Северные волки (СИ) [Елена Владимировна Гуйда] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Елена Гуйда СЕВЕРНЫЕ ВОЛКИ
ГЛАВА 1. Сказки старухи Гессы
— Они приходят с моря. Вместе с соленым северным ветром. Их корабли, порождение самих древних богов морей. И морские чудовища несут их на своих спинах. Их называют волками. Но и это не так. Они не волки, но и не люди. Не бывает столь жестоких животных. Только человек может быть так беспощаден и жаден. Только человек может хотеть крови ради самой крови. И в то же время они не люди. Человек труслив по натуре своей и привязан к своей жизни. Они же… Они не боятся смерти. Скорее забвения. С ними летят два ворона — Хугин и Мунин, и бегут два волка — Гери и Фреки. И когда скрещивается сталь на поле битвы, когда первая кровь падает на землю, слышно, как гремит копытами восьминогий Слейпнир. Как поют восседающие на его спине валькирии. И нет для них большей чести, чем поцеловать посланницу Одина и уйти вместе с ней в Вальхаллу… Кхе… Кхе. Кхе… — Бабушка, если ты не перестанешь пугать детей, укладывать их спать будешь сама. Твои сказки даже на меня жуть наводят, что уж говорить о Грэте и Вальде, — заворчала Берта, вытаскивая из печи горшок с похлебкой. — Много ты понимаешь, — буркнула старуха Гесса, утирающая губы после очередного приступа кашля, но все же продолжать не стала. Весной всегда так. Едва сойдут льды на реках, пойдет трещинами отвердевшее море, Гесса собиралась к праотцам. Вот и сейчас согбенная, сухая как прошлогодний тростник и седая, как предрассветный туман, она лежала, кутаясь в свалявшуюся овчину, и рассказывала младшим брату и сестре сказки. Жуткие сказки, нужно сказать. Берте становилось неуютно, когда бабушка заводила свои древние сказания. Словно мороз по коже пробегал. Да и казались они не сказками, а забытой, подернутой дымкой историей. И порой, наслушавшись россказней старой и, по мнению жителей деревни, полоумной старухи-ведьмы, Берта часами не могла уснуть. Слышалось ей крик ворона, или остервенелый рык волка, терзающего сбою добычу. И девушка ворочалась с боку на бок, стараясь прогнать эти жуткие видения. Вот и сейчас. Едва вытащив глиняный надколотый горшок, еле удержалась, чтобы не прижать к нему вмиг ставшие холодными и потными ладони. И тряхнула головой, прогоняя этот первобытный, непонятный страх. Сказки это. Просто сказки. И ей, уже взрослой девке семнадцати лет, не пристало бояться таких пустяков. Возможно, совсем скоро она станет чьей-то женой… И тут же горько усмехнулась. Можно обманывать кого угодно, но только не себя. Вряд ли ее возьмут в жены. Кому нужна сирота-приживалка с двумя младшими и немощной старухой на шее? Правильно. Никому. И Берта прекрасно это понимала. Хотя кто мешает нам тешить себя надеждами? Может быть, все было бы по-другому, если бы Господь не забрал к себе ее родителей. Но есть, как есть и с этим нужно жить. Со смертью отца и без того нерадостное существование стало совсем мрачным. На Берту свалилось все то, что в других семьях поровну разделяли все ее члены. Теперь, помимо привычных женских дел, приходилось колоть дрова, пахать хоть и не большой, но все же, огород, и даже выходить в море на маленькой шлюпке. Детей и бабушку нужно кормить. Как бы ни было тяжело. Хотя с другой стороны, не будь их, Берта уже давно опустила бы руки. Предалась отчаянью. А так, ради них, не смела показывать чего ей стоит каждый кусок замешенного пополам с перетертыми в муку желудями хлеба. Как ноют вечерами мышцы и скручивает пальцы. Как щиплет в носу от мысли, что завтра будет то же самое. — Уже готово? — цапнула ее за рукав Грэта, заглядывая в еще бурлящий горшок. — Да. Садитесь за стол. Младшие тут же расселись по местам и приготовили деревянные ложки. — Опять то же самое? Берта, я хочу мяса, — завел свою обычную песню восьмилетний Вальд, бултыхая ложкой в жидкой похлебке. — Ешь что есть. И молись всем святым, чтобы хоть это было, — буркнула Берта, помогая встать Гессе. — Не сегодня-завтра придется грызть коренья и мох, найденные в лесу. Так что рыбная юшка еще не самое страшное. Вальд засопел, но больше ничего говорить не стал. Берта терпеть не могла весну. Это только в древних легендах весна — это начало новой жизни. На деле же… На деле именно весной, когда заканчивалось припасенное зерно и корм для скота, становилось хуже всего. Дохли коровы и козы. Да и люди, потеряв кормилиц, задерживались на этом свете недолго. И Берта больше всего боялась, что в один день ее сети окажутся пустыми. Как уже много дней пустовали расставленные в лесу силки. — Беда идет, — сказала Гесса, наконец спустив ноги на глиняный пол, но так и не набравшись сил встать. — Я чую, как вокруг деревни ходит смерть. Она шепчет, что скоро придет за многими. И за мной тоже. От этих слов у Берты пересохло во рту, а руки задрожали так, что едва не расплескался ужин, который бабушка так и не взяла. — Господь с тобой. От твоих слов я ночь уснуть не могу. — прохрипела она вмиг осипшим голосом. — Лучше бы молилась на ночь. Гесса резко вскинула голову и посмотрела внучке прямо в глаза. — Будь проклят этот Бог, Берта. И эти вороны в черных рясах тоже. Они забирают из нашего мира самое важное. То, что всегда поддерживало и питало его. И мне больно слышать, что моя родная внучка поминает распятого чуть не каждую минуту. С этими словами старуха снова рухнула на жесткую лежанку, так и не притронувшись к ужину. И отделилась от всех, накрывшись с головой облезлой овчиной. Вот так всегда. Стоит лишь ей завести этот разговор, как Гесса вспыхивает, как щепка, брошенная на тлеющие угли. Поначалу Берта обижалась, иногда злилась. Но ко всему привыкают. И сейчас она только устало пожала плечами и, достав ложку, принялась за ужин. К утру старуху отпустит. И все будет, как всегда. А Берте нужно выспаться и по возможности отдохнуть. С утра начнется все с начала. Еще один день. Такой как сегодня, вчера… месяц… год… два тому. И который будет и через неделю, и через две… Берта тяжело вздохнула. — Поели? Спать, — скомандовала она младшим, догрызающим серый безвкусный хлеб. — А сказку? — спросил Вальд. — Ты уже почти мужчина. Какие сказки? Ложись давай. Младший недовольно наморщил нос, но послушался и забрался под одеяло рядом с сестрой. В углу за печкой снова надрывно закашлялась бабушка. «Завтра будет завтра» — подумала Берта, прогоняя дурное предчувствие или может навеянный Гессой страх, залезая под одеяло и задувая сальную свечу. — Завтра будет завтра, — прошептала она повисшей в доме темноте.ГЛАВА 2. Паломник
Берта остервенело тюкала топором по поленьям. Он был слишком тяжел для нее, но другой, поменьше, забрала десятилетняя Грэта, вместе с Вальдом отправляясь в лес за дровами. Рядом заблеяла черная как смоль коза, выдирая с корнями молодую траву. Слава Богу, хоть так. Берта очень переживала, хватит ли тех запасов сена, что она заготовила. И не придется ли дорезать тощую кормилицу. Конечно, тогда в доме было бы мясо. Но насколько бы его хватило? И что дальше? А так хоть кружка молока, но каждый день. В будке предупреждающе зарычал Снежок и Берта, не оборачиваясь, шикнула на старого лохматого пса. Хоть весна уже поворачивала к лету, на душе легче не становилось. Возможно, причиной тому была затянувшаяся болезнь Гессы, надрывный кашель которой не давал спать всем в доме уже третий месяц. Возможно, что-то другое. Но эта тревога не отпускала. Закручивалась вокруг нее стальными обручами. Сжимала грудь. — День добрый, красавица. Берта с перепугу грохнула топором мимо полена и ругнулась себе под нос. Красавица. Какая из нее красавица? Самая обычная. Не чета той же голубоглазой Мари или светлокудрой Эльзе. Тощая и жилистая, как жердь. Слишком высокая. На нее даже некоторые мужчины смотрели, задирая голову, что говорить о женщинах. Щеки запали, губы потрескались, а обветренная кожа на лице шелушится. Всей красоты то и было, что глаза цвета спелых каштанов, да темные волосы. Но в глаза мужики не смотрят, скорее чуть ниже. А там у Берты ничего отродясь не водилось. Да и волосы она всегда завязывала узлом на затылке, чтобы не мешали в работе. — Добрый, — буркнула она, потирая занемевшую от отдачи руку и, наконец, уделяя внимание окликнувшему ее человеку. Мужчина был пришлым. Обычно в их глушь редко кого заносило. Но иногда бывало. Он оказался странным. Нет, не было ничего необычного. Такой же, как многие мужики из ее деревни. Разве что слишком высокий, и в то же время сутулый. В простом тканом плаще с капюшоном, что скрывал его голову до самых глаз. Ничего необычного. Разве что глаза серые, как хорошо промерзший лед, и борода светлая. Таким мог бы быть отшельник или паломник, шествующий к монастырю святого Бенедикта. И все же, Берте стало не по себе от взгляда этих серых глаз. Захотелось запахнуть безрукавку. Или вообще уйти, от греха подальше. — А скажи мне, добрая девица, далеко ли отсюда до ближайшего монастыря? — спросил пришлый. И Берта выдохнула с облегчением. Даже улыбнулась. Может и правда паломник какой. — Нет. Совсем близко. Пешему два дня пути. Вон по той дороге. Обитель Святого Бенедикта, — махнула она на путь, разрезавший лес. — Если не будешь сворачивать- не заплутаешь. — Спасибо, тебе, — улыбнулся мужчина, а по спине Берты снова пополз мороз дурного предчувствия и она передернула плечами, не удержавшись. — Могу я попросить у тебя воды? Хотелось сказать «нет». Но разве по божьим и людским законам не принято помогать просящему? Стало стыдно, и она с размаху загнала топор в колодку. Что это она, в самом деле? Божий человек, как-никак. И Берта махнула рукой, приглашая во двор. Он спрятал улыбку в лохматой бороде и открыл калитку. Берта не стала звать его в дом. Не потому, что боялась, а потому, что ей было стыдно той нищеты и упадка, которые сжирали стены их дома, вопреки всем ее стараниям. Уже набрав воды, она бросила взгляд на старуху, уже даже не старающуюся вставать. Гесса была все так же бледна, с залегшими под глазами синяками. Но вот сами глаза… Они непривычно, лихорадочно блестели. Словно на дне разгорался огонь. «Совсем плоха. Со дня на день отправится к Божьему престолу», — подумала Берта и закусила губу. Вот тогда она останется одна. И чем это грозит, гадать не нужно. Ни один мужик не упустит такой возможности… Девушка вздохнула и вышла во двор. Пришлый ждал, сидя на лавке и жмурясь на яркое весеннее солнце. А он был не так стар, как показалось поначалу. Может тридцать лет, а может и того меньше. Берта протянула ему ковш и он принял, так же не открывая глаз. Отпил, взглянув на нее поверх края посудины. И вернул назад, все так же разглядывая ее своими непривычно серыми глазами. — Спасибо, дитя. У тебя чистое сердце. И я не забуду твоей доброты. Скажи, за кого мне помолится у мощей святого? — спросил паломник. Следовало бы назвать имя Гессы, грозившей вот-вот испустить дух. Но старуха этому не обрадуется. И потому: — Бертрада, святой человек. Помолись за Бертраду, — ведь ей заступничество святого нужнее, чем полоумной ведьме.ГЛАВА 3. Та, что ходит в тумане
Эта ночь стала самым тяжким испытанием за последние несколько лет Гесса уходила и уходила тяжело. Она металась. Бредила. Что-то шептала или выкрикивала. Иногда можно было различить, как она называет чье-то имя, зовет его обладателя, словно он мог прийти сейчас к ней. Или за ней. Она поминала древних богов, имена которых Берта помнила из сказок. Выла и хрипела. Шептала слова на незнакомом языке. То распахивала невидящие мутные глаза, то снова их закрывала. Берта была рада тому, что младшие остались у тетки. В соседнем селении. Меньше всего хотелось, чтобы они видели старуху такой. Она и сама еще долго будет вздрагивать, вспоминая эту ночь. Порой ей казалось, что уставшие глаза видят клубящийся вокруг Гессы туман. Это была смерть. Та, что ходит в тумане. Так называла ее бабушка. И еще она говорила, что Смерть никогда не уходит одна. В это Берта верила. Еще с тех пор, как слегли Грэта и Вальд, ухнув на проталине в весеннюю реку. Тогда еще был жив их отец. А сама Гесса пряталась от людей в лесу. И пришла к ним поздней ночью, когда Берта уже совсем выбилась из сил и чуть не рыдала от отчаянья. Если Грэта еще держалась, горячий, как хорошо протопленная печь, Вальд, вот-вот должен был уйти из жизни. И Берта могла поклясться, что видела такой же туман вокруг него, как сейчас вокруг старухи Гессы. — Смерть никогда не уходит одна, — как наяву она услышала голос ведьмы. — Готов ли ты заплатить за то, что я отгоню ее от твоего сына? Готов ли ты к тому, что она заберет другого взамен ему. Отец тогда побледнел. Гесса предлагала ему выбрать, кому следует отправиться за грань. И Берта даже малодушно понадеялась, что он откажется. Ведь ценой жизни Вальда без сомнения будет или она, или Грэта. Зря, как оказалось. Отец решительно кивнул и вышел из дома во двор. Ну да. На что надеяться. Между единственным сыном и одной из дочерей выбор всегда очевиден. — Выйди, Берта, — приказала старуха Гесса, раскладывая травы на столе и зажигая толстую свечу. — Та, что ходит в тумане, не должна тебя видеть пока. И Берта вышла, глотая соленые слезы обиды и желчную горечь разочарования. Вылезла на холодный чердак, пропитанный запахом сена, и свернулась калачиком. Тогда она думала, что жизнь ее теперь будет недолгой. Но и в этот раз ошиблась. Смерть забрала отца. Это случилось, когда никто не ждал и уже успели понадеяться на то, что слова старой ведьмы всего лишь очередная страшилка. Он ушел с сетями, как обычно на рассвете. А уже на следующий день его изуродованное морскими гадами тело вынесло на берег. — Ран беспощадна к тем, кто попадает в ее сети, — сказала тогда Гесса, равнодушно разглядывая то, что осталось от отца. Бертрада часто слышала, как старуха поминает древних богов так, будто они и вправду существовали. И порой ей даже нравилось, словно она прикасалась к подернутой дымкой легенде. Но тогда разозлилась. Она кричала и плакала. И не понимала, как бабушка может так равнодушно говорить о том, кто был ее сыном. Но старуха лишь пожала плечами и сказала, что прося жизни для сына, он был готов заплатить назначенную цену. Гесса снова застонала и распахнула глаза. На удивление в этот раз — ясные. — Они идут. Северные волки. Два черных ворона их сопровождают. Они скоро будут здесь, — и повернула голову в сторону внучки. — Не будь так глупа и труслива, как была я. Уходи туда, где тебя оценят. Уходи с волками, Берта. Не повторяй моих ошибок. На эту короткую речь старая Гесса потратила и без того немногие силы. Глаза ее закрылись, и грудь едва поднималась. Тяжело и хрипло. В груди ее клокотало. Как и у Берты, которая старалась сбросить липкие нити страха, обвившиеся вокруг нее. И неожиданно разозлилась. А ведь она было подумала, что старухе стало легче. Нет. Снова бредит. Снова поминает богов. Много лет хранит верность тем, кто не властен на этой земле. Тем, кто приходил с варварами, разрушавшими селения и города. Но это было так давно, что многим уже кажется сказкой, поросшей мхом и суевериями. И только старая полоумная Гесса даже готовясь, как она говорит, уйти в холодные туманы великанши Хель, кроме как о них ни о чем не может думать. Когда-то и во Фракии правили жестокие и воинственные боги. Это время уже не вспоминают, как и тех богов. Но говорят, что память о них хранят свитки, скрытые в библиотеках обители святой церкви. А сами боги умерли, едва пришлые «вороны в черных рясах» оборачивали все больше людей в веру в светлого и милостивого бога. Что ж. Людям, уставшим от рек пролитой крови, свойственно тянуться к покою и доброте. Гесса помнила те времена, когда священники и проповедники едва ступили на эту землю. Она уже давно признала тех богов, что пришли на морских драконах. И тогда, видя как один за одним люди становятся на колени, окунаются в воду, чтобы принять крещение, она захлебывалась бессильной яростью. И жалела. Год за годом жалела, что тогда не уплыла на драккаре вслед за зовом собственного сердца в далекую Норэгр. Вслед за ее Олафом, забравшим покой. Он называл ее своей вельвой. И не морщился, как сейчас это делают многие, называя ее старой ведьмой. Она хотела уйти. Вслед за черными воронами мудрого Одина, приносящими каждый вечер новости отцу богов. Но путь этот был закрыт. Как бы ни вглядывалась она в море, высматривая полосатый парус. Как бы ни молила повелителя морей Ньерда, привести хоть один корабль к берегу Фракии, сколько бы баранов не зарезала собственными руками, проливая горячую кровь в соленые воды. Он оставался глух. Гесса застонала. Она до конца жизни осталась той вельвой, что давным-давно на рассвете своей жизни попала в плен к жестоким северным волкам. И старый Гуннар увидел в ней ту, которой при рождении в глаза заглянула сама Фригг, жена Одина. И тогда она впервые сама пролила жертвенную кровь черной овцы. Тогда впервые… Видят боги. Она скучала по тем временам. Тосковала все эти годы, уходя от людей подальше в лесную чащобу или на скалистый берег моря. Но больше всего она злилась на сына, принявшего Христа. Ей невыносима была даже мысль, что тот в чьих жилах текла кровь сыновей далекой Норэгр, ползает на коленях, как последний раб. На невестку, истово молившуюся перед образами по вечерам. На внучку, которая хоть и сомневается в существовании единого Бога, но так и не приняла по-настоящему сильных богов. И снова темнота окутала старую вельву. Снова кричали вороны и решительно шли морским путем драккары. Порой казалось, что она слышит как бьются волны о деревянные бока кораблей, как натужно гудит ветер в полосатом парусе. Дождаться бы. Увидеть еще раз, как танцует сталь могучих воинов. Услышать, как поют валькирии. Как когда-то… Что до Берты… Она не была примерной христианкой. Так уж повелось, что, как говорила Гесса, Распятый Бог был с ней с самого детства. И она к нему привыкла. Но до истово верующей ей было так же, как от Фракии до сказочных северных берегов седой Норэгр. Порой она даже думала, что милостивый и всемогущий давно отвернулся от нее. А если так, то что мешает ей сделать то же. И только память о матери, которая несомненно попала в рай, поддерживала в ней необходимость следовать заповедям Христа. Хотя где Бог, а где она. Защитил ли он ее отца от колдовства Гессы? Нет. Поможет ли он ей, когда уйдет единственная ее опора и защита? А потому так ли он всемогущ, как говорит настоятель монастыря, отец Оливер? Возможно, Бертрада была плохой христианкой. А может это давали всходы зерна, щедро засеянные Гессой еще в детстве. Но порой девушке и правда было легче верить в то, что боги как и люди. Им присущи желания и прихоти. И удачу они даруют только сильным и решительным. Тем, кто не боится посмотреть в глаза самой смерти. Но и тут Берта прекрасно понимала, что не ей улыбнется удача. Кому-то другому. Но не ей. И судьба ей стать чьей-либо любовницей, чтобы иметь хоть какую защиту от мужиков в деревне. В этом сомнения не было. Слышалось это в шепотках за спиной. Виделось в предвкушающем масляном взгляде старосты Мартина. И было только делом времени, когда кто-то да постучит в ее дверь. Едва только уйдет старуха-ведьма, которую все же боялись. Это были тяжелые мрачные мысли. Но других в голову не шло. Берта вздохнула. Как бы то ни было, со дня на день старая ведьма отправиться в свою Хель. А ей еще нужно придумать, как объяснить соседям то, что бабушку не положат в землю по христианскому обычаю, а возложат на костер.ГЛАВА 4. Хельги жрец
Хальвдан по прозвищу Любимец Богов сидел на берегу и смотрел, как волны лениво вылизывают песок. Сегодня они были как никогда спокойны. Совсем не такие, какими были еще неделю тому. Когда с ревом поднимали его корабль, как мелкую щепку. Когда дыхание Эгира рвало снасти и сбивало с ног, а Ран забрасывала свои сети просто на палубу. Тогда Хальвдан впервые задумался над тем, так ли любят его боги, как считал ранее. Или просто наказывали его за нетерпеливость. Ведь когда он покидал свой дом, там, в Норэгр, еще едва растрескались льды во фьордах. Да и здесь еще весна была слишком юной. Только начали распускаться почки на деревьях, а трава робко пробивала стылую землю. По ночам в низинах стелился туман или вообще схватывался иней. Но Хальвдан не хотел ждать. Терпением он не отличался никогда. Чего бы ни касались его затеи, он никогда не откладывал их на потом. Даже беря в жены красавицу Инглин дочь ярла Олафа, прославленного не в одном походе, Хальвдан не стал ждать разрешения. Просто выкрал ее. Хевдинг улыбнулся. Как она кричала и проклинала его в тот день. Ее язык был так же остер, как меч Брунхильды, прекраснейшей из валькирий. Но разве это может испугать великого воина? И едва на ее запястьях щелкнули брачные браслеты, она смирилась. Хотя и не желала того показывать. Воинственная валькирия. Прекраснейшая из женщин, которых когда-либо знала северная земля. И она ждала его. Там в Норэгр. Вместе с двумя сыновьями, которых подарила ему. Порой Хальвдан представлял, как вот такой же ночью Инглин вглядывается в темное неспокойное море, стараясь различить полосатый парус. Как хмурятся ее темные брови, как ветер путает огненно-рыжие волосы… И ради того, чтобы снова увидеть в ее серых глазах гордость за своего мужа, Хальвдан готов был разграбить всю Фракию. Осыпать золотом и серебром свою женщину. Как делал это раньше, возвращаясь от берегов Бригии.И даже ярл Олаф поостыл. Уже не грозиться оторвать ему голову при каждой встрече. Только изредка, когда на пиру возьмет лишку. Но, то лишь забавы. На пиру часто бывало, что поспорив ретивые воины разбивали друг-другу носы или ломали ребра. Что не мешало им уже на следующий день поднимать чашу славя друг друга. Хальвдан усмехнулся. Воины всегда высоко ценят силу и бесстрашие. И никто ни разу еще не посмел назвать его трусом. Он был Любимцем Богов, которому все легко давалось. Его тела ни разу не коснулась вражеская сталь. И всегда даже самые смелые поступки не имели дурных последствий. Вот только в этот раз все пошло не так. Хельги подошел как всегда тихо, словно его носили на спинах сами посланники богов. И только когда сел рядом, звякнули кольца в седой бороде. — Не ослепли ли твои глаза, жрец? — спросил Хальвдан. — Или боги жестоко пошутили над тобой, когда велели править к этим скупым берегам? Здесь нет ни наживы, которую ты обещал, ни даже добрых трэллей. Селения, что встретились мне, скудны. А те, кого не убили болезни, едва держатся на ногах от голода. Или может боги гневаются на меня? Может и вовсе отвернулись? Хельги помолчал. Его глаза, и правда, уже не видели так хорошо как раньше. И уши его уже не так хорошо слышали советы богов. И порой он сомневался, а правильно ли толкует видения, посланные высшими ассами? Но не в этот раз. И когда он ответил, голос его хоть и звучал как обычно глухо, словно он говорил в глиняный горшок, но все же — уверенно и твердо. — Ты гневишь богов такими речами, Хальвдан хевдинг. Разве сам Тор не отбил твой корабль, когда великанша Ран забрасывала свои сети на его палубу? Или ты забыл, как били молнии в неспокойное море? Ты не потерял ни одного человека из своего хирда. И еще сомневаешься в том, что боги любят тебя? Хальвдан поджал губы. Что было ответить на это? Да, он действительно вышел из ужаснейшей бури без потерь. Хотя уже мысленно простился с жизнью. — Что ты видел, Хельги? — спросил он вместо ответа. — Я видел дар для тебя. Это женщина. Фракийка. Хальвдан поднял удивленные глаза и тут же опустил. Никто не мог выдержать взгляда того, кто ходит между мирами. А Хельги не раз поднимался к золотому престолу, спрашивая совета у отца богов. — Зачем мне женщина? Рабынь и без того полно в моем доме. А женой не назову больше ни одну. Да и разве может хоть кто-то заменить Инглин? — Инглин прекрасна, как рассвет над фьордами. И я не говорил, что женщина, с которой свела тебя судьба, должна ее заменить… — Ты сказал «свела»? Хельги кивнул и кольца в его бороде жалобно звякнули. А хевдинг задумался, силясь вспомнить всех, кого встретил высадившись на берегу Фракии. На ум шла только одна. Измученная девчонка с огромными карими глазами. — Будь умным, Хальвдан. Эта женщина даст тебе то, к чему ты стремишься. Большую добычу. Славу и почет. Ты сможешь стать ярлом и взять под свою руку не один хирд. Глупо отказываться от такого подарка. — Она знатного рода? Жрец мотнул головой. — Она вельва. Брови воина удивленно поднялись и тут же сошлись к переносице. — Неужели в землях, где воцарился бог рабов, еще осталось место для вельвы? Хельги промолчал. Его глаза снова подернулись туманом. Он ушел в путешествие, из которого может не вернуться, заблудившись между мирами. И никто не смел сейчас тревожить тело жреца. Хальвдан и не стал. Скоро солнце вынырнет из моря и снова волки погонят его по небосводу. Нужно что-то решить. Его воины начинают роптать. Сомневаться в его удаче. Что может быть хуже для вождя? Хевдинг вздохнул. Что ж, плохая добыча — лучше, чем никакой.
ГЛАВА 5. Сделка со смертью
Причудлива и путана пряжа норн, прядущих нити наших жизней. Они сплетают порой судьбы лучших друзей и злейших врагов. Они связывают кровными узами тех, кто меньше всего этого хочет. И разводят навсегда тех, кто жаждет никогда не расставаться. А порой они обрезают нить судьбы в шаге от мечты. И мы никогда не узнаем, что было бы если… Она вошла в дом с рассветом. Окутанная туманом странная, слишком высокая женщина. Слишком худая, можно сказать измученная. С запавшими глазами цвета только распустившихся фиалок. Бледной кожей правой половины тела и синей — левой. И темными волосами, что шевелились, словно клубок змей. Слишком холодная. Слишком безразличная, словно она не за душой старухи Гессы пришла, а просто в гости. Хотя чего ожидать от самой смерти? Сострадания? Сочувствия? Жалости? Или может — злорадства? Ликования? Радости? Нет Она была безразлична к той, с которой сталкивалась не один раз. Той, которая годами служила ей. Десятилетия верной службы, за которые в стылые туманы попало множество тех, кто готов был платить собственной жизнью за чужую. Десятки чистых и сильных душ воинов и отцов, которые так редко попадали к ней, предпочитая золотые палаты отца богов. Она не могла их винить за это пренебрежение. Инистые туманы Хельхейма не самое приятное место. Что говорить, она бы и сама с радостью променяла их на шумные палаты Одина. Когда-то ей доводилось бывать там. Вечный пир великих воинов, где эль разносят воинственные валькирии. Где горланят песни и сражаются друг с другом павшие в бою воины, чтобы показать свою силу и бесстрашие. Где каждое утро сам отец богов выходит на охоту, чтобы добыть вепря пирующим. И с каждым рассветом веселье начинается снова. Разве можно винить их за то, что не желают приходить к ней? Там их ждет лишь скучное, унылое блуждание в тумане, пока не потеряют сами себя. Один был жесток, когда ее отец Локки коварнейший из богов, привел ее, чтобы она могла преклонить колени перед дедом и получить собственные владения. — Ты будешь править в мире, под стать тебе. И зваться он будет именем твоим — Хельхейм, — сказал он. Как наивна и молода она была. Как обрадовалась… Да. Ее мир был под стать ей. Или она сама стала под стать Хельхейму. Но придет время, и она отомстит отцу богов. Когда освободится ее брат Фенрир и погаснет солнце. А пока Хель собирала армию. И такие, как Гесса, стали добрыми в том помощницами. — Вот мы и встретились снова, Гесса, — сказала она бесцветным глухим голосом, коснувшись холодеющей руки ведьмы. — Ты ждала меня? Гесса захрипела и дернулась. — Дай мне еще день. Один день, больше я не прошу. Та, что ходит в тумане покачала головой. — Нет. Ты и так слишком задержалась в этом мире. Тебя уже ждут стылые туманы вечного покоя. Старая вельва застонала. Тело ее уже не слушалось, а разум мутился настолько, что порой она не могла отличить явь от вымысла. И все же она была пока не готова. Один день. Последняя прихоть. Последняя надежда. Неужели Хель не пойдет ей навстречу. — Я дам тебе то, чего ты хочешь, — просипела из последних сил старуха. Повелительница мира мертвых застыла на мгновение. Ее тощие пальцы коснулись седых волос старухи. — Что же это? — Я отдам Берту, — выдохнула она. — Ты хочешь выменять один день для себя на всю жизнь внучки? — вскинула синюю бровь Хель. Старуха закашлялась и вместо ответа то ли мотнула головой, то ли это была судорога, сведшая мышцы. Но после все же заговорила: — Нет Я хочу сказать тебе, что Берте, как и мне когда-то, благоволит сама Фригг. Если ты мне дашь этот день, то я смогу уговорить ее служить тебе. Хель хмыкнула. — Как? Ты не смогла сделать этого за всю жизнь, почему этот день? К тому же она христианка… — Волки уже вошли в деревню. Я слышу их тихие шаги. Тот, кого называют Вороном и Любимцем богов, идет за ней. А жрец откроет ей путь к корням древа Игграсиль… — Гесса снова закашлялась, но большего говорить уже не было нужды. Одно долгое мгновение женщина молчала, раздумывая над словами безумной старухи. — Хорошо, Гесса. Но если то, что ты мне пообещала не исполнится, я сделаю твое посмертие невыносимым, — сказала она наконец и блеснула ровными синими клыками. Старуха засопела, но не отступила. Да и не было куда отступать. Ей нужен был этот проклятый день. Та, что ходит в тумане, прошла мимо спящей просто за столом Берты и села напротив. — Она так молода. Почти как ты в свое время. — Моя внучка станет тебе доброй подругой, — прошептала Гесса. Повелительница мира мертвых не сказала больше ни слова. Просто встала и вышла из дома, оставив на память о себе стылую сырость вечных туманов. Ведьма вздохнула. Еще один день ей удалось выторговать у старой знакомой. Один день, за который она должна сделать то, что не получилось сделать за всю свою жизнь. Гесса тихо рассмеялась. Ее смех был похож на хриплый скулеж подыхающего пса. Видят боги, ее последний день обещает стать самым добрым за последние несколько десятилетий.ГЛАВА 6. Искатель удачи
Солнце едва успело зацепиться за небосвод лучами, когда Хальвдан со своим хирдом из тридцати пяти воинов вошел в маленькую деревушку. Восемнадцать из них сражались с ним плечом к плечу в Бригии. А с двоими он даже смешал кровь, назвав братьями. И сейчас они шли за ним, веря в то, что боги ведут их вождя. Было так тихо, что можно было услышать, как дышат воины. Как нетерпеливо бьются их сердца. Молчали даже по обыкновению срывающие в это время голоса, жаворонки. Не смели подать голос и дворовые псы. Так было всегда. К этому сыны Норэгр привыкли. Так было и в Бригии, и вот теперь во Фракии. Они чувствовали приближение более сильного хищника. Потому и затаились. Деревня не представляла собой равным счетом ничего особенного. Десяток дворов. Вполне приличные с виду. Но Хальвдан знал, что на самом деле поживиться здесь особо нечем. Разве что пополнить запасы еды. Да и то только за счет битого домашнего скота. Но не это привело его сюда, а слова Хельги. Ему нужна была эта девчонка. Если, конечно, он не ошибся. Не просто так заговорил о ней жрец. А к его слову хевдинг привык прислушиваться. Так уж повелось еще с первого его похода на бригов. Тогда у него еще не было ни корабля, ни своей команды. Хальвдан, третий сын мелкого бонда, которому от отцовских земель причиталось только та, что сможет унести в карманах, пришел к жрецу за советом. Он хорошо помнил день, когда норны спутали нить его судьбы с той, что пряли для тогда еще не такого старого жреца. То была весна подобная этой. Ранняя и теплая. Ему было пятнадцать. И, как и все, он мечтал о походах, сражениях и славе. Чтобы его имя воспевали скальды и несли его сквозь века. А еще он мечтал о богатстве и женщинах. А больше всего о той, что была дочерью ярла. Инглин Олафсдоттир, на которую ему даже смотреть было нельзя. И все же он мечтал, что однажды войдет в городок между скал, не как третий сын бонда, а как ярл Хальвдан. Или и того лучше, конунг. А кто не мечтал в пятнадцать-то лет? Это и привело его к жрецу. — Скажи мне, Хальвдан Ульвсон, чего ты хочешь? И хоть юноша и знал, чего хочет, и не раз представлял, как это получит, но сказать об этом, глядя в глаза жрецу, не смог. — Ступай к ярлу Олафу. Его старший сын отправляется в поход на Бригию. Просись в его хирд. Сможешь ступить на дрэкки Ульрика Олафсона, получишь все, чего хочешь. И Хальвдан не пошел, побежал. И пусть с собой у него ничего не было, кроме еще дедовой боевой секиры, которую тот называл Великанша битв. И пусть обращаться с ней его учил дед ровно настолько, чтобы не пасть в первые пять мгновений боя. В дом Олафа ярла он ступил, как равный ему. — Ты еще совсем юнец, — пытался его урезонить единственный сын ярла, Ульрик, которому уже было больше двадцати зим. Был он, как и все сыны Норэгр высокий и сильный, и Хальвдан рядом с ним смотрелся, как щенок рядом с волкодавом. И все же не отступил. Хорошо помнил слова Хельги-жреца. — Я пойду с тобой. И если удача не будет на моей стороне, пусть для меня пропоют валькирии, — сказал молодой воин. Ульрик не ответил ему ничего. Только довольная улыбка спряталась в светлой, заплетенной в мелкие косы, бороде. Но на следующий день ему сообщили, что в походе на бригов у него будет свое место на скамье корбля Ульрика Олафсона, под парусом которого пойдет сам сын ярла. И чтобы готовился к тому, что никто не даст ему спуску. Юноша был готов. Он верил жрецу. Как и сейчас. Хельги тогда сам пришел проводить его. Сам перерезал горло черному барану, лишив этой чести жену ярла Олафа рыжеволосую Торви, окропил кровью палубу, скамьи, весла и команду. — Я не пойду с тобой по владениям Ньерда в этот раз, — сказал тогда жрец. — Но на твоем дрэкки прошу себе весло. Тогда Хальвдан едва не рассмеялся. То о чем говорил жрец, было желанно, но в то же время казалось недостижимым. Как красавица Инглин, которая так ни разу и не взглянула на него. Море приняло восемь кораблей Ульрика Змееволосого, словно ждало его уже не первый год. Пять драккаров и три снэкки скользнули в воды фьордов под песни провожавших воинов женщин. Тридцать два весла драккара, на котором были Ульрик и Хальвдан, вспенили воду по обе стороны бортов. Запел кожаный барабан, задавая ритм. Расступились перед искателями славы скалы фьордов, выпуская их в открытое море. Дыханье Эгира натянуло паруса с такой силой, что на весла садились только, чтобы миновать мелководье или рифы. В остальное же время, полосатые паруса, которые женщины шили всю зиму и пропитывали жиром добытого охотниками моржа, гудели от натуги. И узкие, легкие морские драконы мчались на северо-запад, наперегонки с быстроходными змеями. Похоже, они чувствовали нетерпение тех, кто оседлал их. И так же ждали богатой добычи. Пятнадцатилетний Хальвдан же ждал ее особенно. Но не только добычи. Хельги-жрец обещал, что он возвысится, если сумеет ступить на дрэкки Ульрика. И он ждал, когда это случится. Это был славный поход. Добыча и правда была богатой и легкой. Казалось, храмы распятого бога только и ждали их. И сам этот бог преподнес свои богатства на вытянутых ладонях. И они брали. Резали жрецов, которые назывались монахами, забирали в рабство женщин из таких же храмов. Нагружали драконов и змей золотом, серебром, восковыми свечами и маслом для ламп. Во чрево драконов и змей сгружали мешки с зерном, которого никогда не хватало на суровой Норэгр. И у Хальвдана светились глаза, когда он представлял сколько всего достанется ему, когда они снова войдут во фьорды. Как засияют гордостью глаза матери и вечно недовольного отца. И, наконец, Инглин обратит на него внимания. Он представлял, что преподнесет ей в дар. Какую рабыню отдаст в услужение. И даже почти не вспоминал о том, что сказал ему Хельги. А зря, как оказалось. Случилось это, когда нагруженные корабли уже возвращались обратно. — Корабли, — заорал над головой, висящий на мачте Хрольф, — кажется наши. Наших в открытом море быть не могло. Там, где сходятся короли моря верхом на драконах, редко недостает работы валькириям да и Ран расставляет свои сети. И все это понимали. Злились. Злился и Хальвдан. Не хотелось терять добычу, но и бежать… Трусам не место в золотых чертогах Отца Богов. У ярла Освальда Зверя флот был больше, а корабли легче. На один корабль Ульрика приходилось по два под знаменем Освальда. И все они горели красной стороной шита. И значило это только то, что схватки не миновать. Дедовская Великанша Битв привычно оттягивала руку, придавая уверенности в себе. Воины Освальда это не служители распятого. И палубы кораблей омоются кровью. Юный Хальвдан не то чтобы боялся этой схватки. Страх перед битвой вообще неведом тому, кто желает войти однажды в золотые врата Вальхаллы. Просто как-то не хотелось умирать в тот день. И, тем не менее, едва два корабля вождей сошлись борт к борту, он ринулся в бой одним из первых. Сегодня Хальвдан уже не смог бы сказать, как так вышло, что он сразил самого Освальда Зверя. Да и тогда не понял, как так сталось. Помнил только, как рухнул просто ему под ноги Ульрик, разрубленный от плеча до самого живота и уже с остекленевшим взглядом. Как летела на него огромная секира Освальда. И дальше… Надрывный крик ворона. Хлопанье черных крыльев. Рычание Зверя. И вот уже не над ним заносят оружие, а он снимает голову Освальду ярлу. Тогда он и получил прозвище Любимец Богов. Потому как это он не понял, что случилось. Остальные же члены команды дрэкки ярла Освальда и сражавшиеся воины ярла Ульрика видели, как с неба опустился огромный черный ворон. Как впился когтями прямо в перекошенное яростью битвы лицо Освальда. И все они готовы были поклясться хоть молотом Тора, хоть собственным посмертием, что сам Один послал своих слуг присматривать за молодым Хальвданом. Иначе откуда взяться ворону в открытом море? Не иначе это был сам Хугин или Мунин, что служат самому отцу богов. А значит молодому Хальвдану отмеряно гораздо больше удачи, чем кому-либо в подлунном мире. И рядом с таким воином можно не бояться попасть в холодные туманы Великанши Хель. Оба флота разошлись так, словно и ничего не случилось. Только один дракон из тех, что принадлежали ярлу Освальду, отделился от остальных. На носу его стоял Хальвдан. В тот день третий сын мелкого бонда получил под свою руку свой первый хирд, который признал его хевдингом. Три десятка воинов и кормчий, пусть не полная команда. Но радости Любимца богов не было границ. — Я верю в то, что норны плетут тебе серебряную нить жизни великого и славного воина, Хальвдан, — сказал тогда еще не кровный брат ему Бьерн. — И я хочу, чтобы мое имя называли рядом с твоим. Когда старики будут рассказывать о подвигах великих героев темными зимними вечерами. Хотел ли тогда еще мальчишка, получивший свой собственный дрэкки, убив ярла Освальда, чтобы могучий кормчий Бьерн делили с ним и славу, и добычу? Да он и мечтать о таком не мог. Мало кому удавалось подобное в его годы. И он мысленно поклялся, что принесет великую жертву богам по возвращению домой. И обязательно возьмет жреца, предрекшего ему великую удачу, в свой хирд. С тех самых пор Хальвдан всегда верил слову Хельги. И сегодня тоже не сомневался ни минуты. Разве что в том, что девчонка и правда та, о которой говорил жрец. — Хальвдан, я знаю тебя не первый год, — сказал Бьерн, толкая калитку в один из дворов, — тебя всегда любили боги. И только поэтому смолчу в этот раз. Хевдинг знал, о чем смолчит его добрый друг. Его кровный брат, с которым они смешали кровь по древнему обычаю. Который прикрывал ему спину и делил пиршественную чашу. Да, он промолчит. И остальные промолчат, веря в его удачу. По крайней мере, в этот раз. Хальвдан не стал ждать, когда его воины войдут в еще сонные дома и быстрым шагом двинулся к крайнему дому, где встретил ту странную девчушку. За спиной, послышались первые крики женщин, рык мужчин и злой смех его воинов. Они не станут убивать просто так. Но вот уже месяц, как они не знали женщин… Черный ворон, размером с взрослого сильного орла, пролетел над головой хевдинга и сел на калитку того самого дома, где он на днях просил воды. Пронзительный крик черной птицы огласил всю округу и Хальвдан улыбнулся. Чутье не обмануло его. Это действительно та девчонка. С души вождя словно камень свалился. Теперь под его знамя встанет не один корабль. И он станет не просто хевдингом, а ярлом. Ярл Хавльвдан Любимец Богов. Или может даже Конунг. Кто знает, как причудлива пряжа норн?ГЛАВА 7. Наследие ведьмы
Порой мы сетуем на однообразность и повседневность. Называем свою жизнь скучной и бессмысленной. Мечтаем о приключениях и незабываемых событиях. Грезим переменами. И когда вдруг эти самые перемены стучатся в наш дом, оказывается, что совершенно к ним не готовы. Вот и Берта была не готова. Комната ещё тонула в предрассветных сумерках. Тянуло дымом от давно остывшей печи и скреблась мышь в углу, умудрившись отыскать сухарь в этом убогом жилище. Этот звук раздражал настолько, что и без того уже проснувшаяся, Берта не могла сдержаться. А потому подобрала первое попавшее под руку полено и запустила в тот самый угол. Грохот был такой, словно это дом рушится. Даже Гесса зашевелилась под горой облезлых овчин и застонала так, будто это полено угодило по ней. — Что шумишь? — спросила она непривычно живо. Берта не сразу ответила. В её душе сквозь толщу дурных предчувствий, впервые за долгое время проскользнул лучик, пусть неоправданной, пусть робкой и едва дышащей, но все же надежды. Надежды на то, что она не останется одна. Что у неё ещё будет время наладить свою жизнь. И в то же время внутренний голос насмехался над ней, повторяя раз за разом, что её надежды так же пусты, как закрома по весне. И все же она спросила, стараясь не выдать голосом и доли своих чувств. — Тебе вижу уже лучше? Гесса некоторое время молчала. Только вздыхала, стараясь понять, лучше ли ей на самом деле. — Подойди ко мне, Бертрада Девушка послушалась. Хотя бы потому, что полным именем бабушка её никогда не называла, считая, что покойнаяневестка, назвав дочь в честь святой, просто хотела позлить её. И нужно сказать — ей это удалось. Гессу перекашивало каждый раз, когда кто-то называл внучку именем святой, а сама называла исключительно Бертой. Она села на край жёсткой кровати, из которой Гесса не вставала уже два месяца. А потому пахло рядом с ней так, как и должно. Болезнью и немытым телом. Хоть Берта и старалась избавиться от этих запахов, но… — Ночью ко мне подходила ОНА, моя дорогая. Эти слова прозвучали подобно грому. Непреложная истина, что смерть никогда не уходит одна, затрепыхалась у самого горла, оставляя на языке горечь страха и чувства, что её предали. — И кого ты отдала взамен своей жалкой жизни? — спросила Берта, выплевывая слова, словно они были ядовиты и могли убить ее на месте. — Меня? Вальда? Или Грэту? Берта старалась говорить спокойно, но злость и отчаянье то и дело срывали её голос. — Успокойся и выслушай меня, — рявкнула Гесса так, как и в лучшие свои времена сделать не могла. — Мне нужен был этот проклятый день. Ворон вот-вот будет здесь. Ты слаба с тем богом, которого почитаешь и рано или поздно все равно придешь к древним богам. Тебе откроется совершенно другой мир, Берта. И тогда тебе станет тесно здесь. Ты день за днем будешь смотреть, как умирает древний мир. Тот, который некогда верховенствовал, а теперь едва выживает. И поверь — ты не сможешь смотреть на это спокойно. Берта не могла понять, почему эти слова так задевали её именно сейчас. Почему сердце пускалось вскачь, едва старуха, речи которой она уже давно не воспринимала всерьез, заговорила о том, во что девушка и не верила толком. — Тебе достался великий дар. Но твоя голова забита соломой и трухой. И я не смогла встряхнуть их за столько лет. Поклянись, что хоть попытаешься думать, а не слепо верить, Берта! Поклянись! Поклясться девушке не составляло труда. Может потому, что она все ещё считала, что это всего лишь предсмертный бред. Она кивнула. — Клянусь, бабушка! Гесса улыбнулась, словно эта клятва имела для неё гораздо большее значение, чем могла понять её внучка. — А теперь почему она ушла, — старуха откашлялась, словно слова стояли комом в её горле. — Я выменяла этот день на тебя. Молчи и слушай! — оборвала она возмущение внучки. — Хель великанша. Она сильна и все кто ушёл в её туманы стали частью её воинства. Она может приходить туда, где клубятся её туманы. Может даже отметить тех, за кем будет охотиться сама… Но! Запомни, Берта, Хель не правит этим миром. Она может приходить только за теми, кто подло отнимал жизнь. Не на поле боя, не в жертву богам, а в спину. Держи свои руки чистыми и ей никогда не добраться до тебя. Бертрада не верила своим ушам. Она только открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, совершенно не понимая, как относиться к словам полоумной старухи-ведьмы. — Вот и все, моя дорогая. Время вышло. Не показывай им своего страха и они будут тебя уважать. Она резко рванулась, словно хотела коснуться шеи девушки, но лишь скользнула пальцами по воротнику. И в тот же миг с глухим хлопком лопнула кожаная веревка, на которой Берта носила материнский крестик. Он так и повис в сжатом кулаке ведьмы. — Так надо! — сказала она, беря Берту за руку. И только Берта хотела спросить, о чем речь, как дверь с грохотом открылась. Впустив в дом яркий утренний свет, что на миг ослепил обеих женщин. Запахло паленым. С улицы слышались мужские голоса, женский плач и крик. Берта бы обязательно запаниковала и попробовала сбежать. Правда, именно попробовала. Потому как что-то вселяло уверенность в то, что ни к чему это бы не привело. Её порог переступил самый страшный хищник, который когда-либо рождался на этой земле. Ожила древняя сказка ведьмы Гессы. И разыгравшееся воображение даже уловило запах псины. Северный волк. Да что там, судя по той какофонии звуков, что наполнили деревню, целая стая. И скорее всего сейчас Берте придётся худо. От этой мысли мир качнулся. И если бы она не сидела и не держала старуху за руку то, наверное, упала бы. Сухие тонкие пальцы сжали мозолистую ладонь Берты с неожиданной силой и в голове, словно наяву, громыхнули слова ведьмы Гессы: "Не показывай своего страха!" Нет! Берта не перестала бояться того, что могло или, скорее должно было, произойти сейчас. Но и трястись и беспомощно скулить не собиралась. Она с вызовом посмотрела на приближающуюся тень человека, очерченную светом, льющимся из дверного проёма. И вот пальцы бабушки сомкнулись второй раз, едва Берта открыла рот, чтобы заговорить с пришлым. И тут же закрыла. Перевела непонимающий взгляд на Гессу. — Кто ты? И с чем пришёл в мой дом? — спросила она на языке, который Берта всю жизнь считала лишь детской игрой. Тень застыла на месте. Давно, когда Берта была маленькой и ещё любила слушать страшные сказки о северных волках, старуха научила её тайной речи, которую понимали только они двое. Порой девочке становилось смешно и даже казалось весьма дерзким, когда они за столом при маме и отце переговаривались на этом выдуманном Гессой языке. Мать злилась. Отец качал головой. А Берта чувствовала себя хранительницей страшной тайны. И поначалу она даже подумала, что с Гессой снова плохо и выкручиваться из этого всего ей придется самой. Каково же было его удивление, когда он ответил на том же языке. — Меня зовут Хальвдан по прозвищу Любимец Богов, — ответил он и Берте на миг показалось, что она слышала этот голос. Потому резко подалась вперед, чтобы рассмотреть пришлого, а он, словно нарочно, развернулся так, чтобы свет падал на его лицо. И Берта закусила губу. Это без сомнения был он. Она могла не узнать высокого воина с огромной секирой в руках. Могла не вспомнить его грубого, словно высеченного из камня лица. Но глаза… Казалось, что эти глаза она запомнил на всю оставшуюся жизнь. Теперь она понимала, почему они напоминали ей хорошо промерзший лёд. Там в холодной Норэгр почти у всех глаза были если не льдом, то холодными водами фьордов. Становилось ясно, почему странный паломник внушал ей безотчетную тревогу. И пусть на нем не было того плаща, а волосы его заплетены в замысловатую косу. Но стоило лишь раз встретится с ним глазами… — Зачем ты пришёл в мой дом, славный воин? Как видишь, здесь нет ни добычи, ни славы… — Мой жрец сказал иначе, — прервал её тот и сделал несколько шагов по направлению к женщинам. И Берте вдруг стало понятно, почему их звали зверьми, а не людьми. Так мог двигаться только хищник, словно перетекая с одного места на другое. Хотя она назвала бы его скорее змеем… — Мой жрец сказал, что в этом забытом всеми богами краю ещё рождаются вельвы. Поначалу я было подумал, что Хельги уже выжил из ума и не слышит советов богов, но теперь вижу, что ошибался на самом деле я. — С чего ты взял это, Любимец богов? Мужчина пожал плечами, словно и сам не понимал, как пришёл к подобному выводу. — Так это или не так, но мне нужна эта девушка. Добром или силой. А я привык брать то, что мне нужно. Гесса рассмеялась. У неё всегда это получалось зловеще. Теперь же, когда болезнь исковеркала её горло, её смех был похож на камнепад. — Ты самонадеян, Хальвдан хевдинг Но я прощу тебе это. Только потому, что знаю, какую судьбу уготовили тебе норны, — сказала она отсмеявшись. — А взамен ты поклянешься мне собственным местом в Вальхалле, что не обидишь ту, кого я вверю твоим заботам. Не возьмешь её силой и будешь беречь, как собственную сестру. Хальвдан молчал. Это была страшная клятва. Место в чертогах отца богов священно для любого воина. И меньше всего он хотел бы рисковать им. И все же получить опекаемую богами слишком большое искушение для любого. Особенно если жаждешь славы и почёта. — Я клянусь собственным посмертием, что не причиню ей вреда, если она не попытается причинить его мне. Ты бы могла не просить об этом. Я не стал бы вызывать гнев богов, посягая на ту, кому благоволит Фригг. Это все? Гесса улыбнулась довольная его словами. — Нет. Но ей, — мотнула она головой в сторону притихшей, словно прибитой к земле, Берты, — не стоит ни видеть, ни слышать, о чем я тебя попрошу. Берта поднялась, но не успела сделать и шагу, как Хальвдан заступил ей дорогу. Он оказался совсем близко и стоило его опасаться, но Берта почему-то подумала о том, что от него пахнет не псиной, а морем. А еще, что он гораздо выше её и ему не придется задирать голову, как другим мужикам, чтобы посмотреть ей в глаза. Эта мысль неожиданно развеселила, и она улыбнулась, чуть подняв голову и заглянув в холодные серые глаза. — Великий воин боится, что его добыча сбежит? — спросила она на фракийском. — Не волнуйся, я не доставлю тебе такого удовольствия, как охота за мной. Какое-то время он ещё колебался, но после отступил и пропустил её на улицу. Берта уже не видела, как он подошёл к кровати ведьмы. Как она шепчет что-то на его родном языке. Как он хмурится. И все же кивает. Как берет в сильные ладони её голову. И уж точно не слышала, как хрустнули позвонки старушечьей шеи. Берта словно оглохла и ослепла. Она боялась. И в то же время казалось, что все это просто дурной сон. Она хотела просить помощи у Господа. Но едва подняла глаза к небу, слова молитвы застряли в горле. Просто над её головой кружил огромный чёрный ворон.ГЛАВА 8. Лагерь
Над стыдливо краснеющими углями исходил соком поросенок. Жир капал просто в кострище и недовольно вспыхивал каждый раз, как касался раскаленных углей. Но запах от этого был такой, что Берта то и дело глотала наполняющую рот слюну. Ей не жаль было ни поросенка, ни старосту Мартина, который откармливал его ко дню Великой Пасхи. Ни даже его семью, которая, несомненно, ела бы мясо до середины лета. Ее не пожалел бы никто, даже подыхай она с голоду под его забором. Или потребовал бы плату. Совсем не по-христиански. Так почему она должна жалеть кого-то? «Так поступают добрые христиане, дочь моя!» — сказал бы отец Оливер, если бы она спросила его об этом. Но священника здесь не было. И наставить на путь истинный Бертраду было некому. Почему-то легче и приятней было вспоминать слова старухи Гессы, не отличавшейся жалостью никогда. Да и то, что она видела сейчас, душевному равновесию и христианскому человеколюбию не способствовало. И все больше думала о том, что Бога то и нет. Или он и вправду столь слаб, что не может или не хочет защитить тех, кто ему поклоняется. Хальвдан по прозвищу Любимец Богов не позволил ей увидеть то, что его люди сделали с деревней. Она не видела ни пожаров, ни изнасилованных деревенских девушек и женщин, ни распятого кузнеца Жерома, который пытался защитить невесту Эльзу. И уж тем более она не видела того, что они сделали с Эльзой. А если бы и сказал кто раньше, что такое творилось бы в ее родном селении, вряд ли бы она поверила. Но вид сидящей напротив Мари, в объятьях воина, имя которого Берта еще не знала, не оставлял сомнений в том, что происходило в деревне. А все же к ней относились хоть и настороженно, но с уважением. — Я назвал ее родственницей! — сказал Хальвдан, передавая ее еще утром молодому воину, которого называли Снорри. — И ты отвечаешь за нее головой. От Берты не укрылось, как парень, с виду ее ровесник, недовольно засопел. Но подчинился и увел ее к морю. И только когда в лицо ударил соленый морской бриз, когда показался корабль с головой дракона на носу, он позволил себе выругаться на языке, который Берта считала выдумкой старухи Гессы. — Ты злишься! Почему? — спросила она на том же языке, отчаянно надеясь, что ее сторож понял ее вопрос. Поначалу он молчал и девушка, было подумала, что не правильно перевела свой вопрос на язык Норэгр. Но спустя несколько ударов сердца все же заговорил. — Он до сих пор считает меня ребенком, — буркнул он себе под нос. Берта даже не уверенна была в том, что правильно его поняла. И не стала больше ничего ни спрашивать, ни говорить. Вообще она как-то странно ощущала происходящее. Словно это было сном. Жутким и черезчур реальным, но все же сном. Особенно когда воины Хальвдана с ним во главе вернулись из деревни к берегу моря. Они волокли за собой ту немногую добычу, что смогли взять в ее селении. Среди прочего была даже черная коза Берты, которая уже несколько лет была единственной кормилицей их небольшой семьи. И пусть это прозвучит странно, но козу Бертрада жалела больше, чем волочащихся следом тех немногих деревенских, которых взяли в плен чужаки. Их было трое. Женщин. Среди которых была и красавица Мари. По их виду легко было угадать, что довелось пережить этим днем. И возможно впервые в жизни в душе Бертрады шевельнулось нечто, что можно было расценить как жалость. Некогда она была очень добрым ребенком. Но смерть родителей и тяготы связанные с ней выбили из девушки ненужные чувства, и душа Бертрады, не смотря на все старания отца Оливера, черствела и грубела с каждым днем. — Готово! — прорычал седобородый мужчина, принюхавшись к отчаянно шипящей и плюющейся жиром туше над костром. Он был столь огромен, что Берта рядом с ним чувствовала себя маленьким ребенком. И хоть и старался выглядеть добродушным, а может таковым и был, но от его взгляда по спине девушки пробегали толпы мурашек. И она едва смогла сдержать дрожь в пальцах, когда он отрезал огромный кусок мяса и протянул ей. Но едва еда обожгла ладони горячим соком, ей было уже плевать на все, что произошло или могло произойти в этом чертовом мире: жестоком и непостоянном настолько, что проще его принять таким, как есть. Просто чтобы выжить. Берта еще не думала, что будет с ней дальше. Не знала, чего от нее хочет странный мужчина, которого старуха Берта звала Вороном. Но ей отчаянно хотелось жить. И еще она боялась, что ее младшие появятся в селении до того, как из него уйдут северные волки. Напротив сидела Мари в объятьях одного из воинов, имя которого Берте еще не довелось узнать. Она напоминала набитую соломенной трухой куклу. Некогда живые и веселые глаза, цвета чистого неба, потухли. А сама она даже не шевелилась лишний раз. И только когда мужчина встал из-за костра и потащил ее за собой, затрепыхалась, как рыба, попавшая в невод. Неистово и отчаянно. И так же молча. Ни звука. Ни слова. Берте почему-то вспомнилось, как Мари пела Рождественские песни и как хвалил ее отец Оливер. И как она звонко смеялась, кружась в синем платье с оборками из тонкого кружева. Тогда Бертрада ей завидовала. Злилась. Мысленно желала ей самых ужасных кар Господних. Но теперь… Марию было жаль. Жалко настолько, что мясо, о котором Берта мечтала уже не один месяц, казалось похоже по вкусу на старую тряпку. И все же она продолжала его жевать. Натянутая, как тетива отцовского охотничьего лука. Готовая ко всему. В том числе и к тому, что и ей придется отбиваться от кого-то. И только клятва Хальвдана смиряла ее с действительностью. Немного. Но достаточно для того, чтобы не показывать своего страха перед волками Норэгр. Она старалась не смотреть на того, кто притащил ее сюда. Возможно, если бы она сразу решила, как к нему относиться, было бы легче. Ненавидеть за разрушенную жизнь. Или быть благодарной за то, что не отдал своим воинам и обещал защиту. Она не понимала, чего добивалась Гесса, когда связывала их судьбы клятвой. И злилась, что та не рассказала о своем замысле раньше. Потому избегала вождя Хальвдана. Но взгляд то и дело наталкивался на его высокую фигуру. Он сидел отдельно от остальных воинов, у другого костра. В окружении еще троих мужчин. Один из них был тот, кто дал Берте мясо. Он был похож на медведя. Даже на расстоянии внушал страх. Про себя Берта назвала его Каменным Великаном. Как из сказки Гессы о Торе, сразившего великана своим молотом. Правда, Берта уже сомневалась, можно ли называть рассказы старухи сказками. Второй казался поменьше. Хотя рядом с великаном любой казался бы маленьким. Его рыжие, как языки пламени, волосы были заплетены в замысловатую косу ото лба. А сам он напоминал… Огромного кота. Барса. По крайней мере, больше на ум ничего не приходило. Потому Берта и назвала его Барс. Третий же был странным даже для внучки ведьмы, которую казалось, сложно было удивить. Он был стар. Возможно, его годы числом своим обогнали прожитые годы старухи Гессы. И в то же время он не был столь же немощен. Пусть волосы его были седы, а белесые глаза подслеповато щурились, Берта чувствовала, что видит он гораздо больше, чем кажется. И то, что должно было бы успокоить, наоборот пугало ее. Пугало в нем все. От этого взгляда, словно из-за грани миров, до сполохов, пробегающих по вплетенным в бороду кольцам. И этот страх затягивался тугим узлом где-то в животе, заставляя дыхание сбиваться. — С тобой хочет говорить Хельги, — сказал Снорри, мотнув головой в сторону четверых мужчин, бывших причиной смятения Берты, и она вздрогнула от его голоса. Задумавшись, она не услышала, как он подошел. Как и не расправилась со своим куском мяса. И только с жалостью взглянула на недоеденный ужин, бросая остатки в костер, обтирая ладони о и без того замызганный подол, и поднялась с места. Она слишком сильно тряхнула головой, прогоняя ненужные сомнения и страх, и черные волосы рассыпались по спине. Вскинула подбородок и решительным шагом направилась к дальнему костру, где и решится ее дальнейшая судьба. Страшно ли ей было? До дрожи в поджилках. Но разве можно показывать свой страх хищнику?ГЛАВА 9. Волк по прозвищу Лис
Порой один шаг, сделанный к чему-то, навек отрезает путь назад. Берта его сделала. Не тогда, когда по велению Гессы ушла с чужаком по имени Хальвдан, а сейчас, глядя в выцветшие глаза старика с блестящими серебряными кольцами в бороде. И не было ей дела до мужчин, полных сил, как молодые волки. Не было дела до их вожака. Каким-то внутренним чутьем она чувствовала, что именно от его слова зависит ее дальнейшая жизнь. Рыжий Ульв подскочил на месте и каким-то текучим незаметным движением оказался с подошедшей Бертой лицом к лицу. На вид ему было около тридцати. Но кто знает, милостиво или жестоко было к нему дыхание Эгира. Может быть, лицо его выдубил соленый морской ветер, добавив лишних годов. Или наоборот. Рыжие волосы, выбритые на висках и заплетенные в тугую косу ото лба, падали на спину, словно огненная змея. А глаза, которые с недоверием и насмешкой разглядывали Берту, отливали звериной желтизной. Зря она назвала его Барсом. Сейчас он больше напоминал Лиса. Хитрого Лиса, что играет только за себя. И оттого опасного вдвойне. И все же Берта не боялась его больше чем странного старика, что теперь не сводил немигающего взгляда с дрожащего на ветру пламени костра. — Только не говори мне, Хальвдан, что ты оставил себе из всех девок деревни самую убогую, — сказал Ульв на северном языке, пристально вглядываясь в лицо той, что стояла перед ним. Он и сам не мог понять, зачем это сказал. Не потому ли, что не мог отвести глаз от тонкой высокой фигурки словно по раскаленным углям ступающей девушки. Ее страх он чувствовал, как горечь на языке, но ни одна мышца на лице не дрогнула. И еще он чувствовал в ней угрозу. Силу, с которой придется считаться. И не мог понять ни что это за сила, ни откуда она в этой фракийке.— Ульв, оставь ее, — коротко бросил Хальвдан, даже не поднимая глаз на застывшую словно перед боем парочку. — Она уже ублажила тебя? Хальвдан рыкнул, словно недовольный зверь, приказывающий низшему подчиниться. И Берта, сама удивляясь собственной дерзости, усмехнулась в лицо, находившееся непозволительно близко, обнажив белые ровные зубы. Что ей еще терять? Даже если судьба ей разделить участь Мари, она не станет ее покорно принимать. Она встретит свою судьбу с гордо поднятой головой. — Я поклялся, что стану защищать ее, как сестру. И если ты ценишь наше кровное родство, не заставишь выбирать. На миг на лице, покрытом мелкими веснушками, мелькнуло удивление и тут же сменилось надменным безразличием. Он не сказал больше ни слова, пройдя мимо и толкнув ее плечом так, что Берта едва не упала. И только благодаря стоящему позади словно тень Снорри, что подхватил ее под локоть, устояла на ногах. Она благодарно улыбнулась юноше и снова развернулась к мужчинам, сидящим у костра. Великан, которого она про себя назвала Медведем, смотрел нее, не скрывая улыбки, а в глазах его плясали добрые смешинки. Странно, но глядя на него сейчас, Берте становилось легче дышать, словно само присутствие этого доброго здоровяка обещало ей защиту. А вот хмуро сдвинутые брови Хальвдана пугали. Или пугала та неизвестность, будто она ступала по краю пропасти с завязанными глазами. И все они знали, куда ведет тропа под ее ногами. А она нет. — Хельги Жрец, — не выдержав тишины повисшей вокруг, позвал Хальвдан Его раздражало все происходящее. Внимание его воинов к девчонке. Дерзкое поведение кровного брата. И сама девица, пока принесшая больше недоразумений в его хирд, чем обещанной помощи. Хельги встал, словно только и ждал, когда к нему обратятся. Его полуслепые глаза обежали присутствующих, остановившись на девушке и та, не удержавшись, закусила губу. Ее огромные глаза расширились, когда Хельги подошел к ней с ловкостью, на которое не способно казалось старческое тело. «Не так она и храбра и бесстрашна, как хочет казаться» — усмехнулся про себя Хальвдан. Но говорить ничего не стал. И когда старик взял ее за руку, уводя в темноту леса, только облегченно вздохнул. — Когда боги хотят наградить мужчину, они дают ему женщину. Когда наказать — две, — сказал, ни к кому не обращаясь, Бьерн. Хальвдан не понимал, к чему были эти слова. И уже хотел было спросить, как старик остановился у самого края освещенного светом костра круга и сказал, не оборачиваясь: — Приведите мне черную козу. Хальвдан кивнул, чувствуя, что вот-вот свершится что-то важное и подал знак юному Снорри, чтобы тот исполнил просьбу жреца. И молодой Иварссон тут же сорвался с места, спеша исполнить волю своего хевдинга. Заблеяла коза. Хальвдан бы с радостью сделал это сам. Но положение не позволило. Не позволило отправиться следом за ними в темноту леса. Если бы это было нужно — Хельги позвал бы его сам. А так остается только ждать.
ГЛАВА 10. Древнее колдовство
Неровный свет костра плясал по застывшим в неподвижности кронам деревьев. Только резвый весенний ветер путался в тонких ветках, едва обзаведшихся первой листвой. Дым стелился по земле, скрывая под собой пожухлую листву, и смешивался с густым туманом. Берте не было холодно. Даже, несмотря на тонкое не по погоде платье, в котором еще утром она покинула свой дом и то и дело срывающиеся с губ облачка пара. И все же она дрожала. От страха. Неизвестности. От одного взгляда на жреца, что расставлял сейчас вокруг костра долбленные деревянные чаши, почерневшие то ли от времени, то ли… не хотелось думать о том, что в них было до этого, но куда спрячешься от правды? Скорее всего, в них была кровь. Жертвенная кровь, о которой рассказывала ей некогда Гесса. Кровь такой же козы, что привел Снорри. Ее козы, что годами спасала маленькую семью Берты от голодной смерти, и которой суждено закончить жизнь жертвой.Почему то ее было жаль до слез. Наверное, потому, что Берта все еще не верила в то, что больше нет деревни, где она жила. Что все, кого она знала с детства, покинули этот мир сегодня, а те, что остались в живых, могли им только завидовать. Она не верила. Может потому, что не видела ни горящих домов, ни разбросанных трупов на пустых улочках. Не слышала, как кричали вороны, подбирающие добычу за жестокими чудовищами. Она не видела этого. Не оплакала Гессу, что теперь, наверное, блуждает в инистых туманах Хельхейма. Но сомнений не было, что все было именно так. А порой, закрывая глаза, ей виделись жуткие картины, нарисованные ее воображением. И от этой мысли к горлу подступала тошнота. Берта запретила себе пока думать об этом. Вместо этого она мысленно стала сравнивать жреца северных волков и отца Оливера. Искала хоть что-то общее и не находила. Отец Оливер был гораздо моложе этого северянина, но годы в молитвах и степенности сделали его тело обрюзгшим, не способным вынести даже пяти минут быстрой ходьбы. Этот же старик… Берта удивлялась — откуда в нем столько силы и ловкости. Она в свои семнадцать едва поспевала за ним, спотыкаясь о торчащие из-под земли коварные корни деревьев. Он же… словно знал наизусть каждый куст в этом чужом для него лесу. Или может, это древние боги и духи вели его? Она вспоминала темную рясу из грубого сукна, в которую заворачивался отец Оливер. Даже на вид она была неудобной и колючей. И разглядывала Хельги. Его одежда мало чем отличалась от одежды остальных северян. Безрукавка из мягкой кожи, что оголяла руки до самых плеч и кожаные штаны. И, наверное, единственное по чему в нем узнавали жреца, было множество колец в бороде и браслеты странного плетения на запястья. А у отца Оливера был всего лишь большой серебряный крест на груди. Наверное, странно было то, что находясь в лесу с человеком от которого не знаешь чего ждать, занимаешься тем, что сравниваешь его с христианским священником. Но это как-то неуловимо успокаивало. И еще… Берта была почему-то уверена, что он не причинит ей вреда. По крайней мере, не убьет. А сохранить жизнь это уже и так много. К тому же, немного справившись с потрясениями, Берта начала подумывать о том, чтобы бежать, выгадав момент, к фракийцам. Может в обитель святого Бенедикта, где сможет спрятаться за высокими стенами от всего мира. А потом разыскать брата с сестрой и начать строить свою жизнь заново. А для этого нужно было, чтобы они не сомневались в том, что Берта и сама хочет остаться с волками. В этом решении ей помог увериться Ульв, внушающий всем своим видом чувство опасности. И еще странное чувство, словно ее загнали в угол, из которого не выбраться. — Расскажи о ней. Для дочери ты молода. Ты ей внучка? — спросил жрец на фракийском и Берта сжала пальцы, чтобы не выдать их дрожи. Его голос. Глухой и гулкий одновременно. Казалось, что он говорил со дна колодца. И все же она послушно ответила: — Если ты о Гессе, то более странной женщины мне не доводилось встречать. Старик улыбнулся. И на миг показалось, что это нехитрое движение изменило всего его, превратив в простого старика, каких множество во Фракии. И тут же снова лицо его окаменело. — Ты знал ее? — спросила Берта, сама удивляясь своей смелости и поджав губы. Старик оставил свои чаши и мешочки с зельями и задумчиво посмотрел на Берту. Под этим взглядом становилось неуютно. Словно на тебя смотрит древнее могущественное существо, имеющее мало общего с человеческим родом. — Ты похожа на нее больше, чем сама того хочешь, — сказал он и Берта поморщилась, не желая признавать его слова за правду. — Можешь кривиться, сколько хочешь, но я помню ее именно такой, как ты сейчас. И дело даже не в том, что у тебя ее глаза и дерзость в них. И даже не в том, что ты унаследовала ее дар, юная вельва. Дело в том, что ты, как и она, никогда не смиришься со сплетенной для тебя нитью судьбы. Но у тебя есть выбор. Стать такой, как она, теша свою гордость, или же… Что было это «или» он не стал договаривать. Но Берте и не нужно было. Стать такой, как Гесса, хотелось меньше всего. Но и оставаться с чужими ей мужчинами… Пусть она и не была доброй христианкой, но и падшей женщиной, наложницей одного из волков, который несомненно сумеет уговорить взявшего ее под опеку Хальвдана, отдать ее ему, стать не могла. Хельги тихо рассмеялся. И смех его был, как осыпающееся мелкое каменное крошево со склона скалы. Жуткий смех. — Ты глупа и юна, Берта, если думаешь, что хевдинг рискнет тебя с кем-то делить. Он дал клятву и не нарушит ее. Полночная наездница знала, как заставить его оберегать тебя. Все же ее колдовство, которое она взяла от великанши, сильно. — Почему ты называешь ее полночной наездницей? Старик побарабанил пальцами по деревянной чаше. — Те, кто путаются с Хель — так зовутся. И мне остается просить богов, чтобы и тебя не постигла та же участь. Берта еще многое хотела спросить о старухе Гессе. О том, что было тогда, когда ее знал Хельги жрец. Но получив такой ответ, больше не решилась спрашивать. И только задумчиво скребла пальцем схваченную весенним заморозком землю. — Пора, — сказал жрец, расстелив на земле битое одеяло. — Ложись. У Берты похолодело все внутри от дурного предчувствия. И не зря. Едва голова ее коснулась земли, как жрец завел песню. Подобное она уже слышала однажды, когда в деревне была засуха, и старуха Гесса взывала к древним богам и приносила им жертву. Тело Берты наливалось тяжестью. Постепенно отделяя ее от реальности. И уже совсем скоро она не могла пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Почти по-человечьи вскрикнула коза, обрызгав ее теплой кровью, но она уже не видела этого. Глаза ее заволокло туманом. И Берта как-то вяло подумала, что это странно. Она чувствовала, как ее шеи, оказавшейся обнаженной, груди и ног, касаются холодные пальцы, оставляя за собой липкую влагу. Она не могла дышать. Не могла думать. Чувствовала, что уплывает куда-то. Но все же — старалась зацепиться за реальность. Из последних сил открыла словно налитые свинцом веки. И ужаснулась тому, что увидела. За спиной Хельги жреца стояла женщина. Одна половина ее лица была белой, как первый снег, вторая же — синей. Берта хотела крикнуть. Предостеречь старика. Но не смогла открыть рта, издать и звука. И только когда сознание ее покинуло совсем, она услышала крик ворона. И почему-то именно этот крик заставил ее успокоиться. Отдаться тому ветру, что уносил ее в неизвестный доселе мир.
ГЛАВА 11. Виконт де Фрюльи
— Побей меня гром небесный, если я ошибся, и здесь нет деревни, — в сердцах сплюнул Фульк. — Я уже представлял, как выпью местного пойла и приласкаю крестьянку помоложе. Рене улыбнулся и поднялся на стременах, оглядывая окрестности, прищурил темные глаза. Вечерние сумерки окутывали долину, и разглядеть хоть что-то не было возможности. Но темнота не может спрятать запах. Запах дыма. А значит и очага. Деревня и правда была недалеко. Рене привычным жестом поправил растрепавшиеся непослушные кучерявые волосы, черные, как и у всех представителей рода Фрюльи и оглянулся на друга, заговорчески ему подмигнув. — Если семя, которое ты так щедро рассеял по всему побережью Фракийского моря, даст всходы, будь готов к тому, что придет время собирать урожай, — поддел он друга. — Зато ты слишком набожен, чтобы бросить его хоть где-то. — Я просто не бросаю его где попало, — рассмеялся Рене де Фрюльи, пришпорив уставшую лошадь.Небольшой отряд фракийцев в два десятка человек, по старому обычаю объезжавший по весне владения графа де Фрюльи, спустился со склона по направлению, указанному их предводителем. — Твой отец уже давно должен был отменить этот дурацкий обычай, Рене. Северяне давно стали просто легендой. Страшилкой, которой нянюшки пугают маленьких детей. — Не тебе решать, прав ли твой господин, — жестко оборвал его Рене. Шестнадцатилетний наследник графства Фрюльи и сам давно об этом думал. Но пока он всего лишь наследник, и решать его отцу. И пусть он уже стар и немощен, но пока граф он, преданный сын не мог позволить кому-либо говорить о нем в подобном тоне. А вот когда отец отправится в Божьему престолу… правда, перед тем Рене должен успеть взять себе достойную знатную жену и обзавестись наследником. Иначе его положение будет весьма шатким. И братья не побрезгуют этим воспользоваться. А если у него будет сын. А лучше парочка… — Стой! — выкрикнул Фульк, натянув поводья, словно налетел на невидимую стену, едва показались огни впереди. — Этот дым не от домашнего очага. Теперь и Рене почувствовал нечто. Не так пахнет там, где есть живые люди. Здесь не пахло едой. А мелких огней тлеющих углей было слишком много. Лицо молодого воина окаменело. Его тонкие губы сжались в столь узкую полоску, что казалось, и вовсе пропали с лица, а черные брови сошлись к переносице. Он ударил коня пятками в бока, посылая вперед, но Фульк загородил ему дорогу, и пришлось снова натянуть повод. — Господин, не думаю, что Вам стоит соваться туда лично, — отбросив побратимский тон, обратился к нему он. Не как друг. Как подданный. Рене оглянулся на свой отряд. Воины молча ждали его указаний, но разве хорошим он будет предводителем, если будет прятаться за из спинами? — С дороги, — рявкнул он, объезжая осмелившегося ему указывать вассала. — Ваш отец поручил мне приглядывать за вами, — сказал он в спину виконту. — Его здесь нет. И ты пока под моим началом. Больше не сказав и слова, Рене направил лошадь в сторону деревни. Или лучше сказать того, что от нее осталось. Наверное, так выглядит Ад. Рене был слишком юн, чтобы знать, что такое война. И уж тем более, как выглядит селение после набега северян. Потому то, что он увидел, поразило его до глубины души. Разрубленные чуть не пополам трупы мужчин и женщин. Сгоревшие дотла дома. И запах… невыносимый запах смерти. Не выдержав, молодой дворянин спешился и его вырвало. И только потом он увидел, что на тело какого-то старика. От этого его замутило снова. — Господь Всемогущий, защити нас! — перекрестился кто-то из солдат его отряда. И Рене усилием воли взял себя в руки. Но смотреть на это было выше его сил. Вороны делили добычу с волками. И напоминало это Библейский Апокалипсис. То тут, то там мелькали огоньки догорающих домов, давая достаточно света, чтобы видеть все, как днем. — Кто мог такое сотворить? — спросил кто-то еще. — Северяне, — ответил другой, крестясь. — Не говорите ерунды, — оборвал их Фульк. — Лучше посмотрите — не осталось ли кого в живых. Отряд разбрелся по выгоревшей мертвой деревне. То тут, то там слышались их тихие проклятья или молитвы. Но больше ничего. — Я не вижу здесь детей, — сказал Рене, скорее для того, чтобы заполнить тяжелую тишину. — Думаешь, они скрылись? Фульк потер подбородок и отрицательно мотнул головой. — Скорее всего, их забрала суровая зима. Как и везде на побережье. Рене шумно выдохнул и снова глубоко вдохнул, стараясь собраться с мыслями. — Как думаешь, кто мог такое сделать. — Кто знает? Шайка разбойников, оголодавших за зиму. Или отряд солдат… — Я должен знать наверняка, — сказал Рене, снова обретя способность мыслить. — Конечно. Они не могли уйти далеко. Будем надеяться, что и их отряд так же малочислен, как наш. Показалось ли, что в его голосе прозвучала некоторая ирония, которую Рене не мог допустить. Но поставить его на место не успел. — Здесь есть кто-то живой, — выкрикнул кто-то, кажется Жак, с другого конца селения. И Рене, решив отложить разговор на потом, помчался туда. Видит Бог, знал бы что увидит, так бы не спешил. На грубо сколоченном кресте висел распятый мужчина. Каким он был при жизни, сложно было сказать теперь. Единственно, что не вызывало сомнений, это то, что был он настоящим здоровяком. Но и это не спасло его. У подножья креста сидела женщина, раскачиваясь из стороны в сторону и бубня себе под нос что-то несвязное. Рене присел возле нее на корточки и попытался коснуться ее, чтобы привлечь внимание. Но едва она подняла на него глаза, синие, как июльское небо, как тут же закричала. И Рене от неожиданности отскочил назад. — Мда. Туго ей пришлось, — сказал Фульк, склоняясь над девушкой, и ничуть не страшась ее крика. — Кто так с тобой? Рене уже готов был наброситься на бывалого вояку с кулаками, но к его удивлению девица забормотала, видимо, отвечая на его вопрос. — Волки… Много волков… Они рвали меня… Других… Загрызли… Жан… — заголосила она на одной ноте. — Нужно поставить в известность Вашего отца, — сказал Фульк, потеряв к женщине всякий интерес. Виконт де Фрюльи согласно кивнул. — Отряди кого-то. И позаботься о ней. Думаю, она сможет найти приют в обители святого Бенедикта. А после настоятель решит, как быть дальше. Фульк тут же подозвал одного из солдат, молодого и преданного. Рене все никак не мог запомнить их имена. Возможно потому, что они не представлялись ему важными. — Вам лучше поискать место для ночлега, а я скоро к вам присоединюсь. Виконт не стал дожидаться, когда его отряд соберется воедино и, вскочив в седло, поспешил покинуть кровавое побоище. Он не видел, как раздавал указания Фульк. Не видел, как скрылся в темноте гонец. И уж тем более не видел, как старый вояка, обнажив меч, вонзил его в тело все так же завывающей женщины. — Покойся с миром, — сказал он, выдернув холодную сталь из трепыхнувшегося в последний раз тела и вскочив в седло гнедого, пустил его вслед остальному отряду.
ГЛАВА 12. Дары норн
Это было странное чувство. Берте одновременно было страшно и интересно. Лихорадочное возбуждение охватило ее всю. И в то же время казалось, что это и не она вовсе. Кто-то другой. Чья душа сейчас смотрела на мир ее глазами. Принадлежала ли она ей? Кто знает. Казалось, ее собственная душа покинула тело и отправилась в путешествие, опасное, но захватывающее. В какой-то миг ей показалось, что она стоит среди пришлых северян. Слышит их речи и даже может различить их суть. — Не говори мне, Хальвдан, что ты спутался с полуночной наездницей, — рычал злой, как исчадье ада, Ульв. — Колдовство никогда не доводило до добра. — Она не колдунья. Жрец говорит, что ее избрали боги… — ответил ему не менее злой Хальвдан. — И ты веришь ему? Слушаешь этого вышившего из ума старика? — До сего дня его советы мне сослужили добрую службу. Ульв в сердцах пнул какой-то тюк. — Я мог понять еще, когда ты прислушивался к жрецу. Но если женщина станет управлять твоим разумом… — Ты стал бояться женщин? — встрял раздражающе спокойный Бьерн. — Я не хочу подохнуть здесь потому, что мой предводитель думает, что сможет сыскать добра от фракийской потаскухи. — А может ты просто сам хотел бы задрать ей подол? На миг лицо Ульва изменилось до неузнаваемости. Ярость исказила его черты, так что Берте захотелось закрыться от него. — И сделаю это с радостью, как только вы поймете, как ошибались, доверяя ей. И тут же Берту словно охватил вихрь, унося куда-то. Горечь от услышанного отступила. Теперь она была в богато обставленном зале. По бокам, под стенами стояли высокие канделябры, которых ранее ей не доводилось видеть и горело такое множество свечей, как в обители святого Бенедикта на праздник Рождества Христова. Пол был застлан свежим тростником, а за столом из темного дерева, заставленным различными яствами, сидели мужчины. Фракийцы. Воины и знатные господа. — Никто не должен узнать о том, что на берег вышли северяне, — заговорил седой, еще довольно крепкий воин. — Весна время посевов, и если люди хлынут под защиту монастырей, то зима станет для нас адом на земле. — И что? Оставить тогда все как есть? — спросил молодой парень с копной непослушных каштановых волос. — Отдать им то, за чем они пришли и отпустить, чтобы они вернулись следующей весной? — Я не говорил этого… Но в твоих словах есть истина. За год мы подготовимся достаточно, чтобы встретить их не как агнцы. — Пока у них мой сын, я готов хоть собственную душу продать дьяволу, лишь бы он остался в живых, — устало сказал третий, облаченный в богатые одежды, мужчина. — Если они хотят серебра, я отдам его им. И снова вихрь закружил Берту, унося из неизвестного доселе места. Теперь она стояла на скалистом берегу. Дул ветер, такой силы, что мог смести даже скалы на своем пути. Но нет. На берегу стояла женщина, кутаясь в мех лисьего плаща, и вглядывалась в ночное море. Она была высока и красива. И совсем не похожа на фракиек. Рыжие, как пылающий огонь, распущенные волосы взметались вверх и опадали в такт дуновению ветра. И снова мир смазался. Теперь Берта была в маленькой комнате-келье. Она никогда не видела, как живут монахи, но почему-то казалось, что именно так. На узком ложе слились воедино два тела. Мужчины и женщины. Раньше ей не доводилось видеть, как это происходит. И она вмиг смутилась. Но когда разглядела, кем они были, едва смогла сдержать удивленный вскрик. И снова картина сменилась. Теперь она видела свою деревню. Видела, как неистовствовали северные волки, вырезая ее жителей. Как один за другим падали мужчины. Как кричали, отбиваясь от насильников, женщины. — Видишь Берта, что они сделали с твоим домом, — прошелестел совсем рядом бесцветный женский голос. — Мне так жаль тебя. Женщина обошла ее по кругу, не смея приближаться, и застыла в нескольких шагах. Горький ком страха подступил к горлу. Это была она. Та, кого она видела на поляне. — Ты же не хочешь, чтобы души твоих земляков остались неотомщенными? Правда? — спросила она, безразлично разглядывая кровавое действо. — Убей Любимца Богов! Убей! И в награду ты получишь гораздо больше чем сладость мести. Я дам тебе силу, с которой будут считаться и северяне и христиане. На миг Берте ее предложение показалось более чем заманчивым. И она уже хотела дать согласие… Черная тень мелькнула между двумя застывшими женщинами. И в общую какофонию звуков влился крик ворона, отрезвивший Берту и вернувший способность мыслить. Она тряхнула копной темных волос. — Нет! Черты жуткого лица пошли рябью, словно кто-то бросил камень в отражение на воде. И женщина повернулась к сидевшему на дымоходе ближайшего дома огромному ворону: — Ты не сможешь ее защищать вечно. Я все равно получу то, что мне обещано. Сизый, холодный туман окутал ее с ног до головы и спрятал от глаз Берты. Она посмотрела на черную птицу, огромную настолько, что казалась порождением древнего колдовства. Но сказать ничего не успела. Вихрь снова подхватил ее. В этот раз вернув душу в ее тело. Берта едва смогла открыть глаза и сделать глубокий вдох, будто вынырнув из воды. И тут же провалилась в темноту. В этот раз, слава Богу, без странных видений.ГЛАВА 13. Господь забыл меня
Крупная дрожь била Берту. Не помогало ни вонючее варево, которымчуть не силком поил ее жрец, ни битое шерстяное одеяло, в которое она пряталась, как гусеница в кокон. Она чувствовала острую необходимость снова оказаться среди людей. Снова почувствовать себя человеком. Живым человеком, а не бесплотным духом, блуждающем в междумирье. И пусть даже это будут кровожадные северяне. Сейчас это не было важно. Важно было снова услышать человеческую речь. Снова вдохнуть запах горячей пищи. Об остальном она подумает потом. О том, что видела и слышала. — Это никогда не бывает легко, — сказал Хельги, забирая чашу из ее рук и протягивая кусок зажаренной на огне козлятины. Есть ее было невозможно. То ли от того, что коза эта была ровесницей Вальду, то ли от того, что одна мысль о том, что придется ее съесть, вызывала у Берты острый приступ тошноты. Потому она просто держала его в руках. — То, что я видела… — начала она и запнулась, не в силах задать мучивший ее вопрос. Жрец глотнул недожеванный кусок мяса. — Я не знаю, что ты видела. Вельвы видят нити, сплетенные норнами, жрецы — волю богов. Может быть, ты видела прошлое, может — будущее. Возможно — настоящее. Я не знаю, которая из норн открыла тебе свои знания. Единственное, что мне ведомо, судьба и твоя и моя, и Хальвдана, и даже богов в руках, плетущих и путающих нити. Они приходят к каждому, едва мир услышит его первый крик. Старуха Урд, что ведает прошлое, средняя Верданди — настоящее, и юная Скульд- предопределяя будущее и предназначение новорожденного. Они и прядут нить жизни. У кого-то она длинная и ровная. Кому-то достается короткая, с множеством корявых узлов. И если ты сейчас здесь и твоя судьба сплетена с моей, Хальвдана и Ульва, Бьерна и Снорри, других воинов… Если для того, чтобы ты приняла ее, они лишили тебя всего, то этому есть причина. Девушка кивнула. Об этом она слышала раньше. Об этом твердили сказания старухи Гессы. Как наивна она была, считая их просто сказками. — И ты думаешь, я смогу принять ее? — спросила Берта, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Я верю в это. И не я один. — Гесса… — прошептала она, сжав кусок мяса так, что сквозь пальцы брызнул красноватый сок. Хельги кивнул. — Она была сильной вельвой. Ее не любили воины Олафа. Считали колдуньей. Не могли понять, почему еще тогда простой, но удачливый король моря, прислушивается к ее словам. И если бы не Гуннар… — Расскажи мне. Я хочу знать, почему она всю жизнь просидела на берегу моря, выглядывая корабли с севера. Что такого хорошего она взяла от них, что не могла смириться со спокойной жизнью, отмерянной ей? Хочу понять… — Не повторишь ли ее судьбу? — закончил за нее Хельги. — Берта, Берта… — покачал он головой, и кольца в его бороде жалобно звякнули. — Не бывает двух одинаковых нитей. Но бывают очень похожие. Я не стану пока рассказывать тебе о прошлом. Ты должна сделать выбор сама. Такова воля богов. Но потом… — усмехнулся он. — Если ты захочешь, я расскажу, как еще безусым юнцом на побегушках у Гуннара жреца, встретил прекрасную фракийку, которую в наших землях помнят и по сей день, называя Гессой Колдуньей. Берта не стала просить дважды, понимая, что все равно не дождется ответа. Она встала и положила нетронутый кусок мяса на пень, на котором сидела. — Гесса говорила, что у леса есть своя душа. Духи, что властвуют здесь. Пусть еда жертвенной козы достанется им. Хельги хмыкнул. Стоящая спиной к нему Берта не видела, как радостно блеснули его бесцветные глаза. Гесса щедро делилась знаниями с внучкой. А ему останется только подтолкнуть. Совсем немного. Вернуть то, что даровано богами для его народа, туда, где место этому дару. Туда, куда еще не добрались убогие жрецы в черных рясах, не способные ни защитить себя, ни доказать силу своего бога. Доказать, что он действительно так могуществен, как они о нем говорят. Хельги не раз встречал таких, в походах к берегам Бригии. Когда греб наравне с воинами, искавшими удачи на борту дрэкки Хальвдана. Они вызывали в нем чувство брезгливости. Даже прикасаться к таким казалось осквернением тех, кому жрец служил всю свою жизнь. А их речи о могуществе милостивого бога были столь же смешны и пусты, как и они сами. И все же Хельги понимал, как губительны зерна, посеянные служителями единого бога, для тех устоев, что сложились со времен рождения мира. Милосердие. Как глупо думать, что мир рожденный из тьмы Нифльхейма, когда-то сможет жить в мире. Само существование Мидгарда это вечный бой. И как только ассы ослабнут… Но этого не будет, пока северные воины способны держать в руках сталь. — Я хочу вернуться в лагерь, — сказала Берта, вырвав Хельги из его нелегких мыслей. Старик качнул головой. Звякнули бесчисленные серебреные кольца, которые он годами вплетал в бороду, отмечая тем самым каждый раз, когда боги отвечали ему на заданные вопросы. Придет время и он предстанет перед отцом богов. И тогда ему не составит труда вспомнить каждый их совет, каждый ответ на его вопрос. — Идем Берта, — сказал он поднимаясь с еще по-весеннему холодной земли. — Нас уже заждались. На миг на лице девушки мелькнуло сомнение. Но она упрямо тряхнула волосами. — Возьми, — протянул он ей маленькое серебряное колечко на раскрытой ладони. — Вплети в волосы, чтобы не забыть. Она не стала спрашивать, что ей нужно помнить. Приняла подарок жреца, зажав его в кулачке. Другой рукой она все так же стягивала на груди одеяло. Ей все еще было холодно. Она все еще дрожала, как осиновый лист на ветру. А еще она хотела смыть с себя липкий страх и засохшую кровь, все так же покрывающую шею и грудь, которую она прятала за разорванным воротом платья. Как добрая христианка, она должна была бы смутиться. Возмутиться. Разозлиться на человека, что касался ее обнаженного тела. Но, наверное, слишком устала. Или же это постепенно таяла ее и без того слабая вера в Христа. Будь здесь отец Оливер, может было бы все по-другому. Но в шаге стоял только старый жрец северных богов. И его присутствие мало способствовало приступу христианской добродетели. Бертрада передернула плечами, силясь прогнать чертову дрожь, и направилась следом за Хельги, закинувшим сумку со своими снадобьями и чашами на плечо. В последний раз оглянулась на поляну, что стала для нее дверью в другую жизнь и, досадливо поджав губы, опустила голову. Спина Хельги спряталась уже в первых зарослях, когда Берта тихо прошептала: — Господи, дай мне знак, что ты меня не оставил, — и затаила дыхание, надеясь не пропустить божественное знамение. Но вместо него услышала только насмешливый крик ворона.ГЛАВА 14. Удача Ворона
Хальвдан чертил тонким прутом в пыли черточки, кружочки и линии. — Вот. Здесь корабль сможет пройти мимо острых скал и тогда мы высадимся на берег всего в полудне ходьбы от храма Распятого, — сказал он, ткнув пальцем в рисунок и проложив путь мимо двух линий. Он много думал о том, как подступиться к берегу именно с моря. И пусть то, что он сейчас говорил — чистое безумие, все же хотел рискнуть. Не зря ему пришлось переодеться нищим. Многое удалось выведать о том, как добраться до храма. Можно было по суше, как говорила Берта. Но оставлять корабль так далеко он не хотел. Потому и расспрашивал, можно ли подойти к нему с моря. Крестьяне утверждали, что это невозможно. Что там сильное течение и коварное дно. К тому же над водой то и дело возвышаются валуны. Но если обойти их чуть западней и проплыть по узкой речке, что впадала в море в этом месте… — Тогда мы сможем подобраться даже ближе, чем ты говоришь, и не оставлять драккар на милость богов, — улыбнувшись, закончил его мысль Эрик. Его воины молчали. Он обвел их пристальным взглядом. — Это рискованная затея. Но мне нравится, — сказал Ивар. Остальные один за другим высказали свое одобрение. Хальвдан улыбнулся. Зря он думал, что его воины сомневаются в его удаче. Ведь, чтобы пойти за ним в зубы самому Ньерду нужно верить в то, что их предводитель все так же любим богами. Он снова обежал взглядом лица своих друзей, братьев по оружию. И нахмурился, не отыскав среди них Ульва. — Где Ульв? — спросил он, повернувшись лицом к Бьерну. Тот пожал плечами. — Тролли его знают. Я не нянька ему, чтобы следить за каждым его шагом. — Мы выйдем на рассвете, — отдал он короткий приказ и воины тут же разошлись каждый по своим делам. Кто-то варил еду, кто-то чистил оружие, кто-то тешился с рабынями, взятыми в деревне. Но Хальвдану было не до того. Он злился на брата. За то, что смел ему перечить при всех. За то что, не сказав ни слова, умчался носиться невесть где, как обиженная девица. Да и вообще, на сердце было как-то неспокойно. — Ульв просто ревнует тебя к этой фракийке, — сказал Бьерн. — Он едва мирится с тем, что ты любишь меня не меньше, чем его. И это только благодаря тому, что мы вместе проливали кровь в битвах и делили пиршественную чашу в Йолль, — усмехнулся он, вспоминая добрые времена у большого домашнего очага. Это было его самое любимое время в году. Когда в очаг кладут огромное бревно и не смеют спать, пока от него не останется один пепел. Когда эль льется рекой, а жены закрывают глаза на то, что их мужья тешатся с молодыми рабынями. Когда старики рассказывают древние легенды, передавая их мудрость следующему поколению, а мужи хвастают отвагой, как на словах, так и на деле, сходясь врукопашную. Когда женщины заводят песни, подобно альвам, чаруя своими голосами… Эх. Как хотелось домой. — Но едва он поймет, что она не так бесполезна, как он думает, остынет, — продолжил кормчий, вернувшись из своих воспоминаний. — Но тебя мучит не это, правда? Хальвдан растер лицо ладонями. — Куда они запропастились? — наконец спросил он. — Тебе так не терпится узнать свою судьбу или ты тревожишься за фракийку? — ухмыльнулся Бьерн. — Может, ты думаешь, что она могла сбежать? — От Хельги так просто не сбежала бы. Да и вообще. Мне кажется, зима была суровой в этих землях. — Она не так слаба, как хочет казаться. Да, это среди сильных воинов закаленных в битвах и честью сидеть за веслом, она казалась маленькой и хрупкой. Но он прекрасно помнил, с каким упорством она сражалась с бревном в их первую встречу. С таким видим Воинственная Хильд мчится на Слейпнире в гущу битвы. Хальвдан и сам не заметил, как стал улыбаться, вспоминая об этом. — Мне кажется, что девчонка тебе интересна не просто, как вещунья, — сказал Бьерн, подставляя лицо яркому весеннему солнцу. — Не потому ли ты не стал брать на ложе рабынь, взятых в деревне. Хальвдан тут же перестал улыбаться. — Ульву не следовало вырезать всех, — сказал он. — Он был зол. К тому же пока мы не разведаем как следует местность, лучше, чтобы о нашем присутствии поменьше ходило слухов. В чем-то кормчий был прав. Выжившие легко могли разнести вести по окрестностям. А опыт набегов говорил, что внезапность — лучшее оружие. Хотя с кем тут воевать? Если бы у их берегов посмел пристать вражеский корабль, то уже давно отправился бы в лапы Ньерда. А здесь… Глупо не брать то, что так и просится в руки. А глупцами северяне не были. — Смотри! Вот и они, — ткнул он пальцем куда-то за спину Хальвдана и тот резко развернулся. Хельги и Берта едва показались из густого подлеска, но от взгляда хевдинга не укрылось ее состояние. Казалось, на ногах ее держит одно упрямство. Бледная, что было странно для смуглой фракийки, с потухшим взглядом. Сейчас она была похожа не на воинственную валькирию, а на потерявшегося в лесу ребенка. — Он что на ней верхом по лесу скакал? — спросил Бьерн, ни к кому в принципе не обращаясь. — Даже если так, то меня сейчас это волнует меньше всего, — буркнул Хальвдан, сам не понимая, чем так могли разозлить его слова Бьерна. На что брат только беззлобно рассмеялся. — Зато вид у тебя такой… — Заткнись, — сказал он, уже направляясь навстречу жрецу. Хельги не спешил, подстраиваясь под усталый шаг Берты. А когда увидел идущего навстречу Хальвдана, и вовсе остановился. — Скажи, что ты принес добрые вести, — обратился к жрецу вождь, едва сдерживая раздражение. Хельги с улыбкой покосился на Берту и кивнул. — Думаю уже то, что в этих землях тебе удалось отыскать вещунью, добрая весть. — И что она видела? — все так же не глядя на девчонку, спросил Хальвдан. — Как ты вырезал мою деревню, не щадя ни мужчин, ни женщин, — глухо сказала Берта, прежде, чем Хельги успел раскрыть рот. — Видела реки крови, из которых ты поил свое тщеславие. Хальвдан удивленно вскинул бровь. И оскалился, тем самым и правда став похожим на волка. — И ты конечно же мне захочешь отомстить, — наконец повернулся он к Берте. Девушка поджала губы и мотнула головой. — Если я стану мстить, то чем тогда буду лучше тебя? — как то обреченно сказала она. — Слава ассам, — насмешливо протянул хевдинг. — Иначе я боялся бы уснуть, страшась принять смерть от руки женщины и отправиться прямиком в Хель. Но запнулся, когда она подняла полные ярости глаза. — Вы и правда такие чудовища, как рассказывала Гесса. Не могу понять одного, почему она так восторженно о вac отзывалась. — Может потому, что эти земли давно перестали рожать настоящих мужчин? — Или потому, что была действительно безумна, как о ней говорили, — прошипела она, глядя в глаза тому, кого должна была бы бояться. Или опасаться хотя бы. Хальвдан смерил ее пристальным взглядом, отметив, как сжались кулачки, придерживающие на груди одеяло. И внезапно еще больше разозлился, до конца не понимая на кого. На Бьерна с его намеками. Или Хельги… Или самого себя, что придает какое-то значение таким мелочам, вместо того, чтобы думать о предстоящем набеге. Он развернулся, процедив сквозь зубы: — Скажи Снорри, пусть проследит за тем, чтобы она смыла с себя кровь и переоделась. И ушел куда-то в сторону моря, так ни разу больше не оглянувшись.ГЛАВА 15. Волосяная нить
Мирозданью нет дела до человечества. Ему безразличны человеческие чувства. Их желания, стремления, сомнения. Их боль. Чтобы ни случилось с тобой сегодня, завтра все равно взойдет солнце. Все так же будут плыть по небу облака, распускаться по весне деревья и сбрасывать листья по осени. Все так же море будет облизывать волнами скалы, а чайки петь свою грустную песню, разрезая дыхание ветра. Об этом думала Берта, сидя на поваленном дереве и подставляя мокрые волосы жаркому солнцу. Уж лучше об этом, чем о том унижении, что пришлось вынести. — Отвернись! — потребовала она у Снорри в устье реки, впадавшей в море недалеко от лагеря. — Хальвдан велел не спускать с тебя глаз, — осклабился он. — Поверь, я уже видел женское тело, и твое не лучшее из того, что мне встречалось. Он говорил с ней на языке Норэгр. Но Берта хорошо понимала его речь. Она и сама удивлялась, как легко ей оказалось вспомнить язык, которому ее учила старуха Гесса. Еще ночью у костра с Хельги… И все же она не поверила своим ушам. Берта сопела и краснела. Долго возмущалась и отказывалась лезть в воду, пока Снорри глазеет на нее. И все чего добилась было то, что Снорри просто подхватил ее на руки и бросил в реку. Вода была ледяной. Это и не удивительно. Весна время непостоянства и изменчивости во всем. Утром может светить солнце, днем душить жара, к вечеру сгуститься тучи и небо прорвет дождем, а ночью по земле поползут холодные змеи заморозка. Берта еще никогда не мылась так быстро. Летом она любила поплескаться в речке, а зимой смывала грязь в лохани. И пусть мылась всегда после брата с сестрой и в порядком остывшей воде, позволяла себе полежать подольше. Это было ее слабостью, привитой покойной матерью с детства. «Чистота тела не менее важна, чем чистота души» — говорила она, поливая ее горячей водой и намыливая дорогим щелоком волосы. Но ледяная река не место, где можно насладиться купанием. Да и грязь с себя пришлось смывать не снимая липшего к телу платья. Это было жутко неудобно. Но снова раздеваться перед мужчиной было выше ее сил. Одно дело старик Хельги. Другое — молодой здоровый Снорри. И пусть слово Хальвдана служило ей защитой, но все же недостаточно прочной для того, чтобы Берта могла за ним прятаться, не страшась ничего. Особенно рыжего Ульва. Внутренности Берты завязывались узлом, стоило только вспомнить его звериные желтоватые глаза. — Хальвдан велел дать тебе одежду, — сказал Снорри, когда мокрая и промерзшая до костей Берта все же выбралась на берег, отбивая зубами частую дробь. — Она конечно будет велика тебе, но другой не нашлось. — Протянул он ей мужскую рубаху и штаны. Они правда оказались достаточно велики. Штаны пришлось подвернуть дважды, да и в поясе болтались так, что хоть держи руками, чтобы не упали. А рубаха, которой полагалось быть едва до средины бедра, за малым не доставала до колен. Слава Богу, или богам, Снорри не стал упрямиться в этот раз, и когда Берта попросила его отвернуться, все же послушался. Правда после того, как она пригрозила, что останется в мокром разорванном платье и умрет от простуды. Но все же… — Держи, — протянул он ей кусок веревки, заливаясь от смеха. — А то похожа — на огородное пугало. Берта надулась. Но глядя, как искренне он веселиться…. Было что-то в этом парне. Что располагало. Может то, что они были ровесниками и сложись все по-другому, могли бы стать друзьями. Или так действовал его легкий нрав… Но Берту не тяготило его присутствие. Казалось, что вовсе не пленница северян, а… гостья? Пожалуй, да. — Зачем вы пришли? — спросила она, глядя, как пляшут веселые искры в глазах юноши. — Все это… Ради чего? Все веселье с него слетело, как и не было. — Наша земля прекрасна, Берта. Спроси меня — где лучшее место в Мидгарде и я отвечу тебе, что оно в Норэгр. Если по воле норн ты когда-нибудь увидишь величие фьордов. Водопадов, что скользят по скалистым склонам… — глаза Снорри уже не видели Берту. Он был там — в далекой прекрасной стране. — И все же вы покидаете ее. Проделываете опасный и далекий путь. Ради чего? Зачем все это? Слава? Богатство? — вернула она его обратно. — И то и другое, — улыбнулся он. — Невозможно попасть в Вальхаллу, не рискнув жизнью. Но есть и более простая причина. Наши земли так же скупы, как и прекрасны. За посевами приходиться ходить, как за малыми детьми. И они все равно гибнут. А скот на зиму выбивают и солят, оставляя единицы, чтобы разводить его снова по весне. Наши дети умирают, не пережив зиму. А потому слабых с рождения отдают альвам. — То есть, — ужаснулась Берта. — Вы убиваете собственных детей? — Они все равно не выживают. Я же говорю, что Норэгр сурова к своим детям. Их уносят в лес… Снорри замолчал, оставляя Берте додумать самой, что с ними случается потом. — Но бывает так, что боги щадят таких детей. Говорят, что Хальвдан родился слабым и в очень суровую зиму. Он едва дышал. И его отец Ульв следуя обычаю, отнес его в лес. Но поутру колыбель стояла на пороге их дома. А сам Хальвдан был жив и здоров, — Снорри улыбнулся. — Ульв думал, что это подменыш, что альвы принесли ему на порог своего ребенка. А с такими поступают не лучше чем со слабыми… Но едва он взял секиру, на колыбель сел огромный ворон. Ходят слухи, что это сам Один послал своего слугу, чтобы защитить того, кому отмеряна великая судьба… Но кто знает как было дело. Сам Ульв предпочитает молчать об этом. Но имя ему дал Хравн. — Ворон? Но ведь вы зовете его Хальвдан… — У него много имен. Почти как у отца богов, — усмехнулся Снорри. — Полуданом его назвали после того, как он вернулся из Дании, где его воспитывал старый друг его отца Олаф Удачливый. С его сыном он впервые ходил в море на спине дракона. Тогда и назван был Любимцем Богов. — Сколько имен у одного человека, — улыбнулась Бертрада. — Не много ли? — Боги отмеряли ему много удачи. И однажды я буду хвастать перед детьми, что сражался с великим Хальвданом Любимцем богов бок о бок. — Если доживешь, — буркнула Берта подбирая мокрое платье, услышав о предстоящих сражениях. — Наши судьбы в руках прях… — пожал плечами Снорри. Эти слова развеяли всю легкость с души Берты, которая едва появилась благодаря молодому северянину. — Пойдем назад, — сказала она и первой поспешила по направлению к лагерю. — Только выбрось эту тряпку. Даже если и заштопаешь, вряд ли она будет удобней мужских одежд. Берта дернула завязавшиеся в огромный колтун волосы и тяжело вздохнула. Вот и все. Придется избавиться от того, что она считала чуть не самым красивым в ней. Но расчесать волосы не представлялось возможным, а значит… Волос было жалко до слез. Она не резала их уже несколько лет. Длинные, послушные и мягкие, они напоминали ей о матери. Нет, не тем, что были такими же. Просто, прикасаясь к ним, Берта вспоминала, как мать вечерами сидела рядом, разбирала прядь за прядью и заплетала в косы… сейчас же… Что ж, все в жизни меняется и, расставаясь с прошлой жизнью — это будет не самой большой ее потерей. Пусть и придется обрезать последнюю нить, связывающую ее с прошлым. — Снорри, дай мне нож, — попросила она, повернувшись к рядом сидящему парню. — Это еще зачем? — нахмурился он. Берта закусила губу, не решаясь сказать о том, что собиралась сделать. — Мне тоже интересно, — прозвучал за спиной голос, который Берта предпочитала бы не слышать сегодня. А лучше вообще никогда. Она не стала поворачиваться к говорившему. Но и отвечать не стала. — Иди Снорри, я посторожу фракийскую ведьму. Берта видела нерешительность на лице Снорри. Но ослушаться брата своего хевдинга не решился. Бросив короткий взгляд на девушку, он поднялся и пошел к остальным воинам. Сейчас Бертрада жалела о своем желании не приближаться к северянам слишком близко. Жалела, что решила просохнуть у кромки леса. Из лагеря хорошо видно было место, где она сидела, но реши Ульв перерезать ей горло… Ком страха встал в горле, едва рыжий Лис сел рядом на бревно и требовалась немалая выдержка, чтобы не отодвинуться тут же. Берта хорошо помнила слова Гессы о том, что не стоит показывать своего страха. И уж перед кем, а перед ним она не собиралась демонстрировать эту слабость. — Ты ведь боишься меня, ведьма. Хочешь казаться храброй? — насмешливо спросил он. Она не стала отвечать. Мало того, продолжала, как ни в чем не бывало, раздирать спутанные волосы. — Так зачем тебе нож? — не унимался Ульв. И снова Берта молчала, дергая колтуны с такой злостью, что выдирала пряди с корнями. И все же боль не позволяла потерять самообладание. Но она никак не ожидала, что Ульва это только разозлит Одним движением он вцепился в ее шею, сжав так, что из глаз брызнули слезы. Он держал ее подобно ястребу, поймавшему неразумную перепелку. И сомнений не было, вырваться из этой хватки самой у нее было столько же шансов, как у той перепелки из когтей ястреба. — Зачем тебе нож? — прошипел он у самого ее лица. Берта чувствовала его дыхание на своей похолодевшей коже. Понимала, что ему ничего не стоит сейчас свернуть ей шею… — Волосы… — выкрикнула она, и когда его бровь удивленно изогнулась, добавила. — Я хочу их обрезать. Он разжал пальцы так же стремительно, как и схватил ее шею. И Берта не удержалась от того, чтобы растереть ее. «Только не плачь. Не при нем» — повторяла она про себя, кусая губы. — Я не верю тебе, колдунья. И что бы там ни говорил Хальвдан… — он поднялся, стоя к ней спиной, и тень, которую отбросило его тело, казалось, прижала Берту к земле, неподъемным грузом. — Если ты что-то против него помышляешь, ведьма, твоя участь будет мучительной настолько, что ты будешь молить не о пощаде, а о смерти. И только когда он сделал шаг по направлению к лагерю, Берта украдкой перевела дыхание. Но Лис резко развернулся. Она и глазом моргнуть не успела, как сгреб ее волосы в кулак и, выхватив охотничий нож, отсек одним резким движением. И больше, не сказав и слова, ушел, насвистывая что-то себе под нос. А Берта сидела, не в силах сдвинуться с места и смотрела на рассыпавшиеся у ее ног волосы. Крупные слезинки катились по щекам. Но это была минутная слабость. Нервными движениями она утерла слезы. Подняла одну длинную прядь и сплела в косичку. Достала из-за пазухи висевшее на обычном кожаном шнурке серебряное колечко и продела в него волосяную нить. — Чтобы не забыть… — повторила она слова Хельги жреца и спрятала его под одеждой. Она будет помнить. Помнить этот день. Бертрада встала, отряхнула с себя остатки волос и пошла следом за Ульвом. Она не собиралась показывать свой страх. Не хотела, чтобы он понял, как напугал ее. Бросил ей вызов? Вот и ладно. Теперь девушка точно знала, как сделать, чтобы больше он не смел к ней даже приближаться. Она должна была стать не просто важной, а незаменимой для Хальвдана. В памяти всплыло видение. Полутемная келья и два сплетенных обнаженных тела на узком ложе. Берта сглотнула вязкую слюну. Что ж, норны спряли странную нить для нее.ГЛАВА 16. Тетушка Маргрэта
Вечер выдался на удивление теплым. Таких вечеров люди ждут долгие зимние дни и радуются им, зачастую, не спеша прятаться под крышами своих домов. В такие вечера хорошо оказаться на берегу реки. Рядом с любимым человеком. Если он конечно есть… Но уж никак не посреди военного лагеря. Берта была благодарна Снорри за то, что он не стал ее ни о чем спрашивать, когда увидел, что стало с ее волосами. Меньше всего хотелось ему что-либо объяснять. И все же он косился на нее с таким виноватым видом, что хотелось спрятаться от его взгляда, подобно улитке в свою раковину. А потому она старалась на него не смотреть. Молча жевала подгорелую говядину, на вкус напоминающую подошву. По другую сторону костра сидел воин, кажется, Торин и еще один, имя которого она пока не знала. Один прижимал к себе Мари, второй Лиз. Мари все так же напоминала куклу, сшитую из тряпичных лоскутов. Она едва реагировала на то, что Торин чуть не здесь же задирал ей подол одной рукой, ощупывая обнаженные бедра. Глядя на это, кусок в горло не лез. Но Берта упорно жевала, не в силах отвести взгляд. Но все же не выдержала, когда Торин цапнул ее за руку и, оттащив всего на пару шагов от костра, повалил на землю. Мари не издала ни звука. Берта силилась вспомнить хоть слово, произнесенное ею после нападения на деревню, и все тщетно. Вот и сейчас, не смотря на гул у костра, казалось, что Берта оглохла, насколько немым было действо, происходящее всего в паре шагов от нее. Она не могла смотреть на резкие движения навалившегося на Мари сверху воина, на то как содрогаются при этом раскинутые в стороны ее тонкие ноги… Это было выше ее сил. Но что она могла сделать? Попросить Хальвдана? Так кто она такая, чтобы просить о чем-либо хевдинга? И все что оставалось, только отвести взгляд. И тут же он остановился на Лиз. Лиз давно овдовела. Конечно, тетушка Маргрэта третья женщина из деревни тоже теперь овдовела, но Лиз потеряла мужа задолго до этого. Он погиб на охоте четыре года тому назад. Ходили разные слухи о том, что тогда случилось. Поговаривали, что староста Мартин подстрелил его специально, чтобы забраться в постель к молодой и красивой вдове. Но тот утверждал, что все получилось случайно. Он просто спутал его со зверем. Конечно же, никто ему не поверил. Особенно, когда тот стал наведываться к Лиз. Берта не могла ее осуждать. Молодой вдове с трехлетним сыном на руках не сладко одной. Еще недавно она и сама едва не примерила подобную жизнь на себя. Но увы, таких как Берта было не много. Тетушка Маргрэта не раз устраивала скандалы. Трепала ее имя на каждом шагу… До этой зимы. Когда бог забрал малыша Ги. А Лиз попыталась выставить Мартина за дверь. Но это у нее не получилось. Староста поколотил ее так, что Гесса не отходила от Лиз неделю. А после поклялась, что если подобное повторится, то проклянет его и весь его род до седьмого колена. Это стало причиной новых сплетен, распускаемых Маргрэтой. Что ж, теперь им уже некого делить. Да и судьба их сравняла, сделав обеих потехой язычников северян. Но не это привлекло внимание Бертрады. Лиз не стремилась отстраниться от мужчины. Да и на сломанную Мари она была мало похожа. Наоборот. Берта едва могла сдержать удивление, глядя, как она прижимается к северянину. Как робко ему улыбается. И как доверчиво берет его за руку, когда они уходят от общего костра подальше. — Чертова шлюха сможет хорошо устроится даже в аду, — сказала Маргрэта, сидящая отдельно от всех. Она говорила на фракийском, потому не многие поняли о чем вела речь тетка. Кроме Берты, конечно. — Разве мы можем ее за это осуждать? — спросила она. Лицо Маргрэты окаменело. — Конечно, разве ведьма станет осуждать шлюху, — пошипела она подобно гадюке. — Но Господь всеведущ. И кара Его еще обрушится на ваши головы, — последние слова она выкрикнула, за что заработала такую оплеуху от Бьерна, что повалилась на землю. Это заставило ее замолчать. Но слова, брошенные ею, оставили дурной осадок на душе. Берта не могла больше сидеть здесь. Она встала и отошла от костра ровно настолько, чтобы Снорри мог ее видеть, и настолько, чтобы не заметил ее состояния. И только отойдя достаточно далеко, она дала волю чувствам. Так, наверное, чувствует себя выброшенная на берег рыба. Хватает воздух ртом, в бессмысленной надежде продлить свою жизнь. Бертрада и не думала, что после всего ее могут уязвить просто слова. Но нет. Слова, брошенные Маргрэтой, больно ранили. Разве хотела она такой судьбы. Себе, Мари, Маргрэт, Лиз… и уж тем более она не желала того, что случилось с Мартином, Жаном… Гессой… Так почему же теперь в словах Маргрэты ей слышалось обвинение? Или может она придумала это? Услышала то, чего та и не думала говорить? — Зачем ты обрезала волосы? Вопрос застал ее врасплох. И Берта сделала пару глубоких вдохов, прежде чем повернуться к задавшему его. И все же не смогла до конца скрыть свои чувства. Как и понять видел ли ее смятение Хальвдан. — Они мешали, — ответила Бертрада, чуть помедлив. Она не видела лица, из-за света костра и полной луны за его спиной. Не видела, как нахмурился хевдинг. — Завтра мы выходим в море. И я хотел спросить, что ты видела? Берта поморщилась. Кто бы сомневался, что ему нужен только ее дар. Проклятый дар старухи Гессы, от которого она бы с радостью отказалась. Знать бы еще, как это сделать. — Ты хочешь разграбить обитель святого Бенедикта, — сказала она. Девушка не обратила внимания на то, как напряглись его плечи при этих словах. Как изменилось дыхание. — Тебе это удастся. И только хотела обойти Хальвдана, чтобы вернуться к костру, как он остановил ее, схватив за руку повыше локтя. Его хватка была крепкой, но не причиняла боли. И все же жар, исходивший от его руки, обжигал. Чуть ощутимым покалыванеим расползался по телу. — И это все? — спросил он. Берта развернулась к нему. Теперь, когда лунные лучи упали на его лицо, можно было разглядеть и насупленные брови, и настороженность во взгляде. Хмурую складку на лбу, которую захотелось разгладить касанием. Но ветер, напоенный ночной влагой бросил непослушные, неровно обрезанные волосы Бертраде на лицо, скрыв его всего на миг от ее взгляда. Но и этого мига хватило. — Что ты хочешь услышать еще? — спросила она устало, опустив взгляд, и запнулась. По земле тянулся туман. Казалось бы, что странного и пугающего может быть в тумане? Ничего, если бы Берта не видела его раньше. Тогда у постели Вальда, и позже — возле умирающей Гессы. Берта не успела и рта открыть, как туман стал клубиться, сворачиваться, пробираться все ближе к людям у костра. И в то же время, обтекая светлый круг, обрисованный светом живого огня. Но там, где падал свет луны, он становился гуще, холоднее. Высасывал тепло из тела. Из Берты. Она неосознанно сделала шаг к единственному, что казалось, могло отогреть ее. Прижалась к жаркому телу. И судорожно вдохнула, когда из тумана показалась она. Жуткая женщина. Теперь она знала, как ее называть. Не знала одного — зачем она здесь. Хель улыбнулась ей, как старой знакомой, оскалив синие клыки. И повернула голову, предлагая и Берте посмотреть. Мари. Она снова сидела у костра. Уже с другим воином. Имя которому Берте было неизвестно. Он целовал ее шею, шарил рукой под разодранным подолом. Но миг- и Мари напряглась, дернулась… — Нет! — выкрикнула Берта. Но было слишком поздно. Мари выхватила охотничий нож из-за пояса северянина и воткнула его просто в шею. По ее плечу, груди, рукам потекла горячая, исходящая паром кровь. Кто-то ударил ее и она, казалось, потеряла сознание, оттащил за волосы, бросив, словно куль. И никому сейчас не было до нее дела, кроме Маргрэты. Мужчины обступили раненого со всех сторон, но смерть не уходит одна. Ее жуткий смех резанул по ушам так, что Берта зажала их руками, согнувшись пополам. — Мы скоро встретимся, — пообещала та, что ходит в тумане. И это было последним, что видела и слышала Берта, перед тем, как ноги ее подкосились, а разум затуманился, затянутый инеистым туманом мира мертвых. И она обязательно упала бы, подобно срубленному древу, но обжигающе горячие руки подхватили ее тонкое тело. Оторвали от земли. И Берта, сама не понимая, что делает, прижалась к телу мужчины, ища тепла и защиты.ГЛАВА 17. Последний корабль
Существует множество способов уйти из жизни для мужчины. Славная смерть в битве, когда сами посланницы богов спускаются за павшим воином. Или удостоиться чести стать жертвой богам, придя прямиком к золотому престолу Отца богов. Возможно, это гибель в схватке с диким зверем в лесной чащобе. Или же в собственной постели, зажав в руке верную спутницу, боевую сталь. И даже спокойная кончина может привести в Вальхаллу, если сумеешь пройти к золотым вратам по тонкой кромке оружия. Но нет позорней и ужасней смерти, чем пасть от руки ребенка, старика или женщины. Рабыни. Такой конец не откроет золотых врат. Воину, умершему столь бессмысленной смертью, одна дорога. В туманы Хельхейма. О нем не сложат песен. Его имя не станут восхвалять скальды. Оно просто затеряется во времени. Его слижут волны лет, как следы с мокрого песка. Это действительно страшная смерть. Жуткое проклятье, которого страшился каждый сын Норэгр. И если и есть способ испугать северного волка, то только предсказать ему подобный конец. Знал ли Ивар, как оборвется нить его жизни? Видят боги, если бы знал, то в жизни бы не подошел ни к одной женщине и на полет стрелы. Но его судьба была неведома ему… Знал ли Хальвдан, как закончит свой поход его добрый боевой товарищ? Если бы знал, то ни за что не пустил бы его на борт своего корабля. — Не вини себя, — сказал ему Бьерн. — Никто не может знать, где оборвется пряжа, сплетенная для нас норнами. Он был прав. Прав во всем, но все же Хальвдан не мог избавиться от тяжелого чувства. И молчаливое осуждение во взгляде Ульва только подливало масла в огонь. — Это все колдунья. Это из-за фракийки боги отвернулись от нас, — шипел он, когда Хальвдан, оставив едва живую, холодную, как лед, вельву, и вместе со всеми стал готовить Ивара к последнему плаванью. — Избавься от нее, пока мы все не отправились к великанше. Может его слова и не задели бы Хальвдана, если бы не помнил, как вела себя Берта перед смертью Ивара. Как побледнела, глядя на воина. Как холодна стала. Она точно видела, что должно случиться. И от этого становилось не по себе. Но вместе с тем, он не мог забыть, как доверчиво она жалась к нему. Словно хотела согреться, спрятаться от того, что видела. Как вместо того, чтобы насторожиться, он, как юнец, поддался порыву, обнял ее, вдохнул ее запах. Сейчас Любимец богов мог бы поклясться, что Берта и не заметила этого. Она снова куталась во все, что давал Хельги, и стучала зубами о край деревянной чаши. — Я доверяю Хельги, — отрезал Хальвдан, тем самым оборвав все гневные речи Ульва. И все же то, как уходил Ивар, не могло оставить его равнодушным. Он заслуживал большего, чем маленькая старая рыбацкая лодка, найденная на берегу. И уж точно не заслужил того, что ему уготовано по ту сторону. Многие из его хирда сейчас вспоминали, как Ивар Дан стал частью команды. Это было тогда, когда Хальвдан объявил о походе на Бригию, три года тому. Тогда Ивару было тридцать шесть лет. Не считая Бьерна и Хельги, он должен был стать самым старшим в его хирде. Многие слышали о том, как он ходил к берегам Иссилдера на борту Скалящегося, принадлежащего даннскому ярлу Рагнару. Тем более его появление удивило молодого хевдинга, у которого был то всего один корабль. — Я слышал о твоей удаче, Хальвдан Любимец богов. Слышал, что сам Один посылает своего Ворона, тебе в помощь. И хочу, чтобы моя секира служила тебе. — Зачем мне такой старик, как ты? — усмехнулся Хальвдан, принимая из рук бригийской рабыни серебряный кубок, привезенный из его первого похода и отпивая добрый эль, что умели варить только в Норэгр. И протягивая его гостю лично. Ивар усмехнулся. — Ты можешь спросить ярла Рагнара, чего стоит Ивар Дан. — Если ты уверен, что ярл будет щедр на похвалы, почему тогда здесь? — Говорю же, хочу закончить свою жизнь рядом с тем, кому благоволят боги. Может и мне достанется часть твоей удачи, — сказал он, утирая пену с бороды. Хальвдан рассмеялся. Не насмешливо, скорее радостно. — В таком случае, на Режущем Волны найдется весло для тебя. — Клянусь молотом Тора, ты не пожалеешь об этом. Он и правда не жалел. Ивар был прекрасным бойцом. И уж точно не заслуживал того, что случилось. Как так вышло, что он достался великанше Хель? Что на миг ослабил бдительность… Если бы Хальвдан знал, что так будет, то не позволил бы ему даже рта открыть в тот день, когда Ивар переступил порог его дома. Хельги завел песнь, взывая к богам, обходя по кругу лодку, на которой лежал восково-желтый Ивар. Есть ли смысл просить у них? Тех, кто не знает жалости и не прощает ошибок? Подвели рабыню. Ту самую, что оборвала жизнь прославленного воина. Никто не скрывал ненависти, глядя на нее. Но похоже, это мало ее заботило. Кажется, дух давно оставил это тело, оставив только пустой сосуд. Но пустое тело не смогло бы сделать то, что сделала она. Хельги все так же распевая песню, вытащил нож, подняв его над головой, показывая воинам и богам. Рабыню поставили на колени в лодке, лицом к Ивару и Хельги одним сильным движением перерезал ей горло. Хальвдану оставалось только надеяться, что боги передумают, получив жертву. А если нет, то в морозных туманах Ивару не будет так одиноко. В полной тишине спустили лодку на воду, проводив достаточно, чтобы волны сами оттащили ее от берега. Свистнули зажженные стрелы, и щедро политое растопленным свиным жиром судно объял огонь. В небо поднялся черный столб дыма… И все это в полной тишине. Только шелест волн по отполированной годами гальке. Никто не сказал ни слова. Не выказал надежды на новую встречу, боясь накликать такую судьбу и на себя. И все же не смогли они сдвинуться с места, пока море не скрыло маленькую лодку. Пока не проглотило остатки славы великого воина Ивара Дана.ГЛАВА 18. Режущий волны
Море. Величественное и прекрасное. Бескрайнее и опасное. Оно может отдать свои дары, спасти от голодной смерти. А может разгневаться. Забрать в свое холодное чрево, высосать жизнь и выбросить, как мелкую щепку на берег. Бертрада знала море разным. Жестоким. Забравшим у нее отца. И щедрым. Всегда готовым поделиться с ней своим богатством. Она знала его злым. Ревущим, как голодный зверь. Когда казалось, что морские чудовища, описанные Гессой, вот-вот выйдут на берег. И ласковым, как домашняя кошка, что ластится к ногам. Но всегда оно заставляло ее чувствовать себя маленькой, слабой. Щепкой, что качается на его волнах. Но сегодня все было иначе. Гесса рассказывала, что корабли северян подобны морским чудовищам, живущим на дне и служащим старику Ньерду. Берта усмехнулась, проведя пальцами по резной оскаленной голове дракона. Если морские чудовища столь же прекрасны, то она не против с ними встретиться. Никогда в жизни не приходилось видеть подобного. Режущий Волны. Так его звали северяне. Он и правда разрезал их, как раскаленный нож — масло. И даже скрип снастей и гул ветра, натягивающего полосатый сине-красный парус, казался дивной музыкой. Берту восхищало все. От низких бортов с множеством обитых кожей щитов, до черного ворона, раскинувшего крылья на флаге. От соленого ветра, бросающего холодные брызги в лицо. До яркого солнца. Хотелось распустить волосы, сплетенные по совету Снорри на норэжский лад, раскинуть руки. Взлететь навстречу ветру, подобно чайке. Она хотела смеяться и в то же время забывала дышать. — Нравится? — вернул ее к реальности Хальвдан. Берта смутилась, не зная, куда деть глаза. Эти два дня она не представляла чего ожидать от хмурого, как грозовая туча, Хальвдана. Боялась, как бы в смерти воина не обвинили ее. И в то же время не отходила от Снорри, взявшегося ее опекать с еще большим рвением. Хоть это была хрупкая защита. Вряд ли он бы осмелился сказать хоть слово, если бы было решено, что Берта должна разделить судьбу Мари. Она не видела, как проходят похороны у северных волков. Слишком слаба была вчера. Но слышала, как молилась за упокой души несчастной Мари тетушка Маргрэта. Бертраде было жаль красивую молодую девушку. Но думалось о другом. О том, как жесток, оказывается, Господь, если позволил ей пережить подобное… — Ты злишься на меня из-за той рабыни? — снова заговорил Хальвдан, как оказалось все еще ждавший ее ответа. — Расскажи о нем, — попросила Берта, снова касаясь головы дракона и пропуская мимо ушей неприятный вопрос. Хевдинг улыбнулся и обвел корабль и команду таким взглядом… Так, наверное, ее отец смотрел на мать. Взгляд, будто в мире нет ничего ценней. Теплый, ласковый. Казалось, что он любил Режущего Волны. Не как корабль, а как живое существо. — Можно сказать, что мне его подарили сами боги. Давно, еще в первом моем походе. У меня тогда не было ни корабля, ни своей команды. Только место у весла. Да и то в середине. Ульрик до последнего не верил, что я вообще отправлюсь в тот поход. Но боги рассудили иначе. В том походе я не только выжил,но и получил его, — сказал Хальвдан, погладив резную голову на носу, и Берта быстро убрала руку. — С тех пор я и ношу прозвище Любимец Богов. А он несет меня по владениям Ньерда и оберегает от сетей великанши Ран. Он дал мне хирд, богатства и… — Хальвдан умолк, словно прикусил чуть было не сорвавшиеся с языка слова. Те, что Берте говорить не хотелось. Хоть все равно рано или поздно она узнает, но не сейчас. И, гладя куда-то, где небо смешивалось с морем, продолжил. — На его палубу до сего дня не ступала нога женщины. — Ты ни разу не брал рабынь в походах? — Рабыни это другое. Я говорю о вольных женщинах, Берта. — Не значит ли это, что я вольная женщина? Хальвдан кивнул. — Ты моя гостья. Я бы не посмел осквернить богов, назвав тебя рабыней. — И это значит, что я могу уйти? — растерянно спросила Берта. — Могла и раньше? Мужчина задумчиво побарабанил пальцами по борту. — Можешь, если захочешь. Но сначала поможешь мне, в этом походе. Берта стиснула борт корабля так, словно палуба вот-вот грозилась уйти из-под ее ног — Если и мне достанется часть добычи, — сказала она, едва сдерживая волнение и кусая губы, страшась собственной наглости. Она не решилась посмотреть на Хальвдана. Иначе увидела бы, как удивленно изогнулась его бровь, прежде чем он расхохотался. Да так, что все команда, что сейчас занималась — кто чем, доверившись попутному ветру, повернула к ним головы. — Наверное, слова Бьерна о том, что в тебе течет кровь Норэгр, не такая уж бессмыслица, — сказал он отсмеявшись. — Я подумаю над твоими словами. Берта едва смогла сдержать улыбку. Но не возможная часть добычи ее обрадовала. Теперь, наконец, она понимала свое место на этом драконе. И оно было не рядом со связанными по рукам и ногам рабынями. — А теперь ты… Скажи мне, Берта, что так напугало тебя тогда, когда убили Ивара? Вся радость развеялась, как пепел по ветру, стоило снова вспомнить о той, что ходила в тумане. Бертрада с радостью бы промолчала. Но стоило только увидеть, как блеснули сталью глаза, цвета хорошо промерзшего льда — стало ясно, что ей это не удастся. — Сложно сказать. Гесса звала ее той, что ходит в тумане. Женщина. Страшная женщина. Одна половина ее лица синяя, вторая — белая… — Ты видела Хель? — спросил Хальвдан, схватив ее за плечи так, что Берта вскрикнула от боли. — Ты якшаешься с великаншей? Лицо хевдинга было так близко, что можно было разглядеть каждую морщинку исказившую его. Ярость полыхающую в его глазах. Гневно раздутые ноздри… — Я не якшаюсь с Хель, — ответила Берта, чувствуя, как по щеке скользнула слеза незаслуженной обиды. — Я боюсь ее. Понять, поверил ли Хальвдан ей, было невозможно. Но хватка его ослабла. А после он и вовсе отпустил ее, отвернувшись. — Не стой на носу, Берта. Это не лучшее место для тебя. Ей не нужно было повторять дважды. Девушка резко развернулась и пошла в самый хвост. Туда, где стоял у руля кормчий Бьерн и сидели связанные Маргрэта и Лиз. Но, уже подойдя к ним, она замешкалась, не совсем понимая, куда ей деваться. — Берта, — тихо позвала ее Лиз, разрешив тем самым ее сомнения. Девушка подошла к двум, сжавшимся женщинам и села, скрестив перед собой ноги. — Берта, — заговорила Лиз. — Я хочу тебя попросить… Ты знаешь речь северян… — И ты хочешь, чтобы я научила и тебя, — закончила за нее Берта, радуясь, что может занять голову чем-то более стоящим. И когда Лиз кивнула, добавила. — С радостью. Она не видела, как в это время хитро улыбнулся кормчий. Ни как настороженно поглядывал Эрик, заявивший единственное право на рабыню. Ни злорадное выражение лица Ульва. Или обеспокоенное Снорри. Ни улетевшего к золотому престолу Хельги. И уж тем более ей не удалось бы увидеть, задумчивое и даже чуть виноватое лицо Хальвдана. Да и никто не видел. И только не замеченный никем ворон, севший на верхушку мачты, видел все. Сегодня он принесет веселые вести отцу богов.ГЛАВА 19. Улыбка Фрейи
Как бы ласково ни было море, и как бы ни был добр Эгир к морякам, все же к вечеру они ступили на берег. Ночевать лучше на твердой земле. У костра, черпая из казана горячее варево. Тем более если день грядущий обещает быть не из легких. Застыли, глядя в ночь, часовые. Уснули уставшие воины, что день ворочали веслом. Затихли даже вечные духи, прячущиеся в лесных чащах, скалистых берегах и морских волнах. И только Берта, словно неупокоенная душа, сидела на берегу, вглядываясь в темное небо, по которому, словно жемчуг, рассыпались яркие звезды. Шум прибоя, казалось должен был убаюкивать утомленную непривычно долгим плаваньем и изучением языка с Лиз Бертраду. Ан нет. — Не спится? — села рядом Лиз. И дождавшись едва заметного кивка, добавила: — И мне. — Думаю, как бы сложилась моя жизнь, не приди в деревню северные волки. Чтобы стало со мной? Вальдом и Грэтой… Лиз тяжело вздохнула. — Не лучше моей. Ты знаешь, я ненавидела Мартина. За то, что он сделал с моим мужем. Со мной… — она помолчала, поджав губы, силясь совладать со слезами, что всегда появлялись на глазах, стоило ей вспомнить о погибшем. — И ты знаешь, мне ни капельки его не жаль. — А других? — Других… Берта, я натерпелась за свой короткий век больше, чем каждому из них было отмеряно на всю жизнь. И что? Единственной, кто был ко мне добр, оказалась старуха Гесса. Ведьма, которой приписывали связь с самим дьяволом. Так что теперь я должна чувствовать по-твоему? Берта не ответила. Наверное, сейчас Лиз говорила о том, о чем она задумывалась и сама. Стоят ли те, кому было плевать на их судьбу, чтобы их жалели? Отец Оливер сказал бы, что несомненно — да. Жрец Хельги — только посмеялся бы. Старуха Гесса, будь жива, велела бы выбросить из головы всякие глупости. А мама… сложно сказать, что бы сказала она. Но наверное, что-то подобное тому, что и святой отец. — И ты не боишься северян? — Было бы глупо — не бояться. Они совсем не такие, как мы. Но мужчины не очень отличаются. Хоть фракийцы, хоть норэжцы. И порой руки, что всю жизнь держали оружие, гораздо нежнее тех, что знали только рыбацкую сеть или лопату, — она помолчала немного и продолжила. — Мне хоть как не уйти от своей судьбы. Так почему бы не сделать ее терпимей. Эрик не делит меня с другими воинами. Так что моя участь позавидней той, что постигла бедняжку Мари. А сам он… Берта кивнула. В словах Лиз была изрядная доля истины. Во всех. — Спой Берта, — попросила Лиз. — Как тогда в лесу. — Я думала, меня никто не слышал, — смутилась Берта. — Иначе бы… Это не лучшая затея. — Брось. Даже лесные нимфы завидуют твоему голосу, — улыбнулась она. — Спой! Бертрада никогда не пела, если были слушатели. Только Гесса порой просила ее петь, и учила песен, что переняла у сынов Норэгр. Да знала она их всего две, может три. И вряд ли они бы понравились Лиз. И все же…— Позволь тишине говорить… В безмолвии я нашёл дорогу вглубь… …к тому, что прорастает и тропу покрывает. Язык молчания раскрывает старые дорожки, для тех, кто ищет мощь Альгиза. У Берты и правда был красивый голос. Сильный, низкий, глубокий, словно он поднимался с самого дна ее души. Таким голосом не споешь Рождественский гимн. Скорее — древнее заклятие. Слова легко вплетались в чуждый мотив, растекались над морем, смешивались шумом ветра в ветвях. И песня, и та, кто ее пел, становилась словно продолжением, полноправной частью мира. Наделенной силой и властью, которой покорялись даже боги. Северяне всегда чтили тех, кому удалось испить из чаши меда, который сам Один, что обернувшись орлом, бежав от соскучившейся по мужской ласке Гуннлед, вынес из скалы, где его прятал Суттунг. — Ветер движется вперёд, вперёд. Шепчет в деревьях. Разрывает меня. Я сам поднимаюсь. Путь проясняется, тишина говорит. Призываю тебя… Выводил голос, словно поднявшегося из морских глубин морского духа, заманивающего в сети Ран неосторожных мужей. Берте уже было все равно. Как всегда, когда она позволяла себе петь. Не существовало больше ни боли, ни сомнений. Защитная руна Альгиз отсекла все. Не было ни воинов, что, как зачарованные, прислушивались к песне, и не надеясь услышать ее в далеких землях. Ни даже застывшей Лиз. Только песня. Древняя песня, которой ее научила старуха Гесса. — …к тому, что прорастает и тропу покрывает. Ворон летает в небе кружа, в лесу гостит старый мудрец. — пропела Берта последние слова песни. Но казалось, что и море и ветер все еще поют ее, унося к небесам. — О чем эта песня? — спросила Лиз, когда обрела способность говорить. Берта пожала плечами. — Это песня о том, кто ищет защиты, — ответил за нее Хальвдан на фракийском. — О том, кому ведом путь между мирами. Лиз подскочила, словно ее ужалили, и пробормотав что-то невнятное, поспешила вернуться туда, где спала не смотря ни на что Маргрэта. Или просто, чтобы убраться подальше от предводителя северян. А может, понимала, что ей здесь не место сейчас? — Откуда ты знаешь ее? — спросил Хальвдан, опустившись на то место, где только что сидела Лиз. Бетра опустила лицо, смущаясь его взгляда. — Гесса научила, — ответила она, гладя на серый песок под ногами. Хальвдан нахмурился на миг. — Та старуха… Это была Гесса Колдунья? — спросил он. — Если верить словам Хельги, то — да. — Даже и не думал, что она еще жива, — хмыкнул он. — Была. На время повисла тишина. Словно у обоих закончились слова. — Она была больше дочерью Норэгр, чем Фракии, — сказала Берта, сама не понимая зачем это говорит — Всю свою жизнь она ждала, что северные волки вернуться за ней. Жаль, что дождалась тогда, когда… Бертрада умолкла. В носу предательски защипало. — Не горюй об ушедших, Берта, — сказал Хальвдан, убрав за ухо упавшую на ее лицо прядь. И от этого незатейливого жеста Берта смутилась еще больше. Но не того, что он видел ее слезы, а того, как неожиданно приятно было его прикосновение. Никогда она раньше не думала, что от прикосновения мужчины может становиться так неспокойно. Словно в груди вместо сердца поселилась маленькая весенняя птичка, трепыхающаяся и норовящая вырваться наружу. Она думала, что они так же мерзки, как и облапивания Мартина, когда он застал ее одну в сарае. Но нет. Бывает от одного прикосновения по телу пробегают сотни мелких мурашек. — Иди спать, Берта. Завтра будет трудный день. И все что она могла — только кивнуть. Вскочила, словно распрямившаяся тетива, и быстрым шагом направилась к своему месту. Даже не глядя, как потемнели глаза Хальвдана. Как, словно мальчишка, улыбнулся он ей вслед… И только Хельги жрец знал, что сама Фрейя смотрела недавно на пару, сидящую у кромки моря. Видел, как улыбнулась великая богиня юной вельве и великому воину, связав их тем самым самыми сладкими узами, что знали когда-либо люди.
ГЛАВА 20. Распятый Храм
Pater noster, qui ts in caelis… Взлетали ровным пчелиным гулом под деревянные своды храма слова вечерней молитвы. Время, когда святой отец Оливер снова и снова просил прощения у Господа. Время, когда он день за днем просил простить грехи его, как свершенные, так и грядущие. Люди слабы духом своим. Порочны и подвержены соблазнам. Грешны. Даже святые отцы, посвятившие себя служению Господу нашему Иисусу. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, каждую вечерню он посвящал тому, что просил Его простить свершенное. И наделся, что милость его достаточно велика, чтобы он мог спать спокойно. Хоть одну ночь. Хоть одну единственную ночь, за все эти годы. Давно, еще когда Эдвульф был молод… сколько тогда ему было? Пятнадцать? Шестнадцать? А впрочем, важно ли это сейчас, спустя столько десятилетий? Его, как и многих других из его деревни на окраине графства Утрехт, соседствующего с Фрюльи, постигла участь, которую оплакивают матери и которой гордятся отцы. Он стал солдатом. Воином. Как гордился кожаной броней и ржавой сталью, что выдали ему в оружейной графа Утхерда. Мечтал о подвигах, любви женщин. Богатстве. А потом была война. Нет, не такая, когда войско идет под королевскими знаменами. Другая. Мелкие стычки на границе. Вырезанные деревни. Порушенные жизни. Грязь и скверна. И никакой доблести. Никакой славы. Забывались имена павших, а на их места приходили такие же безымянные. Голод и болезни толкали солдат на самые жуткие преступления против законов божьих… Тогда он и решился. Бежал. От страха пасть и быть так же забытым, как многие другие. От мерзости, что окружала их небольшой отряд. И ему даже удалось. Не вышло одного — сбежать от совести.Графство Фрюльи приняло его не многим лучше, чем приняло бы родное. Много дней он топил чувство вины в забористом самогоне, а по ночам кричал от ужаса, убегая от тех невинных душ, что пали от его руки. А на утро все начиналось снова. Пока однажды в вонючей канаве не нашел его бродячий монах… Тот день он никогда не забудет. Даже на смертном одре он будет помнить глаза, полные мудрости и смирения. — Ты тратишь свою жизнь, убегая от прошлого день за днем. Вместо того, чтобы покаяться и искупить свои грехи, — сказал он тогда и ушел. А Эдвульф смотрел, как становиться маленькой серой мошкой сухонька фигура, медленно движущаяся на восход. Тогда он и решился. Пришел в небольшой тогда еще Храм. Обитель святого Бенедикта. Он хотел просто креститься, а вышло… Нет, отец не жалел о своем выборе. Он страшился того, что могло бы быть с ним, не встреться ему святой паломник. И все же ужасы прошлого не желали отпускать его. Каждую ночь они приходили снова и снова. Сколько бы он ни молился, сколько не ставил бы свечей. А потому он всецело отдал себя помощи тем, кто в ней и правда нуждался. Помогал, чем мог. Наставлял на путь истинный. Постился и молился. Но и это помогало мало. И тогда он в ежедневную молитву добавил новые строки. — И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Или избавь нас от боли, что терзает души наши, — просил он Господа. Но то ли Господь оставался глух, то ли Оливер не искупил и сотой доли своих грехов, но все оставалось, как прежде. Amen, — закончилась вечерняя молитва. Но Оливер не спешил подниматься вместе с остальными. И пусть его колени, стершиеся до крови, и покрывшиеся мозолями, нестерпимо болели от холода каменного пола, он не спешил покинуть молельню и отправиться в свою келью. — Сын мой, тебе следует отдохнуть. Этот день ты трудился. Не терзай свое тело слишком сильно, дабы и завтра ты мог послужить Господу нашему в трудах своих, — обратился к нему настоятель Бенедикт. — Да настоятель, — послушно поднялся с колен Оливер, — Доброй ночи! — и, шаркая почти истоптанными сандалиями, направился к выходу. Он всегда был немногословен. Говорил ровно столько, чтобы его не сочли немым. Но был один человек, с которым он мог говорить часами. Бертрада. Милое дитя, запутавшееся и несчастное. Сколько бед и испытаний Господь отмерял сиротке, знал только он сам. И все же Оливер верил, что и она сможет найти свой путь. Может в обители святой Магдалены? Или… Эту мысль ему додумать не удалось. Дверь распахнулась всего в шаге от него. Резкий толчок в грудь и уже немолодой монах рухнул навзничь на каменный пол, больно приложившись головой. И хорошо. Потому как все те ужасы, что происходили позже, казались просто одним из его кошмарных снов. То как упал настоятель, заливая собственной кровью, хлынувшей из словно второй рот вскрытого горла. Как истошно кричали обитатели монастыря во дворе. Как падали на пол чаши для подношений и кубки для причастия. Все это было сном. Жутким сном, от которого не останется и следа, стоит ему открыть глаза. Жуткий кошмар, преследующий его годами и обретший новую форму. Новое подобие. Жутких зверей, посланных Господом во искупление грехов человеческих. Демонов, вышедших из Преисподней… — Отец Оливер. Отец Оливер, вы слышите меня? Слышите? Этот голос. Он узнал его. Может потому, что Берта была последней, о ком он думал перед нападением. А может, придумал. Хотел, чтобы это был она. Холодные пальцы сжали подбородок с такой силой, что казалось, могли бы вывернуть челюсть. Повернули голову. Карие огромные, как у оленицы, глаза смотрели на него. Глаза Бертрады. И не ее. Кто-то другой завладел ее голосом, ее телом. — Демон. Ведьма. Изыди. Господь защитит меня от тебя, исчадье ада! Он выкрикнул эти слова, едва обретя способность говорить. И демоница отпрянула. Отскочила, словно обожглась. Словно испугалась мольбы, с которой Оливер обратился к всевышнему, превозмогая жуткую боль в сломанных ребрах. — Защити нас Господи, — повторял он. — Избави нас от мучений. Все неистовей молился. Особенно, когда подошел еще один демон. Еще одно дьявольское отродье, измазанное в невинной крови… Он спросил что-то у того, что притворялся Бертрадой. Она посмотрела на молящегося отца Оливера с такой невыносимой тоской, что казалось, взвыла бы, помоги это хоть чем. Но не поможет. И с этим нужно жить. «Ты никогда не сможешь стать своей в мире, где каркают эти полудохлые вороны!» — говорила Гесса. И сейчас, глядя с каким ужасом в глазах смотрит на нее отец Оливер, она отчетливо поняла, что никогда не сможет жить здесь. Не просто нормально. Но даже так, как жила раньше. И пусть все, что творилось вокруг, вызывало у нее ужас, пусть весь Храм заволокло туманом и от холода стучали зубы. Пусть… Но она до сего дня и на долю не чувствовала никогда себя более своей. Выходя в распахнутые двери молельни, Берта не стала оглядываться. Она никогда не сможет убивать, но смерть больше не казалась ей такой пугающей. Больше всего ее страшило то, что на нее снова будут смотреть так. Со смесью ужаса и отвращения. — Эрик, — схватила она за руку входящего под своды обители святого Бенедикта. — Не убивай, пожалуйста, того человека, — попросила она, сама не узнавая собственный голос. — Это того, что воет на полу? — заглянул он внутрь. — Зачем он тебе? — Просто сделай, как я прошу. Хочу поговорить с ним, когда успокоится. И легко соскочив со ступенек, пошла прочь. Мимо разжигающихся костров, где калили железо, желая допросить случайно выживших и выведать — где спрятано церковное серебро. Мимо опустошающих кувшины с монастырским вином веселых воинов. Мимо бьющихся в предсмертных конвульсиях овец, которым судьба стать ужином сегодня. И мимо настороженно поглядывающего на нее Хельги. И не было ей дела до того, что Снорри снова как тень шел позади. И до того, как хмурился Хальвдан, пробуя вино из монастырских погребов. И даже до того, как кричали монахи, прося пощады у язычников и милости у Бога. Не будет милости. Он так же жесток, как и боги северян. Только прячется за маской милосердия. Он отворачивается от таких, как Берта. Кому и правда нужна была его защита и милость. И ласкает тех, кому и так досталось все. Он играет людьми, словно ребенок деревянными игрушками. А если сломается… Не беда. Будет другая. И если ему нет дела до нее, то и она не станет больше мучиться совестью. Еще этим утром Берта, стоя на носу корабля, терзалась из-за того, чему не смогла бы помешать. И уже совсем не так она восхищалась кораблем, что словно морской змей проскальзывал между острыми скалами, что наводили ужас на моряков. Чертова расщелина. Так звалось место, по которому рискнул пройти Хальвдан. И ему это удалось. Берта помнила, с каким ужасом смотрела на скалы Маргрэта, как бормотала, сложив руки в молитвенном жесте, слова святого писания Лиз. Берта и сама была не далека от того, чтобы обратиться к Нему… Но права была старуха Гесса, сами морские чудовища несут на своих спинах корабли северян. А может это Бьерн, лучший кормчий в подлунном мире, способен вывести корабль даже из туманов Хелльхейма. Да что там — из самого Нифльхейма… И все же Бертрада не могла найти себе места. Ее мучило знание того, что должно было произойти. — Фракийка, — обратился к ней Ульв, едва они ступили на скалистый берег. — Готова ли ты к тому, что увидишь?
Нет, его не волновали чувства Берты. Просто наслаждался ее душевными терзаниями. А потому есть ли смысл отвечать ему? Она и не стала. Промолчала. Да и что говорить? И все же она была не готова. Не хотела видеть, как падают, словно подкошенные деревья, монахи. И единственное, что еще могла — помочь отцу Оливеру. Но и это принесло больше боли, чем облегчения. — Славная добыча! — не скрывая восторга, сказал Снорри. — С такими богатствами, я смогу взять себе жену, которую захочу сам. Не хуже, чем Инглин Олафсдоттир. Берта рассеянно кивнула. — Не знаю как ты, вельва, а я голоден, как проснувшийся по весне медведь. — Да, — кивнула она. — Идем. И как бы ей не хотелось сейчас оказаться подальше от всего, что творилось в еще вчера богатом монастыре, пришлось вернуться. Теперь это ее новая жизнь. Жизнь, в которой ее будут вести сильные боги северных воинов, а не лицемерный милостивый Бог. Так какой же смысл прятаться от своей судьбы?
Последние комментарии
7 часов 20 минут назад
23 часов 24 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад
3 дней 14 часов назад
3 дней 19 часов назад