И мы солдаты... [Григорий Васильевич Луч] (fb2) читать онлайн

ГРИГОРИЙ ЛУЧ И МЫ СОЛДАТЫ…

И МЫ СОЛДАТЫ…

1

Мы валяемся на мокрой росистой траве у самого озера. Оно совсем неподвижно и блестит, как зеркало. Никому не хочется разрушать его незамутненную поверхность — день только начинается, солнышко еще не печет, а вода в озере холодная, даже в самую жару.

Лениво ворочаемся с боку на бок, болтаем всякую всячину. Наконец, Илюшка, самый неугомонный из нас, не выдерживает — потихоньку сползает к берегу и, зачерпнув в консервную банку воды, окатывает маленького Лешку.

Лешка с громким воплем несется за Илюшкой, толкает меня, я вскакиваю и тут же валюсь на Петю. Мы хохочем — Лешка загоняет обидчика в воду. Илюшка выскакивает оттуда, как ошпаренный, и крутится на месте.

— Ух, — трясется Илюшка и показывает Лешке мокрый кулак, — подожди, я тебя еще не так…

Наверное, он и хотел бы обидеться, но понимает, сам первый начал.

— А водичка — ничего, тепленькая! — кричит он нам и, видя наши недоверчивые ухмылки, зажмурившись кидается в озеро. Тут уж мы не выдерживаем и — за ним!

Барахтаемся у берега, словно утки, визжим, толкаемся, вода кипит вокруг нас и уже не кажется обжигающе холодной. На берег и вылезать страшно — теперь воздух холодит плечи и спины, но вылезать все-таки надо, и вот уже первый смельчак — Илюшка свернулся клубком на траве, посинел весь, зубы выбивают дробь. За ним Лешка, я, Петя, а там и остальные потянулись.

— А ну, кто дольше всех под водой продержится? Давайте на спор! — предлагаю я.

Все помалкивают.

— Считайте! — я ныряю в озеро вниз головой. — Ух! — Открываю глаза и вижу, как бледный солнечный луч освещает мшистые камни.

Со страшной силой выталкивает меня вода, но я сопротивляюсь, хватаюсь за какой-то выступ, не дышу, тяну время. Думаю. Оказывается, и под водой можно думать, смешно! В следующее мгновение лечу вверх. Не выдержал!

На берегу галдеж.

— Тридцать пять!

— Тридцать восемь!

— Тридцать шесть!

Считают ребята, и у всех по-разному получается.

— Нужны часы, — важно говорит Петя.

— Часы, а где их взять?

И правда — где? Ни у кого из нас нет часов, а настенные сюда не принесешь! Куда их вешать?

— Поставим столб, повесим часы и проведем соревнования, — предлагает Петя.

— А кто принесет? — спрашивает Лешка.

— Вот ты и принесешь, — смеются ребята.

Лешка как-то сразу сникает.

— Нет, дедушка не позволит.

Мы хохочем — совсем недавно Лешкин дедушка «воспитывал» внука крапивой и Лешкины вопли разносились по всей деревне.

Лешка густо краснеет и тихонько отходит в сторонку.

— Ладно, — говорю я, — и без часов обойдемся, кто-нибудь один будет считать. Только громко, чтобы все слышали.

— Вот и считай сам, а я нырну. — Опять Лешка тут как тут. Набрав полную грудь воздуха, он прыгает вниз.

— Один, два, — начинаю я отчетливо, — двенадцать… двадцать, двадцать два. — Над водой показывается наголо стриженая белобрысая Лешкина голова. Глаза крепко зажмурены. Стоит, не шевелится. Воображает, наверное, что еще на дне.

— Эй, Лешка, проснись! — смеются ребята.

Лешка вздрагивает и недоуменно открывает глаза.

— Ой, — тихо говорит он и под общий хохот вылезает на берег.

— Кто следующий? — спрашиваю.

Петя молча подходит к берегу, скрывается под водой.

— Один, два, три, четыре, пять, — опять считаю я.

— Ребята! Эй! — доносится чей-то голос со стороны деревни.

— Шесть, семь, — продолжаю я, а голос все ближе и ближе.

На тропинке показывается Пашка, бледный, какой-то весь поникший.

— Ну, что ты раскричался? — напускается на него Илюшка. — У нас соревнование, а ты орешь, не видишь, что ли…

— Ребята, — Пашка говорит с трудом — совсем запыхался, видимо от самой деревни бежал. — Война началась!

— Какая еще война? — не понимаем мы.

— Война, настоящая война — немцы на нас напали, вашисты.

— Не вашисты, а фашисты, — поправляет Пашку Петька, мы и не заметили, как он из воды выскочил.

К нам подходит дядя Микола, колхозный пастух.

— Да, ребята, Паша правду говорит — на нас напали фашисты. Уже идет война.

— А что это? — спрашивает Лешка из-за моей спины. — Как это — война?

Дядя Микола садится на траву, мы тоже поближе к нему.

— Война — это самое страшное на свете, — говорит он и низко-низко опускает голову. — Фашисты бомбят мирные города, сжигают деревни, убивают людей.

Мы молчим, потрясенные.

— А какие они, фашисты? Звери? Черти?

— А ты видел черта? Что мелешь ерунду!

— Маленькие вы еще совсем, несмышленыши. — Дядя Микола вздыхает, поднимает голову. — В том-то и дело, что фашисты не звери и не черти с рогами, а обыкновенные люди-немцы. И конечно, не все немцы фашисты. Фашисты — это те, кто заставляет свой народ воевать с другими, грабить, убивать.

— А зачем? — возмущается Илюшка.

— Затем, что фашисты хотят подчинить себе весь мир, хотят всех заставить работать на себя.

Нам не все понятно, что говорит дядя Микола, и мы пристаем к нему с расспросами.

— А вы видели фашистов? Хоть на картинке. А они сильнее нас?

Дядя Микола усмехается невесело:

— Не видел, ребятки, но скоро увижу. А кто сильнее — посмотрим. Теперь надо повестки ждать. Получу и уйду на фронт.

— А что это — повестка?

— Бумага такая. На войну зовет.

— И нам ее пришлют? — допытывается Лешка.

— Ну, вы малы еще. Отцам и старшим братьям наверняка повестки придут.

— Жалко, что малы, — вздыхают ребята, — а то бы мы им показали! Ну, ничего, вырастем еще.

— Нет уж, пока вы вырастете, война кончится, — дядя Микола тяжело поднимается и медленно бредет вдоль озера.

Ребята притихли. Каждый занят своими мыслями, невеселыми.

Со стороны деревни бежит женщина — тетя Христина, жена Миколы. Поравнялась с нами. Крикнула на бегу:

— Ребята, беда-то какая! Господи!

Тетя Христина догнала мужа, бросилась к нему, припала и заголосила жалобно.

У нас у всех защипало глаза. Никогда не видели, чтобы так плакали взрослые. Не сговариваясь, мы все бросились к табору. Остановились и молчим. Дядя Микола успокаивает жену.

— Ну, хватит, хватит. Догадываюсь, почему прибежала. Повестка пришла, да?

— Сегодня же, — давясь слезами, прошептала тетя Христина.

— Ну, что же, сегодня так сегодня! — Дядя Микола погладил жену по голове, как маленькую. — Держись молодцом, все будет хорошо, вот увидишь! Верь мне! Слышишь!

Тетя Христина подняла голову и даже улыбнулась сквозь слезы. Дядя Микола повернулся к нам.

— Павел! — обратился он к Пашке, словно ко взрослому. — Ты постарше, посильнее, опять же пионер. Доверяю тебе стадо, а завтра правление найдет другого пастуха. Идет?

Пашка аж побледнел от гордости и волнения. А дядя Микола крепко пожал ему руку и нам всем тоже. Никогда еще взрослые не подавали нам, малышам, руки, а тут сам дядя Микола… Мы даже растерялись и испугались немножко. Да, видимо, война — это действительно что-то страшное и серьезное.

Тетя Христина медленно побрела к деревне, а дядя Микола все стоял, не уходил. Смотрел на озеро, лес, потом сказал нам:

— Ну, так хорошо пасите стадо, надеюсь на вас!

— Не беспокойтесь! — хором закричали ребята.

Ушел дядя Микола, а мы все молчаливо сидели у табора. Какое уж тут веселье!

— Мой отец, может, тоже повестку получил! — вдруг сказал Петя. — Уедет и не попрощаешься! Я побегу.

— И я…

— И я…

— И я…

— А как же стадо? — вспомнил кто-то.

— Пашке же поручили, вот пусть он и пасет.

— Разве одному справиться?

Пашка говорит спокойно, уверенно:

— Идите, идите, я без вас обойдусь.

Надо же! За несколько минут так изменился человек!

— А ты, Петя, побудь со мной, ты же не маленький, — остановил он Петьку, но Петька хнычет, размазывая слезы:

— А если отца без меня заберут?

Пашка махнул рукой.

Все убежали, только пятки засверкали. Остались мы втроем — Пашка, Лешка и я.

— А наш учитель тоже, наверное, уйдет на войну, — вдруг сказал Лешка.

— Конечно, уйдет, все взрослые мужики уйдут.

— Вот хорошо-то будет!

— Это почему же?

— Учителей не будет, и в школу ходить незачем!

— Мне хочется учиться! — говорю я. — А ты, выходит, неучем останешься?

Пашка вдруг разозлился и накинулся на Лешку:

— Сматывайся отсюда, болтун, надоело твои глупости слушать! Постыдился бы в такой день! Дурак и есть дурак.

Лешка замолчал, сгорбился виновато. И правда, дурак, о чем мечтает!

Мы молчим, прислушиваемся: из деревни ветер доносит слова старинной, я ее еще от бабушки слышал, солдатской песни:

…Откуда не возьмись набежали тяжелые темные тучи, закрыли солнце, и сразу стало холодно и зябко.

Мы прижались друг к другу. Я к Пашке, Лешка ко мне. Так-то теплее, вместе.

2

Народу в нашей избе — не протолкнешься. Почти вся деревня собралась. Каждый день приносят повестки, мужиков в деревне почти не осталось. Сегодня мы провожаем на фронт отца. Мама, грустная, бледная от волнения, ставит на стол домашнее пиво, обносит тех, кто не уместился за столом. Разговоры теперь только о войне, о злодеяниях фашистов — никого не жалеют гады, ни стариков, ни детей. Женщины жмутся к стене, молчаливые, подавленные. Мы, ребята, крутимся в избе, то и дело нарываясь на толчки и подзатыльники взрослых. Старенький дед Юлдусь вовсю старается развеять тяжелое настроение за столом. Обычно он хоть кого насмешит своими россказнями. Все самые смешные и несуразные истории в деревне обязательно случаются с дедом Юлдусем.

Но на этот раз даже Юлдусь никого не рассмешил.

Я хочу пробраться поближе к отцу и натыкаюсь на маму.

— Не путайся ты под ногами! — говорит она раздраженно. — Залезай вон на печь!

Я нехотя лезу на печь. А тут, оказывается, совсем и не плохо — все видно и слышно, хотя изба и гудит, как растревоженный улей. Старший брат, видимо, сообразил это и забирается ко мне. Он уже совсем большой — ему четырнадцать. Сверху нам видно отца, и он на нас посматривает, улыбается, правда, улыбка у него невеселая. Слышу: рядом брат засопел, глаза трет кулаком, отворачивается от меня. Хотел я его подразнить, да нет — еще стукнет сгоряча.

Наконец, скамейки задвигались, все встали, вышли из-за стола. Отец поднялся последним. В руках у него расшитые платки, на плече полотенце. Это — подарки. Обычай у нас такой — дарить полотенца и платки — на счастье! Полотенца красивые, с узорами. Дядя Муся растянул гармошку, заиграл что-то грустное, запел. И все стали подпевать ему. А мама и сестры отца — наши тетки заплакали. Брат рядом тоже хлюпает, да и у меня глаза защипало. Но вообще-то я никогда не плакал — не умел. И всегда этим гордился, вот я какой — никто моих слез не видел. А сейчас того гляди разревусь.

Брат спрыгнул с печки, я за ним. К отцу не протолкнешься — все его окружили, двинулись к двери. Наверное, сейчас усядутся в тарантас и с песнями по деревне!

Но получилось совсем не так. Вышли все со двора и гурьбой направились к околице. Мужчины с отцом, а женщины сзади, с мамой. Почти у каждой в руках чайник с пивом. Мы с братом идем рядом с лошадью, запряженной в тарантас.

Над старой ивой вьются грачи:

— Грачи мы, грачи!

Вот хвастуны! Подождите, я вам задам!

Нет, наверное, на дереве гнезда, которое бы я не разорил. Вот они меня и дразнят. Я было остановился, но мама как почувствовала, что я затеял недоброе, оглянулась, закричала:

— Ты что, сдурел? Даже сейчас озорничаешь? Отец на фронт уходит, а ты о чем думаешь? Ой-ой-ой! — заголосила она. — И на кого ты меня оставляешь с этими сорванцами! Как я с ними управлюсь!

Женщины подхватили маму под руки, стали ее успокаивать. Мне было очень стыдно. Я бросился к маме.

— Не плачь, вот увидишь, папа фашистов разобьет и домой вернется! И я поумнею за это время!

Мама силится улыбнуться сквозь слезы:

— Совсем ты у меня несмышленыш! Господи, что же будет с нами?

— Ты, сноха, не убивайся уж так-то! — говорят женщины. — Почитай в каждой семье кормильца провожают. Все мы с ребятами на руках остаемся! Несмышленыш-то твой дело говорит. Разобьют фашистов мужики и вернутся домой!

Мама перестает плакать, вытирает рукавом глаза, даже улыбается. Вот, оказывается, какие слова успокаивают взрослых!

…У околицы все остановились. Дед Максим, уважаемый в деревне человек, вынул из кармана яйцо и протянул его отцу:

— А ну, бросай его, Васюк!

Отец размахнулся изо всей силы и закинул яйцо далеко-далеко.

— Ну-ка, сынок, — командует Максим, — принеси, если цело, не разбилось.

Я побежал, только голые пятки засверкали, за мной вся ребятня.

На вспаханном поле, в пыли, я нашел яйцо. Целое!

Бросился обратно, бегу, кричу, показываю свою находку.

Дед Максим усмехается, все довольны, хлопают отца по плечу.

— Ну, Вася, вернешься с войны целым и невридимым! Яйцо-то не разбилось!

Не люблю прощаний! Так тяжело на душе делается! Мама опять как каменная, только глаза блестят от слез, прижалась к отцу, не отпускает. Женщины с трудом оторвали ее, опять стали успокаивать. Папа обнял брата, меня, сказал ласково:

— Ну, надеюсь на вас, ребята. Маму слушайтесь, помогайте ей, растите, умнейте, меня не забывайте!

Тут уж брат не выдержал, заревел, не стесняясь.

Отец махнул рукой, отвернулся, подошел к бабушке, сестрам.

Провожать отца в Канаш — на призывной пункт — поехали мама, дед Максим и брат. Я остался с бабушкой. Долго мы с ней стояли, смотрели, пока тарантас не скрылся в лесу. Отец так ни разу и не обернулся.

Потом все разошлись — в поле жать. В этот день больше уже никого не провожали, не слышалось грустных песен, даже ребята не шумели.

Мы с бабушкой уселись на крылечке — не хотелось идти в пустую избу.

Громко закричал петух в сарае.

— И чего орет, горлопан! — сказал я, но бабушка возразила:

— Не орет он, Ванек, а жалуется!

— Чего-чего? — не понял я.

Бабушка головой покачала, объяснила:

— «Отца не-ет!» Вот что сказал петух. А ты и не догадался, глупенький?

Я рассмеялся. Ай да бабушка! Петухи только в сказках разговаривают. Это-то я уж соображаю, хоть и маленький.

Бабушка улыбнулась, погладила меня по голове.

Я подумал, а может, и правда петух отца жалеет. Ведь он всегда за курами ухаживал. Вставал пораньше, кормил их перед работой. А кто их теперь кормить будет? Ну, конечно, я. Это ничего, что вставать рано придется. И маме и бабушке утром некогда — своих дел полно. Я же понимаю — война. Теперь и я должен быть помощником в доме, не такой уж я маленький. Эти мысли меня совсем успокоили, и я сказал бабушке:

— Ну, пойдем, что ли, в избе приберем.

Бабушка усмехнулась:

— Пойдем, пойдем, внучек мой, помощник, нашито приедут, а в избе порядок, чистота, как хорошо!

3

Сегодня на перемене выходить на улицу не хочется — холодно, да и ветер сырой, на уроке еле отогрелись. Зато уж сейчас никто не мерзнет. Носимся по партам, играем в догонялки. Девчонки собрались в кучу, о чем-то шепчутся, хихикают. Петька, как обычно, что-то сосредоточенно рисует на доске — это его любимое занятие. Лешка подрался с кем-то, и не разберешь сразу — оба клубком катаются по полу. Я на бегу сдернул платок с Таниной головы. Таня, как будто только этого и ждала, бросилась за мной, да куда ей, девчонке! Шум, крики, пыль столбом!

— Палук, палук! — завопил истошным голосом Илюшка.

— Сам ты палук! — девчонки бросились к Илюшке, как будто сроду паука не видали. В каждом доме они есть, спускаются с потолка на тоненьких ниточках. Бабушка всегда радуется: пауки — к письму, к хорошей вести. Это значит, к письму от папы. Какая весть может быть лучше этой? Но письма что-то нет и нет. Врут пока пауки! Да и не мы одни ждем письма с фронта. Поэтому посмотреть на паука сбегаются все.

Паук носится по подоконнику, как мы на перемене! Ножки тоненькие, длинные, да и много их. Илюшка хочет схватить паука, но не тут-то было. Паук уже побежал по стеклу вверх. Все руки потянулись за ним.

Раз — лопнуло стекло, посыпались осколки, а паука, или палука, как зовет его Илюшка, и след простыл.

Вот тебе и добрые вести!

Прозвенел звонок, мы молчком усаживаемся за парты. В разбитое стекло дует ледяной ветер.

— Что теперь делать? — говорит Таня упавшим голосом — она у нас староста, ей первой придется отвечать за такое озорство!

— У кого дома есть стекло?

Ребята загалдели:

— До войны у всех было, а сейчас и в магазине не найдешь.

— Еще бы! Стекло фронту необходимо.

— А для чего?

— Порох из него делается, — ляпнул Лешка.

Все захохотали.

— Ну и врун! Как из стекла порох сделаешь?

Лешка заупрямился:

— Делают, я сам слышал!

— Лешенька, это ты во сне слышал? — ехидничают девчонки.

На пороге вырастает тощая, нескладная фигура Аркадия Ефимовича, нашего учителя.

— Тихо, успокойтесь, почему такой шум в классе? — спрашивает он в недоумении.

Мы виновато молчим, мальчишки опускают головы. Таня говорит еле слышно:

— Окно разбили, Аркадий Ефимович, на перемене.

Учитель изо всех сил старается сделать строгое лицо. Вообще-то он добряк, каких мало, и порядком подраспустил нас. Поэтому нам всякий раз стыдно огорчать его.

— Чья же это работа? — спрашивает он хмурясь и окидывает нас пытливым взором.

Молчим. Теперь потупились и девочки.

— Таня Федорова, ты староста — назови мне, пожалуйста, главного героя, если у него самого язык отнялся с перепугу.

Таня не успела ответить.

— Я разбил, меня и наказывайте, — не выдержал Илюшка.

Я вскочил из-за парты.

— Аркадий Ефимович, не один Илюша виноват, я тоже паука ловил.

Учитель удивленно поднял брови.

— И я.

— И я.

— И я, — раздалось со всех сторон.

— И я, — громко сказала Таня. — Но вы не волнуйтесь, мы найдем стекло и вставим сами. Правда, ребята?

— Конечно, найдем!

— Сегодня же.

Аркадий Ефимович постучал линейкой по столу.

— Много вы мне чего обещали, да только выполнять-то не всегда свои обещания любите! Ну, где сегодня стекло отыщете?

— Честное слово, найдем! — уверяю. — Я придумал.

Аркадий Ефимович улыбнулся — значит, простил и вправду поверил, что мы все исправим.

— Хорошо, хорошо, а теперь я хочу вам сообщить кое-что.

Все переглянулись между собой — не обманул паук. Предсказал вести!

— Не сегодня-завтра морозы ударят, а на полях картофель не успели убрать. Придется нам помочь — сами знаете: картошка фронту нужна. Вот мы всей школой и выйдем в поле. Сейчас же.

Какое уж тут разбитое стекло! Скорей книги в сумки кое-как и бегом одеваться!

У школы не протолкнешься! Как в праздники или 1 сентября.

Наскоро построились и с песнями двинулись в поле. Старшие классы впереди, мы за ними. Как назло, ветер разгулялся. Но мы поем, кричим во все горло. Оказывается, когда кричишь — не так холодно.

А вот и картофельное поле. Сначала кажется — конца края ему нет. Тут и там дымят костры — взрослые сжигают сухую ботву, всякий мусор, который валяется на поле.

Директор объявляет:

— Каждый помогает своей семье — так будет, пожалуй, лучше всего.

Здорово? Я бегу по полю и быстро нахожу маму. Она стоит с лопатой в руках и ждет меня.

— Ванек, скорей, маленький, я копаю — ты собирай.

Из-под лопаты выскакивают мячиками розовые картофелины. Мама старательно вонзает лопату в затвердевшую землю, я с трудом поспеваю выбирать картошку, складываю в кучки. Потом кучки собираю в одну большую кучу.

По полю разъезжают повозки, одни с картошкой спешат в деревню, другие, те, что с красными флажками, — на станцию. Там погрузят нашу картошечку в товарные вагоны и прямо на фронт. Будут солдаты есть горячую картошку, дом вспоминать, своих. А вдруг моя картошка папке попадется, а? Теперь-то мы все представляем, что такое война.

А ветер все сильнее. У мамы губы посинели, глаза слезятся. Пальцы у меня от холода закостенели, не сгибаются совсем.

— Мам, я погреюсь, можно?

Мама молча кивает. Я бегу к ближайшему костру. Тут уже Лешка, Петя, девчонки. Прыгают, толкаются. Я тоже потолкался, сразу теплее стало и на душе повеселело. Теперь и работа заспорится.

Я вернулся к маме. Упрямая, так и не присела отдохнуть и греться не хочет, говорит, и не замерзла совсем, как будто я не вижу.

За работой день быстро идет на убыль. Вот и солнышко спряталось. Закат сегодня красный-красный, к ветру, говорит бабушка. Я засмотрелся на закат. И вдруг представилось, и не закат это вовсе, а зарево от пожаров горящих деревень, вот-вот грохнут наши орудийные залпы и побегут фашисты сломя голову, бросят свои танки, лишь бы свою шкуру спасти. А тут как тут наши солдаты выскочат, и впереди всех папка и дядя Микола!

— Бей фашистских гадов! — закричит папа и бросит гранату…

— Ты что, Ванек, о чем замечтался? Картошку бросил, стоишь и улыбаешься?

Я вздрагиваю от маминого голоса.

— Папу вспомнил! — отвечаю и прихожу в себя.

Мама тяжело вздыхает, подходит ко мне совсем близко.

— Ой, сынок, и у меня нет часа, чтоб не вспомнила.

Она прижимает меня к себе. Война и маму изменила. До войны она не была такой ласковой. И грустной я почти ее не видел.

— Пора домой, — говорит мама, — все уже собираются.

В деревню возвращаемся не строем: каждый со своими. Главные теперь в семье не отцы, а матери. Отцы у всех на фронте. Один хромой дядя Петр — хозяин в своем доме. На поле их четверо, а нас только двое — я и мама. Федя ходит в школу в соседнюю деревню. В нашей деревне — семилетка.

Кто мне сейчас больше всего нужен, так это дядя Петр. Я вспомнил — у него есть стеклорез, а он нам позарез нужен.

— Ты чего, Ванек, под ногами вертишься? — недоумевает дядя Петр.

— Дядя Петь, вставь нам стекло в школе. Мы его разбили. Вставь, пожалуйста!

— А где сейчас стекло возьмешь?

— Ты не беспокойся! Стекло будет. Сегодня же!

— Интересно только, откуда ты его достанешь, — усмехается дядя Петр. — Может, у соседей выставишь? Пока не скажешь, где стекло достанешь, разговора у нас с тобой не получится. Понял?

Конечно, я не намерен открывать дяде Петру мою тайну. Я с трудом разыскиваю Илюшку, отзываю в сторону и делюсь с ним своим планом.

— Молодец, ну молодец, Ванек! — кричит Илюшка. — И как ты только догадался!

На нас оглядываются, я делаю свирепое лицо, и Илюшка смущенно умолкает. Чуть было не проболтался! Вот и имей с таким дело. А вот и Лешка. Он, пожалуй, нам тоже пригодится.

Втроем мы незаметно сходим с дороги, бочком, бочком в кусты, а там по глубокой балке два километра до лесу. Что нам два километра! Тем более дорога на кордон знакома нам до самых маленьких кочек.

Кордон заброшен давно. Но дверь у него всегда на замке. Раньше мы, мальчишки, так и не решались сломать замок, открыть дверь и обследовать дом изнутри.

Осторожно подкрались к окну. Притихли, затаились. Ни звука, только ветер шуршит ветвями деревьев.

— Давай, — шепчет Илюшка и подставляет мне свою спину.

Я карабкаюсь на завалинку, поближе к окну. По дороге мы нашли подходящую железку, и я, ловко орудуя ею, разгибаю гвозди, прибитые вокруг рамы.

Один, другой, третий. Вдруг за окном что-то зашуршало, нет, пожалуй, чихнуло. Я ойкнул и чуть было не свалился на Илюшку с Лешкой.

— Скорее! — шепчет Лешка. Я отгибаю последний гвоздь, с трудом вытаскиваю стекло. Чувствую холодный пот на лбу. Это от испуга. Кажется, кто-то непонятный из тьмы дома вот-вот схватит за руку.

— Держи, — я протягиваю стекло Лешке, еле-еле сползаю вниз.

— Ты что дрожишь? — спрашивает Илюша. — Замерз?

— Айда домой быстрее.

Мы бросаемся прочь от кордона. Я впереди, за мной Илюшка, позади Лешка со стеклом. Оказывается, я еще и палец обрезал, сую его в рот и сосу, как маленький.

Дорога обратно кажется длиннее. Да и Лешка ноет — стекло неудобно нести. К тому же и разбить боится.

Наконец-то деревня! Еле-еле переводим дух. Я говорю ребятам:

— В доме кто-то есть. Я слышал шорох.

— Что ты сразу-то не сказал? Мы зашли бы и посмотрели. — Это петушится Лешка. Илюшка испуганно помалкивает.

Лешка — известный хвастун! Воображаю, как бы он скакал со стеклом по кочкам, если бы я рассказал о своих страхах там, у дома.

Вот и школа. Илюшка побежал за дядей Петром, а мы с Лешкой стали протирать стекло травой.

— Ну и ну, где же вы достали такое стекло? — удивился дядя Петр, вынимая из кармана стеклорез.

…Дома меня ожидал хороший нагоняй от мамы. Пристала, куда девался, где так долго пропадал. Что делать? Тупо молчать или рассказать все? И так и эдак — под горячую руку отдерет за вихры. Лучше уж помолчу. А я, оказывается, трус…

4

Мама у стола чистит картошку, а я пристроился рядом и загляделся на тусклый бледно-оранжевый огонек мигалки.

— Почисти фитиль, Ванек, — говорит мама, не поднимая головы. — Возьми иголку и почисти, только аккуратно, не как в прошлый раз.

Мне не хочется вставать с места, искать иголку, я так пригрелся у маминого бока, но возразить не решаюсь — мама в последнее время стала раздражительная, нарвешься на подзатыльник.

— Кому я сказала, — повторяет мама и строго смотрит на меня.

Я поднимаюсь, но тут с шумом распахивается дверь и влетает брат.

— Солдаты, солдаты приехали! — кричит он еще с порога.

— Какие еще солдаты? — не понимаю я.

Федя весело смеется, с сожалением глядя на меня — маленького и глупого младшего братишку.

— Свои, свои, Ванек. И много их как! — Он поворачивается и исчезает за дверью.

Я — следом, но мама хвать меня за рубашку.

— А ты куда собрался?

— Мам! — прошу я. — Ну, пусти, я тоже хочу, как Федька, на солдат посмотреть! Небось все ребята там.

— Не проси, не пущу, — сердится мама. — Неслух какой стал без отца!

Я молчком, глотая слезы от обиды, беру иголку.

В дверь постучали. Мы с мамой невольно переглянулись, Это еще что за чудеса? В деревне у нас не принято стучаться. Входи кто хочет — гостю всегда рады…

Опять стук. Я даже немного испугался. Молчим, ждем, что дальше будет.

Вдруг дверь отворяется и на пороге — солдаты! Настоящие! Один, другой, третий, четвертый! А сзади Федька, улыбается во весь рот.

— Здравствуйте, хозяева! — солдаты говорят по-русски. Мы с мамой с трудом их понимаем, а брат русский знает хорошо.

— Мам, они спрашивают, можно ли у нас переночевать. Просят соломы постелить им на пол.

Мама вскочила, засуетилась. Лицо ее зарумянилось, и улыбка на губах.

— Конечно, Феденька, можно, скажи им, не на соломе я их уложу — на перине! Садитесь, отдохните! Сейчас картошку сварю, чай вскипячу!

Мама возится у печки, а солдаты уселись за стол. Федька держится с ними запросто, как взрослый, о чем-то спрашивает по-русски. И все громко смеются. Мне даже завидно стало. Я забился в угол и глаз с них не свожу. Вдруг один, самый пожилой, лет тридцати, не меньше, поднимается и ко мне подходит.

Улыбка у него добрая, ласковая. Взял меня на руки и посадил на колени. А я прижался к нему, даже сам не знаю отчего, и чуть не разревелся — папку вспомнил. Не раз он меня так вот на колени сажал и вихры на затылке ерошил.

Картошка и травяной чай всем очень понравились.

Солдаты угостили нас сахаром. Настоящим сахаром, белым, искрящимся, как снег в морозный день! С тех пор как началась война, мы ни разу не видели сахара.

Когда ужин кончился, мама собрала сахар в тряпочку и хотела вернуть солдатам, но те засмеялись и заговорили разом. Они сказали: «Ребятам надо сахар есть, скорей вырастут!» — перевел Федя.

Солдаты легли на пол и тут же уснули. Только тот, постарше, который меня на колени взял, достал бумагу из сумки и подсел к мигалке.

Я тоже остался за столом и украдкой рассматривал его — он мне очень понравился, казался совсем родным. Я загляделся и очень смутился, когда он неожиданно поднял голову и улыбнулся мне своей доброй улыбкой. Потом опять нагнулся к бумаге, а я и не заметил, как уснул.

Проснулся среди ночи на печи, рядом Федя посапывает, с другой стороны мама во сне вздыхает. В избе темно. Все спят. А утром открыл глаза — один я. Спрыгнул на пол — никого, изба пустая. И солдат нет, и мамы с братишкой. Куда же они все подевались? В окно посмотрел — на дворе ни души. Мне почему-то грустно стало: папку вспомнил. Как-то он там, на этом самом фронте? Отошел я от окна, на лавку присел, вдруг калитка стукнула. Дверь открылась — на пороге мама с Федей.

— Мама! — закричал я. — А где солдаты?

— Проводили, — сказал брат.

— А почему меня не разбудили?

— Так ты же спал, Ванек? — удивилась мама. — Вот и не стали тебя тревожить.

— Солдаты не любят сонуль! — засмеялся Федя.

— Сам ты сонная тетеря! — закричал я. — Вот подожди, в следующий раз они придут…

— Не будет следующего раза, сынок, — серьезно сказала мама. — Они на фронт поехали.

— А что здесь делали? — хнычу я.

— Здесь, в тылу, обучались военному делу, — вмешался Федя. — А теперь отправились бить фашистов.

— Чтоб им всем домой вернуться! — вздохнула мама. — Ну, хватит, быстро за стол — позавтракаем и в поле. Картошку копать.

— Федь, Федь, а кто у них главный командир?

— У кого ты на коленях сидел, с кем полуночничал, — улыбается мама. — Очень уж ты ему приглянулся. У него тоже сынок есть, тебе ровесник.

— Откуда ты знаешь, что он главный?

— Эх, ты, а еще солдатом хочешь быть! — засмеялся брат. — Разве не заметил знаки на шинели?

И правда, не заметил. Смотрел во все глаза, а главное-то и проглядел. Хотел я нагрубить Федьке за его обидный смех, но на этот раз сдержался. Хочешь быть солдатом — закаляй волю.

…На улице шум и суета. Опять всей деревней идем копать картошку. Во главе с бригадиром. В деревне бригадира все зовут «жена Григория». Потому что с начала войны работает бригадиром, вместо мужа. Взрослые ее уважают, а мы, ребята, побаиваемся.

По дороге в поле разговоры только о солдатах. Я начал было хвастаться, кто у нас ночевал, да Илюшка захохотал во все горло — оказывается, солдаты во всех домах были.

— Смотри, что они мне подарили, — говорит Илюшка и вынимает из кармана какую-то блестящую штуковину.

— Шашикалка! — объясняет важно. Лешка просто онемел от восторга.

Петька сказал со знанием дела:

— Зажигалка это. Зажги-ка!

Илюшка нажимает пальцем маленькое колесико, что-то щелкает, и вспыхивает маленькое голубое пламя.

Теперь и я немею, как Лешка. Ребята обступают счастливца плотным кольцом.

— Полезная вещь, печку можно затоплять. Не надо в золе угли искать, — говорит кто-то.

— Вот и я так думаю, — протискивается вперед Петька. — Знаешь, меня вчера мама послала за спичками, всю улицу обошел, не нашел — так и пили холодный чай — печку разжечь нечем было. Знал бы, к тебе прибежал!

— Илюш! Иди-ка сюда, костер потух! — зовет его мать.

Илюшка в окружении ребят не спеша подходит, подносит зажигалку к костру, и вот уже оранжевые огоньки побежали во все стороны.

Ребята протягивают руки к огню, греются.

…Представилось — мы солдаты, перед боем греемся у костра. Здорово! Не хочется уходить прочь, но дело есть дело, и мы разбредаемся к своим. Сегодня мы работаем втроем — я, мама и Федя. С братом веселее, и работа двигается быстрее. Теперь уж мама отстает от нас. Просит — отдохнем, сынки!

— Ты, мама, отдыхай! — говорит Федя взрослым голосом. — А мы пока не устали, правда, Ванек?

— Конечно! — кричу я, хотя спина у меня порядком ноет, да и пальцы не гнутся от холода. Но признаваться в этом Феде почему-то не хочется. Оглядываюсь. Кругом горят костры. Сегодня все их развели от солдатской зажигалки. Может, поэтому и работа у всех сегодня спорится. Возы с картошкой знай снуют туда-сюда — на поле пустые, к шоссе полные. На переднем знамя. На красном полотнище слова: «Все для фронта».

Возвращаемся в сумерках. Мама и Федя идут впереди, говорят о чем-то вполголоса. Меня, как всегда, в свои разговоры не пускают. Считают маленьким. Мама с Федей советуется, как бывало с папой до войны. Хорошо быть старшим братом! И мама тебя за равного считает, и младшим братом можно помыкать! Даже и за вихры дернуть разрешается! Ну, ничего, у маленьких — свои преимущества.

— Алешка, Илюш! — кричу я. Верные мои друзья тут как тут.

— Айда на кордон! Проверим, кто там прячется. Может, шпион какой-нибудь?

У Лешки сразу вытягивается лицо, и он начинает внимательно, слишком внимательно рассматривать мое ухо. Чего он там нашел?

Илюшка что-то мямлит. Конечно, не хочется рисковать жизнью, имея такую настоящую солдатскую зажигалку. Но мне терять нечего, и я говорю:

— Ну, как хотите, обойдусь без вас.

Иду быстро, не оглядываюсь. Неужели струсили? Слышу за собой торопливые шаги.

— Ванек, Ванек, подожди, и мы с тобой!

…Долго, крадучись ходим вокруг дома. По спине ползет неприятный холодок. От страха. Собственные лица в сумерках кажутся какими-то белесыми, безглазыми, совсем чужими.

— Может… домой? — шепчет Лешка.

Я грожу ему кулаком. Трус несчастный!

Илюшка молчит, как воды в рот набрал.

— Теперь надо в окно заглянуть! — говорю я.

— А кто заглянет? — шепчет опять Лешки.

— Чур, не я.

— Я.

Илюшка с Лешкой опять подсаживают меня, голова моя у самого окна, того самого, без стекла. А вдруг сейчас высунется рука и схватит меня за вихры. Мурашки побежали по спине.

— Ой, — не выдерживаю я и шарахаюсь от окна. В ту же минуту оказываюсь на земле.

Илюшка с Лешкой мчатся к лесу наперегонки. Бросили меня и удирают во все лопатки. Ну и храбрецы! Вдруг мне становится весело — страха как не бывало. Я снова у окна, подтягиваюсь на руках, вцепившись крепко за рамы, заглядываю в дом.

— Эй, — кричу я, — выходи, кто тут есть! Нас много! Мы тебя не боимся. — В ответ ни звука. В доме темно, пусто, холодно.

Я легко спрыгиваю вниз. Еще раз оглядываюсь на темные окна и не спеша по знакомой тропинке иду к опушке. У большого дуба стоят мои друзья.

— Пошли, — говорю я, великодушно не замечая их смущения. — Там никого нет.

5

Чуть свет мама будит меня:

— Вставай, сынок, вставай, надо до школы сходить в лес. Федюшка уже готов.

Ох, как не хочется слезать с теплой печки, нос высунуть из-под бараньего тулупа и то боязно. Изба к утру выстудилась, окна покрылись толстым слоем льда. Топим теперь экономно — только чтобы еду приготовить, дрова уже кончились, а зима в этом году стоит лютая.

До войны, когда папа был с нами, и зимы были другие. Может, оттого, что дома, в избе, всегда согреешься с мороза. И вечера казались не такими длинными. Бывало, долго за столом засиживались. Папа рассказывал нам смешные истории из своего детства, сказки или объяснял интересные повадки зверей и птиц.

А теперь война. И все по-другому.

Дрова у нас давно кончились, вот и приходится нам с братом ездить ни свет ни заря в лес…

— Сынок, сынок, проснись! — слышу сквозь дрему мамин голос.

— Ну-ка, а еще хочешь быть солдатом! Я его из ковшика полью! — Это Федька. Прибежал за мной со двора.

Мне делается обидно, и сна как не бывало. Нехотя вылезаю из-под тулупа, кряхтя, как столетний дед, надеваю валенки.

Федька посмеивается надо мной, толкает в бок, пока мама отвернулась к ведру за водой.

— Маленький он еще у нас, Федюшка, — вздыхает она, — а мужикову работу приходится справлять.

— Мама, ты полей-ка мне лучше умыться. И вовсе я не маленький, вон какой, скоро Федьку перегоню!

— Скорее! — торопит брат. — Видишь — рассветает!

Быстро накидываю тулуп, напяливаю шапку, брат прячет за голенище отцову ножовку.

Во дворе нас ждут сани, конечно, это и не сани вовсе, а большие санки, а лошади мы сами — Федька и я. Двор еще в сумерках, снег под ногами поскрипывает и кажется почему-то не белым, а темно-синим.

Движения наши быстрые, точные, отработаны до мелочей, чуть зазеваешься — больно щиплется дедушка мороз. Запрягаемся в санки и проворно идем по тропинке. За ночь ее занесло снежком. Приходится мне распрячься и толкать санки сзади. Разговаривать не хочется, на меня опять нападает сонливость. Оказывается, и на ходу можно вздремнуть.

— Говорят, лесник сегодня в город уехал. Побольше нагрузим, — сообщает брат.

«Побольше нарубим — подольше хватит, — соображаю я, — хорошо, что дед Яндуш в город уехал! Почаще бы! Эх, если бы отец дома был, не ходили бы в лес, не боялись лесника. Обычно отец летом заготавливал дрова на всю зиму. Много было у нас дров. А теперь вот ни полена. Поэтому и рубим деревья вокруг деревни. Да и не мы одни. Почти все так делают».

— Ну-ка, Ванек, садись, скатимся под горку! — прерывает мои невеселые мысли Федя.

Я усаживаюсь впереди. Брат разогнал санки и в последнюю минуту вскакивает сзади. Мчимся в овраг, в темень, у меня дух захватывает от страха, хотя днем деревенские ребята частенько катаются здесь. Но в утренних сумерках овраг кажется незнакомым опасным местом.

Потом мы опять бредем по тропинке в лес: впереди Федя, сзади я. Чуть свернешь с тропинки — очутишься в сугробе. Поэтому идем медленно, осторожно. Я представляю себе, как мама затопит печку. В печи любое дерево горит — хоть дуб, хоть липа, хоть сухое, хоть сырое, мерзлое. Сырое, конечно, разжечь труднее. Оно не хочет поддаваться огню, спорит с ним, шипит, плюется. Мама тогда расщепляет липовое полено и подсовывает вниз к горячим уголькам. Мы с Федькой дуем на них изо всех сил. Горький дым ест глаза, наплачешься, как от самого злого лука. Ну, уж если и это не помогает, плеснешь керосину, поможешь огню одолеть непокорные поленья.

— Ванек, ты что, спишь, а? — кричит Федька в самое мое ухо. Мы, оказывается, уже в лесу, а я размечтался и не заметил. Темные деревья обступают нас кругом. Брат деловито примеривается к ним. Старые, мощные нам, конечно, не под силу, и поэтому Федька выбирает молоденький тоненький дубок. Каждый раз мне делается очень жаль деревце. Никогда оно уже не вырастет, не будет красивым зеленым деревом. Солнышко уже не пригреет весной его кудрявую макушку, и птицы не споют ему свои веселые песни.

Я с трудом сдерживаю слезы, боюсь, еще Федька заметит, засмеет.

Вжжик-вжжик — поет ножовка. Дубок не хочет сдаваться, сопротивляется, цепляется за соседей. Но ветви у него еще слабые, ломаются, и наконец деревце с шумом валится в снег. Мы быстро распиливаем его, ломаем ветки, укладываем в сани.

Рядом слышится стук топора. Я вздрагиваю, смотрю испуганно на Федьку. Тот успокаивает:

— Наши, кому ж еще быть?

Мы срубили еще одно деревце. Нагрузили сани, с трудом сдвинули с места.

…Рассветает, снег из синего делается белым, а кое-где уже бледно-розовым — это отблески зари разукрасили его так. Лес проснулся, заговорил глухими звуками топоров, повизгиваньем ножовок. Наверное, вся деревня сегодня здесь. С дровами-то у всех туго.

Взрослых мужиков у нас двое — горбатый Микола да хромой Петр. Они-то заготовили дрова еще с лета. Только в их избах и тепло этой лютой зимой. В других семьях — женщины, старухи да дети. Нужда и гонит их в лес. Колхоз не может сейчас никому помочь. Машин нет, хороших лошадей забрали в армию. На несколько дворов — одна лошадь. Мы тоже владеем вместе с соседями старой-престарой кобылой. Но на ней, как говорится, далеко не уедешь и дров на всех не заготовишь — очередь. «Пока дождешься — от холода помрешь», — говорит бабушка.

Проваливаясь по колено в снег, тянем мы наши тяжелые санки. У березовой рощицы останавливаемся передохнуть.

— Ты, — говорит брат, — слышишь?

Я прислушиваюсь. Какая-то непонятная возня. Может, и там рубят лес?

— Нет, это что-то другое, пойдем посмотрим?

Мы с радостью скидываем лямки — нашу упряжь — и пробираемся по тропинке на полянку.

Как хорошо здесь летом! Трава на поляне высокая, густая, яркие цветы пестрят, бабочки, стрекозы! Зимой поляна совсем другая — тихая, неприветливая, снег наметает сугробы за зиму нам, мальчишкам, по пояс.

Вот и зорька заиграла. Зарозовело все вокруг: стволы берез, снежные сугробы. И совсем рядом какие-то звуки слышатся — смотрим, на ветке сидит большая птица — с крупную ворону — и поет, да так странно, как индюк.

Мы с Федькой фыркнули.

Тетерев!

Птица недовольно посмотрела в нашу сторону, медленно поднялась и улетела. Спугнули! Жалко, конечно.

А что же это на снегу? Темные пятна по всей полянке. И вдруг они ожили. Снежная пыль окутала все вокруг — из-под снега вылетели птицы и с шумом поднялись в воздух. Тетерева! Ну и хитрецы! Когда-то с папой мы вот так же набрели на тетеревиную ночевку. Стояли за деревом и наблюдали — тетерева на деревьях долго о чем-то спорили, совещались: гр-гр, гр-гр… А потом самый большой, может вожак стаи, вдруг взмыл высоко в воздух и камнем полетел вниз, в сугроб. И задвигался, зашевелился в снегу, долго устраивал себе гнездышко, пока затих, только головка темнеет. За первым нырнул второй, третий! Такой шум подняли! Каждый хотел получше устроиться. Мы с папой с трудом сдерживали смех. Наконец птицы угомонились, затихли, а мы потихоньку побрели прочь — пусть спокойно отдыхают!

— Это они от холода прячутся, — сказал папа, — в мороз по нескольку дней сидят в снегу!

…Скрипит, скрипит под полозьями снег. Кое-как выбрались на тропинку. Как хорошие лошади, тянем санки изо всех сил, торопимся. Вон сколько времени потеряли — засмотрелись на птиц! Мама, конечно, беспокоится, все глаза проглядела. Достанется нам под горячую руку! А может, пронесет. Дров-то вон сколько мы сегодня привезем! Обрадуется мама и побраниться забудет.

Во дворе быстро разгружаем санки и — в избу.

Мама из окна видела наши трофеи.

— Намерзлись, поди! — говорит она. — Скорей, скорей, в школу опоздаете!

Наскоро перекусили, схватили свои холщовые сумки, за пазуху картошку, блины и — бегом в школу. Федя в соседнюю деревню, а я — в свою.

Вечером возимся с дровами: пилим, колем, заносим в избу. Сырые дрова надежно спрятали за печку — лесник иногда ходит по домам, проверяет: если найдет дрова — штраф.

Бабушка сейчас живет у старшей дочери, поэтому надеяться нам не на кого. Сами топим печку, жарим без масла картошку, кипятим воду. Радуемся, что к маминому приходу у нас все уже готово. Сегодня удачный день — все ладится, работа спорится, и даже тетеревиную ночевку успели посмотреть! И с Федькой не ссоримся. Эх, папа бы нас увидел сейчас!

Мама приходит с работы усталая, продрогшая. И сразу бросается к печке — погреться.

— Ешь скорей! — говорит брат.

— Не хочется,сынок. Письма не было?

— Нет, мама, не было.

— Месяц уже. Не случилось ли чего…

Мы молчим. Ну, что сказать? Сразу делается грустно. Стоим около нее и вздыхаем.

Мама обняла нас обоих, крепко к себе прижала.

— Ну, хватит, хватит, зачем на плохое думать? Вот увидите, все будет хорошо! Вернется папа, расскажите ему, как дрова из-под носа старого Яндуша увозили! А ну-ка за стол. Тоже небось голодные, меня ждали?

За столом стараемся вовсю отвлечь маму от тяжелых мыслей. Смеемся, шутим, вспоминаем об отце, о том, как хорошо жилось нам до войны.

6

Первый урок у нас — военное дело. Василий Архипович, военрук, носит солдатскую форму — он совсем недавно вернулся с фронта. Правая рука у него висит на привязи, и нога прострелена. Он очень строгий, серьезный, мы его побаиваемся немножко и даже не представляем, умеет ли он улыбаться. Но каким-то особым чутьем знаем, что учитель не злой, а добрый человек. Наверное, он переживает, что не может вернуться обратно на войну из-за раненой руки и ноги и вынужден заниматься с нами.

Сегодня у нас военная игра в лесу. У кого есть лыжи — на лыжах.

Класс разделился на два отряда. Во главе первого — Саня Петров. Второй отряд возглавляю я.

Первый отряд рассыпается по лесу, мы должны найти его и окружить у Студеного родника.

День ясный, солнечный, на небе ни облачка, легкая изморозь посеребрила деревья и кустарники. Мороз пощипывает щеки и носы. Мы осторожно цепью, как учил нас военрук, скользим вдоль опушки. Вдруг вижу, Илюшка повернул к большому дубу. Прислонился к дереву, снял шапку. Я к нему. Илюшка дышит тяжело, а из носа кровь. Я наклонился скорей, схватил снег.

— Держи, приложи к носу — все пройдет.

Но кровь не останавливается. Третий раз снег меняем. Тут уж и я испугался не на шутку. Илюшка плачет, говорит:

— Голова, Ванек, кружится. Упаду сейчас!

— Не бойся, Илюш, — успокаиваю его, — подожди, я мигом!

Хотел повернуть обратно, а тут как раз и Василий Архипович из-за деревьев показался, С трудом идет на лыжах, он ведь хромой.

Военрук прежде всего надел шапку на Илюшкину голову, спросил:

— Что ел утром?

— Крахмал и блины картофельные.

— А хлеб?

— Муки у нас нет давно…

Василий Архипович повернулся ко мне:

— Илюшу надо проводить домой. Кто с ним пойдет? — Ребята потупились молча. Кому охота из военной игры выходить?

— Доставить на место раненого или заболевшего товарища — прямой долг каждого солдата. Добровольцы есть?

— Есть, разрешите мне, товарищ военрук?

Это Лешка.

— Можно доверить Алексею данное ответственное задание? — спрашивает Василий Архипович командира, то есть меня.

— Можно доверить, — твердо отвечаю.

У Илюшки совсем несчастное лицо. Того гляди разревется. Но приказ есть приказ, и солдату приходится подчиняться.

Мы провожаем глазами две маленькие фигурки на самодельных лыжах.

— Ну, а теперь выполняйте задание, — командует военрук. И мы углубляемся на лыжах в лес. Бежим молча, наверстываем упущенное время, старательно петляем между деревьями. Военрук остался далеко позади — где ему угнаться за нами! Мы здесь каждый пенек, каждую ложбинку с закрытыми глазами найдем и обойдем.

— Ребята, слышите, птичка запела? — говорит вполголоса Петя. — О весне напоминает.

— Скворцы скоро прилетят, а вдруг они под пули попадут? Ведь война… — спросил кто-то. Мы расхохотались.

— Птицы не с запада прилетают! — говорит Петя. — Мои обязательно прилетят. А я еще скворечник сделаю. Я уже дерево выбрал.

— И я, и я, — кричим мы.

— Ну, чего расшумелись? — говорю я сердито, как Василий Архипыч. — Нас же услышат, а мы должны незаметно обойти и окружить противника. — Все замолкают, пристыженные. И правда, разорались, как маленькие. Где-то рядом треснула ветка. Мы насторожились, сняли свои «ружья»-палки с плеч. Затаили дыхание, озираемся.

За соседним деревом полыхнуло бледное пламя — да это лиса, за ней другая, третья. Бегут легко, не спеша, хвостом след заметают. Не сговариваясь, мы кинулись за ними. Но разве догнать рыжих — за поворотом их и след простыл. Не успели опомниться, как кругом затрещали «автоматные» очереди.

— Тра-та-та-та! Ура, вы окружены, мы победили.

Вот тебе раз! Нас самих окружили ребята из первого отряда. Тут и спорить бесполезно. Лисицы нас подвели. Оказывается, ребята из группы Сани Петрова тоже их заметили, но не побежали за ними, не хотели проиграть сражение.

— Эх, вы, вам бы только лисиц и гонять! — смеялся Санька.

— Мы тоже выполнили задание, — схитрил я. — Ты разве не знаешь, что они совсем обнаглели — кур с фермы среди бела дня таскают. Вот мы их и пугнули. Правда, ребята?

— Ладно уж! — Саня похлопал меня по плечу. — Не оправдывайся, в следующий раз отыграетесь!

Мне стало стыдно.

Подошел Василий Архипович. Он тяжело дышал и хромал больше обычного. Тяжело ему на лыжах.

— Докладывайте выполнение задания, — сказал он.

Я доложил, не утаил и причины нашего позорного поражения.

Василий Архипович подвел итоги:

— Группа Сани Петрова выполнила задание, группа Вани Кириллова показала плохой пример, загляделась на лисиц и забыла про задание. Ребята, военная игра не только игра. Вы ведь будущие солдаты и не должны забывать об этом. Понятно?

— Понятно, Вас… товарищ военрук, — ответил я. Щеки у меня горели от стыда.

— Ну, а теперь в школу! — Василий Архипович махнул здоровой рукой и тяжело поехал вперед.

7

Как-то вечером за ужином мама сказала:

— Вот ты, Ванек, все просишь хлеба, а где его взять — мука давно кончилась. Я думаю, может, нам корову продать. Покупателя я уже нашла из соседней деревни. Двадцать пять пудов ржи дают. Как, сынки? Что будем делать?

— Мам, а пахтанье? — заныл я. Федя молчал, но я по лицу видел, что ему тоже жаль корову. Еще бы! Буренка у нас такая умная, послушная. Мама ее совсем маленькой телочкой взяла. Мы с Федей пасли ее, играли с ней, кормили с руки. И вот теперь не будет у нас Буренки…

Нам даже есть расхотелось, а мама уже все решила и не хочет замечать, как мы оба расстроились.

— Пахтанье я в пахталке заморозила, Ванек, — говорит она. — До весны хватит.

— А весной новую корову купим и на Буренку обменяем, да? — спрашиваю с надеждой.

— Нет, сынок, корову мы теперь уж до конца войны не купим. Не на что. Зато с хлебом будем.

— А когда война кончится? — задаю себе вопрос и сам же отвечаю: — Папа пишет, что гонят фашистов на запад, значит, скоро и война кончится.

Мама с Федей смеются — кому же не хочется, чтобы скорей кончилась война!

Когда мама вышла, Федя сказал мне почему-то шепотом:

— Слово держать сумеешь?

Я кивнул, ответил тоже шепотом:

— Ага.

— Смотри, что у меня есть, только никому — даже маме.

— Честное пионерское!

Брат берет свою сумку, не спеша расстегивает ее и достает — я даже зажмурился от сладкого ужаса — пистолет. Сначала я решил, что он самый что ни на есть настоящий, но потом-то уже разглядел, что это самодельный. Ручка у него деревянная, а ствол, курок, затвор — из настоящего железа.

— A-а, а он стреляет? — спрашиваю.

— Ого! — Федя самодовольно улыбается. — Еще как!

— Дай подержать, Федьк!

— Ты что, сдурел! Я его никому не даю. Он заряжен.

— Ну хоть стрельни тогда!

— Дурачок! Вся деревня сбежится…

— А мы в лес пойдем и там…

— Посмотрим, вот когда за дровами поедем, может быть, и попробую.

— Давай скорей поедем! — умоляю я.

Ох, как мне хочется пострелять из такого пистолета! Весь день он у меня из головы не выходит. Решаю задачи, а у самого пистолет на уме.

— Ты что, Ванек, задумался? Буренку жалеешь? — спрашивает мама.

Знала бы, о чем я задумался, о чем жалею, за вихры оттаскала. На душе у меня нехорошо, совестно перед мамой, но с другой стороны — слово дал брату молчать.

А мама утешает меня:

— Зато хлебушек каждый день будем есть. Теплый, вкусный. Молочка не будет — пахтанья хватит. Как-нибудь продержимся до весны.

Слушаю маму вполуха, а сам думаю: куда же Федька пистолет прячет? Не носит же он его в школу. Надо будет поискать в избе. Хоть в руках подержу, рассмотрю поближе, поиграю…

Утром бежим в школу, мне совсем рядом, а Федьке полтора километра топать.

На уроке Аркадий Ефимович объясняет имена существительные на чувашском языке.

— Ваня Кириллов, ну-ка назови нам нарицательные имена существительные.

Я вскакиваю и выпаливаю одним духом:

— Пистолет.

— Молодец. Еще, — кивает учитель.

Молчу, потом опять:

— Пистолет.

Учитель поднимает голову.

— Правильно, а еще, еще…

Я с ужасом бормочу:

— Пистолет.

Ребята фыркают. Аркадий Ефимович внимательно смотрит на меня, слишком уж внимательно.

— Ну что ты заладил, как попугай. Леша, помоги Кириллову.

Лешка вскочил и затарахтел, а я так и простоял столбом до самого звонка.

Большая перемена! Выбегаем во двор, даже не успев одеться. На улице потеплело, солнышко пригревает. Перебрасываемся снежками и обратно в школу, в столовую. Столовая у нас в пустом седьмом классе — здесь нас бесплатно кормят обедами. На двоих выдают полную миску пахучего густого горохового супа. Без хлеба. В школе нет хлеба, в колхозе тоже.

— У нас скоро будет хлеб. Я принесу, — говорю Илюшке.

— Откуда? — недоумевает тот.

— Мы корову меняем на хлеб, двадцать пять пудов ржи получим, — объясняю взрослым голосом, как мама.

— Вон оно что! — понимающе кивает Илюшка тоже как взрослый мужик.

Следующий урок — военное дело. Берем свои «ружья»-палки и встаем на лыжи.

Лыжи сегодня не скользят, двигаются с трудом.

— Эй вы, лисицы! — кричит Санька Петров. — Сегодня мы вам опять покажем!

Вот хвастун! У меня руки чешутся намять ему бока, но побаиваюсь военрука. Он тут, рядом, командует:

— Прекратить разговоры. Пора бы знать, что такое военная дисциплина. Будущие солдаты, а ведете себя как первоклассники.

Я показываю кулак Саньке из-за спины учителя, он ухмыляется и корчит мне зверскую рожу — мы, мол, вам зададим.

Кое-как, проваливаясь в мокром снегу, добираемся до леса.

Василий Архипович дает задание обеим группам.

На этот раз прячемся мы — отряд Саньки должен нас обнаружить и окружить.

Двинулись к Красному оврагу.

Санька кричит нам вдогонку что-то обидное, мы в долгу не остаемся. Василий Архипович делает вид, что не слышит нашей перебранки.

У Красного оврага останавливаемся и разрабатываем план военных действий. В маленькой рощице на горке оставляем наблюдателя. Илюшка вынимает карту местности, у нас все как взаправду. Соображаем, с какой стороны может появиться вражеский отряд, где ему удобнее напасть на нас, с какой стороны.

Спорим, совещаемся. Наконец план одобрен всеми. Раскалываемся на три группы и занимаем свои места.

Снег рыхлый, влажный, зарываемся в нем так, что нас почти не видно с дороги.

Сидим, наблюдаем, ждем.

В лесу тихо, спокойно. Настоящие сугробы лежат на еловых ветвях. Снег сегодня серовато-голубой, пористый, тяжелый. Интересно, где теперь ночуют тетерева? Самые лютые морозы уже позади, скоро прилетят птицы, в лесу станет шумно, весело. Первыми, как всегда, появятся скворцы, попозже жаворонки. Вылезет из своих норок и гнездышек всякая лесная мелюзга, и заговорит лес на разные голоса: весна! весна!

— Идут! — шепчет Илюшка из своего «секрета».

— С какой стороны?

— Сзади хотят нас обойти.

Как мы и думали. А ну, айда, вперед! Разбегаемся. У самого спуска в овраг остается один Лешка. Лешка у нас автоматчик. Сам себе соорудил автомат. На валик с зубьями прицепил пластинку. Крутишь валик автомат трещит так, что уши затыкай. Небось от настоящего столько шума не бывает!

Едва мы скрылись, Санькин отряд появился у оврага, Лешка затрещал своим автоматом на весь лес.

«Враги» бросились вперед, закричали:

— Ура!

А Лешка трещит и тоже кричит на разные голоса: такая у него военная хитрость.

Группа Саньки попалась на нее и обратно ринулась, а тут мы выскочили на дорогу и вопим:

— Ура, ура, ура!

— Тра-та-та-та-та! — трещит Лешка.

Одуревший от треска и крика Санька затоптался на месте. В общем, оказался в ловушке. Не хвались раньше времени, не задирай нос!

Василий Архипович похвалил нас:

— Теперь вы молодцы, ловко провели врага!

— Хитрые, как лисицы! — подмигнул я Саньке.

8

Идет четвертое военное лето. Как долго мы не видели папу, да и не мы одни, пока еще никто из фронтовиков не возвратился домой. Кто ранен, кто воюет, есть и пропавшие без вести. Пришли в деревню и похоронки. Но в последнее время больше писем от раненых, из госпиталей, чем сообщений о погибших. Гонят, гонят наши фашистов, уж теперь-то скоро конец. А значит, и папа снова будет с нами!

Я лежу на спине, надо мной высокое ночное небо. Бегут по небу темные тучи, то и дело закрывают светлый серпик луны, и кажется, что это луна скользит по небу, спешит, торопится.

— Федь, смотри-ка, луна бежит, — говорю я.

— Это только кажется, — бормочет брат. — Не мешай спать. — Голос у него какой-то странный и совсем не сонный.

— Федь, а ты тоже не спишь? Слышишь, как перепел поет? — Я приподнимаюсь осторожно, но снопы, на которых мы устроились, громко хрустят. Ночь теплая, тихая. Ну, как тут уснешь! И перепел вовсю заливается.

— Пет-пел-дек! Пет-пел-дек! Ему тоже не спится. Интересно, о чем он поет?

Накрываю голову пиджаком, крепко зажмуриваю глаза, но сон не идет.

— Федь, а Федь, давай о папе говорить! — прошу я. — Говорят, наши здорово шпарят немчуру! И папа, наверное, поддает им из автомата.

Брат — ни звука. А я ведь знаю, что не спит, только делает вид, чтобы я угомонился.

— Федь! — пристаю опять. — Как разобьем фашистов, так и кончится война?

— Спи, тебе говорят.

— Я папу хочу скорей увидеть. А ты?

Брат с головой накрывается полой армяка. Я крепко прижимаюсь к его спине, закрываю глаза. Перепел наконец-то замолчал. Уже сквозь сон слышу, как Федя вздыхает тяжело, и кажется, нет, мне это, конечно, только кажется, хлюпает носом, спина его вздрагивает.

— Федь, ты что? — вскакиваю я, хочу заглянуть ему в лицо. Сна как не бывало. Что это с ним случилось? Может, заболел? Но тут раздается недовольный шепот тетки Христины:

— Перестань, Ванек. Сам не спишь и нам мешаешь.

Я укладываюсь на свое место. Прижимаюсь к брату, прислушиваюсь к его дыханию. Кажется, спит. Напрасно я встревожился. Чего только ночью не почудится!

Нас здесь много, почти вся бригада. Правда, почти все взрослые ушли домой, в деревню, а мы, ребята, ночуем в поле, на снопах. Тетя Христина тоже осталась с нами — живет она одна, домашних дел у нее мало. Оказывается, и она не спит. Наверное, лежит и о дяде Миколе думает. А дядя Микола пишет часто и даже Пашке прислал письмо, беспокоится, как он со стадом управляется. И не зря беспокоится. Всем сейчас плохо, и коровам тоже. Худющие стали, кожа да кости, и молока мало дают. Этой зимой они совсем обессилели — некоторые даже не могли сами подняться. Правда, летом получше. Пашка очень старается, недавно запустил их на луга. Ну, потом ему за это в правлении влетело. Председатель очень ругался: летом все скормим, чем зимой будем кормить!

Пашка хотел даже дяде Миколе написать, пожаловаться, но мы его отговорили — зачем расстраивать фронтовика!

Я сам не заметил, как уснул, а разбудил меня голос тети Христины:

— А ну, работники, вставайте. Не ленитесь!

Вскочили, как встрепанные, и в овраг, к ручейку. Вода в ручейке холодная и прозрачная. Ополоснешь лицо — весь сон убежит. Брызгаемся, хохочем. Лешке, как всегда, попадает больше всех, промок с головы до пяток. Обратно идем по колючей стерне, но никто не хнычет, привыкли. Ступни ног затвердели за лето — еще бы! Только босиком и бегаем.

Все разбрелись по полю — на каждую семью отмерили участки. Заискрились на солнышке серпы. Отовсюду слышишь — вжик-вжик, вжик-вжик. Это острый серп срезает спелую рожь. Мама жнет левой рукой. Да так красиво, быстро — залюбуешься. А еще левша! Никто за ней не успевает, даже ловкая тетя Христина. А уж мы с братом и подавно. Я все поглядываю на дорогу — пора бы уж и тете Анне приехать! Она привозит нам завтрак. Интересно, чем сегодня накормит?

— Едет, едет! — кричит кто-то с соседнего участка.

Втыкаем серпы в снопы, хватаем миски и бегом к повозке. Я впереди, за мной Федор. Мы работаем ближе всех к дороге. Окружили повозку.

— Тетя, чем кормить будешь?

— Суп с галушками! Галушки большие — сыты будете!

— Ура! Суп с галушками! — кричат ребята и подставляют свои миски.

Тетя Анна сняла крышку с большого чана, размешала половником суп и стала разливать. Каждый получил по одной галушке, а галушка — с мамину ладонь!

— Ешьте, ешьте, ребята, на работе все равны, — ласково улыбается тетя Анна.

Галушки из гороховой муки кажутся необыкновенно вкусными. Так бы и ел только их. Мама говорит, что это от свежего воздуха и еще потому, что хорошо поработали. Ко мне подошел бригадир:

— Ванек, сегодня опять будем полевую газету делать. Ты нарисуй, а я подпишу. Получишь за это полтрудодня.

— Нарисуй, сынок, лодырей, чтоб от стыда сгорели, — засмеялась бабка Мархва.

Прошлый раз ей газета уж очень понравилась. Я нарисовал тетку Василису — высокие желтые колосья вели ее под руку в правление. Конечно, это я не сам придумал, а бригадир подсказал. Вышло смешно и очень похоже. Все очень смеялись, даже сама тетя Василиса.

Я отдал серп брату и шагаю за бригадиром по полю. Бригадир смотрит, кто как работает.

Санька кричит мне со своего участка:

— Попробуй только меня нарисовать!

Бригадир смеется:

— Зря не нарисуем. У вас как будто все в порядке.

Подходим к самому дальнему участку. Здесь работает Таня с матерью. Таня — наша соседка, кроме того, мы с ней учимся в одном классе. Откровенно говоря, она мне давно нравится, еще с прошлого года. Может, поэтому я не смотрю на нее, не разговариваю с ней, только всякий раз краснею, как последний дурак.

А недавно случилось вот что: мы с Таней начали переписываться. Не по почте, а просто при встрече суем письма друг другу в карман. Я пишу коротко — что сделал за день, с кем и из-за чего подрался, конечно, привираю немножко, словом, стараюсь показаться героем. Ну и, разумеется, намекаю на свои чувства, но не очень, а то еще нос задерет. Девчонки такие!

Таня в ответ мне пишет о себе, про свои горести и радости.

В школе мы не смотрим друг на друга, никто и не догадывается о переписке — это наша тайна.

…Я хочу скорее проскочить мимо тети Лизук — Таниной матери, но бригадир, как назло, вступает с ней в перепалку.

— Лизук, у тебя совесть есть? Срезаешь колосья. Высоко берешь. Зима все сожрет, соломы много понадобится! Каждое зерно — хлеб. Хлеб нужен фронту. И убрать его надо без потерь.

С тетей Лизук лучше не связываться: такого наговорит. Пока она препиралась с бригадиром, я скорей в другую сторону повернул. В спешке наступил на чернобыльник, разбередил ногу до крови. Хорошо, что мама сунула мне в карман растертый чертов палец. Посыпал на рану, кровь сразу перестала течь.

— Ты почему же убежал? — догоняет меня бригадир. — Вот кого рисовать надо. Изобрази дочку с матерью, как за ними колосья бегут. Ну, и баба эта Лизук! Ленивая, нерадивая, а уж языкастая!

— Не буду я рисовать, — говорю. Бригадир от удивления споткнулся:

— Это почему же? Что за капризы?

— Не буду, и все.

— Объясни, Ванек, почему? Ты же никогда не отказывался, — недоумевает бригадир.

— Ногу зашиб, болит очень, — бормочу я и, прихрамывая, иду через все поле к своему участку.

К вечеру появилась газета. Бригадир сам нарисовал нерадивых колхозниц. Впереди всех красовалась Танина мать. Газета ходила по рукам. Все хохотали, а «потерпевшие» стыдливо отводили глаза в сторону.

Тетя Лизук бушевала.

— Это что же делается? — потрясала она кулаками. — Мой тоже на войне, зачем смеетесь над солдаткой? Это ты все, шпингалет! Вот я тебе покажу картинки рисовать!

— Тетя Лизук, честное слово, не я, — говорю чуть не плача.

— Ты, ты, больше некому! Знать тебя не хочу!

— Я сам рисовал, — вмешивается бригадир. — Ванек трусом оказался. Вот уж не думал!

Я позорно прячусь за копну, бригадир прав — струсил я, Тани побоялся.

— Дед Макар идет! — крикнул кто-то.

Дед Макар — деревенский почтальон. Сейчас он самый главный, самый долгожданный гость в каждой избе. Ребята окружают деда Макара.

— Нам есть?

— А нам?

— А нам?

— А нам?

Дед Макар медленно — так кажется всем — вынимает из своей большой кожаной сумки солдатские треугольники.

— Это не вам, а это…

Сегодня счастливыми оказались бабка Мархва, Санька Петров и тетя Лизук. Остальные смотрят на них с затаенной завистью. Мама тихо говорит:

— Опять нет… Что же это такое?

Федя тоже тут. Он почти насильно уводит маму.

Дед Макар как-то странно посмотрел на брата и на меня. Может, мне просто показалось? А вдруг папа ранен? Лежит в госпитале, а дед Макар с Федей скрывают это от мамы?

Мы снова принимаемся за работу.

— Федь, а ты правда ничего не знаешь про папу? — шепчу я брату.

Федя вздрагивает и молчит.

— Федь, — пристаю, — скажи мне, Федь. Может, папе в госпиталь посылку надо послать, чтобы скорей поправился.

Брат сосредоточенно работает, словно не слышит моих слов.

От Длинного поля до деревни четыре километра. С дальних полей урожай убрали раньше. Остались поля вокруг леса и деревни. И все, кто может держать серп, — в поле.

С полудня стал накрапывать дождик, к вечеру расшумелся вовсю. Бежим домой, сегодня рабочий день короткий, можно поиграть вволю. В избе хорошо, прохладно. Мама принесла от соседки пахтанье, мы с Федей стоим у окна. Сейчас все сядем за стол ужинать. Неожиданно брат говорит хриплым, чужим голосом:

— Мама, а если папа не вернется с фронта?

Мама застывает у порога.

— Что ты, сынок? Почему не вернется?

— Погиб папа, — шепчут Федькины побелевшие губы.

Горшок выскальзывает из рук мамы. Пахтанье разлилось по полу. А мы застыли, не в силах поверить тому, что сказал Федя.

Мама хочет что-то выговорить, спросить, но не выдерживает и бросается к брату.

— Я так и знала, так и знала, — кричит она и плачет во весь голос.

Федя вытаскивает из кармана смятую бумагу и молча протягивает маме.

— Позавчера еще пришло…

Мама и Федя стоят обнявшись и оба плачут. Я изо всех сил стараюсь перекричать их.

— Мама! Послушай! Но ведь яйцо-то не разбилось!

Я прижимаюсь к ним, самым моим близким и любимым, и кричу, кричу про яйцо, которое не разбилось.

Федор ласково разнимает мамины руки.

— Хватит, поплакали. Надо дело делать. Я пойду в военкомат, буду мстить фашистам за отца.

Мама заплакала еще горше:

— Что же ты говоришь, сынок! И тебя убьют. Ах, что же еще будет, что будет? Как все выдержать?!

…Соседи жалеют нас, но, сидя наедине с горем, сыт не будешь — надо идти в поле.

Работаем молча, мама осунулась, но держится из последних сил, не плачет, только вздыхает тяжело.

На третий день утром Федор говорит твердо, спокойно:

— Мама, я иду в военкомат.

— Но твои года еще не вышли, — неуверенно возражает мама. — Куда спешишь?

— На фронт, мстить за папу. — Федор непреклонен, и это понимаю даже я.

…Брат уходит в тот же день. В Канаш — в военкомат.

9

Наконец-то пришло письмо от Феди. Мама не находит себе места, пока я распечатываю его.

Письмо длинное, на двух страницах.

Мама садится у окна, опустив руки на колени, на глазах — слезы.

— Мама! — говорю с упреком. — Мама, не надо.

Письмо читаю сам — мама читает плохо, да и почерк у Федора мелкий, неразборчивый.

«Здравствуйте, дорогие мои мама и Ванек!» — начинаю я торжественно, но на второй фразе голос мой начинает дрожать, того гляди расплачусь от радости и волнения. И еще от гордости, что у меня такой брат! Настойчивый, смелый. В военкомате, как и думала мама, ему отказали. Сказали, чтобы приходил через год. Федя настаивал, доказывал, говорил, что хочет отомстить за отца. Но военком был непреклонен, советовал в деревне организовать отряд, учить молодежь военным играм.

Федор заявил: «Играть в войну — дело младшего брата, а мое — сражаться на фронте, воюют же мои ровесники в партизанских отрядах».

В общем, ушел брат из военкомата ни с чем и в тот же день укатил на товарном в Москву!

Ай да Федька, вот счастливый, Москву увидел!

Мама даже плакать перестала! Сама удивляется, что у нее такой сын.

— Виданое ли это дело, в Москву один! Пропадет, ой пропадет!

— Не бойся! Не пропал! — говорю и дальше читаю.

А дальше было так. На каждой станции вагоны солдаты проверяли, многих ссаживали, а Федька удачно спрятался — его не нашли. Так он благополучно добрался до Москвы. Объездил все вокзалы — искал поезда, которые идут на фронт. Но там к ним близко никого не подпускали. Народу кругом — тьма-тьмущая. Сутолока, беготня. Вышел Федя на улицу, прижался к стене и не знает, что же дальше-то делать. Тут к нему паренек подошел, таких же лет примерно, и одет так же, и мешок за плечами такой же, только у Феди — лапти, а паренек в ботинках. Разговорились.

— Откуда ты?

— Из Чувашии. А ты?

— Я с Украины, а где Чувашия — не знаю.

Оказалось, Петро, так звали паренька, сирота — родителей у него убили фашисты, а самого его спасли наши солдаты. Устроили в детдом и отправили за Урал в эвакуацию, но Петро по дороге сбежал и оказался в Москве. Тоже хочет на фронт или к партизанам.

Так у Феди появился друг, а вдвоем всегда легче. Как-то исхитрились они и влезли в поезд, но на первой же станции их задержали. Вместо фронта попали они в военное училище.

«Здесь у нас есть винтовки, и автоматы, и даже пулеметы. Учимся стрелять, стараемся.

Одели нас, как солдат, и кормят хорошо. Будьте здоровы. За меня не беспокойтесь. С приветом, ваш сын и брат Федор».

— Мама! А ты плакала! Видишь, как все хорошо получилось.

— Дурачок! Жил бы дома, ан нет, — причитает мама, а мне уже досадно — почему в нашей школе нет ни автомата, ни пулемета? Одна винтовка и то старенькая-престаренькая…

— Прочти-ка, сынок, еще раз, о каком ахтумате и пелемете он пишет? — просит мама.

С радостью перечитываю письмо.

— Все стреляют, как бы в него не попали, — вздыхает мама.

Я смеюсь.

— Не попадут! Мы в школе тоже стреляли в мишень. Только никак я не попаду в десятку. Эх, автомат бы!..

— Вот я сейчас покажу тебе ахтумат! — ругается мама. — И этот туда же, за старшим лезет!

Мама совсем расстроилась и с досады меня за вихры дернула — это она умеет. Теперь мне частенько от нее достается.

— Мама! А когда мы Феде ответ напишем?

— Ты не забыл, что тебе сегодня на току дежурить? Вернешься, и напишем.

Выбегаю из дома. Ток — рядом с деревней. Хромой дядя Петр уже ждет меня.

— Опаздываешь, Ванек, не годится, — ворчит он. — Дежуришь до полуночи, а потом и я подойду.

— Не впервой!

— Не впервой — это верно, а вот к своим обязанностям надо относиться серьезно.

— Ладно, ладно, дядя Петр. Не беспокойся, никакой скотины не подпущу.

— Скотина на четырех ногах, а ты за двуногой приглядывай! Помни, охранять ток — все равно что охранять границу. — Дядя Петр заковылял к воротам.

Очень ответственный человек наш дядя Петр. И днем и ночью ток сторожит, когда только спать и есть успевает! Я у него в помощниках уже второй месяц. Трудно поначалу мне приходилось: сон одолевал. Дядя Петр то фуражку спрячет, то лапти развяжет. Просыпаюсь — он надо мной потешается.

— Боюсь, как бы моего помощника не украли. Двойная забота у меня теперь — и зерно сторожить, и за тобой присматривать!

Ему смех, а мне — стыд. Научил-таки уму-разуму. Привык я к своим обязанностям охранника. Теперь я стал выслеживать, когда дядя Петр задремлет на посту. Хотел отплатить за свои обиды. Посмотрим, будет ли он смеяться, если я у него палку спрячу.

Как-то пришел на дежурство пораньше. Вижу, сидит мой начальник под навесом и носом клюет. Шапка мохнатая — он ее и зимой и летом носит — того и гляди с головы упадет. Обрадовался я, затаился и жду, что дальше будет.

Сейчас, думаю, теперь уж я над тобой подшучу! Потихоньку подкрадываюсь к нему, вот уже и руку к палке протянул. Сделал один шаг — солома чуть-чуть зашуршала под ногами, я затаил дыхание, немножко даже испугался — дядя Петр человек горячий. Огреет спросонья палкой по спине!

— Кто там, выходи! — кричит дядя Петр бодро и весело, как будто и не он только что клевал носом.

— Это я, Ванек, — говорю, а сам готов лопнуть от досады.

Так я его до сих пор и не застал врасплох, но надежды не теряю на счастливый случай.

…Дядя Петр ушел, а я остался один. Мысли разные полезли в голову. Папу вспомнил, Федю… Достал из кармана письмо, перечитал, подумал почему-то: что же он о пистолете своем ничего не пишет, может, потерял в дороге? Лучше бы мне оставил, пригодился бы сейчас.

«Му-у», — послышалось из-за скирды. Я бросился туда. Опять теленок с овцами пожаловал. Кричу, машу палкой, гоню к околице деревни. Овцы недовольно блеют, наверное, ругают глупого теленка. Загоняю скотину в деревню, да разве за ней усмотришь? Ворота свалились, столбы сгнили: некому ремонтировать.

Возвращаюсь обратно. Прохаживаюсь по току — все ли в порядке? Под навесом в углу полные мешки зерна. Пятьдесят штук. На другом конце большая куча обмолоченного зерна. Его никто не взвешивал. Охраннику верят, не сдают ему по пудам. Вот, оказывается, какое богатство мне доверяют! Меня распирает законная гордость, с трудом удерживаюсь, чтобы не запеть.

Интересно, можно сторожам петь? Воров пугать? Надо будет спросить у дяди Петра. Нет, пожалуй, не стоит, засмеет.

Солнце скрывается за дальним лесом, и незаметно темнеет. От вечерней прохлады зябко. Надеваю фуфайку и фуражку. Зарядка тоже не помешает. Прыгаю, бегаю, потом усаживаюсь на мешок. Глаза начинают слипаться. Я снова делаю разминку, и так несколько раз. Хожу вокруг тока, насвистываю. За деревней еще один ток. Второй бригады. Его тоже до полуночи охраняют мальчишки. Оттуда доносится звонкий голос Лешки, поет песню. Солдатскую. Хорошо поет. А я не решился…

Луна взошла, сразу стало светлее и веселее. Теперь нас уже двое — я и моя тень. Медленно прохаживаюсь. Опять вспомнил папу. Он погиб у города Белгорода. Неужели правда? Нет, не мог погибнуть мой папа. Это какая-то ошибка. И мама и Федя в душе надеются, что похоронка — ошибка.

Опять устраиваюсь на мешке. Разве утащишь эти снопы со скирды. Мешки — другое дело. За ними надо смотреть в оба, как говорит дядя Петр. В случае чего надо поднимать народ, всю деревню. В углу висит отрезок рельса. По утрам он созывает народ на работу. В другое время — оповещает о беде, пожаре например.

Глаза опять начинают слипаться, а вставать не хочется — набегался вокруг тока. Вдруг вижу, а может, это мне кажется, у навеса скользнула какая-то тень. Остановилась. Пропала. Нет, скорее всего, присела у кучи зерна.

Сна как не бывало. Сердце замолотило, а ноги одеревенели от страха. Ну, и сторож! Крикнуть — и к рельсу, заколотить палкой изо всех сил — вот что надо делать, а не стоять, раскрыв рот.

«А может, это кто-нибудь из правления меня проверяет», — успокаиваю себя. Дежурные всю ночь ходят по фермам и токам.

— Кто там? — спрашиваю хриплым шепотом.

В ответ — молчание.

— Кто там? — смелею. — Отвечай!

Молчание. Может, это собака забежала?

Я медленно подхожу. Ближе, еще ближе. Спиной ко мне сидит женщина. Наклонилась и что-то делает с зерном. Набирает в мешок.

— Брось мешок! — кричу во весь голос.

— Тише, Ванек, тише! Ну, что расшумелся? Никто не заметит, вон тут сколько! — с мольбой в голосе шепчет женщина.

Голос знакомый. Тетя Лизук, Танина мать.

— Брось мешок! — говорю и сам пугаюсь своего дрожащего, испуганного голоса.

— Ванек, не говори никому, узнают все — стыда не оберешься! Я вот только один мешочек — половину твоей матери.

— Да разве мама возьмет краденое зерно! Положите на место. Я сейчас тревогу подниму!

Тетя Лизук что-то бормочет, но не поднимается с места.

Я бегу к рельсу. Хватаю палку, но не успеваю — тетя Лизук кидается ко мне, вырывает палку и изо всей силы бьет меня по спине.

Злость, обида, боль охватывают меня. Я воплю что есть мочи. Неожиданно совсем рядом голоса.

— Что случилось, Ванек? — Из темноты на лунной дорожке появились дядя Петр и Костя — секретарь комсомольской организации.

— Ну, что здесь происходило? А ты, Лизук, как сюда попала?

Я рассказал всю правду. Тетя Лизук только ворчала, но отвертеться не могла — главная улика, мешок, лежал на виду. Ее отпустили домой — сказали, что завтра утром правление с ней разберется.

Дядя Петр остался дежурить, а мы с Костей отправились в деревню.

Больше мы с Таней не переписывались.

10

Опять зима, последняя военная зима — суровая, снежная, с холодными ветрами, высокими сугробами. Посмотришь с горки на деревню — одни трубы торчат.

Скучно одному в нетопленной избе. Бегу к Илюшке. Они тоже остались вдвоем с матерью, как и мы. Отец и оба брата на войне. В прошлом году еще пришли похоронки на братьев, но ни мать, ни Илюшка не хотят им верить. Надеются, что это ошибка. Я тоже жду отца и никак не могу представить, что его нет.

Илюшка сидит за столом и при свете тусклой мигалки решает задачи. Он в шубе, валенках. Мать возится у печки — не горят сырые поленья, хоть плачь!

Илюшка рад моему приходу.

— Что, опять с ответом не сходится? — заглядываю я и присаживаюсь к столу. — Давай вместе!

Я легко решаю задачи и люблю с ними возиться. Уроки на завтра у меня уже приготовлены, поэтому с ходу объясняю Илюшке решение. Он старательно слушает, наморщив лоб, раз десять просит повторить и начинает быстро писать на полях старой книги.

— Не спеши, опять неправильно, — говорю я и опять объясняю все с самого начала. Не дается ему арифметика!

— Вот теперь понял! — радуется он и хватается за ручку.

— Опять не так.

— Как не так? Сам ты ничего не понимаешь! Поэтому и объясняешь плохо.

— Не спорь, Илюш, лучше послушай еще раз, — вмешивается мать. Печка наконец растопилась, черный едкий дым ест глаза. Скоро в избе становится тепло.

— Ну, смотри, давай я решу. — Хватаю старую книгу и быстро-быстро начинаю писать условия задачи. Чистой бумаги у нас уже давно нет. Пользуемся старыми книгами, ненужными учебниками. Чернила делаем из дубовых шишек. Коричневого цвета.

— Пожалуйста, — протягиваю Илюшке исписанный листок. — Читай вслух и рассуждай, а я тебя поправлять буду.

Наконец с задачей покончено. Теперь и погулять можно.

— Долго не задерживайтесь! — кричит нам вслед Илюшкина мать.

На дворе метель, ветер толкает в спину. Натягиваем свои малахаи на самые глаза и бежим на Верхнюю улицу.

Наша изба темная — значит, мама еще не вернулась с работы. Рядом, в Таниных окнах светится огонек. Илюшка по сугробам подбирается к самому дому. Зовет меня. Но я не иду.

— Только мать дома, — говорит он, возвратившись.

— Не связывайся с ними. Ты же знаешь, какие они.

— Подумаешь! — смеется Илюшка. — Ты про ту шутку на току вспомнил.

— Это не шутка, — возмущаюсь я, — а самое настоящее воровство.

— Ну, ладно, ладно, пускай по-твоему, — быстро соглашается друг. — Айда к тетке Мархве, на посиделки!

Бежим дальше. На ходу теплее. Илюшка далеко обогнал меня — несется, как паровоз. Бегать — не задачки решать.

— Эй, подожди, — кричу я, но встречный ветер относит мои слова назад и Илюшка их не слышит. Как тогда на озере.

Неделю назад Илюшка вот так же, во всю прыть, хотел перебраться на другой берег озера. Лед трещит, ломается, мы кричим ему: «Остановись, провалишься!» Куда там! Ничего Илюшка не слышит, и вдруг смотрим — пропал, ушел под лед, только шапка торчит из воды. Всей гурьбой бросились к нему на помощь, но не успели добежать — Илюшка сам выскочил из воды, встряхнулся, как собачонка, и помчался в деревню. Отлежался на горячей печке и утром в школу пришел как ни в чем не бывало.

А вот и дом бабки Мархвы. Илюшка уже ждет меня у крыльца. Не спеша отряхиваем снег с валенок, малахаев, без стука открываем двери и входим.

Изба полна народу. Светло, тепло. Девушки с рукодельем расселись вдоль стен.

— А, женихи пожаловали! — усмехается бабка Мархва. — Проходите, не стесняйтесь!

Девушки вздыхают. Тетя Марья говорит:

— Ах, господи, с кем ведь остались…

Илюшка осмелел:

— Вася тебе писал, что придет с войны и поженитесь.

— А ты-то откуда знаешь? — удивляется тетя Марья. И краснеет.

И правда, откуда?

Илюшка объясняет как ни в чем не бывало:

— Письмо вчера в дверях торчало, я и прочел.

Все смеются: вот озорник! Тетя Марья не знает, куда глаза деть от стыда, а тетя Дарья говорит рассудительно:

— И смущаться нечего. Конечно, каждый солдат мечтает вернуться к своей невесте. Разве не так, девушки? Лишь бы война поскорей кончилась — свадьбы сыграем!

Девушки потупились, жужжат веретена в их ловких руках, кто-то неуверенно затянул песню, ее подхватили. Теперь уже поют все, даже бабка Мархва. Только мы без дела, слушаем песню да смотрим, как ладно работают девушки — одни прядут, другие вяжут или вышивают.

С колен тети Марьи упал клубок и покатился за печку.

— Ну-ка, Илюш! Подними клубок, хоть какая-нибудь от тебя польза! — смеется тетя Марья.

Илюшке лень нагибаться, и он толкает меня в бок.

Я поднимаю клубок и начинаю наматывать нитки.

— Вот Ванек — молодец, — говорят девушки, — а ты лентяй и бессовестный человек — чужие письма читаешь. Настругай хоть лучины!

Эту работу Илюша любит и всегда делает ее с удовольствием. Липовая доска заранее готова, рубанок рядом.

Вжик-вжик — и вот уже тетя Дарья собирает нежные липовые стружки в кастрюлю и зажигает их. Потом накрывает чашку платком. Бабка Мархва убавляет свет в лампе. Девушки окружают кастрюлю. Чтобы лучше видеть, мы с Илюшкой забираемся на табуретки. Глаз не сводим с кастрюли. Угли медленно потухают, их мерцание отражается на платке.

— Ой, ой, самолет летит! — говорят девушки.

— Нет, пожалуй, танки. Из лесу вышли двое — кто же это? — говорит тетя Дарья.

Илюшка поясняет:

— Это мы с Ваньком.

— Брысь, озорники! — кричит тетя Дарья.

— Очень вы нам нужны! — Мы хохочем и спрыгиваем с табуреток.

Девушки еще долго смотрят в кастрюлю, пока не потухнут угли. Интересно смотреть на эту игру. На посиделках девушки ее всегда заводят. Хотят увидеть своих женихов, погадать о будущем. А что им еще делать длинными зимними вечерами? Клуб закрыт с начала войны — топить нечем.

…Дверь широко распахивается — в избу заходит Костя — комсомольский секретарь. В руках у него газета, улыбка во весь рот.

— Ура! Девчата, хорошие вести вам принес. На всех фронтах гонят в шею фашистов! Слушайте последнюю сводку Совинформбюро.

Костя, не раздеваясь, усаживается за стол и читает сводку.

Слушаем его, затаив дыхание. За газетными строками видится каждому родное, близкое лицо — отца, брата, мужа, жениха.

Я, конечно, вспоминаю папу и Федю. Не могу поверить в папину гибель и всегда представляю его только живым — веселым, шумным. Вот мы с ним купаемся в озере, и папа учит меня плавать. Вот на зеленой полянке мы втроем — папа, я и Федя разжигаем костерок, печем картошку, грибы на прутиках.

— Пока все, — говорит Костя и откладывает газету в сторону. — Но у меня еще есть интересная новость, — он лукаво улыбается. — Завтра к нам приезжают артисты. Посмотрим спектакль. О войне.

Костя ушел, а девушки стали решать, как протопить клуб, где достать печку, дрова. Разговоров в тот вечер только и было, что о завтрашнем спектакле.

На следующий день едва дожидаемся конца уроков. Мчимся в клуб. Девчонки приводят в порядок маленькую сцену, протирают скамейки, подметают пол. Мальчишки чистят окна, укрепляют плакаты на стенах.

Расходимся в сумерки и сталкиваемся с Костей. У крыльца стоит полный воз хвороста — это Костя привез его из леса.

— Ребята! Как поужинаете, сразу же приходите в клуб. Будете ветви рубить, а я с фермы железную печку привезу!

Вот молодец наш Костя! Недаром взрослые говорят, что он толковый и дельный парень! И как он все успевает! Целыми днями носится с бригадиром по участкам, а вечерами забегает на посиделки — газеты читает, рассказывает обо всем, что слышал по радио. Ведь приемник-то у нас только в сельском Совете, а в клуб народ не ходит, холодно, топить нечем, печку давно уже разобрали и кирпичи увезли на ферму.

…Хворост весело потрескивает в железной печурке, постреливает золотыми искорками, в клубе тепло и уютно, совсем как до войны.

Неугомонный Илюшка то и дело выбегает на крыльцо — ждет артистов, а их все нет и нет.

Наконец слышим Илюшкин радостный голос:

— Идут, идут!

Выбегаем на улицу веселой толпой. Артисты идут пешком, а сзади тащится груженый воз. На возу «пулеметы», «автоматы», «пушки» и еще какие-то большие ящики. Интересно, а что в них?

Провожаем артистов за кулисы, переносим туда непонятные ящики и «оружие». Каждому хочется потрогать все это, толкаемся, шумим. Потом бежим в зал занимать свои законные места — на полу у сцены.

Клуб битком набит. Вся деревня собралась, пришли даже самые старенькие бабушки — всем хочется посмотреть спектакль о войне.

Костя дает третий звонок, и занавес раздвигается. На лесной поляне солдаты. Ну, конечно, наши, мы их по форме узнали. Недавно с фронта вернулся дед Гаврила, без ноги. Форма на нем точь-в-точь такая же.

Сегодня дед Гаврила пришел в клуб раньше всех. Занял место в первом ряду в уголке, тут же и костыли поставил.

А на сцене начался бой. Трещат автоматы, пулеметы, появились и немцы, у них форма другая, но мы их все равно распознали бы — такие они страшные и противные.

Как же так! Наши отступают, а немцы им вдогонку стреляют из автоматов, и огонь из стволов вылетает, как взаправду. Я даже расстроился, отвернулся. Смотрю в зал и вижу: тетя Анна, Илюшкина мать, вскочила с места — и к сцене.

— Изверги! — кричит немцам и кулаками потрясает. — Моих сыновей погубили!

Все замерли, а на сцене в это время наши солдаты из леса выскочили на немцев с пулеметом. Попадали фашисты все, до единого. А наши солдаты спрыгнули со сцены и тетю Анну под руки на свое место отвели и крепко расцеловали.

…В школе на другой день мы решили сами поставить спектакль.

— А пьесу где возьмем? — забеспокоился Лешка.

— У Кости, у него знаешьсколько книг!

— И о войне у него тоже есть?

— Есть, есть, сам видел! — вру я.

— Только я немцем не буду, — заявляет вдруг Лешка.

— Это почему же?

Лешка тут же находится:

— А если чья-нибудь мать меня побьет? Помнишь, как тетя Анна набросилась на артистов.

Кто-то фыркнул, но я сказал:

— Ничего смешного. Братья Илюшки погибли, понимать надо.

Илюшка поворачивается и уходит во двор. Я за ним. Мне хочется сказать ему что-то, утешить и от него тоже услышать слова утешения — я всегда помню папу.

После уроков мчимся к Косте.

— Мы тоже хотим в клубе пьесы играть! — выпаливаю я. — Чем мы хуже артистов! Как ты думаешь, получится у нас?

— Конечно, получится! — смеется Костя. — Молодцы, додумались. Только вот в клубе холодно.

— Мы дров из лесу привезем.

— А печка? С фермы больше не дадут. Там ягнята. И лес рубить дед Яндуш не разрешает, и так уж кругом все вырубили.

Задумываемся, но не надолго.

— А что, разве в холодном клубе играть нельзя? Народу будет много — вот и согреемся. Солдаты на фронте сутками в окопах лежат, и мы будем, как солдаты. Правда, Костя?

Костя хлопает меня по плечу.

— Дело говоришь, Ванек. Репетировать будем здесь, в сельсовете, а выступать в клубе. Вот и не замерзнем.

— Кость! А какую пьесу ты нам посоветуешь? — спрашивает Лешка.

— Сейчас и решим. Вон книг целый шкаф, что-нибудь да выберем!

…Теперь мы с Илюшкой не ходим на посиделки. Все вечера у нас заняты — репетируем пьесу о войне, только о гражданской. А через две недели у клуба висит большое объявление. Мы выступаем. Опять мы моем, чистим и убираем сцену, только артистов не ждем, артисты — мы сами.

Я чуть-чуть приоткрываю занавес — народу полно. Все хотят посмотреть на нас. А вдруг провалимся? Сердце покатилось в пятки от страха.

…Наш спектакль понравился.

11

После уроков идем с Василием Архиповичем в лес. Солнце припекает уже по-летнему, кое-где пробивается травка, но в лесу еще сыро, лужи не высохли, в них холодная и прозрачная вода, насквозь все видно.

— Ребята! Бекас! — кричу я и показываю на огромную лужу, там, как в озере, плещется бекас. — Как быстро плавает! Интересно, сколько километров в час дает, а?

Лешка заявляет решительно:

— Десять.

— Что ты! — не соглашаюсь я. — Тридцать, не меньше, а может, и больше. Лужа-то в ширину метров пять, а видели, как он ее переплыл!

— Вот бы лодку такую! — мечтательно говорит Илюшка.

— После войны будут, — заявляет Лешка, — и лодки, и машины, и велосипеды.

— Ох, на велосипеде бы прокатиться! И приему их не продают?

— Ты что, маленький? Война же — все заводы оружие делают, танки, самолеты, а ты велосипед захотел. Вот кончится война…

— Я читал, что птицы помогли построить самолет, — говорит Илюшка.

— Ну, я об этом давно знаю, а вот на «катюшу» поглядеть бы хоть разок! — Лешка вздыхает мечтательно. Ишь, чего захотел! Я сам бы не отказался. Федя писал мне о «катюше». Немцы уж очень ее боятся.

Вытаскиваю из кармана последнее письмо брата — мятое-перемятое, читаю вслух ребятам. Так уж повелось — все письма с фронта друг другу перечитываем.

— Почему же он не пишет, какая она, «катюша»? — недовольно ворчит Лешка.

Я объясняю:

— Военная тайна.

Откровенно говоря, я просил Федю в письме рассказать о «катюше», но он не ответил. Я даже рассердился на него — скрывает от младшего брата. Не доверяет мне, как будто не знает, что я умею молчать. Не рассказал ведь я никому про пистолет, даже маме. До сих пор обидно. Но я об этом ничего не говорю товарищам, а просто заявляю:

— После школы поступлю в военное училище. Тогда и я никому ничего не скажу.

— И я с тобой, Ванек! — говорит Лешка, мой верный друг.

К нам подходит Василий Архипович:

— Ребята, принимайтесь за дело.

Лечить деревья — вот зачем мы пришли в лес.

В стороне, в дубраве, стоят безногий дед Гаврила и лесник Яндуш, вокруг них высокие пни. Это срубленные деревья, те, что зимой рубили на дрова.

Мы спешим в дубраву. В душе мы побаиваемся лесника. Обычно, завидев нас, деревенских мальчишек, он машет руками и кричит строго: «Опять явились! Ну-ка марш из леса!» На этот раз на его суровом, темном лице появляется даже слабая улыбка. Старики здороваются за руку с учителем. Яндуш говорит:

— Высокие пни очистим от мусора, глядишь, и побеги пойдут, а открытые места засадим дубками. Это что же вас так мало? Работы — край непочатый — все не осилите!

— Старшие подойдут попозже, не волнуйся, Яндуш, народу придет много, — успокаивает лесника Василий Архипович. — Погубили лес — надо искупать свою вину. Вон какие порубки кругом — одни пни…

— Вот, вот и я говорю, что с лесом сделали? — вмешался дед Гаврила. — Искалечили… Будем теперь раны лечить, что скажете, пионеры?

Мы загалдели:

— Всегда готовы, дедушка Гаврила!

— Ну, и хорошо, а пока давайте-ка залатаем пни.

Ведра с месивом из чернозема стоят тут же — это дело рук Яндуша.

Пни обливаются соком, как слезами. Были бы деревья — сок пошел бы по стволу, по сучкам и веткам, а теперь ему некуда течь — деревья срублены…

Я подхожу к маленькому березовому пеньку, и вдруг мне становится не по себе — кажется, я его и срубил. Сок течет ручьем. Замазываю пенек землей. Земля на глазах темнеет, а сок проходит сквозь нее и, оставляя грязные темные разводы, стекает по белому пню вниз.

— Эту березку уже не вылечишь, — говорит лесник. — Придется освободить место для саженца.

Я вздрагиваю, как от удара. Не могу глаз поднять на лесника. Знал бы он, кто убил березку! Как жаль её! Кто думал, что так получится? И зачем я ее срубил? Уж лучше бы ржаной соломой печь протопили. Правда, от нее только пепел — печка не согревается, даже картошку не сваришь, да и не один я — стараюсь успокоить себя, все рубили деревья. Война, проклятая война — вот кто повинен во всем.

Рядом, слышу, ворчит дед Гаврила, как будто мои мысли прочитал:

— Что деревья, всю жизнь изранила война. И дети вон какие хилые да слабые, совсем не растут. В холоде да голоде который уже год!

— Ванек! — кричит Илюшка. — Что ты все с пнем возишься! Айда деревья сажать!

Я бегу к ребятам. Вот и кордон Яндуша. Открыть калитку не решаемся — там злой пес на цепи. Бежим дальше к питомнику. Там уже старшеклассники и взрослые — все хотят помочь лесу.

Саженцы совсем небольшие — акация, дуб, клен, березы. Дубовые почему-то самые маленькие.

Взрослые осторожно выкапывают их и укладывают в корзины, а мы таскаем корзины на Волчью поляну.

Волчью поляну накануне вдоль и поперек распахали сохой. Там, где борозды пересекаются, роем ямки. Роем лопатами и руками.

— Вон дядя Гаврила идет, — говорит Илюшка, всматриваясь в высокую нескладную фигуру на костылях. Я поднимаю голову. По тропинке ковыляет дед Гаврила. Остановился в двух шагах, оперся на костыль одной рукой, стоит и раскуривает свою любимую трубочку.

— Смотри, — шепчу Илюшке, — дед Гаврила сам как порубленное дерево. Жаль его.

Илюшка молча кивает. Обычно веселое лицо его делается печальным, и он становится похож на маленького старичка.

Дед Гаврила показывает нам, как сажать деревья. Спрашиваю его:

— А можно я березку посажу?

— Нельзя, Ванек. В дубраве берез не сажают. Березка быстро растет, закроет дубки от солнца.

Тихо говорю Илюшке:

— Эту березку я срубил.

— Ну и что? — удивляется Илюшка. — Я тоже порубил здесь зимой. По-твоему, лучше в холоде сидеть?

— А мне их очень жалко. Видишь, как пеньки плачут?

Илюшка засмеялся:

— Разве это слезы? Березовый сок! Ну, что ты расстроился зря Ванек? Не ты один!

— Ничего смешного! Понимаешь, я ее срубил — и теперь должен посадить другую.

— А где ты хочешь посадить?

— На опушке. Здесь нельзя — березка дубки от солнца заслонит.

Илюшка говорит:

— Давай вместе сажать! Я ведь тоже перед березами виноват. Только сначала выполним задание Яндуша.

Когда солнышко стало садиться, все заторопились домой. Мы с Илюшкой побежали на опушку и высадили пять березовых саженцев. Место выбрали высокое, светлое — березкам понравится.

Илюшка беспокоится — не сломал бы кто, ветер не погнул бы.

— Давай каждый день приходить — навещать по очереди.

Так и договорились.

На обратном пути встретили Яндуша. Лесник нес корзину с саженцами.

— Вот, посадите возле школы, — сказал он нам.

С корзиной бежим в деревню. На душе радостно, легко. По лесной дорожке едет на телеге дед Гаврила.

— Дедушка! Посади! — кричит Илюшка. Взбираемся на телегу и катим дальше. Мы с Илюшкой затянули песню. Дед Гаврила подпевает хриплым баском.

На горке останавливаемся. Горка крутая, тропка скользкая, не просохла после зимы.

Дед Гаврила попридержал лошадь перед спуском, удивился:

— Что это у школы народ собрался?

— И песни поют, — недоумеваем мы.

Деревня с горки хорошо видна.

Смотрим, все бегут, торопятся к школе. Что же это такое? Прыгаем с телеги и во весь дух мчимся домой. Навстречу Лешка.

— Ура! Война кончилась! — кричит он еще издали.

— Ура! — вопим мы. — Ура! Кончилась! — С разбегу налетаем на Лешку и уже втроем врываемся в деревню.

Кто-то обнимает нас, целует, чьи-то руки прижимают к груди. Вижу затуманенные слезами глаза деревенских женщин… Дождались…

У школы — столпотворение. Учителя выстраивают нас в колонну. В руках у нас саженцы — вместо цветов. Идем по деревне, и по дороге к нам присоединяются мамы, братишки, сестренки, бабушки, дедушки. Идем в клуб на митинг.

Кончилась война!

ДЕРЕВЕНСКИЕ РЕБЯТА

Глава первая ГОРБУШКА ХЛЕБА

Неожиданно выползли черные тучи и заволокли весеннее солнце, поднялся сильный ветер. Старые ивы за окном сердито зашумели.

А ветерок запрыгал с ветки на ветку: срывает листья и разбрасывает вокруг, а то подхватит их и отнесет на край деревни.

Светлый класс утонул в полумраке. В стекло застучали крупные капли дождя. Ветерка как не бывало, будто испугался, что вымокнет.

Льет и льет дождь, пузырятся лужи. В Ойкасы их называют «лошадиными глазами». Жители этой небольшой чувашской деревни издавна изучают природу. Недаром школьный сторож дед Алексей уверяет ребят, что вся наука на земле пошла от них, от ойкасинцев…

Лариван улыбнулся и придвинулся поближе к окну, задев коленом торчавший из парты портфель. Что-то выпало оттуда, но Ларивана это не очень обеспокоило. «Если что-нибудь стоящее, успею поднять», — подумал он, не отрываясь от окна. До чего хорошо сейчас бегать босиком по теплым лужам и пускать бумажные кораблики! Нет, кораблики — это уже, пожалуй, несолидно для шестиклассника, он бы плотину начал строить. Да ну ее, плотину, зачем вообще что-то делать, если можно просто стоять под дождем и, закинув голову вверх, смеяться от счастья…

— Петров, сколько будет два в кубе? Петров, я тебя спрашиваю!

— Два… два… в чем? — Лариван, мигая, уставился на стоящую у доски Марьиванну. — В кубке?

Класс засмеялся так дружно и весело, словно только и ждал этого случая. Громче всех смеялась тоненькая кареглазая девочка, с ямочками на щеках.

— Тише, — строго посмотрела на класс Марьиванна. — А ты, Лариван, встань и подумай над ответом.

Лариван нехотя поднялся. Нога его уперлась во что-то мягкое, и, бросив украдкой взгляд на пол, он увидел, что это… горбушка хлеба. Значит, вот что выпало у него из портфеля, а он и понятия не имел ни о какой горбушке. «Отец, поди, сунул, — с досадой подумал Лариван, — просили его…»

— Подними, — негромко сказал кто-то сзади.

Он оглянулся: ну, конечно, опять этот невзрачный мальчишка с упрямым хохолком на голове. Лариван спокойно выдержал его суровый взгляд:

— А тебе что? Я тут ни при чем, это Петюк… — кивнул он на своего соседа по парте.

Петюк — самый сильный и самый безобидный в классе человек — повернулся к нему:

— Чаво?

— «Чаво, чаво», — передразнил его Лариван. — Подними горбушку с пола — вот чаво. А то бросил, понимаешь, а другие за него отвечай…

— Я бросил… чаво? Горбушку? — медленно соображал Петюк.

— Это не ты, а он бросил, — громко сказал «хохолок», — и как трус боится признаться.

— «Девчачий король», получай! — Лариван ударил мальчишку и тут же получил сдачу. Вцепившись друг в друга, они повалились на парту.

— Вы что, в своем уме?! — привел их в чувство сердитый окрик учительницы. — Ванюк, прекрати! Забыл, кто ты у нас?

— А председатель совета отряда разве не человек? — сказала маленькая девочка с тремя торчащими в разные стороны смешными косичками. — Если его оскорбляют…

— Маюк, помолчи, пожалуйста, — перебила ее Марьиванна. — Ну, что у вас случилось? Только честно.

Председатель совета отряда шестого «А» Ванюк Иванов молча теребил свой черный хохолок. Он уже жалел, что ввязался в историю с этим типом Лариваном Петровым — самым большим вралем, хвастуном и задирой среди всех мальчишек их деревни. Надо было самому поднять эту горбушку — и дело с концом. Тем более что они тут люди новые, всего только год как приехали в Ойкасы из Чебоксар, где его отец окончил сельскохозяйственный институт. Еще подумают, что он, Ванюк, выслуживается. Не успел приехать — выбрали председателем, организовал кружок юннатов, затеял с тремя девчонками из класса одну важную исследовательскую работу на школьном участке, за что и получил кличку «девчачий король», и вообще получается, что он во все дыры затычка, а зачем это ему надо? Жил бы как все, возился со своими кроликами…

— Хорошо, я скажу честно… — буркнул Лариван. — Кто-то бросил на пол горбушку… Вот эту. — Он небрежно пнул ногой кусок хлеба. — А этот девча… Ванюк то есть, на меня вдруг напал. Ты и ты. А я, Марьиванна, хлеб вообще не люблю. Вот пряники и пирожные — это другое дело! — подмигнул он ребятам.

— Так, так, — Марьиванна нагнулась и, подняв с пола горбушку, стала бережно сдувать с нее пыль. — Хлеб, значит, бросили…

А на улице все льет дождь, опять поднялся ветер, небо наглухо заволокли тучи. Волнуются шестиклассники. Некоторых больше всего занимает вопрос: что теперь будет Ванюку и Ларивану за драку? Пошлют за родителями или отделаются директором? Марьиванна считается в школе самой справедливой, но и самой строгой. К тому же она еще и классный руководитель шестого «А». С ней шутки плохи. Но почему она так долго чистит эту горбушку, как будто собирается ее съесть? В прошлом году, когда тот же Лариван принес кошку и засунул в портфель Петюку, а кошка начала пищать, Марьиванна схватила ее и выбросила в окно. С первого этажа, правда, но все-таки это кошка — более интересный и полезный «предмет», чем какая-то горбушка…

— Когда началась война, мне было девять лет, — сказала вдруг тихо Марьиванна, и класс, как один человек, замер, потому что никто прежде не слыхал от нее таких слов. — Не дай вам бог перенести то же, что нам… И все из-за этого… понимаете? Из-за того, что вы теперь топчете! Голодные, с распухшими ногами, мы ходили в школу… Только не в эту, а в деревянную, которая была на ее месте.

Помню, однажды наша мать ушла в лес рубить дрова для колхоза. Она пришла обмороженная, полуживая и сразу же вынула из-за пазухи кусок хлеба. Почти такой, — показала Марьиванна горбушку, — но только твердый как камень. Это лесорубы поделились с ней, а она сберегла для нас… Мы тут же поделили его и съели — это мой самый вкусный хлеб в жизни… Ну, а мать через несколько дней умерла от истощения…

Учительница резко повернулась и вышла из класса. Наступила тишина. Растерянные ребята продолжали молча сидеть за партами. И даже когда дед Алексей забил в железяку на крыльце школы, что возвещало конец занятий, никто не шевельнулся.

— Ну и дела из-за горбушки, — произнес наконец Лариван, стараясь не показать, что он тоже взволнован рассказом Марьиванны. — Война когда была, а сейчас ешь и пей чего хочешь, были б только денежки… — Он вызывающе позвенел мелочью в кармане: — Хотите, я вам всем конфеты куплю, чтобы не плакали?

— Замолчи, — оборвала его Санюк, та самая, которая еще недавно громче всех радовалась его кривлянию. — Дурак!

— Что ты сказала?!

Лариван замахнулся было на девочку портфелем, но почему-то не ударил, схватил свою кепку с оторванным козырьком и выбежал из класса. Ребята видели из окна, как он пулей вылетел из школы и, несмотря на проливной дождь, ринулся на улицу. Ему все равно: лужа ли, грязь ли, травка ли. Ботинки его покрылись глиной, из-под ног брызжет вода, штаны по колено в грязи.

Пыхтит, спешит куда-то Лариван. Кто знает: то ли быстрее хочет прийти домой, то ли по другой причине… В левой руке держит кепку, в правой — портфель. Размахивает ими, будто гребет. И все время почему-то оглядывается.

Класс постепенно пустел. У деревенских ребят всегда много дел: надо не только сделать уроки и посмотреть телевизор, но еще и пригнать корову, покормить гусей и наколоть дрова — в общем, работы хватает. А ведь еще надо и в клуб успеть: сегодня там идет хороший фильм — «Бесприданница».

Санюк немного задержалась после уроков: ей надо было дописать письмо в Венгрию. Их класс переписывается со сверстниками из одной венгерской деревушки с длинным и смешным названием Кукушмакушмакаракуш. Письма от имени кукушмакушмакаракушских ребят пишет мальчик по имени Акош, а от имени шестого «А» — Сашок, которую выбрали на эту должность за необыкновенный почерк, похожий на мелкие бусы. Между прочим, этот Акош уже дважды предлагал ей обменяться фотографиями, но председатель совета отряда Ванюк Иванов выступил на совете против этого, как он сказал, «использования служебного положения в личных целях». «Такой уж он принципиальный, просто сил нет», — вздохнула, вспомнив об этом, Санюк. Вот и сегодня, не подними он шума из-за горбушки, и ничего бы не было. И Марьиванна бы не расстроилась, и она бы не обидела Ларивана, назвав его «дураком», тем более что он вовсе не дурак.

Больше всего на свете Санюк не любила, когда кого-нибудь обижают, даже если этот человек неправ, а тут сама нанесла оскорбление. Не дай бог, мама узнает: она всегда внушает ей, что женщина должна почитать мужчину. Сама она никогда не перечит отцу, хотя тот бывает иногда таким грубым… Люди говорят, это оттого, что мама любит отца, но неужели любовь — это когда человеку прощают все?

— Что? Какая любовь?

Санюк, вздрогнув, обернулась и увидела, что не одна в классе: здесь, оказывается, все время был еще один человек и не кто иной, как Ванюк. Он сидел за своей партой и, видимо, до тех пор, пока она не произнесла вслух последнюю фразу, не обращал на нее никакого внимания, занятый своим делом.

— Какая любовь? — повторил он, глядя на нее с удивлением.

— Никакая, — покраснела она. — А ты что здесь делаешь?

— Да так… Письмо сочиняю. Герою. Помнишь, мы на собрании решили?

Несколько дней назад на классном собрании было решено написать письмо председателю колхоза «Спутник» Герою Социалистического Труда Ивану Алексеевичу Михайлову. Предложение это внес Ванюк.

Он говорил, что они, ребята, должны жить интересно, видеть жизнь и встречаться с интересными людьми. У них в городе так было, и он хочет, чтобы так было и в деревне. Многим эта речь показалась странной и обидной: разве они в Ойкасы не видят жизни? Да у них по телевизору то же самое показывают, что в Москве и в Чебоксарах. И про индейцев племени майя, и про городок Диснея во Флориде, и про то, как в страшно далекой Венесуэле ловят анаконд. Но в ответ на это Ванюк заявил, что знать про анаконд и не знать, как выращивают хлеб в лучшем колхозе района, просто позор. И вообще, сказал он, быть только зрителем на свете — это скучно, надо самим что-то делать. И не только для себя, но и для других тоже. А если класс с ним не согласен, то пусть выберет себе другого председателя, потому что для галочки работать он не хочет.

«Принципиальный — прямо сил нет, — снова подумала Санюк. — А с виду на маленького петушка похож», — и, лукаво взглянув на «петушка», она засмеялась.

— Ты чего? — глянул на нее исподлобья Ванюк.

— Просто так… Дождь перестал, пойдем домой, а?

— Вместе?

— Испугался? А еще городской.

— Глупости. Идем, если хочешь.

На улице их встретил ясный солнечный день. Но под ногами были сплошные лужи. Санюк разулась и зашлепала босиком по воде. Ванюк поглядел, подумал и сделал то же самое.

— Эй, простудишься! — крикнула она.

— А ты?

— Мне-то что, я привычная! Слушай, а вы с Лариваном правда из-за горбушки подрались?

— А из-за чего же еще? — удивился Ванюк.

— Не знаю… Ой, совсем забыла: мне еще надо к маме на ферму зайти! — спохватилась она некстати и, кивнув ему на прощание, побежала в противоположную сторону. Ванюк с недоумением пожал плечами, глядя ей вслед: чудачка какая-то. Сама же предложила идти вместе и вдруг…

Все дальнейшее произошло так быстро, что он не успел ничего сообразить. Что-то вдруг больно ударило его в лоб, залило лицо и рубашку, залепило глаза. От неожиданности он уронил в лужу портфель.

— Ну, как, «девчачий король», вкусно, да? Хороша горбушка? — раздался где-то рядом знакомый голос.

Ванюк увидел, как в тумане, ухмыляющееся довольное лицо Ларивана. Это он залепил ему лицо грязью.

— Хе-хе! Ну, и видик! Видели бы сейчас тебя твои девчонки! — продолжал издеваться Лариван.

Из переулка вышли двое подростков. Это были их одноклассники Палля и Гриша — неразлучные друзья. Увидев их, Лариван мгновенно перескочил через забор и скрылся. Неразлучные друзья подошли к Ванюку и помогли ему смыть грязь с лица. Потом они долго чистили его рубашку и галстук. Домой их уже шло не двое, а трое.

Глава вторая У ГЕРОЯ

— Ура-а! Письмо пришло, письмо! — прыгает от радости Маюк, размахивая над головой конвертом. Три косички у нее на голове тоже прыгают в разные стороны.

— Какое письмо? Откуда? — обступили ее товарищи.

— Это не из Венгрии, — разочарованно сказала Санюк. — У Акоша почерк другой…

Ее подружка Таня — первая отличница в классе — лукаво посмотрела на нее:

— Ты даже почерк его знаешь…

— Но это мое пионерское поручение! — вспыхнула Санюк.

— Ну-ка, дай письмо, — растолкав всех, протиснулся вперед Лариван. — Может, оно мне?

Маюк спрятала конверт за спину:

— Не дам! Сначала подними горбушку!

Все засмеялись, а Лариван неожиданно смутился и отошел в сторону. Но один из мальчишек, Сережа Сергеев, подкрался сзади к Маюк, выхватил у нее письмо и заорал на весь класс:

— Братцы, да оно всем нам! Здесь написано «уважаемому шестому «А»!

— А от кого, от кого? — взволнованно зашумел «уважаемый шестой «А».

— Обратного адреса нет…

Горячий нетерпеливый Палля отобрал у Сережи письмо и начал было вскрывать его, но в это время прозвенел звонок и в класс вошла рассерженная Марьиванна.

— Что тут такое опять?! А ну, марш по местам!

Ребята быстро расселись. После истории с горбушкой они чувствовали себя в чем-то виноватыми перед своей классной руководительницей. Да и она стала относиться к ним заметно строже и суше, хотя ни разу больше не вспомнила при них о той неприятной истории. Пока она открывала классный журнал, Ванюк успел шепнуть на ухо Палле:

— Отдай ей письмо.

— А если там какая-нибудь тайна?

Марьиванна подняла голову от журнала:

— Палля Павлов, иди отвечать.

Тут уж Палля не стал больше раздумывать. Подойдя к столу, он торжественно положил перед учительницей конверт. Марьиванна молча взяла его в руки, распечатала и, достав вчетверо сложенный листок, быстро пробежала его глазами. Потом спросила без всякого выражения:

— Интересно, чья это работа? Кто писал в «Спутник»?

— Я, — встал Ванюк.

— А с кем ты посоветовался?

— С классом…

Ребята поняли, что письмо плохое. Наверное, Герой им написал, чтобы не морочили ему голову, не отвлекали от важных дел. Кое-кто уже с иронией поглядывал на Ванюка: говорили же этому чудаку, что ничего из этой затеи не выйдет. Но Марьиванна неожиданно улыбнулась и сказала:

— Садись, Ванюк, ты молодец. Послушайте теперь письмо:

«Дорогие ребята!

Получил ваше послание. Спасибо. Хорошо, что вы решили приехать в наш колхоз. О времени нашем не беспокойтесь. Его всегда не хватает. Когда вы видели, чтобы колхозники сидели сложа руки? Сами ведь крестьянские дети, должны знать, как делается хлеб. А приезжать — приезжайте хоть в следущее воскресенье. И не забудьте захватить вашу Марьиванну…»

При этих словах раздался такой хохот, что в классе задрожали стекла. Марьиванна удивленно вскинула брови, но, поняв, в чем дело, тоже расхохоталась. Когда все немного успокоились, она прочитала им конец письма: оно было подписано самим товарищем Михайловым, председателем знаменитого колхоза «Спутник», Героем Социалистического Труда. Потом начались дебаты:

— Когда поедем? И на чем?

— Ясно когда: в воскресенье! А на чем, давайте на велосипедах, а?

— Хитрый! А если у кого нет велосипеда?

— Того на багажник посадим!

— А потом три дня сидеть не сможешь!

Из всего класса лишь один ученик не принимал участия в дебатах. Аккуратно одетый и причесанный, он сидел на первой парте и читал или делал вид, что читает книгу.

— А ты, Вестр, что молчишь? — ласково обратилась к нему Марьиванна. — Поедешь с нами?

— Не знаю, — не поднимая головы, тихо ответил аккуратный мальчик.

— Да нужен он там, тихоня, — пренебрежительно сказал Лариван. — Мы же к Герою едем, а не на базар…

— Кто это «мы»? — вскочил с места Палля. — Марьиванна, у меня предложение: Ларивана с собой не брать!

— Меня? — побледнел Лариван. — За что?

— За горбушку, забыл? А как с Ванюшей подло поступил — тоже из головы вылетело?

— Ну ладно, это наше дело, — недовольно сказал Ванюк.

— Нет, и наше! — горячо возразила Таня. — Может, у вас, в городе, каждый за себя, а у нас, в Ойкасы, один за всех и все за одного!

— «Все за одного», а тут получается — все против одного…

«Да, характер у этого мальчугана! Недаром он стал лидером в классе, и, слава богу, лидером положительным», — подумала о Ванюке Марьиванна. Ей не хотелось прерывать ребячий спор, но урок есть урок, учитель тоже должен выполнять учебный план, и ей пришлось довольно жестко объяснить это классу, к великому разочарованию Палли, которому все-таки пришлось выйти к доске и отвечать.

Зато спустя два дня Марьиванна в явно хорошем настроении вошла в класс и объявила, что с поездкой все улажено и что Михайлов уже предупрежден и ждет дорогих гостей в воскресенье, пополудни. И хотя тон у Марьиванны был при этом слегка насмешливый, шестой «А» воспринял эту весть с великим энтузиазмом.

Ребята буквально считали дни, которые остались до воскресенья, а они, как назло, тянулись жутко медленно. Как-то раз после уроков Ванюк остановил во дворе Ларивана:

— Хочешь поехать с нами?

— Ищешь ко мне подход, председатель? — вызывающе улыбнулся Лариван. — Ну, ищи, ищи. Только вряд ли найдешь…

— Сдался ты мне! — Ванюк, с трудом сдерживая негодование, дергал себя за хохолок, что всегда его успокаивало. — Я вот к чему: если хочешь поехать — приходи завтра к школе, ровно в шесть. Только завтрак не забудь взять с собой, понял?

— Так точно, ваше королевское величество! — вытянулся, кривляясь, Лариван. — Я вашего любимого хлеба возьму три пуда, хорошо?

Ванюк дернул свой хохолок так, что потемнело в глазах:

— Твое дело. А Героя Михайлов, между прочим, за хлеб получил.

— Да? — несколько озадаченно переспросил Лариван. — Ну, и что?

— Ничего. И не думай, я не забыл, как ты залепил мне грязью. Мы с тобой еще посчитаемся!

— Может, прямо сейчас? — принял боевую стойку Лариван.

— Нет, сейчас мне некогда. Совет отряда.

И Ванюк, круто повернувшись к нему спиной, зашагал в школу.

С первыми петухами шестой «А» был уже на ногах. Даже такой соня и лентяй, как Петюк, и тот не опоздал на сбор. Девочки были одеты в свои лучшие платья, а мальчишки еще накануне договорились прийти в белых рубашках с красными галстуками. Только Лариван явился в полосатой футболке с буквой «О» на груди, в которой он выступал за школьную футбольную команду. Его встретили как ни в чем не бывало: такое сейчас было у всех настроение, что припоминать обиды никому не хотелось. Поеживаясь от утренней прохлады, ребята томились возле школы в ожидании Марьиванны. Обычно до щепетильности пунктуальная, она на этот раз почему-то запаздывала.

— Наверное, наряжается, — высказала предположение Маюк, и девчонки так и прыснули со смеху.

А мальчишек, конечно, больше всего волновала предстоящая встреча с Героем.

— Как думаете: станет он с нами разговаривать или нет? — спросил товарищей Гриша.

— Интересно, а зачем он тогда нас пригласил? — моментально вспылил Палля. — Для галочки, что ли!

— А что, может быть, — почесал за ухом Коля Рыбаков по кличке «ни то ни се». — Приедем, отметимся где-нибудь, и будь здоров…

— Больно интересно — отмечаться, — презрительно сплюнул Лариван. — Я тогда сразу сбегу.

— Я тоже, — неожиданно поддержал его Ванюк. — И вообще тогда выбирайте себе другого председателя.

— А ты нас не пугай, — обозлился вдруг Палля. — Чуть что — «выбирайте другого». Сами знаем, кого выбирать!

— Гляньте-ка, и «тихоня» явился, — сказал кто-то в толпе, — с папочкой… Кто-то в лесу сдох, раз они сегодня не на базаре…

Ребята смеялись, а Вестр — тот самый аккуратный мальчик с первой парты, который не знал, поедет ли он с отрядом или нет, густо покраснел, но продолжал почтительно слушать благообразного немолодого мужчину в соломенной шляпе.

— Значит, ты все запомнил? — с беспокойством переспрашивал тот. — Что я тебе наказывал?

— Посмотреть, как там люди живут… Какие у них дома, дворы, хозяйство…

— Самое-то главное не забудь: про заработки узнать!

— Не забуду, папа.

— А сам ничего не говори. Только помалкивай и мотай на ус…

— Хорошо, папа.

На улице показалась Марьиванна. Глянув на нее, все так и ахнули: в нарядном цветастом платье и изящных лакированных туфельках, она выглядела издали стройной и красивой девушкой. Волосы, которые она обычно завязывала в небрежный пучок, были на сей раз распущены, и это, оказывается, ей очень шло. Придя в себя от изумления, девчонки дружно бросились навстречу учительнице и повисли на ней.

— Осторожней, девочки, осторожней, — притворно сердилась Марьиванна. — Что такое, собственно, случилось?

Подошел отец Вестра и вежливо приподнял шляпу с лысины:

— Честь имею… К Герою собрались? Полезное мероприятие. Молодежь надо с детства приучать к труду. Желаю приятного местоприбывания и местовремяпровождения.

— Спасибо, Максим Иванович, — улыбнулась Марьиванна. — Хотела с вами давно поговорить о Вестре…

— Что-нибудь натворил? — обеспокоился Максим Иванович.

— Нет, нет. Хороший мальчик. Способный, особенно к математике. Но…

Договорить ей не удалось. Ребята стали проявлять нетерпение, говоря, что давно уже пора отправляться в путь, и, извинившись перед отцом Вестра, Марьиванна велела Ванюку построить отряд.

— Давайте стройтесь, — вяло произнес Ванюк.

— Да он не умеет командовать! — засмеялся Лариван. — Эх ты, город!

Вытянув вбок правую руку, он четко по-строевому скомандовал:

— Отряд, в шеренгу по два строй-ся!

— Тоже еще командир нашелся, — ворчали ребята, но все-таки построились. А Лариван, уже полностью войдя в роль командира, велел Петюку подтянуть живот, а Маюк завязать бант на косичке и, оглядев свое войско, шагнул к учительнице:

— Товарищ Марьиванна, пионерский отряд шестого «А» построен для похода к Герою!

— Ай да Лариван! — похвалила его Марьиванна. — Вот у нас, оказывается, какой талант пропадает. Ну, пошли? Стоп, а еду все захватили с собой? — спохватилась она.

— Так точно, все! — выпятил грудь Лариван. — Отряд, шагом марш!

Сопровождаемый веселым собачьим лаем, отряд двинулся в путь. А он был неблизок: надо было добираться двумя автобусами сначала до небольшого городка Канаш, а оттуда уже, с пересадкой, до «Спутника». Так далеко наши герои еще не забирались. Три километра до автобусной остановки шли они пешком, но никто ни разу не пожаловался на усталость. Толстый Петюк, которому приходилось труднее всех, и тот держался молодцом. Марьиванна шла с Лариваном впереди отряда. Но примерно на полпути до остановки она почувствовала, что дальше идти не может: ноги в новых туфлях нещадно болели. Что же делать, не лишать же удовольствия детей из-за собственной глупости? Не долго думая, Марьиванна скинула свои лакировки и, взяв их в руки, зашагала дальше в одних чулках. Увидев это, многие ребята тоже сняли с себя обувь и пошли гораздо веселей. Кто-то запел, отряд подхватил песню. Марьиванна обернулась и начала махать туфлями, как дирижерской палочкой. Так и пришли к остановке автобуса, немало удивив собравшийся там народ.

В Канаш приехали в часов десять утра. Пока Марьиванна, Ванюк и Палля добывали для всех билеты на следующий автобус, остальные побежали к лоткам, где продавали мороженое и пирожки. Все купили по мороженому, а Лариван еще и три пирожка с мясом впридачу. Быстро расправившись с мороженым, он съел один пирожок, а два других, даже не попробовав, выбросил в урну. Сделал он это довольно ловко, но все-таки был человек, который видел это — «тихоня» Вестр, единственный, кто ничем не лакомился, а скромно стоял в сторонке и наблюдал за происходящим.

«Пусть делает что хочет, — подумал он, — я никому не скажу. Скажешь — потом сам рад не будешь».

Ему вспомнился один разговор с отцом. Однажды Вестр увидел, как соседка принесла вязанку украденной колхозной соломы, и рассказал об этом отцу. «Никому не говори, — посоветовал тот, — а то могут вызвать в правление да еще чего доброго по судам затаскают. А будешь молчать — никто не тронет. И соседка не будет смотреть враждебно…» Вообще Вестр давно заметил: отец дома говорит одно, а на людях совсем другое. Почему так? Может быть, отец лучше знает, как жить, чем, к примеру, Марьиванна. У нее даже телевизора нет, а отец совсем недавно купил такой громадный, что в нем все Лужники как на ладони…

…Вернулись Марьиванна с Ванюком и Паллей и выдали каждому по билету. Ребята бросились занимать места в автобусе. Санюк вошла последней, и ей не хватило места. И тут снова оплошал Ванюк. Испытывая муки совести, смотрел он, как стоит девчонка, которая… ну, словом, это неважно, и не решался предложить ей свое место. Боялся, что Лариван воспользуется этим и начнет острить на тему о «девчачьем короле». А случилось обратное: когда автобус тронулся, Лариван вдруг вскочил со своего, разумеется, самого лучшего местечка у окна, перед кабиной водителя, и без лишних церемоний усадил на него Санюк. Перед тем как сесть, она взглянула на Ванюка и, как тому показалось, презрительно усмехнулась…

«Эх, и зачем я только хлопотал, чтобы этого типа взяли в поездку», — с досадой подумал Ванюк, но тут же прогнал эту мысль. Он председатель совета отряда и обязан бороться за каждого пионера, каким бы типом тот ни был. Вот и отец говорит, что путать личное с общественным — это не по-коммунистически, а значит, он должен радоваться, что самый большой хулиган в классе уступил место девочке, вот только если б девочка была другая, а не эта…

— Приехали! — прервал его мысли голос Ларивана, который взял на себя еще и функции кондуктора. — Эге, да нас тут как космонавтов встречают!

И действительно, на остановке автобуса их встречал пионерский отряд во главе с духовым оркестром. Когда оробевшие от такой встречи ойкасинцы спустились на землю, оркестр грянул марш, а пионеры дружно закричали:

— Горячий привет ребятам из Ойкасы!

— Физкульт-привет «Спутнику»! — не растерялся Лариван.

Потом от толпы встречающих отделился коренастый моложавый мужчина с Золотой звездой на груди. Гости сразу узнали Михайлова. Да и как было не узнать, если портреты этого человека часто печатались в районной газете, а один раз его даже показывали в новогоднем «Голубом огоньке» и сама Леонтьева была рядом с ним. И вот он стоит перед ними живой, улыбающийся, жалко, правда, что без Леонтьевой…

— Так вы и есть Марьиванна? Очень приятно, — подошел он к учительнице.

— Так они меня сократили, — усмехнулась Мария Ивановна.

— И, по-моему, очень удачно, — серьезно сказал Михайлов, пожимая ей руку. Мальчик и девочка в пионерских галстуках вышли вперед с хлебом-солью в руках.

— Просим отведать наш каравай, — поклонился гостям Михайлов. — Чувашский крестьянин издавна уважал хлеб. Наши отцы говорили: «Выше хлеба не будешь». Чтобы испечь вкусный хлеб, земледельцу приходится проливать немало пота. Обо всем этом не буду много говорить. Вы сами знаете, как растет хлеб. Поэтому любите землю, с малых лет учитесь за ней ухаживать. Одним словом, будьте настоящими земледельцами! Ну, а теперь добро пожаловать в наш колхоз. Будьте как дома.

С этими словами он вручил хлеб-соль Марьиванне. Та поцеловала хлеб и, откусив маленький кусочек, передала тяжелый каравай Петюку, который, как самый сильный, должен был нести его на руках. Потом под звуки марша хозяева и гости направились в «Спутник».

Шли полем, среди колосящихся хлебов. Местные ребята пытались завязать знакомство с приезжими, но тех больше всего интересовал Герой. Каждый хотел быть поближе к нему, и на узкой тропинке возникла давка, а двое, Сережа и Коля, дошли до рукопашной. Воспользовавшись суматохой, на передний план вылез Лариван и пристроился рядом с Героем. А тот, сорвав на ходу колосок и лукаво прищурившись, спросил у своего непрошеного спутника:

— Ну-ка, земледелец, скажи: что это такое?

— Это? — переспросил Лариван. — А… А звезда, правда, из настоящего золота?

— Про звезду после, сначала на вопрос ответь, — весело потребовал Михайлов.

— Ячмень, — бодро сказал Лариван.

На лице Героя появилось такое выражение, будто ему нанесли личную обиду.

— То есть я хотел сказать: пшеница! — поторопился исправиться Лариван.

— Так, — снова заулыбался Михайлов. — А какая пшеница?

— Чего какая? — на сей раз обиделся уже Лариван. — Та самая… из которой муку делают!

Михайлов только руками развел, но тут позади него раздался чей-то негромкий и сердитый голос:

— Это «Аврора». Новый сорт пшеницы, выведенный в институте Лукьяненко.

Обернувшись на голос, Михайлов встретил серьезный взгляд мальчишки с упрямым хохолком на голове.

— Тебя как зовут?

— Иван Иванов.

— Ну, молодец ты, Иван Иванов! Это, я тебе скажу, не все специалисты знают. Откуда такая ученость?

— Да подумаешь, я бы тоже мог… — снова вмешался Лариван, но в этот момент его оттащили за шиворот в сторону, и разъяренный Палля прошептал ему на ухо:

— Еще раз высунешься — мы тебе такой ячмень устроим… Горбушка-трепушка несчастная!

Ванюк не успел ответить Михайлову. К ним подъехали новенькие «Жигули», и председатель колхоза, извинившись, укатил на них куда-то, пообещав встретиться с ребятами после обеда. И хорошо, что он уехал, потому что вскоре произошел большой конфуз с Петюком. Этот силач, которому, как мы помним, было поручено нести подаренную ойкасинцам хлеб-соль, по дороге нечаянно съел весь хлеб и всю соль, от чего у него неожиданно начались сильные боли в животе, и его пришлось срочно вести за ближайший кустик. Местные ребята говорили, что такого не случалось даже с иностранными делегациями, которые приезжали в колхоз. В результате Петюк сделался на какое-то время знаменитостью, и когда отряд появился в деревне, то какой-то озорник не из числа встречавших пионеров крикнул насмешливо: «Хлеб-соль Петюку, а остальным ку-ку!»

К счастью, это был единичный выпад. Большинство ребят из «Спутника» по-рыцарски отнеслись к гостям. Они повели их в свою школу, угостили в школьном буфете, сыграли с ними товарищеский матч по футболу, который гости проиграли со счетом 0:11 (в воротах стоял Лариван). Отдохнув с полчаса, ойкасинцы отправились на экскурсию.

«Спутник» поражал их своим богатством и новизной домов. Особенно красив был Дворец культуры, перед фасадом которого стояла огромная модель космического корабля «Восток-3», на котором летал Андриян Николаев. По рассказам местных ребят, знаменитый земляк дважды побывал у них в гостях и даже консультировал их, когда они сами строили эту великолепную модель. В общем, было тут чему позавидовать нашим героям… Поохав и повздыхав, они пошли дальше осматривать хозяйство колхоза. Оно было не менее великолепно, но особенную гордость спутниковцев составляла вступившая недавно в строй колхозная электростанция. Там гостей поджидал Михайлов. Он объяснил им устройство станции и показал, как она работает. Ребят поразило, что председатель колхоза, хлебороб, так хорошо разбирается в технике. Потом он повел их в птичник, где они увидели, как по длинному транспортеру чинно передвигаются… куриные яйца.

— Ха, так это же как конвейер на заводе! — снова высунулся вперед присмиревший было после поражений на двух полях, пшеничном и футбольном, Лариван. — А яйца тоже собирают, как машину?

Его шутка рассмешила всех и особенно Михайлова. Ободренный успехом, шутник продолжал:

— А в нашем колхозе куры несут яйца вручную… Нельзя ли и наших кур перевести на конвейер, Иван Алексеевич?

— А чего ж, можно, — ответил без улыбки Михайлов. — Предложи правлению своего колхоза. Только случайно не спутай кур с утками, как спутал пшеницу с ячменем.

Раздался такой хохот, что казалось, птичник вот-вот обвалится. Но он был на железных балках и поэтому устоял.

Глава третья ТУШКАНЧИК

На следующий день Ванюк задержал весь класс после уроков.

— Ну вот, побывали в «Спутнике», — проворчал он недовольно, — а дальше что? Какой толк из этого?

На ребят, находившихся со вчерашнего дня в приподнятом настроении, эти слова произвели впечатление ушата холодной воды.

— Как какой толк? — вскочил Гриша. — С Героем познакомились и вообще мероприятие провели…

— «Мероприятие»… — передразнил его Ванюк. — И больше ты ничего не понял?

— А сам-то ты чего понял? — обиделся Гриша.

— Что ничего не понял, — сострил Лариван. После вчерашнего он жаждал вернуть себе славу классного шута, но никто не обращал на него внимания.

— Думаю, кое-что понял, — спокойно сказал Ванюк. — В «Спутнике» выращивают новые сорта пшеницы. У них птицеферма механизирована, а у нас…

— Короче, что ты предлагаешь?! — невытерпел Палля. — Чтобы мы не ходили на уроки и занимались механизацией? Так мы — пожалуйста!

Вполне понятное веселье, возникшее после этих слов, было прервано приходом Марьиванны.

— Кто здесь собирается не ходить на уроки? — обвела она строгим взглядом притихший класс. — Выбросьте это из головы, пожалуйста. А разговор вы, по-моему, завели интересный. Взрослый разговор. Только предлагаю для начала заняться не механизацией, а, скажем, прополкой полей… Согласны? Давайте голосовать!

Проголосовали за прополку. Один Лариван воздержался, то есть не поднял руки ни «за» ни «против». Наверное, он рассчитывал хоть этим привлечь к себе внимание, но снова ошибся.

— Как вы узнали о нашем разговоре, Марьиванна? — спросил кто-то из ребят, когда закончилось голосование.

— Так вас же на соседней улице слышно, — улыбнулась учительница, — заговорщики… Ну, марш по домам: завтра контрольная по алгебре. И учтите: никаких скидок на ваш благородный почин не будет, ясно?

— А кто просит скидку? — широко раскрыла глаза Санюк.

«Ну и глазищи», — невольно поразился про себя Ванюк.

Прошла неделя. Каждый день теперь после уроков шестой «А» выходил на прополку. Постепенно к нему присоединилась вся школа. В Ойкасы поговаривали, что скоро придет конец света, раз все дети стали вдруг такими сознательными. Только Лариван упорно не желал становиться сознательным и не ходил в поле, да еще Вестр каждый раз под разными предлогами отпрашивался домой.

На них махнули рукой: пусть живут как хотят. Придет время, и шестой «А» пожалеет о таком отношении к их судьбе.

Однажды, когда ребята возвращались с прополки, Палля таинственно прошептал на ухо Ванюку:

— Хочешь посмотреть на тушканчика? Я знаю, где он живет…

— Не врешь? Может, ты его с зайцем спутал?

— Что я тебе, Лариван? — рассердился Палля. — Я все леса окрест знаю. Мы с отцом видели тушкана. Красивый такой, с белым пятнышком на лбу. Отец собирается с ружьем идти на него. Шкурка, говорит, дорого стоит…

— Вот как? — Ванюк остановился, дернул раз пять свой хохолок и решительно взял товарища за руку: — Идем!

— Куда? — опешил тот.

— Как куда? К тушканчику! Надо его спасать!

Палля посмотрел на его сурово сдвинутые брови и усмехнулся:

— Прыткий ты парень, да дело не больно знаешь. А от таких больше вреда, чем пользы, бывает. Кто же тушкана днем ловит? Днем он в гнезде сидит…

— Тогда пойдем ночью, — не сдавался Ванюк. — Пойми, мы не должны дать его убить! Пусть он лучше у нас в кабинете биологии сидит, согласен?

— Согласен-то согласен… — с сомнением произнес Палля.

— Тогда в чем же дело? Боишься ночью идти?

— Двинуть бы тебе! Герой тоже нашелся! — разозлился Палля. Помолчав, он сказал примирительно:

— Не поймаешь его. Тушканы как из катапульты бегают.

— Послушай, у тебя велосипед, кажется, с фарой? — задумчиво спросил Ванюк.

— С фарой, а что?

— Есть одна идея. Приезжай в семь к школе. И Гришу прихвати — пригодится.

Вечером из деревни выехали три велосипедиста. Солнце уже село, но в сумерках на шоссе было еще светло. Когда же въехали в лес, то нашим искателям приключений стало не по себе, до того там было темно и жутко. Утешало только то, что если пропадать, так втроем и за благородное дело — спасение тушканчика.

Ехавший впереди Палля освещал дорогу фарой. Так они добрались до луга, где стоял громадный ветвистый дуб. Здесь все трое слезли с велосипедов.

— Гнездо там, — возбужденно прошептал Палля, — под дубом, справа. Видите большую дыру? Тушканы только ночью выходят на волю.

— Значит, возможно, он уже вышел? — так же шепотом спросил Ванюк. — Тогда вот что. Бери свой велосипед и отойди с ним подальше. Там зажги фару и мчись что есть духу сюда. Понял?

— Это и есть твоя идея? — насмешливо фыркнул Палля. — Хочешь, чтобы над нами народ смеялся, как мы тушкана на велосипеде ловили?

— Наверное, у них, в городе, так мышей ловят! — засмеялся Гриша.

Ванюку пришлось раз семь подергать хохолок, прежде чем он смог спокойно ответить:

— Это же элементарно, я думал вы сразу поймете. Если тушканчик здесь, то он побежит по полосе света. Обязательно. А мы, Гриша и я, будем его ловить.

— Чем? — все еще недоверчиво спросил Гриша.

Ванюк достал из-за пазухи что-то белое и начал разворачивать.

— Скатерть? — удивился Палля. — А тебе не попадет? Она, поди, дорогая. Ну, твое дело…

Он развернул велосипед и пошел с ним по опушке куда-то в сторону. Вскоре темнота поглотила его. А Гриша сказал, что подойдет к номе поглядеть, как там и чего. Едва он отошел, как на луг вылетело что-то и ослепило Ванюка ярким светом. Он еле успел отскочить в сторону от пронесшегося со страшным свистом и гиканьем чудовища. Переведя дух и сообразив, что это Палля на велосипеде, Ванюк уже собирался сделать ему суровый выговор за лихачество, как вдруг лес огласил ликующий крик Гриши:

— Вот он! Ура! Вот он!

Ванюк увидел, как от дуба в узкой полосе света мчится, подпрыгивая на ходу, маленький зверек. Обезумевший от страха, он никак не может вырваться из преследующей его полосы, хотя сверни он немного в сторону и был бы в полной безопасности. Бросившись ему наперерез, Ванюк растянул двумя руками скатерть и приготовился накрыть тушканчика. Но тот не думал сдаваться. Ловким маневром обогнув Ванюка, он помчался дальше по световой полосе. Однако силы его были на исходе.

Спустя несколько минут трое охотников уже ехали домой. Завернутый в скатерть тушканчик был крепко привязан к багажнику одного из велосипедов.

В Ойкасы вернулись в десятом часу вечера. Увидев, что в правлении колхоза горит свет, Ванюк сказал друзьям:

— Отец еще на работе, пошли ко мне.

Ребята знали, что он живет вдвоем с отцом, главным агрономом колхоза. Иногда к ним приезжала из Чебоксар мать Ванюка — красивая городская женщина и, побыв немного времени, снова уезжала. Взрослые о чем-то шептались по поводу них, но Грише и Палле не было до этого никакого дела. Их интересовал Ванюк, с приходом которого в класс им стало интереснее и веселее жить. А после сегодняшней охоты, когда он нашел хитрый способ поймать тушканчика, они стали уважать его еще больше.

В комнате Ванюка ребята развязали тушканчика и стали передавать его из рук в руки, как футбольный кубок. Зверек отчаянно сопротивлялся.

— Не бойся, дурачок, — погладил его Палля. — Если бы не мы, от тебя скоро одна шкурка осталась… Что будем с ним делать? — посмотрел он на друзей. — Может, у себя оставим?

— А что, здорово бы! — воскликнул Гриша. — Зря, что ли, трудились!

— Эх вы, собственники, — обиженно глянул на них Ванюк. — Не для себя ведь старались — для школы. Завтра отнесем его в кабинет биологии, пусть там не только мертвые экспонаты будут — согласны?

Делать нечего, пришлось Палле и Грише скрепя сердце пожертвовать личными интересами во имя общественных, чтобы не выглядеть в глазах этого городского мальчика этакими деревенскими скупердяями. Решено было до утра поместить тушканчика в крольчатник во дворе, конечно, в отдельную клетку, чтобы он не подрался с кроликами. Так и сделали. Клетку тщательно заперли на задвижку, и, набросав в нее капусты (что едят тушканчики, они не очень знали), друзья распрощались до завтра.

Утром, забежав перед школой за тушканчиком, Ванюк, к великой растерянности и досаде, обнаружил, что …тушканчик исчез из клетки! Открыть ее сам он никак не мог, значит, кто-то проник сюда ночью и украл тушканчика… Кто?

Глава четвертая «КАВКАЗ»

— Эй ты, «девчачий король», иди, тебя твои девчонки зовут!

Ванюк медленно открыл глаза. Перед ним, как в тумане, была ухмыляющаяся физиономия Ларивана.

— Тебе что надо?

— Ты проснись сначала! Мне-то ничего не надо. Это Санюк просила: если, мол, увидишь наше начальство, то покличь сюда. Срочно требуется для решения важных вопросов. А начальство под кустиком спит, пока подчиненные работают… Да кончай ты дергать свой хохол, волос ведь не останется!

— Не твое дело, мои волосы! — буркнул Ванюк, вставая. Его душили стыд и обида. Как это могло случиться, что он заснул в разгар работы на школьном участке?!

Конечно, во всем виновата эта птица. Вот уже третий день она не дает ему покоя своим удивительным пением, напоминающим нежный, как колокольчик, смех, нет, это не мог быть ни соловей, ни крапивница, ни одна из тех птиц, которых Ванюк знал. Наверное, она прилетела из другого края, а может быть, из другой части света…

Сегодня он решил во что бы ни стало увидеть эту странную смеющуюся птицу и даже захватил с собой отцовский бинокль, чтобы получше разглядеть ее. Выбрав момент, когда работавшие рядом с ним Гриша и Палля отвернулись, он юркнул в кусты и спрятался под деревом. Но птица вдруг умолкла, а он ждал-ждал, когда она засмеется снова, да и…

Самое скверное, что свидетелем его конфуза стал не кто иной, как этот тип и сачок Лариван, который после истории с горбушкой только и ждал случая, чтобы насолить ему. Раззвонит, конечно, на всю деревню. Вот, мол, некоторые на словах о хлебе пекутся, а на деле… Ванюк вспомнил слова отца, сказанные им в сердцах о ком-то: «Какой же это руководитель, если ему нельзя верить?» Не думает ли сейчас Лариван так о самом Ванюке? И, точно угадав его мысли, тот покровительственно похлопал Ванюка по плечу:

— Да ты не бойся, я никому не скажу. Только больше меня не воспитывай, а то побью.

— Я тебя не воспитываю, очень мне нужно, — сердито ответил Ванюк. — А угроз твоих не боюсь.

Лариван был, должно быть, настроен сегодня миролюбиво. Он только хмыкнул в ответ на смелое заявление своего врага и повернулся идти, как вдруг тот сам остановил его:

— Подожди! Ты о тушканчике ничего не знаешь?

— О каком таком тушканчике? — насторожился Лариван.

Ванюк испытующе глядел на него:

— Так вот. Неделю назад мы с Гришей и Паллей поймали тушканчика. Для школы. А ночью кто-то влез в мой крольчатник, открыл клетку и…

— Думаешь, я? — перебил его Лариван.

— А кто еще?

— Ну, и дурак. Нужны вы мне с вашим тушканчиком… Как будто у меня более важных дел нет!

Он свысока посмотрел на щуплую фигурку Ванюка и заключил с усмешкой:

— Так-то, «девчачий король». Шел бы ты лучше к своим юннаткам. У них там какие-то желтые всходы пошли — так они чуть ли на стенку не лезут, дуры.

— Желтые всходы, говоришь?!

«Девчачьего короля» точно ветром сдуло с обрывистой кручи, где происходил этот разговор. Лариван только рот разинул, глядя, как он бесстрашно несется вниз по крутой тропинке, рискуя упасть и расшибиться. А Ванюк даже не думал об опасности.

«Желтые всходы, желтые всходы, — неотвязно преследовали его эти два слова. — Неужели все пропало?»

На участке девчонок велась важная исследовательская работа. Там выращивался новый сорт озимой пшеницы «Кавказ». Идея выращивать эту кубанскую пшеницу на чувашской земле принадлежала отцу Ванюка. Но председатель колхоза Василий Прокопьевич не соглашался со своим главным агрономом. Отец ходил мрачный и много курил, а Ванюк переживал за него. Однажды он предложил посадить «Кавказ» у них, на школьном участке. Отец вначале рассмеялся, а потом задумался и сказал, что стоит попробовать. В помощницы себе Ванюк взял трех девчонок: Санюк, Маюк и Таню, которые сами напросились на это. Так что обладателем титула «девчачьего короля» он стал в интересах науки.

Сколько радости было у девчонок и у него, когда на их опытном участке появились первые зеленые ростки «Кавказа»! Отец даже приводил сюда председателя, и тот озадаченно качал головой, пыхтя своей неизменной трубкой. И вдруг как снег на голову: желтые всходы! Это означало, что пшеница усохла на корню, родилась пустая и, следовательно, он, Ванюк, сорвал важный эксперимент и подвел отца.

Девчонки встретили его дружным ревом.

— Ведь мы же все по науке делали, — всхлипывала обладательница трех косичек Маюк, — и всходы измеряли, и в тетрадку записывали, и заклинание говорили…

— Какое еще заклинание? — спросил сурово Ванюк.

По зардевшимся от смущения лицам девчонок нетрудно было понять, что Маюк проболталась о какой-то их тайне. Но Ванюку было сейчас не до тайн, и он решительно потребовал отчета обо всем, что здесь творилось без него. Может быть, они чем-то посыпали участок, творя это дурацкое заклинание?

— Да что ты! — вспыхнула отличница Таня. — За кого ты нас принимаешь, за дур каких-нибудь? Просто мы иногда говорили…

— Ну, что? Что говорили?

Девчонки несколько раз переглянулись, и Санюк наконец пролепетала, глядя в землю:

— Говорили: «Расти наш «Кавказ», полюбите парни нас…»

— Тьфу! — сплюнул от досады Ванюк. — Тут такое серьезное дело, а они чепухой занимаются!

Девчонки убито молчали. А Ванюк, как ни старался сохранить суровое и презрительное выражение на лице, неожиданно стал смеяться. До того они были комичны в трусиках и майках и со своим заклинанием, что его буквально корчило от смеха. Девчонки сначала решили, что он спятил, а потом и сами начали смеяться. И тут Ванюка вдруг осенило: он понял, что напоминало ему пение той неизвестной птицы. Конечно же, смех Санюк. Нежный, как колокольчик. Как это он раньше не догадался! Другого такого смеха нет на свете… Санюк увидела, что он на нее как-то странно смотрит, и смутилась. Подружки понимающе переглянулись.

— Гм… — снова нахмурился Ванюк. — Ну, давайте посмотрим, что тут у вас…

Присев на корточки, он начал внимательно рассматривать всходы. Сомнений быть не могло: опыт не удался, чувашская земля не захотела родить южную пшеницу. Неужели отец ошибся? Но вот же у Михайлова растет «Аврора», а она тоже родом с Кубани. Значит, ошибся он, Ванюк. Слишком доверился этим девчонкам. «Расти наш «Кавказ», полюбите парни нас». Вот народ! Даже в таком ответственном деле, как селекционирование, не могут обойтись без своих глупостей. Связывайся после этого с ними… Но, поглядев искоса на понурившиеся фигурки своих помощниц. Ванюк смягчился и велел им одеваться и идти домой.

— А ты куда? — робко спросила его Сашок.

— Пойду в правление, посоветуюсь.

В правлении не было никого, кроме председателя колхоза. Он сидел за столом и что-то писал, пыхтя трубкой. Ванюк поздоровался и спросил, где отец.

— В район укатил, — рассеянно ответил председатель. — А ты что, малыш, обед ему принес? — он кивнул на сверток, который был под мышкой у Ванюка. Тот сухо ответил:

— Нет, мне поговорить с ним надо. Насчет «Кавказа».

— Ну, приходи после, малыш.

— Василий Прокопьевич… — У Ванюка перехватило горло от волнения, и потребовалась срочная помощь хохолка, чтобы продолжать, После десятого дергания он был уже совершенно спокоен. — Василий Прокопьевич, почему когда вы выступаете в школе и призываете нас помогать колхозу, то мы для вас «товарищи» и «наша смена», а так — просто «малыши»?

Председатель удивленно взглянул на него через очки и, вынув изо рта трубку, сказал:

— А ты колючий — в отца. Ну, выкладывай: что там с «Кавказом»?

Ванюк, поколебавшись, молча раскрыл сверток и положил его на стол.

— Желтые всходы… Выходит, я был прав и не про нас ваш «Кавказ»? — в рифму пошутил председатель.

— Вы только не подумайте, это я виноват: плохо соблюдал агротехнику.

Председатель внимательно посмотрел на мальчика и лукаво усмехнулся в усы:

— А вот отец твой иначе смотрит на это дело. Он мне уже давно сказал, что ожидает желтые всходы. Не хотел только тебя с твоими девчатами огорчать. Что волчонком глядишь? Отца твоего я ценю, хоть и ругаемся мы с ним. Но только кто же такую культуру, как «Кавказ», на возвышенности сажает? Ветер там, холодно. На будущий год мы решили пару-тройку гектаров в низине засеять — посмотрим, что будет. Ясно? А вам от имени правления благодарность за хорошую работу… товарищ «девчачий король». Так, кажется, тебя называют?

И он, улыбаясь, пожал руку растерявшемуся Ванюку.

Глава пятая ИРК

Прошла неделя. Как-то раз после уроков в класс вошла нарядно одетая Марьиванна и сказала, чтобы все оставались на местах: сейчас к ним в гости пожалует сам товарищ Иванов. Стали ждать товарища Иванова. Не так это легко, между прочим, когда со двора раздается веселый перестук мячей. А товарища Иванова почему-то все нет и нет. Марьиванна уже два раза бегала в учительскую звонить по телефону и каждый раз возвращалась с известием, что товарищ Иванов «вот-вот будет». У него, объясняла она ребятам, столько дел, что немудрено тут опоздать. Спасибо товарищу Иванову, что он вообще согласился пожертвовать для них своим драгоценным временем. И не просто согласился, а сам изъявил желание встретиться с ними для важного разговора. Поэтому, говорила Марьиванна нервно, нечего вам вертеться как на иголках — Лариван, к тебе это особенно относится! — решайте пока задачи, это всегда полезно.

Ванюк слушал учительницу и злился. Не узнавал он их умной и справедливой Марьиванны. Почему она всеми правдами и неправдами выгораживает этого товарища Иванова? Отец говорит, Что настоящий коммунист должен держать свое слово. Обещал — умри, но сделай в срок. Уважать надо всех людей, а не только свое начальство. Так говорит отец, а этот товарищ Иванов…

Дверь отворилась, и в класс стремительно вошел загорелый мужчина в брезентовом плаще и высоких, покрытых грязью сапогах. Точно ветер с полей ворвался вместе с ним в класс. Ребята с шумом вскочили на ноги.

— Садитесь, — забыв поздороваться, сухо сказал товарищ Иванов (потому что это был он). — Время, как говорится, деньги, тем более колхозные, так что давайте прямо к делу. Есть к вам, ребята, одно большое и сложное задание. Прежде чем прийти сюда, я посоветовался с правлением… ну, и с вашим председателем, конечно. Так, Ваня?

Класс — двадцать пять пар горящих любопытством глаз — уставился на Ванюка. Все, конечно, знали, что главный агроном его отец, но страшно интересно было видеть их вместе и убедиться, что у отца такой же смешной хохолок на макушке, как у сына, и та же смешная привычка дергать его рукой.

— Так, Ваня? — еще раз спросил отец. — Чего молчишь?

— Ты опоздал, папа, — тихо ответил сын, — мы тебя ждали целых полчаса. Марьиванна даже новое платье надела специально. А ты… ты даже не поздоровался с ней…

— Ванюк, да ты что?! — всплеснула руками учительница. — Уф, даже в краску вогнал… И кто тебе дал право так разговаривать с отцом, да еще при посторонних?!

— Ничего, Мария Ивановна, — усмехнулся Иванов, — у нас с ним уговор говорить друг другу правду при любых обстоятельствах. Прошу извинить меня за опоздание и за такой неторжественный вид… Начнем сначала. Добрый день, Мария Ивановна. Здравствуйте, ребята. Меня зовут Иванов Иван Петрович, и я имею к вам серьезное деловое предложение. Теперь все в порядке, Ваня? — глянул он на сына.

Тот молча кивнул.

— Ну, вот, — продолжал Иванов, — у меня вопрос к вам, ребята. Вопрос непростой. Кто из вас скажет: сколько оврагов и родников на территории нашего колхоза?

Класс застыл в недоумении. Ну, и вопрос! Вот если бы их спросили, сколько озер и кратеров на Луне, — тогда другое дело. А то родники и овраги… О такой чепухе никто и не задумывался раньше.

— Я скажу, — к всеобщему удивлению, заявил Лариван.

— Встань и назови себя, — подсказала Марьиванна.

— Не стоит, Лариван Петров — достаточно известная личность, — улыбнулся Иванов. — Давай, Лариван.

«Известная личность» встала и, горделиво расправив плечи, заговорила:

— В Сухом овраге три родника: под Крутым обрывом, в овраге Кириметь и тот, где виден лик святого…

— Какой еще святой? — недовольно перебила его Марьиванна. — Откуда ты это взял?

— Дед Алексей сказал.

— Так он же высох, тот святой родник! — вмешалась Маюк.

Лариван окинул ее презрительным взглядом:

— Сама ты скоро высохнешь от зубрежки! Он не высох, а там кулаки нашего первого председателя убили. Святой рассердился и выпустил всю воду, поняла?

— Ну, насчет святого — это спорно. — В глазах Иванова зажглись веселые искорки. — А в остальном ты молодец. Спасибо за полезную информацию. Дополнения будут?

— Можно? — подняла руку Таня. — В лесу Урсав есть один родник. Мы с Паллей там как-то пили…

— Вы с Паллей? — моментально выпалил Гриша и в ту же минуту получил под партой увесистый пинок от своего лучшего друга.

— Итак, кое-что мы узнали, — подытожил Иванов, — но точное количество и местонахождение наших оврагов и родников никому неизвестно. Вот мы и решили предложить вам заняться этим делом. В свободное время, понятно. Взять на учет все овраги, родники…

— А болота можно? — снова влезла Маюк.

— И болота, — кивнул Иванов. — Короче, составить точный план нашей местности…

— А зачем это? — насторожился Лариван. Он почувствовал, что его снова хотят втянуть в какое-то мероприятие. Снова ходи, чего-то мерь, копай, записывай. Терпеть он этого не мог. То ли дело сидеть с дедом Алексеем на завалинке и слушать его увлекательные рассказы о старине. Куда приятнее. А этот «девчачий король» вечно покушается на его свободу. Теперь еще и папашу своего натравил.

— Зачем, значит, это? Правильный вопрос. Любое поручение надо выполнять осмысленно, — терпеливо ответил Иванов. — Мы собираемся поднимать культуру земледелия в нашем колхозе. Будем осваивать пустующие земли, осушать болота, строить новые водоемы… в общем, делать нашу собственную научно-техническую революцию. Я понятно говорю, ребята?

— Да! Да! — закричал класс.

Только Лариван не успокоился:

— А я не понимаю, — начал он снова. — Ну, осушим, освоим, построим, а дальше что? А интересно будет? Мне главное, чтобы интересно.

— Тебе главное языком болтать, — рассердился Палля. — «Горбушка»!

— Палля, прекрати, — погрозила ему пальцем Марьиванна. — Ребята, есть еще вопросы к Ивану Петровичу?

— Иван Петрович, а когда у нас кукольный театр будет? — своим тоненьким голоском спросила Санюк, и все, в том числе и Иван Петрович, весело рассмеялись.

Ванюк недовольно поморщился. Тут такое серьезное дело, а она лезет со всякой чепухой… Что подумает отец? К его недоумению, отец погладил Санюк по голове и сказал, что это вопрос очень серьезный, не менее серьезный, чем научно-техническая революция, но он не готов сейчас на него ответить. Одним словом, опозорил себя.

Потом Коля Рыбаков стал шумно радоваться по поводу того, что будут водоемы и, значит, хорошая рыбалка, а отец шутливо спросил его: не происходит ли их фамилия Рыбаковы от увлечения рыбалкой? Легкомыслие отца все больше сердило Ванюка. А когда тот неожиданно заторопился и ушел, забыв даже сказать до свидание, он решил, что все окончательно погибло: и авторитет отца, и дело, ради которого он приходил. Но, как выяснилось, большинству ребят главный агроном понравился. «Такой же шутник, как Михайлов, — сказал Сережа, — только без Золотой звезды». Палля предложил создать новую организацию, которая будет заниматься научно-технической революцией, и назвать ее ОПИОР, что означает Общество по исследованию оврагов и родников.

— Неполно, — возразил Гриша, — болот нет.

— Тогда ОПИОРБ.

— Больно длинно и скучно, как райпотребсоюз.

Ребята бурно заспорили о названии. Лариван толкнул локтем своего соседа и нарочито громко сказал:

— Слушай, Петюк, а зачем нам это общество? Для галочки? «Кавказ» провалили? Провалили. И с этим опиорбобом то же самое будет. А «девчачий король» вместе с его отцом скоро обратно в город сбегут…

Споры сразу умолкли. Все головы повернулись к Ванюку: что он ответит на такую дерзость? А может быть, это не дерзость, читалось на некоторых лицах, может быть, в болтовне Ларивана есть доля правды?

Ребята напряженно ждали. Ждал и Лариван, с лица которого не сходила вызывающая улыбка. Ждала и Марьиванна. Педагогический такт подсказывал ей, что в таком конфликте ребята должны сами разобраться между собой. А Ванюк только дергал себя за хохолок и молчал. Сашок и Маюк насчитали уже семнадцать полновесных дерганий, когда он встал, взял портфель и, ни на кого не глядя, вышел из класса. Все только рты раскрыли от удивления. А Марьиванна почему-то вдруг улыбнулась и как ни в чем не бывало сказала:

— Ну, что же, продолжим собрание?

Ванюк лежал одетый на кушетке и мрачно смотрел в потолок. Раздался осторожный стук в дверь. Он нехотя встал и пошел открывать. На пороге стояла Санюк.

— Ты чего?

— Так… Шла мимо…

— Ну, входи. Не стоять же нам здесь…

В первый раз в жизни к нему пришла в гости девчонка. Стараясь не показать растерянности, он держался подчеркнуто сухо и безразлично.

— Ну, садись, если пришла.

— Спасибо.

Санюк осторожно присела на краешек стула.

— Я тебе не помешала? — спросила она.

— Нет.

Разговор не клеился. Наверное, надо было спросить ее, как закончилось сегодняшнее собрание, но Ванюк из гордости не решался. Наконец, он не выдержал и сердито спросил:

— Тебя что, послали ко мне?

— Нет, что ты! — искренне удивилась Санюк. — У нас девчат к парням не посылают. А что это у вас на стене висит?

— Карта колхозных угодий. В правлении срисовал.

— Для нашего ИРК?

— Для чего?

— Ой, ты же еще не знаешь! — обрадовалась Санюк. — Так будет называться наша организация — исследователи родного края. Насилу придумали. Тебе нравится?

— Мне-то что… Больше ничего не придумали?

— Штаб выбрали: Гришу, Паллю и… — Санюк скромно опустила глаза, — меня. Маюк хотела и Вестра выдвинуть, он ей нравится, но Марьиванна просила не трогать его: ему отличником надо быть.

— Ну, а кого начальником штаба выбрали? — спросил Ванюк, показывая всем видом, что этот вопрос, в сущности, мало его волнует. Санюк подняла на него глаза, ставшие от удивления совсем круглыми:

— Как кого? Тебя, конечно! Ты же у нас гений!

И она залилась колокольчиком. «Смеющаяся птица», — вспомнил Ванюк. На душе у него сразу стало легко и радостно. Смущенно улыбаясь, он смотрел на Санюк. Та вдруг перестала смеяться и сказала тихо:

— Только ты, пожалуйста, не уезжай, хорошо?

Сказала и испугалась: до того он сразу изменился. И конечно же, первым делом схватился за хохолок. Дернув его раз тридцать, он наконец заговорил:

— Лариван сказал, что я сбегу отсюда. Ты говоришь: не уезжай. Думаешь, от меня все зависит? Мне-то здесь нравится… По-моему, у нас в классе есть интересные люди. Вот Палля с Гришей, например, Марьиванна, Петюк тоже интересный человек…

— А среди девчат у нас нет интересных людей? — спросила, не глядя на него, Санюк.

— Я не говорю, что нет… — Он тоже старался не смотреть на нее. — Есть и девчонки ничего… А тебе кто больше всех нравится в классе?

— Из парней? — подняла на него глаза Санюк. — Ты, конечно. Только мне не нравится, как ты все время дергаешь волосы. Лысым станешь, а я за лысого ни за что замуж не выйду. Вот опять дергаешь, ну что у тебя за привычка такая?

— Ладно, — Ванюк поспешно спрятал руки за спину, — а больше никто тебе не нравится?

Санюк порозовела от смущения и опустила голову. Потом произнесла еле слышно:

— Еще мне этот нравится… ну, Лариван. Он, конечно, не такой интересный человек, как ты, зато веселый и глаза у него голубые…

— И ты бы за него вышла замуж? — сухо спросил Ванюк. — Только честно отвечай, мне это важно знать.

— Честно? — Санюк вздохнула, поправила бантики на косичках и ответила с виноватой улыбкой: — Если честно, то вышла бы…

— Так. Ясно.

У него больше не было вопросов. Глядя на нее со спокойствием человека, раз и навсегда принявшего твердое решение, он сказал негромко:

— А ну топай отсюда.

— Почему? — побледнела Санюк. — Ты же сам просил, чтобы честно! Значит, если б я сказала неправду, было бы лучше?

Глотая слезы, она схватила со стола портфель и пулей вылетела из комнаты.

Глава шестая ИРК ДЕЙСТВУЕТ

На развилке дорог остановились. Лариван, который плелся в конце колонны, неожиданно выскочил вперед:

— Стойте, это страшное место! Раньше здесь стоял большущий столб, и на нем было написано: «Прямо пойдешь — погибнешь в Сухом овраге, налево пойдешь — от Кириметя не уйдешь, направо пойдешь — в болоте утонешь!»

Ванюк тяжело вздохнул. С тех пор как из-за этого враля у него, Ванюка, произошло столкновение с Санюк, он все время ждал случая помириться с ней. И очень надеялся, что это произойдет сегодня, в день начала работы ИРК. Так нет же: «Горбушка», заявивший вначале, что не признает ИРК, в последний момент явился на сбор, а теперь к тому же остановил отряд посреди дороги.

— А ты откуда знаешь про столб? — обернулись к нему ребята.

— Историю надо изучать, — важно ответил Лариван.

Видя, что этот ответ произвел впечатление, особенно на девочек, Марьиванна решила вмешаться.

— Назови, пожалуйста, источник этого исторического открытия, — попросила она Ларивана.

— Какой источник? — покраснел тот. — Родник, что ль?

— Да он не знает, что такое исторический источник! — насмешливо произнес Палля. — С родником спутал!

— Сам ты не знаешь, — огрызнулся Лариван. Признаться, что «историческим источником» является дед Алексей, он, конечно, не хотел.

Но ребята уже потеряли интерес к его сказке. Они быстро разделились на группы и пошли по всем трем направлениям. Случайно ли или не совсем, но Санюк оказалась в группе Ванюка. Сюда же, к великому огорчению последнего, примкнул и Лариван. Кроме него, здесь еще были неразлучные Палля с Гришей, Таня, Маюк и Петюк, который пошел за Лариваном. Эта группа получила задание обследовать Сухой овраг.

Сначала все шло нормально. Ребята достали захваченные с собой рулетки. Ванюк дал задание девчонкам измерить правый берег оврага, сам же он вместе с Паллей и Гришей по полуразвалившемуся мостику перебрался на левый.

— Смотри-ка, — указал рукой Палля, — там за болотом что-то блестит. Прямо горит в лучах солнца.

— Что это? — спросил Гриша. — Пошли посмотрим!

— Стойте! — остановил их Ванюк. — Нельзя туда, опасно… В прошлом году там утонула колхозная корова. А блеск — это мираж.

— Что, что? — заинтересовались ребята.

— Ну, когда кажется, что что-то есть, а на самом деле ничего нет, — пояснил Ванюк.

И грустно посмотрел на тот берег, где деловито копошились три маленькие фигурки. «Может быть, и Санюк мираж?» — подумал он. То есть сама она безусловно существует — то кроткая, то дерзкая девчонка с глазами, похожими на две спелые сливы, и звонким серебристым смехом, но ведь нравится-то ей не он, а Лариван…

Кстати, где этот тип? Ванюк с беспокойством оглянулся. Лариван и Петюк должны были стоять на том берегу и ждать, пока им перебросят другой конец рулетки, чтобы промерить ширину Сухого оврага. Но сейчас там почему-то стоял один Петюк, стоял как-то неловко, на корточках, и, силясь, с натугой тянул на себя конец веревки. «Точно кита поймал», — подумал Ванюк. Но, глянув вниз, он обомлел: на другом конце веревки висел не кит, а… Лариван Петров собственной персоной! Болтая руками и ногами, он делал отчаянные усилия, чтобы освободиться от громадного корня, торчащего из обрывистого склона оврага, но корень намертво держал его за штаны. Ванюк мгновенно оценил ситуацию. Еще немного, и что-то не выдержит: или веревка, или Петюк, который, несмотря на свою мускулатуру, уже выбивается из сил. И тогда Лариван скорей всего не удержится на корне и рухнет метров с двадцати… Звать на помощь уже бесполезно, надо что-то решать немедленно, сейчас…

— Эй, Лариван! — крикнул Ванюк.

Лариван не ответил.

— Ты слышишь меня? Это я, Ванюк! Слушай внимательно и не бойся. Мы тебя спасем. Только делай то, что я скажу, понял?

— Му-у, — донеслось из оврага.

Ванюку стало жаль своего врага. Надо же, влипнуть в такую историю! Вот и не верь после этого сказкам. «Прямо пойдешь — смерть найдешь…»

— Лариван, пояс расстегни! Совсем! Штаны, штаны, понял?!

До Ларивана, видимо, дошел замысел Ванюка. Он был гениально прост: всего лишь освободиться от штанов! Тогда Петюк сможет вытащить его наверх. Ванюк поспешил ему на подмогу, крикнув на бегу Палле и Грише, чтобы те следовали за ним. Когда они втроем добежали до места, силач уже не мог держать в руках веревку. Еще секунда, и он бы выпустил ее из рук. Ведь Лариван не просто висел, а отчаянно барахтался, пытаясь освободиться от своих брюк. Трое спасателей пришли на выручку как раз вовремя. Вчетвером они довольно быстро вытащили незадачливого «альпиниста». И вот бледный от страха Лариван уже стоит на обрыве. Глянув на него, ребята, несмотря на пережитое волнение, так и покатились со смеху: на классном забияке и хвастуне не было не только штанов, но и… трусов. Впопыхах он освободился и от них. А сюда уже бежали девчонки, заметившие, что у мальчишек происходит что-то неладное. Надо было срочно спасать Ларивана во второй раз.

— Гриша! — скомандовал Ванюк.

Сразу сообразив, что от него требуется, Гриша бросился навстречу Санюк, Маюк и Тане, бежавшим к ним, и упал им в ноги. Девчонки с визгом попадали. А ребята в это время плотно закрыли голого Ларивана.

— К-как я домой пойду? — заикаясь, спросил тот.

— Раньше надо было думать, — разозлился Палля. — Кто тебя просил лезть туда? Еще скажи спасибо, что так вытащили.

— Если уж вытащили, то надо было в одежде. А так каждый дурак сможет.

Паллю буквально взорвало от такого нахальства. Схватив Ларивана, он больно шлепнул того по незащищенному месту.

— Прекрати! — приказал Ванюк. — Надо действительно подумать, как его одеть.

— А чаво, — задумчиво произнес Петюк, — а если б он, к примеру, был индейцем?

Идея всем понравилась. Решено было сделать Ларивану набедренную повязку. Но тот неожиданно запротестовал:

— А почему я один? Это из-за вас я остался без ничего, значит, вы тоже должны стать индейцами.

Петюк, конечно же, сразу согласился. Ему было все равно, в чем ходить, а человек в набедренной повязке, по мнению Петюка, мог в лесу гораздо легче раздобыть еду, чем обыкновенный человек в брюках. Палля для вида поворчал, но в душе ему очень хотелось побыть немного индейцем. «В конце концов, современный индеец не обязательно должен пускать стрелы и снимать скальпы, он может спокойно исследовать род ной край и участвовать в научно-технической революции», — для очистки совести подумал Палля. Трудней было решиться Ванюку. Ведь он как-никак председатель совета отряда и начальник штаба ИРК! Солидно ли такому человеку ходить как последнему из могикан? А Санюк, что скажет она? Хотя этот Акош из Кукушмакушмакаракуша писал как-то, что они тоже иногда играют в индейцев…

— Ну что, «девчачий король», сдрейфил, — сощурил зеленые глаза Лариван.

Ну, и тип! Уже забыл, кто ему только сейчас спас жизнь. Но напоминать об этом Ванюк счел ниже своего достоинства. Он только подумал, что если такие люди, как Лариван, нравятся таким, как Санюк, то, значит, в жизни не все справедливо устроено.

— Хорошо, я согласен, — сухо сказал он.

Но план их неожиданно рухнул. Из леса вышла Марьиванна, которая пришла проверить, как работает отряд Ванюка, Волей-неволей пришлось рассказать ей о случившемся. Узнав, что один из ее учеников только что в буквальном смысле висел над пропастью, учительница пришла в ужас и набросилась на Ванюка:

— А я тебя, Иванов, считала серьезным человеком! Как ты мог разрешить этот глупый спуск? Если вы пришли сюда не работать, а озорничать, то я прекращу эту игру и скажу твоему отцу, что вы еще не доросли до серьезного дела!

Ванюк и его товарищи молчали. Не говорить же, что Петров сам без разрешения полез в овраг, — это было бы похоже на донос. К тому же они по-прежнему закрывали собой Ларивана и, боясь пошевелиться, с ужасом думали, что будет, если учительница захочет посмотреть, в чем там дело. К счастью, Марьиванна заглянула в овраг, увидела висящие на суку штаны Ларивана и, видимо, обо всем догадалась. Во всяком случае, уже спокойным и даже немного насмешливым тоном она попросила Гришу:

— Сходи, пожалуйста, в деревню, к Петровым и скажи, чтобы несли своему сыну брюки. А мы с девочками уходим отсюда. И вы, — обернулась она к троице, охранявшей Ларивана, — идите за нами.

— А как же я? — высунул голову Лариван.

— А ты постоишь здесь, подождешь свои брюки.

— Ясно? — весело обернулся Палля. — Постой, подожди штанишки и ремня заодно.

— Ребята, не уходите, — заныл Лариван. — Я вам одну тайну открою.

— Какую тайну?

— Вы думаете, зачем я туда полез?

— Ты сказал: будем высоту мерить. Оврага, значит, — пробасил Петюк.

— Ха-ха, нужна мне ваша высота! Там одна штука зарыта! Закачаетесь!

Ребята придвинулись к нему поближе:

— Где? В овраге?

— Да.

— Какая?

— А вот дождемся, когда из деревни придут, тогда скажу.

Ванюк не поверил ни единому слову Ларивана. Конечно, это какой-то очередной фокус. Но он был хоть и маленьким, но организатором, человеком, призванным объединять людей. Ванюк видел, что и Палля и Петюк — люди совершенно разных характеров — одинаково увлечены «тайной» Ларивана. И если их отсюда увести, то работа, которой там занимаются другие ребята, может им показаться скучной и пресной. Поэтому он не только не возражал, чтобы Петюк и Палля остались, но и сам остался с ними дожидаться Ларивановых штанов.

Наконец появился Гриша. По счастью, он не застал дома родителей Ларивана, а его маленькая сестренка выдала посланцу тренировки брата. Мгновенно натянув их на себя, Лариван принял прежний самоуверенный вид.

— Ну, салют. Некогда мне с вами, — сказал он и, ловко нырнув между ребятами, побежал в лес.

— Стой, а тайна? Ты же обещал! — крикнул опешивший Палля.

— Ха-ха! Мои тайны не для отличников! Петюк, за мной!

— Чаво?

— За мной, говорю! Пойдем гнезда разорять!

— Ну, иди к своему хозяину, — насмешливо сказал Ванюк, — а то еще рассердится.

Силач виновато взглянул на него, шмыгнул носом и поплелся. Когда Лариван с Петюком скрылись в лесу, Палля произнес сквозь зубы:

— Теперь мне ясно, кто украл тушканчика. Больше некому.

Ванюк промолчал.

Глава седьмая ОХ УЖ ЭТОТ ЛАРИВАН!

Идет урок чувашского языка. Шестой «А» выполняет упражнения по повторению пройденного. Каждый получил по три предложения, которые надо разобрать по косточкам. Скучное это занятие для человека, который сидит на лучшем месте у окна и имеет возможность наблюдать за всем, что происходит в свободном мире. Вот в сад дяди Васи, живущего рядом со школой, залетела бабочка и стала кружиться над яблоней.

«Почему я не бабочка? — тоскливо думает этот человек. — Были бы у меня крылья, я бы тоже свободно полетел. В любой сад можно залететь. Рви, ешь сколько влезет. А то ведь так жизни нет. Не дают человеку спокойно зайти в чужой сад и делать там что он хочет. А будь я бабочкой…»

— Лариван Петров! — раздался голос учительницы. — Что ты там потерял, на улице? Сиди смирно.

Лариван выпрямился и сделал вид, что напряженно работает. Но как только учительница отвернулась к доске, он снова начал смотреть в окно. На этот раз его внимание привлек дяди Васин пес по кличке Камбур. Этому злющему охранителю частной собственности, видно, тоже захотелось свободы. Каким-то чудом освободившись от цепи, Камбур настойчиво пытался пролезть сквозь маленькую дверцу в заборе. Вот он весь сжался, поднатужился и, сделав последнее отчаянное усилие, оказался на улице. Отряхнулся, подняв столб пыли. Потом уселся на задние лапы и весело замахал хвостом: плевать, мол, мне теперь на дядю Васю и на его добро, берите хоть все — не жалко. Лариван улыбнулся, но в этот момент кто-то больно ткнул его в бок.

— Училка смотрит, — услышал он шепот соседа по парте.

— Ну, Лариван Петров, что ты еще увидел на улице? — спросила учительница.

— Да я ничего. Это он меня отвлекает. Заставляет смотреть в окно, — ответил Лариван, кивая на соседа.

— Чаво? — переспросил Петюк, ибо это он был соседом Ларивана. — Я? Отвлекаю?

Его честное добродушное лицо стало красным от возмущения.

— Тихо, — прошептал Лариван, — я же нарочно, чудак. Есть важное дело.

— Какое дело?

— Петр Кулаков, так это ты, оказывается, все время мешаешь. Ну-ка, отодвинься от Ларивана Петрова.

Ни за что пострадавший Петюк отодвинулся на край парты.

«Пусть учительница рассердилась на меня, — думал он, — но зато у Ларивана есть ко мне важное дело». Бедный Петюк — какой уж раз он был обманут своим коварным другом…

Довольный тем, что так удачно вывернулся, Лариван, улучив момент, выглянул в окно. Увы, ничего хоть мало-мальски интересного там не было. Даже Камбур куда-то исчез. Даже бабочка и та улетела. Мертвая зыбь. Неужели так и придется разбирать эти проклятые упражнения? И вдруг произошло чудо. Из переулка выбежал жеребец. Черный, с белым пятном на лбу. Тряхнул гривой и рысью направился в сторону… шестого «А». Это было так неожиданно, что Лариван, забыв обо всем на свете, высунулся из окна — только ноги остались торчать в классе. В таком положении его и застукала в очередной раз учительница:

— Лариван Петров, это что такое?!

Лариван испуганно дернулся и обязательно бы выпал из окна, если б не Петюк. Схватив железной хваткой Ларивана за штаны, он втащил его в класс.

— Иди к доске, — сердито сказала учительница. — Будешь отвечать.

Лариван встал и в последний раз с тоской посмотрел в окно. Жеребец уже стоял под самым подоконником. В голове Ларивана зародилась дерзкая идея. Все равно пропадать, так уж лучше не у доски. На глазах у потрясенного класса он вскочил на подоконник, помедлил секунду, зажмурил глаза и…

Ему повезло: он угодил прямо на спину жеребцу. Тот испуганно захрапел и встал на дыбы. Лариван едва не перекувыркнулся, что вызвало испуганный вопль его облепивших окна одноклассников. Громче всех кричала учительница чувашского языка Ольга Васильевна:

— Петров, умоляю, осторожней, он же сбросит тебя! Слезь, пожалуйста, с лошадки! Хорошо, можешь не отвечать урок и смотреть в окно — только слезь!

Но было уже поздно: жеребец с Лариваном на спине галопом несся по улице. Прохожие в панике шарахались в сторону. «Ой, пропал я, пропал, — мысленно прощался с жизнью Лариван. — Уж лучше бы к доске…» Ни остановить жеребца, ни спрыгнуть с него на ходу он не мог. Попытался было ухватиться за столб, стоящий на окраине деревни, но только больно ушиб руку. В конце концов он смирился со своей участью и начал легонько поглаживать жеребца по холке, как это делал дед Алексей. И жеребец вдруг сменил галоп на легкую рысь. Лариван несколько приободрился идаже принял горделивую позу. Жаль только, что он теперь далеко в поле и никто не видит, как он лихо едет. Особенно этот «девчачий король». А то тоже возомнил о себе… Ничего, он, Лариван, тоже кое-что стоит. Сейчас он отведет жеребца на конюшню, сдаст конюхам, а те потом скажут в правлении, что благодаря ему, Ларивану Петрову, удалось поймать и вернуть колхозу сбежавшего жеребца. Это вам не какие-нибудь родники и болота! Он осторожно потянул жеребца за гриву и ласково сказал: «Ну, конек, поехали в конюшню?» И конек, почувствовав дружескую руку, в ответ весело заржал! И сейчас же на конюшне откликнулись лошади, обрадованные возвращением жеребца. Но конюхов нигде не было. Может быть, они отправились на поиски?

Лариван смело спрыгнул на землю, погладил своего конька и направился в сарай. Там, на лавке, лежала уздечка. Лариван взял ее, вышел во двор и, подойдя к жеребцу, снова начал гладить его по холке. Жеребцу, видимо, эта ласка очень нравилась: он опустился на все четыре колена и начал тереться шеей о Лариванову ногу. А нашему искателю приключений того и надо было: накинув узду на жеребца, он вскочил ему на спину. Жеребец не без некоторого недоумения встал. Лариван «пришпорил» его сандалиями и завопил:

— Н-но! Поехали! Слышь, кому говорят! А то хуже будет!

Жеребец презрительно покачал головой и остался стоять на месте. Он, видимо, не любил такого обращения. Тогда Лариван выхватил из крыши сарая хворостинку и хлестнул жеребца. Его недавний «конек» не на шутку разозлился и рванул галопом, но не в ворота, а по кругу. Лариван, как акробат-наездник, стоял у него на спине, держа в руках узду.

— Н-но! На манеже Лариван Петров! — кричал он в восторге.

В конце круга жеребец сделал попытку избавиться от этого самозваного джигита: он так тряхнул крупом, что Лариван только чудом удержался на ногах. Но и это не остановило озорника. Скинув на ходу сандалии, он прочнее устроился и снова «пришпорил» жеребца:

— Н-но! Айда на улицу!

…В шестом «А» уже шел последний урок, когда на школьном дворе возник какой-то переполох. Ученики и учителя бросились к окнам и увидели всадника, гарцующего на великолепном коне. Гарцевал, собственно, не конь, а всадник, стоящий на спине коня. При этом Лариван — а это был, конечно, он — откалывал такие коленца, что дух захватывало. Увидев, что на него смотрят, он выпустил из рук уздечку, выпрямился и отсалютовал:

— Цирковой привет шестому…

Приветствие осталось неоконченным. Подброшенный мощным рывком, наездник совершил головокружительный прыжок в воздухе и шлепнулся на землю, прямо под брюхо жеребца. Тот победно заржал и, благородно перепрыгнув через поверженного врага, поскакал восвояси. Через мгновение несколько ребят во главе с Ванюком уже подбежали к неподвижно лежащему на земле Ларивану.

— Ой, он, наверное, умер, умер, — шептала Санюк, и по щекам ее ручьями текли слезы.

Но Лариван не умер. Он только здорово ушиб руку и порвал свою новенькую школьную форму. Встал сам на ноги и, не сказав никому ни слова, поплелся со двора. Санюк не скрывала своей радости.

— Ура, жив, жив! — кричала она. Взглянув на ее разрумянившееся от волнения лицо, Ванюк вдруг остро пожалел, что все это случилось не с ним…

На следующий день Лариван не явился в школу. После уроков к Ванюку подошла Марьиванна и сказала, что они сегодня пойдут к Петрову домой.

— Неблагополучно у него в семье, — объясняла учительница. — Поэтому он такой нервный.

— Он нервный? — недоверчиво переспросил Ванюк. Ему хотелось возразить, что, по его мнению, Лариван Петров не нервный, а просто безответственный тип — так отец называл людей, ставящих свои интересы выше колхозных, но он сдержался и только сказал угрюмо:

— Нельзя мне к нему, Марьиванна, у нас с ним плохие личные отношения.

— А ты не лично пойдешь, а как председатель совета отряда.

Сказать на это было нечего, и Ванюк, хорошенько дернув себя за хохолок, поплелся вслед за учительницей…

У калитки дома Петровых играли малыши.

Марьиванна тяжело вздохнула. Семья Петровых считалась в деревне одной из самых зажиточных. Отец Ларивана, Иван Кузьмич, был мастером на все руки и много зарабатывал. Дом ломился от добра. А то, что происходило внутри этой семьи, вроде бы никого не касалось…

— Отец с матерью дома?

— Мама в магазин пошла… А папа…

Марьиванна еще раз вздохнула, погладила по голове девочку и толкнула калитку. Они вошли в просторную светлую горницу. За столом, уставленным пустыми бутылками и грязной посудой, сидел крепкий коренастый мужик с кудрявой в седине бородой. Это и был отец Ларивана, некогда первый в деревне красавец и плясун.

— А, милости просим! — радушно приветствовал он гостей. — Мы хорошим людям всегда рады. Лариваша! Сына! Учителка твоя с каким-то карапузом пришла!

Из соседней комнаты раздалось всхлипывание. Иван Кузьмич охотно пояснил:

— Эт-то я ему малость всыпал. Чтобы, значит, лошадей не воровал. В нашей фамилии сроду конокрадов не было. А ты, карапуз, чего на меня косишься?

— Во-первых, я вам не «карапуз», а председатель совета отряда, — ответил задетый за живое Ванюк, — а во-вторых, ваш Лариван никакой не конокрад.

— А я говорю: конокрад! Судить его надо! — стукнул кулаком о стол Иван Кузьмич. — Эй, Ларивашка, поди сюда! Слышь, кому говорят?!

В дверях показался красный то ли от стыда, то ли от злости Лариван. Под глазом у него красовался свежий синяк.

— Ну, чего тебе? — стараясь не глядеть на гостей, хмуро спросил он.

— Иди-ка сюда, — приказал отец. Лариван крайне неохотно подчинился. Учительница и Ванюк с замиранием сердца ждали, что пьяный отец снова ударит сына. Но вместо этого Иван Кузьмич неожиданно снял с себя часы и, улыбаясь, протянул их Ларивану:

— На, держи. Давно тебе обещал.

Лариван недоверчиво шмыгнул носом, но часы взял и тут же надел на руку.

— Что надо сказать?

— Спасибо…

— Воспитаннице, — вздохнул Иван Кузьмич. — Ну, ладно, иди гуляй, конокрад. А мы тут с твоим начальством побеседуем.

Когда порядком повеселевший Лариван убежал на улицу, его отец пригласил гостей к столу и трезвым спокойным голосом сказал:

— А теперь вот что, хорошие мои. Ежели вы пришли жаловаться на моего сына, что он там плохо учится или бедокурит, то я вам прямо скажу: напрасный ваш труд. За лошадь я ему всыпал, а за это не буду. Потому как ученого из него все равно не выйдет, а работника я из него сам сделаю.

— А человека? — спросила Мария Ивановна.

— Будет работником, будет и человеком, — твердо ответил Иван Кузьмич.

— Пока что результат обратный получается, — сказала учительница. — Лариван больше всего на свете презирает труд. У нас все ребята стремятся помогать колхозу, кроме него… Правда, Ванюк?

Ванюк покраснел и опустил глаза. Быть ябедой он не желал, если это даже входило в задачу воспитания пионера.

— Это мой-то сын тунеядец? — побагровел Иван Кузьмич. — Врете вы!

Тут уж Ванюк не выдержал:

— Марьиванна никогда не врет. А если не верите, то приходите на наш школьный участок — сами все увидите…

…От Петровых они вышли молчаливые и задумчивые. То, что они увидели и услышали в доме Ларивана, беспокоило и учительницу, и ученика. Но по-разному. Марьиванна размышляла о самом Лариване и его судьбе. А Ванюка волновало не столько это, сколько та картина будущего, которую он себе представил. А представил он Ларивана таким же большим и красивым, как его отец. И вот он сидит за столом, а Санюк бегает ему за водкой. И от этой мысли на душе у Ванюка стало тоскливо и горько…

Глава восьмая РЫБА КОЛИ РЫБАКОВА

Весной в правлении колхоза было решено посадить вокруг деревни большой сад. Эту работу поручили школьникам. Шестой «А» работал много и с увлечением. Каждый посадил дерево и дал ему название. Лариван, например, назвал свое «Харламов» в честь знаменитого хоккеиста, перед которым он преклонялся. Правда, возникли трудности с оградой для будущего сада. Ребята готовы были сами соорудить ее, но у них не было столбов и штакетников. Ходили несколько раз к председателю, но Василий Прокопьевич только руками разводил:

— А где я вам материал возьму?

Колю Рыбакова волновала другая проблема. Он без конца приставал к Ванюку:

— Мы тебя выбирали? Выбирали! Скажи председателю и своему отцу, что в деревне нужен пруд!

— Послушают они… Ты же видишь: нам даже с оградой не хотят помочь, а тут еще с прудом…

— А как же деревья поливать? Зря сажали, что ли?

— Председатель говорит, что от родников леса Урсав проведут в сад водопровод.

— Так ведь на это столько труб нужно… Где их возьмут?

— А я откуда знаю, что ты ко мне пристал? — разозлился наконец Ванюк. — И вообще еще неизвестно, сколько там воды!

— Мы тебя выбирали? Выбирали! — не унимался Коля. — Значит, должен знать сколько. А не знаешь, давай обследуем.

— Ерунду говоришь. Для этого нужны специальные приборы.

— Для чего?

— Для того. Чтобы узнать объем, надо знать давление и скорость воды, а как мы это узнаем без приборов?

Коля помолчал, а потом сказал упрямо:

— А ты знаешь, что сказал Коперник перед тем, как инквизиторы сожгли его на костре? А все-таки она крутится!

— Во-первых, сожгли не Коперника, а Джордано Бруно, во-вторых, это сказал Галилей, а в-третьих, не крутится, а вертится!

— Ну, и пусть вертится, — обиженно сказал Коля. — А мы тебя выбирали? Выбирали!

Тут подошла учительница и спросила, о чем они спорят. Коля немедленно атаковал и ее:

— Марьиванна, скажите председателю, чтобы разрешил пруд прудить. Сами запрудим, честное пионерское! Я лично буду руководить. Марьиванна!

— Если лично, тогда, конечно, это серьезно, — смеясь, ответила учительница, — но, по-моему, это не так просто. Надо подумать.

— Подумать, подумать, — ворчал Коля. — Все думают, но никто ничего не делает…

На следующий день он снова начал преследовать Ванюка:

— Нет, ты скажи, зачем мы тебя выбирали? Почему не выполняешь волю народа?

— Я говорил с председателем, — сухо ответил Ванюк.

— Ну?!

— На днях приедут специалисты. Насчет водопровода.

— Да кому он нужен, твой водопровод?! — не выдержал Коля. — Ты что в нем рыб разводить будешь?

— Ах, вот оно что, — сощурился Ванюк, — значит, ты не о деревьях печешься, а о рыбах? Они что, твой родственники, Рыбаков?

— «Девчачий король», — огрызнулся Коля и ушел.

В тот же день настырный любитель рыб побывал в правлении. Ловил всех, кого мог: председателя, главного агронома, секретаря комсомольской организации, и доказывал им, что деревня Ойкасы прямо-таки пропадет без пруда. Эти занятые товарищи, бросив все дела, уговаривали мальчишку отказаться от его безумной затеи. Коля упорствовал. В конце концов председатель страшно рассердился и выгнал нахала из кабинета.

Тогда Коля пошел домой и сел писать письмо в районную газету. Писал, зачеркивал, снова начинал, но как ни мучился, письмо не выходило. Подумав, он понял, в чем дело. Получалось, что пруд с рыбами нужен только ему одному. А это вряд ли могло убедить редакцию. Отложив письмо и пообедав, Коля отправился искать единомышленников. Ходил из дома в дом ко многим ребятам из своего класса. Убеждал, уговаривал их прудить пруд или хотя бы подписать письмо в редакцию. Но ребята, как сговорились, все отвечали одно и то же: начальству, мол, виднее и если штаб не дает таких указаний, то, значит, это не дело.

Коля вернулся домой только вечером. За столом ужинал отец.

— Ты чего такой? — спросил он Колю.

— Ты согласен, что нам нужен пруд?

— Какой пруд?

— С рыбами!

— Еще бы! — обрадовался отец. — Мы ведь почему Рыбаковы? Потому что наши предки были рыбаками!

— Тогда давай сделаем вдвоем.

— Вдвоем? Целый пруд? — удивился отец. — Ну, это, брат, ты того… Не просто это. Тут подумать надо, посоветоваться…

У Коли на глазах выступили слезы.

— Хватит! — крикнул он. — Ты такой же перестраховщик, как они!

— Как, как? — опешил Рыбаков-старший. — Ты где же это таких слов поднабрался?

— В газете. Там пишут: кто все время думает да советуется вместо дела, тот перестраховщик. Я о вас статью пишу.

— А вот я тебя сейчас так перестрахую, — поднялся отец. — Ишь, писатель нашелся!

Коля вынужден был спасаться бегством. На следующее утро он решительно встал, взял лопату и направился прудить пруд. Один. Как это будет конкретно, он смутно представлял, но гордо шел по улице с лопатой наперевес. Деревня еще спала. Коля шел и думал, что докажет всем этим перестраховщикам, включая и шестой «А», какой он человек…

— Эй, подожди! — раздалось позади него. Коля оглянулся и раскрыл рот от удивления. Его догонял… шестой «А»! Почти в полном составе во главе с председателем совета отряда и начальником штаба ИРК Ванюком Ивановым! Все были с лопатами и выглядели очень деловито.

— Ребята, вы чего? Как это вы, ребята? — растерянно спрашивал Коля.

— «Как, как», — хмуро передразнил Ванюк. — Мы же знали, что ты не успокоишься. Ну, посоветовались и решили, что одного тебя бросить не можем. В нашем классе так не поступают, верно, ребята?

Коля почувствовал стыд. И впервые слово «посоветоваться» показалось ему не таким уж противным. Можно, значит, советоваться так, чтобы принять и хорошее решение. Эх, если бы и взрослые вот так же «посоветовались»…

Двинулись в путь. Миновали деревню, вышли в поле. Вдруг раздался испуганный крик шедшей позади всех маленькой Маюк:

— Ой, за нами машина!

Ребята оглянулись:

— Это «газик»!

— Председатель!

— Ну, все, сейчас нас запрудят!

— Без паники. Всем рассыпаться, — скомандовал Ванюк.

Шестой «А» мгновенно рассыпался по полю и залег, затаив дыхание. «Газик» промчался мимо и скрылся за поворотом.

— Наверное, в район поехал. Накачку получать, — усмехнулся Ванюк. Он часто слышал это выражение от отца.

Ребята быстро поднялись, немного смущенные тем, что так перетрусили. А с другой стороны было немного обидно, что никому до них дела нет.

Через поле они вышли к яблоневому саду. Невольно залюбовались молодыми расцветающими яблоньками, которые они сами сажали.

— Три гектара! — воскликнул Коля. — Это же сколько воды надо, чтобы их полить! Одного пруда мало.

— Конечно, давайте сразу море строить, — съехидничал Палля. — Чтобы Коля там акул ловил.

Раздался смех, но Ванюк сказал:

— Хватит острить. Раз уж мы взялись за это дело, то давайте решать, где будет пруд. Есть предложения?

— Есть! У меня есть предложение! — раздался голос.

Ванюк нахмурился, потому что человек с предложением оказался не кем иным, как… Лариваном. Надо сказать, что после истории с жеребцом «Горбушка» стал вдруг лучше учиться и меньше досаждать в классе. А сегодня он вместе с другими безропотно взял в руки лопату и пошел помогать Коле. И все-таки никто, в том числе и Ванюк, не верил, что у него может быть какое-нибудь путное предложение. Только Санюк открыто обрадовалась.

— Говори, Лариван, говори, — прощебетала она, положив нечаянно руку на его плечо. Он небрежно смахнул ее руку и проговорил, обращаясь к наиболее авторитетной мужской части класса:

— В одном из притоков Сухого оврага растет старый вяз…

— Знаем, ну и что?

— Так вот, запрудить надо в районе этого вяза. Там много подземной воды.

— А ты откуда знаешь? Опять дед Алексей сказал? — посыпались насмешливые вопросы.

— Погодите, кажется, он дело говорит, — неохотно признал Ванюк. — Я видел, у отца на карте это место обведено синим кружочком. А синим он обводит водоемы… Во всяком случае, стоит попробовать. Запрудим, хотя бы временно…

— Никаких «временно»!. Пруд должен быть вечно! — раздался вопль Коли.

Взглянув на его сияющее одержимостью лицо, ребята расхохотались и, поскольку других предложений не было, отправились к старому вязу.

Отряд, выбиваясь из сил, копал уже полдня, а выкопано было немного. Водой, как говорится, еще и не пахло.

— Эх, бульдозер бы сюда, — ворчал Палля, — хоть самый завалящий. И еще бы неплохо борща с мясом…

В полдень сели передохнуть. Чтобы как-то подбодрить уставших, Коля начал описывать райскую жизнь, которая начнется, когда будет пруд. Во-первых, они будут ловить рыбу, а во-вторых, кататься на лодках. Может быть, даже построят бригантину и организуют общество спасения на водах.

— А я, стал быть, водолазом хочу, — заявил Петюк. — Водолазы, стал быть, в день по три кило шоколада жрут.

От души посмеялись, и даже усталости как-то меньше стало. Потом снова начали копать. К двум часам дня они выкопали уже глубокую яму, но воды все еще не было. Стали раздаваться голоса, что место для пруда выбрано неправильно, что зря они поверили этому балоболке Ларивану. Тот ничего не отвечал и остервенело копал рядом с Ванюком. Рубашки на обоих взмокли от пота, и мальчишки, скинув их, остались в одних майках. Вскоре стали сдавать девчонки, от усталости они просто валились на землю. А еще немного погодя застрельщик всего этого Коля выронил из рук лопату и со стоном схватился за поясницу:

— Н-не могу больше, — простонал он.

— Конечно, землю копать — это не языком молоть, — съехидничал Палля. — И не статьи писать. Говорил я тебе, что во времена космоса пруды не прудят таким первобытным способом?

Коля не успел ответить, как послышался шум машины. Ребята настороженно притихли.

— Вот они, неуловимые! — раздался хорошо знакомый ребятам голос. Из-за кустов вышел председатель, а с ним каких-то двое мужчин городского типа. Они, улыбаясь, смотрели на взъерошенный, перемазанный землей шестой «А».

— Ну, что же, познакомьтесь с гостями из города, — продолжал председатель. — Между прочим, ребята, товарищи инженеры предложили делать водоем как раз в этом месте. Так что вы молодцы, верно угадали., А вот то, что рыть стали, так это зря. Завтра здесь бульдозеры будут.

— Значит… здесь будет… пруд? — еще не веря, спросил Коля.

— И пруд, и водопровод, — серьезно ответил председатель и, ухмыльнувшись в усы, добавил: — Так и напиши в газету.

Раздался такой хохот, что деревья задрожали.

На следующий день после уроков шестой «А» толпой выбежал из школы и бросился к старому вязу. Здесь уже кипела стройка: два бульдозера рыли котлован, рядом с которым лежала громадная труба. Лариван немедленно заявил, что может пролезть через эту трубу. Никто особенно не спорил, во-первых, потому, что неохота было, а во-вторых, потому, что авторитет Ларивана значительно возрос после того, как он правильно указал место будущего пруда. Поэтому Лариван не полез, чему в душе был рад: перспектива ползти в темной и душной трубе ему, честно говоря, мало улыбалась. Через несколько дней на стройку приехали два крана и, зацепив тросами трубу, уложили ее в котлован. Потом строители поставили плотину и впустили в котлован воду. И пруд был готов.

После этого целых три дня лил дождь, и ребята не ходили на пруд. А на четвертый, в воскресенье, Ванюк забежал к Коле Рыбакову за учебником. Дома был только Колин отец. Он пригласил Ванюка сесть и стал ему жаловаться:

— Совсем мой сын тронулся с этим прудом. Даже в дождь туда топает. Возвращается весь в грязи. Уже два раза лупил его, а он опять за свое. А сегодня что выкинул, ты только послушай. Я вчера в соседней деревне рыбачил, килограмм семь-восемь поймал. Утром домой в воде принес еще живую. Пока готовился чистить, смотрю, а в ведре всего несколько штук осталось. «Что за черт, — думаю, — неужели кошка?» Зову Николая, а его и след простыл. Только на столе лежит вот это. На, читай, что твой пионер вытворяет.

Ванюк развернул записку и прочел: «Папа! Когда поймаю сам, тогда верну. В два-три раза больше. А этих пускаю в новый пруд, в наш пруд. Коля».

Глава девятая МЕЧТЫ И ТАЙНЫ

Высохшая люцерна крошится, когда задеваешь ее граблями. Запах сена щекочет в носу. Ребята чихают, переворачивая валки, и посмеиваются друг над другом.

Да, люцерна выросла отличная. Скосили ее дня четыре назад. Теперь необходимо до наступления дождей тщательно высушить и убрать, только тогда сено будет хорошее. А для этого надо ходить и переворачивать валки. Этим и занимается с рассвета шестой «А».

Ванюк, орудуя граблями, украдкой посматривал в сторону работающей неподалеку Санюк. Так уж получилось, что они намного опередили остальных и оказались почти рядом. Случайно, конечно. И так же случайно Санюк тоже украдкой посмотрела в его сторону. Взгляды их встретились, и в ту же секунду оба усиленно замахали граблями. Этот маленький эпизод не остался незамеченным. Таня и Маюк тут же побросали свои грабли и стали шептаться.

— Чего вы там увидели? — спросил их Палля.

— Ванюк и Санюк мириться хотят, — хихикнула Маюк.

— А разве они в ссоре?

— Вот чудак! — засмеялась Таня. — Они еще зимой поссорились. Он ее к Ларивану приревновал.

— Как это «приревновал»? Зачем?

У Палли был такой озадаченный вид, что девчонки чуть не попадали со смеху.

К обеду все валки были перевернуты. Было решено не расходиться, а пойти всем классом на пруд. Лариван первым прибежал к старому вязу и, скинув с себя штаны и футболку, приготовился прыгнуть в воду.

— Стой! Ты что собираешься делать? — подбежал к нему Ванюк.

— Нырять, а что?

— Не надо. Ты вспотел, можешь простудиться.

— Вот еще нянька нашлась, — проворчал Лариван. Из самолюбия он все-таки разбежался, но, добежав до края берега, повернулся и вразвалочку зашагал назад.

— Спасибо, — сказал Ванюк.

— За что?

— За то, что ты не прыгнул.

— Вот еще! Думаешь, тебя испугался?

— Не испугался, а понял. По-моему, самое важное — это понять другого человека.

Лариван насмешливо посмотрел на него:

— Вот ты такой умненький, благоразумненький, а ответь: почему мы с тобой разные?

— Не знаю, — пожал плечами Ванюк.

— А я знаю.

— Ну и почему?

— Потому что ты город, а я деревня. Ты вырастешь и станешь начальником, как твой отец.

— Мой отец просто агроном. И я тоже хочу стать агрономом. Ну, а ты кем хочешь стать?

— Я об этом не думал.

— Ну и врешь! — вмешался Палля. — Все об этом думают. Он тоже мечтает быть, как его отец, мастером на все руки. И так же выпивать…

— Что, что? — побледнел Лариван. — А ну повтори!

Ванюк встал между ними.

— Зря ты так, — сурово посмотрел он на Паллю. — Разговор серьезный идет. И я предлагаю, чтобы все, что тут говорится, осталось тайной, согласны?

Все дружно кивнули.

— Вот мы вроде считаемся дружным классом, а что мы знаем друг о друге? — продолжал Ванюк. — Хотя бы про то, кто кем хочет стать…

— Так ведь это же пока только так… мечты, — неуверенно произнес кто-то.

— А чего, давайте, стал быть, помечтаем, — пробасил Петюк. — Вот я, к примеру, доктором буду. Детским.

— Ты? — поразились ребята. — Детским?

— Стал быть, — коротко ответил Петюк.

— А я, а я, — вылетела на середину круга Маюк, и три косички ее стояли дыбом от возбуждения. — Я балериной хочу быть!

— Это с такими-то ножками? — скептически оглядел ее Сережа. — Как две отломанные спички…

Маюк заплакала. Но Таня стала ее уверять, что ноги еще могут вырасти, и девочка с тремя косичками успокоилась. Постепенно выяснилось, что большинство класса мечтает стать космонавтами и киноактрисами, а Гриша и Палля вместе заявили, что будут гениальными физиками. Но не все, конечно, высказались. Тихий отличник Вестр, например, промолчал, но его никто и не спрашивал. Если человек обычными делами ни с кем не делится, то мечтами и подавно не будет.

— Ясно, — подвел черту Ванюк. — Значит, все хотят стать необыкновенными людьми. Ну, а кто же в колхозе работать будет? Пахать, сеять, урожай собирать?

Воцарилась тишина, ребята смущенно глядели друг на друга. Ясно было, что кто-то должен работать в колхозе, но мечтать об этом было странно. И вдруг молчавшая до сих пор Санюк тихо сказала:

— Я мечтаю стать трактористкой.

— Ты серьезно? — Ванюк впервые обратился к ней прямо после той ссоры. — По-моему, ты могла бы и актрисой… и даже диктором… Ты ведь такая красивая! — неожиданно вырвалось у него.

— Эге, да ведь он в нее втюрился!

Это сказал Лариван. Сказал громко, но без издевки, а как бы удивляясь своему открытию. Все замерли: что сейчас будет? Санюк вспыхнула и опустила глаза, а Ванюк судорожно схватился за свой хохолок. И неизвестно, что бы произошло, как вдруг раздался страшный треск и перед изумленными ребятами опустился какой-то чудовищный корабль. Сидящий в нем марсианин в шлеме и больших очках крикнул, обращаясь к ребятам:

— Товарищи пионеры! Долго некогда агитировать. Сено на лугу пропадает, а людей нет. Поможете? — И он, отдуваясь, снял с себя шлем, обнаружив голую, как яйцо, голову.

Только тут ребята сообразили, что это никакой не марсианин, а колхозный бригадир Чичков на своем допотопном мотоцикле. Вот до чего могут довести мечты, что обычные вещи могут вдруг предстать в фантастическом виде.

— Ну, так как, товарищи пионеры? — спросил Чичков. — Я понимаю: вы уже сегодня отработали, но…

— А вилы дадите? — сухо перебил его Ванюк.

— Вилы? Нет, с вилами тоже плохо. Грабли берите, товарищи пионеры!

И, сказав это, Чичков снова превратился в марсианина и умчался на своем корабле.

Ребята молчали. Всем так хотелось продолжить разговор, который, как мы помним, оборвался на самом интересном месте, к тому же недурно было бы выкупаться и закусить, а тут снова надо было брать в руки грабли… И, как бы выражая общее настроение, Палля произнес вслух:

— Да что нам, больше всех надо? Смотрите, в школе столько классов, а как что — шестой «А»!

— Точно, — поддержал друга Гриша. — Иванов ни от какой работы не отказывается и нас заставляет.

— Я — заставляю?! — вспылил Ванюк. — Тогда делайте что хотите, вы мне не нужны!

Схватив свои грабли, он стремглав бросился в лес. Пробежал без остановки целый километр. И пока бежал, то и дело ронял на траву слезы жестокой обиды. Выходит, они были людьми, потому что он их заставлял. А на самом деле все это сплошная липа и показуха. Хорошо, завтра же он сложит с себя обязанности председателя совета отряда и начальника штаба ИРК. А на каникулы уедет в город, к маме. И, может быть, не вернется сюда. И тогда отец, наверное, переедет в город, потому что, как они друг без друга? И колхоз лишится талантливого агронома, а страна — нового сорта пшеницы, который он здесь выводит с помощью пионеров. Вот какие последствия будет иметь то, что случилось на берегу пруда. Ну, а Санюк? А что Санюк, он ведь ей все равно безразличен…

— Эй, стой! Да стой же, тебе говорят!

Ванюк остановился и, оглянувшись, увидел бежавшего к нему… Ларивана. Он был в одних трусиках, а штаны и рубашка висели на граблях, которые он, как копье, держал в руке. «Ну, и видик, — невольно улыбнулся про себя Ванюк, — точно индеец…»

— Чего тебе? — спросил он сурово.

— Чего, чего, дай хоть отдышаться. Всю дорогу ору ему, а он летит, как угорелый.

— А чего орешь? Что тебе от меня надо?

— Ничего. Будем вместе сено убирать.

— Никто тебя не просил.

— А я без спросу все люблю делать, понял? Тебя ведь тоже никто не просил спасать меня, помнишь?

— Я за тебя отвечал…

— А я теперь за тебя отвечаю. А то ведь вы, городские, нежные больно. Еще повесишься с горя, что твои пионерчики тебя не поддержали.

— На чем же, интересно? На граблях, что ли?

— А верно, я об этом и не подумал…

И Лариван рассмеялся, да так громко и заразительно, что Ванюк не выдержал и начал смеяться вместе с ним. Так, смеясь и подшучивая друг над другом, они добрались до луга, где лежало скошенное сено.

— Ну, приступим, что ль? — спросил Лариван и по-взрослому поплевал на руки.

— Погоди, какая-то телега сюда едет.

— Да это дед Василий и Максим Иванович, отец Вестра, — сказал Лариван, всматриваясь в приближающуюся телегу. — А этого зачем сюда принесло?

— Приветствую вас, детки, — сладенько поздоровался Максим Иванович, спрыгивая на землю. — Что же это вас так мало? А где мой Вестр? Что же это вы так плохо помогаете родному колхозу?

— А вы хорошо? — сдерзил Лариван.

— А если будешь хамить, детка, — ласково сказал Максим Иванович, — я на тебя в пионерскую организацию пожалуюсь.

— Жалуйтесь. Вот наша пионерская организация, — кивнул Лариван на Ванюка.

Максим Иванович открыл было рот, но в это время на луг высыпали остальные ребята из шестого «А». Усталости и недовольства как не бывало. С шутками и смехом принялись они за работу. А о том, что произошло на берегу пруда, никто не сказал ни слова.

Ребята граблями собирали сено в копны, дед Василий вилами скирдовал их, а Максим Иванович стоял рядом и руководил:

— Давайте, детки, давайте. Трудитесь. Не жалейте сил.

Улучив минуту, он шепнул сыну:

— Бросай на подводу, живо.

— Так видят же, папа, — побледнев, прошептал Вестр.

— Не твое дело. А то ведь я могу сказать про тушканчика-то…

Вестр весь сжался, точно от удара…

Вскоре все, кроме деда Василия, безостановочно работающего вилами, стали замечать, что подвода то и дело наполняется сеном, Максим Иванович садится на нее и куда-то уезжает, а потом снова возвращается на пустой подводе. В конце концов Ванюк не выдержал и спросил у него:

— Скажите, пожалуйста, куда вы возите сено?

— На конюшню, детка. А ты молодец, что о колхозном добре печешься. Всем бы так. Учись, Вестр, у своего пионерского руководителя.

— Врет он все, — сплюнул Лариван, когда груженная сеном подвода снова отъехала, — себе возит.

— А ты откуда знаешь?

— Не знал бы — не говорил.

— А я тебе не верю. Он ведь тоже колхозник, зачем ему воровать?

Лариван усмехнулся и не ответил. Возвращались они домой уставшие, но счастливые: задание бригадира было выполнено, и дружба восстановлена. У околицы, перед тем как расстаться, Палля сказал:

— Ванюк, не сердись на нас. И не уезжай, если можешь.

— Конечно, не уеду, — улыбнулся Ванюк, — разве что ненадолго, к маме…

Глава десятая КРАЖА

Ночь. Темень такая, что глаз выколи. С треском ломаются ветки деревьев. Электрические провода ноют и плачут.

У-у-у! Ш-ш-ши! — озорничает около домов ветер. Падают крупные капли дождя, вот-вот разразится ливень.

Дверь сеней несмело открылась, и на крыльцо вышли две тени — большая и маленькая. Большая одета в плащ, а маленькая прячется под этот самый плащ. Так, под одним плащом, обе тени быстро прошли по тропке и вышли за огороды. Ветер и их не щадит: бьет в лицо, треплет полы плаща, будто хочет сорвать его.

Борются с ветром тени и идут вперед. Иногда останавливаются и прислушиваются. Но ничего не слышно, кроме шума разбушевавшегося ветра. В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выпустит. А эти две странные тени надели один плащ и, несмотря на непогоду, куда-то крадутся…

Добрые люди, конечно, спокойно отдыхают после рабочего дня, а эти идут и идут. Куда? Зачем?

Тени, пугливо оглядываясь по сторонам, вышли за околицу. Остановились.

— Я останусь здесь, — прошептала большая тень. — Помни, если попадешься, обо мне ни гу-гу. Ты несовершеннолетний, тебе ничего не будет, понял?

— П-понял, — дрожащим голосом ответила маленькая тень.

— Будь смелее. Сделаешь, как надо — получишь, что обещал…

— В-велос-сипед?

— Тихо. Иди, пора.

Маленькая тень вылезла из-под плаща и скрылась в темноте. Через несколько минут она вынырнула возле какой-то ограды. Неслышно подобралась к ней и стала ощупывать штакетники: «Раз, два три…» — шептала тень. Вот он, двенадцатый. Тень резко дернула. Узкая доска легко оторвалась. Тень мгновенно шмыгнула во двор.

Ни души, только ветер шумит. Видимо, хорошо знакомой дорогой маленькая тень проникла внутрь большого темного строения. Что-то достала из-за пазухи, нагнулась и… Пронзительный визг огласил ночную деревню. Маленькая тень точно ужаленная метнулась прочь, волоча за собой какой-то большой круглый предмет. Предмет этот отчаянно барахтался и визжал.

— Не надо, пожалуйста, не надо, — умоляюще шептала маленькая тень на бегу.

Большая тень ожидала ее на том месте, где они расстались.

— Никто не заметил? — вполголоса спросила она, беря в руки живой предмет, принесенный маленькой.

— Н-нет, — последовал дрожащий ответ.

— Хорошо, идем спать. С рассветом тронемся в путь.

И обе тени вместе со странным предметом исчезли, растворились во тьме…

Утром распогодилось. Утих ветер, и вышло солнышко. Тихие, в зеленой листве стояли деревья.

Ванюк проснулся позднее обычного. Накануне они с отцом проговорили до часу ночи. А с зарей отец уже был в поле… Что делать, такая работа у колхозного агронома, и Ванюк не обижался, что отец даже в воскресенье не может побыть с ним. Обидно было другое: отцу до сих пор не дали возможности серьезно поработать над выведением нового сорта пшеницы «Кавказ». А ведь еще прошлой осенью председатель обещал ему, Ванюку, лично выделить для этой цели опытный участок в колхозе! И вот сегодня Ванюк решил первым делом сходить в правление и напомнить Василию Прокопьевичу о его обещании. Но сделать это не удалось, потому что у председателя была сейчас совсем другая забота. Ночью из свинарника был украден поросенок. Случай для Ойкасы неслыханный, и никто не понимал, как и кто мог это сделать. Свинарка тетя Федора громко плакала перед председательским столом, а Василий Прокопьевич мрачно покусывал ус и пыхтел своей неизменной трубкой:

— А может, он просто так сбежал?

— Кто? — не поняла тетя Федора.

— Поросенок. Ты ферму-то хорошо заперла на ночь?

— Я всегда хорошо запираю. А он доску в ограде выломал…

— Не волк ли это? — задумчиво спросил председатель. — Ты следы видела?

— Ничего я не видела! Бедная я, бедная. Теперь меня судить будут, — запричитала тетя Федора.

— Погоди, — поморщился председатель. — Если вора не найдем, все в конце концов под судом окажемся. Но как его найдешь? Не милицию же вызывать из-за одного поросенка?

И тут взгляд его упал на скромно стоящего в сторонке чернявого мальчика:

— А тебе чего?

— Я вообще-то посоветоваться, Василий Прокопьевич. По личному вопросу, — с достоинством ответил Ванюк.

— Не до личного сейчас, общественное спасать надо, — недовольно произнес председатель, и вдруг лицо его прояснилось. — Слушай, ты про Шерлока Холмса читал? — хитро сощурился он.

— Ну, читал, — еще не понимая, к чему этот вопрос, ответил Ванюк.

— А хочешь сам побыть Шерлоком Холмсом?

— А как?

— А так. Ты парень серьезный, я знаю, и ребята у тебя боевые. Возьми несколько самых смекалистых, и порыскайте по деревне. Чую я, вы скорей найдете вора, чем мы. Только, чур, ни в какие схватки не вступать. Узнаете, кто он, и — мигом сюда. Идет?

— А потом я могу по личному?

— Можешь, можешь. Ну, дуй!

Ванюк пулей вылетел из правления. Игра в сыщиков, которой так увлекались многие мальчишки из шестого «А», его никогда не интересовала. Он даже не любил ее, потому что тут иногда приходилось подозревать невиновного и проверять честного. Но ведь сейчас шла речь не об игре: совершено настоящее преступление, украден колхозный поросенок, и тетя Федора плачет. «Надо восстановить справедливость» — вот та мысль, которая владела Ванюком. Первым делом он, конечно, отправился к Палле и Грише. Друзья страшно обрадовались этому заданию. Но когда Ванюк предложил привлечь к нему еще и Ларивана, Палля бурно запротестовал:

— Вот еще! Да ему вообще доверять нельзя! Может, это он украл поросенка, как тогда тушканчика?

— У тебя есть доказательства, что это он украл тушканчика? — сухо спросил Ванюк.

— Не нужны мне никакие доказательства. Он — и все.

— Тогда вот что, Палля, — твердо сказал Ванюк. — Если ты способен обвинить человека без доказательств, то тебе нельзя работать сыщиком. Даже временно.

Тут даже обычно спокойный Гриша не выдержал и набросился на друга:

— Кто старое помянет, тому глаз вон! Лариван в последнее время честно работает, а смелым он всегда был!

Пришлось Палле в конце концов уступить и даже извиниться перед товарищами.

Лариван встретил их хмуро.

— Нельзя мне уходить, — сказал он, выслушав своих гостей, и кивнул в сторону горницы, откуда слышались два пьяных голоса, мужской и женский. — Слышите? Второй день пьют. Боюсь малышей одних оставлять. А вора надо искать на базаре. Больше некуда ему идти.

— Что будем делать? — спросил Ванюк, когда они втроем вышли от Ларивана.

— Думаю, Лариван прав: надо на базар ехать, — почесал за ухом Гриша. — Только как мы там найдем этого поросенка?

— Если еще не продали — найдем, — уверенно заявил Палля. — Как увидим кого из наших деревенских с поросенком — значит, это и есть вор. Сразу хватаем и…

— Ты опять с плеча? — перебил его Ванюк. — Сказано же было, никого не хватать и никому ничего не говорить. Что узнаем — доложим председателю. Ясно?

— Ясно, — вздохнул Палля.

Базар находился в селе Клибечи, в километрах четырех от Ойкасы. В этот день в Клибечах была ярмарка. Попав на нее, наши три сыщика порядком подрастерялись: попробуй найди тут украденного поросенка! Народу столько — яблоку негде упасть. И все нарядные, веселые. Одни продают, другие покупают, третьи просто шатаются туда-сюда. Парни и девушки танцуют под гармошку. А сколько тут развлечений — глаза разбегаются! Вот прямо посреди площади стоит громадный шатер, где дают представление приехавшие из города циркачи. Вот карусель, которая кружится под аккомпанемент барабана. А вот известный всему району инвалид дядя Яша со своей морской свинкой, вытаскивающей счастье каждому, кому не жалко двадцати копеек.

— Здравствуйте, — улыбнулся Ванюк шагавшему им навстречу широкоплечему мужчине.

— Привет, — остановился широкоплечий и удивленно оглядел ребят.

— Вы нас не узнаете, товарищ Михайлов? Мы к вам приезжали в прошлом году, помните?

— Вот теперь узнаю… Ну, и выросли вы за зиму, мои приятели из Ойкасы! — Михайлов по-взрослому пожал каждому в отдельности руку. — Тоже на ярмарку?

— Да нет, у нас, товарищ Михайлов, специальное задание, — бойко начал Палля и осекся под суровым взглядом Ванюка.

— Понимаю, понимаю, — усмехнулся Михайлов. — Конспирация? Ну, а как там ваша Марьиванна? Между прочим, она замужем или нет?

— Нет, — ответил Ванюк, удивляясь такому странному вопросу.

— Передайте ей привет от меня, — сказал Михайлов и почему-то смутился. — Как-нибудь заеду навестить… всех вас.

И, попрощавшись с ребятами, прославленный председатель пошел дальше.

— А я знаю, почему он спросил, замужем ли Марьиванна, — неожиданно ухмыльнулся Гриша.

— Почему? — живо заинтересовался Палля.

— Потому что он сам холостой. Мы когда были у них в деревне, женщины об этом говорили…

— А ты и уши распустил? Мужчина тоже!

— А что я, виноват, что они говорят?

Ванюк плохо понимал, о чем спорят его друзья. Его глаза следили за широкой спиной Михайлова, которая уже почти скрылась в толпе. Вдруг он сорвался с места и побежал. Палля и Гриша ринулись было за ним, но он им крикнул:

— Ждите меня здесь!

Михайлов был немало удивлен, когда чернявый, робкий на вид мальчишка снова остановил его.

— Что случилось? — спросил он сухо. — Я очень спешу.

— Извините, Иван Алексеевич, но тут такое дело…

Когда Ванюк возвратился на то место, где его должны были ожидать Палля и Гриша, их уже не было. Он повертел головой туда-сюда, подождал немного и отправился на поиски. Теперь уже не поросенка, а двух своих помощников. На душе у него скребли кошки. Конечно, это он виноват, что спецзадание оказалось под угрозой срыва. Но как было не воспользоваться случаем поговорить с Михайловым по делу, может быть, более важному? Михайлов его очень внимательно выслушал и обещал разобраться. Это можно было бы считать удачей, но ведь его послали искать вора, а не заниматься посторонними делами. Палля и Гриша теперь, наверное, вовсю работают по заданию, а на него махнули рукой…

С такими невеселыми мыслями он бродил по ярмарке. И вдруг услышал знакомый голос:

— Вода! Продается чистая прохладная вода! Один стакан — пять копеек!

Ванюк повернул голову и остолбенел: это кричал Вестр. Тихий, аккуратный Вестр, отличник и победитель всех школьных олимпиад по математике и физике. Может быть, единственный ученик в их классе, с которым Ванюк так и не нашел общего языка. Да и не хотел находить, потому что Вестр ему не нравился. Все он всегда делал как все, но как-то механически, без души. Только когда решал задачку у доски или доказывал теорему немного оживлялся. И еще Ванюк почему-то вспомнил недавний случай в поле, когда отец Вестра, Максим Иванович, куда-то возил колхозное сено, а Лариван чему-то усмехался…

Ванюк подошел к прилавку и бросил на него монету:

— Воды! Чистой и прохладной!

— Сейчас…

Вестр, даже не взглянув на него, зачерпнул кружкой воды из ведра, протянул и едва не выронил из рук:

— Ты?!

«Чего он так испугался?» — мелькнула мысль у Ванюка. Но, не придав этому особого значения, он спокойно взял из дрожащей руки Вестра кружку, выпил воду и тогда уже сказал:

— Привет… Ну и занятие ты себе нашел — водой торговать.

— А что особенного?

— А то, что стакан газировки стоит копейку, а ты обыкновенную за пять продаешь. Знаешь, как это называется?

Вестр, белый как мел, молчал. Вдруг резкий неприятный голос за его спиной сказал:

— Ты что заснул? Не видишь, люди пить хотят?

Только тут Ванюк заметил Максима Ивановича, который в пяти шагах от них торговал яичками. И вспомнил, что этот благообразный, всегда улыбающийся, со сладеньким голосом человек не раз забегал к их соседке, тетушке Кряхвине, купить свежие яйца…

— Здравствуйте, Максим Иваныч.

— А-а… — голос Максима Ивановича мгновенно изменился. — Никак, пионерское начальство? Очень приятно. Пришли поглядеть, как ваш пионер себя не жалеет для здоровья людей?

— Кто себя не жалеет для здоровья людей? — недоумевающе переспросил Ванюк.

— Вот он. — Максим Иванович ласково погладил сына по голове. — Я уж ему и так и сяк: зачем, мол, тебе эта вода? И таскать тяжело, и бог знает что подумать могут. А он: пусть думают, а мне людей жалко. Ведь они, сердешные, пить хотят… Верно, Вестр? Верно, говорю, сын мой?

«Человеколюб», не поднимая глаз, кивнул.

— А пять копеек — это чтобы оправдать дорожные расходы: ведь возить сколько стоит! Кстати, Вестр, ты торгуй… то есть утоляй человеческую жажду… А мы с твоим начальством еще поговорим.

Максим Ивановичпоманил Ванюка пальцем и, отведя в сторонку, ласково взял за пуговицу:

— Это правда, что ночью с нашей свинофермы пропал поросенок?

— А вы откуда знаете? — насторожился Ванюк.

— Да тут вся ярмарка уже знает! Шутка ли: такое преступление! А все почему? Безответственно расставляем кадры, товарищ пионерский руководитель! Эту Федору на пушечный выстрел нельзя было подпускать к свинарнику…

— Тетя Федора не виновата, — хмуро перебил его Ванюк. — А вора мы найдем.

— Мы? Значит, вы тоже участвуете в поисках?

Ванюк понял, что брякнул лишнее, и поправился:

— Взрослые найдут. Мы-то тут ни при чем.

— А, ну, конечно, не пионерское это дело, — закивал Максим Иванович. — А найти его обязательно надо. И судить всем народом.

На том они и расстались. Ванюк еще немного потолкался на базаре и, ничего толком не сделав, направился домой. Он уже жалел, что послушался совета Ларивана начать поиски с базара. Надо было прежде всего осмотреть место происшествия, поискать следы и т. д. Так поступали настоящие сыщики в кино. А он и его приятели оказались жалкими любителями. И только он подумал о приятелях, как увидел их. Палля и Гриша шли другой дорогой, но на развилке столкнулись с Ванюком.

— Ну и встреча! Ты где был? — вместе закричали они.

— Вас искал. А вы где?

— А мы, — друзья смущенно переглянулись, — мы вообще-то в цирке были…

— М-да… — Ванюк хотел было сказать им пару теплых слов, но сдержался: сам виноват. Вместо этого он рассказал о встрече с Вестром и Максимом Ивановичем.

— Надо председателю доложить, — сказал Палля после того, как выслушал рассказ Ванюка.

— Не стоит спешить. К нашему заданию ведь это не имеет отношения, — усомнился Гриша.

— А мне кажется, имеет, — возразил Палля. — Как думаешь, Ванюк?

— Не знаю… Вестр все-таки отличник…

— Отличник, а спекулянт. Лучше троечником быть, но честным.

Ванюк задумчиво теребил хохолок:

— Я с тобой согласен, Палля. Но Марьиванна… Она ведь гордится Вестром…

— Марьиванна, Марьиванна, — проворчал Палля и замолк. Вопрос, конечно, был сложный. Марьиванну они все любили, и причинять ей неприятность никому не хотелось. С другой стороны, внешкольная деятельность отличника представлялась нашим друзьям довольно противной. Не такими они были глупцами, чтобы поверить басне про «любовь к людям». Странная эта любовь — за пять копеек стакан…

— Ну, как дела, сыщики? — встретил их председатель. — С чем пожаловали?

Пришлось признаться, что ни с чем. Василий Прокопьевич, однако, нисколько не огорчился.

— Давайте-ка пойдем на военную хитрость, — сказал он, усмехаясь. — Я объявлю на собрании, что не было никакой кражи, просто удрал поросенок из свинарника. А вы подежурите там несколько вечеров, но так, чтоб об этом никто не знал. С вашими родителями и Марьиванной я сам договорюсь. В общем, устроим нечто вроде засады. И сдается мне, — председатель хитро прищурился, — этот любитель поживиться за колхозный счет сам придет к нам в руки…

План был встречен восторженно. Ребята вышли из правления с таким видом, будто их назначили Штирлицами. Целый день они провели как на иголках и с наступлением темноты осторожно, огородами пробрались на свиноферму. Здесь их уже поджидала тетя Федора, которая хотела принять личное участие в поимке вора. Они устроили засаду и начали ждать. Но время шло, а никто не приходил. В свинарнике было душно, тетя Федора начала громко зевать и в конце концов объявила, что на сегодня хватит и пора по домам.

— Пропади он пропадом, — сказала она, — чтобы я из-за него футбол пропустила. (В тот вечер по телевизору показывали международный матч, имеющий решающее значение для нашей сборной.)

Ребята целую неделю ждали вора, но он не являлся. Палле и Грише это надоело, и в субботу они заявили, что вечером заняты и выйти на дежурство не могут. Заставлять их Ванюк не имел права, да и сам в душе уже не очень верил в успех. И все-таки, когда наступил вечер, он отправился на ферму вместе с Сережей Сергеевым, которого еще днем посвятил в тайну. Остановился он на Сереже потому, что тот славился своей смелостью: как-то на спор он перешел темной ночью через овраг Кереметь, к которому даже взрослые не решались подходить.

Вечер выдался таким же, как и в прошлую субботу, когда произошла кража: дождливым и ветреным. Двое ребят вместе с тетей Федорой (она приходила каждый вечер) зашли в свинарник и приготовились ждать. За окнами выл ветер, не видно было ни зги, и тревожно хрюкали свиньи. На душе у ребят стало тоскливо.

— Сейчас «А ну-ка, девушки!» дают, — сказала тетя Федора и вздохнула.

Вдруг с наружной стороны послышался какой-то звук: точно кошка скреблась. Трое в засаде замерли и прислушались. Кто-то крадучись шел к свинарнику. Свиньи и поросята захрюкали сильнее.

— Ой, мамочка, боюсь! — задрожала тетя Федора.

— Тихо… пожалуйста, — прошептал Ванюк, — а то он уйдет.

— И пусть уходит. Пусть хоть свиноматку забирает, лишь бы никого не тронул. Я за вас боюсь, вы же дети еще.

— За нас не бойтесь. У нас фонарик есть.

Это, очевидно, успокоило тетю Федору, и она замолкла. Между тем вор был совсем уже близко. Вот он отворил дверь… вошел… нагнулся и схватил поросенка. Тот отчаянно завизжал. В тот же момент Сережа направил на вора фонарик, а Ванюк закричал:

— Стой! Ни с места!

От неожиданности вор качнулся, выронил поросенка и стремглав бросился наутек. Ванюк и Сережа бросились за ним.

— Караул! Держите бандита! — вопила тетя Федора, еле поспевая за ребятами.

Настигнув вора, Сережа дал ему мастерскую подножку. Вор упал и закрыл руками лицо.

— Открой, — приказал ему Ванюк.

— Не открою.

— Все равно же узнаем, открой.

— Не открою. Кусаться буду.

— Э, да чего с ним нянчиться. Подержи фонарик, Ванюк.

Передав фонарик товарищу, Сережа схватил руки вора и с силой отвел их от лица. В ту же секунду Ванюк включил свет, и перед изумленными друзьями предстал… Вестр!

Это было так неожиданно, что в первую минуту Ванюк не знал, что сказать и сделать. Несмотря на историю с водой, ему и в голову не приходило подозревать Вестра в воровстве. Уж слишком не вязалось это с тем пай-мальчиком, каким был Вестр в школе.

— Вставай.

Разоблаченный встал и начал счищать грязь с рубашки. Даже здесь ему не изменила аккуратность.

— Зачем ты это сделал?

Вестр не отвечал.

— Тебя заставили?

— Никто меня не заставлял.

Он весь дрожал от холода. Тетя Федора сняла с себя платок и набросила ему на плечи:

— Укройся. В такую погоду дите в одной рубашке посылать — надо же!

Вестр неожиданно сорвал с себя платок и бросился бежать. Сережа было рванулся за ним, но Ванюк его удержал:

— Не стоит.

— Но он же вор! Надо его проучить!

— Ты «Педагогическую поэму» Макаренко читал? Там похуже воры были. А потом из них настоящие люди получились.

— Тоже мне Макаренко нашелся, — сплюнул с досады Сережа. — Зря только со свиньями сидели. Даже по шее нельзя надавать.

— А «А ну-ка, девушки!» уже, наверно, кончились, — вздохнула тетя Федора.

Утром отца Вестра Максима Ивановича вызвали в правление. Председатель коротко известил его о ночном происшествии. Максим Иванович сделал большие глаза:

— Мой сын крадет поросят? Да быть этого не может!

— Пойман с поличным на месте преступления.

— Тогда, конечно, нельзя не верить. Но почему же я не знал, куда он шляется по ночам?

— Вот это-то и странно…

— Ничего не странно: тружусь от зари до зари на благо колхоза.

— Колхоза ли?

Максим Иванович сделал оскорбленный вид:

— Я, Василий Прокопьевич, попрошу. А то ведь недолго и жалобу написать.

— Ох, Максим Иванович, Максим Иванович, — покачал головой председатель, — я-то твои проделки знаю… Не доведет тебя до добра жадность. Но с тобой все ясно, а сынишку твоего мне жаль. Способный, говорят?

— Талант, математик, — заулыбался Максим Иванович. — А жалобу я все-таки напишу. И как я оскорбленная личность, то вы за это ответите, товарищ председатель.

— Ладно, ступай, «оскорбленная личность», — сказал, багровея от гнева, Василий Прокопьевич. — И помни: душу калечить ребенку мы не дадим!

— И это запишем, — сказал Максим Иванович. — Как есть это называется вмешательством во внутренние… Ухожу, ухожу, — поспешно закончил он, увидев, что председатель встал со стула. — Не трудитесь меня провожать, Василий Прокопьевич…

Пятясь задом, Максим Иванович вышел из кабинета. На улице он нахлобучил шляпу и с достоинством направился в школу. Вестру он еще утром приказал быть там.

— Но ведь меня теперь все будут дразнить воришкой, — плакал сын, — и из пионеров, наверно, исключат.

— Пусть попробуют, — успокаивал отец, — жалобами замучаю. У нас молодежь воспитывать обязаны. Об этом во всех газетах пишут.

В школе, конечно, уже тоже знали о том, что произошло на свиноферме. Шестой «А» бурлил.

— Исключить его!

— Объявить бойкот!

— Дать карикатуру в «Прожектор»!

— А может, просто темную устроить?

Последнее предложил Палля. Он вдвойне был сердит на Вестра за то, что тот попался как раз в тот вечер, когда они с Гришей отказались дежурить.

— Как думаешь, Ванюк? — заискивающе спросил он у председателя совета отряда, который сидел, насупившись и подергивая свой хохолок. Пожалуй, только он да еще, естественно, сам Вестр не принимали участия в этих дебатах.

— Думаю, ты сказал глупость, — резко ответил Ванюк.

Прозвенел звонок, и вошла Марьиванна. Веки у нее припухли, а бледное лицо тщательно припудрено. От ребят это, конечно, не ускользнуло.

— Плакала, — прошептала Маюк на ухо Тане, и на глазах у обеих девчонок навернулись слезы.

— А где Лариван? — сухо спросила учительница.

— Он уже второй день не приходит в школу, — сказал кто-то.

— Так… Ванюк, пойди узнай, что с ним.

— Сейчас? — встал Ванюк.

— Да. Санюк, ты тоже пойди с ним. Там маленькие дети могут быть одни. Ты тогда останешься с ними, а Лариван пусть идет в школу. Ему надо английский исправлять.

— Хорошо, — тихо ответила Санюк.

— Ну, а теперь, — Марьиванна обвела глазами притихший класс, — я хочу сообщить вам: в школе только что был отец Вестра. Он просит поручиться за вашего одноклассника перед правлением и не передавать его дела в милицию. Лично я согласна. А вы?

— Мы тоже! — поднялся лес рук.

Глава одиннадцатая БЕГСТВО

Из дома Петровых раздавались громкие голоса. Ванюк и Санюк нерешительно остановились возле калитки.

— Ты стой здесь, я один зайду, — отрывисто сказал он.

— Не ходи, я боюсь.

— Не бойся. Справлюсь.

Он грубовато, по-мужски отстранил ее и толкнул калитку. В глубине души ему не очень хотелось еще раз встретиться с пьяным Иваном Кузьмичом. Но струсить перед Санюк? То, что учительница дала поручение именно им двоим, было, конечно, чистой случайностью. Марьиванна и понятия не имела, что Ванюк и Санюк в ссоре и как раз из-за того человека, к которому она их посылала. Для нее они еще были маленькими…

— Ну, я ему покажу! Попадется он мне! — доносился из открытого окна крик Ивана Кузьмича. А вслед за этим громкий плач и причитания его жены:

— Ой, что же теперь делать? Детушки мои, детушки мои родные, на кого ж вы меня оставили!

«Что бы это могло случиться? — подумал Ванюк. — Что значит «на кого оставили»?» По его мнению, Лариван мог и имел право оставить мать на время уроков, а как же иначе? Странная история. И как войти в дом, где происходит что-то непонятное?

— Дайте мне собаку! — кричал Иван Кузьмич. — Ищейку!

— Где ее взять, ищейку? — возражала жена. — Ты так ищи!

— Так я не могу! Он мои очки спер!

Ищейка… Очки… Чертовщина какая-то… «Что в самом деле происходит? — думал Ванюк. — Какой новый номер выкинул Лариван? А ведь в последнее время мне казалось, что он становится серьезней, взрослее. Неужели только притворялся?»

Он решительно отворил дверь и вошел в дом. Картина здесь была еще печальней той, что они с Марьиванной застали в прошлый раз. Батареи пустых бутылок, горы немытой посуды, грязь… Никого из детей не было видно. Мать Ларивана, заплаканная, сидела за столом, а отец в бешенстве бегал по комнате.

— Вот полюбуйся, — заорал он, когда Ванюк, поздоровавшись, вошел в горницу, — что этот бандит натворил! Чему вас только в школе учат!

Ванюк огляделся по сторонам:

— А что он натворил, Иван Кузьмич? Выпил эти бутылки?

— Еще не хватало! Бутылки мы выпили, а он сбежал из дому! И еще маленьких прихватил! Ну, погоди ж ты у меня, помаешься! Такого ремня дам…

— Сбежал?! Все трое сбежали? Куда?

— А кто его знает! — всхлипнула мать. — Только вот записку оставили… Ой, детушки вы мои, детушки…

— Хватит причитать-то, — приказал ей муж. — А ты, мелюзга, прочти записку. Может, чего поймешь.

Взволнованный случившимся Ванюк даже не обратил внимание на такое непочтительное обращение. Быстро схватив протянутый ему клочок бумаги, он развернул его и прочел: «Отец и мать! Мы от вас уходим навсегда. Передайте привет деду Алексею, Петюку и еще Марьиванне. Нас не ищите, мы вернемся, когда станем большими и отберем у вас водку. Лариван».

— Ну, понял чего-нибудь? — спросил Иван Кузьмич.

— Понял.

— Чего же ты понял?

— Что они не могут больше так жить.

— Как «так»? Что я, по-твоему, не кормил и не одевал своих детей? Может, отказывал в чем? Да я этому щенку столько денег давал…

— Не в деньгах счастье, — тихо сказал Ванюк.

— Что? Что ты сказал? — Налитыми кровью глазами Иван Кузьмич уставился на дерзкого мальчишку с упрямым хохолком на голове. — Так это ты с твоей учителкой подбивали его против меня? Да? Отвечай!

— Ну что ты привязался к мальчонке! — не выдержала жена. — Своих из дому выжил, теперь за чужих принялся?! Водка проклятая во всем виновата, чтоб мои глаза ее больше не видели! Ох, детушки вы мои, детушки родные…

— Замолчи! — крикнул Иван Кузьмич. — Ищейку дайте мне! И очки!

Ванюк молча повернулся и вышел из комнаты. Страх прошел, но смотреть на этого большого, сильного человека с опухшим от пьянства лицом ему было неловко и больно. «Неужели и он был когда-то мальчиком? — думал Ванюк. — И тоже мечтал о чем-то? Почему же он стал таким? Где и когда это произошло? А мы какие будем, когда вырастем? Ведь надо быть не только хорошим работником, но и хорошим человеком. А как этого добиваться?»

— Ванюк! — вывел его из задумчивости звонкий голосок.

Это Санюк, о которой он совсем забыл и которая честно дожидалась его за калиткой дома. А он прошел мимо, даже не заметив ее.

— Ну, что, Ванюк? Я так боялась за тебя.

— Вот еще… Лариван сбежал. Вместе с сестренкой и братишкой.

Глаза Санюк, и без того большие, округлились:

— Что же теперь будет? Их поймают?

— Не знаю…

Он усиленно дергал себя за хохолок, соображая как быть. Возвратиться в школу и рассказать обо всем Марьиванне? Но что она сможет сделать? Сообщит в правление, а оттуда — в милицию. Ларивана вместе с его малышами схватят и возвратят обратно, в этот страшный дом. И все начнется сначала. А Лариван к тому же, узнав, что это он, Ванюк, организовал за ними погоню, сочтет его предателем. И Санюк тоже. Вот она с робкой надеждой ждет, что он найдет какой-нибудь выход. Она переживает, и Ванюк единственный в мире, кто знает истинную причину этого. Тогда, может, совсем не искать Ларивана? Пусть, если ему повезет, уходит подальше отсюда, пусть живет в другом месте, а они будут здесь с Санюк… Но это же подлость! Как после этого смотреть ей в глаза? Нет, он должен найти Ларивана. И помочь ему, а значит, и ей, Санюк. Но как? Ладно, главное — найти его. А там видно будет.

— Пошли, — сказал он сурово.

— Пошли, — улыбнулась Санюк, доверчиво кладя свою ладонь в его. — А куда?

— Есть одна идея.

Главный агроном колхоза Иванов разговаривал в поле с бригадиром Чичковым, когда увидел, что к ним бегут две маленькие фигурки. Всмотревшись, он узнал своего сына и девочку из его класса.

— Сынок, в чем дело? Почему вы не на уроках?

— Чепе, папа!

— Какое еще чепе? Опять кто-нибудь с лошади свалился?

Иванов с улыбкой смотрел на разгоряченные лица ребят. Ванюк коротко изложил суть дела. Отец сразу стал серьезным:

— Мда… Довел Иван Кузьмич свою семью. Тут и наша вина — прощали ему многое за хорошую работу… Но что же вы предлагаете?

Ванюк и Санюк переглянулись:

— Надо их найти, папа.

— Ну, найдем. А дальше?

Ребята снова переглянулись.

— Вот что, папа, — решительно сказал Ванюк, — есть у меня одна идея. Но сначала помоги нам найти их. Дай свою машину.

— Не могу, — покачал головой Иванов, — дела, сынок. Надо поля объезжать.

— Понятно, — кивнул сын. — Извини, папа. Идем, Санюк.

— Идем…

Они молча вышли на дорогу. Ванюк остановился, подергал хохолок и сказал:

— Без машины мы их так скоро не найдем. Кто знает, куда они пошли… Ты есть хочешь?

— Хочу, но это ничего. Они, наверное, тоже хотят.

— Думаю, Лариван с собой что-нибудь захватил. Не такой же он дурак. А тебе его… очень жалко?

— Мне? — пожала плечами Санюк. — Как всякого человека…

— Не ври, — нахмурился Ванюк. — «Как всякого»… Ты же сама говорила, что он тебе нравится! Помнишь?

— Так то давно было, а потом мне другой стал нравиться.

Ванюк ошарашенно смотрел на нее. Вот тебе и раз! С этими девчонками не соскучишься.

— Кто же это? — спросил он как можно безразличней. — Из нашего класса?

Санюк не успела ответить: из-за поворота вылетел «газик» и резко затормозил возле них. Это была машина главного агронома. За рулем сидел шофер Вася, первый певун и плясун в деревне.

— Эй вы, спасательная команда! Садись, живо!

— Зачем? — недоумевающе спросил Ванюк.

— Как зачем? Мне твой отец приказал. Поступаю в ваше личное распоряжение. — Вася подмигнул и засмеялся. — Так что прошу в кабину.

Ребята не заставили себя ждать, и в мгновение ока все трое уже сидели в машине и неслись по шоссе.

Эх, хорошо мчаться в машине со скоростью шестьдесят километров в час рядом с веселым шофером Васей! Вася то шутит, то поет и не очень следит за дорогой, и старенький «газик» то и дело подбрасывает, а один раз с такой силой, что Ванюк и Санюк больно ударились о крышу кабины.

— Ничего, — сказал на это Вася, — до свадьбы заживет, — и так подмигнул, что ребята дружно покраснели.

Но все это были пустяки по сравнению с тем, что они уже объехали полрайона, а беглецов точно след простыл. Вася часто останавливал машину и расспрашивал встречных, не видели ли они мальчишку лет тринадцати с двумя малышами. Нет, никто не видел.

— Куда его леший понес? — ворчал Вася. — Я понимаю, во время войны мальчишки бегали на фронт, а теперь куда бежать?

— Можно на БАМ, — возражал Ванюк, — в Арктику, на юг…

— И еще в Москву, — добавила Санюк. — Там Образцов живет.

— Чудаки вы, — смеялся Вася, — романтики. Сейчас главное что? Знания! Со знаниями человек нигде не пропадет.

Сам Вася, правда, имел знания только за семь классов, да и то, как слыхал Ванюк от отца, с грехом пополам. Да и лентяй был изрядный. В деревне шутили, что это первый в районе специалист по танцам. Но Васю любили за веселый и добрый характер.

— Куда же еще ехать? — размышлял он вслух. — Бензин уже кончается… Да и дел у меня невпроворот, занят очень. Может, милицию сюда подключить?

— Ой, только, пожалуйста, не надо милицию, — умоляюще сказала Санюк. — Лариван этого не любит.

— Ишь ты, — удивился Вася. — А что же он у вас любит? Пирожки с капустой?

Пирожки с капустой! Ванюк зажмурился и ясно представил себе Ларивана, покупающего пирожки с капустой…

— Дядя Вася, поехали в Канаш, на автобусную станцию! — взволнованно сказал он.

— В Канаш? На автобусную станцию? А что там?

— Он там должен быть. Мне так кажется…

— Тебе кажется, а у меня бензина кот наплакал! Как обратно доедем?

— А мы там заправимся. Мы когда ехали в Михайловку, я колонку видела, — пришла на помощь своему товарищу Санюк.

— Толковая ты девчонка, — похвалил ее Вася. — Парням будешь кружить головы, когда вырастешь.

Санюк зарделась от смущения и отвернулась, а Ванюк не очень ласково посмотрел на озорного шофера. В душе, правда, он вынужден был согласиться с Васей…

…Ларивана они увидели сразу. Он стоял возле киоска и пил газированную воду не меньше, чем с тройным сиропом. Ванюк и Санюк, выпрыгнув из «газика», побежали к нему, радостно замахали руками:

— Лариван! Лариван!

Тот спокойно поставил стакан на прилавок, принял независимую позу и насмешливо уставился на них:

— Ну, привет. А вы зачем здесь?

— Как зачем? — Ванюк даже задохнулся от обиды. — Мы же тебя ищем!

— На том драндулете? — Лариван небрежно кивнул в сторону «газика» и, достав из кармана помятую сигарету, важно сунул ее в рот. — Огонек есть?

— Ты что, курить начал? — испуганно вытаращила глаза Санюк.

— Привыкаю к самостоятельной жизни.

«Нисколько он не изменился, — с досадой подумал Ванюк. — Такой же, как тогда, когда топтал горбушку…»

— Лариван, мы кушать хотим! Купи чего-нибудь!

Это братишка и сестренка Ларивана подбежали к ним. Вид у них был довольный.

— Эх, и прожорливый народ, — пожаловался Лариван.

Он купил в киоске пачку печенья и триста граммов шоколадных конфет, взял себе несколько штук, угостил своих «гостей», а остальное отдал малышам. Те встретили угощение криками «ура!».

— Вот такие дела, — сказал Лариван, с удовольствием наблюдая за уплетающими конфеты родственниками.

— Ну, а дальше что? — спросил Ванюк.

— Чего дальше? Вы вообще зачем приехали? Послали вас?

— Никто нас не посылал. То есть сначала послали к тебе домой, а потом мы сами… — быстро заговорила Санюк. — Это Ванюк все. У него идея. И вообще мы за тебя переживали, а ты… Противный ты. Злой. Просто не понимаю, за что ты мне нравился?

Лариван от удивления открыл рот:

— Я — тебе?! Вот дура!

— Сам дурак!

— Пошли, Санюк. Вася, кажется, уже заправился, — взял ее за руку Ванюк.

— Да погодите вы. Обидчивые больно, — преградил им дорогу Лариван. — Я из дома драпанул, ясно? Вместе с ними, — кивнул он на малышей.

— Это мы знаем. Ты скажи… — начал Ванюк.

— Подожди, — толкнул его в грудь Лариван, — все скажу. Я хотел в Чебоксары ехать. Думал: пацанов в детдом устрою, а сам в ПТУ подамся. Ну, вот. А здесь походил-походил, подумал и решил… В общем, домой возвращаемся. В Ойкасы наши. Во-первых, мамку жалко, во-вторых… — Лариван пристально посмотрел на затаивших дыхание, растерявшихся ребят. — Ну, и видик у вас! Конфет, что ли, объелись?

И рассмеялся. Ванюк и Санюк посмотрели друг на друга и тоже, не выдержав, прыснули со смеху.

Ну и Лариван, ну и «Горбушка»! Вот с кем действительно не соскучишься!

История эта закончилась так. Вся компания, включая малышей и шофера Васю, благополучно вернулась в деревню. К тому времени отец Ванюка уже побывал в правлении и рассказал о том, что произошло в семье Петровых. Председатель пошел туда и имел с родителями Ларивана долгий и серьезный разговор. О чем именно — нам неизвестно, но когда «газик» остановился возле ворот дома, отец и мать встретили своих детей без единого упрека. Больше того: Иван Кузьмич схватил всех трех в охапку и на руках отнес в дом. У доброго Васи даже слезы на глазах показались…

Потом Ванюк шел с Санюк домой. Они весело болтали, вспоминая недавние приключения, и он все решался, но так и не решился задать один вопрос: кто же ей все-таки нравится теперь?

Глава двенадцатая и последняя ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ?

Лето выдалось жаркое. Лучи солнца пробивались даже сквозь толстые оконные занавески. Ванюк, голый по пояс, стоял перед раскрытым чемоданом и складывал туда свои нехитрые пожитки. Вошла тетушка Кряхвине с лукошком в руке.

— Вот, — сказала она, ставя лукошко на стол, — отвезешь маме свежие яички. От моей лучшей наседки.

— Да вы что, тетя Кряхвине? Как же я их довезу?

— Ничего, ничего, довезешь. Вон у тебя сколько приятелей, помогут до станции добраться, а там тебя мама встретит.

Тетушка Кряхвине дала инструкцию, как держать лукошко, чтобы не побить его содержимое, и ушла.

Ванюк вздохнул: приятели. Где они? С тех пор как начались каникулы, у каждого появились свои дела. Палля и Гриша, например, занялись устройством… телеателье. Собственно, идея эта была его, Ванюка. Как-то раз у тети Федоры испортился ее «Рекорд», а в эти дни по телевизору в третий раз повторяли «Семнадцать мгновений весны». И хотя тетя Федора, конечно, уже два раза смотрела этот фильм и могла наизусть рассказать, о чем говорили Гиммлер и Борман, но она была в отчаянии, а вызванный из района мастер, как назло, не приезжал. А Ванюк, к которому она прибежала за помощью, поскольку они вместе участвовали в операции «поросенок», в телевизорах, увы, разбирался не больно. Но он знал, что Гриша и Палля под руководством учителя физики участвуют в сборке школьного телевизора. И действительно, когда он им сказал, ребята пошли к тете Федоре, поменяли предохранители на ее «Рекорде», и через минуту счастливая свинарка уже смотрела фильм. Вот тогда-то Ванюк и посоветовал друзьям летом организовать свое ребячье телеателье или что-то вроде бюро добрых услуг. А сейчас они настолько увлечены этим делом, что уже неделю не ходят к нему и, наверное, забыли, что он сегодня уезжает…

Ну, а Лариван, куда запропастился он? Ведь после этой истории с его бегством и возвращением они вроде бы стали друзьями. Вместе даже поступили на шоферские курсы, которые открылись при школе. Вообще-то на эти курсы принимали только старшеклассников, но они упросили, уломали сначала Марьиванну, а потом с ее помощью директора, и их записали. Но вскоре Ванюк понял, что вождение машины его пока мало интересует, к тому же у него было много других дел, и он перестал ходить на курсы. Лариван же делал поразительные успехи. Ходили даже слухи, что сам Петр Егорович, лучший колхозный шофер, преподававший на курсах, сказал, что из «этого шустрого малого выйдет толк». Сам же Лариван небрежно говорил, что автомобиль дело нехитрое, есть, мол, штуки посерьезней, и загадочно смотрел на небо…

Где же он теперь? А где Коля, Сережа, Петюк? Эти, наверное, на пруду, где уже завелись караси, которые ребятам приходится охранять от любителей рыбной ловли. Например, недавно — Ванюк улыбнулся, вспомнив об этом, — Коля Рыбаков поймал там… своего отца. И пришлось Рыбакову-старшему под суровыми взглядами сына и его товарищей выпустить в пруд несколько пойманных им карасей. Ругался потом страшно. «Эх, ребята, — с грустью думал Ванюк, — все-таки караси вам дороже дружбы». Вот девчонки, те, как выяснилось, умеют дружить. Вчера к нему забегали Таня и Маюк. Поболтали о том о сем, потом, уже перед самым уходом, Маюк склонилась к нему всеми своими тремя косичками и заговорщицки прошептала:

— Привет тебе, сам знаешь от кого.

Засмеялась, увидев, как он покраснел, и выбежала из комнаты.

А он стоял и глупо улыбался. Потому что «сам знаешь от кого» была Санюк.

С начала каникул она уехала в соседний район, к тетке. Наверное, прислала оттуда письмо подружкам с приветом ему… Ванюк вздохнул: нелепо все получается. Он уедет не повидавшись с ней. А может, это и хорошо? Ведь жизнь складывается так, что он, наверное, не вернется в Ойкасы…

Об этом ему сказал сегодня утром отец. Сказал, что жить на два дома трудно и, видимо, ему придется оставить работу главного агронома колхоза и уехать в Чебоксары, на старое место. Мол, надо жить нормально, как все люди. При этом голос у отца был веселый, а глаза грустные.

— Ты неправду говоришь, — ответил Ванюк. — Нормально, как все люди, ты не любишь, ты только по-своему можешь жить.

— Собирайся и не спорь, — сердито сказал отец и уехал в поле.

Ванюк, конечно, догадывался, что заставило отца принять такое решение. Помните, весной, на ярмарке, ребята встретили Героя Социалистического Труда председателя колхоза «Спутник» Михайлова? И Ванюк тогда о чем-то один на один разговаривал с Героем. Он надеялся, что… Но Михайлов, наверное, забыл тот разговор или не смог выполнить его просьбу. И вот из-за того, что он не смог помочь отцу, у того появилось желание бросить все и уехать…

Эти невеселые размышления были прерваны каким-то странным звуком. Ванюку сначала почудилось, что кошка скребется в окно. Он отодвинул занавеску и, к своему удивлению, увидел Вестра. Вот еще новости, этому-то что надо? Никогда прежде Вестр не только не приходил к нему, но вообще с ним не заговаривал первый. А после той истории, когда класс взял его на поруки, Вестр еще больше замкнулся в себе. И вот он стоит сейчас за окном, худенький и какой-то несчастный.

— Тебе чего? — нарочито грубовато, чтобы скрыть кольнувшую его жалость, спросил Ванюк. — Заходи!

Вестр вошел в комнату и молча стал смотреть на его чемодан.

— Уезжаешь? — спросил он наконец.

— Сам видишь.

— А вернешься?

— Не знаю. Не от меня зависит.

— Я вот зачем, — сказал Вестр, — помнишь, у вас тушканчик пропал?

— Ну?

— Так это я его украл.

— Удивил. Я давно уже понял, что ты. Ну, и что с ним?

— С тушканчиком? Отец убил, а шкурку продал на базаре. А еще я шарикоподшипник стащил в гараже. Это уже после того, как вы меня на поруки взяли.

— Герой. Решил, значит, с повинной прийти?

— Ничего я не решил. Просто узнал, что ты уезжаешь, и…

— Ну, а как дальше жить думаешь?

— Не знаю.

Вестр вдруг закрыл руками лицо и затрясся от беззвучных рыданий.

— Не могу больше, не могу, — повторял он.

— Что не можешь? — растерялся Ванюк.

— С ним не могу… Замучил он нас всех: мать, сестру, меня. Только деньги любит. Ради них на все готов. И еще жалобы пишет… эти, анонимки которые…

— На кого?

— На всех. На председателя, на твоего отца, даже на тебя в «Пионерку» послал. Что ты вроде бы аморально себя ведешь. Он раз видел, как вы с Санюк под ручку через поле шли.

— Не под ручку, — покраснел Ванюк, — а за руки…

— А он написал «под ручку». Он на тебя здорово разозлился, когда ты меня с поросенком поймал…

— Ну, и папаша у тебя! — рассмеялся Ванюк. — Брось, не расстраивайся. Вырастешь — уедешь от него. Ты кем хочешь стать?

— Он хочет, чтобы физиком. Физики, говорит, много получают. А я назло ему хочу — милиционером. Милиционеры, не знаешь, сколько получают?

— Не знаю. Но, наверное, меньше, чем физики. Зато у них форма.

— Вот-вот. А он формы знаешь как боится. — Вестр мстительно улыбнулся.

— А вот и мы! — Палля и Гриша весело вбежали в комнату. — Собираешься?

— Собираюсь.

— А этот чего здесь? — Палля презрительно указал на Вестра. — Смотри, как бы он лукошко не спер! А папочка на рынок отвезет.

— Я пойду, — тихо сказал Вестр.

— Нет, подожди! — загородил ему дорогу Ванюк. — Ты мой гость. И прошу моих гостей не оскорблять, — сурово обернулся он к Палле.

— Вот ты как… — отпрянул тот. — А мы проводить тебя пришли.

— И список написали, — добавил Гриша.

— Какой список?

— На детали для нашего ателье. Привези, что можешь.

— Ладно, пришлю в случае чего, — сказал Ванюк, беря список.

— А ты разве не вернешься? — вместе с недоумением спросили Палля и Гриша.

Но тут ввалилась новая группа непрошеных гостей во главе с Колей Рыбаковым, и вопрос повис в воздухе. Коля притащил с собой ведерко с водой, в которой плавал здоровый жирный карась.

— Это тебе. В порядке исключения, — застенчиво сказал он.

— Как же я его повезу? Он может умереть в дороге.

— Не умрет. Только воду почаще меняй.

Потом явились девчонки и принесли с собой большую охапку полевых цветов. Постепенно в маленькую комнатку набился почти весь класс. Ребята сидели друг у друга на коленях в три, а то и в четыре этажа. Но было весело, и особенно смешил всех Лариван. Он пришел одним из последних, пахнущий бензином, с перепачканными мазутом лицом и руками. Чинно поздоровался, вытащил из кармана потрепанных джинсов горбушку хлеба и с аппетитом начал ее есть. Глядя на эту картину, его товарищи вспомнили другую, как тот же Лариван топчет ногой точно такую же горбушку, за что и получил соответствующее прозвище. Видимо, поняв, о чем думают ребята, Лариван усмехнулся:

— Это я нарочно для вас кино устроил. Чтобы вы оценили ту громадную работу, которую провел со мной товарищ Ванюк.

— А вид тоже для кино? — спросил Ванюк.

— Не-е. Я из гаража прямо. Петру Егорычу помогаю.

Потом Лариван отвел Ванюка в сторону и, лукаво сощурив свои зеленые глаза, сказал:

— Там, между прочим, сюрприз для тебя. Выйди.

Ванюк нехотя, считая, что Лариван его разыгрывает, вышел из комнаты и увидел на крыльце… Санюк! Она была в новом платье, которое очень ей шло, а в руке у нее был небольшой букетик цветов.

— Ты?!

— Я. Здравствуй, — она протянула ему, как взрослая, руку.

— Привет. Чего ж не заходишь? — Он всеми силами старался скрыть свою растерянность.

— Да так… Вот цветы. Только в воду поставь.

— Спасибо, поставлю, — он неловко взял букет. — А… А откуда ты узнала?

— Что ты уезжаешь? Лариван сказал. Он на машине приезжал. А я там на тракторе работаю. Меня дядя учит.

— Молодец… Тебе очень идет это платье. И вообще ты самая красивая девчонка, какую я видел! — вырвалось у него.

Санюк зарделась, а потом засмеялась:

— Смешной ты со своим хохолком. Обещаешь больше его не дергать?

— Обещаю.

— Здравствуйте, ребята!

Ребята обернулись и замерли от удивления: к ним шли улыбающиеся Марьиванна и… Михайлов! При всех орденах и со Звездой Героя.

— Ну, привет, старый знакомый, — пожал он руку Ванюку. — Слыхал, уезжаешь?

— Да. К маме.

— Совсем?

Ванюк молчал. Говорить правду при Санюк ему страшно не хотелось, но и врать Михайлову он не мог.

— Так совсем? — повторил тот.

— Отец, — выдавил наконец из себя Ванюк.

— Так… Значит, Иван Петрович решил уехать? — усмехнулся Михайлов. — Ясно. Ну, конечно, там у него будет более спокойная работа.

— А отец не потому, — обиделся Ванюк. — Он, наоборот, хочет новые сорта выращивать, а ему не дают. Я же вам говорил тогда, на ярмарке.

— Помню, — сказал Михайлов. — А я обещал тебе помочь. Сейчас сюда придут твой отец и Василий Прокопьевич, ваш председатель, и мы увидим, помог или нет. А пока веди нас в дом.

Когда все вошли в комнату, раздалось дружное «ура». Причем даже трудно сказать, кому больше обрадовались ребята: Герою, который запросто пришел к ним, или любимой учительнице, по которой все соскучились. Позже кое-кто задумался: а почему они вдруг оказались вместе, Герой и учительница? И нет ли тут какой-нибудь интересной тайны?

— Помнишь, — зашептал Гриша на ухо Палле, — тогда… на ярмарке… Он спросил: замужем ли Марьиванна?

— Ага, а ты еще сказал, что он сам холостой… Вот так история!

Этот разговор подслушала Маюк и немедленно пустила по девчоночьим каналам следующую новость:

— Михайлов приехал сватать нашу Марьиванну. Что делать?

Но самый главный номер отмочил Петюк. Когда до него дошло, о чем шепчутся товарищи, он подошел к учительнице и громко спросил:

— Марьиванна, а вы теперь где будете учить: у нас иль, стал быть, у них, в «Спутнике»?

Ребята так и ахнули, а учительница растерялась и покраснела. Не растерялся только Михайлов.

— В «Спутнике», — сказал он, — конечно, с радостью примут такого педагога, но это зависит от желания Марьиванны. Стал быть, понял?

— Понял, — ответил Петюк, хотя по лицу его было видно, что он ничего не понял.

Пришли Василий Прокопьевич и Иван Петрович. Ванюк с надеждой смотрел на отца, стараясь по его лицу угадать, чем окончился их разговор с председателем. Иван Петрович выглядел озабоченным и усталым.

— Ты готов? — спросил он сына. — Пора на станцию. Машина уже ждет.

— А ты?

— Не могу же я бросить колхоз в такое время.

«Значит, и Михайлов не помог», — с горечью подумал Ванюк.

В этот момент председатель расправил усы и обратился к присутствующим с речью:

— Ну что же, карапузы… то есть, я хочу сказать, пионеры-школьники. Давно я слежу за вашим классом и веду учет вашей, так сказать, деятельности. Не все, конечно, у вас еще получается, но желание быть полезными своей деревне, колхозу, стране у вас есть. Дай бог иным взрослым такое желание. И конечно, тут немалую роль сыграла ваша учительница, а также вот этот карапуз, то есть, я хочу сказать, вот этот молодой человек, которого мы сегодня провожаем. Он хоть и телом не богатырь, но бьется у него в груди настоящее пионерское сердце. И вот правление, учитывая его заслуги перед колхозом, награждает Ванюка Иванова Почетной грамотой…

Все дружно зааплодировали. Председатель подошел к Ванюку, но тот, несмотря на обещание, данное Санюк, дернул себя за хохолок и хмуро сказал:

— Не нужна мне ваша грамота, если вы не хотите дать опытное поле под «Кавказ».

— Видали, какой характер? — усмехнулся в усы председатель. — Ну, хорошо, я эту новость напоследок берег: даем опытное поле. Это уже решено. Иван Петрович, подтверди сыну.

Ванюк взглянул на отца: глаза отца улыбались.

— Теперь ты вернешься? — спросила его Санюк.

— Я обязательно вернусь! — ответил он.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ТАЛИСМАНА

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Когда выезжали из города, ярко светило солнце. Потом погода испортилась: поднялся ветер, небо заволокло черными тучами, пошел крупный дождь.

Человек, дремавший рядом с шофером, поднял голову, протянул из окна кабины руку, собрал в ладонь дождевые капли и отер лицо.

Шофер видел это краем глаза, хотя внимательно глядел на дорогу. Торопился выбраться на асфальт, пока не развезло.

Когда проезжали мимо старого раскидистого вяза, пассажир сказал:

— Оставьте, пожалуйста, меня здесь.

Он вылез из машины и сунул шоферу мятый рубль, улыбнулся:

— Спасибо, добрый человек, — и, перехватив поудобнее чемодан, зашагал по обочине дороги.

Шофер хмыкнул вслед странному пассажиру, сунул в карман рубль и, развернув машину, покатил обратно.

А человек с чемоданом поднял воротник плаща и неторопливо повернул на дорогу, которая вела в деревню Анаткасы.

* * *

В дверь постучали. Старушка у печки прислушалась. Стук повторился. Покашливая, она зашаркала к двери.

— Кто там?

— Незнакомый я вам, но вы, пожалуйста, не пугайтесь, — ответил мужской голос. — Впустите меня. Я насквозь мокрый…

Помедлив, старушка открыла дверь, недоверчиво оглядела незваного гостя.

— В командировку? Из правления прислали? Я же сказала, что не буду нынче пускать на квартиру. Подумать только — опять ко мне. Стара я стала, трудно мне ухаживать за другими, самой школьники помогают. Ну, да ладно уж, проходите, куда ж вам в ночь-то. Жалею я приезжих. Только обессилела вот. Там, на стене, вешалка, раздевайтесь. У меня как раз суп варится. Поужинаем вместе, коль не побрезгуете…

Приезжий поставил чемодан и, пристально посмотрев на старушку, улыбнулся:

— Так вот вы какая… Марфа Игнатьевна.

— Ой!.. Откуда ж вы меня знаете? — удивилась старушка и начала вглядываться в незнакомца. — Что-то не признаю… Кто ты? Откуда? Муж с сыном на войне сложили головы. Кому я нужна, старая, одинокая? Ох-хо-хой, хорошо, хоть пионеры навещают…

Но приезжий улыбался и молчал. Потом подошел к фотокарточке на стене.

— Наверно, Алексей Петрович в детстве? А?

— Он, — изумленно охнула старуха.

— Экий здоровенький был!

— Откуда вы знаете моего Лексея?

— Вместе воевали. Он был нашим командиром.

У старушки и руки опустились.

— Вы были вместе с Лексеем?! — едва слышно проговорила она. — Проходите, проходите. Раздевайтесь! Снимайте все мокрое, повесьте вот сюда, поближе к печке… Из какой же вы деревни? Чей будете? Я сейчас быстренько соберу на стол…

— Не беспокойтесь, Марфа Игнатьевна. Сыт я.

— Нет, нет. Что вы! Говорят, поле перешел — к еде потянуло. Такой вы для меня гость, такой гость!.. С тех пор как получила похоронную, ничего не слышала о сыне. Разыскивала, да без толку все… — Старушка суетилась, хватая то миску, то черпак.

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна. Посидите, отдохните. Я все по порядку расскажу. А за стол еще успеем…

— Ладно, ладно, сынок. Слушаю тебя… Все-таки приготовлю, что бог послал. Не запасливая я. И магазин, поди, закрыли…

— Не беспокойтесь, Марфа Игнатьевна. Я непьющий, врачи не велят… А про Алексея Петровича сейчас расскажу. Все по порядку расскажу… Воевали мы тогда на Украине. В одном из боев погиб наш командир. Назначили нам нового — вашего сына, Алексея Петровича. Я сам издалека, из Куйбышевской области. С Алексеем подружились, будто с малых лет вместе росли. Потому как оба чуваши были. Однажды Алексей вынул из кармана маленький крестик. Подал мне, а сам смеется: «Мать дала на дорогу. Храни, сказала, он от смерти спасет. Не ради креста, а как талисман матери храню. А тебя мать с чем проводила?» — «Крест», — ответил я, тоже показывая ему свой золотой крестик. «И тебя с крестом! — засмеялся Алексей. — Если не жаль, давай поменяемся». Я согласился, отдал свой Алексею. А он отдал мне свой. Вот он…

Марфа Игнатьевна, увидев крест в руке приезжего, заплакала, запричитала:

— Ох, сыночек мой! Лексей! Лексеюшка! Где же ты? Поди, уж и прах твой превратился в землю… Почему ты не сохранил крест? Зачем расстался с ним? Не поверил, значит, матери…

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна, успокойтесь. Не убивайтесь. Будь я тогда рядом, может, уберег бы его. Но в том же бою меня ранили. Когда выписался из госпиталя, получил назначение в другую часть. Больше не удалось встретиться с Алексеем. Демобилизовался, женился, да неудачно. Как-то вспомнил Алексея, порылся в бумажках и нашел его адрес. Думал, что он вернулся с фронта. Приехал, чтобы посоветоваться со своим командиром. А его, оказывается, нет… Эх, сколько жизней отняла эта проклятая война!

Незнакомец замолчал, уронив голову на грудь. А мать командира беззвучно плакала, упав узкой грудью на край стола.

— Ох, как жаль Алексея! Поговорить бы, посидеть вместе… — вздохнул приезжий. Потом поднялся, собираясь уходить.

Старушка схватила его за рукав.

— Ты что, сынок, уходишь? Подожди… Как увидела тебя, будто сын домой пришел, Лексеюшка мой…

— Я вот… Да нет, я не спешу, — пробормотал гость. — Вот вам крест сына. Мой крест не сберег его. Эх, будь мы тогда рядом!..

Старуха несколько раз поцеловала крестик и вернула егонезнакомцу.

— Раз мой сын подарил его тебе, пускай у тебя он и будет. Я долго не проживу. Храни его, коль уважал Алексея…

— Спасибо вам, — низко поклонился гость, пряча крест в нагрудный карман. — До самой смерти носить буду. Детям оставлю. Пускай помнят моего боевого друга — Алексея Петрова.

НАХОДКА

— Марфа Игнатьевна, что же это такое: калитка в палисаднике сломана и оградка еле держится. Никто не помогает?

— Что тут сказать, сынок? Школьники-то не осилили. Сама уж стара — не сладить с таким делом. И родня у меня такая — нет мужчин. Зять инвалидом вернулся с войны. Мучился, мучился, потом слег. Десять годочков уже прошло, как похоронили. Дочка осталась с мальчиком…

— М-мда, — сказал незнакомец многозначительно.

— Так вот, сынок, и живу, смерти жду. Скоро в моем Доме совсем потухнет очаг.

— Нет, Марфа Игнатьевна, не надо смерти ждать. Жить надо. Десять лет, двадцать лет, тридцать… Вон как греет солнце! Всем хватит тепла.

— Оно, конечно, сынок. Солнца на всех хватит. Но долго хворать не хочется: людям обуза.

— Что вы, Марфа Игнатьевна!

— Какой толк от старухи, сынок? Сил нет, памяти нет… Опять вот забыла: как звать-то тебя?

— Лаврентий.

— Да, Лаврентий… Ладно, не в старое время живем. Тогда бы я давно с голода померла. Сейчас пенсию дают, дрова бесплатно привозят. Для старых и электричество бесплатное.

— Это хорошо, но за домом тоже надо присматривать.

— Про то я уж ни с кем не говорила. Из правления не вижу никого… Да и к чему? Все одно недолго жить…

— Опять о том же. Ничего, не волнуйтесь. Сегодня же отремонтируем, да что сегодня — сейчас же, только помощника найдите.

— Вот спасибо-то! Пойду Петруся позову. Внука моего. Сегодня воскресенье. Не учатся. Я скоро. — Старушка торопливо заковыляла к калитке.

Лаврентий остался на дворе один. Лицо его сразу изменилось. Глаза обежали двор цепким, все запоминающим взглядом. На губах появилась кривая усмешка. Через минуту лицо его опять приняло прежнее — задумчивое, озабоченное выражение.

Он подошел к забору и взял лопату. Начал поспешно копать ямы под столбы. Вот и калитка стукнула, Марфа Игнатьевна вернулась с мальчиком. Она подвела его к Лаврентию, а сама отправилась в огород.

— Здрасьте, — сказал мальчик робко.

— Салам, салам, — тепло улыбнулся гость и воткнул лопату в землю. — Давай знакомиться: меня зовут Лаврентий Васильевич. Для тебя — дядя Лаврентий.

— А я Петрусь, — отчего-то смутился мальчик и уставился в землю.

— Не стесняйся, Петрусь. Ты, наверное, пионер?

— Ага.

— Хорошо, хорошо… Ну что ж, пионер, поможем матери моего командира? Бери молоток и выбивай гвозди из тех вон досок. Я пока столбами займусь, — сказал Лаврентий Васильевич и снова взялся за лопату.

Копал он здорово, не отдыхая. Волосы с сильной проседью, но еще густые спадали на лоб мокрыми прядями. Кожа на затылке собиралась жирными складками.

Подкопав столб, Лаврентий крепко обхватил его руками, расшатал и рывком вытащил. Второй столб оказался внизу гнилым, от мощного толчка он тут же рухнул.

Петрусь сказал восхищенно:

— Сильный вы!

Лаврентий Васильевич довольно ухмыльнулся.

— Я что — так себе… А вот Алексей — тот действительно силач был. А как он бил фашистов! Про дядю твоего говорю. На фронте вместе воевали. Командиром он моим был.

Петрусь с интересом слушал: дядю он видел только на фотокарточке.

Послышался бабушкин голос:

— Петрусь, Петрусь, иди-ка сюда! Коза всю капусту потравила. Пошла вон! Кому говорят!

— Беги в огород, — сказал Лаврентий Васильевич. — Беги.

Петрусь помчался к бабушке. Лаврентий Васильевич смотрел ему вслед, опершись на ручку лопаты, а когда Петрусь вернулся, спросил спокойно:

— Прогнал?

— В заборе застряла, — засмеялся Петрусь. — За хвост хотел покрутить, да бабушка не дала. Грешно, говорит.

— Так и сказала? — подмигнул ему Лаврентий.

— Так и сказала. Решетку пришлось выдернуть. Когда коза была голодная, то легко пролезла, а набила живот — никак не вылезет!

Подошла бабушка, все еще ворча на козу.

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна, успокойтесь, — повернулся к ней Лаврентий. — Не коза, мы с Петрусем виноваты. Нам бы с забора начинать ремонтировать. Ладно, и туда дойдем. Да, Петрусь?

— Ага, — согласился Петрусь.

Но это ничуть не успокоило Марфу Игнатьевну. Ворча и кряхтя, она ушла в избу. Петрусь, глядя на нее, не выдержал — прыснул в кулак.

Лаврентий начал очищать яму от земли, Петрусь — выдергивать гвозди гвоздодером. Постукает сначала по острию гвоздя, чтобы вышла шляпка, а потом гвоздодером раз! — и готово.

Лаврентий искоса взглянул на мальчика. Тот старается — головы не поднимает. Тогда Лаврентий что-то быстро вытащил из левого кармана и бросил в яму. Засыпал землей. Потом воткнул лопату в землю, устало зевая, потянулся и не спеша подошел к Петрусю.

— Скоро закончим. Вычисти-ка яму от земли, а я пока порог пристрою.

— Ладно, — кивнул Петрусь.

Лаврентий начал обтесывать бревно на столб. Топор звенел в его руках.

— Посмотри-ка, что я нашел! — закричал Петрусь.

Лаврентий подошел к мальчику.

— Дай-ка погляжу. Где нашел? — спросил он.

— Вот здесь, в яме!

На маленькой чумазой ладони Петруся лежал старинный, искусно вырезанный крест. На самой середине под крошечной стеклянной каплей просматривалась иконка.

— Откуда же он здесь взялся? — почесал затылок Лаврентий.

В ШКОЛЕ

В классе тишина. Ребята склонились над партами — контрольная по арифметике. Учитель Василий Петрович за столом проверяет тетради, домашнее задание.

Жж-ж — жужжат монотонно надоедливые мухи — это они влетели в открытое окно. Утихнут на мгновение и снова начинают — ж-ж-ж. Петрусь не выдержал, вскочил, хотел поймать муху. Но куда там!..

Мальчик снова уткнулся в тетрадь — трудная попалась задачка! И ластик куда-то запропастился. Порылся в карманах. Вытащил перочинный ножик. Вместе с носовым платком выгреб еще что-то, уронил на пол. Послышался стук. Сосед Палля увидел, и глаза его стали круглыми:

— Кре… — только и успел сказать он. Петрусь закрыл ему рот рукой. Потом наклонился и быстро поднял с пола вчерашнюю находку. Дрожащими руками он положил ее обратно в карман.

— Покажу тебе на перемене. Молчи! — прошептал Петрусь. Он испуганно огляделся, но никто из ребят не поднял головы.

— Кто там разговаривает? — спросил учитель. Петрусь и Палля сидели тихо, старательно решали задачу.

Прозвенел звонок. Петрусь сдал свой листок и первым выскочил из класса. Палля за ним: мимо школьного двора — к оврагу.

С трудом отдышались.

— Покажи! — потребовал Палля.

— Никому не скажешь?

— Нет.

— Клянешься?

— Честное пионерское! Хочешь, землю пожую?

— Жуй.

— И подержать дашь?

— Ладно, там посмотрим.

Палля взял комок земли и с отвращением засунул в рот.

— Не надо, выплюнь, — пожалел его Петрусь и вытащил из кармана крест.

Он был небольшой, желтоватого цвета, резной.

— Видишь, стеклышко? Погляди-ка, — прошептал Петрусь.

— Ничего не видно.

— Поворачивай. Внимательнее смотри.

— Икона! — закричал Палля. — Как ее там поместили? Она же очень маленькая!

— Не шуми, — зажал ему рот рукой Петрусь.

— Вот так штука! Где нашел?

— В яме из-под столба.

— Какого столба?

Петрусь рассказал все как было.

— Удивительно! Кто же его закопал туда? — не верил Палля.

— Не знаю. Может, дедушка?..

— Дедушка же твой умер!

— Так-то так…

— А этот — как новенький…

— Он, наверное, из нержавеющего металла.

— Давай покажем Василию Петровичу.

— Тогда мы пропали!

— Почему?

— Он же ничего обратно не возвращает. Рогатку не отдал, бумажную гармошку отнял, деревянный наган не вернул…

— Тогда дай мне его, — неожиданно попросил Палля.

— Не отдам.

— Давай меняться?

Петрусь замотал головой.

— Ни за что!

Ребята побежали в школу. После уроков Палля опять за свое, прилип как банный лист.

— Отстань от меня! — рассердился Петрусь, оттолкнул Паллю и, не оглядываясь, помчался домой. Палля за ним.

У дома бабушки Петрусь с ходу махнул через забор и кубарем покатился в кусты. Палля влетел в калитку и бросился к Петрусю.

— Что у вас случилось? Что? — подошел к ним Лаврентий. — Чего не поделили?

— Все равно не отдам! — закричал Петрусь, он чуть не плакал от боли и обиды.

— У него крест с иконой!

— Вон из-за чего… — улыбнулся Лаврентий. — Зря спорите. Зря. Разве друзья так поступают? Эх, Петрусь, мы с Алексеем Петровичем, твоим дядей, никогда так не делали. Пойдемте-ка посидим на бревнах. Может, поможет: расскажу я вам…

Рассказ Лаврентия взволновал ребят.

— Да, для друга мы ничего не жалели, какая бы хорошая вещь ни была. Менялись. А то и просто так отдавали, дарили… — вздохнул Лаврентий.

Петрусь вскочил на ноги:

— Все равно не поменяюсь! Я собираю старинные монеты, значки… Пусть этот талисман тоже будет у меня.

— И со мной? — пошутил Лаврентий.

— И с вами! — сказал Петрусь, закрывая рукой карман.

— С тобой трудно бы пришлось на фронте, — сказал Лаврентий.

— На фронте, на фронте!.. — недовольно пробормотал Петрусь.

Лаврентий не обиделся. Он только улыбнулся и добавил:

— И на эту вещь не обменяешь?

Он вынул из кармана новенький ножик. Складной. Открыл один конец. Как выстрел щелкнул. Потом другой… И ножницы есть. Вилка. Открывашка для консервных банок…

Петрусь замер от восторга — такого он еще никогда не видал.

— Бери, — предложил Лаврентий.

Петрусь быстро протянул руку, схватил ножик и засунул глубоко в карман. Вынул из кармана крест, посмотрел на него и отдал Лаврентию.

— А это тебе, — Лаврентий протянул крест Палле. — Ну, договорились?

ВОЛШЕБНИК

Палля потерял в лесу корову Красульку. Знал же, что нельзя с нее глаз спускать. И мать об этом наказывала.

— Смотри, не лазь там по деревьям, не отвлекайся. Упаси бог, потеряешь Красульку.

Красулька была кормилицей семьи — давала молоко, масло, творог. Бывало, мать доит ее, а Палля с кружкой уже тут как тут. Попьет парного молока — и сразу силы прибавляются. Идет на лужайку к мальчишкам: а ну, кто хочет со мной побороться? Охотников мало. Знали, что Палля сильный — любого положит на лопатки. А все Красулькино молоко!

И вот пропала корова. Палля испугался не на шутку: задаст мать трепку, скажет: «Что я тебе говорила? А ты? Ох и пастух!»

В ушах Палли уже звучали ее причитания:

— Как теперь жить будем без Красульки!.. Ох, беда, беда!

Весь взмок Палля, бегая по лесу, и в деревне побывал: может, домой удрала, окаянная? Заглянул в сарай, в конюшню — нет. И, не показываясь матери, снова примчался в лес.

И здесь, в осиннике, нашел свою Красульку. Кончик хвоста, которым она отмахивалась от слепней, обвился вокруг осины и не отпускал ее. Увидела Красулька Паллю, жалобно замычала, а у Палли разом прошла на нее злость.

— Так тебе и надо, глупенькая! — Мальчик взял корову за рога и начал подталкивать ее назад. Но Красулька не понимала, чего хочет хозяин. Она изо всех сил тянулась вперед. Пришлось пойти на хитрость: Палля повел ее вокруг дерева, и кончик хвоста постепенно раскрутился.

Потом Палля долго смеялся. Представит жалобный, напуганный вид Красульки и знай заливается!

— Хорошо смеешься, мальчик, — неожиданно раздался позади голос.

Палля резко обернулся: перед ним, добродушно улыбаясь, стоял Лаврентий Васильевич.

— Пасешь? — кивнул он на Красульку, которая рядом как ни в чем не бывало пощипывала траву. — В детстве я тоже пас… — Лаврентий Васильевич присел на пенек и продолжал: — Люблю я природу. Летом все время пропадал в лесу. А лес у нас начинался сразу за деревней. Дом наш с краю второй был…

Палля сам любил лес и слушал Лаврентия Васильевича, открыв рот.

— Бывало, с дерева на дерево по веткам переходил, как обезьяна, — вот каким ловким был, — продолжал Лаврентий Васильевич. — Да-а… Чего только не вытворял я тогда! Научился птицам подражать. Подманивал их и — хлоп! — фуражкой! Хочешь, каркну вороной? А может, соловьиную трель вывести?

Лаврентий Васильевич сначала каркнул вороной, затем, прикрыв ладонью рот, стал выводить соловьиные трели. Действительно, здорово у него получалось. «Мне бы так…» — с завистью подумал Палля.

— Научить? — вдруг спросил Лаврентий Васильевич.

У Палли засияли глаза: конечно, еще спрашивает!

Но как ни старался Палля, ничего не получалось.

— Смастерю-ка я тебе лучше рожок, — сказал Лаврентий Васильевич.

Он срезал ветку липы, раз-два тесанул лезвием ножа — вот и рожок. На нем Палля и сам умел вывести любую трель — учить не надо было.

Лаврентий Васильевич слушал и похваливал. Вдруг спросил:

— Говорят, председатель колхоза твой дядя. Верно, что ли?

— Верно, — ответил Палля. — А что?

— Слышал, вот и уточняю. Хорошо иметь такого дядю. Случайно не говорил ему про крест?

— Нет, про крест даже мальчишки не знают.

Лаврентий Васильевич усмехнулся:

— А говорили, будто он заинтересовался тем крестом, ну, что Петрусь нашел. Значит, зря болтают. Вот и верь после этого людям. Чего только не наговорят, э-хе-хе!

Он поморгал, нахмурился. И Палле стало обидно: вот люди! Расстраивают пустыми разговорами хорошего человека.

— А дядя твой как… ничего? Ну, с тобой хотя бы. Не допытывается про отметки, мальчишеские разговоры, шалости? Вы ведь, мальчишки, шалуны… — Лаврентий Васильевич шутливо потрепал мальчика по плечу.

— Дядя совсем не такой, — весело ответил Палля.

— А примет он меня на работу? Я ведь шоферить могу, опять же трактористом… дело знакомое.

Палля слушал Лаврентия Васильевича, но глаз не спускал с Красульки. А она беспокойно кружила по полянке, отмахиваясь от слепней. Потом вдруг направилась домой.

— Я сейчас… — сказал Палля, вскочил и исчез за деревьями.

Лаврентий Васильевич крепко задумался: конечно, теперь Палля расскажет председателю колхоза о нем, Лаврентии Васильевиче. Может, тот еще и в гости пригласит. Трактористы ему нужны. А лучше, пожалуй, самому пойти. И если разговор возникнет о кресте, то ведь его нашел Петрусь, а потом обменял Палля за ножик. Мальчишки! Какой с них спрос!

Палля не возвращался. Подождав еще немного, Лаврентий Васильевич поднялся и быстро зашагал в сторону деревни.

ДОВЕРИЕ

— Проходите, пожалуйста. Как же, слыхал о вас. Сами знаете, в деревне новости мигом разносятся, — говорил председатель, выходя из-за стола и протягивая руку Лаврентию. — Да-а, с Алексеем Петровичем вместе воевали, значит. Чистой души был человек… Да садитесь ближе к столу.

— Мне и здесь удобно. — Лаврентий скромно присел на стул у самой двери.

— Проходите, проходите ближе. Откуда вы? На каком фронте воевали?

Лаврентий откашлялся.

— С чего начать… — и уставился глазами в пол.

— Да все по порядку и рассказывайте. — Председатель улыбался добродушно, видно было — рад гостю. Он встал со своего места, подошел к окну. — Рассказывайте, рассказывайте, слушаю вас, — сказал, зажигая папироску.

— Простите, Иван Петрович, вы сами на каком фронте воевали? — спросил Лаврентий.

— Меня перед самым концом войны, в 1945 году призвали в армию. Парням двадцать седьмого не пришлось участвовать в горячих боях, — сказал председатель, дымя папиросой. — А вы с какого года?

— С двадцать пятого…

— Да мы почти ровесники! — оживился председатель. И глаза его совсем потеплели.

— Да, почти…

Разговор прервал телефонный звонок.

— Беспокойная у нас работа, — сказал председатель. — Ну, остальное потом. Значит, работать хочешь? Специальность есть?

— Шофер я. — Лаврентий вынул из кармана удостоверение.

Иван Петрович посмотрел удостоверение и вернул обратно.

— Надо будет посоветоваться с членами правления. Но сразу посадить на машину не сможем. Для начала, может быть, стажером. Или на какую другую работу…

Опять зазвонил телефон. Председатель поднял трубку.

— Через десять минут буду! Завтра приходи, — кивнул он Лаврентию и заторопился из кабинета. Лаврентий вышел за ним.

…На следующий день Лаврентий пришел в правление рано утром. Кабинет председателя был полон. Обсуждались колхозные дела.

— Как же быть? Один трактор опять без работы. С каких пор? Сколько расхода из-за этого!

— Трактор не деньги печатает, — пытался доказать что-то свое растерянный бригадир.

— Вот именно печатает. В том-то и дело, — отрезал Иван Петрович. — И так и эдак печатает. Когда простаивает — с нас дерет, а когда работает, — в наш карман кладет. Надо бы понять это, товарищ бригадир.

— Я понимаю, — согласился тот. — Но Микиш уехал. Никого не спросил…

— Надо другого поставить! — резко оборвал его председатель.

— Кого найдешь!.. — сокрушенно махнул рукой бригадир тракторной бригады.

Председатель повернулся к Лаврентию и вопросительно взглянул на него:

— Может, Лаврентий Васильевич выручит?

Все повернулись к приезжему. Притихли. За неделю о нем уже знали все. Но еще никто не допытывался, зачем он сюда приехал и почему задержался здесь. В деревне так заведено: не лезут человеку в душу, довольствуются тем, что слышали от соседа. Поэтому, наверное, никто раньше не расспрашивал Лаврентия о его делах и планах. Относились к нему доброжелательно — ведь он был другом их односельчанина, с которым вместе воевал.

— Давай! А? — подошел к Лаврентию бригадир.

— Работал я трактористом, но у меня только удостоверение шофера… — неуверенно сказал Лаврентий. И не узнал своего голоса. Ему показалось, что говорит кто-то другой, где-то далеко-далеко.

— Если работал, то давай начинай сегодня же, — обрадовался бригадир.

Лаврентий улыбнулся.

— Если доверяете… — сказал он совсем тихо.

…В мастерской ему подобрали спецодежду. Показали трактор, на котором он должен работать.

Он сразу заметил, что старый хозяин трактора не ухаживал за машиной. Многие части пришлось починить, прочистить. Лаврентий даже на обед не пришел к Марфе Игнатьевне, а наскоро перекусил в столовой. И та долго искала Лаврентия по деревне. В правлении, в клубе, в магазине была. Потом пришла в мастерскую.

— Вон ты где! — удивилась старуха. — А я уж было забеспокоилась. Где же, думаю, пропал?..

— Нет, не пропал, Марфа Игнатьевна. Видите, почетную работу доверили, — не скрывал свою радость Лаврентий.

— Суп сварила, шыртан^[1] приготовила. Все на столе. Пришел бы на обед.

— Я с товарищами в столовую ходил.

— Смотри-ка! Эх-хе-хей, не уважают теперь старых, нет, не уважают… — обиженно проговорила старушка.

— Марфа Игнатьевна, первый и последний раз. В дальнейшем буду ходить домой.

— Вот это другое дело. Что за жизнь, если будешь раскидываться деньгами. Говорят, лежачий камень мхом обрастает. И не напрасно! Нет, не напрасно. Старые люди даже рта не раскрывают понапрасну…

— Вы обо мне не беспокойтесь. Знаю я это, — еще шире заулыбался Лаврентий.

— Не только ты, все должны это знать.

— Ладно, ладно, Марфа Игнатьевна… Вот заведу стального коня, тогда и дом приведем в порядок, и денег, и хлеба будет вдоволь.

— Надо бы, надо бы, — согласилась старушка. Строго наказала, как маленькому: — Вечером приходи вовремя, не работай допоздна.

КНИГА, НАЙДЕННАЯ В ВАГОНЕ

Ни у кого из мальчишек не было такого чудесного складного ножика, как у Петруся. Целыми днями он возился с ним: чистил мелом и мягкой тряпочкой, рассматривал его, любовался игрой света на остром лезвии, протирал шерстью перламутровую ручку. Он теперь частенько навещал бабушку, в надежде встретить Лаврентия.

Однажды пришел Петрусь к бабушке, ждал, ждал, а дяди Лаврентия все нет и нет.

— Не пришел еще, — говорила бабушка. Ее радовала эта привязанность мальчика. И сам-то внучек чаще стал бывать у нее — все веселее в доме! — да и Лаврентий, глядишь, тоже привяжется к нему и так и приживется здесь…

Петрусь заходил по избе взад-вперед, заложив руки за спину, как взрослый, присел у окна, посмотрел на улицу. И снова вскочил на ноги, заходил по избе.

— Ты что, непоседа, места не находишь? — улыбнулась бабушка.

— Так просто. Когда же придет дядя Лаврентий?

— Работы у него, поди, много, милый.

Петрусь помолчал, потом не выдержал:

— Поздно уже. Пора ему домой.

— Эк пристал! Что он — ровня тебе? Надоело ждать — беги на улицу. Играй. Я бы на твоем месте играла бы себе. Ни горя у вас, ни забот…

— Не хочется мне играть.

— Ну, почитай что-нибудь.

— Уроки я уже сделал…

— Тогда садись-ка за стол. Погляди, Лаврентий Васильевич в поезде нашел какую-то книжку. Вчера вечерком почитал он мне немножко. Очень хорошая книга!

Петрусь взял книгу в темно-коричневом переплете. Открыл ее и долго шевелил губами, стараясь понять написанное. По-русски плохо понимал. К тому же в книге говорилось о какой-то хорошей жизни «на том свете».

— Это что, сказки? — удивился Петрусь.

— Читай ты, читай… — ответила бабушка, вслушиваясь в каждое слово.

Хлопнула дверь в сенях.

— Дай сюда! — Бабушка выхватила книгу из рук Петруся и сунула ее под фартук.

В избу вошел Лаврентий. И одежда, и лицо у него в мазуте, только зубы белые, как у негра.

— Салам, салам! — приветливо улыбнулся он и стал раздеваться. — Вот сегодня устал по-настоящему! Пруд прудили. Столько земли передвинули с места на место! Знаешь, Петрусь, в пруду хотят разводить карпов. На рыбалку будем ходить.

— А у меня удочки есть! — обрадовался мальчик.

— Не только удочками, сетью будем ловить.

— Вот это здорово! — Петрусь не смог усидеть на месте, спрыгнул со скамейки и подбежал было к Лаврентию, но, застеснявшись, тут же остановился. Взглянул на бабушку, которая сидела неподвижно, и умолк. Лаврентий внимательно посмотрел на обоих. Марфа Игнатьевна изо всех сил старалась удержать книгу под фартуком, но не смогла. Книга выскользнула и упала на пол.

— A-а, вы читали! — Лаврентий улыбнулся. — Кто-то забыл книгу в поезде. Поискал я хозяина, но не нашел. В дороге было нечего делать, я и занялся. Пожилым ее читать можно, но детям не надо давать…

— Почему? — спросил Петрусь.

— Дети в бога не верят. Там написано о божьих законах.

— Знание не помешает, дети мои. И советские законы, и божьи — все для людей, — сказала Марфа Игнатьевна наставительно. — А нас простите уж, Лаврентий Васильевич. Без спросу мы ее взяли…

— Мне она и не нужна. Что с ней делать? Жалко было выбрасывать, только поэтому привез. Читайте на здоровье, если она такая уж интересная.

— Вот спасибо-то вам! Почитает мне Петрусь по вечерам. Правда ведь, сынок? Раньше я и сама могла читать, а теперь куда уж мне. Совсем ослабли глаза…

Старуха обрадовалась подарку: прижала книгу к груди и низко поклонилась Лаврентию. Тот ласково погладил ее по плечу и подмигнул Петрусю. Потом умылся не спеша и сел ужинать. А Петрусь, чтобы угодить бабушке, начал читать книгу дальше. Но читал он плохо, спотыкался почти на каждом слове.

— Дай-ка я почитаю, — взял книгу из его рук Лаврентий.

И читать, оказывается, надо уметь. Лаврентий читал выразительно, то повышал голос, то переходил на шепот.

Петрусь и сам не заметил, как заслушался не хуже бабушки.

Кукушка на часах прокуковала одиннадцать раз.

— Спать пора, — закрыл книгу Лаврентий.

— Прочитайте еще немножко! Ну хоть одну страничку! — начал упрашивать Петрусь.

— Хватит. Если хочешь — завтра… Иди спать. Мать, поди, заждалась, — вмешалась бабушка.

— Ну, завтра удивлю Паллю. Он еще не знает эту сказку! — запрыгал Петрусь.

— Нет, постой!.. — остановил его Лаврентий. И строго добавил: — Учти: про эту книгу никому не говори. Отнимут, расспрашивать начнут. Не очень приятно попасть в милицию! А то и в тюрьму…

— А вот дед Ехрем, верующий, он тоже какие-то книги читает. Но его же в тюрьму не сажают? — не понял Петрусь.

— Он старый, ему уже семьдесят лет, — ответила бабушка. — Какой с него спрос?

— Кто же он, дед Ехрем? — равнодушно спросил Лаврентий.

— Сосед наш, — быстро сообщил Петрусь. — Вы его не знаете?

— A-а! Это тот, который у оврага живет, да? — Лаврентий потрепал мальчика по голове. — А ты умеешь держать свое слово?

— Конечно.

— Знай: слово не воробей, вылетит — не пойма ешь. Если не сможешь держать язык за зубами, признайся. И я эту книгу сейчас же брошу в печку. Она не для болтливых.

— Не верите? Да я сам недавно проверил, как товарищ умеет держать слово!

— Где?

— Когда показал Палле крест.

— И как ты его проверил?

— Землю заставил есть.

— Вот ты какой!..

Лаврентий проводил мальчика до калитки. Прислушался. Тихий, очень тихий вечер стоял над деревней.

ТЕЛЕВИЗОР ЕХРЕМА-УЛЫПА^[2]

Глубокий овраг разделял деревню пополам. Говорят, в старину обе части деревни соединял только ветхий мост. Не любили люди овраг. В нем, рассказывают, немало народу погибло и скот тонул. Недаром называли овраг «Киреметь» — злой дух. И дома не строили на краю оврага — боялись. Так проходило время.

Но вот однажды — было это шестьдесят лет тому назад — у Киреметя запела пила и застучали топоры. Сбежался весь народ к оврагу. Зашептались люди, закрестились от увиденного. Сам Ехрем-Улып с женой пилил бревна, Егор-Буян обтесывал их. Виданое ли это дело — ставить у оврага дом! Люди боялись даже близко подойти к Ехрему. Целых полдня стояли поодаль и смотрели, как работают их бесстрашные односельчане. Когда же показался отец Ехрема, Иван-Мироед, отошли еще подальше. Знали: сейчас начнется ругань, а то и крепкая потасовка.

— Копайся, работай! Никогда не вылезай из Киреметя!.. Сам превращайся в Киреметя! — стуча палкой об землю, кричал Иван-Мироед.

Услышав проклятие отца, Ехрем-Улып поднял голову и громко засмеялся, но смех получился невеселый. Потом он крикнул, размахивая топором:

— Если хочешь жить — убирайся!

В деревне Ехрем-Улып считался самым рослым и самым сильным из всех мужиков, запросто мог зубами поднять шестипудовый мешок зерна. И характер у него был крутой, вспыльчивый. Поэтому его все боялись.

— Отца грабишь! Где же совесть твоя?! — кричал Иван-Мироед.

Ехрем прицелился, прищурившись, и бросил топор в сторону толпы. Совсем недалеко от людей упал топор. А Ехрем лишь захохотал во все горло. Гулким эхом прокатился его смех по оврагу.

Такой уж он был человек. Злой, решительный, как и отец. Полдеревни батрачило у Ивана-Мироеда, а Ехрем ездил по разным базарам, занимался темными делами, говорят, даже грабил соседние деревни. И без конца пьянствовал. Не выдержал Иван-Мироед — выгнал сына из дома. Егор-Буян, деревенский вор и пьяница, приютил Ехрема, а потом Ехрем-Улып женился на дочери попа из соседней деревни.

Так и свил себе гнездо Ехрем-Улып в овраге Киреметь. Дом поставил, забором отгородил. Берег засадил деревьями.

С тех пор прошло много лет. В деревне рассказывают, что во время войны Ехрем-Улып за что-то попал в тюрьму. Теперь он очень старый, горбатый. В свое время обучался грамоте, умел читать и ставить подписи. Но от этого, как говорится, ума у него не прибавилось.

Два года тому назад дед Ехрем похоронил жену и теперь живет совсем один. Среди людей бывает редко. А к нему ходят, и не только из своей деревни… Особенно часто навещают его два старика и три старухи.

Лаврентий задумался, облокотившись на железные перила моста. Он-то хорошо знает Ехрема-Улыпа.

Лаврентий улыбнулся своим мыслям, зорко осмотрел окрестности. Где же был старый мост? И следа не осталось. Колхозники построили новый, с железными узорными перилами. Внизу серебрится пруд. Если он вдруг переполнится, то воду можно спустить в бетонный вешник. По берегам оврага растут ивы, тянутся ветвями к воде. Птицы облюбовали это место: перелетают с ветки на ветку, весело распевают свои песни. В самом илистом месте, там, где огород Ехрема, квакают лягушки.

Лаврентий внимательно всматривался в темные окна дома. Среди раскидистых яблонь мелькнула фигура человека.

«Дома. Один. Надо зайти», — решил он.

Лаврентий отошел от моста, зорко огляделся: никого, и решительно зашагал к огороду.

— Здравствуйте, дед Ехрем, — сказал он приветливо, отворяя калитку.

— Здоровы пока. Не сдаемся, — ответил старик.

— Сегодня я не работаю. Отдыхаю. Решил заглянуть, — улыбнулся Лаврентий.

— Я и сам хотел зайти к тебе по тому делу. Но, знаешь, Марфа Игнатьевна…

— Слышал, слышал… Что поделаешь, так выходит… — пробормотал Лаврентий.

— Здесь… неудобно. Пойдем в избу.

Лаврентий будто только и ждал этого: молча кивнул головой и торопливо пошел за Ехремом. Видно, было о чем говорить и гостю и хозяину…

…— Мне пора, — сказал Лаврентий, поднимаясь наконец с места. Положил на стол объемистую пачку. — Хватит пока?

— Ой! Не много ли будет! — воскликнул старик, увидев столько денег, а сам торопливо схватил пачку.

— Нужно, нужно… — похлопал старика по спине Лаврентий.

* * *

— Ребята, айда к деду Ехрему? — крикнул Петрусь.

Ребята удивились.

— Зачем? — спросил Палля.

— Ты разве не знаешь? Дед Ехрем купил телевизор. Из райцентра на машине привезли. Вот такой большой! — широко разведя руками, возбужденно проговорил Петрусь.

— Врешь! — не поверил Палля. Есть у него такая привычка: никогда никому не поверит сразу.

— Я вру? Давай поспорим!

— На что?

— На щелчки. Если я вру, то ты мне дашь пять щелчков, а если нет — я тебе.

— Давай! — согласился сгоряча Палля.

— Вот не верит, — обиделся Петрусь. — Может, человек на старости лет ума набрался…

Все засмеялись. Но все-таки новость, принесенная Петрусем, была такой удивительной, что мальчики не выдержали — побежали к дому деда Ехрема.

Дед Ехрем с дядей Трахвином обтесывали во дворе жердь. Ребята сразу поняли: для антенны.

— Давай, Палля, подставляй лоб! — крикнул Петрусь. Но Палля все еще не сдавался.

— Из-за жерди, что ли, лоб подставлять? Может, это под хмель? — буркнул в ответ, а сам на всякий случай отошел от Петруся подальше.

— Дед Ехрем, ведь правда, что вы купили телевизор, а он не верит.

— Купил. Не видите — антенну ставим, — буркнул дед, внимательно посмотрел на мальчишек из-под колючих бровей.

— Давай, Палля, получай щелчки! Получай! — загалдели ребята.

Палля расставил ноги пошире и снял с головы кепку. Часто моргая, уставился на Петруся. Петрусь прицелился и щелкнул изо всех сил. После пяти щелчков лоб Палли заметно покраснел. Но он нисколько не обиделся — только мотнул головой и засмеялся.

— Кто залезет на сарай? — спросил дед Ехрем.

— Я!

— Я!!

— Кончай спор, — закричал кто-то. — Давайте померимся на палке! Кому выйдет, тот и залезет.

Ребята взяли палку и начали перебирать руками. Вот и конец близок, сердца мальчишек тревожно забились.

— Ура! — закричал Палля. — Мне вышло! — И полез на сарай, даже позабыв бросить палку.

Антенну подняли, закрепили. Просверлили в стене дыру для кабеля и протянули его в избу.

И вот телевизор заработал. Ребята затаили дыхание.

Дед Ехрем в сторонке довольно поглаживал бороду.

— Дорого, поди, стоит, дедушка? — спросил Палля.

— Больше двухсот рублей.

— Столько денег!.. — ахнули ребята.

— Долго копил, — хитро подмигнул дед. — Трахвин помог. Взаймы дал.

Дядя Трахвин старательно закивал головой.

В дверь постучали.

— Заходите, заходите, — сказал дед, не двигаясь с места.

На пороге появилась тетя Праски. Не раздеваясь, прошла вперед и уселась перед самым телевизором.

— Может, кашу сварить? — спросила она, посидев с минуту молча.

— Можно, — согласился дед.

Тетя Праски прошла к печке, налила в котел воды и разожгла огонь.

Когда совсем стемнело, пришли еще двое мужчин и молодая женщина в завязанном по самый нос платке и тихо зашептались с дедом.

— Пускай сидят, не мешают. Может, понравится им. И нам хорошо, если привяжутся, — сквозь зубы процедил Ехрем.

Потом на столе появилась большая миска каши. Белое облачко пара поднималось, клубясь, над миской. Вкусно запахло топленым маслом. Ребята почувствовали, что проголодались.

— Айдате, пошли, — сказал Петрусь, и все сразу поднялись.

— Куда спешите? Садитесь с нами. Каши много, всем хватит, — улыбнулся дед Ехрем, раскладывая по столу деревянные ложки.

Ребята остановились в нерешительности.

— Садитесь, садитесь, — ласково говорил дед и легко похлопал Петруся по спине.

Петрусь первым уселся за стол, за ним — остальные.

Смущение прошло быстро — ложки проворно потянулись к чашке.

После ужина дед Ехрем выключил телевизор и включил радиоприемник — избу заполнила тягучая, совсем незнакомая песня.

Лица у взрослых сразу посуровели. И вдруг они тоже запели. Мужчины басовито, женщины тоненько, жалостливо.

Петрусь посмотрел на деда Ехрема и испугался. Глаза у него стали как у сумасшедшего. Голова безвольно свесилась набок. Уж не припадок ли какой?

— Дедушка, что с вами? — закричал он.

Дед Ехрем будто не слышал.

— Молятся, — шепнул Палля.

Ребятишки испуганно попятились к двери.

Дед Ехрем выпрямился.

— Как хорошо! Будто заново родился. Великое дело — молитва! От нее на душе становится легче. Счастлив, кто молится… Вы не спешите, детки, скоро телевизор включим, — с удовольствием потянулся он и улыбнулся.

Ребята подавленно молчали. Потом, кое-как распрощавшись, гурьбой высыпали на улицу.

— Неужели дед Ехрем говорит правду? — сказал Петрусь.

— Это ты о чем?

— Ну, про молитву-то…

— Не знаю, — пожал плечами Палля. — Но я больше не пойду к нему. Что-то не нравится он мне.

КНУТОМ И ПРЯНИКОМ

— Бабушка, я пришел. Зачем звала? — еле-еле отдышался Петрусь. Во весь дух мчался он от своего дома к бабушке.

Марфа Игнатьевна возилась у печки. Не оглянулась, ничего не сказала. «Обиделась. На что это она?» — думал Петрусь, переминаясь с ноги на ногу.

— Мама сказала: бабушка зовет, — напомнил он.

— Зачем вы туда ходили? Кто велел: мать или я? — вдруг строго спросила бабушка.

— Куда?

— Прикидывается еще, будто не знает! Разве так разговаривают со старшими?.. Никто из нашего рода не ходил к нему, а ты разве не нашего рода?! Какая нужда повела тебя в дом Ехрема?

— Я же не один.

— Я тебя спрашиваю — за себя отвечай. Зачем ходил?

— Антенну поставили.

— Дам вот тебе антенну! Сейчас же встань в угол и попроси прощения у бога. Скажи ему, что больше не пойдешь туда, не будешь род наш позорить! Дед Ехрем плохой человек, хоть и носит крест!

— Чем я провинился? Дед Ехрем такой же, как все, — не понял Петрусь.

Морщинистое доброе лицо бабушки скривилось, как от зубной боли, стало злым. Неожиданно она схватила внука за ухо. В избу вошел Лаврентий Васильевич.

Петрусь вырвался из рук бабушки, отбежал к печке и чуть не разревелся. Обидно — ни за что обругали. Мало того, за уши оттаскали…

— Скажи: пойдешь еще к Ехрему?! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь молчал, насупившись.

— Скажи: будешь еще позорить наш род? Встань перед богом. Перед богом дай слово!

— Лаврентий Васильевич, что я сделал плохого? — захныкал Петрусь.

Но тот даже не обернулся.

А Марфа Игнатьевна совсем разошлась:

— Смотри-ка, значит, ты не виноват?! С душегубом дружбу водит! Бог все видит!

— Никакого бога нет! — рассердился Петрусь.

— Грех! Грех тебе! Сейчас же молись! Иначе скажу матери: пусть выгонит из дома! — разъярилась бабушка вконец.

— Не буду молиться!

— Ах, ты так! Против взрослых?!

— Марфа Игнатьевна, может, не стоит его так ругать? — вмешался наконец Лаврентий.

— С двенадцати лет против бабушки идет! Пускай встанет, у бога попросит прощения! — никак не могла успокоиться старуха.

— Я, конечно, не из вашего рода. Может, мне и не стоило вмешиваться. Но… — почему-то не договорил Лаврентий Васильевич.

— Слышать ничего не хочу! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь с мольбой посмотрел на Лаврентия Васильевича. Может, все-таки успокоит бабушку, скажет, что он, Петрусь, пионер, разве пионеры верят в бога? Но Лаврентий пробормотал что-то непонятное и вышел на улицу.

И тогда Петрусь заплакал от обиды. Такой здоровый, умный, фронтовик, а не понимает, что Петрусь ни в чем не виноват.

«Не хочет с хозяйкой ссориться…» — мелькнуло у мальчика, наконец, оправдание дяде Лаврентию.

— Что встал, как столб? — заворчала опять бабушка. — Кому говорят, встань в угол!

Петрусь резко повернулся и бросился вон из избы.

Вернулся Лаврентий.

— Видели, шалопаев растим?! — все еще горячилась старуха. — Бога забыли. Как они думают жизнь прожить?

— Да, нагловат немного, — согласился Лаврентий. — А ведь в школе учится… Там, как в прошлом, не учат закон божий. Поэтому забывают об уважении к старшим.

— Нет, не поэтому. Сами виноваты! В руках надо их держать! Подожди, научу я его уму-разуму!

— Насильно ничего не сделаете, — улыбнулся Лаврентий. — Правда, и кнут тоже нужен. Но, как говорили в старину, и про пряник нельзя забывать. Ласка нужна. Может, в церковь его свести? Пускай посмотрит.

— Вот это правильно, — согласилась старуха. — Надо сводить. Я и сама начала забывать церковь. Далековато, в город надо ехать. В соседней деревне закрыли, в трех верстах была. Закрыли антихристы. Ай-яй-яй!

— Машину можно попросить. При желании… А с Петрусем ласковее надо быть, деньгами или сладким чем-нибудь, — посоветовал Лаврентий.

— И то — твоя правда. Нынешних детей словами не проймешь, — вздохнула старуха.

— Не мое дело, конечно… Извините, если что не так сказал.

— Правильно все, что уж там. Согласна я — погорячилась. Сладу ведь никакого нет с ними.

— Ах, совсем забыл. Сегодня зарплату получил. Не в кармане же таскать. Может, припрячете? — Лаврентий вытащил деньги из кармана.

— Почему бы нет. Припрячу. В сундуке места хватит. К нам воры не придут. Надо будет — возьмете, — сказала Марфа Игнатьевна, принимая деньги.

— Можете и сами тратить в случае чего. Захотите купить что — купите.

— Нет, нет, ваших не трону. Своих хватает.

— Зачем так, Марфа Игнатьевна! Деньгам меры нет. Они всегда нужны. И за квартиру не платил, и за питание. Немалые расходы. Берите, берите, не возражайте…

* * *

У дома Палли ребятня со всей улицы играла в лапту. Шлеп палкой по мячу, и летит он далеко-далеко, так и кажется, что вот-вот упадет прямо на облако.

Запыхавшись, подбежал Петрусь и что-то горячо зашептал Палле на ухо.

Тот мотнул головой.

— Мать не пускает. Денег не дала.

— У меня есть, дам взаймы, — пообещал Петрусь. — Мне бабушка три рубля дала. Хочешь семечек? Вот смотри — целый карман.

— Давай! — обрадовался Палля.

— А мне!

— И мне!

— Мне тоже!

Ребята бросили мяч и окружили Петруся. Делать нечего — пришлось всех угостить семечками.

— Ну, как, пойдешь? — не отставал он от Палли.

— Я же сказал — мать не пускает.

— Скажи ей, что поедем на мои деньги.

— Все равно не пустит. Говорит: «Во время каникул гусей паси. Хоть какая от тебя польза будет…»

— Значит, не поедешь? Не хочешь в город? Мы там в цирк пойдем! Понимаешь?!

— Мать же не пускает! Вот тоже — прилип! Мы вечером с ребятами пойдем к деду Ехрему. Он вчера нас конфетами угостил. Вот ты перестал к нему ходить — ничего и не знаешь!

— Значит, не поедешь? — в голосе Петруся послышалась угроза. — Тогда верни ту вещь!

— Но…

— А кто нашел в яме, забыл?

— Нет…

— Вот и отдай тогда. Кто нашел — тот и берет.

Палля, чуть не плача, стал объяснять:

— Мать отняла. Сказала, что это не игрушка. Говорит, когда вырастешь — верну, счастье принесет.

— Врешь ты все! — крикнул Петрусь, он уже был готов подраться, но тут послышался знакомый голос:

— Пошли, Петрусь! Машина ждет.

Петрусь с бабушкой и Лаврентий Васильевич уселись в «газик» и поехали в город.

…У вокзала остановились. Лаврентий Васильевич сказал шоферу:

— Вечером в семь часов встретимся здесь. До этого погуляйте, где вам захочется.

— Где гулять-то? Я могу быть все время с вами, — возразил шофер.

— Не надо. Пешком интереснее. Так ведь, Петрусь? Ну, конечно же! Разве Петрусь не понимает, что ходить по городу пешком куда интереснее, чем ездить на машине?

Счастливый и благодарный, он вцепился в руку дяди Лаврентия и весело зашагал рядом, навстречу пестрой шумной толпе.

Лаврентий Васильевич, Марфа Игнатьевна и Петрусь не спеша двинулись в общем потоке.

— Цирк хочешь посмотреть? Пойдем, билет купим, — сказал Лаврентий Васильевич.

— Мне бы до церкви добраться, — разохалась Марфа Игнатьевна, явно оробевшая при виде такой шумной и многолюдной улицы.

— Нет, сперва цирк! — испугался Петрусь.

— Спорить не будем. Успеем и туда, и сюда, — успокоил Лаврентий Васильевич. — Старикам уважение и почет, поэтому сначала пойдем, куда бабушка хочет.

Вскоре показалась церковь с двумя высоченными башнями. На самой острой башне — блестящий крест.

— Петрусь, на вот тебе мелочь. В церкви пригодится, — сказал Лаврентий, шаря рукой в кармане.

— У меня бумажные есть. Бабушка дала, — возразил Петрусь.

— Там мелочь нужна будет. — Лаврентий Васильевич положил в карман Петруся деньги, оглянулся по сторонам и потянул его за руку: — Ну, пошли…

Как только вошли в церковь, Лаврентий остановился около человека, который торговал свечками, и что-то тихо сказал ему. Петрусь расслышал последние слова: «Я сейчас подойду».

«Откуда же они знают друг друга?» — удивился мальчик. Он огляделся по сторонам. Кругом старики и старухи. Смотрят на иконы и крестятся. Петрусь заметил двух мальчишек и девочку. Они тоже, как и взрослые, шевелили губами и часто крестились. В церкви холодно. Пахло растопленным воском. Петрусю почему-то стало жутко. Да так, что по спине побежали мурашки.

Бабушка подошла к маленькому ящику и бросила мелкие деньги.

— И ты брось! — приказала она ему. — Мелочь…

Петрусь вытащил пять копеек и тоже опустил в щель. Потом они прошли вперед. Старухи подходили к большой иконе и по очереди целовали ее. Марфа Игнатьевна тоже притронулась губами к иконе и дернула Петруся за руку:

— Святой бог это. Поцелуй, грехиотпустит.

Петрусь было уперся, но бабушка пригнула его голову, и он больно ткнулся губами в икону. Мальчик вытер губы рукавом и отступил. Он поискал глазами Лаврентия Васильевича, хотел пожаловаться на бабушку, но тот словно сквозь землю провалился. Потом мальчик вспомнил, как странно вел себя Лаврентий тот раз, в избе. Подумал: «Дома не заступился, а уж здесь и подавно!» Ему очень захотелось убежать к вокзалу, и он уже было направился к выходу, как вдруг услышал знакомый голос.

Лаврентий Васильевич стоял совсем рядом, за колонной. Рядом с ним — чернобородый человек. Петрусь хотел окликнуть дядю Лаврентия, но, услышав разговор, испуганно замер.

— Надо привлекать детей всеми силами. Сейчас летние каникулы. Шатаются без дела, — говорил человек с черной бородой.

«Это он у входа торговал свечами», — вспомнил Петрусь.

— Сегодня привел одного. А через него привлечем еще, — вполголоса ответил Лаврентий Васильевич. — Но деньги все вышли. Пришлось раскошелиться. Рублей триста бы еще.

— Двести пятьдесят рублей, — отрезал бородатый. — Остальные от продажи икон.

— Сразу нельзя. Колхозники могут заподозрить. Через детей будем иконы распространять, — угодливо говорил Лаврентий Васильевич. — Доход поровну.

Бородатый промолчал, только губами причмокнул и неожиданно обернулся. Петрусь попятился. Сердце застучало так, что показалось — вся церковь услышит.

Он подбежал к бабушке, вцепился в ее рукав, зашептал:

— Лаврентий Васильевич обманщик. Айда отсюда быстрей! Уедем.

Бабушка строго глянула на внука и продолжала креститься.

Петрусь потихоньку выскользнул из церкви и затоптался на месте, не зная, куда идти и что делать.

— Что, не понравилось? — спросил Лаврентий, неожиданно оказавшись рядом.

Мальчик готов был броситься на него с кулаками, но тут же опомнился и прикусил губы — в дверях показалась бабушка.

— Ты что из церкви, как вор, убежал, тишком? Так ведь и заблудиться недолго. Озорник, озорник и есть, — ворчала бабушка.

Лаврентий Васильевич ласково погладил съежившегося мальчика по голове.

— Ну, дай руку, будь взрослым. Хочешь, куплю тебе транзисторный приемник? Хочешь?

Петрусь молчал, а у самого в ушах уже звучала музыка. Из настоящего маленького радиоприемника, какого сроду не было ни у кого из деревенских мальчишек!

ВСТРЕЧА С ЧЕРТОМ

Всю неделю Петрусь не ходил к бабушке. Не хотелось встречаться с Лаврентием Васильевичем. Начнет говорить про одно, а понимать, выходит, надо по-другому. Какой-то он оказался не такой, как все. Хитрый, неискренний и разговор вел в церкви непонятный. Доходы какие-то хочет делить поровну!

Но однажды вечером Лаврентий Васильевич заявился сам, спросил с порога:

— Куда ты пропал, Петрусь? Уж не захворал ли?

Голос его звучал, как всегда, спокойно, доброжелательно, но Петрусь уже не верил ему.

Поглядывая на мальчика, Лаврентий Васильевич прошел вперед, сел на лавку.

— Думаю, чего это Петрусь не идет, дай-ка наведаю.

— Дядя Лаврентий… — начал было Петрусь, но замолчал, покраснел, застеснялся.

— Ну, ну, спрашивай, — подбодрил его Лаврентий Васильевич. — О чем хотел узнать?

— С тем дядькой, который свечи продавал, о чем вы говорили? Иконами торговать собирались?

Теперь Петрусь смотрел на него смело, даже с вызовом. Лаврентий Васильевич наморщил лоб, словно силился вспомнить.

— Ну, в тот раз, в церкви, вы еще за колонной стояли, — напомнил Петрусь.

Лаврентий Васильевич пожал плечами:

— О чем? Ничего не понимаю. А ты, Петрусь, может, в самом деле заболел? Температуришь…

— Неужели забыли? У него еще борода такая, черная.

— А, вон ты о ком! — вдруг заулыбался Лаврентий Васильевич. — Ну и память у тебя. Все упомнил. Молодец. Только как же ты не узнал того человека? Он же наш, деревенский. Вот я по-свойски зашел к нему. Но о чем говорили… — Лаврентий Васильевич недоуменно вскинул брови, развел руками. — Что-то ты путаешь, Петрусь. Никакого разговора не было. Может, кто-то и говорил рядом, а тебе показалось… Ты где стоял?

— Тоже за колонной, только с другой стороны, и вы меня не видели.

Лаврентий Васильевич вдруг просиял, как красное солнышко, стукнул себя по лбу:

— Постой, постой… Подходил еще дьякон. Вот память — прямо как решето. Они вроде о своих делах вели разговор. Правда, я не прислушивался, но разговор такой был… вспомнил. И ты из-за этого перестал к нам ходить?

Петрусь кивнул и неуверенно прибавил:

— Мне показалось тогда, что это был ваш голос…

— Бывает, бывает… — согласно закивал головой Лаврентий Васильевич. — А икон тех бояться не надо. Ничего в них вредного для людей нет, душу смягчают они — вот и все. Ну, да не будем об этом, — проговорил он, заметив, как у Петруся нахмурилось лицо. — Я пришел узнать, в лес пойдем?

Еще минуту назад Петрусь отказался бы, но сейчас он уже ничего не имел против Лаврентия Васильевича и с радостью согласился:

— Пойдемте!

…— Эге-ге-ге-е-ей!..

Голос пролетел на ту сторону оврага и пропал в лесу. Недаром старые люди говорят, что лес все слышит. А он, оказывается, не только слышит, но и возвращает голос! Далекое эхо не понравилось Петрусю. Показалось, будто кто-то передразнивает его густым басом.

Мальчик покрутил ручку радиоприемника. Зазвучала веселая музыка. Петрусь огляделся и увидел возле дуба большой белый гриб. Он засмеялся: «Еще один гриб нашел, а Лаврентий Васильевич прошел рядом и не заметил!»

Лаврентий пожал плечами:

— Грибы, они такие. Иногда ходишь около них и не видишь. Так и норовят остаться под листьями…

— Этот совсем на голом месте сидел. Сразу видно. Неужели не заметили?

— Мои глаза слабее твоих, — вздохнул Лаврентий Васильевич.

Петрусь радовался, заглядывая в корзины: его корзина скоро уже наполнится, а у Лаврентия Васильевича и половины нет.

— Почему в лесу эхо? В поле же его нет? — спросил он.

— Я тоже удивлялся, когда был маленьким, а мать мне говорила: «Это не твой голос отзывается, а черт кричит».

Петрусь засмеялся:

— Какие черти! Говорят же, чертей нет! Это только наша бабка чертом пугает.

— Сказать легко, — неожиданно возразил Лаврентий Васильевич. — И бога вот, говорят, нет. А кто доказал, что его нет? Если бы бога не было, люди бы в церковь не ходили, детей бы не крестили, перед иконами бы не молились.

— В нашей деревне таких людей мало, — не сдержался Петрусь.

— Как мало? Марфа Игнатьевна, Марфа Павловна, Федор Иванович…

— Они же старые.

— Молодых, думаешь, нет? Нина и Маюк школьники, а в церковь ходят. Сам же видел: и в городской церкви дети были… — сказал Лаврентий Васильевич, посмотрев ему прямо в глаза. И добавил: — Думаешь, что сам не веришь?

— Я… Я… Не знаю, — вдруг начал заикаться Петрусь.

— Не знаю, говоришь? Ведь неправду сказал. Надо быть всегда честным. Перед богом нельзя врать. Веришь же. По глазам вижу. И черту веришь. Посмотри-ка во-он туда, на ту сторону оврага. Всмотрись в корни упавшего дерева… Между корнями — два рога. Заметил: глаза!.. Что это — думаешь? Вон к нам приближается. Внимательно следи! Видишь — шевелится! Идет… Боишься?..

Петрусю и правда стало страшновато. По спине пробежали холодные мурашки. Он попятился. Шаг, два… И помчался прочь от оврага, только приемник болтался из стороны в сторону на длинном ремешке. Корзина выскочила из рук, рассыпались грибы.

— Куда побежал? А я как же? — крикнул Лаврентий, собирая грибы. — Разве друзья так поступают?

Петрусь остановился, пристыженный. Бросился помогать дяде Лаврентию.

«И чего испугался? Как маленький. Никаких чертей не было и нет», — успокаивал он себя.

А Лаврентий Васильевич продолжал нашептывать:

— И рога, и глаза заметил… Когда он пошел на нас, аж в глазах потемнело. Ну, да ладно. Давай собирать грибы. Держи свою корзину. Вон у той березки листья поднялись. Видишь? Там должны быть белые грузди.

Петрусь подбежал к березе. Под листьями действительно были белые грузди. Мальчик сразу забыл о пережитом, радостно заулыбался. По дороге домой сказал:

— В деревне расскажу мальчишкам. Пускай посмотрят. Палля, конечно, испугается… Вася, сорвиголова, и черта может оседлать. Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — ответило эхо.

Петрусь вздрогнул, подошел ближе к Лаврентию Васильевичу.

— Вот так оно! Нечистый дух пугает, — подмигнул тот. — Когда завтра придете?

— Не знаю. Как мальчишки захотят.

— Приходите в это же время.

— Почему? — не понял Петрусь.

— Всему свое время. И солнце в свое время всходит и заходит…

— Так это же черт!

— Черт? Он тоже показывается только в одно время, потом прячется. Так мне дед рассказывал…

— А-а-а, — удивился мальчик и замолчал. Потом вдруг спросил: — А вы придете?

— Не сумею, наверное. Пахать иду.

…В деревне ребята слушали Петруся, разинув рты.

— Врешь ты все, никаких чертей нет и не было! — засмеялся Вася. — Это только бабки старые в чертей верят и нас пугают!

— А может, все-таки, — говорил нерешительно Палля. — А вдруг и правда? А?

Спорили до самого вечера и сошлись в одном — надо посмотреть самим.

На следующий день отправились в лес. На опушке, у старого дуба, остановились, как по команде. И сразу же притихли.

— Все за мной! — махнул рукой Вася.

Но ребята топтались на месте. Вася еще раз крикнул:

— За мной!

Гурьбой двинулись дальше.

В лесу тихо, ни одна ветка не шелохнется на деревьях. Спокоен лес в эту предосеннюю пору.

Под ногами зашуршали сухие листья. Ребята приостановились, затаили дыхание. Отчего-то даже у Васи забилось сердце. Он протянул руку, чтобы освободить дорогу от низко нависших веток. На минуту показалось, что вот-вот высунется из кустов лохматая когтистая лапа и схватит…

И Вася, стараясь отогнать страх, крикнул:

— Быстрее! Что плететесь еле-еле.

Ель-ель — отозвалось эхо. Дребезжащий, жуткий. И голос не Васин.

Неожиданно Вася споткнулся о пенек и покатился в кусты. Петрусь на него, потом Юрок… Целая куча-мала!

— Вставайте! — хрипит Вася, стараясь выбраться из кучи. — Совсем придавили! Настоящие зайчишки!

Ребята поднимаются, отряхивают с одежды прилипшие листья, переглядываются молча.

— Что застыли? Пошли вперед. Ну, показывай, Петрусь, где твой черт?

Петрусь неопределенно машет рукой в сторону оврага.

— Иди вперед, показывай, — настаивает Вася. — Хватит болтаться за чужой спиной!

Петруся опять, как вчера, забила дрожь. Он уж хотел было податься назад, но Вася схватил его за руку.

— Не-е-т, не отпустим. Иди вперед!

— Вот… Здесь, — шепотом сказал Петрусь.

Мальчишки сгрудились на одном месте.

— Ха-ха-ха! Ничего и нет! — громко засмеялся Вася. Ребята за ним.

— Слышите, вас черт дразнит. И смеется… — сказал Петрусь, прислушиваясь к эху.

— Эх, Петрусь, Петрусь, — вздохнул Вася, — ты даже этого не знаешь. Не черт смеется, а мы слышим свой же голос. Это — эхо!

— Нет, не эхо, — заупрямился Петрусь и полез в драку. Так уж принято у мальчишек: не переспорил на словах — докажи кулаками. Вдруг кто-то выдохнул:

— Смотрите, корни зашевелились.

Все смолкли. Вася с Петрусем тоже повернулись к оврагу и застыли.

Из переплетенных корней сваленного бурей дерева поднялась черная тень.

Ребята бросились врассыпную.

— Ребята! Не бойтесь! Это же человек, — крикнул Вася и схватил подвернувшийся под руки камень.

Он размахнулся изо всех сил и далеко забросил камень. Камень шлепнулся рядом с деревом.

И в это время… откуда-то снизу донесся голос:

— Рядом — белая береза. Святая. Креститесь на нее. Бог отгонит черта! Не то вам будет плохо!

На минуту даже храбрый Вася оцепенел, застыл как вкопанный. Оглянулся назад. Ребят и след простыл — только сучья вдали трещат да листья шуршат под их ногами. Что делать? И Вася побежал за товарищами.

Только на опушке ребята остановились. Собрались, дышат тяжело, молчат, слово сказать боятся.

— Постойте, — сказал Вася. — А голос-то ведь как будто знакомый!

— Чей голос? — вскинулся Петрусь.

— Твоего друга — Лаврентия!

— Откуда ему там взяться? Он сегодня пашет. Сам говорил.

— Пойдем посмотрим, так ли это, — предложил Вася. — Может, вы раньше договорились, чтобы нас напугать.

— Врешь!

Ребята закричали, заволновались. Всей гурьбой двинулись к полю. Издали еще увидели одинокий трактор и тракториста. Лаврентий Васильевич заводил мотор. Ребят он будто и не заметил.

— Я же сказал, что он пашет, — начал Петрусь.

— Мне показалось, что… его голос, — засомневался уже и Вася.

— Врешь ты все! Не знаешь, так и не болтай, — закричал Палля.

Вася ничего не ответил. В ушах у него все еще слышался таинственный голос, а душу грызли сомнения.

ВСТРЕЧА

Вася медленно шел вдоль забора машинного парка. Полное ведро оттягивало руку. Неожиданно услышал:

— Будь здоров, пионер! Какие новости?

Мальчик вздрогнул и выронил ведро. Тоненькие ручейки разбежались во все стороны. Лаврентий Васильевич подошел, покачал головой:

— Из-за меня так получилось, извини. Пойдем к колонке, вымоем, а то попадет от матери.

— Нет, нет, спасибо, я сам, — сказал Вася сдержанно и наклонился за ведром.

— Слышал, что ты любишь технику, — не отставал Лаврентий Васильевич. — Приходи, рад буду. Я тебя трактор научу водить.

Вася молчал, почему-то не смел даже глаза поднять на тракториста.

— Серьезно, почему ты меня чуждаешься? — продолжал Лаврентий Васильевич, и глаза его светились добротой и лаской. — Ты же вроде не из робких… А-а, во-он что! Догадываюсь. Слышал, слышал, что ты рассказываешь по деревне всякие небылицы обо мне. Ну, бывает. Я не сержусь. Мы же мужчины. А в лесу все голоса кажутся похожими, запросто можно перепутать. Да я и не из обидчивых… К тому же, ради чего мне по лесу бродить и детей пугать? Ну, хватит об этом… Дай руку, мир! Приходи ко мне, слышишь? Насквозь вижу — из тебя выйдет толко-овый тракторист!..

Вася улыбнулся. А может, и правда ошибся он тогда, в лесу?

— Спасибо. Зайду как-нибудь, — кивнул он и направился к колонке.

Лаврентий Васильевич проводил его долгим взглядом. Потом сжал ручку молотка до белизны в суставах и пошел в мастерскую.

…Дзинь! Дзинь! Дзинь! Звенит, поет наковальня, сыплются из-под молотка искры. Лаврентий, как будто отгоняя какую-то мысль, вздрогнул, положил молоток и взволнованно зашагал по кузнице.

— Что-то не сидится вам сегодня на месте? — сказал Петр, напарник по работе.

— Да… Подумай-ка сам, как тут усидишь, когда о тебе такие нехорошие слухи по деревне ходят? — повернулся к нему Лаврентий. Досадливо поморщился: — Ребенку верят. А ребенок ведь что угодно может намолоть. Но не зря же чуваши говорят: ребенку поверишь — слепым станешь. А Васе поверили. Я, передовой тракторист колхоза, во время пашни, выходит, хожу по лесу и пугаю детей! Скажи вот ты, есть у меня на это время? И спрашивается, зачем я это делаю? Глупость какая-то!

— И я так думаю, — согласился Петр.

— Как?

— Не верю в то, что о тебе болтают.

— А как же иначе? Сам-то ведь я в бога не верю? Зачем же тогда стал бы заставлять детей креститься?

— Верно.

— Слушай-ка, Петя, как насчет красненького? Может, сообразим?

— Да я бы не прочь, Лаврентий Васильевич, только вот на работе как-то не совсем…

— Вот и хорошо. Ты молодой, может, сбегаешь? — Лаврентий протянул деньги.

— Момент. — Петр выскочил из кузницы. Оставшись один, Лаврентий Васильевич присел к трактору и глубоко задумался. В памяти воскресли годы войны. Лаврентий вскочил на ноги, заходил взад-вперед.

— А вот и я! — еще издали крикнул Петр.

Лаврентий Васильевич, как будто проснувшись ото сна, удивленно посмотрел на молодого тракториста. Потом, стараясь отогнать тяжелые мысли, улыбнулся:

— Хорошо, хорошо. Куда теперь пойдем?

— К нам можно. У нас пиво есть. В честь новорожденного сварили. Крестить хочет жена.

— Когда?

— Дня через три. И вас хотим пригласить. Бурлит пиво в бочке!..

— Бочку раньше времени не открывают. Пошли в лес. Там нас никто не увидит.

Лаврентий и Петр вышли из мастерской и скрылись среди деревьев. Зашли в густой малинник, устроились на сухой траве под старой березой.

Лаврентий вынул из кармана куски шыртана и хлеб.

— Сын у меня родился! Еще один тракторист пришел на божий свет. Лаврентием назвали. Знаешь — люблю я тебя, Лаврентий Васильевич! — Петр был польщен тем, что вот старший товарищ сидит с ним, угощает.

— Ладно, ладно. Я тоже. Взаимно. — Лаврентий похлопал Петра по спине.

— Я не хочу крестить ребенка в церкви. Хочу в клубе записать, торжественно. Но мать с женой ни в какую. Не дадим, говорят, бочку распечатывать, и все тут.

— Может быть… Но стоит ли перечить женщинам? Тем более — родная мать да жена.

— Как? По-вашему, нести ребенка в церковь? Не пойду.

— Твоя воля. Теперь машины ходят. Зачем носить?

— И на машине не поеду!

— Тогда дома можно крестить. Пригласите домой.

— Кого?

— Попа.

— Где его найдешь?

— Теперь попам нельзя ходить по домам. Можно это дело провернуть ночью, когда никто не видит.

— Где?

— В церкви. В городе. Но из-за одного ребенка он может и не приехать. Будет больше детей — обязательно приедет. И обойдется дешевле… А поп найдется.

Петр удивленно посмотрел на собеседника.

— Как?

— Друзья помогут. На друзей всегда надейся! — улыбнулся Лаврентий.

КРЕСТИНЫ

В открытое окно дует свежий осенний ветер, треплет ветви деревьев, срывает пожелтевшие листья и рядком укладывает их на землю. И летят, падают золотистые листочки, мелькают, как ночные бабочки, в электрическом свете, щедро льющемся из окна на улицу.

Громко залаяла во дворе собака.

Хозяин высунулся из окна.

— Тише, Шарик, успокойся. Свои!

Куда там! Шарик и не подумал успокаиваться — совсем зашелся в злобном лае, рвется с цепи, уж очень он не любит чужих.

Молодой поп, лохматый угрюмый парень, недоволен:

— И здесь, кажется, не повезло. Если эта тварь все время так будет лаять, могут и люди прийти, а там из сельсовета прибегут! Может, ее спустить с цепи?

Хозяин вынес во двор чашку супа, отцепил собаку, на случай увел в баню. И журит, и ласкает:

— Тише ты… Ну, тише, кому говорят?!. Гости собираются, свои люди — слышишь?

Шарик притих было, но потом опять залаял.

Открылась калитка. Во двор вошла женщина с ребенком в руках.

— Проходите, проходите. В избу идите. Собака в бане, не бойтесь, — встретил их хозяин.

Немного погодя во двор зашли еще две женщины. У обеих на руках младенцы.

В избе малышей распеленали, те было расплакались, да так, что и матери растерялись.

Поп поставил на середину избы ведро воды. Подал женщинам по зажженной свече. Детишки успокоились только тогда, когда увидели горящие свечи. Во все глаза уставились на них.

— А что я вам говорила? — всплеснула руками Марфа Игнатьевна, она тоже забежала к Ехрему. — Божья сила это. Ишь как уставились враз! Крещеные дети всегда здоровыми растут, крепкими. А бог только верующим отпускает счастье, только к ним милостив…

Марфа Игнатьевна умолкла — поп начал читать молитву. Тут она истово закрестилась, но все еще что-то бормотала себе под нос.

Потом поп побрызгал каждого ребенка водой. Детишки опять разревелись. Но тут уж было не до них: родители спешили рассчитаться, а поп — незамеченным скрыться из деревни.

У молодого отца не хватило денег, он растерянно шарил по карманам, хотел поторговаться.

— Совести у тебя нет! — набросилась на него Марфа Игнатьевна. — Для вас специально попа из города пригласили. Как, по-вашему, зря такой человек должен ездить?

— Да мы… думали, хватит, — оправдывался тот, не находя других слов.

Поп посмотрел на него ледяным взглядом.

— Ну ладно, давай шапку — и делу конец, — сказал он.

Парень безмолвно отдал кроличью шапку.

Наступило неловкое молчание.

Поп как ни в чем не бывало зачастил:

— Дай бог здоровья и вам, и вашим чадам, не забывайте всевышнего. Помните: никому не говорите, что детей ваших я крестил здесь. Я уеду, за мной следа не останется. А узнают в сельсовете — вам самим же будет неудобно…

Когда люди разошлись, поп поблагодарил хозяина и вместе с Марфой Игнатьевной вышел во двор.

— До околицы на машине подвезу, — сказал ей тихо.

Перед тем как сесть в машину, поп протянул леснику — хозяину избы — пять рублей.

— Если удастся собрать женщин из соседних деревень, то могу еще раз приехать, — сказал он, благосклонно протягивая руку. — Только будьте осторожнее…

— Ладно, ладно, — согласился лесник, засовывая в карман деньги.

Заревел мотор. Машина тронулась по лесной дороге и скрылась за деревьями.

В бане снова протяжно завыла собака. В ответ ей во дворе недовольно загоготали гуси.

А лесник доволен. Насвистывая какую-то веселую песенку, зашел во двор, вывел собаку из бани и посадил на цепь. Сказал себе: «Деньги не листья, с неба не падают».

К тому времени, когда на кордоне потух свет, поп с Марфой Игнатьевной подъехали к околице деревни.

— Зашли бы к нам, — предложила Марфа Игнатьевна, выходя из машины. — Чайком бы побаловались. Али еще чем…

— Вы что? Зачем тогда было ехать к леснику!.. — злобно зашептал поп и хлопнул дверцей перед самым носом оторопевшей Марфы Игнатьевны.

Машина с потушенными фарами покатила в сторону шоссе.

Марфа Игнатьевна через огород зашла в избу. Время близилось к полуночи, но Лаврентий Васильевич еще не спал, читал книгу. Поднял голову и сразу же сообщил Старухе:

— Петр Егорыч к себе вас приглашал.

— Пойду, пойду. А ты разве не идешь?

— Мне неудобно. И так по деревне какие-то слухи ходят. Вася, шпингалет этот…

— В деревне тебя все уважают. Так уж и поверили словам какого то мальчишки! Идем вместе.

— Нельзя, Марфа Игнатьевна. В колхозе мне собираются дать чин повыше. А начну ходить по гостям, по-другому посмотрят. Нельзя.

…Марфу Игнатьевну встретили радушно. Петр усадил старуху за стол. Народу — полная изба. И стар и млад собрались — вся родня. Хозяин по очереди обнес гостей домашним пивом.

Гудит дом, как улей. Детишки залезли на печь, глазеют на пиршество. Среди них и шестилетний сын Петра.

— Палюк, иди-ка сюда. Тебе мать купила братишку, Лаврентием зовут! Дай-ка тебя поцелую за это…

Счастливый отец подхватил старшего сына с печки, подкинул до самого потолка, поцеловал и опустил на пол.

— Держи-ка, Палюк, — потянулся к нему старик Трахвин, кладя в стакан с пивом двадцать копеек. — Выпьешь до дна — деньги будут твои.

Мальчик застеснялся и спрятался за папу.

— Выпей! Ты же тракторист. Пей! — подбодрил его отец.

Палюк взял стакан и начал пить. Захлебнулся, но все-таки выпил до дна и, достав монету, протянул ее отцу.

— И мой стакан выпей! Я тоже положила двадцать копеек, — нетвердыми шагами подошла к нему одна из старух.

Вдруг осмелевший Палюк выпил и этот стакан. Гости подбадривают, хвалят: «Молодец, молодец!» Кто-то протянул ему маленький крестик. А он уже совсем осмелел, берет все, что подают, пробует все подряд. А потом его начало рвать, и он упал, забился головой о пол. Мать быстро, чтобы никто не заметил, вынесла сына на улицу.

А изба по-прежнему гудит, как улей: справляют крестины…

Тягостная тишина повисла в доме Петра.

Сокрушенно вздыхает жена:

— Что наделали? Что наделали?.. Дальше-то как будет?

— Говорил тебе, что нечего связываться с этими… церковниками, — вскипел Петр.

— Старые же настояли… И мать вон…

— Нечего было слушать старых!

— Теперь я виновата стала? — Старуха вышла из избы, обиженно хлопнув дверью.

…С улицы донесся гул машины. Жена быстро завернула ребенка в одеяло, оделась сама. Петр набросил на плечи пальто, надел шапку.

К воротам подрулил «газик». Откуда ни возьмись у дома появился Лаврентий Васильевич. Поздоровался с Петром.

— Ай-яй-яй, как же так получилось? — На лице его была такая скорбь, а в глазах таился страх и беспокойство, но Петр едва взглянул на него, нехотя поздоровался, с силой стукнул дверцей машины.

«Газик» помчался к околице. Лаврентий Васильевич застыл на месте. Весь его вид говорил: крепко обижен старый человек. Ссутулившись, с опущенной головой он зашагал к машинному парку. По дороге думал: «Я к нему в гости не ходил, на крестинах не участвовал — никто ко мне не придерется».

А «газик» между тем быстро домчался до райцентра. Петр проводил жену с ребенком в кабинет врача, а сам отправился к рентгенологу.

— Здравствуйте… — сказал, несмело остановившись в дверях. — Скажите, пожалуйста, что с Палюком?..

Рентгенолог поглядел строго на вошедшего, вытащил из ящика стола блестящую черную бумагу:

— Вот, смотрите сами.

Петр сразу догадался, что ему показывают рентгеновский снимок. В центре снимка — небольшая черная точка.

У Петра перехватило дыхание: он все понял, закрыл лицо руками.

— Теперь уже нечего расстраиваться, — проговорил врач. — Это самый первый снимок. Теперь эту штуку вынули. Вот она, возьмите на память. — Врач достал из стола крест, опять посмотрел строго: — Не понимаю только, как он попал к ребенку?

— Неужели он его проглотил?! — схватился за голову отец. Он-то все сообразил сразу же. Вот тебе и погуляли на крестинах! Сам во всем виноват!

На глазах Петра блеснули слезы.

— Нельзя так, — покачал головой врач. — Скоро ребенка выпишем из больницы. Ну, пошли к нему. Только недолго — мальчик еще очень слаб.

Палюк увидел отца и очень обрадовался. А отец чувствовал себя виноватым, не смел смотреть в глаза сыну. Он опять вытащил из кармана платок… Палюк успокаивал его:

— Папа, не плачь. У меня уже ничего не болит!

— Нет, нет, Палюк, я не потому… — забормотал отец. — Прости меня.

Петр пожал руку сына, как взрослому, и, непривычно ссутулившись, вышел из палаты.

Мальчик проводил отца удивленным взглядом: «У меня же ничего не болит, а папа почему-то плачет…»

Петр направился туда, где оставил жену: к терапевту. Робко постучал в дверь.

В кабинете не было ни жены, ни ребенка. Пожилой врач что-то писал, низко наклонившись над столом.

— Направили в стационар, — сказал он, мельком взглянув на вошедшего. — Воспаление легких у вашего малыша. Странно, в теплой избе ребенок подхватил тяжелое заболевание. Ваша жена говорит, что семейный праздник справляли.

Петр виновато забормотал:

— Да мы его положили на кровать в маленькой комнатке. Окна не открывали, и дверь вроде плотно закрывается.

— Может, купали в холодной воде? — задумался терапевт. — Ума не приложу, в чем тогда дело…

Услышав с холодной воде, Петр вздрогнул.

«Соседка Марья вместе с Лаврентием крестила своего ребенка у лесника. Ее ребенок тоже заболел воспалением легких. Ясно: там, в избе лесника, они и простудились…»

— Вы что, сами нездоровы? — спросил терапевт.

— Нет, нет. Простите. — Петр вышел из кабинета.

Уже завечерело, когда он подъехал к деревне. Около дома на перекрестке стояли Лаврентий Васильевич с дедом Трахвином и о чем-то оживленно разговаривали. Заметив Петра, быстро разошлись в разные стороны.

Дед Трахвин издали крикнул ему:

— Твоя мать ушла в соседнюю деревню. К дочери.

Петр ничего не ответил, молча открыл замок и вошел в пустой дом. В избе холодно. Топить некому — вся семья в больнице. Комната показалась темной, неуютной. Хозяин, не раздеваясь, остановился у окна. Во дворе замычала голодная корова, захрюкала свинья, загоготали гуси. Петр вдруг почувствовал, что и сам с утра не ел. Что же случилось? С чего все это началось?

Хозяин тяжело опустился на скамейку.

В голову лезли разные мысли. И шум во дворе раздражал его. Он закрыл руками лицо, прислонился к печке. В ушах шумело. Не только рев скота слышал он — не давал покоя плач ребенка. Плачет Палюк, плачет и маленький Лаврентий.

…Долго сидел так Петр, не шевелясь, думая свою горькую думу, потом встал, взял таз с вареной картошкой и вышел во двор. Голодные гуси и свинья мигом успокоились. Корова, получив добрую охапку сена, тоже замолчала. Петр набрал в сарае дров и внес в избу.

— Ничего, выздоровеют… Только бы дальше ничего не случилось, — сам с собой разговаривал он.

— Верно говоришь, Петр, — сказал кто-то громко. Человек зашел в избу не постучавшись, и хозяин вздрогнул от неожиданности.

— Кто там?

— Не узнал? Это я.

— А-а-а! Дед Трахвин…

— Я это, я. Верно, говорю, толкуешь ты насчет детей. Мы что — рваные росли, голодные. Врача не знали. Теперь другое, — взахлеб заговорил старик. — Поправятся дети, поправятся. Но, Петр, сразу двое… Что-то… Не обидели ли мы бога? Мало кто крестился на икону. Когда ты ставил новый дом, я тебе не раз говорил, что нельзя без икон. А ты не послушался. Видишь — угол пустой. До сих пор не можешь икону поставить. Оттого и несчастье…

Петр молча подкладывал дрова в печку, на старика не смотрел. Не хотелось ему сейчас с ним разговаривать.

Дед Трахвин подсел к печке.

— Так-то вот, браток Петр. Есть бог. Нельзя его забывать. На-ка вот, специально купил, — он вытащил из-за пазухи икону и протянул хозяину. — Сделай полочку и поставь на место. И придет в семью счастье, придет, вот увидишь. Обязательно придет. Разве можно без иконы?..

Петр зажег лучину: сухая, она загорелась быстро и ярко. Пламя осветило комнату и икону в руке Трахвина.

Петр посмотрел на икону, перевел взгляд на старика и вдруг выпрямился, глаза его налились яростью: вспомнил, как Трахвин положил монету в стакан с пивом и напоил ребенка.

— Хватит! Вон из моего дома! Никакой иконы мне не надо.

— Петр, браток, ты что, больной? Бог не простит, — отступил назад Трахвин.

Петр понизил голос:

— Простите, дядя Трахвин. Я не хотел вас обидеть. Но в дальнейшем в моем доме о боге не говорите. Я уже испытал божью помощь.

— Так бы сразу и сказал… — забормотал старик, продолжая пятиться к двери.

— Не поняли вы меня, — сказал хозяин. — Мы — разные люди. У нас разная вера. От вашей веры в моем доме случилась беда. Вы принесли весь этот угар. Конечно, я и сам виноват… Но в дальнейшем этого не будет. Поняли меня?

Трахвин молчал. Спиной толкнул дверь — она открылась. Он споткнулся на пороге и растянулся в сенях на полу. Икона вылетела из его рук и покатилась по ступенькам крыльца.

Петр подошел к старику, помог подняться на ноги.

— Не ушиблись, дядя Трахвин?

Трахвин ничего не ответил, охая, вышел во двор, взял испачканную икону и засеменил по улице. Бормотал со злостью:

— Бог не простит тебе этого, Петр. Не простит.

РАСПРАВА С ЧЕРТОМ

После уроков все остались в классе, на собрание.

— Сегодня мы не будем выбирать президиум, не будем вести протокол. Просто поговорим о том, что нас всех волнует, — сказала вожатая Нина Ивановна. — Сами знаете, у нас в деревне еще имеются верующие в бога. Но последнее время, ребята, появились у нас верующие не только старики да старухи… Все уже, наверное, знаете историю с крещением детей. Знаете, что детей едва спасли — один крест проглотил, другой воспалением легких заболел. У многих из вас дедушки и бабушки — темные неграмотные люди. Родились они до революции, жизнь прожили трудную: бесправие, нищета — вот их удел.

Царскому правительству выгодно было держать чувашскую, да и не только чувашскую, а вообще деревню в полном подчинении царю и богу. Бог, мол, справедлив, все на земле правильно: бедняку положена работа до изнеможения, да нищета, да поклоны в церкви.

Ваш долг, ребята, не только в том, чтобы уберечься от вредного влияния самим, но и других уберечь. Нам помогут наши учителя и те старые люди, которые перестали верить в бога. Литература есть, достанем фильмоскопы. Только тогда мы сможем убедительно разговаривать с верующими.

— Нина Ивановна, знаете, летом мы видели в лесу черта, — неожиданно сказал Палля. — И теперь боимся туда ходить.

— Не знаю, кто вас напугал в лесу. Никакого черта там, конечно, не было, — засмеялась вожатая.

Класс загудел.

— Я сам слышал, как он нас к светлой березе посылал! — возразил кто-то.

— Черт, а молиться заставляет!

— Может, это не черт, а… — тихо сказал Петрусь, но ребята перебили его, закричали, заспорили.

Вожатая подняла руку:

— Давайте сходим вместе!

На том и порешили. После собрания Вася легонько ткнул Петруся кулаком в плечо:

— Молодец, Петрусь. Я видел, как ты веревку на шее разорвал. Попрощался с крестом? Давно надо было его выбросить.

— Я только спрятал, чтобы… вожатая не заметила. А бог… Я не знаю, есть ли он или… — неожиданно приглушенным шепотом сказал Петрусь.

ОТЧИМ

Вася шел домой радостный, весело посвистывая. Настроение было хорошее. А то как же: ведь вожатая сразу сказала, что никакого черта там, в лесу, не было и быть не могло! Значит, он прав. Огорчало только одно — последние слова Петруся…

Во дворе мальчика встретил верный Камбур, радостно тявкнул и запрыгал вокруг, заглядывая в глаза. Так он делает, когда хочет что-то сказать. Это Вася точно знает.

— Ну что, что, Камбур? Проголодался? Подожди. Сейчас принесу тебе что-нибудь вкусненькое.

Но Камбур не замолчал, как обычно, и не уставился на него выжидательно своими умными глазами, а продолжал прыгать и даже подскуливать. На этот раз Вася так и не понял друга.

— Мама! Камбур… — Он распахнул дверь избы и замер на пороге.

За столом рядом с матерью сидел Лаврентий Васильевич.

— Ты что застыл? Раздевайся. Садись обедать, — сказала мать.

— Здравствуй, Васек, — ласково поздоровался с ним Лаврентий Васильевич. — Давно мы с тобой не видались.

Вася стоял в дверях, удивленно оглядывая обоих. Почему он здесь, этот странный человек, и при чем здесь мать с виноватой улыбкой на губах?

— Вася, знаешь что… ты не обижайся… — начала мать, стараясь скрыть свое волнение. — Мы с Лаврентием Васильевичем решили пожениться. Я же не старая еще. Он будет тебе хорошим отцом…

Вася повернулся и бросился прочь. Из подворотни выскочил Камбур и с визгом помчался за ним. Только у околицы Вася остановился. Камбур бегал вокруг, ластился к ногам, заглядывал в глаза, всем своим видом говоря, что уж он-то его не оставит в беде, защитит, разорвет в клочья каждого, кто обидит хозяина. Вася пытался улыбнуться верному другу, вытирал слезы рукавом пальто, но они все текли и текли…

— Сынок! Сынок! Куда же ты?!. — услышал он сзади голос матери и, упрямо стиснув зубы, быстро зашагал дальше.

Вот и лес. Вася споткнулся и плашмя грохнулся на мокрые листья. Камбур обежал вокруг него, обнюхал и тоненько взвизгнул, просил подняться.

— Ну что ты вытворяешь, сынок? Пойдем, пойдем домой, — подбежала мать, забормотала ласково и бессвязно: — Птенчик ты мой, сынок… Отец так рано умер! До старости в одиночестве… Ты вырастешь и уйдешь из дома…

— Мама, я тебя никогда не оставлю! — выдохнул Вася сквозь слезы.

— Эх, сынок!.. Это ты сейчас только так говоришь. Вырастешь, появится у тебя своя семья и… У всех так…

…Долго убеждала мать сына вернуться домой, помириться с отчимом. Ведь им же и жить легче будет — отчим не пьет, не курит, хороший работник и Васю обучит водить трактор. Наконец втроем: мать, Вася и Камбур вернулись домой. Мать дрожала от холода — побежала за сыном, не накинув даже платка.

…Лаврентий Васильевич стоял у шкафа, просматривал книги.

— Не трогайте мои книги! — закричал с порога Вася.

— Прости. Не знал, что ты такой. Всегда считал тебя хорошим мальчиком, настоящим пионером. На тракториста хотел выучить. Ладно, я могу и уйти.

— Зачем же так! — сказала мать, взглянув на Лаврентия Васильевича заплаканными глазами. — Сгоряча все это. Перемелется — мука будет…

Сначала Вася не хотел садиться за один стол с отчимом, но жаркое так вкусно пахло, что рука сама собой потянулась за тарелкой.

В окошко громко постучали.

— Вася, пошли в лес!

В оградке стоял Юрок и махал топорикам. На улице — весь класс. У вожатой в руках пила.

— Я сейчас! — крикнул Вася.

— Айда быстрее. Скоро стемнеет! — крикнул Юрок.

Вася оделся и выбежал на улицу.

— Зачем в лес-то собрались? — услышал сзади голос Лаврентия Васильевича, но мальчик не повернул головы.

Веселой гурьбой заспешили к лесу. И Камбур, конечно, рядом.

Вот и то самое упавшее дерево.

— Ну, давайте покончим с вашим чертом. Отпилим ему бороду, а руки-ноги завтра увезем в школу, — пошутила Нина Ивановна и поставила пилу поперек дерева. — Кто первый? — И, видя, что никто не осмеливается взяться за пилу, начала пилить одна.

— Не пилите! Это дерево Киреметя! Убьет же оно! — испуганно крикнул Петрусь.

— Вот суеверный! — засмеялся Вася, молчавший всю дорогу. — Отойдите, я буду пилить.

Весело запела пила. На Васю и вожатую полетели рыжие опилки. Потом Васю сменил Юрок. Вася отошел чуть в сторону и присел на корень. Начал вытирать вспотевший лоб и вдруг вскрикнул:

— Расческа! Кто потерял?

Ребята стали рассматривать находку.

— Видите, к расческе прилипла грязь? Она здесь долго лежала! — удивилась вожатая.

— Интересно, кто выронил?

— Не «черт» ли тот самый?

— Вот так загвоздка!

— По-моему, все-таки это был Лаврентий Васильевич, — сказал Вася задумчиво.

— Трудно этому поверить, Вася. Ведь Лаврентий Васильевич такой добросовестный тракторист. Он неверующий. Зачем бы он стал пугать ребят и заставлять креститься?.. — говорила вожатая. — Но одно ясно: чертом тут и не пахло…

Петрусь хотел что-то сказать, даже открыл было рот, но тут же испуганно сжал губы и отступил назад. Вожатая завернула расческу в бумагу и положила в карман куртки.

…По дороге домой Вася зашел в магазин. Народу в нем было мало. Да и те, кто был, ничего не покупали, а стояли, обсуждая последнюю деревенскую новость: женитьбу Лаврентия Васильевича. Все жалели, что Марфа Игнатьевна осталась одна. Заметив Васю, замолчали.

— Аверкий Ефимыч, скажите, пожалуйста, — Вася подошел к продавцу, — в последнее время у вас кто-нибудь покупал расческу? Ну, с середины лета примерно?

Продавец удивленно посмотрел на него и засмеялся. В это время в магазине появился Лаврентий Васильевич. Вася выбежал на улицу.

— Разве я упомню всех, кто что покупал? — смеялся продавец. — Расческа! Ха-ха! Зачем этому пацану понадобились покупатели расчесок?

— О чем вы это? — вмешался в разговор Лаврентий Васильевич.

— Вася вот насмешил. Хочет узнать, кто расческу покупал.

Лаврентий Васильевич напряженно наморщил лоб.

— А вы что сказали?

— Разве я помню? Однажды и вы покупали. И другие мужики.

Лаврентий Васильевич улыбнулся, но тут же как бы смахнул улыбку с лица и деловито заговорил о том, что вот-вот ожидается прибытие в колхоз новой техники.

ДВЕ ТАЙНЫ

Марфа Игнатьевна каждый день ходила к больной дочери. Петрусь в школе, а Наталья совсем одна. Кто, как не мать, и обед приготовит, и в избе приберется. Заболела Наталья глубокой осенью. Сначала только кашляла, а потом совсем ослабела и слегла. Сколько раз хотели ее отправить в районную больницу, но она ни в какую: «На кого оставлю хозяйство? Пройдет все, пройдет…» И весь сказ.

— Почаще проветривайте комнату, Наталья Ивановна. Вам нужен свежий воздух, — каждый раз говорил ей врач, недовольно оглядывая маленькую душную комнатушку.

Но Марфа Игнатьевна не согласна с врачом.

— Застудит он тебя совсем, этот балабон. Окно надо одеялом закрыть. Да и вреден хворому человеку свет, не годится ему видеть мирские дела.

И, как только доктор за дверь, брала одеяло с постели Петруся и занавешивала им окно.

Потом подсаживалась ближе к дочери, заводила разговор:

— Может, сглазили тебя, Наталья? До женитьбы Лаврентий Васильевич все поглядывал на тебя. Сам-то он человек хороший, да глаз у него опасный.

У Натальи на щеках появлялись ямочки, глаза оживали. Но ненадолго. Она снова отворачивалась к стене и молчала. Не хотелось разговаривать. На душе тяжело, душно в избе. Рассказ матери не заинтересовал ее, хотя когда-то нет-нет да и краснела при встрече с Лаврентием. А теперь даже думать не хотелось ни о ком.

Марфа Игнатьевна неторопливо прохаживалась по комнате и опять шелестела над ухом:

— Устала я молиться за тебя, Наталья. Самой не надо бога забывать. До церкви, поди, не дойдешь — дома молись, в душе. Старики вон в лес, к святой березе, ходят. Кто-то полотенца на нее повесил. Красивые полотенца. Наш сосед Степан часто ходит туда. Он тоже болел. Теперь выздоровел, Может, Наталья, и ты туда сходишь?

Дочь молчала, вздыхала. Тогда мать выходила во двор. Из ямы для мусора брала старый веник, наливала в кружку воды.

В избе — тишина такая, что в ушах ломит. Чтобы не мешать больной, Марфа Игнатьевна выключила репродуктор, часы остановила — пусть не тикают.

— Повернись-ка ко мне, — сказала дочери, поднимая веник. — Сгиньте глаза карие, черные, завистливые! Уйди, хворь, к сатане!

Старуха набрала в рот воды и брызнула через веник на больную. Мелкие капельки усеяли одеяло. Лицо Натальи совсем мокрое.

— Не надо, мама. Я спокойно хочу полежать, — прошептала она, с головой укрываясь одеялом.

— Ладно, ладно. Не буду мешать. Знаю — не пройдет уж, пока не отнесем к березе монеты. Снег еще неглубокий, сама схожу.

Когда мать уходила, становилось спокойнее. Только за печкой трещал сверчок. Наталья, собрав последние силы, встала с постели и сняла с окна одеяло. Заглянула во двор. Но опять потемнело в глазах, закружилась голова. Скорее в постель.

…Как-то после обеда к Петрусю зашел Вася. Он теперь домой не спешит, из-за отчима, конечно, это всем ясно. Невзлюбили они друг друга — Вася и Лаврентий Васильевич. А тут еще история с расческой. Узнав, что ребята в лесу нашли расческу, Лаврентий Васильевич привязался к Васе: «Почему отдал вожатой? Найденное другим не отдают, от этого счастье уходит. Принеси обратно!» Вася отмалчивался, не дерзил — жалел мать.

Неожиданно мелькнула мысль — а что, если… «Да, так и сделаю», — решил мальчик. На душе стало спокойно и легко. В тот же вечер, когда все уснули, он вырвал из тетради чистый лист бумаги и, тщательно обдумывая каждое слово, написал письмо.

Прошла неделя.

— Вась, а что это за письмо отдал тебе почтальон, когда мы шли сюда? — вдруг спросил Петрусь.

— Что-о?

— Письмо, говорю. От кого?

— Какое письмо? — покраснел Вася и потянулся к книге. — Давай задачи решать.

— От товарища скрываешь? — обиделся Петрусь. — Ладно. Я тоже не расскажу о березе.

— О какой березе?

— A-а, тоже хочется узнать? Не скажу. Пока не покажешь письмо — не узнаешь.

Письмо это и самому Васе не давало покоя. Рука то и дело сама тянулась к карману. Теперь еще — береза. Что делать? Может, в письме ничего такого и нет. Если прочитать прямо при Петрусе?

Вася посмотрел на товарища, рука в кармане. Вот он, гладкий конверт. Не выдержал — вытащил. Осторожно открыл. Увидел лист бумаги, исписанный фиолетовыми чернилами.

— Нет, сначала ты скажи про свою березу!

— Знаешь, — начал Петрусь, — та береза, оказывается, действительно святая. Она помогла дяде Степану вылечиться от болезни.

— Как это?

— Сам знаешь, как мучился дед Степан. И вот он стал ходить к березе. В щель за березу кладут деньги. Я сам видел, там их мно-ого накопилось!

— А чего не взял?

— Ты что, Вася, у бога хочешь отнять? Грешно. Их может взять только один человек…

— Не божьи они деньги, а людские, — пожал плечами Вася. И тут же спохватился: — Что-о? Только один человек? Интересно, кто же он?

Петрусь, сообразив, что сказал лишнего, испуганно закрыл рот рукой и выскочил из-за стола. Мать тяжело дышала за перегородкой. Петрусь подошел к ней, а Вася быстро распечатал письмо. Сначала он ничего не понял. Прочитал раз, потом еще, еще… лихорадочно соображал — что же делать? Потом оделся, схватил сумку и выбежал на улицу. Добежал до дома, не переводя дыхания.

Калитка была открыта. К ногам бросился Камбур, запрыгал, завизжал, но Вася даже не оглянулся.

Он удивился, что дверь в избу на замке. Значит, мать еще не пришла с работы. Вспомнил: Лаврентий Васильевич собирался в гости в соседнюю деревню. Зимой у трактористов работы мало, и отчим редко бывал дома: то в городе, то в соседних деревнях. Целыми днями пропадает.

Вася кинулся обратно на улицу. Теперь он знал, куда идти. Вася взбежал по ступенькам крыльца углового дома и забарабанил в дверь кулаком.

— Нина Ивановна!.. — крикнул Вася. — Нина Ивановна!.. Письмо получил…

— Откуда? Что за письмо? — Вожатая открыла дверь, пропустила Васю.

— Вот смотрите!

Вожатая внимательно прочитала письмо. И, видимо, не поверила своим глазам: проверила штемпель на конверте, перечитала еще раз.

Сказала взволнованно:

— Пойдем к Марине Петровне. Подожди, я только пальто накину.

Учительницы дома не оказалось: пошла в сельсовет. Вожатая с Васей побежали в сельсовет.

— Вот так та-ак!.. Просто не верится даже. Удивительно! — проговорил председатель сельсовета, прочитав письмо. — Вот что, по-моему, с выводами надо подождать. Написано все-таки почти ребенком. И только по рассказам отца. Жизнь — сложная штука. Бывает — ошибаются люди, но многие потом исправляются. Давайте сделаем так: письмо отдадим участковому милиционеру. Он должен быть в курсе дела. А как ты додумался написать письмо на родину Лаврентия Васильевича, Вася?

— Что письмо, я хочу туда сам съездить, — буркнул Вася. — Я его выведу на чистую воду!

Председатель улыбнулся:

— Не надо никуда ездить, все сами выясним, а рассказывать об этом пока не стоит. Как ты сам-то думаешь?

— Все равно узнаю всю правду и выясню, кто деньги берет, про которые Петрусь рассказывал.

ТАЙНА РАСКРЫВАЕТСЯ

Петрусь с матерью медленно шагали по узенькой тропинке. Тропинка змеей извивалась вдоль поля, покрытого рыхлым снегом. Было тепло, уже пахло весной.

Петрусь подбросил вверх шапку. И тут же кинулся ловить ее. Поймал и громко засмеялся.

— Простудишься. Не снимай шапку, — ласково сказала мать.

Вот смешная! Разве можно простудиться в такой теплый солнечный день? Но шапку все же надел. Правда, на самую макушку.

— Куда это вы? — послышалось со стороны большой дороги.

Мать и сын испуганно остановились. Кто бы это мог быть?

Да это Вася на лыжах. Еле ползет по сырому снегу. Вот он остановился и воткнул палки в снег.

— В лес! За хворостом! — закричал Петрусь, махнув рукой в сторону леса. — А ты куда ходил? В соседнюю деревню, да?

— Да! Сказали, что там в магазине тетради есть! — крикнул Вася, подмигнув товарищу.

Оба, не сговариваясь, не хотели посвящать друг друга в свои дела. Вася сразу понял, что Петрусь с матерью идут в лес вовсе не за хворостом. А Петрусь хорошо знает, что тетрадей у Васи достаточно, только непонятно: зачем тот по воскресеньям ходит в соседнюю деревню?

Вася помахал варежкой и скатился в овраг, а Петрусь с матерью пошли своей дорогой.

В лесу — благодать. Ветер шелестит верхушками деревьев, а внизу покой и тишина. Только снежные шапки то и дело падают с елок на тропинку. Петрусь старательно растаптывал их своими чесанками, прокладывая матери дорожку.

Вот и заветная береза. Настроение почему-то сразу испортилось. Нехотя сложил мальчик вслед за матерью пальцы щепоткой и начал креститься. Это-то он умел делать хорошо — бабушка научила.

Мать молилась долго. Потом бросила в щель металлический рубль и повернулась к сыну:

— Ну, пошли. По дороге соберем хворост…

— Ты иди. Я догоню, — тихо ответил Петрусь, не отрывая глаз от березы.

Мать пошла по тропинке и скрылась в ельнике. Тогда Петрусь подошел к дереву, встал на пенек и подтянулся. Забрал деньги из дупла и положил в карман. Сбор на этот раз оказался богатый: среди бумажных денег мелькнули даже зеленые трешницы.

— Ну, где ты там?!

Петрусь испуганно шарахнулся от березки. Да это же мама! Он облегченно вздохнул и побежал к ельнику.

* * *

Из оврага, тяжело дыша, вылез Вася.

На спуске он подвернул ногу и кубарем покатился вниз, в кусты — тонкая корочка льда и промерзшие ветки больно ободрали лицо и руки. Вася не помнил, сколько времени просидел он на дне оврага. Наконец, с трудом опираясь на палки, он стал медленно подниматься по пологому склону. Вот и «святая» береза показалась, а рядом с ней… Петрусь!

— Так вот, оказывается, кто достает деньги из дупла! — не поверил своим глазам Вася. Вот тебе и лучший друг! А он-то хотел перевоспитать его, и даже казалось ему, что Петрусь начинает о многом задумываться, уходит из-под влияния бабушки.

Когда Петрусь убежал, Вася подошел к березе. Прислушался, огляделся и сунул руку в дупло. На дне щели кто-то аккуратно прикрепил жестянку. Конечно, для того, чтобы деньги не упали в дупло.

«Чья это работа? — ломал голову Вася. — Петрусь — трус. Он не мог решиться на такое. Хотя… постой! Если он трус, то не брал бы деньги. Не хитрит ли? Не собирает ли, прикидываясь трусом, деньги верующих? «Их может брать только один человек…» Так сказал Петрусь. Неужели он вор?»

Васе захотелось догнать Петруся и крепко отколотить. Он взял в руки лыжи и, хромая, побежал по тропинке догонять обманщика.

…Петрусь с матерью входили в деревню. Для вида они тащили по маленькой вязанке хвороста. Увидев их, Вася остановился. Его осенила новая мысль: «А если Петрусь забирает деньги из дупла по поручению какого-то верующего? Торопиться не надо. Поспешишь, говорят, людей насмешишь. Со старшими надо посоветоваться…»

Вася зашел к вожатой. Но Нины Ивановны не оказалось дома, и он пошел к себе. Мать о чем-то горячо спорила с Лаврентием Васильевичем.

— Детей надо держать в руках. Когда вожжи ослабишь, и лошадь начинает лениться, — говорил Лаврентий.

— Что мне делать? Единственный сын…

Вася разделся и повесил мокрую одежду поближе к печке. Шапку сунул на задвижку.

— Вернулся наконец-то! Где же ты пропадал? У всех дети как дети, — запричитала мать.

Раньше она никогда так не кричала на сына. А в последнее время… Сразу припомнились все обиды. Вася не выдержал:

— Какое вам до меня дело? Вас двое, я один!

— Я дам тебе — один! — Мать толкнула его в спину.

Не от боли — от обиды заплакал Вася, выскочил в сени, крикнул:

— Слушаешь обманщика! Сама вот увидишь!

Выбежал на улицу, завернул за угол дома. Постоял там немного и, вернувшись во двор, забрался под крыльцо к Камбуру.

Там он уселся рядом с другом и долго плакал, уткнувшись в пушистый собачий бок. Камбур, успокаивая хозяина, тихонько повизгивал, старался лизнуть в лицо. На соломе было мягко, тепло… «Как все хорошо было, когда не было в доме этого страшного человека», — думал Вася.

Но вот Камбур насторожился, тявкнул. Вася притянул его к себе и ласково шепнул: «Тихо, Камбур, тихо…»

Стукнула калитка. Кто-то быстро пробежал по ступенькам и зашел в сени.

— Вася дома? — раздался голос Петруся.

— Нет, — послышался голос Лаврентия Васильевича. — Разве он не во дворе?

— Когда я шел сюда, кто-то пробежал мимо ваших ворот. В клуб, наверное. Чего же он меня не подождал? Я тоже в клуб собирался. Артисты приехали…

— В избу не пойдем. Давай! — вдруг быстро и требовательно сказал Лаврентий.

Вася затаил дыхание.

Зашуршала бумага, послышался звон медяков.

— Хороший ты мальчик. Бог тебя не забудет. Завтра же отнесу эти деньги в церковь. — Голос Лаврентия Васильевича подобрел. — Ну, как приемник работает?

Скрипнула дверь. Вышла мать.

— Заходите в избу. Куда же пропал Вася? Петрусь, сходи-ка к соседям. Может, он там? Раздетый убежал. Пускай только вернется — покажу я ему…

— Ладно, — Петрусь мотнул головой и выбежал на улицу.

Мать с Лаврентием Васильевичем вошли в избу.

Вася обнял Камбура, зарылся лицом в теплой шерсти и глубоко задумался, потом вылез из-под крыльца и через щель в заборе выбрался на улицу. Он знал, что дома его ничего хорошего не ждет, и пошел к соседям, к Коле Петрову.

СТРАШНЫЕ СНЫ

— Петрусь, иди-ка сюда!

Петрусь медленно подошел к Васе. Они стояли под старой ивой, под ногами хлюпала грязь.

— Ты… чего? — спросил Петрусь дрожащим голосом.

— Ничего, — ответил Вася. — Подойди ближе.

— Ага, — сказал Петрусь и судорожно вцепился в рукав товарища.

— Ты что, замерз? Разве холодно? Может, ты темноты боишься?

В это время среди тысячи звезд на небе промелькнул яркий след.

— Господи… Чья-то жизнь оборвалась… — вздрогнув, прошептал Петрусь.

Вася усмехнулся.

— Это же метеорит. Неужели и этого не знаешь? Эх, ты! Совсем одичал со своей бабушкой!

— Это мне не бабушка сказала, — буркнул Петрусь и замолчал.

— Знаю, знаю кто. Ну, ладно. Хватит о метеоритах. — Вася положил руку на плечо товарища. — Скажи, друг ты мне или нет?

— Друг, — прошептал Петрусь и низко опустил голову: чувствовал себя виноватым и перед Васей и перед всеми ребятами.

— Я от тебя ничего не скрываю. Что знаю, все говорю открыто. А ты в последнее время избегаешь меня. Догадываюсь почему. Но не в этом дело, я не обижаюсь, — вздохнул Вася. — Давай дружить по-прежнему. Я тебе дам карманный фонарик. Вот, смотри, как светит. Прожектор!

Вася вытащил из кармана круглый фонарь и протянул другу.

— Включи попробуй. Вот кнопка. Нажми только! Ну, пошли домой. Ты освещай дорогу, а я за тобой.

Петрусь дрожащими руками взял фонарик. Сразу видно — рад подарку. Любит он получать подарки, ох любит!..

— Ну, как, хороший? Настоящий прожектор!

Петрусь попытался улыбнуться, но что-то не получается у него… Вася вдруг сказал:

— Знаешь, Петрусь, ты принес Лаврентию Васильевичу деньги, а он ведь не отдал их в церковь!

Петрусь вздрогнул всем телом, рванулся из рук товарища, фонарь упал в грязь.

— Не бойся, — сжал его руку Вася. Потом нагнулся, поднял фонарь и продолжал: — Жалко мне тебя. Зачем связался с ним? Он очень хитрый. И такой обманщик, каких свет не видывал.

— Я никаких денег не видел, — всхлипнул Петрусь. — Кто тебе сказал?

— А какие деньги ты отдал Лаврентию Васильевичу в наших сенях? А из дупла березы ты что забрал, если не деньги?

— Кто это тебе сказал?

— Сам знаю.

— Лаврентий Васильевич… Только он все это знает!

— Придет время — и его заставят сказать, что вы тут творите…

Петрусь резко рванулся и дал стрекача, не разбирая ни луж, ни грязи. Вася громко крикнул вдогонку:

— От стыда еще никто не спасся бегством!

…Дома он осторожно открыл дверь в избу, быстро разделся, на цыпочках прокрался к постели. Свет не включил — боялся разбудить отчима. Нет от него покоя. То расспрашивает, где был, что делал, то начинает ни за что расхваливать, обещает купить разные вещи. Противно все это…

Вася тихонько укрылся одеялом, закрыл глаза, стараясь заснуть, но в голову полезли разные мысли.

А Лаврентию Васильевичу снился страшный сон. Будто идет на него Алексей Петрович с обезображенным лицом и закрытыми глазами, протягивает руки, тянется к нему. Знает Лаврентий, что надо убежать, что пощады ему не будет, и не может двинуться с места.

— Ох! Ох! Ох! Прости, Алексей Петрович! Не хотел я тебя бросать!.. — кричит во сне Лаврентий Васильевич. И… просыпается. Господи… Думал, что наяву.

…А было так. Ротой, в которой служил он, командовал Алексей Петрович, сын Марфы Игнатьевны. Однажды после жаркого боя пришлось в беспорядке отступить в лес. Фашисты наседали прямо на пятки. Рота рассеялась по лесу, и получилось так, что командир и его земляк Лаврентий оказались вдвоем. Алексея Петровича ранили в ногу. Присел командир на снег, вытащил из кармана крест и протянул Лаврентию: «Если не доберусь до своих, вышли маме. Напиши ей: не спас он меня от смерти…» Только успел Лаврентий взять крест в руки, рядом послышалась немецкая речь.

— Помоги-ка в овраг спуститься, — прошептал Алексей. Лаврентий сделал вид, что не расслышал слов командира. Молча попятился, а потом рванулся в чащу. На бегу услышал пальбу. Притаился в кустах, а потом долго плутал по лесу. К утру опять забрел на то место, где бросил товарища. Алексей лежал под кустом. Мертвый. Его трудно было узнать. Видимо, фашисты стреляли в него и в мертвого: лоб и грудь его были иссечены пулями. Лаврентий, закрыв лицо шапкой, бросился в овраг…

С тех пор как приехал в деревню Алексея Петровича, он все время видит один и тот же сон: будто командир его вернулся домой и хочет рассчитаться с ним…

…Лаврентий Васильевич попытался успокоить себя.

И чего, собственно, он так волнуется? Кто знает об этом? Никто. Не попади он в плен, может быть, и стали допытываться.

В концлагере он прикинулся верующим, и это его спасло — фашисты поверили, что он бывший священник, жертва большевиков. С тех пор все и началось… Обман, ложь… Только церковь не раз выручала его… А если кто-нибудь догадался? Лаврентий с ненавистью вспомнил Васю. Неужели подозревает?

А Вася изо всех сил старался прикинуться спящим. Глаза закрыл, дышит ровно, а сам думает: «Ясно же слышал: «Алексей Петрович». Сейчас в деревне нет человека с таким именем и отчеством. Это, конечно, сын Марфы Игнатьевны… Где же он бросил его?..» Но ответа нет. И Вася вспоминает письмо. Помнит его от слова до слова.

«Дорогой Вася!

Получили твое письмо. Класс поручил ответить мне. Наш отец хорошо знает Лаврентия Васильевича. Когда он вернулся с войны, прикидывался раненым, работал шофером в церкви. Попа возил. Позже сам стал попом. Однажды он пришел на службу пьяным и начал купать детей в холодной воде. Двое из них после такого крещения погибли. Позже его посадили в тюрьму. После освобождения его в церковь не принимали. Служители церкви снабдили его деньгами, и он ходил по деревням и агитировал народ, чтобы те шли в церковь. Где только не побывал он! Потом скрылся.

Теперь он, значит, в ваших краях? Будьте с ним осторожнее.

С приветом Коля КИРИЛЛОВ».

…Неладное творилось в доме у Васи. Давно уже не слышно смеха матери, теперь нередко глаза у нее были красные от слез. Она никогда не жаловалась сыну, но Вася и сам не маленький — видел, что жизнь ее с новым мужем не задалась.

Лаврентий в последнее время почти не бывал дома, а когда приходил, сидел сычом: Вася порой ловил его тяжелый, ненавидящий взгляд. Когда глаза их встречались, на лице отчима появлялась вымученная улыбка, он изо всех сил старался держаться с пасынком по-доброму, и Вася знал почему — боялся его Лаврентий, очень боялся. Конечно, он догадывался, что Вася рассказал председателю и про березу, и про деньги, которые приносил ему Петрусь. А совсем недавно, поздно вечером, Васю разбудил лай Камбура. Он приподнялся на локте и выглянул в окно.

— Цыц, Камбур, цыц, свои! — уговаривал Лаврентий собаку.

Камбур, ворча, полез под крыльцо.

«С чего это Камбур его не признал?» — удивился Вася, но тут же понял — отчим был не один.

— Напортил ты все, Лаврентий, — говорил кто-то незнакомый. — Зачем было приносить детей на кордон? Обещал — ни одна душа не узнает, а вышло — вся деревня языки чешет, мол, чуть детей не уморили, душегубы.

Лаврентий бормотал что-то невнятное, кажется, пытался оправдаться, но тот же голос продолжал:

— Что деревня! Весь район об этом болтает. Никто ко мне идти не хочет. А что мне прикажешь делать? Специальности нет, образование четыре класса. Где я такие заработки найду? Да и тебе не поздоровится. Догадываются небось, что ты меня сюда привел, глядишь, и до твоих дел доберутся!..

«Да это поп, — догадался Вася, — который у деда Ехрема детей крестил!»

— Тише ты, чего там расшумелся! — не выдержал Лаврентий. — Скажи лучше, куда чемодан спрятать?

— На старом месте у оврага. Дед Ехрем и привезет. Прощай пока, не провожай, сам дорогу найду.

Вася слышал, как Лаврентий прокрался в избу, кряхтя, улегся на лавку. Долго вздыхал, ворочался: не спалось, видно, и ему.

А Вася не мог дождаться утра — хотелось скорее бежать к председателю.

С ПОЛИЧНЫМ

— Притормози-ка, друг. Что-то, видать, случилось, — поежился пассажир, сидевший на заднем сиденье.

— Пожалуйста.

Пассажир вылез из машины и скрылся в кустах.

В машине остались двое: шофер и второй пассажир — дед с черной бородой. Сидели молча.

«Тик! Тик! Тик!» — тикает счетчик. Что ему — он знает свое дело: раз мотор работает — надо считать. Через некоторое время цифры на счетчике меняются: раз! — следующая, раз! — и следующая.

«Тик! Тик! Тик!» — считает счетчик. Пассажир не возвращался. Шофер недовольно завозился:

— Деревня уже рядом. Доехали бы.

— Ишь ты какой! Как разговаривает…» Вот ограбят если тебя на обратном пути, тогда что скажешь? — неожиданно заругался дед, глаза его недобро блеснули.

— Вы не обижайтесь. Я же просто так сказал. Счетчик на это не смотрит, деньги считает, — улыбнулся шофер.

— Сколько с нас? Некогда ждать — так поворачивай и валяй. А нам не впервой шагать по земле — сами дойдем. На, держи червонец — и на пиво тебе останется… — Дед вылез из кабины: — Открой багажник!..

— Простите, дедушка, если обидел, — смутился шофер, никак не ожидавший такого оборота дела.

— Знаем. Не до человека вам, лишь бы деньги были. На, держи! — сунул ему мятые бумажки дед. Сам вытащил из багажника чемодан и небольшой ящик и поставил их на землю.

Шофер хотел было помочь, дед только рукой махнул:

— Обойдусь как-нибудь!

— Ну что вы, как же я брошу вас в лесу? И товарищ ваш пропал, — попытался успокоить расходившегося старика таксист. — Садитесь, садитесь. Довезу до деревни.

— Я с вами рассчитался. Езжайте, езжайте!

Дед взял в руки чемодан и ящик. Тяжелые, видимо: шагнул дед два-три раза и пошатнулся, но тут же выпрямился и упрямо двинулся вперед.

Таксист, так и не поняв, чем он так уж обидел странного пассажира, удивленно смотрел ему вслед. Не выдержал — крикнул:

— Брось чудить, дед! Слышишь? Садись, довезу!

Но тот даже не обернулся. Шофер махнул рукой — шут, мол, с тобой, тащись, коли так… — сел в машину, развернулся и покатил назад, в город.

Из-за кустов выскочил Лаврентий, взял из рук старика ящик, и оба скрылись в лесу.

Мокрые прошлогодние листья шуршали под ногами. Весело щебетали — радовались весеннему теплу птицы.

— Тихо!.. — Старик вдруг остановился и поднял руку.

Лаврентий вздрогнул.

— Померещилось! — улыбнулся старик. — Детишки там. Им не до нас… Цветы собирают.

— А-а, это там, на полянке… — облегченно вздохнул Лаврентий.

Спустились в овраг. Прошли немного — шагов двадцать, и старик стал карабкаться наверх, но вдруг поскользнулся и упал к ногам спутника.

— Эх, старость! В молодости бегом поднимался.

— Где яма?

— Справа. Вот около того дуба.

— Понятно. Стой здесь. — Лаврентий с тяжелым ящиком в руках легко поднялся по круче и скрылся из виду.

Потемнело. В овраге запахло сыростью, прелыми листьями. Старик терпеливо ждал Лаврентия, переминаясь с ноги на ногу…

— Подождите, Лаврентий Васильевич! — послышался из-за деревьев знакомый голос. Лаврентий бросил ящик на землю и рванулся было в сторону.

— Ай-яй-яй, нехорошо так, — председатель сельсовета, как тисками, сжал руку Лаврентия.

— Да я… Я что… Шутя только… — попытался улыбнуться Лаврентий, испуганно шаря по сторонам. Но пути к бегству не было: из-за деревьев вышли Петр Егорович и школьная вожатая Нина Ивановна.

— Так что же вы сюда принесли? Откройте, покажите, — сказал председатель, нагнувшись к ящику.

— Ничего нет. Книги Ехрема-Улыпа. Попросил помочь. Ему принесли. Правда, дядя Ехрем? — повернулся Лаврентий к старику.

Тот молча кивнул головой.

— Откройте-ка ящик, товарищи, — попросил председатель. — Посмотрим, что там.

Петр Егорович и вожатая палками открыли ящик, потом чемодан. Чего там только не было! Иконы, металлические кресты, на дне чемодана аккуратно перевязанные бечевкой пачки денег.

— На словах, значит, показалось мало? Книгами и иконами решили агитировать народ?! — сказал председатель. — Знаем, для кого вы их принесли! Ехрем Петрович, скажите прямо, не для вас ведь эти книги?.. А знаете, что вам будет за распространение такого?!

Губы старика Ехрема затряслись, он молчал. Да и что тут можно ответить?

— Какой же вы лживый человек, Лаврентий Васильевич! — с гневом продолжал председатель. — Вот расскажу народу о вашей жизни… Ну, ладно, об остальном поговорим в деревне. Берите свое добро, пошли в сельсовет.

РАСПЛАТА

На дальнем конце улицы зазвенели колокольчики.

— Едут! Едут! — закричал Вася, подбрасывая вверх кепку.

— Молодые едут!

Показалась пара лошадей. Ленты на дуге трепещут, вьются на ветру. Петр, стоя на облучке, натянул вожжи и знай посвистывает! На тарантасе молодые — нарядные, счастливые. Еще один тарантас, еще… Битком набиты парнями и девчатами. Чуть сзади — «газик». Звенит, льется над деревней свадебная песня.

Остановились у клуба. Молодые по ковру поднялись на крыльцо. Председатель сельсовета и секретарь комсомольской организации встретили их в дверях.

Клуб сегодня украсили первыми весенними цветами и еловыми ветками. Как хочется побывать там, в зале, попеть, сплясать, послушать тосты, но сегодня ребят в клуб не пускают, однако они не унывают: тесно облепили окна.

Вася повернулся от окна, и его глаза в упор встретились с глазами Лаврентия Васильевича: он медленно шел мимо, но сразу ускорил шаги, искоса посматривая в сторону клуба. Может, и заглянул бы в клуб, да понимает, что там ему делать нечего. Вчера его обсудили всем народом на общем собрании и вынесли решение: выселить из деревни.

«Чего ему тут надо? — подумал Вася. — Ах, да он ведь еще чемодан у нас не забрал. За ним, наверное…»

Вася тут же забыл о Лаврентии, протиснулся поближе к окну, осмотрелся: почти все ребята здесь. Не было только Петруся, Палли и двух-трех девочек. Петрусь не ходит в клуб, греха боится. Ох, уж этот Петрусь!.. Вася не выдержал, выбежал на улицу. Навстречу ему — Палля.

— Вася! Идем быстрей. К вашему дому подъехала милицейская машина. Что-то случилось. Велели позвать председателя сельсовета. Я прибежал за тобой!

…В избе у Васи уже полно народу. Тут же за столом сидел участковый милиционер Сергей Павлович. На табуретке расстроенная Марфа Игнатьевна вытирала платком глаза.

На стуле — открытый чемодан. Поверх одежды Лаврентия Васильевича красовался коровий рог, большой и кривой.

— Знаете, вот у этой гражданки Лаврентий Васильевич украл деньги, — сказал Сергей Павлович председателю.

— Сама отдала, — буркнул Лаврентий Васильевич. — Не тебе, говорит, отдаю, а богу…

— Врет! — взвилась Марфа Игнатьевна. — Я всю жизнь берегла деньги в этом роге. Я ведь не могу ходить в сберкассу — глаза совсем ослабели. А в нашей деревне воров нет! Весь век так жили… Ох, горе на мою голову! Не думала, что божий служитель может говорить такое! — заплакала старуха и вдруг кинулась на Лаврентия Васильевича с кулаками: — Греха не знаешь! Совесть потерял!.. И про Лексея моего ты все врешь! Не мог мой Лексеюшка водить дружбу с таким человеком, не мог!

И тут вперед выступил Вася.

— Марфа Игнатьевна, — сказал он дрожащим голосом, — не хотел вам говорить, расстраивать вас — он у нас все время во сне кричал: «Алексей Петрович! Прости, не хотел я тебя бросать!»

В избе стало очень тихо.

Лаврентий Васильевич сразу сник. Потом покорно поплелся за Сергеем Павловичем в машину.

Открыв дверцу, он с жалкой улыбкой посмотрел на ребят и робко помахал им рукой. Но никто не ответил ему. Только рука Петруся невольно дернулась было вверх, но Вася так взглянул на него, что рука друга решительно опустилась.

АРАСЛАН

Дорогие ребята! Вам довелось побывать в чувашском городе Канаше в краеведческом музее, что неподалеку от железнодорожного вокзала? Помните стенды с экспонатами времен Великой Отечественной войны? А фотографии героев, которые, не щадя своей жизни, сражались с немецко-фашистскими захватчиками?

Вот фотоснимок мальчика с патронташем через плечо. Это сын пограничника из деревни Чагаси Канашского района Чувашской АССР Араслан Шалфеев. В годы войны он был партизаном. Как привела его судьба из чувашской деревни на партизанские тропы? Пожалуйста, не спешите с вопросами. Прочтите эту повесть, и вы узнаете о судьбе своего ровесника.

1

Отец прибежал домой веселый, счастливый, закричал с порога:

— Радуйтесь, доченьки. Братик у вас появился! А у нас с мамой — сынок!

Девчонки завизжали, запрыгали по комнате, повисли на руках отца.

— Папочка! А какой он? Какие у него волосики, кудрявые, как у тебя?

— А можно я буду его купать? — закричала старшая — Ира.

— А я гулять с ним буду, да? — не отставала младшая — Валюшка.

Отец схватил Иру и подбросил ее вверх.

Как хорошо чувствовать сильные руки отца, видеть совсем близко родные веселые глаза! Если посмотреть в них — увидишь себя, как в зеркале, только совсем маленькую.

— И меня, и меня! — кричит Валюшка, цепляясь за отцову ногу.

В следующую минуту, счастливая, летит она под самый потолок, и сердце замирает от страха.

Потом отец ушел на кухню — пока мама в больнице, он сам готовил обед, и сестренки наконец угомонились.

— А как мама назвала братика? — спросила неожиданно Валюшка.

— Борисом, — выпалила Ира.

Валя возмутилась:

— Ты что, соседского Бориса не знаешь? Такой плохой мальчишка! Помнишь, как он дернул меня за косички?

— Ну, тогда Ванюк!

— Ванюк! — удивилась Валя. — Этот грязнуля, он даже по утрам не умывается! А потом он из рогатки камнями стрелял в скворечник!

Ира задумалась. В самом деле, как же назвать братика! За обедом спросила:

— А какое имя у маминого сыночка?

Отец засмеялся:

— Если говоришь, мамин сыночек, то придется с мамой посоветоваться, — нашелся он. — Пока у него имени нет. Мы сами должны придумать: чтобы хорошее имя было у нашего мальчика!

Вдруг Валя закричала:

— Араслан! Сильнее араслана никого на свете нет. Давайте назовем братика Арасланом!

— Араслан… Нашли тоже имя, — не согласилась старшая.

— Ну что же, — заулыбался отец. — По-чувашски Араслан — лев. Звучит неплохо. Спросим у матери, что она скажет…

— Араслан! Араслан! — обрадовалась Валя.

…Вскоре добрая весть разошлась по всей улице. Все узнали о пополнении в семье Шалфеевых. Многие подивились необычному имени — Араслан. А старики не хотели верить. Потом махнули рукой: «Что возьмешь с детей, что на ум придет, то и говорят», — и успокоились. Раньше-то в чувашских семьях дети часто умирали. Вот новорожденным и давали названия птиц, а у Шалфеевых никто не умирал: обе девочки здоровы.

— Какая же причина назвать малыша Арасланом? — удивлялась соседка, тетка Марфа.

— Непонятно, — качал головой дядя Вася, ее муж. — Прачкан, Чегесь, Курак, Шанкач… Эти имена я слышал, а чтобы дите зверем нарекали… Что-то тут не так — может, девчонки ерунду болтают? Схожу-ка лучше сам к Шалфеевым.

2

…День за днем, год за годом, вот и Араслан подрос, пошел в школу. Давно уже переехали Шалфеевы из маленькой чувашской деревни в пограничный город Брест.

Отец кончил военное училище и теперь служил на самой границе. Но Араслан не забывал раздольные места, где он родился. Хорошо помнил, как всей деревней провожали отца в училище, помнил, как посадили его, маленького, в тарантас. Рядом с возницей восседал он, тянулся к вожжам, покрикивал на лошадь:

— Но!.. Но-о!..

Ременные вожжи не умещались в детских ладошках, да и конь не обращал на него никакого внимания. Шел своим шагом, только хвостом помахивал.

Вокруг упряжки весело носилась Хураська — лохматая рыжая собачонка. Высунула длинный язык и скачет, как ошалелая.

— Хураська! Хураська! Ко мне! — кричал Араслан.

— Папа в армию уходит, а он с собакой забавляется. И не стыдно тебе? — толкнула его в спину Ира, которая совсем как взрослая степенно шагала рядом с тарантасом.

Хураська как будто поняла, что разыгралась не к месту: залаяла, встав на задние лапки, заскулила.

Отец шел в окружении односельчан. Кто-то затянул песню. Солдатская песня — печальная.

В царские времена, говорят, если забрали в солдаты, то, почитай, четверть века отвали царю-батюшке. В те времена, уходя в армию безусым юнцом, возвращались седыми стариками. Конечно, если жив оставался за долгую службу. Небось старики вспомнили старое — слезы блестят на глазах. Уголком платка смахивала слезы и мать.

У ног отца жалобно заскулила Хураська. Подпрыгнула высоко, хотела лизнуть в щеку хозяина.

Отец погладил Хураську, ласково потрепал ее за уши.

— Ну, теперь иди, — улыбнулся он. — Играй с Арасланом.

Араслан хорошо понимает, что отец ушел защищать границы Родины, а Хураська нет. Каждый вечер околачивается на автобусной остановке — ждет хозяина.

— Глупая или умная? — смеется мать, но Араслан-то знает, что нет на свете умнее собаки, чем Хураська.

После школы Араслан шел в лес, и Хураська весело трусила рядом, помахивая хвостом-завитушкой. Иногда она убегала вперед, то и дело оглядываясь, не потерялся ли он.

Однажды почти у околицы из ржи выскочил племенной бык, огромный, с красными глазами. Араслан вскрикнул и помчался назад. Бык — за ним.

Топ! Топ! Топ! — топочет бык. Эх, было бы поблизости дерево, взобрался бы на него. Может, спрятаться во ржи? А бык уже — вот он… И вдруг Хураська с лаем ринулась на разъяренного быка. Бык остановился, как вкопанный, потом повернулся и ринулся за собачонкой. Хураська выскочила на дорогу — бык за ней.

Араслан уже был у околицы, истошно закричал на всю деревню:

— Бык! Хураська! Вон там! Во ржи!

Сосед дядя Вася забежал во двор, схватил длинную жердь и побежал в поле. А бык уже догонял Хураську. Нырнула она в рожь, взвизгнула и замолкла.

Дядя Вася отогнал быка. Когда подоспел Араслан, Хураська была еще жива: шевельнула хвостиком, тихо взвизгнула.

— Хурасенька! — Араслан заплакал, сел на колени, уткнулся головой в рыжий окровавленный бок.

Не услышала Хураська его голоса. Больше не встала…

3

— Как тебя зовут? — спросил веснушчатый, рыжеглазый мальчишка.

— Араслан…

— Как? Как?

— Араслан.

— Ха! — пожал плечами мальчишка. — Разве такое имя бывает?

— Бывает.

— А почему я ни разу не встречал его?

— Где ты встретишь, если ты русский, а я — чуваш…

— Как чуваш?

— Вот так, чуваш.

— А где они живут?

— Слышал про Волгу? Про город Канаш слышал?

Мальчик отрицательно покачал головой.

— Плохо знаешь географию. У вас дома карта есть?

— Есть.

— Разыщи на ней то место, где написано «Волга». Не найдешь, отца попроси. Я тоже могу помочь.

— Сам найду, — ответил мальчик, шмыгая носом.

— А ты знаешь, что такое топография?

— Нет.

— А я знаю, — прихвастнул Араслан. — Кто твой отец?

— Командир.

— Мой тоже. Он меня топографии учит. Э-э-э, как же тебя звать?

— Колька, — протянул мальчик пыльную руку.

Из-за угла появилась Ира. Схватила Араслана, потянула за собой.

— Опять останешься без обеда. Все дома. Только ты один где-то болтаешься.

Араслан хотел вывернуться, но не сумел. Пришлось идти домой.

— Завтра приходи на это же самое место! — крикнул он.

— Ладно!

— Нашел себе конопатого друга! — засмеялась Ира. — Когда только ты поумнеешь?

Отец был дома.

— Пап, у Кольки отец тоже командир! — радостно сообщил ему Араслан.

— Какой еще Колька?

— Рыжий такой. Веснушчатый. Из отряда Мишки Косого.

— Какой Мишка? Какой еще Косой? — не выдержала Ира. — С шантрапой связался. За десять лет ума не набрался, непутевый.

Валя не удержалась — прыснула, зажав рот ладошками:

— Это, наверно, «Пират». Тот, который на плоту плавает.

После обеда Ира с Валюшкой собрались на озеро, папа — к себе в часть.

Араслан побежал догонять сестер. В конце переулка кто-то крикнул: «Полундра!» — и дорогу ему преградили двое. На головах — фуражки козырьками назад, руки-ноги в грязи, будто черти болотные. Один держит удилище, у другого — ведерко. Сразу видно: возвращаются с рыбалки.

Сердце Араслана екнуло.

— Пробежишь между нами — спасешься, — хохотнул тот, с удилищами.

Араслан молчал.

— Что ты — глухой? Кому говорят! Ну, беги!

Араслан не двинулся. Ребята приблизились к нему. Что делать? Убежать — не убежишь, догонят. Притом спину показывают только трусы — так папа говорит.

Ребята окружили Араслана.

— Ну, прыгай через удилище! — приказал один, сняв с плеча удилища.

Араслан крепко сжал кулаки.

— Еще раз говорю, прыгай! — Мальчишка больно ударил его удилищем по ногам.

— А-а, вы драться! — рассердился Араслан. — А знаете, что такое бокс? Ну-ка, попробуйте!

После первого же удара один из мальчишек покатился на землю. Он даже охнуть не успел. Зато другой поставил на землю ведерко и кошкой прыгнул на Араслана. Но Араслан встретил его кулаками. Мальчишка зашатался, неловко попятился назад и опрокинул ведерко с рыбой. Шлепнувшись в лужу, «смельчак» заревел.

— Скажу Мишке, он тебе задаст, — захныкал хозяин ведерка.

— Сами виноваты, — закричал Араслан и зашагал к речке. Прошел немного, обернулся назад. «Рыбаки» все еще ползали по земле, собирая рыболовные снасти. На душе Араслана стало весело: как здорово, что отец научил его приемам бокса!

Вот и речка.

— Араслан! — услышал мальчик Валин голос. — Посмотри-ка на ивы.

Под ивами покачивался на легких волнах плот. На плоту мальчишка. В руках его длинный шест. На картоне, прикрепленном к шесту, четко написано «Пират». Мальчишка ловко оттолкнулся от берега и направил плот на середину реки. Течение подхватило плот и понесло.

— Это Мишка Косой, — кричала Валя.

— Ну?! — удивился Араслан. Он с разбегу бросился в воду и поплыл к сестренкам.

Плот, сколоченный из старых досок, совсем рядом. Молодец «Пират», ловко орудует шестом, только уж больно воображает: задрал нос и гордо посматривает по сторонам.

— Я ему сейчас устрою! — крикнула Валя и нырнула. Плот вдруг накренился. «Пират» раздвинул ноги, пытаясь его выровнять, но плот перестал слушаться хозяина: заходил ходуном. Мишка не удержался и бултыхнулся в воду…

На берегу зашумели, завизжали. Ребячьи животы надрываются от смеха.

— Ай да Валюшка! Утерла нос Косому! А он и не страшный ничуть. Просто смешной!

4

В березняке идет золотой дождь — опадают листья. Шуршат под ногами. Осень.

Как-то после уроков веснушчатый Колька сказал Араслану:

— Мишка Косой тебя боится.

— Почему?

— После той драки, помнишь, ты рассказывал. Ведь всех запугали эти хулиганы. Ты думаешь, мало мне от них попадало? Как подружился с тобой, перестали меня трогать.

— Вот как? — удивился Араслан. — А ты сам хочешь стать сильным?

— Как это «стать сильным»? — опешил Колька.

— Вот так. Только все зависит от тебя самого.

— Что-то не верится.

— Есть такая волшебница — говорит папа, — называется она физкультурой. Бокс сделает тебя сильным.

— А это что такое? С чем его едят, твой бокс?

— Ну и сказал, с чем едят… Не знаешь, что такое бокс? Дай, покажу. Ну-ка, согни пальцы, сожми в кулак. Теперь ударь. Смотри, вот так. Нападай на меня. Атакуй смелее. — Араслан подскочил к Кольке.

Колька испугался, спрятался за дубом. Пальцы растопырены, какое там кулак!..

— Не бойся. Подходи, — зовет Араслан. — Делай, как я… Говорю же, атакуй…

— Как же я буду драться с товарищем? — дрожащим голосом сказал Колька.

— Чудак! Мы же не деремся. Учимся боксировать. Потом наденем настоящие боксерские перчатки!

Колька замахнулся на Араслана, тот ловко отскочил в сторону, увернулся.

— Атакуй! Смелее атакуй! — кричал Араслан, а Колька старался изо всех сил — прыгал, налетал, только сухие ветки под ногами трещали.

— Вы что, ребята, деретесь? С ума сошли? — откуда ни возьмись Валя.

Араслан успокоил сестренку:

— Боксируем. Понимаешь разницу?

5

…Спит древний Брест. В предрассветных сумерках смутно белеют старинные стены крепости. Внезапно тишину нарушили мощные взрывы.

Удар, еще удар… Проснулись и заплакали испуганные дети. Наспех одетые люди выскочили на улицу. Город уже был охвачен пожаром.

В дом Араслана забежал запыхавшийся сосед.

— Собирайтесь быстрее! Война началась! Война с фашистами. Времени в обрез!

Мать заметалась по комнате. Сестры кое-как засовывали одежду в чемоданы.

— Как же отец? — бросился Араслан к матери. Мать беззвучно заплакала — вчера вечером отец уехал в командировку в Киев…

— Ничего, сынок, папка нас отыщет, — прошептала она.

Под окном загудела машина: шофер торопит Шалфеевых.

С трудом залезли в кузов старого переполненного грузовика. Старики, женщины, дети — семьи военнослужащих.

Машина тронулась с места.

…Идет второй день войны… Потянулись на восток бесконечным потоком машины, подводы… Позади Брест. Там, на границе, наши солдаты ведут жаркие бои с врагом не на жизнь, на смерть. Там остались самые близкие — отцы, сыновья, братья.

У беженцев за плечами полные котомки, в руках — узлы. Сколько еще придется им шагать и шагать в неизвестность!.. Может, еще удастся сесть на поезд!

…Мать шла, низко опустив голову (машина сломалась в первый день пути), ничего не слыша, не видя вокруг. В руках — узлы, рядом девочки и Араслан. Она вспоминала, как совсем недавно, поздно вечером, когда дети уже спали, муж вдруг сказал:

— Неспокойно на Западе, Катюша, — фашисты лютуют…

— Сердце чует, не к добру это. Как же быть?

— Время покажет, — вздохнул муж. — Может, пронесет — ведь с Германией у нас пакт о ненападении.

— Что-то не верю я фашистам…

Муж не ответил, задумался глубоко.

…Впереди поднялась суматоха. Из-за леса выскочил самолет со свастикой. Он летел совсем низко — люди видели лицо летчика в круглых очках. Застрочил пулемет — и толпа сразу поредела. Страшные стоны, вопли, проклятия неслись к небу, а самолет делал свое страшное дело. Вот девушка, почти девочка, зажав руками окровавленную рану на животе, корчится на обочине дороги; старуха упала ничком на свои нехитрые пожитки… Поперек шоссе лежит навзничь молодая мать, на руках — мертвый ребенок.

Вслед за первым показался второй самолет.

Самолеты долго не задержались, улетели. Стихли крики на дороге. Люди выползли из своих укрытий, из-за кустов и деревьев. Торопливо похоронили убитых, помогли раненым. Молчаливая скорбная толпа снова потянулась на восток.

Когда землю окутала черная ночь, добрались до леса, остановились в изнеможении. Вперед выступил невысокий, кряжистый дед.

— Товарищи! До утра сделаем привал! — объявил он.

Никто не знал ни имени, ни отчества старика. Никто не уполномачивал его руководить людьми, однако все сразу послушались его.

— Товарищи! — продолжал дед. — Не выбирайте места поближе к дороге. Кто знает, ненароком могут немцы нагрянуть. На ночлег давайте уйдем в лес. Может, выйдем на какую-нибудь поляну или к речке. Соберитесь с силами. Ну, пошли в лес, он нас укроет.

Из последних сил поднялись люди на ноги и зашагали за дедом по узенькой тропинке. Шли долго, наконец впереди блеснула река. Беженцы расположились на поляне. Дети спустились к воде.

Шагая меж деревьев, Араслан заметил мост, перекинутый через речку. По мосту перешел на другой берег, лесная тропинка вывела его на поляну с небольшими аккуратными домиками. «Тут, наверно, был пионерский лагерь», — догадался он и решил заглянуть в один из домиков. Только шагнул вперед, залаяла собака.

«Может, там немцы», — подумал мальчик. Сердце гулко застучало в груди.

— Кто там? — раздался в ночной тишине мальчишеский голос, очень знакомый Араслану.

«Неужели Мишка? Ну, конечно, он!»

— Кто там?

— Мишка!.. Это я — Араслан!

— Жучка! Перестань лаять! — крикнул Мишка, вытаращив глаза. — Откуда ты свалился?

— Из Бреста. Нас много. Остальные остались на том берегу, — сообщил Араслан.

Из крайнего домика выбежали Колька с Таней. И Араслан вспомнил: ведь ребята уехали в лагерь в первую смену! Здесь и застала их война.

— У меня тут в деревне дедушка живет, — сказал Колька. — Днем нашу деревню бомбили фашисты. Полдеревни превратили в пепел. А мы в лесу были, ходили за ягодами. Вернулись в деревню, только пожары полыхают. А из людей почти никого не застали.

— Пришли в пионерлагерь, — добавила Таня. — Думали, что наши в лесу… До вечера искали, но никого так и не встретили.

Ребята отправились за беженцами — пусть хоть женщины и дети переночуют в домиках.

Араслан, Мишка и Колька устроились вместе под старым грабом. Долго не могли уснуть мальчишки — вспоминали отцов, строили планы, что делать дальше, но так ничего и не придумали. Ясно было одно:держаться вместе.

Потом пришел сон, только мать так и не сомкнула глаз.

Неужели пути-дороге нет конца и края?

— Светает. Вставайте, товарищи! Пора! — гремит над поляной дедовский бас. И снова суета сборов, плач детей, и нескончаемая дорога на восток.

…На востоке заалела заря. Лес наполнился птичьим гомоном. Утренний прохладный ветерок зашелестел зелеными листочками деревьев, еще не израненных фашистскими пулями и осколками снарядов.

Беженцы решили держаться подальше от лесных большаков, выбирали глухие проселочные дороги. По шоссе двигались только машины.

Мать аккуратно сложила остатки пищи в котомку, перекинула ее за спину, сунула Ире узел — больше поклажи не осталось, чемодан потерялся во время бомбежки.

Она даже не вспоминала о нем, главное, дети были с ней, рядом, целые и невредимые: статная, красивая Ира — уже совсем взрослая девушка, хохотушка Валюшка, добрая и веселая, душа нараспашку, и сынок Араслан. Как он повзрослел за эти дни войны, как стал похож на отца! Мать искоса взглянула на него: что-то он задумчив сегодня. Лицо хмурое, озабоченное, руки непроизвольно теребят фуражку с красной звездочкой — подарком отца. С фуражкой Араслан не расстается, даже спит в ней.

Араслан думал о своем: так и не сумел он убедить Мишку и Колю пробираться вместе — ребята в последний момент не захотели бросать пионерлагерь, тем более и деревня, где жили дед и бабка Коли, была под боком.

…Солнце поднялось высоко.

Деревья поредели. Показалась опушка леса.

— Придется выходить на дорогу, — сказал дед.

Все уже знали, что зовут его Михаилом Михайловичем и был он в далекой, казалось теперь, довоенной жизни школьным учителем на пенсии.

Только вышли на шоссе, как в небе послышался гул моторов. Откуда ни возьмись, появились три самолета со свастикой на желтом брюхе. Где-то впереди, там, где были машины и подводы, грохнул взрыв. Люди смешались, заметались в поисках убежища, а с самолетов началась пальба из пулеметов.

— За мной! — крикнул Араслан и бросился в сторону ближайшего оврага. Все побежали за мальчиком, скрылись в пшенице, потом сползли в овраг и притаились под крутым берегом.

Ши-и! — свистят пули. Ух! — грохочет воздух. Дрожит земля. Надрывно гудят моторы, тарахтят пулеметы. Запылало пшеничное поле, бурое пламя вскинулось над землей.

— Нельзя здесь оставаться, — сказал Араслан. — Уходить надо.

Матери показалось, что это говорит не ее сын, а взрослый мудрый человек.

По оврагу разбрелись кто куда.

Шалфеевы решили переночевать в лесу. Нашли подходящее место у кучи засохших срубленных веток. Если бы не война, хозяин увез бы их домой, а сейчас лежат они, никому не нужные. Ира расстелила плащ, легли все вместе, тесно прижавшись друг к другу.

В предрассветных сумерках Шалфеевы перешли овраг и продолжали путь.

Прошел день, второй… Усталые, осунувшиеся, к вечеру добрались до хутора Вишенки. Постучались в крайний домик. В окне показалась старушка. Она долго смотрела своими подслеповатыми глазами на женщину с тремя детьми:

— Заходите, уж коли пришли.

Старики — народ любопытный. Все хотят знать: откуда? Кто? Чьи? Куда путь держат?

— Из Бреста, значит. Издалека, — заохала старушка. — Только будет ли толк в том, чтоб идти дальше? Станцию окружили немцы. Пока у нас их не было. Хуторок наш мал. Зачем он немцам? Может, останетесь у меня? Не дай бог, напоретесь еще на них? Лютуют, говорят, они страшно. Хуже зверей, бают.

— Сами навидались, — вздохнула мать.

— Оставайтесь, и мне не скучно будет, — обрадовалась старуха.

6

Уже целую неделю жили Шалфеевы на хуторе Вишенки. Мать взялась помогать старухе по домашнему хозяйству. Для Иры тоже нашлось дело. Валя пасла единственную, но очень вредную старухину козу. Как-то бабка сказала:

— Надо бы парнишку приспособить к старосте. Мирон живет только вдвоем с женой. Может, им помощник нужен? Только уж ты сними с фуражки звезду.

— Не хочу быть батраком, — возмутился Араслан.

Мать посмотрела на сына глазами, полными слез. Только сейчас заметил мальчик, как изменилась она: глубокие складки прорезали лоб, под глазами морщинки. Араслану стало стыдно.

— Мы с отцом никогда не думали вырастить батрака. Но что поделаешь? Как нам быть? Сам решай, Араслан. Я тебя не неволю, — сказала мать.

…Староста Мирон радушно встретил бабку, даже в дом позвал. Араслан спрятался за спину старухи.

Волосы у старосты длинные. На вид совсем молодой. Глаза острые, быстрые. Толстые, мокрые губы растягиваются недоброй ухмылкой.

— Сирота. Из переселенцев, — начала было старуха.

Араслан не выдержал:

— Не сирота я!

— Конечно, мать есть. Но как же ей одной прокормить, одеть вас?

— Смел, видать, мальчишка! — подошел к Араслану Мирон. — Отец есть? Где он? Коммунист?

— Откуда им, несмышленышам, знать, где отец? Бросил он их. Коммунист или… — затараторила было старуха, но хозяин осадил ее:

— Тебя не спрашивают. Пусть сам отвечает.

Араслан понял, к кому он попал. Эх, был бы постарше, показал бы он, что такое бокс. Узнал бы тогда староста, кто такие коммунисты!

— Отца нет, — тихо, первый раз в жизни соврал Араслан.

Старуха одобрительно посмотрела в его сторону: осталась довольна ответом.

— Надо пасти коров, — сказал староста. — Пока у меня их шесть. Но будет больше. Вчера вон такой же бродяга, как ты, привел ко мне еще одну корову.

Араслан обиделся было за «бродягу», но вовремя сдержался.

— А ну пошли! — приказал Мирон.

Араслан вслед за старостой вышел во двор. Довольная старуха поклонилась старосте в пояс и побрела домой.

— Звать-то как? — буркнул Мирон.

— Араслан.

— Что-о?

— Араслан.

— A-а! По-моему, хоть черт! — загоготал староста. Он открыл дверь сарая, вывел корову.

— Веди ее в лес, на поляну. Там еще один пастух с моими коровами.

— Хас! Ну, пошла, ленивица! — Староста ударил корову палкой по спине. Корова остановилась и ни с места, не идет, и все тут.

— А ты что стоишь столбом? — набросился староста на Араслана. — Не выйдет из тебя пастуха! А ну, пошли! — Он еще раз хлестнул корову палкой.

Корова подпрыгнула, больно наступила на ногу мальчика. Будто кипятком обожгло ступню.

— Хас! Хас! — кричал староста, подгоняя корову.

Вот и лес. Он совсем рядом. Между редкими деревьями показалась полянка.

— Мишка! — заорал Мирон. — Принимай помощника!

Мирон остался на опушке леса. Корова поплелась к стаду, а Араслан бросился к другу:

— Мишка! Как же ты здесь очутился?

Мишка чуть не плакал от радости, рассказывал:

— Побежал вас искать, заблудился, долго ходил по лесу, пока сюда не попал. По дороге корову нашел — небось от стада отбилась. Вот с ней и попал к старосте.

…Мирон равнодушно посмотрел на мальчиков, потом, не оборачиваясь, зашагал в сторону хутора. «Та-а-ак!» — промолвил он глубокомысленно и, не заходя домой, направился к бабке.

— Значит, беженцы, — говорил он, многозначительно поглядывая на мать. — Знаем, знаем, много вас таких сейчас по дорогам шастает. Ну, что, живите пока, погляжу, как будете вести себя. — Он пронзительно взглянул на Иру: — А дочка — красавица. Сколько же тебе лет? Семнадцать-восемнадцать? Кстати, наш поп ищет девушек для церковного хора. Хочешь, поговорю с ним?

— Мне туда ни к чему, — отрезала Ира. Она хотела сказать, что комсомолка, но вовремя сдержалась.

— Ты что, думаешь, немцы закроют церковь? Как бы не так! Посмотрим, сама к нам прибежишь. У нас и еда, и денег во! Только будь умной, а то пеняй на себя.

Он сердито хлопнул дверью и ушел.

…В сумерках вернулся Араслан.

— Мам, на хуторе не сегодня-завтра немцы! Бежать надо отсюда. Староста — ненадежный человек, — выпалил он на пороге.

— Да не зверь он! Сердитый только, — сказала старуха.

— Эх, бабуся! Мы по дороге чего только не навидались, — горестно вздохнула мать. — Немцы с самолетов свинцом поливали безвинных людей — стариков, женщин, детей. Бомбами уничтожали, жгли. Никого не жалели…

— Боже храни вас. Неужто они и бога не боятся? — Старуха концом фартука вытерла глаза.

На другое утро Араслан спозаранку побежал в дом старосты: повели с Мишкой коров в лес. Хозяйка положила им в сумку два куска хлеба и бутылку пахты.

Скоро ребята совсем освоились на хуторе. Целыми днями пропадали в лесу — пасли коров, вспоминали…

— Помнишь, как ты плюхнулся с плота в речку? — смеялся Араслан. — А потом меня еще пугали тобой, говорили — вот задаст тебе Косой! А ты и не косой вовсе и совсем не страшный.

— Мы с тобой теперь друзья по гроб! — вставил басом Мишка.

…Прошла неделя, другая, третья.

Однажды к вечеру на поляну прибежал хуторской мальчишка.

— Немцы! В хуторе немцы! — закричал он еще издали. — Ищут семьи военных и партизан. Рыщут по домам. Обыскивают всех.

Сердце Араслана тревожно забилось.

— Мишка, смотри за коровами. Я побегу домой! — на ходу бросил он и исчез за деревьями. Мишка только и успел крикнуть:

— Осторожнее. Тебя самого поймают!

Хутор как вымер. Араслан через огороды пробрался в избу. Дома — никого. Мальчик выбежал во двор.

— Мама! Ира! Валя! Где вы?

Молчание.

— Что ты кричишь? — остановил его дед с соседнего двора. — Нету их. Фашисты забрали. Всех троих посадили на грузовик и увезли куда-то. Не только их. И ты беги, сынок. Всех предал Мирон. Рассказал о том, что твой отец командир. Что у тебя есть фуражка с красной звездочкой…

7

— Мишка! Хозяин — предатель! — кричал Араслан. — Маму, Иру, Валю увезли немцы.

Мишка побледнел, губы у него задрожали, он заплакал:

— Я не виноват! Я не знал! Не виноват я!

— А-а-а! — далеко аукает лес.

— Что ты, Мишка! — бросился Араслан к другу.

— Араслан, прости меня! Я не знал. Хоть убей меня на месте.

— Да что с тобой, Мишка?

— Во всем я виноват! Я! Думал, что он хороший человек, — закрыв лицо руками, опять заплакал Мишка.

— Что случилось, Мишка? — тряхнул его за плечи Араслан. — Расскажи мне.

Вместо ответа Мишка вскочил на ноги. Побежал по полю, закричал:

— Убью я его! Он обманул меня!

— Успокойся, пожалуйста. Прошу тебя, расскажи толком!

Мишка наконец пришел в себя. И вот что рассказал.

Как-то вечером Мирон пригласил его за стол. Весело шутил, смеялся. Хвалил Мишку за то, что привел к нему чужую корову.

— Будешь моим приемным сыном, станешь большим человеком, — говорил староста. — Немцы долго не удержатся, наши все равно их прогонят.

Потом стал спрашивать, откуда Мишка знает Араслана, расспросил про родителей. Вот тогда Мишка не удержался, чтобы не прихвастнуть. Рассказал, как отец Араслана учил их приемам бокса, сказал, что отец Араслана пропал без вести.

Староста заахал, заохал, сказал:

— Сиротам надо помочь. Иру возьмем в церковь, Араслан при деле. Для Вали тоже что-нибудь придумаем. Дядя Мирон не даст людям помереть с голоду…

Молча выслушал исповедь Мишки Араслан. Вспомнил свою фуражку с красной звездой. Эх, как же он не догадался спрятать ее. Сам виноват, недотепа!

— Убью я его! Он обманул меня! — приговаривал Мишка.

— Постой-ка ты, — остановил его Араслан. — Слушай меня. Я не могу остаться на хуторе. Пойду искать маму и сестер. А ты что решишь?

— Куда ты — туда я. Но сначала рассчитаюсь с Мироном.

— Как?

— Вернусь и пришибу чем-нибудь тяжелым.

— Глупый ты, — рассердился Араслан. — Подумал бы своей головой, прежде чем ляпнуть о моем отце. Эх, голова твоя!..

— Прости, Араслан.

— Разве нам справиться со старостой? Он сильнее нас, хитрее. Уйдем лучше. Что делать, там видно будет.

…Шагают мальчики из хутора в хутор. Из дома в дом заходят, милостыню просят. Тем и кормятся. Раз услышали, что в лесу близ Ракитницы обитают партизаны. Решили их разыскать. Побрели в сторону Ракитницы.

Два дня плутали мальчики в дремучем лесу. Пополам поделили последний кусок хлеба, попили водицы в овраге — и снова в путь. Глухо шумит вековечный лес, навевает тяжелые думы.

К вечеру второго дня Мишка совсем устал. Разболелись стертые в кровь ноги.

— Держись за меня, ну, шагни разок. Еще, потерпи еще немного, — шептал Араслан.

— Стой! Кто идет? — раздалось откуда-то сверху.

Ребята остановились.

Из кустов вышел пожилой человек:

— Не бойтесь. Куда путь держите?

— К партизанам, — серьезно сказал Араслан.

Мужчина усмехнулся:

— Какие прыткие! Сами-то вы откуда?

— Из Вишенок.

— Чьи будете?

— Мы пришли туда из Бреста. Беженцы.

— В Вишенках кого знаете?

— Пасли коров у старосты Мирона. Предатель он.

— Знаем. Такие предатели у нас на учете. Придет время, рассчитаемся с ними.

Человек протяжно свистнул три раза.

Вскоре раздался треск ломающихся сучьев, и на поляну выскочила девушка лет семнадцати-восемнадцати.

— Что, пополнение принимаете? — засмеялась девушка. Блеснули синие глаза.

— Отведешь их в лагерь, — сказал человек.

— Ну, ребята, за мной, только не отставать — я быстро хожу! — крикнула она.

Перешли высохший овраг, по извилистым тропкам вышли к землянкам.

Так ребята очутились в партизанском отряде.

— Проводите нас к самому главному командиру! — сказал Араслан, но девушка только улыбнулась и покачала головой:

— Пока я ваш командир и приказываю вам: первое — вымыться, вон какие оба грязнули, а второе — поужинать по-партизански, чтобы тарелки после вас мыть не пришлось, и третье — спать. А завтра посмотрим — утро вечера мудренее!

— Сама почти девчонка, а как командует! — проворчал Мишка, но пререкаться побоялся — еще выгонят из лагеря!

…На следующий день состоялся разговор с командиром отряда — Дядей Колей.

— Хочу мстить за мать и сестер! — сказал Араслан. — Пошлите меня на самые трудные операции.

— Придется с этим подождать, парень. Сначала научим владеть оружием, стрелять, а там…

— А что, думаете, мал я, да? Думаете, я не выдержу? Выдержу, я боксер.

— Это хорошо, что боксер. — Потом задумчиво добавил: — Значит, у старосты пасли коров. У нас тоже есть коровы…

— Я хочу бить фашистов…

— Пасти коров — значит тоже бить фашистов. Подумай-ка сам: партизаны должны быть сильными, закаленными. Не так ли? Если не пить молоко, откуда им силы взять? Для того чтобы было много молока, коров надо хорошо кормить. Не умеешь пасти, нету молока. Ты, брат, в этом деле нам неоценимую услугу окажешь. Может, и товарища своего в это дело втянешь? Только пусть сначала ноги подлечит.

И Араслан начал пасти партизанских коров.

А на четвертый день Мишка внезапно исчез из лагеря. Как в воду канул. Никто не заметил, когда он ушел. Дядя Коля отругал Араслана, а Мишку назвал нарушителем военной дисциплины.

— В армии за это расстрел полагается, понял, Шалфеев?

Араслан сидел, низко опустив голову, очень стыдно было за друга, да и страшно — что он еще придумал, этот Мишка?

— Решили было поручить тебе одно задание, — сказал командир, — но теперь не знаю, как и быть. Вдруг выкинешь какой-нибудь фокус.

— Товарищ командир! — взмолился Араслан. — Клянусь…

— Ну, ладно, верю, слушай меня. Переоденешься нищим и пойдешь в отряд имени Фрунзе. Передашь начальнику отряда две цифры: 36 и 11. И только. Но учти, дойти до отряда нелегко. Придется миновать две деревни, занятые фашистами, плутать по лесным дебрям. Ты, наверно, еще не знаком с топографической картой?

— Мой отец командир. Он показывал мне такую карту. Чуточку разбираюсь, — признался Араслан дрожащим от радости и волнения голосом.

— Ну-ка, подойди сюда. Вот смотри, куда тебе предстоит идти, — Дядя Коля склонился над картой, разостланной на столе.

Долго еще беседовали командир с Арасланом. Мальчик очень огорчился, что разбирается не во всех топографических знаках. Что не понял, переспрашивал, старался крепко запоминать.

— Пойдешь, конечно, без карты. Помни, если попадешься в руки фашистов, о задании молчок.

— Понимаю! — заверил Араслан.

— Можете идти, товарищ связной, — приказал командир.

— Связной Шалфеев готов к выполнению задания! — отчеканил Араслан. В душе он был горд тем, что командир назвал его «товарищем связным».

8

— Передай Дяде Коле: фрунзенцы выступят точно в указанный срок. Молодец, товарищ Шалфеев! Можешь идти! — Командир отряда дружески похлопал Араслана по спине. — Только будь осторожен.

Араслану не впервые пробираться селами, занятыми фашистами. Как всегда, выручала одежда нищего. На оборвыша редко кто обратит внимание. Иногда только фашистские патрули останавливали, обыскивали карманы, щупали заплатки. Не найдя в кармане ничего, кроме сухой краюхи хлеба или картофелины в кожухе, очень злились:

— Топай своей дорогой, щенок!

Однажды на окраине какого-то хутора его громко окликнули трое офицеров.

— Сюда, сюда, малшик! — один из пьяных фашистов наставил на него дуло автомата. — Щенок! Швайн! Расстреляйт тебя! Где партизане? — заорал он.

Араслан притворился немым. Непонимающе размахивал руками, что-то лопотал.

— Ха-ха-ха! Стойт на место! Расстреляйт тебя! — раскачиваясь, как журавль на длинных ногах, хохотал немец.

Черное дуло прыгало перед глазами Араслана. Стоит спустить курок, и пули в момент разнесут голову.

Он похолодел при мысли о смерти. Обидно так глупо умереть!

Фашист долго целился, качаясь из стороны в сторону.

— Ну, пошли, — дернул за плечо немца другой. — Что ты тратишь патроны на оборвыша?

Они ушли. Долго не мог прийти в себя Араслан. Руки дрожали, ноги плохо слушались, но он все-таки зашел в хутор. Постучал в крайний дом, потом — во второй, третий. Просил милостыню — кусочек хлеба, картофелину. Но мало кто теперь подает, самим есть нечего.

Великая нужда поселилась в каждом доме после прихода фашистов.

Араслан уходил все дальше. Через леса, поля шагал он. Путь у него дальний. По знакомой дороге пробираться легче, но и опаснее. Каждый раз он проглядывает новую дорогу, иногда делая большой крюк. Очень помогала топографическая карта.

Вот Мишка так не знал карту. Когда он тогда сбежал из лагеря, два дня плутал по лесу. Хорошо еще, что его встретили партизаны и вернули обратно. Ох и рассердился Дядя Коля на него! Мишка, размазывая слезы рукавом, признался:

— Думал вернуться в Вишенки, своими руками задушить старосту.

— Эх ты, глупый! Наша цель — пускать под откос немецкие эшелоны, уничтожать автомашины с боеприпасами. А Мирона проучим попутно во время какой-нибудь операции. Больше одному ни шагу! Понял? А если бы фашисты схватили тебя, начали пытать, а ты не выдержал… Надейся на вас, эх, дети-дети…

— Я?! Выдал бы? Никогда! — теперь уже от обиды заплакал Мишка. — Значит, не верите?

— Проверим. Пока ты порядок нарушил. Надо уметь не только давать слово, но и держать его.

…Мысль навестить Вишенки не давала покоя и Араслану.

Как-то, возвращаясь с задания, он решил вернуться через Вишенки. Конечно, дорога в обход длиннее на шесть-семь километров. Но он уже привык к дальним переходам.

Когда солнце покатилось на закат, Араслан был уже в лесу, что под Вишенками. На поляне увидел коров: они мирно щипали траву. У дерева сидел древний дед. Заметив мальчика, поднялся на ноги, слезящими глазами внимательно присмотрелся к нему.

Араслан признал в нем соседского деда по хутору.

— В Вишенках немцы есть? — спросил он.

— Нет. Но наезжают. В гости к Мирону. Видишь, сколько тут коров. Все они сейчас Мироновы. Отобрал у беженцев. Однажды меня тоже с силой увел на большак. Что скажешь, зверь, а не человек. Когда вы сбежали, меня загнал в пастухи. Есть-пить дома нечего. Голод не тетка. А тут староста в масле катается, с жиру бесится. У него хлеба, масла полно. А в хуторе люди мрут с голоду… Эх-хе-хей…

— Ну, ладно, дед, — прервал его Араслан. — Была бы со мной винтовка! — Договаривать не стал — вспомнил разговор с командиром о нарушителях военной дисциплины.

9

Немецкий солдат обеими руками крепко держит у груди автомат. В сумерках он кажется тенью у ворот. Заходит в палисадник, возвращается обратно. Тихо. Только на окраине хутора завыла собака да в соседнем дворе вдруг не вовремя запел петух.

Солдат зевнул, подошел к окну, но ничего не увидел: занавешено изнутри. Ага, все-таки остался небольшой просвет. Солдат прильнул к стеклу, вздохнул: щедрый, видать, хозяин, вон какое застолье устроил господам офицерам! Солдат не выдержал и сплюнул от досады. С завистью смотрел на пирующих, глотал слюну, потом отошел от окна.

Неожиданно что-то тяжелое беззвучно опустилось на его голову. Не пикнув, солдат рухнул у крыльца. Убитого фрица партизаны оттащили в огород, обезоружили.

Трое остались у окна. Мишка и еще два партизана постучали в дверь.

— Кто там? — послышался недовольный голос.

— Это я, ваш пастух. Пустите, пожалуйста, хоть в сени, с голоду подыхаю, — умоляюще затянул Мишка.

— Ух ты, щенок! Бросил коров и сбежал, теперь, значит, вернулся. У, бродяга! Как тебя до сих пор носит земля! Как ты до сих пор не отправился на тот свет! Заходи, бродяга, мы люди жалостливые, — с бранью впустила мальчика старостиха.

Мирон сидел в обнимку с немецким офицером. Густым басом гудел какую-то песню.

В дверь горницы постучали.

— Ну кто там еще? — заворчал Мирон и вышел в сени.

— Мишка, говоришь? Пришел, значит. Не партизаны тебя сюда заслали? А?..

— Не-ет, меня Араслан бросил на произвол судьбы, а сам сбежал. Вот с тех пор и хожу по деревням, побираюсь, попрошайничаю. Хотел к вам вернуться, боялся, что заругаете… — канючил Мишка.

— На улице видел солдата?

— Видел, стоит один.

— Как он тебя впустил?

— Я через огород зашел.

Мирон почуял что-то неладное.

— Уходи с моих глаз! Откуда пришел, туда уходи. Не пущу. Скажу вот солдату на улице, он на месте расстреляет. Убирайся побыстрее!

Из темноты выдвинулась высокая фигура.

Староста юркнул в комнату. Партизаны ворвались за ним:

— Руки вверх!

Увидев оружие, пьяные офицеры покорно подняли руки. Староста вытащил из кармана пистолет и выстрелил. Пуля обожгла плечо одному из партизан. Звякнуло стекло в окне, выходящем во двор, разлетелось вдребезги.

— Караул! — заорал Мирон. — Матушка, пропали!

Старостиха с перепугу растянулась на полу у печки, лежит ни жива ни мертва.

— Связать — и на подводы, да быстрее! — распорядился командир.

…К рассвету партизаны были уже у Ракитницких лесов. Когда въезжали в лагерь, солнце щедро озаряло лес. Щебетали птицы, начинался новый день.

Пленных заперли в землянке.

— Пусть сначала протрезвятся. А потом допросим, — решили партизаны. После обеда пленных офицеров повели к Дяде Коле. Допрос длился два часа. Потом офицеров снова увели в землянку, а к командиру привели старосту. Позвали и Мишку с Арасланом.

— Ну, как себя чувствуете, пан староста? — спросил командир.

— Я не виноват, ни в чем не виноват. Я человек подневольный, что прикажут, то и делал.

— Что ты оправдываешься? — перебил его Дядя Коля, но староста бубнил свое:

— Я не приглашал их. Они сами наехали, приказали выставить на стол есть, пить. Я не виноват, бог свидетель…

— Почему же ранил нашего товарища?!

— Я… Я… Я перепугался…

— Почему предал немцам семью Шалфеевых?

— Я не предавал. Я ничего не знаю. Я… Они в доме, где они жили, обнаружили фуражку с красной звездой. Вот и… Зачем меня держите здесь? Я не виноват. Я божий человек. Я, как на духу, чист. Грех берете на душу!

— Хватит, Мирон! Не кривляйся! — перебил его командир. — Не лги перед смертью. У нас есть целый список твоих «божьих дел», хочешь — зачитаем? Мы ведь давно до тебя добирались, хотели рассчитаться по совести. Уведите его и заприте покрепче.

…На четвертый день арестованных повели к оврагу в глухом лесу. Араслан с Мишкой тоже увязались было, но Дядя Коля остановил:

— Товарищ Шалфеев! Без вас решат… Есть срочное задание. По рации с фрунзенцами связаться не смогли. Дойди до них, передай: 20. 24. С. Только это. Запомнил?

— 20. 24. С., товарищ командир, — как солдат отдал честь Араслан.

— Поедешь верхом. Хутора объезжай.

— Есть объезжать!

10

До самого фрунзенского отряда никто не остановил связного.

— Товарищ командир! — сказал Араслан, по-военному приложив правую руку к голове. — Приказано передать: 20. 24. С.

— Благодарю, — сказал командир. Потом хитро прищурил глаз: — Что-то я не расслышал, повтори-ка еще раз…

— 20. 24. С!

— Хорошо. Не забудь передать у себя, наши разведчики побывали на станции. Оказывается, в штабе немцев знают, где находится наш отряд. Готовятся на днях напасть. Кто-то донес, не знаю. Стоим наготове. Пакета не будет.

…Плохие вести привез Араслан в отряд. Командир ходил взад-вперед по землянке. Лоб прорезали глубокие морщины. Задумчиво крутил карандаш в руке.

— Ладно, Шалфеев, иди, отдохни. Вечером для тебя опять найдется дело.

Араслан вышел из землянки и знакомой тропинкой побежал на поляну. В кустах Мишка читает книжку. Наверное, интересную, потому что Мишка улыбается.

Увидев друга, захлопнул книгу:

— Съездил?

— Съездил.

— Все в порядке?

— Все в порядке. Когда ехал туда, встретил фашистов. Только издали.

— Ну-у? Знаешь, Араслан, когда тебя нет, я все время думаю о тебе. Места не нахожу. Мне бы с тобой на задания, только командир не доверяет…

— Не горюй, Мишка, — успокаивал его Араслан. — Сам ведь виноват… Подумай-ка, до сих пор не научился разбирать оружие. На тренировочной стрельбе даже не попал в мишень. Ты давай уж старайся, ты же способный!

…Араслана и Таню вызвал командир партизанского отряда.

— Придется вам сходить в город, — встретил их Дядя Коля. — Оденьтесь похуже, как попрошайки. Лица выпачкайте, да погрязнее. В мешки положите старую одежду, сверху — куски хлеба. Ну, в общем, знаете, не впервой.

— А дальше? — спросила Таня.

— В городе будете ходить по домам и собирать подаяние. Потом проберитесь к вокзалу. Там креститесь особенно усердно, попрошайничайте. Кто что даст — берите. Улучив момент, незаметно для фашистов найдите Пионерскую улицу и зайдите во второй дом. Спросите: здесь ли живет дед Грицко? Если он дома, скажите, что завтра придете с гостинцами.

— Понятно, — сказал Араслан. — А потом что делать?

— Вернуться обратно, — улыбнулся командир.

— Только-то? — удивились ребята.

— На сегодня только это. До опушки леса вас проводят всадники. Дальше — пешком.

Сборы были недолгими, и вскоре две лошади и четыре седока выехали из лагеря.

На опушке леса всадники остановились.

— До станции доберетесь благополучно. Город в низине, его отсюда не видно. Идите. Вечером в семь часов придем за вами, — сказал пожилой партизан, помогая Тане слезть с лошади. Араслан спрыгнул сам.

Всадники следили за ними до тех пор, пока ребята не скрылись из глаз. Таня постарше Араслана года на четыре, тоненькая, высокая — это она тогда привела его с Мишкой в лагерь.

…Вот и окраина города. Как из-под земли, вырос фашистский патруль. Кто? Куда? Зачем? В школе Таня изучала немецкий язык, кое-как объясняется с фрицем. Хотя внятно не получается, но отдельные слова солдатам понятны. Фашисты смеются громко, шумно.

Таня резко дернула мальчика за руку и хотела пройти вперед, но немцы загородили дорогу. Шарят по карманам и котомкам.

— Партизан? — спрашивает один из патрульных.

— Найн, найн, — возражает Таня. — Голодные.

Солдат брезгливо скривил губы. Затем вытащил из кармана носовой платок и тщательно вытер ладони.

— Идите!

Ворота второго дома открыты. Милостыню никто не дает, хозяин третьего дома — старик, сам живет впроголодь.

Из-под козырька фуражки Араслан внимательно присматривается к окружающей обстановке, стараясь все запомнить. Станция. Здесь полно немецких солдат. Снуют, суетятся, как муравьи. На ребят и не смотрят.

Таня хотела попасть в здание вокзала, но ее задержали. Опять стали обыскивать котомки, карманы.

Целый день до устали ходили ребята по улицам города и попрошайничали. Только в пяти домах им дали по сухарю. Без приключений вернулись на Пионерскую улицу. Старик с усами в форме железнодорожника оказался дома.

— Дед Грицко здесь живет? — спросил Араслан.

— Это я.

— Завтра придем с гостинцами.

Старик усмехнулся в усы. Посмотрел на ребят:

— Вы не спешите. Устали небось? Зайдемте-ка ко мне, перекусим!

Стенные часы прокуковали пять раз.

— Если завтра Дядя Коля отправит вас сюда, то придется идти другой дорогой, — предупредил дед Грицко. — С Пионерской переходите на Вокзальную улицу, там начинается речка. Дальше идите по берегу. Запачкаетесь, зато безопаснее. Речка начинается в полутора километрах от тех мест, откуда вас проводили. Надо переходить поле. Поняли?

Араслан кивнул.

— Теперь идите. Завтра в это время буду дома. Хорошо, если успеет к пяти. Вечером отправится эшелон. Возможно, немцы задержат на работе, тогда не смогу вернуться. Когда меня не будет, гостинцы оставляйте под кучей навоза в огороде.

Таня и Араслан вернулись в лес по новой дороге, о которой рассказал дед.

На другой день Араслан и Таня снова отправились в дорогу. Котомки намного потяжелели. По полю дошли до оврага. На топких местах стало еще хуже. До города оставалось совсем немного, как вдруг вскрикнула Таня. Араслан обернулся.

— Пропала я, дальше идти не могу, — заплакала она.

— Надо спешить. Поднимайся! — торопил ее Араслан.

Таня попыталась встать, но безуспешно.

— Ладно, оставайся. Давай переложим твои вещи в мою котомку, — досадовал Араслан.

Мальчик осторожно положил к себе еще четыре небольших железных кубика и быстро побежал прочь.

— Жди меня здесь, — крикнул он Тане.

В этот раз Араслан с трудом добрался до города: устал, волновался. Вот и Пионерская улица. До второго дома совсем недалеко. И вдруг из-за угла вышли солдаты. «Патруль!» — догадался Араслан.

Мальчик быстро направился к ближайшему дому. Калитка открыта. К счастью, хозяина не видно. Он незаметно шмыгнул в огород. Перепрыгивая через грядки, добежал до дома деда Грицко. Вот и калитка в огород. Куча навоза.

«Немцы могут зайти к деду», — промелькнула мысль. Араслан вытащил из котомки железные кубики и осторожно положил их в навоз. Котомку повесил за плечи. Немножко успокоился.

…Скрипнули ворота. Мальчик посмотрел в щель. Во двор деда Грицко вошел немецкий солдат. Араслан пустился наутек. Первый, второй, третий дом… Осторожно открыл калитку. Только хотел шагнуть во двор, но тут же крепкая рука схватила его за шиворот:

— Швайн! — сильным ударом кулака немец повалил мальчика на землю. — Куда убегаешь? — закричал солдат, мешая немецкую речь русскими словами. — Почему убежал?! — Солдат снова ударил мальчика по лицу.

— Я не слышал. Я голодный. Я нищий, — захныкал Араслан.

— Швайн! — фашист толкнул Араслана ногой и удалился с сознанием исполненного долга.

Араслан открыл глаза, с трудом приподнялся. Ноги дрожали, голова кружилась. К нему спешил, прихрамывая, дед Грицко.

— Навоз… — прошептал мальчик.

Дед Грицко подмигнул Араслану, мол, все понял. Сердобольная старушка — соседка деда — вынесла мальчику воды. С трудом поднялся Араслан и заковылял прочь из города — задание было выполнено.

…Солнце висело над горизонтом, когда Араслан добрался до знакомого болота. Тани не было.

«Не попала ли в руки фашистов? — подумал Араслан. — Нет, скорей всего, доползла до лагеря, а может, разведчики подобрали, возвращаясь с задания».

Позднее он узнал, что так все и случилось.

В сумерки Араслан был уже у своих, докладывал командиру о выполнении задания.

А через два дня Таня радостно сообщила:

— Араслан! Твои мины сработали — эшелон взлетел на воздух! Дед Грицко незаметно прикрепил к вагону мины замедленного действия. И эшелон, не дойдя до следующей станции, взорвался!

11

— Учти, если тебя задержат немцы и обыщут, то эту бумагу… — сказал командир Араслану.

— Ладно, — кивнул Араслан. — Проглочу, но фашистам не отдам.

— Можешь идти. Надо торопиться.

Араслан засунул маленький пакет за заплатку. Выйдя из землянки, долго смотрел на небо. Желтый круг солнца таял, как топленое масло. Было жарко.

Знакомой тропой он отправился к фрунзенцам. Пакет надо доставить вовремя.

На опушке, у шоссе, послышался шум мотора. Араслан спрятался за старую липу. Совсем рядом движется автомашина. Кузов битком набит. Сгрудились люди, бледные, изможденные. Тут же и конвоиры с автоматами. Куда их везут? В лагерь, наверное. Араслан наслышался много о фашистских лагерях смерти.

На ухабах машина сбавила скорость. И вдруг — Араслан глазам своим не поверил — из кузова перевалился за борт парнишка и бросился в лес. Началась беспорядочная стрельба.

Араслан подумал, что фашисты побегут за беглецом, и сам уже хотел скрыться, но этого не случилось. Солдаты даже не вылезли из кузова — видимо, боялись партизан.

Когда машина скрылась из глаз, Араслан вышел из своего укрытия и помчался туда, где скрылся беглец. Он громко кричал, звал его, но лес молчал.

Араслан перешел шоссе и побрел по дороге, ведущей к хутору.

В хуторе пока спокойно. Фашисты не появлялись. Хуторяне встретили Араслана радушно: они привыкли к нищему-сироте, охотно делились с ним скудными запасами.

Мальчик чувствовал, что некоторые догадываются, откуда Араслан, но виду не показывают, только особенно ласково обращаются с оборвышем.

От хутора к лагерю фрунзенцев — рукой подать, и Араслан благополучно прибыл с пакетом, когда солнце стояло в зените.

Он вручил командиру пакет Дяди Коли и присел отдохнуть.

Фрунзенцы не сразу отпустили связного — угостили вкусным обедом. Оказывается, вчера напали на немецкий обоз, там и раздобыли продовольствие.

Уже темнело, когда Араслан отправился в обратный путь. Одна мысль не покидала его: что случилось с беглецом? Почему он не откликнулся? Испугался? А может, ранен или погиб? А может, лежит где-нибудь и обливается кровью?

Что делать? Искать! Ведь задание командира связной Шалфеев выполнил. Просто в отряд он пойдет другой дорогой, по следу беглеца.

По глухой тропинке в лесу Араслан шел и насвистывал с детства знакомую песенку, надеясь, что, если тот, кого он ищет, рядом, услышит его и отзовется.

Но кругом было спокойно и тихо. Только ветки хрустели под ногами и шуршали прошлогодние листья.

— А-у-у! — кричал Араслан. — А-у-у!

Эхо отзывалось далеко в лесу, а лес по-прежнему строго хранил свои тайны. Неожиданно появился овраг, поляна… Места здесь уже были незнакомые, глухие и поэтому опасные.

Араслан понял, что заблудился.

— А-у-у!

Даже голова закружилась. Араслан сел на пень передохнуть, соображал, в какой стороне может быть расположен отряд.

В общем-то надо идти на восток, но петляющие тропинки, овраги, перелески закружили, дезориентировали его. Араслан побежал обратно и у развилки свернул влево. Авось этот путь окажется удачливей? В самом деле, тропинка привела его на маленькую, залитую лунным светом полянку. Посреди полянки возвышалась копна сена. Араслан в изнеможении плюхнулся на сухую траву, поглубже зарылся в сено и заснул.

Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко. Хотелось есть и пить, в горле пересохло. Араслан выбрался из копны, потянулся, но физзарядку делать не стал — ноги гудели после вчерашнего, да и руки затекли и болтались, как плети. А ведь в лагере каждый день физзарядка, да какая. Попробуй кто-нибудь поленись — командир сразу заметит и так пристыдит виновного, что в следующий раз он первым побежит на разминку. Партизан тот же боец — всегда должен быть в форме! Итак, прежде всего надо осмотреться — оценить обстановку, как говорит Дядя Коля.

Кругом никого, только лес шумит. Неожиданно поднялся ветер, с запада поползли тяжелые тучи. Редкие, крупные капли дождя упали на землю. И вдруг дождь полил как из ведра. Сразу потемнело. Небо расколола яркая молния. Загремел гром. Араслан опять зарылся в копну.

Снова блеснула молния и ударила где-то рядом. Мальчик руками закрыл уши, высунул голову наружу и огляделся. Пылало старое дерево. Высоко к небу поднимался удушливый черный дым. Потом дерево рухнуло на землю, задев вершиной копну. Оранжевые змейки побежали по влажной траве.

Араслан выскочил из убежища и бросился в чащу. Долго бежал он, не оглядываясь. Сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди.

Дождь перестал так же неожиданно, как и начался. Солнце вырвалось из плена тяжелых туч, сразу стало светло и совсем не страшно. Под ногами замелькали красные капли костяники, вымытые дождем. Ягода попадалась все чаще и чаще.

Скоро деревья поредели, тропинка побежала между кустарниками и опять привела в болото. Араслан снял лапти. Хорошо шлепать по мху. Но вот захлюпала вода, и нога провалилась в топь, будто кто-то дернул ее изо всей силы!

Араслан выпустил из рук лапти и схватился за бревно, обросшее мхом, старался подтянуться, вырвать ногу из вонючей трясины. Это ему удалось, он лег на бревно и, гребя обеими руками, поплыл к сухому месту.

Араслан вылез, разделся, кое-как обтерся травой и удобно устроился на солнышке. Нищенские отрепья развесил на ветках.

Вдруг совсем близко раздался выстрел, потом еще один… Из чащи на полянку выскочил огромный бурый медведь.

— Мама! — закричал храбрый партизан, вскочил и бросился наутек, но споткнулся о пень и рухнул, потеряв сознание.

Медведь свалился рядом.

12

— Вставай, вставай. Хватит спать, — чья-то заскорузлая рука гладит по голове Араслана. Старый дед сидит на кровати и ласково смотрит на мальчика.

Кто он? Откуда?

— Вставай, сынок, вставай. Ты точь-в-точь похож на моего внука. Такой же был кудрявый… Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера…

Араслан не слышит слов старика, он спит.

— Ну, ладно, устал, видать, здорово. Испугался сильно, наверное. Молод еще, молод. Как же ты в болото-то попал! Нет, не от хорошей жизни ты пошел в дремучий лес. Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера…

Дед, покашливая, выходит во двор. Там на двух жердях висит медвежья шкура. Вытирая глаза концом рукава, дед задумался.

Около года живет он в землянке. За это время не встречал здесь медведя. Откуда же он забрел сюда? Кругом болота, и землянка на острове среди болот. Кто же поранил медведя? Может, за ним гонялись собаки Гитлера? У деда живут три семьи пчел. Один улей сразу же разорил медведь, как только появился в этих краях. Когда напал на второй улей, дед не выдержал, снял со стены ружье и выстрелил в воздух, чтобы хромой сладкоежка заковылял своей дорогой. А медведь, кем-то обозленный, раненный, запомнил, видать, запах пороха и вот напал на мальчика. Ладно, глаза у деда еще острые. Хоть и старый, а стрелок хороший. В молодости птиц сбивал на лету. А теперь уж куда ему! За восемьдесят перевалило.

— Глупый ты, глупый! Я же хотел только напугать тебя, чтобы ты ушел своей дорогой. В воздух выстрелил. Эх-хе-хей, на ребенка нападаешь… — Дед погладил шкуру и продолжал говорить сам с собой: — Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера… А может, и медведя они же загнали в болото?..

Дед подошел к ульям на поляне, улыбнулся, наблюдая за пчелами, вынул из кармана трубку. Насыпал в нее мелко нарезанную махорку, сунул трубку в рот. Затем он достал огниво и раскурил свою трубочку. Изо рта повалил дым, как из печной трубы.

— Когда огонь под носом — жить веселее, горе будто проходит. Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера… Если бы не они, то сидел бы дома, не возился бы здесь с огнивом. Оставили без дома. Без семьи…

Старик погрелся на солнышке, но не вытерпел, снова заглянул в землянку:

— Эх-хе-хей, спит, устал, видно, парень. Медведя испугался, конечно. Ребенок, совсем ребенок. Точь-в-точь мой внук… убили тебя ироды… Собаки Гитлера…

…Дед кряхтя принес воды из родника, налил ее в котел. Положил в печку сушняк и зажег. Дрова быстро загорелись. «Чем же накормить парнишку?» — думал он.

— Травяной суп… медвежатина… — бормотал про себя. Потом вдруг заскучал. Уронил голову на грудь, сел на колени у костра и засмотрелся на пламя.

В землянке кто-то чихнул. Старик, будто очнулся ото сна, резко поднял голову. Парнишка проснулся! Стоит, трет кулаками глаза, озирается вокруг.

— Внучек, здесь я! — неожиданно для себя позвал его старик, выпрямившись.

Мальчик, услышав голос, испугался. Отступил назад.

— Внучек, медведя нет уже. Не бойся, — успокоил его старик.

Араслан наконец сообразил, где он находится, и подошел к костру. Поздоровался с хозяином землянки.

— Ну, как, выспался? Какие сны приснились? Эх-хе-хей! Откуда ты? Как тебя зовут?

Араслан назвался, узнал и имя деда: Денис Гордеевич. О партизанах, конечно, ничего не сказал, но не скрыл, что заблудился из-за того, что пошел искать мальчишку, сбежавшего от немцев.

Хозяин землянки разволновался:

— Так вот бродите вы, живые. Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера… И детям не дают покоя. Моего внука расстреляли из автомата.

Старик заплакал. Араслан не нашел слов, чтобы успокоить его. Да и есть ли такие слова!

— И меня избили до потери сознания. Не помню, сколько я лежал в избе. Ночью пришел в себя, выпил воды и побрел из дома. В лесу нашел вот приют. Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера…

— Денис Гордеевич, пошли со мной.

— Куда?

— К партизанам.

— Ты разве оттуда?

Араслан понял, что ляпнул глупость, и замолчал.

— Арасланом тебя зовут? — переспросил Денис Гордеевич. — Что за имя такое? Не русское имя, украинское… белорусское… Я что-то такого и не слыхал…

— Чуваш я. Чуваш, — сказал Араслан, видя, как задумался старик.

— Удивительно, чуваши живут на Волге. Как же ты, такой маленький, попал сюда?..

Араслан не спеша начал рассказывать. Денис Гордеевич слушал его, даже забыв о трубке, потом вздохнул и замотал головой.

— Эта война куда только не разбросала людей. Эх-хе-хей, дурные люди… Собаки Гитлера… Не бойся, Араслан, несколько дней тому назад я был в городе. Наши гонят, говорят, собак Гитлера. Не беспокойся, и нас освободят… Подожди-ка, подожди, я же хотел суп сварить… Сейчас…

Денис Гордеевич с Арасланом вынесли из землянки мясо, траву, соль. Вода в котле почти уже выкипела, поэтому пришлось снова добавлять.

— Картошки нет, — сокрушался Денис Гордеевич. — Ну, ничего, обойдемся. На один раз сойдет.

Похлопал мальчика по спине:

— Вкуснополучится. Я же лесник. Всю жизнь прожил в лесу. Кордон был рядом с нашей деревней. На опушке. Ее немцы сожгли.

— Денис Гордеевич, вам же трудно жить здесь одному? Пойдемте вместе со мной.

— Куда?

— Говорю же, что к партизанам.

— Старый я. Не быть мне уже партизаном. Когда освободят родной хутор, туда и вернусь. Пока мне нельзя. Там немцы. Кто-то выдал, что мой сын и сноха сражаются на фронте, оба коммунисты.

— В партизанском отряде и для стариков найдется работа, — не унимался Араслан.

— Нет, сынок, нет. Возвращайся один, Я тебя провожу. А что ты оттуда, я чувствовал…

— Неужели, дедушка?

Денис Гордеевич усмехнулся:

— Плохо ты знаешь еще лес. Подожди-ка, подожди. У меня план есть, сам делал. Вот только припомню, куда сунул. Ну, да найдется, — успокоил он Араслана. — Быстро забываю в последнее время. Кто в молодости думал, что так случится?

Когда суп сварился, Денис Гордеевич пошел в землянку за чашками и ложками. Чашку он нашел, а ложек не было. Куда он их положил, тоже не смог вспомнить, но зато нашлись маленькие черпаки.

От горячего супа силы у обоих прибавились. Медвежатина была выше всяких похвал, а напоследок Денис Гордеевич поставил перед мальчиком берестяную кадушечку меда:

— Это своим отнеси. От меня в подарок. Простуду лечит, нервы успокаивает.

— У партизан нервы железные! — сказал Араслан.

Денис Гордеевич хитро прищурился:

— Видел я, какие у партизан нервы! От медведя в беспамятство впадают!

— Ну, дедушка! — вспыхнул Араслан. — Вы уж никому не рассказывайте — засмеют меня!

— Кому же мне рассказывать? Пням трухлявым да кочкам болотным! Будь спокоен, Араслан. А теперь с богом, в путь. Карту найду, на тропинку выведу.

По дороге Денис Гордеевич не один раз останавливался, спрашивал:

— Ну, как, дойдешь один?

Араслан качал головой, просил:

— Еще немножко пройдите со мной, дедушка, ноги дрожат, и кадушка тяжелая.

Наконец зазеленела знакомая полянка.

— Вот мы и пришли! — крикнул Араслан.

— Хорошо, хорошо. Погоди, я пойду обратно, — заторопился дед. — Держи подарок.

— Нет уж, теперь я вас не отпущу. — Мальчик крепко схватил деда за руку и потащил в лагерь.

Командир вышел из землянки.

— Слава богу, — сказал он, обнимая Араслана. — Мы думали, что тебя немцы…

— К черту их, немцев, — засмеялся кто-то из партизан. — Вы когда начали верить в бога, товарищ командир? С возвращением Араслана?

— К слову это. Уж очень мы переволновались за тебя!

— Я вот привел… Дениса Гордеевича.

— Какой еще Денис Гордеевич? Где он?

— Денис Гордеевич, идите сюда! — Араслан побежал за дедом.

Денис Гордеевич шел по тропинке, даже назад не оглядывался.

Араслан догнал старика, взял его за руку.

Дед молчал, лицо его выражало недовольство.

— С командиром познакомлю. Вот он! — просил мальчик старика.

— Сам здоров, прыгаешь, бегаешь, а старика обманул? Разве можно со старым человеком так шутить?..

— Простите, Денис Гордеевич. Простите, пожалуйста. Если я бы не сказал, что больной, разве пришли бы вы сюда?..

— Так нельзя, — ворчал старик.

— Знаю, Денис Гордеевич, знаю. Я же не хотел сделать вам плохое.

— В чем дело, доложи, Араслан, — подошел к ним командир.

— Денис Гордеевич спас меня от смерти, он сам скрывается от фашистов, у него внука расстреляли, а сын на фронте.

— Хорошо, хорошо, Денис Гордеевич. От имени отряда благодарю вас. Меня здесь зовут Дядя Коля. Есть, конечно, у меня и фамилия, но… сами должны понимать, — командир протянул руку старику.

Дед, услышав «Дядя Коля», очень удивился, просиял.

— А немцы распустили слух, что вас убили.

— Сами видите: я жив, — ответил командир.

— О вашей храбрости говорят и в городе, и в хуторах.

— Не обо мне, наверное, а о всем отряде? — поправил его командир.

— Пошли после дороги перекусим, да и отдохнуть не мешает. — Дядя Коля обнял старика за плечи. Потом спросил у Араслана: — А это что за кадушка?

— Кадушка с медом от Дениса Гордеевича.

— Спасибо, Денис Гордеевич. Если бы жили на одном месте, то и нам бы можно было развести пчел. Но люди мы не оседлые, кочуем с места на место.

Командир, Денис Гордеевич и Араслан отправились на кухню, а партизаны разошлись по своим местам.

— А где же Мишка? — спохватился Араслан.

Командир усмехнулся:

— В разведку пошел. Выполняет первое боевое задание.

13

Сани остановились у невысокого холма. Возле лошадей остались только возницы. Ветер совсем рассвирепел: пронизывает до костей, мокрый снег леденеет на одежде.

Ш-ж-ж — свистит и шумит ветер. Но люди не поддаются: нахлобучили шапки до самых бровей, упрямо двинулись вперед. За спиной — автоматы, по бокам — гранаты. Молодые крепкие впереди, протаптывают дорожку, за ними — пожилые партизаны. Не отставая от взрослых, проваливаясь в глубокий рыхлый снег, бредут Араслан с Мишкой.

Чувствуется приближение весны. Погода стала переменчива. Утром ясная, солнечная, а к полудню холодает по-зимнему. Вечером пошел мокрый снег, усилился ветер. Подводы оставили у холма. Запорошенные снегом люди, приготовив к бою автоматы и гранаты, быстро спустились вниз. Около железной дороги темнело здание склада. Длинной цепью направились к нему.

— Ломайте склад, действуйте смелее! Это станция не крупная, и немцев здесь не больше, чем нас! — напутствовал командир.

В руке у молодого партизана блеснуло лезвие кинжала. Сильный удар в спину сразил фашистского часового. Он упал. Бесшумно сняли замок. Партизаны стали выносить оружие и складывать в сани. Работали быстро, не суетясь. Мишка с Арасланом взялись за ящик патронов — сил не хватило. Помог пожилой партизан. Стали таскать автоматы.

И вдруг со стороны станции ударили автоматы — значит, немцы все-таки обнаружили партизан.

— Прикрывайте дорогу для отхода подвод! — крикнул командир. В руках у него гранаты. Партизаны укрылись за обочину дороги.

— Вперед! — подал команду Дядя Коля.

Дед с белой бородой — это был Денис Гордеевич — резко дернул вожжи. Лошадь тронулась. Передние сани оказались тяжело нагруженными, лошадь с трудом тянула их. Второй возница обошел первого. Рядом с ним уже сидел Мишка, в руках — автомат.

Немцы совсем близко. Двое палят из автоматов. Из-за склада наперерез фашистам бросился Дядя Коля. Он метнул гранату. Раздался оглушительный взрыв.

Рванулся вперед за подводами Мишка, дал очередь из автомата. Двое упали. Третий еще бежит.

Чув! Чув! Чув! — свистят пули мимо Мишки. Возница, ахнув, свалился на бок. Вожжи выпали у него из рук. Лошадь остановилась.

Чув! Чув! Чув! — свистят пули. Мишка дал еще очередь. Нет, не попал в немца. Мальчик взялся за вожжи, сильно дернул. Лошадь пустилась галопом.

Мишка обернулся: позади черный дым, красные языки пламени.

— Вперед, товарищи! Вперед! — закричал Араслан.

Трр-рт! тр-ррт! тр-р-рт! — трещит автомат.

— Араслан, прыгай на последние сани! — приказывает Дядя Коля.

У склада — рукопашный бой. Крики, стоны, проклятья…

У Араслана кончились патроны. Он схватил гранаты и побежал в сторону вокзала. Но нельзя ослушаться командира. Прыгнул в поравнявшиеся с ним последние сани. Крепко расставил ноги.

— Гони лошадь! — закричал Араслан. Да и сам возница понимает, подгоняет лошадь. Из-за домов выскочили тени… Три, четыре, пять… Фашисты. Араслан метнул гранату.

…Окраина города, сани уже в поле. В овраге засели немцы. Араслан метнул вторую гранату. Кто-то ахнул, застонал.

— Гони! — торопит Араслан.

Только на взгорке остановились. Фашисты отстали. Со стороны вокзала слышны автоматные очереди, взрывы гранат.

Бегут партизаны, отступают, отстреливаясь на ходу.

— Вперед! — кричит Дядя Коля. — За вражеским обозом, вперед!

— Гранаты! Гранаты берите!

Партизаны налетели на обоз, фашистов уничтожили их же гранатами.

…Гуляет в поле ветер. Усталые партизаны возвращаются в лагерь. Раненых положили в сани, убитые остались на поле боя.

Торопятся партизаны, заметают следы.

— Кто не вернулся? — спрашивает командир.

Партизаны всматриваются друг в друга.

Двое раненых. А убитых?

— Петров.

— Иванов.

— Короленко.

— Семенов…

Вражеская пуля безвременно оборвала их жизнь. Оставшиеся в живых молча снимают шапки, поднимают над головой. Тишина. Снова бесшумно двигаются вперед партизаны.

Светает. До лагеря еще не дошли. Дорога не близкая. Но все радуются: теперь они богатый народ! Сколько оружия, патронов! А ведь все было на исходе! Последними патронами отвоевали склад. Самолет целый месяц не появлялся. Рация вышла из строя. Не могли установить связь с Большой землей. Кого-то надо посылать через линию фронта.

— Я пойду! — выступил вперед Араслан.

— И я! — подхватил Мишка.

— Знаю, знаю, вы смелые ребята. Но надо подумать. — Командир оглянулся назад. — Опять снег пошел. Это хорошо. Пусть заметет наши следы.

…Впереди показались землянки, сараи. Родной уголок. Думы и мечты, счастье и невзгоды каждого партизана связаны с этим местом, хотя и расположились они здесь ненадолго.

В сараях послышалось ржание лошадей, мычание коров.

Днем с восточной стороны к лагерю подъехал мальчик на лыжах. Это был связной из отряда имени Фрунзе. Он вручил Дяде Коле пакет.

Командир вскрыл пакет. Прочел раз, второй. Нахмурился:

— Фашисты нас обнаружили! Как же мы не заметили? Где же была охрана? Теперь нам здесь нельзя оставаться. Придется уходить.

К вечеру отряд опять собрался в путь. Партизаны двинулись по дороге, которую указали фрунзенцы. Погода улучшилась, потеплело. Хотя шел мокрый снег, идти стало немного легче. Лошади привыкли к таким походам, идут прямо по сугробам. А вот коровам не хочется уходить из лагеря.

Фрунзенцы еще год назад перешли на новое место. Дяде Коле не приходилось бывать у них. Сейчас придется объединиться с отрядом.

…Раздался мощный взрыв.

— Только-только успели! Слышите, это нас бомбят! — стиснул зубы Дядя Коля. — Прозевали фрицы, зря стараются.

Утром отряд вышел к большому хутору. Обойти его было невозможно. Араслана и Мишку послали на разведку. До их возвращения партизаны присели отдохнуть.

Ребята вернулись через полтора часа.

— Фашисты расположились в школе. Сейчас на машины грузят вещи. По словам хуторян, собираются уходить. Но куда, никто не знает.

— Их немного. Может, нагрянуть и уничтожить? — предложил кто-то из партизан.

— На хуторе нельзя: там наши люди живут, — сказал Дядя Коля. — На открытом месте — другое дело.

…Партизаны еще раз проверили винтовки и автоматы. Залегли у обочины. Ждали полчаса, час, два. Наконец на дороге показались две машины, в кузовах — фашисты.

Все ближе шум машин. Фашисты горланят какую-то песню, пиликают на губной гармошке. Передняя машина у самого леса, за ней — другая. Тра-та-та! Бах! Бух! Бах! Бах! — открыли огонь партизаны. Первую автомашину окутал дым. Солдаты попрыгали в снег, началась перестрелка. Хорошая мишень — фашисты. В чистом поле как на ладони! Все перед глазами — выбирай любого. Партизаны усиливают огонь!

…Лошади, люди, скот из хутора потянулись на восток. Шаг за шагом, километр за километром. Военная дорога никем не меряна, никем не обкатана. Партизаны днем отдыхают, ночью продолжают путь вперед. В лесах они чувствуют себя свободнее, на хуторах иногда происходят короткие стычки с врагом.

— Сегодня какое число? — спрашивает Мишка, изнемогающий от усталости.

— 13 апреля 1944 года, — откликается Араслан.

— Угу! — бормочет Мишка, шагая рядом.

Впереди ухают пушки. Гремит гусеницами танк. Партизаны выходят из леса. На взгорке виден хутор Глушь. За рекой опять разгорается жаркий бой.

— Ура! — кричит командир отряда. — Смотрите, подоспели наши танки! Пехота! В атаку, товарищи! Подводы, старики и женщины остаются на местах. Партизаны, вперед!

Забыв об усталости, партизаны бегут в сторону хутора.

Тра-тат-та! Тра-та-та-та! Ух! Ух! Гудит земля, дрожит земля. За пехотой неуклюже поворачивают назад и танки со свастикой. Партизаны встречают их гранатами. Наши артиллеристы усиливают огонь.

…Фашистские танки пылают, окутывая поле боя смрадным дымом. Оставшиеся в живых солдаты, побросав оружие, поднимают руки. Не выдержали они удара с двух сторон, не нашли путь к бегству. В тех, кто сдается, наши не стреляют: пленный — не солдат…

На высоте у хутора Глушь развевается красное знамя, советское знамя. Обнимаются солдаты и партизаны. У многих на глазах слезы радости.

Неожиданно Араслана вызвали к командиру.

Командир был не один. За столом сидел высокий румяный майор.

Сердце Араслана сжалось.

— Рекомендую — товарищ Шалфеев. Один из самых смелых и дисциплинированных партизан, — представил командир Араслана. — Не раз ходил в разведку, выполнял сложные поручения, участвовал в операциях.

— Да что вы, товарищ командир! — не выдержал Араслан. — Я как все, не лучше других.

— К тому же скромен, в общем, настоящий пионер.

— Зачем это? — тихо сказал Араслан, предчувствуя недоброе.

— Отвоевался, товарищ Араслан! — вмешался румяный майор. — Благодарим тебя от имени штаба партизанского движения в Белоруссии. С сегодняшнего дня можешь жить мирной жизнью. Выдадим продукты и деньги. Куда тебе…

— Никуда я не уеду! — выпалил Араслан.

— Придется вернуться домой. Учись, получай образование. Подрастешь, тебя опять призовут в армию.

— У меня нет дома! Никуда я не уеду.

— Это уже капризы, — нахмурился майор. — Невыполнение приказа командира…

— Я же выполняю! Товарищ командир! Дядя Коля! Оставьте меня!

— Приказываю вернуться домой по линии демобилизации, — строго посмотрел майор на мальчика. — Вот справка. Наша машина отвезет вас, партизан, на железнодорожную станцию.

Араслан понял, что сопротивление бесполезно. Он молча взял бумагу из рук офицера.

— Кстати, твой друг Мишка уже в курсе, так что поторапливайтесь, ребята! — крикнул вдогонку командир.

Немного успокоившись, Араслан прочитал справку: «Последний адрес до войны — Брест. Кем был во время войны — с 5 августа 1943 года служил связным. Внизу — подписи командира бригады Арзуманяна и комиссара бригады Шковороды».

Мальчик сложил бумажку и положил в карман.

А вечером на хутор пришла грузовая машина. Ребята уже успели попрощаться с боевыми товарищами, крепко расцеловались с Таней. Провожать их пришел сам командир.

— Поедете на этой машине. Вот вам питание, вот деньги. Залезайте в кузов. Взрослые мужчины-партизаны остаются в армии, а женщин отправляем с вами, — подмигнул Дядя Коля. — Вон они идут.

К машине подошли три женщины.

— Где остальные? — спросил командир партизан.

— Остальные не поедут. Они из соседних хуторов. Сказали, что пойдут пешком, — ответила женщина средних лет.

— Проводили бы.

— Нет уже их. По домам разошлись.

— Ну, ладно. Счастливого вам пути. — Командир пожал всем руки, крепко обнял Араслана. — Будь здоров, сынок, — сказал он, и голос его дрогнул.

Грузовик рывком тронулся с места.

— Счастливого пути!

Машина по проселочной дороге направилась к лесу. Подул холодный ветер, стало зябко. Пожилая женщина прижала Араслана к себе. Другая накрыла полой шубы Мишку.

— Мишк, куда ты едешь? — спросил Араслан у друга.

— В Свердловск. К брату отца.

— Я в Шихазаны. В деревню рядом с Канашом. Миша, знаешь, тебе придется ведь ехать через Канаш.

— Почему?

— Поезда в Свердловск идут через Канаш. Может, со мной поедешь? В Шихазаны. Поживешь немного, и я провожу тебя.

— Нет, Араслан. Спасибо. Я сперва заеду в Москву. Там живет семья солдата, который сражался на фронте вместе с отцом. Зайду к ним и узнаю, где сейчас мой отец.

14

Тук-тук! Тук-тук! — переговариваются колеса на стыках рельсов. Но не сосчитать, сколько их, этих стыков: тысячи, миллион… У колес нет забот, знай бегут за паровозом. Для них была бы стальная дорога. Им все равно, были бы пути. А люди? Как бы далеко ни находились они от родного дома, в мыслях уже — под родным кровом.

Эх, мысли! Кто на земле живет без мысли, без мечты и сердечной боли! Солдат, солдат! Что только не выпало на твою нелегкую долю! Что только не пришлось пережить тебе! Гореть в огне, какого еще не видела земля. Металл не выдерживал, камни плавились, а люди выстояли. Вот они едут домой. Когда уходили воевать, были молоды, здоровы. Теперь на фронте остались только здоровые — раненые, инвалиды возвращаются домой. Одни смотрят в окно, другие лежат, третьи погрузились в тяжелые думы. Тихо в вагоне. В руках самокрутки. Табачный дым кружится в вагоне, как в черной бане. Солдаты молчат, кажется, что они и в самом деле считают стыки рельсов.

Нет, это только кажется. Солдат, сидящий у окна, пытливо смотрит на мальчика. Молчит он, задумчив его взгляд. Мальчик застеснялся, повернулся спиной к солдату. Повернул голову, изредка смотрит в окно. Но глаза их опять встречаются.

Солдат, заправив правой рукой под ремень пустой левый рукав, шинели, поднялся. Подсел к мальчику, неожиданно спросил:

— Ты, случаем, не Шалфеев?

— Да, Шалфеев. — Мальчик облизнул сразу пересохшие губы.

— Не сын Петра Петровича?

— Да. А откуда…

— Отца знаю. Он говорил про тебя. Только запамятовал, не помню. С тех пор, почитай, прошел целый год.

— Араслан я, из Бреста. Значит, вы видели моего отца?

— Как не видать? Видел. Нашим командиром был он. Нечаянно познакомились. Знаешь, однажды так накипело на душе, что ругнул фашистских извергов по-чувашски. Слух у Петра Петровича острый, он тут же подошел ко мне и спрашивает: «Вы разве чуваш?» — и заговорил на родном языке. Вот тогда и познакомились мы. Вместе воевали.

— А где теперь отец? — совсем тихо спросил Араслан.

Солдат будто язык проглотил, надолго замолчал, перевел свой взгляд на окно.

— Давай знакомиться. Меня зовут Иваном Петровичем, — протянул он руку. — Как сказать тебе… Сам-то куда едешь?

— В Чувашию. В Канашский район. Там жила тетка, мамина сестра. Сами вы, ненароком, не оттуда? Зоей Михайловной зовут ее.

— Не знаю, нет, не знаю, — покачал головой солдат. — Петр Петрович часто вспоминал свою деревню, кажется, Чагаси, маму твою, тебя и твоих сестер. В нагрудном кармане он все время носил ваши фотокарточки. Там-то увидел я тебя впервые. Вот и узнал сейчас… Постой-ка, а откуда ты возвращаешься?

Араслан будто не расслышал его. На душе до сих пор не прошла обида на командира… Не хотелось рассказывать о партизанском житье. Страшило другое.

— Где же сейчас отец?

— А-а-а, — начал Иван Петрович. — Нам дали приказ оборонять от фашистов один город. Петр Петрович, твой отец, значит, был наш командир. Сидим так в обороне. Пехота, танки… Приготовились к бою. Ждем. Фашисты не показываются.

Стемнело. Вернулись наши разведчики, сообщили, что фашисты готовятся к атаке.

Спать хочется, глаза слипаются. Голова клонится вниз. Но спать нельзя. Закурил. Так легче бороться со сном. Когда подошел командир, сон совсем улетел.

— Ничего, Иван Петрович! Вот разобьем немцев, вернемся домой, тогда выспимся всласть. Эх, как хорошо у нас в Чувашии! В детстве мы всегда ночевали под яблонями. Тихими вечерами я долго смотрел на звезды. Потом женился. Пошли дети. Сначала две девочки, потом — мальчик. Ира… Валя…

Иван Петрович задышал тяжело, со свистом, закашлялся. Порылся в кармане. Вытащил кисет. Хотел оторвать газетку, сложенную гармошкой, но не вышло. Бумага выпала, прилипла к полу. Араслан наклонился, оторвал от нее аккуратный прямоугольник, попросил:

— Давайте-ка ваш мешочек, сверну цигарку.

— Сам сверну. Надо научиться. Хорошо еще, что фрицы не отняли и эту руку. Вот и приучаю ее управляться за двоих, Ничего, переживем как-нибудь. Как говорится, нужда научит калачи печь, — горько пошутил Иван Петрович, насыпая на бумагу мелконакрошенную махорку.

— А где сейчас папа? — не выдержал Араслан.

Иван Петрович зажал зубами цигарку, глубоко затянулся. Закашлялся. Еле перевел дух.

— Твой отец был настоящим солдатом. Мужественным, — продолжил свой рассказ солдат.

— Что с отцом? Отец погиб? — Араслан заплакал.

— Я не хотел говорить тебе. Пойми меня, — здоровой рукой Иван Петрович обнял мальчика. Рукавом шинели он вытер глаза. Взял себя в руки.

…Тук-тук! Тук-тук! — стучат колеса. Время от времени паровоз сигналит протяжным гудком. Впереди мелькают дома. Станция Канаш!

Закинув за спину тощие котомки, спешат пассажиры. У одного на руке нет пальцев. Но сейчас он забыл о них. Сердце полно радостью. Второй, на костылях, тоже счастлив. Так и сыплет шутками.

Араслан попрощался с Иваном Петровичем и тоже заспешил к выходу.

Поезд останавливается. Солдаты выходят на перрон. Ох, какое это великое счастье — встреча с близкими! Как долго ждал ее солдат!

Паровоз дает гудок. Поезд трогается, убыстряя бег, спешит дальше на восток.

…Араслана никто не встречает, на душе — боль пополам с радостью.

— До свиданья! — кричит он и машет рукой всем, всем, кто остался за окнами вагонов, кто еще не добрался до родного дома.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Шыртан — домашняя колбаса (чуваш.).

(обратно)

2

Улып — богатырь, герой чувашских народных сказок.

(обратно)

Оглавление

И МЫ СОЛДАТЫ…

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

ДЕРЕВЕНСКИЕ РЕБЯТА

  Глава первая ГОРБУШКА ХЛЕБА

  Глава вторая У ГЕРОЯ

  Глава третья ТУШКАНЧИК

  Глава четвертая «КАВКАЗ»

  Глава пятая ИРК

  Глава шестая ИРК ДЕЙСТВУЕТ

  Глава седьмая ОХ УЖ ЭТОТ ЛАРИВАН!

  Глава восьмая РЫБА КОЛИ РЫБАКОВА

  Глава девятая МЕЧТЫ И ТАЙНЫ

  Глава десятая КРАЖА

  Глава одиннадцатая БЕГСТВО

  Глава двенадцатая и последняя ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ?

ВОЗВРАЩЕНИЕ ТАЛИСМАНА

  НОЧНОЙ ГОСТЬ

  НАХОДКА

  В ШКОЛЕ

  ВОЛШЕБНИК

  ДОВЕРИЕ

  КНИГА, НАЙДЕННАЯ В ВАГОНЕ

  ТЕЛЕВИЗОР ЕХРЕМА-УЛЫПА[2]

  КНУТОМ И ПРЯНИКОМ

  ВСТРЕЧА С ЧЕРТОМ

  ВСТРЕЧА

  КРЕСТИНЫ

  РАСПРАВА С ЧЕРТОМ

  ОТЧИМ

  ДВЕ ТАЙНЫ

  ТАЙНА РАСКРЫВАЕТСЯ

  СТРАШНЫЕ СНЫ

  С ПОЛИЧНЫМ

  РАСПЛАТА

АРАСЛАН

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

*** Примечания ***