Осень — это сны листопада (СИ) [Анна Евтушенко (Белкина) Anka Belka-Nekromantka] (fb2) читать онлайн

Октябрь 1939 года

Каждый шаг давался Коринне с трудом. С болью, точно бы шла по ножам, и с ужасом, как если бы её тащили на казнь. Неудобные и тесные туфли натирали пятки и пальцы, но Коринна мерно шагала, без тени волнения на лице. Морщиться от боли — не по регламенту. Не по регламенту боль. Серые стены вздымались на головокружительную высоту, и даже убранство белыми розами не уменьшало их мрачности. Под сводчатым потолком грохотом метался марш Мендельсона.

Лики святых глядели бездушно и жутко. И такими же бездушными были лица гостей. Дядюшка Отто вёл её к алтарю между длинными рядами скамей, и Коринна изо всех сил держала слёзы в себе. Не по регламенту слёзы. Плакать на собственной свадьбе — не по регламенту. Торжество устроили закрытым, только для друзей семьи, но всё равно ни одна из скамей не пустовала. Коринна знала: каждый оценивает, достаточно ли она стройна, хорошо ли держит осанку, ступает, глядит. Уместны ли белые каллы и папоротник в свадебном букете. Каллы — символ непорочности или цветок смерти?

Дядюшка Отто держался достойно — блистал военной выправкой в свои шестьдесят. Герой Первой мировой, генерал, но единственные ценности в его имуществе — мундир с аксельбантом и именная сабля, усыпанная бриллиантами. Усы дядюшка, наверняка, всё утро приглаживал воском, иначе они бы не стояли так лихо. Отец Коринны умер три года назад, а дядюшка Отто — кузен её матушки.

Пятилетние сестрёнки Коринны шли впереди, надев на руки одинаковые корзинки. Два маленьких ангела с завитыми золотистыми локонами, они бросали перед невестой лепестки роз. Коринна на лепестки наступала, давила — красные на белом мраморе, как кровавые пятна. Путь к алтарю, как последняя миля, которую Коринна должна достойно пройти. Она — дочь герцога, но семейство разорилось в пух и прах. Брак для её древнего рода — последний оплот. А то, что она не влюблена, это мелочь. Мелочь, что жениху все восемьдесят, а она стала совершеннолетней только в прошлом году.

Последние метры — Коринна мерно поднималась по гранитным ступеням на кафедру. Из узких стрельчатых окон неприятно и тускло струились лучи осеннего солнца. Против света стояла инвалидная коляска, в которой виднелся согбенный силуэт. Возле коляски высился ещё один силуэт: рыхлый, обрюзгший — Гуго, племянник её жениха. Коринна поначалу решила, что её и выдадут за Гуго. Но от этого она не стала бы ни на йоту счастливее. Гуго — противный человек, длинноносый, картёжник, выпивоха и плут.

Боль в левой пятке едва не заставила вздрогнуть. Так и есть: туфлей стёрла ногу до крови. Но на лице Коринны не дрогнул ни один мускул: невеста обязана быть спокойной, как дева Мария. Лишь её взгляд скользнул с коляски на митру епископа и вверх, на огромное распятие над алтарём. По обе стороны, вытянувшись, застыли доверенные лица её жениха. Идеально осанистые, вымуштрованные, одетые в чёрное, они стояли в одной и той же позе, прижав к груди странные шляпы — треуголки с пером. Восемь одинаковых и таких же бездушных, как статуи в нишах. Только один из них в белом, и на его плечах — тяжёлая цепь с подвеской-ключом, скорее всего, золотая.

Дядюшка Отто остановился и с поклоном оставил её перед алтарём. Орган умолк, и тишина повисла невыносимая, убийственная, сводящая с ума. Коринна должна была испытывать счастье: её жених, барон Вильгельм фон Штраутмельт — один из богатейших людей, хороший друг отца, и его великодушие не знает границ. Она силилась быть счастливой, но алтарь казался ей гильотиной, епископ Баварской Евангелистической церкви — палачом, а венчальная проповедь — смертным приговором. В тишине монотонная проповедь звучала раскатисто. Коринна стралась не слышать голос, который слышался ей неприятным и злым. Ей было больно стоять, и болела не только нога. Коринна прикрыла глаза — фата позволяла, скрывала лицо. Мыслями она была далеко, в саду их родового замка, играла на берегу пруда со щенком, которого подарил ей отец. Здесь нет никаких регламентов, здесь можно кричать, как индеец, прыгать с тарзанки и ездить верхом — в штанах, по-ковбойски. Отец готовил её совсем для другой жизни, но без средств господина барона матушка лишится услуг личного врача и сляжет, а сестрёнки попадут в приют.

— Если кто-то из присутствующих здесь знает причину, по которой этот мужчина и эта женщина не могут соединиться в браке, пусть объявит об этом сейчас или вечно хранит молчание! — раскат грома и мёртвая тишь.

Каждый из гостей будет хранить молчание вечно. Хотя причина более чем очевидна: Коринна не любит. Она готова была об этом кричать, но тоже будет вечно молчать ради благосостояния рода. Ради благосостояния рода, она сухо, по регламенту, ответила «да».

— Да, я согласна. Клянусь любить.

Эхо отскочило от стен острым осколком. Раненая душа рвалась прочь: кричать «нет» во всё горло и бежать отсюда, как можно быстрее. Но Коринна видела сестрёнок среди лепестков и только для них приняла от барона кольцо. Оно обожгло ей палец адским огнём. Не палец — выжгло всю душу.

— Властью, данной мне вами, объявляю вас мужем и женой, — уже не раскаты, а глухие отзвуки, как из-за толстой стены. — Теперь, Коринна, вы по праву можете носить…

Епископ перечислял все титулы, фамилии и звания жениха, до неприличия именитого, родовитого, обладавшего землями, замками, банками. Для Коринны речь епископа теперь — мерное гудение, подобное жужжанию диких пчёл. Ей не интересно, какие титулы она вправе носить. Ей безумно жаль матушку и сестёр, которые не смогут жить жизнью бедняков. Коринне пришлось повернуться и сделать шаг к инвалидной коляске. Лента епископа легла на запястья тяжёлыми кандалами, навсегда связав её тёплые руки с холодными и морщинистыми.

— В знак объединения прошу скрепить ваш союз поцелуем.

Как похоронный звон. Коринна присела для поцелуя со стариком.

«Дорогой любви вы пришли на берег этого прекрасного озера, объявить во всеуслышание, что вы теперь муж и жена. Сохраните дар первых счастливых дней и пронесите их чистоту и верность через долгие годы жизни».

***

Золотая клетка захлопнулась. Со скрежетом проворачивался ключ в увесистом ржавом замке. Холодное пространство бального зала сжалось в душный, мизерный карцер. Коринна замерла в свете люстр, среди радуги бликов от хрустальных подвесок. В тайне ото всех гувернантка Тереза заклеила лейкопластырем её стёртую пятку, но под вспышками фотокамер и придирчивыми взглядами гостей Коринне неистово хотелось кричать.

Господин барон в коляске приосанился, насколько позволила согбенная преклонными годами спина, расправил пышные седые бакенбарды. В правый глаз он вставил монокль, взял поудобнее неизменную трость, дабы гости не видели, как дрожат его руки.

— К сожалению, я не смогу подарить вальс госпоже баронессе, — в старческом голосе слышалось сожаление. — Обстоятельства вынуждают меня предоставить сию честь доверенному лицу.

По телу Коринны прошла нервная дрожь. Перепоручили… да как это можно? Кому? Зал утопал в тишине: молчали все гости, музыканты молчали. Коринна успела заметить похабную ухмылочку Гуго, которую тот сразу же спрятал.

Господин барон молча поднял правую руку. И так же, молча, вышел вперёд один из «доверенных лиц». Белый мундир подчеркивал его великолепную выправку, нордически-светлые волосы оттеняли приятный золотистый загар. «Доверенное лицо» механически поклонился, сначала барону, а после — Коринне, и замер, ожидая приказа. Робот — роботом, он просто работает… а на ночь его отключают и ставят к стене.

— Коринна, — господин барон улыбнулся, от чего морщины на его лице стали резче и глубже. — Позвольте представить вам графа фон Кам-Траурихлигена, моё доверенное лицо и достойнейшего человека.

Коринна без эмоций сделала заученный книксен. «Достойнейший человек»… и чем же этот тип так достоин? Однако его фамилия показалась Коринне знакомой.

Музыканты на эстраде подняли инструменты, дирижёр взмахнул палочкой и тронул пюпитр. Граф повернулся к Коринне и подал ей руку в белоснежной перчатке. Где же Коринна слыхала о нём?

Коринна неловко замешкалась, вспоминая, и тогда граф подхватил её, с места увлекая в левый поворот. Коринна от неожиданности почти оступилась, но он поддержал её, взяв за талию чуть крепче, чем позволял этикет. Коринна положила руку на плечо графа с долей опаски, с покалыванием в кончиках пальцев. Слегка отклонилась назад, позволяя ему вести себя на середину зала. Граф двигался мягко, как кошка, и в такт попадал идеально.

Коринна украдкой разглядывала его благородно худое лицо, острый нос, тонкие губы и скулы, пожалуй, слишком уж резкие. Загар «доверенного лица» весьма необычен для октября. Откуда же он прибыл на свадьбу господина барона? Италия? Африка? Да, Коринна, определённо, видела его раньше. Но где же, где?

Звуки музыки струились, поднимаясь к потолку, украшенному лепниной и фресками. Коринна обернулась вокруг себя, не выпуская руки «доверенного лица», и он вновь ловко поймал её талию, но оказался ближе положенного. Коринна вздрогнула, нечаянно встретившись с ним взглядом. Граф улыбнулся почти незаметно и подмигнул левым глазом, от чего Коринну бросило в жар. Его глаза — большие, невероятно живые и яркие.

Гости молчали — «доверенное лицо» нарушил регламент так, что заметила только она. Коринна нарушила регламент так, что заметил только «доверенное лицо». Она случайно сжала его руку сильнее и едва не провалилась со стыда, когда он ответил. Ещё один оборот, и Коринна уже не могла отвернуться. Они смотрели друг другу в глаза — долго и пристально, растворяясь в танце, который теперь казался объятиями.

Последний круг, и зал утонул в грохоте аплодисментов. «Доверенное лицо» вернул Коринну точно на место, к коляске господина барона. Поклонился по этикету, поднёс её руку к губам, но не прикоснулся, и безмолвно отошёл, занял место возле иных «доверенных лиц». Ладони Коринны вспотели, сердце стучало, как бешеное, а он вновь был безликим — отличался только цветом костюма.

Ему достаточно было одного взгляда. Но Коринна станет примерной женой старику, не подведёт матушку и младших сестёр. Золотая клетка захлопнулась.

***

Коринна бежала. Задыхалась, давясь осенним воздухом, мучилась от жара на щеках. Ей было плевать, что нарушила регламент, что наступает на подол, и что стёртая пятка мерзко саднит. Аллея казалась бесконечной — уводила в неизвестность, покрытую, словно бы, плотным ковром. Солнце мелькало в разрывах туч, кружилась листва. Опадала с огромных дубов, играя в последних лучах золотым и багряным. В какой-то миг Коринна свернула с аллеи и помчалась наугад, петляя между деревьев. Листья вздымались, вихрились от каждого шага, ветер подхватывал их и уносил далеко-далеко.

Силы кончились. Коринна, отдуваясь, привалилась к раскидистому дубу. Прижалась лбом к шероховатой коре, схватилась руками за кряжистый, крепкий ствол. Слёзы сами собой катились из глаз, Коринна смертельно устала держать их в себе по регламенту.

Шорох по листьям, как от стремительных лёгких шажков, её испугал. Коринна вздрогнула: кто здесь? Лист кружился, опускаясь в хаос других. Поскрипывали на ветру серые от времени качели, привязанные к одной из нижних ветвей. Вокруг — большая поляна, засыпанная осенней пестротой. Несколько почти облетевших кустов, а среди них притаилась постройка из крупных, замшелых камней. Высотой примерно по пояс Коринне, нечто вроде домика, без окон, с круглым отверстием вместо входа. Любопытство взяло верх над страхом — Коринна собралась приблизиться и заглянуть внутрь через отверстие. И снова услышала шаги за спиной.

— Госпожа баронесса, вам надлежит вернуться к гостям, — потребовал некто сердито и сухо.

— Кто здесь? — Коринна рывком обернулась.

И попятилась, упёрлась лопатками в дуб. «Доверенное лицо» её отыскал. Граф стоял по щиколотки в листве, и поверх его мундира был небрежно накинут кожаный тренч. На голове сидела та самая треуголка, украшенная перьями, заколотая брошью-спицей в виде цветка сон-травы. Настоящий капитан Флинт — для Наполеона он слишком высок.

Коринне сделалось неуютно. Треуголка — значит, Мастер. Больше некому быть доверенным лицом Тайного секретаря¹ Ложи. Почему же он нарушил регламент?

— Мне хотелось бы подышать свежим воздухом, — пробормотала Коринна, опасаясь поднимать глаза. — Я… сама приду.

«Доверенное лицо» покачал головой. Стащив с себя тренч, он шагнул к Коринне и укутал её, сжавшуюся от холода. Коринна задрожала пусть и не в настоящих, но всё же объятиях.

— Шапка тоже не помешает, — заметил «доверенное лицо», надев на голову Коринне свою треуголку.

— Нет, что вы, не надо, — Коринна попыталась от неё отказаться.

Треуголка обязательно испортит причёску: примнёт локоны, да и диадема съедет на бок.

— Ваша милость, — насмешливо хохотнул граф. — Насморк — ужасная вещь, скажу я вам. Хуже и быть не может.

Он улыбался — мелкие морщинки собрались вокруг глаз, на впалых щеках появились ямочки. Коринна признавалась себе: его лицо ей приятно. Смущение вызвало жар и одышку, но, вместе с тем, поднималось негодование. Как он посмел нарушить регламент, когда она обязана чтить седины супруга? Коринне донельзя захотелось надерзить: возвратить тренч и пожелать господину графу подавиться. Она зло смяла воротник в кулаках, но передумала: продрогла до косточек в тонком шёлковом платье, а тренч тёплый, не продувается ветром.

— Спасибо, — сдавленно поблагодарила Коринна, просунув руки в широкие и слишком длинные для себя рукава.

И поспешила отвернуться, пока «доверенное лицо» не увидел, как она покраснела.

— Господин барон будет весьма недоволен, если вы заболеете, — «доверенное лицо» укорил её, как гувернёр. — Торжество в самом разгаре, вы обязаны блистать, а не хлюпать носом! Поспешите же, госпожа баронесса!

Граф жеманно подставил ей локоть, но Коринна и не подумала его брать. Да кто он такой, чтобы указывать ей на обязанности? Негодование выплеснулось: «доверенная рожа», чёрт бы его побрал!

— Послушайте, господин Лицо! — она закричала, топнув здоровой ногой. — Я не знаю, что вы себе думаете, но!..

Коринна осеклась и умолкла: нечто шмыгнуло прямо у неё под ногами.

— Тут кто-то есть, вы слышите? — воскликнула она и не заметила, как вцепилась в локоть «доверенного лица».

Постройка из камня — это дольмен. «Мелкий народец» шума не любит.

— Ну что вы, Коринна, это же белка! — граф засмеялся, легонько сжав её замёрзшие пальцы.

Рука у него тёплая, даже через перчатку. И… с ним как-то спокойнее: у него есть пистолет.

— Глядите, вот она, — «доверенное лицо» перешёл на загадочный шёпот и вдрызг нарушил этикет: показал пальцем.

Коринна подняла глаза. Пушистая рыжая белка замерла у корней дуба, встала на задние лапки. Пару раз щёлкнула, дёрнув хвостом, и стремительно побежала вверх по стволу.

— Белка, — рассеянно улыбнулась Коринна.

Она с детства верила в странных существ, которые живут под землёй и творят чудеса. Но тут никого подобного нет, зато белок — полно. Прыгают по ветвям, перебегают от дерева к дереву, взбираются на стволы и проворно спускаются вниз. Даже на дольмен присела храбрая белка — сгрызть найденный жёлудь.

— А знаете, Коринна, — граф прищурился с лисьей хитрецой. — Ваш отец был тем ещё затейником!

Для Коринны его слова прозвучали выстрелом. Откуда этот человек знает отца? Коринна, как зачарованная, ждала от него ответа, но граф будто специально выдерживал мучительную паузу. Он улыбнулся шире, и Коринна вздрогнула: три передних зуба у него золотые. Капитан Флинт.

— Ваша милость, — граф взял её за руки. — Мы со Стариной Бобом — старые друзья.

Коринну как током ударило: Стариной Бобом отец был лишь для самого узкого круга, для «братства». Они называли его так, когда говорили между собой по-английски.

— Вы представляете, как-то Вилли обставил нас обоих в покер, — весело продолжал господин граф. — И в счёт долга отправил ночевать у дольмена!

— Вилли?

Коринна не могла в это поверить: неужели это он почтенного господина барона назвал просто, Вилли?

— Официоз чертовски мешает общению, дорогая, — заявил господин граф и, как бы невзначай, поцеловал её руку. — Знаете ли вы, Коринна, как интересная песенка сама собой пришла нам с Бобом на ум?

«Доверенное лицо» точно болтал о рыбалке: непринуждённо, с какими-то шуточками. А Коринна, слушая, пропадала: тайна гибели отца до сих пор не раскрыта. Что он знает? Коринна крепко сжала его пальцы и заметила это, когда ощутила укол: господин граф носит перстень. Крупный, колючий, на левом мизинце.

— И какая же песенка, ваша светлость? — Коринна попыталась перенять его тон, но её голос предательски дрогнул.

Коринне показалось, что «доверенное лицо» эту дрожь уловил моментально. Он чуть заметно ухмыльнулся уголком губ и шагнул назад, заложив левую руку за спину.

— Слово «танго» восходит к языку ибибио, оно родом из Африки, — неожиданно произнёс господин граф, спутав Коринне все мысли.

Она совсем растерялась: отец, потом некая песня, и — для чего-то Африка. Что всё это значит?

— Лелею надежду, что ваша милость не откажет мне в танце, — граф подмигнул теперь уже правым глазом, но Коринна взяла себя в руки.

Она не глупая кисейная курица. Отец растил её совсем по-другому.

— С удовольствием, господин Лицо, — Коринна прищурилась точно так же, лисой.

Пора поставить «доверенную рожу» на место.

— Эрих, — шепнул он, наклонившись уху Коринны, и отстранился, приложив палец к её губам. — Но, чш! Всему своё время!

Он сделал первый шаг, начиная танец, и Коринна легко поймала ритм. Ей не нужна была музыка — танго-милонгеро само собой зазвучало в голове.

— Запомните, Коринна: официоз убивает любое общение, — Эрих развернул её спиной к себе, положив руки на талию.

Коринна чуть изогнулась, коснувшись затылком его плеча. Эрих обошёл её и подхватил, уводя в стремительное кружение. Листва шуршала под ногами, мягко пружиня. Белка сбежала и скрылась в редеющей кроне. Посередине поляны Эрих вдруг замер, приняв на себя часть веса Коринны, и негромко напел:

— В лунном свете искры блещут…

— Топот слышно, рык и шёпот, — Коринна продолжила, медленно отстраняясь, упираясь ладонью в его плечо.

Отцовскую страшилку она знала наизусть и всегда подпевала, стараясь как можно страшнее шипеть. Коринна считала, что песенка какая-нибудь дохристианская, а оказывается, её сочинил этот граф.

Эрих поймал её запястье и, резко повернувшись вместе с ней, повёл вокруг дольмена. Коринна споткнулась обо что-то в листве, но вида не подала, скрыв оплошность эффектной восьмёркой.

— Ищет маленький народец, — они напевали уже в унисон, не отпуская друг друга, не останавливаясь. — Открывает двери, окна…

Движения становились раскованнее, взгляды — смелее. Его поддержки — откровенная ласка, а Коринна не стеснялась проводить руками по его лицу. Она приближалась настолько, что чувствовала его дыхание, и сейчас же отворачивалась с ехидной улыбкой.

— Эрих! — воскликнула Коринна, чуть переводя дух. — Знаете, в танго я обожаю вести!

— Хм, — он хмыкнул, изобразив задумчивость. — Ведомым быть мне не доводилось. Изволю попробовать, ваша милость.

Тучи почти растаяли, открыв пронзительно-синее, бездонное небо. Казалось, всё вокруг усыпано золотом, капельки влаги сверкали бриллиантами. Коринна звонко смеялась, ведя в танце задорнее иного кавалера. Она напрочь забыла про стёртую пятку и сбросила тренч, котором ей сделалось жарко и душно. Всю оставшуюся жизнь Коринна проведёт взаперти, около старика, а после — вдовой. Почему бы не натанцеваться вперёд на целую жизнь? Здесь и сейчас, в солнечных лучах и облаках листвы? С человеком, который… приятен? Или даже чуть больше?

— Лапы тянет он в окошко, — Коринна пела в голос и кружила «доверенное лицо», как одного из своих поклонников, безусых юнкеров. — Испугалась насмерть кошка…

Те завсегда смешно оступались, но Эрих внезапно шагнул ей навстречу, перехватив за талию жёсткой поддержкой.

— Ты беги резвей, иначе, — его шёпот превратился в жуткое шипение. — Разорвет тебя и спрячет.

Коринна выгнулась назад, схватив ртом порцию воздуха, прежде чем перехватило дыхание. Треуголка свалилась с головы, и волосы рассыпались, упали кончиками в листву, сверкая на солнце тёмной медью. Эрих вернул ей равновесие, притянув к себе — Коринне почудилось, что коснулся шеи губами. Она вскинула голову… левая нога подвернулась с пронзающей болью — Коринна вскрикнула и полетела вниз. Эрих легко поймал её и поднял на руки, а Коринна схватилась за него весьма неуклюже — за воротник. Петлица осталась в её руке, зловеще сверкая серебряными нитями вышивки.

— Эрих, простите меня, я не хотела, — выдохнула Коринна.

Она не знала, куда себя деть, щёки мучительно горели: навалились стыд и неловкость. Мало того, что покинула супруга и позабыла этикет, так ещё и порвала костюм «доверенного лица».

— Пустяк! — Эрих перебил её с беззаботной улыбкой.

Их лица так близко. На миг оба замерли друг против друга. Но Коринна отвернулась, зажмурившись. В душе творился смертельный сумбур. Госпожа баронесса обязана быть целомудренной, но она пожелала поцелуй другого человека.

— Отпустите меня, господин граф, — попросила Коринна, стараясь придать голосу тот самый сухой официоз, который «убивает общение».

Оба переступили всякую грань. Официальный танец превратился в неуместный флирт, а значит, общение с Эрихом надлежит прекратить. Даже не ради благополучия матушки и сестёр, а для спокойствия собственной души.

— Я дойду сама, господин граф, — сказала Коринна, едва Эрих её отпустил.

— Что ж, желание дамы — закон, ваша милость, — он согласился, или снова неуместно шутил?

Коринна ничего не могла понять по его лицу: улыбка. С улыбкой Эрих поднял тренч и набросил ей на плечи.

— Простуда не любит шутить, ваша милость, — он протянул Коринне и треуголку.

Коринна проявила слабость: натянула её на самые уши. Как только она прекратила двигаться, начала замерзать.

— До встречи, ваша милость! — «доверенное лицо», наконец-то, откланялся, не целуя руки.

— Прощайте, — буркнула Коринна и зло отвернулась.

Она не станет глядеть ему вслед, лучше посмотрит на вот эти кусты с мелкими чёрными ягодами. Наверное, это бузина… Коринну ни капли не интересует «доверенное лицо», пускай идёт, куда хочет. Пускай, побыстрее идёт… В душе появилось гнетущее чувство пустоты. Эрих ушёл. Просто ушёл, и даже не объяснился. Чёрт побери, зачем он нарушил чёртов регламент?

Коринна стояла посреди аллеи, нервно кутаясь в тренч, прятала руки в пустые карманы. Жар и дрожь не покидали её до сих пор. Щёки оставались горячими, несмотря на ледяной ветер и мелкие, колючие снежные хлопья. Небо опять хмурилось, серые облака налетали, заслоняя солнце.

Лист опустился на плечо, и Коринна его сердито стряхнула. Пора, наконец, возвращаться. Но едва Коринна сделала шаг, ногу пронзила острая боль, от которой из глаз брызнули слёзы. Коринна едва не упала, однако некто мягко поддержал её сзади за талию. Она увидела белую перчатку — как же тихо Эрих к ней подошёл! Будто бы и не уходил, а всё время стоял за спиной.

— Боюсь, мы переборщили с танцами, ваша милость, — Эрих кивнул на её пострадавшую ногу.

Коринне пришлось на него опереться: боль не давала даже стоять.

— Хоть мы официально уже попрощались, — Эрих сделал вид, что вздохнул, поднимая её на руки. — Придётся мне, всё-таки, вас отнести.

Эрих словно не чувствовал её вес — шагал по аллее легко и свободно. Коринна держалась, обнимая его за шею, и гнала от себя греховную мысль: почему не Эрих стал её супругом? Он тоже друг отца, как и господин барон, только красивый и намного моложе. Коринна пыталась понять, сколько ему лет, однако это не так уж и просто. Скорее всего, чуть за тридцать, на юношу Эрих уже не похож.

Коринна видела обрывки ниток и клочки ткани, свисающие с его испорченного воротника. И вторую, уцелевшую, петлицу — интересно, всё же, бутафорская, или нет? Дубовые листья вышиты серебром по чёрному, и добавлено подобие звезды². Благодаря дядюшке Отто, Коринна различала звания рейхсвера, а этих, новых, не знала совсем. Но её так и подмывало спросить.

— Мы всё время с кем-то воюем, — издалека начала Коринна, не решаясь спрашивать в лоб.

— Уверяю вас, это ненадолго, ваша милость!

Эрих не терял беззаботного вида, и Коринна тоже ощутила какую-то беспечную лёгкость. Но, вместе с тем, стало не по себе: когда-то отец говорил, что заразительно беззаботными бывают люди, которые каждый день живут, как в последний раз.

— Скажите, а вы воевали? — осторожно спросила Коринна.

Она повернулась так, чтобы видеть его лицо, но увидела всю ту же улыбку.

— Ну, пожалуй, совсем чуть-чуть.

Коринна удивилась: как можно «чуть-чуть» воевать?

— Видел одним глазком, как воюют, — сказал он шутливо. — А вот вы, ваша милость, похоже, серьёзно ранены!

Он прав, и Коринне совсем не до шуток. На левую ногу она не могла наступить. Мало того, что стёрла пятку, так ещё и подвернула лодыжку. Нога начала распухать, но Коринна обязана «блистать перед гостями» весь вечер.

— Нужно попросить у Терезы ещё один пластырь, — пробормотала она. — Я должна вернуться на торжество.

— Нет уж, ваша милость, боюсь, для вас торжество на сегодня окончено, — Эрих возразил, покачав головой. — Давайте мы с вами попросим Терезу уложить вас в постель и напоить молоком.

— Но… — начала было Коринна: она ведь не может, гости ждут, ждёт супруг.

— Ваша милость, никаких «но», — настоял Эрих и ускорил шаг.

Погода портилась очень быстро: солнце скрылось, небо исчезло за плотными тучами. Ветер дул холодный, даже морозный, и уже шёл настоящий снег. Он таял, ложась на аллеи — булыжники мостовой и листья быстро намокли.

— Вилли — прекрасный человек, он вас ни в коем случае не упрекнёт, — заверил Эрих, и вновь в его лице появилась лисья хитреца. — Позвольте узнать, ваша милость любит имбирное печенье?

— Что? — вырвалось у Коринны.

Какое ещё печенье? И откуда он знает, что она любит имбирное? Коринна кивнула и тут же спросила:

— А что?

— А я тоже люблю, — весело ответил Эрих.

Он слегка наклонился и добавил потише:

— Ваша милость, вечером я непременно вас навещу.

***

— Свобода, равенство, братство, — негромко сказал тот, кто зашёл в кабинет господина барона.

Барон Вильгельм фон Штраутмельт не любил электрический свет, и завсегда отдыхал при свечах. Пространство кабинета заливал мягкий полумрак, дрожали отсветы на стенах.

— Братство, равенство, свобода, — так же, негромко, ответил барон и кивнул, приглашая его подойти к столу и занять кресло.

— Благодарю, Вилли, — гость кивнул и устроился в кресле, спинка которого была чертовски высока и украшена золочёным гербом.

Уселся расслабленно, закинул ногу на ногу. Воротник его шёлковой рубашки был расстёгнут, шею украшал вишнёвый платок.

Между ним и Вильгельмом стоял массивный письменный стол из морёного дуба. На столе, кроме письменного прибора, гильотинки для сигар — копии настоящего орудия казни, армейского фонарика и массивной пепельницы, пристроилась большая запаянная колба. За стеклянными стенками покоилась мелкая мумия, прикрученная проволокой к металлической подставке. Острые уши, острые зубы, длинные пальцы с когтями. Гость хохотнул, бросив на неё беглый взгляд.

— Засушенный сурикат — отличный сувенир, Вилли! — заметил он. — Особенно, для тех, кто не знает, что это — сурикат. Коринне я бы его не показал.

— Эрих, Эрих, ничем вас не удивишь! — господин барон тоже хохотнул и вынул из ящика стола сигарный кейс.

— Сигару? Знаю, Эрих, кубинские — ваша слабость.

— Не откажусь, Вилли, — Эрих взял одну, отрезал кончик.

Гильотинка свирепо щёлкнула: эта игрушка отхватит палец, если воспользоваться ей неправильно.

Герб и корона на банте отливали золотым тиснением. Эрих зажал сигару в зубах, прикурил от ближайшей свечи.

— «Эль рей дель мундо», — он расплылся в довольной улыбке, медленно выдыхая дым. — У вас, Вилли, превосходный вкус!

— «Король мира», — ухмыльнулся Вильгельм и лукаво подмигнул. — Хочу спросить вас, друг мой, как вы находите Коринну?

Барон глядел испытующе, выложив на стол сцепленные пальцы, но продолжал ухмыляться.

— Весьма своеобразна, — ответил Эрих, стряхнув пепел в пепельницу в виде змея Уробороса. — Сперва — чопорная, аж скрипит, но потом оставляет стойкое впечатление, будто её воспитали в вигваме. Это забавно, Вилли, но в миссию я её не возьму.

Вильгельм насмешливо хмыкнул и тоже взял сигару, нарушив запреты врача.

— Погодите ставить на Коринне крест, Эрих, — он задумчиво вертел сигару в пальцах, но не прикуривал. — Её воспитали для Ложи. Уверен, Коринна ещё себя проявит.

— Возможно, проявит. Когда-нибудь, но не сейчас, — Эрих упрямо отказывался. — Миссии «звонящей» требуют исключительной выдержки, а тут… Хоть убейте меня, Вилли, я до сих пор не пойму, куда и зачем она побежала.

— То есть вы хотите сказать, что отпрыск Старины Боба не годится в Тайные мастера? — вкрадчиво уточнил господин барон.

— Увы, Вилли, ни капельки, — Эрих решения не изменил. — Госпожа баронесса — сущий ребёнок. Море лишних эмоций, а из-за какой-то стёртой пятки мне пришлось нести её на руках через весь парк.

— Ладно, вы меня убедили. Отложу её посвящение на пару лет, — сдался Вильгельм. — Позвольте полюбопытствовать, Эрих, что произошло с вами под Мистеком?

Эрих прикусил сигару. Барон заметил, как он нервно дёрнул плечом.

— Ничего особенного, Вилли, можно об этом забыть, — Эрих стремился к обыденности, но господин барон уловил беспокойство.

Вильгельм стал заметно серьёзнее, постучал по столу кончиком сигары.

— На вас разместили некролог, — произнёс он и выдержал паузу, следя за тем, не меняется ли Эрих в лице. — Как вы это объясните?

Эрих улыбался. Снова эта непробиваемая маска беззаботности. С одной стороны — блестящее самообладание, достойное мастера. Но с другой, сам Вильгельм не мог его понять.

— Вилли, смею заметить, это ошибка, — Эрих указал пальцем на себя. — Как видите, я жив, и с этим трудно поспорить.

Господин барон нахмурил брови: был уверен, что «доверенное лицо» едва не допустил фатальную ошибку. Он сам допустил ошибку, готовя Эриха к вступлению в градус Весьма могучего мастера³.

— Я понимаю, что можно спутать рядовых, — начал Вильгельм достаточно сухо. — Унтер-офицеров, в крайнем случае. Но у вас генеральское звание, Эрих! Каким образом можно было так ошибиться?

Эрих продолжал буднично курить, стряхивать пепел. Он посмеивался — не то над сурикатом в колбе, не то над собственным некрологом.

— Нет, Вилли, я не спорю, мне сурово досталось, — Эрих скрипнул зубами, явно досадуя, что часть из них пришлось заменить золотыми. — Однако, спешу заверить, не смертельно.

— Спешу заверить, — противным голосом передразнил господин барон. — Вы зазнались, и Павлик зашёл вам в тыл, не так ли?

Он хохотнул: поймал, всё же, на некомпетентности. И вперился в переносицу Эриха, ожидая, что он на это скажет. Вильгельм уверен был, что ему нечем крыть: загнал-таки в угол.

— От своры Павлика ничего не осталось, — буркнул Эрих. — Я победил… И, кстати, Вилли, у меня есть отличная новость.

— Какая же? — осведомился господин барон и всё-таки прикурил — тоже, от свечи. Врачи в один голос твердили, что ему нельзя. Но кто же устоит перед «Королём мира»?

Эрих снял перстень с мизинца. Белый металл сверкал ярко, пронзительно — это не серебро и даже не платина. В перстень был вправлен крупный рубин, который бросал резкие отсветы, играя в свете свечей.

— Наши дорогие друзья поставили весьма интересную технологию, Вилли, — Эрих придвинул ближе подсвечник и дунул на одну из свечей.

Та погасла, с фитилька поплыл лёгкий дымок. Эрих поднял перстень, включил фонарик, осветив им рубин. Грани ослепительно вспыхнули, собрав свет в тонкий луч, под которым потухшая свеча загорелась с новой силой. Даже слишком сильно — фитилёк сгорел, воск потёк по чашечке подсвечника. Эрих взглянул на барона и довольно отметил, что его лицо вытянулось в изумлении.

— Легирование корунда ионами хрома позволяет использовать немонохроматическое излучение… — начал Эрих, плохо скрывая восторг, но Вильгельм его перебил.

— Зажигалка, игрушка! — изрёк он, рубанув скепсисом. — Скажите на милость, Командор знает о том, что вы разбазариваете деньги семьи Кам-Траурихлиген на игрушки, вместо того, чтобы финансировать строительство и улучшение танков?

— Вилли, танк — тяжеловато будет для двадцатого века, — Эрих невозмутимо возразил, вернув перстень на мизинец. — Я уверен, будущее за этой штуковиной. Она вполне стоит потраченных средств.

— Ладно, играйте, пока вам не надоест, только не разоритесь, — господин барон выпустил облако дыма и устало откинулся на спинку коляски. — Лучше скажите мне, Эрих, что слышно?

— План «Ост» пущен в разработку, Вилли, — Эрих помрачнел и затянулся сигарой поглубже. — Он реален, как мы с вами, и нереален одновременно. Недопустимые сроки, недостаточное оснащение войск, и Ставка считает это нормальным.

— Грех гордыни — смертный грех, — заметил Вильгельм. — Вы принимаете участие в составлении плана?

Эрих согласно кивнул.

— Непосредственное: моё условно настоящее звание не оставляет мне выбора.

— Ну почему же условно? — господин барон поднял правую бровь, якобы удивившись. — Все ваши достижения реальны, и я горжусь тем, что вы достигли запланированного уровня в кратчайшие сроки.

— Градус Весьма могучего мастера не оставляет мне выбора, — в голосе Эриха скользнуло злое ехидство, над которым Вильгельм открыто посмеялся.

— Ваша категоричность бывает весьма забавной, Эрих, — барон ухмыльнулся и затушил сигару о край пепельницы.

Как ни крути, а много курить ему вредно, даже если это «Король мира».

— Друг мой, — Вильгельм улыбался, но его голос резал сталью. — Быстрая война обанкротит Европу, а затяжная — измотает нас. Так что, на кампанию по «Осту» должно уйти не больше полутора лет. С тех пор, как Троцкий «уснул», Ложа недопустимо сдала позиции. Пора навести порядок, Эрих!

— Воистину, Вилли, — Эрих криво ухмыльнулся, сверкнув золотыми зубами.

Он покинул кресло и принялся как бы невзначай разгуливать по кабинету. Приблизился к колбе, пару раз стукнул перстнем по стеклу.

— Старина Боб обнаружил в саду землеройку⁴, — процедил Эрих и принялся негромко, мерно постукивать, «беспокоя» усопшего суриката.

— Да чёрт побери! — господин барон выкрикнул, но тут же умолк.

Задумался, растирая пальцами виски. Эрих стучал морзянкой, и его стук означал погибельную вещь. О тайной экспедиции Ложи в Африку пронюхал Гиммлер и отправил вдогонку отряд аненербе. Отряд пришлось тихо перебить: если хоть что-то выйдет за пределы песков, полетят погоны, должности, головы.

— Экспедицию придётся свернуть, — нехотя постановил Вильгельм, закусив потушенную сигару. — Отправлю Командору «повестку», а если не санкционирует — выведу Старину Боба сам, ситуация не оставляет мне выбора.

Эрих глухо стукнул по сурикату, выражая согласие.

— Эрих, вы не имеете права на оплошность! — господин барон хлопнул ладонью по столу. — На данном этапе у Ложи нет мастера, способного вас заменить!

Эрих докурил и вальяжно вернулся в кресло.

— Я не проиграл ни одного боя, Вилли, — он напомнил о своих победах, однако господин барон строго оборвал:

— Грех гордыни — смертный грех, не забывайте об этом! Павлик был всего лишь капитаном, однако едва не пустил вас ко дну.

Вильгельм остался доволен: Эрих сморщился, аж оскалился.

— Подумайте об этом! — он настоял, ткнув в столешницу пальцем, а после, заметив сбитые костяшки на левой руке Эриха, поинтересовался:

— Что за конфликт?

— Вмазал Гуго: он позволил себе скабрёзность во время торжественной части.

Эрих вернул самообладание и снова улыбался, подсвечивал фонариком на перстень. Удивительный камень — если луч направить вскользь — бросает на стены блики, похожие на спирали галактик.

— Любите драться. Авось, вспомнили пивной путч? — ехидно осведомился Вильгельм.

«Призрачным» галактикам он, всё-таки, улыбнулся: рубинами Эриха можно было бы украсить замок к Новому году.

— Я отсидел за эту глупую потасовку по распоряжению Ложи, — проворчал Эрих. — Такое себе развлечение, спешу заметить.

— Это дало вашей карьере грандиозный толчок, Эрих! — просиял господин барон. — Вот что, друг мой, в восточной кампании вы обязаны принять прямое участие. Чем меньше времени будет затрачено — тем выгоднее для нас!

***

Эрих поднялся на башню, вышел на смотровую площадку. Опёрся о заграждение и глянул вниз с огромной высоты. Морозный ветер трепал его одежду и волосы, но человек, привыкший плавать в ледяной воде, не боялся простуды. Эрих только поправил тренч на плечах, чтобы не сдуло. Парк вокруг замка огромный, тянулся на километры. Ближе к замку фонари собирались в облака света, но дальше лежала сплошная тёмная пелена. Эрих утащил у Вилли ещё одну сигару — отгрыз кончик просто, зубами, и, выплюнув его, щёлкнул зажигалкой.

Эрих глубоко, нервно затягивался, выдыхая дым в ночное небо, к серым, сплошным облакам. Но тянущая боль в груди, справа, заставила его бросить сигару и затушить каблуком. Мучаясь проклятым удушьем, Эрих сорвал с шеи платок и расстегнул рубашку — так легче дышать. Он привалился спиной к стене, закрыл глаза. Боль разливалась по телу волнами, срывала дыхание и выжимала слёзы даже у него, мастера, обученного терпеть любую боль. Чёртовы сигары, чтоб они провалились вместе с Мистеком ко всем чертям.

Вилли чертовски прав: Эрих стал жертвой беспечности. Тогда, под Мистеком, он приказал прорывать окружение любой ценой. Вокруг гремели взрывы и выстрелы, воздух был полностью забит пылью и удушливым дымом. Запах гари вышибал слёзы, вопли прорывались сквозь грохот, и в дыму метались шальные тени. Безумный бой, почти в рукопашную, где нет командования и рядовых. Подчинённые обязаны только следовать примеру. Подогретый яростью и первитином*, Эрих вошёл в бешеный раж, убивая каждого, кто попадался у него на пути. Прыгал в окопы, стреляя перед собой. Кого-то он ногой саданул в прыжке, кто-то рухнул, застреленный. Эрих не видел людей за пеленой безумия — уничтожал живые мишени, не замечая собственных ран. Кто-то метнулся к нему и получил в горло кинжал, свалился, хрипя и обливаясь кровью. Несильный удар в грудь даже не сбросил Эриха с ног. Боли не было, да и крови немного. Эрих привычно перетянул себя куском камуфляжа и продолжил бой до победы.

В госпиталь он попал уже почти без пульса — врач сначала констатировал смерть. Но удача оскалилась: Эрих остался в живых. Осколок снаряда в кашу разворотил правое лёгкое, часть пришлось удалить вместе с рёбрами. Теперь на их месте — металл, а тело изуродовано глубокими шрамами, которые пугают поклонниц. А ещё — время от времени приходила боль. Свежий воздух помогал далеко не всегда, и в последнее время всё реже. Боль из тянущей становилась невыносимой даже для него, и тогда единственное спасение — вогнать в себя лошадиную дозу морфия, чтобы не сдохнуть. Курить ему больше ни под каким видом нельзя, но кто же устоит перед чёртовым «Королём мира»?

На этот Эриху повезло: боль, хоть и медленно, но утихала, возвращалась ясность ума. Эрих по стене опустился на корточки, обхватив себя руками — уйти со смотровой площадки у него пока что не было сил.

Дыхание ветра по щекам напомнило прикосновения тонких пальцев. Образ встал в голове, как живой: Коринна вела его в танце и трогала его лицо. Конечно же, в шутку — для неё это просто игра. Она звонко смеялась, а Эрих рядом с ней, как сопливый юнкер, хорошо хоть не оступился, танцуя. С каждым движением, с каждым касанием, его желание становилось сильнее. В какой-то момент Эрих потерял голову — и тогда Коринна споткнулась, а ему пришлось её ловить. Угловатая, шумная дочь Старины Боба выросла и сделалась… невероятно шумной и восхитительно угловатой. Он старше её на шестнадцать лет.

Вилли задержал его у себя в кабинете почти до полуночи. Эрих вышел, когда дворецкий уже погасил в коридорах свет. Хорошо хоть фонарик забрал, иначе блуждал бы в потёмках и натыкался на стены.

Коринна уже крепко спала — с ночником, и рядом с ней в кресле сопела её гувернантка. Эрих бесшумнозакрыл дверь и ушёл сюда, на смотровую площадку. Он всё сидел с закрытыми глазами, представлял, как Коринна касается его губ робким поцелуем, расстёгивает рубашку. Конечно же, долго возится с пуговицами, фыркая в своей забавной манере. Он, естественно, ей поможет, но вряд ли у него хватит терпения быть достаточно нежным…

Некое гнусавое пение, возня и шарканье явились внезапно и разметали все мысли. Открыв глаза, Эрих с раздражением увидал, что к нему шатко подбирается Гуго. Под глазом баронета красовался суровый фингал, и уже на полрожи расплылся — Эрих съездил ему, не жалея. В руках Гуго торчала початая бутылка портвейна, он взмахивал ей, разбрызгивая содержимое на себя и вокруг. Эрих поднялся, злобно бранясь, и схватил пистолет. Вкатить бы ему пулю, да Вилли расстроится: это недоразумение всё же его племянник.

— Ну что, герр генерал, пьёшь за блицкриг? — проревел Гуго, чуть выговаривая слова. — Чёрт возьми, нет, за дядюшкину женитьбу пьёшь? Чёрт бы их всех подрал!

Гуго споткнулся и едва не упал, выплеснув из бутылки добрую половину. Эрих отпрыгнул, иначе бы его залило.

— Прозит, — буркнул Гуго, хватив из горлышка. — Женился дядюшка, а блицкриг почему-то у тебя! Вот дела, а? Чтоб вас всех!

— Чёр-рт! — рыкнул Эрих и влепил ему тумака, отобрав бутылку.

Гуго повалился навзничь, завозил бестолковыми руками.

— Да что ж ты злой такой? — бухтел он и не мог встать. — Чтоб тебя разорвало! Жаба, космополит!

Эрих на него наплевал. Он навалился на заграждение, глядел на темный парк, получше запахнувшись в тренч. Держал бутылку за горлышко и не пил чёртов портвейн, потому что терпеть его не мог.

Октябрь 1943 года

Коринна толкнула тяжёлую дверь и покинула холл, подставила свежему ветру лицо, осунувшееся после рабочей смены. Осеннее солнце осветило, но ничуть не согрело. Холодно. Холодное утро октября, иней сверкал и таял, превращаясь в капельки воды. У монолитных колонн входного портика зябко ёжились часовые.

Коринна провела двенадцать часов в духоте, при запертых дверях и окнах, закрытых наглухо и затянутых светомаскировочными шторами. В узкой форменной юбке и душном галстуке, что неприятно стягивал шею. А после всего — стойко перенесла унизительный обыск. Коринну тошнило от грязных лап, которые придирчиво обшаривали сумочку, каждый карман, охлопывали складки одежды. Шифровальщиц из четвёртого «А» отдела не выпускают, не обшарив с ног до головы. Но Коринна всем улыбалась.

Уже год, как Коринна вошла в миссию Ложи и оставила прошлую жизнь где-то там, за пределами, в сумерках памяти. Она больше не баронесса, а сирота, выросшая в приюте святой Анны. Роскошь замков и покои ей заменила тесная квартирка возле Народного парка.

Коринна вздохнула и поплелась по мостовой, оступаясь в неудобных туфлях. Стук шифровальных машинок до сих пор отдавался в голове вспышками боли. И среди них сама собой тянулась бестолковая песенка: «В лунном свете искры блещут…» Но нет, не такая и бестолковая. Шутливые слова сложились в акростих: «Витриоль», тайное слово, приглашение в Ложу. Оказывается, Коринна получила его ещё в день свадьбы с Вильгельмом… но профукала по собственной глупости. Или нет? Она, ведь, продолжила песню, и всё-таки попала в Ложу. Вот она, её «другая жизнь» — только раньше она казалась куда интереснее.

На исходе лета Вилли почил. А Коринна узнала о кончине супруга уже из газет. «В сумерках» Коринна скорбела: полюбила его как отца или дядюшку Отто. В последний раз они виделись в прошлом году, в октябре. А потом…

Коринна не заметила, как налетела на кого-то, кто шёл ей навстречу. Жёсткий удар чуть не сбил её с ног, но Коринна смогла удержаться. Незнакомый солдат уронил какие-то вещи и нырнул вниз, чтобы всё подобрать. Нет, не солдат — почтальон, на нём почтовая форма, и из сумки выпали письма. Много, и одно из них — обгоревшее.

— Прошу прощения, — Коринна смутилась и решила помочь.

Почтальон поднял лицо — совсем мальчишеское, конопатое. И весело возразил:

— Ну что вы, не надо. Я сам!

Коринна молча кивнула. Вышло очень неловко, а ещё она сегодня страшно устала. Безо всякого толка Коринна глазела на ту сторону улицы и мяла подол плаща. Там была суматоха и шум: женщины разбирали развалины дома, который ещё вчера сверкал новенькой краской. Ночью снова бомбили — пришлось даже на время бросить работу и мчаться в убежище под дикие вопли сирены. Над головой пару часов ходило ходуном и гремело, свет выключался, сыпались камешки и труха. Но здание РСХА устояло — вместо него на Принц Альбрехт-штрассе разрушили вот этот дом. Истошный женский визг рассёк осенний воздух. С развалин стаскивали носилки: нашли под завалами двух человек. У девочки лет семи развязалась синяя лента, а мальчик до сих пор обнимал медвежонка — закоченел вместе с ним. Женщина в коричневой юбке и толстом платке причитала над ними, заламывая руки. А потом упала в обморок, и другие её подхватили.

Война дьявольски затянулась. Давно уж перевалила отведённые Ложей предельные сроки, но конца не видать до сих пор. Коринна знала, что Эрих вышел на Даллеса и смог добиться помощи американской разведки. И даже с этим не вышло почти ничего.

Люди на той стороне суетились, кричали. С развалин снова кого-то несли.

— Не глядите туда, — за спиной возник почтальон и положил ей руки на плечи.

Коринна впала в неприятное забытьё: сказался вечный недосып, усталость и страх. Страх смерти. Сегодня на обыске что-то нашли у Греты — девушки семнадцати лет, которая сидела рядом с Коринной. Её арестовали на месте и увели, невзирая на мольбы и горькие слёзы.

Коринна вздрогнула, обернувшись. Почтальон улыбался, но как-то натянуто, да и глядел с явным сочувствием. У него только начали пробиваться усы: скорее всего, и ему не больше семнадцати.

— Меня зовут Пауль, — пробормотал он, прервав неудобную паузу.

— Ингрид, — Коринна могла называть только условно настоящее имя.

Коринной она, скорее всего, больше не будет. После войны станет Памелой Брэдли и навсегда уедет в Нью-Йорк. Но когда наступит это «после войны»?

— Не хотите вечером в оперу, Ингрид? — предложил Пауль, скрывая робость за той же фальшивой улыбкой.

— Нет, прошу прощения, я занята, — отказалась Коринна, бросив привычную, дежурную фразу.

Она и отказывать тоже привыкла: её личина, Ингрид, хороша собой и весела по возможности. Многие куда-то её приглашали, пытались знакомиться, но Ложа предписала отказывать всем. Ингрид болезненно целомудренна. Никаких «лишних людей» в окружении. Да и Коринна «лишних» сама не хотела.

Занята — это значит поспать. Часа два, или три. Потому что сегодня рассеются сумерки, и придёт фрау Краузе, которая вовсе не Краузе — за информацией, которую украла Коринна. Никакой обыск у неё ничего не найдёт, потому что всё нужное — в голове. Память Коринны натренирована до фотографической — голова скоро лопнет, чёрт побери.

Почтальон попрощался и исчез среди уличной пыли, прохожих и яркой листвы, танцующей в порывах ветра.

— Ну что же ты! Такой был красавец!

За Коринной бежала Ханна — смешная рыженькая толстушка, с ярко-красной помадой на губах и крепким запахом табака. У неё на Восточном фронте жених, а она беззаботно бегала на танцы со всеми подряд. Коринна её не осуждала: заразительно беззаботными бывают люди, которые каждый день живут, как в последний раз. Ханна тоже видела, что стало с Гретой. А дом, в котором она нанимала комнату, разбомбили в одну из ночей. Ханне пока повезло: была на работе.

— Да нет, не по вкусу, — буднично ответила ей Коринна. — Совсем не то.

— Старой девой останешься! — Ханна дёрнула плечом и побежала дальше, стуча каблучками.

В конце улицы её ждал какой-то унтер-офицер с дешёвым букетом.

На углу Заарланд-штрассе Коринна влезла в «Щуку». Заполненный людьми, трамвай тронулся с места, звеня и стуча. Помчался по рельсам, разбрызгивал колёсами лужи. «Старой девой останешься!» Коринна никогда не отправляла писем на фронт. Писала одинокими ночами — длинные, полные страсти, но сразу сжигала. Её возлюбленный тоже «в сумерках». Чёртов высокий чин: Эрих теперь обергруппенфюрер, он стал одним из командующих Восточным фронтом по приказу Ложи.

В Берлине Эрих был месяц назад, в сентябре. Блистал на публику, корчил героя. Проезжал по улицам в кабриолете, пафосно раздавал интервью и фотографировался в компании актрис, певиц, богачей и командования. Как же Коринна ненавидела эту его мерзкую маску нарцисса! Скорее бы наступило чёртово «после войны», когда можно будет сбросить все маски!

Фрау Краузе пришла к ней на следующий день. Как же сердито она фыркала, как морщила нос, передавая шифрованные задания Ложи! Коринна привычно воспользовалась ключом и поняла, почему фрау Краузе так недовольна. Последний шифр — совсем не от Ложи, а послание Эриха. В семь вечера он будет ждать её на Дворцовой площади, у фонтана.

Коринна тогда опоздала — специально, чтобы взглянуть, как блистательный «принц» топчется и озирается по сторонам. Но у фонтана её встретил совсем другой человек — в поношенном сером костюме, постаревший и безмерно уставший. Золотистый загар сошёл без следа, под глазами залегли глубокие тени. На левой щеке появился шрам — почти невидимый издалека, но вблизи очень заметный и страшный. А когда Эрих потянулся за поцелуем — Коринна поняла, что у него остался единственный глаз. Только правый, яркий, как и всегда, а левый — стеклянный протез.

От усталости и стука колёс Коринна, наверное, задремала. Реальность подёрнулась дымкой и маревом. В нём проступали контуры фонтана и струи воды, летящие к небу, расцвеченному золотистым и розовым. Они рассыпались в мелкие брызги, искрились в лучах заходящего солнца. Площадь, цветы и деревья, с которых листва только начала облетать. Из громкоговорителя лилась мелодия — вальс-фантазия, и многие пары танцевали. Смеялись, но в глазах застыли слёзы — возможно, этим вечером они виделись в последний раз. Эрих закружил её и шагнул назад, опустился на одно колено. Надел на палец кольцо, а после встал и ушёл, в марево, в сумерки. Не оглядываясь, сел в «Гросс-Мерседес» и исчез за сизой пеленой.

Коринна постоянно носила его кольцо. С первого взгляда дешёвое: простое серебро и стекляшки. Но нет, кольцо широкое и очень тяжёлое, и не серебро это, а родий. И не стекляшки — рубины особой огранки: если посветить фонарём, геммы бросали на стены блики, похожие на вихрящиеся звёзды. Эрих таинственно шептал, что ничего подобного нет на Земле, а кольцо — дар «мелкого народца». Но Коринна поймала себя на том, что сделалась прагматичной. Нет никакого «народца». Кольцо изготовили инженеры, на одном из секретных заводов, которые курирует Ложа.

Марево схлынуло: Коринну кто-то тормошил за плечо. Она рывком открыла глаза и не сразу поняла, что перед ней стоит сердитый усатый кондуктор.

— За проезд, фройляйн! Что у вас за проезд? — ворчал он и нетерпеливо теребил связки билетов.

— Да, прошу прощения, — выдохнула Коринна, ловя мелочь по карманам плаща.

Напротив Коринны балансировал на костыле и протезе одноногий солдат. Небритый, в очень потрёпанном, пыльном мундире. Пилотка съехала на затылок, а поправить её он не мог. Удивительно ловкий солдат: мало того, что держал подмышкой костыль и хватался за поручень, так ещё ухитрялся читать «Фёлькишер Беобахтер».

Монетка Коринны упала на пол, она нырнула за ней, зля кондуктора нерасторопностью. Недалеко закатилась. Нашла и, поднимаясь, случайно бросила взгляд на газету солдата. Фото на первой полосе показалось знакомым. Да, лишь показалось, Коринна ещё не отошла от тяжёлой дремоты.

— Пожалуйста, — она протянула монеты кондуктору.

Трамвай встряхнуло, солдат дёрнул газетой. Полоса оказалась перед глазами Коринны, и она уже не смогла от неё оторваться. Замерла, позабыв взять билет. Голос кондуктора, звон, стук колёс, гомон других пассажиров — всё слилось в далёкий, невразумительный гул. Эрих на фото, как всегда улыбался — его ямочки на щеках, его мелкие морщинки, и глаза, прищуренные с присущей ему хитрецой. Он привычно блистал, задрав нос и сдвинув набекрень полевую фуражку с «мёртвой головой» на кокарде. Позади угадывались колонны Берлинской оперы, это один из тех пафосных снимков, с его последнего визита в Берлин. В чёрной рамке, под жирным заголовком «Некролог».

Билет лежал под ногами Коринны. Трамвай нёсся, звенел и стучал… Коринна даже не заметила, как проехала нужную остановку и удаляется всё дальше, в неизвестность, укрытую пёстрой листвой. Листья вихрились, неслись за трамваем, вылетали из-под колёс, играя в лучах бледного осеннего солнца золотым и багряным.

«Убит при попытке прорвать окружение».

Коринна заблудилась. Вышла где попало и петляла по чужим, незнакомым улицам, натыкаясь на незнакомых людей. В голове не было мыслей. Шифровальные машинки выстукивали ритм и тянулась песенка: «Ищет маленький народец…» Коринна присела на первую попавшуюся скамейку, потому что от недосыпа и голода не держалась на ногах. Ей плевать было на слёзы, распухшие щёки и чёрные дорожки потёкшей косметики. На всё на свете плевать, всё будто во сне.

— С вами всё в порядке? — сквозь стук шифровальных машинок прорвался участливый голос.

Коринна не сразу ответила, не разобралась, что обращаются к ней.

— Да, всё в порядке, — наконец, она выдавила дежурную фразу.

Но кто-то присел около неё.

— Нет, я вижу: вы чем-то взволнованы, — голос какой-то знакомый, она его уже слышала. — Вам нездоровится?

Коринна заставила себя повернуться. Напротив неё сидел почтальон, с той же сумкой, полной писем. Поймав пространный взгляд Коринны, он вымучил приветливую улыбку, но его лицо оставалось обеспокоенным. Коринна адски смутилась: чужой человек увидел её беспомощной и заплаканной. Даром, что она пыталась спрятаться за платком.

— Я могу вам помочь? — добивался от неё почтальон, схватившись обеими руками за сумку.

— Д-да, — пробормотала Коринна, припоминая его имя. — Пожалуйста, Пауль. Я заблудилась.

***

Коринна злилась на собственную глупость. Она, почитай, заблудилась в трёх соснах — Пауль привёл её к её условно настоящему жилищу пешком. Они даже не сели на его старенький почтовый мотоцикл, а шли через Народный парк и говорили о каких-то мелочах. Вернее, говорил Пауль, а Коринна слушала, развесив уши, забавные истории о его детстве. В воздухе танцевала листва, и мелкие птицы звонко свистели, колыша ветви кустов с мелкими чёрными ягодами. Это, наверное, бузина…

Пауль довёл её до подъезда и, прощаясь, смущённо опустил глаза. Коринна заметила, что он роется в сумке. Едва она подумала, для чего, он что-то нашёл и протянул ей.

— Это для вас, — Пауль странно протараторил и почти убежал, не оглядываясь.

Коринна удивилась, комкая тот самый обгоревший конверт без обратного адреса. Очень странный конверт, на нём даже штемпеля не было, а её имя и адрес напечатали на машинке. Коринна не решилась его открывать до тех пор, пока не оказалась в квартире и не заперла дверь на замок и засовы. Она даже шторы задёрнула — по привычке, мало ли, что?

Коринна села за стол с колотящимся сердцем. Кто такой этот Пауль? Что таится в конверте? Её одолевал сон, однако Коринна смогла на время его отогнать. Она разорвала конверт и вынула узкую полоску бумаги, на которой так же, машинкой, напечатали шифр. Коринна не верила глазам: какой-то сон, наваждение от усталости. Шифры всегда приходили ей с фрау Краузе, и только устно. Ключ Коринна тоже знала на память — вызубрила, чтобы никто не нашёл. Напечатано было дьявольски бледно, точно в машинке закончилась краска. Коринна поднесла бумажку ближе к глазам.

«В лунном свете искры блещут. Будь сегодня в семь вечера у фонтана на Дворцовой площади. Хочу взглянуть, как ты выросла. Папа».