Проклятый дар (СИ) [Якинэко] (fb2) читать постранично

========== Часть 1 ==========

Как всегда, Хёбу и Маги пришли к Хиномии вдвоём, тайно. И в ту ночь Хёбу кормился от них обоих, пил кровь, а перед самым рассветом внезапно сорвался и засобирался в дорогу. Это было необычно.

— Ты не хочешь остаться здесь? — спросил Хиномия, когда за окном уже светало, и они переводили дыхание, лёжа в странных объятиях: было сложно разобрать, где чьи руки и ноги, так тесно сплела их ночь и жажда.

— Не при церкви же, — посмеялся над его словами Хёбу, легко поднялся с кровати и принялся одеваться. Отчего-то стало ясно, что уйти он собирается насовсем.

— Где ты переждёшь день?

Хёбу обернулся и окинул Хиномию пристальным взглядом.

— Обычно мы не сообщаем места своих укрытий. Это может быть небезопасно. Охотники, знаешь ли…

Хиномия почувствовал обиду. Хёбу не доверял ему после всего, что было между ними. После того, как сам он доверил ему, вампиру, свою жизнь, подставив шею под клыки.

А потом несколькими словами Хёбу Кёске попросту растоптал его. Едва сдерживая какую-то кривоватую усмешку, он произнёс:

— Знаешь, церковник, и не надейся. Я не чувствую к тебе ничего особенного. Только голод. Для вампира голод — обычное дело, так что не очень-то обольщайся.

Голод. Гастрономическая жажда. Никаких иных желаний вроде плотской любви или — это даже смешно — любви духовной.

Хиномия оскорбился. И не мог понять, почему Хёбу сказал ему то, что сказал? Зачем? Он чувствовал себя так, будто о него вытерли ноги. На любовь он и не надеялся, но хотя бы понимание… Он думал, что понимание между ними есть. Между ним, Хёбу и скупым на слова суровым Маги…

Маги! Возможно, оборотень знает, какая муха укусила его милорда? Но не успел Хиномия вернуть себе самообладание и задать волнующие его вопросы, как Маги, не сказав ни слова на прощание, вышел вслед за Хёбу на улицу, хлопнув дверью. Ах вот как? Ну раз ему настолько безразличен Хиномия, что даже прости и прощай так трудно вымолвить, то зачем он шёл у Хёбу на поводу и… совокуплялся с ним? Чем Хиномия являлся для Маги, если, как человек, был для него никем? Если потребность в живых существах была для Хёбу лишь потребностью насыщаться, то почему же тогда Маги продолжал быть с ним? Инстинкт стаи, подчинение вожаку, совместная охота ради получения пищи? Всё верно, Маги прикасался к нему лишь по приказу. Так верный пёс выполняет команды хозяина, получая в награду похвалу.

В то утро Хиномия молился, смотрел в нарисованные глаза святых и ангелов на фресках и как никогда явственно ощущал возвращение спокойствия во взволнованную тревожными помыслами душу. Когда же свечерело, он, ослабленный однодневным постом и отсутствием сна, будто наяву увидел, как Хёбу выкапывается из земли, в которой прятался от солнца. Руки его были в листьях и дёрне, одежда — испачкана. Вампиру не нужно дышать, вампиру не нужен свет, вампир — мертвец. И в том видении Хёбу был похож на восставшего мертвеца. Маги, проведший день под корнями большого дуба в образе волка, встал, отряхнулся и последовал за Хёбу. Они удалялись от церкви всё дальше и дальше, и Хиномия чувствовал, как натягивается, истончается и рвётся нить, что связала их вместе, чувствовал, как теряет обоих.

Да разве они были у него? Разве ему было кого терять? Нелюди. Один искал от него только пищи, не любви и даже не страсти. Другой и вовсе был холодным диким зверем, похоже, чуждым на проявление любых человеческих эмоций.

И Хиномия постарался забыть. Что ещё ему оставалось, если его бросили?

Рутина поглотила его, серая и однообразная. Когда он не ездил по деревням, убивая упырей или, что чаще, расследуя убийства, в которых пытались обвинить вампиров или оборотней, он жил при церкви, послушно помогая отцу Гришему со службами и проведением исповедей. Но не исповедовался сам, никогда. Не находил в себе сил рассказать о произошедшем ни единой живой душе. Только молился, пока к нему не приходил сон, и не снисходила усталость. Он старался держать свой разум в равнодушном оцепенении; так было проще бороться с воспоминаниями и жаждой. Нет, не жажда крови то была, и даже не физическая жажда чужого тела. Временами Хиномии недоставало их союза, их тройственности. Он изнывал от отсутствия доверительной открытости, понимания и единения. Изнывал тщетно, потому что знал: он выдумал то, чего никогда не было. Он чувствовал, что более не найдёт этого ни в ком. То время и те чувства никогда не повторятся. Да их и не было никогда, тех чувств. Ничего не было, кроме жажды крови и инстинктивной преданности зверя.

Надо ли говорить, что в тот год Хиномия упокоил больше упырей и застрелил больше волков и оборотней, чем обычно? Он каждый раз боялся, что на этот раз встретит именно их. И с облегчением понимал, что нет — не они, пока не встретил. И стрелял, плотно сжав сурово искривлённые губы.