Семнадцатое лето (СИ) [unesennaya_sleshem] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

1.

Подарок, завёрнутый в грубую серо-коричневую бумагу, неудобно давил под мышкой и оттягивал руку.

Баки шагал, насвистывая под нос, со своей вечерней подработки, то и дело беспричинно улыбаясь, едва успевая вовремя перепрыгивать через лужи.

Ночью был дождь. Шумный, стеной, он обрушился на Бруклин, да что там, на весь Нью-Йорк, на весь мир, и смыл его начисто. По крайней мере, так ему в тот момент казалось - пока он вглядывался в ослепшие, затянутые ливневыми бельмами окна в маленькой комнатке своих сестёр. Младшие уже спали, как и родители. В небольшой гостиной, она же служила семейству Барнсов столовой, и спальней - Баки, окна выходили внутрь небольшого, застроенного низкими сарайчиками двора, и из них ни черта не было видно, только темноту. Окна комнаты малышни выходили на другую сторону дома, и там, за дорогой, был пустырь и небольшой сквер. Но ночью неистово шумел ливень, и за окном не было ничего, кроме серой завесы частых крупных капель. Баки сидел на узком подоконнике, привычно балансируя половиной тела, мял в кармане высоких шерстяных штанов пачку сигарет. Трофей. Такую пачку при желании можно было несколько месяцев курить. Он так и делал, всё не мог бросить. Подкуривал, затягивался пару раз и экономно тушил, прятал сигарету обратно. Ему надолго хватало. В этот вечер, глядя за ослепшее стекло, курить хотелось страшно. А возможности не было. Но наличие примятой шуршащей пачки в кармане штанов всё равно успокаивало.

Он сидел и думал о том, что, может, Стив сейчас так же сидит и смотрит в окно на ливень. Нет, он был уверен в этом, точно сидит. При этих мыслях на лицо Баки всегда приходила загадочная, блуждающая улыбка. Он бы сам очень удивился, если бы увидел её. Но он не видел. Он сидел и смотрел на ливень, который смывал весь окружающий мир в Тартар. И думал о друге. О том, что завтра будет особенный день. И о том, что он успел доделать свой подарок. Это будет фурор, Стив так давно мечтал.

И вот Баки шёл, перескакивая через лужи и крепче прижимая к себе неудобный свёрток с острыми краями. И лицо его то и дело светилось неосознанной лукавой улыбкой.

2.

Вокруг стояло палящее, дурманящее тёплыми ночами и невозможно солнечными днями лето. Лето дышало жаром в распахнутые окна, преследовало вечной жаждой и желанием выкупаться хотя бы в ближайшей бочке под стоком с набранной дождевой водой. Лето светилось, бликовало солнечными лучами в стёклах оконных рам, в глади луж, разлеталось рябью на несильных волнах залива; лето рассыпало по носу и щекам Стива заметные веснушки, похожие на брызги некрепкого чая, а глаза делало нереально, небесно-голубыми. Лето было сладким, радовало ранними, почти выспевшими яблоками в чужих дворах, в которые порой забирался Баки. Оно хрустело на зубах и разбрызгивалось кисло-сладким соком по щекам Стива, текло по губам, и Баки, мучительно прикусывая кончик своего языка и ощущая, как рот вмиг наполняется слюной, в который раз отводил взгляд. Загнанно и торопливо, сам не понимая, отчего так происходит. Лето плескалось волнами о причалы в доках, звенело и стонало заунывными криками чаек, лето пахло рыбой и звучало долгими, призывными гудками рыбацких баркасов. Лето пахло солёной горечью простыней в доме Стива напротив, когда Баки по выходным оставался на ночь, и они до двенадцати разговаривали, смеялись тихонько, читали друг другу вслух, или же Стив просто рисовал, а Баки делал вид, что читает, и никогда за всё то время не мог прочесть ни строчки - смотрел, таясь, на Стива, на острые розовые пятки на поднятых кверху ногах и тонкие запястья, словно у фарфоровой куклы. Порой Баки казалось, что они просвечивают на свет точно так же, как дорогущий азиатский чайный фарфор в витрине большого магазина на перекрёстке. Он подглядывал, прикрываясь книгой, и внутри него, где-то в той дурацкой точке, где лёгкие должны прикрепляться к диафрагме, приторно и тягуче ныло от этой невинной игры. Поэтому всегда, когда Стив спрашивал, чего интересного он вычитал, Баки отвечал одинаково - сам почитай. И широко, игриво улыбался. Стив в ответ хмыкал и никогда не показывал те свои рисунки. А по утрам в воскресенье Баки зарывался носом в остывающую, ещё влажноватую простынь, где совсем недавно, рядом, - протяни руку и дотронься, - спал Стив. Вдыхал медленно, блаженно закрыв глаза, задерживал в лёгких воздух вместе с вездесущей пылью, выдыхал неохотно. Купался в знакомом до мельчайших нюансов аромате и, мучительно краснея, чувствовал, как пах наливается знакомой каменной тяжестью. Жаром, из-за которого его тело выкидывало кое-что интересное, и Баки с некоторых пор отлично знал, что с этим фокусом делать, чтобы стало очень хорошо. И никогда не делал этого по утрам в воскресенье, в квартире Стива. Потому что Стив уже громко фыркал, умываясь, в своей маленькой ванной комнате, а миссис Роджерс весело гремела посудой на кухне, уже принимаясь за завтрак для них. Баки нравилось чувствовать, как томится, печёт, как ломит по всему телу, как хочется чего-то невыразимого, чего-то такого, чему в его голове и названия ещё не было.

Они со Стивом были друзьями столько, сколько он себя помнит. И если начистоту, без Стива он себя не помнит вообще. Нет, конечно, в его жизни хватало других людей, помимо семьи. Была ещё и учёба, и различные вечерние подработки, белозубо улыбающиеся девчонки в ярких платьях с летящими пышными юбками и другие парни, с которыми иногда весело идти в сторону дома и горланить новую, ставшую модной совсем недавно мелодию с танцев. Они были, и при этом был Стив. И в голове Баки - в сердце Баки? - это никак не смешивалось.

Вокруг стояло их жаркое семнадцатое лето, и оно сводило Баки с ума.

3.

Он дошёл до их улицы, которую они со Стивом ещё в детстве назвали Улицей Натянутых Бельевых Верёвок. Дома стояли близко, и верёвки, как снасти парусного фрегата, путано перекидывались от окна к окну; на них постоянно что-то висело, и было очень забавно наблюдать, как суетятся и нервничают миссис Фокс и миссис Бауэр, когда начинается дождь, и сохнущее бельё надо срочно убрать с улицы.

Баки поднялся по скрипнувшей в двух давно изученных местах лестнице и постучал. Миссис Роджерс открыла почти сразу. Худенькая, невысокая, с всегда безупречной причёской. Ухоженная и тонкокостная, ирландка до самого кончика носа. Как она выдерживала, несла на своих узких плечах ночные смены в местном госпитале, Баки знать не знал.

Она нахмурилась, сдвинула брови. Вздохнула печально и, сказав: “Это опять ты?”, отошла чуть в сторону, пропуская в квартирку. Баки всегда галантно здоровался и уже привык к этой их небольшой игре. Миссис Роджерс была очень строгой и достаточно верующей, чтобы по праздникам всегда помогать в ближайшем приходе, выручая с обслуживанием, когда раздавали еду для ирландских эмигрантов. Там всегда готовили вкусные блюда и ставили отменное пиво. Баки обычно умудрялся стягивать хотя бы бутылку до того самого дня, пока миссис Роджерс не поймала его на горячем и месяц не пускала к ним ночевать. С тех пор она всегда хмурилась, впуская его в дом. И всё равно продолжала впускать. Она очень любила Стива. Баки смел надеяться, что и его тоже. Хотя бы немного.

- Тётя Сара, - улыбнулся он, отставляя свой свёрток чуть в сторону от входа, прислоняя к стене. Сумку, перекинутую через плечо, тянули книзу наворованные пару дней назад ранние яблоки. - А я с яблоками. Может, испечёте чего-нибудь? Всё же, есть повод.

- Если это была просьба, то она очень странно оформлена, мистер Барнс, - фыркнула миссис Роджерс с маленькой кухни. Шумела вода. Маленькая миссис Роджерс стояла в переднике, накинутом на добротное домашнее платье, разрисованное зелёными листьями, и что-то мыла в жестяной раковине. - И я, кажется, просила тебя не называть меня “тётя Сара”.

Баки улыбнулся, разуваясь. Стив приучил его к этому нудному ритуалу лично. Баки привык говорить “тётя Сара” и привык получать за это нагоняй, но всё равно ничего не менял. Он видел не раз, как подрагивают в едва намечающейся улыбке уголки её губ, и не собирался никому отказывать в этом маленьком удовольствии. В улыбке миссис Роджерс становилась прекрасной и… очень похожей на Стива.

С миссис-хмурящейся-с-порога-Роджерс у него были очень странные отношения, и они же были, пожалуй, лучшими из всех, которые Баки только мог припомнить. Даже с собственной матерью ему было тяжелее. Миссис Барнс была крайне эмоциональной и властной женщиной. С миссис Роджерс всегда было тепло и просто. И понятно. Если она злилась за что-то, то всегда ледяным тоном объясняла, за что, и какое последует наказание. И ни у него, ни у Стива не возникало ни единой мысли и желания спорить. Спорить с железной, совершенно несгибаемой миссис Роджерс было бес-по-лез-но.

А ещё Баки часто думал о том, что она, пожалуй, медсестра от Бога. Она и его кое-чему научила. “Раз уж ты свалился на нашу голову”, - добавила она тогда.

- Давай свои яблоки, - сказала, наконец, миссис Роджерс, и Баки расцвёл. Потащил сумку с плеча. - Снова наворовал? Послушай меня, чертёнок, рано или поздно тебя поймают, и ты получишь всё, что тебе причитается за подобные выходки.

И Баки снова хмыкнул и улыбнулся. Она не ругала его, не совестила и не спрашивала - почему и зачем, - а просто предупреждала о последствиях. Он и сам бы не смог ей ответить, зачем делает это. Всегда - только для Стива. Из-за Стива. Чтобы рассказывать потом страшным полушёпотом и смотреть, как удивлённо и волнующе округляются у Стива глаза, как влажно блестят в неверном свете масляной лампы, как играют на коже длинные тени от пушистых ресниц.

Баки был из вполне себе приличной семьи и мог позволить купить себе яблок. И никогда не пользовался этой возможностью, в темноте перелезая через чужой забор и убегая потом от собак. Однажды его даже укусила одна за лодыжку и порвала штаны. Стив потом зашивал и ругался на его безголовость. Но надо отдать должное, зашил так умело, что сразу было и не понять, где же оно порвалось.

- Стив ещё не вернулся?

- Скоро будет, - коротко ответила миссис Роджерс. - Сегодня в редакции. Мистер Леонардо наседает на него, заставляя рисовать дополнительно и как обычно за гроши.

Баки сжал кулаки. Он видел этого Леонардо Перрелли. Никакой он не мистер и не сэр, именно что чёрт. Черноволосый и толстый итальяшка. Он платил Стиву очень мало, по несколько центов за картинку, но тот никогда не жаловался и не отказывался поработать дополнительно. Им с матерью и правда нужны были деньги.

4.

Спустя каких-то полчаса по небольшой уютной квартирке Роджерсов расплылся пахучим облаком аромат сдобного яблочного пирога, сидящего в духовке.

- Выключи через десять минут и укрой полотенцем, - распорядилась миссис Роджерс. - Тушёные овощи на плите. Если Стив вспомнит про свечки - они в верхнем ящике справа, у дальней стенки. На комоде мой подарок, и… Не утопи, пожалуйста, моего мальчика завтра, когда поедете на Кони-Айленд? Я вернусь только к ночи.

Баки вскинул брови в удивлении, на что миссис Роджерс, уже обутая в изящные и очень простые при этом туфли и готовая к выходу на смену, наконец улыбнулась и потрепала его по непослушному вихру мягких тёмных волос.

- Конечно, я в курсе, Стив мне все уши прожужжал, как хочет на пляж. Так что будьте осторожны, иначе я возьмусь за тебя всерьёз, мистер. И поздравь его за меня тоже.

Баки кивнул, и миссис Роджерс вышла и закрыла за собой дверь. Почему-то сердце колотилось в груди оглушающе часто, а ладони резко вспотели, словно его застали за одной из тех вещей, о которых Баки предпочитал никому не распространяться. Баки подошёл к комоду и посмотрел на аккуратно сложенный в стопку новенький, сшитый из светлой зелёно-синей ткани плавательный костюм. Короткие шорты и рубаха, чтобы не обгореть. Он улыбнулся, собрал вещицы в руку и поднёс к носу. Со вкусом затянулся характерным запахом новой ткани. Из вещей выпала небольшая бумажка, видимо, записка, и купюра. Целых пять баксов. Баки трепетно убрал её обратно в бумажку, успев зацепиться глазами за ровные рукописные строчки “не отказывай себе ни в чём”, и отложил обратно на комод. Пять долларов, подумать только. Целых пять долларов. Это очень щедрый подарок, и он уже нафантазировал о том, как закормит Стива сладкой ватой или даже мороженым. У него, между прочим, тоже были кое-какие сбережения. А потом он снова посмотрел на вещи в своих руках и поднял их к лицу, к гладкой пока ещё щеке. Потёрся на пробу. Приятно. Очень скоро эта ткань будет касаться Стива. Пропахнет Стивом насквозь, его солёным, вкусным потом и привычной сдобной сладостью тела. Будет скользить, касаться и собираться в нежной подмышечной впадинке. Будет облегать пах, тереться о… на этом месте Баки себя одёрнул и принудил положить вещи туда, где взял, сложив так же аккуратно, как было. Это лето странно, очень странно влияло на него. Оно словно плавило его мозг, бродило обжигающим током крови по телу, и Баки понять не мог, что с этим делать. Возможно, купание в прохладном заливе отрезвит его. Но в этот момент он понял вдруг, что Стив будет рядом, счастливый, улыбчивый, совершенно мокрый, с прилипшими к худенькому телу шортами и лихорадочно блестящими глазами, и отступившая было жаркая волна вмиг поднялась снова, ошпаривая шею, затылок и медленно стекая вниз живота. Баки застонал и стукнул себя по лбу ладонью, ещё и ещё раз. А потом вздохнул и пошёл на кухню вытаскивать яблочный пирог.

========== Часть 2 ==========

5.

Стив никак не мог закончить последний рисунок к вёрстке - холёного джентльмена с моноклем и козлиной бородкой под тонкой нижней губой. Иллюстрация шла к рекламной статье, и мистер Перрелли отдал её без разговоров уже под конец рабочего дня. Порой кто-то не справлялся со своей частью работы, и тогда человека увольняли, раскидывая его рисунки на дорисовку по соседним столам. А сегодня как назло ещё и Элайза не вышла; вчера свалилась с лихорадкой и не пришла дорисовывать свои эскизы. Часть из них опять же отдали Стиву - давай, дружище, выручай, в десять вёрстка. И он, тяжело вздохнув, рисовал. Не хотелось терять место, да и в деньгах он нуждался всегда. Хотя и терпеть не мог, что с ним, взрослым шестнадцатилетним парнем, обращаются столь высокомерно. Порой Стиву до зуда на кончиках пальцев хотелось взять с железной подставки свежую, с ещё не застывшей типографской краской газету и со всех своих сил впечатать её в лицо мистеру Перрелли. Ему было бы очень любопытно посмотреть, как его шаржи и иллюстрации переплетутся чёрными линиями с морщинами и складками на одутловатом лоснящемся лице.

Но нет, он, конечно, никогда не сделает этого. Ко всему, Стив очень любит рисовать.

Если бы он мог, он бы пошёл подмастерьем в столярную мастерскую или маляром на стройку. Чем не творческие профессии? Сейчас найти временную работу было в несколько раз проще, чем, к примеру, в конце двадцатых, лет пять назад. Но древесная и песчано-бетонная пыль, вечная спутница таких подработок, вызывала неконтролируемые частые приступы астмы. Ему становилось дурно, липкий, холодный страх опускался на позвоночник от невозможности как следует вдохнуть; лёгкие жгло огнём, кружилась голова и отчаянно мутило - он пробовал продержаться в мастерской у знакомого Баки хотя бы вечер. Не вышло. Поэтому и сидел тише воды ниже травы в небольшом частном издательстве над иллюстрацией и получал свои законные пять центов за картинку. Стив любил рисовать, но сегодня только и мечтал о том, чтобы поскорее закончить с последним портретом.

Ему нужно было домой. За маленьким узким распахнутым окном, высоко - почти под потолком - стремительно темнело. Старинные часы на стене, каждый час заставлявшие Стива подпрыгивать от низкого боя, показывали начало десятого, а это означало, что у него не более получаса, чтобы закончить.

Сегодня он надеялся разобраться со всем поскорее, чтобы уйти чуть раньше. Они с Баки не договаривались на какое-то конкретное время, но Стив знал - друг будет у него не позже семи. Баки всегда отличался особенной пунктуальностью в вопросах перехода из одного соседнего дома в другой. Стив очень ждал сегодняшнего вечера и ещё больше - завтрашнего дня. Впервые в этом году Баки собрался съездить вместе на Кони-Айленд, и Стив от этой новости только что на месте не прыгал - так был рад и предвкушал. Он мысленно даже приготовился к жаркому солнцу и прямым обжигающим лучам, он даже смиренно предполагал, что снова сгорит, а кожа его на лице, плечах и руках расцветится новыми и новыми россыпями невнятных рыжеватых веснушек. Его это не заботило, к этому он морально приготовился. Стив безумно хотел искупаться. Волны и прохладная, освежающая вода - вот, что его манило. Он обожал плавать, обожал чувствовать тугую воду между пальцев, и то, как скользило в ней при нырке разгорячённое от летней жары тело, было так хорошо, что не описать словами. А Баки являлся тем человеком, в чьём обществе плаванье было ещё и безопасным. Даже если у Стива сведёт ногу, если он внезапно начнёт задыхаться и тонуть - Баки без труда выплывет с ним на берег. Такое уже было один раз, пару лет назад, и сначала Баки вообще сказал на берегу, как только отдышался, что больше никогда - подумать только, никогда! - не поедет с ним к океану. Стив тогда его чуть взглядом не прожёг от обиды. Ну, подумаешь, свело мышцы, разве он виноват? Плавать он от этого не разлюбил. И он сказал Баки, что тогда поедет без него, найдёт компанию. Конечно, Стив блефовал. И обычно Баки его на раз раскусывал - все те случаи мелкого дружеского вранья, когда не очень хотелось говорить правду. Но не блеф. Блефовал Стив искренне и красиво. И Баки уступал. “Только попробуй, - сказал он в тот раз со злостью. - Если даже не утонешь, сам тебя утоплю, если вычудишь. Будешь плавать со мной”. Они дулись друг на друга до самого дома, хотя внутри Стив был до стыдного счастлив-счастлив-счастлив. Баки плавал, как морской бог. А на берегу выглядел даже в свои семнадцать как бог суши. Куда до него Стиву. Стив и не пытался дотянуться. Когда мог - всегда огрызался и делал по-своему, как получалось, но всегда сам. Но уж когда не мог… смиренно сжимал зубы и принимал руку помощи. От Баки это было почему-то совершенно не стыдно. И не очень-то обидно, если хорошенько подумать. Это был Баки, и от него что угодно выглядело, как само собой разумеющееся. Стив думал иногда, что, наверное, просто слишком к нему привык.

6.

Стив сидел за столом, каких, кроме его, в небольшом полуподвальном помещении стояла ещё дюжина. Друг от друга заваленные стопками бумаг и эскизами рабочие места закрывали высокие стеллажи, такие же неопрятные и погребённые под завалами старых газетных подшивок и вырезок, заставленные грязными кружками и усыпанные огрызками сточенных карандашей, как и всё в этой душной комнатушке. Сегодня их осталось только двое - Стив и Алекс, который работал тушью и тоже взял на себя часть иллюстраций заболевшей Элайзы. Алекс был штатным сотрудником, и к нему относились намного уважительнее. Да и получал он за свои картинки больше. Стив не завидовал. Но порой мечтал, что когда-нибудь и ему должно повезти стать “штатным”.

Воздуха не хватало всё сильнее, карандаш в пальцах дрожал. Оставалось двадцать минут до того, как мистер Перрелли придёт с выговором и, возможно, увольнением. Тех, кто неплохо рисовал, было в Бруклине пруд пруди. Желающих взять на работу тощего, вечно болеющего мальчишку оказывалось в разы меньше, поэтому Стив то и дело вытирал изнанкой ладони взмокший лоб, закусывал в жесте усердия солёную от выступивших капелек пота верхнюю губу и моргал. Моргал, прогоняя туман перед глазами, и крепче сжимал трясущийся карандаш. Стиву было жарко. Так жарко, что, казалось, мозг медленно запекается в черепной коробке.

- Эй, Алекс, - крикнул он, наконец. - У тебя окно открыто?

- Вроде да. А что такое?

- Не могу. Умираю просто от жары.

- Хочешь, поделюсь с тобой лимонадом? Мать сунула в сумку с утра, - и Алекс, низенький, добродушный и с очень открытым круглым лицом, уже встал и пошёл к нему, шурша на каждое движение и тихо поругиваясь, когда слишком высокую стопку бумаг сходу перешагнуть не удавалось. Наконец, он добрался до его рабочего стола, чуть прищурился от резковатого света настольной лампы и поставил на стол стеклянную бутыль с мутной полупрозрачной жидкостью. Уже ополовиненную. Стив взял её и без раздумий присосался к прохладному горлышку. Во рту с первым же глотком всё свело, язык сковала оскомина, но было так вкусно и так сильно хотелось пить, что он даже не обратил на это внимания. Только запрокинул голову и глотал, глотал, глотал. Пока не выпил всё без остатка.

- Эй, приятель, что-то ты неважно выглядишь, - задумчиво сказал Алекс и уже потянулся ко лбу рукой - должно быть, в инстинктивном жесте - как Стив резко и привычно среагировал. Ушёл от прикосновения, наклонился вбок и криво улыбнулся.

- Я в порядке, Алекс. Спасибо за лимонад.

Он отдал бутылку и вздохнул с облегчением. Между языком и нёбом до сих пор каталась лимонная мякоть.

- Как знаешь, - растерянно пожал плечами Алекс. - Но у тебя всё лицо красное, словно ты обгорел.

Стив мысленно зарычал. А губы его изобразили дружественную улыбку.

- Спасибо. Всё в порядке, правда.

Алекс вздохнул и развернулся, принявшись пробираться обратно к своему столу сквозь бумажные вражеские укрепления. Стив штриховал тени внезапно окрепшими пальцами и повторял про себя, чтобы не забывать ни на мгновение: “Баки, Кони-Айленд, Кони-Айленд, Баки… семнадцать”. Завтра ему исполнится семнадцать, и, кто знает, вдруг всё поменяется к лучшему в его бестолковой и никудышной жизни?

Стив заканчивал штриховку, насупившись, мысленно он находился уже на полпути к дому. Стив держался на одной только своей упёртости. Из окна-бойницы под потолком доносились звуки просыпающейся ночной жизни: неторопливо шуршали шинами автомобили, порой гнусаво гудели клаксоны. Кто-то цокал подбитыми железными набойками каблуками по асфальту, озорно смеялись девушки и громко обсуждали последний бейсбольный матч парни.

Стив закончил с рисовкой в без пяти минут половину десятого, еле вытащил левой рукой из сведённых дрожащих пальцев правой свой карандаш, отложил его вбок и выключил настольную лампу. Домой, подумал он и выдохнул напряжение долгого выматывающего дня. К Баки, подумал он.

- Пока, Алекс.

- До понедельника, Стив. Не заболей.

7.

Баки успел вдоволь намотать кругов по маленькой кухне в доме Роджерсов до момента, как входная дверь щёлкнула и открылась, и за ней на пороге показался Стив с шало блестящими глазами, яркими алыми щеками и такими же губами.

Баки даже успел задремать ненадолго, прямо на локтях, уложенных на кухонный стол рядом с яблочным пирогом, старательно утыканным семнадцатью свечками, и маленькой жестяной фляжкой. Сегодня Баки решил сыграть по-крупному и ещё дома, ночью, отлил в неё немного скотча из бутылки отца. Если тот узнает, он его выпорет, даже не посмотрит на возраст.

- Стиви, - довольно выдохнул он, поднимаясь со скрипнувшего стула. Улыбнулся тепло. - Ну неужели. Я уж думал, не дождусь.

- Привет, Бак, - Стив смиренно принял похлопывание по плечу и то, что Баки принялся забирать у него сумку и тубус, словно он сам был не в состоянии пристроить их куда-нибудь. Подставленное ему, покачнувшемуся, плечо он сначала воспринял как излишество, намертво схватившись за косяк побелевшими пальцами. Но Баки посмотрел в глаза, нахмурился, вздохнул и приобнял его под мышкой, помогая разуться. Стив промолчал, потому что его и правда штормило. Комната ощутимо раскачивалась в разные стороны, словно они плыли на корабле из Ирландии в США, и в ушах яростно шумели волны, а по вискам стучали маленькие хрустальные молоточки.

- Эй, - прошептал Баки в ухо. - Эй, дружище, ты как? Ты горяченный просто. Стив?

Стив со стоном опустился на стул и упал головой и грудью на стол, лицом в протянутые перед собой руки. Его начинало знобить, в глотке скребло и изнутри жарило так, что хотелось раздеться догола и выйти на балкон под вечерние ласковые ветра с залива. Стиву вдруг захотелось пропахнуть рыбой и гниющими водорослями, лишь бы не этот дурманящий, расслабляющий запах свежеиспечённого пирога и дома, и резкого, от которого внутренности сладко переворачивались, одеколона Баки. Бак уже брился, год как, а Стив - ещё ни разу. Нежный, золотистый пушок покрывал низ его подбородка и скулы, и Баки шутил и улыбался, иногда щипая за него. Обзывал курёнком и всегда получал за это пяткой по колену, больно. Когда появился этот одеколон и несколькодневная щекотная щетина, а потом - гладковыбритый подбородок Баки каждый раз по субботам, жизнь Стива усложнилась ровно в несколько раз.

- Что-то мне нехорошо, - простонал Стив сквозь дерущее горло в свои руки. Внутри тонкий голосок пискнул “Кони-Айленд” и замолчал. Кажется, насовсем.

- Ты шутишь, - упавшим голосом сказал Баки и осел перед ним на корточки, схватился за острое колено. - Лето, жара, начало июня, Стив, скажи, что ты шутишь?

- Мне плохо, - уже уверенней ответил тот, не поднимая головы. - Я не виноват, что я такой, какой есть. Уж прости, другого Стива Роджерса тут не наблюдается, но ты всегда можешь пойти, поискать кого-нибудь дру…

- Заткнись, - сквозь зубы сказал Баки и поднялся, пошёл к плите ставить чайник. Чиркнула спичка и мимолётно запахло газом. - Поешь что-нибудь? Есть тушёные овощи.

Стив еле-еле замотал головой, елозя лбом по своим рукам. Его уши горели алым, и Баки подумал на мгновение с уже стихающей обидой, что об них можно обжечься. Болеющий Стив всегда проверял его выдержку. Он становился совершенно невозможным, изо всех щелей лезли колючки и остроты, и Баки уже знал: чем больнее они приходились, тем хуже Стив себя чувствует. Словно этими колкостями и едкими словами он цеплялся за жизнь. Словно крючьями, впивался ими в борта и мысленно командовал - “На абордаж!”. Каждая болезнь была чем-то сродни рукопашной в тёмной подворотне, и никогда не было ясно, кто же в этот раз победит. Поэтому услышав хриплое, с присвистом дыхание и увидев то, как плечи Стива дрожат, Баки занервничал. Так случалось уже не раз и не два, и даже не десять. Он был рядом с ним много, много раз когда Стив болел, но всё равно не выходило относиться к этому совершенно спокойно. Каждый раз Баки чудилось - пускай на самом краю сознания, но кто-то тихо-тихо вякал: “А что, если этот раз - последний?”

Никто не мог знать. Баки на секунду до боли от впившихся в кожу ногтей сжал кулаки; выключил конфорку под засвистевшим чайником и заварил свежего чая. Ложка без горки на кружку, крепко и сладко, как Стив любил.

- Попей-ка, - сказал он, разбавив горяченный напиток холодной кипячёной водой из банки. Поставил кружку на стол.

Стив снова закрутил головой. Проговорил сквозь зубы.

- Н-не могу. Чувство, словно упаду, д-даже если только подниму голову. Это какой-то вирус. Элайза с-слегла вчера с лихорадкой.

- Вот чёрт! - выругался Баки, про себя подумав намного, намного крепче. - И ты в таком состоянии сидел до ночи и рисовал для этого итальяшки Леонардо чёртовы картинки? У тебя голова вообще варит?

- П-получше многих, - огрызнулся Стив.

В отместку Баки ощутимо запустил пальцы ему в отросший светлый вихор и, сжав сверху, поднял голову с рук, осторожно придерживая за лоб. Стив вздрогнул, а потом открыл мутные глаза - когда носа коснулся тёплый край большой кружки.

- Пей давай. Я нашёл порезанный лимон, и надеюсь, он был не сильно нужен твоей маме.

Стив нахмурился, будто вспоминая, а потом принялся пить. На десятом глотке вдруг отстранился и замотал головой, избавляясь от хватки в волосах. Скривился и зажмурился.

- В туалет хочу. Поможешь?

Баки вздохнул и, взваливая половину чужого веса себе на плечо, довёл Стива до туалета. Его руки и пальцы крупно дрожали, и Баки пришлось помочь расстегнуть пуговицу и ширинку.

- Д-дальше сам, - прошипел Стив и скрылся за дверью. Комнатка была узкая, только одному человеку и развернуться. Баки успел увидеть, как Стив схватился рукой за стену, чтобы не упасть, и чуть наклонился над унитазом.

Баки, покрасневший и уже вспотевший от жары, понял, что благодарности ему за сегодняшние подвиги не светит. Не то, чтобы он её ждал. Стив никогда не благодарил за помощь, по крайней мере, словами. Было неприятно и тяжело думать о том, насколько Стиву плохо, раз он такой… невозможный. Вот тебе и день рождения, вздохнул Баки, съезжая по стене на деревянный пол возле туалета. Вот тебе и Кони-Айленд.

Стив вышел, пошатываясь, и направился в сторону своей комнаты. Ровно посередине недлинного коридора он покачнулся и чуть не упал. Баки успел поймать его. Успел также и получить пару слабых тычков кулаками в грудь, в плечо и живот, успел расслышать сдавленное шипящее “ненавижу себя… ненавижу это тело… ненавижу”. Баки слышал, как Стив всхлипнул и украдкой вытер мокрое лицо о рубашку на его груди. Глаза его, почти прозрачные, блестели той болезненностью, от которой заходилось сердце. Вкупе с мутью на дне зрачков и льдисто-голубой радужкой, стучащими зубами, влажной от пота чёлкой и горящим, красным лицом Стив производил неизгладимое впечатление.

Из распахнутых настежь окон в маленькую комнатку дышала ленивая вечерняя жара. Баки уложил Стива на кровать и принялся стаскивать с него уличную одежду.

========== Часть 3 ==========

8.

Когда-то у Баки была своя комната, но не теперь. Он спал в гостиной, а в детскую переехали любимые сестрички. Он не жалел, но каждый раз, оказываясь в небольшой комнате Стива под самой крышей невысокого дома, Баки словно окунался в колодец памяти. Вода в нём всегда бодрила и пробирала холодом до костей. Эта комната была наполнена Стивом, и все мелочи, что Баки в ней то и дело находил, действовали одинаково. Сначала кожа покрывалась мурашками от воспоминаний, а потом тело окатывало теплом, которое медленно затапливало его до самой макушки - от осознания, что Стив тоже помнит. И хранит. Вот, к примеру, пришпиленная к стене рядом с деревянным стеллажом дурашливая картинка. Картинка, которую второпях рисовал ему Баки в прошлом году.

В тот день Стив впервые пришёл на танцы. Он не танцевал, даже ни одного раза не попытался пригласить девчонку. Баки знал причину - танцы Стиву не давались совсем. То ли он так сильно стеснялся своей хрупкости и роста, то ли не танцевал просто из вредности. Но он пришёл и, вытащив потрёпанный блокнот и карандаш, смотрел на танцующих. Рисовал. Он поглядывал на Баки и то, как уверенно и играючи он крутит вокруг оси свою среднюю сестрёнку, Бекки; как улыбается, ослепляя белозубой улыбкой, как смеётся. Баки чувствовал этот тяжёлый, наполненный теплом и интересом взгляд спиной, затылком, да чем бы он ни повернулся. Но стоило ему попытаться поймать взгляд Стива - у него не выходило. Стив будто бы смотрел куда угодно, только не на Баки. Ему удалось только раз, и тот взгляд с лихвой компенсировал все неудачи. Стив смотрел на него жадно, с ровно горящим, незатухающим восхищением. Так он обычно смотрел на репродукции картин мастеров Возрождения в энциклопедии. И - никогда - ни на кого больше. Наверное, тогда в голове что-то и переклинило, подумал Баки в который раз. Впрочем, он никогда не отступал от принятых на холодную голову решений. В тот момент его, конечно, просто размазало от ощущения собственной значимости. Ему было всего шестнадцать, и на него впервые смотрели так, что вышибало из лёгких воздух, и почему-то хотелось плакать; пускай всего несколько секунд, пока Стив снова не упёрся в свой блокнот и не зачеркал карандашом. Но это переплетение взглядов было, и оно что-то сделало с ним, сделало бесповоротно. Отовсюду звучала музыка, джиттербаг сменялся чарльстоном, а тот - вальсом, а потом по новому кругу, бэнд играл и играл без устали, и все вокруг танцевали, стуча каблуками и распушая цветастые юбки. Баки совсем расхорохорился от полноты чувств и принялся соревноваться в джиттербаге с одним темнокожим парнишкой, и они зашли так далеко, что все расступились и дали им место для поединка, хлопая и подзуживая выкриками. В тот раз Стив не дождался его и ушёл домой первым. Баки искренне расстроился, но ненадолго. Ничто не могло выбить из него ощущение всепоглощающего счастья. В следующий раз они возвращались вместе, Баки трепался без умолку, обнимая рукой едва ли не каждый столб, а Стив всё слушал и улыбался. “Научишь меня? - спросил он однажды. - Нарисуй мне движения. Я потренируюсь”. И Баки, смеясь, нарисовал ему чарльстон. Схематично, глупо, со стрелочками и зачёркиваниями. Возможно, Стив и тренировался. Баки так и не видел, чтобы Стив хоть раз танцевал. Но когда мог, он всегда приходил смотреть и рисовать. Впрочем, рисунки те он Баки тоже не показывал. “Когда ты уже пригласишь на танец будущую миссис Роджерс?” - подначивал Баки, хотя слова горчили на языке. “Как только стану хоть немного изящнее твоих кривых человечков с той картинки, что ты мне рисовал. Пока что они впереди на пару шагов”. Стив ехидничал и чувственно - Баки ощущал именно так - улыбался. Баки смеялся в ответ и чувствовал себя совершенно счастливым. Идти домой вместе, практически в обнимку, после танцев, было тоже одним из самых приятных воспоминаний.

Эта кривая картинка с тех пор так и висела, пригвождённая к обоям иглой для раскройки.

С танцами, правда, было связано одно не очень приятное воспоминание. Из-за него они со Стивом крупно поссорились и впервые не разговаривали несколько дней кряду. “Почему ты не познакомишь меня со своими друзьями? - спросил Стив однажды на обратном пути из танцевальной залы, имея в виду, что когда Баки возвращался без Стива, всегда был в компании нескольких мальчишек. Они хохотали и насвистывали выученные мотивчики. - Я недостаточно хорош для них?” Стив был зол и почему-то обижен. Баки не понимал, в чём проблема, и тоже разозлился. “Потому что они - это они, а ты - это ты!” - выпалил Баки, сам загоняя себя в ловушку. Он сказал искренне и от всего сердца, практически открывая Стиву свой секрет, но Стив отчего-то сильнее округлил глаза и выдохнул со злостью: “Дерьмоед ты, Баки Барнс!” и, хлопнув дверью перед его носом, скрылся в своей квартире. Серьёзно, он так и сказал, и это было самое страшное ругательство, что Баки от него слышал. А потом, сколько бы Баки не стучал, дверь так и не открылась. Помирились они только через несколько дней, и Баки совершенно случайно понял со слов Стива, что тот правда думал, что недостаточно хорош, чтобы знакомиться с его друзьями. Баки на это шумно вдохнул, поражаясь осознанию, и выдохнул: “Дурак! Это они тебя… Ай!”. Он осёкся и махнул рукой, а потом потащил Стива к мороженщику и купил ему в знак примирения клубничный рожок с карамелью. Стив так и не понял ничего толком, просто смирившись с положением дел. А Баки не смог сказать вслух, что не собирается Стива делить ни с кем, тем более с мальчишками с танцев. Так и не сказал, что это они недостаточно хороши и плохо следят за языками, чтобы находиться в его обществе. Баки иногда выпускал пар и сквернословил, весьма похабно обсуждая девичьи прелести на общей мальчишеской волне. А после этого втайне думал - как же хорошо, что Стив его таким не знает.

Ещё сам деревянный стеллаж. Эту махину они сколотили собственными усилиями года три назад, а то и больше. Баки помнил, как тихонько таскал доски из столярной мастерской друга его отца. Помогал там по силам, по мелочи, задерживаясь допоздна. Отец хвалил - какой работящий и выносливый у него растёт парень, даром, что все остальные девчонки. А Баки втихую таскал остатки пиломатериала и почему-то не чувствовал угрызений совести по этому поводу. Никаких. Наверное, это было как с яблоками. Получал за доски он только от Стива, но как только соорудили из них стеллаж, и на нём прижились первые книги, стеклянный стакан с карандашами и коллекция морских камушков, глаза Стива потеплели, и он успокоился. “Что с тобой делать, тащишь всё, что плохо лежит”. Баки только посмеивался, потому что обычно не замечал за собой подобной тяги. Рядом со Стивом на него что-то находило.

И камушки эти… уже семь штук. Разные, большие и поменьше, гладкие, бугристые, однотонные и рассечённые полосками других пород, это были камушки с каждого их открытия плавательного сезона. Глупость, наверное, но Баки помнил каждый. Вот этот, когда купались в ещё по-весеннему холодной Ист-Ривер, на спор, раздевшись и сиганув прямо с пирсов в Бруклин Бридж Парке. Стив потом слёг с простудой из-за переохлаждения, и всё закончилось затяжным бронхитом и пахучей синей микстурой. Эти, причудливые, с Кони-Айленда. Они все лежали вереницей сбоку на четвёртой снизу полке, и Баки знал - у каждого снизу нарисованы цифры. Дата, когда они были на пляже и купались впервые в году. Баки надеялся, что на новом камушке будет стоять дата завтрашнего дня.

9.

Он вздохнул и снял с плеч дрожащего Стива подтяжки, расстегнул пуговицу и потянул штаны вниз - с ширинкой Стив так и не смог справиться сам. Баки не раз слышал, как про них - про Стива - говорили за спиной, когда они в обществе друг друга шли с танцев. Почему-то все считали, что заморыш-Стив спит и видит, как бы покрепче в Баки вцепиться. Ведь Баки такой, Баки сякой, и ясно как день, что больше такого друга Стив нигде не найдёт. Вот и пристал, как репей. Баки от таких рассуждений окатывала белая слепящая ярость. Он держался как мог, но однажды, когда Стива не было рядом, всё же заехал по зубам старому знакомцу. Тому, что смеялся и говорил гадости громче всех. “Это чтобы не болтали у меня за спиной”, - пояснил он для других и ушёл домой один, потряхивая саднящую руку. После этого разговорчики как-то сами собой сошли на нет. Удар у Баки был крепкий, хорошо поставленный.

Почему-то все вокруг думали, что это он, Баки, был нужен Стиву больше. И никто даже представить не мог, как сильно они ошибались.

Стив всегда был самодостаточен. Болезненный, хилый, вечно мёрзнущий из-за особенностей кровообращения, он был до того упёртым и порой острым на язык, что даже Баки хотелось сбежать куда подальше. Потом, когда дружба стала чем-то огромным и тёплым между ними, Стив помягчел, приоткрыл колючий панцирь и дозволил заглянуть, что там внутри? Баки всегда был уверен и не прогадал - в раковине Стива было на что посмотреть. Вместе с его доверием и дружбой в жизнь вошёл Жюль Верн, картины и скульптуры Микеланджело, хитроумные приспособления Леонардо да Винчи, “зелёное золото”, “индиго” и “персиковая чёрная” в скрученных тюбиках, разномастные простые карандаши, названия созвездий, которые можно было разглядеть с крыши их дома… Баки узнал множество нужных и не очень житейских хитростей, начиная от того, что газетные стельки очень помогают справиться с запахом и потением ног летом: вечером выкинул, сунул новые - и вуаля; заканчивая рецептами минимум двух полноценных блюд, которые можно приготовить из одной грудки индейки. Стив знал, как намертво пришивать пуговицы, и одна, пришитая им после драки, держалась на рубашке Баки дольше всех остальных, что пришивала мать. Нет, конечно, Баки и сам многое мог. Только мама у него почти всегда была дома и не давала его талантам толком развернуться. Поэтому при первой же возможности он сбегал к Стиву. Миссис Роджерс считала с точностью до наоборот. Всё, что требовалось Стиву в жизни, он умел делать сам и без её помощи, и делал на отлично. Конечно, если не болел и не был совершенной задницей, как, например, сейчас.

Со Стивом было интересно всегда. С ним хотелось говорить, его хотелось слушать. Со Стивом было надёжно, и если он что-то обещал, то выполнял, даже если это стоило ему слишком больших усилий. Со Стивом было дурманяще сладко этим летом. Баки открыл для себя однажды ночью, что чуть пониже уха кожа Стива пахнет сдобой с корицей. Этот запах оказался таким острым и неожиданным, что Баки отшатнулся. А потом снова приник носом и дышал им, кажется, до рассвета. Шея сзади под линией роста волос нежно пахла кремом. Стиву часто натирали воротнички - очень нежная кожа - и он мазал шею в надежде убрать раздражение. Баки знал, что ниже пояса Стив пахнет солью и ещё чем-то, от чего в голове словно распускался цветок и становилось щекотно, от чего жаром каменно наливалось в паху и хотелось дотронуться до себя рукой. Баки чувствовал этот запах на простыне, и ему казалось, что он сходит с ума. Он держался изо всех сил, хотя каждую ночь в доме Стива единственное, чего ему хотелось до самого пробуждения - это обвить руками и ногами и дышать, уткнувшись носом в шею. Он не мог, конечно, потому что тогда Стив мигом узнал бы о его проблеме. Баки почему-то думал, что он вряд ли обрадуется.

Когда-нибудь - конечно, этот момент рано или поздно наступит, невозможно с такими вещами тянуть вечно - Баки знал, что когда-нибудь он признается. Получит в глаз, скорее всего, но хотя бы скинет уже этот груз удовольствия и вины со своих плеч. В то, что Стив совсем от него отвернётся, Баки не верил. Назовёт придурком, дерьмоедом, подуется несколько дней и простит. И всё станет как прежде. Баки никогда не думал, что с ним происходит что-то плохое. Но он отлично знал, что обычно у людей своё мнение на каждую ситуацию. И реакцию Стива было несложно предположить. Вот и тянул так долго, как только мог. Он ещё надеялся, что успокоится, но становилось только глубже и больнее.

10.

- Не урони меня, Дон Кихот, - просипел Стив и закашлялся надсадным кашлем. Баки как раз освобождал его от мокрой насквозь под мышками рубашки, оставляя в одних трусах и майке, тут же подтыкая простынь со всех сторон и укрывая сверху тёплым пледом. - Мне холодно. Холодно, Бак, так холодно.

Стив громко стучал зубами, и это клацанье отдавалось мурашками по коже Баки. Он потянулся и тронул пальцами лоб, тут же отдёргивая руку.Горяченный. Такой горячий, что Баки и не помнил, был ли таким Стив хоть раз.

- Чёрт… Сейчас. Подожди, я сейчас, Стиви, - сказал Баки и ушёл в ванную. Добрался до аптечки, открыл её и… ничего. Бинты, перекись водорода, моток лейкопластыря и несколько таблеток аспирина. Всё. - Стив? Где лекарства? - крикнул он из ванной, но потом пришёл прямо с аптечкой в комнату. - У вас всегда были лекарства… жаропонижающие, - растерянно сказал он, вообще не представляя, что теперь делать. Стив лежал и тяжело, с присвистом дышал под одеялами. Он не открывал глаз и тихо постанывал сквозь зубы.

- Я н-не знаю… Съел все. Н-новые маме ещё н-не дали.

Баки подошёл ближе и оставил разворошённую аптечку на столе. Толку с неё теперь. Разве что аспирина дать - вдруг поможет? Над верхней губой Стива выступили крупные капли испарины. Баки провёл по лицу, и Стив подался к его руке, надеясь продолжить ласку. Его трясло, и это… было страшно.

- Стив, я не знаю, - Баки сглотнул загустевшую противную слюну, - что делать. Понятия не имею. Я… боюсь за тебя, Стиви. Давай я сбегаю в госпиталь к твоей матери? За лекарствами? Я быстро, десять минут, не больше. Одна нога тут, другая там. Ладно?

Стив захрипел и кое-как открыл мутные глаза. Попытался облизнуть потрескавшиеся губы.

А потом Баки почувствовал, как раскалённая, жаркая ладонь слабо обвила его запястье.

- Н-не уходи, - просипел он, клацая зубами. - Н-не уходи, пожалуйста. Мне страшно.

Стив всё смотрел на него больными глазами, и Баки уже сдался, хоть и слова не сказал.

- Болит что-нибудь?

- Г-горло. И х-холодно очень.

- Я не уйду, Стиви, - вздохнул Баки и крепко сжал безвольную, очень горячую руку. Пульс под пальцами частил. В кои-то веки ладонь Стива не была ледышкой, и в другой ситуации Баки бы даже обрадовался. - Только поставлю снова чайник, ладно? Тебе нужно много пить, чтобы сбить температуру. Я рядом, не волнуйся. Спи, если сможешь.

Стив попытался кивнуть и снова закатил глаза. Баки поджал губы и поплёлся на кухню. У него самого сердце заходилось, и всё ещё сильно подмывало выбежать на десять минут за миссис Роджерс. Ему было страшно, так страшно за Стива впервые. Потому что не ясно, что с ним происходило, и не было никаких лекарств, и Баки откровенно не знал, что делать.

Он поставил чайник и вдруг вспомнил, как мать последний раз делала отцу, когда у него была высокая температура. Умудрился заболеть в межсезонье. Баки нашёл на тарелочке сдавленный лимон, сыпанул в кружку две ложки сахара, положил туда лимон и залил всё это тёплой водой из чайника. А потом отвинтил крышку фляжки и налил скотча на глаз. Подумал и налил ещё немного.

Это, конечно, не смородиновый морс с коньяком, но тоже действенно, думал Баки. Напоить крупно дрожащего Стива оказалось той ещё эпопеей. Зубы клацали по керамике, и Баки пришлось держать крепко обеими руками - и Стива, и кружку.

- Ч-что это за отрава? - прохрипел Стив уже когда допил.

- Семейный рецепт, - ответил Баки и заставил себя улыбнуться. - Скоро станет легче, я надеюсь. Слышишь меня?

Он поставил кружку на письменный стол и осторожно примостился рядом, на край кровати, прямо поверх одеяла. Повернулся к Стиву и легонько обнял его рукой.

- Попробуй поспать. Пожалуйста, - сказал Баки и зевнул. За распахнутым окном совсем стемнело. В комнате было душно, воздух словно застыл в четырёх стенах. С улицы не доносилось ни дуновения, только приглушённые голоса припозднившихся парочек.

- Спасибо, Бак, - услышал он едва понятное за мгновение до того, как нырнул в чёрную непроглядную темень сна.

11.

Баки вскинулся в темноте от того, что Стива трясло. Весь кокон из пледа, простыни и Стива под ним ходил ходуном.

Баки потёр глаза кулаками и потянулся к нему, надеясь, что скоро будет хоть что-то различать в темноте.

- Что такое? Стив?

- Холодно, - простонал тот в ответ. - Я весь мокрый.

Пропотел, с облегчением подумал Баки и на ощупь нашёл лоб Стива. Ещё горячий, но уже не обжигал пальцев.

Баки принялся убирать плед, и уже под ним простынь была мокрая. Майка, трусы, простынь под спиной, - всё вымокло. Стива колотило, и Баки поспешил помочь ему освободиться от влажных тряпок. Когда на пол упали трусы, Баки отвернулся. Молочно-белая кожа Стива словно светилась в темноте, и было слишком хорошо видно - и острые косточки ключиц, и розовые окружия нежных сосков, и тёмную лунку пупка, и паховые волосы ниже - совсем как у него, Баки, разве что светлее немного. И член - небольшой, мягкий, к которому мучительно захотелось притронуться. Стив повернулся, и Баки невольно уставился на небольшую округлую задницу. Это было слишком даже для него.

- В туалет, - проскулил Стив, и Баки подхватил его за руку, привычно взвалил на себя и, покачиваясь, повёл до туалета. Он старался не смотреть вниз и всё равно смотрел. Стив притягивал его всем собой, даже больной, даже немощный. Стив с ума сводил.

- Сам справишься? Смотри, не свались.

- Уж как-нибудь, - пробурчал дрожащий Стив, закрывая за собой дверь.

После Баки уложил его, покрытого от шеи до ног мурашками, на сухой плед и пледом же укрыл.

- Х-холодно, - выдохнул Стив.

- Подожди. Сейчас принесу попить.

Лимона не осталось. Баки прошуршал по тёмной кухне, налил воды из чайника в кружку и вернулся в комнату. Стив пил жадно, и его затылок под рукой был мокрый и горячий.

Баки не знал, что делает. Просто разделся и, скинув одежду на стул, полез под плед к Стиву.

- Ты ещё горишь, - сказал он шёпотом, положив руку на голую грудь, туда, где колотилось сердце. В темноте, накрытые с головой, они не видели даже друг друга, хотя лежали так близко, что соприкасались коленями.

- Мне х-холодно, Бак. Пожалуйста, - прошептал Стив и сделал это - потянулся к нему, неуклюже обнимая. - Ты заболеешь, - простонал он удручённо, когда Баки подался в ответ всем телом, стукнулся лбом о лоб и обвил рукой за плечо, притянул ещё ближе. Стив крупно дрожал и обжигал собой. Они лежали каждый на боку, дыша одним на двоих воздухом, почти касаясь носами в темноте.

- Не заболею, - севшим голосом ответил Баки. - Только такие дохляки, как ты, и болеют в летнюю жару.

- От д-дохляка слышу, - привычно огрызнулся Стив.

Баки усмехнулся. Под шерстяным пледом было жарко, ему пекло по всему телу, и дело было совсем не в летней жаре. Сердце колотилось как сумасшедшее. Стив прижимался к нему и дрожал, и Баки не спасала ни тонкая майка, ни свободные трусы. Член неотвратимо наливался желанием, и он знать не знал, что с этим делать.

- Х-холодно, Бак…

- Тебя знобит, - выдохнул Баки и закусил губу. И вдруг притронулся тёплыми, широкими ладонями к горячей тонкой шее, очертил пальцами адамово яблоко, пригладил выпирающие ключицы. Стив тяжело, надсадно дышал, и в совершенной темноте не было видно ничего. Баки искал его по наитию, вслепую, гладил и растирал нежную кожу руками, пытаясь успокоить и прогнать дрожь из этого худенького тела. Прогнать жар, только кого он обманывал.

- Если мы переживём эту ночь, - прошептал Баки, ныряя в ощущения с головой. Отпуская себя совсем немного. - Если вдруг. Научишь меня молиться?

Стив не ответил. Его била дрожь.

Баки огладил вспотевшие снова бока вниз от подмышек, провёл ладонями обратно, до груди, и случайно коснулся маленьких, острых сосков. Смутился и положил руки на мягкий, нежный живот, тронул кожу вокруг пупка, как вдруг…

Стив резко выдохнул, а Баки напрягся. Кажется, он забрался слишком низко.

Баки закусил губу и почувствовал, что сердце колотится прямо под кадыком, отдаваясь в ушах.

- Прости, Бак, - прохрипел Стив, - оно само.

Баки зажмурился до белых пятен перед глазами.

А потом осторожно обернул руку вокруг чужого, каменно стоящего члена. Вокруг члена Стива. Небольшого, аккуратного в руке, но такого горячего, что пальцы тлели.

- Ч-что ты…

- Тш-ш, - прошипел Баки, не понимая толком, что творит. Он держал Стива в своей руке и чувствовал, как под большим пальцем пульсирует венка. - Всё нормально. Всё хорошо, Стиви. Это приятно.

И он двинул рукой на пробу, совсем легко, но Стив вскинулся и вцепился в его плечо со всей силы, вдавливая ногти в кожу. Воздух со свистом вышел из его лёгких, а член дёрнулся в ладони Баки.

- Это очень приятно, - прошептал он снова, случайно касаясь губами приоткрытых губ и, очертя голову, задвигал кольцом ладони по плоти. Еще и еще. Нежнее, чем себе. Ласковее. Под пальцами стало влажно.

Стив напрягся всем телом, намертво цепляясь руками за плечи. Он перестал дрожать и только дышал часто, с присвистом. Баки сжимал его крепкий член между пальцев, вздрагивая каждый раз, когда задевал гладкие, чуть выпирающие края сверху. Стив тихонько застонал, в руке стало твёрже, горячее, и это произошло - Стив кончил, излился в кулак Баки и забрызгал его живот. Ощущение тёплых капель на собственной коже подействовало, как ледяной душ. Баки осторожно выпустил помягчевшую плоть и вытер руку о свои трусы. Собственное возбуждение, секунду назад давившее даже на барабанные перепонки, отступало от шока осознания.

- Чёрт, - выдохнул Баки прямо в губы Стиву.

Тот помолчал, а потом спросил торопливо, скрывая смущение:

- Это был секс?

Баки задумался. Сердце никак не успокаивалось, в голове было мутно и пусто. Ему показалось, что он разглядел блестящие в темноте глаза Стива.

- Похоже на то, - сипло ответил он. Помолчал и неожиданно ляпнул: - А ещё после такого обычно целуются.

Стив глубоко вдохнул. И вдруг неуклюже ткнулся пересохшими, искусанными губами в его губы.

- Так?

- М-м…

Баки понял, что сегодня, видимо, ночь исполнения желаний, и опустился на губы Стива своим ртом, влажным и мягким. За то мгновение, что они касались друг друга губами, Баки казалось, что даже если за окном сменится эпоха или начнётся война, он этого не заметит. Так сладко, так хорошо ему было.

Он отстранился и прижался лбом к тёплому лбу Стива. Счастливо вдохнул и выдохнул. Под пледом было нечем дышать и отчётливо пахло семенем, но ему было плевать.

- Спи, - прошептал он.

- Ты тоже, - ответил Стив, и Баки почудилось, что он улыбается.

12.

Стив проснулся утром и скинул с лица плед. Тело ломило, но ни единого признака вчерашнего недомогания не было. Его не знобило, горло чувствовалось совершенно здоровым. Он потянулся всем телом и понял вдруг, что лежит один.

И испугался. Так сильно испугался, как не пугался с тех пор, как мать слегла с воспалением лёгких. Он вспомнил резко, целиком всё, что случилось с ними ночью, и даже опустил руку вниз, положил на пах. Сморщился от ощущения слипшихся вместе волосков и засохшей на члене жидкости.

С ним это было впервые, и он знать не знал, что из утренней проблемы можно добыть столько удовольствия. Стив почувствовал, как к ушам и щекам приливает краска. Это было слишком интимно. И от мысли, что Баки открыл ему это, Баки трогал его так, снова заныло внизу живота. А потом накатило осознание и страх. Баки никогда не вставал раньше него.

Когда заболела мама, Стив впервые задумался о том, что в шаге от совершенного, стопроцентного одиночества.

Он тяжело вздохнул, завернулся в плед и встал с кровати. Его чуть покачивало, и голодно ныло в пустом желудке.

В распахнутое окно дышало свежим утренним ветерком лето. В кустах стрекотали цикады и верещали пронырливые воробьи. Кто-то в соседнем доме просыпался и собирался всей семьёй к воскресной мессе. Это лето сводило с ума жарой и яркими запахами, а от образов в голове постоянно хотелось рисовать.

Стив задумался на мгновение, кто там, наверху, отвечает за то, чтобы люди встречались, становились друг другу самыми важными, а потом вдруг разбегались в разные стороны из-за какой-то ерунды или, пускай, не ерунды, но всё же? Кто за это в ответе? И если есть такая особенная канцелярия, может, есть возможность отправить туда жалобу? Ведь всё это так… не честно.

Щёлкнул дверной замок, Стив взволнованно замер и прислушался; кто-то вошёл и захлопнул за собой дверь.

Стив вцепился в подоконник, намеренно, до рези в глазах всматриваясь в слепые, зашторенные окна дома напротив.

Баки - больше некому - чем-то звенел и шуршал на кухне. А потом, судя по звуку шагов, зашёл в комнату.

- Я думал, что ты уже не вернёшься, - глухо сказал Стив в окно. В кусты возле дома, где мельтешили воробьи, прыгнул рыжий кот с подраным ухом. Никого не поймал и взвыл с досады. Стив его прекрасно понимал.

- С чего это? - спросил Баки из-за спины. - Чушь выдумал. Я молока купил, будешь? Успел урвать бутылочку. И захватил свежих булок. Стив?

Стив развернулся и уставился на яблочный пирог с горящими свечами, который Баки держал в руках на круглой большой тарелке.

- С днём рожденья, - сказал он и улыбнулся. С какой-то затаённой грустью, печально. Стив посмотрел, вопросительно выгнув бровь. - Загадай желание и задуй. Тут ровно семнадцать. Исполнится.

Он шагнул ещё ближе, и пирог вместе с заволновавшимися язычками огоньков на свечках очутился ровно между ними.

Стив задумался на мгновение, посмотрел на Баки, который глаз с него не сводил, и изо всех сил дунул.

- Отлично задул, - заметил Баки. - Как самочувствие?

- Спасибо, - ответил Стив и улыбнулся. - Как ни странно, на высоте. Подыхать не собираюсь, так что готовься учить “Отец небесный”.

Баки прикрыл глаза и застонал.

- Ты ведь шутишь? Может, лучше пойдёшь и посмотришь, что я тебе за подарок приготовил?

- Нисколечко не шучу. Сам попросил. А теперь будь добр, выйди и дай мне одеться. Подарки откроем после завтрака.

Баки смотрел на него ровным, тёплым и совершенно счастливым взглядом. Он улыбался.

13.

На Кони-Айленд они, конечно, не поехали. Баки пообещал наверстать на следующих выходных. Стив до самого вечера рисовал океан, волны с белёсыми бурунами и чёрно-белых чаек, а Баки лениво валялся на кровати и заглядывал ему через плечо.

А на следующий день Баки всё же заболел. Он слёг с лихорадкой и не показывался сутки. Стив ходил к нему домой, но мать не пустила дальше порога - карантин. Стив согласился и протянул ей крупный жёлтый лимон. Его миссис Барнс приняла с удовольствием.

В квартире Стива в доме напротив стоял в комнате первый в его жизни мольберт. С виду и не скажешь, что самодельный - Баки постарался на славу. На подставке уже теснились несколько набросков, рядом лежали приготовленные кисти и тюбики с масляными красками. Стив рисовал своё семнадцатое лето.