Змея, крокодил и собака [Элизабет Питерс] (doc) читать онлайн




ЗМЕЯ, КРОКОДИЛ И СОБАКА
Элизабет Питерс





АМЕЛИЯ ПИБОДИ - 7



























Перевод с английского Викентия Борисова










Copyright © 1992 by Elizabeth Peters
© Copyright: Викентий Борисов: перевод, комментарии, оформление. 2020



ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ СПИСОК РОМАНОВ ИЗ СЕРИИ «АМЕЛИЯ ПИБОДИ»

1. 1884-85, Амарна, Крокодил на песке
2. 1892-93, Долина царей, Проклятье фараона
3. 1894-95, Мазгунах, Неугомонная мумия
4. 1895-96, Дахшур, Лев в долине
5. Лето 1896 года, Лондон и Кент, Не тяни леопарда за хвост
6. 1897-98, Затерянный оазис (Судан), Последний верблюд умер в полдень
7. 1898-99, Амарна, Змея, крокодил и собака
8. 1899-1900, Дра-Абу-эль-Нага, Бассейн гиппопотамов
9. 1903-04, Глядя на огромную кошку
10. 1906-07, Долина Царей, Обезьяна, стерегущая равновесие
11. 1907-08, Затерянный оазис (Судан), Страж горизонта (опубликована вне хронологии)
12. 1910, Палестина, Река в небесах (опубликована вне хронологии)
13. 1911-12, Завиет-эль-Ариан, Сокол у портала
14. 1914-15, Гиза, Он будет греметь в небесах
15. 1915-16, Гиза, Властелин молчания
16. 1916-17, Газа и Дейр-эль-Медина, Тот самый золотой
17. 1919-20, Дети бури
18. 1922-23, Долина Царей, Змей на короне
19. 1922-23, Долина Царей (гробница Тутанхамона), Гробница золотой птицы








Элизабет Питерс (Барбара Мертц)




Оливии Грейс Браун Мертц 
18 января 1992 года
с любовью от Эмми



ОТ РЕДАКТОРА


Краткое объяснение арабских и древнеегипетских терминов необходимо для читателей, незнакомых с этими языками. Как и в других семитских наречиях, в арабской вязи и египетских иероглифах отсутствуют гласные. Именно поэтому английское произношение таких слов может варьировать. Например: иероглифическое письмо, обозначающее статуэтку маленького слуги, состоит из пяти знаков: «ш», «ва», «б», «т» и «и». (Те, что похожи на гласные, в действительности таковыми не являются. Возьмите учебник грамматики. Неужели вы действительно никогда не слышали о полугласных и слабых согласных?) Это слово может произноситься по-английски как «ушебти», «шавабти» или «швабти»1. 
(ПРИМЕЧАНИЕ. Словарик арабских слов и фраз можно найти на последней странице).
Арабские имена и географические названия при написании на английском языке также подвергаются аналогичным изменениям. Кроме того, своё влияние оказывает и время. Названия, распространённые в дни юности миссис Эмерсон, иногда заменяются другими, более современными версиями (Дахшур и Дашур, Мейдум и Медум и т. д.). Как и большинство из нас, миссис Эмерсон склонна придерживаться привычек, приобретённых в молодости. В некоторых случаях она осовременивала свои заметки, в других случаях – нет. Поскольку это её абсолютно не волнует, редактор не видит причин, по которым эта проблема должна волновать читателя, и считает, что бессмысленная настойчивость в таких вопросах может в определённой мере повредить вдохновенной непосредственности прозы миссис Эмерсон. 
(Редактор также намерен указать, что не относится к тем, о ком говорится в первой главе. Он абсолютно ничего не имеет против поэзии.)
Эпиграфы к каждой главе взяты из «Собрания трудов Амелии Пибоди Эмерсон», изданных Оксфордским университетом в 1990 году (восьмое издание).


ГЛАВА 1

Для процветания брака
необходимо умение
придерживать
свой темперамент.

Уверена, что могу искренне утверждать: меня никогда не пугали ни опасность, ни тяжёлая работа. Из этих двух я предпочитаю первую. Будучи единственным незамужним потомком моего овдовевшего и крайне рассеянного отца, я отвечала за ведение домашнего хозяйства, что, как известно каждой женщине, является самым трудным, самым недооценённым и самым низким (т.е. не оплачиваемым) из всех видов труда. Благодаря вышеупомянутой рассеянности моего родителя по отцовской линии, мне удалось избежать скуки с помощью таких неженских занятий, как изучение истории и языков, поскольку папа никогда не обращал внимания на то, что я делаю, пока еда подавалась вовремя, одежда была чистой и выглаженной, а его самого не беспокоили по каким бы то ни было причинам. По крайней мере, я не тосковала. Но, сказать по чести, мне не с чем было сравнивать мою жизнь, равно как и не имелось никакой надежды на лучшую. В те годы, завершавшие девятнадцатый век, брак казался мне не альтернативой, но заменой комфортабельной кабалы на абсолютное рабство – во всяком случае, я так считала. (И до сих пор придерживаюсь подобного мнения в отношении большинства женщин.) Моя судьба оказалась исключением, только подтвердившим общее правило; и если бы я знала, какие невероятные наслаждения и невообразимые радости суждены мне в будущем, узы, которые лишь раздражали меня, стали бы поистине невыносимы. Они сковывали меня до тех пор, пока смерть бедного папы не превратила меня в обладательницу скромного состояния, и я отправилась воочию увидеть древние памятники, известные мне только по книгам и фотографиям. На древней земле Египта я, наконец, поняла, чего мне не хватало в жизни – приключений, волнений, опасностей. Работы, ставшей целью всей жизни, работы, для которой понадобились все мои незаурядные интеллектуальные способности. И, конечно, дружбы с этим замечательным человеком, который был предназначен мне, как и я – ему.
О, эти безумные поиски! О, эта непрестанная погоня! О, этот необузданный восторг!

* * *

Дойдя до этого места, некий предубеждённый издатель заявил мне, что я иду по ложному пути. Он утверждает: если автор хочет привлечь внимание своих читателей, то должен начать со сцены насилия и /или страсти. 
– Я упомянула… ммм… необузданный восторг, – сказала я. 
Редактор любезно улыбнулся мне. 
– Поэзия, да? Мы не можем позволить себе поэзии, миссис Эмерсон. Она замедляет повествование и смущает Заурядного Читателя. (Это таинственное существо всегда упоминается предубеждёнными издателями со смесью снисходительности и суеверного благоговения; отсюда и мои заглавные буквы.) 
– Нам нужна кровь, – продолжал он с нараставшим энтузиазмом. – Реки крови! Вы справитесь с лёгкостью, миссис Эмерсон. Ведь вам множество раз приходилось сталкиваться с убийцами!
Я не впервые просматривала свои дневники и путевые записи, намереваясь опубликовать их, но никогда раньше не заходила так далеко, чтобы общаться с редактором, или как там ещё эти особы называются. Пришлось объяснить: если бы взгляды моего собеседника отражали мнение всей издательской отрасли, то этой отрасли пришлось бы прозябать без Амелии П. Эмерсон. Как я презираю характерные для современных литературных произведений дрянные трюки, цель которых – максимально шокировать читателя! Как опустилось благородное искусство литературы за последние годы! Вместо изящного, упорядоченного, неторопливого изложения внимание читателя привлекают изображением самых ничтожных и наиболее мерзких человеческих инстинктов.
Издатель удалился, качая головой и что-то бормоча об убийстве. Мне было жаль разочаровывать его, ибо он был достаточно приятным человеком – для американца. Я надеюсь, что это замечание не обрушит на меня обвинения в шовинизме: у американцев много замечательных черт характера, но литературный вкус к ним не относится и попадается довольно редко. Если мне снова придётся пройти через эту процедуру, я буду советоваться с британским издателем.

* * *

Думаю, я могла бы объяснить наивному издателю, что есть кое-что похуже убийств. Я научилась достаточно спокойно относиться к мертвецам, но прошлой зимой мне пришлось пережить худшие моменты всей моей жизни, когда я проползала на четвереньках через неописуемые горы мусора к тому месту, где я надеялась – и боялась – найти того, кто был для меня дороже самой жизни. Он пропал без вести почти неделю назад, и я не могла поверить, что какая бы то ни было тюрьма в состоянии так долго удерживать мужчину, обладающего подобными разумом и силой, если только... Мысли о тех ужасах, которые могли произойти, причиняли невероятные страдания. Душевные муки намного превосходили физическую боль от сбитых коленей и расцарапанных ладоней и полностью подавляли страх перед окружавшими нас врагами. Разбухшее солнце низко клонилось к западу. Заросли сорняков отбрасывали тени на траву, касаясь стен строения, к которому мы направлялись. Это было небольшое низкое здание из грязного кирпича, казалось, угрюмо сидевшее на корточках в усыпанной мусором яме. В двух стенах, обращённых ко мне, не было ни окон, ни дверей.  Редкий садист согласится держать собаку в таком питомнике...
С трудом сглотнув, я повернулась к моему верному реису Абдулле2, следовавшему за мной по пятам. Он предостерегающе покачал головой и приложил палец к губам. Затем показал жестом, что следует подняться на крышу. Он подсадил меня, а затем последовал за мной.
Разрушенный парапет защищал нас от посторонних взглядов, и Абдулла перевёл дыхание. Он был уже стар; тревога, неизвестность и затраченные усилия не могли не сказаться. Я ничем не могла ему помочь, да он и не хотел этого. Внезапно он застыл, а затем пополз к центру крыши, где находилось отверстие диаметром едва ли больше фута3. Его закрывала решётка из ржавого металла, опиравшаяся на выступ чуть ниже поверхности крыши. Прутья были толстыми и близко расположенными. 
Закончатся ли эти бесконечные дни ожидания? Внутри ли он? Последние секунды перед тем, как я подползла к окошку, казалось, длились бесконечно. Но самое худшее ещё ожидало нас впереди.
Единственный свет в грязной дыре внизу пробивался из щели над дверью. В противоположном углу мрак скрывал неподвижное тело. Я знала это тело, я бы узнала его в самую тёмную ночь, хотя и не могла разобрать отдельные черты. Голова шла кругом. И тут луч умирающего солнечного света пробился сквозь узкое отверстие и коснулся лежавшего. Это он! Мои молитвы были услышаны! Но... О, Небеса, неужели мы пришли слишком поздно? Застывший и недвижимый, он лежал на грязной койке. Лицо казалось восковой маской смерти, жёлтой и жёсткой. Мои глаза судорожно искали хоть какой-то признак жизни, дыхания... и не находили ни одного. 
Но и это было ещё не всё. Самое худшее ожидало нас впереди. 
Бесспорно, если бы я прибегла к презренным трюкам, которые предлагал мне американский издатель, то могла бы настолько лихо закрутить сюжет... Но я отказываюсь оскорблять интеллект моего (пока) гипотетического читателя подобным образом. И возобновляю своё упорядоченное повествование.

* * *

Уже упомянутая мной цитата: «О, эти безумные поиски! О, эта непрестанная погоня! О, этот необузданный восторг!»4,  естественно, употреблялась Китсом в совершенно ином контексте. Тем не менее, меня часто искали и преследовали (иногда безумно), и не раз успешно пытались скрыться от меня. Последняя фраза также уместна, хотя сама бы я не позволила себе так выражаться.
Именно в Египте начались преследования, погони и прочее. Именно там я впервые столкнулась с древней цивилизацией, которая стала делом всей моей жизни, и с замечательным человеком, разделившим эту участь со мной. Египтология и Рэдклифф Эмерсон! Эти два понятия неразделимы не только в моём сердце, но и в оценке научного мира. Я часто повторяла, что Эмерсон – это сама египтология, наиболее выдающийся учёный как этой, так и любой другой эпохи. В то время, когда я писала это строки, мы стояли на пороге нового века, и я не сомневалась, что Эмерсон будет доминировать в двадцатом веке так же, как и в девятнадцатом. 
А стоит мне добавить, что к физическим атрибутам Эмерсона относятся сапфирово-голубые глаза, жёсткие волосы цвета воронова крыла и телосложение, являющееся воплощением мужской силы и грации, как вдумчивый читатель сразу поймёт, почему наш союз оказался настолько блестящим.
Эмерсон не выносит своё имя по причинам, которые я так и не поняла. И никогда не спрашивала об этом, поскольку предпочитаю обращаться к нему по фамилии, что указывает на товарищество и равенство и навевает приятные воспоминания о тех давних днях нашего знакомства. Эмерсон также терпеть не может титулы. Причины этого предрассудка проистекают из его радикальных взглядов, поскольку он оценивает людей (вряд ли стоит упоминать – и женщин в том числе)5 по их способностям, а не по положению в обществе. В отличие от большинства археологов он отказывается реагировать на льстивые титулы, которыми феллахи6 именуют иностранцев. Восхищённые египетские рабочие прозвали его «Отец Проклятий», и хочу сказать, что никто не заслужил этого больше, нежели он.
Мой союз с этим превосходным человеком привёл к результату, полностью удовлетворившему мои интересы. Эмерсон считал меня полноценным партнёром как в профессиональном, так и в брачном отношениях, так что мы проводили зимние сезоны7 в разных районах Египта. Могу добавить, что я была единственной женщиной, занимавшейся такой деятельностью – печальный комментарий к ограничению прав и возможностей женщин в конце девятнадцатого века нашей эры – и что я никогда не сумела бы достичь этого без всесторонней помощи моего замечательного супруга. Эмерсон даже не настаивал на моём участии, считая его само собой разумеющимся. (Я тоже считала его само собой разумеющимся, что, возможно, способствовало такому отношению Эмерсона.) 
По причинам, которые я не в состоянии объяснить, наши раскопки часто прерывались действиями преступного мира. Убийцы, ожившие мумии и Гений Преступлений8 непрестанно докучали нам; мы будто магнитом притягивали к себе расхитителей гробниц и лиц, склонных лишать жизни других. Восхитительную безмятежность нашего существования омрачал только один незначительный недостаток. Этот недостаток был нашим сыном, Уолтером Пибоди Эмерсоном, известным как друзьям, так и недругам под прозвищем «Рамзес».
Все мальчишки – дикари, это признанный факт. Рамзес, прозванный в честь фараона, столь же целеустремлённого и высокомерного, как и он сам, обладал всеми недостатками своего пола и возраста: непреодолимым влечением к грязи, мертвецам и разнообразным зловонным предметам, высокомерным пренебрежением к собственному выживанию и полным игнорированием правил цивилизованного поведения. Определённые черты характера, свойственные Рамзесу, ещё более затрудняли общение с ним. Его интеллект (и не удивительно) был исключительно высок, но проявлялся образом, который мог смутить любого. Его арабский язык был невероятно беглым (не могу себе представить, как он узнавал новые слова, которые, конечно, никогда не слышал от меня). Его знание египетских иероглифов не уступало знаниям многих взрослых учёных. Он владел почти сверхъестественной способностью общаться с животными всех видов (кроме человека). Он... Но для описания странностей Рамзеса моих литературных навыков явно недостаточно.
За последний год поведение Рамзеса несколько улучшилось. Он больше не бросался очертя голову навстречу опасности, его кошмарная болтливость стала уменьшаться. Появилось и некоторое сходство со статным отцом и повелителем, хотя цвет кожи был больше присущ древнему египтянину, нежели английскому подростку. (Я не могу объяснить этот факт, равно как и наши постоянные столкновения с преступным элементом. Некоторые вещи находятся вне понимания ограниченных человеческих способностей, и, скорее всего, это и к лучшему.) Недавние события оказали глубокое, хотя и не вполне ясное влияние на моего сына9. Наше последнее и, возможно, самое замечательное приключение случилось прошлой зимой, когда призыв о помощи, пришедший от старого друга Эмерсона, привёл нас в западные пустыни Нубии к отдалённому оазису, где сохранились умирающие остатки древней Мероитической цивилизации. Мы столкнулись с обычными катастрофами: угроза смерти от жажды после кончины нашего последнего верблюда, попытки похищения людей, насильственные нападения – в общем, ничего необычного. Но когда мы достигли своей цели, то обнаружили, что тех, к кому мы спешили на помощь, уже не было в живых. У злополучной четы, однако, остался ребёнок – юная девушка, которую с помощью рыцарственного приёмного брата-принца нам удалось спасти от ужасной судьбы, угрожавшей ей. Покойный отец назвал её «Нефрет» – исключительно удачно, поскольку это древнеегипетское слово означает «красавица». Впервые увидав её, Рамзес онемел – я и не надеялась дожить до подобного зрелища – и с тех пор он оставался в таком состоянии, а я терзалась мрачными предчувствиями. Рамзесу было десять лет, Нефрет – тринадцать, но по достижении совершеннолетия разница в возрасте являлась бы несущественной, а я слишком хорошо знала своего сына, чтобы отмахнуться от его чувств, считая их мальчишеским романтизмом. Его чувства были сильны, его характер (мягко говоря) полностью сложился. Любая мысль, появившаяся у Рамзеса, своей твёрдостью могла поспорить с цементом. Он рос среди египтян, которые физически и эмоционально созревают раньше, чем холодные англичане; некоторые из его друзей уже в подростковом возрасте стали родителями. Добавьте к этому драматические обстоятельства, при которых он впервые бросил взгляд на девушку...
Мы даже не знали о её существовании до тех пор, пока не вошли в скудно меблированную комнату, где она ждала нас при свете лампы. И увидели её во всём сиянии молодости. Волосы цвета червонного золота стекали по белым одеждам, на губах играла смелая улыбка, бросавшая вызов окружавшим опасностям... Что тут говорить?.. Даже я была поражена до глубины души. 
Мы вернулись в Англию вместе с девушкой и поселили её в нашем доме. Эта идея принадлежала Эмерсону.
Должна признаться, что выбора у нас не было. Дед Нефрет, единственный оставшийся в живых родственник, был человеком настолько порочным, что не годился в опекуны даже для кошки, а тем более для невинной молодой девушки. Как Эмерсон убедил лорда Блэктауэра отказаться от неё, я не спрашивала. И сомневаюсь, что «убедил» является подходящим словом. Блэктауэр умирал (и, действительно, через несколько месяцев завершил свой земной путь), так что исключительный ораторский дар Эмерсона мог на него и не подействовать. 
Нефрет льнула к нам – образно говоря, ибо демонстративности в ней не было ни на грош – поскольку единственные знакомые предметы в мире, чуждом ей, как марсианское общество (если предположить, что такое существует), принадлежали мне. Все знания о современном мире она получила от нас и из книг её отца, и в этом мире она была не Верховной жрицей Исиды10, живым воплощением богини, но чем-то неизмеримо меньшим: даже не женщиной, которую Бог знает почему считают низшим сортом, но девочкой-подростком, находящейся на общественной лестнице немного выше, чем домашнее животное, но значительно ниже, чем мужчина любого возраста.  Эмерсону не нужно было ничего объяснять (хотя он и продолжал заниматься ужасающе детальными разъяснениями); мы были подготовлены к тому, чтобы иметь дело с молодой девушкой, воспитанной в таких необычайных обстоятельствах. 
Эмерсон – замечательный человек, но он – мужчина. Сказанного достаточно: приняв решение и убедив меня согласиться с ним, он не допустил существование предчувствий. Эмерсон никогда не допускает предчувствий, и возмущается, когда я упоминаю о своих. А в этом случае у меня их было порядочно.
Один из вопросов, вызывавших серьёзную озабоченность, заключался в необходимости объяснить, где находилась Нефрет в течение последних тринадцати лет. По крайней мере, это беспокоило меня. Эмерсон пытался преодолеть эту трудность точно так же, как он поступает в подобных случаях:
– Почему мы должны что-либо объяснять? Если у кого-то хватит нахальства лезть с вопросами, пошли его ко всем чертям.
К счастью, Эмерсон более разумен, чем выглядит из-за собственных реплик, и ещё до того, как мы покинули Египет, ему пришлось признать, что нам необходимо придумать какую-нибудь историю. Наше возвращение из пустыни с молодой девушкой явно английского происхождения привлекло бы любопытство самого тупого создания. И потом, необходимо было удостоверить её настоящую личность, коль скоро она намеревалась заявить о том, что является законной наследницей состояния своего деда. Поэтому выдуманная история содержала всё то, что сводит с ума журналистов: красоту юности, тайну, аристократию и огромное богатство. Кроме того, как я уже не раз говорила Эмерсону, наша собственная деятельность постоянно привлекала внимание «шакалов прессы» (так с удовольствием именовал их он сам). 
Я предпочитаю говорить правду, когда это возможно. Не только потому, что честность предписывается нам высшим моральным кодексом общества, но и потому, что гораздо легче придерживаться фактов, чем связно и последовательно лгать. 
Но в нашем случае раскрыть истину было невозможно. Оставив Затерянный Оазис (или Город Святой Горы, как его называли тамошние жители), мы поклялись сохранить в тайне не только его местоположение, но и само существование. Люди этой умирающей цивилизации были немногочисленны и не знали об огнестрельном оружии, так что оказались бы лёгкой добычей для авантюристов и охотников за сокровищами, не говоря уже о недобросовестных археологах. Существовал также не столь насущный, но не менее важный вопрос – о репутации Нефрет. Если бы стало известно, что она воспитывалась среди так называемых первобытных народов, где была верховной жрицей языческой богини, грубые спекуляции и неприличные шутки, свойственные невежественному сброду, сделали бы её жизнь невыносимой. Нет, истинные факты не могли быть обнародованы. Необходимо было изобрести убедительную ложь, а когда мне приходится отказаться от обычных стандартов искренности, я могу лгать не хуже других.
К счастью, нам пришли на помощь исторические события. Махдистское восстание в Судане11, начавшееся в 1881 году и удерживавшее несчастную страну в состоянии суматохи на протяжении более десяти лет, было подавлено египетскими войсками (возглавляемыми, разумеется, британскими офицерами), отвоевавшими бо́льшую часть утраченной территории, и некоторые люди, которые, казалось, исчезли навсегда, чудесным образом возродились. Побег Слатин-паши12, бывшего Слатин-бея, стал, пожалуй, самым удивительным примером граничащего с чудом выживания. Но были и другие примеры, в том числе – отец Орвальдер13 и две монахини из его миссии, выдержавшие семь лет рабства и пыток, прежде чем совершить побег. 
Именно этот случай натолкнул меня на мысль изобрести семью добрых миссионеров в качестве приёмных родителей для Нефрет, чьи настоящие родители (по моей версии) вскоре после прибытия в Африку погибли от болезней и лишений. От зверств дервишей добрых священников защитили преданные новообращённые местные жители. Но миссионеры не осмелились покинуть свою отдалённую и бедную деревню, где находились в безопасности посреди бурлившей страны. 
Эмерсон заметил, что, по его наблюдениям, преданные новообращённые местные жители обычно были первыми, кто отправлял своих духовных лидеров на костёр, но я подумала, что это самая убедительная версия. И, судя по результатам, такое же мнение сложилось у прессы. Я всегда придерживалась правды, насколько могла – первостепенное правило, когда кто-то занимается фальсификацией – и не видела смысла в искажении деталей нашего путешествия. Затерянные в необозримой пустыне, брошенные слугами, рядом с умирающими верблюдами... Драматизм этих событий отвлёк прессу настолько, что они не придавали значения всяким мелочам. Для пущего эффекта я добавила песчаную бурю и нападение бедуинов-кочевников. 
От единственного журналиста, которого я боялась больше всех, нам удалось ускользнуть. Кевин О'Коннелл14, талантливый и нахальный молодой репортёр «Дейли Йелл», отправился в Судан как раз в то время, когда мы его покинули, потому что кампания проходила быстро, и освобождение Хартума ожидалось со дня на день. Мне нравился Кевин (Эмерсону – ничуть), но когда его журналистские инстинкты брали верх, я бы не доверила ему и фальшивой монеты. 
И всё бы ничего. Но главнейшей проблемой была сама Нефрет.
Я первой признаю, что не являюсь матерью в полном смысле этого слова. Хочу отметить, однако, что вряд ли сама Божественная Мать после длительного контакта с моим сыном сохранила бы хоть какие-то материнские чувства. Десять лет Рамзеса убедили меня в том, что моя неспособность к повторному деторождению была не печальным разочарованием, как я полагала вначале, а скорее любезным вмешательством всезнающего Провидения. Два Рамзеса, а то и большее число их, доконали бы меня. 
(Мне известно о ходивших дерзких и неуместных слухах по поводу того, что Рамзес – единственный ребёнок. Замечу только, что его рождение привело к определённым осложнениям, которые я не намерена подробно описывать, поскольку они касаются исключительно меня.)
Теперь я оказалась с другим ребёнком на руках: не с податливым младенцем, но с девушкой на пороге взросления, чьё прошлое было ещё более необычным, чем у моего катастрофически преждевременно созревшего сына. Что же мне с ней делать? Как я могла научить её поведению в обществе и заполнить колоссальные пробелы в её образовании, что было необходимо для обретения счастья в новой жизни?
Без сомнения, большинство женщин, отправили бы её в школу. Но я надеюсь, что знаю, к чему меня призывает долг. Отправить Нефрет в узкий женский мирок закрытой школы15 – изысканная и исключительная жестокость. Мне легче было общаться с ней, нежели любому учителю потому, что я понимала мир, в котором она жила раньше, и потому, что я разделяла её презрение к абсурдным стандартам, налагаемым так называемым цивилизованным миром на женский пол. И... Девушка мне нравилась.
Если бы я не была честной женщиной, то сказала бы, что люблю её. Без сомнения, именно так мне и полагалось чувствовать. Она обладала качествами, которые любая женщина хотела бы видеть у своей дочери – мягкостью характера, интеллектом, честностью и, конечно же, необычайной красотой. Последнее ценится обществом (в отличие от меня) прежде всего, но и я не могла оставаться равнодушной. 
Именно таким женщинам я всегда завидовала. Так не похожим на меня. Мои волосы – чёрные и грубые. Её – текли золотой рекой. Её кожа была кремовой, а глаза – васильковыми. Мои... нет. У её тонкой фигуры, вероятно, никогда не появятся выпуклости, отличающие моё телосложение. Эмерсон всегда заявлял, что именно они его устраивают больше всего, но я замечала, как его глаза внимательно следили за изящной фигуркой Нефрет.
Мы вернулись в Англию в апреле и, как обычно, обосновались в нашем кентском доме, в Амарна-Хаусе16.
Впрочем, не совсем так, как обычно. В другое время мы бы немедленно приступили к работе над ежегодными отчётами о раскопках, поскольку Эмерсон гордился тем, что публиковал их со всей возможной скоростью. В этом году объём письменной работы был меньше традиционного, ибо наша экспедиция в пустыню заняла бо́льшую часть зимнего сезона. Однако по возвращении в Нубию мы провели несколько плодотворных недель среди пирамид Напаты17. (И хочу добавить, что Нефрет оказалась просто находкой. Она проявила исключительную склонность к археологии.)
Я не могла помочь Эмерсону, как в прошлые годы. Уверена – нет смысла объяснять, чем я была занята. На плечи Эмерсона легло немалое бремя, но на сей раз он не жаловался, отмахиваясь от моих извинений со зловещей любезностью. 
– Всё в порядке, Пибоди, потребности девочки – прежде всего. Дай мне знать, если понадобится моя помощь. – Эти нехарактерная приветливость и использование моей девичьей фамилии (Эмерсон употребляет её, когда испытывает ко мне особенно бурные чувства или же хочет в чём-то убедить меня вопреки моему мнению) вызвали мгновенные подозрения. 
– Ты ничем не можешь помочь, – ответила я. – Что знают мужчины о женских делах?
– Хм, – поспешно отступил в библиотеку Эмерсон. 
Признаюсь, что мне нравилось обеспечивать девушку надлежащим гардеробом. Когда мы приехали в Лондон, у неё не было ничего подходящего, кроме ярко раскрашенных халатов, которые носят нубийки, и нескольких дешёвок из магазинов готового платья, купленных мной в Каире. Интерес к моде, я считаю, несовместим с умственным развитием, равным или превышающим интеллектуальные способности заурядного человека. Поэтому я щеголяла (стоит ли объяснять, что это – выражение Эмерсона?) в подоткнутых ночных рубашках и облегающих нижних юбках, цветастых панталонах и мятых блузках. Сюда же отнесём перчатки, шляпы и карманные носовые платки, купальные костюмы и велосипедные блумеры18, халаты и сапоги с пуговицами, а также ассортимент радужных атласных поясов с соответствующими лентами.
Я позволила себе несколько покупок, потому что зима в Египте всегда оказывает плачевное влияние на мой гардероб. Мода в этом году была менее смешной, чем в прошлом: исчезли турнюры, рукава с буфами уменьшились до разумного размера, а юбки стали мягкими и длинными вместо массы нижних юбок. Стиль, особенно подходящий лицам, не нуждающимся в «искусственных дополнениях», чтобы помочь в выделении отдельных областей тела.
По крайней мере, мне казалось, что мода стала менее смешной, пока я не услышала комментарии Нефрет. Её развеселила сама идея купального костюма. 
– Какой смысл надевать одежду, которая промокнет? – спросила она (и не могу не согласиться с обоснованностью вопроса). – Разве здешние женщины принимают ванну в модных нарядах?  
Что касается её замечаний по поводу панталон... К счастью, она не высказывала их ни продавцу, ни Эмерсону, ни Рамзесу. (По крайней мере, надеюсь, что она этого не сделала. Эмерсона легко смутить подобными вещами, а Рамзес вообще никогда не бывает смущён).
Она вписалась в нашу семью лучше, чем я ожидала, поскольку все наши слуги более или менее привыкли к эксцентричным посетителям. (Вернее – либо они привыкают, либо покидают службу у нас, как правило, по собственному желанию.) Гарджери, наш дворецкий, мгновенно поддался её очарованию; он следовал за ней так же преданно, как и Рамзес, и готов был до бесконечности слушать (исправленную) историю о том, как мы нашли Нефрет. Гарджери, к сожалению, романтик. (Романтизм – не то качество, которое я презираю, но крайне неудобное для дворецкого). Со сжатыми кулаками и пылающим взором он восклицал, забывая в волнении о дикции:
– О, как бы я хотел быть с вами, м’м19! Я бы изувечил этих слуг-предателей! Я бы сражался с чудовищами-бедуинами! Я бы…
– Уверена, что ваша помощь оказалась бы незаменимой, Гарджери, – отвечала я. – Возможно, в другой раз... 
(Я и помыслить не могла, что этот небрежный комментарий станет пророческим!) 
Единственным членом семьи, не ставшим жертвой Нефрет, была дорогая Роза, наша преданная горничная, по причине простой и откровенной ревности. В своё время Роза помогла воспитать Рамзеса, чувствуя совершенно необъяснимую привязанность к нему – привязанность, которая была взаимной. Теперь букетики цветов и интересные научные образцы (сорняки, кости и мумифицированные мыши) дарились другой. Я видела, что Роза чувствовала это. И отдыхала в её обществе всякий раз, когда всеобщая лесть мужчин-членов семьи становилась невыносимой.
А вот кошка Бастет не отдыхала, хотя и была женщиной. Ей было нелегко обнаружить привлекательность противоположного пола, но она с таким энтузиазмом воспользовалась потерянным временем, что дом был переполнен её потомством. Последние роды состоялись в апреле, незадолго до нашего приезда, и Нефрет провела немало счастливейших часов, играя с котятами. Одной из её обязанностей как Верховной Жрицы Исиды была забота о священных кошках. Возможно, это объясняло не только любовь к кошачьим, но и почти сверхъестественные способности общения с ними. Путь к сердцу кота – относиться к нему, как к равному, а ещё лучше – к высшему существу, каким он и сам себя считает. 
Единственными, кто знал подлинную историю Нефрет, были младший брат Эмерсона Уолтер и его жена, моя дорогая подруга Эвелина. Было бы невозможно скрыть от них правду, даже если у нас не имелось полной уверенности в их осмотрительности. И я действительно рассчитывала на то, что Эвелина посоветует мне, как заботиться о молодой женщине и воспитывать её. У самой Эвелины был значительный опыт: мать шестерых детей, в том числе трёх девочек, обладала самым добрым сердцем в мире. 
Я хорошо помню тот прекрасный июньский день, когда мы, четверо взрослых, сидели на террасе в Амарна-Хаусе, наблюдая за детьми, игравшими на лужайке. Великий Констебль20 мог передать идиллическую красоту пейзажа – синего неба и снежно-белых облаков, изумрудной травы и величественных деревьев – но таланты совсем другого живописца понадобились бы, чтобы запечатлеть смеющихся детей, украшавших сцену, будто живые цветы. Солнечный свет превращал их кудри в яркое золото и ласково играл на розовых и пухлых личиках, дышавших здоровьем. Моя тёзка, маленькая Амелия, с материнской заботой следила за ковыляющими шажками своей годовалой сестры. Рэдди, старший из выводка Эвелины, чьи черты были юношеской версией нежного отцовского лица, пытался сдержать буйство близнецов, швырявших мяч туда и сюда. Образ невинного молодого человека, благословлённого здоровьем, удачей и трогательной любовью, навсегда сохранится в моём сердце. 
Но, похоже, только мой взгляд был сосредоточен на племянницах и племянниках. Даже их мать, чей младший ребёнок лежал на груди, смотрела в другом направлении.
Нефрет сидела отдельно, под одним из могучих дубов, скрестив ноги.  Босые ступни выглядывали из-под края платья – одной из привычных нубийских одежд, в которые я её облачала за неимением чего-то лучшего, пока мы работали в Напате. Цвета напоминали раскраску попугая – кричаще-зелёный с большими алыми, горчично-жёлтыми и бирюзово-синими пятнами. На плече лежала коса из золотых волос, и девушка поддразнивала её кончиком котёнка, устроившегося на коленях. Рамзес, неизбежная тень Нефрет, присел на корточки рядом. Время от времени Нефрет поднимала глаза и, улыбаясь, наблюдала за детской игрой, но застывший тёмный взгляд Рамзеса не отрывался от лица девушки.
Уолтер поставил чашку и потянулся за записной книжкой, с которой не расстался даже по такому поводу. Перелистывая страницы, он заметил:
– По-моему, теперь я вижу, как развивалась функция неопределённой формы глагола. Я хотел бы спросить Нефрет...
– Оставь девочку в покое. – Эвелина прервала мужа таким резким тоном, что я обернулась и изумлённо воззрилась на неё. Эвелина в жизни не позволяла себе подобного, а тем более – по отношению к мужу, к которому она, по-моему, относилась со слепым обожанием. 
Уолтер выглядел ошеломлённым. 
– Дорогая, я только хочу... 
– Мы знаем, что ты хочешь, – рассмеялся Эмерсон. – Добиться ​​известности и почитания, как человек, расшифровавший древний мероитический. Общения с живым носителем этого якобы мёртвого языка достаточно, чтобы свести с ума любого учёного. 
– Она является Розеттским камнем21 в человеческом облике, – пробормотал Уолтер. – Конечно, язык изменился почти до неузнаваемости за тысячи лет, но для опытного учёного она может стать…  
– Она не камень, – сказала Эвелина. – Она ​​– молодая девушка.
Снова перебила! Неслыханно! Эмерсон с удивлением и восхищением уставился на Эвелину, которую всегда считал безвольной и мягкой. Уолтер сглотнул, а затем смиренно произнёс:
– Ты совершенно права, моя дорогая Эвелина. За все сокровища мира я не хотел бы...
– Тогда уходите, – вновь прервала его жена, – убирайтесь в библиотеку, вы, оба, и погрузитесь в море мёртвых языков и пыльных книг. Это всё, что вас волнует, мужчины!
– Пойдём, Уолтер, – поднялся Эмерсон. – Мы опозорены и должны воздержаться от попыток самозащиты. Женщина, убеждённая в своей правоте…  
Я швырнула в него булочкой. Он аккуратно поймал её на лету, усмехнулся и удалился, неохотно сопровождаемый Уолтером. 
– Прости, Амелия, – сказала Эвелина. – Если я испортила Рэдклиффу настроение...
– Глупости, твоя критика гораздо мягче того, что он привык выслушивать от меня. Что касается плохого настроения – ты когда-нибудь видела его более довольным собой, более чертовски самодовольным, более раздражающе добродушным?  
– Большинству женщин совсем не пришло бы в голову жаловаться на это, – улыбнулась Эвелина.
– Это не тот Эмерсон, которого я знаю. Почему, Эвелина, он сдерживает свой язык – ни одного-одинёшенького проклятия с тех пор, как мы вернулись из Египта! – Эвелина смеялась, а я продолжала возмущаться: – Истина заключается в том, что он просто отказывается признать – серьёзная проблема стоит непосредственно перед нами. 
– Вернее, под дубом. – Улыбка Эвелины исчезла, когда она вновь взглянула на грациозную фигурку девушки. Котёнок куда-то исчез, и Нефрет сидела совершенно неподвижно, положив руки на колени и глядя на лужайку. Солнечные лучи, просачивавшиеся сквозь листья, казалось, высекали искры из волос, а рассеянный свет окружал её золотой тенью. 
– Далёкая и красивая, как молодая богиня, – мягко сказала Эвелина, повторяя мои собственные мысли. – Что же с ней будет дальше?
– Она сильна и умна, она будет приспосабливаться, – твёрдо ответила я. – И выглядит счастливой. Жалоб я от неё не слышала. 
– Она мужественно училась в суровой школе. Но тогда, моя дорогая Амелия, ей пока не на что жаловаться. Вы – по моему мнению, совершенно справедливо – предоставили ей относительную защиту от внешнего мира. Мы принимаем её и любим её такой, как она есть. Рано или поздно, однако, она должна занять своё достойное место в мире, к которому принадлежит по праву рождения, а этот мир безжалостно нетерпим ко всему инородному. 
– Думаешь, я не знаю об этом? – рассмеялась я. – Кое-кто действительно считает эксцентричной меня. Конечно, я не обращаю на них внимания, но... ну хорошо, я признаюсь, что задавалась вопросом, являюсь ли я лучшей наставницей для Нефрет, чем другие.
– Самое лучшее для неё – это подражать тебе, – тепло отозвалась Эвелина. – И ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на любую помощь с моей стороны. 
– Надеюсь, я справлюсь, – поднял голову мой неизбывный оптимизм. – В конце концов, я пережила десять лет Рамзеса. С твоей помощью, а также помощью Уолтера... Кажется, тебе тяжеловато с ним, милая Эвелина. Расшифровка древних неизвестных языков – это не только его профессия, но и величайшая страсть в жизни. Конечно, рядом с ним ты… и дети... 
– Не знаю, не знаю... – Эвелина была похожа на Мадонну Рафаэля, златоволосую и миловидную, державшую на руках младенца. Но в её голосе появилась нотка, которую я никогда не слышала раньше. – Как странно годы изменяют нас, Амелия... Мне снится последняя ночь в Амарне22…
Я совершенно не ожидала услышать от неё подобные слова, и они оказали на меня самое странное влияние. Перед глазами промелькнуло изображение настолько яркое, что полностью заменило собою реальность: палящие пустынные пески и хмурые скалы, безжизненные, как лунный пейзаж. Я почти ощутила кожей жаркий сухой воздух, мне снова почудились ужасные стонущие крики явления, угрожавшего и нашей жизни, и нашему здравомыслию... 
С усилием я отбросила эту соблазнительную картину. Не зная о моём смятении, Эвелина продолжала говорить:
– Ты помнишь, как он выглядел в тот день, Амелия – в тот день, когда впервые объявил о своей любви? Бледный и красивый, как молодой бог, он держал меня за руки и называл самой красивой и смелой женщиной в мире! Тогда ни один рассыпающийся папирус или Розеттский камень не заменили бы меня в его сердце. Несмотря на опасности, сомнения и неудобства, это были чудесные дни! Я даже могу по-доброму вспоминать о том несчастном человеке и его абсурдном костюме мумии. 
Я глубоко вздохнула, и Эвелина удивлённо посмотрела на меня:
– Ты тоже, Амелия? Но о чём тебе жалеть? Ты всё получила и ничего не потеряла. Трудно найти газету, в которой не сообщается о твоей очередной выходке… извини, очередном приключении. 
– А, приключения, – пренебрежительно отмахнулась я. – Естественно, что без них никуда не денешься. Эмерсон привлекает их.
– Эмерсон? – улыбнулась Эвелина.
– Сама подумай, Эвелина. Именно к Эмерсону лорд Блэктауэр обратился за помощью в поисках пропавшего сына23, к Эмерсону, который разоблачил преступника в случае с мумией из Британского музея24. К кому ещё могла воззвать леди Баскервиль, когда искала человека, способного продолжить раскопки мужа, кроме Эмерсона, самого выдающегося учёного нашего времени25? 
– Я не думала об этом с такой точки зрения, – призналась Эвелина. – Всё верно, Амелия, но ты только усилила мои аргументы. Твоя жизнь настолько полна захватывающих приключений, которых лишена я… 
– Согласна. Но это не одно и то же, Эвелина. Признаться тебе честно? Как и ты, я часто мечтаю о тех далёких днях, когда я была для Эмерсона всем – единственным, высшим объектом его преданности. 
– Амелия, милая моя...
Я снова вздохнула. 
– Он почти никогда не называет меня Амелией, Эвелина. Я помню его ворчание, когда он звал меня по имени – так ласково, так нежно. А теперь – только Пибоди: «моя дорогая Пибоди, моя милая Пибоди»26... 
– Он звал тебя «Пибоди» в Амарне, – отозвалась Эвелина. 
– Да, но совершенно иным тоном! То, что тогда звучало вызовом, нынче стало синонимом самодовольной, ленивой привязанности. Тогда он был настолько властен, настолько романтичен...  
– Романтичен? – с сомнением переспросила Эвелина.
– У тебя – свои тёплые воспоминания, Эвелина, у меня – свои. Я до сих пор помню, как кривились его красивые губы, когда он говорил мне: «Пусть вы и женщина, Пибоди, но совсем не глупы». Как вспыхнули его голубые глаза в то незабываемое утро, когда, после того, как я ухаживала за ним во время лихорадки, он прорычал: «Считайте, что получили благодарность за спасение моей жизни. А теперь убирайтесь прочь». – Я нашарила носовой платок. – Господи! Прости меня, Эвелина. Я не хотела поддаваться эмоциям. 
В сочувственном молчании она погладила меня по руке. Другой рукой я поднесла платок к глазам. Наше расположение духа резко изменилось из-за визга, издаваемого Уилли, и ответного вопля его брата-близнеца: одна из тех драк, которые характеризовали их братскую привязанность. Рэдди бросился разнимать их и, отшатнувшись, прижал руку к носу. Мы с Эвелиной вздохнули одновременно.
– Никогда не думала, что буду роптать, – мягко сказала она. – Я бы не пожертвовала даже локоном с головы Уилли, чтобы вернуться к той жизни. Я очень люблю своих детей. Только, дорогая Амелия, их так много! 
– Да, – грустно согласилась я. – Что есть, то есть. 
Рамзес приблизился к Нефрет. Картина была неотразимой и удручающей: богиня и её первосвященник. 
Они пребудут со мной, днём и ночью, летом и зимой, в Египте и Англии, в течение многих, многих лет.


ГЛАВА2

Кто-то может быть
преисполнен решимости
принять мученическую смерть,
но не следует пренебрегать
даже днём отсрочки.


Я верю в эффективность молитвы. 
Как христианка, я обязана так поступать. Как рационалистка, исповедующая христианство (эти два понятия не обязательно несовместимы, вне зависимости от мнения Эмерсона), я не верю, что Всемогущий напрямую интересуется моими личными делами. У него слишком много других людей, о которых стоит беспокоиться, и большинство из них нуждаются в помощи в гораздо большей степени, чем я. 
Но через несколько месяцев после беседы с Эвелиной мне пришлось поверить во вмешательство благосклонного Высшего Существа, ответившего на молитву, которую я не осмеливалась произносить даже в самых потаённых мыслях.
Я стояла, как и множество раз до того, у перил парохода, устремив взор на египетское побережье. И Эмерсон снова был рядом со мной, не меньше меня горя́ желанием начать очередной сезон раскопок. Но в первый раз – о! – за столько лет мы были одни. 
Одни! Я не говорю о команде корабля и других пассажирах. МЫ БЫЛИ ОДНИ. Без Рамзеса. Рискующего жизнью и конечностями при попытке подняться на пароход, подстрекающего экипаж к мятежу, готовящего динамит в каюте... Его не было на борту, он остался в Англии, а мы... нет. Я не осмеливалась и мечтать о такой возможности. Я не рисковала надеяться на подобное блаженство, а тем более молиться за него.
Пути Провидения поистине неисповедимы, поскольку Нефрет, от которой я ожидала лишь появления дополнительных хлопот, стала причиной этого счастливого события.

* * *

Несколько дней подряд после того, как младшие Эмерсоны покинули нас, я внимательно наблюдала за Нефрет и пришла к выводу: настроение, овладевшее мной в чудесный июньский день – не более чем меланхоличные фантазии. В тот день Эвелина была в странном расположении духа, её пессимизм заразил меня. Нефрет, похоже, делала несомненные успехи. Она научилась обращаться с ножом и вилкой, пуговицами, крючками и зубной щёткой. Она даже запомнила, что не следует разговаривать со слугами за обеденным столом. (Что поставило её на шаг впереди Эмерсона, который не мог или не хотел соглашаться с этим правилом поведения, принятого в обществе.) В застёгнутых ботинках и изящных белых платьях, с волосами, перевязанными лентой, она была похожа на обычную симпатичную английскую школьницу. Она ненавидела ботинки, но носила их, и по моей просьбе убрала подальше яркие нубийские одежды. Я ни разу не слышала от неё ни жалоб, ни несогласия с моими предложениями. И потому заключила, что настало время сделать следующий шаг. Ввести Нефрет в общество. Конечно, аккуратно, постепенно и мягко. Для этого нужны доброжелательные друзья – и я подумала: кто может оказаться лучше, чем девочки того же возраста?
Оглядываясь назад, готова первой признать, что это рассуждение было нелепым до смехотворности. В свою защиту могу лишь сказать, что я практически не общалась с такими девочками. Поэтому посоветовалась со своей подругой мисс Хелен Мак-Кинтош, директором близлежащей школы для девочек. 
Хелен была шотландкой – резкой, порывистой, смуглой, седоволосой, облачённой в практичный твидовый костюм.
Когда она приняла моё приглашение на чай, то не скрывала своего любопытства в отношении нашей новой воспитанницы.
Я приложила все усилия, чтобы Нефрет произвела хорошее впечатление, предупредив её, чтобы избежать непреднамеренных оговорок, которые могли бы вызвать сомнения в общепринятой истории. И, возможно, переусердствовала. Нефрет всё время сидела, будто Статуя Приличия: опустив глаза, сложив руки, отвечая только тогда, когда к ней обращались. Платье, которое я попросила её надеть, в высшей степени соответствовало возрасту: белый батист, манжеты в сборках, широкий пояс. Я заплела ей косы и завязала их большими белыми бантами. 
После того, как Нефрет удалилась, Хелен повернулась ко мне, приподняв брови. 
– Моя дорогая Амелия, – произнесла она. – Что ты наделала?
– Только то, что требовали христианское милосердие и правила благопристойности, – ощетинилась я. – В чём ты обвиняешь её? Она умна и старается угодить...
– Моя дорогая, банты и оборки ей не помогут. Наряди её в лохмотья – и она всё равно останется экзотической райской птичкой.
Я не могла возражать. И сидела – честно признаюсь – обиженно умолкнув, пока Хелен потягивала чай. Постепенно морщины на её лбу разгладились, и, наконец, она задумчиво сказала:
– По крайней мере, никто не усомнится в чистоте её крови. 
– Хелен! – воскликнула я. 
– Естественно, но такие вопросы неизбежны, когда речь идёт о потомстве мужчин из дальних уголков империи. Матерей нет в живых, что очень удобно, а у черноглазых детей щёки, горящие от поцелуев солнца... Так что не злись на меня, Амелия, я выражала общественные предрассудки, а не собственные, и, как я уже сказала, по поводу Нефрет вопросов не возникнет. Знаешь, ей следует дать другое имя. Как насчёт Натали? Оно несколько необычно, но, несомненно, английское. 
Замечания Хелен вызвали определённое беспокойство, но её рвение проснулось, и она с таким энтузиазмом принялась за дело, что ей трудно было возразить. Я не отношусь к скромницам, но в этом вопросе чувствовала под собой зыбкую почву. У Хелен был большой опыт в отношении молодых женщин, и я не чувствовала себя вправе сомневаться, задавая ей вопросы. 
Я твёрдо помнила урок – никогда не сомневаться в собственных суждениях. Стило мне отступить от этого принципа всего один раз – и дело закончилось полной катастрофой.
Первые несколько встреч Нефрет с «молодыми леди», тщательно подобранными Хелен, казалось, прошли хорошо. Хотя я подумала, что эти девчонки очень глупы. После первой встречи, когда одна ответила на вежливое приветствие Эмерсона, по-дурацки хихикая, а другая сообщила ему, что он намного красивее, чем любой из её учителей, Эмерсон забаррикадировался в библиотеке и отказался выходить, когда они навещают нас. Однако он согласился с тем, что общение Нефрет с ровесницами, вероятно, окажет благотворное действие.
Девушка, казалось, не возражала против новых подруг. Я и не ожидала, что с самого начала она будет активно выдвигать себя на первый план. К обществу нужно привыкнуть.
Наконец Хелен решила, что для Нефрет пришло время показаться в свете, и официально пригласила девушку к себе в школу на чаепитие с собой и избранными «юными леди». Меня не пригласили. Точнее, мне категорически запретили приезжать, резко добавив: она хочет, чтобы Нефрет чувствовала себя спокойно и была сама собой. Вообразить, что моё присутствие помешает Нефрет чувствовать себя непринуждённо, конечно, было смехотворным, но я не рискнула – тогда! – возразить такому известному авторитету в среде юных дам. Я испытала все оттенки материнского беспокойства при виде уезжавшей Нефрет, однако уверяла себя, что её внешний вид идеален: от хорошенькой шляпки, украшенной розами, до подошв маленьких туфелек. Уильям, наш кучер, был одним из многих её поклонников; он чистил лошадей, пока их попоны не засияли, а пуговицы его пальто ярко сверкали на солнце. 
Нефрет вернулась раньше, чем я ожидала. Я сидела в библиотеке, пытаясь справиться с огромным количеством корреспонденции, когда вошёл Рамзес. 
– В чём дело, Рамзес? – раздражённо спросила я. – Разве ты не видишь, что я занята?
– Нефрет вернулась, – ответил Рамзес.
– Так рано? – Я положила перо и обернулась к нему. Заведя руки за спину и раздвинув ноги, он встретил мой взгляд с обычной невозмутимостью. Его соболиные кудри были взъерошены (как и всегда), его рубашка – запятнана грязью и химикатами (как и всегда). Его черты, особенно нос и подбородок, оставались ещё великоватыми для тонкого лица, но если он и дальше будет постепенно округляться, как и сейчас, то они перестанут раздражать – особенно подбородок с ямочкой (или расщелиной – той самой, которая так очаровала меня в подбородке его отца). 
– Надеюсь, она хорошо провела время, – продолжала я. 
– Нет, – сказал Рамзес. – Ничуть.  
Взгляд перестал быть неподвижным. И превратился в обвиняющий. 
– Она так сказала?
– ОНА бы никогда так не сказала, – ответил мой сын, который не полностью преодолел привычку называть Нефрет иначе, как заглавными буквами. – ОНА считает жалобы проявлением трусости, а также вероломством по отношению к тебе, хотя по моему личному мнению...
– Рамзес, сколько раз я просила тебя не использовать эту фразу? 
– Прошу прощения, мама, и постараюсь в будущем выполнять твою просьбу. Нефрет находится в своей комнате, дверь закрыта. Я считаю, хотя и не могу быть уверенным, поскольку она пробежала мимо меня, отвернувшись, что она плакала.
Я отодвинула стул от стола, но осталась сидеть. 
– Как ты думаешь, стоит мне пойти к ней?
Вопрос удивил меня саму не меньше, чем Рамзеса. Я не собиралась спрашивать у него совета. Никогда не спрашивала. Его глаза, такие тёмно-карие, что выглядели чёрными, широко раскрылись. 
– Ты спрашиваешь меня, мама? 
– Похоже на то, – ответила я. – Хотя и не могу понять, почему.
– Не требуй сложившееся положение экстренных мер, – произнёс Рамзес, – я подробно изложил бы свою признательность за твою уверенность во мне. Это восхищает и трогает меня больше, чем я могу сказать. 
– Надеюсь, Рамзес. Но умоляю – покороче. 
Быть кратким стоило Рамзесу достаточно сил. И свидетельствовало о его беспокойстве за Нефрет, ибо он мог добиться успеха, только выполнив моё условие. 
– Я считаю, что тебе нужно идти, мама. Немедленно.  
Что я и сделала.
Я чувствовала какую-то болезненную слабость, стоя перед дверью Нефрет. С теми плачущими барышнями, которые раньше встречались на моём пути, я справлялась достаточно эффективно. Но почему-то сомневалась, что методы, применяемые мной в тех случаях, и на сей раз сработают, как полагается. Я оказалась, можно сказать, in loco parentis27, и эта роль не была созвучна моей душе. Что, если она, рыдая, припадёт к моим коленям?
Передёрнув плечами, я постучала в дверь. (Дети, уверена, имеют такое же право на неприкосновенность частной жизни, как и взрослые). Когда она ответила, я с облегчением услышала, что её голос был совершенно нормальным. Войдя, я увидела, что она спокойно сидит с книгой на коленях, а на гладких щеках нет и следа слёз. Затем я заметила, что книга перевёрнута вверх ногами, а на полу возле кровати валяются какие-то обрывки. Когда-то они были лучшей шляпкой Нефрет, сплетённой из тонкой соломы и атласных лент, с полями, украшенными розовыми шёлковыми цветами. Ни один несчастный случай не мог привести её к подобному состоянию. Должно быть, шляпку топтали ногами.
Похоже, Нефрет и забыла о шляпке. Когда я подняла глаза, её губы сжались, а лицо застыло, словно в ожидании выговора или удара.
– Розовый – не твой цвет, – сказала я. – И мне не следовало убеждать тебя носить эту дурацкую шляпку. 
В какой-то миг я была уверена, что она потеряет сознание. Её губы задрожали, а затем изогнулись в улыбке. 
– Я прыгала на ней, – сказала она. 
– Думаю, у тебя были для этого причины. 
– Простите. Я знаю, что она дорого стоила. 
– У тебя полно денег. Можешь рвать на части столько шляп, сколько захочешь. – Я уселась у подножия шезлонга. – Но полагаю, что существуют более эффективные способы разобраться с тем, что тебя беспокоит. Что случилось? Кто-то был груб с тобой?
– Груб? – повторила она с недетской отрешённостью. – Я не знаю, что это значит. Это грубо – говорить то, что заставляет другого человека чувствовать себя маленьким, уродливым и глупым?
– Очень грубо, – ответила я. – Но как ты могла поверить этим насмешкам? У тебя же есть зеркало, и ты должна знать, что с лёгкостью затмеваешь этих примитивных ничтожных злючек, как луна затмевает звёзды. Поверь мне, милая, я на грани того, чтобы выйти из себя. Непривычное состояние. Что они говорили? 
Она серьёзно посмотрела меня. 
– Вы пообещаете, что не броситесь в школу, чтобы избить их зонтиком28?  
Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять: блеск в её голубых глазах был смехом. Она почти никогда не шутила – по крайней мере, со мной. 
– Да всё в порядке, – улыбнулась я. – Эти мерзкие маленькие жабы попросту ревновали тебя, Нефрет. 
– Может быть. – Её тонкие губы искривились. – Там был молодой человек, тётя Амелия. 
– О, боже мой! – воскликнула я. – Если бы я знала…
– Мисс Мак-Кинтош тоже не знала, что он приедет. Он искал школу для своей сестры, чьим опекуном является, и выразил желание встретиться с другими юными леди, чтобы узнать, будут ли они для неё подходящим обществом. Должно быть, он очень богат, потому что мисс Мак-Кинтош говорила с ним очень вежливо. И он был очень красив. Одна из девушек, Уиннифред, желала его. – Она увидела выражение моего лица, и её улыбка исчезла. – Я что-то сказала не так? 
– Э-э… не совсем. Просто Уиннифред на самом деле хотела...  
– Вот видите? – Она широко развела руки – жест, столь же грациозный, сколь и непривычный. – Я не могу говорить, не допуская ошибок. Я не читала книг, которые читали они. Я не слышала музыки, которая известна им. Я не умею ни играть на пианино, ни петь, ни говорить на иностранных языках...
– И они тоже, – фыркнула я. – Несколько слов на французском и немецком... 
– Достаточно сказать то, что я не понимаю, а потом переглядываться и смеяться. Они всегда поступали так, но сегодня, когда сэр Генри сидел рядом со мной и смотрел на меня вместо Уиннифред, каждое слово было завуалированным оскорблением. Они говорили только о том, что мне неизвестно, и задавали мне вопросы – о, так мило! – на которые я не знала ответов. Уиннифред попросила меня спеть, хотя я уже предупреждала её, что не могу. 
– И как ты поступила?  
Лицо Нефрет приобрело чрезвычайную серьёзность:
– Я спела… я спела призыв к Исиде. 
– Я...– Я остановилась, чтобы сглотнуть. – То, что ты пела в храме Святой Горы? И… танцевала?
– О, да, это часть ритуала. Сэр Генри сказал, что я очаровательна. Но не думаю, что мисс Мак-Кинтош снова пригласит меня на чай.
Я ничего не могла с собой поделать. Я смеялась так, что слёзы текли из глаз. 
– Не обращай внимания, – пробормотала я, хватаясь за платок. – Тебе больше не придётся туда ездить. А Хелен я скажу пару слов! К чему было её слушать...
– Но я вернусь, – тихо ответила Нефрет. – Не скоро. После того, как запомню, что я должна знать. Когда прочитаю книги и изучу их глупые языки. И научусь шить. – Она наклонилась ко мне и взяла меня за руку – редкий и многозначительный жест со стороны такой невозмутимой девушки.
– Я много думала, тётя Амелия. Это мой мир, и я должна научиться жить в нём. Всё не так страшно, как кажется. Есть множество вещей, которые я хочу узнать. Я должна поступить в школу. О, не в такую, как здесь, где я не смогу научиться всему достаточно быстро, и у меня не хватит храбрости ежедневно сталкиваться с такими девушками, как эти. Вы говорите, что у меня много денег. Можно ли заплатить учителям, чтобы они приходили ко мне?  
– Да, конечно. Я и собиралась предложить что-то подобное, но думала, что тебе нужно время, чтобы освоиться и привыкнуть…
– Но так и случилось. Эти недели с вами, и профессором, и моим братом Рамзесом, и моими друзьями Гарджери и кошкой Бастет были похожи на христианские Небеса, о которых рассказывал мне отец. Но нельзя вечно прятаться в этом таинственном саду. Я думала, что вы хотели этой зимой взять меня с собой в Египет.
– Думала…– На мгновение я потеряла дар речи. Но победила недостойное, презренное чувство, сжимавшее мне горло, и вытолкнула слова. – Мы думали, да. Ведь ты так интересуешься археологией…
– Да, и когда-нибудь, возможно, я продолжу изучать её. Но сначала нужно узнать многое другое. Могла бы я остаться на эту зиму у миссис Эвелины и мистера Уолтера Эмерсона, как вы думаете? Раз у меня так много денег, я могу заплатить им. 
Я объяснила – настолько тактично, насколько могла – что друзья не принимают и не предлагают оплату за доброту, но в целом это было именно тем, что я бы предложила сама, если бы посмела. Я могла бы нанять наставников и учителей, которые бы забили голову Нефрет сведениями таким же образом, как гуся откармливают для foie gras29, но она не могла научиться от них тому, в чём действительно нуждалась – манерам и поведению хорошо воспитанной дамы. И кто лучше всего научит этому девушку, если не Эвелина? А что до Уолтера, то он мог помочь стремлению Нефрет к учёбе, одновременно удовлетворяя собственные желания. Короче говоря, решение было идеальным. Я не предлагала его, потому что не хотела обвинять даже собственную совесть в том, что я пренебрегаю своим долгом. Кроме того, я ни на мгновение не представляла себе, что это устроит все заинтересованные стороны.
Теперь это предложила сама Нефрет, и с её тихой, но неуклонной решимостью невозможно было бороться. Эмерсон сделал всё возможное, чтобы убедить её передумать, особенно после того, как Рамзес, к удивлению всех (кроме меня), сообщил, что этой зимой он тоже остаётся в Англии. 
– Не знаю, почему ты так настойчиво споришь с ним, – сказала я Эмерсону, который метался туда и сюда по библиотеке – как всегда, когда его что-либо беспокоило. – Ты знаешь, что Рамзес, приняв решение, никогда не меняет его. Кроме того, предложение девушки имеет свои преимущества. 
Эмерсон замер и воззрился на меня. 
– Не вижу ни одного. 
– Мы часто обсуждали односторонность образования Рамзеса. В некотором смысле он так же невежественен, как Нефрет. О, разумеется, никто не мумифицирует мышей и не смешивает взрывчатые вещества лучше, чем Рамзес, но применение этих навыков ограничено. Что же касается поведения в обществе... 
Эмерсон грозно заворчал – как и всегда при упоминании правил поведения в обществе.
– Я говорила тебе, – продолжала я, – как девчонки насмехались над Нефрет.
Красивое лицо моего мужа покраснело. Как бы он ни привык взрываться по любому поводу, но в этом случае совершенно не мог прибегнуть к своим обычным методам возмездия за несправедливость. Нельзя наносить юным дамам удары в челюсть или лупить респектабельную пожилую директрису. Он стоял с несчастным видом, сжав кулаки, и его плечи бугрились, как у огромного быка, мучимого уколами и ударами пикадоров. Несчастный – но величественный, поскольку, как я уже неоднократно замечала, впечатляющая мускулатура Эмерсона и благородные черты никогда не могут утратить свою значительность. Я поднялась, подошла к нему и взяла за руку. 
– Разве это так ужасно, Эмерсон? Только мы вдвоём, и больше никого, как в прежние годы. Неужели моё общество так неприятно тебе?
Мышцы руки расслабились.
– Не мели чушь, Пибоди, – пробормотал он, и, как я и надеялась, заключил меня в объятия.
Вот так всё и устроилось. Излишне говорить, что Эвелина и Уолтер с восторгом выразили согласие. Я поспешила принять необходимые меры для нашего путешествия, прежде чем Эмерсону придёт в голову передумать. 
Он слегка хандрил и до отъезда, и после него. Должна признаться, что и я внезапно испытала чувство потери, когда пароход выходил из дока, и я махала на прощание оставшимся внизу. Я даже не замечала, как сильно вытянулся Рамзес. Он выглядел крепким и надёжным и, конечно, стоял рядом с Нефрет. Эвелина обнимала девочку с другой стороны, Уолтер держал руку жены и энергично махал носовым платком. Они выглядели одной большой красивой семьёй. 
Поскольку нам удалось захватить самое начало сезона, мы решили отправиться на корабле из Лондона в Порт-Саид вместо того, чтобы следовать по более быстрому, но менее удобному маршруту: на поезде до Марселя или Бриндизи, а затем – на пароходе. Я надеялась, что морское путешествие умиротворит Эмерсона и приведёт его в соответствующее расположение духа. Луна любезно бросала рябь серебристого света по воде, когда мы гуляли по палубе, рука в руке, и скользила по иллюминатору нашей каюты, чтобы пробудить нежные проявления супружеской привязанности. И не могу не отметить приятные изменения – возможность испытывать эти проявления, не задаваясь вопросом, не забыли ли мы запереть Рамзеса в соседней каюте.
Но Эмерсон не отзывался так быстро, как я надеялась, и часто хмурил брови, отстраняясь от окружающей действительности. Однако я была уверена, что его мрачное настроение развеется, как только мы ступим на землю Египта. Этот миг теперь был отдалён от нас всего несколькими часами пути. Мне показалось, что я вижу тусклый контур побережья, и я пододвинула свою руку к сильной коричневой руке, которая лежала на перилах. 
– Мы почти приехали, – сказала я весело. 
Эмерсон, нахмурившись, фыркнул. И не взял меня за руку. 
– Что, чёрт побери, творится с тобой? – спросила я. – Всё ещё дуешься из-за Рамзеса?
– Я никогда не дулся, – проворчал Эмерсон. – Что за словечки! Тактичность не относится к твоим сильным сторонам, Пибоди, но должен признаться, я ожидал от тебя сочувствия, благо ты вечно утверждаешь, что ощущаешь меня и мои мысли. По правде говоря, у меня странное предчувствие...
– О, Эмерсон, как великолепно! – воскликнула я, не в силах сдержать восхищения. – Я знала, что в один прекрасный день ты тоже...
– Я выбрал неподходящее слово, – свирепо рявкнул Эмерсон. – Твои предчувствия, Амелия – всего лишь продукт твоего необузданного воображения. Мои… м-м… трудности вызваны разумными причинами.
– Как и все подобные намёки на приближающуюся катастрофу, включая мои. Надеюсь, ты не думаешь, что я суеверна! Я? Нет, предзнаменования и предчувствия являются следствием неосознанного хода мыслей пробуждающегося сознания, а затем бодрствующая часть мозга сохраняет и интерпретирует их, после чего...
– Амелия! – Я взволновалась, увидав, как синие глаза Эмерсона сверкнули сапфировым блеском, свидетельствующим о повышении настроения. Ямочка (которую он предпочитает называть «расщелиной») на твёрдо очерченном подбородке зловеще задрожала. – Амелия, тебе интересно узнать мои взгляды или выразить своё мнение? 
Обычно мне нравились такие воодушевляющие споры, немало оживлявшие наши взаимоотношения, но я не желала испортить блаженство этого момента. 
– Прошу прощения, мой дорогой Эмерсон. Пожалуйста, выражай свои предчувствия без препятствий с моей стороны.
Эмерсон снова фыркнул. И надолго замолчал – то ли проверяя моё обещание, то ли собираясь с мыслями – а я занималась тем, что смотрела на него с восхищением, которое всегда вызывал внешний вид моего мужа. Ветер играл тёмными локонами на интеллектуальном лбу (потому что он, как обычно, отказался надеть шляпу) и топорщил рубашку на его широкой груди (поскольку он отказался надеть пальто до высадки). Его профиль (он отвернулся от меня, чтобы смотреть сквозь голубые воды) мог бы послужить образцом для Праксителя30 или Микеланджело31 – смело вылепленная дуга носа, твёрдые подбородок и челюсть, сильный, но чувствительный изгиб губы. Губы разошлись. (Наконец!) Он заговорил: 
– Мы останавливались в Гибралтаре и на Мальте.
– Да, Эмерсон, останавливались. – Крепко сжав губы, я не промолвила больше ни слова.
– В обоих местах нас ожидали письма из дома и газеты. 
– Я знаю, Эмерсон, их доставили на поезде, быстрее, чем мы... – Предчувствие заставило дрогнуть мой собственный голос. – Прошу, продолжай. 
Эмерсон медленно повернулся, держа руку на перилах. 
– Ты читала газеты, Пибоди?
– Некоторые.
– А «Дейли Йелл»?
Я не лгу, если в этом нет крайней необходимости. 
– А она была среди газет, Эмерсон?
– Интересный вопрос, Пибоди. – Голос Эмерсона понизился до рычащего мурлыканья, которое обычно предвещает взрыв. – Я подумал, что тебе, возможно, известен ответ, потому что я не проверял этого до утра, когда мне случилось увидеть пассажира, читающего эту презренную тряпку. Когда я спросил, откуда он её взял – газету от семнадцатого числа, через три дня после того, как мы покинули Лондон – он сообщил мне, что на Мальту доставили несколько экземпляров. 
– В самом деле?
– Ты пропустила одну, Пибоди. Что ты сделала с остальными – бросила их за борт?
Углы его губ дрожали, но не с яростью, а с насмешкой. Я была несколько разочарована – вспышки гнева Эмерсона всегда вдохновляли меня – но не могла уклониться от истины.
– Конечно, нет. Это было бы бессмысленным уничтожением чужой собственности. Они лежат под нашим матрасом. 
– А! Я мог бы услышать потрескивание бумаги, если бы меня не отвлекало кое-что другое. 
– Я трудилась изо всех сил, чтобы отвлечь тебя. 
Эмерсон рассмеялся. 
– И преуспела, моя дорогая, как и всегда. Я не знаю, почему ты преисполнилась такой решимости уберечь меня от этой истории, и не могу обвинять тебя в беседе с клятым журналистом. Он едва успел вернуться в Англию за десять дней до того, как мы уехали, и, как только я узнал об этом, то решил, что у тебя не будет возможности увидеться с ним.
– О, вот как?
– Кевин О'Коннелл – тон Эмерсона, когда он произносил это имя, превращал его в ругательство, – Кевин О'Коннелл – беспринципный негодяй, к которому ты испытываешь необъяснимую привязанность. Он черпает сведения у тебя, Амелия. И ты это знаешь. Как часто в прошлом от него были одни неприятности? 
– Так же часто, как он доблестно помогал нам, – ответила я. – Он никогда намеренно не вредил нам, Эмерсон. 
– Ну... согласен – история не оказалась настолько разрушительной, как я ожидал.
Было бы много хуже, если бы я не опередила Кевина. Эмерсон не верит в телефоны. И отказывается установить их в Амарна-Хаусе. Но за два дня до отъезда мы оказались в Лондоне, и мне удалось позвонить из отеля. Я тоже видела уведомление о предстоящем возвращении Кевина, и мои предчувствия были столь же обоснованными, как и у Эмерсона. 
– Полагаю, он раздобыл сведения, когда находился в Судане, – размышлял Эмерсон. – Только он мог воспользоваться ими. Ни в «Таймс», ни в «Миррор» ничего нет.
– Их корреспонденты пишут только о положении на театре боевых действий. Однако Кевин…
– Суёт свой нос в наши дела, – завершил Эмерсон. – Проклятье! Полагаю, было бы необоснованно надеяться, что О'Коннелл не будет задавать о нас вопросы офицерам в Санам Абу Доме32. Остаётся лишь думать, что военные не будут распространять сплетни и пустые слухи. 
– Они знали, что мы отправились в пустыню после Реджи Фортрайта33, чья экспедиция якобы занималась розысками пропавших дяди и тёти,– напомнила я ему. – Мы вряд ли скроем этот факт, даже если Реджинальд не заявлял о своих намерениях каждому офицеру в лагере. Когда же мы вернулись, появление Нефрет должно было вдохновить любопытство и домыслы. Но история, которую мы придумали, гораздо правдоподобнее, чем истина. Все, кто знали о бедном мистере Форте, упорно разыскивавшем Затерянный Оазис, считал его сумасшедшим или мечтателем.
– О'Коннелл не упоминал об этом, – неохотно согласился Эмерсон. Действительно – я угрожала ему множеством неприятностей, если он осмелится. 
– Нефрет – не единственное имя, которое упоминает Кевин, – продолжала я. – Как я и предполагала... как я и ожидала от такого журналиста, Кевин выбрал главной темой чудо выживания. Рассказ Нефрет был только одним из многих, и никто из читавших статью не заподозрил, что её воспитали не добросердечные американские миссионеры, а язычники, пережившие утраченную цивилизацию. Даже если о Затерянном Оазисе не скажут ни слова, предположение, что она воспитывалась среди голых дикарей – а именно так наши просвещённые соотечественники относятся к представителям всех культур, кроме своей собственной – подвергло бы её насмешкам и грубым домыслам со стороны общества.
– Так вот что тебя беспокоит? Признание Нефрет обществом?
– У неё и без того хватило трудностей из-за ограниченных тупиц. 
Туча исчезла с благородного чела Эмерсона. 
– Твоя трогательная забота о девочке делает тебе честь, дорогая. Я считаю всю эту суету абсолютной ерундой, но, без сомнения, нетерпимость к происхождению гораздо труднее перенести молодой девушке, нежели МНЕ. В любом случае мы не можем объяснить её происхождение, не открывая тайны, которую поклялись сохранить. Поэтому я рад, что дети остались в Англии – дома, в безопасности.
– Я тоже, – откровенно призналась я.

* * *

Первым человеком, которого я увидела с борта парохода, входившего в док Порт-Саида, был наш верный мастер Абдулла. Его белоснежный тюрбан возвышался на шесть дюймов над головами окружавшей толпы. 
– Проклятье! – невольно воскликнула я. Ибо надеялась ещё на несколько часов внимания Эмерсона исключительно к моей персоне. К счастью, он не услышал меня. Поднеся руки ко рту, он громогласно завопил, заставив подпрыгнуть близстоящих пассажиров, и широко улыбнулся Абдулле. Наш многолетний реис был слишком старым и почтенным, чтобы выражать своё волнение какими-либо телодвижениями, но его младших родственников ничто не ограничивало, так что они вовсю подпрыгивали, качая тюрбанами, и выкрикивали приветствия. 
– Как здорово, что Абдулла встретил нас, – просиял Эмерсон.
– И Селим, – продолжила я, видя другие знакомые лица. – И Али, и Дауд, и Фейсал, и...
– Теперь нам будет гораздо легче сесть в поезд, – сказал Эмерсон. – Не пойму, как я сам не догадался попросить их встретить нас. Похоже, Абдулла предвидит наше малейшее желание. 
Поезд из Порт-Саида в Каир идёт менее шести часов. В нашем купе хватило места и для Абдуллы, и для его старшего сына Фейсала, поскольку другие европейцы отказались находиться рядом с «кучей грязных туземцев», как выразился один напыщенный идиот. Я слышала, как он взывал к проводнику. И ничего не добился. Проводник знал Эмерсона…
Что ж, мы удобно устроились и приступили к обмену свежими сплетнями. Абдулла огорчился, узнав, что Рамзес не приехал с нами. По крайней мере, он добросовестно изображал печаль, но мне показалось, что чёрные глаза блестели как-то по-особому. Его чувства были ясны для меня – разве я не разделяла их? Его преданность Эмерсону сочетала в себе благоговение помощника с крепкой дружбой человека и брата. В прошлом году Абдуллы не было с нами, и теперь он нетерпеливо ожидал безраздельного внимания своего кумира на протяжении целого сезона. Он бы точно так же распорядился мной, если бы это было возможно (я думала об этом без малейшей обиды). А я, со своей стороны, ожидала того же самого. Не говоря уже об Али, Дауде и Фейсале. 
Мы распрощались в Каире, но только временно. Вскоре нам предстояло встретиться в их родной деревне Азийех – нанимать команду для зимних раскопок. Эмерсон был в таком хорошем настроении, что охотно подчинился всеобщим объятиям; в течение некоторого времени он полностью скрылся в облаке размахивающих рукавов и развевающихся халатов. Остальные европейские путешественники-европейцы без стеснения наблюдали за этим зрелищем. 
Конечно же, мы заказали номера в «Шепард-отеле». Наш старый друг господин Бехлер стал его владельцем, поэтому не возникло никаких проблем, хотя «Шепард» становится настолько популярным, что комнаты трудно раздобыть. В этом году все праздновали победу в Судане. 2 сентября войска Китченера34 заняли Омдурман и Хартум, прекратив восстание и смыв с британского флага пятна бесчестия, которые позорили его с тех пор, как доблестный Гордон пал жертвой полчищ безумного Махди. (Если читатель не знаком с этим событием, рекомендую ему или ей прочесть любой учебник истории.) 
Благоприятное настроение Эмерсона испарилось, как только мы вошли в отель. В зимний сезон «Шепард» всегда переполнен, и в этом году толпа оказалась больше обычной. Молодые офицеры, бронзовые от солнца, недавно прибывшие с поля битвы, щеголяли перевязями и золотыми галунами перед восхищёнными взорами трепетавших вокруг дам. Одно лицо, украшенное особенно впечатляющим набором военных усов, выглядело знакомым, но прежде чем я смогла подобраться к офицеру, окружённому толпой гражданских лиц, расспрашивавших его о Хартуме, Эмерсон схватил меня за руку и потащил прочь. Только тогда, когда мы оказались в нашем номере (том, который нам всегда предоставляли – с видом на Азбакейские сады), он нарушил молчание.
– С каждым годом здесь становится всё более модно останавливаться. Чертовски переполнен, – проворчал он, бросая шляпу на пол и отправляя вслед за ним пальто. – В последний раз, Амелия. Я так решил. В следующем году мы примем приглашение шейха Мохаммеда остановиться у него. 
– Конечно, дорогой, – ответила я, как и каждый год. – Спустимся выпить чая, или приказать сафраги (официанту, коридорному) принести его сюда?
– Обойдусь без чёртова чая, – отрезал Эмерсон. 
Мы пили чай на маленьком балконе с видом на сады. Как бы я ни жаждала присоединиться к толпе внизу, где, без сомнения, нашла бы множество друзей и знакомых и узнала свежие новости, но не считала разумным убеждать Эмерсона вновь облачиться в пальто и шляпу. Я и без того выдержала тяжёлую борьбу по поводу головного убора, прежде чем мы вошли в отель.
Босоногий слуга в белом халате бесшумно проскользнул перед нами, и мы заняли места за столом. Внизу яркими розами и гибискусом пылали сады, экипажи и пешеходы передвигались по широкой аллее – бесконечная панорама египетской жизни, как я когда-то назвала её. Перед ступенями отеля остановилась богатая карета, из неё вышла величественная фигура в парадном мундире. 
Эмерсон наклонился над краем балкона. 
– Эй, там! – крикнул он. – Эссаламу алейкум, хабиби! (Мир тебе, друг!).
– Эмерсон! – воскликнула я. – Это же генерал Китченер!
– Этот? Я обращался не к нему. –  К моему огорчению, на его резкий жест ответил живописный, но чрезвычайно оборванный человек с подносом дешёвых безделушек. Несколько других столь же живописных субъектов – продавцы цветов, фруктов, безделушек и сувениров – привлечённые жестом, подняли глаза и присоединились к всеобщему приветствию: 
– Он вернулся, Отец Проклятий! Аллах йимессикум билхейр, эффенди! Мархаба, о Ситт Хаким! (Да пошлёт тебе Аллах добрый вечер, господин! Здравствуй, Госпожа Целительница!)
Я была приятно польщена тем, что обо мне упомянули в этом хвалебном хоре. Ситт Хаким – «Госпожа Целительница» – нежное прозвище, данное мне египтянами. 
– Сядь, Эмерсон, и перестань кричать. Люди смотрят.
– Я и собирался привлечь всеобщее внимание, – заявил Эмерсон. – А попозже поговорю со старым Ахметом – он всегда знает, что происходит. 
Его удалось убедить вернуться на место. Когда солнце опустилось ниже, и горизонт наполнился изысканным свечением умирающего дня, на лице Эмерсона появилась задумчивость. 
– Помнишь, Пибоди, первый раз, когда Рамзес стоял на этом балконе вместе с нами? Мы вместе смотрели на каирский закат...
– И не раз ещё будем смотреть, – отрезала я. – Хватит думать о Рамзесе, Эмерсон. Я до смерти хочу услышать новости. Мне известна твоя очаровательная привычка держать планы на будущее в тайне от меня до последнего момента и получать удовольствие от преподнесённых сюрпризов. Думаю, сейчас самое время. Где мы будем вести раскопки?
– Не так-то просто решить, – протянул Эмерсон свою чашку, чтобы её вновь наполнили. – Меня искушала Саккара35, там почти ничего не сделано. И я считаю, что где-то в окрестностях Мемфиса находится большое кладбище Восемнадцатой династии. 
– Логичный вывод, – согласилась я. – Особенно учитывая тот факт, что Лепсиус36 упоминал об этих гробницах в 1843 году. 
– Пибоди, если ты не прекратишь комментировать мои блестящие выводы, я разведусь с тобой, – любезно ответил Эмерсон. – Гробницы Лепсиуса нынче затеряны. Нужно горы свернуть, чтобы снова обнаружить и их, и, возможно, другие. Однако Фивы также весьма привлекательны. Большинство царских мумий Империи уже найдены, но... Кстати, говорил ли я тебе, что знал об этом втором тайнике мумий в могиле Аменхотепа Второго ещё пятнадцать лет назад?
– Да, дорогой, ты упоминал об этом примерно десять раз после того, как Лоре37 обнаружил гробницу в марте прошлого года. Почему ты сам не открыл гробницу и не снискал почести...
– К дьяволу почести. Ты знаешь моё мнение, Пибоди: когда могилу или гробницу вскрывают, появляются крысы. Как и большинство археологов, этот некомпетентный идиот Лоре совершенно не контролирует своих людей. Они украли массу ценностей из этой гробницы прямо у него под носом; кое-что уже появилось на рынке. Пока Департамент древностей не будет организован надлежащим образом...
– Да, дорогой, я знаю твои взгляды, – сказала я успокаивающе, ибо Эмерсон мог часами говорить на эту тему. – Итак, ты думаешь о Долине Царей? Но если все королевские мумии найдены...
– Нет гробниц родоначальников. Неизвестно, где похоронены Хатшепсут, Ахмос, Аменхотеп Первый и Тутмос Третий, и это лишь малая часть. И я никогда не был уверен, что обнаруженная нами могила действительно принадлежала Тутанхамону. 
– А больше некому, – ответила я. – Но я согласна с тобой в том, что многие королевские гробницы остались ещё не открыты. В этом сезоне должен приехать наш старый друг Сайрус Вандергельт, правильно? Он часто просил тебя работать с ним. 
– Не с ним, а на него, – огрызнулся Эмерсон. – Я ничего не имею ни против американцев, ни богатых американцев, ни богатых американских дилетантов – но я не работаю ни на кого. У тебя слишком много чёртовых старых друзей, Пибоди.
Моя знаменитая интуиция бездействовала. Я даже не ощутила дрожь – предвестницу ужасающих событий.
– Надеюсь, что ты не испытываешь в глубине души сомнений в намерениях мистера Вандергельта, Эмерсон?
– То есть – не ревную ли я? Милая, я давно отрёкся от этого презренного чувства. Ты убедила меня, как, надеюсь, и я – тебя, что для ревности нет ни малейшей причины. Давно женатые люди – такие, как мы, Пибоди – миновали пороги юной страсти и окунулись в безмятежный бассейн супружеской привязанности. 
Я хмыкнула.
– Фактически, – продолжал Эмерсон, – я уже некоторое время думал о том, что нам нужно составить планы не на этот год, а на будущее. Археология меняется, Пибоди. Питри38 прыгает, как резиновый мяч, и каждый год захватывает новый участок.
– Мы тоже. 
– Да, но, по-моему, это становится всё менее эффективным. Посмотри на раскопки Питри, они... – Эмерсон чуть не задохнулся от признания того, что его главный соперник обладает хорошими качествами, но сумел восстановить дыхание. – Ну… неплохи. Достаточно неплохи. Но за один сезон он может только расцарапать выбранное место, и, как только памятники будут обнаружены – считай, их уже нет. 
– Согласна, Эмерсон. Что ты предлагаешь?
– Ты не против, если я покурю? – Не дожидаясь ответа, он достал трубку и кисет с табаком. – Я предлагаю, чтобы мы сосредоточились на одном участке, а не на одном сезоне, пока не найдём всё, что нужно найти, и не зафиксируем всё в деталях. Конечно, нам потребуется большее количество сотрудников, владеющих сложными методами раскопок. Фотографы, художники, эпиграферы39 для копирования и сопоставления текстов, анатомы для изучения костей, студенты для контроля над рабочими и изучения процедуры раскопок. И даже можно соорудить постоянный дом и ежегодно возвращаться туда. – Он выпустил большой клуб дыма и добавил: – Тогда нам не пришлось бы останавливаться в этом проклятом отеле.
На мгновение я потеряла дар речи. Предложение было настолько неожиданным, а последствия настолько сложны, что я изо всех сил пыталась собраться с мыслями.
– Ну… – с трудом выдохнула я. – Предложение настолько неожиданно, что я не знаю, что и сказать. 
Я была уверена, что Эмерсон бросит саркастическое замечание о моей болтливости, но он не попался на приманку. 
– Может, и неожиданно, но надеюсь, что не нежелательно. Ты никогда не жалуешься, дорогая, но задачи, с которыми ты сталкиваешься каждый год, кого угодно с ног собьют. Тебе пора найти помощника… компаньона… ассистента… 
– Ты имеешь в виду – для женского разнообразия? Секретарша, безусловно, не помешала бы...
– Слушай, Пибоди, я не ожидал от тебя такой ограниченности. Мы можем воспользоваться чьими-нибудь услугами для записей, но почему необходимо, чтобы этот человек был женщиной? И почему не женщины-студентки, землекопы и учёные?
– А действительно, почему? – Он затронул больную тему: борьба за права моего недооценённого пола всегда имела для меня большое значение. В конце концов, подумала я, я никогда не рассчитывала более чем на один год уединённого счастья. Даже на один год не рассчитывала. Так что намерена наслаждаться им сейчас и не думать об удручающем будущем. 
– Эмерсон, я говорила это раньше и продолжаю утверждать: ты самый замечательный человек. 
– А ещё ты говорила, что меньшее тебя бы не устроило, – ухмыльнулся Эмерсон. 
– Кого ты имел в виду?
– Нефрет и Рамзеса, конечно.
– Конечно.
– Девушка продемонстрировала как интерес, так и склонность, – продолжал Эмерсон. – И я надеюсь на то, что Эвелина и Уолтер поедут с нами, как только у нас будет постоянная база. Потом, есть молодая женщина по имени Мюррей из Университетского Колледжа40, ученица Гриффита41, которая подаёт большие надежды... Среди того, чем я намереваюсь заняться в этом сезоне, Пибоди – собеседование с потенциальными сотрудниками. 
– Тогда, – встала я, – предлагаю начать с обеда внизу. 
– Зачем, чёрт побери? У Али на рынке еда гораздо лучше...
– Но некоторые из наших коллег наверняка будут обедать в «Шепарде». Мы сможем посоветоваться с ними о наиболее многообещающих учениках.
Эмерсон подозрительно взглянул на меня. 
– Ты вечно изобретаешь повод, чтобы заставить меня заниматься тем, что я ненавижу. Откуда ты знаешь, что сегодня должны появиться какие-то египтологи? Сама пригласила их, так ведь? Чёрт тебя побери, Пибоди...
– Я получила известия от друзей, как всегда, ожидающих нас. Идём сейчас. Уже поздно, а ты захочешь искупаться и переодеться. 
– Я не хочу, но, полагаю, должен, – проворчал Эмерсон.
Он начал раздеваться, топая по комнате и швыряя воротник, рубашку и галстук в направлении дивана. Они упали на пол. Я собиралась возражать, но тут Эмерсон внезапно застыл и повелительным жестом приказал мне последовать его примеру. Голова наклонилась. Уши насторожились. На мгновение он прислушался, а затем с кошачьей быстротой, на которую был способен в случае необходимости, бросился к двери и распахнул её. В коридоре было темно, но я увидела бесформенную груду, скрючившуюся на полу. Эмерсон сграбастал её и втащил в комнату.


ГЛАВА 3

Я твёрдо знаю:
инстинкт заменяет
женщине логику.

– Ради Бога, Эмерсон! – воскликнула я. – Это же мистер Невилл! Отпусти его!
Эмерсон осмотрел своего пленника, которого он держал за отвороты воротника. 
– Так и есть, – сказал он с лёгким удивлением. – Какого дьявола вы устроились на полу, Невилл?
Несчастный молодой человек вставил палец между своими галстуком и шеей, с трудом отделил первое от последнего и только тогда заговорил:
– Э-э... газ в коридоре, похоже, закончился, и втемноте я не мог быть уверен, что нашёл свою комнату. Когда я попытался разобрать номер, то уронил очки. 
И тут на него напал кашель.
– Всё ясно, – сказала я. – Эмерсон, иди и посмотри на очки мистера Невилла. Надеюсь, ты на них не наступил.
Когда он вернулся, выяснилось, что надежды не оправдались. Невилл с ужасом взглянул на останки. 
– К счастью, у меня есть ещё одна пара, но я не захватил их с собой, поэтому, если вы будете так любезны и проводите меня, миссис Эмерсон... 
– Конечно. И, естественно, заменим вам очки. Ей-Богу, Эмерсон, пора бы уже избавиться от привычки прыгать на таких людей.
Невилл принадлежал к тому молодому поколению археологов, которое выказывало великолепные способности к филологии. Среди моих знакомых он был одним из самых незаурядных: борода и волосы – того же цвета, что и кожа, а глаза – неопределённого серо-коричневого оттенка. Но он обладал мягким, приятным характером и располагающей улыбкой.
– Это моя вина, миссис Эмерсон. Из того, что я слышал, у вас с профессором есть все основания подозревать людей, следящих за вашей дверью. 
– Верно, – заявил Эмерсон. – Однако сейчас я должен извиниться. Надеюсь, я вам ничего не повредил?
И начал отряхивать одежду Невилла с такими энергией и энтузиазмом, что голова молодого человека закачалась взад-вперёд.
– Прекрати, Эмерсон, и иди переодеваться, – приказала я. – Вы должны извинить нас, мистер Невилл, мы немного опоздаем. На столе лежит рукопись, которая может вас заинтересовать; я надеялась поговорить с вами насчёт некоторых фрагментов, по поводу которых вы мне уже раньше давали любезные советы. 
К тому времени, как я закрыла дверь спальни, Эмерсон уже громко плескался в ванной, и я решила, что он хочет избежать разъяснений или неудобных вопросов. Эмерсон часто склонен действовать поспешно, но редко – без причины (однако людям с невысоким интеллектом эта причина может показаться неадекватной). Неужели он опасался, что не следует мне доверять?
Он не предоставил мне возможности задуматься над этим вопросом, одеваясь с необычной скоростью и отсутствием суеты, пока я совершала омовение. Мне пришлось позвать его из гостиной, куда он отправился развлекать нашего посетителя, чтобы попросить его помочь застегнуть платье. Отвлекающие факторы, которые часто появлялись во время этого процесса, на сей раз не возникли. 
Платье было ярко-малиновым – любимого цвета Эмерсона, сшито по последней моде. Пришлось не раз надоедать портнихе, чтобы закончить его вовремя. Эмерсон бросил на меня беглый взгляд и заметил:
– Ты выглядишь очень красиво, дорогая. Мне всегда нравилось это платье. 
Когда мы вернулись в гостиную, мистер Невилл всматривался в рукопись, на которую я обратила его внимание.
– Просто не оторваться! – воскликнул он. – Это транслитерация «Сказания об обречённом принце» мистера Уолтера Эмерсона? Кажется, она гораздо точнее, чем перевод Масперо. 
– Само сравнение иератических знаний Масперо и моего брата уже является оскорблением, – грубо отрезал Эмерсон. – Для Уолтера это – пустяковая работа. Он только транскрибировал её в иероглифы в качестве любезности по отношению к миссис Эмерсон. Ей как-то взбрело в голову заняться переводом, но её иератика...
– Сравнения столь же излишни, сколь и неуместны, Эмерсон, – промолвила я. – Я никогда не утверждала, что являюсь специалистом по иератике.
(Объясняю для несведущих: иератика – это скоропись, сокращённая форма иероглифического письма, и зачастую настолько сокращённая, что сходство с первоначальной формой почти невозможно разобрать. Уолтер – один из ведущих специалистов в этой области, равно как и в других разделах древнеегипетского языка, а я – нет. И Эмерсон – тоже.) 
– Очень увлекательно, – согласился Невилл. – Особенно...
– Сейчас нет времени, – прервал Эмерсон. – Раз это так необходимо, не будем затягивать. Обопритесь на меня, Невилл, я не позволю вам упасть. Возьми меня за другую руку, Амелия – проклятый сафраги погасил свет, и я с трудом вижу, где все собираются.
Огни на другом конце коридора ярко горели, и мы смогли пройти достаточно быстро. Трепет гордости охватил меня, когда мы спускались по лестнице, поскольку все глаза – особенно женские – были прикованы к фигуре моего мужа. Не сознавая этого (в определённом смысле он очень скромен), он направился в обеденный салон, где друзья уже ждали нас.
Подобные встречи в первый вечер наших возвращений в Египет стали приятной традицией. Заняв своё место, я опечалилась, обнаружив, что несколько дружеских лиц мне больше не суждено увидеть – увы, до того знаменательного дня, когда мы снова встретимся в лучшем из миров. Я знала, что преподобный мистер Сейс грустит о кончине своего друга мистера Уилбура, случившейся в прошлом году. Их дахабии42, «Иштар43» и «Семь Хатор44», бок о бок избороздили весь Нил. Теперь «Иштар» плыл в одиночестве, пока для него не настанет время перейти за пределы заката и, присоединившись к «Семи Хатор», скользить по широкой реке вечности. 
Измождённое лицо мистера Сейса озарилось признательностью, когда он услышал это поэтическое выражение. (Снова Поэзия! Берегись, Заурядный Читатель!)
– Однако, миссис Эмерсон, в наших потерях мы утешаемся не только осознанием, что наши друзья просто немного опередили нас, но и появлением новых работников на полях науки.
Присутствовали и несколько незнакомцев: юноша по имени Дэвис, которого мистер Ньюберри, ботаник, трудившийся с Питри в Хаваре45, представил как многообещающего живописца, создателя египетских пейзажей; Рейснер, гладко выбритый американец с квадратной челюстью, член Международной Комиссии по составлению каталога в Каирском музее; герр Бурш, бывший ученик Эберса46 из Берлина. Эмерсон изучал их с хищным блеском в глазах, рассматривая, как потенциальных членов нашей команды. 
Другой незнакомец был старше и обладал поразительной внешностью – золотыми волосами и тёмно-бархатистыми блестящими серыми глазами, которым могла бы позавидовать любая женщина. Однако черты лица были полностью мужскими, а челюсть – почти прямоугольной. Я не встречала его раньше, но Эмерсон обратился к нему с кратким приветствием:
– Итак, вы вернулись. Это моя жена. 
Я давно привыкла к скверным манерам Эмерсона. Я протянула джентльмену руку, которую он пожал крепко, но достаточно нежно.
– Я так долго ожидал этого удовольствия, миссис Эмерсон. Ваш муж не посчитал нужным упомянуть моё имя. Я Винси – Леопольд Винси, к вашим услугам47. 
– Вы могли бы получить это удовольствие и раньше, если бы посчитали нужным, – хмыкнул Эмерсон, толкнув меня в кресло, подставленное официантом. – Куда вы убежали после скандала в Анатолии? Скрывались?
Все наши друзья, как и я, давно привыкли к скверным манерам Эмерсона, но эта фраза – которая для меня ничего не значила – очевидно, превзошла даже его обычные размеры бестактности. За столом послышался потрясённый вздох. Мистер Винси только улыбнулся, но в серых глазах появилась грусть. 
Мистер Невилл поспешил сменить тему. 
– Мне только что выпала честь увидеть последнюю транскрипцию мистера Уолтера Эмерсона с иератики. Он превратил «Обречённого принца» в иероглифы для миссис Эмерсон. 
– Итак, это ваш очередной перевод египетской сказки? – спросил Ньюберри. – Вы становитесь кем-то вроде авторитета в этом вопросе, миссис Эмерсон. Но… э-э… поэтические вкрапления, которые вы вставляете в оригинальный текст, довольно-таки... довольно…
– Таким образом я делаю их более доступными для широкой публики, – ответила я. – И эти истории сами по себе весьма интересны. Параллели с европейскими мифами и легендами весьма примечательны. Вы, конечно, знаете эту сказку, мистер Винси? 
Моя попытка компенсировать плохие манеры Эмерсона была понята и оценена. Мистер Винси ответил, бросив благодарный взгляд:
– Признаюсь, я забыл детали, миссис Эмерсон. Был бы рад, если бы вы напомнили нам.
– Тогда я стану Шахерезадой, и начну всех развлекать, – шутливо заметила я. – Был, говорят, некогда один царь, не имевший сына...
– Это всем известно, – перебил Эмерсон. – Я бы предпочёл расспросить мистера Рейснера о его учёбе в Гарварде.
– Позже, Эмерсон. Итак, царь вознёс молитвы богам, и те снизошли к его просьбам...
Было бы бессмысленно цитировать все ремарки Эмерсона, нарушавшие гладкое течение моего повествования. Я хочу привести его полностью, поскольку, как узнает читатель, оно оказало неожиданное и почти невероятное влияние на последующие события. 
– Когда молодой принц родился, семь богинь Хатор пришли, чтобы решить его судьбу. Они сказали: «Он примет смерть от крокодила, или от змеи, или же от собаки».
Царь был опечален, услышав это. И приказал выстроить каменный дом и заточить в нём принца, снабдив его всем, что необходимо. Но когда принц подрос, как-то раз он поднялся на крышу и увидел человека, идущего по дороге с собакой, и попросил, чтобы ему доставили такую же. Отец, который стремился во всём угодить несчастному сыну, приказал подарить ему щенка. 
Когда юноша возмужал, то потребовал освободить его, сказав: «Если такова моя судьба, она свершится, что бы я ни делал».
С тяжёлым сердцем отец дал согласие, и юноша отправился в путь вместе с собакой. Наконец он пришёл в княжество Нахарину. У князя Нахарины не было детей, кроме единственной дочери. Для неё построили дом, окно которого было удалено от земли на семьдесят локтей. Князь приказал привести всех сыновей всех князей земли Сирийской и сказал им: «Тот, кто достанет до окна моей дочери, получит её в жёны».
Притворившись возничим колесницы, египетский принц присоединился к молодым людям, которые день за днём прыгали, пытаясь достичь окна принцессы, и принцесса увидела его. И сумел он так прыгнуть, что достиг окна, и принцесса поцеловала его и обняла. Но когда князь Нахарины услышал, что его дочь досталась обычному возничему, он сначала попытался прогнать юношу, а затем приказал убить его. Но принцесса обняла молодого человека и сказала: «Я не переживу его ни на час!»
Итак, влюблённые сочетались браком. Спустя какое-то время принц рассказал своей жене о том, что отдан во власть трём судьбам. Она воскликнула: «Убей собаку, которая всюду следует за тобой!», но он ответил: «Я не позволю убить собаку, которую вырастил с тех пор, как она была ещё щенком». И тогда принцесса стала охранять его днём и ночью.
Однажды ночью, когда он заснул, она поставила рядом с ним чаши с пивом и вином, и стала ждать. И змея выползла из своей норы, чтобы укусить принца, но, увидев вино, стала пить, и опьянела, и перевернулась на спину. И принцесса взяла топор и разрубила её на куски. 
– И на этом история кончается, – громко сказал Эмерсон. – Так вот, мистер Рейснер, вы начали исследования семитских...
– Это не конец, – сказала я ещё громче. – Существует сбивчивый фрагмент, который, по-видимому, указывает на то, что преданная собака вернулась к своему хозяину, и он, убегая от собаки, попал в лапы крокодила. Однако манускрипт на этом прерывается. 
– Вы заинтриговали нас – каков же финал? – спросил мистер Ньюберри. – Так крокодил или собака привели принца к смерти?
– Я считаю, что он избежал этих судеб, как и первой, – ответила я. – Древние египтяне любили счастливые окончания, и храбрая принцесса, должно быть, тоже сыграла определённую роль. 
– Вот и истинное объяснение вашего интереса, миссис Эмерсон, – вмешался Говард Картер48, который преодолел длинный путь из Луксора, чтобы успеть на сегодняшнюю встречу. – Принцесса-героиня!
– А почему бы и нет? – улыбнулась я в ответ. – Древние египтяне относились к немногим народам – что древним, что современным – которые воздавали женщинам должное. Не так часто, как те заслуживали, конечно...
В этот момент Эмерсон потребовал слово, и я умолкла, поскольку высказала всё, что считала нужным. Он предал известности планы, которые мы обсуждали ранее. 
– Потребуются большие затраты, а результаты сомнительны, – сказал преподобный Сейс. – Общество требует монументальных статуй и драгоценностей, а керамические черепки им ни к чему.
– Но это не должно нас беспокоить, – заявил Говард. Он был одним из самых молодых среди нас, и не потерял мальчишеского энтузиазма. – Это прекрасная идея, профессор. То, что нужно. Я не хочу критиковать месье Лоре, но вы знаете, как он пытался найти гробницу в прошлом году? С помощью зондажа! Ямы, вырытые наугад…
– Я знаю, что это означает, – прорычал Эмерсон, отталкивая свою тарелку с супом. – Это разрушительная техника. Вся территория Долины должна быть методично очищена до коренной породы. – Он откинулся на спинку стула, пока официант убирал пустую чашу и ставил перед ним рыбу. – Однако на это мало надежды, пока Департамент древностей сохраняет контроль над Долиной и раздаёт концессии только своим фаворитам.
– Как насчет Мейдума49? – предположил преподобный Сейс. – Пирамида никогда не была полностью очищена, и на кладбищах вокруг неё, безусловно, найдётся не одна мастаба50. 
– Или Амарна, – сказал мистер Ньюберри. – Я помню, что вы работали там несколько лет назад. 
Меня охватило трепетное чувство. Пирамиды – моя страсть, как метко выражается Эмерсон, но Амарна всегда будет занимать особое место в моём сердце, потому что именно там мы с Эмерсоном познакомились и обрели друг друга. Я выразительно взглянула на мужа. Он не менее выразительно смотрел на мистера Ньюберри, и я поняла по блеску в его глазах, что он собирается сказать нечто вызывающее. 
– Да, так и есть, и у меня самые серьёзные намерения в отношении этого участка. Он исключительно важен для изучения одного из самых запутанных периодов египетской истории. С тех пор, как мы уехали оттуда, с археологическими находками было покончено. Никто и ничего, чёрт их всех побери... 
– Эмерсон, ты преувеличиваешь, – быстро вставила я. – Там были и мистер Ньюберри, и мистер Питри... 
– Всего лишь год. Типично для Питри. – Эмерсон отодвинул рыбу, откинулся на стуле и приготовился наслаждаться, провоцируя своих друзей. – Я считаю, что вы тоже долго не задержитесь, Сейс.
Преподобный Сейс был, к сожалению, одной из любимых жертв Эмерсона. Крохотного, тщедушного человечка многие считали выдающимся учёным, хотя у него не было официального образования, и он никогда ничего не публиковал. Уже одного этого было достаточно, чтобы Эмерсон преисполнился презрения. А религиозные убеждения преподобного, которых у Эмерсона отродясь не было, раздражали его не меньше. 
– Я работал вместе с месье Даресси51 в 1891 году, – сдержанно ответил Сейс. 
– Когда он нашёл останки Ахенатона52? – Губы Эмерсона растянулись в выражении, которое можно увидеть на лице собаки, прежде чем она вопьётся вам в руку. – Я читал об этом невероятном открытии и был удивлён, что ему уделили так мало внимания. Вы действительно видели мумию? Даресси упоминает только обрывки бинтов для мумификации.
– Там действительно было тело – по меньшей мере, его останки, – осторожно произнёс Сейс. Ему уже приходилось видеть эту улыбку на лице Эмерсона. 
– Конечно, вы его изучили? 
Сейс покраснел. 
– Оно было в ужасном состоянии. Сожжено и разорвано на куски.
– Очень неприятно, – серьёзно согласился Эмерсон. – И что с ней стало дальше?
– Полагаю, она оказалась в музее. 
– Нет, это не так. В «Археологическом журнале» об этом не упоминается. 
– Надеюсь, профессор, вы не хотите упрекнуть меня в недостатках памяти или зрения. Я видел эту мумию!
– Я в этом уверен. Я сам её видел – семь лет назад. – Эмерсон посмотрел на меня. Он так наслаждался, что у меня не хватило духа упрекать его. Я решила, что дружелюбное поддразнивание не принесёт преподобному никакого вреда. – Мы же не стали возиться с розысками чёртовой мумии, когда её украли у нас, помнишь, Пибоди? Жители деревни, должно быть, бросили её возле королевской гробницы после того, как разодрали на части в поисках амулетов. Но ничего страшного – всего лишь очередная ерундовая поздняя53 мумия какого-то бедного простолюдина.
Ньюберри пытался скрыть улыбку. Мы не включали постороннюю мумию в отчёт для публикации, так как она не имела никакого отношения к истории участка, но многие из друзей знали об этой странной находке. Картер, менее тактичный, воскликнул:
– Боже мой, а я и забыл о вашей мумии-гуляке, профессор. Вы думаете, Даресси обнаружил именно её? 
– Уверен, – хладнокровно ответил Эмерсон. – Ни одному из глупцов, которые её осматривали – извините меня, Сейс, конечно, я не говорю о вас – не хватило ума заметить, что она принадлежит иному периоду. Без сомнения, кто-то позже указал на это Даресси, но он предпочёл игнорировать неудобные свидетельства и сохранять молчание.
– Я все ещё придерживаюсь мнения… – сердито начал Сейс.
– Да, да, – отмахнулся Эмерсон. – Амарна действительно богата искушениями. Царская гробница никогда не была должным образом исследована, а в этом отдалённом вади54 полно и других гробниц. 
Он взял кусок рыбы. Но тут заговорил мистер Винси, скромно внимавший до сих пор:
– Я тоже слышал о других гробницах, но подобные слухи распространены в Египте. У вас есть доказательства?
Голос был мягким, а вопрос, безусловно, разумным, и я не понимала, почему Эмерсон бросил на Винси такой тяжёлый взгляд. 
– Я не обращаю внимания на слухи, Винси, как вам прекрасно известно. Я знал о Царской гробнице по крайней мере за десять лет до её «официального» открытия55.
Лишнее подтверждение репутации Эмерсона – никто и не подумал усомниться в его словах. Однако Ньюберри воскликнул с необычным жаром:
– Могли бы оказать любезность и сообщить своим друзьям, Эмерсон. Мы с Питри зимой девяносто первого день за днём неустанно искали проклятое захоронение, и я попал в переплёт, когда написал письмо в «Академию», обвиняя Гребо56 в ложном присвоении себе славы первооткрывателя гробницы.
– Что значат небольшие неприятности, если всё яснее ясного? – спросил Эмерсон, который, по всеобщему мнению, провёл большую часть своей жизни, буквально купаясь в неприятностях57. – Гребо – самый некомпетентный, глупый, бестактный болван, который когда-либо называл себя археологом. Конечно, если не считать Уоллиса Баджа58. Я не объявляю об открытиях, пока полностью не разберусь с ними. Туземцы грабят древности что есть силы, но археологи дадут им сто очков вперёд. Только Небеса знают, какие важнейшие предметы были выброшены Даресси и Сейсом, когда они...
Сейс начал шипеть, и мистер Рейснер быстро вмешался:
– Так вы не вернётесь в Судан? Этот регион очаровывает меня. Там такие возможности для работы!
– Меня это соблазняет, – признался Эмерсон. – Но мероитическая культура – не моя область. Проклятье, я же не могу успеть везде!
Я надеялась избежать упоминания Судана, поскольку знала, что за этим последует. Археологи не более защищены от праздного любопытства, чем любой человек. Внимание собравшихся за столом резко усилилось. Но прежде чем кто-либо успел задать вопрос, всех отвлекло прибытие толстого коротышки, подплывшего к нашему столу с царственной манерой вице-короля – каковым, в профессиональном смысле, он и был. 
– Месье Масперо59! – воскликнула я. – Как чудесно! Я и не знала, что вы в Каире.
– Только мимоходом, дорогая леди. Я не собирался задерживаться, но, услышав о вашем прибытии, не мог отказать себе в удовольствии приветствовать вас на сцене ваших многочисленных триумфов. – Подарив мне дружеский взгляд на галльский манер, он продолжал: – Вы владеете секретом вечной юности, chere madame60. Нет, действительно, вы даже моложе и красивее, чем в тот день, когда мы впервые повстречались в залах музея61. Мог ли я предположить, что это – столь знаменательный день! Вы вряд ли считаете, джентльмены, что я похож на божество любви, но в тот день мне выпала честь сыграть роль Амура, ибо именно я представил мадам джентльмену, который завоевал её сердце и руку.
Размашистым высокопарным жестом он указал на Эмерсона, каменным взглядом ответившего на довольные усмешки гостей. Он изо всех сил критиковал Масперо, когда тот был директором Департамента древностей, но ещё большее отвращение питал к его преемникам. Эмерсон процедил сквозь зубы:
– Вам лучше вернуться к работе, Масперо. Проклятый Департамент после вашего ухода продолжает разваливаться. Гребо сам по себе был катастрофой, а де Морган62...
– О да, но мы поговорим об этом в другой раз, – прервал Масперо, имевший болезненный опыт: как только Эмерсон заводит беседу о недостатках Департамента древностей, необходимо немедленно прервать разговор. – Я в спешке, я отправляюсь за новым назначением. Поэтому, мадам, вы должны поскорее рассказать мне о том, что так хочет узнать весь Каир, буквально сгорая от желания. Как поживает загадочная молодая леди, столь многим обязанная вам? Из всех ваших триумфальных приключений это, несомненно, самое выдающееся!
– Она в полном здравии и отличном расположении духа, – ответила я. – Как любезно с вашей стороны осведомиться об этом, месье.
– Нет, нет, вы не можете отделаться несколькими вежливыми словами. Вы слишком скромны, мадам, я этого не допущу. Мы должны услышать всю историю. Как вы узнали о положении бедняжки, какие блестящие дедуктивные методы вы применяли для того, чтобы найти её, с какими опасностями вы столкнулись во время путешествия.
Лицо Эмерсона окаменело до такой степени, как будто его высекли из гранита. Остальные наклонились вперёд, приоткрыв рты и сверкая глазами. Они смогут «кормиться» этой историей до конца сезона, так как никто не слышал её из первых уст. 
Я не намеревалась излагать официальную версию коллегам-профессионалам. В отличие от широкой публики, они обладали достаточными знаниями, чтобы обнаружить неувязки в нашей выдумке. Однако я знала, что такой момент настанет, и подготовилась к нему со своей обычной тщательностью.
– Вы оказываете мне слишком большое доверие, месье. Я понятия не имела о существовании мисс Форт. Как вы, вероятно, слышали, мы выступили на поиски её двоюродного брата, пропавшего в пустыне, куда он отправился, пытаясь найти своих дядю и тётю. Подобно многим безрассудным путешественникам, они бесследно исчезли, когда Махди захватил Судан. – Я умолкла, чтобы сделать глоток вина и тщательно подобрать слова. Затем продолжила: – Поскольку восстановился мир, появились слухи, что некоторым из этих людей удалось выжить. 
– И что – мистер Фортрайт двинулся в пустыню, руководствуясь всего лишь слухами? – покачал головой Масперо. – Опрометчиво и глупо. 
– Божественное Наставление вдохновило его, – благоговейно произнёс Сейс. – И привело вас на помощь невинному ребёнку.
Мне захотелось пнуть доброго старика. Такое замечание должно было прервать молчание Эмерсона, отнюдь не намеренного возносить благодарность Богу за собственные достижения. К сожалению, я не могла пнуть и Эмерсона, так как он сидел за столом напротив меня. 
– Божественное Наставление вдохновило его потеряться в пустыне, – процедил мой муж. – Имея больше здравого смысла, мы не полагались...
Поскольку предупреждающий удар по голени был невозможен, пришлось найти другой способ остановить Эмерсона. Я опрокинула свой бокал. Тяжёлая дамасская скатерть поглотила бо́льшую часть жидкости, но несколько капель попали на новомодное платье. 
– Чем же вы руководствовались? – нетерпеливо спросил Картер.
– Раз не Божественное Наставление, значит, просто удача, – сказала я, исподлобья бросая взгляды на Эмерсона. – Мы пережили самые обычные приключения. Вам они известны, джентльмены – песчаные бури, жажда, атака бедуинов. Не о чем говорить. От беженцев, повстречавшихся нам по дороге, мы узнали о миссионерах. Они принадлежали к какой-то странной протестантской секте, вроде «Братьев Нового Иерусалима» – вы помните их, преподобный63? В конце концов мы добрались до отдалённой деревни, где они чудесным образом сумели пережить четырнадцать лет войны и нищеты. Мистер и миссис Форт покинули этот мир, но дочь осталась в живых. Нам посчастливилось оказаться теми, кто восстановил её в её правах. 
Официант поставил новый бокал вина. Я отхлебнула от души, чувствуя, что заслужила это.
– Значит, вы не нашли следов бедного мистера Фортрайта? – печально покачал головой Ньюберри. – Жаль. Боюсь, что его кости белеют где-то вдалеке. 
Я очень на это надеялась. Юный негодяй приложил все усилия, чтобы убить нас. 
– Но ведь ходила ещё какая-то история о карте? – спросил мистер Винси. 
Мой бокал снова почти перевернулся. Мне едва удалось его удержать. Но тут на помощь пришёл Масперо, рассмеявшись:
– Знаменитые карты Уилли Форта! Ну кто же не слышал о них?
– Даже я, – улыбнулся Картер. – Самого джентльмена я не знал. Но, похоже, он – нечто вроде легенды в Египте.
– Среди археологов всегда найдётся фанатик, – неодобрительно заметил Ньюберри. – И в результате фантазии привели его не в золотой город, который он надеялся обнаружить, но в жалкую деревню с глиняными хижинами, а затем – к преждевременной смерти. 
Масперо ушёл. Остаток вечера прошёл исключительно в беседах на тему археологии.
Стоило нам вернуться в номер, Эмерсон сорвал свой жёсткий воротник: 
– Хвала Небесам, всё закончилось. Я больше к нему не притронусь, Амелия. Этот костюм столь же архаичен, как и доспехи, и практически так же неудобен.
Вино оставило видимые пятна на юбке. Я мягко ответила:
– Не стоит носить вечерний костюм, как маскарадный наряд, дорогой. Я подумываю о чём-то в елизаветинском стиле64. Рейтузы в обтяжку подчеркнут очаровательную форму твоих нижних конечностей. 
Эмерсон стянул пальто. Какое-то мгновение я думала, что он швырнёт его в меня. Испепеляя меня взглядом, он приглушённо проревел:
– Мы не будем напяливать маскарадные костюмы, Амелия. Пусть лучше меня повесят.
– Осмелюсь напомнить, что через четыре дня мы сможем что-нибудь подобрать на рынке. Пожалуйста, помоги мне с пуговицами, Эмерсон. Пятна нужно срочно застирать. 
Впрочем, до стирки дело так и не дошло. К тому времени, когда пуговицы были расстёгнуты, мои мысли приняли совершенно другое направление.
Некоторое время спустя, пока приятная сонливость овладевала моим усталым телом, я с простительным самодовольством размышляла о прошедших событиях. В течение прошедших месяцев история, передаваясь из уст в уста, изменилась и исказилась до неузнаваемости. Однако официальная версия была принята теми, чьё мнение считалось наиболее весомым. Какая ирония судьбы (думала я) – именно репутация Уиллоуби Форта как оригинала со странностями лучше всего помогла спасти его дочь от обывательских сплетен, а Затерянный Оазис – от открытия и эксплуатации. 
Я собиралась поделиться мыслями с Эмерсоном, но ритмичное дыхание объявило мне, что он уже заснул. Повернувшись на бок, я положила голову ему на плечо и последовала его примеру.

* * *

У меня – методичный ум. А у Эмерсона – нет.  Потребовалась длительная дискуссия, чтобы убедить его сесть с картой Египта и вместе со мной составить чёткий список предполагаемых участков, а не бросаться очертя голову куда попало. И чем больше я думала, тем больше его замысел привлекал меня. Хотя наша бродяжья жизнь и доставляла мне немало удовольствия, так как из года в год я никогда не знала, где мы окажемся в следующем сезоне, и хотя никто не относится с таким равнодушием к трудностям ежегодного устройства нового лагеря в другом месте – зачастую там, где не найдёшь ни воды, ни приличных условий, полно насекомых и болезней, а шанс улучить хоть несколько мгновений наедине с Эмерсоном достаточно ничтожен, особенно с Рамзесом, который вечно путается под ногами... Ну, может быть, удовольствие всё же не так велико, как мне казалось! Конечно, идея обосноваться на земле крайне привлекала. Я представляла, как будет выглядеть наш дом: просторные, комфортабельные жилые помещения, фотостудия, контора для хранения записей... возможно, даже пишущая машинка и тот, кто будет работать на ней. Я мысленно выбирала образец драпировки для гостиной, когда Эмерсон, размышлявший над картой, вдруг заговорил: 
– Не думаю, что нам стоит отправиться к югу от Луксора. Если только тебя не привлекает какой-то участок между ним и Асуаном. 
– Ничего, что могло бы прийти в голову. А вот в районе Фив открываются интересные возможности.
Мы решили позавтракать в комнате ради большей конфиденциальности, а также из-за нежелания Эмерсона одеваться, чтобы спуститься вниз. Воротник его рубашки был расстёгнут, рукава – засучены до локтей, взгляд – безмятежен, длинные ноги – вытянуты, трубка – в одной руке и ручка – в другой. Этот вид почти отвлёк меня от размышлений по поводу гостиной. Не подозревая о нежности, завладевшей моими мыслями, он сунул мне карту. 
– Смотри, Пибоди. Я пометил то, что выбрал. Можешь что-нибудь добавить или убрать – как тебе угодно.
– Думаю, лучше убрать, – ответила я, глядя на размашистые кресты, испещрявшие всю карту. – Уменьшить количество вариантов до полудюжины, а то и меньше. Бени Хасан, например, не то, что я бы выбрала в первую очередь.
Эмерсон с чувством застонал. 
– Состояние гробниц сильно ухудшилось с тех пор, как я впервые увидел их. Необходимо поскорее скопировать рисунки.
– То же самое можно сказать о любом участке, который ты отметил. 
Обсуждение продолжалось. После часа препирательств мы сократили список до трёх – Мейдум, Амарна и западные Фивы. И я согласилась с предложением Эмерсона проверить местность до принятия окончательного решения. 
– Ещё рано для сезона, – напомнил он мне. – И у нас в течение нескольких лет не было ни минуты отдыха, чтобы поиграть в туристов. Хотелось бы взглянуть на могилу, найденную Лоре в прошлом году. Он оставил там несколько мумий – редкий идиотизм с его стороны.
– Язык, Эмерсон, – автоматически отреагировала я. – Было бы неплохо снова увидеть дорогую старую Долину Царей. Не начать ли нам с Мейдума, раз уж он по соседству?
– Не очень-то по соседству. Признайся, Пибоди, ты выбрала Мейдум, потому что там есть пирамида. 
– Но надо же где-то начать. А после Мейдума мы могли бы...
Стук в дверь прервал меня. Сафраги внёс букет цветов. Я уже получила несколько цветочных подношений от тех, с кем мы встречались вчера. Букет месье Масперо был самым большим и экстравагантным. Все вазы оказались заняты, поэтому я отправила слугу найти ещё одну, а сама продолжила восхищаться красивым сочетанием роз и мимозы.
– Нет красных роз? – осведомился Эмерсон с улыбкой. – Я не позволю тебе принимать красные розы от джентльменов, Пибоди.
На языке цветов красные розы означают страстную любовь. Успокаивало то, что он шутил над вопросом, когда-то вызывавшим у него ревнивый гнев. Во всяком случае, мне так показалось. 
– Они белые, – кратко ответила я. – Интересно, кто... Ах, вот и карточка. Мистер Винси! Джентльменский жест, на мой взгляд. У меня и минуты не выдалось поговорить с ним. Кстати, Эмерсон, я хотела спросить – о какой позорной сделке ты говорил?
– Сокровища Нимруда65. Ты должна была читать об этом. 
– Что-то припоминается, но газеты писали об этом много лет назад, ещё до того, как у меня возник интерес к археологии. Кажется, изрядное богатство: золотые и серебряные сосуды, ювелирные изделия и тому подобное. Насколько я помню, клад был продан в Метрополитен-музей66.
– Правильно. Но газеты не сообщали – благо им хорошо известны законы о клевете – о подозрениях, что Винси был агентом, с помощью которого музей и приобрёл коллекцию. Он вёл раскопки в Нимруде для немецкого миллионера Шамбурга.
– Ты хочешь сказать, что он нашёл золото и не сообщил об открытии ни своему покровителю, ни местным властям? Возмутительно!
– Возмутительно, но не обязательно незаконно. Законы о принадлежности древностей и собственности на скрытые сокровища были тогда ещё более неопределёнными, чем сегодня. В любом случае никаких доказательств не нашли. Если Винси продал добычу в «Метрополитен», он сделал это через посредника, и музей не волновался по поводу необходимости объяснять сделку.
Я видела, что Эмерсон забеспокоился. Он постучал трубкой, пошевелил ногами и снова протянул мне карту. Тем не менее, я упорно продолжала: 
– Вот почему я не знакома с археологическими успехами мистера Винси. Одно лишь подозрение в подобной непорядочности…
– Положило конец его карьере, – закончил Эмерсон. – Никто больше не обратится к нему. Хотя он и подавал большие надежды. Начал с египтологии – хорошо поработал в Ком-Омбо67 и Дандаре68. Шли разговоры... Но почему мы сидим здесь и фаддличаем (сплетничаем), как парочка старух? Одевайся и идём.
Он встал и потянулся. И тем самым подчеркнул все достоинства своей фигуры: ширину груди и плеч, стройность и мускулистость ног. Я подозревал, что он сделал это, чтобы отвлечь меня, поскольку Эмерсон хорошо осведомлён о моей приязненной оценке его эстетических качеств. Однако я настойчиво продолжала спрашивать:
– А случайно не ты вытащил его злодейские дела на свет Божий?
– Я? Разумеется, нет. На самом деле я защищал его, указав, что другие землекопы, в том числе некоторые официальные лица Британского Музея, точно так же недобросовестны в используемых ими методах добычи древностей. 
– Вот это аргумент, Эмерсон! Я просто поражена! 
– Сокровищу лучше находиться в «Метрополитене», чем в какой-то частной коллекции.
– Ещё менее убедительно.
Эмерсон отправился в спальню. Именно таким образом он намекал, что больше не желает обсуждать этот предмет. У меня был, однако, ещё один вопрос: 
– Почему ты заговорил с ним так грубо? Все остальные готовы были предать прошлое забвению... 
Эмерсон резко повернулся. Его мужественное лицо пылало честным негодованием.
– Я, грубо? Ты ничего не знаешь о традициях мужского разговора, Пибоди. Это была просто дружеская шутка.

* * *

Последующие дни протекали очень приятно. Давно уже у нас не было возможности просто бродить по Каиру, возобновляя старые знакомства, сидеть в кофейнях, споря с маститыми университетскими учёными, исследовать книжные лавки на базаре. Мы провели вечер со старым другом, шейхом Мухаммедом Бахсором, и наелись до невозможности. Отказаться от чрезмерного угощения было бы невыносимым нарушением хороших манер, хотя я знала, что в итоге мне придётся всю ночь терпеть храп Эмерсона. (Он всегда храпит, когда объедается.) Шейх был разочарован, узнав, что Рамзеса с нами нет, и неодобрительно покачал головой, когда я объяснила, что мальчик остался в Англии продолжать своё образование. 
– Чему полезному его могут там научить? Пусть он приедет ко мне, Ситт Хаким, и я научу его ездить верхом, метко стрелять и управлять людскими сердцами. 
Месье Лоре, директор Департамента древностей, находился в Луксоре, поэтому мы не смогли навестить его, как полагалось. Но мы провели массу времени с другими коллегами, постоянно обновляя сведения о современном состоянии археологических раскопок и доступности обученного персонала. Как-то раз мы обедали с преподобным Сейсом на его дахабии, чтобы повидаться с учеником, на которого он возлагал большие надежды. «Иштар» и вполовину не была так хороша, как «Филы», моя любимая дахабия, но пробудила болезненные воспоминания о том незабываемом путешествии.69 Я не смогла сдержать вздоха, когда мы ушли, и Эмерсон вопросительно взглянул на меня:
– О чём задумалась, Пибоди? Неужели тебя не впечатлила квалификация мистера Джексона?
– Он кажется умным и хорошо подготовленным. Я думала о прошлом, мой дорогой Эмерсон. Помнишь... 
– А, твоя дахабия! Они живописны, но непрактичны. Мы можем добраться до Луксора по железной дороге за шестнадцать с половиной часов. Поехали завтра в Мейдум? Ближайшая станция – Рикка; мы можем нанять там ослов.
Он продолжал болтать, казалось, не подозревая о моей неспособности поддержать беседу. Когда мы подошли к нашему номеру, я услышала нечто, напоминавшее войну в миниатюре: крики, грохот, удары. Дверь в нашу гостиную была распахнута настежь. Шум доносился именно оттуда, и моему изумлённому взгляду предстала сцена полного замешательства. Полосатые галабеи вздымались, подобно парусам во время шторма, их носители метались туда-сюда под аккомпанемент криков и громких арабских проклятий. 
Неизмеримо более громкий крик Эмерсона, чьи способности в этом отношении превосходят любые, когда-либо слышанные мной, перекрыл шум и утихомирил его. Мужчины застыли, тяжело дыша. Я узнала нашего сафраги, который, очевидно, нанял нескольких помощников-друзей, чтобы добиться результатов. Когда одежды, наконец, перестали развеваться, я увидела того, из-за кого заварилась вся суматоха. 
Загнанный, он застыл на спинке дивана, ощетинившись и хлеща воздух хвостом. На мгновение меня охватило ощущение суеверного ужаса, как будто бы предо мной явился сверхъестественный посланец, возвещавший бедствие любимому человеку. Если демонический Чёрный Пёс70 предвещал смерть члена одной из благородных семей, то какое же проклятие больше приличествовало Эмерсону, нежели огромный и пятнистый египетский кот?
– Бастет! – воскликнула я. – О, Эмерсон...
– Не говори глупостей, Пибоди. – Эмерсон, опытный в обращении с кошками, осторожно обошёл вокруг животного. Кошачья голова повернулась, чтобы следить за его движениями, и я увидел глаза: они были не золотыми, как у нашей кошки Бастет, а чистого бледно-зелёного цвета перидота71. – С одной стороны, – продолжал Эмерсон, – Бастет в Чалфонте с Рамзесом, с другой же... Хороший котик, хороший...– Он наклонился и прищурился, рассматривая заднюю часть животного. – Это кот. Никаких сомнений. 
Кот был крупнее и темнее по цвету, чем Бастет. Его морда не выражала доброжелательности, обычной для нашей любимицы. Мне редко приходилось видеть более расчётливый взгляд в глазах любого млекопитающего – человека или животного. 
– Откуда он взялся? – спросила я, а затем повторила вопрос по-арабски.
Сафраги протянул мне руки с кровоточащими глубокими царапинами. Кот, вероятно, залез через окно; слуга обнаружил его, когда принёс посылку, и тщетно пытался вышвырнуть. 
– И ты заручился для помощи поддержкой неуклюжих друзей, – съязвила я, глядя на разбитые вазы и разбросанные цветы возле подранных штор. – Все прочь отсюда! Вы только пугаете бедняжку. 
Раненый сафраги смотрел на кота с такой же злобой, как и тот – на него. Должен сказать, зверь не выглядел испуганным. Я собиралась подойти поближе – Эмерсон, как я заметила, осторожно отступил – но тут сафраги обернулся к открытой двери и воскликнул:
– Мы нашли его, эффенди (господин)! Он здесь.
– Да, я вижу, – сказал мистер Винси. Он покачал головой. – Плохой кот! Непослушный Анубис!
Я повернулась. 
– Добрый день, мистер Винси. Это ваш кот?
Его лицо, обычно меланхоличное, озарила улыбка. Отлично скроенный дневной костюм72 подчёркивал достоинства фигуры, но я заметила, что, хотя он и был аккуратно почищен и выглажен, некогда дорогая ткань, увы, износилась. 
– Мой друг, мой собеседник, – мягко продолжал Винси. – Но... о Боже! Кажется, он был очень непослушен. Он устроил этот хаос?
– Это не его вина, – ответила я, приближаясь к коту. – Любое существо, когда его преследуют… – предупреждающий окрик мистера Винси раздался слишком поздно. Я отдёрнула руку, отмеченную рядом кровоточащих царапин.
– Простите, дорогая миссис Эмерсон! – воскликнул Винси. Он обогнул меня и схватил тварь, устроив её у себя на руках. Кот тут же успокоился и начал мурлыкать глубоким баритоном.
– Анубиса можно назвать котом одного хозяина. Надеюсь, он не причинил вам вреда?
– Идиотский вопрос, – прокомментировал Эмерсон. – Вот, Пибоди, возьми носовой платок. Подождите немного: он был здесь, в кармане...
Его не оказалось в кармане. Как и всегда. Я взяла платок, предложенный мне мистером Винси, и перевязала руку. 
– Далеко не первая царапина, – улыбнулась я. – Мистер Винси, Анубис – никаких обид.
– Позвольте мне представить вас, – продолжал Винси, обращаясь к коту так же серьёзно, как будто на его месте находился человек. – Это миссис Эмерсон, Анубис, она – мой друг, и должна быть и твоим другом. Дайте ему понюхать ваши пальцы, миссис Эмерсон... Ну вот, а теперь можете погладить его по голове. 
Несколько удивившись абсурдности предложения, я всё же выполнила эту просьбу и была вознаграждена возобновлением глубокого мурлыканья. Оно звучало настолько похоже на наиболее мягкий голос Эмерсона, что я не могла не взглянуть в сторону мужа. Но сам Эмерсон ничуть не удивился. 
– Теперь, когда всё устроилось, надеюсь, вы извините нас, Винси. Мы только что вернулись и хотим переодеться. 
Очередной пример мужского остроумия. Я всё-таки назвала бы это грубостью.
– О, прошу прощения, – воскликнул мистер Винси. – Я пришёл, надеясь пригласить вас на чай. Я ждал вас на террасе, но Анубис исчез, и мне пришлось отправиться на поиски. Вот так всё и произошло. Но коль скоро у вас иные намерения…
– Я с удовольствием присоединюсь к вам за чаем, – ответила я. 
Печальные серые глаза мистера Винси загорелись. Взгляд был бесконечно выразителен. 
– Пожалуйста, без меня, – хмыкнул Эмерсон. – Я занят. Всего хорошего, Винси. 
Он открыл дверь в спальню и изрыгнул богохульство. Мистер Винси отозвался эхом, хотя и неизмеримо более благочестивым: 
– О Боже, неужели Анубис был и в этой комнате?
– Похоже, что так, – ответила я, огорчённо изучая смятое бельё и разбросанные бумаги. – Не обращайте внимания, мистер Винси: сафраги с друзьями причинили больше вреда, чем Анубис. Они…
– Проклятье! – крикнул Эмерсон и захлопнул дверь. 
Я взяла сумочку и зонтик, и, приказав сафраги привести в порядок комнаты, повела мистера Винси за собой в зал. 
– Надеюсь, мне не стоит извиняться за мужа, – сказала я. – Вы знаете, что под его грубыми манерами скрывается золотое сердце. 
– О, я очень хорошо знаю Эмерсона, – рассмеялся Винси. – Честно говоря, миссис Эмерсон, я рад вашему обществу. Я… я хотел бы просить об одолжении.
Я предчувствовала, о чём пойдёт речь, но, будучи джентльменом, мистер Винси медлил с изложением, пока мы не нашли стол на террасе, и официант не принял наш заказ.
Некоторое время мы сидели молча, наслаждаясь тёплым дневным воздухом и наблюдая за живописной процессией египетской жизни, протекавшей на улице. Коляски высаживали одних пассажиров и принимали других, водоносы и продавцы толпились на каждом шагу. Почти все столики были заняты дамами в светлых летних платьях и больших шляпах, джентльменами в дневных костюмах и, как обычно, мелькавшими в разных местах офицерами. Винси вытащил из кармана цепочку с ошейником и надел его на кота. Тот подчинился этому унижению с бо́льшим достоинством, нежели я ожидала, исходя из его поведения, и присел у ног хозяина, как собака.
Я обнаружила, что мистер Винси – приятный собеседник. Нашавзаимная привязанность к кошачьим послужила удобной вводной темой для разговора. Я рассказала ему о нашей кошке Бастет, а он ответил монологом об интеллекте, верности и мужестве Анубиса. 
– В течение многих лет он был не просто моим другом, но лучшим другом, миссис Эмерсон. Люди говорят об эгоизме кошек, но я не нашёл подобной преданности среди людей.
Я восприняла это заявление надлежащим образом – как некое предисловие к его собственной печальной истории – но, естественно, была слишком хорошо воспитана, чтобы дать понять, что знаю о ней. Я отреагировала сочувственным бормотанием и взглядом, приглашавшим к дальнейшим признаниям.
На скулах вспыхнул румянец. 
– Вы, очевидно, догадались, о чём я хотел спросить, миссис Эмерсон. Ваши доброта и сочувствие общеизвестны. Я надеялся… мне необходимо... Прошу прощения. Мне трудно просить об одолжении. Я ещё не потерял всю свою гордость. 
– Умоляю вас: избавьтесь от застенчивости, мистер Винси, – тепло ответила я. – Несчастье может постигнуть и достойного. Поиск честной работы – не позор. 
– Как красноречиво и с каким восхитительным тактом вы выражаетесь! – воскликнул Винси. Мне показалось, что в его глазах блеснули слёзы. Я отвернулась, чтобы он смог справиться со своими чувствами.
В общем, всё было так, как я и предполагала. Услышав о наших планах относительно увеличенного и постоянного персонала, он предложил свои услуги. Как только трудности с признанием закончились, он продолжил рассказывать о своей квалификации. Впечатляющей, надо признаться: десять лет на раскопках, свободное владение арабским языком, знакомство с иероглифами, многогранное классическое образование. 
– Есть только одна трудность, – заключил он, белозубо улыбнувшись. – Куда я, туда и Анубис. Я не откажусь от него. 
– Если бы вы поступили иначе, то упали бы в моих глазах, – заверила я его.– Никаких сложностей, мистер Винси. Вы понимаете, я ничего не могу обещать; наши планы всё ещё находятся в процессе составления. Однако я поговорю с Эмерсоном. Не желаю внушать вам ложные надежды, но имею все основания полагать, что он благосклонно отнесётся к вашему предложению. –
– Я никогда не смогу вас отблагодарить. – Его голос прервался. – Это правда, 
миссис Эмерсон, вы и понятия не имеете...
– Не будем об этом, мистер Винси. – Тронутая его искренностью, уважая его достоинство, я притворилась, что смотрю на часы. – О Боже, я опаздываю. Мне нужно спешить, чтобы успеть переодеться. Вы идёте на бал?
– Я не собирался, но если вы будете там...
– Да, безусловно. Жду с нетерпением.
– Кем вы нарядитесь?
– А, это секрет, – весело ответила я, – мы все будем замаскированы. Половина удовольствия – пытаться узнать друзей. 
– Я не верю, что вам удалось уговорить Эмерсона, – произнёс Винси. – Раньше он всегда ревел, как цепной медведь, стоило лишь завести речь об общественных мероприятиях. Как вы его цивилизовали!
– Всё-таки немного взревел, – призналась я со смехом.– Но я нашла идеальный костюм, против которого он не сможет возразить.
– Древний фараон? – Освободившись от смущения, Винси охотно принялся за обсуждение. – Он был бы совершенным Тутмосом Третьим, великим королём-воином. 
– Право, мистер Винси, вы можете представить, как Эмерсон появляется на публике, облачённый только в короткий килт и вышитый бисером воротник? Он скромный человек. И потом, Тутмос был ростом всего на несколько дюймов выше пяти футов73.
– Он великолепно выглядел бы в доспехах. 
– Доспехи не так-то легко достать на рынке. Вам не удастся так легко задержать меня, мистер Винси! Мне пора!
– Да и мне. Вдруг я тоже найду себе подходящий наряд. – Он взял руку, которую я ему протянула, грустно взглянул на импровизированную повязку и поднёс эту перевязанную руку к своим губам.

* * *

Эмерсон утверждал, что забыл о маскараде. Затем заявил, что никогда не соглашался его посещать. После того, как его отбросили с обеих этих позиций, он отступил на третью линию обороны, возражая против моего наряда. Начал со слов:
– Если ты думаешь, что я намерен позволить своей жене появиться в подобном костюме... – и закончил: – Я умываю руки. Поступай, как знаешь. Ты всегда настоишь на своём.
И я действительно была довольна своим выбором. Я отказалась от вариаций на тему древнеегипетского платья – массы неуместных нарядов для дам, которые надеются вообразить себя Клеопатрой, единственной королевой, известной праздному путешественнику. Я подумывала о Боадицее74 или какой-нибудь другой видной защитнице прав женщин, но было не так-то просто подобрать костюм за ограниченное время, оставшееся в моём распоряжении. Одежда, в которую я в конце концов облачилась, была отнюдь не маскарадной. Она напоминала одежду обычных путешественников из «Шепарда», поскольку я решила сделать последний, смелый шаг в своей кампании за создание подходящего рабочего наряда для дам со склонностью к археологии.
Мой первый опыт в Египте – преследование мумий и лазание вверх и вниз по скалам75 – убедил меня, что от нижних юбок и тугих корсетов в подобных обстоятельствах одни неприятности. В течение многих лет мой рабочий костюм состоял из шлема, рубашки, сапог и турецких шальвар, или блумеров. Моё первое появление в подобном виде вызвало ужас, но, в конце концов, дамы согласились с заменой юбок на штаны для спортивных занятий. Они были намного удобнее юбок, но тоже имели некоторые недостатки. Я не забуду случай, когда не сумела защитить себя от нападения, потому что не смогла найти карман (и револьвер в нём) среди обильных складок ткани.
Я всегда завидовала изобилию и доступности карманов у джентльменов. Мой пояс с инструментами – нож, водонепроницаемый контейнер для спичек и свечей, походный ящичек, тетрадь, карандаш и множество других полезных предметов – в какой-то мере заменял карманы, но грохот, который они производили при столкновении между собой, затрудняли возможность незаметно подкрадываться к подозреваемым, а острые края некоторых из них мешали стремительным объятиям, которые так по душе Эмерсону. Я не собиралась отказываться от chatelaine76, как я его шутливо именовала, но карманы – большие карманы, множество карманов – позволили бы взять с собой ещё больше вещей.
Костюм, вышедший из рук портнихи под моим руководством, был почти идентичен костюмам для стрельбы, которые джентльмены носили в течение многих лет. Повсюду были карманы – внутри куртки, на её верхней части, на полах и сзади. Она покрывала туловище и прилегающую область нижних конечностей. Под неё надевались никербокеры77 мужского покроя (за исключением несколько большей полноты в верхней части) из соответствующей ткани. Они заправлялись в толстые зашнурованные сапоги. И когда я нахлобучила на голову шлем и упрятала под него волосы, то почувствовала, что являюсь точным портретом молодого джентльмена-исследователя. 
Сложив руки и склонив голову, Эмерсон наблюдал за процессом моего одевания с выражением, заставлявшим несколько усомниться в его реакции. Лёгкое дрожание губ могло быть попыткой скрыть как веселье, так и возмущение. Изящно повернувшись перед зеркалом, я обратилась к мужу через плечо:
– Ну? Что скажешь?
Губы Эмерсона приоткрылись. 
– Тебе нужны усы. 
– У меня есть.– Я вытащила их из нижнего левого кармана куртки и прижала под носом. Усы были рыжими. Я не смогла найти чёрных. 
После того, как Эмерсон наконец-то взял себя в руки, я попросила его снова оценить впечатление от моего наряда и серьёзно высказаться по этому поводу. По его просьбе я убрала усы – он утверждал, что с ними о серьёзности нечего и думать. Два-три раза обойдя меня вокруг, он кивнул: 
– Молодой джентльмен из тебя, Пибоди, не очень убедителен. Однако одежда весьма подходящая. Возможно, ты сможешь носить её на раскопках – она намного удобнее, чем проклятые блумеры. В них столько ярдов ткани, что я постоянно...
– Нет времени, Эмерсон – прервала я, ускользая от руки, которую он протянул, чтобы выразить свою мысль. – Твой костюм висит в шкафу. 
С драматической торжественностью я распахнула двери гардероба.
Во многих лавках на суке (рынке) продавались различные версии местных египетских халатов, пользовавшиеся популярностью у туристов. Мне пришлось какое-то время поискать, прежде чем я нашла ансамбль, который был не только полностью аутентичным, но и особенно подходящим для высокого роста и индивидуалистического характера Эмерсона. Хотя мой супруг и отрицает тот факт, что ему присущи тайная склонность к маскировке и определённый вкус к театральщине. Я решила, что костюм ему понравится – вышитая джубба78 и тканый кафтан, украшенный золотом хезам (пояс, кушак) и широкие штаны, которые, возможно, носил принц туарегов79 – тех исключительно мужественных и жестоких пустынных разбойников, которые известны своим отчаявшимся жертвам как «Забытые Богом».
Другое их название – «Закутанные», из-за синих покрывал, обеспечивающих защиту от жары и песчаных бурь. Именно эта деталь сыграла решающую роль в выборе костюма, потому что она заменяла маску, которую, я уверена, Эмерсон ни за что бы не согласился носить. Головной убор, куфия80, представлял из себя квадратик ткани, удерживавшийся с помощью верёвки. Он благопристойно обрамлял лицо, а вместе с покрывалом оставлял открытыми только глаза. 
Эмерсон молча изучал одежду. 
– Мы пойдём вместе, – весело заметила я. – Мои брюки и твои юбки.

* * *

Бальный зал был украшен в стиле Людовика XVI и отличался великолепной люстрой, чьи тысячи кристаллов отражали ослепительный блеск огней. Яркие и фантастические наряды гостей наполняли комнату всеми цветами радуги. В основном присутствовали древние египтяне, но некоторые из гостей оказались более изобретательны. Я видела японского самурая и епископа Восточной Церкви81 в полном облачении, включая митру. Однако моё собственное платье вызвало множество комментариев. Я не испытывала недостатка в партнёрах, и когда кружилась по полу, почтительно поддерживаемая тем или иным джентльменом, то приходила в восторг от того, насколько аккуратно мне удавались энергичные шаги польки и шоттиша82.
Эмерсон не танцует. Время от времени я мельком замечала, как он блуждает по периметру комнаты или разговаривает с кем-то, разделяющим его равнодушие к занятиям, предлагаемым Терпсихорой83. Затем я перестала его замечать и пришла к выводу, что ему стало скучно, и он удалился в поисках более подходящей компании. 
Я сидела в одной из маленьких ниш, заставленной растениями в горшках, отдыхая после затраченных усилий и беседуя с леди Нортон, когда он появился снова. 
– Ах, дорогой, вот ты где, – сказала я, бросая через плечо взгляд на высокую завуалированную фигуру. – Разреши представить тебе...
Мне было позволено не произнести больше ни единого слова. Стальные руки вырвали меня из кресла. Задыхавшуюся, окутанную складками вздымавшейся ткани, меня стремительно несли прочь. Я слышала крики леди Нортон, а также удивлённые и обескураженные восклицания других гостей – путь моего похитителя пролегал через бальный зал прямо к двери. 
Но меня происходящее совсем не веселило. Эмерсон не был способен разыграть такой дурацкий трюк. И я ощутила, как только мужчина коснулся меня, что это – не мой муж. Он почувствовал напряжение моего тела и резкое изменение дыхания. Не снижая скорость, он изменил хватку, прижав моё лицо к своей груди, и складки ткани заглушили мой крик.
Удивление и недоверие вызвали у меня слабость. Я не могла поверить происходящему. Может ли человек быть похищен из гостиницы «Шепард», на глазах у сотен свидетелей? 
Сама дерзость похищения обеспечила ему успех. Что ещё могла предположить аудитория, как не то, что мой супруг, чья эксцентричность общеизвестна, вошёл в роль изображаемого персонажа и решил действовать в соответствии со своим костюмом? Я слышала вопли какой-то идиотки: «Как романтично!» Мою борьбу посчитали частью игры, и сопротивление ослабло, когда я почти потеряла сознание от недостатка кислорода.
Затем раздался голос – голос, известный всему Египту своей звучностью и слышимостью.
Он возродил к жизни и вдохновил меня. Силы вновь вернулись ко мне, и я возобновила сопротивление. Хватка, державшая меня, ослабела. Я почувствовала, что лечу, рассекая воздух, вслепую протянула вперёд руки, готовясь к удару, который, я знала, должен последовать... И ударилась о твёрдую, но податливую, поверхность с силой, которая вышибла остатки воздуха из моих лёгких. Я вцепилась в человека, он с трудом вырвался из моих рук, а затем, опомнившись, схватил и удержал меня. 
Я открыла глаза. Мне не нужно было видеть, чтобы узнать, чьи руки держат меня в объятиях, но вид любимого лица, малинового от ярости, и глаз, пылавших, как сапфиры, полностью обессилили меня, лишив дара речи. Эмерсон глубоко и судорожно вздохнул. 
– Проклятье! – взревел он. – Тебя что, и на пять минут нельзя оставить, Пибоди?


ГЛАВА 4

На самом деле
ни одна женщина не хочет,
чтобы мужчина похитил её.
Она только хочет, чтобы
у него возникло такое желание.

– Почему ты не преследовал этого типа?– требовательно спросила я. 
Эмерсон захлопнул дверь спальни и бесцеремонно швырнул меня на кровать. Он принёс меня наверх на руках, тяжело дыша. Наши комнаты находились на третьем этаже, но мне показалось, что дыхание участилось от гнева, а не от усталости. Тон, в котором прозвучал ответ, ещё больше укрепил эту теорию. 
– Не задавай глупых вопросов, Пибоди! Он швырнул тебя прямо на меня, как тюк с бельём. Ты бы предпочла, чтобы я шлёпнулся на пол? Даже если бы я хранил хладнокровие, отреагировал бы чисто инстинктивно. К тому времени, как я оправился, он уже давно исчез.
Я села и принялась расправлять растрёпанные волосы. Шлем потерялся где-то по пути. Я напомнила себе поискать его на следующий день – он был новым и очень дорогим.
– Мои завуалированные упрёки несправедливы, Эмерсон. Я извиняюсь. Ему понадобилось не больше минуты, чтобы стать неузнаваемым, сбросив покрывало. Не точная копия твоего, но чрезвычайно похожа. 
– Черти бы побрали этот маскарадный наряд! – Эмерсон сорвал с себя халат, отбросил его в угол и стащил головной убор. Я вскрикнула: 
– У тебя на лице кровь! Подойди поближе и дай мне взглянуть.
После короткого мужественного ворчания он согласился подвергнуть себя моему осмотру. (Ему нравится, когда вокруг него суетятся, но он отказывается признать этот факт.) Небольшой след крови на виске остался рядом с нежным пятном, которое, несомненно, к утру превратится в фиолетовый кровоподтёк.
– Что с тобой, к дьяволу, случилось? – спросила я. 
Эмерсон вытянулся на кровати. 
– Так, небольшое приключение. Или ты считаешь, что Божественное Наставление прислало меня на помощь в самый подходящий момент?
– Я могу поверить в Божественное Наставление, дорогой. Разве ты не всегда рядом со мной, когда угрожает опасность?
Наклонившись к нему, я прижалась губами к ране. Эмерсон охнул.
– Что случилось?
– Я вышел немного покурить и поболтать о чём-нибудь более интеллектуальном, – объяснил Эмерсон. 
– Из отеля?
– Никто в отеле – за исключением тебя, дорогая – не способен на разумную беседу. Я думал, что неподалёку слоняются Абдул или Али. Но, когда я безмятежно прогуливался по саду, на меня напали трое мужчин. 
– Трое? И только-то? 
Эмерсон нахмурился:
– Всё кажется довольно странным, – сказал он. – Парни, по моему мнению – заурядные каирские бандиты. Если бы они намеревались убить меня, то могли беспрепятственно это сделать – тебе известно, что все они носят с собой ножи. Но об оружии не было и речи – одни пустые руки.
– Пустые руки не могли нанести эту рану, – сказала я, указывая на его висок.
– У одного из них была дубинка. Чёртова куфия помогла – смягчила удар. Тогда я малость разозлился. После того, как я расправился с двумя, третий убежал. Я бы хотел его кое о чём расспросить, но мне пришло в голову, что ты можешь оказаться в таком же положении, поэтому лучше разобраться, как у тебя дела. 
Я встала и занялась поисками аптечки.
– Почему тебе пришло в голову именно это? Твои враги – не обязательно мои, и хочу сказать, Эмерсон, что с годами ты приобрёл немало... Куда, к дьяволу, я засунула коробку с бинтами? Сафраги навёл беспорядок в багаже, ничего не найдёшь. 
Эмерсон сел.
– Почему ты считаешь, что это сафраги?
Наконец, я нашла аптечку – ящичек был цел, но лежал не на своём месте. Эмерсон, рассматривавший свой багаж, выпрямился.
– Похоже, что ничего не взяли.
Я кивнула в знак согласия. Он держал длинную узкую коробку из прочного картона, которая раньше не попадалась мне на глаза. 
– Что-то подложили? Открывай с осторожностью, Эмерсон!
– Нет, это моя собственность. Вернее, наша. – Он снял крышку, и я увидела блеск золота и насыщенную лазурную синеву. 
– Пресвятые Небеса! – воскликнула я. – Это же знаки царской власти, которые Нефрет забрала с собой из Города Святой Горы, королевские скипетры. Зачем ты привёз их сюда?
Один скипетр напоминал пастушеский посох, символизируя заботу короля о его подданных. Он был составлен из чередующихся колец золота и лазурита. Другой представлял из себя короткий жезл из золотой фольги и тёмно-синего стекла над бронзовым стержнем, на котором крепились три гибких ремешка из тех же материалов (золотые бусины чередовались с синими), заканчивавшиеся цилиндрическими стержнями из твёрдого золота. Цепь представляла (как я всегда считала) другой аспект правления: власть и господство. Если бы этот жезл изготовили из более прочных материалов (поскольку подобный кнут, несомненно, существовал), им можно было бы нанести весьма болезненные удары. В Египте таких предметов до сих пор не находили, хотя об их наличии извещали многочисленные картины и барельефы. 
– Разве мы не договорились, – спросил Эмерсон, – что бесчестно скрывать эти замечательные предметы от учёных? Они уникальны, им две тысячи лет, и все эти годы заветные реликвии бережно хранили. Они принадлежат не нам, но всему миру.
– Ну, да... теоретически мы, конечно, договаривались, и я думаю так же, но мы не можем предъявить их, не объяснив, где нашли. 
– Безусловно. Мы найдём их в этом сезоне. 
Я затаила дыхание. 
– Это гениальная идея, Эмерсон. Поистине блестящая. Никто не сможет лучше тебя организовать убедительную и одновременно вводящую в заблуждение атмосферу. 
Эмерсон коснулся расщелины в подбородке. Он выглядел несколько обеспокоенным.
– Обман противен мне, Пибоди, признаюсь честно – но что ещё нам делать? Фивы кажутся наиболее вероятным местом для… э-э… подобного открытия, кушитские завоеватели Двадцать шестой династии находились там в течение некоторого времени. Мы должны каким-то образом объяснить сведения о древней мероитической культуре, которые приобрели прошлой зимой. Рано или поздно один из нас, а может быть, и Уолтер, позволит себе обмолвку. Выше человеческих сил – писать о предмете, не отображая данные, которыми мы не должны обладать.
– Согласна. Действительно, в статье, которую вы в июне отправил в «Zeitschrift»84…
– Чёрт возьми, Пибоди, я ничего такого не позволил себе в этой статье!
– В любом случае, – сказала я успокаивающе, – у нас ещё есть какое-то время до публикации.
– Научные журналы всегда отстают от графика, – согласился Эмерсон. – Значит, ты тоже так считаешь, Пибоди?
– То есть? – Я рылась в коробке с медицинскими снадобьями.
– Я удивлён, Пибоди. Обычно ты первой обнаруживаешь знамения и угрозы во всём происходящем. И хотя вокруг полно людей, которые имеют основания не любить нас, недавние инциденты заставляют задуматься о совершенно иной теории. 
Он сел на край кровати. Я убрала ему волосы со лба и наложила антисептик на рану. Поглощённый своей теорией, он проигнорировал знаки внимания, которые обычно сопровождал жалобами. 
– Наш багаж определённо подвергся обыску. Но не с целью ограбления – ничего не взяли. Сегодня вечером на нас обоих напали. Но не с целью убийства – судя по всему, просто намеревались похитить. Либо одного, либо обоих. Вопрос: зачем?
– Кто-то из старых врагов решил заняться нами и, злорадствуя, подвергнуть умопомрачающим пыткам, – предположила я.
– Вечно ты веселишься, Пибоди, – усмехнулся Эмерсон. – Что ты делаешь? Не нужны мне эти чёртовы бинты.
Я отрезала кусок пластыря. 
– Закончим с этим, Эмерсон. Нечего ходить вокруг да около.
– Не совсем. Я просто признаю, что доказательства неубедительны. Но заставляют задуматься, согласна?
– Мне кажется, на этот раз твоё воображение вышло из-под контроля. – Я села рядом. – Если только тебе не известно что-то, о чём ты умолчал. 
– Я ничего не знаю, – раздражённо ответил Эмерсон. – Если бы знал – не трясся бы, будто нервная старая дева. Всё по-прежнему. Мы замели следы настолько тщательно, как только смогли, Пибоди, но в вымышленном кружеве, которое мы сплели, есть несколько слабых мест. И хороший удар способен оставить зияющую дыру.
– Ты случайно не имеешь в виду, что слабое место – Церковь Святых Сына Господнего? Чёрт тебя побери, Эмерсон, мне пришлось изобретать религиозную секту. Если бы мы заявили, что добрые приёмные родители Нефрет были баптистами, лютеранами или римо-католиками85, самое беглое расследование обнаружило бы, что такая семья никогда не существовала. 
– Особенно, если бы ты решила их сделать римо-католиками, – вставил Эмерсон. Увидев выражение моего лица, он поспешно добавил: – С твоей стороны это было очень умно, дорогая моя.
– Избавь меня от этого снисходительного тона, Эмерсон! Я не могу представить, что привело твой ум в такое болезненное состояние. История, которую я… мы изобрели, не более невероятна, чем целый ряд истин... И я бы хотела, чтобы ты перестал бормотать себе под нос. Это очень грубо. Говори вслух!
– Карта, – ответил Эмерсон.
– Карты Уиллоуби Форта? Разве ты не слышал, как Масперо вместе со всеми смеялся над ними..?
– Карта, – громко сказал Эмерсон, – которую Реджинальд Фортрайт показал прок…прорве офицеров в Санам Абу Доме. Все – от генерала Рандла до обычного субалтерна86 – знали, что он отправился за своим дядей, опираясь на что-то более основательное, чем смутные слухи. ОН пропал, а МЫ – вернулись вместе с дочерью Форта. Как ты полагаешь, сколько времени понадобится любому изобретательному журналисту, чтобы состряпать из этих фактов захватывающий сценарий? Я удивлён только тем, что твоему дружку О'Коннеллу ещё не пришло это в голову. Его воображение почти такое же буйное, как…
– Это оскорбительно и незаслуженно – особенно от ТЕБЯ. Я никогда раньше не слышала... Опять бормочешь, Эмерсон. Что ты говоришь?
Пожав плечами и улыбнувшись, Эмерсон обернулся и ответил, но не на вопрос, а на лежавшие в его основе эмоции, которые послужили причиной как его, так и моих несправедливых (допускаю) обвинений. Кроткий ответ отвращает гнев, как говорится в Писании87, но методы Эмерсона были неизмеримо более эффективными.

* * *

Я надеялась провести остаток недели в Каире, наслаждаясь удобствами отеля, но Эмерсону внезапно вздумалось посетить Мейдум. Я не возражала – разве что мысленно пожелала, чтобы он уделял мне хоть немного больше внимания. 
Мы провели утро на суке. После обеда в отеле Эмерсон оставил меня читать и отдыхать, а сам удалился по каким-то делам. Вернувшись, он спокойно объявил, что мы уезжаем вечерним поездом.
– Так что поторопись со сборами, Пибоди. 
Я отбросила эрмановскую «Agyptische Grammatik»88. 
– Какие сборы? В Рикке нет гостиницы. 
– У меня есть друг... – начал Эмерсон.
– Я не намерена останавливаться у твоих египетских друзей. Они восхитительные люди, но не имеют ни малейших понятий о санитарии.
– Я предполагал, что ты так и скажешь. И подготовил тебе небольшой сюрприз, Пибоди. Что случилось с твоей жаждой приключений?
Я не смогла противостоять ни подобному вызову, ни улыбке Эмерсона. По мере того, как я упаковывала небольшую сумку со сменой одежды и туалетными принадлежностями, моё настроение поднималось всё выше и выше. Это было похоже на старые времена – мы с Эмерсоном одни, и вместе в пустыне! 
Как только мы пробились сквозь толчею на железнодорожном вокзале и нашли места в поезде, Эмерсон расслабился, но ни одна из моих попыток завязать беседу не пришлась ему по вкусу.
– Я надеюсь, что с бедным парнем, потерявшим сознание на суке, всё будет в порядке, – предприняла я первую попытку. – Тебе следовало позволить мне осмотреть его, Эмерсон. 
– О нём позаботятся его… приятели, – отрезал Эмерсон.
Через некоторое время я попыталась снова:
– Наши друзья будут удивлены, обнаружив, что мы уехали! Хорошо, что многие из них пришли сегодня утром, чтобы выразить своё беспокойство. – Эмерсон хмыкнул. 
– Склонна полагать, что теория Невилла была правильной, – продолжала я. – Он так забавно выразился: «Какие-то молодые люди, возбуждённые вином и вдохновлённые вашим очарованием, миссис Э., разыграли глупую шутку». 
– А моё очарование вдохновило трёх молодых парней в саду, – отпарировал Эмерсон с невыразимым сарказмом. 
– Но эти события могли быть чистым совпадением. 
– Чистый вздор, – проворчал Эмерсон. – Пибоди, почему ты настаиваешь на том, чтобы публично обсуждать наши личные дела?
Единственными пассажирами в вагоне были несколько немецких студентов, громко болтавших на своём родном языке, но я поняла намёк. 
К тому времени, как мы добрались до Рикки, мой энтузиазм немного потускнел. Тьма была полной, и мы оказались единственными не-египтянами, которые высаживались там. Я наткнулась на камень, и Эмерсон, чьё настроение заметно улучшилось (in inverse ratio89 к моему), схватил меня за руку. 
– А вот и он. Привет, Абдулла!
– Мне бы следовало догадаться, – пробормотала я, увидев в конце маленькой платформы белую фигуру, похожую на призрак. 
– Совершенно верно, – весело подтвердил Эмерсон. – Мы всегда можем рассчитывать на доброго старого Абдуллу, а? Я послал ему сообщение сегодня днём.
После обмена положенными приветствиями – не только с Абдуллой, но и с его сыновьями Фейсалом и Селимом и племянником Даудом – мы уселись на ослов, уже ожидавших нас, и отправились в путь. Как, к дьяволу, эти животные видели, куда идут, я не знаю. И, конечно, не поняла даже после того, как поднялась луна – убывающий месяц едва светил. Усидеть на осле, когда он переходит на рысь, не так-то просто. У меня сложилось чёткое впечатление, что нашим ослам не по душе ночная поездка. 
После ужасно неудобной езды по возделываемым полям я увидела проблески огня на краю пустыни. Там нас встретили двое мужчин. Маленький лагерь, который они соорудили, выглядел лучше, чем обычные результаты усилий Абдуллы в этом направлении. Я с облегчением увидела, что для нас уже поставлена подходящая палатка, и приятный аромат свежезаваренного кофе достиг моих ноздрей. 
Эмерсон стащил меня с осла. 
– Помнишь, когда-то я угрожал схватить тебя и утащить в пустыню?
Я перевела взгляд с Абдуллы на Фейсала, затем на Дауда, на Селима, на Махмуда, на Али, на Мохаммеда, стоявших вокруг нас с сияющими лицами. 
– Ты такой романтик, Эмерсон, – ответила я. 
Однако на следующее утро я вышла из палатки в гораздо лучшем расположении духа, и сцена, открывшаяся передо мной, пробудила к жизни забытую дрожь археологической лихорадки.
Мейдум – одно из самых привлекательных мест в Египте. Остатки кладбища располагались на краю низкого утёса, знаменовавшего начало пустыни. К востоку изумрудный ковёр обрабатываемой земли тянулся к реке, воды которой окрашивали нежно-розовые лучи восходящего солнца. На вершине утёса прямо в небо рвалась пирамида, хотя следует признаться – не очень похожая на классические образцы. Египтяне называют её Эль-Харам эль-Каддаб – «Ложной пирамидой», поскольку она больше напоминает квадратную башню из трёх уменьшающихся ярусов. Когда-то их было семь, как у ступенчатой пирамиды90. Углы между ярусами раньше были заполнены камнем, создававшим гладкий уклон, но и сами камни, и верхние этажи уже давно рухнули, обрамляя гигантскую гробницу обломками и развалинами.
Как и на пирамидах Дахшура и Гизы, на ней не было имён. Я никогда не понимала, почему правители, затратившие столько трудов, чтобы возвести эти грандиозные строения, не удосужились высечь на них свои имена, ибо смирение не являлось характерной чертой египетских фараонов. Равно как оно нехарактерно для туристов – что древних, что современных. Как только изобрели великое искусство письма, часть людей принялась использовать его для уничтожения памятников и произведений искусства. За три тысячи лет до нашего времени некий египетский турист приехал в Мейдум, чтобы посетить «великолепный храм царя Снофру», и оставил надпись (или граффито91) об этом на одной из стен храма92. Известно, что у Снофру было две гробницы. Мы работали в одной из них – северной пирамиде Дахшура93. Питри, обнаруживший вышеуказанное граффито, решил, что этот храм – вторая пирамида Снофру.
– Чушь, – высказался Эмерсон. – Одно граффито не является доказательством принадлежности. Храму было уже тысяча лет, когда мошенник посетил его. Экскурсоводы той далёкой эпохи были столь же невежественны, как и нынешние. Обе пирамиды Снофру находятся в Дахшуре94. 
Когда Эмерсон выражается в подобном догматическом тоне, немногие осмеливаются ему противоречить. Я – одна из этих немногих. Но поскольку я была с ним согласна, то возражать не стала.
В течение следующих двух дней мы занимались обычными захоронениями. Они располагались группами к северу, югу и западу от пирамиды, поскольку обрабатываемая земля на востоке, естественно, для могил не годилась. От добровольных помощников не было отбоя. Впрочем, я и не ожидала, что останусь наедине с Эмерсоном. Чужестранцы вечно привлекают местных жителей, вымогающих бакшиш (подарок, чаевые), желающих наняться на работу или же просто удовлетворяющих своё любопытство. Они появились с первого дня, стоило нам сесть за завтрак, и после беседы с ними Эмерсон нанял несколько человек работать под руководством Абдуллы. 
Я всегда говорю: если у вас нет пирамиды, то лучше всего поработать в хорошей глубокой могиле. Все пирамиды были окружены кладбищами – гробницы придворных и князей, дворян и высокопоставленных чиновников, удостоенных привилегии вечно пребывать в непосредственной близости от бога-царя, которому они служили при жизни. Эти гробницы Старого Королевства назывались мастабы, потому что их надстройки напоминали плоские, скошенные скамьи, располагавшиеся близ современных египетских домов95. Надстройки эти, сооружённые из камня или глиняного кирпича, часто обрушивались или превращались в бесформенные насыпи, но меня они не интересовали. Под мастабами находились шахты и лестницы, спускавшиеся глубоко в скалу и завершавшие путь в погребальной камере. В некоторых гробницах побогаче имелись подземные ходы – почти такие же восхитительно тёмные, извилистые и заполненные летучими мышами, как и в пирамидах. 
Эмерсон очень любезно позволил мне войти в одну такую гробницу (поскольку знал, что я всё равно так и поступлю).
Крутой наклонный скат при входе высотой всего в четыре фута был завален мусором. Он заканчивался шахтой, куда мне пришлось спускаться с помощью верёвки, удерживаемой Селимом, который по настоянию Эмерсона последовал за мной. Обычно для такой работы я использовала Селима, так как он был самым молодым и стройным из опытных мужчин. Постоянно обнаруживались узкие коридоры, через которые большое тело не могло протиснуться. А низкие потолки создавали трудности для высоких людей. Эмерсона не привлекали подобные гробницы – он постоянно ударялся головой и застревал в проходах.
Но я не должна позволить энтузиазму увлечь меня подробными описаниями, которые заставят читателей заскучать. И не так уж эти события важны для моего повествования. Достаточно сказать: когда я, задыхаясь, поднялась наверх (воздух в самых нижних помещениях таких гробниц исключительно жаркий и спёртый), покрытая какой-то смесью из пота, каменной пыли и помёта летучих мышей, то едва могла выразить свой восторг: 
– Это было восхитительно, Эмерсон! Конечно, настенная роспись низкого качества, но среди обломков в погребальной камере я нашла обломки дерева и льняной одежды. Я уверена, что мы должны... 
Эмерсон ждал у входа, чтобы вытащить меня. Как только это произошло, он поспешно отступил, сморщив нос:
– Не сейчас, Пибоди. Это был просто осмотр. У нас нет ни рабочей силы, ни времени на раскопки. Почему бы тебе не развлечься пирамидой?
Так я и поступила. Пирамида оказалась по-своему довольно приятной, хотя проходы не были настолько широкими или интересными, как в памятниках Гизы и Дахшура. Те, кто открыл эту пирамиду, обнаружили, что она, подобно другим, полностью разграблена ещё в древности. 
На следующий день к полудню появилось ещё одно дополнение, благодаря чему мы превратились во что-то вроде небольшой толпы – пара из тех, кого Эмерсон называет проклятыми туристами. Впрочем, он немного оттаял, когда один из них представился как герр Эберфельт, немецкий учёный, с которым Эмерсон переписывался. Он был ожившей карикатурой на пруссака: с моноклем в глазу, жёсткий, как доска, и исключительно официальный в обращении.
Его сопровождал один из учеников – герр Шмидт, приятный, полноватый молодой человек. Он был бы очень красив, если бы не уродливый дуэльный шрам, обезображивавший щёку. Немецкие студенты очень гордятся такими шрамами, считая их свидетельствами мужества, хотя в действительности это просто глупость. Мне говорили, что студенты даже применяют различные болезненные и антисанитарные методы, предотвращая заживление ран, чтобы шрамы выглядели как можно заметнее. Манеры господина Шмидта, в отличие от лица, оказались безупречны. Он обратился ко мне на неуклюжем, но восхитительном английском языке и с величайшей охотой принял приглашение на чашку чая. Однако Эмерсон настоял на том, чтобы показать немцам весь участок, и молодой человек послушно последовал за своим начальником.
Я закончила пить чай и собиралась пойти за ними, но тут подошёл один из рабочих, смущённо глядя на меня из-под густых ресниц. Как и другие, во время работы он снимал халат, оставаясь в одной набедренной повязке. Гладкое тело лоснилось от пота.
– Я нашёл гробницу, почтенная ситт, – прошептал он. – Не хотите ли посмотреть, пока её не нашли другие и не потребовали бакшиш?
Я огляделась. Эмерсон, должно быть, удалился с гостями в пирамиду – их нигде не было видно. Дауд руководил группой рабочих, которые разыскивали гробницы рядом с дамбой, ведущей от пирамиды к реке. 
– Где это? – спросила я.
– Недалеко, почтенная ситт. Рядом с Гусиной Гробницей. – Он имел в виду одну из самых знаменитых гробниц Мейдума, в которой нашли прекрасную картину, ныне выставленную в Каирском музее96. Она находилась среди других мастаб к северу от пирамиды. В этом районе трудилась команда Абдуллы, искавшая входы в различные гробницы; очевидно, мой собеседник был из их числа. Его таинственные манеры и подавляемое волнение во взгляде предполагали, что он обнаружил нечто замечательное и заслужил значительную награду, которую, естественно, не собирался делить со всеми остальными. 
Меня охватил восторженный трепет, когда я представила чудесную картину, по красоте не уступающую гусям. А если ещё в другой мастабе на том же кладбище найдутся раскрашенные статуи в натуральную величину, изображающие высокородную пару… Я поднялась и махнула ему рукой.
Гортанное пение группы Дауда постепенно затихало по мере того, как мы пробирались сквозь упавшие каменные глыбы по неровной земле у основания пирамиды. Мы подошли к северо-восточному углу строения, и тут мой проводник остановился. Он протянул руку. 
– Ситт, – начал он. 
– Нет, – сказала я по-арабски. – Никакого бакшиша, пока ты не показал мне гробницу.
Он шагнул ко мне, сладко улыбаясь, будто застенчивая девушка. 
Внезапно я услышала звук, похожий на резкий треск кнута. Затем последовал раскатистый грохот падающих камней, и дождь из обломков скалы и гальки обрушился на землю за моей спиной. Мой гид бросился наутёк. Я вряд ли могла винить его за это. С досадой подняв голову, я увидела круглое, встревоженное лицо, глядевшее на меня с вершины склона высотой примерно пятьдесят футов: 
– Ach, Himmel, Frau Professor— verzeiben Sie, bitte!97 Я не заметил вас. Вы целы? Окоченели от страха?
Не прекращая говорить, он принялся спускаться по склону, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, и вызвал ещё одну миниатюрную лавину. 
– Ничуть, – ответила я. – Но вашей заслуги в этом нет, герр Шмидт. Какого ч... То есть, зачем вы стреляли? И ради всех святых, уберите револьвер, пока не проделали дыру в себе или во мне.
Покраснев, молодой человек засунул оружие в кобуру.
– Это была eine Gazelle98 – то есть... Как вы это называете?
– Глупости. Это не могла быть газель: они – робкие существа, которые не рискнули бы так близко подобраться к людям. Вы пытались застрелить козла из бедной деревни, герр Шмидт. К счастью для вас, вы промахнулись. Лучший стрелок в мире не смог бы попасть в такую далёкую мишень из пистолета. 
Моя лекция была прервана Эмерсоном, который бросился к нам, требуя ответить, кто стрелял, в кого и для чего. Моё объяснение ничуть не облегчило его беспокойство, вызванное нежной заботой. Обращаясь к немецкому коллеге, следовавшему за ним по пятам, он взорвался потоком обвинений. 
– Sie haben recht, Herr Professor, – покорно пробормотал Шмидт. – Ich bin tin vollendetes Rindvieb.99 
– Ты делаешь из мухи слона, Эмерсон, – сказала я. – Пуля даже рядом со мной не пролетела.
– Короче говоря, не причинили никакого вреда – ни помыслом, ни действием, – заключил профессор Эберфельт, выступив на защиту своего коллеги. 
– За исключением того, что мой проводник испугался, – добавила я. – Давайте попытаемся найти его и успокоить. Он нашёл новую гробницу и собирался показать её мне.
Но ни гида, ни гробницы, о которой он говорил, мы так и не нашли, сколько ни искали.
– Может быть, он вернётся завтра, когда преодолеет свой страх, – сказала я в конце концов. – Он молод и, кажется, очень робок. 
Наши посетители не задержались: их ждало зафрахтованное судно, так что они собирались вернуться в Каир сегодня же вечером. Наблюдая, как ослы исчезают в растущих тенях на востоке, Эмерсон по привычке задумчиво гладил подбородок.
– Я думаю, что мы здесь достаточно поработали, Пибоди, – произнёс он. – Поезд «Луксор-Каир» останавливается в Рикке по утрам. Едем?
Я не видела причин для отказа.

* * *

Первое, чем я занялась в отеле – попросила сафраги организовать мне чудесную горячую ванну. Пока я нежилась в ароматизированной воде, Эмерсон просматривал письма и сообщения, доставленные в наше отсутствие, и сообщал мне об их содержании с соответствующими комментариями:
– Пообедаем ли мы с леди Уоллингфорд и её дочерью? Нет, не намерены. Капитан и миссис Ричардсон с нетерпением ожидают удовольствия видеть нашу семью у себя на soiree100... И ждут напрасно. Мистер Винси надеется, что мы окажем ему честь отобедать с ним в четверг... Он не заслужил такой чести. Генеральный стряпчий101... Ага! Зерно пшеницы среди всей этой мякины! Письмо из Чалфонта102.
– Открой, – отозвалась я. Звук разрыва подсказал мне, что он уже сделал это. 
Послание было своего рода семейным: начатое Эвелиной и дополненное другими. Записки от Эвелины и Уолтера были короткими – уверения, что с ними и с их подопечными всё в порядке. Отрывистое сообщение Нефрет вызвало у меня некоторое разочарование: оно выглядело, как исполнение обязанности, которая автору совсем не по душе. Я напомнила себе, что не следует ожидать большего. Отец учил её читать и писать по-английски, но у неё не было возможности практиковать это умение. Должно пройти немало времени, прежде чем она научится выражаться изящно и подробно.
Но вклад Рамзеса полностью компенсировал все недостатки последнего качества. Я поняла, почему он попросил разрешения завершить письмо: его комментарии были, мягко говоря, неизмеримо более откровенными, чем тётины.
«Розе это не нравится. Она ничего не говорит вслух, но её лицо вечно выглядит так, будто она ест маринованный лук. Я думаю, трудность в том, что она не справляется с Эллис. Эллис – новая служанка тёти Эвелины. Она появилась из сточной канавы, как и другие».
Когда Эмерсон перестал смеяться, я воскликнула:
– Боже мой, откуда этот ребёнок набрался таких выражений? По доброте своего сердца Эвелина нанимает несчастных молодых женщин, которых не слишком баловала жизнь, но...
– Меткость описания искупает нехватку пристойности, – ответил Эмерсон. – Слушай дальше:
«Роза говорит, что не держит зла на Эллис. Я тоже, хотя и не знаю точно, что подразумевает этот термин. Но и мне трудно ужиться с Эллис. Она постоянно следит за Нефрет, пытаясь заставить её переодеться и завить волосы.
Уилкинс (наш бывший дворецкий, которого нынче наняли Эвелина и Уолтер) с момента нашего приезда чувствует себя немного не в своей тарелке. Он выглядит очень нервным. Любая мелочь выводит его из себя. Когда вчера я выпустил льва из клетки...»103
Моё тело потеряло равновесие в ванне, и голова скрылась под водой. Когда я вынырнула, кашляя и задыхаясь, то обнаружила, что Эмерсон продолжает читать:
«... никакой опасности, поскольку, как вам известно, я познакомился с ним, когда он был ещё детёнышем, и старался возобновить знакомство при всяком удобном случае. Дядя Уолтер не нервничал, но его замечания были крайне уничижительными, и он приказал мне выучить дополнительно ещё десять страниц Цезаря. Он добавил, что сожалеет, что я слишком взрослый для того, чтобы меня отшлёпать. Он согласился построить большую клетку для льва».
Я избавлю Читателя от подробнейших описаний Рамзеса, касающихся здоровья и привычек других слуг (я даже не знала о любви кухарки к джину – как, полагаю, и Эвелина). Рассказ о НЕЙ он оставил напоследок.
«С тех пор, как мы приехали сюда, её здоровье и настроение улучшились, но, как мне кажется (хотя, по-моему, Рамзес пытался вычеркнуть последние три слова, но Эмерсон всё равно разобрал их), она слишком много времени проводит за уроками. Я согласился с вашим мнением о том, что mens sana in corpore sano104 является хорошим принципом, и принял его, как руководство к действиям. Поэтому я решил заняться стрельбой из лука. Это спорт, в котором поощряется участие юных дам. Тётя Эвелина согласилась со мной и дядей Уолтером, взявшим на себя обязательство соорудить нам мишени, когда освободится. Я обнаружил, что Нефрет уже знакома с этим видом спорта. Она согласилась наставлять меня. Взамен я учу её ездить верхом и фехтовать».
– Он же не умеет фехтовать! – возмущённо воскликнула я. 
Эмерсон что-то промычал в ответ. 
Я решила не развиватьэту тему. Я подозревала, что Эмерсон потихоньку занимается уроками фехтования, но он был не в силах признаться, что должен учиться чему бы то ни было. Его истинный мотив для занятия этим видом спорта не делает ему чести, поскольку возник из ревности к человеку, по отношению к которому не было ни малейшей причины испытывать подобное чувство105. Следует признать, что приобретённое умение впоследствии оказалось достаточно полезным. По-видимому, именно Эмерсон позволил Рамзесу пойти по своим стопам. Он знал, что я бы это не одобрила: кровь застывала в жилах от одной лишь мысли о том, что в руках у Рамзеса находится длинное гибкое острое оружие.
Ещё два абзаца описывали достижения Нефрет гораздо подробнее, чем те заслуживали. Когда Эмерсон закончил, он заметил с родительской гордостью:
– Как хорошо он пишет. Достаточно литературно, на мой взгляд. 
– Как будто бы всё идёт хорошо, – ответила я. – Пожалуйста, передай мне это полотенце, Эмерсон.
Эмерсон протянул мне полотенце. Затем вернулся в гостиную, чтобы прочитать оставшуюся почту.

* * *

– Ну, что дальше? – спросил Эмерсон, когда мы сели ужинать. – Луксор или Амарна?
– Ты отказался от Мейдума?
– Нет, отнюдь нет. Но считаю, что мы должны рассмотреть и другие возможности, прежде чем принимать решение. 
– Ясно.
– Что же ты предпочитаешь?
– О, мне абсолютно безразлично. 
Эмерсон воззрился на меня поверх витиеватого меню, которое дал ему официант.
– Ты чем-то расстроена, Пибоди? Письмо Рамзеса, да? Ты почти не разговаривала со мной, пока я его читал. 
– Какая у меня может быть причина для раздражения?
– Не представляю. – Он сделал паузу. Когда я не ответила, он пожал плечами (одно из тех раздражающих мужских пожиманий плечами, которое отделывается от поведения женщины, как непонятного и/или неуместного) и возобновил дискуссию. – Я предлагаю, чтобы мы отправились прямо в Луксор. Я с колоссальным нетерпением стремлюсь избавиться от некоторых предметов. 
– Звучит логично, – согласилась я. – У тебя есть какие-либо мысли относительно того, где мы… м-м… можем их обнаружить?
Обсуждение альтернатив затянулось на весь ужин. Когда мы закончили, ещё было рано, и я предложила прогуляться по Муски106. 
– Мы не пойдём гулять сегодня, – ответил Эмерсон. – У меня другое на уме. Надеюсь, тебе понравится.
Так и вышло. Но когда Эмерсон устроился в своей обычной позе для сна – на спине, руки скрещены на груди, как у статуи Осириса – я не могла не вспомнить: когда-то при виде того, как я поднималась из ванны, у мужа возникало неудержимое желание сравнить меня с Афродитой107, побуждавшее к немедленным действиям. А сегодня днём он просто протянул мне полотенце…

* * *

Единственное приглашение, которое Эмерсон не выбросил, пришло от мистера Джорджа Мак-Кензи. Он был одним из тех эксцентричных индивидуумов, которые чаще встречались в древние времена археологии, нежели сегодня: одарённые любители, занимавшиеся раскопками и изучавшие египтологию без ограничений, накладываемых государственным регулированием. Некоторые из них достигли замечательных результатов, несмотря на отсутствие формального обучения. А солидный трёхтомник Мак-Кензи по древней египетской культуре стал просто бесценным источником сведений, поскольку многие рельефы и надписи, скопированные автором в 1850-х годах, нынче утрачены навсегда. Теперь Мак-Кензи был уже очень стар и редко рассылал или принимал приглашения. Даже Эмерсон признал, что нам оказано крайне лестное внимание, и такую возможность мы не должны пропустить.
Он отказался от вечернего костюма, но выглядел очень изящно в сюртуке и брюках под тон к нему. Я надела своё второе лучшее платье из серебряной парчи с вытканными красными розами, отороченное серебряным кружевом на груди, с манжетами длиной до локтя. Надеюсь, меня не обвинят в тщеславии, если я скажу, что все глаза поворачивались к нам, когда мы пересекали террасу, шествуя к ожидающему нас экипажу. Сверкающий закат озарял западное небо, купола и минареты старого Каира плыли в туманной дымке.
Да, мы направлялись именно в старый Каир – средневековый город с очаровательными четырёхэтажными домами и дворцами, из которых жестокие воины-мамлюки108 тиранически правили городом. Многие жилища обветшали, и нынче в них обитали те, кто победнее – целые семьи ютились в одной комнате. Искусно вырезанные решётки, скрывавшие красавиц харима (гарема, женской половины дома) от завистливых глаз, ушли в небытие, а выстиранные галабеи (длинные рубахи без ворота с широкими рукавами) униженно и смиренно свисали с обветшалых остатков машрабий109. Рассказывали, что дом Мак-Кензи в своё время принадлежал султану Кайт-бею110, и особенности его архитектуры хорошо сохранились. Я с нетерпением ожидала того момента, когда всё увижу собственными глазами.
В старом Каире нет ни уличных табличек, ни номеров домов. В конце концов кучер остановил лошадей и признался в том, что я уже давно подозревала: он понятия не имел, куда ехать. Когда Эмерсон указал на улицу – вернее, на промежуток между двумя домами – кучер заявил, что туда не поедет. Он знал эту улицу – дальше она сужалась ещё сильнее, и не было возможности развернуть лошадей. 
– Подождите нас здесь, – сказал Эмерсон. Помогая мне вылезти из кареты, он не смог удержаться от замечания:
– Я же говорил тебе не надевать это платье, Пибоди. Я думал, что нам, вероятно, часть пути придётся идти пешком. 
– Так почему же не высказал эти мысли вслух? – спросила я, подтягивая юбки. – Ведь ты же бывал раньше здесь, не так ли?
– Несколько лет назад. – Эмерсон предложил мне руку, и мы пошли. – Кажется, дальше по этой улице. По-моему, Мак-Кензи оставил указания, но они не... Ах да, вот и сабиль (фонтан), о котором он упоминал. Первый поворот налево. 
Мы прошли совсем немного, когда проход сузился настолько, что стало невозможно идти рядом. Он был похож на туннель: высокие, закрытые фасады старых домов поднимались с обеих сторон, а выступавшие балконы почти нависали над головой. Я забеспокоилась:
– Что-то не так, Эмерсон. Здесь очень темно и грязно. И ни единой души с тех пор, как мы миновали фонтан. Мистер Мак-Кензи, несомненно, не может жить в подобных трущобах.
– Здесь нет архитектурных различий по классам, богатые особняки примыкают к бедным домам. – Однако голос Эмерсона отражал мои собственные сомнения. Он остановился: – Вернёмся назад. Рядом с сабилем стояла кофейня, мы спросим у них. 
Но было уже слишком поздно. Узкая дорога освещалась только фонарём, который какой-то рачительный хозяин дома повесил над дверью в нескольких футах позади нас, и он отбрасывал достаточно света, чтобы мы увидели в тени неподалёку громоздкие силуэты нескольких мужчин. Их тюрбаны бледнели в темноте. 
– Проклятье, – спокойно произнёс Эмерсон. – Становись за мной, Пибоди. 
– Спиной к спине, – согласилась я, занимая позицию. – Чёрт побери, почему я вышла без пояса со снаряжением?
– Попробуй эту дверь, – предложил Эмерсон.
– Заперта. А впереди нас тоже ждут, – добавила я. – По меньшей мере, двое. А у меня всего лишь хлипкий вечерний зонтик, изготовленный под платье, а не тот, который я обычно ношу. 
– Великий Боже! – воскликнул Эмерсон. – Без твоего зонтика мы не посмеем встретиться с ними лицом к лицу на улице. Стратегическое отступление кажется единственным решением. – Он резко развернулся и пнул дверь, которую я проверяла. Замок со скрежетом вылетел прочь, дверь распахнулась. Эмерсон схватил меня за талию и втащил внутрь. 
Визги и переполох приветствовали моё внезапное появление. Двое мужчин, находившихся в комнате, сбежали, оставив тихо булькавшие наргиле (кальяны). Эмерсон последовал за мной и захлопнул дверь. 
– Это их не остановит, – заметил он. – Замок сломан. И нет достаточно тяжёлой мебели, чтобы устроить баррикады.
– Но здесь же есть другой выход. – Я указала на занавешенный дверной проём, через который скрылись мужчины. 
– Если придётся – посмотрим. – Эмерсон прислонился к двери, подпирая её плечами. – Мне не нравятся тёмные переулки, и я бы предпочёл не полагаться на доброту чужаков – особенно таких, которые обитают в подобных кроличьих норах. Давай подумаем о других возможностях, пока у нас есть минута передышки…
Звук, проникший к нам сквозь хрупкие дверные панели, прервал его фразу. Я вздрогнула, а Эмерсон выругался:
– Это кричит женщина! Или ещё хуже – ребёнок! 
Я бросилась к нему. 
– Нет, Эмерсон! Не ходи туда! Это может быть ловушкой!
Крик повторился – высокий, пронзительный, дрожащий. Он поднялся до фальцета и оборвался. Эмерсон пытался ослабить мою хватку, а я что было сил старалась удержать его, наваливаясь всем своим весом. 
– Это уловка, говорю тебе! Они знают тебя, твою рыцарскую натуру! Они боятся напасть на нас обоих и надеются выманить тебя из убежища. Это не простая попытка ограбления – нас сознательно сбили с пути! 
Моя речь была не такой размеренной, потому что Эмерсон, судорожно вцепившись в мои руки, неистово пытался освободиться. И только когда из моих уст вырвался крик боли, он опомнился: 
– Зло уже совершено, что бы там ни случилось, – вымолвил он, запыхавшись. – Теперь она молчит... Прости, Пибоди, если я причинил тебе боль.
Его напряжённые мышцы расслабились. Я прислонилась к нему, пытаясь овладеть собственным прерывистым дыханием. Мои запястья продолжали ныть, будто их сжимали в тисках, но я испытывала странный, иррациональный трепет. 
– Ничего, дорогой. Я знаю, что ты не хотел. 
Тишина длилась недолго. Голос, нарушивший её, был совершенно не тем, что я ожидала услышать – твёрдый, бесстрашный, официальный голос человека, отдающего чёткие приказы на искажённом арабском. 
– Ещё одна уловка! – воскликнула я. 
– Думаю, что нет, – прислушался Эмерсон. – Этот тип должен быть англичанином. Так скверно на своём родном языке не говорит ни один египтянин. Не позволишь ли теперь открыть сломанную дверь, Пибоди?
В голосе звучал сарказм. Поскольку я знала, что Эмерсон откроет дверь в любом случае, то согласилась.
В отличие от царившей ранее темноты, теперь улица была ярко освещена фонарями и факелами в руках людей, чья аккуратная униформа делала их практически неразличимыми. Один из них подошёл к нам. Эмерсон был прав: румяное лицо свидетельствовало о национальности, а бравая осанка и пышные усы выдавали военную подготовку. 
– Это вы кричали, мадам? – спросил он, вежливо сняв фуражку. – Надеюсь, что и вы, и этот джентльмен невредимы. 
– Я не кричала, но благодаря вам и вашим людям мы совершенно невредимы. 
– Хм-м, – сказал Эмерсон. – Что вы делаете в этой части города, капитан? 
– Исполняю свой долг, сэр, – последовал жёсткий ответ. – Я – советник каирской полиции. И с бо́льшим на то основанием мог бы задать вам тот же самый вопрос.
Эмерсон ответил, что мы наносили светский визит. Недоверие, вызванное подобным ответом, выразилось не в словах, а в поджатых губах и поднятых бровях молодого человека. Очевидно, он не знал, кто мы. 
Он предложил сопроводить нас к нашей карете. 
– Не нужно, – произнёс Эмерсон. – Кажется, сэр, вы тщательнейшим образом очистили дорогу. Ни одного лежащего тела, сколько ни ищи. Неужели им всем удалось уйти от вас?
– Мы не преследовали их, – высокомерно заявил офицер. – Тюрьмы переполнены подобными отбросами, а нам не в чем было их обвинить. 
– Громкие крики в общественном месте, – предложил Эмерсон.
Похоже, у юноши всё-таки имелось чувство юмора. Его губы дрогнули, но речь осталась степенной:
– Должно быть, кричал кто-то из злоумышленников, если леди молчала. Тогда получается, что они не нападали на вас?
– Мы не можем предъявить никаких обвинений, – призналась я. – Более того, вы могли бы арестовать нас, капитан – мы силой ворвались в этот дом и выломали дверь. 
Офицер вежливо улыбнулся. Эмерсон вытащил из кармана пригоршню монет и бросил её на стол. 
– Это должно избавить нас от любых жалоб на сломанную дверь. Идём, дорогая, мы опаздываем на встречу.
Оказалось, что мы свернули от фонтана не в том направлении. Владелец кафе хорошо знал дом мистера Мак-Кензи, расположенный совсем недалеко. Но почему-то меня не удивило, когда слуга Мак-Кензи заявил нам, что сегодня вечером хозяин не ожидал гостей. И уже давно улёгся спать. Он, как укоризненно сообщил слуга, был очень старым человеком.

ГЛАВА 5

Мужчины – хрупкие существа.
Это – непреложная истина.
Никто не ожидает,
что они продемонстрируют
стойкость женщин.

– Не настолько он уж, черти бы его побрали, стар, чтобы забыть, где живёт, – заметил Эмерсон. – Указания абсолютно ясны. От фонтана повернуть влево.
Он отшвырнул смятую бумагу на стол с завтраком. Она упала в кувшин со сливками, и к тому времени, как я её вытащила, буквы так расплылись, что разобрать их было невозможно.
– Поверю тебе на слово, – согласилась я, бросая мокрый комок на чистую тарелку. – И более того – заявляю, что даже у молодого может произойти кратковременный провал памяти или случайно соскользнуть перо. Но тот факт, что ошибочный поворот привёл нас в засаду, является доказательством того, что неверное направление было указано преднамеренно. Тебе не случалось когда-нибудь оскорбить мистера Мак-Кензи?
– По-моему, – ответил муж, чьё красивое лицо неузнаваемо исказил хмурый взгляд, – ты претендуешь на остроумие, Амелия. Приглашение пришло не от Мак-Кензи. 
Собственно ответа на вопрос я не получила. Хотя вполне резонно могла предположить, что когда-то он обидел мистера Мак-Кензи – на свете мало людей, которых он не обидел. Однако его реакция казалась несколько чрезмерной. 
– Откуда ты знаешь, что не от него?
– Я не знаю, – признался Эмерсон. – Сегодня утром отправил к нему слугу, чтобы выяснить, но посланник ещё не вернулся. 
– В любом случае он будет всё отрицать. 
– Верно. – Эмерсон задумался, как меланхоличный сфинкс, над булочкой, которую намазывал маслом. – О Мак-Кензи ходят разные любопытные слухи. Его возраст и минувшие годы придали ему респектабельность, которой он отличался отнюдь не всегда. В юности он расхаживал с важным видом в турецких костюмах – шёлковых халатах, огромном тюрбане – и, по общему мнению, вёл себя подобно турку и… м-м… в других отношениях.
Я знала, что он имеет в виду женщин. Эмерсон застенчив в таких вопросах до абсурда: во всяком случае, со мной. Но у меня были некоторые основания подозревать, что он отнюдь не был так сдержан с другими мужчинами или с некоторыми женщинами.
– У него был харим (гарем)? – полюбопытствовала я. 
– Ну да. – Эмерсон явно чувствовал себя неуютно. – В ту пору это не было чем-то необычным для необузданных молодых людей, столкнувшихся с чужеродной культурой и перенявших некоторые её обычаи. Прежде археологи относились к памятникам ничуть не более трепетно, чем… к другим вещам. Говорят, что частная коллекция древностей Мак-Кензи...
– Очевидно, он никогда не был женат, – размышляла я. – Возможно, он предпочитает не женщин. Существует один турецкий обычай...
– Великий Боже, Пибоди! – крикнул Эмерсон, зардевшись. – Хорошо воспитанная женщина не знает, а уж тем более не говорит о таких вещах. Я имел в виду просто коллекцию Мак-Кензи. 
Но я так ничего и не узнала о коллекции мистера Мак-Кензи. Вошёл сафраги и объявил о приходе посетителя. 
Мистер Винси и его питомец вошли одновременно. Огромный тёмно-пёстрый кот шёл на поводке рядом со своим хозяином, как... Я собиралась сказать «хорошо обученная собака», но в кошачьем поведении не было и следа собачьей подчинённости. Выглядело так, будто он приучил мистера Винси гулять вместе с ним, а вовсе не наоборот.
Я предложила мистеру Винси кофе, и он согласился. Однако когда я налила немного сливок в блюдце для Анубиса, он принюхался, а затем презрительно посмотрел на меня, после чего уселся к Винси на колени и обвил хвостом его бёдра. Мистер Винси пустился в излишне длительные извинения за грубость своего питомца. 
– Кошки не бывают грубыми, – сказала я. – Они поступают в соответствии со своей природой, с искренностью, которой людям не мешало бы поучиться. Многие взрослые кошки равнодушны к молоку. 
– У этого существа наверняка инстинкты плотоядного, – добавил Эмерсон. Он более вежлив с кошками, чем с людьми. Затем продолжил: – Ну, Винси, чем мы можем вам помочь? Мы как раз собирались уходить.
Мистер Винси объяснил, что зашёл узнать, полностью ли я оправилась от своего злосчастного приключения. Я собиралась ответить, когда приступ кашля и пронзительный взгляд Эмерсона напомнил мне, что Винси имеет в виду происшествие на костюмированном балу, поскольку вчерашний случай не может быть ему известен. Я заверила его, что нахожусь в отличном здоровье и прекрасном настроении. Эмерсон проявлял видимое беспокойство, и после нескольких вежливых фраз мистер Винси понял намёк. Но когда он встал и поднял поводок, я увидела, что на другом конце нет кота – одиноко свисал пустой ошейник.
С возгласом веселья, смешанного с огорчением, мистер Винси осмотрел комнату. 
– И где же он? Кажется, решил поставить меня в затруднительное положение перед вами, миссис Эмерсон. Уверяю, что раньше он никогда так не поступал. Если вы простите меня... – Вытянув губы, он издал пронзительный, но нежный свист. 
Кот мгновенно появился из-под стола. Увернувшись от протянутой руки Винси, он прыгнул ко мне колени, улёгся и принялся мурлыкать. Было ясно, что усилия убрать его без ущерба для моей юбки не увенчаются успехом, поскольку первая же попытка мистера Винси вызвала глухое рычание и аккуратное, но вполне определённое выпускание острых когтей. Я почесала его за ухом. Хватка исчезла, он откинул голову назад и издал звучное «мурр».
– Существо демонстрирует отличный вкус, – сухо заметил Эмерсон. 
– Я никогда не видел, чтобы он так себя вёл, – пробормотал мистер Винси, уставившись на него. – Это внушает надежду, что вы не откажете мне в просьбе. 
– Мы не принимаем больше животных, – твёрдо заявил Эмерсон. Он пощекотал кота под подбородком. Тот лизнул ему пальцы. – Ни при каких обстоятельствах, – продолжал Эмерсон. Кот прижал голову к его руке. 
– О, я бы никогда не отказался от своего верного друга! – воскликнул Винси. – Но я собираюсь покинуть Египет – короткое путешествие в Дамаск, где друг попросил меня о помощи в личных делах. Я не знаю, где найти временное пристанище для Анубиса. У меня не так много друзей, чтобы навязываться кому-нибудь.
В последнем заявлении не было жалости к себе – только мужественная стойкость. 
Меня это тронуло. И в моём ответе тщеславие сыграло свою роль. Одобрение кота не может не льстить тому, к кому оно обращено. 
– Мы могли бы взять Анубиса на несколько недель, не так ли, Эмерсон? Мне кажется, я скучаю по Бастет больше, чем ожидала. 
– Невозможно, – заявил Эмерсон. – Мы собираемся покинуть Каир. И не можем везти кота в Луксор. 
Как только вопрос был урегулирован, кот перестал возражать против снятия с колен. Создавалось впечатление, что он понял и одобрил договорённости.  Мистер Винси уезжал на следующий день, он обещал привести Анубиса утром. Так и случилось, и вечером мы с Эмерсоном и котом отправились ночным поездом в Луксор.
С котом не возникало никаких трудностей. Он сидел прямо на сиденье напротив нас, глядя в окно, как вежливый пассажир, притворяющийся, что не подслушивает нашу беседу. Разговор наш, к сожалению, был далёк от спокойного, и я признаю, что вина лежала на мне. Я была крайне раздражена. Это не имело никакого отношения к тому, что я обнаружила, прибыв на вокзал: Эмерсон втайне от меня пригласил Абдуллу и Дауда сопровождать нас. Наш опытный мастер мог оказать большую помощь, особенно в Луксоре – его родном городе, где у него оставалось невероятное количество родственников и знакомых. Так что у меня не существовало никакой разумной причины обижаться на присутствие Абдуллы. Вначале они с Даудом помогли нам с багажом, затем отправились на поиски своих мест.
– Я не понимаю, почему ты так спешишь, – бурчала я. – Через несколько дней мистер Вандергельт прибудет в Каир; мы могли бы подождать и поехать с ним. 
– Ты уже говорила об этом, Пибоди. А я ответил, что не вижу смысла застревать в Каире на неопределённый срок. Вандергельт – безнадёжный любитель развлечений, он захочет присутствовать на ужинах и глазеть на дам. Кроме того, он намерен отправиться на юг на своей чёртовой дахабии. 
– Он был настолько любезен, что предложил остановиться в его доме на всё время нашего пребывания в Луксоре. 
– Ему это ничего не стоит. 
– С твоей стороны это просто грубо!
И так далее. Кроме этого – ничего интересного. Даже после того, как портье приготовил нам постели, поскольку окружающая обстановка не способствовала проявлению супружеской привязанности, и Эмерсон утверждал, что кошка наблюдает за нами. 
– Он на полу, Эмерсон. Ни он не может увидеть нас, ни ты – его. 
– Я чувствую, что он подсматривает, – ответил Эмерсон. 
Тем не менее, я проснулась достаточно рано, чтобы увидеть поцелуй восходящего солнца, бросающего поток розового света на западные утёсы – картину, которая неизменно поднимает мне настроение. Обмен ласковыми приветствиями с мужем (который принял меры предосторожности, закрыв спящего кота простынёй перед тем, как продолжить этот обмен) завершил исцеление. Прямо с вокзала мы отправились на набережную и наняли лодку, чтобы переехать вместе со снаряжением на западный берег.
Только человек, полностью лишённый воображения и чувства прекрасного, остался бы равнодушным, увидав то, что предстало моим глазам, когда я сидела в челне с большими вздымавшимися парусами, а утренний бриз ерошил мне волосы. На противоположном берегу изумрудная лента полей и кустов окаймляла реку, за которой лежала пустыня, Красная Земля древних свитков. А за этой бледной и бесплодной полосой поднимались скалы Высокогорной пустыни, через которые Нил пробивал себе путь в доисторические времена. Постепенно из-за туманов появлялось нечто скорее воображаемое, нежели видимое: волшебные замки, рождающиеся из пены морской, как выразился поэт, – разрушенные, но величественные стены древних храмов.
(Впоследствии я обнаружила, что цитата не совсем точна. Однако моя версия лучше отражает впечатление, которое я пыталась передать.)111
На первом месте среди храмов – по крайней мере, на мой взгляд – находятся массивные колоннады в Дейр-эль-Бахри, заупокойный храм великой женщины-фараона Хатшепсут112. Неподалёку от него некогда стояло более современное строение, невидимое взору, но отчётливо отпечатавшееся в моей памяти – Баскервиль-Хаус, ставший сценой для одного из самых необычных детективных происшествий113. Теперь от дома остались лишь жалкие заброшенные руины, ибо нынешний лорд Баскервиль предал его забвению, что не удивительно – достаточно вспомнить об ужасной судьбе прежнего лорда Баскервиля. Владелец предложил Баскервиль-Хаус Сайрусу Вандергельту, но воспоминания последнего о злополучном доме были не более приятными. «Я не подошёл бы близко к этому клятому месту даже за миллион долларов», – отрезал Сайрус в своей причудливой американской манере.
Сайрус построил собственный дом возле входа в Долину Царей. Деньги для него ничего не значили, и следует сказать, что в результате бросалось в глаза проявление скорее экстравагантности, чем хорошего вкуса. Дом стоял на холме, возвышаясь над Долиной. Когда наша коляска подъехала, Эмерсон заметил, с отвращением рассматривая турели114, башни и балконы:
– Очевидный памятник сочетания экстравагантности с дурным вкусом. Надеюсь, ты не примешь его за образец, Амелия. 
– Мистера Вандергельта, очевидно, вдохновили замки крестоносцев. На Ближнем Востоке их полно.
– Это не оправдание. Но придётся смириться. 
Лично мне совсем не трудно было смириться с чистыми комфортабельными комнатами и отличным обслуживанием. Сайрус держал в резиденции постоянный штат персонала; приветствие смотрителя не оставляло сомнений в том, что нас ждут, и наши комнаты готовы. Своим элегантным убранством они не уступали любому современному отелю. Прекрасные восточные ковры покрывали полы. Окна и двери были снабжены сеткой для охраны от насекомых, а комнаты охлаждались по способу, известному со времён Средневековья – с помощью пористых керамических кувшинов в машрабиях за окнами.
Спросив, когда мы желаем отобедать, дворецкий откланялся, и я начала снимать одежду, покрытую дорожной пылью. Эмерсон бродил у открытых дверей гардеробной и изучал стоявшие там шкафы. Затем удовлетворённо проворчал: 
– Вандергельт не дурак, хоть и американец. Шкаф снабжён хорошим надёжным замком. То, на что я и рассчитывал.
Из небольшого дорожного несессера, который он не выпускал из рук с самого Каира, он достал коробку со скипетрами, аккуратно убрал её в шкаф, запер дверцу и положил ключ в карман брюк. Я слышала плеск воды из соседней ванной комнаты – слуги наполняли ванну, поэтому я завернулась в халат и уселась ждать, пока они закончат. Нам принесли прохладные напитки и набор маленьких пирожных. Я налила себе стакан содовой.
– Ты так суетишься по поводу этих скипетров! Раз уж ты уверен в том, что цель охоты – именно они, то я бы предложила «обнаружить» их прошлой весной, когда мы были в Напате. В конце концов, это наиболее логичное место для их местонахождения.
– Ты считаешь, что я не думал об этом? Я не настолько глуп, как ты полагаешь. 
– Эмерсон, успокойся. Я не имела в виду…
– Подобное открытие в Напате привлекло бы всех африканских охотников за сокровищами и вызвало бы алчность туземцев. От пирамид бы ничего не осталось. 
– Да и сейчас их осталось немного, – заметила я. 
Эмерсон проигнорировал мою реплику. Размашисто шагая по комнате, сцепив руки за спиной, он продолжал:
– И ещё одно соображение: я хотел, чтобы «открытие» было разделено по времени с появлением Нефрет. Если эти предметы найдены в Фивах, их невозможно связать с Затерянным Городом Уилли Форта. 
Я согласилась с резонностью этих рассуждений. Моё откровенное признание улучшило настроение Эмерсона. Стук в дверь возвестил, что ванна готова, и я приступила к её принятию. 
После лёгкого завтрака мы облачились в рабочие костюмы и отправились в Долину в сопровождении Абдуллы, Дауда и кота. Абдулла не являлся любителем кошачьих и подозрительно посматривал на Анубиса. В ответ на это кот, подобно своим собратьям, одарил бедного Абдуллу избыточным вниманием – вился вокруг его лодыжек, прыгал на него из-за укрытия, притворялся (я так считаю), что атакует подол его халата. Абдулла несколько раз пытался пнуть его (когда ошибочно думал, что я не вижу). Излишне упоминать, что нога так и не достигла цели.
Хотя я предпочла бы отсутствие Абдуллы и Дауда, не говоря уже о коте, экспедиция не могла не радовать меня. Видеть Эмерсона в одежде, которая так ему к лицу, наблюдать за развевающимися чёрными локонами, сияющими на солнце, глядеть на загорелые мускулистые предплечья, обнажённые закатанными рукавами, шествовать шаг за шагом рядом с ним, чувствуя себя свободно в удобных брюках, слыша музыкальный лязг от столкновения инструментов на моём поясе, сжимая крепкую ручку зонтика... Простыми словами не передать всю радость этих ощущений. 
Вместо того, чтобы идти по дороге для туристов, мы отправились по извилистой тропке, ведущей на северо-запад. Долина Царей – Бибан-эль-Мулук, буквально «Врата Царей» на арабском языке – это не одна долина, а две. Наиболее часто посещают восточную долину, где находится большинство царских гробниц империи. Она была популярна среди туристов и исследователей ещё со времён Древней Греции, а в наше время оказалась слишком переполненной для комфорта благодаря таким предприимчивым коммерсантам, как мистер Кук115, чьи пароходы, что ни сезон, доставляли в Луксор сотни праздных гостей. 
Да, требуется нечто большее, чем неподобающе разряженные, многоголосые толпы, чтобы лишить восточную долину её величия, но, на мой взгляд, западная долина впечатляет неизмеримо сильнее. «Долина» на самом деле не соответствует своему названию, если иметь в виду зелёную и плодородную низину, орошаемую рекой или ручьём. Эти каньоны или «вади», как их называют арабы, столь же скалисты и голы, как и сама пустыня. Мы следовали извилистым путём, который вёл сквозь фантастические скальные образования в чашеобразные проёмы, покрытые мелким белым песком и окружённые скалистыми известняковыми утёсами. Единственным обладателем цвета было синее небо высоко над головой. Ни одного зелёного пятнышка. Даже сорняк или травинка не радовали глаз.
Но именно в этом засушливом амфитеатре находилась вода. Вади пробивали мягкий известняк скал ещё в доисторические времена, когда пустыня цвела, как роза, а бурные потоки, срываясь с фиванских холмов, устремлялись к реке. Здесь по-прежнему происходят редкие, но сильные паводки, которые уносят с собой обломки скал вниз по долинам и засыпают ими гробницы.
Скорпион, удравший от моей ноги, насекомые и ястреб, паривший в вышине, были единственными живыми существами, попавшими мне на глаза, хотя тёмные разводы, отчётливо видные на фоне выбеленного солнцем известняка, обозначали места гнездования летучих мышей. Каменные стены круто вздымались вверх, но не были гладкими: сотни, а то и тысячи, выбоин и щелей, ниш и пещер превращали скалы в небрежную каменную резьбу. И абсолютная тишина, ибо песок заглушал даже звук шагов. Возникало суеверное нежелание нарушить эту тишину.
Однако я всё-таки нарушила её, но только после того, как Абдулла и Дауд отправились исследовать многообещающую щель. Никто из них не знал нашей настоящей цели. Мы не брали наших верных мужчин с собой в Нубию – из-за невозможности обеспечить транспорт и снабжение для большой группы в этом беспокойном крае. И потому они были осведомлены о наших приключениях прошлой зимой не больше, чем все остальные. Шансы сохранить тайну увеличиваются in inverse ratio к числу людей, которым она известна.
– Место достаточно далёкое и уединённое для наших целей, – промолвила я. – Но разве вероятно найти здесь кушитские королевские скипетры?
– Египтология полна неразгаданных тайн, – нравоучительно ответил Эмерсон. – Мы откроем нашим коллегам ещё одну, и пусть они обсуждают до бесконечности, как эти уникальные предметы могли оказаться в скальной расщелине. 
– Воровская добыча, – предположила я; моё воображение разыгралось на полную катушку. – Спрятанная неразборчивым в средствах разбойником, который не хотел делиться выручкой с сообщниками. Но вернуться ему не удалось – то ли из-за какой-то случайности, то ли из-за ареста. 
– Такое объяснение примут без всякого сомнения. Но где воры нашли их? Думаю, что Питри и Масперо будут спорить по этому вопросу не меньше, чем двадцать лет.
Его глаза искрились от удовольствия. Я чувствовала, что он в полном восторге от своего замысла.
– Жаль, что приходится поступать именно так, – вздохнула я.
Эмерсон «стёр улыбку с лица», как выражаются американцы. 
– Не думаешь ли ты, что это нравится мне? – И, не давая мне возможности ответить, продолжал: – В этом случае истина невозможна, и не всегда её достаточно, чтобы пресечь пустые домыслы. Разве ты забыла о мумии из королевской гробницы в Амарне? Я изложил Ньюберри все факты, но и на мгновение не предполагаю, что сплетни утихнут. Запомни: научные журналы ещё долгие годы будут повторять слухи о том, что в Амарне найдена мумия Ахенатона. И, кроме того... 
– Да, дорогой, – примирительно согласилась я, потому что увидела признаки нарастающего потока возражений. Обман был проклятием для этой чистой, откровенной натуры. Но Эмерсон был прав – что ещё ему оставалось?
– Какую теорию ты собираешься выдвинуть? – спросила я.
– Очередной тайник с королевскими мумиями, дорогая моя Пибоди. Два из них расположены слишком далеко, равно как и коллекция верховных жрецов последних династий. Однако у нас по-прежнему не хватает жриц. Где погребения Супруг Бога Амона – Возлюбленных Бога116, которые правили в Фивах во время Двадцать пятой и Двадцать шестой династий? Некоторые из них были кушитскими принцессами. – Эмерсон повернулся, прикрыл глаза рукой и осмотрел скалы, окружавшие Долину подобно расколотым, разбитым стенкам гигантской чаши. – Здесь достаточно вероятное место для обнаружения настоящих гробниц. 
– Никаких поздних гробниц здесь не найдено, – возразила я. – И мы не можем бездоказательно объявить, что отыскали перезахоронение группы мумий, похищенных после того, как их гробницы были разграблены ворами. Существуют тайники около Дейр-эль-Бахри.
– Другие перезахоронения относятся к Двадцать первой и Двадцать второй династиям, – парировал Эмерсон. – Кушиты появились там много позже. К чему твои вечные возражения? Мы должны что-то предпринять с проклятыми скипетрами, и если ты не в состоянии предложить лучшую альтернативу...
В таких стимулирующих, пусть даже морально сомнительных, дебатах мы проводили целые часы, проверяя контуры оснований холмов и карабкаясь по скалистым склонам. Жара была значительной, и мы пили в невероятных количествах холодный чай, который Дауд носил с собой. Анубис отказался даже от воды из наших запасов, но сумел выбить у Абдуллы чашу из руки и облить его халат чаем. После чего удалился заниматься самостоятельными исследованиями – скорее всего, охотиться.
Эмерсон привёз с собой копии планов Долины, составленных ранее другими учёными. Он обожал находить в них ошибки. Абдулла с Даудом искали признаки неизвестных доселе гробниц. 
Как и в большинстве случаев охоты за сокровищами, наше предприятие было бесконечно заманчивым и достаточно безнадёжным, поскольку норы и расщелины так пронизывали скалы, что превращали их в решето. Впрочем, у некоторых имеется или развивается чуть ли не сверхъестественный инстинкт для подобных занятий. Бельцони117, знаменитый итальянский силач, одним из первых начавший раскопки в Долине царей, обладал необыкновенными способностями к поиску скрытых гробниц. Он был инженером по гидравлике и чуть ли не раньше всех понял, что наводнения, происходившие в его время гораздо чаще, нежели сейчас, могли оставить свидетельства в виде оседаний и смещений. Абдулла и Дауд не являлись инженерами, но принадлежали к династии профессиональных расхитителей гробниц из Гурнаха, и эти воровских дел мастера нашли больше могил, чем все археологи, вместе взятые. Любая полость среди скал может указывать на вход в гробницу – или же только на естественную пустоту. Мы проверили множество таких пустот и исследовали кучу камней, похожих на тот, о котором упоминал Бельцони в своём описании открытия гробницы фараона Айя118 в этой самой долине – но всё безрезультатно, чего мы и ожидали.
– Взглянем ещё раз на могилу Айя? – спросил Эмерсон, указывая на отверстие, зиявшее над головой. 
– Зрелище только огорчило бы меня. В последний раз она была в ужасном состоянии, и уверена, что с тех пор стало только хуже. Но то же самое можно сказать о любой могиле и любом памятнике в Египте. Трудно решить, где сосредоточить наши усилия. Предстоит колоссальная работа.
Закат ещё не закрыл светящимися пальцами небо, когда мы повернули назад к дому. (Строение это, следует добавить, носило гордое имя «Дом Царских Дверей», но такое название имелось только в блокноте Сайруса. Европейцы называли его «усадьбой Вандергельта», а египтяне – «Замок Amerikani», т. е. американца.)
В основном долина уже опустела. Туристы и гиды усаживались на лодки, доставлявшие их в отели на восточном берегу. Тени становились гуще. Эмерсон ускорил шаг. Я услышала шуршание гальки и приглушённые арабские ругательства Абдуллы, спешившего за нами. Фраза включала слово «кошка», из чего я сделала вывод, что Анубис заставил его споткнуться. Рыжевато-серый мех животного так хорошо сочетался с сумерками, что был почти невидим. 
Кот, естественно, опередил нас и встретил на пороге. 
– Вот видишь! – воскликнула я. – Мой метод всё-таки оказался эффективным! 
Эмерсон фыркнул. Он насмехался надо мной, когда во время завтрака я натирала маслом кошачьи лапы – освящённый веками и традиционный способ приучить кота остаться в новом доме. Кроме того, он заметил, что Вандергельт может не поблагодарить нас, если мы превратим Анубиса в постоянного жителя. Я ответила, что мы справимся с этой трудностью, когда и если она возникнет. 
Я попросила, чтоб ужин подали пораньше, так как надеялась соблазнить Эмерсона прогулкой при луне – без Абдуллы и Дауда. Но он отказался от моего предложения. Поэтому мы отправились в библиотеку – Вандергельт обладал одной из лучших в стране коллекций работ по египтологии – и Эмерсон вынул трубку. 
– Пибоди, – позвал он. – Не подойдёшь сюда?
Он сидел на диване, огромном сооружении в турецком стиле, с множеством мягких подушек. Я выбрала стул с прямой спинкой и взяла книгу. 
– Нет, спасибо, Эмерсон, я предпочитаю этот стул.
Эмерсон встал. Поднял стул вместе со мной, перенёс его к краю дивана и с грохотом опустил на пол. 
– Я склоняю голову перед твоими пожеланиями, дорогая моя Пибоди. 
– О, Эмерсон… – начала я. Но стоило ему застыть передо мной – руки на поясе, губы изогнуты – я не смогла не улыбнуться. А затем встала и устроилась на диване. 
– Вот так-то лучше. – Эмерсон присоединился ко мне и обнял за плечи. – Гораздо приятнее. Кроме того, я не хочу, чтобы меня слышали другие. 
Кот вскочил на другой конец дивана и уселся. На нас устремился немигающий взгляд широких зелёных глаз. 
– Анубис слушает, – заметила я. 
– Будь серьёзной, Пибоди. Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещала. Это не приказ. Это – просьба. 
– Конечно, мой дорогой Эмерсон. Что именно?
– Дай мне официальное обещание, что не будешь бродить по скалам или где-нибудь ещё в одиночестве. Если ты получишь сообщение с просьбой о помощи, или кто-то предложит показать тебе, где скрыты древние ценности...
– Послушай, Эмерсон, ты превращаешь меня в какую-то глупую героиню готических романов, хотя отлично знаешь, что я – разумная, рациональная женщина. Когда это я позволяла себе подобное? 
Губы Эмерсона раскрылись, и негодование исказило его благородный лоб, но опыт научил его, что противоречить моим заявлениям – вернейший путь к дальнейшим спорам вместо соглашения, которого он так желал. 
– Выражусь так: ты непоколебимо самоуверенна, Пибоди, когда вооружена своим зонтиком и считаешь себя способной победить любое количество противников. Можешь ли ты дать мне слово?
– Если ты дашь мне своё, с тем же результатом. – Брови Эмерсона сблизились. Я продолжала: – Ты непоколебимо самоуверен, Эмерсон, и считаешь себя способным...
Расхохотавшись, Эмерсон прервал мою речь таким способом, который мне особенно приходится по вкусу. Объятие было довольно коротким. Однако немигающий взгляд кота, казалось, встревожил Эмерсона, потому что он с беспокойством посмотрел на Анубиса, прежде чем снова заговорить: 
– Ситуация вряд ли та же самая, Пибоди, но я готов принять некоторые меры предосторожности. Надеюсь, ты не думаешь, что я отклонил приглашение прогуляться при луне, потому что мне это было неприятно? Нет. Мы не будем выходить на улицу ночью, пока вопрос не разрешится. 
– Какой вопрос?
– Да ну, Пибоди! Ты, как правило, первой обнаруживаешь зловещие предзнаменования и предвестники катастрофы задолго до того, как на нас обрушиваются неприятности. Когда мы впервые обсуждали ситуацию, доказательства ещё были неубедительными, однако они непрестанно становятся всё более и более вескими. Обыск нашей комнаты, три попытки нападения или похищения менее, чем за неделю...
– Три? А мне казалось, две. 
Эмерсон снял руку с моей и наклонился вперёд, потянувшись за трубкой. 
– Инцидент в Мейдуме отличался некоторыми интересными особенностями.
Сначала я не поняла, что он имеет в виду. Затем рассмеялась:
– Эта дурацкая стрельба молодого немца по газели? Я же говорила тебе, Эмерсон, пуля даже рядом со мной не пролетела. И потом, учти: только сумасшедший будет пытаться убить меня средь бела дня на глазах у свидетелей. Удачное покушение для убийцы было бы равносильно самоубийству – ты так вспыльчив, что расправился бы с ним на месте. Нет, это слишком абсурдно. 
– Я склонен считать молодого человека ангелом-хранителем, – медленно произнёс Эмерсон. – Что случилось с рабочим, который обещал показать тебе неизвестную гробницу, Пибоди? Мы больше его не видели. 
– Он испугался. 
– Чушь. А что ты думаешь о незнакомцах, которые появились позже? 
– Трое, напавших на тебя в саду…
– Я уже говорил тебе, что они были необычайно вежливы, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Эта атака могла быть задумана, чтобы наверняка вывести меня из игры, пока мой двойник похищал тебя. Для всех этих событий должен иметься какой-то основной мотив. Из наших недавних действий ничто не способно вызвать интерес преступного мира – кроме обнаружения затерянного золотого города Уилли Форта. 
– На редкость поспешные и необоснованные выводы, Эмерсон. Допустим, ты или я могли бы связать вместе смутные намёки и разбросанные подсказки, прийти к правильному выводу – фантазии Уиллоуби Форта абсолютно правдивы – и обнаружить сокровенный клад. Но кто ещё способен на такие блестящие рассуждения?
Голова Эмерсона медленно повернулась – точно так же, как поворачивает голову Бастет, намереваясь схватить ничего не подозревающую жертву. Он посмотрел мне прямо в глаза. 
– Нет, Эмерсон! – воскликнула я. – Этого не может быть! Ведь мы не видели его и не слышали о нём столько лет!
– Только человек, – ответил Эмерсон, – имеющий обширные источники сведений, рассеянные по всему миру – помнится, ты как-то сравнила эту сеть с паутиной – знакомый с миром археологии, её практиками, историей и легендами, у которого есть повод ненавидеть одного из нас и, более того, причинить...
– Мой похититель не был Гением Преступлений, Эмерсон. Я едва ли могла ошибиться – в конце концов, в течение некоторого времени я находилась весьма близко к нему, хоть и не желала этого.
Должна признаться, что моя фраза не относилась к самым тактичным из всех возможных. Ответ Эмерсона состоял из потока ругательств, в том числе нескольких, неизвестных мне доселе. Потребовалось немало времени и сил, чтобы успокоить его. Мои усилия привели к такому чудесному результату, что после перерыва мне пришлось напомнить мужу: окна не занавешены, а слуги ещё не спят.
– Тогда подадим им пример, – ответил Эмерсон, помогая мне подняться. Когда мы шли по лестнице, он задумчиво сказал: – Возможно, ты права, Пибоди. Я по-прежнему склонен видеть ужасающую руку – ещё одна из твоих литературных фраз, помнишь? – ужасающую руку Сети119 везде и всюду. Я могу ошибаться в том, что касается личности нашегопротивника, но моя теория о мотивах, стоящих за этими явлениями, непоколебима. Археолог или даже проницательный студент сможет сложить все кусочки головоломки в единое целое. 
– Я уверена, что меня пытался похитить не мистер Бадж, Эмерсон. 
Эта маленькая шутка возымела желаемый эффект. Эмерсон с улыбкой провёл меня в комнату и захлопнул дверь.

* * *
В течение следующих трёх дней мы работали в Западной долине. Дни эти протекали безмятежно, ничто не нарушало наш мирный труд – за исключением случайного гостя-археолога, прослышавшего о нашем появлении и, как выразился Эмерсон, заявившегося узнать о наших успехах, и кота Анубиса, который, казалось, всеми силами подталкивал Абдуллу к фелиноциду120. Я старалась утешить страдающего мастера.
– Ты ему нравишься, Абдулла, это своего рода любезность. Вспомни – Бастет никогда не уделяла тебе такого внимания.
Потирая голову (вступившую в болезненный контакт со скалой, когда кот внезапно вскочил ему на плечо), Абдулла остался при своих убеждениях: 
– Мы все знаем, что она – не обычная кошка. Разве она не разговаривает с молодым хозяином и не внемлет его приказам? Этот кот – слуга зла, так же, как кошка Бастет – слуга добра. Само его имя – дурное предзнаменование. Разве Анубис не был богом кладбищ121?
Бдительность Эмерсона постепенно ослабевала по мере того, как день миновал за днём без какого-либо тревожного инцидента. При всей своей изоляции Западная Долина была безопаснее любого города. Никто не мог приблизиться к нам, не будучи замеченным задолго до того.
В конце третьего дня Эмерсон объявил, что мы почти выполнили задачу, ради которой приехали сюда. Мы исправили многочисленные ошибки в существующем плане Долины и обнаружили несколько многообещающих участков, где определённо стоило вести дальнейшие исследования, а среди них – полностью пригодный для того, чтобы спрятать скипетры. Абдулла был рад узнать, что мы почти закончили. Составление карт не относилось к любимым занятиям Абдуллы. Подобно хозяину, он предпочитал раскопки.
– Сколько ещё? – спросил он, когда мы вернулись. 
– Неделя, самое большее, – ответил Эмерсон. Взглянув на меня, он вызывающе добавил: – Скоро здесь появится Вандергельт-эффенди. Я хочу оставить этот дом до его появления.
Накануне мы получили от Сайруса телеграмму, объявлявшую о его скором прибытии в Каир, и уверявшую, что он с нетерпением ожидает встречи с нами в ближайшее время. 
– Возможно, – понадеялся Абдулла, – кот останется здесь с эффенди. 
– Вот в чём загвоздка, – согласился Эмерсон. – Когда мы разобьём палатки в Амарне, то не сможем кормить его и заботиться о нём. 
Грохот камней и патетически оборванный писк предшествовал появлению Анубиса, несущего в зубах что-то обмякшее и коричневое. 
– Тебе не придётся беспокоиться о его пропитании, – заметила я. 
Абдулла что-то буркнул себе под нос. Дауд, большой молчаливый человек, крайне редко позволявший себе волноваться, беспокойно смотрел на кота; его пальцы складывались в ритуальный жест, направленный на изгнание зла.
Кот исчез вместе с добычей. В течение некоторого времени царило молчание. Затем Абдулла сказал:
– Сегодня вечером в доме брата моего отца будет фантазия122. Она произойдёт в ознаменование того, что я посетил дом своих предков. Но было бы величайшей честью, если бы вместе со мной пришли Отец Проклятий и вы, Ситт Хаким. 
– Это – высокая честь для нас, – ответил Эмерсон, как того требовали правила учтивости. – Что скажешь, Пибоди?
Идея понравилась мне. Я очень хотела встретиться с дядей Абдуллы, имевшего определённую репутацию в районе Луксора. Он родился и вырос в Гурнахе, пресловутой деревне потомственных расхитителей гробниц на западном берегу. С помощью средств, источник которых никто не стремился выяснить, он смог достаточно разбогатеть, чтобы купить прекрасный дом на восточном берегу за пределами Луксора. Семейная гордость заставила его нанять лучших артистов для исполнения фантазии.
Развлечения на таких торжествах состоят в основном из музыки и танцев. Вначале мой слух болезненно воспринимал египетскую музыку, голоса певцов скользят вверх и вниз в довольно ограниченном диапазоне, а музыкальные инструменты примитивны по западным стандартам. Однако, как и в большинстве форм искусства, длительное воздействие повысило восприимчивость. И нынче я могла слушать с относительным удовольствием пение в нос под аккомпанемент флейты, цитра, тамбурина и земра (один из видов гобоя). Назойливый ритм барабанов (всех разновидностей) вызывал особенно интересный эффект.
Я приняла приглашение с надлежащими изъявлениями благодарности. Взяв Эмерсона за руку, я пропустила остальных вперёд, и только после этого тихо произнесла:
– Итак, ты отменил запрет на вечерние мероприятия? С тех пор, как мы прибыли в Луксор, ничего не произошло... 
– Я убеждён, что это не так, – высокомерно ответил Эмерсон. – Однако сейчас не тот случай, когда следует беспокоиться. Я брошу вызов самым большим смельчакам, пытающимся похитить тебя при наличии таких трёх защитников. – Увидев выражение моего лица (и зная, как мне не нравится быть беспомощной женщиной), он добавил: – Мы могли бы поужинать в отеле, а на представление пойти попозже. Картер в Луксоре, я хотел бы пообщаться с ним и подготовить его к великому открытию, которое мы намерены совершить.
Так и вышло. Мы послали Говарду приглашение поужинать с нами в отеле «Луксор», и с закатом солнца вошли на борт фелуки123, которая должна была перевезти нас через реку. Абдулла и Дауд выглядели как эмиры в своих лучших одеждах и огромнейших тюрбанах, длинная борода Абдуллы была отмыта до снежной белизны. Нам, естественно, полагалось произвести не меньшее впечатление. Эмерсон согласился с необходимостью этого, хотя сердито заметил, когда я завязывала ему галстук, что чувствует себя малышом, который отправился навещать богатых крёстных родителей.
Сходни, служившие одновременно и вёслами при слабом ветре, были подняты, и мы уже отплывали от набережной, когда в лодку вскочило нечто длинное и извилистое. В сумраке сразу нельзя было понять, что именно. Эмерсон с проклятием попытался толкнуть меня на грязное дно лодки, а Абдулла свалился бы со скамьи, если бы Дауд его не удержал. Я сопротивлялась усилиям Эмерсона, потому что, конечно же, сразу определила личность последнего пассажира. 
– Это только кот, – громко сказала я. – Абдулла, ради всего святого, перестань елозить, ты испачкаешь свой красивый халат. 
Абдулла никогда не ругался в моём присутствии. И сейчас – тоже, но шипел так, будто душил непозволительные эпитеты.
– К чертям собачьим, – процедил Эмерсон. – Вот досада! Я отказываюсь брать кота на обед в «Луксоре», Амелия. 
– Бросьте его за борт, – предложил Абдулла. 
Я проигнорировала это предложение, в чём Абдулла, по-видимому, и не сомневался.
– У нас нет времени возвращать его домой. Возможно, у лодочника найдётся верёвка, чтобы привязать его. 
– Я не одобряю идею сажать кошек на привязь, как собак, – твёрдо заявил Эмерсон. – Эти независимые существа не заслуживают подобного обращения. – Кот прошёлся по скамейке, балансируя, как акробат, и уселся рядом с ним. – Такая суета из-за одного кота, – проворчал Эмерсон, почёсывая Анубиса под подбородком. – Раз ему по душе бродяжничать, пусть сам и заботится о себе.
Мы с Эмерсоном зачастую привлекаем значительное внимание, когда оказываемся на публике. Надеюсь, меня не обвинят в тщеславии, если я скажу: не удивительно, что все взгляды были прикованы к нам, когда мы рука об руку появились в обеденном салоне отеля. Высокий рост и грубая красота Эмерсона оттенялись строгим чёрно-белым вечерним костюмом, он шествовал по залу с достоинством короля. Мне казалось, что и я выгляжу достаточно неплохо. Однако я подозревала, что часть широко раскрытых глаз, сосредоточившихся на нас (и приглушённый смех, плывший по комнате), вызваны чем-то ещё, кроме восхищения. Анубис отказался оставаться в гардеробе. Он шёл позади нас с достоинством, равным Эмерсоновскому – хвост поднят трубой, взгляд устремлён вперёд. Выражение на его морде также имело поразительное сходство с выражением лица Эмерсона. В голову приходила фраза «благовоспитанно-презрительная усмешка».
Кот вёл себя лучше, чем некоторые гости. Молодые мужчины (не заслуживающие названия «джентльмены») за соседним столом налегали на выпивку явно больше, чем следовало бы. Один из них, желая посмотреть на кота, так сильно подался вперёд на стуле, что грохнулся на пол. Его спутников эта выходка больше позабавила, чем смутила; с аплодисментами и комментариями, свойственными нахальной американской молодёжи, они подняли его и вернули на место.
– Молодец, Фред, – послышался чей-то голос. – Покажи этим типам, как спорт может сбить с ног. 
Говард прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть конец этого спектакля.
– Возможно, миссис Эмерсон хотела бы перебраться на другой стол, – предположил он, искоса поглядывая на буйную компанию.
– Миссис Эмерсон нет нужды беспокоиться из-за грубиянов, – поманил официанта Эмерсон. Затем обратился к нему достаточно громко, чтобы его услышали во всех уголках обеденного салона: 
– Пожалуйста, сообщите хозяину: если он немедленно не удалит этих людей, я займусь ими лично. 
Молодые люди были надлежащим образом удалены. 
– Вот видите, – любезно улыбнулся Говарду Эмерсон. – Именно так следует справляться с подобными ситуациями. 
Пришлось объяснить, кто такой Анубис, чьё присутствие стало известным Картеру из-за громкого обнюхивания его брюк. Согласитесь: звук и сопутствующее ощущение могут немного поразить того, кто не знает, что под столом сидит кот. Как только ситуация стала понятной, Говард рассмеялся и покачал головой. 
– Пора приучить себя не удивляться тому, что делаете вы с профессором, миссис Эмерсон. Как характерно для вас – взять на себя ответственность за любимца бедняги Винси! Кот фанатически привязан к нему и не уживается с большинством людей. 
– Поскольку вы называете его «беднягой Винси», то, очевидно, считаете, что к нему отнеслись несправедливо? – спросил я. 
Говард выглядел несколько смущённым:
– Я не знаю правды. Но сомневаюсь, что всё было именно так, как говорят. Он чудесный парень, очень симпатичный. Я не знаю, что могло бы его дискредитировать, за исключением... Впрочем, это просто сплетни, причём не такого рода, которые я могу упоминать в вашем присутствии, миссис Эмерсон.
– Ясно, – кивнула я, указывая официанту вновь наполнить стакан Картера. – Cherchez la femme!124 Или les femmes?125
– Множественное число, безусловно, – ответил Говард. Он поймал взгляд Эмерсона и быстро добавил: – Я же говорил – праздные слухи. Э-э… расскажите о ваших успехах в Долине. Какие-нибудь новые гробницы?
Всё оставшееся время за трапезой мы обменивались профессиональными сплетнями. Эмерсон наслаждался, дразня нашего молодого друга таинственными намёками и отказываясь разъяснять их. Говард готов был уже лопнуть от любопытства, но тут Эмерсон достал часы и попросил его извинить нас:
– Друзья устраивают фантазию в нашу честь, – объяснил он, немного приукрасив правду.– Мы не можем опоздать. 
Мы расстались в дверях отеля. Говард отправился пешком, весело насвистывая, а мы наняли экипаж. Главная улица Луксора, где современные отели стоят в одном ряду с древними руинами, проходит вдоль реки, за которой расположена типичная деревня, с улочками из голой земли и кучкующимися хижинами. 
Ни малейшее предчувствие катастрофы не омрачало мой ум. Гораздо больше меня донимали тонкие вечерние туфли, стелившиеся по земле юбки и расстояние, которое нам предстояло преодолеть. Это не доказывает, как утверждают некоторые, что подобные предвестники беды являются лишь суеверием; это доказывает лишь то, что в определённых случаях они просто не возникают. Так случилось и со мной – интуиция молчала.
Оставив огни гостиниц позади, мы повернули на узкую полоску между полями сахарного тростника, чьи стебли поднимались выше головы самого рослого человека. Листья тихо шептали на ночном ветру. Время от времени сквозь тростник мерцали огни деревенских домиков. Ночной воздух был прохладным и освежающим; смесь ароматов, характерных для египетского города – запахов ослов, жжёного угля и недостатка санитарии – исчезла, её заменило неизмеримо более целебное благоухание зелёных растений и свежей земли. Коляска была открыта, воздух мягко охлаждал лицо, ритмично стучали лошадиные копыта, скрип кожаных сидений примешивался к волшебной атмосфере романтики. Я прислонилась к плечу Эмерсона, его рука обнимала мои плечи. Даже пристальный взгляд кота, сидевшего напротив нас, не мог омрачить происходящего.
Этот маршрут был популярен у гостей Луксора, поскольку включал в себя одну из немногих просёлочных дорог, достаточно широких для проезда экипажей. Нам пришлось пропустить пару встречных колясок. 
Внезапно кучер оглянулся, ругаясь по-арабски. Я не видела, что происходит позади нас, но уже услыхала звуки: грохот конского галопа и нестройный хор голосов. Кто-то нас обгонял, и, по-видимому, они рассчитывали, что мы пропустим их, потому что шум стремительно усиливался. 
– Великий Боже! – воскликнула я, пытаясь что-нибудь разглядеть над высокой спинкой сиденья. 
– Это просто вечеринка молодых идиотов-туристов, – ответил Эмерсон. – Они только и знают, что устраивать здесь гонки. – Он наклонился вперёд и постучал по плечу кучера. – Пропусти их, – сказал он по-арабски. – Впереди, за стеной, есть место.
Возница повиновался, свернув в самый последний момент, и экипаж пролетел мимо. Нас приветствовали крики, здравицы и обрывки хриплой песни, а кто-то размахивал бутылкой. Затем огни кареты исчезли за поворотом дороги. 
– Они окажутся в канаве, если и дальше будут так мчаться, – откинулся назад Эмерсон. 
Мы продолжали путь и, наконец, оказались в более плотно населённом районе. Взгляду предстала странная смесь скромных хижин и обнесённых стенами домов, а между ними простирались открытые поля. 
– Теперь недалеко, – промолвил Эмерсон. – Господи, я был прав! Вот и коляска, обогнавшая нас. В канаве.
– Разве мы не остановимся и не предложим помочь? – спросила я. 
– С какой стати? Прогуляются обратно пешком – быстрее протрезвеют.
Он уже увидел, как и я, что с лошадью всё в порядке. Она терпеливо стояла у дороги, пока мужчины пытались вытащить экипаж. Они смеялись и переругивались, так что было ясно, что никто не пострадал. 
Мы уже отъехали на некоторое расстояние, но тут кот приподнялся на сиденье и пристально вгляделся в сторону дороги. В это время мы миновали какое-то большое здание, выглядевшее, как заброшенный склад или завод. Прежде чем я увидела, что привлекло внимание кота, он подобрался и выскочил из коляски. 
– Чёрт бы побрал проклятую скотину! – возопил Эмерсон. – Эй, возница, укаф (остановись немедленно)!
– О Господи, мы же не найдём его в темноте, – сокрушалась я. – Сюда, Анубис! Сюда, кис-кис!
Два устрашающе светящихся шара загорелись у самой земли. 
– Вот он, – сказал Эмерсон. – Перед дверью. Он определённо решил поохотиться на мышей. Оставайся на месте, Пибоди, я схожу за ним. 
Прежде чем я смогла остановить его, он выскочил из коляски. И тут – когда было уже слишком поздно – осознание опасности поразило меня, как удар в лицо. Лишь только Эмерсон нагнулся, чтобы взять кота на руки, дверь внезапно распахнулась. Я видела, как Эмерсон, не удержавшись, упал вперёд, и услышала жуткий звук удара дубинки, обрушившейся на его склонённую голову. Разрываясь от тревоги за его судьбу, я не могла прийти ему на помощь, потому что полностью была занята тем, чтобы отбиться от двух мужчин, которые бросились к коляске. Кучер лежал на дороге ничком, а третий мужчина держал голову испуганной лошади. Вечерний зонтик – будь проклято моё тщеславие! – сломался, когда я опустила его на тюрбан одного из нападавших. Тот даже и глазом не моргнул. Грубые руки схватили меня и вытащили из экипажа. 
Я закричала – я редко так поступаю, но ситуация безусловно оправдывала это. Я не ожидала ответа. 
С невероятным облегчением я услышала сквозь отвратительный мешок, накинутый мне на голову, отозвавшийся голос. Нет – голоса! Спасение приближалось! Я возобновила борьбу. Человеку, который держал меня, пришлось выпустить одну из моих рук, чтобы удержать мешок на месте, и я вслепую, но весьма удачно расцарапала ему лицо. Он заорал и грубо выругал меня по-арабски.
– Придуши ведьму и заткни ей глотку! – закричал другой. – Скорее, они...
Голос прервался со страдальческим хрюканьем, и человек, державший меня, ослабил хватку так внезапно, что я рухнула на землю. Мешок обмотался вокруг моей головы, я не могла его сбросить, и когда руки снова схватили меня, я нанесла удар, что было силы.
И услышала милое, привычное английское «Ой!». Я прекратила сопротивление и сосредоточилась на снятии мешка. Голос жалобно продолжал:
– Проклятье, мэм, разве леди стоит так обращаться с парнем, который просто пытается помочь?
Я не ответила. Не поблагодарила его и даже не взглянула в его сторону. Вскочив на ноги, я выхватила фонарь из рук другого человека, стоявшего рядом, и бросилась к распахнутым дверям склада. 
Склад зиял пустотой. Тьма внутри была не кромешной; лунный свет, проникавший сквозь дыры в разрушенной крыше, бросал отблески на пол. Выкрикивая имя, я металась туда и сюда. Я обыскала каждый дюйм с фонарём, прежде чем была вынуждена признать правду. Никого. Никаких следов Эмерсона – кроме влажного пятна, где какая-то жидкость выглядела более тёмной и вязкой, чем вода, пропитавшая грязный пол.


ГЛАВА 6

Я не стесняюсь
использовать ложь
и притворно изображать
женскую некомпетентность,
когда этого требуют
обстоятельства.

Опасаюсь, что моё поведение после случившегося не пошло мне на пользу. Увидев кота, неторопливо шествовавшего ко мне, я пришла в ярость, схватила его, принялась трясти и, кажется, кричать, требуя от него ответа, что он сделал с Эмерсоном. Похоже, это безмерно удивило его: вместо того, чтобы сопротивляться и царапаться, он обмяк в моих руках, издавая лишь вопросительное мяуканье. Когда его рот открылся, я увидела, что на одном из зубов застрял клочок грязного хлопка, возможно, выдранный из туземного халата.
Спустя какое-то время я услышала, как один из моих спасателей взволнованно заметил:
– Слушайте, ребята, дамочка полностью съехала с катушек. Того и гляди, взбесится. Может, стоит ей разок залепить по челюсти?
– Нельзя лупить даму, ты, придурок, – ответил такой же тревожный голос. – Но будь я проклят, если знаю, что делать.
Слова проникли сквозь туман ужаса, окутывавший меня. И помогли вернуться здравому смыслу одновременно со жгучим стыдом. Я неудержимо дрожала с головы до пят, фонарь качался в руке, но, кажется, смогла произнести достаточно твёрдо: 
– Я не «бешусь», джентльмены – я ищу своего мужа. Он был здесь. А теперь – нет. Его похитили. Вот другая дверь – они определённо скрылись за ней. Пожалуйста, отпустите меня (один из них схватил меня за руку), дайте мне пойти за ними. Я должна найти его!
Моими спасителями оказались те самые молодые американцы, которые так невоспитанно вели себя в отеле. Они же находились в экипаже, обогнавшем нас. Падение в канаву, вероятно, протрезвило их, потому что они быстро поняли мою мольбу и откликнулись на неё с невероятной добротой, присущей американцам. Двое из них немедленно отправились преследовать похитителей, а оставшийся настоял, чтобы я вернулась в коляску. 
– Вы не сможете бегать по полям в таком прикиде, мэм, – сказал он, когда я пыталась сопротивляться. – Оставьте это Пэту и Майку – они, как те гончие в собачьих упряжках. Не желаете тяпнуть бренди? С лечебной целью, ясное дело.
Возможно, бренди и помог разуму проясниться. Но предпочитаю верить, что действительной причиной его возрождения стала моя неукротимая сила воли. Хотя каждая частица моего тела кричала, настоятельно требуя присоединиться к поиску, я признала логичность доводов юноши, а затем мне пришло в голову, что помощь находится прямо под рукой. Один из молодых людей – всего их было пять, – согласился отправиться в дом дяди Абдуллы и рассказать нашим реисам, что произошло. Спустя непродолжительное время, показавшее мне вечностью, Абдулла и Дауд появились рядом. Я чуть не потеряла сознание, когда увидела знакомое лицо Абдуллы, искажённое беспокойством и неверием: Эмерсон казался ему богом, защищённым от обычных опасностей.
Под руководством молодых американцев и в сопровождении толпы родственников Абдулла и Дауд обыскали поля и близлежащие дома, игнорируя (законные) жалобы тамошних обитателей. Но слишком много времени прошло. Он бесследно исчез, и теперь мог находиться за множество миль отсюда. Пыльная дорога хранила тайну – слишком большое количество людей и повозок прошли по ней. 
Небо побледнело с рассветом, и лишь тогда меня смогли убедить вернуться в поместье. Кучер, которого всего лишь оглушили, восстановив свои силы коньяком и бакшишем, отправился вместе с лошадью восвояси. Дауд и кот пошли со мной. Абдулла остался на месте. По-моему, я была настолько любезна, что поблагодарила американцев. Не так уж они виноваты, если посчитали случившееся захватывающим приключением.

* * *

С трудом вспоминаю то, что чувствовала в последующие дни. События запечатлелись в памяти остро и ясно, будто детально вырезанные гравюры, но мне казалось, будто я заключена в раковину из чистого холодного льда, не препятствовавшую ни зрению, ни прикосновению, ни слуху, но абсолютно непроницаемую.
Как только стало известно об исчезновении Эмерсона, на меня обрушилось множество предложений о помощи. Которые должны были тронуть меня. Но всё безрезультатно, я оставалась равнодушной. Я хотела действий, а не сочувствия. Местные власти, сбитые с толку и подвергаемые травле из-за очевидной демонстрации собственной беспомощности, арестовали и допросили каждого человека в Луксоре, имевшего причины обижаться на моего мужа. Список оказался весьма обширным. В то время добрая половина населения Гурнаха, жители которого возмущались войной Эмерсона против расхитителей гробниц, находились в местной тюрьме. Услышав об этом от Абдуллы (чьи дальние родственники оказались среди заключённых), я смогла добиться их освобождения. У Абдуллы были свои методы борьбы с людьми из Гурнаха, и я знала, что и сам Эмерсон вмешался бы в расследование, дабы прервать методы, применяемые местной полицией. Излюбленным способом являлись удары по подошвам расщеплёнными стеблями тростника.
Наши друзья сплотились вокруг меня. Говард Картер наносил визиты почти ежедневно. Несмотря на разногласия, часто возникавшие в его отношениях с Эмерсоном, Невилл первым предложил себя и своих людей для помощи в поиске. Из Каира прибывали телеграммы, а Сайрус Вандергельт явился лично, отказавшись от своей любимой дахабии и даже не ожидая регулярного поезда. Заказав специальный экспресс, он немедленно выехал, бросив багаж, и первые же его слова, обращённые ко мне, стали словами утешения и уверенности: 
– Не волнуйтесь, миссис Амелия. Мы вернём его, даже если этот городишко придётся разорвать на куски. Добрые старые американские способы – именно то, что здесь нужно, а Сайрус Вандергельт из США – тот, кто займётся этим!
Годы оказались снисходительны к моему другу. В волосах и козлиной бородке местами серебрились нити, но их выбеленная солнцем чистота оставалась неизменной. Походка была такой же спортивной и энергичной, рукопожатие – таким же сильным, остроумие – по-прежнему отточенным. Он принёс с собой циничный интеллект и знание мира, которым не обладал никто иной. Когда в ответ на его вопросы я описала заточение воров Гурнаха, он нетерпеливо покачал головой: 
– Ну да, я знаю, что эти мошенники-гурнахцы ненавидят моего старого приятеля, но это не их стиль, они предпочитают ножи или камни. А тут смахивает на что-то посерьёзнее. Чем вы с профессором занимались в последнее время, миссис Амелия? Или этот юный паршивец Рамзес в очередной раз во что-то вляпался?
У меня возник соблазн рассказать ему о своих подозрениях, но я не посмела. Я обелила Рамзеса, как смогла, но ответила, что не могу объяснить происшедшее. 
Сайрус был слишком проницателен, чтобы принять это – или, может быть, знал меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать мои колебания. И к тому же – слишком джентльменом, чтобы поставить под сомнение мои слова. 
– Хорошо, я изложу вам свои мысли. Он не мёртв. Иначе его бы... э-э... уже нашли. Значит, стоит вопрос о выкупе. А иначе зачем держать его в плену? 
– Есть другие причины, – ответила я, подавляя дрожь. 
– Выбросьте это из головы, миссис Амелия. Деньги – неизмеримо более мощный стимул, чем месть. Готов поспорить, вы получите записку с требованием выкупа. А если нет, то сами предложим вознаграждение.
По крайней мере, это предложение позволяло хоть что-то предпринять. На следующий день каждое дерево и каждая стена в Луксоре украсились поспешно отпечатанными плакатами. По причинам, которые я не могла объяснить Сайрусу, я не ожидала результатов. И действительно, известия, полученные нами в тот же вечер, к нашему предложению имели крайне отдалённое отношение, если вообще имели.
Их принёс оборванный феллах, чья готовность к аресту лишний раз свидетельствовала о его невиновности. Он был только посланником; человека, вручившего ему письмо со скромным задатком и уверениями в великой награде при доставке, он не знал. Мало кто из людей является хорошим наблюдателем, но из беспорядочного описания посланца очевидно явствовало, что ничего особенного в одежде или внешнем виде этого человека не было.
Мы отпустили гонца с обещаниями неисчислимых богатств, если он сможет предоставить любые дополнительные сведения. Я думала, что он честен. Но, даже если и ошибалась, то с большей вероятностью получила бы что-то, обещая взятку, а не наказание. 
Мы с Сайрусом сидели в библиотеке. Посланник ушёл, а я непрестанно вертела письмо в руках. Оно было адресовано мне, а сам адрес написан большими печатными буквами. На конверте значилось название одного из отелей Луксора. 
– Если вы хотите прочесть его в одиночестве...– начал Сайрус. Он попросил у меня разрешения курить и вытащил одну из своих длинных тонких манильских сигар.
– Я не решаюсь по другой причине, – призналась я. – Я боюсь открыть его, Сайрус. Это первый луч надежды, пробившийся ко мне. И если он окажется ложным... Но такая трусость недостойна меня. 
И твёрдой рукой вскрыла конверт. 
Я дважды прочитала письмо. Сайрус держал язык за зубами, прилагая, должно быть, незаурядные усилия, потому что, когда я взглянула на него, он наклонился вперёд с напряжённым выражением лица. Я молча вручила ему письмо. 
Я могла отдать его и человеку, которому доверяла меньше, нежели старому другу, не опасаясь раскрыть смертельную тайну.  Мне никогда ещё не приходилось читать послание, составленное в таком учтиво-злодейском тоне и содержавшее так изящно завуалированные угрозы. Я чувствовала себя заражённой от простого прикосновения к бумаге.

«Ваш муж не склонен доверять нам (так начиналось письмо). Он утверждает, что потерял память. Кажется невероятным, что человек может забыть столь знаменательное путешествие, и столь недавно завершившееся, но недавние события вполне могли оказать отрицательное влияние – как на его ум, так и на тело. 
Я не сомневаюсь, что ваши воспоминания более точны, и что вы были бы более чем рады поделиться ими с нами, письменно или лично. 
Завтра в пять часов вечера я буду сидеть на террасе отеля «Винтер Палас» в надежде, что вы присоединитесь ко мне за аперитивом. Однако позвольте мне добавить: как один из ваших величайших поклонников, я оказался бы невероятно разочарован, если бы вы отправили кого-нибудь вместо себя».

Сайрус швырнул бумагу на пол. 
– Амелия! – с горечью закричал он. – Ведь вы не пойдёте, правда? Ведь вы не позволите себе такую непревзойдённую глупость?
– Почему же, Сайрус?! – воскликнула я. 
Мой друг выхватил огромный снежно-белый льняной платок и вытер лоб. 
– Простите меня за эту вольность. 
– Назвали меня по имени? Дорогой Сайрус, никто не имеет на это больше прав, чем вы. Вы – моя надежда и опора.
– Нет, присмотритесь внимательнее, – настаивал Сайрус. – Вы умеете читать между строк не хуже меня. Я не знаю, что хочет этот грязный трусливый пёс, но, вне всякого сомнения, он и не думает обменивать бедного старину Эмерсона на какие бы то ни было письмена. Откуда ему знать, что вы напишете правду? Это всего лишь трюк, чтобы заполучить и вас. Эмерсон – крепкий орешек и упрямее любого мула. Его не заставишь развязать язык, разве что засунуть ноги в огонь или вырвать... Ах, чёрт меня дери, дорогая, простите. Они не собираются делать ничего подобного – знают, что это не сработает. Но если бы в их грязных руках оказались вы, он бы всё выложил.
– Как и я, если бы мне пришлось смотреть, когда они... – Я не смогла завершить фразу.
– Вы правы. Этому растреклятому мерзавцу нужны вы оба. Эмерсон изобразил амнезию – блестящая задумка, но она не продержится и пяти секунд после того, как он посмотрит на вас. Вы не можете давать им шанс, Амелия. Ради Эмерсона – так же, как ради вас самой. Они не в состоянии причинить ему вред, пока вы на свободе.
– Я понимаю это, мой дорогой Сайрус. Но как я могу не пойти? Это наш первый и единственный след. Вы заметили, что – грязный трусливый пёс кажется подходящим описанием – он не дал понять, как я могу узнать его. Это означает, что он – один из тех, кто известен мне.
Сайрус хлопнул себя по колену. 
– Я уже говорил раньше и повторю ещё раз: вы – самая сообразительная малютка из всех моих знакомых. Но всё следует хорошо обдумать, Амелия. Займись я этим дельцем – и носа не показал бы в «Винтер Паласе». А попросил бы, чтобы какой-то невинный зевака передал вам записку, в которой вам предложат отправиться куда-нибудь ещё, где далеко не так безопасно. Разве вы не последуете приказу? 
Я не могла – да и не стала – отрицать этого. 
– Но, – утверждала я, – если бы меня сопровождали – не вы, Сайрус, вас слишком легко узнать – но Абдулла и его друзья...
– Абдуллу узнать ничуть не труднее, чем меня. И поверьте, дорогая, вас будут вести всё дальше и дальше, из одного места в другое, пока ваши друзья уже не смогут вмешаться.
Я склонила голову. Вряд ли когда-либо я ощущала такое мучительное чувство беспомощности. Рискуя попасть в ловушку, я поставила бы под угрозу не только себя, но и Эмерсона. У неизвестного врага не оставалось иного выхода, кроме нашего убийства, едва лишь мы рассказали бы ему то, что он хотел знать. Только оставаясь свободной, я могла бы сохранить ту жизнь, что была мне дороже моей собственной. И мерзкое письмо, по крайней мере, дало мне хоть какое-то утешение. Он жив. Голос Сайруса прервал мои болезненные мысли. 
– Я не просил вас о доверии, Амелия, и не буду. Но если бы вы объяснили мне, чего хочет этот дьявол, я попытался бы что-нибудь придумать. 
Я покачала головой. 
– Это не поможет, разве что поставит под угрозу и вас. Только два человека...
Как будто молоток разбил сковывавшую меня скорлупу ледяного спокойствия. Моё единственное оправдание – я была настолько поглощена Эмерсоном, что полностью пренебрегла (чтобы не выразиться сильнее) иными обязанностями. Осознание случившегося буквально обрушилось на меня. Я вскочила с криком, эхом отразившимся от стропил. 
– Рамзес! И Нефрет! О, Небеса, что я наделала – вернее, как я могла быть такой беспечной! Телеграмма! Сайрус, я немедленно должна отправить телеграмму!
Я бросилась к дверям, но тут Сайрус поймал меня, схватив за плечи, и попытался удержать. 
– К чему метаться туда-сюда? Отправьте телеграмму. Садитесь, пишите, а я пока что найду человека, чтобы передать её в Луксор. – Подведя меня к столу, он сунул мне в руки ручку и бумагу.
Отчаяние и раскаяние дали мне силы написать. Когда Сайрус вернулся, я уже закончила. И вручила ему листок. Не глядя на бумагу, он отнёс её слуге, ожидавшему у двери.
– Завтра она будет в Лондоне, – сказал он, вернувшись. 
– Если бы она путешествовала на крыльях ветра, и то это не было бы слишком быстро для меня, – простонала я. – Как я могла не понять... Но до сих пор не знала наверняка…
– Я советую вам выпить немного бренди, – промолвил Сайрус. 
– Я думаю... – Мне пришлось собраться с мыслями, прежде чем продолжить. – Я предпочла бы виски с содовой, будьте добры. 
Когда Сайрус принёс мне напиток, он опустился передо мной на колено, будто средневековый паж, прислуживающий хозяину.
– Вы не только самая сообразительная малютка из всех моих знакомых, но самая хладнокровная и смелая, – сказал он мягко. – Не уступайте им. Кажется, у меня появилась мысль, которая всё объясняет. Вы и Эмерсон, молодой Рамзес и девушка – дочь Уилли Форта, не так ли? Так. Больше не стоит ничего говорить, миссис Амелия, дорогая моя. И не беспокойтесь о детях. Если хотя бы половина того, что я слышал о вашем сыне, правда, то он в состоянии позаботиться о себе – да и о девушке тоже. 
Всегда говорю, что нет ничего лучше виски с содовой, чтобы успокоить нервы. После нескольких глотков я смогла говорить поспокойнее. 
– Как утешительно слышать ваши слова, Сайрус. Несомненно, вы правы. И всё-таки я не представляю, как вытерпеть ожидание, пока не услышу известий от них. Потребуется как минимум три дня, чтобы получить ответ.
Но доброжелательное Провидение избавило меня от таких тревог. Без сомнения, оно почувствовало, что больше я не выдержу. Когда слуга Сайруса вернулся из Луксора, он принёс с собой ещё одну телеграмму. Я уже ушла к себе в номер, но не спала. Сайрус лично принёс ответ к дверям. Как долго ему пришлось сидеть в телеграфной конторе, я так и не узнала: египтяне не разделяют стремление Запада спешить. Телеграмма была адресована Эмерсону, но это не воспрепятствовало мне вскрыть её, поскольку я видела, откуда она отправлена. 

«Предупреждение понято, приняты меры, – писал Уолтер. – Всё хорошо. Берегите себя. Ожидайте письма. Берегите себя».

Я передала её Сайрусу. Он отказался от кресла, которое я ему предложила, и стоял у двери, заложив руки за спину и явно чувствуя себя не в своей тарелке. Что за пуритане эти американцы, весело подумала я. Только трогательная забота могла привести его в комнату одинокой замужней дамы после наступления темноты. И к тому же я в дезабилье126! Я схватила первую одежду, попавшуюся под руку, когда услышала стук; ею оказался легкомысленный, отороченный вышитыми кружевами пеньюар из жёлтого шёлка, весь в оборках и ленточках. 
Но сообщение заставило Сайруса забыть об оборках и ленточках. 
– Слава Богу, – искренне выдохнул он. – Одной заботой меньше. Он говорит: «Всё в порядке». 
– Очевидно, я лучше умею читать между строк, чем вы, Сайрус. Почему он повторяет: «Берегите себя»? Очевидно, что-то всё-таки случилось.
– Это просто материнское беспокойство, моя дорогая. Вы же не знаете, что писал Эмерсон. Он, должно быть, отправил телеграмму брату несколько дней назад, предупредив его об опасности. 
– Похоже на то. Он не сказал мне об этом. Без сомнения, думал, что я стану насмехаться над его тревогами, как и в предыдущих случаях, когда он пытался убедить меня в окружающей нас опасности. Как жестоко Небеса наказали меня за то, что я пренебрегала его словами! – Взгляд Сайруса следовал за мной, пока я шагала взад и вперёд, полы халата развевались вокруг ног. – Может, мне и удастся немного успокоиться после заверений Уолтера, – продолжала я. – А больше ничего и не остаётся. 
– Ложитесь и попытайтесь уснуть, – мягко ответил Сайрус. – И не волнуйтесь. Я готов служить вам всеми своими силами.
Но он был не тем человеком, кто мог служить мне лучше всех. 
Излишне говорить, что я не заснула. Я лежала, не сомкнув глаз – как и все предыдущие ночи. Я не металась в постели и не вертелась с боку на бок, считая это непозволительной демонстрацией слабости, но пыталась наметить возможный план действий. По крайней мере, этой ночью я получила новые данные для размышления. Я снова и снова перебирала каждое слово, каждую фразу, даже каждую запятую в этом зловещем письме. И каждое слово, и каждая фраза содержали замаскированные угрозы, тем более страшные, что их оставляли воображению читателя. (Особенно воображению столь же живому, как моё.) Человек, сочинивший подобное – настоящий изверг.
И надменный изверг. Он даже не потрудился скрыть свою национальность: его английский был так же хорош, а синтаксис – столь же элегантен, как мои собственные. Я была уверена, что он не живёт в отеле. Любой мог украсть канцелярские принадлежности из комнаты для писем. Что касается цели, с которой он добивался встречи... Да, рассуждения Сайруса были неопровержимыми. Я полностью разделяла их. Даже если бы у меня хватило совести нарушить слово и предать беспомощных людей в обмен на жизнь мужа…
Ах, Читатель! Вы мало знаете о человеческом сердце, если полагаете, что честь сильнее привязанности или – что холодный рассудок может преодолеть страх за любимого. Если бы в тот момент передо мной возник злодей, требовательно протягивавший руку и державший ключ от тюрьмы Эмерсона в другой руке, я бросилась бы ему в ноги и умоляла бы принять от меня всё, что ему угодно. 
Подозрения Эмерсона были логичными, но необоснованными. Письмо превратило их из догадки в уверенность. Извергу требовалось местонахождение Затерянного Оазиса. Но что именно удовлетворило бы его требования?
Карта? ТА САМАЯ КАРТА? Либо он знал о её наличии, либо сделал вывод, что иного варианта нет. Путешествие, которое мы совершили, вело в безводную безликую пустыню, и только сумасшедший рискнул бы отправиться вслед за нами, не имея чётких указаний. Грязный трусливый пёс должен был знать, что мы следовали некоей карте. 
Я знала лучше других, что нынче существовал только один экземпляр. Вначале их было пять, и, что ещё более усложняло этот вопрос, в двух чертежах содержались преднамеренные, смертельно опасные отклонения. Я уничтожила свою карту – одну из фальшивых копий Рамзеса. Та, которой мы руководствовались, чтобы достичь оазиса, пропала или затерялась во время нашего стремительного бегства. Копия Эмерсона исчезла ещё до того, как мы покинули Нубию. В итоге осталось две: точная и ложная.
Другая ложная копия принадлежала Реджи Фортрайту. Он оставил её мне, когда отправился в экспедицию в пустыню. По его просьбе я передала карту военным властям вместе с его завещанием, прежде чем мы последовали в пустыню за ним. Предполагаю, что документы были отправлены его единственному наследнику – деду, когда Фортрайт не смог вернуться. Эту копию я не брала в расчёт: того, кто решил бы ей воспользоваться, ждала чрезвычайно иссушающая, продолжительная и мучительная смерть. 
Оригинал карты находился ранее во владениях лорда Блэктауэра, деда Реджи. Нынче он пребывал в сейфе Эмерсона, расположенном в библиотеке Амарна-Хауса. Блэктауэр отказался от него вместе с правом на опеку над Нефрет, по решительному настоянию Эмерсона. Я просила уничтожить карту, но Эмерсон переубедил меня. Никогда не знаешь, говорил он, что случится в будущем, и не придёт ли время использовать её. 
Пришло ли это время? Во второй – и, рада сказать, в последний раз – моя честность колебалась под влиянием непреодолимой любви. Мне пришлось вцепиться зубами в льняную наволочку, прежде чем разум снова победил. 
Я не могла доверять чести человека, у которого её явно не имелось. Равно как он не доверился бы моей. Он не может позволить себе освободить заложника, не уверившись, что сведения, сообщённые мной, точны – но как он узнает это, пока не отправится в путешествие и не вернётся? Я не могла восстановить наш маршрут или вспомнить показания компаса, но не сомневалась, что Эмерсон был способен на это. Он неизменно следовал указаниям компаса. Злодей не нуждался в карте, если бы смог заставить Эмерсона заговорить. 
Нет, свидание было уловкой. Нашей единственной надеждой оставалось найти Эмерсона и освободить его до того, как…
Где он может быть? Я чувствовала – где-то поблизости от Луксора. Интенсивный поиск шёл повсюду и не прекращался, но невозможно было проникнуть в каждую комнату в каждом доме, особенно в жилищах иностранцев. Египет пользовался благословениями британского права, провозглашавшего: дом человека – его крепость127. Благородный идеал, один из тех, с которыми я полностью согласна – в принципе. Благородные идеалы часто неудобны. Я хорошо помнила историю о том, как Уоллис Бадж вывозил из страны ящики с незаконно добытыми древностями, а полиция ждала возле его дома, не в силах войти, пока не прибудет ордер из Каира. Нам нужен ордер, а для этого у нас должны быть основания. Именно их мои преданные друзья пытались получить – беседуя со своими осведомителями в деревнях, отслеживая сплетни о незнакомцах в городе, расследуя слухи о необычной деятельности, – и я возлагала надежды на их усилия.
Особенно я рассчитывала на Абдуллу и его влияние на жителей Гурнаха, которым, как полагали, были известны все тайны в Луксоре, но, лёжа без сна в темноте, признавалась самой себе, что горько разочаровалась в нём. За последние несколько дней я едва видела его. Я знала единственную причину, заставлявшую его избегать появления дома: он выглядел, подобно белобородому Джону Ноксу128 в тюрбане, когда увидел меня вместе с Сайрусом. Не то чтобы Абдулла мог оскорбить меня, предположив, что я испытываю хоть какой-то интерес к другому мужчине. Он завидовал Сайрусу по личным причинам: возмущался теми, кто хоть как-то пытался помочь нам с Эмерсоном, и ещё больше негодовал на Сайруса, поскольку его собственные усилия оказались бесполезными. Бедный Абдулла. Он старел, ему пришлось перенести ужасный удар. Я сомневалась, что ему когда-нибудь удастся полностью оправиться от случившегося...
Да простит меня Бог за такие сомнения. Ибо Абдулла послужил мне лучше всех. 
На следующий день мы с Сайрусом сидели за завтраком, обсуждая, как разобраться с предложенной встречей, когда вошёл слуга и сказал, что Абдулла хочет поговорить со мной.
– Попросите его войти, – сказала я. 
Лакей выглядел шокированным. Слуги, вообще-то, гораздо бо́льшие снобы, чем хозяева. Я повторила приказ. Пожав плечами, мужчина вышел, а затем вернулся и сообщил, что Абдулла не войдёт. Он хочет поговорить со мной наедине. 
– Не представляю, что он намерен сказать такого, что не может повторить перед нами – поднялась я. 
Сайрус улыбнулся. 
– Он хочет быть вашей единственной опорой и защитником, моя дорогая. Такая лояльность трогательна, но чертовски обременительна. Идите же.
Абдуллаждал в коридоре, обмениваясь кислыми взглядами – и, по-моему, приглушёнными оскорблениями – с привратником. Он не произнёс ни слова, пока я не вышла с ним на веранду. 
Когда он повернулся ко мне лицом, я затаила дыхание. Кислый нахмуренный взгляд исчез, его заменило сияние гордости и радости, из-за чего реис выглядел чуть ли не вдвое моложе. 
– Я нашёл его, ситт, – произнёс он.

* * *

– Не говорите ни слова американи!– Абдулла схватил меня за рукав и отдёрнул назад, стоило мне броситься с новостями обратно в дом. Отведя меня подальше от дверей, он продолжил шёпотом: – Он не отпустит вас. Это опасно, Ситт Хаким. Я не всё сказал вам.
– Тогда, ради Бога, говори же! Ты его видел? Где он?
Рассказ Абдуллы заставил меня остановиться и обуздать разбушевавшееся нетерпение. Ему не стоило предостерегать меня, что нам следует действовать с предельной осторожностью – тем более, что он ещё не видел самого хозяина.
– Но какого другого узника могут так тщательно охранять вблизи от Луксора? Дом находится за городом, недалеко от деревни Эль-Баядия. Арендован иностранцем, алемани или ференсави (немцем или французом). Высоким чернобородым человеком. По слухам, инвалидом – он бледен и опирается на трость, когда выходит на прогулку, но это случается нечасто. Его зовут Шланге. Вы его знаете, ситт? 
– Нет. Но, определённо, это не его настоящее имя, и, скорее всего, не настоящая внешность. Неважно, Абдулла. У тебя есть план, я знаю. Расскажи мне. 
Его план был таким, который я предложила бы сама. Мы не могли требовать впустить нас в дом, пока не были уверены, что там находится Эмерсон, и не могли в этом увериться, пока не войдём внутрь. 
– Так что мы отправимся сами, – заявил Абдулла. – Вы и я, ситт. Без американи.
Далее он перечислил все причины, по которым Сайрус не должен принимать ни малейшего участия. Абдулла явно не хотел делиться славой, но к его аргументам стоило прислушаться. Решающим из них оказался тот, что Сайрус попытается помешать мне уйти – а это было немыслимо. Я сошла бы с ума, если бы мне пришлось сидеть в ожидании новостей, будто какой-то немощной героине дешёвого романа, и я никому не могла доверять, кроме самой себя, чтобы, когда понадобится, действовать с беспощадностью и решимостью. 
Я договорилась встретиться с Абдуллой через час в саду за домом и заверила его, что найду способ обмануть Сайруса. Выглядела ли я спокойно и собранно? Тогда – да. Обязана была выглядеть. Когда я вернулась к Сайрусу, ожидавшему меня у стола, последовало одно из моих самых убедительных выступлений – храбрая, но грустная улыбка, принуждённая бодрость.
– Он всё ещё гоняется за пустыми слухами, – взяла я салфетку. – Извините, что я так задержалась, Сайрус, но мне было необходимо успокоить его и дать понять, что приложенные им усилия принесли пользу. Бедный Абдулла! Он принял случившееся слишком близко к сердцу. 
Мы вернулись к обсуждению наших планов (вернее, его участию в них, насколько это было возможно) к полудню. Я позволила себе волноваться всё больше и больше, поскольку он продолжал настаивать, чтобы я отказалась от встречи. 
– Но ведь кто-то должен пойти! – наконец воскликнула я. – Я бы не смогла этого вынести, если бы не цеплялась даже за самую слабую надежду. 
– Безусловно, моя дорогая. Я всё устрою. Я сам отправлюсь на встречу, если только вы пообещаете мне, что не покинете дом до моего возвращения.
– Хорошо. Я уступаю только потому, что должна, и потому, что я знаю: для него это самый безопасный вариант. Я пойду к себе в номер, Сайрус, и останусь там, заперев дверь до вашего возвращения. Может быть, что-нибудь приму, чтобы хотя бы немного поспать, иначе время будет слишком медленно тянуться. С Богом и желаю удачи, мой друг.
Сайрус неуклюже похлопал меня по плечу. Прижав платок к глазам, я выбежала прочь.
Когда я добралась до своего номера, то обнаружила, что Анубис разлёгся на кровати. Не знаю, как он туда попал; он появлялся и исчезал по своему усмотрению, таинственно, как африт (демон зла), которым его и считали слуги. Абдулла с одинаковой силой ненавидел и боялся его, обвиняя бедную тварь в пленении Эмерсона. Сущий вздор. Кошек нельзя признавать виновными за их поступки, так как они не обладают даром речи. Если бы мной овладели суеверные фантазии, я бы подумала, что Анубис сожалеет о своей непреднамеренной вовлечённости в катастрофу. Он проводил массу времени, блуждая по дому, как будто в поисках чего-то – или кого-то? – и часто гостил в моей комнате, терпел мои поглаживания и даже напрашивался на них. Ощущение податливого кошачьего меха обладает поистине удивительными успокаивающими свойствами. 
Приласкав кота, как подобает, хотя и достаточно торопливо, я поспешила переодеться. Я не осмеливалась ждать, пока Сайрус покинет дом: нам с Абдуллой требовалось пересечь реку и преодолеть значительное расстояние, и я хотела дойти до подозрительного дома, прежде чем настанет ночь. Тайный вход на незнакомую территорию опасен в темноте. Потребовалось всего несколько минут, чтобы сорвать платье и напялить рабочий костюм. Я машинально схватилась за пояс, но голос, воспринимаемый лишь моим внутренним слухом, остановил меня. 
«Ты лязгаешь не хуже немецкого духового оркестра, Пибоди», – припомнилось мне. Изо всех сил подавляя чувства, угрожавшие овладеть мной, я оставила пояс, засунув револьвер и нож в удобные карманы. Затем заперла дверь, оставив Анубиса внутри, и вышла на балкон. Проклятая виноградная лоза, на чью помощь я рассчитывала при спуске, оказалась слишком далеко. Пришлось повиснуть на руках, а затем пролететь некоторое расстояние. К счастью, внизу оказалась цветочная клумба. Петунии и мальвы Сайруса любезно смягчили моё падение. 
Абдулла ждал. Я не задавала никаких вопросов и не обсуждала заключённые им сделки: покупки ослов, готовой к отплытию фелуки, лошадей, ожидавших на другом берегу. Единственная мысль пронизывала каждую частицу моего тела. Скоро я увижу его, прикоснусь к нему, почувствую, как он обнимает меня. Излишне упоминать, что я не намеревалась довольствоваться осторожной разведкой и стратегическим отступлением. 
Мои пальцы коснулись пистолета в кармане. Если Эмерсон находится в этом доме, я вызволю его в тот же день, в тот же момент, независимо от того, кто – или что – попытается помешать нам.
Путь Абдуллы пролегал вдоль оросительного канала через поля с капустой и хлопком. Полуголые крестьяне выпрямлялись и смотрели нам вслед, когда мы скакали мимо, дети, игравшие во дворе дома, махали руками и кричали. Абдулла не снижал скорости ни перед человеком, ни перед скотиной. Когда беспечный козёл, чья вытянутая морда придавала ему некоторое сходство с моим другом Сайрусом, вышел на дорогу, Абдулла ударил босыми пятками по бокам лошади и пролетел над козлом. Я последовала его примеру. 
Наконец он осадил лошадь близ беспорядочного сборища хижин, где наша дорога пересекалась с другой. Следуя его примеру, я спешилась. Место было на редкость пустынным, только несколько человек пили кофе за столиками под грубым навесом. Один из них подошёл к нам и передал Абдулле свёрток ткани, прежде чем увести лошадей. 
– Отсюда придётся идти пешком, – промолвил Абдулла. – Оденьте это, ситт.
Он развернул свёрток – бесформенный женский халат мрачного чёрного цвета вместе с бурко (покрывалом на лицо). После того, как я надела это, он одобрительно кивнул.
– Хорошо. Вы должны идти позади меня, ситт, и не шагать, как мужчина. Запомните?
Его губы, окружённые бородой, дрожали. Я улыбнулась ему. 
– Если я забуду, Абдулла, можешь поколотить меня. Но я не забуду. 
– Нет. Идём. Здесь недалеко.
Когда мы пошли, я взглянула на солнце. После стольких лет в Египте я научилась определять по нему время не хуже, чем по наручным часам. Агенты Сайруса уже должны находиться на своих местах на террасе отеля «Винтер Палас». Пришёл ли он, неизвестный злодей, осуществивший столь подлый заговор? Я молилась об этом. При его отсутствии в доме наша спасательная миссия прошла бы легче.
Моё сердце сильно забилось, когда я увидела глинобитную стену. Её окружали пальмы и пыльные акации, а сверху виднелась черепичная крыша дома. Строение было значительных размеров – поместье, по египетским меркам: дом, сады и подсобные помещения, окружённые оградой для уединения и защиты. Абдулла миновал его, не замедляя шаг, а я смиренно плелась за ним с опущенной головой и трепещущим сердцем. Краем глаза я заметила, что стена высока, а деревянные ворота закрыты. 
Когда, пройдя шестьдесят футов, мы подошли к концу стены, Абдулла бросил быстрый взгляд через плечо и отвернулся, потянув меня за собой. Стена продолжалась под прямым углом к дороге. Очередной поворот привёл нас на третью сторону ограды, и через несколько шагов Абдулла остановился, жестикулируя. 
Смысл пантомимы был понятен, и я могла только одобрить его решение. За нами поле сахарного тростника формировало зелёную изгородь, скрывавшую нас от случайных прохожих. Мы находились в задней части поместья, максимально далеко от главного дома. Глиняный кирпич, повсеместный строительный материал Верхнего Египта, удобен, но недолговечен; кирпичи и покрывавшая их штукатурка рухнули, оставив трещины и щели.
– Я пойду первым, – прошептал он. 
– Нет, не пойдёшь, – ответила я. – Прежде, чем пытаться войти, следует всё разведать, а я моложе... то есть легче тебя. Подсади меня. 
Я сбросила чёрную хламиду и вуаль. Никакое переодевание не спасёт, если нас обнаружат внутри. 
Я вставила носок ботинка в удобную дыру, Абдулла – давно запомнивший, что спорить со мной бесполезно – подставил руки под другой сапог и поднял меня так, что я смогла заглянуть через стену. 
Я ожидала увидеть сад с кустами и деревьями, которые могли бы обеспечить надёжное укрытие. Ничего даже отдалённо похожего: голое открытое пространство, заваленное обычным домашним мусором – обломками сломанных горшков, ржавыми кусками металла, гниющими дынными и апельсиновыми корками. Из таких отходов образуются кухонные мусорные кучи, столь милые сердцам археологов, и они до сих пор одна за другой появляются в Египте, поскольку домовладельцы обычно рассыпают мусор по дворам как попало. Всё, что я видела, оставляло неприятный осадок – явное свидетельство того, что нынешний обитатель дома был лишь скоропреходящим гостем, не заботившимся о санитарии или внешности. Единственная необычная особенность – отсутствие животных. Ни одной курицы, копошащейся в грязи, ни одного козла или осла, щиплющего чахлые сорняки.
Открытый сарай, покрытый связками тростника, когда-то служил приютом для скотины, о чём говорили разбросанная солома и другие свидетельства. Беспорядочный ряд пыльных тамарисков наполовину скрывал заднюю часть особняка. Виделось ещё одно строение: небольшое, без окон здание площадью около десяти футов. В отличие от всего остального, его явно не так давно ремонтировали. В стенах не было пробелов, каждую щель заполнили свежей штукатуркой, отличавшейся более бледным оттенком от старой серо-коричневой поверхности. Плоская крыша была сплошной, а не покрытой тростником вперемешку с раствором, как делалось везде.
Значит, внутри находилось нечто ценное – иначе с чего бы владельцу собственности принимать подобные меры предосторожности? Надежда придала новые силы моим ослабевшим конечностям. Абдулла недовольно заворчал, когда я всем весом налегла ему на руки. Я уже собиралась перелезть через ограду, потому что ликование на мгновение преодолело благоразумие, но внезапная мысль отрезвила меня. Неужели такая ценность останется без охраны? Я видела только две стены – заднюю и одну из боковых. Окон не было, но в одной из стен, недоступных моему взору, должна находиться дверь. 
Я жестом приказала Абдулле опустить меня. Он с видимым удовольствием последовал моему распоряжению. Он сильно вспотел – и не только от моего веса; ожидание подтачивало его жизненные силы точно так же, как и мои.
Я быстро описала картину. 
– Очевидно, имеется охранник, – прошептала я. – Ты можешь скользить, как тень, Абдулла?
Старик поднёс руку к отвороту халата. 
– Я займусь охранником, ситт. 
– Нет, нет! Нет, если можно обойтись без этого. Он может закричать и всполошить других. Лучше всего подняться на крышу. Там есть какая-то дыра...
– Сначала пойду я, – сказал Абдулла, не отнимая руку от груди. 
На сей раз я не стала спорить. 
Повеял вечерний бриз, шелестя тростником и перемешивая листья. Тихие звуки смешивались с негромким шумом, которого нам не удавалось избежать. Но мало что было слышно, поскольку Абдулла, несмотря на свои размеры, скользил по стене и поверх неё, как тень, о которой я упоминала. Он задержался, чтобы поднять меня. Как только я добралась до вершины, мы без задержки подкрались к зданию. Оно было небольшим – вроде конуры для собаки или какого-то другого зверя. Абдулла помог мне залезть и последовал за мной на крышу.
Внизу находился охранник. Хотя мы передвигались очень тихо, но что-то, очевидно, заставило его насторожиться; я услышала бормотание и шелест ткани, когда он поднимался, а затем – мягкий топот босых ног. Мы спрятались за низким парапетом и затаили дыхание. Он обошёл здание по периметру, но особенно не приглядывался и не поднимал головы; люди редко смотрят вверх, когда что-то ищут. Наконец он успокоился и зажёг сигарету. Дым поднялся тонким серым завитком, колеблющимся на ветру, как извивающаяся змея. И только тогда мы осмелились подползти к чердачному окну. Его закрывала ржавая решётка, чьи перекладины находились так близко друг к другу, что в промежутки едва можно было вставить палец.
Я даже не пытаюсь описывать свои ощущения. Величайший из литературных гигантов не смог бы передать всю их силу. Я прижалась лицом к ржавой металлической поверхности решётки. 
Внутри было не совсем темно. Имелось ещё одно отверстие – узкая щель над дверью в стене напротив нас. Через него проходило достаточно света, чтобы я увидела внутренность вонючего логова. Стены были голыми и без окон, пол – утрамбованной землёй. Ни покрывала, ни ковра, только какой-то плоский квадрат – возможно, циновка. Мебель состояла из стола, заставленного кувшинами, горшками и другими предметами, назначения которых я не могла определить, одного стула – довольно неуместного в этой обстановке, поскольку он представлял из себя удобное кресло в европейском стиле, обтянутое красным плюшем – и низкой кровати. На ней неподвижно лежал мужчина. 
Лицо Абдуллы было так близко к моему, что я почувствовала, как его дыхание обжигает мою щёку. Затем заходящее солнце протянуло золотую руку через зазор над дверью, освещая комнату. Мне не нужен был свет, чтобы узнать ЕГО. Я узнала бы эти черты, ощутила бы его присутствие в самую тёмную ночь. Но если бы у меня не перехватило дыхание, я бы не смогла сдержать крик, увидев знакомое лицо – знакомое, но так ужасно изменившееся.
Борода, истреблённая по моему указу, вернулась, размыв твёрдые линии челюсти и подбородка, покрыв зарослями щёки. Закрытые глаза запали, скулы выдавались вперёд, будто брусья. Открытая рубашка обнажала горло и грудь. 
Воспоминания о другом времени, другом месте, нахлынули с такой силой, что у меня закружилась голова. Вот ТАК насмешливое Провидение ответило на мою молчаливую мольбу о возвращении в то неповторимое прошлое, когда мы с Эмерсоном были всем друг для друга – до Рамзеса? Именно таким я увидела его в тот незабываемый день, войдя в амарнскую гробницу и обнаружив его в бреду и лихорадке. Я сражалась со смертью, чтобы спасти его, и тогда победила. Но сейчас... он лежал так неподвижно, его заострившееся неподвижное лицо напоминало пожелтевший воск. Только такой любящий взгляд, как мой собственный, мог заметить почти незаметные вздымание и опускание его груди. Как же им удалось довести такого сильного человека до подобного состояния всего за несколько дней?
Отблеск смерти, отразившийся от предмета на столе, дал мне ответ. Это была игла для инъекций. 
То, что я обнаружила дальше, лишь усилило мой ужас. Я видела, что руки Эмерсона вытянуты над головой в застывшем, неестественном положении. Теперь я поняла, почему. Тянувшаяся от наручников на запястьях цепь была перекинута петлёй через решётку изголовья узкой кровати. 
Я не в силах объяснить, почему именно эта деталь так сильно повлияла на меня. Вполне разумная предосторожность: ведь любой, намеревавшийся оставить Эмерсона там, где сам Эмерсон не желал оставаться, был бы попросту глуп, если бы пренебрёг подобными ограничениями. Тем не менее, это сильно меня расстроило, и, возможно, сила моего возмущения объясняет, что случилось дальше.
Я смутно разбирала голоса у дверей. К охраннику присоединился ещё один человек, они громко разговаривали и, очевидно, рассказывали непристойные истории, потому что беседа сопровождалась хриплым смехом. Внезапно звуки исчезли, будто заглушённые жужжанием насекомых. Чёрное облако окутало меня, в ушах яростно зазвенело…
Придя в себя, я увидела встревоженное лицо Абдуллы, чуть ли не касавшееся моего. Одной рукой он зажимал мне рот. 
– Охранники ушли выпить пива, но они вернутся, – прошипел он. – Вы слышите меня, ситт? Демон оставил вас?
Я не могла говорить, поэтому моргнула. Бросая на меня тревожные взгляды, он ослабил хватку, палец за пальцем. Я почувствовала резкую, стреляющую боль в собственных руках. Посмотрев вниз, я увидела, что вцепилась в тяжёлую решётку и выдрала её из каркаса. Мои пальцы были разодраны и кровоточили. 
Абдулла бормотал по-арабски заговоры и заклинания для отвращения сил зла. 
– Демон… оставил меня, – прошептала я. – Просто удивительно. Уже второй раз. А я ещё смеялась над Эмерсоном, когда он рассказывал мне о первом случае129. Придётся теперь мне рассказать ему и попросить прощения за то, что я сомневалась, когда он... когда мы... 
К вящему ужасу, я обнаружила, что не могу контролировать свой голос. Я спрятала лицо в ладонях.
Рука, нежная, будто женская, гладила мои волосы. 
– Дочь моя, не плачь. Неужели ты веришь, что я посмел бы назвать себя человеком и другом, если бы оставил его лежать там? У меня есть план. 
Абдулла никогда не говорил со мной иначе, как с формальным уважением, и не использовал ласковые слова. Я знала глубину его привязанности к Эмерсону («любовь» – не слишком сильное выражение, если не считать того, как оно искажено европейским романтизмом), но я даже не предполагала, что Абдулла по-своему любит и меня. Тронутая до глубины души, я ответила, как полагалось:
– Отец мой, я благодарю вас и призываю на вас благословение. Но что же нам делать? Он одурманен или болен, он не может двигаться. Я рассчитывала, что его сила поможет нам.
– Я боялся, что мы найдём его в таком виде, – подхватил Абдулла. – Нельзя удержать льва, не вырвав ему когти, или посадить ястреба в клетку без...
– Абдулла, я люблю и почитаю тебя, как отца, но если ты не перейдёшь к сути, я закричу. 
Губы старика приоткрылись в улыбке под бородой. 
– Ситт снова стала собой. Мы должны действовать быстро, пока не вернулись охранники. Мои люди ждут на перекрёстке. 
– Какие люди?
– Дауд с сыновьями и внуки моих дядюшек. У них у всех много сыновей, – с гордостью добавил Абдулла. – Солнце садится, а самое подходящее время для атаки – с наступлением темноты. 
Мне и в голову не приходило протестовать против этой опасной и незаконной процедуры, но когда он потянул меня за рукав, я воспротивилась: 
– Я не в силах оставить его, Абдулла. Они могут унести его или убить, если на них нападут. 
– Но, ситт, Эмерсон съест моё сердце, если вы...
– Он должен быть жив, чтобы съесть его. Поторопись, Абдулла. И – будь осторожен, мой дорогой друг. 
Он быстро пожал мне руку и исчез. Я повернулась посмотреть и увидела, как он исчезает за стеной – так же тихо, как и появился. 
Разумеется, я не намеревалась оставаться на крыше. Моей обычной силы, естественно, не хватило бы на то, чтобы поднять решётку, но, к счастью, этот вопрос уже был решён. Одна сторона тяжёлого металлического квадрата теперь лежала на краю отверстия, и мне оставалось только отбросить его в сторону. Отверстие, по-моему, было достаточно большим, чтобы я смогла пролезть. А иных вариантов не существовало: я намеревалась попасть внутрь любыми средствами. 
Но не успела я приступить к действиям, как услышала, что люди возвращаются. На сей раз они беседовали гораздо тише, а через мгновение раздался ещё один голос. Он говорил по-арабски, но по акценту и командному тону я поняла, что оратор – не араб. Страх – за моего мужа, а не за себя – и ярость придали мне стойкости. Он был здесь – атаман, неизвестный злодей, совершивший это грязное деяние. 
Группа остановилась у дверей, и я заколебалась; руки сжимали железо, кровоточащие пальцы не чувствовали боли. Нельзя действовать преждевременно. У них пока что нет причин подозревать, что грядёт спасение. 
Тем временем говоривший переключился на английский:
– Подожди здесь, пока я не приду за тобой. Я хочу, чтобы он бодрствовал и полностью соображал, прежде чем увидит тебя. 
К моему удивлению, голос, который отвечал на том же языке, был женским. 
– Говорю вам, его не так легко обмануть. Он узнает, что я не...
– В этом и суть, моя дорогая – проверить правду его заявлений о потере памяти. В этом костюме, во мраке, с кляпом, скрывающим нижнюю часть лица, ты выглядишь достаточно похожей на неё, чтобы обмануть любящего супруга – достаточно, по меньшей мере, чтобы вызвать у него предательский возглас тревоги. Это даст мне предельно ясный ответ на главный вопрос. И если он поверит, что ты – это она, я, наконец, найду способ убедить его поведать мне о том, что я хочу знать.
Неразборчивое бормотание женщины вызвало насмешливый смех атамана. 
– Полагаю, угрозы будет достаточно. А если нет... ну, дорогая, я не причиню тебе такого вреда, который нельзя исправить. 
Всё бурное негодование, подавляемое мной на протяжении прошедших дней, теперь кипело во мне, и к нему добавилось бешеное любопытство. Я осознала то, что планировал злодей, и горела желанием увидеть своего двойника. Презренный обман может достичь цели, если копия окажется достаточно качественной. 
Дверь распахнулась, в комнате посветлело – но не от солнца, которое уже опустилось за горизонт. Вошедший нёс с собой лампу. Поверьте, Читатель, я впилась взглядом в его лицо. Голос был знаком, но черты лица, видимые мной, не соответствовали моим ожиданиям: искажены тенями, замаскированы массивными чёрными усами и эспаньолкой. Я не могла быть уверена, что это – он130. 
Поставив лампу на стол, он наклонился над Эмерсоном и грубо потряс его. Ответа не последовало. Выпрямившись, монстр выругался и повернулся к дверям: 
– Я же сказал, чтобы ты держалась подальше!
Голос женщины был почти неразборчив:
– Он лежит так неподвижно. 
– Последняя доза опиума, вероятно, была слишком сильной. Ничего, я заставлю его проснуться и проклясть это мгновение. 
Он взял иглу и погрузил её в бутылку. Шёпот возобновился:
– Слишком большая доза. Он умрёт. 
– Нет, пока это не соответствует моим целям, – последовал жёсткий ответ. – Вернись на место. Он скоро очнётся. 
Я заставляла себя смотреть и оставаться недвижимой. Игла вошла в вену с небрежным мастерством, указывающим на определённый медицинский навык. Я не могла не отметить этого, хотя всё внутри меня сжималось от отвращения и ненависти. Что бы это ни было за вещество, оно оказало эффект. Спустя несколько мгновений Эмерсон пошевелился. И первое, что он произнёс – слабое, но искреннее ругательство. Слёзы заволокли мне глаза, и я пообещала себе, что больше никогда не буду жаловаться на какие бы то ни было выражения, которые он решит использовать. 
Его враг рассмеялся. 
– Проснулись, да? Ещё пару слов, если вас не затруднит. Я хочу увериться, что вы в состоянии оценить то удовольствие, которое я приготовил для вас.
Эмерсон не замедлил с подробным описанием предполагаемого происхождения своего похитителя. Человек вновь рассмеялся. 
– Отлично. Я полагаю, вы по-прежнему не желаете почтить меня своим доверием?
– Наш разговор становится утомительным, – ответил Эмерсон. – Сколько раз я должен повторять, что не имею ни малейшего представления, о чём вы говорите? Даже если бы я мог предоставить сведения, которые вы желаете получить, то не стал бы: вы мне не нравитесь. 
– Откажитесь от надежды на спасение. – Голос другого человека оледенел. Носком туфли он указал на квадратный предмет, который (теперь я различила) был деревянным люком или крышкой. – Помните, что находится внизу, или тоже забыли?
– Вы повторяетесь, – последовал скучающий ответ. – Не знаю, откуда вы черпаете эти мелодраматические выходки. Из какого-то романа, скорее всего. 
Этот комментарий, похоже, чуть не лишил злодея рассудка. Он рванулся вперёд, и на мгновение я подумала, что он ударит беспомощного заключённого. Овладев собой с усилием, из-за которого его поднятая рука задрожала, он прошипел: 
– Колодец, по крайней мере, сорока футов глубиной. Если кто-то попытается пробиться сюда, охранник предоставит вам возможность измерить его точную глубину.
– Да, да, вы уже говорили, – зевнул Эмерсон. 
– Хорошо. Посмотрим, не найдётся ли у меня способ убедить вас передумать.
Оставив лампу на столе, он направился к двери. Глаза Эмерсона следовали за ним, казавшись чёрными, а не синими, из-за расширенных зрачков. Через мгновение дверь снова открылась, и мужчина вошёл, толкая перед собой более хрупкую фигуру. 
Она обманула бы даже МЕНЯ. Её костюм был точной копией моей старой рабочей формы: турецкие брюки, сапоги и так далее – даже пояс с висящими инструментами. Чёрные, как смоль, волосы спадали на плечи, создавая впечатление изнеможения после борьбы. Предполагаемый похититель, держа руки женщины плотно прижатыми к бокам, не подходил близко к свету, так что черты трудно было разглядеть, даже если бы белая ткань не закрывала нижнюю часть лица.
– К вам посетитель, сэр, – сказал неизвестный, насмешливо пародируя манеры дворецкого. – Разве у вас не найдётся ласковое приветствие для своей жены?
Лицо Эмерсона оставалось бесстрастным. Только его глаза скользнули по женской фигуре с макушки до сапог и обратно. 
– Кажется, это женщина, – произнёс он, вызывающе растягивая слова. – Трудно сразу определить в такой диковинной одежде...
– Вы утверждаете, что не признаёте свою жену?
– У меня нет жены, – терпеливо сказал Эмерсон. – Я многое забыл, но уж в этом-то я уверен.
– Вы противоречите себе, профессор. Как вы можете быть уверены, если заявляете, что страдаете от амнезии?
С потрескавшихся губ Эмерсона сорвался смешок. 
– Что бы ни случилось с моим разумом, едва ли я мог забыть что-либо настолько монументально глупое. Даже в моменты наивысшей слабости я не стал бы чёртовым болваном, обременившим себя женой. – Сузив глаза, он продолжал:– Она, случайно, не та женщина, которая вчера принесла мне еду и воду... или накануне... не помню. 
Его глаза закрылись. Женщина склонила голову – надеюсь, от стыда. Державший её ослабил хватку. Она отпрянула от стены и сорвала тряпку с лица. 
– Он потерял сознание, – прошептала она – Позвольте мне дать ему что-нибудь – хотя бы воды… 
Уперев кулаки в бёдра, злодей окинул её взглядом, сардонически улыбаясь.
– О, женщина! Ты так лукава,
Капризна, как осины тень,
Нередко лжива ты… Но, право,
Ты – сущий ангел в скорбный день131.
Что ж, сыграй роль ангела, я разрешаю. Если он умрёт прежде, чем эта чёртова баба окажется в моих руках, я лишусь возможности заставить её заговорить. – Он повернулся к двери, бросив через плечо: – Недолго. 
Она ждала, пока захлопнулась дверь, и только тогда позволила себе расслабиться. С её губ слетел долгий вздох. 
– Я никогда не понимал женский пол, – раздался голос с кровати. – Почему вы терпите такое обращение?
Она повернулась к нему.
– Вы не спите? Я так и думала. Вы только притворялись…
– Не... совсем, – промолвил Эмерсон. Она опустилась на колени у кровати, поднесла к его губам чашку воды и поддерживала голову, пока он жадно пил. Он поблагодарил её постепенно крепнувшим голосом. Она осторожно опустила его голову на жёсткий матрас и уставилась на свои запятнанные пальцы.
– Не заживает, – пробормотала она. – Вам больно?
– У меня дьявольски болит голова, – признался Эмерсон. 
– И ваши бедные руки...– Её пальцы медленно скользнули по его правой руке и коснулись опухшей, кровавой плоти на запястье. 
– Я бы не возражал немного размяться. – Его голос изменился. Я знала эти мурлыкающие нотки, и меня охватила дрожь. Даже сейчас неприятно признавать вызванные этим тембром чувства. Такое поведение мне не свойственно. 
Эмерсон продолжал тем же тоном:
– Если бы мои руки освободились, я мог бы гораздо сильнее выразить признательность за вашу доброту. 
В коротком смешке смешались кокетство и вызов. 
– Ну да, почему бы и нет? Мимо охранников вам не пройти. Вы ещё недостаточно сильны. И если вы думаете, что можете обрести свободу, взяв меня в заложники, то обманываете себя. Ни один английский джентльмен не причинит вреда женщине. Это у него в крови.
Ключ от наручников лежал на столе. Я оценила утончённую жестокость, с которой возможность свободы находилась перед глазами, но оставалась недостижимой. Когда женщина склонилась над Эмерсоном, отпирая кандалы, прядь её волос коснулась его лица.
Так! Хотелось бы верить, что я смогла бы сдержаться даже перед лицом того, что, судя по всему, предстояло, но я вцепилась обеими руками в решётку, мои мышцы напряглись… и тут со стороны дома донёсся крик. Громкие голоса, грохот стрельбы! Мой верный Абдулла и его доблестные друзья вышли на сцену! Спасение было под рукой! Пришло время действовать!
Я отодвинула решётку плечом. Затем вставила ноги в отверстие и... и застряла из-за той части тела, которую предпочитаю не называть. Нельзя было терять ни минуты. Скрежеща зубами, я протиснулась, приземлилась на согнутые колени и тут же выпрямилась в полной готовности. Выхватив пистолет, я навела его на дверь. 
В последний момент! И я могла бы не успеть из-за этого промедления, если бы женщина не бросилась к подавшейся двери. Но силы у неё не хватило, и, пока я прицеливалась, женщину буквально раздавило распахнувшейся дверью. Под нарастающие раскаты сражения в комнату бросилась тёмная фигура, намереваясь исполнить подлый приказ своего главаря.
Времени для обсуждений не оставалось. Я выстрелила чуть ли не в упор, когда его тело заполнило дверной проём, но рана оказалась не смертельной; отшатнувшись, он издал крик скорее удивления, нежели боли. Проклятье, подумала я, и снова выстрелила. По-моему, на сей раз я промахнулась. Однако с замечательным результатом – он убежал, завывая. Никогда не следует надеяться на наёмных головорезов. 
Теперь я обратила внимание на женщину, вышедшую из-за двери и наблюдавшую за мной. Странно было смотреть на неё – мою собственную тень.
Эмерсон опустил ноги на пол и сел. Дальнейшие усилия явно превосходили его возможности; лицо было пепельно-бледным, а руки беспомощно болтались. Сама попытка двигать ими, очевидно, была невероятно болезненной. Он перевёл глаза с меня на женщину у двери и вернулся ко мне, но не промолвил ни слова. 
– Отпусти меня, – прошептала женщина. – Если ваши люди поймают меня, я отправлюсь в тюрьму... или ещё хуже... Умоляю, ситт! Я ведь пыталась помочь ему!
– Уходи, – ответила я. – И закрой за собой дверь. – Бросив последний сверкающий взгляд на Эмерсона, она повиновалась. 
Наконец, наконец-то я могла оказаться там, куда стремилась всей душой. Я бросилась к мужу и упала на колени рядом с ним. Чувства не давали мне ни дышать, ни говорить.
Он невозмутимо смотрел на меня, слегка нахмурившись. 
– Даже одна женщина в брюках может сбить с толку, но две – явный избыток для человека в моём состоянии. С вашего разрешения, мадам, я позволю себе воспользоваться свободой от пут, чтобы... Ах, чёрт побери!
Это было его последнее слово, горькое признание неспособности выполнить задуманное. Он рухнул на колени и без сознания свалился лицом вниз на пол. 
Я была слишком потрясена, чтобы предотвратить это. Пистолет выпал из моей безжизненной руки. Но я снова подняла его, направив на дверь, поддерживая другой рукой голову Эмерсона. И тут крик Абдуллы возвести мне о появлении наших спасителей. Абдулла ворвался в дверь и остановился, триумфальное выражение лица сменилось ужасом:
– Вы плачете, ситт! Аллах милостив… неужели он...
– Нет, Абдулла, нет, гораздо хуже! О, Абдулла, он меня не узнаёт!


ГЛАВА 7

Брак должен быть
сбалансированным тупиком
между равными противниками.

Конечно, я не имела в виду именно то, что сказала Абдулле. Может, конечно, случиться что-нибудь и похуже смерти, но таких случаев мало – во всяком случае, необратимых. Я бы охотно исходила Египет вдоль и поперёк в поисках расчленённого тела моего мужа, будто Исида, разыскивающая Осириса132; я бы с радостью взяла лиру Орфея и спустилась в самые глубины Гадеса, чтобы вернуть Эмерсона обратно133 – если бы это было возможно. К сожалению, этого не случилось; к счастью, в этом не было необходимости. В конце этого стигийского туннеля134 виднелся свет. Пока мой муж жив, возможно всё. И тем, что возможно, займётся лично Амелия П. Эмерсон.
Требовалось время, чтобы привести мысли в порядок. И первая задача состояла в том, чтобы успокоить Абдуллу. Он сидел на земле и ревел, как ребёнок – и от облегчения, и от горя из-за того, во что превратился его герой. Затем он захотел вскочить и убить ещё кого-нибудь, но не нашлось никого подходящего. Победа была полной, и поскольку наши люди не намеревались брать пленных, выжившие в битве сбежали, уковыляли или уползли. Среди беглецов, как я с огорчением убедилась, оказался и главарь. 
– Но мы найдём его, – скрипел зубами Абдулла. – Я видел его в поединке, прежде чем он убежал, пуля из его оружия ранила Дауда. Я не забуду. И Эмерсон узнает...
Тут он запнулся и вопросительно взглянул на меня. 
– Да, – твёрдо ответила я. – Так и будет. А теперь, Абдулла, хватит болтать и приди в себя. Надеюсь, Дауд ранен не опасно? А другие?
Каким-то чудом ни один из наших защитников не погиб, хотя некоторые были ранены. Дауд, вскоре присоединившийся к нам, демонстрировал кровь на рукаве, как знак чести, и настаивал на том, чтобы помочь нести носилки с Эмерсоном. Я абсолютно не хотела его передвигать, но альтернативы были неизмеримо опаснее: оставаться там мы не могли, а в деревенские дома я бы и паршивую собаку не поместила. Эмерсон по-прежнему находился в глубоком забытьи и не шелохнулся, даже когда тележку, реквизированную Абдуллой, порядком трясло по пути к берегу реки.
Само собой разумеется, что я на минуту не отходила от него. Хотя я и не захватила с собой аптечку, мои знания (высмеиваемые Эмерсоном, хотя ему самому частенько приходилось прибегать к ним) давали понять, что сердце бьётся сильно и ровно, а дыхание, хотя и поверхностное, не является признаком катастрофы. Наркотики, которыми его пичкали, вполне объясняли нынешнее состояние, но у меня были основания подозревать, что ему, кроме всего, давали недостаточно пищи и воды. Раны были поверхностными, за исключением ушиба на затылке. Он-то и беспокоил меня больше всего, потому что, очевидно, был связан с потерей памяти. 
То, что я считала удачной уловкой с целью избежать неудобных вопросов, оказалось ужасной правдой. Эмерсон не бредил и не сошёл с ума, его замечания были рациональными, а разум ясен. За исключением одной, но достаточно важной детали. 
Когда мы подошли к усадьбе, я увидела огни во всех окнах – от подвальных до чердачных. Я побежала вперёд, чтобы поскорее устроить Эмерсона со всеми возможными удобствами. Когда я добралась до ворот, там уже стоял Сайрус. 
Не буду пытаться воспроизвести его лексику. Американские ругательства, судя по всему, не имеют никакого отношения ни к родному, ни к любому другому известному мне языку. Я хотела, чтобы меня выслушали, но не могла остановить поток его красноречия. До тех пор, пока носилки с драгоценной ношей не оказались у Сайруса перед глазами, и тот не умолк со звуком, который должен был повредить ему горло.
Воспользовавшись этим кратким параличом речи, я заявила:
– Никаких вопросов, Сайрус. Помогите мне уложить его в кровать. Врач скоро появится. Я отправила за ним Дауда, когда мы шли через Луксор. 
После того, как я уложила своего измученного супруга в постель (ибо не позволила бы никому иному выполнить эту болезненную процедуру), Сайрус присоединился ко мне. Скрестив руки, он застыл, глядя на Эмерсона. Затем наклонился вперёд и приподнял одно запавшее веко. 
– Одурманен. 
– Да.
– А что с ним ещё не так?
Я сделала всё, что могла. Закрепив, наконец, повязки, обёрнутые вокруг его изорванных запястий, я откинулась на спинку стула и набралась мужества признать мучительную правду.
– По-видимому, они поняли – как и любой, кто знает Эмерсона – что пытка только усилит его сопротивление. Он не получил серьёзных ранений, кроме... Помните – после письма мы решили, что он, очевидно, притворяется потерявшим память. Он не притворяется, Сайрус. Он... он не узнал меня. 
Сайрус со свистом втянул воздух. Затем произнёс:
– Опиум вызывает странные изменения сознания. 
– Он был полностью в своём уме. Его ответы – достаточно здравыми; вернее, здравыми для Эмерсона. Бесконечные оскорбления и саркастические замечания в адрес человека, который держит узника в цепях, вероятно, не самое мудрое поведение. 
Сайрус коротко рассмеялся. 
– Классический стиль Эмерсона. Но тогда...
– Ошибка исключается, Сайрус. Если бы так! Но глядеть мне прямо в лицо, называя меня «мадам», а до того сказать, что никогда не стал бы чёртовым болваном, обременившим себя женой…
Попытки Сайруса успокоить меня прервало прибытие доктора. Не напыщенного маленького француза, с чьими сомнительными медицинскими познаниями мне уже приходилось сталкиваться135, но англичанина на пенсии, из-за здоровья выбравшего более тёплый климат. Очевидно, он достиг желаемого эффекта. Хотя его борода была седой, а тело – болезненно худым, передвигался он с юношеской энергией, и его диагноз уверил меня в том, что нам посчастливилось с врачом. 
Мы можем только ждать, сказал он, чтобы последствия опия рассеялись. Несмотря на то, что дозировка была большой, пациент не находился под её влиянием слишком долго. Поэтому существовала надежда – с учётом великолепного телосложения – что процесс выздоровления не будет ни продолжительным, ни излишне трудным. Единственной серьёзной травмой была рана на затылке, но это волновало доктора Уоллингфорда меньше, чем меня. 
– Перелома черепа нет, – бормотал он, исследуя голову тонко чувствующими пальцами. – Сотрясение, возможно... Мы не сможем определиться, пока сознание пациента не восстановится.
– Его потеря памяти… – начала я. 
– Моя дорогая леди, было бы удивительно, если бы его память не была нарушена после такого удара по голове и ежедневных доз опиума! Успокойтесь. Я не сомневаюсь, что он полностью выздоровеет.
Он ушёл, обещая вернуться на следующий день, после того, как дал мне указания, совершенно ненужные, но ещё больше успокоившие меня, поскольку они полностью соответствовали моим собственным намерениям: «Держите пациента в тепле и спокойствии, постарайтесь заставить его поесть». 
– Куриный бульон, – рассеянно пробормотала я. 
Приглушённое музыкальное мяуканье прозвучало согласием.  Анубис вошёл тихо, как тень, на которую был так похож. Я напряглась, когда кот прыгнул на кровать и проверил Эмерсона с ног до головы, задержавшись, чтобы с любопытством обнюхать лицо. Антипатия Абдуллы к Анубису основывалась на невежестве и суевериях, но... измученная и взволнованная, я стала сочувствовать ему. Не мог ли бородатый негодяй, удерживавший Эмерсона в плену, оказаться хозяином Анубиса?
Я не разобрала его черты. Голос немного напоминал голос Винси, но я не была полностью уверена, потому что насмешливый тон главаря совсем не напоминал произношение благовоспитанного джентльмена, так хорошо мне знакомого. Анубис вернулся к подножию кровати, улёгся и начал вылизываться. Я успокоилась, чувствуя себя довольно глупо.
Сайрус вернулся, проводив доктора. Он сообщил, что повар готовит цыплёнка, и 
спросил, чем ещё он может помочь мне. 
– Ничего, спасибо. Он выпил немного воды, это хороший знак. Я очень впечатлена 
знаниями доктора Уоллингфорда. 
– У него отличная репутация. Но если вы хотите вызвать врача из Каира...
– Нет, подождём. Полагаю, у вас будут вопросы, Сайрус. Сейчас я могу ответить на некоторые из них, если хотите.
– Я знаю бо́льшую часть истории. Я доставил себе удовольствие немного пообщаться с Абдуллой. – Устроившись в кресле, Сайрус достал одну из своих сигарок и попросил у меня разрешения курить. 
– Как угодно. Эмерсон обожает свою противную трубку, запах табачного дыма может пробудить его. Надеюсь, вы были не слишком суровы к Абдулле. 
– Проклинать его за то, что он преуспел там, где я потерпел неудачу? Или за то, что он взял вас с собой? Вы держите его под каблуком, Амелия.
– Его вдохновила преданность Эмерсону. Но вы правы – думаю, он и меня любит. Я раньше этого не понимала. Как трогателен был тот момент, когда он открыл мне своё сердце – ничего подобного раньше не случалось. 
– Угу, – ответил Сайрус. – Боюсь, что не смогу убедить вас отдохнуть, если обещаю последить за своим старым приятелем. 
– Правильно боитесь. Как я могу спать? Отправляйтесь в постель, Сайрус. Вы, должно быть, устали. Нет смысла спрашивать, завершилась ли удачей ваша миссия в отеле.
– Полный провал. Что верно, то верно. Но когда я вернулся и обнаружил, что вы ушли... Я боялся, что послание было трюком с целью убрать меня с дороги, чтобы вас могли беспрепятственно похитить. Не хотелось бы провести ещё пару таких часов. 
– Милый мой Сайрус… Но всё хорошо, что хорошо кончается.
– Будем надеяться.– Сайрус сломал сигарку. Его рука слегка дрожала, и это лёгкое свидетельство беспокойства глубоко меня тронуло. – Хорошо, оставляю вас наедине с вашим бдением. Позовите меня, если... О, дьявол, чуть не забыл. Сегодня днём пришла почта. И с ней – письмо из Чалфонта. 
– Обещанное письмо! – воскликнула я. – Где оно?
Сайрус указал на стопку писем на столе. Лежавшее сверху было тем самым – его масса демонстрировала, что автору было о чём рассказать, и это вполне подтвердилось. 
Письмо предварялось кратким замечанием Уолтера.

«Я решил позволить юному Рамзесу полностью высказаться, хотя его эпистолярный стиль обладает массой недостатков. Вы хорошо знаете своего сына, так что вас не собьёт с толку его склонность кпреувеличениям. Не тревожьтесь о нас – мы приняли все необходимые меры предосторожности. Мы беспокоимся о вас, дорогие брат и сестра. Пожалуйста, держите нас в курсе».

Затем следовало несколько страниц, написанных слишком знакомым почерком. Всё, на что я способна – полностью привести этот экстраординарный документ, потому что как-то обобщить творение Рамзеса попросту невозможно.

«Дорогие мама и папа, – начиналось письмо, – я надеюсь, что моё послание застанет вас в добром здравии. У нас всё хорошо. Тётя Эвелина уверяет, что мои волосы скоро отрастут».

После того, как мне удалось оправиться от эффекта этого потрясающего заявления, я продолжала читать.

«Ваша телеграмма оказала большую помощь в предотвращении более серьёзных событий, чем те, что случились на самом деле, но у меня ещё до неё имелись причины подозревать, что происходит нечто необычное. Когда я проводил обычный объезд поместья, чтобы прогнать браконьеров и осмотреть ловушки, то наткнулся на неряшливо одетого человека, который, вместо того, чтобы убежать, услышав оклик, бросился вперёд с явным намерением схватить меня. Отступив, что являлось наиболее целесообразным (поскольку нападавший был примерно вдвое больше меня), я завёл его в терновник и оставил безнадёжно запутавшимся в ветвях, чего сам смог избежать благодаря меньшему росту и глубокому знанию местности. Он громко и кощунственно бранился, пока я удалялся, но когда мы с дядей Уолтером и двумя лакеями вернулись, его уже не было.
С сожалением сообщаю, что дядя Уолтер высмеивал моё утверждение, будто поведение этого парня вызывает недвусмысленные подозрения в отношении его мотивов пребывания в поместье. Однако после папиной телеграммы дядя Уолтер поступил по-джентльменски, извинившись и признав достаточно разумным необходимость пересмотреть случившееся. После военного совета мы решили принять защитные меры. Как я уже указывал, безопаснее было ошибиться с их избытком, нежели попасть в беду из-за недостатка осторожности. 
 Тётя Эвелина хотела вызвать констебля. Она очень добра, но непрактична. Мы с дядей Уолтером убедили её в том, что у нас нет оснований для обращения за официальной помощью, и что для того, чтобы убедить чиновников в обоснованности наших причин для беспокойства, пришлось бы раскрыть те вопросы, которые мы поклялись хранить в тайне. Поэтому наши оборонительные силы состояли из следующих персон:
1. Гарджери. Он был очень доволен, когда его попросили. 
2. Боб и Джерри. Как вы знаете, они самые сильные из лакеев и знакомы с нашими привычками. Вы помните, что Боб оказал большую помощь в нашей атаке на Моулди-Мэнор, когда мне посчастливилось устроить вам удачный побег из темницы.136 
3. Инспектор Кафф137. Вернее, «бывший инспектор Кафф», поскольку он ушёл из полиции и выращивает розы в Доркинге. Я лично разговаривал с ним по телефону (чрезвычайно полезное устройство, нам следует установить его в Амарна-Хаусе), и после того, как он прекратил возмущаться и прислушался к тому, что я считал необходимым сказать, убедился в том, что должен присоединиться к нам. Я полагаю, что розы ему попросту надоели. Не волнуйся, папа, мы не разглашали ТАЙНУ. Льщу себя надеждой, что инспектор достаточно доверяет моей скромной персоне, чтобы разделить мою уверенность в серьёзности этого вопроса. Некоторую помощь оказало и подтверждение дяди Уолтера. 
Нам повезло (или, если мне позволено так выразиться, следует благодарить нашу предусмотрительность), что эти меры были приняты, ибо с момента прибытия инспектора Каффа не прошло и двадцати четырёх часов, как свершилось ожидаемое нападение.
Вот как это произошло».

Наконец-то! Я перевернула страницу – и заскрипела зубами: вместо того, чтобы рассказать мне о том, что я страстно желала узнать, Рамзес вновь ушёл в сторону от главной темы.

«Если я не упомянул Нефрет, уверяю вас: вовсе не потому, что она пассивна, или ей не хватает мужества и интеллекта. Она... (Дальше несколько слов были зачёркнуты. То ли Рамзесу не хватило слов, чтобы выразить свои чувства, то ли он раскаялся в том, что выразил эти чувства так открыто.) Она – выдающаяся личность. Она... Но, возможно, рассказ о том, что произошло, продемонстрирует её Двойственность гораздо эффективнее, чем мои собственные слова.
Я предположил – ошибочно, как выяснилось, но не без оснований – что Нефрет будет именно той персоной, которая больше всего нуждается в защите. Ибо, если намёки папы в телеграмме и мои собственные выводы, основанные на этих намёках, были правильными, она – единственная, кто непосредственно связан с вышеупомянутой ТАЙНОЙ. Не спорю: моя теория игнорировала тот факт, что взъерошенный джентльмен, очевидно, собирался захватить МЕНЯ, поэтому, возможно, рыцарство затуманило мою традиционно острую и обоснованную аргументацию. Я помнил, что быть маленьким джентльменом – означает обеспечить себе больше неприятностей, чем это стоит. Инцидент, о котором я намерен рассказать, подтвердил это мнение, как вы увидите сами».

– Надеюсь, от души надеюсь, – пробормотала я, желая, чтобы маленький «джентльмен» находился рядом со мной; тогда я смогла бы заставить его перейти к существу, от души тряся за плечи.

«В тот день, как обычно, Нефрет села в коляску, чтобы отправиться к викарию для урока латыни и обучения основам религии. С ней находились не только Гарджери, который настаивал на том, чтобы управлять лошадьми, но также Боб и Джерри. Дядя Уолтер полагал, что это будет достаточной защитой, но у меня возникло некое предчувствие (сродни тем, какие часто бывают у мамы) в отношении предстоящего путешествия; поэтому я взял одну из лошадей и последовал за ними, оставаясь на значительном расстоянии, поскольку у меня были основания предполагать, что Гарджери, Боб, Джерри и, возможно, сама Нефрет, будут возражать против такого образа действий.
Они ослабили внимание, как позже сами признались, когда уже почти добрались до пункта назначения. Миновав пустынный участок дороги (вы помните о нём), где можно было ожидать засады, но ничего подобного не произошло, они находились в сотне ярдов от крайнего дома в деревне, когда из-за поворота появился другой фургон, приближавшийся к ним со значительной скоростью. Гарджери принял в сторону, чтобы пропустить их. Вместо этого кучер остановил лошадей, и ещё до того, как колёса перестали катиться, из фургона вырвались люди.
Я видел абсолютно всё, потому что передо мной была прямая дорога, и ничто не мешало моему зрению. Уверен: не нужно говорить, что я мгновенно и решительно отреагировал, пустив коня в галоп. Прежде, чем я успел добраться до места действия, Гарджери выхватил дубинку (своё любимое оружие) из-под пальто и обрушил её на голову типа, который пытался стащить его с седла. Боб и Джерри сражались ещё с тремя злодеями. 
Пятый мужчина рванул дверь коляски.
Ужасное зрелище заставило меня закричать, и, боюсь, я настолько забылся, что ударил бедного Мазеппу138, пытаясь заставить его двигаться скорее. Это оказалось грубым и неразумным. Не привыкший к такому обращению, Мазеппа внезапно остановился, и я упал. Я приземлился на голову. Неустрашимый, несмотря на кровь, которая струёй текла из раны, я полз к месту битвы, когда грубые руки схватили меня, и голос закричал:
– Я его сцапал! Давайте, ребята, держите их!
Или что-то в этом роде. Ребята держали их с таким успехом, что мой похититель добрался до преступной кареты и переместил хватку на затылок и сиденье моих брюк, готовясь, судя по всему, забросить меня внутрь.
И в тот момент, когда всё казалось потерянным, я услышал странный свистящий звук, а затем мягкий удар. Человек, в руках которого я висел, беспомощный и одурманенный (ибо удар по голове, как вам известно, в значительной степени дезориентирует того, кому он достаётся), громко вскрикнул и выпустил меня. Рад сообщить, что благоразумие возобладало над стремлением к битве, приведшим меня к столь затруднительному положению. Я упал под карету, перекатился на противоположную сторону, и угодил в подвернувшуюся канаву.
Через несколько минут я был извлечён из этого убежища Гарджери, чтобы увидеть, как фургон злоумышленников удаляется в облаке пыли. Мои колени слегка дрожали, поэтому Гарджери очень мягко придерживал меня за воротник, а глаза искали предмет моей главной заботы. 
– Нефрет?– пробулькал я. (Я проглотил много грязной воды).
Она была там, наклоняясь надо мной, ангельское видение... (Рамзес зачеркнул это, но слова были разборчивы)... её лицо побледнело от беспокойства... за МЕНЯ.
– Дорогой брат, – кричала она с душевной мукой, – ты ранен, у тебя идёт кровь! – И собственными руками, не обращая внимания на грязь и кровь, пятнавшие её безупречные белые перчатки, она убрала мне волосы со лба.
Но меня заставил онеметь (мама может подтвердить, что подобное состояние мне не свойственно) не удар по голове, а предмет, который она держала в другой руке. Это был лук.
Я лишился чувств, Гарджери отнёс меня в коляску, и вскоре мы оказались дома, в безопасности. К сожалению, я пришёл в себя до того, как доктор стал накладывать мне швы. Это было чертовски болезненно. Часть моих волос отрезали, но тётя Эвелина говорит, что они скоро отрастут. Все остальные остались невредимыми, не считая ушибов и синяков.
Как вы, наверное, поняли, нас спасла Нефрет. Злодей, пытавшийся открыть дверь коляски, растянулся на земле с кровоточащим носом после удара в лицо, а негодяя, схватившего меня, поразила стрела, направленная с умением, достойным самого Робина Гуда (если верить легенде, в точности которой я сомневаюсь)139.
Лук, который скрывался под тяжёлым плащом (погода была довольно холодная), Нефрет привезла с собой из Нубии. В отличие от композитных луков, которые используются военными, он представляет собой цельное оружие длиной двадцать девять дюймов, обычно используемое для охоты140. Но почему, спросите вы, она считала целесообразным иметь при себе такое оружие? Я задал тот же вопрос, и она ответила мне, когда мои любимые друзья собрались вокруг моей постели для военного совета.
– Я держала лук под рукой с тех пор, как пришла телеграмма профессора, – хладнокровно объяснила она. – Он не тот человек, чтобы бояться теней, и, хотя я глубоко благодарна друзьям за преданность и покровительство, не в моей натуре прятаться в уголке, пока другие рискуют жизнью, защищая меня. Профессор дал понять, что мы с Рамзесом подвергаемся опасности не убийства, а похищения. Мы знаем, чего хотят похитители. Кто мог бы дать им эти сведения? Только твои мать и отец, Рамзес; они одни знают путь к месту, которое ищут преступники.
– Я мог бы повторить… – начал я с негодованием. Она подняла палец к губам. 
– Я знаю, дорогой брат. Но в этом мире к детям относятся как к домашним животным, существам без чувств и памяти, и ты – один из немногих, кто в состоянии выполнить обещанное. Я – нет. Если они хотят захватить тебя, то только как заложника, чтобы вырвать сведения из уст тех, кто любит тебя.
– И тебя, – поспешил заверить я.
– Те, кто угрожают нам, могут рассуждать именно так. Не бойся, я в состоянии защитить себя. Нож и лук у меня всё время под рукой, и при необходимости я немедленно воспользуюсь ими. – Её лицо стало серьёзным.– Я боюсь не за нас, а за профессора и тётю Амелию. У них нет таких сильных защитников, как у нас. И они находятся в величайшей опасности.
 Её мудрые слова заставили меня понять, дорогие мама и папа, что в заботе о ней я не уделял достаточного внимания вашему затруднительному положению. Я должен быть рядом с вами. Я предложил это дяде Уолтеру, но он категорически отказался купить мне билет на пароход, и поскольку у меня имеется только сумма в один фунт одиннадцать шиллингов шесть пенсов, я не могу совершать сделки без его финансовой помощи. Пожалуйста, немедленно телеграфируйте и скажите ему, что позволяете мне приехать. Мне придётся оставить Нефрет, но долг (и, конечно же, сыновняя привязанность) превышает все иные обязанности. Кроме того, с ней остаются Гарджери и другие. Кроме того, она и без меня прекрасно справляется. Пожалуйста, немедленно телеграфируйте. Прошу вас, будьте осторожны.
Ваш любящий (и в настоящий момент чрезвычайно обеспокоенный) сын,
Рамзес.
P.S. Гарджери был чрезвычайно разочарован тем, что не смог спасти Нефрет, подобно сэру Галахаду141.
P.P.S. Если вы телеграфируете сразу по получении письма, я смогу появиться у вас уже через десять дней.
P.P.P.S. Или, в крайнем случае, через тринадцать. 
P.P.P.P.S. Будьте осторожны».

Требовались незаурядные усилия, чтобы в тот момент отвлечь моё внимание от Эмерсона, но это невероятное послание почти добилось результата. Я вспомнила: как-то раз мне случилось заметить Рамзесу, что литературное дарование лучше всего раскрывается в письменной форме. Очевидно, он принял это предложение близко к сердцу, но сомнительные литературные приёмы («лишился чувств», Боже мой! Что читал этот ребёнок?) не скрывали истинных переживаний. Бедный Рамзес! Оказаться спасённым вместо спасителя, грохнуться с лошади, быть вытащенным из канавы, стоять, как мешок с грязным бельём, с которого капает грязная вода – и всё это перед глазами девушки, на которую он стремился произвести впечатление... Его унижение было полным. 
И он принял это как мужчина и как Эмерсон! И только восхищался Нефрет за те достижения, что отбросили его самого в тень. И как тронуло материнское сердце жалостное признание: «Она и без меня прекрасно справляется». Да, Рамзеса можно только пожалеть. 
Что касается Нефрет, её поведение подтвердило моё первоначальное впечатление о её характере и убедило меня, что она станет достойным дополнением к нашей маленькой семье. Она действовала с теми же энергией и независимостью, которые проявила бы я, и так же эффективно. Я тоже не привыкла дрожать и прятаться где-то в уголке. 
Но при одной лишь мысли о появлении в Египте Рамзеса, пытающегося защитить меня, кровь застывала в жилах, и мне оставалось только надеяться, что Уолтер в состоянии помешать ему ограбить банк или изобразить разбойника с большой дороги, чтобы раздобыть денег. Хотя я ничуть не сомневалась в искренности протестов Уолтера. На следующий день обязательно отправить телеграмму, хотя имеются некоторые трудности с тем, как составить сообщение. Чтобы известить их, не встревожив...
В этот момент шорох простыней заставил меня рвануться к Эмерсону. Он повернул голову! После этого незначительного движения он больше не шелохнулся, но я неподвижно сидела рядом всю ночь, считая каждый вдох и нежно гладя каждую чёрточку любимого лица. 
Конечно, борода должна была отрасти. В отличие от волос, борода у Эмерсона очень жёсткая и колючая. Я также возражала против неё по эстетическим причинам, поскольку она скрывала замечательные контуры челюсти и подбородка, а также ямочку в последнем.
В периоды эмоционального расстройства ум стремится сосредоточиться на мелких деталях. Это – общеизвестный факт и, по моему мнению, объясняет то, что я забыла о гораздо более важных проблемах, чем борода Эмерсона. Они вновь завладели моим вниманием на следующее утро, когда Сайрус принёс мне поднос с завтраком и спросил, как прошла ночь. Я убедила его – без труда – присоединиться ко мне за чашкой кофе и развлекала, читая отрывки из письма Рамзеса. 
– Я должна немедленно телеграфировать, чтобы успокоить их, – сказала я. – Вопрос в том, как много им можно сообщить – они ничего не знают о случившемся…
– Моя дорогая Амелия! – Сайрус, хихикавший и качавший головой во время чтения письма, мгновенно посерьёзнел. – Если они уже не знают, то узнают в скором времени. Мы не скрывали его исчезновения – чёрт побери, мы весь город запрудили извещениями. Позволю высказать мнение: английские газеты получат информацию от своих каирских корреспондентов, и вот тогда мы окажемся в заголовках. Вы и ваш муж – «горячие» новости, уж вам-то это известно. 
Серьёзность вопроса мгновенно прояснилась. С помощью Сайруса я определила курс действий. Мы должны немедленно телеграфировать, заверив наших близких, что Эмерсон найден, мы оба в безопасности и здравии, и поэтому предупреждаем их не верить тому, что они прочитают в газетах. 
– Мороз идёт по коже, стоит подумать, какие искажённые версии фактов публикуют сбитые с толку журналисты, – с горечью согласилась я. – Проклятье, Сайрус, мне следовало ожидать этого. У меня хватало неприятных встреч с «господами» из прессы. 
– Вы должны думать о другом, моя дорогая. Самое главное – поставить бедного старину Эмерсона на ноги и вернуть ему способность владеть своими чувствами. А он уже позаботится о репортёрах.
– Лучше него на это никто не способен, – ответила я, не отрывая глаз от лица супруга. – Но опасность ещё не миновала. Человек, ответственный за этот подлый поступок, сбежал. Мы не смеем предположить, что он откажется от своего замысла. И не можем ослабить бдительность ни на мгновение – особенно сейчас, пока Эмерсон беспомощен. 
– Не волнуйтесь об этом. – Сайрус погладил свою бородку. – Родственники Абдуллы окружили наш дом не хуже банды апачей142, осаждающей форт. Они уже нагрубили повару и вышвырнули прочь сводника.
Успокоившись по этому поводу и отправив телеграмму, я смогла вернуть всё внимание тому, кому принадлежало моё сердце. Настало время испытаний, поскольку по мере того, как эффекты опия исчезали, появлялись другие, более тревожные признаки. Они были вызваны, по мнению доктора Уоллингфорда, другими лекарствами, которые давали Эмерсону, но лечение было невозможно – мы не знали, какими именно. 
Абдулла вернулся в дом, где держали Эмерсона, и обнаружил там абсолютную чистоту. Полицейские отрицали, что забирали что бы то ни было, и я охотно поверила им, так как действительно не имело никакого смысла обыскивать место преступления. Казалось очевидным, что похититель вернулся и изъял все обвиняющие его улики. Это был зловещий знак, но у меня не хватало времени ни думать о последствиях, ни бороться с журналистами, которые, как и предсказывал Сайрус, осадили нас, требуя новостей. Доктор Уоллингфорд переехал в одну из комнат и сосредоточился на своём самом важном пациенте. Врачу пришлось проявить неусыпное внимание, потому что бессознательное состояние сменилось горячкой, и в течение двух дней понадобились все объединённые усилия, чтобы помешать Эмерсону навредить себе или нам. 
– По крайней мере, теперь ясно, что его физическая сила серьёзно не пострадала, – заметила я, поднимаясь с пола, куда меня отшвырнула размахивавшая рука Эмерсона. 
– Это сверхъестественная сила мании, – заявил доктор Уоллингфорд, потирая ушибленное плечо.
– Тем не менее, я считаю такое поведение обнадёживающим фактом, – сказала я. – Я уже видела его раньше в подобном состоянии. Это моя вина, мне бы следовало лучше знать... Держите ему ноги, Сайрус, он снова пытается вскочить с постели!
Анубис осторожно удалился на верхушку комода, где, свернувшись в клубок, наблюдал за суматохой расширившимися зелёными глазами. В коротком затишье, последовавшем за буйством Эмерсона, я внезапно услышала низкий урчащий звук. Кот мурлыкал! Абдулла посчитал бы это ещё одним признаком дьявольского разума, но я почувствовала странный, иррациональный всплеск возродившейся надежды, как будто мурлыканье существа было хорошим предзнаменованием, а не наоборот.
Мне потребовалось всё моё мужество на протяжении этих нескончаемых ужасных часов, но после того, как миновала третья полночь, я рискнула предположить, что худшее позади. Эмерсон наконец-то лежал неподвижно. А остальные сидели вокруг кровати, обрабатывая синяки и переводя дыхание. Перед глазами всё плыло, голова кружилась, в голове ни одной мысли из-за нехватки сна. Происходящее казалось нереальным, напоминая двухмерную фотографию какого-то прошлого события – дымящий фонарь, отбрасывающий тени на напряжённые взгляды присутствующих и измождённое лицо больного, и тишина, не нарушаемая ничем, кроме шелеста листьев за открытым окном и медленного, но правильного дыхания Эмерсона.
Вначале мои чувства не осмелились поверить этому знаку. Когда я встала и на цыпочках подошла к кровати, доктор Уоллингфорд сделал то же самое. Осмотр был кратким. Когда врач выпрямился, на его усталом лице заиграла улыбка. 
– Это звуки сна, естественного сна. Идите отдыхать, миссис Эмерсон. Он захочет увидеть вас здоровой и улыбающейся, когда проснётся утром. 
Я пыталась сопротивляться, но не смогла. Сайрусу пришлось чуть ли не нести меня на руках в соседнюю гардеробную, где поставили лежанку. Подсознание – в которое я твёрдо верю, несмотря на сомнения в его существовании – определило, что теперь можно отказаться от бдения, и я спала мёртвым сном не менее шести часов. 
Проснувшись, наполненная энергией, я вскочила с постели и бросилась в соседнюю комнату.
По крайней мере, собиралась. Меня внезапно остановило зрелище, представшее передо мной – смертельно бледное существо, невероятно растрёпанное, неряшливо полуодетое и дико озирающееся вокруг. Прошло несколько секунд, прежде чем я узнала собственное обличье, отразившееся в зеркале над туалетным столиком. 
Быстрый взгляд через дверной проём заверил меня, что Эмерсон всё ещё спал, а милый доктор со съехавшими набок очками и полуразвязанным галстуком дремал в кресле рядом с кроватью. Я поспешно приступила к выполнению некоторых необходимых восстановительных процедур, в том числе расчёсыванию волос, пощипыванию щёк для придания им естественного цвета, а затем облачилась в свой самый изысканный халат с оборками и кружевами. Мои руки дрожали; я трепетала, будто молодая девушка, готовящаяся к свиданию со своим возлюбленным.
Звуки из соседней комнаты заставили меня метнуться к двери, потому что я узнала недовольные ворчания и стоны, которыми Эмерсон привык приветствовать наступающий день. Если он и не стал собой, то неплохо подражал. 
Сайрус, очевидно, подслушивавший за дверью, вошёл одновременно со мной. Доктор Уоллингфорд жестом показал нам не приближаться. Опершись на кровать, он спросил:
– Вы знаете, кто вы?
Он устал до изнеможения, бедняга, иначе, без сомнения, выразился бы поудачнее. Эмерсон уставился на него. 
– Чертовски дурацкий вопрос, – ответил он. – Конечно, я знаю, кто я. И раз уж на то пошло, то кто, к дьяволу, вы такой?
– Профессор, прошу вас! – воскликнул Уоллингфорд. – Что за язык! Здесь дама.
Глаза Эмерсона медленно исследовали комнату и, наконец, остановились на мне. Я стояла, скрестив руки на груди, пытаясь сдержать трепетание оборок, выдававшее бешеное биение сердца. 
– Если её беспокоит мой язык, она может покинуть комнату. Я её не приглашал. 
Сайрус не мог больше сдерживаться. 
– Вы, чёртов болван! – прорычал он, сжимая кулаки. – Разве вы не узнаете её? Если бы она не появилась без приглашения несколько дней назад, вы не остались бы в живых и не богохульствовали бы сегодня утром. 
– Ещё один назойливый непрошеный гость, – пробормотал Эмерсон, бросая злобные взгляды на Сайруса. Затем повернулся ко мне... И на этот раз ошибки быть не могло. Блестящий синий взор был ясен, осознан – и равнодушно-спокоен. Затем зрачки сузились, а брови нахмурились: – Постойте, постойте – черты знакомы, а вот костюм другой. Не та ли это особа в небрежном наряде, которая вчера вечером появилась в моей очаровательной маленькой комнате, будто пробка, вылетевшая из бутылки, а затем задала перцу пустому дверному проёму, усердно стреляя в него? Женщинам не следует разрешать пользоваться огнестрельным оружием. 
– Это было вчера, это было три дня назад, – огрызнулся Сайрус, его бородка дрожала. – Она спасла вашу жизнь этим пистолетом, вы… вы... – Он прервался, бросив мне извиняющийся взгляд.
Среди спутанной бороды Эмерсона блеснули белые зубы. 
– Я не знаю вас, сэр, но, кажется, вы вспыльчивый человек – в отличие от меня. Я всегда спокоен и разумен. Рассудительность заставляет меня признать, что дверной проём, возможно, не был пустым, и что эта дама, вероятно, оказала мне некоторую помощь. Благодарю вас, мадам. А теперь уходите. 
Его веки смежились. Повелительный жест врача удалил нас обоих из комнаты. Сайрус, всё ещё дрожа от негодования, попытался меня обнять, утешая. Вежливо, но решительно я отвела его руки. 
– Я полностью владею собой, Сайрус. Мне не нужно успокаиваться. 
– Ваше мужество меня поражает! – вскричал Сайрус. – Услышать его отрицания… насмехаться над вашими преданностью и смелостью...
– Ну, знаете ли, – слегка улыбнулась я, – я не в первый раз слышу подобные высказывания от Эмерсона. Я надеялась, Сайрус, но действительно не рассчитывала ни на что другое. Всё моё существо ожидало худшего, и я была готова к этому. 
Он молчаливо положил руку мне на плечо. Я позволила ей остаться там, и никто из нас не произнёс ни слова, пока врач не вышел из комнаты Эмерсона. 
– Я сожалею, миссис Эмерсон, – мягко промолвил он. – Но прошу вас не предаваться отчаянию. Он ничего не забыл. Он знает своё имя и свою профессию. Он спросил о своём брате Уолтере и объявил о намерении немедленно отправиться на раскопки. 
– Где? – насторожившись, спросила я. – Он сказал, где намерен работать в этом сезоне?
– Амарна, – последовал ответ. – Это важно?
– Именно в Амарне он работал, когда мы стали... познакомились поближе. 
– Хм-м, да. Возможно, вы нашли ключ, миссис Эмерсон. Его память о событиях ясна и точна вплоть до примерно тринадцати лет назад. Он не помнит ничего, что произошло с того времени. 
– С того дня, как мы познакомились, – задумчиво сказала я. 
Врач положил руку мне на другое плечо. Мужчины, похоже, думают, что этот жест оказывает успокаивающее действие. 
– Не отчаивайтесь, миссис Эмерсон, он вне опасности, но всё ещё намного слабее, чем… может заставить вас поверить его безапелляционная манера поведения. Возможно, память вернётся, когда здоровье улучшится.
– А может, и нет, – пробормотал Сайрус. – Что-то вы слишком небрежно заявляете об этом, док. Что, больше ничего нельзя сделать?
– Я не специалист по нервным расстройствам, – последовал раздражённый ответ. – Я бы охотно приветствовал иное мнение.
– Без обид, – мгновенно отреагировал Сайрус. – Я понимаю, что мы все чертовски устали, и нервы у нас на пределе. Специалист по нервным расстройствам, говорите вы... Эй, погодите-ка!
Его лицо прояснилось, и он перестал крутить бородку, явно пострадавшую от чрезмерного внимания. 
– Кажется, добрый Господь наконец-то на нашей стороне. Один из величайших мировых экспертов в области психических расстройств в этот самый момент находится на пути в Луксор, если только уже не приехал. Дьявольски повезло!
– Как его зовут? – скептически спросил доктор. 
– Шаденфрейде, Сигизмунд Шаденфрейде. Он – высший класс, даю слово!143
– Венский специалист? Его теории несколько неортодоксальны...
– Но они работают, – с энтузиазмом прервал Сайрус. – Я был его пациентом несколько лет назад. 
– Вы, Сайрус? – воскликнула я. 
Сайрус смотрел вниз, переминаясь с ноги на ногу, как виноватый школьник. 
– Вы помните, Амелия, это дело с леди Баскервиль? Я отдал своё сердце этой женщине, а она разбила его вдребезги144. Я долгое время места себе не находил, а потом услышал о Шаденфрейде. И он поставил меня на ноги за несколько недель. 
– Мне очень жаль, Сайрус, я и понятия не имела… 
– Было и прошло, моя дорогая. А теперь я свободен, как вольная пташка. Я сказал Шаденфрейде на прощание, чтобы он сообщил мне, если когда-либо появится в Египте, и тогда я покажу ему, на что похожи археологические раскопки. Он, вероятно, прибыл в Каир сразу после того, как я несколько дней назад получил от него письмо – тогда не обратил на него внимания, голова была занята другим – но, если я правильно помню, он на этой неделе планировал быть в Луксоре. Что вы скажете, если я побегу за ним и постараюсь заполучить его?
Конечно, в действительности всё пошло совсем не так гладко, как надеялся Сайрус, движимый сочувственным энтузиазмом. Он вернулся только вечером, буксируя знаменитого венского врача, будто любимую собаку. 
Шаденфрейде представлял из себя любопытную фигуру – очень тонкое лицо и очень круглый живот, щёки настолько розовые, что казались нарумяненными, а борода – такая серебристо-белоснежная, что выглядела ореолом, соскользнувшим с положенного места. Близорукие карие глаза неуверенно смотрели сквозь толстые очки. Однако в его профессиональной манере не было никакой неопределённости. 
– Невероятно интерррресный случай, без сомнения, – заявил он. – Герр Вандергельт некоторые подробности сообщил мне. Вы не навязывались ему, gnadige Frau145?
Я застыла в негодовании, но подмигивание и кивок Сайруса напомнили мне, что ответственность за этот грубый вопрос несёт несовершенное владение знаменитого врача английским языком. 
– Он спал чуть ли не весь день, – ответила я. – Я не настаивала на своём родстве с ним, если вы имеете в виду именно это. Доктор Уоллингфорд чувствовал, что на данном этапе такое поведение может быть неразумно.
– Sehr gut146, sehr gut. – Шаденфрейде потёр руки и продемонстрировал мне идеальные белые зубы. – Я пациента наедине осмотреть должен. Позволите вы, фрау профессор?
И, не дожидаясь моего разрешения, распахнул дверь и исчез внутри, с грохотом захлопнув её за собой
– Своеобразный паренёк, правда ведь? – с гордостью спросил Сайрус, как будто выходки Шаденфрейде доказывали его медицинскую значимость. 
– Э-э-э-э... весьма. Сайрус, вы уверены...
– Дорогая, он – чудо. А я – живое свидетельство его талантов. 
Шаденфрейде не появлялся в течение довольно длительного времени. Не было слышно ни звука – не говоря уже о крике, который я вполне естественно ожидала услышать от Эмерсона – и я уже начинала нервничать, но тут дверь, наконец, открылась.
– Nein, nein, gnadige Frau147, – заявил Шаденфрейде, удержав меня, когда я попыталась войти.– Обсуждение мы должны иметь перед тем, как вы говорите хотя бы одно слово пациенту нашему. Ведите нас, герр Вандергельт, к месту обсуждения и принесите, bitte148, освежительного немного даме.
Мы удалились в мою гостиную. Я отказалась от бренди, на котором настаивал врач – ситуация была слишком серьёзной для временного улучшения настроения – а сам он приложился к пиву, которое смаковал с таким удовольствием, что, когда он поставил бокал на стол, все усы оказались вымазаны пеной. Однако когда он начал говорить, у меня не появилось ни малейшего желания смеяться над ним.
Многие люди в то время скептически относились к теориям психотерапии. Мой собственный ум всегда восприимчив к новым идеям, какими бы отталкивающими они ни были, и я с интересом прочитала работы таких психологов, как Уильям Джеймс149 и Вильгельм Вундт150. Поскольку некоторые из их аксиом – в частности, концепция Гербарта151 о пороге сознания – соответствовали моим собственным наблюдениям за человеческой природой, я склонялась к мнению, что эта наука при усовершенствовании и развитии может дать полезные знания. Теории герра доктора Шаденфрейде были, безусловно, неортодоксальными, но я посчитала их до отвращения правдоподобными. 
– Непосредственной причиной амнезии мужа вашего есть физическая травма – удар по голове. Часто ли область эту он повреждал?
– Ну… не так, чтобы очень часто… – начала я.
– Не могу сказать точно, – пробормотал Сайрус. – Я помню, по крайней мере, два раза в течение нескольких недель, когда мы вместе проживали в Баскервиль-Хаусе152. Что-то в моём старом приятеле вызывает у людей неудержимое желание ударить его по голове. 
– Он не избегает физических столкновений, когда защищает беспомощного или исправляет дурные поступки, – заявила я. 
– Also153. Но удар катализатором, непосредственной причиной только был. Он пробил не только голову, но и невидимую мембрану бессознательного. Дыра эта к тому привела, что ослабленная часть разума поддалась страху и желаниям, которые долгое время подавлялись сознательной волей. Вкратце – простыми словами, gnadige Frau und герр Вандергельт – он забыл то, что помнить не хочет!
– Вы имеете в виду, – произнесла я с болью, – что он не хочет вспоминать МЕНЯ. 
– Не вас лично, фрау Эмерсон. Вас, как символ, который он отвергает. – Когда человек оседлает любимого конька, он склонен быть многословным. Поэтому я передам лекцию доктора в кратком изложении. (Должна предупредить читателя, что некоторые высказывания Шаденфрейде могли изрядно шокировать).
Мужчина и женщина, заявил он, являются естественными врагами. Брак представляет собой в лучшем случае вооружённое перемирие между людьми, чьи натуры абсолютно противоположны. Потребность Женщины, домохозяйки, заключаются в мире и безопасности. Потребность Мужчины, охотника, заключается в свободе охотиться на своих собратий и на женщин (врач изложил это более вежливо, но я поняла смысл). Общество стремится контролировать эти природные желания мужчины, религия запрещает их. Но ограничивающие их стены постоянно подвергаются нападениям брутальной природы Мужчины, и когда в структуре появляется прореха, это животное начало вырывается наружу.
– Господи всемогущий, – пробормотала я, когда доктор сделал паузу, чтобы вытереть вспотевший лоб.
Сайрус, багровый, как свёкла, кусал губы, пытаясь сдержать приглушённые выкрики негодования и отрицания. 
– Чтоб вас черти побрали, доктор, я категорически возражаю против подобного языка в присутствии миссис Эмерсон и против ваших попыток запятнать мужской пол. Мы не хищные звери – во всяком случае, не поголовно. А вы говорите – «хищные», да? 
– Хищные и похотливые, – радостно подтвердил Шаденфрейде. – Да, да, это натура человеческая. Некоторые из вас успешно подавляют свою истинную природу, mein Freund154, но остерегайтесь! Контроль чем больше, давление тем больше создаётся и если прореха в структуре возникает, стены – БУМ! 
Сайрус вскочил. 
– Послушайте, док, вы…
– Успокойтесь, Сайрус, – настойчиво вмешалась я, – врач не грубит, а излагает своё мнение с научной точки зрения. Я не обижена, и, действительно, нахожу определённый смысл в его диагнозе. Однако меня не так интересует диагноз, как лечение. Используя вашу собственную метафору, доктор (весьма впечатляющую, надо признать), как мы принудим… э-э… чудовище вернуться за стены, и какой строительный материал используем для их ремонта?
Шаденфрейде одобрительно улыбнулся мне. 
– У вас почти мужская непосредственность, фрау Эмерсон. Процедура очевидна. Нельзя использовать одну грубую силу против другой грубой силы – в последующей борьбе оба участника схватки смертельно ранены могут быть. 
– Как метафора – поразительно. Но я предпочла бы более практическое предложение, – продолжила я. – Что мне делать? Быть может, гипноз...
Шаденфрейде игриво погрозил мне пальцем. 
– Ах, фрау Эмерсон! Вы начитались работ моих коллег с более развитым воображением. Брейер155 и Фрейд156 правы, заявляя, что движущая сила мысли, которая не может противостоять удушающему эффекту с помощью речи или действия, должна быть возрождена – другими словами, возвращена к status nascendi157. Но гипноз – это только игрушка артиста, которая больше вреда, чем пользы принести может, заменив психические процессы пациента собственными предубеждениями гипнотизёра. 
Кажется, мне удалось достаточно точно передать общий смысл его лекции. Он на мгновение остановился перевести дыхание – что и не удивительно – а продолжение прозвучало гораздо конкретнее. 
– Память похожа на чудесное растение, gnadige Frau. Она не может сразу появиться в законченном виде, она должна расти медленно и естественно из семени. Семя в его рассудке сохранилось. Верните профессора на место, помнит которое он. Не навязывайте воспоминания ему. Не настаивайте на фактах, которые он искренне абсолютно ложными считает. Катастрофой это было бы в его случае, потому что, если правильно понял я его характер, он – человек, который настойчиво поступать прямо противоположно тому будет, что вы ему сказали.
– Вы абсолютно правы, – согласился Сайрус. 
– Но ваши предложения слишком неопределённые, – пожаловалась я. – Вы говорите, что мы должны вернуть его в Амарну?
– Nein, nein! Вы никуда не должны. Он сам отправляется туда, куда хочет, а вы его сопровождаете. Об Амарне он упоминал постоянно. Место раскопок археологических, да?
– Всего лишь самая отдалённая и пустынная местность в Египте, – медленно произнёс Сайрус. – И мне это не кажется такой уж разумной мыслью – по разным причинам.
Доктор сложил нежные руки на выпирающем животе и мягко улыбнулся нам:
– У вас нет выбора, мой друг Вандергельт. За исключением тюремного заключения, которое закону противоречит, единственная альтернатива ваша заключается в том, чтобы объявить его недееспособным. Ни один авторитетный врач не подпишет документы такие. Как и я. Он не недееспособен. Он не сумасшедший, в рамках юридического определения слова этого. А что до недоступности медицинской помощи в этом месте – Амарне – беспокоиться не следует вам. Физически на пути к выздоровлению находится он и скоро снова собой станет. Нет никакой опасности повторения. 
Однако опасность сохранялась, хотя и не такого рода, о которой говорил этот милый доктор. После его ухода Сайруса прорвало:
– Я горько разочарован в Шаденфрейде. Из всех оскорбительных теорий… Он никогда не называл меня хищным зверем. 
- Он энтузиаст. Энтузиасты склонны преувеличивать. Но я вынуждена согласиться с некоторыми из его теорий. То, как он назвал брак перемирием…
– М-да. Это не соответствует моему представлению о брачном состоянии, однако думаю, вам больше известно об этом, чем жалкому старому холостяку вроде меня. Но я категорически против Амарны. Вы с Эмерсоном в этой пустыне окажетесь в роли уток в тире.
– Я не согласна, Сайрус. Легче охранять любого в безлюдной пустыне, чем в битком набитом мегаполисе. 
– В некотором смысле, может быть. Но...
– Сайрус, не стоит по-пустому тратить время на споры. Как сказал доктор, у нас нет выбора. И как здорово будет, – задумчиво промолвила я, – снова увидеть любимую Амарну. 
Суровое лицо Сайруса смягчилось:
– Вы не обманете меня, Амелия. Вы – самая храбрая женщина из всех известных мне, и ваша невозмутимость делает честь всей британской нации, но абсолютно неправильно, дорогая моя, подобным образом подавлять свои чувства. У меня довольно крепкое плечо, если вы хотите выплакаться на нём.
Я отклонила это предложение с должным выражением благодарности. Но если бы Сайрус увидел меня позже той же ночью, то не остался бы такого высокого мнения о моей храбрости. Съёжившись на полу в ванной комнате, крепко закрыв дверь и плотно прижав полотенце к лицу, чтобы заглушить рыдания, я плакала, пока слёзы полностью не иссякли. По-моему, после этого мне стало полегче. Наконец я поднялась и дрожащей походкой подошла к окну. 
Первые светлые полосы рассвета очертили горы на востоке. Измученная и изнеможённая, я оперлась о подоконник, взирая на восход. И, когда свет усилился, я почувствовала, как душу вновь медленно наполняют мужество и надежда, временно покинувшие меня. Я стиснула кулаки и сжала губы. Я выиграла первую схватку: несмотря ни на что, я нашла Эмерсона и вернула его себе. И если впереди меня ожидают новые сражения, я опять выйду на поле битвы и снова вернусь с победой.


ГЛАВА 8

Когда человек
смело шагает в будущее,
он не в состоянии
смотреть под ноги.

Прошли годы с тех пор, как я в последний раз видела равнину Амарны, но в вечном Египте десятилетие – не более чем мгновение ока. Ничего не изменилось – те же самые жалкие деревни, та же узкая полоска зелёного цвета вдоль берега реки, та же пустая засушливая равнина, окружённая нахмурившимися скалами, будто пальцами чашевидной каменной руки. 
Казалось, я лишь вчера увидала этот пейзаж, и впечатление это ещё сильнее укрепилось из-за того, что зрелище открылось мне с палубы дахабии – не моей любимой «Филы»158, на которой я путешествовала во время своего первого посещения Египта, но гораздо более грандиозного и роскошно оснащённого парусника.
Эти изящные плавучие апартаменты, некогда самые популярные средства передвижения для состоятельных туристов, быстро исчезали. Пароходы Кука курсировали по реке, железная дорога предлагала быстрое, пусть даже не очень комфортабельное, сообщение между Каиром и Луксором. Дух нового века уже осенял нас, и, хотя современные изобретения были, без сомнения, более удобными, я размышляла, печально вздыхая, об утрате достоинства, досуга и очарования, которыми обладали дахабии.
Часть традиционалистов цеплялась за старые обычаи. По-прежнему можно было увидеть знакомые очертания парусника преподобного мистера Сейса, плывущего по реке. Сайрус также предпочитал комфорт дахабии, когда путешествовал или посещал местности, где не хватало подходящих помещений. Вообще-то между Каиром и Луксором не существовало ни чистого, ни более-менее удобного отеля. Желавшие остаться в Амарне на ночь должны были разбивать палатки или просить гостеприимства у местного судьи. Судейский дом был не намного больше и не намного чище обычного жилища феллаха, поэтому я очень обрадовалась, когда Сайрус объявил, что приказал своим реисам доставить его дахабию в Луксор, чтобы мы могли отправиться в Амарну. 
Я раньше уже видела «Долину Царей» (так называлось судно), поэтому можете представить себе моё удивление, когда моим глазам предстал новый и удивительно красивый парусник, ожидавший нас в доке до дня отъезда из Луксора. В два раза длиннее любой другой дахабии, сверкающая свежей краской, она была украшена искусной позолоченной надписью на носу – именем «Нефертити». 
– Я подумал, что настало время избавиться от старой «Долины», – небрежно бросил Сайрус после того, как я выразила своё восхищение. – Надеюсь, что вы одобрите внутреннее убранство, моя дорогая. У меня имелся один комплект, подобранный в соответствии со вкусом дам, в надежде, что однажды вы окажете мне честь совершить плавание вместе со мной.
Я скрыла улыбку, потому что сомневалась, что я – единственная женщина, которую Сайрус надеялся принимать у себя. Он был, как когда-то выразился, «знатоком женской привлекательности, в самом респектабельном смысле». Конечно, ни одна женщина не могла бы не восхититься «удобствами», предоставленными грубоватым, но галантным американцем: от обшитых кружевами занавесок в широких окнах до изящно обставленной гардеробной, примыкающей к ванной – всё отличалось наивысшим качеством и изысканным вкусом. 
Прочие комнаты для гостей – всего восемь – были не менее великолепны. После молчаливого, презрительного осмотра помещений Эмерсон выбрал самую маленькую из кают. 
Он согласился отправиться на этом транспортном средстве послесерьёзного сопротивления. Аргументы доктора Уоллингфорда, настаивавшего на том, что целесообразно восстановление сил в течение нескольких дней, возымели действия, равно как и аргументы Сайруса, который предложил свои услуги Эмерсону в качестве финансиста для раскопок в этом сезоне. 
Именно в таких вопросах нам помогла его амнезия. Он сознавал наличие пробелов в своей памяти, но то, что седеющая борода Абдуллы за одну лишь ночь (по его мнению) стала снежно-белой, являлось достаточным доказательством, не требующим иных. Эмерсон справился с этой трудностью так, как я и ожидала – хладнокровно игнорируя её. Однако ему пришлось по аналогии принять некоторые утверждения как истинные, потому что он не мог утверждать, что они ложные. Финансирование археологических экспедиций среди богачей являлось заурядным делом. Эмерсон не одобрял эту практику, и выражался по этому поводу довольно решительно, но, не осознавая своего финансового положения, был вынужден в данном случае согласиться.
Надеялась ли я, что спокойное плавание, мерцающий на воде лунный свет вернут воспоминания о нашем первом совместном путешествии – поездке, достигшей кульминации в тот романтический момент, когда Эмерсон попросил меня стать его женой? Нет, ничуть. И хорошо, что не надеялась, ибо моя мечта оказалась обречена на разочарование. Тщетно я выставляла напоказ малиновые воланы и платья с низким вырезом (полагая, что от попытки хуже не будет). Эмерсон бежал от них прочь, будто за ним гналась стая дворняг. Единственный раз он снизошёл до того, чтобы заметить моё существование – когда я, облачившись в брюки, заговорила об археологии.
Я надела новый рабочий костюм к обеду на следующий день после того, как мы покинули Луксор (малиновое платье накануне вечером вызвало результат, о котором я уже упоминала). Я опоздала присоединиться к другим, потому что, скажу честно, перевернула весь свой гардероб, прежде чем решить, что выбрать. Когда я вошла, Сайрус немедленно встал. Эмерсон не спешил следовать его примеру – он долго разглядывал меня, переводя взор с ботинок на аккуратно забранные сеткой волосы, прежде чем подняться. 
– Это один из тех видов несообразности, против которых я возражаю, – заметил он Сайрусу. – Если она одевается, как мужчина, и настаивает на том, чтобы заниматься мужской работой, почему, к дьяволу, она должна ожидать, что я мгновенно вскочу, стоит ей войти в комнату? – И добавил, предвидя упрёк, готовый сорваться с губ Сайруса: – Почему, чёрт побери, я не могу разговаривать с ней так, как разговаривал бы с другим?
– Можете говорить всё, что вам угодно, – ответила я, улыбкой поблагодарив Сайруса за пододвинутый стул. – Я тоже буду высказываться так, как считаю нужным, поэтому, если мой язык вас оскорбит, вам придётся смириться с этим. Времена изменились, профессор Эмерсон. 
Эмерсон усмехнулся. 
– Профессор, да? Никогда не обращайте внимания на академические титулы, они не заслуживают… м-м… внимания. Времена, конечно, изменились, если, как Вандергельт уверяет меня, несколько лет назад я нанял женщину работать вместе со мной. Вы художница, правильно?
Археологи иногда принимали женщин на эту должность во время раскопок, поскольку традиционно считали их непригодными для более интеллектуальной деятельности. Я решила не напоминать Эмерсону о двух дамах, которые несколько лет назад раскопали храм богини Мут в Карнаке159, пусть даже он постоянно и критиковал их методы. Но справедливости ради следует сказать, что он был столь же критически настроен по отношению к действиям большинства мужчин-археологов. 
Я хладнокровно отрезала:
– Я занимаюсь раскопками, как и вы. Я добросовестно и качественно рисую, знакома с геодезическими приборами и умею читать иероглифы. Я говорю по-арабски. Мне известны принципы научных раскопок, и я в состоянии отличить черепок додинастической эпохи от обломка посуды из Мейдума. Короче говоря, я могу делать всё, на что вы... или любой другой археолог... способны.
– А это мы ещё посмотрим, – прищурился Эмерсон. 
На мой любящий взгляд, он по-прежнему оставался болезненно худым, и на лицо не возвращался здоровый загар. Взору открывалось не так уж много – он с раздражением отказался подправить бороду, и она покрыла щёки, а вокруг рта и подбородка появились целые заросли. Это выглядело ещё хуже, чем при нашей первой встрече. Но глаза, вновь горевшие прежним сапфировым огнём, бросили на меня испытующий взгляд, после чего Эмерсон принялся за суп и опять погрузился в зловещее молчание. 
Никто не решился нарушить тишину. Пусть Эмерсон был не совсем таким, как раньше, но и этого было достаточно, чтобы доминировать над любой группой, частью которой он являлся, и двое молодых людей, сидевших за столом вместе с нами, в его присутствии пытались казаться невидимыми.
Прошу разрешения представить Читателю мистера Чарльза Х. Холли и месье Рене д'Арси, двух помощников Сайруса. Если я не сделала этого раньше, то только потому, что никогда не встречала ни одного из них. Они принадлежали к новому поколению археологов, и для Чарли нынешний сезон в Египте был первым. Горный инженер по профессии, румяный весёлый юноша с волосами цвета египетского песка. По крайней мере, он оставался жизнерадостным, пока Эмерсон не добрался до него. 
Рене, бледный и сентиментальный, как поэт, был выпускником Сорбонны и квалифицированным рисовальщиком. Эбеново-чёрные локоны, изящно спускавшиеся на лоб, в сочетании с усами, грациозно свисавшими с верхней губы. У него была очень приятная улыбка. Которую я не видела с тех пор, как Эмерсон добрался и до него.
Эмерсон гонял их, как студентов на экзамене viva-voce160, критикуя их переводы иероглифических текстов, исправляя их арабский язык и высмеивая их спотыкающиеся описания техники раскопок. Вряд ли можно обвинять их в том, что они оказались не на высоте во время этого громоподобного опроса – мне приходилось слышать, как выдающиеся учёные заикались, будто школьники, когда Эмерсон оспаривал их теории. Бедняги не могли этого знать, поэтому приложили все усилия, чтобы впоследствии чуть ли не прятаться от моего мужа. Никто из них не знал ТАЙНУ, как назвал её Рамзес, но они осознавали тот факт, что опасность, которой избежал Эмерсон, по-прежнему может настигнуть нас. Сайрус заверил меня, что они преданы ему, и, как он выразился, многого стоят в схватке.
Пока Эмерсон не закончил есть – с хорошим аппетитом, чему я была очень рада – он не произнёс ни слова. Бросив на пол салфетку, он поднялся и пристально посмотрел на меня: 
– Идёмте, мисс… э-э… Пибоди. Пора нам немного поговорить. 
Я последовала за ним, улыбаясь про себя. Если Эмерсон решил уличить или запугать меня, как бедных молодых людей, его ожидает целительное потрясение. 
Читатель может быть удивлён моим спокойствием в ситуации, которая должна была вызвать сильнейшие чувства тоски и страдания. Но стойкость перед лицом невзгод всегда являлась моим достоинством, а слёзы и истерия чужды моей природе. Разве смогу я когда-нибудь забыть ту высшую награду, которую когда-то получила от самого Эмерсона? «Одна из причин, по которой я тебя люблю, в том, что ты предпочитаешь бить людей зонтом по голове, а не бросаться с рыданиями на кровать, как другие женщины».
Да, я помнила ночь рыданий, которую провела не на удобной кровати, а на твёрдом полу ванной Баскервиль-Хауса, свернувшись в уголке, будто побитая собака. Безусловно, бывали у меня и другие моменты боли и отчаяния. Но к чему описывать их? Ни один не был так мучителен, как тот первый неудержимый всплеск страданий. Той страшной ночью я избавилась от бесполезных эмоций, и теперь каждый нерв, каждое сухожилие, каждая мысль подчинялись единой цели. Как будто я заставила себя потерять те же годы, что и Эмерсон, и разумом вернуться в прошлое. В этом я следовала строгим предписаниям доктора Шаденфрейде:
– Вы, – сказал он мне накануне нашего отъезда, – вы, фрау Эмерсон, главный вопрос есть. Моё первоначальное впечатление всем, что я видел с тех пор, подтвердилось. От уз брака убежища ищет память его. Во всём остальном восприимчив он, и с относительным спокойствием принимает то, что говорят ему. Только в этом вопросе упрямится по-прежнему он. Следуйте за ним в прошлое. Восстановите безразличие, с которым относились вы к нему тогда. Действуйте так. А потом... по появившимся обстоятельствам действуйте.
Сайрус огорчительно разочаровался в докторе Шаденфрейде с тех пор, как сей выдающийся джентльмен высказал свои взгляды на брак и предосудительные привычки мужского пола. Как и большинство мужчин, Сайрус в глубине души был тайным романтиком и с безнадёжной наивностью судил о людях. Женщины более реалистичны – а я, смело могу утверждать, не впадая в противоречие, сверхреалистична. Совет доктора воззвал к определённым чертам моего характера. Вызов мне по душе, и чем сложнее задача, тем с большей охотой я примусь за её решение, засучив рукава. Я уже сумела когда-то завоевать сердце Эмерсона, несмотря на значительные разногласия, поскольку он был ярко выраженным женоненавистником, а я – не красавица, и никогда ею не была. Если духовная связь между нами, связь, отвергающая пределы времени и плоти, столь же сильна, как я верила, тогда я снова смогла бы свершить то же самое. Но если она существовала только в моём воображении... Я не хотела и не могла даже думать об этом. 
Таким образом, слегка дрожа и насторожившись, я последовала за Эмерсоном в салон, служивший Сайрусу также библиотекой и комнатой для занятий. Он представлял собой симфонию в малиновом и кремовом с добавкой золота. Даже рояль был позолочен – одна из немногих досадных уступок Сайруса отвратительному трансатлантическому вкусу. Эмерсон бросился в кресло и достал трубку. Пока он возился с ней, я взяла рукопись со стола. Это была та самая сказка, которую я читала в Каире; я взяла её с собой в попытке отвлечься.
– Полагаю, наступила и моя очередь держать экзамен, – сдержанно промолвила я. – Перевести? Это «Обречённый принц», сказка, с которой вы, несомненно, знакомы. 
Эмерсон отвлёкся от набивания трубки и поднял взгляд:
– Вы читаете иератику?
– Не очень хорошо, – призналась я. – Это иероглифическая транслитерация Уолт… э-э… Масперо. – И без дальнейших церемоний начала: – Был, говорят, некогда один царь, не имевший сына. И царь вознёс молитвы богам, и те снизошли к его просьбам. Когда молодой принц родился, семь богинь Хатор пришли, чтобы решить его судьбу. Они сказали: «Он примет смерть от крокодила, или от змеи, или же...» 
Невидимая рука сжала мне горло. Суеверие – отнюдь не слабость, к которой я склонна, но параллель внезапно поразила меня своей силой. Я поняла, что чувствуют несчастные родители, когда им предвещают гибель ребёнка.
Тогда, в Амарне, в самом начале нашего знакомства мы с Эмерсоном столкнулись с противником, которого я считала настоящим крокодилом, ожидающим на песчаном берегу, чтобы уничтожить влюблённого, стремящегося к своей избраннице161. Нынче нам угрожал другой враг – человек, использовавший имя «Шланге». А Schlange по-немецки означает «змея». 
Глупость, сказала рациональная часть моего разностороннего мозга. Фантазии допустимы, но они – самый грубый вид языческой ограниченности. Отбрось их! Пусть здравый смысл возьмёт верх над вызванным любовью страхом, ослабившим работу рассудка!
Не зная о болезненной борьбе, происходившей перед его глазами, Эмерсон саркастически спросил:
– Это и есть степень вашей подготовки?
– Я могу продолжить, если хотите.
– Нет смысла. Мне не требуется расспрашивать вас, чтобы проверить вашу квалификацию. Если Вандергельту можно доверять, то я уже достаточно осведомлён. 
– Можно.
– И вы принимали участие в предполагаемой экспедиции, по поводу которой мой гостеприимный хозяин проявляет такое любопытство?
– Да.
– Она действительно имела место?
– Да. 
– По крайней мере, в отличие от большинства женщин, она не трещит без умолку, – пробормотал Эмерсон себе под нос. – Хорошо, мисс… э-э… Пибоди. Куда, к дьяволу, мы направлялись и почему? Вандергельт утверждает, что ничего не знает. 
Я рассказала ему. 
Брови Эмерсона совершили несколько тревожных движений. 
– Уилли Форт? Кажется, только вчера я говорил с ним... Вы говорите, что он мёртв?
– И его жена – тоже. Детали не имеют значения, – продолжала я, потому что стремилась позабыть некоторые из этих деталей. – Дело в том, что некто узнал: потерянная цивилизация мистера Форта – не фантазия, и только мы одни можем привести его к ней. Мы поклялись, что никогда не раскроем её местоположение...
– Да, да, всё понятно, – подхватил Эмерсон с ядовитой вежливостью. – Прошу простить меня, если выскажу некоторый скептицизм по поводу всего этого. Я сказал Уилли Форту, что он сумасшедший, и до сих пор не вижу никаких доказательств, противоречащих этому суждению. Вы со своим закадычным другом Вандергельтом могли выдумать эту историю по каким-то личным причинам. 
– Вы по-прежнему считаете доказательства проявлениями постороннего интереса к своим делам, – возмутилась я. – Ваша ушибленная голова и эта жуткая борода…
– При чём тут моя борода? – Эмерсон, защищая, с силой вцепился в обсуждаемый предмет. – Оставьте её в покое, уж будьте так любезны. Я допускаю, что кто-то, судя по всему, проявляет дерзкий интерес к моим личным делам, но не так определённо, как вы...
– Как он может проявлять интерес? Он не знает ничего – за исключением того, что в этом месте хранятся невероятные богатства...
– Вы всегда перебиваете людей, когда они говорят?
– Не больше, чем вы. Если они продолжают...
– Я никогда не перебиваю! – рявкнул Эмерсон. – Будьте добры, разрешите мне закончить то, что я хочу сказать. 
– Будьте добры, заканчивайте, – огрызнулась я.
Эмерсон глубоко вздохнул. 
– Да, есть люди, затаившие злобу на меня. Я не стыжусь этого, наоборот – этот факт заставляет меня испытывать скромную гордость, потому что во всех случаях их негодование проистекает вследствие моего вмешательства в их незаконную или аморальную деятельность. Кроме того, я, как вы, возможно, заметили, сдержанный, благоразумный и молчаливый человек. Я не говорю людям всё, что знаю. Я не собираюсь триумфально извещать о своих познаниях целый мир. Я никогда не открываю рта, если только...
– О Боже праведный! – воскликнула я, вскочив. – Я вполне согласна с предложенной вами предпосылкой, и незачем было так долго её излагать: несомненно, существуют десятки людей, желающих убить вас по десяткам разных причин. Вам нужны доказательства того, что конкретный человек охотится за конкретными сведениями? Я предоставлю вам доказательства. Следуйте за мной. 
У него не было выбора: либо повиноваться, либо оставить своё любопытство неудовлетворённым, потому что, говоря, я одновременно шла к двери. Тяжело ступая и бурча себе под нос, он следовал за мной, пока я не добралась до своей комнаты и не распахнула дверь. 
– Здесь?! – воскликнул он, отшатнувшись назад. – Я отказываюсь...
Взволнованная, удивлённая и раздражённая, я обошла его сзади и подтолкнула.
– Если я позволю себе какую-нибудь грубость, можете позвать на помощь. Когда вы увидите, что я вам покажу, то поймёте, почему я предпочитаю не выносить это из комнаты. Садитесь. 
Бросив взгляд на кровать с балдахином, как способную выпустить бугристые щупальца, чтобы схватить его, Эмерсон обошёл её и осторожно опустился на стул. Он застыл, когда я подошла к кровати, но немного расслабился после того, как я вытащила коробку из-под матраца и вручила ему. 
Взглянув на содержимое, он слегка присвистнул, но воздержался от комментариев, пока тщательно не осмотрел оба скипетра, и когда он поднял глаза на моё лицо, они сверкали прежним синим огнём археологической лихорадки. 
– Если это подделки, то самые лучшие из всех, что я когда-либо видел, а вы с Вандергельтом пошли на нешуточные затраты, чтобы обмануть меня. 
– Они настоящие. Мы не обманываем вас. Даже Сайрус не видел их, Эмерсон. Он знает об этом не больше, чем наш неизвестный враг, который собрал те же улики, что и Сайрус...
– Неизвестный? Не для меня.
– Как? – воскликнула я. – Вы узнали его?
– Конечно. Он отпустил бороду, покрасил её вместе с волосами, и выглядел старше... вернее, – задумался Эмерсон, – так и следовало ожидать, поскольку он и есть старше. Никаких сомнений. Ну-ну. Это объясняет его не укладывающееся в рамки поведение. Я не мог себе представить, почему он так злобно ведёт себя, поскольку я был одним из тех немногих, кто защищал его. Какой печальный мир, когда жадность оказывается сильнее, чем благодарность, и жажда золота заставляет забыть о дружбе…
– Мужчины на редкость наивны, – провозгласила я. – Самая распространённая реакция на оказанное добро – негодование, а не благодарность. Он, вероятно, ненавидит вас даже больше, чем осуждавших его. Значит, это был мистер Винси. Мне показалось, что я узнала его голос. 
– Вы знаете его?
– Да. А вот его кот. – Я указала на Анубиса, свернувшегося на диване. – Он попросил нас – к чёрту его наглость! – заботиться о животном, пока он будет в Дамаске. 
– В Дамаске он, конечно, не был, – согласился Эмерсон. – Хорошо, давайте перейдём к делу вместо блуждания по женской привычке вокруг да около. Винси находится на свободе, и было бы крайней небрежностью полагать, что он откажется от своего замысла. А сейчас у него ещё больше поводов досадовать на меня – после того, как я так изящно покинул его. Я мог бы... Что случилось? Вы поперхнулись? Выпейте стакан воды и перестаньте отвлекать меня. 
Момент явно не благоприятствовал напоминанию, что побег Эмерсона не был ни изящным, ни осуществлённым им самолично. Захлёбываясь негодованием, я хранила молчание. Эмерсон задумчиво продолжал:
– Я мог бы выследить и поймать его, наверно, но будь я проклят, если позволю ему вмешиваться в мою профессиональную деятельность больше, чем он уже сделал это. Если я ему нужен, он явится за мной. Да, так будет лучше всего. Я могу заняться своей работой, а если он вернётся, я с ним разберусь. 
Я размышляла, как лучше отреагировать на это самодовольное заявление, но тут услышала, что кто-то приближается. Шаги принадлежали Сайрусу, их быстрый темп вызвал покалывание кожи на затылке – знак тревоги. Он почти бежал, и, приблизившись к двери, закричал: 
– Амелия, вы здесь?
– Минуточку, – отозвалась я, выхватывая коробку у Эмерсона и торопливо возвращая её в тайник. – Что случилось, Сайрус? В чём дело?
– Большая неприятность, по-моему. У нас незваная гостья!

* * *

Как только я спрятала ящик, то сразу же впустила Сайруса. Волнуясь, я упустила из виду тот факт, что присутствие Эмерсона может вызвать некоторое смущение – особенно у Эмерсона – пока не увидела, как у Сайруса отвисла челюсть, и яркий красный цвет залил его худые щёки. Эмерсон тоже немного покраснел, но решил перейти в наступление.
– Вы прерываете профессиональную дискуссию, – прорычал он. – К чему эта суета?
– Незваная гостья, – напомнила я ему. – Кто? Где?
– Здесь, – ответил Сайрус. 
Один из матросов втолкнул её в комнату. Судя по платью, это была женщина, хотя изношенные чёрные одежды полностью скрывали её фигуру, а пыльная вуаль позволяла видеть лишь пару испуганных тёмных глаз.
– Это бедная деревенская женщина, сбежавшая от жестокого мужа или отца-тирана, – воскликнула я, мгновенно проникшись к ней симпатией. 
– Тысяча чертей! – выругался Эмерсон. 
Он сидел, выпрямившись и скрестив руки. Её глаза остановились на его лице; внезапно она вырвалась и бросилась к его ногам. 
– Спасите меня, о Отец Проклятий! Я рисковала своей жизнью ради вас, и теперь она висит на волоске. 
В этот день, казалось, в воздухе постоянно витают преувеличения, подумал я про себя. Она попыталась удержать охранника-убийцу от входа в камеру Эмерсона, но как об этом мог узнать зловещий главарь? И та ли это женщина? Её голос звучал по-другому: более хриплый, более глухой, с отчётливым акцентом.
– Вы в безопасности рядом со мной, – сказал Эмерсон, изучая склонённую чёрную голову (я радостно отметила – с достаточно скептическим выражением). – Если говорите правду. 
– Вы мне не верите? – Оставаясь на коленях, она откинулась назад и отбросила вуаль с лица. 
Я вскрикнула в ужасе. Неудивительно, что я не узнала её голос – на опухшей шее чернели отпечатки пальцев. Её лицо также изменилось до неузнаваемости – вздувшееся и пятнистое, со следами жестоких ударов. 
– Вот что он сделал со мной, когда узнал, что вы сбежали, – прошептала она. 
Жалость не полностью уничтожила мои подозрения. 
– Как он узнал... – начала я. 
Опустив вуаль, она повернулась ко мне. 
– Он избил меня, потому что я проявила сострадание и потому… потому, что он был зол.
Лицо Эмерсона оставалось бесстрастным. Те, кто никогда не видел демонстрации кипящего моря чувств под сардонической внешней маской, возможно, считали его равнодушным, однако я знала: он вспомнил о молоденькой женщине, которую не смог спасти от отца-убийцы162. Но ничего не отразилось в его голосе, когда он грубо отрезал:
– Найдите ей комнату, Вандергельт. У вас на судне достаточно свободных мест. 
Она поцеловала его руку, хотя он и пытался остановить её, и последовала за Сайрусом. Нахмурившись, Эмерсон достал трубку. Я услышала, как Сайрус вызвал стюарда и распорядился ему показать леди (на этом слове он немного споткнулся, но я воздала ему должное за усилие) свободную каюту. Затем он вернулся: 
– Вы с ума сошли, Эмерсон? Эта шл… чёртова девка – шпионка.
– А её ушибы получены для придания правдоподобия сказанному, иначе историю посчитают неубедительной? – сухо спросил Эмерсон. – Как преданно она должна любить своего мучителя. 
Худощавое лицо Сайруса потемнело. 
– Это не любовь. Это своего рода страх, который вам не суждено испытать. 
– Вы правы, Сайрус, – согласилась я. – Многим женщинам это известно – не только таким, как она, беспомощным рабыням общества, но и англичанкам. Некоторые из девушек, которых Эвелина подобрала на улице... Я ставлю в заслугу вам, Сайрус, что вы понимаете происходящее и сочувствуете ситуациям, столь чуждым тому, что вы когда-либо могли испытать.
– Я думал о собаках, – ответил Сайрус, краснея от моей похвалы, но будучи слишком честным, чтобы принять её, не заслужив. – Я видел, как они раболепно подползали к негодяям, избивавшим и пинавшим их. Человека тоже вполне возможно довести до такого состояния, если выбрать правильную тактику. 
Эмерсон выпустил огромное облако голубого дыма. 
– Если вы полностью закончили свою философскую дискуссию, мы можем попытаться разобраться в случившемся. Появление девушки вызывает ещё один вопрос, который я собирался задать, когда мисс Пибоди сбила меня с толку. Винси не может быть единственным участником.
Сайрус выразил удивление, услышав имя, и я взяла на себя все объяснения. 
– Его голос тогда показался мне знакомым, Сайрус, но внешность была так хорошо замаскирована, что я не могла быть уверена. Эмерсон только что подтвердил моё предположение, и я думаю, что он вряд ли мог ошибиться. Вы знаете мистера Винси?
– Его репутацию, – ответил Сайрус, нахмурившись. – Из того, что мне известно, я не ожидал бы от него подобного.
– Он, конечно, был не единственным участником, – продолжала я. – Абдулла утверждает, что убил, по меньшей мере, десять врагов. 
Эта реплика вызвала улыбку у Сайруса, но не у Эмерсона. 
– Местные головорезы, – последовало краткое заявление. – Их можно нанять в любом городе Египта или мира. Девушка – просто ещё один инструмент. У Винси сомнительная репутация в отношении женщин.
– Женщин из… определённого класса, вы хотели сказать, – вставила я, вспомнив и неподдельную любезность Винси по отношению ко мне, и хорошо завуалированные намёки Говарда о его репутации. Подавляя возмущение, я продолжала: – Я нахожу интересным ваше использование термина «инструмент». Она по-прежнему может служить преступнику в этом качестве. Сайрус прав… 
– Я не настолько наивен, – бросил на меня зловещий взгляд Эмерсон, – чтобы безоговорочно принять рассказ девушки. Если она шпионка, мы с ней справимся. Если она говорит правду, ей нужна помощь.
– Вероятно, женщина была красивой, прежде чем он напал на неё, – произнёс Сайрус.
Эта очевидная non sequitur163, не имевшая, конечно же, тайного смысла, не укрылась от Эмерсона. Его рот ощерился особенно неприятной улыбкой. 
– Была, да. И будет снова. Так что держите себя в рамках, Вандергельт, я не позволю отвлекаться на зов природы и мешать моей экспедиции. 
– Если бы это зависело от меня, я бы вышвырнул её сегодня же вечером, – возмущённо выпалил Сайрус. 
– Нет, нет. Где же ваша хвалёная американская галантность? Она остаётся. – Эмерсон повернулся ко мне с ещё более зловредной ухмылкой. – Она будет компаньонкой для мисс Пибоди.

* * *

Когда они ушли, я взяла кое-что и отправилась в комнату женщины. Дверь заперли снаружи, но ключ остался в замке. Я повернула его, объявила о своём присутствии и вошла. 
Она лежала ничком на кровати, всё в том же пыльном чёрном халате. С некоторым трудом я убедила её избавиться от этого убранства. Она отказалась разрешить мне осмотреть нанесённые увечья, поэтому я вручила ей чистую ночную сорочку, которую захватила с собой, и позволила мыться в одиночестве. Когда она вышла из ванной, то, кажется, поразилась, увидев меня на месте. Отвернув лицо и съёжившись, как собака, с которой Сайрус сравнивал её, она бросилась к кровати и забралась под одеяло.
– Не знаю, что нам делать с одеждой, – сказала я, надеясь успокоить её, затронув тему, которая практически всегда заинтересует женщину. – Мой дорожный гардероб недостаточно обширен, чтобы экипировать тебя. 
– Твои платья не подходят мне, – пробормотала она. – Я выше, чем ты, и не... не так...
– М-м, – задумалась я. – Тогда я куплю тебе новую одежду, когда мы в следующий раз остановимся городе. А это – грязные тряпки.
– И вуаль – пожалуйста! Она скроет меня от выслеживающих глаз. 
Я сомневалась, может ли вуаль оказаться достаточной маскировкой для того, чтобы обмануть человека, которого женщина так отчаянно боялась, но поскольку моя цель состояла в том, чтобы успокоить её и завоевать её доверие, я решила не касаться неприятных тем. Мои тактичные вопросы успокоили её настолько, чтобы поведать мне часть своей истории. 
История была печальной и, к сожалению, достаточно частой. Дитя отца-европейца и матери-египтянки, детство она провела лучше, чем потомство большинства таких союзов, поскольку отец-немец оказался порядочным человеком и обеспечил ей крышу над головой до восемнадцати лет. Его смерть отдала её во власть наследников, отказавшихся от какой-либо ответственности и пресёкших любые родственные отношения. Попытки поддержать себя с помощью достойного занятия не увенчались успехом из-за возраста и пола. Она нанялась горничной; её соблазнил старший сын хозяев, которые, обнаружив случившееся, выгнали её на улицу. Естественно, они обвиняли её, а не собственного сына. Она воспользовалась остатками своих сбережений, чтобы вернуться в страну, где родилась, и обнаружила, что родственники по линии матери ненавидят её не меньше, чем отца. Одинокая, отчаявшаяся, в Каире она повстречала... ЕГО. 
Увидев, что она дрожит от усталости и волнения, я посоветовала ей отдохнуть. Её сдержанность, естественно, не могла длиться до бесконечности. Я была настроена узнать всё, что ей известно. Но это может подождать до следующего раза и, возможно, до более убедительного допрашивающего. 
Когда мы готовились ко сну, я отправила слугу на деревенский базар приобрести одежду для Берты – так, она сказала, её зовут. Имя ей совершенно не подходило, вызывая (по крайней мере, в моём воображении) образ светловолосой германской безмятежности. 
Я не достигла своей цели – проникнуть в мысли Берты – к тому времени, как мы прибыли в пункт назначения. Эмерсон отказался разбираться с этим вопросом. 
– Что она может нам сказать? Что Винси – скотина, лжец и совратитель? Его прошлые деяния, будь то уголовные или иные, меня не интересуют – я не полицейский. Его нынешний адрес – даже если он настолько глуп, что вернулся в любое известное ей место – точно так же не имеет значения. Когда этот ублюдок мне понадобится, я найду его. А сейчас мне не до него. Я хочу продолжить свою работу, и я добьюсь этого любой ценой, вопреки разнообразным преступникам и суетливым женщинам!

* * *

На протяжении почти сорока миль вдоль Нила в Среднем Египте скалы Восточной пустыни отвесно поднимаются у самой кромки воды, за исключением одного пятна, где они отступают, изгибаясь назад, формируя полукруглый залив длиной около шести миль и глубиной – три мили. Бесплодная плоская равнина кажется ещё более запретной, чем иные заброшенные места, потому что на ней незримо ощущается наличие призраков – здесь, в месте недолговечного великолепия королевского города, навсегда исчезнувшего с лица земли.
Именно здесь, на равном расстоянии от древних столиц, Фив на юге и Мемфиса на севере, самый загадочный из египетских фараонов, Эхнатон, построил новый город и назвал его Ахетатон по имени своего бога Атона – «единственного, и нет иных богов, кроме него». По приказу фараона храмы других богов были закрыты, даже их имена были стёрты с памятников. Его упорство в признании лишь одного божества сделала его еретиком по понятиям Древнего Египта – и первым монотеистом по нашим понятиям164.
Портреты Эхнатона показывают странное измождённое лицо и почти женское тело с широкими бёдрами и мясистым торсом. Тем не менее он не испытывал недостатка в мужских атрибутах, поскольку доказано существование как минимум шести детей. Их матерью была жена Эхнатона Нефертити – «дама благодати, нежнорукая, возлюбленная» – и его романтическая привязанность к этой прекрасной даме, имя которой означало «красавица пришла», изображена на многочисленных рельефах и картинах. Он трепетно склоняется, чтобы обнять её, она изящно присаживается к нему на колени. Эти изображения брачного соглашения уникальны для египетского искусства и больше нигде не встречаются. Они как-то особенно привлекали меня. Не считаю нужным объяснять, почему.
Некоторые учёные считают Эхнатона морально извращённым, физически неполноценным, и осуждают его религиозную реформацию, рассматривая её, как циничный политический манёвр. Это, конечно, вздор. Не намерена извиняться за то, что предпочитаю более возвышенную интерпретацию. 
Уверена, что Читатель не пропустил предыдущие абзацы. Цель литературы – улучшить понимание, а не обеспечить праздное развлечение. 
В день прибытия мы все столпились у перил, наблюдая, как члены экипажа, маневрируя, подводят дахабию к причалу в деревне Хаджи Кандиль. Отдых вернул Эмерсону здоровье, загар и кипучую энергию, он снова почти что стал самим собой – за исключением проклятой бороды. Кроме того, он пребывал в превосходном настроении, и, хотя я чуть не захлёбывалась от желания, но не собиралась возобновлять разговор по поводу мистера Винси и Берты. Однако мы с Сайрусом подробно обсудили этот вопрос и договорились об определённых мерах предосторожности. 
На набережной нас уже ожидали двадцать верных мужчин из Азийеха, маленькой деревушки недалеко от Каира, производившей на свет наилучших землекопов в Египте. Я послала Абдуллу, чтобы привезти их в Амарну, и вид этих пышущих жизнью, улыбающихся лиц придал мне бо́льшую уверенность, чем это мог бы сделать воинский отряд. Они годами работали на нас, Эмерсон лично обучил их, и они были преданы ему душой и телом.
Эмерсон перелез через поручни и спрыгнул на берег. Он всё ещё хлопал друзей по спинам, пожимал руки и расточал горячие объятия, когда я присоединилась к группе. Но не второй на берегу по счёту. 
Анубис опередил меня, спустившись по трапу.
Абдулла отвёл меня в сторону и показал на кота, тщательно исследовавшего каждую пару ног в сандалиях.
– Разве вы не избавились от этого четвероногого африта, Ситт Хаким? Он предал Эмерсона...
– Если и так, то это непреднамеренно, Абдулла. Кошек нельзя обучить заводить людей в засады или принудить к чему-либо, что им не по душе. Анубис очень привязался к Эмерсону, он оставался с ним у подножия постели всё время его болезни. Послушай, Абдулла, предупредил ли ты других мужчин, что Эмерсону по-прежнему угрожает опасность от человека, называвшего себя Шланге, и рассказал ли им о предметах, которые они не должны упоминать?
– Например, о том, что вы являетесь женой Отца Проклятий? – Абдулла произнёс эти слова с сарказмом, достойным самого Эмерсона, и его выдающийся ястребиный нос критически сморщился. – Я сказал им, ситт. Они будут подчиняться, равно как и любому другому приказу, который вы отдадите, хотя и не понимают причин. Я тоже. По-моему, это глупый способ вернуть человеку память.
– Попозже мы поговорим наедине, Абдулла, – вмешался Сайрус, присоединившись к нам. – Но полагаю, что нам пора идти. Когда говорит Ситт Хаким, весь мир слушает и повинуется.
– Никто не знает этого лучше меня, – ответил Абдулла. Крик Эмерсона заставил всех собраться вокруг:
– Абдулла устроил для нас лагерь, – объявил он. 
– И вымыл ослов, – добавил Абдулла. 
Эмерсон уставился на него. 
– Вымыл ослов? Зачем?
– По моему приказу, – объяснила я. – Малютки вечно в ужасном состоянии, покрыты язвами и страдают от ненадлежащего ухода. Я не позволю... Ну, к делу это не относится. Вы не снизойдёте до того, чтобы сказать нам, куда мы отправляемся, чем вы намерены заняться, и почему потребовалось разбивать лагерь, когда у нас есть дахабия?
Эмерсон, повернувшись, остановил взгляд на мне. 
– Я не собираюсь оставаться на этой чёртовой лодке. Это слишком далеко от гробниц.
– Каких гробниц? – спросила я, тяжело наступая на ногу Сайрусу, чтобы предупредить любые возражения с его стороны. 
– Всех гробниц. Южная группа в трёх милях отсюда, а северная группа – и того дальше. Есть ещё одна интересная местность в углублении за тем низким холмом рядом с центром скальной дуги. 
– Там нет гробниц, – возразил я. – Разве что кирпичная кладка...
Эмерсон нетерпеливо отмахнулся. 
– Я приму окончательное решение вечером. На сегодня моя задача – совершить предварительный осмотр, и чем скорее вы прекратите спорить, тем быстрее мы получим результаты. Всё ясно? Возражения есть? – Он внезапно повернулся к стоявшему вблизи Рене. Никаких возражений не последовало.
Ещё до того, как закончился день, исчезли все сомнения относительно физического состояния Эмерсона. Он объявил, что нам не нужны ослы – заявление, с которым никто не согласился, но все, кроме меня, были слишком запуганы, чтобы возражать. Я прекрасно понимала, что он проверяет своих спутников – особенно меня – и тоже не возражала. Мы прошли почти двадцать миль, считая перпендикулярные расстояния, которые пришлось преодолевать, карабкаясь по грудам скалистых осыпей и ползая вверх и вниз по скалам.
Самый простой способ описать эту хиджру165 – представить область полукругом, при этом Нил образует прямую сторону. Скалы высокой пустынной кривой изгибаются, как лук, и на крайнем северном и южном концах почти касаются берега реки. Хаджи Кандиль расположена несколько южнее середины прямой линии, поэтому мы находились в трёх милях от ближайшего участка скал. 
Тропа вела через деревню и окружающие поля на равнину – волнистую, бесплодную поверхность, заваленную галькой и черепками. Разрушенные основы священного города Эхнатона были занесены песком. Он покрывал всё расстояние от северной части равнины до южной. Та часть, которую мы раскопали за время пребывания в Амарне, лежала дальше к югу, но я была уверен, что медленная, неумолимая рука природы восстановила место в первозданном виде и похоронила все доказательства нашего труда, как и трудов древних строителей. 
Эмерсон быстрым шагом шёл по равнине. Ускорив темп, я догнала его. 
– Как я понимаю, Эмерсон, мы едем к северным гробницам?
– Нет, – сказал Эмерсон. 
Я взглянула на Сайруса, который пожал плечами, улыбнулся и жестом пригласил меня идти с ним. Мы позволили Эмерсону уйти вперёд, Абдулла чуть ли не наступал ему на пятки. Никто больше не жаждал оказаться в одной компании с ним.
Тем не менее, фактически мы посетили некоторые из северных гробниц, но только после того, как Эмерсон заметил ещё один памятник, который вознамерился подробно изучить в этом сезоне.
По скалистому периметру своего города Эхнатон вырезал ряд памятных знаков, определяющих границы его владений и посвящённых своему богу. Мы с Эмерсоном нашли и скопировали три из них. Эти стелы, как их называют, были одинаковой формы. Внизу – полукруг с длинной иероглифической надписью, выше – барельеф, изображающий правителя с семьёй, поклоняющихся своему богу Атону в виде солнечного диска, который отбрасывает лучи, заканчивающиеся маленькими человеческими руками. Статуи королевской семьи стояли с обеих сторон. Большинство пограничных стел практически разрушилось, а некоторые были преднамеренно уничтожены врагами правителя-еретика после его смерти и восстановления старых богов, которых он отвергал.
– Здесь две серии надписей, одна из которых более ранняя, чем другая, – сказал Эмерсон. Уперев руки в бёдра, он стоял с непокрытой головой в солнечном свете, глядя вверх на возвышавшуюся над нами скалу. – Вот одна из ранних, где с родителями стоят две принцессы. На более поздних стелах изображены три дочери. 
Сайрус стащил с головы тропический шлем и стал им обмахиваться. 
– Не пойму, чёрт побери, как вам это удаётся. Верхушка клятой горы в добрых тридцати футах от земли, а скала абсолютно отвесная. 
– К ним не приблизишься иначе, как сверху, – согласился Эмерсон. Он обернулся. Чарли пытался спрятаться за Абдуллой, чьи высокий рост и развевающиеся одежды предлагали достаточно просторное убежище, но глаза Эмерсона смотрели прямо на юношу. Затем с жестоким юмором Эмерсон произнёс:
– Пограничные стелы – ваша ответственность, Холли. Здоровый молодой человек – такой, как вы – должен получать удовольствие от копирования текстов, болтаясь на конце верёвки. 
Крутой путь привёл нас к уступу, на котором находилась северная группа гробниц знати. С момента их обнаружения они были уязвимы для бесчинств времени и расхитителей могил. Недавно Департамент Древностей поставил железные ворота на подходе к самым интересным из них. Эмерсон изучил эти ворота, которых ещё не было в наше время, с критическим любопытством. 
– Это не американская поговорка – о том, чтобы запереть дверь конюшни после того, как лошадь уже украли? Ну, лучше уж поздно, чем никогда. У кого есть ключи?
– Я могу раздобыть их, – ответил Сайрус. – Поскольку я не знал...
– Возможно, они понадобятся мне позже, – последовала короткая реплика. 
Эмерсон отказывался произнести хотя бы слово, пока мы не достигли лагеря Абдуллы. Зная Абдуллу, я не удивилась, увидев, что его усилия состояли в том, чтобы поставить несколько палаток и собрать верблюжий навоз для костра. 
– Очень мило, Абдулла, – сказала я. Реис, исподволь бросавший на меня взгляды, расслабился, но снова напрягся, когда я продолжила: – Конечно, ничто не может сравниться с хорошей, удобной гробницей166. Почему мы не...
– Потому что мы не собираемся работать в гробницах, – сказал Эмерсон. – Здешняя местность равноудалена от обеих групп, северной и южной.
– Здешняя? – повторил с негодованием Сайрус. – Что за дерь... глупости – тратить время на эту область? Здесь нет никаких домов – слишком далеко от главного города, и никто не находил ни малейших доказательств существования гробниц. 
Красиво очерченные губы Эмерсона – ныне, увы, практически скрытые от моих любящих глаз под чёрной щетиной – насмешливо изогнулись. 
– Большинство моих коллег не найдут гробницу, даже если рухнут в неё. Я же говорил вам, Вандергельт, объяснения придётся подождать до вечера. У нас впереди ещё долгий путь. Следуйте за мной. 
Солнце теперь стояло прямо над головой, и мы уже шли (если можно так выразиться) несколько часов подряд. 
– Ведите, – сказала я, крепко вцепившись в зонтик.
Эмерсон уже не раз искоса смотрел на него, но не задавал вопросов, поэтому я не видела причин объяснять, что зонтик – один из самых полезных предметов, которые человек может взять с собой в такую экспедицию. Он не только обеспечивает тень, но и может использоваться, как трость – или, если понадобится, как оружие. Моим зонтикам часто приходилось выступать в роли последнего. Они были изготовлены по особому заказу, имея тяжёлый стальной стержень и острый наконечник. 
Как и подобает галантному джентльмену (которым он и являлся), Сайрус пришёл мне на помощь. 
– Нет, сэр, – заявил он. – Уже полдень, и я голоден. Мне нужно пообедать, прежде чем я сделаю ещё хоть один шаг. 
Эмерсон, выразив неудовольствие, согласился.
Тень палаток радостно приветствовалась. Один из слуг Сайруса распаковал корзину, приготовленную шеф-поваром, и мы принялись за несравненно более изысканный ланч, чем достаётся большинству археологов. Пока мы ели, Эмерсон снисходительно читал лекции. Бо́льшая часть замечаний касалась обоих молодых людей. 
– Каменная кладка, мисс… э-э… Пибоди, о которой идёт речь, находится на склонах и на дне ущелья позади нас. Часть её, вероятно, осталась от храмов при гробницах. Руины на дне котловины явно имеют другую природу. Завтра примемся за работу с полной командой. Вы, Вандергельт, и мисс... э-э…
– Если формальное обращение так вас беспокоит, можете отказаться от него, – спокойно сказала я. 
 – Вы двое будете помогать мне, – фыркнул Эмерсон. Надеюсь, это получит ваше одобрение, мисс Пибоди?
– Безусловно, – ответила я.
– Вандергельт?
– Дождаться не могу, – скорчил гримасу Сайрус.
– Очень хорошо. – Эмерсон резко вскочил. – Мы потратили впустую массу времени. Уходим. 
– Вернёмся к дахабии? – с надеждой спросил Сайрус. – Поскольку вы решили, где хотите вести раскопки...
– Боже мой, дружище, впереди ещё шесть часов дневного света, а мы исследовали менее половины площади. Поторопитесь, ладно?
Все завистливо наблюдали, как слуга Сайруса удалялся к реке с пустой корзиной, затем шествие возобновилось, возглавляемое Эмерсоном и его окружением.
Я предположила, что он хотел закончить обход скальной цепи, и сердце билось при мысли о том, чтобы снова увидеть южные гробницы, где мы провели так много счастливых лет. Но почему-то меня не удивило, когда он привёл нас в предгорья к открытому сооружению из скалистых валов. Сайрус, всегда на моей стороне, не сумел задушить американскую божбу: 
– Великий Иосафат! У меня было ужасное предчувствие. Королевский вади! Трёхмильный поход в каждомнаправлении, и готов поспорить, что при такой температуре на скале можно яйцо зажарить. 
– Держу пари, что так и есть, – согласилась я.
Как я уже объясняла (но повторю для не столь внимательных читателей), вади – это каньоны, прорезанные на высоком пустынном плато прошлыми наводнениями. Вход в этот был расположен посередине между южными и северными группами гробниц. Его собственное имя – Вади Абу Хаса эль-Бахри, но по причинам, которые вполне очевидны, его обычно называют главным вади. Собственно королевский вади – узкое ответвление более крупного каньона, примерно в трёх милях от входа в последний. Здесь, в месте отдалённом и пустынном, как лунная долина, Эхнатон построил свою собственную гробницу.
Если южные гробницы пробудили во мне болезненные воспоминания, то королевская гробница навеяла сцены, которые неизгладимо запечатлелись в моём сердце. В мрачном коридоре этой гробницы я впервые испытала объятия Эмерсона; по усыпанному обломками дну вади мы бежали при лунном свете, чтобы спасти тех, кого любили, от ужасной смерти167. Каждый шаг на этом пути был мне знаком, и место было столь же наполнено романтикой, как сад роз для того, кто вёл заурядную, скучную жизнь.
Вскоре после того, как мы вошли внутрь, долина изогнулась, отрезав вид на равнину и окрестности. Примерно через три мили каменистые стороны сомкнулись, и с обеих сторон открылись меньшие вади. Эмерсон уже исчез; затем мы увидели, что он торопится по одному из узких боковых каньонов, дно которого поднималось по мере того, как путь шёл на северо-восток. 
– Вот оно, – со сдержанным волнением сказала я. – Впереди и слева. 
Вскоре и другие увидели – тёмное отверстие, обрамлённое каменной кладкой, над каменистой осыпью. Чарли застонал. Его чисто выбритое лицо уже носило признаки того, что обещало стать болезненным солнечным ожогом. Даже шляпа не может полностью защитить тех, кто обладает прекрасным цветом кожи, от воздействия пылающего египетского солнечного шара.
Когда мы поднялись к выступу перед гробницей, Эмерсон уже стоял там, сердито глядя на железные ворота, загораживавшие вход. 
– Нам обязательно понадобится этот ключ, – сказал он Сайрусу. – Удостоверьтесь, что он будет на месте завтра утром. 
К тому времени, когда Эмерсон объявил, что мы закончили, я была в таком же неведении о его намерениях, как и Сайрус. В течение часа он ползал у подножия скал к северу и к югу от королевской гробницы, пытаясь протиснуться в дыры, как хорёк в поисках крысы. 
– Куда мы идём? – спросил Сайрус, когда мы устало плелись назад по скалистой тропе. – Послушайте, Эмерсон, нет никакой реальной причины, по которой мы не можем переночевать на дахабии. 
– А я и не говорил, что она есть, – ответил Эмерсон, придав голосу оттенок невинного удивления, что заставило Сайруса заскрежетать зубами. 
Когда мы подошли к трапу, я увидела, что Анубис уже ждал нас. Где он был и как проводил время, я не представляла, но, увидев нас, он встал, потянулся, зевнул и пошёл рядом с нами. 
– Через полчаса встречаемся в салоне, – сказал Эмерсон, направляясь в свою комнату. Кот последовал за ним. 
Я услышала, как он сказал: «Хороший котёнок», – когда наткнулся на него. 
Я едва успела искупаться и переодеться за то время, которое нам выделили, но мне это удалось, поспешно выбрав предмет одежды, не требующий длительного процесса застёгивания без всякой помощи в отношении пуговиц. (Я не могу себе представить, как женщинам, не имеющим мужей или личных горничных, вообще удаётся одеваться. Платья, застёгивающиеся сзади, способны одеть разве что акробатка или женщина-змея.)
Эмерсон уже сидел в салоне, размышляя над кучей бумаг и планов, разбросанных по столу. Его брови поднялись, когда он увидел мои розовые воланы и оборки (одежда, о которой я упоминала, была халатом для чая), но он воздержался от комментариев и только хрюкнул, когда я приказала стюарду подавать чай. 
Я наливала чай, когда вошёл Сайрус, за которым следовали оба молодых человека. Видимо, на людях они чувствовали себя в большей безопасности. Бедный Чарли был красным, как английский кирпич, а рот Рене как-то опустился вниз, повторяя линию усов. 
Эмерсон сидел, постукивая пальцами по столу, и многозначительно-терпеливо смотрел, как я раздаю питьё. Затем протянул:
– Если чёртовы правила любезности в обществе соблюдены к вашему полному удовлетворению, МИСС Пибоди, я бы хотел начать.
– Ничто вам не мешало, – мягко ответила я. – Пожалуйста, передайте чашку профессору Эмерсону, Рене.
– Я не хочу проклятого чая, – пробурчал Эмерсон, принимая чашку. – Я думал, вы все горите желанием узнать, где мы будем вести раскопки. 
– Вы говорили нам, – подхватил Сайрус, пока Эмерсон отпивал чай. – Стелы...
– Нет, нет, они не займут весь наш сезон, – перебил Эмерсон. – Вы, дилетанты-американцы, вечно тянетесь к королевским гробницам. Что вы скажете о гробнице Нефертити?


ГЛАВА 9

Мученичество зачастую
является результатом
чрезмерной доверчивости.

Эмерсон обожает драматические объявления. Но боюсь, что результаты его разочаровали. Вместо выражений восторженного энтузиазма или презрительного недоверия (от которых он просто счастлив), последовало лишь скептическое хмыканье Сайруса. Оба молодых человека, можно сказать, и пикнуть боялись, а я приподняла брови и заметила:
– Её похоронили в королевской гробнице, с мужем и ребёнком. 
Эмерсон выпил чай. Затем протянул свою чашку, чтобы её вновь наполнили, и вступил в битву, приносящую ему наслаждение, и (должна признаться) большей частью – победу и триумф. 
– Найдены только фрагменты его саркофага, ни один из них не мог принадлежать ей. Если Нефертити умерла до мужа...
– Никто не знает, когда она умерла, – ответила я. – Если она пережила царствование Тутанхамона, то могла отправиться с мужем в Фивы и быть похороненной...
– Да, да, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Всё это – праздные размышления. Но именно вы сообщили мне, что в последние годы на рынке антиквариата появились предметы, где обозначено её имя, и что ходят слухи о феллахах, которые несли золотой гроб через высокогорную пустыню за Долиной Царей. 
(В действительности это рассказал ему Чарли в надежде отвлечь его от вечерней инквизиции с помощью археологических сплетен. Попытка не удалась).
– Такие слухи ходят по всему Египту, – бросил Сайрус, но, вопреки пренебрежительному тону, в глазах зажёгся свет пробудившегося интереса. Для человека с таким романтическим темпераментом, как у Сайруса, не могло существовать более захватывающего открытия, чем место последнего упокоения прелестной жены фараона-еретика. 
– Конечно, – согласился Эмерсон. – И я не верил в золотой гроб. Такой уникальный объект не мог быть продан, не оставив признаков своего прохождения сквозь грязный мир торговцев и коллекционеров. Но обратите внимание на главное слово – «золотой». Любой артефакт, сделанный из золота или покрытый им, может запустить мельничные колёса сплетен, а их обычное действие – возникновение преувеличений. Ещё более значительным является появление подобных объектов на рынке антиквариата. Если вы помните, это случилось, например, когда Масперо прибрал к рукам тайник королевских мумий в 1883 году. Жители Эль-Гурны168, которые нашли этот тайник, начали продавать предметы из него, и имена на этих предметах указывали, что они, должно быть, взяты из могилы, неизвестной археологам.
– Да, но... – начала я.
– Для меня – никаких «но», МИСС Пибоди. В королевском вади есть и другие гробницы. Некоторые из них известны мне уже много лет, и я уверен, что существуют другие. Да и сама королевская гробница не была должным образом исследована – имеются проходы и комнаты, которые ещё не обнаружены. Некоторые из уже существующих кажутся странно неполными. Проклятье, Эхнатон тринадцать лет своего пребывания в Амарне готовил себе гробницу. Он должен был заняться этим в первую очередь. На пограничных стелах высечены упоминания о его намерении, так что... 
– Эти же надписи предполагают, что королева разделила гробницу с мужем, – перебила я. – «Построят мне гробницу на восточной горе, моё захоронение будет там... и погребение Великой королевской жены Нефертити будет там»...
– Да, но слово «там» относится к самой гробнице или к восточной горе? – Эмерсон наклонился вперёд, его глаза блестели от радости спора, или, я бы сказала, научной дискуссии. – Далее в надписи говорится: «Если она (Нефертити, то есть) умрёт в любом городе на севере, юге, западе или востоке, её принесут и похоронят в Ахетатоне». Там не сказано – «в моей гробнице в Ахетатоне»...
– И не нужно было говорить об этом, учитывая контекст. Он имел в виду...
– Да успокоитесь вы оба? – возопил Сайрус. Его бородка дрожала от попыток сжать зубы. – Этот человек мёртв уже более трёх тысяч лет, и, как бы то ни было, его истинные намерения не означают проклятия. Я хочу знать: где находятся эти другие гробницы, о которых вы говорили, и почему… э-э… чёрт вас возьми, вы не раскапывали их?
– Вам известны мои методы, Вандергельт, – ответил Эмерсон. – По крайней мере, вы так заявляете. Я никогда не начинал раскопки, если не могу закончить работу без отсрочки. Открытие участка или гробницы привлекает внимание воров или других археологов, чья деятельность не менее разрушительна. У меня есть знания или сильные подозрения насчёт шести других участков...
Он позволил словам повиснуть в воздухе. Затем безапелляционно заявил:
– Мы извиняем вас, Чарльз и Рене. Без сомнения, до обеда вы желаете освежиться. 
Двое мужчин не могут изобразить массовое паническое бегство, но они честно попытались. 
Эмерсон потянулся за трубкой и обсыпал табаком все бумаги. Как только дверь закрылась, он уронил:
– Надеюсь, вы не возражаете против моего избавления от ваших сотрудников, Вандергельт?
– Мои возражения не принесли бы никакого результата, – ответил Сайрус. – Но, кажется, я вижу, к чему вы клоните, и чем меньше эти двое простодушных знают, тем лучше. Вы подозреваете, что Винси попытается узнать ваше мнение об этих неисследованных гробницах?
– Глупости! – воскликнула я. – Мы точно знаем, что нужно Винси, и это не имеет никакого отношения к...
– Могу ли я напомнить вам, – раскатисто промурлыкал Эмерсон, что обычно возвещало особенно уничижительное замечание, – что джентльмен спросил меня, а не вас?
– Не нужно мне напоминать – я уже увидела результат его вопроса, – огрызнулась я. – Но могу ли я напомнить вам, что вы не посчитали нужным посвятить в подробности ни меня, ни Сайруса? О чём, к дьяволу, ему спрашивать вас?
– Мой разум был слегка повреждён, – прибегнул Эмерсон к одному из тех приводящих в ярость трюков, с помощью которых мужчины избегают прямого ответа. – Детали ускользают от меня. 
– Да неужели?! – воскликнула я. – Ну вот что, Эмерсон...
– Не стоит тратить время, дорогая моя, – произнёс Сайрус под издевательскую улыбку Эмерсона, адресованную мне. – Давайте вернёмся к вопросу о гробницах в королевском вади. Я считаю, что в этом сезоне вашей истинной целью являются они. Так какой же смысл возиться с этой кирпичной кладкой в долине?
Эмерсон широко открыл глаза. 
– Ну почему же? Я собираюсь заняться и тем, и другим, а также скопировать пограничные стелы. Мы начнём в долине, как я уже говорил. – Поднявшись, он потянулся, будто большая кошка. – Я должен переодеться к ужину. Уверен, МИСС Пибоди, что вы намереваетесь сделать то же самое, ибо ваша одежда больше подходит для будуара, нежели для обеденного стола. Следует соблюдать приличия, знаете ли…
Он ушёл. Мы с Сайрусом молча смотрели друг на друга. Его обычно каменное лицо было мягким из-за сочувствия, которое он не осмеливался выразить вслух, и поскольку я не испытывала желания услышать сочувственные слова, то не собиралась поощрять его к высказываниям.
– Чтоб ему провалиться, – любезно произнесла я.
– Вы же понимаете – он что-то замышляет.
– О, да. Ум Эмерсона – открытая книга для меня. Его память может пострадать, но характер совершенно не изменился. 
– И как вы намерены поступить?
– Как и всегда, когда это возможно – буду следовать советам, изложенным в Писании. «Довлеет дневи злоба его»169 – на мой взгляд, одно из самых мудрых изречений в этой замечательной Книге. Я подумаю о сумасшедших планах Эмерсона, когда он попытается воплотить их в жизнь. Кто знает, что может произойти до того времени? А теперь, с вашего разрешения... 
– Вы собираетесь переодеться? – спросил Сайрус. 
Я улыбнулась. 
– Конечно же, нет.

* * *

Я оставила нашу незваную гостью в одиночестве, так как она намекнула, что не считает мою компанию желательной. Насколько мне известно, она не выходила из своей комнаты. Ей принесли пищу отдельно, и Сайрус настоял, чтобы ночью её дверь была заперта. Но тем же вечером я решила, что серьёзную беседу с молодой женщиной нельзя отложить. Я надеялась, что Эмерсон сам захочет расспросить её, но увидела, что он об этом и не думал. Теперь его намерения стали вполне ясны. С того момента, как он заявил во весь голос, что намерен игнорировать Винси, если тот не попытается вмешаться, я заподозрила, что это заявление – неприкрытая ложь. «Если он вернётся, я с ним разберусь» – вот уж действительно! Он ожидал, что Винси «вернётся», он решительно намерен «разобраться с ним», и для того, чтобы ускорить конфронтацию, решил оставить безопасную дахабию и отправиться куда-то в пустыню – изображая привязанного козла, как приманку для тигра, в надежде, что Винси совершит новое нападение. Мне также было ясно, что Эмерсон по-прежнему скептически относился к Затерянному Оазису. (И должна признать, что сама усомнилась бы в этой истории, если бы лично не оказалась там.) Отсюда и ссылки на скрытые гробницы и сокровища Нефертити. Он использовал малейшую возможность заинтриговать противника и вынудить его атаковать. Он хотел действовать самостоятельно, в одиночестве, упрямо, не советуясь ни с кем из нас и не удостаивая нас своим доверием. Мне не оставалось иного выбора – приходилось действовать точно так же. А поскольку я была осведомлена о фактах, которые Эмерсон не знал или не хотел признавать, бремя, как обычно, легло на мои плечи.
Берта сидела у открытого окна. Холодный ночной ветерок шевелил муслиновые занавески. Одна лампа горела у кровати. В её свете я увидела, что на Берте был один из халатов, которые я купила на деревенском базаре. Он был чёрным – только молодые незамужние девушки носили цветные халаты – но, в отличие от предыдущего, чистым и неношеным. Она была похожа на гигантского ворона, съёжившегося при приближении бури. Повернувшись ко мне, она отняла руку от лица, по-прежнему закрытого вуалью. 
– Почему ты считаешь нужным скрывать от меня своё лицо? – спросила я, садясь в кресло рядом с ней. 
– Это неприятное зрелище. 
– До сих пор? Отёк уже должен исчезнуть. Позволь мне взглянуть. 
– Мне не нужна твоя медицина, Ситт Хаким. Только время – если мне будет позволено иметь его.
– Чтобы твоё лицо исцелилось – да. А для всего остального – нет. Нет, пока жизнь Отца Проклятий всё ещё в опасности. 
– И твоя, Ситт Хаким. – В её голосе звучала странная нотка – словно она улыбалась, когда произносила эти слова. 
– Да, очевидно. Берта, – я по-прежнему спотыкалась на этом неподобающем имени, – мы оставили тебя в покое, чтобы ты отдохнула и восстановила здоровье. Теперь настало время доказать свою искренность. Мистер Вандергельт считает, что тебя прислали сюда шпионить за нами. 
– Я клянусь тебе…
– Милая моя девочка, ты говоришь не с каким-то доверчивым мужчиной, а с другой женщиной. У меня есть веские причины, неизвестные мистеру Вандергельту, верить в твои благие намерения, но ради самой себя, равно как и нас, ты должна активнее помогать мне.
– Чего вы ещё от меня хотите? Я рассказала тебе всё, что знаю. 
– Ты не рассказала ничего. Мне нужны даты, имена, адреса, факты. Мы узнали – не благодаря тебе! – личность человека, который был твоим господином и мучителем. Тебе известно его истинное имя – Винси, или ты знаешь его только под именем Шланге, которое он использовал в Луксоре? Вы были в Каире вместе с ним? Когда он отправился в Луксор? Куда он делся после того, как сбежал с виллы? Где он сейчас? 
Я принесла карандаш и блокнот. По тому, как она отреагировала на мои вопросы, у меня сложилось впечатление, что её не впервые подвергают официальному допросу, но отвечала она с достаточной готовностью. Эти ответы подтвердили то, что я и так подозревала, но были малопригодны для планирования будущей стратегии.
– Неужели молот, вбивающий гвозди в кусок дерева, знает план дома? – горько спросила она. – Я была недостаточно хороша для того, чтобы разделить с ним квартиру в Каире. Он всегда называл себя Шланге, я не знаю его ни под каким другим именем. Он приходил ко мне домой, когда ему было угодно... В Луксоре я жила на вилле, это правда. В этом городе его не знали, его репутация не была замарана моим присутствием, и он нуждался в моей помощи, чтобы сломить Отца Проклятий. Той ночью, сбежав, я поспешила домой, и уже упаковывала одежду, когда он появился и заставил меня идти с ним. Мне пришлось бросить все вещи, мои драгоценности, мои деньги! Мы пробыли неделю в дешёвой луксорской гостинице. Когда он изредка выходил, то запирал меня в комнате. Я не могла выйти: мне нечего было носить, кроме одежды, похожей на твою, и я не осмеливалась появляться в таком виде на улицах Луксора.
– Ты говоришь – неделя. Но когда ты появилась у нас, синяки были свежими. Он не сразу стал распускать руки?
Вуаль задрожала, как будто губы под ней сжались.
– Не чаще, чем обычно. По-моему, он выжидал, сможет ли профессор выздороветь, и собирался узнать, что вы намерены делать дальше. Однажды, вернувшись, он принёс одежду, которую ты видела, и приказал мне надеть её. Той же ночью мы уехали… 
– Куда?
– Разве носильщику сообщают, куда направляется багаж? Он был очень зол. Он что-то пронюхал – нет, не спрашивай меня, что, откуда мне знать? – и обезумел от этого. Он изрыгал гнусные проклятия, угрозы и крайнее недовольство теми, из-за кого потерпел провал. Но никого из его сообщников, кем бы они ни были, рядом не оказалось. А я была рядом. Ну и вот... 
– Да, понятно.– Известием, побудившим Винси к насилию, очевидно, явилась неудачная попытка похищения Рамзеса и Нефрет в Англии. Примерно тогда до меня и дошло письмо Рамзеса. – Как же тебе удалось скрыться?– спросила я.
– В ту ночь он крепко заснул, – ответила она. – А убранство, которое он принёс, стало той самой маскировкой, которую я бы выбрала сама. В чёрном одеянии и под покрывалом я похожа на любую женщину Луксора. Он думал, что у меня никогда не хватит желания или мужества покинуть его, но страх, когда я дошла до предела, придал мне храбрости. Той ночью я осознала то, в чём ранее боялась признаться себе: однажды он убьёт меня – то ли в порыве ярости, то ли заподозрив в предательстве. 
Она говорила со страстью и видимой искренностью, что не могло не вызвать сочувствия у слушателя. Да и сама история тоже выглядела вполне рационально. Я немного подождала, чтобы женщина успокоилась, потому что её голос стал хриплым и дрожащим от воспоминаний о пережитом ужасе.
– Не похоже, что ты в состоянии действительно причинить ему вред своим предательством, – протянула я. – Ты не знаешь, ни куда он собирался отправиться, ни что он намеревался предпринять. Можешь хотя бы описать кого-нибудь из его друзей или сообщников?
– Только людей, которых он нанял в Луксоре. Но они тоже не могли его предать, они не знали его настоящего имени – только то, под которым он снимал виллу. 
– Шланге, – пробормотала я. – Интересно, почему... Ладно. Итак, это всё, что ты можешь мне рассказать?
Она яростно кивнула. 
– Ты веришь мне? Ты не бросишь меня, беззащитную и одинокую?
– Надеюсь, ты не намерена оскорбить меня, – спокойно ответила я. – Но если ты воображаешь, что я способна предать даже врага на смерть или пытки, то явно незнакома с моральным кодексом, которым руководствуются англичане. Благородные принципы христианской веры требуют, чтобы мы прощали наших врагов. И этого вероучения придерживаемся мы все. По крайней мере, – поправилась я, вспомнив неортодоксальные взгляды Эмерсона на организованную религию, – большинство из нас. 
– Ты права, – пробормотала она, смиренно склонив голову. – Он не оставит меня. 
Я знал, к кому она обращалась. 
– Никто из нас не оставит, – отрезала я. – Но мы сталкиваемся с трудностями. Завтра мы начинаем раскопки, и долгие часы, возможно, в течение нескольких дней, будем находиться вдали от дахабии. Ты не боишься остаться одна, только с командой?
Она ответила не менее резко, со всей горячностью, на какую была способна: 
– Он здесь, я знаю! Я видела, как ночью двигались тени... 
– В твоём воображении, очевидно. Наши охранники ничего не заметили. Что ж, я полагаю, тебе придётся идти с нами. Хотя одним Небесам ведомо, что мне там с тобой делать.

* * *

Но в действительности, когда на следующее утро мы покинули судно, она вполне естественно смотрелась рядом с любопытными жителями деревни, собравшимися вокруг нашей маленькой группы. Среди них были и женщины, так что я бы не смогла отличить её от других чёрных фигур, если бы она не стояла рядом со мной. Я ожидал, что она захочет оказаться поближе к Эмерсону, но этого не произошло – возможно, из-за необходимости борьбы с котом за место рядом.
Мы шли через деревню в сопровождении толпы. Некоторые надеялись наняться на работу, других вело праздное любопытство. Жители Хаджи Кандиля стали более привычны к посетителям с тех пор, как мы впервые работали в окрестностях деревни, потому что многие из туристических пароходов останавливались здесь, поднимаясь вверх по реке170. Но жизнь в этих маленьких поселениях очень скучна, и любое новое лицо, особенно иностранец, привлекает толпу. Как эти люди изменились со времени нашего первого посещения! Честное поведение и доброжелательный подход превратили когда-то угрюмых крестьян в наших горячих сторонников; улыбки, рукопожатия, приветствия на арабском – и, разумеется, обычные требования бакшиша – непрерывно следовали за нами. Даже тощие, злобные собаки брели позади на безопасном расстоянии, – они помнили, что гости иногда бросают им съедобные куски. Во всяком случае, у меня это вошло в привычку.
Несколько мужчин и детей шли за нами даже после того, как мы уже оставили деревню и направились к скалам. Эмерсон был во главе процессии, как обычно. Утро дышало приятной прохладой, и потому он пока что не сбросил твидовый жакет. Я с удивлением заметила, что кот сидел у него на плече. Рамзес обучал Бастет делать то же самое, но из-за скудных размеров этой части анатомии Рамзеса Бастет пришлось устраиваться на шее. Телосложение Эмерсона не страдало от такого недостатка – Анубис сидел вертикально, слегка наклонившись вперёд, как носовое украшение корабля. Правду сказать, они представляли собой крайне странную пару, и я размышляла, как Эмерсону удалось до такой степени завоевать доверие животного.
Эмерсон оглянулся на разношёрстное, весёлое, беспорядочное сборище и обратился к Абдулле:
– Мы не хотим, чтобы землекопы и корзинщики171 торчали здесь до завтра или послезавтра. Скажи им, чтобы они вернулись – мы сообщим, когда решим начать наём. 
– Сегодня нанимаю я, – бросил Сайрус, который шествовал, засунув руки в карманы. 
Эмерсон замедлил шаг и позволил Сайрусу догнать его. Они представляли забавный контраст: Сайрус, в безупречном белом льняном костюме и тропическом шлеме, худые щёки тщательно выбриты, бородка напоминает те искусственные бороды, которые носили египетские фараоны – и Эмерсон, в помятых куртке и брюках, рубашке с расстёгнутым воротом, потёртых и пыльных сапогах, с непокрытой черноволосой головой, сияющей под солнечным светом. Кот – и тот был намного лучше ухожен.
– Могу я спросить, кого вы нанимаете, и с какой целью? – вежливо спросил Эмерсон.
– Позвольте мне вас удивить, – не менее вежливо ответил Сайрус. 
Как только мы добрались до места, Сайрус собрал рекрутов и начал читать лекцию на не очень грамотном, но эффективном арабском. И не потребовалось много времени, чтобы результаты стали очевидными. В Египте строительство идёт быстро и легко; наиболее распространённым строительным материалом является глина, из которой лепят кирпичи, высушивая их на солнце, или применяют в качестве раствора, обмазывая тростниковые постройки. Архитектурные методы одинаково просты и неизменны с незапамятных времён. Не требуется сложного оборудования для проектирования квадратного дома с плоской крышей, дверьми и несколькими вентиляционными щелями высоко под карнизом. Широкие окна не являются преимуществом в этом климате: они пропускают тепло, а не воздух, и предоставляют доступ существам, с которыми не хотелось бы делиться своим жильём. 
Эмерсон занявшись предварительным осмотром и планом местности, демонстративно игнорировал яростную деятельность, кипевшую неподалёку, и не сразу отреагировал, когда мы прервались на ланч. Взяв тарелку у Берты, назначившей себя помощником повара, он впервые за сегодняшний день заговорил с ней: 
– Садись и ешь. Кто сказал тебе идти с нами?
– Это была её собственная идея, – вмешалась я, прекрасно зная, кого он подозревает в отданном приказе. – И я согласна с ней: в сложившихся обстоятельствах анонимность должна быть предпочтительнее равенства участников экспедиции, на котором я бы настаивала. 
Эмерсон хмыкнул. Правильно истолковав его реакцию – негласное признание мудрости моего решения – Берта спокойно удалилась. 
Сайрус наблюдал за её уходом, сузив глаза. Я передала ему сведения, которые Берта сообщила мне накануне. Затем он произнёс:
– Я до сих пор не доверяю чёртовой бабе. Я хочу, чтобы за ней наблюдали день и ночь. Я хочу, чтобы она сидела в четырёх стенах, откуда никто не сможет её извлечь без трудностей и шума. 
– А, так вы строите тюрьму! – просиял Эмерсон, указывая на возводившиеся стены.
– Хватит, Эмерсон, я устал от вашего сарказма. Эти клятые палатки не отвечают моим представлениям о надлежащей штаб-квартире, холщовые стены не удержат скорпионов или песчаных блох, не говоря уже о грабителях. И раз вы не желаете ночевать на дахабии...
– Кто вас навёл на такую мысль? – спросил Эмерсон. 
– Да вы же, упрямый, безрассудный...
– Язык, Вандергельт! Здесь присутствуют дамы. Вы, должно быть, неправильно поняли меня. – Он поднялся. – Но продолжайте строить свой экспедиционный дом, если хотите. А остальные будут работать. Чарльз, Рене, Абдулла…
В общем, мы провели ещё три ночи на дахабии. Опытный взгляд Эмерсона снова оказался прав: кирпичи в лощине оказались фундаментами домов – по меньшей мере, одного дома. На третий день обнаружили бо́льшую часть его, а также фрагмент толстой ограждающей стены, которая должна была окружать всю исследуемую площадь. 
Вечерние контакты свелись к минимуму. Оба молодых человека были так измотаны, что за ужином всё время падали на стол, а по завершении трапезы сразу же оказывались в кроватях. Сайрус избегал меня, простодушно объяснив: Эмерсон довёл его до такого состояния, что он не в силах говорить вежливо даже со мной. Эмерсон запирался в своей комнате, Берта – в своей. Я же, натурально, была полностью готова к любой интересной деятельности, поэтому вечера тянулись крайне утомительно – их монотонность не нарушали даже попытки взлома или вооружённого нападения.
Поэтому я обрадовалась, когда на третий вечер Сайрус присоединился ко мне в салоне, выглядя очень элегантно в вечернем костюме, который он всегда надевал в мою честь, и с выражением лица, показывавшим, что его расположение духа явно улучшилось.
– Мальчик-почтальон только что прибыл из Дерута, – объявил он, улыбаясь от удовольствия, которое, как надеялся, доставил мне этим известием. 
Толстый пакет, который мне передали, действительно украшал герб Чалфонта. Я поспешила открыть его, но подозревала, что удовольствие окажется не совсем безоблачным.
Перед отъездом из Луксора на нас обрушился безумный шквал телеграмм. К сожалению, моё сообщение о спасении Эмерсона не успело прибыть в Англию до того, как наши родственники узнали о его исчезновении, и первая телеграмма, которую я получила от них, была настолько взволнованной, что понять её было невозможно. Во второй, дошедшей до меня, после выражений облегчения требовали дальнейших подробностей. Я справилась с этим как нельзя лучше, учитывая ограничения телеграфа и необходимость сдержанности. Я прекрасно знала, что телеграфные операторы в Луксоре падки на взятку, и что шакалам прессы великолепно известна эта прискорбная привычка – которую, однако, можно наблюдать только в стране, жители которой не обладают ни преимуществами британской морали, ни надлежащим прожиточным минимумом.
Я обещала написать, и, конечно же, так и поступила. Но, тем не менее, сомневалась, что моё письмо пришло своевременно – определённо, оно запоздало, и Рамзес на него не ответит. Он, должно быть, писал мне ещё до того, как узнал ужасные известия об исчезновении отца. 
Однако в последнем я ошибалась, что и подтвердило письмо. Я подняла взгляд на Сайруса, не желающего садиться, пока я не приглашу его, но бесспорно трепещущего от любопытства, которое он из чрезмерной вежливости не мог выразить вслух.
– Останьтесь, дорогой друг, – сказала я. – У меня нет секретов от вас. Но сначала объясните мне: как это послание дошло до меня так быстро? Оно датировано всего восемью днями ранее, а почтовое судно тратит одиннадцать, чтобы добраться до Порт-Саида. Вы заполучили джинна? Или наняли изобретателя, чтобы усовершенствовать один из тех летательных аппаратов, о которых я читала? Потому что я знаю: именно вам, так или иначе, обязана я этими добрыми услугами, продиктованными… э-э… заботой.
Сайрус выглядел смущённым – как всегда, когда я хвалила его. 
– Должно быть, оно прибыло по суше в Марсель или Неаполь. Экспресс занимает один-два дня, а быстрая лодка может добраться до Александрии ещё за три. Я попросил друга в Каире отобрать почту в момент её прибытия, и отправить следующим поездом. 
– И почтальон, который путешествует в Дерут и обратно – один из ваших слуг? Дорогой Сайрус!
– Любопытство терзает меня не меньше, чем вас, – покраснел Сайрус. – Более того, мне кажется, вы не очень стремитесь прочитать?
– Я разрываюсь между ожиданием и опасениями, – призналась я. – Когда речь идёт о деятельности Рамзеса, последние имеют тенденцию преобладать, и это тянется так долго... Ах, нет, не так долго, как я думала. Рамзес приложил собрание вырезок из лондонских газет. Чтоб им сгореть! «Известный египтолог пропал без вести и, возможно, погиб...» «Археологическое сообщество скорбит об утрате пользовавшегося самой печальной известностью...» Печальной известностью? Да, «Таймс» меня удивила. Может быть, «Миррор»… О, будь они прокляты! «Миррор» описывает меня, как впавшую в истерику от горя и находящуюся под присмотром врача. «Уорлд» произвёл на свет набросок «сцены убийства» с огромной лужей крови. «Дейли Йелл»… – Документы выпали из моей ослабевшей руки. Вполголоса я произнесла: – Статья в «Дейли Йелл» написана Кевином О'Коннелом. Я не могу это прочитать, Сайрус, действительно не могу. Журналистский стиль Кевина часто приводил меня в убийственную ярость. Я содрогаюсь при одной мысли о том, что он соорудил на этот раз.
– Тогда не читайте, – рассудил Сайрус, наклонившись, чтобы собрать разбросанные бумаги. – Давайте узнаем, что говорит ваш сын. 
– Его литературный стиль не намного лучше, чем у Кевина, – мрачно заметила я.
В действительности единственной частью письма, которое успокоило мои нервы, было приветствие.

«Дорогие мама и папа! Моя рука дрожит от смешанных чувств радости и страха; в течение нескольких бесконечных часов, когда я вписывал это последнее слово, то боялся, что больше никогда не получу привилегию использовать его в прямом смысле. Бесконечных, повторяю, и казалось, что это действительно так, хотя на самом деле прошло менее двенадцати, прежде чем телеграмма мамы принесла новую надежду сердцам, глубоко погружённым в пучины горя. Дядя Уолтер перенёс эту новость с мужественной стойкостью, хотя и старился с каждым прошедшим часом так, будто миновал целый год. Тётя Эвелина непрестанно плакала. Джерри и Боб восстанавливали силы обильными пивными возлияниями, Роза – обильным применением холодной воды и ароматических солей. Я не в силах говорить о бледном, безмолвном, страдальческом горе Нефрет, и слова абсолютно бессильны, когда я пытаюсь описать своё собственное. Только Гарджери оставался непоколебимым. 
– Я этому не верю, – решительно заявил он. – Неправда это. – (Я цитирую Гарджери буквально, дорогие родители, чрезмерные эмоции всегда отрицательно влияют на его грамматику.) – Они не могут убить профессора, даже если проедут по нему локомотивом, которого в любом случае в Египте нет, говорю вам. И если бы они так сделали, мадам не сидела бы под присмотром врачей, она бы бушевала по всей стране, разбивая головы и стреляя в людей. Неправда это. Не верьте ничему тому, что читаете в этих газетах».

Чтение этого выдающегося литературного произведения было прервано серией придушенных звуков со стороны Сайруса. Вытащив свой носовой платок, он прижал его к глазам, из которых текли слёзы, и с трудом выдохнул:
– Прошу прощения, моя дорогая, ничего не могу с собой поделать. Он... он действительно... он всегда так выражается?
– Постоянно, – стиснула я зубы. – Он не потерял свою болтливость, только преобразил её в письменную форму. Можно продолжать?
– Прошу вас.

«Как видите, дорогие мама и папа, из всех нас Гарджери оказался единственным, кто распознал правду. У меня имелись, естественно, определённые оговорки относительно точности журналистских донесений, но в тот момент сыновняя привязанность полностью затмила мой разум.
Первые признаки надвигающейся трагедии возникли накануне появления газетных статей, когда некоторые журналисты, обладающие несколько бо́льшим чувством ответственности, пытались узнать у нас о точности этих сообщений. После первого же вопроса, заданного «Таймс», который дядя Уолтер категорически отверг, мы отказались общаться по телефону. Результатом стал натиск незваных посетителей, размахивавших визитными карточками прессы и требовавшими разрешения на въезд. Излишне упоминать, что они были отправлены восвояси нашими доблестными защитниками. Однако тревога неуклонно возрастала, и когда на следующее утро доставили газеты, мы были вынуждены взглянуть правде в глаза, поскольку они цитировали авторитетные источники в Каире и Луксоре. Но только до вечера, когда посыльный успел доставить вашу телеграмму. Ах, какая сцена тогда произошла! Тётя Эвелина плакала сильнее, чем когда-либо. Роза впала в истерику. Дядя Уолтер и Гарджери пожимали друг другу руки в течение не менее десяти минут. Мы с Нефрет...»

Я поднесла письмо поближе к глазам. 
– Он что-то зачеркнул, – нахмурилась я. – Кажется, он написал: «бросились друг другу в объятия», а затем заменил его на «не смогли сдержать свои чувства». 
– Значит, вот как дела обстоят? – Сайрус уже не удивлялся. – Надеюсь, вы не обидитесь, Амелия, если я скажу: единственное, что может удержать мужчину от чести просить вас стать его женой – перспектива стать отцом этого мальчика.
– Эмерсон – единственный, кто использовал эту возможность, – ответила я. – И, хвала Небесам, нет необходимости рассматривать другого кандидата. Так, что там дальше... О, чтоб тебя разорвало!
– Амелия! – воскликнул Сайрус.
– Прошу прощения, – поспешила исправиться я, не меньше, чем он, шокированная своей непростительной промашкой. – Но, поверьте, Рамзес и святого с лёгкостью заставит богохульствовать. Он тратит четыре страницы, омерзительно полноценно и детально описывая эмоциональные реакции, которые в данном случае представляют лишь академический интерес, а затем посвящает всего один абзац действительно ужасающим новостям. Послушайте только:

«Единственным неудачным последствием счастья после получения вашей телеграммы явилось то, что Боб и Джерри (наши отважные привратники) той ночью слишком крепко спали, что впоследствии объясняли не повышенным потреблением пива, а изнеможением, наступившим вследствие радостного облегчения. Какова бы ни была реальная причина (а я не вижу оснований сомневаться в слове таких верных друзей, которые, кроме того, находятся в лучшем положении, чем я, по способности оценить влияние потребления большого количества пива), они не слышали, как через стену перелезают мужчины, и только когда эти последние были обнаружены собаками, именно лай вышеупомянутых собак разбудили Боба и Джерри. Они появились на сцене как раз вовремя, чтобы вышвырнуть потенциальных грабителей – к большому разочарованию собак, пытавшихся заставить посетителей бросать для них палки. Не волнуйтесь, мама и папа, я подумал о мерах предотвращения подобных случаев в дальнейшем.
В заключение позвольте мне сказать, что я всё больше намерен присоединиться к вам и оказать искреннюю помощь, на которую способен только сын. У меня уже есть три фунта восемнадцать шиллингов».

– Проклятье!
– Почему он говорит... О… – понял Сайрус. 
– Я опять выругалась, – призналась я. – Рамзес копит деньги, чтобы купить билет на пароход. 
– Не беспокойтесь, дорогая. Мальчик не может купить билет или путешествовать в одиночку; кто-то поймает его ещё до того, как судно выйдет из дока. 
– Я не смею надеяться, что Рамзеса остановят какие-либо трудности. Он, вероятно, собирается убедить Гарджери купить билеты и сопровождать его. Гарджери – это слабое звено, и я опасаюсь: он не только помогает Рамзесу и поощряет его в осуществлении любого дикого замысла, возникающего у моего сына, но ещё и безнадёжный романтик. Мне нужно немедленно телеграфировать и запретить ему что бы то ни было в этом духе. 
– Телеграмма дворецкому? – осведомился Сайрус, поднимая брови. 
– Почему бы и нет, раз этого требуют обстоятельства? Кроме того, надо предупредить Уолтера: он слишком простодушен, чтобы предвидеть дьявольские махинации, на которые способны Рамзес и Гарджери.
– Посыльный отнесёт ваше сообщение, когда вам будет угодно, Амелия. В Минии есть телеграфное отделение. 
– Это может подождать до утра. Если так, то я могу отправить и письмо. Лучше сначала посмотреть, что печатают газеты; с ними я в состоянии хотя бы поспорить, если не могу сказать правду, всю правду и ничего, кроме правды172. 
Сайрус немедленно принёс мне чистый виски с содовой. Подкрепившись таким образом, я, относительно успокоившись, стала собираться с мыслями. До последних минут я не вспоминала о Кевине.
У назойливого молодого ирландского журналиста были довольно близкие, хотя и неровные, отношения с нами. При первой встрече его дерзкие вопросы так разозлили Эмерсона, что мой вспыльчивый супруг спустил его с лестницы «Шепард-отеля»173. Не самое подходящее начало для дружбы, но Кевин несколько раз мужественно принимал нашу сторону, когда возникала угроза. В глубине души он был джентльменом и сентименталистом, но, к сожалению, джентльмен и сентименталист зачастую уступали место профессиональному журналисту.
Благодаря виски (бокал с которым Сайрус задумчиво продолжал пополнять), я одолела первую часть истории Кевина без излишнего расстройства.
– Могло быть и хуже, – пробормотала я. – Естественно, Кевин не мог удержаться от намёков на проклятия и «гибель, наконец-то обрушившаяся на голову того, кто слишком долго бросал вызов древним богам Египта». Мне не очень по душе его ссылка на... О Господи всеблагий! 
Я вскочила, как ошпаренная. 
– В чём дело? – с опаской спросил Сайрус. 
– Послушайте вот это. «Наш корреспондент немедленно выезжает в Египет, где надеется взять интервью у профессора и миссис Эмерсон, чтобы выяснить истинные факты, стоящие за этим странным происшествием. Он не сомневается в том, что осталось множество нераскрытых тайн».
Я смяла газету в комок и бросила её на пол. Анубис набросился на неё и начал катать туда-сюда. 
Обычно такое поведение, свойственное лишь котёнку, со стороны крупного кота с чувством собственного достоинства только развлекло бы меня. Но сейчас я чуть не обезумела и не обратила на него никакого внимания. Яростно шагая, я продолжала:
– Катастрофические новости! Во что бы то ни стало мы должны помешать Кевину побеседовать с Эмерсоном! 
– Конечно, если сможем. Но ведь он просто очередной любопытный репортёр.
– Вы не понимаете, Сайрус. С нынешней изоляцией и с Абдуллой на страже мы можем отбиться от других журналистов. Но знакомство Кевина с нашими привычками и его проклятое ирландское очарование превращает его в неизмеримо более грозного противника. Вы забыли, что именно Кевин превратил смерть лорда Баскервиля в «Проклятие фараонов»? Именно журналистская joie de vivre174 Кевина превратила смерть ночного сторожа в «Дело мумии в Британском музее»175. Он разбирается в археологии, он провёл несколько недель в Суданском экспедиционном корпусе, беседуя с офицерами, которые... – Я запнулась и схватилась дрожащей рукой за лоб. Мысль, осенившая меня, имела ужасную однозначность математического уравнения. – Нет, – прошептала я. – Нет. Только не Кевин!
Сайрус метнулся в мою сторону и учтиво обнял меня. 
– С вами всё в порядке, дорогая? Вы побелели, как снег. Присядьте. И выпейте ещё виски. 
– Некоторые ситуации слишком серьёзны, чтобы надеяться на виски с содовой, – сказала я, выскользнув из объятий с небрежным видом, который, надеюсь, не обидел Сайруса. – Моя мысль была абсурдна и неверна. Я отказываюсь от неё. Но, Сайрус, по крайней мере, Кевин обязан узнать правду об амнезии Эмерсона. Он знает его слишком давно и слишком хорошо, чтобы пропустить очевидные доказательства. 
– Я никогда не мог понять, почему вы так настроены хранить это в тайне, даже от семьи, – сказал Сайрус. – Хотя бы его брат имеет право знать правду.
– Вы не знаете, о чём говорите, Сайрус! Через пять минут после Уолтера об этом узнают все домочадцы, и все, включая Гарджери, ринутся толпой ловить первый же пароход! Разве вы забыли совет доктора Шаденфрейде, Сайрус? Мы должны не насиловать память Эмерсона, а ждать, пока она будет расти и расцветать, как цветок. 
– Ха! – произнёс Сайрус таким же скептическим тоном, какой обычно употребляет Эмерсон. 
– Я знаю, что вам не по вкусу теории врача, Сайрус, но он – несомненный авторитет в своей области, и его анализ характера Эмерсона был блестяще точен. Крайне важно, чтобы мы предоставили шанс методам Шаденфрейде. Это окажется невозможно, если наша семья и друзья появятсяздесь en masse176. Ни один из них не способен на железное самообладание, которое руководило моим поведением – и можете ли вы представить, как на Эмерсона подействует встреча с Рамзесом? Одиннадцатилетний сын – само по себе достаточное потрясение для человека, который даже не знает, что женат, а уж такой сын, как Рамзес...
– Но это могло бы послужить толчком для восстановления памяти Эмерсона, – протянул Сайрус, пристально наблюдая за мной. – Вид его сына...
– Он знал меня гораздо дольше, чем Рамзеса, – возразила я, – и при обстоятельствах, которые, наверное, должны были... Я не вижу смысла обсуждать это, Сайрус, – вы должны позволить мне одной решать, что лучше для Эмерсона. 
– Как всегда, вы думаете о нём, а не о себе. Хотелось бы, чтобы вы позволили мне...
– Я не хочу обсуждать это, – прервала я, смягчая нежной улыбкой грубые слова. – С вашего разрешения, Сайрус, я погуляю по палубе перед сном. Нет, мой друг, не надо меня сопровождать – ваши люди настороже, а мне необходимо время для размышлений в одиночестве.
Потребовалось больше времени, чем я ожидала, чтобы холодные размышления утихомирили бушующие воды страданий. Возникшее у меня подозрение, пусть и кратковременное, было воистину ужасным.
Мы с Эмерсоном обсуждали качества, которыми должен обладать враг, чтобы выведать тайну Затерянного Оазиса. Кевин обладал ими – даже элементарными археологическими знаниями. А кроме того – ненасытным любопытством и необузданным воображением (по словам Эмерсона), позволяющими человеку сплести разрозненные нити головоломки в полноценное целое. 
Ничто не может сокрушить дух так, как предательство друга. Некоторые из газетных статей Кевина, на мой взгляд, испытывали нашу дружбу на прочность, но чаще всего в худшем случае они только угрожали нашей репутации. Однако нынешняя ситуация отличалась кардинально – хладнокровное посягательство на жизнь, здоровье и рассудок. Перед моим мысленным взором предстали улыбающееся, веснушчатое лицо Кевина, его честные голубые глаза и буйная пылающая шевелюра. Я снова, как наяву, слышала завораживающий ирландский голос, повторяющий комплименты и заверения в дружбе, в искренности которых я никогда не сомневалась. 
Я и сейчас не сомневалась! Когда моё возбуждение уменьшилось, я напомнила себе, что Кевин был не единственным человеком, имевшим знания и опыт для решения головоломки. И я не могла поверить, что стремление к журналистской сенсации – которой, несомненно, явилась бы история о Затерянном Оазисе – стало бы достаточно сильным побуждением, чтобы заставить человека выступить против своих друзей и собственной натуры.
Однако опасность, вытекавшая из его обычных журналистских инстинктов, была достаточно реальной. Я знала, что не убедила Сайруса в том, что психическое состояние Эмерсона должно сохраняться в тайне, хотя причины, которые я ему привела, звучали вполне здраво. Зачем без необходимости беспокоить наших близких? Зачем давать им повод для массового приезда в Египет и ввергать меня в смятение? Но я знала, как и мой проницательный и понимающий друг, что это – не единственная причина.
Я решила не думать об этом. Самое главное – держать Кевина подальше от Эмерсона. Я стала рассчитывать графики. Если бы он выбрал самые быстрые средства передвижения и свёл отдых к минимуму, он мог бы даже уже сейчас быть в Каире. Хватит ли у него ума расспросить о нашем нынешнем местонахождении вместо того, чтобы по старому следу отправиться за нами в Луксор? Некоторые наши друзья-археологи знали, что мы отправились в Амарну, поскольку к ним необходимо было обратиться, чтобы получить разрешение на раскопки. Трогательная забота и мощное влияние месье Масперо оказали колоссальную помощь в преодолении бюрократической волокиты, и он был не единственным, кто знал о нас. Если бы Кевин направился прямо в Амарну, то оказался бы здесь уже через несколько дней.
«Довлеет дневи злоба его», – напомнила я себе. Ну что ж, я предупреждена. И буду иметь дело с Кевином, когда – я была уверена, что надо употреблять слово «когда», а не «если» – он появится. 
Чудесная египетская ночь успокоила меня своей магией. Взошедшая восковая луна висела шаром живого света над утёсами, оттеняя их бледный известняк своим серебром. Когда я бродила по палубе, шелест юбок смешивался со слабым плеском воды и шёпотом пальмовых листьев, волновавшихся на ночном ветру, и мне вспомнилось былое полнолуние, которое я наблюдала с другой палубы. Менее месяца назад... С какими невероятными надеждами, затаив дыхание, я глядела на тот серебристый шар! Эмерсон стоял рядом со мной, одна его сильная рука сжимала мою, другая – обвивала мою талию. И вот я осталась одна, а он находился дальше от меня, чем когда бы то ни было, хотя в реальности нас разделяли всего несколько футов.
Окна кают открывались на палубу. В его комнате горел свет; тонкие марлевые занавески не мешали наблюдать за происходящим. Проходя мимо, я видела, что он сидит за столом, заваленным книгами и бумагами. Он сидел спиной ко мне, согнувшись над работой. Он не поднял голову, хотя, наверное, слышал стук моих каблуков. Искушение остановиться и наслаждаться созерцанием того, что так знакомо и так любимо – бугристых и гладких мышц этих широких плеч, густых падающих волос, завивавшихся возле ушей – было почти непреодолимо, но я превозмогла его. Достоинство запрещало мне рисковать оказаться обнаруженной за подглядыванием, будто влюблённой девчонке.
Когда я, не останавливаясь, прошла далее, в тени рядом с окном Эмерсона что-то зашевелилось, низкий голос пробормотал приветствие на арабском языке, и я жестом призвала к молчанию. Я не видела, кто именно прятался в темноте – силуэты были одинаковы, потому что все мужчины носили одинаковые тюрбаны и развевающиеся одежды. Они были замечательной, честной, сплочённой группой, преданной своему работодателю. Без сомнения, он неплохо платил им. (Никакого цинизма – ни один разумный человек не может испытывать преданности к тому, кто не намерен платить ему в должной мере.) 
По пути меня приветствовали и другие неизвестные тени. Сидевший на корточках у моего окна, спиной к стене, курил, пылающий конец его сигареты метнулся, как гигантский светлячок, когда он поднёс руку ко лбу и груди177.
Окна комнат, где обитали юноши, были тёмными; из окна Рене доносился гул басовитого храпа – поразительного для такого нежного молодого человека с лицом эстета. Окно Берты также не светилось. Конечно же, она устала; хождение во все стороны по раскопкам, естественно, утомило городскую девушку, не привыкшую к здоровой физической нагрузке. Я узнала того, кто охранял её окно, по росту: он был самым высоким и самым сильным из членов экипажа. Сайрус не собирался рисковать. 
Идя дальше, я взглянула и на его окно, и увидела, что оно тоже не освещено. Возможно, он всё ещё сидел в салоне, выходившем на верхнюю палубу.
Я не нуждалась в одиночной прогулке при лунном свете. Поскольку меня могли видеть только безмолвные наблюдатели, я позволила себе улыбнуться и покачать головой. Методы доктора Шаденфрейде не излечили Сайруса от романтической слабости. Будучи чем-то вроде психолога-любителя, я задавалась вопросом: не родилась ли его грубовато-добродушная американская склонность влюбляться в совершенно неподходящих дам из бессознательного желания оставаться холостяком? Скромная женщина, которой я являюсь, не могла не заметить его всё более нежные взгляды и рыцарское стремление встать на мою защиту, но я прекрасно понимала, что эта растущая привязанность основывалась исключительно на дружбе и на своеобразной неотёсанной галантности, которой славятся американцы. Любая «дама в беде» в возрасте от восемнадцати до сорока восьми вызвала бы те же самые инстинкты. Сайрус знал, что он абсолютно защищён от участи брака со мной – не только при жизни Эмерсона, но и после. Могла бы я, познав такого человека, стать невестой другого? 
Лунный свет вызвал во мне болезненную впечатлительность – обычное его действие, когда наслаждаешься луной в одиночестве. Я вернулась в свою комнату, написала телеграммы Гарджери и Уолтеру, сочинила повелительное письмо сыну и привела в порядок записи, посвящённые сегодняшним раскопкам. Когда я закончила, мои веки были тяжелее камня; и, тем не менее, я, как всегда, сто раз расчесала волосы, приняла долгую (холодную) ванну и намазала кремом кожу. (Это не тщеславие, а необходимость в Египте, где солнце и песок ужасно влияют на цвет лица.) Я надеялась, что интенсивные труды помешают мне заснуть. Однако этого не произошло. Уверена, что не стоит раскрывать содержание моих снов сочувствующему Читателю.

* * *

Для такой крепкой женщины, как я, беспокойная ночь ничего не значит. Я проснулась свежей и настороженной, готовой столкнуться с трудностями, которые, по моему убеждению, были неизбежны. Эмерсон выжидал, пытаясь избавить нас от охраны, чтобы приступить к своим археологическим изысканиям, но он – нетерпеливый человек, и я подозревала, что он намеревается воплотить в жизнь свой смешной план. Я никак не могла помешать этому, потому что любые аргументы бессильны, когда ему втемяшится в голову какая-нибудь глупая идея. Всё, что я могла сделать – ожидать худшего и предпринимать шаги, чтобы предотвратить его. В схеме Эмерсона имелось одно преимущество: чем дальше мы находились от реки, тем сложнее было бы Кевину О'Коннеллу добраться до нас.
Первый же взгляд на Эмерсона утром усилил мою догадку: сегодня – тот самый день. Он поглощал завтрак с видом человека, нуждающегося в пище из-за предстоящей напряжённой деятельности, и пребывал в подозрительно благодушном настроении, похвалив Рене за быстроту, с которой тот изучал методы раскопок, и одобрив план местности, составленный Чарли. Время от времени он бросал кусочки колбасы Анубису, который ловил их в воздухе, как форель, выпрыгивающая из воды, чтобы схватить муху. Мне бы хотелось, чтобы чёртова борода не закрывала рот. Рот вечно выдаёт Эмерсона: когда он вынашивает коварные замыслы, то не может контролировать подёргивания его углов.
Эмерсон увидел, как я уставилась на него. 
– Вас что-то оскорбляет, МИСС Пибоди? Крошки в моей бороде, да? Или сама борода? Ну же, давайте, не стесняйтесь высказать своё мнение.
– Ну, раз уж вы спрашиваете… – начала я.
– Спрашиваю, спрашиваю. Имея прочные убеждения, я вряд ли могу возражать против того, чтобы ими обладали и другие.
– Ха! – ответила я.– Что ж, тогда я должна сказать, что ваша борода – один из самых омерзительных примеров отталкивающего придатка178, который я когда-либо видела. Бороды антисанитарны, неприглядны, пожароопасны – вернее, опасны для курильщиков – и выставляют на всеобщее обозрение неуверенность мужчин в себе. Мужчины выращивают их только потому, что, по-моему, женщины на это не способны. 
Глаза Эмерсона сузились от ярости, но он не мог издать ни звука, потому что его рот был набит яйцами и колбасой. Не успел он проглотить их, как Сайрус, нервно пощипывавший бородку, воскликнул:
– Я никогда не думал об этом с подобной точки зрения. Может быть, мне лучше...
– Не будьте раболепным дураком, Вандергельт, – прорычал Эмерсон. – Она говорит глупости в надежде досадить МНЕ. Кто, к дьяволу, вообще завёл этот разговор о бородах? Пошевеливайтесь и заканчивайте, вы все, я собираюсь уходить. 
И ушёл, оставив за собой дверь, раскачивающуюся на петлях. Молодые люди вскочили и бросились за ним. Я намазала маслом ещё один кусок тоста. 
– Я не имела в виду вас, Сайрус, – улыбнулась я ему. – Эта бородка – ваша неотъемлемая часть, и я не могу представить вас без неё. 
Я считала, что это комплимент, но Сайрус не выглядел умиротворённым.
Когда мы сошли на берег, воздух всё ещё был прохладным и приятным. Я отстала, разговаривая с юным Чарли, искавшим меня с очевидным намерением посоветоваться. Ему потребовалось некоторое время, чтобы дойти до сути, пока я прямо не спросила, что его беспокоит. 
– Это стела, – признался он. – Она – высоко на скале, вы помните?
– Стела, – сказал я. – Не беспокойтесь об этом, Чарльз, пройдёт немало времени, прежде чем Эмерсон обратит внимание на стелы. 
– Нет, мэм, это не так! Он хочет, чтобы я сегодня занялся ей. И я не мог сказать профессору, я не осмелился, но я не в состоянии... я не... я должен сказать, что у меня...
– Боязнь высоты?
Он выглядел таким виноватым, словно только что признался в убийстве.
– Мой милый Чарльз, этого нечего стыдиться. Научные исследования показывают, что подобные страхи – недостатки, которые страдальцы не могут контролировать. Вы должны честно признаться; было бы опасно, а то и смертельно опасно для вас заставить себя приниматься за задачу, которую вы не можете выполнить. – Чарльз совершенно не казался успокоенным моим утешительным диагнозом, поэтому я продолжила: – Если хотите, я сама скажу Эмерсону. 
Молодой парень расправил мужественные плечи. 
– Нет, мэм, я благодарю вас, но это было бы трусостью. 
– Скажите ему сами, но помните: если вы этого не сделаете, то расскажу я. Теперь поторопитесь, мы отстаём.
Остальные уже исчезли из поля зрения. Когда мы спешили по деревенской улице, отвечая на приветствия и перешагивая через собак, цыплят и детей, навстречу нам вышел человек. Я подавила нетерпеливый возглас: это был шейх, старейшина деревни, и по его поведению я поняла, что он намерен задержать меня. 
Нам удалось избежать длительных приветственных церемоний, которых обычно требуют правила любезности в таких маленьких общинах, но я не видела возможности увильнуть от неё сейчас, не нанеся человеку смертельную обиду. 
Бедный прежний старейшина, наш старый знакомый, давно уже умер; его преемником был человек в расцвете сил, который выглядел более здоровым и сытым, чем большинство феллахов. Он приветствовал меня традиционным образом, и я ответила, как полагается. 
– Окажет ли ситт честь моему дому? – последовал вопрос. 
Зная, что этот визит может занять час, а то и более, я искала вежливый способ уклониться.
– Эта честь слишком высока для меня. Я должна следовать за Эмерсоном-эффенди, который является моим… э-э… начальником. Он разозлится, если я задержусь. 
Я думала, что этот аргумент окажется убедительным в мире, где преобладают мужчины, но старейшина нахмурил лоб. 
– Ситт должна выслушать меня. Я пытался поговорить с Отцом Проклятий, но он не остановился. Он бесстрашен, но ему следует знать, что Мохаммед вернулся. 
Мохаммед – очень популярное имя в Египте. Мне понадобилось некоторое время, чтобы определить, о ком идёт речь. 
– Сын прежнего старейшины? Я думала, он сбежал после разоблачения злодея, притворявшегося мумией179.
– Он убежал, да. Когда вы с Отцом Проклятий разоблачили злодея, Мохаммед знал, что отправится в тюрьму за помощь плохому человеку. Или сам Отец Проклятий накажет его, что ничуть не лучше. Уже много лет его не было в деревне, но он вернулся, ситт – я сам видел его прошлой ночью. 
Я пожелала, и не впервые, чтобы некая невыразимая Сила прекратила так причудливо интерпретировать мои молитвы. Ещё один призрак из прошлого! Неужели все наши старые враги решили преследовать нас? Пока я размышляла, шейх всё больше волновался.
– Здесь живут честные люди, мы уважаем Отца Проклятий, и его почтенную главную жену, и всех инглизи, нанимающих нас на работу. Но в каждой деревне есть несколько бесчестных. Я думаю, что Мохаммед пытается разжечь их гнев против Отца Проклятий, потому что он громко говорил об этом в кофейной лавке, а  слушали его те, кто слывёт среди нас негодяями. Предупредите Отца Проклятий, ситт, и позаботьтесь о себе. Мохаммед винит в своём позоре вас. Он надеялся стать шейхом после смерти отца.
И до сих пор надеется, подумалось мне. Беспокойство шейха о нас было не совсем альтруистичным – Мохаммед мог стать потенциальным соперником. Тем не менее, он был честным человеком, и я поблагодарила его, прежде чем торопливо уйти.
Эмерсон назвал наш участок раскопок восточной деревней, отвергнув возражения Сайруса, утверждавшего, что один дом и часть стены не составляют деревню. И добавившего, что никто, даже идиот, подобный Эхнатону, не построит жилой квартал так далеко от реки. (Сайрус был одним из тех, кто не разделял моего возвышенного взгляда на фараона-еретика, но в моём присутствии держал своё мнение при себе.) 
Они спорили об этом, когда я появилась на сцене – даже развив самую большую скорость, я не могла догнать Эмерсона, когда тот торопился. Тем временем Эмерсон разложил планы на валуне. Вытащив трубку изо рта, он использовал черенок, как указатель.
– Это древние дороги, Вандергельт, и полдюжины из них сходятся в этой точке, находящейся на полпути между южной и северной гробницами. Дом, который мы закончили раскапывать вчера, очевидно, является одним из множества таких жилищ, глиняный кирпич подобной формы и материала рассеян по всей лощине. О, проклятье, я не могу тратить время на объяснения, и почему, к дьяволу, я должен этим заниматься? Отправляйтесь с Абдуллой, он следует по внешней стороне ограды. И скоро должен пройти через ворота.
Что-то бормоча и качая головой, Сайрус удалился. Наблюдение за Абдуллой и его обученными людьми из Азийеха увлекало археолога-энтузиаста; в некоторых местах только опытный глаз мог различать раскрошенный кирпич среди похоронившей его естественной почвы. Сайрус восторгался археологией, ошибиться я не могла, но, как и многие землекопы, он предпочитал гробницы правителей и знати смиренным жилищам, что было совершенно очевидно. Единственными артефактами, которые мы обнаружили, стали фаянсовые бусины и деревянный шпиндель веретена. 
– Эмерсон, – торопливо произнесла я. – Я должна поговорить с вами.
– Ну, что там? – Он свернул план и поднялся, горя желанием немедленно приступить к работе. 
– Старейшина сказал мне, что наш… ваш старый враг вернулся в деревню.
– Что, ещё один? – коротко рассмеялся Эмерсон. Затем быстро зашагал прочь. Я побежала за ним. 
– Вы должны выслушать меня. У Мохаммеда есть веские основания пылать к нам… к вам злобой. Он подлец и трус...
– Тогда здравый смысл подскажет ему, что не стоит беспокоить меня. Я полагаю, – задумчиво произнёс Эмерсон, – что мы разделим рабочих. У Чарльза, похоже, есть голова на плечах; с помощью Фейсала он может начать с юго-восточного угла. Я хочу получить представление о том, насколько план разнообразен...
И побежал рысью, не переставая говорить.
Как я и подозревала, Эмерсон только дразнил бедного Чарли, когда угрожал заставить его работать на пограничной стеле. Больше этот вопрос не упоминался. Когда мы прервались на обед, частично открытые стены второго дома доказали теорию Эмерсона – по крайней мере, к его удовлетворению. 
Моя задача, заключавшаяся в том, чтобы просеять отсыпи, удалённые с участка, не оказалась обременительной: мало предметов, и все – низкого качества. Я с радостью остановилась, хотя солнце вовсю припекало, и тени было мало. Как Берта вынесла жару в своих глухих одеждах, я не могла себе представить. С утра она помогала мне, работая быстро и грамотно. 
Эмерсон любезно согласился разрешить загнанным рабочим отдохнуть в самую жаркую часть дня. Так происходило почти на всех раскопках, но Эмерсон всегда вёл себя так, будто совершал огромную уступку. В тот день он почти не бормотал. После того, как другие ушли в поисках убежища от солнца, я не сводила глаз с Эмерсона. Он растянулся на земле, закрыв шляпой лицо. Одну из палаток заняла я, другую – Сайрус. Молодые люди удалились в построенный Сайрусом дом. Где Берта, я не знала, но чувствовала, что это известно человеку, которому Сайрус поручил наблюдать за ней. 
Прошло менее получаса, когда Эмерсон сбросил шляпу с лица и сел. Он долго и подозрительно наблюдал за палаткой, где я лежал, прежде чем встать.
Я подождала, пока он исчез за хребтом, и лишь тогда последовала за ним. Как я и подозревала, он направлялся на восток, к скалам и входу в королевский вади. 
Равнина и изрытые лица скал были совершенно лишены жизни. В это время даже пустынные животные забились в свои норы. Единственные движущиеся предметы – ястреб, высоко кружившийся в небе, белом от солнца, и рослая, прямая фигура впереди. Я спешила за ней, чувствуя, как по коже бегают мурашки. Эмерсон – вполне сознательно – предоставил Мохаммеду или иному врагу именно ту возможность, которую тот ожидал. И этот враг будет наблюдать и следовать по пятам, с бесконечным терпением ожидая того момента, когда сможет застать свою жертву наедине. 
Я выждала, пока Эмерсон почти достиг расщелины в скале, и только тогда окликнула его. Я не осмеливалась ждать дольше: имелись сотни укрытий у основания рухнувшей скалы, тысячи – среди сужающихся стен вади. Он услышал, повернулся, и мои уши потрясли взрывные комментарии. Но он подождал, пока я присоединюсь к нему. 
– Я должен был предвидеть это, – заметил Эмерсон, когда я оказалась рядом, задыхаясь и вспотев. – Неужели человек не может спокойно прогуляться, чтобы вы не следовали за ним, как собака на поводке? Возвращайтесь обратно.
– Спокойно прогуляться? – ахнула я. – Вы думаете, что меня обманула вся эта чушь по поводу гробницы Нефертити? Очевидно, вы считаете, что можете приказать остальным продолжать раскапывать эту жалкую деревню, пока сами притворяетесь, что работаете в королевском вади. Вы и не намеревались тратить там время; это просто ширма – вернее, приманка для достаточно глупого врага, который поверит, что вы можете похвастаться знанием тайных гробниц. Вы – приманка в ловушке!
– Вы смешиваете метафоры, – критически ответил Эмерсон. Его тон был мягким, но я помнила этот мягкий мурлыкающий голос, а в глазах появился блеск, который я видела и раньше – но никогда он не был обращён непосредственно ко мне. – Теперь разворачивайтесь и отправляйтесь обратно, МИСС Пибоди – либо, если вы предпочитаете, посидите там, на скале, пока я не вернусь – или я переброшу вас через плечо и отнесу к вашему другу Вандергельту, который последит за тем, чтобы вы больше не скитались. 
Он шагнул ко мне. Я шагнула назад. Такой вариант меня совершенно не устраивал. 
– Сайрус не согласится, – сказала я. 
– Думаю, согласится. 
Я тоже так думала. И не сомневалась, что Эмерсон выполнит свою угрозу.
Идея имела определённую привлекательность, но я временно отказалась от неё. Я не могла остановить Эмерсона, не выстрелив ему в ногу (очень соблазнительно, но могло привести к нежелательным результатам в случае необходимости долгого бега). Раз уж мне следовало охранять и защищать его, моим единственным оружием являлись мастерство и хитрость. Я и воспользовалась ими, опустившись на указанную скалу и яростно моргая, будто в попытке сдержать слёзы. 
– Я подожду здесь, – шмыгнула я носом. 
– О,– отозвался Эмерсон. – Ну ладно. Смотрите сами. – И почти сразу грубо добавил: – Я скоро. 
Я уже упоминала, что вади почти сразу поворачивает на восток, и выступ скалы закрывает взгляд на равнину. Эмерсон прошёл мимо. Я ждала, наблюдая поверх носового платка, прижатого к лицу. Спустя короткое время голова Эмерсона появилась вновь, его сузившиеся глаза впились в меня. Я склонила голову, скрывая улыбку, и прижала носовой платок к губам.
Голова исчезла, и я услышала удаляющийся хруст обломков под ногами. Как только звуки стихли, я последовала за мужем. 
С бешено колотившимся сердцем спешила я вслед, прокладывая путь среди валунов, засорявших дно каньона. Главная трудность, с которой я столкнулась – не прятаться, а сохранить ясное видение; изгибы и повороты пути, загромождённые обломками, позволяли замечать только абрис фигуры удалявшегося Эмерсона. И лишь благодаря удаче – или благословению Провидения, как я предпочитаю верить – один мимолётный взгляд позволил мне заметить то, чего я так боялась. 
Из-за кучи валунов, которую только что миновал Эмерсон, возник человек. Бесшумной походкой из-за босых ног, в грязно-белом халате, почти невидимом на фоне каменных стен из бледного известняка, он метнулся к Эмерсону. Солнечный свет ослепительно отразился от ножа в руке. 
– Эмерсон!– закричала я. – Сзади!
Эхо прокатилось от скалы до скалы. Эмерсон развернулся. Поднятая рука Мохаммеда опустилась. Нож нашёл цель. Эмерсон пошатнулся, схватившись рукой за лицо. Тем не менее, он остался стоять, и Мохаммед, подняв руку, чтобы снова нанести удар, стал осторожно кружить рядом. Он не был таким дураком, чтобы приблизиться к Эмерсону – даже безоружному и раненому. 
Излишне говорить, что я бросилась вперёд со всей возможной скоростью. Конечно же, зонтик был при мне. Потребовалось не более одной-двух секунд, чтобы осознать его ненужность в данном случае. Я никоим образом не могла успеть добежать до мужчин так быстро, чтобы предотвратить повторный удар. Засунув зонтик под мышку, я выхватила револьвер из кармана, прицелилась и выстрелила. 
Когда я подбежала к Эмерсону, Мохаммед давно исчез. Эмерсон всё ещё стоял, прислонившись к скале. Приподнятая рука была прижата к щеке. Поскольку у него никогда не было носового платка, я решила, что он заменил этот полезный предмет обихода рукавом рубашки, пытаясь остановить кровь, которая превратила левую сторону его бороды в липкую массу и продолжала капать на рубашку. 
Из-за тревоги, экстремальной скорости передвижения и рельефа я слишком тяжело дышала, чтобы хоть что-то произнести. К моему удивлению, Эмерсон терпеливо ждал, пока я начну.  И смотрел на меня с любопытством поверх неописуемых остатков рукава.
– Ещё одна рубашка пришла в негодность, – выдохнула я. 
Пристальные синие глаза на мгновение скрылись за опущенными веками. Через мгновение Эмерсон пробормотал: 
– Не говоря уже о моём лице. В кого вы стреляли?
– В Мохаммеда, конечно. 
– Вы промахнулись на добрые шесть ярдов. 
– Но выстрел достиг желаемого эффекта. 
– Он сбежал.
– Я могу обидеться на подразумеваемую критику. Сядьте, вы, упрямец, пока не упали, и уберите этот грязный рукав с лица, чтобы я могла осмотреть рану. 
Всё было не так плохо, как я боялась, но достаточно скверно. Рана бежала от скулы к челюсти и обильно кровоточила. Моего носового платка явно не хватало для решения этой задачи.
– Что, чёрт возьми, вы делаете? – тревожно спросил Эмерсон, мгновенно побледнев, когда я сбросила куртку и стала расстёгивать блузку. 
– Очевидно, готовить бинты, – ответила я, снимая блузку. Эмерсон поспешно закрыл глаза, но, кажется, подглядывал сквозь ресницы. 
Повязку было исключительно неудобно накладывать. Когда я закончила, он выглядел наполовину готовой мумией, но кровотечение почти остановилось. 
– Вот так будет получше, – сказала я, взяв куртку. – И соответствует шраму на другой вашей щеке. 
Эмерсон прищурился на меня через полузакрытые веки. 
– Её нужно будет немедленно зашить, – продолжала я, – и тщательно продезинфицировать.
Эмерсон выпрямился и бросил на меня яростный взгляд. Он попытался что-то сказать, но повязки, закреплённые вокруг челюстей, затрудняли артикуляцию. Однако я поняла это слово. 
– Боюсь, у меня нет выбора, Эмерсон. Прежде, чем лечить рану на голове, необходимо сбрить волосы; как вам известно, то же относится и к ранам лица. Но не расстраивайтесь – я срежу только половину.

ГЛАВА 10

Чем хуже человек,
тем крепче он спит. 
Если бы он обладал совестью,
то не был бы злодеем.

В полуденной тишине звук выстрелов разнёсся далеко, и, как я узнала позже, друзья уже заметили наше отсутствие и отправились искать нас. Когда мы вышли из входа в вади, я увидела, что приближается Абдулла – никогда бы не подумала, что он способен развить подобную скорость. Увидев нас, он застыл, бросив на нас изумлённый взгляд, а затем присел на землю, прикрыв голову руками. Он оставался в этом положении, неподвижный, как статуя, пока мы не подошли к нему. 
– Я потерпел неудачу, – раздался замогильный голос из-под складок ткани. – Я вернусь в Азийех и сяду на солнце вместе с другими дряхлыми стариками. 
– А ну, вставай, ты, мелодраматичный старый дурак, – прорычал Эмерсон. – Как это ты потерпел неудачу? Я не нанимал тебя нянькой.
Так Эмерсон представляет себе ласковое обращение. Он продолжал, не дожидаясь ответа. Я увидела, как Сайрус ведёт к нам всех остальных, и поэтому позволила Эмерсону действовать без меня. Абдулла медленно выпрямился в полный рост. Он действительно наслаждается драматическими представлениями, как и большинство египтян, но я видела, что на его лице, преисполненном достоинства, отразились потрясение и раскаяние. 
– Ситт Хаким, – начал он. 
– Хватит, мой друг. Сам Аллах не мог бы остановить Эмерсона, когда он намерен совершить очередную глупость. Он обязан тебе своей жизнью. Я знаю это, и он тоже; он просто не совсем традиционно выражает благодарность и любовь, которые испытывает к тебе.
Лицо Абдуллы просветлело. Решив, что звучный и величавый словарный запас классического арабского языка не соответствует моим чувствам, я добавила по-английски:
– Нам просто нужно будет внимательнее следить за ним, вот и всё. Чёрт побери, бывают случаи, когда он попадает в бо́льшую неприятность, чем Рамзес!

* * *

К счастью, Эмерсон чувствовал себя довольно слабым, поэтому потребовалось всего десять минут усиленного крика, чтобы убедить его вернуться на дахабию – но только после того, как он прочитал лекции Рене и Чарльзу о том, как продолжать раскопки, и настоял, чтобы Абдулла оставался с ними для наблюдения. Он отказался опереться на Сайруса или на меня, но когда к нему подошла Берта – любое чувство, которое она могла бы испытывать, надёжно скрывала вуаль – он принял предложенную ей руку.
Безмолвно и умело она помогала мне при медицинских манипуляциях, пока я не начала зашивать рану. Подкрепившись бренди и упрямством, Эмерсон не произнёс ни звука во время этого процесса, который мне тоже не доставил ни малейшего удовольствия. Когда я закончила, то увидела, что девушка скорчилась в углу спиной ко мне.
– Странно, почему у некоторых людей такая слабость при виде иглы, – размышляла я, отрезая кусок липкого пластыря. 
– Да, странно, – обернулся Сайрус. – Почему бы не позволить мне закончить процедуру, Амелия? Вам это вряд ли так уж приятно...
Эмерсон, по-прежнему лежавший на спине, коротко рассмеялся. 
– Осталось чуть-чуть, – ответила я. – Сами видите, что невозможно прилепить пластырь на эти бакенбарды.
Эмерсон немедленно объявил о намерении вернуться на работу. После довольно шумной дискуссии он, наконец, согласился отдохнуть в течение оставшейся части дня при условии, что мы оставим его в строгом одиночестве. По его требованию я закрыла за ним дверь, и лишь тогда позволила вздоху сорваться с губ.
– Моя бедная девочка, – мягко произнёс Сайрус. – Как мужественно вы исполняли свои мучительные обязанности... 
– О, я уже давно привыкла зашивать Эмерсона. Но, Сайрус – мы были на волосок от гибели! Мы не можем идти этим путём, отбивая одну атаку за другой. Лучшая защита – это нападение. Мы должны вести себя агрессивно!
Сайрус дёрнул себя за бородку. 
– Я боялся, что вы так и скажете. Вы ничуть не лучше его, Амелия. Уже второй раз вы исчезаете и доводите меня до сердечного приступа. Я стараюсь как можно лучше защитить вас...
– Я понимаю, Сайрус, и благодарна вам за заботу, хотя, если вы позволите мне так выразиться, роль несчастной крошки, нуждающейся в мужской защите, меня совершенно не устраивает.
Настала очередь Сайруса вздохнуть. 
– Ладно. Просто окажите мне любезность, сообщая о своих планах, договорились? Чем вы намерены заняться сейчас?
– Я отправляюсь в деревню. 
– Тогда я иду с вами. 
Мы приятно побеседовали с шейхом. Когда я рассказала ему, что произошло, он с ужасом замахал руками, ссылаясь на каждого святого в мусульманском календаре, начиная с самого Пророка, и торжественно заявил о невиновности – как своей, так и всей деревни. Я заверила его, что мы никогда не позволим себе поступать подобно некоторым тиранам, наказывавшим всю общину за проступки одного человека. Затем я перешла к тому, чтобы сделать ему предложение, от которого он не мог отказаться.
Мы спускались по берегу к трапу, когда Сайрус вновь обрёл дар речи: 
– Мёртвым или живым? Награда – первоклассная идея, Амелия, но не следовало бы вам сказать... 
– Это всего лишь арабская риторика, – заверила я. – Порой она весьма выразительна.
– Да уж. «Его голову в корзине» – до сих пор мороз по коже. 
– Я дала понять, что предпочитаю заполучить его живым. Но приму то, что выйдет.
Качая головой, Сайрус удалился к себе, а я отправилась к Эмерсону. Он крепко спал, как я и ожидала, потому что подлила ему раствор лауданума180 в бутылку с водой. Успокоившись на этот счёт, я ушла в свою комнату – не отдыхать, как я обещала Сайрусу, но поразмыслить о дальнейшем.
К тому времени, когда утомлённые рабочие вернулись с раскопок, я разработала стратегию. Самая сложная часть заключалась в том, чтобы решить, кому можно довериться и в какой степени. Я не рассчитывала на какое-либо сотрудничество с Эмерсоном, но надеялась тем или иным способом вызвать обсуждение его намерений в отношении раскопок. Сайрус, я опасалась, не совсем отказался от очаровательной, но абсурдной идеи – защищать меня; поэтому пришлось искать способы уклониться от его внимания, когда это меня не устроит. Мужчины время от времени страшно мешают; насколько проще стала бы жизнь, если бы нам, женщинам, не приходилось делать скидку на некоторые их особенности.
Проще – но далеко не такой интересной. Хмурый взгляд моего ныне безбородого супруга, подаренный мне за обеденным столом, заставил меня взволнованно задрожать, а заодно напомнил: никакие усилия не окажутся чрезмерными, чтобы спасти его от опасности. К сожалению, мне пришлось скрыть ямочку в подбородке Эмерсона (он её ненавидит, а я – обожаю); полоски липкого пластыря изуродовали переносицу и верхнюю губу. Но мощная челюсть, наконец, была выставлена на всеобщее обозрение; по крайней мере, мой любящий взгляд мог наслаждаться хотя бы одной великолепно вылепленной щекой.
Я собиралась похвалить улучшение его облика, когда, извиняясь за опоздание, вошёл Сайрус, выглядевший несколько смущённым. Я выронила салфетку. 
– Сайрус! Вы сбрили свою бородку!
– В знак сострадания, – ответил американец, взглянув на Эмерсона. 
– Впустую, – отрезал Эмерсон. – Вам следовало не сдавать позиции, Вандергельт, как выражаются американцы. Вы выглядите смешно. 
– Совсем нет, – задумалась я, оценивая результат. – Одобряю, Сайрус. у вас красивый, хорошо сформированный подбородок. Действительно, вы выглядите лет на десять моложе. 
Эмерсон немедленно сменил тему, потребовав от Рене отчёт о сделанном за день. 
– Вы были правы, профессор, – начал Рене. – Второе строение, по-видимому, имеет тот же размер, что и примыкающее к нему: пять метров в ширину и десять – в глубину. Планы идентичны – всего четыре комнаты. В одной комнате, где мы нашли очаг с почерневшей от дыма штукатуркой над ним, обрушилась часть потолка. Он был сооружён из циновок, покрытых грязевой штукатуркой...
– Крыша, а не потолок, – огрызнулся Эмерсон. – Дома строились только в один этаж. Лестница вела на крышу, которая оставалась открытой, но использовалась, как дополнительное жизненное пространство, а также хранилище. Чарльз, как насчёт другого дома?
Опять догадка Эмерсона оказалась точной. Строение было больше и сложнее по сравнению с меньшими домами, ограждающая стена формировала южную и восточную стороны. После дальнейшего обсуждения Эмерсон объявил:
– Тут и обсуждать нечего. Большой дом принадлежал надсмотрщику или чиновнику. Деревня для проживания рабочих окружена внешней стеной и аккуратно распланирована, что указывает: она была спроектирована и построена, как единое целое, в отличие от беспорядочного роста обычных городов. Питри нашёл подобное расположение в Лахуне181; я говорил ему, что там, должно быть, обитали люди, сооружавшие близлежащую пирамиду и ухаживавшие за ней. – Пытаясь выпятить губы в сторону Сайруса (эффект этого жеста несколько ослабили полоски липкого пластыря, обрамлявшие эту часть лица), он добавил: – Видите ли, Вандергельт, Эхнатон всё-таки не был глупцом. Здешнюю деревню населяли рабочие, украшавшие гробницы, и охранники некрополя, и нельзя было придумать лучшего места для неё – на полпути между двумя группами гробниц знати и недалеко от входа в вади, где находилась собственная усыпальница Эхнатона.
Это догматическая декларация (абсолютную верность которой подтвердили дальнейшие раскопки) не спровоцировала возражения, но и не вызвала энтузиазма у слушателей. Сайрус выразил общее мнение, заметив:
– Чушь, Эмерсон, мы не найдём ничего интересного в деревне бедняков-рабочих. Я надеюсь, что вы не хотите раскопать всю долину. Это займёт целую зиму.
– Типичное мнение дилетанта, – отреагировал Эмерсон со своим обычным тактом. – Мы почти ничего не знаем о древней египетской архитектуре домов, а уж тем более о том, как жили обычные люди. Исторически совершить открытие такого рода гораздо важнее, чем обнаружить очередную разграбленную могилу – сколько их мы уже раскопали!
– Полностью согласна, – подтвердила я. – Раз уж мы начали, то должны надлежащим образом выполнить эту работу и подготовить исчерпывающую публикацию, включающую сравнение нашей деревни с той, что находится в Лахуне. 
Я знала, что Эмерсон вовсе не собирался этим заниматься, но будет спорить до тех пор, пока Сайрус ему возражает. Вместо того, чтобы выразить согласие со мной, ему пришлось отступить. 
– Я никогда не планировал раскопки села, за исключением традиционных исследовательских работ, – нахмурился он. – Как только дом надсмотрщика будет очищен и надлежащим образом описан, мы переместимся в другое место. 
Чарльз скорчил гримасу. Я обнадёживающе улыбнулась. 
– Пограничные стелы? – спросила я. – Они, безусловно, станут нашим следующим проектом.
– О, вы так думаете, да? – Эмерсон сердито посмотрел на меня. – Пограничные стелы могут подождать. Я намерен и дальше работать в королевском вади. 
Он явно ожидал протестов с моей стороны, и я не стала его разочаровывать. Мужчинами так легко манипулировать, что невольно жалеешь их. Когда я сдалась – как будто нехотя – Эмерсон думал, что выиграл схватку, хотя я знала, что победа осталась за мной. Куда бы он ни пошёл, мы бы отправились за ним – все мы. Один в поле не воин – банальное высказывание, но, как и большинство банальных изречений, попадает прямо в яблочко.
После обеда Чарльз и Рене попросили разрешения пойти в деревню. Она славилась своего рода кофейней, где люди проводили вечера, фаддличая и бездельничая. Чарльз объяснил с очаровательной откровенностью, что они с Рене надеялись улучшить владение языком и укрепить дружеские отношения с жителями. Я преподнесла им краткую материнскую лекцию об опасностях чрезмерного дружелюбия по отношению к определённой части населения. Лекция изрядно смутила их, но я пренебрегла бы своим долгом, если бы поступила иначе.
Мы с Сайрусом удалились в салон на военный совет. Я пригласила Эмерсона присоединиться к нам, но он, отказавшись, направился в свою комнату, чего я и добивалась. Он потерял большое количество крови и нуждался в отдыхе. Кроме того, я хотела обсудить определённые вопросы наедине с Сайрусом. 
– Я решила полностью довериться вам, Сайрус, – начала я. – Надеюсь, вы верите, что меня сдерживали не отсутствие веры в ваше благоразумие или в вашу дружбу. Я дала клятву соблюдать тайну, и это обещание не могу и не стану нарушать, но факты, которые я намерена вам сообщить, по моему мнению, не добавят ничего нового к тем выводам, к которым вы уже пришли ранее. 
Не менее веско он ответил:
– Позвольте мне успокоить вашу совесть, Амелия, рассказав вам то, что я уже знаю. Думаю, я не единственный, кто способен строить догадки. Те из нас, кто был знаком с Уилли Фортом, знал о его «затерянной цивилизации». Чёрт побери, главная проблема, возникавшая тогда перед нами – как избежать опасности того, что он заговорит нас до смертной скуки, болтая об этом. Затем вы с Эмерсоном прошлой весной вернулись из Нубии с молодой женщиной, которую объявили дочкой Уилли. Само по себе это ещё не сенсация, она вполне могла вырасти среди бедных безобидных миссионеров, как вы и утверждали. Но когда какой-то тип затрудняет себя похищением Эмерсона и упоминает недавнее путешествие, которое вы, друзья, совершили, я не считаю, что он ищет путь к баптистской миссии. Добавьте к этому, что он хочет собрать коллекцию – вас, юного Рамзеса и девочку – и проницательный делец, такой, как Сайрус Вандергельт, не в силах избежать вывода: вероятно, бедный старый сумасшедший Уилли Форт был вовсе не сумасшедшим.
– Всё изложено с вашей неизменной проницательностью, Сайрус! – воскликнула я. – Было бы лицемерием и вероломством отрицать сам факт, хотя я не могу сообщить вам никаких подробностей. 
– Невероятно, – пробормотал Сайрус. В его глазах появился далёкий отблеск. – Я полагал, что это должно быть правдой, но услышать из ваших уст... И там находится всё, о чём заявлял Уилли – сокровищница древностей и золотых украшений?
– По крайней мере, достаточно, чтобы заинтересовать мародёров. Вот почему мы с Эмерсоном поклялись никогда не выдавать его местоположение. 
– Да, конечно, – рассеянно подтвердил Сайрус.
– Нам известна личность человека, ответственного за наши нынешние трудности, и у меня есть представление о том, как он получил сведения, которые вызвали его нападение на нас. Но я подозреваю, что он работает не в одиночку. Более того, твёрдо убеждена. Он должен был заручиться поддержкой Мохаммеда – того, кто сегодня напал на Эмерсона – поскольку, безусловно, слишком много совпадений мешает предположить, что этот инцидент не связан с остальными. Мохаммед отсутствовал в деревне уже много лет, и если я верно сужу о его характере, он не такой человек, чтобы из-за старой обиды рисковать физическим увечьем или тюремным заключением. 
– У Эмерсона порядочно врагов, – задумчиво погладил подбородок Сайрус. 
– Правда. – Я вытащила лист бумаги из портфеля, который принесла с собой. – Сегодня днём я составила короткий список. 
У Сайруса отвисла челюсть. 
– Один, два, три... Двенадцать человек, жаждущих крови Эмерсона? Похоже, он явно не терял времени зря?
– Список может быть неполным, – призналась я. – Эмерсон не терял времени зря ещё до того, как я повстречалась с ним, а с тех пор не перестают появляться очередные кандидаты. Это те, кто известен мне лично. О, постойте – я забыла мистера Винси. Так что в итоге – тринадцать. 
– Надеюсь, вы не суеверны, – пробормотал Сайрус. 
– Я? – беспечно рассмеялась я. – В любом случае это число бессмысленно.Велика вероятность того, что некоторые из этих людей мертвы или заключены в тюрьму. Альберто, – я аккуратно начертила после имени вопросительный знак – Альберто, несомненно, сидит в тюрьме. Обычно я навещала его, когда проезжала через Каир, но за последние несколько лет отказалась от этой привычки182. Хабиб – вы помните Хабиба... 
– О, да. Он не раз пытался разбить голову моему старому приятелю183.
– Он уже несколько лет назад выглядел достаточно скверно. Может быть, уже умер. Но крайне важно, чтобы мы попытались обнаружить нынешнее местонахождение этих людей. Если кто-то недавно был освобождён из тюрьмы или внезапно исчез из своих обычных прибежищ…
– От спроса вреда не будет,– согласился Сайрус. Его явно не убедили мои рассуждения, основанные, признаю, на достаточно слабых доказательствах. Я ощущала, что моё природное чутьё на преступные деяния гораздо надёжнее, чем логика, но чувствовала, что этот аргумент окажет на Сайруса не большее влияние, чем на Эмерсона, хотя Сайрус и высказывал свои оговорки более дипломатично. 
Сайрус, нахмурив брови, провёл пальцем по списку. Он не остановился на том имени, которое, как я опасалась, могло вызвать болезненные воспоминания, а я, разумеется, была достаточно тактична, чтобы промолчать184. 
– Реджинальд Фортрайт, – прочёл Сайрус. – Племянник старого Уилли, тот, о котором писали все газеты? Храбро пожертвовал своей молодой жизнью в поисках дяди? Я думал, что он мёртв.
– Исчез в пустыне, – поправила я. – Однако, я считаю маловероятной его причастность. Во-первых, он знает... Нет, больше ничего не скажу. Кроме того, у Тарека... Хватит. Я сказала всё, что могла. 
– У ваших знакомых такие необычные имена, – пробормотал Сайрус. – Черити Джонс, Ахмет-«Вошь»185... Сети? Я думал, что он тоже мёртв186. 
– Вы решили пошутить, – понимающе улыбнулась я. – Имя не имеет отношения к фараону, который действительно умер несколько тысяч лет назад. Но разве вам никогда не приходилось слышать это имя в современном контексте, Сайрус? Возможно, вам больше известно его прозвище – «Гений Преступлений»?
– Не могу сказать, что да, – ответил Сайрус, поднимая брови. – Звучит скорее, как имя персонажа десятицентового романа187. Впрочем – постойте, я слышал это имя от Жака де Моргана, бывшего директора Ведомства Древностей. Но в тот вечер он осушал один бокал за другим и, кроме того, утверждал, что ваш сын одержим афритом188, поэтому, когда он начал болтать о «гениях преступлений», я как-то не обратил на это внимания. 
– Сети – не африт, хотя и обладает некоторыми его чертами характера, – объяснила я. – В течение многих лет он контролировал чёрный рынок антиквариата в Египте. Безымянный, за исключением своих noms de guerre189, мастер маскировки, чьё истинное лицо никто не видел, настоящий гений преступного мира…
– О, действительно, – согласился Сайрус.
– Да, действительно. Он, без сомнения, самый грозный из наших старых врагов, и логика заставляет считать его наиболее вероятным подозреваемым. Он замечательно разбирается в египтологии. Он руководит огромной преступной организацией. Его интеллект чрезвычайно высок и поэтичен; поиски «Затерянного Оазиса» – именно то, что воспламенило бы его воображение. И у него есть… особая причина враждовать с моим мужем190. 
– Не только самый вероятный подозреваемый, – медленно произнёс Сайрус, – но опережающий прочих на десять фарлонгов191. 
– Надеюсь, что нет, потому что наш шанс найти его равен почти нулю. Мы можем выследить всех остальных, но не Сети. Кроме того...
– Да?
– Не имеет значения, – пробормотала я. – По крайней мере, так говорил Эмерсон, и, возможно, он прав. Я не хочу, чтобы Эмерсон увидел этот список, Сайрус. 
– Не страшно, если он не помнит никого из них. Это останется между вами и мной, Амелия. – Лицо Сайруса отражало удовольствие оттого, что он смог помочь мне. – Мы пустим власти по следу этих дам и джентльменов. И можем сразу начать с наивысшего уровня: если вы дадите мне копию списка, я отправлю телеграмму британскому генеральному консулу, сэру Ивлину Барингу, с которым немного знаком. Он самый могущественный человек в Египте и...
– Я хорошо его знаю, Сайрус. Он дружил с моим отцом и всегда был очень любезен. Я уже написала ему письмо, этот способ общения кажется мне лучшим, так как ситуация достаточно сложная и требует объяснений. Селим или Али могут сесть на поезд завтра и передать письмо лично в руки. 
– Моя дорогая, вы, как обычно, всегда на высоте. Но я надеюсь, что вы не будете возражать, если и я наведу некоторые справки?
– Вы очень добры.
– А для чего же нужны друзья? – удивился Сайрус.
Я приняла его приглашение вернуться на палубу. Ночь была тихой и спокойной, над головой пылали сверкающие звёзды Египта. Но как я ни старалась дать волю своим чувствам в обстановке, которая никогда раньше не вдохновляла и не успокаивала меня, пусть даже шаги моего компаньона замедлялись, чтобы соответствовать моим, а его дружеское молчание отвечало моему настроению – попытка была обречена на провал. Как я могла забыться в магии ночи, если рядом со мной шёл не Эмерсон, а кто-то иной? Вскоре я объявила о желании удалиться к себе и ласково пожелала Сайрусу спокойной ночи.
По дороге к себе я остановилась у дверей Эмерсона, подумав, что ему может понадобиться лекарство для сна. Но в комнате его не было. На мой стук никто не ответил.
Я колебалась, проклиная странные обстоятельства, препятствовавшие мне следовать предписаниям долга и привязанности. Я боялась рисковать без его разрешения, но не могла уйти, не убедившись в том, что он не находится без сознания, или же стойкость не позволяет ему выразить боль. 
Подслушивание – презренный поступок, до которого я никогда не опустилась бы. 
Бахрома моей шали каким-то образом попала в дверные петли. Бахрома была очень длинной и шелковистой, и требовалось время, чтобы распутать её, не разрывая нити. Я трудилась и одновременно прислушивалась, не раздаются ли храп или стон. Но ответом была только тишина.
Что-то толкнулось в моё колено. С приглушённым возгласом удивления я повернулась и увидела, как Анубис сидит на моей юбке, прислонив ко мне голову. Рядом с кошкой стояла пара ног в туземных шлёпанцах с загнутыми носками. Но ноги принадлежали не египтянину. Я знала, чьи они – как знала и каждый дюйм этой анатомии.
Эмерсон остановился, скрестив руки на груди и приподняв брови. Он был облачён в свободную египетскую одежду. 
– Где вы были? – воскликнула я; удивление преодолело осознание того, что подобный вопрос мог вызвать лишь саркастический и бесполезный ответ. 
– Снаружи, – ответил Эмерсон. – А теперь собираюсь войти внутрь, если сумею настоять, чтобы вы ушли с моего пути. 
– Конечно, – отступила я назад.
– Спокойной ночи, – сказал Эмерсон, открывая дверь. 
Он вошёл – кот опередил его – и захлопнул дверь прежде, чем я успела ответить, но не раньше, чем я заметила, что повязка, покрывавшая половину его лица, теперь сведена к пятну размером всего в три дюйма. Это было сделано очень аккуратно, поэтому я поняла, что Эмерсон тут ни при чём. Для такой манипуляции необходимы тонкие, ловкие пальцы. 
Наш посланник ушёл до рассвета, чтобы сесть на каирский поезд. Сайрус предложил нам отправить вместо Селима одного из своих слуг, и я с удовольствием согласилась. Пока Эмерсон осуществлял свои планы в вади, мне требовался каждый человек, преданный ему.
Когда мы собрались за завтраком, я изучила своих спутников с точки зрения подбора сил. Лица Чарльза и Рене вызывали некоторую озабоченность – сочетание запавших глаз и слабых улыбок было крайне подозрительно. Однако у юности запас сил велик, и я не сомневалась, что оба будут реагировать на мои приказы с энергией и рвением. 
Я ещё не привыкла видеть Сайруса без бородки, но одобрила эту перемену; я всегда считала бороду особенно смешной формой лицевых украшений. Как и всегда, он выглядел свежим и бдительным.
Нужно ли упоминать, что мои глаза чуть ли не постоянно задерживались на лице Эмерсона? Приятно было наблюдать, что утром он побрился; я ожидала, что он снова начнёт отпускать бороду, чтобы позлить меня. Видимая, неглубокая часть ножевой раны заживала хорошо. Одна длинная полоска липкого пластыря украшала благородную кривую носа, но расщелина в подбородке воочию предстала моим восхищённым глазам. Как и рот. Когда Эмерсон поймал мой взгляд, углы рта сжались в выражении, вызвавшем ужасные предчувствия, но он не произнёс ни слова. 
У меня не имелось доказательств того, что он был с Бертой. Я не спросила. Предпочла не спрашивать.
Когда она присоединилась к нам на палубе, я заметила лёгкие отличия в её одежде. Халат был тем же благоразумно чёрным, но завеса теперь покрывала лишь нижнюю часть лица – лёгкая, почти прозрачная ткань, сквозь которую виднелись округлые контуры щёк и тонкий, изящный нос. Отёк практически исчез, а тёмные глаза с длинными ресницами были ясны, хотя она всё время скромно опускала их вниз.
Некоторые авторитеты утверждают, что обаяние полускрытого – самое соблазнительное. Завуалированные прелести Берты, несомненно, оказали сильное влияние на Рене (французские джентльмены особенно восприимчивы, по словам тех же авторитетов.) Её грустная история пробудила его рыцарские инстинкты, и несколько раз он обращался к ней, чтобы поддержать под руку или утешить дружеским приветствием. Когда мы поднялись по тропе с берега реки, я увидела, что он шёл рядом с ней, забрав у неё узел, который она взяла с собой.
Я начала испытывать определённую симпатию к взглядам Эмерсона на женщин в археологических экспедициях. С Бертой следовало что-то предпринять. Даже если бы она была жертвой, а не шпионом, то вполне могла вскружить головы обоим юношам, возбудив в них взаимную вражду и снизив эффективность их работы. 
Когда мы оставили позади возделываемые поля и отправились по пустынной тропе, я увидел дым, предвещающий приближение парохода. Не все из них останавливались у Амарны, но этот явно собирался. 
– Чёрт возьми, – заявила я шагавшему рядом со мной Сайрусу. – Эмерсон сейчас не в самом лучшем настроении, а туристы скверно влияют на него. Надеюсь, что эти посетители оставят нас в покое. 
– Они пробудут здесь не дольше, чем требуется для того, чтобы увидеть мозаичный пол, обнаруженный мистером Питри, – заверил Сайрус.
– Так похоже на Питри – оставить рисунок открытым и выставленным напоказ туристам и прочим вандалам, – критически заметила я. – После того, как красивейшую часть пола разрушили, мы попытались прикрыть или спрятать найденные куски. Это единственный правильный способ. – Сайрус беспрекословно согласился со мной. 
Я следила за пароходом, чьё местоположение легко определялось дымом из труб. Ни один из «проклятых туристов» не приблизился к нам. Через несколько часов неподвижная колонна дрогнула и отошла, и я выбросила корабль из головы. Я не предполагала, что среди пассажиров окажется Кевин; он приедет самым быстрым транспортом – вероятно, поездом. Но Винси – коварный, дьявольский противник – мог бы использовать маловероятное средство передвижения именно из-за его маловероятности.
Эмерсон поставил всю команду на работу в дом мастера, оставив меня с Али просеивать и очищать последние несколько дюймов, покрытых обломками. Именно здесь обнаружили мелкие предметы, так что работу следовало выполнять медленно и осторожно. Некоторые из предметов, особенно из стекловидного фаянса, были очень хрупкими; другие – например, ожерелья из бисера – всё ещё сохраняли первоначальный рисунок, хотя нить сгнила. Подобным образом Эмерсон продемонстрировал свою возросшую уверенность в моём мастерстве, поручив мне такую сложную задачу, и уверена, что могу без лишней скромности сказать: его доверие вполне заслуженно. 
Стены, окружавшие комнату, где я работала, поднимались в высоту на метр, а то и больше, поэтому я не видела, что происходит в юго-западном углу участка. Но могла слышать. Большинство замечаний принадлежали Эмерсону, были переполнены сквернословием, и в основном направлены против Абдуллы. Наш преданный реис следовал за Эмерсоном, как тень, и резко передвигавшийся Эмерсон постоянно натыкался на него. 
Именно Абдулла первым увидел приближавшихся людей. Его крик: «Ситт Хаким!» – заставил меня мгновенно вскочить, а жестикуляция направила мой взор на фигуры, вызвавшие предупреждающий возглас.
Их было двое, оба – в европейской одежде. Невысокий толстяк отстал из-за размашистых шагов спутника. Тропический шлем покрывал его волосы и смазывал черты лица, но нечто при виде этого высокого стройного тела заставило мои чувства тревожно затрепетать. Перебравшись через стену, я бросилась перехватить Абдуллу, который направлялся ко вновь прибывшим с длинным ножом в руке. 
– Подожди, – сказала я, схватив его за руку, чтобы придать бо́льшую силу приказу. – И успокойся. Их только двое, и они не шли бы так открыто, если...
Крик Абдуллы и внезапное движение – не мужчин передо мной, а сзади меня – прервали мою речь. Абдулла боролся, пытаясь освободить руку от моей хватки. 
– Позвольте мне убить его, ситт, – выдохнул он. – Это демон, африт, я же говорил! Смотрите – он приветствует своего хозяина. 
Кот спрыгнул со стены, где спал под солнечным светом, и подбежал к человеку; тот наклонился, чтобы поздороваться с ним. Анубис тёрся головой о его руку, но, когда человек поднял его, он вывернулся и уселся в нескольких футах поодаль. 
Я потянулась за пистолетом. 
– Стой смирно, Абдулла, – приказала я. – Из-за резкого движения ты можешь попасть под огонь. 
– Отличный совет, – съехидничал голос позади меня. – Хотя единственное безопасное место – равнина за большой скалой. Уберите пистолет, Пибоди, пока вы кого-нибудь не подстрелили.
– Я подстрелю любого, если он даст мне хоть малейшее основание. Что, к дьяволу, это означает? Почему он так спокойно направляется к нам? Вы ведь узнали его, верно?
– Конечно, – ответил Эмерсон. – И прошу вас не стрелять в него, пока мы не услышим, что он скажет. Мне очень любопытно. 
Сайрус и остальные окружили нас. 
– Мне тоже, – произнёс Сайрус. Его голос был спокойным и невыразительным, глаза – сужены, рука – в кармане. – Позвольте ему высказаться, Амелия. Я держу его на мушке. 
– И я тоже, – подтвердила я, целясь в центр груди Винси. Он остановился в десяти футах от нас, протянув пустые руки. 
– Я безоружен, – тихо сказал он. – Можете обыскать меня, если хотите. Только позвольте мне говорить – рассеять заблуждения, которые по понятным причинам, овладели вами. Я узнал о них только несколько дней назад, и с тех пор непрерывно собирал доказательства, которые подтвердят, что я не тот, кем вы меня считаете.
– Невозможно! – воскликнула я.– Я видела вас собственными глазами.
– Вы не могли меня видеть. Я был в Дамаске, как и говорил вам. И привёл с собой моё алиби. 
Он указал на другого человека, который наконец-то его догнал. Круглое красное лицо украшали роскошные благородные усы, закрученные, как рога водяного буйвола. Сняв шлем, он согнулся в поясе, официально поклонившись. 
– Guten Morgen, meine Freunde192. Приветствовать вас удовольствием для меня является. Я не мог в Каире сделать это, потому что в Дамаске находился я.
– Карл фон Борк!193 – воскликнула я.– А я-то думала – вы в Берлине, работаете вместе с профессором Зете194. 
– Так и было, – ответил Карл, снова кланяясь. – До лета, когда должность в дамасской экспедиции предложили мне. Египетские рельефы были найдены...
– Да, теперь вспоминаю, – прервала я, потому что Карл, как и мой сын, безостановочно продолжал говорить, пока его не останавливали. – Кто-то – кажется, преподобный Сейс – упоминал об этом, когда мы обедали с ним в Каире. Так вы говорите, что мистер Винси был с вами?
– Ja, ja, das ist recht195. Лихорадкой я заболел, и боялся, что не оправлюсь скоро. Необходима замена была для работы моей. Добрый Господь послал мне здоровье раньше, чем надеялся я, и когда герр Винси телеграфировал мне, что полиция в страшных преступлениях обвинила его, я поспешил сразу, чтобы очистить его имя. Я слышал, о чём упоминать так тяжело и печально мне, о несчастном случае с герром профессором, но предположить никогда не мог... 
– Да, Карл, благодарю вас, – снова вмешалась я. – Значит, полиция приняла вашу историю? Странно, что они не сообщили мне.
– Только вчера меня известили, что я очищен от подозрений, – объяснил Винси. – Мы немедленно отправились в Амарну, потому что мне неизмеримо больше хотелось очистить себя перед вами, нежели перед полицией. – Он полез в карман, а потом лукаво улыбнулся. – Вы позволите? Я привёз и другие свидетельства – билеты на поезд, датированные и прокомпостированные, квитанцию из отеля «Султана», аффидевиты196 от других участников экспедиции. 
– Мне хватает свидетельства Карла, – промолвила я. – Он старый друг, известный нам уже много лет…
Эмерсон фыркнул – естественно, он не помнил, чтобы когда-либо видел Карла.
– И всё же, – продолжала я, – надеюсь, Карл не обидится, если я позову другого свидетеля, а тем временем попрошу Сайруса подержать вас на прицеле (надеюсь, чисто формально), пока я не найду её. 
– Хорошая идея, – согласился Сайрус. – Не то, чтобы я сомневался в вашем слове, фон Борк, но это самая чертовски невероятная история, которую я когда-либо слышал. Если это не Винси, тогда кто...
– Всему своё время, – прервала я. – Во-первых, где Берта?
Не стоило искать её – она находилась в нескольких шагах от нас. Рядом с ней стоял Рене, его рука обнимала её тонкие плечи. 
– Не бойтесь, – заверял он её. – Этот злодей, эта скотина теперь не сможет повредить вам. 
– Но это не он, – ответила Берта. 
– Я бы исколотил его, как... – Челюсть Рене отвисла. – Что вы сказали?
– Это не он. – Берта медленно двинулась вперёд, высвободившись из защитного круга его руки. Широкие тёмные глаза не отрывались от Винси. – Они похожи на сыновей одной матери, но он – не тот человек. Мне ли этого не знать?

* * *

– Значит, это всё-таки был Сети, – подытожила я. 
Мы ушли в тень, и я попросила Селима заварить чай. С такими ошеломляющими доказательствами, подтверждающими объяснения мистера Винси, вряд ли казалось справедливым исключить его из нашей компании, но я заметила, что Сайрус держал правую руку в кармане, а чашку – в левой руке. 
– Напрашивается неизбежный вывод, – продолжала я. – Кто ещё, кроме мастера маскировки, которым, как нам известно, является Гений Преступлений, мог бы столь точно имитировать облик мистера Винси?
С опасной мягкостью в голосе Эмерсон попросил разъяснить эту фразу. Я обошлась общими словами, опуская некоторые детали наших прежних встреч с Сети. Когда я закончил, Эмерсон задумчиво взглянул на меня, прежде чем заговорить.
– Я начинал верить, что вы меньше страдаете от путаницы в мыслях, чем другие представительницы вашего пола, Пибоди. Мне было бы жаль обнаружить, что я ошибался, но это нагромождение бессмыслиц, эта сенсационная выдумка…
– Такой человек существует, – прервал Винси, слегка покраснев под переместившимся на него критическим взглядом Эмерсона. – Любой, кто вовлечён в незаконную торговлю древностями, знает о нём. Несчастный инцидент в моём прошлом, о котором я горько сожалею и который я пытался всеми силами загладить, привёл меня в соприкосновение с этой торговлей. 
– Ja, ja, – энергично кивнул Карл. – Я тоже такие истории слышал. Одни склоняются, natürlich197, отвергнуть их, как пустые слухи, но такой выдающийся человек, как месье де Морган...
– Галиматья! – вспыхнув, закричал Эмерсон. – Следует признать, что кто-то воспользовался отсутствием Винси, но избавьте меня от необходимости выслушивать всякую ерунду о гениях преступлений. Можете сидеть здесь и плести небылицы хоть целый день, если желаете, а я возвращаюсь к работе. 
И он ушёл, а за ним последовал Абдулла, а за Абдуллой последовал кот. Винси печально улыбнулся. 
– Кажется, я лишился привязанности Анубиса. Кошки – неумолимые существа; по-моему, он обвиняет меня в том, что я бросил его, и не примет никаких оправданий. Надеюсь, миссис Эмерсон, что вы окажетесь милосерднее. Вы верите мне?
– Ни один разумный человек не смог бы усомниться в ваших доказательствах, – ответила я, глядя поверх небольшой кучки квитанций и свидетельств – которые я, конечно же, внимательно изучила – на важное лицо Карла фон Борка. 
– И это недоразумение дало мне удовольствие снова встретиться с Карлом. Как Мэри, Карл? Мы слышали, что она болела. 
– Ей лучше, благодарю вас. Но... герр профессор... Это правда, что от друзей услышали мы? Он, похоже, не узнал меня. 
– Временная частичная потеря памяти, – призналась я, поскольку отрицать это было бы глупо. – Но этот факт не является общеизвестным, и я надеюсь, что вы будете с осторожностью упоминать об этом – особенно, если будете писать Уолтеру.
– Мы общаемся реже, чем хотелось бы, – ответил Карл. – Столь блестящий учёный, мистер Уолтер Эмерсон, ярчайшая звезда в филологии, моей области. Он не знает о своём выдающемся брате... 
– Мы ожидаем полного выздоровления, – решительно прервала я. – Нет смысла огорчать Уолтера. Как бы мне ни хотелось поболтать с вами, Карл, мне следует вернуться к своим обязанностям. Увидимся попозже? Возможно, вы вечером согласитесь отобедать с нами на дахабии мистера Вандергельта. 
Я взглянула на Сайруса, ожидая подтверждения приглашения. Всё ещё озабоченный проблемой употребления чая левшами, он отрывисто кивнул.
– Пожалуй, лучше не стоит, – сказал Винси. – Вы добрая и справедливая женщина, миссис Эмерсон, но сейчас вы будете ощущать неудобство в моём присутствии – оно вызовет к жизни слишком много мучительных воспоминаний. Мы переночуем в Минье198 и присоединимся к вам на следующее утро. Карл вернётся к раскопкам – он уже слишком много времени посвятил моим делам. Что касается меня – я в вашем распоряжении в любое время и для любых целей. 
– Где вы будете жить? – спросила я. 
– В своей каирской квартире, и займусь тем же делом, что и вы. – Его лицо застыло. – Моё доброе имя запятнано, репутация поставлена под сомнение. Это пятно останется до тех пор, пока злоумышленник, опорочивший меня, не будет пойман и наказан. Мои мотивы для его выслеживания не столь убедительны, как ваши, но надеюсь, вас успокоит знание того, что мои усилия направлены на то же, что и ваши.
Я обняла Карла, что заставило его покраснеть и заикаться, и пожала руку мистеру Винси. Сайрус не сделал ни того, ни другого. Он не вынимал руки из кармана, пока обе удалявшиеся фигуры не превратились в призрачные из-за расстояния и кружащегося в воздухе песка. И только тогда промолвил:
– Наверное, я просто тупоголовый старый янки, Амелия, но не стал бы так рано поворачиваться спиной к этому парню, Винси.
– Вы знаете Карла не меньше моего. Я сомневаюсь в его словах не больше, чем если бы они принадлежали Говарду Картеру или мистеру Ньюберри. 
– Чем честнее человек, тем легче его околпачить, – буркнул Сайрус. – Просто пообещайте мне, Амелия: если Винси попросит вас встретиться с ним в какой-то тёмной аллее, вы не примете приглашения.
– Право, Сайрус, вы же знаете, что я никогда не пойду на такую глупость. 
Когда я вернулась к маленькому фаянсовому кольцу, бережно извлечённому из земли, то увидела, что  Анубис растянулся вдоль стены. Я и забыла о нём, и, очевидно, мистер Винси – тоже. Очевидно, его «верный спутник» оказался не таким верным, как он считал. Не то, чтобы я обвиняла умное животное в том, что он предпочитал Эмерсона и мою компанию…
С помощью щётки и крошечных щупов я освободила кольцо из державшего его куска затвердевшей глины. Эмерсон подошёл ко мне посмотреть, как я справляюсь, и я вручила ему кольцо – или, если быть более точным, фасетку199 кольца. Когда мы находили эти заурядные предметы, сделанные из дешёвого хрупкого фаянса, они обычно отличались потерей тонкого хвостовика; возможно, он отламывался, когда кольца выбрасывали. Иногда они украшались именем правящего фараона и носились в знак преданности, в других случаях фасетку украшало изображение бога, которого владелец желал почтить. 
– Бес200, – сказала я. 
Эмерсон фыркнул. 
– Итак, преданность Эхнатона его «единственному богу» вызывала стремление подражать правителю отнюдь не у всех жителей Амарны.
– Призыву невзрачных маленьких семейных богов было трудно сопротивляться. – Я откинулась на пятки и помассировала ноющие плечи. – Свидетельство тому – популярность некоторых святых в католических странах. Бес, будучи покровителем весёлых развлечений и… э-э… супружеского счастья...
Эмерсон снова фыркнул. 
– Ладно, Пибоди, хватит бездельничать. Там ещё добрая куча песка, которую нужно просеять. 
Я отметила кольцо в перечне и поместила его в соответствующую коробку, на которой указывались номера, присвоенные площади, дому и конкретной комнате. Когда я снова вернулась к своей задаче, мною овладело странное чувство уныния. Мне следовало бы поощрять употребление Эмерсоном этого любимого и любящего именования – то есть моей девичьей фамилии, без прибавки «мисс». Он использовал его, как и всегда, с саркастическим оттенком, но даже это был шаг вперёд – Эмерсон молчаливо наградил меня признанием такого же равенства, которым бы он одарил любого другого работника, кому посчастливилось оказаться мужчиной.
Но не Эмерсон повлиял на моё настроение, и не поистине поразительное подтверждение невиновности мистера Винси, хотя понимание того, что теперь нам придётся иметь дело не с обычным преступником, а с тем самым загадочным и неизвестным гением преступного мира, столь часто ускользавшим от поимки, было, конечно, обескураживающим. Меня больше всего беспокоила необходимость признать, что я ошибалась в своей оценке характера Сети. Я была достаточно легковерна, чтобы поверить слову чести этого странного человека – поверить его обещанию, что он никогда больше не посягнёт на мою жизнь. Очевидно, ему следовало доверять в этой области не более, чем в любой другой. Я не должна была испытывать удивление или разочарование. Но испытывала.
Распухший солнечный шар низко повис над рекой, покрытой восходящим вечерним туманом, когда мы снова вернулись к дахабии. Эмерсон безжалостно подгонял мужчин, но не давал спуску и себе – а тем более мне. Я с трудом передвигалась и страдала от судорог в результате сидения на корточках, поэтому с радостью приняла руку, предложенную Сайрусом. Рене предложил свою Берте. Наблюдая за так различавшейся парой – худощавым щеголеватым юношей и шагавшим рядом неуклюжим тюком бесформенной ткани – я задумчиво произнесла:
– Я никогда не позволяла себе вмешиваться в романтические привязанности, Сайрус, но не одобряю эти отношения. Его намерения не могут быть серьёзными – в смысле брака, я имею в виду. 
– Надеюсь, что нет, – охнул Сайрус. – Его мать принадлежит к какому-то знатному французскому роду. Старушка свалится в припадке, если сынок притащит домой подобный растрёпанный цветочек.
– Пожалуйста, не говорите об этом Эмерсону. Он настроен против аристократии так же предвзято, как и против молодых влюблённых. Тем не менее, Сайрус, я не могу одобрить неподобающую привязанность, это бесчестно по отношению к девушке.
– Полагаю, вы уже распланировали её будущее, – уголки рта Сайруса задрожали. – Собираетесь ли вы ввести её в курс дела, хотя бы частично?
– Ваше чувство юмора восхитительно, дорогой Сайрус. У меня не было времени серьёзно обдумать этот вопрос; сначала нужно выяснить, какие у неё таланты и как лучше всего их использовать. Но, конечно же, я не позволю ей вернуться в жизнь, связанную с унижениями и оскорблениями, которые она испытывала до сих пор. Достойный брак или достойная профессия – какой иной выбор предоставлен любой женщине, имеющей возможность выбирать?
Рука Сайруса потянулась к подбородку. Не обнаружив и следа бородки, которую можно было подёргать – по привычке, когда он был озадачен или взволнован – он просто потёр подбородок.
– Я считаю, что вы лучший судья, чем я, – ответил он, 
– Я тоже так считаю, – рассмеялась я. – Я знаю, о чём вы думаете, Сайрус: я – замужняя женщина, а не неопытная девушка, Но вы ошибаетесь. Мужчины всегда верят в то, во что хотят верить, и одно из их наименее привлекательных заблуждений относится к… м-м…
Размышляя, как лучше всего коснуться этого деликатного вопроса (хотя, вообще-то, не существует способа деликатно выразиться на эту тему), я увидела, что чёрный халат Берты качнулся к Рене, и головы склонились друг к другу. У меня перехватило дыхание. 
– Ничего, дорогая, я понимаю, что вы имеете в виду, – улыбнулся Сайрус. 
Однако вовсе не смущение лишило меня дара речи. Волнообразная, покачивающаяся походка девушки пробудила в памяти давно забытое. Я знала другую женщину, чьи движения были столь же змееподобно грациозны. Её имя значилось в списке, который я отправила сэру Ивлину Барингу201.

* * *

Когда мы с Сайрусом вернулись в деревню, старейшина уже ждал меня. Суровое выражение его лица без слов свидетельствовало о том, какие новости он собирался сообщить.
– Никаких известий о Мохаммеде? – спросила я. 
– Он не вернулся в деревню, ситт. Часть мужчин весь день обыскивали скалы. Хасан ибн Махмуд считает, что он снова сбежал. 
– Я хотела бы поговорить с Хасаном. – Я подсластила просьбу несколькими монетами, добавив: – Хасана ожидает то же самое, если он появится незамедлительно.
Хасан появился мгновенно – он подсматривал из-за стены. Он откровенно признался, что был одним из тех, кого Мохаммед просил присоединиться к нему. 
– Но я никогда бы так не поступил, почтенная ситт! – воскликнул он, открывая глаза так широко, как только мог. Убедительности это не добавляло: как и у многих египтян, веки Хасана были воспалены из-за рецидивирующих инфекций, а черты лица отнюдь не располагали к доверию. 
– Я рада это слышать, Хасан, – любезно заметила я. – Ибо, если бы я верила, что ты намереваешься причинить вред Отцу Проклятий, я с помощью своей магии вырвала бы душу из твоего тела и отправила бы её стенать в огонь Геенны202. Но, возможно, ты согласился пойти с Мохаммедом вчера, чтобы помешать ему воплотить в жизнь его дьявольский план?
– Почтенная ситт читает в сердцах людей! – воскликнул Хасан. – Всё было именно так, как сказала уважаемая ситт. Но прежде, чем мы начали действовать, там появилась ситт, она стреляла и кричала, и мы поняли, что Отец Проклятий спасён. Поэтому мы бросились прочь. 
Конечно, я не поверила и слову из этой выдумки, и Хасан это знал. Его трусливые союзники ждали в укрытии, чтобы посмотреть, как пойдут дела у Мохаммеда, прежде чем рисковать своими драгоценными шкурами, но если бы я не успела вовремя, они набросились бы на Эмерсона, как стая шакалов на раненого льва. Сдерживая презрение и гнев, я достала ещё несколько монет и небрежно потрясла ими в руке.
– Каков был план Мохаммеда?
Мне пришлось выслушать ещё больше заверений в своей невиновности, прежде чем удалось извлечь несколько зёрен пшеницы из-под мякины лжи Хасана. Он настаивал на том, что Мохаммед не собирался убивать, и я поверила в это. Одолев Эмерсона и приведя его в беспомощное состояние, они отвезли бы его туда, куда указал бы Мохаммед, и оставили его там. Хасан настаивал, что он ничего не знает – я поверила и этому. И он, и его друзья были попросту наёмными бандитами – орудиями, которые использовались для определённой цели, а затем выбрасывались. 
– А теперь, – печально завершил Хасан, – Мохаммед сбежал. Одна из ваших пуль поразила его, ситт, потому что у него лилась кровь, когда он бежал, и я думаю, что он не вернётся. Но был бы рад, если бы он вернулся....
Я заверила его, что вознаграждение остаётся в силе, предложив меньшую сумму за любые дополнительные сведения, и отправила его восвояси – не радующегося, но в достаточно весёлом настроении. 
Сумерки поползли по земле, будто женщина, укутанная длинным серым покрывалом. В окнах домов распустились золотые цветы ламп. 
– Если бы я не находился в компании леди, – сказал Сайрус, – я бы сплюнул. У меня мерзко во рту203. 
Я взяла его за руку. 
– При подобных огорчениях я обычно прописываю виски с содовой. И если вы предложите мне присоединиться, Сайрус, я не откажусь.
– Не поддавайтесь разочарованию, дорогая. – Сайрус сжал мою руку: – Вы правильно обращались с этим подонком. Если Мохаммед ещё не покинул страну, приятели отправятся по его следу. Не думаю, будто нам следует беспокоиться о том, что он снова потревожит нас. 
– Но кто окажется следующим? – Мы достигли берега; дахабия светилась тёплыми, приветливыми огнями, и до наших ноздрей доносился аромат жареной баранины. Западные скалы на том берегу реки венчала единственная блестящая звезда. 
Я остановилась. 
– Не посчитаете ли вы меня глупой, Сайрус, если я признаюсь в слабости, которую едва ли имею право себе позволить? Могу ли я довериться вам? Потому что мне необходимо сбросить бремя, выговорившись перед слушателем, который воспримет мои чувства и не будет упрекать меня за них.
Голосом, охрипшим от переполнявших его эмоций, Сайрус заверил меня, что быть удостоенным моего доверия – высокая честь. Я обнаружила, что тьма помогает исповеди – мягкость ночи, молчаливое внимание друга придали красноречие моему языку, и я поведала Сайрусу о своём эгоистичном, презренном стремлении вернуться в прошлое. 
– Можете ли вы обвинить меня, – страстно требовала я ответа, – ибо, чувствуя, как некий злой дух перехватывает мои молитвы, я безрассудно обратилась к великодушному Творцу? Легенды и мифы повествуют о том, как такие эгоистичные желания обращаются в свою противоположность и приносят беду, а не помощь. Помните Мидаса и его золотое прикосновение204? Прошлое вернулось – но не помогать мне, а преследовать меня. Старые враги и старые друзья...
– Ясно, – прервал Сайрус. – Амелия, дорогая, вы слишком разумная дама, чтобы поверить в такую чушь. Полагаю, что вы ждёте от меня не столько сочувствия, сколько толики здравого смысла. Эти люди не хранились в каком-то вечном музее, ожидая, чтобы их вытащили из ящиков и расставили на вашем пути. Сколько лет вы знаете Карла? А меня, а Картера, а множество других? И куда же без старых врагов – а к ним добавится и множество новых, учитывая, как вы с Эмерсоном управляетесь. Невозможно вернуться назад, Амелия. Существует только сейчас, а не тогда, и единственное направление, в котором вы можете двигаться – вперёд. 
Я глубоко и умиротворённо вздохнула. 
– Спасибо, Сайрус. Вот это мне и требовалось. 
Его тёплые, крепкие пальцы сжали мою кисть. Он наклонился ко мне.
– Виски с содовой, о которых вы упоминали, завершат лечение, – сказала я. – Нам лучше идти дальше, а то другие зададутся вопросом, что с нами случилось.

* * *

Вечером Эмерсон сообщил нам, что на следующий день мы начинаем работу в королевском вади, где он намерен остаться на несколько дней и ночей. Остальные могли заниматься тем, чем им угодно; если мы предпочитаем каждый вечер возвращаться на дахабию, он разрешает нам прекратить работу пораньше. 
Сайрус посмотрел на меня. Я улыбнулась. Сайрус возвёл глаза к небесам и ушёл, чтобы заняться необходимыми приготовлениями.

ГЛАВА 11

Всё дозволено в любви,
на войне
и в журналистике205.

Ночью мне снилось, что я снова вернулась в королевский вади. Лунный свет превратил зазубренные скалы в ледяные серебряные скульптуры разрушенных дворцов и рассыпавшихся колоссов. Тишина была абсолютной, не нарушавшейся даже звуком моих шагов, когда я скользила мимо, бестелесная, как дух, которым себя и ощущала. Тени с краями, острыми, как чернильные пятна, простирались вокруг, но отступали, когда я двигалась дальше. Тьма заполнила узкую расщелину, к которой я направлялась, и нечто приблизилось ко мне – фигура из бледного света, увенчанная лунными лучами и облачённая в белые одежды. Глубоко сидевшие глаза утопали в тени. Рот был перекошен гримасой боли. Я призывно протянула руки, снедаемая жалостью, но дух не обратил внимания. Он – узник вечной ночи, приговорённый к забвению богами, которых пытался уничтожить. Вечно суждено ему скитаться, и вечно, без сомнения, мне суждено возвращаться во сне в это призрачное место, которое притягивает наши души.

* * *

– Что-то у вас сегодня с утра глаза ввалились, Пибоди, – заметил Эмерсон. – Не выспались, что ли? Наверное, нечистая совесть покоя не давала. 
Мы стояли на палубе в одиночестве, ожидая, пока остальные уложат вещи. Для того, чтобы оставаться в отдалённом вади в течение нескольких дней, требовалось значительное количество припасов. Эмерсон, разумеется, предоставил хлопоты по организации сборов Сайрусу и уже жаловался на задержку. 
Игнорируя провокацию (потому что это была не что иное, как она и, конечно, ничего более), я заявила:
– Я хочу сменить повязку, прежде чем мы отправимся.  Вы промочили её.
Он засуетился и запротестовал, но я упорствовала, и, наконец, он согласился последовать за мной в мою комнату. Я демонстративно оставила дверь приоткрытой.
– Вы уверены, что готовы отказаться от своей роскошной каюты ради палатки среди камней? – спросил Эмерсон, презрительно обводя взглядом элегантную комнату. – Если предпочитаете – разрешаю вам возвращаться к ночи на дахабию. Всего лишь три часа в один конец – ой!
Этот возглас вырвался у него потому, что я резким движением сорвала липкий пластырь.
– Я думал, что вы, ангелы милосердия, гордитесь деликатностью своих прикосновений, – процедил Эмерсон сквозь зубы. 
– Ничуть. Мы гордимся результатами наших трудов. Хватит извиваться, а то получите полный рот антисептика. А он не предназначен для внутреннего использования. 
– Жжёт, – проворчал Эмерсон.
– Небольшая местная инфекция. Вполне ожидаемо. Но процесс заживления идёт успешно. – Полагаю, мой голос был достаточно твёрд, хотя вид уродливой, воспалённой раны заставлял моё сердце сжиматься. – Что касается ежевечернего возвращения на дахабию, это, конечно же, самый разумный образ действий, – продолжала я, нарезая полоски липкого пластыря. – Но если вы полны решимости устроиться в вади, будто птица в пустыне, всем остальным придётся...
Голос Сайруса, произносивший моё имя, прервал меня до того, как это успел сделать Эмерсон – выражение его лица не оставляло в этом ни малейших сомнений. 
– Вот вы где, – появился Сайрус в дверях. – Я искал вас.
– У вас исключительный дар констатировать очевидное, Вандергельт, – заявил Эмерсон, оттолкнув мою руку. – Так и поступим. Собирайте свои бутылки, краски, банки и прочую женскую дребедень – нам пора в путь. 
Грубо задев Сайруса, он вышел. Я собрала все медицинские принадлежности и засунула ящичек в рюкзак. 
– Здесь всё, чем вы пользуетесь? – спросил Сайрус. – Впрочем, если вы что-либо забудете, кто-нибудь вернётся за лекарствами. 
– Этого не понадобится. Тут всё, что мне нужно. – Я засунула зонтик под мышку. 
Ослы были уже нагружены, когда мы подошли к берегу реки. Эмерсон продолжал идти, кот сидел у него на плече. Я остановилась, чтобы переговорить с Фейсалом, командовавшим погонщиками ослов.
– Их вымыли, Ситт Хаким, – заверил он меня. Он имел в виду ослов, а не мужчин, хотя внешний вид последних, конечно, вполне мог улучшиться с помощью малой толики мыла и воды. 
– Хорошо.– Я вытащила пригоршню фиников из кармана и скормила их ослам. К нам подкралась дворняга, зажав хвост между ног. Я бросила ей кусочки мяса, оставшиеся от завтрака. 
– Бедные бессловесные существа, – вздохнул Сайрус. – Кормить их – пустая трата времени, дорогая; их слишком много, и все – голодные. 
– Даже один кусочек еды лучше, чем ничего, – ответила я. – По крайней мере, такова моя философия. Но, Сайрус, что обозначает этот багаж? Мы строим временный лагерь, а не роскошный отель.
– Один Господь знает, как долго ваш упрямый муж захочет оставаться в вади, – ответил Сайрус. – Вы не уйдёте оттуда, пока он там, поэтому я решил, что нам должно быть настолько удобно, насколько возможно. Я нанял несколько лишних ослов – на случай, если вы захотите прокатиться. 
Я отклонила это заботливое предложение, но Рене помог Берте сесть на одного из малюток и пошёл вслед за ним, когда мы тронулись. Нашему каравану требовалось около часа, чтобы пересечь равнину – разве что животных приободрили бы палкой, чего я никогда не разрешаю: ослы передвигаются не намного быстрее человека. Я не сводила глаз с Эмерсона, шагавшего впереди. Абдулла и его сыновья находились непосредственно рядом с ним, что вызывало явное раздражение Эмерсона. Звуки в пустыне разносятся просто великолепно.
Поднявшись в предгорья, мы достигли входа в вади, где уже ждал Эмерсон. Он закатывал глаза, стучал ногой и демонстрировал другие нарочитые признаки нетерпения, но даже он, считаю, был рад отдохнуть и отдышаться – хотя бы немного. Мы находились достаточно высоко, чтобы видеть реку, сверкавшую в утреннем солнечном свете за нежной зеленью обрабатываемых полей и пальм. Мной так сильно овладело чувство надвигающейся обречённости и сопутствовавшее ему напряжение всех нервов, что я повернулась, чтобы рассмотреть тёмное отверстие в скалах. 
Реальность выглядела довольно мрачно, хотя, конечно, не так, как фантазия, долгие годы вторгавшаяся в мои сны. Бесплодный, голый и мёртвый пейзаж – ни травинки, ни струйки влаги. Склоны скал повсюду покрывали трещины, горизонтально и вертикально, придавая им вид осыпающихся развалин. Под ними лежали покатые груды обломков. А гальки и валуны, засорявшие землю долины, являлись зловещими свидетельствами постоянных камнепадов и редких, но ошеломляющих внезапных наводнений, которые и помогли вади сформироваться. 
Когда мы вступили в Долину, только верхушки скал по левую руку от нас озарялись солнечным светом. Саму Долину ещё покрывала тень. Свет постепенно скользил по скалам и двигался к нам, когда мы шли по тропе, извивавшейся среди обвалившихся скал, пока, наконец, солнце не обрело полную силу и не обрушилось на нас, как поток раскалённого воздуха из печи. Бесплодная земля дрожала от жары. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были прерывистое дыхание людей и ослов, хруст камней под ногами и весёлый звон инструментов, свисавших с моего пояса. 
Никогда я не испытывала такой благодарности за удобные новые брюки и изящные ботинки до колен. Даже практичные блумеры, которые я носила во время первого путешествия в Египет, хотя и были гораздо лучше дорожных юбок и неуклюжих турнюров, не позволяли передвигаться так легко. Единственное, по поводу чего я завидовала мужчинам – возможность снимать больше одежды, чем дозволялось мне. Эмерсон, конечно же, сбросил куртку и закатал рукава рубашки, не успели мы и мили пройти. А когда солнечный свет окутал наши вспотевшие тела, дажеСайрус, бросив на меня извиняющийся взгляд, снял полотняную куртку и ослабил галстук. Хлопковые халаты, которые носят египтяне, лучше приспособлены к климату, чем европейская одежда. Когда-то я задавалась вопросом, как им удаётся с такой лёгкостью карабкаться по горам, не запутываясь в собственных юбках, но вскоре поняла, что они без малейших колебаний подбирают халаты или вообще сбрасывают их с себя, когда это необходимо.
Примерно через три мили каменистые стены начали смыкаться, и с обеих сторон стали открываться более узкие каньоны. Эмерсон остановился. 
– Мы разобьём лагерь здесь. 
– Царская гробница дальше, – пробормотал Сайрус, вытирая мокрый лоб. – Вверх по вади к северу...
– Там не хватит ровного пространства для ваших чёртовых палаток внутри королевского вади. Кроме того, другие гробницы, о которых я упоминал, расположены поблизости. В этой маленькой долине на юге найдётся по крайней мере одна. 
У Сайруса иссякли возражения. Слово «гробницы» оказывало на него такое же действие, что и упоминание о «пирамидах» – на меня. По ироническому выражению Эмерсона я заподозрила, что он предвидел мои ожидания: другие гробницы находятся в ещё более разрушенном и опустошённом состоянии, чем заброшенная усыпальница Эхнатона. Однако, надежда, как говорится, вечна, и я симпатизировала чувствам Сайруса. Гораздо разумнее быть оптимистом, а не пессимистом: если обречён на разочарование, зачем переживать его заранее? 
Мы оставили людей разбивать лагерь, – нелёгкая задача на земле, усеянной мусором – и отошли на сотню ярдов к северу по королевскому вади. Несколько минут спустя мы стояли у цели. 
После краткого молчания Сайрус мягко и задумчиво произнёс:
– Где-то здесь... Чего он на самом деле желал, этот странный, загадочный человек? Во что он действительно верил?
Я поняла по выражению лица Эмерсона, что он не остался безучастным, но его ответ звучал сухо и практично. 
– Сама гробница несёт в себе ещё больше тайн. Здесь похоронен Эхнатон, я готов поставить на это свою репутацию. Были найдены фрагменты его погребального снаряжения, в том числе саркофага. Этот массивный, жёсткий камень разбили на куски, немногие из них больше пяти сантиметров в поперечнике. Расхитители гробниц не станут прилагать такие усилия. Вандалы, очевидно, были врагами правителя, движимыми ненавистью и желанием отомстить. Уничтожили ли они и его мумию, или её перевезли в более безопасное место вместе с оставшейся частью погребального снаряжения, когда город был оставлен?
Далее, вторая из его дочерей умерла молодой, прежде чем ей успели подготовить отдельную гробницу. Здесь нашли фрагменты и другого саркофага, который, вероятно, принадлежал ей. Я не сомневаюсь, что её похоронили в комнатах, стены которых украшали фрески, изображавшие родителей, плачущих над её телом. 
А Нефертити? В погребальной камере находится только один саркофаг. Отдельная группа комнат, куда ведёт проход от главного коридора, возможно, предназначалась для её погребения, но строительство не было завершено, а части погребального снаряжения не появлялись ни в гробнице, ни рядом с ней. 
- А как насчёт ювелирных изделий, купленных Домом Монд в 1883 году? – спросил Сайрус. – Среди них было кольцо с её именем...
– Это, – авторитетно заявил Эмерсон, – лишь часть, причём мизерная, богатого снаряжения её мужа. Обломки и кусочки попали в карманы – я, естественно, выражаюсь образно, – кого-то из тех, кто перенёс мумию Эхнатона в другую гробницу или вандалов, уничтоживших саркофаг. Первая гипотеза кажется наиболее вероятной. Саркофаг был слишком тяжёлым, чтобы его перемещать, но тело и погребённое с ним снаряжение – кувшины с маслом, одежда, украшения – спрятали. Ювелирные изделия, приобретённые Мондом, были куплены у местных жителей. Древний вор спрятал свою добычу где-то в вади, намереваясь вернуться к ней позже, но не смог. Добычу эту, несомненно, обнаружили современные грабители.
– Значит, вы верите, что её могилу... – начал Сайрус.
– Ещё можно найти, – завершил Эмерсон. – Но в первую очередь мы должны заняться королевской гробницей. Я хочу, чтобы место полностью расчистили до голого камня. То, чем заполнены шахты, нужно извлечь и просеять. Полы, потолки и стены надлежит исследовать, чтобы там не оказалось никаких скрытых дверных проёмов. Где, к дьяволу… демоны ада, Абдулла, ты когда-нибудь перестанешь дышать мне в затылок? 
– Я следую за вами, чтобы быть наготове, когда прикажет Отец Проклятий, – ответил Абдулла. 
– Тогда я приказываю тебе не подходить ко мне так близко. Возьми Али и четверых – нет, пятерых – из оставшихся; я хочу, чтобы здесь работали только обученные люди. Ты знаешь, что искать, Абдулла. 
– Начинать сейчас? – осведомился Абдулла, закатывая глаза. Высоко над головой безоблачное небо блестело от жары.
– Почти полдень, – вставила я, прежде чем Эмерсон успел ответить. – И путешествие было долгим и трудным. До начала работы мы отдохнём и пообедаем, Абдулла. 
– Что касается вас, – одарил меня критическим синим взглядом Эмерсон, – то можете забрать своего друга Вандергельта, великого охотника за кладами, обратно в главный вади и приступить к поиску других гробниц. 
– У нас нет рабочей силы, – возразил Сайрус. – А там тонны камня и песка, которые нужно убрать. 
– Наймите рабочих из деревни. 
– Ради всего святого, Эмерсон, – воскликнула я. – Вы сошли с ума?
– Вы повторяетесь, – мягко ответил Эмерсон.
– Мы не можем принимать к себе незнакомцев, – настаивала я. – Несколько жителей Хаджи Кандиля прятались в скалах, готовясь унести вас, если план нападавшего на вас Мохаммеда увенчается удачей. Полагаю, большинство из них честны, но мало…
– Значит, наймите честных, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Почему, чёрт побери, вы не в состоянии проявить хоть небольшую инициативу вместо того, чтобы по любому поводу обращаться ко мне за советом?

* * *

Естественно, я не обратила внимания на попытку Эмерсона разделить наши силы. 
– Если вы хотите сосредоточиться на королевской гробнице, тогда давайте сосредотачиваться, – твёрдо заявила я. – В дополнение к задачам, о которых вы упомянули сегодня утром, мы должны составить более точный план всей гробницы и скопировать оставшиеся рельефы. Копии Буриана206 бесценны, потому что показывают ныне исчезнувшие участки, но они не совсем точны и…
– Чёрт возьми, женщина, не читайте мне лекции! – взревел Эмерсон. Он пощупал подбородок. Не найдя бороды, за которую намеревался дёрнуть, он растёр его до красноты. – Я как раз и намеревался сделать всё, что вы так любезно предложили. Ну, раз уж вы так хорошо меня предвосхитили, можете получить удовольствие от копирования рельефов.
Я, безусловно, понимала причину этого предложения. Он мстил мне за бороду. Внутренние камеры гробницы были такими же горячими, как ямы адского огня. 
– Конечно, – спокойно согласилась я. – Какой метод вы имели в виду? Сухую протирку или обводку?
– И то, и другое. – Губы Эмерсона искривились в выражении, которое едва ли можно было назвать улыбкой. – Я хочу, чтобы каждая царапина на этих стенах была зафиксирована. Один из способов может показать подробности, которые пропустили другие. После того, как вы сравните их и сделаете общую зарисовку, вернётесь с ней в гробницу и проверите её точность рядом со стеной. Можете взять Рене на помощь. Начните в комнате E и убедитесь, что вы не упустили ни одного дюйма на каждой стене.
Комната E была погребальной камерой – самой глубокой, самой отдалённой, самой жаркой частью гробницы. 
– Конечно, – повторила я. Эмерсон ушёл, ухмыляясь. Пока он разглагольствовал перед людьми о том, что им следует выполнять, я отвела Абдуллу в сторону. 
– Я не знаю, что он задумал, Абдулла, но он только что отослал меня в самую глубокую и удалённую часть гробницы, где я не могу следить за ним. Он не сказал, чего он хочет, но опасаюсь худшего. Я полагаюсь на тебя, друг. Стереги его! Не позволяй ему бродить в одиночестве. 
– Не бойтесь, ситт. После того, как он в последний раз ускользнул от нас, я сам проверяю, что кто-то наблюдает за ним, даже когда он спит или кажется спящим. Он больше не скроется от нас. 
– Отлично. Я доверяю тебе, как самой себе.
Я уже поворачивалась, когда старик нерешительно произнёс:
– Ситт Хаким...
– Да, Абдулла?
– Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто ваша безопасность для нас не столь важна. 
– Не нужно говорить мне это, старый друг, – тепло ответила я. – Мы с тобой читаем в сердцах друг у друга. И оба знаем, что Отец Проклятий неизмеримо больше нуждается в защите, чем я; он самый храбрый из людей, но принимает глупые решения. – И добавила, поправляя пояс: – Я в состоянии позаботиться о себе. 
Бородатые губы Абдуллы дрогнули. 
– Да, ситт. Но надеюсь, что не обижу вас, если скажу: как вы доверяете мне, так я верю богатому американцу, он тоже ваш друг. И не позволит причинить вам вреда, если сможет это предотвратить.
– Мистер Вандергельт – настоящий друг, – согласилась я. – Нам повезло, что у нас есть такие преданные друзья – а ты, Абдулла, самый верный из них.
Исполнив правила вежливости и удовлетворив требования привязанности, Абдулла отправился преследовать Эмерсона, а я нашла Рене и поручила ему заняться экипировкой.
Сайрус, конечно же, предложил мне помощь, но я видела, что его не интересует такая кропотливая работа, требующая усидчивости, и он не обучен ей. Когда я заверила, что справлюсь и без него, он не настаивал. Он уже смотрел сквозь вади на кучу обломков рядом с местом, где другие исследователи, в том числе Эмерсон, нашли доказательства возможного существования гробницы, и я видела, что он испытывал неодолимое желание начать раскопки.
Мы с Рене несли рулоны бумаги и карандаши по длинным насыпям и лестницам, через полузасыпанную шахту по дощатым мосткам и вниз по короткому уклону в погребальную камеру. 
Её размеры составляли примерно тридцать футов с каждой стороны (точнее – 10,36 на 10,40 метра), внутри находились две квадратные колонны и поднятый цоколь, на котором когда-то покоился саркофаг. Пол покрывала затвердевшая грязь, выглядевшая, как штукатурка. Поверхности стен и колонн украшали раскрашенные рельефы, смоделированные на слое штукатурки, нанесённой на поверхность скалы. Здесь, где покоилось само тело еретика, ярость его врагов проявилась полной мерой. Бо́льшая часть штукатурки исчезла. Однако некоторые рисунки были очерчены в виде набросков на самой скале до нанесения гипса, и эти грубые наброски всё ещё сохранялись. 
– Мы начнём с задней стены, – сказала я Рене. – Я в правом углу, вы слева. Посмотрите сначала на меня: уверена, что вы знакомы с техникой, но у меня – свои методы.
Процесс сухой протирки состоит в прижатии тонкого листа бумаги над резьбой кончиками пальцев. Разумеется, влажная протирка даёт более точные копии, но часто повреждает разрушающиеся рельефы и удаляет последние следы любой оставшейся краски. Техника протирки самоочевидна: мягкие карандаши и постоянное, равномерное давление. Для рук это очень тяжело, особенно при работе на вертикальной поверхности.
Не буду подробно останавливаться на рабочих условиях. Представьте себе самый жаркий, самый пыльный, самый мёртвый, самый сухой климат, который может вообразить ваш разум, а затем удвойте силу этого представления, и тогда получите некоторое представление о том, что мы с Рене пережили тем днём. Я намеревалась держаться, пока не упаду, а Рене – ни в чём не уступить заурядной женщине (хотя, конечно, держал свои мысли при себе). Ради него, а не себя, я устраивала время от времени перерывы – отдохнуть, подышать воздухом и освежиться. Для предотвращения обезвоживания необходимо значительное потребление воды. Каждый раз, когда мы поднимались наверх, мои глаза искали Эмерсона. И каждый раз он был в другом месте: заново измеряя комнату, уже измеренную Чарли, и заявляя ему, что он всё сделал неправильно; критикуя Абдуллу за то, что он просмотрел глиняный черепок в трещине на полу; запугивая небольшую группу рабочих, которую он предоставил Сайрусу и так далее.
Я услышала слабый стон со стороны Рене. И сказала:
– Как только я закончу с этим листом бумаги. 
Эмерсон взял одну из зарисовок, законченных мной, поднёс её к лампе, хмыкнул и бросил обратно.
Когда мы вышли, долина уже погрузилась в синие тени. Рене, задыхаясь, рухнул на уступ. Я сунула ему свою флягу; вода так нагрелась, что в ней спокойно можно было заварить чай, но она придала юноше сил. Однако мне пришлось помочь ему спуститься по склону. 
– Как успехи? – спросила я Сайруса, который ждал внизу.
– Не так много. Эмерсон настаивает на том, чтобы мы просеивали каждый чёртов квадратный дюйм песка. При такой скорости потребуется две недели, чтобы добраться до скалы. До сих пор мы нашли диоритовую кувалду, которую древние использовали для разрушения скалы, и четыре куска керамики. – Сайрус вытер пот со лба рукавом, а затем, моргая, взглянул на меня. – Но бедная моя дорогая девочка, вы выглядите так, будто целый день провели в паровой бане. Вы, должно быть, полностью вымотались. 
– Не совсем. Добрая чашка горячего чая и добрая чаша с тёплой водой, чтобы вымыть лицо – и мои силы полностью восстановятся. 
– Есть способ получше, – взял меня за руку Сайрус. – Идём со мной и посмотрим, что сделали мои ребята.
Они умудрились сотворить небольшое чудо. Местность совершенно не способствовала разбивке лагеря. Центральное пространство было настолько узким, что палатки и тенты следовало располагать по длинной линии вместо того, чтобы сгруппировать их вместе. Для очистки земли от камней потребовалось бы несколько недель, но люди откатили часть больших валунов и подготовили относительно плоские поверхности, где можно было установить палатки. Коврики и циновки смягчали галечный грунт, а раскладные кровати обещали комфортабельный отдых. Даже древесину и сушёный верблюжий навоз для костра пришлось захватить с собой, потому что их было не больше, чем сухих веток. В сумерках пылало несколько огней, рядом с палатками висели фонари. Возле каждой палатки стояли кувшины с водой, тазы и полотенца.
– Неудивительно, что вы наняли так много ослов, – заявила я Сайрусу, бросавшему в мою сторону восхищённые и сдержанно-горделивые взгляды. Мы осмотрелись вокруг. – Вы отправили их обратно после разгрузки?
– А почему нет? Человек может карабкаться по такой изрытой местности так же быстро, как ослик – двигаться. – Некоторое время он колебался, а затем продолжил: – Надеюсь, Эмерсон не закатит истерику, когда узнает, что я приказал остаться кое-кому из моей личной прислуги. Они не очень разбираются в раскопках, но у них острый взгляд и подозрительность, ставшая второй натурой. 
– Если ему так хочется, пусть закатывает. Я одобряю, и считаю, что всё ещё могу заставить – вернее, убедить – Эмерсона принять неизбежное. Как вам удалось уговорить свою команду взять на себя обязанности охранников?
– Деньги – великий увещеватель, дорогая моя. Но не стоит больше говорить об этом. Посмотрим на ваше жильё и проверим, не забыл ли я чего-нибудь необходимого или желаемого.
Единственная ошибка, которую я смогла найти – избыток излишней роскоши, включая мягкие подушки и симпатичный фарфоровый чайный сервиз. 
– Не выйдет, Сайрус, – улыбнулась я. – Эмерсон расплавится от сарказма, когда увидит эти взбитые подушки. 
– Ну и пусть, – последовал угрюмый ответ. 
– Более того, – продолжала я, – нет места для второй койки. Берте придётся разделить палатку, со мной, Сайрус. Нет, – поскольку он явно намеревался возразить, – боюсь, что альтернативы нет. Я далека от того, чтобы испытывать характер какого бы то ни было молодого джентльмена, но не могу допустить ни малейшего дуновения скандала, который запятнает экспедицию, чьей частью я являюсь. Подобные сплетни, истинные или ложные, помешали бы профессиональному продвижению женщин, а это продвижение, как вам известно, исключительно заботит меня. Следовательно…
– Я принимаю вашу точку зрения,– вздохнул Сайрус. – Раз вы так хотите, Амелия, значит, так и будет. 
Повар Сайруса был среди тех, кто согласился остаться с нами. Я могла только предположить, что Сайрус подкупил его чем-то из ряда вон выходящим, поскольку хорошие повара с лёгкостью находят работу, не намереваясь терпеть условия, подобные тем, в которых он трудился.
Я кипятила чай на костре, когда Чарли появился в лагере. На бедного молодого американца стоило посмотреть. Его рубашка была такой мокрой, будто он стоял под водопадом, а с волос капало. 
– Ну, как всё прошло? – весело осведомилась я. – Вы, наверное, работаете над планом гробницы?
– Частично, – прохрипел Чарли усталым и пыльным голосом. – По-моему, теперь я испытал все возможные виды археологии. Если профессор...
Он был прерван самим профессором, который вернулся после осмотра лагеря. И набросился на нас, размахивая каким-то предметом, как дубинкой. Было так темно, что я не могла понять, что это за предмет, пока Эмерсон не приблизился к огню.
– О чём, чёрт возьми, вы думали, Вандергельт? – потребовал он, толкнув винтовкой – ибо это была она – прямо в лицо Сайруса. 
– Ради всего святого, Эмерсон, уберите её! – воскликнула я в испуге. 
– Не заряжена, – сказал Эмерсон, отбрасывая её прочь. – Но там лежат боеприпасы и ещё полдюжины винтовок. Какого дьявола...
– Если вы дадите мне такую возможность, я отвечу вам, – ледяным тоном прервал его Сайрус. – Никто не заставляет вас носить шестизарядный револьвер, но я буду болваном, если пренебрегу такими очевидными средствами самообороны. Это винтовки «Маузер Гевер»207, с 7,92-миллиметровыми патронами и обоймой на пять зарядов. Меткий стрелок, которым я являюсь, может снести человеку голову на расстоянии двухсот ярдов. И если я увижу незнакомую мне голову, то поступлю именно так – с вашего разрешения или без него.
Зубы Эмерсона блеснули в свете огня.
– Я уверен, что ваша речь произвела большое впечатление на дам, Вандергельт. Меня она не тронула, но это и не было вашей целью, не так ли? Надеюсь, со зрением у вас всё в порядке. Было бы жалко, если бы вы случайно по ошибке застрелили Абдуллу или меня.
Услышав скрежет зубов Сайруса, я поспешила вмешаться:
– Прекратите ссориться, будьте так любезны. Скоро будет готов ужин. Отправляйтесь мыться.
– Да, мамочка, – ответил Эмерсон. У него были очень большие и очень белые зубы. Свет фонарей, отражавшийся от их поверхности, выглядел довольно жутко.
Берта ускользнула, чтобы помочь повару. Когда группа снова собралась, настроение несколько улучшилось – я, прежде всего, имею в виду характер Эмерсона – а превосходная еда привела всех в состояние приятного расслабления ума. Относительно любезно мы сравнивали записи о сегодняшних достижениях и обсуждали планы на завтра. Единственная неблагозвучная нота принадлежала Эмерсону (кому же ещё?), который спросил, почему я валяюсь возле костра, а не сортирую сделанные мной копии. 
С совершенным спокойствием я ответила:
– В таких условиях невозможно выполнить эту работу надлежащим образом. Свет недостаточен, нет плоской поверхности, достаточно большой, чтобы разложить на ней все бумаги...
– Чушь, – бросил Эмерсон.
Вскоре зевки и затянувшееся молчание прервали беседу, и я распорядилась, чтобы все отправлялись отдыхать. Для большинства из нас этот день был долгим и трудным. 
Берта совсем не обрадовалась, узнав, что ей придётся разделить палатку со мной. Она не произнесла ни слова, будучи крайне молчаливой – по крайней мере, в моём присутствии – но отчётливо проявила свои эмоции без малейшего звука. Сняв только верхнюю одежду и покрывало, она завернулась в одеяло, и через несколько минут регулярное дыхание подтвердило, что она заснула. Я намеревалась задать ей несколько вопросов, но чувствовала себя необычайно уставшей. Веки неодолимо смыкались…
Сколько мне понадобилось, чтобы осознать неестественность такой сонливости – не могу сказать. Я весьма устойчива к снотворным и гипнозу, и считаю, что это – результат не столько физической невосприимчивости, сколько неких особенностей моего характера. 
В течение неопределённого времени я лежала в полуоцепенении, дремала и вновь просыпалась, слыша, как низкие голоса рабочих и стук поваренных горшков постепенно сменяются тишиной. Кажется, полночь уже миновала, когда бессонный страж, обитающий внутри моего мозга, наконец-то подал голос.
– Это не обычный сон! – воскликнул он. – Заставь себя проснуться и действуй!
Легче сказать (или подумать), нежели сделать. Мои конечности были такими же вялыми, как бескостные щупальца. Но спасение находилось под рукой. Я уже использовала его раньше в аналогичной ситуации, и, благодаря перестановке мебели в палатке из-за добавления лежанки для Берты, всё моё снаряжение находилось поблизости. Достаточно было протянуть руку. 
Пальцы стали такими же неуклюжими, как лапы животного, но, наконец, мне удалось открыть коробку с медицинскими принадлежностями и извлечь ароматические соли. Хороший вдох не только очистил мою голову, но и оставил отчётливое впечатление, что верх этой части тела куда-то улетел. Я села и спустила ноги на пол. До того, как лечь спать, я сняла ботинки и куртку, а также пояс с приспособлениями. Прежде чем приступать к расследованию, следовало хотя бы обуться. Мало того, что земля была неровной и болезненной для босохождения, но, кроме этого, существовали скорпионы и иные жалящие существа, которых следовало избегать.
Я всё ещё нащупывала ботинки, потому что не считала целесообразным зажигать свет, когда услышала мягкое шуршание гальки снаружи, и поняла, что моего бессонного стража, должно быть, предупредил подобный звук. Возможно, его издавало животное, возможно – человек, шедший куда-то с безобидными целями. Но я так не думала. Вскочив на ноги, я тут же рухнула на пол – или, если выражаться точнее, на лежанку Берты. Внезапное воздействие оказалось слишком сильным для хрупкой конструкции: она рухнула, а вместе с ней – и Берта. 
Хотя я и не рассчитывала на это, инцидент произвёл желаемый эффект, то есть переполошил весь лагерь. 
На мой испуганный возглас ответили громкие крики. Камни трещали и катились под бегущими ногами. Раздался выстрел.
Мне удалось выпутаться из массы перекрученных одеял и кусков сломанной лежанки, а Берта при этом даже не шелохнулась. Если у меня и были какие-то сомнения в том, что нас одурманили, её неподвижность полностью рассеяла их: нормальный сон безусловно прервался бы при поломке кровати и ударе моего тела. Сначала я нашла зонтик и, обнаружив, что мои колени по-прежнему слишком неустойчивы, чтобы позволить себе принять более прямое положение, поползла ко входу в палатку. Когда я подняла входную створку, первое, что предстало моим затуманенным глазам – гигантский светлячок, колеблющийся взад-вперёд в пьяном полёте. С некоторыми усилиями я попыталась сосредоточиться. Свет оказался фонарём. У Эмерсона в руках. Увидев меня, он от души выругался, но больше не произнёс ни слова, потому что его ноги подкосились, и он внезапно рухнул на землю – на острый камень, судя по последовавшему столь же несдержанному богохульству.

* * *

– Самое интересное, – заметила я попозже, – наблюдать за разнообразными воздействиями конкретного препарата на разных людей. 
Эмерсон что-то прорычал. Он раздражённо отказался от предложения воспользоваться моими ароматическими солями и чашку за чашкой пил крепкий кофе. 
– Вы, – продолжала я, – возможно, приобрели определённый иммунитет в результате… э-э… недавнего случая. Сайрус пострадал меньше Рене и Чарльза... 
На сей раз зарычал Сайрус. 
– А вот Берта оказалась самой восприимчивой. 
– С ней всё будет в порядке? – Бледный Рене, явно сопротивлявшийся неудержимому стремлению закрыть глаза, беспокойно взглянул на меня.
– Да, конечно. Она отлично выспалась – можно сказать, лучше, чем все остальные. Охранник, – продолжала я, – кажется, отделался относительно легко. Конечно, мы не знаем, как применили лауданум, и поэтому не можем быть уверены в том, сколько досталось каждому. 
– Он был в еде, – пробормотал Эмерсон. 
– Или в питье. Но в каком блюде? Все получили снотворное – не только мы, но и египтяне. Даже охранник признаёт, что услышал мои крики сквозь дремоту. Согласитесь: самый важный вопрос – необходимость определить, кто имел возможность добавить опиум в нашу пищу. Среди нас – предатель, джентльмены!
Эмерсон одарил меня критическим взглядом поверх ободка чашки с кофе.
– Если отбросить чрезмерную мелодраматичность ваших выражений, Пибоди, пожалуй, вы окажетесь правы. Шеф-повар – самый очевидный подозреваемый.
– Слишком очевидно, – ответила я. – Вы же знаете, как он готовит: горшки, часами кипящие на костре, на открытом воздухе, а люди постоянно ходят мимо них туда-сюда, а то и останавливаются посплетничать. Нужно расспросить слуг...
– Вздор, – рявкнул Эмерсон. – Мы не в состоянии определить, кто виноват. Чёртов наркотик, возможно, добавили в один из кувшинов с водой ещё до того, как мы покинули деревню. Любой мог это сделать. – Пронзительные сапфиры медленно скользнули по лицам собеседников, а затем он повторил, особо выделив это слово: – Любой. 
Чарльз немедленно приобрёл настолько виноватый вид, что мой старый друг инспектор Кафф арестовал бы его в мгновение ока. Этот вид заставлял прийти к умозаключению о почти доказанной невиновности юноши208. 
Но после того, как мы разошлись, я спросила себя, что мне действительно известно о двух молодых археологах. Рене работал с Сайрусом уже несколько лет, но даже старое знакомство не могло в данном случае снять с него подозрения. Соблазн сокровищ и открытий достаточно силён, чтобы поколебать слабый характер. Помимо наших людей из Азийеха, заподозрить можно было только троих: Эмерсона, Сайруса и меня. Что касается Берты… Её сон, вызванный наркотиком, был подлинным. Я применила ряд тестов, результаты которых не оставили у меня сомнений. Но только самые глупые из заговорщиков в подобной ситуации не включили бы себя в число жертв. А я отнюдь не считала Берту настолько глупой.

* * *

При ярком утреннем свете мы смогли обнаружить следы незваных гостей только возле моей палатки. Нечёткие отпечатки босых ног нашлись в двух местах, где не проходил никто из наших людей. 
Когда мы отправились в королевский вади, Сайрус захватил с собой винтовку. При виде этого Эмерсон приподнял брови, но не произнёс ни одного возражения, даже после слов Сайруса, сказанных ледяным тоном:
– Не волнуйтесь, если увидите кого-то наверху на плато. Я отправил пару своих ребят туда, чтобы понаблюдать вокруг.
Как и Сайрус, я решила принять несколько предосторожностей. Несмотря на отчаянные протесты Эмерсона (которые я, конечно, проигнорировала) по поводу того, что у него отбирают рабочую силу, я поместила Селима, младшего сына Абдуллы, в дальнем конце главного вади. Селим был лучшим другом Рамзеса, красивым шестнадцатилетним мальчишкой. Зная о безрассудной храбрости, свойственной молодости, я колебалась, доверить ли ему такую задачу, и решилась только после того, как Абдулла заверил меня, что и он, и Селим будут чувствовать себя обесчещенными, если им откажут. Я предостерегла мальчика со всей возможной решительностью: ему предназначена исключительно роль наблюдателя, и он потерпит неудачу, если бросится атаковать. 
– Оставайся в укрытии, – наставляла я его. – Стреляй в воздух, чтобы предупредить нас, если увидишь что-нибудь, вызывающее подозрения, Если ты не поклянёшься именем Пророка, что подчинишься моему приказу, Селим, я пошлю кого-нибудь другого. 
Широко и честно раскрыв огромные карие глаза, обрамлённые длинными ресницами, Селим принёс требуемую клятву. Мне не нравилась нежность, с которой он обращался со своей винтовкой, но Абдулла, сиявший от родительской гордости, заставил меня осознать, что выбирать не приходилось. Я только надеялся, что, если он кого-нибудь застрелит, это окажется Мохаммед, а не репортёр из «Лондон Таймс». Или даже Кевин О'Коннелл. Естественно, я ожидала именно его. И очень удивлялась, что ему до сих пор не удалось настичь нас. 
Когда вечером мы вернулись в лагерь после изнурительных часов пребывания в жаре и в сухом воздухе погребальной камеры, я обнаружила, что Селим ждёт меня. Я приказала ему вернуться ко мне с известиями на закате. Не имело смысла – даже для защиты Эмерсона – позволять впечатлительному юноше оставаться на опасном посту после наступления темноты, когда, как известно всем египтянам, демоны и африты выходят из укрытий. Лицо Селима сияло от восторга. Он едва мог дождаться, чтобы поделиться со мной новостями: 
– Он пришёл, ситт, как вы и предсказывали – тот самый человек, кого вы описали. Поистине, вы – величайшая из волшебниц! Он сказал, что не предупредил вас о своём приходе. Он сказал, что вы были бы рады. Он сказал, что он друг. Он сказал...
– Он попытался уговорить или подкупить тебя, чтобы ты позволил ему пройти, – прервала я, усилив тем самым в глазах невинной юности собственную репутацию обладательницы сверхъестественных сил. – Он передал письмо, как я… как предсказала моя магия?
– Ситт всё знает и всё видит, – благоговейно промолвил Селим.
– Спасибо, Селим, – сказала я, взяв сложенную бумагу, протянутую им. – Теперь отдохни, ты сегодня потрудился на совесть. 
Берта проснулась утром без малейших болезненных признаков, хотя весь день была сонливой и вялой. 
Когда мы вернулись, она отправилась прямо в нашу палатку, но, стоило мне последовать за ней, она встала и выскользнула. Я не пыталась задержать её. Усевшись на край кровати, я развернула записку, которую, казалось, написали прямо здесь: почерк выглядел исключительно неровным – очевидно, бумага лежала на скалистой поверхности. Но эта трудность не препятствовала склонности Кевина к многословию и не смогла сдержать в узде его бурлящий ирландский дух. 
После обычных цветистых комплиментов Кевин продолжал:

«Я с нетерпением жду радости, которую не в силах выразить заурядными словами – радости возобновления знакомства с такими уважаемыми мной друзьями, как вы и профессор, и принести поздравления по поводу очередного счастливого избавления. И моё нетерпение столь могущественно, что я не приму отказа. Я устроился в некоем уютном жилище (смею ли надеяться, что вы позаботились обо мне в ожидании моего приезда?), удачно сооружённом недалеко от входа в этот каньон. Один из жителей деревни согласился ежедневно доставлять еду и воду, поэтому я не ожидаю каких-либо неудобств. Я весьма нетерпелив, как вам известно, так что не заставляйте меня слишком долго ждать... а то у меня может возникнуть соблазн, рискуя собственной шеей, пересечь плато и спуститься вниз, чтобы присоединиться к вам».

И снова комплименты. А в заключение – дерзкое «A bientot»209, последняя капля: с моих губ сорвался возмущённый возглас, который я так долго пыталась сдержать.
– Что тебя разорвало! – воскликнула я. 
Лицо Берты появилось в проёме палатки. В расширенных глазах над вуалью билась тревога. 
– Что-то не так? Это от… от него?
– Нет-нет, – ответила я. – Ничего страшного. И к тебе это не имеет отношения. Не нужно оставаться снаружи, Берта, я заметила и оценила твою любезность. – Сложив письмо, я засунула его в шкатулку и вышла ополоснуть водой моё пыльное, а теперь ещё и пылавшее лицо. 
Я не присоединилась к беседе у костра с тем же энтузиазмом, как накануне вечером. Я размышляла о том, как встретиться с Кевином и удержать его от вмешательства в наши дела. Я не сомневалась: если я окажусь неспособной противостоять ему, он выполнит свою угрозу, и если не сломает себе шею, спускаясь по скале, один из охранников Сайруса, вероятно, пристрелит его. Менее благородная женщина, возможно, посчитала бы это идеальным решением, но я не могла смириться с подобной предосудительной идеей. Кроме того, оставался шанс, что Кевин ускользнёт от охранника и спустится по горе, не причинив себе вреда.
Я должна была встретиться и поговорить с ним, и надеяться убедить его оставить нас в покое во имя дружбы, которую, по его словам, он испытывал ко мне. Небольшая взятка в виде обещания будущих интервью оказалась бы полезной для достижения желаемого результата. Но как я могла увидеться с ним наедине и без сопровождения? Сайрус настоял бы на том, чтобы сопровождать меня, если бы узнал о моих планах, и само его присутствие разрушит дружественную, конфиденциальную атмосферу, жизненно необходимую для самой мизерной надежды на успех.
Я решила, что мне следует уйти во время послеполуденного отдыха. Было бы глупо предпринимать долгую, трудную прогулку в темноте, а в рабочее время я не могла отлучиться. Период отдыха обычно длился два-три часа. Нельзя было надеяться вернуться до того, как моё отсутствие обнаружат, поскольку предстояло одолеть почти три мили в один конец, но если бы я заключила сделку с Кевином до того, как меня поймают, то достигла бы желанной цели. Я решила, что замысел вполне выполним. Во всяком случае, стоит попробовать. И никакой опасности, потому что Селим стоит на страже у входа в вади. Приняв решение, я охотно воздала должное обеду. Остальные, как я заметила, предпочитали подозрительно изучать каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, но я полагала, что один и тот же трюк не будет повторяться так скоро после первой неудачи.
Доказательством этого явилось то, что я несколько раз просыпалась ночью, чувствуя всего лишь нормальную сонливость перед тем, как снова заснуть. Берта тоже беспокойно ворочалась, что ещё более уверило меня в собственной правоте. 
Утром мы с Рене хорошо потрудились в Колонном Зале (то есть в погребальной камере), поскольку я никогда не позволяла смятению души вмешаться в мои археологические обязанности. Мы почти закончили заднюю стену; нижние секции не могли быть точно скопированы до тех пор, пока пол не очистят до скалы. Я указала на это Эмерсону, когда мы прервались на обед. 
– Не думаю, будто вам хочется, чтобы люди поднимали пыль во время копирования, – ответил он. – Оставьте это на потом. По-моему, у вас остались ещё три стены и четыре стороны двух столбов?
Лицо Рене вытянулось. Он надеялся на день-другой отдыха, пока мужчины будут работать. 
Я подумывала о том, чтобы подлить чуточку лауданума в чай за обедом, чтобы все крепко спали, пока я буду отсутствовать. Но решила, что это неспортивно, и потому ограничилась чашкой Берты.
Она погрузилась в сон практически сразу. Хотя я горела желанием встать и уйти, потому что время было на вес золота, я заставила себя оставаться лежащей, пока другие не последуют за ней в царство Морфея. Глядя на неё, я не могла не задаваться вопросом: какое будущее ждёт такую женщину? Какие мысли, какие страхи, какие надежды скрывались за этим гладким белым лбом и этими загадочными тёмными глазами? Она никогда не доверялась мне и не реагировала на мои попытки завоевать её доверие. Но я видела, как она оживлённо беседовала с Рене, и реже – с Чарльзом; даже Эмерсон умел при случае вызывать один из её редких серебристых смешков. Есть женщины, которые не ладят с другими женщинами, но это не могло быть причиной её сдержанности со мной, потому что она проявляла такую же настороженность в отношении Сайруса, который, следует признать, не скрывал своей неприязни к Берте. Неужели она всё ещё оставалась рабыней человека, который так жестоко обращался с ней? Не она ли подсыпала снотворное нам в еду?
Она лежала спиной ко мне. Медленно поднявшись, повинуясь необъяснимому порыву, я склонилась над ней.  Она шевельнулась и что-то пробормотала, как будто мой взгляд нарушил её сон. Я быстро отпрянула. Вновь воцарилось безмолвие. Настало время идти.
Я сняла пояс, прежде чем отправиться в путешествие. Как бы я ни хотела взять его с собой, но не осмеливалась рисковать возможностью появления шума. Возблагодарив небо и собственную дальновидность за свои полезные карманы, я разложила по ним несколько важных инструментов. Один из самых важных – удобный маленький нож – обеспечил мне беспрепятственный выход из палатки. Прорезав длинную щель, я вернула нож в карман, взяла зонтик и вышла.
Сайрус поставил мою палатку на некотором расстоянии от других, осознанно попытавшись обеспечить мне уединение настолько, насколько позволит местность. Возможности оказались не так уж велики, поскольку в самом широком месте вади не превышал несколько сотен футов. Мою палатку разбили на склоне каменной осыпи, граничившей с утёсами. Взяв ботинки в руки, я прокралась вдоль её основания. Даже наши друзья-египтяне друзья носили здесь сандалии, ибо толстые покровы, в которые превратились их подошвы за годы босохождения, недостаточно защищал от острых камней, засорявших дно каньона. Мои толстые чулки служили мне ничуть не лучше, но я не осмеливалась надеть ботинки до тех пор, пока не отошла на некоторое расстояние и не скрылась из поля зрения обитателей лагеря за серией напластований.
Было исключительно жарко и абсолютно тихо. Единственная тень высилась на крутом, рыхлом, осыпающемся склоне у подножия скалы. Поскольку настоятельно требовалось спешить, мне пришлось следовать извилистой тропкой среди валунов в разгаре солнечного света. Если бы я так не спешила, то наслаждалась бы прогулкой. Впервые за много дней я оказалась в одиночестве. 
Естественно, я крепко держала зонтик и обшаривала острым взглядом окрестности, но предпочитала доверять тому шестому чувству, которое предупреждает о скрытой опасности. Такие люди, как я – восприимчивые к окружающему и часто подвергавшиеся насильственному нападению – развивают это чувство до исключительной степени. Оно редко подводило меня.
И не могу объяснить, почему в данном случае оно оказалось бесполезным. Без сомнения, я была озабочена обдумыванием беседы с Кевином. Мужчины, должно быть, в течение некоторого времени лежали скрыто и неподвижно, потому что я определённо слышала звуки чьих-то шагов, спускавшихся по склону. 
Они не выходили из укрытия, пока я не миновала первого из них, так что одновременно с их появлением я обнаружила, что путь к отступлению отрезан. Второй человек выскочил из засады напротив меня, впереди появились ещё двое. Они выглядели очень похожими из-за своих тюрбанов и грязных халатов, но одного из них я узнала. Мохаммед не сбежал. Я восхитилась его упорством, но мне не понравилось, как он скалился в мою сторону.
Поверхность скалы была изрыта бесчисленными щелями и трещинами. Некоторые из обрушившихся валунов были достаточно велики, чтобы скрывать не одного, а нескольких мужчин. Скольких противников мне предстояло одолеть? Твёрдо вцепившись в зонтик, я продолжала раздумывать об альтернативах с быстротой, которую моя размеренная проза не в состоянии передать. 
Побег в любом направлении стал бы безумием. Я не могла так быстро вскарабкаться на скалу, чтобы ускользнуть от преследователей. Быстрое наступление привело бы меня прямо в ожидавшие руки двух врагов, медленно продвигавшихся ко мне. Отступление – не бегство, но обдуманный, расчётливый уход – на восток, в том направлении, откуда я пришла, казалось, предоставляло больше шансов. Если бы я смогла избавиться от единственного человека, загораживавшего мне путь.
Но, стоило мне переложить зонтик в левую руку и потянуться за пистолетом, эта надежда рухнула под треск и хруст гальки. На помощь своим соучастникам с востока изо всех сил спешил ещё один человек. Я боялась, что у меня не так уж много шансов вывести из строя двоих или ускользнуть от них. Ручное оружие не обладает большой точностью (за исключением очень близкого расстояния), а мне придётся бежать во время стрельбы. Но иного выхода нет. 
Однако стоило этому новому человеку появиться в поле зрения, как мои пальцы застыли на стволе пистолета (неожиданно повернувшегося в моём кармане). Удивление парализовало каждую мышцу. Передо мной возник Эмерсон – простоволосый, багроволицый и невероятно стремительный. С криком: – Беги, чёрт тебя побери! – он бросился на удивлённого египтянина, обрушив его на землю в виде груды грязной ткани. 
Я поняла, что приказ адресован мне, и, естественно, не стала возражать против того, как он был высказан. Неожиданное появление и внезапность действий Эмерсона привели наших противников в мгновенное замешательство, и я без труда опередила ближайшего ко мне бандита. Однако все они чуть ли не наступали нам на пятки, так что, когда Эмерсон поймал меня за руку и побежал, таща за собой, я полностью согласилась с его решением. Впрочем, мне хотелось бы, чтобы он преодолел собственные предрассудки против огнестрельного оружия. Винтовка нам бы очень пригодилась.
Мы находились на расстоянии более мили от лагеря, и я не видела способа вернуться, не будучи пойманными. Неужели он пришёл один? Или помощь задержалась в пути? Вопросы переполняли мой разум, но я слишком запыхалась, чтобы сформулировать их – и, вероятно, к лучшему, потому что у Эмерсона явно не было настроения пускаться в дебаты. Обогнув скалу, он резко повернул направо, схватил меня за талию и бросил на скалистый склон. 
– Вперёд, – выдохнул он, подчеркнув приказ резким ударом по подвернувшейся части моей анатомии. – Через эту дыру. Шевелись!
Подняв взгляд, я увидела отверстие, о котором он говорил, – чёрную неровную дыру в обрыве. Она была примерно треугольной формы, сужавшейся к трещине, которая поворачивалась под острым углом к вершине склона. Место для прохода тела имелось только в самой широкой его части. Я протиснулась с небольшим усилием воли с моей стороны и со значительной помощью Эмерсона, толкавшего меня сзади. Я не сопротивлялась, хотя перспектива спускаться в черноту, не имея представления о том, что лежит ниже и выше, не являлась особенно привлекательной. Однако более привлекательной, нежели альтернатива.
Я довольно-таки тяжело приземлилась на неровную поверхность шестью футами ниже отверстия. Пол был завален камнями и другими предметами, причинившими боль моим голым рукам. Поднявшись на ноги, я услышала мерзкий хруст и крик, сопровождаемый грохотом падающих камней. Я поняла, что Эмерсон ударил одного из наших преследователей по лицу. Возникшая суматоха предоставила ему время для более достойного входа в яму, чем мой – вначале появились ноги, затем рядом со мной упало тело, и всё, на что он был способен в течение нескольких последующих мгновений – тяжело пыхтеть. 
Пространство, где мы оказались, было довольно маленьким. Сразу за нами пол резко поднимался к потолку. Ширина составляла не более пяти-шести футов, но по относительной аккуратности боковых стен я предположила, что это, очевидно, вход в одну из могил, о которых упоминал Эмерсон. 
Эмерсонперевёл дыхание. 
– Где этот ваш смешной пистолетик? – первое, что спросил он. 
Я вытащила пистолет и вручила ему. Высунув руку в отверстие, он трижды нажал на спусковой крючок. 
– К чему тратить пули? – требовательно спросила я. – В обойме всего шесть, а вы даже не...
– Я зову на помощь, – последовал грубый ответ.
Звать на помощь – не в привычках Эмерсона. Но в данном случае – единственный разумный способ действий. Вход в гробницу-пещеру был настолько узким и неудобно расположенным, что наши противники могли проникать через него только по одному за раз – с большим риском получить удар по голове от Эмерсона, как это уже неоднократно и случалось – но и мы не могли выйти, пока они ждали нас. Эмерсон – впервые – согласился с неизбежным, но явно был недоволен. 
– О,– сказала я. – Значит, вы пришли один?
– Да, – ответил Эмерсон, очень мягко. Затем его голос поднялся до рёва, от которого я чуть не оглохла. – Вы, проклятая дура! Какого чёрта вам взбрело в голову так по-идиотски поступать?
Я отшатнулась, но не очень далеко: руки Эмерсона мгновенно вытянулись и схватили меня за плечи. Он тряс меня, как терьер – крысу, не переставая кричать. Искажённые эхом, слова были достаточно невразумительными, но смысл – вполне понятен.
Не думаю, что я бы ударила его, если бы он – уверена, совершенно непреднамеренно – не тряс меня так сильно, что я со всего маху треснулась затылком о стену позади меня. Во время побега я потеряла шляпу, и мои волосы рассыпались, так что удар ничто не смягчило. И эта боль разрушила все препятствия, которые могли удержать меня от ответа. Тем не менее, если бы я не находилась в исключительно возбуждённом состоянии (по разным причинам), то не подняла бы руку. За исключением игривых жестов совершенно другого характера (не имеющих отношения к настоящему описанию) я никогда не била Эмерсона. А он никогда бы не ударил соперника, который не смог бы дать ему сдачи. 
Я, конечно, не собиралась бить его по лицу. Но мой бешеный удар пришёлся по его перевязанной щеке.
Эффект оказался поистине удивительным. С силой втянув в себя воздух от боли (и, я полагаю, от ярости), Эмерсон изменил хватку. Одна рука обхватила мои плечи, другая – рёбра. Притянув меня к себе, он прижал свои губы к моим. Он НИКОГДА раньше не целовал меня так. Из-за стальных объятий и давления его губ моя голова отогнулась так сильно, что я почувствовала хруст в шее. Зажатая между несокрушимой стеной, в которую упиралась моя спина, и стальными мускулами его тела, я ощущала себя раздавленной в тисках. Благодаря постоянной практике и усердному изучению природные способности Эмерсона к поцелуям были отточены до предела, но ТАК он меня ещё никогда не целовал. (И я, естественно, надеялась, что ранее он никогда так не целовал КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО ЕЩЁ). Мои чувства не подвергались мягким уговорам – их атаковали, ими овладевали, их преодолевали. 
Когда, наконец, он отпустил меня, я рухнула бы, если б не прислонилась к стене. По мере того, как в ушах стихал шум крови, я всё чётче слышала другие голоса, восклицавшие вопросительно и тревожно. Но всех их заглушал голос, принадлежавший Сайрусу и выкрикивавший моё имя – вряд ли иначе я узнала бы его. 
– Мы здесь! – закричал Эмерсон через отверстие. – Целы и невредимы. Подождите, я сейчас помогу ей выбраться. 
Затем он повернулся ко мне. 
– Прошу прощения, – тихо произнёс он. – Моё поведение было непростительным для джентльмена – которым, несмотря на некоторую эксцентричность поведения, мне хотелось бы считать себя. Даю вам слово чести, что подобное больше никогда не повторится. 
Я была слишком потрясена, чтобы ответить – пожалуй, и к лучшему. Ибо, если бы смогла, то выпалила бы бушевавшие во мне мысли:
– О да, так и будет – если хоть кому-нибудь об этом обмолвиться!


ГЛАВА 12

Если человек устроился на отдых,
сидя на стуле в вашей гостиной,
 маловероятно, что вы
швырнёте его в пруд.

Я доверилась Сайрусу – у меня просто не было иного выхода. 
– Мне нужно было встретиться с Кевином О'Коннеллом, – объяснила я. – Я говорила вам, что он появится, и вчера Селим доставил мне послание от него. 
Я пила чай, сидя на раскладном стульчике, ибо чувствовала, что имею некоторое право на восстановление сил. Эмерсон, конечно же, сразу вернулся к работе, но Сайрус не последовал за ним. Он растянулся на коврике у моих ног, будто павший воин, и закрыл лицо руками. Я мягко толкнула его носком.
– Что вам нужно, – сказала я, – так это хорошая чашка чая. 
Сайрус перевернулся и сел. Его лицо всё ещё пылало, хотя первоначальный синевато-багровый цвет несколько поблёк. 
– Я никогда не был пьяницей, – произнёс он. – Но начинаю понимать, как можно заставить человека стать алкоголиком. К дьяволу проклятый чай. Где эта бутылка бренди?
Конечно, он шутил. Я протянула ему чашку чая. 
– Помогите мне советом, Сайрус. Что делать с Кевином?
– Амелия, вы самая... Вы просто бесподобны. Вы... вы…
– Мы уже говорили об этом, Сайрус. Повторяю: сожалею о том, что обеспокоила вас, но, как видите, всё вышло к лучшему. Мы захватили Мохаммеда! Одним врагом меньше! И как только его сломанный нос исцелят, мы сможем расспросить его и выяснить, кто его нанял. 
– Только один, – мрачно ответил Сайрус. – А сколько их ещё? Если вы собираетесь рисковать собой, чтобы собрать остальных, моё сердце не вынесет этого напряжения. Ваши губы снова кровоточат, дорогая, я не могу не обращать на это внимания.
– Горячая жидкость, должно быть, расширила разрез, – пробормотала я, прижимая салфетку ко рту. – Вы же знаете – это не ранение, полученное на поле битвы, а всего лишь рассечённая губа. 
Мы ненадолго замолчали, думая (я уверена) совершенно о другом. Затем, слегка пошевелившись, я оживлённо проговорила:
– Теперь хотелось бы вернуться к обсуждению Кевина. 
– Я готов прикончить молодого негодяя, – пробормотал Сайрус. – Если бы не он... Ладно, Амелия, ладно. Где он находится, и что мне следует делать?
Я объяснила ситуацию. 
– Итак, – заключила я, – нам лучше всего отправиться немедленно.
– Сейчас? – воскликнул Сайрус. 
– Конечно. И если мы поторопимся, то вернёмся до наступления темноты. Я не ожидаю немедленной повторной атаки – сбежавшие вряд ли успели сообщить о провале своей. Однако в темноте сложно передвигаться.
С кривой улыбкой Сайрус поставил чашку и поднялся на ноги. 
– Вы собираетесь рассказать Эмерсону?
– Нет, с какой стати? Я уверена – он уже предупредил вас, чтобы вы не выпускали меня из своего поля зрения. 
– В этом не было необходимости, – произнёс Сайрус, перестав улыбаться. В дальнейших словах не было смысла – застывший взгляд и крепко сжатые губы говорили сами за себя. Отказ от козлиной бородки определённо пошёл ему на пользу. Он напоминал тех сильных и молчаливых шерифов, которых полно в американской литературе.
И затем оставил меня, пообещав, что будет готов через пять минут. 
Мне не требовалось столько времени. Я убрала чайные приборы и застегнула пояс. Затем извлекла из кармана небольшой предмет, который случайно нащупала на усыпанном камнем полу гробницы. Многолетний опыт позволил определить одним лишь прикосновением, что это не камень, а предмет, созданный человеком, и тот же опыт инстинктивно побудил меня засунуть его в карман. 
Это была фасетка кольца из дешёвого фаянса – как те, что я находила и в деревне рабочих, и в других местах. На некоторые наносили имя правящего фараона, другие украшали изображениями разных богов. Найденное мной кольцо относилось ко второму виду. На нём изобразили Собека – крокодилоголового бога210.

* * *

На этот раз меня сопровождал не только Сайрус, но и ещё двое. Все с оружием. Совершенно бесполезная предосторожность, по моему мнению, но мужчины вечно обожают маршировать с оружием и демонстративно играть мускулами, так что я не видела причин возражать против этих безвредных занятий. Как я и ожидала, путешествие прошло без инцидентов, и после приветствия Селима, покинувшего укрытие при нашем появлении, мы вышли из устья вади и преодолели небольшое расстояние до маленького дома, сложенного из грязевого кирпича. 
Кевин, естественно, устроился со всеми возможными удобствами. Он сидел на перемётной сумке для верблюда в тени перед домом, читая дешёвый бульварный роман, со стаканом в одной руке и сигаретой – в другой211. Он изображал, что увлечён чтением, пока мы не подошли почти вплотную, и лишь тогда резко вскочил, напыщенно и неубедительно изображая удивление:
– Нет сомнений, что перед моими глазами предстал мираж – прелестное видение, подобное гуриям мусульманского рая! О, что за чудный день для нас, мисс’ Эмерсон, любимая моя212! 
Когда он подошёл ко мне, солнце загорелось в его волосах и окрасило алым загорелые щёки. Веснушки, нахальный нос, заискивающая улыбка, широкие голубые глаза складывались в неотразимый портрет молодого ирландского джентльмена – и вызывали непреодолимое желание в моей груди213. Я и не пыталась сопротивляться ему. И со всех сил стукнула зонтиком по протянутой руке. 
– Я не ваша любимая, а этот провинциальный жаргон столь же лжив, как ваши заверения в дружбе!
Кевин отпрянул, потирая руку, а Сайрус улыбнулся, не в силах сдержаться:
– Я думал, вы намерены вежливо убеждать. Если же вы хотели отлупить парня, я мог бы сделать это за вас.
– О Боже, – опустила я зонтик. – Кажется, в порыве чувств я утратила контроль над собой. Хватит этих раболепных поклонов, Кевин, я больше вас не трону. Если только вы не станете раздражать меня. 
– Мне, конечно, хотелось бы избежать этого, – серьёзно ответил Кевин. – Не вызовет ли у вас раздражение предложение стула или верблюжьей сумки? Боюсь, у меня недостаточно мест для вашего эскорта. 
Сайрус тем временем жестом приказал своим людям занять позиции по обе стороны маленького строения, где они могли просматривать местность во всех направлениях.
– Я останусь стоять, – отрезал он. 
– Вы, конечно, помните мистера Вандергельта, – сказала я Кевину, усаживаясь на предложенное им место.
– А я не мог понять, почему он кажется мне знакомым. Прошло много лет, и я вначале не узнал его без бородки. Как поживаете, сэр? – Он попытался было протянуть руку, но ледяной взгляд Сайруса заставил его одуматься. – И как профессор? – продолжал Кевин, присев у моих ног. – Надеюсь, он полностью оправился после… несчастного случая?
– Я доверяю вам, Кевин, – ответила я. – Вы сразу берёте быка за рога. Вам хорошо известно, что это была не случайность. Проклятие древних богов Египта во всей своей красе, если выражаться по-вашему. Но, похоже, ваши читатели уже устали от проклятий. 
– Охон… я хотел сказать – о нет, мэм214. Читателей никогда не утомят таинственность и сенсации. Уж нам-то это известно, и я бы с удовольствием всё разъяснил, если бы обладал фактами.
Он продолжал баюкать свою руку. Я прекрасно понимала, что Кевин считает перелом – или хотя бы лёгкий ушиб – основанием для справедливого обмена на желанные ему сведения, поэтому осталась невозмутимой под обиженно-укоризненным взглядом. 
– Вы будете первым, у кого окажутся факты, я обещаю – как только их можно будет обнародовать. 
Достойный порицания юноша издал торжествующий крик. 
– Ага! Значит, существуют факты, которые пока неизвестны. Не стоит это отрицать, миссис Эмерсон, и поджимать свои симпатичные губки. Один конкретный факт, который не может не захватить воображение читающей публики, уже известен мне, потому что я провёл несколько познавательных дней в Каире, беседуя с нашими общими друзьями.
Это старая уловка журналистов и других злодеев – обмануть жертву притворной осведомлённостью, так что я лишь усмехнулась. 
– Вы, очевидно, имеете в виду инцидент на балу. Эта глупая шутка...
– Не отнекивайтесь, миссис Э. Я имею в виду потерю памяти у профессора. 
– Проклятье! – воскликнула я. – Немногие осведомлённые поклялись молчать. Какой...
– Вы же понимаете, что я не могу раскрывать свои источники. – Он одержал верх и знал это. Широкая улыбка светилась дерзкой насмешкой ирландского домового-пакостника.
На самом деле я почти определённо знала, кто «раскрыл пасть», если использовать американский жаргон. Единственным общим другом у нас с Кевином, который знал правду, был Карл фон Борк. Знакомство Кевина с другими археологами являлось поверхностным и в основном враждебным. Кевин познакомился с фон Борком ещё в Баскервиль-Хаусе, и Карл тогда победил в битве за сердце девушки 215. И, без сомнения, Кевин получил колоссальное удовлетворение, сыграв шутку с умным, но рассеянным немцем, вынудив того сказать больше, чем он хотел. 
Сайрус, до сих пор молчаливо внимавший, решил отверзнуть уста: 
– Уже поздно, Амелия. Пошлите его прочь или позвольте мне стукнуть его по голове. Мои ребята могут держать его в плену, пока вы не решите...
– Давайте не будем терять хладнокровия! – воскликнул Кевин, расширив глаза. – Миссис Эмерсон, мэм, вы ведь никогда не позволите...
– Когда ставки настолько высоки, я могу не только позволить, но даже одобрить такое решение. Мне в высшей степени не хотелось бы подвергать Сайруса риску судебного разбирательства, или нежелательной популярности ради моей… ради нашей дружбы, но я бы пошла и не на такое, чтобы предотвратить публикацию подобной новости. Хотелось бы воззвать к вашей чести, но боюсь, что у вас её нет. Хотелось бы доверять вашему слову, но я не могу.
Я встала, показывая всем своим видом, что разговор завершён. Сайрус взял винтовку на плечо.
– Он не собирается стрелять в вас, – объяснила я Кевину, издавшему тревожное блеяние. – По крайней мере, я так не думаю. Сайрус, скажите своим людям, чтобы к нему относились со всей возможной мягкостью. Я время от времени буду навещать вас, Кевин, чтобы посмотреть, как вы поживаете. 
И тут Кевин доказал, что является таким человеком, каким, несмотря на некоторые доказательства обратного, я всегда его считала. Он рассмеялся. Учитывая обстоятельства, это было довольно убедительное подражание безумному веселью. 
– Вы выиграли, миссис Э. Не думаю, что вы говорили серьёзно, но предпочёл бы не рисковать. Что я должен делать?
Реальным могло быть только одно решение. Если бы Кевин дал мне слово молчать, то абсолютно искренне – в тот момент. Как и Рамзес – и, боюсь, многие другие – он всегда умудрялся найти благовидное оправдание невыполнению обещания, если ему слишком сильно хотелось его нарушить. Кевина следовало держать в заключении, и самой надёжной тюрьмой для этого был королевский вади. 
Пришлось замедлить шаги, чтобы Кевин не отстал: он находился далеко не в такой форме, как следовало бы. 
Будь я не так расстроена, прочла бы ему небольшую дружескую лекцию о преимуществах физической подготовки. Но сейчас в своей лекции я ограничилась более важными вопросами, и совсем не дружелюбно. В заключение я известила его: если он разболтает любые сведения об Эмерсоне (простой запрет казался самым очевидным решением), я больше никогда не скажу ему ни единого слова и прекращу какое бы то ни было общение с ним. 
Грустный взгляд и стыдливый румянец показались на лице молодого человека. 
– Верите вы или нет, миссис Эмерсон, – с достоинством произнёс он без малейшего акцента, – но есть уровень, ниже которого даже я не могу опуститься. В сражении наших интеллектов мы показали себя достойными противниками – включая профессора, который оставлял меня в дураках всякий раз, когда я пытался запутать его. Я наслаждался состязанием в остроумии с вами обоими, и – хотя вы и не желаете признавать это – думаю, что вы получали не меньшее удовольствие. Но если бы я посчитал, что какой-либо из моих поступков причинит вам тяжкий вред – будь то разуму или телу – никакое обещание вознаграждения, сколь бы велико оно ни было, не смогло бы заставить меня совершить этот поступок.
– Я верю вам, – ответила я. И в тот момент была абсолютно честна. 
– Благодарю вас. Итак, – вернулся Кевин к прежнему тону, – как вы намерены объяснить моё присутствие?
– Это трудно. Эмерсон, возможно, и не помнит вас, но уже много лет придерживается определённого мнения о журналистах. Вы не можете сойти за археолога – вы ничего не знаете о раскопках. 
– Я мог бы сослаться на сломанную руку, – предложил Кевин, бросив мне многозначительный взгляд.
– Можете сломать обе. И сколько угодно ног. Эмерсон устроит вам экзамен, и вы выдадите своё невежество. Ах! Знаю! Идеальное решение!

* * *

– Детектив?– Голос Эмерсона усиливался с каждым слогом. – Какого дьявола нам потребовался детектив?
Когда он выражался подобным образом, мне трудно было давать вразумительный ответ. Поэтому я отреагировала так, чтобы отвлечь его внимание: 
– Кажется, вы не слишком-то продвигаетесь в решении нашей маленькой тайны. И все эти затяжки начинают надоедать. 
Было восхитительно наблюдать за тем, как Эмерсон пытается решить, какую провокацию следует отразить в первую очередь. Я не думала, что он сможет удержаться от попыток обыграть слово «надоедать» – применив его, конечно, ко мне – но, возможно, в тот миг ему не пришла в голову достаточно язвительная реплика. Вместо этого он продолжил обороняться – ошибочное решение, на которое я могла бы указать ему.
– Но ведь я поймал одну из этих свиней, вы забыли?
– Слово «поймал» не совсем уместно. Вам не следовало так сильно его избивать. Он до сих пор не в состоянии внятно говорить из-за перевязанных носа и челюсти, и, следовательно…
Эмерсон закатил глаза, поднял руки и умчался прочь. Кевин, осмотрительно державшийся на расстоянии во время обсуждения, вернулся и присел на коврик у моих ног.
– Он кажется совершенно таким же, как раньше. Вы уверены, что он...
– Трудно ошибиться. Помните, что я говорила вам. Что-то ляпнете невпопад – тут же позволю Сайрусу разобраться с вами, как он посчитает нужным. И не забудьте обращаться ко мне «мисс Пибоди». 
Возможно, черты молодого журналиста смягчил отсвет заката, но его голос покорял не в меньшей степени:
– Должно быть, его память исключительно серьёзно пострадала, мэм. Как он смог забыть такую женщину, как вы...
– Мне не нужно ваше сочувствие, Кевин. Мне нужно – и я настаиваю на этом – ваше сотрудничество.
– Оно к вашим услугам, миссис... мисс Пибоди. Надеюсь, вы не возражаете против моего общения с другими людьми – например, Абдуллой? В конце концов, – добавил он, – раз уж я детектив, то должен спрашивать людей. 
Уместное замечание. Теперь, когда было уже слишком поздно, мне захотелось представить Кевина кем-нибудь другим – например, безграмотным глухонемым. «Да, видно, тот, кто начал лгать, не обойдётся ложью малой»216. Приняв моё смущённое молчание за согласие, Кевин удалился, засунув руки в карманы и весело насвистывая. А я продолжала думать о том, как всё запуталось, и к чему это приведёт. 
Кевин уже знал тот факт, который мне больше всего хотелось сохранить в тайне от него. Но, по-моему, он оставался в неведении относительно иных, не менее важных, фактов, и я намеревалась сохранить это положение любой ценой. Кевин набросился бы на историю Затерянного Оазиса, как собака – на старую, вонючую кость, потому что такая история – как раз тот сорт фантастических сказок, в котором он собаку съел. Хватило бы малейшего намёка, а доказательства не требовались, поскольку по меркам его профессии вымысел был ничем не хуже истины. Я быстро перечислила в памяти всех присутствующих, чтобы успокоить себя: с их стороны не существовало никакой опасности разоблачения.
Эмерсон знал только то, что я рассказала ему, и не склонен был в это верить. В любом случае, Кевин стал бы последним человеком, с которым он бы решился обсудить этот вопрос. В осмотрительности Сайруса я не сомневалась. Рене с Чарльзом ничего не знали, равно как и Абдулла. Берта уверяла, что её «хозяин» ничего не говорил ей. Если она солгала... что ж, тогда у неё были все основания проявлять сдержанность. Если обнаружится, что она знает больше, чем говорит, это докажет её лживость и выдаст секрет: её хозяин обеспокоен не сильнее, чем мы, распространяя сплетни. 
Мои рассуждения были неопровержимыми. Освободившись от этой тревоги (вот бы и другим удавалось это так же легко!), я отправилась взглянуть на моего последнего пациента.
Один из людей Сайруса стоял на страже возле укрытия, которое соорудили для Мохаммеда. Хотя в охране и не было нужды: негодяя так напичкали лауданумом, что он не проснулся бы, даже если бы кто-нибудь поджёг его постель. Меня ужасала сама мысль тратить свои медицинские принадлежности на такой мерзкий экземпляр, но он испытывал острую боль, и даже если бы милосердие не смягчило мой гнев, я не могла бы вправить сломанный нос, пока Мохаммед корчится и кричит. Его челюсть, по-моему, была только ушиблена, но, поскольку я не могла быть абсолютно уверена, то и её обмотала бинтами.
Он представлял собой жуткое зрелище на куче ковров. Даже христианское милосердие и этика профессии (в которой я считаю себя не имеющим формальной квалификации, но способным практиком), не могли заставить меня коснуться оборванной, кишевшей блохами одежды или обмыть грязное тело. Гипс, наложенный мной ему на нос, выделялся подобно гротескному клюву какого-то мифического монстра, грубые чёрные волосы курчавились неровными углами с обеих сторон повязки, покрывавшей большую часть нижней половины лица. Под веками блестели белые щели. Распахнутый рот демонстрировал коричневые, гниющие зубы. Свет фонаря отбрасывал тени, усиливавшие каждую уродливую особенность и превращавшие открытую пещеру рта в некую чёрную дыру.
Я посчитала его пульс, выслушала дыхание. Больше я ничего не могла сделать – только время и большая доля везения привели бы к успеху лечения. Я искренне молилась о его выздоровлении, но, к сожалению, христианское милосердие к этой молитве имело очень небольшое отношение. 
Когда я удалялась, уже сгустились сумерки, но свет фонаря, который я несла, выхватил удалявшуюся фигуру. Трепет покрывал изобличал её; никто из мужчин не обладал такой походкой. Я не слышала, как её окликнул охранник – вероятно, она пошла обратно, как только поняла, что я внутри. 
Я поспешила за ней. 
– Берта! Подожди, я хочу поговорить с тобой. Что ты там делала?
Её поза изъявляла покорность: руки сложены, голова опущена. Вполголоса она сказала:
– Я могла бы помочь тебе ухаживать за мужчиной, ситт. Этого маловато, чтобы выразить свою благодарность, но я искусно выполняю женскую работу. 
Казалось, она сознательно отбросила своё европейское наследие. Голос, манера, речь с каждым днём всё больше и больше становились принадлежащими египтянке. Естественно, меня это крайне раздражало. 
– Нет работы, которую женщина не может выполнить, – ответила я. – Как-нибудь мы побеседуем с тобой об этом, Берта. И ты поможешь мне ещё лучше, если пороешься в памяти. Всё, что ты помнишь, может иметь значение, даже если выглядит бессмысленным.
– Я пытаюсь, ситт, – пробормотала она.
– И не называй меня ситт! Говори «мисс Пибоди» – язык не сломаешь. Идём. Сейчас пострадавший не испытывает необходимости в тех услугах, какие ты в состоянии предоставить. 
Странный забавный звук сорвался с её губ. Я решила, что это был сдавленный кашель, потому что ни одно из моих слов не могло спровоцировать смех. 
К тому времени, как мы собрались на ужин, Кевин уже снискал расположение Рене и Чарли. Не знаю, как он справился с Рене, но сердце Чарли он завоевал, демонстрируя страсть к автомобилям. 
– Это дорога в будущее! – восторженно восклицал Кевин. – Двигатель внутреннего сгорания Даймлера217...
– А как вам Панар218? – прерывал его Чарли. – Коробка передач с передвижными каретками…
Они продолжали сыпать непонятными словами вроде «муфты» и «шестерни», а Берта повисла на плече у Рене, а Эмерсон бесстрастно глядел на всех нас, а я... Я смотрела на Эмерсона. Казалось, он очень нервничал, но я не видела причин, почему это должно отпугивать меня. 
Он почти не разговаривал со мной после той захватывающей стычки в гробнице, за исключением того момента, когда раздражение по поводу появления Кевина преодолело его сдержанность. Сначала я была слегка обескуражена извинениями и последовавшим молчанием; я достаточно романтична, и надеялась, что эти страстные объятия разорвут узы, удерживавшие его память в рабстве. Правда, Шаденфрейде заявлял, что в реальной жизни такого не случится, и предостерегал меня, причём весьма решительно, против подобной процедуры. Видимо, врач был прав.
Однако, когда я вспомнила об этом инциденте, то почувствовала некоторый подъём настроения. Случившееся можно было интерпретировать как значимый шаг вперёд к тем отношениям, которые я, согласно инструкциям врача, пыталась воссоздать. Раздражение сменило первоначальное безразличие Эмерсона; теперь он был достаточно заинтересован в том, чтобы следить за мной или рисковать собой ради моего спасения. Согласна: он сделал бы то же самое для Абдуллы или любого другого, но никакая комбинация облегчения и гнева не заставила бы его вести себя с Абдуллой так, как он повёл себя со мной.
Впрочем... Поцелуй мог означать и меньше, чем я надеялась. Уж кому, как не мне, знать кипящую натуру Эмерсона? Банальная близость женщины – пусть и не неотразимо красивой, но признаваемой некоторыми достойной восхищения – могла бы оказаться достаточной, чтобы вдохновить такой ответ на человека, испытавшего значительное эмоциональное потрясение. 
Признаться честно? Я не вижу причин для отрицательного ответа, поскольку мои дневники не будут прочитаны кем-то иным, пока я не найду достойного издателя (более сложная процедуру, чем я полагала) и тщательно не перечитаю их снова. Я надеялась и молилась, чтобы к Эмерсону вернулась память. Но к чему я действительно стремилась – восстановить его любовь ко мне, будь то воспоминание или новое чувство. Наше содружество искренних умов, основанное на взаимном доверии и уважении (и на другом виде притяжения, чьё значение я отрицала бы в последнюю очередь), было для меня всем. Так или иначе, я намеревалась воскресить его, и способы не имели значения. Естественно, сложновато объяснить человеку, который делает предложение – по его мнению, в первый раз в жизни – что у него уже есть одиннадцатилетний сын. И ещё большее потрясение – мгновенное появление Рамзеса во всей своей красе вместо постепенного привыкания к нему. Однако я могла бы достойно встретить и значительно более серьёзные трудности, если только... В общем, мои эмоции раскачивались взад-вперёд, будто маятник часов, то поднимавшийся, то опускавшийся. Я так углубилась в размышления и в созерцание блистательного нахмурившегося облика Эмерсона, что не заметила приближение Сайруса, пока лёгкий кашель не заставил меня очнуться. 
– Пенни за ваши мысли, – сказал он. – Или любую сумму, которую вы запросите: судя по вашему лицу, они удручают219. 
– Только смущают, – ответила я. – Но я справлюсь с ними, Сайрус, не беспокойтесь. Как только Мохаммед сможет говорить, мы вплотную подойдём к решению наших нынешних трудностей. Жаль, что его нос и рот приняли на себя главный удар.
Эмерсон, откровенно подслушивавший, воспринял это как очередную плохо завуалированную критику. Нахмурившись ещё сильнее, он поднялся и отправился прочь. 
– Не уходите далеко, – позвала я. – Ужин подадут в ближайшее время. 
Ответа не последовало – даже хрюканья. 
– У меня есть что-то, что может приободрить вас, – продолжал Сайрус. – Мой слуга собирал почту, как обычно, и сегодня вечером он привёз последние письма. 
– Всё это? – Я взяла переданный мне пакет. – Сайрус, вы самый рассудительный из людей.
– Ну, я подумал, что вам захочется узнать, как дела в старой доброй Англии. Мне тоже немного любопытно, так что...
– Конечно. У меня нет секретов от вас, Сайрус. Но ужин готов, так что я прочитаю письма попозже. Они не очень велики, но боюсь, что испортят мне аппетит. 
Восхищённый взгляд Сайруса дал мне понять, что он воспринял это, как демонстрацию британского неколебимого спокойствия. На самом деле я испытывала трусливое нежелание читать последние литературные изыски Рамзеса, вполне ожидаемо сообщающие мне о массе неприятностей, по поводу которых я ничего не могла предпринять. Но если бы случилось что-то серьёзное, Уолтер послал бы телеграмму. 
Поскольку после ужина никто, кроме Кевина, не остался голодным, мы разошлись. Эмерсон не присоединился к нам – я пришла к выводу, что он пообедал с Абдуллой и другими. По моему приглашению Сайрус последовал за мной в палатку. 
В пакете было два письма из Чалфонта. Я узнала изящный и аккуратный почерк Эвелины на одном, и решила сохранить его для лечения – или противоядия – после того, как прочту послание от Рамзеса.

«Дорогие мама и папа. Мне жаль сообщить вам, что Гарджери по-прежнему не герой. Но теперь у нас есть ещё одна героиня.
Я никогда не думал, что тётя Эвелина способна на такое. Происшедшее оказало благотворное – если не сказать, смиряющее – влияние на меня и научит в дальнейшем, я надеюсь, ставить под неизмеримо большее сомнение царящие в нашем обществе ложные стереотипы о поведении и характере женщин. Я всегда считал себя свободным от подобных предрассудков, и, конечно же, мне следовало бы учесть пример мамы, успешно опровергнувшей их. Как любопытно действует человеческий разум! Кажется, он способен отклонить любые доказательства того, что конфликтует не только с его собственными желаниями, но и с предвзятыми убеждениями, столь глубоко укоренившимися и подсознательно внушёнными, что они не осознаются, как иррациональные. Рассматривая в холодном свете разума...»

Прежде чем перевернуть страницу, закончившуюся последней процитированной фразой, я постаралась взять себя в руки. Бессмысленно выходить из себя, поскольку объект моего гнева находился вне досягаемости. Он, должно быть, читал статьи по психологии, что я строго запретила ему. Или нет? Я вполне определённо намеревалась, поскольку некоторые из выдвигаемых теорий являлись слишком шокирующими для невинного детского ума. Однако уверенности не было. Рассказывать Рамзесу о том, чего не нужно делать – трудоёмкий процесс, и за моим сыном практически невозможно угнаться, потому что он постоянно думает о свершении очередных злодеяний. 
Осознав, что я позволила своему разуму блуждать, подобно разуму Рамзеса, я продолжила чтение.

«...эти предубеждения, приходишь к выводу, что на них не следует заострять внимание. Они, по сути, не более чем бессмысленные суеверия. Откуда же они, в таком случае, возникают? Признаюсь, я до сих пор не нашёл ответа. Особенно прискорбно обнаружить их в таком рациональном уме, каким я всегда считал свой.
Я хотел бы обсудить этот вопрос с вами, дорогие мама и папа, потому что он меня очень интересует, но, возможно, сейчас неподходящее время, поскольку вам должно быть интересно, какой именно случай послужил причиной моих размышлений.
Возможно, вы помните, что в последнем письме я описал любопытный случай собак, лаявших ночью. Поскольку лай – средство, применяемое ими для помощи нам, я решил (по-моему, я упоминал об этом) предпринять меры для обеспечения более эффективного разнообразия животной стражи. Видите ли, мной овладело ужасное подозрение...»

И мной тоже. 
– О нет… – выдохнула я. 
– В чём дело? – вскричал Сайрус, не менее взволнованный, чем я.

«... ужасное подозрение, что мы не заметили последних ночных вторжений. Я был уверен, что невозможно будет убедить дядю Уолтера в логичности моего решения, поэтому мне пришлось выполнять его самостоятельно, и было чертовски неудобно ждать, пока все уснут, прежде чем подкрасться, чтобы выпустить... (мой голос дрогнул)... выпустить... льва... из...»

– Во имя Всемогущего! – воскликнул Сайрус. – Ради всего святого, продолжайте, Амелия, я не в состоянии выдержать это напряжение!

«... из клетки, а затем просыпаться на рассвете, чтобы вернуть его обратно, прежде чем кто-то другой из членов семьи столкнётся с ним. Нефрет очень любезно помогла мне…»

Меня снова захлестнули чувства. 
– Ещё и она, – глухо пробормотала я. – И с одним беды не оберёшься, а теперь... Простите меня, Сайрус. Я постараюсь не сломаться снова.

«... помогла мне в двух случаях; она сказала, что я подрастаю и нуждаюсь в отдыхе. Мне вряд ли нужно говорить, мама и папа, что я воспринял это без обиды, а именно в том смысле, который она вложила в эти слова.
Естественно, я запер собак и предупредил Боба и Джерри, чтобы они заперлись в сторожке, пока лев на свободе. Они согласились, что это разумная процедура.
Дядя Уолтер смертельно оскорбил меня. Его замечания по поводу льва были совершенно необоснованны, несправедливы и чрезвычайно грубы, особенно с учётом того, что моя предусмотрительность предотвратила – или помогла предотвратить, по крайней мере – инцидент, который мог бы стать катастрофическим.
Предвидя такие происшествия, я был первым, кто проснулся, когда пронзительные крики находящейся в неописуемом ужасе женщины, смешавшиеся с рычанием большой кошки, разорвали ночь! Я, естественно, спал в одежде, чтобы быть полностью готовым к действию, так что моментально схватил оружие, которое лежало под рукой (кочерга для камина), и бросился вниз по лестнице.
Луна бросала морозный свет на газон (покрытый инеем – ночью похолодало). Силуэты великого властителя джунглей и его добычи отчётливо виднелись. Поспешив по направлению к этой группе с кочергой наизготовку, я увидел изрядно обескураживающее зрелище. Мне хватило света, чтобы разобрать черты лица человека, недвижно лежавшего на спине между лапами льва. С ужасом я обнаружил, что это – Эллис, новая служанка тёти Эвелины.
На самом деле лев, вероятно, не причинил ей вреда. Конечно, он рычал, но в голосе звучали исследовательские нотки, а не свирепость. У меня сложилось отчётливое впечатление, что он не знал, что делать дальше. Эллис находилась без сознания, что, несомненно, являлось разумным шагом с её стороны.
Размышляя, что лучше всего предпринять дальше, я увидел, как Нефрет бежит ко мне, бесшумно переступая по траве маленькими босыми ногами. Её распущенные волосы развевались за ней, блестя серебром и золотом в бледном свете, лёгкая ночная рубашка развевалась вокруг тонких ног. Она была видением... (Рамзес вычеркнул несколько слов, затем продолжил)... воплощением женственности. В руке она держала нож.
С её помощью я убедил льва отказаться от своей новой игрушки. Ворча, он отошёл в сторону, а пальцы Нефрет ласково гладили его гриву. Литературные аллюзии, пришедшие мне в голову, несомненно, пришли в голову и тебе, мама, поэтому я не буду тратить бумагу, описывая их.
Я приступил к работе по приведению Эллис в сознание, но не успел даже прикоснуться к её щеке, как услышал невероятный шум, доносившийся из дома. Я ожидал некоторой реакции из особняка, и удивлён, что она не наступила раньше, но полагаю, что описанные мной действия заняли всего несколько минут. Потрясающе, как быстро проходит время, когда вы заняты интересной деятельностью, не так ли?
То, что я слышал, заставило меня заподозрить нечто гораздо более серьёзное, нежели негодование дяди Уолтера из-за раннего пробуждения. Пронзительность криков привела меня к выводу, что их издаёт женщина. Поэтому, покинув Эллис, я поспешил выяснить их происхождение.
Как вы знаете, большинство окон в замке узкие и маленькие. Только гостиная устроена по-современному, и окна открываются на розарий. Шум доносился именно из этой комнаты, и, пока я шёл через сад, то с огорчением отметил, что окна открыты. В гостиной было темно, и поначалу я не мог разобрать, что происходит; быстрые движения, вздохи и восклицания боли и напряжения были единственными фактами, доступными мне. Наконец, сражавшиеся – и издававшие эти звуки – оказались у окна. Кочерга выпала из моей ослабевшей руки, когда я увидел их.
Одним из них был мужчина, неповоротливый здоровяк,  в короткой фланелевой куртке и надвинутой на глаза шапке. Он держал то ли дубину, то ли толстую палку, которой пытался отражать наносимые ему удары...
Несомненно, вы догадались, кто противостоял ему. Её ночной чепец свалился и висел на ленточках, заплетённые волосы падали на плечо. Её лицо искажалось свирепым рычанием – разительное отличие  от обычного нежного взгляда. А инструмент, которым она без устали колотила съёжившегося злодея, казался – и, действительно, оказался – зонтиком.
Опомнившись, я схватил кочергу и бросился ей на помощь. Она не нуждалась в этом, но негодяй, возможно, смог бы скрыться, если бы я не подоспел с подножкой. Вместе мы одолели его. Оторвав пояс от своего халата, тётя Эвелина приказала мне связать злодею руки.
Именно в этот момент на сцене появился дядя Уолтер в сопровождении Гарджери и Боба, оба несли фонари. Они блуждали по территории, не в силах обнаружить, где происходят вышеуказанные события. (Слово «блуждание», вообще-то, создаёт неточное впечатление, ибо по внешнему виду дяди Уолтера было очевидно, что он бежал так быстро, как мог, хотя и малоэффективно. Как и папе, ему не по душе, когда его внезапно будят, но реагирует он медленно.)
Боб зажёг лампы, а Гарджери закончил связывать нашего грабителя по рукам и ногам. Этот процесс проходил под моим руководством; к сожалению, вынужден заметить, что дядя Уолтер совершенно потерял голову. Я никогда раньше не видел, чтобы он вёл себя так бестолково. Он бросился к тёте Эвелине и что было сил встряхнул её. А затем обнял её так же яростно, как я когда-то видел... (Вычеркнута ещё одна фраза. Но я поняла, о чём шла речь)... у других. Затем он снова стал её трясти. Как ни странно, тётя Эвелина, похоже, не возражала.
У меня нет другого листа бумаги, и я не могу его раздобыть, поскольку дядя Уолтер заточил меня в комнате до дальнейшего уведомления, поэтому вынужден быть кратким. Эллис собиралась встретиться с другом, как она объяснила, но лев перехватил её. (Роза говорит, что такие, как Эллис, могут найти друзей в любом месте. По-моему, очень милая характеристика.) Грабитель утверждал, что искал ценные вещи. Инспектор Кафф отправил его в Лондон. Инспектор Кафф – очень неразговорчивая личность. Вот всё, что он сказал до того, как отбыть с узником: «Я думаю, что вы ещё пригодитесь мне гораздо больше, мастер Рамзес220. В своё время я дам вам знать». Что касается тёти Эвелины, она говорит, что этот зонтик у неё уже давно. Но я никогда не видел, чтобы она носила его. Он похож на твой, мама – очень тяжёлый и простой, а не на её обычные маленькие с оборками. Интересно, почему у неё оказалось что-то подобное, если она не рассчитывала, что он ей понадобится? Но это отдельный вопрос, который мы сможем обсудить в будущем. 
Мой лист бумаги говорит мне, что я должен остановиться. Ваш любящий сын, Рамзес.
P.S. Я знаю, что папа очень занят раскопками, но мне было бы очень приятно получить сообщение, написанное им собственноручно». 

Несколько минут мы с Сайрусом сидели молча. Затем он сказал:
– Простите, Амелия, я скоро вернусь. 
Вернулся он с бутылкой бренди. Я сделала маленький глоток. Сайрус – побольше. 
– Комментировать, – подытожила я, – бесполезно. Теперь позвольте мне прочитать версию Эвелины.  
Но Эвелина не упоминала о событиях, описанных Рамзесом. После нежных приветствий и заверений в том, что всё в порядке, она объяснила: главной причиной её письма была необходимость систематизировать в собственном сознании то, что может лежать в основе недавно происшедших таинственных событий.

«Мои жалкие способности к размышлению настолько уступают твоим, дорогая Амелия, что я не решаюсь выразить мысли, которые давно очевидны твоему ясному, решительному разуму. Тем не менее, я рискну пойти этим путём, надеясь, что случайно смогу наткнуться на какое-то замечание, которое не пришло вам в голову.
Начну с того, что вы уже явно осуществили: задам вопрос, как эти ужасные люди смогли узнать секрет, который вы так тщательно скрывали. История, которую вы преподносили, была правдоподобной, поэтому у наших врагов, судя по всему, имелись источники сведений, не известных широкой публике. Я подумала о нескольких возможностях, и перечисляю их по порядку в ожидании вашего одобрения.
1. Кто-то из нас мог бы невольно предать гласности сведения о событиях, которые могли произойти только при посещении места, упомянутого мистером Фортом. Ты никогда не оказалась бы настолько неосторожной, дорогая Амелия; и, сказать по совести, я не в состоянии вспомнить ни одного раза, когда сама поступила бы так. Я не хочу спрашивать Уолтера: сама мысль о том, что он может отвечать за происшедшее, пусть даже по невинной случайности, в сочетании с бедами, постигшими нас, сокрушили бы его благородное сердце. Тем не менее, я задаюсь вопросом: упоминалось ли им или Рэдклиффом в статьях, написанных ими с момента вашего возвращения, или в беседах с коллегами по археологии о тех фактах, которые эксперт способен признать как знание из первых рук? Статьи ещё не опубликованы, но, безусловно, прочитаны, по крайней мере, редакторами журналов?
2. Кто-нибудь из офицеров в военном лагере, возможно, обладал бо́льшим количеством сведений по этому вопросу, нежели вы полагали. А если мистер Фотрайт подружился с кем-то из них? Если кто-то увидел карту? Вы упоминали, что в ней содержались показания компаса. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, что такие точные подробности должны вызвать интерес и давать почву для размышлений, особенно после того, как вы вернулись в Джебель-Баркал221 вместе с Нефрет.
3. Сомневаюсь, стоит ли упоминать об этом факте, потому что он кажется ещё более глупым, чем другие мои дурацкие идеи, но не могу не вспомнить молодого человека, с которым Нефрет повстречалась в школе мисс Мак-Кинтош. Человек, чьё любопытство уже пробудилось, мог бы разыскивать её с намерением расспросить о прошлом. Как нам всем известно, очень трудно избежать промахов языка, а невинное дитя особенно неосторожно. Удивляюсь – и не в силах выразиться резче – удивляюсь, что это мимолётное знакомство не получило продолжения или попыток возобновить его, разве только сей джентльмен не узнал уже всё, что намеревался.  По моей просьбе Нефрет однажды вечером выступила с призывом к Исиде. (Не бойся, дорогая Амелия: она была уверена, что это только для того, чтобы развлечь нас.) Уолтер не мог сдержать волнения. Он узнал некоторые фразы песни, которые, по его словам, взяты из древнего ритуала. И, конечно же, никто не мог предположить, что она обучилась этому танцу или исполняла его по разрешению начальства в христианской миссии!
Поэтому я со всем возможным тактом расспросила её о молодом человеке, которого она называла сэром Генри. У него были густые вьющиеся чёрные волосы с пробором посередине, кавалерийские усы, серые или бледно-голубые глаза и длинные ресницы. Среднего роста,стройный, светлолицый, с довольно острым подбородком и узким носом. Понимаю, что описание слишком расплывчато, чтобы принести какую-то пользу (тем более, что, если моя глупая идея верна, то, очевидно, он был замаскирован). Однако я делюсь ей с вами, потому что в голову мне пришла другая и очень тревожная мысль. Отсутствие попыток этого человека продолжить знакомство с Нефрет может быть связано с тем, что он уже не находится в Англии. Твои недавние письма пытались успокоить нас, дорогая Амелия, но я отлично знаю тебя, и чувствую формальность и сдержанность, заставляющие предполагать, что вы что-то скрываете от нас. Я не призываю тебя к большей искренности, я ценю нежную привязанность, которая удерживает тебя от желания добавить лишний груз к нашим тревогам. (Хотя я могла бы добавить, моя дорогая подруга и сестра, что домыслы часто оказываются страшнее истины.) Логика также приводит меня к выводу о том, что, если детям угрожают, то вы с Рэдклиффом должны находиться в ещё большей опасности. Умоляю, береги себя! Обуздай своё отважное пристрастие очертя голову бросаться в гущу опасности! И попытайся удержать Рэдклиффа – хотя я знаю, что это нелёгкая задача. Напомни ему, как я напоминаю тебе, что существуют те, для кого ваши здоровье и безопасность важны не менее их собственных. И главная из этих людей –
твоя любящая сестра,
Эвелина».

Слёзы застилали мне глаза, когда я читала последние строки. Как благословенна я, одарённая такой любовью! И как я недооценивала Эвелину! Лекция Рамзеса о предубеждениях не имела в виду меня (по крайней мере, я верила этому), но всё, что он написал о себе, в полной мере можно было высказать и в мой адрес. И кому, как не мне, следовало знать это лучше всех? Разве я не видела, как Эвелина хладнокровно противостояла отвратительной мумии? Разве я не слышала, как она приняла предложение, заставлявшее каждый нерв трепетать от отвращения, в надежде, что тем самым сможет спасти тех, кого любит?222 Я была виновна в предрассудках в отношении моего собственного пола – в той же степени, как и слепые, предвзятые мужчины, которых я осуждала. 
Эвелина ни словом не обмолвилась о случившемся. Вместо этого она изо всех сил пыталась найти ответ на загадку. Блестящий анализ – ум, породивший его, являлся столь же острым, как и мой собственный. 
Сайрус перечитывал письмо Рамзеса. Тонко чувствуя малейшие колебания моего настроения, он мягко произнёс:
– Что случилось, Амелия? Рамзес не упомянул о каких-то плохих новостях? Мне трудно поверить, что он мог что-то забыть или чем-то пренебречь, но…
– Вот тут вы правы. Эвелина гораздо деликатнее обращается с моими чувствами, чем мой сын. –  Я сложила письмо и сунула его в карман. Пусть оно остаётся лежать там, близ сердца, чтобы напоминать и о моём везении, и о моём позоре! – Надеюсь, вы простите меня за то, что я не поделилась этим с вами, Сайрус, – продолжала я. – Я увидела выражения нежной любви, заставившие меня прослезиться.
Я была более чем готова последовать его совету и рухнуть на лежанку, потому что события дня полностью вымотали меня. Однако усталость никогда не мешала мне выполнять свой долг. Сначала я осмотрела пациента, состояние которого не изменилось, а затем отправилась на поиски Берты. Чем скорее мне удастся устроить её, как полагается, тем лучше. Я не испытывала восторга от необходимости наравне с прочими обязанностями играть роль наперсницы. 
Я почему-то совсем не удивилась, увидев, что она сидит у умирающего огня, разговаривая с Кевином. Зная, что он будет гораздо настойчивее беседовать с ней, если я попытаюсь скрыть её личность, я просто описала её как очередную жертву злодея, напавшего на Эмерсона. Я ожидала, что Кевин будет искать встречи с ней. Ни один журналист не мог противостоять таинственно завуалированной, соблазнительно скользящей фигуре, а женщины-жертвы являются особенно популярными. Я могла бы составить заголовок для его истории, в котором обязательно будет фигурировать фраза «рабыня любви». На страницах личного дневника признаюсь, что была готова бросить бедную Берту этому гибернийскому223 волку от прессы, если этот рассказ отвлечёт его от других аспектов дела. 
Однако не существовало причин, обязывавших меня идти навстречу Кевину, поэтому я прервала дискуссию и отправила Берту в постель. 
– Вам лучше последовать её примеру, Кевин. Мы встаём на рассвете, и всем предстоит долгий день.
– Не для меня, – лениво улыбнулся Кевин. – Мы, детективы, живём по своим часам. Разгуливаем там и сям, спрашиваем об этом и о том...
– Вы не будете разгуливать. Вы будете рядом, чтоб я могла следить за вами.
– Ладно, но попробовать стоило, – пробормотал Кевин. – Раз уж я с вами, миссис… мисс Пибоди, можете подробно рассказать мне о вашем отважном освобождении профессора. Всё становится известным, знаете ли, – добавил он, вызывающе улыбаясь. – Даже сейчас некоторые из моих более предприимчивых коллег берут интервью у разных жителей Луксора. Судя по тому, что я слышал, вам удалось поднять порядочный шум. Не предпочтёте ли вы истинные факты преувеличенным фантазиям некоторых моих соратников?..
– Замолчите и убирайтесь спать, – огрызнулась я.
Он ушёл, напевая какую-то сентиментальную ирландскую мелодию, стараясь посильнее досадить мне. Когда я добралась до своей палатки, Берта то ли уже спала, то ли притворялась. Я очень хотела разузнать, о чём она говорила с Кевином, но мой ум был занят другими вопросами. Устроившись на лежанке, я, наконец, получила возможность на досуге обдумать соображения Эвелины.
Её первые два предположения уже приходили мне в голову. Что касается третьего, признаюсь, я об этом и не подумала, и огорчение овладевало мной по мере осознания собственной глупости. Молодой джентльмен появился в школе в тот самый день, когда там ожидали Нефрет, и настаивал на встрече с другими ученицами – это было очень подозрительно, и я не могла не задуматься, почему тогда же не заметила его. Возможно ли, что материнские инстинкты, наличие которых у себя я никогда не подозревала, омрачили мой обычно ясный интеллект? Крайне маловероятно, решила я.
Предельно чёткое изложение Эвелины позволило мне понять то, что полагалось уразуметь гораздо раньше. Не одно подозрительное обстоятельство, но сочетание многих – обилие подтверждающих доказательств; лишь это могло оказаться достаточно сильным, чтобы побудить противника действовать с подобными насилием и настойчивостью. И прежде всего его должны были встревожить воспоминания о беседе с Уиллоуби Фортом, который, казалось, умудрился поболтать с каждым археологом в Египте. Умелые расспросы офицеров Суданского экспедиционного корпуса предоставили бы дополнительные факты. Я совершенно не намеревалась обвинять Уолтера. Более того, мне пришлось несколько раз предупреждать его об осторожности, дабы не выдать случайно, что он знает больше, чем следовало бы. У него было несколько друзей-конкурентов в филологии; может быть, он мимоходом намекнул Фрэнку Гриффиту или кому-то ещё, что собирается совершить знаменательный прорыв в дешифровке мероитической письменности? Гриффит был честен, я никогда не подозревала его – но он мог бы поделиться с кем-нибудь другим.
Установив таким образом возможность, злодей будет искать дальнейшее подтверждение – и где найти лучший источник, чем сама Нефрет? Она отнюдь не была столь наивна и беспомощна, как верила Эвелина, но мнение Эвелины разделялось – как заметила и сама Нефрет – обществом. Существовало множество способов возобновить якобы случайно завязанное знакомство, а если бы они потерпели неудачу, в запасе оставался добрый старый испытанный «несчастный случай близ ворот парка»224. Какое удивительное совпадение – раненый молодой джентльмен узнаёт очаровательную девушку, с которой он повстречался у мисс Мак-Кинтош! С какой неохотой он позволит нам окружить его заботой! С какой благодарностью примет он мои услуги и сердечное внимание милых детей!
Продолжать не стоило. Эвелина попала не в бровь, а в глаз. Я видела, как Нефрет исполняла «Призыв к Исиде»; на всей земле не существовало возможности выучить его, живя в семье миссионеров или даже находясь под наблюдением такой семьи в туземной деревне. Опытный учёный безошибочно определил бы его происхождение – но это рассуждение справедливо и для других улик. 
И всё же наш смертельный враг сдерживал свои порывы, пока не обнаружил последние доказательства – предметы, артефакты, не существовавшие нигде, кроме такого места, о котором заявлял Уиллоуби Форт. Должно быть, наши комнаты в Каире обыскали и нашли скипетры. Нападения на нас начались уже после того, как мы провели в городе несколько дней.
Эвелина – моя дорогая, милая Эвелина, чей разум я так прискорбно недооценила – была права абсолютно во всём. Злодей находился не в Англии. А в Египте – в нашем собственном лагере. Я знала, что среди нас есть предатель. А теперь знала и его имя.

* * *

– Чарли?!
Утром я ожидала, пока Сайрус выйдет из своей палатки – конечно же, на определённом расстоянии, дабы не смутить его, оказавшись случайным свидетелем омовений. Радостная приветственная улыбка исчезала по мере того, как он выслушивал мои объяснения, а имя вырвалось у него с откровенным недоверием. 
– В этом сезоне он – новый человек, Сайрус. Вы его раньше не знали.  
– Да, но... я знаю его отца, его семью. Я бы не нанял парня без...
– Он может быть и настоящим Чарльзом Х. Холли. Инженеры и археологи невосприимчивы к жадности не более, чем представители других профессий. 
– Может быть и так... Извините, Амелия, иногда мне чертовски трудно угнаться за вашими мыслями. Неужели вы подозреваете, что Чарли – замаскированный Гений Преступлений? 
– Возможно, но маловероятно. Я сомневаюсь, что Сети осмелился бы встретиться со мной снова. Я не смогла бы долго находиться рядом с ним и при этом не заметить любой маскировки. – Я добавила с некоторой неуверенностью, потому что скептическое выражение его лица раздражало меня: – Мои основания заподозрить Чарльза не имеют ничего общего с Сети. Он выглядит, как человек, которому можно доверять… 
– Ага! Это ваши слова. Не хотите ли ещё раз изложить ход ваших мыслей, дорогая? Боюсь, вначале я не был особенно внимателен.  
Что ж, я снова повторила свои рассуждения, а в завершение прочла умозаключения Эвелины. 
– Но... но, – заикался Сайрус, – это описание совершенно не похоже на Чарли. Оно больше подходит Рене. Не то, чтобы я верил, будто он... 
– Вот в чём дело, Сайрус. «Сэр Генри» явно был загримирован. Он позаботился частично изменить свою внешность, когда появился у нас: цвет волос, усы. Длинный подбородок и узкий нос – такие же, как у Чарли, да и возраст полностью соответствует.  
– Господи Боже, – пробормотал Сайрус, – как по-вашему, сколько существует мужчин с длинными подбородками и узкими носами? Два миллиона? Пять миллионов?
– Но здесь – только один такой! – нетерпеливо прервала я. – И один из нас – шпион Сети! Вспомните о снотворном в нашей пище и о том, что засаду, устроенную для меня вчера, должен был организовать тот, кто ожидал, что я последую по этому пути. Очевидно, он прочитал записку от Кевина и понял, что я откликнусь на неё со всей возможной быстротой.
– Это предположение, безусловно, может относиться к любому, кто имеет честь быть знакомым с вами, – погладил подбородок Сайрус. – Моя дорогая девочка, я не отрицаю, что в ваших словах может содержаться зерно истины. Но вы первая согласитесь, что я не могу осудить человека, основываясь на таких зыбких доказательствах.  
– Я не предлагаю, чтобы мы провели сумчатый суд...
– Прошу прощения? – ошеломлённо взглянул на меня Сайрус. 
– Разве это не американское выражение? Название незаконных судебных процессов?
– А, вы имеете в виду «суд кенгуру»225?
– Несомненно. Надеюсь, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы предположить, будто я способна ухватиться за необоснованные выводы или ниспровергнуть принципы британского правосудия. На самом деле я склоняюсь к определённой тактике: мы должны позволить ему продолжать верить в то, что он не находится под подозрением. Рано или поздно он выдаст себя, и мы его поймаем! А может быть, заодно и главаря. Отличная идея, Сайрус. Конечно, за ним следует неустанно наблюдать.  
– Наверное, я мог бы справиться с этим, – медленно произнёс Сайрус. 
– Я рада, что мы пришли к соглашению. Теперь отправляйтесь пить кофе, Сайрус. Сегодня утром вы выглядите каким-то медлительным. Надеюсь, вы не обиделись? 
– Никогда в жизни, дорогая. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне за завтраком?
– Сначала я должна увидеть, как идут дела у Мохаммеда. Честно признаюсь, что ищу причины отложить визит: от самого наличия этого типа – не говоря уже о разнообразии сплошь покрывающих его насекомых – по всему телу ползут мурашки. Но даже и не думайте, Сайрус, дорогой, что я предоставлю отвратительную обязанность другому. Это не в моей манере. Кроме того, возможно, что сегодня он сможет говорить, и я не доверю никому иному расспрашивать его.  
– Я уже давно и не пытаюсь отговаривать вас от ваших замыслов, – улыбнулся Сайрус. – Ваше чувство долга столь же замечательно, как и ваша безграничная энергия. Хотите, чтобы я пошёл с вами?
Я заверила его, что в этом нет необходимости, и он ушёл, качая головой, что за последнее время вошло у него в привычку.
Я остановилась возле укрытия, чтобы переговорить с охранником. Он принадлежал к персоналу Сайруса: коренастый, темнокожий человек с орлиными чертами, свидетельствовавшими о наличии крови берберов или туарегов. Подобно жителям пустыни, вместо тюрбана он носил кафию – платок на голове. Он заверил меня, что регулярно наблюдал за Мохаммедом и не обнаружил никаких изменений. 
Но как только я откинула занавеску в сторону, то поняла, что нечто изменилось – и необратимо. Мохаммед лежал точно так же, как я видела его в прошлый раз – на спине, с приоткрытым ртом и полузакрытыми глазами. Но теперь ощетинившиеся волосы бороды не шевелились от дыхания, а изо рта текла кровь, окрашивая ржаво-коричневым цветом повязки вокруг челюстей.


ГЛАВА 13

Суеверие имеет
практическое применение.

– Ситт Хаким, – раздался голос у меня за спиной. – Не согласитесь ли вы признать, что в данном случае даже ваш опыт окажется бессилен?
Естественно, голос принадлежал Эмерсону, раздражающе растягивавшему слова, что должно было означать саркастическую интонацию. 
Я повернулась, придерживая занавеску в откинутом положении. 
– Он мёртв, – произнесла я. – Откуда вам это известно?
– Не требуется особых медицинских знаний, чтобы понять: человек не может долго жить с ножом в сердце.  
Я даже не заметила рукоятку ножа и была намного более потрясена, чем могла признаться, а особенно Эмерсону.
– Не в сердце, – ответила я. – Нож находится в центре груди. Многие люди совершают эту ошибку. Лезвие, вероятно, прокололо лёгкое. Человек в таком состоянии не смог бы выдержать даже незначительного ранения.
Передёрнув плечами, я направилась к Мохаммеду. Эмерсон грубо оттолкнул меня и склонился над телом. Я не возражала. Отталкивающий при жизни, Мохаммед стал ещё отвратительнее после смерти. Вскоре я услышала неприятный сосущий звук, и Эмерсон выпрямился с ножом в руке. 
– Он мёртв уже несколько часов. Кровь высохла, но ни в мышцах челюсти, ни в конечностях нет признаков окоченения. Такой нож – без каких-либо отличительных особенностей – имеется у большинства мужчин.  
– Мы должны обыскать укрытие, – твёрдо заявила я. – Позвольте мне пройти. Убийца мог оставить какие-нибудь улики.  
Эмерсон взял меня за руку и вытолкал из укрытия. 
– Когда есть собака, не нужно лаять, Пибоди. Где ваш ручной детектив?
Он сидел у костра вместе с остальными, спокойно попивая чай. Удивление – и то краткосрочное – вместо ужаса стало общим ответом на краткое заявление Эмерсона о том, что Мохаммеда больше нет. Чарли, похоже, был так же изумлён, как и все, что только подтвердило мои подозрения. Если шпион и предатель не обучен убедительно изображать различные эмоции, то долго не продержится. 
Один лишь Сайрус мгновенно оценил серьёзность удара:
– Чтоб тебя! Не переживайте, дорогая, вы сделали всё, что могли. Такие серьёзные повреждения...
– Даже великие таланты Ситт Хаким не смогли бы одержать победу в данном случае, – съязвил Эмерсон. Он бросил на землю нож, который прятал за спиной. – Мохаммед был убит, но не мной. Его прикончили под покровом ночи вот этим ножом. 
Другие смотрели на оружие, будто перед ними лежала змея, свернувшаяся в кольцо и готовая к нападению. Первым молчание нарушил Чарли: 
– Тогда его намеренно заставили умолкнуть! Это ужасно! Это означает, что среди нас есть предатель!
Лучше действительно не скажешь. 
– Мы знали это, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – И теперь, когда уже слишком поздно, мы знаем, что Мохаммед был опасен для этого предателя или для главаря. Как, чёрт побери, убийца миновал часовых, Вандергельт?
– Я собираюсь довольно быстро получить ответ, – мрачно процедил Сайрус. 
– Мистер О'Коннелл желает сопровождать вас, – продолжил Эмерсон, когда Сайрус встал. Но Кевина совсем не привлекали лавры добровольца:
– Раз уж парень всё равно мёртв, то вполне может подождать ещё несколько минут.
– Вам явно не хватает упорства и рвения, свойственных вашей профессии, мистер О'Коннелл, – заметил Эмерсон. – Я ожидал, что вы горите желанием осмотреть тело, вглядеться в искажённое лицо, исследовать рану, обыскать окровавленную одежду, ползать по земле в поисках улик. Блохи, вши и мухи не остановят человека с такими закалёнными нервами, но советую опасаться скорпионов. 
Лицо Кевина немного позеленело.
– Хватит, Эмерсон, – приказала я. – Идёмте, Кевин. Я пойду с вами.
– Chacun a son gout226, – заметил Эмерсон, усаживаясь на стул и берясь за чайник.
Как и я ожидала, от Кевина вообще не было толку. Бросив лишь один взгляд на неподвижное тело Мохаммеда, он поспешно отвернулся и принялся строчить в блокноте, а я тем временем ползала по полу и выполняла другие действия, перечисленные Эмерсоном. Но посчитала, что вполне возможно обойтись без исследования раны, поскольку пятна на лезвии ножа достаточно ясно извещали, насколько глубоко он проник. 
Пока я искала улики, Сайрус допрашивал охранника. Я слышала бо́льшую часть сказанного, потому что голос Сайруса был довольно громким, а голос защищавшегося охранника постепенно усиливался. Часовой категорически отрицал, что кто-либо приближался к нему ночью. Да, он, возможно, задремал, поскольку смены не было, а человек не в состоянии бесконечно обходиться без сна. Но он загородил своим телом вход в убежище, и клялся, что мгновенно проснулся бы, если бы кто-то попытался туда проникнуть. 
– Хватит, Сайрус, – позвала я. – Убийца прошёл не через главный вход. Вот, подойдите и посмотрите.
Прорезь в полотняной стене палатки ускользнула бы от моего взгляда, если бы я не искала что-то подобное. Она была сделана очень острым ножом – вероятно, тем же самым, который пробил тощую грудь Мохаммеда. 
– Убийце даже не нужно было входить, – сказал я. – Только всунуть руку и нанести удар. Он точно знал, где лежала циновка Мохаммеда. А я оставила горящую лампу, чтобы охранник видел происходящее внутри. Незачем тратить время на поиски улик. Посмотрим, не оставил ли он следы снаружи.
Конечно же, нет. Земля была слишком твёрдой, чтобы на ней оставались следы. Я отпустила Кевина, который только обрадовался этому. Взяв Сайруса под руку, я несколько придержала его, позволив Кевину уйти подальше. 
– Теперь вы примете предложенные мной меры предосторожности? – прошипела я. – Чарли нужно обуздать! Вы были готовы принять подобные меры в отношении Кевина...
– И тем не менее, – мрачно ответил Сайрус, – археологи – не единственные, кого жадность способна ввергнуть в соблазн.
По-моему, я ахнула вслух.
– Вы хотите сказать…
– Кто мог знать лучше всех, что вы не устоите перед таким приглашением, как не тот, кто послал его? Мне с самого начала это казалось забавным: для такого крепкого орешка, как О'Коннелл, гораздо естественнее подкрасться к вам, чем просить вас прийти к нему. Он практически заставил вас привести его сюда, и теперь вы сами видите, что случилось – в первую же ночь после его появления.
– Нет, – ответила я. – Конечно же, не Кевин!
Уже не в первый раз эти слова срывались с моих уст. Кевин не мог их услышать, но в тот же миг повернул голову и оглянулся. Возможно, со мной сыграло шутку чрезмерное нервное напряжение, возможно, причиной явилось искажение угла зрения – но на его лице играло хитрое скрытное выражение, более зловещее, чем любое, когда-либо виденное мной раньше на этом лице.
С неумелой помощью Кевина я допросила остальных в попытке установить их алиби. Я не ожидала полезных результатов и не получила их. Все утверждали, что, смертельно устав, спали сном младенцев и отрицали, что слышали что-то необычное. Чарльз клялся, что Рене не мог покинуть палатку, которую они делили, не пробудив его, Рене клялся в том же самом в отношении Чарльза. Я могла – и сказала – то же самое о Берте. Но на это мерзкое деяние требовалось всего пять минут, а то и меньше, и – невиновные или виновные – мы все настолько утомились, что погрузились в беспробудный сон. 
Эмерсон наблюдал за мной с угрюмым весельем, которое и не пытался скрыть. А затем сказал:
– Довольны, мисс Пибоди? Я мог бы заранее сказать вам, что это – пустая трата времени. Кто-нибудь, кроме меня, намеревается сегодня приниматься за работу?
Правильно посчитав эти слова приказом, Рене и Чарльз последовали примеру Эмерсона. Равно как и кот. 
Я пребывала не в лучшем настроении, пока готовила снаряжение – блокнот и карандаши, мерную ленту и колбу с водой, свечи и спички. День продолжался так же скверно, как начался, и я не понимаю, как смогла это вынести. Эмерсон снова начал называть меня МИСС Пибоди. В тот день он не обращался ко мне за помощью. 
Вместо того, чтобы достичь более глубокого взаимопонимания, на что я надеялась, мы ещё больше отдалились друг от друга. 
Смерть Мохаммеда до того, как он смог заговорить, тоже обескураживала.
Если бы мне требовалось что-нибудь ещё для дальнейшего упадка духа, с этим успешно справилось бы осознание предстоящей работы. Сайрус вознамерился исследовать новую гробницу. Она не упоминалась ни одним из более ранних посетителей вади, поэтому её можно было называть неизвестной, а ничто не возбуждает воображение землекопа так, как надежда оказаться первым вошедшим в такую усыпальницу. Разумеется, Эмерсон (это вполне очевидно) знал о ней, но Сайрус безапелляционно отрезал:
– Этот сукин сын знает намного больше, чем говорит. То ли он не считает, что там удастся что-то найти, то ли он самолично занимался там раскопками много лет назад. Но последнее слово останется не за ним, чтоб его! Что-нибудь там да найдётся.
Я не рассказала ему о своём открытии. Фасетка кольца по-прежнему лежала в моём кармане. Мне казалось, что она давит мне на грудь – полная бессмыслица, потому что она была очень маленькой и лёгкой. Если бы я следовала диктату своей археологической совести, то оставила бы её среди других находок, благополучно заключённой в ящик с указанием места и даты обнаружения. Я не могла ни объяснить, ни оправдать пустую прихоть, подсказавшую мне, что я должна держать кольцо при себе, как амулет, защищающий от опасности. 
Древние боги-демоны Египта с головами животных были запрещены правителем-еретиком, но проще принять эдикты, чем вынудить исполнять их, когда запретное взывает к страстным, исконным человеческим нуждам и желаниям. Наши прежние раскопки доказали, что простые люди не отрекались от своих любимых семейных богов. Главный центр поклонения Собеку, крокодилоголовому богу, находился в Файюме, далеко на севере. В Амарне его изображение обнаружили впервые, однако этот факт поражал не более, чем фигурки Беса, гротескного крошечного покровителя супружества, и Туэрис227, защитницы беременных. Но встретиться лицом к лицу с изображением бога-крокодила после того, как едва удалось избежать очередной смертельной угрозы... Стоит ли удивляться, что в моём сознании суеверие боролось с разумом? 
Сначала – змея, теперь – крокодил. Угрожает ли нам и третий рок? Если традиции мифов и преданий истинны, предстоящее испытание стало бы самым опасным из всех.

* * *

Мужчинам пришлось провести бо́льшую часть дня, очищая вход в гробницу, надёжно заваленный обрушившимися камнями. Некоторые из них были значительного размера, а наклонная осыпь из-за постоянных затоплений и осушений достигла консистенции цемента. Именно я указала Сайрусу, что нам следует просеять эти обломки. Вода должна была заливать гробницу через вышеупомянутый вход и другие проходы, ещё не обнаруженные, причём более, чем один раз, и на склоне могли оказаться различные смытые ею предметы. 
Только хорошие манеры Сайруса – и, хотелось бы верить, его уважение ко мне, как эксперту-профессионалу – помешали ему решительно возражать против этой процедуры, занявшей невероятное количество времени. Перевалило далеко за полдень, и только тогда была доказана мудрость моих методов. Обнаруженный нами повреждённый фрагмент небрежные землекопы, несомненно, пропустили бы. 
Это оказался кусочек алебастра (вернее, кальцита) длиной пять сантиметров, казавшийся бесформенным. Честь признания его важности следовало отдать Фейсалу, который, конечно же, обучался по моей методике. Он принёс находку мне, улыбаясь в ожидании похвалы: 
– Здесь есть надпись, ситт. Посмотрите – иероглифы. 
Волнение, переполнившее каждую частицу моего существа, когда я прочитала эти несколько знаков, в тот миг преодолело все другие соображения. Пронзительно позвав Сайруса, я показала ему повреждённую надпись:
– «Великая жена короля Нефернеферуатен Нефертити». –  Это часть шавабти, Сайрус – шавабти Нефертити!
– Ушебти? – Сайрус вырвал кальцит у меня. Я простила ему эту мимолётную грубость. Как и я, он понимал смысл слов. 
Ушебти или шавабти использовались только при погребении. Они были изображениями мёртвого мужчины (или женщины), оживавшими за гробом, чтобы служить хозяину и работать за него. Чем богаче был покойник, тем бо́льшим количеством этих маленьких статуй обладал он. Существовало множество фрагментов ушебти с именем Эхнатона, и Эмерсон накануне нашёл ещё три в королевской гробнице. Но этот предмет с именем королевы был первым, никогда не виданным ранее.
– Во имя Всемогущего, Амелия, вы правы! – воскликнул Сайрус. – Это голени и часть стоп ушебти. Её не могли перенести сюда из королевской гробницы.
– Не обязательно. –  Ряд учёных, признаюсь со стыдом, выдвигают фантастические теории, базируясь на доказательствах, не выдерживающих критики, но за мной никогда не водилась склонность к подобной слабости, и я чувствовала, что должна предостеречь Сайруса от чрезмерного энтузиазма. 
– Разбитые части погребального снаряжения Эхнатона, в том числе ушебти, должны были выбросить из его могилы, – продолжала я. – И сильный поток мог унести их на некоторое расстояние от вади. Но этот фрагмент не принадлежит к его снаряжению. Её имя значится на многих предметах рядом с именем мужа, но ушебти создавались только для мертвеца и назывались его именем.
Сайрус держал изношенный кусочек так же трепетно, как если бы это было чистое золото.
– Тогда его вымыло из её могилы. Этой гробницы!
– Нет, – ответила я с сожалением. – Думаю, что нет. Если бы ей соорудили отдельную гробницу, то, несомненно, поближе к усыпальнице мужа. А эта гробница даже на первый взгляд – маленькая и недостроенная. И всё-таки это замечательное открытие, Сайрус. Поздравляю вас.  
– Честь принадлежит вам, моя дорогая.  
– И Фейсалу.  
– Да, конечно.– Сайрус дружески похлопал по спине сына Абдуллы. – Большой бакшиш тебе, мой друг. И гораздо больше, если найдёшь ещё что-нибудь в этом роде.
Однако к тому времени, когда закат вынудил завершить работу, больше ничего интересного не обнаружили. Крушение надежд испортило Сайрусу настроение, хотя следует отметить, что его поведение являлось образцом ангельского терпения по сравнению с демонстрациями, на которые был способен Эмерсон. 
– Я уже устал пытаться вымыться в чашке воды, – ворчал Сайрус, пока мы тащились по пыльной тропинке. – Если я в скором времени не доберусь до ванны, то не буду подходящей компанией даже для мула, а тем более – леди.  
– Леди устроилась не лучше, – улыбнулась я. – Признаюсь, что среди всех неудобств, связанных с устройством походных лагерей, отсутствие надлежащих средств омовения раздражает больше всего. Если я не ошибаюсь, завтра будет пятница, люди захотят отдохнуть, поэтому полагаю, что Эмерсон собирается вернуться к реке.
– Вы не можете ничего утверждать с определённостью, если речь идёт об этом безрассудном козле, – красочно выразился Сайрус. 
Я обещала подумать о том, что смогу сделать, чтобы убедить Эмерсона. Надеюсь, никто не заподозрит в этих словах отсутствие спартанской стойкости, заставившее меня отдавать предпочтение отсрочке от наших трудов. Дама предпочитает быть свежей и изысканной во все времена, а леди, которая пытается завоевать сердце джентльмена, не может испытывать большую уверенность в успехе, если похожа на пыльную мумию и пахнет ослом. Тем не менее, я хотела покинуть королевский вади не по этим причинам (по крайней мере, мне так кажется). Место начинало меня угнетать. Каменистые стены, казалось, становились ближе, тени – глубже. Я ползала на четвереньках в запылённых туннелях и протискивалась, извиваясь, сквозь дыры, едва достаточные для того, чтобы пропустить моё тело, ни в малой мере не испытывая чувство клаустрофобии, которое нынче удручающе навалилось на меня. 
Все уже вернулись с работы, так что я отправилась искать Абдуллу. Он со своими односельчанами проживал в отдельном лагере; они были страшными снобами (на что имелись причины, так как являлись самыми востребованными и опытными рабочими в стране) и всегда отказывались якшаться с теми, кого считали ниже себя по рангу. Я привезла с собой аптечку, и когда увидела приветствовавшие меня сияющие улыбки, мне стало стыдно, что у меня не нашлось времени пофаддличать с ними или хотя бы поинтересоваться, не нуждаются ли они в моём внимании.
Я испытала ещё больший стыд, когда они обратились ко мне с различными несущественными повреждениями – от раздавленного пальца до запущенного случая офтальмии. После того, как я промыла глаза Дауда раствором борной кислоты и обработала прочие раны, я как следует отругала всех за то, что они не обратились ко мне немедленно. 
– Завтра мы вернёмся к реке, – оповестила я. – Мои медицинские запасы иссякают, и все мы нуждаемся в отдыхе. 
– Эмерсон не пойдёт, – мрачно сказал Абдулла. 
– Он пойдёт добровольно, или поедет на ваших спинах, закатанный в циновку, – ответила я. 
Мужчины, ухмыльнувшись, толкнули друг друга, и кислое лицо Абдуллы просветлело. Но он покачал головой. 
– Вы знаете, зачем он сюда приехал, ситт.
– Конечно, знаю. Он надеялся вынудить нашего врага снова напасть на нас, чтобы поймать его. Пока удалась только половина этого блестящего плана. На нас дважды нападали...
– Не на вас, Ситт Хаким. На тебя.
– И Мохаммед. Целых три попытки, а мы не ближе к решению, чем прежде.  
– Это очень обозлило Эмерсона, – заметил Абдулла. – Сегодня он поступил очень глупо, ещё глупее, чем обычно. Он чуть не убежал от меня. К счастью, Али увидел, как он ускользнул, и последовал за ним. Он находился уже почти в конце вади, когда Али подошёл к нему.  
– Что он собирался делать? – резко спросила я. 
Абдулла развёл руками и пожал плечами. 
– Кто может уследить за мыслями Отца Проклятий? Возможно, он надеялся, что они обнаружат его в одиночестве.
– Тем больше причин убедить его покинуть это место, – твёрдо заявила я. – Здесь слишком опасно, я пойду и отыщу Эмерсона. 
– А я приготовлю циновку, ситт, – усмехнулся Абдулла. 
В палатке Эмерсона не оказалось. Уже стемнело; ночь заполнила узкую щель, как чёрная вода – миску. Натыкаясь на камни и ругаясь себе под нос (доказательство, если таковое необходимо, что состояние моего ума было далёким от обычного спокойствия), я, наконец, почувствовала запах табака и разглядела красный огонёк трубки. Эмерсон сидел на валуне на некотором расстоянии от костра. Сначала я приняла тёмную фигуру у его ног за обломок скалы. Затем очертания изменились, как и тени. 
– Встань, Берта, – отрывисто приказала я. – Даме не следует сидеть на корточках на земле.
– Я предложил ей скалу, – мягко заметил Эмерсон. – Поэтому избавьте меня от нотации, которая, я уверен, вертится у вас на языке. Её было необходимо утешить и обнадёжить, как и любую нормальную женщину в подобных обстоятельствах. Неужели вы ожидали, что английский джентльмен – такой, как я – отвергнет даму, изнемогающую от страданий? 
– Почему бы ей не прийти ко мне? –  Боюсь, что в моём голосе по-прежнему звучала критическая нотка. – Что случилось, Берта?
– И ты ещё спрашиваешь? – Она по-прежнему припадала к его ногам, и мне показалось, что она прижалась к нему ещё теснее, если это было возможно. – Он там, наблюдает и ожидает. Я чувствую, как он глядит на меня. Он играет со мной, как кошка с мышью. Твои охранники не помогут, он может приходить и уходить, когда захочет, и когда он пожелает нанести мне удар, ему никто не помешает. – Она поднялась и выпрямилась, шатаясь. Даже в темноте я видела взволнованную дрожь её покрывал. – Это ужасное место! Оно замыкается вокруг нас, как гигантская гробница, и каждый камень, каждая щель скрывает врага. Неужели вы сотворены изо льда или камня, что не в состоянии это почувствовать?
Я бы от души ударила её по щеке, если бы только смогла безошибочно найти эту часть тела. Вслепую я схватила её за руку – по-моему – и встряхнула, что было сил. 
– Хватит, Берта. Никто из нас не в восторге от того, что находится здесь, но неженственная истерика ещё никогда никому не помогала.  
– Неженственная? – повторил голос из темноты.
Не обращая внимания, я продолжила:
– Тебе придётся выдержать ещё одну ночь здесь. А завтра мы уезжаем. 
– Ты так думаешь? Это правда?
Эмерсон, должно быть, случайно слишком сильно затянулся. Его одолел внезапный приступ кашля. 
– Да, – громко подтвердила я. – Это правда. А теперь уходи и… и… о, мне всё равно, чем, чёрт возьми, ты занимаешься, но только прекрати кричать, рыдать и доводить всех до нервного срыва!
Она исчезла, ускользнув по неровной земле так легко, будто видела в темноте. Эмерсон, овладев своим дыханием, бросил:
– Кажется, ничто не может довести до нервного срыва вас, МИСС Пибоди. И вашу чудовищную самоуверенность. Значит, вы решили, что мы уезжаем, не так ли?
– Обстоятельства, которые должны быть очевидны для любого разумного существа, требуют кратковременного перерыва для отдыха и реорганизации. Я не могу в нынешних условиях сортировать результаты протирок и оттисков, полученные в королевской гробнице. Мужчины тоже имеют право отдохнуть, и я использовала основную часть своих медицинских запасов на Мохаммеда, и, кроме того... Господь Всеблагий, да с какой стати я пытаюсь вас убедить?
– Итак, вы решили уехать и соблаговолили изъяснить своё решение, – произнёс Эмерсон тем же зловеще мягким голосом. – Полагаю, вы уже совратили Абдуллу со всеми остальными, а также вашего верного поклонника Вандергельта? Я не могу воспрепятствовать вам поступать по своему усмотрению, но что мешает мне остаться здесь?
– Абдулла и все остальные, а также мой верный поклонник Вандергельт, – не задержалась с ответом я. – А теперь возвращайтесь к костру. Нечего сидеть здесь, в темноте, приглашая кого-то нанести вам удар в спину.  
– Я буду сидеть там, где пожелаю, МИСС Пибоди, пока ещё обладаю свободой выбора. Желаю вам хорошо провести вечер.

* * *

Никто не пытался нанести Эмерсону удар в спину – уверена, к его разочарованию. И уже в скором времени он присоединился к нам у костра. Я ждала его, прежде чем сделать своё объявление, так как не в моих привычках подрывать чей-то авторитет за спиной. Прямое противостояние и оживлённые споры, как я полагала, в конечном итоге сэкономят время. 
Возражений не последовало. Более того, новости о предстоящем отъезде не вызвали ни удивления, ни удовольствия, вопреки моим ожиданиям. Оказалось, что все восприняли это, как должное. 
– В конце концов, пятница – священный день мусульман, – поставил точку Чарли. – Мы верили, что такой просвещённый работодатель, как мистер Вандергельт, будет сочувствовать правам трудящихся и согласится с тем, что мы имеем аналогичные права. – Он подарил своему работодателю нахальную усмешку. 
Сайрус хмыкнул, совсем как Эмерсон. Эмерсон не издал ни звука. 
Я задавалась вопросом, на что он рассчитывает. Однако непродолжительное размышление подсказало мне ответ. Он надеялся заставить нашего врага выйти на свет. Пока что этот враг отказывался принять вызов, как и любой разумный человек. Он посылал наёмных бандитов и шпионов для выполнения грязной работы, а если и присутствовал при этом, то его скрывала тьма. Но в последнем я сомневалась. Его modus operandi228, если так можно выразиться, основывался на принципе руководства своими силами из некоего места, спрятанного за ними. Он не осмеливался встретиться с Эмерсоном, если последний не скован и не беспомощен.
Нетерпение является одним из самых заметных недостатков Эмерсона, и, хотя «упрямец» – слишком мягкая характеристика для него, он не отказывается прийти к выводу, который ему усиленно навязывают. Его хитрость не увенчалась успехом, и вряд ли увенчается. Естественно, я поняла это с первого взгляда, и, если бы Эмерсон был готов внимать голосу разума, всё бы объяснила ему. Но он не желал слушать, как бы его ни убеждали; и ему надоело заниматься посторонними вещами, отвлекавшими его от археологических занятий и не приводившими ни к каким эффективным результатам. Пришло время поколебать почву у него под ногами.
По крайней мере, я считала, что время потрачено не совсем впустую. Устранение Мохаммеда было сомнительной выгодой; я не сомневалась, что Сети при желании может найти сколько угодно презренных убийц. Но мы (я ставлю это слово на первое место) славно поработали в королевской гробнице и обзавелись мыслями о перспективных местах для будущих раскопок. Кевин был под надёжным присмотром, а не блуждал по стране, порождая неприятности; и я знала, что за Чарли наблюдали вне зависимости от того, согласился ли со мной Сайрус. 
Я радовалась, что не уступила своему первому бездумному порыву и не поместила его под арест. Тайное наблюдение за его перемещениями может привести нас к его хозяину.
И самым утешительным из всего – осмелюсь ли признаться? – был тот факт, что мы пережили две страшные судьбы, упомянутые в античной истории. Я не рискнула признаться в этом кому-либо ещё из-за боязни подвергнуться насмешкам, но, как вы увидите, дорогой Читатель, женские инстинкты гораздо глубже проникают в тайны Судьбы, нежели холодная логика.

* * *

Отправляясь в путь наступившим утром, мы были в прекрасном настроении. Все шли пешком – так как палатки и основная часть нашего снаряжения остались в вади, не было необходимости в ослах. Музыкальный смех Берты часто отражался от скалистых стен; в нём звучало некое предвкушение, которое заставило меня понять, что она, в конце концов, ещё очень молода. Приученная к трудностям путешествий по пустыне, я всё-таки с большим нетерпением ожидала ванны и смены одежды. Я захватила с собой три рабочих костюма, и теперь все они находились в ужасном состоянии, пыльные и грязные, потому что не имелось ни малейшей возможности их прополоскать. 
Мне показалось, что с плеч свалилось какое-то невидимое бремя, когда мы вышли из расширенного устья вади и увидели раскинувшуюся перед нами равнину. Открытый воздух, солнечный свет, простор! Они явились неописуемым облегчением после стольких дней заключения. Солнце стояло высоко в небе, а пустыня дрожала от жары, но за ними прохладный зелёный цвет возделанных полей и блеск воды освежал взгляд. 
Наш путь пролегал вдоль северной стороны низких холмов, окружавших Восточную деревню. Никто не предлагал остановиться, хотя прошло уже два часа. Мы все стремились не отставать от Эмерсона, который, по своей приводящей в ярость привычке, шагал впереди. Кот прижимался к его плечу, а Абдулла следовал по пятам. Берта и оба молодых человека плелись где-то сзади. Уверена, нет смысла повторять, что Сайрус, как всегда, шёл рядом со мной.
Тишину нарушали только наши голоса. Но постепенно в сознание стал пробиваться некий посторонний звук, резкий, пронзительный и монотонный, напоминавший механический звон колокола. Он усилился, когда мы приблизились к концу горного хребта. Спереди и немного слева я увидела стену маленького домика, построенного Сайрусом. Казалось, звук исходил из этого дома. 
Эмерсон тоже услышал его. Он остановился, покачав головой. Затем, опустив кота на землю, повернулся и направился к дому. 
Солнце жгло мне плечи и голову со всей силой открытого огня, но внезапный холод пронизал каждый дюйм моего тела, когда я узнала звук. Это был вой собаки. 
Я оттолкнула Сайруса и бросилась вперёд. 
– Эмерсон! – завопила я. – Не идите туда! Эмерсон, остановитесь!
Он бросил на меня взгляд и продолжил идти.
Хотя Эмерсон терпеть не может проявлять какие-либо нежные чувства, но животных он любит не меньше меня. Его усилия по защите существ, подвергающихся надругательствам и унижениям, не достигают той степени экстравагантности, которой, к сожалению, отличается его сын, но он часто вмешивался, спасая лисиц от гончих и охотников. Крики собаки ясно давали понять, что она испытывала боль или страдания. Они встревожили Эмерсона так же сильно, как и меня – если бы у меня не было причин предвидеть опасность, исходившую из этого источника. 
Я сдерживала дыхание, чтобы бежать. Я могу, когда это необходимо, передвигаться с довольно большой скоростью, но сейчас превзошла свои собственные достижения. И всё-таки Эмерсон добрался до дома, прежде чем я успела его задержать. Он остановился, положив руку на защёлку, и с любопытством посмотрел на меня.
– Пёс каким-то образом оказался взаперти. Что...
Из-за перехваченного дыхания я не могла говорить и кинулась к нему. 
Это оказалось ошибкой, но, по-моему, вполне простительной. Я не заметила, что его пальцы уже нажали на защёлку. Услышав наши голоса, собака бросилась на дверь изнутри. Та распахнулась. Эмерсон отшатнулся к стене, а я рухнула наземлю. 
Деревенские дворняги – тощие, голодные существа неопределённой породы. Они не домашние животные, а дикие звери, у которых есть все причины бояться и ненавидеть людей229. Щенячий возраст удаётся пережить лишь самым сильным и самым злобным среди своих сверстников. А этот пёс был просто безумным.
Если бы я не оттолкнула его, он вцепился бы Эмерсону прямо в горло. А так набросился на первое, что увидел – мою ногу. Кровавая пена брызгала с челюстей розовыми клочьями, когда он запустил зубы в мой ботинок, тряся и грызя его. Зонтик всё ещё оставался у меня в руке, и я с размаху опустила его на голову пса. Удар ошеломил бы любую собаку, не находившуюся в таком исступлении. Но пёс набросился на меня ещё яростнее. 
Эмерсон вырвал у меня зонтик. Подняв его над головой, он изо всех сил нанёс удар. Я услышала треск костей и последний, предсмертный вой, который навсегда врезался в мою память. Зверь опрокинулся на спину, трясясь и суча ногами. Эмерсон ударил снова. На этот раз звук был не настолько отчётлив, но не менее отвратителен.
Эмерсон подхватил меня под мышки и оттащил от трупа собаки. Его лицо было таким же белым, как повязка на щеке – вернее, гораздо белее, потому что повязка сильно загрязнилась, а он отказался от моего предложения сменить её сегодняшним утром. Абдулла стоял рядом с ножом в руке – застывший, подобно статуе, и тоже смертельно бледный.
Стоя на коленях рядом со мной, Эмерсон разогнулся и взял нож Абдуллы. 
– Разведи огонь, – приказал он. Абдулла пристально посмотрел на него, а затем кивнул.
Топливо находилось под рукой – часть запасов Кевина. Я смутно осознавала быстрые движения Абдуллы, ибо практически всё моё внимание, честно говоря, сосредоточилось на ботинке, который яростно кромсал Эмерсон. Шнурки были спутанными и липкими от слюны, а часть ботинка вокруг лодыжки – разорванной в клочья. 
– Не трогайте его! – воскликнула я. – Ваши руки вечно поцарапаны и порезаны, открытая рана...
Я не смогла сдержать крик боли, прервавший фразу, поскольку Эмерсон, мёртвой хваткой вцепившись в ботинок, сорвал его. И тут возле дома показался Сайрус – как раз вовремя, чтобы услышать моё восклицание. Его лоб потемнел от ярости, и он, кажется, уже намеревался броситься на Эмерсона, когда увидел тело собаки. Багровая окраска лица тут же сменилась бледностью – присущий Сайрусу быстрый разум позволил мгновенно осознать сущность происходившего. 
– Господь Небесный! – воскликнул он. – Неужели…
– Это то, что я и пытаюсь выяснить, вы, чёртов дурак, – отрезал Эмерсон, осматривая мой грязный чулок с напряжённой сосредоточенностью учёного, приникшего к микроскопу. – Задержите их, – добавил он, когда другие поспешили к нам с вопросительными и тревожными восклицаниями. – И не прикасайтесь...
С его губ слетел не вздох и не стон. А приглушённое проклятие. Я тоже увидела – крошечную прореху, длиной чуть меньше дюйма. Но достаточно большую, чтобы стать знаком моей смерти. 
Очень осторожно Эмерсон снял чулок и взял в руки мою обнажённую ногу.
Нехорошо испытывать тщеславие в отношении своего телосложения, и небесам известно, что для подобного чувства у меня мало причин230, но на этих страницах могу по секрету признаться, что всегда считала свои ноги очень красивыми. Маленькие и узкие, с высоким подъёмом, они были удостоены восхищённого описания не меньшим авторитетом, чем сам Эмерсон. И теперь он продолжал пристально смотреть – не на ногу, но на крошечную царапину на моей лодыжке. Еле заметную. Выступило всего несколько капель крови. 
Все молчали. Затем Абдулла нарушил тишину:
– Огонь хорошо разгорелся, Отец Проклятий. –  Он протянул руку. Мне показалось, что она слегка дрожала. 
Эмерсон протянул ему нож.
Если бы Рамзес находился рядом, он бы уже разразился потоком слов. Кевин был почти столь же невероятно болтлив, как и мой сын, поэтому я не удивилась, когда он первым нарушил молчание. Его веснушки резко выделялись на фоне бледного лица. 
– Всего лишь незначительная царапина. Возможно, собака не была бешеной. Возможно...
– Если кто-нибудь не заткнёт рот этому бормочущему ирландскому идиоту, я сам врежу ему изо всех сил! – рявкнул Эмерсон. 
– Мы не можем позволить себе рисковать, Кевин, – сказала я. – Сейчас я сяду...
– Вы не будете сидеть, – перебил Эмерсон с прежней отстранённостью. – Вандергельт, сделайте хоть что-нибудь полезное. Подложите свой рюкзак ей под голову и посмотрите, не найдётся ли бутылка бренди.
– У меня всегда есть фляжка с бренди, – сказала я, неловко хватаясь за пояс. – Конечно, в лечебных целях. Вода –  в другой фляжке.
Эмерсон выхватил у меня бренди и сорвал крышку. Я осушила флягу огромными глотками не хуже закоренелого пьяницы, ибо не собиралась без нужды становиться мученицей. Жаль, конечно, что я не могла напиться ещё какой-нибудь гадости, чтобы опьянеть до потери сознания, но я знала: если слишком быстро выпить много спиртного, просто заболеешь. 
Хотя лучше быть больной, пьяной, страдающей от боли, чем мёртвой. Бешенство неизбежно смертельно, и трудно представить себе более неприятный способ умереть.
Когда Абдулла вернулся, у меня уже началось головокружение, и я с радостью откинулась на импровизированную подушку, которую соорудил Сайрус. Он опустился на колени рядом со мной и взял меня за руку, его лицо было застывшей маской сочувствия и муки. Лезвие ножа светилось вишнёво-красным от жары. Абдулла обернул рукоятку тканью и передал нож Эмерсону. 
Ощущения, естественно, были весьма неприятными. Как ни странно, я ожидала гораздо большего шипения и зловония горящей плоти. Кто-то закричал. Скорее всего – я. 
Когда я опомнилась, то почувствовала, что меня поддерживают чьи-то руки. Они не принадлежали Эмерсону, чья мерцающе размытая фигура стояла рядом, повернувшись спиной. 
– Всё кончено, дорогая Амелия, – произнёс Сайрус, прижимая меня ещё сильнее. – Всё кончено, и вы в безопасности, слава Всевышнему.  
– Отлично, – пробормотала я и снова потеряла сознание.
В следующий раз, когда я очнулась, мне не нужно было смотреть, чтобы узнать, кто несёт меня на руках. Некоторое время я была без сознания, потому что, открыв глаза, увидела пальмовые ветви над головой. Под ноги Эмерсону подвернулась пронзительно кричавшая курица, хлопавшая крыльями. Он пинком отшвырнул её в сторону. Это не было похоже на его обычное поведение – он всегда перешагивал через них. 
– Пришли в себя, да? – спросил он, когда я слабо шелохнулась. – Позвольте мне быть первым, кто поздравит вас с женским поведением.
Я повернула голову и посмотрела на него. Струйки пота сбегали по его щекам и высыхали, оставляя следы на покрывавшей лицо пыли. 
– Теперь вы можете меня опустить на землю, – сказала я. – Я в состоянии идти.
– О, не будьте ослицей, Пибоди, – последовал раздражённый ответ. 
– Позвольте мне понести её, – умолял Сайрус, как всегда, оказавшийся рядом.
– Нет смысла. Мы почти пришли.
– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – спросил Сайрус. 
– Очень хорошо, – пробормотала я. – Но несколько странно. Моя голова, кажется, существует отдельно от меня. Удостоверьтесь, что она не уплывёт, Сайрус. Она так нужна мне, знаете ли. Например, для того, чтобы носить шляпу.  
– Она бредит, – с беспокойством сказал Сайрус. 
– Она мертвецки пьяна, – сказал Эмерсон. – Интересное ощущение, не так ли, Пибоди?
– Да, действительно. Я и не представляла. 
Я собиралась продолжать, описывая некоторые испытываемые мною явления, но тут услышала топот бегущих ног и голос, кричавший:
– Эмерсон! О Отец Проклятий, подожди меня! Всё хорошо! Пёс не был бешеным! Она в безопасности, она не умрёт! 
Руки Эмерсона сжались, будто тиски, а затем расслабились. Он повернулся, и я увидела, что к нам спешит Абдулла, размахивая руками. На его лице играла улыбка от уха до уха, и через каждые несколько шагов он забавно подпрыгивал, будто маленький ребёнок.
Мы достигли центра деревни. Процессия, шествовавшая за нами с полей – мужчины, женщины, дети, куры и козлы – расположилась вокруг. Жизнь в этих деревнях очень скучна. Любое волнение собирает толпу. 
– Ну? – холодно сказал Эмерсон, когда мастер, тяжело дыша, предстал перед ним. 
– В его челюстях закрепили палку, чтобы пасть оставалась открытой, – выдохнул Абдулла. – Осколки вошли очень глубоко, когда палка, наконец, сломалась. А этим, – он показал грязную, заляпанную кровью, длинную потёртую верёвку, – её плотно обвязали...
– Неважно, – сказал Эмерсон, взглянув на меня.
– Как ужасно! – воскликнула я. – Бедное создание! Если этот негодяй попадётся мне в руки, я... о Господи... О Господи, что-то мне нехорошо. Кажется, гнев ослабил мою... Эмерсон, вам лучше немедленно спустить меня на землю...

* * *

Хотя после этого я почувствовала себя намного лучше, но обнаружила, к вящему расстройству, что не могу выпрямиться. Мешала мне не нога, хотя и чертовски болевшая, а тот факт, что мои колени подгибались под невероятными углами. Я даже не предполагала, что анатомия колена допускает подобную гибкость. 
– Не такой приятный опыт, как вы думали, правда? – заметил Эмерсон. – А самое страшное ещё впереди. Если вы думаете, что у вас болит голова сейчас, подождите до завтрашнего утра.  
Он выглядел таким красивым – глаза сияли ярко-голубым светом с каким-то злобным удовольствием, волосы влажными прядями свисали на лоб, крепкое тело было облачено в чистые, пусть и смятые одежды – что я даже не смогла обидеться на подковырку.
Кто-то заменил грязную повязку; вероятно, Берта. Она обращалась со мной ловко и осторожно, как обученная медсестра, помогая мне снять грязную одежду – потому что мои руки, похоже, функционировали не лучше, чем колени – и уделяя внимание другим элементам туалета. Сайрус ждал меня в салоне, где мы собрались для внутреннего подкрепления мужчин (и женщин) после обновления внешнего вида. Безусловно, теперь взгляду представала более презентабельная группа, чем скопище усталых, изнурённых работой, возбуждённых людей, которые поднимались на корабль. 
Расправив юбки, я уселась на диван и позволила Сайрусу устроить мою ногу на табурете. 
– Можете и дальше подшучивать, Эмерсон, – сказала я, – но я чувствую себя прекрасно. Какое облегчение – знать, что у меня не будет бешенства! И только подумайте о мужестве Абдуллы, рассматривавшего этого бедного злополучного пса! Ведь он и сам мог заразиться этой болезнью! 
– Жаль, что ему не пришло в голову осмотреть собаку пораньше, – критически заметил Сайрус. – Он мог бы избавить вас от страданий, моя дорогая. 
– Это была моя идея – осмотреть собаку, – вмешался Эмерсон. – Обнаружить при быстром осмотре соответствующую стадию бешенства у животного не так просто, как вам кажется, и лишь немногие мужчины, даже закалённые, рискуют пойти на это. Однако эта мысль пришла мне в голову не сразу, и с прижиганием нельзя было медлить. В таких случаях дорога каждая секунда. Как только болезнь попадает в кровоток… Ну ладно, нет нужды думать об этом. Собака была намеренно подвергнута мучениям и заперта в доме, чтобы дождаться нашего прибытия. Кто знал, что мы придём сюда?
– Все, очевидно, – ответил Чарли. – Это день отдыха, и мы предполагали...
– Совершенно верно, – подтвердила я.– Эта линия расследования ведёт в тупик, Эмерсон. Злодей, должно быть, подумал, что стоит попытаться. Всё, что он потерял - одного злосчастного пса. Слава Богу, мы успели вовремя! Его страдания, во всяком случае, завершились. 
– Как это похоже на вас – думать именно так, – пробормотал Сайрус, держа мою руку.
– Возможно, – фыркнул Эмерсон, – вам лучше подумать о том, что произошло бы, если бы Абдулла не осмотрел собаку.  
– Нам бы предстояли дни, недели ожидания, – трезво оценил Кевин. – Даже прижигание не гарантирует...
– Нет, нет, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Ваши трогательные переживания, О'Коннелл, не интересуют нападавшего на нас. Что он надеялся получить взамен?
– Злорадно рисовать в своём воображении картину: вы представляете себе предстоящие ужасные муки бешенства, – предположила я. – Сильнейшие пароксизмы удушья, судороги, как при столбняке, крайняя подавленность, возбудимость...
Эмерсон посмотрел на меня как-то очень старомодно. 
– Вы ничуть не лучше О'Коннелла. Пёс напал на вас, а не на меня.
– Но жертвой намечали вас, – настаивала я. – Вы всегда идёте впереди всех, вы были бы первым, кто услышал бы крики бедного животного, и любой, кто знает ваш характер, поймёт, как вы обязательно отреагируете на такое...
– Как и вы. –  Глаза Эмерсона остановились на моём лице. – Вы бежали, как сам дьявол, Пибоди. Откуда вы знали, что собака представляла опасность?
Я надеялась, что он не задумается об этом. 
– Не будьте смешным, – раздражённо ответила я. – Меня не беспокоила собака, я боялась, что её могут использовать, как средство заманить вас в какую-то ловушку, вот и всё. Вечно вы торопитесь попасть туда, куда и ангелы ступить боятся...
– В отличие от вас, – заметил Эмерсон. – Полагаю, вы споткнулись и упали абсолютно непреднамеренно?
– Совершенно верно, – ответила я со всем возможным достоинством. 
– Хм-м, – сказал Эмерсон. – Ладно. Не столь важно, кто из нас был предполагаемой жертвой. Как бы мы поступили, если бы поверили, что собака была бешеной?
Сайрус крепче сжал мою руку.
– Я бы заказал поезд и, конечно, отвёз бы её прямо в Каир. В тамошних больницах доступно лечение Пастера231.
– Прекрасно, Вандергельт, – согласился Эмерсон. – И где-то по пути, я подозреваю, группа добродушных незнакомцев освободила бы вас от вашего бремени. Если только не... о, будь всё проклято! – Он вскочил, выпучив глаза. – Какой же я дурак! – И без дальнейших церемоний выбежал из комнаты, оставив дверь качающейся на петлях. 
– О, будь всё проклято! – повторила я с не меньшей горячностью. – За ним, Сайрус! Чёрт бы побрал мои юбки, мою ногу, мои колени... Поторопитесь, слышите!
Когда я выражаюсь в подобном тоне, мне редко не повинуются (а если кто-то не повинуется, то им окажется Рамзес). Сайрус озадаченно взглянул на меня, прежде чем последовать за Эмерсоном. Чарльз взглянул на Рене. Рене – на Чарльза. Чарльз пожал плечами. Затем, одновременно, как один человек, они встали и вышли из комнаты. 
Кевин нерешительно застыл в дверях: одна нога – в комнате, другая – за порогом.
– Куда он ушёл?
– Не имею ни малейшего представления. Могу только предположить: куда-то, где ему не следовало бы находиться – конечно, не в одиночку, и не без охраны. Вернитесь и сядьте, Кевин, вы никогда их не поймаете. Если у вас было такое намерение. 
Кевин выглядел получившим удар в самое больное место. Прежде чем он смог восхвалить собственные храбрость и рвение, Берта подбежала к нему и схватила за руку: 
– Не уходи! Оставайся и защити нас! Это может быть уловкой...
– Со стороны Эмерсона? – иронически спросила я. – День в самом разгаре, и большинство мужчин по-прежнему находятся на борту. Сядь, Берта и прекрати свои причитания.
Призыв беспомощной женщины успокоил мужское тщеславие. Кевин обвил руку вокруг лёгкой дрожавшей фигурки и повёл девушку к дивану. Она села, уставившись на меня очень широкими и тёмными глазами. Затем отбросила вуаль с лица, как будто та душила её. 
– Он появился там раньше тебя, – сказала она. – Как случилось, что собака напала на тебя вместо него?
– Я помешала, – ответила я. 
– Случайно? Я не верю. Я видела, как быстро ты бежала. Как сильно ты, должно быть, любишь его!
– Любой бы поступил точно так же, – отрезала я, ибо не привыкла обсуждать свои личные чувства с другими молодыми женщинами. 
– Не я, – откровенно признался Кевин. – По крайней мере, если бы мне дали время подумать, прежде чем действовать. –  Он глубоко вздохнул и погладил Берту по руке. – Охон, это проклятие нашего чёртова британского морального кодекса… Он вбивается в каждую голову с детства и становится частью нашей натуры. Я прилагал все возможные усилия, чтобы справиться с ним, но бывали времена, когда даже я инстинктивно вёл себя, как джентльмен, вместо того, чтобы в первую очередь подумать о собственной драгоценной шкуре.  
– Не так уж часто, – прокомментировала я.
Берта дрожала, как лист на ветру. Кевин устроился рядом с ней и с подчёркнуто мерзким провинциальным акцентом принялся разливаться соловьём. Я перестала обращать на них внимание. Мои глаза были прикованы к широким окнам салона, через которые я видела, что Эмерсон мчался по берегу в сторону деревни, без шляпы и без пальто, его волосы развевались на ветру. За ним следовали все остальные, однако я и на них не обратила внимания, даже в мыслях. 
Но вернулись они гораздо раньше, чем я смела надеяться. С моих губ слетел вздох облегчения. Сайрус, должно быть, остановил Эмерсона и убедил его прислушаться к голосу разума – или, скорее всего, Эмерсон замыслил что-то своё. Он, как правило, не был восприимчив к убеждению, сколь бы разумным ни являлся сам по себе.
Эмерсон с Сайрусом шли бок о бок (а оба молодых человека следовали за ними на почтительном расстоянии). Приятно было видеть такое дружелюбие – они казались поглощёнными серьёзной беседой. Чего бы я ни отдала за возможность подслушать их разговор! Ничего, подумала я, попозже я заставлю Сайруса проболтаться.


ГЛАВА 14

У мужчин всегда
найдётся веское оправдание,
чтобы побаловать себя.

Змея, крокодил и собака – мы встретились с ними и победили их всех! Последнее из трёх предначертаний было самым хитроумным и самым опасным: если бы Эмерсон не догадался исследовать тело собаки, я могла бы теперь оказаться в лапах нашего заклятого врага. Я не обвиняла Эмерсона в том, что он не подумал об этом раньше. Такая мысль – вернее, неопровержимая логика – не пришла в голову и мне. В тот миг я несколько отвлеклась232. Только те, кто столкнулся с подобным, могут полностью постичь неизъяснимый ужас, переполняющий душу при мысли об одной лишь возможности этой ужасной инфекции. Прижигание является наиболее эффективным методом, но излечения не обеспечивает.
Эмерсон тоже немного отвлёкся233. Я вспомнила его белое лицо, когда он наклонился ко мне, ожесточённо сжатые губы, когда он готовился прикоснуться раскалённой сталью к моей плоти. Но в сильных руках не было и признака дрожи, а в синих глазах – ни намёка на слёзы. Естественно, от Эмерсона стоило ожидать подобного мужества. Однако у меня не нашлось бы ни слова упрёка, если бы он проронил несколько мужественных слёз. 
Глаза, которые смотрели на меня сейчас, были не блестящими сапфирами, а серой сталью – моими собственными, отражавшимися в зеркале над туалетным столиком. После обеда мы разошлись по комнатам. Все улеглись вздремнуть; предполагалось, что я последую их примеру. Сайрус уложил меня на кровать и приказал мне отдыхать, а Эмерсон, проходя мимо двери, обронил:
– Попробуйте отоспаться, МИСС Пибоди, мне это обычно помогает.  
Могла ли я заснуть? Мои мысли находились в полном беспорядке. Я кое-как доковыляла до туалетного столика – не потому, что созерцание собственных черт лица доставляло мне какое-то удовольствие, а потому, что я заметно эффективнее соображаю, если нахожусь в вертикальном положении. 
Когда Сайрус нёс меня в комнату, я воспользовалась возможностью расспросить его о разговоре, который подслушивала – точнее, наблюдала. 
– Я просто пытался заставить его хоть немножечко взяться за ум, моя дорогая, – последовал ответ. – Он шёл по направлению к пустыне, когда мы догнали его – хотел ещё раз взглянуть на тело собаки. И уверял меня, что уже обо всём подумал.
Если бы так! Но меня терзали сомнения. Я никогда не могла с такой лёгкостью убедить Эмерсона. 
Письма, ожидавшие меня, предоставили дополнительную пищу для размышлений. Посланник Сайруса, услышав о нашем скором возвращении из вади, принёс их мне в комнату. Я отложила удовольствие изучения последнего творения Рамзеса до тех пор, пока не прочту остальные письма, поскольку у меня не было оснований полагать, что послание сына облегчит мой разум.
Краткая записка Говарда Картера из Луксора сообщала мне, что город кишит журналистами, преследующими и его, и других наших друзей, требуя интервью. «Вчера я находился в Гипостильном зале в Карнаке234, – писал он, – и вдруг из-за колонны выскочила голова и раздался крик: «Правда ли, мистер Картер, что миссис Эмерсон сломала два зонтика, освобождая своего мужа?» Я, конечно же, всё категорически отрицал, но будьте готовы, миссис Э., к обилию излишеств и самым жутким журналистским вымыслам. Впрочем, полагаю, что вам к этому не привыкать».  
Друзья из Каира сообщали об аналогичных приводящих в бешенство нападениях и ещё более оскорбительных слухах.
Письмо секретаря сэра Ивлина Баринга – к которому сэр Ивлин добавил собственноручную заботливую (и довольно озадаченную) записку – несколько успокоило. Невозможно было найти в течение столь короткого времени всех людей из отправленного мной списка, но расследование продолжалось, и когда я изучила присланные мне заметки, то начала задаваться вопросом, не может ли моя теория оказаться ошибочной. Бывшие враги, заключённые в тюрьму, оставались в своих камерах. Несколько месяцев назад из Темзы выловили тело Ахмета-«Вши». Я не удивилась, ибо наркоманы и продавцы опиума не отличаются долгой жизнью. Итого осталось... по моему подсчёту – шесть. Не существовало никакой гарантии, что все шестеро не встретятся на нашем пути, но сокращение числа подозреваемых внушило мне нелогичное чувство ободрения. Причин откладывать неизбежное больше не оставалось. Со вздохом я вскрыла письмо Рамзеса.

«Дорогие мама и папа, я пришёл к выводу, что мои таланты лежат скорее в интеллектуальной, а не в физической сфере, по крайней мере, в настоящее время. Некоторое утешение приносит осознание того, что мои физические недостатки будут в какой-то мере исправляться с естественным течением времени – или, говоря попросту, когда я вырасту. Я не смею надеяться, что когда-либо достигну той степени силы и свирепости, которая отличает папу, однако некие свойственные мне естественные таланты могут быть усилены благодаря постоянным упражнениям и отработке конкретных навыков. Я уже начал этот режим и намерен продолжить его».

Ледяной холод сковал мои конечности. Я не могла лелеять какие-либо заблуждения относительно тех умений, которые имел в виду Рамзес. Большинство из них касалось движения острых предметов или взрывавшихся ракет. Вероятно, хорошо, что в комнате не было виски, а нога слишком сильно болела, чтобы добраться до салона. Подобно Сайрусу, я начинала понимать, как человек становится пьяницей. Я заставила себя продолжать читать, размышляя, когда Рамзес дойдёт до сути – если вообще дойдёт.

«Должен признаться, поскольку честность – это добродетель, которую мама всегда пыталась внушить мне (хотя бывают случаи, когда я подозреваю, что она приносит больше вреда, чем пользы), что я не был единственным создателем схемы, которая, я надеюсь, предложит решение наших нынешних трудностей. Вдохновение явилось из неожиданного источника. За прошедшие недели я столкнулся с несколькими неожиданными источниками, и надеюсь, что мне удалось излечиться от своих предубеждений в этом отношении, хотя, как уже было сказано, я с нетерпением жду обсуждения этого захватывающего предмета с вами в будущем.
Но позвольте мне описать события в правильном порядке, как одобрила бы мама.
Благодаря любезному ходатайству тёти Эвелины в мою защиту, я был ограничен пребыванием в комнате лишь в течение двадцати четырёх часов. Когда меня выпустили, я обнаружил, что мне абсолютно нечем себя занять. Мальчики, как вам известно, в школе. Нефрет читала «Гордость и предубеждение»235 и была полностью поглощена историей, всегда поражавшей меня своей глупостью. Дамы, с которыми я знаком, совершенно не похожи на тех, что в книге. Малютка Амелия очень любезно предложила сыграть со мной в парчизи236, но у меня не было настроения общаться с младенцами. (Не бойся, мама, я был исключительно вежлив. Я бы ни за что на свете не согласился ранить чувства милой крошки.)
При обычных обстоятельствах я бы направился в библиотеку, чтобы продолжить свои исследования в египетской грамматике, но мне показалось, что достаточно разумным некоторое время не попадаться на глаза дяде Уолтеру. Поэтому я отправился в гостиную тёти Эвелины, намереваясь снова расспросить её (самым деликатным образом, нет нужды особо об этом упоминать), почему она имела при себе большой чёрный зонтик237.
Её там не было, но Роза прибирала комнату. Я предложил ей помочь, однако она решительно отказалась. Хотя у неё не имелось никаких возражений против того, чтобы поболтать со мной.
Захватывающие события прошлой ночи, безусловно, занимали все наши мысли. Я уже рассказывал обо всём Розе, но она выразила желание снова услышать моё повествование, и я охотно пошёл ей навстречу. (Она тоже не знала, почему тётя Эвелина вооружилась зонтиком, и отказывалась размышлять об этом.) Тема, к которой она неукоснительно возвращалась – предосудительное поведение Эллис. Она не уживается с Эллис, как я уже писал вам. Эллис намного моложе Розы. А также тоньше, чем Роза, и имеет ярко-жёлтые волосы. Но я не знаю, каким образом эти факты связаны с тем, что Роза не уживается с Эллис. Я просто довожу их до вашего сведения.
– Совсем не строгого поведения, – фыркнула Роза. – Я говорила мисс Эвелине, что она – из гулящих. Знаю я таких.
– Каких именно?– спросил я.
Прежде чем она смогла ответить (если предположить, что таковы были её намерения), вошла тётя Эвелина. Она пригласила меня сесть рядом с ней на диване – я был счастлив выполнить её просьбу – и достать вышивку. Это вызвало у меня странное чувство: видеть её сидящей, такой аккуратной, такой тихой, будто дама на картинке – и вспоминать свирепую деву-воительницу, бушевавшую той ночью.
– Не позволяйте мне прерывать ваш разговор, – мягко произнесла она. – Я знаю, что вам нравится общаться, и умоляю продолжать, как будто меня здесь и нет.
– Мы говорили об Эллис, – сказал я. – Роза знает, из каких она. Я пытался выяснить, что она имела в виду.
Роза ярко вспыхнула и принялась энергично полировать чайный столик.
– Роза, Роза, – ласково сказала тётя Эвелина. – Нельзя быть такой жестокой.
Не имею представление, что придало Розе смелости говорить. Обычно она просто бормочет: «Да, мадам» и распихивает ближайшие к ней предметы мебели. Я могу приписать её откровенность только одному из тех предчувствий, которые посещают нас с мамой, а иногда и других.
По-прежнему пунцовая, она решительно разразилась потоком слов: 
– Простите меня, мисс Эвелина, но я думаю, что вам следует это знать. Она вечно подкрадывается и повсюду суёт свой нос. А однажды я поймала её, когда она выходила из комнаты мастера Рамзеса. Вы знаете, мадам, что ей нечего там было делать. Комната мастера Рамзеса – моя работа. И почему её не было дома, чем это она занималась во дворе глухой ночью, если мне позволено спросить?
Поистине сверхъестественно, мама и папа, какое потрясение все мы испытали в тот миг. Мы воззрились друг на друга с одновременно возникшим у нас диким предположением. Хотя оно было совсем не таким уж диким. Первой заговорила тётя Эвелина:
– Роза, вы сказали – из комнаты мастера Рамзеса? Что ей там потребовалось?
Я стукнул себя по лбу. (Я читал в книгах о людях, совершающих подобные поступки, но сомневаюсь, что это происходит на самом деле. Во всяком случае, не более одного раза.)
– Рискнём высказать догадку, согласны?– воскликнул я. – Как давно Эллис трудится у вас, тётя Эвелина?
Последующая дискуссия оказалась весьма оживлённой, и мы пришли к единодушному выводу. Моё огорчение по поводу того, что я упустил из виду такого очевидного виновника, было исключительно сильным. Но я, дорогие мама и папа, предложил план.
– Позволим ей найти то, что она хочет, – провозгласил я. – Пусть она покинет нас, забрав это с собой, причём даже не подозревая, что нам известны её намерения.
Тётя Эвелина и Роза приветствовали эту идею с таким льстящим мне восхвалением, что я не знал, куда деться от смущения. Ещё более лестным было их предположение, что я смогу создать достоверное факсимиле238 документа, о котором идёт речь, поскольку, как вы знаете, дорогие мама и папа, оригинал находится в папином… (последние два слова были вычеркнуты)... в другом месте.
Я сразу приступил к работе. (Подделка – увлекательное хобби. Я добавил её в свой список полезных навыков, которые следует оттачивать практикой.) Осознавая, что правдоподобие в данном случае является жизненно важным, я использовал лист из папиного блокнота. (Зарисовку одной из раскопок в Дахшуре, которую я изъял, чтобы изучить его реконструкцию храма у пирамиды. Существует несколько моментов, о которых я хотел бы поговорить с ним в будущем). Но продолжаю: мне пришлось состарить бумагу. Конечно, для этого потребовался ряд экспериментов, пока я не пришёл к решению запечь лист в духовке после обтрёпывания краёв и смачивания водой. Затем я нарисовал копию карты, чьи начертания имел весьма веские причины помнить, на другом листе из блокнота и повторил тот же самый процесс. Результат оказался исключительно удовлетворительным. Вряд ли стоит упоминать вам, дорогие родители, что вписанные мной показания компаса не имели никакого отношения к оригиналу. Кроме того, я сделал ещё несколько изменений.
Следующим вопросом было – где скрыть документ? Библиотека казалась наиболее подходящим объектом для этого, но мы согласились, что было бы целесообразно обратить внимание Эллис на точное местонахождение.
Без всемерной помощи и драматических талантов Розы план никогда не достиг бы своей цели. Выяснилось, что библиотека является ещё одним из тех участков дома, где у Эллис нет причин находиться. (Очевидно, ты была осведомлена об этом, мама, а я – нет, и потому нашёл довольно интересным определение сравнительных обязанностей и зависящего от них уровня положения в обществе239.) За эту комнату отвечала Мэри Энн, горничная тёти Эвелины. Так что было необходимо удалить Мэри Энн, потому что с её характером она никого не способна обмануть. И потом, мы понимали: чем меньше людей посвящено в наши намерения, тем лучше.
До того, как перевернуть страницу, я убедился, что к бедной Мэри Энн не пришлось применять слишком жёсткие меры. Эта милая седоволосая женщина никогда никому не причинила никакого вреда.
Случай с львом, как выразилась Мэри Энн, изодрал в клочья нервы, уже измотанные другими событиями, поэтому оказалось нетрудно убедить её взять отпуск на несколько дней. (Мэри Энн вообще легко убедить в чём угодно.) Как только она ушла на вокзал, Роза упала с лестницы и вывихнула лодыжку. (В действительности вывиха не произошло, мама и папа, но само исполнение сцены Розой было невероятно убедительным.) Это означало, что приходилось задействовать Эллис для выполнения некоторых работ, ранее являвшихся обязанностями Мэри Энн и Розы.
Любезность, с которой она согласилась взять на себя задачу убраться в библиотеке, явилось последним и решающим доказательством её коварства. По словам Розы и тёти Эвелины, настоящая горничная известила бы об увольнении, но не согласилась бы выполнять унизительный приказ. (Увлекательно, не так ли? Я понятия не имел, что в комнате для прислуги царят такие недемократические взгляды.)
Оставались ещё две детали: удалить дядю Уолтера из библиотеки, пока Эллис занимается поисками, и дать ей чёткий намёк относительно того, где искать. Тётя Эвелина заверила нас, что сможет справиться с первой трудностью.
(Они ушли на весь день. Я не знаю, чем они занимались.) Я взял на себя обязательство уладить вторую трудность. Осмелюсь сказать, что моё представление не убедило бы маму, но Эллис не очень умна. Я позволил ей поймать меня в процессе чтения бумаг, которые дядя Уолтер держит в закрытом ящике своего стола. Я виновато вздрогнул, притворившись, что заметил её, и скорость, с которой я судорожно запихнул документы в ящик, усилила правдоподобие моего выступления. В спешке выбежав из комнаты, я, разумеется, забыл запереть ящик.
Я с удовольствием сообщаю вам, мама и папа, что наша хитрость успешно сработала. Эллис ушла – вместе с сумкой, своим багажом и фальшивым документом.
Теперь, дорогие мама и папа, перейдём к лучшей части плана. (Скромность мешает мне упомянуть, кому принадлежала эта идея.) Как только наши замыслы увенчались успехом, мы воспользовались этим удобным аппаратом, телефоном, чтобы связаться с инспектором Каффом и объяснить ему ситуацию. 
Он притворился, что не удивлён. Более того, утверждал, что с подозрением относился к Эллис, и одна из причин, по которой он отправился в Лондон, заключалась в расследовании её прошлого. Он заверил нас, что за Эллис следили с того момента, как она покинула дом.
Мы не ожидаем отчёта от инспектора ранее нескольких дней, но я немедленно отправляю письмо, чтобы оно как можно скорее дошло до вас, потому что я уверен, что, овладев документом, неизвестные лица, чьё поведение было столь раздражающим, прекратят беспокоить нас своим вниманием. Ваш преданный сын, Рамзес.
PS. Я всё ещё придерживаюсь мнения, что моё место – рядом с вами, поскольку вы, дорогие родители, явно привлекаете опасных людей. У меня уже семь фунтов семь шиллингов».

Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от воздействия этого выдающегося документа. Я приписываю частично охватившее меня замешательство моему ослабленному состоянию, хотя содержание письма любого могло привести в тревожное изумление. Что скажет Эмерсон, обнаружив, что его драгоценные заметки по раскопкам испорчены для сооружения подделки, я не осмеливалась даже представить. Где Рамзес научился взламывать замки – как я понимаю, один из его «полезных навыков»? – и подумать страшно. (Гарджери? Инспектор Кафф? Роза??) Что касается бедного Уолтера, его нервы были, вероятно, столь же измотаны, как и у многострадальной Мэри Энн, хотя было приятно узнать, что его отношения с Эвелиной столь чудесны.
Я отложила обдумывание этих вопросов, чтобы сосредоточиться на основных новостях Рамзеса. Картина, изображавшая Розу, Эвелину и Рамзеса, замышлявших обмануть служанку-предательницу, настолько восхищала, что я была почти готова простить моего злополучного отпрыска за все его грехи, кроме разве что тяжеловесного литературного стиля. Но тут вмешалась неприятная отрезвляющая мысль. Письмо было датировано десятью днями назад. Сети должен был узнать об успехах своей соучастницы ещё раньше – я предполагала, что она, по меньшей мере, отправит телеграмму или ещё что-нибудь в этом роде. Но атаки на нас не прекратились. Одна, а то и две, произошли уже после того, как новость дошла до Гения Преступлений. 
Змея, крокодил и собака... В той истории не существовало никаких других предначертаний. Неужели он собирается начать всё сначала?
Возможно, именно абсурдность этого предположения очистила мой рассудок. А возможно – надежда, что хитрость Рамзеса увенчалась успехом, но Сети ещё ничего не знает. Во всяком случае, мне показалось, что параллели с египетским сказанием являлись не чем иным, как совпадением или сверхъестественным воздействием. Могла ли имитация быть преднамеренной? Не находился ли разум, породивший столь сложный замысел, под влиянием «Сказания об обречённом принце»? 
Множеству людей было известно, что я изучала эту историю. Мне сразу же пришло на ум имя мистера Невилла, упоминавшего о ней за обеденным столом в тот вечер в Каире. Где присутствовало большинство наших друзей. Не находился ли Сети среди них?
Мысль имела своеобразную безумную притягательность. Этот зловещий мастер маскировки вполне мог бросить всем вызов – сыграть роль человека, хорошо известного и своеобразного, как, например, преподобный Сейс. Однако я не поверила. Никто не испытывал большего уважения к способностям Сети, чем я, но он не нуждался в том, чтобы рисковать. У него имелись секретные союзники и соучастники во всём археологическом мире. Кто-то из наших гостей мог в его присутствии упомянуть о моём интересе к этому сказанию. С сожалением приходилось признать, что эта линия расследования оказалась не более плодотворной, чем другие, рассматриваемые мной. Все пути вели к той же группе, которую я всегда подозревала в предоставлении сведений Гению Преступлений: археологам. Кое-кто из них, возможно, совершал это, абсолютно не подозревая собеседника.
Ни одна из улик не выдерживала критики, когда я пыталась оценить её. Отметив мастерство, с которым бородатый злодей вводил иглу для инъекций в вену Эмерсона, я подумала, что он мог получить медицинское образование. Теперь это подозрение не имело смысла, когда я знала, что речь идёт о Сети. Он несколько раз демонстрировал, что хорошо знаком с использованием и применением различных лекарств. Фактически, напомнила я себе, большинство землекопов знакомо с простыми медицинскими методами, так как им часто приходится иметь дело с травмами, полученными на раскопках.
Другая линия расследования, которая, как я надеялась, ограничит область подозреваемых, тоже вела в тупик. Не все офицеры Суданского экспедиционного корпуса находились в Судане. После падения Хартума многие получили отпуск. Я лично видела знакомое лицо в холле «Шепарда». Я забыла его имя, но вспомнила, где встречала его – в доме генерала Рандла в Санам Абу Доме. Сети не обязательно было находиться в Судане, чтобы получить сведения от офицеров, знавших о нашей экспедиции. В отчаянии я стукнула кулаком по столу. Бутылки и банки яростно задрожали, маленький флакон с одеколоном перевернулся.
Стук упавшей бутылки отозвался эхом стука в дверь. В тот момент я с тоской ожидала только одного человека, но знала, что это не он. Эмерсон никогда не стучал так аккуратно. 
– Входите, – безразлично произнесла я. 
Это оказалась Берта. Изменение её внешности оказалось настолько удивительным, что я на мгновение забыла о своих мучительных размышлениях. Голова и лицо остались открытыми, она отказалась от траурного чёрного цвета ради халата в сине-белую полоску. Это была мужская галабея. Замужние женщины всегда ходили в чёрном, а так как девочек отдавали замуж в неприлично молодом возрасте, ни одна женская одежда не подошла бы для зрелой фигуры Берты. Хотя галабея была ей великовата, но Берта от этого только выигрывала, потому что ткань была качественной, и я подозревала, что под халатом ничего не надето. Волосы свисали над плечом, заплетённые яркой верёвкой, толстой, как моё запястье. Её лицо было чистым и ненакрашенным, и цвет лица ничем не отличался от моего. Прежде чем я смогла высказаться по этому поводу, она промолвила:
– Я пришла посмотреть, не хочешь ли ты чего-нибудь. Ожог должен сильно тебе докучать.
Честно говоря, ногу буквально разрывало на части, но я не считаю, что станет легче, если постоянно думать об этом. 
– Поможет только время. Льда тут явно не хватает.
– Тогда – что-нибудь, что поможет тебе уснуть.  
– Я не могу позволить себе притупить свои чувства снотворным, Берта. Мы и без того слишком уязвимы. 
– Так ты не ляжешь?
– Почему же? Нет, мне не нужно опираться на тебя. Просто передай мне этот зонтик, ладно?
Это был не тот зонтик, что я взяла с собой утром. Сомневаюсь, что могла бы снова коснуться его. К счастью, у меня всегда есть несколько запасных. 
Берта помогла мне переодеться и подала стакан воды. Я чувствовала лёгкую лихорадку, поэтому, когда она смочила носовой платок и начала вытирать мне лицо, я не возражала. Её руки были очень ловкими и нежными. Это навело меня на мысль, и когда она закончила, я сказала:
– Я рада, что ты пришла, Берта. Я хотела поговорить с тобой. Ты никогда не думала выучиться на медсестру?
Вопрос, казалось, изрядно удивил её. Однако я привыкла к тому, что люди подобным образом реагируют на мои замечания. Те, чьи умы не функционируют с гибкостью моего собственного, часто не в состоянии следовать за течением моей мысли. 
– Надо немного подумать о твоём будущем, – объяснила я. – Профессия медсестёр открыта для женщин, и, хотя я бы предпочла, чтобы женщины пробивали себе путь в профессиях, где до сих пор господствуют мужчины, мне не кажется, что у тебя хватит силы духа для общественных реформ. А вот сиделкой ты вполне можешь стать, если сможешь преодолеть брезгливость.  
– Брезгливость, – задумчиво повторила она. – Думаю, мне это по силам.
– Это всего лишь предложение. Однако тебе следует найти какое-нибудь занятие вроде этого. Я отправлю тебя в Англию, как только нынешнее положение разрешится. Я бы и сейчас это сделала – потому что, откровенно говоря, хотела бы снять с себя ответственность за тебя – если бы предполагала, что ты согласишься уехать.  
– Я бы не согласилась. Пока… положение не разрешится. –  Руки лежали у неё на коленях, лицо было спокойно. Некоторое время она очень внимательно изучающе смотрела на меня, а потом сказала:
– Ты могла бы сделать это для меня? Почему ты считаешь себя обязанной?
Мои глаза не выдерживали её пристального взгляда. Изменения её внешнего вида были весьма примечательны, но моё нежелание отвечать вызывалось ещё одной причиной, не делающей мне чести. Я преодолела это нежелание так же, как (надеюсь) всегда преодолеваю слабости характера.
– Я видела, что ты сделала, Берта, той ночью, когда я пришла за Эмерсоном. Если бы ты не бросилась к двери и не пыталась удержать её, сопротивляясь человеку, который хотел убить Эмерсона, я могла бы не успеть своевременно воспользоваться пистолетом. Это был поступок честной, мужественной женщины.  
Слабая улыбка коснулась углов её губ. 
– Возможно, это было то, о чём говорил О'Коннелл, – у меня не было времени подумать, прежде чем действовать.
– Тем больше чести для тебя. Твои инстинкты сильнее твоих же сознательных поступков. О, признаюсь, я немного сомневалась в тебе. Ты будешь смеяться, – рассмеялась я сама, – когда я расскажу тебе, что временами подозревала, будто ты – мужчина.
Вместо смеха она подняла брови и медленно провела руками по телу. Натянувшаяся ткань прижалась к нему таким образом, что не оставила сомнений. 
– Человек, которого вы называете Сети? – спросила она. – Даже облачившись в покрывало и халат, только чрезвычайно умный человек смог бы вынести такой маскарад.  
– Он исключительно умён. Уж ты-то должна знать.  
– Я не думаю, что это он.  
– Да, вероятно. Хотя я бы и не поверила, что он мог бы так использовать женщину, как использовали тебя... Ну ладно, это доказывает только то, что обмануться может даже такой проницательный человек, как я. Воистину он выбрал правильный псевдоним – хитрый, ползучий змей, обманувший Еву. 
Берта наклонилась вперёд:
– Как он выглядит?
– Ах, видишь ли, на этотрудно ответить. Его глаза – неопределённого оттенка, они могут казаться серыми, синими, карими, а то и чёрными. Прочие черты его лица и телосложения изменяются с той же лёгкостью. Он объяснил мне некоторые способы, которые использует, чтобы замаскировать их.
– Так ты говорила с ним – находилась рядом с ним. 
– Э-э… да, – замялась я240.
– Но, конечно же, – продолжала Берта, наблюдая за мной, – никто не сможет полностью обмануть взгляд такой… такой проницательной и наблюдательной женщины, как ты. Он был молод?
– Легче подделать старость, чем молодость, – призналась я. – И в своих попытках... В своём непревзойдённом тщеславии он проявлял определённые черты, которые, вероятно, были его собственными. Он почти того же роста, что и Эмерсон – на несколько дюймов ниже, может быть, и хорошо сложен. В его походке – упругость юности и физическая сила, в его... По-моему, я уже рассказала всё, что могла. Судя по тому, что я слышала о твоём бывшем хозяине, эти характеристики подходят ему.  
– Да.– Некоторое время мы сидели в задумчивой тишине, и обе были заняты своими мыслями. Затем Берта встала. 
– Ты должна отдохнуть. Могу я задать тебе вопрос, прежде чем уйти?
– Безусловно.
– Он тебя помнит?
– У него есть основания для этого... О, ты имеешь в виду Эмерсона?– Я поникла, вздох сорвался с моих губ. – Пока нет.
– Он заботится о тебе. Я видела его лицо, когда он коснулся ножом твоей ноги.
– Несомненно, ты хочешь ободрить меня, Берта, и я ценю эту мысль, но боюсь, что ты не понимаешь британского характера. Эмерсон сделал бы то же самое для любого страдальца и испытывал бы точно такую же жалость к… к Абдулле. Особенно к Абдулле. Так что иди и серьёзно подумай о профессии медсестры. 
Я хотела остаться в одиночестве. Её слова, пусть и продиктованные лучшими побуждениями, глубоко ранили меня. Как отчаянно я жаждала, чтобы страдания Эмерсона по моему поводу были сильнее, чем любого английского джентльмена – по поводу любого несчастного. Увы, я не могла так обманываться. А Эмерсон (несмотря на некоторые эксцентричности), несомненно, являлся английским джентльменом.
Хотя я и не чувствовала себя тем вечером в своей тарелке, но настояла на том, чтобы присоединиться к другим. Признаюсь, я ощущала себя какой-то героиней художественной литературы, когда появилась в салоне, грациозно полулёжа в почтительных объятиях моего друга Сайруса, облачённая в свой самый элегантный халат. Именно в нём я была той ночью в Луксоре, когда Сайрус подошёл к моей каюте с телеграммой от Уолтера; и когда я застёгивала пряжки и завязывала банты, то вспомнила о невероятной душевной тоске, владевшей мной в то бесконечное время. Это напоминание оказалось благотворным. Независимо от того, с какими опасностями нам ещё предстояло столкнуться, и насколько ничтожными были шансы на освобождение Эмерсона – никакие мучения не могли сравниться с теми ужасными часами, когда я не знала, будет ли он жить и вернётся ли когда-нибудь ко мне.
Лица тех, кто поднялся поприветствовать меня, сияли улыбками и (если позволить себе нескромность упомянуть об этом) восхищением. Но лица, которое я надеялась увидеть, среди них не было. Как и обладателя лица. 
– Проклятье! – невольно чертыхнулась я. 
Сайрус, опускавший меня на диван, застыл. 
– Я причинил вам боль? Я такой неуклюжий старый...
– Нет, нет, вы не причинили мне боли. Просто опустите меня, Сайрус.  
Рене поспешил ко мне с бокалом в руке. Его выражение показывало, что он хотя бы оценил жёлтый шёлк и шантильские кружева241. Ещё бы – ведь он был французом. 
– Нет, спасибо, – сказала я. – Меня не интересует херес.
– Вот вам, мэм. –  Кевин оттолкнул Рене. – Как раз то, что доктор приказал. Я кое-что добавил, будет получше и посильнее. Чтоб не болело, знаете ли.
Блеск в его глазах, когда он вручал мне стакан, вызвал у меня непроизвольную улыбку. Я знала, что он вспоминает случившееся в Лондоне, когда он развлекал меня в одном из тех любопытных заведений, которые, кажется, называются трактирами, и подавился собственной выпивкой, когда я заказала виски с содовой. Не Кевин, снова подумала я – не молодой человек, сражавшийся вместе со мной против замаскированных жрецов, стоявших у нас на дороге242. С одной оговоркой – когда он не выпускал в печать оскорбительных выдумок о нас во время расследования дела об убийстве лорда Баскервиля243. 
– Дозволено ли мне заметить, – весело продолжал Кевин, – как это жёлтое платье гармонирует с вашими щеками, на которых горят поцелуи солнца, и локонами цвета воронова крыла, миссис… э-э… мисс Пибоди?
– Не страшно, – ответила я, – его здесь нет. Что, к дьяволу, ему опять пришло в голову?
Последовали короткое сконфуженное молчание и быстрый обмен взглядами. 
– Не волнуйтесь, мэм, – промолвил Чарльз, – Абдулла ушёл вместе с ним. 
Я осторожно поставила свой бокал перед тем, как заговорить.
– Ушёл, – повторила я. – Куда?
Все глаза, включая мои собственные, сосредоточились на Чарльзе. Из затруднительного положения его выручило появление самого Эмерсона. Как обычно, он оставил дверь открытой. Взглянув на меня, он заметил, прежде чем отправиться за стол и налить себе виски с содовой:
– Клин клином вышибаете, МИСС Пибоди244?
Несколько ответов пришли мне на ум сразу же. Отклонив их все, как ненужную провокацию и полную бессодержательность, я ограничилась вопросом:
– Как успехи?
Эмерсон повернулся, прислонившись к столу с бокалом в руке. Выражение его лица не могло не вызвать подозрений. Я отлично помнила эти признаки: яркий блеск сапфирово-синих глаз, изгиб бровей, небольшой желобок в углу рта. «Самодовольство» – пожалуй, неправильное слово. По моему мнению, с этим всегда связаны чопорность и жеманство, которые при любых обстоятельствах не могут иметь никакого отношения к Эмерсону. «Самоудовлетворённость» – гораздо точнее. 
– Успехи? – повторил он. – Полагаю, что вы использовали бы именно такое слово. Я предпочитаю думать об этом, как о результате опыта и подготовки. Я нашёл ещё одну пограничную стелу. Я был уверен, что по северному периметру должна быть ещё одна. Она в печальном состоянии, так что надписи следует скопировать как можно скорее.
Чарльз поперхнулся шерри. 
– Прошу прощения, – выдохнул он, прижимая салфетку к губам. 
– Ничего страшного, – добродушно ответил Эмерсон. – Сдержите свои восторги, Чарльз, я обещаю, что вы первым займётесь ей.  
– Спасибо, сэр, – выдавил Чарльз.

* * *

– Не могу представить, что со мной не так! – воскликнула я, прижимая руки к пульсирующей голове. – Обычно я могу следовать за мыслями Эмерсона, даже когда они непонятны для нормальных людей, но сейчас абсолютно не понимаю его. Он что-то задумал – но что?
Я разговаривала не сама с собой, а с Сайрусом. Он настоял на том, чтобы доставить меня обратно в комнату сразу после обеда. Поскольку других добровольцев не было, я приняла его предложение, потому что я чувствовала себя достаточно неважно. 
Он не ответил сразу, озадаченный трудностью задачи: открыть дверь, одновременно держа меня обеими руками. 
– Разрешите, – сказала я, потянувшись к ручке. 
Добросовестный стюард Сайруса прибрал комнату и оставил горящую лампу. Но не успел Сайрус опустить меня на кровать, как я увидела то, что заставило меня вскрикнуть:
– Проклятье! Кто-то просматривал мои документы!
Сайрус скользнул взглядом по комнате. Будучи мужчиной, он не нашёл никакого беспорядка.
– Стюард... – начал он. 
– У него не имелось никакого оправдания, чтобы открыть коробку, в которой я храню письма и личные документы. Видите торчащий угол бумаги? Надеюсь, вы не поверите, что я могу допустить подобную небрежность! Передайте мне коробку, пожалуйста.
Это был металлический ящик из тех, какими пользуются стряпчие. Я не запирала его, так как единственные документы, содержавшиеся в нём в настоящее время – письма, полученные мной, и мои заметки по поводу «Сказания о обречённом принце». Оттиски, сделанные мной в царской гробнице, и мои записи о раскопках находились в другом ящичке.
Я быстро перебрала кучу бумаг. 
– Никаких сомнений, – мрачно произнесла я. – Даже не потрудился положить их обратно в том же порядке. Либо у него нет преступного опыта, либо ему безразлично, обнаружу ли я его усилия.  
– Чего-то не хватает? – спросил Сайрус. 
– Не здесь. Э-э… Сайрус, не могли бы вы на минутку повернуться спиной?
Он подарил мне оскорблённо-любопытный взгляд, но тотчас же подчинился. Шуршание постельного белья, должно было пробудить в нём бешеное любопытство, его плечи непрестанно дёргались. Как и полагается джентльмену, он сохранял неподвижность, пока я не разрешила ему повернуться. 
– Ещё удивительнее, – нахмурилась я. – Ничего не пропало. Можно было бы предположить...
– Что опытный вор прежде всего полезет под матрас? – спросил Сайрус, подняв брови. – Я не буду спрашивать, что у вас там, Амелия, но вы наверняка найдёте лучший тайник. Не обращайте внимания. Разве не ясно – поскольку ваше сокровище, чем бы оно ни являлось, осталось на месте, это означает, что в ваших документах рылся всего лишь любопытный слуга? 
– Мне кажется, что мотив искавшего ещё более зловещий, чем я предполагала, поскольку я не могу его определить и понять. 
– О, – сказал Сайрус. Он почесал подбородок. 
Его худощавая фигура и резкие черты лица, воплощение мужественности, выглядели достаточно неуместно в симпатичной роскошной комнатке. Я пригласила его сесть, и он неуверенно устроился на краю хрупкого стула.
– Ничего удивительного, что вы плохо себя чувствуете, моя дорогая, – сказал он. – После такого большинство мужчин вышло бы из строя. Я бы хотел, чтобы вы успокоились.
Я проигнорировала это смешное предложение. 
– Поскольку пустые размышления о мотивах искавшего – пустая трата времени, позвольте мне вернуться к теме Эмерсона. Он исключительно доволен собой, Сайрус. Это скверный признак. Который может означать только то, что он обнаружил ключ к личности или местонахождению нашего врага – уже известный ему факт, иначе это не вызвало бы восклицание «Какой же я дурак!». Что это за факт? Если Эмерсон мог подумать об этом, я обязана действовать аналогично. Он говорил о том, чтобы отвезти меня в Каир… незнакомцы в поезде... медицинская помощь... Конечно! Какая же я дура!
Изящный стул зловеще заскрипел, когда Сайрус зашевелился на нём. Я была слишком взволнована, чтобы отметить это свидетельство волнения. 
– Следуйте за моими рассуждениями, Сайрус! – воскликнула я. – Если бы мы поверили, что я – или Эмерсон, намеченный предполагаемой жертвой – подверглись заражению, то отправились бы в Каир. И наш враг перехватил бы нас. Но к чему медлить, пока мы не окажемся в поезде? Неизмеримо более широкие возможности для засады открываются между здешним местом и Дерутом – на фелуке во время переправки через реку, или по дороге к железнодорожной станции. Он был здесь, Сайрус – здесь, в деревне! В доме омдеха (старейшины), ибо туристы чаще всего устраиваются именно там! И именно туда отправился Эмерсон – в дом омдеха! Если бы вы не...
Стул издал серию тревожных скрипов. Сайрус откинулся на спинку, устремив взгляд в потолок. 
– Сайрус, – сказала я очень мягко. – Вы знали это. Вы солгали мне, Сайрус. Я спросила вас, куда ушёл Эмерсон, и вы сказали...
– Исключительно для вашего же блага, – запротестовал Сайрус. – Господь с вами, Амелия, иногда ваша способность во всём разобраться пугает меня до чёртиков. Вы точно не занимаетесь колдовством втайне от других?
– Хотела бы. Чтобы иметь возможность проклясть кое-кого. Я слушаю вас, Сайрус. Расскажите мне всё.  
Конечно, я была абсолютно права. Тем утром появилась группа верховых туристов. Они попросили гостеприимства у омдеха, но внезапно передумали и поспешно отправились назад.
– Они наверняка подслушали заявление Абдуллы, что собака не была бешеной. Или кто-то сообщил им, – размышляла я. 
– Вся чёртова деревня слышала Абдуллу, – проворчал Сайрус. 
– Это не его вина. И вообще ничья вина. Вот почему Эмерсон сегодня днём бродил по северным утёсам! Он считает, что «туристы» по-прежнему находятся по соседству. Безусловно, это так; наш враг не сдаётся. А Эмерсон решился встретиться с ним лично. Я не могу этого допустить. Где Абдулла? Я должна... 
Я попыталась спустить ноги с кровати. Сайрус подскочил ко мне и нежно, но твёрдо заставил меня вернуться назад. 
– Амелия, если вы не прекратите свои выходки, я заткну вам нос и залью дозу лауданума в горло. Вы только усугубите свою рану, если не дадите ей возможность затянуться.
– Вы правы, Сайрус, конечно, – согласилась я. – Но как дьявольски неудобно! Я и пошевелиться не могу, чтобы облегчить обуревающие меня чувства.
Как быстро он преодолел своё смущение, оставшись наедине со мной в комнате! Он сидел на кровати, его руки все ещё лежали на моих плечах, а взгляд был бездонно глубок.
– Амелия...
– Не могли бы вы оказать мне любезность и принести стакан воды, Сайрус?
– Через минуту. Вы должны выслушать меня, Амелия. Я не могу больше этого вынести.
Из уважения к чувствам, которые были (я убеждена) подлинными и глубокими, я не буду записывать слова, в которые он облачил их – простые и мужественные, как и сам Сайрус. Когда он остановился, я смогла только покачать головой и произнести:
– Мне очень жаль, Сайрус.
– Значит… надежды нет?
– Вы забываетесь, мой друг.
– Я не тот, кто может забыть, – отрезал Сайрус. – Он не заслуживает вас, Амелия. Оставьте его!
– Никогда, – ответила я. – Никогда. Пусть даже это займёт целую жизнь.
Это был драматический момент. Я верю, что мой голос и мой взгляд были убедительны. Я имела в виду именно то, что говорила. 
Сайрус снял руки с моих плеч и отвернулся. Я мягко промолвила:
– Вы ошибаетесь, принимая дружбу за более глубокие чувства, Сайрус. Однажды вы найдёте женщину, достойную вашей привязанности. –  Тем не менее, он сидел молча, его плечи согнулись. Мне кажется, что толика юмора облегчает сложные ситуации, и я весело добавила:
– Вы только подумайте – вряд ли у неё будет такой сын, как Рамзес!
Сайрус расправил широкие плечи. 
– Никто не мог бы иметь такого сына, как Рамзес. Даже если вы хотели меня таким образом утешить. Больше я не скажу ни слова. Могу ли я прислать вам Абдуллу? Судя по всему, если я этого не сделаю, вы свалитесь с постели и поползёте вслед за ним. 
Он принял всё, как мужчина. Я и не ожидала от него меньшего.

* * *
Абдулла выглядел ещё неуместнее в моей комнате, чем Сайрус. Он хмуро изучал оборки и гофрировку с глубоким подозрением и отказался от предложенного мной кресла. Мне не потребовалось много времени, чтобы заставить его признаться, что он тоже обманул меня.
– Но, ситт, вы меня не спрашивали, – нашёл он слабое оправдание.
– Ты не должен был ждать, пока тебя не спросят. Почему ты сразу не пришёл ко мне? О, неважно, – нетерпеливо прервала я, когда Абдулла закатил глаза и попытался выдумать очередную ложь. – Расскажи мне. Что именно ты узнал сегодня днём?
Вскоре Абдулла удобно устроился на корточках на полу рядом с кроватью, и мы глубоко погрузились в дружескую беседу. В сопровождении Абдуллы, Дауда и Али (по крайней мере, у него осталось достаточно здравого смысла, чтобы взять их с собой), Эмерсон попытался узнать, куда исчезли таинственные туристы. Ни один лодочник не согласился бы переправить их через реку, и вряд ли бы кто-нибудь из них солгал – как невинно выразился Абдулла, «угрозы Отца Проклятий сильнее любой взятки». Это означало, что люди, которых мы искали, все ещё находились на восточном берегу. Странствующий погонщик верблюдов подтвердил это предположение: он видел группу всадников, направлявшихся в северную часть равнины, где скалы резко замыкались у реки.
– Тогда мы потеряли их, – продолжал Абдулла. – Но у них должен быть лагерь где-то на холмах или в верхней пустыне, ситт. Мы не поехали дальше, уже было очень поздно, и Эмерсон сказал нам возвращаться. Он выглядел очень довольным.
– Ещё бы, чтоб его дьявол побрал, – пробормотала я, сжимая кулаки. – Это объясняет внезапный интерес к пограничной стеле – всего лишь повод для исследования этой местности. И если повезёт – на что Эмерсон, очевидно, и рассчитывает – на него снова совершат нападение. Кроме того, он считает, что я вышла из строя и не смогу вмешаться в его идиотский план. Что ж! Подождём, пока он не увидит...
Почти незаметное дрожание бороды Абдуллы заставило меня прерваться. Он трогательно верит в абсолютную бесстрастность своего лица. Поскольку он также считает, что я владею оккультными силами, ему трудно скрыть свои мысли от меня.
– Абдулла, – сказала я. – Мой отец, мой уважаемый друг. Если Эмерсон попытается сегодня уплыть на лодке, остановите его любыми средствами, включая насилие. И если ты расскажешь ему о нашем разговоре...
Я сделала паузу для эффекта, понимая, что самыми ужасающими являются невысказанные угрозы. Кроме того, в голову не приходило никакой угрозы, которую я была бы в состоянии выполнить.
– Слушаю и повинуюсь. – Абдулла поднялся, изящно взмахнув полами халата. Официальная формула покорности произвела бы на меня большее впечатление, если бы он не пытался подавить улыбку. А затем он добавил: – Очень сложно, ситт, балансировать на лезвии ножа между твоими приказами и приказами Эмерсона. Он сказал мне то же самое час назад.

ГЛАВА 15

Мученичество зачастую
является результатом
чрезмерной доверчивости.245

На рассвете я поднялась и оделась – пояс с инструментами на талии, зонтик в руке. Мой боевой вид омрачала лишь незначительная деталь в виде бледно-голубого шерстяного шлёпанца на левой ноге. Опираясь на зонтик, я направилась к обеденному салону. (Лестница оказалась препятствием, пока я не подумала о том, чтобы подняться по ней в сидячем положении.) 
Было меньше суеты и сетований, чем я ожидала. Кевин приветствовал меня понимающей усмешкой, а Сайрус слабо запротестовал, не закончив фразу:
– Амелия, я не думаю, что вам следовало бы... – Эмерсон посмотрел на бледно-голубой шерстяной шлёпанец, поднял брови, открыл рот, закрыл его и потянулся за следующим куском хлеба. 
После того, как мы закончили, Сайрус ушёл убедиться, что ослы готовы. Берта, за которой следовали трое юношей, будто гусаки за хорошенькой гусыней, предложила взять с собой моё снаряжение, на что я с удовольствием согласилась. 
– Минутку, Эмерсон, – сказала я, отодвигая стул от стола. – Я хочу поговорить с вами о Чарли.  
Такого он не ожидал. Застыв и положив руку на спинку стула, он подозрительно взглянул на меня, наклонив голову. 
– То есть?
– Он не сообщал вам о своей боязни высоты? О Боже, я боялась, что так и будет. Мужчины вечно...
– Он мне сказал, – перебил Эмерсон, нахмурившись. – Не представляю, на что он рассчитывал, становясь археологом. Гробницы существуют и в скалах, и пирамидах, и...
– Тогда всё в порядке, – перебила я, припомнив начало одной из пресловутых лекций Эмерсона. – Но издеваться над ним вчера было жестокостью.  
– Не заставляйте меня слишком далеко зайти, Пибоди, – процедил Эмерсон сквозь стиснутые зубы. – Я и без того с трудом удерживаю себя в руках. Как вы посмели встать сегодня утром и выйти к нам в этом нелепом шлёпанце с подобным выражением безумной самоуверенности? Я запру вас в комнате, привязав к кровати! Небесами клянусь, так и будет!
Хотя зонтик был прикреплён к моему запястью маленьким ремнём, я и не пыталась помешать Эмерсону поднять меня на руки. Я сильна духом, но даже лучший из нас не всегда способен противиться искушению. Когда он направился к лестнице, я твёрдо заявила:
– Можете отнести меня прямо к ослу, если хотите. И тем самым избавиться от потерянного времени и возникающих проблем, Эмерсон, потому что, какой бы способ вы ни использовали, чтобы удержать меня в этой комнате, он не увенчается успехом, если я решила покинуть её. 
Эмерсон устроил меня на ослиной спине и набросился на Абдуллу, от души распекая его, так как знал, что не имело смысла кричать на меня, Абдулла взглянул на меня. Если бы он был англичанином, то подмигнул бы. 
Мы быстро продвигались вперёд. Берта и я – на ослах. Рассмотрев все варианты с какой-то сверхъестественной задумчивостью, кот решил прокатиться со мной. Остальные шли пешком, в том числе Кевин, чьими жалобными протестами откровенно пренебрегали. Наш путь лежал почти к северу по безжизненной пустынной тропинке, пролегавшей через горное дефиле246 на самой границе равнины Амарны и шедшей параллельно реке, а затем снова поднимавшейся над холмами к югу. Ничего, кроме следов людей и ослов; с обеих сторон тропы – безводная пустыня под солнцем. А когда-то здесь была королевская дорога величественного города, где высились прекрасные дома и расписные храмы. Из «Окна Появления»247 властитель царского дворца раздавал золотые ожерелья привилегированным придворным. А нынче остались лишь низкие курганы и просевшие котловины; время и всепоглощающий песок уничтожили свидетельства эфемерного присутствия человека, как однажды они уничтожат и наши собственные следы.
Расстояние от Хаджи Кандиля до северной границы – чуть более трёх миль. Солнце уже припекало вовсю. Кевин хмурился, стонал и постоянно вытирал потный лоб. Я предложила ему свой зонтик, но он отказался – очевидно, из-за какой-то глупой боязни продемонстрировать отсутствие мужественности. Оставалось надеяться, что он не причинит мне неудобств, рухнув от теплового удара. В отличие от других, Кевин не был привычен к этому климату, а Эмерсон не собирался снижать темп ни для мужчин, ни для женщины.
Справа, в нескольких милях отсюда, находились северные гробницы и пограничная стела, которую мы видели в первый день. Эмерсон не свернул. По мере продолжения пути скалы всё круче изгибались к реке, пока лишь узкое пространство в несколько сотен ярдов не стало отделять их от берега. Тень, отбрасываемую ими, можно было только приветствовать, но я начинала ощущать то же чувство угнетения, которое овладевало мной во время пребывания в лагере, разбитом в королевском вади. Каменные лица становились ещё более изломанными (возможно, так казалось одним лишь моим встревоженным глазам) из-за расщелин и бесчисленных крошечных вади, а также остатков древних карьеров. 
Наконец Эмерсон остановился и поднял взгляд, Анубис спрыгнул с моих колен и встал рядом с ним.
Высоко на каменной стене я увидела фрагменты рельефов и ряды иероглифических знаков. Итак, стела существовала на самом деле. Меня совсем не удивило, что Эмерсон обнаружил её. Она была новой – точнее, новой для археологов, а сама по себе, естественно, очень старой и изношенной – и располагалась далеко к северу от других стел. Я ощутила кратковременную дрожь археологической лихорадки, но она быстро прошла. Я чувствовала, что Эмерсон пришёл сюда не для того, чтобы добавить ещё несколько иероглифов к текстам пограничных стел. 
Сайрусу удалось не выругаться вслух, хотя он и задыхался от непроизнесённых слов:
– Святые… э-э… угодники! В такую даль – для этого?!
– Текст, вероятно, идентичен другим, – ответила я. – Но вы же знаете, как все они повреждены – мы можем найти здесь часть, не сохранившуюся в другом месте, и заполнить некоторые из недостающих разделов.  
– Ну, можете быть уверены: тут точно ничего не найдёшь, – заявил Сайрус. – На такую скалу разве что ящерица взберётся. Присядьте здесь, в тени, моя дорогая – если только это можно считать тенью. 
Он снял меня с осла и устроил на коврике, расстеленном Бертой. Мужчины уже приступили к разгрузке снаряжения. Рене и Чарльз, подстёгиваемые едкими комментариями Эмерсона, охотно помогали им. Кевин рухнул у моих ног со вздохом мученика и взмолился о глотке воды. Я налила чашку страждущему журналисту и напомнила ему: он сам виноват в том, что ему пришлось терпеть жажду и жару.
– Любопытство убило кошку, знаете ли, Кевин. Надеюсь, вы избежите подобной смерти.  
– Кстати, о кошках, – сказал Кевин. – Расскажите-ка мне об этом дьявольском существе, которое повсюду следует за профессором. Когда я впервые увидел его, то подумал, что он – тот самый, о котором вы позаботились после дела Баскервиля; но этот, похоже, гораздо более дикий.
– Мы временно заботимся о нём по просьбе друга, – ответила я. – Из этого вам не состряпать историю, Кевин. Извините, я хочу посмотреть, чем они заняты.  
– Собираетесь прогуливаться с такой лодыжкой? – спросил Кевин, когда я поднялась на ноги с помощью моего надёжного зонтика. 
– Она не сломана и не вывихнута – просто слегка побаливает. Оставайтесь на месте, Кевин, вы мне не нужны.
Под руководством Эмерсона мужчины собрали грубые подмостки, связывая верёвкой куски дерева. Сооружение выглядело так, будто разваливается на глазах, но я-то знала, что в действительности оно намного крепче, чем кажется. Я часто видела, как наши люди расхаживали вверх и вниз по таким строениям с небрежностью канатоходцев, совершенно не обращая внимания на то, как скрипели и качались доски. На этот раз я знала, что подмосткам придётся вынести тяжёлый вес. 
Сайрус был настолько увлечён работой, что не замечал меня, пока я не оказалась рядом с ним. Я пренебрегла его протестами и попытками отнести меня обратно. Он последовал за мной, и я ковыляла под продолжающиеся протесты.
За ребром скалы в неё врезался под острым углом овраг. Его дно покрывалось обычным нагромождением каменных обломков и нанесённой наводнениями гальки, а стены, покрытые чёрными тенями, были изборождены трещинами всех размеров и форм. 
Я подняла глаза, и моё сердце замерло, когда я увидела фигуру человека, вырисовывавшуюся на фоне неба. Затем я узнала Али. Осторожно наклонившись над обрывом, он помог другому мужчине подняться и встать рядом с ним. Повернувшись, они посмотрели вниз, но не на меня, а на тех, кто находился за углом утёса. 
– Что они делают? – с любопытством спросил Сайрус. 
– Али с Даудом опускают верёвки. Мужчины внизу пристёгнут их к вершине подмостков. Других способов крепления конструкции не существует, так как даже стальные шипы, которых у нас нет, трудно загнать в твёрдый камень. Эмерсон обвяжет другую верёвку вокруг талии в качестве меры безопасности. По крайней мере, я надеюсь, что он это сделает.
– Если он этого не сделает, вы напомните ему, – улыбнулся Сайрус. 
– Безусловно. Мне лучше пойти и самой убедиться.
Прежде, чем продолжить, я повернулась и бросила взгляд на безлюдную долину позади нас и на скалу, которая ограничивала её с севера. Шаткие подмостки и люди, стоявшие на них, были совершенно беззащитны перед любым, кто мог скрываться, лёжа за обрушенными камнями на вершине. 
– Вы и ваши люди по-прежнему вооружены, как я вижу, – сказала я.
– Так будет и впредь, – мрачно отозвался Сайрус. Прикрыв глаза рукой, он взглянул вверх: – Да, там хорошее место для наблюдения. Я пошлю кого-нибудь из ребят, если вы вернётесь и сядете.  
Он не оставил мне возможности возразить, а просто поднял меня и огромными шагами направился обратно к циновке. Эмерсон уже стоял на подмостках, а Рене поднимался, чтобы присоединиться к нему. И оба, как я с облегчением заметила, обвязались страховочными тросами.
Солнце поднималось всё выше, а тень уменьшалась. Но Сайрус предусмотрел и это: его люди построили из каменных груд небольшое укрытие, накрыв его холстом. К тому времени, когда мужчины прервались на еду и отдых, температура перевалила за девяносто градусов248. Рене казался самым измученным из всех, что и не удивительно, поскольку он несколько часов подряд жарился под солнцем на подмостках.
По мере того, как долгий день тянулся без происшествий, беспокойство, владевшее мной с утра, должно было уменьшиться. Вместо этого оно росло час за часом, пока каждый дюйм моей кожи не охватила нервная дрожь. Я удивилась и обрадовалась, когда Эмерсон объявил, что на сегодня работа прекращена. Оставалось ещё несколько часов до захода солнца, и я ожидала, что он, как всегда, не остановится до последнего момента. 
Объявление было встречено всеобщим вздохом благодарности. Уперев руки в бёдра, свежий, как и всегда, Эмерсон смерил презрительным взглядом своих истекающих потом подчинённых и нахмурился, увидев Кевина, изящно полулежавшего у ног Берты. 
– Завтра вы сможете использовать свой детективный талант в других местах, – заявил он. – Вы причиняете одни неудобства, мистер О'Коннелл. Выслушивание ваших стонов и жалоб отвлекает меня, и, если я не ошибаюсь, вы находитесь на пороге теплового удара. Остальные – не намного лучше. Мы можем с тем же успехом вернуться назад.
Обычная сухая обжигающая жара моего любимого Египта гораздо больше мне по моему вкусу, чем климат родных вересковых пустошей. Возможно, днём у меня немного повысилась температура. Однако я предпочла считать это нервозностью – из-за Эмерсона, не из-за меня самой – заставившей меня чувствовать себя такой горячей и жалкой. Это ощущение уменьшилось, когда мы отправились по пути, ведущему к дому; похоже, я ошибалась: ожидаемая мной опасность не существовала. Я напомнила себе, что для Эмерсона абсолютно типично забывать об угрозах жизни и здоровью с помощью археологических открытий, но была уверена, что он не пренебрёг этими опасностями, а отложил необходимость разобраться с ними на потом, какие бы замыслы ни роились в его голове. Вечером следовало неотлучно следить за ним.
Размышляя таким образом и пытаясь предвидеть следующий шаг Эмерсона, вялая от жары, убаюканная быстрой иноходью осла, я впала в своего рода полузабытьё. Но не заснула. Осёл, должно быть, споткнулся, иначе я бы не качнулась вперёд, чуть не стукнувшись головой об его спину. Меня удержала крепкая рука; моргая, я увидела рядом с собой лицо Сайруса. 
– Потерпите ещё немного, моя дорогая, – сказал он. – Мы на полпути домой.
Я огляделась. Справа среди пальм спряталась деревня Эль Тиль. Слабый ветерок с реки доносил запах костров, на которых готовилась еда. Распухший расплавленный шар солнца низко висел над западными утёсами – бог Ахенатона, живой Атон, собирался оставить мир в темноте и заснуть сном, подобным смерти. Но он воскреснет, как уже воскресал тысячи и тысячи раз, чтобы наполнить все земли своей любовью и пробудить каждое живое существо, восхваляющее его пришествие. 
Меня часто одолевают поэтические фантазии. Однако мне бы хотелось, чтобы именно сейчас они забыли о моём существовании. Поскольку стоили мне нескольких драгоценных секунд.
Берта ехала рядом со мной, молчаливая, как статуя. Ослы тащились перед утомлёнными мужчинами, шагавшими позади нас разрозненной процессией. Кевин шагал чуть не в самом конце, его огненные волосы пылали в лучах заходящего солнца. Чарли шёл рядом с ним, приноравливая свою походку к прихрамывавшему другу. Рене…
Я выхватила повод у Сайруса и резким рывком остановила бедного осла. 
– Где он? – закричала я. – Где Эмерсон?
– Следует за нами, – ответил Сайрус. – Позади. Они с Абдуллой остановились...
– С Абдуллой? Я и его не вижу. Ни ваших охранников! Ни кота!
Истина, ужасная истина, поразила меня, как электрический удар. 
– Будьте вы прокляты, Сайрус! – воскликнула я. – Как вы посмели? Я никогда не прощу вам этого!
Я очень сожалела о необходимости сбить его с ног, но иначе мне никак не удалось бы уйти от него. Он пытался вырвать поводья из моей руки, и тут получил удар зонтиком по своей. Уклоняясь от второго удара, он споткнулся и упал. Я со всей силы ударила осла пятками по бокам. 
Скорее всего, именно мой крик боли вдохновил осла молнией рвануться с места – я забыла, что на пострадавшей ноге был только шлёпанец. Поскольку никто, кроме осла, не слышал меня, я позволила себе использовать несколько выражений, которые узнала от Эмерсона. Они принесли мне некоторое облегчение, но ненадолго. 
Они составили заговор против меня: Сайрус, Абдулла и, конечно же, Эмерсон. И очень слабым утешением служило то, что все трое желали мне добра. Сколько времени заняло составление плана? С прошлой ночи, по крайней мере; сегодняшняя экспедиция была задумана с единственной целью: выбить меня из колеи и как следует измотать, чтобы к концу долгого утомительного дня моя бдительность ослабла. Я сжала зубы. Какой подлый, неспортивный трюк! 
Я никогда не била животных, и сейчас не стала. Мой крик «Ялла! Ялла!» («Быстрей! Быстрей!») действовал не хуже шпор. Прижав уши, маленький осёл мчался со скоростью, которой, вероятно, никогда раньше не достигал. Подобно всем своим собратьям во время наших предыдущих путешествий, он получил хороший уход, попав ко мне в руки, и нынче доброта принесла полезные плоды, как учит нас Писание.
Я пристально озиралась вокруг в надежде заметить движущиеся фигуры среди предгорий. Но ничего не видела: изрезанный ландшафт предлагал широкие возможности для укрытия, а пыльная одежда смешивалась с бледным оттенком скал. Я была уверена: он прошёл, следуя по изгибу, а остальные направились прямо на юг вдоль королевской дороги. Я могла только догадываться о его конечной цели, но осознавала её так же чётко, как если бы слышала его собственные слова. Каким-то способом, ускользнувшим от меня, он устроил встречу с нашим смертельным врагом.
Я надеялась догнать его, прежде чем он доберётся до намеченного места. Ослы шли медленно, темпы Эмерсона могли сравняться с ними, даже на неровной земле. Пересекая равнину под углом, я намеревалась оказаться у него на пути – не там, где он находился сейчас, но опередить его. Намеченное им место не могло располагаться слишком далеко; даже Эмерсон не настолько глуп, чтобы справиться с таким опасным врагом в темноте. По крайней мере, с ним находились Абдулла и ещё двое вооружённых мужчин. Возможно, ситуация была не такой отчаянной, как я боялась. И, тем не менее, не жалела о своих действиях. Импульсивная натура Эмерсона требует сдержанности более хладнокровного человека.
Я ожидала, что меня будут преследовать, но не оглядывалась назад. Мои глаза не отрывались от быстро приближавшихся скал, и когда я поняла, куда направляюсь, мне показалось, что некая рука сжала моё сердце и заморозила его. Ряд тёмных прямоугольников слева выделялся пятном на фоне светящихся скал, озарённых розовым закатом. Это были входы в северные гробницы, последние места упокоения придворных Эхнатона. Справа, недалеко отсюда, находился вход в королевский вади. Неужели именно это злополучное место Эмерсон выбрал для постановки последнего акта драмы? 
Нет, не его. Я увидела Эмерсона почти у самого входа. На этот раз он надел пробковый шлем, полностью скрывший буйную чёрную шевелюру. Лишь облако дыма выдавало его присутствие. Удобно расположившись на скале, он курил трубку и наблюдал за моим приближением. Удобно расположившись на соседней скале, кот Анубис наблюдал за Эмерсоном. На земле у ног Эмерсона стояла винтовка. 
Приподнявшись, он остановил осла, схватившись за поводья.
– Первое слово, которое характеризует вас – «вездесущая», – протянул он. – А второе – «лишняя». 
Спокойствие его голоса не обманывало меня: нежные мурлыкающие ноты указывали на то, что Эмерсон взбешён до предела, в отличие от обычных небольших приступов вспыльчивости. Его глаза переместились с моего лица на лицо всадника, притормозившего рядом. Сайрус, должно быть, взял осла Берты. Я надеялась, что он не избил беднягу, чтобы догнать меня. 
– Неужели я не могу доверить вам выполнение самого простого задания, Вандергельт? – спросил Эмерсон. 
Сайрус спешился. 
– Я привяжу её к ослу. Держите её за руки, пока...
Я взмахнула зонтиком. 
– Первый человек, который прикоснётся ко мне или к ослу...
– Уже слишком поздно, – прервал Эмерсон. – Он сам – или один из его людей – находится за этим хребтом к северу от нас. На юге спрятался ещё один. Совершенно очевидно, что они вооружены, а вы – соблазнительная цель на открытой равнине. Он оставил вас невредимым, чтобы собрать всех нас в свою ловушку, прежде чем захлопнуть дверцу. 
Он встал и потянулся.
– Ложитесь на землю! – крикнула я. 
– Ни один из них не может открыть огонь, не подвергая себя ответным выстрелам Абдуллы или одного из людей Вандергельта, – объяснил Эмерсон. – Это – одна из причин, по которой я выбрал данное место. Другая причина… – Он повернулся.– За этой маленькой скалой есть вход в пещеру. Когда я впервые обнаружил его несколько лет назад, то думал, что это гробница, но на самом деле...
Резкий треск винтовки прервал лекцию и заставил усомниться в точности изложенной оценки. Из скалы брызнули каменные осколки. Часть их, должно быть, попала в бедного осла, который бросился прочь с испуганным рёвом, вырвав поводья из моей руки. За ним последовал и другой осёл. Задержавшись лишь для того, чтобы схватить винтовку, Эмерсон побежал, подталкивая меня вперёд. 
За выступом скалы, на которую он указывал, оказались десятки трещин и щелей; по крайней мере, три из них были достаточно широки, чтобы вместить человеческое тело. Эмерсон втолкнул меня в какой-то проход, ничем не отличавшийся от других. Сайрус последовал за нами. Пространство внутри было почти круглым, примерно десяти футов в диаметре. Оно сужалось кзади, как воронка, и вело во тьму – как далеко, я не видела. 
Эмерсон повернулся лицом к Сайрусу. 
– Абдулла должен был накрыть этого парня, – зловеще прорычал он. – Где ваши люди, Вандергельт?
Серия выстрелов ударила по скале. Ответа не последовало. 
Эмерсон глубоко вздохнул. 
– Ну что ж, ладно. Полагаю, это оружие, которое вы мне столь любезно одолжили... Так, ясно. Одна пуля в магазине. Какой поэтический штрих! Придётся использовать её для вас.
Сайрус двинулся вперёд, пока дуло винтовки не коснулось его груди. Свет почти исчез, я видела только очертания фигур, стоявших лицом к лицу. 
– Теперь это не важно, – холодно отрезал Сайрус. – Что важно... – Он указал на меня.
– Хм-м, да. –  Эмерсон прислонил винтовку к стене и согнул руки. – Отсюда есть другой выход. 
– Что? – с жаром воскликнул Сайрус. 
– Господь великий, человече, не думаете ли вы, что я был настолько глуп, чтобы завести нас в тупик? Я предусмотрел это как запасной вариант, если мои планы сработают не так, как полагается. Что, – язвительно заметил Эмерсон, – они и не преминули сделать. Проблема в том, что туннель к выходу сильно сужается, и в последний раз я протиснулся с трудом. Остаётся только надеяться, что с тех пор его не заблокировало.
– Тогда чего же мы ждём? – вмешалась я. До этого я молчала, ибо мой мозг разрывался на части из-за ужасного смысла речей Эмерсона. Почему ни Абдулла, ни люди Сайруса не открыли ответный огонь по нападавшим? Все ружья принадлежали Сайрусу; неужели то, которое он дал Абдулле, также оказалось испорченным? Предположить предательство со стороны человека, которого я считала дорогим и верным другом, было свыше моих сил. 
Это предательство не было направлено против меня, поскольку Сайрус не ожидал, что я появлюсь на сцене. Я слишком хорошо знала, какой мотив имелся у него для того, чтобы предать Эмерсона. Но для возмездия не оставалось времени. Мы все были в опасности, и самым важным сейчас являлась возможность побега. Как я радовалась, что бросилась за Эмерсоном! 
– Чего же мы ждём? – повторила я. 
– Только этого, – ответил Эмерсон. Он осторожно взял меня за плечо и ударил по подбородку сжатым кулаком. 
Когда Эмерсон дерётся, то бьёт так сильно, как только может, что приводит к серьёзным результатам. Я исхожу из того, что, будучи непривычным к оценке силы, необходимой в таком положении, он недооценил её. 
И не думаю, что оставалась без сознания более нескольких секунд. Он поднял меня после падения. Когда чувства вернулись ко мне, я осознала, что моя голова лежит на его груди и что он говорит:
– … если они ещё не поняли, что мы безоружны. Кто-то должен удержать их хотя бы на некоторое время. Если вы застрянете, как пробка, в этом кровавом туннеле, когда они ворвутся...
– Да, я понимаю.
– Вы сможете протиснуться, ваши плечи малость уже моих. Если не выйдет, попытайтесь заблокировать туннель с другой стороны. И заберите у неё чёртов зонтик, иначе она пробьёт себе путь обратно.  
Сайрус тихо сказал:
– Если я не смогу пройти, я вернусь и буду сражаться с вами.  
– И будете редкостным идиотом, – грубо оборвал Эмерсон. – Берите её, дружище, и уходите.  
Разумеется, я не собиралась покорно подчиняться. Я знала, что должна потянуть время; если бы я выдала своё намерение Эмерсону, он бы снова ударил меня, и возможно, ещё сильнее. Я предпочла рискнуть с Сайрусом. Мой зонтик висел у меня на запястье, держась на тонком ремешке. Я лежала безвольно и недвижимо, когда Эмерсон передал меня Сайрусу на руки. Я думала, что до этого он подарит мне последнее, длительное объятие, но он этого не сделал – возможно, потому, что другая пуля, пролетевшая у входа, засыпала внутреннюю часть пещеры каменными гранулами. 
Эмерсона не привлекала пустая мелодрама (хотя, как и все мужчины, он склонен к высокопарным жестам). Он был совершенно уверен, что способен в одиночку удержать любое количество вооружённых людей. И у него ещё хватило наглости читать мне лекцию о самоуверенности! Если бы мы смогли остаться в живых в течение достаточно долгого времени, у нас появлялся хороший шанс на спасение. Какими бы ни были намерения Сайруса (я не могла поверить в справедливость обвинений Эмерсона – несомненно, здесь какая-то ошибка!), он тоже находился в опасности, но его люди не могли покинуть хозяина. Во всяком случае, если хотят получать жалованье. Рене и Чарльз знали, что он последовал за мной, наши преданные азийехцы поспешат мне на помощь ещё до того, как услышат зловещее эхо стрельбы. Да, они придут. И нам – всем троим – остаётся всего лишь защищать узкий вход в пещеру до их появления. 
Стигийская тьма249 поглотила нас, как только Сайрус вошёл в туннель. Проход был узким, но потолок – достаточно высоким, чтобы позволить Сайрусу передвигаться, не сгибаясь; по крайней мере, вначале. Я поняла, когда он опустился – Сайрус вскрикнул, ударившись головой.
Я посчитала это подходящим моментом. Я не хотела дожидаться, пока мы попадём в некое пространство, слишком ограниченное даже для малейших движений. Крепко сжав зонтик, я напряглась, распрямила ноги и аккуратно выскользнула из рук Сайруса. Удар по голове и внезапность моего движения застигли его врасплох, я смогла проскользнуть мимо и броситься обратно. Я смутно осознавала, что ногу жжёт, как огнём, но это не замедлило мою скорость. Уже привыкнув к капризам карманов и пистолетов, я без труда смогла извлечь последний из первого.
Я отошла совсем недалеко, когда услышала голоса, и спокойные, размеренные тона, отсутствие каких-либо признаков ссоры, удивили меня настолько, что я замедлила своё стремительное передвижение. Неужели спасение пришло такскоро? Следует убедиться, прежде чем выстрелить из пистолета, чтобы не повредить другу. Застыв в конце туннеля, я осторожно взглянула в пещеру. 
В одной руке он держал фонарь, а в другой, правой – предмет, который объяснял необходимость света. Трудно быть уверенным, попадёшь ли ты в быстро движущуюся цель в полной темноте, особенно, если цель сама намерена напасть на тебя. Предмет не был винтовкой, это было какое-то ручное оружие. Я не очень-то разбираюсь в пистолетах. Всё, что я могла видеть – он был намного больше моего.
Золотые локоны Винси немного растрепались от ветра, но в остальном он выглядел таким же аккуратным и сдержанным, как и в ту роковую ночь в Каире, когда я впервые повстречалась с ним. Резко очерченные челюсти дрогнули в улыбке. 
– Не пытайтесь дотянуться до своего оружия, – вежливо произнёс он. 
Эмерсон взглянул на винтовку, лежавшую на полу в нескольких футах от него. 
– Она пуста.  
– Я так и понял, когда вы не ответили нам огнём. Возможно, мне бы потребовалось некоторое время, чтобы найти ваше укрытие, если бы Анубис любезно не привёл меня сюда. С вашей стороны разумно предложить перемирие, хотя я должен предупредить: не следует ожидать, что в результате вы получите какое-либо преимущество.
– Ах, кто знает? – спросил Эмерсон. Он посмотрел на кота, который стоял посередине между двумя мужчинами, ощетинив хвост и поочерёдно глядя то на одного, то на другого. – Я был уверен, что вы не сможете устоять перед моим приглашением, Винси. Я замечал детское удовольствие, которое вы получаете, злорадствуя над людьми.  
Улыбка Винси стала ещё шире. 
– Надеюсь, вы не собираетесь заявлять, будто вас не устроило моё тщательно подготовленное алиби? Как неосмотрительно с вашей стороны, мой дорогой Эмерсон!
Прислонившись спиной к грубо вырубленной стене справа от меня, Эмерсон пристально наблюдал за ним. 
– Вы должны были увериться, что одурачили меня, – скривил он губы. – Я изучил вас вдоль и поперёк, пока был вашим гостем. Сколько приятных часов мы провели в дружеской беседе, когда вы отдыхали на этом безвкусном стуле, а я… находился в менее удобном положении250! Я едва ли мог ошибиться в отношении вашей личности. Как вам удалось вовлечь фон Борка в это грязное дело?
– Его болезненная маленькая жена нуждается в медицинской помощи, – последовал ответ.– Сентиментальность – это слабость, умный человек знает, как использовать её в своих интересах.
Чьи-то пальцы схватили меня за руку. Я стряхнула их. Сайрус ничего не мог поделать. Он знал: если попытается схватить меня, я буду сопротивляться, и это выдаст наше присутствие улыбающемуся подлецу с огромным пистолетом. 
Эмерсон покачал головой.
– Я признаю, что в прошлом вы хорошо разыгрывали свои карты, но сейчас проиграли на последнем ходу. Мои друзья уже в пути. Вам не стоит надеяться увести меня отсюда, прежде чем они… 
– Боюсь, вы не понимаете. Правила игры изменились. Мне больше не нужны сведения, которые я надеялся получить от вас. И когда я уйду отсюда, вас рядом не будет.
– Хм-м… – Эмерсон потёр подбородок. – Я всегда думал, что вы весьма практичны, Винси. Если у вас есть то, что вам нужно, зачем рисковать своей шеей, гоняясь за мной? 
Улыбка Винси стала ещё шире, превратившись в жуткую гримасу.
– Потому что вы продолжите рисковать, препятствуя выполнению моего плана. Я не хочу, чтобы вы дышали мне в затылок всю оставшуюся жизнь. И признаю, что получу определённое личное удовлетворение – назовите его сентиментальностью, если хотите – убив вас. Вы бросили вызов мне, вы одолели мои самые смертоносные замыслы – и, что хуже всего, имели наглость покровительствовать мне, когда я терпел крушение! – Его голос повысился чуть не до визга: – Я собираюсь растянуть удовольствие. Первую пулю – в ногу. Затем – в руку… а может, в другую ногу…
Я задержалась только из любопытства – что ещё он скажет. Тщательно прицелившись, я нажала на курок.
Эмерсон предусмотрительно бросился на пол. Пуля ударила Винси в левую руку. Фонарь упал, но рана, очевидно, была лёгкой, потому что Винси с грубым ругательством развернулся и вытянул пистолет в моём направлении. Я, в свою очередь, направила пистолет на Винси, но что-то помешало мне прицелиться – должно быть, Сайрус, толкнувший меня, или тот факт, что пуля попала в стену рядом со мной, заставив преждевременно нажать на спуск. Затем я очень быстро выстрелила ещё два раза – и промахнулась. Одна из пуль, к моему ужасу, ударила в пол почти рядом с вытянутой рукой Эмерсона, заставив его громко выругаться и отдёрнуть руку. Я снова нажала на спуск – и услышала, как боёк щёлкнул впустую. Я забыла зарядить пистолет после того, как Эмерсон воспользовался им, вызывая помощь.
Не оставалось иного выхода, кроме атаки в лоб. Я вырвалась из устья туннеля, бросившись прямо на Винси. К сожалению, та же идея возникла у Эмерсона. Мы сильно столкнулись и сшибли друг друга с ног. Когда мы упали, он обхватил меня руками и попытался повернуть так, чтобы самому оказаться сверху. Наши умы снова работали, как один. Я победила, опрокинув его навзничь и стремясь закрыть его тело своим. 
Следить за тем, что происходило, представляло некоторые трудности, потому что я была занята, пытаясь защитить Эмерсона, продолжавшего извиваться. Кажется, Винси смутили быстрота и явная случайность наших действий. Он колебался довольно долго, прежде чем тщательно прицелиться.
Я закрыла глаза и прильнула к Эмерсону. Мы умерли бы в объятиях друг друга, как он когда-то предлагал. Когда ещё мог представиться подобный случай! 
Эхо от выстрела оглушило меня. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что я всё ещё дышу – живая и невредимая – и что два выстрела прозвучали так близко друг к другу, что слились в один. 
Я открыла глаза. 
Прямо перед собой я увидела вытянутую руку Эмерсона. Локоть прижат к полу, в руке – приподнятая винтовка, палец – на спусковом крючке. 
Теперь я поняла, почему Эмерсон заманил своего врага в пещеру и оставил на полу как будто совершенно бесполезное оружие. В обойме была только одна пуля. И он использовал её самым эффективным способом. 
Оттолкнув меня, он поднялся на ноги. Я перевернулась и села, в ушах продолжало звенеть от грохота, голова шла кругом. Когда смиряешься со смертью, требуется время, чтобы привыкнуть к возвращению к жизни. 
Винси бесформенной грудой лежал на полу, в растекавшейся луже крови. А рядом – другой мужчина. Он лежал на спине, пуля Винси – предназначавшаяся нам – ударила его в грудь и отбросила назад. Фонарь отбрасывал мягкий свет на неподвижное лицо и затихшие, обмякшие, пустые руки.

ГЛАВА 16

Физическая сила и
нравственная чувствительность
в сочетании с нежностью сердца –
именно то, чего желаешь от мужа.

– Слишком поздно! – воскликнула я, ломая руки. – Он отдал свою жизнь за нас! О, Чарли, если бы вы появились хотя бы пятью минутами раньше!
На самом деле наших спасителей пришлось ждать не так уж долго. Чарли вошёл первым и опустился на колени, склонив голову, у тела своего доброго покровителя. Его горе было настолько искренним, что я искренне пожалела о своих подозрениях. 
– Сомневаюсь, что это имело бы значение, – заметил Эмерсон. – Первые же звуки ваших шагов побудили бы Винси к действию, и результат, вероятнее всего, оказался бы таким же.  
– Вы правы, – согласилась я. – Простите меня, Чарли, я так его любила, и, вы видите, он отдал свою жизнь за… что вы сказали, Эмерсон?
– Ничего, – ответил Эмерсон.
Чарли медленно поднялся. Его лицо искажали боль и печаль. Я повторила свои извинения. Он попытался улыбнуться:
– Я всегда буду скорбеть так же, как и вы, мэм. Теперь можете оставить его нам – мне и Рене. Вы выглядите довольно грустно. Вам лучше уйти и успокоить Абдуллу: в последний раз, когда я его видел, он пытался расправиться с двумя вооружёнными парнями.
Мы оттащили Абдуллу от его жертв – последние только пытались защищаться и убежали, как только смогли. 
– Всё объяснится в своё время, Абдулла, – успокаивала его я, – всё это – просто ошибка.
– Ну да, и потому вы попали в переплёт, – пробормотал Абдулла. Поскольку тьма сгустилась достаточно сильно, и разглядеть что-нибудь удавалось с трудом, он так забылся, что стал с тревогой ощупывать Эмерсона, и, очевидно, поступил бы так и со мной, но приличия возобладали. 
Наши преданные люди боролись за привилегию нести меня, поэтому я позволила им чередоваться. Эмерсон не участвовал в процессии; держа кота на руках, он шагал в таком мрачном раздумье, что, похоже, даже не слышал Абдуллу, донимавшего его вопросами. Наконец я вмешалась:
– Мы расскажем тебе всю историю попозже, Абдулла, после того, как отдохнём. Удовольствуйся осознанием того, что всё кончено. Э-э… всё кончено, правильно, Эмерсон? Эмерсон!
– Что? А… Да, думаю, так. Существуют и другие, даже слишком много, но большинство из них – те, кого одурачил Винси, или наёмные головорезы. Он был главной движущей силой. Теперь, когда его больше нет, я уверен, что нам нечего бояться.
– Вы убили его, Отец Проклятий? – нетерпеливо спросил Абдулла. 
– Да, – ответил Эмерсон. 
– Хорошо, – заключил Абдулла. 
Только когда мы добрались до «Нефертити», Эмерсон спустил Анубиса на землю и забрал меня из рук Дауда (чья очередь наступила в тот момент).
– Отдыхайте и ешьте, друзья мои, – сказал он, – попозже мы к вам присоединимся.
Анубис проводил нас до трапа. Когда я увидела, как он быстро крадётся – казалось, совершенно позабыв своего мёртвого хозяина без малейших признаков сожаления или раскаяния, то чуть ли не разделила суеверный страх Абдуллы перед этим созданием. 
– Винси научил его отвечать на свист, – прошептала я. – Вот как он смог похитить вас. А сегодня...
– Сегодня вечером он ответил так, как его обучил я, – продолжил Эмерсон. – Я не собирался убивать Винси, хотя был готов сделать это, если бы у меня не осталось выбора. Он начал меня раздражать. Но я предпочитал взять его живым, и ожидал, что он последует за котом, когда тот направился ко мне.  
– Обучил его? – воскликнула я. – Как?
– Цыплёнок, – ответил Эмерсон. Остановившись перед моей дверью, он освободил одну руку и повернул ручку. – И, конечно, эффект моей харизматической личности251.  
Стюард зажёг лампы. Когда дверь открылась, у меня вырвался крик, ибо перед нами возникли две размытые, но жутко выглядевшие фигуры: одежда – в лохмотьях, глаза – красного цвета, дико озирающиеся, измождённые лица – серые от пыли. 
Это было наше отражение в высоком стекле входной двери. Эмерсон отодвинул кота, захлопнул дверь, уложил меня на кровать и рухнул рядом со стоном, идущим, казалось, из самой глубины сердца. 
– Стареем, Пибоди? Я чувствую некоторую усталость.  
– О нет, дорогой, – рассеянно ответила я. – После такого дня – и не устать?
Эмерсон сел. 
– Ваши протесты не убеждают меня. Дайте-ка проверить.
Заключив меня в железные объятия, он прижал меня к себе и впился своими губами в мои. 
Он целовал меня довольно долго, присоединяя другие действия, которые почти отвлекли меня от потрясающего осознания, взорвавшегося в моём ошеломлённом разуме. Наконец мне удалось освободить губы, чтобы выдохнуть:
– Эмерсон! Вы же понимаете, что я...
– Моя жена? – Эмерсон слегка отстранился. – Надеюсь, что так, Пибоди, потому что в противном случае мои намерения, возможно, незаконны, безусловно, безнравственны, и, очевидно, не пристали английскому джентльмену. Чёрт бы побрал эти проклятые петли, вечно они...
Блузка всё равно уже никуда не годилась.

* * *

Спустя некоторое время (в действительности, достаточно длительное некоторое время) я пробормотала:
– Когда ты вспомнил, Эмерсон?
Его рука обвивала меня, моя голова лежала на его груди, и я чувствовала, что даже на Небесах нельзя испытывать большее блаженство. (Хотя в таком неортодоксальном мнении я могу признаться только на страницах личного дневника.) Мы снова находились в идеальном согласии, и так будет длиться вечно. Могут ли какие-то раздоры поколебать подобное взаимопонимание? 
– Это был незабываемый момент, – ответил Эмерсон. – Увидев, как ты несёшься вперёд, размахивая этим нелепым маленьким пистолетом, не обращая ни малейшего внимания на собственную безопасность... И затем ты произнесла слова, разрушившие чары: «Ещё одна рубашка пришла в негодность!»
– О, Эмерсон, как неромантично! А я-то думала... – Я отбросила его руку и села. Он потянулся ко мне; я приподнялась на локтях. – Чтоб тебя все дьяволы побрали, Эмерсон! – от души завопила я. – Дни тянулись за днями, и тянулись, и тянулись! Ты оставил меня в неизвестности, заставив страдать от мучений и сомнений, опасаться худшего в течение долгих, долгих, долгих дней и...
– Ладно, Пибоди, успокойся. –  Эмерсон уселся и облокотился на подушки. – Всё не так просто, как выглядит. Иди ко мне, и я объясню.  
– Никакие объяснения не окажутся достаточными! – воскликнула я. – Ты самый...
– Подвинься ко мне, Пибоди, – сказал Эмерсон. 
Я подвинулась. 
После небольшой паузы Эмерсон приступил к объяснениям. 
– Этот момент откровения буквально поразил меня; он был ошеломляющим, будто удар тока, и столь же коротким. В течение нескольких следующих дней фрагменты забытых воспоминаний продолжали возвращаться, но потребовалось немало времени, чтобы собрать все части и поставить их на место. Сказать, что я находился в замешательстве – считай, ничего не сказать. Думаю, ты согласишься, что ситуация была достаточно сложной. 
– Ну…
– То же самое можно сказать и обо всех положениях, в которые тебе удавалось нас втянуть, – продолжал Эмерсон. Я не видела его лица из положения, занимаемого мной в то время, но в голосе явно звучала улыбка. – В этом случае было разумнее следовать моим собственным планам, пока я не пришёл к определённому мнению. У меня часто возникали проблемы с этим, даже в отсутствие амнезии, с которой следовало бороться.
– Твоё чувство юмора, дорогой – одна из твоих самых привлекательных черт. В настоящее время, однако...
– Совершенно верно, моя дорогая Пибоди. Эта восхитительная интерлюдия не может длиться бесконечно; осталось множество  концов, которые нужно увязать один с другим. Буду краток. Преданность по крайней мере одного из наших товарищей подвергалась серьёзным сомнениям. Единственные, кому я мог доверять – ты с Абдуллой, а также, естественно, все наши люди. Но довериться любому из вас означало подставить его под удар и ещё более запутать ситуацию – хотя куда уж больше…  
Он прекратил говорить и… занялся кое-чем другим. Наслаждаясь новыми ощущениями, я узнала одну из старых уловок Эмерсона. Его объяснение было шатким и довольно неубедительным. Тем не менее, напоминание о тяжких обязанностях, с которыми ещё предстоит столкнуться, возымело отрезвляющий эффект. Твёрдо, хотя и неохотно, я высвободилась из его объятий. 
– Как эгоистична радость, – грустно промолвила я. – Я почти забыла о бедном, благородном Сайрусе. Я должна помочь Чарли с Рене заняться необходимыми приготовлениями. Затем успокоить наших милых родственников в Англии, и угрозами заставить молчать Кевина О'Коннела, и... так много всего… Немедленно напиши Рамзесу, Эмерсон. Надеюсь, ты помнишь Рамзеса? 
– Рамзес, – усмехнулся Эмерсон, – был тем воспоминанием, с которым труднее всего свыкнуться. Честно говоря, моя дорогая, наш сын на первый взгляд – что-то невообразимое. Не беспокойся, я уже написал ему.
– Что? Когда? Как ты... Проклятье, Эмерсон, так это ты обыскивал мою комнату? Мне следовало понять – кто ещё мог устроить такой беспорядок?  
– Я должен был знать, что происходит с нашей семьёй, Амелия. Мной и до того владели достаточно сильные подозрения после предостережения Уолтера, но по мере возвращения памяти я всё сильнее волновался о нашей семье. Письма Рамзеса очень сильно тронули меня, я не мог оставить бедного парня в мучительном неведении о моей судьбе.  
– И оставил в мучительном неведении меня, – огрызнулась я. – Просто скажи одну вещь, прежде чем мы встанем и, так сказать, приступим к новой схватке. Когда ты поцеловал меня в гробнице...
– Я не первый раз целовал тебя в гробнице, – усмехнулся Эмерсон. – Возможно, сама атмосфера происходившего заставила меня потерять самообладание. Я немного вышел из себя, Пибоди. Ты напугала меня до полусмерти.
– Я всё отлично понимала. И ты отлично понимал наши взаимоотношения, и даже не пытайся доказать обратное. Но ты... ты... ты никогда так не целовал меня!
– Ах, – сказал Эмерсон, – но ведь тебе понравилось, не так ли?
– Хорошо... Эмерсон, ты жутко меня раздражаешь. И тебе ведь тоже нравилось, не так ли? Запугивать меня, дразнить меня, оскорблять меня...
– Это немного возбуждало, – признался Эмерсон. – Как в дни нашей юности, а, Пибоди? Скажу откровенно – мне понравилось, что за мной опять ухаживают. Не то, чтоб твои методы завоевания сердца мужчины были именно... Пибоди, прекрати немедленно! Ты действительно самая...
Разрываясь между смехом, яростью и другими эмоциями, которые не нужно описывать, я совершенно потеряла контроль над собой. Не представляю, что бы случилось в дальнейшем, но стук в дверь прервал нас на самом интересном месте. Изрыгая проклятия, Эмерсон скрылся в ванной, а я накинула на себя первое, что попалось под руку, и подошла к дверям. 
Вид печального лица Рене отрезвил меня. Он мужественно и стойко пытался сдерживать своё горе, но столь острый взгляд, как у меня, не мог обмануться. 
– Простите меня за то, что я беспокою вас, – сказал он. – Но я чувствовал, что вы захотите узнать. Мы отвезём его в Луксор, миссис Эмерсон. Он выражал желание быть похороненным там, рядом с Долиной Царей, где провёл самые счастливые годы своей жизни. Если мы немедленно отправимся, то успеем на поезд из Каира. Вам ведь понятна необходимость избегать задержек...
Я поняла и оценила тонкость, с которой он выразил этот неприятный факт. 
Я утёрла слезу.
– Я должна попрощаться с ним, Рене. Он отдал свою жизнь...
– Да, дорогая мадам, но боюсь, что нет времени. Так лучше. Он хотел бы, чтобы вы помнили его таким… каким он был. – Губы Рене дрожали. Он отвернулся, чтобы скрыть лицо.
– Тогда мы отправимся вслед за вами, как только сможем, – похлопала я его по плечу. – Необходимо известить его друзей, они захотят присутствовать на поминальной службе. Я скажу несколько слов на эту красивую и уместную тему: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»252.
Рене повернулся ко мне. 
– Предоставьте всё нам, мадам. Когда вы будете в Луксоре, очевидно, остановитесь в поместье? Я чувствую, что мистер Вандергельт хотел бы этого.  
– Хорошо. – Я протянула ему руку. Изящным галльским жестом он поднёс её к губам: 
– Mes hommages, chere madame. Adieu, et bonne chance253.

* * *

Я знала, что наша небольшая группа будет в тот вечер удручающе малочисленна, но совсем не ожидала, что в салоне, за исключением Кевина, не окажется никого. Естественно, он что-то царапал в своём мерзком блокноте. Увидев меня, он сделал слабую попытку подняться. 
– Сидите, – сказала я, последовав собственному совету. – И не притворяйтесь, что преодолеваете усталость или горе.  
– Я огорчён по поводу бедного старины Вандергельта, – ответил Кевин, – но если человеку пришлось уйти – как и всем людям – то он хотел бы уйти именно так. «Нет больше той любви...».
– Не вздумайте цитировать, – отрезала я. – Мы должны обсудить ваши заметки, Кевин. Но где все?
– Рене и Чарли отправились в Дерут, с... 
– Да, я знаю. Где Берта?
– В своей комнате, наверно. Я попросил её быть полюбезнее и поболтать со мной, но она меня прогнала. Что касается вашего… э-э… профессора...
– Он здесь, – сказала я, поскольку Эмерсон вошёл в салон. 
Моему любящему взору он никогда ещё не казался таким красивым. Влажные волосы спускались сияющими волнами, и только уродливый полузаживший шрам омрачал совершенство точёных черт. Улыбнувшись мне и одарив хмурым взглядом Кевина, он подошёл к буфету. 
– Как обычно, Пибоди? – спросил он. 
– Будь так любезен, дорогой. Мы поднимем тост за отсутствующих друзей и любовь, переходящую в страсть...
– Следи за своим языком, Пибоди. Этот клятый журналист записывает каждое слово.
Он протянул мне бокал, а затем подошёл вплотную к Кевину, застывшему с открытым ртом и выпученными глазами. 
– Я хочу увидеть вашу историю, прежде чем вы отправите её, О'Коннелл. Если там обнаружится что-то клеветническое, я переломаю вам обе руки.  
Кевин сглотнул. 
– Вы... вы только что разрушили всю мою работу, профессор. К вам вернулась память!
– А, эта абсурдная история, которая передаётся из уст в уста? Как интересно! Любопытно, сколько судов наградит меня возмещением убытков, когда я предъявлю вам иск?
– Но я никогда… поверьте мне, сэр... – бормотал Кевин, пытаясь прикрыть бумагу локтями. 
– Хорошо, – оскалил зубы Эмерсон. – Итак, мистер О'Коннелл, я собираюсь изложить содержание вашей следующей статьи. Можете делать заметки, – любезно добавил он.
Сказать по чести, это была такая изящная ложь, какую могла бы сочинить и я. Эмерсон пропустил всё, что касалось «дела Форта», описав Винси, как «одного из тех старых врагов, которые постоянно появляются на пути».  Его яркие описания наших разнообразных захватывающих столкновений с Винси заставляли Кевина бешено строчить в блокноте. 
– Итак, – заключил Эмерсон, – устав от его навязчивости, я сегодня вечером заманил его в ловушку с помощью Абдуллы и двух охранников мистера Вандергельта, которых он любезно предоставил мне. Вандергельт должен был задержать миссис Эмерсон. Но это не удалось, благодаря её застарелой привычке... –
– Любовь осенила её озарением о намерениях обожаемого супруга, – пробормотал Кевин, его перо бежало по странице. – И преданность окрылила её коня, когда она сломя голову мчалась вперёд....
– Если вы посмеете напечатать это, Кевин, – прервала я, – то руки вам переломаю я.
– Хрмм, – громко прорычал Эмерсон. – Позвольте мне закончить. Из-за непредотвратимого… недоразумения со стороны моих помощников Винси удалось пройти мимо них и войти в пещеру, где мы укрылись. Последовала кратковременная перебранка, в ходе которой Винси выстрелил в Вандергельта. Я не смог дотянуться до своего собственного оружия вовремя, чтобы предотвратить убийство, но через мгновение моя пуля достигла цели.  
– Кратко и невыразительно, – пробормотал Кевин. – Ничего, я сам займусь деталями. Но каков же был мотив, профессор?
– Месть, – сложил руки Эмерсон. – За старую, воображаемую обиду.
– Годы раздумий над старой, воображаемой обидой заставили его обезуметь... Вы не хотите выразиться яснее? Нет, – пробурчал Кевин. – Вижу, что нет. А нападения на миссис Э.?
– Месть, – твёрдо отрезал Эмерсон. 
– Да, конечно. «Зная, что ни одно копьё не сможет глубже ранить это преданное сердце, чем опасность, грозящая его…» Да, это – серьёзный материал. Я растяну его на всю страницу.
– Вы неисправимы, мистер О'Коннелл, – не смог подавить улыбку Эмерсон. – Помните, я настаиваю на том, чтобы увидеть результат до того, как вы его отправите. Идём, Пибоди, я обещал Абдулле, что мы всё расскажем ему.
Повествование Эмерсона, предложенное нашим людям, кардинально отличалось от предыдущего варианта. Происходившее напоминало возвращение домой. Мы взгромоздились на упаковочный ящик, лежавший на палубе, и нас окружили мужчины, которые курили и внимательно слушали, прерывая повествование возгласами «Вах!» и изумлённым бормотанием. Звёзды ярко сияли над головой, мягкий ветерок шевелил волосы Эмерсона. 
Кое-что из рассказанного Эмерсоном было новостью и для меня. Конечно, он обладал преимуществом надо мной, «наслаждаясь» длительным «гостеприимством» Винси, если выражаться его словами. И когда я вспоминала об этом презренном злодее, который, развалившись в удобном кресле, злорадствовал над страдающим узником, то сожалела лишь о том, что Эмерсон так быстро расправился с ним. Я ещё тогда отметила несоответствие этого предмета мебели грязному сараю, где держали Эмерсона, но, только услышав в голосе Эмерсона определённые нотки, полностью осознала, как совершенно безвредный предмет – кресло, обитое красным плюшем – становится символом утончённой и коварной жестокости. Я больше никогда не смогу усесться в такое кресло. 
Алиби Винси выглядело для меня вполне убедительным. Письменные свидетельства его проживания в Сирии, конечно, были подделаны, но даже если бы я решила прочесть их, то без проверки на соответствие действительности, пока уже не оказалось бы слишком поздно. У меня также не было оснований сомневаться в бедном Карле фон Борке, в отличие от Эмерсона (я напомнила себе, что должна разузнать о Мэри и выяснить, как я могу помочь ей), особенно, когда Берта подтвердила...
– Что?! – воскликнула я, когда Эмерсон дошёл до этой части своего рассказа. – Так Берта всё время шпионила для Винси?
– Очко в мою пользу, – заметил Эмерсон с самодовольной улыбкой и вульгарным жестом. 
– Но её синяки… мужество, с которым она бросилась к двери твоей камеры, чтобы не дать охраннику войти...
– Она всего лишь пыталась выбраться, – ответил Эмерсон. – Она не желала участвовать в убийстве, и до безумия хотела сбежать. Увидеть, как ты вламываешься в комнату через потолок, будто демон в пантомиме, более чем достаточно, чтобы любого довести до паники. Я и сам...
– Пожалуйста, Эмерсон, – произнесла я с достоинством настолько повелительно, насколько смогла. Не очень-то приятно сознавать, что маленькая дрянь полностью одурачила меня. Меня всю передёрнуло, когда я вспомнила, как объясняла ей, что следует преодолеть брезгливость. Брезгливость! Должно быть, именно она всадила нож в Мохаммеда. 
– Да, – согласился Эмерсон, когда я высказала своё мнение вслух. – Она была такой же смертельно опасной и коварной, как змея. Вполне естественно, когда вспоминаешь о том, какую жизнь она вела.
– Полагаю, печальная история о том, как она впала в бедность из-за смерти отца, тоже сплошная ложь, – стиснула я зубы. 
– Ах, вот что она рассказала тебе? Боюсь, что её… карьера началась намного раньше, Пибоди. Она долгие годы была сообщницей Винси. Одной из его сообщниц... Что касается её синяков, все они были просто нарисованы. Разве у тебя не возникли подозрения, когда она отказалась от твоей медицинской помощи и скрывала лицо, пока предполагаемые травмы не исцелились самостоятельно? 
– О, к чёрту, – выругалась я. Абдулла спрятал лицо за рукавом, а несколько юношей захихикали. – Так вот почему ты пошёл... Ладно, пустяки. 
– Я намеревался обезвредить её как можно раньше, – посерьёзнел Эмерсон. – Взывая не к лучшим чертам натуры, но исключительно к её личным интересам. Она – исключительно умная молодая женщина, с моральными устоями, меньшими, чем у кошки. Винси был всего лишь последним из её… партнёров. Влюблённость не имела никакого отношения к подобной связи; Берта меняла предметы своей привязанности по мере целесообразности – скорее всего, в поисках мужчины, чей аморальный интеллект был бы равен её собственному. В преступной сфере женщин отодвигают на задний план, как и повсюду. Общество затрудняет использование ими своих природных талантов без помощи партнёра-мужчины. Боюсь, Пибоди, что твой честный и откровенный характер невольно ослепляет тебя, когда дело касается людей такого сорта. Ты всегда пытаешься выявить в человеке скрытые добродетели. У Берты же не было ни одной из них.
Я позволила ему наслаждаться собственным триумфом, хотя, конечно, он ошибался. Я вспомнила выражение лица девушки, когда она говорила: «Как сильно ты, должно быть, любишь его!».  В этих словах не было и тени презрения или насмешки. Случившееся тронуло её, я знала это. И не сомневалась, что великолепные черты Эмерсона – я хотела сказать, черты характера – привлекли её так же, как и множество других женщин. 
– Значит, она передала твоё послание Винси, – сказала я. – Когда ты сообщил ему о времени вечернего свидания. 
– Свидания, – задумчиво повторил Эмерсон. – Но ведь так и случилось? Ты права, Пибоди, она никогда не теряла связи с Винси. Некоторые из жителей деревни работали на него, и всё, что ей требовалось сделать – незаметно сунуть записку Хасану или Юсуфу, пока мы шли через деревню. Когда же мы работали в королевском вади, она общалась с ним, оставляя сообщения в выбранном месте недалеко от лагеря. Один из жителей деревни исполнял роль мальчишки-почтальона; эти негодяи изучили каждый дюйм скал и способны беспрепятственно шнырять, где угодно. Мне не удавалось убедить её, что ей лучше находиться на нашей стороне, чем рядом с Винси, до тех пор, пока мы вчера не вернулись на дахабию. Она... Почему ты ухмыляешься, Пибоди? 
– Просто так, дорогой. Пожалуйста, продолжай.  
– Хм-м, – фыркнул Эмерсон. – Я изложил ей всё до мелочей и пообещал защиту, если она присоединится к нам, и тюремное заключение в противном случае. Сообщение, которое она передала нынче утром, нельзя было поставить ей в вину – в нём Винси извещали только о том, что вечером я окажусь на северных скалах.
– Но, – сказал Абдулла, которого совершенно не интересовали злобные махинации женщин, а тем более возвращение их на путь истинный, – почему люди, которым полагалось защищать вас, вместо этого взяли меня в плен? Неужели дьяволу удалось подкупить и их? Конечно, сам Вандергельт-эффенди не мог… 
– Всё верно, Абдулла, – перебила я. – Эмерсон, мне кажется, нам пора. Ты не ел и, похоже, очень устал.  
Эмерсон понял мой намёк. Я не хотела касаться этой темы. Память о жертве Сайруса была столь свежа в моём сознании, что я не желала и не могла думать о том, насколько близко он подвёл нас к катастрофе. Я знала мотив, побудивший его к единственному недостойному поступку в его благородной жизни, и обвиняла себя в том, что не смогла осознать глубину его чувств ко мне. Должно быть, из-за моего отказа он обезумел. Временное умопомрачение было самым мягким и наиболее вероятным объяснением предательства, совершённого Сайрусом по отношению к Эмерсону – предательства, которое он искупил, отдав свою жизнь. 
Берта не пришла обедать. Когда мы принялись за поиски, то обнаружили, что её комната пуста, а вещи бесследно исчезли. Из расспросов мы узнали, что женщина, соответствующая её описанию – и, по правде сказать, описанию большей части женщин в деревне – наняла лодку и переправилась через реку несколько часов назад.
Как ни странно, Эмерсон не был удивлён – или, по крайней мере, хорошо притворялся. Признаться честно – как я всегда стараюсь поступать (по крайней мере, на этих страницах) – я испытала изрядное облегчение, сбыв её с рук. Чем мы были ей обязаны – большой вопрос; если взвесить добро и зло, то сомневаюсь, что результат оказался бы в её пользу. Она была женщиной, и многое испытала, но, как я уже говорила Эмерсону, вряд ли для неё нашлась бы подходящая карьера. 
– Хм-м, – отреагировал Эмерсон, массируя расщелину в подбородке. – Я склонен подозревать, Пибоди, что подходящую карьеру нашла сама Берта.
Он отказался подробно расшифровать это загадочное замечание, и я не настаивала, опасаясь спровоцировать чувства, которые могли бы испортить то, что я запланировала на оставшуюся часть вечера.

* * *

Благодаря усердной помощи стюарда Сайруса, на следующий день мы уехали на поезде. Он рассыпался в саламах (здесь – пожеланиях всего наилучшего), когда мы попрощались с ним, поблагодарив напоследок. Я заверила его, что, если ему потребуются рекомендации, я с радостью воздам в них заслуженную хвалу за превосходное выполнение своих обязанностей. Грустно было навсегда прощаться с «Нефертити». Я сомневалась, что увижу её снова, потому что, как уже упоминала, эти элегантные парусники исчезали со сцены.
Эмерсон проспал чуть ли не всю дорогу, Анубис свернулся на сиденье рядом с ним. Мы, похоже, приобрели ещё одного кота. Он следовал за Эмерсоном так же преданно, как Бастет – за Рамзесом, и я достаточно хорошо изучила сентиментальную природу моего мужа, чтобы преисполниться уверенности: он не бросит кота, особенно демонстрирующего ему такое льстящее внимание. Изменение предмета привязанности Анубиса не являлось признаком хладнокровного своекорыстия, но демонстрировало разумную оценку выдающегося характера Эмерсона. Я задавалась вопросом, как Бастет поступит с новичком. Представлявшиеся варианты несколько тревожили.
Но в тот день в моём сердце почти не было места для мрачных предчувствий. Я захватила книгу из превосходной библиотеки Сайруса, но читала её урывками; с каким удовольствием я наблюдала за подъёмом и опусканием груди моего мужа, прислушивалась к его глубокому звучному дыханию и иногда уступала соблазну погладить усталые морщины, которые всё же отметили его лицо! Всякий раз, когда я это делала, Эмерсон бормотал: «Проклятые мухи!» и отмахивался рукой. И в такие моменты счастье, переполнявшее меня, становилось почти невыносимым. Подобное же счастье вскоре предстояло испытать и нашим любимым родственникам: рано утром мы отправили им телеграммы, сообщавшие о бессмертной любви, и заверяющие, что всё в порядке.
Когда мы приехали, ночь уже распростёрла свои чёрно-соболиные крылья над древним городом. Мы наняли экипаж, чтобы отправиться прямо в замок. Когда он тронулся, я оглянулась и увидела – или вообразила, что увидела – знакомый силуэт, метнувшийся в тень. Но нет, сказала я себе, этого не может быть. Кевин уехал в Каир несколькими часами раньше нас. 
Тусклый свет ламп с трудом пробивался сквозь темноту. Мерное постукивание лошадиных копыт создавало подходящее сопровождение моим печальным мыслям. Трудно было представить замок, которым Сайрус так гордился, без него. В каждой комнате, в каждом коридоре, ощущалось бы присутствие высокого, любезного призрака. Мне казалось, что Эмерсон ощущал то же самое, и, уважая мои чувства, сохранял задумчивое молчание, держа мою руку в своей.
Я предположила, что Рене уведомил слуг о нашем скором прибытии. И, действительно, дворецкий приветствовал нас, как самых долгожданных и почётных гостей. Поклонившись, он пошёл перед нами, но когда я поняла, куда он нас ведёт, то остановилась: 
– Я не могу, Эмерсон. Только не в библиотеке, только не сегодня. Мы столько часов провели вместе в этой комнате, его любимой…
Но Анубис уже прошествовал по коридору, и слуга открыл дверь. Запах дыма – дыма тонкой сигарки – достиг моих ноздрей. Из глубокого кожаного кресла возле длинного стола, заваленного книгами и газетами, поднялся человек. Сигарка, козлиная бородка, безукоризненно подогнанный полотняный костюм... 
Нашим глазам предстал призрак Сайруса Вандергельта – такой же, каким он был при жизни.

* * *

Я не упала в обморок. Эмерсон утверждает обратное, но он вечно пытается найти во мне доказательства того, что называет «поведением, подобающим леди». На самом деле – и кто может обвинить меня? – мои колени подогнулись, а глаза заволокло серым туманом. Когда мой взор прояснился, я осознала, что сижу на диване, и Эмерсон растирает мне руки, а у Сайруса, склонившегося ко мне, от волнения дрожит бородка. 
– Господь Всеблагий! – возопила я... Но Читатель вполне может представить себе взволнованные фразы, слетавшие с моих уст в течение последующих минут. Тёплое пожатие руки Сайруса заверило меня, что это – он собственной персоной, а не бесплотный дух. Применение мягкого стимулятора восстановило моё обычное спокойствие, и вскоре мы приступили к усердному удовлетворению взаимного любопытства.
Сайруса потрясло осознание того, что ему полагается быть мёртвым. 
– Я приехал всего час назад! – воскликнул он. – Слуги сказали мне, что вас ждут, что, безусловно, явилось хорошей новостью, но они не сообщили мне, что я умер. Хоть кто-то, да должен был проболтаться. Как это случилось?
– Лучше сначала выслушаем вашу историю, – произнёс Эмерсон, бросив на меня странный взгляд. – Где вы находились последние несколько недель?
По мере рассказа меня охватывало странное, неуклонно усиливающееся чувство. Мне уже приходилось слышать нечто подобное.
– Они схватили меня сразу после того, как я сошёл с поезда в Каире, – начал Сайрус. – Я почувствовал небольшой укол в руку – будто комар укусил меня. Потом всё смешалось. Помню, как двое парней усаживали меня в коляску, и всё. Затем я проснулся в том, что выглядело, как роскошный отель: спальня, ванная комната, очаровательная гостиная с мягкими стульями и книжными полками. Единственное отличие – на дверях не было никаких ручек.  
Его окружили всевозможной заботой (заверил он нас). Пища была приготовлена ​​превосходным шеф-поваром и подавалась слугами, которые выполняли любые желания Сайруса, разве что не отвечали ни на какие вопросы. 
– Я начинал задумываться, не придётся ли мне провести там остаток своей жизни, – признался Сайрус. – Прошлой ночью, как обычно, я лёг спать – по-моему, прошлой ночью – и хоть верьте, хоть нет, но проснулся сегодня утром в купе первого класса экспресса Каир-Луксор. Я разволновался, как и следовало ожидать; кондуктор с усмешкой взглянул на меня и сообщил, что я достаточно сильно набрался, и в поезд меня сажали друзья. Они передали ему мой билет, прямо до Луксора, так что всё в порядке. Ребята, я был совершенно ошеломлён, но решил, что сначала приеду сюда, а затем попытаюсь выяснить, что происходит. Мне кажется, что вы сможете всё объяснить.  
– Мне кажется, сможем, – ответил Эмерсон, снова взглянув на меня. 
Я лишилась дара речи. Явно радуясь тому, что оказался единственным рассказчиком, Эмерсон начал свою историю. Ни слова, ни даже дыхания, не было слышно, пока он не окончил. 
– Вот же бред! – задохнулся Сайрус. – Честно скажу вам, Эмерсон, я бы не поверил в подобную нелепицу, если бы мне рассказал её кто-нибудь другой. Я и вам-то не очень верю. Как кто бы то ни было мог обмануть вас, представляясь мной? Ведь вы знаете меня уже долгие годы!
Я изучала худое, морщинистое лицо Сайруса. Годы не пощадили нашего старого друга, вопреки моим надеждам. Мне бы следовало понять: осанка, высокий рост (но всё-таки ниже на несколько дюймов) и замечательно хорошо сохранившееся лицо не могли ему принадлежать. И бородка – тоже! Какое облегчение Сети, должно быть, испытал, отказавшись от неё!
Естественно, я коснулась этого вопроса с большей тактичностью. 
– Мы не видели вас в течение нескольких лет, Сайрус. Его подражание вашей речи и манерам было совершенным, он – прирождённый имитатор, и мог в течение нескольких дней тайно изучать вас, прежде чем покинуть Каир. Но главным его оружием являлась психология. Люди видят то, что ожидают увидеть – что, как им сказали, они видят на самом деле. И как только они утвердятся в этой вере, никакие доказательства обратного не смогут убедить их в собственной ошибке.  
– Хватит разводить психологические бредни, Амелия, – прорычал Эмерсон. – Полагаю, Вандергельт, среди ваших сотрудников нет лиц по имени Рене Д'Арси и Чарльз Х. Холли?
– Сотрудники? У меня их нет. Хоффман оставил меня в прошлом году для работы в Исследовательском фонде Египта. Я собирался искать помощника в Каире. Есть молодой человек по имени Вейгалл254...
– Нет, нет, он не подойдёт! – воскликнул Эмерсон. – У него нет никаких способностей, а его склонность к... 
– Эмерсон, пожалуйста, смени тему, – перебила я. – Как и Сайрусу, мне сложно это признать. Оба этих приятных молодых человека были лейтенантами... лейтенантами...
Эмерсону было крайне трудно произнести хоть слово, но он справился.
– … Гения... М-да. Нам сразу следовало понять – никакие они не археологи. Боязнь высоты Холли уже наводила на подозрения, и ни один из них не демонстрировал той степени знания, которой должен был обладать, но в настоящее время не так много землекопов, которые хоть чего-то стоят. Не знаю, к чему всё это приведёт, особенно... Да, Пибоди, я знаю, я уклонился от темы. Они были… э-э…его соучастниками, я начал их подозревать, когда они так стремительно уехали с ним. Членов экипажа дахабии наняли, как охранников. 
– О Боже, – беспомощно пробормотала я. – Сайрус… Эмерсон… Надеюсь, вы простите меня, но в настоящий момент я не в состоянии думать ни о чём. Лучше всем нам выспаться и вернуться к обсуждению поутру.
Сайрус был слишком джентльменом (на свой неотёсанный американский лад), чтобы сопротивляться такому призыву. Убедившись, что слуги подготовили наши комнаты, он проводил меня до дверей.
– Тяжёлый день для всех нас, что тут говорить, – сказал он. – Миссис Амелия, дорогая моя... Надеюсь, вы верите, что я был бы рад служить вам не менее преданно, чем этот дьявольский проходимец. Притворявшийся мной...
– Вот почему его маскарад и оказался настолько убедительным, Сайрус, – ответила я. – Этот человек действовал так, как и вы, окажись вы на его месте. Мой милый старый друг, сегодняшний день принёс одно счастливое известие. Я искренне, просто исключительно рада, что сообщения о вашей смерти сильно преувеличены255.
Как я и надеялась, моя шутка отвлекла его и вызвала смешок.
– Хорошая работа, Пибоди, – сказал Эмерсон, когда мы поднимались по лестнице рука об руку. – Но ты просто отложила неизбежное. До завтрашнего утра нам следует придумать удовлетворительное объяснение энергичной деятельности Сети – как в нашу пользу, так и против нас.  
– Я сама не уверена, что полностью постигла его мотивы, – призналась я. 
– Тогда ты либо глупа, во что я не верю, либо лицемеришь, что в равной степени маловероятно, – холодно сказал Эмерсон. – Не желаешь ли выслушать мои разъяснения?
– Эмерсон, если ты намерен притвориться, будто всё время знал, что этот человек не был Сайрусом Вандергельтом, я могу... я вынуждена...
Я не закончила фразу. Эмерсон закрыл за нами дверь нашей комнаты. И крепко обнял меня. Это был священный момент – молчаливое, но пылкое подтверждение обетов, данных нами друг другу в тот блаженный день, когда мы стали единым целым. 
Один из высших моментов в жизни женщины – когда она слышит из уст любимого человека без подсказки или малейших намёков именно те слова, которые тайно жаждет услышать. (Кроме того, я считаю, что это случается крайне редко.) 
– Я полюбил тебя с первого взгляда, Пибоди, – уткнулся лицом в мои волосы Эмерсон, из-за чего его голос звучал приглушённо. – Ещё до того, как вспомнил тебя. С того момента, как ты свалилась с потолка, размахивая пистолетом, я понял, что ты – единственная женщина для меня; даже в брюках, моя дорогая, ошибиться в отношении твоего пола было невозможно. В те дни я как будто блуждал в тумане в поисках чего-то отчаянно желанного…
– Но ты не знал, чего именно, – нежно прошептала я. 
Эмерсон отстранил меня на расстояние вытянутой руки и насупился.
– За кого ты принимаешь меня – за дурачка-школьника? Конечно, я знал, что ищу. Только несуществовало ни простого, ни почётного способа заполучить желаемое. Поскольку всё, что я тогда знал – у меня неизвестно где имеются скучная заурядная жена и дюжина скучных заурядных детей. А у тебя, и слепому ясно, не было ничего общего с заурядной женой. Почему, чёрт возьми, ты не вдолбила правду мне в голову? Такая сдержанность не свойственна тебе, Пибоди.
– Из-за герра доктора Шаденфрейде, – сказала я. – Он настаивал…
После моего объяснения Эмерсон кивнул: 
– Да, я понял. Кажется, теперь и последняя часть головоломки встала на место. Рассказать тебе, как я реконструирую случившееся?

* * *

– Отвечаю на твои слова: нет, я не знал, кто такой, к дьяволу, Вандергельт. Я вообще никого не узнавал, чёрт побери! Когда ко мне вернулась память, я даже не спрашивал себя, почему он кажется мне моложе, чем при нашей последней встрече. Я просто верил, что это он – так же, как и ты, и все остальные.  
Тогда я не подозревал его, но гораздо раньше, ещё в Каире, начал задаваться вопросом: не появился ли у нас личный ангел-хранитель? Разве тебе не показалось странным, что нам удалось избежать стольких неприятных столкновений из-за, казалось бы, случайного появления спасителей? 
В первый раз, когда тебя утащили с маскарада, мне попросту улыбнулась удача... Хорошо, раз ты настаиваешь, моя дорогая Пибоди – определённое физическое и умственное проворство с моей стороны позволило мне вовремя вмешаться, чтобы вырвать тебя из рук похитителя. Это, конечно, организовал Винси. Очевидно, ты сообщила всем нашим знакомым археологам, что мы придём? Нетрудно обыскать суки (рынки) и найти торговца, у которого знаменитая Ситт Хаким купила мужскую одежду. 
А вот последующие наши приключения начали приобретать совершенно другую окраску. Полицейский чиновник, заявившийся с подчинёнными в ту часть Каира, где полиция в жизни не появлялась, и как раз вовремя, чтобы спугнуть наёмных головорезов, загнавших нас в угол; неуклюжий молодой немецкий студент-археолог, совершивший предупреждающий выстрел именно тогда, когда рабочий – которого впоследствии не смогли найти – попытался соблазнить тебя обещанием показать гробницу – которой тоже на самом деле не оказалось; упавший без сознания парень на суке, которого унесли его «друзья» – ты этого не заметила, не так ли? А я заметил, и это подтвердило моё чувство, что мы должны как можно скорее выбраться из Каира. 
Абдулла рассказал мне о группе пьяных молодых американцев, чудесным образом появившихся на сцене в нужный момент, чтобы не дать тебе исчезнуть в ночи. Винси поймал меня в ловушку. Мне стало ясно, что нами интересуются две разные стороны: одна из них намерена взять в плен обоих или одного из нас, причём неважно, кого. Другая пытается противостоять атакующим. Но когда я попал в плен, стало ясно, что ангел-хранитель заботится только о тебе.
Мы никогда не узнаем правду, но я уверен, что моя реконструкция деятельности Сети довольно точна. Как мы и предполагали, вначале он пронюхал о деле Форта; из всевозможных кандидатур он является наиболее подходящей. Он – проклятье, невыносимо даже подумать о том, чтобы хвалить его, но придётся – сдержал своё слово. Он обещал, что больше не будет становиться у тебя на пути, и выполнял своё обещание (чёрт бы его побрал!) до того момента, когда понял, что и другие подбираются к сокровищам Форта, а в результате ты можешь оказаться в опасности. Эти соображения послужили ему оправданием для того, чтобы исполнить своё желание – нарушить собственную клятву.
Как только он узнал о попытке похищения на балу, то тут же вышел на сцену, организовав своих людей. В том или ином обличье ему пришлось наблюдать за тобой днём и ночью. Имей в виду, что он не чувствовал себя обязанным защищать МЕНЯ. С его точки зрения, самым желательным исходом являлись бы твоё выживание и моя кончина, но он был (проклятая свинья!) слишком честен, чтобы воздержаться от прямых действий против меня. Все нападения на нас спровоцировал Винси. Сети всего лишь вмешивался, чтобы защитить тебя от любого ущерба. С этой целью ему пришлось помогать и мне, но он, скорее всего, молился всем богам, которым поклонялся, чтобы Винси удалось покончить со мной. 
Наконец его желание исполнилось. Я исчез, и ты, как он надеялся, стала (или вскоре станешь) скорбящей вдовой. На сцене появился Сайрус Вандергельт, старый и надёжный друг, проявляющий нежное сострадание и кое-что ещё. Но, благодаря твоим усилиям, моя дорогая Пибоди, и нашему преданному другу Абдулле, я выжил. И чуть было не пожалел Вандергельта-Сети: какой удар ему пришлось перенести, когда вы вернули меня обратно в мир живых! 
Но оправился он быстро – чёрт бы его побрал! – и с характерной для него изобретательностью нашёл средство, как он надеялся, избавиться от меня, соблюдая букву, если не дух обета. Признаю, что Шаденфрейде – просто блестящая выдумка. Такой человек, наверно, существует на самом деле? Однако это должно было поразить тебя – по какому странному совпадению он оказался в Луксоре именно в нужный момент? Да, да, я всё понимаю; я точно так же растерялся бы, если бы оказался на твоём месте. 
Шаденфрейде, навещавший меня, был очередным соучастником Сети, хорошо подготовившимся к своей роли. Что за абсурдную смесь сумасшедших теорий он изложил! Цель, конечно, заключалась в том, чтобы отдалить нас друг от друга и враждебно настроить. Пибоди, глупышка моя обожаемая, если бы у тебя хватило здравого смысла… э-э… как ты выражаешься, силком навязать мне своё внимание... Но, кажется, я понимаю смесь скромности и донкихотского романтизма, помешавшую тебе. Хотя как ты могла даже на миг усомниться...
(Краткая интерлюдия прервала ровный ход повествования.)
– Итак, мы уехали в Амарну, неотрывно преследуемые Винси, а Вандергельт-Сети ухаживал за тобой, пытаясь покорить предметами роскоши и преданным вниманием. Разительный контраст с моим поведением, признаюсь! Любая разумная женщина, дорогая моя, дала бы мне отставку и приняла бы трогательное ухаживание моложавого, преклоняющегося перед ней американского миллионера. Он надеялся, что его уловки одержат верх, а ещё больше – что Винси удастся покончить со мной. Но ты осталась непреклонной. Мало того, что ты отвергала его авансы... по крайней мере, надеюсь, что так и было, Пибоди, потому что, если бы я думал, что ты заколебалась, пусть даже на долю секунды... Я верю тебе, моя дорогая. Ты не просто отвергала его, но следовала за мной, как преданный пёс, и снова и снова рисковала жизнью, пытаясь удержать меня от неприятных последствий моего безрассудного поведения. И тем самым, вероятно, заставила Сети дойти до предела.
В конце концов его терпению пришёл конец. Тебе следует понять: я ничуть не сомневался в Вандергельте, иначе не стал бы сговариваться с ним, чтобы устроить засаду для Винси. И даже тогда – провалиться бы ему в преисподнюю! – он воздержался от прямых действий против меня. Однако предпринял всё возможное, чтобы обеспечить мою смерть, но остаться лично непричастным к роковому выстрелу. Двое мужчин, которых он послал со мной, получили приказ не мешать Винси. Кроме того, они не позволили Абдулле прийти ко мне на помощь. И я никак не мог защитить себя. Как ты заметила, в винтовке, которую он мне одолжил, была только одна пуля. До сих пор не могу понять истинного значения этого факта. Возможно, я должен был использовать её для себя, а не для противника! Или, может быть, он ожидал, что я проверю винтовку, и если увижу, что она не заряжена, то, очевидно, отступлю с абсолютно проигрышной позиции. 
Я считаю, что, как только Винси убил бы меня, оба охранника расправились бы с ним самим. Счастливый конец с точки зрения Сети: раз и твой враг и твой болтавшийся под ногами муж мертвы, ты, в конце концов, обретёшь утешение в объятиях преданного друга. Рано или поздно – если я правильно сужу о его характере – он бы раскрыл перед тобой своё истинное лицо и позволил бы Вандергельту занять законное место. Он не мог продолжать маскарад до бесконечности, да его это и не устраивало. Он поклялся бы отказаться от своей преступной деятельности – повторяя тебе, как и раньше, что ты и только ты можешь отвратить его от зла к добру... Будь проклято его тщеславие! 
Благодаря твоей закоренелой привычке вмешиваться, моя дорогая Пибоди, всё сложилось не так, как планировал Сети. Истина озарила меня в тот момент, когда мы столкнулись друг с другом, с неоспоримой очевидностью его предательства по отношению ко мне и с такой же очевидностью преданности тебе. В те последние минуты он говорил со мной не как Вандергельт. Надеюсь, ты не веришь, Пибоди, что я совершил благородный поступок, когда передал тебя ему на руки. Всё, что я хотел – выйти из этой засады с целой шкурой, а затем втоптать Вандергельта – или другого, кем бы он ни был – в грязь. 
В конце концов... Я не могу в должной мере оценить его характер. И всё-таки он напал, безоружный, на убийцу с винтовкой, и принял пулю, предназначенную нам… тебе. Ничто в его жизни не было таким, как его уход. 
По сути, – заключил Эмерсон, – в его жизни вообще ничего не было. Я только надеюсь, моя милая Пибоди, что ты ограждена от опасности поддаться той дешёвой сентиментальности, которую я иногда замечаю в тебе. И если я вдруг увижу, что ты создаёшь некую святыню со свежими цветами и свечами, то разобью её на кусочки. 
– Как будто я способна на подобную чушь! Но у него действительно имелся кодекс чести, Эмерсон. И, конечно же, его последний поступок в какой-то мере искупает...
Эмерсон положил конец обсуждению исключительно убедительным образом.

* * *

Некоторое время спустя я лежала, наблюдая медленный дрейф лунного света по полу и наслаждаясь самыми изысканными ощущениями. Я знала, что рискую разрушить это небесное блаженство, если заговорю, и всё же чувствовала, что обязана сказать ещё одно:
– Ты должен признать, что Сети был способен внушить исключительную преданность своим подчинённым, и что они выполнили его последние пожелания, как если бы он высказал их вслух – освободив Сайруса и отправив его к нам, чтобы развеять наше горе как можно скорее. Интересно, откуда они взяли...
Плечо Эмерсона затвердело, будто скала. 
– Можешь соорудить ему кенотаф256, – предложил он с невыразимым сарказмом. – Скрученная змея, по-моему – самое подходящее украшение.  
– Странно, что ты упомянул об этом, Эмерсон. Помнишь историю, которую я перевела – «Сказание об обречённом принце»?
– А при чём тут она? – Тон Эмерсона стал несколько приветливее, но у меня было время пересмотреть то, что я собиралась сказать. Он будет издеваться надо мной всю оставшуюся жизнь, если я признаюсь в суеверных фантазиях, извлечённых мной из этой безобидной истории. 
– Мне кажется, я знаю, как всё закончилось.
– О? – Эмерсон вернул руку, которую убрал, когда я начала говорить. 
– Принцесса спасла его, конечно. Одолев крокодила и собаку, как одолела и змею.
– Это совсем не египетское окончание, Пибоди. – Он притянул меня поближе к себе. – Хотя в обоих случаях просматриваются интересные, пусть даже случайные, параллели, согласна? Принц был таким же безрассудным и тупым, как некий другой человек, чьё имя я мог бы назвать, и нет сомнений в том, что храбрая принцесса спасла его никчёмную шею с помощью настойчивости и ума, как и ты, моя дорогая. Даже собака... Однако нам не повстречались ни крокодилы, ни змеи. Если только Сети не рассчитывал...
– Любимый мой... – Хотя каждый нерв моего тела трепетал в восторге от восхищения этим красноречивым и щедрым воздаянием, я чувствовала, что обязана возразить: – Мы достаточно говорили о Сети. Ты ведь знаешь: «De mortuis nil nisi bonum»257.
– Не знаю,– пробормотал Эмерсон.– А хотел бы знать. 
– Я не понимаю, Эмерсон. 
– Ладно, – сказал Эмерсон.
Прежде чем я успела задать новый вопрос, он приступил к осуществлению определённых мер, потребовавших моего полного внимания и завершивших обсуждение. Способности Эмерсона именно в этой области всегда были экстраординарными, и, как он мог бы заметить по ходу процесса, мы потеряли слишком много времени, и требовалось наверстать упущенное.

* * *
ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ. 
От нашего специального корреспондента в Луксоре. 
ЧУДЕСНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ АМЕРИКАНСКОГО МИЛЛИОНЕРА-АРХЕОЛОГА.
Миссис Амелия П. Эмерсон: «Божественное Провидение Вняло Моим Молитвам».
Профессор Эмерсон: «Выдающиеся Медицинские Таланты Миссис Эмерсон Сотворили Чудо».  
«Предыдущее сообщение нашего корреспондента, извещавшее о трагической гибели американского миллионера-археолога Сайруса Вандергельта, оказалось не вполне точным. Раны мистера Вандергельта, полученные им в ходе захватывающих событий, описанных во вчерашнем номере «Дейли Йелл», оказались не такими тяжёлыми, как предполагалось. В археологических кругах эта новость была воспринята с...»

* * *
«Дорогие мама и папа,
Я с искренним восторгом предчувствую радость, которую вы испытаете, узнав из моих слов, что в течение нескольких дней после получения этого письма вы сможете заключить меня в объятия. 
Точно так же вы сможете обнять и Гарджери, если пожелаете, хотя, по моему мнению, подобные проявления чувств смутят его. Вы должны ему сорок один фунт шесть шиллингов».


СЛОВАРИК АРАБСКИХ СЛОВ И ФРАЗ

Африт: демон зла. 
Аллах йимессикум билхейр, эффенди: Да пошлёт тебе Аллах добрый вечер, господин.
Американи: американский, американец. 
Алемани: немецкий, немец. 

Бакшиш: взятка, подарок, вознаграждение. 
Бурко, бурка: покрывало или вуаль, закрывающая лицо. 

Вади: каньон, узкая долина с крутыми склонами в пустынях и полузасушливых регионах. 

Галабея: длинная рубаха без ворота с широкими рукавами, свободная мужская одежда.

Дахабия: своеобразное парусно-гребное судно. См. примечание 42.
Джинн: демон, магический дух.
Джубба: арабская верхняя шерстяная одежда с широкими рукавами.

Земр: музыкальный инструмент, вид гобоя

Инглизи: английский, англичанин. 

Куфия (кафия, хафия): мужской головной платок, является неотъемлемой частью мужского гардероба в арабских странах. Служит для защиты головы и лица от солнца, песка и холода. 

Мархаба: добро пожаловать, здравствуй. 
Машрабия: элемент арабской архитектуры, представляющий собой узорные деревянные решётки, закрывающие снаружи окна, балконы, либо используемые как ширмы или перегородки внутри здания.

Наргила, наргиле: кальян. 

Омдех: старейшина. 

Реис: начальник, мастер. 

Сабиль: фонтан. 
Сафраги: официант, коридорный. 
Ситт: госпожа 
Сук: базар, рынок 

Туарег: житель пустынного племени, представитель народа группы берберов в Мали, Нигере, Буркина-Фасо, Алжире и Ливии. 

Укафи, укаф: стой! Остановись!

Фаддл: сплетня. Отсюда: фаддличать – сплетничать.
Феллах: крестьянин. 
Ферандсви, ференсави: французский, француз. 

Хабиб, хабиби: друг. 
Хаким: доктор, целитель. 
Харим: гарем, женская половина дома. 
Хезам: пояс, кушак.

Эффенди: господин. 
Эссаламу алейкум: мир тебе, да пребудет с тобой мир (приветствие).

Ялла: быстрей! вперёд!