Цивилизация [Александр Сергеевич Руджа] (fb2) читать постранично

Александр Руджа Цивилизация

— Остолоп! Евнух царя небесного! Безграмотность сизая! Как тебя тут держать еще? Из жалости только, наверное, — отец Евлампий был суров и беспощаден. Но его можно было понять. Написание Хроник Минувшего было ответственейшим занятием, на него традиционно отбирали наиболее толковых и грамотных послушников, а этот грамотей в первом же абзаце сделал сразу две ошибки. Мужлан комариный, ортопед зачесанный!

Послушник морщился на особо колоритных выражениях, глаз не поднимал, смотрел в пол. Надо же было так опростофилиться на первой же записи…

К счастью, отец Евлампий был отходчив. Посему, отчитав виноватого как следует, он утер пот со лба и ободряюще кашлянул.

— Видишь ли, в первом слове транскрипция будет не «ден», а «дерн», а во втором — не «тал», а «тол», что соответствует правилам аглицкого языка. Поэтому следует писать так…

— Отче, но почему, ведь в оригинале ясно написано «tal»… — из последних сил попробовал отбрехаться послушник.

— А это диктуется грамматическими правилами басурманской речи, — ласково пояснил священник. — Гласная «э» в закрытом слоге перед «l» читается как «о». Есть еще подтверждающие сие проверочные слова, но тебе о них пока знать не следует, станется и правила. Уяснил?

Послушник кивнул, облизал губы, обмакнул отточенное гусиное перо в чернильницу и приготовился записывать дальше. Но на отца Евлампия нахлынул преподавательский раж.

— Запись Хроник Минувшего суть почетная обязанность всех братьев в Господе нашем, — торжественно сказал он, взмахнув рукавами своего коричневого балахона. — Когда бы не наш нескорый труд, мир захлебнулся бы уже в варварстве и вольтерьянстве! Но монастыри свято блюдут свой долг, собирая по крохам осколки знаний, культуры — цивилизации! — оставшиеся после Великой Войны. Бароны и князья прислушиваются к нам, ибо нашим языком с ними говорит Минувшее! Кто бы нынче знал, что есть «двигатель внутреннего сгорания»? А «бетономешалка»? А «эргономическая мышь»? Благодаря же нашей работе, двери давно ушедших дней раскрываются пред человечеством настежь! И пусть мы пока не готовы создать этот «двигатель», пусть наши — священник с удовольствием ввернул еще одно забытое слово — производственные силы еще слабы, но мы верим — век дикости и отсталости скоро минет. И придет она, пора рачительного счастья!

Послушник даже приоткрыл рот — он еще никогда не слышал, чтобы отец Евлампий так гладко и красиво говорил. А тот все продолжал.

— Монастыри же ныне — очаги знаний. Со всех концов мира охотники за сокровищами везут нам полусгоревшие манускрипты и фолианты, несут альманаки и кодексы, не поддавшиеся жадному пламени Атома. Мудрость бесконечная в сих записках, и денно и нощно наша братия дешифровывает ее, проникая разумом в темные сумерки ушедших столетий. И потому знания Монастырей ценятся порой выше власти монарха.

Священник помолчал, водя заскорузлым пальцем по столешнице.

— Скажи вот, очутись ты вдруг посреди глухого леса, гол как сокол, в костюме Алана… и выйди ты к домику лесника — куда бы он отвел тебя?

Послушник немного подумал.

— На хутор, должно.

— Верно. На крестьянский хутор, где-нибудь на опушке. А крестьянин — куда бы он повел тебя далее?

— В город. К страже.

— Разумеется. Возможно, стража бы отвела тебя к начальнику гарнизона, но в конечном результате ты бы все равно попал сюда — в монастырь. Разве не доказательство это того, что знания, кои хранит монастырское братство, ценятся выше всего в нашем грешном, утопшем в дикости мире?

Отец Евлампий утомился. Затянул потуже веревку, которой был подпоясан, но решил, что следует поставить жирную точку в своем нравоучении.

— Научные знания! Вот что храним мы у себя. Культура ушедшего в небытие мира! — вот что ценим мы превыше всего! Цивилизация! — вот что мы восстановим здесь со временем. И вскорости — в очень близкой скорости — станем так же богаты и просвещены, как были много веков назад, до той страшной войны, что испепелила когда-то континенты. Итак…

Священник кашлянул и строго посмотрел на послушника с пером в руке, на чистый, едва начатый пергамент, лежащий перед ним. Сверился с обгоревшими, крошащимися листами, что хранили крохи бесценного знания ушедших веков. И — начал.

— Итак, с новой строки: «Толкинисты — последователи и почитатели средневекового музыкального коллектива „Модерн Толкин“»…