Другой принц (СИ) [Пайсано] (fb2) читать онлайн

========== I ==========

Подросток под влиянием спиртного

буквально озверел: стал раздражительным,

агрессивным, замкнутым; в поведении его

обнаружилась отчужденность. Запомни:

потребление алкоголя, особенно в раннем

возрасте, когда формируется личность, –

не только нежелательно, но и недопустимо.

(к/ф Особенности национальной охоты)

Когда скорбный колокол септы Бейлора возвестил о кончине короля Роберта, Эддард Старк почему-то подумал о принце Лионеле, который чем-то ему нравился и многим, в том числе могучим сложением и черными буйными волосами, напоминал ему теперь покойного друга. Вот и еще одно сходство у них появилось: Роберт так же осиротел в шестнадцать лет и без отца вырос шалопаем.

Лионель вырос шалопаем и при живом отце: в Винтерфелле принц довольно ловко подкатывал к незнатным девушкам, так что разговоры Джейни Пуль и Сансы о том, как прекрасен принц, стали для всех, кроме Сансы, звучать как-то непристойно при всей своей невинности – от прекрасной Сансы принц очень удачно скрывал свое легкомысленное поведение, словно его влюбленные взгляды предназначались ей одной.

В тренировочных поединках во дворе Винтерфелла принц то требовал настоящие мечи, то соглашался фехтовать деревянными, изображая при этом пьяного, но такого пьяного, по которому удивительно трудно попасть. Робб и Джон даже не знали, злиться им на принца или нет: с одной стороны, он не издевался, он действительно почти всегда был пьян. С другой стороны, принц вполне мог и быть пьяным, и издеваться.

Впрочем, Лионель был не просто шалопаем, как убедился Эддард через день после смерти короля, когда Серсея разорвала на его глазах завещание Роберта, назначавшее Эддарда регентом и Защитником державы, а городская стража в золотых плащах ударила на немногочисленных людей Эддарда, почти сразу же всех свалив и скрутив. «Я же предупреждал, чтобы вы не доверяли мне», - ухмыльнулся Мизинец, приставив кинжал к горлу Эддарда, а король Лионель спокойно смотрел на происходящее с Железного трона.

После того, как северных бунтовщиков увели, король Лионель, начавший поминать отца с самого утра, когда прозвучал скорбный колокол, изволил продолжить поминки, да с таким отчаянным разгулом, что вызванный от ворот замка менестрель счел возможным подогреть веселье похабной песней о только что погибшем короле и его последнем бое со свиньей и немного не попал в тон.

- Взять его! – распорядился юный король, которого уже осиливал хмель. – Завтра тебе либо вырвут язык, либо отрубят правую руку. Подумай до завтра, повыбирай.

Лицо юного короля начало дергаться, глаза заблестели, а рука легла на эфес тонкого клинка.

- Трант! – рявкнул Лионель, и его голос был похож на голос отца, звучавший над полем боя. – Возьми людей, каких считаешь нужным, и запри принцесс Старк в их башне.

- Осмелюсь доложить, - немного робея перед королем, таким же яростным и вспыльчивым, как и предыдущий, ответил рыцарь Королевской гвардии. – Их люди не будут рады вашему приказу.

- Разберешься по ситуации, - отмахнулся от него молодой король. – Еще одна рубка нам тут не нужна. И главное: если к кому-то из принцесс хоть кто-то притронется, утоплю тебя в крепостном рве как собаку. Сандор! Помочь рыцарю Транту!

«Час от часу не легче, - подумал про себя Меррин Трант, отправляясь выполнять приказ и опасливо косясь на Сандора, который поглядывал на него так, словно собирался помочь ему переместиться в крепостной ров. – Так и загонишь этих девчонок в их комнаты, не коснувшись их даже пальцем».

Вскоре после ухода Меррина Транта и его отряда удалые поминки выкатились во двор замка, где состоялся импровизированный турнир, в котором один из подвыпивших рыцарей повел себя непотребно, потеряв и щит, и нижнюю часть доспехов, и был разжалован суровым королем в шуты, за отсутствие и боевой, и застольной доблести.

- Вот заставить бы тебя биться насмерть, пьяное мурло, - зло сказал Лионель, досадуя, что такой идиот выехал в последней паре сражающихся.

После не совсем удавшегося выступления рыцарей юный король потребовал неподходящих к случаю скоморохов, мотивируя это тем, что его погибший отец ненавидел покой, а любил смех и радость битвы, и на сцену даже вытащили двух полуголых шлюх, которые пороли друг друга за свои грехи под руководством фальшивого септона, чем-то похожего на молодого короля. Рыцари и остальное население Красного замка покатывались со смеху на веселых поминках, подсказывая шлюхам на сцене, в чем еще они могут быть грешноваты, и только молодой король почти не смеялся, он был по-прежнему мрачен и зол и вскоре уехал в город.

В городе многие знали разгульного принца и его лихого отца, и даже в скорбный день некоторые приветствовали своего нового короля негромкими криками, пока через толпу не полез какой-то запойный рыцарь, который, вероятно, пил уже неделю, не ведая о произошедших в королевстве изменениях.

- Золотой гони! – кричал рыцарь принцу. – Мне Роберт золотой должен! Два золотых давай!

Толпа засвистала, возмущаясь такому неуважению к памяти только что умершего веселого короля, потом затихла, а новый король остановил коня, и, когда пьяный рыцарь, дравшийся вместе с Робертом еще у Каменной Септы, пролез через толпу, он увидел, что юный король бледен как полотно, и рот его неестественно сжат, чтобы не кривилась нижняя губа.

- Утопить бы этого пропойцу в пруду, вашвчество, - донесся из задних рядов голос какого-то солдата.

- Да уж выдрать бы его не мешало, - рассудительно откликнулись справа, и толпа надвинулась на оскорбившего память короля Роберта, толкая его в спину.

Может быть, новый король узнал непутевого боевого товарища своего отца, а, может, ему просто стало жаль человека, оставшегося в одиночестве против толпы, но Лионель наклонился с коня и почтил пьяного рыцаря вразумляющей оплеухой.

- Поехали пить дальше, мерзавец, - великодушно сказал молодой король, и толпа радостно и одобряюще взревела.

Ой! Ой! Ооооой! Голова Лионеля раскалывалась, его мутило, а хуже всего было то, что скоро вернется память, и тогда будет стыдно. Как было стыдно у Трезубца, когда он проснулся в таком же состоянии в утро после верховой прогулки с Сансой и только молил всех богов, чтобы память не уличила его в том, что он посягнул на прекрасную дочь лорда Эддарда. Подло бы как получилось-то: подпоил, завлек в сторону от лагеря, а потом, неровен час, распустил руки и платье порвал… Хоть иди и вешайся после такого на первом суку.

К счастью, у Трезубца обошлось: оказалось, что он всего-то рубанул по пьяному делу какого-то простолюдина, волчица Арьи цапнула его за руку, это уж совсем была ерунда, он волчице даже благодарен в то утро был, посмотрел на руку и сразу все вспомнил. Санса, когда они подъезжали к реке, как раз рассказывала, что ее сестра последнее время приходит домой вся в синяках, – а тут у реки такая сцена, Арья бьется с парнем намного выше нее. Лионель все же был настоящим Баратеоном, а не подьячим – Баратеоны сначала рубят, а потом разбираются…

А больше всего стыдно было, что от неожиданного укуса волчицы и от неумеренности в питии Лионель выронил меч, а Арья закинула меч на середину реки, и утром следующего дня похмельный принц нырял в холодной утренней реке, пока не вынырнул вместе с клинком, а потом долго блевал на берегу смесью сивухи и речной воды. Ну и после было совестно, что сестры из-за него поссорились, а Арья потом две недели с ним не разговаривала. Наверно, и сейчас не будет, за то, что по его приказу ее заперли в комнате, - но за этот приказ Лионелю стыдно не было.

- Ваше величество, прикажете вина? – прервал слуга тяжелые мысли короля, севшего на постели.

- Что бы хорошее с утра сказал, - зло ответил Лионель, своему новому титулу он был не то что не рад, а совсем наоборот. Не помогало вино, как болело в груди при мысли об отце, так и болит. Может, и зря он вчера пытался от своей боли убежать. Хорошо хоть дочери лорда Эддарда этого не видели.

Во дворе к молодому королю кинулся натерпевшийся за ночь страха менестрель.

- Рубите руку, ваше величество, - прошептал он белыми губами. – Я хотя бы петь смогу.

- Да ты перепил вчера, что ли? – ответил молодой король: утром с похмелья ему казалось, что вчера он дерзновенного менестреля наказал слишком строго. Ничего ему рубить Лионель не собирался, просто хотел напугать – и вот напугал. – Пойди проспись. Вечером приходи, споешь мне что-нибудь.

Отделавшись от менестреля, Лионель с опаской глянул на стену: кажется, вчера он хвалился насадить чью-то голову на пику. Нет, хранят боги дураков и пьяных: не насадил.

- Выходи, друг, амнистия! – пожалуй, слишком весело и нахально заявил Лионель, открывая дверь камеры, в которую вчера привели лорда Старка, и добавил уже на тон ниже, точно напускное веселье выходило из него стремительно: - Извини. Хоть день-то погулять можно было?

- Что же ты праздновал, парень? – сердито ответил Старк, выходя из камеры, и тут же о своих словах пожалел: увидел, что попал своей насмешкой прямо по незажившей ране, а юный король просто принял удар как заслуженную кару.

- Люди-то мои как? – спросил лорд Эддард уже более деловым тоном, и Лионель неопределенно подвигал руками.

- Слинт не совсем дурак, - успокоил своего десницу король Лионель. – Взял тупые мечи, все же знают: если не хочешь на Стену, выслушай Мизинца и сделай наоборот. Раненых у тебя много, но вряд ли кто ранен серьезно. Вот у Мизинца уже боевой клинок был. Взяли его, пока мы во дворе шумели. Вообще я тебе половину тюрьмы работой набил, Барристан помог очень сильно. Как сказал бы отец, лучше пусть предадут сейчас, чем потом в бою.

- А мать твоя что? – спросил Эддард, и бледное похмельное лицо короля, казавшееся в полумраке совсем белым в обрамлении черных волос, застыло как ледяное.

- Что мне, что отцу она… – и молодой король похлопал себя сзади по крепкой твердой шее, а потом с отчаянием бросил руку вниз. – Слушай, разберись сам, даже отец говорил, что к правлению я неспособный.

Лорд Эддард уже во многом разобрался, в том числе в том, почему брат и сестра у короля Лионеля блондины, и теперь он даже был уверен, что гнев взбалмошного, но благородного юного короля падет на голову беспутной королевы-матери, а не на голову честного и нелицеприятного десницы, но поэтому-то Лионеля ему и было жалко. Ланнистеров тогда всех придется из столицы выслать, некоторых и из Вестероса погнать, а братья у Роберта немногим лучше: один педик, а другой, говорят, в сектанты заделался. Совсем у парня семьи не останется, подумал Эддард, хоть в свою принимай.

- Перед всеми семью богами тебя прошу, - сказал вдруг молодой король, который думал свои тяжелые с похмелья мысли. – Убери от меня своих дочек. Ничего из этого не выйдет хорошего.

Эддарду стоило бы, может, такой откровенности оскорбиться, да еще и спросить, на что это королевская морда намекает, но повинную голову меч не сек, а в темном коридоре к тому же послышались шаги легких ног, что намекало на то, что «ничего хорошего» сейчас не выйдет для короля Лионеля, а не наоборот.

В выпущенной из-под домашнего ареста Сансе бурлила горячая кровь Талли, и факел в ее руке был похож на оружие.

- Я на тебя свою гвардию натравливать не буду! – крикнула Санса и ударила Лионеля факелом, но тот очень ловко принял удар на скрещенные руки и почти не пострадал. – Я тебе сама задам!

«Неужели Трант все-таки дерзнул, поднялась у него рука, у скотины? – в ужасе подумал молодой король, ловко проскальзывая мимо Сансы и убегая по коридору. – Утоплю во рве, даже жалеть потом не буду! Или же это я все же ближе к ночи к ней зашел и что-то натворил? Ничего не помню. Ведь слово же себе давал, пьяным к ним никогда не подходить!»

- Я тебя со стены сброшу, изменник! – пообещала Санса, устремляясь в погоню за монархом и по совместительству своим женихом и злясь на него только за то, что он так обошелся с ее отцом: опозорил, отведя в темницу как узурпатора, хоть и освободил уже. И вдруг Санса рассмеялась – Лионель все же удрал на бегу коленце, было, было в нем что-то неунывающее и неубиваемое, как и в его отце, да и далеко не все шутки у него были жестокие и мрачные.

«А может, и выйдет что путное, - сказал себе Эддард Старк, хромая вслед за убежавшими детьми по коридору. – Молодой Роберт с похмелья все же так не каялся, не говоря уж о Роберте старом. Может, что хорошее у них и выйдет».

========== II ==========

- Поверь, я запутался жутко,

Не знаю, как дальше жить.

Ведь это была только шутка…

- Ах, это была только шутка?

Не смей с коллективом шутить!

(т/ф Каникулы Петрова и Васечкина)

Арья ушла из Красного замка известной ей дорогой по подземельям, но больше всего ей помогло то, что окно ее комнаты в башне было недалеко от крыши соседнего здания. Окно Сансы было намного выше, и Арья была не уверена в том, что она сможет не только залезть к сестре, но и спуститься вместе с нею – если, конечно, Санса еще в своей комнате, может статься, что там возможных спасителей уже ждет кто-то другой.

Уходя из замка, Арья слышала, что по всему замку происходят мелкие стычки и аресты, но не задумалась о причине их широкого разброса: слишком больно было бросать сестру и слишком укоряла себя Арья за то, что снова поддалась Лионелю уже после Трезубца. Он так тронул тогда ее сердце своей необычной попыткой загладить свою вину, а теперь оказался таким мерзавцем.

Слухи, которые распространились по Гавани уже к следующему утру, только подтверждали мнение Арьи о Лионеле: народ говорил, что ее отец поднял мятеж и убил короля Роберта, что Эддарда заточили в тюрьму и молодой король наверняка его казнит, что во всем виновата королева, что вместе с Эддардом казнят Мизинца или Вариса, - а Арья знала, что ее отец невиновен, и порой удивлялась тому, как разгульному королю Роберту и его коварному сыну удалось так одурачить всю Королевскую гавань, что о них двоих единственных не ходило никаких плохих слухов. Говорили только, что молодой король буквально вчера помиловал не то религиозного фанатика, бросившегося на него из толпы с кинжалом, не то просто богохульника, - и эта история выставляла двуличного Лионеля смелым и благородным, так что можно было подумать, что, стоит ему появиться в городе, как толпа встретит его приветствиями и прокричит ему славу.

Лионель, помирившись с Сансой, загладив свою вину перед Старками и узнав об исчезновении Арьи, тем временем проходил сквозь толпу неузнанным, надвинув на глаза капюшон и закрыв низ лица намотанным на шею шарфом, и к слухам оставался глух, как всякий разумный горожанин, знающий им цену. Он искал Арью в базарной толпе, рассудив, что должна же она купить себе еды, проходил по постоялым дворам, ступая между спящими, и даже влез в драку, приняв в полумраке за Арью небольшого паренька, которому двое верзил решили обшарить карманы. Верзилам гневливость юного короля стоила жизни, хотя за их подвиги им полагалось не больше двадцати ударов кнутом, а избежавший беды парень поцеловал спасшую его руку и назвал Лионеля милордом: парень оказался учеником ювелира, а печатку с короной Лионель снять с руки забыл. Город тем временем засыпал, погруженный во мрак, заснула и Арья, спрятавшись в сгоревшем доме и положив руку на эфес своего меча, а неутомимый молодой король только немного подремал, привалившись к стене, и, проплутав всю ночь по ночлежкам и постоялым дворам, с утра снова пошел по рынкам, высматривая Арью в обжорных рядах.

Постепенно процесс поисков вытеснил из головы Лионеля все другие мысли и впечатления, а голос совести, который даже слишком строго подсказывал Лионелю в начале поисков, что и в каких выражениях Арья сейчас о нем думает, умолк после бессонной ночи и нескольких стаканов вина, принятых в защиту от утренней сырости и вообще для бодрости, поэтому, нагнав Арью на Мучной улице, Лионель дружески тронул ее за плечо, надеясь, что она ему обрадуется, наскитавшись по городу в одиночестве, – а потом уж он извинится за то, что невольно напугал ее третьего дня, хотя собирался всего лишь уберечь от опасности.

Если бы Лионель не был настоящим сыном короля Роберта и учеником сэра Барристана, Арья наверняка проткнула бы его насквозь, потому что клинок вылетел у нее из-под плаща, как только она услышала веселый голос Лионеля. Первый удар Лионель отбил в сторону твердым кожаным рукавом, чуть не распоров о клинок руку, от второго увернулся, а третий принял уже на свой легкий меч. Арья, тем не менее, не бросилась бежать, а по-прежнему собиралась наколоть молодого короля на свой клинок словно курицу на вертел. Лионель был намного сильнее ее, и каждый раз, отбивая его удары, Арья раскрывалась, да и руки у Лионеля были намного длиннее, так что он мог ранить Арью десяток раз, но у него и в мыслях этого не было – он старался выбить у нее клинок, а это оказалось не так-то просто. Вокруг фехтующих уже собралась любопытная толпа, а к ней бежали стражники в золотых плащах, чтобы хроникеры потом могли напакостить в летописях и записать, что Лионель Баратеон, первый своего имени, начал свое правление с того, что устроил на улице дуэль с десятилетней девочкой. Наконец Лионель поймал Арью на вращение, подцепил своим мечом вылетевший из ее руки тонкий клинок, поймав его пальцами правой руки, подхватил растерявшуюся Арью левой рукой и ринулся сквозь толпу, надеясь только на то, что на бегу с него не слетит капюшон, который до сих пор позволял ему оставаться неузнанным никем, кроме Арьи.

Лионель унаследовал от отца немало полезных вещей: одной из них были могучие ноги, благодаря которым Роберта в бою никто не мог опрокинуть, а его сын теперь легко ушел от золотых плащей с девчонкой в руках, а второй была фамильное баратеоновское умение убалтывать девушек – впрочем, в рассказе о подавлении государственного переворота, который грозил прежде всего уничтожить десницу, его семью и его людей, юный король Лионель был почти правдив и говорил с настоящим жаром.

- Ты хитрый, - признала Арья, перестав сверлить Лионеля злым взглядом, и тот вздохнул с облегчением, хотя и преждевременно.

- Ну тогда мир? – предложил Лионель.

- Еще чего! – возмутилась Арья. – После того, как по твоему приказу меня заперли в моей комнате? Кто ты такой, чтобы решать, куда мне можно идти?

«Он король», - подсказал Арье внутренний голос, похожий на голос разума. «Он Лео, веселый повеса и странно совестливый хулиган, – решительно возразила голосу разума Арья. – И сейчас я ему задам!»

- В замке действительно было опасно, - примирительно сказал Лионель. – Вот взял бы тебя какой Бейлиш в заложники, прежде чем мы взяли его…

- Я бы сама ему горло перерезала! – задиристо заявила Арья. – Ты видел, как я дерусь.

И тут честный и прямодушный молодой король совершил ошибку, потому что он слишком много слушал сэра Барристана, учившего, что рыцарь должен всегда говорить правду, и слишком часто романтически полагал, что любимец женщин король Роберт вел себя с ними неправильно.

- Хреново ты дерешься, - заявил Лионель, не подумав о том, что сердитую Арью не стоит дополнительно сердить, - я бы мог тебя заколоть раз двадцать за три минуты. Ты слабее, и у тебя короче руки – куда ты полезла в размен? Тебе не отбивать удары нужно, а убегать и уворачиваться.

Умом Арья, конечно, понимала, что Лионель прав, тем более что и Сирио Форель говорил ей фактически то же самое. Но юный король был краток и говорил по делу, а Сирио пользовался экзотическими и туманными формулировками про водного плясуна, быструю змею и свирепую росомаху. И поэтому лукавый браавосиец был любимым учителем, а Лионель получил на орехи.

- Ты что, неграмотный? – набросилась Арья на Лионеля. – Записку написать не мог, хоть что-то объяснить?

- Не на людях же мне ее было писать, - попытался возразить Лионель.

- Скажи лучше, что ты опять надирался как свинья! – продолжала бушевать сердитая Арья: самый главный шум в Красном замке, скрывавший подавление мятежа, она слышала, когда убегала. – А ведь ты мне обещал!

С трудом помирившись с Арьей спустя две недели после произошедшего на Трезубце, Лионель действительно обещал Арье, что больше она его пьяным не увидит, - что повторяло его зарок, который он дал себе по отношению к Сансе, простившей его тогда сразу же и без условий. Свой зарок Лионель не нарушил и в тот день, за который Арья теперь на него злилась, но если девушка что-то себе выдумала, то кто сможет ее разубедить? А Арья только что выдумала, что Лионель обещал ей и вовсе бросить пить.

- Ну я случайно… – ошарашенно пробормотал Лионель, пытаясь вспомнить, не давал ли он тогда Арье такого нелепого по своей масштабности обещания. Конечно, Лионель вполне мог надавить на жалость, сказав, что пил с горя, но на этот раз это было бы правдой, которую было слишком тяжело вспоминать.

- У нас был такой стражник, Тощий Тед, даже в караул умудрялся заступать пьяным, - поведала Лионелю Арья. – И однажды он все-таки сверзился с крепостной стены – на его счастье, не разбился, упал в воз с сеном. Вот то, что он упал в сено – это была случайность. А то, что он свалился пьяный со стены – это была закономерность!

- Идем домой, - решительно сказал Лионель, которому надоело пререкаться, и снова подхватил Арью под мышку, прижав ее руки к бокам одной рукой, чтобы она не молотила его, как во время побега от стражников.

- Немедленно отпусти меня! – потребовала Арья, и Лионель решил попробовать хорошо отработанный трюк.

- Попалась, девочка, так уж не вырывайся, - нахально сказал юный король, уже грешноватый по женской части, и тут же понял, что ошарашить он Арью ошарашил, но вряд ли она от этого растерянно замолчит.

- Это ты кому другому говорить будешь! – крикнула разъяренная Арья. – Сейчас же поставь меня на землю! Проклятый сердцеед!

Лорд Эддард не слишком рассчитывал уличить Серсею в неверности и кровосмешении при помощи летописей и генеалогических древ, потому что летописи к делу не пришьешь, и понадеялся на помощь науки, а потому удалил из Гавани продажного интригана Пицеля и выписал из Староместа нового мейстера, настаивая в своем письме на том, чтобы ему прислали неподкупного и правдивого человека, пригодного для довольно щекотливых разбирательств. «Нет в Староместе более честного и преданного истине человека, чем папаша Мендель, - с готовностью ответила коллегия мейстеров. – Но назад мы его уже не возьмем, даже не надейтесь».

Папаша Мендель и его ученик Вайсман прибыли в Королевскую гавань достаточно быстро для их почтенного возраста – Эддард ожидал, что ему пришлют молодого мейстера, охочего до разыскания истины, но рекомендательные письма, представленные папашей Менделем, рекомендовали его как пламенного борца за правду, не утратившего своего пыла и в преклонных летах, а глядевшие из-под кустистых бровей глаза мейстеров были умными и зоркими. «Не волнуйтесь, бастарды и изменщицы наш профиль, - заверил Эддарда мейстер Вайсман. – И все, конечно, останется между нами». Так Эддард Старк, сам не желая того, поучаствовал в самом необычном разбирательстве в истории Вестероса.

- Цимес не в том, что у принцев разного цвета волосы, молодой человек, - заявил призванный свидетельствовать против Серсеи папаша Мендель, и седеющий Эддард, правивший Севером уже пятнадцать лет, попытался припомнить, когда его в последний раз называли «молодым человеком». – Цимес в том, что черные волосы – это доминантный ген. И вот шо-таки стряслось, что у принца Лионеля он есть, а у его брата и сестры его нет?

- Это можно доказать, папаша Мендель? – спросил Эддард, который уже привык «не канифолить старому Менделю мозги этими титулами». – Этот ген можно увидеть?

- Не делайте мне смешно, молодой человек, - отмахнулся папаша Мендель. – Здесь вам не Валирия, с нашим развитием оптики я даже не смогу делать вам очки, шоб вы были подольше здоровы.

- Папаша Мендель, не изводите себя, - вступил Вайсман. – Господин Эддард рыцарь, нафига ему лорнет?

- Ша, Вайсман, - дружески сказал папаша Мендель. – Я не извожу себя, я еще не начал рассказывать за теорию вероятностей.

С этими словами папаша Мендель извлек из кармана восемь палочек, три длинных и пять коротких, и провел первую в истории Вестероса публичную лекцию по генетике.

- Дорогие неучи, - ласково обратился папаша Мендель к своей небольшой, но очень высокородной аудитории, и Эддард начал понимать, почему ученейшего мейстера в Старомест обратно не примут, и как он там оказался в таком возрасте, вместо того, чтобы жить припеваючи в замке у богатого лорда. – Видите, короткую палку не видно из-за длинной? Вот длинная палка – это доминантный ген, а короткая – рецессивный. Если мы имеем пару рецессивных генов у мамы и пару доминантных у папы, то никак не может быть, чтобы ребенок получил ген от папы, ген от мамы, и доминантный ген не одержал верх, - в доказательство папаша Мендель покрутил палочками, держа длинные в одной руке, короткие в другой и всячески собирая пары из палочек в разных руках.

- Длинная – это черные волосы, а короткая – светлые? – уточнил Эддард, которого, как и весь Вестерос, длинные слова только расстраивали.

- Вот, в комнате есть один умный человек, кроме меня и Вайсмана, - похвалил десницу и Защитника державы папаша Мендель. – Остальные, возьмите уже себя в руки. И слушайте сюда: светлые волосы – это две коротких палочки. Но черные – это и две длинных, и длинная с короткой. И вот если мы берем длинную с короткой и две коротких, то тут уже пятьдесят-на-пятьдесят: либо черные волосы получатся, - и папаша Мендель совместил длинную палочку из одной руки с короткой из другой, - либо светлые, - и папаша Мендель совместил короткие палочки из разных рук. – Теперь вам-таки понятно, откуда правило три-к-одному?

Лорду Эддарду, который был не учен, но умен, понятно было то, что в первом случае с усмешкой слушавшая разъяснения папаши Менделя Серсея точно влипла, а во втором придется бросать монетку, и Эддард даже слегка подосадовал, что папаша Мендель не остановился на первом случае – но Эддард же сам просил в Староместе неподкупного мейстера, не погрешающего против истины.

- А вот теперь, - заявил папаша Мендель, и было видно, что от воодушевления он помолодел лет на двадцать, - теперь мы берем летописи, рисуем генеалогические древа, и я начинаю объяснять вам за теорию вероятностей и за формулу ученого септона Байеса!

- А святая церковь не может склонить королеву к покаянию? – со слабой надеждой обратился Эддард к верховному септону, поняв, что если наука что и докажет, то этого не поймет ни обвинение, ни защита, а Серсея глянула на верховного септона и только усмехнулась.

- Здравствуй, сосед, - неожиданно прошелестел от бесшумно открывшейся двери тихий голос, и всем в комнате стало как-то неуютно и тоскливо, несмотря на дружелюбный тон присоединившегося к ним северного лорда. – Я могу склонить королеву к покаянию. По-добрососедски, даже денег не возьму.

Королева Серсея посмотрела в бесцветное лицо вошедшего лорда Болтона, и ей очень захотелось немедленно покаяться и даже встать на путь исправления.

Лионель и Арья, которые не знали о прошедшем в их отсутствие заседании кружка менделистов-вайсманистов, по дороге до Красного замка все же успели помириться, и Лионель даже накормил голодную Арью в каком-то кабачке. Правда, бедная торговка, слонявшаяся между столами, чуть было все не испортила, предложив Лионелю купить букет для своей девушки, и Арья надавала ей тычков, но Лионель смеялся так весело, что ему уже ничего от Арьи не досталось. По многолюдной Стальной улице Лионель решил не идти, потому что Арья все же не разрешала брать ее за руку, будучи готова лучше снова потеряться в толпе, и Лионель решил пройти мимо септы Бейлора, где они с Арьей неожиданно увязли в уличной давке. Толпа вынесла их к септе, и желавший сохранить свое инкогнито Лионель сначала подсадил Арью на постамент статуи Бейлора, а потом надвинул на глаза капюшон.

Рослый молодой король видел и стоя на земле, как верховный септон благословляет лорда Эддарда быть регентом и Защитником державы, и даже заметил зорким глазом, что лорду Эддарду не слишком это нравится – в Семерых Хранитель Севера не верил и все обряды государственной церкви почитал пустым манерничаньем.

- Полезай сюда, - чуть слышно предложила Лионелю веселая Арья, свешиваясь с постамента вниз головой и как-то уцепившись ногами. – Вот сейчас отец как объявит, что Санса будет твоей королевой, ты хоть рукой народу помашешь.

Арья вернулась обратно на постамент, а лорд Эддард объявил со ступеней септы Бейлора совсем не то: он попросил септона благословить королеву Серсею на долгое путешествие в Эссос, в которое она отправляется по своей воле в сопровождении младших детей и рыцаря Королевской гвардии Джейме Ланнистера.

Юный король, к своему несчастью, понимал, в чем здесь дело: вчера лорд Эддард уже заходил к нему с непростым разговором, и, положа руку на сердце, Лионель покинул дворец не только для того, чтобы найти Арью, в чьих злоключениях он был снова виноват, но и для того, чтобы избежать участия в разбирательстве, исхода которого он боялся. Но отец говорил ему, что бегущий лишается возможности выбора, где принимать бой, и второй за неделю удар судьбы Лионель принял, прячась среди толпы и привалившись к постаменту Бейлора Благословенного. И даже выпить нельзя было, чтобы успокоить сжимающееся сердце, только мелькнула мимо прикрытых глаз темная полоса, словно ответ на скользнувшую мысль о милосердном ударе.

- Лео, - шепнула Арья, спрыгнувшая с постамента, как только поняла по реакции Лионеля, что путешествие королевы – это на самом деле изгнание. – Я уговорю отца…

- Твой отец поступил справедливо и милосердно, - ответил Лионель, и теперь Арье уже по-настоящему стало жаль раненое благородное сердце. – Но я бы предпочел, чтобы моя мать оказалась невиновна. Даже если и в изгнании, но все равно невиновна.

- Слушай, давай выбираться, - предложила Арья и потянула Лионеля в сторону от септы Бейлора, и тут же немного пошатнулась и с трудом удержалась от крика, а Лионель склонился перед ней, чтобы посмотреть на ногу, которую Арья повредила, спрыгнув с постамента.

- Ерунда, подвернула просто, - немного смущенно сказала Арья и тут же смутилась еще больше, взлетев в воздух и оказавшись у вставшего с колена Лионеля на руках. По меркам Вестероса, Арья была почти взрослой, и отец давно не брал ее на руки, да и раньше это было не так: сейчас она уткнулась лбом в шею Лионеля, чувствуя его пульс, и самым естественным в ее положении было обнять его за шею, словно он…

- Давай я к тебе на закорки перелезу, - предложила Арья краснея и даже попыталась это выполнить, но единственным плодом ее усилий было то, что она сбила с Лионеля капюшон, и толпа вокруг них взревела, приветствуя своего молодого короля, снова, вероятно, совершившего незаметное доброе дело.

Лионель двинулся к ступеням септы Бейлора через расступающуюся перед ним толпу, и только когда он почти подошел к Эддарду, Арья сообразила, что не стоит пугать отца, вырвалась от своего спасителя и побежала вверх по ступенькам сама, стараясь сильно не хромать. Впрочем, Эддард достаточно пожил на свете, чтобы понять практически с первого взгляда, что опасно раненных несут на руках совсем не так. А вот женщин именно так на руках и носят.

========== III ==========

Часто простое кажется вздорным,

Черное белым, белое черным…

(т/с Большая перемена)

Никакое доброе дело не остается безнаказанным, и даже благородный лорд Эддард не смог отказать себе в удовольствии поддразнить Лионеля, когда тот зашел с утра справиться о здоровье Арьи, благоразумно решив не залезать к ней для этого в окно, хотя что-то его и подзуживало.

- Скоро танцевать будет, - с улыбкой заверил Лионеля Эддард, - ну, по крайней мере, те танцы, которым научится от Сирио Фореля. А вот мне в свое время придется как-то объяснять честному народу, почему на виду у всего города ты нес на руках девушку с темными волосами, если невеста у тебя рыжая.

Вопреки ожиданиям Эддарда, Лионель от его подколки скорее смутился, чем возмутился.

- Я говорил, ничего хорошего не выйдет, - сердито проворчал Лионель, напоминая Эддарду про разговор по душам в коридоре тюрьмы.

- Ну почему же, Арью ты разыскал, спасибо, - уже аккуратнее ответил Эддард, но потом все же перешел к исполнению обязанностей регента. – И еще я слыхал, что ты дал зарок пьяным к ним не подходить. Одобряю. Ты заходи почаще в гости, глядишь, и совсем пить бросишь.

«Арья разболтала, - недовольно подумал Лионель, возвращаясь от повеселившегося за его счет десницы – Сансе Лионель ничего такого не говорил, просто делал то, что решил сам. – А что касается его терапии, то я лучше пойду запью, от греха», - и Лионель твердо решил встать на путь исправления – до следующего поворота коридора.

Русе Болтон уважал судебный процесс и считал, что преступник должен по возможности представать перед судом, а хороший суд должен судить на основе твердых доказательств. «Разбойник должен лежать на плахе, - нередко говорил Русе Эддарду, заехав выпить к своему благородному соседу и выслушав очередные претензии к своим методам. – Разбойник должен лежать на плахе, и людей не беспокоит, каким способом я его изобличу!»

На этот раз Эддард все-таки не стал слишком раздумывать о добыче доказательств и раздал всем Ланнистерам по серьгам, и Русе одобрял его боевой настрой, но никак не мог одобрить, что доказательств Эддард решил и вовсе не добывать.

- Доказывает здесь лорд Болтон, - сурово сказал Серсее лорд Эддард в конце своего необычного разбирательства, удалив за дверь не только верховного септона, но и папашу Менделя вместе с Вайсманом, что было потрудней. – Болтон может доказать, что твой брат убил короля Эйриса и что он его не убивал. Что твои младшие дети от твоего брата, или от твоего отца, или от Великого Иного. Ты понимаешь меня? Так зачем мне доказывать то, что я и так уже знаю?

Лорд Эддард, очевидно, немного обиделся на то, что Серсея собиралась вырезать всех его людей, пришедших с ним из Винтерфелла в Королевскую гавань, взять его дочерей в заложницы, а самому ему, чего доброго, отрубить голову, и его неожиданная строгость подействовала на Серсею очень убедительно, но подобный исход крайне расстроил лорда Болтона, лишившегося шанса провести дознание по делу, которое стало бы вершиной в его карьере дознавателя, не говоря уж о том, что лорд Болтон был не так уж стар и ценил женскую красоту – в хорошо привязанном виде.

Несколько дней после этого Болтон бродил по коридорам Красного замка мрачной тенью, надеясь раскрыть какой-нибудь еще заговор или хотя бы бытовое преступление, но его мертвенно-бледное лицо и жуткая репутация навели на всех обитателей Красного замка такой страх, что даже повар перестал воровать из котла мясо. И даже в утро после возвращения Лионеля и Арьи лорду Болтону не повезло самым обидным образом, потому что сначала ему почти повезло.

- Ах, соседушка, красотою лепа, - проговорил Болтон той модуляцией своего тихого голоса, которую он считал очаровательной и от которой многие девушки теряли способность к сопротивлению, потому что у них от страха отнимались ноги и язык. Санса, смотревшая с пустынной верхней галереи на осенние леса Королевских земель, всего лишь слегка поежилась и повернулась к Болтону, чтобы отделаться от него светской беседой.

- Лорд Болтон, - прозвучал из конца галереи твердый молодой голос, и Русе Болтон поспешил откланяться, на случай, если до молодого и отважного короля про разбирательство лорда Эддарда дошли какие-нибудь не те слухи. Суровых и благородных Баратеонов Русе опасался – они совсем не уважали уголовный процесс и сначала рубили, а потом собирали доказательства.

- Спасибо, - тихо сказала Санса. – Болтон постоянно к нам сватается, то ко мне, то к Арье. Он вообще нас, по-моему, путает. Замучал уже, упырь этакий, извини за грубое слово.

Лионель, конечно, никогда не перепутал бы сестер, настолько они были разные: Арья ершистая, гибкая и дерзкая, а Санса мягкая, тихая и нежная, если ее обнять, кажется, что больше ничего в жизни не нужно, только стоять так целую вечность. Впрочем, Лионель помнил, как Арья вчера перестала вырываться и сдалась, устроившись у него на руках – и это был только первое удивительное сходство сестер, которое ему открыла судьба. Судьба Лионеля вообще была полна сюрпризов: как только он вспомнил про Арью, он тут же грамотно зафиксировал, что обнимает не ее, и сам удивился, когда он успел обнять Сансу и почему она не возражала. Следом за этой мыслью Лионелю почему-то вспомнились уроки сэра Барристана о том, со скольких направлений простреливается любая галерея, и юный король поспешил укрыть романтическую сцену от чужих взглядов.

- Против таких упырей, как ваш Болтон, хорошо помогает арбалет, - поделился своей идеей Лионель и подумал, поверит ли Санса, что учиться стрелять из арбалета лучше всего в его спальне. – Пойдем, научу.

Обучение красивой девушки стрельбе из арбалета оказалось делом захватывающим, но нелегким. Для начала Лионель выкинул из многократно слышанного и произнесенного им самим инструктажа всю бывшую там образную и доходчивую нецензурщину, включая краткие обозначения типа «эта фигня». После этого ему стало резко не хватать слов, да и оставшиеся слова, типа «натягивать» и «вставлять болт», звучали как-то не совсем пристойно. А уж когда дело дошло до того, чтобы учить Сансу целиться, процесс обучения совсем застопорился, но уже по другой причине.

«Ничего не будет, - твердо сказал себе Лионель, зарывшись в рыжие волосы и тихо вдыхая их едва уловимый запах. – Ни сейчас, ни через год. Ни рассыпанных по подушке огненных волос, ни сладких стонов, ни поцелуев туда, про что нельзя сказать вслух», - и Лионель с достойной баллад твердостью воздержался от того, чтобы прикусить мочку маленького ушка, но открытая ему шейка все же была слишком сильным искушением. «Просто легко коснусь губами, - попытался пойти на сделку с совестью юный и горячий король. – А, черт, кого я обманываю!»

Лионель был почти уверен в том, что за свои проделки он получит арбалетом по голове, но Санса только вздохнула, но не так, как вздыхают в балладах, а как вздыхают в такой момент земные женщины, и от этого вздоха все только что запрещенные себе мечты нахлынули на Лионеля с новой силой, да так, что остановился он, только когда платье Сансы уже съехало с одного плеча. Лионель в очередной раз тщетно призвал себя к порядку, а Санса неожиданно повернулась к нему и поймала его губы своими.

Поцелуи были сладкими и мучительными, словно после долгого восхождения на перевал перед тобой открылась сказочная страна, но ты обязан через минуту отвернуться и уйти обратно. Лионель сцепил руки на талии Сансы, потому что его левая рука уже хотела скользнуть несколько пониже, а куда собиралась забраться правая, левой лучше было и не ведать, но спасло его скорее всего только то, что Санса была нецелованная – хотя она быстро училась, и сцепка его рук, держащих друг друга, слабела с каждой минутой.

В Сансе было здравомыслие, и поэтому вместо того, чтобы болтать с Джейни Пуль о своем прекрасном принце, Санса поговорила с парой горничных и кухаркой – не совсем о принце, а вообще. Конечно, Санса наслушалась не совсем пристойных выражений, но зато сумела правильно оценить момент, в который от принца надо ускользнуть.

- По-моему, я уже научилась стрелять, - сказала Санса, отступив на несколько шагов. Она прерывисто дышала и постоянно закусывала губу, но все же попала чучелу медведя в нос – с десяти шагов и первым же выстрелом. Лионель недоуменно посмотрел на чучело со стрелой в носу, а когда он через несколько секунд все понял и улыбнулся милой хитрости Сансы, хотевшей почти того же, чего и он, Санса уже выскользнула за дверь.

- Не обижайся, - чуть слышно сказала Санса на прощанье, словно говоря тайком Лионелю, что она тоже не хотела останавливаться и хотела бы остаться.

Весь оставшийся день Лионель ожидал угрызений совести, но они так и не пришли, словно помолвка и твердое намерение жениться были чем-то вроде индульгенции, за пределы которой Лионель так и не вышел, даже несмотря на то, что он целовал Сансу как женщину, и разбудил в ней то, что не стоило бы будить до свадьбы.

«Возможно, это оттого, что я все же устоял перед искушением», - наконец объяснил себе молчание своей совести юный король, хотя заслуга его была только в том, что он выпустил Сансу, когда она от него отпрянула. Но боги, следящие за королевской судьбой, по всей вероятности сочли его подвиг самоотречения не совсем убедительным, и предоставили Лионелю шанс доказать свою праведность вторично.

- Лео! – окликнула Арья молодого короля, и Лионель встрепенулся, мгновенно сообразив, что он погрузился в любовные думы в собственной спальне, где ему, вроде бы, не должны были мешать, а Арья, тем не менее, сидит на окне в семи футах от пола и собирается прыгать вниз.

- Отпусти меня! – негромко, но возмущенно потребовала Арья, потому что Лионель успел ее поймать, чтобы она снова не подвернула больную ногу. Арье было всего десять, и она не могла еще знать, что в ее положении самым правильным при следующей встрече с Лионелем будетсделать вид, что между ними ничего не произошло, что он не нес ее на руках на виду у многотысячной толпы, а она не обнимала его за шею. Арья почти сумела перестать постоянно об этом думать, но стоило Лионелю к ней прикоснуться, как ему тут же не сошла с рук простая забота, которая сошла бы с рук любому другу, и ситуация дрогнула и переменилась – Арья лезла по крышам к своему старшему другу Лео, а оказалась поздним вечером в спальне у молодого мужчины. Сам же Лионель был слишком молод, и у него слишком бурлила кровь, чтобы он мог Арье помочь.

- У меня из-за тебя всегда неприятности, - сердито сказала Арья, отскакивая от Лионеля как от чумного и снова припадая от резкого движения на пострадавшую ногу, а прозвучало это против ее воли так кокетливо, что ей захотелось спрятаться под стол. – Вот давай теперь, возвращай для меня Джона со Стены.

- А что он натворил? – машинально спросил Лионель, размышляя в это время о том, как ему выпутаться из текущей неловкой ситуации, особенно учитывая то, что с наступлением ночи Королевская гвардия заступила у его покоев в удвоенный караул, и просто так вывести Арью из своей спальни и проводить ее тихими коридорами к Башне десницы он не сможет.

- Это ты натворил! – огрызнулась Арья, и молодого короля посетило смутное прозрение о том, что женщины часто бывают норовистыми, требовательными и недовольными только от своей слабости, и все их требования и недовольства переводятся тогда на простой человеческий язык как «схвати меня и поцелуй!» - впрочем, это во всех отношениях полезное прозрение в данный момент Лионелю ничем не помогло, ведь не мог же он, в самом деле, схватить Арью и поцеловать.

- Джон сам отправился на Стену, - пояснила Арья, совладав с собой, словно мысли о любимом брате успокоили ее и притушили неловкость. – Когда отец стал десницей, а Санса стала твоей невестой, мы втроем уехали из дома, Робб стал лордом Винтерфелла, а Джон почувствовал, что той семьи, к которой он и раньше принадлежал будто наполовину, вокруг него больше нет. И он решил надеть черное.

Короля Лионеля тронула судьба честного и одинокого человека, о которой Арья рассказала просто и сильно, и двусмысленная ситуация, связавшая его с Арьей, разрешилась сама собой.

- Он принял свое решение, и никто не вправе заставить его изменить выбранному пути, - строго и честно сказал молодой король. – Мы можем только надеяться переубедить – скорее ты, меня он вряд ли считает своим другом. Напиши ему письмо.

В Арье всегда была жажда немедленного действия, и она уселась писать письмо Джону прямо в королевской спальне, а Лионель решил отвести ее домой по крышам и в первый раз в жизни помолился Старым богам. «Старые боги, может, вы как-нибудь с ней сладите, - попросил запутавшийся Лионель. – Пусть хоть на крыше она разрешит брать себя за руку. Неровен час сорвется же». «И пусть у нас все станет как раньше», - попросил вдобавок Лионель и почему-то ему представилось, что возникшее перед его мысленным взором чардрево в ответ на вторую просьбу, произнесенную с двоящимся сердцем, скорчило ему рожу, очевидным образом намекая на то, что бить током от прикосновения друг к другу их будет еще долго. Может быть, всегда.

========== IV ==========

Устав от бесцельных драм,

Скучая бесцветным днем,

Я был так наивно прям,

Надумав сыграть с огнем.

(с) Канцлер Ги

Письма, скрепленные королевской печатью и отправленные с королевским вороном, идут быстро, и уже две недели спустя со Стены пришел ответ, адресованный королю и написанный не рукой Джона Сноу. Из ответа Лионель узнал, что Джон доблестно несет службу, получил боевое ранение, благодарность от командования и теперь идет на поправку, - такими хорошими новостями было грех не поделиться. Правда, если бы Лионеля в тот момент кто-нибудь спросил, почему он пошел с письмом к Арье, а не показал его всем Старкам сразу, вряд ли Лионель нашел бы своему поведению другое объяснение, кроме глупости.

Арья все свое детство вела себя как мальчишка: скакала на лошади, стреляла из лука, училась фехтовать, - но сердце у нее было женское, и там, где Лионель увидел ратные подвиги и славу, Арья прочитала, что Джон едва не погиб и, может быть, изувечен.

- Чему ты радуешься? – сердито сказала Арья и чуть не заплакала. – Едем немедленно, его надо забирать оттуда, пока его совсем не угробили. Шесть месяцев всего прошло, и уже письма за него товарищи пишут.

- Ты с ума-то не сходи, - посоветовал Лионель, который за прошедшие недели почти стряхнул с себя наваждение и снова попытался относиться к Арье как к другу, а потому ляпнул все прямо и как есть, опять угодив в ту же западню. – Я поеду, но ты подумай, как это будет выглядеть: словно я умыкнул тебя и сбежал от своей невесты.

- Я без Сансы никуда не поеду! – обиженно сказала Арья, опустив глаза, но эта женская попытка перевернуть все так, будто это Лионелю пришла в голову скандальная идея уехать вдвоем, а не она первая предложила, совсем не сработала. Больше того, Лионель легко увидел, что его слова попали куда ближе к тайной запретной мечте, чем к необоснованному возмутительному предположению.

- Уговорим, - пообещал Лионель и поскорее ушел, пока не наплел чего-нибудь еще, и это было очень правильно, потому что уже одним обещанием уговорить Сансу на путешествие на Стену он подписал и себя, и Арью на несколько месяцев такого тесного общения, что впору было не только молиться Старым богам, но и приносить им кровавые жертвы.

О смысле своего опрометчивого обещания Лионель догадался уже на лестнице, но от обещания не отступился и вернулся к Арье через час.

- Уговорил, - кратко сообщил Лионель, и Арье такая краткость чем-то не понравилась.

- Что ты ей сказал? – спросила Арья, чувствуя, что сердце у нее прыгает как у едва не пойманной заговорщицы.

- Да то же, что и тебе, - просто ответил Лионель, хотя был он не совсем прост: часть про то, как он убеждал Сансу, что совсем не ехать не вариант, он таким образом утаил. «Ты же Арью знаешь, ее не удержишь, - сказал Сансе Лионель. – Все равно ехать придется, только сначала будем ее искать», - а Санса его неожиданно немного приревновала. «Ну ты-то найдешь, - обрезала Лионеля Санса, - даже домой на руках принесешь». Лионель извинился своим обычным способом, и уговоры поэтому немного затянулись.

- Ты что, дурак? – возмутилась Арья и почувствовала, что краснеет: одно дело мечтать в одиночестве, как они с Лео будут целыми днями скакать рука об руку, а другое – представлять себе, как прямой и наивный Лео говорит сестре: «Ну поехали, а то весь Вестерос будет думать, что мы с Арьей сбежали как Рейгар с Лианной».

- А с тебя теперь письмо, - ответил веселый Лионель. – Я даже текст уже придумал, можешь записывать: «Дорогой папа! Я тебя очень люблю, но приключения я тоже люблю. А в столице приключения только там, где плохо пахнет и где нецензурно выражаются. А это неправильно. Поэтому я уезжаю. Ты за меня не беспокойся, я не пропаду. Я фехтовать умею, а вышивать в дороге и не надо».

- И еще уговор: в людных местах мы останавливаться не будем, - предложил Лионель, глядя на смеющуюся счастливую Арью и отгоняя от себя мысли о том, что, если тебя приревновали ни за что, надо хотя бы не страдать напрасно и несправедливо – пусть уж будет, за что ревновать. – А то, чего доброго, полетят нам вслед вороны: «В очередной раз пропала девочка, зовут Арья, рост четыре с половиной фута, если с сапогами. Волосы каштановые, короткие и густые, глаза серые, теплые и искрящиеся, улыбка самая озорная в Вестеросе. Еще откликается на прозвища Ласка, Голубка и Кошечка…»

Ну за это Арья Лионеля все-таки выставила.

Когда Лионель увидел Сансу в первый раз, он был ослеплен и даже потрясен. Хорошо зная, каким оружием может быть женская красота – все же Серсея была его матерью – Лионель благоразумно решил наблюдать за Сансой издалека, пока не пройдет первое потрясение, но богам очевидно были неугодны благоразумные Баратеоны, и поэтому Лионель шел об руку с Сансой в торжественной процессии перед ужином в честь приезда короля в Винтерфелл, сидел с ней рядом во время ужина, но так и не смог привыкнуть ни к взлетающей при каждом повороте головы рыжей гриве, ни к сиянию голубых глаз. И дополнительной насмешкой богов было то, что Санса была младше него почти на четыре года, совсем еще девочка, и потому было невозможным и немыслимым то единственное, что могло хотя бы на время потушить вспыхнувший в пылком сердце принца Баратеона пожар, - зацеловать ее всю, не оставив на ее теле ни одного неисследованного сантиметра.

На следующий день Лионель убедился в том, что у богов своеобразное чувство юмора: его отец пригласил Лионеля в свои покои и поздравил его с помолвкой, а также сообщил ему, что и Санса, и ее отец, строгий и честный лорд Эддард, поедут вместе с ними в Королевскую гавань. Это был своеобразный вариант чистилища, неизвестного еще вестеросским богословам: оглушенному и влюбленному с первого взгляда принцу было обещано райское блаженство, но с условием, что перед этим его будут поджаривать на медленном огне его страсти еще несколько лет, и ни забыться в разгуле, ни убежать от пленившей его сердце красоты он не сможет.

Первое, впрочем, Лионель попробовал: в Винтерфелле и по дороге до Трезубца он необычно много пил даже по своим меркам, и усердно повесничал, но помогало это мало: с утра наступало похмельное раскаяние, потом приходило время уводить Сансу из кибитки Серсеи, где она не набралась бы ничего хорошего, а потом раскаяние за вечерние художества выходило на новый уровень, когда Лионель ехал рядом с Сансой, немного в стороне от дороги, и, будь Санса взрослее и осознавай она силу своей красоты, она могла бы в этот момент вить из принца веревки.

Нарыв лопнул у Трезубца, когда принц решил с утра поправить здоровье, потом добавил еще, а вылилось это в недопустимо развязное и хвастливое поведение, закончившееся безобразной сценой у реки. На следующее утро Лионель проспался, пережил очередной приступ раскаяния и отправился к Сансе извиняться, хотя избавившееся от алкогольного дурмана справедливое сердце уже подсказывало ему, что следовало бы для начала пойти и попытаться найти лекаря для сына мясника, которого он чудом не разрубил пополам, и деятельно повиниться перед лордом Эддардом, разыскивающим сбежавшую Арью. Но, вероятно, боги за триста лет успели привыкнуть к лихим лордам Баратеонам и смотрели на их пьянство, горячность и удаль сквозь пальцы, как на установленную от века игру стихий, и в это утро Лионелю было дано увидеть Сансу чистым сердцем и незатуманенными глазами.

За прошедший с их знакомства месяц Санса успела его полюбить, хотя видела Лионеля не с лучшей стороны – днем он был не всегда обаятелен и порой неловок, а о вечерних его деяниях Санса не могла не слышать уж совсем ничего. Но нежное и верное сердце Сансы все ему прощало и во всем его оправдывало, и даже сейчас она не хотела видеть его виноватым, предпочитая просто забыть случившееся. Если бы небеса разверзлись, и Дева спустилась к Лионелю, ступая по воздуху, он был бы менее потрясен, чем в то утро, когда он понял, какое ему досталось сокровище, как ужасно было бы, если бы эта верность и способность любить были бы обращены к недостойному человеку, и как велика будет его вина, если этим недостойным человеком станет он.

Каждый принц готовится принять корону, осознавая ее как бремя и как обязательство быть ее достойным, и эта подготовка помогла Лионелю достойно выдержать экзамен судьбы. Принц Лионель не давал ни себе, ни тем более Сансе неисполнимых обещаний, просто пообещав себе не появляться рядом с ней пьяным или сильно похмельным, он продолжал по-прежнему видеться с Сансой в первой половине дня, проводя теперь вторую половину дня со своими людьми или с присоединившимся к ним у Трезубца Барристаном Селми, который по-прежнему был его учителем. Лионель изменился не меняясь, просто держась лучшего, что в нем было и что проявлялось и раньше, но теперь ни Санса, ни Барристан могли не задаваться вопросом, куда оно порой исчезает.

Санса иногда завидовала умению Арьи сходиться с самыми разными людьми, а сейчас даже завидовала ее умению иногда попадать в неприличную компанию, потому что все, что можно было выведать у приличных женщин, окружавших Сансу, Санса уже у них выведала, и теперь, вероятно, ей были нужны неприличные собеседницы. Лионель каким-то образом протоптал дорожку по крышам под окно ее спальни и появлялся каждый день с наступлением темноты, ловко взбираясь по отвесной стене, но в балладах, в которых описываются такие визиты влюбленных рыцарей, очевидным образом все наврали. Юный король был немногословен и уж точно не красноречив, хотя от каждого его слова у Сансы все равно кружилась голова, и он вовсе не думал держать Сансу за руки и смотреть на нее влюбленными глазами: в полутьме он сразу прижимал ее к себе, словно пытаясь обнять всем телом, искал губами ее губы, потом начинал целовать ее шею, спускался ниже, и тогда приходило время либо вырываться, либо снова мучить его поцелуями, и это было уже немного непристойно, потому что то, что даже кухарка предпочитала при Сансе не называть никаким словом, Сансе тогда было дано в ощущениях как упругое и немного болезненное давление в районе пупка. А еще Сансе было жалко своего горячего и самоотверженного Лео – она чувствовала, что ему тяжело, словно от тела к телу это передавалось, да и головой Санса тоже что-то понимала, успела она хоть и урывками, но наслушаться всякого еще в отчем доме: если под твоими окнами за полночь всегда проходит караул, лучше не засиживаться у окна с романтическими думами, чтобы они не были нарушены грубой правдой жизни, содержащейся в рассказах об увольнительных и отпусках.

Приличные женщины, окружавшие Сансу, несомненно, знали естественный выход из сложившейся ситуации, но это было и страшно, и не подобало до первой брачной ночи, и потому Сансе нужны были советы женщин неприличных, похабниц и затейниц, и от Арьи с ее способностью заводить неподобающие знакомства, тут все же не было бы никакого толка: Арья была еще маленькой, и от своих сомнительных знакомых разживалась только средствами лечения ожогов от жгучецвета и способами дразнить львоящеров.

Впрочем, и от Арьи мог быть какой-то прок: Санса здраво рассудила, что тот, кто служит ее отцу за его деньги, пригодится и всей семье, и подстерегла Сирио Фореля после его урока с Арьей.

- Сирио, научите меня прятаться, - потребовала Санса, от волнения немного забывая про правила хорошего тона, да и не собираясь особо их соблюдать: Сирио был ненастоящим учителем танцев, он был наемником и профессиональным рубакой, а военные люди не обижаются на прямоту, им так даже понятнее.

- Зачем вы хотите этого, миледи? – удивился Сирио, который до этого момента считал Сансу образцовой маленькой леди и которого немного ошарашил ее охотничий наряд.

- Буду играть в прятки на деньги, - резко ответила Санса: это с Лео она была мягкой и ласковой, а для других у нее были и жесткие, и дерзкие ответы, чем, как уже догадывалась Санса, Лео был бы доволен, – мужчины любят дерзких девушек, но только тогда, когда те дерзят не им.

- Вы куда больше похожи на сестру, чем я думал, - улыбнулся строгий Сирио. – Возможно, вам стоит присоединиться к нашим занятиям.

- Я не собираюсь людей убивать, - серьезно ответила Санса. – А без этого брать в руки оружие не имеет смысла.

- Хорошо, - уважительно наклонил голову Сирио. – Я постараюсь вам помочь. Для начала мы срежем эти пряжки…

В ближайшие несколько дней Санса серьезно расширила свои знания о Красном замке и его обитателях, и после уроков Сирио она опасалась только того, что в каком-нибудь узком лазе столкнется головами с Арьей. Но Арья, похоже, перестала ловить кошек и увлеклась браавосской гимнастикой, и Санса беспрепятственно добралась даже до тайного хода из покоев десницы, который привел ее в совсем уж непотребное место, где жила последняя незаконная дочь Роберта Баратеона и где как раз хозяйка, стоя рядом с потайной дверью, низким тягучим голосом проводила инструктаж для начинающих. «Только бы Лео не спросил, откуда я этого набралась», - подумала Санса, пробираясь домой по темному тайному ходу и отгоняя от себя мысли, что мужчины набираются практических знаний ровно там же.

Лионель этим вечером ничего не спросил, он просто замер, словно боясь Сансу спугнуть, когда ее правая рука спустилась туда, где ее никак быть не должно, и очнулся только тогда, когда Санса немного отвлеклась от нужной деятельности, столкнувшись с непривычным устройством мужских бриджей.

- Если ты сама этого не хочешь, то не надо, - словно предупредил ее Лео, но Санса упрямо помотала головой.

- Не этого, - еле слышно прошептала Санса, спрятав лицо на груди у Лео. – Тебе же так легче будет. Только ты мне подсказывай, я же не знаю ничего.

Лео уговаривать было не надо, и он положил левую руку Сансы себе на грудь, чем окончательно ее смутил, но не отступать же ей было. Только поцеловать его она не могла, как он ни пытался приподнять ее голову – стыдно было ему в лицо посмотреть, когда она такое делает, не говоря уж о том, чтобы глянуть вниз и увидеть, что там происходит.

Зато потом было очень хорошо, когда оказалось, что Лео не надо никуда выгонять, а можно устроиться рядом с ним на полу, положив ему голову на плечо, и он будет каким-то настолько своим, что Сансе подумалось, что можно было бы и не прятаться по тайным ходам Красного замка, а просто спросить все у Лео, все равно ведь на словах большая половина непонятна. Хотя Санса тут же поняла, что спросить она смогла бы только в такой момент, как сейчас, до которого без путешествий по подземельям она не нашла бы дорогу.

Лионель тем временем думал о том, что путешествие на Стену как раз пришлось вовремя: во-первых, ему не придется больше лазать по крышам, а во-вторых, женские наряды для верховой езды, с немного свободными брюками, очень хорошо подходят для похожих непристойных действий, с таким нарядом в данном случае куда проще сладить, чем лезть под несколько юбок. Возможно, Лионелю стоило бы немного устыдиться такому невозвышенному ходу своих мыслей, но у Сансы мысли были тоже не лучше.

- А у вас септоны всё это осуждают? – спросила Санса и немного подосадовала на себя за слово «всё», наслушаться-то она наслушалась, но не обязательно же сразу во всех своих знаниях признаваться. – Ну, то, от чего детей не бывает.

- Не знаю, - весело ответил Лео, но все известные ему шутки про септонов и богатство половых отношений попридержал. – А у вас?

- У нас чардрева, их люди не настолько интересуют, - серьезно ответила Санса. – Им только нельзя врать, лжецам чардрева больше не отвечают. Говорят, что чардрево каждого спрашивает «кто ты?», и когда недостойный лорд предстает перед ним как лорд, чардрево его перестает слышать.

- Я люблю тебя, - сказал Лионель. – Хочешь, у нас будет свадьба в богороще – чтобы ты знала, что чардрева меня услышат?

- Я тебе и так верю, - откликнулась счастливая Санса и все же решилась посмотреть вниз, где по-прежнему топорщились бриджи. Впрочем, о том, что памятная ночь может быть долгой и беспокойной, Санса слышала и подслушивая разговоры приличных женщин.

========== V ==========

… я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

(с) Николай Гумилев

Когда Лионель взглянул на Арью, уже зная о том, что он помолвлен с ее сестрой, он с усмешкой подумал, что у него появился еще один братишка. Но Арья несомненно была девочкой: она с первого дня словно дулась на Лионеля непонятно за что и вовсе не собиралась признавать его авторитет и становиться его младшим товарищем. Старки вообще были в этом смысле упрямы и несговорчивы, словно бы их отец носил старый титул Короля Севера и не был вассалом правящей династии, но среди всех Старков Арья была наиболее ершистой и дикой.

Наблюдая в Винтерфелле за Арьей и за тем, как она наблюдает за ним, Лионель пытался понять, почему ему не все равно, что она думает о его паясничанье во время тренировочных боев, почему ему интересно, опередит ли она своих братьев в стрельбе из лука и почему он не может точно сказать, хочется ли ему, чтобы она выиграла или чтобы она проиграла.

Лионель был молод, но достаточно знал себя и своих сверстников, поэтому в этой ситуации он смотрел в корень: во-первых, у Арьи были короткие волосы, а все женщины и девушки при дворе носили длинные, в подражание королеве. Во-вторых, Арья почти всегда появлялась в брюках, а не в платье, и была настоящей пацанкой: не сказать, чтобы таких девушек было мало на улицах Королевской гавани, но все они были простолюдинками, которые не умели читать и через слово говорили «таво», а Арья была северной принцессой, то есть той, кого Лионель, не будь он неожиданно для себя помолвлен с ее сестрой сразу по приезде в Винтерфелл, мог бы любить и даже уважать.

Мысли об Арье как о северной принцессе заставили Лионеля совершить небольшую оплошность: узнав о том, что Бран сорвался с крыши, Лионель почему-то в первую очередь подошел к Арье и на этом свой долг посчитал исполненным, словно девятилетняя Арья могла принять его соболезнования за всю семью.

- Если я могу помочь, я сделаю для твоего брата все возможное, - твердо сказал Лионель печальной Арье.

- Чем ты можешь помочь? – сердито ответила Арья, словно не желая делиться с Лионелем своими чувствами, и спокойный ответ Лионеля ее удивил.

- Я не знаю точно, что с ним, и потому не могу сказать, сумею ли я помочь, - уверенно и просто произнес Лионель, и ни он, ни она тогда еще не поняли, что так звучит голос человека, способного поднять своих людей даже на безнадежную битву.

За тем, чтобы за своими мыслями об Арье и ее беде Лионель не забыл и о нормах приличного поведения, проследил дядя Лионеля, резкий на язык карлик Тирион.

- Ты давно должен был зайти к лорду и леди Старк и выразить свои соболезнования, - немного сердито сказал Тирион, встретив Лионеля и проницательно решив, что в рассеянности Лионеля опять виноваты девушки, причина, по мнению Тириона, довольно извинительная.

- Кажется, я остолоп, - признал Лионель, которого Тирион любил за честность и необидчивость.

- Мне тоже в этом случае так кажется, - более мирно заметил Тирион со своей обычной ухмылкой.

Следующим человеком, которого Лионель встретил уже по дороге к лорду Эддарду, был старый мейстер Лювин.

- Я узнал, что вы хотите помочь мальчику, - с некоторым удивлением сказал уставший от ночного бдения мейстер. – Увы, мне кажется, что вам для этого необходимо быть волшебником. И, конечно, я надеюсь, что о содержании нашего разговора не узнает никто на свете, – меня слишком сильно просили, чтобы я нарушил некоторые нормы своего сословия и говорил с вами о состоянии дел чересчур откровенно.

- Я тоже надеюсь, что о нашем разговоре никто не узнает, - сказал Лионель, выслушав мейстера, и спустя несколько часов в ночной тишине рядом с бессонной Кейтилин, сидевшей у постели умирающего сына, появился крепкий лысый человек с прозрачными разбойными глазами.

- Я Торос из Мира, госпожа, - заново представился вздрогнувшей Кейтилин неожиданный гость. – Я жрец Рглора, Владыки Света. Вы ожидаете чуда, а чудеса творят не люди, а боги.

У Тороса из Мира было больше турнирных побед, чем обращенных в свою веру душ, но в нужную минуту он мог быть весьма убедительным, и спустя десять минут он уже стоял совсем рядом с постелью Брана, положив руку ему на лоб. Торос шептал молитвы и начинал чувствовать рядом могучую волю неизвестной природы, которую ему, как жрецу Рглора и монотеисту, следовало бы списать на Великого Иного и попытаться изгнать, но недостойный жрец слишком любил максиму «кто не против вас, тот за вас», вычитанную в одном из немногих освоенных им священных текстов, и потому он приноровился к этой воле, оперся на нее и начал делать то, за чем он пришел.

- Лето, - произнес Бран, открыв глаза, и его лютоволк сразу откликнулся на свое новое имя, поставив лапы на кровать и начав вылизывать лицо мальчика, а Торос из Мира, оглушенный и опустошенный, отступил назад, стараясь разорвать контакт с неведомой ему волей, удержавшей Брана среди живых.

- У вас больше друзей в Королевской гавани, чем вы думаете, моя госпожа, - уклончиво ответил Торос на все вопросы Кейтилин о том, кто его прислал, и это, возможно, было именно тем, что ей нужно было услышать.

Прощение Арьи за случившееся на Трезубце Лионель получил за песню: он к тому времени уже понимал, что попытки задобрить Арью и просить его простить не приведут ни к чему хорошему, даже если на первый взгляд это может удаться. Вместо этого Лионель нашел Арью и ее волчицу вдали от лагеря, бросил коня и бесстрашно подошел к Арье, не обращая внимания на рычащую волчицу, которая, похоже, сердилась на него вместе с хозяйкой.

- Как зовут? – кивнул Лионель на волчицу, он действительно этого раньше почему-то не спрашивал.

- Нимерия, - коротко ответила Арья, и ощутимое многоточие в конце словно показывало, что Арья пока не решила, отозвать ли волчицу или натравить ее на Лионеля.

- Хорошее имя, - одобрил Лионель, на памяти Арьи он был, пожалуй, первым, кто посчитал, что волчице подобает имя королевы ройнаров и дорнийской принцессы, и идея о том, чтобы спеть для Арьи о королеве Нимерии пришла Лионелю именно тогда. – Про Нимерию есть хорошая песня.

- Знаю, - дернула плечом Арья, не глядя на Лионеля, но все же нарушая свое обещание с ним больше не разговаривать. – Про десять тысяч кораблей, она длинная.

- Есть еще и короткая, о принце Галене, брате Нимерии, и войне ройнаров с Валирией, - сказал Лионель и, не спрашивая, хочет ли Арья его слушать, запел странную песню без зачина и эпического повествования. Песня начиналась с конца и сразу била в сердце, словно певец боялся не успеть ее допеть или автор боялся не успеть сложить все куплеты.

Ты скажи мне, вереск, скажи,

Зелен ли твой летний наряд?

Легок ли цветущий твой плат,

Под которым спит мой брат,

Мой любимый брат, все простивший брат?

Арья хотела возразить, что принц Гален не был братом королевы Нимерии, уж скорее он был ее первой и роковой любовью, но странная песня словно связала Арье язык, увлекла ее за собой – а потом Арья с удивлением поняла, что песня, вполне подходившая для довольно низкого голоса Лионеля, написана для женского голоса, словно ее действительно пела Нимерия, стоя на дорнийском берегу и глядя на скрытую за морем покинутую Родину.

Ты скажи мне, память, скажи,

Как он бросил все, что имел,

Свет какой звезды в нем горел,

Как предвидеть он посмел

Горький наш удел, проклятый удел?

- Смотри, сестра, смотри, на мне любовь оставит шрам.

Беда и боль вдали - ноги моей не будет там!

Но я сказала:

- Брат, я все-таки пойду вперед.

Над нами день угас, но там, вдали, горит восход.

Петь отвернувшейся от тебя девушке нелегко, особенно если ты вырос наследным принцем и привык властвовать и побеждать, но уже после трех куплетов Лионель поймал горящий взгляд Арьи, который словно его обжег, и в параллель дуэли их глаз в песне шла безнадежная война отважных ройнаров с сотнями валирийских драконов.

Ты скажи мне, берег, скажи,

Как мы отреклись от даров,

Как мы потеряли наш кров…

И под горечью утрат

Шел вперед мой брат, мой любимый брат.

Вряд ли песня была написана одним из менестрелей, для которых слава и победы как побрякушки и цветы, которыми они щедро украшают героев прошлого. Вернее всего, суровые и гордые слова написал кто-то, кто действительно воевал, погибал и терял, и, может быть, это и была королева Нимерия.

Ты скажи мне, слава, скажи -

Что могла ты нам предложить?

Ты встречала нас в цвете лжи,

В клевете чужих наград,

И, смотря назад, мне сказал мой брат:

- Смотри, сестра, смотри, с гордыней обвенчалась смерть.

Здесь нужно быть как все – боюсь, мне это не суметь.

Но я сказала:

- Брат, я все-таки пойду вперед.

У нас надежды нет, но там, вдали, горит восход.

В этот момент Лионель выиграл дуэль взглядов, потому что Арья сдалась его песне и опустила глаза, чтобы скрыть выступившие на них слезы. В песне королева Нимерия вела за собой к спасению остатки своего народа, которому было суждено потом раствориться среди дорнийцев и других народов Вестероса, но в безнадежном упорстве погибшего в драконьем пламени принца Галена было больше силы, и так же сильнее оказался принц Лионель, чей голос Арья теперь чувствовала как невидимую руку, держащую ее сердце и имеющую над ним власть, данную стойкостью духа и решимостью. Лицо Лионеля оставалось бесстрастным, жил только голос, и в первый раз в жизни Арья не могла ни поднять глаза, ни убежать, ни вырваться из власти ведущего ее за собой голоса

Ты скажи мне, верность, скажи,

Чем ты покоряешь сердца?

Почему с тобой до конца

Был единственный мой брат,

Мой любимый брат, все простивший брат?

Ты скажи мне, гибель, скажи,

Как среди теней и костров

Выбрал он твой сумрачный зов,

Как меня сильнее был

Шелест твоих крыл, беспощадных крыл.

Арья не любила баллад и особенно презирала слащавую любовную лирику, мечтая когда-нибудь услышать настоящую песню, где не будет трескучих дешевых слов, от которых слушателю всегда немного неловко. Она ее и услышала, и теперь она кусала губы, чтобы не разрыдаться, а голос Лионеля уже был ее жизнью, такой, о какой она всегда мечтала: суровой и красивой, лишенной жалости и не делающей скидок на слабость и возраст.

- Смотри, мой брат, смотри, покоя сердцу не найти.

Одна душа у нас - но как же разнятся пути!

Но там, в конце разлук, в краю без горя и невзгод,

Над встречей наших рук зажжется золотой восход. **

Песня закончилась, и Лионель шагнул к Арье, взяв ее за руки. Наверно, он в первый раз прикоснулся к Арье, которая до этого дичилась и избегала его, еще и до Трезубца. Но теперь все было забыто: и обиды, и то, что они довольно близко от лагеря, а выглядят как влюбленные, и то, что негоже принцу, помолвленному с ее сестрой, петь для Арьи песни о великой несчастной любви.

- Когда твой и мой отец дрались рядом, мой отец всегда говорил: нужно мириться, пока не стало поздно, - сказал Лионель: он так и не попросил прощения, в этом он был очень похож на Роберта, и, так же, как Роберту, ему это было делать и не нужно.

- Спой еще раз, - попросила Арья, подняв на Лионеля полные слез глаза.

- Потом, - строго ответил Лионель. – Это не поют дважды.

В тот момент Лионель еще мог бы стать для Арьи братом, но он был молод, в его жилах пела властная и горячая кровь великих родов: Баратеонов, Ланнистеров и даже Таргариенов, - и, в первый раз ощутив власть над гордым и неприступным сердцем Арьи, Лионель уже не хотел оставаться на периферии ее жизни как человек, на которого она всегда может опереться, но который идет в жизни своей дорогой, предоставляя Арье идти своей. Теперь он уже хотел стать для нее центром всего мира и не согласился бы на меньшее.

Следующим утром Арья нашла записку, привязанную к лапе Нимерии куском кожаного шнурка, либо сорванного с рукояти меча, либо срезанного с дорожной куртки. Резким и неровным почерком человека, чья рука привыкла к мечу, а не к гусиному перу, в записке были слова песни королевы Нимерии, а кроме них не было ничего – ни обращения, ни подписи, так что это было даже немного грубо, словно Лионель отказывался петь для нее и предлагал Арье спеть для себя самой. Но это было именно то, что ей было нужно.

Конечно, одной песней, даже самой замечательной, покорить сердце Арьи было нельзя, более того, Лионель даже был удивлен на следующий день, насколько Арья оправилась от вчерашнего потрясения. Он снова был для нее другом и его предложение мира было принято, и это было все. Мог ли он снова взять Арью за руку? Разумеется, нет, даже наедине – и Лионелю очень скоро показалось, что так долго он этого не добивался ни от одной девушки. У него хватало ума понять, что в такой строгости куда больше обещания, чем в безразличии, которое скорее бы ему уступило в такой мелочи, но у него было слишком много самолюбия и слишком мало самообладания, чтобы не втянуться в эту игру, в которой, в отличие от всех его прошлых романов, не было даже правил: в один день Арья лежала у него на руках, а он нес ее сквозь толпу, а на следующий день она снова не разрешала взять ее за руку, пока первая молитва Лионеля Старым богам не дошла по адресу и на скате крыши, обходя по мокрой черепице каминную трубу, Арья не протянула ему руку.

Впрочем, с самим собой Лионель хитрил никак не меньше, чем Арья хитрила с ним: если ее поведение можно было объяснить тем, что она не собиралась отбивать у сестры жениха, будь он даже юн, красив и венценосен, то свое поведение Лионель объяснил себе заботой о семье и своем королевстве. Юный король справедливо полагал, что Арья будет слушаться только одного мужчину во всем Вестеросе – того, кто завоюет ее сердце, а чем больше Лионель убеждался в ее неприступности и силе ее воли, тем более вероятным ему казался вариант, что такового не найдется вовсе, и через десяток лет по королевству поползут не просто слухи, а весьма правдивые истории о том, что королевская свояченица сбежала от надоевшего ей мужа, не сумевшего оправдать свои притязания на семейный авторитет, или что она прибрала своего мужа к рукам и правит его замком и владениями вместо него. А уж весьма вероятное воцарение Арьи в Орлином гнезде, или, чем Бес не шутит, в Утесе Кастерли вообще было лучше не представлять, потому что воображение слишком живо рисовало Хранительницу Востока или Запада в легких доспехах и с готовыми колкостями и дерзостями для царственного свояка, лишившегося из-за ее своеволия фактической власти над большой частью королевства. Из всего этого для королевской семьи мог выйти один позор, а о размерах скандала в случае своего успеха Лионель пока не задумывался, пользуясь отцовским заветом сперва ввязаться в бой, а там видно будет. Да задумываться и не помогло бы, потому что выхода не было: Лионель не врал Сансе, говоря, что любит, и с Сансой была уже не игра, а настоящая страсть, любовная горячка, первая для обоих и потому особенно жаркая.

Время тайно планируемого отъезда на Стену тем временем приближалось, Лионель, чтобы не привлекать внимания к приготовлениям, собирал все нужное вне замка, бродя по Королевской гавани в надвинутом на глаза капюшоне и делая необходимые покупки, а Арья покидала Красный замок одной ей известными ходами и встречала Лионеля там, откуда видна была только стена замка, и тогда уже в толпе все-таки брала его за руку. В глухих переулках, если они срезали угол, Арья просто шла рядом, а когда Лионель однажды попытался обнять ее, положив руку ей на плечо, Арья дернула плечами так, что ему показалось, что она сейчас отскочит к стене и, чего доброго, снова попытается его продырявить своим тонким клинком.

- Лео… – с укоризной сказала Арья вместо этого, и сердце юного короля несколько раз ухнуло, потому что ему показалось, что победа уже близка: еще несколько удачных слов, сейчас или завтра, и Арья откинет капюшон и поднимет к нему лицо, окончательно сдавшись и закрыв глаза, и он тогда сможет наклониться и ее поцеловать.

Что будет после этого, Лионель не знал, а его прекрасное сердце подсказывало ему, что после этого он выйдет мерзавцем, поэтому назавтра, в последний день перед отъездом, он выехал в город раньше обычного срока и свернул к развеселым портовым улочкам, чтобы как следует напиться.

Действие алкоголя на человека неисповедимо, и даже многомудрый Эйлер Таргариен, предсказавший дату Рока Валирии, не мог предсказать промежутки между спазмами диафрагмы во время пьяной икоты, ибо и икота выше всякого закона, что уж говорить о более сложных реакциях на алкоголь, зависящих и от личности, и от количества выпитого, и от последовательности. Грубый ум может попытаться увидеть в этом некоторые закономерности: например, трезвый Роберт Баратеон был грозен и свиреп, а пьяным он был добродушен и весел, а его сын наоборот, выпив, часто становился жесток и опасен, а протрезвев, оказывался добрым и совестливым человеком, раскаивающимся в своих суровых и воинственных пьяных выходках. Но на самом деле голос совести иногда застигал Лионеля и пьяным, а в промежутке между седьмой и девятой этот строгий голос становился просто громовым и сокрушающим, особенно если сей промежуток был достигнут с другой стороны, по мере трезвения.

Именно в таком оглушенном состоянии Арья застала Лионеля по окончании его прощального заезда по Королевской гавани, и храбро спрыгнула с окна в его спальню, увидев, как Лионель в тоске опустил голову на руки.

- Ни к чему все это, - с отчаянием сказал Лионель. – Зря мы. Я один поеду.

- Джон не станет тебя слушать, - твердо сказала Арья, в которой жалость к Лионелю пока боролась с обидой на него за то, что ему не нужно их путешествие.

- Я его зато послушаю, - продолжал погружаться в отчаяние молодой король. – Жалко, на Стене, наверно, скука смертная. А так у меня семьи считай что нет: отец погиб, мать в изгнании, брат мой выходит мне и не брат… – и Лионель в порыве пьяной откровенности выложил Арье все, что рассказал ему о его матери и дяде Эддард Старк, и добился этим куда большего, чем всеми своими лукавыми попытками приучить ее к себе.

Арья, которая и стоя была немногим выше, чем Лионель сидя, обняла его бедовую голову и погладила его по волосам.

- Никуда я тебя не отпущу, - сказала Арья. – И не говори больше, что у тебя никого нет. Я всегда буду рядом. Обещаю.

- Слушай, давай начистоту, - предложил Лионель, обнимая Арью за спину и смотря ей в глаза, а она и не подумала вырываться. – Что мы всё друг от друга прячемся. Если бы не Санса, а я не хочу ее ранить не меньше, чем ты, - мы бы уехали с тобой вдвоем. И пусть даже был бы скандал – все ведь знают, чем такие поездки кончаются…

- Как будто нельзя без этого, - возразила Арья с такой убежденностью, словно она все детство слонялась по Вестеросу в компрометирующей компании непутевых, но в чем-то очень благородных мужчин.

- Можно, наверно, - признал Лионель. – Но нам бы обоим не захотелось. И мы оба знаем, что это правда.

- И что ты с этой правдой будешь теперь делать?

- Возьму пример с короля Эйгона.

- Вот это ты и думать забудь! – вспыхнула Арья и попыталась поднырнуть под руки Лионеля, но он удержал ее, и она в результате оказалась у него на коленях.

- Я же не четвертого Эйгона имею в виду, а самого первого, - пояснил Лионель. – Эйгон Завоеватель был честный человек и всегда женился, даже если уже был женат, - тут Лионель взглянул на Арью и понял, что она ему сейчас ни капельки не верит, как и впрямь не стоит верить многому, сказанному нетрезвым человеком. Но от своей откровенности Лионелю стало легче, да и Арья совсем перестала дичиться и удобно устроилась у него на коленях.

- Ну ты же сказала мне, помнишь, что обычная женитьба не для тебя, - поддразнил Лионель: он был молод, но уже догадался, что такое говорят почти все девушки тем, за кого не собираются замуж, а, найдя человека по сердцу, все «необычные» и «не такие» сразу хотят свадьбу, подвенечное платье, троих детей и мужа рядом, а не за горизонтом в погоне за приключениями.

- Я совсем не это имела в виду, - рассмеялась Арья.

- Значит, я недопонял, - признал Лионель. – Я еще тогда подумал: ну ладно, я куплюсь.

- Балбес ты, Лео, - улыбнулась Арья и поцеловала Лионеля в щеку. – Ну пожалуйста, не пей больше.

Лионель был не совсем прав, считая, что Арья ему не поверила, когда он заговорил об Эйгоне Завоевателе, который действительно был женат на двух сестрах, - скорее она испугалась и перевела все в шутку, потому что, вернувшись в свою комнату, Арья достала записанные для нее Лионелем слова песни королевы Нимерии и долго смотрела на его единственное к ней письмо, хотя песню уже давно выучила наизусть. Арья действительно не хотела становиться женой лорда, живущего только за счет своего имени или придворного и турнирного фанфаронства, и, может быть, суровые Старые боги и откликнулись на ее желания, которые она дерзновенно произносила в своем сердце даже в богороще. Может быть, в первый раз не скрываясь от самой себя, подумала Арья, ее и настигла любовь воина, резкая и безоглядная, не просящая и не чарующая, а требующая: решительности, смелости и выбора. Либо идти вслед за ним верной спутницей, сделав его судьбу своею судьбой, либо уходить прочь и жалеть об этом всю жизнь, изливая тоску в таких же песнях, как песня королевы Нимерии, потому что даже горе с ним милее счастья с любым другим.

То, что предложил Лионель, если он действительно это предложил, а не жестоко пошутил во хмелю, как с ним случалось, и не выболтал неоформившиеся мечты, - то, что он предложил, было возмутительно, хотя и в своем роде честно. Да и решать это было скорее Сансе – Арья раньше никогда не уклонялась от ответственности и иногда считала свою сестру слишком мягкой и слабой, но такое неожиданное бремя онабыла бы рада свалить хоть на Сансу, хоть на Лео. Арья была очень молода и все же она была девушкой, и поэтому она так и не поняла, что свое решение она уже приняла, первой предложив поехать втроем на Стену и только что пообещав Лео, что она всегда будет рядом. Она еще надеялась, что все можно перерешить или подождать, пока жизнь или Лионель решат за нее, и потому ей еще долго оставалось метаться и мучиться.

___________________

** Песню о Финроде Фелагунде можно прослушать здесь: https://youtu.be/N0ee5Dyshlg

========== VI ==========

— И вообще все могло быть гораздо хуже!

— Но все могло быть, черт возьми, и неизмеримо лучше!

(с) Джозеф Хеллер, «Уловка-22»

Джон постепенно шел на поправку, валяясь в комнатах мейстера Эймона, и спал сколько дают, как образцовый солдат, а точнее – спал почти весь день и уж точно всю ночь. Возможно, виной было маковое молоко, которым иногда поил Джона мейстер Эймон, но Джону было все равно – его очень занимали его сны. В некоторых из них он видел мир глазами своего лютоволка, который невозбранно ошивался где хотел и даже успел снюхаться с несколькими милыми волчицами. Сны с участием лютоволка были интересными, но, просыпаясь, Джон чувствовал, что настроение от таких снов не повышается, а даже наоборот: лютоволк гулял на свободе, а Джон собирался без вины отсидеть пожизненное на Стене.

Когда тоска от волчьих снов стала почти невыносимой, Джону приснился его пропавший дядя Бенджен. Дядя Бенджен со своей обычной ехидной усмешкой стоял с той стороны Стены, а Джон словно смотрел на него немного сверху, как будто паря в воздухе перед Стеной.

- Я скажу ребятам, что ты вернулся, дядя, - пообещал обрадованный возвращением дяди Джон, думая, что Бенджен уже битый час мерзнет перед закрытыми воротами.

- Стена не пропускает меня, племянник, - пожаловался дядя все с той же насмешливой ухмылкой.

- А по-моему, дядя, - весело предположил Джон, вспоминая Бенджена таким, каким он раз в пару лет приезжал на побывку в Винтерфелл, - по-моему, ты просто снова напился и забыл пароль.

- Хех, - одобрил подколку Джона дядя Бенджен и дал ему очередной возмутительный совет. – Служи, племяш, как я служил. А я на службу положил.

На этом веселый сон с дядей Бендженом закончился, и Джон изобразил страдания и попросил у мейстера Эймона еще макового молока.

Дядя Бенджен посетил сны Джона только после второй порции макового молока, и ухмылка у него была такая, словно обе порции макового молока он выпарил, а осадок скурил.

- А тебе не казалось, племянник, что в Дозоре ты окружен сумасшедшими? – доверительно спросил Бенджен, а Джон попытался понять, к чему тот клонит.

- Нет, - честно ответил Джон. – Мне сначала казалось, что я окружен неумехами, садистами и дураками. Но потом я поговорил с мейстером Эймоном, который объяснил мне, что я как бастард испытываю подсознательную ненависть к людям. Я не согласился и ответил, что ненавижу их всех вполне сознательно…

- Так, так, - одобрительно поддержал Джона дядя. – Мейстер Эймон занятный человек. Однажды, когда он еще не был слеп, он начитался валирийских фолиантов и диагностировал у меня депрессию. «Нищета тебя угнетает, - сказал мне мейстер Эймон. – Невежество тебя бесит. Неумелость и необучаемость внушают тебе отвращение, а человеческая глупость доводит тебя до белого каления. Словом, совершенно нормальная жизнь приводит тебя в угнетенное состояние духа».

- А мне мейстер сказал, что других дозорных у него для меня нет, так что мне лучше привыкнуть к этим, - поделился Джон. – Знаешь, некоторые из них оказались не такими уж и плохими ребятами. Хотя многие все-таки конченые мрази, которые зарезали бы и собственного лорда-командующего, причем не только возвращаясь из неудачного похода, но и прямо во дворе Черного замка.

- А ты умнеешь, Джон, - похвалил мизантропию Джона снящийся дядя. – Смотри, потом этого не забывай. И все-таки, я за свои годы в Дозоре сделал вывод, что сумасшедших в нем больше всего, особенно среди разведчиков.

- Послушай, дядя, - возразил Джон. – Но ведь посылать в ледяные пустоши человека, у которого не все дома, - это отправлять его на верную смерть.

- А кто еще, кроме сумасшедших, пойдет на верную смерть? – возразил дядя Бенджен.

Когда Джон почти окончательно поправился, не считая обгоревшей правой кисти, пальцы на которой по-прежнему плохо сжимались, до него дошли слухи о том, что Джиор Мормонт, лорд-командующий Ночного Дозора, решил на старости лет показать всем, что он еще крепкий мужик, и готовит поход за Стену, чтобы силами двух эскадронов разбить наголову огромную армию Одичалых, вместе с гигантами, мамонтами и прочими сказочными существами.

- За Стеной есть трава для лошадей? – спросил Джон, которого разговоры с дядей во сне настроили на циничный, но разумный и прагматичный лад.

- Насколько я знаю, практически нет, - признал мейстер Эймон. – Есть ягель, но лошади его не едят.

- В таком случае, Мормонт сумасшедший, - рассудил Джон, напав на любимую дядину тему, но мейстер Эймон разговор не поддержал.

- Мейстер, - окликнул его Джон через пару минут. – А вы не могли бы признать меня временно негодным к вылазкам за Стену?

- И тебе совсем неинтересно посмотреть, что там за Стеной? – удивился мейстер Эймон, словно забыв, что Джон лежит у него именно потому, что Джон уже сходил и посмотрел, а потом мертвяки, которых он притащил из-за Стены, сожгли квартиру лорда-командующего и чуть не порешили самого Джона. – Ты что, собираешься просидеть в этих развалинах всю жизнь?

- Нет, конечно, - ответил Джон. – Но я бы лучше сходил за Стену в компании, которую выберу сам, и тогда, когда мне самому захочется. А пока у меня, например, еще не прошла рука, я толком не могу фехтовать и потому негоден к строевой.

- Джон, - строго сказал мейстер Эймон. – Единственные люди, которых освобождают от походов, - это сумасшедшие. Если ты сумасшедший, я, конечно, не могу подвергать опасности жизни твоих товарищей и выпускать тебя за Стену.

- Я сумасшедший, - с готовностью откликнулся Джон. – Например, мне часто снится сон, в котором я один хожу по опустевшему Винтерфеллу. Там нет никого из моей семьи, представляете? То есть даже во сне у меня не все дома.

- А ты заходишь там во всякие подземелья и пещеры? – заинтересовался мейстер.

- Захожу! – с готовностью откликнулся Джон.

- Согласно валирийской премудрости, если во сне ты входишь в пещеры, значит, тебе пора к девкам, - ошарашил Джона столетний мейстер, о котором Джон думал, что тот и слова такие забыл. – Я смотрю, ты совсем на поправку пошел.

- Да нет, я сошел с ума, - настаивал Джон. – Я каждую ночь беседую во сне со своим пропавшим дядей, который настаивает, что с ума сошли все вокруг, и я с ним все больше соглашаюсь. Посудите сами, мейстер: разве считать, что все вокруг сумасшедшие, - не первый признак сумасшествия?

- Первый признак сумасшествия, если хочешь знать, - доверительно сообщил мейстер, - это постоянно рваться в поход за Стену, где даже нет людей, не желающих тебя угробить, а если ты угробишь их сам, тебе не будет от этого никакой выгоды. Так что ты вполне нормален, Джон. Вот Куорен Полурукий, например, подлинный сумасшедший – ему уже отрубили почти все пальцы на правой руке, а он даже не попросил о снятии его с боевых, научился фехтовать левой и по-прежнему проводит за Стеной больше, чем по эту сторону от нее. Форменный сумасшедший.

- Но если Куорен сумасшедший, почему вы не перестанете выпускать его за Стену?

- Потому что он меня об этом не просил.

- А если он вас попросит не выпускать его за Стену?

- Тогда я ему, конечно же, откажу, - отозвался старый мейстер. – Правило Ночного Дозора за номером 22 гласит: «Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинно сумасшедшим».

- По-моему, это какая-то ловушка, - сказал Джон, немного подумав.

- Именно так, - согласился мейстер.

Выписавшись от мейстера Эймона и получив от Джиора Мормонта в награду за боевую доблесть валирийский клинок, Джон не сдался и решил взять свою судьбу в собственные руки.

- Разрешите обратиться, сэр, - обратился к старому Мормонту Джон через несколько дней, подтянув себя сразу по нескольким аспектам жизни и службы на Стене. – А что если Одичалые действительно собрали армию в несколько тысяч? Боюсь, что на открытой местности двум эскадронам тогда каюк.

- В таком случае мы займем оборону на укрепленной позиции, - решительно сказал Мормонт.

- У нас уже есть такая позиция, сэр, - доложил Джон. – Кажется, она называется Стена. Зачем же тащиться за Стену, чтобы искать ее плохое подобие?

- А мне кажется, парень, - гневно сказал Мормонт, - что ты сомневаешься, что я еще способен совершить поход за Стену!

- Никак нет, сэр! – с готовностью откликнулся Джон. – Я просто докладываю, что оборонять Стену проще, чем сраные развалины.

- Так, так, - проворчал Мормонт. – Что же ты предлагаешь делать, если мы даже не знаем, в каком месте они будут штурмовать?

- Утроить частоту караулов, сэр, - с готовностью доложил Джон, которого этот вопрос не застал врасплох. – Выдать каждому караулу по паре воронов, чтобы могли доложить о начале штурма или о диверсионной группе. Караульные ездят на мулах, привязать каждому мулу к заднице мешок песка или золы, чтобы увидеть следы, если кто-то перелезет через Стену между караулами.

- Ну что ж, - фыркнул Мормонт, - а если противник все же преодолеет Стену?

- Осмелюсь доложить, сэр, - поразмыслил над диспозицией Джон. – Если мы заметим это, и хрен бы с ним. Лошадей они через Стену не перетащат, а вороны летают куда быстрее пеших воинов. Одна кавалерия Амберов встретит хоть пару сотен пехоты на безлесых землях Дара и сомнет.

- А что бы ты сделал сам, если бы командовал Одичалыми?

- Штурмовал бы Черный замок, сэр, чтобы открыть ворота под Стеной. Как по мне, дохлый номер, у нас здесь одних солдат больше трехсот, а штурмовать без превосходства пять-к-одному гиблое дело. Полторы тысячи человек они через Стену незаметно не перетащат.

- Десять к одному, - педантично поправил Мормонт.

- Так точно, - признал Джон. – Только укрепления наши дерьмо. Простите, сэр.

- Так, - крякнул Мормонт. – Три недели я готовил поход за Стену. Три недели собирал припасы и людей. И за все три недели никто не сказал мне, что это форменное идиотство, как оно, разумеется, и было. Из тебя со временем выйдет хороший лорд-командующий, Джон.

Несмотря на все уверения бравого кузнеца из Черного Замка, что не такой Бенджен человек, чтобы позволить себе сгинуть из-за подобных пустяков, Джон тосковал по своему дяде – не до такой, конечно, степени, чтобы собрать всех кадровых военных в замке, встать на Кулаке Первых Людей, как бабки с семечками, и ждать, пока Бенджен Старк выйдет к ним на огонек, - но все-таки Джон скучал сильно. А еще Джон скучал по уехавшему Тириону, который увязался с ним и с Бендженом третьим, когда они уезжали из Винтерфелла.

Джон знал, что в его семье Ланнистеров не жалуют, хотя успел посмотреть на Ланнистеров в Винтерфелле и заметить, что они все разные, трудно к ним относиться одинаково. Но похмельный Бенджен, отправляясь из Винтерфелла, был строг и суров, и Джон остерегался того, что дядя и Тирион будут собачиться и огрызаться друг на друга всю дорогу.

Первые несколько часов и Бенджен, и Тирион действительно ехали молча, но потом вдруг словно обменялись зашифрованными сигналами.

- Тому, кто эту дорогу клал, я бы в голову гвоздь забил! – энергично сказал Тирион, когда дорога стала стремительно портиться по мере удаления от Винтерфелла, и его лошадка в очередной раз оступилась, чуть не скинув Тириона.

- Это тебе не это, - пояснил Бенджен, поравнявшись с Тирионом.

- Понятно, - протянул Тирион, не то стоически, не то сардонически, и Бенджен чуть поотстал и хлопнул лошадку Тириона по крупу. Лошадка Тириона полетела вперед, Тирион чуть не вылетел из седла на торчащие из дороги камни, но не обиделся, и Бенджен к нему потеплел.

На стоянке Тирион повел себя как гражданский и отправился читать, но Бенджен твердо взял его за плечо и направил к сваленным в кучу дровам, объяснив Тириону разделение труда, согласно которому на его долю выпадало разведение и поддерживание костра.

- Тебе не кажется, что эти дрова выше меня? – проворчал Тирион и матерно выразился, а Джон удивился, когда дядя с Тирионом перешли на ты. – Если ты хочешь, чтобы я поджарился, предупреждаю, что я невкусный.

- Дело не в дровах, - убедительно пояснил Бенджен. – Дело не в росте, и вообще ни в чем. Дело в том, что нам нужно развести костер.

- Понятно, - тем же стоически-скептическим тоном сказал Тирион и принялся перекладывать дрова в организованном порядке, чтобы хорошо занялись и долго горели. – Я уж вижу, что Север – это не только доброе слово, но и очень быстрое дело. Это еще ваш главный Старк говорил, когда Стену строил: «Пока Иные составляют планы наступления, мы меняем ландшафты, причем вручную. Когда Иные идут в наступление, они неожиданно натыкаются на Стену высотой в семьсот футов, теряются на незнакомой местности и приходят в полную небоеготовность. В этом смысл Стены, в этом наша стратегия».

- Правильные книги читаешь, - одобрил Бенджен. – Дай потом мне тоже.

Как бы это ни казалось удивительным еще в начале дня, в конце дня Бенджен и Тирион лежали уголком около костра, голова к голове, и Бенджен рассказывал о том, как он попал в Дозор.

- Сложный был год, - повествовал Бенджен. – Неурожай, гражданская война, бандитизм и недобор в дозорные. С последним мириться было нельзя, и вербовщики брали не только пацанов как я, они даже целую богадельню глухонемых на Стену отконвоировали. Составили из них отряд «Северные тетерева», и хороший получился отряд – Одичалые нам десять лет дань платили, чтобы мы этих глухонемых за Стену не выпускали. С ними же даже в переговоры вступить нельзя. А ты говоришь, малый рост и ноги кривые. Оставайся у нас, полурослик, а?

Выяснив, что Джон не дурак, лорд-командующий Джиор Мормонт стал чаще приглашать его в свои покои, чтобы поговорить о делах Дозора, а однажды даже пригласил его выпить, имея к нему разговор личного характера.

- Король умер, пока ты валялся там у Эймона и закидывался ханкой, - сообщил Мормонт, когда они опрокинули по второй.

- Угу, - согласился Джон, который это уже слышал. – То есть, жалко, конечно. Может, отец теперь вернется домой.

- Твой отец теперь Защитник державы, - разочаровал Джона Мормонт. – Королем стал молодой Лионель. Знал его?

- Пьяница и рубака, - припомнил Джон. – Я ему так рыло и не начистил, хотя несколько раз пытался. Хороший парень.

- Так вот молодой король сбежал из столицы, - перешел к личной части разговора Мормонт.

«Красавец! – подумал Джон, но вслух этого не сказал. – А я тут сижу».

Джиор Мормонт разлил по третьей, и новобранец Джон с лордом-командующим Мормонтом опрокинули снова.

- А что вы на меня так смотрите, сэр? – заинтересовался Джон, которому северный самогон уже затуманил мозги. – Он что, с моей сестрой сбежал, олень он сохатый?

Пока Мормонт думал о том, как сказать парню правду, Джон поразмыслил и пришел к промежуточной гипотезе, что король Лионель порядочная скотина. «Наверняка уже обвенчался с Сансой, путешествует с ней инкогнито по Вестеросу или тайком гостит у друзей и в любом случае учит девочку плохому, - подумал хмельной Джон с небольшой братской ревностью, которой было в аккурат столько, сколько положено иметь сводному брату и бастарду, то есть не то чтобы сильно до фига. – А я здесь сижу, кругом одни мужики, и даже у шлюх в Кротовом городке рожи как у свиньи жопа. Не, все-таки король красавец!»

- Он с обеими твоими сестрами сбежал, - со вздохом признал Мормонт.

- Ну так это почти прилично, - обрадовался Джон. – И Арья не будет в городе скучать, и они двое при Арье не будут совсем уж выходить из рамок.

- Хороший ты парень, Джон, - еще раз вздохнул Мормонт и разлил по четвертой. – Ты еще в людей веришь.

========== VII ==========

Быть женщиной — великий шаг,

Сводить с ума — геройство.

(с) Пастернак

Больше всего начавшемуся путешествию были рады волчицы, которые исчезли в предрассветной тьме, как только трое всадников покинули стены Королевской гавани — и, судя по звуку, волчицы тут же вломились в чей-то сад, опрокинув забор. Вокруг залаяли собаки, и Лионель подумал, что волчицы еще дадут всем жизни – и окрестностям, и им троим.

- Слушайте, а что вы делаете, если они задерут чьего-то барана? – спросил сестер честный и справедливый молодой король.

- Мы их в этот день больше не кормим, - резонно ответила Арья.

Волчицы присоединились к всадникам достаточно быстро, и Лионель узнал от Сансы, что огромная, размером с маленькую лошадь, волчица с окровавленной пастью называется «моя лапочка». Он вообще узнал о Сансе много нового в первые же дни похода: как только начались королевские леса вокруг города, Санса не только отправилась с ним охотиться, но и хорошо била дичь из арбалета, а самым удивительным для Лионеля было то, как быстро она освежевывает тушки милых заек и оленят, поддернув рукава и иногда стряхивая с рук струящуюся по ним теплую кровь. «Под ее красотой была сталь», - вспомнил Лионель слова своего отца, часто вспоминавшего погибшую Лианну Старк, и через полчаса удивился снова – Санса хлопотала у костра в кожаных перчатках.

- Крови не боялась, а сажи боишься? – весело сказал Лионель, усаживаясь рядом, и почему-то оглянулся, словно не хотел целовать Сансу при Арье, но на его счастье лес нравился Арье больше, чем костер и готовка.

- Это же для тебя, глупый, - улыбнулась Санса, она хорошо управлялась с открытым огнем и знала его капризный характер. – Вряд ли тебе понравится, если у меня руки будут все в пятнах и рубцах, как у охотников и лесников.

- Даже если это случится, я все равно буду тебя любить, - пообещал Лионель, поймав руку Сансы, и, немного отогнув перчатку, поцеловал ее запястье, то место, где бьется пульс, сразу почувствовав, как Санса вздрогнула.

- Лео, прекрати, - попросила Санса, но Лионель и не собирался прекращать, нажав на найденное чувствительное место языком. – Я зайцев сожгу.

Лионель любил зайцев и пушистыми, и жареными, но от Сансы не отошел, сидя рядом и постоянно ее отвлекая, пока наконец зайцы не перекочевали на кусок дубленой кожи, в походе заменявший скатерть, а Санса повалилась на Лео сверху, исступленно его целуя.

- Ты за этим меня выманил из города, разбойник? – сказала Санса и немного опрометчиво уселась на Лео верхом, стиснув его ребра коленями.

- Да, - честно признался Лео. – Конечно.

Вечером того же дня, засыпая у костра, Лионель заметил, что Арья устроилась спать, сжимая эфес лежащего рядом с ней клинка, и на следующую ночь это повторилось снова, так что Лионелю стало любопытно, а в голову полезли истории про рыцаря и деву, кладущих между собой в постели меч, и многочисленные продолжения про то, как это ни фига не помогло.

- Послушай, - шепнул развеселившийся Лионель засыпающей Арье, опускаясь на колено за ее спиной и наклоняясь к ее уху, - во-первых, я могу лечь и с другой стороны, это же земля, а не кровать. А во-вторых, ну это перебор, я еще годика четыре обещаю быть хорошим.

О том, что через четыре года от него уже не отвяжешься, Лионель добавлять не стал, все равно по его тону это было очевидно, и эта веселая развязность Арью рассердила.

- Я не твоя невеста! – прошептала Арья Лионелю прямо в ухо, притянув его к себе за шею, чтобы не разбудить Сансу. – Даже думать такое не смей, «через четыре годика»!

- Ладно, хорошо, - уступил Лионель, решив, что шутка про «не думай о белом медведе» разозлит Арью еще больше. – Я просто обещаю, что тебе нечего бояться. Ну правда, у тебя даже ножен нет, сама же напорешься во сне.

- Я… – вдруг сбилась Арья, и ее голос неожиданно стал мягким и почти детским. – Лео, ты никому не скажешь?

Лионель попытался кивнуть, насколько это было возможно, потому что Арья так и не отпустила его шею, и Арья либо почувствовала его движение, либо просто поверила ему без обещаний.

- Я боюсь темноты, особенно когда стен вокруг нет, - зашептала Арья ему в ухо, - как будто боюсь удара в спину… А на спине уснуть не могу… Нимерии нужно охотиться вечером, я ее отпускаю… вот Санса засыпает рядом с Леди, ей всегда везет, Леди не хочет от нее уходить, ластится к ней каждый вечер… а мне трудно засыпать, особенно если проснусь ночью, а костер уже погас… если Нимерия не вернулась, лежу на спине, считаю звезды, и все равно не по себе…

- Спи, - сказал Лео, укладывая Арью и прижимая ее спиной к себе. – Я обниму тебя, и ты уснешь. Я знаю, ты не моя невеста, я просто хочу, чтобы ты спокойно уснула.

Последнее, о чем подумал Лео, проваливаясь в сон вслед за Арьей, было то, что он, наверно, как-то догадался о страхе Арьи сам, недаром сдавшаяся его любви Арья представлялась ему всегда с закрытыми глазами, словно для нее это была высшая форма доверия.

Лионеля, так и спящего с Арьей на руках, среди ночи разбудила Нимерия, боднув его своей большой головой, словно она говорила ему, что готова принять его пост, и Лионель тихо ушел от Арьи, убедившись, что волчица легла на его место. Он чувствовал себя очень странно: с одной стороны, он был уверен, что не забудет эту ночь никогда, сколько бы тревожных, страстных или одиноких ночей не выпало на его долю впоследствии. С другой стороны, он даже не поцеловал спящую Арью в волосы на прощанье, словно все, что ему было нужно – это чувствовать тепло ее тела и слышать ее дыхание. В этом не было никакого соблазна – если бы он так обнял Сансу, они бы долго не заснули, да и с кем-нибудь другим соблазн был бы так очевиден, что как бы горячий Лионель ни сдерживался, его желание почувствовала бы даже нецелованная девственница. А Арья сегодня была для него как маленькая сестренка – но ведь хотел же он ее поцеловать несколько дней назад в переулках Королевской гавани? Ведь хотел увидеть когда-нибудь ее влюбленные глаза и почувствовать ее губы на своем теле? Лионель задумался, запутался и уснул.

Проснувшись утром, Лионель больше всего боялся того, что Арья начнет его стесняться, но она просто немного больше обычного пыталась не натыкаться на него взглядом, а когда Санса ушла за водой, а Лионель нарочно замешкался у костра, Арья подошла к нему сзади и тихонько шепнула:

- Спасибо.

- Я сегодня снова к тебе приду, - пообещал Лионель, и было непонятно ни Арье, ни ему самому, сколько было в этом доброго сердца, а сколько охотничьего инстинкта. Наверно, это в нем вообще разделить было нельзя – он был хорошим королем, рожденным защищать тех, кем повелевал, и повелевать теми, кого защищал.

- Нет! – тихо вскрикнула Арья, словно боялась, что привыкнет засыпать у Лео на руках. Да боялась, конечно, пусть даже Лео просто обнял ее вчера и даже не пытался поцеловать. Но ведь не в этом дело – если Санса их однажды так застанет, это же будет хуже любых поцелуев, Арья и в десять лет понимала, что так не спят даже с братом, если так спят, то значит, люди настолько друг другу родные, что и спрашивать нет смысла, что у них было, – можно считать, что было уже все.

Но, конечно, Арья опять не могла уснуть, когда Санса уже заснула в обнимку с Леди, и Лео опять нашел Арью в свете потухающего костра, и она пыталась его прогнать, отмахиваясь от него и что-то ему шепча, но он обнял ее, прижал ее к себе и уснул, дыша в ее волосы. Ведь не лицом к лицу, и рука Лионеля целомудренно обнимала Арью за талию, не сползая ни выше, ни ниже, да и не запомнила она почти ничего, сразу начав проваливаться в долгожданный сон, - но почему утром ей пришло в голову, что она теперь его, словно в их венах бежит одна кровь, и она теперь привязана к своему Лео накрепко, так что эта связь может уйти из нее только вместе с жизнью?

А на следующий день пошел дождь, они в первый раз поставили палатку, Арья прижалась ночью спиной к твердой натянутой стене палатки, и было почти не страшно, просто немного тоскливо.

Лионель не оставил свои шаловливые мысли об удобстве женских брюк, в первый раз посетившие его в Королевской гавани, и ранним утром в палатке прилег к Сансе, будя ее поцелуями и выбирая удачный момент для нападения. Сансе явно понравился такой способ просыпаться, и она ответила Лионелю очень пылко, почти сразу перекатив его на спину, так что первоначальный план не дать Сансе помешать ему, прижав ее к земле, пришлось менять на ходу. На счастье Лионеля, Санса в последнее время полюбила оседлывать его, садясь ему на живот и сгибаясь к его лицу так, словно она уже сильно выросла и они были уже женаты, так что правильно подставить руку, чуть выманив Сансу на себя, было очень легко.

Санса немного выгнулась и вздохнула, показывая против своей воли, как легко ее соблазнить, но потом все-таки наклонилась к уху Лионеля и прошептала:

- Нельзя…

- Почему? – таким же шепотом спросил Лионель, не останавливаясь и не собираясь пока слушаться.

- Арья проснется, - пояснила Санса, и Лионель чуть не рассмеялся счастливым смехом человека, который знает, как сильно его любят.

- Ну тогда пойдем, - предложил Лионель и легко вытащил Сансу из палатки, да она и не сопротивлялась, только немного засмущалась, когда они отошли за деревья и Лионель заглянул ей в лицо, снова начав ее гладить.

- Давай лучше я, - предложила Санса чуть слышно, целоваться во время этого с Лео или смотреть ему в глаза она почти привыкла, было все равно чуть стыдно, но раз ему нравится…

- Нет уж, - не согласился Лионель и немного помог Сансе расслабиться и подготовиться, наклонившись к ее шее, а когда его рука нашла нужное положение, он взялся за трепещущую шейку всерьез, теперь уже можно было и мочку прикусить, и провести языком до ключицы, тем более что действовало это так, что Санса и не заметила, когда его рука проникла под пояс ее охотничьих штанов. Она вообще ни о чем тогда думать уже не могла, и только через несколько минут, когда потрясенный Лео поддерживал ее, обмякшую, не давая ей упасть, навстречу ему открылись голубые глаза с расширившимися, словно в трансе, зрачками.

- Что со мной было? – спросила Санса, все еще вздрагивая и пытаясь поймать дыхание.

- Я не знаю, - честно сказал Лео, думая о том, не прижал ли он Сансе сонную артерию, и, если да, может, так и стоит иногда делать. – Это что-то особенное.

- У тебя так бывает? – пробормотала Санса, и было видно, что она еще плохо соображает, и сейчас ее можно уговорить на что угодно, так что хорошо, что она в руках благородного и любящего Лионеля, который бережет ее как себя и даже больше.

- А ты попробуй, - весело предложил Лео и решил, что лучше уж вымокнуть, но все-таки лечь в траву, так обоим будет удобнее. Лео повалился на спину, а Санса села с ним рядом, а потом Лео подумал, что она, наверно, сошла с ума, потому что не может же девушка, которая еще даже не расстегивала на нем рубашку, сразу так поцеловать.

- Не двигайся, - шепотом попросила Санса. – Мне страшно немножко.

Если Санса и боялась чуть-чуть, что Лео вспыхнет и подумает о ней невесть что, то он сразу успокоил ее, протянув вниз руку и тихо погладив ее по волосам. И потом ничего не сказал, чтобы не смущать, словно это было не неназываемым среди приличных женщин действием, а лесным волшебством, только целовал веки Сансы, поймав вернувшееся к нему лицо между ладоней, и Санса улыбалась счастливо, закрыв глаза: все-таки не только он может сводить ее с ума, она тоже что-то умеет.

Трое всадников и две волчицы шли стороной от дороги, чтобы остаться неузнанными, и потому продвигались вперед медленно, но недостаточно медленно, чтобы не догнать идущую так же стороной стайку мальчишек и два десятка людей странного вида, то ли рабочих, то ли каторжников, возглавляемую человеком в черном.

«Йорен», - догадались Санса и Арья еще за полмили, вспомнив вербовщика Ночного дозора, который пару раз в год проходил через Винтерфелл и обратно, на пути на юг клянча денег и провианта на дорогу, а на пути на север сопровождая такую же толпу оборванцев.

«Старки, - догадался Йорен, обернувшись и увидев юных девушек верхом. – Обязательно встану лагерем рядом с ними, может, и выпрошу что на бедность. Э, да никак и нашего молодого короля повело, скажем так, на Север. Обязательно попрошу денег и у него, рядом с такой девушкой у мужчины просыпается щедрость, а рядом с двумя - двойная».

Йорен считал, что кормить и одаривать Ночной Дозор – это богоугодное дело, и потому не стесняясь подсел вечером к костру короля.

- Отличных набрал себе рекрутов, солдат, - похвалил Йорена Лионель, набравшийся от отца приемов общения с народом. Прогонять дозорного он не хотел, но и спускать ему непрошеный визит не стоило. – Видно, совсем плохи у Дозора дела, а будут еще хуже.

- Дверь благородного лорда Эддарда всегда открыта для Ночного Дозора, - ответил Йорен, который не лез за словом в карман и успел уже поговорить с таким количеством лордов, что и соседство с молодым королем его не смущало. – Да только много через эту дверь не вынесешь. Многие люди в темницах нужны ему самому, и лучшего рекрута он у меня тоже отобрал. Позвольте-ка вина за хорошую историю.

- На Тракте нальют, - обрезал король бойкого солдата, но Йорен все же выпросил свою выпивку неплохой присказкой.

- Я не просто так иду стороной от дороги, - пояснил Йорен, и глаза его хитро заблестели. – Два последних года, проходя к югу от этих мест, я назывался Йовин, а не Йорен. А к северу звал себя Йомер – думаю, они тут все до сих пор ищут, как бы взыскать с меня долги.

- А ты бесчестный человек, Йорен, - с легким укором сказала Арья, она и Йорена знала, который всегда через Винтерфелл таскался, и на спутников его понасмотрелась еще в детстве.

- Был бы я честный, миледи, на что бы я жил? – ответил Йорен. – Позвольте пинту красненького, вам моя история понравится.

Выпросив свою выпивку, Йорен сдержал слово и рассказал хорошую историю о том, как встретил лорда Эддарда, возвращаясь из королевской тюрьмы, и как лишился своего лучшего рекрута.

- Трех человек в тюрьме взял, вон двое в кандалах сидят, - начал Йорен, - Сказал им: «я ваше горе, я буду жить с вами», - заковал их, повел. Эти двое что, здоровые, да рыхлые. А вот третий был сухой, быстрый, лицо неподвижное, как обдолбанный, прядка седая в волосах. Видно, что боец. Да только вышел я во двор тюрьмы – навстречу мне лорд Эддард с двумя мейстерами. Я аж зачурался, от мейстеров-то, поветрие, что ли, какое, или в тюрьме хворь, а я полез. А лорд Эддард остановился и смотрит, это, значит, пропало мое дело, у него глаз на хорошего бойца и на хорошую лошадь, всему цену знает. Мейстеру сказал что-то, а у мейстера говорок – мое почтение, он подходит к этому, который с седой прядкой: «Обо что мне встанет зарезать лошадь?» - спрашивает. «Оскорбительно мне такое ваше предложение», - отвечает мой рекрут, видит, как лорд на него глянул, цену себе набивает. «Ну так идите и бросайтесь головою в навоз! – возмущается мейстер. – Я-таки не спрашиваю вас, что вам оскорбительно, я вас спрашиваю, вы будете сидеть в камере или будете отвечать, обо что мне встанет зарезать лошадь!» Мой еще рекрут заломил, конечно, цену, ударили по рукам на двадцати монетах, тогда мейстер его к лорду Эддарду подвел, и лорд ему тихо рассказал, - да видать, такое, что лицо у парня-то задвигалось. «А голову лошади ночью положишь ему в кровать», - приказал ему лорд Эддард. «Это в тысячу раз больше стоит, милорд», - отвечает парень, и я вижу, что это уже не мой рекрут, если о таких деньгах разговаривает. Только деньги те он так и не увидел, оба мейстера на него налетели так, что чуть цепями своими мейстерскими его не зашибли. «Вы имейте совесть, молодой человек! – закричал на него второй мейстер. – Вы считаете, что вас обманул папаша Мендель, это золотое сердце? А вы спросили, где-таки эта лошадь? Вы ударили по рукам, и вы же теперь крутите нам мозги! Если вы желаете вырывать кусок хлеба у меня из рота, макес вам на живот, я положу вам прогонные, два оленя на день!» Так и лишился я такого чудесного рекрута.

- Йорен, хоть впереди на Тракте долги раздай, - посоветовала смеющаяся Санса. – Сорвал ведь за рекрута-то.

А любопытная Арья встала и к уху Лионеля наклонилась, чтобы спросить, где та лошадь была.

- Далеко, думаю, - тихо ответил Лионель, и благодаря Арье его не одолели невеселые мысли о том, что эта междоусобица проходит через его семью, схватился его будущий тесть с его дедом. – Думаю, на самом краю Западных земель.

Арья почему-то так и осталась стоять рядом, даже оперлась на плечо Лионеля, может быть, просто слушала, как Йорен начал завирать про то, как в Сероводье ему дали в прошлом году рекрутов, а они после рва Кайлин в тритонов превратились, а Лионель, словно мысли Арьи слыша, думал о том, что он тоже соскучился: по звуку ее дыхания, по тому, как ее волосы щекочут ему шею. А про то, как они сейчас с Арьей выглядят, он и думать не хотел – да и черт его, действительно, знает, как они выглядят.

Лионель как благородный человек и представить себе не мог, что говорилось у другого костра, подальше, где собрался простой народ.

- Я тебе говорю, это принц Мартелл, - указывая на неузнанного никем черноволосого короля, настаивал тощий кудрявый паренек лет двенадцати, которого все почему-то звали Зеленые Руки.

- Да не гони, Мартелл старый, - отвечал его толстый малолетний спутник, прозванный Пирожком. – Ты до десяти считать не умеешь, дятел, а Мартеллу раза четыре по столько. У меня в лотке и пирожков столько не было, сколько ему лет.

- Ну значит это молодой Мартелл, - не сдавался Зеленые Руки. – Вишь, какая с ним офигенная рыжая девчонка, а второй, вроде, мальчишка, только Мартеллов это ни фига не колышет. Щас он их обоих в палатку потащит.

- Ну вот и не трындите, - посоветовал им от костра кто-то из старших товарищей. – Не ваше дело. А то сами знаете, как вас Мартелл накажет и куда.

========== VIII ==========

Дорога легче, когда встретится добрый попутчик.

(с) Черный Абдулла

Леди Кейтилин, жена лорда Эддарда, в последнее время совершала странные поступки. Вернее, поступков она совершала много, и были среди них как странные для нее, но естественные для остальных, так и наоборот, казавшиеся ей естественными, а всех остальных приводящие в ужас. Например, молва принесла Кейтилин весть о том, что Джейме Ланнистер ранил ее мужа, а его люди зарубили нескольких гвардейцев Эддарда – а следующей вестью было уже письмо мужа о том, что король Роберт погиб, а королева и выловленный Джейме Ланнистер отправлены в Эссос. О судьбе Тириона, все еще путешествующего по бескрайним северным просторам, Эддард упомянуть забыл, возможно, полагая очевидным, что маленькому человечку в такой ситуации можно только посочувствовать, но Кейтилин почему-то не подумала, что муж более чем сквитался за свое ранение, и задержала возвращающегося со Стены Тириона.

Были у Кейтилин и амбициозные планы сломить волю лорда Тайвина, взяв в заложники последнего из оставшихся в Вестеросе его детей, но той же ночью, которую Тириону все же посчастливилось провести в теплой комнате, а не в темнице, Кейтилин пришла в голову неожиданная и удивительная мысль: а что если написать мужу в Королевскую гавань? Все-таки он десница и Защитник державы, прошел две войны, пятнадцать лет был Хранителем Севера – ну вот как безумная идея: вдруг он лучше нее знает, как разбираться с Ланнистерами и кого нужно брать в заложники?

Пока ворон летел туда и обратно да пока лорд Эддард хватался за голову, наконец осознав, как он распустил в своей семье женщин: обе дочки с одним паладином сбегают, жена ни с того, ни с сего заложников берет, - Тирион и мейстер Лювин мастерили седло для Брана, а Кейтилин постепенно замечала, что маленький Ланнистер неплохой человек, хотя и грубиян.

- Зачем ты решил помочь моему сыну, Ланнистер? – спросила Кейтилин, входя к мейстеру Лювину, и Тирион, чье широкое и близкое знакомство с женщинами не включало в себя вельможных дам и матерей семейства, совершил ошибку.

- Сердце мое полно нежности к калекам, бастардам и сломанным вещам, - трогательным голосом произнес Тирион, и Кейтилин вспыхнула как Дикий огонь.

- Так к кому ты причисляешь моего сына: к калекам или сломанным вещам? – потребовала Кейтилин, третье слово, за которое Тирион вполне мог улететь в окно и уже не вернуться, она великодушно не расслышала.

Шутку про то, что если безногий не калека, то он сам не карлик, Тирион пропустил, потому что в глазах Кейтилин он увидел лед, пропасти и безвременную кончину.

- Простите, миледи, - сказал Тирион, все же пытаясь выпутаться шутками. – Я плохой карлик и говорю иногда ужасные вещи. Я говорил много жестоких и злобных вещей о благородных лордах и дамах двора. Я желал смерти моему лорду-отцу и моей сестре, нашей добрейшей королеве-матери…

- Ну, может, ты тогда и не такой плохой карлик, - оборвала его Кейтилин. – Мейстер, когда седло будет готово?

- Ну вот кто так с миледи разговаривает? – с укором сказал Лювин, которому из-за оплошности Тириона даже не пообещали подарка за хорошую работу. – Это у нас с вами, лорд Тирион, утверждения делятся на ложные и истинные. А у леди Кейтилин они делятся на ложные и приятные.

- Государи мои, а я тут каламбур слышал, - вдруг подал голос молчаливый ражий конюх, который был позван притащить седло для модификаций, да так и остался, сгибал для мейстера и Тириона металлические детали голыми руками. – В чем сходство между судом лорда и куннилингусом? Одно лишнее движение языком – и ты в заднице.

Мейстер Лювин аж скорняцкий нож из рук от неожиданности выронил, а Тирион от смеха в клубок свернулся.

- Знаешь, Ходор, - первым пришел в себя мейстер, - вылечил я тебя, ты даже говорить начал. Но вот лучше бы ты молчал!

- Ходор, - развел руками Ходор, он всегда под дурачка косил, когда его ругали.

- А я тоже каламбур слышал в Штормовом пределе, который про лорда Ренли сочинили, - поделился с конюхом Тирион, раз уж конюх такой культурный и такие слова знает. – По морю идет клиппер, на клиппере шкипер…

На следующий день седло было готово, Ходор его лично на коня возложил и помог Брану в нем усесться – а с каламбуром и перепутал, и огорошил им присутствующих несколько невовремя. Был скандал, а ругали почему-то Тириона, с Ходора-то что возьмешь? Ходор!

Тирион после этого так и прослыл в Винтерфелле хорошим парнем, но большим грубияном. А об остальных его грехах как-то постепенно позабыли.

Лорд Эддард, так сначала и не собравшись с мыслями написать домой письмо, послал поискать недавно появившегося при дворе сказителя, обычно отвлекавшего десницу от тяжелых дум веселыми историями. Сказитель называл себя хронистом, хотя врал о прошлом напропалую, весом и аппетитом был похож на покойного короля Роберта и, судя по всему, знал куда больше, чем говорил, напоминая этим лорду Эддарду его доброго друга Хоуленда Рида. В историях хрониста были живы и Роберт, и Джон Аррен, и порой дурашливый сюжет этих историй оказывался не только лучше того, что действительно произошло, но и приносил деснице идеи про настоящее время.

- Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, - начал хронист со своего обычного зачина, а лорд Эддард только покачал головой: вот ведь и прав окажется хронист, как уже не раз бывало. Так ведь и выйдет, что ни при нем, лорде Эддарде, порядка не будет, ни тем более при этом молодом вертопрахе, одну дочь он у Эддарда умыкнул, другую так за собой сманил, а теперь по Вестеросу такие слухи идут, что хоть уши затыкай. Больше всего Эддард сердился на Лионеля, что тот Арью в свой побег впутал, с Сансой Лионель если не обвенчался уже самовольно, то обвенчают их, когда вернутся, все венцом прикроется. А Арью теперь замуж и не выдашь, такие приключения для юной девушки хуже, чем даже пироги с человечиной печь. Взяли бы хоть Сандора с собой, уж на что он неприличный человек, а и то с ним поприличнее все выглядело бы. Главное, что общество Сандора никакую девушку скомпрометировать не может, с его-то рожей.

А хронист тем временем на задумавшегося десницу посмотрел и заново начал:

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, лорд Аррен гражданскую войну выиграл – надо же с чего-то начинать в стране порядок наводить. Правда, при взятии столицы несколько казусов случилось: Безумный король напал на своего гвардейца и ударил его спиной в острие меча, а семья принца вообще как-то не сохранилась, сэр Амори Лорх зачем-то нанес королевской внучке пятьдесят ножевых и еще семьдесят ножевых ее парадному портрету. Погоревал лорд Аррен, что такие дураки ему в подданные достались, покачал головой, да и нарек Джейме Ланнистера Цареубийцей. Царей, конечно, в Вестеросе сроду не бывало, но Королеубийца и Эйрисоубийца Аррен пробовал, не звучит, а Принцеубийца звучит лучше, но неточно, да и занято уже, со времен битвы у Трезубца. А Цареубийца прилипло, и лорду Тайвину досадно, и лорду Аррену приятно. Да и Джейме, остолопу такому, должно бы быть стыдно, а стыдно ли ему – Иные его ведают.

Долго ли, коротколи, а стал Аррен к Цареубийце приглядываться, тут приглядишься, когда он около твоих дверей в карауле пару раз в неделю торчит. И получается, что парень он вроде неплохой – дурак, правда, но когда Аррену умные подчиненные попадались. Аррену про подчиненных своих и думать уже не хочется, ему молодого короля достаточно, который жениться не хочет. Ну то есть не совсем не хочет, но не совсем жениться. Приличные девушки уже в Красный замок даже и не заглядывают, а неприличных Аррен сам не пускает. А различает их лорд Аррен так: выйдет к гостье и спрашивает: «Ты королевой быть хочешь?» И всем, которые хотят, велит оглобли поворачивать: ему же воспитанника женить надо, а не малую корону, для королевы которая, куда-то пристроить. Малую корону, в конце концов, можно и пропить, и в ломбард сдать, главное только при Роберте такие идеи не высказывать, а то не сделал бы он из них ошибочных выводов. Лорду Тайвину опять досадно, лорду Тиреллу тоже досадно, одному лорду Аррену весело, только в замке немного пустовато.

И вот зовет к себе лорд Аррен этих двоих, Принцеубийцу и Цареубийцу, и держит к ним такую речь: дескать, валите отсюда, и без невест не возвращайтесь. Но смотрите: привезете не таких, как надо, а таких, каких я в замок не пускаю, отправлю обратно, так и будете болтаться по Вестеросу, как говно в проруби, или, если приличнее сказать, как роза на зеленом поле. Роберт, понятное дело, такой угрозы не испугался, а Цареубийца возражает, что ему, мол, как рыцарю Королевской гвардии, жениться нельзя. Роберт, конечно, тут ржет: возьмем на двоих, а обе мне достанутся, и даже не видит, как Цареубийца на него волком смотрит, словно прозвище свое оправдать хочет. «Ну да ладно, - думает Аррен, - в дороге разберутся. Хорошие мужики, если семьи им душу не тянут, если бабы им головы не крутят, между собой общий язык найдут».

- И что, нашли? – удивился лорд Эддард, как он ни заслушался, а тут не выдержал. У хрониста в его веселых завиральных историях сюжет всегда ни на что был не похож, а люди все же похожи на себя были: не то чтобы вылитые, а как-то вроде хорошей стороной своей поворачивались, были то ли такими, как были когда-то, то ли такими, какими могли бы быть. Но здесь уж хронист заврался, разными очень были Джейме и Роберт, даже если забыть, что они всю жизнь друг друга терпеть не могли, хотя вот тут уж точно женщина виновата.

А хронист тем временем выпил и закусил и нахально порекомендовал лорду Эддарду выдерживать пиво по году и больше в дубовых бочках, чтобы крепким было, как вино, а не светлым, как детская моча.

- Нашли, - заверил хронист, - быстро выяснили, что им в разные стороны ехать надо. Цареубийца поскакал на Запад, он у Роберта тому научился, что если нельзя жениться, то можно и не жениться, это ж не про это. И не поженил бы их никто с той, к которой он ехал, и Аррен бы тем более в замок обратно не пустил, да и черт бы с ним, и с замком, и с Арреном, и со всем остальным. Ну и пусть скандал, ну и пусть небывалое дело, а ведь любовь молодые сердца всегда чище делает.

А Роберт поехал на север, лучшего друга повидать, с первенцем его поздравить два раза, и так хорошо поздравил, что выехал после этого на дорогу и решил на Железные острова смотаться, втащить там Бейлону Грейджою, чтобы потом второй раз для этого не ездить. Да заплутал государь немного дорогой, хотел Курганы объехать, чтобы в гору не лезть, да так на север и забирал, пока по заказу «довези-ка до ближайшего острова» не доставили его на Медвежий остров.

На Медвежьем острове Грейджоев нет, а красота есть, и зверья немало. Есть там и кабан, и косуля, и зайцев сколько угодно. Несколько дней бродил по лесам молодой король, был всегда сыт, трезв и светел душой. И повстречалась ему не то девочка, не то девушка, с охотничьим луком и охотничьим ножом, которая взяла его на прицел, неслышно подойдя. «Да ты знаешь, кто я такой?» - спросил Роберт. «Браконьер ты, - ответила смелая девушка. – Выглядишь рыцарем, а посягнул на нашу землю, не представившись лорду, как добрый человек. Кабана мне тебе не жалко, а за семью я тебе не спущу. А ну шагай!» Уважал король Роберт смелых и дерзких и не думал уже встретить в женщине настоящую благородную отвагу. Да и ситуация непростая: какие еще варианты есть, если тебя под прицелом на суд к лорду ведут и того гляди Королем-браконьером ославят. Только уболтать, очаровать, чтобы даже долг свой забыла и на его обаяние поддалась. Так потом они к лорду Аррену в свое время и вернулись, да только история эта долгая, и не все в ней прилично рассказывать.

- Это что ж у тебя получается? – прикинул лорд Эддард. – Роберту нужно было жениться на Дейзи Мормонт?

- Так, лорд-десница, - согласился хронист. – Куда как было бы лучше.

- Может, и лучше, - признал Эддард, припомнив леди Дейзи: боевая, гибкая, темные волосы, продолговатое лицо. Вот бы Арья такой выросла. Дейзи Мормонт не красавица, конечно, так вроде в девках и осталась, с ее-то характером, но обаяние у нее есть, для тех, кто ей по душе. Верной могла бы быть женой, неприхотливой, в чем-то строгой, а в чем и уступчивой. Вместе с Робертом бы охотилась, вместе с ним бы пила, вместе с ней и дрался бы он в придорожных кабаках, разнося их он молотом, она булавой: Мормонты в таких вещах видят поруху чести, только если проиграл, а если победителем вышел – то и знай наших. И урона казне от ремонта кабаков куда меньше, чем от постоянных турниров, и Роберт был бы вопреки всему жив и глядел бы молодцом. А что ей сразу после войны не то десять было, не то двенадцать – так сейчас-то уже небольшая разница в возрасте была бы. Прав выходит хронист, жаль, что Аррену его послушать не пришлось, хоть при Аррене и порядок в стране был.

- Засим извольте с вас за историю получить ящичек, - напомнил о себе хронист, замечая, что лорд Эддард думает немного грустные, но хорошие мысли. Золота хронист не брал, а брал обычно пустой ящик и письмо к кладовщику, набивал ящик осетриной, сладким вином, мягким сыром, необычными фруктами и куда-то с ящиком на несколько дней исчезал, словно чтобы в одиночку все содержимое схомячить. А потом снова появлялся со своими историями, все перед началом приговаривал с хитрой усмешкой «не сделает ли из этого лорд-десница ошибочных выводов» - а выводы действительно можно было сделать, не только про прошлое, но и про настоящее. Вот и сейчас, когда хронист ушел, Эддарду сначала подумалось: а ведь мог, мог бы молодой Роберт влюбиться в совсем юную Дейзи Мормонт. Не столько за красоту, сколько за отвагу, за веселый и непоседливый нрав, за верное сердце и сильный характер. А потом и красоту бы ее рассмотрел, когда сердце бы его к ней привязалось, да и кто не увидит красоты во влюбленных юных глазах?

А потом Эддарду пришла в голову и несуразная мысль: а ведь Лионель настоящий сын Роберта, и статью в него пошел, и характеры в чем-то схожи, особенно если вспоминать Роберта совсем молодого, не ленивого, с юношеской горячностью и немного книжным понятием о чести. И как молодой Роберт мог бы влюбиться в юную Дейзи, так и Лионель мог влюбиться в Арью. Эддард даже присвистнул весело, будто на темной лошадке банк сорвал, знай наших! А потом, конечно, запутался: ведь Лионель с Сансой обручен, и вроде Санса уже в него влюблена, и почему она тогда не рассорилась с сестрой еще после того, как Лионель сбежавшую Арью в городе разыскал и на руках к нему, Эддарду, принес? В общем, черт ногу сломит, не поймешь, кто в чем виноват и на кого за что сердиться. Теперь были бы живы, потом уж он всех троих поругает, а кого и пожалеет. Понимает ли этот молодой авантюрист, что Тайвину теперь нужен Томмен на престоле, а не он? И еще про отряд Берика приходят не победные реляции, а как бы не наоборот…

Домашние проблемы лорду Эддарду на фоне всего этого совсем простыми показались, и он написал домой письмо, но не жене, а сыну.

«Робб! – написал лорд Эддард. – Ты теперь лорд Винтерфелла, но еще не глава рода, и как отец я тебя спрашиваю: какого черта без моего ведома в Винтерфелле появляются заложники? Я понимаю, что это идея матери, а не твоя, но спрашивать я все равно буду с тебя. Отпусти младшего Ланнистера, он не лорд и не генерал, его отец к этому не готовил, а мелких Ланнистеров у меня и так здесь сидит достаточно. Не надо врага загонять в угол, чтобы у тебя все козыри были на руках, покажи ему великодушие и оставь возможность достойно капитулировать. И еще: Север большой, а вороны летают куда быстрее лошадей. Любого на Севере ты успеешь и задержать, и голову ему отрубить. Поэтому, когда видишь человека в первый раз, сначала посмотри на него, разберись, кто он и с чем пришел, не хватайся за меч и никому не грози, пришлые на Севере и так в твоей власти».

========== IX ==========

Он с виду очень скромный,

Он ни крутой, ни стремный…

(с) Крестовый Туз

И Лионель, и Арья любили скрывать свои титулы, проходя по миру как люди, а не как фамильные гербы, и теперь им было даже жаль расставаться с отрядом будущих дозорных, среди которого они были как во время своих прогулок по Королевской гавани перед отъездом. Санса решила подыграть им, хотя она скорее них заметила бы, что их приняли не только не за тех, кто они есть, но и за тех, кем они прослыть бы не хотели. Но утро только начиналось, и началось оно с того, что в четверти мили от лагеря из леса выехали шестеро всадников, в которых Йорен наметанным глазом опознал дезертиров, если еще не пошедших по кривой дорожке, то уже на нее свернувших.

- Не было печали, - проворчал Йорен, сплюнув свой кровавый кислолист. Он бывал в разных опасных ситуациях, из большинства которых его выручала черная форма дозорного и хорошо подвешенный язык, и за тридцать лет своих путешествий он не довел до Стены всего трех рекрутов. – Тесак, Мурх, возьмите-ка топоры, да постойте тихо, пока я буду говорить с гостями.

Но проверенным временем приемам Йорена было не суждено пойти в ход, потому что за спиной у него уже залязгало железо: юный король тоже узнал по виду дезертиров и решил разобраться с ними сам. Дезертиры были опасным, но презираемым королем племенем – он застегнул панцирь, надел шлем и боевые поручи и вскочил в седло, уверенный в том, что в случае неповиновения этим трусам будет достаточно, если он зарубит самого наглого. И почти сразу же вслед за ним отправились Санса и Арья: детям великих лордов, рожденным повелевать людьми, до первых боев неведом страх, а Арья, хоть и научилась немного осторожности во время своих одиноких скитаний около Трезубца и в Королевской гавани, не собиралась оставлять Лео одного.

- А я тебе говорю, это парень, - настаивал Ломми Зеленые Руки, мимо которого пронеслась Арья и который пока еще не понял, что происходит. – Глянь, он в кольчуге и у него клинок на поясе.

- А у рыжей в руке арбалет, - возразил Пирожок, не умея заметить легкий панцирь на фоне куртки такого же цвета, но в этот момент им обоим досталось по хорошему подзатыльнику.

- Прикусите-ка языки, сиротки, - посоветовал им старый наемник Прейд, которому довелось повоевать, и потому он знал, чего стоят доспехи и чего стоят лорды, в них закованные. – Я не знаю, кто они, я только могу пообещать, что вы рты раскроете, когда узнаете, чьи они дети. Вот как я рот раскрыл, когда в гражданскую брата лорда Талли увидел. Черная кольчуга без герба, ни золота на эфесе, ни драгоценных камней на упряжи – а как он появился, никто даже не спросил, кто он такой и почему командует. Да и то сказать, нам бы тогда без него карачун пришел.

- Был бы у меня добрый лорд, - тоскливо сказал Геррен, которого до тюрьмы и до Стены довела нужда. – Из тех, кого видно без герба.

А Ломми и Пирожок тем временем и впрямь раскрыли рты, потому что в четверти мили впереди один из шести всадников спрыгнул с коня и преклонил перед Сансой колено.

- Мы были разбиты у Шутовского брода, миледи, - сказал преклонивший колено. – Их было несколько сотен, все конные. Лорда Дондарриона убили почти сразу, потом пал лорд Лотар, рядом с ним наш Алин…

- Ты не похож на человека, вышедшего из тяжелого боя, - сурово перебил его молодой король. – Ты для этого слишком здоровый. И я бы сказал, слишком живой.

- Я готов служить, миледи, - продолжал дезертир-северянин, не узнавший короля, но вздрогнувший от его слов, как от удара. – Да, я побежал, но бегать нам сейчас и придется – эти звери убивают всех на своем пути. Мы проходили через сожженные деревни, где не осталось жителей, видели обгоревшие трупы детей и беременных женщин со вспоротыми животами…

- Я знаю, - оборвала его Санса: ей однажды захотелось посмотреть на Железный трон и на то, как на нем сидит ее отец, и, словно в наказание за любопытство и тщеславие, она тогда наслушалась про преступления Горы Клигейна.

- Надо скакать на Север, да не мешкая, - поделился своими соображениями дезертир. - Они тоже идут к востоку, но мы скакали быстрее, а у вас добрые лошади.

- С нами еще тридцать человек, - решительно сказал Лионель, оборачиваясь на лагерь будущих дозорных. – У наших людей нет коней, а вместо оружия у них топоры и вилы.

- Дозор они не тронут, сэр, - возразил дезертир, которому хотелось поскорее убраться от Горы Клигейна подальше, а возможность помочь при этом дочерям лорда Эддарда давала ему надежду на прощение.

- Если то, что ты говоришь про сожженные деревни, - правда, я бы на это не надеялся, - прервал дезертира король. – Но пусть они попадутся нам на пути, я посмотрю, что они смогут ответить своему королю!

И, к еще большему удивлению Ломми и Пирожка, не слышавших разговора, остальные всадники тоже спешились и преклонили колено перед юным монархом.

Решение в такой ситуации использовать свой титул было и правильным, и отважным, но отправленный за лошадью Якен Хгар еще тащился по Золотой дороге, незаметный, невзрачный, опасный и злой, а лорд Тайвин давно понял порядок престолонаследия и то, что мягкий и безвольный принц Томмен, изгнанный суровым десницей в Эссос вместе со старшими детьми лорда Тайвина, будет куда более удобным королем, чем честный и упрямый Лионель, сердцем уже прикипевший к Старкам. «Если чадо твое ослушается тебя, сотри его с лица земли», - с сожалением сказал себе лорд Тайвин, словно он приносил огромную жертву, и вскоре после исчезновения короля из Королевской гавани к Грегору Клигейну, отступившему к находившимся на границе Западных земель Ключам, вылетел ворон с приказом позаботиться о том, чтобы путешествие молодого короля завершилось в Речных землях.

Поэтому даже то, что партия Йорена и сопровождающие ее солдаты вышли на Королевский тракт, никак не уберегло их от встречи с отрядом Клигейна, а сэр Амори Лорх отказался узнавать своего короля.

- Король Лионель находится в Королевской гавани, - беззастечиво сказал Амори Лорх Лионелю в лицо. – Я не знаю тебя, парень, но сдается мне, я и мои люди и выступили в поход, чтобы перевешать побольше таких, как ты.

- Может, ты докажешь свою правоту в поединке? – предложил Лионель, он был взбешен и в другой момент зарубил бы Лорха сразу, но он уже понимал, что означает отказ узнавать короля. – Если ты победишь, мои солдаты сдадутся тебе, если я – то тогда твои солдаты сложат оружие.

Амори Лорх ухмыльнулся, и из-за спин его солдат выехал огромный всадник, которого трудно было не узнать.

- Поединок, - пророкотал из-под шлема Гора, спешиваясь, но оставаясь ростом почти с конного. – Без копий и коней даже лучше.

- Вот поэтому добрые лорды долго и не живут, - тоскливо пробормотал Геррен, когда место для поединка было выбрано, и отряд Йорена встал лагерем напротив солдат Лорха и Горы, узнав, что молодой король, пытаясь спасти их от неравного боя, идет на безнадежный для него поединок. Йорен хотел попытаться провести свой отряд мимо, потому что Дозор не участвует в войнах ни на чьей стороне, но браконьеры Курц и Косс загородили ему дорогу.

- Мы еще не дозорные, старик, - сказал Курц, поигрывая длинным мясницким ножом. – И ты нам не командир, ты проводник и больше никто. Нам будет приятнее погибнуть в зеленом лесу за короля и его девчонок, чем сдохнуть через двадцать лет под твоей ледяной Стеной.

- Ладно, подождем, - согласился Йорен, он без надобности никогда не лез в драку. – Гора тоже не бессмертен.

- А ты, деревенщина, - тем временем наставлял Геррена северный дезертир, которому была по сараю рыцарская честь и клятвы, - со своими вилами удар меча черенком не встречай, отбивай его вбок. Не знаю, как ты, а я сдаваться никому не собираюсь.

Лионель вез с собой несколько фляг крепленого вина именно для такого случая, и перед поединком он методично напивался, стараясь докопаться до спящего в нем зверя. Арья попыталась молча его остановить, боясь того, что он потеряет в бою спасительную ловкость, но Лионель твердо отвел ее руку и снова запрокинул флягу.

- Ты видела меня пьяным, - сказал Лионель, и его лицо уже было бледным и злым. – Ничего хорошего, правда? Вот сейчас ничего хорошего и не нужно.

Санса боялась за Лионеля не меньше, но ничего ему не говорила, и только когда он выходил в круг, она поцеловала его, никого не стесняясь, жарко и страстно, как своего любовника. К Сансе вообще прилипали случайно услышанные ею фразы, которые должны были бы оскорбить слух невинной девушки и которые такая девушка должна бы была тут же забыть. Но Санса помнила услышанное во время приезда короля Роберта в Винтерфелл «Мужчины живут только в бою и в постели» и не предназначенные для ее ушей сердитые слова Родрика Касселя «Убивает не меч, а твердое сердце», и эти вовремя вспомнившиеся фразы подсказали ей, что не надо сейчас ничего говорить, ни трогательного, ни отчаянного, только поцеловать с животной страстью, пусть он пойдет и убьет, для нее или для себя, пусть чувствует себя живым и злым.

В лучшие свои годы отец Лионеля смог бы померяться силой с Горой и даже свалить его своим страшным молотом, но Лионелю еще не исполнилось семнадцать, его клинок был легок и тонок, и поэтому он побежал широким кругом, пытаясь запутать Клигейна, вымотать его и заставить раз за разом бить в пустоту. Разъяренный Грегор Клигейн гонялся за ним, мазал, и спустя пару минут Лионель все-таки его достал, обездвижив его левую руку удачным попаданием в стык лат под мышкой. Но и однорукий Грегор Клигейн с огромным мечом был Лионелю еще не по силам, и Лионель побежал снова. Это, возможно, было некрасиво и не по-рыцарски, и солдаты Клигейна ревели и свистели, но Сансе, смотревшей на бой из седла, хотелось только, чтобы Лионель выжил, пусть даже для этого придется кинуть в глаза Грегора грязью или совершить какой-нибудь другой некрасивый поступок. Пьяный, злой и жестокий Лионель такой поступок и совершил, отмахнувшись от кого-то, кто пытался толкнуть его на Клигейна, и один из солдат упал на колени, залившись кровью, - Лионель не просто отмахивался, он колол назад, чтобы убить. Солдаты взревели, надвинувшись сзади на молодого короля, а Санса со спокойным отчаянием взвела арбалет.

- Стоять! – взревел Клигейн, бросаясь на своего врага, и тут произошло неожиданное: Лионель принял на клинок его страшный удар, удержал его на секунду, а потом поднырнул под нависшую над ним тушу, и Грегор потерял равновесие, а встать уже не смог: проскользнувший мимо него Лионель ударил его под панцирь вылетевшим из рукава длинным валирийским кинжалом и, уходя, рассек мечом Грегору сухожилия на левой ноге. Теперь Клигейн лежал на спине, прикрываясь своим мечом и подняв голову, а молодой король и не предлагал ему сдаться: это был уже не рыцарский поединок, а резня, в которой все средства хороши, и Лионель ходил вокруг опрокинутого врага, всерьез собираясь бить и добивать лежачего. Это надо было сделать быстро, прежде чем кто-нибудь из подручных Горы решится либо остановить бой, чтобы спасти своего командира, либо броситься ему на выручку – и живущий в Лео безжалостный зверь это понимал. Зверь проснулся, хитрый и кровожадный, и на секунду показалось, что жажда крови заставила его совершить ошибку: Лионель подошел слишком близко, ударил своего врага по запястью, Гора выронил меч, но другой, еще не совсем обессилевшей рукой, смог сбить Лионеля с ног, навалился сверху, вцепился королю в горло – и получил смертельный удар валирийским кинжалом под шлем, под которым в таком положении открылась щель. А вслед за тем произошло и вовсе небывалое – могучие руки юного Баратеона разомкнули огромные руки Горы, который и умирая мог любому раздавить шею, и ослепленный хлынувшей на него кровью Лионель развел руки Грегора Клигейна в стороны, поднял его над собой и столкнул с себя, чтобы Гора умер на затоптанной траве, булькая проткнутым горлом.

Вскочивший на ноги юный король, залитый чужой кровью, был еще злее, чем раньше, и его ярость чуть было не сослужила ему дурную службу. Звериная хитрость советовала ему сослаться на явленную только что в исходе поединка волю богов, даровать всем солдатам противника королевское прощение, а потом выманить на переговоры Амори Лорха и зарезать его предательским ударом, потому что вряд ли еще кому-то в отряде был передан приказ убить короля. Но пылкое молодое сердце, опьяненное удачей, решило иначе, и Лионель взял свой меч в левую руку, поднял огромный меч своего врага и шагнул вперед, словно забыв о том, что перед ним отряд в полтораста человек, а за ним шестеро солдат, старик из Ночного Дозора, и человек тридцать плохо вооруженных крестьян и подростков.

- На колени, мразь! – взревел в бешенстве король, и один взмах огромного меча Клигейна разрезал горло двоим солдатам. – Выдайте Амори Лорха и ступайте на Стену!

Половина стоящих перед королем солдат попятилась, оступаясь и падая, вторая половина надвинулась на него, и ослепленный яростью Лионель кинулся в очередной безнадежный бой, свалив еще троих, а четвертый упал рядом с ним с торчащей из горла арбалетной стрелой.

Безнадежный бой короля Лионеля был бы достоин баллад, но мог бы закончиться довольно быстро и печально, хотя все бывшие с ним люди, способные носить оружие, ринулись вперед. Спасло их только появление на поляне маленького конного отряда, впереди которого скакал без шлема убитый лорд Дондаррион. Солдаты Клигейна и Лорха и так не успели добежать до лошадей и построиться, а вид мертвого лорда, рассыпающего в обе стороны удары, напугал их даже больше, чем гибель их непобедимого командира, и полторы сотни солдат дрогнули перед двумя дюжинами конных и небольшой толпой крестьян.

Санса удержала Арью от того, чтобы в первый момент броситься Лионелю на выручку, указав ей на его коня, которого Арья держала в поводу. Их ролью было вынести Лионеля из битвы, если его ранят и собьют с ног, а его люди смогут хотя бы на минуту закрыть его от врагов, или их волчицы решат прийти на помощь. Это, к счастью, так и не понадобилось, зато им пришлось позаботиться о себе: двое бегущих с поля боя всадников собирались прихватить с собой заложниц, а стремившиеся быть поближе к дерущемуся Лионелю Арья и Санса оказались слишком близко к сражению, и Санса успела снять с коня только одного, а под вторым коня убила Арья, выбросив руку со своим тонким клинком далеко вперед, что было ошибкой – конь скакал слишком быстро и выбил Арью из седла, утянув ее вслед за клинком, застрявшим в его глазнице. Впрочем, всадник, пытавшийся схватить Арью, промазал и тоже оказался на земле неподалеку от нее. Арья вскочила на ноги, поднимавшийся рядом с ней всадник зарычал, схватившись за арбалетную стрелу в своей шее, а Арья услышала короткий вскрик и несколько вылетевших из самого сердца слов, которые она запомнила на всю жизнь и с тех пор больше никогда не ссорилась с сестрой.

- Я же могла тебя убить! – в ужасе крикнула Санса, слишком поздно увидев сестру на линии выстрела. К счастью, Санса не промазала, но испугалась ничуть не меньше, чем когда Гора сбил Лионеля с ног.

Сражение тем временем кончилось: пара десятков перепуганных солдат Лорха стояла на коленях, всадники Дондарриона преследовали и убивали бегущих, кто-то из малолетних уголовников, идущих на Стену, добивал раненых и обкрадывал мертвых, дезертир-северянин умирал от ран среди трупов убитых им врагов, а командиры победителей встретились на поле боя.

- У кого что, благородные сэры? – спросил Торос, всегда первый отходивший от боевой горячки. – Ну у Берика понятно, в груди копье, в черепе топор забыли, медицина бессильна.

- Вот лучше бы я остался там лежать, - сплюнул Дондаррион, и Санса, увидев его, удивилась тому, каким усталым и старым сделалось его красивое молодое лицо, которое она видела в Королевской гавани всего месяц назад. – Ты теперь от меня не отцепишься с этим копьем.

- А ты щщи попроще сделай, - предложил другу Торос. – Подумаешь, на том свете побывал. Даже ума не набрался. У меня, сэры, опять левая рука.

- Дилетанты, - откликнулся Берик и стал немного похож на себя прежнего. – Им лишь бы только ударить куда.

- Вот, вот, - одобрил Торос.

- У меня ничего, - присмотрелся к себе Лионель. – Похвастаться нечем.

- Меч хороший, - сказал Торос, узнав в руке Лионеля огромный меч Горы.

- Да валялся тут под кустом, - отмахнулся Лионель, он тоже постепенно отходил от боя и становился прежним, так что подошедшая к нему Арья даже удивилась, как он отмахивается от своей победы.

- Там еще никто под кустом не валялся? – с интересом спросил Берик, которого Гора проткнул насквозь у Шутовского брода.

- Да свинья какая-то, - так же пренебрежительно ответил Лионель.

- Тебе земли на руку надо, - посоветовала Арья Торосу, она была бойкая и не умела держать язык за зубами, а Санса просто обняла Лионеля за натруженную правую руку и уткнулась в нее лбом.

- Тебе рубить надо, а не колоть, - ответил Торос, который видел, как беглецы поскакали на Арью и Сансу и даже хотел скакать следом, отбивать девчонок. – А то так и будешь из седла летать. А про землю ты брось, рана грязи не терпит. Ты мне еще из плесени кисель предложи.

- Вы стояли слишком близко, миледи, - с легким укором и обаятельной улыбкой сказал Сансе Берик – появление рядом молоденьких девушек делало и его моложе и веселее, а то потаскаешься так с Торосом в суровой мужской компании, вообще станешь одноглазым мужиком без возраста. – У вас был только один выстрел, и очень хорошо, что вы так удачно попали.

Санса ничего не ответила, только показала глазами на Лионеля: из-за него рисковали, он был на грани смерти – значит, и мы тоже, семья побеждает вместе и погибает вместе.

- Ох ты ж жеваный ты крот! – неожиданно для самого себя выразился Торос, да и как тут удержишься от нечленораздельных восклицаний и трудовых выкриков, когда на поле боя к шапочному разбору выходят две огромные волчицы, словно специально для того, чтобы полакомиться сладкой человечинкой, не пропадать же добру, если уж столько нарубили. – Я прошу прощения у дам за свои богословские термины.

========== X ==========

Я должен не потерять

Возможность жизнь удержать.

Я должен встать и спастись,

Остановиться, найтись.

Проснуться, когда в душе

Вдруг поднимается муть,

Бороться за свою суть.

(с) Кукрыниксы

Когда проходил хмель, Лионель всегда становился мрачен и его посещало раскаяние за только что совершенные поступки, а теперь ему можно было бы и испугаться того, что и Санса, и Арья станут его шарахаться: уж выступил так выступил, нарвался Гора на более злого и опасного молодого зверя. Конечно, завтра Лионель снова станет трезвым и добрым, но кто его знает, когда он настоящий, и кто знает, не подвешен ли у него в рукаве кинжал, и когда в следующий раз он решит в качестве аргумента неожиданно взрезать паре человек горло или прицельно ткнуть клинком, даже не оборачиваясь? Он бьет лежачих, добивает раненых, огромный меч Горы хорошо лег в его руку, как эстафетная палочка, - его бы надо отвезти за Стену и спустить там на Иных, пусть бегут и топятся в проруби в Студеном море, пока не вышло чего похуже.

Лионель мог бы и дальше так корить себя, если бы его не остановило удивление. Санса и Арья помогли ему снять доспехи, словно оруженосцы, Санса унесла к ручью его панцирь и шлем, чтобы смыть с них засохшую кровь, а Арья вернулась от ручья с водой, чтобы Лионель мог умыться, и вода почти сразу стала буро-красной.

- Ты теперь только снова пачкаешься, - сказала Арья через пару минут и ушла за чистой водой, а Лионель остался сидеть у их палатки, усталость наваливалась постепенно, и только поэтому его удивление не стало еще слишком сильным. Несмотря на свое нерыцарское и довольно страшное поведение, он был сейчас для Сансы и Арьи героем, защитником и победителем, и тем самым они словно становились соучастницами, как будто он проливал кровь и от их имени тоже.

Этой мысли было достаточно, чтобы воскресить в памяти уроки сэра Барристана, который говорил Лионелю, что то, как мы сражаемся, оставляет отпечаток на том, за что мы сражаемся. Сэр Барристан был рыцарем Королевской гвардии, у него не было ни жены, ни детей, его родители умерли, а с остальными своими родственниками он не знался, и в его устах все выходило просто и благородно: недостойная победа пятнает достойное дело, и прежде всего нужно беречь честь и не уронить достоинство того, за что ты сражаешься, потому что что толку, если ты победишь, а то, чему ты служил, уже не будет тем, за что стоит сражаться.

Лионелю было трудней: он сражался за Сансу и за Арью, и, если бы его спросили, какими он хочет их видеть, когда закончится бой, его сердце не сомневаясь ответило бы так же, как и они думали о нем, когда он дрался с Горой: главное – живыми. Пусть даже запятнанными неправедно пролитой кровью, только бы живыми. Но будет ли он счастлив, будут ли счастливы они обе, если сначала люди начнут не любить и бояться его, а потом и их, потому что за ними стоит его беспощадный меч?

С этими вопросами предстояло жить, обуздывать свое сердце, иногда удерживать свою руку, помнить о любимых, которые отдали в твои руки не только свою жизнь, но и свою честь. Он теперь принимал решения за троих, не только за себя и за все прощавшую ему Сансу, но и за непокорную и непохожую на сестру Арью, и какое решение будет правильным для всех троих, было понять очень сложно – этому предстояло научиться самому, прежде чем король Лионель сможет управлять государством, и не было рядом, чтобы подать совет, ни прославленного в битвах отца, ни опытного в правлении лорда Эддарда, ни мудрого Джона Аррена.

Лежавший сбоку от Лионеля окровавленный меч Горы мог подсказать решение, он словно шептал что-то, объясняя Лионелю, как следует понимать текущую ситуацию и почему не надо удивляться тому, что Санса и Арья сейчас ухаживают за ним и не осуждают его поведение на поле боя. «Они теперь видят, насколько ты сильнее и старше, - говорил в душе Лионеля чужой голос. – Женщины отдают себя сильному. Сейчас тот момент, когда ты все можешь – можешь поцеловать Арью при Сансе, и обе это примут. Ты так решил. Принимать решения за всех просто, пока у тебя власть. Ты приказываешь, тебе подчиняются».

От этой пьянящей силы Лионель смог отказаться, но ночью он понял, что меч Горы говорит не только с ним. Санса пришла к нему в темноте палатки, не стесняясь и не думая о том, что разбудит сестру, и была страстной и смелой, если бы Лионель захотел, все случилось бы в эту же ночь. «Да, такой! – словно говорила ему Санса, задрав на нем рубашку и медленно спускаясь вниз от его губ, чтобы развязать тесемки на бриджах, в этот момент она по своей воле была для него любовницей и походной женой, а не благородной невестой. – Пусть! Пахнущий железом и чужой кровью, дикий, опасный – но живой, но мой!» Конечно, Лионель не стал ее останавливать, такие воспоминания тоже нужны, их не стоит стыдиться, но ими нужно овладеть – и Лионель потянул Сансу вверх, к своему лицу, когда она сделала, что хотела, и он немного пришел в себя. Он гладил и целовал Сансу медленно, словно возвращая ей ее нежность и тишину, возвращая ей лесное утро в росистой траве, возвращая ей ее первое невинное удивление от того, что может быть так приятно, и Санса стала такой же, как всегда, даже начала прятать от него губы, ну как он может ее целовать, после того как она… но особо постыдиться Лео ей не дал, она стала сходить с ума уже по-другому и от другого, и он закрыл ей рот поцелуем, действительно еще Арью разбудят, да и напугают, пожалуй.

Утром от вида лагеря и вчерашнего поля боя Лионеля по-прежнему мутило, хотя уже и слабее. Пленные солдаты, со связанными за спиной руками и объединенные одной длинной веревкой, как вереница рабов, сидели группой под деревьями, и было чувство, что Торос пожмотился на общую веревку, и даже встать помочиться им удавалось с трудом. В другом конце поляны чернел небольшой окоп, вырытый вчера теми же пленными – туда свалили их убитых товарищей и из земли торчали там и тут обгрызенные мертвые руки. Лионелю не хотелось думать, что это потрудились волчицы Сансы и Арьи, но волчицам было, очевидно, все равно, какое мясо есть.

Нужно было уцепиться хоть за что-то, заглянуть в ясные голубые глаза Сансы, сказать что-то великодушное и хорошее, чтобы отделить себя от окружающей грязи, но в голову приходило только то, кто все это вчера устроил, начав грозить намного превосходящим силам противника.

- Простите меня, - сказал Лионель Сансе и Арье, когда они вышли к нему из палатки, и это был, наверно, первый раз, когда он обращался к обеим.

- Ты все сделал правильно, - убежденно сказала Санса, она не хотела видеть Лионеля виноватым и сомневающимся в себе, она его любила, да и страшно ей было без его уверенности. Она тоже сейчас видела торчащие из земли мертвые руки и несколько раз просыпалась ночью, потому что во сне ее стрелы то выбивали из шеи врагов фонтаны крови, то летели мимо, то убивали Арью. Но теперь все закончилось, все обошлось, нужно просто забыть. Зря Лео этот разговор завел.

- После поединка я потерял голову и начал бой, который не мог выиграть, - возразил Лионель, словно на разборе с сэром Барристаном. – Вам нужно было уезжать задолго до поединка, как я и говорил.

- Ни за что! – снова ответили и Санса, и Арья.

- Тогда мне придется в следующий раз быть умней, - помотал головой Лионель, и Санса все же собралась с силами, чтобы подставить ему руку. Не хотела она вспоминать, как ей пришла в голову глупая идея посмотреть на суд отца, как выглядели спасшиеся от набега Горы на Речные земли и что они рассказывали, и как уходили в поход двадцать северян, и двадцать человек во главе с Бериком, и еще сорок во главе с Торосом и лордом Лотаром.

- Боги сражались за нас, - твердо сказала Санса. – Те, кто присыпан землей вон там, заслужили смерти за то, что они сделали. Если справедливость есть, ты не мог проиграть.

- Я пойду поговорю с Амори Лорхом, - спокойно сообщил Лионель, выслушав рассказ Сансы о преступлениях вассалов своего деда и свидетельствах против них. Он был уже трезв, но лицо у него снова было бледное и злое.

- Я с тобой, - тут же влезла Арья, у нее тоже загорелось сердце от рассказа сестры, и еще она подумала, что Санса так же не говорит о том, что у нее на сердце, как и она сама, только Арья молчит и огрызается, а Санса, вернувшись с заочного суда над Горой, рассказывала Джейни глупые истории про сказочного Лораса, словно пряталась за завесой слов. Надо бы, подумала Арья, нам почаще говорить друг с другом, - и не стала сейчас сердиться на то, что сестра пошла с ними вместе.

Амори Лорха содержали отдельно от остальных пленных, рядом с палаткой Берика и Тороса. У него так же были связаны руки, как и у остальных, и он так же ночевал под открытым небом, потому что Берик не посчитал его достойным лучшего обращения.

- Кто послал тебя? – потребовал Лионель, стоя над сидящим на земле Лорхом, и по его голосу Санса поняла, что нечего здесь делать ни Арье, ни ей. – Кто отдал приказ напасть на Речные земли?

- Приказы получал сэр Грегор, - попытался схитрить Амори Лорх, и король коленом разбил ему лицо.

- Девушки уйдут, и ты заговоришь, - пообещал Лионель, присаживаясь на корточки напротив Лорха и втыкая кинжал в землю между его ног.

- Лео! – не выдержала Санса, и Амори Лорх попытался кинуться к ней в ноги, но Лионель опрокинул его на спину.

- Пощадите меня, миледи, - проскулил Лорх разбитым ртом, и Санса поняла свою ошибку: теперь она либо спасет Лорха от расправы, либо станет ее соучастницей, в стороне остаться не получится, если уж влезла, - и Лионелю пришлось ее спасать.

- Это письмо отправится Оберину Мартеллу, - пообещал Лионель, доставая из кармана сложенную во много раз карту, и страх на лице Амори Лорха перешел в ужас. – Он как раз решил посетить Королевскую гавань, и не преминет прогуляться и до нашего лагеря. Он любит задавать вопросы, а мне будет приятно сделать ему хороший подарок. Выбирай, на чьи вопросы ты будешь отвечать. И только попробуй солгать еще один раз – письмо улетит, и через три-четыре дня принц Оберин будет здесь.

- Лорд Тайвин рассчитывал, что на бой с нами прибудет лорд Эддард, а королева Серсея станет регентом вместо лорда Эддарда, когда он погибнет, - зашептал дрожащий Амори Лорх. – Я не вру вам, мой король, я клянусь, что потом Грегор получил приказ убить вас, чтобы престол занял ваш брат…

- Я запишу это, - пообещал Лионель, выслушав исповедь Лорха и с трудом сдерживая свой гнев и отвращение. – Мое письмо полетит перед тобой, а ты отправишься в Королевскую гавань на суд десницы.

- Не в Королевскую гавань, милорд! – тонким голосом заверещал Лорх, извиваясь на земле и пытаясь поцеловать сапоги короля. – Я уйду на Стену со своими людьми! Я отдам вам все, что у меня есть! Лорд Эддард справедливый человек, но пощадите мою семью, Тайвин убьет их всех! Не в Королевскую гавань, милорд! Убейте меня! В Королевской гавани принц Оберин!

- Он будет там, трусливая тварь, - пообещал молодой король и развернул перед Амори Лорхом карту, которую он выдавал за письмо. – Мое второе письмо отправится в Дорн.

Недостойный жрец Торос из Мира постепенно привык помогать Старкам, потому что, уезжая из Винтерфелла, Торос узнал, что очнувшийся после его молитвы Бран остался парализованным ниже пояса, и первые мысли у него при этом были почему-то не о ногах.

«Детей у парня не будет, - расстроился Торос. – Да и хрен бы с ними, с детьми, но сам процесс!» С тех пор недостойный жрец стал донимать Рглора не совсем пристойными молитвами, за которые Владыке Света давно стоило бы испепелить кощунника молнией, если бы не трогательное обращение Тороса к вере, которую он всю свою жизнь почитал сказками. Торос теперь ежевечерне становился на молитвенное правило и молился коротко, но чистосердечно и по делу. «Владыка Света, защити нас! – говорил Торос. – Темноты я не боюсь, но ночью со мной постоянно случается какая-то фигня, то есть соблазн. Да не будет. И еще, насчет паренька в Винтерфелле…». «Владыка Света, защити нас! – вновь обращался к божеству Торос уже после битвы у Шутовского брода. – Даруй здоровье и победы лорду Берику, второй раз я его взасос целовать не буду. И еще будет одна маленькая просьбочка…»

Наверно, Рглору, Огненному Сердцу, Богу Пламени и Тени, надоело слушать на ежевечерней молитве то про хрен, то про письку, и Владыка Света решил поразить Тороса из Мира своей щедростью, послав ему видение в пламени о том, как Бран Старк с трудом ковыляет на костылях. Но коса нашла на камень, потому что Торос был маловерен и донимал Владыку Света по-прежнему. Наконец на небесах плюнули, растерли и решили вышибить клин клином: вместо неуместных мыслей о потенции восьмилетнего мальчика Тороса захватили не менее неуместные мысли о неумении десятилетних девочек биться в конном строю, и что бы с этим поделать.

- По следам наших прошлых выступлений, - начал Торос, подходя к Арье и Сансе и небрежно отпихивая ногой от короля все еще воющего Амори Лорха. – Всадники стоят рядом только перед тем, как пойти лавой. К вам это не относится. Разъехались в стороны и стреляйте. Если научитесь стрелять как дотракийцы, на скаку, будет очень полезно. У тебя арбалет, видел, - что у тебя?

- У меня лук, - настороженно ответила Арья.

- Я себе представляю, - кивнул Торос. – Когда накидываешь тетиву, руками согнуть можешь? Ну вот это никуда не годится. Лук должен быть либо пехотный, который сгибают через ногу, либо дотракийский, чтобы стрелять с коня. Вот, - и вдохновленный божеством Торос достал из-под плаща дотракийский лук, лучший, по его мнению, подарок для десятилетней девочки, - давай покажу, как тут накидывать тетиву, а потом заседлаем и постреляем немного.

========== XI ==========

Нам задача дана: охранять, не мешать, -

А ты попробуй везде успевать-поспешать,

И сидеть на плече, и глядеть молодцом,

Так что зря нас рисуют с унылым лицом.

(с) Игорь Растеряев

Лорд Эддард не ожидал от сына ответа на свое письмо, предпочитая вместо ответа исполнение своих распоряжений, да и не должно быть у молодого лорда столько свободного времени, чтобы переписку с родственниками вести. Но еще меньше лорд Эддард ожидал получить из Винтерфелла письмо, но не от сына или от жены, а от мейстера Лювина.

«Милорд, не оставьте своим попечением, явите божескую милость, - писал озадаченный и запутавшийся мейстер. – В замке нет ни стюарда, ни конюшего, ни командира гвардии (впрочем, он есть, но его уже нет), а кастеляна и мастера над оружием скоро тоже не будет. Видите ли, молодой лорд все это время собирал людей и планировал поход в Речные земли, куда вторглись эти лиходеи во главе с Грегором Клигейном, и на все остальное у него не осталось времени. Поход он спланировал хорошо: ров Кайлин занят, на Королевском тракте заставы, две дороги на Сигард Риды проверили, коммуникации емуникто не отрежет.

Здоровье вашего среднего сына поправляется, он начал чувствовать свои ноги, но мышцы его еще скованны и слабы. Госпожа собирается в ближайшие дни выехать с ним в Королевскую гавань, где, как говорят, появились новые ученые мейстеры. Не оставьте добрым советом, милорд, напишите госпоже в Белую гавань, что не стоит назначать награду за поимку этого чернокнижника Квиберна, пусть даже говорят, что он и мертвого может поставить на ноги.

А как в замке лордом остался теперь ваш трехлетний сын, а при нем советником я, слабый и престарелый Лювин, то явите такую милость, назначьте нам из прилагаемого списка хотя бы стюарда, кастеляна и конюшего».

Лорд Эддард обхватил голову руками и даже хотел немного повыть. Быстрота маневра у его сына была наследственная, Эддард так и одерживал свои победы в гражданскую войну, но сейчас Эддарду не вспоминалось, что тогда он и сам мало заботился о том, кого Бенджен без него назначает кастеляном, а кого конюшим. Думалось сейчас Эддарду о том, что его сын, ничего ему не сказав, не спросив совета и имевшихся в столице сведений, выступил против опасного противника, и хорошо, если Робб соединится с кем-то вроде Бриндена Талли или Русе Болтона, которые смогут подсказать, что нужно не искать подвигов и генерального сражения, а следует нападать на чужие отряды превосходящими силами и ночью, топча копытами спящих и полуодетых врагов.

Боги щадили Эддарда, и он еще не ведал о том, что вчера и его дочери уже побывали в героическом и почти безнадежном бою, чудом уцелев и избегнув худшей участи, которая могла ожидать попавших в лапы Горы Клигейна, и поэтому лорд Эддард, не зная своих бед в полной мере, сокрушался о своей жене, которой опять приходят в голову странные идеи, на этот раз проехаться до Королевской гавани и оставить Винтерфелл на Рикона.

Как всегда, обремененного тяжкими думами десницу навестил хронист, который недавно снова появился в Красном замке и, судя по его виду, уже управился с ящиком провизии. Хронист принес с собой бутылку сладкого до вязкости ледяного вина, которое на Севере делают из побитого заморозком винограда и которое хронист очевидным образом выманил у кладовщика десницы, и умостился у двери на диване, застонавшем под его грузным телом.

- Новую историю принес для вас, лорд-десница, - сообщил хронист, и Эддард подумал, что, если в истории и не будет завуалированного решения его проблем, он хотя бы ей посмеется. – Доброе вино, милорд, сколько меня уже здесь кормили баснями про сладкие летние вина с юга, напоенные летом и солнцем. Из сладкого я на юге нашел один дорнийский портвейн, да и тот белый, а не золотистый. А вот ледяное вино утешило мою душу, был бы еще у вас ледяной сидр…

- Кажется, есть, - припомнил лорд Эддард, который пил только сухие столовые вина, а десерт оставлял дамам. – В Просторе делают вино из малины, если ты такой сластена.

- Пожалуйте записочку к кладовщику, лорд-десница, - оживился хронист.

- Рассказывай свою историю, - улыбнулся ребячливому хронисту лорд Эддард, и хронист не заставил себя упрашивать.

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, Джон Аррен стареть начал. Этого, конечно, никто не замечал, многие лорда Аррена вообще вечным считали, только сам Аррен так не думал. И вот идет Аррен по коридору, грустные думы думает: что сын у него маленький и хилый, что из жены лорд Долины еще хуже получится, чем из малолетнего сына, ну или один черт, - а тут навстречу ему Варис с кучей анонимок, и в каждой жеманно написано, что все это птички напели. И так тошно стало Аррену, что взял он Вариса за отворот халата, наклонился к его уху и сообщил доверительно, но твердо:

- А ведь помру я, Варис, - и жопа тебе.

- Да вы что, лорд-десница, - залепетал Варис, и даже мысли коварные в нем пропали, о том, что раз может погибнуть один десница, то почему не может умереть и второй… Сколько бы их ни было, десниц-то, важнее ж то, что ему самому – жопа! Аррен так сказал, а Аррен слов на ветер не бросает.

- Точно, Варис, - настойчиво говорит Аррен. – Не станет меня, и через год, много через два, тебе жопа.

- Ну не надо, милорд…

- Жопа, Варис!

И тут Варис полы халата подхватил и как от Аррена по коридору дунет! А еще бы не дунуть, если сам Аррен пообещал, что, во-первых, помрет, а во-вторых, что тебе после этого жопа. Либо Эддард Вариса достанет, либо Станнис, нет для Вариса ничего ужаснее на свете, чем справедливый человек. Вот, скажем, мальчишки-шпионы у Вариса безъязыкие, что с ним за это справедливый и совестливый человек сделает, ну вот хотя бы и не десница, хотя бы принц Лионель…

А Аррен ему как вслед рявкнет, словно пятнадцать лет назад на поле боя:

- ЖОПА!!

Варис только у Великой Септы в себя пришел, чуть было не покаялся».**

- Если бы лорд Варис все еще был мастером над шептунами, а не сидел в темнице, тебя бы пришлось арестовывать за клевету на первых лиц государства, - предупредил хрониста Эддард. – Чем бы ты доказал, что Варис вырывает языки маленьким детям?

Лорд Эддард был многодетным отцом и любил детей, и подтверждение такого обвинения наверняка пробудило бы в нем генерала гражданской войны, у которого Варис покаялся бы во всех своих грехах и интригах, даже не дождавшись приезда Русе Болтона, всегда готового услужить в подобных делах.

- А вы поговорите с Варисом, лорд-десница, - предложил хронист. – Можно начать и ласково, вдруг он сам признается, не видя в своих действиях неизвинимого греха. А подозрение я имею, потому что один человек в подземельях сказал другому: «Мне нужно золото и еще пятьдесят пташек», а тот ответил ему: «Тех, кто тебе нужен, трудно найти, они слишком молоды, чтобы знать грамоту». Только безъязыкому шпиону нужно знать грамоту, чтобы докладывать хозяину, а если шпион слишком молод – кто возьмется развязать язык безъязыкому, не думая, что он может написать свое признание?

Хронист остановился и посмотрел на задумавшегося Эддарда, который уже припомнил рассказ Арьи, и прозвучавшую и в нем, и у хрониста фразу «если может погибнуть один десница, то почему не может умереть и второй?» Диалог про пташек Арья отцу не передала, и спросить у нее, был ли такой диалог, было сейчас невозможно, но фраза и подземелья совпали в обоих рассказах.

- Я просто люблю тихие места, милорд, - легко соврал хронист, чтобы дать объяснение своей осведомленности, в которое не стыдно поверить.

- А мне кажется, что ты опасный человек, - сказал лорд Эддард, но хронист невысоко вскинул руки, словно деснице сдавался большой и многогрешный живот хрониста.

- «Он слишком был смешон для ремесла такого», - процитировал неизвестного в Вестеросе поэта хронист. – Я опасен только для сладких вин, крепкого пива и вкусного мяса. Вот видите, вино-то у меня и закончилось. Пожалуйте записочку на полдюжины разных бутылок и фунт черной икры, история была короткая, на большее не тянет.

По дороге к занавесу, разделяющему миры, хронист все же не удержался от соблазна и прошел мимо камеры Вариса.

- Жоооопа, Варис! – провыл хронист замогильным голосом. – Жооопа тебе! Жоооопа!

Тирион оказался неожиданным бенефициаром оригинальных молитв Тороса, которыми красный жрец храбро терзал слух божества. Тириону просто нравилось беседовать с серьезным и начитанным мальчиком, приносить ему книги, и однажды, чувствуя, что теперь он заслужил право на дружеские безнадежные попытки, Тирион стукнул обездвиженную ногу рядом с коленной чашечкой, не совсем понимая, почему это пришло ему в голову, – скрытное божество, не принуждая людей к вере в него, предпочитает совершать чудеса чужими руками. Нога Брана вдруг дернулась, а у Тириона появилась ничем не обоснованная уверенность, что дела мальчика не так уж плохи, с каковой уверенностью он прежде всего пошел к мейстеру Лювину и чуть не принес свои колени в жертву вестеросской науке, еще ничего не знавшей о сухожильных рефлексах. Мейстер Лювин, вдоволь постучав по Тириону и по себе, разработал для Брана немного варварскую и вполне бессмысленную терапию, но божеству, действующему своими методами, было все равно, за какой завесой прятаться. Терапия постепенно работала, Лювин с Тирионом, который стал его подопытным и по совместительству ассистентом, становились в глазах Кейтилин лучшими людьми в Вестеросе, даже несмотря на скромные результаты, а Рглор, Владыка Света, только досадовал на маловерие Тороса, не верившего в вещие сны, видевшего в пламени фигу и по-прежнему донимавшего Бога Пламени и Теней своими несуразными, но искренними молитвами.

Лювин был лекарем с большим стажем, добрым и внимательным к больному, и быстро заметил момент, когда их доморощенная терапия перестала помогать, а Рглор занялся другими делами, полагая, что Торос что просил, то и получил, а с молитвами он все равно не отвяжется, пока Бран не вырастет и не женится. Возможно, это характеризовало Владыку Света как Великого Сачка, дающего своим последователям по их молитвам, но не щедро, а «на отцепись» - а вот Лювина бестрепетное сообщение своей госпоже о том, что он сделал все, что в его силах, характеризовало как человека честного, бесстрашного, но не очень тонкого. Неожиданно для себя услышав в ответ на это имя Квиберна, Лювин чуть не повалился своей госпоже в ноги, и уж на ее намерение везти сына в Королевскую гавань для дальнейшего излечения ничего не смог возразить, только восславил потом лорда Эддарда за его письмо, в котором тот запретил оставлять замок на старика и трехлетнего ребенка и не велел жене уезжать до возвращения Робба.

Тирион не имел природной склонности к медицине, но обладал конструкторской смекалкой и хорошей фантазией, поэтому, когда Лювин прекратил донимать Брана переставшим помогать лечением, Робб вернулся из похода, скорее смущенный, чем пострадавший в своих славных боях, а Кейтилин собралась вместе с Браном в дорогу, Тирион, пользуясь своим новым положением, велел изготовить для Брана два костыля, привязал их полотенцами накрест к его плечам, и оказалось, что и с еле действующими ногами Бран может стоять, не боясь упасть, кое-как передвигаться и даже стрелять из лука.

- Погоди, ты еще и фехтовать так научишься, - пообещал неунывающий Тирион и начал рассказывать мальчику бесконечную историю, выдумываемую на ходу: про одноногого моряка Джона Сильвера, умело передвигавшегося на костыле по палубе даже в шторм, про его приключения, авторитет и славу, и постепенно изначально задуманный мрачным персонаж превратился в благородного морского разбойника, а Бран решил после Королевской гавани отправиться на Драконий камень к адмиралу Станнису Баратеону.

- А в Белой Гавани мы купим тебе попугая-матерщинника, - заключил один из своих рассказов хулиган Тирион, и Бран рассмеялся – теперь он спокойно спал по ночам, и вместо трехглазой вороны, страшных предсказаний и бесконечного падения ему снились моря, приключения и воинская слава, как обычному мальчишке.

- Э, какой еще попугай-матерщинник? – возмутился Трехглазый Ворон, заглянув в сны Брана, и выругался, длинно, похабно и витиевато – поработай полвека сначала десницей, а потом лордом-командующим Ночного Дозора, не того еще наберешься. – Это чертов карлик про меня, что ли? Что значит: научусь читать карты и прокладывать курс корабля, а потом уйду в корсары, дойду до Залива работорговцев и покажу им драконову мать? Что значит: к черту твою тундру, мы пойдем в Летнее море? Вот ведь спас сорванца на свою голову, даже третий глаз ему открыл… Этак он наломает дров, не говоря уж о фрегатах и крепостных стенах. А кто будет раскрывать семейные тайны, разоблачать злодеев и срывать планы Великого Иного? – и взгляд Трехглазого Ворона устремился в будущее. – Мать моя Блэквуд, да вы что, серьезно, что ли?

______________________

** Эта и последующие байки хрониста переделаны из цикла Олега Дивова “Сталин и дураки”, оригинал именно этой можно прочитать здесь: https://divov.livejournal.com/215857.html

========== XII ==========

Вам недолго носить эту форму, ребята,

Только будет всегда, до седин на висках,

Та закалка, что вы получили в десантных,

Та закалка, что вы получили в десантных,

Продуваемых всеми ветрами войсках.

(к/ф В зоне особого внимания)

Торос устроил неплохую потеху, со скачками, неожиданными разворотами по команде того, кому выпал жребий кричать, и стрельбой по стволам деревьев. Лионель заметил, что Арья не пытается всех обойти в стрельбе, даже его, хотя проигравшему очередной раунд приходилось бежать подбирать и выдирать стрелы, а Санса увидела, как Лео постоянно вздрагивает в седле в противоход, словно у него сводит мышцы. Когда Торос объявил отбой, Лионель поймал маленькую Арью, выпрыгивающую из слишком высокого для нее седла, - она то разрешала ему это, то не разрешала, на этот раз вроде бы ему все сошло с рук, даже несмотря на то, что Санса появилась рядом.

- Болит? – спросила Санса, она словно ничего вокруг не видела, сосредоточившись на нем, и она уже знала, что болит у Лео нижняя часть спины, начиная с последних ребер.

- Да черт знает, даже синяков нет, - честно ответил Лео. – Мышцы отбил, один раз упал хорошо, пару раз немного, - и Лео почувствовал, как Санса стиснула его руку, «хорошо упал» он тогда, когда рискнул жизнью, хитростью заставив Гору открыть щель под шлемом.

- Торос! – решительно окликнула Санса.

- Я жрец, моя госпожа, я не лекарь, - ответил Торос, выслушав Сансу, а Лионель в первый и далеко не последний раз подумал, какие сильные командиры вырастают в Винтерфелле, вроде бы ничто не предвещало и девочек никак не готовили, а тем не менее. Хотя один взгляд Сансы он поймал, она словно спросила его глазами: «Можно?» - и Лионель так же молча согласился с улыбкой: «Ну хорошо, сегодня можно, могу даже перевязать шарф с руки на шею и надеть теплый подшлемник».

- Ладно, я одну мазь у себя поищу, - согласился Торос, но далеко уйти не успел, потому что Арья тоже нашла ему работу.

- Торос, глянь, там еще мальчик под деревом, - обратила внимание Тороса Арья. – В ногу ранен, тащить же его придется, да и загноится рана еще.

- Ладно, - отмахнулся Торос, - он не лордов сын, прижечь да зашить.

Мальчик, на которого обратила внимание Арья, тем временем все никак не мог отстать от привычки сплетничать и опять перемывал королю кости вместе со своим толстым приятелем, удивительным образом не пострадавшим в бою, несмотря на то, что промахнуться по нему было нелегко.

- Слышь, Пирожок, - говорил Ломми, чей язык так и не смогли укоротить ни советы благоразумных старших товарищей, ни то, что он принял Арью за мальчишку, и над ним потом долго подтрунивали, особенно когда он ковылял отлить. – Слышь чего: а как думаешь, на которой король женится? Я вот говорю тебе, что на обеих.

- Заткнулся бы ты, щегол, - посоветовал Ломми браконьер Курц. – Это тебе не мелочь по карманам тырить, видал, как они допрашивают?

И словно во исполнение слов Курца рядом с Ломми появился Торос, с иглой, вощеной ниткой и факелом.

- Вот, - сказал заботливый Торос и сунул Ломми отполированную деревяшку. – Заткни себе рот. И не вой тут мне, не тревожь юных леди.

Благородный лорд Берик по утрам чувствовал в груди щемящую боль, словно его затянувшаяся как по волшебству смертельная рана так до конца и не сумела зажить, и потому он в очередной раз оставил отряд, прежде убедившись в его безопасности, и ушел в лес, откуда вернулся только тогда, когда Торос, излечив Ломми и наведя на простолюдинов изрядного страха своими методами врачевания, принялся за короля. Торос из Мира следовал свободным нравам своей родины, считал про себя вестеросцев ханжами и чистоплюями, и по праву лекаря стащил с пострадавшего Лионеля сначала кожаную куртку, а потом и рубаху. «Надо невесте показать товар лицом, - думал Торос. – Что кота в мешке покупать, что рыцаря в доспехах. Иного рыцаря вынуть из доспехов все равно что кошку водой облить – вон мотался я года два тому на Север, болтонского бастарда по дороге избил и всю его компашку. Он даже в коже такой важный был, здоровый и как будто жирный, а стал я его потом в чувство приводить, вытряхнул из кожаных доспехов в пруд – худой же как цыпленок, его на мечах даже крепкая девка сделает, а хороший боец и с одним щитом измочалит в мясо… А ты погляди-ка – наши-то девчонки смелые и нахальные не только в бою! Не краснеют, глазки не прячут, смотрят с интересом, причем обе».

Свои полупристойные мысли и воспоминания Торос скрывал от своего монарха и его спутниц рассказами о лорде Берике, его новом прозвище Мертвый лорд и его посттравматическом синдроме, которому Торос немало дивился: всего-то умер человек, а как надолго расстроился. Поэтому к моменту возвращения Берика из печальных скитаний по лесу все были уже подготовлены к его встрече.

- Из леса выходит старик, а глядишь - он совсем не старик, - прокомментировал Торос понурую походку своего друга.

- А, напротив, совсем молодой красавец Дондаррион, - продолжила Санса рекомендованную терапевтическую фразу, и над Бериком от души посмеялись все четверо.

- Берик, ну язвен дракон, ну что ты все шатаешься по лесу? – спросил Торос, беспокоясь о здоровье друга. – Шишки там куришь? Так это не те, то-то ты такой смурной.

- Наша война заканчивается, мой друг, - ответил лорд Берик, и его печаль была уже светлой. – Я допрашивал с утра пленных, они говорят, что из трех отрядов они последние.

- Это поподробнее! – возмущенно воскликнул развоевавшийся уже красный жрец, которому понравилось следовать за людьми Ланнистеров и вырезать их разъезды во славу Рглора, и Берик рассказал о том, как утром он допрашивал пленных, и выяснил, что отряд Варго Хоута был наголову разбит большими и хорошо организованными кавалерийскими частями, а отряд Клигейна был разбит почти полностью и слился с отрядом Лорха, наиболее слабым из трех.

- Эх! – с досадой сказал воинственный Торос. – А ведь как хорошо начали, одно название для нашего отряда придумывали два вечера. На чем мы там остановились, вроде Братство без знамен?

- Дондаррионы без границ, - не согласился Берик, уже вернувшийся мыслями в мирную жизнь, в которой у него была хорошая невеста, в которой он был молод и богат, и в которой смертельная рана в груди будет ныть у него все реже, разве что раз в год.

- Товарищи без башни, - припомнил еще один вариант Торос, и Арья рассмеялась: вот в таком отряде она, может, и подзадержалась бы, если бы не поездка к Джону и, конечно, если бы не Лео.

- Сердечно благодарю вас за волчиц, миледи, - поклонился Берик Сансе и Арье. – А также за их свирепость и аппетит. Мои пленные рассказывали все как на духу, они все дрожат от воспоминаний о том, как остальные отряды ночью разрывали в клочья огромные волки-людоеды.

- А вот теперь мне поподробнее! – потребовала Арья, и Берик охотно пересказал в деталях рассказы пленных о том, как на другие отряды среди ночи обрушивался свирепый противник, поджигавший лагерь с четырех концов, и как за лошадями нападавших следовали огромные волки. Волки якобы сражались наравне с атакующими, чьи кони волков совсем не боялись, и разрывали врагов на куски, а некоторых и ели живьем.

- У страха глаза велики, миледи, - подытожил Берик. – Это хорошо пересказывать за столом, но на самом деле волков там могло быть два-три, а то и вообще один, а остальные волки могли быть на гербе и знаменах тех, кто упокоил подельников наших мерзавцев.

- Мы едем в Сероводье, - сказала Санса, не скрывая своего волнения, и Арья мрачно кивнула. – Это Робб пришел на выручку нашему деду и нашему дяде, и его лютоволк сражался вместе с ним.

- До Сероводья плохая дорога, - предупредил Торос. – Хуже той, по которой мы с вами тащились в столицу, и которой вот ты, - Торос глянул на Сансу, - была тогда недовольна.

- Сейчас уже неважно, - отмахнулась Санса. – Риды самый близкий от нас северный дом.

- Мы еще в Харренхолле все узнаем, - пообещал Берик, он уже хлопнул себя по лбу и припомнил, что волк в гербе у Старков. – Или на Перекрестке.

«Совсем уж я плохой стал, после того, как помер, - с доброй насмешкой над самим собой сказал себе Берик. – Иногда даже забываю, кто посвятил меня в рыцари и какое мое любимое блюдо – во, как шандарахнуло. И герб Старков забыл, как олух Отца небесного».

Лорд Берик собирался возвращаться домой и жениться, солдаты тоже возвращались к своим лордам, и Торос из Мира, одинокий красный жрец, искал друзей. Первым делом он подкатил к Йорену с соблазнительными предложениями.

- Вот ты говорил, что Ночной Дозор не воюет ни на чьей стороне и не вмешивается ни в какие битвы, - рассуждал Торос, покачиваясь в седле рядом с Йореном. – А теперь сам посмотри: разок побывал в деле, и у тебя двадцать два вышколенных солдата в рекрутах, а доспехов и мечей хоть отбавляй.

- Они первые на нас напали, - отвечал Йорен, пока Торос не приплел ему нарушение устава.

- Вот, ты начинаешь сечь фишку, - одобрил красный жрец. – Главное громко крикнуть: «Они первые на нас напали!», - и понеслась. Слушай, я же тебе не людей похищать предлагаю и в рабство их продавать. В любом лесу найдется шайка каких-нибудь мерзавцев. Ведь воруют же, много воруют! Давай так: ты еще вербовщиков покрепче с собой возьми десяток, а я сколочу тут команду, и встретимся у Старых Камней. Я тебе обещаю, хабар будет такой, что ты позабудешь все на свете.

- На хрена он мне, твой хабар, - флегматично отвечал Йорен, который все же предпочитал вести в Дозор добровольцев, хотя последнее время все чаще брал и смертников. – У дозорных ни дома, ни семьи, некуда хабар твой складывать.

- Ты болеешь за общее дело или нет? – возмутился Торос. – Ночному Дозору нужен каждый человек и каждый меч, ты же на первом привале сам так говорил!

Выполняя волю желающего отвязаться от него Рглора, утром и вечером Торос усердно учил девочек плохому: Арья и Санса стреляли то на скаку, то в пешем строю, пока не начали расщеплять стрелой стрелу с двадцати шагов.

- Это стоя, это не считается, - отметил вошедший в раж Торос, которого на вид не тронуло даже то, как сестры стреляют в паре: арбалетные стрелы всегда приходились чуть выше стрел, выпущенных из лука, чтобы не мешать друг другу. – Подождите, сейчас я смотаюсь в Харренхолл, привезу еще стрел и новости вам расскажу.

- Не надо, - строго ответила Арья. – Правду расскажет Хоуленд Рид, а сплетни нам не нужны.

В Харренхолле Торос задержался, возможно, найдя себе подходящих подельников для причинения справедливости и нанесения добра, а Санса и Арья неожиданно решили расстаться с идущим дальше по Королевскому тракту отрядом. Лионелю и самому не очень хотелось снова проезжать мимо замка Дарри и Рубинового брода, но все же с большим отрядом было двигаться безопаснее, а безопасность Сансы и Арьи была ему важней. Они, впрочем, тоже его берегли, но по-своему.

- После Рубинового брода переправляться негде, - уверенно сказала Санса.

- В Близнецах, - вспомнил Лионель даже без карты.

- А вот там тебе делать нечего! – решительно сказала Арья, и Санса была с ней полностью согласна.

- Да что там такого в Близнецах? – не понял Лионель, он о Фреях знал только то, что они на удивление многочисленны, а о Уолдере Фрее, постоянно томимом коварными матримониальными замыслами, были больше наслышаны мужчины из числа непосредственных соседей Фрея, некоторые из которых заезжали на свою голову переночевать, потом крепко выпивали с хозяевами, потом находили в своей постели юную девушку, а потом либо попадали в число родственников Уолдера, либо долго и некрасиво с ним собачились, выдерживая призывание на свою голову кар небесных, обещания кровной мести и матерную брань.

- Ничего там такого, - ответила Лионелю Санса. – И незачем тебе это самому выяснять.

========== XIII ==========

Мы вне закона. Что ж такого? Мы везде и нигде.

Мы словно тени на дорогах, мы - круги на воде…

(с) Канцлер Ги

Неожиданно, словно по волшебству открывшееся перед тремя всадниками Сероводье встретило их необычно для столь тихого замка, окутанного туманом. Во дворе короля и дочерей своего лорда встречал Хоуленд Рид с сыном, а за ним стояла его дружина, и во всем дворе не было ни одной женщины, словно вместо Сероводья Лионель, Санса и Арья заехали в Ров Кайлин, занятый гарнизоном по нормам военного времени. В довершение странностей Хоуленд Рид увлек Лионеля под арку около парадной двери и поднес ему кубок, что Лионель принял за странный северный обычай, а Санса и Арья с тревогой опознали как поспешное стремление взять молодого короля под защиту законов гостеприимства.

- Кого назовут виноватым, своей не почует вины, кто будет сочтен невиновным, бремя его понесет, - продекламировал Хоуленд, которого весь Север считал странным человеком. – Считайте это небольшим и простеньким предсказанием будущего.

После этих слов на дворе наконец появились женщины, к гостям вышла жена Хоуленда Рида и его шестнадцатилетняя дочь Мира, своим охотничьим нарядом немного похожая на выросшую Арью.

- А мне вы все равно нравитесь, государь, - отважно заявила Мира, словно все остальные от Лионеля шарахались и словно некому было его приревновать.

- Вы говорите это так, будто уже узнали меня с плохой стороны, - с улыбкой ответил Лионель.

- А как же, - признала бесстрашная Мира. – Мой брат часто видит странные сны, где у вас светлые волосы. Вот по сравнению с этими снами та сторона, которая у вас плохая, - она очень хорошая.

- Я часто вижу сны, которые не сбываются, - признал Жойен Рид, брат Миры. – А те, которые сбываются, реже. Что самое обидное, пока они не сбудутся, их никак не отличишь. А бывают такие, которые противоречат друг другу. В одном дочь Бейлона Грейджоя зовут Аша, а в другом Яра, я уже и позабыл, как ее зовут на самом деле. В одном дочь стюарда лорда Эддарда Джейни Пуль уезжает за леди Сансой в Королевскую гавань, а в другом ее вообще как будто нет.

- Она есть, - успокоила запутавшегося юношу Санса, которой Жиана Рид, жена Хоуленда, уже рассказала о том, что мальчик перенес в детстве болотную лихорадку и с тех пор у него появились необычные дарования и разыгралась фантазия, а Арья тем временем узнала у самого Хоуленда Рида все о победоносном походе Робба, его легком ранении и очень малых потерях. – Джейни и сейчас в Королевской гавани.

- А она действительно жила с вами в одной комнате? – спросил Сансу Жойен, и даже Арья подумала, что народная молва права, Риды все-таки странные. Лионеля такое предположение насмешило, а Сансу немного смутило – идея была отличная, наверняка септа Мордейн жалеет сейчас, что эта идея не пришла ей в голову, но и Сансе, и Лионелю было куда лучше так, как было. И конечно, именно веселый взгляд Лионеля Санса на себе и поймала, от чего смутилась еще чуть-чуть.

- Зато он рассказывает отличные страшилки про упырей за Стеной и про болтонского бастарда, вот они друг другу не противоречат, потому что никогда не повторяются, - поделилась Мира. – Про болтонского бастарда вам не понравятся, я сама уже хочу его убить, а про упырей действительно хорошие.

- А про драконов тебе сны снятся? – почему-то заинтересовалась Арья.

- Про драконов есть целая серия, - ответила за брата Мира, она была куда более бойкая. – Только не про тех, которые были, а про тех, которые вроде бы есть. В последней части они жгли работорговцев, мне понравилось.

Рассказанные после ужина у камелька не то правдивые, не то пригрезившиеся истории про драконов и юную принцессу Дени, решительную, благородную и все-таки немного глуповатую, были действительно что надо, несмотря на некоторое их неправдоподобие. Скитания и бои меняют людей быстро, и поэтому домашние юные Риды были удивлены тем, какие части истории их гостям кажутся невероятными.

- Значит, в рождение драконов из погребального костра вы поверили, - весело сказала Мира. – В то, что девушка вышла из костра с волосами, бровями и ресницами, вы поверили. А в то, что она уговорила раненого мужа лечиться у спасенной ею колдуньи, вы поверить не можете.

- Драконы бывают, я в Королевской гавани даже скелеты их видела, - возразила Арья. – А вот какой отбитой нужно быть, чтобы учить лечить раны того, кто много лет воевал, это я даже не знаю.

«Сама-то», - хотел поддеть Лионель, вспомнив, как Арья предлагала Торосу приложить грязи к раненой руке, но подумал, что все-таки это будет несправедливо, Арья же не настаивала, она просто так, разговор завязать.

- И сам кхал еще дал себя уговорить, в это уж совсем никто не поверит, - согласилась с сестрой Санса и глянула на своего Лео: он-то никому не даст себя уговорить, если знает, как надо. С Лео свободно и безопасно, как в замке: внутри стен иди куда хочешь, а как дойдешь до стены, не станешь же пытаться ее подвинуть, какой смысл. Да и то сказать, замок без стен – это недоразумение какое-то, просто деревня.

В Сероводье все необычно, не только дорога до него и внешний вид замка, но и сам замок внутри: в нем столько коридоров и поворотов, что любой заблудится, кроме хозяев. Лионелю, когда его провожали в его комнату, очень не хотелось, чтобы Сансу и Арью на очередном перекрестье коридоров провели куда-нибудь еще, словно он боялся потом заблудиться и их не найти, но этого и не случилось, а, напротив, им дали смежные комнаты, вопреки всем правилам приличия. В комнате Лионеля было тепло, это было даже непривычно после стольких недель странствий, и очень кстати: Санса практически сразу пришла к нему через соединяющую их комнаты дверь, будто они уже были женаты, и в колеблющемся свете свечей Лионель в первый раз снял с Сансы не только куртку, но и простую рубашку под ней. Сансе не нужны были кружева и дорогое белье, чтобы быть красивой, у Лео и так сердце билось быстро и радостно, и глаза словно не могли насытиться, так что Санса даже немного смутилась: уж больно смело она уселась к нему верхом на колени, теперь уж никуда не спрячешься. А потом смущение прошло, в самый неожиданный момент, когда Лео подхватил ее за плечи и начал целовать ее грудь: тут бы и сгореть со стыда, особенно поняв, на что Лео все это время намекал, спускаясь губами по ее шее к ключице, но и при мысли о том, что теперь даже один поцелуй в шею или прикушенная мочка будут означать вот это, не было никакого стыда, только жар. И после не было никакого смущения, когда его рука уже пробралась в ее брючки, а Лео целовал ее губы, проводя по ним языком, он любил видеть ее лицо в такие моменты, чувствовать, как отзывается ему ее тело, слышать шумное и сбивчивое дыхание. Он даже на себя ее потянул, чтобы видеть ее всю, будто парящую над ним: и развязанные брючки, чуть отодвинутые спереди его рукой, и тонкую талию, и небольшую юную грудь, от которой он иногда отрывался, и накрывшие голые плечи рыжие волосы, и изящную шейку, и мягкую линию подбородка, и раскрывшиеся ему навстречу прохладные губы.

А Санса догадалась, какой у Лео был на нее вид, только потом, когда ему уже пришлось за свое хулиганство расплатиться, и она слишком надолго заблудилась языком у него на груди, наконец прижимаясь телом к телу, а не курткой к куртке. Лео такая расплата понравилась, она совсем не отвратила его от будущих хулиганских действий, даже наоборот. Он бы даже еще раз сейчас же нахулиганил, но Санса все-таки выскользнула из его постели и ушла, подобрав одежду, как чувствовала, что не выдержит: не только спать останется, но и все оставшееся позволит. Так, как сейчас, было лучше: они оба уже привыкли к тому, что их первая брачная ночь растянулась надолго, они постепенно друг друга узнавали, прикипали друг к другу воспоминаниями о том, что и когда случилось впервые, а Лео как старший уже стал задумываться о том, о чем никогда бы не подумал в обычной спешке первой брачной ночи и горячке последующих ночей: хотелось ему теперь поймать толкового мейстера из большой семьи, хотя бы Лювина в Винтерфелле, и поговорить о том, когда рождение наследника престола не будет для Сансы слишком большим риском. А о том, что на нем самом до этого времени будет нарисована большая мишень, Лео знал.

Лео проснулся среди ночи и спросонок подумал, что Сансе передались его мысли, посещавшие его иногда по ночам, и она прокралась к нему за добавкой. И хорошо, что он сразу не согласился на языке жестов, вернее, быстро остановился, когда Арья оказалась у него на постели.

- Прекрати! – громким шепотом потребовала Арья, хотя если бы полусонный Лионель задумался, он бы понял, что всего недели три назад она бы его за такое либо убила, либо не разговаривала бы с ним потом дней десять.

- Я сегодня, когда говорила о скелетах драконов, вспомнила важное, - сказала Арья, усаживаясь на пятки рядом с лежащим Лео. – Потом забыла, а теперь проснулась и вспомнила снова. Я тогда слышала в подземельях разговор Вариса. Он предатель.

Лионель выслушал рассказ о том, как Варис хотел принести лорда Эддарда в жертву государственной стабильности, и сразу в рассказ поверил, не только потому что это рассказывала Арья, но и потому, что упомянутая Варисом и неузнанная тогда правда о семье Лионеля была теперь известна и ему, и Арье, так что она на этом месте рассказа запнулась, хотя до этого про ловлю кошек вышло так забавно, что даже упоминание о том, как Арья наткнулась на Серсею с младшими детьми, Лионеля почти не царапнуло.

- Варис арестован, - успокоил Арью Лионель, когда рассказ закончился.

- Этого мало, - жестко сказала Арья. – Он не должен выйти на свободу. И с ним нужно поговорить – так, как ты поговорил с Лорхом.

Лионель часто считал Арью маленькой, да так оно и было, но характер у нее уже сформировался, и Лионель видел также, что она намного жестче сестры. Если Сансу ему хотелось защитить от сурового мира, то в случае с Арьей ему иногда хотелось защитить мир от нее. Конечно, ее он тоже жалел и берег, но было у него чувство, что, если Арье придется в жизни нелегко, мир заплатит ей ручьями крови за каждую ее слезу. Не то чтобы мир отделался бы легче, если бы Лионелю пришлось всерьез мстить за ее обиды, но ему после этого было бы хотя бы совестно. Как мужчина и как монарх, Лионель был обязан ничего подобного в Вестеросе не допустить, а для этого Арья должна быть счастлива и всегда быть в безопасности.

- Я усну сейчас, - пробормотала Арья и сквозь наваливающийся сон потерлась щекой о голую грудь Лионеля: если уж он начинал исполнять свои монаршии обязанности, он исполнял их усердно и хорошо. – Пиши письмо в Королевскую гавань.

Но зажечь свечу Арья тоже ему не дала, то ли она стеснялась своей ночной одежды, то ли боялась, что Санса или кто-то другой увидит в комнате Лионеля свет в самый глухой час ночи.

- Слушай, ну нельзя писать письмо в темноте, - терпеливо объяснил Лионель и закутал Арью в свое одеяло. – Хочешь, иди напиши его сама, я запечатаю.

- Отец не поверил мне, - напомнила Арья. – Что сейчас изменится? – и Арья прикусила язык, вспомнив про новый аргумент, доказывавший ее правоту.

- Ну а что я напишу? – попытался отказаться Лионель, ему нелегко было писать лорду Эддарду, перед которым он чувствовал себя виноватым. – Что услышал это от тебя и это похоже на правду?

- Про меня не пиши, напиши, что услышал это в доме Хоуленда Рида, - предложила хитрая Арья, она уже принесла бумагу и перо, по дороге чуть не запутавшись в одеяле и едва не рухнув с грохотом на пол. – Хоуленду Риду известно многое, что неизвестно больше никому, отец ему всегда верит.

Лионель ненадолго замер над бумагой, думая о том, извиняться в начале или в конце, а Арья добилась своего и развеселилась, усевшись рядом с ним на кровать.

- Слушай, а ты хорошо понял ту часть, в которой Лорас Тирелл везет ко двору свою сестру? – лукаво спросила Арья, словно в нее вселился маленький чертенок. – «Девушка мила, прекрасна и послушна». Ты не жалеешь теперь, что уехал?

Лионель попытался в ответ на это Арью поймать, раз уж ей самой пришло в голову вести такие разговоры, но Арья укатилась от него по кровати вместе с одеялом и все-таки свалилась на пол.

- Я непослушная, - сказала Арья, высовываясь из-за кровати, а Лео заметил, что одеяло осталось на полу, а рубашка Арье сильно, даже неприлично велика. – Я тебя предупреждаю сразу.

Следующий после рва Кайлин замок принял молодого короля так же, как сначала принял его Рид: точно так же весь двор был полон дружинниками, Лионель быстро познакомился со всей мужской половиной семьи, которая приняла его дружески, словно уже гордилась своим монархом, пусть даже он еще не успел толком вступить в должность, а женщин не было ни во дворе, ни в замке они не попадались. Лионель сначала опять все списал на северные обычаи, хотя ему вспоминалось по первому путешествию, что обычаи эти были не такие, и не только в Винтерфелле, и только потом заметил, что и за столом Санса и Арья оказались единственными женщинами, и даже Арье, любившей драться с мальчишками и слушать разговоры боевых латников, все-таки было немного не по себе, как бы ни были радушны хозяева. Хозяева и их приближенные действительно были веселы, постоянно возглашали за гостей здравицы, как на свадебном пиру, и травили байки, то на грани фола, то непонятные. Особенное веселье вызвала история об оруженосце, которую рассказал межевой рыцарь, - якобы бывший когда-то у рыцаря оруженосец ездил на осле, знал кучу забавных поговорок, и оба они, и осел, и оруженосец, были ленивы и прожорливы.

- Я говорю вам, благородные сэры, - повествовал межевой рыцарь. – Если повесить перед этой серой орясиной две вязанки сена, одну чуть поближе, другую чуть подальше, он всенепременно сожрет подчистую ту, которая поближе, чтобы лишние пару дюймов не тянуться, а потом уже примется за дальнюю.

- Мне бы такого оруженосца, чтобы жрал сено, - вставил кто-то, сидевший ниже соли, - моего оглоеда не прокормишь.

- Я вот однажды специально повесил рядом с его мордой две вязанки на одном и том же расстоянии, - продолжал рассказчик. – Он то туда мотнет головой, то сюда, то туда, то сюда, никак не может решиться. Я думал, либо у него голова оторвется, либо сдохнет он от голода.

- Из чего благородные сэры могут заключить, что осел животное глупое, - влез хозяйский шут. – Ведь куда умнее было бы не задумываться и тянуть то от одной вязанки, то от другой.

История и выведенная из нее шутом мораль привели весь стол в неожиданный восторг, и по шуту даже покидались целыми индюшачьими ножками, словно и в наказание, и в награду за удачно сказанную большую дерзость.

В заключение вечера Лионеля, Сансу и Арью проводили в их комнаты хозяин и его сыновья, и комнаты опять были рядом, а хозяин на прощанье сунул Лионелю письмо.

- От Ридов переслали, на досуге почитаешь, государь, - фамильярно сказал северный лорд и одобрительно хлопнул молодого короля по плечу, словно тот только что выиграл хороший турнир. – Ну когда-нибудь, если у тебя теперь бывает досуг.

Войдя в свою комнату, Лионель увидел, что все три комнаты опять смежные, а при виде двух дверей в углах своей комнаты ему все-таки припомнилась история про оруженосца и осла, но ни до ее смысла, ни до письма Лионель так и не добрался, потому что Санса пришла к нему снова. В этот раз рубашка исчезла с Сансы быстрее, потому что Лионель уже знал, что Санса разрешит, и задержалась Санса у него чуть дольше, потихоньку привыкая к тому, что так Лео ее будет видеть очень часто, и не всегда перед тем, что пока еще нельзя. Лео взял со столика у кровати письмо, улыбнувшись тому, что Санса настолько не ревнивая, и даже лежащие на видном месте письма к Лео вроде как не останавливают ее взгляд, - и перестал улыбаться, увидев на печати пронзенное копьем солнце.

«Здрав будь, мой король, - писал принц Оберин. – Ты знаешь, что я никогда так не обращался к твоему отцу, и знаешь, почему. Но теперь мне остается только слегка подосадовать, что Гора не достался мне живым, - впрочем, я слышал рассказы о том, как он умирал, и каждый раз вспоминал тебя добрым словом, так что этих добрых слов уже накопилось немало. И к тому же мне так или иначе достанется Лорх – будем же считать твое письмо о нем настоящим мирным договором между Мартеллами и Баратеонами.

Конечно, ты знаешь, что все королевство тебя и хвалит, и злословит не только за это. Нам, похоже, уготована схожая судьба – меня всегда любили мужчины и ненавидели все женщины, кроме тех, кто попадал в мою постель. Никогда не мог этого понять, ведь я был соперник мужчинам и щедрый друг своим женщинам, так что разумнее было бы мужчинам остерегаться меня, а женщинам искать моей компании. И тем не менее, это факт – и дочери, и Эллирия, хоть и владеют копьем наравне с мужчинами, находят несколько обременительным, что мое присутствие обрекает их быть единственными дамами по меньшей мере на сто ярдов вокруг, да и без меня им немногим лучше. Могу поспорить, что теперь ни одна благородная дама не окажется с тобой, двоеженцем и соблазнителем, в одной комнате, и да и дочек своих от тебя припрячет – а рыцари и лорды проявят благородство мужской души и поздравят тебя с успехом, хотя если то, что я слышал о дочерях Старка, правда, всем мужчинам стоило бы тебе завидовать страшнейшей завистью. Ты, может, и не заметишь перемен, но если твои девочки заскучают, приезжай – мои их примут».

- Лео, - вдруг окликнула его Санса, он повернулся и на минуту забыл о письме и даже, наверно, оглох – мало что может быть пленительней юной красивой девушки, на которой из одежды только брючки, уж в любом случае не письма хитрых сорокалетних мужиков.

- Ты не слушаешь меня, -весело сказала Санса и обхватила Лео руками, словно так ему будет лучше слушать и легче сдерживаться. – Пожалуйста, не верь Красному Змею.

Санса никогда не говорила Лионелю, что ему делать, и не лезла к нему с советами, и поэтому Лионель воспринял ее неожиданные слова всерьез.

- Я не верю, - сказал Лионель. – В смысле, не доверяю – но в этом письме очень много правды.

========== XIV ==========

И вам про меня расскажут самую последнюю сплетню.

В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня.

(с) Майк Науменко

Низкая заселенность Севера и отсутствие замков вдоль Королевского тракта некоторое время спасали Лионеля от его дурной репутации, от которой, как верно предсказал Хоуленд Рид, больше страдали бы Санса и Арья. Простолюдины на редких постоялых дворах вроде бы не были обременены никакими слухами и если и предлагали: «Да идите вы, молодые, на сеновал, небось втроем не замерзнете», - то, наверно, от чистого сердца, хотя, если бы Лионелю пришлось поскитаться и повоевать столько же, сколько его отцу, он бы немного в невинности этой фразы усомнился. Но пока Лионеля смущали только коварные свойства сена, глубоко под ним проседавшего, но при этом достаточно плотного, чтобы быть немного покатым: допустим, Санса скатывалась к нему нарочно, но два раза Лионель просыпался, обнимая обеих сестер, и с трудом из этой ситуации выкручивался, вернее, выползал: мечтать можно было о многом, но явно не о том, что они проснутся и обе встретят это положение веселым «докатились!»

Более привычные ночевки в палатке, в которой было холоднее, чем в стогу сена, тоже таили сюрпризы: в темноте Лионель грел дыханием руки Сансы и лукаво приглашал ее погреться еще, ее холодные пальцы без стеснения пробирались ему под одежду, и в мыслях обоих излюбленная менестрелями метафора о песне льда и пламени принимала несколько неприличный смысл. «Не замерзнешь?» - спрашивал Сансу Лео, в свою очередь добираясь до любимого нежного тела, то ли заботился, то ли дразнил, а скорее полюбил чувствовать, как Санса сама к нему тянется. Понимал, что играет с огнем, что в следующую ночь в теплых комнатах оба могут и не выдержать, но и чувствовал, что нельзя этому притяжению между ними не быть, что оно для любящей пары как корень для дерева.

А новый сюрприз ожидал Лео утром, когда он вышел из палатки и увидел перед собой белую равнину.

- Что значит «что это»? – удивилась в свою очередь любопытная Арья, тут же тоже высунув голову из палатки. – Эх, милое летнее дитя!

В молодости нелегко пережить, когда девочка почти вдвое моложе называет тебя «милое летнее дитя», словно своего маленького братика, и Лионель, вместо того, чтобы отшутиться, совершил роковую ошибку.

- Думаешь, я снега не видел? – равнодушно спросил Лионель, и тут Арья действительно покатилась.

- Это изморозь, - подсказала Санса, в свою очередь выглядывая из-под палатки.

- А по-моему, - сказала Арья сквозь смех, - а по-моему, они на юге просто в спячку впадают на время зимы. На все три дня.

- Да ладно, - ответила Санса уже из палатки. – Какая на юге зима. Так, просто холодное лето.

Этикет предписывал всем троим заехать к Сервинам, чей замок был в половине дня пути к югу от Винтерфелла, но наплевательство на этикет у Лионеля было наследственным, и никаких моральных терзаний от того, что любимые глаза, серые и голубые, просят у него нарушить приличия, он не пережил.

- Я башню вижу! – крикнула Арья, вылетая на холм.

- Да ничего ты не видишь, - не поверила Санса, но тоже чуть поддала пятками своей лошадке.

Возможно, им и удалось бы свалиться обитателям Винтерфелла как снег на голову, если бы волки не устроили перекличку через крепостные стены, и неожиданно для всех Арья и Санса понеслись к воротам Винтерфелла стрелой.

- Где Лето? – потребовала Арья у Робба, спешиваясь стремительным и почти незаметным броском, как научил Торос, и Лионель рассмеялся бы такому хорошо поставленному и всегда уместному на Севере вопросу, если бы не помнил уже имена всех волков как имена членов семьи. – Где Бран?

- Он скоро будет там, где следовало бы быть вам обеим, - строго ответил Робб, но все-таки обнял сестер, а Лионель порадовался присутствию во дворе женщин и отсутствию в Винтерфелле леди Кейтилин, которая повезла Брана долечиваться в Королевскую гавань, - почему-то именно с ней ему не хотелось объясняться больше всего. «В конце концов, может, не все слухи достигают Винтерфелла», - подумал Лионель, видя, что Робб с ним здоровается, а не приглашает прогуляться в семейный склеп в один конец.

Лионель недооценил информированность Робба, а Робб просто откладывал разговор, чтобы поговорить один на один, и вечером подошел к комнатам молодого короля – и все-таки постучался, чтобы не ошарашить самого себя.

Санса и Арья были в своих комнатах, перебирали брошенные перед отъездом в Королевскую гавань вещи, и Лионель этим вечером был один.

- Я тебя целую неделю убить хотел, как услышал, что ты моих сестер увез, - без обиняков заявил Робб, садясь напротив короля у камина. – Потом думал объявить себя Королем Севера, чтобы тебе досадить. Вот боги меня и наказали.

- Помочь-то я чем могу? – предложил Лионель, вспыльчивые и прямодушные люди ему нравились.

- Расскажу сейчас, - пообещал Робб. – Ездил я тут к родственникам в Речные земли, заодно порубил кое-кого, Варго Хоута повесил. Гору Клигейна, правда, упустил.

- Я нет, - весело сказал Лионель.

- Слышал уже, - ответил Робб, он был резок на язык и непочтителен к старшим, идеальный молодой Хранитель Севера. – Йорен еще до вас проходил. Чуть не влопались вы там.

- И это было, - признал Лионель. – Воевали чем могли, а они – чем ты оставил.

Робб вынужден был признать, что король его срезал.

- Чтобы скрыть передвижение отряда, я переправлялся через три Зубца, - продолжал Робб. – И вот черт меня дернул идти через Близнецы.

- Меня твои сестры не пустили, - ввернул Лионель, чтобы проверить, как Робб реагирует на множественное число, и результаты проверки счел положительными.

- Я не то чтобы жалуюсь, - признал Робб. – У старого Фрея дочек и внучек много, есть отличные. Та, которую я выбрал, у меня весь поход из головы не шла, так перед глазами и стояла. Да и сам Фрей небось сдохнет скоро, боги милостивы. Но вот какая вышла петрушка: поехал я дальше, два раза порубились хорошо, я тоже выхватил – и повезло, и не повезло. Такая девушка меня выхаживала, дочь Гавена Вестерлинга. Да и ведет меня что-то на каштановые локоны. Ты ж меня понимаешь?

- Тут я только посоветовать могу, - осторожно сказал Лионель. – Возвращайся к невесте из Фреев. Фреев как тараканов за печкой: если что – не упомнишь, кого беречься надо.

- Нет, - упрямо мотнул головой Робб. – Я на Джейн уже женился. Я к тому, что ты, как вернешься в столицу, издай указ какой, не жадничай. А то что это такое: тебе одному две невесты, а остальные пацаны мучайся? Я от слова своего отступаться не стану, я и на Рослин женюсь.

Кейтилин вернулась с половины дороги, так и не доехав до Белой Гавани, потому что на Королевском тракте ее нагнал гонец из Черной заводи с письмом о том, что ее дочери вернулись в Винтерфелл. Разумеется, всех слухов Кейтилин наслушалась по дороге много раз, останавливаясь во всех замках, но из гордости она начала все отрицать, пока наконец чуть сама не убедила себя в том, что дочери встретят ее в Королевской гавани, а молва все раздула из небольшой охотничьей вылазки, весьма пышной и приличной, с ловчими, соколами и лордом-командующим Королевской гвардии впридачу.

- Да уж точно так, - покачал головой хозяин большого постоялого двора, выслушав рассказ о королевской охоте и о наследственной склонности, которую к ней испытывают Баратеоны, и зайдя в конюшню вместе со своим любимым конюхом. – Я ж говорил тебе, у старшей точно такие же волосы, как у леди Старк. Хорош охотничек.

- Вы б шепнули там как, хозяин, - предложил конюх. – Ну какая охота, какая столица, они ж тут две недели тому на сеновале втроем допоздна валялись, солнце уж над сараем, а девчонки только траву из волос вытряхивают.

- Ты уж лучше молчи, и я молчать стану, - рассудил хозяин. – Слыхал небось, лет пятнадцать тому тех еще королей принц у старого нашего лорда дочку скрал. Второй женой хотел взять, да говорят, не своей волей она за ним пошла. Что тут поднялось, я и до сих пор удивляюсь, как жив остался. Что убитых на поле лежит, что раненых, а как тебе роздых, так говорят, что старый король сейчас на драконе прилетит и всех сожжет. Нет уж, сейчас эти две своей волей с ним, по всему видно. Будут боги милостивы, может, и сладится дело без войны.

- Да нешто так бывает, чтобы две жены?

- Да все у них на юге бывает, у них в столице драконы о трех головах, и брат на сестре женится. А тот год, помнишь, скороморохи приходили, что в южных пустынях бывали, - так сказывали, что там принц на змее женился, самого его теперь Красный Змей кличут, а дочек – Песчаные Змейки. Ты пойди лучше сеновал-то запри, мало ли что они там обронили в сене аль в углу. Озоровали они, а допрашивать-то будут нас.

Кейтилин тем временем читала письмо, доставленное из Черной заводи, и сердилась уже не на шутку, в особенности на то, что все ее благородное объяснение ходящих слухов, которое она уже привыкла считать правдой, разлетелось на куски, да еще и на глазах соседских кумушек.

Тирион, ехавший с Кейтилин и Браном, тем временем осознавал в случившемся и свою вину. «Это все я виноват, - думал Тирион. – Разномыслил с сэром Барристаном, который говорил, что благородному сэру подобает чистота и умеренность. На четырнадцатилетие притащил любимому племяннику даму приятной наружности и безответственного поведения, а потом решил шикануть – и прихватил по дороге еще одну. Заморочил парню голову, может, он теперь один на один теряется – ну, смущается там, когда тишина и девочки между собой не трещат, и дальше ему тоже все не с руки, второй девчонки недостает… Ох, а ведь про этот эпизод с четырнадцатилетием мне бы лучше теперь и не вспоминать, порешит меня кто-нибудь за такие ассоциации… Надо думать про возвышенное, про сердце благородного рыцаря, разрывающееся между любовью и долгом… О, идея!»

Проснувшись рано утром, Тирион ускакал и вернулся уже когда начались сборы в обратную дорогу, везя с собой тощего менестреля сомнительного вида, но с хорошими вокальными данными.

- Вам какую, милорд, назидательную или любовную? – спросил менестрель, настраивая струны.

- Любовную, любовную, - заказал Тирион, уже обо всем с менестрелем дорогой договорившийся и особо наказавший ему не петь «Он в глухую ночь оседлал коня, он покинул замок тайком…», как бы хорошо эта песня ни шла к случаю. – Мне назидание не нужно.

И певец спел для Тириона и всех присутствующих песню о Рыцаре-Драконе, который был влюблен в жену своего царственного брата, потом песню о Принце Стрекоз, который отказался от короны ради любви к прекрасной селянке Дженни, потом песню о Сервине Зеркальном Щите, который имел обыкновение спасать дам посимпатичнее, будучи при этом рыцарем Королевской гвардии и дав задолго до своих рыцарских и амурных подвигов обет безбрачия. Песни прославляли возвышенную куртуазную любовь, для которой не было преград и которая была выше осуждения, и на фоне происходящего в этих песнях скандальный и сумасбродный поступок юного короля смотрелся романтично и смело.

«Сущий кошмар, - подумал Тирион, увидев, что леди Кейтилин уже забирает, и она наверняка придумывает себе новую легенду, извиняющую ее дочерей, да и Лионеля заодно. – Нет, то, что так хорошо действует, это сейчас только на руку. Но есть вообще у нас в Вестеросе мораль, или у нас только песни?»

Напоследок менестрель спел песню про Эйгона-Завоевателя и его двух жен, и Кейтилин искренне посочувствовала героическому королю, который был с детства обручен с Висеньей, потом объяснялся с Рейнис в любви, потом женился на Висенье и сгорал от страсти уже к ней, потом сражался верхом на драконах рядом с двумя женами… «А хорош, чертяка! – с гордостью подумал Тирион про приведенного им менестреля. – По краю пропасти ходит, ведь сейчас племяш творит примерно то же самое, кто бы без музыки оправдывать его полез – леди Кейтилин голову бы с такого сняла. Интересно, а Лео знает эту песню? Может, она его когда сильно выручит».

Смягчившаяся от возвышенных песен Кейтилин простилась с отправляющимся дальше Тирионом очень тепло.

- Даже жаль отпускать вас, Тирион, - сказала леди Кейтилин, и Тирион все же подумал, что в другой ситуации, или вот хотя бы несколько недель назад, это прозвучало бы иначе.

- Я встречал не так уж много людей, которым было бы жаль расстаться со мной, - трогательно сказал Тирион, который за последние несколько недель научился приемам обращения со вспыльчивыми благородными женщинами, и теперь мог бы даже из Орлиного гнезда уйти без судов и поединков. – Передавайте моему любимому племяннику мое благословение и пожелание всегда следовать своему благородному сердцу.

Худощавый менестрель, вызвавшийся составить Тириону компанию, подвел итоги своему выступлению куда более буднично.

- Фух, - сказал менестрель, - выпутались. Теперь и познакомиться можно.

- Ну что ж, - усмехнулся Тирион, припоминая, что он действительно не знает имени певца. – Надеюсь, тебя зовут не Баэль-бард. И ты не взял себе какого-нибудь дурацкого имени, типа Мариллиона или Саймона Серебряного Языка.

- Я Том, - просто представился певец. – А прозываюсь Семерка или Семиструнный. Ты, милорд, в следующий раз говори, перед кем надо петь, а то Талли меня ненавидят, хорошо хоть, их женщины не знают меня в лицо. Окликнул бы меня кто Семеркой – и пропадать и мне, и нашему делу. Это кого мы отмазывали-то, того здорового парня, который положил Гору Клигейна, а потом еще кучу его солдат?

- Положил Гору Клигейна? – опешил Тирион. – Я должен это услышать!

- Услышишь еще, милорд, - пообещал Том Семерка. – Вот пройдем мимо Старых камней, там, говорят, ждет добрых людей один из тех, кто сам это видел. Только сразу уговор: али идем мы через Близнецы, али нет.

- Да что там в Близнецах-то? – спросил Тирион, который раньше севернее Харренхолла не бывал, а теперь наслушался про Близнецы шуточек, не очень ему понятных.

- Мне-то, может, и ничего, - согласился Том. – А вот такого видного человека как ты, милорд, там обязательно окрутят. У лорда Фрея сыновей что у дурака цветных лоскутов, а дочек и внучек на выданье только немногим меньше.

- Страшные, небось? – предположил Тирион, но, услышав, что есть ничего и даже очень ничего, вдруг решительно махнул рукой. – А поехали через Близнецы!

Письмо леди Кейтилин с дороги задержало отъезд Лионеля и ее дочерей на несколько дней, а верность этикету и традициям чуть не задержали Кейтилин еще на дольше, поэтому Кейтилин, остановившись еще и у Сервинов, прибыла в Винтерфелл в вечер перед днем, когда уж точно было решено ехать.

Благородным людям везет на заступников: Тирион и его певец создали для Кейтилин вокруг Лионеля романтический ореол, а письмо Робба к матери добавило к этому воинскую славу и звание друга их дома. Робб писал, что Лионель в одном бою и только своей рукой отомстил за каждого северянина, что потерял отряд, отправленный Эддардом на бой с вторгшимися в Речные земли, и сразил командира нападавших и главного разорителя Речных земель, которого кавалерия Старков уже почитала улизнувшим в Западные земли.

Кейтилин часто бывала непредсказуема, и если заступники собирались гадать, достигнут они своей цели или нет, то им следовало бы задуматься над вариантом «ни то и ни другое». Первыми среди встречавших Кейтилин увидела своих дочерей и очень обрадовалась тому, что они стали взрослее, дружнее и даже счастливее. Лионелю достался только беглый взгляд через их головы: Кейтилин заметила, что юный король прост, строг и серьезен, в полном согласии с куртуазными теориями о том, что благородный влюбленный рыцарь благодаря своей страсти становится чистым и добродетельным, - и на том Лионель был предоставлен фее Любви и прочим сказочным персонажам, а вот Робба Кейтилин отозвала в сторону, потому что дорогой слышала и о Фреях, и о Вестерлингах.

- Я ничего не понимаю! – возмущенно сказала Кейтилин, потому что, вернувшись из похода, Робб попытался скрыть и свое ранение, и свою непростую амурную ситуацию. – Я вся извелась в дороге! Расскажи мне, что случилось.

- Я был ранен, мама, - признал Робб, но, вопреки его надеждам, объяснение на этом не закончилось. – Выпил макового молока. И меня случайно – понимаешь, не нарочно, а случайно, - отнесли в те покои, где остановились Вестерлинги.

- Что значит отнесли? – наконец взволновалась Кейтилин. – Куда тебя ранили?

- Мне разбили палицей левый локоть, - доложил Робб, чтобы мать сразу поняла, что его жизнь была вне опасности. – Большой синяк был, хорошо болело. Джейн за мной ухаживала, сидела у моей постели, ну и потом оно как-то само так получилось…

- До чего ты распустился! – воскликнула Кейтилин, не желая слушать последующее во всех невозвышенных подробностях. – Ужас! Но тебе необходимо жениться, раз ты обещал лорду Фрею. Я понимаю, тебе будет тяжело с ним объясняться…

- Я уже женился, мама, - признался Робб. – На Джейн Вестерлинг.

- То есть ты разрываешь помолвку с Рослин Фрей? – даже немного испугалась Кейтилин, не ожидала она от Фреев после этого ничего хорошего, но того, что последует дальше, она ожидала еще меньше.

- Я женюсь и на Рослин, - твердо сказал Робб, и подхватил пошатнувшуюся мать под локоть. – Мама, что с тобой?

- Подожди, - сказала Кейтилин и глубоко вздохнула. – Я поняла. Ты бабник. Бабник!

- Я несчастный человек, мама, - вздохнул Робб, надеясь таким образом выпутаться, и это все же сработало: уж своего-то сына Кейтилин простила, семья в девизе Талли стояла впереди долга и даже чести.

- Ничего, - сказала Кейтилин и погладила Робба по волосам. – Бедный ты мой мальчик! Ничего, все образуется.

========== XV ==========

Я связан с ней цепью,

Цепью неизвестной длины.

Мы спим в одной постели

По разные стороны стены.

………….

Но под медленным взглядом икон

В сердце, сыром от дождя,

Я понял, что я невиновен,

И значит, что я не судья.

(с) БГ

Мало кому придется по душе пустынная и унылая дорога до Стены, но для Лионеля главным было то, что они снова втроем: снова Санса едет рядом с ним, а он чуть придерживает коня и отпускает ее немного вперед, чтобы полюбоваться на ее фигурку, снова Арья носится вокруг, постоянно съезжает с дороги, рассматривает последние осенние цветы, наклоняясь так, будто уже вывалилась из седла, потом улетает вперед – и наконец на него оглядывается. В этом взгляде, словно измеряющем радиус очерченного ей сейчас для себя круга, она вся: непоседливая, несговорчивая и верная. Она всегда будет ускользать, уноситься за чем-то, - и всегда будет к нему возвращаться.

Нельзя сказать, что в Винтерфелле Лионель был одинок: северный замок был велик, его обитатели многочисленны и гостеприимны, Лионель даже до знаменитой библиотеки Старков дошел только дважды. Все это интересовало и занимало, можно сказать, что во время разговоров, чтения, упражнений во дворе, где постоянно тренировалось новое поколение бойцов, Лео не скучал по своим девчонкам – но вот разговор прерывался, книга утомляла, тренировка кончалась, и словно судорогой било: где же они, с кем переглянуться, кого обнять? И чувство было, будто потерял что-то важное, словно выехал в дорогу с пустыми ножнами.

Лионель несколько раз заходил днем в комнату Сансы, дважды даже ее там заставал, а без нее не решался переступить порог: в этой комнате была жизнь Сансы, в которой еще не было его, что-то для него странное и непонятное. И Сансе было так же странно, когда он сидел в ее комнате, словно прочитанные романы, спетые самой себе песни и милые детские мечты встречались с настоящей жизнью, которая была счастьем, даже их воплощением, но между мечтами и реальностью была узкая непроницаемая граница.

Были отдельно рассказы о подвигах и сражениях – и стоящий на пустом пространстве Лео, мимо которого пронеслась спасшая их кавалерия. Грязный, усталый, жуткий, да все равно какой, он же стоит на ногах, смотрит на них с Арьей и машет рукой, а потом уходит снова, бьет сидящего на траве мечом в горло и ногой выбивает из его руки кинжал, швыряет другого в кучу стоящих на коленях пленных, он не ранен, он ищет Лорха, и Лорху пока везет, что Лео его не находит.

Были так же отдельно песни о восторгах любви, грезах и пойманных взглядах – и ее замирающее дыхание, когда Лео целует в шею под ухом и проводит вниз языком, и вздох, переходящий в стон, когда его рука спускается туда, о чем не говорят и не пишут. Нет, его взгляды она тоже ловила, в дороге даже часто, но это был не неподвижный взгляд рыцаря, устремленный на пустой балкон, во взгляде Лео всегда была энергия и стремление, было довольно легко угадать, что ему нравится и чего ему хочется, это разное всегда бывало, но далеко не всегда это можно было оформить в слова, не испортив.

И поэтому поздно вечером Санса всегда приходила к Лео, а не наоборот: там, где он, была уже сегодняшняя, настоящая жизнь, а не то, что кончилось, и от этого сегодняшнего уже не хотелось уходить, хотя остаться на всю ночь было нельзя по многим причинам. А, уезжая и снова надолго оставляя свою комнату, Санса больше у окна не плакала, как в первый раз. Ведь в палатке-то она уже никуда не уйдет, обнимет своего Лео и рукой, и даже ногой, так и уснет почти на нем, не Арью же она будет стесняться.

Арью Лионель в один из первых дней в Винтерфелле увидел на крыше, и сам тут же на крышу вскарабкался, словно хотел Арью оттуда за шиворот стащить. Брат же ее уже упал, ну куда ее теперь несет? Вероятно, это вышло грубо, на Робба Арья бы за это обиделась, от отца попыталась бы ускользнуть, а от окрика Лео остановилась и немного робко присела на конек крыши. То, что отец и братья ее любят и беспокоятся о ней, Арья принимала как должное, ей только хотелось поскорее стать самостоятельной и взрослой, а вот то, что Лео за нее боится, – теперь он может ее даже обругать, она все равно увидит и услышит свое. Хотя Лео, конечно, ругать ее не будет: он молчалив и немногословен, он сказал то, что хотел, коротко и четко.

- Запретишь мне теперь? – спросила Арья и куснула себя за кончик языка: вот ответит он «да», и придется слушаться. – Тебе что, здесь не нравится?

- Нравится, - сказал Лео, садясь рядом с Арьей, отсюда был вид даже за крепостную стену.

- Я, может, тоже за тебя боюсь, - сказала Арья, она уже играла и как будто убегала от него. – Там, где ты лез, один камень шатается.

- По-моему, мне эта информация больше не понадобится. Или мне тебя здесь каждый день придется ловить?

- Ты же не запретил, - дала Арья Лео последний шанс. – И я предупреждала тебя, что я непослушная.

Лео не ответил и только обнял Арью за плечи, сидя рядом, и в этот раз она не стала убегать, просто опасно бы было выскальзывать из-под его руки на коньке крыши, хотя на самом деле нет. И уж тем более не было никаких причин утыкаться в Лео головой. И улыбаться от того, что он поцеловал ее в волосы.

- Хочешь, покажу, как забираться в библиотеку через окно? – предложила Арья, это, может, было и глупо, но и сидеть так больше было нельзя, как бы ни хотелось, слишком из многих мест эту крышу было видно.

- Не хочу, - ответил Лео, взглянув на башню, в которой была библиотека. – Если ты оступишься, на этой стене я не смогу тебя поймать. А ты мне нужна живая и веселая. Когда захочешь еще полазать по крышам – разыщи меня.

С каждым дневным переходом, приближающим их к Стене, становилось холоднее, словно эта еще не видимая глыба льда наполняла холодом все пространство. Холод толкает людей друг к другу, и поэтому Лионель уже не смущался, когда просыпался, обнимая обеих. Конечно, старался так уж явно не обнимать, но сонную Арью ночью подкатывал к себе и даже накрывал ее своим одеялом, если это одеяло Санса с другого бока не прижала.

Под утро Арья всегда отодвигалась, иногда даже сидела, нахохлившись, на мешке или бревне перед палаткой.

- Холодно? – тихо спросил Лео в одно утро, когда Санса хлопотала у костра чуть вдалеке, рядом с небольшим озерцом. Сел рядом, пошарил в палатке рукой, укутал Арью в одеяло.

- Я же так привыкну… - как-то жалобно сказала Арья.

- Ты сама мне говорила, что к холоду нужно привыкнуть, и тогда больше мерзнуть не будешь, - напомнил Лионель, не понимал он женский язык, в котором все главные слова всегда пропущены. Не то чтобы этих слов было много: ты, мы, любовь, постель, еще с десяток, - но это ж как священные письмена с пропущенными гласными – гласных тоже мало, но пойди пойми, в каком случае что куда подставлять. А Арья не знала, как сказать по-другому, не могла же она сказать: «Боюсь, что привыкну рядом с тобой спать».

- Привыкну, что ты близко, - наконец шепотом пояснила Арья, когда Лео ее приобнял, и его тоже обожгло, даже показалось, что Санса обернется и сразу поймет, о чем они тут шепчутся.

- Помнишь, перед отъездом ты мне обещала, что всегда будешь рядом? – спросил Лео. – Мне это нужно. Действительно всегда.

Никто не может представить, что его ожидает на Стене, как об этом ни читай и ни расспрашивай, потому что у Стены всегда есть для людей сюрпризы. Для Лионеля таким сюрпризом стал толстый стюард, с черными кудрявыми волосами и черными глазами-маслинками. Стюард нашел Лионеля сам и нашел очень быстро, учитывая то, что Санса, Арья и Лионель въехали в Черный замок ближе к вечеру, обойдясь без торжественной встречи и приветствий.

- Слушай, нельзя не узнать, дорогой, - всплеснул руками толстый стюард, выговор у него был необычный, мягкий и округлый, но каким-то образом обходился при этом почти без мягких согласных, так что «нельзя» звучало немного как «нэлза». – Я Сэм. Вай, беда какая, совсем стекла в окне нету.

Кругленький Сэм выкатился за дверь и вскоре вернулся уже с оконной рамой, которую ловко приладил на место своими пухлыми руками.

- Может, что еще нужно? – и Сэм потер сложенные в щепоть пальцы друг об друга, явно намекая на то, что стекла и оконные рамы он делает не из воздуха. – Дрова можно елка, можно береза, эти у тебя сырые совсем. Колбаса хорошая, вино покрепче, девочкам цветы, тебе горячий бадья притащу, помоешься с дороги.

- Окно им вставь, - распорядился Лео, с улыбчивым Сэмом было просто, даже «цветы девочкам» проскочило легко, никак не царапнув.

- Сделал уже, дорогой, - всплеснул руками Сэм. – Ух, лютый мороз сегодня ночью будет! Давай я за дровами, тебе бадью, им бадью, тебе еще вина принесу, - и Сэм оставил на низком столике у камина небольшой листок, он-то уже все подсчитал, сколько за что он хочет, а благородные сэры не торгуются, с ними работать одно удовольствие.

- Вина много не надо, - предупредил Лионель.

- Зачем много? – согласился Сэм. – Пинт шесть, восемь – не надо много, да? Ты подумай, что еще: можем оплечье на панцире подновить, сапоги теплые, плащ такой, что шубы не надо – видел у Джона, да? Все для тебя хоть со дна морского достану, хоть драконье яйцо. Такие они красивые, слушай, глаз радуется.

Санса в этот вечер пришла к Лионелю раньше обычного, и Лионель замер, словно открыв дверь в сказку. Санса была очень красивая и в затертом охотничьем костюме, и в простой рубашке под ним, и без рубашки, но Лионель уже забыл, какой она бывает в платье, а шубку у нее на плечах никогда и не видел. И от ее пушистых распущенных волос он немного отвык, и от яркого света, который все это освещает, - и даже сразу не заметил, что Санса немного смущается и чем-то встревожена.

- Сэм у тебя был уже, - сказала Санса даже не тоном вопроса, потому что комната Лионеля за пару часов стала намного красивее и уютнее. – Это все он достал откуда-то, - и Санса неожиданно покрутилась на одном месте, словно в танце, - можно подумать, ему про нас ворона за месяц прислали.

- Сэм молодец, - улыбнулся Лео, следя за новой веселой Сансой.

- Еще бы не молодец, - согласилась Санса чуть насмешливо. – Арье он продал ножны для ее клинка и какую-то древнюю браавосскую монету, он что угодно продаст.

- А платье он ей тоже продал? – смеясь спросил Лионель, и Санса рассмеялась вместе с ним.

«Продал, - понял Лионель. – Это да, это действительно мастер».

- Лео, - тихо сказала Санса и смущенно отвела глаза. – Мы совсем без денег остались…

- Я тоже ему должен, - признал Лео и подумал, что Сэм все-таки опасный человек.

Утром Лионель разыскал Джона Сноу и расспросил его о Сэме.

- Это он всем говорит, что он Сэм, - объяснил Джон. – А на самом деле он Самвел.

- А какая разница? – не понял Лионель.

- А ты с ним в нарды сыграй, - предложил Джон. – Тогда увидишь, какая разница.

Самвел, конечно, верил в долг, но долг постоянно рос, потому что отказаться от удобства было нелегко, а еще труднее было удержаться от участия в его идеях, не устраивать праздники, не заваливать всех вокруг подарками, как подобает щедрому и доброму государю. Впрочем, от проведения уникального рыцарского турнира у подножия Стены Лионель все же отказался, начиная понимать, каким примерно образом его отец не только промотал всю казну Эйриса, бывшего в сфере государственных финансов совсем не безумным, но и набрал астрономическое количество долга.

Лионель промотал с помощью Самвела на много порядков меньшие суммы, но беда была в том, что Лионель даже не знал имени своего нового мастера над монетой, просить денег через лорда Эддарда не мог никак, чувствуя, что он куда более виноват перед Эддардом, чем тот пока думает, а Санса и Арья могли написать Роббу, но это было почти то же самое, и вдобавок получать деньги через них было еще совестнее. Поэтому юный король решил развязаться с ситуацией одним махом и побился с Самвелом об заклад на всю сумму своего долга.

- Лучше бы в нарды сыграли, - усмехнулся Самвел, услышав, что в ближайшее, уже намеченное, застолье Лионель собирается его перепить. – Кости катятся, фишки щелкают, хоть какой-то шанс есть.

Лионель не стал хвалиться тем, что в их семье Станнис считается малопьющим, хотя пьет как матрос, и штрафная чаша недаром стала называться «адмиральский кубок». Лионель знал свою меру, но представлял себе и последствия, и потому твердо попросил Джона присмотреть за сестрами.

- Не на что им там смотреть, - коротко сказал Лионель. – И учти: когда я пьяный, я буйный. Уберите лучше хлеб из овина – неровен час, подожгу я овин.

Самвел начал застолье тостами и шутками, потом, глядя на Лионеля, посерьезнел, потом все же осоловел, и наконец завалился на стол, попытавшись подняться. Лионель тут же вскочил на ноги на другом конце стола, бледный, быстрый и злой.

- Ты говорил мне, твой дядя пропал за Стеной? – спросил Лионель Джона, и, несмотря на свойственное ему бесстрашие в опасных для жизни дозах, Джон немного вздрогнул.

- Если он мертв, его убийцы пожалеют об этом, - мрачно сказал Лионель, уходя от стола, и через пять минут остающиеся за столом услышали его злой командный голос.

- Поднять ворота! – приказал Лионель. – Живо!

Лионель вернулся через три дня, за которые Джон успел обидеться на сестер за устроенный ему разнос, поутешать их, дать им обещание, что Лео вернется, - и наконец собрать поисковую партию в рекордные для Дозора сроки.

Предварив выход поисковой партии, Лионель проехал через тоннель под Стеной в обратную сторону и пришел к Джону: Джон уже понял, что нетрезвый Лионель бывает жесток, суров и даже страшен, и, почуяв стойкий алкогольный запах, одобрил решение Лионеля не подходить к Сансе и Арье, к которым побежал Самвел, в последние дни немного пристыженный тем, что в результате вышло из-за его удачного барышничества.

Взятый с собой за Стену небольшой бочонок бренди кончился много часов назад, и сейчас Лионель практически не был пьян, но подходил с опасной стороны к проклятой зоне между седьмой и девятой, где мир казался ему мрачным, а совесть была слишком щепетильной и склонной к преувеличениям.

- Ничего я там не видел, - ответил мрачный Лионель на немного тревожный вопрос Джона о том, что с ним случилось за Стеной. – Вчера только зарезал какого-то старика, сам не знаю, за что, мы с ним даже слова не сказали. Сухой он весь был, но удивительно жилистый: я думал, он мне меч сломает, такой у него удар.

- А глаза у него голубые были? – спросил Джон, которого пробрала догадка о том, с кем Лионель встретился за Стеной.

- Да, - припомнил Лионель. – Волосы редкие, длинные и сухие. Лицо в очень глубоких морщинах. Руки без перчаток, ногти длинные очень.

- Как же ты… - пробормотал Джон, настолько точно Лионель описал Иного, от которого, как думал Джон, не было другого спасения, кроме обсидианового оружия Первых Людей.

- Уворачивался, - коротко рассказал Лионель. – Бегал вокруг него. А потом поднырнул под его меч и зарезал его вот этим кинжалом, - Лионель положил на стол кинжал из валирийской стали с рукоятью из драконьей кости. – Видишь, полезная вещь, я его чуть твоему среднему брату не подарил – но все-таки об отце память.

Понурый Лионель пошарил рукой по столу, с которого сразу после его прихода Джон предусмотрительно убрал вино, и посмотрел на Джона скорбными глазами.

- Расскажу тебе, если сохранишь секрет, - пообещал Лионель, и Джон коротко кивнул. – У нас бывали раньше цирки уродцев, потом Джон Аррен их запретил. Знаешь, там были карлики самых разных форм, удивительно гибкие гимнасты, всегда улыбающийся человек или человек, умевший очень, очень похоже кричать петухом. Говорили, что удивительно, как этих уродцев прокляли боги, – а я узнал от мейстера, что все эти уродцы когда-то были детьми, подобранными на улице или купленными у родителей, которым было не по силам прокормить лишний рот. Обычными детьми, которых владельцы цирков для потехи специально сделали уродами.

Джон отшатнулся, на Севере и не слышали о таких вещах, а Лионель уже смотрел мимо него, сидя за столом с застывшим лицом.

- Я тогда напился и избил мейстера, за то, что он не сказал мне раньше, - продолжал Лионель. – Выпил еще, выехал в город и нашел один из этих цирков. Я не должен был этого делать, но я объявил, кто я, вызвал к себе хозяина цирка и его помощников, допросил их, а потом изрубил и сжег. Знаешь, просто облил бренди и поджег, они еще дергались, мне кажется.

«Жестокий и справедливый человек, - подумал Джон. – И правильно все сделал, и жутко об этом даже слушать. Теперь я понимаю, почему он не пьет и не рассказывает о своих боях».

- Я обещал себе больше такого не делать, - покаянно сказал Лионель. – И вот сделал снова. Вместе со стариком, которого я убил, был еще десяток то ли нищих, то ли уродов, я плохо видел в темноте. Кстати, тоже все голубоглазые, странный народ. Наверно, они пытались за него отомстить, а я рубил их, но настолько был пьян, что никак зарубить не мог. Одному я отрубил руку, и мне казалось, что рука эта по-прежнему дергается на снегу. Я тогда взял свой факел и всех их сжег. И вот они точно еще живые были. В общем, я говно.

- Ты великий воин, - убежденно сказал Джон и кратко пересказал Лионелю историю о том, как он сам сражался с мертвецами, не мог их одолеть и чуть не сжег и их, и себя. – Меня два таких мертвеца чуть не отправили на тот свет, а ты уложил десяток, и еще прихватил одного из Иных, про которых почти все думают, что их вовсе нельзя убить.

- Значит, их жечь можно? – переспросил Лионель, и Джон даже не ответил, что их даже нужно, настолько жуткая была у Лионеля ухмылка, рожденная трехдневным пьянством и страшным боем в темноте. – Знаешь, я, пожалуй, поживу тут у вас немного.

Разумеется, наутро протрезвевший Лионель жалел об этих демонических словах, но намного больше он жалел о том, что не остался ночевать у Джона, крепко заперев дверь, а вернулся к себе – Санса и Арья, заметив в его окне свет, тут же пришли к нему, обе кинулись ему на шею, радуясь, что он жив и цел, и не обращая внимания на винный запах. Потом они обе сидели на его кровати, а Лео сел напротив, улыбаясь немного виновато и переводя взгляд с одной на другую.

«Хоть бы они меня отругали», - подумал Лео, чувствуя их радость, которая будто вымыла из его души всю бывшую там тьму, и теряясь в сиянии наступившей сказки, в которой они одну на троих радость и одну на троих жизнь больше не делят украдкой, перешептываясь по двое.

- Я люблю вас, - неожиданно для самого себя сказал Лео.

- А с какого момента мы с тобою на вы? – спросила Санса, почуяв неладное. – И почему ты смотришь на Арью?

- Я вас обеих люблю, - решительно сказал Лионель, раз уж слово было уже сказано. – Не хочу выбирать и не буду. Ни тебя не отпущу, ни тебя.

- Мы уже догадывались, что так и будет, - признала Арья, и Лео подумал с запоздалой тревогой, что сестры-то между собой разговаривают.

- Так вы что, согласны? – растерялся Лео.

- Нет, конечно, - заверила его Санса. – Мы тебя сейчас бить будем.

_____________________________

Пользуясь случаем, автор поздравляет себя с 38ым ДР и с тем, что прошел пушкинский возраст без приключений :)

========== XVI ==========

Сильный и бессильный,

Винный и безвинный,

Словно в кинофильме

“Восемь с половиной”…

(с) Городницкий

Побили его или нет, Лео наутро припомнить не мог, в любом случае от Иного и мертвяков ему досталось куда больше, что вселяло шанс на благополучный исход переговоров. Но дверь Санса и Арья ему не открыли, посоветовали сначала привести им Вхагар и Мераксес в качестве выкупа, а без этого, понятно, какой ты нафиг Эйгон. Так песнь об Эйгоне и его женах, которая однажды сослужила Лионелю хорошую службу в устах Тома Семерки и на которую его дядя Тирион надеялся и впредь, вышла Лионелю боком: как чувствовал он, что не стоило ее петь по дороге к Стене, хотя Арье она вроде нравилась. Уж больно прозрачный получился намек.

Лионель надеялся только, что спетую в последнее застолье жестокую северную песнь о том, что брата человеку негде взять, Санса и Арья все же не слышали или хотя бы с ней до сих пор не согласны:

Я в другой раз могу замуж выйти,

Значит, мужа другого добуду.

Я в другой раз могу дитя родити,

Значит, сына другого добуду.

Только брата мне не добыти,

Брата человеку негде взяти…**

Лионель посмотрел на окно сестер и полез в него по веревке через крышу, чтобы не скинули ничего на голову.

- Обрубить бы веревку твою, - сердито сказала Санса, показываясь в окне, когда Лионель встал на карниз рядом, и Лионель увидел, что Санса, в отличие от сестры, не умеет долго злиться, и что не так уж плохо сестры вели себя в детстве, чтобы лорд Эддард посадил их рядком да спел для них ту самую песню.

- Руби, - храбро сказал Лионель. – Только за что? Я тебя люблю, и я на тебе женюсь.

- То есть ты говоришь, что сестре я дорогу-то перешла?

- Я на Арье тоже женюсь.

- Вот за это бы и обрубить, - подвела итог Санса, и Арья показалась в окне рядом с ней.

- Извращенец, - зло сказала Арья, а Лионель понял, что не так уж она на него и злится, во многом напоказ, на самом-то деле ей сейчас и приятно, и стыдно, что он из-за нее такое устроил. – И ты, и твой Эйгон.

- Эйгон да, ему самому и Висенья, и Рейнис приходились сестрами, - согласился Лионель. – А почему я должен относиться к тебе как к своей сестре?

- Ты еще Мейгора вспомни, - посоветовала Санса: Мейгор был злостным многоженцем и постоянно воевал из-за этого с Церковью. – И чем это кончилось.

- Он единственный с трудом выжил в поединке на Суде Семерых, всемером сражаясь против семерых из Святого Воинства, - вспомнил Лионель. – Кажется, он вышел на суд из-за короны, но, если мне придется выйти на суд из-за вас, я готов.

С этими словами Лионель быстро съехал вниз к концу веревки, оттолкнулся от стены башни и спрыгнул вниз с десятифутовой высоты.

- Лео! – вскрикнули над ним два голоса, и Лионель понял, что еще далеко не проиграл.

Лионель прекрасно понимал, что разговоры на этом не кончатся, и почти не удивился, когда поздним вечером Арья проскользнула к нему в дверь. Он даже вздремнуть перед этим успел не раздеваясь, словно воинское чутье подсказывало ему, что нужно быть бодрым и готовым к неожиданностям. И действительно, вид у Арьи был отчаянный, а голос спокойный, словно она все на одну карту поставила.

- Лео, брось, - предложила Арья. – Ну какая я разлучница? Я бы поняла, если бы наоборот было, и ты на Сансу загляделся…

- Будто на тебя нельзя заглядеться, - ответил Лео, поймав взгляд Арьи, и действительно чуть не потонул в ее глазах. Арья из тех, кто в беде только красивее становится, лучше и сильнее, таких людей мало, и Лео теперь особенно был уверен, что он все правильно решил, так, как Арья попыталась, его не разубедишь.

- Я же тебя по-настоящему люблю, - тихо сказал Лео, пытаясь не отпустить взгляд Арьи. – У тебя верное и страстное сердце, я тебе своюжизнь доверить могу. А если кто-то тебе сказал, что ты не красавица, так он наврал.

- Так уж все и наврали, - почти неслышно сказала Арья, отступая от его настойчивого взгляда, хотя хотела-то огрызнуться.

- Да наплюй на них, - предложил Лео, и Арья вдруг поняла, что хоть он сейчас и не расслышал, он действительно из-за нее на весь мир наплюет.

- Можно, я тебя поцелую? – спросил Лео, он, наверно, в первый раз в жизни это именно спрашивал.

- Нельзя! – отступила еще на шаг Арья, и сама же себя молча выругала: ну как можно так отвечать.

- Я же не вру, - сказал Лео и сделал шаг вперед, так что Арье ее попытка бегства никак не помогла, даже наоборот. – Я действительно на тебе женюсь.

- Ты сумасшедший!

«Дискурс Джона и его дяди из страны сновидений начинает захватывать всю семью», - заметил про себя Лионель и быстро нашел нужную формулировку.

- Ты не можешь выйти за меня, потому что я сумасшедший, а сумасшедший я потому, что я хочу на тебе жениться? – спросил Лионель. – По-моему, здесь что-то неправильно.

- А, по-моему, все правильно! – тут же ответила Арья, пытаясь сообразить, на чем Лео сейчас ее поймает, но Лионель прилагал к женщинам логику только чтобы их ошарашить, а ловил он их все-таки руками. На это-то Арья и попалась, и когда Лео наклонился к ней и накрыл ее губы своими, ее губы сами раскрылись к нему навстречу.

- Ты хитрец, - с фальшивым укором сказала Арья, уже оказавшись у Лео на руках и понимая справедливость его очередной возмутительной и правильной фразы «попалась, так не вырывайся».

- У тебя всего два варианта, - сообщил хитрый и довольный Лео. – Либо целовать чужого жениха, либо целовать своего жениха. По-моему, даже выбирать нечего. Выходи за меня замуж, а?

Санса была Лионелю уже и невеста, и любовница, и поэтому Лионелю пришлось с ней разговаривать серьезно. Они с Сансой встретились ранним утром на заснеженном дворе Черного замка, как они делали до позавчерашнего почти каждый день, чтобы погулять под медленно падающим снегом, послушать тишину и поцеловаться, взбираясь на вершину Копья, заброшенной высокой башни, где никогда никого не было.

- Ты, по-моему, сам не понимаешь, чего ты хочешь, - сказала сердитая Санса, она не теряла голову, когда злилась, и могла убедить и надавить, ей можно было в войну оставить замок, если все мужчины уйдут в поход. – Ты сейчас с Арьей обнимаешься и носишь ее на руках – ну пусть, но говоришь-то ты, что жениться хочешь. Если женишься, ты ведь с ней спать будешь, так, как сейчас со мной, да и не только. Ты уверен, что тебе действительно этого хочется и именно с ней?

Лионель не мог не признать, что Санса его прижала: Арье еще не было одиннадцати, и она была маленькая и худенькая. Конечно, ничего такого Лионель сейчас от Арьи не хотел, тут даже не наврешь, на себя такое наговаривать. Он и сам сомневался иногда, не братская ли это любовь, не потому ли это, что он без семьи остался, да и раньше немного отдельно был. Если бы то бездонные, то теплые, то смеющиеся, то колючие, то искрящиеся глаза Арьи не попадались ему много-много раз каждый день, может, он бы себя и уговорил, или Санса его бы сейчас уговорила. А теперь не только глаза, но и губы – это же чудеса, что у тоненькой резкой неуступчивой девушки могут быть такие мягкие губы. Лео после вчерашнего вечера еще немного шальной был – но не настолько, чтобы за несколько секунд ответ не найти.

- А это ты ее спроси, - предложил немного насмешливый Лео, - будет ли она когда-нибудь к таким вещам готова или нет.

- Не ерунди, - оборвала его Санса, - все выходят замуж, кто в четырнадцать, кто в шестнадцать, когда семья скажет. И никто с мужем в куклы не играет.

- Ну вот, - согласился Лео. – Мы же про тогда говорим, а не про сейчас.

И Санса поняла, что Лео вывернулся, его, действительно, умом не одолеешь. Ведь договариваются о браке и когда будущей невесте десять, и когда будущая невеста в колыбели еще, а будущий муж машет тонкой палкой вместо меча. Время потом все приводит куда следует, и Арье тоже со временем надоест мальчишкой быть. А если выбирать хорошего человека, смотреть на его семью, подбирать по сходству характеров – да, Лео был бы Арье хороший муж. Лучше, может, и не подберешь, если сразу выбросить не ровню, стариков и турнирных вертопрахов. Получается, будто что-то очень важное Санса у Арьи отбирает, но только Лео и для нее самой хороший муж, и лучше она тоже не найдет.

- А ты думаешь, я тебя отдам? – сказала Санса и притянула Лео к себе, а он улыбнулся про себя: Санса зашла с другой стороны, а заодно и помирились, в игру «я обиделась, не нужен ты мне» больше играть не будем. – Думаешь, мне легко будет на это смотреть?

- Я же не втроем в одну постель предлагаю, - неожиданно ответил Лео, и Санса аж вскинулась, посмотрела на него, чтобы проверить, не сошел ли он с ума. Так что Лео опять вывернулся, его на эмоциях не разведешь, он сам в любой момент огорошить может. В свое время он станет и великим королем, и великим полководцем, у него и ум, и сердце быстрее и сильнее, чем у других.

Лионель не совсем знал, какой с Сансой будет разговор, но знал, чем он закончится. Победитель всегда сначала берет пленных, а потом отпускает их на свободу.

- Если ты не согласна, то ничего не будет, - сказал Лионель, потому что пришло время рисковать. – Только тогда делать надо что-то. Нельзя оставлять все, как было, и рассчитывать, что выйдет что-то другое. Нам с тобой нужно уезжать на юг, Арью оставлять в Винтерфелле, жалко очень, что Джон не там. Но если ты говоришь «нет», то мне с ней видеться долго нельзя будет.

Санса умом понимала, что Лионель правильный выход предлагает, но сердце ее противилось. Уж не позавчера она увидела, что Арья влюблена, только Лео Арья не выдала, что вовсе не безответная была ее любовь, и потому Санса не думала никогда, что это его блажь и что он во всем виноват. Жалела молча сестру, еще до разговора, что случился, когда Лео был за Стеной; удивлялась тому, какое у Арьи золотое сердце – не злилась она на Сансу, как в детстве, что все ей достается, только добрее к сестре Арья стала. И Санса, как абсурдно бы это ни звучало, за Арью сначала порадовалась, когда Лео сказал Арье, что любит, - разозлились они на Лео уже потом, за то, что запутал все, ничего не решив. И теперь Санса не могла выбрать между своей любовью и сестрой, между своим счастьем и ее. Это в балладах романтическая любовь превыше всего и «чего не сделаешь ради любви», а путешествие до Стены быстро учило ответственности и верности, и тому, что в их с Арьей маленькой волчьей стайке Санса старшая.

– Никуда мы не поедем, - сказала Санса, подумав минуту и тоже так ничего и не решив. – Там видно будет.

А Лео и не рассчитывал на большее, понятно же, что ни одна, ни другая сразу не согласятся, к такому привыкнуть надо. Хотя Арья за эти месяцы вроде почти привыкла. Пусть даже Лео не совсем честными методами вчера ее согласия добился, но спрашивал, пойдет ли она за него второй женой, он всерьез, и она сказала «да».

Разговоры могли продолжаться еще долго, но всех спас Самвел, которого сдружившиеся в трудную минуту сестры решили для развлечения допросить, а Лионель это услышал и не стал сначала спешить Самвелу на выручку.

- Ты не похож на сына Рэндилла Тарли, - объявила Арья, преградив Самвелу дорогу.

- Да, да, и в этом мое несчастье, миледи, - тяжело вздохнул Самвел, изображая великую грусть. – Я не воин, я стюард и торговец. Рэндилл Тарли сейчас и сам отречется от того, что я его сын. Все детство меня пытались сделать воином, ругали трусом, заставляли спать в кольчуге, однажды даже пытались выкупать в бычьей крови, чтобы она наделила меня жестокостью и мужеством…

- Вот про бычью кровь мы и порасспрашивали, - кивнула Санса и ради благой цели немного соврала: она давно начала прикидывать стоимость всего, что продал им Самвел, и пришла к выводу, что даже с учетом доставки до Стены и проигранного в застолье долга Самвел заработал неплохо, а вот Лео из-за него ускакал за Стену и чуть не погиб. – Мы с одним другом твоим списались.

И тут Самвел испугался по-настоящему, без притворства.

- С каким другом? – пролепетал Самвел упавшим голосом. – С усами или без?

- Самвел, расскажи-ка нам правду, - предложил Лионель, подходя сзади. – Ну не из Простора твой акцент, я в Просторе бывал много раз.

- Я родом из Пентоса, - тихо признался Самвел. – Мой отец торговец пряностями, я тоже начал хорошо торговать, и не только пряностями, вы же видите, я умею людей уговаривать. Одна беда – я в нарды играю, а в Пентосе играют не так, как вы тут, вы только за доску садитесь – мне то рыдать хочется, то сразу марс объявить. И вот однажды меня один магистр с одним кхалом познакомил, кхал тогда жениться приехал…

- Кажется, мы что-то похожее уже слышали, - заметила Арья, вспоминая истории про драконов, которые рассказывал Жойен Рид, а Самвел сделал вывод, что мнимый корреспондент Сансы – это тот его «друг», который с усами.

- Ну я продал сначала кхалу бивень мамонта, из цельного известняка, - продолжал покаянно Самвел, - а потом даже в распорядители свадьбы выбился. Большие деньги в руках имел, но сел опять в нарды с одним разбойником тирошийским…

- Сколько должен-то остался? – спросил Лионель, Самвел был забавный парень и толковый к тому же, выручать таких людей и приятно, и полезно.

- Ох, если бы только деньги! – махнул рукой Самвел. – Я потом драконьи яйца еще у них взял, обещал к свадьбе дракончиков из них вывести. Иллирио мне не поверил, но кхал так разошелся, даже грозить ему начал, очень ему хотелось дракончиков на свадьбе, пусть даже маленьких. В общем, дали они мне эти яйца, сами в руки мне их совали. Яйца я, конечно, продал, чтобы проигранное возместить и чтобы хоть все остальное на свадьбе сделать как обещал, но вместо этого снова на два дня за доской завис. И опять с тем же результатом. Падение орла и сокола!

- То есть кхал остался и без денег, и без яиц, - уточнил Лионель, и смешливый Самвел прыснул, ему было, похоже, совсем не совестно. – А свадьбу из-за тебя они сыграли в чистом поле – что в кхаласаре наскребли, то и съели, и выпили, и подарили.

- Я поддельные яйца ему с дороги отправил, - признался Самвел. – Слушай, да, я струсил и тут у вас спрятался, где никто не найдет. Но я же у вас на путь исправления встал…

- Это с такой наценкой ты встал на путь исправления? – возмутилась Санса, и Самвел понял, что это благородные сэры в Вестеросе не торгуются, а благородные леди хоть и поддаются на соблазны и уговоры торговцев, но, если это потом приведет их к тяжелой ситуации, бывают иногда очень злопамятны, а в семье Талли – может, и бессердечны.

- На благое дело же собирал, - отговорился Самвел. – Одно яйцо я уже выкупил – хотите, покажу. Второе тоже знаю где, а вот третье за Стену ушло.

- Ой, какой кошмар, - наконец припомнила Арья то место в рассказах Жойена Рида, в котором овдовевшая по своей собственной глупости таргариенская принцесса бросается в погребальный костер мужа с драконьими яйцами. Теперь выходило, что в реальности она бросится туда с тремя крашеными камнями, и если ей и в рассказах Жойена приходилось нелегко, то в реальности ей придется хуже некуда. – Слушайте, по-моему, яйцо из-за Стены нужно вернуть.

_________________

** Полный текст былины про Авдотью Рязаночку можно прочитать, например, здесь: https://coollib.com/b/329646/read

========== XVII ==========

Саруман к Валар, о Сауроне:

Что ж, видно, мне идти…

Кто, как не я, вернуть сумеет брата!

(с) Айре и Саруман

Идея идти за Стену, чтобы выручить проворовавшегося жулика и вернуть драконьи яйца дочери Безумного Эйриса, подумывающей вернуть отцовский трон и что-нибудь при этом сжечь, была замечательно, восхитительно сумасшедшей, и не удивительно, что Куорен Полурукий, прослывший сумасшедшим по обе стороны Стены, словно ее почуял и появился в Черном Замке уже через неделю. Со свойственной сумасшедшим смекалкой, Куорен отправился к лорду-командующему, убеждать того в необходимости отправки разведгруппы на территорию противника с целью выяснить, для чего все Одичалые ушли еще дальше на Север и затаились в Клыках Мороза, а Джон понял, что дело принимает серьезный оборот и попытался отговорить сестер от похода за Стену, хотя и чувствовал, что они вернут ему должок за его упрямство.

Когда-то давно, пару месяцев назад, Арья собиралась ехать на Стену, чтобы отговаривать любимого брата погибать за Отечество, и даже трижды по приезде пыталась отговорить, нимало не смущаясь тем, что Джон уже принес присягу дозорного: для Арьи в мире существовала только семья, она бы ради семьи и на присягу зловещим Безликим наплевала. В третий раз Санса и Арья пришли уговаривать Джона вдвоем – не будь они его сестрами, ему уже орден стойкости давать можно бы было, за то, что две такие девушки уговаривают его уехать с ними, а он отказывается – да и так у них было, чем потрясти его сердце.

- Ты наш брат, а не их брат, - оборвала Джона Санса, когда тот начал рассказывать им о братстве Ночного Дозора, и Джон не сразу нашел слова: Кейтилин не любила внебрачного сына своего мужа, и в детстве Джону часто казалось, что Санса переняла это от матери.

Когда Джон пришел уговаривать сестер не ехать за Стену, Санса и Арья были тихие и удивительно примерные, а хитрые глаза они скромно прятали.

- Ты с Лео поговори, - предложила Санса. – Он мужчина, он все решения принимает.

Джон принял ловкий перевод стрелок за чистую монету и отправился к Лионелю, только по дороге поняв, что все аргументы, которыми он собирался воздействовать на сестер, в мужском разговоре прозвучат оскорбительно, словно он считает трусом либо Лионеля, либо себя. Джон задумчиво побродил по Черному замку, нашел новую линию разговора и отправился убеждать Лионеля, что это для девочек путешествие будет слишком опасным.

- Ладно, - согласился Лионель. – Ты прав. Пойдем с тобой вдвоем.

Джон обрадовался такой возможности выгородить сестер, и они с Лионелем пожали руки, и только после этого Джон задумался, на что он подписался.

- А с ними ты сам поговори, - открутился Лионель, которому как раз был нужен еще один спутник, и он его нашел. – Ты им обеим брат, а мы с Сансой даже не женаты. А с Арьей мы просто друзья.

Последнюю ложь Джон проглотил легко, что и обрадовало Лионеля, и подсказало ему правильную линию поведения в походе.

- Они сказали, что как ты решишь, так и будет, - попытался вырваться из порочного круга Джон.

- Арья так сказала? – удивился Лионель, сам он с Арьей кое-как справлялся, но чтобы она вот так сказала другому, даже брату, что будет Лионеля слушаться и сделает так, как он скажет? И Джон вполне понял его удивление: действительно, Арья никогда никого не слушалась, с чего она будет слушаться жениха своей сестры, как примерная жена слушает мужа?

- Да нет, Санса, - признал Джон.

- Ну вот пойди с Арьей поговори, - предложил Лионель, и Джон озадачился настолько, что даже не заметил, что отговорить Сансу Лионель ему не пообещал. Все детство Джон сам подстрекал любимую сестру на нарушение правил, потакал всем ее чудачествам, даже подарил ей клинок при отъезде из Винтерфелла – как же он теперь будет играть обратную роль? Арья ему просто не поверит, да еще, чего доброго, обидится…

Этой же ночью озадаченному Джону снова приснился дядя Бенджен.

Дядя Бенджен обычно заботился о племяннике и убеждал его косить от боевых, мирно служить у Мормонта стюардом, набираться ума и готовиться со временем принять командование Ночным Дозором.

- Одним дозорным на боевых больше, одним меньше, ничего же не изменится, - убеждал Джона Бенджен, а Джон только удивлялся, как тот служил в разведке.

- Дядя, если все так подумают, в Дозоре совсем не останется разведчиков, - возмущался Джон во сне.

- Если так подумают все, то ты тем более будешь полным дураком, если подумаешь иначе, - срезал племянника Бенджен, Джон вообще в переговорах был не силен, меч ему бы да коня, да на линию огня.

На этот раз, впрочем, приснившийся дядя Бенджен был мрачен и строг.

- Дело серьезное, это тебе не в упыря головней тыкать и не с дикарками по пещерам тискаться, - сказал Бенджен. – Это твоя семья. Куда они, туда и ты. Обойдется, упыри конных не поймают. Да и я за вами присмотрю: если что, мы с Вороном любому Иному загнем салазки.

Джон попросил дядю пояснить про братство Ночного Дозора, который вроде как должен был стать его новой семьей, и снящийся Бенджен пояснил.

- А рассказывал я тебе, как я однажды на побывку вместо Винтерфелла в Восточный Дозор ездил? – спросил Бенджен.

- Нет, - ответил Джон, предвкушая хорошую историю про проводы и про то, как можно так спутаться.

- Правильно, потому что не было никогда такого, - кратко ответил Бенджен. – А рассказывал я тебе, как братья Дозора своего лорда-командующего зарезали?

- Да историй пять уже, - признал Джон, дядя Бенджен как-то особенно на эту опасность в его снах напирал. – И наоборот было, один Король Ночи, тринадцатый лорд-командующий, чего стоит.

- Вот, - подтвердил Бенджен. – А в Винтерфелле такого никогда не было, приемыши не в счет. Для сирот и каторжников Дозор – второй шанс человеком стать. А лордов в Дозоре не любят, лорды, как ни поверни, на службе, а семья у них дома осталась. Но куда без нас – из простецов неграмотные почти все, они на зиму фуража на пятьсот лошадей и то не знают, сколько надо.

Сон с дядей Бендженом резко закончился и сменился волчьим сном, в котором Призрак бежал рядом с Нимерией и Леди. Все трое смутно чуяли в будущем разлуку, которую ощущали как худшую из бед, но пока они были рядом и были счастливы. А будущее зависело от Джона.

Утром дня отъезда Джон не пытался уговорить сестер остаться, хотя, когда они впятером собрались у ворот под Стеной, его царапнул по сердцу вид Арьи в простой кольчуге и Сансы в легком панцире. На Лионеле, так же, как и на сестрах, были уже послужившие ему доспехи без герба, скрывавшие в дороге личность путешественника, а сам Джон был в тяжелом черном плаще, но панцирь на нем был тот, в котором он приехал из дома – с лютоволком Старков на груди. А радовались предстоящей дороге больше всех, как всегда, трое огромных волков – они пронеслись по тоннелю под Стеной и вырвались на бесконечный белый простор, к которому всегда принадлежали.

Куорен Полурукий был прост и груб, в чем Лионель убедился за день до выхода за Стену.

- Дозор ни на чью сторону не становится, - напомнил молодому королю Куорен. – Знаешь, что это значит? Здесь, на Стене, нет ни лордов, ни королей, нам на всех плевать. Там, за Стеной, все титулы стоят еще меньше. Командую отрядом я.

- Поход все покажет, - ответил Лионель, и Куорен его спокойным и дерзким ответом остался доволен.

Ровно таким же Куорен был и за Стеной, бесстрастно проезжая через покинутые деревни Одичалых и даже не останавливаясь узнать, почему их жители недавно ушли. Его конь шел размеренно и неизменно быстро, и Куорен со стороны был больше похож на механизм, а не на человека.

Арья, как всегда, носилась вокруг на своей лошади, больше рискуя загонять лошадь, чем устать сама, и только старалась не оборачиваться на Лео слишком часто. Больше всего она боялась, что ее взгляды заметит Джон, но заметил их, не подав виду, казавшийся бездушным Куорен, а Джон, напротив, вскоре начал носиться вокруг вместе с Арьей, и к закату Арья настолько обвыклась, что проскакала мимо Лео и сунула ему под латную рукавицу голубой цветок холодянки, что растет только за Стеной.

- Ты сумасшедшая, - тихо сказал Лео, когда Арья подождала его и поехала рядом. Он, наверно, в первый раз видел сейчас Арью влюбленную девочку, которая сказала ему «да», а дальше его забота.

- Сам виноват, - шепнула ему Арья и ускакала, кажется, она даже показала ему язык.

Человеческие свойства Куорена обнаружились только у костра, когда отряд остановился на ночлег и Куорен решил испробовать на своих спутниках песню про Иных, посвященную новобранцам.

Мертвые не стареют, мертвые не растут,

Мертвые не курят, мертвые не пьют,

спел Куорен своим хриплым надтреснутым голосом, специально отодвинувшись в темноту

Мертвые не танцуют, мертвые не лгут,

Мертвые не играют, мертвые не поют.**

От костра ему ничего не ответили, даже юноши не напомнили, что они уже сражались с мертвыми и победили, а то, как Лионель подставил сидящей рядом Арье руку под спину, словно защищая ее от темноты, не заметил даже Куорен, который выждал минуту и рукой в перчатке вынул из костра горящую головню, осветив получше спокойные лица своих спутников.

- Ну ладно, - то ли с удовлетворением, то ли с досадой сказал Куорен. – Из темноты я на вас кидаться для проверки не буду, еще зарежете к черту.

Джон весь день наблюдал за Сансой и постепенно проникался уважением к строгому воспитанию светских леди. Сначала ему казалось, что через пару часов верховой езды Санса, как и любая из светских леди, которых Джон никогда и не видал, должна начать жаловаться, теребить Лионеля и к вечеру извести его как жена Джораха, была на Севере такая новая поговорка. Потом Джон припомнил, что до Стены Санса уже доехала, и дурацкого поведения от Сансы ожидать перестал. Но должна же была она уставать, отвыкнуть от седла за пару недель в Черном замке, ну хотя бы чувствовать холод? Джон наблюдал за сестрой до вечера, ожидая, когда она начнет крепиться и прятаться за ложной вежливостью, но Санса вела себя естественно, болтала с Лео, иногда пила из фляжки, кинулась в Арью шишкой, когда они въехали в лес. Джон, конечно, этого не понимал, но рядом с Лео Санса быстро росла, тянулась за ним и менялась для него, одной ей намного труднее было бы. И, конечно, ей было бы труднее, если бы на привале Лео не грел своим дыханием ее руки и если бы она не дожидалась того, как она заберется вечером с ним в палатку под одно одеяло, и вот эти ее превращения до конца не понимал даже Лео: в отличие от Джона, он уже замечал, когда Санса устает и под ее веселыми и простыми повадками начинает проступать стальной каркас воли, но вот он ловил Сансу в палатке, и сталь куда-то исчезала, вместе с легким панцирем и боевыми поручами, и Санса в его руках была мягкой и ласковой, будто он просто уезжал на охоту, а она весь день дремала в палатке рядом с жаровней, завернувшись в теплые пушистые шкуры. Но ни мягких шкур, ни жаровни у них не было, была только волшебная Санса, спрятавшаяся ото всех в темноте и добравшаяся до его губ.

- Санса, как тебе за Стеной? – окликнул ее Джон в темноте, может, он надеялся услышать знакомое ему по детским годам надуто-вежливое «чудесно», может, все-таки что-то подростково-хвастливое.

- Думаю, мы как-нибудь выживем, - ответила Санса из темноты, и сама засмеялась: Джон как маленький, будто не понимает, что вечером в палатке ей плохо не бывает.

В отличие от Джона, Куорен представлял себе положение всех троих даже стоя перед палаткой, и эта молодежь нравилась ему все больше и больше – хорошие ребята, и отношения между ними хорошие, не соскучишься.

- Молодые! – объявил Куорен входя, и Санса фыркнула Лионелю в шею, она уже заметила, что у Куорена очень многие из его скупых фраз двусмысленны и провокационны. – Наш священный долг – быть мечом во тьме, щитом, который охраняет людей, а также дежурить по лагерю в порядке общей очереди. Про огонь и свет мы пока пропустим, они молодежи без надобности.

Санса подумала, не стоит ли пнуть Куорена на звук, раз уж он такой понимающий, но Куорен знал свою меру и компенсировал шуточки полезными действиями.

- Добровольно сегодня отдежурившим выносится благодарность, - продолжил Куорен. – Завтра дежурят Джон и Арья, ложитесь-ка вы поближе ко входу.

- Можно, - еле слышно прошептала Санса Лионелю в самое ухо, если сестра будет спать не рядом, они и не будут ждать, пока она уснет.

Арья, входя в палатку, перелезла через Джона, ей все-таки было немного жутко спать у самого входа, за которым начинался Зачарованный лес и бескрайние просторы за Стеной, но постаралась подвинуться поближе к Джону и подальше от Куорена, Куорена она тоже побаивалась и еще не успела узнать его с хорошей стороны.

- Ну что, сестренка, - тихо спросил ее Джон, повернув к ней голову, - что ты успела за это время натворить такого, что не надо рассказывать Сансе?

«Целовалась с Лео, - подумала Арья и тихо рассмеялась, Джону на радость, он-то подумал, что Арья осталась ровно такой же, как была. – Спала с ним в обнимку. А все остальное Санса и сама видела: и клинок, и стрельбу, и бой. Лучше теперь Джону об этом не рассказывать, он только зря волноваться за нас будет».

И Арье снова стало смешно, что у нее теперь остались только такие девичьи секреты. Наверно, она просто выросла.

Утром Санса немного жалела Джона: он и дрова таскал, потому что Арья маленькая, и кашу варил, потому что Арье быстро надоело ее постоянно помешивать, и, если бы не Джон, каша у нее бы опять пригорела. Джон, правда, не возражал, он по сестре соскучился, и его ее непоседливость только вдохновляла, а Санса отметила про себя, что Джон командир не строгий, что нужно сделать хорошо – делает сам.

Перед выходом Лионель кратко рассказал Куорену о задаче найти за Стеной драконье яйцо и даже попытался объяснить Куорену насущную необходимость отбивания яиц у дикарей, но в процессе Лионеля разобрал смех.

- Чего ты? – спросил Куорен, давно подозревавший, что молодежи за Стеной нужна не только разведка – им вообще не это нужно, во многих смыслах, включая хорошие, - а Лионель в первый раз увидел, как Куорен усмехается.

- Снились мне под утро кхал и Иллирио, - признался Лионель. – Преодолевали они Узкое море на плоту. Дотракийское вторжение ограниченными силами, чтобы узнать, где этот шакал прячется.

Вторую часть истории, про нарды, дотракийскую свадьбу и растрату денежных средств, Куорен прослушал с еще большим удовольствием.

- Ты, я смотрю, правильный разведчик, - одобрил Куорен. – Мы с тобой на побывку все в золоте уедем. Вот, помнится, взяли мы пару лет тому в горах рог Джорамуна – Манс его там до сих пор ищет. А почему? А потому что дослужился до старшины и рванул за Стену в короли. Да так старшиной и остался.

__________________

** Песню группы Крематорий из фильма ДМБ можно прослушать, например, здесь: https://youtu.be/7sSKkEVOi7w

========== XVIII ==========

Что за комиссия, Создатель,

Быть взрослой дочери отцом!

(с) Грибоедов

Семья решила наконец немного поберечь лорда Эддарда, и из Винтерфелла ему написали только о том, что его дочери добрались до дома, а второе письмо, о том, что они уехали с Лионелем на Стену, никто писать не спешил, и мысли Эддарда были заняты переговорами с Утесом Кастерли, где лорд Тайвин нашел утром в своей постели отрезанную голову своей любимой лошади и решил не связываться с этими северными дикарями, тем более что до него доходили смутные слухи, что один его диверсионный отряд съели вместе с доспехами волки-людоеды, второй затоптали ночью северные призраки на конях, а третий расстреляли из арбалетов северные принцессы. Из трех слухов Тайвин был вынужден признать самым правдоподобным последний, а когда его отряды так в Речных землях и пропали, он понял, что с такими людьми, вернее, с такими исчадиями ада, воевать невозможно.

Затем лорд Эддард обратил свое внимание на государственную казну, с которой дело пошло чуть похуже, потому что благородный и справедливый Эддард не потребовал от Тайвина частичного прощения долга, а только отбоярился от грабительских процентов. Железный банк по-прежнему требовал свои проценты, и казна наполнялась медленно, даже несмотря на то, что молодой король был прост и неприхотлив, вместо турниров искал настоящих приключений, а вместо дорогих вин пил дармовую ключевую воду, так что десница даже мог бы быть ему благодарен.

Поэтому лорд Эддард временно не интересовался делами Ночного Дозора и даже забыл стиль писем Джиора Мормонта: обычно Мормонт просил в письмах денег и пожертвований, начиная с небольших нужд, чтобы не спугнуть потенциального дарителя, но стоило дарителю решить в своем сердце выручить доблестных дозорных небольшим пожертвованием, раз уж им так мало нужно, как в письме постепенно раскрывались все новые нужды и недостачи, и неподготовленный к чтению таких посланий владетельный лорд абзац за абзацем втягивался в роль спасителя Ночного Дозора, мысленно обещал дать Дозору еще столько, да два раза по столько, а в результате, начав с небольшой щедрости, даритель доходил до крупной суммы. Особенно эффективным прием был в сочетании с зачитывающим письмо посланником, который всегда вызывался читать перед большим собранием скучающих в замке латников и гвардейцев и вместе с собранием потом молча фиксировал обещания попавшегося на удочку лорда.

В письме, прибывшем к Эддарду с вороном, Джиор Мормонт не просил денег, но применял ту же тактику, чтобы не осиротить державу и подготовить лорда-десницу к восприятию суровой реальности отцовства.

«Мой лорд, - писал по старой памяти Мормонт. – Настоящим уведомляю вас, что ваши дети и молодой государь ушли за Стену в сопровождении опытного разведчика Куорена Полурукого…»

Лорд Эддард поднял глаза от письма и искренне помолился Старым богам.

«Отряду поставлена задача дойти до Клыков Мороза, определить, какими силами располагает мобилизованный туда народ Одичалых, в бой с разъездами и пикетами противника по возможности не вступать, а при помощи скрытности и военной смекалки взять «языка», - продолжал Джиор Мормонт. – Боевую подготовку отряда нахожу соответствующей поставленной задаче: как было доложено молодому государю в предыдущем письме в Королевскую гавань, ваш сын стал первым за последние несколько столетий, кто сражался с упырями и одержал победу, проявив находчивость, инициативу и личное мужество…»

«Видно, чудом живым остался, - перевел последнюю фразу с военного на человеческий лорд Эддард, и письмо не обмануло его ожиданий. – А про письмо Мормонта Лионелю я и не знал, видно, мои милые дети не хотят меня волновать. Ну теперь хотя бы понятно, зачем их троих понесло на Стену – наверно, Арья и Санса кинулись спасать брата. Так и надо, так я и учил, наконец-то до них обеих это дошло. Вот только последствия от этого…»

«Столкнувшись с неожиданным противником, который уже уничтожил несколько человек и который не утрачивал боевых свойств, даже будучи разрублен пополам, - писал Мормонт, - Джон сражался до последнего, нанес упырям множество ран, которые убили бы обычного человека, но не смогли убить мертвого, а потом догадался применить к нежити огонь. Здоровье Джона также на диво крепкое, мы, когда его на пожарище нашли, думали уж, что не выживет».

Лорд Эддард налил и выпил, потому что письмо Мормонта кончаться не собиралось.

«Государь десять дней назад тоже встретил в бою нечисть, отправившись в одиночку в самовольную вылазку за Стену, - рассказывал Мормонт, не думая, вероятно, о том, насколько остро стоит сейчас вопрос престолонаследия и как от жизни Лионеля зависит то, сумеет ли Эддард удержать достигнутую победу над Западными землями, или на трон взойдет Томмен, внук Тайвина, и война Севера и Запада вспыхнет уже всерьез. – За Стеной молодой король столкнулся с отрядом упырей, возглавляемым Иным, и уничтожил отряд полностью, отделавшись легкими ранами. В рассказ о такой победе трудно бы было поверить, но меч убитого королем Лионелем Горы Клигейна, с которым он прибыл на Стену, говорит сам за себя. Некоторые несознательные бойцы после возвращения государя из-за Стены его побаиваются».

Порадоваться гибели ненавидимого им Горы и тому, что Ланнистеры лишились своего лучшего бойца и диверсанта, лорд Эддард уже не смог, потому что понял, ценой какого риска досталась эта победа. И обстановку в Речных землях, и своих дочерей Эддард хорошо знал и уже догадывался, что поединок вряд ли был на ристалище и что Санса и Арья вряд ли были на безопасном от него расстоянии. «Еще и Иные, Иные их побери, - подумал лорд Эддард, проще было поверить и в это, чем потом ждать новых сюрпризов. – Надо поднимать Север. И Станнису написать, чем Иных-то бьют, обсидианом, что ли». А Джиор Мормонт в остатке письма подтвердил его догадки о дочерях.

«За дочерей своих не беспокойтесь, милорд, - писал Мормонт уже по-человечески, как отец отцу, но не преминул напомнить о безрассудных приключениях дочерей лорда Эддарда и молодого короля, а также поделился догадкой о том, что ему, Мормонту, знать было вроде как и ни к чему. – Ваши дочери и за Стеной не пропадут. Йорен был с ними в бою, говорит, что стреляют они отлично, держат себя еще лучше, на рожон не лезут. А сам я вижу, что государь любит их обеих и не будет подвергать их опасности, думаю, он поэтому и пытался тогда с Горой решить дело поединком, потом оно просто само так завертелось, что всем пришлось бой принять».

Как и бывало частенько, лорда Эддарда, огорошенного и встревоженного письмом Мормонта, навестил его любимый хронист, Эддард уже думал, куда тот запропал, уйдя в прошлый раз всего-то с шестью бутылками. В этот раз хронист принес с собой и накрыл перед задумчивым десницей небольшой полночный ужин, выложив на блюдо прозрачное копченое мясо и принеся крепкое как вино пиво, на отсутствие которого в Королевской гавани хронист уже не раз жаловался. Эддард сначала даже не подумал о том, откуда все это взялось, а спустя полчаса все было уже выпито и съедено под новую завиральную историю.

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, Железнорожденные на остальное королевство полезли. Никто так и не понял, зачем: вот полезли и все. Мутный они там народец, дочка Бейлона не то Аша, не то Яра, то ли монархия там, раз у верховного лорда есть наследник, то ли республика, раз капитаны голосуют. К ним даже послов отправлять боязно: пошлешь нормального парня, а вернется предатель и такая скотина, что хоть хрен ему отрезай.

Варис уже лет пять как лорду Аррену начал анонимки таскать, что Грейджой большой флот строит, а Ланнистеры тем временем морально разлагаются и гниют с головы: Джейме разлагается в Королевской гвардии, Тайвин у себя в Кастерли, а Тирион где придется. Аррен от Вариса столько анонимок про Ланнистеров получил, одинаковым почерком написанных, что даже Варису новые приносить запретил. Получается, сказал, будто он, лорд Аррен, полный идиот, раз у себя под носом такое допускает: на самом грейджоеопасном рубеже какие-то разложенцы. И тут на тебе: островитяне на гребных ладьях приехали и вдули Хранителю Запада, аж весь флот у него сожгли.

Аррен из серьезных претендентов на Железный трон Тайвина вычеркнул, раз тот такой дурак, и к Станнису обратился: приезжай, говорит, вломи Грейджою, вокруг всего Вестероса тебе небось не крюк, а то еще островитяне в другую сторону этак поплывут, до самого Дредфорта. Спереть ничего не сопрут, но наплюют и напакостят. А Станнис отвечает: вот ужо я им, только бы лучше было на месте рва Кайлин через болота канал прокопать, чтобы мне в обход постоянно не ходить, и тогда уж точно ужо. Аррен Станнису пишет, что нормальные герои всегда идут в обход, а сам за голову хватается: у Тиреллов все парни по турнирной части, один обезножел, остальные тоже хотят, в роду Талли один брат старый, другой у Аррена комендантом служит, Тайвин все еще морально разлагается, у младшего сына проституток отбивает, а Герион, единственный Ланнистер, который румпель от брамселя отличает, уже спаковал рундук и поехал Валирию искать, ему еще не доложили, что она четыреста лет как под воду ушла.

И пишет тогда Аррен одно письмо в Винтерфелл, а другое в Кастерли, и во втором указывает, что раз в гражданскую до Тайвина авангард Старка не дошел, то сейчас он дойдет, чтобы и до самого Тайвина все, что надо, дошло. А лорду Эддарду пишет, что вокруг одни дураки да разгильдяи, хотя Роберт вроде уже даже молот взял, а Станнис в поход вышел.

Тут-то все и пошло как надо: Станнис поймал островитян почти у самого Кастерли, где они по-прежнему зачем-то ошивались, Роберт вспомнил, один во всем Вестеросе, что при штурме катапульты можно использовать, даже с кораблей на радостях из них пальнул, а Эддард вывез с Медвежьего острова рыцаря по имени Жора Мормонт и на островитян его напустил. В общем, вроде все хорошо: Грейджои тонут в море и гибнут под обломками, Торос из Мира рубит всех горящим мечом, а рыцарь Жора Мормонт прославился своей прекрасной свирепостью и затеял чуть не на принцессе жениться. Аррен даже задумался, какую же не пожалеть и на Медвежий остров сослать, а Роберт все ему в ухо шепчет: таргариенскую бери, таргариенскую, а то съест она там в Эссосе что не то, будут про нас потом говорить, что мы ребенка отравили, а тут мы ее, наоборот, замуж выдадим, хотя по последствиям неизвестно еще, что хуже.

Только Аррену самому невесело, полным дураком себя чувствует: как же так, островитяне пять лет флот строили, а он проспал. А про Хранителя Запада и вспоминать не хочется, что он там хранит и для кого. Большой Вестерос, а в нем всего три нормальных генерала: Роберт, Эддард и Станнис, хотя последний вообще-то адмирал. И тут Аррена осенило. Собрал он огромный турнир, на турнир все лорды съехались, а Аррен им и объявил:

- Не умеете воевать – научу, не хотите – заставлю. В обстановке, максимально приближенной к боевой. Поэтому давайте нападем на кого-нибудь, кого не жалко, и хорошенько на нем потренируемся.

Половина лордов тут на Ланнистеров показала, да и то сказать: кого там жалеть на Западе, там одного Гору можно десять раз убить, если Торос обеспечит или Квиберн не подведет.

- Нет, - говорит гуманный Джон Аррен. – Третий раз мы гражданскую войну воевать не будем.

А тут и лорд Эддард вносит предложение: воевать посевернее, потому что в теплом климате то холера, то дизентерия, и половина войска гибнет от жестокого дрища, не совершив положенных геройских подвигов.

- Ну тогда давай посмотрим на карту, - предлагает Эддарду Джон Аррен.

А за тысячи миль от этого Великий Иной рогами в ледник долбится, чувствуя, к чему все идет, и только приговаривает:

- Вот Грейджой, вот удружил! Убил бы сукина сына, да плавать не умею!»*

- Было дело, - признал повеселевший лорд Эддард. – Не совсем так, как у тебя, еще подурнее да покровавее, но было. И тренироваться Станнис за Стену через пару лет после того ходил, в условиях, максимально приближенных к боевым. Даже атаковал через лес кавалерией и, что удивительно, успешно. Может, и правда, помасштабнее там тогда порубить надо было, раз и навсегда порядок навести, чтобы еще внукам хватило.

- Я-то думал, вы меня будете спрашивать, бывают ли на самом деле Иные, - сказал хронист и подсунул лорду Эддарду накладную на подпись, даже «Срочно» сверху написал, кладовщика, собаку, будить сегодня придется.

- Чего только у нас не бывает, - вздохнул лорд Эддард, возвращаясь к своим мыслям о возможных будущих сражениях. – Может, и правда Грейджоев вокруг всего Вестероса послать, пусть высаживают десант где-нибудь за Стеной, в устье Оленьего Рога. Бейлона Грейджоя не жалко.

- Всеми богами прошу, лорд-десница! – неожиданно оживился хронист. – Не посылайте вы Теона за островной армией, а то действительно приведет, да не туда, запрети ему Всевышний! Бейлона, может, и не жалко, остальных всех жалко. Да Станнису и идти ближе.

Если Эддард уже знал о некоторых сюрпризах, которые преподнесли ему дети, то лорд Тайвин на краю Вестероса не знал ни об одном, особенно о том, что его младший сын начал считаться другом дома Старков, а теперь застрял в Близнецах и готовится всячески пятнать высокое звание Ланнистера. Например, в текущий момент Тирион выпивал со старшими Фреями и потихоньку приучал их к идее двоеженства, а то приедет Робб Старк как честный человек во второй раз жениться, а кончиться это может чем угодно.

- Я, например, убежденный двоеженец, - говорил Тирион. – Судите сами, из-за своего роста я прозываюсь Полумуж, а девку мне подавай обязательно целую.

- Га! – отвечали ему Фреи в несколько глоток, уловив двусмысленность, а хитрый лорд Уолдер приступал к гипотетическому рассмотрению вопроса, чтобы размять свой разум.

- Думается мне, что выгоды в этом особой нет, - говорил хмельной старик. – Хороший зять семье нужен, но зачем отдавать ему сразу двух девчонок? А если отдавать одну, то кому он будет хороший зять, мне или другому отцу?

- Зато подумайте, лорд Уолдер, сколько у вас откроется новых вариантов, - предложил Тирион и попал в самую точку. – За то время, пока я у вас живу, не так много холостых мужчин проезжало через Близнецы, а вот женатые что-то повадились.

- Хе-хе-хе, - зашелся коварный лорд Фрей, любивший облапошить ничего не подозревающего человечка. – Да, Тирион, я сразу понял, что ты нам придешься ко двору.

- Малый дело говорит, - поддержал Тириона один из старших сыновей Фрея, видя, что отец одобряет разговор. – Я бы тоже разменял мою сорокалетнюю на пару двадцатилетних.

- Я тебе разменяю! – замахнулся лорд Уолдер. – Буду я из-за тебя ссориться с соседями!

В общем, Фреи постепенно обтаптывались и привыкали к идее двоеженства, и даже начали строить очередные коварные матримониальные планы с учетом таковой возможности, а вот Тирион, давно ударивший с лордом Фреем по рукам, никак не мог жениться – непомогала ему его хитрость завоевать сердце юной дочери лорда Фрея, из родительской воли она не выходила и под венец бы пошла, но на большее, со вздохом признавал Тирион, он вряд ли мог бы когда-нибудь рассчитывать. Тирион бродил по Близнецам, стоял над рекой и тихонько клял менестрелей с их куртуазной любовью, из-за которой сердца многих замужних дам были заняты не мужьями, а прекрасными рыцарями, и при таких обычаях шансы Тириона занять собой мысли своей невесты становились совсем уж мизерными.

Многие менестрели легки на помине, и Том Семерка, уезжавший к Торосу, вскоре вернулся в Близнецы, словно призванный проклятиями Тириона, адресованными его племени.

- Да ну брось, милорд, - попытался утешить Тириона Том. – Я вот тоже не красавец и возрастом куда постарше тебя, а у меня бабы не переводятся.

- С бабами у меня тоже ничего, - сказал Тирион. – Но Арвен приличная девушка.

- Как, как ее зовут? – аж раскрыл рот Том Семерка, он, как поживший менестрель, много разных легенд и баллад знал.

- Ну или Арвин, - усомнился Тирион. – Не знаю точно, как пишется. Не буду же я с ней переписываться, живя в одном замке.

- А почему нет-то? – спросил Том. – Погоди, я тебе сейчас баллад об Арвен навспоминаю. У тебя в роду древние короли были?

- Да дофига, - отмахнулся Тирион, Ланнистеры действительно долго были Королями Запада, Том тоже это припомнил и начал тихо ржать. – Хрен с ними с балладами, припомни мне какие стихи получше.

К сожалению, со стихами у Тома Семерки было не очень, и Тириону пришлось покопаться в библиотеке, но наконец он откопал для своей нареченной настоящую жемчужину.

Ах, Арвин, сжальтесь надо мною.

Не смею требовать любви,

тихо и сердечно продекламировал Тирион, оставшись со своей юной невестой наедине

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!

Я сам обманываться рад! **

- Вы… вы не должны говорить мне о любви, милорд, - прошептала потупившись Арвин Фрей, потому что такие стихи не могут не дойти до женского сердца, но в голове у нее еще царствовали понятия о куртуазной любви, чей возвышенный характер несовместен с супружеским бытом и прозой супружеской спальни, и мысли о прекрасных рыцарях, не похожих на золотоволосого милого карлика. – Вы будете моим мужем, и я буду вам послушной женой, но ведь это совсем другое…

- В столице теперь считают не так, моя госпожа, - отвечал хитрый Тирион, нажимая на свойственное провинциальным девушкам стремление не отстать от моды, будь то мода на кринолины или на придворных поэтов. – Вы же наверняка слышали о том, что мой царственный племянник сбежал с Сансой Старк, с которой он и так был обручен.

Тирион не умел петь, но язык у него был подвешен хорошо, и он, пользуясь дошедшими до него рассказами Тороса в пересказе Тома Семерки, завернул такую романтизированную версию о возвышенной любви Лионеля и Сансы, о том, как Лионель вышел за свою даму сердца на смертельный поединок со страшным врагом, и о том, как он был спасен в другом бою ее стрелой, что Арвин Фрей даже прослезилась.

- Мне никогда не стать такой, как леди Санса, - вздохнула Арвин, словно Санса не была еще и помладше нее.

- Я тоже вряд ли когда-нибудь дорасту до своего племянника, - весело сказал Тирион и встал на лавку рядом с Арвин, так он наконец был ее выше. – Но, если вы согласитесь бежать со мной, леди Арвин, гнев моего отца, который будет преследовать нас, будет весьма полноценным.

Тирион вполне правильно предсказывал реакцию лорда Тайвина на его самовольную женитьбу и тем более на побег с невестой, и Арвин почувствовала, что он говорит правду и ее заурядная жизнь наконец-то превращается в захватывающую историю из книг.

- И вы женитесь на мне вопреки желанию лорда Тайвина? – спросила Арвин, зардевшись и потупив глаза.

- Весь Запад меня не остановит, - горячо сказал Тирион. – Я увезу вас на Север, моя госпожа, и мы встретим там и короля Лионеля, и леди Сансу. Доверьтесь мне, я бывал даже на Стене. А мой добрый менестрель будет в дороге слагать о нас песни.

___________________________

* Оригинал истории хрониста из новеллы Олега Дивова “Сталин и дураки” можно прочитать здесь: https://divov.livejournal.com/215364.html

** Стихотворение Александра нашего Сергеича можно прочитать полностью здесь: https://ilibrary.ru/text/599/p.1/index.html

И бонусом чтение Смоктуновского https://youtu.be/8-OzNp9klJs

========== XIX ==========

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

(с) Пастернак

Санса и Арья за последние три месяца видели живых человеческих женщин только дважды, в Винтерфелле и у Ридов, и отвыкли от женского общества настолько, что девятнадцать женщин в небольшом доме Крастера совершенно их ошеломили своей беготней и болтовней, особенно громкой после тишины Зачарованного леса.

Дом Крастера был чист и благоустроен, особенно внутри, и сам Крастер, тяжелый старик с кустистыми бровями и строгим взглядом, сидел за столом напротив них и Лионеля в чистой вышиванке и пил горячий сидр, изредка промокая полотенцем усы.

- И энто я полагаю так, - медлительно рассуждал Крастер. – Как оно у меня есть в доме девятнадцать баб, то буди у меня тут грязь и беспорядок, был бы я самый что ни на есть никчемушный человек. Вот на дворе поспевать мне за всем не всегда хватает сил, а баба там что, она ведь баба и есть.

Лионель смотрел в окно за тем, как Куорен и Джон поправляют для Крастера частокол, покосившийся от недавних дождей, и начинал понимать, как работает хозяйство Крастера, а Куорен на дворе объяснял все Джону сам.

- Кувалду подай, - говорил Куорен Джону. – Держи кол, не бойсь, не промажу. Что про Крастера слыхал?

- Слышал, что он сын Одичалой и дозорного, - припоминал Джон, и Куорен согласно кивал. – Говорят, что все эти женщины – его жены.

- Видишь Крастера? – указал Куорен на окно и все-таки решил не приводить в пример Лионеля, который, если подозрения Куорена верны, лет через шесть-восемь поймет мудрость поговорки «жадность фраера сгубила». – Спору нет, он мощный старик, но в его годы даже две женщины вгонят его в гроб. Правду тебе говорю, как поживший человек: когда тебе не надо, а ты лезешь на бабу только от жадности или для форса, сердце в самом конце стучит как бешеное, аж в грудях все сводит. Ну, что еще про Крастера слыхал?

- Что они все его дочери, - предположил Джон.

- То-то они все на одно лицо, - иронично заметил Куорен. – И не жены они ему, и не дочери – это наши бабы тут живут, разведчиков. Думаешь, зачем я за Стену постоянно таскаюсь и вот частокол-то ему сейчас поправляю?

Джон некоторое время осознавал полученную информацию, согласно которой получалось, что Куорен вовсе не сумасшедший, а довольно простой и понятный мужик, любящий повоевать, любящий женщин и смотрящий на правила как на говно, да и неофициальное звание «друг Ночного Дозора», которое носил Крастер, в свете рассказа Куорена заиграло новыми красками.

- И еще, - сказал Куорен, когда они закончили с покосившимся участком частокола и Куорен решил отложить крышу коровника до завтра, все равно уже смеркается. – Как ты молодой, к тебе тут девчонки будут подходить, с младенцем или якобы беременные. Будут просить тебя взять их с собой на Стену и уж такое тебе наплетут: и что Крастер женится на своих дочерях, и что их дочери от него, и что он приносит младенцев-мальчиков в жертву Иным. Ты не развешивай уши, у них просто мужик на Стене, они скучают, вот они на Стену и просятся. Только ты понимай: одно дело, когда они здесь. А другое – если в Черном замке у вас будут каждое утро бабы ссориться и сраные пеленки на веревках через двор висеть. Так что держись, не подводи Дозор.

- Куорен, - окликнул Джон, когда Куорен уже собрался заходить в дом, пожрать да лезть со своей кралей на полати. Про человеческие жертвы Крастера Джон слышал и раньше, и потому все же решил уточнить. – А почему здесь все-таки только женщины и девочки, мальчиков совсем нет?

- Джооон, - немного с опаской позвал Куорен. – Ну на кой тебе мальчики? Я прямо боюсь теперь рядом с тобой в палатке ложиться.

После шумного дома Крастера молчаливость Куорена была его спутникам даже приятна, и все они замечали, что чем дальше отряд уходил на север, тем приятнее становился Куорен: то ли они к нему привыкли, то ли он стал к ним относиться лучше.

Конечно, грубоватые и простые манеры Куорена никуда не делись.

- Девчонки, - говорил Куорен вечером у костра и проводил руками по своим волосам от висков назад. – Волосы подберите, точно примерзнете сегодня ночью.

Арья всегда стриглась коротко, это за месяцы странствий волосы у нее отросли, странствия – это такое дело, не походишь всегда с аккуратненькой стрижкой, и она немного недоуменно озиралась, то ли не понимая, относится ли совет Куорена и к ней, то ли не догадываясь, чего от нее хотят.

- Что на меня-то смотришь? – начинал веселиться Куорен. – Это у вас, у девчонок, должны быть с собой какие-то там ленточки.

- Иди сюда, - говорила Санса и снимала с сестры шапку, чтобы собрать ее волосы в хвостик, а Куорен уже щерился во все оставшиеся зубы. Он был разведчиком и вообще пожил на свете, и потому многое примечал: и как Арья, пацанка и сорванец, по-женски смущается, боясь, что такая прическа ей не идет, и как она взглядывает на Лео, словно просит, чтобы он отвернулся, и как Лео смотрит на нее с мягкой улыбкой, как будто уговаривает ее, что для него она всегда красивая.

А посмеялся Куорен уже утром, когда оказалось, что волосами примерз Джон.

- Горе ты мое, - вздохнул Куорен. – Куда за нож? Девки любить не будут, - и Куорен через минуту вернулся от костра с теплой водой и полил Джону на примерзшие кудри.

Кулак Первых Людей отряд обошел стороной, но посмотрел на него недаром: Куорен напал на одну из своих вечерних историй, в которой четверо пацанов и опытный следопыт заночевали на Кулаке, пацаны, предоставленные самим себе, разожгли костер, пока следопыт ходил осматриваться, и тот потом отбивался от вышедших на свет пятерых Иных факелом и валирийским клинком.

- Слабоваты были те Иные, раз он их один пятерых погнал, - подытожил Куорен. – Но и то, одного пацана там так в плечо пырнули, что он потом за море ездил лечиться, в Валинор, было такое место в Валирии. Из чего вывод: костер теперь зажигаем только в светлое время суток и под деревьями, Иные не Иные, а возможность нарваться у нас теперь появляется.

Без вечерного костра ночью в палатке было куда холоднее, и Лионель крепко обнимал Сансу под одеялом, пытаясь ее согреть, а кончилось это сначала тем же, что и всегда: остальные уснули, а им под большим одеялом на двоих стало очень тепло, даже дразняще холодные руки, скользящие по телу, постепенно согрелись, - а потом Санса потянула Лео на себя и обхватила его ногами, как никогда раньше не делала.

- Точно сейчас? – спросил Лео, ему даже жарко было, так быстро сердце гнало по венам кровь, и не думал он уже о том, так же ли, как его, Сансу горячит ждущая их опасность, или же она словно прощается с ним, если что: если уходить за край, ему или им двоим, пусть она будет ему навеки не возлюбленной, а женой.

Санса притянула его к себе и поцеловала, долго и глубоко, ей было и страшно, и отчаянно, и весело почему-то, и очень уместно громко выл и бил в стены палатки ветер, летевший с Клыков Мороза и помогавший им оставаться неуслышанными своими спутниками.

- Я после свадьбы руку порежу, - шепнула она Лео, он же знает уже, что у нее духа хватит и на то, чтобы руку порезать, и на то, чтобы такое сказать. И она первый раз не так себе представляла, и он, наверное, тоже, хотя несколько раз он уже намекал, ухватывая ее брючки за пояс большими пальцами, и в палатке до Стены такое было, и в замках. Ну и пусть, у них все не по правилам, может, так им и нужно, она вот раньше и не думала, что все остальное будет так приятно, может, и сейчас будет что-то такое же сумасшедшее.

- Я за тебя боюсь, - так же тихо сказал Лео, он с трудом сдерживался, Санса его дразнила совершенно уже бессовестно. – Мне наследник такой ценой не нужен.

- Пока можешь не бояться, - прошептала ему Санса, поднявшись языком по его шее к уху, и Лео уже не стал уточнять, почему, потом выяснится. Он думал только о том, чтобы ей было не больно, а приятно, и, наверно, в первый раз никакая девушка не разрешила бы так приподняться и помочь ей рукой, и уж точно ничего не должно было из этого выйти, но он чувствовал, сам удержавшись от стона, как бьется под ним ее тело и как она сдерживает крик.

- Если ты угадаешь, о чем я думаю, я сгорю со стыда, - выдохнула ему в ухо Санса, когда они уже засыпали, и Лео улыбнулся и легко ее поцеловал. Он наверняка думал о том же самом: что они обязательно вернутся, и будут теплые комнаты, где не нужна одежда и где наконец он сможет гладить ее всю, видеть ее всю, чувствовать ее всей кожей. И будут теплые леса на юге, где можно заблудиться и спрятаться в густом подлеске и не бояться, что кто-то услышит, он хотел услышать ее, а она его. Все обязательно будет, и прежде всего будет завтрашняя ночь.

На следующий день по мере приближения к горам становилось все холоднее, с ледников дул холодный ветер, который не теплеет даже летом, а через день оказалось, что вчера было еще тепло, даже Куорен с утра разъяснил отряду оперативную обстановку.

- Идем через Воющий перевал, с этой стороны они нас не ждут, - сказал Куорен, указывая на широкое ущелье перед ними. – Обмотайте лошадям ноги тряпками. Огня не разводить, все равно там жечь особо нечего. В дороге громко не разговаривать. Услышите над головой грохот – прижимайтесь к скале. Старки, волки впереди нас или позади?

- Впереди, - уверенно ответил Джон, под утро он видел во сне, как трое волков стояли перед ущельем, тревожно принюхиваясь, а потом побежали вперед. Сны, в которых Джон глядел на мир глазами волка, снились ему редко, но были настолько реальными, что он им верил.

В стылом ущелье, в которое никогда не заглядывало солнце, Куорен неожиданно оказался самым говорливым среди умолкших и нахохлившихся мерзнущих спутников. Привал он объявлял часто, чтобы дать отдохнуть лошадям, тащившим их в гору, и на привале Куорен начинал травить байки.

- А вот были у меня в одном отряде Оруженосец и Рыцарь, - рассказывал Куорен, не обращая внимания на то, что никто пока не улыбается. – Мы их звали так. Оруженосца – за то, что он оружия на себе носил до едреней фени, тут у него колчан, тут метательный кинжал, тут охотничий кинжал. Его даже девки боялись, полезет еще такая к нему – а у него там тоже кинжал.

Джон пихал Куорена в бок, недовольный такими шутками при своих маленьких сестрах, Арья немного смущалась, не настолько она была маленькая, чтобы шутку не понять, а Санса смеялась, пока Джон укоризненно смотрел на Куорена.

- А Рыцарь вот был вежливый как Джон, - радовался реакции на свой рассказ Куорен. – Он даже Эббена звал по фамилии, чтобы не показаться невежливым. Ему уж молва каких только фраз не приписывала. «Дорогой Змей, вы неправы. Разве вы не видите, что выплеснули своему боевому товарищу кипяток на ногу?» Или передавали так: «Рыцарь сказал, что бойцы довольны выбранным маршрутом и хотели бы любить мать командира, его сестру и многих его родственников».

Во второй раз Джон пихать Куорена не стал, чтобы не быть прозванным Рыцарем Вторым, да и на маршруте, которым они были столь же довольны, после байки Куорена стало повеселее, а на следующем привале Куорен делился наблюдениями за живой и неживой природой.

- Вот сейчас в разведчики пишут всех подряд, - сетовал Куорен. – Даже тех, у кого поклажа на лошади гремит как у дурака погремушка. А разведчик – это черная работа, каждый выберет погибнуть в бою, а не околеть от холода, только разведчик выбирает второе. Вот пошли бы мы по Лестнице Гигантов – там хорошо, там солнышко, и поди далеко не один караул выставлен. Один ты раньше заметишь – обходишь, лезешь вверх: резня, дикари вниз со скал летят, встречают тех, кто с лошадьми остался, салютом из мозгов. Красота! Второй караул ты не заметил – тебе на голову прилетает валун. Романтика!

Весь отряд с тех пор посматривал вверх, на те места, где можно было бы поставить караул, а Куорен для привала перед последним переходом приберегал более жизнерадостные байки.

- Про старого Крастера чего только не болтают, лишь бы пострашнее, - рассказывал Куорен, чтобы подбодрить молодежь в первом зимнем походе по горам. – Так оно, конечно, и надо, а то к нему наши пареньки шататься начнут. Что из этого выйдет? Одно нарушение субординации и ссоры между боевыми товарищами, сами видели, какие там лапоньки попадаются. А вот если толком про Крастера рассказывать: возвращался как-то от Стены Ярл, свояк Манса, упустили его тогда и наши разъезды, и ваши северяне. Ярл весь раздулся от гордости, что идет назад с хабаром, да еще и целый. Пришел к Крастеру и потребовал стрел. Крастер тогда наших ребят только проводил, выпил с ними на посошок, лежал на столе и песню хорошую пел, которую они с собой принесли, «Ваше благородие, госпожа чужбина». А Ярл, молодой дурак, налетел на него как с ковшом на брагу, да еще и песню испортил. «У меня кончаются стрелы, - кричит, - а у тебя, я знаю, запас. И встать, когда с тобой разговаривает свояк Короля-за-Стеной!» Так Ярл через частокол стрелой и вылетел, а спутникам сказал, что просто стрелы у Крастера не того вида. Потому что ходить к Крастеру нужно со светлой душой. Вот идет мимо человек с хабаром, что их, что наш, заходит, горку золота на стол вываливает, кричит: «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!» - для такого человека Крастер и самогона жбан достанет, и стол бабы накроют, и девки спляшут и споют. Душевному человеку как не порадеть.

Вечером бравый Куорен пожевал вяленого мяса, попил из фляжки того, что на морозе не замерзает, и завалился спать, словно не чувствовал холода, хотя даже в палатке и даже вдвоем под большим одеялом угреться было нелегко любыми способами.

- Арья там зубами стучит, - прошептала Санса Лионелю. – Пусть к нам идет.

Это было правильно, они всегда были втроем, они еще до Стены, когда даже вода во флягах ночью не замерзала, спали все трое рядом, почему же теперь Арья должна оставаться в холоде одна? Лео приподнялся и все же лег обратно – нет, неправильно это было, после всего случившегося, и на Стене, и намного раньше. Не мог он обнимать Арью как сестру, Арья была в него влюблена, и он ее любил совсем не братской любовью. Поэтому и до Стены если и обнимал он обеих, то только тайком, пока они обе спали. Но ведь были же они всегда втроем, и в дороге до Стены, и у костра здесь, за Стеной, и за столом в замках, куда заезжали по пути, уже и в Винтерфелле все привыкли, что они всегда садятся рядом, хотя до этого, как рассказывал Робб, Арью и Сансу рядом сажать было порой опасно.

- Иди, иди, - подбодрила Санса Лионеля, а, может, еще сильнее его запутала. – К Джону под одеяло она забираться постесняется, слишком взрослая уже.

Лионель, действуя словно по наитию, поднялся, перешагнул через спящего Куорена и подхватил Арью на руки, вместе с ее одеялом и толстой попоной, которую еще вчера откуда-то достал, поворчав, Куорен, чтобы Арье было не так холодно лежать на камне. Наверно, Арья ждала Лео или просто думала о нем, потому что она сразу обхватила его за шею, пусть даже и не решилась поцеловать, и поняла, что происходит, только оказавшись между ним и сестрой. Под двумя одеялами было тепло, но больше всего у Арьи горели щеки, и Арья сделала самое глупое, что могла сделать в таком положении – ткнулась лбом Лионелю в шею и затаилась. Не такая она маленькая была, чтобы не чувствовать, что забралась в чужую постель, и догадывалась она, что тут без нее бы происходило – а может, и было только что. Нужно было убежать, выбраться, но не было никаких сил – Арья никогда еще не чувствовала себя такой слабовольной, просто с холода в тепло ее взяли, она и разомлела, ведь нельзя же думать о том, что сестра разрешила ей уснуть у Лео на руках, это сумасшествие какое-то.

- Я уйду утром, - виновато пообещала Арья, повернувшись к сестре, щеки горели по-прежнему, потому что Лео сразу же обнял ее так же, как в самом начале, когда теплой ночью в лесу он защищал ее от ночных страхов.

- Спи, - улыбнулась в темноте невидимая Санса и поцеловала Арью в нос.

Вечером третьего дня, когда впереди встала горная цепь, Куорен отошел вечером от лагеря, а потом вернулся за Джоном.

- Ты и Арья единственные, кто нормально ходит, а не топает, - сказал Куорен, от которого трудно было дождаться похвалы, и показал Джону на огонек костра вверху. – Ей я, конечно, этого не скажу – этих часовых мы с тобой снимем вдвоем. Пойди скажи остальным, чтобы спали в очередь, пусть один придет сюда и ждет, когда я сброшу вниз горящую головню.

Джон и Куорен ушли вверх по узкой тропе, чтобы снять часовых, а Лионель остался внизу с Сансой и Арьей, поставив их поближе к скале и обнимая обеих, чтобы защитить их от ветра и холода. Это вышло так просто и естественно, что сейчас никто из них даже не подумал о том, как двусмысленно это выглядит, учитывая все, что было сказано на Стене. Может быть, Лео первый подумал, что эти ледяные ночи подарили ему сбывшуюся мечту, – и тут же Арья пихнула его в бок.

- Не спи, летнее дитя, - окликнула его через ветер Арья, может быть, Лионель и действительно задремал, даже увидел, несмотря на темноту вокруг, выбившиеся из-под шапок любимые волосы, рыжие и каштановые.

- Мне не так уж и холодно, - попытался успокоить ее Лионель.

- Плохо, - сказала Санса. – Тем, кто замерзает, даже жарко бывает, так их потом и находят, обледенелых и в подштанниках. Давайте в салочки играть, все равно нас не видно и не слышно.

Все трое немного побегали, смеясь и натыкаясь в темноте друг на друга, и снова Санса и Арья встали спинами к скале, и снова Лео обнимал обеих, теперь стоя посередине. Что-то изменилось между ними, если они даже переговаривались в таком положении, спокойно и о мелочах, и Лео рискнул.

- Ну так вы согласны? – спросил он просто, все равно же поймут, о чем он, и сразу же выскользнут от него, наверно. Но из темноты тихо, так, что чуть не улетели с ветром слова, два голоса ответили «да», и Лео наклонился и по очереди обеих поцеловал, словно подтверждал уговор, а Санса тут же потянулась к его уху и зашептала, что все равно не нужно, чтобы Арья их в палатке слышала.

- Ну что еще за секреты? – тут же вмешалась Арья. – Договорились же уже.

- А то ты не догадалась, - ответила Санса, но Арья секретничать не стала.

- Даже не надейся, - заявила Арья Лионелю. – В последний раз при сестре с тобой целуюсь.

========== XX ==========

Спросу нету давно на хороших парней,

Если нужен успех – веди себя подрянней.

(с) Дискотека Авария

Джон, ничего не подозревавший о том, что сейчас происходит у подножия горы, и многое подозревавший Куорен тем временем сняли двух караульных, а Джон обезоружил и третьего – а тот тут же обезоружил его, пусть даже и в переносном смысле: третий караульный оказался не вонючим дикарем, а молоденькой рыжеволосой девушкой.

- Никогда такого не было, и вот опять, - пожаловался на судьбу Куорен. – Джон, ты умеешь считать до пяти? Провизии у нас на пятерых, и лошадей внизу мы оставили пять.

- И что делать? – не понял благородный Джон, которому уже казалось, что зря он так навалился на девушку, непристойно это как-то.

- Да что и делал, - жестоко ответил Куорен. – Убить.

Если бы пленница Джона дотянулась до своего топора или ударила Джона кинжалом в ногу или в кольчугу, инстинкты воина, может, и взяли бы в Джоне верх, но его пленница была не такой глупой. Она откинула голову и подставила Джону белую нежную шею.

- Давай скорее, - прошептала девушка, и Джон был побежден.

- Только тронь ее, - предупредил Куорена Джон и, встав рядом с пленницей на колено, благородно принял ее капитуляцию, но все-таки не забыл ее охлопать и отнять кинжал. – Нам вообще «язык» нужен.

- Ну вот, теперь тебе нужен язык, - проворчал Куорен, стаскивая в одно место все шкуры, которыми укрывались горе-караульные, и Джон услышал в его словах похабный подтекст, а рыжая девушка рассмеялась. – Слышь, рыжая, когда вас сменять-то должны?

- Сменять? – удивилась рыжая девушка, а Куорен, подав сигнал вниз и повздыхав над организацией у дикарей караульной службы, устроил ногами к костру три спальных места, предложил Джону кутаться в шкуры, чтобы не мерзнуть, и уложил пленницу между собой и Джоном.

- Эх, Джон, - вздохнул Куорен, решив не спать, чтобы не упустить пленницу, которая тогда могла бы привести за собой хоть несколько сотен Одичалых. – Молод ты. Ну убивать не стал, ладно, – но а что тогда нужно делать, если девушка сама тебе шейку подставляет?

Джон даже не знал, что ответить на такое нерыцарское предложение, а Куорена его молчание только подбодрило, он даже приподнялся на локте, чтобы в рассветной полутьме полюбоваться на смущенные лица молодежи.

- Я уж не буду тебе объяснять, что надо делать, если девушка говорит «давай скорее», - продолжал веселиться Куорен. – Про это поговорка есть, «если красавица сама бросается…»

- Заткнись, Куорен, - наконец не выдержала пленница, все-таки похабник Куорен и ее немного смутил такими разговорами при симпатичном юноше, да и продолжений у поговорки было несколько.

- Вот она, слава, - притворно вздохнул Куорен. – Сразу меня узнала, рыжая, или по шуточкам?

- Меня зовут Игритт! – наконец представилась девушка, Куорен все-таки умел разговорить и создать на привале непринужденную обстановку.

- Хорошее имя, игривое, - одобрил Куорен и получил от Игритт тычка, который через столько шкур его только позабавил. – Вот скажи, ты вольная женщина?

- Да!

- Значит, с тобой я могу позволить себе небольшие вольности, - пообещал Куорен, и Игритт решила перекатиться через Джона, подальше от этого старого черта, но бдительный Джон ее тут же поймал, и она оказалась на нем, а не рядом с ним.

- Я обратно не пойду, - уперлась Игритт, когда Джон попытался вернуть ее на место.

- Не пускай ее дальше, Джон! – тут же среагировал Куорен. – Приказываю тебе как командир! Вы и так отлично смотритесь.

Когда Лионель, Санса и Арья поднялись на перевал, проведя лошадей длинной пологой тропой, Куорен перестал похабничать, но внезапно нашел себе союзника в лице молодого короля, который отвел Джона и Куорена в сторону, услышав, что Джон взял «языка».

- Арья и Санса здесь, - с укором сказал Лионель. – Как ты ее собираешься разговорить?

- Можно иголки под ногти загонять, у меня пара есть, - предложил Куорен, то ли в шутку, то ли всерьез, - можно напоить и не давать похмеляться. Ну или Джон перестанет строить из себя Рыцаря-Дракона, и вот тогда она сама растает как льдинка на весеннем солнышке. Что он ей велит, то она тогда и сделает.

- А что, есть предпосылки? – развеселился Лионель.

- Да я тут три часа языком молол, они уже посмотреть друг на друга не могут, - доложил Куорен. – Родина требует от тебя решительных побед, Джон Сноу.

- Да вы чего? – опешил Джон, но про присягу дозорного уже не вспомнил. – Я ведь того… Никогда не того…

- Ну я же не могу, - резонно сказал Лионель. – А Куорен из другой возрастной категории. Да ты что, совсем ничего не знаешь, Джон Сноу?

Куорен сходил к пленнице, тихо поговорил с ней пять минут глаза в глаза и вернулся.

- Правильно взял, - одобрительно сказал Куорен, и Джон снова смутился. – Все она знает, или почти все, но врет, что нет. Джон, дай мне честное благородное слово, что в ближайшие дни ты ее разговоришь, и потопали назад.

- А если нет? – с сомнением пробормотал Джон.

- Нет у нас в Дозоре такого слова! – вдруг вскипел Куорен. – У нас есть слово «есть» и еще «так точно!» Какие у тебя другие варианты? Ну давай вам с ней побег организуем, ты будешь у дикарей перебежчика играть, все выведаешь, потом сам от них сбежать не сможешь, подстрелят еще при попытке к бегству. Или давай мы с тобой в окружение попадем, ты им сдашься и меня еще зарежешь в подтверждение своей верности. А дальше то же самое, наш человек в их команде, и побег оттуда с неясными перспективами. Так лучше, да? Лучше? Вот я сейчас сбегаю, на главный лагерь их посмотрю, а когда вернусь, чтобы была мне оперативная сводка! Мужик ты или не мужик?

- Один пойдешь? – спросил Лионель отважного разведчика, но Куорен только отмахнулся, пропустив при скромняге Джоне ответ «не волнуй своих девчонок понапрасну».

- В эту сторону они пикет уже выставили, нет здесь до лагеря больше никого, - резонно возразил королю Куорен. – Ты лучше побереги девочек от зрелища дикарского разврата – вон как раз за поворотом для него небольшая пещера есть. Джон, слышь, чего про пещеру говорю?

Куорен убежал по перевалу, а Джон пошел смотреть пещеру и, вернувшись, заметил, что Лионель уже занял место у костра, которое устроил Куорен, а Санса и Арья легли рядом, по правую и левую руку, и было что-то странно непристойное в трех торчащих из-под наваленных шкур головах. «Ну мы трое тоже только что так лежали», - попытался успокоить себя Джон, отправляясь выполнять воинский долг, но такое рассуждение мало его утешило, только смутило.

- Знаешь, почему я тебя пощадил? – сурово сказал Джон, оттащив Игритт к пещере, представлявшей собой скорее большую выемку в скале. – Потому что ты мне понравилась.

На душе у Джона тем временем было паршиво от собственного нерыцарского поведения и столь явно проявляемого намерения воспользоваться беспомощностью пленницы. Пленница, впрочем, была совсем не беспомощна, и тут же вырвалась и бросилась бежать. «Ну и пусть бежит, - обрадовался Джон избавлению от тяжкого долга. – Ох, она же нас выдаст, я же всех погублю!» И Джон довольно легко нагнал Игритт, потому что он был выше и быстрее. Игритт еще несколько раз пыталась выскользнуть, пока Джон тащил ее к пещере, словно для того, чтобы Джон почувствовал себя мразью и насильником, но перед пещерой неожиданно сдалась.

- Ты сильный и ловкий, - сказала Игритт. – От тебя будут здоровые дети.

И Игритт потянула Джона к себе, прежде чем он успел задать дурацкий вопрос, действительно ли она не возражает.

Куорен тем временем добежал до лагеря Манса, посмотрел бивень мамонта и даже приделанного к нему мамонта с великаном на спине, оценил размер и состав армии Манса, а также царящий в ней бардак, тихо присвистнул и через некоторое время вернулся обратно, подойдя к своим спутникам неслышным шагом разведчика. Лионель, уставший от бессонной ночи и угревшийся на солнце, уснул вскоре после ухода Куорена, раз уж тот был так уверен, что дорога в лагерь Манса тут одна и дал перед уходом отбой, а Санса и Арья уютно положили головы Лионелю на грудь и уснули вслед за ним.

«Мужик! – подумал Куорен про молодого короля, убедившись в правильности своих догадок. – Я ему даже немножечко завидую. Да что там – немножечко я завидовал, когда приметил ночью, где бывает голова его рыженькой. А теперь я завидую просто бешено».

- Не спать, - тихонько свистнул Куорен, собираясь потом сделать вид, что ничего не заметил. – Сумеречные коты уши обгрызут.

- Если что, лошади заржут, - ответила Санса, с трудом открывая глаза, и тут же пихнула сестру, заметив, в каком они положении, но Куорен так же тихо исчез, словно и не было его, а навстречу ему из пещеры уже встал чуткий Джон Сноу. Джон и Игритт тоже заснули, и Джон даже удивлялся теперь тому, что Игритт больше не пыталась сбежать, когда он уснул.

- Я ничего нового не узнал, - тихо сказал Джон Куорену, у Джона и из головы-то все это вылетело примерно между третьим поцелуем и ощущением женской руки на нужном месте.

- Ну как ничего нового, - не согласился Куорен. – А что у баб она мокрая? Ладно, лиха беда начало, нам уматывать пока надо, хоть когда-нибудь они же караулы сменяют.

Только когда отряд прошел почти весь предыдущий дневной переход и остановился на ночь, Куорен отозвал Лионеля в сторону и движением фокусника извлек из-за пазухи драконье яйцо.

- Ты демон, как это ты сделал? – опешил Лионель, ему утром показалось, что он и уснул-то не больше, чем на два часа.

- Им даже щекотно не было, - ответил Куорен с немного зловещим юмором. – Только уговор: если из этого яйца вылупится дракон с голубыми глазами и голубым пламенем, виноват не я, а тот, кто яйцо за Стену продал на эдакий-то мороз.

- Куорен, - окликнул разведчика Лионель, когда Куорен собрался возвращаться к стоянке. – Ты серьезно веришь, что Джон что-то у пленной выведает?

- Да нет, конечно, - отмахнулся Куорен. – Рано или поздно за нами вышлют погоню. Пойдут хорошие бойцы, вожди, может быть, еще какой-нибудь свояк Манса, желающий выслужиться и доказать всем, что трется около Короля-за-Стеной он по праву. Если мы успеем дойти почти до Стены или хотя бы до Крастера, девчонок твоих мы отправим доставлять на Стену ценного пленника, без серьезного задания они ведь полезут геройствовать и говорить, что тебя не бросят, а сами возьмем уже настоящего «языка» и поговорим с ним по-настоящему.

- А Джону ты зачем голову морочишь? – с небольшим укором сказал Лионель, приметив оговорку Куорена про «твоих девчонок».

- А то ему плохо, можно подумать, - усмехнулся Куорен. – Разве я не тому его учу? Чтобы таяла в его руках как воск, чтобы любую верность забыла, кроме верности ему. Так-то хрен он станет меня слушать, если я ему у костерка или за кружкой то же самое объясню, а солдат он хороший и хороший боевой товарищ. Теперь он не подведет.

- Ну у вас вообще-то целибат, - напомнил полушутя Лионель, но Куорен только сплюнул.

- Где целибат, там и педерастия, - отрезал Куорен. – Нам такой Дозор не нужен. Сам посмотри, в деревнях около Дозоров больше пришлых шлюх, чем крестьянок, какой уж тут к черту целибат. А за Стеной и нормальные бабы ходят табунами. Такие попадаются, что грех упускать, но – если боец будет бабу свою ревновать, будет она им крутить, будет он к ней чуть не из караула бегать – это кошмар, разврат и смертная казнь на месте. А если она его ждет, приходит к нему, куда он скажет, боится ему навредить – ну что плохого-то?

Куорен здраво рассудил, что, если погоня за ними уже вышла, преследователи спать не будут, рассчитывая быстро их догнать и отоспаться потом, и поднял свой отряд среди ночи, дав всем поспать всего три часа.

- Если рассчитываете дожить до моих лет, пошевеливайтесь давайте, - распорядился Куорен, хотя никаких признаков погони еще не было.

Следующий полуторачасовой привал у Куорена был запланирован на полдень, но от форсированного марша всех спас Джон Сноу, незадолго до рассвета задремав на лошади и длительно и непечатно выразившись, так что Игритт, которой все это прилетело в ухо, даже немного испугалась и подумала, что она сделала не так.

- Призрак, - ответил оглушенный сном Джон, никак этим Игритт не утешив, а только напугав ее сильнее. – Он дрался с орлом. Арья орла почти сбила.

- Ты тоже видел? – удивилась Арья, картина волчьего боя на перевале, над лагерем Манса, неожиданно встала перед ее глазами как мираж и рассеялась, стоило Нимерии исполнить ее желание и наброситься на орла, напавшего на Джона, то есть на его лютоволка.

- А я не успела, - сказала Санса, ее тоже зацепил по касательной бой серых братьев.

- Да, ты не успела, - согласился Джон, и на этот раз забористо выругался уже Куорен.

- Я прошу прощения, юные леди, - обратился Куорен к Сансе и Арье. – Я просто давно не видел оборотней, а тут у меня в отряде целых три. Джон, прикорни еще, посмотри, погоня за нами есть?

- Я вижу, - ответил Джон, закрывая глаза. – Я ранен. Ты куда?

Последнее, впрочем, относилась к Игритт, которая попыталась соскочить с лошади, остерегаясь колдуна. Колдунов она всегда не любила и побаивалась, достаточно с нее было уже и ночи, проведенной в карауле рядом с тем колдуном, который был уже мертв, но перед сном успел понарассказать жутких историй с бесовщиной, словно ему очень хотелось посмотреть на ее страх.

- Правильно, - тут же поддержал Куорен. – Ты, рыжая, его бойся, это человек-волк. Ты теперь от него не убежишь. А если к полнолунию он не будет тобой доволен…

- Куорен! – рассердился Джон, выходя из транса. – Без твоих побасенок шея болит, вот бы тебя орел так потаскал!

- Ты давай направь своего волка к тому месту, где мы караул сняли, - предложил Куорен. – Сможешь? Расскажешь потом, новый заступил уже, или еще нет.

- А ты не боишься? – весело спросила Лео Санса, наблюдая, как нахальная и боевая Игритт под влиянием побасенок Куорена начинает втягивать голову в плечи, словно боится, что Джон, сидящий в седле сзади нее, обернется волком и перекусит ей шею.

- Нет, конечно, - улыбнулся в ответ Лео. – Мне даже интересно.

- А если двое на одного? – в свою очередь попыталась напугать Лео Арья, но бесстрашный Лионель так весело и провокационно глянул на нее в ответ, что Арья даже смешалась, ведь ничего такого она не имела в виду, только что ведь договаривались!

- Отбой, ребята! – скомандовал Куорен через полчаса, получив от Джона доклад отдельной группы оборотней, что на месте захваченного пикета так никого и не было, и погони за ними нет, но командовать оборотнями было не так легко, как простыми дозорными.

- Они зовут, - сказала Арья, разворачивая лошадь в обратную сторону. – Мы им нужны. И опять этот орел.

Почти весь переход после ночного привала был пройден заново, на этот раз в обратном направлении, когда на снегу впереди появились бегущие волки – сначала двое, а потом стал различим и третий, белый и испачканный кровью. Орел действительно оставил на шее Призрака глубокую рану, а бросившаяся к Призраку на выручку Нимерия немного прихрамывала на переднюю лапу.

- У орла есть причины ненавидеть тебя, - наконец сказала Джону Игритт, когда рана Призрака была промыта и перевязана, Арья все-таки поймала Нимерию и объявила, что «она не хочет», а улетевший орел был помянут много раз в самых интересных словосочетаниях.

- Кто он? – потребовал Джон, чьи руки были перепачканы кровью его белого брата, и его взгляд и лицо были страшными, так что Игритт показалось, что Джон действительно волк. – Говори!

- Он был человеком до того, как ты убил его на перевале, - призналась Игритт, хотя ей и не хотелось рассказывать, словно своим рассказом она отрезала себя от Вольного народа.

- Он еще появится? – спросил все еще злой Джон, которому хотелось поквитаться с орлом, но в уже остывающем гневе он вспомнил о своих товарищах. – Он может привести за нами погоню? – и снова его воля и зловещая репутация оборотня оказались сильнее, чем упорство Вольного народа.

- Не сразу, - тихо ответила Игритт. – Он мыслит как птица и не может говорить. Он может часами охотиться, пока не наестся, это ему важнее. Но он вернется к своему племени, может быть, завтра. Может быть, послезавтра всем бросится в глаза, что этот орел не боится людей, тогда найдут другого колдуна и оборотня, хотя два колдуна могут и не поладить…

Мрачный Джон отошел, а Игритт села в снег, пытаясь понять, что с ней происходит, и то ли жалея о том, что ей попался молодой колдун, то ли прощаясь со своей прошлой жизнью, да и у Джона было нелегко на сердце: он заснул в седле потому, что спал в короткую сумбурную ночь меньше всех, и вовсе ему не хотелось после этого пугать и допрашивать Игритт, а хотелось снова целовать ее и чувствовать ее сладкую дрожь, а после – ее довольное дыхание.

А сейчас доволен был один Куорен, который подошел к Джону и негромко похвалил его за службу, на что Джон только сердито дернул плечом.

- А давай я тебе историю расскажу, про семейную жизнь, - предложил Куорен и отдал всем знак расседлывать и ложиться досыпать на солнышке. – Привел однажды мейстер к себе бабу, а у него один ворон жутко болтливый был, хуже, чем у Мормонта. «Ну, - думает мейстер, - сейчас ворон всему Дозору про меня растреплет», - и куртку на его клетку накинул, чтобы ворон ничего не видел. А ворон сидит и слушает, как мейстер бабой крутит: «Давай я снизу, а ты сверху. А давай теперь ты снизу, а я сверху». И тут баба как ляпнет: «А давай я сверху, и ты сверху!», и ворон тут же из-под куртки: «Вырви мне язык, но я должен это видеть!»

- Так-то, молодой, - поучительно сказал Куорен. – Оба сверху не бывают, либо так, либо этак. А если она тебя бояться будет, так это только лучше. Меньше будет ерепениться. Или тебе самому охота перед ней на задних лапках бегать?

========== XXI ==========

Я был невинен как младенец,

Скромен как монах,

Пока в ту ночь я не увидел

Страх в твоих глазах.

(с) Майк Науменко

Предсказание Куорена, что Игритт будет меньше ерепениться, сбылось не полностью: может, Куорен сравнивал с чем-то совершенно невыносимым, а может, Джон ночью все испортил свойственной начинающимнерешительностью и отсутствием фантазии, и, когда Куорен перетасовал список дежурных по лагерю, следующим же утром у разрешенного для светлого времени костра случилось настоящее представление.

- Ничего ты так не сваришь, Джон Сноу! – заявила Игритт и отогнала Джона от котелка с кашей, отняв у него поварешку.

- Да что ж я, не знаю, как кашу варить? – обиделся Джон, все-таки он полтора месяца с перерывом на лечение был у лорда-командующего стюардом и даже научился греть для него вино со специями, к которому старый Мормонт был очень придирчив.

- Ничего ты не знаешь, Джон Сноу! – отрезала Игритт.

Немудрено, что на дневном привале у слаженной пары дежурных уже появились благодарные зрители. Джон пытался сварить надоевшую ему солонину, чтобы выварить соль, а Игритт не собиралась греть ему сменную воду во втором котелке, а только лезла под руку.

- Ничего ты не понимаешь, Джон Сноу, - втолковывала ему Игритт. – Так только хуже будет. Надо такое мясо на дыму коптить.

Джон упрямо мотнул головой, сам зачерпнул снега во второй котелок, а под котелками попытался приладить с боку костра противень с кукурузой.

- Ничего у тебя не выйдет, Джон Сноу, - продолжала доводить его Игритт, - на большом огне кукурузу пожжешь, а на малом вода в котелках не закипит.

- Слушай, у тебя в Ночном Дозоре брата нет? – вдруг заорал Джон, которому крышу срывало нечасто, но начисто. – А то есть у нас такой Скорбный Эдд, все ему всегда не так, всегда себе бедствия пророчит.

Конечно, Джон и Игритт помирились уже к вечеру, трудно не помириться, если едешь на одном коне, и сидящему сзади приходится обнимать сидящую впереди, а сидящей впереди приходится прижиматься к нему покрепче, чтобы не быть вытесненной из седла. А если тело еще помнит прошлую ночь и ждет следующей, то сопротивляться ему бесполезно – и к концу дня руки Джона уже стали позволять себе привычные шалости, то ненароком поддерживая бицепсом грудь Игритт, то роняя поводья и попадая не на луку седла, а чуть ближе, где нужно погладить, чтобы у Игритт сами собой раскрылись губы и чуть сбилось дыхание. Конечно, толстая зимняя одежда сильно мешала, но оставалась фантазия, воспоминания о том, как это было под одеялом, и этого было более, чем достаточно.

- Хочешь, я спою тебе про великанов? – предложила Игритт, когда они вдвоем сидели на снятых с коней седлах в полной темноте чуть вдали от палатки – огонь Куорен зажигать в темноте запретил.

- Это я вам сейчас спою, - пообещал Куорен из тьмы. – Джон, погони так и нет?

- Нет, - откликнулся Джон, он уже привык находить Призрака, закрывая глаза и словно совмещая их ноющие шеи, и теперь поводил его носом и впитывал его память. Волки шли в пятнадцати или двадцати милях к северу, и неожиданного появления погони можно было не опасаться.

Очень жаль, что ты тогда

Мне поверить не смогла,

В то, что новый твой приятель не такой как все!

неожиданно запел в темноте Куорен зловещим голосом, потому что он был суров и крут нравом и своим женщинам никогда не давал спуску

Ты осталась с ним вдвоем,

Не зная ничего о нем,

Что для всех опасен он, наплевать тебе.

- Врешь ты все, - огрызнулась Игритт и немного сжалась – Джон обнимал ее за плечи, и ей совсем не хотелось уходить от него в темноту, а прижаться к нему тоже было боязно, особенно когда он, может быть, еще в трансе и видит мир глазами волка. – Ничего такого ты мне не говорил.

- А у бардов правда не такая, как у тебя и у меня, - ответил из темноты Куорен. – Им видна та правда, которую не видно нам, но видно, скажем, Джону, - и Джон не успел вмешаться, прежде чем Куорен запел снова.

И ты попала к настоящему колдуну,

Он загубил таких, как ты, не одну!

Словно куклой, в час ночной

Теперь он может управлять тобой!

Все происходит будто в страшном сне.

И находиться здесь опасно мне! **

Последняя строчка была сущей правдой, и Куорен ловко улизнул в палатку, не дав Джону возможности отвесить ему несколько тычков.

- Куорен, отстань от Джона! – скомандовала Арья в темноте палатки страшным шепотом, ей и Игритт было чуть жалко, хотя Игритт ей не очень-то и нравилась: это Джон думал, что Игритт красивая, а Арья немного ревнивым женским взглядом видела, что у Игритт кривые зубы.

- Действительно, - негромко согласился Лионель, ему Игритт было жальче, Джон уж как-нибудь справится со зловещей славой, каждый хороший рубака с ней живет, а Джон был рубакой еще начинающим, но в перспективе хорошим. – Жестковато ты с ней, Куорен.

- Да ладно, - так же тихо ответил Куорен, который при благородных девушках фильтровал только мат, а остальное лепил как есть. – Кого ты защищаешь? У нее мужиков небось было больше, чем ты за свою жизнь зарубил, а ты далеко не зеленый уже. Буду я Джона такой кошке на растерзание отдавать.

Вероятно, Арье стоило на такой грубый разговор обидеться и велеть Куорену замолчать – но ведь в главном она была с ним согласна, нечего Лео других девушек защищать!

- Вот ведь наврал он все, - говорила в это время Игритт, которая все же выбрала привалиться к Джону и теперь словно уговаривала себя, что так правильно. – Ни он, ни ты даже не знали до вчерашнего дня, что ты оборотень.

- Я видел раньше волчьи сны, - ответил честный Джон, а Игритт немного насторожилась. Видела она обезумевшую женщину, которая выцарапала себе глаза, когда в нее пытался вселиться Варамир Шестишкурый, и хорошо, что много после этого, а не во время, а то в темноте рядом с Джоном, в котором жила та же чудовищная сила, Игритт бы совсем перепугалась. «Словно куклой, в час ночной теперь он может управлять тобой!» Она была воином и охотником, но оборотни – это же совсем другое дело, против них нельзя сражаться, как и против мертвецов.

- Ты их видел только глазами своего волка? – осторожно спросила Игритт.

- Ну да, это же мой волк, - как о само собой разумеющемся, сказал Джон, и Игритт с облегчением вздохнула: Джон даже не знает, что сильному оборотню подвластны и другие животные, и люди, а может, у него и не хватит на это сил, может, он просто варг, и ему подвластен только один волк.

- Ничего ты не знаешь, Джон Сноу, - весело сказала Игритт и поцеловала Джона. – Ты даже не знаешь, почему я так говорю.

Лионель проснулся среди ночи и сначала удивился, что утро наступило так быстро.

- Надоело, - заявила Арья, вытащив его из палатки и увлекая его за собой подальше от лагеря. – Ты меня еще на Стене замуж звал, а с тех пор почти не целовал. Теперь-то что тебе мешает? И так уже две недели спишь с Сансой под одним одеялом, а я даже дежурю теперь с колчеруким. Что она такое с тобой делает, что ты от нее оторваться не можешь?

- Может, ты у нее лучше спросишь? – предложил Лео, чтобы сбить Арью со слишком решительного настроя. – Я-то расскажу, но ты на меня, пожалуй, за такие предложения обидишься.

- Что уж теперь обижаться, - ответила Арья и отвела глаза. – Согласилась ведь уже.

- И что, ты теперь мне все будешь разрешать? – немного провокационно удивился Лео, не представлял он себе Арью в роли покорной жены, и правильно.

- Ну помечтай, помечтай, - насмешливо сказала Арья. – А потом я тебе дам одно желание, как в сказках.

Лионель тихо повернул лицо Арьи к себе, приобняв ее другой рукой, и наконец увидел в лунном свете ее глаза. Ничего другого ему и не нужно было, только поймать непоседливую и неуловимую Арью и знать, что она от него не вырвется.

- Скажи, что ты меня любишь.

- Люблю, - ответила Арья, и сама потянулась к его губам, чувствуя, как в первый раз, что взлетает к Лео на руки. Он, наверно, совсем никогда не уставал, или Арья была такой легонькой, потому что Арье показалось, что она провела в такой невесомости не меньше четверти часа.

- И это все, что тебе нужно? Целоваться со мной и слушать, как я тебя люблю? – спросила Арья, наконец отрываясь от своего Лео, и было непонятно, то ли упрекает она его шутливо, то ли удивляется, что он так ее любит.

- Все, - согласился Лионель. – Не торопись. Остальное еще будет, когда придет время.

- Ты все же ко мне как к ребенку относишься, - немного вздохнула Арья.

- Ну не совсем, - хитро улыбнулся Лео и провел губами по губам Арьи, почувствовав, как она вздрогнула и потянулась к нему. – А если иногда и да, то так только лучше – когда ты будешь делать глупости и капризничать, я на тебя сердиться не буду.

Раньше Арья кинулась бы обижаться и спорить, что она не может делать глупости и тем более капризничать, но ведь в чем-то Лео был и прав: сколько раз раньше она безрассудно сваливалась ему на голову и сколько раз ускользала от него, словно испугавшись выбора, который только что сделала. А только что – ну да, капризничала немного, требовала того, о чем еще несколько дней назад, казалось, лучше было и не мечтать.

- Если бы я год назад себя сейчас увидела, я бы сказала, что это не я, - призналась Арья, и это тоже вышло немного по-детски, но она ведь и действительно себя такой представить не могла – влюбленной и отдавшейся во власть любимых рук. Вот лежит ее голова у Лео на сгибе руки, и достаточно ему немного рукой двинуть, и никуда она от его губ не денется.

- Я тоже год назад жениться не собирался, - ответил Лео, вроде бы всерьез, но, как всегда, с улыбкой. – Не говоря уж дважды.

- Вот нравится тебе, хулигану, об этом вспоминать.

- А тебе нет? Ты же выходишь замуж по любви и вопреки всему, как и хотела.

«Наверно, Лео опять прав», - подумала Арья, засыпая у Лео на руках, – она так его и не отпустила, даже вернувшись в палатку, ну и пусть Куорен завтра придет будить ее дежурить и найдет их спящих втроем, пусть что хочет, то и думает. Может, так все ее и запомнят, как самую своевольную и дерзкую девчонку за последние столетия – наплевала на все и вышла замуж за уже помолвленного юного короля. Может, даже менестрели, которые всегда врут, напишут потом песни про ее чарующую красоту. А на самом деле Лео просто подхватил ее на руки, заглянул ей в глаза, и она даже сопротивляться почти не смогла. Тут ведь не помогает ни фехтовать, ни из лука стрелять – от этого не отобьешься и не отстреляешься. Даже в самом начале, прогонишь его – а самой тут же хочется следом бежать, надерзишь – и тут же хочется его обнять. А теперь и подавно, все мысли только о нем.

За загадки Игритт пришлось отдуваться Куорену: Джон с трудом проснулся раньше других и потряс Куорена за плечо.

- Да не просплю я, - проворчал Куорен и, открыв глаза, решил приподняться и с Джоном поговорить: Куорен в полутьме заметил голову Арьи между головами Сансы и Лионеля, и готов был поставить пять к одному, что под одеялом Арья спит у Лионеля на руках. «Все-таки парень только два дня назад оборотнем стал, - подумал про Джона Куорен, который всегда берег личный состав. – Хватит с него пока потрясений».

Джон кое-как двигался, хотя глаза у него постоянно закрывались: Игритт ночью ему устроила такое, о чем он даже и не знал, что так делают, и поэтому Джон от удивления сделал это трижды. Помутненный взгляд Джона не заметил в палатке ничего странного, и Куорен вытащил его наружу, по дороге непочтительно лягнув короля по ноге.

- Ой, - тут же очнулась Арья, потому что Лео немного дернулся.

- Да черт с вами, - пробормотала сонная Санса, придавленная двумя одеялами, одним большим, их с Лео, и вторым маленьким, под которым спала Арья и которого теперь хватило на них обеих. – Теплее же так.

В тридцати шагах от палатки Куорен разъяснял молодому дозорному Джону Сноу истинный смысл выражения «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу» и прочих похожих высказываний.

- Да провоцирует она тебя, - втолковывал Куорен. – Проверяет, как с тобой можно. Наорал – правильно сделал, а то совсем на шею сядет. И не будь дураком: она говорит, что ты не умеешь варить кашу? Не спорь, нехай ее кашеварит. Вообще после этого к котелку не подходи, вот увидишь, сразу окажется, что ты все остальное делаешь правильно. А главное, практикуйся как оборотень: видишь, она после этого как шелковая.

- Я не оборотень! – взорвался Джон, правильно его Куорен от палатки отвел. – Я не колдун! Не нужно мне, чтобы от меня все шарахались. И не нужно мне, чтобы она покорилась колдуну. Я ее петлей за шею за собой тащить не буду. Хочет – любит, не хочет – черт с ней!

- Одобряю боевой настрой, - кивнул Куорен. – А насчет погони все-таки глянь.

- До них тридцать миль, - сказал Джон, открыв глаза через несколько минут, а в небе на севере снова показался орел.

При свете нового дня оборотень Джон Сноу показался Игритт совсем не таким зловещим – он и на вид казался моложе ее, и знал, действительно, не так уж много: даже попытался подстрелить парящего в зените орла, только Куорен остановил, сказав, что стрела и близко не добьет. Игритт было немного стыдно за свой вчерашний страх, а еще за то, как она растаяла в его руках, представив, что с ней кто-то намного ее сильнее. Хотелось удивить его, порадовать, о себе забыв – и все равно она заходилась в безмолвном крике почти сразу, как только он решал немного о ней позаботиться. Странно, она даже голоса тогда для него лишилась, потому что он сказал, что не хочет, чтобы его сестры их слышали, а ведь ей в такие моменты нравилось кричать. Подумаешь, пленница, - будто она не знает, что нужно делать, чтобы он сам добровольно стал ее пленником.

Джон был упрям и не хотел отстать от орла, постоянно на него взглядывая, и однажды даже начал дергать головой, столкнувшись с орлом взглядом, но Игритт этому только усмехнулась – он варг, а не колдун, больше она на это не купится. Конечно, от варга убежать нелегко – он тебя вынюхает и догонит, вселившись в своего волка, но она убегать и не собиралась, Джон был забавный и милый, может, еще и он убежит с ней, и тогда уже она будет всех пугать его даром, как Куорен пугал ее.

А упрямый Джон все взглядывал вверх, откидываясь в седле, иногда начинал так же забавно дергать головой, а потом орел пошел на снижение.

- Вот теперь скоро можешь стрелять, - напомнил Джону Куорен, но Джон ничего не ответил, орел все снижался, странно кидаясь в стороны, иногда начинал набирать высоту, а когда Игритт остановила коня и обернулась, чтобы насмешливо передать Джону, что уже привал, она увидела белые колдовские глаза. Лицо Джона было злым и напряженным, губы сжались и побелели, и орел все снижался, потому что воля Джона оказывалась сильнее, чем воля старого колдуна, бившегося за свою последнюю жизнь.

- Не получится, - выговорил Джон голосом переселившегося в своего орла колдуна, когда орел стал набирать высоту. – А тебе лучше выбирать среди своих.

Игритт стало страшно от того, что с ней говорит мертвец, и она вцепилась в руку Джона, словно прося защиты, хотя лучше было бы бежать – если колдун завладел телом Джона, он мог и ударить ее его кинжалом, чтобы отомстить Джону или лишить Дозор пленницы. Но Джон дернулся всем телом, мотнул головой, и орел перевернулся в воздухе и пошел к земле еще быстрее.

Санса и Арья уже были рядом, они взяли Джона за руки, не умея ему ничем помочь, и бежать Игритт было уже некуда, оставалось только следить за тем, как орел приближается к земле, как Куорен накидывает на него одеяло и как Джон трясет головой, стараясь выгнать из нее погибшего колдуна, который теперь заперт в теле орла, спеленутого Куореном.

Сестры сняли Джона с коня, он повалился на колени, сплюнул в снег кровь из прокушенной губы и немного похватал снег губами, чтобы унять боль. Лионель что-то спросил у Куорена, видя, что его помощь не нужна, и Куорен начал ему объяснять, что происходит, но Игритт ничего объяснять было не нужно – знала она колдовское племя, и далеко не каждый из них мог похвастаться тем, что одолел опытного колдуна, еще не овладев толком своим даром. «И ты попала к настоящему колдуну», - вспомнила Игритт. Навсегда. Или на сколько он захочет. От сильного колдуна никуда не спрячешься, он тебя везде достанет. Рассказывали же, что однажды зловещий лорд Риверс, прозванный Кровавым Вороном, разозлился на одного из вождей Одичалых и сыграл с ним в фанты лорда-десницы: где был при этом Риверс, никто не знает, но сидящие вокруг очага в шатре вождя по очереди вставали, спрашивали: «Лорд Риверс, что делать этому фанту?» - и на глазах у остальных кромсали себя ножом.

Куорен Полурукий ничего не боялся и в любой ситуации сохранял присутствие духа до такой степени, что даже мог ободрить товарищей.

- Ы? – спросил Куорен, наклонившись к приходящему в себя Джону, который все еще стоял в снегу на карачках.

- Ы, - утвердительно ответил Джон, радуясь тому, что членораздельная речь пока не нужна для достижения понимания.

- … а также заговорил на языке гигантов! – указал Куорен на Джона обеими руками, словно представляя его почтенной публике, но первая шутка не прошла, то ли от того, что лорд Эддард пил мало и не терпел вокруг себя пьянства и разгула, то ли от того, что Куорен был единственным, кому Джон не родственник.

«Страх какие серьезные, - вздохнул про себя Куорен, глядя на своих спутников. – Помню, был у нас такой серьезный старшина, охотничек. Пошли они на лося, неделю ждем, две ждем, возвращаются наконец: хлопцы пьяные, старшина с новыми шрамами и в типа с понтом расшитом плаще. Все мясо, конечно, они сами за это время съели. Мы тогда взяли и плащ его в шутку спрятали, дали ему простой, сказали, приказ командования, дембеля в Дозоре нет, дембельский прикид дозорным не полагается. Ох, в какую он амбицию ударился! Деру дал за Стену, к Одичалым ушел, теперь даже вот до Короля-за-Стеной уже дорос, а все потому, что шуток не понимает».

- Вольно, вольная женщина! – скомандовал Куорен, увидев, как Игритт застыла в седле. – Скажи что-нибудь полезное. Чем у вас людям, когда их так штырит, помогают, чтобы пупок у них не развязался на службе Отечеству?

- Отвезите Джона к чардреву, это восстановит его силы, - ответила Игритт, все-таки она хотела помочь, и даже не подумала сначала про то, про что теперь только оставалось надеяться, что это сказки – что, если чардрево примет колдуна, его силы рядом с чардревом возрастут многократно.

________________

** Поскольку все наверняка и так знают, что это Король и Шут, повешу тут концертную запись с отличным Горшком: https://youtu.be/vn7lJdGSeDI

========== XXII ==========

- Was it like that in the old days, Will? Everybody riding out,

shooting, smoke all over, folks yelling, bullets whizzing by?

- I guess so.

- You ever scared in them days?

- I can’t remember. I was drunk most of the time.

Unforgiven

Тирион правильно рассудил, что старый Фрей не будет его преследовать, если он сбежит с его дочерью, да еще и именно с той, с которой был обручен. Более того, Фрей такому исходу был только рад: одно дело брачная церемония, на которой свидетелей одна многочисленная семья Фреев, иди потом тряси приходскими книгами, если гневный Тайвин откажется признавать брак своего сына, а другое прогремевшие на все Речные земли бегство и скандал. Старик Фрей прекрасно понимал, что его плодовитость, которой он ехидно хвастался, только дробит его удел, что сам он дряхлеет, а его наследник не сможет так же держать семью под рукой, сохраняя ее в единстве словно плотно сжатый кулак. Уже через поколение, много через два Фреи рисковали превратиться либо в армию нищих, с которыми не хочет знаться жестокий владелец Близнецов, либо в толпу мелкопоместных лордов, как Флинты, и спасение рода было в том, чтобы зацепиться за другие семьи: браками, военными союзами, отправкой туда воспитанников. Это понимал старый Фрей, которому нужны были и Ланнистеры, и Старки, и любые могущественные родственники, он бы и в затухающий род Баратеонов отправил пару внучек, хоть третьими женами, хоть даже наложницами, лишь бы гарантированно надолго – но это понимал и лорд Тайвин, которому вряд ли хотелось, чтобы Фреи решали проблемы своего рода за его счет. Так что пусть, пусть молодой Ланнистер таскается по Вестеросу с моей очередной дурой-дочерью, думал старый Фрей. Пусть как следует оскандалится, чтобы Тайвину не было обратного пути. Пусть даже Тайвин использует скандал для того, чтобы удалить от себя повинного в скандале сына, - Фреи с удовольствием примут в свой дом будущего наследника Кастерли, чтобы будущий лорд Ланнистер считал их семью своей.

- В Белую Гавань поехали, хе-хе-хе, - предсказал старик Фрей, получив донесение о том, что Тирион и Арвин отправились на север. – На Севере только там септы есть.

В этом своем предсказании старый Фрей все же был неправ, потому что Тирион проехал поворот на Белую Гавань и направился дальше на Север, к Винтерфеллу, в котором он был хорошо принят и в котором тоже была септа.

Том Семерка, ехавший рядом с Тирионом и Арвин, наконец сорганизовал в своей памяти обрывки легенд, цепляющихся за ее имя, соединил их собственными выдумками и бреднями, и потешал обоих рассказами о героических полуросликах, одерживающих победы то над древним злом, то над превосходящими силами пирогов и колбасок, то над алчными родственниками.

- Опасное это дело, выходить за порог: стоит ступить на дорогу и, если дашь волю ногам, неизвестно, куда тебя занесет, - повествовал Том и, как назло, напророчил: впереди на дорогу вышли несколько потрепанных мужчин, посчитавших карлика, богато одетую девушку и стареющего простолюдина легкой добычей.

- Эх, - сказал Том Семерка и грязно выругался, а юная Арвин обиделась на него не столько за брань, сколько за то, что он собирается испортить прекрасный подвиг и вместо героических свершений хочет начистить кому-то какую-то часть тела, не совсем понятно какую, но очень нецензурную. – Полурослик, у тебя, небось, и меч-то пехотный?

- Нет, у меня огромный боевой топор и тяжелый щит, - огрызнулся Тирион. – Как в твоих сказках про гномов поперек себя шире.

- Тогда давай так, - надоумил Тириона Том Семерка. – Подъезжаем к ним – и ты лошадку свою на дыбы, пусть она долбанет кого копытами.

- А если кто из них пропорет ей брюхо, я пойду пешком? – усомнился Тирион.

- Если у кого из них хватит на это самообладания и опыта, нам всем по-любому… - и Том Семерка употребил еще одно емкое и точное слово, оскорбляющее женские уши и прочие органы.

- Изволь замолчать! – потребовала Арвин. – И то, что ты предлагаешь, совсем не по-рыцарски!

Но на дороге показалось еще несколько людей такого же разбойного вида, и Том Семерка уже не был расположен к светским беседам.

- А, сама заткнись! – отмахнулся Том. – Из-за тебя же ни убежать, ни сдаться. Попели бы, попили бы, а потом ночью зарезали бы их спящих. Но тебя-то они вечером в покое не оставят.

- Не ругайся, Том, - предложил Тирион. – Их уже девять человек. С чем ты предстанешь перед богами, с бранью на устах и с чужими обидами на душе?

- Ладно, - согласился Том Семерка и отдал Арвин один из своих метательных кинжалов. – Сзади нас рядом с дорогой наверняка еще двое или трое. Если мы хорошо зарубимся, они побегут туда, - Том махнул рукой вперед, где стояли разбойники. – А ты тогда скачи назад и не оглядывайся.

- Я приведу помощь, - пообещала Арвин, у нее даже пропали мысли о том, что можно решить дело поединком, как это сделал героический король Лионель, да и не годились в поединок ни Тирион, ни Том, с его крестьянским топором за спиной – хотя насчет Тома Арвин сильно заблуждалась.

- Ничего ты не приведешь, - сурово ответил Том Семерка. – Ближайший замок в полутора днях пути. Спрячь кинжал. Сама знаешь, что с тобой сделают, если стащат с лошади. Не сопротивляйся сначала, но реши – для себя бережешь нож или для него.

Том и Тирион поехали вперед, а маленькая Арвин осталась сзади, чувствуя, как бегают мурашки по спине, на которой наверняка сошлись взгляды нескольких разбойников, как и обещал Том. Все это было совсем не похоже ни на сражения, описанные в книгах, ни на бой Барристана Отважного с благородным разбойником Саймоном Тойном или поединок Артура Дейна и Улыбающегося Рыцаря, ни даже на подвиги полуросликов из завиральных рассказов Тома Семерки. «Сердце полурослика наполнилось жалостью и восхищением, и в нем проснулась медленно разгоравшаяся отвага его племени…» В ней-то не просыпалась никакая отвага, да и толку от этого не было бы, чем бы она могла им помочь с одним коротким ножом?

Впереди Том и Тирион уже почти приблизились к глумливо улыбавшимся разбойникам, и вдруг Том гикнул, кони встали на дыбы, и, кроме двоих затоптанных копытами, на траву между колеями завалились еще двое, получив от Тома по ножу в живот. Тирион ударил кого-то по голове своим коротким мечом, второй неловко и не с первой попытки ухватил его за ногу, забежав сзади, и Тирион ударил мечом назад, падая на своего раненого врага. Том тем временем держался куда лучше: он крутил коня на месте, и все раны пока доставались коню. Один из противников уже лежал, обхватив себя руками за пробитую голову, второй почти лишился руки, а что стало с третьим, Арвин не увидела, потому что ее саму сдернули с седла.

Вероятно, благородная леди, обнаружив себя на руках у вонючего разбойника, должна была бы плюнуть ему в лицо и гордо отвернуться, но Арвин дернулась, вцепилась ему зубами в щеку, и напавший на нее потерял равновесие, приземлив их обоих в лужу на обочине дороги. Арвин молотила разбойника руками, пользуясь тем, что их обоих накрыло ее пышным платьем, и, наверно, тут и пошла в ход отвага ее племени, потому что Арвин вспомнила про кинжал и успела дважды ударить им непонятно куда, пока ее не потащили за волосы прочь.

Если Арвин и могла надеяться на помощь, это была помощь видавшего виды менестреля, но, когда ее вздернули на ноги, она увидела, что к ней скачет Тирион. Он был без меча, и его правая рука висела вдоль тела, но он использовал свое тело как снаряд, вылетев из седла прямо на державшего Арвин разбойника и жалобно вскрикнув от боли в сломанной руке. В следующую секунду Арвин уже лежала на земле рядом с Тирионом и разбойником, Тирион вцепился ему в горло левой рукой, давая Арвин возможность убежать, разбойник бил его по лицу, и Арвин к счастью для Тириона догадалась ткнуть его противнику пальцами в глаза, а потом снова вспомнила о кинжале, который так и не выронила.

Конь Тома Семерки, раненный несколько раз, не дал Тому поспеть к ним на выручку столь же быстро, но они продержались достаточно, чтобы Том Семерка успел на бегу убить третьего из стороживших Арвин очередным брошеным кинжалом, прежде чем тот успел натянуть лук, а потом ударами топора покончить с двумя остальными, которых Арвин только что ранила.

Тирион и спасенная им Арвин, грязные и растрепанные, смотрели друг на друга, полулежа в траве, и истерически смеялись. Арвин было всего пятнадцать, да и у Тириона это был первый в его жизни бой, в котором он к тому же не надеялся остаться живым.

- Наверняка мой царственный племянник выглядел примерно так же после своего славного боя с отрядом Горы, пусть даже об этом и не напишут в книгах, - наконец выговорил Тирион, справляясь с собой.

- Примерно, - согласился Том Семерка. – Он только не был ранен, хотя он бился с солдатами, а не с этим отребьем, но, с другой стороны, он был в доспехе.

- Что делаем? – спросил Тома Тирион, вставая на ноги, и Том с уважением подумал, что у карлика слабое тело, но сильная воля.

- То же, что делал и он, - ответил Том Семерка, закидывая на плечо топор. – Добьем раненых, чтобы ночью их не сожрали заживо волки. А потом увы, дорогие мои, но нам, похоже, придется добивать и наших раненых лошадей.

Осмотр лошадей закончился тем, что в живых осталась только лошадь Арвин, - маленькую лошадку, на которой ехал Тирион, кто-то из разбойников успел ударить в бок мечом, и Тирион трогательно с ней попрощался. «Он не рыцарь, - подумала Арвин, глядя, как Тирион ковыляет вперед, отвернувшись от своей лошадки и утирая слезы. – Но у него доброе и самоотверженное сердце». И, возможно, именно тогда Арвин впервые пришло в голову, что настоящий подвиг не в том, чтобы спасти даму, вихрем налетев на врагов, которые не ровня тебе ни силой, ни вооружением, ни мастерством, а в том, чтобы и со сломанной рукой выброситься из седла на напавшего на нее, не умея сделать ничего больше, но будучи готовым обменять жизнь на жизнь.

Тирион остался верным благородной учтивости, которая говорит, что в такой ситуации на единственном коне должна ехать дама.

- Садись ты, - неожиданно для него сказала Арвин. – Ты ранен, а я нет.

У Арвин был только выбит палец, который Тирион, оказавшийся сведущим во врачевании, легко вправил, а сам он долго и со вздохами привязывал к своей сломанной руке прямые ветки, чтобы зафиксировать перелом, и Арвин пришлось ему помогать, в ходе чего она начала чувствовать его боль, и шутки Тириона о том, что если рука срастется неправильно, то просто будет такой же кривой, как и все остальное, уже не казались Арвин смешными.

- Нам с рукой будет легче, если трясти ее буду я сам, а не лошадь, - ответил Тирион, но Том-Семерка вмешался и категорически прервал эту выставку благородства, показавшегося ему неуместным.

- Если ты будешь ковылять сам, мы до постоялого двора тащиться будем три дня, - грубо, но верно сказал Том Тириону. – На лошади ты тоже без своего седла не усидишь, а переседлывать сейчас не в масть, хорошо, если сюда выйдут волки, а не кореша этих каторжников. Поэтому садитесь оба, ты вперед, а ты давай держи его покрепче под микитки, и без этих твоих куртуазных штучек, ему же ни упереться ногами, ни коленями ухватиться.

- Тебе очень больно? – спросила через несколько минут Арвин, обнимая Тириона за живот и склонившись к его золотистым волосам.

- Нет, - ответил Тирион сквозь сжатые зубы: рука и болела, и дергала, и словно наливалась расплавленным металлом. – Мне больно ровно настолько, насколько должно быть.

- Жаль, что я не умею делать маковое молоко, - прошептала Арвин.

- Не жаль, - не согласился Тирион. – После макового молока я свалился бы с лошади, а если бы ты сумела меня удержать, я бы не захотел это проспать.

«Теперь мне это не грозит», - мысленно завершил свою реплику Тирион, постепенно преодолевая свое смущение от того, что это спасенной девушке положено ехать на руках у своего спасителя, а не наоборот – ехать в таком положении ему тоже нравилось, ему даже не верилось, что его обнимает его будущая жена, а не очередная шлюха.

- Знаешь, если все сражения и победы выглядят примерно так, я буду только рада, если у тебя их будет поменьше, - признала Арвин через полчаса, замечая и холодный пот на лбу Тириона, и то, как его маленькое тугое тельце вздрагивает всякий раз, когда лошадь оступается или сбивается с шага.

- Вот в этом я с тобой совершенно согласен, - ответил неунывающий Тирион. – Я охотно предпочту совершать другие подвиги полуросликов, о которых повествовал старина Том: например, я готов отважно расправиться с пирогами и элем или героически выиграть перебранку с этими, как их, Саквиль-Бэггинсами.

До постоялого двора они дотащились только ночью, но прием их ждал радушный: старики-хозяева еще не забыли щедрого и веселого малыша Тириона, не так давно проезжавшего в другую сторону.

- Ну, добрались мало-помалу, - сказал гостям хозяин, вышедший с фонарем навстречу. – Дай-ка я опять гляну на твое замечательное седло, маленький лорд.

Хозяин посветил фонарем на своих гостей и даже присвистнул.

- Кто ж вас так? – сокрушенно спросил хозяин. – И лошадок ваших свели. Но главное, что вы девушку у этих лиходеев отбили, это самое важное.

Хозяин помог спешиться Тириону и Арвин, дружески поздоровался с Томом Семеркой, который ночевал у него не в первый и не в десятый раз, а потом даже успел тихо поговорить в сенях со своей старухой, и старуха приняла в Арвин большое участие, ласково, полунамеками выяснив, что Арвин не побывала в руках разбойников и что с ней не случилось то, что, увы, происходит с молоденькими симпатичными девушками, попавшими к ним в плен. Облегченно вздохнув, старуха помогла Арвин почиститься и причесаться, с веселыми прибаутками обвязала ее цветастой шалью поверх рваной юбки, и провела ее на чистую половину, где хозяин уже усадил к столу Тириона, а Том Семерка пил из кувшина молоко и отмывал в небольшой кадке от крови свои ножи и топор.

- А вот, может, и хорошо, что парень тот остальных порубил, - сказал хозяин своей старухе. – Что ты ни говори, а лучше бы было, если бы он и этих тогда прихватил, которых сегодня ребята упокоили.

- Вы уж извините меня, маленький лорд, что не предупредил вас еще в первый раз, - обратился хозяин к Тириону. – Я-то думал, всех их тогда положили, страх их сколько было, порубленных и искромсанных, до сих пор оторопь берет вспоминать, мы ж со старухой закапывать их ходили, и вот с нами мальчишка наш, на конюшне который. За пару месяцев до вас проезжал тут на север здоровый молодой рыцарь, волос черный, голубые глаза, руки широкие и волосатые как у медведя, с ним еще две девочки были, рыженькая и темненькая.

Тирион и Арвин переглянулись, потому что каждый узнал в описании молодого короля и сестер Старк, о которых уже ходили истории, да и Том хмыкнул, вытирая оружие и предчувствуя неплохой рассказ о путешествующем инкогнито короле.

- Спали они вот тут, где мы вам постелим, девчонки на кровати, он на полу, - продолжал хозяин, - что там на самом деле было, не наше дело. Только я ему вечор сказал, что неспокойно у нас, подождать бы им побольше попутчиков. Я ж не из-за барыша, а только действительно шалили эти лиходеи больно слишком, даже с нас деньги брали, да еще и приговаривали: берем не все, а ты о нас никого не предупреждай. Да куда такой грех на душу, один же парень, а девчонки хоть и боевые, при оружии, а что они сделают. А только он мне сказал: разберусь.

Другой день я подняться не успел, а он уже на ногах, в полном доспехе и пьет вино из меха как воду. Лицо бледное, глаза ледяные, губы в нитку: «Я сказал тебе: разберусь». Сел он на коня и ускакал в лес, а мне показалось, за ним еще два волка ушли. Тут-то я и ошалел: то ли девчонок его будить, то ли до деревни скакать, всех мужиков там поднимать, ведь один он на такую шайку пошел, я и представить себе такого не мог. А через полчаса из лесу волчий вой – я на лавку сел и уж чувствую, что опоздал. Уж как меня девчонки его кляли, когда проснулись, я половину и не слышал, сам себя за него казнил. А на них гляну – то думаю, лишь бы их удержать, чтобы за ним вслед не кинулись, то думаю, живу бы самому быть, уж больно маленькая девчонка свирепая. Через час, слава богам, вернулся и он, и уж точно смотрю – с ним два волка. Старшая бросилась к нему, ловко в поножи его уперлась носками ног, чтобы головы вровень были, целует его, в глаза заглядывает, а я только думаю: как она его не боится, он же как в крови выкупался.

- Приняли грех на душу, да не тот, что думали, - подтвердила хозяйка. – Как мы пошли прибирать их, все ж живая душа, у меня аж в глазах помутилось: сколько же он их положил! Сонных конем топтал, кого без штанов застал – так и зарубил, двое в костре лежат лицом, горелым мясом несет на весь лес, и ловко так лежат, словно он их сам так пристроил. А не то и пристроил, атамана-то он вообще к двум березкам за ноги привязал, порвало его, душегуба, ровненько напополам. А иные с вырванным горлом лежат, то ли волки вместе с ним дрались, то ли он сам рукой им горло вырвал, жуткий же человек. Я глаза его утром видела только один раз, а до смерти не забуду.

- Лютую, лютую смерть приняли от него наши лиходеи, от мала до велика, - подтвердил хозяин, видя, что жене его тяжело вспоминать поле боя, который по меркам Тома Семерки или Тороса был бы достоин легенд и песен. – Как там были пареньки, что к ним прибились, и тех он не пощадил, ни одного в полон не взял, к лорду бы их да на Стену. Потом следы его со шпорами, и на поляне, и рядом в лесу. Значит, ходил он там по лужам крови, уползающих догонял, нескольких допросил, кому быструю смерть подарил, кого волкам на съедение отдал.

- Он убивал не за вас, а за своих спутниц, - успокоил хозяев Тирион, они, видно, до сих пор раскаивались в том, что напустили даже и на разбойников такого демона, нагнал его племянник своими подвигами на простых мирных людей жути. – Им троим нужно было проехать, и он напал на разбойников прежде, чем они напали на него.

Сам же Тирион, который был слишком молод, чтобы застать отца Лионеля в его боевой славе, не говоря уж о том, чтобы видеть его в деле, почему-то подумал, что, возможно, звания «демон Трезубца, свирепейший воин края», которыми награждала Роберта Баратеона молва, и не были иносказательными. Может, он и был таким: свирепым демоном, неудержимым, безжалостным и страшным среди кровавого боя. Может, и сын Роберта унаследовал его звериную кровь, которая брала свое в бою и под влиянием вина.

- Вот и я того боюсь, маленький лорд, - признал хозяин. – Я ж ему не сказал, сколько людей эта шайка извела, сколько женщин замучила, у него к ним никаких счетов не было. И с чего тогда он их так пластал? Или взять вот вас: вас они к стенке приперли, либо им жить, либо вам. А он просто торопился проехать, и чуть не тридцати людям пришлось из-за этого умереть. И ведь с вечера был спокойный и простой, и потом девочка его словно поцелуями своими отмолила, уезжал уже человеком. Нет, страшный он человек, уж не знаю, как мы с ним и встретимся, когда он поедет назад, разве что из Дредфорта он морем отплывет.

- Думаю, человек с его боевым опытом хорошо представляет себе, чего ждать от разбойников, - вступился за племянника Тирион. – И за что они все заслуживают смерти.

- Может, милорд, оно и так, - согласилась старуха. – Да только я бы с таким человеком не то что в одну постель не легла, я бы и соседа такого не хотела. Все равно что с медведем под одной крышей жить.

- Вот, вот, истинно медведь, - поддержал жену хозяин. – Чисто медвежьи у него были глаза, когда он напивался пьян. Соловые немного, но внимательные. Смотрит-смотрит, а потом незаметно лапой махнет – и нет у тебя половины головы. Хотя нам-то что, нам с ним не жить, переночует здесь еще один раз – и дай нам боги больше его не видеть. Кто их знает, его девчонок, даже старшая, как злилась на меня, раза два так глянула, словно она тоже из тех, что со зла живого человека волкам скормит. А уж младшая и подавно его бояться не будет, я уж видел, она на него только плечом дергала сначала, дескать, обещал ей не пить, а потом, как он рассказывать начал, что в лесу было, я подальше отошел, но вижу – у нее глаза сразу загорелись. Будь он лет на десять старше, я бы подумал, что это его дочь, он с ней как дикий зверь со зверенышем своим рядышком сидел, обоим чужая кровь водица.

Тирион и Том улеглись на полу, оставив Арвин кровать, но среди ночи Арвин проснулась, услышала, как ворочается Тирион, мучаясь от боли в сломанной руке и не умея ее удобно пристроить, и увела его к себе на кровать.

- Так тебе помягче будет, - шепотом сказала Арвин, в которой начала проявляться женская забота. – А в остальном ты теперь безопасный.

- Сегодня точно да, - с усмешкой признал Тирион.

Сон не шел в его звенящую от боли голову, на перине сразу стало жарко, и Тирион был очень рад, что Арвин не уснула обратно. Тирион вообще любил говорить в темноте: голос у него был как у обычного человека, и его собеседник, а лучше собеседница, в темноте мог бы думать, что говорит не с уродом.

- Они рассказывали о короле? – уточнила Арвин. – О твоем племяннике?

- Да, - коротко ответил Тирион, он и чувствовал, что Арвин нравится, что он дядя короля, и не нравилось ему то, что она словно стремилась войти через него в королевскую семью. – Он на самом деле хороший и добрый парень, когда не злится и не пьет. Просто он не турнирный рыцарь, он с детства учился воевать и убивать.

Арвин некоторое время подумала над словами Тириона: а какими были блестящие рыцари Королевской гвардии, такие как Эймон-Дракон, Артур Дейн или Барристан Селми? Такими, как поют в песнях, или страшными и жестокими, как рассказывают старики-хозяева о Лионеле? Ведь их брали в гвардию как тех, кто лучше других защитит жизнь короля. То есть как тех, кто лучше всех для него убьет. «Горе постигло бы Узурпатора, если бы мы были у Трезубца», - передает молва гордые слова сэра Герольда по прозвищу Белый Бык. Так он сказал, стоя рядом с Артуром Дейном и Освеллом Уэнтом, прежде чем пасть в поединке с лордом Эддардом Старком и его шестью друзьями, и означало это, видимо, то, что, чтобы склонить исход сражения в пользу Рейгара, в бою сэр Герольд, сэр Артур и сэр Освелл убили бы каждый не меньше латников и солдат, чем король Лионель убил разбойников на поляне. Но в схватке с друзьями Эддарда они убили только пятерых и погибли все трое, а суровый Хранитель Севера, лично рубящий головы приговоренным им к смерти, вернулся тогда в Винтерфелл, куда теперь везет ее Тирион.

- А с тобой так бывает, когда ты пьешь? – наивно спросила Арвин Тириона, вспомнив, что он вечером пытался заглушить боль в руке, опустошая кружки пива одну за одной.

- Нет, - улыбнулся в темноте Тирион. – Я смешной и когда трезвый, и когда пьяный.

- Это хорошо, - облегченно вздохнула Арвин. – Старики правы, я бы тоже не смогла жить рядом с таким, как король. У Старков волчья кровь, они не знают ни страха, ни пощады. У Талли в жилах вместо крови течет огонь, их любовь не рассуждает…

- Давай пропустим мнение народа о том, откуда у Ланнистеров сыпется золото, - предложил развеселившийся Тирион.

- А о Фреях говорят, что у нас горяч только язык, - поделилась Арвин. – Знаешь, это хорошо, чтоты не рыцарь. Я и от короля буду держаться подальше, ляпну еще при нем что-нибудь сгоряча, а очнусь с собственной головой в вытянутых руках.

- Думаю, до этого не дойдет, - успокоил Арвин Тирион, оценив про себя красочность образа «с собственной головой в вытянутых руках». – Лионель умеет посмеяться над глупостями, которые болтают женщины. Но мне больше интересно другое: а язык у тебя горяч только на ругань?

Влюбленный Тирион даже был готов на немного некрасивый поступок: слегка навалиться на Арвин, воспользовавшись тем, что она не сможет его оттолкнуть, побоится повредить его руку, и вырвать у нее несколько поцелуев, о которых он давно мечтал, - но Арвин сама нашла в темноте его губы.

========== XXIII ==========

Но, быть может, подумают внуки,

Как орлята тоскуя в гнезде:

«Где теперь эти крепкие руки,

Эти души горящие — где?»

(с) Николай Гумилев

Даже в Зачарованном лесу нелегко сыскать по заказу чардрево, да Джон особо и не рвался воспользоваться советом Игритт.

- Мне и так чуть не каждую ночь теперь чардрево снится, а лик на нем корчит мне рожи, - проворчал Джон, приходя в себя и тяжело закидывая свое тело в седло. – И еще снится какая-то наглая ворона, которая угрожает выбить мне бубну, то есть в лоб клюнуть.

- Это интересная информация, - заметил Куорен. – Старые дозорные еще помнят одного лорда-командующего, который многим обещал выбить бубну. И многим выбил.

Игритт тем временем присматривалась к остальным, ей, пожалуй, практически в первый раз стали по-настоящему интересны не только Джон, который единственный был ей нужен, и Куорен, от которого все равно никуда не деться, но и остальные ее спутники. Прежде всего, интерес ее вызывало то, что после происшествия с орлом между членами отряда ничего не изменилось. Никто, кроме нее, не стал бояться Джона, рослый Лионель по-прежнему покровительственно относился к сестрам Джона, в которых мог таиться такой же страшный дар, а Куорен оставался командиром и, похоже, считал всех, кроме Игритт, вверенными ему детьми. Можно было отнести это на счет того, что никто, кроме нее, не знает всех возможностей, открытых колдунам, а Куорен у костра просто угадал с песней про куклу колдуна, но что если у остальных была какая-то защита, которая позволяла им не бояться силы, просыпающейся в Джоне, как боялась ее Игритт?

Прежде всего Игритт заметила, что, хотя колдуны за Стеной были одиночками и не любили друг друга, юные оборотни ее отряда не чувствовали по отношению друг к другу ни ревности, ни соперничества. Когда вечером Арья подошла к Джону, сидящему у палатки, Игритт прислушалась через отделяющую их толстую тканевую стену, но Арье, похоже, было совсем не интересно, как Джон справился с орлом.

- Устал? – спросила Арья, сев на поваленное дерево рядом с Джоном. – Если хочешь, я попробую посмотреть за погоней вместо тебя.

- У тебя по-прежнему болит рука? – немного обеспокоенно спросил Джон, сам он все еще находил Призрака по общей боли от полученной Призраком раны, но пустячная рана Нимерии должна была уже зажить за эти несколько дней.

- Нет, - улыбнулась Арья. – Просто я чувствую Нимерию, когда она чувствует то же, что и я. Думаю, я смогу видеть ее глазами даже не во сне, если постараюсь.

- А что она сейчас чувствует? – заинтересовался Джон.

- Она поела, пожалуй, вкуснее, чем мы, - ответила Арья и даже облизнулась, словно находила загнанного троими волками северного оленя хорошим ужином и в сыром виде. – И еще она рада, что все трое снова вместе. Возьми меня за руку, мне немного страшно.

Арья и Джон молчали долго, достаточно, чтобы дать Игритт подумать о том, что у нее самой наверняка немало таких сводных братьев, каким Джон приходился Арье, но сама Игритт и родного брата своего плохо помнит, он куда-то ушел, то ли в набег, то ли просто в чужое племя, и с тех пор Игритт о нем не слышала, да и не интересовалась. А теперь Игритт вполне могла представить, как Джон сидит на бревне сбоку от палатки и держит Арью за руку, пока та находится в колдовском трансе и смотрит на мир глазами волка – практически наверняка в первый раз в жизни не во сне, а осознанно. И от этого колдовство почему-то представлялось не страшным, а милым.

- Они в половине дня пути, - сказала Арья. – Это ближе, чем тридцать миль.

- И ближе, чем двадцать, - согласился Джон. – Если Куорен спит, его придется разбудить.

Куорен предполагал, что преследователи могут захотеть ошеломить их ночным переходом и нагрянуть к ним под утро, а потому поднял свой отряд среди ночи и оказался прав: Арья во сне глазами Нимерии увидела, что преследующие их Одичалые не остановились на ночь. Джон же перед пробуждением встретил во сне дядю Бенджена, который успел сказать немного, но начал с главного.

- Орел был их глазами, - сказал Бенджен. – Волки должны стать вашим оружием.

К рассвету Джон успел обдумать предложение приснившегося дяди Бенджена и на привале подошел к Арье, чтобы рассказать ей о своем плане устроить диверсию в лагере преследователей – лютоволки, находясь под контролем хозяев, должны были разогнать по лесу лошадей и при возможности задрать нескольких.

- Санса сможет нам помочь? – спросил Джон, и сначала он не увидел ничего странного в том, что он спрашивает Арью о Сансе. В детстве он с Сансой ладил плохо, да и сейчас ему скорее помогало то, что он перестал обижаться, что она ведет себя с ним не как сестра, а как более дальний, хотя и хорошо знакомый родственник.

- Да, - коротко ответила невыспавшаяся и замерзшая Арья. – Если захочет. Я поговорю.

И тогда Джон понял, что в его вопросе было странного: последние годы у него с Арьей были секреты от Сансы, а теперь он спрашивал Арью о сестре с уверенностью, что она знает ответ, и запоздалое удивление от мысли, что сестры-то между собой разговаривают, у него было еще сильнее, чем у Лионеля. Хотя можно было бы и догадаться, упрекнул себя Джон: после отъезда из столицы Арья неделями была наедине с Лионелем и Сансой, и сейчас они всегда втроем, не с Лионелем же Арья все это время – конечно, с сестрой.

А Куорен, поправляя на своей лошади поклажу и строя рожи завернутому в одеяло орлу, только несколько раз глянул на Джона и Арью и на озадаченное выражение лица у Джона, когда Арья ушла обратно к Лео и сестре, и в очередной раз подумал, что лорд-командующий из Джона, может, и получится, а разведчиком он был бы аховым и даже охоховым, ему б куда-нибудь в атаку иль на штурм куда-нибудь. Ведь на поверхности все лежит, ну не совсем как черный плащ дозорного на белом снегу, но можно же заинтересоваться, присмотреться и увидеть, что Арья при Лионеле и Сансе явно не пятое колесо в телеге, им обоим она нужна, и очень похоже она от обоих как будто отталкивается, но уйти никуда не может и не хочет. Просто любит их она так, скрытно и словно себе не веря.

Нападение волков на лагерь преследоваталей должно было начаться вслед за наступлением темноты, благо что не спавшие ночь Одичалые завалились спать еще до заката. Джон, даже не настраиваясь на Призрака, чувствовал, что желания у них одни и те же, и оба рвутся в бой, пролить кровь и посеять страх. Арья тоже нашла Нимерию и была готова к атаке, но Санса еще сомневалась.

- Я люблю Леди, - сказала Санса немного недовольно, ей все-таки трудно было говорить с Джоном о том, что на сердце, так, как она теперь говорила с сестрой. – Я не хочу ее заставлять. По крайней мере, не так.

- Убивает не меч, убивает твердое сердце, - припомнил Джон слова Родрика Касселя, он не знал, что и Санса их помнила.

- Леди не меч, - ответила Санса и отвернулась.

- Если твое сердце станет твердым, Леди почувствует это, - уверенно сказал Джон. – Они догоняют нас. Мы должны убить их, пока они не убили нас. Хотя бы их лошадей – иначе через два или три дня нам придется принимать бой. Вместе с Лео и волками.

Если бы Джона услышала Игритт, и эти суровые слова, и даже угроза неравного боя произвели бы на нее куда меньшее впечатление, чем три фигуры с белыми глазами, замершие в центре палатки. Колдуны двигали своими волками, и в лагере преследователей в пятнадцати милях к северу метались кони, топча людей, Призрак вырвал горло кому-то, кто встал на фоне еще светлого на западе неба, а Нимерия и Леди гнали к гибели в чаще леса трех лошадей. Игритт стало страшно, что невидимые руки в любой момент могут обхватить и ее голову, ломая ее волю и путая ее мысли, и она уцепилась взглядом за четвертую фигуру: Лионель сидел в стороне и держал на коленях свой старый легкий меч, охраняя тех, чье сознание и чувства были далеко отсюда. Игритт даже не поняла сначала, кого именно он охраняет: ушедшего в транс колдуна все равно никто не решился бы тронуть, кто знает, когда он вернется и что с тобой сделает, если попадешься ему на глаза. К тому же охранять может только сильный слабого, взрослый ребенка… Лионель тем временем поднялся на ноги, прошел, пригнувшись, мимо замерших фигур и взял Игритт за руку, действительно как ребенка.

- Если тебе страшно, не смотри, - посоветовал Лионель. – Ложись.

Лионель подвел Игритт к ее месту, усадил ее на одеяло и ушел обратно. «Он не боится колдовских сил, - подумала Игритт. – Он защищает – их и даже меня». Игритт чутким слухом охотника слышала больше, чем полагали все остальные, и, когда измотанный непривычными усилиями воли Джон лег рядом с ней и обнял ее как простой усталый человек, она прошептала в его ухо:

- Он ваш король?

- Да, - ответил Джон, проваливаясь в сон, в котором Призрак и его сестры, облизывая окровавленные морды, невредимыми уходили на юг.

А Игритт, засыпая, думала о том, почему часовым остался Лионель, тогда как Куорен, тоже немного поежившись от вида фигур в трансе, просто вошел в палатку и лег спать.

Лионель вышел из палатки почти одновременно с дежурными, Арья все равно его разбудила, перелезая через него. Куорен в утреннем свете отмерял крупу на кашу и отсчитывал ломтики солонины, Арья зачерпнула котелками снег и стала налаживать костер.

- Куорен, - строго сказал Лионель. – Ты заканчивай со своими историями про оборотней. И так ты уже нашу Одичалую дико напугал, она вчера как в палатку вошла, еле на ногах устояла.

- А тебе не страшно было? – поддразнила Лионеля Арья, она уже поняла, что Куорен все про них знает и все одобряет, с тех пор, как он поднял ее на прошлое дежурство с довольно доброй для его сурового лица улыбкой.

- Мне страшно будет, когда ты кашу начнешь варить, - засмеялся Лео. – А пока вон Куорен с поварешкой.

- Ни капельки не страшно? – даже немного надулась Арья, она все равно не собиралась в своей жизни кашу варить, и вышивать не собиралась, и даже шить, Лео ее и так любит. Вот у Сансы каша получается, и ладно, все равно они всегда втроем. – Я видела, как Джон Призрака ищет, иногда жутковато выглядит, когда у него пустые белки ворочаются. У меня так было вчера?

- Если девушка спрашивает тебя, страшная ли она, что надо отвечать, а, Куорен? – продолжал дразниться Лео и наконец получил от Арьи снежком по голове, после чего Лео ловко подхватил Арью на руки, а она привычно потянулась к его губам. Куорен тем временем очень добродушно для профессионального убийцы посмеивался, засыпая крупу в закипающую воду и радуясь за молодых.

- Ты за девчонку Джона не беспокойся, это его дело, за нее беспокоиться, - негромко сказал Куорен от костра. – Вольных женщин пообломать всегда надо, у них ни короля в их земле, ни хозяина в доме. Да даже дома у них нет, болтаются туда-сюда. И во всем они так. Нужно это Джону? Уверен, что нет. А вот пообломается она – человеком станет.

- А гуманные способы у тебя есть? – спросил Лионель. Куорена все равно не остановишь, он присутствием Арьи при разговорах на такие темы не стесняется и, может, правильно делает.

- Гуманные способы у Джона есть, - хохотнул Куорен. – Приятные во всех отношениях. Ну не мне тебе говорить: сеньор обещает защиту и покровительство – но сначала вассал преклоняет колено и кладет перед ним свой меч. Нельзя же наоборот. Здесь не твоя земля, не твой народ. Преклонит перед тобой колено наша Одичалая, тогда будешь ее от меня защищать.

- Нечего! – тут же ревниво вмешалась Арья и поцеловала Лео. – Нам такие вассалы ни к чему.

- Видишь, - заметил Куорен, помешивая кашу. – У самого какая прыткая, вперед тебя за двоих говорит.

«А ведь мне писал кто-то из Штормовых земель, Ренли не дописавшись, - припомнил Лионель. – Селвин Тарт, кажется. Дочка у него выросла здоровая и драчливая, решила уехать странствовать и собиралась присяжным рыцарем стать. Так ведь он мне и писал: «Если неженатому присягнет, слухи пойдут, а то и скандал будет, а если женатому, так и вовсе до смертоубийства дойти может». Предлагал ее вроде в Королевскую гвардию взять, говорил, в Королевской гвардии хоть обет безбрачия дают».

Игритт, конечно, не слышала слова Куорена, не предназначавшиеся для ее ушей, но за следующий дневной переход извела Джона вопросами о жизни к югу от Стены.

- Слушай, ты что, действительно ничего не знаешь? – в свою очередь удивился Джон, почувствовав, что начинать придется с основ семьи, частной собственности и государства, а на такой титанический труд за день верхом он был не очень-то способен.

- Я знаю, но, наверно, не то, - скромно признала Игритт, так что Джон удивился снова – он был еще молод и не знал, что женщины бывают самыми скромными как раз перед тем, как стать самыми любопытными. – Я хочу послушать, как вы сами говорите о своей жизни.

В процессе рассказа Джон много раз обнаружил недостаточность своих знаний, все-таки он никогда не был ни лордом, ни главой семьи, и уж тем более не интересовался крестьянским бытом, и наивные вопросы Игритт частенько ставили его в тупик, так что на привалах отдуваться приходилось уже Куорену. «Вот ведь послал человека сведения добывать, - с усмешкой думал Куорен, рассказывая Джону поучительные истории о том, что могут и что не могут короли, и примеры к поговорке «жалует царь, да не жалует псарь», - а теперь он сам меня для нее допрашивает. Но правильными вещами интересуется парень, да и она так скоро на человека будет похожа», - и Куорен хитро наводил Джона на разговор о семейных обычаях.

Игритт тем временем начинала понимать, как много в жизни к югу от Стены держится на той же хитрости, которая спасла ей жизнь на Воющем перевале, - что сильному можно только сдаться и уговорить его сердце раньше, чем его разум, - но все никак не могла понять, почему она боится колдовской силы Джона, а искать защиты ей хочется скорее у Лионеля или даже у Куорена, хотя их сердца были жестче, чем его.

На вечернем привале Куорен выяснил у Арьи, что погоня не отстает и преследующие их Одичалые просто бросили своих безлошадных товарищей в лесу, и решил, что с коня Джона довольно и дальше с нужной скоростью он двоих нести не сможет. Куорен собирался пересадить Игритт на лошадь Арьи, а Арью подсадить к сестре, но Арья в ответ на это послала его к черту.

«Вот тебе и субординация», - подумала Игритт, которая теперь внимательно прислушивалась к разговорам в лагере, но еще не освоила технику применения правила «вассал моего вассала не мой вассал», каковое в бытовом обиходе означало в том числе то, что к женщинам и детям, минуя главу семьи, с приказами никто не обращается.

Куорен знал, как устроен мир, поэтому он усмехнулся и пошел поговорить с Лионелем, а Игритт незаметно встала рядом с лошадьми, к которым вскоре отошли Арья и Лео, и прислушалась к тому, как Арья жалуется Лео на дурацкие идеи Куорена.

- Хочешь ко мне на руки? – спросил Лионель Арью почти как ребенка.

- Увидят же, - тихо и нерешительно ответила Арья, и Игритт стало совестно, что она подслушивает, настолько Арья была сейчас другой, совсем не такой, как всегда.

- А на весь день? – весело спросил Лионель.

- Ты мошенник, - вздохнула Арья, и Игритт поспешила спрятаться в палатку, откуда ей было хорошо слышно, как рядом с палаткой Куорен объясняет Джону, что она поедет дальше на лошади Арьи. Похоже, Куорен не сомневался в том, что Лионель Арью уговорит, как бы решительно Арья его, Куорена, ни посылала к черту.

«Куорен даже не поговорил со мной, - заметила про себя Игритт. – Это потому что я женщина Джона или потому что я пленная?» Исходя из обычаев к северу от Стены, правильным ответом был второй, тем более что Куорен поговорил же с Арьей, хоть и безуспешно. И вдруг Игритт почему-то представила себе, как Лионель завтра будет обнимать счастливую Арью, сидящую перед ним в седле, и в первый раз на самом деле поняла, что она так с Джоном уже ехать не будет.

«Ну скажи ему, что меня не отдашь», - мысленно попросила Игритт Джона, не заметив, что она подумала так о себе тоже в первый раз, словно ее можно отдать или нет, как ребенка или лошадь. Но Джон, к ее сожалению, был хорошим солдатом и прислушивался к голосу разума.

А свою загадку Игритт неожиданно разрешила утром, проснувшись рядом с Джоном. Джон был таким же, как она, с ним она не чувствовала себя маленькой девочкой, а себе самой Игритт не доверила бы колдовскую силу, мало ли, что ей в голову взбредет. И еще Игритт вспомнила, что Джон ей никогда не приказывал, но никогда ее и не защищал, кроме самого первого раза, когда он ее пощадил и защитил от Куорена, и она тогда сама пошла к нему в руки. А после этого то ли она была с ним слишком независимой, испугавшись стать бесправной пленницей, то ли он был еще слишком молодым, чтобы быть больше, чем товарищем. «Не смотри», - позавчера вечером велел ей Лионель, взяв ее за руку и встав между ней и ее страхом, и перед ним можно было предстать безоружной и опуститься на колено, склонив голову и прося защиты. А ей все-таки хотелось, чтобы это был Джон.

========== XXIV ==========

Слава Богу, мой дружище, есть у нас враги,

Значит, есть, наверно, и друзья.

(с) Визбор

Шестерых человек невозможно рассадить на пять лошадей так, чтобы не потерять в ходе, да и лошади у преследователей были свежее, не преодолев перед погоней дорогу от Стены до Воющего перевала, поэтому расстояние между отрядами все сокращалось, даже несмотря на то, что волки атаковали еще раз, на этот раз на рассвете, и от преследующего Куорена отряда отстали еще несколько человек. Куорен, конечно, мог бы сбегать ночью сам и проредить преследователей и посерьезней, но он собирался брать «языка», раз уж Джон решил устраивать свою личную жизнь, вместо того чтобы добывать для Ночного Дозора нужные сведения, и в середине последнего перехода до дома Крастера лошадь Куорена запланированно захромала, а Куорен остановил отряд на южном крае большой поляны.

Как советовал Куорен, Лионель попытался объяснить Сансе и Арье, что они должны доставить Игритт к Крастеру, потому что она знает то, что нужно знать и Дозору, но убедить их оставить его перед боем было не так-то легко.

- Их семнадцать человек, я видела сама, - напомнила Санса. – И Куорен говорил, что это хорошие бойцы.

- Куорен говорил, что у них плохие доспехи, - напомнил Лионель.

- Значит, по ним будет хорошо стрелять, - жестко сказала Арья, и вдруг в ней что-то дрогнуло, и она схватила Лионеля за руку, закусив губу, так что даже Джон, увидев это со стороны, подумал, что здесь что-то нечисто, не хватаются так отчаянно за просто привычных спутников и товарищей по путешествиям.

Куорен сочувствовал Лионелю и предвидел, что объяснение у того будет тяжелым, но молодежь всегда умеет удивить, за что Куорен ее и любил.

- Верни мне мой топор и нож, - потребовала Игритт. – Я буду сражаться за вас.

«Будет, - заметил про себя Куорен, глядя на Игритт. – Джон все-таки небезнадежен. Хотя с этим его колдовством ему подфартило, да и я ему помогал».

- Мы таким ценным человеком, как ты, рисковать не можем, - с усмешкой ответил Куорен. – То, что знаешь ты, должен узнать Дозор. Так что поедешь с девочками к Крастеру.

- Что ты хочешь узнать? – неожиданно для Куорена спросила Игритт, опустив глаза.

- Джон, позови сестер! – распорядился Куорен. – Рассказывать надо тому, кто точно останется цел.

- Тогда я расскажу все Джону, - попыталась схитрить Игритт, но с Куореном было хитрить бесполезно.

- Хорошая попытка, но неудачная, - равнодушно сказал Куорен. – Джон пойдет в бой, и сегодня, и много раз еще. Ты теперь жена солдата. Привыкай.

- Я не… - пробормотала Игритт, понимая уже, что это слово значит для Джона, но осеклась под взглядом Куорена.

- Ты уже не с ними, и еще не с нами, - сурово произнес Куорен, и его взгляд давил на Игритт, даже когда она отворачивалась и прятала глаза. Возможно, еще на Воющем перевале Куорен смог бы сломить ее волю и заставить ее все рассказать, даже не притронувшись к ней, но Куорена забавляла молодежь, и он любил с ней возиться.

- Слово уже сказано, и выбор уже сделан, - продолжал Куорен. – Когда вернемся, я уйду обратно в Сумеречную башню. Они трое уедут в Королевскую гавань. Кого ты еще знаешь по нашу сторону Стены, кроме Джона? Передо мной хоть не кокетничай. И перед собой не надо.

- Хотя бы его спросить можно? – тихо сказала Игритт и даже немного покраснела и задержала дыхание, она впервые испугалась, что, может, не настолько уж она Джону и нужна.

- Сейчас подойдет, спросишь, - уже мягче сказал Куорен.

Джон и Игритт отошли в сторону, и Куорен с удовольствием заметил, что теперь Игритт выглядит как обычная девушка, похожая на тех, кого он изредка вспоминал, думая о родных краях. А самому Куорену оставалось еще помочь Лионелю.

- Сколько ярдов вон до той сосны? – спросил Куорен подошедшую Сансу, с хорошо зарекомендовавшими себя людьми он говорил коротко и по делу.

- Ярдов пятьдесят.

- Попадешь в нее из арбалета?

- Ветер может помешать, - признала Санса.

- Так. А сколько выстрелов успеешь сделать, пока лошадь доскачет оттуда досюда?

- Скорее два, может быть, три.

- Из этого делаем вывод – если нас в бою обойдут хотя бы шестеро и поскачут на вас, вам скорее крышка, в конном строю вы биться пока не можете, - пояснил Куорен и вдруг перешел в атаку. – У вас одна лошадь на двоих будет, и та хромая. Вы что, хотите заложницами стать? Жениха своего угробить хотите? Он же постоянно на вас оглядываться будет – когда вы в опасности, он, считай, без доспехов. Едете вы к Крастеру или нет?!

- Выслушаете, что она вам скажет, - указал Куорен на Игритт, - все запомните и перескажете Крастеру. Если он велит вам уезжать, прежде чем мы вернемся, – делайте, как он говорит.

Куорен посмотрел на сестер, которые годились ему даже не в дочки, а во внучки, и все-таки смягчился.

- Не ревите только, - проворчал Куорен. – Не будет тут никакого боя, не такой я дурак. Возьмем еще одного «языка» для верности, потом вернемся. Все вернемся, не о чем вам пока плакать.

Когда Санса и Арья ускакали к Крастеру, Куорен коротко и доходчиво объяснил оставшимся с ним бойцам диспозицию.

- Здесь дом Крастера, - чертил Куорен на снегу. – Они идут отсюда. Мы стоим здесь. Вы двое, как их увидите, скачите под прямым углом – через полмили большая балка. Запоминайте повороты: так, так и так, кто-то из них обязательно там впишется. Мы с ней побежим на лыжах стороной, пару-тройку обязательно спешим, под «языком» убьем лошадь. Вы в балке после третьего поворота спешивайтесь и отпускайте лошадей, накроетесь вот, белыми саванами, на снегу да на скаку вас не увидят. Возвращайтесь по балке, когда мимо вас проскачут, кто в завал попал на поворотах – добейте. Лошади хрен с ними, наловим. Если услышите, что развернулись и скачут по балке на вас – Джон, заводи им назад волков, да повой нам, в узком месте у них против двоих, а то и четверых, преимущества не будет.

Лионель и Джон встали конные на краю поляны, а Куорен и Игритт ушли в лес, и, когда на северном краю поляны показались всадники, Лионель и Джон вели беседу о нуждах Ночного Дозора.

- Вам бы сделать хорошие черные доспехи, - предлагал Лионель.

- Нам бы людей да замки вдоль Стены заселить, - не соглашался Джон. – Да и оружие у нас как на паперти собирали. А кольчугами пока и старыми обойдемся.

- Доспехи слепят врага светом прошлых побед, - сказал Лионель высоким стилем, но тут же провел практическую демонстрацию, подняв над собой золотой вымпел с оленем.

Вопреки ожиданиям Джона и даже Куорена, всадники на другой стороне поляны остановились и стали совещаться.

- Что-то, Манс, не тянет меня атаковать, - признал Гремучая Рубашка. – Сам же помнишь, как нас семь лет назад люди с таким вымпелом даже в чаще леса раскатали. А как нас сейчас всего семнадцать человек, чую я, что размажут нас ярдов на двести тонким слоем.

- Че ты ноешь, Гремучий, - прервал его Тормунд, - их всего двое, откуда остальные возьмутся?

- А в тот раз они откуда взялись? – резонно спросил Гремучая Рубашка. – Я не знаю, что вот такой же здоровый черт с оленем сказал тогда тебе, а меня он обещал при следующей встрече спалить на костре. Кажется, даже живого – давай с тобой доспехом поменяемся, если ты такой храбрый?

- Честно сказать, я тоже ехал рубить ворон из Дозора, а не человека с лютоволком на груди, - сказал Альфин, называющий себя Убийцей Ворон. – Я сына Бронзового Ройса не то что не трогал, я его в жизни не видел, а Ройсы все равно приехали месяц назад морем в Восточный Дозор, выдвинули за Стену по меньшей мере два эскадрона и моим ребятам втащили. И так везде слух идет, что где-то у нас пропал брат Старка, а если пропадет еще один Старк, тут же будет Винтерфелл на выезде.

- Надо было бросить вас обоих в лесу, - разозлился Стир, магнар теннов. – Те, кто остались без коней, больше вас хотели воевать.

- А ты завали хлебало и сиди в своей Теннии, - предложил Альфин. – До тебя Старки не дойдут, а мне в лесу больше нравится стоять, чем у тебя во льдах.

В результате оживленных дискуссий, которые даже незаметно подошел послушать Куорен, накрывшись белым саваном, от группы преследователей выехали два переговорщика, и король Вестероса наконец повстречался с Королем-за-Стеной.

- Молодой король андалов и сын Старка, - опознал Манс выехавших ему навстречу, но попытка похвастаться своим тайным визитом в Винтерфелл оказалась неловкой, потому что, учитывая поднятый вымпел и герб на груди Джона, Манс просто подтвердил своими словами, что он не совсем слепошарый. – Как мне называть тебя: «ваше величество»?

- Если только ты хочешь, - ответил Лионель. – Корона Вестероса не нуждается в твоем признании.

- Ты похитил моего человека и убил еще двоих, - попытался зайти с другой стороны Манс.

- Мне говорили, что у тебя нет своих людей, все они свободны, - возразил Лионель, который в первые дни намного внимательнее слушал, как Игритт ругала поклонщиков, чем могло показаться. – Они присягали тебе? Они твои соплеменники? Если нет, то почему ты говоришь за них?

- Ты находишься в моем лесу, - сердито ответил Манс, чувствуя, что разводить по понятиям собрался он, а разводят его.

- Лес не твой, лес не принадлежит никому, - воспользовался полученными из бесед с Игритт знаниями Джон. – Тебе задали вопрос. Ответь.

- Парни шарят в нашем законе, - подсказал Мансу на языке Первых Людей старый тенн, поехавший с ним. – Просто так ты им предъяву не выкатишь.

- Ты дозорный? – спросил Джона Манс, используя последний способ поймать парня на том, что он находится во враждебном лагере.

- Герб видишь? – спросил в ответ Джон, постучав себя по панцирю.

- На тебе плащ дозорного.

- На тебе тоже.

- Ты ответишь на мой вопрос?

- Ты свою первую предъяву обоснуешь?

- Все, Манс, пожмите уже руки, - предложил старый тенн, пользуясь тем, что Джон и Лионель языка Первых Людей не знали. – Парни сильно борзые. Поговорить бы с ними по-людски, мир лучше, чем война. Сам знаешь, мертвяки на нас прут, мы же как между молотом и наковальней. Тут не понты колотить, тут бы договориться хоть до чего достойного, особенно если это действительно их король.

Старый тенн подозвал к себе молодого парня, владеющего языком Вестероса, чтобы рассказать о бедах своего народа и опустошении равнинной Теннии, рухнувшей под натиском полчищ мертвых, а Манс проехал мимо Лионеля и Джона и встретился с вышедшим на опушку Куореном впервые за пятнадцать лет.

- Руку-то мне подашь? – чуть сердито спросил Куорен.

- Чтобы ты передал мне привет от Дозора под пятое ребро?

- Как сказал бы наш мейстер, «ты говоришь обидно», - пожаловался Куорен. – Столько лет и все из-за того, что мы твой плащ спрятали. Мне вон, когда я молодой был, вообще сапоги гвоздями к полу прибили.

- Смешно, - мрачно ответил Манс, немного помолчав. То ли чувство юмора у него так с годами и не пробудилось, то ли ирония судьбы, в которой изменилось так много от в шутку спрятанного плаща, казалась ему слишком горькой.

- Женился тогда на ней? – спросил Куорен, и Манс только поморщился и двинул пренебрежительно кистью. Молодая знахарка в первый же год выела ему мозг своими обрядами и своей ворожбой, которые были для нее важнее и мужчины, и хозяйства. – Вот ребята наши, которые еще не погибли, так до сих пор и служат. А ты все куролесишь. Заезжай хотя бы.

- Чтобы вы мне голову за дезертирство оттяпали? – сердито ответил Манс, он был такой же гордый, как в молодости, и не признавал над собой никакого суда.

- Ой, дурак ты, старшина, - поморщился Куорен. – Ну конечно, мы тебя сожжем на огромном костре, дрова у нас казенные, зимой они нам совсем без надобности. А потом устроим с тобой смертельный бой на черенках от граблей. Баэль-бард ты гребаный, только мимо и шастаешь. Я уже замотался молодежи объяснять, как ты выглядишь и какая у тебя походка да осанка, чтобы не подстрелили тебя случайно.

За разложенным в центре поляны костром тем временем происходил совет вождей и встреча культур, и большие вопросы ставились решительно и остро, так что, когда Игритт робко подошла к костру и села рядом с Джоном, на нее никто, кроме Джона, не обратил внимания.

- Мы хотим пройти на юг, - настаивал магнар Стир – хоть он об этом и не рассказывал никому, его народ практически утратил землю своих отцов и скрывался от Иных и их армии упырей в горных ущельях.

- К югу от Стены не ваша земля, - ответил Джон.

- Земля ничья.

- К югу от Стены земля принадлежит тем, кто за нее сражался, - пояснил молодой король. – Сражайтесь за свою землю. Мы пришлем оружие. Те, кто не способен держать в руках оружие, могут пройти.

- С мертвыми невозможно воевать, - ответил Стир, он уже пробовал, несколько раз он пытался отстоять и отбить землю своих отцов, и даже Манс с другими вождями приходил к нему на помощь.

- И поэтому с ними должны воевать мы? – вспыхнул Джон. По меркам куртуазного Вестероса, где было порядком не в меру напыщенных и гордых рыцарей, Джон не был хорошим переговорщиком, но Одичалые за стеной не обижались на прямоту. – Вы будете уходить все дальше на юг, забирать скудный хлеб, который не вы растили, а воевать вместо вас будет Север?

- Вас защищает Стена, - напомнили сразу несколько человек.

- Он прав, - медленно сказал на языке Первых Людей старый тенн и оглянулся вокруг в поисках того, кто переведет. – Когда наступит Долгая Ночь, море замерзнет, и по льду можно будет обойти Стену. Я могу не дожить до тех дней, уходя на юг. Но многие из вас не смогут убежать от войны. Молодой король андалов не хочет бегать и хочет встретить войну сейчас – магнар Лобода в Суровом доме собирается сделать то же самое.

- Вы вожди, - строго сказал Лионель, когда ему перевели слова старого тенна. – Каждый латник и воин к югу от Стены в мирные дни живет лучше крестьянина, но, когда приходит война, воины платят за свою мирную жизнь кровавую цену. Теперь настало наше время платить – ваше и мое.

На такие слова трудно дать ответ, и особенно трудно дать его первым в повисшей тишине, но, на счастье вождей Одичалых, к костру подошел Куорен, и многие из них первый раз в жизни были рады его видеть.

- Эй, босяки, орел нужен? – предложил Куорен. – Птица хорошая, просто волшебная. Пошарьте там по карманам, может, найдется что для меня интересное.

Самолюбивый Альфин, который, будучи хорошим бойцом, но плохим военачальником, никак не мог с Куореном посчитаться, встал Куорену навстречу с недобрыми намерениями, и вроде бы ничто не мешало ему их осуществить, потому что дозорные всегда считались за Стеной врагами по самому факту принадлежности к братству Дозора, но Лионель преградил ему дорогу.

- Мы пожали руки, - напомнил Лионель.

- Ну?

- Ты сказал, что у нас все ровно.

- Ну?

- Ну вот он мой подданный.

Возможно, через некоторое время Альфин Убийца Ворон и нашел бы какой-то ответ, уж больно ему не хотелось менять свое грозное погоняло, но его мысли прервал восторженный рев Тормунда, который был не такой уж и дурак и быстро смекнул, какие неожиданные трудности могут возникнуть при штурме Стены и походе за нее и как просто теперь прослыть по обе стороны Стены беспредельщиком, который не держит данного им слова.

- Братва, а хорошо нас объегорили! - весело сказал Тормунд, замечая на лицах других вождей признаки похожего осознания.

========== XXV ==========

Хотя ты знаешь, ты знаешь,

Мне кажется, я начал понимать,

Что ты имела в виду.

(с) Несчастный случай

Если бы Санса сейчас сказала, что в доме Крастера чудесно, Джон, вернувшись с Воющего перевала и проведя добрый месяц в Зачарованном лесу, полностью бы с нею согласился и даже не заподозрил бы иронии. В доме Крастера было тепло, всегда была горячая еда, и платой за это было только то, что Джон по несколько раз в день рассказывал Крастеру, как они развели Манса по понятиям. Джон почти все время валялся на полатях и постоянно пытался затащить туда Игритт, которой почему-то в доме Крастера не очень нравилось: первый день она была сонная от непривычной жары и духоты, а со второго дня начала скучать по небу над головой и постоянно выходила во двор, где молча стояла, глядя через частокол. Джон еще только смутно догадывался о том, о чем Куорен сказал Игритт прямо: что к этому дому ей надо привыкать, так же как к постоянным боям и отлучкам Джона, - а Игритт чувствовала, что такая жизнь ей не нужна, ей нужны тишина, простор и затаенная опасность леса.

Джон вырос за стенами замка и не понимал, как можно скучать по лесу, особенно когда ты там уже побывал и лично убедился в правоте дяди Бенджена, который предупреждал Джона во снах, что в Зачарованном лесу все подряд хотят тебя угробить. Доводы Игритт, что никто не хочет убить именно Джона, ни хищники, ни даже только что гнавшиеся за ними Одичалые, Джона нисколько не убеждали, и он ощущал Зачарованный лес враждебной себе средой.

- Ты серьезно думаешь, что медведи в лесу хотят задрать именно тебя? – недоумевала Игритт.

- Разумеется, - соглашался Джон, которого в таких мыслях поддерживал не только дядя Бенджен, но даже Куорен, с которым Джон как-то подобными мыслями поделился. «Разведчик должен быть немного параноиком, - приговаривал Куорен. – А командир тем более. Доверять можно только своим людям, да и то поглядывать».

– Вот увидишь, - продолжал Джон, - стоит медведю оказаться рядом со мной, он на меня бросится, и было бы глупо рассчитывать на что-то иное.

- Он на любого бросится! – горячилась Игритт.

- И как мне должно стать от этого легче? – резонно отвечал Джон.

Как всякий выросший и служивший в замке, Джон принимал безопасность всерьез, и к тому же он был хорошим и ответственным парнем, воспитанным там, где мужчины защищают женщин. Сам Джон был готов стойко нести тяготы службы и уходить за Стену тогда, когда понадобится, даже если понадобится это только ему – путь до дома Крастера, где стоило бы, наверно, оставить Игритт, неблизкий, но лучше он будет совершать этот путь вместе со своим лютоволком, чем она будет пробираться к нему по лесу, в котором и рядом с самой Стеной уже стали появляться Иные и мертвяки.

Игритт тем временем начала понимать, на какую защиту от колдовства рассчитывали ее спутники, но еще не поняла ее природу и не научилась ей пользоваться.

- Так ты боишься за меня? – лукаво спросила Игритт, когда Джон во второй раз рассказал ей о своей встрече с упырями и о бое за Стеной, из которого Лионель чудом вернулся живым благодаря своей ярости и безошибочному инстинкту убийцы.

- Да, - признал честный Джон, и Игритт почувствовала, что и у нее есть власть над ее колдуном.

- А что бы ты сделал, лишь бы я не ходила в лес? – заинтересовалась Игритт.

- Оставил бы тебя здесь, - не совсем понял вопрос прямодушный Джон, он даже продажных женщин особо не видал и не думал, что с женщиной можно торговаться, особенно в таких вопросах, которые касаются сердца.

- А если я не соглашусь? – продолжала дразнить Джона Игритт, но Джон, конечно, не стал ей угрожать, он просто обиделся.

За проведенные у Крастера вместе с Игритт четыре дня Джон стал намного, намного лучше относиться к Сансе. «Как повисла на Лео, лишь только он вернулся, так от него и не отходит, - с одобрением думал Джон. – Вот у него хорошая жена будет: ничего ей не нужно, кроме него самого. И слушается его, не полезла на рожон, уехала к Крастеру, как он ей сказал. Лео вообще с людьми умеет как-то: даже Арью к Крастеру отправил, и она тоже в первый вечер его руку выпустить не могла… Кстати, а чего это она?»

К счастью для Лионеля, Игритт морочила Джону голову достаточно сильно, чтобы для размышлений о Лионеле и Арье у Джона не осталось свободных мощностей. Вместо этого Джон, уже засыпая, снова подумал о Сансе: что если все детство его глаза его не обманывали, и она действительно лучше чувствует себя в платье, чем в походной одежде, и не любит долгие верховые прогулки, а сейчас просто привыкла? От этой мысли ему стало как-то совсем грустно, и жалко не столько сестру, сколько себя: не мог Джон представить себе Игритт, кружащуюся в бальном платье, не то чтобы ему это было нужно, но никогда не подумает она: «если ему нужно, я привыкну».

В вечер перед отъездом Куорен все же решил взяться за Джона, видя, что парень какой-то смурной, но было уже поздно.

- Куда она у тебя в дорогу собирается-то? – строго спросил Джона Куорен. – Если ты совсем дурной и собираешься ее до Стены с собой тащить, хоть подумай, как она возвращаться будет. Что она, на замки наши просится посмотреть?

- Она проводит нас до первого привала, - смущенно сказал Джон, не мог же он сказать командиру, что все еще не решился сказать Игритт определенно и твердо, что они уезжают без нее, а она должна оставаться у Крастера.

- Ой, дурак! – расстроился Куорен до того, что даже ляпнул, чего с ним почти не случалось. – Нельзя так. Даже если бы она к тебе льнула, как девчонки к Лионелю, все равно нельзя. Не режь ты собаке хвост по частям, возьми себя в руки. И учти, кстати: лошади у нас для нее нет, почешет обратно пешком.

Куорен, конечно, оказался прав: на первом привале Джон отвел Игритт в сторону, и она на него сильно обиделась за то, что он ее так прогоняет на глазах у всех. Впрочем, Джон тоже уже имел для нее пару слов.

- Я вольная женщина и иду, куда захочу! – крикнула Игритт, словно отрекаясь от всех своих обещаний, данных перед боем.

- Ты моя женщина! – взревел Джон. – Ты пойдешь туда, куда я тебе скажу!

Возможно, будь у Игритт конь, он понес бы ее к дому Крастера, повинуясь колдовской воле Джона, и Игритт поняла это и даже немного съежилась, хотя она и так была куда меньше и слабее, чем Джон. Но даже во гневе Джон не мог ее ни ударить, ни тем более наказать таким способом, а Игритт выросла не там, где ценится благородная сдержанность, да и все равно не смогла бы ее оценить, пока злилась.

- Иди, - спокойно сказал Джон, когда Игритт приладила к ногам лыжи и забрала у Куорена свое оружие. – Вернешься, когда передумаешь, - Джон отвернулся и пошел к своим, а Куорен посмотрел на него с уважением.

В трудную минуту Джона всегда поддерживала семья и мысли о ней. Его сестры были еще слишком молоды, чтобы найти для такой минуты правильные слова, но уже достаточно умны, чтобы промолчать, и Джон вспомнил о том, что еще у Крастера должен был спросить Куорена.

- Куорен, а жена Бенджена там была? – спросил Джон про дом Крастера.

- Его же там не было, с чего ей там быть, - спокойно ответил Куорен. – Не удивлюсь, если он ее в Винтерфелл притащил, вы, Старки, к Одичалым вообще хорошо относитесь. Не только тебя имею в виду, Йорен вон говорил, за твоим младшим братом какая-то здоровая девка из-за Стены ходила.

- Мой дядя пропал за Стеной, - неожиданно для Куорена рассердился Джон.

- Куда пропал? – немного удивился Куорен. – Он небось в самоволку опять рванул.

- В какую самоволку? – опешил Джон.

- Как в какую, в благородную, - еще больше удивился Куорен. – Ты думал, когда тебя в учебке звали лордом Сноу, почему это звучало совсем не дружески? Потому что вы белая кость, ну как ты себе представляешь своего отца, рубящего голову собственному брату за лишнюю поездку домой? Тебе вон эти дикарские вожди не рассказывали, как Ройсы к нам недавно приезжали и ходили за Стену поминки поУэймару справлять? А посади вы Уэймара в тюрьму хотя бы за какой косяк, Ройсы бы и к вам приехали уточнить детали. Не говоря уж о том, что тот, чей родственник в Дозоре, и сейчас дает Дозору много больше денег, чем остальные, и раньше это делал, иначе бы и родственнику такая идея не пришла в голову, в дозорные идти. Лучше не связываться или уж с семьей переговоры вести.

Минут пять Джон ехал молча, переваривая услышанное, но потом все же вернулся к разговору о дяде Бенджене.

- Не знаю, куда он пропал, - пожал плечами Куорен. – Вероятно, там неплохо живется, где он пропадает, раз его женщина ушла за ним.

Про свои сны Джон рассказывать не стал, но серьезно задумался над тем, что Бенджен в его снах был живой, похожий на себя и удивительно много угадывал.

Подумав о судьбе дяди Бенджена и так ничего и не поняв, Джон решил присмотреться к своим сестрам, которые во второй половине похода совсем распустились, увидев, что Куорен все равно слишком наблюдательный, а Джон все равно слишком недогадливый. В тот момент, когда Джон решил обратить на сестер внимание, Арья снова ехала в седле перед Лео, якобы для того, чтобы дать своей лошади отдохнуть, а Санса ехала рядом и иногда подшучивала над обоими. Чутье подсказало Джону, что в этой картине что-то не так, и он обеспокоился, что Арья во время остановки у Крастера опять куда-то залезла или куда-то понеслась и в результате расшиблась или что-то себе растянула. Джон был заботливым братом и любил свою маленькую сестренку и потому, подъехав к Лео, предложил Арье пересесть к нему, чтобы дать Лео отдохнуть, что сестер сначала чуть смутило, а потом сильно рассмешило.

- Незачем ему отдыхать, - ответила Арья, которая любила опасные выходки, и покосилась вверх на Лео. – Ему еще долго, долго мучиться.

Джон единственный не понял смысла шутки и подумал, что Лео что-то проспорил, а Лео понял целых два смысла и решил, что Джона надо подготовить к столкновению с действительностью.

На привале Лионель решил рассказать Джону про некоторые матримониальные затруднения, с которыми столкнулся Робб и о которых на Стену Джону никто не писал. В устах Лионеля повесть о походе Робба оказалась довольно захватывающей, для чего Лионель не стесняясь выдумывал недостающие подробности, и ближе к концу повести Джон искренне посочувствовал брату, плененному красотой Джейн Вестерлинг и забывшему ради нее о своей помолвке с Рослин Фрей.

- Да, я тоже забыл свой долг дозорного, - вздохнул Джон.

- Какой? – удивился Лионель, привыкший к Куорену и к Дозору, как он есть.

- Ну, когда встретил Игритт, - сдержанно пояснил Джон.

Лионель немного задумался, потому что первым делом ему пришло в голову, что задание Куорена Джон в этом случае успешно выполнил, чем Куорен даже гордился, но потом все же что-то из слышанного о Дозоре Лионель припомнил, кажется, там было что-то про обет безбрачия – вот Куорен, например, никогда не женится, как бы его об этом ни просили его дети.

- Слушай, а почему Крастера зовут «другом Ночного Дозора», а не «другом забывших долг дозорного»? – весело спросил Лионель, и Джон задумался над этим вопросом всерьез, ведь объяснял ему Куорен перед боем, что Крастера никто штурмовать не будет, потому что таких штурмовавших Дозор потом достанет из-под земли и нарежет на ленточки, что должно бы означать, что не только те, чьи женщины живут у Крастера, но и их сослуживцы знают о том, что у Крастера происходит, и весьма своим товарищам сочувствуют.

- Вот Робб и думает, что ему теперь делать, - вернулся к своему рассказу Лионель, потому что подошло решительное время.

- Я бы сказал ему, что он должен жениться на Рослин Фрей, - подумав сказал честный и совестливый Джон. – Каждый может ошибиться, но нужно держать данное слово.

- Я ему сказал примерно то же самое, - немного скруглил углы Лионель. – Но он в походе уже женился на Джейн Вестерлинг.

- Ох, - только и смог сказать Джон, хотя мысли о мстительности Фреев его еще не посетили.

- Я тоже сказал «ох», - согласился Лионель. – И что теперь делать?

- Думаю, на Рослин теперь должен жениться кто-то из нашей семьи, - через несколько минут надумал Джон.

- Джон, ты благородный человек, - улыбаясь сказал Лионель и хлопнул Джона по плечу.

- А что я? – опешил Джон и даже немного испугался, что с ним случалось очень редко. – Я не могу. Вот дядя Эдмар неженатый.

- А знаешь, что Робб придумал? – спросил Лионель, налюбовавшись лицом Джона. – Он сказал, что на Рослин женится тоже. Даже попросил меня помочь.

Джон посмотрел на Лионеля как на восьмое чудо Вестероса и некоторое время собирался со словами и с мыслями.

- Так не бывает, - чуть неуверенно сказал Джон. – Фреи от такого предложения еще больше разозлятся. Это ну вообще ни в какие ворота.

- А я бы Роббу помог, издал бы какой указ, когда в столицу вернусь, - пошел напролом Лионель. – Вот ты говоришь, твой дядя – я его знаю немного, он бравый рыцарь, но сам посуди: что естественнее выглядит, шестнадцатилетняя девочка рядом с седеющим мужчиной вдвое ее старше, или шестнадцатилетний парень рядом с двумя ровесницами?

- Но ведь это, - ошалел от такого подхода Джон. – Они же это… как они втроем-то?

- Ну можно скромно, по очереди, - Лионель против практичного подхода не возражал, да и шутник дядюшка с его подарками на день рождения ему как раз вспомнился, но этим он Джона решил не шокировать. – Одна не пустит, пойдет к другой.

Джон в принципе был нормальным здоровым мужиком, и хоть и гнал от себя недостойные мысли, но мыслил в естественную сторону. К тому же он злился на Игритт, в том числе за то, что в последние пару дней она от него ускользала, именно тогда, когда сам он отоспался, отдохнул и взбодрился.

- Знаешь, - немного зло сказал Джон. – А что-то в этом есть.

Впрочем, за ночь Джон, потрепанный и истомленный недостойными мыслями, не находившими себе естественного приложения, немного переменил свое отношение к брачному эпатажу и, хоть и обвыкся чуть с необычной идеей Робба, подошел к Лионелю с мрачным и решительным видом.

- Ты вот что со своими указами, - сказал Джон с похоронной серьезностью. – Если ты кроме Сансы надумаешь еще кого взять, я тебя на поединок вызову. Всерьез.

- Да что ты, - сказал рисковый Лионель. – Я никого чужого в семью не приведу.

Но даже такой прозрачный намек прошел мимо цели.

Арья проскользнула к Лео во второй вечер в Черном замке, немало его удивив своим приходом: вечером он ждал Сансу, и даже сначала подумал о том, что она сейчас придет и их вдвоем застанет. Будет неловко, пусть даже обе уже друг о друге знают: понятно же, зачем Санса пришла, и понятно, что с Арьей такого пока быть не может, но все равно он будет выглядеть каким-то ненормальным. Да и вообще не нужно, чтобы они у него так сталкивались, ни сейчас, ни через несколько лет.

За этим опасением быть застигнутым Лионель даже не подумал о том, что сестры-то между собой разговаривают, и Санса наверняка нарочно так над ним подшутила, прекрасно зная, в какое положение она его ставит.

Арья с порога запрыгнула к Лео на руки и набросилась на него с поцелуями, так что он даже засомневался, сможет ли он удерживать этот маленький ураган в хоть сколько-нибудь приличных рамках ну пусть года два, а лучше все же три или четыре. К счастью, мать-природа, которая обычно только искушала Лионеля, на этот раз пришла к нему на помощь, и Арья сначала решила его защекотать, а потом уснула у него на руках, причем на этот раз в буквальном смысле: очень удобно устроилась, как тогда на площади перед септой Бейлора, да и привыкла она уже в походе за Стену засыпать вскоре после наступления темноты. Лионель осторожно сел на свою кровать, спиной привалившись к подушкам, и сам вскоре задремал, проснувшись уже в темноте, когда огарок свечи догорел, а его правая рука, на которой он держал голову Арьи, совсем затекла.

- Малыш, - шепнул Лионель, жалко ему было Арью будить. – Тебе нельзя здесь ночевать.

- Меня никто не видел, - ответила Арья в темноте, она просыпалась быстро, Лионель не успел даже свечу зажечь, а она уже сидела на его постели словно только что пришла, а волосы у нее всегда были в разные стороны как воронье гнездо, в таких случаях это очень удобно, никто не догадается, валялась она только что с ним на постели или нет. – Меня Сирио научил проходить незаметно.

- Вот так танцы, - не удержался Лионель, не думал он, что наука Сирио Фореля пойдет в ход в подобном случае. В конце концов, подумал Лионель, лорд Эддард сам немало виноват, что у него в семье такой скандал, это же он взял Арье учителя, который учит, как незаметно прокрадываться к юноше в спальню.

За насмешки над учителем Арья Лионеля немного оттузила, и он с удовольствием ей поддался, так что через пару минут развеселившаяся Арья уже сидела у него на груди, прижав его руки коленями, и сама смеялась над своей ролью победительницы – Лео же ее одной рукой поднять может, да и сейчас, если захочет, скрутит ее парой движений. Он только другой опасности в таких играх не видел, как и Арья до этой минуты.

- Ладно, - сказала Арья и заглянула Лео в глаза уже почти как женщина. – Учи меня плохому.

Лионель рассмеялся, ссадил Арью на постель рядом с собой и научил ее жульничать в карты.

Рано утром, когда Лионель, как всегда, встретил Сансу в пустом белом дворе, он попытался ее отругать за то, что она отпустила к нему Арью в такой час, но Санса смеялась слишком заразительно.

- Сам виноват, - вполне справедливо сказала Санса. – Это же тебя угораздило сделать предложение десятилетней девочке. А если я ее не пущу, обидится она на меня. Так что придется тебе выпутываться самому.

- Все еще сердишься на меня? – спросил Лионель. – Или ты над любым женихом сестры подшучивала бы?

- Ну если бы не только просватал в таком возрасте, - немного задумалась Санса, и ей почему-то пришло на ум, что, как это ни дико, она Арью больше ни с кем уже не представляет, – если бы еще и возился с ней, и влюбил ее в себя… конечно, подшучивала бы. И рада бы была за нее очень. И сейчас рада.

Лионель со вздохом понял, что шутки Сансы кончатся не скоро, и ему стало немного понятнее, почему во всех семьях сначала выдают замуж старшую сестру.

- Ну кое-чему плохому мне ее все же пришлось научить, - решил поквитаться шуткой за шутку Лионель. – Даже не знаю, какой дурак придумал, что у нее неловкие пальцы. Она любые вольты за десять минут разучивает, ты лучше с ней в карты больше не садись.

Лионель был почти незнаком с септой Мордейн, которая всегда жаловалась на неловкость Арьи, поэтому насмеявшейся до слез Сансе было трудно ему объяснить, что такого может быть в воспоминаниях об уроках шитья, к которым ее фантазия теперь всегда будет добавлять крапленую колоду и фальшивый съем.

========== XXVI ==========

Мои тренерские методы очень просты —

Поменьше давления, побольше доброты.

Чтоб показать, что злых намерений у меня нет,

Вот я на стол кладу пистолет…

(с) Семен Слепаков

Сэр Давос Сиворт, прозванный Луковым рыцарем, сидел в тюрьме. Раньше, до того, как стать сэром, Давос Сиворт был контрабандистом и пиратом, так что место для него было привычное, и развлечений он знал много. В первый день Давос наладился перестукиваться с соседом, шокировал стражника обращением «гражданин начальничек» и довел его до белого каления постоянными просьбами отвести в уборную. «Зелен еще, - сказал про себя сэр Давос. – Хипешил я на всю тюрьму, но у меня ж в камере вон параша стоит. Куда он меня водил, зачем?» Впрочем, сэр Давос размялся, подышал воздухом и хорошо после этого поспал на тощем соломенном тюфяке.

Во второй день сэр Давос имитировал рытье подкопа, в результате чего другой стражник четырежды производил у него в камере обыск и один раз по ошибке обыскал парашу, засунув в нее руки по локоть. «Так-то, - сказал себе сэр Давос, удивляясь, как его еще не побили. – Помнят еще Лукового Рыцаря, и долго теперь помнить будут!» И с этими словами сэр Давос начал греметь миской по решетке и требовать своего лорда.

Давос предполагал, что вместо Станниса придет Мелисандра, которую он хотел зарезать во славу богов, и собирался если не довершить начатое, то нагнать на красную жрицу страха, чтобы неповадно было больше громить септы, но Мелисандра, похоже, сунуться побоялась, и Станнис пришел к своему старому другу сам.

- Ну что, охолонул? – сказал Станнис, входя в камеру и садясь рядом с Давосом на нары.

- Так точно, мой адмирал! – доложил Давос.

- И давно, Давос, ты заделался в отравители? – сердито спросил Станнис. – Ну имей ты хоть какое-то благородство, за тобой такого даже в твои пиратские годы не водилось.

Отравить Мелисандру собирался мейстер Крессен, который в результате отравился сам, но Давос о заговоре знал и вполне мог пойти за соучастие. Сам Давос пытался Мелисандру зарезать, но неудачно – постарел уже Давос Сиворт, только двух телохранителей кортиком уложил, пора Давоса списывать с боевых. А ведь как он раньше ходил на абордаж, как дрался на ножах в качку!

- Осмелюсь доложить, - браво сказал Давос, помня из своего контрабандистского прошлого, что нахальство – второе счастье, он так на службу к Станнису и попал, нахально и безрассудно пройдя с провиантом мимо кораблей, осаждающих Штормовой предел. – Мейстер Крессен действовал в одиночку, а я зарезал двух телохранителей, которые и так были говно, раз я, старик, их смог зарезать. Других грехов за собой не знаю, но имею вопрос: с какой поры у нас ходят с телохранителями? Появились к тебе предъявы – имей мужество ответить сам.

- Ну ты еще бабу на поединок вызови, - проворчал Станнис. – Клянешься, что к яду не имел отношения?

- Клянусь, - совершенно честно ответил Давос, с облегчением почувствовав, что его адмирал почти прежний. – Только поклясться теперь негде, септу твоя Мелисандра сожгла, из-за чего, собственно, все и вышло.

- Ты смотри, ты у нас что, мученик за веру? – удивился Станнис.

- Я мученик за разум, - возразил Давос. – Кто верит в Семерых, пусть присягает Семерым. Кто верит в Рглора – пусть присягает Рглору. Клявшийся чужим богам, в которых не верит, предаст нас при первой опасности. Ну вот нет у нас в Вестеросе рглорианцев, не произрастают – кого мы так наберем, сжигая статуи Семерых? Вероотступников?

- Ни чужих, ни своих не щадишь, - пожаловался Станнис, ершистый и правдивый Давос ему уже несколько раз тыкал в глаза тем, что Станнис в гражданскую воевал против своего сюзерена, чтобы Станнис так уж строго на всякие законы и долг не нажимал, а теперь вот Давос за его смену вероисповедания взялся. – Мы тебя в бою впереди поставим, чтобы Иные боялись.

И после этих слов Станнис прочел Давосу письмо, в котором было всерьез написано про Иных, войско мертвецов и даже самого Великого Иного, и подписано оно было не Мелисандрой, а лордом-командующим Ночного дозора, молодым королем и Джоном, сыном Старка.

- В походе ты будешь вице-адмиралом, - объявил Станнис.

- Я не могу, я неграмотный, - отболтнулся Давос, прикидывая свои шансы вернуться из похода и не похоронить в море всех сыновей, таких же, как он, моряков, а также свои шансы Станниса отговорить. – Мелисандру назначь, Иные, говорят, огня боятся. А курс прокладывать и штурвал крутить тебе Рглор будет.

Станнис не стал выговаривать своему верному капитану за невежливость и злопамятность, и когда Давос присмотрелся к нему в полумраке камеры, он увидел, что обычно недовольный и брюзгливый Станнис имеет вид боевой и залихватский, как в гражданскую, когда Станнис был еще молодой и холостой.

- Самый рыцарственный поступок – это спасти даму от опасности, - поделился Станнис, словно скинув пятнадцать лет. – Если опасности не предвидится, то даму надо предоставить самой себе, опасность она себе организует. Ну как мне Мелисандру не взять в поход, когда на нее за всех сожженных ею кумиров на любом корабле половина команды смотрит волком? И без тебя не обойдешься, ты же ее зарезать собирался, а всяких телохранителей и прочих сухопутных крыс мы на борт не возьмем. И кортик твой вот он, заезжай ко мне обедать, если штиль или стоим на рейде, - с этими словами Станнис вручил Давосу кортик, которым тот недавно пытался Мелисандру зарезать.

- У нее теперь один защитник будет, - пояснил дьявольски веселый адмирал Станнис Баратеон, который с детства мечтал хоть немного побыть корсаром, с сокровищами в сундуках и прекрасными пленницами в каютах. – Погоди, она из моей каюты еще выходить не станет, а слухи будет распускать, что это я не могу без нее заснуть, - и Станнис рассмеялся своим чугунным смехом, непонятно, что его рассмешило, судьба попавшей в его корсарские лапы прекрасной жрицы или выражение лица Давоса, который от него такого никак не ожидал.

- Ты всю жизнь хитрил, я всю жизнь ворчал, - сказал Станнис Давосу. – Иные и войско мертвых это не ухо от селедки, зарубиться можем так, что некому нас будет похоронить. А если нам помирать, пойдем хотя бы помрем весело. У Мелисандры и характер, и фокусы ее всякие, мы в походе скучать не будем.

Мелисандра иногда смотрела в пламя, чтобы предугадать будущее, но в последнее время она видела в пламени не Азора Ахая, а полный азохен вей, как охарактеризовал бы ее видения мудрый папаша Мендель. Мелисандре виделось, что битва с Великим Иным ждет ее в довольно ближайшем будущем, и битва эта будет битвой не в переносном смысле, как когда жрец Рглора отважно и довольно безрезультатно сражается с грехами в своей душе и безверием в окружающих его людях, и не битвой в возвышенном смысле, как когда друг другу противостоят две воли и две магии. Огонь показывал, что битва будет битвой в самом прямом и земном смысле слова, с грудой мертвых тел, кавалерийскими атаками, заградительным огнем и мерной поступью железной фаланги. А к этому красную жрицу жизнь не готовила, и потому, находясь в волнении и некоторой растерянности, происходящие рядом с ней большие перемены она в пламени не заметила, пока рано утром к ней не постучал юный Деван Сиворт, младший сын Давоса и оруженосец Станниса, которого сам Станнис ласково именовал мичманом, и не передал ей приказ адмирала прибыть к Расписному Столу к следующей склянке.

- Это когда? – спросила Мелисандра, с трудом просыпаясь: ко службе во флоте ее жизнь тоже не готовила, а роль советницы и наперсницы лорда Баратеона ей нравилось исполнять вечером, сидя рядом с ним за ужином, за большим и богатым столом.

- Это сейчас, - пояснил Деван и убежал, про то, что на Расписном Столе делают с теми, кто опаздывает, Деван сообщать постеснялся.

Адмирал Станнис Баратеон не слишком надеялся на женскую пунктуальность, поэтому остальных своих соратников пригласил к следующей склянке, и, когда Мелисандра вошла в комнату, где стоял знаменитый Расписной Стол, представляющий из себя карту Вестероса, Станнис был один, и Мелисандра сразу заметила в нем перемену. Во-первых, Станнис побрил свою полулысую голову и выглядеть от этого стал более молодо и браво. Во-вторых, Станнис сидел не на высоком кресле, возвышающемся над столом-картой, а на самом столе, положением своим выражая пренебрежение к дому Ланнистеров. Несколько месяцев назад, узнав, что лорд Старк затеял с Ланнистерами отличную свару, и прочитав его письма, в которых было изложено много веских к тому причин, Станнис уже собирался в поход, показать Ланнистерам, как далеко от Баратеонов должны держаться те, кто не умеет командовать собственным флотом настолько, что оный флот запросто топят барки островитян. Станнис тщательно распланировал, как он спалит и разграбит Ланниспорт, загонит Ланнистеров в пещеры под Кастерли и будет ежедневно окуривать их подожженным навозом, когда оказалось, что гуманный лорд Старк уже склонил лорда Тайвина к миру на своих условиях. С тех пор у Станниса начался кризис среднего возраста, ему постоянно чего-то в жизни не хватало, и пока Мелисандра собиралась, укладывала волосы и саботировала исполнение приказа командования прочими женскими способами, Станнис решил, в дополнение ко всему остальному, что ему не хватает большой и круглой флибустьерской серьги в левом ухе.

- Тебя только за смертью посылать, - проворчал Станнис, увидев Мелисандру, характер все-таки меняется не сразу и не в одиночестве. – Давай договоримся, пока люди не подошли: без безумных идей, хватило с меня уже твоего предложения сменить мой герб на оленя внутри горящего сердца. Как меня после этого будут звать, Жареный Олень, что ли?

Мелисандра знала Станниса не так давно, чтобы понять эпохальность только что случившегося: в первый раз за последние несколько лет мрачный Станнис пошутил, и довольно удачно.

- Про твои таланты оружейника я вообще не говорю, - продолжал ворчать Станнис. – Как там этот твой меч, Светорезный? Им только солнечный свет и можно резать, после такой закалки.

Мелисандра хотела что-то на это возразить, но в этот момент ее из-за двери покрыли отборным матросским матом, и в комнату Расписного Стола вошел одетый по-восточному человек с попугаем на плече.

- Эта старая невинная птица ругается как тысяча чертей, но я уверяю вас, она не понимает, что она говорит, - пояснил вошедший вкрадчивым голосом, но его привычка немного растягивать гласные делала его слова глумливыми и зловещими.

- Пусть скажет что-нибудь пристойное, - велел Станнис.

- Рррому, черррт возьми, рррому! – ответил попугай, как только восточный человек постучал его по ноге.

- Хваатит, хваатит, - ответил Станнис, немного подражая попугаю. – Пусть скажет что-нибудь еще.

- Кррровь, смерррть и пррреисподняя! – заорал попугай рядом с Мелисандрой, так что она даже вздрогнула.

- Хорошо, - кивнул Станнис и представил своих гостей друг другу. – Мелисандра, красная жрица. Салладор Саан, наш контр-адмирал. Начинал квартирмейстером на корабле у Старого Флинта.

Старый пират внимательно поглядел на Мелисандру и решил, что девочка действительно красивая и борзая, как ему и говорили, но надо бы ее попробовать на зуб.

- Мне говорили, что мой дружок Давос припухает на киче, - усмехнулся Салладор, поглядывая на Мелисандру. – Так вот я имею сказать: некоторые капитаны боятся Бейлона Грейджоя. Некоторые боятся его брата Эурона. А меня, хе-хе, побаивался еще их отец.

- Давос будет вице-адмиралом, - ответил Станнис, на которого такие разговоры не действовали, да и вел их Салладор сейчас по его просьбе. – Можешь начинать его побаиваться.

«Не сиделось мне у леди Селисы», - подумала Мелисандра, которую начало пробирать, но она все-таки еще держалась, к удовольствию Станниса и Салладора, хотя и начинала понимать, что не в свое дело она полезла, быть советником у продубленного морем адмирала и сидеть среди таких людей. А тут и Давос подошел ровно с боем склянок на кораблях в порту, и на поясе у него был тот самый кортик, с которым он совсем недавно чуть не прорубился к Мелисандре.

- Салла! – воскликнул Давос, увидев друга, а на Мелисандру даже внимания не обратив.

- Давос, старая ты луковица! – ответил ему Салладор, и давно не видевшиеся капитаны начали шумно похлопывать друг друга по плечам и спинам.

- Ну вот все и в сборе, - подвел итог Станнис. – Можно и поговорить.

- А лорд Имри? – не сдержалась Мелисандра, вспомнив об Имри Флоренте, который в мирное время распоряжался в порту Драконьего камня и вместе со своей сестрой леди Селисой, женой Станниса, был одним из обращенных в рглорианство.

- А ты плавать умеешь? – спросил Мелисандру Салладор чуть более доброжелательно, смелых он уважал, хотя, отмщая за друзей, вешал на рее и не таких смельчаков. – Иди, иди на корабле с Флорентом. Живо научишься.

- О чем говорить-то, мой адмирал? – спросил Давос. – Я готов выступать, ты готов выступать. Салла, раз он здесь, тоже готов. На суше, как всегда, вошкаются. Не в обиду вам, но молодой государь будет тащиться от Стены битый месяц, если не полтора, нет бы отплыть морем.

- У него есть отличная причина, - ответил Станнис. – Даже две.

Мелисандра опять не оценила эпохальную реплику Станниса, которая для понимающего в делах Вестероса, а не смотрящего в пламя, звучала и шутливо, и игриво, но Давос аж лихо поежился, словно пропустил стаканчик, а Салладор, наслышанный о мрачном, серьезном и богобоязненном лорде Станнисе, подумал, что ему в шутку все рассказали наоборот.

- Предлагаю сгонять пока в Эссос к блондинкам, - предложил Салладор, легко меняя курс. – Адмирал, ну утешь старика, представь меня своей снохе-то. Если ты на нее злишься, то я ее для тебя накажу, если простил ее уже – я ее еще раз несколько прощу.

- Помолчи, - коротко велел Станнис и вмиг помрачнел, он тяжело переживал предательство внутри семьи, как незаживающую рану. За убийство Роберта и осквернение родового древа Баратеонов бастардами, порожденными кровосмесительством, Серсея заслуживала смерти, но Станнис не мог приказать убить родную мать своего племянника.

- Эх, если бы Дотракийское море было морем, я бы много кому навешал пилюль, - вздохнул Давос, надеясь своими выходками развлечь своего помрачневшего адмирала. – Слышал я слухи, что там такая таргариенская принцесса вдовеет – ух! Мне-то самому что, но у меня старших сынов уже женить пора. Хотя с другой стороны – раз она уже початая, можно и проверить, что как, не кидать сына в неизвестность.

- Проверь-проверь, - согласился Салладор. – Вдруг у нее там даже не поперек, а накрест.

- Господа капитаны, - попридержал Станнис разошедшихся стариков, исполняя свою роль рыцаря и защитника слабой женщины, наконец по-женски смутившейся среди грубых моряков. – Противник у нас необычный, и место высадки лежит севернее, чем Порт-Иббен и Скагос. Давайте посмотрим лоции, а Мелисандра пока расскажет, как укрыться от взгляда Великого Иного и чем убивать мертвых.

У Мелисандры, почувствовавшей, что ее видения начинают сбываться, по спине прошел холодок, а Давос и Салладор только еще развеселились.

- Надо удрать какую-нибудь ерунду, чтобы противник подумал, что мы бестолочи и не умеем воевать, - предложил Давос. – А потом внезапно вломить. Ну что-нибудь совсем идиотское. Десяток командиров без солдат послать за Стену с приказом войти в соприкосновение с противником.

- Пробовали, не клюет, - и Станнис, немного повеселев, рассказал вкратце историю о том, как трое детей Старка и молодой король ходили в долгий поход за Стену, добились мира с Одичалыми, возможно, приобрели плохо организованную и плохо вооруженную, но немалую армию, и так и не напоролись на Иных.

- У Иных нет флота, у Иных нет разведки, - загнул пальцы Давос. – И Великий Иной, похоже, слепошарый. Ну или на стороне ребят было очень сильное колдовство. Я, когда торговал моржовым хреном, то есть прошу прощения, китовым усом, слыхал, что на Севере и за Стеной есть сильные оборотни и древовидцы. Нам бы пригодились, - и Давос с укоризной посмотрел на Мелисандру, хоть режь ее, хоть не режь, ее уже попросили рассказать про то, как воевать с Иными, и где хотя бы желание и готовность?

- Оборотни и колдуны служат Великому Иному, - попыталась протестовать Мелисандра, и Станнис, которому Лионель писал как родственнику, что Старки вместо разведки боем применяют разведку волком, неожиданно для Мелисандры потемнел лицом и стал страшным. Высматривать в огне замыслы против тебя хорошо, когда имеешь дело с придворными интриганами, которые действительно их замышляют. С боевыми адмиралами не так, нет у них замыслов – вылетит у тебя неосторожное неверное слово, и тебя уже уносят вперед ногами.

- В гражданскую войну я изменил своему королю, чтобы остаться верным своему брату, - тихо сказал Станнис Мелисандре, когда Давос и Салладор, быстро поняв момент, начали громко спорить над лоцией. – И за своячениц, оборотни они или колдуньи, я любого проведу по доске.

«Все способы с жертвованием огню королевской крови лучше и не упоминать, - заметила про себя Мелисандра, но стыдно за мысли принести такие жертвы ей еще не было. – А у меня было столько интересных идей».

- Мелисандра, варианты, - громко потребовал Станнис. – Давай пропустим романтическую чепуху, в которой я один всех поубиваю пылающим мечом. Что остановит войско мертвяков?

- Их убивает обсидиан…

- Знаем. Дальше.

- Их остановит огонь…

- Давос, Салла, есть на мысе Сторролда, что жечь?

- Никак нет! – откликнулся Давос, который бывал в молодости в тех краях. – То есть немного есть, но зимой лесных пожаров не бывает.

- Дикий огонь…

- Подорвемся к черту, девочка, пока его дотуда довезем, - проворчал Салла, но скорее довольно, чем угрожающе, разговор-то уже пошел дельный.

- Можно забрать его в Восточном Дозоре, ниже по берегу тоже есть бухты, - припомнил Давос. – Было бы только море спокойное.

- Великий Иной может наслать бурю? Да или нет? – потребовал у Мелисандры Станнис, и она поняла, что пропустила момент, когда ее ответа перестали молитвенно ждать и начали требовать. Впрочем, три адмирала, которым пора уже завтракать, могут допросить и каменного оракула, и оракул, даже каменный, во всем сознается – если, конечно, он что-то знает.

- Ночь темна… - пробормотала Мелисандра, окруженная ждущими ответа адмиралами, и в голову ей полезли недостойные красной жрицы мысли, что, может быть, следовало бы изучить и другую сторону: Иных, да и оборотней заодно, - а не валить все на Рглора да на Азор Ахая, которые сами разберутся.

- … и полна ужасов, - закончил за нее Салладор. – Еще не видна взгляду Темная Сторона, в молчании слово, а свет лишь во тьме, я этих присказок набрался столько, что продал бы десяток на сторону. Халдеи в коридоре уже звенят тарелками, давно пора жрать! Да или нет, говори толком, черт бы тебя побрал с Иными вместе!

- Я не знаю, - отвела глаза Мелисандра, приперли ее все-таки адмиралы к стенке, ссадили с пьедестала, и стояла она перед ними уже как молоденькая женщина, годящаяся Давосу и Салладору в дочки.

- Ладно, - примирительно сказал Станнис, ее благородный защитник. – От того, что ты что-то не знаешь, мир в тартарары не провалится.

- И то, - согласился Салладор, открывая двери и выходя на оперативный простор к вину и баранине. – Это вон во время оно к Азор Ахаю жрецы пристали как банный лист к заднице: либо ты победишь, либо конец всему, а потом конец всему остальному. Что из этого вышло? На пустой желудок и вспоминать не хочется.

- Салла, - тихо окликнул Давос своего легконогого друга, который уже ухватил себе мяса, не дожидаясь, когда соберутся остальные. – Я уж больше тебя морочить не буду: теплую одежду и провиант мы твоим людям соберем, а вот с деньгами у нас как-то это…

- Брось, голуба, не греши, убери свои гроши, - ответил Салладор очередной присказкой. – Я ведь это не для денег, я ведь это для души. Нам с тобой и так, и так помирать скоро. У тебя вот семья и детей куча, а у меня нет никого, так что я теперь хочу, чтобы меня помнили. Разбить армию Великого Иного – это ж мы сразу в легенды попадем.

========== XXVII ==========

Ни один из сильных, кто имел так много,

Кто разрушил Трою и кто ее построил,

Ни один из них, великих и ничтожных,

Пуговицы на твоем плаще не стоил.

(с) Зоя Ященко

Во всем Вестеросе не сыскалось бы человека, ни живущего, ни жившего в прошлые века, которому понравилась бы дорога до Стены. Даже те, кто проезжал по этой дороге в обратную сторону, торопились поскорее добраться до поворота на Последний Очаг или до Винтерфелла, чтобы укрыться от холода и уйти от унылого пейзажа, иногда разнообразящегося невысоким леском. Так что Лионель, первый король на Железном троне, побывавший за Стеной, и в этом тоже был первопроходцем: дорога от Стены была для него, равно как и для Сансы и Арьи, самым счастливым временем. Наконец они были только втроем, наконец можно было не скрываться: ни от других своих спутников, ни друг от друга, ни от себя. Среди бесплодных полей, занесенных мокрым снегом, среди распутицы и замерзающего на стенах палатки дождя они были наедине со своей странной и большой любовью.

Лео всегда просыпался первым и смотрел на своих спящих девочек, а потом целовал Арью, она всегда просыпалась быстро, но перед этим для него совершалось маленькое чудо: мягкие губы раскрывались для него, тонкие руки легко обнимали его за шею, и это продолжалось меньше минуты, словно просыпаясь, Арья безмолвно шептала ему: «твоя… твоя…» - и больше это никогда не повторялось, днем Арья носилась на своей лошади, то отставая, то улетая вперед, днем она была непоседливая и неуловимая, если целовала, то целовала быстро, смотрела лукаво, и единственным способом ее надолго поймать было заметить, когда она ближе к вечеру начнет протирать руками глаза, и переманить к себе в седло: к удивлению Лионеля, Арья тогда частенько засыпала у него на руках, уставшая непоседа, и Лео с Сансой разговаривали вполголоса.

Санса всегда просыпалась медленно, и Лео иногда думал, что это провокация, и неизменно на провокацию поддавался: когда Арья уходила из палатки налаживать костер, он начинал с шейки, потом поднимался к губам, подхватывал голову Сансы предплечьем и долго не мог оторваться, чувствуя, как она разгорается у него в руках, и ее губы становятся все более жадными и зовущими.

Потом, вспоминая об этом днем или уже проваливаясь в сон в обнимку с обеими, Лео недоумевал порой, куда подевалась его совесть и как можно целовать сначала одну, а через минуту другую, оба раза вкладывая в это все сердце. Совесть на эти мысли совсем не отзывалась, только натягивались легкие, как бывало, например, тогда, когда Санса медленно спускалась по его телу и наконец добиралась до цели, обхватывая его губами, или когда он думал, что всему, что она умеет, она научилась с ним, даже поцелуям. В эти моменты и ради этих моментов он жил, и поэтому его было уже не убедить, что он не должен любить обеих: они отвечали на его любовь, они согласились не только на скандальный тройной роман, но и на всю жизнь, все посчитав неважным, кроме его любви. Обещание было дано на Воющем перевале, на ледяном ветру, в темноте ночи, которая в любой момент могла взорваться ревом сигнальных рогов и безнадежным боем, это была не слабость и не прихоть, и Лионель был готов платить по счетам: подчинить своей воле септонов, уговорить на необычный брак Старков и разбираться с последствиями, когда кто-нибудь еще, кроме Робба, решит последовать его примеру и запутает три семьи. Что он будет со всем этим делать, Лионель пока не знал, но в этом и была его жизнь и ждущая его слава: в готовности и умении делать невозможное.

То, что Арья сразу после завтрака или объявленного привала уносилась куда-то, то в ближайший лес, то в поле, где она пропадала среди невысокого кустарника, было Лео на руку, хотя в первый раз Санса от него отпрянула.

- Никого же нет, - весело сказал Лео и все-таки утащил Сансу на себя. – И быть не может, мы вчера за целый день никого не встретили.

- Арья увидит, - ответила Санса, но ускользать и не пускать руку Лео под куртку не стала. Лео тут же нашел ее юную стоячую грудь, накрыл ее рукой, провел ладонью осторожно, словно сожалея о том, что у него на руках вечные мозоли от меча, и Санса вздрогнула, прогнулась, как будто потягиваясь, и сладко застонала.

– Мы же договаривались, - с легким упреком сказала Санса, и непонятно было, к кому обращен ее упрек: к Лео, за то, что соблазняет, или к себе, что уже на все согласна. – При Арье нельзя.

- Думаю, она об этом помнит, - поделился догадкой Лео. – И дает нам время.

- Ну не так же часто она нам время дает, - усомнилась Санса на втором привале, она и себе удивлялась, и Лионелю, они как с ума сошли под серым северным небом, словно ужасно давно не виделись. Конечно, они скучали друг по другу в Черном замке, где они не могли спать вместе и где Лионель целый день говорил с людьми Дозора, ожидал командующих из двух других замков и начинал подготовку к войне, о которой уже говорили даже за Стеной, а Санса пока о войне не знала и просто без него скучала. Но ведь сейчас надо быть осторожнее, мало того, что под открытым небом, совсем недалеко от дороги, но еще и Арья бродит где-то близко, то ли гоняет земляных белок, то ли ищет Нимерию. И ладно бы Арья могла увидеть, невовремя вернувшись, только два тела, слишком крепко сплетенных под одеялом, хотя и этого бы не надо, но ведь нет никакого одеяла, и Лео усадил Сансу на свою грудь, к себе спиной, как было в Черном замке всего однажды, она и теперь послушно легла на него, подавшись вперед – в ту ночь ей было и стыдно, и удивительно приятно, да и сейчас все так же, только из-за одежды Лео смог лишь забраться в ее брючки. Ведь нельзя же, чтобы Арья их так застала – но ни о чем из этого Санса на самом деле не думала, она опять немного сошла с ума и свела с ума Лео своими бесстыдно ненасытными губами, а опомнилась уже лежа у него на плече, брюки завязывать пока не стала, просто перевернулась на живот, словно спряталась.

- Что ты теперь обо мне подумаешь… - то ли смущенно, то ли лукаво сказала Санса.

- Что тебе это нравится, - ответил Лео, не мог же он упустить такую возможность посмущать. – И что мне очень повезло.

Арья все не торопилась возвращаться, ей тоже уже хотелось, чтобы это путешествие от Стены тянулось подольше, и Санса неожиданно для себя шепотом рассказала Лео, как Сирио Форель научил ее прятаться и неслышно ходить по подземельям Красного замка, и что она там в результате услышала. То, что без Сирио опять не обошлось, Лионеля совсем не удивило, он скорее удивлялся тому, зачем приставлять к девочкам септу, если потом нанимаешь им такого учителя танцев.

- В подземельях Красного замка легко потерять дорогу, - предупредил Лионель, он сам там ребенком проплутал однажды полтора дня. – И это я не говорю уж о всех историях про привидения, убитых строителей и дух Мейгора. Как ты только тогда решилась.

- Для тебя, - тихо ответила Санса.

А Арья вскорости вернулась, и даже в весьма чистом и благопристойном виде – не для леди, а для Арьи, конечно – всего-то штаны ниже колена грязные и мокрые, и руки все в земле.

- Я поймала земляную белку, а потом его отпустила, пусть бежит к семье, - довольно сообщила Арья и все же не удержалась, научилась уж она за эти месяцы странствий взрослым шуткам. – А вы опять все извазюкались.

Последний раз Арье удалось так подшутить над сестрой целых три года назад, и то сначала пришлось пульнуть в нее апельсином, но теперь обеим было намного веселее.

Возможно, если бы Лионель путешествовал с Арьей вдвоем, он бы носился вокруг дороги вместе с ней и даже поймал бы для нее суслика или другого зверька, но ему почему-то и в голову не приходило оставить Сансу, вероятно, Арья была права, когда жаловалась, что Лео к Сансе как приклеенный. Даже когда во время привала Лионель иногда уходил вслед за Арьей, чтобы вместе с ней найти незамерзший еще ручей или поискать на земле гнездо полярной совы, он всегда оглядывался на остающуюся с лошадьми Сансу, словно боялся за нее даже в таком пустынном месте, хотя, если задуматься, он должен был понимать, что это Арью ему следует оберегать, Санса старше и осторожнее.

Что-то подобное Лионель и понял, пусть даже на середине дороги до Винтерфелла, и попытался подарить Арье золотой рожок, чтобы в крайнем случае она могла позвать на помощь, но Арья отрицательно помотала головой, закрыла глаза, и через несколько секунд вместо звука рожка раздался волчий вой.

- Рожок не нужен, - пояснила Арья, уходя в лес. – Они всегда рядом, а так подать сигнал мне даже проще.

После возвращения из-за Стены Лионель немного отвык от способности Арьи и Сансы вселяться в своих волчиц и даже удивился такому ответу, так что не подумал о том, что Арья закрыла глаза для него, а, может, просто не подозревал в ней такую женскую хитрость. Она хотела быть для него красивой, а белые колдовские глаза не красят никого, и уже догадалась она о том, как он любит видеть ее с закрытыми глазами, сдавшуюся и доверившуюся. Арья вообще о многом догадывалась, даже о том, что для Лео она красивая именно такая, какая она есть: с короткими растрепанными волосами и одетая почти как мальчишка, поэтому Лео был избавлен от потрясений, что выпадают на долю тех юношей, чьи девушки неожиданно решают неумело принарядиться.

Хотя по мере удаления от Стены почти с каждым днем делалось теплее, Арье часто становилось холодно, когда она не носилась вокруг как угорелая, и каждый вечер Лео укладывал ее спать, чтобы она согрелась и уснула у него на руках. За Стеной Санса чаще ложилась рядом с сестрой и вместе с Лео берегла ее от мороза, но по дороге от Стены было уже не так холодно, и Санса либо подкатывалась к Лео с другой стороны, чтобы уютно уснуть, либо ждала его рядом, с игривыми намерениями. А вот чего Лео не ожидал, так это того, что такие же намерения однажды вечером возникнут у Арьи: в темноте палатки подремавшая днем у него на руках Арья начала неслышно, но страстно его целовать, а потом и вовсе провела языком по его челюсти, медленно спустилась вниз по шее и расстегнула на рубашке пару пуговиц. В темноте это было на самом деле сильной провокацией, потому что Лео на минуту представилось, что Арья уже намного старше, что ей четырнадцать или даже шестнадцать, и что уже все можно, и сейчас будет продолжение. Продолжения, разумеется, не было: Арья только куснула Леоза мочку и тихо фыркнула ему в ухо, она и сама не знала, что она может заставить его так замереть. А Лео уж тем более не представлял, что Арье может такое прийти в голову, хотя и понимал, где она этого набралась: уговор уговором, а шила в мешке не утаишь. И даже наказать Арью за хулиганство на следующий день не получилось: они вдвоем отошли от дороги в середине дня, и не смог Лео Арью засмущать и предложить ей продолжить с того места, на котором вчера остановились. Девочкой она была для него при свете дня, пусть и любимой девочкой, совесть же замучает, если он в шутку предложит, а она из гордости и бахвальства не откажется.

А Арья и сама уже понимала, что вчера нашалила, даже не в том дело, что не будь рядом сестры и будь Лео не таким заботливым и благородным, ей бы и бояться стоило, но что думать о том, чего нет, - важнее то, что с утра было между нею и Лео не то что натянуто, но как-то не так просто, как все эти дни.

- Ну прости, - сказала Арья, заметив, что Лео, занятый своими мыслями, только молчит, и взяла его за руку. – Я не буду больше, - а Лео рассмеялся и вдруг Арью легонько шлепнул, так ее вчера и надо было останавливать, просто неслышно бы не получилось.

- Будешь, - улыбнулся Лео. – И хорошо, что будешь. Не надо меня беречь, а тебя я уберегу.

И счастливая Арья, пряча под веками озорной взгляд, закрыла глаза и подняла к Лео лицо.

В ненастные дни с неба валил мокрый снег, покрывая их плащи толстым слоем, а Арья по-прежнему носилась вокруг, лепила из снега, собранного с плаща, небольшие снежки и перекидывалась ими с сестрой. Конная игра в снежки все-таки и для Севера была экзотикой, так что снежки расшалившихся сестер летели куда попало, попадали по лошадям, по Лионелю, сестры и друг другу невольно чуть не наставили фингалов, а однажды, когда Санса все же немного обиделась на Арью и решила стащить ее с седла, обе в результате упали в мокрый снег, покрывающий неподмерзшую грязь, и долго смеялись и пытались отчиститься. Если бы Лионелю кто-то наябедничал на сестер, что три года назад они чуть не насмерть разругались из-за того, что Арья запустила в новое платье Сансы половинкой темно-кровавого апельсина, он бы только пожал плечами на такой нелепый наговор: его девочки веселые и дружные, и не для него они такие, а сами по себе.

Снег сменился дождем уже после Долгого озера, когда до Винтерфелла оставалось дня три пути, и Лионель начал понимать северную мудрость, что снег лучше, чем дождь: про костер утром пришлось забыть, зачерпнуть снега в котелок да растопить на огне не получилось тоже, пришлось мокнуть и идти к речушке неподалеку. А потом снова все получилось наоборот, словно им троим чем хуже, тем лучше: дождь стучал по палатке, Арья разлеглась поверх влажных одеял, положив голову Лионелю на ноги, и Санса сидела с ним рядом, уютно устроившись под его рукой. Вообще-то происходящее называлось завтраком, нашлись в седельных сумках и солонина, и остатки от позавчерашней зажаренной на костре косули, при холодной погоде ничего не портится, но в палатке завтрак получился каким-то домашним, словно они уже приехали, и больше никуда им не надо. Арья так и сказала, ей совсем не хотелось ехать дальше, а хотелось остановиться прямо тут на несколько дней, пожить в лесу и поохотиться, а Санса позволила себе помечтать о том, что когда-нибудь их свадьбе ничто не будет мешать, и после свадьбы они смогут вот так валяться втроем уже не на мокрых одеялах, а, скажем, в столице, в спальне Лео, и больше никогда не нужно будет ни от кого прятаться, а еще лучше, если иногда можно будет никуда не спешить и никуда не ехать.

- Лео, а правда наши свадьбы будут в один день? – вдруг спросила Санса. Когда она отпускала себя, она снова становилась милой мечтательной девочкой, а не спутницей странствующего рыцаря, не подвластной ни усталости, ни холоду, ни страху. Арья вздрогнула и немного смутилась, а Лео широко улыбнулся, удержав смех: вот на церемонию провожания на такой свадьбе интересно будет посмотреть. Не говоря уж о процессе завершения свадьбы – они, конечно, договаривались, что такого у них не будет, он даже одну на глазах у другой не целовал, только тайком в темноте, но тут явно будет особый случай, хоть с самого начала задувай все свечи. Но это-то все хорошо и весело, ему уж точно здесь жаловаться не на что, а вот то, что двойной свадьбы придется ждать года три, пока Арья не станет к ней готова, уже плохо. Как ни берегись, а Санса, с ее страстью и ее молодой отвагой, к этому времени может уже наследника ему подарить. «Женщины для этого предназначены, - ответила ему Санса в Черном замке, когда он взял у мейстера Эймона лунного чая про запас. – Мне тоже больно и страшно, когда ты идешь в бой. Если будет у нас сейчас ребенок – значит, богам видней». А все-таки насчет свадьбы Санса права: он тоже не хотел, чтобы выглядело так, что он женился на ней, а потом перекинулся на ее сестру и женился на той тоже. Как они были все это время втроем, так всегда и будут втроем, и перед септоном стоять будут втроем: вряд ли септон, если согласится, будет потом цепляться за обряд.

- Конечно, - ответил Лионель на вопрос Сансы. – А сейчас, думаю, можно забираться обратно под одеяла, попробуем переждать дождь.

- Вы, южане, все-таки интересные люди, - сказала смеющаяся Арья через два часа, когда ей надоело лежать, а попытка защекотать Лео окончилась довольно неприличным положением. – Вы осенние дожди пережидаете.

Арья была упряма и просто игнорировала неприятные ей неизбежные вещи ровно до того момента, когда с ними приходилось иметь дело. Больше года назад ей не хотелось уезжать из Винтерфелла в столицу, и она отказывалась собирать свой сундук до последней минуты, оставаясь глухой к нервной предотъездной суматохе вокруг нее. Даже привычные к дороге люди уже проверяли свою поклажу и старались удостовериться, что готовы к длинному путешествию, – Арья проходила мимо, словно у нее вовсе не было нервов, и довольно метко стреляла во дворе из лука. Кончилось все тем, что Арья покидала все свои вещи в дорожный сундук, и когда септа Мордейн увидела эту мешанину и всплеснула руками, перекладывать что-либо было уже поздно. «Они все равно все перемешаются», - отмахнулась тогда Арья, довольная своей хитростью.

Сейчас Арье не хотелось, чтобы их путешествие от Стены кончалось, она понимала, что дома она уже не сможет просыпаться утром от поцелуя Лео, и даже днем забираться к нему на руки и целоваться с ним придется тайком – весело, конечно, но хочется чаще, чем так получится, не говоря уж о том, чтобы просто обнять его руку, когда сидишь рядом, залезть к нему на колени или потереться об него щекой. А раз ей не хотелось, чтобы путешествие кончалось, она и в последний его день делала вид, что оно кончаться не собирается, и в середине дня Арья, как обычно, забралась к Лео на руки, чтобы поспать.

К сожалению, сон – это одна из немногих вещей, которые не зависят от воли, сон к Арье в этот раз не шел, и она просто притаилась у Лео на руках, не может же она начать целовать его на глазах у Сансы, уговор есть уговор. Вот ночью в палатке скорее работала поговорка «не пойман – не вор»: Арья в последнюю неделю еще дважды устраивала Лео провокации, вместо того чтобы спокойно уснуть, в темноте неслышно скользила губами и языком по его шее и по груди. «Тихая, как вода, бесшумная, словно тень», припомнила Арья, и чуть не выдала себя сейчас веселым фырканьем, лежа у Лео на руках и притворяясь спящей. Но действительно смешно: столько всего из того, чему она научилась, оказалось для него: не для того, чтобы его проучить или заставить себя уважать, как она почему-то думала в первые недели в Королевской гавани, а для того, чтобы урвать еще одну возможность целовать его, быть с ним рядом, прижаться к нему. Сколько раз она удивлялась девушкам, у которых только любовь и юноши на уме, сколько раз находила их пустоголовыми – а теперь весь ее мир вращается вокруг мужчины, словно для него одного она росла: училась ездить верхом – чтобы путешествовать вместе с ним, училась стрелять из лука – чтобы вместе с ним ходить на охоту, училась разводить костер – ну вот каждое утро она это и делает, с кашей у нее все равно по-прежнему беда, да и зашивает порванную одежду Санса для всех троих.

А вот подслушать, о чем Лео и Санса говорят, пока она спит, у Арьи долго не получалось – Санса молчала и думала о ней. До замка было меньше десятка миль, много кто им мог здесь встретиться и их узнать, и зря, наверно, Арья залезла к Лео на руки, словно всем назло. Санса не собиралась, конечно, ее гнать, выглядело бы так, словно она ревнует, а она не ревновала – просто сама она с Лео помолвлена, чтобы о них двоих ни узнали и ни болтали, все равно будет свадьба, а после свадьбы это уже их дело. Ну спали они до свадьбы и вообще вытворяли черт-те что, и она не только не сопротивлялась, но и провоцировала иногда – и все равно венцом все прикроется. Только если она забеременеет сейчас, будет неловко. А вот будет ли у Арьи и Лео свадьба, как это все может выйти? Лео же правильно сказал ей однажды наедине, что септона, что обвенчает хоть троих, найти не так трудно, но нужно, чтобы дети были принцами, а не бастардами, чтобы все остальные их свадьбу приняли. Лео, к сожалению, не простой рыцарь, которому достаточно записи в приходской книге. Кто бы сейчас сказал Сансе с восторгом, что она будет королевой, - она бы просто прибила.

Так что Сансе иногда было страшно за свою упрямую и смелую сестру, которая беспечно бросает вызов всему миру. Нужна ли Арье, да еще и в таком возрасте, прочная и скандальная репутация королевской любовницы, выдержит ли она, с ее гордым и прямым характером, или лучше бы не давать слухам лишней пищи? А если со свадьбой затянется, а если Арья и Лео через пару лет разругаются, как Санса с Арьей разругивались раньше? Им-то было некуда друг от друга деваться, они сестры, подуются и помирятся, семья превыше мелких обид, и супругам некуда деваться друг от друга, а Арья сейчас всю себя Лео доверила: и любовь свою, и будущее, и честь, и всю жизнь.

А о себе Санса, конечно, не думала, что она ровно такая же упрямая и смелая, ровно так же лезет на рожон с возможной беременностью, так же верит Лео и так же возлагает на него всю ответственность: ему же, если что, решать вопрос со свадьбой и с тем, что вряд ли так просто взойдет на престол ребенок от брака, заключенного септоном Черного замка, или ребенок, родившийся за Стеной. А ведь это может случиться, Лео в дороге уже сказал Сансе о том, что за Стеной будет война и что они из Гавани почти сразу поедут обратно, - а Санса услышала только то, что он будет воевать, и испугалась только за него.

Вот для сестры у Сансы было много благоразумных советов – и ни одного способа их как-то до нее донести, ни Санса, ни Лео не могут сказать Арье, что ей лучше быть с ним благоразумной молодой леди и не давать поводов к сплетням. Арья на такое обидится, и вполне справедливо, это же почти все равно что сказать «не люблю» или «ревную». А уж о самом благоразумном совете Санса и подумать никогда не могла: конечно, они будут всегда и везде втроем, как бы этот факт ни испортил им всем репутацию.

- Лео, - негромко окликнула Санса, - ты хоть понял, что за эти недели мы привыкли спать втроем?

- Ну, если только спать, это еще не проблема, - весело ответил Лео. – Пока.

- Да-да, «беда в том, что сном вы не ограничиваетесь», - откликнулась Санса, которую порядком испортила походная жизнь. – Эту историю про септона Торос тоже при мне рассказывал. Ты хоть скучать по этому будешь, когда мы сейчас приедем?

- Конечно, - тут же ответил Лео. – Давай по утрам приходить Арью тормошить.

- Ну это ты все-таки сам, - искоса глянула на него Санса.

- Думаешь, по тебе она не будет скучать? Помнишь, три дня назад мы спали так же, как за Стеной.

- Балбес ты, Лео, - рассмеялась Санса. – Поверь, никого не скандализирует, если мы с Арьей пару раз поспим в обнимку. Удивит – это да.

========== XXVIII ==========

И хитрили они, и хитрил Аллах,

а Аллах — лучший из хитрецов.

Коран

Леди Кейтилин в Винтерфелле не было, она все-таки увезла Брана в столицу, а Робба можно было не стесняться, но обычаи остаются обычаями, и вечером сестры ушли в свои комнаты, а Лионеля стюард проводил в гостевое крыло, которое было далеко от девичьих спален. Это, конечно, не помешало Сансе прийти к Лео ночью, они даже уснули в обнимку, а потом Лео проснулся в темноте и все-таки вспомнил, что до утра Сансе здесь оставаться нельзя.

- Не хочу, - пробормотала сонная Санса, наконец-то было тепло, можно было прижаться к Лео всем телом, кожей к коже, а не через слои одежды. – Если встречу кого-то в коридоре… что ночью, что утром, все равно ясно, где была…

- Давай я тебя провожу, - предложил Лео. – Сделаем вид, что мы смотрели на звезды.

- Снег идет, не получится, - весело сказала Санса, подходя к окну, и Лео ей залюбовался, каждым изгибом ее тела, волной распущенных волос на спине: в дороге она убирала их под шапку, а ночью в палатке темно, можно только погладить. И по всему ее телу, такому тонкому и хрупкому, он скучал все три недели, которые они возвращались со Стены, хотел не только ощущать его под ладонями, но и глазами видеть, и тревожил сейчас богов непристойной благодарностью за то, что Санса не стесняется его, не прячется от него под простыню и не отказывается вставать, не утянув прежде под простыню свою одежду. Вот сейчас она привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в слишком высокое для нее окно, вытянулась и стала еще более тонкой и молоденькой, потом подпрыгнула, так и не увидев в окно ничего, кроме темного неба и падающего снега, и подпрыгнули ее крепенькие грудки, вот она присела перед камином, чтобы подбросить еще пару поленьев, то ли собирается остаться, то ли хочет, чтобы и без нее ему было тепло – но без нее всегда пусто и тянет холодом, от которого не замерзнешь, но загрустишь. А теперь идет к нему на фоне камина, подсвечивающего ее волосы и немного скрывающего ее доверчивую наготу, и как будто облизывается и смеется, заметив, что он на нее смотрит и вся его сытость выражается только в том, что он еще на нее не набросился, самый честный и откровенный комплимент женской красоте и под одеялом не спрячешь.

- Ну тогда скажем, что на снег смотрим, - спохватывается наконец Лео, они, кажется, говорили о чем-то, прежде чем он начал так откровенно и сосредоточенно на нее глазеть, и Санса смеется, мило закрывая губы ладошкой, она все делает мило, и даже одеяло с него сейчас откидывает так, что никак не заподозришь ее в распущенности, только в игривости и любопытстве.

- «На снег смотрим»? Тебе по обе стороны от Стены снега мало было? – спрашивает веселая Санса, ей нравится, когда Лео засмотрится на нее и отвечает невпопад. – Впрочем, тебе всегда мало.

И Санса усаживается лежащему Лео на ноги, откидывает с лица прядку волос, которая все равно сейчас упадет обратно, когда она над ним склонится, и он блаженно жмурит глаза, хотя и любит подглядывать, как двигается ее голова и как скользят вверх и вниз ее губы, это, наверно, почти единственное, что ее еще немного смущает, даже от слишком откровенных просьб она уже почти не краснеет, да и просить ее не надо, ей самой все это нравится.

Самым удивительным в Винтерфелле было наличие там Тириона, который не только снова там как-то оказался, но еще и обзавелся за несколько месяцев хорошенькой и молоденькой женой.

- Леди Арвин, - представил Лионелю свою молодую жену Тирион.

- Суилад, Ундомиэль, - не удержался Лионель, который тоже почитывал валирийские легенды. – То есть здравствуй.

- Ох, беда мне с вами, с книжниками, - весело сказал Тирион.

Арвин за прошедшие два месяца хорошо узнала Тириона и оценила его ум, начитанность и умение сходиться с людьми. Тириона, казалось, ничто не могло озадачить: он находил общий язык и с бродячим менестрелем, и с хозяином постоялого двора, и с мейстером, и с северным лордом, и вот теперь с королем. Арвин присматривалась и понимала, что она бы так ни за что не смогла: для некоторых людей у нее не хватило бы знаний, чтобы говорить и шутить с ними на равных, а к другим она не смогла бы приспособиться – а ведь оказалось, что и конюхи, и пастухи знали что-то, чего не знала она, но почему-то знал Тирион, и потому она держалась за него как за проводника по большому и интересному миру, и, когда он по своей привычке забирался на стол и сидел там, болтая своими коротенькими ножками, ей казалось совершенно естественным, что она смотрит на него снизу вверх.

А Лионель порадовался за своего дядю и даже не удивился разнице в возрасте – года три назад, когда принц Лионель собрался сбежать из Королевской гавани и предпринять путешествие в Западные земли, навестить там своего отшельника деда, никогда не приезжавшего в столицу, Тирион очень кстати в столице случился. Дядя и племянник дружески выпили, молодость и баратеоновская стать взяли верх, и Тирион, находясь в состоянии измененного сознания, рассказал юному Лионелю про свой тайный брак с простолюдинкой, ровесницей его теперешней жены, и про то, как жестоко лорд Тайвин прервал этот позорный для Ланнистеров брак, бросив дерзкую простолюдинку на надругательство своим гвардейцам и заставив юного Тириона присоединиться. К концу рассказа Тирион взглянул на племянника сквозь пьяную слезу и выронил кубок, увидев перед собой внимательно глядящего на него зверя, в которого Лионеля превращали гнев и вино. «Он же твой родной дед», - испуганно пробормотал Тирион, чувствуя, что расскажи он эту историю в Утесе Кастерли, он бы остался сиротой. «Жаль», - коротко сказал Лионель.

Тирион, возможно, и забыл о той своей пьяной откровенности, и уж точно не хотел, по меньшей мере сознательно, начать старое сначала и подарить ему счастливый конец, заменить одну девочку другой, но Лионель тогда, три года назад, никуда не поехал и хорошо запомнил причину.

- Я рад встретить вас именно здесь, леди Арвин, - сказал Лионель и в первый раз в жизни оттиснул на пустом свитке свою печатку, зажав свиток между кулаком и ладонью и превратив его во всемогущий карт-бланш. - Теперь и в любом другом месте вы будете находиться под защитой Короны.

Богослужения для немногих, верящих в Семерых, в Винтерфелле совершал септон Шейли, а ее воспитанницы были неизвестно где, но септа Мордейн все равно вернулась в Винтерфелл, потому что в столичной жизни было слишком много соблазнов, включая сладкие вина, приносимые лукавым хронистом лорда Эддарда. Хронист, которому и самому довелось обучать необучаемых балбесов, сочувствовал праведной септе и пытался как мог подготовить ее к встрече с неправедной действительностью, сначала втеревшись к ней в доверие благочестивыми богословскими разговорами, во время которых он легкомысленно напевал про себя «в мире есть семь, и в мире есть три», а потом, найдя с суровой на вид праведной септой по-настоящему общий язык, начал заходить к септе-сладкоежке с несколькими бутылочками токайского и бесстыжим враньем про историю Валирии.

- В некотором царстве, в валирийском государстве, - начинал хронист, галантно намазывая хлеб мягким козьим сыром, чтобы септа поела медку с удовольствием, - жил да был король Георг, восьмой своего имени, у которого было целых шесть жен.

- Свят-свят-свят, - всплескивала руками подвыпившая септа, забывая о том, что Валирия всегда была республикой.

- Истинно так, - уверял хронист, запивая хлеб с медом и сыром чистой водой, принесенной с собой, и раздумывая параллельно над тем, не порадовать ли Вестерос чайком, заодно они и воду кипятить научатся. – С первой женой он развелся…

- Это не дело, - качала головой септа, - это совсем не дело…

- Ото всей души его осуждаю, - согласился хронист. – Вторую свою жену казнил…

- Душегуб, - вздохнула септа.

- Еще какой, - опять согласился хронист. – И главное, как попробовал верховный септон указать ему на его грехи, так он сам себя провозгласил верховным септоном.

- Ну уж это, благородный сэр, не может быть, - не поверила септа Мордейн.

- Вот вам истинный… истинная клятва, - уверил ее хронист. – Сами оцените ситуацию: знать погрязла в роскоши и в рассуждениях о рыцарской доблести и куртуазной любви, заменив этим благочестие и аскезу, к которым призывает церковь. Высшее духовенство неотличимо от знати, военизированные монашеские ордена упразднены, народ неграмотен и темен и даже не замечает, как меняются верховные септоны.

- Ой, божечки, - пробормотала септа, до того похоже хитрый хронист описывал положение религии в Вестеросе.

- Да, в богохранимом Вестеросе все то же самое, попробуй тут пободаться с короной, - согласился хронист, делая себе заметку в свое время опробовать такие рассуждения и на верховном септоне, - Если популярный в народе и щедрый к знати король решит использовать религию, чтобы прикрыть свои мелкие грешки, большинство не поймет, что изменилось, а кто поймет, не решится или не сможет противоречить. Лучше и не перечить, чтобы он хотя бы оставил церкви свободу, - и хронист только махнул рукой, не его церковь – не его забота.

- Высок трон, а боги выше него, - неожиданно для хрониста сказала септа Мордейн, и хронист начал понимать, что при короле-душегубе септе и впрямь было бы не сносить головы. – Если септоны промолчат, кто скажет королю и народу правду? Кто назовет грех грехом?

Хронист хотел рассказать септе и про другого короля-душегуба, у которого тоже было, как назло, шесть жен, словно сговорились они, эти короли-душегубы, и который в такой ситуации приказал задушить стоящего за правду верховного септона подушкой – что, в долгосрочном аспекте, оказалось меньшим грехом, чем назначить верховным септоном самого себя, - но хронист вовремя спохватился и не полез на рожон, а взял хитростью.

- Ох, дорогая моя септа Мордейн! – погрозил пальцем веселый хронист. – А скажите мне как на духу, принцесса Мирцелла шила-то хорошо или вкривь да вкось?

- Ну не то чтобы вкривь да вкось, - ответила септа немного смущенно, не только чревоугодием, но и человекоугодием она была грешна, слишком уж она хвалила в Винтерфелле шитье принцессы только за ее титул, даже Арья тогда обиделась. – Могла бы и лучше – но ведь могла бы и намного хуже!

- Так вот вернемся к нашим душегубам, - предложил хронист. – Если бы тот король, восьмой своего имени, не стал бы казнить неугодную жену, а просто женился вторым браком – лучше бы это было или хуже?

Философия Вестероса еще не обогатилась понятием «ложная дихотомия» и афоризмом остроумного тирана «Оба хуже!», поэтому септа Мордейн загрустила над бокалом и задумалась.

- А инда жалко первую-то, - по-человечески сказала хмельная септа, возвращаясь к своим не самым благородным корням, шить и кроить она умела хорошо, а со строгостью манер частенько от неуверенности перегибала. – Запутал ты меня.

- Висенью жалко? – вдруг передернул хронист.

- Да при чем тут Висенья, - отмахнулась септа, - говорят, они как раз нормально жили.

- А еще говорят, - сказал хронист, заметая следы, - что в Лунных горах жених украл Молчаливую сестру.

Как ни готовил хронист септу Мордейн к встрече с ее воспитанницами, рассчитывая, что как-нибудь они пока разминутся, но неожиданная встреча на галерее в Винтерфелле состоялась, и сестры при виде своей септы даже шарахнулись, а Лионель, не помнивший их септу в лицо, успокаивающе приобнял обеих, и совсем их этим на этот раз не успокоил.

- Благословите меня, святая мать, - обратился к септе неблагочестивый молодой король, он даже не помнил, действительно ли следует обращаться к септам «святая мать», или такими словами ругался при дамах его отец, когда еще не доходило до серьезных выражений «мать драконов» и «юный ты гриф!»

- Вас, ваше величество, я никак благословить не могу! – ответила суровая септа и обратила свой строгий взгляд на Арью, которая совсем не собиралась смущенно выскальзывать у Лео из-под руки, а, напротив, нахально к нему привалилась. – Арья, ну куда это годится?

- Я так и не научилась шить, - признала Арья с ложной скромностью, она не любила недомолвок и всегда шла на скандал. – Зато я разучила балладу про Эйгона и двух жен. А еще…

- Это я во всем виноват, - благородно признал Лионель.

- Ой, погодите, - сказала бедная септа, она хоть и давала обет безбрачия, но прекрасно понимала, в каких случаях благородный юноша берет всю вину на себя. Септа даже поддержала голову рукой, словно боясь, что голова у нее отвалится, и вдруг улыбнулась против своей воли, вспомнив, как пару лет назад она ругала Арью за то, что вместо благородного «чудесно» та использует простонародное выражение «отвал башки».

- Не ругайте Арью, дорогая септа, - попыталась как-то смягчить ситуацию Санса, переведя разговор на мелочи, между своими она всегда любила разойтись миром. – Ничего не поделаешь, Арья так и будет одеваться как всегда. Лео тоже на нее повлиять не может.

Но, к несчастью, у септы Мордейн уже включился режим подозрительности, в котором ей казалось, что благородная невеста должна стоять от своего жениха на расстоянии пары футов, а разрешить класть себе руку на бедро и позволить себе называть короля кратким именем, которого сама септа никогда не слышала, может только любовница.

- Ты еще скажи, что я не люблю красоту и великолепие, - ответила сестре Арья, высунувшись из-за Лео и показав Сансе язык. – Между прочим, у нас с тобой одинаковый вкус.

Лионель, который все всегда понимал наиболее непристойным способом, притворился, что чихнул, – он был не согласен, хотя и не при септе тоже возражать бы не стал. Но даже таких разговоров и фырканья септе Мордейн оказалось достаточно, и она медленно осела на пол.

- Ну вот, я всегда чувствовала, что ты укокошишь нашу септу, - весело сказала Арья, с септой Мордейн она не ладила с детства, да и вообще была не очень жалостливая.

- Лео, сходи за водой, - попросила Санса, присев рядом с бедной септой, а про себя подумала, что, может, будет и лучше, если септа очнется без него.

На четвертый день Лионель дошел до библиотеки, с единственной целью отоспаться, спрятавшись между стеллажами книг и уронив голову на руки: уж больно они с Сансой клевали носом за завтраком, да еще и Арья не упустила случая повеселиться, отпуская слишком понимающие для ее возраста шутки. Но в библиотеке уже был Тирион, большой энтузиаст по части валирийских книг и какой-то неправильный молодожен. Тириона интересовало все, связанное с огнем, словно в нем откуда-то взялась таргариенская кровь, и в последние два дня он перешел с драконов на способы уничтожения Иных и прочей нечисти. Тирион уже дочитался до теплоемкости, а теперь постепенно познавал понятие теплопроводности и его тянуло поделиться с кем-то достаточно умным своей идеей, что доспехи Иных, вероятно, покрыты графитом и так просто огнем их не возьмешь.

- Здесь нужен вот этот, ав-то-ген, - сказал Тирион, долистав наконец валирийские труды до нужного места вместе со своим любимым племянником. – А автоген делать – это такая возня… Хотя погоди, мы с тобой еще немного завтра посидим, и скоро валирийскую сталь начнем сами выплавлять.

Но назавтра определить Лионеля в сталевары не удалось, потому что утром Лионель открыл глаза, увидел любимую огненную гриву на соседней подушке и понял, что уже совсем светло. Конечно, трясти Сансу за плечо он не стал, от нескольких минут уже ничего не изменится, а то и вовсе можно будет сказать, что она просто зашла к нему с утра, и принялся будить Сансу долго и с удовольствием, так что она осознала, что они проспали, только когда Лео оторвался от ее губ и спихнул вниз почти все одеяло, раздумывая над тем, не начать ли день так же, как закончили предыдущий.

- Я всегда хочу так просыпаться, - промурлыкала Санса, отказываясь смущаться своему положению. – Давай поедем в столицу как в первый раз, столько уютных замков есть по дороге.

Но немного смутиться Сансе все-таки пришлось, потому что дверь в спальню Лионеля приоткрылась, и они оба еле успели хоть как-то спрятаться под простыню, когда Арья запрыгнула к ним на кровать.

- Вы меня не шокировали, - весело сказала Арья. – А вот я вас сейчас удивлю.

Глаза у Арьи были озорные и немного отчаянные, и Лионель и Санса, коротко переглянувшись, поняли, что оба думают то же самое: сейчас может быть что угодно, вплоть до того, что Арья заберется под простыню между ними, и это надо как-то прекратить.

- Завтрак вы все равно проспали, - решила еще немного подразниться Арья. – Мне пришлось из солидарности с вами таскать мясо на кухне.

- Ну отлично, вместо двоих на завтраке не было всех троих, - срезал ее Лионель, чтобы хоть немного угомонить. – Теперь еще подумают, что ты тоже заспалась здесь же.

- Мечтай-мечтай, - нахально ответила Арья и полезла себе за пазуху. – Смотрите, какие письма мне приходят. Лорас Тирелл делает мне предложение, а я его, как назло, совсем не помню.

Санса, в отличие от Арьи, на турнире в честь их отца была, и Лораса запомнила – не только как рыцаря, подарившего ей розу после одной из побед, но и как рыцаря, перед другой схваткой подарившего розу стоявшему рядом смазливому оруженосцу, так что Санса еще тогда подумала, что Лорас какой-то странный. А Лионель точно знал, какой Лорас странный, потому что именно с Лорасом его дядя Ренли последнее время позорил семью. Конечно, ни Санса, ни Лионель ничего из этого Арье не сказали, любой девушке полезно считать себя очаровательной и неотразимой, особенно если она чаще всего в этом сомневается и прячет свою милую мордашку между короткими растрепанными волосами и потертой мальчишеской одеждой.

- Слушайте, чего это он ко мне сватается? – спросила Арья и посмотрела на Лео искоса: в конце концов, ты собираешься меня ревновать или нет? – И вообще, на что он похож?

- Юный красавец с каштановыми волосами, как у тебя, - припомнила Санса, пропустив в своих воспоминаниях резной зеленый панцирь в серебряных цветах и попону из живых роз на крупе коня, чтобы Арья не состроила сразу гримасу. – На турнире девушки с него глаз не сводили.

- А, турнирный, который в драке конный пешему проиграл, - наконец вспомнила Арья. – Это тот, что ли, про которого ты рассказывала Джейни, когда Берик уезжал навстречу отрядам Клигейна? Я еще тогда подумала: почему ты говоришь, что лучше бы послали его, что он тебе сделал, что ты хочешь, чтобы его убили?

- Ну вот теперь он хочет украсть у меня сестру, - рассмеялась Санса. – Я тогда как чувствовала.

Гостеприимные Старки, в чьем замке можно было легко разместить короля со свитой, размахнулись и отдали Тириону сразу несколько смежных комнат, и он устроился там основательно и, видимо, надолго: рассказы Лионеля об Иных и грядущей войне за Стеной его ничуть не напугали, а только разожгли его любопытство. В этих комнатах Лионель Тириона и нашел, хотя дело было уже к полудню: вероятно, Тирион был не таким уж неправильным молодоженом. Да и мужем он был правильным: любя своего веселого и умного дядю, Лионель иногда думал, что некрасивый карлик Тирион так и будет бегать за женщинами всю жизнь, сначала за неприличными, а потом, как найдет на первый взгляд приличную, что ответит на его ухаживания, не слишком откровенно соблазнившись его деньгами и знатностью, будет бегать уже только за ней, боясь ее потерять.

- Сходи-ка, лисенок, к своему шитью, тут, похоже, государственный разговор щекотливого характера, - весело сказал Тирион, и Арвин послушно вышла, словно так у них и было заведено, а еще лучше было то, что она взглянула на Тириона не обиженно, а как-то чуть печально, как смотрят на того, с кем не хочется расставаться.

Маленький головастый Тирион выслушал Лионеля, задумчиво опустив лицо, и Лионель заметил, что, женившись, Тирион стал симпатичнее, словно нашел при помощи Арвин положения и углы, с которых он выглядел похожим на оракула или мыслителя, а не на ярмарочного шута. Раньше Тирион, кривляясь, словно назло лез другим в глаза своим уродством, а теперь казалось, что его необычная внешность даже подходит его необычному уму, заключенному в огромной на фоне маленького тельца шишковатой голове. Да и неважно было, как выглядит лорд Тирион, когда он начнет думать и говорить.

- Во всей этой истории меня интересует только один вопрос, - задумчиво сказал Тирион, глядя мимо Лионеля. – Зачем Лорас написал Арье.

- Кажется, именно это я тебя и спрашиваю, - нетерпеливо ответил Лионель.

- Нет, - улыбнулся Тирион, добрая и понимающая улыбка ему тоже шла. – Ты спрашиваешь, почему Тиреллы, а точнее леди Оленна, хотят этого брака. Этот вопрос простой: Оленна уже знает по слухам о твоем сложном положении и о том, что ты влюбился в обеих сестер, и хочет оказать тебе большую услугу, прикрыв ваши с Арьей отношения формальным браком с педерастом. Разумеется, себе она выгадывает не меньше: прикрывает свой семейный позор и получает фактическое родство с королевской фамилией, крепкое и пристойное, а не основанное на ворковании двух гомиков. А, может, и не фактическое, а и формальное тоже: не удивлюсь, если в случае согласия она вскоре начнет настойчиво предлагать свою Маргери за Ренли.

- Маргери я не помню, но мне ее уже жалко, - сказал Лионель, у которого одно было на уме: его счастливая Санса, сначала млеющая, а потом изгибающаяся и вскрикивающая от удовольствия. Как можно девушку этого в браке лишить, это намного хуже, чем начать слишком рано.

Тирион рассмеялся, поглядывая на племянника одним глазом, и даже погрозил ему пальцем, как маленький веселый человечек в полном расцвете сил.

- Я, кстати, не понимаю, почему Оленна считает других настолько глупее себя, зачем тебе ее махинации, когда у тебя самого такой шаперон есть в виде Ренли, который к тому же не в очередь сидит в Штормовом пределе, да и не правит им толком, - разговорился Тирион и тут же отыграл назад, что было умнее его хитроумных мыслей. – Ладно, не сердись, я уже знаю ответ на свой вопрос, если ты согласен потерпеть меня еще немного.

- Мне кажется, Оленна совершает ошибку, которая называется глупостью умных людей, - продолжал Тирион. – Она никак не может понять, что люди не хотят вести себя разумно, даже если они ей это неоднократно доказывают своими действиями. Она все строит свои рациональные схемы, а потом язвит и насмешничает, когда люди не хотят играть в них отведенную им роль, хотя они при этом ведут себя именно так, как вели себя всегда. И, конечно, Оленна пытается учесть в своих действиях чужие эмоции: рационально было бы написать с таким предложением лорду Эддарду, а потом тебе. Но что с вами, дураками, делать: вдруг лорд Эддард согласится, а ты обидишься и перестанешь воспринимать доводы разума, а Арья и вовсе выдумает по малолетству, что брак создан для любви? Поэтому надо начать с этой чепухи, романтической переписки будущих супругов, а к тебе послать какое доверенное лицо с объяснениями всех выгод – но только это все просто обертка все той же не работающей рациональности.

- Со стороны Арьи было бы очень, очень разумно, - Тирион подчеркнул свою иронию, чтобы не задеть своего молодого и благородного племянника, - чрезвычайно разумно согласиться на этот брак. Она бы могла постоянно ездить к вам в Гавань, словно бы навестить сестру, – а Лорас как уши и руки Оленны таскался бы с ней, вы с Сансой бы могли часто наезжать в Хайгарден, Оленне на радость. Только Оленна не понимает, что такое решение не предлагают смелой и влюбленной девушке, которая ради любимого и любовь свою, и всю жизнь поставила на безнадежную ставку. Зная тебя, я легко угадаю, что ты уже сделал ей предложение, хотя ни она не представляет, как может совершиться такая женитьба, ни ты об этом не думал толком – давай я тебя поругаю немного, а? – и Тирион весело поболтал ножками.

- Ну и что ты будешь с этим письмом делать? – спросил Тирион, дав племяннику немного подумать.

- Ничего, - пожал плечами Лионель, подумав и поняв, что никто к Арье приставать с этим браком не будет, даже и до лорда Эддарда это дело не дойдет, хотя и он бы мудро замотал вопрос до их возвращения в Гавань. – Арья сама напишет в ответ что-нибудь. Думаю, надерзит.

- Вот и я так думаю, - согласился Тирион. – Видишь, мы с тобой умные, мы оба знаем, что Арья ответит, – а леди Оленна удивится и рассердится. Арья, несомненно, поступит глупо – да и ты сейчас поступаешь глупо – но каждый должен прожить свою жизнь, а не чужую.

______________________

Пользуясь случаем, автор поздравляет всех своих читателей с наступающими новогодними праздниками и желает им счастливой любви и мудрости.

А фанфик тем временем уходит на новогодние каникулы, потому что под Рождество надо бы что-нибудь милое и несерьезное про Хогвартс ;)

========== XXIX ==========

Первые звуки, пробные строки,

Сладкие муки тонкой настройки.

Кокон в пространстве - сам себе волк, товарищ и князь,

Каменный пес, персона нон грата,

Вечный дежурный у аппарата

Ждет, когда небо вспомнит о нем и выйдет на связь

(с) Олег Медведев

Мелисандра не раз пересекала Узкое море, но на корабле Станниса ей припомнилось, что корабль – это небольшое замкнутое пространство, из которого бежать некуда. Команда была подобрана Станнисом с чуткостью и заботой: половина крепко верила в Семерых и смотрела на Мелисандру волком, вторая половина не верила ни в чертей, ни в богов и потешалась над первой, а заодно и над Мелисандрой. Мелисандре припомнилось предсказание, что она погибнет, когда пересечет Узкое море в седьмой раз, и, глядя на команду, Мелисандра задумалась, не мог ли кто-нибудь сильно обсчитаться, либо она, либо предсказатель.

Станнис пригласил Мелисандру в свою каюту на обед и встретил ее в расшитом золотом флибустьерском камзоле, из-под которого торчали просторные рукава белой шелковой рубашки и брюки, больше похожие на шаровары, словно Станнис был готов в любую минуту повязать себе яркий платок на голову, скинуть камзол и кинуться на абордаж как простой пират.

Религиозные взгляды и настроения команды Станниса, похоже, нисколько не волновали.

- Я единственный на этом корабле, у кого есть лоция и кто умеет ее читать, - пояснил Станнис. – Каждый, кто не хочет распороть кораблю брюхо о подводные скалы и выкупаться в ледяной водичке, будет беречь меня по меньшей мере до следующего порта. Ты-то править кораблем умеешь?

- Нет, - признала Мелисандра и не стала вспоминать о том, что Рглор каждому верному даст любую нужную силу: Рглор он вона где, а ледяная водичка сразу за бортом.

Станнис сделал какое-то движение лицом, одновременно двусмысленное и многообещающее, а после обеда Мелисандра заметила, что команда совсем не в претензии на своего капитана, несмотря на его соучастие в сожжении кумиров: Станнис, накатив после обеда рома, сидел на юте на бочке и травил веселые истории про септонов, окруженный безбожной половиной команды.

- Приходит молодой септон к богатому купцу, - повествовал Станнис, - и с порога говорит: «Пожертвуйте мне все свои деньги». Тот ему: «Да ты обалдел, долгогривая собака!» «А, извините, - говорит септон, подглядывая в свой свиток. – Не с того вопроса начал. Сын мой, вы верите в Семерых?»

- Я тоже тут в порту слыхал, - поддержал своего капитана повар, безбожник, похабник и охальник. – Спустилась всеблагая Матерь к богатому септону и спрашивает его, куда тот нахапал столько денег. «Я же не для себя, - оправдывается септон. – Я хочу приют для бедных сироток построить». «Как я есть лик божества, то я могу в сердцах людских читать, - предупреждает септона Матерь и действительно начинает в его сердце читать. – Так, приют вижу. Сироток тоже. Только скажи мне, грешник, почему у всех сироток такие короткие юбки и такие большие сиськи?»

- Га-га-га! – грянула безбожная половина команды, которая в каждом порту заходила в такой вот «приют сироток».

- Ты вон про Рглора расскажи, - предложили повару с вантов верующие матросы, которым религиозность не мешала быть наглыми как обезьяны.

- Про Рглора я расскажу, я специалист, - вызвался Станнис. – На море полный штиль. На палубе Азор Ахай и Великий Иной играют в городки. Великий Иной размахивается и вышибает всю фигуру одним ударом. Азор Ахай размахивается – и бита летит вообще не туда. Тут в корабль ударяет большая волна, палуба накреняется, городки стоят как вкопанные, бита ударяется о борт, отскакивает и вышибает всю фигуру начисто. Великий Иной поднимает глаза и руку к небу: «Рглор, опять ты ему помогаешь!»

- Хорошо, - одобряюще ответили наглые голоса с вантов.

- Нам-то Рглор будет помогать, а, капитан? – спросил повар.

- Ну, по грехам нашим, - с усмешкой ответил Станнис, вставая с бочки.

- Пропащее наше дело, капитан, - ответили сразу несколько веселых голосов.

- Ну тогда по молитвам нашим, - предложил Станнис более реалистичный вариант. – Про Тороса, красного жреца и великого грешника, слыхали? Он недавно так помолился, что у расслабленного хрен вставать начал, а ведь парень ниже пояса ничего не чувствовал.

- Толковый бог, - резюмировал повар, когда капитан ушел. – А слышали ли вы, друзья мои, про то, как септон ходил к Молчаливым сестрам?

Мелисандра, как красная жрица, ставила себе в заслугу каждую обращенную к Рглору душу и научила молиться Владыке Света не одну сотню человек, но морщинистый и беззубый матрос, подошедший к ней вечером, когда она наблюдала за красным закатывающимся солнцем, все же сумел ее удивить.

- Ты, красавица, мне слова той молитовки расскажи, - попросил матрос.

- Какой? – спросила Мелисандра, не отрываяглаз от солнечного диска, коснувшегося моря.

- Ну той, про которую капитан-то говорил, как про Тороса вспомнил, - пояснил матрос. – Извиняюсь, чтобы хрен стоял. Годы мои свое берут, красавица, особенно если по пьяному делу.

- Да как ты смеешь! – вспыхнула Мелисандра, поворачиваясь к старому матросу и собираясь его чем-нибудь огорошить, но матрос смотрел на нее честными и ясными глазами, не видя в своей просьбе греха.

- Я ж не к тебе самой насчет поднятия обращаюсь, в чем обида-то? – пояснил матрос Мелисандре, привыкшей уже проповедовать благородному сословию. – Я к богу твоему обратиться хочу, он велик и силен, что ему такая безделица? А мне приятно.

- Я пятьдесят лет по морям плаваю, я слыхал про Рглора и Иного, - добавил матрос, пока Мелисандра колебалась, не зная, наказать его за наглость или попытаться обратить в истинную веру. – Они между собой борются, один за жизнь, другой за смерть. Ну а как жизнь-то получается, если не им самым? Богоугодная выходит молитовка.

- Владыка Света и Владыка Тьмы ведут свою борьбу с начала времен, - наставительно сказала Мелисандра, решив пока простить старому матросу его дерзость. – Ты должен думать о том, чтобы выбрать правильную сторону, не колеблясь сердцем, не размениваясь на мелкие движения души и просьбы грешного тела…

В этот момент Мелисандра заметила, что старый матрос смотрит на нее с некоторым сожалением, словно на скорбную умом.

- Дочка, Великий Иной ждет нас собственной персоной там, - и матрос так уверенно указал на нос корабля, идущего на север, что Мелисандра даже поежилась и, словно ища помощи, глянула на запад, где только что было солнце. – А мы идем туда, чтобы сражаться с ним и, если надо, умереть. Какой еще выбор мы можем сделать, как еще сторону принять? Не знаешь ты нужной молитвы – ну так и скажи, почем мне знать, может, у вас ей женщин не учат, только жрецов. А что ты вот поглядываешь на нас: кто в Семерых верит, кто ни во что, кроме воинской удачи, – ты это брось, в бой все пойдут, когда придет время, и биться будут как будут, а не как сейчас болтают языком. Что есть ребята на тебя злые – ну есть, а ты выйди завтра да помолись за жизнь, за то, чтобы побольше бы нас домой вернулось. Этому-то вас учат, аль нет?

Мелисандра не успела подумать над словами старого матроса, который покинул ее почти сразу, отбой на корабле по расписанию, потому что, как только она вернулась в каюту, к ней зашел Станнис в своем флибустьерском камзоле, шароварах, белой шелковой рубашке и с большой круглой золотой серьгой в левом ухе. Мелисандра тут же встала со своей койки ему навстречу, здесь уже была не магия красной жрицы, а обычное женское чутье, что остановить его нужно, пусть даже она и стоя ниже него на голову и на фоне его широкой и плоской фигуры кажется маленькой и худенькой. Все-таки Мелисандра не только в очаг глядела и молитвы читала, понимала она прекрасно, что нахальничать с мужчинами можно, только когда вас разделяет решетка или толстая закрытая дверь. Тогда и про то, у кого там пламя повыше, можно порассуждать, и про «удовольствие, которого вы еще не знали», можно ляпнуть, не ответив в ближайшие же минуты за базар. К своему счастью, Станнису она ничего такого не говорила, но были за ней уже неосторожные слова…

«Кто же меня дернул про тень ему рассказывать, - подумала про себя Мелисандра, - Уж не Рглор меня дернул, это точно». Рассказывала Станнису про тень она еще тогда, когда Станнис собирался отплывать на штурм Утеса Кастерли, и тогда рассказ про зачатие тени, что может убить лорда Тайвина, не остановившись ни перед какими преградами, был зловещим и показывал могущество Мелисандры – но теперь, в небольшой каюте с плящущим светом, этот рассказ означал другое: что она согласна и без ухаживаний, и не по любви, лишь бы для пользы дела. А раз она согласна, то сейчас все совершится вполне естественно, без магии и ворожбы, и даже приятно будет: прижмет ее капитан Стан к койке, платье ее соберется в комок на талии, и будет женщина Мелони, назвавшая себя Мелисандрой, стонать под своим капитаном и просить еще, даже ударяясь иногда макушкой о переборку, будет тянуться к нему губами и станет для него земной женщиной, а не таинственной жрицей, еще и бегать за ним будет, потому что Станнис властный и холодный.

- Ворожить мне не надо, я не для этого, - сказал капитан Стан и потянул большими пальцами платье Мелисандры вниз с ее плеч, правильно прикинув, что платье с таким вырезом снимется и так. Станнис был старым солдатом и не знал слов любви, и для него такая фраза была довольно ласковой, но это ему не помогло, потому что в тот же момент на Станниса подуло сухим жаром, как из печи, так что он инстинктивно зажмурился, а открыл глаза уже перед закрытой дверью в каюту Мелисандры, которую изнутри, похоже, довольно неволшебно подперли сундуком.

«Ловко она меня! – усмехнулся про себя Станнис, находя, что так даже интереснее. – Любопытно только, это все, что она может, или она меня все-таки пожалела?»

Мелисандра по другую сторону двери задавала себе тот же вопрос: она чувствовала, что здесь, среди воды, стихии для огня враждебной, ее колдовская сила становится меньше, и понимала, что нельзя эту силу использовать против Станниса всерьез, ведь и в самом деле он единственный на корабле человек, способный проложить курс и привести их в следующий порт, не разбив корабль о камни. Но при этом Мелисандра чувствовала, что удержало ее движимую страхом руку совсем не это.

Утром встречаться со Станнисом Мелисандре было неловко, но встретилась она вместо этого с боцманом, вернее, не встретилась, а услышала его на юте и решила не идти дальше.

- Капитан сызмальства моряком был, в море он был впереди брата своего, старого короля, - рассказывал боцман. – Еще при старом Штормовом лорде было, при лорде Стеффоне, они каждый на своем корабле вокруг острова Тарта обошли, и к тому времени, как Роберт причалил, Станнис уже отпраздновал так, что лорд Стеффон даже его ругал. Ну что выпили да кабак разнесли, это после хорошего рейса святое дело, а ругал его старый лорд за первую татуировку: говорят, первая была на этом самом месте, и написано там у него по сей день «Добро пожаловать на борт», причем в одну строчку.

Не сказать, что такая информация может женщину обрадовать, скорее напугает, но любопытство пробудить точно может.

Красная жрица Мелисандра любила думать масштабные мысли и смотреть в огонь по вечерам, но в день после ночного визита Станниса мысли у нее были набекрень, чего не бывало с ней лет с четырнадцати, а то и вовсе никогда, а вечерний огонь показал ей невесть что, и не просто какую-то метель, похожую на помехи на линии, а невесть что летающее и эрегированное. Можно было бы подумать, что владыка Рглор встал не с той ноги, прогневался на грешную жрицу и говорит ей таким образом, куда ей идти, но невесть на чем была весьма аккуратная и четкая надпись, золотом по красному, «Добро пожаловать на борт», только женское любопытство это никак не удовлетворяло: призрачное невесть что парило в языках пламени, но ничего рядом, для масштаба, не появлялось.

- Владыка Света, защити меня, - привычно сказала Мелисандра, и озорной огонь, которому весело с живым сердцем и скучно с мертвыми формулами, мигнул немного обиженно, убрав похабное видение и покачав своими языками, словно намекал Мелисандре, что не девочка она уже, от чего тут защищать-то?

- Ибо ночь темна и полна ужасов, - добавила Мелисандра, но огонь снова был с ней не согласен, показав ей сначала Станниса, а потом ее саму. Языки пламени метались, две фигурки сближались и сплетались, ведя себя все более непристойно, и, может быть, строгая жрица, учившая Мелисандру колдовству и прорицанию, и сказала бы, что это ужас, но и она должна была бы признать, что ведь не ужас-ужас-ужас.

- Владыка Света, воззри на меня своим огненным оком? – уже с некоторой опаской сказала Мелисандра, и огонь тут же унялся со своими шуточками, а Мелисандру сморил сон, в котором ей вскоре привиделся красивый черноволосый юноша с тонким насмешливым лицом, одетый в странные доспехи, длиннополые, гибкие и с широким стоячим воротником, и по юноше было видно, что ему только что влетело от начальства.

- Ну извини, - примирительно сказал юноша, - ну трикстер я, ничего не могу с собой поделать. Что ты вообще все смотришь на меня, такая красивая, да еще и вопросы про судьбы мира задаешь? Я ж такой пурги нагоню: Станниса назначу в Азор Ахаи, Старков с Карстарками попутаю, а потом и вправду начну одну метель показывать. Спроси лучше что полегче.

Вопросов у Мелисандры было много, потому что во сне она чувствовала себя молодой женщиной Мелони, и от этого днем, в образе красной жрицы, считала, что не любит видеть сны: после этого маска жрицы начинала сползать с ее лица и словно отклеиваться по краям. Но даже Мелони и даже во сне не могла задать большую часть своих вопросов незнакомому красивому юноше, сегодня у нее треть вопросов вообще про одну татуировку была.

- Не надо Станниса в Азор Ахаи, - попросила Мелони.

«Ну их вообще, этих Ахаёв, - добавила Мелони мысленно, - еще пырнут чем во имя высшего блага».

- Да ни в коем случае. Лучше хороший адмирал, чем плохой король и никудышный спаситель мира, - согласился ее собеседник. – Ну правда, спроси что-нибудь, я даже не совру. Наверно.

«Сновидения — шепот Иного», - вспомнила Мелони, трудно было ей отделить себя от своего дневного я, которое куда сильнее и стремится ее стереть, вместе с ее горестным детством, негодными мыслями, тягой к теплу живого тела и мечтой о доверии сильным рукам, которые наконец не будут жестокими и злыми.

- Слушай, даже жалко тебя, - сказал Мелони ее собеседник, усевшись перед ней на землю, или на чем он там во сне стоял, и скрестив ноги. – Давай историю тебе расскажу. Помер, значит, многогрешный красный жрец, и прибыл в Свет на суд Рглора. А Владыка уже и список развернул со всеми его грехами, и все до единого ему зачитал. И людей он жег, и детей он жег – в общем, Владыка на него был изрядно сердит. Сунулся было красный жрец, что одни сожженные в Рглора не верили, других он ради великой цели спалил, но ему еще больше нагорело. «От веры вашей мне ни прибыли, ни убытку, - отрезал ему Владыка Света. – Я и так есть, веруете вы или нет. И только тому расстраиваюсь, что ведете вы себя как свиньи, даже если веруете, и похабите данный вам в пользование мир. А великие цели и судьбы мира оставьте мне, я управлю. Куда ты лезешь в великие цели, лысая ты обезьяна, ты с бургомистром ужиться не мог и причетника своего бил бесперечь, с этим бы справился сначала». «Прости меня, Владыка Света, - запоздало кается красный жрец. – Это мне все Иной нашептал». А Владыка как рявкнет: «Подать сюда Великого Иного, валирийским молотом ему по рогам!» Делать нечего, пришел и Великий Иной, все же в мире есть субординация. «Нашептывал ты вот ему, чтобы причетника своего бил, чтобы нищим денег жалел, чтобы брата колдовством со света сжил, чтобы ребенка на костре сжег?» «Да не знаю я его вовсе», - отвечает Великий Иной. «А в конец списка допишем, - гневно говорит Владыка Света, на многогрешного красного жреца глядя. – «В довершение всего, наврал на Владыку Тьмы»».

- Ты-то мне наврал? – спросила Мелони, сидя напротив своего странного собеседника.

- Про Владыку Света я не вру, он же с меня спросит, - серьезно ответил насмешливый юноша. – Про остальное могу и наврать, скажу, в пламени не то увидели да не так истолковали.

- Я про пламя, - немного смутившись, уточнила Мелони. – Про фигурки.

- А тебе разве не cтанет неинтересно, если я отвечу? – нахально ухмыльнулся ее собеседник.

========== XXX ==========

Знал я и бога, и чёрта,

Был я и чёртом, и богом.

Спрячь за высоким забором девчонку –

Выкраду вместе с забором.

(к/ф Неуловимые мстители)

Со второй попытки Бран наконец-то добрался до Белой гавани и до завладевшего его мечтами моря. Хотя в отсутствие Тириона купить ему попугая-матерщинника было некому, главным приобретением был корабль – пока, конечно, не его, но настоящий, пахнущий смолой, солью и дегтем. Корабль был подготовлен к качке, во время которой и здоровому человеку трудно устоять на ногах, и везде висели веревки, за которые покачнувшийся матрос или пассажир мог бы ухватиться. Особенно хороша была палуба, вдоль которой матросам нужно передвигаться и в качку: Бран был мал и еще не мог буквально пролетать над палубой, хватаясь за веревки обеими руками, как обезьяна, а потому он пользовался только одной рукой, отбросив левый костыль.

- Разрази меня гром, если наш квартирмейстер не воскрес в юном теле, старая собака, - шутливо сказал друзьям один матросов, следя за тем, как Бран проносится вдоль палубы, отмахивая правым костылем, перехватывая веревки и приволакивая за собой ноги.

- Да уж, помню я эту сволочь на деревянной ноге, - любовно поддержал разговор один из собеседников. – Как его кличка-то была, Окорок? Вон, от Стены слухи про Иных идут, пора бы ему возродиться, Окороку, рожденному среди соли и дыма.

Этим воспоминаниям Бран и был обязан неформальному знакомству с командой, так как матросы, посмеявшиеся и повспоминавшие покойного квартирмейстера, начали считать Брана частью своего братства, несмотря на его господский наряд, и дружески обступили его, когда он остановился у борта.

- Джим, мой мальчик, - обратился к нему старший. – А ну-ка скажи: «Сейчас увидим, какого цвета у тебя потроха».

- Я не Джим, - ответил Бран, которого до его увечья готовили в командиры над замком. – И потроха у всех одинаковые.

- По делу ответил, - восхитились матросы бравым пареньком, и уже к середине следующего дня команда знала, что парень на костылях несколько месяцев тому назад сверзился, считай, с самого клотика, и ничего, бегает вон почти как здоровый, а для Брана его увечье превратилось вроде как в боевую рану, повод для мальчишеской гордости.

- Хар-роший рубец! – восхищенно говорил боцман, потрепав Брана по затылку. – Да ты, салага, двужильный! Ты стоять-то хоть немного можешь?

- Могу, - отвечал Бран, его ноги постоянно казались ему то отекшими, то распухшими, и то и дело норовили его подвести, если заставить их переступать и двигаться, но это было куда лучше, чем прежнее ощущение пустоты и бессилия.

- А ну-ка, чем черт не шутит, - предлагал боцман, которому уже доложили, что не в меру беспокойная мамаша страдает морской болезнью и сидит в каюте. – Не сдрейфишь добраться до среднего марса?

Бран начинал карабкаться по вантам, подтягиваясь на руках и подтаскивая за собой слабые ноги, и вскоре замечал, что за ним лезет один из знакомых матросов, которого боцман отрядил на страховку.

- Молодец, - одобрительно говорил матрос, усаживаясь рядом на марсе. – Мы тебя всем юнгам в пример приводить будем, если у них коленки затрясутся. Скажем, был у нас парень, на суше чуть не разбился, по частям себя собрал – а как потом лазал! Ни колебания, ни страха.

Бран с радостью снова смотрел на мир с высоты, видя забавных маленьких людей под ногами, чьи пропорции менялись в зависимости от расстояния – проходящие под его ногами состояли из головы и плеч, из-под которых выскакивали маленькие ножки, стоящие на носу или на корме были больше похожи на человеческие фигурки – и волк Лето, чувствуя радость своего хозяина, носился по палубе и отрывисто и весело скулил.

- Это, значит, у тебя морской волк, - замечал матрос. – Погоди, мы в порту еще купим тебе попугая, если он его не сожрет. Ну или на худой конец ворона, они порой ругаются не хуже.

- Ворона мне не надо, мне своего хватает, - отвечал Бран, которому все равно порой снилась трехглазая ворона. Ворона некультурно бранилась, советовала Брану перекраситься в блондина и ругала его чертовым Веларионом и принцем Деймоном, но Бран стоял на своем – он будет моряком, а потом капитаном и адмиралом, и для начала отвоюет Ступени и втащит тирошийцам, раз уж зашел разговор про принца Деймона. Трехглазая ворона бранилась уже на трех языках, утверждала, что на ее памяти только один маленький бритоголовый бродяга был более несносным, и покидала сны Брана, чтобы не разболтать еще больше.

- Так-то оно и видно настоящего моряка, - замечал матрос, следя за взглядом Брана, поднявшимся от палубы в бескрайнюю морскую даль. – Настоящего моряка не оставишь на суше: и без ноги, и без глаза, и без руки наш брат все еще залезет на мачту и выйдет в море. Только об иных отметинах лучше не болтать: вот спросил бы меня лорд Мандерли, где я потерял два пальца, я бы ответил: «Отдавило блоком, милорд», - тогда как на самом деле… - и матрос рассказывал Брану отличную историю, в которой правды было немногим больше, чем в ответе про блок, но зато был абордаж, пираты и героическая победа одного корабля над двумя.

Таких историй за недолгую дорогу до Королевской гавани Бран наслушался предостаточно: и про Летнее море, и про остров Птиц, и про браавосского титана, и про мертвый город Замметар, и про Порт-Иббен, чье название матросы произносили несколько некультурно, через букву ё, уверяя, что кто поедет в Порт-Иббён, тот там будет жестоко обманут.

На прощание матросы купили Брану в порту попугая-матерщинника, который ругался не просто отдельными словами, а целыми кусками из диалогов.

- Эта птица отличается умом и сообразительностью, - уверил их продавец. – Свежедоставленная из Миэрина, говорят, даже знает тайны королевских особ, только мне они не по уму.

- Морррмонт! – в подтверждение слов продавца прокричал попугай. – Стерррвец! Пррродажная шкуррра!

В Красном замке пассаж про Мормонта попугай больше не повторял, хотя при въезде узнал место.

- Крррасный дворррец! – заорал попугай, как только лорд Эддард вышел навстречу жене и сыну. – Эйрррис! Паррраноик! – и попугай начал крыть таким матом, что Кейтилин покраснела, Бран смутился, а Эддард все-таки не смог с попугаем не согласиться: слог его был очень варварский, но содержание верное.

Некоторое время за попугаем, смущавшим праздношатающихся фрейлин, не пожелавших ехать за своей королевой в изгнание, гонялись по всем коридорам, но видавшая виды птица легко оставляла преследователей с носом, а потом заслужила прощение, влетев на заседание Малого совета.

- Пиастрррры! – рявкнул попугай в ухо новому мастеру над монетой. – Ррррастрррата! Вздерррнуть на ррр-рее!

Мастер над монетой побледнел, был оперативно допрошен и на поверку оказался худшим вором, чем его бывший начальник, после чего Эддард заманил попугая в свои покои и начал играть с ним в слова.

- Драконий камень, - говорил лорд Эддард.

- Дррраконий! – соглашался попугай. – Коррролева Рррейла! Безвррременно, безвррременно! Дейнерррис Буррреррожденная!

- Принцесса Дейнерис, - продолжал тянуть за ниточку Эддард.

- Пррринцесса Дейнерррис! – поддакивал деснице попугай. – Сэррр Даррри! Бррраавос! Визерррис пррридурррок! Тиррранит сестррру! Пррродал дотррракийским брррродягам!

Лорд Эддард позвал слугу и приказал дать хорошего зерна правдивой птице с правильными взглядами на жизнь.

- Слушаюсь, лорд Эддард, - браво и по-военному отрапортовал слуга, потому что лорд Эддард, занятый радикальными перестановками при дворе, давно сделал выводы из подавления попытки переворота после смерти короля Роберта и перевел всех своих людей на военное положение: конюх и стюард, конечно, почтенные профессии, но кому нужны люди, которые не могут продержаться в Башне десницы хотя бы пару дней, не говоря уж об организованно уйти тайным ходом вместе с вверенными их попечению дочерями десницы?

- Эддаррррд Старррк! – совершил резкий скачок в своем повествовании попугай. – Зарррубит на хрррен! Бррраконьеррры! Пррродал в рррабство!

- Джорах Мормонт, - тут же подсказал лорд Эддард.

- Джорррах! Джорррах! – согласился попугай. – Фрррендзонит, тарррагаррриенская стерррва! Борррдель! Рррому! Сррребррроволосую! – и попугай еще несколько раз непечатно выразился.

«Как там говорил этот выдумщик хронист? – припомнил лорд Эддард. – «Таргариенскую принцессу за него выдай – чтоб про нас не говорили, что мы ее отравить хотим, мы ее замуж выдадим». Жестоко, конечно, южанку на Медвежий остров-то ссылать, но, с другой стороны, если баба, которую никто не учил править, возьмется править вот хотя бы Миэрином, что-то давно оттуда поставок не было… Ужас и кошмар, на Медвежьем острове хотя бы ломать нечего».

Запропавший хронист не заставил себя долго ждать и навестил лорда Эддарда с новой историей, которая должна была пойти впрок.

- Эх, хороша история, - похвалил сам себя хронист как ярмарочный зазывала. – Только вперед уговор, милорд: не рубить мне за нее голову и в темницу не бросать, не люблю я этого дела.

- Виданое ли дело, - подбодрил лорд Эддард хрониста, веселые и поучительные истории Эддард ценил и уже хотел просить хрониста их для него записать. – Даже наш король за похабную песню про отца только грозился менестрелю язык отрезать, но не отрезал же.

Хронист налущил себе мяса из огромных крабов, доставленных со Скагоса, послушал, как летает за окном попугай, уже выучивший имя Лораса, но коварно делающий в нем ударение на последний слог, и начал свою очередную завиральную историю.

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, Варис, который каждый день анонимки Аррену таскал, на столе у себя незнакомую анонимку нашел. И написано в той анонимке вполне убедительно, что Джейме Ланнистер, гвардейский повеса, по семейной традиции морально разлагается и не просто как все разлагается, а с собственной сестрой. И убедительно так написано, с примерами и доказательствами, хоть бери их обоих и прямо сейчас в голом виде через город гони, во искупление грехов. И главное, думает Варис, кто же это до правды докопался, так по дороге и не померев, и государственную стабильность разрушить хочет? Не хочется с такой анонимкой к Аррену идти, а придется: надо первому успеть, иначе какой он, Варис, мастер над шептунами?»

- Ох, клевещешь ты на королеву-мать, - строго сказал лорд Эддард. – Вовремя ты выманил у меня обещание в темницу тебя не бросать.

- Ох, клевещу, - хитро согласился хронист, вполне полагаясь на слово лорда Эддарда, пусть и неосторожно данное. – Я, честное слово, в Вестеросе больше ни одной живой душе: только ж вы один меня знаете, лорд-десница, что у меня ни слова правды, сплошной художественный вымысел. Как говорил один наш мудрец, «много лгут певцы», - и хронист не стесняясь продолжил свои враки, даже сам себя в них осудил, лорду Эддарду в утешение.

«Аррен почитал анонимку, почитал, даже боком ее повернул, потом на Вариса посмотрел и говорит:

- Я, Варис, очень ценю, что ты развлекаешь меня своими бумажками, но вот это совершенно не смешно. Это что ж получается: среди наследников престола есть бастарды? И не просто бастарды, а от кровосмесительства? И как же я их от нормальных отличать буду? У тебя какие идеи есть?

- А может, святую церковь попросить, пусть склонит виновных к покаянию? – предлагает Варис, а сам думает, что святая церковь казнить не будет, нет у нее такого права, так что, может, обойдется и без войны. Варис он больше всего войны боялся и того, что будет ему тогда жопа. И чувствует тут Варис, что ноги его сами к двери несут, Варис вообще всем, что ниже пояса, куда лучше соображал, потому что того, что мужчинам думать мешает, у него там не было.

И действительно – Аррен ему вслед кочергу хрясь! Не попал, но душу отвел.

А Варис стоит за дверью, по бокам два дежурных гвардейца, и бежать ему некуда.

- Ладно, запускай обратно! – командует Аррен, и вошедшему Варису наставительно говорит, что чей суд, того и власть, и поэтому пока он жив, никакой сраный септон ни судить, ни приказывать в Королевской гавани не будет, будь этот септон хоть его святейшество, хоть его воробейшество.

- А будем мы, Варис, сейчас Тайвину письмо писать, - говорит Аррен и, действительно, за письменный стол садится. – Спросим его, совсем ли у него сын дурак, или есть еще надежда на просветление.

Отправил Аррен письмо, а Варис ходит и дни считает: очень Варис войны боится, это ж только благородному Аррену не жаль сгинуть за правое дело, покрыв себя бессмертной воинской славой, да у него к тому же его генералы есть, Роберт и Эддард, и Станнис – адмирал. Но вот и ворон из Кастерли появился, Варис аж бегом к Аррену побежал, а Аррен уже письмо лорда Тайвина читает.

- Ну, что Тайвин написал? – Варис спрашивает.

- А вот то и написал, - говорит Аррен. – Что Джейме хороший сын и храбрый воин, но, увы, совсем дурак: дай ему армию – его зеленый мальчишка со вдвое меньшей армией разделает.

Варис стоит глазами хлопает, а Аррен только усмехается.

- А у нас в Вестеросе, - продолжает Аррен, - нет такого закона, чтобы дурака казнить за то, что он дурак. Можно бы было такой закон ввести, но не сделают ли из этого лорды Вестероса ошибочных выводов?

- Иди сюда, - приглашает Аррен Вариса. – Я на твой донос резолюцию наложу, и катись отсюда, надоел.

Варис и действительно, получил резолюцию и тикать, кочерга вон до сих пор в двери торчит. Резолюцию только у себя в кабинете прочитал.

«Дурака Джейме и дуру Серсею отправить в Утес Кастерли, пусть им отец сам объясняет, как наследников Утеса Кастерли и Железного Трона делают, а как не делают. Тайвин хоть и дурак, и в восстание Грейджоя островной флот проспал, а собственный потерял, но хоть это-то он соображает. Голым гонять по городу никого не надо, потому что никакого от этого толка, окромя вреда. Ответственным за поумнение дураков Ланнистеров назначить дурака лорда Вариса. Как же я вас всех, идиотов, ненавижу! С горячим безбожным приветом, десница Джон Аррен»».**

Дерзкой резолюции Джона Аррена, что хронист выдумал, лорд Эддард уже возмущаться не стал: и правдивая она вышла, как ни уверяет хронист, что он все врет, и уж больно она бальзам на душу регенту и деснице, который в государственных делах с утра и до ночи. «Как же я вас всех, идиотов, ненавижу!» Намаешься так, что хоть девиз меняй и ходи с надписью на груди «Ревизия близко» или «Вор должен сидеть в тюрьме».

Или вот разболтался однажды хронист, размечтался о просвещенном будущем и идею Эддарду подкинул: всех чиновников заставить сдавать экзамены, а всех лиц благородного сословия принудительно обучать грамоте и наукам. Жестокие, конечно, меры, можно такую репутацию заработать, что и зловещая слава Бриндена Риверса, и окаянства Мейгора Жестокого перед ней поблекнут, но и польза государству будет. Что бы такое в обмен пообещать благородным недорослям, у которых одна поговорка: «не хочу учиться, хочу жениться»? А хронист, конечно, знает, что пообещать, но помалкивает: и так уже горячий молодой король свернул на столбовую дорогу истории, очаровали короля женские глаза и молодая красота, ради них он и септонов прижмет, и регулярную армию заведет, а там уже и до просвещенного абсолютизма недалеко, вместо того, чтобы по вестеросскому обычаю круги в истории нарезать да на граблях топтаться.

Впрочем, лорд Эддард, в Семерых не верящий, из рассказанной хронистом байки ошибочных выводов не сделал, а сделал правильные.

- Тебя послушать, предыдущему деснице церковники тоже поперек горла были, - заметил лорд Эддард и сам с хронистом опрокинул, хоть и поморщившись – как только хронист этот сироп под видом вина пьет?

- «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то», - ответил хронист, зная, что прошедшему гражданскую войну лорду это изречение западет в душу. Мудрые слова можно по-разному ведь повернуть: можно приструнить под этим лозунгом его воробейшество, чтобы не лез в светские дела, можно построить распоясавшихся лордов, можно даже вертикаль власти выстроить – а можно спросить, к чему они были сказаны, и сделать из них вывод, что кто не против вас, тот за вас.

- А скажите, лорд-десница, - сменил тему хронист, он не любил заканчивать на серьезной ноте, да и записочку кладовщику уже пора нести было. – А правда, что эта языкатая птица, что летает за окном и, пока мы тут беседуем, нашла уже несколько рифм к имени Лорас, затравила до этого лорда Ренли? Что он ни скажет, она спрашивает: «Хрррен ли?»

__________________

** Оригинал истории хрониста из новеллы Олега Дивова “Сталин и дураки” можно прочитать здесь: https://divov.livejournal.com/215364.html

========== XXXI ==========

Дырявый висок. Слепая орда.

Пойми, никогда не поздно снимать броню.

Целуя кусок трофейного льда,

Я молча пришел к огню.

(с) СашБаш

Мелисандра очнулась в кресле напротив жаровни, когда огонь уже догорел. Из окна падал свет луны, отраженный от спокойного моря, и первым, что она вспомнила из необычного сна, были слова о том, что в мире есть субординация, а потом почему-то ей припомнилась одна из легенд, в которой жрец Рглора смеялся над бесплодными молитвами дикарей, приговаривая: «Кричите громче, если ваш бог спит, он проснется!» «Рглор не спит ночью, - подумала Мелисандра. – Иначе к чему было бы молиться ему вечерами у молитвенного костра? Ночью светит луна, ночью ярче виден огонь. Скрываясь от нас, Владыка Света только проверяет нашу веру в то, что его сила не истощается даже тогда, когда мы не видим ее действия».

Многие годы Мелисандра молилась Рглору о том, чтобы меньше спать, и избегала ложиться в постель, боясь того, насколько сон похож на смерть, но в эту лунную ночь она наконец раскаялась в своей глупости и маловерии – ведь даже за смертью будет Свет, а вслед за сном обязательно придет день.

- Научи нас видеть тебя за каждой бедой, - произнесла Мелисандра необычную, неожиданно вылетевшую из сердца молитву и спокойно уснула на своей узкой койке.

Многолетние привычки не изменишь за одну ночь, и Мелисандра проснулась рано, еще в рассветном полумраке, и, повинуясь своей нелюбви к темноте, почти сразу вышла на палубу. Ночная смена матросов дружно отливала через борт, поджидая своих сменщиков, а старый матрос, который просил Мелисандру научить его животворной молитве, стоял на веревочной лестнице чуть выше средней реи, словно хотел поприветствовать встававшее из моря солнце, прежде чем идти отсыпаться в темный трюм.

«Мелони», - прошептала Мелисандра свое настоящее имя, словно осторожно касаясь старого шрама или спрятанной драгоценности, и неожиданно для самой себя полезла вверх по вантам. Она много в своей жизни путешествовала, умела ездить верхом и драться, и вообще для жрицы, часами смотрящей в огонь, была крепкой и гибкой, так что качавшаяся веревочная лестница и высота мачты ее совсем не смутили.

- Хорошо, - одобрил старый матрос, когда Мелисандра взобралась до средней реи и уселась на ней как на бревнышке в лесу. – За этот конец не держись. И за этот тоже. Ладно, это снизу объяснять надо, если тебе капитан про такелаж не расскажет, я потом поясню.

- Ты б платье свое подоткнула, дочка, - посоветовал старый матрос, перемахивая на рею через Мелисандру и садясь рядом. – А то как обратно полезешь, неровен час парни голову свернут, - и с этими словами матрос как-то ловко поддержал Мелисандру за спину и подал ей задний край ее платья, чтобы она не пыталась обойтись сама на такой высоте.

Не все свои путешествия Мелисандре случалось совершать в отдельной каюте и в сопровождении богачей и лордов, так что она умела быть и простой странствующей жрицей, но последние годы она провела в намного более приличной и чистой компании, чем компания старого беззубого матроса, и поэтому ей уже было трудно вспомнить, когда последний раз с ней вели себя так одновременно нагло и заботливо. Может, именно так и не было никогда: в прошлые разы нахалы, желавшие окружить ее грубой заботой, были довольно молоды и явно имели виды на еще более молоденькую и свеженькую красную жрицу, а матрос был уже стар, да к тому же и уважал своего капитана, и потому его мотивы были чисто эстетическими, а, может, даже и просто человеческими.

- Ты веришь во Владыку Света? – спросила Мелисандра, когда солнце показалось из моря, и вышло это не как вопрос хитрой проповедницы или строгой жрицы, а по-дружески, как могла бы спросить Мелони, если бы ей удалась ее попытка в десять лет сбежать из храма.

- Я вере не обучен, - ответил матрос. – И читать не обучен, в море ни книг, ни храмов, ни септонов. Я ж без родителей рос, работал с малолетства.

- Я тоже без родителей росла, - вдруг сказала Мелисандра, возможно, ей помогло то, что она и матрос все-таки уже были из разных миров, на Драконьем камне она бы так ни с кем откровенничать не стала, даже несмотря на то, что там большинство людей не такие тертые калачи.

- А, - коротко откликнулся матрос, долгая жизнь его помотала по всем морям, он-то знал, что в красных храмах служат и обучаются только дети из благородных сословий, отданные в жрецы, и купленные с невольничьих кораблей рабы, которые получают относительную свободу, кроме свободы уйти, и занимают потом разные места, согласно своим способностям, от верховного жреца до вечных служек. – То-то я смотрю, тебе с нами как будто зябко. Ничего, наш корабль не тот корабль, что тебя в первый раз в Красный храм вез.

- Если ты не веришь во Владыку Света, зачем ты идешь в этот поход? – спросила Мелисандра, немного испугавшись догадливости старого матроса.

- Я Владыку Света никогда не видел, а кто говорил мне, что видел его и его знает, по-моему, мне врал, - прямо ответил матрос. – А Иные существуют, раз адмирал говорит, – адмирал нам никогда не врал. И существуют такие же люди, как мы с тобой, кто сейчас против них сражается и кому надо помочь.

- Да и скучно иначе, дочка, - прибавил матрос помолчав. – Ловишь контрабандистские фелуги у входа в порт, конвоируешь торговые корабли, которые тащутся как черепахи. Прожил уж как прожил, осталось теперь только хорошо помереть.

Мелисандре как жрице Рглора следовало бы радоваться, что основные молитвы Рглору пошли в народ, но в моряцком народе они быстро видоизменялись.

- Владыка боцман, защити нас, - взывали матросы за общей трапезой столь громко, что Мелисандра слышала их и в своей каюте. – Кок, поганец, притырил всю водку, которая была выдана ему на уху, или неровен час уже выжрал ее в одно рыло. Сам попробуй, ночевала в этой ухе водка или нет?

- Ты, юнга, темен, - сердился в свою очередь боцман ближе к вечеру, - и связанный тобою такелаж полон ужасов. Ты когда, паскуда, научишься вязать прямой узел, а не бабский? Да осветит твою дурную голову хорошая затрещина!

Мелисандра даже хотела покарать богохульников, забыв о том, что все виды перевеса на их стороне, но начинался перебор парусов, и богохульства неслись с вантов сплошным потоком.

- В Отца твою и в Матерь, юнга! – ревели с грот-мачты. – Ты где ищешь трюм-стеньгу, в трюме? Вот сейчас я разожгу под твоей задницей молитвенный костер! Быстро лезь вверх, лишенец!

- Вы их не слушайте, миледи, - предложил после переборки парусов юный Деван Сиворт, которого Станнис и действительно произвел в мичманы за грамотность и сообразительность. – Когда собирается шторм, от них у старой шлюхи уши повянут. Ой, простите. Вас капитан хочет видеть.

«А ведь еще на берегу был такой примерный, послушный юноша», - посетовала про себя Мелисандра и, войдя в каюту Станниса, поняла, что юноша по-прежнему послушен, только не ей, а своему капитану. Капитан, стоявший у стола с закатанными рукавами и с початой бутылкой вина в руке, совсем не выглядел как тот, кто нуждается в мудром совете или разговорах о божественном. «И здесь татуировка, - заметила Мелисандра, глянув на левое предплечье капитана и попавшись в расставленную им ловушку. – И вовсе мне не интересно, где еще. Неужели это сердце?» Мелисандра подошла чуть ближе, чтобы разглядеть знак своей религии на руке Станниса, про которого она так и не знала наверняка, верит он в Рглора или нет, и только тем оправдывала свою неотступность и постоянную к нему близость, - и в мгновение ока оказалась притиснутой к переборке, и руки ее уже были подняты над головой и так же плотно прижаты к дереву, как и она сама. Но татуировку на левой руке Станниса Мелисандра все-таки рассмотрела полностью: через сердце проходил якорь. «Отчаянная душа», - вспомнила Мелисандра значение татуировки из своих прошлых морских путешествий, и Станнис в подтверждение ее правоты дернул ее вверх за руки, оторвав от пола, словно имело значение только то, удобно ли ему ее целовать.

- Владыка Света требует от нас правды, - с насмешкой сказал капитан Стан, он был в своей стихии, а магия Мелисандры в море была слаба, особенно когда она не могла двинуть рукой и все ее шулерские порошки высыпались из резко вздернутых рукавов. – А Великий Иной мастер обмана и лжи. Перейди же на сторону тьмы и скажи мне, что ты не хочешь того же, чего и я.

«Это наваждение, - подумала Мелисандра, вспоминая холодного и строгого лорда Драконьего камня, на суше всегда застегнутого на все пуговицы и скупо ронявшего тяжелые размеренные слова. – Он не может так себя вести. Владыка Света, отведи от меня этот морок». Но Владыка Света, похоже, не имел ничего против происходящего.

- Не так, - попросила Мелисандра и даже куснула себя за щеку, ведь можно же было придумать какую-то жреческую хитрость, хотя бы попугать карами за поругание святыни, а не соглашаться сразу. – Я сама.

- Сама что? – потребовал Станнис, смотря в ее глаза своими темно-синими глазами, он даже красивым в море был, бритоголовый, наглый и немного пьяный.

- Поцелую тебя, - пообещала Мелисандра, но Станнис только вздернул ее выше по переборке.

- Так дешево ты свою свободу не купишь, - усмехнулся Станнис. – Дальше.

- Расстегну твою рубашку, - выговорила Мелисандра, чувствуя телом все прижатые к ней пуговицы, трудно ей было быть развязной и бесстыдной в таком подчиненном положении, но все же Станнис мог и не рассчитывать на ее покорность. – И поцелую тебя так, что ты долго меня не забудешь.

Обещание сработало, но не совсем так, как она рассчитывала: Станнис отпустил ее так резко, что у нее подогнулись ноги, а он еще и надавил на ее плечи, так что она чуть не упала перед ним на колени. «И вовсе не настолько мне нужна твоя первая татуировка!» - возмутилась Мелисандра, рванувшись вверх, и коварные руки капитана Стана придержали ее платье, так что через секунду локти Мелисандры оказались почти связаны за спиной ее же соскользнувшим платьем, а распоясавшийся капитан смотрел на ее обнажившуюся грудь с пиратской алчностью.

- Ты не держишь свое слово, - упрекнул ее капитан, заведя свою руку ей за спину, чтобы прижать ее платье к спине и сковать ее руки, но Мелисандра выскользнула из рукавов, а платье сползло еще ниже.

«Проклятые лжецы, - выругала Мелисандра население Драконьего камня, скользя языком по груди Станниса и долго, сладострастно целуя его сосок, как и обещала. – Буквально каждый успел наврать мне, что он не такой, как его старший брат. Неужели он просто все это время был занят другими? Ну теперь он меня запомнит!»

Насмешливый юноша появился во сне Мелисандры, как только она прикрыла усталые глаза, отчаявшись что-то увидеть в молчащем сегодняшней ночью огне.

- Привет, Мелони, - сказал юноша и каким-то образом перед ней развалился, словно она стояла у высокой кровати, а он ожидал понятно чего. – Ничего я тебе пока показывать не буду, и так у меня из-за тебя неприятности по службе.

- Из-за этого? – спросила Мелони и почувствовала даже во сне, что она покраснела от смущения. А смущаться было от чего: два часа назад властный даже в любви капитан полностью раздел ее, даже не доведя до своей постели, и стоя насаживал ее на свои пальцы, словно хотел заставить ее умолять, чтобы он ее трахнул. И ведь вырвал у нее признание, разбойник! «Хочу, - дышала ему в шею и в ухо Мелисандра, нежно кусала его в основание шеи, не зная, как еще его соблазнить, - пожалуйста… прошу тебя…»

«Вот сейчас пойдут шуточки, отчего краснеют красные жрицы», - подумала Мелони, наверно, в первый раз так свободно и несерьезно думая об обычно ее подавлявшем дневном лице.

- Да это что, - отмахнулся юноша. – Мало, что ли, за тобой другого есть. Десяток хороших рыцарей до сих пор из-за тебя в темнице сидит, за верность своим богам, человека ты в клетке сожгла, ребенка сжечь хотела, а потом на развалинах часовни…

- Это не я, - тут же ответила Мелони, имея в виду часовню, но получилось у нее так правдоподобно, что и действительно можно было поверить, что дневная красная жрица – это не она. Мелони, конечно, тоже немного взбалмошная и сумасшедшая, но по-хорошему.

- Ну вот и я так отмазывался, - согласился ее собеседник. – Посмотрите, говорил, на это милое лицо, на эти огненные глазки. Да, девочка берется за все страстно и с огоньком – вы будете ее за это упрекать?

- Прекрати, - попросила вконец смущенная Мелони, ей даже представлять не хотелось, перед кем ее хитрый собеседник так ее защищал, она только надеялась, что никого из них она никогда не увидит. Не мог же он такими словами ее оправдывать перед Владыкой Света. Хотя нет, он как раз мог.

- И ты туда же, - лукаво пожаловался хитрец, добившийся всегда забавлявшего его эффекта. – Так мне и сказали, прекрати, мол, а брат вообще сурово поставил вопрос. Так, говорит, и заведено: она будет глупости делать, а ты будешь все исправлять. Мужик ты или нет?

- Это ты меня так замуж зовешь? – лукаво глянула на него Мелони.

- Это я так все исправляю, - рассмеялся юноша и подмигнулей. – Вообще-то, с тебя только начали, а потом мне уж всё припомнили. Черно-Белый дом, например.

- А что Черно-Белый дом? – спросила любопытная Мелони, ей интересно было, и даже не припомнилось, что ее учили считать Дом бесовским капищем, сейчас для нее это было просто таинственное место.

- Зачем, говорят, тебе Многоликим богом прикинуться позволили? – пожаловался хитрый юноша. – Затем, чтобы был способ решения конфликтов малой кровью. А ты, говорят, вырастил там наймитов олигархии. Я им объяснял-объяснял, что нет другого механизма, ну не общенародным же голосованием решать, кого нужно убрать, кого оставить, еще хуже же получится. И знаешь, что мне сказали? Что есть другой механизм: самому следить за тем, что начал.

«Черт-черт-черт, - подумала Мелони, хотя и не пристали жрице такие выражения. – С Драконьего камня теперь и не уедешь никуда, там же не община верующих, а клубок со змеями. Надо было не по общественному положению их набирать, и уж во всяком случае влиянием леди Селисы не пользоваться, мне же теперь с ними мучаться и за них перед Владыкой Света отвечать. А все этот Бенерро, придумал тоже: «могущественный бог для могущественных господ». Вот в Дорне в моей общине хорошие люди, пастухи и крестьяне, но ездить уж больно к ним далеко. А ведь придется, пока и меня так прорабатывать не стали, что не слежу за тем, что начала».

- В общем, строгача с занесением мне еще когда два раза вкатывали, строгача с предупреждением тоже, теперь змею ядовитую на грудь посулили, - вздохнул лукавый юноша. – Думал сначала, опять хотят женить, но в этот раз за меня, кажется, по-серьезному взялись. Послали пока за молотом, словно брату жалко свой одолжить. Как Валирию топить, так голосовали даже, чтобы никому потом не отвечать, а как пуд валирийской стали теперь доставать, так это почему-то один я.

- Давай помогу, - предложила Мелони, никуда и во сне ее беспокойный и безудержный нрав не делся, даже если бы ей удалось в десять лет из красного храма сбежать, все равно вокруг нее постоянно были бы бардак и безобразия. – Только ты нам тоже потом поможешь…

- Тебе же говорили уже! – вдруг проревел над Мелони густой громовой голос. – Не лезь ты обустраивать весь мир в целом, без тебя разберутся. Обустрой лучше свою жизнь: тридцать лет тебе почти, а у тебя ни дома, ни семьи, одно личное дело в семи томах!

- Прости, - виновато улыбнулся ей юноша. – Если тебе будет легче, считай, что меня заставили.

Мелисандра проснулась в середине ночи, а слезы все еще текли по ее лицу, и в центре груди все ныло и скручивалось. «Научи меня имени моей тоски, - шепнула Мелисандра лунному свету, и сама ответила себе: - Мелони, Мелони…» Сны этой ночью хлынули в ее сердце, как прорвавшая плотину вода: был во сне не только трюм невольничьего корабля и медленно умиравшие рядом люди, был и мрачный храм Асшая, разграбленный победившей сектой, что спасла маленькую рабыню от страшной смерти ритуальной жертвы и увела ее в новую жизнь по потокам крови, с теми же оковами на руках, к тому самому невольничьему кораблю. Был в ее сне и погибший в горящей степи отец, и мать, которая долго стреляла среди огня из дотракийского лука и в конце убила еще двоих, выстрелив стрелами, выдернутыми из своего тела. «Боль сжигает все лишнее, - вспомнила Мелони слова ее ночного собеседника, чье лицо было уже печальным, подобающим тому, кто живет вечно. – Владыка Света слышит любого, кто обращается к нему, но он не станет говорить с маской».

Станнис сразу сел на своей жесткой постели и зажег свечу, осветив фигуру Мелисандры у двери.

- Ну, что еще? – проворчал Станнис, просыпаясь, и Мелони он напомнил такого же ворчливого привратника в красном храме, который выпустил ее десятилетнюю на свободу, а потом и сам куда-то пропал. – Из моря поднялось чудище левиафан и откусило кораблю бушприт? Кто-то побеседовал с командой о вопросах богословия, и теперь на корабле буза?

- Я видела сон, - ответила Мелисандра голосом жрицы и молча себя выругала: теперь снова придется врать, изворачиваться, и никакой помощи она не дождется, ни от Станниса, ни от хитрого и лукавого бога огня, которого опять будет песочить начальство, на этот раз за ее малодушие.

Станнис, высокий и строгий, подошел к ней со свечой в руке, словно хотел выпроводить ее, чтобы не мешала ему спать своими бреднями, но свеча слегка дрогнула, вспомнилось Станнису, как его жена, сухая и почти бесчувственная леди Селиса, так же пришла к нему с красными от слез глазами и сказала, что у их единственной дочери жар и, похоже, серая хворь.

- Понятно, - коротко сказал Станнис, и дочь его ему тоже вспомнилась, с ее постоянными ночными кошмарами после перенесенной болезни и с ее вечно печальным шутом. – Ты вроде бы большая девочка уже, давай-ка я тебе налью.

Мелисандра была уверена, что в таких кубках подносят только вино, отпила большой глоток, подавилась и закашлялась.

- Огненная вода, - пояснил Станнис с усмешкой. – Я думал, тебе подойдет. Смотри: вдохнула, выпила, выдохнула.

Мелисандру плохому учила жизнь, а не любимый мальчишка-хулиган, поэтому этот опыт для нее был новым, а также захватывающим и веселым, каким он и должен быть, и даже мрачный от природы адмирал развеселился вместе с ней – до тех пор, пока не началось анастезирующее действие рома и горячечные пьяные рассказы о горьком прошлом и давно зарубцевавшихся, но всегда ноющих душевных ранах. Впрочем, Станнис был тогда почти трезв и в основном молчал, а в его упрямом сердце медленно разгорался горячий гнев Баратеонов, запечатленный в девизе рода, что призван быть карающей дланью богов, – «Нам ярость!» «После войны подниму все-таки черный флаг, - пообещал себе адмирал Баратеон, а слово свое он всегда держал. – Я покажу этим работорговцам, как бушует северное море! А Асшай вообще сожгу к дьяволу и засыплю землю солью. Хорошо бы для этого драконами где-нибудь разжиться».

Мелони ничего не снилось, когда она уснула под утро в каюте Станниса, потому что гостя ее снов опять божественно песочили на божественном собрании, утверждая, что снова он прет поперек линии партии, что не нужно ставить производство Азор Ахаев на поток, сжигая для этого древние города, и уж тем более не стоит сжигать города, даже зловредные и мрачные, только чтобы оттенить страсть сурового адмирала и симпатичной красной жрицы, а если его так уж тянет на пламя, соль и дым, его сошлют на производство балыка. Впрочем, оргвыводы на этот раз не последовали, потому что адмирал Баратеон стоял вахту браво, с мрачным пиратским весельем, его корабли шли на битву с Иными, не нарушая боевого порядка, а когда Станнис вернулся с вахты в свою уже опустевшую каюту, он все же почувствовал, что в его каюте появилась женщина.

========== XXXII ==========

Чтоб этому миру в глаза швырнув

Пеплом своих пристанищ,

Крикнуть ему: “Я поймал волну!

Теперь хрен ты меня достанешь!”

(с) Олег Медведев

Лионель уже забыл о странном приеме, который по дороге из столицы оказали им троим северные замки и смысл которого объяснило догнавшее их в пути письмо Оберина Мартелла, и немало удивился тому, что у Селвинов их встретили одни мужчины. Санса и Арья этого даже не заметили, Селвины были их ближайшими соседями, и всех мальчишек у Селвинов они хорошо знали, Арья так и вовсе находила их лучшей компанией, чем была бы женская часть обитателей замка, а Лионель все-таки вспомнил их путешествие по Северу несколько месяцев назад, но только когда благородные сэры за общим столом напились, и один из них выдал тост в тему.

- Ехал однажды отважный рыцарь по дороге и доехал до развилки, - повествовал тостующий. – И лежит на развилке камень: направо поедешь – пьян будешь, налево поедешь – бит будешь. «Эх, - подумал бравый рыцарь, - я бы, пожалуй, и выпил бы, и подрался, а то что за веселье – одно без другого». Но поехать сразу в обе стороны он не мог, и пришлось ему совершить нелегкий выбор. Так выпьем же за отважных рыцарей, которые могут позволить себе не выбирать!

Во дворе тем временем и действительно соорудили небольшое ристалище, на которое высыпали подвыпившие рыцари и латники, чтобы размять руки и ноги и намять друг другу бока, но каждый прежде посчитал своим долгом отсалютовать кубком Лионелю, словно это он придумал устраивать после возлияний ратную потеху, да и вообще натолкнул добрых людей на мысль, что можно же и не выбирать.

Разумеется, для путешественников нашлись к ночи и три смежные комнаты, и кто-то в темноте ночного коридора даже посоветовал им не благодарить.

Дальше пошли небольшие постоялые дворы, иногда даже такие маленькие, что можно было забраться втроем на полати и спать как в походе, только в тепле, но Санса, не заметив ничего особо странного в приеме Селвинов, вспоминала про уютные замки, где для гостя есть отдельная комната с мягкой кроватью и перинами, и они несколько раз сворачивали с дороги, встречая все тот же прием, который наконец начал ее озадачивать. Да и Арья, как ни привыкла она к мужскому обществу и как ни росла сорванцом, все-таки чувствовала себя чуть неуютно в окружении подвыпивших латников, горланящих не всегда пристойные песни, - как ни странно, даже девичье щебетание на уроках рукоделия может быть приятнее, оно хотя бы не такое громкое.

Вечером, когда они уходили в свои комнаты, все становилось намного лучше, и возможность зайти к Арье, чтобы посидеть с ней на теплом полу у камина и подурачиться, а потом в своей комнате найти под одеялом задремавшую Сансу и скользить руками вдоль ее нежного и мягкого тела, некоторое время удерживала Лионеля от того, чтобы рассказать им обеим о том, почему у них такие странные соседи, пока наконец Санса не спросила его об этом сама.

- Это из-за меня, - признал Лионель. – Я сам сначала не догадался, пока не получил письмо от Мартелла. Он мне написал что-то вроде того, что все мужчины будут мне из-за вас завидовать и начнут меня уважать, а все женщины будут считать меня развратником и соблазнителем и будут меня избегать.

- Ты же не крал меня из родительского дома, - игриво улыбнулась Санса. – О помолвке мы еще тогда объявили, когда ты в первый раз в Винтерфелле был, все слышали.

- Тебя я не крал, - согласился Лионель и посмотрел на Арью.

- Нахвастался Мартеллу? – с осуждением сказала Арья, но не обиделась.

- Я ему ничего про вас не писал, - ответил Лионель. – Но слухи-то идут. Можно считать, что все уже всё знают.

- Что знают? – вздрогнула Санса, прежде всего испугавшись за сестру.

- Ну можем расспросить в следующем замке, хотя я и не знаю, как, - предложил Лионель. – Или просто представить себе самое худшее.

- Ой, - хором сказали сестры, фантазия у них обеих работала хорошо. – Ты даже не надейся.

Русе Болтон, одетый с мрачным шиком, в панцире, украшенном кричащими стальными головами на плечах, и в кроваво-красном камзоле под ним, встретился Лионелю около рва Кайлин, и Лионелю показалось, что хорошо, что он поехал охотиться один, а Санса и Арья остались в лагере вдалеке от дороги – все же Болтон зрелище не самое приятное, хотя сам Лионель при виде его бескровного пугающего лица только злился, как в бою.

Лорд Болтон оставил своих людей и подъехал к молодому королю.

- Верьте мне, я пришел к вам как друг, - произнес Болтон то ли строку из песни, то ли замысловатый северный пароль. – Я действительно вам премного обязан, государь.

Лионель молчал, поймав ледяной взгляд Болтона, словно тренировался перед войной с Иными и войском упырей, и Болтон отвел глаза, признавая бессилие своих чар.

- Старик Фрей держит нос по ветру и готов даже повернуться к Старым богам, чтобы первым примкнуть к новым обычаям, - поделился новостями Русе Болтон. – Уже нескольких неосторожных гостей он женил на своих внучках вторым браком, отконвоировав их в богорощу, раз первый брак был заключен в септе. А меня позвал добром, по-соседски, щедрыми обещаниями да лестью умащивал. Вот, еду теперь к Фреям, чтобы на две свадьбы не тратиться, везу им побольше красненького. Авось на этот раз благословят меня боги хорошим наследником, а не дурным бастардом, все же вдвое больше шансов, - и Русе рассмеялся своим жутким холодным смехом.

- У тебя, кажется, уже было две жены, Болтон, - строго сказал молодой король, доходили до него истории про Болтона, что у того чуть не дыба в спальне стоит.

- Ну в третий да в четвертый раз я не ошибусь, - пообещал Болтон и вдруг позволил себе неожиданную откровенность. – В первый раз я на красоту купился, романтичную дуру себе взял. Связать ее нельзя, так ее нельзя, этак ее нельзя – да что мне, уже в моей спальне будут перечить?

Лионель был, наверное, первым человеком за много лет, который на месте бесстрастной маски увидел у Болтона человеческое лицо – была на нем и старая обида, и злость, и даже почти угасшая ноющая боль, привлекательнее оно от этого не стало, но сделалось не таким страшным.

- На глаз теперь определяешь, кому такое понравится? – спросил Лионель, его вдруг царапнуло воспоминание о том, что почти уже год назад он Сансу от Болтона спасал, а она жаловалась, что Болтон то к ней, то к Арье постоянно сватается. Что же видел в них этот северный бес? Ложь ему казалась, или показывалась ему та правда, с которой человек всю свою жизнь борется?

- Ну не сразу понравится, - ухмыльнулся Болтон. – Пусть она сначала вспыхнет, пусть даже зарезать тебя грозится – а потом будет в глаза тебе заглядывать, и сама об этом просить. Сладость ведь не в том, чтобы покорилась, а чтобы сама попросила. Все мы такие, государь, все мы этого хотим.

- Врешь, - слишком резко сказал Лионель, задел его все-таки Болтон за тайные струны, которые порождали движения души, бывшие будто уродливой тенью ее настоящих пылких стремлений.

- Ну пусть вру, - согласился Русе. – А что благодарен я вам, государь, это я от сердца говорил. Слышал я, что будет большая война, – позовите, и мои люди придут.

Дом Ридов не был связан со Старками родственными узами, но боевая дружба Хоуленда и Эддарда связала семьи даже прочнее, и, хотя Санса и Арья побывали у Ридов в первый раз вместе с Лионелем, они чувствовали себя здесь почти как дома, давно запомнив со слов отца, что Риды их самый надежный союзник в тяжелые времена. После ужина Санса и Арья ушли вслед за хозяйкой, а Лионель остался в пустевшем большом зале, глядя в огонь, где для него начали появляться заснеженные сопки и уходящая в распадки между ними кавалерия – ночной собеседник Мелисандры любил подыгрывать хорошим людям и опять нарывался на разнос от начальства.

- С Болтоном поговорил? – спросил Лионеля тихий голос как раз тогда, когда мысли Лионеля снова вернулись к Болтону, и сколько их еще будет, таких сладострастных стариков, пользующихся его примером, чтобы загубить молодую жизнь, а то и две. Лионель обернулся на голос, глянул немного вниз и увидел невысокого и зеленоглазого Хоуленда Рида.

– Когда я был твоего возраста, - продолжал Хоуленд Рид, не придавая значения титулам, - даже на Севере было много блондинов, при Таргариенах некоторые специально осветляли волосы, чтобы быть похожими на короля. А теперь куда больше брюнетов, и им всем не нужны никакие указы.

От веселых и немного дурашливых слов Рида Лионелю сразу стало легче на душе. Может, его пример даже отрезвит вертопрахов и подражателей, уж в любом случае теперь они стремлением сердца к идеалу от своих дам не отговорятся, раз даже король женился во второй раз.

- Каждое твое действие будет находить последователей и подражателей, - уже серьезнее сказал Хоуленд Рид. – Каждое действие будет менять больше, чем ты сможешь предвидеть. Но и кузнец не может предвидеть, для кого он кует меч: для хорошего солдата благородного лорда, для мародера или для разбойника. Во многих вещах нет ни добра, ни зла, но их можно использовать и к добру, и ко злу. Боги будут судить тех, кто их использовал, а не тебя. Ты для богов всегда останешься просто человеком, отвечающим только за то, добро или зло взяло верх в твоей душе.

- Откуда ты знаешь про Болтона? – спросил Лионель Хоуленда Рида, странного человека, уже однажды шутливо показавшего ему будущее.

- Многие думают, что пророчество – это когда на базаре трясут шапку с номерами, а оракул подсказывает им выигрышный номер, - непонятно к чему сообщил Хоуленд Рид, и это было уже немного обидно, потому что выходило так, что Рид не только фамильярничал с королем, но еще его и не слушал. – Они забывают, что для исполнения пророчества человек должен что-то сделать, что он, может, и не стал бы делать, если бы знал, чем все закончится.

- Я видел тебя и Болтона, - наконец ответил на вопрос Лионеля Хоуленд Рид. – Не потому что я этого хотел. И, надеюсь, я убедил тебя не задавать больше вопросов.

- Можно тебя хотя бы спросить, где наши комнаты? – задал лукавый вопрос Лионель: в его-то комнату его бы проводили и так, но спрашивать в лоб, где спит девушка, на которой ты еще не женат, да еще и не одна девушка, все-таки чуть непристойно.

- Они опять все рядом, - улыбнулся Хоуленд Рид. – Моя жена, конечно, все еще немного недовольна таким моим гостеприимством, но сам я не вижу в нем ничего дурного.

Лионель тоже чувствовал это доверие, которое Санса и Арья испытывали к семье Хоуленда Рида, но все же сомневался, что после разговора о том, какой прием им оказывают замки и почему, Санса придет к нему в эту ночь. Скорее придет Арья, с ее стремлением сделать что-нибудь всему миру назло, хотя даже ей было немного неловко за общим столом, теперь, когда она знала, что именно про них все думают, и ожидаемо-вызывающе она себя не вела. Но Санса все-таки пришла, и все было как всегда, она даже дразнила Лео воспоминаниями о том, что в прошлый визит в Сероводье он был вполне доволен тем, что она разрешила снять с нее только рубашку, а брючки так и остались на месте. Санса повалила Лео на спину и уселась верхом к нему на живот, повторив бывшую несколько месяцев назад ночь и уже без малейшего смущения подставив ему грудь, но немного недооценила свою страсть, и от остатков одежды она избавила их уже в спешке, слишком хотелось, и сильнее всего ей.

- Лежи, - шепнула она Лео, только-только придя в себя, и снова поднялась на нем, встряхнув волосами и уперевшись руками ему в грудь. – Я сама все сделаю.

Это был для нее первый раз в такой позе, исключающей всякую стыдливость, и не тогда, когда сознание затуманено желанием, а когда она понимала, что Лео сейчас видит ее всю, все ее движения, как двигаются для него ее бедра, как изгибается ее тело, когда она наклоняется, чтобы провести по его шее языком, как она непроизвольно вздрагивает, сжимаясь вокруг него. Это поэтому ему все завидуют, такой ее себе представляют, или им обязательно представить их втроем? Да к черту, пусть представляют, что хотят, даже в эту самую минуту, а для нее есть только Лео и его радость. И от ощущения этой бесшабашной свободы от всего на свете Санса почувствовала – когда Лео уже начал вздрагивать, - что сейчас она его догонит – и догнала.

Лео тогда уже не мог удивляться, он всегда осознавал только спустя пару минут, что его маленький вулкан с разметавшимися по плечам огненными волосами опять устроил для него очередное чудо, а к этому времени Санса уже задула свечу и устроилась с ним рядом.

- Если все вокруг все равно уверены, что я с тобой сплю, я и уходить не буду, - с вызовом сказала Санса, а Лео подумал, что опять недооценил, сколько в ней страсти и решительности.

А о том, что Арья, может быть, еще более сумасшедшая и неудержимая, Лео и вовсе в этот момент забыл, и даже вздрогнул, когда услышал в темноте ее голос.

- Санса, ты здесь? – тихо спросила Арья, проскользнув в комнату Лео через несколько минут после того, как погас свет.

- А где мне еще быть? – ответила Санса с другой стороны кровати сквозь наваливающийся на нее сон, и Арья забралась к Лео, а он с облегчением отметил, что хотя бы до невозможного большая рубашка и широкие полотняные штаны на Арье остались, а потом с некоторым смущением понял, что свою одежду он не найдет. Кажется, она осталась с той стороны, где легла Арья, но не просить же ее поискать.

- Если о нас так плохо думают, пусть это будет хотя бы заслуженно, - громко, чтобы сестра слышала, сказала Арья, устраивая свою голову на подушке рядом с Лео и закидывая на него ногу, и Лео стало даже забавно: понимала ли Арья, в каком виде она его застанет, или ей это как-то не пришло в голову? Тем более что было заметно, что Арья замерзла и соскучилась ждать, пока у него погаснет свет, и теперь заснет почти мгновенно.

- Ты не стесняйся, - сказала сонная Арья и положила на Лео еще и руку. – Все равно потом так и будет.

Арья проснулась раньше всех – вероятно, сработала привычка спать ночью столько же, сколько Лео и Санса, а ведь вечером до того, как прийти к Лео, она еще подремала, чтобы им не мешать. Сейчас Лео спал рядом, было как-то особенно тепло и уютно, и не хотелось даже двигаться, не то что вылезать из-под одеяла – можно было одними ноздрями почувствовать, что снаружи холодно. Не как в палатке и уж тем более не как за Стеной, но что-то вылезать как-то не хочется. Вероятно, подумала Арья, у оседлой жизни есть много своих преимуществ: отец не раз говорил ей, что она выйдет замуж и будет жить в большом замке, и она тогда думала, что это не для нее, ей хотелось путешествий и приключений – а, может, следовало бы просто разузнать подробности. Просто «замуж» и просто «замок» - это как-то сухо и пахнет обреченностью и долгом, а вот так, когда тепло, уютно и Лео спит рядом в очень неприличном виде – это и приятно, и интересно. Арья еще раз покосилась на спящего Лео, чуть приподнялась на левой руке, а правой отправилась под одеялом за приключениями.

Правую сторону от левой Лео отличал даже спросонок, и поэтому он тут же открыл глаза и даже приподнял голову, сразу наткнувшись глазами на веселую Арью.

- Ты что, светло же, - прошептал Лео, он обещал одну при другой даже не целовать, и вдруг такое.

- Ага, значит, в темноте ты согласен, - тихо ответила расшалившаяся Арья, спускаясь рукой все ниже. – Ух, ничего себе! Как ты сразу согласен-то!

Объяснять про утро было с одной стороны нужно, а с другой невежливо, но Санса начала потягиваться и Арью спугнула – хотя Лео понимал, что теперь ненадолго, женское любопытство – великая сила.

- Ладно, одевайтесь, - безо всякого смущения сказала Арья, поднимая с пола их одежду, пока Санса шарила с другой стороны кровати. – Я пойду завтрак принесу, наверняка под дверь уже поставили. Может, кстати, даже под одну.

____________________________

Пользуясь случаем, расшалившийся автор поздравляет своих читательниц с Валентиновым днем и желает им таких же приятных прозрений, как у Арьи :)

========== XXXIII ==========

Сквозь огонь пронеся и по горло в воде,

Будем вместе стоять мы на Страшном суде…

(с) Игорь Растеряев

Арья ждала Лионеля на постоялом дворе за стенами Гавани, около Драконьих ворот, благоразумно спрятавшись в углу харчевни, но даже в полутьме она увидела, что вернувшийся Лионель бледен и нетрезв. Раньше Арья и ругала его, и обижалась, когда он пил, но теперь ей словно передалась его боль, и она кинулась ему навстречу и повисла у него на шее, ну и пусть, что все смотрят, ну и ладно, что его здесь узнают больше людей, чем ее, за кого примут, за ту и примут, только пусть Лео это сейчас поможет.

- Я улаживал дела семьи, - мрачно сказал Лионель, забираясь с Арьей в ее угол. Его суровое лицо и способность легко нести боевой молот, лишь немного уступающий молоту его отца, спугнули сидящих рядом, и Арья осталась с Лео вдвоем, как и хотела.

Приезд Лионеля в Гавань помог Дозору больше, чем целая сотня предыдущих послов, но для него важнее всего было то, что разговор с лордом Эддардом состоялся – и закончился тем, чем только и мог закончиться. Дозор получил все, о чем просил, а Лионель услышал то, чего боялся – не про себя, а про своих родителей.

Лансель Ланнистер по-прежнему был заложником в Королевской гавани, но свободно ходил по Красному замку, и это не пошло ему на пользу, хотя гневный король, получивший свой молот из валирийской стали, достал бы его из-за любой кованой двери.

- Пришла пора расплатиться за моего отца, - тихо и хрипло сказал Лионель, и его кузен почувствовал, что ноги больше его не держат – но держит могучая рука Баратеона.

- Кузен, я не виноват! – вскрикнул Лансель. – Клянусь здоровьем своей матери…

- Не оскорбляй меня ложью, - предупредил король, и Лансель почувствовал, что висит в воздухе. – Не зли меня понапрасну. Вино, которое пил на последней охоте мой отец, было в два раза крепче обычного. Вам показалось этого мало – в вине был мак. Кто отдал приказ? Это не мог сделать такой баран, как ты.

- Королева, мой брат, - прошептал Лансель и следующими своими словами значительно ухудшил свою участь. – Я был в нее влюблен…

Ни лицо, ни рука молодого короля не дрогнули, даже его отвращение не отразилось в его чертах, хотя последнее признание Ланселя было для короля новостью.

- Ты спал с ней? – потребовал король, и что-то все-таки подсказало Ланселю, что он только что наделал, – хотя лучше бы он до конца осознал, что он сделал тогда.

- Я надену черное, брат, - умоляюще сказал Лансель, и в его словах был только страх, но не было настоящего раскаяния.

- На Стене достаточно мрази и без тебя, - оборвал его король, и Лансель увидел перед лицом валирийский кинжал, с черноватым лезвием и белой рукояткой драконьей кости. – Не заставляй меня повторять вопрос.

- Да, - признался Лансель. – Прошу, не убивай меня. Я уйду в монахи, затворюсь на Тихом острове. Я буду всю жизнь оплакивать свой грех…

Только на минуту в чертах короля проступил сдерживаемый им зверь, но за эту минуту Лансель Ланнистер лишился орудия кровосмесительства и осел на пол кровоточащей и воющей кучей.

- Тебя будут иногда навещать на Тихом острове, - пообещал страшный во гневе король. – И, если тебя там не найдут, твой язык и твои пальцы заплатят за соучастие во грехе.

Лионель почти ничего не рассказал Арье, он просто сидел, уперев в столешницу кулаки, а ей и не хотелось спрашивать, у нее так же все сжалось в груди от боли, как у него, и она встала на лавку на колени, чтобы дотянуться губами до его лица. Она, наверно, и не знала, что может быть такой ласковой, их септа говорила, что у нее руки кузнеца, но сейчас ее руки были легкими и ловкими, гладили Лео по лицу, по волосам, по плечам, перебирали его пальцы, когда он наконец разжал кулаки, и в шуме и полутьме грязноватой харчевни, незаметное грубому и пьяному глазу, совершалось великое чудо любви, которая возвращает к жизни окаменевшее сердце.

- Это из-за меня? – наконец спросила Арья, когда Лео стал почти обычным, поцеловал ее и посадил к себе на колени. – Из-за нас?

И как радостно было, что Лео улыбнулся, хотя если бы Арья узнала его мысли, она бы немного пообижалась – Лео думал, что с ним, для него она всегда будет девочкой, даже если не отстанет от своего стремления стрелять и драться наравне с мужчинами. И беды бы не было, если бы Арья эти мысли прочитала и пообижалась – Лео бы тогда улыбался еще шире, девочкам и положено обижаться по пустякам и дуться на правду, словно это что-то изменит.

- Да нет, из-за тебя твой отец просто ругался, - наконец рассказал повеселевший Лео.

- И всего-то? – радостно сказала Арья, «просто ругался» на нее отец все детство и быстро ее после этого прощал.

- Ну, просто ругался он, когда я попросил твоей руки, - признал Лионель. – Вот когда я сказал, что помолвку с Сансой не разорву ни за что и женюсь на вас обеих, вот тогда он рассердился. Даже грозил оттащить меня к септе Бейлора на покаяние и оттяпать мне голову на ее ступенях ввиду моей неисправимости и закоснелости во грехе. Думаю, еще недели две нам здесь подождать придется.

- Нет, мы сейчас обратно поедем, - решила счастливая Арья: если даже Лионель собирается снова попытаться через две недели, значит, отец их точно простит, только Арья-надоеда, девочка-катастрофа и ребенок-стихийное-бедствие, знает, какой отец добрый на самом деле. – Иначе тебя ждут слишком тяжкие испытания. Спасением твоей заблудшей души озаботились Тиреллы, леди Оленна такую внучку для тебя привезла, что ее глаза свели бы с ума даже уже сумасшедшего.

- Меня твои глаза сводят с ума, - ответил Лео и поцеловал Арью в смеющиеся губы. – Пусть Тиреллы катятся обратно в Хайгарден.

- Они нагрянули к нам с Сансой, - сообщила Арья. – Санса сейчас тебя спасает, рассказывает, наверно, про тебя жуткие и ужасные истории, чтобы Маргери тебя испугалась.

Арья заметила, как Лео чуть дернулся, он уже много раз говорил себе, что он дурной и жестокий человек, и вот только что повстречал предателя-кузена…

- Лео, ну пожалуйста, - тихо попросила Арья и нарочно слишком близко наклонилась к его уху, она уже давно заметила, как на Лео действует ее дыхание и близость ее губ. – Ты справедливый человек. Нельзя прощать того, кто не просит прощения.

- Я никогда не прошу прощения, - напомнил Лео.

- Ты сам так себя казнишь, что дрогнет даже сердце богов, - ответила Арья. – На тебя тогда больно смотреть, зачем же еще и слушать? Ну забудь ты, Санса не умеет хитрить. Она наверняка уже разругалась с Тиреллами, сказала, что любит тебя, что я тебя люблю, что плевали мы все трое на септонов и на заботу о наших душах тоже плевали.

Арья, конечно, была права, потому что Санса уже давно ждала их на холме под большим деревом, мимо которого несколько дней назад Лионель, а сегодня и Арья проезжали к Драконьим воротам.

- Разругалась, - коротко сообщила Санса, поцеловав Лионеля, нарушали они с Арьей в этом свой уговор, ведь нельзя же Лео увидеть, пусть даже после короткой разлуки, и не поцеловать. – Поехали. Оленна хуже Красного Змея, про того хоть все знают, что он отравитель, а про нее нет. Будем теперь до самого Севера пить из ручьев.

- Ну отлично, - оценил Лионель, и было непонятно, то ли досадует он слегка, что из-за горячих рыжих Талли в королевстве опять скандал и неустройства, то ли гордится Сансой, такую огненную он и любит, чем бы это ни кончилось. – Подробности можно?

- Да не понимают они намеков, - ответила Санса, она всегда очень атмосферно рассказывала, потому что воспоминания вызывали в ней почти такие же эмоции, как сами события. Она и в постели была такая же – стоило Лео напомнить про что-нибудь хорошее, что было неделю или две назад, как оно повторялось почти точь-в-точь. А если Санса хотела про что-то случившееся в жизни забыть, Лео никогда не напоминал.

- Весело было только вначале, когда я встретила их в панцире и при оружии, а они стали на меня смотреть так, словно у меня платье позапрошлогодней моды, - сердито сказала Санса, заново переживая визит Тиреллов. – Где бы женщину выловить, спросить, может, есть какой женский вариант меча на коленях.

Арья немного отстала и показывала Лео за спиной сестры предполагаемое лицо септы Мордейн, которая, услышав рассказ Сансы, наверняка предпочла бы, чтобы ее голову насадили на пику, лишь бы не слышать о таком поведении и таких мнениях своей прекрасной воспитанницы.

«Да, я испортил девочку», - весело признал про себя Лео, ему было немного жаль старую септу, которую обременили невозможным заданием ввести живое и страстное в мертвые узкие рамки, так много внимания уделяющие внешнему и не замечающие внутреннего. Санса была идеальной женщиной, не книжной, а настоящей – для Лионеля она неуловимо меняла форму словно вода, и всегда оказывалась такой, какой она была ему нужна. Лео был пылким, сгорал от желания – она откликнулась ему страстью, куда раньше, чем он ожидал, и еще несколько раз удивляла его, другой бы даже возмутился таким знаниям, но Лео с самого начала принимал их как чудо, он всегда знал, что они появились только для него – ему было нужно, и она как-то догадалась или у кого-то выспросила. Потом Лео отправился в странствия, и Санса стала для него выносливой и сильной. Он воевал – она взяла в руки оружие, он ушел во льды – она научилась терпеть холод. Когда-нибудь боги даруют ему победу, и он вернется в свою столицу – наверно, тогда она будет нужна ему как его королева и мать его детей, и она станет и той, и другой, легко сменив панцирь и кожаные штаны на то мягкие, то пышные платья. Говорят, что мужчина становится для женщины всем миром, – а Лео уже понял, что без Сансы и ее перевоплощений у мира вокруг него исчезнет душа.

Разумеется, Лео не пропустил рассказа Сансы о том, как ее текущая инкарнация встретилась с Маргери и Оленной Тирелл и решила не тратить сил и не меняться.

- Можно, я буду звать тебя Сансой? – улыбнулась милая Маргери и очень Сансу удивила – из-за Лионеля и из-за того, что женское население Вестероса все еще было возмущено ими троими, Санса за последние полгода видела женщин раза три и уже привыкла к мужской резкости и прямоте, ей теперь казалось, что было бы куда лучше, если бы Маргери не морочила ей голову, а честно и прямо сказала: «Я приехала отбивать у тебя жениха, давай решим вопрос поединком».

- Можешь называть меня хоть Сюзанной, если тебе так нравится, - любезно ответила Санса, и у Маргери произошло с лицом что-то непонятное.

- Так, - резко сказала леди Оленна. – Маргери, закрой рот. Да пойди скажи Лорасу, чтобы не совал сюда свою баранью башку. Я знала, что Баратеоны странные, но этому не откажешь в хорошем чутье. Впрочем, его дяде Ренли нравятся мальчики – тебе не кажется, дитя мое, что твой Лео специально делает из тебя мальчишку?

- Вам приходилось в юбке верхом садиться? – мягким светским голосом спросила Санса. – Прогуляйтесь так до Стены. Отрезвляет.

- У тебя есть характер, - спокойно признала леди Оленна. – Даже жаль тратить его на скачки по всему Вестеросу. Мне, по крайней мере, было бы жаль своего времени, особенно если бы в конце пути меня ждала глыба льда.

- Санса, ты не хочешь побывать в Хайгардене? – улыбаясь спросила Маргери. – Сейчас там цветут осенние цветы, там рощи и фонтаны, тенистые беседки и мраморные колоннады. При дворе моего лорда-отца всегда бывают певцы, и волынщики, и скрипачи, и арфисты.

- Ты напрасно тратишь время, внучка, - отмахнулась леди Оленна, следя за лицом Сансы. – Перед нами, видимо, дева-рыцарь, а рыцаря не соблазнишь пустыми удовольствиями. У рыцаря должна быть высокая цель, и ей будет посвящена вся его жизнь, даже это какая-нибудь глупость, вроде симпатии дамы, которая его и знать не хочет.

- Впрочем, не могу не признать, что одному из тысяч рыцарей везет, - продолжала леди Оленна, обращаясь уже к Сансе. – Некоторые добиваются богатства, некоторые даже короны, как покойный король Роберт – не сказать, чтобы он знал, что с ней делать, но все же. Некоторым достается вечная слава, как Дункану Высокому или, наверно, нашему Барристану, хотя я никогда не понимала, какой в ней толк. Впрочем, хурму я тоже не люблю – наверно, одна в нашей семье, остальных за уши не оттащишь. Но вот не знаю, сказал ли тебе отец – рыцарем ты никогда не станешь. А поэтому не получишь ни славы, ни власти, а только проведешь свою молодость в седле, добывая чужую славу. Конечно, ты будешь утешать, и бинтовать раны, и забираться к нему в постель, как только ему это понадобится и пока туда не забралась другая – хотя все наши ханжи и так гудят о том, что ты сама пустила туда свою сестру, ты неплохо разворошила улей. Но в результате тебе не будет принадлежать даже твоя собственная комната – держу пари, ты сейчас открываешь каждый раз, когда он к тебе стучится. Тогда как выйди ты, скажем, за младшего Аррена, тебе принадлежал бы весь Восток. Чуть меньше прямоты, чуть больше хитрости – и Роберт Аррен будет что кукла, которую ты станешь надевать на руку.

Наверно, Сансе было бы бесполезно рассказывать леди Оленне, что с любимым вся жизнь одна на двоих, или вот как у них, на троих, и что ничего в жизни от этого меньше не становится, потому что нельзя отрезать половину счастья или четвертинку любви. Да, Лео прославился как победитель Горы, но счастливы-то они были оба, она даже больше, потому что Лео вышел из последовавшего за тем славного боя усталый, вымотанный и больной, у него спина и бок болели неделю, он никак лечь не мог, и сидя спать ему тоже больно было, остальные мышцы сводило. И даже когда радость убитым врагам вскружила ненадолго голову не ему, а ей, избитый и опустошенный Лео ее удержал, словно отвел от края обрыва на лужок, где его девочка может радоваться дальше. И да, король Лионель останется в летописях, а она нет, как был Эйгон Завоеватель, но не было Рейнис Завоевательницы. Но и Эйгона, и Рейнис давно нет, что им эти строчки в фолиантах, не отдал ли бы Эйгон все эти строчки жене, только бы не вдоветь четверть века.

И совсем неуместными были бы слова о том, что будь Лео другим, более мягким, более книжным, менее властным, не было бы так сумасшедше приятно подчиняться его рукам и губам, не теряла бы Санса с ним голову, чувствуя, как для нее то растягивается, то сжимается время, и за это счастье многое можно отдать, после этого никакая Долина не нужна, если к ней прилагается спальня с тщедушным и сонным мужем.

- Вы тоже не стали рыцарем, леди Оленна, - ответила Санса и почувствовала, что сейчас ее понесет и закрутит, и после будут скандал и обиды. – Вы простите меня, но я скажу вам как Старк Редвину: единственного стоящего Тирелла съели скорпионы сто пятьдесят лет назад. Вам не удалось это изменить, кукла на вашей руке не станет человеком. Вы не войдете в летописи так же, как и я – но ничего другого вы тоже в мире не изменили. Ваш сын слушался вас, но он проиграл войну, и даже слава досталась Станнису, которого он держал в осаде. Ваш кукольный театр неинтересен никому, кроме вас и нескольких ваших вассалов. Забирайте себе своего Роба Аррена, можете выйти за него сами, можете отдать его Маргери, а я наигралась в куклы, когда мне было семь лет, и теперь я ухожу к людям!

Санса выскочила в дверь, сбив с ног не ожидавшего ее выходки Лораса, который стоял за дверью и с грохотом посыпался вниз по лестнице, перескочила перила и с верхней ступеньки одного пролета спрыгнула на нижнюю ступеньку другого, чуть не вывихнув ногу.

Вечером того дня, когда лорд Эддард Старк повторил славные деяния своего далекого предка Кригана Старка и погнал короля из его столицы, Эддарда посетил многомудрый папаша Мендель с летописями и свитками в руках.

- Я тут немножечко делаю работу по генеалогии и генетике благородных родов, - сообщил папаша Мендель со своим характерным выговором. – Я вам-таки не бездельник Пицель, чтоб на него балкон свалился. Я не буду ходить до шмар, когда в замке все здоровы, а вы теперь не будете писать до Болтона, если нам понадобится ущучить еще одну гулящую жену. И я имею сказать вам пару слов за нашу демографию.

О широком материальном участии в его исследовании со стороны Станниса Баратеона, отчаявшегося ждать от жены наследника и решившего взять себе вторую, помоложе и поогненнее, папаша Мендель благоразумно умолчал.

- И вот шо мы-таки имеем, - подводил через четверть часа итоги своего изучения родословных книг папаша Мендель, сидя рядом с десницей, - мужчин благородного сословия, если считать всех мелких лордов с их семьями, - пять тысяч сто шестьдесят три человека. Благородных женщин и девиц – восемь тысяч семьсот сорок семь.

- Да, повоевали мы хорошо, - признал Эддард, и сам поучаствовавший в гражданской войне и в подавлении восстания Бейлона Грейджоя.

- Да и наша культура родовспоможения это азохен вей, - признал папаша Мендель. – Ничего, я еще дам крепкой палкой по голове этому лоботрясу Квиберну, чтобы бросал своих глупостей и возвращался к нормальной медицине! Мы будем заботиться о наших женщинах, но кто-таки позаботится о нас? Считайте сами: кроме войн, имеем погибших на турнирах, пропавших в дороге, убитых в стычках с разбойниками. И это я не говорю о совсем-таки живых лордах, примкнувших к нашему мейстерскому сословию, о пошедших в септоны и о надевших черное, которые все торчат как поц на генеалогических древах, извините меня. Я имею большую жалость к одиноким благородным дамам, чтоб наши враги так жили, как достается им! Шо вы думаете, я уже лучше смотрю на их выдачу за торгашей и мытарей!

- Не болтайте ерундой, папаша Мендель, - ответил лорд Эддард, который за длинную жизнь лорда и генерала тоже понабрался словечек. – Низкородная жена лорда – это все-таки леди, а их сын будет лордом. А жена ремесленника и ее дети – это те же ремесленники, будь она хоть какого происхождения.

- Ну вот, теперь еще и леди со стороны, - притворно осудил женящихся на простолюдинках лордов хитроумный папаша Мендель. – Лорд Эддард, я понимаю вас как родного. Я бы сам на вашем месте этого Лионеля проклинал до следующего четверга. А в пятницу я бы думал – а ведь в масштабах страны он прав. Да вы и сами знаете без меня, какой цорес в доме Баратеонов с продолжением рода. И на какой бочке Дикого огня мы с вами оба сидим, пока король не порадует нас всех наследником престола, а лучше не одним и не двумя.

Арья чувствовала, что ей не стоит сейчас видеться с отцом, да и страшно было, и неловко: как ему обо всем расскажешь, когда он сердится? И все равно она жалела немного, что они уехали от Королевской гавани, а когда узнала от Лео, что там до сих пор были и мать, и Бран, и Сирио, то просто на него рассердилась, что он ей вовремя не сказал и снова все решил за нее. Она даже слушать не хотела о том, что они едут на войну и должны торопиться, - тем более, мог бы хотя бы дать ей попрощаться.А слова Лео, что ни она, ни Санса не будут сражаться, останутся в Черном замке или в Винтерфелле, были последней каплей: Арья убежала от постоялого двора в лес, забралась на дерево, спрятавшись в осенней листве, и стала дуться, в ее мыслях досталось даже Торосу, которому припомнились его совершенно справедливые слова, что десятилетние девочки не могут биться в конном строю. Подумаешь, ей уже скоро одиннадцать!

Арье раньше никогда не бывало совестно за то, что ее ищут, в детстве она даже умела, обидевшись, убеждать себя, что никому не нужна, потому что все внимание всегда достается Сансе, но теперь этот трюк не сработал: конечно, Лео и Санса не спят сейчас в их общей постели, конечно, они ее ищут, они же все трое уже не могут друг без друга, какая же она глупая и злая! – так что совестно Арье все-таки стало, и она спрыгнула с дерева, наткнувшись в темноте на длинноволосого худого человека.

- Девочка заставила человека ждать, - услышала Арья и отскочила к стволу дерева, прижавшись к нему спиной и выставив перед собой свой клинок: не с хорошими намерениями незнакомые люди ждут в темноте.

Но незнакомец держал свои руки перед собой, словно показывая, что у него нет в руках оружия и он не собирается нападать.

- Девочка не должна бояться человека, - странно строя фразы, сказал незнакомец. – Человек хочет поговорить с девочкой.

- Девочкой меня муж будет называть, - огрызнулась Арья, но опустила клинок.

- Человек не будет врать и называть тебя мальчиком, - ответил незнакомец, все-таки какое-то чувство юмора у него было. – Человек может называть тебя девушкой или женщиной, если тебе не терпится поскорее вырасти.

- Можно просто познакомиться, - предложила Арья.

- Человек имеет честь быть Якеном Хгаром из вольного города Лората, - торжественно представился незнакомец, и в темном лесу такая церемонность была столь же нелепа, как была бы она нелепа в темнице или в клетке на колесах.

- Арья.

Они все трое называли в дороге только свои имена: чужими именами они называться не умели, но все же старались скрыть, кто они такие, чтобы поменьше было потом вдоль Королевского тракта рассказов, как король и его королевы валялись на сеновале, играли на дворе в салочки, как Арья и Лео хотели поймать голубя, прыгнули на него одновременно, столкнулись, голубь улетел, и Арья потом обвиняла в этом Лео, катая его по траве и ползая по нему до тех пор, пока не поняла, что ей хочется с ним целоваться, а не бороться. Арья улыбнулась в темноте и подумала, что больше она на Лео не сердится.

- Будущая королева, - немного насмешливо сказал Якен, он определенно слишком много знал. – Это накладывает некоторые обязательства. Даже слишком много обязательств. Ты, конечно, будешь носить богатые украшения и пышные платья, но ведь ты могла бы быть кем угодно: рыцарем, моряком, мейстером, септоном, - даже могла бы дарить и отнимать жизнь. Человек может научить тебя менять лицо и судьбу, чтобы ты всегда сама делала свой выбор.

Возможно, года полтора назад такое предложение и показалось бы Арье заманчивым, особенно пока коварный соблазнитель не назвал цену: отказаться от семьи и от имени, отдать всю свою жизнь и умения Многоликому богу, - но сейчас Арья уже выбрала свою судьбу на всю жизнь, и доказательством этого были ее несерьезные мысли. Ну к чему ей было бы учиться, как вырядиться моряком или мейстером? Чашницей или уличной торговкой еще куда ни шло, когда она станет взрослой, можно будет так с Лео пошалить, а пока с него и просто платья хватит – если Санса научит ее наконец, как эти платья носить, Лео точно обалдеет, когда ее увидит, в Черном замке она бросила красивое платье, не бальное с широкой юбкой, а такое, какое под ее фигуру и стрижку точно пойдет.

Арья, конечно, подосадовала на себя, что глупости какие-то в голову лезут: Якен мог быть полезным человеком, раз уж он сам ее дожидался и предлагает помощь.

- Ты умеешь убивать? – деловито спросила Арья.

- Человек может убить любого, - ответил Якен. – Любого можно пожертвовать Многоликому богу.

- Ты нам подойдешь, - решила Арья. – Постарайся добраться до Винтерфелла за три недели, мы едем быстро. Мой брат примет тебя на службу, а потом ты сможешь поехать с нами дальше и сражаться за нас.

- Человек не сражается ни за кого, - гордо отозвался Якен из темноты.

- Ну и иди тогда к черту, - рассердилась Арья, ей уже показалось, что она слышит голос сестры, и хотелось бежать к ней навстречу, а еще лучше услышать Лео и выскочить на него из темноты, Санса еще вскрикнет от неожиданности, а Лео точно поймает ее и унесет на руках в дом.

- У тебя больше мужества, чем ума, - строго ответил Якен Хгар. Перспективные юниоры Многоликому богу были нужны, и заманивать и провоцировать Якен умел, но Арья никак провоцироваться не хотела. – Ты служишь мужчине, а могла бы служить богу.

- А что мне сделал твой бог, чтобы я его любила? – ответила сердитая Арья, она ничего доказывать первому встречному не собиралась, но все-таки разозлилась – нечего лезть в ее любовь, и так все в Вестеросе почему-то считают, что это их дело. – Он что, будет за меня сражаться? Ему даже не грозит умереть, он же бог. А если твой бог не собирается сражаться за нас, пусть тоже идет к черту!

========== XXXIV ==========

Кто здесь самый главный анархист?

Кто здесь самый хитрый шпиён?

Кто здесь самый лютый судья?

Кто здесь самый удалой господь?

(с) Летов

Красный жрец Торос из Мира был бывалым проповедником и хорошо чувствовал момент, когда нужно сматываться. Поначалу процесс избавления Речных земель от разбойников пошел хорошо: крепкие и надежные ребята, которых Торос набрал по рекомендациям Тома Семерки, разгромили две банды и вдобавок перевешали десяток бандитов, действовавших вдвоем или поодиночке. Под горячую руку попал и лорд-разбойник, как его именовали замордованные податями и правежом крестьяне, но это Тороса совсем не обеспокоило: он был боевым товарищем двух королей и одного десницы и нагло рассчитывал на снисхождение к своим справедливым и беззаконным действиям.

Беспокоиться Торос начал тогда, когда его группировка стала расти за счет приблудных людей и взятых в плен разбойников, при виде меча клявшихся, что они порвали со своим темным прошлым, но возвращавшихся к старому, как только им удавалось уйти в самостоятельный рейд с другими морально нестойкими новобранцами. Торос лично перевешал пару дюжин наиболее одиозных персонажей, но почувствовал себя неуютно в роли командира, не умея установить в своей части воинскую дисциплину, - в сражении Торос вел за собой людей своим примером, но командовать воинской частью никогда не умел и не учился.

Наконец Торосу повезло, и, встретив в придорожном кабаке Сандора Клигейна, Торос обрадовался возможности свалить ответственность.

- Клигейн, ты какого хрена здесь делаешь? – обрадовался Торос, подсаживаясь к Сандору, который, по своему обыкновению, пил пиво большими кружками, жрал курицу вместе с костями и уже приглядывался, до кого бы докопаться, чтобы разнести эту халабуду вдребезги пополам и смотаться не заплатив.

- Приезжал нассать на могилу Грегора, - мрачно ответил Сандор, до сих пор недовольный тем, что ему не удалось убить своего ненавидимого брата.

- Слушай, а ведь ты у нас теперь лорд Сандор, - сообразил Торос. – И у меня даже есть для тебя хорошая гвардия. Лично отбирал, с тщанием и любовью, даже в бою проверил.

- Хрен мне Тайвин замок отдаст, - засомневался Сандор.

- А что нет-то? – возразил Торос. – К тому же народ у меня отчаянный, они за хорошую цену и в запертый замок проберутся, и ворота тебе откроют.

Сбыв с рук своих головорезов, Торос отправился в Королевскую гавань, сдаваться в руки правосудия лично лорду Эддарду, который в день прибытия Тороса торговался с верховным септоном, тянущим по королевскому долгу грабительские проценты якобы на помощь нищим, и лорд Эддард от такого лицемерия начинал ощущать в себе желание взорвать септу Бейлора вместе со всеми этими святошами. Сам Эддард верил в Старых богов, которые вполне себе обходились без алчных и надоедливых слуг божьих, один из которых сейчас стоял перед десницей и безобразно хитрил.

- Единственным стремлением моим является защитить и облагодетельствовать чад моей церкви, - врал в лицо Эддарду тучный верховный септон, блиставший золотом и драгоценными камнями, на деньги от продажи которых весь Блошиный конец можно было бы кормить неделю. – Великой несправедливостью, учиненной Мейгором Жестоким из нелюбимой и мною, и вами династии Таргариенов, было лишение церкви возможности подавать своим чадам действенную помощь. Во времена, когда Вестерос еще не знал губительного пламени драконов, благородные рыцари и честные бедняки служили церкви своими мечами и топорами, восстанавливая справедливость и защищая септы, монашеские обители и простых верующих. Я бы с радостью не вспоминал о старом долге, если бы вы разрешили возродить этот благочестивый обычай.

Лорд Эддард был многоопытным Хранителем Севера и военачальником, а не придворной вертихвосткой, и хорошо знал, на чем держится и способность возвращать долги, и возможность брать в долг.

- А скажи-ка мне, сэр Барристан, - обратился лорд Эддард к своему верному помощнику в государственных делах, - если бы ты отправлялся в дальнюю дорогу, а я вручил бы тебе миллион золотых, но лишил бы тебя меча и охраны, почел бы ты это выгодным предложением?

- Думаю, я бы так далеко не уехал, - усмехнулся сэр Барристан, которому речи верховного септона тоже были не по нутру.

- Видите, мой друг не советует мне принимать ваше предложение, - пояснил верховному септону лорд Эддард. – Я и так не в первый раз слышу, что церковь тайком собирает армию. Сэр Барристан, подскажи-ка мне, что там у них говорится в священных текстах.

- Простые люди, как сказано в Семиконечной Звезде, поклоняются лордам, а лорды – своим королям, - откликнулся сэр Барристан, который к этой части разговора был готов.

- А короли – тому, кто един в Семи лицах, - напомнил верховный септон.

- Нас пока интересуют первые две части, - оборвал его лорд Эддард, не испытававший никакого пиетета перед священноначалием. – Если даже ваши священные тексты говорят, что лорды должны повиноваться королям, какого черта мне сообщают, что какой-то босоногий септон постоянно повторяет: «Пора всем рыцарям, принесшим обет, оставить своих земных владык и постоять за веру», - да еще и учит других это повторять? Свиньи вы, а не верноподданные!

- Это еретик, милорд, - испугался обвинения в государственной измене верховный септон, но лорд Эддард приметил, что и помянутого босоногого смутьяна верховный септон тоже боится. – Он называет своих последователей воробьями, а они величают его «ваше воробейшество». Он грозится уморить голодом всех септонов дороднее него, он хочет заставить высшее церковное начальство, епископов и выходцев из благородных семей, мыть в храмах полы наравне со служками…

- Какой благочестивый человек, - насмешливо заметил лорд Эддард. – Уж небось он не стал бы драть с короля такие безбожные проценты. Придется простить этому праведнику его дерзость и даже его поддержать.

Конечно, лорд Эддард не собирался поддерживать никаких праведников, окруженных праздношатающимися крестьянами с дубьем, он пару таких праведничков, славящихся особой жестокостью, выловил в своих лесах лично и отрубил им головы, один раз по молодости в жарком бою чуть не сложив свою собственную, но верховный септон его слов изрядно испугался.

- Помилуйте, лорд-десница, какие проценты между своими людьми, - расплылся в ложно-благодушной улыбке верховный септон. – Если вам неугодно вернуть церкви орден Сынов Воина, то хотя бы избавьте нас от этого возмутителя спокойствия и извратителя вероучения.

- Так, значит, «какие проценты между своими людьми»? – спросил лорд Эддард. – Это заставляет задуматься. А чтобы думалось мне легче, пообещай мне благословить от имени церкви три королевских указа.

- Какие угодно, лорд-десница, - преждевременно обрадовался верховный септон.

- Ловлю на слове, что какие угодно, - сказал лорд Эддард. – По меньшей мере один из них покажется тебе беззаконным и возмутительным.

Лорд Эддард мог бы быть доволен своими дипломатическими успехами, которые раньше были ему не свойственны, и поздравить себя с тем, что научился управлять державой и хитростью добиваться своего, но он был прямым человеком, боевым генералом, и от интриг, в которые приходилось вот таким образом втягиваться, у него воротило с души.

- Ненавистный город, - сказал Эддард Старк и кощунственно сплюнул на пол перед Железным троном, когда верховный септон ушел. – Попы и деньги, интриганы и торгаши. Спрашивают меня о налогах на бордели, воруют за моей спиной, вот теперь божьим именем пытались если не убить, то объегорить. Прав был Роберт, что никогда не хотел лезть в это болото.

- Не кори себя, - утешил десницу верный сэр Барристан. – Исполнять приятную службу – это небольшая верность, большая верность – делать то, к чему не лежит душа. Тебя за твои труды все же славить будут, а меня за то, что вынес Эйриса из Сумеречного дола, многие потом прокляли. А что было делать?

- Очень меня дочери поблагодарят, что я их в это впутал, им же рано или поздно здесь же стоять, - вздохнул лорд Эддард.

- Как-как ты сказал? – молодо усмехнулся сэр Барристан, отметив множественное число и чувствуя, что его, может, больше не будут нет-нет, да упрекать за воспитанника.

- Барристан, ты бы хотя бы не подкалывал, - отмахнулся Эддард. – Понял же уже небось, какой возмутительный королевский указ я подсуну этому жирному интригану.

В эту правильную минуту перед лордом Эддардом, стосковавшемуся по солдатской прямоте и возможности быть великодушным с достойными милосердия предстал бравый красный жрец.

- Я нарушал закон, - признал Торос из Мира, коротко отчитавшись о проделанной работе, предпринятых шагах по восстановлению правопорядка и по нарушению оного, - но нарушал закон из благородных намерений.

- Самовольно вершил суд, творил расправу, - посетовал лорд Эддард, улыбаясь в усы. – Да на каком основании? Эдмур тебя, небось, до сих пор по всем Речным землям ищет, хочет к ответу призвать.

- Может быть, я неправильно действовал, - согласился Торос, чувствуя, что от десницы ему ничего не грозит, - но от чистого сердца. Ведь воруют же, много воруют. Я ведь тебе помочь хотел.

- Барристан, я не могу его судить, - признал Эддард. – Вместе с ним при Пайке дрались, детей он моих спасал, Роберту был верным другом.

- Он, конечно, виноват, - покачал головой сэр Барристан, - но он не виноват. Давай простим, когда он прощение заслужит.

- Так это запросто, благородные сэры, - уверил их обоих Торос, а Эддард подумал, что, может, лучше бы было простить Тороса и без условий, меньше воды он так намутит, но Торос уже вынул из кармана мелок, присел перед Железным троном и начал чертить на полу.

- Это, сердца мои, Шелковая улица, по которой любит шляться этот ваш воробейший, призывать к покаянию шлюх и приказывать своим воробушкам громить бордели, - пояснял Торос. – Готов поспорить, что ему нравится поглядеть на бегущих врассыпную полуголых блудниц, старый он извращенец. Так вот, мы отправим к нему очень красивую и очень сокрушенную о своих грехах грешницу, которая будет настаивать на тайне исповеди. Грешница отведет его к вот этому проулку, где буду находиться я. Дальнейшее, как говорится, дело техники.

- Убьешь его – буза будет, - предупредил Эддард, план был дерзкий и сумасшедший, но этим он в череде дворцовых будней и выделялся.

- Да зачем сразу убивать, сюда притащу, поговорим, - предложил Торос.

- А если он не пойдет за этой твоей грешницей?

- Ну ты меня обижаешь просто, - возмутился Торос. – Грешница будет такая, что клиент позабудет все обеты.

Старший сын лорда Эддарда без его ведома вышел в поход, чтобы разбить большие отряды Ланнистеров, напавшие на Речные земли, и привез из похода не только воинскую славу, но и жену, и еще одну невесту. Средний сын лорда Эддарда чуть не долазался по крышам до паралича, а теперь, не успев до конца поправиться, рвался в море и собирался стать адмиралом, а в противном случае грозился уйти в пираты. Дочери лорда Эддарда сбежали из столицы с молодым королем, побывали за Стеной в составе разведгруппы и обе собирались за короля замуж. Младший сын по малолетству еще ничего не отмочил, но Эддард смотрел в будущее с опасением. Конечно, можно было бы списать всю буйную наследственность на Кейтилин Талли, но это было бы несправедливо – Эддарду и самому авантюрный план Тороса пришелся вполне по душе, и к похищенному у своих последователей бродячему септону Эддард вышел с удовольствием, найдя его в пустом зале, по которому все еще прогуливалась соблазнительная грешница. Септон сидел на стуле нахохлившись, действительно похожий на мокрого воробья, а Торос сидел рядом с ним и пытался вывести его на мужской разговор.

- Кыш, - сказал Эддард грешнице и указал ей на смежную комнатку. – Сиди там тихо.

- Ну, твое воробейшество, - обратился Эддард к бродячему септону. – Мы тут оба в твоих богов не верим, так что давай поговорим по-людски. Какого рожна тебе надобно, старче?

- Ты скажи, десница, какая вина на мне, - наконец изволил заговорить пленник.

- Лютоволк за Стеной тебе десница, - ответил северной присказкой гуманный лорд Эддард, который всегда был готов поддержать Дозор отправкой туда нескольких висельников. – По всей столице шатаются твои воробьишки с дрекольем. Верховный септон на вас жалуется, городская стража на вас жалуется…

- Воробьи – самые простые и неприхотливые создания из всех птиц, а мои спутники – самые простые и скромные из людей, - попытался отмазаться септон своей любимой присказкой.

- Деревенские говорят: курочка по зернышку клюет, а весь двор в говне, - поделился народной мудростью Эддард.

- Слушай, дед, я тебе по своему опыту говорю, - дружески сказал Торос. – Не удержишь ты свою шантрапу в повиновении. Сегодня они громят бордели от ненависти ко греху, завтра начнут грабить купцов за их греховное богатство, а послезавтра половину твоих парней придется вздернуть как насильников и душегубов. А тебе позор будет. Подумай, я тебе верно говорю, я сам только что еле с этой темы соскочил.

- Спутники мои слушаются гласа божьего, - убежденно ответил бродячий септон.

- Ну да, а Неведомый лично отдает у вас приказы по части, - не поверил Эддард. – Неведомо какие.

- Овцы знают голос пастыря своего, - с некоторой гордостью возразил септон.

- То есть все-таки не бог отдает у вас приказы по части, а ты, - подытожил Эддард и в момент изменился: стал жестче, резче и легче, словно проглянуло через седину и спокойное достоинство лорда лицо юного и бескомпромиссного повстанческого генерала. – Торос, пиши: обвиняемый сознался в организации запрещенного законом военизированного религиозного ордена. Сейчас, дед, полетят головы. Ты не думай, солдаты вокруг Красного замка и септы Бейлора уже выставлены, золотые плащи переведены на боевое положение, порт и городские ворота закрыты, гильдии кузнецов и мясников собрали своих людей. Ты на что рассчитывал, шпак, ты думал со мной в войну поиграть? Я генерал, а не гвардеец и не турнирный рыцарь. У меня вместо шептунов армейская разведка. Я этот город в гражданскую войну зачистил в два дня, а вас и к утру загоню под шконку.

- Что вам нужно? – спросил септон через несколько минут, не рвался он в мученики и все-таки имел попечение о своих последователях.

- Нам много что нужно, - обнадежил его лорд Эддард. – Например, сейчас стоит на повестке дня вопрос о разрешении благородному сословию двойных браков. Истощили нас войны, много доблестных мужчин легло в землю, а не в супружескую постель, и еще худшая война впереди.

- Это противно божьим законам и человеческим, - твердо ответил его воробейшество. – Через это произойдут многие соблазны: все женщины распутны в сердце своем, красота и хитроумие даны им, чтобы совращать мужчин с пути истинного, и еще более они теперь стараться будут.

- Ты поговори мне, святоша, «все женщины распутны», - вдруг вспыхнул Эддард, которому септон нечаянно наступил на больное. Сильно опасался все же лорд-десница, что в скандальном браке Лионеля и в возможных из-за этого неустройствах будут обвинять в первую очередь его дочерей, и больше всего Арью, младшенькую и любимую. – У меня жена и две дочки, я тебе за «всех женщин» как мужчина мужчине сейчас в морду двину.

Септон правильно прикинул, что от десницы такого десницы ему будет уже не до мазохистских рассказов, как бичевание приближало его к богу, тут не лишиться бы с первого же щелчка языка, и все же решил поговорить по-людски, как ему сначала и предлагали.

- Добра не выйдет, милорд, - сказал бродячий септон. – Сам посуди: не ужился человек с женой, не научился любить, не сумел наладить свою жизнь – и вторую женщину в тот же бульон? Думаешь, выйдет что-то другое? Переставил солдата с левого фланга на правый, и он лучше стал?

- Вы же развод не даете, - напомнил септону Эддард.

- Не даем, - согласился септон. – Ты тоже солдатам право дезертировать не даешь, рубишь головы. Дашь такое право – побегут все, кто от трусости, кто от лени, кто за компанию.

- Поучительно говоришь, - признал Эддард. – Ты мне это запиши, тут оказалось, что в Эссосе есть одна горячая блондинка, которая бегает по Вольным городам: в одном поднимет бучу, возьмет власть, потом весь устроенный ей порядок разлетается. Тогда она, чтобы старое не исправлять да не разбираться, где накосячила, – раз, в соседний город, и там то же самое, словно из того же самого на новом месте получится что-то другое. Я уж к ней скоро рыцаря пошлю с вразумлением, у меня купцы в порту воют на луну от таких перебоев с поставками, - вот и твое поучение присовокуплю.

- Это не та, - с сожалением сказал его воробейшество. – Есть в Эссосе другая блондинка, мне бы ее склонить к покаянию.

- Как говорил один вассал Болтона, покойник, «я слишком много знал», - заметил Эддард. – Обойдешься без ее покаяния. Ты считать хорошо умеешь?

Септон скромно кивнул: такого бы скромника, пренебрегающего презренным металлом, да в септу Бейлора, в верховные септоны, – он бы сумму государственного долга перед церковью назубок знал, до последней монетки. Да вот незадача: как говорят на Севере, бодливой корове Старк рога пообломал.

- Ну вот смотри, - разъяснил ситуацию Эддард, который уже несколько раз перечитал докладную записку папаши Менделя. – Мужчин благородного сословия имею в Семи королевствах пять тысяч с лихуем, женщин благородного сословия – девять тысяч без лихуя. Куда мне девать три с половиной тыщи вдов и благородных девиц?

- Похотливость вдов хорошо известна, - вздохнул его воробейшество.

- Приятно побеседовать со специалистом по вдовам, - влез Торос, которому надоело только слушать, да и тема про горячих вдовушек его весьма занимала, в его-то возрасте и с его-то плешью юные прелестницы ему больше не светили. – Не говоря уж о специалисте по похотливости. Ты ее как определяешь, святой отец: по глазам или по форме жопы?

- В очередь, красный жрец, в очередь, - осадил Тороса Эддард. – После задашь его воробейшеству свои мучительные жизненные вопросы. А мы пока пойдем путем исключения: сдачу чуть не половины женщин благородного сословия в Молчаливые сестры отметем как варварский пережиток, и насчет в септы рукоположить ты мне, дед, тоже даже не упоминай – тут у тебя «все женщины распутны в сердце своем», а тут у тебя бабы с амвона жизни учат. Ты либо туда, либо туда, в две стороны сразу бежать не получится. У нас половина замков скоро или останутся сиротами, или вместо хозяина в каждом втором хозяйка будет – вот и подумай, хорошо ли это выйдет.

Долго думал старый септон, склонив седую кудлатую голову. Много дорог он истоптал, видел, как одиноких вдов сживали со света соседи, чтобы завладеть их замком, видел и других вдов и девиц, замок свой удерживавших, но обязательно при них был любовник сомнительного происхождения и еще более сомнительных моральных качеств. Даже такие чудеса, как женщин, облаченных в доспехи, видел в своих странствиях старый септон, и такое смешение мужского и женского он не одобрял. Если забыть о своих дерзких мечтах стать вождем нищих и спасителем веры – а с этим суровым северным язычником и не захочешь, а о таком забудешь – то хотел бы старый септон видеть перед собой в септе счастливые семьи, чтобы каждая женщина была под рукой и под защитой достойного мужчины, чтобы не тянуло мужчин в разгул, а женщин не бросало от одиночества по чужим постелям.

- Твоя взяла, лорд-десница, - признал наконец септон. – Закон для человека, а не человек для закона. Если дело так обстоит, как ты говоришь, то на несколько десятилетий можно дать людям послабление.

________________________________________

Пользуясь случаем, автор поздравляет своих читательниц с 8 марта и желает им большого семейного счастья, и чтобы никакие септоны не мешали.

========== XXXV ==========

Не стой на пути у высоких чувств,

А если ты встал - отойди.

Это сказано в классике,

Это сказано в календарях.

Об этом знает любая собака:

Не плюй против ветра, не стой на пути.

(с) БГ

Строгий септон, прозванный «его воробейшеством», не давал неисполнимых обещаний, а раз данное слово держал: он вернулся в Красный замок сам спустя три дня после вынужденного его посещения и сообщил, что его люди уходят из города.

- Трудно командовать человеческой совестью, - признал септон. – И куда проще начать войну, чем установить мир. Если бы твои солдаты атаковали нас, мои люди встали бы на защиту веры – в этом я уверен куда больше, чем в том, что мне удастся заставить их замолчать, когда ты выйдешь со своим похабным указом.

Лорд Эддард запомнил слова септона о том, что то же самое, только на другом месте, породит все те же последствия, и, решив поинтересоваться, куда септон уведет своих людей, выяснил, что костяк своих последователей его воробейшество привел из разгромленных отрядами Ланнистеров деревень в Речных землях.

- Возвращайтесь в родные места, - распорядился лорд Эддард и снабдил септона деньгами и письмами к родственникам своей жены. – Мой сын разбил тех, кто разорил твои приходы, а король сразил того страшного гиганта, которого ты несколько раз не добром вспоминал, и добил оставшийся с ним отряд. Может, до вас потом дойдут и другие о них слухи, но пока запомните их с хорошей стороны. Да помогут тебе твои боги в восстановлении бывшего, что куда труднее разрушения под горячую руку чего-то еще.

- Ты великодушный человек, северянин, - сказал на прощание старый септон. – Я много думал о себе и о тебе в последние дни и хочу сказать тебе: нельзя изменить что-то одно, не изменив всего остального. Все-таки ты затеял опасное дело.

«Это вообще-то затеял не я, - подумал про себя лорд Эддард, все еще досадуя на своих детей. – Но Лионель хотя бы предупреждал меня с самого начала, чтобы я убрал от него дочек, - я же не обратил внимания и решил, что пока все друг другом довольны, делать ничего не буду, - вот теперь и расхлебываю. А Робб дал так дал, просто на ровном месте удивил и себя, и всех».

Лорд Эддард мог бы досадовать на Лионеля куда сильнее, если бы недавно не виделся с ним сам и не поговорил потом с Торосом. Лионеля Эддард нашел серьезным и почти взрослым, тот за свои странствия изменился к лучшему, и, хотя видом он все больше походил на своего отца, характер его складывался по-другому: волевой, сдержанный и совестливый. Как верно сказал старый септон, нужно еще пережить не только войну, но и мир, посмотреть, как Лионель справится с искушениями мирной жизни и королевской власти, но пока в странствиях Лионелем больше руководил долг, чем стремление к приключениям, возможно, что постоянная ответственность за Арью и Сансу его подтянула. А Торос, один из немногих, кто путешествовал некоторое время с ними вместе, рассказал и вовсе удивительные вещи.

- Очень дружные ребята, приятно смотреть, - сказал Торос, вспоминая проведенную на Королевском тракте неделю. – Старший присматривает за младшим, как положено. Поединок с Горой я не видел, что еще там про них болтают – это пусть кто болтает, тот и отвечает, а я видел, как они обе его из сечи вытаскивать хотели, если ранят, как ухаживали за ним, когда он помятый и умотавшийся из боя вышел. В такие моменты, веришь или нет, пожалеешь порой, что сам на белом свете один как перст. И ты уж серчай на меня или не серчай, я девчонок твоих стрелять учил, все равно они его не бросят, если что, и путешествовать им троим любо без попутчиков. Вот веришь, самые трогательные от их обучения остались воспоминания: как одна другой помогает, никогда стрелой мишень не перекроет, как подсказывают они обе друг дружке. Иногда даже хотелось, чтобы они между собой посоревновались, что ли.

- Торос, заканчивай походные байки, - предложил Эддард, он своих дочерей в рассказе Тороса даже не узнал, такие они были раньше разные и так часто ссорились.

- Ну я не знаю, чем тебе побожиться, - развел руками Торос. – Побожусь красным храмом, а ты скажешь, что я и во Рглора-то не верил никогда. Только так могу сказать: они непохожие у тебя, да, но стержень у обеих одинаковый.

Лорд Эддард еще не знал об успехе миротворческой миссии Тириона, заразившего старика Фрея интересной идеей вторых браков, и поэтому помолвка сына с Рослин Фрей его по-прежнему беспокоила, королевский указ указом, а как верно сказал старый септон, совестью командовать нельзя. А еще больше Эддарда беспокоило то, что он уже пятнадцать лет не может научить жену смотреть на мир своими глазами.

- Кэт, у нас, за пределами вашего дамского кружка, не обижаются, - терпеливо объяснял жене Эддард. – И не мирятся тоже. У нас сразу идут в ход мечи, а после этого часто и мириться не с кем. То, что Фреи сидят тихо и никого из наших еще тайком не прирезали, внушает оптимизм. Но разговаривать с ними я все равно буду только во главе кавалерийского полка. Ну подумай головой: какое «поедем на свадьбу, объяснимся»? А что вдруг, если нет? Что будет, если нет? Думаешь, вином тебя обольют?

Кейтилин подумала и вспомнила про законы гостеприимства.

- Еще раз, - разъяснял Эддард. – Где нужна охрана? Там, где есть разбойники. Где нужны защищающие тебя законы? Там, где тебя норовят прирезать. Ну нет закона не рубить дезертиру голову в детской, потому что никто его туда сроду не потащит. А закон не резать гостю глотку есть – из чего следует сделать вывод, что это лихому человеку самое милое дело.

«А первый Джейхерис был действительно мудрый король, - думал потом про себя лорд Эддард. – Начал с того, что объехал со своей женой все Семь Королевств, показал ей жизнь, как она есть. И Лионель, зараза, сечет фишку: можно сказать, сразу вышел в козырь и отобрал свои. Вот и мне так в свое время надо было, как они, с молодой женой попутешествовать, как ни устал я скитаться в гражданскую. И Роберту бы то же самое на пользу пошло – заказать, что ли, этому болтуну хронисту такую историю про нас обоих, а то он лепит, что ему в голову придет».

К неудовольствию Эддарда, верховный септон тоже провел свою жизнь в тепличной среде, где на неосторожное слово и несдержанное обещание только обижаются, а не лупят железным дрыном, и своей непоследовательностью лорда Эддарда огорчил. Почти неделю же впятером сидели над указом о двоеженцах, и так прикидывали, и эдак. Папаша Мендель нарисовал какую-то «демографическую пирамиду», ползал по ней носом, потом заключил, что, если без крупных войн обойдется, для восстановления баланса нужно указ вводить на сорок семь лет и семнадцать сотых. Эддард это в дни попытался перевести, чуть мозги себе не сломал – округлили до пятидесяти лет. Торос, человек смелый и самоотверженный, предложил возрастной ценз на второй брак ввести, сам же учил Арью с двадцати шагов стрелу стрелой расщеплять, и у самого теперь такие идеи. Забаллотировали, решили принимать потом, поправкой. Сэр Барристан, рыцарское сердце, всех растрогал балладой об Эйгоне, который женился на Висенье из чувства долга, а на Рейнис по любви, и предлагал, чтобы второй брак был только по любви, в память о благородном государе. Папаша Мендель и Вайсман выгнали три литра спирта и сами же его употребили, искали формулу любви. В закон записали: представать пред светлые королевские очи для получения разрешения и для определения наличия таковой на глазок, на Севере же ехать в Винтерфелл, чтобы поближе, – пусть два смутьяна, которые эту кашу заварили, сами ее и похлебают. И после таких трудов этому верховному септону, вилку ему в глаз, еще что-то не нравится!

- Церковь никак не может поддержать этот указ, лорд-десница, - замахал руками на Эддарда верховный септон, увидев указ о двоеженцах. – Я понимаю, что вы, увы, не принадлежите к чадам нашей церкви, но позвольте вам объяснить…

- Это мне позволь тебе напомнить, - оборвал его Эддард. – Я обещал убрать из города воробьев – их больше в городе нет. Ты же обещал мне благословить три указа. Сам сказал: «каких угодно», - тебя никто не пытал и за язык не тянул.

- Но это же совершенно несообразно с вероучением, - продолжал протестовать верховный септон. – Видите ли…

- Нет, ты сам меня послушай, - перебил лорд Эддард, снова вспомнив свою повстанческую молодость. – Когда первый Эйгон потребовал от верховного септона короны для обеих своих сестер, бывших Эйгону еще и женами, верховный септон подумал немного и объявил, что вера не станет противиться Эйгону и его сестрам, ибо Старица озарила перед септоном верный путь и поведала ему, штатской орясине, что драконы – это страшное дело, и всякий воспротивившийся будет сожжен, дом его будет обращен в руины, а Эйгон нассыт сверху на пепел. Ты приглядись-ка, не виднеется ли тебе в полумраке этого храма путеводная лампадка, пока я на этом месте бассейн не выстроил.

Верховный септон в страхе прикрыл глаза, и вместо Старицы ему привиделись добрые и душевные спутники на этапе до Стены, которые тоже горько упрекали его в непоследовательности. «Что ж ты, фраер, сдал назад? – с упреком пропел в голове септона хор уголовничков. – Не по масти я тебе…» Толстый и женоподобный верховный септон представил себе свою тюремную масть и тут же пообещал лорду Эддарду найти искусных толкователей священных текстов.

Лорд Эддард о толкователях не сильно беспокоился, но зато учел свои прошлые ошибки и зачитал указ со ступеней септы Бейлора, отгороженный от непредсказуемой толпы двумя рядами фаланги, выстроенными на нижних ступенях.

- Это совершенно невозможно, - попытался протестовать верховный септон, увидев кроме фаланги еще и неприметный взвод лучников у входа в септу и услышав, что кому великая септа, а кому господствующая высота. – Это святое место!

- Совершенно невозможно – это на ступенях твоей септы голову сложить, - разумно заметил Эддард, которого многому уже научила жизнь в коварной и опасной столице и который надел подходящий к случаю белый кавалерийский плащ с кровавым подбоем. – А фаланга – это веский богословский аргумент.

Испытание королевского указа на живых людях прошло неплохо: толпа шумела и гудела, ничем не швырялась и на фалангу не лезла, но и не расходилась.

- Выберите пятерых человек, - приказал Эддард, перекрывая командным голосом шум. – Их пропустят, - и через четверть часа фаланга лязгнула, пропустив пятерых простолюдинов.

- Как есть господам такая королевская милость, мы и за себя просить хотим, чтобы справедливость к нам тоже была, - в относительной тишине громко произнес стоящий справа кузнец.

- Тебе ртов в твоей семье не хватает? – спросил Эддард. – Есть сироты, могу подкинуть тебе пяток.

- Инда самому мне вторую бабу брать не резон, - согласился кузнец. – А вот свояк мой такую жену взял, что она как есть сбежала, ищи ее теперь. Ему без хозяйки в доме не можно, а септон говорит: никаких! - как ты, значит, уже есть женатый человек, а она у тебя не померла. Аль, может, она и померла, как тут докажешь, если ее в наличности нет?

- Это мы уладим, - пообещал Эддард, оборачиваясь к верховному септону. – Это про другое вопрос.

- А вот еще какая история была на нашей улице, - поведал невысокий седой ювелир. – Овдовел человек из нашей гильдии, в дом пригласил сестру покойницы жены, кто за детьми лучше присмотрит, если не родная тетка? А потом ему и жениться на ней, стало быть, надо – а септон уперся, никак, говорит, не бывать такому, чтобы на сестре жены даже вдовцу жениться. Пойдут, говорят, у вас дети, кем они старшим детям будут, братьями или кузенами?

- Это мы точно уладим, - пообещал Эддард и даже пожалел, что не взял к работе над указом шестым какого септона потолковее да попрактичнее. – Чем кончилось-то пока?

- А тем и кончилось, лорд-десница, - вздохнул ювелир, - что живут, конечно, но как первый ребенок у них помер, так его септон ни отпеть, ни на кладбище похоронить не согласился.

- Да что ж за мать твою черт! – обратился Эддард к верховному септону с ясным и понятным распоряжением по божественному ведомству. – Прошу простить за языческую прямоту.

- А вот я, лорд-десница, просил бы вашего разрешения на двух сразу жениться, - доложил молодой наглый парень с разбойными глазами, а лорд Эддард вздохнул про себя, представляя, какая толпа просителей будет у ворот Красного замка, пока все не уляжется. Стоило бы их всех переправлять к верховному септону, да ведь поняли все уже, у кого искать защиты и справедливости и кто кому приказы отдает. – Надоело уж мне, что каждая мне рожу расцарапать пытается.

- А двумя у тебя дело ограничится? – с сомнением спросил Эддард. – А то смотри, они тебе вдвоем рожу еще и получше расцарапают.

- Это оно, конечно, да, - признал проситель, а толпа у подножия лестницы, прислушивавшаяся к разговору, уже одобрительно передавала в дальние ряды ответы мудрого десницы.

- Для тебя есть и второй королевский указ: поступишь к королю на военную службу, отслужишь десять лет, хорошо проявишь себя в бою, выучишься грамоте, наберешься ума – тогда король тебя рыцарским званием пожалует, и первый указ к тебе тоже относиться будет.

- А к межевым рыцарям? – выкрикнули из толпы.

- А межевым рыцарям тоже королю придется послужить, - развел руками Эддард, межевых рыцарей не жаловавший: кто их знает, кто и за что их в рыцари посвящал, да и посвящал ли. – Король вас узнать должен.

Если бы его воробейшество мог видеть оглашение королевского указа, он бы узнал еще одну причину, по которой с лордом Эддардом сладить нелегко: мужское население, особенно его наиболее боевую часть, Эддард на свою сторону переманивать умел.

Вечером после эпохального дня лорда Эддарда навестил его хронист, чтобы про себя поздравить Вестерос с переходом на столбовую дорогу истории. На этой дороге ждало неизвестное будущее, в котором хронист уже не мог помочь, хотя пара советов у него еще оставалась.

- Не успели вы свой указ огласить, лорд-десница, а у вас уже в приемной эти, как их, Поттерблэки трутся, - заметил хронист, снова водружая на стол принесенное с собой пиво, в трех больших бутылках из удивительно чистого темного стекла, заткнутых винными пробками.

- Кеттлблэки, - поправил лорд Эддард. – Знаю я этих лжесвидетелей, они даже врать не научились: немного напугаешь, и уже во всем каются. Сейчас я их погоню, им и одну женщину доверить боязно.

- Погоните их к чертовой матери совсем, - предложил хронист. – У них корона на женской голове почему-то непристойные мысли вызывает. Нечего таким людям при дворе делать.

Лорд Эддард быстро переговорил с Кеттлблэками, судя по звукам, спустив их с лестницы – врать-то они в ответ на прямой вопрос не умели, - а хронист тем временем разлил и нарезал, а как лорд Эддард вернулся, и за новую историю принялся, еще краше прежних.

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, мастера над монетой Петира Бейлиша десница к себе затребовал. Бейлиш уже тогда вину за собой чуял, но собрал побольше предложений и пошел: можно вот бордели новым налогом обложить, можно побольше шлюх завести – у Бейлиша все мысли только про бордели.

А Аррен встречает Бейлиша хмурый и злой, словно все вины за Бейлишем знает, и сразу к допросу приступает, еще даже обвинения не предъявив.

- Отвечай-ка быстро, не задумываясь, - требует лорд Аррен, и видит у него в руках Бейлиш листок с цифрами, и начинает понимать, что сейчас лорд Аррен ответа потребует, почему налоги растут, а бюджет все так и не сходится.

- А скажи-ка мне, Петир, как вассал сюзерену, - неожиданно спрашивает Аррен, - а землицей ты уже обзавелся?

- Да что там, одни развалины, только ветер свищет, негде главу преклонить, - бормочет Бейлиш, а сам пытается припомнить, сколько до него уже мастеров над монетой при короле Роберте было. Много, ой, много, и куда они только девались? У вдовы последнего он как раз развалины Харренхолла и приобрел, Речным лордом стать задумал, из-под руки сеньора вывернуться, уж больно она у Аррена тяжелая.

- Не бей на жалость, Бейлиш! – строго говорит Аррен. – А фальшивых невест тебе за благородных людей выдаватьслучалось?

- Ну, всего-то несколько раз, - признается Бейлиш и уже чувствует, что пропал: думал таким образом чужие замки после смерти доверчивых стариков к рукам прибрать, специально выбирал бессемейных, а девушек представлял своими внебрачными дочерями. Старики-то бессемейные, а как узнает про его внебрачных дочерей Лиза Аррен, единственный его в Гавани верный покровитель, так Бейлишу и конец: уж сколько раз Лиза по старой, детской еще дружбе его растраты покрывала, а теперь Аррен подобьет в следующем бюджете дебет с кредитом, на «особые статьи» посмотрит – и торчать голове Бейлиша на крепостной стене.

- А много ли ты уже приобрел в Гавани борделей? – продолжает Аррен.

- Бо.. бо.. бо… - начинает икать Бейлиш, это ж только обмолвится Аррен жене за завтраком, что Бейлиш по борделям каждый день ходит, а про то, что это просто хозяйский пригляд за делом, и не упомянет. И прощай тогда, детская дружба, прощай, печальные романтические взгляды, прощай, покровительство. Рыжая Талли сама его голову на стену водрузит, за то, что замарал Бейлиш свой собственный светлый образ, Талли они такие, горячие женщины. – Бо… борделей двадцать, лорд-десница. Но я уже продавать все хотел!

- Ну, значит, все сходится, - вздыхает Аррен. – Мелкие замки к рукам прибираешь, на Харренхолл уже разорился, борделей в Гавани накупил, чтобы чужие секреты узнавать и бесплатно морально разлагаться. Если до борделей дошло, значит, Бейлиш, и член у тебя есть. Выходит, так.

- Ак… Ак… Ак… - продолжает икать Бейлиш. - А к-как же… К-конечно есть. По-по-показать?

- Да он что, у тебя с собой?

Тут Бейлиш со стула вверх сапогами хлоп! Пришел в себя от того, что Аррен сжалился и воды на него полил. Вспоминается смутно Бейлишу, что был разговор почему-то о члене. Что-то Бейлиш с ним сделал не то, хотя даже и не мечтал… да нет, мечтал ведь, мечтал, хоть членом уцепиться за лестницу, ведущую наверх, к головокружительной власти. Сначала детскую влюбленность в жене десницы разворошить, а там чем черт не шутит, или Хранителем Востока так стать, или на юную принцессу перекинуться, или и то, и другое. И понимает теперь Бейлиш, что власть членом не удержишь, оттяпают тебе член, а то и горло вскроют в семейном кругу. Это же боевые лорды, а не олигархи и не купцы, у них даже девочки порой с малых лет оружие носят. Помаши в такой обстановочке членом, точно ведь оттяпают.

Встает Бейлиш на карачки и покаянно говорит:

- Мой лорд, если государству нужен мой член – я готов. Пусть Илин Пейн мне его отрубит, чтобы не доводить до греха. Только выпить дайте, я боли боюсь. И Лизе Талли ничего про это не рассказывайте.

А Аррен уже за столом сидит, бумаги перекладывает, смотрит на Бейлиша довольно дружелюбно.

- Ползи отсюда, - говорит, - послужи еще.

Выползает Бейлиш из покоев десницы и в латные поножи головой утыкается. Чуть снова чувств не лишился, но вспомнил, что Илин Пейн палач, он лат не носит. Стоит над Бейлишем лорд Ройс, суровый Бронзовый Джон, и слегка ухмыляется. Насмешливо, но вроде понимающе.

- Что, пуганул тебя сеньор? – спрашивает Ройс. – Про член поговорили?

Бейлиш снова икать начал, а Ройс поднял его за шкирку и ситуацию ему объяснил.

- Это так лорд Аррен проверяет, совсем вы, менялы и мытари, берега потеряли, или еще страх божий имеете. Когда вы из казны себе на шмотки и изукрашенные доспехи гребете, он терпит. Когда начинаете по мелочи землю прикупать, приглядывается. Когда Харренхолл покупаете, на хрен он вам, выскочкам безродным, сдался – тогда настораживается, смотрит, когда воровать по-крупному начнете. Но вот уже пятый придурок после Харренхолла бордели покупать начинает, видно, вам, штафиркам, по молодости бабы не дают. А потом мастер придурок, то есть мастер над монетой, начинает проворовываться и после кучи покорных ему шлюх себя демоническим мужчиной чувствует, покупает деревянный самотык, чтобы точно не оплошать, и начинает к жене десницы подкатывать с деревянным хреном в кармане. Это уже дело личное, тут приходится человечка в расход оформлять. А у тебя, я вижу, члена нет, так что гуляй.

- Ие.. ие… ие… - икает Бейлиш. – И-есть. Но не деревянный же.

- Вот поэтому ты и живой, что не деревянный, - отвечает ему Бронзовый Джон. – Только ты лучше к жене десницы больше не подходи. И продай всю эту свою ерунду да построй себе несколько кораблей. Может, хоть сын твой станет боевым лордом».**

Лорд Эддард над историей так смеялся, что даже все намеки на свою свояченицу мимо ушей пропустил, а хронисту подмахнул наконец вечную бумагу, «предъявитель сего обжирается за королевский счет по моему приказу и на благо Вестероса», в обмен на обещание все эти байки записать, чтобы на память остались.

Только утром, проснувшись рядом с женой и вспомнив вечер в Винтерфелле, когда Роберт сделал его десницей, а Кейтилин получила путаное письмо от сестры, Эддард припомнил все сказанное хронистом о Бейлише и Лизе Аррен и за голову схватился. «Детскую влюбленность в жене десницы разворошить», «чем черт не шутит, Хранителем Востока так стать»… Так ведь он и не знает, кто убил Джона Аррена, на Бейлиша он тогда не подумал, слишком быстро его порешил. А если и впрямь Бейлиш хотел стать Хранителем Востока, для чего и Аррена отравил? Может, и действовал-то Бейлиш не один, и теперь у Эддарда не свояченица и не Хранитель Востока, а предательница с черной душой. И черт его знает, как это теперь распутывать, не иначе как самому ехать придется и Орлиное Гнездо хитростью брать.

А хронист обещание свое выполнил и лорду Эддарду на хмурое утро все байки в кабинет подкинул, да еще и сверху доложил: и про двух паладинов, и про вестеросскую пленницу, и про туза в королевском рукаве. Выдумки и враки, конечно, но что, может, и пригодится, а не пригодится – хотя бы лорд Эддард не будет сильно по хронисту скучать.

_______________

** Оригинал истории хрониста из новеллы Олега Дивова “Сталин и дураки” можно прочитать здесь: https://divov.livejournal.com/215644.html

========== XXXVI ==========

Я ждал это время, и вот это время пришло:

Те, кто молчал, перестали молчать.

(с) Цой

Король Лионель въехал в Черный замок тихо, укрытый спустившейся на Стену вечерней темнотой. Санса и Арья вернулись в свою комнату, которая так и оставалась за ними, а Лионеля перехватил неведомо как узнавший о его приезде Самвел и потащил его в комнаты мейстера.

- Скучал по тебе, дорогой, - говорил улыбчивый Самвел. – Такую вещь тебе покажу, ты только сильно не удивляйся. Я тебе говорил, Джон как приехал сначала сюда, все тосковал, все судьбу свою бастардскую оплакивал – сначала самогона попросит достать, а потом сидит оплакивает. Сердце же ты знаешь мое, да? Я ему даже грамоту принес, что является он законным сыном Эддарда Старка и покойной Эшары Дейн, а он меня аж за горло. «Это, - кричит, - липовая бумага, каждый знает, что Эшара родила мертвую дочь и после этого утопилась!» Ну а кто бы мне за те деньги, которые у меня тогда были, не липовую-то сделал? – Самвел немного замялся, наткнувшись на неловкий факт, что в его карманы потихоньку утекает королевская казна, и сунул Лионелю в руки старинный свиток, в котором было указано, что женатый принц Рейгар женился вторым браком на Лианне Старк.

- Эта подлинная, - уверил опешившего короля Самвел. – Мамой тебе клянусь, священной горой клянусь!

- А что, так можно было? – помотал головой Лионель, припоминая, сколько проблем огреб Мейгор от Святого Воинства, всем последующим Таргариенам хватило.

- Да что ты, дорогой, - отмахнулся Самвел. – Конечно, нет. Рейгар сначала развелся с Элией Мартелл, но вот беда, разводное свидетельство куда-то потерялось, - и Лионель угадал, что потерялось оно где-то у Самвела.

- Ты даже не сомневайся, - продолжал Самвел, - пускай его в ход, второе свидетельство не найдется, а ты еще одному человеку поможешь. Вот, смотри, - и Самвел в покоях мейстера Эймона принес Лионелю целую книгу из дорнийской септы, открыв ее на том месте, где было записано, что в год от Завоевания Эйгона двести восемьдесят третий, в замке, прозываемом Башня Радости, у состоящих в законном браке Рейгара и Лианны Таргариенов родился на свет Джон Таргариен, первый своего имени.

- Не таргариенское имя, - с сомнением сказал Лионель, видя, впрочем, что книга настоящая. – Да и какие доказательства, что это наш Джон Сноу?

- Если только лорд Эддард даст слово чести, - признал Самвел. – Но споры будут, конечно. Хорошие, жаркие споры, про второй брак Рейгара под такие споры как по маслу проскочит.

Честному и прямому Лионелю не очень нравилась афера Самвела, но разговор был прерван мейстером Эймоном, который хоть и ослеп от старости, но словно всем назло сохранил весьма острый слух.

- И доказательств никаких не надо, - объявил мейстер, радуясь обретенному родственнику. – Ну-ка, Самвел, кликни-ка моего внучка! Ведь сердце как говорило мне, когда я его выхаживал, что не чужой он мне человек. И статью вышел, и характером, и на блондинок его тянет, - Самвел тем временем исчез за дверью, жестами велев не говорить Эймону, что Игритт рыжая, не расстраивать старика, но старого мейстера, почувствовавшего небывалый прилив энергии, может, и стоило бы расстроить, пока он не натворил дел.

- Садись-ка, милый юноша, - пригласил короля Эймон, ухватив его за рукав своими крепкими узловатыми пальцами. – Будем с тобой письмо писать, пока Самвел там бегает, да и не его ушей это дело. Был на твоем отце грех, хотел он детей Эйриса в Эссосе тайком истребить, отравителей к ним послать, – ты в светлую память о нем этот грех и загладишь. А то скитается там теперь моя правнучка, такая молодая, а уже вдовая, да и Джон наш аж больно смотреть, какой он холостой.

- Мейстер Эймон, - с укором сказал Лионель. – Она же ему тетей приходится. Надо же иметь какие-то границы.

– Вконец ты, что ли, задумал мой род погубить, а, Баратеон? – вдруг возмутился мейстер Эймон, в котором была своя доля таргариеновской наглости. – Имей совесть, достаточно мы от твоей семьи натерпелись, – но самую наглую ремарку, что Лионель и сам женится на сестрах, чтобы плодить полутораюродных братьев, мейстер все же пропустил.

- Пиши, - велел Эймон молодому королю, все-таки принц крови всегда остается принцем крови. – Дорогая моя правнучка! Пишет тебе Эймон Таргариен, сын государя Мейкара, первого своего имени, и брат государя Эйгона, пятого своего имени. Дней моих осталось немного, - Лионель с сомнением посмотрел на старого мейстера, который от приятных известий и прилива энергии помолодел лет на двадцать, - приезжай меня повидать, порадуй меня перед кончиной. Ждет твоего приезда и юноша из нашего рода, великий воин и прекрасный человек.

- Ты сама подумай, что там хорошего, в этом Эссосе? – продолжал Эймон. – Рабство и некультурность, степь да степь кругом, в городах вместо королей правят торгаши, укуренные кастраты называют себя безупречными солдатами, жрецы Многоликого бога режут людей безо всякой совести, если человек жалостливый – так обязательно наемный убийца, уж не говоря о Блэкфайрах, до сих пор не уверен, что их всех повывели.

- Род наш вновь процветет в Вестеросе, - уверенно обещал своей правнучке Эймон. – Новый король друг юного Таргариена и большой поклонник Эйгона Завоевателя…

- Шутим, мейстер? – немного угрожающе сказал Лионель, понимая, на что Эймон намекает, но старика Таргариена было не напугать.

- Весь Вестерос шутит, а мне нельзя? – дерзко сказал принц Эймон, брат Эйгона Невероятного, в детстве прозванного Невыносимым. – Новый десница воспитал юного Таргариена как своего сына и берег его как зеницу ока, а новый король на второй месяц своего правления отомстил убийцам твоих племянников и твоей золовки…

- Может, все-таки напишем, что имя десницы Эддард Старк, а я Баратеон? – предложил прямодушный король. – Ну ведь врете вы, мейстер Эймон, как зазывала в базарный день.

- Не, как говорили в Валирии, «так ты дракона не продашь», - усмехнулся Эймон. – Да и покажи, где я соврал. Просто не все рассказал, в одном письме же все не объяснишь.

- Съездили бы вы, мейстер, сами в Эссос, там бы и повидались, - предложил Лионель, не очень-то ему была нужна таргариенская принцесса в Вестеросе, если только замуж ее выдать за разумного и волевого человека. – Она ведь не одна приедет, она, говорят, с драконами приедет.

- Нам и драконы пользу принесут, - пообещал Эймон. – А то дождемся, что она не только с драконами, а и с дотракийцами приедет. Как говорит мой досточтимый коллега, папаша Мендель, оно нам надо, таких визитов? Шоб да, так нет!

Джон не знал, верить ему мейстеру Эймону или не верить, и, задумавшись об этом, он прежде всего не порадовался новым родственникам, по большей части покойным, но венценосным, а испугался окончательного расставания с родной семьей, пока не прикинул, что его сестры останутся его сестрами, и братья братьями, а сводными или двоюродными – не такая уж большая разница. Утром же мысли Джона попали в привычную им за последнее время колею, проходившую через его сердце, и, чувствуя свою тоску по разговору с родным человеком, он вдруг понял, что его семья останется той же, и Эддарда он всегда будет звать отцом – несмотря на старые метрики, не они связывают людей, а любовь и общая судьба.

Больше всего сейчас хотелось поговорить с Роббом, Арья для таких разговоров, наверно, еще маленькая, хотя и много уже повидала. Но, выйдя ранним утром во двор, под медленно падавший снег, Джон увидел Сансу – он и в первый ее приезд удивился, что она встает так рано, а не спит подольше и не валяется в постели, а потом увидел и Лионеля и усмехнулся: ну конечно, если Санса меняется, то для мужчины.

Санса была еще одна, она присев лепила снежок и явно собиралась запустить его Лео в окно, но увидела мрачного Джона, положила снежок и подошла к нему.

- Чего ты? – спросила Санса коротко и просто, ее давно пообтерла походная жизнь, и замечала она куда больше, чем думал Джон, и, может быть, любила его больше, чем ему казалось. – Так она и не вернулась?

- Вернулась, - неожиданно для себя ответил Джон, хотя все это время он об Игритт ни с кем не говорил, только огрызался зло, если спрашивали. – И убежала потом почти сразу же. И снова вернулась на два дня, дергает меня, когда ей удобно.

«Вот действительно, с Арьей об этом не поговоришь, - почему-то подумал Джон. – Она наверняка спросит, почему это мне должно быть удобно, а не Игритт. Обидится даже. Хотя… ладно, здесь я тоже ничего не понимаю».

- Ей с тобой быть негде, Джон, - мягко сказала Санса. – Здесь нельзя, а ждать тебя неделями у Крастера тяжело, я бы тоже, наверно, не согласилась.

«Согласилась бы, - подумала про себя Санса. – Извела бы просьбами взять с собой, но если делать нечего, то лучше видеться с Лео раз в месяц, чем никак, о «никак» даже и подумать невозможно».

- Есть ей, где здесь жить, вы же видели наверняка по дороге их стоянки, - ответил Джон. – Через Стену пропускают без оружия. Я ей так и сказал в последний раз: либо пусть ждет меня у Крастера, либо пусть сдает оружие и приходит сюда. Ну или тогда все, пусть остается в своем лесу, больше я к ней не выйду.

- А если она не сдаст оружие и уйдет со своими воевать к Суровому дому? – вдруг спросила Санса, ей почему-то захотелось Джона проверить: и что он почувствует, и как он отнесется. Может, тоже поговорить, когда Джон достаточно об этом подумает: Лео хочет, чтобы она и Арья остались здесь, всю дорогу до Стены это лежит между ними.

- А ты уже знаешь о войне за Стеной? – удивился Джон, и Санса окончательно решила отправить его подумать, сразу обо всем.

- Это ты ничего не знаешь, - весело ответила Санса, и Джон увидел в ее глазах такой же огонек, как у Арьи, у Арьи это раньше означало: «это у тебя пока были маленькие проблемы, а сейчас будут большие», - одни на двоих, конечно. – Например, что Арья выходит за Лео замуж.

- А ты? – опешил Джон.

- И я тоже, - весело сказала Санса. – Он на нас обеих женится, - и Санса убежала к вышедшему во двор Лео, словно в доказательство повиснув у него на шее и поцеловав, а растерянный и ничего не понимающий Джон так и остался стоять посреди двора.

Поговорить с Лео Джону так и не удалось, хотя ему было, что высказать. Но Дозор уже готовился выступать, люди из Сумеречной башни были в паре дневных переходов, и были поэтому более важные разговоры: Джон несколько раз беседовал во сне с дядей Бендженом, видел пространство за Стеной глазами орла и лучше других представлял, что их ждет у Сурового дома.

- Их не шесть сотен, как нас, - сказал Лионелю Джон, он с помощью дяди Бенджена научился считать получше, и уже видел разницу между двумя и пятью тысячами, не говоря уж о разнице между пятью тысячами и единицей. – Их не четыре тысячи, как Одичалых, вместе с теми, кто, может быть, придет. Их даже не в десять раз больше – их больше, наверно, раз в сто. Я даже не знаю, сколько это будет.

- Близко к полумиллиону, - прикинул Лео, который видел государственный бюджет и знал о долге Короны своим кредиторам. – Станнис ведет сюда флот, если у противника нет катапульт, он может подавить их огнем. Хотя было бы лучше, если бы ты заранее написал мне или Станнису, он отзывчивый. Подожди, я спрошу, может, Санса успеет кому-то здесь написать.

- Так ты правда? – неловко спросил Джон вслед.

- Правда, - ответил Лионель. – Потом поговорим еще.

А о чем было говорить, если Джон уже понял, что ничего не сделает: обе словно светятся, когда смотрят на Лео, и как он раньше этого не замечал? И как ни странно, Санса и Арья сдружились, это он заметил уже в походе за Стеной, просто не понял тогда, что Лео стал между ними мостиком, а не преградой. А что все это неправильно, невозможно, что такого быть не должно – у него вот женщина одна, как положено, а неправильно все у него, а не у них.

Отряд из Сумеречной башни должен был прийти на день или два позже, да и не мог он производить такой тихий гул, когда кажется, что гудит земля – многие в Черном замке недоумевали, что приближается с Севера, и только Лео и Санса, стоя на вершине Копья, видели ровные ряды пехоты и кавалерийские части под знакомыми Сансе знаменами. Север пришел.

- Ты написала им раньше? – догадался Лео, а Санса помотала головой.

- Болтон привел Амберов и Гловеров, - пояснила Санса. – Карстарки и Мормонты тоже идут походом с ним, что вообще-то небывалое дело. И Флинты, и горные кланы – они бы не успели так быстро собраться и договориться, даже если бы мы написали от Ридов. А наших почему-то нет, - Санса и сама не знала, досаду она испытывала или облегчение, это в книгах на битву уходят за славой, а она сейчас провожала Лео и Джона и боялась, что навстречу смерти.

Когда Лео и Санса спустились, встретив Арью на середине лестницы, у ворот Черного замка северные лорды и офицеры Ночного Дозора знакомились и вспоминали друг друга.

- Сколько раз караульный должен трубить, если приближаются Иные? – разъяснял Ночному Дозору тайну своего прибытия Большой Джон Амбер.

- Трижды, - ответил Боуэн Марш, стюард и большой буквоед.

- А что для этого караульный должен уметь, кроме как дуть в дудку? – пояснял дальше лорд Амбер. – Отличать Иного и мертвяка от обычного человека. И вы думаете, вы одни такие памятливые, что помните это целых восемь тысяч лет? Тенны воюют с ними каждое столетие, а Север раз в несколько веков, так что мы в первой линии свое дело знаем. Понятное дело, у меня нужные книги наполовину съели мыши, на Медвежьем острове они подмокли, а отважные горцы вообще книг не читают, но со всех-то мы собрали, что нужно.

- Я обещал, что приду, когда буду нужен, - сказал Лионелю Русе Болтон своим тихим голосом. – Здравствуйте, соседки. Постараюсь его вам вернуть, по всему ведь Северу идет шепоток… что Болтон слишком уж людей бережет.

«Его не убережешь, - подумала про себя Санса и крепко обняла Лео за руку. – Он прятаться не будет».

- Робб идет следом? – спросила Арья, ей, наверно, в первый раз в жизни хотелось с Болтоном поговорить. Он был совсем другой, ехал простецом, в армяке поверх красного фамильного камзола, и хоть его бледное бесстрастное лицо по-прежнему больше подобало нечисти, чем человеку, это уже была нечисть на нашей стороне, и глаза у нее оттаивали от близости к человеческому роду, чью судьбу Болтону приходилось разделить.

- Все уже пришли, - тихо ответил Болтон. – Этот враг не побежит, и большая армия его не испугает. А те, кто погибнет или на обычной войне мог бы сдаться в плен, пополнят его ряды. Ваша семья поведет вторую линию, если нас разобьют – они тогда будут знать больше. Живущие рядом с Перешейком выступят третьими. Когда Мандерли сделали знаменосцами, они по незнанию так гордились, так гордились мишенью для Иных, которую на них тем самым повесили, хе-хе. Где мы встречаем гостей-то, государь?

- В Суровом доме, - сказал Лионель, чувствуя вокруг тишину – негромко говорящего Болтона слушали. – С моря подойдет флот с Диким огнем и катапультами.

- Отступать нам будет некуда – может, оно и хорошо, - проговорил Болтон, разворачивая поданную ему карту. – С этим врагом надо насмерть стоять – если кто попадет к нему в руки живым, от того нашим будет потом много горя. А за Стеной не отсидишься: если верить легендам, что горцы помнят, – и по льду ее обходили, и через мост Черепов прорывались. А главное, чем дольше они стоят под Стеной, тем дольше зима, и тем слабее Север.

Болтон надолго замолчал, пожевывая губами и по-лягушачьи их втягивая.

- Болтон? – наконец не выдержал Большой Джон, подойдя к Болтону.

- Что – Болтон?

- Говори давай, ты знаменосец.

- А ты броненосец, - Болтон ткнул Амбера в доспехи узловатым пальцем. – Карта дрянцо, тут сопки должны быть. Если бы воевали с людьми, то хорошо бы стояли, нам бы тогда только уцепиться за высоты. А так… - Болтон еще немного покрутил карту, морщась, как от зубной боли. - Курва, мы как слепые, у нас даже оборотня нет, настоящего, а не варга, чтобы увидел, что они там с собой тащат.

- Я оборотень, - признался Джон. – Я видел их армию сверху.

- Осторожней, парень, Иные тоже не пальцем деланные, - предупредил Болтон, он действительно своих людей берег. – А на самые южные сопки мы поставим Одичалых, хе-хе. У них доспехи дрянь, как положат их да развернут на нас, мы-то с ними справимся – а наоборот уже вряд ли.

Арья немного обижалась на Сансу, что та рассказала все про них троих Джону, ее не спросив – как будто сама Арья когда-то кого-то спрашивала, прежде чем что-нибудь в очередной раз выкинуть – и даже стеснялась Джона немного, не зная, как он принял новость, и досадуя, что он так с ней об этом и не заговорил. Но провожали Лионеля Санса и Арья вдвоем, даже когда он вскочил на коня, стояли рядом по обе стороны – смотрели, к счастью, не на них, а на него, первого из королей Королевской гавани, кто уходил воевать за Север. Север помнит, и имена немногих легендарных южных королей, что помогли Северу в войне против его главного врага, забыли к югу от Перешейка, но их сохранила память северян. И в новой северной легенде, сложенной не для придворных дам и без особой литературщины, найдется место и для отчаянных девчонок, которые выпихнули ноги юного короля андалов из стремян и взлетели вверх, уперевшись одна в левое, другая в правое стремя, чтобы еще раз поцеловать его перед тем, как он уйдет в свой главный бой.

========== XXXVII ==========

Когда-то я был королем, а ты была королевой,

Но тень легла на струну, и оборвалась струна.

И от святой стороны нам ничего не осталось,

Кроме последней любви и золотого пятна.

(с) Наутилус

Брак Станниса с Селисой Флорент был неудачным, потому что Станнис решил поучиться на ошибках брата и сделать все как должно, то есть наоборот. Он взял в жены женщину хорошего рода, но из семьи, которая подчинилась бы ему и стала бы верно ему служить – и в этом Станнис не прогадал. Он специально взял в жены женщину строгую, не слишком красивую и богобоязненную – и вот тут грабли ахнули Станниса по лбу со всего размаху. Конечно, о леди Селисе никогда не ходили слухи, которые ходили о королеве Серсее, правда о коей оказалась потом хуже слухов. Но строгости и богобоязненности хлебнули не столько потенциальные придворные ухажеры, сколько сам Станнис, и легкомысленный брат Станниса Ренли говорил вполне справедливо, что Станнис идет на брачное ложе как воин на битву, но мог бы при этом брату и посочувствовать – характером Станнис был непохож на братьев, но и телосложение, и мужская сила были в нем те же. В довершение всего, Селиса, равнодушная, как и было задумано, и к мужским занятиям, и к красивым нарядам, решила духовно расти над собой, и то сжигала то, чему поклонялась, то поклонялась тому, что сжигала, а уж проповедников, сектантов, ворожей и магов в замке перебывала целая пехотная рота, и каждый изменял жизнь леди Селисы и ее кружка по-своему, но никогда не так, как это было нужно Станнису. Станнис был тверд характером и не дал леди Селисе погубить королевство, даже когда она притащила к больной дочери чудесного врачевателя, но, прослышав о выходке своего августейшего племянника, который, судя по всему, собирался жениться дважды, Станнис вполне этой идее посочувствовал, благо что и причина, отсутствие наследника, была у Станниса уважительной, и за судьбу рода Баратеонов Станнис тоже переживал.

Станнис решил не повторять ошибок прошлого и снова сделать все наоборот, а лежащие на его пути грабли в ответ на это только хищно позвенели зубьями и приготовили черенок, раз уж Станнис к тридцати пяти годам так и не заметил, что готовое платье покупают только нищеброды на базаре, а серьезные люди шьют его наново по своей фигуре, и не провел аналогии с семейной жизнью.

В тридцать пять лет глаз у Станниса по-прежнему был верный и даже стал еще зорче: как он и ожидал, красная жрица оказалась в постели огненной и безудержной, но справиться с ней было нелегко: одной реплики про «твое пламя едва горит» было достаточно, чтобы ее задушить, хотя Станнис наказал дерзкую женщину другим способом, на который она, собственно, и рассчитывала. Такое наказание Мелисандру к следующей встрече только раззадорило, а вовсе не сделало послушной, и побудило ее, к неудовольствию Станниса, к новым нахальным выходкам: нельзя сказать, что в тридцать пять мужчину можно шокировать мыслью, что оральный секс бывает обоюдным, но попыткой такового потребовать, сев на грудь, а потом выгнувшись назад, как стриптизерша на столе, - такой попыткой положительного и строгого в обычной жизни мужика удивить все-таки можно. Другое дело, если бы девочка Мелони, мило краснея, нашептала бы о своих непристойных фантазиях на ушко – тогда, может, все получилось бы и получше, и не пришлось бы ее наказывать, немного против ее воли, двойным проникновением, подключив к делу пальцы. А так мрачного по природе адмирала начали смущать мысли о том, что у служителей Рглора не то что нет целибата (что тоже красной жрице можно было бы недолго посимулировать, какой мужчина не обрадуется тому, что для него нарушают запреты), а что целибата у красных жриц нет совсем, и даже епитимья за распутную жизнь соблазнительно небольшая. А высшие силы, избавив Мелисандру от желаний производить окружающих в Азор Ахаи, живодерствовать и причинять разрушения, сдали ее Станнису, с удовольствием отряхнули руки и припечатали приговором «Дальше, мужик, ты сам», даже не смутившись тем, что закон сохранения энергии в грешном подлунном мире никто не отменял, и та энергия, которая раньше у Мелисандры уходила на околорелигиозные бесчинства, должна же куда-то теперь деваться.

Поединок продолжался и при свете дня: Станнис в свободные часы решил учить Мелисандру читать лоции и прокладывать курс, чтобы она поняла свое место ученицы, но утихомирить ее смогло совсем не это, а мимоходом брошенная Станнисом фраза: «В этом походе мы будем терять не корабли, а людей». «Он не Азор Ахай, - напомнила себе Мелисандра. – Он идет навстречу смерти, и, возможно, мне придется привести его корабль в Штормовой предел, а его останки – в усыпальницу Штормовых лордов». Ей было страшно и тоскливо, слишком пустым снова стал бы для нее мир без того, кто учил ее пить ром, спасал ее от страшных снов и единственный, кроме нее, знал ее старое имя и ее горькое прошлое. Наверно, в первый раз она подумала о том, что она дочь степняка и бывшая рабыня, а он ближайший родственник королей, который не обращает на все это внимание и ведет себя с нею даже лучше, чем мог бы вести с равной ему женой. Но таких мыслей хватило всего на одно занятие и одну ночь, и Станнис подумал, что его просто дразнят, давая ненадолго то, что он хочет, и снова ускользая. На втором уроке мореходства отвязная девчонка Мелони хулиганила и приставала, так что карту на столе пришлось немного помять, а перед третьим занятием у Мелисандры появились собственные идеи, о которых ее никто не спрашивал, и, чтобы корабль точно не лишился управления, она притащила за собой боцмана, квартирмейстера и младшего сына Давоса, который был еще и грамотный.

- Ты нас всех заранее похоронить хочешь? – разозлился Станнис, выпроводив пришедших моряков и найдя им работу, раз им нечего делать. – Или ты путаешь боцмана и лоцмана?

- Ну накажи меня, - развязно предложила Мелисандра и облизнула губы.

Давос воспользовался старым приглашением своего адмирала и навестил его в обеденное время, когда флот стоял на рейде к юго-востоку от Скагоса, выслав несколько кораблей к Восточному Дозору за новостями и за Диким огнем. С первого взгляда Давос заметил, что Станнис похудел, хотя и до этого Станнис был сухим и жилистым для своего возраста, и Давосу пришли на ум истории, слышанные им в молодости, когда его приглашали смотаться за товаром в Волантис. Давосу тогда говорили, что колдуний Волантиса следует сторониться, потому что они вытягивают из соблазненных ими мужчин мужскую силу, чтобы породить убийственные для своих врагов тени. «Либо все же зарежу ее к черту, либо хотя бы напугаю до заикания», - пообещал себе верный Давос, но потом приметил, что его адмирал скорее помолодел, чем постарел, да и у вышедшей к ним и вставшей рядом со Станнисом Мелисандры заострились скулы и под глазами легли тени от недосыпа. «Кхм, - подумал про себя Давос, догадавшись, что по мере продвижения флота на север погода становилась все холоднее, а ночи у адмирала все жарче. – Срамота! У нас вообще-то тут война. Хотя с другой стороны, говорят, в гражданскую его брат несколько недель прятался в Каменной Септе в борделе и даже излечился там от ран. Мало того, что перетрахал там всех девочек в несколько кругов, так еще потом и вылетел оттуда бодрячком, когда к борделю подошел бой, вломил паре дюжин солдат и полдюжине рыцарей и так и сбежал, не заплатив шлюхам. Может, Баратеоны от этого дела только сильнее становятся. Так сказать, они же и того, они же и крепчают».

Памятный кортик Давоса все же имел за столом успех, тем более что Давос нарочно отрезал им мясо и даже накалывал на него куски, пользуясь кортиком как помесью вилки и шампура. Мелисандра, не забыв опасного старого контрабандиста, к удовольствию Давоса немного пряталась за Станниса, а Станнис совсем не возражал, он любил Мелисандру слегка пугать и даже хотел одолжить у Давоса его кортик на один вечер. Без таких выходок с Мелисандрой было пока не справиться, она всегда хотела быть с ним наравне: отдавалась его рукам, чтобы получить свое удовольствие, и сразу после этого бралась за него на своих условиях; даже оказавшись на спине, то расслаблялась под ним, то обхватывала его, словно показывая ему, что не он ее контролирует, придавив ее к койке или к полу, а все-таки она его. Вот тогда и стоило ее напугать, как в третий или четвертый вечер, когда Станнис прижал ее к полу и коротко сообщил ей, что по старому пиратскому закону в каюту капитана в любое время может войти любой матрос. Мелисандра сжалась вокруг него, выгнулась, пытаясь посмотреть, закрыта ли по-прежнему дверь, или Станнис вжимает ее в пол на глазах у пары зрителей, а коварный капитан таким обманным путем получил свое: тугую горячую женщину, предназначенную только для его удовольствия и не смеющую в такой момент играть с ним в игры.

Первая ночь на рейде, с час от часу крепнувшим ветром, напугала скорее Станниса: его медноволосая бестия полезла рассматривать его легендарную татуировку, и каждая большая волна угрожала капитану тем, что ему откусят. «А вот и нечего постоянно дергаться мне навстречу! - думала про себя озорная девчонка Мелони, у которой были свои резоны подвергать своего мужчину такому испытанию нервов. – Лежи теперь тихонечко и призывай милость Владыки Света». Но морской волк Станнис все же ее перехитрил, уперся в переборки рукой и ногой и позволил ей побыть неторопливой и нежной, как южное море.

В последнюю ночь на рейде у Скагоса, когда корабли, посланные за Диким огнем к Восточному дозору, уже вернулись, и на палубах начали укреплять большие осадные катапульты, чье появление со стороны моря так ошеломило защитников Пайка десять лет назад, высшие силы снова обратили на Мелисандру свой взор, чтобы проверить, насколько твердо она встала на путь исправления, и без предисловий показали ей сон, который единственный мог сойти за шепот Великого Иного.

Во сне на голове Станниса была корона, а у Мелисандры были власть и колдовское могущество. Станнис убедился в ее силе, вынув из пламени меч Светозарный, который не переставал светиться и через неделю, а молитвенный костер показал Мелисандре, что именно в Станнисе возродился Азор Ахай, и именно ей досталась славная ответственность провести его к победе и воцарению над миром. Станнис во сне и в самом деле смотрел как король, ничто, даже родная кровь, не останавливало его на выбранной им стезе, и могущество Мелисандры, которая могла устранять его врагов с его пути, рождало в нем благоговение. Станнис возил за собой в своих походах жену и дочь, но некоторые ночи принадлежали Мелисандре и принадлежали полностью: плодом этих ночей становились жуткие тени, убивавшие врагов короля, и Станнис не дерзал вмешиваться в темный и приятный обряд, замешанный на влечении и страсти. Ее боялись, перед ней трепетали, Вольный народ за Стеной в угоду ей сжигал своих богов и предал Короля-за-Стеной, а Станнис по ее слову отправил бы в огонь даже свою дочь, лишь бы достичь обещанной Мелисандрой власти и славы и разделить их с ней.

- А провалитесь-ка вы все к синему дьяволу! – ответила своему сну Мелони, она за это путешествие понабралась от моряков больше, чем за все остальные, уж больно языкатую да бесшабашную команду собрал ее капитан. И новые воспоминания нахлынули на сон, еще не успевший прийти к кровавой для обоих развязке, и Мелони вспоминала, улыбаясь во сне, как она выигрывает у Стана их ночную борьбу, оседлав его и отпихивая, смеясь, его руки от своей груди, и как она ему проигрывает, разметавшись по скинутым на пол одеялам, и это, черт возьми, даже приятнее. Мелони снова видела, как она сидит, болтая ногами, рядом со старым матросом на рее, как она пьет со Станнисом ром, а потом ревет у него на груди, и как он называет ее наедине именем рабыни, ее старым именем, постепенно стирая прикипевшую к этому имени горечь и наполняя его воспоминаниями счастья и страсти, и насколько ему все равно, кем она была, только жалко ее немного, наверно. Правда, жениться он так и не обещал, и спящая Мелони нахмурилась, а потом махнула рукой: вернуться бы с этой войны обоим, а остальное ерунда.

- Ему не все равно, - шепнул ей кто-то, кого тронула ее любовь, и сон показал ей скрытый в сердце Станниса гнев, и горящий в честь нее Волантис, и горящий в честь нее Асшай, и Мелони проснулась счастливая, хотя и забыла последнюю часть своего сна, а кому-то на небесах опять нагорело за самоуправство, политическую близорукость и склонность к авантюризму и бонапартизму.

Самая последняя ночь была недалеко от мыса Сторролда, когда флот боролся с зимним штормом, в котором уже чувствовалась злая воля Иных, и Мелисандра уже не решалась заглянуть в огонь, чтобы не столкнуться там со взглядом Великого Иного, владевшего этими местами, и не увидеть раньше времени его жуткую армию. В огонь вместо нее смотрел Станнис, которого она застала перед жаровней в его каюте, - не смогла остаться одна, хотя и обещала себе сегодня ему не мешать.

Обещание свое Мелисандра сдержала: молча встала у двери, отвела глаза от огня – будь что будет, не возьмет она сейчас на себя ответственность за предсказания, и бремя знания о горьком будущем ей в такой момент уже не по плечу. Куда лучше простые человеческие мысли: Мелисандра подумала, что вот боролись они все это время, сколько уже на полу накувыркались, а ни один не сказал другому, что любит, оба скрытные и гордые. Теперь уже не скажешь, перед боем сердце должно быть твердым, а ведь в первый раз бы для нее это было, а, может, и в последний: если не даст ей судьба сказать ему «люблю» и оставит ей только статую над гробницей в склепе Штормовых лордов, то уже больше никому в своей жизни она этого не скажет, прожила она без этого почти тридцать лет, проживет и остальные.

Мелисандра опустилась на пол рядом со Станнисом, сидящим перед жаровней, села боком на пол и прижалась щекой к его колену, по-прежнему избегая смотреть в огонь.

- Ты веришь? – тихо спросила Мелисандра, и теперь это было уже уместно, а не как в первый раз, когда Станнис в ответ на ее вопрос промолчал и только рассердился: всех-то после первой же ночи тянет к нему в душу залезть, нужны они ему больно, не такой уж он отвратительный человек, чтобы ему даже выпить было не с кем.

- Рглор хороший солдатский бог, - ответил на этот раз Станнис. – Черное и белое, жизнь и смерть, мы молодцы, а они подлецы. Вот я привел свой флот на его войну и жду теперь от Рглора верности его части вассальной присяги, чтобы назвать его своим покровителем.

Это были гордые и, может, даже богохульные речи, уж месяц назад Мелисандра на такое рассердилась бы и объяснила бы Станнису, как надо верить в ее бога, но теперь она решила промолчать.

- Мальчиком я редко молился Семерым, - продолжал Станнис, довольный тем, что Мелисандра молчит и даже не смотрит ему в лицо, он редко говорил о подобных вещах. – Я не просил себе подарков и побед на детских турнирах, хотя, видят боги, Роберт досаждал мне своей удачливостью и ловкостью, как только может досаждать старший брат. Я сам исполнял свой долг и сам справлялся со своими проблемами, как должен делать хороший вассал. Я молился каждый день только одну неделю: когда мне было четырнадцать и мои отец и мать возвращались домой из Эссоса по зимнему морю. Их корабль разбился у меня на глазах в паре миль от дома, и их тела не нашли. А когда я второй год сидел в осаде в Штормовом пределе, ел крыс и считал, через сколько недель все мои люди умрут от голода, я уже не молился – но Давос пришел ко мне сам, а потом под стенами появился Эддард Старк, не дав себе времени оплакать сестру. С тех пор я верю Давосу и Старку и не верю в Семерых.

Станнис был хорошим солдатом и неважным богословом, но его стоило выслушать до конца.

- Поищи в пламени Лионеля, - велел он Мелисандре, и она сначала не поняла, что адмирал уже идет в бой, и потому он уже не просит и не спрашивает, а отдает приказы. – Мы должны сделать все, чтобы он вернулся с этой войны: он станет лучшим королем, чем стал бы я, не говоря уже о том, что по какой-то странной ошибке его наследником сейчас является ланнистерский бастард.

«Я боюсь», - чуть было не призналась Мелисандра, но все же подняла голову, закусив губу, и взглянула на языки пламени, а Станнис положил ей руку на плечо.

- Я вижу только метель и толпы людей, среди которых горит огонь, - ответила Мелисандра через несколько минут. – Это может быть что угодно.

- Значит, огонь действительно каждому показывает свое, - заключил Станнис. – Ваши жрецы, объясняя подвиг Азора Ахая, который убил собственную жену, чтобы получить непобедимый меч, говорят, что лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Я не знаю, скольких они сами послали на смерть, а по моему приказу умерли многие, чтобы остальным досталась победа, и я так и не смог к этому до конца привыкнуть.

- Я вижу в пламени горящего короля, - добавил Станнис, немного помолчав. – Надеюсь, что Рглор заплатит верностью за верность, и сгоревшим у Сурового Дома окажусь я. Если погибнет Лионель, мы все начнем воевать друг с другом, вместо того чтобы воевать с Иными.

«Она и без меня справится, - подумал Станнис, чувствуя, как Мелисандра стиснула его руку. – Не плачет, не пытается остановить, не умоляет – она никогда не станет умолять».

А Мелисандра, сидя у его ног, горячо молилась злой и кощунственной солдатской молитвой, которая, если облечь ее в слова, скажет о том, что никто, даже бог, не вправе требовать от нее такой жертвы и не вправе эту жертву принимать, и что она швырнет и свою жизнь Рглору в лицо, если он посмеет отнять его.

========== XXXVIII ==========

Мы обязаны выжить, просто потому что нас ждут.

И вдруг все затихло, мы не знали, что конец войны…

(с) Зоя Ященко

Первые полторы недели прошли почти хорошо, потому что Санса предложила считать, что за это время армия Севера и эскадроны Ночного Дозора не успеют дойти до Сурового Дома, а значит, Лео и Джон в безопасности. Но потом закончилась вторая неделя, протянулась третья, и все чаще и Сансе, и Арье вспоминалась поговорка «Черные крылья, черные вести». Если бы армии не вступили в бой и не обнаружили противника, Лионель бы уже написал, как бы досадно ему ни было совершить бесцельный поход.

class="book">Ворон прилетел в башню мейстера только в середине четвертой недели, и запыхавшиеся от бега по лестницам сестры были уже там, когда Эймон отвязал от ноги ворона письмо.

- Я прочитаю, - предложила Санса, но только пробежала глазами короткое письмо и ничего не произнесла.

«Битва была невероятной, страшной и славной, - гласило письмо, написанное незнакомым почерком. – Враг уничтожен полностью. Выжившие люди Дозора придут со мной. Адмирал Станнис Баратеон».

Это было известие о победе, но кому нужна победа, если о ней некому написать? Санса пошатнулась, а Арья до боли сжала кулаки. Неужели на этом закончилось все, что еще не успело начаться? Даже раненый, Лео написал бы о победе сам. Даже если он ранен тяжело, написал бы Джон, если тяжело ранены оба, написал бы кто-то из северян – наверно, в первый раз Санса и Арья без смущения подумали о том, что их тайна и двойной брак Лео известны уже всему Северу. Неужели не осталось совсем никого, и в снег у Сурового дома легли все северные лорды, не побоявшиеся бы написать правду о цене, которой досталась победа?

Второй ворон прилетел только к ночи, когда уже не осталось предположений и не осталось слез, и постучал клювом в окно сестер. Тот самый ворон, которого увез с собой Лео. Почерк был тот же, а записка куда короче. «Оба живы. Стан».

А утром, когда Санса и Арья проснулись, ветер из Вестероса разорвал тучи над Стеной, теплое не по-зимнему солнце брызнуло в окно, и от Эймона пришел улыбающийся Самвел, снова откуда-то взявший среди снегов живые цветы.

- Я не открывал, - сказал Самвел со своим мягким выговором, протягивая письмо, запечатанное королевской печаткой. – Я любопытный, но вы же убьете.

Арья выпихала Самвела и бросилась на кровать к Сансе, где они ночью спали в обнимку, а теперь Санса смеялась и закрывала руками целые абзацы, уверяя, что Арье это читать еще рано. Лео был жив, он снова увернулся от смерти, посмеявшись ей в лицо и подразнив ее своей безрассудной отвагой. А потом Самвел принес и письмо Джона, Лео не дал ему ничего дописать в свое, потому что Джону так точно не надо такое читать.

Северные лорды давно повернули домой, расставшись с остатками сил Дозора, большую часть своих людей Станнис оставил на кораблях, поехав вдоль Стены с небольшим отрядом и своей женщиной, как странствующий рыцарь из баллад, и только увидев с вершины самой высокой башни Черного замка горстку черных всадников на снегу, Санса и Арья поняли, каким чудом было то, что Лео и Джон ехали впереди.

Лионель был бледен как снег, но он твердо держался в седле, и когда он легко спрыгнул в снег и сбросил перчатки, Санса увидела, что руки у него такие же белые, словно он родился заново, с новой кожей. Но это было мелочью, он и так был и для нее, и для Арьи как воскресший, и улыбка у него осталась та же, и глаза, и так же он подхватил их обеими руками, только теперь у всех на виду, и они целовали его лицо и плакали, и чуть не сталкивались друг с другом, и смеялись, и было все равно, что ну никто же уже не поверит, что он женится не на обеих, ну и пусть скандал, даже Джон уже не сердится, а смеется, стоя рядом, это просто счастье, ни на что не похожее, мы не перестанем обниматься, адмирал, торжественный въезд в замок обойдется без нас.

Лионель рассказал свою историю в тот же вечер, придя к Сансе и Арье, и вместе с ним пришел Джон, который весь бой сражался рядом. Лионель говорил коротко и сухо, пряча в рассказе и отвращение от рукопашной с мерзлыми истлевшими трупами, и мерзкое чувство от того, что приходится рубить мертвых детей, и вину убивавшего воскресших в виде упырей товарищей, и гнетущую обреченность запертых на мысе Сторролда и видящих бесконечность вражеских полчищ. Просто был бой, перед боем в Восточном дозоре забрали стрелы с обсидиановыми наконечниками и обсидиановые ножи, отдали флоту большую часть Дикого огня, а в бою узнали много нового и сделали выводы.

- Их почти невозможно сдержать в ближнем бою, это все равно, что рубить мечом воду, - спокойно рассказывал Лионель. – Нас постоянно сбивали с высот, удавалось возвращаться, только отрезав их основные силы огнем. А потом стало ясно, что они медленные, если их не пугаться. Просто сначала удивляешься, как быстро может двигаться мертвое. У них почти нет коней, или они не могут их использовать, и их можно отрезать огнем, а потом окружать кавалерией и обстреливать, как делают в бою дотракийцы, даже обычные горящие стрелы хорошо помогают.

«Он рассказывает это так, как рассказывал бы своим генералам», - подумала Санса, но причину она уже знала, она запомнила слова Куорена «Рассказывать надо тем, кто точно останется цел».

- Мы тогда поняли, почему они пришли к нам на мыс Сторролда, - продолжал Лионель. – Там не очень удобно действовать кавалерией, около Кулака Первых Людей мы прихватили бы их покрепче. И совсем трудно было выйти им в тыл, где оставались Иные: Иные только иногда проходят через огонь, чтобы помочь прорваться своим частям, вокруг них даже Дикий огонь постепенно затухает. Но мы отбили у Иных охоту прорываться, и они отошли в тыл.

«Он не расскажет, сколько раз он встречал Иных контратакой и как вокруг него собрались все, носившие валирийские клинки, - понял Джон. – И про два лопнувших на нем от их ударов панциря, и как его молот помог нам понять, что и Иным знаком страх. Об этом споют песни, а Лео будет отмахиваться и говорить, что менестрели всегда врут».

- Все Иные могут поднимать убитых, - рассказывал дальше Лионель, его короткий и деловой рассказ подходил к концу. – Но метель, холод и удерживавший флот шторм были подвластны только тому, кто был коронован короной из небольших рогов. Нас уже оттеснили почти к самому Суровому дому, а он вышел на вершину сопки – и тогда я понял, что нужно убрать его. Его бойцы не боятся смерти, и мы не боялись смерти, но нам было, ради чего жить, и это было последним, что можно было бросить на весы.

- И еще склянки Дикого огня, которые были у многих, кто решил сгореть, но не воевать после смерти за мертвое войско, - наконец не выдержал Джон. – Ты собрал их, наверно, сотню, и пошел вперед, прокладывая огнем путь и сам начиная гореть, а мы пошли за тобой – все, у кого были валирийские клинки, и многие из тех, кто остался в живых.

«Вот откуда белая кожа, - хором подумали сестры и схватили друг друга за руку. – И новые доспехи, Дикий огонь прожигает даже железо». То, как сгоревший заживо смог вернуться, понять было нельзя, чудо потому и чудо, что его не поймешь умом и не совершишь только своей волей, - и, конечно, Лионель тогда не рассчитывал на чудо, он шел умирать.

- Он не думал, что мы до него дойдем, - просто сказал Лионель, - а потом стало поздно отходить. Я уже горел, и терять мне было нечего.

Здесь Лионель запнулся, ведь соврал он, хотя и думал, что, вернувшись с самого края смерти, больше врать не будет. Очень много было ему терять: и огненные пышные волосы, и короткие каштановые, и такие разные и такие похожие глаза, - умирать он научился, но так тяжело было думать в последние минуты, что больше никогда он все это не увидит. Может, и на Азор Ахая все наврали, что он принес в жертву собственную жену, может, стоя на пороге смерти, он сумел проститься с ней навек, родной до последней черточки и вросшей в его сердце, и так расставаться с ней, оставшейся в тылу, ему было труднее, чем умирать самому.

- Дальше мы сами не видели, - продолжил за него Джон. – Нам рассказывали, что их командир отвлекся на нас, шторм на море ослабел, и корабли Станниса подошли к берегу. У Станниса были и катапульты, поливавшие берег Диким огнем, и много обсидиановых стрел, а мертвяки не умеют плавать и никак не могли его достать. Он мог бы смести половину их оставшейся армии, не сходя на сушу, но он сразу же взял гору Соленую, где мы лежали…

- Слушай, ее нельзя никак переименовать? – вдруг предложил Лионель, он теперь понимал, что о пророчествах лучше не знать, пока они не исполнятся, как и говорил Хоуленд Рид, а после они уже бесполезны: свое он сделал, и боги отпустили его в обычную человеческую жизнь. – Навыдумывают еще потом.

Станнис Баратеон спрыгнул в ледяную воду прибоя в тот момент, когда Великий Иной уже встретил свою судьбу, и обгоревший Лионель выронил из рук горячий молот и повалился в шипящий от огня снег, несколько раз перекатившись в тщетной попытке сбить ползущее по нему пламя и оставшись лежать ничком. Рядом со своим адмиралом уже был Давос Сиворт, бывший пират и контрабандист, и чуть не выпавшей из шлюпки Мелисандре пришлось их догонять.

Станнис проходил по полю битвы как по двору своего замка, словно он вернулся домой из долгого путешествия, раздавал короткие распоряжения, походя давил каблуком еще дергавшиеся руки упырей и отмахивался мечом от кусков оживших скелетов, бессильно тянувших к нему свои мертвые руки. Он словно не понимал, какая сила угрожала и его жизни, и его душе, и Мелисандре, которая готовилась к встрече с этой силой всю жизнь, было намного страшнее, чем ему.

- Осторожней, Стан! – вскрикнула Мелисандра, когда Станнис и Давос встретили в два меча нескольких прорвавшихся к ним солдат мертвой армии.

- Помолчи, - резко ответил Станнис, не оборачиваясь к ней, и продолжил взбираться на гору, по склону которой только что прошел в облаке огня король Лионель.

Старый Давос карабкался по склону следом за своим длинноногим лордом, мерно дыша как гребец, а Мелисандра, пытаясь за ними поспеть, все же выбилась из сил на последней трети пути и даже забыла о мистическом ужасе, который ей должно было внушать место гибели Великого Иного: как знать, может, его дух был еще рядом, готовый поразить своих врагов или завладеть их телами.

- Три эскадрона на помощь левому флангу, - распорядился Станнис, осматривая поле битвы с вершины горы и не допуская мысли о том, что его офицеры могут отстать на подъеме.

- Слушаюсь, мой лорд! – откликнулся один из них у него за спиной.

- Малые катапульты поднять сюда, - продолжал отдавать приказы Станнис. – На каждую тройной расчет, и чтобы через одну склянку они были здесь.

- Есть, мой лорд!

- Давос, кораблям пройти десять миль на юг и высадить остальной десант там. Разрезайте их колонны огнем с кораблей. С мыса никто не должен уйти.

- Я поставлю перед вами фалангу, мой лорд, - осмелился возразить Давос, и Станнис коротко кивнул.

- Мелисандра! – приказал Станнис. – Займись королем и сыном Старка.

Джон лежал чуть ниже на склоне, пришпиленный к земле копьем Иного, и кристаллы льда, покрывавшие его грудь, показывали, что предсмертным ударом он убил своего последнего врага. Сгоревший Лионель умирал неподалеку, плавя хриплым дыханием снег.

- Сын Старка мертв, мой лорд, - ответила Мелисандра, подчиняясь духу, соединяющему людей вокруг Станниса. – И король не выживет.

- Значит, надо оживить, - дернул плечом Станнис, в бою не терпевший возражений.

- Я не могу никого оживить, мой лорд, - отозвалась Мелисандра, словно привязалось к ней это обращение, да и понимала она уже, что попалась, и как жрица, и как женщина, как ни держалась, как ни сопротивлялась она во время похода. Стоило один раз побывать рядом со Станнисом в бою, и подчиняться ему становилось естественным на всю жизнь. – Оживляет только Владыка Света, а не я.

- Я знаю, что победу даруют боги, - произнес Станнис, поворачиваясь к Мелисандре и словно объясняя очевидное зеленому офицеру, не нюхавшему крови. – Я требую от своих людей только того, чтобы они сделали все, что в их силах. Но я верю в своих людей, и мне нужно, чтобы они верили в себя, и поэтому я приказываю им принести мне победу. Король и сын Старка должны выжить. Это мой приказ.

Кавалерия Станниса уже прошла ровными рядами слева от горы Соленой, осыпая зажатую под горой толпу упырей огненными стрелами, и передние ряды всадников врезались в армию мертвых рядом со слабевшими силами Севера, позволив им отойти и отдохнуть, а вокруг Станниса мерно работали катапульты, заливая карабкавшихся к нему по склону упырей Диким огнем, когда Мелисандра медленно подошла и встала с ним рядом.

- Я сделала все, что могла, мой лорд, - тихо сказала Мелисандра, словно просила прощения за неисполненный приказ и признавала власть сурового адмирала за это карать.

- Хорошо, - коротко сказал Станнис, вглядываясь во встававшее в паре сотен ярдов под ним пламя. – Теперь нам остается только ждать.

«Чего ждать?» - хотела спросить Мелисандра и осеклась: хоть Станнис и поминал, по настроению, то Рглора, то богов, но была в нем суровая и твердая солдатская вера, выстоявшая там, где заколебалась даже вера жрицы.

- Пусть люди поставят над ними шатер и притащат снизу жаровню, - распорядился Станнис. – Если будет нужен мейстер, возьми мейстера. Битва заканчивается. Мы не спешим.

Когда боль снова стала переносимой, Лионель очнулся в полумраке шатра, подсвечиваемого углями в жаровне. Рядом с раскаленной жаровней сидел пропитанный солью и дымом адмирал Станнис, обнимая за плечи Мелисандру. Битва и ворожба закончились, от Станниса пахло пивом и бараниной, и Мелисандра под его рукой была уже не жрицей, а женщиной, чьи щеки немного горели от того, что она в первый раз в жизни сказала «люблю», и голова ее кружилась, потому что Станнис уже назначил день свадьбы.

- Джон, - позвал Лионель в полутьме, удивляясь тому, что его руки по-прежнему двигаются, и с трудом приподнялся на локтях.

- Я здесь, - откликнулся Джон и прерывисто задышал, хватая воздух ртом, словно после быстрого бега.

- Кажется, это ты меня тогда позвал, - закончил свой рассказ Джон, а Лионель дернул плечом, словно в сомнении, - ему понравилась сдержанная манера дяди сваливать все на Владыку Света. Это он, Владыка, уже второго Старка вытаскивает из края мертвых, сначала Брана, потом Джона, а Лионелю благодарность за это не нужна, не надо привязывать женское сердце настолько сильной благодарностью.

- Даже обидно, - усмехнулся Джон. – Ничего не видел или ничего не помню. Чуть не полдня мертвый лежал, мог бы даже до Чертогов Зимы дойти.

- А я видел, - сказал Лионель и протянул руки Сансе и Арье, а те взяли его за руки, как несколько недель назад, когда прощались. – Вдвоем вы меня вытянули.

И Джон снова не стал сердиться – как будешь сердиться на правду? Он видел в последние месяцы мир глазами волка и мир глазами орла, видел войско мертвых и убивал Иных, воскресал сам и видел, как боги вернули королю Лионелю сгоревшую кожу. Что уж после этого удивляться необычной любви, которую он видит теперь.

- За Стеной еще будет много работы, - предупредил Лионель и почувствовал, как крепко Санса и Арья держат его руки. – Они не должны вернуться – ни сейчас, ни через много веков.

- Теперь куда ты, туда и мы, - ответила Санса, а Арья добавила: - Очень тяжело ждать.

Вот на это у Джона было, что возразить, но тут в дверь просунулась голова одного из его однокашников, которому положено было быть в это время в карауле.

- Там тебя девушка спрашивает, Джон, - осклабившись, сказал Пип. – С той стороны Стены. Говорит, что сдаст оружие только тебе.

Тот, кто не жил на севере, никогда не видел настоящей весны. На юге, где нет снега, просто то холодает, то теплеет, и даже там, где снег может лечь на неделю-другую, весну можно спутать с обычной оттепелью. И только на далеком севере журчание воды ясно говорит, что зима сломлена и приходит весна.

Старый и слепой мейстер Эймон стоял у ворот Черного замка, вслушиваясь в звук первых ручьев и вдыхая по-весеннему мокрый воздух, и ему не надо было слушать рассказ о том, как пал Великий Иной, чтобы понять, что в мире что-то изменилось.

- Весна приходит с севера, - убежденно сказал Эймон своему молодому спутнику Самвелу, который давно нашел путь к сердцу старика и теперь взялся за его библиотеку, лишь бы не ходить на боевые. – Эти чудаки в Староместе еще долго будут искать ошибку в своих расчетах. Еще долго мы не увидим их ворона.

- Ворон летит, Эймон-джан, - с улыбкой возразил старику Самвел, хотя замеченный им ворон летел из-за Стены, а не из Староместа.

- Это другой ворон, - ответил старый мейстер, когда неожиданный ворон сел ему на плечо и постучал его клювом по рукаву. – Этот даже умеет материться морзянкой. Здравствуй, дедушка-командующий.

- И вы правда верите, что Джиор Мормонт может вселяться в ворона, Эймон-джан?

- Это не ворон Мормонта, - пояснил мейстер. – Видишь красный глаз? До Мормонта был Кворгил, до Кворгила Амбер, а до Амбера тот, кого и при жизни звали Вороном.

Лицо Самвела выразило веселую растерянность, которую не мог увидеть слепой, но Эймон и так все понял по его молчанию.

- Слушай, ты хоть немного читаешь мою библиотеку или просто книги с места на место перекладываешь? – спросил старый мейстер.

- Зачитываюсь, Эймон-джан, - соврал Самвел, который уже продал на сторону треть библиотеки под видом букинистических редкостей, все равно ей никто не пользуется, да и слепому мейстеру книги ни к чему – а теперь обнаружил, что Дозор в результате остался совсем без карт, и чуял, что либо его спалит на костре суровый Станнис, либо сердитый Джон потащит его за собой за Стену и заставит рисовать все карты заново. Ворон тем временем перелетел на голову Самвела и крепко настучал по ней клювом, заодно выбранив его морзянкой.

- Читай, Самвел, читай, - велел Эймон, наслушавшись хлопанья крыльев и вскриков «бози тха», «кунац тарчун» и «мери кунем», перевод которых Эймон знал, потому что пожил на свете. – Это письмо серьезно расширит твой словарный запас, и тебе больше не придется ругаться словами, которых никто, кроме меня, не понимает.

Лорд Бринден Риверс почти четверть века был десницей, потом почти двадцать лет командовал Ночным Дозором, и поэтому даже в старости выражался энергично и красочно. Первую страницу письма Риверс описывал меру своего удивления от того, что его предсказания не сбылись и что врагу перебили хребет одним ударом, а также давал ценные указания по форсированию Клыков Мороза, войне в Землях Вечной Зимы и добиванию врага в его логове.

- «Таскать на копье твой череп» я вроде понял, - заметил Самвел. – А вот что значит слово «Биттерстил»?

- Это очень страшное ругательство, - пояснил Эймон, а ворон в знак одобрения покаркал, словно смеялся. – Ты еще молод такие слова употреблять.

- Дальше большой абзац про то, как лорда Риверса расстраивают красные жрицы, которые не дают совершиться возвышенным трагическим развязкам, да и красных жрецов он не очень жалует, - резюмировал Самвел. – Я лучше это не буду зачитывать, ну как Рглор действительно существует.

Ворон встретил это благоразумие саркастическим прищелкиванием клювом.

- А теперь он почти не ругается, - поведал слепому мейстеру Самвел и зачитал остаток письма.

«Храбрые дети когда-то успели обзавестись вредной привычкой жить, от которой я не могу отстать уже который десяток лет, - писал Риверс. – Что ж, они сами выбрали себе наказание: теперь им предстоит вместе стареть, седеть, терять зубы и зрение. Понимаю, впрочем, что это их пока совсем не пугает. Скажи им, пусть Старки зайдут ко мне, заберут своего дядюшку: сначала он притащился ко мне с бабой, потом напивался мертвецки пьян и уверял, что он покойник, а теперь кивает на одну из Детей Леса и говорит: «Вот эта смугленькая, которая повыше, меня как ледяным кинжалом в сердце ударила». Он парень талантливый, но я не буду больше его обучать. Молодой король пусть тоже заходит, расскажу ему, что у их с Арьей детей будут и карие глаза, и голубые, и даже зеленые – про генетику ему объясню, а то мало ли что подумать можно. И в конце концов, сколько еще трое маленьких Старков будут дилетантствовать и крутить мозги своим волкам? Тоже мне, обзорная точка: голова волка. Чем она отличается от других точек? Только трехмерными координатами».

- «Трехмерные координаты» это тоже ругательство? – уточнил Самвел.

- Не то чтобы, - честно ответил мейстер. – Но многих это словосочетание пугает. Погоди, ты еще с двумерными координатами намаешься, будешь маршрут на карте сейчас рисовать, чтобы ребята знали, куда к Риверсу идти.

- Там еще много интересного, - пообещал Самвел, стремясь замотать разговор о картах.

- Да что там интересного, - отмахнулся старый мейстер, который хорошо узнал своего двоюродного деда за последние семьдесят лет и интересовался только его предсказаниями и прозрениями. – Велит Старкам не забыть принести ему хорошего коньяка. Спрашивает, превысила ли уже доля оборванцев и каторжников в Дозоре сто процентов. Говорит, что, если Баратеон будет в его пещере целоваться с обеими, выставит всех троих.

- Не совсем так, - поправил Самвел, заглядывая в письмо. – Лорд Риверс пишет: «…вот расскажу им, сколько будет Баратеонов лет примерно через двадцать, вот тогда и похохочем!»

- Вредничает немного, - усмехнулся мейстер Эймон.

Ворон укоризненно глянул на мейстера красным глазом и отбил что-то клювом по его рукаву.

- А, ну если с обеими сразу целоваться начнет, то можно и так, - согласился мейстер, и его сухие старческие губы тронула ехидная таргариенская усмешка. – А ведь жалко будет, Риверс, когда все они все-таки уедут обратно на юг.

- Жалко! – неожиданно согласился ворон. – Жалко!

========== XXXIX ==========

Отметить надобно: народ подобрался

душевный, можно сказать, с огоньком.

(с) товарищ Сухов

…потому что сказка никогда не кончится…

(с) Олег Медведев

Перед королевской свадьбой верховный септон чувствовал, что его окружают хорошие, душевные люди, и кольцо постоянно сжимается. Гости на королевскую свадьбу ехали с севера, так же, как и король и его невесты, возвращаясь из боев и походов, многие из которых были общие, и когда разведка Дозора встретилась с армейской разведкой Эддарда Старка, заменившей шептунов, градус паранойи достиг значений боевого времени.

За три дня перед королевской свадьбой доброго утра септону пожелала грохочущая броней пехотная манипула, поднимавшаяся по ступеням септы Бейлора красивой железной волной.

- В ставке решено проверить помещения под храмом на предмет наличия Дикого огня и удалить оттуда септонов, монахинь, подозрительного вида мальчишек и праздношатающихся рыцарей, - сообщил верховному септону молодой командир с лютоволком на груди и обручальными кольцами на обеих руках. – Хористы также будут проверены на наличие кольчуг, мечей и арбалетов и заперты до церемонии для совместных репетиций.

- В святилище нельзя входить с оружием, - воспротивился верховный септон, в безопасности на королевской свадьбе он и сам был заинтересован, но холм Висеньи под септой Бейлора скрывал слишком много тайн. Это предшественник верховного септона умел заверить короля Эйриса, что в подземельях под храмом они замышляют недоброе на благо Родины, а у нынешней власти недоброе на благо Родины замышляют мейстеры Вайсман и папаша Мендель, а также приданный им в усиление расстрига Квиберн, который под хорошим научным руководством засел за выгонку лекарств из плесени и грибов, и только иногда жалуется, что ему не подписывают любые запросы на подопытных крупнее мышей и лягушек.

- Этот ответ мы ожидали, - не смутился пехотный командир, чей кавалерийский шаг верховный септон не заметил. – Тогда в храм войдут те, кто сам является оружием.

- Собаки тоже не должны входить в святое место, - пробормотал верховный септон, уже глядя вслед небольшой стае лютоволков.

- Это лютоволки, а не собаки, - поправил его командир. – Они тоже будут на церемонии, так что передай хористам, чтобы не выли, а то лютоволки будут подвывать.

Оставив в храме волков, скрывшихся в подземельях, пехотная манипула расположилась у подножия лестницы, а через час верховному септону нанесли еще более неприятный визит. Сначала он не обратил внимания на медленно восходящего по лестнице худого юношу с большими жилистыми руками, опиравшегося на двух седовласых братьев Ночного Дозора, и даже приготовил для дозорных свою обычную отповедь, но собравшиеся вокруг увечного юноши огромные волки и бледные септоны вызвали у верховного септона нехорошее предчувствие.

- В подземельях храма обнаружены пыточные камеры, в двух из них в момент осмотра производился допрос, - перечислял юноша, словно зачитывая по глазам своего волка обвинительное заключение. – Камер-одиночек там достаточно для содержания по меньшей мере двухсот узников, в наличии имеются девяносто четыре. Угроз для безопасности церемонии находящиеся в подземельях не представляют.

- Ты колдун! – обличающе воскликнул верховный септон, указывая на юношу пальцем.

- Лорд-десница сейчас будет здесь, - пообещал кривоносый дозорный. – Вот он придет, ты и пожалуешься моему брату на моего племянника.

- Я оборотень, - согласился юноша, и верховный септон почувствовал, что на его затылок легла холодная призрачная рука, а взгляд оборотня надавил на глаза верховного септона прозрачной пеленой. – Я столько раз слышал о милосердии Матери – неужели это оно научило ваших септ лишать допрашиваемого сна и заставило превратить монахов в палачей и кнутобойцев?

- Когда же вы, святоши, наконец разоружитесь перед государством? – с укором сказал кривоносый дозорный. – А то ведь придется закопать вас в землю, будете белыми и красивыми, как чардрева.

- Ну вот, а ты спрашивал, зачем мне ехать в столицу, если я уже побывал на северной свадьбе в вашей богороще, - довольно спросил кривоносого его беспалый спутник. – Я же говорил тебе: «Вырви мне язык, но я должен это видеть!»

Возвращение в столицу и переход от нескольких лет боев и походов к придворной жизни прошел намного легче, чем Лионель его себе представлял: несмотря на войну, государственные дела в твердых руках лорда Эддарда были в лучшем состоянии, чем тогда, когда Лионель покидал столицу впервые. Сам лорд Эддард стал за прошедшие годы суше и строже, но был все так же молчалив, только иногда жаловался на вязкую жару, дураков и казнокрадов, один из которых, мастер над кораблями Ауран Уотерс, слезно умолял вернувшегося короля освободить его от должности и вернуть ко двору адмирала Станниса.

Коварный бастард Веларионов сначала обрадовался новой должности, намереваясь угнать несколько кораблей и уйти пиратствовать на Ступени, пока Станнис Баратеон воюет на севере, но за кораблями пришел старый капитан Редвин, а Эддард Старк заставил Уотерса строить новые. К новым кораблям Ауран Уотерс подобрал отпетых капитанов, решив пока работать на откатах и процентах с пиратских прибылей, но за кораблями на этот раз пришел вице-адмирал Давос Сиворт с сыновьями. Простые в обращении и толковые в морских делах Сиворты разогнали капитанов, набранных Уотерсом, и три дня таскали Уотерса по всем кораблям, где Давос семь раз грозил вздернуть его на рее, и спас казнокрада Уотерса только старший сын Давоса, Дейл, сообщивший отцу, что на таком говенном такелаже не повесишь даже этакую собаку.

Уотерс продал только что выстроенный на наворованные деньги дом, купил под присмотром Дейла нормальный такелаж, и взялся строить следующую партию кораблей, вознаграждаемый за труды угрозами прибывавших боевых капитанов протащить его, салагу, под килем, и усталыми словами лорда Эддарда «как же я вас всех, идиотов, ненавижу». Станнис же тем временем после окончания войны сам ушел на Ступени, поднял, как и обещал, черный флаг и с чувством большого удовлетворения брал на абордаж невольничьи корабли и протаскивал под килем их капитанов. Уйти в пираты Ауран Уотерс теперь и не мечтал, все равно Станнис догонит и потопит, и только хотел отделаться от необходимости строить и ремонтировать корабли, что он, хоть и из-под палки, но научился делать довольно неплохо.

А добил Аурона Уотерса визит вождя вольного народа Тормунда, в тулупе на голое тело из-за столичной жары. Тормунд приехал к Лионелю на свадьбу и заодно рассчитывал получить на всех своих людей валенки – если в Винтерфелле зима всегда близко, то за Стеной она прямо за углом. Тормунд долго искал в Королевской гавани снабженца, потрясая из-под тулупа набедренной повязкой и пугая своим видом вельможных дам, и наконец ему указали на мастера над кораблями, который уже давно по указанию боевых капитанов постоянно покупал такелаж, солонину, мореные бочки, гамаки, бушлаты и прочие нужные в морском обиходе вещи.

- Валенки, - коротко сказал Тормунд, бухнув на стол бумагу с королевской печатью, содержание которой он все равно не мог прочитать. – Король приказал. Много валенок.

- Столько дать не могу, - ответил несчастный мастер над кораблями, слабо представляя себе валенки вообще, а уж тем более четыре тысячи пар, на которые Лионель подмахнул боевому товарищу бумагу, - и Аурон Уотерс попытался использовать прием, хорошо действующий на неподготовленных просителей. – Такие вопросы просто так с кондачка не решаются. Зайдите на недельке.

- Я тебе все лицо обглодаю, - предупредил Тормунд. – Завтра же чтобы валенки.

Аурон Уотерс до завтра ждать не стал и уже вечером повалился королю в ноги.

- Пять лет, - коротко ответил Лионель, зная уже от капитанов, что Уотерс, если нагнать на него страха, расторопный и исполнительный. – По закону на королевской службе служат десять лет, а потом получают рыцарское звание. Тебе осталось пять. Дембель неизбежен, Уотерс, как восход солнца. И да, дай ему через три дня валенки. Завтра и послезавтра он все равно будет пьяный.

Свадьба в богороще Винтерфелла была тихой и простой. В северные святилища не принято вваливаться разряженной толпой, и чардрева слушают сердца, а не хоровое пение. В тишине, среди много превышающих его и ростом, и возрастом исполинских деревьев каждый вынужден взглянуть на себя, и древнее чардрево со строгим ликом и красными глазами на нем, казалось, не возражало, что они трое смотрят не на него, а друг на друга. Может, ему даже казалось забавным, что сестры поставили Лионеля напротив чардрева, словно привели его знакомиться. Все трое так ничего друг другу и не сказали, просто держались за руки, и Лионелю показалось, что красные глаза чардрева сказали ему «навсегда», и он услышал в этом не напоминание о долге, а обещание счастья.

Столица и королевский двор больше значения придают обрядам: их троих возведут на возвышение, где незнакомый человек, лица которого Лионель уже не мог вспоминить и который называет себя верховным септоном и наместником богов, спросит Арью, признаёт ли она Лео своим мужем и господином, и у них уже не будет за спиной небольшой толпы знакомых всем троим командиров, вождей и капитанов, как в богороще. Вокруг будут сидеть любопытные лорды, чопорные придворные дамы, чинящиеся своими местами гости, все те, кто будет смотреть на их необычную свадьбу как на курьез и скандал, а не как на один из символов общей победы. А потом верховный септон, который никогда не любил женщину, хотя наверняка имел шлюх или мальчиков-хористов, если не тех и других, жеманясь и демонстрируя смущение от такого надругательства над обрядом, предложит Лионелю поцеловать обеих, словно раскрывая всем вокруг общую на троих тайну с Воющего перевала. Иногда Лионелю даже хотелось пригласить в распорядители свадьбы Самвела, чтобы он опять проиграл в нарды все отпущенные на свадьбу деньги и чтобы им больше ничего не оставалось, как притащить верховного септона в небольшую комнату в Красном замке и устроить простую свадьбу перед парой десятков друзей. К сожалению, свадьба короля, особенно такая, должна была быть явлена граду и миру, и сомнительные таланты Самвела не пригодились.

Распорядителем свадьбы стал сам лорд Эддард, и к удивлению и радости Лионеля септа Бейлора оказалась заполнена теми, кого он на свадьбе действительно хотел видеть. Совершенно не по знатности, но по праву сидел в первом ряду вице-адмирал Давос Сиворт, несколько лет выжигавший врага за Стеной волнами Дикого огня, обрушиваемого на берег катапультами с его больших и малых кораблей, что появлялись и у Земель Вечной Зимы, и всходили вверх по реке Молочной, и даже накрыли отступавшие из Теннии на равнину орды мертвяков, когда Тормунд после гибели всех магнаров теннов все же прорубился через горные перевалы. Тормунд тоже был здесь, в своем нагольном тулупе, распахнутом на волосатой груди, и рядом с ним ухмылялся Сансе и Арье, сидя на месте лорда, простец и великий разведчик Куорен Полурукий, который когда-то все о них угадал даже раньше их самих. Чудом оставшиеся в живых храбрые латники в покореженных доспехах стояли в проходах, место главной фрейлины занимала оставшаяся в своем зеленом исцарапанном панцире Дейзи Мормонт, одна из немногих выживших среди командующих первой линией. Лионель весело посмотрел на своих девочек, и увидел, что даже Санса счастлива, пусть она в детстве и мечтала, чтобы все было как в балладах и песнях, а про такую свадьбу с такими гостями если и сложат песню, то веселую и не совсем приличную, которую в трезвом виде, да еще имея перед глазами портрет Девы, исполнять никак невозможно.

И вся эта громыхающая и веселая толпа, для которых двойная свадьба и две юные королевы были завершением любимого походного воспоминания, вроде удивительного дара Бенджена Старка, командира орлов, или того, что старого Болтона никак не могут до конца убить, потому что нечисть нечисти глаз не выклюет, повалила по ступеням великой септы и дальше, в Красный замок, оставив редких вельмож дожидаться своих носилок, спутавшись и зачем-то двинув мимо медников и кузнецов, и кто-то советовал не наступить волку на хвост, кто-то обещал на обратном пути дать вон тому хмырю три оленя, а этому в жбан, и два сына Давоса, добрые и расторопные ребята, собирались сбегать за нормальными сапогами, чтобы Сансе и Арье было удобнее идти по брусчатке, а Лионель рассмеялся и легко подхватил своих королев на руки под рев уважающих силу и молодечество кузнецов.

Единственным, что еще немного смущало Лионеля, была предстоящая церемония провожания – хоть и со своими людьми, которые его девочек никогда не обидят и свыше меры не смутят, а все же не в две комнаты их понесут, да и привыкли все, что они спят втроем, хотя и неизвестно, что конкретно ребята об этом думают. Свой уговор они трое все это время выполняли – может, то одной, то другой приходилось иногда в темноте палатки притвориться спящей, но и Лионель понимал, что лучше так – хоть это и не совсем обязательно, но две девочки в одной постели все-таки должны интересоваться друг другом. Можно, конечно, без этого, и все же троих в одной постели все к этому толкает, и на такой скользкий склон лучше не вставать, потому что Санса и Арья сестры. Да и лучше, когда есть что-то тайное, для двоих, Лео любил каждую по-своему и с каждой был наедине как с единственной, просто так получилось, что обе вросли в его сердце, и сердца хватило для обеих.

Вероятно, боевые товарищи о чем-то таком догадывались и предоставили им свободу действий: от дверей спальни провожавшие сразу ушли и оставили Лео много интересного, что можно самому распустить и снять. Да и то сказать, шуточки – это святое дело, а все ж с того, с кем бился рука об руку, в войсках не принято снимать штаны – если так себя вести, с тобой никто служить не будет, не говоря палатку рядом ставить. Но Лео все равно растерялся, увидев своих девочек полуодетыми на одной широкой постели при свете многих свечей, даже начал задувать свечи, думая просто лечь спать, все, для чего брачная ночь предназначена, у них давно случилось, с Арьей Лео ждал сколько мог, но все равно три года назад это стало бессмысленно, если было уже такое, о чем и не расскажешь никому, что уж с самым естественным ждать до свадьбы.

- Лео, - окликнула его Санса уже в полутьме, она справилась со смущением и глаза у нее были веселые и игривые, - ну не будь таким образцовым, не может быть, чтобы тебе никогда не хотелось понарушать. Сегодня можно.

- Надо же в первую брачную ночь что-нибудь отчудить, - согласилась Арья и соскочила с кровати, что-то Лео неуместно одетый, видно, слишком мало женщин среди их боевых друзей. Да и прелюдия стоя Арью привлекала, в палатке же не встанешь, остаются только лесные приключения и неожиданные встречи с караульными. – Ну правда, нам самим интересно.

- Ах, вам интересно? – немного неожиданно для самого себя сказал Лео и поцеловал Арью глубоко и властно, а потом одним движением задрал ее нательную рубашку. Арья и в шестнадцать была такая маленькая и худенькая, что он мог легко добраться до обоих сосков мизинцем и большим пальцем одной руки, а второй раздевать ее или забраться в ее брючки. – А как же «мечтай-мечтай»?

- Мечты должны иногда сбываться, - ответила за сестру Санса, помогая Лео избавиться от остальной одежды. Она даже удивилась, что Арья так сразу поплыла у Лео в руках, - Санса предполагала, что Арья будет меньше нее смущаться, ну или не покажет вида, но чтобы в одну минуту забыться, расслабиться и растаять как воск… Это было на обычную Арью непохоже, разве что на ту, которая раньше в дороге постоянно спала у Лео на руках. Видно, и ей найдется, что делать, подумала Санса, скользя языком по груди Лео и поднимаясь выше, - должен же и о нем кто-то сейчас позаботиться.

- Все, я не выдержу больше, - призналась Арья, уж очень хорошо Лео за нее взялся, а Санса спрятала улыбку, действительно Арья, сдерживаясь и закусывая губы, сопит как маленькая лошадка, вот когда, бывает, вспомнятся детские дразнилки.

- Тогда твоя очередь, - шепнул Арье Лео, подведя ее к кровати, и Арья привычно села на полу на пятки, а потом поднялась, оказавшись перед высокой кроватью на коленях. Несколько лет назад, когда Лео в первый раз ей такое предложил, Арья даже на него рассердилась, только потом подумала: а что еще она рассчитывала услышать, если по-другому пока нельзя? Романтические и непристойные истории про принца Деймона Арья тогда еще не читала, так что пришлось расспрашивать сестру, и с тех пор выражение «объяснить на пальцах» для них обеих приобрело необычный и неприличный смысл, трудно теперь не переглянуться и не рассмеяться, когда они его слышат.

Санса тоже нашла себе дело, она целовалась с Лео и легко его гладила, как в самом-самом начале, еще до всех их странствий и приключений, и чувствовала, как у него сбивается от этого дыхание, словно в первый раз. Ну не только от этого – но Сансе понравилась эта игра, и она даже не подглядывала, словно и не представляла, кто для нее Лео так сейчас разгорячил. И хорошо, что не подглядывала, потому что Арья и себя чуть поддержала рукой в нужном состоянии, при Лео она все еще немного смущается так делать, разве что он глаза закроет, но раз уж он там так занят…

Лео почувствовал, что Арья начинает играть и дурачиться, наверно, чтобы у него хватило сил на обеих, и потянул ее вверх, подвинувшись на кровати чуть выше: наездницей она любит быть, хотя давно уже поняла, что внешность этой позы обманчива, не для того она придумана, чтобы женщина почувствовала себя главной, а чтобы мужчина поленился, особенно потом, когда девочка, свое получив, его собой гладить будет. Если девочка старательная и ловкая, тут и вторая не нужна, Лео очень нравилось, когда Арья оставалась сверху и скользила по нему всем телом, с их разницей в росте всякие художества губами и языком ей было удобно и на шее у него исполнять, и на груди, вот поцеловаться ему приходилось подниматься на локтях, но в таком положении продолжение оказывалось каким-то особенно милым, и Арья тогда специально прятала от него лицо, чтобы еще его раздразнить.

Втроем некоторые привычные вещи не работают, нужна некоторая выдумка, и Лео потянул Сансу к себе на грудь, она намного быстрее Арьи к таким вещам привыкла, перестала стесняться и это полюбила, и сейчас Санса только немного удивилась непривычной позе, но тут же подалась к нему вперед, а Лео подставил ладони под ее налитые груди.

Арью Лео понял до конца, только когда спать с ней начал: только тогда он стал замечать, насколько часто и в жизни, и в постели вместо уверенности в себе у нее воля и страсть, а остановишь ее, приласкаешь, и она вдруг застесняется, станет маленькой девочкой, свернется в клубочек, и тогда ей надо объяснять, что она красивая, что она удивительная и самая лучшая, что она все умеет, пока Арья наконец не начнет весело и искоса поглядывать и спрашивать, действительно ли она ведет себя правильно, а все остальные неправильно. «Ну конечно», - всегда отвечает Лео и ее целует.

А сегодня Арья совсем не стеснялась, ей даже не приходилось быть чуть смелее, чем хочется, она и не подумала, что будет кричать, все стоны и вздохи вышли сами собой, это уже потом она решила, что теперь всегда так будет, больше они с Сансой не будут прятаться друг от друга, как бывало в темноте палатки. Втроем, конечно, тоже вряд ли будут часто, сегодня просто такой день сумасшедший, но скрывать им теперь друг от друга совсем нечего.

Арья немного пожадничала и все-таки соблазнила Лео, отказавшись с него слезать, ей нравилось чувствовать, как ему приятно, как из-за нее у него сбивается дыхание, чувствовать, как она ему нужна. Даже когда он начинает ее направлять, он так за нее хватается, словно никогда отпускать не хочет. Арья иногда смеялась сама с собой, вспоминая, как в семь лет стащила в библиотеке взрослую книжку, надеясь понять, о чем хихикают старшие девочки, а книжка оказалась слишком правильная и слишком лаконичная и сообщила маленькой Арье, что женщина должна ублажать своего мужа, даже не пояснив как. Арья тогда решила замуж никогда не выходить, если там такие порядки, в книжке же не объясняли, что процесс ублажения бывает инежный, и вкусный, и потом сердце как-то по-особенному поворачивается, когда довольный Лео становится на несколько секунд похожим то ли на почти мальчика, то ли на какого-то большого милого песика.

А вот Санса, подумала Арья, стащила когда-то в библиотеке какую-то другую книжку, куда более толковую: Арья и не представляла, что снизу можно так биться, особенно во второй раз, и такое устраивать, везде успевая руками и губами. Вот уж кто пожадничал, тут за Лео и не ухватишься, и двигается он сильно и быстро, как дикий зверь, догоняющий добычу, он теперь своего не упустит, да и Санса уже запрокинула голову, ей быть его добычей нравится.

Ну ничего, подумала Арья, по справедливости Лео и ей теперь еще разок должен, может быть, и так же: она ляжет и отдастся в его распоряжение, пусть он сам думает, что для нее сделать. Только Лео хитрый: сначала раздразнил ее руками, а потом, навалившись сверху, почти сразу почувствовал ее слабость, подхватил ее голову сгибом руки, и Арье осталось только уткнуться в его грудь, слегка ее покусывая и вдыхая родной запах, чувствовать, как немного плывет голова и как Лео, полностью ее зажав между своими бедрами и рукой на ее плечах, умело подводит ее к точке, где теперь можно шумно дышать, стонать и вскрикивать.

Засыпали они почти как обычно, засыпать втроем они любили, и Арья думала о том, что руку надо было порезать перед сном, а не с утра, хотя кого они дурачить будут, из всех боевых братьев никто не поверит, что они такие примерные девочки: конечно, Лео спит с обеими уже несколько лет, - а Санса была благодарна Лео, что последние сведения из подземного хода, ведущего в заведение Катаи, которые она шесть лет назад толком не поняла, а сейчас подзабыла, в дело не пошли: не было никаких соревнований, и друг друга они с Арьей почти не касались, ни к чему это, когда они в таком виде и в таком состоянии. Просто подсмотрели они одна у другой, как это у них с Лео бывает, даже не для того, чтобы что-то друг у друга позаимствовать, а вроде как посекретничали, и засыпая взялись за руки, переплетя пальцы у Лео на груди.

Санса всегда знала то, что нужно, и умела необидно напомнить даже о неприятных делах, потому что в ее словах всегда была слышна готовность встать рядом. Арья никогда ни о чем не помнила и всегда веселила Лионеля перед скучными придворными ритуалами, а то и во время.

- Арья, - с легким укором говорила Санса, когда Арья появлялась в коридоре в своей обычной одежде, пригодной для скачки и охоты, но не для торжественного выхода юной королевы.

- Чего? – удивлялась Арья. – Малый Совет ко мне давно привык.

- Малый Совет собирается завтра, - напоминала Санса. – Сегодня приезжает официальная делегация Простора.

- Ну вот так Тиреллам и надо, - заявляла Арья, взглядывая на Лионеля, и тот делал легкое движение щекой, которое означало, что видал он эти официальные встречи примерно там же, но что с ними поделаешь, надо. Арья убегала по коридору, облетала идущего заступать в почетный караул сэра Барристана, схватившись за его закованную в металл руку, и Лионель, глядя ей вслед, думал, что она никогда не станет соответствующей придворным обычаям королевой – и слава всем богам, что не станет.

Арья возвращалась все так же бегом, и Санса только разводила руками, а Лионель начинал смеяться.

- Ну да, я надела платье поверх, - признавала Арья. – Вы и так меня ждете, опоздаем же.

- Это же неприлично просто, - убеждала Санса сестру, кое-как запихивая ее расстегнутую охотничью куртку под бальное платье, чтобы части куртки не торчали из выреза.

- Слушай, я тебе говорила, что надо шить под горло, - отвечала Арья. – Сама придумала этот вырез, а теперь тебе неприлично.

- Неприлично, что куртка так расстегнута, - поясняла Санса. – Лео, упихай ее там сзади.

Лео тем временем представлял себе Арью в ее куртке, распахнутой так, как сейчас под платьем, и желательно накинутой на голое тело, и ему думалось, что неприлично сейчас будет выглядеть он.

- У меня нос чешется, - сообщала Арья, стоя рядом с Железным троном, потому что ей надоело слушать торжественный адрес, зачитываемый герольдом перед Мейсом Тиреллом, а сестра стояла с другой стороны и не могла ее одернуть. – Слушай, давай лучше пригласим Лианну Мормонт, она таким гостям умеет вопросы задавать…

- Малыш, ну подожди немного, - уговаривал ее Лео, ведь даже если слов не слышно, переговоры в королевской семье не самый лучший знак для впервые прибывшего к новому двору.

Арья послушно ждала, чуть заметно надувшись, и удостоившаяся хорошего приема делегация лордов Простора уже церемонно покидала зал, сопровождаемая почетным караулом из дворцовой стражи, а королевские герольды медленно закрывали за ними двери тронного зала, когда по всему залу, усиленный акустикой, разносился треск и шелест. Делегация начинала оборачиваться, ее ряды смешивались, Лионель бросался Арье на выручку, а стоящие в почтительном отдалении от Железного трона два рыцаря Королевской гвардии тактично поворачивались к трону спиной.

- Ну мне правда жарко! – отвечала Арья на укоряющий взгляд сестры, наконец сбрасывая надоевшее ей платье на ступени перед Железным троном, и Санса смеялась вместе с Лео, ну не бывает с Арьей все мирно и прекрасно, как в песнях. Арья девочка-скандал, она уже строила рожи Оберину Мартеллу во время торжественной части, чтобы тот не делал ей глазами слишком откровенные комплименты, а Тириону за что-то прошлое пообещала до него добраться, невзирая на его официальный статус представителя Западных земель.

- Ты бы хоть не помогал, - весело вздохнула Санса, взглянув на Лео. – Это не самое подходящее помещение для того, чтобы снимать с жены платье.

- А неплохая идея для скучного вечера, - Арья и не подумала смущаться и лукаво глянула на Лео. – Кстати, сегодня вечером нам на скучный-скучный обед тащиться, что ли?

В спальне было все так же, как и в жизни: Санса всегда знала, что нужно Лео и что нужно ей, и если тому, какая она умелая, Лео после пяти лет уже не удивлялся, то удивлялся он ее умению всегда угадать, когда подсторожить его под одеялом и наброситься, а когда просто прийти в темноте, чтобы поцеловаться и потом уснуть рядом.

А что придет в голову Арье, когда он зайдет к ней вечером, Лео никогда не знал, да и сама Арья наверняка не знала.

- А Маргери действительно вышла за Ренли? – спросила Арья в день после приезда гостей из Простора, когда Лео думал после долгого дня приемов и переговоров, что они с Арьей просто поиграют у камина в нарды и посмеются, вспоминая Самвела: Самвел оказался большим хитрецом, совершенно официально сбежал со Стены в Старомест, и уже делился с ними, приезжая, своими планами поучиться там лет десять, постоянно заваливая для этого экзамены, дай только боги Эймон-джану богатырского здоровья.

- Слушай, а как же они тогда? – не унималась Арья, когда Лео коротко кивнул: да, Маргери вышла за Ренли. – Или он с ней как с мальчиком?

- Не думаю, что ей понравилось бы, - признал Лео.

- А тебе бы понравилось? – ошарашила вопросом Арья, быстро отодвинув лежащую между ними доску с нардами, а Лео посмотрел на нее немного ошалело, не понимая, обидный это вопрос или провокационный. Он же не Оберин Мартелл, чтобы засматриваться на оруженосцев, и никогда он не считал, что Арья похожа на мальчишку, даже в мальчишеской одежде несколько лет назад, когда она совсем маленькой была. Она была необычной девочкой, и сейчас она немного необычная, но и глаза, и губы, и руки у нее всегда были женские, ему никогда и в голову не приходило, что его ведет на ее короткую стрижку и женские брюки ровно так же, как Мартелла на оруженосцев.

- Тебе что, правда неинтересно? – удивилась Арья. – Даже мне интересно, чего ты.

Лежа потом рядом с Арьей на медвежьей шкуре у камина и прижимая ее узкую спину к своей груди, Лео куда больше радовался не тому, что она ему такое позволила, а тому, что ему удалось, стоя за ней на коленях, удачно подхватить ее рукой под живот, потом спуститься чуть ниже, и Арье тоже было приятно. Как ни непристойно это звучит – что может быть для женщины в таком положении приятного? – но от его руки Арья, казалось, забыла, чем они занимаются, и ей понравилось так же, как и обычно. Лео задумался, может ли такое начало и такое проникновение женщину возбудить, и не спросишь ведь никого, нельзя такое из спальни выносить, – и дал застать себя врасплох.

- Тебе понравилось? – спросила Арья, и Лео не мог понять, что ему отвечать. Нельзя же сказать «нет», когда она разрешила с собой такое сделать, из благородных девушек в Вестеросе таких, что это разрешат, наверно, две-три на тысячу, да и из тех почти на всех лучше не жениться. Да и враньем это «нет» будет: даже в первый раз, не умея устроиться, ему понравилось так, что хоть задумывайся о том, что это у них в роду за стремления такие неправильные. Но и «да» сказать нельзя: получится, что ему нравится с ней так и он еще хочет.

- Понятно, - весело сказала Арья и потерлась об Лео внизу, намекая, что он пусть думает, а кое-кто быстрее сообразил и даже уже все выболтал. – Не распробовал, да?

Когда в дворцовой жизни удавалось сделать паузу, и даже когда не удавалось, Арья утаскивала Лео гулять по Королевской гавани, и они бродили по улицам, надвинув капюшоны плащей на лицо, так же, как в их первые робкие свидания шесть лет назад. Лео уже не был недавним принцем, за которого страной правит регент, и ему не удалось бы так же легко и незаметно уйти из Красного замка, как он делал это раньше, и Арья показала ему свою дорогу по подземельям, которой она уходила из Красного замка в те дни.

- Жутко хотелось тебя увидеть, - после стольких лет призналась Арья, когда темный глухой проулок напомнил обоим о том, как Лео в первый раз попытался ее обнять. – Я и на себя злилась, и на тебя немного, я же понимала, что нельзя. А в то, что ты тогда предложил, совсем не верилось.

- Ты мне даже за руку себя не разрешала взять, - весело пожаловался Лео. – А я уже тогда хотел тебя поцеловать.

- Э, какой! – рассмеялась Арья и подставила Лео губы, словно в утешение за прежнее, и Лео как-то угадал, что сейчас что-то будет, еще за несколько секунд до того, как Арья схватила его левой рукой даже не как в спальне, а еще более решительно, сразу начав сильно гладить и потянувшись другой рукой к завязкам брюк. Против такого трудно возразить несмотря на любую неуместность, особенно когда это делает та, которую всегда хочешь, словно не можешь насытиться после трехлетнего ожидания и не можешь поверить, что то, что так долго было нельзя, уже несколько лет как можно. Лео опомнился, только когда Арья присела перед ним, и с трудом заставил себя попытаться ее остановить.

- Не на улице же, - почему-то прошептал Лео, словно в пустом проулке среди глухих стен кто-то мог его сейчас услышать. – Засекут ведь.

- Могут, - признала Арья, на секунду от него отрываясь. – Это же самое лучшее, когда немного боишься, что сцапают.

Ни за безрассудство, ни за ненужный риск, ни за что другое не получится сердиться на девочку, у которой такие мягкие и нежные губы, Лео терял от них голову даже пять лет назад, когда он еще не думал о том, что Арья может его там целовать, - но слово «сцапают» он сейчас запомнил, и неожиданно для Арьи сцапал ее через полчаса в другом проулке, прижав к стене. Может, и удобнее сейчас было бы, если бы Арья носила платья не раз в месяц по торжественным случаям, но к брючкам Лео за походную жизнь даже больше привык и уже предвкушал, как Арья расслабится в его руках, подставит под его поцелуи шею, как он закроет ее плащом и, может быть, доберется до ее груди, когда она не в силах будет сопротивляться – но Арья уже затеяла другую игру, чуть от него не выскользнув.

- А кто это тебе разрешил? – даже немного сердито спросила Арья.

- Ты, - нахально ответил Лео и снова положил руку между ее крепких ножек. – Помнишь, в септе Бейлора, когда ты сказала, что признаёшь меня своим мужем и своим господином.

- И что ты себе думаешь, ты теперь со мной что угодно делать можешь? – негодующе спросила Арья, а сердце у нее билось сладко и сильно, трудно было голосом это скрыть.

- Да.

- Нет!

- Да.

- Ну и что же ты тогда ничего не делаешь?

И все получилось так, как Лео и задумал, именно так Арья жарко дышала ему в грудь, подставляла ему шею и холодные от глубокого дыхания губы, и даже позволила расстегнуть на ней куртку и рубашку задрать, он наполовину завернул ее в свой плащ и открыл себе ее маленькие грудки, - но было еще лучше от неправильных, глупых мыслей, что все скандалы при дворе он всегда ей простит, простит всю ее невыдержанность с нужными короне людьми, которые пришлись ей не по сердцу, снова разрешит ей рисковать головой и ввязываться на улицах в драки, лишь бы знать, что вот эта девочка, дерзкая с другими, неукротимая, порывистая – отдана ему, его рукам, его воле, с ним она ничего поделать не может, и не двоящимся сердцем, не неприятной данью обряду она признала его перед всеми своим мужем и господином. И не в том дело, что она его хочет и с ума от этого сходит, хотя и это правда, а в том, что за эти годы она его узнала и полюбила, нашла Арья человека, которому не стыдно сдаться и не страшно довериться.

Но самоуспокоенность с Арьей вредна, и Лео даже не заметил, когда она успела заправить рубашку в брюки, только запоздало удивился, что куртку Арья не запахнула даже, хотя грудь под немного тесной рубашкой так торчит, что совсем неприлично, почти рвет ткань набухшими сосками, а Арья уже тянула его куда-то за руку.

- Две улицы перейдем и сразу направо, - пояснила Арья, когда через третью улицу они уже перебежали, юркнув из проулка в узкий просвет между домами.

- Что там? – спросил Лео, хотя места узнавал, конечно.

- Какой же ты у меня примерный, - рассмеялась Арья. – Позавчера же мимо проходили. Бордель там, пустую комнату на час запросто нам найдут. Лицо только закрой получше.

А потом оба смеялись, взбегая по лестнице, каждый своему, Лео, например, вспоминал про башню около Стены с короной на вершине, там двести лет назад переночевала королева Алисанна – интересно, если их здесь все-таки узнают, тоже что-нибудь на крышу влепят? И только через полчаса, вытирая простыней мокрое разгоряченное тело и чувствуя небольшую недолгую слабость в ногах и заложенность в ушах, словно на горной дороге, Лео наконец опомнился, даже огляделся.

- Если двоих узнают, это еще ничего, - сказал он Арье, которая бесстыдно на него любовалась, чуть приподнявшись на локтях и раскинув ноги, она давно уже привыкла к его беловатой гладкой коже, которую он привез из Сурового дома. – Куда хуже, если узнают кого-то одного.

- Я Сансе расскажу, - пообещала Арья и нахмурилась немного: еще отец в Гавани, да мало ли до кого такая сплетня дойти может, про нее или про Лео, да и про обоих, наверно, не надо. – Ладно, мы так не будем больше, мне в самом деле сегодня как-то голову сорвало.

Лео и Арья вернулись обратно в Красный замок теми же подземными ходами, и Лео уже думал по дороге о том, что стоит все эти ходы перекрыть, хотя бы двери поставить и навесить замки, а еще лучше потом нарядить охрану в еженедельный обход: мало ли кто может здесь пройти, кроме них, мало ли кто про входы и выходы из этих подземелий знает или может узнать, вот Варис и Иллирио знали. Словно старше стал Лео за эти несколько часов, это всегда у него резко бывало, и Арье он около выхода о своих мыслях рассказал, хотя и опасался, что она на него немного обидится за то, что он такой скучный.

- А давай, - неожиданно согласилась Арья. – Только надо будет здесь хорошенько все осмотреть сначала, чтобы никаких других выходов не пропустить, - и глаза Арьи в свете факела блеснули озорно и весело: сколько еще будет путешествий вдвоем по подземельям, сколько смеха, грязи на лицах, попыток успеть обратно к назначенному времени, поцелуев и страсти, пряток, песен, крика и гуляющего эха.

У тяжелой двери, ведущей из всегда безлюдных подземных ходов в обычные коридоры замка, Лео и Арья долго и жадно целовались, словно не могли друг другом надышаться, расставаясь всего на несколько часов, и Лео подумал, что с Арьей юность никогда не кончится.

В замке Арья почти сразу же убежала, и Лионель улыбаясь покачал головой: она всегда бегает, у нее на больших обедах корона съезжает набок, а первый подход к Железному трону закончился тем, что Арья настучала на торчащих мечах песенку про веселую девицу Мэгетт – хотя Бронзовый Джон Ройс уверяет, призывая отсутствующего Станниса в свидетели, что много лет назад малыш Лео, посаженный на Железный трон крепкими руками еще молодого Роберта, которому было тогда не больше, чем Лионелю сейчас, возгласил пару куплетов про бочонок эля.

О том, что вообще-то они с Арьей сбежали от Малого совета, Лионель вспомнил только тогда, когда зашел к Сансе и увидел, что она чем-то расстроена, – и все равно в первую очередь он подумал не о Совете, а о том, что, может, Арья не успела Сансе про сегодняшнее рассказать, а кто-то все-таки его в том борделе узнал и уже донес сплетню до Красного замка.

- Этого мастера над монетой тоже пришлось посадить, - сообщила Санса, и Лионель наконец почувствовал укол совести за то, что сбежал и не взял на себя неприятную сцену. – Проклятая какая-то должность. Арья говорит, что, если проворуется и следующий, его нужно будет показательно зарезать, но, кажется, это не выход. Давай я возьмусь, что ли.

- За что? – удивился Лионель, готовый даже допустить, что Санса сама зарежет следующего проворовавшегося мастера над монетой, но не думавший, что ей может прийти в голову такая сумасшедшая идея, как стать мастером над монетой самой.

- Тебе скучно будет, - предупредил Лионель, трудно ему было представить, что Санса просиживает вечера над столбцами цифр, облагает налогами печные трубы и двери, торгуется с Вольными городами о размере пошлин, а хуже всего – становится сухим и неприятным для многих в городе и стране человеком, который всем говорит «нет», настолько-то Лионель службу мастера над монетой знал, строгий и неуступчивый лорд Эддард, об которого обломал зубы даже Железный банк, уже объяснил и показал молодому королю, как не промотать оставленное им в столице наследство.

Но Санса, вероятно, снова меняла форму, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, потому что этого требовали семья и долг.

- Я все равно без тебя всегда скучаю, - мягко и даже трогательно ответила Санса, и Лео сразу поверил, что с ним она всегда останется прежней, как бы ни меняла ее жизнь. – Просто теперь я буду скучать немного по-другому.

========== XL ==========

Этот град обречен, до скончания дней

Ему гореть, как в огне, как бы вечным огнем,

И Господь посетит эту местность

На следующий день, через тысячу лет,

И найдет нас уснувших вдвоем.

(с) Несчастный случай

Небо над мрачным городом Асшаем кишело черными воронами, которые пронзительно кричали, пролетали вдоль улиц, влетали в его мрачные храмы, и не нужно было быть прорицателем или заклинателем теней, чтобы понять, что это плохой знак. Многие культы и секты предсказывали появление огромного флота, ведомого черным человеком и красной женщиной и имеющего целью стереть Асшай с лица земли, многие пророки звали горожан, разобщенных взаимной ненавистью и тьмой царящих в Асшае культов, к обороне города, но беда пришла куда раньше, и принесли ее вороны. Обезумевшие жрецы поджигали собственные храмы, некроманты отпускали на волю своих запуганных рабов, оборотни вцеплялись сами себе в лицо, воя от ужаса и чувствуя, как их личность сминает чужая воля.

Тысячью вороньих глаз, десятками глаз марионеток следил за гибелью Асшая скуластый юноша со впалыми щеками и жилистыми руками моряка, и все, что он видел этими глазами, только утверждало его во мнении, что Асшай должен быть стерт с лица земли, а память о нем проклята.

Но мрачный город не собирался сдаваться, и где-то за изнанкою мира разобщенные, но искусные заклинатели теней и чародеи искали нападавшую колдовскую армию. Пока они не могли заметить находящийся слишком далеко фрегат, прозванный Черным магом, потому что не могли поверить, что их атакует с моря всего один человек.

Фрегат юного капитана Брана Старка был назван им Лето, в честь его лютоволка и Летнего моря, где Бран проводил большинство времени и лишь иногда подходил туда, где воевал флот адмирала Станниса Баратеона, искореняя работорговлю и склоняя под власть вестеросской короны гордые Вольные города. Мудрый Тирион, с которым Бран часто беседовал, вселяясь в слугу или обученного речи ворона, придерживался мнения, что достаточно господства на море и контроля над торговыми путями, и власть над Эссосом в свое время упадет в руки сама, но Станнис после сорока начал чувствовать приближение старости, оставил на Драконьем камне двоих маленьких сыновей на попечение юного Эдрика Шторма и вместе со второй женой, все меньше походившей на красную жрицу, и верным Давосом Сивортом спешил завершить то, что считал делом своей жизни.

Бран так до конца и не согласился с Тирионом и научился помогать воюющему флоту, не подходя вплотную, и его корабль Эссос начал считать предвестником очередного поражения, но попытки захватить или потопить дурного вестника неизменно приводили к тому, что капитаны и штурманы нападавших сходили с ума, а их корабли отходили Станнису. Зловещий фрегат Лето весь Эссос стал называть кораблем черного мага или просто Черным магом, и Бран однажды махнул рукой и поднял черные паруса, чтобы избежать ненужных жертв.

Сила Брана с каждым годом и каждым боем только росла, как рос и флот удачливого адмирала Станниса, и поэтому сейчас Бран решился ударить по Асшаю первым, чтобы Станнис не столкнулся с непривычным врагом, а Мелисандре не пришлось вспоминать свое старое искусство в тот момент, когда баланс сил будет сильно против нее.

Бран вначале действовал осторожно и жестоко, хорошо представляя себе противника, которого до этого видел много раз глазами одиноких воронов, но недавно хлынувшая в него сила, позволившая ему контролировать тысячи воронов и десятки людей, заставила его поверить в возможность закончить бой одним мощным ударом, и эта попытка открыла его для тех чародеев Асшая, что решились сопротивляться. Теперь Бран сидел за столом в своей каюте, смотря перед собой невидящими белыми глазами, недоступный для всего окружающего, и Мира Рид, привыкшая приходить к нему во время его аккуратных перерывов между этапами разрушения города, тщетно пыталась вернуть его назад.

Мира была для Брана идеальной спутницей, она выросла в семье, где и у ее отца, и у ее брата был похожий дар, поэтому она понимала Брана, не боялась его и относилась к нему не как к чародею и оборотню, а как к молодому удачливому капитану. Так, по крайней мере, было в Королевской гавани, куда Мира приехала навестить своих добрых знакомых, августейшую семью Вестероса. Фрегат Черный маг, еще не поднявший черные паруса, стоял тогда в порту Королевской гавани, флот Станниса чинился и пополнял запасы в Дорне и на Ступенях, а Бран рассказывал о дальних странах, теплых морях и возился с маленькими племянниками.

Накрывая детские ручки своими моряцкими руками, Бран четко видел, что старший, спокойный и мирный Стеффон, заслужит добрую славу милостивого и справедливого принца, столь долго проведя верным соправителем стареющего Белого короля, что сразу по восшествии на престол будет назван Седым королем. Младший, более сильный и суровый Роберт, наконец осуществит мечту своего деда и доберется до Эссоса, став первым и самым грозным из Баратеонов владык Эссоса. Это он перечеркнет Дотракийское море каменными дорогами, над которыми дотракийцы сначала будут смеяться, а потом, когда по дорогам пойдут быстрым шагом железные легионы, когда вдоль дорог встанут крепости и принц Роберт Баратеон, второй своего имени, владыка Пентоса и Мира, встретит дотракийских кхалов в степи стеной огня, наконец поймут, что Баратеоны владыки Эссоса пришли насовсем.

Ничего из этого Бран, конечно, никому не рассказывал, и только намекал Мире взглядом, что принцев Баратеонов стоит запомнить получше. Бран был загадочным, веселым и умным, он и в море остался таким, но в красивом Летнем море, полном летающих рыб и светящихся медуз, на самом деле шла война, и Мира иногда жалела, что сбежала с Браном – дар ее отца и брата был забавным и добрым, а Бран был военным магом, и его дар был куда более сильным и зловещим. Дерзкая Мира спорила с Браном, доказывала ему, что жизнь его матроса не стоит целого чужого корабля, и мертвящий холод могущества иногда отступал, Бран задумывался, ухаживал за Мирой как обычный парень, бывший к тому же ее младше, и щедро миловал ради нее – а она опять сердилась легкости, с которой он швырялся чужими жизнями. Он видел этих людей другим зрением, они были для него не такими, как Санса и Арья, как король Лионель и милая Мира, а Мира доказывала и доказывала ему, что они ровно такие же, словно он, владыка своего корабля и чужих судеб, когда-то успел это забыть.

Тогда Бран показал ей Асшай, поймав ее взгляд и проникнув в ее мысли. «Они тоже такие же, как Санса и Арья?» - сердито спросил Бран, а Мира заплакала, потрясенная яркостью жестокой и безжалостной картины, и Бран тяжело поднялся из своего кресла, опираясь на стол, и подошел к ней, привычно цепляясь за висящие везде веревки. Ему было совестно, что он, пусть и совсем не в полную силу, применил к ней свой дар, подавив ее волю; и у Арьи, и у Сансы хватило бы в такой ситуации сил сердито выкинуть его из своей головы, а Мира ничего не смогла сделать, она теперь плакала, понимая, что именно ослепило душу Брана, видящего то, что скрыто от других милосердной пеленой неведения, а он стирал ее слезы своей щекой и все еще думал, что она плачет от его грубости.

В тот вечер сердце впервые заговорило с сердцем, и Бран что-то понял о себе, что заставило его уцепиться за Миру как последнюю связь с обычными людьми, а не родными ему оборотнями и Баратеонами, чьи судьбы для Брана, обычно видящего будущее как морскую рябь перед носом рассекающего ее корабля, были вырезаны в камне, словно они подчинялись напрямую тому, перед кем отвечать и Брану.

И вот теперь Мира пыталась напоить замершего на сутки у стола Брана разведенным в воде медом, чтобы поддержать его силы, он и так после своих разрушений в Асшае последнюю неделю был бледен и тих, только сидел, обнимая своего лютоволка. Лето и сейчас был здесь, но и он был бессилен позвать своего хозяина, а там, куда Мира не могла заглянуть, уже собиралась на выручку волчья стая.

Даже южное солнце Королевской гавани не тронуло загаром белую мраморную кожу Лионеля, которую ему подарили боги у Сурового дома, но Белым королем его пока называли только в Эссосе, где он побывал четыре года назад, когда под стенами осажденного Миэрина собралась пестрая армия наемников. Лионель был уверен, что Миэрин, дерзкий город, играющий с даром свободы, должен был остаться таким, каким стал, чтобы своим примером показывать силу старых порядков Вольных городов и трудности тех, кто решил эти порядки одолеть, а Станнис как раз достроил свой флот и полагал, что превосходящий его впятеро неприятель очень удобно сюда подошел.

Природа создала вулканы, которые по легенде породили драконов, но ей трудно сравниться с человеческой хитростью, собирающей небольшую силу в одной точке, как научила война. Гордые гискарийцы еще только поднимали паруса, смеясь немногочисленному флоту под почти забытым флагом, капитаны Кварта и Юнкая выстроили галеи в боевой порядок и были готовы скомандовать гребцам приналечь на весла, когда пришедший флот выстроился в линию и на палубы блокировавших Миэрин флотов хлынул Дикий огонь. Снаряды летели издалека, но ложились точно, некоторые сосуды с Диким огнем взрывались на палубах железным дождем, как когда-то за Стеной они рассыпали смертельный для упырей обсидиан, а к смешавшемуся под огнем флоту Вольных городов уже быстро приближались небольшие брандеры.

Как и в памятном сражении у Сурового дома, увенчавшем его вечной славой, адмирал Станнис Баратеон сошел на горящий берег одним из первых, когда еще не выползли на отмель плоские и широкие корабли десанта, чтобы выслать королевскую кавалерию вслед бегущему врагу, а флагман Салладора Саана с огромной железной воронкой на бушприте тем временем подошел к стенам осажденного города с моря, и смотревшие на буйство огня и смерти со стен начали истерически смеяться, потому что на большом парусе Салладор написал «Мы пришли с миром и дружбой».

- Нам откроют добром или нам еще отжечь? – сам собой спросил огромный рупор на бушприте, на фоне которого было легко не заметить забавного и острого на язык карлика.

Встреча глав враждующих семейств редко проходит гладко, даже если одни сидят в осаде, а другие приходят на выручку, но благодаря Тириону история вестеросской дипломатии обогатилась в тот вечер многими афоризмами, такими как «непривычному к свободе она как дураку стеклянный хрен: он и хрен разобьет, и руки порежет», «на драконе через зимнее море – это песнь льда и огня: не успел долететь, как задница еще не поджарилась, а голова уже обледенела» и, конечно, «Железный трон не такое место, где можно только языком».

- Я поживу здесь немного, мой король, - весело сказал наутро Тирион своему царственному племяннику. – Письма Эймона не подействовали, уговоры Барристана не помогли, Джон так и не приехал, а удачливые в бою негодяи, обнимающие после боя двух красавиц, многих одиноких девушек только бесят – хотя казалось бы: традиции, драконы, Эйгон Завоеватель. Я смешной маленький человечек, мне проиграешь – никто и не заметит.

Но, как ни старался Тирион, хлебнувшая горя и предательства таргариенская принцесса не доверяла ему и не принимала его советов, пока однажды она не услышала, как один из ее слуг спорит с Тирионом. Боясь того, что хитрый карлик взялся за подкуп и шпионаж, Дейнерис решительно подошла к открытой двери, не собираясь подслушивать, а собираясь сразу разоблачать, но даже за эти несколько секунд она успела заметить, что ее слуга очень сильно поумнел, а, войдя в комнату Тириона, наткнулась взглядом на белые глаза слуги, находящегося в непонятном трансе.

- Давай договорим попозже, - предложил Тирион, и слуга тут же стал самим собой и поклонился своей госпоже.

- Мой друг развлекает меня беседой и рассказами о Летнем море, где он сейчас, пока моя Арвин проводит время в ваших садах, - пояснил Тирион, отпустив слугу. – Его дару равно доступен любой человек, так что, если сегодняшний человек вам будет нужен, просто укажите мне на другого.

- Это не причинит никому вреда, - пообещал Тирион как можно мягче, но Дейнерис все еще не могла справиться со страхом: она хорошо поняла слова Тириона о том, что его другу доступен любой человек. С таким противником воевать нельзя, от него даже нельзя защититься или спрятаться.

- Этот мир виноват перед вами даже больше, чем передо мной, - сказал Тирион с доброй и грустной улыбкой, вставая на свои маленькие кривые ножки и намеренно медленно и неуклюже ковыляя к Дейнерис. – Как еще я мог убедить вас в том, что у нас добрые намерения? Я постоянно спрашиваю вас, как вам помочь, я бы не стал спрашивать, если бы хотел навредить.

- Твой друг может сказать мне, что на самом деле думает Хиздар? – спросила Дейнерис, ей и хотелось верить, что предъявленная ей беспредельная сила хочет ей добра, а не зла, и хотелось уверений и доказательств – быть одновременно беззащитной и защищенной можно только с тем, кого любишь и кто любит тебя, а не с безликим чародеем.

- Думаю, что да, - согласился Тирион.

- А найти того, кто управляет Сынами Гарпий?

- Я же уже говорил вам, принцесса, - мягко напомнил Тирион. – Нам нужно разобраться, как работает этот город, как устроено их общество. Менять нужно после того, как сумеешь понять. Если вы с помощью магии прилепите крылья хромой лошади, она станет хромать еще хуже, и совсем не факт, что она начнет летать. Не говоря уж о том, куда тогда прилаживать седло. Магией и драконами можно только разрушать, и Диким огнем можно только разрушать, а мы же хотим строить, правда?

После путешествия в Миэрин Лионель почти не покидал столицу: на обратной дороге при небольшой качке Сансу накрыла морская болезнь, а через восемь месяцев у них родился здоровый и крепкий малыш, чье зачатие, возможно, произошедшее сразу после отплытия из Королевской гавани, и послужило настоящей причиной неожиданной морской болезни на обратном пути. С тех пор Лео всегда напоминал своим девочкам, что теперь они в любой момент рискуют не только своим здоровьем, но, возможно, и маленькой жизнью. Особенно трудно было уговорить Арью, она не умела быть благоразумной, и даже когда пришло и ее время, только злилась на свою неуклюжесть, и Лео улыбаясь одевал на нее сапожки, раз уж она никого не пускает в свою спальню, и прислуга ей никогда не была нужна.

Непоседливость и беспокойность Арьи, от которых теперь у Лео екало сердце, припомнились ему в тот день, когда родилась принцесса Лианна, теперь выросшая в маленькую двухлетнюю малышку, такую же непоседливую, как ее мама, миленькую, темноволосую и кареглазую. У Сансы роды оба раза прошли легко, а Арья никак не могла разрешиться, и Лео боялся за нее и постоянно просил позвать папашу Менделя.

- Ай, не изводите себя, - устало махал рукой папаша Мендель, выходя от Арьи, - пара незаметных пустяков. В следующий раз будет несравненно лучше, шоб вы все так жили, как я сейчас говорю вам правду. А сейчас поимейте терпение, если бы все люди были одинаковые, я бы не имел такого счастья, как быть мейстером.

Когда папаша Мендель наконец пустил Лео к Арье, малышка уже пищала, а Арья была такой бледной, что даже ее губы казались белыми, и выглядела она куда хуже, чем когда в войну ее ранили за Стеной.

- Не смотри, - попросила Арья, словно ее ноги не чувствовали простыни, которую накинул на нее папаша Мендель. – Станешь еще бояться ко мне прикасаться.

- Глупенькая ты, - улыбнулся счастливый Лео и попытался поцеловать Арью в нос, но она поймала его губы своими, словно хотела доказать ему, что она все равно будет ему женой, - а потом несколько недель дичилась и пряталась, прогоняла Лео, если он заставал ее кормящей малышку, стала приходить к нему ночью, словно внушив себе, что при ребенке этим заниматься нельзя, – а в его спальне постоянно вздрагивала и прислушивалась, пытаясь расслышать, не проснулась ли маленькая Лия в соседней комнате, и злилась на себя, что все портит, и смущалась, и отворачивалась.

- У меня все опять не так, накосяк и навыворот, - сердито сказала Арья однажды, словно она вернулась в те детские годы, когда она дулась на Сансу, на септу Мордейн и на всех остальных за то, что она же сама не умеет шить, и считала, что мир надо как-нибудь переделать. Теперь она понимала, что мир переделать нельзя, что она любит свою девочку и хочет рожать еще детей, и для Лео, и для себя, но почему же у нее все так неправильно?

- У тебя все так, как нужно, - успокоил ее Лео, он наконец проник в спальню Арьи, и они сидели на полу у камина, пока их дочка спала. – Ты просто мама первенца, хорошая и беспокойная.

- Мама первенца Санса, - обиженно сказала Арья. – А я только и придумала, что назвать девочку почти таким же именем, как тебя.

- Я очень рад, что у меня теперь есть дочка, - ответил Лео, все-таки Арья всегда будет младшенькой и милой, пусть даже она и обидится, если узнает, что он так ее про себя зовет. – Ну давай, вали всю ерунду сразу: что я не должен целовать тебя там, чтобы не увидеть, как тебя зашили; что у тебя, наверно, мало молока, потому что столько в груди помещается; что я не стану целовать твою грудь, если увижу, как ты кормишь малышку. Я не смогу тебя разубедить, если ты будешь молчать – ну разве что по-другому язык использовать.

- Ну почему ты всегда все знаешь? – насупилась Арья, словно ребенок, который вот-вот заплачет, и Лео начал целовать ее лицо, потом ее шею, потом спустился ниже, и наконец Арья снова ему все позволила, и сама стала прежней, даже оказалось, что они так ребенка не разбудят.

- Ну я правда с самого детства думала, что Санса нарожает кучу девчонок и будет учить их вышивке, - призналась Арья, ненадолго отрываясь от Лео. – А я, если уж придется выходить замуж, нарожаю мальчуганов и буду с ними лазать по деревьям и учить их стрелять из лука.

- Может быть, так и будет, - улыбнулся Лео. – Они все будут расти вместе, не нужно их делить.

- Слушай, - начала через четверть часа Арья, когда они уже лежали на полу в обнимку, немного запнулась, но все-таки спросила то, что раньше спросить не решалась, а теперь наконец смогла, раз уж снова все хорошо, и она по-прежнему для Лео молодая жена и юная любовница, а не мамаша с ребенком. – А ты правда меня хотел, когда я была вот с таким вот брюхом?

- Правда, - уверенно сказал Лео, но остальное чуть придержал: что он любит ее не только девушкой, но и женщиной: и беременной, и кормящей. В конце концов, Арье еще не исполнилось двадцать, он ей потом это скажет, когда ее уже можно будет назвать женщиной, и она не подумает от этого, что она плохо выглядит. – Ну необычно же.

- Может, тебе просто сзади нравится? – совсем уже не стесняясь, спросила озорная голая Арья и снова к Лео полезла, если Арью слишком развеселить, обязательно поплатишься, хотя Лео никогда не против такой расплаты. – Что же ты мне за все эти годы ни разу не сказал?

В тот вечер, когда Мира тщетно пыталась вырвать из транса замершего за столом своей каюты Брана, Лионель не томился никакими предчувствиями, а думал о том, что Станнис наконец сделал свою войну прибыльной, закрепился на Ступенях и, после взятия Тироша и разгрома флота Волантиса, Вестерос наконец стал господствовать над южными морями и контролировать торговые пути, идущие с севера на юг. Новым богатством надо было хорошо распорядиться, и мысли хозяина своей земли занимали Лионеля настолько, что, когда он увидел Сансу и Арью, сидящих на пятках на его постели, он сначала подумал, что они зашли поговорить о пошлинах, взымаемых ими с прошлого месяца на Ступенях, - Арья последнее время сильно помогала сестре. Конечно, сразу после этого он вспомнил первую брачную ночь, и подумал, как и положено молодому мужчине, которому нет еще тридцати, не случится ли неожиданно сегодня то же самое, как бывало у них примерно раз в год, без повода и причин. Но ни Санса, ни Арья не обернулись к нему, когда он вошел, и, подойдя ближе, он увидел их белые глаза, как когда-то за Стеной.

Даже тогда Лионель оставил своих девочек в покое, решив, что они просто ищут своих волчиц, или одна волчица помогает другой, и они все разберутся без него. Лионель зашел вместо них к детям, возвращаясь, увидел Нимерию и Леди, бегущих по двору Красного замка, и только найдя Сансу и Арью в том же положении, понял, что в самом деле что-то случилось. В помощи нуждались не волчицы, уже пришедшие к хозяйкам; что-то случилось где-то намного дальше, с Браном, или с Джоном, или с кем-то еще из волчьего круга.

Санса очнулась только перед рассветом, увидела неспящего Лионеля, который охранял их, как в самый первый раз, в палатке по дороге с Воющего перевала, и бросилась трясти сестру.

- Арья! – крикнула Санса испуганно, а Лионель подхватил осевшую Арью и нащупал на ее шее пульс. – Арья!

- Расскажи, что случилось, - спокойно, как в бою, велел Лионель.

- Это трудно объяснить, - призналась Санса, и Лионель заметил, что она сама выбилась из сил, его упрямая девочка, которая никогда не жалуется. – Бран воюет с Асшаем, не здесь, а как будто внутри или наверху. Ему пришлось нелегко, их намного больше, и вместе они сильнее, а некоторых их вещей даже он не знает. Мы все пытались помочь, дали ему отдохнуть, и в принципе нужно было просто держать то, что он оставил, не бояться и не обращать внимания. А Арья высунулась…

- Ты можешь ее увидеть? – спросил Лионель, смотря за тем, как Нимерия лижет бессильную руку Арьи, свесившуюся с кровати.

- Я сейчас не смогу, прости, - пробормотала Санса, ложась рядом с Арьей. – Бран вернулся, он сильнее нас всех… Он справится…

В эту ночь они спали как много лет назад за Стеной, положив свою маленькую Арью в середину, и проспали допоздна, проснувшись такими же бодрыми, как тогда – в них обоих было еще очень много сил, которые дремали в обычной жизни и просыпались в трудную минуту. Но Арья по-прежнему спала, спокойно и редко дыша, нежная, расслабленная и не желающая просыпаться.

- Где Бран? – спросил Лео и увидел, что глаза Сансы уже закатились, она уже ищет Брана.

- Он победил, - ответила Санса из транса. – Или, по крайней мере, на него больше не нападают. Он говорит, что Арья жива.

- Мы это видим, - сердито отозвался Лео, словно он разговаривал с Браном. – Где она? Когда она проснется?

- Бран не отвечает, - передала Санса, и Лео показалось, что она прячет в голосе обиду, а Санса надолго замолчала.

- Я не могу ее найти, - тихо сказала Санса. – А Бран ушел, он очень устал и тоже будет спать.

- Я бы его разбудил, - еще более сердито сказал Лео, и Санса отвела глаза в сторону и вниз, она всегда хотела, чтобы в семье был мир, и ей это удавалось, часто из-за того, что при ней никто не мог ссориться, все чувствовали себя виноватыми, так она огорчалась и просила помириться, чаще всего молча.

- Бран странный, - с трудом сказала Санса. – Он знает и видит больше нас, и ему иногда непонятны наши мысли. Или, может, он знает то, что мы бы знать не хотели. А я вот не знаю, что сказать Лие, когда онаспросит, где мама.

- Скажем, что мама спит, - решил Лионель, который старался говорить правду как можно чаще. – Даже приведем ее сюда – вдруг Арья проснется от ее прикосновения.

Маленькая Лианна не испугалась того, что мама спит, Арья действительно как будто крепко и спокойно спала, и Нимерия красиво лежала рядом, а вот Лео и Санса вскоре испугались: напоить Арью не получалось, никто из тех, кто услышал Сансу, ни Джон, ни Бенджен, не смогли Арью найти, а едкий, ворчливый и могущественный Бринден Риверс, так долго не только бывший Трехглазым Вороном, но и остававшийся человеком, несколько месяцев назад слился со своим чардревом – Санса вспомнила услышанную вчера в невидимом сражении от Брана странную фразу, что Риверс теперь он. Сейчас, без Риверса и без Брана, ни у кого даже не было идей, где Арья может быть: в каком-то животном? где-то в Асшае? еще дальше? вообще не здесь? Где бы она ни была, ей там, вероятно, не было плохо, ее лицо оставалось спокойным, но этот покой пугал своей неподвижностью.

Богороща, лишенная чардрева, как и все богорощи к югу от Перешейка, вряд ли могла бы помочь, а саженец чардрева, который привез Джон из-за Стены на их свадьбу и высадил вместе с ними в богороще, был еще тонок и слаб – и Санса припомнила, как Бран, приехав два года назад, рассказывал со своим странным юмором, что он возил за собой чардрева в кадках, но они вяли и чернели каждый раз, когда он пытался восстановить свои силы их энергией.

Весь день Лионель и Санса пытались вести себя как обычно, занимались намеченными на этот день делами, только немного избегали лорда Эддарда, как нашкодившие дети, и оба не могли перестать думать об Арье, как ни старались не мучить себя и даже увериться, что к их возвращению она, может быть, и очнется.

Вечером, когда Арья так и не пришла в себя, было решено проснуться среди ночи и все-таки отнести Арью в богорощу, тайком, чтобы не обеспокоить Эддарда.

- Если ничего не изменится, поедем на остров Ликов, - попытался успокоить Сансу Лионель, хотя и понимал сам, что дает ей ложную надежду, но Санса произнесла вслух скрываемую им правду.

- Мы не довезем ее, - сказала в отчаянии Санса, сжав кулаки. – Ни по земле, ни по реке – она не проживет столько без воды. Мы даже напоить ее не можем.

- Мы спросим мейстеров, - пообещал Лионель, он никогда не сдавался, хотя сейчас ему казалось, что даже гореть и умирать на горе Соленой рядом с Суровым домом было легче. Ему так четко представилась долгая жизнь без Арьи, и вспомнились слова похмельного отца о Лианне, сестре Эддарда: «кто-то отнял ее у меня, и все Семь Королевств не могут заполнить ту пустоту, что осталась после нее» - так и они с Сансой будут долгие годы жить рядом с пустотой, если Арья не вернется к ним оттуда, где она сейчас заблудилась. Лионелю судьба отмеряла куда больше счастья, чем его отцу: десять лет Арья была с ним рядом, столько же прошло от воцарения Эйгона до гибели Рейнис, так много и так мало, – Лео взглянул на лежащую на его кровати Арью и на секунду сдался боли.

- Надеюсь, что там, где она будет нас ждать, время течет куда быстрее, чем здесь, - просто сказал Лионель, и Санса разрыдалась, закрыв лицо руками: гнулась сейчас даже бывшая в ее характере сталь, вынесшая долгую войну с Иными.

- Нам нужно поспать хотя бы несколько часов, - решил Лионель, совладав с собой. – Потом мы разбудим мейстеров, отнесем Арью в богорощу – и, если нужно, вышлем вперед воронов, чтобы нам готовили по дороге лошадей. Всего триста миль – может быть, справимся и за пять дней, если поменьше спать. И обязательно найдем Тороса.

Лео и Санса опять легли по обе стороны от Арьи, как в прошлую ночь, и ее голова бессильно скатилась Лео на плечо, напомнив ему ту ночь по дороге к Воющему перевалу, когда он принес Арью в их с Сансой постель, состоявшую тогда из двух одеял на ледяном камне. А Санса вспоминала еще более давние времена, замок сэра Дарри, где ее любимый мальчишка защищал от Серсеи волчицу Сансы и опустился на колено перед обиженной на него Арьей, прося прощения, словно Серсее назло, потому что та считала пострадавшей стороной только свою ланнистерскую гордость. Сколько тогда в жизни Сансы он отстоял: и ее любовь, и ее дар, и, конечно, ее Леди, и сколько еще раз он спасал их обеих: и ее, и сестру, – Санса и теперь верила, что Лео найдет выход, и уснула, взяв его за руку и прижавшись к Арье. А Лео долго не мог уснуть, обнимая Арью и пытаясь ее согреть, ему все казалось, что она мерзнет и становится все холодней.

Бран проснулся среди ночи, проспав перед этим весь день, ласково и совсем по-человечески тронул за руку прикорнувшую рядом Миру и вдруг вздрогнул и снова завел глаза, перед этим так искренне охнув, что проснувшаяся от его прикосновения Мира даже не обиделась, снова увидев перед собой не любимое лицо, а бездушные белые глаза колдуна.

Бран вернулся через несколько минут, и Мире показалось, что за эту ночь он стал взрослей, печальнее и проще.

- Я виноват, - с горечью сказал Бран. – Перед своей семьей, перед тобой и, наверно, много перед кем еще. Вчера Арья сильно пострадала из-за меня, когда они все бросились мне на выручку, но я видел, что она будет жить еще очень долго, и сделал только то, что хотел сделать: сломал асшайцев, а потом ушел – она же жива и будет жить, я думал, что ее не надо спасать. А теперь я присмотрелся к ее судьбе, там такая маленькая петелька, сутки или двое, которые она будет почти как мертвая. И я побывал сейчас у них в Королевской гавани – сколько же боли принесли им эти маленькие сутки, которые я не заметил! Я же сразу должен был помочь, а теперь они больше надеются на чардрева острова Ликов, на своих лошадей и на Тороса, а вовсе не на меня.

- Ты и так исхудал до костей, - попыталась успокоить Брана Мира, хотя она, конечно, была с ним полностью согласна: слишком часто Бран смотрит на мир с такой высоты, что перестает различать людей – в том смысле, что не видит, что они люди, а не линии, не пешки и не безликие силы.

Бран снова быстро закатил глаза и тут же вернулся, его колдовское время, наверно, текло тоже иначе, не так, как обычное.

- Бенджен спит, - сообщил Бран немного сухо и только через несколько слов его голос снова стал человеческим. – И Санса спит, а перед ней я виноват больше всего. А Джон сидит в Твердыне Ночи мрачный как грозовое облако, ожидая сбора подвластных ему колдунов из-за Стены, и Игритт не отходит от него почти с самого утра. Они меня вроде бы простили. Пусть Санса спит, я утром опять попытаюсь.

- Бран, ты как маленький, - вдруг рассмеялась Мира и быстро поцеловала его. – Если Арья очнулась, конечно, никто из них уже не спит. Дай им четверть часа, чтобы проплакались, как я вчера, когда ты вернулся, и иди замаливать грехи.

- Ты думаешь? – всерьез удивился Бран и вдруг спросил: - Ты выйдешь за меня замуж? – а Мира опять рассмеялась.

- Ой, - вздохнула Мира, быстро перестав смеяться, чтобы Бран не обиделся. – Помнишь, тринадцать месяцев назад, когда мы на Летних островах нашли шамана? Мне такая свадьба даже понравилась, и вся твоя команда была за нас рада.

- А, - вспомнил Бран, он, похоже, был о магических способностях шамана невысокого мнения. – Мы скоро пойдем на север, у нас в Винтерфелле хорошее чардрево.

- И ты даже познакомишься с моим отцом? – подшутила над Браном Мира, а он снова ее удивил тем, что было для него естественно, а для нее все-таки странно, в какой бы семье она ни выросла.

- Я и сейчас могу, его всегда хорошо видно, - пожал плечами Бран и все же понял, что Мира имела в виду не это.

- Знаешь, - не по возрасту серьезно сказал восемнадцатилетний Бран, думая свои новые мысли, - я сегодня понял, что мы созданы слабыми и маленькими, чтобы мы могли радоваться мелочам и минутам, и это, получается, очень важно. Я подумаю еще, мне кажется, что, если я начну приглядываться к мелочам в других судьбах, я вроде как подглядывать буду, а я так не хочу – а если не начну, я опять все сделаю нехорошо, как только что вышло с Арьей.

- А ты попробуй просто почувствовать, как надо и когда, мой чародей, - весело сказала Мира. – Ты, может, уже забыл, но мы, которые все остальные, угадываем, что ждут от нас другие, не залезая им в голову. Вот и ты давай как-то так.

Арья очнулась вскоре после того, как проснулся Бран, она даже не поняла, как освободилась и откуда, только почувствовала, что мир вокруг прежний, что спящий рядом Лео обнимает ее, и тихо его позвала в темноте – а потом не выдержала, перекатила его на спину и легла плашмя сверху.

- Я так испугалась, - призналась Арья, целуя его лицо, и почувствовала, что сейчас будет плакать, как в раннем-раннем детстве, когда она больно падала, потом вставала, добегала до отца или до матери и только тогда принималась реветь. – Я же думала, что я тебя никогда больше не увижу.

Санса, конечно, сразу же проснулась, услышав Арью, но решила подождать, когда Арья наговорится и наобнимается с Лео. Сансе, как ни странно, снилось что-то хорошее, потому что тот, кто выше нас всех и кого не может поймать за бороду даже Бран, по ночам лечит раненые сердца, которые становятся от страданий легкими и взлетают к нему ближе всего. И Санса почувствовала уверенность, которую нельзя добыть ни умом, ни колдовством, а только получить даром: уверенность в том, что они трое останутся навсегда вместе не только в этом мире, но и после – будь то в Чертогах Зимы, или за Закатным морем, или в обителях Отца, или в Свете Рглора – там, где нет никакой тьмы, а есть только любовь.