Тысячи Историй (СИ) [Polina Moscow] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Пролог ==========

Мы расскажем всеми нотами

Тысячи историй о любви,

Друг на друга так похожих,

Без которых жить не можем мы…

НАZИМА & Валерия — Тысячи историй.

Малфой зажмуривает глаза.

С такой силой сдавливает веки, что в той черноте, которая образуется перед глазами, расплываются разноцветные круги.

Происходит сильный скачок давления, и воздух закладывает уши.

На периферии сознания слышится глухой звон.

И в этом омуте чувств Драко тонет ровно три секунды прежде чем, будто сквозь толщу воды, до него доносится крик.

Дикий, животный, полный отчаяния, первобытный крик.

Так кричат только те, кто испытывает настоящую боль.

Малфой точно знает — тётка учила его достойно сдерживать Круциатус.

Ничего особенного не вышло, честно говоря, — он не из тех, кто может стерпеть боль.

Она, видимо, тоже.

Медленно открывает глаза.

Смотрит перед собой.

Туда же, куда направлены отрешённые взгляды бездумных матери и отца, которые хотят казаться стойкими, наблюдая за тем, как тётка пытает на холодном каменном полу их дома школьницу.

Совсем ещё девчонку.

Такую маленькую, тонкую, хрупкую…

Того и гляди, она скоро распадётся на части.

Покроется уродливыми трещинами и раздробится в крошку.

Разлетится в пыль.

И Драко искренне желает, чтобы это, наконец, произошло.

Потому что больше так нельзя.

Такое невозможно терпеть, находясь в здравом уме.

Но Беллатриса Лестрейндж уже давно пустилась в свободное плавание без его сопровождения, и потому эти крики приносят ей только наслаждение.

Это видно по её чего-то выжидающему безумному взгляду.

Видно по сладкой улыбке, которой она одаривает свою жертву каждый раз, когда делает более глубокий надрез на побелевшем предплечье.

Видно в каждом её томительно-медленном жесте — она явно наслаждается процессом.

Как какой-то ребёнок, который без присмотра родителей решил оборвать несчастной бабочке, случайно пойманной в его сачок, все крылья.

Вы ведь тоже так делали?

С садистским удовольствием миллиметр за миллиметром отрывали красивые тонкие крылышки.

А потом рассматривали на них чудесные узоры и сочетания ярких цветов, которыми одарила милые создания природа.

Вот и тётка не отказывала себе в удовольствии, пока на то было дано “добро”, и удобно выпало в этот день отсутствие в поместье Тёмного Лорда.

Она делает последние штрихи: усердно пыхтит над своим шедевром, скрупулёзно выверяет все буковки, надеясь, что они премерзко будут сочетаться на светлой коже, вгоняет остриё белого металла глубже, задевает мышцы, мясо, проливает на мраморный тёмный пол алую кровь.

Драко следит за этим действом, практически затаив дыхание.

Смотрит и видит, как из рваных ран, образующих одно, самое главное, самое прескверное слово-оскорбление, стекает тягуче-медленно, капля за каплей, сливаясь в мизерные красные дорожки, грязная кровь.

Грязная, потому что была рождена маглами.

Теми, кто был так ненавистен всему высшему, аристократическому, элитному обществу.

Вот и всё преступление, которое совершила девочка, когда только появилась на этот проклятый свет.

Вся эта драма вызывает глухую усмешку.

И Драко действительно кривит губы в прозаичной улыбке, хотя, казалось бы, смеяться тут просто нечему.

Ха-ха.

Ну, не плакать же ему?

А в это время Лестрейндж слезает с мерзавки.

Глумливо улыбается ему и его родителям, замечая его неожиданное, напускное веселье.

Неужели племянник, наконец, усмотрел во всём этом параде Смерти истинный его смысл, идеологию, которой они априори должны следовать?

Она ведь так долго пыталась вбить это в его ещё пока не совсем разумную голову.

Это хорошо.

А потом она начинает раздавать какие-то пустые приказы слугам, на время оставляя свою ничтожную жертву разбушевавшейся из ничего трагедии, чтобы та хоть немного пришла в себя, не окочурившись от боли прямо посреди гостиного зала, предварительно не выдав все свои тайны.

Теперь Малфой не отрываясь следит за грязнокровкой.

Неуверенно, стыдливо, исподтишка, ведь чувствует, что это неправильно — он не должен сострадать.

Не должен знать, что это за чувство такое. Что это слово вообще обозначает.

Особенно по отношению к ней.

Но, несмотря на все древние постулаты, на день ото дня насильно вбиваемые в голову правила, втирчивые убеждения, навязчивую философию, находит в изучении отчего-то знакомо-незнакомого облика что-то привычное…

На несколько секунд теряет контроль.

Забывает, что он здесь не один.

Хотя родители и слуги на что-то отвлеклись, и теперь он, как будто один.

Так что… он впервые свободно исследует девушку взглядом.

Спутанные испачканные волосы, исхудавшее тело, утомлённое лицо и никчёмный нищий вид.

Она такая грязная, такая дрянная, такая противная, что от одного её присутствия в доме аристократов, чёртовой элиты магического общества, становится тошно.

Но отчего-то Драко не в силах отвести от неё взгляд.

Никогда не мог.

Может, во всём виноват её незаурядный ум?

Её ледяная решимость и стальная выдержка, которыми сам Драко, увы, не обладал?

Её преданность друзьям и ратному делу, за которое они так отчаянно сражаются?

Она ведь так и не раскололась, сколько ни пыталась выбить из неё признание тётка.

Так вот какая она?

Верность?

Пленница на полу неуверенно, скорее конвульсивно, дёргается на месте.

Несколько раз шмыгает носом, через силу глотая собственные сопли, слюни и слёзы.

Медленно поворачивает голову влево и смотрит на своё изуродованное предплечье.

Теперь и на её руке выведена метка — последствие ожесточённой войны.

Теперь и на её руке красуется шрам, который нельзя будет свести.

Теперь и на её руке расположено клеймо, показывающее, кто она есть на самом деле.

Всего лишь грязнокровка.

Недостойная.

Неправильная.

Ошибка природы.

Но Грейнджер всего-навсего слабо, совсем едва-едва, приподнимает уголки губ в прозаичной усмешке (которая уже сошла с губ самого Драко) и переводит взгляд скоротечно потускневших карих, с янтарно-золотыми вкраплениями, глаз на своего зрителя.

Малфой рассматривает её как нечто диковинное.

Как какую-то новинку, привезённую с другого континента, которую ему доводится видеть впервые в жизни.

Он заглядывает прямо в её уставшие глаза и читает в них принятие.

Смирение.

И вековую мудрость, которой мог бы позавидовать даже Дамблдор.

Этот ослабевший, невинный, светлый взгляд внезапно кажется ему знакомым.

Таким до боли знакомым, что сердце невольно делает бешенный кульбит.

Болезненно сжимается в своей вечной клетке из хлипких рёбер, вот-вот готовых раскрошится в мелкую крошку и осесть нелёгкой тяжестью на остальных гниющих внутренностях.

И заходится в лошадином галопе.

Он не понимает.

Совершенно ни черта.

Не понимает откуда в поганой гриффиндорке берутся силы на эти жизнеутверждающие ухмылочки.

Откуда в ней берутся силы смотреть на него без злобы, привычного презрения или лёгкого игнорирования, которыми она постоянно его одаривала?

Ни разу за всё их скудное знакомство она не смотрела на него больше минуты.

Но тут…

Она будто бы подбадривает его…

ЧТО?!

Дьявол же её побери, почему она так спокойна, наедине со своими убийцами?!

Почему молчит? Почему не пытается спастись? Почему не говорит правды — её бы тогда, возможно, даже пощадили.

Ну, уж точно бы не пытали.

Почему она смотрит на него, как на старого знакомого?

Почему в её взгляде сквозит такая нежность?

Почему ему до грёбаного жжения под веками необходимо хочется смотреть в её печальные глаза?

Почему они… кажутся такими… родными?

Ничтожество, распластанное у его ног, не отвечает ни на один из этих назойливых вопросов.

Ни на один.

Хладнокровно оставляет его с этой глухой пустотой внутри.

В полной мере довольствоваться тем, как со дна молчаливой иссохшей души поднимается что-то древнее, что-то близкое, что-то, что не принадлежит ему одному.

Что-то, что он делит в равной степени между собой и грязнокровкой.

А она, свойственно своей натуре, продолжает делать невозможное:

Растягивает губы, пусть в слабой, пусть в изнемождённой, пусть в отрешённой, но — святые Мерлин и Моргана, как??? — улыбке!!!

— Наша вечность ещё не закончена… — еле слышно сипит Гермиона, а из самого уголка глаза у неё скатывается крохотная жемчужная слезинка.

Сердце у него пропускает удар.

И, кажется, совсем останавливается. Да неужели? Наконец-то!

Рёбра с громким завораживающим треском осыпаются на диафрагму — становится трудно дышать.

Дыхание откровенно сбивается.

Он не в силах сделать даже самого примитивного вдоха.

Задыхается.

Ему кажется, что под ногами разверзлись пучины Тартара.

Интересно, насколько смешно со всего это сгущающегося, беспросветного мрака Богам?

Ведь он…

Он знает всё это.

Он знает всю её целиком и полностью.

Он знает каждую её эмоцию, каждую её мысль, каждое её движение.

Знает, лучше, чем знает самого себя.

Потому что однажды всё это было его.

Вся она принадлежала когда-то ему, в той же степени, в какой и он принадлежал ей.

Всё это когда-то случилось до…

Комментарий к Пролог

Кхм-кхм… Привет, дорогие читатели. Вот она, я, с новой работой, которую спешу предоставить на Ваш честный суд.

Да, я знаю, что мне бы стоило уделить больше внимания другим своим фанфикам-макси, которые читатели верно ждут, но не обессудьте. Муза не спрашивает, что я хочу писать, а что нет.

Эта новая история не будет слишком долгой и большой, всего 10 глав, которые, я надеюсь, не оставят Вас равнодушными.

Но предупреждаю сразу: любителям хеппи эндов и розовых пони, скачущих по пушистой радуге, не сюда!!! Это будет сложно, это будет больно, это будет нечестно, в первую очередь, по отношению к самим главным героям, то есть к нашим любимым Драко и Гермионе.

Искренне сознаюсь, я люблю счастливые финалы в литературе, фанфиках, фильмах и т.д и т.п, но этот фанфик совсем не о нём, и я до сих пор нахожусь в изумлённом недоумении, почему моя больная фантазия сподвигла меня на всё это… Наверное, всё дело в том, что так я развиваюсь, как автор, всё дальше и всё больше.

Ну, что ж, давайте же по полной окунёмся в трагедию?

Вы готовы? Нет? А я готова!😉

========== Глава 1. “Война”. ==========

Комментарий к Глава 1. “Война”.

[1] Темис (Фемида) — древнегреческая богиня правосудия;

Дике — древнегреческая богиня правды и справедливости;

Эвномия — древнегреческая богиня благозакония.

[2] Борщевик (Heracleum) — очень ядовитое растение.

Итак, для справки напоминаю, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя эту историю, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

В дни мира сыновья хоронят отцов, в дни войны — отцы хоронят своих сыновей.

Афина всегда была самой мудрой и рассудительной из всех Богов, благодетельствующих Греции.

Являлась любимицей своего всемогущего отца, Верховного Громовержца Зевса.

Покровительствовала знаниям, искусствам и ремёслам.

Помогала талантливым военным генералам и их солдатам выстраивать сложные стратегические тактики.

В честь неё была даже названа столица Древней Греции, отчего значимость Богини только росла и возвышалась над остальными Олимпийцами.

И Зевс, изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие, гордился ею всё больше:

Плоть его плоти, кровь его крови была достойнейший из его творений.

Но больше всего дева-воительница славилась своими спокойствием, умом, сообразительностью и хладнокровием, даже несмотря на то, что была, практически, самой младшей среди своих более древних родственников.

И сейчас этот образ всегда сдержанной и рассудительной женщины, которая может снести все насмешки не верящих в её исключительную силу и одарённость старших родственников, которая способна противостоять всем злокозненным и каверзным путам, в которые её витиеватыми хитросплетениями заводят три древние сестрицы, что плетут полотна целой, бессмысленно-короткой или же, наоборот, бессовестно-длинной, жизни не только простых людей, но и Богов, и которая с самого дня своего рождения была всегда и везде, без каких-либо исключений, идеальна, — сейчас это величественный образ размывался чернильно-бархатной вязью тонких витиеватых букв, которые были небрежно выведены на новом, несомненно жутко-дорогом, пергаменте.

Всего несколько сухих строк.

А в невозмутимой душе, казалось бы, бесчувственной женщины они пробудили ярость.

Она была зла.

До безобразия, до ужаса зла.

Её гнев на содержание письма был настолько силен, что вся магическая мощь, которой она обладала, буквально сочилась из неё, радужными волнами образовывая настоящий вихрь в комнате.

За окнами её святилища, её дворца, где только что светило погожее солнце и по небу плыли безмятежные кучевые облака, сейчас разразилась настоящая буря, сопровождаемая нешуточным торнадо и настоящим дождем из молний.

Тёмный мраморный пол в её опочивальне задрожал в бешенной пляске — в комнате не осталось ни единой целой вещи.

С улицы стали слышались крики ужаса испуганных стихией людей.

Вот почему Богам всегда нужно держать свой гнев да и вообще любые свои чувства в твёрдых натянутых вожжах.

Но даже в несдержанной злости Богиня была чересчур восхитительна.

По обычаю всегда карие глаза её в эту минуту полыхали ярким пламенем, переливаясь всеми оттенками багряно-солнечного янтаря.

Длинные каштановые волосы бурным водопадом вились вокруг лица хозяйки, словно маленькие, но далеко не безобидные змейки, шипя и скаля маленькие клычки, выражая общее настроение своей госпожи.

И в руках её то и дело поблёскивали яркие искорки-огоньки, готовые вот-вот вырваться из под пущенного на самотёк контроля и обратится в самый настоящий неконтролируемый пожар.

Опасное бедствие.

И она действительно позволила бы ему случиться, если бы в эту минуту её не прервали:

— Что, во имя Зевса, ты здесь устроила?!

Ледяной тон, с которым к ней обращалась пришедшая, заставил невольно поёжится.

Гера, а это была именно она, умеет навести страху одним лишь своим строгим взглядом.

— Я спрашиваю, что случилось? — выждав больше минуты, когда же устроившая такой немыслимый переполох девчонка начнёт говорить, и всё же не дождавшись оправданий, яростно переспросила верховная Богиня.

Афина, сильнее зажмурив глаза до ярких разноцветных кругов, которые медленно расплывались по гладкой тьме, вдохнула и выдохнула пару-тройку раз, приводя себя в чувства.

— Ничего особенного, — плавно оборачиваясь к гостье, достаточно высокомерно ответила её оппонентка. — Это была просто небольшая встряска.

— Всему городу? — язвительно переспросила у неё светловолосая. — Забавно, ты буквально устроила град из молний, призвала бурю и потопила морские суда… и искренне считаешь это небольшой встряской?

— Ошеломительно, не правда ли? Не стоило папочке и дядюшкам учить меня столь грязным приёмам, — всё ещё ерепенясь, оборвала на полуслове говорившую Афина, шныряя туда-сюда по комнате, как заведённая.

— Сотни людей погибло! — прикрикнула на неё, в конце концов, Гера, отчаянно пытаясь воззвать к сбежавшей в неизвестном направлении совести. — Как ты собираешься это исправлять? Да и ещё и у отца под носом.

— Он ничего не видел? — робко полюбопытствовала кареглазая, кажется, наконец, приходя в себя.

Медленно остановилась от своих бесплодных и бесчисленных хождений по комнате, забралась цепкими ладонями в волосы и с силой оттянула их, массируя голову.

На место злобной фурии возвращалась дотошная и правильная блюстительница правил.

Ох, папочка её по головке не погладит, если узнает, что произошло.

Если?..

Хм… хорошее слово.

— Тебе повезло, он сейчас покинул пределы Греции, — спокойно отрапортовала её мачеха, складывая руки под грудью. — Его не будет до завтрашнего утра.

— Хорошо, — тупо кивая головой на каждое произнесённое богиней слово, подытожила девушка. — Я сейчас же всё исправлю.

— Стоп-стоп-стоп! — едва ли не за шкирку поймав девчонку, повременила с её побегом мачеха. — Сначала ты объяснишь мне, что вообще послужило толчком для такого вот поворота событий, — и кивнула головой за спину каштановолосой, где уже во всю возились слуги, прибирая, чиня и восстанавливая всё то, что так неосторожно изничтожила их госпожа.

— Ничего особенного, — нервно закусывая губу, прописклявила Паллада в ответ.

— Оу, правда что ли? — И выразительно приподняла бровь.

Афина тяжело вздохнула, таким образом пытаясь намекнуть, что сейчас абсолютно нет времени, чтобы обсуждать причины её такого непредусмотрительного поведения.

Но Геру было не пронять, и если она хотела быстро и качественно вернуть всё на свои места, да ещё и так, чтобы об этом не узнал отец…

Пришлось передать голубоглазой полученное ею недавно письмо.

Женщина посмотрела на содержимое пергамента, быстро пробежала по нему глазами, а потом перевела недоумённый взгляд на свою оппонентку.

— Откуда это у тебя?

— Слуги твоего драгоценного сыночка доставили в целости и сохранности и предали прямо в руки, — напряжённо фыркнула богиня. — Как будто бы было мало того, что Гермес уже итак раструбил всем налево и направо эту замечательную новость.

— И поэтому ты устроила настоящий хаос? — поворачиваясь к падчерице спиной, и всё же прикрывая от любопытных глаз лукавую улыбку, полюбопытствовала Гера.

О, помилуй их всех Зевс…

Её сын такой идиот.

— А, по-твоему, этого мало!? — в явном недовольстве от того, что ей не проявляют должного сочувствия, звонко спросила Афина. — Он без каких-либо зазрений совести разрушил две мои помолвки! Позорно прикрываясь братской любовью, которой, однако, никогда ко мне не пылал! Благодаря ему я уже могу считаться старой девой! А теперь этот чванливый сумасброд смеет присылать мне приглашение на свою свадьбу! И только подумать с кем?! С моим главным врагом!

— Да, — теперь уже перейдя на сторону несчастной девочки, согласилась верховная богиня.

Мальчик, вероятно, перестарался со всем этим цирком.

— Но ведь ты сама желала избежать брака с Гефестом и Аполлоном, — заметила она, искренне стараясь сдержаться и не наговорить лишнего.

Дети должны сами разобраться в своих отношениях.

Нечего им мешать.

— Да какая разница! – не прекращала возмущаться воительница. — Мы говорим о том, что после всех злокозней, которые он устроил мне за моей спиной, сейчас он прислал мне открытку, в которой торжественно объявляет о своей помолвке и просит свою “любимую” сестрицу поддержать его в этот прекрасный светлый час!

Интересно, сколько он сидел и придумывал это уничижительное послание?

Ох, ей бы только до него добраться.

Она с радостью утопит его смазливое личико в каком-нибудь дерьме.

— Так значит, на торжестве тебя не будет? – задала, плавно вытекающий из всего этого представления вопрос, Гера, очевидно, не единственная ждавшая на него ответ.

Афина так и не заметила как на балконе, в самом тёмном углу, пристроилась маленькая змейка, внимательно слушавшая их разговор.

И, вероятно, следившая за богиней с самого начала спектакля.

Она уже говорила, что её сын идиот?

— О чём ты? Разумеется, я прибуду на праздник, — видимо, уже вовсю выстраивая в своей чересчур умной голове многоходовую безумную игру, обязательно с чьим-нибудь летальным исходом (мы все уже знаем кто это будет), сладко протянула каштановолосая.

На лице верховной богини отразилась нешуточная тревога.

— Я даже лично помогу нашей невесте навести «красоту» на её прелестном личике… или, может быть, как думаешь, она позволит мне поколдовать над её великолепными волосами? — Это явно был риторический вопрос. — А вот гостям церемонии будет от меня отдельный подарок. Интересно, что будет лучше: маринованные поганки в рыбьем жиру или сгнившие оливы, запечённые под тухлым мясом, в качестве главного блюда?

— Афина, ты мудра не по годам — будь выше этого. И, пожалуйста, не делай необдуманных поступков, — попыталась пойти на мировую Гера.

Ага, нашла дураков.

Не с этой семейкой, дамочка.

— Ох, как раз об этом можешь не переживать, — искренне веселясь, воскликнула девушка. — Я хорошенько всё обдумаю прежде, чем явиться на это пошлое непотребное фиглярство!

***

— Нет, даже не проси! — едва заметив очертания знакомой мужской фигуры, облачённой в кроваво-красный шёлковый хитон, подпоясанный золотым ремнём, на котором висел довольно увесистый меч, воскликнул Аид — повелитель царства Мёртвых.

С приходом незнакомца он зашуршал удерживаемыми им пергаментами быстрее, пытаясь всех несчастных жертв неожиданной злости Афины занести в свой список.

Чтобы потом не было никаких недомолвок.

— Но ты ещё даже не знаешь, зачем я здесь, — вполне себе спокойно заметил его оппонент, выходя ближе на свет.

Свет сотен факелов, стоящих и висящих по большому периметру залы, где происходило распределение душ на вечный покой или вечные муки, заиграл своими яркими бликами на бледном лице и посеребрённых волосах.

— Как идут дела в загробном мире? — начал издалека заходить он, стараясь расположить старичка к себе.

Если он хочет исправить печальное положение своей ненаглядной, следует действовать осторожно.

— Ну, как тебе сказать… Скучновато, мрачновато, в час пик горы трупов, как всегда, — иронично продекламировал Бог Смерти, и тут же, впрочем, весьма радостно добавил: — Хотя сегодня, не без помощи твоей благоверной, их стало в разы больше… и на том спасибо.

— Да, как раз об этом… Ты же понимаешь, что все эти люди погибли по чистой случайности — они не должны быть в твоём царстве так рано. — Надеялся разжалобить старого друга.

И дядю по совместительству.

— Тебе стоило об этом думать до того, как ты сподвиг Афину на всё это, — язвительно заметил его собеседник.

Подошёл к очередному человечишке, спросил его имя, занёс в список и пошёл дальше.

— В этом нет моей вины, — запротестовал блондин, хотя голос его и звучал жутко неуверенно.

Естественно, он был виновен.

Ещё как:

— Ты пригласил девушку, в которую влюблён с самого детства, и которая, очевидно, также к тебе, почему-то?, не равнодушна, на свою свадьбу… свадьбу с той, кого она больше всех ненавидит, — озвучил общие мысли с Герой, хозяин подземного мира. — Ты идиот.

Собеседник тяжело вздохнул.

Да уж, на этот раз он не просто “перегнул палку”.

Скорее раздробил её в щепки.

— А как ещё мне заставить её обратить на меня внимание? — Прозвучало весьма отчаянно.

Но он и находится в отчаянии.

— Ты же не серьёзно, Арес? — с неприкрытым скепсисом оглядев своего племянника, полюбопытствовал повелитель Мёртвых.

Сегодня просто день каких-то открытий.

— Я испробовал уже всё, что только можно: и заигрывал с ней, и на свидания приглашал, и намекал, что у меня есть к ней чувства, и даже в войнушку с ней поиграл, принимая очередное поражение, как должное, только бы она хоть немного со мной пообщалась… А она как будто и не видит.

Было как-то до смешного странно видеть опасного неуравновешенного Бога Войны таким растерянным.

Где тот бойкий, непокорный, неугомонный, жаждущий крови и сражений мужчина, в силах которого поставить на колени весь мир?

Из-за собственного эгоизма и лицемерия он всегда был для собственной семьи, для собственного отца, чудовищем, что не знало покоя.

Арес не был примером гордости для Зевса.

Громовержец откровенно недолюбливал его.

И боялся.

А сейчас мальчишка стоял перед ним, понуро опустив голову, и что-то бездумно шептал себе под нос.

Хотите сказать, вот во что превратила его любовь?

Несчастный сумасшедший.

— Любовь всех нас делает сумасшедшими, — монотонно ответил ему племянник.

Вероятно, он начал рассуждать обо всём об этом вслух.

И не удивительно — им всем тут недалеко до маразма осталось.

— Только в твоём случае ещё и контузило на всю голову, — не без скорби подытожил Аид.

Кронос их всех задери…

Да это самая натуральная клиника.

Кто там говорил, что божества не посещают психушки?

— А что насчёт откровенного признания? Скажи ей правду, — стараясь не смущать друга долгим молчанием, продолжил делать свой обязательный обход хозяин царства Мёртвых, попеременно что-то чиркая в пергаменте.

— Она мне не поверит. — И тяжёлый выдох.

Снова.

И почему в этом детском саду воспитатель он?

У них же есть папаша, вот пусть и разбирается.

— Аид! Аид, я знаю, что ты дома, нам нужно поговорить!

— А вот и твоя дражайшая вторая половинка. Очевидно, пришла умолять меня вернуть всех обратно.

Он еле сдержался от грузного вздоха.

У него уже есть один переводитель абсолютно не лишнего в его владениях воздуха.

— Можешь даже не стараться, племяшка, мой ответ: нет! — крикнул он, пока ещё девушка не появилась в поле зрения.

— Но ты ещё даже не знаешь, зачем я здесь! — врываясь, как к себе домой, в мрачные апартаменты, заявила каштановолосая.

Тут же взглядом найдя нарушителя своего спокойствия.

— И ты здесь, маленький, злобный таракан?

Но Бог Войны, как будто и не слышал столь прескверного обращения в свою сторону.

Только продемонстрировал лукаво-надменную усмешку и весь подобрался.

— Здравствуй, любимая сестрица. — Последнее он явно не хотел добавлять. — Вот решил навестить нашего дорогого дядюшку после устроенной тобой заварушки. Ты как всегда просто великолепна… постаралась на славу.

Скотина, вроде и похвалил, а вроде, и в душу плюнул.

Причём таким смычным жирным харчком.

Спокойствие.

Главное спокойствие.

— Не тебе меня судить, больной кровожадный психопат, — язвительно бросила ему шпильку на глазах свирепеющая богиня. — Или быть может, ты ждал, что после того, как я получу твою издёвку, я тут же прибегу к тебе, чтобы поздравить и устроить пижамную вечеринку?

Ну, очевидно, был бы не против.

— Никаких издёвок, дорогая, ты ведь тоже моя семья, и я был просто обязан выслать тебе приглашение. А уж соглашаться или нет — это твоя прерогатива, — с лёгкой улыбкой заявил Арес.

А Паллада едва не скрежетала зубами.

— Что ж, можешь не беспокоиться, любимый брат, я прибуду на празднество, даже приволочу с собой пару даров.

Это намёк на то, что она хочет спустить на них минотавра?

— Но сейчас, у меня нет времени на пустые разговоры с тобой, поэтому уж прости… Дядя!

И удалилась вслед за повелителем Мёртвых.

— Я же уже сказал: нет! — строго гаркнул Аид, лихорадочно-быстро занося имена жертв в список.

Он не позволит этим раздолбаям помыкать собой.

По крайней мере, он на это надеется.

— Ну, пожалуйста! — обгоняя его и загораживая ему дальнейшую дорогу, взмолилась Афина. — Я тебя прошу, верни всех этих людей обратно — они не заслужили такой участи.

— Стать случайной жертвой денно и нощно почитаемой ими Богини? Да, не заслужили, но такова жизнь — мы живём не в радужном мире и уж точно не в сказке, так что смирись, отпусти и забудь, — внимательно гладя на собеседницу, пытался вдолбить в её светлую головку прописные истины мужчина.

И это она-то самая мудрая из всего сонма Богов?

Умная — да, но явно не мудрая.

— Пожалуйста. — Тихим-тихим надломленным голосом. Да ещё и глаза чуть ли не на мокром месте.

Даже сердце ёкнуло.

Грязный, грязный приём.

Ведь знает же, куда нужно давить…

Чертовка!

— Брось, Аид, воскреси ты уже этих бедолаг, не хватало ещё, чтобы она тут сопли развозила, — буркнул хозяин чудовищных кровопролитий, а сам также не находил себе места.

Он всегда ненавидел её слёзы.

Хотя очень часто и был их главной причиной.

Аид против воли тяжело выдохнул.

Ни минуты покоя с этими чёртовыми детьми.

— Забирай своих людишек, — гаркнул он и, прежде чем успеет передумать, разорвал свои списки, чтобы потом маленькие кусочки пергамента сжечь в ярком огне, игриво заплясавшим в его руках. — Но взамен ты должна мне одну услугу.

— Всё, что угодно! — не раздумывая согласилась Афина, наблюдая, как с одним-единственным незначительным щелчком дядюшкиных пальцев ни в чём неповинные души покидают царство Мёртвых, чтобы наверху вернуться к жизни.

— Мне нужно заключить пару сделок с царицей Хельхейма, — произнёс Бог Смерти, внимательно поглядывая на племянников. — И насколько я помню, у неё довольно крепкие дружеские отношения с Тором… который уже не первое тысячелетие ухлёстывает за тобой…

Ха-ха, у Ареса даже глаза на лоб полезли.

Вот это будет зрелище!

Не хрен было испытывать его терпения.

Лучше бы сказали “спасибо” за то, что в подобной ситуации он, в отличие от их папочки, пошёл с ними на мировую.

— Хочешь, чтобы я соблазнила Тора, чтобы потом он надоумил Хель согласится на все твои предложения? — скептически оглядывая дядюшку, полюбопытствовала дева-воительница.

Сложила руки под грудью, слегка приосанилась — искреннее недовольство сквозило в каждом её взмахе ресниц, не то, что в голосе.

— Пф, — показательно фыркнул Аид, мимолётно подмечая, как у Бога Войны потемнел взгляд: чернота зрачков заполонила собой всю серебристую радужку глаз. — Никакой продажи собственного тела, — категорично заявил он.

Арес ведь после такого его четвертует.

Или утопит в водах Стикс.

— Всё, что от тебя требуется: немножко пофлиртовать со своим старым другом, как ты обычно это делаешь на празднествах в честь встречи нового столетия.

Паллада замялась.

Конечно, она с Тором в достаточно хороших отношениях, но ехать к нему в гости, чтобы уговорить его замолвить словечко перед знакомой в строну её дядюшки, было как-то не в честь для мудрой богини.

Впрочем, когда её взгляд случайно метнулся к старшему единокровному брату, злость на которого из-за чёртовой уничижительной открытки до сих пор не утихла, глаза её загорелись неподдельным озорством.

— Когда выдвигаемся?

Что ж, если Арес устроит очередную до тошноты кровопролитную войну против скандинавов, мы все знаем, кого именно нам нужно винить.

***

— Что ты делаешь, Афина? — совсем тихо прошептал знакомый баритон у неё прямо над ухом, прежде чем девушка поняла, что к ней неслышно подобрались сзади. — Изучаешь звёзды?

От тёплого дыхания рядом с шеей по коже расползлись колючие табуны мурашек.

Проскочили, словно тройка жеребцов Аполлона, запряжённых в Золотую колесницу, вот-вот готовых опрометью помчаться от самой Земли и до синего Небосвода, чтобы принести за собой ярко-пылающее Светило, которое окрасит Царство Урана тёплыми тонами и согреет всех: и людей, и богов, — своим теплом.

Рядом с ним Афине никогда не удавалось унять люто беснующуюся дрожь.

За это она ненавидела себя сильнее всего.

— Арес, — устало констатировала, окончательно понимая, что и здесь её сладкое уединение было прервано.

В последнее время ей всё никак не удавалось остаться одной:

То дядюшка таскает её за собой в целях сугубо личной помощи: договора проверить перед подписью, выискать ошибки и помарки в пергаментах, договориться быстро и дёшево о всякой мелочи так, чтобы обе стороны были довольны, — в общем, кратко говоря, она его личный ассистент-юрист.

И, спрашивается, почему он не обратился за этим к Темис, Дике и Эвномии[1]?

Они-то явно разбираются в этом лучше, чем она.

Но оставив её вопрос с сухим ответом: “Как можно доверять чужакам?”, — он только удалился на следующую встречу.

Подумаешь, какой важный предприниматель.

То она целые дни проводила подле громовержца Тора, который явно был рад компании старой знакомой, за сердцем которой охотится уже очень, очень, оче-ень давно.

Ей было в самом деле приятно, однако, и до ужаса стыдно — внушать несчастному ложную надежду не хотелось.

То Хель вдохновенно рассказывала и показывала ей свои владения.

На самом деле, оказалось, что царица Хельхейма довольно милая женщина, чуть старше, самой Паллады.

То, вот как сейчас, за ней по пятам, словно хвостик или приставленный охранять (интересно от кого?) стражник, ходил Арес.

Милостивый Зевс, папочка, ну и зачем только?!

Бог Войны всё время был мрачнее тучи и то и дело корчил странные рожи.

Бесит.

Но Паллада решила не вдаваться в подробности.

Было достаточно одного его удушающего присутствия здесь. Прямо рядом с собой.

И чего это он к ним с дядюшкой затесался?

Дома проблем что ли мало?

У него же скоро свадьба!

Вот бы и сидел подле своей ненаглядной невестушки и сторожил её неземную красоту от зорких взглядов многотысячных почитателей — того и гляди уведут.

Будет потом горевать, несчастный!

Стоило бы посмеяться…

Но в животе, совсем наоборот, только неприятно что-то кольнуло, а потом вдобавок ещё и потянуло, будто весь её ужин сейчас же выйдет наружу.

Жаль лишь, что не на свадебное платье Афродиты, будь она не ладна!

— Решил присоединиться ко мне? — когда оппонент встал к ней лицом к лицу, спросила совсем ненавязчиво.

Так, чтобы не подумал, что она предлагает.

Пусть лучше идёт выбирать наряд для скорого пышного торжества.

— Ну, раз ты предлагаешь. — И растянул губы в довольной улыбке.

Подождите…

Она предлагала?!

— Я не предлагала! — Эмоциональнее, чем нужно было.

Вот идиотка!

— Ты можешь идти, я не задерживаю.

Хорошо. Хорошо. Это было уже спокойнее.

Взгляд стоящего напротив мужчины потемнел, хотя казалось, что в темноте ранней ночи этого нельзя было заметить.

Что ж, она всегда видела больше других.

На свою же бедовую голову.

— А что, если я не хочу уходить? — спросил тихо.

Видимо, пытался таким образом показать, что разговор их, в назидание каждому второму, менее спокойному, должен быть как можно меньше наполнен взрывами и огнём.

И правильно было бы это всё, конечно, да Паллада, в свою очередь, уже закипала от злости.

На себя, на него, на прошлое.

— Я не в силах тебе препятствовать. — Равнодушно пожала плечами.

Хочешь — уходи.

Хочешь — оставайся.

Только меня не затягивай в свои бредовые игры.

— Думаю, тогда лучше уйти мне.

Вот и правильно.

Так и надо:

Кинуть надменный взгляд, презрительно хмыкнуть, круто развернуться и уйти настолько же легко, как если бы она шагала по невесомым, перистым облакам.

Так же, как сделал однажды он.

— Нет! — Поймал за руку, дёрнул на себя, выровнял перед собой по стойке “смирно”, как какого-то нашкодившего солдата-мальчишку, и не позволил сдвинуться с места.

Ого, да кое-кто здесь злится?!

Просто чертовски разгневан.

— Нет? — Достаточно насмешливо.

И попыталась тут же вырваться из стальной хватки.

Его касания причиняют ей боль.

Физическую, моральную, душевную. Всё разом.

И обжигают не хуже ядовитых цветков борщевика[2].

— Отпусти, нас могут не так понять. Мало ли, ещё донесут об этом твоей невесте.

Да, у неё тоже скопилось достаточно яда, который просто необходимо было куда-нибудь выплеснуть.

Вот бы ОН им ещё и захлебнулся.

— Ты правда повелась на этот маленький розыгрыш? — Уже без прежнего запала веселья. — Думаешь, хоть что-то в ней способно заинтересовать меня?

— Ну, все находят в ней что-то особенное, такие, как ты, не исключение.

Можно она плюнет ему в лицо?

— Не думаю, что тебе вообще принципиально, кто будет согревать тебе постель очередной ночью.

А вот это было лишнее.

Низко. Грязно. И по самому больному.

— Прекрати так делать! — В конце концов не выдержал мужчина.

— Делать как? — Уже не так слащаво, как прежде. — Обходиться с тобой также по-свински, как поступаешь со мной ты?!

Арес на секунду прикрыл глаза, чтобы дать себе время успокоиться.

Смотреть на неё и оставаться постоянно невозмутимым и хладнокровным просто непосильная задача даже для него.

Особенно для него.

— Да, я скотина, да, я урод, да, я сначала делаю, а потом думаю о последствиях, в отличие от тебя, о Светлейшая Царица Знаний, — выплюнул так, будто весь день пытался сорвать её имя с языка. — Но ты-то не такая. Ты ведь другая, так почему же ты продолжаешь меня мучить?

Держит её за плечи, чтобы не сбежала.

Несильно сдавливает, принуждая к спокойствию и внимательному прослушиванию.

И смотрит прямо в глаза.

Его серебристые против её янтарных.

Так гипнотически.

Так завораживающе.

— А может, всё дело в том, что ты просто меня не знаешь?

Глупое оправдание, на самом-то деле.

И в подтверждение этого от блондина слышится смешок.

Весёлый.

Ухмыляющийся.

Но едва-едва, совсем чуть-чуть, надломленный.

Где-то в глубине чёрной, похороненной под горстками пепла и чужих тел, души он боится поверить, что это действительно так.

— Я знаю тебя лучше, чем ты сама, — выдаёт внезапно.

Не даёт себе времени на раскачку и промедления.

Один раз уже допустил такую ошибку.

Лучше действовать как на войне:

Или бросился в самую гущу кровавого сражения и победил, или выжидал подходящего момента и проиграл.

— Знаю наизусть, чем ты занимаешься каждый день; знаю, что заставляет тебя смеяться или хмуриться; знаю твои жесты, твою мимику, даже эта складочка между бровями, когда ты не хочешь кого-либо слушать, но понимаешь, что это нужно. Знаю, с какими мыслями ты засыпаешь ночами и с какими просыпаешься утром; знаю, что ты в последнее время плохо спишь, потому что ненавидишь быть в чужих местах, и ждёшь очередного неожиданного нападения; знаю, что только дома ты чувствуешь себя в безопасности; знаю, что тебе не нравится быть самой умной, самой мудрой, но из-за отца, который не хочет слушать твоих жалоб, ты остаёшься в Греции, рядом с ним, а не уезжаешь куда-нибудь подальше от всего этого дерьма… — он тяжело вздохнул, когда в лёгких закончился воздух.

Говорить всё это было гораздо сложнее, чем ему представлялось.

Но это нужно.

Нужно им обоим.

Нужно дляних.

— Я знаю, что ты ненавидишь меня с того самого момента, когда я просто струсил и ушёл, побоявшись того, что может с нами случиться, если мы действительно продолжим это. Я тоже ненавижу себя за это. И жалею. Жалею, что оставил тебя одну. Жалею, что не могу вернуться во времени и заставить себя тогда не уходить. Жалею, потому что только с тобой я узнал, какого это не быть для всех монстром, от которого постоянно ждут подвоха или нападения, но которого любят только за одно его существование…

На глаза богини набежали слёзы.

Арес ненавидел себя за то, что заставляет её снова страдать, но дал себе твёрдое слово, что это последний раз, когда он себе такое позволяет.

С этого момента хватит.

Они оба достаточно настрадались.

— Только потеряв тебя, я понял… понял, что ты была той самой целью всей моей жизни, к которой я пробиваюсь уже тысячи лет через войны, кровь, пот и слёзы. Всё, что я когда-либо искал… это ты… Афина, ты единственное, что имеет значение.

Кажется, по его щеке тоже неожиданно скатилась одинокая мокрая капля.

Тц, вот тебе и бесчувственный алчный Бог Войны.

— Умоляю, дай мне только один шанс всё исправить.

И тягостное молчание в ответ, прерываемое лишь еле сдерживаемыми всхлипами.

Она будет полной дурой, если согласится…

— Хорошо. — Выдавила из себя едва слышно.

Но этот договор они подписали большим, чем собственной кровью.

***

— Мойры, — кивком головы приветствует старых прях Громовержец Зевс, проходя внутрь устрашающе-тёмного их странного жилища.

Скорее это даже похоже на пещеру: необтёсанные каменные стены, пол, усеянный земельными комками и каменной крошкой, и промозглый холод, гуляющий по всему пустому пространству, даже несмотря на то, что в центре полыхает большой костёр.

Сёстры как можно больше абстрагировались от внешнего мира, чтобы никто не мешал им плести свои нити.

Не контактируют ни с богами, ни с людьми.

Теперь слышен только их роковой шёпот, предрекающий неизбежное, когда Клото щемяще-нежно, почти любовно, начинает прясть, дарует очередную жизнь, тончайшими золотыми нитями новое бесценное полотно из пряжи, завещанной ей самой матерью богов Реей; когда Лахесис, беззаботно и смешливо, как будто бы играючи, переплетает непрочный шёлк, соединяет чужие жизни между собой так крепко, что разорвать их уже не получится; отказаться от этого дара или же проклятия нельзя; когда Атропос своими чернильно-ядовитыми ножницами хладнокровно и легко расстригает труды сестёр пополам — обрывает чужие судьбы.

— Здравствуй, брат, — совсем тихо шепнула самая старая пряха, Атропа, не глядючи разрезая очередную тоненькую нитку, которая тут же потеряла свой волшебный свет. — Зачем же ты пришёл к нам? Хочешь узнать о грядущем?

Не спрашивала, утверждала — Мойры знали, зачем Громовержец посетил их скромную обитель.

— Мне предвиделось будущее, — не стал юлить Верховный Бог, подходя ближе к огню — единственному источнику света в этой неприметной лачуге. — И я надеялся, что вы поможете мне его расшифровать.

Подобно сёстрам, он не просил помощи, но ставил их перед фактом.

Зевс не покинет хитрых чертовок, пока не докопается до истины.

Но Мойры молчали; невозмутимо продолжали заниматься своими обычными делами и молчали.

С минуту рассматривая их в гнетущей тишине, прерываемой лишь скрипом старого веретена, за которым работала самая молодая сестрица — Клото, Громовержец понял, что ни одна из них не собирается начинать этот, вероятно, сложный и изнурительный разговор.

Что ж, тогда он сам начнёт:

— В своём сне я видел мальчика, точнее юношу, который был до боли похож на двух моих детей… ну, знаете, белые волосы, серые глаза, горячий нрав и чересчур пытливый, горящий интересом взгляд, — медленно, с расстановкой описал мальчишку из видений мужчина, прекрасно зная, что Мойры доходчиво поняли, о ком он им говорил. — Этот мальчик сидел на моём троне, — добавил он, а голос его до зубного скрежета похолодел.

Где-то на улице раздались глухие удары раскатного грома и ярко блеснула ослепительная молния.

Но такими жалкими фокусами старух не проймёшь.

— Ты видел своего внука, который пока ещё не родился, — подытожила из его рассказа Клото, смотря на брата своими угольно-чёрными глазами.

Она видела какая смута зарождается в душе Громовержца.

— Он займёт моё место? — сурово спросил Зевс, даже несмотря на то, что уже знал ответ.

Подумать только, отпрыск люто ненавидимого им сына сменит его на посту Верховного Правителя.

С самого рождения Ареса Зевс боялся, что именно он захочет однажды свергнуть его, чтобы самому, для потехи собственных неуёмной гордыни и непомерно огромного эго, воцариться Господином Греции.

Но оказалось, что причиной падения будет его внук.

Сын аморального урода и любимой дочери, которая уже потеряла право так называться, ведь сделала выбор в пользу той само чёрной гангрены, что своими эгоизмом, беспощадностью и кровожадностью отравляла жизнь не только людей, но и Олимпийцев.

— Ты не отдашь его просто так… — со сладким озорством протянула Лахесис.

Её забавляло распутье, на котором внезапно очутился Громовержец.

— Ведь ты готовишь его в наследство одному из своих любимых сыновей. — Слова были сопровождены грустным вздохом. — Как жаль, что Арес не входит в их число, вместе с Афиной, они привели бы Грецию к ещё большему процветанию, чем даже есть сейчас.

— Я не позволю безумному выродку и его отродью посягнуть на мой трон! — Прозвучало даже опаснее, чем переливчатый шум громыхающих молний за пределами пока ещё безопасной лачуги.

— Мальчик не будет спрашивать, — уже с большей серьёзностью сказала средняя сестра.

— Как и его Великий прадед, он явится в этот мир в созвездии Скорпиона, — объясняла теперь Клото, останавливая веретено и ненадолго откладывая пряжу.

Внимательно посмотрела на младшего брата.

— Сила отца и мудрость матери сделают его непосильным для тебя соперником, но и наследство Кроноса сыграет свою шутку: союз твоих детей, двух воинственных, страждущих, неукротимых душ, предвещал появление на свет того, кто станет сильнее, злее, опаснее, чем когда-то был наш Отец или даже сам Хаос. Мальчик будет тем, под чьей властью склонится на колени всё живое и мёртвое, что есть в этом мире. Тем, кто станет началом конца. Тем, кто будет самой Пустотой.

— И Вы позволите этому появится на свет?! — Сказал, как выплюнул.

Если ещё несколькими месяцами ранее он ощущал к ребёнку, которого его дочь уже носила под сердцем, ещё хоть какое-то тепло (он ведь его кровь и плоть, как никак), а после вчерашнего вещего сна ощутил лёгкую неприязнь, то сейчас он его ненавидел.

Такому монстру нельзя дать родиться.

— Ты прекрасно знаешь, что Мы подчиняемся воле Вселенной, брат, — нарушила наконец затяжное молчание Атропос.

Как самая старшая, самая мудрая, она видела в этом ребёнке не монстра, которым её сёстры запугали Олимпийца, а мощь и великую силу, которая принесёт в их раздробленный мир новое начало.

В конце концов, какая разница сколько жизней это унесёт?

За смертью всегда идёт рождение.

— Вселенная связала судьбы твоих дочери и сына ещё до момента их рождения. И позаботилась о появлении на свет твоего внука, который исполнит ЕЁ волю. Всё это — предназначение.

— Прекратите кормить меня этой дрянью! — несмотря на тихий и проникновенный шёпот Мойры, громогласно проревел Верховный Бог.

Он был зол.

Ужасающе зол.

Так, что даже небо вторило его злости и неистовствовало пуще прежнего.

— Никто не смеет угрожать Мне и Моей Власти! И если этот ребёнок — уготованная миру чокнутой Вселенной Тьма… Я лично разберусь с этим выродком!

***

— Сейчас же уходи из дворца! — нетерпеливо прикрикнул Арес, посильнее встряхивая за плечи, почти как тряпичную куклу, свою супругу.

Афина была бледнее, чем утренний туман на самой заре возносимого в золотой упряжи Солнца, и, как бы сильно она не хотела, не могла ни на шаг сдвинуться с места.

Ноги приросли к полу, тело онемело, а уши то и дело разрывались под натиском животных криков солдат и слуг, которые сейчас сражались за своих хозяев.

Она не понаслышке знает, что такое настоящая война.

Чего уж там, она является одним из прекраснейших полководцев своего времени.

Но сейчас она не могла связать в одно осмысленное предложение ни единого слова — настолько ей было страшно.

Ни за воинов, что насмерть бились против полчища врагов, которых без какого-либо предупреждения о войне на них наслал Отец.

Ни за слуг, что умирали, попавшись в ловушки, сети, или просто встретившись на пути у тиранов.

Ни за мужа, который всячески пытался обезопасить её, уже облачённый в родные к телу золотые латы, искусно изготовленные Гефестом, готовый наконец сорваться в самую гущу сражения.

Даже за себя она не боялась.

Но страх за маленького человечка, что беспокойно барахтал ножками и ручками, по большей части вызывая неприятные спазмы, у неё в животе, — этот страх был паническим.

Почти что животным.

— Арес. — Так жалобно и горько, что мужское сердце буквально раздавили невидимые тиски.

— Умоляю, Афина, беги отсюда… спасай себя и его. — Он перевёл тёплый взгляд на уже довольно округлый живот своей любимой и осторожно, как будто на прощание, нежно приложил к нему ладонь.

Ребёнок тут же почувствовал прикосновение родного человека и дал знать об этом, толкнув маленькой пяточкой в его широкую ладонь.

“Всё в порядке, папа, я не боюсь”.

— Никтимена! — позвал он.

И из дальнего угла большой спальни слетела большая белая сова.

Приземлившись рядом с хозяевами, она тут же превратилась в миниатюрную девушку.

Никтимена попала во служение Афины уже очень давно: та её спасла от верной смерти, взяла под своё крыло и со временем научила обращаться в птицу. Эта девчонка одна из самых верных прислужниц Паллады.

— Приведи стражу и вместе с ними уводи госпожу из замка, — дал распоряжение Бог Войны, всё ещё судорожно сжимая ладони супруги.

— Да, Господин. — И тут же исчезла в поисках охранников.

— Ты должна сбежать как можно дальше от Греции, — продолжил Арес, понимая, что у них осталось не больше минуты. — Спрячься где-нибудь в глуши, не смей ни с кем связываться — всё это может быть один сплошной заговор, нам нельзя никому верить.

— Пошли со мной, — еле сдерживая слёзы, промямлила девушка. — Тебе не нужно участвовать в этой бойне.

Сама не верила в то, что говорила.

Он ведь полководец — он не может бросить своих людей один на один с этой чудовищной ратью и сбежать, как последний трус.

— Я найду вас чуть позже…

“Когда заставлю отца захлебнуться собственной кровью”, — не хотел добавлять он.

— Ты погибнешь, — обречённо проскулила в ответ каштановолосая.

Послышался самоуверенный смешок, и на губах мужчины расплылась нахальная улыбка.

— Не говори глупостей. Я буду в порядке.

Он снимает с шеи длинную серебряную цепь, на которой поблёскивает красивый медальон с изображением маленькой совушки, и надевает на шею любимой.

На самом деле, ещё в далёком детстве, это она подарила ему этот медальон.

— Наша вечность ещё не закончена, — клятвенно заверяет он и, не оборачиваясь, уходит в самый эпицентр бойни.

***

— Выпустите меня сейчас же! — Аид не находил себе места.

Шнырял по каменистому полу туда-сюда, нервозно взмахивал руками и громко требовал, чтобы его немедленно отпустили из под стражи.

Что за чертовщина творится?!

— Ваш брат приказал нам охранять Вас здесь, Вы не можете выйти из под нашего надзора, пока его Царственность не прибудет сюда сам, — чётко по слогам отрапортовал стражник.

У Бога Смерти чесались руки, чтобы самолично продырявить его пустую башку тем золотым копьём, которое он любовно держал в руках — дар своим воинам от младшего братца.

Но сейчас он был бессилен.

Сидел в одиночестве в сырой темнице, закованный в древние цепи, с помощью которых однажды он сам и его братья обезоружили когда-то Кроноса и свергли его.

Теперь он был похож на простого человека: слабый до безобразия.

— Что же такого я сделал, что мой дорогой брат решил вдруг заковать меня в кандалы? — едва не брызжа слюной, выплюнул правитель царства Мёртвых.

Но слуги молчали.

Это заставляло Бога злится ещё больше.

— Отвечай, когда с тобой говорит твой Бог!

— Не стоит даже стараться, младший братец, — насмешливо фыркнул откуда-то из темноты знакомый звонкий голос. — Они подчиняются только Зевсу.

— Лахесис? — Удивление Аида было практически безгранично.

Из-за чего даже злость на время отступила.

— Что Вы здесь делаете?

Вместе со средней сестрой послышались смешки уже и от остальной троицы.

— Как и ты, сидим в темнице, чтобы не смочь помешать нашему Верховному Царю творить историю, — пояснила его собеседница.

— Историю?

Ему это всё, ох, как не нравится.

— Историю… — с тяжёлым вздохом согласилась Атропос. — … которую пишут победители, — безэмоционально подытожила она, вероятно, услышав шёпот ветра, который донёс ей плохие известия.

Предназначение не сбылось.

Вселенная будет разгневана.

И ближе к себе поднесла три шёлковые перламутровые нитки, крепко сжимая в собственной ладони.

Зевс дал ей их, чтобы завершить начатое им кровавое безумство.

— Это же… — угадать энергию обоих любимых племянников и их ещё не рождённого первенца, с которым ему клятвенно пообещали давать нянчится: он уже даже составил список развлекательных программ по мрачным подземельям своего Царства, — было проще простого.

Но… для чего оно всё это?

Ответ ему стал очевиден, когда старшая Мойра вытащила из глубокого кармана своей чёрной мантии старые ножницы.

— НЕ смей! — прокричал Аид, но помешать свершиться кощунству не дали всё та же Лахесис и Клото. — Нет… — только и вымолвил всегда холодный, эгоцентричный мужчина.

Единственные люди, к которым он по-настоящему был привязан… Теперь их…

Ох…

Он до боли сжал челюсти, силясь справиться с внезапной, накатившей на него не хуже, чем посланные Посейдоном хитрые воды Атлантического океана, одним мигом захлестнувшие Атлантиду, волной боли, заморозившей старое сердце, и гнилой жаркой злостью на весь этот проклятый несправедливый мир.

Его брат — чудовище, убившее своих же детей ради восхваления собственного непомерно раздутого эго.

Так нельзя.

Каким бы Верховным Божеством он ни был. Каким бы царём не являлся для всех них.

И он обязательно заплатит за свой проступок.

Собственной головой.

***

— НЕТ!!! — разорвал удушающую тишину громкий пронзительный крик.

Зевс, окончательно очистив меч от крови своего главного врага, посмотрел перед собой, заставая довольно жалкую картину:

Его дочь, едва сдерживая рвущие глотку рыдания, зажав рот левой рукой, а правой —прикрывая живот, сотрясалась видимой крупной дрожью.

На мраморном полу, в нескольких метрах от неё, захлёбываясь собственной кровью лежал её единокровный брат.

Супруг.

Любимый человек.

— Зачем? Почему? — только и выдавила из себя она, становясь перед почти-трупом на колени.

Мальчишка из последних сил за что-то её чихвостил и приказывал убираться подальше отсюда.

Неужели ещё не понял?

Для всего этого слишком поздно.

— Я защищаю то, что дорого мне, — только и ответил Громовержец. — Вы пошли против меня, а значит, пошли против всех ваших близких. Вы были угрозой.

— Мы ничего не сделали…

— Тебе так только кажется, — подойдя ближе к Палладе, которая уложив его голову себе на колени, судорожно стирала пот и кровь с лица своего всё-никак-не-собирающегося-подыхать-ублюдка. — Я не могу оставить тебя в живых.

Арес ещё сильнее забился, как в предсмертном припадке, шипя, хрипя, сопя, в конце концов, пока ещё не онемевшей рукой нащупывая меч, и собираясь встать для ещё одного поединка.

Афина не позволила.

Они проиграли. Пора это принять.

Зевс только незадачливо хмыкнул на неразумные действия своего отпрыска, он ведь явно продырявил ему лёгкое, а для верности прошёлся острым длинным клинком ещё и рядом с сердцем, даже доспехи не защитили — он специально заставил Гефеста сковать настолько могучий меч.

Боги, конечно, не умирают так же скоро, как и люди, но и жить с такими ранами больше пяти минут не могут.

Каштановолосая только удивлённо на него посмотрела, взглядом говоря: “Неужели ты поднимешь руку на беременную женщину? На свою любимую дочь? А как же твой внук?”

— Этот ребёнок опасен, — объяснил на её молчаливый и осуждающий взгляд отец. — Ему не место в этом мире.

Опустила глаза в пол, видимо, смекая наконец, что именно произошло.

А шкатулка Пандоры, оказывается, так легко открывалась.

— Хорошо, — поднимая янтарные глаза, полные слёз, которые ручьём стекали по её бледным щекам, на своего родителя, на своего убийцу, прошелестела она одними губами. — Но дай нам минуту… попрощаться.

Громовержец долго не думал.

Он не добрый старичок, но и не кровожадный ублюдок, чтобы поступать так жестоко.

Отошёл от несчастных на несколько шагов, про себя считая секунды.

Ровно минута — не больше.

Но уже через половину добросердечно дарованного им времени понял, что это была только уловка.

Его дочь — даже на смертном одре оставалась умнейшей богиней всей Греции.

Ей и половины этой жалкой минуты с лихвой хватило для того, чтобы произнести недлинное простое заклинание.

Поздно понял Царь Богов, чего возжелала сотворить Афина:

Перерождения.

Прокляла она свою и Ареса души на вечное скитание по Земле в поисках друг друга.

Гибким умом своим догадалась, что предназначение столкнёт их вновь.

Не успел остановить её Зевс.

Но успел обречь на смерть каждую из тысяч будущих их жизней, начиная безумную кровавую игру именно с сегодняшнего их последнего вздоха.

С этой самой секунды и началось их наказание.

Началась горькая их вечность…

========== Глава 2. “Единение”. ==========

Комментарий к Глава 2. “Единение”.

Итак, для справки напоминаю, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя эту историю, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

А также хочу поздравить всех моих дорогих читателей с Днём Всех Влюблённых.

Любите и будьте любимыми❤

Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас, а тогда мы соединимся навеки.

Дилан Томас.

Гермиона бесстыдно задирает подол старого холщового платья выше середины бёдер, опускается на колени, огрубевшая кожа которых снова начинает покрываться красным пятнами, чопорно пихает старую, местами дырявую, тряпку в ведро с холодной водой, обжигая когда-то нежные руки о разбавленную в воде щёлочь, и начинает драить полы в темноте пустынных коридоров.

Она занимается самой низкой и грязной работой: каждый день моет полы и посуду, выкидывает кухонные помои и кормит скот, собственноручно таская тяжёлые вёдра с овсом для лошадей и отходами с господского стола для свиней.

Когда не занята хозяйством, она прислуживает девушкам из гарема, которые и не замечают ее, не удостаивают даже взглядом, пока она подносит им еду и убирает их постели.

Они ведь даже не подозревают, что за видом никчёмной замарашки, со спутанными обломанными секущимися сальными волосами, с потускневшим взглядом тёмно-янтарных глаз, которые перестали по особому выделятся на испачканном в каминной зале лице, и такой болезненно худой, потому что питается одним чёрствым хлебом и водой, скрывается та, что когда-то являлась царевной Спарты.

Но Гермионе на всё это плевать.

Она хочет в это верить.

Потому что иногда, совсем редко, внутри у неё что-то болезненно ёкает и сжимается при виде золотых диадем, украшенных драгоценными камнями, тяжёлых ожерелий, с которых свисают тонкие серебряные нити, обвитые вокруг бриллиантов, и тонких ручных и ножных браслетов, которые сверкают на свету, привлекая к себе немало внимания, и нежат загорелую кожу наложниц, хохочущих над своими же шутками.

Глупые девчонки довольны своим положением и новым молодым господином, которому можно родить сыновей и получить все, о чем мечтают их простые женские сердца.

После этого Гермиона медленно всматривается в собственное отражение в небольшом, даже меньше, чем её сухая ладонь, осколке зеркала, которое зачем-то однажды подобрала среди мусора.

Когда-то, всего лишь полгода назад, об её красоте, унаследованной от своей небезызвестной матери, Елены, ходили легенды:

Она была солнцем своей страны, дочерью великого царя и воина, Менелая.

Разбила немало мужских сердец царевичей, героев и воинов, что предлагали ей свою руку и сердце, постоянно получая отказ, ведь она была обещана Неоптолему.

Теперь же она не узнаёт прежней себя и с каждым днём всё больше замечает, как когда-то янтарные глаза, привлекавшие к себе кучу внимания, со временем всё больше темнеют.

То ли от того, что она почти не видит света. То ли от того, что мысли её полнятся лишь чернотой и местью.

Она почти не спит.

На ветхой худой подстилке, постоянно ворочаясь с одного бока на другой, она молит Богов поразить в бою Дракона, убившего всех её родных, насильно захватившего власть над её землями и народом, просит Зевса обрушить на его кочевой народ, фиванцев, свой гнев и уговаривает Посейдона утопить их корабли в море, обещая взамен великую награду, о какой они только попросят.

С каждым днём она всё жарче желает узреть бездыханным тело узурпатора, всё больше виновного в её моральном падении.

И однажды ей всё же выпадает такой шанс.

Майя — прескверная старуха, которая когда-то была нянькой, как для самой Гермионы, так и для её братьев и сестёр, и которая-то и стала спасением царевны от участи быть самым дорогим трофеем узурпатора, сейчас служила в стане врага, разнюхивая все его слабые места.

В той жестокой битве, которую принёс с собой новый царевич, погиб её сын.

У дряхлой спартанки свои счёты с отпрыском Ареса.

— Ты нужна мне, девочка, — шелестит одними губами старуха, пока Гермиона, согнувшись в три погибели над тазом с водой, оттирает резкой щёткой медные тарелки от грязи.

— Чего ты хочешь от меня, ведьма? — хрипит ей в ответ служанка, ненадолго останавливая свою работу, поднимает глаза и смотрит прямо на свою собеседницу.

— Я знаю, ты жаждешь мести… и я помогу тебе свершить правосудие.

— Как?

— Тебе лишь нужно ближе подобраться к Дракону, — объясняет ей старуха, и Гермиона внимательно слушает её, затаив дыхание, но нянька не хочет делиться своими мыслями так сразу, потому приказывает ей: — Я всё тебе расскажу, а сейчас следуй за мной.

Несколько недель старуха откармливает девчонку, пока та не обретает свои привычные аппетитные женские формы и округлости.

Ночью, когда весь дворец тонет в песнях и плясках нового пиршества в честь очередного удачного похода, она отводит царевну в баню, жёсткой вехоткой счищает с тела грязь, грубо моет волосы и подготавливает замарашку к тому, что она должна показаться на люди.

Вместе с двумя девушками из гарема Гермиона проходит в царские термы, где их ожидает повелитель.

Он сидит наполовину скрытый в воде большой купели, с откинутой назад головой, спокойно дышит, наслаждаясь горячей водой, и ожидая, что сейчас придёт его развлечение.

Наложницы не заставляют себя ждать: избавляясь от своих откровенно-вычурных шёлковых хитонов, они опускаются в купель рядом с господином, фруктовым мылом натирают мягкие мочалки и нежно смывают грязь и кровь с тела воина.

Царевна не обращает на открытую оргию особого внимания.

Лишь ближе подходит к ароматическим лампам, что стоят на небольшом возвышении сбоку от купели, и выливает в них пахучее сладкими цветами и травами масло, поджигает свечи, и, видя, что масло начинает медленно испарятся, кривит губы в довольной улыбке.

Через секунду принимает строгий набожный вид, разворачивается к купели, делает лёгкий поклон перед иноземным захватчиком — их, но не её, новым царём, и уходит из помещения, чувствуя на своей спине стальной холодный взгляд серебристых глаз.

Ту же самую процедуру она повторяет и на второй, и на третий день.

Всё идёт гладко.

Пока на четвёртый раз узурпатор не интересуется у неё, почему хорошенькая девушка не присоединяется к нему в купели.

— Я всего лишь служанка, мой господин, с такой, как я, Ваша светлость не может даже разговаривать, — спокойно лепечет она, заглядывая своему врагу прямо в глаза.

Это первая ошибка, которую она совершает.

На пятый день Гермиона приходит в купель одна, убеждённая, что девушки из гарема уже ублажают повелителя.

Но это оказывается не так, и по началу царевна даже теряется.

Она с трудом подавляет искреннюю панику, резвой дрожью пробежавшуюся по коже, рассыпаясь по ней тысячами мелких мурашек, и когда та доходит до самого желудка, спазмы в животе едва не заставляют согнуться пополам.

Но берёт себя в руки, снова подливает пахучих масел в ароматические лампы и уже собирается сбежать, когда мужской голос разрывает глухую тишину:

— Кто ты? — требовательно спрашивает её Дракон, и Гермиона на секунду пугается обнажённой стали в его голосе.

Как будто прямо сейчас он выхватит из какого-нибудь укромного уголочка острый меч и одним только тяжёлым взмахом снесёт с хрупких плеч глупую девичью голову.

Особенно молоденькие наложницы в гареме говорили о том, как боятся оставаться с хозяином один на один.

О, да, теперь она их понимает.

— Служанка, мой господин, — как и учила её нянька, тянет старую лямку она и видит, что узурпатор не верит её словам.

Лишь криво ухмыляется, почему-то решив оставить свои попытки узнать о ней на попозже.

Это, внезапно, вселяет в неё некую уверенность — узурпатор не настроен её сегодня убивать.

— Тогда назови мне своё имя, — снова приказывает воин.

Гермиона поджимает в нерешительности губы, понимая, что сказать своё настоящее имя будет для неё смертным приговором, потому вспоминает одну из своих прежних служанок и послушно тянет:

— Немезида.

— “Возмездие”, — шепча одними губами, переводит значение её имени сын Ареса.

Его прозвали так собственные воины за то, что он был неукротим на поле брани. За то, что из всех битв, в которых он участвовал, которые возглавлял, он всегда выходил победителем и ни разу — проигравшим. За то, что он преклонял колени только перед одним Богом и никогда не вспоминал о других.

За фивами стали повторять и остальные греки, опасаясь гнева, как самого полубога, так и его всемогущего отца.

За неутолимую жажду крови, за яростную прыть в пылу сражений, за ревностное отношение ко всему, что принадлежало ему, народ прозвал его Драконом.

Самым страшным из чудовищ, которых довелось сотворить Богам.

— Раздели со мной этот вечер, Немезида, — лениво растягивая слова, предлагает ей воин, рукой показывая на место в купели, подле себя.

Царская натура внутри девушки задыхается от возмущения за столь наглое предложение, готовая прямо сейчас указать дикому варвару на его истинное место, но служанка, за маской которой постоянно она прячется, лишь боязливо шепчет отказ, напоминая, что она — всего лишь чернь, недостойная находится с ним в одном помещении.

— Это мне решать, где и с кем мне находиться, — повелительно заключает мужчина, не понимая того, как простая служанка смеет указывать ему на его место.

Но по воинственному облику, который-таки пробивается сквозь напускное раболепие, девицы видит: она делает это неосознанно.

Также неосознанно, как и стоит перед ним с гордо выпрямленной, практически царственной, спиной; также неосознанно, как смотрит ему не колеблясь прямо в глаза, позволяя рассмотреть чернильно-янтарную радужку глаз; также неосознанно, как меняет тембр голоса на нравоучительный, смея его поучать.

Простая рабыня, служанка да даже наложница не позволила бы себе так много вольностей.

Но девочка выглядит так, будто это она задаёт здесь правила.

Именно это-то и заставило узурпатора заинтересоваться ею.

— Тогда расскажи мне какую-нибудь интересную легенду, Немезида, — требует иноземный захватчик, не собираясь отпускать служанку просто так. — Ты ведь знаешь увлекательные сказки?

Гермиона против воли качает утвердительно головой и, с опаской засматриваясь на ароматические лампы, подходит ближе к повелителю, когда тот приказывает, намыливает сладкой пеной мочалку и растирает нежные пузырьки по стальным мышцам бравого воителя, не смея заходить дальше рук, спины и живота, и вместе с этим рассказывает ему древние легенды, что передавали из уст в уста старые дворцовые пряхи.

Это её вторая ошибка.

Они проводят так несколько недель:

Каждый вечер повелитель принимает ванну, каждый вечер служанка приходит к нему, чтобы заменить пахучие масла и остаётся с ним, нежно намыливая спину и грудь, гладя плечи, моя испачканные песком и грязью посеребренные волосы и рассказывая очередную сказку, всегда имея про запас ещё сотню, которые услышала, пока ещё малюткой бегала возле веретенщиц.

Теперь, идя на очередную встречу с господином, Гермиона пытается внимательно прислушаться к стуку собственного сердца, которое от одной только мысли о беловолосом Драконе пускается в бешеный скач.

Царевна проклинает и ненавидит себя за слабость.

Ругает самыми грязными словами пришлого завоевателя, который точно по преданиям был извергнут самим Тартаром, в том, что тот рассказал так много о себе: своём детстве, братьях и сёстрах. В том, что так просто открыл перед ней свою душу, которую она приласкала и полюбила.

Которую собиралась погубить.

Месть за свою семью: за отца, за братьев и сестёр, которых сгубил этот тиран, — месть была для неё дороже любви.

Благодаря мыслям о возмездии девчонка выжила в этой чёртовой тени безвольной рабы, драющей ночные горшки и поедающей объедки с царского стола.

Любовь же, она чувствует, станет её падением.

— Ты не рассказываешь ничего о своём прошлом, Немезида, почему? — однажды интересуется у неё господин, и Гермиона только надломленно усмехается.

— Моё прошлое было счастливым, повелитель, — отвечает ему служанка, мочалкой стирая с кожи рельефных рук кровь его врагов.

— Почему “было”? — хватается за слова Дракон и отодвигается от девушки чуть дальше, давая ей больше пространства для того, чтобы отмыть его спину.

Чувствует, как она спускает с бортика, на котором постоянно сидит за его спиной и на который он обычно облокачивается, ступни ног и окунает их в горячую воду.

На кончиках его пальцев всё больше горит желание прикоснуться к нежной коже служанки и обласкать каждый миллиметр её тела.

— Когда-то я жила в далёкой деревне. Мы были свободными людьми. Моя семья была счастлива, — лепечет ему царевна, придумывая весьма скверную ложь буквально на ходу. — Но однажды под покровом ночи к нам нагрянули чужеземцы — все они были могучими солдатами, варварами, которые хотели только разграбить наши дома и захватить всех наших людей в плен. Их было очень много… больше, чем было воинов в нашей деревне. Они легко подчинили себе весь наш народ: убили стариков за ненадобностью, мужчин согнали в свою армию, а женщин и детей заклеймили рабством.

— Как же ты спаслась? — глубоко в душе сочувствуя её боли, спросил воин.

— Сбежала, — всего одно слово выдавливает из себя девушка, и наблюдает за тем, как господин привстаёт со своего места, и поворачивается к ней всем корпусом.

Он подходит ближе, позволяя себе прикоснуться к её правому колену, и от него самыми кончиками грубых, шершавых пальцев медленно ведёт длинную мокрую полосу, заканчивающуюся на кромке подола хитона, задранного намного выше середины бедра.

— “Сбежала”, — тихо, как будто насмешливо, повторяет за ней беловолосый Дракон, другой рукой заправляя выбившуюся прядь длинных упругих каштановых волос за ухо. — Или же спряталась в стане врага, надев одежды рабынь и затерявшись среди односортных девиц, выжидая часа для свершения сладкой мести тому иноземному захватчику, узурпатору, который подчинил себе твой народ, убил твоих близких, уничтожил твой город?

И достает из потайного кармана её кожаного пояса маленький кухонный нож, который она всё это время носила с собой, думая о том, как же перережет ублюдку горло.

— Так ли всё было, царевна?

На секунду она теряется.

Не знает, что делать, куда бежать, у кого просить помощи, потому что уверенна, что сейчас сын Ареса использует её неудачное оружие против неё же и вонзит остроё лезвие ей в сердце по самую рукоятку.

Но проходит минута, другая, а Дракон так и не сжёг её в своём пламени праведного гнева, — лишь откинул уже давно заржавевший металл в угол комнаты и обхватил её лицо обеими ладонями.

Гермиона приоткрывает глаза, встречаясь своим янтарным взором с его серебристым.

— Ты знаешь, кто я? — шелестит одними губами рабыня.

Всё это время господин внимательно изучает её лицо, оглаживает пальцами нежные скулы, касается самыми кончиками розовых губ, считает количество чёрных длинных ресниц на веках.

— Разве мог я не знать? — доносится ей эхом.

Царевна изучает его в ответ:

Острый подбородок, бледно-розовые губы и серые стальные глаза, в которых отражается танец колеблемого ветром огня свечей, что делает его всё больше похожим на дракона из старинных сказок.

— Позволь мне стереть всю ту боль, что я причинил тебе, — вплотную подходя к девушке, практически молит у неё воин, и позволяет себе немного больше, чем обычно. — Позволь показать, что я не просто чудовище, жаждущее власти, но и человек. Позволь сделать тебя той, кем ты рождена, кем ты всегда являлась… Я положу к твоим ногам весь Мир, — совсем невесомо шепчет он, нежно соприкасаясь с ней лбами и кончиками носа.

Смотрит глаза в глаза.

— Взамен я прошу лишь одного: стань навечно моей.

Третья ошибка.

И видят Боги — это её крах.

Но Гермиона соглашается, ближе придвигается к своему повелителю, сталкивается с ним горячими губами, жадно выпивающими её до капли.

Чувствует его язык в глубине своего рта, он жадный и неумолимый в своем желании исследовать её всю, по миллиметру, властвовать не только над её телом, но и над разумом.

Желает подчинить непокорную душу.

Дракон опускает её на пол и сам незамедлительно следует за ней.

Нетерпеливо стаскивает с ее плеч свободно струящуюся по телу ткань хитона, оголяя грудь; его зубы вспарывают кожу на ключице, пробуя бусины алой крови на вкус, и царевна не может сдержать стона, когда он накрывает рукой одно из полушарий.

Это…

Настоящая вакханалия.

Какое-то ужасающее наваждение, морок, проклятие, которое преследует её сквозь время и пространство.

Вечное желание, вечное сопротивление, которые подталкивают её к тому, чтобы обхватить бедрами его талию, и тут же испуганно выдохнуть, когда пальцы иноземного завоевателя касаются лона.

Узкого, влажного, жаждущего.

— Скажи что-нибудь, — стонет он, скользя пальцами по горячей плоти.

Но разве Гермиона может выдавить хоть слово?

Когда его пальцы дразнят, слегка проникают внутрь, растягивают, а потом скользят чуть ниже её входа.

Жадно исследует губами: скользит по напряжённому животу, очерчивает каждую движимую мышцу, вылизывает впадинку пупка.

Его плоть оставляет влажные следы на её бедре, когда узурпатор вновь прижимается к ней всем телом, скользит носом по щеке, оставляет поцелуи на пылающей груди.

Царевна плывёт где-то за облаками, мимо владений Гелиоса, Селены и Эос, и попадает в царствие Гекаты.

Всё это её ранит: буквально стирает в порошок, как будто она уже давно окаменела и теперь только осыпается песчинка за песчинкой.

Всё это её одухотворяет: ей кажется, что она в другом мире, переполненном сладкой неги, и ей так хорошо, что она готова раствориться в этом без остатка.

Она не видит дороги назад — это кажется необратимым.

Девушка знает, что будет больно, но только смелее подаётся навстречу, когда Дракон с утробным рыком насаживает её на себя до самого конца.

Ведь он воин, вождь, царь, сын Ареса.

Слишком эгоистичен, слишком алчен, слишком ненасытен.

Не существует для него понятий запретности или недоступности.

Девушка сама раскрылась ему навстречу, и все же сила его желания, его одержимости причиняет ей легкую боль, от которой она едва слышно болезненно стонет, впиваясь в руки своего врага ногтями.

— Если бы я только мог остановиться, — хрипит он, врываясь в неё снова и снова, пока служанка, рабыня, царевна — кто она теперь? — выгибается под ним, стремясь изгнать и боль, и невыносимый жар из своего тела.

Боги наблюдают за ними и потешаются.

Гермиона это точно знает, ведь не зря была до мелочей продумана вся эта слезливая глупая история.

Но когда горячее семя Дракона стекает по её бедрам, а она сама содрогается в экстазе мутного наслаждения, ей на минуту становится всё равно.

***

Через несколько дней, к глубокому удивлению собственных подданных, повелитель сваливается с ног на одной из тренировок его войска.

Он хрипит, кашляет и глухо пытается выхаркнуть что-то из недр собственных лёгких, которые как будто чем-то закупорили.

Он силится делать как можно больше вдохов, но лишь больше раздражает болезнь и снова заходится в припадочном кашле.

Никто из слуг не понимает, что происходит.

Никто из целителей не видит корня проблемы.

Ведьмы шепчутся о том, что это сильная жестокая магия, и за их помощью обращаться уже поздно.

Узурпатор не встаёт с постели, всё больше теряясь в муках лихорадки и всё меньше узнавая, где реальность.

Гермиона прокрадывается в его покои ночью, когда весь дворец спит, и бестолковая стража не видит ничего дальше своего носа.

Она снова подходит к ароматическим лампам, выливает туда пахучее свежими ягодами масло, поджигает свечи и с прозаичной улыбкой смотрит на то, как ядовитые пары расплываются по комнате.

— Это была ты, — через силу, едва-едва лепечет когда-то бравый воин, с ужасом понимая, что предала его та, о ком он даже не думал.

Недальновидный идиот, знал, что она жаждет его прикончить, и не додумался до того, что она уже давно распланировала всё до мелочей.

Посчитал, что раз вытащил у неё из-за пазухи одно оружие, она не воспользуется другим.

Наверное, он слишком сильно хотел верить в её душу.

— Я, — просто соглашается с ним Гермиона, не боясь быть услышанной.

Она подходит ближе к своему господину, присаживается на край его кровати, нежно убирает со вспотевшего лба прядь сальных волос и лучезарно улыбается.

У неё ведь всё получилось.

— Ты отобрал у меня город, дом, семью… И я отплатила тебе тем же.

— Я оставил тебя в живых! — рычит Дракон, силясь подняться с кровати.

Но ничего не выходит — у него не осталось сил.

— К чему мне жизнь, если всё, что я любила, ты стёр в порошок? — без эмоций вопрошает у него служанка.

И на минуту чужеземец замирает, обдумывая её слова.

class="book">Он ведь и сам такой же, внезапно думается ему, и теперь он смотрит на девушку, ни как на грязную служанку, ни как на светлейшую царевну, но как на воина, который идёт до конца.

В первую их встречу она назвалась Немезидой, а теперь стала его возмездием.

— Я любил тебя, — на последнем издыхании признаётся мужчина, вновь попадая в плен янтарных глаз.

Это странно, но ему кажется, что они стали светлее.

На его признание дева лишь слабо улыбается, раскрывает его широкую ладонь, в которую вкладывает свою старую серебряную цепочку, на которой изображена величественная сова, и с которой она не расстаётся с самого детства, чудом сохранив её при себе за время службы при дворе, и осторожно тянется к его лбу, оставляя на прощание свой последний поцелуй.

— Наша вечность ещё не закончена, — прикрыв глаза, заверяет его Гермиона, а Дракон чувствует, как от её прикосновений по его коже ползут склизкие противные змейки мороза.

Он всё понимает:

Вместе с ним умирает и она.

========== Глава 3. “Чистокровность”. ==========

Комментарий к Глава 3. “Чистокровность”.

Для справки напоминаю, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя эту историю, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

Кровь человеческая не вода — это то, что определяет, соединяет и становится нашим проклятьем.

— Ну, давай же, тупая скотина, поднимайся! — разносится по конюшне грозный приказ, и от голой бешеной ярости, прозвучавшей в мальчишечьем голосе, Каролина Форез даже вздрогнула.

Конечно, она поступала просто некрасиво, можно даже сказать прескверно, пробравшись сюда ночью без разрешения и так непристойно подслушивая чем там занимается кто-то из учеников, но, как говорится:

Не пойман — не вор.

Это, как раз-таки, их случай.

Она сделала ещё пару еле слышимых шагов вперёд, чтобы наконец понять, что же там такое творится и почему чёртов идиот Мракс так взбешён.

Но из-за высоких стойл не было видно ни самого мальчишку, ни его “скотину”.

Недовольно насупившись и ещё раз обругав себя очень некрасивыми словами, она снова прошла чуть вперёд.

“Любопытство кошку сгубило”, — не раз увещевала её Елена, когда Форез в очередной раз совала свой маленький миленький носик-пуговку, а не старый прыщавый и жутко длинный, всё по тем же словам Когтевран, в… ну, в общем не в свои дела.

Что ж, ей придётся понадеется, что она не та самая кошка.

— Что с тобой не так? — Снова вопрошает всё тот же слащавый голос, и Каролина даже закатывает от его по-королевски недовольного тона глаза.

Тихо останавливается чуть левее распахнутой настежь двери загона, в котором Мракс сидит вместе со своим питомцем Кельпи, и, очевидно, пытается поставить того на ноги.

Кельпи — серебристо-голубой гиппогриф, с пушистыми переливающимися на солнце перьями, с выразительными горящими жёлтыми глазами, острым клювом и опасными твёрдыми когтями на передних лапах.

Мракс долго хвастался отцовским подарком на своё совершеннолетие, неустанно намекая большинству учеников Хогвартса, что немногие из них способны себе такое позволить.

От одного взгляда на это гордое существо у Каролины захватывает дыхание и рассматривать его — это то дело, которому она может предаваться часами.

Жаль лишь, что такое домашнее животное завести она никогда не сможет.

В отличие от Николаса Мракса, первое слово которого, скорее всего, было: “хочу”, — и все слуги и домочадцы тут же бежали выполнять его приказ.

Не даром он ведь кичится своей чистой кровью и аристократическим происхождением.

Как по ней — он просто маменькин сынок.

— Как же меня всё это достало, — внезапно простонал волшебник, и с каждой произнесённой им буквой, Каролине казалось, будто воздух наполняется ненавистью и ядом.

Чего ещё можно было ожидать от этой змеюки?

— Отец сказал я могу сделать с тобой всё, что хочу… Что ж, может “Круциатус” заставит тебя подняться на ноги?

У наблюдавшей за всем этим невесёлым зрелищем девушки от подобного предположения даже глаз задёргался.

По школе, конечно, ходили слухи, что Мракс — тот ещё сукин сын, но чтобы вот до такой степени…

А ещё племянник Слизерина.

Пока она ругала парня у себя в голове, колдун уже навёл свою палочку на бедное животное и с губ его сорвались первые буквы проклятия.

Но ведьма вовремя пришла в себя и, проворно взмахнув волшебной палочкой, выбила оружие из рук светловолосого.

— Какого чёрта?! — вслух возмутился Николас, обеспокоенно заозиравшись по сторонам.

— Ты совсем с ума сошёл?! — не в силах скрыть своего искреннего бушующего негодования воскликнула кареглазая, подходя ближе к однокурснику. — Применять подобное проклятие на живом существе… ты… Ты бы ещё Аваду в него кинул!

Ох, а вот с этим надо быть поосторожнее…

Не дай Бог, она подаст ему идею.

— А вот и наша защитница обиженных и угнетённых, — устало-ворчливым тоном проскрипел ей в ответ парень, окидывая таким премерзким недовольным взглядом, что на мгновение захотелось сжаться до таких малюсеньких размеров, чтобы стать не больше пылинки. — Какого соплохвоста ты здесь трёшься и подслушиваешь?

— Какая тебе разница где я и что я делаю? — вопросом на вопрос отвечает девушка, понимая, что у неё нет хорошего алиби.

Потому скоропостижно переводит стрелки на своего оппонента:

— Мы сейчас говорим о тебе и о том, что ты хотел применить невероятно сильное и опасное проклятие на…

— На своём гиппогрифе! — рычит в отместку Мракс, остервенело подбирая из кормушки с едой свою палочку. — Это моё животное, что хочу, то с ним и делаю.

— Ты не слушал профессора Гриффиндора на уроках? Нам нельзя использовать такие проклятия в стенах школы! — шипит на него Каролина, от одного только его вида заводясь всё больше.

Что ж, то, что они с Мраксом далеко не друзья, было понятно с первого же курса.

— Это. Не. Твоё. Дело, — чеканит ей в ответ сероглазый и посылает один из своих лучших уничижающих взглядов.

Жаль только, что на ней ни один из них никогда не срабатывал.

Стойкая дрянь.

— Как раз-таки моё, — горделиво задирая нос, противится волшебница. — Я Староста, а значит, это моя обязанность: доложить профессорам о твоём проступке, — что я немедленно с превеликим удовольствием и сделаю!

— Пф, ну да, конечно, давай: беги, пожалуйся, расскажи всем и вся какой я бессердечный урод, который едва не воспользовался запрещённым в стенах школы заклинанием. Вот только не забудь ещё добавить, что всё это ты узнала, пока по ночи шаталась за мной в конюшни. — В голосе Мракса звучит неподдельная ирония и торжество собственной победы.

Да уж, своим неуместным геройством она скорее навлечёт беду на себя, чем на слизеринского гада.

Да и Салазар Слизерин всегда на стороне любимого родственничка.

Мало ли, какую душещипательную историю они придумают на этот раз.

— Хорошо, к профессорам я не пойду. — Главное говорить это таким тоном, будто это она делает ему одолжение. — Но и ты отстань от бедного животного.

Парень смотрит на неё с неким превосходством — прекрасно ведь понимает, что задаёт правила здесь он, — и насмешкой.

— Это моё животное, — повторяет он, вальяжно вертя свою палочку в руках. — Что хочу, то и делаю.

— То, что он принадлежит тебе, ещё не значит, что ты можешь его мучить, — праведно возражает Форез. — Посмотри на него: он итак болен, а ты хочешь совсем его добить?

— Какая разница? Это всего лишь глупый, огромный, уродливый зверь, — Николас небрежно пожимает плечами, с минуту презрительно оглядывает своего питомца, а потом фыркает: — Отец купит мне ещё сотню таких же. Даже лучше.

— Какой же ты… — огрызается гриффиндорка, но всё же прикусывает язык.

Они уже достаточно поцапались.

— Это же твой питомец — ты обязан за ним ухаживать.

— Этим занимаются эльфы… или слуги.

— А что насчёт тебя?

— Я рождён не для этого, — язвительно замечает парень, и даже находясь в темноте, которую рассекает только свет её палочки, видит, как нежелательная собеседница закатывает глаза. — Но, очевидно, для той, кто вырос в обществе прислуги, этого не понять. Так что я даже не буду тратить своё драгоценное время на пустые разговоры с тобой.

Хм, снова намёк на её мать-магглу?

Как же это в его стиле.

— Он твой друг, — еле слышно шепчет Каролина, с глубокой жалостью смотря на притихшее больное существо.

Глаза его заволокла белёсая дымка, пушистые перья пригладились, да и весь он являл собой просто заболевшего маленького несчастного зверька.

От одного вида его хотелось выть в голос.

— Да насрать, — резко выплёвывает Мракс и выходит из стойла, намеренно задевая каштановолосую плечом. — Хочешь, забери его себе. Скучать всё равно не буду.

И уходит, даже ни разу не оборачиваясь.

Каролина подходит ближе к зверю, кланяется ему, как их этому учила Пенелопа Пуффендуй на своих уроках магозоологии, и, дождавшись ответного слабого поклона, позволяет себе коснуться своей мечты.

— Здравствуй, Кельпи, — шепчет она, с восторгом проводя ладонями по мягким влажным перьям. — Меня зовут Кэрри, можно я буду твоим новым другом?

***

Что ж, когда на следующий день Каролина показывает своей лучшей подруге — Елене Когтевран — своего нового друга, златовласая сначала совершенно не верит в происходящее.

Где такое видано, чтобы чистокровные снобы так просто разбрасывались своими вещами?

Позже, через некоторое время, которое она потратила на выстраивание логических цепочек и причинно-следственных связей произошедшего… не то конфуза, не то чуда, она подытожила, что всё это просто глупая шутка.

Слизеринцы это любят: потешаться над наивными школярами.

В конце же концов она заявила, что ни капельки не верит во всю эту браваду.

И, конечно, добавила, что Форез тоже не стоит распускать уши.

После чего последовала длительная и изнурительная лекция о том, что каштановолосая слишком наивная девчонка, любящая доверять всяким там идиотам.

Нравоучения продолжались ровно до того момента, пока к обеду двух спорящих девушек не прервала одна из школьных сов, принёсшая небольшой клочок пергамента от Мракса.

Собственной рукой Николас торжественно расписал в мини-письме о том, что отдаёт своего гиппогрифа-Кельпи полукровке Каролине Форез, и больше он не претендует на это животное.

А также добавил, что с нетерпением будет ждать часа, когда безмозглая скотина сдохнет, ведь, судя по всему, ему недолго осталось, и он с превелики удовольствием понаблюдает, как Форез будет самостоятельно рыть ему могилу.

На неудачную издёвку девушки только закатили глаза.

— В одном он точно прав, — внезапно высказалась Елена, окидывая жалостливым взглядом Кельпи. — Ему не дожить и до весны.

— Я его вылечу, — твёрдо отрезала её подруга, усевшись на солому рядом с животным и тихо поглаживая его по голове.

— Вряд ли, — протянула когтевранка, поджав губы. — Лишь потеряешь время, а нам уже пора начинать готовиться к экзаменам.

— Мой отец — лекарь, забыла? — напомнила подруге Каролина, немного хвастливо ухмыляясь. — Я его вылечу.

Елена прищурилась и недовольным взглядом посмотрела на гриффиндорку.

Что же это за человек, вы ей скажите?

Как вобьёт себе что-нибудь в голову, так и магией из неё эту идею не выпрешь.

— Хорошо, — изрекла блондинка, складывая руки на груди. — Но я тебе помогу. А потом ты дашь мне на нём прокатиться.

Форез только понимающе усмехнулась.

Даже несмотря на то, что мать её подруги — одна из величайших волшебниц за всю историю магии, много чего её дочери не позволялось.

Не только из соображений безопасности, как, например, с гиппогрифом, но и потому, что это было чересчур дорогое удовольствие.

Что ж, она же, в свою очередь, не прочь разделить столь прекрасное удовольствие с подругой.

***

— Вижу, ты всё-таки это сделала, — намеренно растягивая гласные, пережёвывая каждую вылетающую изо рта буковку, лепечет Мракс, подкрадываясь сзади.

После их небольшой договорённости прошло уже три месяца, в Хогвартс постепенно приближалась весна, началась более усиленная подготовка семикурсников к сдаче ЖАБА, и за всё это время Каролина смогла сделать то, на что, как думал Николас, у неё не хватит ни знаний, ни умений.

Она вылечила Кельпи, поставила его на ноги, а потом ещё и заставила снова летать и радоваться жизни.

— Только не говори, что сомневался в моих способностях, — даже не оборачиваясь лицом к неожиданному гостю, с явной насмешкой проворковала Каролина, сидя на небольшом клочке тёплого пледа, постеленного прямо на начавшую прорастать из земли зелёную травку большого луга, расположенного на нижних холмах возле школы.

— Ни капли, — ядовито изрёк Николас, подходя ближе к девушке.

Он посмотрел вверх.

Высоко над их с Форез головами парил большой, пышущий силой и здоровьем, гиппогриф, отливая на полуденном солнце то голубым, то серебристым окрасом, и что-то там рычал, пока мимо него пролетали мелкие птицы, которых он стремился поймать, вероятно, чтобы добыть себе ужин.

— И как ты только это сделала? — требовательно поинтересовался он, обращая взгляд теперь на свою собеседницу.

Форез, одевшись в рабочую мужскую одежду, что было совершенно непозволительно (но, как, впрочем, и всегда, она была первой среди всех учеников, кто стремглав пытался нарушить сотню школьных правил), которая магией была специально подогнана под её размер, и укутавшись в свою тёплую мантию, одиноко сидела посреди холодного луга, на котором только-только начали заигрывать первые краски весны, где-то потихоньку даже начали всходить первые росточки горько-сладкого вереска, и читала свой любимый учебник по нумерологии.

— Даже нанятый отцом магозоолог не смог сказать по поводу его здоровья ничего вразумительного, а ты его вылечила…

В голосе Мракса явно сквозило удивление, смешанное с — ей случайно не показалось? — уважением и некоторой печалью.

Видимо, он жалел, что так легко распрощался со своим питомцем, хотя и был точно уверен, что он не выживет.

— Я всего лишь показала ему, что я его друг, когда ему было одиноко, — не отрываясь от книги, поведала ему Каролина. — Он заскучал, а из-за скуки развилась его болезнь. Я смогла её побороть. Вот и всё.

Николас внимательно её слушал, не совсем понимая о чём она говорит.

Точнее он понимал о чём, но не понимал, как это могло быть связано с болезнью Кельпи.

Это же полная глупость, дурость и идиотизм — заболеть из-за скуки.

— Ничего это не глупость, — запротестовала в ответ на его слова девушка, и наконец обратила на нежданного компаньона своё драгоценное внимание. — Любому прирученному животному необходимо внимание хозяина, которым ты постоянно обделял Кельпи, ему стало одиноко и скучно, а это в свою очередь повлияло на его физическую активность.

— И с чего ты всё это взяла? — как будто и не особо сильно интересуясь этим вопросом, произнёс волшебник.

— С того, что я достаточно изучила этот вид и его повадки, — горделиво изрекла Форез. — Тебе тоже следовало почитать об этом книги, до того, как ты довёл несчастное животное до предсмертного состояния.

— Да как ты смеешь?..

Договорить, точнее кинуть очередное оскорбление, парню не дал внезапно спикировавший вниз предмет их обсуждения, нёсший в своём клюве одну из ворон, которые обычно летают в Запретном лесу.

Приземлившись рядом со своей новой хозяйкой, гиппогриф кинул к её подогнутым ногам мёртвую птицу, очевидно, так он делился с ней своей добычей.

Но успокоив питомца в том, что она не голодна, Каролина без какого-либо смущения или отвращения подобрала ворону и кинула её Кельпи, схватившему продолжение своего обеда прямо на лету и принявшемуся смачно уплетать ворону.

Закончив с этим, Кельпи подошёл ближе к Форез и аккуратно прилёг возле неё на свободное место на покрывале.

Лежать на голой земле — не в его принципах.

Мракс смотрел на Кельпи с некоторой затаённой грустью.

Рядом с ним гиппогриф никогда не был таким ласковым и обходительным, в противовес этому он часто рычал и кусался, когда колдун хотел на нём покататься или просто пытался погладить.

К Форез же он явно тянулся: ластился об её руки, урчал от наслаждения, когда та его гладила, даже пристроился у неё под боком, разрешая на себя облокотиться.

И где чёртова справедливость в этом мире?

— Погладь его, — неожиданно даже для самой себя предложила оппоненту Каролина.

Просто посмотрев на Мракса она внезапно увидела себя.

Ту девочку, которая только несколько месяцев назад мечтала всего лишь погладить гиппогрифа.

Пока, конечно, его глупый хозяин просто не отдал ей его.

Кэрри ведь даже предлагала ему деньги за Кельпи, но тот только отмахнулся от неё, обронив что-типа:

“У нищих и без меня нет денег, а тут ещё и за мёртвую тварь нечего взять”.

На том они и разошлись.

Повторять Николасу дважды не пришлось.

Проделав знакомый всем ритуал, он подошёл ближе к животному, аккуратно протягивая ладонь, чтобы его погладить.

Всё это под строгим взглядом Форез, конечно же, которая руководила действиями, как и Мракса, чтобы тот своей привычно-родной резкостью снова не оттолкнул от себя гиппогрифа, так и Кельпи, чтобы тот не начал вдруг капризничать.

— Хочешь его вернуть? — понимающе поинтересовалась каштановолосая, видя, что у бывших друзей медленно налаживается контакт.

Оказывается даже у склизких чёрствых слизеринцев есть душа.

— Нет, — неожиданно признался Николас, переводя потеплевший взгляд на девушку. — Он ведь твой.

Кто знает, может сейчас, спустя почти семь лет полного игнорирования и явного недолюбливания друг друга, у них получится подружиться заново?

***

Прошло ещё три месяца. В Англию пришло лето, а вместе с этим в Хогвартсе наступила самая тяжёлая пора — экзамены.

Все ученики школы, за исключением разве что пятых и седьмых курсов, разъехались по домам.

Теперь находясь в относительной тишине, как в собственных гостиных или Большом Зале, так и за стенами школы, где стояла прекрасная солнечная погода, ученики теперь могли спокойно повторять пройденные материалы и готовиться к сдаче СОВ и ЖАБА.

Чем и занималась Каролина Форез, снова уйдя на свою любимую поляну в сопровождении Кельпи, небольшой корзинки с едой и книг.

Кучи книг по зельеварению, так как уже завтра состоится именно этот экзамен.

— Тебя даже не видно за всеми этими талмудами, — откуда-то со стороны донёсся до девушки возмущённый мальчишечий голос и, обернувшись, она увидела направляющегося к ней Маркса. — И зачем я только брал с собой учебники? Знал же, что ты стаскаешь сюда всю библиотеку.

— Ха-ха, как остроумно, — изрекла на его насмешку каштановолосая, внимательно наблюдая за тем, как он присаживается на другой край пледа. — Это место для Кельпи, — язвительно заметила она.

— Ничего, один день он сможет провести и лёжа в траве, — фыркнул на явную провокацию парень и залез в корзинку с едой, с удовольствием выуживая оттуда большое зелёное яблоко.

На губах заиграла довольная улыбка.

Форез явно принесла его для него.

Сама она такие не ест, потому что больше любит ягоды.

— Как давно ты здесь сидишь? — промычал блондин, откусывая от своего лакомства довольно приличный кусок и наблюдая за тем, как в небе кружит Кельпи.

— Не знаю, — искренне ответила волшебница.

Она совсем не следила за временем.

— Я пришла сюда сразу после того, как у нас закончились занятия.

— Значит, давно, — хрумкая яблоком, подытожил Николас, припоминая, что у гриффиндорцев и пуффендуйцев сегодня уроки заканчивались на два часа раньше, чем у слизеринцев и когтевранцев.

Сразу видно, какие факультеты здесь учатся, а какие пинают балду.

На несколько минут между молодыми людьми зависло спокойное молчание, прерываемое лишь шумом ветра, шелестом книг Форез и его чавканьем.

Специальным, конечно же, чтобы позлить девушку и вырвать её из нирваны.

Но та, как будто специально, не реагировала.

— Может полетаем? — внезапно предложил ей парень, уже дожевав свой перекус.

— Я готовлюсь к ЖАБА, — недовольно отрезала Каролина.

Как знала ведь, что при одном только его появлении, в её мире тишины и покоя зародится смута.

— И тебе бы тоже стоило: осталось всего полтора дня.

— О нет, я только что вырвался из лап Слизерина, — отозвался Мракс, делая гиппогрифу пару знаков, отчего животина спустилась обратно на землю к ним. — Мне нужен перерыв.

И не спрашивая разрешения, никак не предупреждая свою спутницу в своих намерениях, в общем, не делая никаких намёков, он резко подхватил девушку на руки и, прежде чем та осознает, что происходит, посадил её на Кельпи, сам пристроился за её спиной и рванул вверх.

— Мракс! Дьявол тебя побери! — на высоких частотах провизжала кареглазая, когда лёгкая дезориентированность прошла, и она поняла, что её буквально похитили. — Что ты творишь?!

— Устраиваю нам перерыв, — непринуждённо отозвался колдун, позволяя гиппогрифу управлять полётом, но всё же тихонько направляя его. — Ты скоро сама превратишься в один большой учебник, поэтому нам просто необходимо отвлечь тебя от этой рутины.

— Завтра экзамен! — запротестовала девушка, всё ещё надеясь, что они вернутся обратно.

— И я уверен, что ты сдашь его лучше всех, — заверил её волшебник, впрочем тут же самодовольно посмеиваясь: — Ну, после меня, конечно.

— Ну да, ты же у нас непревзойдённый зельевар, — язвительно поддакнула ему каштановолосая, очевидно, сдавшись на уговоры — она твёрдо будет продолжать убеждать себя в том, что это были они — Маркса и позволила себе опереться на его грудь. — Куда хоть летим-то?

— К водопаду, — просто пояснил колдун, и оставшиеся пять минут полёта они провели в молчании.

Пока не прибыли к широкой скале, расположившейся глубоко в Запретном лесу.

Скала была сама по себе не слишком примечательна, такая же мрачная и зловещая, как и весь Запретный лес.

Но вот небольшой бурный поток воды, бивший из неё, был великолепен.

В этих водах, как потом выяснили Кэрри и Елена, обитали какие-то маленькие жучки, которые светились в темноте, и за счёт их свечения вода здесь переливалась то синими, то фиолетовыми красками, что несомненно притягивало взгляд и завораживало надолго, заставляя отречься от внешнего мира.

— Красиво, — в который раз прошелестела Форез, сидя рядом с Николасом и неотрывно наблюдая за игрой цветов.

— Угу, — поддакнул ей маг.

Однако его внимание, в отличие от девушки, было полностью сосредоточено на ней самой, и он, как художник, собирающийся писать с неё картину, рассматривал каждую черточку её лица, каждую впадинку и неровность.

Это было так забавно, после стольких лет холодной войны, вдруг влюбиться в неё.

Даже сейчас он порой не до конца понимает свои чувства:

Иногда Форез со своим ослиным упрямством бесит его так, что хочется её просто взять и придушить.

А иногда, вот как сейчас, он застывает перед ней с абсолютно тупым выражением лица и смотрит так, будто она — само волшебство, внезапно открывшееся перед ним, маглом.

Жаль, что родители не принимают его чувств.

— Ты в порядке? — обращая внимание на чересчур отрешённый взгляд волшебника, направленный куда-то сквозь неё, обеспокоенно полюбопытствовала Каролина.

— Да, всё хорошо…

— Не ври, — недовольно перебила его ведьма, интуитивно чувствуя, как он начинает юлить. — Я уже несколько дней наблюдаю за тобой и вижу, что не всё в порядке.

— Ты придумываешь, — отмахнулся молодой человек, но разве можно было бы с ней просто так избежать этого чёртового разговора?

Нет.

— Просто расскажи мне, — мягко попросила девушка, разворачиваясь к Нику и переплетая его пальцы со своими, передавая ему таким образом своё тепло и уверенность.

Он устало вздохнул, передёрнул плечами и покрепче сжал ладони возлюбленной.

— Мои родители узнали о нас, — резко, на выдохе протянул он, заглядывая прямо в глаза своей спутницы.

— О, — только и ответила она, представляя во что могло вылиться это. — Но как?

— Не знаю, возможно, Салазар им всё рассказал, возможно кто-то ещё…

— И что? Они говорили с тобой об этом?

— Отец прислал гневное письмо, в котором запрещает мне с тобой общаться. А мать… я не знаю, но, наверняка, она тоже не в духе, — признался Мракс, внимательно следя за реакцией девушки.

Она основательно о чём-то задумалась, а через секунду забрала свои руки из его тисков, становясь намеренно серьёзной.

— И каков твой ответ? — спросила она, смотря ему прямо в глаза.

Это их любимая привычка.

— Наша вечность ещё не закончена, — убедительно произнёс Николас, очевидно, что-то усердно обдумав у себя в голове и теперь вынося вердикт: — Мы должны сбежать в другую страну. Подальше от моих грёбаных родственничков и всех тех, кто хоть что-то о нас знает. Мы могли бы начать новую жизнь вдалеке отсюда: новое место, новые люди, новые мы. Как насчёт этого?

Вместо ответа Каролина просто придвинулась ближе к возлюбленному и аккуратно провела своими губами по его, соприкасаясь кожа к коже, делясь с ним своими чувствами и мыслями.

Вкладывая в столь незначительное, почти целомудренное действие всю любовь и заботу, живущую в её сердце.

И получая в ответ то же самое.

Сейчас они были так счастливы.

И ещё не знали, что за их спинами искусные тёмные маги плели свои грязные козни.

Хотя… всего лишь на секунду… на жалкое мгновение можно было бы подумать, что у злодеев есть оправдание…

Ведь, как можно разбавить чистую кровь древнего рода магловской, пусть даже если девушка — полукровка?

***

На следующий же день Мракс, после успешной сдачи экзамена, в довольно спешном порядке собирал свои вещи, готовясь уже сегодня ночью, после праздничного бала в честь выпуска из школы и выдачи дипломов, вместе с Кэрри улететь прямо на Кельпи в какую-нибудь деревушку поблизости Лондона.

А уж оттуда магловским способом добраться до самого Лондона и до речного порта, где они могли бы купить билеты на корабль.

В стратегических думах об их более-менее комфортабельном путешествии, прошло полдня.

За это время у всех студентов прошли последние экзамены и осталось только дождаться вечера, не мандражируя и ни в коем случае не показывая всем вокруг что у него на уме.

Что было довольно сложно, ведь у парня отчего-то всё время бешено колотилось сердце, голова шла кругом да и желудок был не на месте.

За сегодня он ни разу даже не поел, потому что не мог нормально держать в руках столовые приборы.

Это всё было странно.

Его шестое чувство ему что-то постоянно шептало.

Но он решил спихнуть всё на предстоящую нелёгкую поездку, потому и старался не обращать внимания на своё тошнотворное состояние.

Придя в конюшни под Хогвартсом, чтобы ещё раз проверить запасы еды и одежды, искусно спрятанные в стойле рядом с Кельпи, Ник ожидал, что застанет там возлюбленную, с которой они должны были ещё раз обсудить план действий.

Но его ждал неприятный сюрприз в виде зарёванной Елены Когтевран, которая явно поджидала свою подружку, прекрасно зная, что, если не в библиотеке, то её всегда можно застать здесь.

Опять поцапалась с Адэром Бароном?

— Что на этот раз случилось? — невесело полюбопытствовал у знакомой парень, подходя ближе.

Елена Когтевран и Адэр Барон были врагами ещё похлеще, чем сами Николас и Каролина в прошлом.

Вот только в отличие от них Барон был влюблён в Когтевран с самого детства, а та, в свою очередь, не хотела ничего даже слышать о его чувствах, постоянно отвергая.

Считала себя выше этого — быть предметом восхищения скользкого слизеринца.

Елена, заслышав его, обернулась к нему всей фигурой, и слёзы с новой силой покатились из её глаз.

Видя, что девушка содрогается в истереке, Мракс сжал её за плечи, стараясь таким образом поддержать и, на самом деле, чувствуя себя совершенно неловко.

Никто и никогда не плакал перед ним.

Через минуту первая красавица самого умного факультета в их школе чуть подуспокоилась, видимо, желая во чтобы то ни стало выговориться перед сокурсником.

Но, честное слово, лучше бы она молчала.

Николас готов был бы отдать многое, чтобы она ничего не говорила.

Просто разучилась складывать буквы в слова.

Или её бы поразило какое-нибудь проклятие.

Он был бы безмерно счастлив любому раскладу.

— Им задали приготовить “Напиток живой смерти”… — охрипшим голосом еле-еле протянула она, насильно проглатывая сопли и слюни. — Но что-то пошло не так… — Всхлип.

И где-то под рёбрами у Мракса заскрёбся ещё отчаяние червячок сомнения и тревоги, который-то и не давал ему сегодня жить спокойно.

— Ник… — Всхлип ещё громче.

А сердце у него уже зашлось в бешенном галопе.

Он буквально чувствовал, как его начинает лихорадить.

— Ник, она мертва-а-а, — из последних сил цепляясь за сильное тело тонкими трясущимися руками, то ли провыла, то ли проскулила на всю конюшню Елена, падая перед ним на колени.

В её мокрых от непрекращающихся слёз ладонях из-за отсвета факелов блеснула старая серебряная подвеска на цепочке.

На медальоне, широко распустив по сторонам крылья, была выцарапана прекрасная сова, — самая дорогая и любимая вещь, которая только имелась у Кэрри.

Он рухнул на ноги вслед за Когтевран, разом чувствуя, как непрерывно колотящееся сердце вдруг неожиданно останавливает свой бег и просто застывает.

Как лихорадка бьёт его тело до видимой трясучки.

Как мозг совершенно перестаёт работать и воспринимать какую-либо информацию.

Вместо этого там появляется какой-то густой чёрный туман, заволакивающий собой всё пространство.

Будто связь с реальностью и вовсе потеряна.

Он не до конца понял…

Что?

========== Глава 4. “Семья”. ==========

Комментарий к Глава 4. “Семья”.

Помните, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя эту историю, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

Мы навеки связаны с теми, кто с нами одной крови. И пусть мы не выбираем своих родных, связь с ними может стать великой силой. Или глубочайшим разочарованием.

Из телесериала “Первородные/Древние” (The Originals).

— Госпожа, оно просто великолепно, — еле слышимым голосом восторженно лепечет одна из служанок, то и дело поправляя длинный шлейф невинно-белоснежного платья, богато расшитого золотыми нитями, перламутровыми жемчужинами и драгоценными камнями.

Лукреция на её слова лишь кривит губы и закатывает глаза, просто стараясь ровно дышать и не сбиваться с сердечного ритма, пока грудь и живот неудобно стягивает корсетом.

Лёгкие зажаты в прочном коконе ткани; дышать — совсем непозволительная роскошь, и иногда девушка думает о том, что и вся её жизнь вот такая же, словно стянута тугим корсетом.

А она бежит, как от погони, сквозь густые и мрачные терни леса, задыхаясь.

Всё это так похоже на хорошо разыгрываемый спектакль…

Спектакли строятся на лжи.

— Оно похоже на саван… — в противовес словам прислуги хмуро тянет каштановолосая и иронично ухмыляется: — Вот бы меня в нём и похоронили.

На опрометчиво брошенное, но столь правдивое — странно слышать правду из уст застарелой лгуньи — предложение пара старых девиц, что убирают роскошную гриву хозяйки в замысловатую причёску, хмурятся и возмущаются, сетуя о том, что с такими шутками нужно быть поосторожнее.

Поучают несмышлёную (о, за всю свою короткую жизнь она пережила гораздо больше, чем они, и это, наверняка, ей есть чему их поучить) девчонку тому, что сегодня, вопреки всему, она должна быть весела и радостна.

Ведь Господь всё слышит и всем воздаёт по заслугам.

И снова ложь.

Янтарные глаза смеются.

Господь, вероятно, стал со временем глух, и больше не слышит молебствований своих творений.

Или же ему совершенно плевать.

Как ещё Лукреция может объяснить то, что ни одна из её искренних, душевных, исходящих от самого сердца, молитв не была услышана?

Или может, зная о её грехах, Господь ей не поверил?

— Твои няни правы, дитя моё, — откуда-то со стороны монотонно распевает старый понтифик, подходя ближе к дочери. — Хватить с тебя этой серости и трагедии. Сегодня прекрасный день: твоя свадьба.

— Скорее это церемония моих похорон, — язвительно продолжает каштановолосая.

И снова смотрит в большое зеркало, в котором отражается роскошная, молодая, прелестная женщина с несчастной душой и тяжёлой судьбой.

Она столько раз приносила себя в жертву ради семьи.

Той, которая её не любит.

Той, для которой она служит вещью.

Той, которую она ненавидит всем своим гнусным почерневшим сердцем.

Кроме одного…

— Какая по счёту уже? Третья? — по доброму насмехается над собой она.

Но напускное веселье не трогает глаз.

Как и губ, собственно, ведь они то и дело кривятся в угрюмых ухмылках — так любит делать её старший брат.

Что это вообще за дело — свадьба без любви?

Её сердце давным-давно отдано другому, но это никогда никого не волновало.

Так неужели, как и сотен других девушек, простолюдинок, её ждёт только смерть в стане собственной семьи и вечное забвение в чужой?

Она ведь точно знает: это не в последний раз.

Всё будет повторяться вновь и вновь.

— Ты всё также молода и прекрасна, так почему бы тебе не выйти замуж и в третий раз? — совершенно не ожидая ответа на поставленный вопрос, интересуется у неё старец, прожигая взглядом, а госпожа думает только о том, хватит ли у неё когда-нибудь смелости навечно закрыть эти холодные серебристые омуты.

Но сколь бы бесчестна и лжива не была она — Лукреция Борджиа — столь низко пасть она не может.

Зато стать в очередной раз политической игрушкой собственного отца…

Что ж, она всего лишь женщина.

Она — ничто против мужчины.

Она — ничто против своего родителя.

Она — ничто против главы церкви.

Так было всегда.

— Я снова твоя разменная монета, — понимающе улыбается папе его малышка Лу, снова не сумев удержать язык за зубами.

Она говорит правду.

Когда ты всего лишь торг или, вернее сказать, скот, которым хозяева распоряжаются согласно своим многочисленным и весьма переменчивым прихотям, можно забыть даже о том, что ты женщина, и вместо постоянного раболепствующего овечьего блеяния, наконец научиться показывать волчьи когти, которые упорно старалась прикрывать белоснежной шубкой.

О, она бы с удовольствием разодрала ими лицо этого дряхлого ублюдка.

— Шлюха, которая должна раздвинуть ноги для того, чтобы ты получил свои чёртовы земли и войска, — упрямо заканчивает она, зная, что её слова не останутся без внимания.

И…

По нежной румяной щеке проходится шершавая старческая ладонь, принося с резким ударом тяжёлую боль.

Вот и подтверждение её собственных слов: шлюха за непокорность получила наказание.

Нянечки и служанки в ужасе пищат, не понимая, как их главный поводырь в Царствие Небесное может поступать так с собственной плотью и кровью.

О, они ещё не знают, что в его костлявых руках есть сила и на большее.

Лукреция даже не морщится на проявленную агрессию, не пытается ощупать больное место, которое горит огнём, только поглубже вздыхает в ответ, сцепляет руки перед собой в замок и выпрямляет ровнее спину.

— Для простой шлюхи ты слишком умна, — склоняя лицо ближе к уху дочери, шепчет старик, с презрением смотря на суетящихся, истошно что-то вопящих позади них служанок. — И тебе следует научиться использовать это качество правильно… ты ведь не хочешь закончить свою жизнь в монастыре, как твоя тётушка?

Вот, что она из раза в раз получает взамен за свою покорность.

И в голосе праведника, в бесчувственных глазах его цвета самой дорогой стали сквозит такое душащее неозвученное обещание, что от лёгких насмешливых улыбок Лукреции ничего не остаётся.

Что ж, она в очередной раз должна сделать всё, что в её силах, ради благополучия её семьи.

Её жизнь, её счастье — это самая последняя вещь, о которой вспомнит отец, даже если весь этот мир сгорит в огне.

— Тогда мне стоит продолжить готовиться к свадьбе: осталось несколько часов.

***

До очередных самых главных минут в жизни любой достопочтимой девушки остаётся лишь полчаса.

Борджиа, на самом деле, на всё это совершенно плевать, но только ради того, чтобы поддержать имидж и не упасть в грязь лицом перед всей городской знатью, она снова придирчиво осматривает себя в зеркале: густые каштановые волосы старательно убраны в низкую причёску так, чтобы не мешаться во время танцев; на голове золотая узорная диадема, украшенная бриллиантами; от диадемы, струясь лёгким шёлком, отходит великолепная фата, расшитая золотом.

А о платье и говорить ничего не стоит.

Во всё это великолепие отец вложил не мало средств… как жаль, что и этого она по достоинству оценить не может.

Это всё спектакль…

Всё это ложь.

Да и где тут быть правде, если всё это было организовано только с той целью, чтобы подороже продать её красивое тело и чёрствую душу?

Но, к чему это она?

Душа её никому и не нужна, как оказалось.

И, видимо, никогда не была.

Вот это правда.

— Ты великолепна… — срываясь на беззвучный шёпот, выдыхает позади неё до боли знакомый голос.

По началу Лукреция даже пугается, не понимая, как он проник в её покои, если вход сюда воспрещён любому мужчине, кроме разве что отца, но быстро вспоминает, что для старшего брата проникнуть в чью-либо обитель — простое развлечение.

— Чезаре, — хрипло тянет девушка и тут же замолкает.

Где-то в горле раненой птицей усиленно забилось сердце.

Дышать снова стало так тяжело — она сбилась со строго выстроенного ею ритма.

Голос её не слушается.

— Ты должен уйти. — Глупая фальшь.

“Молю, забери меня отсюда!” — безмолвно вопит она, рассматривая его в отражении позади себя.

Он стоит возле самой двери.

Такой холодный, невозмутимый.

В праздничном камзоле, без любимого меча наперевес.

Даже немного непривычно, ведь для брата расстаться с оружием — всё равно, что добровольно прийти в логово кровожадных врагов.

Лицо его немного прикрывают длинные белые волосы, но даже через них Лукреция видит любимое грозовое небо в его глазах.

На её тихую реплику Борджиа только криво усмехается.

— Лукреция… — делая маленький шажок по направлению к ней, медленно тянет гласные он, смакуя каждую букву любимого имени. — Неужели, ты прогоняешь меня?

Как будто она в силах это сделать.

— Ты не должен здесь находиться, — строго отрезает кареглазая, поворачиваясь к нему всем телом. — Это запрещено: в комнате невесты не должно быть мужчин.

class="book">— Я твой брат, — вяло оправдывается светловолосый и снова шагает к ней.

— И ты не исключение, — констатирует девушка, наконец, выровняв дыхание.

Он в самую первую очередь “не исключение”.

К сожалению, не надолго.

— Разве? — интересуется у сестры мужчина и достигает своей цели.

Подходит к ней вплотную.

Вблизи рассматривает прекрасные узоры, вышитые на платье, тонкие чувственные украшения: жемчужное колье и серьги — подарок её жениха, которые непременно хочется сорвать и выкинуть куда подальше, чтобы они не смели очернять её тонкую белую кожу своей роскошью.

Всё это как-то слишком чересчур.

Всё это не Лукреция.

Всё это ложь.

Ему больше нравится, когда сестра надевает простые белые ситцевые платьица, носит на шее его медальон, а на голову водружает венок из пахучего вереска.

И, словно последний мальчишка, носится по зелёным лугам, играя в догонялки со своей лошадью.

Вот это правда.

И самое главное, он заглядывает в тёмные, отливающие янтарём глаза, на дне которых застыла печаль.

Та самая печаль, которая чёрными ядовитыми сгустками оседает в сердце Борджиа-старшего, перемешиваясь с бешеной, клокочущей в нём злостью, которой он не давал выхода, ожидая всё более подходящего момента.

Чезаре поднимает руку и лёгким прикосновением проводит по румяным щекам девицы, зорким глазом замечая почти невидимый розоватый след.

В душе ещё больше разгорается пламя несокрушимого, несущего злосчастные бедствия, урагана.

— Кто тебя обидел? — мрачно интересуется он, уже давно зная имя их главного врага.

На языке, в предвкушении, раскрывается сладкий вкус крови неосторожного обидчика.

Которую он обязательно прольёт.

Нужно лишь ещё немного подождать…

Правда, совсем немного.

— Отец преподал урок, — еле-еле шепчет Борджиа, неосознанно прикрывая глаза в блаженстве и ластясь о нежные ласки.

Ей так давно не хватает простого тепла.

Его тепла.

Она открывает глаза, заглядывает в его серебряные омуты и снова тонет.

— Я так устала, Чезаре, — неразборчиво признаётся она, а из уголка левого глаза скатывается крохотная слезинка.

Для старшего брата видеть его малышку Лу такой разбитой — не впервые.

Но каждый раз, видя её слабость, он чувствует чью-то невидимую руку, в стальные тиски зажимающую его сердце, и через мгновение видит, как его вырывают из клетки непрочных рёбер.

Только с ним младшая сестрёнка всегда была самой собой.

Только ей, самый жестокий и самый расчётливый, Борджиа являл свою истинную сущность.

Между ними не было ни секретов, ни расстояния, ни лжи.

Только истина.

Только правда.

Так повелось с детства.

С того самого момента, как маленький мальчик, бросив игры на деревянных мечах со старшим братом, увидел в колыбели столь чудесное творение: маленькую, светленькую, розовощёкую девочку, которую хотелось прижать к груди и никогда не отпускать.

Тогда же он подарил ей случайно найденный им в реке старый серебряный медальон с вырезанной на нём изящной совой.

Этот медальон стал залогом их неразрушимой связи.

Всю свою жизнь они были неразлучны.

Доверяли друг другу больше, чем самим себе.

Всю свою жизнь они были дополнением один другого.

И оборвать эту связь не смогли ни браки на чужих людях, ни запреты отца, ни общественность.

И пусть весь Мир катится в Тартар, если посмеет отнять её у него.

— Осталось совсем немного, любимая, — шепчет ей в самые уста мужчина, прежде чем осторожно провести языком по впадинке на нижней губе, захватить её несильно зубами, оттянуть и, сквозь глухой стон, скользнуть глубже.

На пару секунд они предаются сладостному греху, один другому позволяя насладиться друг другом по капле.

— Наша вечность ещё не закончена.

И это тоже правда.

***

В средневековье Италия утопала в крови не только из-за междоусобных войн, устраиваемых сильными мира сего, но и из-за существ, что эту кровь пили алчно и ненасытно.

Их могли считать семьёй священной, но Рим, обагрённый кровью, знал правду — Борджиа есть настоящие монстры, пришедшие из тьмы веков.

Недаром Чезаре Борджиа, слывущий прекрасным воином, верным соратником, многообещающим великое будущее молодым человеком и пользующийся поддержкой верных солдат и самого Короля, поднимает восстание против собственного отца.

Захватывает власть и почти заставляет всю Италию склониться перед мощью нового папы.

Он делает это только ради большой и глубокой любви, которая согласно Судьбе, звёздам, Вселенной и не должна была бы принадлежать ему…

Но разве есть хоть одна преграда, способная выстоять жестокую силу истинной любви?

Чезаре Борджиа готов сравнять весь этот Мир с землёй.

Готов устроить дикие, безумные пожарища, которые бы осушили моря и океаны, которые бы уничтожили всё живое на своём пути.

Лукреция знает, всё это — ради неё.

Все эти изуверства и истязательства — ради них.

Вся эта кровавая вакханалия — ради светлого будущего, о котором брат постоянно твердит бессонными ночами, когда они делят одну постель на двоих.

Чезаре надёжно держит её в своих объятиях, горячо дышит ей в шею и шепчет о том, что будет дальше.

Он не смеет ей лгать.

В его жадных руках, ласкающих её тело, нет обмана, в её руках, вцепившихся в его плечи — тоже.

Лжи нет, есть только правда.

Но она горька.

Лукреция несет её в глубине сгнившего сердца и продолжает хранить секреты.

Она раздвигает ноги широко, до тянущей боли, и обхватывает его талию как можно крепче, чтобы принять его в себя полностью.

Как можно глубже.

Так, чтобы не осталось расстояния, чтобы не осталось ничего, кроме них.

Чтобы ложь не посмела просочиться между ними.

Но, оказывается, уже слишком поздно.

Она понимает это, когда в очередной раз добавляет особый семейный яд в сладкое вино, которое они обязательно будут сегодня распивать, уютно сидя у камина и размышляя о совместном будущем.

Он часто просит у неё подарить ему дочь. Она хочет сына.

Но Лукреция знает, что блаженство, так внезапно поселившееся в их доме, временно.

До крайности скоротечно.

Совсем скоро грязные, но, ох, какие правдивые, слухи об их связи, разойдутся по всей Италии, и тогда уповать на их несбыточное “долго и счастливо” не придётся.

Борджиа слишком сильно любит брата, чтобы отпустить.

И находит их будущее в смерти.

========== Глава 5. “Вечность”. ==========

Комментарий к Глава 5. “Вечность”.

Помните, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя эту историю, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

[1] Tolle animagique forma (лат.) — прими анимагическую форму.

— Как долго длится вечность?

— Иногда всего одно мгновение.

— … с этим Турниром Трёх Волшебников все будто посходили с ума: в конце года нам нужно будет сдавать предварительные контрольные, чтобы получить допуск к ЖАБА, а они даже не думают учиться! — пылая праведным гневом, выпалила миниатюрная девушка, интенсивно размахивая во все стороны, точнее, жестикулируя руками.

Парень, идущий рядом с ней и постоянно подтягивая на плечи свою лёгенькую и её тяжеленную сумки, на это только усмехнулся:

Его подруга как обычно, если это, конечно, касается учёбы, заводится с полтычка.

— Да брось, Одетт, это ведь весьма интересный опыт: впервые мы общаемся хоть с кем-то, кто вырос за стенами этой школы, — высказал своё мнение брюнет.

— Ох, ну да, как я могла забыть… — наигранно вздохнула девушка и отправила другу один из своих лучших скептических взглядов. — Ты ведь просто в бешеном восторге от Дурмстрангцев.

— Да, как всегда, очень остроумно, — видя, как Эннэйбл пытается сдержать всё больше накатывающий на неё смех, закатил глаза волшебник.

— Хочешь сказать, я не права, Томас? — в притворном ужасе распахнув глаза и резко на одних каблуках развернувшись к собеседнику, побелевшими губами прошелестела ведьма.

Впрочем, Реддл отлично знал всю эту нехитрую актёрскую игру своей лучшей подруги, чтобы понять, что сейчас с её острого язычка сорвётся что-то очень едкое.

— И это не ты носился за старшим братцем Малфоя, умоляя его рассказать побольше о Тёмных искусствах? Знаешь, а ведь несведущим в твоих намерениях людям могло вполне показаться, что ты… нашёл себе предмет для восхищения.

Пф… Ну и хоть кого-нибудь-то это удивило?

Кажется, он наконец-таки научился предрекать будущее.

Даже без предсказательного шара и чайных приборов.

Стоит пойти и похвастаться перед профессором Лонгманом.

Может, он тогда без всяких контрольных поставит ему “превосходно”?

— Я всего лишь налаживал межшкольные контакты, — невозмутимо отозвался Том, отдавая гриффиндорке сумку, в которую она полезла за учебниками. — Не ты ли говорила, что мне нужно больше общаться с людьми?

— Но почему обязательно это должен был быть Малфой? — непонимающе спросила каштановолосая, затерявшись в недрах своей бездонной бочки. — Я ведь теперь даже не могу с тобой нормально общаться: ты всё время с ним!

Ревностные нотки, ярко прозвучавшие в негодующем голосе Эннэйбл, были практически музыкой для ушей мага.

— Никто не запрещает тебе врываться в нашу компанию, — просто ответил Реддл. — Дерек рассказывает много интересного о чёрной магии, о том, чему нас никогда не научат в школе — тебе бы понравилось.

— Вы говорите о чёрной магии? — с искренним интересом переспросила кареглазая.

И в этих самых глазах Том явно усмотрел проблески жажды знаний.

Чего у неё не отнять, так это стремления к изучению всего и вся подряд.

Может, стоит ещё раз попытаться заманить её на свою сторону?

— Да, он много рассказывал мне о Запретных заклинаниях, опасных ядах и даже о крестра…

— Да тише ты! — шикнула на него волшебница, не забыв прикрыть ладонью его рот.

Обеспокоенно заозиралась по сторонам, однако сейчас большинство студентов были на ужине, и коридор казался пустым.

Но это же не значит, что стоит совсем забыть о безопасности.

— Ты ещё покричи об этом на весь Хогвартс! — возмущённо прошипела она. — Забыл, как отреагировал Слизнорт на то, что ты выспрашивал у него такое?

О, да, она же его тогда чуть не убила за излишнюю самонадеянность.

— Да, это не место для таких разговоров, — согласно качнув головой, сказал волшебник. — Ну, так что, ты присоединишься к нам? — с надеждой, что подруга хотя бы сегодня, привлечённая немалым интересом, составит ему и его новому знакомому компанию, спросил он.

— Это же Малфой!.. — возмущённо выдохнула ведьма, вероятно, совершенно поражённая тем, что, на минуточку!, лучший друг, предлагает ей разделить время со старшим братом одного из самых ненавистных чистокровных снобов. — Ноги моей не будет там, где есть этот негодяй!

***

— Дерек, это моя подруга, одна из величайших ведьм будущего — Одетт Эннэйбл, — ладонью указывая на ничего не понимающую девушку, которая при виде новых личностей, посмевших прервать её уединение, даже перестала помешивать варящееся на медленном огне зелье, продекламировал Том. — Одетт, это Дерек Малфой. Он участвует в Турнире Трёх Волшебников со стороны Дурмстранга.

— Приятно познакомиться, — решив сделать первый шаг, весьма дружелюбно произнёс Малфой, протягивая девушке свою руку.

Вероятно, он ждал, что подруга его нового знакомого тут же в ответ протянет ему свою ладонь для знакомства, но девушка не спешила этого делать, бегая неуверенным взглядом с одного молодого человека на другого.

— Что ты устроил? — наконец спросила она, так и оставив без внимания жесты дурмстрангца.

— У тебя всё не находилось времени для знакомства с моим новым приятелем, я решил сделать это немного по-своему, — беззаботно отрапортовал Реддл, легонько пожимая плечами.

Хотя где-то в глубине души уже представлял, как Эннэйбл ему за это отомстит: засунет волшебную палочку прямо в глотку или напоет какой-нибудь дрянью по типу “живой смерти” — фантазия у неё неплохая, так что напридумывать может всякого.

— Хоу, — только и выдавила из себя задумчивая Одетт, переводя взгляд снова на внезапного нарушителя её спокойствия. — И ты так просто привёл его в… сюда?

Что ж, это было произнесено с явными жалостью и обидой.

Девушка была раздосадована происходящим.

Но и это не смогло разжалобить воинственно настроенного слизеринца: он дал себе твёрдую установку подружить этих двоих.

Ведь оставлять Одетт, не желавшую столь неприятного и сомнительного общения, совсем одну было выше его сил, но и дружеские связи с искусным чёрным магом — первостепенная задача, если он планирует в ближайшем будущем осуществить всё то, что уже задумал.

— Брось, Одетт, твои предрассудки сейчас ни к чему. Тут только мы.

— Мои предрассудки?! — пуще прежнего взвилась Эннэйбл. — Это его братец всю жизнь не даёт мне прохода, не забывая каждый день указать на моё истинное место! И ты привёл его сюда, чтобы и он начал подпевать Абраксасу?!

— Эй, — вероятно, недовольный тем, что о нём упоминают только в третьем лице, напомнил о своём существовании Дерек. — Если у тебя война с моим братом, не стоит переносить её и на меня… мы ещё даже толком не знакомы.

— И не будем, — прошипела ему в лицо каштановолосая, быстренько собирая все свои манатки. — Я скорее предпочту сброситься с Астрономической Башни, чем хотя бы даже смотреть на подобных тебе!

И рявкнув на своего, уже, очевидно, бывшего, лучшего друга что-то типа: “Ты полная задница, Томас Реддл!”, — сбежала из Выручай-комнаты, в которой они всегда собирались, чтобы провести время вместе.

Оставшись наедине, оба молодых волшебника ещё долго смотрели удравшей ведьмочке вслед.

У обоих на душе остался неприятный осадок от столь нелицеприятного знакомства.

Может, стоило действительно делать всё это медленней?

— Она ненавидит моего брата? — спустя продолжительное молчание спросил Дерек.

— У них есть разногласия, — нехотя согласился Реддл.

— Дай угадаю: она грязнокровка, — скорее утверждал, нежели спрашивал блондин.

Он вальяжно прошёл вглубь комнаты, обошёл стол, за которым работала девушка, и слегка поморщившись, видимо, в воздухе всё ещё витал запах сладкого вереска, который постоянно следует по пятам за волшебницей, сел в недалеко стоявшее кресло у горячего камина.

Сентябрь был в самом своём расцвете, однако, в этом году был слишком богат на частые ливни и холодные северные ветры.

— Забудь по отношению к ней это слово, — вперившись в мужскую фигуру перед собой недобрым взглядом, негромко предупредил сероглазого слизеринец.

Он не терпел, когда кто-то смел применять к его лучшей подруге столь грязное слово.

Да, Одетт не была чистокровной ведьмой, но зато она была умна, даже умнее его, и обладала силой, куда большей, чем могло бы быть и в сотне чистокровных волшебников.

— О, и как же ты умудрился сойтись с этой гриффиндоркой? Причём маглорождённой? — видя, что новый друг, который по его предположениям был явно против всего этого магловского сброда в Магическом мире, отчего-то привязан к одной из тех, кого, мягко говоря, недолюбливает, поинтересовался Малфой.

— Она моя родственная душа, — честно признался парень, на этом пресекая их дальнейшее обсуждение его Одетт.

***

— Эта дрянь пахнет куда хуже, чем даже выглядит, и ты заявляешь, что я должен её выпить?

С момента ссоры Тома и Одетт прошло уже больше двух месяцев.

За это время Реддл успел вымолить (не на глазах у всей школы, конечно) у неё прощение, даже несмотря на то, что она, такая плохая девочка, не хотела его давать, но, естественно, уже через неделю после глупой ссоры снова спелась со своим дружком, а также более-менее наладил её отношения со своим новым знакомым — друмстрангцем.

Которому они теперь своей, ну, да не будет это слишком громко сказано, дружной компанией помогали преодолеть опасные испытания.

Том здраво рассудил, что если он посодействует победе чёрного мага в этом чёртовом дешёвом спектакле под весьма излишне громким названием, то тот явно не забудет подобного жеста благородия в будущем и также окажет поддержку, когда она будет необходима.

Первый тур как раз оказался на подходе, и, разузнав обо всех деталях (скорее ужасах), что поджидают участников (скорее шизанутых на всю голову идиотов), на пути к победе, теперь осталось дело за малым:

— Я не буду пить эту дрянь!

Когда он говорил о некой дружелюбной обстановке между всеми членами их внезапного трио, он заметно приукрашал действительность.

— Я разве спрашиваю о твоих желаниях? Это не обсуждается: ты выпьешь это!

Даже слишком приукрашал.

— Нет! Ни за что, — манерно растягивая гласные, произнёс Дерек, складывая руки на груди и облокачиваясь поясницей о стол, за котором работала Эннэйбл. — Я не уверен в том, что после такого доверчивого жеста останусь жив.

Реддл, кстати, тоже.

Однако, он всё ещё надеялся, что гриффиндорская натура, даже несмотря на то, что он явно разбавил её своей слизеринской хитростью, возьмёт над ней верх и не позволит так вероломно отобрать чью-то жизнь.

Она бы скорее вызвала Малфоя на дуэль.

— Пф… — только и фыркнула в ответ волшебница. — Не находишь, что это выходит как-то слишком много чести для тебя одного? Хорошие ингредиенты для ядов сейчас не дёшево стоят.

Что ж, по-слизерински она его не кокнула, значит, остаётся только по-гриффиндорски.

— Боюсь, у тебя всё равно не вышло меня переубедить, — нахально тянет старую песню в ответ блондин.

Порой Тому кажется, что Малфой делает это специально, потому как, чем больше начинает злиться и трястись от гнева его извечная оппонентка в выяснении того, у кого же острее язык, тем больше на лице Дерека расцветает улыбка.

Весёлая такая.

Искренняя.

Это даже заставляет брюнета насторожиться отвлечься от очередной ветхой книжонки с многочисленными сочинениями о чёрной магии и перестать быть просто посторонним наблюдателем, но и стать зрителем.

— Что ж, раз так, то разбирайся со всем этим цирком сам. У меня нет на эти глупости времени.

Эннэйбл излишне показательно поражённо выдыхает, опускает на стол, рядом с чугунным котелком, в котором ещё осталось небольшое количество зелья, колбу с безобразной болотно-грязевой жижей, и поднимает с пола школьную сумку, собираясь ретироваться как можно скорее подальше от мужского общества.

— Всё? — явно недоумённо интересуется сероглазый. — Растеряла весь свой боевой дух, мелюзга?

О, дурмстранговец определённо знает куда нужно бить, чтобы привлечь к себе внимание несносной пигалицы.

Карие радужки глаз ведьмы слегка светлеют, если не загораются, и становятся теперь чистого янтарного оттенка, в котором полыхает искренний огонь недовольства.

Шутки о её невысоком росте, хотя откуда они только взялись на уме у Малфоя? (Одетт ниже него всего на одну голову), бесят теперь её также сильно, как если бы он неустанно повторял ей: грязнокровка.

Но следует отдать ему должное, о её магловском происхождении со дня их неудачного знакомства, он больше не заикался.

— Прекрати. Меня. Так. Называть, — на чистом парселтанге шипит девчонка, а парень напротив неё только больше забавляется.

Нет, и всё-таки он делает это специально.

Жаль лишь, что Одетт, обуянная чистым негодованием и явной досадой, этого не видит.

Только больше ведётся на умелую провокацию.

Вступает с молодым чёрным магом в очередную полемику, уже и позабыв, что только что собиралась уйти от него.

— У меня нормальный рост, — твёрдо чеканит она.

— Да, для гнома.

Том был бы готов дать руку на отсечение, если бы утверждал, что подруга сейчас взорвётся.

Глаза метали молнии, руки попеременно то сжимались, то разжимались, видимо, девушка уже думала над тем, как было бы удобнее обхватить ими шею неудачного собеседника и, наконец, придушить его, из носа почти повалил пар.

— Ты… Хватит… Достал… Сколько можно?!

Ого, да Малфой первый, кто сумел довести её до такого состояния, что она даже не может нормальных слов для полноценного предложения подобрать.

— А если… А если я начну оскорблять твой высоченный рост? Тоже мне, вымахала вторая Астрономическая Башня…

Это была довольно слабая попытка…

Но придётся засчитать хотя бы её.

Если бы Том знал раньше, что он может так беззаботно шутить над её ростом и при этом не получить кучу заумных слов и предложений, которые бы явно сделали его посмешищем…

И как только гриффиндорка растеряла рядом с дурмстрангцем весь свой прежний запал?

Серьёзно, как будто бы ей кто-то подпилил её остренький язычок.

— Пф… — фыркает в ответ сероглазый, идеально копируя её мимику. — Не находишь, что это выходит как-то слишком… низко для тебя?

Так, что там необходимо на дуэлях?

Палочки у них есть, секунданты найдутся, в крайнем случае возьмут кого-нибудь под Империо, осталось только большое свободное помещение найти, но для такого дела можно и у Выручай-комнаты попросить об услуге.

— Я тебя сейчас придушу! — едва не взвизгивает на блондина ведьма.

От клокочущей внутри злости волосы у неё стали сильнее пушиться, щёки ещё больше разрумянились нежным розовым цветом, и в глазах засверкали всполохи яркого огня.

Такое умиление, что на слова об убийстве из её уст даже не обращаешь внимания.

Естественно, именно это и делает Малфой:

— Тебе стульчик принести?

Он явно вошёл в раж.

***

— Ты выпустил монстра? — без каких-либо предисловий строго вопросил Дерек, как только сумел изловить друга и припереть того к стенке.

Он не спрашивал.

Утверждал.

На лице дурмстрангца явно читалась озабоченность и даже некая нервозность.

Он был напряжён всем телом — это чувствовалось в его ауре.

Ещё бы он не был — в школе происходят непонятные нападения, жертвами которых становятся маглорождённые волшебники: три ученика уже лежат в больничном крыле, пока не мёртвые, но полностью окаменевшие.

А кто стал зачинщиком всего этого дерьма — даже Мерлин не ведает.

— Конечно, я это сделал, — не стал ходить вокруг да около Томас и, предварительно осмотревшись нет ли кого поблизости, размеренно произнёс: — Не зря ведь мы открыли Тайную Комнату.

О да, на поиски завещанного самим Салазаром Слизерином святилища чистокровных у него ушло больше двух лет.

Он прождал своего часа слишком долго, чтобы сейчас не из-за чего начать тянуть драгоценное время.

— Нельзя было делать этого сейчас, — Малфой был искренне недоволен сложившейся ситуацией. — Ты ставишь под угрозу слишком большое количество людей.

Откровенный намёк на его сокурсников — всему Магическому миру доподлинно известно, что Дурмстранг — первая на очереди школа, изучающая тёмную магию и воспитывающая своих учеников заядлыми попрекателями законов.

— Грязнокровки не будут ждать момента, когда все будут в безопасности, чтобы внезапно захватить власть над Волшебным миром, — несогласно покачал головой брюнет. — Мы должны избавить наш Мир от этой уродливой, гниющей гангрены гораздо раньше, чем они восстанут против древних магических родов и начнут диктовать свои условия.

— Вряд ли только твой Василиск успеет перегрызть им всем глотки — всё же количества не равны, — ядовито усмехнулся сероглазый. — Зато создать ненужный переполох он сможет.

— Хогвартс — это только начало, Дерек, — многообещающе изрёк Реддл, растягивая губы в самодовольной улыбке.

Кто сказал, что у него не всё под контролем?

— Василиск создаст нужный нам переполох, хорошенько испугает всех этих мерзких тараканов, а в скором будущем мы сами сможем ударить с новой силой, да так, что все они попередохнут от страха.

Сложно не согласиться, это действительно разумно.

И крайне отчаянно.

— Ваш директор уже ищет злоумышленника… Он сможет выйти на тебя и монстра? — уже с большей долей интереса полюбопытствовал блондин.

В конце концов они хотят сделать огромное одолжение обоим мирам.

— Нет, — ни капли не сомневаясь в собственной правоте, подытожил слизеринец. — Никто из профессоров или даже учеников не верит в то, что Тайная Комната на самом деле существует — знать им о Василиске просто неоткуда. А уж подумать о том, что во всём этом виноват я… — лёгкая самодовольная улыбка украсила его губы.

Все эти годы он не просто так пахал на эту школу: создал идеальный образ пай-мальчика, отличника, талантливого студента, зарекомендовал себя перед всеми преподавателями: они от него в глубоком восторге.

Такую репутацию мало что может испортить.

Малфой внимательно его выслушал и молча кивнул, видимо, соглашаясь (скорее решив просто довериться), с приведёнными доводами.

Но что-то явно мучило его.

Не давало покоя.

И даже решительность и настойчивость Реддла не вселили в него уверенность.

Это было видно по бегающему неуверенному взгляду, который он то и дело переводил с места на место, по замедленному дыханию через раз…

И молодые люди ещё долго могли бы простоять так, чему Том был явно не рад, потому, когда он уже открыл было рот для вопроса о состоянии напарника, был неожиданно перебит:

— Эта тварь не навредит Одетт?

Этот, казалось бы, невинный вопрос стал первым гвоздём в крышку их общего гроба на троих.

Потому что, какая ему, блядь, разница?

Неужели недостаточно того, что он итак уже безвозвратно влез в их с Одетт мир и покой на двоих?

Затесался между лучшими друзьями, как какая-то ненужная простуда, паскудная болячка, гниющая гангрена, отравляющая всё пространство вокруг них и не дающая нормально видеться и общаться.

Так, как было прежде.

До него.

Томас был не на шутку взволнован подобным проявлением чувств со стороны Малфоя.

А в том, что это были именно они:

Эти самые гнусные, жалкие, ничтожные чувства, — он был уверен.

Но, будучи привыкшим всегда прятать своё истинное лицо за сотнями масок, он хорошо разыграл хладнокровное спокойствие.

Ни капли удивления или злобы.

Тогда как в собственных мыслях уже натравил своего Василиска на этого ублюдка.

О да, он бы с превеликим удовольствием посмотрел, как гигантская змеюка, сытно причмокивая, будет пережёвывать малфоевский хребет.

Напару с его дотошным младшим братишкой, которому, видимо, всегда недоставало мозгов и вместо Дурмстранга его отправили в Хогвартс, где он постоянно травил кого угодно, кого считал ниже себя.

Под раздачу когда-то попадал и сам Том, но он вовремя сумел показать, кто здесь чёртов Царь и Бог.

К сожалению, с Одетт так не прокатило, когда его не было рядом, сухостойный дрыщ всё время тявкал в её сторону.

Безмозглый слюнтяй, который только и может, что ябедничать учителям и прикрываться своими родителями да старшим братцем.

Злость на эту семейку в Реддле кипела уже давно.

— Она неприкосновенна, — безэмоционально поделился правдой слизеринец, пока кулаки в карманах мантии сжимались до побелевших костяшек.

***

Реддл чувствовал, как у него буквально вырывали сердце.

Как кто-то запустил костлявую руку прямо в грудную клетку и, выворачивая наизнанку хлипкие рёбра, теперь тащил на себя кусок окровавленной гулко-бьющейся мышцы.

Мясо оно в Африке мясо — так что из его сердца приготовили ещё и сытное рагу, приправленное специями из несбывшихся надежд и листочками обманутых мечтаний.

И подали прямо на стол, в блюдечке с золотой каёмочкой, чёртовому Малфою.

Прожорливая скотина так и не подавилась.

Не стала биться в частых судорогах и конвульсивных припадках.

Не стала умолять о смерти.

А зря, он бы тогда, возможно, даже простил.

— Ты понимаешь, Том, он признался мне в любви?!

Лучше бы он утопился в Чёрном озере, где плотоядные русалки не преминули бы разорвать его останки на части.

Так, чтобы даже крохи малейшего кусочка плоти, свидетельствующей о его недолгом жалком существовании, не осталось.

Зато счастью, маневренно балансирующему между испугом и неуверенностью, глупой идиотки не было предела.

— Мерлин, я даже не знала, что ответить… Стояла там, как дура, смотрела на него округлившимися глазами и только и хлопала ресницами…

Ох, Одетт, что же ты делаешь?

Почему же не сбежала от этого упыря куда подальше (желательно под крепкое тёплое крылышко своего… лучшего друга, молодого человека, мужа, называй как хочешь, главное в церкви, перед алтарём, скажи “да”, — мантикора их всех задери!)?

Не взяла бы на веру слова этого чистокровного сноба.

Не поверила бы его заунывно-сладким речам.

Не стояла бы сейчас здесь вся такая раскрасневшаяся и возбуждённая, сияющая не хуже люмоса ёбаной улыбкой, и пронзая ей же всё его существо, как магловским электричеством.

На груди каштановолосой блеснула длинная серебряная цепочка с каким-то довольно приметным медальоном.

Неужели подарок от твоего дракклового поклонника?

Мерлин, это просто…

Это слишком.

Слишком дохуя даже для него.

— Он меня поцеловал…

И видят Господь Бог, Мерлин да хоть сам Сатана…

Это его крах.

***

— Что это такое? — твёрдо выспрашивает Одетт, треся перед лицом своего лучшего друга толстой тетрадкой в дорогом кожаном переплёте.

— Дневник, который ты подарила мне на Рождество, — осторожно тянет в ответ Реддл, хотя, конечно, прекрасно знает, что она ждёт от него далеко не таких объяснений.

— Вздумал со мной шутки шутить? — не сдержавшись, грозно рявкает его оппонентка, кажется, готовая хлестануть этой самой тетрадкой прямо по его наглой роже. — Я спрашиваю, что ты с ней сделал?!

— А что я с ней сделал? — монотонно повторяет за ней слизеринец.

От рукоприкладства его защищает только разделившее их расстояние — всего два метра, а какую службу они ему сослужили.

— Почему от неё так ярко свербит твоей сущностью? — всё-таки ставит прямой вопрос девушка.

Придя в Выручай-комнату за уже почти настоявшимся зельем, которое она готовила специально для Малфоя, у которого сегодня было последнее испытание в Турнире Трёх Волшебников, она никак не рассчитывала встретить здесь лучшего друга, который по её расчётам должен сейчас был быть в подземельях вместе с остальными сокурсниками.

В последнее время Реддл был молчаливее, задумчивее обычного, и Эннэйбл, мудро рассудив, решила, что это связано с отклонённой директором Диппетом просьбой о том, чтобы провести летние каникулы в стенах Хогвартса.

Том не хотел возвращаться в приют, но и в школе ему нельзя было оставаться из-за недавних трагических событий.

Нападения неизвестного недоброжелателя дошли до того, что в результате очередного несчастного случая погибла четверокурсница с когтеврана.

И Тому пришлось раскрыть за этими преступлениями своего друга Рубеуса Хагрида.

Конечно, тот был виноват не сам, а лишь косвенно — пронёс в школу чудовище, которое-то и отобрало жизнь одной невинной девочки и ещё десятерых превратило в камень.

Последствия такого глупого решения уже почти были устранены:

Девчонку они, к сожалению, не смогут вернуть обратно, в мир живых, но её тело отдали родителям для нормальных человеческих похорон.

А окаменевшие статуи совсем скоро удастся расколдовать — специальное зелье готовится полным ходом.

Теперь единственной проблемой школы стал финальный этап прохождения чемпионами очередного смертоносного испытания.

Они должны были зайти в Запретный лес и там, в ограниченной территории, конечно, отыскать Кубок Победителя.

Если вам показалось это слишком простым, то спешим заверить, что, чтобы пройти все ловушки (монстры-то оттуда никуда не делись), уготовленные глухой лесной чащей, не хватит и целой жизни.

Потому Одетт и приготовила для своего возлюбленного одну хорошую настойку, которая поможет ему не сбиться с правильного пути.

И неожиданно отвлекшись на разговор с лучшим другом, нечаянно ухватилась за его дневник.

Тут же ощутив, как раскатами грома, по всему её телу пробежала волна чего-то такого знакомого, волшебного, эфемерного и чисто-небесного.

Но загрязненного чернильными кляксами, как старинный пергамент.

— Только не говори мне, что это… — несмело протянула Эннэйбл, наконец, начиная складывать в уме два и два.

— Крестраж, — согласно качнув головой подтвердил её опасения брюнет. — Часть моей души, которую я заточил в этом дневнике.

Он легонько улыбнулся, складывая руки за спиной.

Было так интересно наблюдать за ведьмочкой, которая одним только прикосновением к высшему из его творений поняла, что это.

Прочувствовала в этом дневнике часть его самого, его душу.

И нет в этом ничего удивительного.

Он же говорил: они одно целое.

Со стороны гриффиндорки донёсся несмелый вздох.

— Но тогда получается, что ты… — она не закончила, несмело прикрыв рот, вероятно, боясь, что сейчас её голос сорвётся.

На крик или же на сиплый выдох, она пока так и не решила.

— Всё это был ты… — в глазах чистого янтарного оттенка заблестели слёзы, отчего стали ещё прекраснее. — Все эти нападения, этот монстр, несчастная девочка, умершая в туалете… Это был ты.

— Да, это всё был я, — только и согласился Реддл.

А к чему юлить?

Рано или поздно его Одетт должна была всё узнать.

Хотя, он больше склоняется к тому, что она знала всё с самого начала.

— Так почему не остановила?

— Думала, что ошиблась, — призналась теперь и волшебница.

Вот так вот.

Они два сапога пара.

— Думала, что я хоть что-то для тебя значу, и ради меня ты не будешь идти на подобное безумство.

О, ради тебя он способен и не на такое безумство.

Но много, много хуже.

— Ты значишь для меня всё, — слегка сбитый с толку, запротестовал черноглазый.

К чему она решила тут демагогию развести?

— Всё?! — истерично переспросила каштановолосая. — Ты едва не прикончил десять человек, и ещё говоришь, что я что-то значу?

— Все они грязнокровки, — привёл, как ему казалось, неоспоримый довод собеседник. — Они лишь ошибка природы. Недостойные зваться магами и вообще пересекаться с нашим миром!

— А что насчёт меня? — тихо полюбопытствовала девушка. — Я ведь тоже… — Осеклась на полуслове. — Хочешь сказать, я тоже недостойная?

Он отрицательно закачал головой, взгляд его был наполнен непонятной чёрной дымкой.

— Ты другая.

Вот и весь ответ.

Вот и всё, что он может сказать в её оправдание за её отвратительную грязную кровь.

— Нет же, Том. В этом-то и проблема… я такая же. Я тоже грязнокровка! — взбешённо крикнула она.

Клеймо, которое за ней закрепил Абраксас Малфой, она всегда ненавидела.

Также, как и Том, который в минуты эмоциональной слабости запрещал ей соглашаться с чистокровным уродом и ненавидел, когда она озвучивает очевидные для всех вещи вслух.

— И все они были такими же, как я: грязнокровками! А вы! Вы ненавидите нас и вот к чему это привело! — С большей силой она затрясла проклятым дневником у него перед глазами. — Скажи мне, только честно, я была бы следующей?

— Не смей! Не говори так о себе! — переходя вслед за оппоненткой на повышенные тона, приказал парень. — Я бы никогда не пошёл против тебя. И ты это прекрасно знаешь.

— Я уже не уверена в том, что знаю тебя, Томас Реддл, — буквально выплюнула ему в лицо кареглазая.

У мага засосало где-то под ложечкой.

Настолько был исполнен негодования, страха и отчуждения её взгляд.

— За всю мою недолгую сраную жизнь ты единственная прекрасная вещь, которая только случилась со мной, — искренне произнёс слизеринец, медленно подходя к разбушевавшейся фурии ближе. — Я бы никогда тебя не предал. Я тебя лю…

— Но твои действия говорят об обратном, — даже не собираясь выслушивать всё то, что он ещё хотел ей сказать, или точнее, какую ещё лапшу на уши повесить, взвизгнула волшебница. — Ты просто такой же, как и все слизеринцы: манерный, гадкий, скользкий ублюдок. Правильно сказал Дерек: от тебя стоит ждать ножа в спину.

Ах, вот оно как.

Вот он, где этот грёбаный камень преткновения зарыт.

Что ж, ничего удивительного нет, в том, что она его не слышит.

Но это только пока.

— Мы договорим в следующий раз, а пока… — он отошёл от девушки на несколько шагов и наставил на неё свою волшебную палочку.

И прежде, чем с коралловых губ сорвался испуганный вскрик, произнёс:

— Tolle animagique forma[1].

Теперь перед ним сидела маленькая светленькая совушка, от прошлого обличья которой остались только яркие янтарные глаза.

***

— У тебя почти получилось настроить её против меня, — вальяжно расхаживая среди густых елей и сосен, размеренно проговорил Томас, как только его соперник вышел на поляну.

— Что ты здесь делаешь? — не понимающе озираясь по сторонам, изумился Малфой.

Никто не может зайти на территорию Запретного леса, пока один из чемпионов не найдет Кубок.

Тогда какого соплохвоста здесь делает Реддл?!

— Пришёл расставит все точки над “и”, — весьма прозаично изрёк собеседник. — Видишь ли, одна маленькая прекрасная ведьмочка напела мне на ухо, что ты рассказывал ей обо мне всякие небылицы. А откровенной лжи о себе самом я не потерплю.

— Ну да, конечно, этого стоило ждать, — фыркнул дурмстранговец, которому уже, вероятно, и не нужно было доподлинно знать, что за спектакль устроил волшебник. — Я сказал ей только правду, что ей не стоит всецело доверять тебе, а ещё, что стоит держаться подальше.

Ещё бы он не сказал.

Ведь всё то время, которое Одетт проводила со своим другом без его присмотра, он с ужасом ждал, что она однажды просто не вернётся от него живой.

Может, слизеринец и вёл себя, как истинный джентльмен, но в душе он тот ещё больной ублюдок.

— Что ж, вероятно, для этого стало слишком поздно, — невозмутимо, с напускной весёлостью, подытожил Том.

С маниакальным задором отмечая, как светло-серые глаза нежеланного собеседника потемнели и, кажется, в них даже отразились отсветы молнии.

О да, сегодня он разрушит этого урода в одночасье в ответ за то, что тот делал с ним на протяжении всего этого отвратительного года.

— Что ты сделал?! — с нескрываемой угрозой в голосе прошипел Малфой, раненным, но готовым порвать своего обидчика на части зверем смотря на противника.

Реддл только злостно усмехнулся.

Девушка достанется победителю.

Вот только какова же жалость, что без него её никогда не найдут.

— Поделил вашу долгожданную вечность на “до” и “после” .

========== Эпилог ==========

Комментарий к Эпилог

Помните, что главными героями фанфика всё также являются Драко и Гермиона, точнее, те люди, кем они являлись до того, как стали хорошо знакомыми всем нам Малфоем и Грейнджер. Так что преждевременно пугаться того, что здесь не фигурируют привычные имена, не стоит. Прочтя этуисторию, по ходу повествования, вы найдёте намёки на нужных нам героев. Приятного чтения.)

Пока ставлю статус “завершён”, но, если вдохновение придёт вновь, добавлю ещё пару глав, рассказывающих о средневековых реинкарнациях Драко и Гермионы.

И, да, фанфик закончился так, как должен был.

… Стали целым части половин,

Наполняем счастьем новый мир,

Находя среди прохожих,

Без кого уже не сможем жить.

НАZИМА & Валерия — Тысячи историй.

Буквально волоча мальчишку за собой, Долохов прошёл в большую гостиную мэнора, где обычно собирался узкий круг самых близких соратников Тёмного Лорда.

Которые сейчас важно восседали за большим прямоугольным столом в ожидании вынесения приговора для Малфоя-младшего.

Остановившись в нескольких метрах от своего Господина, Антонин, грубо потянув за надетые на предателя цепи, заставил его опуститься на колени рядом с лесенкой-возвышением, на которой возле яркого пламени камина стоял Волан-де-Морт.

Несколько минут протекли в тяжёлой, удушающей пространство тишине, прерываемой только редкими, еле сдерживаемыми, всхлипами Нарциссы.

Сучка боялась за своего щенка.

И правильно делала.

Изменников Господин не жалует и предаёт их самой страшной казни.

Малолетнего ублюдка он не пожалеет, было бы ради чего, — парнишка собственными руками вырыл себе могилу.

— Драко, — просипел едва различимо Лорд, наконец, оторвавшись от, вероятно, весьма занимательного рассматривания игры языков пламени с сухими поленьями. — Мой мальчик, что же ты наделал? — как будто бы сочувствующе произнёс он, делая несколько коротких шагов навстречу обвиняемому и его тюремщику.

— Повелитель, я думаю, мы все можем вполне логично объяснить поступок моего племянника, — нерешительно проблеяла со своего места Беллатриса, медленно приподнимаясь из-за стола.

А вот это что-то новенькое в исполнении Лестрейндж.

Неужели, решила вступиться за родную кровь?

Даже несмотря на то, что выродок виновен в побеге самого Поттера и его дружков, за которыми они охотятся уже хер пойми сколько времени?

Совсем что ли голову потеряла больная психопатка?

— Вероятно, ты хотела сказать “проступок”, Беллатриса? — своим змеиным шёпотом осёк её Тёмный Лорд.

Брюнетка тут же прикусила язык, видимо, на интуитивном уровне ощущая, как над головами всех сидящих сгущается туман непроглядной тьмы и отчаяния.

— Ведь Драко по собственной воле помог сбежать из под нашего надзора самым опасным нашим противникам… — размеренно продолжил тянуть он, удовлетворённо замечая, что все в комнате буквально трясутся перед ним от страха.

Том Реддл всегда любил это: коленопреклонение перед власть имущим, восхищение перед самым сильным и опасным, боязнь самого беспощадного.

Сплошное позёрство.

Дешёвый спектакль.

А главные роли достались им.

Драко на это только невыразительно хмыкнул:

Как Томас был несчастным мальчишкой с поломанной судьбой, так им и остался.

Этого не смогло изменить ни перерождение, ни время, ни тем более любовь.

А жаль, Одетт, или же, теперь ведь её зовут Гермиона, когда-то его очень любила.

Правда, не так, как он того хотел.

— Тебя что-то веселит? — явно удивлённый столь неожиданной реакции со стороны пленника, обратился теперь лично к нему Том.

Малфой перевёл взгляд с животрепещущего игривого огня на самого зачинателя всей этой сумасбродицы.

Посмотрел прямо в глаза, впервые не боясь до смерти этого жеста.

Просто…

Уже ведь больше нечего терять.

Да и со Смертью он знаком не понаслышке.

Глаза же напротив в очередной раз были до тошноты пустыми.

Раньше они были чёрными, как ночь — нередко давала такое сравнение Одетт/Гермиона, — и отражали в себе этот Мир, словно через искажённое зеркало.

В таких же тёмных тонах.

С такой же отчаянной глубиной, в которой неосознанно уходишь на дно, тонешь, захлебываешься горьким привкусом отвратной жизни.

Теперь же они были испачканы в кроваво чернильной вязи.

В той самой, в которой Реддл неоднократно окропил собственные руки.

— Я нахожу весь этот цирк весьма скучным, — беззаботно объяснил своё, совершенно неподобающее обстановке, поведение Малфой.

Где-то за спиной завозились, зашушукались немногочисленные, всего около двадцати человек, зрители драмы, которые, скорее всего, были наповал сражены, и в не самом хорошем смысле слова, его глупыми — о, это ещё мягко сказано, — выходками.

Зато Том заметно повеселел.

Ждёт не дождётся в очередной раз пустить в него Круциатус?

Или, быть может, жаждет отдать его на растерзание своему маленькому питомцу?

Ох, нет, святой Поттер так некстати прикончил его четырьмя годами ранее.

Значит, не стоит сбрасывать со счетов то, что он самолично сдерёт с него шкуру.

В прошлый раз безумный выродок поступил именно так.

— Скучным? — тихо повторил за ним Лорд. — Что же именно заставляет тебя скучать?

Ох, если Драко примется составлять список, ему понадобится, как минимум, весь будущий год.

Но…

— Эта фальшь, — внезапно, даже для самого себя, произнёс блондин.

Интересно, это в нём заговорило его яркое прошлое: он был Богом, царём, превосходным воином — правила хорошего тона первое, что воспитывалось в носителях голубых кровей, он не может оставить заданный вопрос без ответа, — или же это всё его желание хоть с кем-то знакомым перекинуться парой слов перед очередной смертью?

— Вся эта заунывная бравада, за которой ты привык прятать свою голову в песок.

Весь этот спектакль, который ты устроил ради потехи собственного эго. Не находишь, что всё это как-то слишком… сюрреалистично… даже для тебя.

Как там говориться?

Помирать так с музыкой и громко?

Кто-нибудь, пригласите оркестр.

На меньшее он не согласен.

Долохов, видимо, только сейчас догнавший, что мерзопакостный мальчишка буквально измывается над его Хозяином, тут же поспешил встряхнуть пленника, дав хорошего пинка в живот.

Малфой согнулся пополам.

Из лёгких вышел весь воздух.

Желудок протяжно-болезненно застонал.

На секунду даже могло показаться, что у него сломано ребро, и сейчас один какой-нибудь коварный неровный кончик проткнёт ему лёгкое.

О, нет, подождите, он ещё не всё сказал.

Не отвёл душу, как говорится.

— Собрал вокруг себя чернь плебеев: неуверенных в себе, слабых, неугомонных, агрессивных, дотошных и таких противных, — кинув многозначительный взгляд на своего тюремщика, продолжил плескаться ядом волшебник.

Что он, зря что ли каждый раз на слизерин попадал, что ли?

— Согласись на начальном этапе всё казалось гораздо интереснее и привлекательнее?

О, да, Малфой видел насколько он прав.

Видел, как по лицу некогда “друга” заходили желваки.

Видел, как в красных прищуренных глазках мелькнул огонь понимая.

Как там же расплылась бездна горечи.

— Изначально, всё это не было лишено смысла… мне так казалось, — в своей излюбленной манере, растягивая гласные продолжал потешаться Драко.

И знал, что одного только упоминания её в этом разговоре достаточно, чтобы свести его с ума.

— До неё.

Испуг.

Чистый, искренний, всеобъемлющий.

Вот, что просквозило в кровавых дорожках нездоровых, нечеловеческих глаз.

Реддл всё ещё ненавидит себя за слабость.

Всё ещё корит себя за когда-то проявившиеся чувства, которые обратили его в камень, и одним только строгим взглядом янтарных глаз раздробили в крошку.

Любовь стала его падением.

Как пали когда-то Арес и Афина.

Вы не находите?

История имеет такое весьма хитрое свойство:

Она повторяется…

— Довольно, мальчишка, ты сказал перед смертью достаточно.

О, чего Реддлу только стоило выдавить эти слова из себя, наверное, не ведает даже Мерлин.

— Нагайна! — громогласно позвал Тёмный Лорд, и откуда-то из угла комнаты послышалось довольное шипение.

— Нет! — из-за стола вскочила Нарцисса Малфой и, не удерживаемая ни мужем, ни сестрой, бросилась ближе к обвинённому и судье. — Прошу Вас, нет, он ведь всего лишь мальчик!

По белому лицу женщины текли неподдельные, искренние слёзы.

Так матери оплакивают своё погибшее дитя.

— Мальчик, предавший свои идеалы… мальчик, предавший свою семью и сторонников, которые доверяли ему свои жизни, — всё больше свирепея, выплюнул Хозяин. — Мальчик, посмевший дерзнуть своему Повелителю! Вот, кого ты воспитала, Нарцисса: изменника и предателя! А сейчас ещё и требуешь его пощады?!

Он с отвращением посмотрел на сероглазого мага, наконец, признавая, что это не больная игра его воображения.

Раньше он считал, что такая поразительная схожесть Драко Малфоя, сына его верного слуги, Люциуса, и Дерека Малфоя, мальчишки, что когда-то стал для него другом, а позже отобрал всё, чем Том когда-либо дорожил, вызвана лишь чересчур сильным генофондом.

Всего лишь случайность, которая неустанно мозолила ему глаза, напоминая о призраках прошлого.

Нет, далеко не случайность.

И, скорее всего, далеко не последняя.

— Но он сожалеет, — еле-еле пролепетала миссис Малфой.

Должен же быть хоть какой-то призрачный шанс на спасение?

Господин перевёл заинтересованный взгляд с несчастной женщины на её отпрыска.

Ну, если сожалеет…

— Ни о чём, — пойдя вопреки словам матери, подытожил Драко.

Он ведь решил сегодня, в этом царстве лжи и притворства, быть откровенным.

Да, Нарциссу… маму ему было безумно жаль.

Но одной жалости недостаточно, а вот любви…

Малфой ведь только сейчас понял, что Гермиона вспомнила всё гораздо раньше него.

Вот к чему были все эти улыбки, все эти слова.

Она просто всё помнила.

Всё знала.

И отчётливо понимала то, что им не пережить этой войны.

Вот почему бросилась в самую гущу сражения.

Со стороны Волан-де-Морта донёсся сухой прозаичный смех.

— И что же ты нашёл в них, мой мальчик? Стоило ли это того? Стоили ли этого все те пленники? Стоил ли этого Гарри Поттер? Стоил ли этого один из предателей Уизли? — спросил он, никак не заставив себя успокоиться. — Стоила ли этого всего та поганая грязнокровка?

Это был риторический вопрос, на который Реддл, собственно, и не ждал ответа.

Но сучий выродок застал его врасплох и здесь:

— Разве ты забыл, Томас? — манерно произнёс Малфой, эффектно выжидая короткую паузу, прежде, чем окончательно сломить великого Волан-де-Морта: — Она стоит всего.

А вот и та самая “случайность”.

Только не говорите, что та девчонка, над которой как только можно измывалась его преданнейшая сторонница, это…

И прежде, чем подозвать свою любимицу-змею поближе к праздному ужину, показал заклятому другу-врагу тонкую серебряную цепь, которую уже больше полвека назад сорвал с шеи своей…

Давным-давно она стала для него никем.

Но, может, теперь, когда она вернулась, она сделает правильный выбор?

Выберет его.

Хоть раз в жизни, Мерлин, все Боги мира, Дьявол, пусть она выберет его!

И прошипел мальчишке на ухо:

— Вы никогда не будете вместе.

Драко натянуто усмехнулся.

О, да.

Их “никогда” длится уже ёбаную вечность.