послужило тому причиной — то ли подвернулось что-то более важное и интересное, то ли просто времени не хватило да заказчика не нашлось. А может, причиной было то, что он сделал это один раз, и не захотелось повторять.

Но как бы то не было, через два дня от начала строительства подводный корабль лежал на берегу пруда.

Впрочем, корабль — громко сказано. То была перевернутая лодка, к которой Анно дорастил борта. Дна у нее не было, мы должны были сидеть по колено в воде и грести обрезками весел. К бортам были привязаны куски камней для балласта. Уже под водой Анно пытался толкать лодку шестом, но дно довольно быстро ушло вниз.

— А мы в ней точно не задохнемся? — Беспокоился Зепп.

— Не должны, если ты не ел вчера гороховую похлебку.

День сгорел дотла где-то на западе.

Чуть ниже небес, над полосой аллей и парков горел свет в окнах кварталов Тиира. Огни гасли один за другим — ночь вступала в свои права.

Наш костер тоже догорел, и мы сидели у остывающих углей, привыкая к темноте.

В глубине озер появлялись все новые звезды — они отражались в небе. Глаз улавливал все новые созвездия, и, наконец, они высыпали густо как снег.

В двух саженях от нас плескался водоем — тиирская гордость. Но это была морская надменность сухопутной страны. Они гордились водоемом — но жались по холмам, отгораживались от воды парками и пустырями.

Морские нации строили дома на набережных так низко, что казалось, поменяйся ветер и нагони прилив — волны будут стучаться в окна первых этажей.

— А в общем даже жаль… — заметил Анно, убивая очередного комара.

— Чего жаль?..

— Да корабля же… Интересная вещь — было бы время, я бы с ним повозился, походил под водой, попробовал бы покрутить с глубиной, с движителями. А так: со стапелей — прямо в бой.

Конечно, про стапели и бой было сказано слишком вычурно: стапелей у нас не водилось, да и драться мы не собирались. Во всяком случае, не на воде.

— Дже, а ты когда-то плавал на кораблях? — спросил Ади.

Я кивнул:

— Даже раз по морю. Нашу часть перебрасывали к архипелагу Си. Но начался шторм — вернулись обратно…

— Ну и как?

— Да никак, в общем… Заблевал всю палубу…

Анно тихонько хохотнул…

— А я, веришь, воды боюсь, что та курица… — продолжал Ади, — Даже вот когда на пароме плыву — все равно как-то паскудно. Все же человек создан для тверди… Ибо меня в школе учили все, что плавает — утонет.

— А что будем делать с деревом? — спросил младший Гамм.

— И дерево намокнет — утонет…

— Все же сомнительно, что ты был хорошим учеником… — засмеялся Зепп.

К моему удивлению Ади подхватил смех:

— Что верно — то верно. Как сейчас помню — лет десять мне было, повела моя матушка в церковную школу. Местный настоятель решил проверить, насколько я умен, ну и стал мне показывать картинки… Миниатюрки… А я, значит, рассказывал ему, что на них нарисовано. Показывает одну — а там лужок, на ней пасутся эти… С рогами…

Ади защелкал пальцами и нахмурил лоб, пытаясь вспомнить.

— Черти! — выпалил Анно.

— Да какие черти, — обиделся Ади, — козы… Ну этот святой муж и вопрошает — что там нарисовано… Ну я ему и заявляю: козел! Он говорит, мол, может не козел, а козочки?..

— А ты?..

— А я ему и отвечаю: козел старый, ты долго надо мной издеваться будешь?..

Дальше смеялась вся наша кампания. Затем Ади вытер проступившие слезы и продолжил:

— Короче, в монастырь меня не взяли. Так я оказался в кадетском училище… Учился так себе — это Зепп угадал. Но я знаю, кто наверняка был отличником. Дже, ты хоть раз проваливался на экзамене? Стоял в углу?..

Все посчитали это очень смешным, и засмеялись пуще прежнего.

— …а меж тем, — начал я, — самое первое испытание я в жизни провалил…

— Да ну?

— Было мне, пожалуй, лет пять, тоже привели меня в школу. Только у меня была старуха-директриса, да и картинок побольше. Показывают на одну, говорят — сколько здесь людей?..

— А там вообще были люди?..

— Ага. Один… Ну я так и сказал. Показывают другую — говорят, а тут сколько… А картинка была препаскуднейшая — там какая-то гулянка: кто-то танцует, один с лютней входит, двое за самогоном побежали… Пытаюсь их сосчитать, но сбиваюсь постоянно. Ну ей надоело ждать, и она определила меня в последний класс…

— И сколько там было?

— Классов или людей?

— Людей…

— Я потом посчитал — семнадцать… Но дело в том, что старуха мне сказала, какого ответа она ждала…

Я сделал паузу, ожидая, что кто-то ответит за меня. Но они молчали — смех затих, остались только улыбки. На вопрос поставленный много лет назад мне пришлось отвечать самому:

— «Много»… Не число, не семнадцать — ребенку в шесть лет не положено таких цифр знать. А всего лишь «много»… Зато эта ошибка мне пошла на пользу. В том году набирали три класса. Два из них вели заслуженные старые карги. А последний — девчонка, чуть постарше крайнего класса нашей школы. И если те два класса ходили по струнке и получали за малейшую шалость, девушка та доброты душевной не утратила и разрешала нам многое. До сих пор помню, как мы осенью бегали по двору школы, а сверстники смотрели в окна. Их из здания не выпускали…

— Логично, Дже, логично… Ты до сих пор не держишься в рамках.

— На всякого мудреца, вроде того что, довольно простоты?.. Я вам скажу, что лучше ума хорошо наполненного — разум хорошо устроенный. Ибо такому достаточно знать только принцип, чтоб восстановить картину…

Анно посмотрел на звезды и указал нам на восток.

— Впрочем, к делу… Мне кажется, самое время. Луна взойдет там через час. Затем, через два часа, зайдет уже на том берегу. Все эти часы мы должны быть под водой. За это время можно будет пройти под озером два раза. Должны успеть, если за корягу не зацепимся…

Над водой стал подыматься туман — пока еще не густой, и высотой может быть в четверть сажени.

— Гляди, как хорошо, — заметил Анно, — и туман нам в помощь.

Я был настроен гораздо прагматичней:

— Не расслабляться, рядовой… Если не видят тебя, значит, и не видишь ты.

Мы поднялись, разделись, связали вещи и оружие в узлы, затолкали их в лодку, растерлись самогоном.

— Поехали… — скомандовал Ади.

Для спуска лодки Анно проложил доски, приделал к бортам колеса от телеги, которые уже в воде снял и выбросил.

Вместо фонаря Зепп собрал какой-то раствор, залил его в банку, а баку закупорил. Уже под водой, внутри корабля он потряс ее, и она начала светить. Светила она совсем неярко, только чтоб разогнать мрак внутри лодки. Через мутную воду с поверхности наше свечение было неразличимо.

Рядом с лампой стояли песочные часы. Зепп был капитаном этого корабля, из-за сломанной руки он не мог грести, поэтому только командовал.

Когда корабль спускали на воду, Зепп был уже внутри. Троим пришлось подныривать под лодку. Последним это сделал Анно, убедившись, что крыша лодки не выступает из воды.

— Нормально… — заметил Зепп. Когда Анно занял свое место, он сверился по мерному шесту. — Погрузились еще на полпяди… Поехали что ли…

Под водой мы говорили мало и все больше шепотом. Вероятно, нас все равно бы не услышали, даже если бы мы орали благим матом. Но это было совершенно лишним — мы и так слышали друг друга.

Но разбуженные рыбы подплывали к нам, смотрели на диковинку, провожали нас, норовили попробовать на вкус, затем теряли к нам интерес, разворачивались и спешили назад.

Мне казалось, из мутной воды что-то смотрит на нас, что-то несоизмеримо более умное и сильное, чем рыбы. То ли души утопленников, то ли разбуженная нечисть. Но на нас она не напала, вероятно, сочтя нас несъедобными или даже заразными безумцами.

Уже через час мы опять увидели дно.

— Сейчас?.. — Спросил Ади.

Я покачал головой:

— Обожди.

Еще с час мы сидели в темноте, на глубине полвершка от уровня человека — ни дать не взять покойники. За это время воздух стал густым и вязким. В лодке было холодно, ноги в воде просто стыли.

Свет в банке Зеппа почти погас, едва теплился, но нам хватало и его. А что нам рассматривать?

— Пора… — Наконец сказал я.

Я протянул Ади флягу с самогоном — он глотнул его, потом закусил воздухом, выплюнул в нас перегаром и ушел в воду. Через несколько минут он постучал к нам в лодку — можно было выходить.

Нырнул я, с пакетами оружия и одежды. Ади встретил меня еще под водой, помогая подняться на поверхность.

Мы всплыли. Я удивился — как же хорошо пахнет. Отчего я не замечал этого три часа назад?

Я огляделся — луна еще не зашла, но уже ушла за лесок, поэтому нам она не мешала.

Мгновением позже рядом с нами появились братья Гамм — Анно придерживал Зеппа.

К поверхности от лодки тянулась тонкая струйка пузырьков. Покидая корабль, Зепп открыл заранее приготовленное отверстие. Лодка теряла воздух и медленно опускалась на дно.

После тьмы под водой, скупой ночной свет казался очень ярким и даже резал глаза. Стараясь сохранить глаза, привыкшие к темноте, я один глаз закрыл, а второй прижмурил.

Дальше мы пробирались камышами — я и Ади спереди, затем Зепп и Анно замыкающим. Вероятно, мы представляли забавное зрелище — голышом но с оружием в руках. Мы нашли выход на сушу — не песок, а склон, поросший травой, так что за следы опасаться не приходилось.

Людей поблизости не было, и мы оделись. Зепп, поколдовав с алармами нашел две магические ловушки, которые мы легко обошли. Ади нашел еще одну обыкновенную растяжку с подвешенным бревном, и хотел ее перетянуть, но я отговорил. Переговаривались мы с ним ручным кодом и братья смотрели на нас как на полоумных.

В милях двух дальше по берегу горел костер, но с молчаливого согласия мы решили на огонек не заглядывать, и аккуратно его обошли.

За пару часов мы сделали мили четыре и были уже в безопасности. Потом мы вышли на какую-то дорогу. Я обернулся — за лесами и холмами Тиира уже не было видно. Зато солнце уже подсвечивало горизонт откуда-то снизу.

Пройдя еще миль пять мы распрощались: Ади не терпелось продолжить свой путь и он хотел зайти в деревню, чтобы купить хоть какую-то клячу, а если не получится, то осла или козу с тележкой. Братья Гамм были того мнения, что им лучше еще с неделю двигаться полями и оврагами.

Наше бегство осталось незамеченным — в городе никто не поднял тревоги. Как я узнал после, Тиир пробыл на осадном положении полтора месяца — город прочесали с востока на запад, от подвалов до флюгеров, но ничего не нашли, и начали прочесывать второй раз. Но народец этого не снес, и действующего сатрапа прокатили на выборах.

Что-то в городе, говорят, поменялось, но я не знаю, что именно, насколько и в какую сторону. Думаю, что особо ничего, ибо деспотия она и есть деспотия.

Братьев Гамм я больше не встречал, но слышал, что они пребывали в добром здравии, хотя Анно осел в каком-то городе, а Зепп продолжает колесить миром.

Про них рассказывают сотни историй.

Но это уже их личные истории…

-//-

Звон бубенцов мы услышали далеко. Узкая лесная дорога петляла, и ехали мы медленно. Прокаженный шел, напротив быстро, — будто не прокаженный он вовсе, а просто человек, что выбрался по своим делам в дорогу. Но он был пешим, а мы ехали, и довольно быстро нагнали его.

Прокаженный, как водится, был облачен в балахон, в руках у него был подорожний посох, на верхушке которого и висели бубенцы. Когда он услышал нас, он сошел с дороги и встал на обочине. За нами он следил из-под капюшона, который почти полностью скрывал лицо.

Мы проехали мимо. Почти сделали это. А потом Ади, будто вспомнив что-то, пустил коня в круг, объезжая прокаженного. Я тоже остановился и повернулся к ним.

Прокаженный отбросил свой посох — он упал в траву беззвучно, и одним движением сбросил свой балахон. В руках он держал саблю. Он мягко отступил назад и вправо, пытаясь обойти Ади.

Он действительно был прокаженным. Лицо было изъеденным болячками, не хватало левого уха, а на руках сжимающих меч едва была половина фаланг.

И тут я услышал, что Ади смеется. Смеется своим беззвучным смехом.

— Привет, Бун! Так то ты встречаешь старых друзей! Вспомни ту дрянь которую мы с тобой ели из одного котла при осаде Флойда!

Прокаженный отступил еще на шаг и действительно убрал саблю:

— Просто не думал, что ты еще жив, юноша…

Дальше произошло то, от чего я едва не свалился с коня. Ади спрыгнул на землю и обнялся с прокаженным.

-//-

— Знакомься, это Бун, — представил Ади его, — если вдруг понадобиться специалист со стороны, то я рекомендую.

Специальность он уточнять не стал, но особого труда догадаться не составляло. Бун был убийцей. Ступал он мягко, его сапоги были без набоек, а саблю он носил в кожаных ножнах, дабы извлекать оружие бесшумно. И даже лезвие сабли было матовым — чтоб не блеснуть, не выдать раньше времени.

— Как ты?.. — спрашивал Ади прокаженного, — Куда выбрался? По делам или…

— По делам…

— И много работодателей? — вступил в разговор я.

— Много. Настолько много, что я могу выбирать себе работу.

Теперь мы двигались медленно. Ади и Бун шли пешком, в одной руке Ади держал уздечку, а второй обнимал за плечи прокаженного. Я ехал с наветренной стороны.

Они вели разговор такой же неспешный, как их шаги. Вспоминали места, людей мне малоизвестных или неизвестных вовсе. И я не мог вмешаться, даже если бы захотел. А я и не хотел.

Общих знакомых у них было много. Но данью их образу жизни было то, что об одних знакомых было достоверно известно, что они погибли, о других уже много лет ни слуху ни духу. О третьих ходили слухи, но уж лучше, если б те так и были слухами-враками. Лишь мало кто завязывал с ремеслом, оседал на месте, вешал саблю над дверьми, жил под другим именем. Не совали нос в чужие дела, не пачкали других в свои проблемы.

Но и судьба последних была незавидна — их тревожили воспоминания, появлялись приятели из прошлого и с виду добропорядочные граждане прятали под перины баселарды и кортики.

-//-

— А народец-то в этих краях вымирает… — со злой насмешкой сказал Бун, — Кто от тоски да от пьяной горячки загнется, кого чужие убьют, кого свои же и придушат.

Вторя разговору, будто верстовые столбы вдоль дороги мелькали могилы. В тех краях народ был торговым, переезжим, легким на подъем. Здесь бытовал обычай умершего не в своей постели, не на своей земле, хоронить там, где покойный стал таковым. Ну, или сооружать могилу-пустышку — кенотаф. Разумеется, при условии, что у этой земли не было иного хозяина…

Могил было много — у кого-то сердце не выдержало дороги. У кого конь пал в пургу, и нашли их только весной, чтоб рядышком и закопать. Иные умирали от рук грабителей, пытаясь защитить свое имущество.

Как и торговля, грабеж здесь вошел в ремесло. Разве что с бандитов не брали налогов. Но меж тем, редко грабили до смерти — что толку с покойника? А если человечка живым оставить, да лошадку ему сохранить, и медяки из мошны не все забрать, глядишь, через год-другой можно его раскошелить опять…

Умирали от старости, умирали, не успев родиться — и их жизненный путь отмечал холмик, да обелиск, или крест, или просто плита песчаника, с именем нацарапанным ножом — а иногда без пометок. Когда умер — непонятно, когда родился — неизвестно, имени его никто и не знал, а похоронили его такие же, как и он.

Иногда на могилах лежали цветы. Часто совсем несвежие, грубые, полевые, которые можно было нарвать на ближайшей поляне. Такие цветы быстро утрачивали свою свежесть, но, пережив полусмерть, надолго сохраняли свой вид.

Кто их собирал? Вряд ли родичи умершего — иные могилы были без имен и неухоженные — цветы были единственным знаком внимания к ним. Я думаю, что подобное поклонение примиряло путника со смертью, и самому безродному человеку надо место для скорби. Ибо куда-то должны же ходить сироты — да хоть на могилу неизвестного солдата. Приятней думать, что твой отец — безымянный герой, нежели перелетная птица, коя бросила столько детей, что и сама не упомнит. А герой бы непременно вернулся бы к своему дитю, если бы не необходимость совершить еще один подвиг…

-//-

Нам навстречу попался рыцарь с эскортом.

Сам рыцарь ехал впереди. Одет он был в исподнее, но в руке держал копье, к которому был приторочен штандарт.

За ним следовали его спутники — слуга и оруженосец. За спиной последнего я увидел гриф лютни. Вероятно, он был трувером и герольдом.

Процессию замыкал лошак, на которого был взваленрыцарский инвенторий — латы, щит, оружие…

Я и Ади кивнули рыцарю. Тот гордо смерил нас взглядом, но здороваться не стал. Мы не стали спорить — я отлично понимал, что мы бы отделали эту богадельню даже не вспотев. Но с иной стороны нам за это не платили, и в этом не было необходимости.

— Здрасти… — прошипел Бун так тихо, что это расслышали только мы.

Затем он резко сделал шаг в сторону слуги.

То вздрогнул, но не побежал, а лишь сжался… Бун тихонько засмеялся.

Когда мы разошлись достаточно далеко, он прокомментировал увиденное:

— Так и вся их армия — машет знаменами, а случись война — задница-то голая…

-//-

На привал мы остановились на окраине села. Обычно прокаженные обходили села стороной, лишь немного позвенев бубенцами в стороне, дабы жители вынесли на дорогу перед ним какой-то еды. Проказы боялись, после ухода прокаженного дорогой старались не пользоваться, но часто жадность побеждала, и прокаженным доставались помои.

Разместились мы под огромным деревом ввиду деревни, не доехав до заборов с четверть версты.

Неведомо как они узнали про нас, но на околице деревни нас ожидали крестьяне с кольями и косами наперевес.

Ади оставил нас и пошел за провиантом. Он купил бутыль самогона, хлеба, сыра, зелени и кружок домашней колбасы.

— Тебе продали? — удивился я.

— Ну да. Я платил серебром — а ведь нет чище его металла… И потом, они узнали меня и решили, что смерть боится меня до смерти.

— А прокаженный?

— Ты разве не знаешь что палачам, равно как святым и особам королевской крови дозволено общаться с прокаженными… Тем более, если прокаженный — сам палач.

Они рассмеялись. Смех у них тоже был похожий, тихий. Так обычно смеются люди, привыкшие подавлять рефлексы, жить незаметно.

И мы пировали почти целый день, лишь переползая в тень, когда она убегала от нас. Народец из села сначала почти весь собирался на околице, а затем разошелся по делам. Остались только дежурные, которые тут же разожгли костры. Не знаю, что они в них бросали, но те давали столько копоти, что ветер, дующий как раз между нами и деревней, иногда просто скрывал дома.

Я не прикасался к Буну, хотя алкоголь съел почти всю мою осторожность.

Но Ади спокойно болтал, чокался, произносил тосты. Как оказалось, знали они друг друга давно. Общих привычек у них было много — сперва я думал, что это издержки их работы, но потом оказалось, что Бун одно время был наставником Реннера.

— Сколько тебе осталось? — спросил меж тем Ади.

— Лет пять…

Я не сразу понял, что они говорят о смерти Буна. Они слишком долго ходили рядом со смертью, что не боялись и своей собственной.

Самогон и солнце сделали свое дело, я задремал, забылся. Не снилось мне ничего, да и дремал я недолго. То, что я спал, осталось незамеченным для моих спутников — они продолжали что-то оживленно обсуждать. Я прислушался — говорили то ли о последнем, то ли о предпоследнем заказе Буна.

Тогда он убил дракона.

— … Прислали гонца, говорят, мол, животина благородная нехорошо ее травить, или там по подлому из баллисты шарахнуть. Надобна ордалия один на один… Хотя, думаю, тут слукавили — думали, если он меня сожрет, то издохнет от лепры… Как тебе мысль — прокаженный дракон?..

Оба засмеялись.

— Причем, говорят, пришли ко мне первому. Ну я собрал манатки и в дорогу… Запросил, к слову, немного, но потребовал себе голову дракона. На этом заспорили. Только я сказал, а что будет, если я во время боя ему черепушку распанахаю? Припугнул, значит… Ну они согласились — там еще сочинили невесть, чего, мол дракон как есть треглавый… Был бы трехглавым — так, убить, верно, полегче. Три головы — в три разные стороны тянут, а ты с четвертой ему в задницу!.. Мдя… Значит, я пошел на дракона. В первый день выпил для храбрости одну, другую, третью… Ну напился вдрызг и тут же заснул.

Бун задумался, что-то припоминая.

— Короче, убил я его. Или ее… Высотой, может полторы сажени, что длинный — это да. Особенно хвост. Огнем не пыхал, врать не буду…

— И как ты его убил?

— В лес заманил, да меж ребер мечом ткнул… Оно, знаешь, все говорят: мудрый, мудрый, а ума у него не больше чем у жабы. Но устал сильно, а тут еще дождь начался, похмелье, значится… Опять же на погоду зуб разнылся. Так я завалился спать, укрывшись драконьим крылом. Туша большая, остывает медленно, но к утру закоченело, я задубел просто, простыл, потом три дня в местном замке самогоном лечился… А после столько же — от похмелья…

— И чего ты на дракона поперся? А если б сжег?

— Но не сжег же?.. Мне голова была нужна, ну и кровь я слил. Один знакомый чародей сказал, что попробует сделать лекарство от болезни. Хотя, думаю, врет…

Он рассмеялся, и в его смехе слышалась печаль.

— Да ладно тебе, Бун… — начал было успокаивать его Ади, — медицина ушла далеко вперед…

— Угу… Народ мрет от болезней, о которых лет двадцать назад никто и не слыхивал. Я так думаю, мне поможет только одно лекарство. То, что за могильной плитой. Ибо всем известны целебные свойства могилы, особенно в лечении горбунов…

Солнце закатилось за лес. Долго светило из-за него, потом наступила ночь. Костер у нас уже горел. Но весь самогон мы уже выпили, а все слова были сказаны.

В костер перестали подбрасывать щепки, и мы заснули прямо там, где и сидели.

-//-

Первое, что я увидел, когда проснулся, была клеверинка. По ней карабкалась букашка.

Я подумал, что в этом есть что-то не то.

Закрыл глаза, подождал пока сердце сделает пять ударов… И открыл глаза снова.

Ощущение неправильности не пропало.

Я снял букашку и осмотрел ее — она была самой обыкновенной — шесть лапок, броня, усики. Я дыхнул на нее. Она обиделась, выпустила крылышки и улетела. Мне стало немного завидно.

Меж тем, в ней все было нормально. Значит, что-то не так было в клевере.

Я сорвал его.

В голове отчего-то пронеслось: если бы у цветов был бы разум, то клевер, вероятно, стал бы наимудрейшим. Почему? Я и сам этого не знал…

Не знал я, и отчего говорили, будто четырехлистный клевер приносит счастье. Я не видел такого никогда — однажды я перелопатил полпуда клевера, но так и не нашел подобного. Потом я понял — удачи мне тогда хватало. Я запросто мог обойтись и без клевера, тем паче, что подков у меня было предостаточно — четыре на каждой ноге коня…

Но у сорванного клевера одна клеверинка была в два листа. Я осмотрел кустик повнимательней — третий лепесток не был сорван. Он не вырос изначально.

Что он мне предвещал? Неудачу? Смерть? Чью?

Кстати, о смерти…

— А где Бун? — Спросил я.

— Он ушел… Если тебе от этого приятно — велел кланяться господину Кано.

— Отчего он ушел? Чтоб нас не заразить?

— Не говори глупостей. Это мы ему мешаем.

— Мешаем? Каким образом?

— Ну да. Видишь ли: два конных — обычное дело. Прокаженный же новость, что забывается через три дня. Меж тем, если нас троих будут видеть достаточно часто, то по провинции поползут слухи. Мне-то все равно — а вот Бун известности не ищет. Ему напротив нравится, что у прокаженных нет лица.

Я бросил клеверинку на землю и огляделся по сторонам.

Хотелось пить — я протянулся за водой отставленной с вечера.

Ночью в чашку упал желтый лист и окрасил воду в свой цвет.

Понюхал воду — она была без запаха. Тогда я пригубил на глоток, покатав его во рту. Вкус был горьким как у остывшего отвара, но можно было пить.

Откинувшись спиной на дерево, сидел Ади и соломинкой ковырялся в зубах.

Я попытался вспомнить, что мне снилось — лучше бы это не удалось. Мне приснился прокаженный дракон. К чему бы это? Я выплюнул воду на землю:

— Что-то не так? — спросил Ади.

— Ты веришь во сны?

— В сонники не верю, а вот во сны — да…

Час от часу не легче.

Он протянул мне кусок колбасы и хлеба, я отказался. Затем Ади показал на бутылку самогона — я тоже покачал головой.

— Ну раз есть не хочешь, может и в дорогу?

Пока седлали коней, я осмотрелся по сторонам — погас не только наш костер. У селян костры тоже изошли дымом, и полымем, и теперь только от одного подымалась в небо тонкая струйка. Стража тоже была невелика — лишь пару человек.

Под нашим деревом было не то чтоб чисто — мы здорово намусорили, оставив, вытоптали траву. Впрочем, значения это не имело — наверняка после нашего отъезда сюда нанесут дров и выжгут все к чертям до полного остекленения земли.

Я запрыгнул в седло, Ади уже был на коне.

— Ну фто? — сказал он, дожевывая колбасу, — поефали дальфе?..

— Поехали… Ади, скажи, но только честно, ты хоть руки помыл после Буна?

— Как гофорил наф обфий друх Эрфаль: «Не-а». А зафем?

-//-

— Тяжела, понимаешь, дорога к храму! Путь тернист и опасен — чтоб идти по нему надобно сердце храброе, дух твердый, да сталь каленую.

Ади безусловно кривлялся — дорога была не лучшей, но вполне терпимой.

Конечно же, она была несравнима с торговым трактом, на который мы ступили утром. Но ближе к полудню перед нами показался обелиск — солидный каменный, поросший мхом, побитый временем, морозами. Надпись на нем призывала путника преклонить если не колени, то на колено и помолиться. Так же сообщалось, что в восьми милях от тракта расположен монастырь братьев Ордена Пламенеющего меча.

Ади остановился у обелиска, недолго подумал и пустил коня на проселок. Дорога шла полями.

Здесь недавно прошел дождь. Вода собралась в колеях, и дорогой проехать было трудно, поэтому мы ехали по примятой придорожной траве.

— Твои друзья? — спросил я у Ади.

Все было понятно и так. Я мог бы не задавать этот вопрос, а Ади мог бы и не отвечать, но и ему, похоже не нравилась тишина:

— Ага. Друзья. Я тут часто отдыхал или отлеживался. А ты с ними не сталкивался?

— Именно с этим братством — нет. Слышал, но не сталкивался.

Как следовало из названия, монастырь принадлежал боевому ордену. Я не раз пересекался с монашескими войсками, дрался и с ними и против них… Но мы никогда особо не дружили: я считал, что война — дело светское.

Меж тем, структура орденов позволяла создавать государство в государствах — одно во многих. Монастыри были экстерриториальными, налоги платили небольшие, если платили вовсе.

— Вот уж не думал, что ты верующий…

— Представь, я тоже во что-то верю… Но не до такой степени, чтоб поститься, молиться и бить поклоны. Я здесь бывал как светский гость — здесь тишина, мир… Иногда полезно отдохнуть от грехов мира…

Возле пролеска возвышалась огромная скирда. Двое монахов нагружали телегу сеном. Ади направил коня к ним.

Разумеется, монахи-фуражиры работали в не боевой одежде, но сабли были воткнуты рядом, так, чтоб можно было легко схватить и драться.

Когда мы подъехали достаточно близко, монахи остановили работу. Один, облокотившись на вилы, заметил:

— Ади?.. Ты ли это? Не прибили еще?.. Ну надо же — удивительное рядом!

— Ну почему… — ответил Ади, — Ну почему все знакомые, как только меня увидят, сразу же удивляются, что я жив?

— Ну ничего, — ответили ему. — Сейчас мы это исправим.

Он отбросил вилы, вытащил саблю, перепрыгнул телегу и выскочил к нам навстречу.

Во все времена, конник был предпочтительней пехотинца, ибо разил с высоты. Но Ади спрыгнул наземь, оставив меж собой и набегавшим коня, затем сделал еще два шага назад, освободил оружие и стал в защитную стойку. Отбил первый удар, крутанулся — пропустил противника, зашел полукругом ему за спину. Опять зазвенела сталь.

Это не походило на учебный бой — дрались ожесточенно опасно. Я даже успел подумать, что в монастыре Ади ждут не только друзья. Но меж тем, второй монах хоть и отложил работу, но на драку взирал спокойно. В свою очередь, я не пошел на помощь Ади, хотя бы потому что он не выглядел человеком в ней нуждающимся.

Он кружил, сбивая удары и атакуя сам. И финал не стал для меня неожиданным — отходя еще раз, он поставил подножку и противник растянулся на земле.

Ади наступил сапогом на оружие монаха и приставил эсток к горлу поверженного.

Под лезвием натянулась кожа.

Надави Ади еще немного — и брызнула бы кровь. Но он убрал эсток и засмеялся. Подал руку противнику и помог подняться ему на ноги.

— А ты опять победил…

— А как же! Как всегда — именно по этому я жив.

-//-

Встречать нас вышел настоятель монастыря. Одет он был даже чересчур просто — просторный балахон с капюшоном, маленькая беленькая шапочка. Был он даже без оружия, но вместе с ним к нам вышло два послушника. На их поясах висели сабли, их вид говорил: дай знак — разорвут любого.

Знака не последовало.

Я понял — Ади здесь ценят высоко, ибо настоятель подобного замка мог быть запросто в чине полковника, если не генерала.

Вел себя здесь Ади подобающе — не паясничал, не хватался за саблю. Кланялся не то чтоб глубоко, но старательно и почтительно. Даже поцеловал перстень на протянутой руке.

Но на этом формальности и закончились. Настоятель прижал его к себе:

— Рад тебя видеть, сынок.

И я невольно всмотрелся в лицо настоятеля. Но нет, никакой схожести меж ними не было.

Они пошли в центральную башню. Я следовал за ними вместе с охраной. Настоятеля звали отцом Моэлем. Если честно, то такого имени я раньше не слышал. Впрочем, за свою жизнь, я наверняка не услышу много имен. Среди неизвестных мне будет много достойных людей и много подлецов. Ну это как всегда.

Идя по коридорам, они беседовали:

— Надолго у нас? — спросил настоятель.

— Завтра утром уеду.

— Чего тебе надо?

— Как всегда — стол, ночлег…

— …и поменять коня?..

— Само собой.

Похоже, Ади совершенно не разбирался в конях. После бегства из Тиира, он купил на базаре самую дорогого жеребца, заплатив не торгуясь. Я пытался отсоветовать, выбрать ему другого коня, или хотя бы поторговаться. Но ругаясь с тиирским булочником из-за монетки, здесь Ади заплатил всю сумму.

Конь был совсем неплох, и, возможно, действительно стоил этих денег, но на таком можно было бы рвануть в атаку, проскакать быстрей всех милю, а потом вытирать с него пену. Конь был совершенно невыносливым, и к нашему появлению в монастыре я опасался, что он скоро отбросит копыта.

В монастыре, конечно, были конюшни, равно и кузня, цейхгауз. Вообще же монастырь больше походил на крепость, чем на дом молитв. Монахи часто ходили с оружием.

Я особо не удивился, не обнаружив ни у кого собственно пламенеющего меча — фламберга. Оружие было непрактичным, даже более неудобным, чем панцерпробойник Ади.

— Вы уж простите, — начал Моэль, — но у нас тут строгий пост, — от рассвета до заката пищу не вкушать сейчас у нас не принято.

— Насколько я помню, — вступился за наши животы Ади, — от поста всяко освобождаются находящиеся в пути и воины при исполнении. А мы, как ни крути, с дороги, да и с полчаса назад я дрался…

Настоятель печально улыбнулся:

— Если б ты не был солдатом, тебе бы следовало идти в крючковороты. Я распоряжусь, чтоб два злейших врага принесли вам еду прямо в келью, дабы там вы могли все съесть не вводя иных в искушение. Прошу так же поглотить пищу без остатка… И ни с кем не делиться. Даже со мной… И еще… После вечерней молитвы состоится штабная игра. Ты участвовал в такой?

Ади покачал головой:

— Нет — мое дело… Ну ты знаешь какое мое дело…

— А вы, молодой человек?.. — спросили уже у меня.

— А я не раз. Когда служил в Имперском Генеральном штабе…

— Да ну?.. — удивился он.

— Ну да. Правда, участвовал, но не играл. Тогда я был адъютантом и носил карты, передвигал фигурки, переписывал аналитические записки. Потом еще со знакомым играли один на один…

Я не стал уточнять, что знакомого звали генералом Рейтером. Впрочем, моего имени они тоже не знали. Когда я прибыл в монастырь, моего имени никто не спросил, а я не счел уместным представляться.

— Ну, все равно, — заметил брат Моэль, — что-то в голове осталось. Нам интересно мнение стороннего наблюдателя…

-//-

Приказанное было исполнено. Нам выделили по келье, такой узкой, что мне приходилось сидеть в одиночках попросторней. Скоро принесли и еду. Сделать это было приказано двум врагам, чтоб, вероятно они не смогли сговориться и ополовинить отпущенного нам.

После обеда делать было нечего, и мы завалились спать. Где-то за стенами наших комнат — монахи косили сено, работали у горна, молились, тренировались на ристалищах, снова молились. Но мы были от этого далеки: как и говорил Ади, мы были светскими гостями.

Вечером поужинали, простояли, почтительно склонив голову, когда остальные читали молитвы. Затем приступили к обещанной игре.

Играли на карте приморской провинции — команда на команду. Монахи с одной стороны и я с Ади — с другой… Чем-то это напоминало игру в солдатики с Рейтером. Но если тот учил меня на битвах минувших, то здесь играли с чистого листа.

Мы защищались, а монахи, превосходящими силами, били из глубины материка. Сперва они нас оттеснили, но затем наступление захлебнулось, и мы начали их теснить. Еще немного и кое-где я бы вышел к старой границе, но…

— Время вышло! — известил Моэль. — Поздравляю, друзья, полный провал!

Хотя, монахи и завоевали значительные территории, кампания начала складываться не в их пользу. По легенде к тому времени должен был отмобилизироваться наш союзник, и корабли с экспедиционными корпусами начали бы приставать в портах.

— Проиграли, — повторил он после паузы. — Кто мне может сказать почему?..

— Тогда, может быть, победитель даст ответ?..

Ади пожал плечами:

— Проиграли — так и проиграли. Бывает… Может, пошлем кого-то за вином?..

Брат Моэль задумчиво потер подбородок:

— Еще успеешь напиться…

— Вам надо было драться за Тиррен… — вступил в разговор я.

— Что?..

— Я говорю, войну вы проиграли, когда не стали драться за столицу провинции — вместо этого вы увлеклись широкими косыми фронтами. Для симметричного охвата силу вас, пожалуй маловато было… Если вы заметили, то я наступал только одной группой — остальные части вели локальные бои. Сил для отвлекающего удара у нас не было, но из-за скудости моих сил, вы каждый удар считали отвлекающим и реагировали медленно.

— Значит, брать Тиррен?.. Но он же хорошо укреплен…

— Именно потому что он фортифицирован, я держал там небольшой гарнизон. И собери вы мобильные части в кулак, может что-то и выгорело бы. Я не сторонник осад крепостей. Но город — не крепость.

— А если бы не выгорело.

— Тогда город надо блокировать, подтянуть линейные части и двигаться к побережью, на Тире-Де, чтоб перерезать приморскую рокаду. Тем самым вы разрежете провинцию на две части — правая ее часть будет слабей. Поэтому, надо будет укрепить левый фланг, части второй линии развернуть направо, основные части подтянуть и доукомплектовать для нового удара…

Брат Ноэль кивнул:

— Может, и ваша правда… Надо будет подумать. Завтра продолжим… Да не послужит сегодняшнее дурным предзнаменованием…

-//-

Ночь прошла спокойно. Спалось хорошо, крепко, но я пару раз просыпался, единожды даже встал, чтоб попить воды, подошел к узкому окну кельи. По монастырским стенам тихо ступали часовые.

Я слышал, как они что-то бормотали. Возможно, молились прямо на боевом посту. Но слов мне разобрать не удалось. Даже показалось, что это какой-то неизвестный мне язык.

Странно, — подумалось мне, — зачем беспокоить богов по пустякам, молиться когда и так все хорошо. Иное дело, вспомнить имя божье перед боем, когда…

Недодумав мысль, я завалился спать дальше.

-//-

Утром, когда мы собирались в дорогу, нас вышел провожать брат Моэль.

Впрочем, провожал он не только нас — рядом седлала коней дюжина монахов.

— Поедете вместе, — сказал настоятель, — ходят слухи, что по границе провинции спешно строят вокруг деревень частоколы.

С ворот монастыря убрали засов и распахнули одну створку — как раз, чтоб могли выехать конники один за другим. Меня удивило, что петли не скрипнули, да и песок под ногами лошадей лишь тихонько поскрипывал. Мы ушли в сумрак, почти не потревожив тишину.

Сама по себе фортификация была действием обыкновенным, но чаще всего — недружелюбным. Коль вы строите стену от соседа, то, как минимум — видеть его не хотите, а то и подозреваете, что он склонен воровать яблоки.

Здесь же ставка была побольше, чем корзина с капустой — не зря же в монастыре жгли свечи.

С иной стороны, если противник, пусть и потенциальный врывается в землю, ставит частоколы, то, вероятней всего, по этому направлению наступать не будет. Цель подобного фронта — сохранять стабильность. Если удар будет, то его нанесут в ином месте — но вот в каком?.. Вероятно, деревни укрепляли по всей границе, но то ли не собирались наступать нигде, то ли где-то стены строились для отвода глаз. Это и должна была выяснить монастырская разведка.

Вспомнились мои вчерашние слова про нехватку сил и несимметричный охват.

Вдруг я подумал, что уже сегодня вечером новый фактор в виде укрепленной линии будет учтен в штабной игре. Будет сделан иной ход, а иные люди, за лесами и реками ответят еще как-то.

И может их борьба сойдет к ничье, без потерь с обеих сторон. Я не говорю про потерянное время и сожженные свечи — я говорю про жизни человеческие.

За время пути мы не обмолвились с монахами ни словом — мы были незнакомы и говорить нам было не о чем.

Да и они почти не беседовали меж собой. Вероятно, их задачи были очерчены еще в монастыре и, достигнув определенного перекрестка, очередная пара салютовала и исчезала в тумане.

Проехав миль двадцать, мы расстались с последней парой и продолжили путь вдвоем.

-//-

К вечеру горизонт чем-то подернуло — то ли невысокими горами, то ли низкими облаками.

Пришла ночь. Месяц был молодым, и звезды выпали густо, будто снег. Но хоть они светили ярко, света давали мало, и от этого чернота неба казалась еще глубже, темнота еще гуще, еще зловещей. Ночь была самая ведьмовская — в такой темноте ведьмам сподручней возвращаться с шабашей. Хотелось закрыться от этой тьмы за дверьми, за ставнями, жечь лучину, жаться к теплу и к себе подобным.

Но тут поползли облака, будто пена на волнах моря, замутила гладь неба, утопила хрупкий кораблик луны.

Странно, но Ади остался безразличен ко мраку. И мне не оставалось ничего, кроме как следовать его примеру.

Мы поужинали и легли отдыхать. Костер тушить не стали, и он догорал сам по себе. Но сон не шел.

— Ади… — прошептал я тихо, чтоб в случае чего не разбудить его.

Но он не спал:

— Чего тебе?..

— Ты ведь женат?..

— Угу…

Но об этом я знал и так, посему переспросил иначе:

— А почему женился?..

Он ответил мгновенно:

— Во-первых, я ее люблю…

— А во-вторых?

— А во-вторых, тебе разве мало «во-первых»?

— А кто она?

— Ecco femima. Женщина.

— Она красива?

— Ну нельзя сказать, что она красива… Она прекрасна.

— Чем же?

— Видишь ли… Когда мы познакомились, она была на сносях. Я раньше и не подозревал, что можно быть такой красивой, будучи беременной.

— Тебе нравятся беременные?

— Не в этом дело. Обычно, когда женщина беременная, она несет плод как бремя или как награду… Или украшение. Но нести достойно… Когда я увидел ее, я подумал — это женщина. Она была женщиной до, она будет ей после родов, но когда она беременна — она в первую очередь женщина. И плод — это часть ее. ибо от мужчины тут такая малость…

— Но если она была беременна, значит… Был и отец…

— Я понял твой намек, твою паузу. Да, она была замужем… Ее мужем был человек довольно лихой, не дурак, неплохой боец. В иной день ты съедал таких как он на обед — просто чтоб размять пальцы. Но по тем местам он был лих… Меж тем, он погиб бесславно — мятежники напали на пост, часть покойника бросили в ответ. Бой был ночным — утром его нашли с распанаханным горлом. Убили его, вероятно саблей, в то время, как повстанцы были вооружены в лучшем случае глефами. Короче, кто-то свой его положил по ошибке…

— А ты?..

— А я в этом рейде не участвовала. — Отрезал Ади. — Во-первых, я нелинейный боец. А во-вторых гражданская война — не моя специфика… В общем, когда она узнала о смерти мужа она пошатнулась, но устояла. Удержала и плод… Я стоял рядом и обнял ее — вроде как поддержать. Я обнял и подумал, что никогда ее не отпущу.

Он замолчал что-то вспоминая. Может он отел мне еще что-то сказать, но не успел. Я задал ему новый опрос.

— А если бы он не умер?

— Умер бы. Я знал, что они не проживут вместе — так или иначе. На его руке была татуировка…

— Татуировка?.. И после этого ты говоришь, что за горами живут не варвары.

Ади тихонько хохотнул, но продолжил:

— Там были имена его и Луры…

— Ну и что?

— А то, что, что мою жену зовут иначе!.. Трудно любить человека, который каждый день напоминает, что у него был другая.

— И что ему делать? Отрезать руку? Вывести тату?.. Так шрамы останутся…

— Надо не делать такие татуировки!

Последнюю фразу Ади почти крикнул, и где-то вверху вспорхнула разбуженная птица.

— А чужой ребенок?..

— Чужой ребенок это тот, кто живет за двести верст, и которого ты ни разу не видел. А этот живет в моем доме, ест мой хлеб и зовет меня отцом — какой же он чужой?.. И с женой так же: Я ее муж, Она — моя жена. Взаимная принадлежность и ответственность. И я хочу быть ответственным за нее.

Я пожал плечами — в темноте мой жест остался незамеченным. Но я все же высказался:

— И все же странно…

— И чего тут странного-то?

— Странно, что ты так выбрал жену.

— Скажи мне, а как их надобно выбирать? Ты ведь сам еще себе жену не выбрал?..

— Нет, не выбрал, — согласился я.

— Ну так послушай опытного товарища… Жен выбирают совсем иначе, нежели любовниц. Любовница — это мгновенное желание. Охота тела, но нет до души дела. Жену же ты выбираешь не столько себе — это тот человек, с которым тебя будут видеть родители, друзья. Ты выбираешь еще и мать своим нерожденным детям. Когда ты один — ты волен представлять рядом с собой любую. Когда же выбор сделан — прежде чем мечтать о другой, подумай, а что делать с той, которая рядом с тобой.

Что-то завыло в лесу — может в миле от нас, может и того ближе. Завыло громко, зло и даже весело. Кто это был — волк, одичавшая кошка или оборотень, я так и не узнал. И думаю, это к лучшему — не хотелось знакомиться с существом, что, не боясь никого, воет в кромешной тьме посреди леса.

Разговор срезало будто ножом.

III

Другое время — другие дела.

И место другое.

И пиво иное — сваренное на иной воде, совершенно другой крепости, неизвестной рецептуры, настоянное на шалфее, корице и еще дюжине трав, вкуса которых я не узнал.

В этих краях пиво наливали даже детям, правда чаще его пили иначе, нежели мы — приправляли перцем, какими-то соками и вытяжками, кипятили.

Конечно, если мы просили принести пива холодного, то его находили, но смотрели на нас будто на диковинку. Что ж — так оно и было, равно, как и они были диковинными для нас.

Но за просмотр никто денег не брал.

Ади вел меня за собой — очень скоро мы пересекли то, что при некотором воображении можно было назвать хотской границей.

Хотия располагалась в огромной долине, с трех сторон закрытой горами, с четвертой — страной мира нашего, обжитого. Горлышко в Хотскую долину было узким, никак не шире тридцати миль. По обеим сторонам стояли две неприступные, всегда окутанные облаками белоснежные вершины. Их называли и у нас и в Хотии Ледяным Щитом и Пирамидой. Вероятно, когда-то их соединяла невысокая гряда, но к нашему времени сохранилась лишь цепь холмов, именуемых Хотскими.

Ближе к Ледяному Щиту текла река Оля, вода в ней была очень холодная, но теченье было такое быстрое, что в ней никогда не становился лед. Меж тем говорили, что если из Оли в иной день взять воду, она тут же замерзнет до самого дна посудины. Говорили так же, что в Оле водится только один вид рыбы — якобы она плавала никак не медленней пятидесяти миль в час, рыбацкие сети резала словно ножом, а если иную все же ловили живой и клали в бадью, она быстро дохла. Якобы пытались выпускать в Олю других рыб, но их размалывало о камни.

На равнине, за Хотскими холмами, Оля успокаивалась, вела себя подобно всем остальным рекам, а миль через сто впадала в реку О.

Разумеется, Хотию никто не считал частью нашего мира. Да и Ади как-то обмолвился, что мир делится на Эту Сторону, Ту Сторону и Хотию…

Вероятно Хотией пугали бы детей, но за известную историю, Хотия не участвовала ни в одной войне. Один раз, говорят, на них собрались походом, но армию вторжения выкосила непонятная болезнь, названная уцелевшими «смердячей чумой».

Говорили, что у них не было войска вовсе — но это были, безусловно, сплетни, сочиненные в приморских кабачках, людьми, которые никогда не отходили от океана дальше, чем на полторы сотни верст. Ходили слухи, что если и есть путь в ад, то вход расположен в Хотии. Называли и конкретное место — Зонда…

Насколько я мог судить — у хотов не существовало ни понятия границы, ни таможни. Там, где на картах была обозначена граница — стояли посты лишь одной страны. Разумеется, страны нашего мира.

Но миру они были известны в первую очередь как мастера, торговцы. Впрочем, и здесь не обходилось без странностей. Скажем, сервиз из певучего тонкого хотского стекла стоил огромные деньги. Я не мог понять, как можно было отлить дюжину абсолютно одинаковых бокалов так, чтобы каждый из них звучал своей чистой, неподражаемой ноткой.

Сабли, выкованные в Хотии, тоже были жутко красивыми и влетали в изрядную сумму. Но оружием служили скорей церемониальным и обрядовым. И я бы предпочел идти в бой с дубовой палицей, чем с таким оружием. Хотская сталь была крепкой, но хрупкой почти как стекло.

Меж тем, здесь тоже жили люди. От нас они отличались разве что одеждой, и то не всегда. Говорили понятным для нас языком. Землю называли землей, а небо — небом.

А как иначе их назвать?..

-//-

А осень уже была в разгаре. Мухи стали злыми как собаки, но медлительными, и при должной сноровке их можно было ловить за крылышки. Вокруг нас кружили комары — тощие, словно борзые. Их было такая уйма, что я подумал, верно, многие из них помрут, так и не попив кровушки.

— У нас в училище был парень, так тот мог заставить муху сесть когда угодно и куда угодно… Мы его дразнили Повелителем Мух… Весело было… А вот сейчас интересно как ему это удавалось…

Ади пожал плечами:

— Найди его, спроси…

— Не могу. Слышал, что он вроде погиб… Слушай, а вот ты дракона когда-нибудь видел?

— Нет. А с чего ты спрашиваешь?

— Смотри… На одном языке стрекоза называется драконьей мухой… Ну в переводе… В оригинале это одно слово… Так вот, получается, они сперва придумали название драконам и мухам, а потом, когда дошло дело до стрекоз уже не стали сильно раздумывать. Стало быть, у них драконы когда-то чаще встречались, чем мухи…

Где-то далеко закуковала кукушка. Ради шутки я бросил:

— Эй, сколько мне лет осталось?..

— Ку-ку… — ответила кукушка и замолчала.

Я расстроился — с моей жизнью, пророчество скорой смерти могло сбыться легко. Но откуда-то далеко налетел ветер — пронесся над нами, раскачивая вершины деревьев. И когда он начал утихать, за его шумом я опять расслышал кукушку — но после второй дюжины мне стало уже не интересно, и я перестал считать. В те времена четверть века было огромным временем. Жить столько было даже незачем.

— Ади, а вот ты боишься умереть?

Он покачал головой. Отчего-то я ожидал отрицательного ответа. Он меня не удивил, а скорей был логичным.

— Но ты чего-то боишься?

— Боюсь я многих вещей. Потому, кстати и жив.

— Например?

— Например?.. Ну если я расскажу тебе про свой страх, я раскрою тебе свою слабость. Стало быть, страх должен быть неосуществим…

Ади задумался, глядя на небо. Там плыли облака, я подумал, что никогда раньше и не замечал, какое небо огромное.

— Например, — вдруг продолжил Реннер, — мне страшно подумать, что я мог родиться женщиной. Все-таки разные мы — мужчины и женщины. Банально звучит, но так оно и есть. Я рад тому, что воплощен в мужском обличии. Очевидно потому что женщина из меня вышла бы посредственная. Хотя опять же насколько из меня хороший мужчина — не мне судить. Скажем вот взять ребенка, говорят, мол, любой бабе это под силу… А вот скажи мне — а под силу ли это какому-то мужику. Знаешь, родись бы я женщиной, так бы и остался девственником. Или девственницей.

Я хотел спросить отчего, но одумался и промолчал — окажись я в ином обличье, думаю, я поступил так же, я бы поступил так же. Причины бы вероятно были бы другие, но результат тот же.

Не дождавшись вопроса, Ади продолжил:

— Смотри: у меня три серьезных раны от меча, пять стреляных ран. Под Регетом меня резали без усыпляющих чар. Но самая жуткая боль, которую я перенес — это в одну ночь болели почки, после того как я смешал пиво с самогоном. Теперь смотри — в боль я эту вмазался как муха в патоку — все было нормально и тут тебя она начинает крутить… А теперь представь наоборот — ты точно знаешь, что в тебе зреет то, что сделает тебе очень больно. И срок установлен и до него все ближе. И от него не спрятаться, не скрыться. Ты сойдешь с ума в ожидании боли. А если не сойдешь, то возненавидишь причину до такой степени, что… А они рожают — некоторые неоднократно. И никто особо не ценит.

Я ухмыльнулся злой улыбкой:

— Нам проще сходить на войну, чем к зубодеру. На войне то ли убьют, то ли нет, а у зубодера уже не отвертишься…

— Есть ли жизнь после зубодера? — Схохмил в ответ Ади. — Но меж тем они лучше переносят боль.

— Ловко у тебя получается… Тебе на базаре надо выступать, или в цирке. Весь вечер на арене «Ади Реннер — разрушитель мифов». Какой миф на очереди.

— Ну, например тот, что женщины — глупые гусыни. Бывало, я вслушивался в то, что несет мужчина в женском обществе, и мне становилось жутко за рассудок и нрав. Неужели мы, мужчины, такие тупые?

— Может, глуп весь мир?

— Бред. Я открою тебе одну тайну. То, что женщины слабый пол — придумали либо сами женщины, либо очень глупые мужчины. Женщины гораздо умней и сильней нас.

Я хотел спросить, почему же они не дерутся с мечом, как и мы, но вовремя спохватился — Ферд Ше Реннер, отец Ади погиб в бою с женщинами. Даже не женщинами, а девушками.

— У них хватает ума посылать на смерть нас, ибо уцелей хоть один из нас, человечество уцелеет, но если останется только одна женщина — не факт, что мы выживем. Скажу даже более — если бы у них был способ зачать без мужчины, многие бы так и сделали.

— Нет, вот тут ты сам себе противоречишь.

— Чем же?..

— Если не будет мужчин, кто тогда будет за них воевать.

— А ты представь мир без войн, без солдат…

Я представил, и мне стало страшно — в том бы мире для меня не было бы места.

-//-

Я не помню, как звался тот маленький город.

Я не помню, в какой это было губернии.

Может, память не сохранила названий, а, может, и не знал я никогда. Может, доски с названием, при въезде в город не было, может, я ее не заметил, а если и заметил, то не прочел. Ну а коль и прочел, то не запомнил.

Все может быть.

Началось все с сущего пустяка — Ади расплатился не той монетой.

Корчма была ужасная, а еда в ней еще хуже. Платить была очередь Реннера, он выбрал что-то, чем трудней было отравиться, и вернулся за стол. Но вместо слуги с заказанным, к нам подошел корчмарь…

— Мил-сударь, — начал он, косясь на рукоять меча за плечом Ади, — я дико извиняюсь, да деньги, что вы расплатились — фальшивые…

Я осмотрелся по сторонам. Хотя, на улице мухи спрятались до тепла, в корчме им было раздолье. Какие-то битюги солили в углу разбавленное пиво.

Промелькнула мысль, что за такую трапезу — фальшивые деньги самое то…

Впрочем, было видно, что припугни Ади хозяина, тот бы замолк. Но Ади стало интересно:

— Что значит — «фальшивые»? — Сказал он задумчиво. — Откуда они у меня? Я бы знал… А ну, покажи…

Хозяин тут же выложил на стол с полдюжины монет.

— Ну и скажи, где ты тут фальшивые нашел? Это дукат… Ну что я виноват, что у них чекан сбитый. Металл-то нормальный. Можешь и на зуб попробовать.

— Пробовал… Да только я не про эту монету. — Хозяин выдвинул две. — Я сперва думал, что это серебро, а потом посмотрел достоинство… Это же какая страна штампует монеты номиналом в семь и двенадцать?.. Я думал это серебро, а это не пойми что…

Ади нахмурился и закусил губу:

— Да, я виноват… Эти монеты не для вас. Соблаговолите их вернуть. Я дам вам взамен…

По нашему столу ударил кулак. Взлетели все живые мухи, звякнула солонка о перечницу.

Пока мы разговаривали, наш стол обступили люди. Выглядели они как профессиональные дезертиры, безработные в данное время. Говорил человек в стеганой куртке, с нашитыми бляхами. На поясе висела короткая изогнутая абордажная сабля.

— Э-нет! Эвон вы эту денежку заберете, а потом втюхаете в другом месте! Да вас надобно сдать в приказ… Вдрух вы эта… Фальшивщики, и за вас деньга обещана!

Я не знал, что такое «приказ», но мне не хотелось, чтоб меня кто-то куда-то сдавал.

— Господа, господа… — частил корчмарь, — здесь приличное заведение…

— Во-во, — подхватил стоящий у меня за спиной. — И я о том же! Мы приличные люди, а чужаки, да еще с фальшивой монетой нам не нужны!

Нет, не собирались они нас вести в никакой приказ — наверняка там их самих ждали. Ждали, когда их приведут…

Ади попытался подняться, но ему на плечо легла рука, и вернула его на место:

— Встанешь, когда мы скажем.

— Руку убери, иначе пальцев не досчитаешься…

Ади имел право нервничать — рука человека за его спиной была ближе к рукояти эстока, чем его собственная.

— Он еще угрожает…

— Знаешь, зачем тебя есть зубы? Чтобы было за чем держать язык!

— Ах ты… — Начал тот.

Договорить он не успел. Ади больше не угрожал. Он свел руки, выхватил из-за отворота рукава нож и молниеносным движеньем всадил его в руку на своем плече.

Бандит закричал дурным голосом, закрутился.

Ади вскочил. Выхватил у раненого саблю, сразу же ударил с разворота. В потолок ударила карминовая струя, рука упала на пол.

Крик превратился в рев.

Ади провел ладонью — сперва сверху вниз, потом слева направо. Перечеркнул — поставил на нем крест.

— Я же предупреждал! — крикнул Ади.

Я к тому времени тоже был на ногах. Отбросил ногой стул, перевернул стол. Тут же присел — над головой просвистела сабля. Я выхватил свою, прочертил в воздухе круг. Кто-то закричал. Я осмотрелся, ударил еще. Крик захлебнулся.

— Бросай оружие! — кричал я, — Убью, кто будет с голой сталью!

Так я и делал. В корчме было тесно и тускло, трудно было размахнуться, чтобы не задеть кого-то и я бил на блеск и на движение.

Меч Ади так остался в ножнах — он кружил по корчме с двумя саблями.

Глухие удары, вскрик, еще кто-то упал в опилки. Звон посуды — кажется, разбили глиняный кувшин, что-то красное льется на пол — то ли кровь, то ли вино.

Удар, еще удар. Блок, уход… Удар! Крик…

Я почувствовал справа движенье. Повернулся на носках, сбил удар на одном рефлексе.

— Смотри, куда бьешь…

Это был Ади.

Драка закончилась.

— Прости, но ты сам виноват… Эти сабли свистят совсем не как твой меч.

Кабак, и до этого выглядевший не блестяще, сейчас представлял вовсе неприглядное зрелище. В углу жались перепуганный крестьяне. Стонал раненый, судорожно скребя рукой пол. Сам хозяин, умоляюще глядел на нас из-под стола.

На лицо ему капало вино со столешницы.

Я вспомнил — до драки мне хотелось пить…

— Короче, поесть нам не дали… — Подытожил я.

— У тебя не пропал аппетит? — спросил Ади. — Продолжим трапезу в другом месте.

Ади нагнулся и собрал две монеты, из-за которых все началось. Остальные оставил:

— Мы тут намусорили, когда выходили…

— Куда ж вы выходили, вы тут были все время… — Испуганно забормотал корчмарь.

— Мы из себя выходили. Разве незаметно?

-//-

Ади последнее время был не к добру задумчив, и, вероятно, этой кампании приглянулось содержимое его кошелька. Скорей, именно с ним хотели ознакомиться грабители, проводив нас до ближайшего пустыря.

Это я и сказал Ади, когда мы вышли из корчмы.

— Это еще хорошо, что они с мечами полезли. А то ведь могли и из самострела в спину стрельнуть.

Ади шевелил бровями, потом похлопал себя по карману с кошельком. Я понял — он думает о самой пошлой вещи на земле. О деньгах.

— Слушай, а давай я буду дальше расплачиваться? Хлопот меньше…

В ответ он просто махнул рукой — отстань.

Пока мы сидели в корчме, на улице прошел дождь, стояли лужи, и теперь мы шли, перепрыгивая воду. За нами ступали наши лошади.

— Знаешь, что мне нравится На Этой Стороне? — наконец заговорил Ади, — То, что не надо и задумываться менять деньги. Монеты одной страны легко принимают в другой, даже если о королевиче на монете и не слыхали.

— Оно и понятно — продают ведь не за монету, а за металл, из которого она штампуется.

Ади опять задумался:

— Вот странно — выходит деньги С Той Стороны здесь ничего не стоят.

— Из чего там деньги делают?

— Из стали, из бумаги…

Я посмотрел на него с удивлением:

— Первый раз слышу, чтобы ты пошутил…

— А я не шучу… Вот смотри…

Он вытащил на свет свой кошель. Не тот, из которого он расплачивался, а другой, который я не видел ни разу. Вместо мешочка у него было что-то вроде маленькой книжки. Он раскрыл его и протянул мне бумагу, размером, может с ладонь. Написано на ней было неизвестным мне языком, хотя я смог различить цифру — пятерку.

— Красивая бумажка. Такую, думаю у нас и не нарисуют…

— Она не нарисованная, она напечатанная. У нас таких ходят многие тысячи?

— Мда?

Я внимательно посмотрел на него — он оставался спокоен и серьезен. Похоже, он не врал. Я вернул ему бумажку обратно:

— Нет, не знаю… Все же бумажкой расплачиваться, хоть и красивой… говорят, мол варвары на юге бусинками расплачиваются, куском зеркальца… Или там ракушками красивыми… Кстати, а что за металл там такой, что его корчмарь не узнал?

— Это сплав стали и николлума… С ним сталь дольше не ржавеет.

— А что, у вас там проблемы со сталью или этот николлум такой дорогой?..

— Да сталь у нас дешевле вашей, — бросил Ади перепрыгивая через лужу, — а вот николлум, подороже… Но дешевле даже меди. Николл — это такой дух, в пещерах живет, мешает горнякам. Шубин или стучак по вашему…

Он запнулся на секунду, прищурился, будто что-то вспоминая. Но не вспомнил:

— А ты не помнишь, сколько их было?

Теперь задумался я — а действительно, сколько можно записатьна свой счет? Но недавний бой был как в тумане. Я помнил некоторые удары, помнил, как били по мне. Но со сколькими я бился?.. Убил я примерно трех-четырех, значит всего их было…

— Шесть-семь. Может быть пять. Может и восемь. Никак не девять…

Ади еще раз взглянул в кошелек:

— Кто бы мог подумать… Из-за денег на которые не купишь хорошего коня, погибло семь человек.

— Я слышал, что человеческая жизнь нынче дешевая, но вот что настолько…

— Банально, но точней не скажешь. Я за такие деньги лезвие обнажать не буду.

— Но ведь обнажил же?..

— Не понял?..

— А что тут понимать? Дрались-то и они и мы за одни и те же деньги. И выиграй они, уже бы про нас сказали: из-за такой мелочи погибло два человека.

Над нами ветер хлопнул вывеской постоялого двора, мы на секунду остановились и повернули согласно нарисованной стрелке.

Вероятно, мы уже научились понимать друг друга без слов.

-//-

Пока мы устраивались на постоялом дворе, нас нашел местный бургомистр. Это был старикашка, примерно равной высоты, ширины и толщины. Сперва он прокатился по двору будто шар, наверное, спрашивая нас, а потом улыбаясь поздоровался со мной и Реннером.

— И Вам доброго дня, — ответил я.

Ади промолчал.

Он осмотрелся по сторонам, будто убеждаясь, что вокруг нас никого нет, и что разговор никто не услышит.

— Я, — представился старик, — бургомистр этого городка.

Городок, как я уже говорил, был невелик, стало быть, и должность эта была небольшая. Вероятно, поэтому Ади и съязвил:

— Поздравляю… А мы, представьте себе — нет.

А может и не поэтому. Он часто язвил. Но старик не обиделся, а широко улыбнулся и почесал в затылке:

— Ну да. Было бы странно, будь иначе. Этот город мал для двух… Трех губернаторов. Впрочем, к делу… Говорят, вы устроили побоище в «Хромом мельнике»?..

Я не сразу понял, что говорят о той таверне.

— Ну, было дело… Только они первые начали…

— Вас там двое было?

— Двое…

— А их?

Я попытался снова сосчитать их, но у меня это опять не получилось. На помощь пришел Ади:

— А их больше… Только, послушайте, милейший, за их шкуры мы штраф платить не будем, а если вы хотите, чтоб мы из города убрались, так зря ноги били — и без того завтра отбудем…

— Нет, нет, что вы, — зачастил бургомистр, — я напротив хочу, чтобы вы остались…

— Вы, что нас арестовать собрались? — удивился Ади.

В ответ бургомистр улыбнулся пошлейшей улыбкой человека при должности:

— У меня для вас есть работа.

Я хотел его сразу отшить, но Ади удивленно вскинул брови и я остановился.

— Все дело в том, — продолжил старикашка, что у нас в городе не все ладно. Есть тут у нас одно семейство… Верней, от него один человек остался, но в этом-то все и дело…

Убийство, — пронеслось в голове. Нас приняли за наемных убийц. Но все оказалось не так просто.

— Жил у нас один маркиз, рода древнего, но не знаменитого и его фамилия вам ничего не скажет… С ним жила его небога…

— Кто?

— Племянница, — перевел мне Ади…

— Ну да, племянница. По титулу вроде не маркиза, но мы ее так для удобства называли. Маркиз лет пять назад скончался, а племянница осталась в его доме и уже столько лет нам жизнь в городе портит…

— Нет, мы с женщинами не воюем. — Ади посмотрел на меня. — Ведь так, Дже?

Я кивнул:

— Ага. Я дал такое слово.

— Кому? — одновременно спросили Бургомистр и Ади.

— Себе.

— Только и всего?

— Только и всего. Но разве вы не держите клятв самому себе?

— Да нет же, бог с ней, с женщиной-то… Я прошу кошек ее вырезать.

— Еще кошек мы не резали! У вас своих живодеров, что ли нет?

— Видите ли в чем дело… Это не просто кошки. Это снежные кошки. Тварь размером с крупную собаку, жутко быстрая и кровожадная. Причем что характерно — тварь приручить невозможно. Говорят, возьмешь котенка, и чем сильней пытаешься ее воспитать, тем злей эта тварь к людям становится. Но маркизе это удалось. Говорят то ли ведьма она, то ли просто ненормальная, а кошки энти у нее навроде любовников…

— Это как? — оскалился Ади.

— А так, что намажет она причинные места сметаной, а ее кошки и вылизывают. Ну и с детства к ее запаху приучены и вроде за свою признают… Завела себе этих тварей и они у нее вместо телохранителей. Кто на нее криво посмотрит, она знак даст и рвут того на мелкие кусочки…

— А своих героев нет?

— Есть… Верней были… Порвали и их. Пытались травить, стреляли в них из самострела, только все без толку.

Ади скривил лицо. Я посмотрел на него и заметил за собой, что мне самому стало противно:

— Самострел — подлое оружие, — пояснил Ади, — я уже не говорю про яд. А отчего не взять сталь… Меч то бишь. На худой конец копья, колья…

— Дак те кошки на ремни иного быстрей порвут, чем он до рукояти дотронется… Я… Мы хорошо заплатим. Деньги-то мы давно собираем.

Ади и я одновременно покачали головой. Оба отрицательно:

— С женщинами не воюем. — Сказал на сей раз я. — Да и что она вам сделала такого.

Бургомистр задумался:

— Человек с полсотни ее кошки уже задрали. Это раз. Два — она требует все привилегии, кои ее дядька имел. Может, это-то и правильно, да не было такого случая, чтоб сервитуты даме приносили. Пусть вон замуж выйдет — тогда все чин чином…

Я не стал уточнять, какую часть от полусотни павших составили соискатели призовой суммы. Отчего-то было такое смутное чувство, что эта сумма лежала в банке, и на этот счет переводили часть имущества погибших. Иногда месть может быть довольно прибыльным предприятием.

— Нет, не будет разговора, — подвел черту Ади. Нету у нас такой потребности кого-то убивать. Даже кошек. Они нам ничего не сделали, да и мы не в нужде, чтоб подряжаться на первую попавшуюся работу.

— Но мы заплатим, хорошо заплатим… — не унимался бургомистр.

— Всего хорошего…

-//-

— А давай напьемся? — Сказал Ади ближе к вечеру.

Отобедали мы в таверне при постоялом дворе. Кормили там сытно, но без изысков и ничего крепче пива к еде не подавали — вероятно, не желали иметь дело с пьяными клиентами.

Но когда время устало клониться к ужину, Ади наотрез отказался столоваться на постоялом дворе.

— Коль мои деньги приносят беды, то самое время от них избавиться. Все равно еще пару сел и толку от этих денег будет не больше чем от ореховой скорлупы.

— Раздай деньги нищим, — предложил я.

Но настойчивости в моем голосе не было. Напиваться я не хотел, но немного заложить за воротник бы не помешало. Действительно — когда придется сесть за стол в следующий раз?

Ади перехватил в коридоре слугу, и спросил, какая забегаловка в городе самая дорогая.

— Если вам надо подороже, то зачем вам далеко ходить, — ответил слуга, — сухарь я вам и тут за пуд золота продам. А хорошо покушать можно, скажем «Под чашей». Это вот, через два квартала и за угол…

Таверну мы нашли легко. Выглядела она довольно примечательно, ярко, я бы даже сказал чересчур ярко — стекло, лампы, красные цвета…

У дверей стоял пышно наряженный вышибала, руку он держал на рукояти палаша. Выглядел он довольно угрожающе, но когда мы подошли, он улыбнулся, поклонился, став ростом будто ниже и открыл перед нами дверь.

— Надо же… — заметил Ади. — дрессированный декоративный солдат. Скажи, Дже, а такие тебе не нужны?..

Продолжая улыбаться, вышибала обнажил зубы, из-за чего улыбка получилась зловещей, и прикоснулся к рукояти палаша. Я поспешил замять неловкость, сунув ему монетку. Та мгновенно исчезла в складках одежды, а улыбка снова стала дежурной.

В обеденном зале играла музыка, в другом углу пировал бургомистр, завидев нас он поднялся и отсалютовал бокалом, что-то весело поясняя своим спутникам. За шумом мы не разобрали ни слова.

Я невольно залюбовался богатством и разнообразием женских платьев. Казалось бы — чего особенного: одежда. Меж тем появись в подобном месте две дамы, одеты одинаково — и они стали врагами на всю жизнь. Из-за чего? Почему? Иное дело мы, мужчины. Запросто можем нарядиться в одинаковы костюмы-мундиры, и, вероятно, даже не заметим накладки. Меж тем, говорят, создание женских кондотьерских бригад затруднено как раз тем, что женщинам не хочется одеваться как все.

Мы присели за столик. Тут же, будто из-под пола вырос слуга:

— Чего изволите?

Ади достал свой кошелек и начал его опустошать — на него летели деньги разных стран и достоинств. Я узнал большую часть, но среди них были и незнакомые мне.

— Значит так… Мы с товарищем отправляемся в края, где эти деньги — просто мусор. Посему хочу потратить их здесь и сейчас. Гуляем на все — ты уж прикинь, чего с этого получится… Там перепелов, икры, хлеба побелей, вина конечно… И эту, воду вашу… Как ее там — каменную?

— Минеральную…

— Вот! И ее тащи!

Слуга собрал деньги и исчез. Ади посмотрел на меня:

— Тебе что-то не нравится? — Спросил он.

— Да нет, все нормально.

— А почему морщишься?

— В ресторациях, знаешь ли, счет предъявляют в конце трапезы.

— Это чтоб не портить аппетит? Ты знаешь, я всю жизнь харчевался в заведениях, в которых в кредит не отпускают, а берут наличными и вперед.

Подали первое. Я отметил, что лишенные иных развлечений, люди в этом городе в чревоугодии разбирались хорошо.

Мы протянули друг другу бокалы, но не дав им соприкоснуться, Ади резко поднял свой вверх, будто салютуя и бросил:

— Твое здоровье…

— Твое здоровье…

— Совершенно дикая страна, — сказал Ади, оглядываясь по сторонам. — Нас никто не узнает. И разве это не прекрасно?

— Не уверен. На остальных землях мы с тобой под защитой наших меток.

— Не понял?

Я показал себе на предплечье, туда, где на униформе обычно пришивают шеврон, потом провел по лицу там, где у Ади было родимое пятно.

— А! Ты про это…

Я кивнул:

— Это вещи, которые нас объединяют.

— Это разные вещи. И мы с тобой тоже разные.

А чем больше смотрю, тем сильней убеждаюсь, что мы одинаковые…

— Ты не прав. Наши метки — разные вещи… Твой шеврон — это щит, это клинки, что стоят за твоей спиной. Это сила, которую обратит в ярость неаккуратное поведение со тобой. А родимое пятно — это все же метка. Ты никогда не видел портрет моего отца?

Я отрицательно покачал головой. Мне даже в голову не приходило, что таковой вообще существует — кому придет в голову рисовать профессионального убийцу.

— Я тоже, но говорят, что там, где у меня пятно, у отца были следы от оспы. Мы с ним оба меченые. И эту метку не снимешь, не спрячешь в сумку.

— А почему не вывел? Я слышал некоторые магики берутся?

— Не знаю… Говорят после выведения остается пятно как после той же оспы — зачем мне походить на отца еще больше? А даже если уйдет без следа — то я по нему буду скучать. Я к нему, знаешь ли, привык. Дурацкая сентиментальность…

Но я не сдавался:

— Мы оба по праву рождения могли претендовать на богатство и благородное происхождение. Но оба остались сами по себе, я отказался от своей фамилии, ты от ее части.

Самогон здесь подавали чистый, прозрачный как водица, но крепкий и злой. Я закусывал грибами, Ади запивал принесенной в графине шипящей водой. Все же странные люди эти хоты — даже обычная вода у них может шипеть.

На мгновенье я засмотрелся на стакан с водой. С его дна оторвался пузырек. Он понесся вверх, сметая на пути себе подобных и становясь все больше. Наконец он вырвался на поверхность, лопнув, будто и не существовал никогда. Только борозда осталась за ним.

— Говорят, ты богат? — вопросом на вопрос ответил Ади.

Я кивнул:

— Таких как я называют миллионерами.

— Но ты наживаешься на смерти?

— Почему же? Это деловое предприятие. Риск здесь повыше, чем, скажем, в торговле, но никому я не обещаю верной смерти. К тому же, я не занимаюсь акциями устрашения или террора… Да и противника предпочитаю не убивать а только ранить.

— Шкурный интерес?

— Точно. Из солдат разбитой армии нетрудно набрать хороших рекрутов. А ты богат?

Ади поморщился — я уже ожидал, что он начнет грешить на свою бедность. Но я ошибся.

— Скорей богат. Вероятно не до такой степени как ты, но когда я дома — я ем белый хлеб, сплю на пуховых перинах. Но, знаешь ли, деньги такая субстанция — их никогда не бывает много. Все время надо что-то еще — жене на шпильки, к дому желательно достроить новую конюшню, выкупить у соседа лес за речкой, сын скоро пойдет учиться — нужны деньги на пансион.

Невольно я присвистнул — отчего-то не представлял, что у Ади есть движимое имущество. Хотя, если он женат, то почему бы и нет? Не в фургоне же его семья обитает?

— Да ты счастливчик, — заметил я. — Кстати, ты веришь в удачу или в справедливость?

Ади кивнул:

— Мне всегда везло…

Я невольно хохотнул. Ади обиделся.

— Ну чего ты… Я правду говорю. Конечно, странно это звучит из уст изгоя, но все было именно так. Да, согласен, моя удача все больше какая-то странная, вроде удачи нищенки: штаны не сильно дырявые, ветер не сильно холодный, монетка не сильно фальшивая. Мне повезло, что я убил первого в четырнадцать лет. Иначе бы он убил бы меня. Меня часто пытались убить, но так чтобы до смерти — не удавалось никому. Мною выстрелили в жизнь. Выходов у меня было два, верней один выходом не выход: либо я мог разбиться о мир, либо мир бы сломал бы меня.

— Нас, Ади, нас… Веришь нет, но меня тоже пытались убить, и я не гнушался носить незалатанные штаны.

Ади поднял стакан:

— Ну что ж, давай, выпьем… Выпьем за братьев по оружию и несчастью…

До того момента, когда мы стали спина к спине, оставалось часов десять. Никак не больше.

-//-

Чутье беды как всегда подвело нас.

Верней, нам бы следовало повнимательней посмотреть по сторонам, разглядеть, что кой-какие вещи не в порядке. Но мы на это внимания не обратили — это была Хотия и здесь все было не как у людей, все не слава богу. Когда мы собирались в дорогу, на постоялом дворе было очень тихо — почти весь народ исчез, а те кто остались, смотрели на нас издалека, прячась в тени. Мы не претендовали на их любовь — в конце концов, мы были здесь чужаки и дружить с нами они были не обязаны.

Странно было то, что хозяин двора сгреб деньги без счета, но зато поинтересовался, сколько Ади отдал за сбрую.

— Много, — ответил Ади совершенно честно.

Нам надо было сделать вывод из этого вопроса. Уже потом я понял, что они считали нас мертвыми и уже делили наше имущество. Но я спрятал кошелек и мы, взяв коней под уздцы, пошли. С постоялого двора на улицу вел коротенький переулок. Он был узким и темным, в него не выходила ни одна дверь ни окно.

И когда мы дошли где-то до середины, впереди появился аккуратный женский силуэт. Мгновением позже возле нее будто выросли из-под земли пять невысоких существ, подвижные и тяжелые будто ртуть.

— Влипли, — прокомментировал Ади.

— Это точно, — ответил я, и прокричал через туннель: Послушайте, дамуазель, мы пришли сюда не убивать. Пропустите нас, и мы никого не тронем…

Она не ответила, зато ее животные напряглись живой пружиной.

Мы развернули коней, хлопнули их, прогоняя назад на постоялый двор — как бы там ни было, они были здесь ни при чем, да и для драки нам было нужно место.

Я сделал шаг вперед. Идти по этой дороге мог позволить либо отчаянный смельчак, либо последний дурак. Мы были вдвоем, но легче от этого не становилось. Ади стал чуть сзади и справа.

— Не знаю как ты, — шепнул он, но я боюсь…

— Не бойся, — ответил я так же шепотом. — Просто убей их и все будет хорошо…

Она махнула рукой в нашу сторону, и одновременно пять существ распрямились в нашу сторону. Я был чуть впереди Ади, поэтому первую атаку принял я.

Я ударил от бедра вверх и влево — и первую кошку раскроил так, что лапы упали к моим ногам, а морда стукнулась о мою грудь — но уже мертвая. В голове пронеслось, что не стоило бить так сильно. Кошки были легче человека, тем боле, человека в доспехах. Но тяжелая сабля закрутила, потянула меня за собой, и вторая кошка перед следующим прыжком чуть мягче приземлилась на левые лапы и выстрелила в меня.

Я бы не ушел от нее, но из-за моей спины буквально выстрелил клинок Ади — кошка буквально сама нанизалась на эсток. Я обкатился по его спине и вынырнул чуть впереди — теперь уже справа. К тому времени на нас уже летели еще две кошки — теперь не успевал Ади: его оружие было отяжелено телом. Не успевал ударить и я — не хватало времени для замаха. Пасть была уже совсем рядом и я нашел только один выход — сунул туда кулак. Он туда поместился — кулак взрослого мужчины, в тяжелой боевой перчатке.

Зубы щелкнули на запястье, но закрыться не смогли — в небо кошки упирался мой кулак. Я резко крутанул запястьем и, кажется, сломал ей шею. Другую кошку принял Ади — просто отбил ее, будто мяч, отвесив ей кулаком в ухо. Она просто промахнулась, но в полете выпрямилась, спружинила от земли и от стены и отскочила чуть дальше. Последняя так и не закончила свой прыжок — посредине полета вдруг затормозила, упала на землю и медленно попятилась назад.

Мы остались два на два. С дюжину ударов сердца положение было не столь ровным. Но одна кошка была хитрой, а другая — битой. Той самой, за которую две небитые дают.

Мы тоже были не те, что в начале драки.

Ади сапогом сбросил тело кошки со своего меча и следующим движеньем отрубил тело от головы, висящей на моей руке.

— Спасибо…

— Не во что… — прошипел Ади. — Ты как?

— Бывало лучше — ответил я, пытаясь не разрушить дыхание.

Кошки были впереди и сзади. Их было двое, но этого хватило, чтобы окружить нас. Нас было двое, но этого хватило, чтобы занять круговую оборону. Мы стали плечо к плечу. Левое к левому.

Кошки одновременно сделали шаг вперед и вправо, обходя нас. Мы тоже повернулись на четверть оборота… Они остановились и начали обход в другую сторону — все быстрей и быстрей.

Мир отражался в их вертикальных зрачках, кружился, будто в карусели. Я поймал на клинок луч света и бросил его в глаза кошки напротив…

И мы добавляли в эту круговерть движение и блеск оружия.

Но вот они рванули на нас, разодрав пространство и время.

Не знаю, как это получилось — у меня и Ади. Это было безумие, казалось еще немного, и мы покрошим не только друг друга, но и себя. Кошки были стремительны как молнии — но мы были чуть быстрей. Я не могу вспомнить ничего после двойного прыжка. Лишь многим позже я понял — мы победили.

А потом я выдернул из сапога Ади нож, отошел и разжал челюсти головы на моей руке. Голова упала наземь и откатилась к Ади.

Ади замахнулся и вколотил меч в голову кошки так, что клинок высек из брусчатки искры и на пару пальцев вошел в землю. Это, конечно, было лишним — та была мертвее мертвого.

— Смотри-ка, мы ее, похоже, сделали вдовой…

И рассмеялся своим беззвучным смехом.

Теперь мы могли отдышаться и осмотреться.

Ади снял перчатку и провел мне по щеке тыльной стороной ладони. Я, было, удивился, но Ади мне показал ее — на ней появилась красная полоса.

— Тебя задело, — сказал он с укоризной.

Я размазал кровь по щеке — рана был неглубокая, иногда я резался сильней, когда брился.

— Царапина…

— Жить будешь… — согласился Ади.

— Это диагноз или приговор?..

Она стояла рядом — такая обыкновенная женщина.

Ади побрел назад за лошадьми, я отсалютовал ей и погибшим и тоже побрел в глубь постоялого двора.

Лошадей никто не тронул — они были мародерами с понятиями. И когда мы вторично выезжали со двора, кто-то хлопнул в ладоши. Это подхватили другие.

Нам рукоплескали.

-//-

Имея оружием меч в три четверти сажени длиной, Ади носил его за спиной, завернув в шкуры. Без причин оружие никогда не вынимал, но освобождал его одним неуловимым движением — дергал шнурок, и шкуры, служившие ножнами, осыпались за его спиной будто шелуха.

Но после боя где-то полчаса уходило, на то, чтобы упаковать оружие.

После драки мы расположились на какой-то площади у маленького фонтана. Над нами куполом сходились кроны многих деревьев. Здесь было довольно неплохо. С одной стороны к площади прилегала какая-то церковь и сейчас туда спешили дети, вероятно на учебу… Картинка была спокойной и идеалистичной.

Было тепло, журчала вода, мышцы отходили от напряжения боя, ум тоже расслаблялся. Мы не успели испугаться в бою, затем страх отбушевал где-то в заднем уме, и теперь пришло умиротворение.

Я еще подумал, что это, конечно не рай, но схожесть, в общем, должна быть…

— Ага, вот вы где! А я вас по всему городу ищу.

Я и Ади одновременно вздохнули — пред нами опять предстал местный бургомистр.

— Ну что еще? — спросил Ади, скривив лицо то ли в улыбке, то ли в оскале.

— Я вам денюжку принес… За кошек-то…

— Послушайте, — начал я, — мы ведь не нанимались их убивать.

— Ну да. Если вы не нанимались, это не значит, что я вас не нанял.

Он захихикал мерзким смехом, коим обычно смеются мелкие торгаши — таким же фальшивым как свинцовая монета в семь крон.

— Я еще только о вас услышал, мол, двое порешили ганзу Лано и даже не вспотели, я сразу понял, что вы те, кто нам нужен. Ну а потом… Все видели, что я с вами говорил. Вы-то от работы отказались, только я иное остальным сказал… А дальше уже слухи поползли. И маркиза думала, что с постоялого двора вы идете ее убивать. Она решила ударить первой. Вроде как вооружен — предупрежден…

— Мерзавец… — прокомментировал Ади. Он уже замотал свой меч и теперь жевал кусок хлеба. Отламывал крошки и бросал в рот. Сказал он это без оттенка эмоций, как иной человек скажет: «Скоро пойдет дождь».

В ответ бургомистр расплылся в улыбке, будто услышав комплимент:

— Мерзавец — не мерзавец, но по счетам плачу! Ваши деньги.

Он достал кошель и бросил его нам. Я поймал его. Не пойму почему. Вероятно, просто сработал рефлекс. Кошелек был тяжелым. Я развязал тесемочку, и на руку посыпались хотские деньги — хрустальные кружочки, оправленные в золото и в серебро. Я пересыпал их с ладони на ладонь — будто ручеек, ссыпал назад в кошелек и бросил его назад бургомистру.

— Не понял? — спросил он.

— Если ты хотел нас купить, это не значит, что мы продаемся.

— И что мне с ними делать.

— Что хочешь. Можешь отдать их маркизе. Пусть купит себе черепашку…

— Ну, — ответил бургомистр, — я прослежу, чтобы ей и яйца продавали исключительно вареные. Демон его знает, что она высидит — не василиска ли?..

-//-

— Отчего тут нет людей, городов, сел?.. — спросил я как-то Ади.

Тогда мы уже третью ночь ночевали в рощах, а то и в чистом поле. Я уже стал скучать за крышей над головой.

— Людей здесь действительно нет, но город тут один есть. К слову, мы мимо него проезжаем.

Я посмотрел на него с удивлением.

— А что за город?..

— Зонда! Слышал о таком?..

Мне оставалось только кивнуть. Великий город призраков и исчадий тьмы, представительство ада на земле. Само слово «Зонда» часто употребляли для обозначения конца света. Раньше я знал о нем только то, что он где-то в Хотии. Всем было известно, что хотские земли объемны и держат много всякого диковинного — как плохого, так и хорошего.

— Ты не возражаешь, если мы не будем искать приключений и просто проедем мимо?

Я не возражал, но проехать мимо, так и не взглянув на легенду, я тоже не мог. Так я и сказал Ади. Он пожал плечами:

— Ты действительно этого хочешь? Здесь есть поговорка: Если ты видишь Зонду — Зонда видит тебя!

Я кивнул. Ади спрыгнул на землю и принялся привязывать лошадь к подорожному кусту.

— Вот с тех холмов его будет видно…

— А отчего туда надо идти пешком?

— А оттого, что кони ни в чем не виноваты. Это лично наша дурость.

— Их никто не украдет?

— Кто?.. Сказано же: богатство Зонды не приведет к добру.

Это было так…

Мы прошли ковыльной степью и поднялись на холм.

С него действительно было видно город: он начинался за полторы-две мили. В дневном свете он не казался страшным, впрочем, полагаю, и ночью в нем было не страшней, чем на старом кладбище. Подобные места были жутки лишь в вечерних сумерках, когда тени быстры, когда глаз, не привыкший ко тьме играет злые шутки.

Но самое страшное в этом городе было не в том, что можно было увидеть. Смерть здесь была невидима.

Когда-то здесь жили люди — еще каких-то тридцать лет назад. Но затем что-то произошло. Говорили, будто-то ночью что-то рвануло в квартале магов. Там действительно разворотило пару домов, и по всему городу повыбивало окна.

Но действительно плохо было то, что народ начал умирать как при чуме. Ближайшие кварталы вымерли еще до рассвета, затем смерть начала гулять по городу — люди краснели, покрывались язвами, лезли волосы, ну а затем следовала неизменная смерть.

Кто-то сбежал — смерть догоняла их в пути, как бы они не петляли. Казалось, что они несли смерть в себе и та просто ждала, чтоб взять свое. Они-то только и успевали рассказать, что в Зонде что-то не то. Затем мор коснулся ближних сел, но там оставались живые, или даже здоровые. Только их жители от греха подальше старались убраться подальше.

Как бесшумна была смерть, таким же бесшумным был зов Зонды. Сюда потянулись иные люди, те кто стяжал состояние на чужом горе — мародеры. Но немногие выбирались из города, те кто, выбирались — умирали позже. Даже то золото, что выносили они из покинутых домов — приносило несчастье, от ношения такого люди покрывались язвами. Вкушающие обед на серебре, доставленном из Зонды, ужинали уже на том свете. Если золото переплавляли и сплавляли с иным металлом, то болезнь только замедлялась.

Врачи лишь разводили руками — болезней с подобными симптомами они просто не знали. Тех, кто пытался лечить болезнь, в скором времени начали шельмовать как шарлатанов. Ведь действительно: ни самогон, ни молитвы, ни грязь не помогали.

Мародеры гибли дюжинами, но попыток не оставляли. В город шли, покамест оттуда не вернулся один и не заявил, что город заселяют иные существа: мыши, величиной с кота, кошки о четырех головах, собаки в чешуе, аспиды дышащие огнем, летающие клопы…

Я стоял на холме. Ни бронированных собак, ни голубей-кровососов, я не видел. Ветер дул как раз между мной и городом.

К городу уже не было дорог — они все заросли, ушли под траву, землю, их замело пылью. Сгорели, рассыпались от старости дома в поселках вокруг города, но каменные кварталы города простоят, вероятно, еще не одну сотню лет.

Наконец, устав ждать, Ади подошел ко мне:

— Ну что насмотрелся?

Я кивнул.

— Ну тогда пошли…

Кони нас ждали на том же месте, где мы их и оставили.

Может, было бы лучше рассказать, что кони были мертвы, и мы пошли в Зонду, где я поймал пони с крысиным хвостом, а Ади — паука, размером с кресло. Возможно, в такие истории кто-то бы и поверил, нашлись бы люди, которые бы что-то досочинили бы и рассказывали, как видели собственными глазами, будто мы въезжаем в иной город на этаких отродьях.

Но это все не так.

К чему врать-то?..

-//-

Хотская земля заканчивалась. На чем основывалось это чувство, объяснить было трудно. С этой стороны хоты не держали ни войск, ни сооружали границ, укрепленных точек — обороняться было не от кого. Впереди до предгорий была еще уйма земли, но отчего-то цивилизация до нее добираться побрезговала.

Я уже слабо представлял, где мы движемся — карты этой местности всегда грешили неточностями, и когда они попадались мне в руки, я проглядывал их быстро, и не напрягая внимания. Ну на кой они мне тогда были нужны?

Да и картографы, надо отметить, к этим местам относились наплевательски — норовили на это место влепить розу ветров, написать какие-то примечания. За отсутствием второго и из-за наличия первой в ином месте, еще могли дорисовать облака, сказочных зверей, которые не водились не только здесь, но и вообще — в целом мире.

Дорога становилась все хуже, а встречных — все меньше. Были какие-то странные воровские хутора — когда мы подъезжали, закрывались ставни и двери, а собаки прятались в дровах. Ади это ничуть не расстраивало — мы не собирались навязываться им в гости, и такой прием его даже веселил. Обычно спокойный, сейчас он орал, на ходу крушил мечом горшки, что сушились на плетнях. Я не пытался его остановить: в окружающем безмолвии было что-то жуткое и может быть, своей бесшабашностью, он пытался прогнать тишину.

Грунтовая сменилась двумя колеями, меж которых росла трава. Все выше становились стебли меж ними — на оживленных дорогах их срезали днища телег, но здесь их было мало или не было вовсе.

Одну ночь мы провели в обветшалом форту — не знаю, кто и от какого врага строили бастион, но гарнизон оставил его, наверное, еще до моего дня рождения.

Потом начались леса, какие-то непонятные просеки, тропинки, тропы, по которым мы вели лошадей за уздцы. Они были узкими и низкими — их прокладывали звери, не люди. Но звери здесь были пуганными. Человек здесь все-таки бывал — или что-то похожее на человека. Сюда заходили бортники, тапера.

Они жили среди зверей, изучали их привычки и даже становились сами немного зверями — самыми сильными и хитрыми в своих владениях. Они были единственными, не знающих потерь.

Их дома были где-то здесь, в чаще, тщательно укрытые за кустами. Они всегда возвращались домой разными дорогами — чтоб не оставлять тропинок.

Один раз мы даже встретили одного охотника. Не знаю, что заставило его выйти нам навстречу. Потом я часто я часто вспоминал этот случай, но так и не нашел ему объяснения.

Он просто стоял у дерева, сжимая в руке заряженный самострел. Отойди он на пять саженей вглубь леса, мы бы не узнали о его присутствии. Его одежда была сшита из какого-то зеленого меха, больше похожего на мох. Может, ему захотелось просто посмотреть на людей? Вряд ли. Он смотрел на нас и в то же время сквозь нас — я видел такой взгляд только у слепых. Но у них глаза были мутными — этот же щурился от лучей садящегося солнца.

Он не сказал нам ни слова. Мы тоже проехали молча, хотя до этого о чем-то разговаривали. Кажется о богах и многобожии.

У ног охотника лежала собака. Она была гораздо больше виденных мною ранее. Я даже не мог предположить, что это за порода, кем и от кого она выведена — не иначе как от медведя.

Собака была подстать хозяину — истинная одиночка, которую нельзя было представить в своре. Такая могла сама разметать стаю волков, затем, будто конь дотащить хозяина к жилью.

Мы проехали не оглядываясь. И странное дело — я даже не чувствовал взгляда в спину, я не чувствовал за собой человека — хотя обычно меня это чувство не подводило.

Но к моему удивлению, обжитой мир окончился не то чтоб резко, но ощутимо, заметно. В хуторок из трех домов мы въехали по плохонькому шляху, а выезжали по узкой тропинке.

Она бежала через речку по широкому мостку — вероятно во время жатвы ее разбивали телегами до дороги. Затем ехали через рощицу, полями. Часто от нее отделялись тропинки поменьше — куда и зачем мы не уточняли — мало ли мест вокруг.

Но наша тропинка закончилась мили через полторы. Закончилась резко — вот мы едем по дорожке, вот сделай еще шаг и дороги уже нет.

Но прежде чем сделать этот шаг, мы остановились. Место все же было довольно примечательное — среди чистого поля стоял огромный орех.

Как же его угораздило здесь вырасти?

Может, давным-давно летела сорока над полем, несла в клюве орех, но за рекой грянул гром, сорока испугалась и выронила его. Орех упал на землю, скатился в нору суслика. Суслик бы обрадовался бы подарку с небес. Но за день до этого его убила сова.

Пошел осенний дождь и следующей весной орех пророс. В первый год он был никак не больше травы, среди которой он поднялся. Но врос корнями в землю, и уже в чистой степи росло деревце. Его жгли морозы, но только жестче становилась его кора. Злой как волк, степной ветер гнул его к земле, но с каждым годом все неохотней слушалось его дерево, все выше карабкалось в небо.

В один год бушевал степи пожар — он выжег траву, сгорел молодой орешник, что рос среди его корней. Самому ореху обожгло кору, выжгло нижние ветви. Орех долго болел — и в тот год еще до осени сбросил листья. Казалось, уже не зазеленеть ему новой весной. Но как только сошел снег, лопнули почки и опять пошло дерево в рост, но не высоту, а вширь.

Под ним бродили дикие свиньи, ища орехи, в ветвях поселились веселые сойки.

А было — за какие-то грехи повесили на нем человека, согнули ветку так, что она потом так и осталась. Пеньковая веревка впилась в кору и сгнила только к осени, уронив будто переспелый плод, висельника.

Дерево укрыло его листвой, будто одеялом, а звери, вода и ветре выбелили его кости до цвета снега, что ложился вокруг.

Покойника так и не закопали — пустые глазницы смотрели в небо, через ребра поднималась трава.

Я не знал, кем он был, не знаю, за что его повесили, или может он удавился сам — не с тоски ли?

Не знаю, отчего его не похоронили — это тем более странно, что к дереву шла тропинка, возле покойного земля была утоптана — наверное, кто-то приходил и сидел рядом со скелетом, думал о чем-то своем…

Но суть в другом — та тропинка была последней человеческой дорогой, которой мы шли На Этой Стороне.

В следующий раз мы ступили на дорогу уже за горами.

Если не считать, конечно, той странной, железной тропы под горами.

Впрочем, я все расскажу в свой черед.

-//-

Из-за высоких деревьев, гор видно не было и мне казалось, что Ади держит путь не прямо к предгорьям, а идет вдоль них. Я смотрел по сторонам, пытаясь увидеть и запомнить какие-то метки или знаки, по которым шел Ади. Карт у него не было и он шел будто по наитию. Он ничего не говорил и не объяснял, но было понятно, что в обратный путь я двинусь в одиночестве.

Мы пересекали какие-то речушки, лезли в самый бурелом. Но любое дерево было похоже на тысячи деревьев вокруг и на многие тысячи в других лесах. Из заметных меток за всю дорогу я запомнил только большой белый камень, но, думаю, что к нашему пути он не имел никакого отношения — очень скоро после него нам пришлось искать брод через лесную речку с очень холодной водой.

Как он шел? Искал в воздухе знаки? Сверял свой путь по облакам, шел за павшей звездой?

У следующей реки мы сделали привал.

Ади не уставал и не давал пощады мне, но этот перерыв в движении был нужен ему, кажется для раздумий. Потом мы двинулись вверх по течению. И, однажды, когда река повернула, лес закончился большой поляной. В излучине возвышался дом, более похожий на крепость. Почти гладкая стена, местами увитая плющом с узкими бойницами вместо окон. Хватило бы одной стрелы с паклей, чтобы превратить все в пепелище.

Но я понял, что эта крепость противостояла существам, которые сами боятся огня.

На самой опушке Ади остановил лошадь и сделал знак остановиться мне. Дом было бы видно не то чтобы очень хорошо, но посредственному стрелку ничего бы не стоило всадить в нас пару стрел не высовываясь из окон. От этого мне было немного неуютно, иногда казалось, что в бойницах я заметил движение.

Я думал, что за люди или существа обитают здесь — за сотни миль от ближайшего человека. В стене была видна какая-то дверь, трава возле нее была вытоптана, но ни одной тропинки не было, и я легко вообразил, что хозяин и хозяйка дома отправляется по своим делам через дымоход верхом на помеле.

Но дверь открылась, и на порог вышел мужчина. Одной рукой он закрывался от слепящего солнца, второй что-то сжимал в кармане жилета.

— Не делай резких движений, — пояснил мне Ади. Из-за того, что он улыбался, шепот получился сквозь зубы. — Смерть в этих краях стала компактна. Ее легко можно носить в кармане…

Самым странным было то, что Ади улыбался совершенно искренне. Мало того — он старался подавить улыбку, будто какое проявление слабости, но она через гримасы она проглядывала, будто солнце через разрыв облаков. Он был явно рад.

Вышедший навстречу напротив был сдержан, будто ему предстояло просто выполнить часть своей работы. Да наверняка так оно и было.

Ясно, что гостей здесь не ждали, и просто не любили, и Ади шел сюда не просто так. Его ожидали здесь, и, возможно в десятках подобных местах. Но не появись он тут — слез бы лить не стали бы, хотя, вероятно, не появись бы Ади вовсе, заоблачные хозяева выгнали бы всех отшельников на поиски.

Хозяин не узнал Ади, стало быть, в наши края Реннер шел иными путями.

Ади медленно полез в карман и вытащил монетку — ту самую, за которую мы как-то задрались в Хотии, протянул ее хозяину. Тот принял ее, осмотрел и, кивнув, вернул обратно.

— Это большая честь для меня, принимать вас в моем доме, господин Реннер! — Хозяин указал рукой на свою крепость, но сам пошел впереди. В самом деле, кто-то же должен был указать, куда нам идти.

-//-

Камня здесь не водилось — это я понял. По крайней мере, в таких количествах, чтоб можно было построить домишко в четыре стены, не говоря уже про крепость. Горы здесь закрывали уже четверть неба, но были все еще далеки.

Зато дерева было в избытке, и обращаться с ним умели. Бревна чем-то пропитывали. От пропитки дерево чернело, отталкивало воду и становилось совершенно неаппетитным для грызунов и насекомых, и запах от того был не то чтоб неприятным, но необычным. Крепость в плане была построена коробочкой, прямоугольником. В углах, чуть выступая за стены, стояли башенки. Стены были узкими — как раз, чтоб разойтись двум людям.

Нам дали на двоих одну комнату, узкую будто келья, с двумя кроватями вдоль противоположных стен. Кроме них в комнате было два табурета со спинками, стол и больше ничего, если не считать двух гвоздей вбитых по обе стороны от двери.

Где-то в здании была его вторая комната, с его личной тайной. И если спали мы в одной комнате, то там был его кабинет.

Что творил он — ума не приложу. Да и он ли?.. Уверен, что магом он был никудышным. Конечно, может быть, что он держал свое умение в рукаве, но даже в смертельных переделках он хватался за меч, а не крутил знак.

Но, тем не менее, там что-то колдовали. И мой алярм бился, иногда даже приподымая тяжелое пуховое одеяло. Порой в мой сон врывались образы, обрывки разговоров, которые шли магическими каналами.

То ли Ади, то ли тот, кто сидел в нем, что-то творил. Я делаю такой вывод по тому, что возмущения ауры прекращались незадолго до того, как он возвращался в комнату, и не начинались в то время, когда он был рядом.

Ади обладал большей свободой перемещения по дому. Хотя, ему тоже дозволялось не все, он все же предупредил меня:

— В этом доме десятки, а может и сотня дверей, но не спеши раскрывать иную лишь потому, что она стала на твоем пути. Подумай: а оно тебе надо? Дом разделен на две части — в одной чаще бывают женщины, в другой — мужчины. Если ты ступишь на женскую половину раз — тебя строго предупредят. Во второй раз могут без всяких предупреждений могут перерезать глотку. Но есть двери, тайна за которыми позволит убить тебя тут же, даже до того как ты переступишь порог.

Не скажу, что меня особо расстраивало ограничение. Я был волен уходить из крепости когда угодно, впрочем, предупрежденный о том, что если я вернусь до заката, то сберегу уйму нервов себе и остальным.

Кроме нас в крепость появлялись другие гости. Кто приходил сам, кого приносил конь. Раз я видел, как посреди двора открылся телепорт, и появилась женщина. Она осмотрелась по сторонам, отряхнула платье и ушла в женскую часть дома.

На всякий случай мы кивали друг другу, но не разговаривали. Мне было бы интересно узнать кто они, откуда, но почти все гости выглядели неразговорчивыми.

А может, они так долго пребывали в одиночестве, что разучились говорить. Возможно, они привыкли сдерживать звук, вдох, чтоб не спугнуть зверя, не выдать своего присутствия. Может статься, вначале, в минуту покоя они беседовали со своими собаками, лошадью, оружием, наконец. А потом оставили и это — что с них взять все равно тварь бессловесная, ответить не могут.

У них либо не было документов вовсе, либо напротив великое множество бумаг, редко настоящих, а все больше подложных, ворованных, подделанных, выписанных по всем правилам, но от имени провинций о которых я не слышал. Некоторые документы были качества отменного, такого, что кустарно достичь невозможно. Сейчас я думаю, что фабриковались они На Той Стороне в великом множестве, и служили для людей, отправляющихся в наш мир.

Я это знаю по тому, что как-то владелец деревянного замка, не стесняясь меня, подбирали документы какому-то таперу.

— Ну вот, — бормотал хозяин, перекладывая бумаги, — вот чем-то на тебя похож. «Приметы таковы: Волосы русые, глаза карие. Рост — семьдесят дюймов»… Это сколько?..

Спрашивал он у тапера, но тот молчал, и мне пришлось прийти на помощь:

— Что-то около сорока вершков. Ну или два аршина и еще две пяди…

— Мда… — задумчиво заметил хозяин. Его гость был выше указанного роста где-то на пядь, — Ну ты, кум, эта… Когда пачпорт будут спрашивать, пригнись… Далее — «Особые приметы — Не имеется» Имеются у тебе особые приметы или нет?..

Тапер покачала головой — иметь особые приметы при их способе жизни было недопустимой роскошью.

Хозяин стал читать дальше:

— «Урожден в год…» Ну это почти сходится… Гражданин провинции Эгл-Си… А где это Эгл-Си?..

Я опять пришел на помощь:

— Это достаточно далеко. Остров на севере.

— О как… Остров… — опечалился хозяин. — Ты, кум, плавать умеешь?

Тапер кивнул — я не мог предположить, где бы он мог научиться, но с такой жизнью…

— Ну, вот видишь, — воспрянул хозяин. — Все сходится! Плати марку серебром и уматывай. Вернешься назад — заходи. За полмарки я у тебя его назад куплю.

Когда за тапером закрылись все двери, я спросил:

— А как его хоть звали?..

— Кто его знает… Их разве всех упомнишь…

— И много здесь таких кузенов ходит?

— Кого?.. — Не понял хозяин.

— Ну кумовьев-то?..

— Достаточно, — ответил он.

Но для чего именно достаточно — уточнять не стал.

-//-

От земли оторваться, пройти над полем, почти влететь в опушку леса. Но за мгновенье до столкновения чуть изменить наклон крыл. И тебя рвет вверх и будто назад.

Ветер над лесом совсем иной, чем на поляне, острый, быстрый, что скатывался по склонам гор, и разгонялся в своем движении к океану. Я пошел на него, забираясь с каждым взмахом все выше.

Местный ветер был холодным, он копил свои силы, отдыхая на ледниках, и теперь в него вплетались восходящие потоки от согретой солнцем земли.

Воздух под крылом упруго дрожал, он расчесал мои перья, прижимал их одно к другому.

Подо мной проносилась земля, я смотрел вниз, пытаясь рассмотреть хоть какие-то тропы в лесу, хоть какие-то знаки, дома «кузенов», но нет — я ничего не замечал, не видел даже звериных троп.

Хотя, может статься, именно здеськогда-то проходил мой отец со своим отрядом. Они останавливались на привалы, ломали бы на костры сухостой. Но нет — ни малейшего следа не сохранилось ни от них, ни от кого-то еще.

Я лег в развороте, возвращаясь назад. Но пролетал милю за милей — крепости не было. Снова развернулся — могло статься, что я неверно оценил расстояние: туда я летел против ветра, обратно — за ветром.

Круг за кругом, минута за минутой шли, однако я не мог никак найти место, откуда начал свой полет. Казалось, я уже должен был бы выучить свою зону полета, но мне чудилось, будто я вижу эту местность впервые.

Мне, было, показалось, что я нашел ту речушку, кою мы форсировали при подходе к деревянной крепости. Но нет: тогда мы вошли в березовый лес, а на берегах найденной реки рос густой орешник.

Я заблудился!

В любой момент я мог развернуться, уйти на запад — уже бы через неделю я бы в своей бригаде, и никто бы не спросил, где я пропадал.

Но я не сдавался — прошел над лесом низко, почти касаясь крыльями верхушки деревьев. И удивительно — в просвете меж деревьев мелькнул огород. Я круто развернулся, пошел к земле, приземлился меж грядок с капустой.

Сделал несколько шагов в продолжение движения, но капусту не сшиб.

На соседней грядке разогнулся человек — это был хозяин крепости.

— Эк куда вас заносит. Как это ты меня нашел?

— Да я не искал вас, в общем… Я заблудился.

— А через ограду как перелез? Там, кстати, ловушки. Некоторые свалят быка побольше тебя.

— Я не перелезал… Я перелетел.

— Во как… — это его совершенно не удивило, — ну перелетел, так перелетел. А я тут кротов гоняю… Потому как от кабана можно сделать засеку, а против этой твари — ну никак… Под землей норовит проскользнуть. Бери лопату, помогать будешь!

Я показал, что гол и не обут. Но в хижине хозяин нашел штаны и деревянные башмаки.

— Рубахи уж нет, ты прости… Ну ты парень крепкий, перебьешься.

И действительно перебился — очень скоро в ведре копошилось три крота. Извлеченные из своей родной среды они слепо тыкались друг в друга. В своей беспомощности они напоминали младенцев человеческих.

— Жаль… — прошептал я.

Хозяин услышал, мой шепот, но что именно я сказал, не уловил:

— Что?

— Говорю, жаль их убивать.

— А кто тебе сказал, что мы их убивать будем. Отнесем подальше, лучше за реку да выпустим…

Тень накрыла меня, что-то пронеслось за моей спиной, меня обдало ветром. Предчувствуя удар, я согнулся, убрал голову, сложил руки, готовый упасть, а затем опять подняться. И ударить самому.

Но нет, удара не последовало.

Я распрямился. Хозяин, глядя мне за спину, проговорил:

— А вот и сын… Обед принес.

Обернувшись, я увидел крылатого мальчика. Он висел где-то в двух вершках над землей. Было ему лет шесть-восемь. Может даже девять — в лесу дети взрослели быстро, но отчего-то росли невысокими. Воздух неспешно било два крыла. Крылья были пернатыми.

Мне не оставалось ничего, как ответить хозяину взаимностью и сделать вид, что я не удивлен.

— Это ваш единственный огород? — Спросил я вместо этого.

— И этого добра тут достаточно… Скажем, вот в тот лесок вплетен яблоневый сад. А над рекой я вишни посадил. Но найти их можно только весной — когда они цветут.

-//-

Возвращались в крепость мы уже вечером. По дороге нашли место, где я спрятал одежду — для этого мне пришлось назвать хозяину лишь пару пустяковых примет: дерево гнутое да площадка для разбега…

— А вы всегда тут жили?.. — продолжил я расспросы.

Я ожидал. Что мое любопытство ему надоест, но этого не произошло.

— Где? В лесу-то? Когда-то жили в провинции Маца-О. А потом съехал.

— Давно?.. Из-за сына?..

Я тут же прикусил язык. Вопрос, пожалуй, был нескромным. Но хозяин оказался человеком прямым и на вопросы и на ответы:

— Смотри-кось…

Он закатил рубашку — от локтя и дальше по предплечью шла чешуйчатая кожа, совсем как у змеи или ящерицы. Что у него творилось за рубашкой — я не мог приложить ума.

— У нас в семье многие были со странностями. Дядька мой, скажем, с жабрами уродился. А про прадеда вообще странные вещи говорит — он оборотень был. Только превращался не в зверя, а в растения! Бывало, человек-человеком, ну а иногда просто овощ!

Я хохотнул. Это было невежливо, но сдержаться я не смог. Хозяин то ли не заметил, то ли сделал вид, что пропустил. Говорил он спокойно и задумчиво?

— Жабры, конечно шарфом обмотать можно, дядьку в подвале спрятать среди иных тыкв. Главное кашу из него не сварить. За рубашку к тебе тоже никто не полезет. Если язык у тебя раздвоен — тоже не беда. Надо только его за зубами держать. Тем паче, что зубы-то с ядом… А вот что поделать, если у твоего сына крылья?.. Сперва, конечно, сказывали его горбатым… Но правда все же вылезла.

— И вы съехали сюда?

— Да нет. Сперва год в Хотии пожили. Там народец спокойный. После Зонды у них чудовищ и так предостаточно. Чешуя у тебя — шут с тобой, крылья — пожалуйста. Лишь бы подать платил. Двухголовым, правда, трудно…

— Отчего? Не любят их?..

— Да не то чтоб не любят — там налог на рот. Во как… Но обустраиваться на новом месте всегда сложно. Тяжко все с пустого места начинать, бывало, сидишь и думаешь — с чего бы подать заплатить. Смотришь, скажем, на репу, а затем на небо и думаешь — вот бы пошел бы дождик, не так все было погано. И вот я подумал, мол, дождь идет разницы, какой правитель. А земли ничейной много. Да тут еще люди хорошие зашли, говорят, мол, можно у гор жить.

— Государство это ведь не только подати. Это защита, образование для детей, цивилизация, дороги, товары.

Сам я в это верил слабо, налоги платить не любил. Но хозяин верил в это еще меньше:

— Сына, я положим, сам читать-писать выучу. Защита в провинциях такова ныне, что тебя и на проезжей дороге встретят, и в дом заберутся. А здесь воров и бандитов нет вовсе. Товары же и у нас бывают. Кум, что днесь заходил, он ведь в ваши края не просто так идет, он шкуры везет. Ну а назад тоже не с пустыми руками вернется.

— А дороги? Тут же нет дорог.

— Кто тебе такое сказал. Вон река к северу — чем тебе не дорога. Или вот перевалы… Страна На Той Стороне с этого места куда ближе, чем мир, в котором мы уродились.

-//-

Я думал над словами хозяина, пожалуй, весь день и к вечеру не выдержал — рассказал Ади. Мне было плевать на его зубы с ядом или крылья у сына, больше всего меня удивило его размышления о дорогах.

— Ну ладно там Эршаль рассказывал про дороги своей молодости. Так ведь те дороги навозом завалило еще до нашего рождения. А тут? Еще какие-то дороги?..

— Слушай, а тебя не смущало, что я спокойно прошел почти весь ваш мир? И нигде не пошел слушок, что Реннер жив?.. А все просто — я шел их дорогами.

— Но обратно…

— Обратно мы шли по твоим дорогам. Они тебе привычней, да и я их не забыл.

— Все равно — не понимаю…

Ади тяжело вздохнул. Я решил что разговор закончен, но Реннер прошелся по комнате, взял с моей кровати книгу, не спеша ее пролистнул, затем повернулся ко мне:

— Смотри…

Он показал мне картинку на странице, затем захлопнул ее и подал книгу мне:

— А теперь найди ее.

Я помнил, что страница была в последней трети книги, помнил положение иллюстрации на странице. Но я пролистывал книгу — сперва быстро, потом уже внимательней, но не мог ее обнаружить.

— А теперь переложи ее в левую руку и пролистни правой.

Страница с картинкой открылась сразу, как будто была заложена.

Я не понял, как это получилось, но подумать над этим стоило бы…

— Так и этот мир, — продолжил Ади. — Эти люди живут на тех же землях, что и вы, но у них свои законы, свои карты, свое государство. И у городов на их картах имена хоть и похожие, но другие.

Ади печально посмотрел за окно:

— Интересно, как там сейчас на той стороне.

Окна нашей комнаты выходили на север. Горы были на востоке.

Но я все же спросил:

— А что там, на той стороне?..

— Там хорошо.

— Хорошо там, где нас нет… А может там хорошо именно потому, что нас там нету.

— Ты знаешь, не задумывался…

-//-

А потом погода испортилась — стала нелетной.

Птицы жались под крыши, спасаясь от дождя. У меня был соблазн вылететь в непогоду, ведь где-то за тучами обязательно должно быть солнце, но мокнуть не захотелось.

Я коротал время с малышом или за какой-то книгой. В библиотеке нашлось даже издание «Полной истории войн». Труда классического, но изданного так давно, что я по своей короткой памяти мог бы дописать глав десять. Эта книга была моим роком. Я начинал читать ее много раз, но так и не успевал дочитать. В этот раз я тоже пролистнул, и поставил на место. Оставалась где-то страниц двести — мне подумалось, если я дочитаю ее, не станет ли мне одним смыслом в жизни меньше?

Однажды я читал, когда в комнату вошел Ади.

Выглядел он расстроенным. И я догадывался, что именно его беспокоит.

— Как наши дела? — спросил я.

— Плохо… — сказал он, слегка поморщившись.

За время пути я привык к манере разговора Реннера — с равным спокойствием он бы возвести, что в подкове не хватает гвоздя, и что мир окончательно слетел с петель. Мне пришлось переспросить:

— Насколько плохо?

Ади присел на мою кровать и покачал головой. Покачал отрицательно. Потом молча показал на окно. С утра там моросил дождик, но после обеда в прямые росчерки капель вплелся хаотичный танец снежинок.

— Часть перевалов еще открыты, но вероятней всего, мы к ним не успеем. Пошли, пообедаем что ли…

В обеденной зале было уже накрыто на троих. Там был хозяин, и когда мы вошли, он нам кивнул. В кувшинах стояло вино. Мы пили, но тосты не произносить никто не стал.

— Когда вам надо в дорогу? — Спросил хозяин.

— Вчера… Нас не будут встречать на перевале. И вообще не советуют туда и соваться. Зима в этом году ранняя…

Увидев, что Ади ест без аппетита, он пододвинул к нему поближе блюдце с чесноком:

— Угощайся… Вы это… Чеснок прежде чем есть, пробуйте… Лето в этом году дождливое, чеснок выкопали поздно. А у меня еще на том участке тюльпаны, словно твой бурьян растут. Так что может то ли чеснок, то ли луковица тюльпанная.

Ади кивнул, но к чесноку не притронулся. Я для приличия, взял одну головку. Чеснок был злой…

Хозяин прищурился.

— Остаетесь зимовать?..

Было видно, что ему это совсем не нравится — два лишних рта прибавляли хлопот. Но Ади отрицательно покачал головой.

— Мне надо в дорогу… За горы.

Лицо хозяина скривилось пуще прежнего:

— Замечательно. Замерзнете как щенки, и лет через двадцать вас откопают совсем как живых… Уж лучше у меня оставайтесь — зачем мне грех на душу брать.

— Сдохну ли я под снегом — это еще вопрос. А что я до весны не дотяну — так это к бабке не ходи… Так что я поеду. — Он повернулся ко мне, — Ты можешь остаться…

Мне подумалось, что это не самый лучший вариант — дойти в одиночку у Ади было гораздо меньше. Я часто убивал, но убивать безразличием мне еще не приходилось.

— Какой перевал закрывается последним? — спросил я.

— От погоды зависит…

— А какой самый ближний? Ты продашь мне двух мулов или тяжеловозов. Я распоряжусь, деньги спишут тебе на счет. Мы пойдем через снега. Не может быть, чтоб не пробились через какую-то метель.

— Они тебе слабо помогут…

— Но все же…

Хозяин задумался:

— Вообще-то если хочешь умереть так, чтобы нечего было хоронить, есть еще одна дорожка… Под горами…

Я присвистнул — подобное я читал в какой-то книжке. Кажется в той самой, где было прописано про бочки, побег и реку.

— Под горами? — переспросил Ади.

— Лет семьдесят назад, говорят, она была еще цела. Сейчас ей никто не пользуется, но о том, что ее разрушило — тоже никто не говорил…

— А почему ей не пользуются сейчас.

— Говорили, что слишком многие вышли в путь, но не вернулись и не вышли.

— И как же они проковыряли под горами?

— В том-то все и дело… Там карстовые пещеры. Заблудиться там проще простого, так что держитесь реек, так, по крайней мере, вас только сожрут…

Час от часу не легче, — подумалось мне, — и какие к чертям рейки? Последнюю фразу я произнес, кажется вслух, но на нее никто не обратил внимания.

Ади думал недолго. Он посмотрел в глаза хозяину:

— Ты должен провести нас под горами.

— Ни кому я ничего не должен и ничего не буду.

— А на каком, позволь узнать, основании?

— На том самом, что смерть — это дело личное, а у меня своя голова на плечах.

И немного остыв, продолжил:

— Да я-то и не ходил там ни разу. Вход в пещеры в милях сорока, до него и провожу…

На том и порешили…

-//-

Ади не стал ждать, пока распогодится.

Хозяин просил хотя бы подождать, чтоб перестал дождь, но тот был неумолим. Говорил, что небо затянуто, дождь может идти и неделю, а затем все так раскиснет, что еще столько же надобно ждать, дабы грязь подсохла.

Хозяин махнул рукой.

Сторговались, что выступят утром — путь был недалеким, и даже выспавшись, мы могли успеть к месту до заката.

Ади, приняв решение, успокоился. Вернувшись после обеда в нашу комнату, он занавесил окно тяжелыми шторами, и завалился спать.

Пока он укладывался, я успел его спросить:

— Может, объяснишь, отчего ты так спешишь? Хочется выковырять из себя этого пассажира?.. Так не терпится, что готов рисковать нашими шеями? Вы же с ним вполне ладите последнее время.

— Видишь ли, Дже… Да не видишь ты ничего. Здесь у тебя из-под задницы уведут коня, а ты узнаешь об этом только когда шлепнешься на землю… Все опять не так просто, как тебе кажется.

— Ну так поясни — в чем дело?

Ади молчал достаточно долго. Так долго, что я подумал — ответа я не получу. Но Ади только размышлял, с чего начать.

— Как думаешь? — наконец решился он, — Отчего я отправился в этот путь?

Теперь задумался я: патриотизм исключался. Вряд ли в нем сидел какой-то его родственник. Хотя…

— Из-за жены? — предположил я.

— В некотором роде… Но не в том, что ты подумал. Я вышел в дорогу из-за семьи. Иначе говоря, из-за денег.

— Из-за денег?

— Ну да, знаешь, такие блестящие кругляшки, или красивые бумажки.

— И много платят?..

— Достаточно. Ты столько получаешь за трехмесячную капанию.

— Хорошая ставка. И по какому поводу платят так дорого?

— За риск, Дже, за риск…

Я кивнул, думая, что понимаю:

— Что поделать, времена нынче неспокойные…

Но я был неправ:

— Да как ты не понимаешь! Еще месяц и будет поздно, процесс станет необратим! Уже не будет Ади Реннера и мага… Как бишь его там…

Затем Ади рассказал то, что знал. Знания его были неполными. Но я понял — тем, кто изобрели этот процесс, тоже было не все до конца ясно.

Порой, курьеры сходили с ума сразу после пересадки, умирали без видимых на то причин, наконец, иногда несомый разум просто исчезал, будто его и не было никогда.

Но даже когда несомый разум изымался, в мозгу носителя оставалось что-то от него — тень. Курьер мог перевезти до трех-четырех разумов, причем не было значения — скопом или по очереди. С пятым уже возникали проблемы, шестая-седьмая пересадка гарантированно сводила человека с ума.

В меньшей степени это касалось и носимых. Если их перевозили скопом, порой они непостижимым образом переплетались, и многим это не нравилось. Посему, надежный гонец ценился дорого, а первая его ходка обходилась в огромные деньги…

-//-

Наконец, Ади повернулся к стене, давая мне понять, что разговор закончен.

Я не стал настаивать на обратном.

Оставалась половина дня. Спать мне не хотелось. Я мог бы лечь и даже заставить себя заснуть, но что потом делать ночью?

Безделье привело меня назад, в обеденную залу. Но трапеза уже закончилась, приборы убрали, стол вытерли.

Однако, зал не был пуст. Потолок в обеденной вывели высокий, там было довольно просторно. И сейчас по комнате порхал сын хозяина.

Превратись я в птицу, комната была бы мне мала, но ребенка это не ничуть не расстраивало. Его родители относились к странностям сына спокойно и лишь спрятали все вещи, которые он мог бы разбить, зацепив крылом. От его крыл в комнате подымался жуткий ветер.

Я подошел к окну.

С неба сыпался снег — мелкий, как крупа. Куры думали, что это манная крупа, клевали его, но, распробовав, ходили обиженными и удивленными.

— Ты читал сказку, о принцессе на горошине? — спросил малыш, присев со мной рядом на подоконник.

— Да, — соврал я.

Сказку мне читать не приходилось, но что-то слышал, поэтому решил, что я как — то отвечу на его вопросы.

— Тяжела, понимаешь ли, жизнь принцесс. — Продолжил я. — То за нелюбимого пытаются выдать, то гороха под перину насуют.

— И зачем?..

— Вероятно, прятали горох на случай неурожайного года.

— Наелись бы они с горошины!

— Ну, сначала горох прятали под кровать, но потом там место закончилось, поэтому часть спрятали в перины…

Как всякий ребенок, он хотел сказок. К счастью я был неплохим рассказчиком, и, хотя, сказки знал так себе, всегда мог что-то досочинить.

Да и так ли это важно — парнишка совсем не знал нашего мира, и реши я рассказать ему только правду о нашем мире, он бы продолжал слушать меня с открытым ртом.

Но я отчего-то врал ему: в моих сказках принцессы были исключительно, сказочно прекрасными, короли держались своего слова и исправно меняли полцарства то на коня, то на лодку. Графства у меня шли за буханку хлеба. Я рассказывал о замках, флаги на вершинах которых царапают облака. Про корабли, размером с дома.

Отчего-то он меньше всего верил в моря, в то, что воды может быть столько — от горизонта до горизонта.

Но я сочинял ему уже иную сказку:

— Жили, значится, две принцессы — сестры. Одна была Снежной, а вторая… Вторая — Нежной. Нежная спала с цветном гамаке, сплетенном из трав, Снежная — в кровати изо льда…

Что я там еще рассказывал, уже не помню. Да и так ли это важно?

-//-

Когда я в последний раз переступал порог этого дома, на полу я увидел перо с крыла малыша. Я нагнулся и спрятал его за крыло за отворот рукава.

— Надо же, человек-птица, подружился с ребенком-ангелом. — Услышал я за спиной.

Я обернулся — конечно, это был Ади.

Когда мы седлали коней, я все же вернулся к этой теме:

— Самая большая птица, которая летает, это, наверное, лебедь. Пробовал я быть лебедем… Красиво, но хрен взлетишь. А парнишка-то потяжелей лебедя будет. Как он летает-то?

— Слушай, Дже, а как ты полагаешь — то что ты в птицу обращаешься, это естественный процесс?.. Человек летит опираясь не на мускулы, а на разум, на слово, на веру наконец… Представь — человек родился с крыльями. У него нет иного выхода, кроме как лететь!

-//-

Мы уже не спешили. Было ясно, что выше, в горах перевалы уже заносит снегом.

Утром погода все же выровнялась, дожди прекратились. Но это была не бабье лето, а репетиция зимы. Лужи покрылись льдом, но не таким толстым, чтоб его не смогла сокрушить копытом лошадь. Подковы проламывали твердую грязь, но под ней была жижа, в которой оставались следы — вероятно до весны.

Здесь было холодно. Пожалуй, на равнине, в это время только начинались осенние дожди. Я смотрел вверх, на горы. Там все было окутано то ли туманом, то ли снегопадом.

В путь мы выступили рано утром. Хозяин, очевидно, не хотел останавливаться на отдых в холодном лесу.

Наша дорога шла лесом, потом по какой-то просеке. Немного позже я понял, что когда-то здесь была дорога. Затем ее забросили, и теперь она потихоньку зарастала.

Леса здесь были дремучие. Сосны лезли вверх такие толстые и такие высокие, что подумалось — была бы здесь речка для сплава деревьев, я бы сделал второе состояние на строевом лесе. Выше деревьев были только горы. Они уже закрывали полнеба. Казалось, еще немного и они скроют нам зенит. Горы действительно стояли стеной. Здесь не было предгорий — просто земля встала на дыбы.

И тут просека закончилась.

Если бы я шел, я, наверное, остолбенел.

Но меня нес конь, и мне просто оставалось смотреть по сторонам. А посмотреть было на что.

Это был маленький городок. Нечто подобное я видел на верфях, но если там не жалели дерева, то здесь все было из камня и железа. Огромные сараи, дома в несколько этажей. И над этим всем возвышалась длинная пристройка к горе.

На земле лежали ровные стальные полосы, проржавевшие до того, что обросли бурой чешуей. Подобные полосы я видел на шахтах, но там рейки были уже, короче и главное — сделанные из твердого дерева.

Жуткое впечатление усугубляло то, что в этом городе никого не было. Мы прибыли туда почти на закате, но ни в одном окне не горел огонек. Можно было подумать, что мы вступаем в город призраков.

Может, сооружения не были такими величественными или огромными, но было просто странно обнаружить их так далеко от того, что я привык называть цивилизованным миром.

Это походило на то, если бы человек, проживший двадцать лет в одном доме, вдруг обнаружил, что кроме обжитого места у него есть еще этажей пять подземных.

Я уже знал, что за горами есть люди, которые живут своей жизнью, но все что по эту сторону гор, я считал своим.

Не все так просто…

— Ну что… — Начал хозяин, — Я вас провел. Вот оно… Вход в гору найдете сами. Конечно, можете отдохнуть до утра, но под горой ведь один хрен. Темно и днем и ночью…

— А ты, значит, назад?.. — спросил Ади.

— Ну не вперед же… Куда я обещал, я вас довел — а дальше уж как-то без меня. Тут, говорят, у пещер, люди и днем пропадают. Так что отдавайте коней, и расстанемся.

Ади осмотрелся — зло, весело и делово:

— А ведь я знаю, куда мы попали…

— Ну, значит, тем паче, я свое дело сделал. Может, я все же пойду, а?..

— Ты останешься. И будешь с нами, пока я не решу иначе…

Я не знаю, как далеко распространялась власть Ади над этим человеком, но тот замолчал и кивнул.

— Мы здесь не задержимся, но твоя помощь была бы не лишней. — Продолжил Ади. Скоро мы отсюда уедем.

Хозяин печально посмотрел на коней.

— Уедете? Ну ладно, вы дураки, и вашим головам не сидится на плечах. Но кони-то в чем провинились?..

— Ади, — вмешался в разговор я, — кони в темноте не пойдут. Да и опять же лучше самому в темноте ступать…

— Спокойно, господа. Мы поедем не на конях.

— А на чем?.. Ади, ты не рехнулся? — спросил хозяин. Я промолчал, но подумал так же.

Тот не сознался. Вместо этого предложил:

— Давай, что ли отдыхать?

-//-

Под ночлег мы выбрали маленький домишко, в четыре стены, стоящий на отшибе от горы и больших сооружений.

Перед сном хозяин деревянного замка навесил над дверями какие-то амулеты, прошептал заклинания и улегся спать, положив рядом собой саблю.

Я отошел в противоположный угол комнаты. Вряд ли от амулетов был какой-то прок, впрочем вряд ли был и вред. Но как фехтует хозяин, я не знал, поэтому случись что, лучше войти нам в бой с разных сторон. Чтоб не задеть друг друга.

Ади укладывался последним. Перед сном он писал, затем опустошил какую-то бутылочку.

Сейчас я думаю, что там было декокт с действием противоположным, тому лекарству, которое он пил ранее.

В самую темноту он проснулся, встал. Взмахнул рукой, сотворив магический огонек и, опираясь на меч, вышел вон.

Вернулся он ближе к утру. Выпил другой декокт и улегся спать.

-//-

— Вот ведь как… — Сказал я, прикасаясь к скале.

— Что случилось, Дже? — Спросил Ади.

— Вот я стою на Краю Света… На краю моего мира. Всегда его рисовали как обрыв — сделай шаг — и пропадешь. А вот так, чтоб скала, и шага не сделать.

— Не говори глупостей. Это всего лишь скала. И ты сделаешь еще много шагов за нее. Если не раздумаешь, конечно…

— Не раздумаю. Только ведь это будет уже не мой мир.

— А я, значит, мил-сударь, — обратился ко мне хозяин, — живу на краю мира. Вот бы не подумал. А вот скажите, господин Реннер, вы-то везде были. Какой он на самом деле — Край Света.

— Ума не приложу. Я его нигде не встречал. Пару раз подходил к краю жизни — причем с разных сторон, но не к краю мира.

— Так это что же, получается, края мира нет?

— Может, и есть, да только я его не видел. Вообще, есть мнение, что земля круглая.

Хозяин деревянного замка начал смеяться, но, заметив, что Ади остался серьезным, поперхнулся.

Все утро мы посвятили обходу города. Ади вел нас, сверяясь по каким-то записям, планам.

В здание, которое я сначала принял за манеж, уходило много реек. Несколько огромных ворот было закрыто. Ади не спешил открыть их, и вовнутрь мы проникли через обыкновенную дверь сбоку.

А в ангаре стояли машины: металлические звери на железных колесах, длинной в десяток вершков, высотой с пару моих ростов.

Остановленные три четверти века назад, машины были в хорошем состоянии. Меня испугало, еще то, что они были отнюдь не брошены. Машины не были умерщвлены, они просто спали глубоким сном. Их хорошо смазали, даже излишне хорошо, и поставили в сухое прохладное место, где они могли бы дожидаться своего времени.

И это время пришло.

Я подумал, что люди, умеющие строить таких зверей, запросто могли бы завоевать наш мир. Но не захотели. Или захотели и раздумали? Почему? Побрезговали?

Даже от сна веяло силой. Машинерия крепости Хастен рядом с ними смотрелась детской игрушкой.

Ади прошелся меж рядами, как иная торговка ходит по базару, выбирая зелень или сметану к праздничному обеду. Прошли раз, вернулись, пошли снова. Лишь на третьем круге Ади остановился возле одной машины.

— Оно, — сказал Ади, — вот на нем и поедем.

— И что, мы с тобой полезем в эту самобеглую мышеловку?..

— Ага… — он выглядел довольным, но и смущенным.

Вроде бы я как-то привык к видам этих железных чудищ, но мысль о том, что один из них оживет и даже повезет нас, повергла меня в смятение.

Хотя, надо признать, что Ади выбрал не самую жуткую и не самую большую машину. Она была примерно такой же высоты и ширины, как и остальные, но зато многим короче. Когда я спросил у Ади, чем вызван его выбор, он пожал плечами:

— А зачем нам большая машина? Мы не собираемся перевозить весь мир. Нам нужна хорошая телега для двух человек.

-//-

Печь долго не разоралась, наконец, я не выдержал, разложил дрова и плеснул на них чашку самогона. Пламя метнулось вверх.

Потом я вымыл руки в ведре. Вода была холодной, и на теплых руках быстро испарялась — казалось, что руки дымятся.

Я осмотрелся и остался доволен — обед должен был готов к тому времени, как солнце коснется верхушек деревьев на западе, отмечая завершение еще одного скоротечного дня.

Ибо полумир в котором мы жили, был полон полумер.

Напрасно Ади говорил мне, что здесь не конец света. Может, свет и заканчивался как-то по другому, с огненными реками, со знаками на воде, на земле и воздухе. Но определенно — части мира здесь уже не было.

И день здесь начинался без утра, сразу с полудня, когда солнце выкатывалось из-за скалы. И ночь здесь была какая-то ущербная — лишь с половиной звезд, с половиной лунного пути.

Я ожидал, что мы пустимся в путь, чуть не на следующий день, но дни были готовы сложиться в неделю, а мы еще пребывали в этом городе.

Все оказалось не так просто. Выбранная машина оказалась глубоко среди себе подобных. Для начала нам пришлось оживить еще одну самобеглую телегу. Командовал Ади, верней всего Тот, Кто в нем сидел. Тот чье тело умерло, раздавал приказы мне, хозяину деревянного замка и самому Ади.

«Хорошая телега для двух человек и трех душ» — так надо было сказать Ади. Я был уверен, что хозяин в курсе всех наших секретов, но отчего-то имя четвертого так и не было произнесено. Во всяком случае, в моем присутствии.

С самого нашего появления, роли разделились. Ади уже на следующую ночь ушел ночевать к машинам. Через окно я видел, как и поздней ночью у него в ангаре не гаснет свет. Пару раз я заходил к нему, но старался не окликать — я не знал, кто сейчас управляет этим телом: если Ади что-то писал, то, вероятно, это был не он, если же читал — то, наверное, все же это Ади, но отвлекать все равно не надо…

— Баки сухие, воду стравили до капли и залили каменным маслом, чтоб не ржавело. Поэтому трубопроводы надо прогнать кипятком на холостом ходу. Воду бы желательно отстоять, иначе все забьется. — Словно зазубренный вирш тараторил Ади распоряжения на день.

Хозяин занялся охотой, сбором дров. На третий день он отлучился из нашего расположения, и съездил домой, известить о нашей задержке своих домочадцев, и, возможно, работодателей Ади.

Мне же осталась все остальное — я готовил еду на день текущий и в дорогу, колол лучину и дрова, таскал ведра с водой.

Готовил я просто ужасно, но никто не нарекал — вероятно, всем нам приходилось есть гораздо худшее.

С топливом дело обстояло чуть лучше. Ади нашел ящик, где было немного угля. Но трогать он его запретил, сказав, что на нем мы пойдем под горой. Был еще дровяной склад, но время отсутствия людей дрова там превратились в труху. Нам пришлось идти в лес. Поскольку дров надо было много, я свернул магией несколько деревьев.

— Ничего, подбадривал Ади. — одну телегу запустим — дела пойдут веселей.

Хозяин безразлично кивал: все равно ехать на этой машине он не собирался.

Я не слишком верил в слова Ади, но он не соврал.

Когда я шел из леса, увидел, что из ворот ангара, где спали чудовища, валил густой дым. Потом он будто выплеснулся из ворот, и обрел очертания. Через белесый дым проступали контуры машины. Пар стелился по земле, дым бил вверх. Двигалось оно медленно, но даже в этой медлительности чувствовалась сила, безаппеляционность. Оно медленно ползло на меня. Раздался жуткий рев, рядом с трубой, из которой валил дым, выстрелил узкий сноп пара.

Я просто остолбенел, и машина бы меня раздавила, но замедлилась и остановилась всего в пяти саженях от меня. Из кабины выскочил Ади, пробежался по помосту над колесами и крикнул мне:

— Ты чего не уходил? Я же тебе гудел?..

Оказывается, тот рев назывался только гудком. Не хотел бы я слышать, как эта машина ревет в полную силу.

— Давай ко мне! Покатаемся!..

По узкой лестнице я поднялся в кабину. Ади повернул какие-то рычаги, и машина тронулась. От страха я вцепился в поручни. Кабина была довольно высоко от земли, и казалось, будто я путешествую на крыше непоседливого дома. Наверное, я выглядел растерянным и смешным, потому что глядя на меня, Ади засмеялся:

— Не бойся. Здесь гораздо безопасней, чем между реек.

Он открыл дверку внутрь монстра и побросал туда поленья. Нет, точно — как есть дом. Даже камин есть. Кровати нету — ну так разве уснешь при таком грохоте.

Третий наш компаньон, хоть и жил в деревянном замке, к стальному чудищу отнесся гораздо спокойней меня.

— Вот он, значит, какой… — Сказал он, погладив его по стальному боку, — Хоть увидел на старости лет. Мне про такие рассказывали. Только я думал — врут…

Врут… Рассказы Эршаля про големов из руды мне тоже казались враньем. А тут надо же… Еще более удивительное, причем, что самое чудное — вовсе без магии.

— Сюда бы братьев Гамм… Они бы точно рехнулись.

— А что, машина простая, надежная. — Шутил Ади. — Топить можно всем, что горит — каменным углем или каменным маслом, древесным, хуже — дровами… — он коротко хохотнул: в смуту схизматиками топили…

— И что? Она безопасна?

Ади покачал головой:

— Боюсь, Дже в мире вовсе не существует безопасных вещей. И как только мы перестанем относиться к ней как к смерти, она нас убьет.

— Ну и как она работает?

— Ну как:… Огонь бьет вверх, вода сочится в низину. Если огонь разместить под водой — что будет?

— Ну как что? Дым…

— Какой дым?

— Обыкновенный. Огонь зальет воду и дрова и будет дым…

— А если меж ними что-то проложить?

Я вспомнил печь:

— Огонь нагреет воду.

— Огонь будет бороться с водой и погонит ее вверх.

— А толку?

— А потом она остынет и опять потечет вниз в другом месте — и так по кругу.

Хм, подумал я, так можно заставить вращать колесо, но ведь лошадь с этим тоже справляется. Я сказал об этом Ади.

— Эта борьба дает силу дюжины лошадей, да и не всякая лошадь пойдет в темноте. Ты же сам говорил.

Я замолчал, но ненадолго:

— Слушай. Я тут прикинул… Если оно толкает сто пудов в десять миль в час, то почему бы не сделать так, чтобы оно толкало пуд, скажем две сажени, но со скоростью в сотню раз больше?..

— Зачем?

— Ну как?.. Можно сделать паровые баллисты, катапульты — более мощные, чаще стреляющие…

— Нет, ну что за народ. Все норовит изобрести какое-то оружие. Вам вполне хватает для войн обыкновенных требучетов — до более кровавых войн вы пока, слава богам, не доросли.

Мне оставалось только промолчать. Это была та сила, за которой отправился мой отец. Теперь я еду к нему. На могилу.

Достаточный повод для размышлений.

-//-

У входа в пещеру мы расстались. Железный зверь уже был накормлен и разогрет — Ади был готов пустить его вперед.

Но хозяин не пожелал заходить в пещеры хоть на шаг, и потому мы прощались на свету.

— Не хочешь прокатиться? — спросил у него Ади, — Последний раз спрашиваю.

— Нет, спасибо, — ответил хозяин, — как-нибудь в другой раз.

— Ну, смотри…

Мы забрались в машину.

— Ну что, Дже, прорвемся?

Меня спрашивали это сотни раз десятки людей. Вопрос этот был таким, на который совсем не обязательно отвечать, потому что спрашивающий уже все решил для себя. Твой отказ не свернет его с пути, но, возможно заставит оступиться в самый важный момент.

И потому я ответил так, как отвечал сотни раз до этого:

— Должны…

— Должны, — согласился Ади, — потому что мы не умеем ничего кроме как прорываться.

Ади зажег фонарь, толкнул какую-то железку от себя. Машина медленно тронулась.

Хозяин стоял у входа в туннель, махал нам рукой и о чем-то кричал. Но за шумом зверя мы ничего не слышали.

— Первый раз еду не на лошади… — заметил я.

— И что?

— И ничего. Традиция нарушилась.

— Ну и черт с ней. Считай, что началась новая жизнь.

Я смотрел назад, глядя как пятно света становится все меньше и меньше. Отчего-то меня грызло такое чувство, что напротив, сегодня что-то произойдет в последний раз.

К счастью я ошибался.

Я смотрел назад, глядя, как отдаляется вход, как все меньше и меньше становится света. Затем пещера сделала небольшой поворот, и вход вовсе пропал из виду. Мы оказались в темноте.

— Не бойся… — подбадривал Ади то ли меня то ли себя, — Если все пойдет хорошо, уже сегодня к вечеру будем На Той Стороне. Может, уже сегодня будем спать в теплой постели.

Верилось в это с трудом.

-//-

А вот интересно — сколько же мы проехали на металлическом звере?

Казалось, что мы ехали очень быстро — но верстовых столбов здесь не было, стены тоннеля проносились совсем рядом, и мне представлялось — протяни руку и коснешься их. Если, конечно, пальцы не оторвет.

Но я помнил, как плавал на кораблях и барках — чем ближе к воде находишься, тем больше кажется скорость.

В кабине были какие-то указатели, по которым сверялся Ади. Возможно, какой-то обозначал скорость, но, во-первых, внутри самобеглой телеги было темно, во-вторых, над ними все время склонялся Реннер. В третьих, даже если бы Ади меня к ним и подпустил, я бы все равно ничего не понял.

Думаю, скорость была не такая уж и большая — никак не быстрей коня, пущенного рысью. Вряд ли это была предельная мощность машины. Но кто пускает своего коня во весь опор на незнакомой местности?

В туннелях колея была одна, но иногда, там, где встречались большие залы, она разветвлялась, вероятно, чтоб можно было отстояться, пропустить встречный поезд. Порой, на таких станциях я замечал какие-то дома, с узкими окнами, с плоской крышей.

А к чему тут вовсе крыши? — думал я. Ведь здесь не может быть дождя. Только для того, чтоб сберечь тепло? И почему у них такие узкие окна.

На поворотах Ади укрощал машину, но затем опять разгонял.

Мы проносились по мостам над ущельями, над подземными реками. Скользили по спускам, ныряли в крысиные норы пещер…

— Ади! Тормози! Там что-то впереди.

Но Ади все увидел чуть не раньше меня.

Заскрипели тормоза. Ади дерганул еще какой-то рычаг, и из котла вырвалось облако пара. Когда пар рассеялся, мы рассмотрели, что было на нашем пути. Рельсы были завалены кусками породы. Здесь произошел обвал.

А за завалом стоял другой состав. Вероятно, последний поезд этой линии. Мы догнали его через семьдесят лет?

— Посмотрим? — предложил я, обнажая саблю.

— А как же. — Согласился Ади.

Мы спустились на землю. Пошли вдоль колеи.

Второй поезд был не такой уж и длинный. Впереди стояла зверь-машина, вроде нашей, за ней прицеплено четыре тележки. От нечего делать я взобрался в одну. И был разочарован.

— Уголь… Боже мой, какую дрянь вы возите…

— А что ты хотел? Золото?

— Ну, я не знаю, хотя бы голубую эльфийскую руду.

— Дже, не хочу тебя расстраивать, но голубой руды не бывает. Это сказки…

— Да ну тебя. — Ругнулся я. — В тебе романтики ни на шеллонг.

— Да ну тебя, — отмахнулся и Ади…

Мы пошли вдоль рельс, по разные стороны от тележек. Я шел, выставив саблю вперед. Оглянулся по сторонам — Ади тоже держал руку возле рукояти меча.

Камень хрустел под ногами. Раз будто что-то мелкое шмыгнуло из-под ног.

Мы подошли к головной телеге. Впереди пути тоже были засыпаны породой. Возле нее валялся труп. Одежда на нем почти вся истлела, но сохранилась кожаная перевязь с мечом. Голова у покойного была разожжена.

— Вот тебе и раз… Наверное камнем голову прошибло. Попали под обвал…

Я отошел от состава на саженей пять, и нашел еще один труп.

— А вот тебе и два…

У этого скелета ножны были пусты. Сабля лежала тут же, может пару пядей от руки. Но меня заинтересовало не это. У скелета не было черепа.

— Верней, полтора… — поправился я.

Ади подошел и стал рядом со мной:

— Да нет, не слышал, я, что в этих горах что-то водится, — оправдывался Ади, — да и хозяин не говорил…

— Говорили, — прервал я, — сказал, мол, если мы будем держаться реек, нас только сожрут.

Ади тяжко вздохнул:

— Опять же, мне говорили, что на перевалах, в горах бояться нечего, кроме погоды.

— Ну и шли бы верхом…

— Так вверху погода везде плохая — переждать негде. А тут то ли встретимся, то ли нет. Не пойму только, отчего строители дороги к такому вроде и не готовились…

Ну а кто его знает отчего. Может, и не было подобных зверушек в те времена, может, где-то далече растаял ледник, затопил пещеры и кобольды пришли сюда. А может, они здесь были и раньше, только строители светом и шумом спугнули их, ну а потом, когда инженера да проходчики ушли, кобольды осмелели, стали ломать рейки, перекрикивать стального зверя.

Он молчал, поэтому продолжил я:

— Короче, расскажу, как это было. Кобольды, гномы или еще какая-то тварь завалила рейки перед поездом. И тут же, чтоб не бежали — закрыли путь и сзади. А потом стали обрушивать потолок над колеей и бить камнями. Во всяком случае, я бы сделал так.

Ади присел на валун, его руки едва заметно дрожали.

— Мне не нравится другое… — продолжил я.

— Что именно?

— Покойников не забрали. Никто не захотел узнать, что случилось с ними… Или просто не дошли.

В ответ Ади отмахнулся.

— Это могло быть во времена смуты… Или они ехали на свой страх и риск — вроде нас. Тогда и искать их было некому.

Я осмотрелся по сторонам. Вроде бы пещеры выглядели совсем иначе, нежели когда мы были в поезде. Они больше не были фоном к движенью, они давили на нас всеми стенами, потолком и полом. Они говорили — вот мы перемололи с маленькой помощью наших друзей ваших предшественников. И вас перемелем…

— Ну что? Возвращаемся?

Вопрос был более чем глупый, я знал, что Ади откажется:

— Мы уже проехали половину дороги. Что возвращаться, что идти вперед — одинаково.

Может, он и врал, может, возвращаться было ближе. Но даже, если бы мы столкнулись с этим у самого входа в пещеры, Ади бы все равно пошел вперед.

У него не было другого выхода.

-//-

Из поезда мы взяли самое необходимое. Собственно, и везли мы немного, ожидая путешествия недолгого. Но то, что машина несла без потерь, для двух людей оказалось непосильной ношей.

Мы забрали почти всю припасенную еду, зато воды приняли только по пинтовой фляге. Казалось, проблем с водой здесь не предвиделось. Еще Ади снял с машины фонарь.

Прежде чем доставать факелы, я попытался сотворить магический огонек. Но он был мелким и жалким, и быстро исчез.

— Не работает магия?.. — спросил Ади.

— Не-а… Говорят, в пещерах такое часто бывает. Некоторые породы искажают или блокируют заклинания.

— А жаль… Я-то полагался на волшебство. В этих катакомбах неизвестно что может пригодиться…

Еще миль пять мы прошли вдоль колеи. Сделали привал в одной из станций. Конечно, мы могли расположиться и непосредственно в пещерах, но ни я ни Ади не стали искушать судьбу. Конечно же, тех, двоих убили больше чем полстолетия назад, и неизвестно как окончили их убийцы. Но, с иной стороны, кто знает, что с тех времен изменилось? Одних убийц сменили убийцы более умелые? Или ничего не поменялось вовсе?

Дверь станции оказалась не закрытой.

Маленькая комнатушка. Стол, кровать, два стула. Камин. Возле него аккуратно сложены дрова. В углу стояло два тисовых лука со снятой тетивой. Она висела рядом на крючке, вместе с колчаном. В колчане было где-то дюжина стрел. Я попробовал, как гнутся луки, и отправил их к дровам.

— А, может, их убили не кобольды… Может, это люди… — бормотал Ади, разжигая камин.

— Слушай, неужели ты сам в это веришь? Будь это люди, они бы и напали на свету… И вряд ли стали бы бросаться камнями…

Я подошел к окну. За ним было темно — темней не бывает. Оно было узким, таким узким, что…

— Это бойница, Ади… Ты понял?.. В этом доме собирались пересиживать нападение.

Ади подошел и стал рядом, ощупал края проема. Через бойницу ничего не было видно — там стояла вечная тьма. И кто его знает, что скрывала она. Может, за нами уже следили чьи-то глаза.

Я снял китель и набросил его на окно:

— И отчего мне дома не спалось? — пробормотал я, совершенно не ожидая ответа.

Но ответ я получил:

— Потому что дома не сиделось твоему отцу.

Действительно, и как я не догадался?

-//-

Ночь прошла спокойно.

Спал я в полглаза, готовый при любом шорохе вскочить на ноги. Но шороха не было. Напротив, тишина стояла полная, абсолютная. К утру я уже различал, как бьется мое сердце, я слышал, как дышит Ади, как где-то далеко шумит вода какой-то ручей. Было ли у тогда хоть когда-то название? Будет ли он назван в будущем.

Проснувшись, позавтракали. С молчаливого согласия сразу же стали экономитьпищу. Ели яблоки, которыми угостил нас хозяин деревянного замка. Яблоки были зимние, такие твердые, что еще немного, и можно поломать зубы.

Затем пошли дальше. По рейкам прошли совсем немного — может милю. Дальше туннель оказался затоплен.

Мы вернулись и свернули в иной туннель. Этот вел куда-то вверх, но в нем не было путеводной нити рельс.

Я раньше и не предполагал, что так быстро можно сбиться со счета часов и направлений. Проведя в пещерах вторые сутки, я уже не знал, что там, на верху — день или ночь… Не предполагал я и куда мы идем — а восток, или же за множеством поворотов, мы не заметили и повернули назад, на запад.

Шаг за шагом, миля за милей. Пещера, еще одна пещера. Привал у подземной реки. Я набирал из нее воду с опаской — что за рыбы в ней водились, не считает ли кто мои шаги, готовый выплеснуться из черных вод.

Но все обошлось…

Немного прошли по течению, имея надежду, что река где-то выходит на поверхность. Но нет — через какую-то милю она с грохотом нырнула меж валунами.

Шаг за шагом, миля за милей…

-//-

Шаг за шагом, миля за милей…

В темноте. Давно сгорели факелы. Давно, но я не знаю когда — мне не по чему мерить время.

Истлела одежда. Башмаки рассыпались. Но это не беда — ступни огрубели. Даже по камням мы можем бежать.

Мы уже забыли, как выглядит свет. Мы боимся его увидеть. Зато чувствуем запах за многие мили. Мы чувствуем тепло, оброненное кем-то на камни. Идем по следу — и убиваем.

В пещерах нас все боятся. Если, конечно успевают испугаться. Но мы подходим бесшумно. Бьем. У нас есть большие ножи. Мы самые сильные. Мы были самыми умными. Мы лучшие.

Но мы уже не ищем выход, мы слишком заняты тем, чтоб выжить.

Чтоб сделать еще один шаг.

Чтоб…

-//-

— Фу… присниться же такое.

Я протер глаза — легче не стало. Сон продолжал висеть внутри меня. Мы легли спать потушив огонь. Во-первых, надо было беречь факела, ну а во-вторых, огонь мог привлечь существ из тьмы.

Старая присказка: если ты видишь врага, враг видит тебя.

Проснувшись, зажгли факел. Глаза у обоих уже привыкли к темноте настолько, что факелы для экономии расщепили на четыре части. Этого хватало.

Я протирал глаза, но получалось это неважно — они слипались, и какое-то пятно из сна продолжало висеть сбоку. Затем я повертел головой, пытаясь его сбросить. Это у меня не получилось.

Подумалось: свет из сна не заберешь.

Тогда я стал тормошить сонного Ади.

— Выход! Смотри Ади, выход! Точно тебе говорю!

Реннер только отмахнулся:

— Не может быть… Мы и середины пути не прошли.

— Я тебе говорю — я вижу дневной свет. В доказательство я потушил факел об стену.

Но действительно: справа из боковой пещеры шел мутный свет. Но он был не искусственным, а самым настоящим — дневным.

Забыв об осторожности, мы почти бегом бросились туда.

Но там был зал, из которого не было иного выхода, кроме того коридора, по которому мы вошли.

Но в том зале не было еще одной вещи — а именно части потолка. И из колодца длинной, возможно, с четверть мили, падал солнечный свет. Где-то далеко вверху стоял солнечный день, порой оттуда врывался ветер, принося в подземелье рой снежинок. Они кружили по пещере, но большинство оседало под окном в небо. Ади стал в сугроб и смотрел вверх — на него падал снег и свет, он вдыхал воздух, пытая напиться им вдоволь, запастись солнечным светом на долгий путь.

Я подошел и сгреб снег, попытался слепить из него снежок. Но у меня ничего не получилось — было холодно. С моей ладони снег ссыпался на землю.

И тут я увидел их.

Кажется, меня это повергло в шок, в ступор. Я замер на несколько мгновений, может даже на минуту. И очнулся я, только когда Ади спросил меня:

— Ну что, пошли?..

Ну да, конечно же, он смотрел вверх, поэтому не заметил то, что у него было под ногами.

— Смотри, — сказал я ему. — След…

Вообще-то следов было несколько — на пятачке со снегом их уместилось пять, хотя от последнего уцелела хорошо если была половинка.

— И действительно, — согласился Ади, — след…

След был похож на человеческий, но когда я присмотрелся, вдумался, понял — никакой человек не будет бегать босиком по снегу. Ни у одного человека нет лапы длинной в десять вершков. И что характерно — у людей пальцев на ногах пять. Здесь было четыре.

— След свежий, — заговорил Ади, — два следа лапы правой и три — соответственно левой…

Говорил он прописные истины, то, что увидит любой следопыт. Зачем он это делал? Да для того, чтоб спугнуть тишину, может еще кого-то закутанного в темноту.

Значит, все же, мы были в этих подземельях не одни. Я много слышал о том, что в горах живут гномы, драконы, всяка нечисть. Но драконов я не видел ни разу в жизни, но думаю, туннели, по которым мы шли, были бы для них малы. Гномы в моем представлении были вредными, но такими с которыми легко столковаться. Главное не трогать их богатство — то ли горшок с золотом, то ли спящую в хрустальном гробу царевну.

Да, впрочем, это неважно. Это все были сказки.

Ну а там, там, в темноте, кто-то жил…

Здесь, в круге света, казалось, что мы в безопасности. Это наше место, солнце за нас, и мы в круге света. Но что делать, когда солнце закатиться и над миром воцариться ночь. Да и не могли же мы стоять тут вечно…

У моей жизни и когда-то прочитанной книги появлялось все больше общих моментов.

-//-

В подземельях тоже стояла зима. Здесь не было снега, но от этого легче не становилось, и, порой среди вековых сталактитов и сталагмитов вплетались вполне обыкновенные сосульки.

Дул ветер, заколачивая слова обратно в глотку. Кожа на лице задубела, холод пробирался глубже. Говорить стало трудно и ленно. Когда все же приходилось обмолвиться словом, говорили кратко, не шевеля губами, сохраняя тепло и дыхание.

Пару раз мы пытались идти вслед за ветром, в надежде, что он выведет нас на поверхность, но всякий раз он то спрыгивал с обрыва и летел дальше, то взмывал вверх перед неприступной скалой.

В каменном мешке, где почти не было сквозняков, мы остановились на привал. Еды становилось все меньше, и от куска припасенной колбасы мы отрезали колесики все тоньше и тоньше.

Сухарь треснул, крошки зазвенели по зубам, будто стеклянные шарики по металлу. На мгновение я испугался за судьбу зубов, провел по ним языком — нет, нормально, все на месте — можно продолжать обедать. Да и если бы иной зуб все же треснул — что толку, все равно до ближайшего зубодера было миль двести.

Если я не ошибался с подсчетом дней, то в моем мире календари и часы начинали отмеривать новый год. Как-то за приключениями я забыл об этом, и вдруг вспомнилось.

Впрочем, год был таким молодым, что нельзя и сказать — хороший он или плохой.

Хотя с иной стороны, говорилось, что как год начинается, так он и пройдет. Я начинал год в нескольких милях под землей. Ну и что с того — что мне теперь, не выходить на поверхность до следующего года?

Я вздохнул достаточно громко, чтоб меня услышал Ади.

— О чем грустишь?

Мне пришлось ответить…

— А… Да брось, глупо так думать — за год уйма всего произойдет. К тому же… Когда у вас отмечают новый год?

— На зимнее солнцестояние.

— А у нас на осеннее равноденствие. Так что я свой новый год отметил на ваших землях.

— У нас? Ваш?..

— А что тут такого. Там мой дом, моя жена ждет моего ребенка. Нашего ребенка.

— Хороший ответ, — согласился я, — не скажу, что самый правильный, но мне он нравится…

Долго ели молча — я пережевывал еду и сказанное.

Сухари давались с трудом — слюна почти не выделялась, приходилось постоянно прихлебывать воду из фляги. Насчет воды мы не ошиблись — ее в пещерах было предостаточно, но в темноте подземные реки казалась черней угля. И странное дело — казалось, чернота сохранялась и во фляжке. Поэтому когда я пил, я цедил воду сквозь зубы — мало ли что я зачерпнул с этой водой.

— Ади?..

— Что?..

— Вот ты сказал, что жена твоя беременна?..

— Ну да…

— А раньше ты говорил, что вышел в путь в последний месяц весны.

— Все правильно. В конце зимы она должна родить… Девять месяцев. Что тут такого?

— Но ведь когда ты выходил в путь, ты не знал, что станешь отцом?..

— Не знал, конечно…

— Значит, ваша связь покрывает…

Я задумался как выразиться— какая сторона была Той и Этой… Додумать я не успел — Ади понял без уточнений.

— Ну да, это так…

— И зимой вы переговариваетесь?

— И зимой. Где-то в горах, на одной из вершин есть башня. Там два человека — три четверти года они заперты морозом и снегом и случись беда — помощи ждать им не от кого. Их меняют каждый год, но от этого не легче: надо восстановить, то, что разворотили бури, запастись дровами и едой. И они вот и связывают разные склоны — твой, и тот, что стал моим.

— Тогда объясни, какого лешего мы лезем под горами, если можно за пару мгновений перебросить нас телепортом?..

— Я, знаешь ли, был там с конвоем, что вез им дрова. Там площадка где-то десять на десять вершков. У пика снесли верхушку, чтоб сделать форт. Вероятно, там есть телепорт. Но ошибись мы на пару метров при фокусировке телепорта, нас выбросит, скажем, на высоте в пару верст. Достаточный полет, чтобы вспомнить всю жизнь.

— Рискованно… — согласился я. — Но не намного опасней нашего шатания.

— Хочешь вернуться и попробовать с телепортом?..

Я покачал головой — начнем с того, что я даже не знал, как возвращаться.

-//-

В те звуки, что можно было услышать в пещерах, добавился еще один. Сперва он был тихим, далеким, и я почти не обратил на него внимания. Он то становился то громче, то вовсе пропадал.

Я слышал его пару суток, но никак не мог понять, что это. Но затем я услышал его совеем рядом. В пещерах акустика была довольно хорошей, поэтому нельзя, насколько это близко — за соседней стенкой или же за милю от нас.

Одно было несомненно — эти звуки издают живые существа.

Это была не песня, больше это походило на стон. От него шел мороз по коже, становилось грустно.

— А-у-у-у-е-ееее… А-у-у-у-ыыыы… — неслось по коридорам.

Ади оскалился:

— Душевно поют… Надо бы слова запомнить…

— А интересно, о чем они воют?..

— Ну это просто: «Там, высоко, над горой восходит звезда, ее свет дарит тепло. Звезда так прекрасна, но мы ее никогда не увидим, потому что ее свет убьет нас…»

Я все никак не мог привыкнуть к шуткам Ади:

— Серьезно? — переспросил я.

— Слушай, ну откуда мне знать? Меня что, в школе языку кобольдов учили?.. А вообще… Вряд ли они сами знают, о чем поют. Просто услыхали где-то звук, ноту… Так воет зимний ветер…

Слушали мы их недолго — все же это пение было не тем, кое можно слушать часами.

— Будем обходить, — распорядился Ади. — Вполне может быть, что они так воют с голодухи.

-//-

Мы действительно попытались их обойти, сделали пару миль темными коридорами.

Но то ли шли не в ту сторону, то ли заплутали, то ли нас просто выследили, но встречи избежать не удалось.

Нас ввело в заблуждение то, что мы перестали слышать их пение, недопустимо расслабились.

И в большой пещере мы попали в засаду. Их подвело нетерпение, они закричали чуть раньше, чем следовало, и вместо того, чтоб испугать нас — предупредили.

Если бы они обрушились на меня и Ади молча, то, вероятно бы передушили нас как котят, но разве нас можно было испугать криком? Разве на нас мало кричали в жизни?

Один прыгнул на меня, замахнувшись дубиной, я ушел в сторону, еще один соскочил со скалы. Мне не оставалось ничего, как ударить его факелом — кобольд заорал, завоняло паленой шерстью. Но своим телом кобольд сбил огонь, и все что нам оставалось — это рассыпанные искры.

По памяти ударил подсечным, сбил кому-то удар, затем закрутил мельницу.

— Говори, чтобы я слышал, где ты.

Что сказать? Что я ничего не вижу. Что даже не знаю, куда бить? Вместо этого я запел:

Ну да, как же. Смерть рядом — на расстоянии удара. Ближе бывает только когда ты мертв. Только вот умри я — никто баллады про нас не напишет. Хорошо, если кости когда-то найдут.

Впереди и справа Ади затянул в ответ:

Я ударил косым — сабля встретила что-то жесткое, но проломила и увязла в чем-то мягком — более мягком, нежели человеческое тело.

На полу дотлевали искры того, что было нашим факелом.

Лишь на мгновение что-то закрыло от меня осколки света. Я ударил туда и остался доволен. Сабля пошла так, что после подобных ударов живут недолго. Если вовсе живут…

Кого-то снял Ади — кобольд рухнул наземь, и под своим телом погреб последние искры.

Тьма была абсолютной — я не видел даже своей руки, даже проведя перед носом. Я закрыл глаза, затем открыл — разницы не было никакой.

Чтоб не отвлекаться на попытки разглядеть хоть что-то, я опустил веки. Я обратился в слух.

Что-то просвистело у уха, я успел отступить и схлопотал скользящий удар по предплечью. Я слышал как треснула кожа курки. Вырывало бляху, она звякнула о камень.

Затем что-то ударило меня под колени. Я упал на землю и уронил меч.

Выхватил кинжал, но тут же чья-то нога выбила его из моей руки.

Где-то далеко Ади продолжал петь:

Зубами я сдернул перчатку, выплюнул ее на пол и взмахнул рукой, творя заклинание. Первое, что пришло на ум — искажающее волшебство. Мне было плевать, что оно сработает не так как надо, или сработает не в полную силу — мне надо было, чтоб случилось хоть что-то. Чтоб бьющий не попал по мне, чтобы меня не оказалось на линии удара.

Заклинание сработало…

…И я ослеп.

Свет был ярок — я видел его даже сквозь закрытые веки.

Я ожидал удара, который поставит точку в моем пути, но его все не было. осторожно открыл глаза, увидел свою саблю — она была совсем рядом.

Опираясь на клинок, поднялся.

Кроме меня и Ади в пещере никого не было. по крайней мере на ногах.

Кобольды бежали.

Мы отдыхали, прислонившись к огромной скале. Дыхание восстанавливалось медленно — сказывался далекий путь, холод, накопившаяся за время пути усталость.

— Мы живы?

— Похоже на то, — согласился Ади.

Я осмотрелся по сторонам — на земле лежало пять тел кобольдов. Были они человеческого сложения, но на пару пядей ниже нас, заросшие шерстью с головы до пят. Походили чем-то то на медведей. Еще один скреб лапами землю, пытаясь будто отползти от нас подальше. Я прицелился в него саблей:

— Добить?..

Ади посмотрел и покачал головой:

— Да ну его, может и выкарабкается. Я зла на них, в общем-то, не держу. — Он достал из рукава нож и подошел к кобольду мертвому: Ну что, освежуем одного?..

Я вытащил кинжал, присел, замахнулся… И убрал его в ножны.

— Какого демона?..

— Ты знаешь, Ади, не могу я их резать. Они слишком похожи на людей. Ты, если хочешь — режь, а я не могу…

— Чистоплюй. — Ответил он, но нож тоже убрал. — Пошли отсюда… Ибо нечего!

-//-

Все было просто — по крайней мере, относительно света:

— Веришь ты в сказки или нет, но она существует. Может, она нас и спасла.

Там где мы приняли бой, одна стена пещеры была из голубой руды, которая начинала светиться от любого заклинания.

Странно, но ни в одной легенде об эльфийском оружии, я не встречал подобного. Может, так получилось, потому что я слышал легенды человеческие, но никогда не эльфьи. Да и кто знает: возможно, при переплавке это свойство терялось.

А, возможно…

Впрочем, какая разница — легенды легендами, но я в жизни не видел голубого эльфьего оружия.

Несомненно одно — кристалл руды, найденный на земле, весь оставшийся путь заменял нам свет всех факелов.

Нам и дальше попадалась эта руда — пласты, тонкие жилы, и, даже пещеры.

Но, может, пока, довольно о ней?

В мире и без того много чудесных вещей.

-//-

— Ади?..

— А?

— Откуда ты знаешь эту песню.

— Был у меня знакомый. Вместе пару дел обстряпывали. Он эту песню любил… Ну а я от него, стало быть, набрался.

— А как его звали?

— Уже не помню. Да и не важно это уже. Он погиб года два назад…

Я кивнул. Действительно — имя было совершенно ненужным, особенно, после того как он погиб.

Важна была песня.

Это было вроде гимна нашего барака. И, может статься, тот покойный, который когда-то рухнул вниз там, где устоял Ади, был из моего кадетского корпуса, может он жил когда-то в моем бараке, а, может, быть он учился в одном взводе со мной.

Может, он даже сидел за одной со мной партой. Хотя нет, мой приятель по корпусу, Эрно Икс, погиб через год после выпуска на каком-то второстепенном плацдарме…

Но так ли важен Эрно? Особенно после того, как он погиб?

Нет, песня была важней.

Ее пели каждую субботу — глубоко ночью, почти в воскресенье, когда все уже были пьяны в дым, а бутылки — выжаты досуха.

Это был гимн — но совсем не помпезный, не бравурный, какими обыкновенно бывают гимны. Он был негромким, печальным, тягучим как судьба солдата и часто из других бараков, те, кому мы мешали спать, кричали: «Кого поминаем?»

Мы поминали себя, поминали день прошедший, еще одну неделю — кто знает, сколько их еще осталось.

Нам было печально — но не потому, что все уже выпито, и еще час-другой и в нашу голову вползет похмелье.

А еще пройдет немного времени, оно уйдет, пройдут и дни отдыха, и опять начнется муштра, учеба…

Потом служба, и, конечно, война. Ведь не для мира, не для парадов нас готовили?

И действительно — началась война, и лейтенанты сгорали как свечи.

Кто-то погиб в первый день войны, уверенный, что попал в простой пограничный конфликт. Кого-то сшибли с седла во время генеральной ордалии. Лейтенанты умирали бесславно от дизентерии, топили себя и свои бандеры в болотах. Пропадали без вести, без видимых причин.

Насколько я знал, из моего выпуска в живых осталось шестеро, включая меня. Один из них потерял руку при форсировании реки с труднозапоминающимся названием, и был демобилизован.

Четверо продолжало носить погоны разных государств и оружие.

Кто из нас станет генералом?

-//-

На нашем пути стала появляться еда.

Кобольды оставляли нам мох, корни, в грубых мисках ползали какие-то слизняки, улитки без панциря. Выползти из мисок они не могли, потому что края посуды были смазаны какой-то дрянью и слизняки соскальзывали обратно на дно.

— Как ты думаешь, это можно есть?

— А как ты думаешь, у нас есть выбор?..

Корни напоминали по вкусу редьку, и были тверды как молодые ветви деревьев, мох же был с привкусом плесени.

— Интересно… — Сказал я, — Интересно, а отчего они стали нас подкармливать.

— У меня есть одна идея, но она тебе не понравится.

— Валяй, говори уже…

— Они испугались твоего пения. Ты уж прости, Дже, но голос у тебя отвратительный…

Мы оба засмеялись — смех больше походил на кашель.

Конечно, шутка была не абы какого пошиба — Ади пел совсем не лучше меня.

И тут он тронул меня за рукав.

— Человек… — прошептал он… — гляди, человек!

Я тихо освободил саблю. Могло статься, что это новая угроза. Конечно, спутать человека с напавшими на нас кобольдами, было бы сложно. Но, кто его знает — может, побитые позвали кузена побольше.

Но нет…

— Смотри… Это женщина…

Мы подошли поближе. Да что там женщина — это была девушка. Очень красивая, и вся белая будто молоко: белые одежды, светлые волосы. Бледное лицо.

Ади подошел и преклонил колено:

— Приглашаю Вас на танец, милая мадмуазель… — Затем поднялся на ноги и добавил. — Красивая, демон его побери… Расскажи — никто не поверит. И ведь не заберешь с собой.

Я думал о том же — пред нами стояла статуя. Вода оседала на ней, и казалось — она плачет. Рукой я утер слезы: они были просто ледяные — даже через перчатку я почувствовал холод:

— Стекло… Вероятно горное стекло — хрусталь…

У подножья статуи лежали плошки вроде тех, которые попадались на нашем пути. В некоторые были насыпаны камни. Некоторые — просто красивые осколки породы, но было несколько полудрагоценных, ну и, конечно, эльфья голубая руда.

Ади стал рядом со статей девушки:

— Ну как, похож?

— Просто не отличишь. — съязвил я, — Похож как троюродный дедушка на двоюродную бабушку.

— Дурак ты, Дже… Я не о том. Это ведь не человеческая статуя…

Я это уже заметил и сам — у девушки уши были чуть заостренны. Да и никогда я не думал, что человек сможет сотворить такую красоту в хрустале. Только во плоти.

— Эльф… Вот уж не думал, что эльфью статую можно найти в пещерах.

— Вот и я о чем… Вероятно, кобольды спутали нас с эльфами — что не говори, мы чем-то похожи. А эльфы для них, наверное, вроде богов…

— Отчего же они тогда богов в поезде убили? Или вот на нас набросились?

В ответ Ади пожал плечами.

Стена за статуей была испещрена надписями.

— Умеешь читать руны?

— Только некоторые идиомы. А ты?..

— Не этот диалект… Есть знакомые символы… Но не более…

Ади прошел воль стены, заглянул в соседний туннель, позвал меня:

— А ну-ка посвети… Бог мой… Да их тут…

И действительно — в соседнем зале действительно было множество разных статуй. Там были все — старики, с мудрыми лицами, воины, женщины, что прожили жизнь полную. Самое жуткое, что попадались и детские статуи…

Это было кладбище. Конечно же, я видел и больше могил, но одно дело — кладбище человечье, другое дело — эльфье.

— Не хочешь осмотреть местные достопримечательности?

Я покачал головой. Было любопытно, но с иной стороны…

Мы вернулись назад.

Наш кристалл стал угасать, свет убегал от поверхности в его глубь. Я привычно бросил заклинание — он вспыхнул с новой силой.

И почти не удивился, когда внутренним светом озарилась статуя. Вместе со светом зазвучала высокая печальная нота — вся пещера пела…

— Вот тебе и ответ. Мы доказали, что имеем божественную сущность — пробудили свет в камне.

— И все же это неправильно…

— Что именно?..

— Некрополь. Никогда бы не подумал, что эльфьи кладбища надо искать в горах. В легендах такие светлые существа — и вдруг подземелья…

— А где им еще хоронить своих?.. Вероятно, по твоему совету пытались хоронить на небесах, но не добрасывали покойных до облаков… А стали хоронить в пещерах как раз потому, что никто их не станет искать. Тем паче, если живешь тысячу лет, пару раз можно и в пещеры сходить.

Делать было нечего, и мы собрались продолжить путь. Перед тем как пойти, Ади спросил:

— Может, отрубить ей голову? А?.. Она ведь стоит бешеные деньги?

Но к мечу он не притронулся, и, вероятно, ждал от меня объяснений, отчего этого не следует делать.

— Не стоит… Она вся может рассыпаться в осколки. Тем паче для кобольдов это святыня. Кто его знает, может, из веры появится разум.

И мы пошли прочь. Я шел и думал — кто последний перед нами видел эту красоту. Когда это было? Сто лет назад? Пятьсот? Тысячу? Или же вчера?

-//-

Под горами было несладко.

Но я всегда недоверчиво относился к слухам о своей смерти, завещаний не писал.

Лишь однажды, прежде чем сорваться в атаку, сказал приятелю, мол, если меня убьют — возьмешь мою лошадь. Моя сивка вынесла меня в том бою. Приятелю повезло меньше.

Не верил я в свою смерть и в пещерах. Все будет хорошо, — думал я, сжимая рукоять сабли, — только не расслабляться, кавалерия, не расслабляться.

Но одной вещи я все же опасался. Я боялся увидеть дневной свет.

Во время пребывания в темноте мы довольствовались лишь крупицами света, и я боялся — а выдержат ли мои глаза яркий свет солнца.

Я заранее прищуривался, закрывал один глаз. Но выход на поверхность оказался удивительно легким.

Поворот, поворот, стало чуть светлей, спуск, опять поворот. Свет, не то чтоб очень яркий…

— Вышли. И все-таки мы вышли.

Над нами возвышалась скала, пред нами лежал лес.

А над миром повисла ночь, луны не было. Звезды залили облака, и не проведи мы во тьме многие дни, вероятно, мы бы их и не увидели. Скалы все так же карабкались в небо, и над нами висела только половина небесного свода. Но я присмотрелся, сверяясь с созвездиями. Это была Та Сторона. Мы прошли под горами.

Кусок руды в моих руках казался темным камнем.

Мы отошли от пещеры на десяток саженей и рухнули на землю.

-//-

К утру конечности затекли, после сна болела голова, будто с похмелья.

Просыпаться не хотелось, но продолжать спать уже не было никакой возможности.

Мне думалось, что, пройдя под горами, мы продолжим свой путь как и раньше. Вдвоем, неузнанные, наживая и преодолевая трудности.

Но нет — мы спустились по склонам, вышли на какую-то дорожку, по ней дошли до грунтовой дороги, дальше вышли на тракт мощеный.

К вечеру дошли до какого-то форта.

— Странно. Против кого эти укрепления — наша сторона, вроде бы к походу не готовится.

— Когда приготовится — форты строить будет поздно, — показал зубы Ади. — А если серьезно, то Эта Сторона сильна смутами. Я тебе говорил про гражданские войны?

— Что-то говорил… — признался я.

— Ну вот. Вспоминай и делай выводы.

Мост был уже поднят, и я думал, что мы просто обойдем его. Но Ади принялся орать, и махать руками дежурной страже. Я на всякий случай стоял чуть в стороне, делая вид, что я как бы не с ним.

Но вместо стрелы или кипящего масла на голову, ворота стали опускаться.

Нас явно ждали…

-//-

Мне здесь все было новым, все странным. Тут солдаты почти не носили сабли. Они были только у офицеров. Вместо кольчуг и брони на них была одежда из грубой ткани. Лишь на груди висели большие бляхи, но насколько я смог разобраться, это была не броня а какой-то отличительный знак.

Я ожидал увидеть удивительные защитные машины, но вместо них в амбразуры были всунуты какие-то толстостенные трубы.

Подобные трубки, гораздо меньше таскали солдаты. Я тогда так и не понял, как они работают, и долго думаю, что это либо какая-то разновидность магического посоха, либо, что скорей — обманка.

С нашим появлением фасах форта сразу же усилили караулы. По беспечному виду солдат было видно, что нападения они не опасались, а то, что их выгнали из казарм — так надо, такая служба.

В поле, недалеко от крепости поставили большую армейскую палатку.

Туда удалился старикашка, с виду полковой маг. И действительно — скоро на моей груди ровно и сильно задрожал амулет.

В палатке вспыхнуло так, что свет пробился через ткань, вырвался из-под клапанов. Затем, из палатки стали появляться фургоны, какие-то люди. Рядом с этой палаткой они поставили другую. И амулет вовсе взбесился — мне пришлось снять и положить в ящик. Он тарахтел там как горох в погремушке.

Затем, Ади ушел в ту палатку. Я не сомневался — причиной всего движения был он. Очевидно, Ади перевозил груз, который На Этой Стороне считался правительственным.

И опять была ночь, опять безоблачное небо наполнилось молниями и громами.

А потом все кончилось. Амулет затих, так резко, что я подумал, будто он сломался. Но магией я сбил кружку со стола, и амулет дрогнул.

Утром конвой убыл, посты на фасах крепости опять стали обыкновенными.

И мы из важных гостей превратились в гостей попроще, коим как, известно, дома лучше.

— Ну что, поехали?.. — спросил меня Ади, будто у все зависело только от меня.

— Ты освободился?

— Никогда в жизни не был более свободным.

Часом позже мы отбыли в имение Реннера.

-//-

Отчего-то я ожидал увидеть домом Ади какую-то крепость. Может быть форт, обветшалый, брошенный, а после выкупленный Реннером за сущую безделицу.

Но нет. Разве что я бы, пожалуй, прозевал поворот к хутору Реннеров: дорога шла оврагом, и вдруг меж его стенами нашелся проем, куда и свернул Ади.

Дорога побежала полем — то и дело попадались съезды, меж деревьев мелькали крыши домов.

На каком-то перекрестке нам попался маленький кабак. До сиз пор помню его название: «Степная Жемчужина». На жемчужину он, конечно, не тянул, но вторая часть названия была правдой — вокруг была степь, через них пролегали шляхи — не тракты. И движение по ним было не то чтобы оживленное. Стало быть, и выручка в этом кабачке была небольшой.

Но кто знает — может, хозяин содержал его не из-за прибыли, а по зову души. Может, сюда съежились по вечерам местные помещики, чтоб отметить прошедший день на нейтральной территории. А может, и вовсе, строили не для людей, и пролетающая на шабаш нечисть останавливалась здесь, чтоб промочить горло стаканчиком-другим.

Дом Реннера был окружен не рвом и крепостной стеной, а невысоким забором, потерявшимся в зарослях кустов.

Через сад дорога вела к дому на холме.

Реннера ждали. Не то чтоб, сидели на крыльце, или постоянно выглядывали в окошко. Нет, они были просто извещены, что мы в движении, что прибудем скоро.

И стоило нам въехать во двор, домочадцы высыпали на улицу.

На подносе старый слуга вынес две рюмки самогона с закуской. По холоду рюмки я понял — бутыль с самогоном до последнего момента держали в леднике.

Я выпил и закусил. Ади, как много месяцев назад выпил лишь половину, остальное выплеснул, зато тут же съел почти всю закуску.

— Простите, милые, — сказал он, — гостинца я вам не привез. Ну, ничего — зато теперь у нас уйма денег и мы можем купить каждому что-то разэтакое… Я предлагаю начать с соседского леса…

Домочадцы улыбнулись, кто-то тихонько прыснул смехом. Вероятно, соседский лес был дежурной шуткой, каким-то камнем преткновения, вроде того моста Эршаля.

Нас встречал и приемный сын Ади Реннера. Я знал, что в нем нет ни капли крови моего спутника, но странное дело — они были похожи. Одинаковая прическа, осанка, вытянутое лицо, холодный блеск и решимость во взгляде.

Не было только пятна на лице, и вместо эстока на бедре висела шпага.

Я подумал, что он, в общем-то, ребенок, коий до конца не понимает, что приемный отец прошел дальнюю дорогу.

Он понимал, что сегодня будет праздник. Но что за праздник без подарков?

Я порылся в сумках и отдал ему кристалл синей руды:

— Держи…

— Ух ты! А что это такое?

Вместо этого я нарисовал в воздухе Знак. Кристалл загорелся ярким синим цветом.

Затем Ади представил меня, и назвал имена всех встречающих.

Жена Реннера действительно была красива. Ее можно было бы и не называть — по понятным причинам она сильно отличалась.

Когда я увидел ее, мне захотелось откинуть прядку волос, чтобы увидеть, не заостренна ли вершина ушка. Я хотел, чтобы она сказала слово, чтоб узнать — не скрывает ли ее улыбка полное отсутствие клыков. Такими должны были быть эльфы, хотя, кажется, у эльфов не бывает черных волос.

Говорили, что у эльфов нет клыков, и что они живут очень долго. У меня не было времени жить рядом с ней, проверять, состариться ли она.

Бывало, за обедом, я пытался ее рассмешить, но она лишь пунктирно улыбалась краешками губ. Ела аккуратно, поглощая пищу маленькими кусочками, и я так и не смог рассмотреть ее зубы.

Да что там, кажется, в моем присутствии она не произнесла ни одного слова. А может, я ее просто не слышал — Ади Реннер и его сын всегда производили достаточно шума.

Помню одну ночь, незадолго до моего отъезда. В долине уже было тепло, и со дня на день мы должны были получить весть, о том, что открылся какой-либо перевал.

Ночь была чарующая, и перед сном мы вышли на свежий воздух.

В вышине висела полная луна. Еще вчера она была туманом на конце, но сегодня вышла в полной красе.

Ади обнял жену, сведя пальцы в замок как раз под плодом:

— Полная луна, тринадцатый день, пятница. Самое время тебе лететь на шабаш.

Она руками провела по своему телу — от шеи, по груди, через живот к рукам мужа. И покачала головой. Я понял, что она хотела сказать — тяжесть еще нерожденного ребенка приковывала ее к земле.

Но этот разговор произошел гораздо позже.

-//-

В один день, у ворот имения остановился всадник. На огромном черном коне, восседал мальчишка, лет двенадцати. Одет он был просто, без всякого оружия, выглядел как сын иного вельможи. Держался с достоинством, и слуги легко пустили его во двор, приняли коня, хотели помочь сойти на землю, но тот спрыгнул сам и в иную сторону.

Я стоял на крыльце, и видел, как приемный сын Реннера встретил прибывшего:

— Вы к кому?.. — мальчишка пытался выглядеть достойно, но это выглядело лишь как подражание прибывшему. — К отцу?.. К…

— Да, я к господину Ади Реннеру, — пришел ему на помощь визитер.

— Как вас представить? Он вас знает?..

— Да, одно время, мы с ним были близко знакомы. Очень близко.

— Как Вас представить?

— Ума не приложу. Я еще не выбрал себе имени. Просто, скажите — хороший друг. Мы были рядом в тяжелые времена.

— Я доложу.

Реннер-младший удалился.

— Не боитесь ездить один и без оружия? — спросил я.

— Мое оружие — всегда при мне. Для того, кто попытается остановить меня — это будет неприятной неожиданностью.

Он сложил руки в знак, прицелился в дерево через дорогу. Вероятно, хотел продемонстрировать свою силу и заклинание, ударить сильно и жутко каким-то трехступенчатым заклинанием. Но раздумал и просто махнул рукой — по кроне дерева пробежался шквал.

Затем он подошел близко — гораздо ближе, чем допускали приличия.

— Вам не знакомо мое лицо? — спросил он меня.

— Признаться, нет…

— А меж тем, мы часто смотрели друг другу в глаза.

И я понял кто это.

— Но это были не ваши глаза. — Ответил я ему.

-//-

Пили в оранжерее. Розовые кусты, вероятно, чувствовали зиму и через стекло, поэтому не цвели. Но даже их листья распространяли аромат.

А может быть, все дело было в вине, уж не знаю, из чего его гнали, на чем настаивали.

Было довольно странно видеть, как мальчишка пьет наравне с нами. С его весом, думал я, его свалит довольно быстро. Но нет. Тот пил и почти не пьянел.

— Так может быть, вернемся назад вместе?.. — Предложил я юноше, — Я, конечно, не набиваюсь в кампанию, но вдвоем ехать было бы спокойней.

— Нет, скоро я возвращаться не собираюсь. Неотложных дел у меня нет. Так что, возможно, мы с вами и не встретимся, молодой человек. По крайней мере, в этой жизни.

Он не знал, что частично ошибается. Оглядываясь назад, я могу сказать — мы встретились позже. Гораздо позже. Но тогда этого не знал и я.

— И наш мир проживет без вашего присутствия? — попытался съязвить я.

Ответ меня удивил:

— Я, знаете ли, всегда был сторонником сбалансированности мира по Ту и Эту сторону. Так что я не буду спешить вторгнуться в ваш мир.

Отчего-то его ответ разозлил меня. Они уже вторглись в наш мир. И эта крепость Хастен, что выпадала из нашего мироздания, это депо брошенных зверь-машин — пусть и оставленных до поры до времени, пусть и на землях экстерриториальной Хотии. Все это было вторжением. От алкоголя язык развязался на недопустимую длину:

— Вы знаете, а я, еще вероятно, сюда вернусь. Для начала в предгорьях организую сплав строевого леса. Ну не может быть, чтоб со склонов не текло ни одной завалящей речушки. А затем, организую добычу голубой руды. Кобольдов припру так, что они полезут с Вашей стороны с криком «Спасите!!!» А еще найму магов, чтоб они разобрались в Ваших железках. И лет через десять я постучусь в двери ваших домов. Уж не знаю, чем я буду стучаться — мечом или кошельком.

Ади от моих слов скривился. Он, было, потянулся к плечу, туда, где обычно находилась рукоять меча. Но меч уже напился крови досыта и отдыхал где-то в оружейной.

Вместо этого Ади сказал:

— Дже, ты не должен так говорить. Тебе лучше даже так не думать.

Гость же оказался более категоричным:

— Не хочу портить Вам настроение, господин Кано, но довольно серьезно обсуждалась необходимость Вас умертвить.

Я поперхнулся. Ади постучал меня по спине. Боясь показать свою слабость, я остановил его:

— Оставь, пройдет… И за какой, извиняюсь, хрен меня хотели убить?

— За самый банальный. Вы слишком много знаете.

— Ну вот еще. Что за дикость — убивать за знание?.. Ну я так понимаю, разум восторжествовал?

— В некотором роде, — ответил мальчишка с глазами уставшего старца. — У Вас оказался могущественный покровитель.

— Это Ади?.. — предположил я.

— Нет, это я… Я ведь не забыл вашего добра. Вашей помощи… Без вас я бы не воскрес.

Мне стало противно — в горле резко пересохло. Вино не утоляло жажду, а опьянение исчезло.

Ади отставил стакана и отошел к кустам.

— Ой, а кто это у нас? — он наклонился к самой земле, — роза? Точна роза…

Я склонился рядом с ним. Росток был маленьким — никак не больше двух дюймов. Ади провел пальцем по еще мягким иглам.

— Хочешь, тебя саженцем угощу?.. Ах да… Ну когда хватит ума обзавестись местом, где его можно посадить, тогда приходи, возвращайся. И если не обзаведешься — тоже заходи. И не слушай ты его, — он кивнул на юношу…

— А вообще, если серьезно… Я просчитал вашу судьбу и судьбу вашего мира. Просто чудесно, что Вы прошли горы. Но дальше Вам надо вернуться назад, ибо судьба мира тесно сплетена с вашей. Но совсем иначе, нежели наговорили вы сейчас.

-//-

— Нет, ты знал? Признавайся, ведь знал наверняка! — наседал я на Ади. — Знал ведь, что меня хотят убить.

— Ну, знал… — согласился он.

— И не сказал! И если бы меня постановили убить, ты бы просто пришел ко мне в комнату, сказал бы, мол, прости Дже, и всадил бы свой эсток по гарду?.. А я думал, ты друг.

— Друг. Но ты не драматизируй, не убили же?..

— Ха! Тебе легко говорить! Ну, скажи, скажи, как бы меня убили? Меч, кинжал под ребро, яду в вино, удавка?

— Нет. Это неспортивно. Я бы предупредил бы тебя. Ты бы бежал. Так у тебя появился бы шанс выжить.

— Шанс? Какой шанс?

— Думаю, один из тысячи…

— Хм… А как ты считаешь, я представляю опасность? Я могу ведь всем рассказать о вашем мире, о путях в него.

— Ты не из тех, кто будет орать о своем знании на каждом углу. А если и так — то, кто тебе поверит…

— Но таких как я, становиться все больше.

— И что с того? Это вроде заговора посвященных — никто не знает никого… И знаешь… Мы вас не боимся — самую жуткую вашу армию мы передушим на еще подходах к перевалам…

— «Мы»?.. — переспросил я, — откуда столько ненависти?..

— При чем тут ненависть? Я буду защищать свою жену и своего ребенка… Своих детей…

-//-

Что я могу еще рассказать о том мире?

Да ничего.

Ади не водил меня на экскурсии в их города, не показывал тайн их мира.

Да и после того разговора в оранжерее мне не очень-то хотелось узнавать что-то новое.

Лишь однажды рядом, на бесхозном пустыре остановился бродячий паноптикум.

Ади пошел туда с сыном, и позвал меня.

Набор зрелищ был не таким уж и шикарным — как водиться, сладкая вата, бородатая женщина, зверинец с тварями плешивыми и уставшими от жизни.

Дети их то дразнили, то бросали через прутья клеток карамельки. Большинство животных такой подачкой не брезговали.

Барышни охали у клеток и банок с гадами, но я смотрел на животных с жалостью. Большинство их сородичей я наблюдал гораздо ближе, причем совершенно бесплатно, в природе. Тех вряд ли можно было соблазнить конфеткой — они бы предпочли сочный кусок мяса.

Гордостью паноптикума считался музей восковых фигур.

Мы зашли и туда.

В комнатах было прохладно. Чтоб воск не растаял в ведрах, поставленных по углам комнат, таял лед. Его периодически заменяли, принося из ледника новый.

По комнатам бродили родители с детьми, останавливались то возле одной то около другой фигуры, бросали на них восхищенные взгляды.

Вероятно, это были копии знаменитых людей того мира. Но я, разумеется, не знал ни одного, и для меня они были лишь большим куском воска, обряженным в человеческую одежду.

Я бы, вероятно, и не вспомнил эту прогулку, но в последующую ночь мне снился сон, будто я сам попал в эту комнату, заполненную кадаврами.

Бродил по ней, ища выход, но его не было. Краем глаза будто ловил движение, бросался туда, но находил лишь новый труп.

Я искал знакомое лицо, казалось, еще немного и увижу фигуру человека знакомого, может быть давно потерянного, но воскресшего на Этой стороне. Но таковых не было.

И вот вдруг статуи начали гореть, будто свечи. Волосы вспыхивали, становились фитилями, в мгновенье расплывалось и без того незнакомое лицо, и вместо головы оставался сноп пламени…

…Я проснулся глубокой ночью и сидел, пытаясь понять, что сон сей значил.

Решение нашлось совсем простое — ну, разумеется, я совершенно чужой в том мире.

-//-

В один из дней, мы отправились в путь.

Туда, где навсегда закончились дороги моего отца. Ведь для чего я прибыл на ту сторону.

Дорога к могиле и обратно, была единственным случаем, когда я далеко отлучился из имения Реннера.

Я должен сказать, что их мир не так сильно отличался от мира нашего. В том смысле, что его населяли люди абсолютно похожие на нас — у них не было ни жабр, ни крыльев, ни чешуи, как у хозяина деревянного замка.

И солнце здесь было то же, что и у нас, одно и вроде бы катилось всегда с востока на запад, но никак не наоборот.

Деревья росли вверх, вода текла в низины.

Вероятно, Ади вел меня дорогой, кою обдумывал не только он один. Она шла все больше по оврагам, из которых ничего видно не было, меж холмов. Дорога сильно петляла, и, хотя пару раз мы пересекали большие тракты, ни разу не свернули на них.

Я не видел крыш городов — скорей всего мы обходили их так далеко, что даже шум не долетал к нам.

Лишь раз мы переходили пути похожие на те, по коим мы проделали часть пути на Ту сторону.

Но у этих реек верхняя плоскость не успела схватиться ржавчиной, а снег с путей был убран в сторону. Но мы не задержались на переезде, Ади не дал мне подробно рассмотреть его.

Вдоль дороги мелькали деревушки, хутора, отдельные дома. Меня поражало обилие мелких кладбищ — по сути, они были возле каждой деревни. Для того, чтоб похоронить покойного иногда было достаточно вынести его за околицу.

Часто кладбища располагались на склонах холмов.

— Земля здесьдорогая, — пояснил Ади, — вот и хоронят по склонам. Где ничего расти не будет. Зимой и летом, вроде все нормально, а вот когда дожди — размывает могилы, вымывает обелиски, покойников — приходиться перезакапывать…

Я боялся, что мой отец похоронен на таком же кладбище, и пройдет еще немного времени, его кости вымоет, и в лучшем случае их закопают в братской могиле, не удосужившись уточнить имя.

Но нет — отец и его бандера оказалась похоронена на кладбище около небольшой крепости. Крепость принадлежала государству, поэтому землю особо не берегли. Здесь лежали те, кто закончил свою жизнь на службе в этой крепости. Надо заметить, что таковых было много. Вероятно, здесь хоронили и тех, кто погиб, пытаясь подчинить крепость иной воле, иной силе.

Возле кладбища нас встретил майор — то ли выехал узнать, кто к ним приехал, то ли был предупрежден заранее.

Он указал мне на могилы.

Все было ясно. Отряд посла был опознан как разведывательная группа. Навстречу был выслан заградительный отряд.

Никто не знал, как это получилось.

Никто не мог сказать, кто первый сказал первую грубость, кто первый схватился за оружие. Хотя, верно, обе стороны держались за рукояти сабель как только встретились. Недовольный взгляд, острое словцо, та же монета в ответ — и все закончилось боем.

Пришлые не могли победить. Даже если бы они выиграли первый бой, им бы отсекли пути к отступлению и выбили бы.

Но все было закончено в тот день. Никто не сдался — да, наверное, их и не собирались пленять. Оставалось только похоронить.

Возможно, его убийцы лежали тут же.

Но от солдат форта их отделяла легкая металлическая ограда, получалось, что они лежат как бы и рядом, но каждый сам по себе.

— Я оставлю вас… — «вдвоем» чуть не сказал Ади.

Он остался рядом с майором из форта и медленно отвел его в другой конец аллеи. Вероятно, они обсуждали какие-то пустяки, которые не волновали ни Ади ни майора. Но о чем они разговаривали, я не слышал. Да и до того ли мне было.

Я стоял у могилы…

Хорошо быть глухим — глухие понимают друг друга через толщу звуконепроницаемого стекла. Еще лучше быть безумными — те понимаю друг друга без слов без знаков.

Но как объясниться с человеком, который лежит пред тобой на глубине полусажени? Как сказать ему что-то. И, главное, что сказать.

Смотри, отец, твой сын пришел к тебе. Он прошел тысячи миль, он прожил семь лет. И он жив — многим этого оказалось не под силу. Например тебе, отец… Это не упрек, это факт. Твой сын жив, он прошел дорогу, которая не удалась тебе, и возможно, вернется назад.

Смотри, отец… Смотри, если можешь смотреть…

Что я мог сказать еще? Обычно у покойных принято просить прощение.

Прости, отец… За что?.. За то, что не пошел вслед за тобой? За то, что я не лег в землю рядом?..

Наконец, сзади подошел Ади.

— Ну что, пошли?.. — спросил он.

Я кивнул — а что оставалось делать?

-//-

В обратную дорогу меня собирали всем миром — Ади, как хороший хозяин, перед тем как подвести мне лошадь, проверил все подковы. Прежде чем я сел в седло, он повеселил мне наш шею амулет. Призму, почти цилиндр из какого-то зеленого кристалла. Он был полупрозрачен, и в его глубине будто кружила медленная вьюга, то, сгущаясь, то распадаясь.

— Если ты будешь беречь его, он сбережет тебя. Не снимай даже на ночь, не передавай другому, и он не предаст тебя.

Потом подошла его жена и молча повязала мне на шею, связанный ею шарф. Она не сказала ни слова, лишь улыбнулась, не размыкая губ. На мгновение ее рука коснулась моей щеки. Меня удивило, какие они теплые — от нее просто шел поток тепла, как от костра. Хотя я не испытывал к ней никаких чувств, шарф я носил довольно долго. И он, кажется хранил меня — за два года у меня не было ни одной царапины. Потом я перетянул кому-то рану. А на следующий день меня убили…

— Я бы проводил тебя, — сказал Ади, — но скоро нас станет по настоящему четверо. Он одними глазами показал на свою жену. — Я так же незаметно кивнул в ответ. С Той Стороны тебя встретят…

— Интересно, мы встретимся? — спросил я, хотя на самом деле мне это было мало интересно.

— Встретимся, — уверенно ответил Ади, — Я не вижу особого смысла в смерти и поэтому, собрался жить вечно.

Я отправился с караваном, что шел в Высокий Замок. С нами было два офицера — он и она. Говорили, в Замок отправляли только добровольцев и только мужчину и женщину. Говорили так же, что не всегда это приносило плоды — бывало, к концу ледового заключения оставался только один, или же они возненавидевали друг друга. Но если этого не происходило — они оставались вместе на всю жизнь.

С караваном я дошел до перевала, мне указали на дорогу вниз, а сами продолжили свое восхождение то ли в туман, то ли в облака.

2003 год.

Оглавление

I

II

III