Избранное [Йордан Радичков] (fb2) читать постранично, страница - 3

иному. Летом пастухи на горных пастбищах поджигают кусты можжевельника, чтобы отвоевать новые площади для овец, и тогда неделями видно, как тлеют в горах пожарища, отбрасывая багровые отблески на оконные стекла. Дом, хоть и старый, еще не совсем одряхлел; он по уши утопал в зелени и в солнечную погоду смотрел даже приветливо, улыбаясь одними глазами. Солнце блестело в окнах, тени деревьев играли по беленым стенам, то белым, то голубым с зеленоватым оттенком, то окрашенным в печальные цвета осени. Река тоже блестела на солнце и не гнусавила, а журчала отчетливо и бойко. Труба над домом дымила когда сердито, а когда задумчиво, тонкими струйками, иногда же совсем рассеянно, лишь время от времени попыхивая дымом.

Аисты в гнезде сменяли друг друга, щелкали клювами и целыми днями хлопотали по хозяйству. Один из аистов отправится на охоту, другой постоит-постоит, а потом возьмет да и переложит какой-нибудь прутик с одного края гнезда на другой. Первый аист прилетит, сменит второго и тоже — постоит-постоит да и перетащит клювом тот же прутик на другой край гнезда, чуть отодвинется, оценит взглядом новое место прутика и одобрительно защелкает клювом. При этом он почти уподобляется человеку, который, придя на место своего предшественника, окидывает все взглядом, перекладывает его прутик с одного края на другой и говорит: «Ну, теперь совсем иное дело!» Таким же образом и литературная критика перемещает прутики на отечественной литературной трубе, так что благодаря ее неутомимой работе устанавливается известный порядок и мы с удовлетворением отмечаем правильную расстановку литературных сил…

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так, спиной к селу, и жил этот дом, замкнувшись в себе; он был известен как дом Левшей. В нем жила старуха по кличке Левшиха и ее внук Левшонок. Последнюю неделю или две перед событиями, о которых речь впереди, никто их не видел, кроме кузнеца, опекуна парнишки. Дверь дома целыми днями была закрыта, никто не показывался на балконе, только плешивая собака то подымалась, то спускалась по лесенке. Собака была старая, с ржавой шерстью, местами шерсть совсем вылезла и виднелась кожа, белая как мел, к тому же постоянно лупившаяся; на морде у нее тоже были плешины, которые сильно ее безобразили. Собаку звали Лишко.

Вечерами в обоих окошках зажигался свет, потом дверь открывалась и по лесенке спускался керосиновый фонарь. Его несла Левшиха, за ней шел внук. Одной рукой он придерживался за беленую стену, в другой сжимал топор. Лезвие его то вспыхивало, то пряталось в тени, отбрасываемой старухой. Бабка и внук друг за другом спускались во двор. Левшиха ставила фонарь у колоды и шла в темноте собирать в курятнике яйца и запирать кур. Парнишка принимался колоть дрова. Старуха выходила из темноты и останавливалась у фонаря, придерживая рукой приподнятый край передника — в передник она складывала яйца. Плешивая собака тоже стояла у колоды, глядя, как топор описывает дугу и как отколотые полешки отскакивают, кувыркаясь в свете фонаря. Потом Левшиха брала фонарь, парнишка накладывал на одну руку дрова, другой брал топор, и они в том же порядке поднимались по лестнице. Собака шла за ними, доходила до балкона и сквозь открытую дверь смотрела, как пляшут в очаге веселые языки пламени. Смотрела она на огонь недолго, потому что Левшиха скоро захлопывала дверь, и слышался лязг железа — старуха запирала дом на щеколду.

Из ближних домов видели по вечерам, как фонарь спускается по лестнице и останавливается во дворе, слышали стук топора и говорили: Левшам дня мало дров наколоть, в темноте вон колют! А днем соседи видели, что труба дома дымит не переставая. Стояло лето, жара, люди изнемогали от зноя, а труба дымила, дым становился все гуще и гуще, ночью же можно было увидеть, как из трубы с гулом вырываются снопы искр, каждую минуту грозя поджечь аистово гнездо. Аисты к этому времени уже вывели птенцов и теперь учили их летать. Они целый день щелкали клювами, задыхаясь от дыма, и так закоптились, что стали совсем черными. Птенцы учились летать и уже не забирались в гнездо, а вместе с родителями усаживались на коньке крыши, по обе стороны трубы. Труба продолжала извергать дым и выбрасывать искры, которые кружились, плясали в темноте рядом с аистами и гасли, не достигая земли.

Сосед Левшей, механик паровой лесопилки, однажды спросил Опекуна:

— Чем это занимаются Левши, что труба у них дымит и днем и ночью? Будь ты хоть уголовный розыск, ни черта не поймешь! За неделю столько дров сожгли, что мне этих дров не то что на одну — на две лесопилки хватило бы. Можно подумать, что они пары разводят, ехать собираются вместе с домом!

— Может и собираются, — сказал Опекун. — Я давно у них не был, не знаю!

Опекун подковывал в это время корову одного мужика из другого села, а когда закончил, сел на порог и закурил. От кузницы было видно, как дом Левшей дымит, точно фабрика. К вечеру Опекун, с арбузом под мышкой, поднимался к Левшам по деревянной лесенке. За ним шла плешивая