Синдром бродячего пса (СИ) [unesennaya_sleshem] (fb2) читать постранично
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »
Размышления — вот что остаётся у человека, которому отказывает тело, но не голова.
Мысли — это единственное его спасение, и чтобы не свихнуться (а может, потому что уже?), он кидается в эти дебри, плутает, увязает намертво.
Мысли и воспоминания, фантазии. Они переплетаются друг с другом, словно узловатые лианы, плетут непробиваемый кокон, который скрывает его от внешнего мира. Он погружается внутрь и ощущает, как всё новые и новые побеги проходят его тело уже насквозь — распинают, пронзая руки и ноги, прорастают, с хрустом проламывая грудную клетку или с едва слышным чавканьем появляются над мягким животом. Этот кокон поглощает его, и рано или поздно от человека ничего не останется. Только мысли, которые будут жить своей жизнью. Многим из которых человек вовсе и не нужен. Они оформились, отделились, вышли в эфир и больше не нуждаются в его голове. В его неверном пристанище.
Он часто думает о бродячих псах.
Если собака, ведомая одной ей понятной целью, выбегает на дорогу, и её сбивает автомобиль, кто виноват?
Собака, которая не понимает ни черта и, скорее всего, останется агонизировать на обочине, переломанная и скулящая? Или водитель, который никак не успевал безопасно сманеврировать или остановиться? Он думает о том, сколько таких вот псов полегло на обочинах автомагистралей. Сколько таких псов сдохло там, медленно истекая кровью?
А сколько выжило?
***
Больше всего Брок ненавидит свет. Он бьёт отовсюду, прожигая тонкие, словно пергаментные веки, и доставляет физически ощутимую боль. Он каждый раз хочет сказать, попросить, вымолвить хоть что-то, чтобы этот бьющий злой свет исчез, и у него не выходит. Только сдавленное мычание, которое принимают за стон боли и просто увеличивают дозу морфина. И он снова засыпает, снова падает в мягкое, обволакивающее небытие. В нём почти не думается, оно не живое — слишком стерильное и чуждое. Брок боится, что забудет себя, забудет, как жить, если всё продолжится в том же духе. Он перестаёт жаловаться на свет. Терпит, и из его глаз текут бессильные слёзы, смачивая пересыхающие веки.
В один прекрасный день у него выходит — он открывает глаза и видит. Смутно, расплывчато, но это уже что-то. Это маленькая победа. Справа от него огромное, в половину стены окно. И из него светит — ярко, обжигающе. Это невыносимо, он отворачивает голову и снова закрывает глаза. Становится легче.
Память похожа на прохудившуюся от времени тряпку, в которую достаточно ткнуть пальцем — и поползёт дыра, до того ткань стала ветхой и хрупкой. Его память о последних событиях вся такая — в неровных дырах. Он помнит удары, удары и снова удары. Помнит огонь. Огонь везде, и он не надеется выбраться. Он помнит… смутное желание. Сожаление. Он совсем не помнит лиц. Брок думает, что и своё-то лицо помнит с трудом. В первую секунду это пугает. А потом… становится как-то всё равно.
В какой-то день он просыпается рывком от жуткого зуда. Чешется везде, всё, и это отличный стимул, чтобы начать двигаться. Брок поднимает руку — тяжело, неловко, тянется к зудящему лицу и… натыкается бинтами на бинты. Он тихо скулит от отчаяния, но почесаться ему не удаётся. Это пытка, изощрённая и жуткая пытка. Его мельтешение замечают, в палату входит строгая неулыбчивая медсестра, кидает на него рассеянный взгляд и снова уходит. Через минуту она возвращается с мужчиной — Брок догадывается, что это врач. Его врач. Смысл слов уловить не выходит. Но мужчина говорит бодро и улыбается. Ощупывает бинты, чуть приподнимает края. Кивает ему. Брок умудряется сконцентрироваться и разбирает: «Через три дня снимем. Вы отлично справляетесь».
Брок задыхается, пытаясь выдавить из отвыкшей, пересохшей глотки хоть слово. Выходит бульканье и хрип, доктор кивает, медсестра отходит к раковине и набирает в стакан воды. Его приподнимают вместе с кроватью, поят, и он пьёт. Это не спасает от зуда, но приносит горлу облегчение. После он снова пытается говорить — тщетно. Доктор смотрит на него с вялым любопытством и опаской,
твердит: «Спокойнее, вам нельзя волноваться. Мисси, давай-ка ещё немного морфия. Пусть отдохнёт. А то потом начнётся».
Брок стонет, но «Мисси» уже что-то вкалывает в капельницу, и Брок вдруг отчётливо видит, как жидкость спешит по прозрачной трубке к катетеру, и… он засыпает. Наверное, это правильно. Ему становится сладко и спокойно. Ему становится всё равно.
Бинты и правда снимают. Сразу после процедур. Это происходит мучительно медленно, и Брок бы предпочёл поскорее, как оторвать присохшую повязку от коросты. Но нет. Они мучают его.
Когда пытка заканчивается, его обмазывают чем-то пахучим, и зуд становится легче, тает, холодит кожу. Он не смотрит на себя — шея ещё плохо держит голову, не подняться. А потом ему снова что-то вкалывают, и он падает в серое нечто — летит, летит,
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »
Последние комментарии
3 часов 20 минут назад
3 часов 37 минут назад
3 часов 58 минут назад
6 часов 40 минут назад
14 часов 3 минут назад
19 часов 47 минут назад