Серебряные фонтаны [Биверли Хьюздон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Биверли Хьюздон Серебряные фонтаны

Зачем, тебе о сделанном жалеть?

У розы есть шипы, луна и солнце — в пятнах,

Бутон нежнейший гложет гадкий червь,

Таится ил в серебряных фонтанах.

Все люди грешны, грешен даже я...

Шекспир, сонет 35

Глава первая

Бельгрэйв-сквер, Лондон, апрель 1916

В этот вечер он подарил мне розы.

Я ждала его весь вечер, а он пришел поздно — но я не обратила на это внимания, потому что держала на руках мою малышку. Ее тоже звали Розой — чудеснейший дар из тех, какие он когда-либо преподносил мне. За неделю после рождения она немного выросла и с каждым днем становилась все красивее.

Наклонив голову, я вдохнула ее сладкий запах и прошептала:

— О, моя Роза, ты станешь красавицей — прекраснейшее дитя из всех, которых я когда-либо видела.

Ее светлые глазки таращились на меня, пока я шепталась с ней, рассказывала ей о своей любви. Затем, угнездившись у моего сердца, она опустила темные полумесяцы ресниц на пухлые щечки — и заснула. О, я любила ее, как же я любила ее!

Она не проснулась, когда вошел Лео. Я улыбнулась ему поверх ее головки, он подошел ближе и остановился, гладя на нас обеих. Очень осторожно я повернула руки так, чтобы он мог, разглядеть ее получше.

— Смотри, разве она не красавица?

— Да, она красива. — Я услышала нежность в его голосе — он любил ее, как и я. Затем он спросил: — А как ты, Эми?

— Спасибо, Лео, я бодра и здорова. Этот доктор слишком много суетится, — я собиралась расспросить его о поездке, но он опередил меня.

— Я вернулся с подарком для тебя. — Лео подошел к оставленному на столе пакету и начал его развертывать.

Добравшись до продолговатого деревянного ящичка, он открыл крышку и вынул оттуда розы. Наконец я поняла, что это такое — это был новый сорт золотистой розы, который Лео вывел сам.

— Но для них слишком рано — сейчас только апрель! — воскликнула я.

— В прошлом году я перенес один куст в теплицу и дал Хиксу распоряжение телеграфировать мне, когда на нем появятся бутоны, — он встряхнул розы, чтобы они расправились, и протянул их мне. — Это для тебя, Эми.

Поместив мою малышку на сгиб руки, я протянула другую руку и приняла от него цветы.

— Спасибо, Лео, спасибо, — поднеся розы к лицу, я вдохнула их тонкий лимонный запах, а затем опустила их пониже, чтобы полюбоваться шелковой бахромой золотистых лепестков. — Эта роза слишком красива, чтобы не иметь названия.

Серые косящие глаза Лео, решительно заглянули в мои.

— Да, у нее есть имя — я окрестил ее этим вечером.

— Тогда — как она называется?

Улыбка медленно проступала на губах Лео, пока он говорил мне:

— Эми, графиня Ворминстерская.

Я была потрясена. Я всегда любила розы, с тех пор как маленькой девочкой приплясывала вокруг своего дедушки и требовала, чтобы он назвал мне каждую розу, росшую в саду нашего коттеджа. Теперь у меня была роза, названная моим именем! Я чувствовала, как мое лицо светится от радости, когда взглянула на мужчину, который преподнес мне такой чудесный дар. И тогда я увидела это — вспышку любви и влечения в его глазах.

В одно мгновение моя радость превратилась в боль и вину. Он вручил мне дивный подарок, но все, что я могла чувствовать в ответ — только благодарность. Я увидела, как неуверенный проблеск надежды в его косящих глазах начал блекнуть и угасать, и не могла вынести этого. Глядя на розы, его прекрасные розы, я прошептала:

— Они прекрасны, я никогда не видела роз прекраснее этих.

Лео ответил, теперь его голос был тяжелым и безрадостным.

— Я рад... что они тебе понравились.

Я повторила снова, впустую:

— Да-да, они мне понравились, — и поняла, что это прозвучало так — нравятся, но я не люблю. Не люблю.

Мой муж тоже понял это, его рука опустилась в едва заметном, безнадежном жесте.

— Осторожнее, Эми, у них есть шипы.

— Знаю, — взглянула я на него. — Дедушка говорил мне об этом, когда я была еще маленькой девочкой. Я помню, как он говорил, что розы похожи на саму жизнь. Радость и печаль, наслаждение и боль — все это соединено вместе, как цветы вьюнка на колючей изгороди.

— А я — колючая изгородь, — он произнес так тихо, что я едва расслышала его.

— Нет-нет, я... — мой голос ослабел и замер. Что я могла сказать ему? Что я не люблю его, как жена должна любить своего мужа? Он это знал.

Наступило молчание, которое тянулось и тянулось, пока не было нарушено сопящим звуком — Роза проснулась. Я отложила золотистые розы и подняла ее повыше, прижимая к сердцу. Она уткнулась мне в блузку, я быстро расстегнула пуговицы и дала ей грудь. Лео сел напротив меня, не говоря ни слова, но, наблюдая — наблюдая, как я кормлю ребенка, в котором он пытался отказать мне. Чуть позже. Когда, ее ровное посасывание замедлилось, я взглянула на него и сказала:

— Она и впрямь голодна. Я кормила ее незадолго до твоего прихода, но она любит свое молочко, моя Роза.

Лео заставил себя улыбнуться моим словам, и я улыбнулась в ответ.

— Она выглядит... цветущей, — чуть заикаясь, сказал он.

— Она уже наелась — хочешь подержать ее? — предложила я. Подняв малышку, я заглянула в ее светлые глазки. — А теперь, моя Роза, твой папа хочет пожелать тебе спокойной ночи.

Лео взял у меня девочку и сел назад в кресло, придерживая ее на одной руке так, что мог смотреть прямо в ее лицо.

— Спокойной ночи, Роза.

Она икнула в ответ.

— Может быть, ты поднимешь ее, чтобы ей было легче отрыгнуть? — предложила я.

Он поднял Розу и уложил животом себе на плечо, осторожно, но крепко. Его широкая ладонь похлопывала по выпрямленной спинке малышки, пока та не издала тихое, удовлетворенное бурканье.

— Итак... папа у нас умная нянюшка? — ласково заговорил он с ней. — Так лучше, моя Роза? — его пальцы прикоснулись к гладкой кожице на ее шейке. — Кажется, у тебя уже появилась одна прелестная темная кудряшка.

— Больше, чем одна, — мой голос звучал гордостью, пока я говорила это мужу. — Сними с нее чепчик, если хочешь — здесь тепло от камина.

Широкие пальцы Лео потянули за ленту, распуская завязки перед тем, как снять с нее чепчик и положить на колени. Его покрытые темными волосами руки бережно погладили черные завитки на затылке девочки, ее ручонка потянулась к нему в ответ. Вдруг он поднял Розу кверху, так, что ее голова прислонилась к курчавым седым волосам на его виске. Маленькие пальчики потянулись к лицу Лео, ухватились за изгиб его ноздри, а я смотрела на них обоих — мою прекрасную, совершенную малышку, и скрюченного, горбатого мужчину, который был ее отцом.

Он взглянул на меня, теперь его глаза были мрачными.

— Ты устала, Эми. Я задержал тебя допоздна, — Лео встал и подошел ко мне, чтобы вернуть мою драгоценную доченьку. Дождавшись, пока она безопасно устроится на моих руках, он отпустил ее. Когда он отстранялся от меня, пальцы его правой руки задели мою — и он отдернул их, словно обжегшись. Уходя, он повторил: — Ты устала, Эми... тебе пора быть в постели.

— Пустяки, — быстро ответила я, — я и так целый день провожу в постели.

— Так и должно быть после родов.

Это напомнило мне ранее сказанное доктором. Тогда я была разочарована, но сейчас — почти рада этому.

— Тебе это сказал доктор?

— Да. Я немного... беспокоюсь... — привычное заикание было очень заметно в его голосе.

— О, моя температура скоро упадет, он только сказал...

— Конечно, он был совершенно прав. Даже если бы она у тебя не была высокой, с моей стороны было неосторожным входить в твою комнату после того, как я вернулся с работы в больничной палате, — вздохнул Лео. — Так много воспаленных ран у пациентов из Франции.

Франция, земля, где люди сражались и умирали, Слезы выступили на моих глазах, я не могла сдержать дрожь страха, потому что он тоже был там — человек, которого я любила.

Мой муж проковылял к камину.

— Ты замерзнешь, Эми, ты должна идти в постель. Я позвоню, миссис Чандлер, — пальцы Лео прикоснулись к кнопке звонка, но он медлил нажимать ее. — Тебе... понравились твои розы?

— Да, они прекрасны, — поспешно ответила я.

— Как... и ты... — приглушенно добавил он.

— Это прекраснейшие розы, я никогда не видела роз прекраснее, — повторила я. Когда он нажимал звонок, я увидела, как огонек надежды снова вспыхнул в его глазах — и угас. Пока он шел к двери, я подхватила розы свободной рукой, крича ему вслед: — Спасибо, Лео, спасибо! — но он не оглянулся.

Слезы душили меня, но, услышав снаружи шаги миссис Чандлер, а затем — тихий звук открываемой двери, я смахнула их прочь. Миссис Чандлер, бывшая няня самого Лео, приехала сюда из Истона, чтобы в течение месяца после рождения Розы ухаживать за мной и за малышкой. Сейчас она пришла в восторг от золотистых роз.

— Надо же, розы в апреле! Как, однако, было мудро со стороны его светлости перенести их в теплицу. — Когда я сказала ей, что роза названа моим именем, она восхищенно воскликнула: — Какая забота о вас, моя леди! Вам, наверное, это очень понравилось!

— Да, он так добр ко мне, — тихо ответила я.

— Это не доброта, — ее улыбка стала шире. — Это любовь, моя леди, — миссис Чандлер не видела, как я покраснела от сознания своей вины, потому что склонилась над бельевой корзиной, доставая чистые пеленки. Она подошла, чтобы перепеленать Розу. — Иди ко мне, моя маленькая девочка, — руки миссис Чандлер четко и уверенно пеленали ребенка. — А кто у нас здесь папина любимица? — Оглянувшись, она сказала мне: — Одно удовольствие было смотреть на его светлость на этой неделе. Он выглядел как пес с двумя хвостами — и оба виляли.

Миссис Чандлер вернула мне дочку, и я почувствовала теплое прикосновение ее руки к своему плечу.

— Моя леди, я не хочу позволять себе слишком много, однако, глядя на вас обоих, пока вы ждали эту славную девочку, я не могла помочь советом, но говорила себе — наконец-то они научатся заботиться друг о друге. — Я отвернулась к розам, она проследила мой взгляд: — Я сейчас же поставлю эти цветы в воду, а затем принесу их сюда. Говорят, что цветы, оставленные на ночь в комнате больного, вредны для здоровья, но, по-моему, они придадут вам бодрости в любое время.

Вскоре миссис Чандлер вернулась с вазой, полной чудесных золотистых роз Лео.

— Я поставлю их на стол, здесь вы сможете их видеть. Доброй ночи, моя леди. Да не забудьте позвонить, когда малышке потребуется сменить пеленки.

Я улыбнулась и поблагодарила ее, хотя мы обе знали, что я не позвоню. Мне нравилось самой заботиться о своей малышке. Кроме того, для меня не было привычным звонить служанкам — не так давно я сама была служанкой.

Дверь мягко закрылась за ней, и я осталась одна с моей спящей Розой. Она не могла видеть слез, бегущих по моим щекам, поэтому я не отирала их. Вся моя спокойная уверенность последних дней исчезла, отнятая розами — его подарком. До недавних пор я чувствовала себя так удобно с ним, мне нравилось его общество, я училась звать его Лео, а не «мой лорд». Кроме того, я училась заботиться о нем — в этом миссис Чандлер была права, — но забота еще не была любовью. Я сознавала разницу. А нынче вечером, глядя на мое лицо и ожидая моего ответа, он тоже сознавал эту разницу.

Горячие слезы вины и стыда жгли мои щеки. Я была так многим обязана Лео, но не могла дать ему любви, которой он жаждал — потому что она была отдана другому. Запах его роз принес в комнату атмосферу лета, а с летом пришли и воспоминания, воспоминания о золотой поре перед войной — воспоминания о Фрэнке.

Я не могла совладать с ними. Вдруг я словно перенеслась в то время, в Парк, к Фрэнку. Я видела его мальчишескую улыбку, слышала его дразнящий смех — внезапно Фрэнк побежал передо мной, высокий, стройный и юный. Я устремилась за ним, пока не увидела, что блестящий цилиндр накренился и упал с его гладких, светлых волос. Я наклонилась поднять цилиндр — и в этот миг поняла, что люблю Фрэнка, что буду любить его всегда.

Глава вторая

Наутро я проснулась, радуясь Розе — и Флоре. Элен, няня, привела мою старшую дочь, чтобы та пожелала мне доброго утра. Как только дверь открылась, Флора побежала по ковру к кровати. Вскарабкавшись на нее, она бросилась прямо ко мне в объятия. Я крепко обняла ее. Она казалась такой большой и крепкой по сравнению с новорожденной Розой. Флоре через месяц исполнялось три года, она выглядела настоящей маленькой леди, от розового атласного банта в волосах до белых детских туфелек на ногах. Она внезапно отскочила, высвободилась из моих объятий и начала прыгать по кровати.

— Осторожнее, леди Флора, — Элен протянула руку, чтобы удержать ее.

— Посмотри, Флора, посмотри на те розы, — быстро сказала я. Она обернулась, чтобы посмотреть на них. — Папа привез их прошлым вечером, прямо из Истона.

Голубые глаза Флоры вернулись к моему лицу.

— Папа приходил ко мне — перед завтраком, — важно сообщила она мне.

— Да, вы были еще в ночной рубашке, леди Флора, — улыбнулась Элен.

Флора энергично закивала головой, ее локоны засияли золотом на апрельском солнце — она была так красива. Улыбаясь от любви и гордости, я протянула к ней руку.

— Ты еще не пожелала доброго утра своей милой сестричке.

— Она не слышит. — Флора выпятила нижнюю губу и протянула руку к Розе, растопыренные пальцы почти коснулись лица малышки. Я быстро отвела ее руку назад.

— Она еще спит, нам лучше не беспокоить ее. Ты хочешь, Флора, чтобы мама прочитала тебе сказку?

Рот Флоры поджался в раздумье, затем она уверенно кивнула.

— Золушку. — Я открыла рот, но не успела сделать привычное напоминание, как она добавила: — Пожалуйста.

Мы обменялись с Элен улыбками, когда она подавала мне книгу сказок.

— Спасибо, Элен. Можешь идти.

— Позвоните мне, если она начнет шалить, моя леди. Я поблагодарила ее улыбкой и начала перелистывать книгу, чтобы найти выбранную на сегодня сказку. Когда Флора устроилась поудобнее, и плотно прижалась к моему боку, я начала читать:

— Давным-давно жил один джентльмен, который женился во второй раз, — я запнулась на мгновение, вспомнив, что я — тоже вторая жена, но нетерпеливое движение Флоры напомнило мне об обязанностях, и я продолжила: — ...на самой гордой и высокомерной женщине, какую только можно было представить...

Старшая сводная сестра безнадежно пыталась натянуть хрустальный башмачок на свою слишком большую ступню, когда в дверь спальни постучали. Флора вскинула голову и, едва дверь распахнулась, скатилась с кровати с криком:

— Тетя Ан'бел, тетя Ан'бел!

Высокая, стройная, темноволосая — и такая красивая, даже в своей безобразной униформе VAD[1], мисс Аннабел наклонилась, чтобы подхватить визжащую Флору на руки.

— Доброе утро, Флора. Как ты себя чувствуешь, Эми? — она не стала дожидаться ответа. — Я не могу задерживаться, у меня сегодня дежурство в депо — я опоздала прошлым вечером, а теперь снова проспала утром — после того, как я попила чая, эта негодная служанка позволила мне заснуть. Она, кажется, не понимает, что я на работе, — Аннабел отвела цепляющиеся ручки моей дочери. — Нет, Флора, я только зашла пожелать тебе доброго утра, как обещала, но мне нужно уходить.

— Тетя Ан'бел... — протестующе заныла Флора, но мисс Аннабел была непреклонной. — Ты должна быть хорошей девочкой и помнить, что есть бедные солдаты, которым плохо. Им нужна тетя Аннабел, чтобы отвезти их в госпиталь, где их положат в удобную кровать — и тогда твой папа будет заботиться о них. Я должна идти.

— Флора помашет до свидания... — умоляюще побежала за ней Флора.

У двери мисс Аннабел обернулась.

— Хорошо, ты можешь спуститься со мной вниз. Эми, я попрошу Тимса послать ее обратно с горничной, когда она проводит меня. — Моя дочь с победным криком ухватилась за ее руку. — Идем быстрее, я спешу, — она всегда спешила, эта мисс Аннабел.

Сейчас ее звали леди Квинхэм, но я все еще думала о ней как о мисс Аннабел, потому что так я запомнила ее, когда впервые пришла в Нетер Курт, служить ее личной горничной.

Флора всхлипывала, когда Берта привела ее назад, и поначалу оттолкнула мои протянутые руки.

— Тетя Ан'бел уехала, тетя Ан'бел уехала.

— Она вернется позже и зайдет к тебе в детскую. Ты знаешь, что она всегда выполняет свои обещания.

Флора нехотя позволила успокоить себя. Я взяла книгу со сказками и приглашающе раскрыла перед собой.

— Другую сказку, мама! — воскликнула Флора. Немного подумав, она добавила: — Пожалуйста.

— Какую ты хочешь, Флора? — спросила я, обняв ее.

— Про Зверя.

Я начала читать.

— Жил-был богатый купец, у него было шестеро детей — три сына и три дочери... — я едва заглядывала в слова, потому что знала наизусть всю историю «Красавицы и Зверя», которая была моей любимой сказкой еще с тех пор, как я девочкой жила в Борреле; а теперь я рассказывала ее своей дочери.

Флора слушала внимательно, но я скомкала конец, услышав, что проснулась Роза.

— Итак, потом они жили долго и счастливо... а вот и Элен, пришла взять тебя на прогулку.

— Не хочу уходить... — заупрямилась Флора.

Взглянув на Элен, я жестом показала на детскую кроватку.

— Леди Флора, — твердым голосом сказала Элен, — если мы не выйдем прямо сейчас, мы не увидим тех больших мальчиков в парке.

Флора надулась. Игнорируя протянутую руку Элен, она перекатилась через кровать и со стуком скатилась с другой стороны, а потом сама направилась к двери.

Миссис Чандлер с улыбкой закрыла ее за ними.

— В этом возрасте они такие проказницы — прямо мальчишки. Вот почему лучше обзаводиться ими, пока вы сами еще молоды, не так ли, моя леди? — Вдруг ее улыбка сменилась вспышкой смущения, которую она быстро замаскировала, обратив внимание на вазу с розами. — Пожалуй, я освежу их. Розы любят воду.

Мне было только восемнадцать, когда родилась Флора. Юный возраст, но достаточный, чтобы знать жизнь лучше. Со вздохом я потянулась к Розе и распустила завязки ее чепчика, чтобы погладить ее по нежному шелковистому пушку на головке — такому же мягкому и шелковистому, как черные волосы, покрывающие тело ее отца. Шерсть, как я назвала их однажды, но не такая, как у собаки, а гораздо мягче...

Миссис Чандлер прервала мои мысли, вновь поставив передо мной вазу. Мои глаза устремились на желтую розу — розу Красавицы, привязавшую ее к Зверю.

— Досадно, что его светлость сейчас не может навестить вас и вашу славную малышку, — вздохнула миссис Чандлер. — Вам, наверное, тоже досадно.

Ощущение вины вернулось, потому что я чувствовала не досаду, а облегчение. Мне не хотелось его видеть, мне не хотелось видеть его взгляд, полный безнадежного влечения. Я не могла выносить этот взгляд.

Но в этом была повинна я. Я так боялась во время ожидания Розы, а он был так добр ко мне, помогал, ободрял меня — и я очень старалась угодить ему. Я звала его по имени, я обращалась к нему особым голосом, тихим и мягким, и этим вызвала в нем надежду.

Если бы я только вспомнила волшебную сказку — то вспомнила бы, что единственным, чего хотел Зверь от Красавицы, была любовь. Но мне и в голову не приходило, что Лео захочет от меня того же, он никогда не хотел этого прежде. Все эти годы я училась заботиться о нем, уважать его и доверять ему, и мы были довольны вместе. Ох, почему он не мог удовлетвориться этим?


Я встала и оделась к чаю. После того как Роза получила свое, и заснула, я позвонила Элен, чтобы та вновь привела Флору, и мы начали играть с ней в спальне в Ноев ковчег. Я изображала огромного слона, который не хочет присоединяться к общей группе, поэтому Флора вцепилась мне в волосы, чтобы втащить меня наверх, и растрепала всю мою прическу. Конечно, она стала тянуть еще сильнее, пока мы смеющейся кучей не оказались на полу. Однако, когда в комнату вошла миссис Чандлер с чистым бельем, я представила себе, до чего же небрежно выгляжу, и быстро встала на ноги.

— Флора, мне нужно опять уложить мои волосы — иди сюда и помоги мне, — сказала я, взявшись за расческу.

Она забежала за туалетный столик и вскарабкалась на стул сзади меня, чтобы помочь мне выпутать застрявшие в волосах шпильки. Затем, когда я начала расчесывать волосы, она стала играть в свою любимую игру.

— Мама, посмотри, какой Флора построит замок. Мое ручное зеркальце заняло свое обычное место в центре сооружения, с одной стороны от него пристроился гребень, с другой — щетка для шляп. Я размашистыми движениями проводила расческой по волосам и наблюдала, как пухлые пальчики Флоры возятся с растяжкой для перчаток и обувным рожком, крюком для застегивания ботинок и синей вельветовой подушечкой для булавок. Когда все они кое-как встали на места, я полюбовалась работой дочери и напомнила:

— Пора принимать ванну, Флора. Сейчас сюда придет Элен.

Проигнорировав мое предупреждение, Флора схватила вторую растеску и потянулась было, за моей вешалкой для одежды, но тут насторожилась и подняла голову, услышав за дверью шаги Элен. Когда раздался стук в дверь, Флора побросала свои трофеи и попыталась скрыться под завесой моих волос. Я чувствовала, как ее дыхание щекочет мою шею, когда она спрятала голову у моего, плеча.

В зеркале я увидела улыбку Элен.

— Тетя Грэйс, здесь нет маленькой девочки? — спросила Элен миссис Чандлер.

Отражение миссис Чандлер озабоченно поджало губы.

— Я думала, Элен, что она здесь — но вдруг она куда-то исчезла. Я нигде ее не вижу.

— Во! — сияющее лицо Флоры вынырнуло из моих волос.

— Надо же!

— Подумать только — леди Флора все время была здесь, а я и не догадывалась!

С криком восторга Флора с размаху прыгнула мне на колени, а затем встала на них и потребовала:

— Хочу расчесать маме волосы.

Я дала ей расческу, и она начала копаться в моей голове. Элен подошла, чтобы направить ее руку.

— Нужно делать длинные плавные движения, тогда волосы у мамы расправятся и заблестят, — она вздохнула. — Если бы мои волосы хоть чуть-чуть вились...

— Мои волосы вьются, как у мамы, — заявила Флора. Она схватила один из своих светлых локонов и приложила к моим прядям — светло-желтый, бледно-золотистый, против моего темно-русого с золотым отливом. В зеркале я увидела, как обе женщины обменялись понимающими взглядами, затем миссис Чандлер заговорила, слишком поспешно:

— Элен, этим утром я получила письмо от Клары. Ей пришла еще одна открытка от молодого Джима Арнольда — из одного из этих городов, через которые они проходят во Франции.

— Клара, наверное, обрадовалась этому. Она упоминала, что у нее слабость к Джиму, — Элен подошла поближе, чтобы взглянуть на колыбель. — А как у нас сегодня поживает милая Роза, тетя Грэйс?

— Весела как птичка — она девушка с хорошим нравом. Однако она немножко нервничает, принимая ванну. Она любит брыкаться, когда я опускаю ее туда. Ты не забыла, Элен, что через месяц я передам ее тебе?

— Да, я помню.

Мое сердце упало. Роза была моей малышкой, но ненадолго. Слишком скоро она исчезнет в детской. На мгновение я почти возненавидела Элен, но та была не виновата в том, что я должна буду одна остаться в большой, пустынной гостиной. Она была не повинна в том, что я — леди Ворминстер.

Я услышала лепет проснувшейся Розы и обернулась к ней. Миссис Чандлер предупреждающе взглянула на Элен, и та тут же твердо сказала моей старшей дочери:

— Пойдемте, леди Флора, пора принимать ванну. Пожелайте доброй ночи своей маме.

— Но...

— Леди Квинхэм говорила, что придет и расскажет вам сказку только после того, как вы примете ванну.

Когда Флора услышала это, ее протесты оборвались. Она обняла меня.

— Доброй ночи, мама.

Я поцеловала ее в мягкую щечку и погладила по волосам.

— Доброй ночи, моя Флора. — Как только дверь закрылась за ними, я потянулась к своей младшей дочери.

Едва я положила Розу обратно в кроватку и снова взялась за расческу, как услышала быстрые шаги, а за ними — отрывистое «тук-тук» мисс Аннабел.

— Как ты себя чувствуешь, Эми?

По ее быстрому отпускающему кивку миссис Чандлер пошла к двери.

— Может быть, вы выпьете чашку чая? — предложила я ей вслед.

Когда дверь за миссис Чандлер закрылась, мисс Аннабел неодобрительно покачала головой.

— Совершенно незачем было так говорить, Эми. Слуги всегда уходят на чашку чая к себе, тебе следует это знать. — Мисс Аннабел подошла ко мне сзади, ее глаза смотрели прямо в мои в зеркале. — Когда-то было наоборот, не так ли? Я сидела за туалетным столиком, а ты покорно стояла сзади — помнишь, Эми? — она внезапно выхватила расческу из моей руки. — Вы позволите причесать вас, моя леди? — согнув расческу в сверкающую серебряную дугу, она один раз провела по моим волосам, а затем вдруг швырнула ее на туалетный столик, так, что мои шпильки разлетелись по полированной поверхности.

— Ты помнишь, Эми, ты помнишь то лето? — ее голос дрожал, когда она спрашивала. — Лето, когда я стала выезжать? Я танцевала ночи напролет, а когда возвращалась домой, ты была здесь, дожидаясь меня, и твои быстрые умные пальцы расстегивали мою одежду, вынимали шпильки из моих волос, ухаживали за ними, расчесывали их — пока я удерживала себя, чтобы не прыгать и не кружиться от счастья, рассказывая тебе о потрясающем юноше, с которым я танцевала. А когда, наконец, ты провожала меня в постель, я ложилась туда, и он снился мне.

Помолчав мгновение, она снова спросила: — Ты хорошо спишь, Эми? Ты видишь сны про любовь при розах и лунном свете? — ее сверкающие глаза впились в мои в зеркале. — Ты их видишь? Но мне никогда не приходило в голову, что ты тоже видишь сны. Мне следовало бы догадаться об этом. Кроме того, двоюродный дед Томас говорил мне, он предупреждал меня, знаешь? «Эта ваша горничная, с ней будут заботы, вот увидите — она слишком хорошенькая». Но я не беспокоилась, я была слишком самоуверенна, глядя в зеркало, — мисс Аннабел нагнулась так, что оба наши лица отразились в зеркале. — Я видела в нем только свое собственное лицо. Ты всегда была в тени, позади меня — и я не смотрела на твое лицо. Только теперь я разглядела тебя — совершенные дуги твоих ресниц, твои мягкие, поблескивающие золотом глаза, твои блестящие волосы. Я не разглядела тебя тогда, хотя ты все время была рядом, созревала за моей спиной, словно летний персик за стеной, золотистый, готовый упасть в протянутые руки. — Я закрыла лицо руками, но все равно не могла не слышать боль и сожаление в ее шепоте: — Ох, Эми, если бы ты только осталась там — осталась в тени! Тогда бы ты придержала свои сны — а я придержала бы свои.

Я слышала слезы в ее голосе и хотела протянуть ей руку, но не могла. А затем стало слишком поздно — остался только звук двери, закрывшейся за ней.

Глава третья

Я не видела мисс Аннабел до следующего вечера. Когда она вошла в дверь моей комнаты, я взглянула на нее, но не могла прочесть выражения ее лица. Она остановилась передо мной, стройная и тонкая в глубоко-синем атласном платье, высоко держа красивую голову, поблескивающую брильянтовыми гребнями в глянцевых завитках зачесанных кверху волос.

— Как ты себя чувствуешь сегодня, Эми? — она подошла ближе. — Я поужинаю с Леонидасом перед уходом — с тех пор, как ему запретили входить к тебе в комнату, я составляю ему компанию. Эми, ты надеюсь, не придаешь значения тому, что я на время одолжила твоего мужа? В конце концов, он мой свекор.

— Нет, конечно, не придаю. Ему нравится твое общество.

— Да, по-моему, это так. Я должна идти — обещала Флоре, что поднимусь наверх, когда оденусь, чтобы показаться ей. Доброй ночи, Эми.

Мисс Аннабел исчезла в одно мгновение — она всегда была быстрой, смелой и самоуверенной. И Лео действительно получал удовольствие от беседы с ней. Было совсем иначе, когда он ужинал со мной — он просто сидел и слушал, как я болтаю о Флоре, о розах и тому подобном. Он делал короткие замечания в ответ, но никогда по-настоящему не разговаривал со мной, как с мисс Аннабел.

Внезапно я ухватилась за обрывок этой мысли, словно утопающий за соломинку — как же он мог полюбить меня, если никогда не разговаривал со мной? Если кого-то любишь, то хочешь разговаривать с ним, рассказывать ему все, как я рассказывала Фрэнку... я быстро прогнала эту мысль. Я не должна думать о нем, не должна. Но та, первая мысль сохранилась у меня. Я, наверное, не поняла выражения лица Лео, а особый взгляд, которым он посмотрел на меня, был просто результатом обманчивой игры света. Какой глупой я была, прочитав в нем так много — да, он подарил мне розы, но только потому, что знал, как я их люблю.

Но эта роза так много значила для него. Все-таки он потратил годы, чтобы вывести ее, и она была прекрасна. Ничего удивительного, что он дал ей мое имя. Дать розе имя жены — почти то же самое, что дать ей свое имя.

Теперь все стало очень простым — он вовсе не любил меня, у меня просто разыгралось воображение. Я всегда любила выдумывать мечты, еще с тех пор как была девочкой. Более того, я всегда была достаточно глупой, чтобы верить в них. Но теперь я стала старше и понятливее — за исключением того вечера, когда я опять стала глупой и внушила себе мысли о нежных чувствах Лео — из-за ничего!

Я чувствовала себя так, будто у меня гора свалилась с плеч — и вовремя, потому, что доктор, вызванный на следующий день, сказал, что моя температура упала и Лео снова может навещать меня по вечерам. Затем он добавил, покачав головой: «Но я по-прежнему настаиваю, чтобы не было никаких физических контактов. Даже поцелуев».

Даже поцелуев — но Лео никогда не целовал меня. Я родила от него ребенка, но он никогда не целовал меня, никогда. Я вспомнила его слова, сказанные мне после рождения Розы: «Ты должна сделать для нее все. Других не будет». Он совершенно ясно дал мне понять, что мы больше не будем жить как муж и жена — итак, теперь у меня было решающее доказательство. Как глупо с моей стороны было даже думать о чем-то другом!

Когда Лео пришел ко мне на следующий день, мои глаза все-таки испытующе устремились на его лицо — но он даже не взглянул на меня. Зачем ему было это делать, когда у него была новорожденная дочь, чтобы любить и обожать ее? Улыбаясь, я подняла Розу, чтобы он мог лучше разглядеть ее.

— Как ты себя чувствуешь, Эми?

— Спасибо, очень хорошо, — ответила я и твердо добавила, — Лео.

Я стала успокаиваться — Лео был таким же, как обычно, и, как всегда, дожидался, что заговорю я. Так я и сделала, рассказав ему, как чудесно вела себя Роза с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Она никогда не плачет.

— Ей редко нужно это делать, потому что все ее желания немедленно исполняются, — слегка улыбнулся он.

— Это — удовольствие для меня, — с улыбкой взглянула я на мою совершенную Розу.

Я подождала, не захочет ли он что-нибудь сказать сам, но, конечно, не дождалась. Почувствовав себя уверенней, я стала рассказывать, как Флора принесла сестричке свою любимую куклу — но забрала ее назад в ту минуту, когда Роза ухватилась за нее рукой! Он улыбнулся, и я спросила его:

— А чем ты занимался в последние дни, Лео?

— Я был очень занят в госпитале, — больше он ничего не сказал. Было очевидно, что он не хотел разговаривать со мной, а значит, вчерашний мой вывод был верен. Какое облегчение! Мне совершенно не хотелось слушать об этом госпитале — я знала, что Лео работает санитаром Красного Креста, но больше ничего не хотела об этом слышать. Я была трусихой и приходила в ужас от вида крови. Он это знал.

Миссис Чандлер вошла с кофейником на подносе, но, поставив его на столик, благоразумно ускользнула. Я нехотя уложила Розу в кроватку и налила себе и мужу кофе. Лео молча выпил две чашки, но теперь я снова чувствовала себя с ним свободнее и болтала за двоих, а он тоже казался довольным, сидя и слушая мою болтовню. Конечно, Роза захотела присоединиться к нам, поэтому я поставила чашку и взяла ее на руки.

На следующий вечер он пришел снова, а затем стал посещать нас каждый вечер, сидя и спокойно прихлебывая свой кофе, пока я делилась с ним новостями о Розе и Флоре. Когда Роза просыпалась, я давала ей грудь, а Лео молча наблюдал, как она сосет. Иногда я замечала выражение нежности на его лице — он любил ее так же сильно, как и я. И снова я повторяла себе, какой глупой я была в тот вечер, когда он подарил мне розы.

Я спряталась в свой маленький кокон, уютно завернувшись в любовь к дочерям, охранявшую меня от внешнего холода. Однако, каждый день перед чаем мисс Аннабел открывала дверь моей спальни и впускала в нее ледяной воздух, рассказывая о полевых госпиталях и носилках, больницах и раненых солдатах. Как-то однажды она сорвала с меня мой кокон. Сначала была всего лишь капля.

— Я рада, что наконец, занята полезным делом, — объявила мисс Аннабел, — и такое чувство не у меня одной. Эми, ты помнишь Лукаса Венна?

Да, я помнила его. Он был художником, который рисовал портрет мисс Аннабел в год, когда она стала выезжать. Я должна была ходить с ней к нему в студию, потому что в те предвоенные дни молодая леди никогда не выходила из дома без сопровождения, даже для визитов к мистеру Венну, которому тем летом исполнилось пятьдесят, а выглядел он еще старше, со своей широкой лысиной и щуплой грудью.

— Я встретила его сегодня — тебе ни за что не угадать, во что он был одет! — воодушевленно сказала мисс Аннабел.

Она выжидательно замолчала, поэтому я высказала предположение.

— В бархатный смокинг?

— Нет, совсем наоборот, — рассмеялась мисс Аннабел. — В мундир из грубой шерсти — цвета хаки! Он записался в RAMC[2]. Лукас Венн солдат — ты можешь себе это представить?

Я не могла себе этого представить.

— Может быть, он просто носит что-то похожее?

— Не будь дурочкой, Эми, ничего похожего не бывает. Он носит краги — огромные такие ботинки. У него даже есть нашивки — я не поверила своим глазам. А когда он снял шляпу, я едва совладала со своим лицом — на его лысой голове осталось лишь несколько клочков седых волос. Я знаю, в RAMC вступает множество людей и постарше, но не таких, как Лукас, и не в рядовые.

— Но у него всегда было плохое здоровье и больные руки!

— Ох, Эми, он ничуть не изменился, но его неврит, наконец, прошел — с тех пор, как он часами таскает носилки с ранеными. Он причислен к Третьему Лондонскому Округу в Вондсворте. А вот как мы с ним встретились — я привезла туда несколько человек, а Лукас, вместе с остальными, пришел перенести их. Мне было непонятно, как ему удалось уговорить военных, чтобы его взяли в армию, и я спросила его об этом перед расставанием. Он сказал, что это целая история, и он расскажет ее мне, когда у него будет больше времени. Я просто дождаться не могу, когда ее услышу.

Лицо мисс Аннабел изменилось и застыло. Она подошла к окну и остановилась, глядя на улицу.

— Один из его друзей тоже там, этот скульптор, Дервент Вуд. Вряд ли ты когда-нибудь видела его работы, хотя он — подлинный мастер в передаче сходства, — она обернулась и взглянула на меня. — Знаешь, Эми, что он делает сейчас своими удивительными пальцами? Он тоже придает сходство, но лицам, которых уже нет.

— Портретам на надгробиях? — прошептала я.

— О нет, Эми. Эти люди не мертвы — но их лица повреждены осколками снарядов во Франции. Поэтому Дервент Вуд делает для них маски — маски для красивых юношей, чья внешность изуродована, хотя они еще живы. — Меня затрясло, мисс Аннабел заметила это, — Эми, ты не представляешь, что современное оружие может сделать с человеком. Эти бедные парни так искалечены, что не хотят появляться на улице в дневное время. Даже в их собственных семьях не хотят глядеть на них. Поэтому мистер Вуд, или сержант Вуд, как его теперь называют, делает маски из тончайшего металла и разрисовывает их — глаза, носы, рты — все нарисованное. Лукас взял меня в студию, где на стенах висели фотографии «до» и «после». «До» были так невообразимо ужасны, — она содрогнулась. — Подумать только, эти люди получили такие раны и выжили.

— Это ужасно, ужасно!

Мисс Аннабел взглянула на часы.

— Господи, уже пора? Эми, я должна лететь — я обещала Флоре почитать сказку перед уходом, — однако у двери она оглянулась и сказала: — Эми, глядя на эти фотографии, я подумала о Леонидасе. Если бы только он пошел и посмотрел на эти картинки, возможно, это помогло бы ему избавиться от неловкости. Он так поглощен собственным уродством, но оно не сравнимо, абсолютно не сравнимо с тем, с чем приходится жить этим бедным душам. В конце концов, нельзя же все время носить маску?

После ее ухода я долго лежала, дрожа от холода. Эти бедные юноши!


Доктор объявил мне, что скоро я смогу вставать к завтраку. Он сказал, что я превосходно восстановилась после родов и в недалеком будущем смогу спускаться вниз и снова сидеть в гостиной. Но мне не хотелось этого из-за Розы. Слишком близок был конец моего послеродового периода, а затем мне придется отдать ее в детскую и вновь изображать из себя леди Ворминстер.

У меня не было выбора — я ведь была леди Ворминстер, — но все-таки мы могли провести эти первые драгоценные дни вместе, и я решила не терять из них ни единой минуты.

На следующее утро после завтрака я уложила дремлющую Розу в кроватку и встала. Едва я закончила укладывать волосы, как ко мне вошла горничная Берта.

— Моя леди, мистер Тимc спрашивает, можно ли ему обратиться к вам.

Подойдя к двери, я увидела обеспокоенное лицо дворецкого.

— Моя леди, внизу лорд Квинхэм.

— Но... его там не может быть... он во Франции! — недоверчиво взглянула я на мистера Тимса.

— Нет, моя леди, сейчас он внизу и спрашивает ее светлость, а она ушла полчаса назад. Я сказал, что ее нет дома, но он говорит, что должен увидеться с ней, — старые суставы Тимса затрещали, когда он в волнении сжал пальцы. — Я совсем не знаю, что делать — его светлость ушел в госпиталь, а младший его светлость спрашивал только леди Квинхэм и не поверил мне, когда я сказал, что ее нет дома.

— Я оденусь и спущусь вниз, — сказала я.

— Но, моя леди, — раздался сзади голос миссис Чандлер, — прошло только две недели с тех пор, как родилась малышка. Вам еще рано спускаться вниз.

— Я прекрасно себя чувствую и пойду туда. Наступило молчание. Глаза мистера Тимса озабоченно уставились на меня.

— Моя леди, если можно...

— Может быть, вы обопретесь на руку Берты... — нехотя сказала миссис Чандлер.

— Не нужно, — отказалась я. — Все-таки я уже неделю как сама хожу в ванную комнату.

Однако, когда я начала спускаться вниз по лестнице, мои ноги задрожали. Я крепко ухватилась за служанку и заставила себя идти быстрее, за мной шли дворецкий и горничная. Фрэнк прилетел в Лондон и зашел к нам, пока шли приготовления к отлету, но мне все еще не верилось в это. Я знала, что еще несколько месяцев он не должен был появиться здесь. Но когда мои подгибающиеся ноги преодолели последние несколько ступенек, в открытую дверь библиотеки я увидела фигуру в хаки, стоявшую лицом к камину. Утреннее солнце освещало гладко причесанную, красивую голову и стройную спину мужчины, который был мужем мисс Аннабел, сыном лорда Ворминстера... и отцом моей дочери Флоры.

Я не могла оторвать от него глаз, мое сердце стучало, ноги дрожали так, что я с трудом заставила их спуститься с последней ступеньки в холл. Внизу я споткнулась. Услышав меня, Фрэнк обернулся, его лицо осветилось радостью, но когда он увидел, кто к нему вышел, его глаза разочарованно погасли.

— А, это ты, Эми. А я подумал... — он пожал плечами и слегка улыбнулся, когда я вошла в комнату. — Я не ожидал, что ты в городе. Флора с тобой?

— Да, она наверху в детской.

— Ладно, по крайней мере, погляжу хоть на нее. Но, Эми, — Фрэнк подошел ближе, я увидела тени под его глазами и морщины усталости, прорезавшие лицо, — мне нужно повидать Аннабел — просто необходимо. Где она?

— Сейчас она развозит раненых по госпиталям, — сказала я. — Она недавно ушла, чуть больше получаса назад.

— Проклятье! Я знал, что она в городе, и надеялся, что в это время наверняка застану ее дома.

— Я думала, ты во Франции, — прошептала я.

— Я и был там еще прошлой ночью. Но меня временно назначили на связь с французами, и власти вдруг решили послать меня сюда с отчетом о недавних военных действиях, — он на мгновение закрыл глаза. — Боже — Верден! Я никогда не видел ничего подобного. Немцы растерзали сердце моей прекрасной Франции. Если бы маман была жива и увидела ее сейчас! В общем, я попросился на самый ранний рейс, поэтому местные офицеры не ждут меня еще пару часов. Я и подумал, что если сначала приду сюда, то застану Аннабел дома.

Он выглядел таким несчастным, и я сказала:

— В час дня она всегда ходит обедать в свой клуб.

— Спасибо, Эми, славная девочка, — лицо Фрэнка просветлело. — Пожалуй, сейчас я поднимусь и несколько минут побуду с Флорой, а затем пойду прямо в военное ведомство и добьюсь, чтобы там приняли меня пораньше — что-нибудь придумаю, — и тогда я смогу пообедать с ней, — он улыбнулся мне, и мое сердце остановилось на мгновение. — В конце концов, я получил уже неожиданное удовольствие увидеть тебя. Фрэнк подошел ближе.

— Подумать только, еще вчера я был там! Словно заснул в аду, а проснувшись, увидел светлого ангела, парящего надо мной, если не брать во внимание, что ты не ангел, а, Эми? Ты настоящая женщина из плоти и крови, я это знаю, так ведь? — я почувствовала, что мое лицо пылает все жарче и жарче. — Ты покраснела до самой макушки! — рассмеялся он, затем дразнящие нотки исчезли из его голоса. — Но, Эми, что ты делаешь в городе?

Я глубоко вздохнула.

— Я здесь, потому что дитя — мое дитя родилось в первый день этого месяца.

Фрэнк недоверчиво уставился на меня.

— Твое дитя? Его ребенок?

— Да, — поспешно сказала я, — она совершенна, она, совсем не скрюченная.

— Она?! Значит, его ребенок — девочка?!

— Да — прелестная, очаровательная малышка. Фрэнк глубоко вздохнул.

— Значит, он не получил сына?

— Лео очень рад, что у него еще одна дочка. Ничего, не ответив, Фрэнк пошел к двери.

— Сейчас я поднимусь наверх, посмотреть на свою дочь, — взявшись за дверную ручку, заявил он, затем оглянулся и добавил: — Да, Эми, если Аннабел вдруг почему-то вернется, не говори ей, что я был здесь, ладно? Я хочу сделать ей сюрприз.

Дверь плотно закрылась за Фрэнком, и я услышалаглухой стук его ботинок, поднимающихся по лестнице.

Глава четвертая

Я с трудом поднялась назад по лестнице. Когда я добралась доверху, мои ноги тряслись, словно я пробежала целую милю. Взволнованная миссис Чандлер вышла из моей спальни.

— Видите, я же знала, что вам нельзя спускаться вниз — слишком рано, вы белее снятого молока. Идите сюда и отдохните на диване.

Я была рада лечь и закрыть глаза — мне было невыносимо смотреть на нее. В ее беспокойстве я чувствовала осуждение.

— Он всего лишь хотел отыскать мисс Аннабел — леди Квинхэм, — сказала я. — Я должна была пойти и сказать ему, где она.

— Моя леди, я могла бы передать ему сообщение от вас, — голос миссис Чандлер был вежливым, но твердым. Конечно, она могла это сделать. У меня не было необходимости спускаться вниз. Но как я могла не пойти туда, если он прибыл из воюющей Франции, и всего лишь, на несколько коротких часов?

— Мне нужно немного вздремнуть, — устало сказала я миссис Чандлер. — Может быть, вам лучше спуститься вниз — я позвоню, если вы мне понадобитесь.

Она ушла. Как только дверь закрылась за ней, я потянулась к кроватке и вынула оттуда мою маленькую Розу, ища утешения в ее теплом тельце. Сила моих чувств так потрясла меня, что я почти жалела, что спустилась вниз. Я знала, что все еще люблю Фрэнка, хотя очень старалась не думать о нем. Я так старалась не выпускать его из клетки в моей голове, держа воспоминания за закрытой дверцей, но теперь встреча с ним освободила их, а я была слишком слаба, чтобы препятствовать этому. Пока я лежала на диване, они нахлынули вновь, золотые, как солнце, золотые, как, то лето, лето радости и надежды. Я снова видела Фрэнка в тот день в Гайд-парке, видела, как он вращает на указательном пальце ручку элегантного зонтика, вырезанную из слоновой кости, глядя на меня с улыбкой, сверкающей в синих глазах. Я снова ощущала его веселый смех, теплую силу его руки, сжимающей мою, когда он произносил эти магические слова: «Когда я снова увижусь с тобой, Эми?»

Вот так это и началось. Я должна была лучше понимать жизнь — моя бабушка объяснила мне, что хорошо, а что дурно. Но я думала, что Фрэнк любит меня, что я нужна ему, и отдала ему все — и согрешила. Так же, как в свое время согрешила и моя мать. На мгновение я снова стала ребенком и услышала дребезжащий, осуждающий голос бабушки: «Ты была, зачата во грехе и рождена во грехе. Ты — грешница». Я уткнулась лицом в подушку и заплакала.


Мисс Аннабел вернулась к чаю. Едва она вошла в дверь, как я увидела два розовеющих пятна гнева на ее щеках.

— Можете идти, миссис Чандлер, — резко сказала она. Как только за матерью Клары закрылась дверь, мисс Аннабел накинулась на меня с яростью фурии:

— Как ты могла, Эми, как ты могла? Ты знала, что я больше никогда не хочу его видеть — и все-таки рассказала ему, где найти меня! Он пришел в клуб, в столовую, сказал там, что будет обедать со мной — и, конечно, его впустили, — ведь мой муж вернулся с фронта. Я должна была сидеть и есть с ним на глазах у всех, делая вид, что ничего не случилось! — она подошла ближе, от ее гнева я вжалась в кресло. — Знаешь, что он посмел предложить мне? Чтобы мы оба все простили и забыли. Фрэнсис решил простить меня! В первую брачную ночь он подарил мне гонорею, которая безвозвратно погубила мое чрево, а теперь соизволил простить меня за то, что я вылечилась без его разрешения — какая наглость!

— Я уверена, что он никогда не хотел повредить тебе... Ее взбешенный голос оборвал мои слова.

— Как ты смеешь защищать его?! — мисс Аннабел замолчала на мгновение и вновь заговорила приглушенным, полным горечи голосом. — Наверное, тебе легче простить его — хотя и с тобой он обошелся в своей обычной безответственной манере, но, по крайней мере, твой ребенок жив. Ты все-таки осталась с ребенком. Но ты же знала, на что идешь, не так ли, Эми? Это была не первая брачная ночь — ты пошла к нему с открытыми глазами, — она, остановилась, гневно перевела дух и вновь начала обвинять меня. — Как же ты могла так бездумно зачать ребенка? Неужели ты даже не подумала о такой возможности? Что случилось бы с Флорой, если бы Леонидас не оказался человеком чести? — она не спускала с меня глаз, произнося эти слова. — Ответ мы знаем — потому что это постоянно случается. Тебя вышвырнули бы в работный дом, а ее отдали бы уличной нищенке!

Мне нечего было ответить. Каждое ее слово было правдой. Бросив на меня последний, презрительный взгляд, она резко повернулась и вышла. Я съежилась в кресле, слезы потекли по моим щекам. Фрэнк не хотел навредить ей, но навредил. Он был беспечным, он ни о чем не задумывался. Но я знала, что он никогда бы умышленно не повредил ей, потому что любил ее. Он всегда любил ее.

Когда Берта принесла мой поднос, я заставила себя есть и пить ради Розы, хотя все время переживала — как я расскажу об этом Лео? Но едва он вошел в мою комнату, я поняла, что в этом нет нужды — мисс Аннабел уже рассказала ему все. Его лицо было хмурым, как грозовая туча, он не сел, а остановился, нависая надо мной.

— Доктор позволил тебе спускаться вниз? — Лео знал ответ, но ждал, заставляя меня высказать его.

— Нет. Я...

— Так почему же ты пошла? — спросил он, сдерживая ярость.

— Он... лорд Квинхэм... он хотел узнать, где найти мисс Аннабел.

— Ты не имеешь права сообщать ему, где она бывает, если она не просила тебя об этом.

В панике я услышала собственные оправдания:

— Но она же — его жена.

Лео напрягся, заставив распрямиться, свои скрюченные плечи и сгорбленную спину. Каждое его слово полыхало гневом, когда он отвечал:

— Как... и ты... моя! — а затем горько добавил. — Несмотря на обстоятельства нашей свадьбы. — Лео замолчал, но только на мгновение, и вновь обвинил меня: — Ты разрешила ему видеться с Флорой.

— Он... он ее... — я не смогла закончить фразу, но невысказанное слово тяжело повисло в воздухе между нами.

— Она — моя дочь! — выкрикнул он. — По закону она моя! Я признал ее. У него нет никаких прав на нее. У них нет законного родства... — он оборвал речь, его лицо побагровело, потому что мы оба знали, что это неправда. По закону моя дочь была сестрой Фрэнка. Лео вдруг повернулся и заковылял прочь, хлопнув за собой дверью. Он даже не взглянул на Розу.

Меня трясло, не от его слов, а от силы его гнева. Я снова слышала ярость в его голосе, когда он кричал: «Она — моя дочь! По закону она моя!» Так и было, было — потому что он был моим мужем. Но я не переставала любить Фрэнка, как бы дурно это ни было. Вина отягощала и давила меня, потому что я поступила дурно, очень дурно — грешно. И этот грех был искуплен единственным человеком, который протянул руку помощи, чтобы спасти меня — человеком, который стал моим мужем.

Лео, не зашел ко мне вечером, но мисс Аннабел зашла. Она безостановочно двигалась по комнате, то, расправляя занавески, то, переставляя вазу с деревянными щепками для камина.

Наконец я нарушила молчание.

— Я очень сожалею, ужасно сожалею о том, что сказала ему, если вы не хотели, чтобы он знал...

Она обернулась ко мне.

— О, конечно, ты не удержалась, ты же влюблена в него до безумия. Ты всегда была от него без ума. Тем не менее, я не понимаю, как ты решилась уступить ему тогда. Ты никогда не была ветреной, не так ли, Эми? Я помню, мама одобрительно отзывалась о твоем поведении, пока не... — ее лицо застыло.

— Я знаю, что поступила дурно, — покорно согласилась я, — но, мисс Аннабел, в конце концов, я же не нарушила ни одну из заповедей. То, что я сделала — внебрачная связь, а не прелюбодеяние, не нарушение супружеской верности.

Голос мисс Аннабел звучал жесткой насмешкой, когда она отпарировала:

— Ты предала свое скромное происхождение, Эми. А к этому греху общество относится гораздо менее снисходительно.

Я вздрогнула, но продолжала защищаться.

— Но это же была всего одна ночь. И если бы вы не поссорились, если бы вы не вернули ему обручальное кольцо, я никогда бы не позволила ему сделать то, что он сделал тогда.

Ее лицо чуть смягчилось, затем она сказала уже спокойнее:

— Пожалуй, ты не позволила бы.

— А прежде, в Лондоне, — настаивала я, — я думала, что он ухаживает за мной. Я не знала тогда, что он был вашим лордом Квинхэмом — он разыгрывал меня, назвавшись мистером Дунном. Я была дурочкой и поверила — позже он говорил мне, что думал, будто я догадываюсь о правде.

— Правда? Он так сделал? — недоверчиво спросила она. — Как я уже говорила, Эми, ты доверчивее, чем я. По-моему, он наслаждался каждым мгновением этого обмана. Теперь, когда ты сказала мне это, я поняла, что он провел целое лето, подсмеиваясь исподтишка над нами обеими.

Мисс Аннабел подошла ближе.

— Эми, давай не будем из-за него ссориться. В конце концов, мы обе расплатились за то, что любили его. Теперь я чувствую только одно — мы не должны и дальше расплачиваться за это. Я-то, конечно, не буду — я усвоила урок. Любить Фрэнсиса больно, это ранит больше, чем я могла даже вообразить. Поэтому я никогда, никогда не повторю этой ошибки. — Я едва выдержала ее взгляд, когда она воскликнула: — Да, я любила его, но теперь я ненавижу его! — ее голос стал тише, она добавила: — Если у тебя есть разум, сделай то же самое.

— Нет! Я не могу...

— Даже после того, как он бросил тебя в беде?

— Нет, он никогда не намеревался этого делать, потому что знал, что я была помолвлена с Джо, Джо Демпстером, — я горестно покачала головой. — Он не предполагал, что я расскажу Джо правду. Он думал, что я выйду замуж за Джо как можно быстрее, — и Джо, не догадается, откуда взялась Флора.

— Так вот какое будущее ожидало бедняжку Флору! Он подвел и свою собственную дочь, — гнев внезапно исчез из голоса мисс Аннабел. — Жизнь порой бывает очень странной, не так ли? Я думала, что буду ненавидеть Флору, но этого нет. Наверное, потому, что она похожа на Фрэнсиса, когда тот был еще юным и невинным, — она улыбнулась — прежняя, юная мисс Аннабел на мгновение предстала передо мной. — Я рада, что Леонидас женился на тебе, чтобы спасти ее. Леонидас — хороший человек, Эми. От своей жены, он заслуживает большего, чем преданность. Я надеюсь, что ты поймешь это.

Когда она ушла, я заплакала рядом со спящей Розой.

Лео пришел ко мне вскоре после ужина. Он был задумчив и сердит, и даже отказался от кофе, который я робко предложила ему. Тогда я подала ему Розу, он немного подержал ее на руках и ласково поговорил с ней. Возвращая ее мне, он сказал, что я, уеду в Истон сразу же, как только закончится мой послеродовый месяц. Я не возражала, потому что теперь в Лондоне я боялась за своих дочерей.

Я боялась за них из-за того, что мне рассказала этим утром миссис Джонстон, домоправительница. Она невзлюбила меня с тех пор, как я впервые появилась в Истоне служить горничной у леди Квинхэм. Миссис Джонстон издавна вела дом в своей манере — медленно и лениво. Кроме того, она обожала выпить — поэтому ей не понравилось, когда на сцене появилась мисс Аннабел. А когда я вернулась туда, как леди Ворминстер, она вознегодовала еще больше — она и ее закадычная подруга миссис Проктер, повариха, которая умела хорошо стряпать, но обычно не утруждала себя этим.

В это утро миссис Джонстон настояла, чтобы ей позволили зайти ко мне в комнату, под предлогом, что ей нужно посоветоваться со мной, хотя никогда ранее со мной не советовалась — она слишком презирала меня. Более того, однажды, заметив, что я поблизости, она сказала миссис Проктер: «Во времена первой леди Ворминстер, святые времена — та была настоящей леди, та была...» — а затем обернулась ко мне в притворном удивлении: «Ох, я и не видела, что вы вошли. У вас ко мне дело... — и после долгой паузы нарочито подчеркнула: ...моя леди?» Поэтому я удивилась, что она пришла, и не сразу поняла, зачем.

— Немецкие цеппелины опять были здесь — они убивают людей каждую ночь с тех пор, как родилась дочь его светлости, — сказала мне миссис Джонстон.

— Как, в Лондоне?! — воскликнула я.

— Они бомбят Лондон, — покачала головой она. — Один из них даже был сбит нашими стрелками и упал в море, весь в огне. Несомненно, они прилетят опять, — она злорадно наблюдала за мной, потому что знала, что я трусиха.

Позже я спросила мисс Аннабел, правда ли это.

— Безусловно, — подтвердила она. — Они летают и в другие места — Шотландию, Норфолк. Восточная Англия пострадала больше — видимо, границы Восточной Англии, уязвимее. Но Леонидас взял с меня клятву молчать и приказал миссис Чандлер и остальной прислуге не говорить тебе ни слова. Он думал, что ты можешь испугаться.

— Я испугалась, — вздрогнула я.

— Боже, Эми, в Лондоне четыре миллиона человек, — засмеялась мисс Аннабел. — Почему ты воображаешь, что немцы попадут в тебя? — ее улыбка увяла. — Вспомни, насколько хуже несчастным раненым солдатам, которые даже в собственной столице не чувствуют себя в безопасности. Но тебе нечего беспокоиться, как только твой послеродовый период закончится, ты вернешься в Истон. Леонидас заботится о детях, и правильно — их незачем зря подвергать опасности.

— Он тоже вернется в Истон?

— Наверное, нет. Он записался добровольцем в Красный Крест и не может просто так порвать с ним.

— Но розы, его розы, они ведь скоро начнут расти...

— Эми, как ты можешь думать, что Леонидас бросит свое дело для того, чтобы провести лето, ухаживая за розами! — резко сказала мисс Аннабел. — Разве ты его совсем не понимаешь? По семейным традициям, если бы он был нормальным, то пошел бы служить в армию, едва став взрослым. Если бы даже он вышел в отставку по возрасту, то немедленно вернулся бы туда, как только разразилась эта война. Прошлым вечером, когда мы беседовали за ужином, он показал мне длинный список имен, где были все, с кем он учился в Итоне. Сейчас они все в униформе. Некоторые даже на десять лет старше его — они могут быть только в запасе, но и они сейчас служат королю и отечеству. Все, кроме бедного Леонидаса. Мне так его жаль! Какое унижение для человека с его родословной — не поддержать короля в такое время.

— Лорд Квинхэм в армии, — осмелилась сказать я.

— Конечно. Я перестала бы носить его имя, если бы его там не было, — лицо мисс Аннабел напряглось, в голосе послышались нотки гордости. — Фрэнсис исполняет свой долг и храбро сражается. Я не сомневаюсь на этот счет, — ее голос стал жестким. — Его патриотизм безупречен — порочна только его мораль.

— Но он любит вас, — сказала я.

Гнев и сожаление смешивались в голосе мисс Аннабел, когда она ответила:

— Эми, может быть, ты еще веришь в сказки со счастливыми концами, но я не верю.

Глава пятая

Четыре недели моего послеродового отпуска должны были закончиться в субботу, а в воскресенье мы собирались уехать в Уилтшир. Так решил Лео, а доктор с ним согласился. Мне хотелось, чтобы мои дочери были в безопасности вдали от города, но не хотелось расставаться с моей Розой. Последние драгоценные дни я нянчилась с ней сама, а потом ее заберут в детскую. Мысль о разлуке ужасала меня — как я перенесу это?

— Тетя Грэйс уже составила для нее хороший режим, — как-то упомянула Элен, — питаться каждые три часа — поэтому она быстро привыкнет, моя леди.

— Но она привыкла сосать чаще, — поспешно сказала я.

— Конечно, привыкла, — засмеялась Элен. — Мы все, любим выпить чашечку чая каждые десять минут, если есть возможность, не так ли? Но никакой необходимости в этом нет. — Я взглянула на мою красавицу Розу — верно, она не нуждалась в этом. Элен настаивала на своем: — Вы испортите ее, моя леди.

— Да, но... — я вздохнула.

Когда Элен увела Флору, я взяла Розу на руки, прижалась щекой к ее щечке и зашепталась с ней, высказывая, свою любовь. Ее маленькие ручки потянулись ко мне в ответ, и я обняла ее, потеснее, прижав к себе. Получалось, что я собиралась ее испортить, держа все время рядом с собой. В конце концов, если бы я вышла замуж за Джо Демпстера и жила бы в коттедже, я не смогла бы нянчиться с ней все время — нужно было бы готовить еду и прибираться в доме. Джо мне нравился, я уважала его, но не любила — все мои мысли летели к другому, которого я любила. Правда, я все равно должна была бы отдать моего ребенка в детскую, даже если бы моим мужем стал Фрэнк. Вдруг я поняла, куда завели меня мысли, и плотно захлопнула дверь в прошлое — отрезала свои воспоминания, забила их досками, как привыкла делать с детства. Но воспоминания не всегда оставались отрезанными. Иногда дверь приоткрывалась, они возвращались и вспыхивали в голове, оставляя меня ослабевшей и растерянной, пока мне не удавалось снова закрыть их внутри.

На этот раз мои воспоминания высвободила миссис Чандлер. Она сделала это неумышленно, она хотела помочь мне. Я сказала ей, что хочу выбрать материал для крестильной одежды Розы, пока мы еще не уехали из Лондона, и собираюсь пойти по магазинам в субботу.

Она была шокирована.

— Моя леди, вам не годится выходить из дома, пока вы не побываете в церкви.

— Но я не принадлежу к англиканской церкви, миссис Чандлер.

Миссис Чандлер была шокирована еще больше.

— Нет, моя леди, теперь так нельзя, — она решительно покачала головой. — Его светлость исповедует англиканскую веру, и вы тоже должны.

Поэтому в пятницу после обеда я была вынуждена оставить Розу, надеть пальто, шляпку и спуститься вниз с Бертой. Выйдя за наружную дверь, я остановилась и подставила лицо весеннему солнцу. Берта потянула меня за руку.

— Не теряйте времени, моя леди, идите прямо в церковь, иначе это принесет несчастье, — она понизила голос. — Женщина, вставшая после родов, нечиста, пока не побывает в церкви.

Но я не спешила, наслаждаясь прогулкой. Церковь была недалеко, на Итон-сквер, поэтому я оставила Розу спящей — я была уверена, что вернусь раньше, чем она проснется.

У портика нас ждал церковный служитель с квадратным покрывалом из белого хлопка в руках. Я сняла шляпку, последовала за ним в тихий полумрак церкви и опустилась на церковную скамью. Пастор вышел вперед и обратился ко мне:

— Боже Всемогущий по доброте своей дал вам благополучное разрешение от бремени и уберег вас от великой опасности родов...

Я содрогнулась, вспомнив, свои боль и страх во время родов, но заставила себя сосредоточиться, потому что он начал читать псалм за мое здравие.

— Угроза смерти витала надо мной, адовы муки терзали меня...

Адовы муки — эти слова сорвали дверь с моих воспоминаний. Я снова была в Борреле, в капелле, громкий, жесткий голос проповедника звучал у меня в ушах: «Вы будете гореть в адовом огне!» Пляшущее пламя, черти, выплясывающие древний танец зла — но пламя уже плясало между яблонями за коттеджем, когда я смотрела, как палили мою Димпси, смотрела, как черти с вилами подбрасывали солому в огонь, сжигающий ее красивую золотистую щетину. Я снова была ребенком, и слышала, как отчаянно скреблись ее связанные копытца, видела, как большой нож, полоснул по ее горлу, следила, как вытекает ее кровь, а вместе с ней уходит жизнь...

— Леди Ворминстер, вам дурно?

Кое-как я вырвалась из прошлого и смогла сдержать бьющую меня дрожь. Я выпила воды, которую мне подали, ее прохлада погасила пламя моих воспоминаний.

— Теперь вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы продолжать благодарственную службу, леди Ворминстер? — Благодарственную... Поблагодарить за Розу — я кивнула. — Восславим Господа...

Берта отвезла меня домой в кэбе и поддерживала под руку, пока я поднималась наверх. Однако, зайдя в спальню, я почти побежала к кроватке, чтобы взять на руки мою Розу. Миссис Чандлер не хотела посылать за Флорой, сказав, что я выгляжу бледной и должна отлежаться, но я настояла. Мне хотелось, чтобы обе мои дочери были рядом со мной. Я должна была любить их, заботиться о них, защищать их, и никогда не позволять им ни видеть то, что видела я, ни чувствовать то, что чувствовала я, когда бабушка заставила меня стоять и смотреть, как умирает моя Димпси.

Лео пришел ко мне рано, сразу же после чая.

— Тебе не следовало выходить сегодня после обеда, — в его голосе звучало обвинение. — Тимc, сказал мне, что ты едва поднялась наверх, когда вернулась, — он шагнул ко мне, — и сейчас ты не намного лучше выглядишь, — обвинение в его голосе сменилось озабоченностью. — Что случилось, Эми? Что тебя расстроило? Скажи мне, в чем дело.

Не успев остановить себя, я выпалила как испуганный ребенок:

— Я думала о Димпси.

— Димпси? — брови Лео вопросительно поднялись. Я вспомнила, что я уже не ребенок.

— Флора ждала тебя, — поспешно сказала я. — Может быть, ты зайдешь к ней? Она, наверное, слышала, как ты пришел.

— Но, Эми, ты так бледна, — нерешительно сказал он. — Ты уверена, что я не могу...

— Ничего страшного, — я не дала ему закончить. — Поднимись к Флоре.

Лео повернулся, и наконец ушел. К тому времени, когда он пришел ко мне после ужина, дверь в прошлое была заперта и заколочена наглухо.

— Как ты себя чувствуешь, Эми? — он сел в кресло, рассматривая мое лицо.

— Теперь хорошо, Лео — это был шок оттого, что я вышла в первый раз после родов.

— Грэйс Чандлер не должна была позволять тебе такое.

— Мне нужно было пойти в церковь, иначе я не могла выходить наружу.

— Дурацкие суеверия! В любом случае, — его кустистые брови нахмурились, — ты не принадлежишь к государственной церкви... ты даже не разберешься в молитвеннике.

— Да, я не в англиканской церкви, но миссис Чандлер сказала, что теперь я должна быть в ней, потому что там ты.

— Сам я об этом не беспокоюсь.

— Ты ведь ходишь в церковь в Истоне?

— Изредка, — обронил он.

Это не было многообещающим открытием, но я знала, о чем должна спросить его ради дочери.

— Когда ты думаешь окрестить Розу?

— Мне безразлично, крещена моя дочь или нет.

— Но ее нужно окрестить. Флора крещена.

— На этом настояла сестра в больнице. Я... я не хочу обсуждать это дело. Моя голова занята другими делами.

— Я считаю, что Розу нужно окрестить, — Лео не отвечал, но я должна была настоять на этом, поэтому заставила себя говорить. — Если она не будет крещена, то попадет в ад.

Его серые глаза уставились прямо в мои.

— Ада нет — кроме того, который мы создаем на земле, — голос Лео зазвучал горечью. — По моему опыту, крещение не спасает от этого ада. — Взглянув поверх кофейника, он добавил не допускающим возражений тоном: — Этот ритуал бесполезен, поэтому я не вижу необходимости крестить мою дочь.

— Она наполовину моя, — быстро сказала я. Лео моргнул, затем снисходительно ответил.

— Тогда крести свою половину, — он самодовольно откинулся в кресле, его взгляд вновь остановился на кофейнике.

— Если ты считаешь, что это ничего не значит, то тебе все равно, крещена она или нет? — я тщательно выбирала слова. Его самодовольное выражение чуть изменилось. — Но если ты видишь, что это имеет значение для меня, почему бы тебе не принять это во внимание?

Вдруг Лео издал нечто среднее между ворчанием и смешком.

— Да, пожалуй. Кто научил тебя логическим убеждениям, Эми?

— Я не убеждаю, я просто указываю.

— Ты убеждаешь... в подлинном смысле этого слова... и я принимаю твои убеждения, — Лео чуть заикался, как обычно. — Хорошо, пусть моя дочь будет крещена, если ты считаешь, что так нужно, — он потянулся за кофейником и налил свою чашку. Позже, перед уходом, он сказал:

— Если ты настаиваешь на обряде крещения, попроси Аннабел быть крестной матерью Розы.

На следующее утро я попросила об этом мисс Аннабел. Она отказалась.

— Но...

— Я сказала — нет, значит, нет. Раз я не могу стать матерью собственного ребенка, то не хочу быть ничьей крестной матерью, — она вышла.

Позже, перед уходом на перевозку раненых, мисс Аннабел зашла еще раз. Ее глаза были красными и опухшими.

— Я только... — попыталась извиниться я.

— Все «только» бесполезны, Эми, — покачала она головой. — Не вини себя за это — мы обе знаем, кто здесь виноват. Скажи Леонидасу, что у меня нет возможности уехать из города. Он, конечно, поймет, в чем дело, он не дурак — но я не хочу говорить ему об этом.

Миссис Чандлер разволновалась, когда я сказала ей, что хочу отправиться за материалом для крестильной одежды Розы.

— Его светлость сказал, что вы больше не должны выходить из дома до завтра, когда мы поедем в Истон, — возразила она. — Он сказал, что мне не следовало позволять вам выходить вчера, вам это повредило.

— Я знаю, он немного рассердился.

— Так вы можете рассердить его еще больше, — глянула она на меня.

— Он все равно не слишком доволен мной.

— Мужчины, — вздохнула миссис Чандлер. — Они не понимают, что важно для женщин, — вдруг ее лицо прояснилось. — Однако это означает, что он заботится о вас.

— И о Розе, — быстро добавила я. — Он обожает Розу.

— Да, это верно, — улыбнулась она. — Некоторые мужчины хотят сыновей, но его светлость очень рад, что у него девочка, — улыбка миссис Чандлер стала шире. — Вы еще молоды, моя леди, вы еще принесете ему много сыновей. А сейчас Берта может сходить в магазин и купить, что вам нужно, или я схожу, если вы меня отпустите.

— Сходите, миссис Чандлер. Надеюсь, вам понравится немного прогуляться. У его светлости открыт счет в «Харродсе», а там есть все, что мне нужно.

Она вернулась оттуда в восторге.

— Я до сих пор не видела ничего подобного! Это не магазин, а настоящий дворец. Пакет со мной. Я чувствовала, что вы захотите сразу же начать шить.

Я нетерпеливо развернула пакет — прелестнейший белый шелк, валенсианские кружева, атласная лента... Мои пальцы сами потянулись к иголке. Пока миссис Чандлер ходила в магазин, я сделала выкройку, поэтому сразу же стала вырезать и сметывать куски. Я заканчивала сметку, когда раздался стук в дверь.

— К вам гостья, моя леди — миссис Томсон, — заглянула в дверь Берта.


Это была Беата. Когда я с ней познакомилась, ее звали Беатой Харрис, она была самой близкой подругой моей тетушки Агнес. Когда тетушка Агнес умирала, Беата обещала ей присмотреть за мальчиками — так она и сделала, выйдя замуж за дядю Альфреда. Сейчас она приехала из Ламбета навестить меня.

Она ввалилась внутрь, отпустила мне звучный поцелуй и клюнула Розу в подбородок.

— Ой, как она выросла, а какая красавица!

— Да, она просто золото. Присядьте, Беата. Миссис Чандлер... — та уже благоразумно удалялась. — Попросите Берту принести чашку чая для миссис Томсон.

— Не откажусь, душенька, — Беата тяжело плюхнулась в кресло, оно протестующе затрещало, ее корсеты — тоже. — Жарковато здесь, Эми, я сниму шляпу. — Это была ее лучшая шляпа, с букетиком красных вишен. Беата тщательно вынула шпильки и положила ее на колени. — Ну, как живешь, Эми? Я подумала — дай-ка заскочу к тебе до конца твоего месяца, пока ты, не начала шляться по танцам и театрам, как положено леди.

Я никогда в жизни не бывала на танцах и только однажды — в театре. К тому же не в настоящем театре, а в мюзик-холле, с Фрэнком — но мне нельзя было вспоминать об этом.

— Хорошо, что вы зашли, Беата. Как мальчики? Беата, стала усаживаться поудобнее, ее корсеты снова затрещали, но выдержали.

— Нед уже получил вторые нашивки, а ведь ему летом будет только девятнадцать. Альби уже сержант. Альфред прямо гордится ими обоими — Агги тоже гордилась бы, — она вздохнула. — Бедняжка Агги, я так скучаю по ней, хотя уж столько времени прошло — но, по крайней мере, она избавлена от переживаний, что двое ее старших сыновей в солдатах. Если война затянется, Джордж и Джим пойдут туда же. Однако в «Розе и Короне» говорили, что летом будет большое сражение, и тогда, мы заставим этих немцев собирать манатки и драпать.

В дверь постучали. Вошла Берта с подносом и подала чай.

— Знаешь, Эми, — сказала Беата, расположившись с чашкой чая, — когда Альф вернулся, до меня дошло, как я переживала за него, когда он отправился во Францию. Ему не следовало поступать так в его возрасте. Ты должна восхищаться Альфом за это, правда, душенька?

Дядя Альф был моим отчимом, но я не знала этого, пока была жива Агнес. Она никогда не говорила мне, что она — моя мать, а потом стало слишком поздно. Я взглянула на Розу, новости о мальчиках вызвали слезы на моих глазах.

— А твоя малышка Флора не воротит от нее нос? — спросила Беата.

— Она немножко ревнует, но Лео заботится и о ней.

— Ну, как все говорят, все-таки она ему внучка, — улыбнулась Беата. — Он не хотел ославить ее, поэтому и узаконил, да?

— Вчера здесь был он, — не удержалась я, — отец Флоры. Его прислали из Франции с донесением в военное ведомство, но сначала он пришел сюда.

Беата взглянула мне в лицо.

— Смотри, Эми, это бесполезно, — ласково, но твердо сказала она. — Ты сейчас чужая жена, а он — чужой муж.

— Мисс Аннабел не хочет видеть его. Она говорит, что ненавидит его.

— Это ее дело, — покачала головой Беата. — Супруги всегда то ссорятся, то мирятся. Мало ли что у них — у тебя теперь есть своя семья, и надо думать о ней. А его светлость — хороший муж для тебя, ты не можешь отрицать этого. Я понимаю, что нелегко выйти замуж так, как вышла ты, но, говорят — как постелешь, так и поспишь. Ты себе постелила, теперь спи, — она подмигнула мне, — а как дело дойдет до кой-чего, то ночью, все кошки серы, теперь ты это знаешь, Эми, — Беата тяжело поднялась с кресла. — Мне пора идти, душенька. Всего хорошего — и тебе тоже, милая Роза. Разве она не прелесть?

Хотя она ушла, ее слова засели во мне — «ты себе постелила». Но я не делала этого. Я не осознанно приняла это решение. Я никогда не говорила правды ни Беате, ни мисс Аннабел. Но Фрэнк узнал ее — и поэтому узнал и мой муж.

Отодвинув воспоминания подальше, я задумалась о новостях про Альби и Неда. Они были моими братьями, но не знали об этом, а я им никогда не скажу. Со вздохом я взяла шитье и стала класть ровные, мелкие стежки. Розина крестильная одежда должна быть безукоризненной.

Я все еще шила, когда Лео пришел пить кофе. Я отложила иглу и взялась за кофейник. Наливая кофе, я рассказала ему о своем рукоделии и подала ему недошитую одежду Розы, чтобы показать поближе. Она выглядела такой белой и нежной на его огромной, покрытой черными волосами руке. Лео вернулся в кресло, вынул очки и надел их, чтобы рассмотреть швы. Я улыбалась про себя, уверенная в своих стежках — даже бабушке не удавалось распороть их.

— Неужели эти стежки должны быть такими мелкими? — рассматривал их Лео. — Ты переутомишь свои глаза.

— Это же крестильная одежда Розы! — я чуть не вырвала шитье из его рук.

— Знаю, но не вижу никакой необходимости...

— Нельзя шить кружева и шелк штопальным стежком.

— Ох! — Лео замолчал. Когда мы выпили по полчашки кофе, он заговорил снова: — Ты спрашивала Аннабел, согласна ли она, стать крестной матерью?

— Она сказала, что не может... — я запнулась, не глядя на Лео, и услышала его тихое восклицание: «Чертова дурочка!» Затем его голос стал громче: — Скажи ей, что я все понимаю. Итак, кого ты решила пригласить вместо нее?

Я промолчала. Я не знала, кого еще можно пригласить. Мне хотелось бы пригласить Клару, дочь миссис Чандлер, но я понимала, что не могу взять в крестные матери служанку. Поэтому я сидела молча. Лео пристально смотрел на меня, а я думала, что он победил. Он не хотел крестить Розу, и теперь...

— Как, по-твоему, можно мне пригласить Беату? — вдруг догадалась я.

— Миссис Харрис? — удивился он, но пожал плечами. — Почему бы и нет? Вряд ли она — истинная англиканка, но я не собираюсь отвергать ее из-за этого. Когда договоримся о дате, напиши ей и пригласи в Истон на выходные. Тебе, без сомнения, понравится ее общество. Скажи Селби, чтобы он послал ей почтой деньги на проезд и другие дорожные расходы.

— Спасибо! — вздохнула я с облегчением. — Только теперь она — миссис Томсон. Дядя Альф сказал, что им лучше пожениться перед тем, как он уйдет в солдаты, на случай военной пенсии.

— Он завербовался? — помрачнел Лео. — Твой отчим завербовался?

— Да, он сказал, что если его мальчики пойдут, то и он тоже пойдет. Сейчас он — сержант.

Я знала следующий вопрос еще до того, как Лео задал его.

— Сколько ему лет?

Я опустила взгляд на колени.

— Он недавно разменял свой пятый десяток, прошлой весной. Правда, когда он был моложе, то служил моряком, поэтому, естественно...

— Естественно.

Я украдкой взглянула на Лео. Его губы сжались в тонкую линию, уголки рта опустились вниз. Каким он был, таким и был, и ничего не мог поделать с этим. Когда он заговорил вновь, его голос звучал почти сердито:

— Если ты настаиваешь на обряде крещения, то тебе нужен еще крестный отец и вторая крестная мать.

— Я не знаю, кого еще попросить, — ответила наконец я, и потянулась за крестильным платьем. Я была готова заплакать.

Лео отвернулся и, как бы невзначай, предложил:

— Я могу попросить об этом Джорджа Бартона. Мы с ним друзья детства, а он пока еще в Англии.

— Можешь?

— И его мать, — добавил он, все еще не глядя на меня. — Думаю, Этти Бартон не будет возражать. Ты хочешь, чтобы я написал ей?

— Ох, спасибо, Лео. Спасибо тебе, большое, спасибо. Ты так внимателен.

— Не всегда... — побагровел он. — На самом деле я часто бываю небрежным. Я хочу исправить одну свою оплошность. — Лео полез в карман и вытащил оттуда коробочку. Наклонившись, он поставил ее на поднос передо мной. — Это тебе.

— Мне? — я живо открыла ее, внутри оказалось кольцо. Оно было прекрасно. Когда я была служанкой мисс Аннабел, то присматривала за ее драгоценностями и, кроме того, видела драгоценности ее матери, разглядывая их по вечерам, дожидаясь возвращения хозяйки. У них были чудесные драгоценности, но до сих пор я еще не видела подобного кольца. В нем было пять отборных бриллиантов. Самый большой камень размещался в центре, четыре поменьше располагались вокруг. Это были дивные сверкающие белые бриллианты — однако в них не было ничего холодного — они рассыпали свет, когда я поворачивала кольцо. Золотая оправа тоже была прелестной, с замысловатым узором из листьев и роз, каждая из которых была совершенной.

— Как оно прекрасно! — воскликнула я. — Я никогда еще не видела ничего подобного! Спасибо, Лео, большое спасибо!

Его лицо все еще пылало румянцем.

— Может быть, ты наденешь его?

— Да, — я вытянула правую руку и стала надевать кольцо на палец, как вдруг что-то во внимании Лео насторожило меня. — Это... это обручальное кольцо? — он чуть кивнул в знак подтверждения. Я сняла кольцо, надела на третий палец левой руки, на законное место рядом с венчальным кольцом, и подняла руку так, чтобы он мог ее видеть. — Спасибо, Лео.

— Я... допустил небрежность, — сказал он заикаясь. — Я давно должен был подарить тебе такое кольцо.

Я попыталась сгладить напряженность.

— Но ведь у тебя не было такой возможности. В конце концов, мы же не были долго помолвлены?

Лео нахмурился и резко поставил чашку с блюдцем на поднос.

— Мы вообще не были помолвлены, даже недолго — ты это знаешь, — вдруг он встал. — Утром увидимся.

Дверь громко хлопнула за ним.

В голосе Лео было столько гнева, но я понимала, что на этот раз его гнев был направлен не на меня, а на себя. Только это была не его вина, а моя. Я сделала и первый шаг к греху, и последний, невольный, шаг в ловушку замужества. Да, Лео поставил эту ловушку, но не хотел поймать меня — он просто хотел предоставить мне убежище.

Тогда я была в безнадежном положении, а Лео выручил меня. Для него я была всего лишь служанкой, с позором выгнанной его снохой, но он был ответственным нанимателем, а я носила ребенка от его сына, и он помог мне. Он дал мне денег и сказал: «Возьми их и найми жилье до рождения ребенка. Скажи хозяйке, что будешь получать еженедельное содержание». «До рождения» — эти слова мучили меня — а что же будет со мной потом? Однако я уже знала ответ — работный дом или улица.

Я была в отчаянии. В безысходности я думала о своей матери, которая оказалась в таком же положении — но ей удалось отдать меня дедушке, где я была в безопасности. Тогда я подумала, что у ребенка, которого я ношу, тоже есть дедушка — лорд Ворминстер, и предложила свою малышку ему, еще до ее рождения. И он согласился взять ее.

Я помню, как мне было больно, когда я поняла, что теряю ее. Но хуже всего было другое. Хоть я и отдавала ее человеку, который мог дать ей все — он не мог дать ей одну-единственную вещь. Как и я, она оставалась незаконной, ублюдком — и должна была расплачиваться за это, как расплачивалась я.

Когда подошло время ее рождения, я тяжело заболела, и Беата была вынуждена отдать меня в больницу. Я была в ужасном состоянии и все время звала человека, которого любила, крича, чтобы «мой лорд» пришел и утешил меня. Даже среди всей боли и потрясения жуткая мысль не оставляла меня — мое дитя родится незаконным. Когда Беата привела лорда Ворминстера в больницу, я крикнула ему в отчаянии: «Мой лорд, неужели вы не можете дать ребенку имя?»

Этот крик поймал меня в ловушку. Потому что доктор, услышав его и подумав, что Лео и есть «мой лорд», которого я звала, что он отец ребенка, которого я носила, ответил мне: «Только свадьба может узаконить ребенка».

Даже тогда капкан еще не захлопнулся бы на мне, если бы не Беата. Она хотела помочь мне, спасти меня от потери ребенка, поэтому предложила лорду Ворминстеру жениться на мне, чтобы узаконить дитя — ведь доктор сказал им, что я умираю. Я знаю, у Лео, не было времени все обдумать — у меня начались роды, — и он ушел за разрешением на бракосочетание.

Тем не менее, он сказал доктору, что должен спросить моего согласия на свадьбу. Доктор пришел ко мне и сообщил: «Ваш драгоценный «мой лорд» согласился жениться на вас». Я была всего лишь служанкой — человек, которого я любила, оставался для меня «моим лордом» — и я подумала, что он имел в виду Фрэнка.

Хотя я была в тяжелом состоянии, я помнила, что Фрэнк не свободен, чтобы жениться на мне, но доктор ответил на мои слабые протесты: «Он сказал, что его жена умерла». И я поверила ему, потому что знала, что мисс Аннабел была тяжело больна, ожидая своего первого ребенка.

Я ничего не подозревала, пока меня не привезли на каталке к капеллану, и я не услышала отрывистый голос отца Фрэнка, сказавший: «Я — согласен». Тут я поняла свою ошибку и выкрикнула: «Нет! Нет!» Но у меня начались схватки, и капеллан не понял, что означает мой крик, да и никто не понял. Меня стали успокаивать, вложили мою руку в руку Лео, сказали за меня супружескую клятву, а он произнес свою. Все, что я могла сделать — сказать «да» и вцепиться в его покрытую черными волосами руку, потому что боль терзала меня — и больше не помню ничего, кроме темноты и страха. А потом стало слишком поздно — Леонидас Артур Гектор Фицворрен-Донне, седьмой граф Ворминстер, и Эми Робертс, побочная дочь сельского рабочего, стали мужем и женой.

Я не сказала лорду Ворминстеру, что согласилась на свадьбу только по ошибке. Я не сказала этого никому, но несколько месяцев спустя, рассказала Фрэнку. Я желала бы, как бы я желала придержать свой глупый язык, потому что Фрэнк бросил правду в лицо Лео. С тех пор моего мужа терзала вина. Его вина и моя вина, потому что я не любила его, не могла полюбить его.

Я взглянула на золотистые розы и увидела, что с них осыпались последние лепестки. Завтра мы уезжали в Истон.

Глава шестая

Мы отправились в путь после обеда. Миссис Джонстон, мистер Тимс и миссис Проктер уехали утром, чтобы все приготовить к нашему приезду. Лео, как обычно, ушел в госпиталь, он собирался присоединиться к нам позже. Элен и Дора, младшие горничные, были заняты упаковкой детских вещей, поэтому я все утро провела вместе с моими обеими дочками. Я вышла с ними в парк на площади. Последний день апреля выдался солнечным, но я не могла не печалиться, прижимая к себе Розу и наблюдая за светлой головкой резвящейся в парке Флоры. Я хотела уехать из Лондона — но не хотела возвращаться в Истон.

Миссис Чандлер сказала этим утром: «Вы, наверное, рады вернуться домой, моя леди», — но я не радовалась. Истон не был мне родным, это был дом Лео, не мой. Это был дом для леди, а я не была леди и не хотела ей быть. Я была служанкой, более того, я была заблудшей служанкой.

Еще хуже была мысль о расставании с Розой. Мне хотелось, чтобы Роза была рядом со мной, мне хотелось первой слышать ее призыв. Почему она должна была ждать, если я была нужна ей? И почему я должна была лишать себя удовольствия дать ей то, что нужно, как только ей это понадобится?

Но я понимала, что бесполезно задавать себе эти вопросы — теперь я была графиней, леди, а леди не сидят целыми днями в детской, дожидаясь, когда их ребенок попросит грудь. Леди не стряпают, не пекут, не наводят чистоту в доме, они не делают ничего из того, что мне нравилось делать. Я могла читать, но мне не хотелось читать по утрам — чтение было удовольствием для вечера, после дня тяжелой работы. Только теперь у меня не было никакой работы. Я просто должна была сидеть в огромной, мрачной гостиной и ждать, когда мне принесут малышку. Я вздохнула. Флора подбежала ко мне показать круглую розовую гальку. Пока я любовалась камешком, то вспомнила, что могу ходить с ней на прогулки в Истоне, а кроме того, могу шить. Хотя бы это мне не запрещалось.

Миссис Чандлер, Элен, Дора и я путешествовали с детьми в купе «Только, для дам», поэтому я без стеснения могла кормить Розу. В Солсбери Лео проводил нас в комнату ожидания, для дам, где мы пробыли до поезда в Йовил. На последнем участке пути он присоединился к нам. Флора взобралась к нему на колени и уселась там, тыча пальцем в окно и задавая бесконечные вопросы в течение всего пути до Истона.

На станции нас ждал экипаж. Старый мистер Тайсон уложил в него вещи, мальчик гордо встал на ступеньку сзади. Теперь в конюшне не было взрослых мужчин — все они ушли на войну.

Под стук копыт мы выехали со станционного двора и поехали по селу. Лео выпрямился, пристально оглядывая все вокруг — Истон был его селом. Каждый сад, каждая лошадь, каждый столб и камень принадлежали ему. Он был хорошим землевладельцем — оконные рамы, опрятные крылечки, выложенные узором карнизы кирпичных коттеджей, сияли белизной. Не было ни одной отвалившейся черепицы на пропитанных смолой кровлях — я это знала, хотя и не видела, потому, что вжалась поглубже в сиденье, чтобы укрыться от людских глаз. Несмотря на воскресный вечер, на главной улице было множество людей. Они знали, какимпоездом мы прибываем, знали, что его светлость возвращается с новой дочкой — конечно, им было любопытно. Пока люди снимали шапки и вежливо склоняли головы, их лица поворачивались, пытаясь заглянуть внутрь. Я забилась как можно дальше в угол — я не слышала, что они говорят, но легко догадывалась: «Это она, бывшая девушка леди Квинхэм». «Не девушка, однако!» «Не так она услужила леди Квинхэм, как лорду Квинхэму». «Скорее уж он услужил ей». Я могла представить подталкивания, понимающие перемигивания и усмешки мужчин, шокированные взгляды женщин, презирающих меня за мой поступок. Я прижала к себе Розу и смотрела на ее лицо, пока экипаж не замедлил ход, и не въехал в ворота. Ворота со скрипом закрылись за нами.

— Эти петли нужно смазать, — пробормотал Лео, затем сказал громче: — Да, Флора, это овечка. Весной они всегда приходят в парк пастись.

Мы проехали последний поворот, и особняк предстал перед нами. Когда я увидела его впервые, он не произвел на меня никакого впечатления, после прославленного Нетер Курта и остальных больших особняков, которые я тем летом посещала с мисс Аннабел. Истон, построенный из гладкого кирпича, с длинными рядами одинаковых окон, показался мне скучным. Теперь я радовалась, что он не так великолепен, как другие, но все же он был очень большим. Глядя на этот дом, я совсем упала духом. Я была здесь чужой.

Наконец мы остановились у каменного пролета входной лестницы. Огромная наружная дверь распахнулась, навстречу вышел мистер Тимс. Мальчик подбежал и откинул ступеньки экипажа, Лео выскочил наружу и обернулся, чтобы принять Флору, и тут желтая молния вылетела с лестницы, словно стрела из лука. Это была Нелла.

Она запрыгала вокруг Лео, бешено виляя золотистым хвостом. Он нагнулся приласкать ее, она гулко залаяла, приветствуя его. За ней к дверце экипажа подошла миссис Чандлер. Она протянула руки и взяла у меня Розу, я вышла следом. Я наклонилась погладить Неллу, но та едва заметила мою ласку, ее карие глаза не отрывались от Лео. Она была его собакой, не моей.

Я стояла, щурясь от солнца, когда Лео подошел ко мне.

— Позволь проводить тебя, Эми?

Он предложил мне руку, но я понимала, что он не хочет, чтобы я взялась за нее.

— Все в порядке, — ответила я. — Я могу идти сама.

Я прошла по гравию и стала подниматься по ступеням. Когда я дошла до верха, из дверей вышел мистер Селби, агент Лео.

— Добрый вечер, леди Ворминстер, — вежливо приветствовал он меня, затем повернулся к Лео и отвел его в сторону. Они углубились в долгое обсуждение какой-то проблемы. Клара, старшая горничная, тоже вышла на переднее крыльцо встретить свою мать. Сейчас она любовалась Розой на руках миссис Чандлер. Я пошла к ним, но Элен опередила меня.

— Дора, займись леди Флорой, — приказала она. — Уже конец месяца, тетя Грэйс, — взглянула она затем на миссис Чандлер.

Обе женщины улыбнулись друг другу.

— Вот она, Элен, — я потерянно смотрела, как отдавали мою малышку. Неумолимая Элен, унесла ее прочь. Флора оглянулась на меня, но Дора решительно сказала:

— А теперь, леди Флора, Доббин ждет вас в детской. Флора поспешила вперед, таща няню за собой. Обоих моих детей увели, их отняли у меня. Лео повернулся горбатой спиной ко мне, выслушивая отчет агента, Клара разговаривала с матерью, а я осталась одна. Я была здесь чужой.

— А сейчас до свидания, моя леди, — попрощалась миссис Чандлер.

Лео услышал ее и обернулся:

— Спасибо за помощь, миссис Чандлер, ее светлость и я очень вам благодарны. Селби выплатит вам вознаграждение.

— Спасибо, мой лорд, — она сделала короткий реверанс.

— Спасибо, миссис Чандлер, — тихо сказала я. — Я очень вам благодарна за все, что вы для нас сделали.

Я услышала быстрый шепот Клары:

— Позже увидимся, мама — нужно помочь с ужином, если у миссис Джонстон не будет возражений, — они обнялись.

Я вошла в холл, темный после солнечного света. Мистер Тимс вертелся поблизости, но мне некуда было идти, я была здесь чужой. Затем пришла Клара и выручила меня.

— Мы затопили камин в вашей спальне, моя леди. Осмелюсь спросить, не хотите ли вы отмыться от лондонской пыли перед чаем?

Я покорно пошла за ней через холл к широкой передней лестнице. Пока я взбиралась по ступеням, со стен на меня сурово и осуждающе смотрели портреты генералов в красных мундирах.

Перила, кажется, никогда еще не были такими начищенными. Поднявшись наверх, я сказала:

— Ты постаралась, Клара. Это дерево прямо-таки сияет.

Она вспыхнула от удовольствия.

— Пока не было миссис Джи, я позвала Сэл Арнотт из буфетной, и мы почистили все как следует. Она шустрая и труженица, эта Сэл, хотя ей не исполнилось и четырнадцати.

В моей комнате стоял на подставке кувшин с горячей водой.

— Я подумала, что вы захотите освежиться здесь, у огня, вместо этой полной сквозняков ванной комнаты, — сказала Клара.

Она была права. Я знала, что Лео построил ванную для первой жены, французской графини, но та родилась леди. Я не любила эту холодную комнату, пустую, если не считать железную ванну и китайский умывальник. Я предпочитала мыться прилично, за ширмой.

Когда я умылась и переоделась, мне ничего не осталось, кроме как сидеть на диване и скучать по Розе. Мои руки уже тосковали по ней.

В большой гостиной мне было бы еще хуже. Я никогда не любила эту комнату — она была такой огромной, что я в ней казалась себе пигмеем. Каминная доска из пестрого мрамора была так высоко, что мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы увидеть висящую над ней картину. На картине был крутой утес и полуразрушенный дом под темным грозовым небом. Там было и несколько других картин, но на всех были изображены темные, мрачные места, где никому не хотелось бы оказаться — ничего похожего на те светлые, солнечные картины с женщинами, девушками и младенцами, которые висели в квартире Лео в Кью. Эти картины, казалось, растворялись в тяжелых красных стенах, стены преобладали над ними, как и над окнами. Окон здесь было четыре, просторных и высоких, но плотные темно-бордовые шторы из бархата, висящие на них, поглощали весь солнечный свет до того, как он попадал в комнату. Парчовая обивка кресел и диванов тоже была темно-красной, с едва различимым рисунком. Не красным было только тусклое золото на сложнейшем, тканом узоре парчи. На ножках и подлокотниках кресел, на оконных рамах повторялся один и тот же орнамент, а если поднять глаза к потолку, то даже там все было покрыто овалами и кругами, заполненными тем же узором из тусклого золота и грязно-белой краски.

Пришел мистер Тимс и поставил поднос на один из высоких овальных столиков.

— Я принес две чашки, моя леди. Не знаю, будет ли его светлость... — его голос встревоженно оборвался.

— Оставьте их, мистер Тимс, на всякий случай.

Я не ожидала, что вторая чашка потребуется, и так и оказалось. Однако, когда я заканчивала пить чай, Лео все-таки пришел. Он неуклюже остановился у двери.

— Хочешь чаю? — спросила я. — Я могу позвонить, чтобы принесли свежего.

— Нет, спасибо. Я должен вернуться к Селби. Я просто хотел посмотреть, как ты тут... — он шагнул вперед и спросил. — Ты выглядишь очень усталой, Эми — может быть, сегодня тебе лучше не ужинать внизу?

Внезапно я догадалась, что смогу взять к себе Розу, если пойду в постель пораньше.

— Да, сейчас мне лучше лечь в постель, — быстро сказала я. — Я позвоню мистеру Тимсу, чтобы он убрал поднос, — я уже была на ногах, готовясь уйти.

— Во вторник с утра я вернусь в город, — сказал он, но я едва расслышала его — я спешила к моей Розе.

Элен не отдала ее без сопротивления. Когда я сказала, что ложусь спать и хочу взять с собой Розу, она ответила, что принесет ее позже.

— Нет, — возразила я. — Позже я уже засну. Его светлость сказал, что я должна отдыхать прямо сейчас.

Элен отдала мне Розу, и я почти побежала вниз со своей добычей. Огромная кровать казалась мне уютной теперь, когда я держала на руках Розу. Я еще не устала, поэтому решила, что посижу еще немного на кровати, глядя на Розу, разговаривая с ней, играя, с ней. Когда Клара принесла поднос с ужином, я послала ее за детским одеяльцем и чистыми пеленками. Я слышала Лео в соседней комнате, служившей ему спальней, но знала, что он не зайдет ко мне через смежную дверь, чтобы пожелать спокойной ночи. Он никогда не делал этого.

На следующее утро я попросила завтрак в постель — мне хотелось пробыть с Розой как можно дольше. Но, когда Клара принесла поднос, она передала мне сообщение от Элен.

— Элен говорит, что вам нужно хорошо покормить Розу в девять часов, а затем отдать ее в детскую до обеда.

Полдесятого Элен пришла сама и унесла Розу. Но она согласилась послать Флору вниз в десять часов, если мне захочется. Если мне захочется!

Мы с Флорой немного погуляли вокруг конюшен, но полчаса спустя, появился Лео, сказав, что отправляется на домашнюю ферму. Он предложил Флоре поехать с ним, и, конечно, я рассталась и со старшей дочерью. Пришлось вернуться в гостиную и взяться за шитье.

Но я никак не могла сосредоточиться на шитье. Я все время смотрела на часы. Это были очень раздражающие часы, единственные в гостиной. Они были сделаны из дерева и меди, с завитками и рисунками, ни на что не похожими и ничего не означающими. Даже циферблат был таким же, поэтому трудно было понять, что показывают стрелки. А стрелки двигались медленно. Я уставилась на них, не веря, что они ушли вперед только на пять минут с тех пор, как я смотрела на них в прошлый раз. Однако я знала, что они шли верно, потому что слышала их мерное громкое тиканье.

В одиннадцать часов я почувствовала, что больше не могу выносить это. Я побежала на третий этаж в детскую. Как только я открыла дверь, на меня взглянула Элен — и закричала Роза. Я опередила Элен у кроватки, выхватила мое дитя и дала ему грудь. Элен укоризненно посмотрела на меня.

— Моя леди, она не должна есть до двенадцати. На моем прошлом месте леди кормила ребенка каждые три часа, а после трех месяцев — каждые четыре часа.

— Но я была нужна ей, она кричала, — сказала я.

— Она не кричала, пока вы не вошли в комнату, — поджала губы Элен.

Роза и вправду не была голодна, поэтому через десять минут я опять спустилась в гостиную и села смотреть на часы. Точно так же было, когда я вернулась в Истон с Флорой, а няня, которую нанял Лео, выделяла мне драгоценный час, который я могла проводить с дочкой. Правда, было несправедливым сравнивать ту няню с Элен, которая не запрещала мне входить в детскую, а только настаивала, чтобы Роза соблюдала режим. Естественно, ведь воспитание детей было ее работой, а я была леди Ворминстер, которая должна сидеть в гостиной. Я вздохнула и попыталась заставить себя сосредоточиться на рукоделии.

В двенадцать часов Элен, наконец принесла мне Розу.

— Я вернусь за леди Розой через полчаса, моя леди, — сказала она.

И она вернулась. Розе не очень понравилось, что ее забрали, но Элен была строга с нами обеими.

В час дня мистер Тимс объявил обед. Стол в столовой был накрыт на одну персону — Лео, не имел привычки обедать. Зная это, миссис Проктер прислала только холодную баранину и вчерашнюю картошку, но мне было все равно. Я не думала о еде, я думала о Розе.

В два часа я больше не могла вынести это и вновь пришла в детскую. Элен решительно преградила мне дорогу к кроватке.

— Она спит.

Полчаса спустя я опять подошла к двери детской.

— Мне показалось, что она плачет...

Элен недоверчиво взглянула на меня. Гостиная была двумя этажами ниже детской. Я вновь спустилась вниз. Четверть четвертого я решила сходить к себе в спальню за следующей катушкой шелковых ниток, а заодно крадучись поднялась на этаж выше и подслушала у замочной скважины детской — Роза плакала. Я ворвалась в детскую и схватила ее. Полчаса мы провели вместе на сиденье у окна, пока Элен неодобрительно молчала у камина. Наконец мне разрешили взять Флору вниз на чай, но Элен сказала мне, когда я уходила:

— Следующее кормление Розы в шесть вечера, моя леди.

И тогда Флора, умница Флора, сказала мне:

— Я видела ягнят с папой.

С папой! Я отчаянно ухватилась за эту мысль.

— Элен, его светлость, наверно, полпятого придет на чай. Если он придет, то, конечно, захочет взглянуть на леди Розу, как и утром. Может быть, вы принесете ее вниз на время чая?

Элен нехотя согласилась. Слово Лео было законом. Я была почти уверена, что он не придет, но я и сказала ей «наверно». Даже если бы он пришел, то распек бы меня за то, что малышка внизу, но я была так расстроена, что решила рискнуть. Я снова села внизу, глядя на часы. Стрелки двигались так медленно, что, казалось, четыре часа не наступит никогда. Когда это все же случилось, я чувствовала себя так, будто прождала лишних полчаса. Я была так измучена, что с трудом заставляла себя шить.

Дверь открылась, это был Лео.

— Как ты себя чувствуешь, Эми? — спросил он на полпути. Подойдя ближе, он сказал: — Ты выглядишь... усталой.

Я не сдержалась.

— Это из-за того, что я бегаю вверх и вниз по лестницам, чтобы увидеть Розу, — начав, я уже не могла остановиться. — Я понимаю, что у нее режим, а Элен сердится, говорит, что я бужу ее — только Роза все равно хочет меня все время, нуждается во мне, я это знаю. Один раз я стояла за дверью и слышала, как она там плачет. Может быть, Элен права, говоря, что я не должна беспокоить Розу, может быть, Роза и не скучает по мне, но я, я по ней скучаю, мои руки тоскуют по ней... — я протянула ему свои руки, но он стоял неподвижно, и мой голос сорвался. — Поэтому я и бегаю по лестницам целый день.

Лео жестко и решительно сказал:

— Это нужно прекратить... сейчас же, — затем он повернулся и вышел. Я сжалась на диване, плача слезами отчаяния.

Несколько минут спустя дверь открылась снова. Это был Лео, он нес кроватку. Я смотрела на него, боясь надеяться, но за ним шла Элен с Розой на руках. Он поставил кроватку рядом с диваном.

— Клади сюда ребенка, Элен.

Элен чопорно склонилась над кроваткой, но мне было все равно, мои глаза не отрывались от Розы.

— Моя Роза, моя Роза, — позвала, я ее, и она откликнулась мне. Не успела Элен выйти из комнаты, как Роза уже была у меня на руках, у моей груди. Я не могла остановить слезы облегчения, бегущие по щекам, бормоча: — Ох, Роза, моя Роза, как же я по тебе скучала!

Когда первая радость воссоединения прошла, я вспомнила, кто принес Розу, и взглянула на стоящего передо мной мужчину.

— Спасибо тебе, спасибо, что ты ее принес. Можно, она останется со мной на время чая?

— Держи ее с собой столько, сколько тебе хочется.

— Все время? — я не поверила своим ушам.

— Все время. Каждый день.

— Но Элен говорит, что у нее режим...

— Ты ее мать, тебе решать, какой режим подходит твоей дочери.

— Но другие леди, у них есть и няни, и детские, — прошептала я, — а я теперь — леди Ворминстер.

— Да, теперь ты леди Ворминстер, — Лео запнулся и добавил, уже тверже, — поэтому в доме все должно быть поставлено так, как хочется тебе, а не так, как хочется прислуге.

Я молча сидела, глядя на него — все еще не могла поверить его словам.

— Временами тебе понадобится и детская, — продолжил Лео. — Например, ты не можешь держать ребенка при себе, когда обедаешь в столовой. Ну, и в других случаях, решай сама.

— Но с Флорой, ты говорил, что я должна... Его лицо изменилось, он отвернулся.

— Я... — Лео заикался на каждом слове. — Я... опыт... заставляет менять... взгляды. Теперь, надеюсь... я постараюсь понимать... чуть лучше... — договорив, он вышел.

Я была полна благодарности, когда в гостиной появилась и Флора. Я осмелилась послать мистера Тимса, чтобы тот предложил его светлости прийти в гостиную на чашку чая. Лео пришел. Едва он показался в дверях, как Флора подбежала, чтобы приветствовать его. Она взвизгнула от радости, когда он закружил ее в руках. Опустив ее на пол, Лео неуклюже пристроил свое огромное тело на красном позолоченном диване рядом с мраморным камином. Флора взобралась к нему на колени, чтобы поделиться новостями дня. Он слушал ее с серьезным видом, в нужных местах восклицая и задавая вопросы, так же, как дедушка когда-то разговаривал со мной. Я предложила добавить чая в чашку, Лео принес ее мне и наклонился над Розой.

— Ребенок... хорошо устроен?

— Да, я поставила ее кроватку у камина. В этой комнате немного зябко, особенно в мае. Кажется, здесь никогда не бывает тепло, — вздохнула я. — Она слишком велика.

Лео огляделся вокруг, словно увидел гостиную впервые.

— Пожалуй. А ты не очень велика, да?

— Пять футов три дюйма, — быстро ответила я. Он слегка улыбнулся.

— Тебе никогда не носить итонский фрак. Для этого нужно быть не ниже, чем пять футов четыре дюйма.

— По-моему, у тебя не было с этим забот.

— Да, не было, я соответствовал этому особому требованию — несмотря на свое сложение.

Я удивилась, что Лео, открыто упомянул свой горб. Взглянув на него, я увидела, что он пожалел о своих словах.

— В этой комнате я кажусь себе пигмеем, про которых мы читали в школьном учебнике, — поспешно сказала я, — только здесь все темно-красное вместо приятного зеленого цвета, который бывает в джунглях.

Лео снова огляделся вокруг.

— Да, пожалуй, она слишком давит. Я редко бываю здесь, поэтому не обращал внимания, — он поставил чашку на поднос. — Почему бы тебе не перебраться наверх?

— Наверх?

— Да, в угловую комнату на южной стороне. Ее занимала моя мать... — его голос дрогнул — Лео никогда еще не упоминал о своей матери. — У нее там был будуар. Это естественно для леди — иметь свою гостиную, чтобы проводить там время. Ведь у меня же есть библиотека. Если ты будешь сидеть в своей гостиной по утрам, то тебе будет ближе до детской, а если во второй половине дня появятся гости, ты можешь принять их здесь.

Я не ждала никаких гостей, с этим не было проблемы.

— Давай поднимемся туда и посмотрим комнату, когда ты допьешь чай, — предложила я.

Лео допил чай одним глотком.

Это была милая квадратная комната, с окнами на две стороны, в которые заглядывало послеобеденное солнце. Она сразу же понравилась мне, несмотря на то, что была пустой и запущенной, с мебелью, закрытой чехлами от пыли. Флора тут же забралась под один из чехлов. Когда я сняла его, там оказался диван, обитый, чудесной синей парчой. Красиво выгнутые ножки дивана были из гладкого полированного дерева.

— Он старомоден, — сказала я, — но тот, в гостиной, куда хуже.

— Закажи новую мебель, — откликнулся Лео. — Ковры, занавески... Мод Винтерслоу сошьет их для тебя, она занимается починкой белья для дома. Каталог «Харродса» лежит в библиотеке, на четвертой полке слева от камина. Закажи все, что нужно, выбери по своему вкусу, — он взглянул на Розу у меня в руках. — И выбери себе новую шляпку на крестины, закажи новое платье, несколько новых платьев.

— Это будет слишком расточительным.

— Эми, будь расточительной, — Лео чуть заметно улыбнулся. — Я на этом настаиваю.

— Но я могу взять сюда машинку и сшить платья сама.

— Тебе будет трудно шить на машинке, если ты каждые пятнадцать минут кормишь ребенка, — его улыбка стала шире.

— Ну, уж не каждые пятнадцать минут... — в этот момент Роза завозилась у моей груди, и я, не задумываясь, расстегнула блузку. Лео, смеясь, взглянул на меня, я тоже невольно засмеялась. Я дала Розе грудь и подошла к окну. — Какой отсюда чудесный вид, прямо на сад с твоими розами. — Лео встал позади меня, я указала в окно. — Смотри, я даже вижу угол, где растет «Эйми Виберт».

Флора подбежала и схватила его за руку.

— Леди, леди на картине! — Она потащила Лео через комнату, я последовала за ними. Там была картина, прислоненная к стене алькова. Флора триумфально подняла чехол. — Леди!

Лео замер, стоя рядом со мной. У леди на картине было приятное лицо, не молодое, не красивое, но она выглядела очень доброжелательной. Я прочитала надпись на табличке внизу: «Элизабет, графиня Ворминстерская», и дату — 1868 год. Мать Лео.

Лео молчал, поэтому я поспешно сказала:

— Ей, наверное, одиноко под этим покрывалом. Я была бы рада, если бы картина снова висела здесь, на стене.

Я едва расслышала его ответ.

— Спасибо, Эми. — Лео неуклюже наклонился и сказал моей дочери: — Флора, папе пора идти, он зайдет к тебе позже. — Флора смотрела, как он выходит из комнаты, ее нижняя губа огорченно выпятилась. Я попыталась отвлечь Флору, но она всегда легко расстраивалась, так случилось и на этот раз.

Когда я утешила ее, проследила за ее умыванием, прочитала ей сказку на ночь и выслушала ее вечернюю молитву, в детскую пришел Лео. Он всегда приходил пожелать Флоре доброй ночи, если был дома. Он погладил Флору по голове и потрепал за щечку — он никогда не целовал ее — и мы вместе спустились в гостиную.

— Ты не против, если, я поужинаю с тобой сегодня? — спросила я в холле.

Он так резко обернулся, что чуть не ушиб плечо о колонну.

— Да, пожалуйста, Эми.

Я внезапно почувствовала неловкость, но живо ответила:

— Тогда я пойду и переоденусь к ужину.

Я была вынуждена надеть старую блузку, потому что сразу после ужина собиралась кормить Розу. Могли появиться молочные пятна, а мне не хотелось пачкать свою лучшую одежду. Я надеялась, что Лео наденет только выходной пиджак, но он пришел в вечерней одежде — белый галстук, белый жилет и фрак. Он подошел, чтобы встретить меня.

— Идем? — Лео, не предложил мне руку — он никогда не делал этого.

Мы сели за длинный стол в мрачной столовой. Ее стены были темно-зелеными, с полуколоннами из пестрого мрамора разнообразных горчичных оттенков. Мне казалось, что они не сочетались друг с другом.

За жареным мерлангом последовал пряный суп, затем цыплячьи котлеты. Мы поддерживали вялый разговор о погоде.

— Роза была с тобой до ужина? — поинтересовался Лео.

— Да, мы чуть-чуть поласкались, а потом я спустилась сюда, до ее... — я запнулась — мне казалось неуместным разговаривать о кормлении грудью в мрачной столовой, с мужчиной в вечерней одежде. Даже воспоминание об этом оказалось вредным — я почувствовала, что у меня потекло молоко. Я тайком скосила взгляд вниз — мои муслиновые подкладки протекли, и на бледно-голубой блузке выступили два темных пятна. Я подняла взгляд и увидела, что Лео тоже заметил это. Мы оба вспыхнули от смущения. Остаток обеда он провел, глядя поверх моей головы в стену.

Когда мистер Тимс унес оставшиеся пирожки, я сказала:

— Не знаю... может быть, я лучше пойду... — и почувствовала, что краснею. Лео встал, чтобы открыть мне дверь. Он остался есть апельсины и орехи, а я пошла прямо к Розе.

Наконец она была накормлена и уложена ко мне в постель. Я знала, что в это время Лео обычно заканчивает пить кофе и идет в розовый парк погулять с Неллой, поэтому я могла сразу лечь спать. Но затем я вспомнила, что оставила внизу шитье, и быстро спустилась в гостиную. Лео понуро сидел у догорающего огня, поднос с нетронутым кофе стоял рядом.

— Ох, извини, я заставила тебя ждать, — подошла я к нему.

— Я думал, что ты спустишься вниз с Розой, — проворчал Лео.

— Не могла же я кормить ее в гостиной.

— Почему? Раньше ты это делала, — теперь его голос звучал обиженно.

— Это было до ужина, — торопливо объяснила я. — Я позвоню, чтобы принесли свежий кофе?

— Нет, не беспокойся, я не хочу его сейчас. Я лучше пойду и поищу Неллу. Доброй ночи. — Лео заковылял прочь. Я вздохнула — иногда с ним было трудно уживаться.

На следующий день, когда я сошла вниз, он уже позавтракал. Я сказала мистеру Тимсу, чтобы тот позвал меня в гостиную, когда Лео соберется уезжать, но вместо него ко мне зашел сам Лео с мистером Селби.

— Селби будет регулярно писать мне, обращайся к нему, если у тебя появятся проблемы. И скажи ему, какие цвета ты выберешь для своей гостиной, — он обернулся к мистеру Селби: — Вы договоритесь с художниками, чтобы они пришли сюда из мастерской?

— Безусловно, лорд Ворминстер, — мистер Селби вежливо улыбнулся мне.

— Я могу выбрать сама? — взволнованно взглянула я на Лео.

— Конечно, можешь. Сейчас я уезжаю. С Флорой я уже попрощался.

Когда он отъезжал, я завернула Розу в одеяло и вышла с ней на наружную лестницу, чтобы помахать ему на прощание. Лео удивленно оглянулся на меня.

— Не простудись.

— Ничего — вчера уже было первое мая. — Вдруг я вспомнила и сделала два шага вслед за ним. — Лео! — окликнула я, не помня себя от смущения. — Поздравляю тебя с днем рождения.

— Спасибо, Эми, — ответил он, широко, открыто улыбнувшись.

— До свидания, пока, — сказала я.

— Спасибо, Эми, — повторил он. — И до свидания. Лео почти взлетел по ступеням двуколки, двигаясь удивительно легко для человека его лет. Он сел на сиденье, оказавшись лицом ко мне и Розе, и помахал нам на прощанье. Я махала рукой в ответ, глядя ему вслед, и видела, что он все время смотрит на меня и на Розу. И на Розу — твердо сказала я себе, последний взгляд он послал Розе, не мне. Потом я вернулась в дом.

Глава седьмая

Я играла с детьми весь день, не сделав ни стежка на Розиной крестильной одежде — я могла приступить к шитью и завтра, а сегодня было что-то вроде маленького праздника. Как чудесно было, что они все время были со мной, что я могла возиться на полу с Флорой, пока Роза спала, а затем нянчить Розу, пока Флора прижималась к моему боку и требовала сказку. В который раз я начинала читать: «Жил-был однажды богатый купец...»

Действие сказки разворачивалось, я увлекалась ей, как Флора. Отец Красавицы попал в ловушку, когда украл для нее розу. Появился страшный Зверь и потребовал у купца плату за розу — либо жизнь купца, либо его дочь. И тогда Красавица, любившая отца, стала пленницей Зверя.

Она пришла в зачарованный замок в страхе и дрожи, но Зверь никогда не обижал ее — и скоро ее страх сменился состраданием. Флора повторила за мной — «со-стра-да-ние». Она любила длинные слова, моя Флора.

— Это значит, что Красавице стало жалко Зверя, потому что он был таким безобразным и таким одиноким, — пояснила я.

Зверь был так одинок, что Красавица с радостью разговаривала с ним ласково, когда он ужинал с ней. Была только одна проблема — Зверь полюбил Красавицу и захотел жениться на ней. Но Красавица всегда говорила «нет», потому что не любила Зверя.

— Почему, мама?

— Она просто не могла, Флора.

— Но ведь он был милым Зверем?

Да, он был милым. И он был так великодушен с Красавицей, что окружил ее всей роскошью зачарованного замка. Каждый день она гуляла по саду и любовалась розами. Поэтому она была довольна жизнью у Зверя — до тех пор, пока не взглянула в его волшебное зеркало и не узнала, что ее отец болен. Красавице захотелось навестить его, и Зверь, всегда великодушный с ней, отпустил ее. Но Зверь предупредил Красавицу, что если она не вернется к нему через семь дней, он может умереть от тоски, потому что очень любит ее. И он дал ей кольцо, волшебное кольцо, которое доставит ее обратно.

Флора заметила золотой ободок на моем пальце.

— Как твое кольцо, мама?

— Нет, Флора, у меня венчальное кольцо, — хотя большая ли была разница?

Красавица так обрадовалась родному дому, что совсем забыла про Зверя. Только через десять дней она вспомнила про кольцо и надела его. Вернувшись в замок, она нигде не могла найти Зверя. Бедная Красавица пришла в отчаяние от тревоги за Зверя, она побежала в сад искать его, и нашла наконец лежащего без чувств на земле. И в этот момент ее жалость сменилась любовью. Встав на колени перед умирающим Зверем, она сказала, что любит его, и этим вернула его к жизни.

Флора удовлетворенно вздохнула.

— И она согласилась выйти за него замуж?

— Да, Флора, — возвысив голос, я прочитала, как с неба ударила молния, и загремел гром, и вновь понизив его, сказала, что перед Красавицей предстал прекрасный юный принц. Совершилось чудо — любовь Красавицы разрушила чары, наложенные на принца много лет назад.

— И они поженились, и жили долго и счастливо! — победно закончила Флора. — А у них была девочка? — я кивнула. — И они назвали ее Флорой?

— Наверное, назвали, — говоря эти слова, я вспомнила розу, которую подарил мне Лео. Я взглянула на Розу в своих руках и твердо сказала себе, что была глупой в тот вечер — просто я начиталась сказок. Золотистая роза была всего лишь подарком для матери его новорожденной дочери. Этот дар был подсказан благодарностью — и больше ничем. Я вновь обернулась к своей старшей дочери.

— Какую еще сказку ты хочешь почитать, Флора?

Я чуть не плакала, расставаясь с детьми, чтобы пойти на ужин. Я вышла туда в последнюю минуту — это не имело значения, потому что теперь я ужинала одна. Миссис Проктер вела себя, как обычно, послав только три блюда, причем овощи в супе из репы были порезаны слишком крупно, а рисовый пудинг перестоял в духовке. Я не захотела портить сегодняшний чудесный день жалобами миссис Джонстон на кухарку — особенно вечером, когда миссис Джонстон обычно бывала подвыпившей, — но решила, что как-нибудь должна сказать ей об этом. Я вновь вспомнила о Розе и, едва проглотив последний кусок, пошла к ней.

Даже с Розой на руках гостиная казалась мне слишком большой и пустынной, пока я пила кофе. Ничего, скоро я смогу сидеть в своей гостиной. Я уже могла начать выбирать для нее обстановку, потому что Лео сказал мне, где лежит каталог «Харродса». Я поставила свою чашку.

— Пойдем, моя Роза, найдем этот каталог.

Не знаю, хватило бы у меня смелости войти в библиотеку, если бы со мной не было Розы — это была комната Лео. Она была совсем не похожа на гостиную, здесь не было вычурных орнаментов и все было очень однотонным. Ковер был отделан цветами, но они поблекли от времени. Приглядевшись получше, я улыбнулась, потому что цветы были розами. Интересно, был ли ковер с розами в библиотеке зачарованного замка Зверя? Я не сомневалась, что был. Я выпрямилась и огляделась — я редко бывала здесь прежде, и никогда — одна. Хотя эта комната называлась библиотекой, а все ее стены были оборудованы полками, на которых стояли книги от пола до потолка, она выглядела не только местом для занятий, наверное, потому, что Лео проводил в ней так много времени. Теперь я заметила, что тяжелые занавески из шелковой парчи тоже были разрисованы розами, а на нескольких нежных акварелях над камином были изображены розы Лео. Здесь была его любимая розовая «Блэйри», изящная «Персефрона», которую он вывел сам, а ниже, в углу — моя любимая, белая «Эйми Виберт».

— Посмотри на папины розы, моя Роза, — но она не заинтересовалась ими, а только зевнула.

Я окинула взглядом книги Лео, большое удобное кресло у камина, с промятым сиденьем, на котором он так часто сидел вечерами, массивный деревянный письменный стол с обтянутой кожей поверхностью, где перед парой чернильниц лежал промокательный валик и ручка, ждущая руки хозяина. Все выглядело так, будто Лео вышел на минуту прогуляться с Неллой. Я почти чувствовала его шаги в холле, его руку на дверной ручке — так сильно было ощущение его присутствия в этой комнате.

Я вспомнила, что впервые оказалась здесь, когда была нищей, уволенной служанкой. Клара рассказала Лео о моем положении, и он послал за мной, чтобы помочь мне. Я стольким была ему обязана. Не только пищей, которую ела, одеждой, которую носила, стенами, которые укрывали меня — я была обязана ему большим, гораздо большим.

И еще один вечер я вспомнила — когда он напился пьяным и захотел поговорить со мной. «Я — грешница!» — плакала я, но он остановил мои слезы вопросом: «Разве ты грешница? Или ты просто любила слишком сильно? Если любить слишком сильно — грех, пусть грех торжествует, и те, кого не любили совсем, пусть греют руки в его тепле». А затем последовал тот простой, решительный приказ: «Не считай себя виновной».

Эти слова потрясли до основания все, чему учила меня бабушка. В тот вечер когти сознания моей вины ослабили свою хватку. Сказав эти слова, Лео дал мне отпущение греха. Да, я должна ему много, куда больше, чем смогу вернуть когда-либо.

Я ушла без каталога «Харродса», подумав, что возьму его позже. С Розой на руках я не смогла бы унести его. Кроме того, она намокла, ее нужно было перепеленать. Чтобы сделать это, я понесла ее в детскую, где могла взглянуть и на Флору. Элен была свободна, она привстала со стула, когда я вошла.

— Не беспокойтесь, Элен, — сказала я. — Розе нужно только сменить пеленки, я с этим справлюсь, — я увидела огорченное лицо Элен, она выглядела такой расстроенной. Конечно, это была ее работа. Элен стала няней, потому что хотела ухаживать за детьми, она очень хорошо умела ухаживать за детьми — она была доброй, но настойчивой, бдительной, вежливой, она знала, как заниматься с Розой. А я не позволяла ей даже сменить Розины пеленки. — Элен, мне ужасно жаль, но... — я не знала, что говорить дальше.

— Вы не доверяете мне своего ребенка? — взглянула мне в глаза Элен.

— Конечно, доверяю, Элен! — воскликнула я. — Вы же знаете, что доверяю. Но... — я взглянула на Розу, — ...ведь только чуть больше месяца прошло с тех пор, как я носила ее все время, носила под сердцем, и... — я взглянула на Элен, пытаясь объяснить. — Доктор перерезал пуповину, но я все еще вынашиваю Розу, она все еще часть меня. Вы понимаете?

Она долго смотрела на меня, и наконец улыбнулась.

— Да, кажется, понимаю.

Мои ноги подкосились от облегчения.

— Я помню свое первое место, — сказала Элен. — Леди ушла в театр, вскоре после того, как закончился ее месяц. Она вернулась позже, чем обещала, веселая и смеющаяся, а ее бедный малыш прокричал четыре часа, требуя грудь. Я подумала, что это ужасно, и спросила Нэнни Фаукс: «Как она могла это сделать?» И Нэнни Фаукс ответила: «Элен, леди не такие, как мы с тобой — чем скорее ты это поймешь, тем лучше».

— Но я не настоящая леди, — сказала я. — Вы это знаете.

Мы молча переглянулись с ней. Затем Элен встала.

— Значит, я должна вести себя по-другому, — сказала она, чуть улыбнувшись. — Тетя Грэйс предупреждала меня, что вы будете все время бегать по лестницам, но все равно будете оставлять Розу здесь большую часть дня, из-за его светлости. Она сказала, тетя Грэйс сказала, что он захочет вас для себя. — Я почувствовала, что краснею, но Элен, кажется, не заметила этого, потому что продолжала: — Но, конечно, пока он в Лондоне, вы скучаете по нему, поэтому совершенно естественно...

Я быстро прервала ее.

— Элен, его светлость сказал, что мне нужно взять книгу из библиотеки, но я не могу достать ее с полки с Розой на руках, поэтому оставлю Розу здесь. Вы присмотрите за ней, пока я...

— С удовольствием, — Элен протянула руки и взяла Розу, ласково приговаривая. — А кто у нас тут славная малышка? — Я оставила их, обожающих друг друга.

Я сразу же нашла каталог, в точности там, где сказал Лео. Усевшись с каталогом напротив кресла Лео, я стала перелистывать страницы, но не могла сосредоточиться на них — вместо этого я думала о словах Элен — «он захочет вас для себя», — но, конечно, миссис Чандлер ошиблась. Днем мы никогда не проводили время вместе, Лео интересовался только детьми, не мной. «Вы скучаете по нему», — я чувствовала себя виноватой, потому что не скучала, разве чуть-чуть, вечерами, после ужина. Я взглянула на большое кресло Лео — оно, казалось, упрекало меня. Я сказала вслух: «Тебе не надо было жениться на мне», — и почувствовала себя пристыженной, потому что он не намеревался жениться на мне против моей воли, бедный Лео. Он тоже считал себя виноватым — хотя, по справедливости, это на мне лежала ответственность за наше бракосочетание, это была моя оплошность.

Лео все объяснил мне в тот вечер, когда был пьян, а я осмелилась спросить его: «Почему ты женился на мне?» Он осушил бокал одним глотком, чтобы взбодрить себя перед ответом: «Почему я женился на тебе? Да потому, что ты попросила меня об этом».

Я и не думала просить его о браке, я просто была в полном расстройстве, в полном отчаянии оттого, что мое дитя ждет моя судьба, поэтому и спросила его дедушку: «Неужели вы не можете дать ребенку имя?» И он дал ему имя. Я вспомнила, что говорил мне Лео в тот вечер: «Я подумал — почему бы и нет? Мое имя ничего не значит для меня, но так много значит для нее — так пусть она получит его». Это была просто доброта, и все. А позже, когда он все понял, то предложил мне освободиться, аннулировав брачное соглашение, потому что его нельзя было считать добровольным.

Но от того вечера осталось и другое воспоминание, прорвавшееся наружу: «Не оставляй меня, Эми, пожалуйста, не оставляй меня». Но Лео был пьян, очень пьян, он даже предупредил меня, что трезвый думает и поступает совсем иначе. Так и было. Он хотел тогда, чтобы я ушла, но я не ушла. Я была не Красавицей, у которой была своя семья — мне некуда было уходить. Кроме того, оставалась Флора. Я не могла забрать ее у него, потому что он любил ее, он всегда хотел иметь собственную дочь. И вдруг я поняла — вот почему Лео хотел, чтобы я осталась. Он хотел, чтобы я была ему дочерью. Сказал же он мне в тот вечер, чуть раньше, когда я спрашивала, почему он женился на мне — «Ты сама была еще ребенком». Я для него была только ребенком, потому что он был гораздо старше меня.

Теплая волна облегчения окатила меня — наконец я все поняла. Сначала Лео пригласил жить в Истон свою сноху, мисс Аннабел, но потом поссорился с Фрэнком и потерял ее. Вместо этого он был вынужден взять меня. Я не была его лучшим выбором — да и как это могло быть? Я была необразована, я не могла разговаривать о литературе и театре, Лео просто снизошел до того, чтобы приютить меня. Это я была виновата в том, что позже заставила его выполнить обязанности мужа — желание иметь второго ребенка сделало меня эгоистичной, — но теперь наши отношения вернулись к норме, и Лео ясно дал мне это понять.

Я взяла каталог «Харродса», чтобы просмотреть его наверху, в кровати, вместе с Розой, уютно устроившейся рядом.


На следующее утро я выбрала цвета для своей гостиной и послала за книгами, содержащими образцы обоев, ковров и занавесок. Кроме того, я выбрала две новые шляпки, пару туфель и материал на платье для крестин Розы. Затем я стала беспокоиться — как я договорюсь о крещении? Лео ходил в церковь только на Рождество и на Пасху, а я никогда не разговаривала с истонским пастором.

Все случилось словно в ответ на мои молитвы. Едва Элен увела Флору спать, как мистер Тимс открыл дверь гостиной:

— Мистер Бистон, моя леди. Вы дома?

Я, запнувшись, согласилась. Толстый мистер Бистон семенящей походкой вошел в гостиную. По его лбу текли струйки пота, а рука была совершенно мокрой, когда, он пожал мою. Я поняла, что он волнуется не меньше, чем я. Видимо, Лео написал ему и сообщил, когда состоятся крестины.

— Этот срок удобен вам, мистер Бистон? — спросила я. Он удивленно взглянул на меня и ответил:

— Ну, если сам лорд Ворминстер назначил эту дату... — его голос нервно сорвался.

— Да, конечно, если его светлость так сказал... — поспешно ответила я. Мы обменялись робкими взглядами — было очевидно, что никто из нас не посмеет противоречить Лео, и дата была принята.

— А как она, малышка? — когда я обернулась к кроватке, мистер Бистон воскликнул: — Ах, она здесь, с вами! Можно взглянуть? — кажется, Роза ему понравилась. — Что за прекрасное дитя — такая, пухленькая и здоровенькая. Ах, эти невинные младенцы приносят в дом столько радости.

— Да, мистер Бистон, да, она меня радует, — мы взглянули друг на друга. — А у вас есть дети?

— Боюсь, ни одна молодая леди не оценила моего сердца, — с сожалением ответил мистер Бистон. — Сестра делит со мной мое скромное жилище, — затем на его лице проступила смесь тревоги и гордости, — но с нами поселился наш кузен Сирил — хотя сейчас из-за этой ужасной войны он во Франции.

— Ох, мистер Бистон, это, наверное, тревожит вас.

— Так, леди Ворминстер, так. Сирил всегда был дорог нам как сын. Но, конечно, сейчас он исполняет свой долг — вот только... — мистер Бистон наклонился ко мне, — у него слабые почки. В детстве он перенес скарлатину. — Он покачал головой. — Страшная болезнь, леди Ворминстер, страшная, из-за нее у мальчика склонность к нефриту. Этой зимой мы с Люсиндой не могли радоваться теплу домашнего очага, зная, что наш дорогой Сирил там, в сырых окопах.

Я пожала ему руку в знак симпатии, и он благодарно пожал мою в ответ.

— Дорогая леди Ворминстер, вы так добры, — мистер Бистон распрямил свою короткую спину. — Но мы гордимся Сирилом, очень гордимся. — Роза что-то залепетала, и он улыбнулся ей. — Ах, ваша малышка проснулась. Я расскажу Люсинде, что видел ее. Если окажетесь в деревне, навещайте нас. Мы, знаете, люди не церемонные.

Мистер Бистон ушел, а я снова взялась за наперсток. Вскоре мистер Тимс появился во второй раз:

— Леди Бартон, моя леди.

В гостиную вплыла леди Бартон, в облаке своего обычного запаха фиалок.

— Сиди-сиди, дорогая! Как я рада тебя видеть! — она опустилась на диван. — Как ты себя чувствуешь? Совсем поправилась после тяжелого испытания? Ты выглядишь цветущей, просто цветущей. Но жалко, что ребенок — девочка. Ничего, в следующий раз... — леди Бартон улыбнулась. — А как малышка? — она встала и подошла к кроватке. — Роза — самое подходящее имя для этой малышки. Они лучше всего выглядят, когда спят, правда? И забот с ними гораздо меньше. Конечно, она еще не ходит, а это так утомительно, когда дети отнимают все время! — она опять улыбнулась. — Больше всего я обожала, когда мой дорогой Джордж был со мной в гостиной во время чая, и дорогая Джоан, и Элен, и Цинтия, конечно. Девочки ведут себя вдвое приличнее... — она запнулась и спросила. — На чем я остановилась, дорогая?

— Сэр Джордж, его приносили вам в гостиную на время чая.

— Ах да, как умно с твоей стороны напомнить... — ты тогда еще и не родилась — но все-таки какое было облегчение, когда Нэнни снова уносила его наверх, — леди Бартон вернулась на диван. — Так зачем я сюда приехала? Ах да, вспомнила — сказать, что мы оба, конечно, будем здесь двадцать первого. Леонидас виделся с Джорджем в городе и спросил, когда ему будет удобнее. Джордж, сказал, чтобы тот обратился к нему после обсуждения точной даты с пастором, но Леонидас не нашел в этом необходимости.

— Лео послал ему письмо.

— Лео? Вот как ты зовешь его? Забавно, до чего обманчивы, бывают имена. Например, бедняжка Бистон[3] совсем не похож на зверя, особенно, если нужно иметь дело с Леонидасом— хотя Леонидас порой бывает ужасающе грубым, — она остро взглянула на меня. — Уж тебе-то это известно, дорогая.

— Лео, не грубит мне, — встряхнула я головой.

— Как же мудро ты умеешь обходиться с ним! — леди Бартон не позволила мне возражать. — Вот в чем была ошибка нашей дорогой бедняжки Жанетты, — она понизила голос, — знаешь, его первой жены. Такая милая девушка, но не умела обходиться с ним, и он вел ее, как в танце — так, как он танцует с его короткой ногой, понимаешь? — кивнула она. — Ему повезло с тем несчастным случаем — сейчас он почти не хромает, а ведь раньше с рождения носил один ботинок на высокой подошве. Да, о чем я? Ах, о Жанетте. Может быть, и он был не прав — возможно, проблема была в том, что он слишком заботился о ней, — она остановилась, я ждала, насторожив уши. — Да, — вспомнила леди Бартон, — он глаз с нее не спускал, он все время был рядом с ней. Жене нужно немножко времени и для себя — заботиться о каждой мелочи хорошо во время помолвки, но после замужества вполне достаточно умеренной любви. Но Леонидас никогда не знал меры, он мог делать такие из ряда вон выходящие вещи, как... — она резко оборвала фразу. — Ну, тебе это известно, дорогая. Как малышка Флора? Когда я видела ее в последний раз, она была точной копией бабушки — ничего удивительного, что Леонидас думает только о ней, такой прелестной малышке. Но ваша Роза — просто поразительно, если учесть, что один из вас... — она светло улыбнулась. — Впрочем, твоей красоты хватит на двоих.

— Лео был бы красивым мужчиной, если бы не был горбатым, — твердо сказала я.

— Но он ведь такой, дорогая? Горбатый, я имею в виду.

Я глубоко вздохнула.

— Леди Квинхэм сказала однажды, что если бы, у Лео не было горба, он был бы похож на актера — мистера Фобеса Робертсона.

Леди Бартон недоверчиво развела пухлыми, одетыми в перчатки руками.

— Но мистер Робертсон — такой красивый мужчина! Я припоминаю, что видела его в роли Юлия Цезаря, его профиль... — она запнулась и удивленно повысила голос. — Знаешь, она права. Эти благородные густые брови и мощная челюсть... Нос Леонидаса, чуть побольше, — сильнее, я бы сказала, но эти пронзительные серые глаза... Да, я представляю его в тоге и лавровом венке — я просто должна рассказать это Джорджу, как только увижусь с ним! Какая умница Аннабел — заметила сходство. Джордж говорил мне, что она развозит раненых по госпиталям — такая смелая молодая женщина, не сидит дома. Конечно, у тебя все по-другому, дорогая. Да, который час? Мне пора лететь! — она обдала нас с Розой запахом фиалок. — Какой прелестный ребенок — не волнуйся, в следующий раз будет мальчик. Понятно, что ты гораздо благоразумнее нашей бедной дорогой Жанетты, но разве молодые мужчины смотрят на это? Они просто влюбляются! До свиданья, дорогая, до двадцать первого.

Вскоре вниз спустилась Флора. Глядя на ее голубые глаза и светлые локоны, я вспомнила французскую графиню, первую жену Лео. Я видела ее только однажды, но никогда не забывала ее. Он тоже ее помнил, я знала это — потому что любил ее.

Глава восьмая

Мой заказ из «Харродса» прибыл к тому времени, когда я закончила крестильную одежду Розы, поэтому я начертила выкройку платья, которое собиралась сама надеть на крестины. Я выбрала платье-костюм из густорозовой шерсти. Сверху был короткий облегающий жакет с большим отложным воротником и длинными манжетами, отделанный спереди бледно-розовым атласом. Я заказала атлас в мелкую тканую полоску, чтобы вырезать лиф по косой с отделкой из десяти пуговиц по центру, где встречаются полоски. Юбка облегала талию и бедра, чуть расширяясь книзу, длиной только до середины икры — так как юбки стали гораздо короче с начала войны. Раз мои щиколотки были выставлены напоказ, я решила надеть шелковые чулки, и купила две пары, на случай, если одна порвется. Так как Лео приказал мне быть расточительной, я заказала пару гладких кожаных туфель, на самых высоких каблуках, которые мне когда-либо приходилось носить, и лайковые перчатки в дополнение к ним. Сначала я не могла выбрать шляпку — все они казались слишком разукрашенными — но наконец, остановилась на шляпке из гладкой соломки с широкими изогнутыми полями, а к ней заказала ленту и две атласные розы в тон костюму. Я решила сама выполнить ее отделку.

Я сметывала клинья юбки, когда пришел мистер Тимс и сказал, что мистер Селби хочет сделать мне сообщение. Войдя, мистер Селби удивленно взглянул на один из огромных столов большой гостиной, где было расстелено шерстяное одеяло, а сверху лежали куски розовой ткани, но он был слишком вежлив, чтобы высказаться по этому поводу. Он просто сказал мне, что завтра приедут оформители, поэтому мне нужно распорядиться, чтобы миссис Джонстон подготовила для них мою будущую личную гостиную.

Я упала духом, но это было нужно сделать, поэтому я попросила мистера Тимса позвать домоправительницу ко мне. Она пришла, поджав губы, а когда увидела, чем я занимаюсь, поджала их еще плотнее. Выслушав меня, она сначала ничего не ответила, затем сказала:

— Первая леди Ворминстер обычно сидела здесь, в большой гостиной, — она выжидательно смотрела на меня.

— Его светлость сказал, что мне можно сидеть наверху, — ответила я.

Миссис Джонстон было нечего на это ответить, но она была не из тех, кто отступает вежливо. Она взглянула на мое шитье, ее ноздри зашевелились, словно от дурного запаха.

— Она сидела здесь за вышиванием, ее тонкая иголка сновала вверх-вниз, — миссис Джонстон указала на кресло: — А там сидел его светлость и смотрел на нее, — подойдя ближе, она прошипела мне в самое ухо. — Знаете, она была великой любовью в его жизни. Еще бы, я помню день, когда она умерла...

— Но, миссис Джонстон, — осмелилась я прервать ее, — она умерла не здесь, а во Франции. Она уехала из Истона задолго до этого.

Она ядовито взглянула на меня:

— Я помню тот день, когда пришла телеграмма, сообщавшая, что эта прекрасная леди ушла на небеса, которых, конечно, заслуживала. Тем вечером его светлость пришел в ее спальню, спальню графини — в комнату, в которой вы сейчас спите, — ну, мистер Уоллис, камердинер, пошел к нему, как обычно, и увидел, что он стоит там, словно громом пораженный.

— Но они разъехались, — снова сказала я. — Она вернулась во Францию. Клара рассказала мне...

— Это не имело значения для его светлости, — миссис Джонстон вцепилась мне в руку словно когтями. — Он любил ее, любит, и будет любить всегда. Вы уж мне поверьте. — Я верила этому. Ее каркающий голос усилился: — Когда она уехала во Францию, все здесь осталось, как было, ничего не было тронуто — так приказал его светлость. Одежда в шкафу, книги на полке, шкатулка с драгоценностями на туалетном столике. Она уехала в такой спешке, что взяла с собой только расчески. Драгоценности, которые он дарил ей, — а он щедро дарил ей их, — все осталось, все осталось точно так, будто она еще жила здесь. А в ночь, когда она умерла, он пришел сюда, открыл ее шкаф и гладил ее одежды, будто она все еще носила их. Жутко это было, говорил мистер Уоллис — словно его светлость разговаривал с ее призраком.

Я стояла, впитывая каждое слово миссис Джонстон, пока до нее не дошло, что она разговаривает с презираемой второй женой. Она остановилась и сказала:

— Ну, если вы уверены, что его светлость хочет, чтобы вы сидели наверху...

Я не удержалась от вопроса, я должна была это узнать.

— А что он сделал с ними, с ее одеждой и вещами? Она заколебалась, но не могла устоять перед соблазном закончить историю.

— В тот же вечер он приказал упаковать все ее вещи и убрать в кладовку. Сказал, чтобы это сделали сразу же, прямо сейчас — несмотря на то, что было время ужина слуг, — с обидой сказала она. — Мне не хотелось пропускать ужин, поэтому я послала Клару, она это видела. — Глаза миссис Джонстон устремились на меня, ожидая возражений. Я ничего не ответила, и она ушла, торжествуя.

Я не могла выкинуть эту историю из головы. Когда пришла Клара, чтобы сообщить, что они с Бертой после обеда подготовят мою будущую гостиную для декораторов, я спросила:

— Миссис Джонстон говорит, что, у ее светлости — первой ее светлости — никогда не было личной гостиной.

— Это правда, обычно она сидела здесь.

— Миссис Джонстон сказала, что ты убирала вещи ее светлости после смерти.

— Да. Это должна была сделать миссис Джи, но вы же знаете, в каком состоянии она бывает по вечерам, — мы обменялись улыбками. Мне больше не потребовалось побуждать Клару к разговору, та была, очень настроена поболтать. — Она не посмела бы послать меня на эту работу, если бы его светлость не ушел. Он не возвращался всю ночь. Наутро все его ботинки были в грязи — столько работы мистеру Уоллису — это была известковая грязь. Он, наверное, поднимался на Взгорье, когда гулял. Однако, как сказал мистер Уоллис, жену теряют не каждый день.

— Значит, миссис Джи послала вас в ее спальню...

— Да, конечно. Тогда я была только второй горничной, но она, наверное, подумала, что если его светлость дознается, то не так рассердится, если это буду я, — Клара бессознательно подняла левую руку и потрогала темно-красное родимое пятно на щеке, — потому что моя мама когда-то была его няней. Он повышал голос даже на меня, но я понимала, что это не всерьез — просто у него такая манера. Поэтому миссис Джи и послала меня, но лучше бы не посылала. Было в этом что-то потустороннее — все вещи ее светлости находились там, где она их оставила. Конечно, мы всегда прибирались в ее комнате, клали мешочки с камфарой в ее шкаф и тому подобное, но сознавать, что она мертва, и он скорбит о ней... мама говорила, что все те годы он так же горевал по ней. Поэтому я упаковала ее вещи как можно быстрее, — она наклонилась ко мне. — Все они были здесь — наверное, это было ее приданое, все так чудесно вышито — какие красивые ночные рубашки! — Клара озадаченно покачала головой. — Странно это, когда женщина уезжает без своего ночного белья. Ее служанка собрала все свои вещи, а няня упаковала все вещи маленького лорда Квинхэма, значит, время на сборы у них было — но она оставила почти все. Исчезли только ее расчески. Мама рассказывала мне, что у ее светлости, были дивные волосы — серебристо-золотые. Мама говорила, что никогда не видела таких волос у взрослых женщин. Даже у леди Флоры они темнее, чем у ее... — Клара запнулась и вспыхнула.

— Бабушка Витерс говорила мне, что Флора очень похожа на свою бабушку, — сказала я сдержанно.

— Да, похожа — моя мама говорит то же самое, — Клара поспешно продолжила рассказ: — Она оставила и свои книги тоже. Их была дюжина или побольше, его подарки. Часть из них была на английском языке, часть на иностранном — наверное, на французском. Я сказала об этом миссис Джи, а она на следующее утро спросила его светлость, не хочет ли он поставить их в библиотеку — они были в чудесных кожаных переплетах с золотыми буквами. Он вышел из себя и накричал на миссис Джонстон еще больше, чем обычно. Так ее расстроил, что только два стакана бренди его светлости привели ее в себя! Значит, он этого не хотел. Поэтому мы упаковали их вместе с другими вещами ее светлости и отнесли в самую дальнюю кладовку, в точности, как он приказал — «в самую дальнюю кладовку». Вот что мы с ними сделали, там они и лежат до сих пор.

«Там они и лежат до сих пор» — слова Клары не выходили у меня из головы. Я, пошла искать эти вещи и, конечно, нашла. После ужина я тайком, словно вор, пробралась в самую дальнюю кладовку. Клара убрала вещи в старые чемоданы, видимо, в спешке, потому что все было небрежно уложено. Я стала рыться в них. Шелка и атлас, батист и кашемир... одна из ее ночных сорочек высунулась сбоку — она была из тончайшего батиста, отделанная ярдами нежных кружев и вышивкой из мельчайших стежков, как и описывала Клара. Но она оставила и ее, эта французская графиня.

С чувством неловкости я аккуратно свернула ее и засунула в чемодан. Когда я делала это, мои пальцы наткнулись на книгу. Я вытащила ее и открыла — на титульном листе было написано несколько строк. «Ma chere Janette, — я глянула ниже: — Je t'adore[4]...» Я знала, что мне не следует читать это, и не стала читать, но поняла, что это такое — короткое любовное письмо, для нее. Внизу была подпись: «Leonide».

В следующем чемодане лежали и другие книги, вместе с ее мехами, зимними пальто и жакетами. Я бросила на них по одному быстрому взгляду, понимая, что вообще не имею права глядеть — все книги были надписаны подобным образом. Французские книги были надписаны по-французски, английские — по-английски, и каждая надпись говорила о любви. Все они были письмами, любовными письмами моего мужа.

На следующий день я вышла на прогулку с Розой. Было солнечно и тепло. Я завернула ее в свою шаль, прижав поближе к сердцу, и пошла через парк, выбрав путь между двумя старыми, большими дубами, путь, который вел прямо в гущу деревьев. Свернув на узкую тропинку, я дошла до живой изгороди. Шиповник еще не цвел, но скоро должен был зацвести. Прикрывая Розу телом, я проскользнула там, где его кусты росли реже, и пошла по траве к разрушенному дому. Розы росли здесь выше и гуще, потому что были посажены много лет назад. Но я не остановилась посмотреть на ранние бутоны. Напротив, я прошла дальше, через холл без крыши, во внутренний дворик дома, где стояла она, французская графиня, первая жена моего мужа.

Солнце играло на мраморе, оживляя статую. Я глядела на ее прелестное лицо, на волосы, вьющиеся вокруг ее головы, вырезанные так тонко, что можно было даже различить прядку, выбившуюся из прически и огибающую изящную раковину уха. Можно было видеть каждую черточку ее мастерски вырезанного лица — кроме глаз, опущенных вниз, на ребенка, которого она баюкала в руках.

Я остановилась, глядя на нее, на Жанетту Жозефину Марию-Луизу, единственную дочь последнего маркиза де Монтье, вышедшую замуж за Леонидаса Артура Гектора Фицворрен-Донне, седьмого графа Ворминстерского. Я нашла здесь эту статую в первое лето в Истоне, когда стала женой Лео. Я догадалась, кто она такая. Я узнала ее, потому что однажды, еще при жизни, она посетила нашу школу в Борреле. Тогда мы ничего не знали о лорде Ворминстере. Ее муж был известен в Борреле только по имени — крупный землевладелец, имевший земли в окрестностях Пеннингса. Однако он никогда не посещал эти земли, никто из моих знакомых не знал его в лицо. В том году, когда мне исполнилось восемь лет, его жена приехала в Пеннингс с визитом к леди Бланш, а та взяла ее на одну из своих регулярных проверок нашего рукоделия.

Когда наступила моя очередь показать рукоделие, я разглядывала это прелестное лицо, эти глаза — голубые как незабудки — и боготворила ее. Она взглянула на мои стежки, достаточно мелкие, и похвалила мою работу. Затем она сказала мне: «Ты, наверное, будешь девушкой у леди, когда вырастешь, ma petite[5]». Так и начались мечты моей юности.

Я мечтала о том, как стану ее личной горничной, как встречусь с лордом Ворминстером, который представлялся мне в мечтах высоким и видным мужчиной, с серебряной сединой в волосах. Лорд Ворминстер в моих мечтах отыскивал моего отца, которого я никогда не видела, а мой отец, конечно, тоже был лордом и брал меня к себе домой. Но однажды я снова оставляла его дом, чтобы выйти замуж за сына лорда Ворминстера и приветствовать его мать — мою прекрасную леди Ворминстер.

Такую прекрасную и такую лживую.

Все в моих мечтах было неверно, все неверно. Я мечтала о том, что ее сын будет любить меня — а он не любил. Я мечтала о том, что она любила лорда Ворминстера — а она не любила. Я долго цеплялась за эту мечту, гораздо дольше, чем за все остальные. Вскоре после приезда в Истон мне сказали, что они жили врозь с тех пор, как родился ее сын, но я считала, что лорд Ворминстер обходился с ней дурно — пренебрегал ей, заводил любовниц — и была уверена, что, несмотря на все его провинности, она любила его. Но теперь я знала правду. Она не только не любила, никогда не любила его, она еще и обманула его. Она вышла за него замуж, уже, нося во чреве ребенка от другого мужчины.

Тем не менее, он все равно любил ее, любил так, что когда ребенок родился слишком рано, и он понял всю глубину ее обмана, то все-таки простил ее и обещал признать сына наследником. Так Фрэнк стал лордом Квинхэмом, а когда-нибудь, в свой черед, станет графом Ворминстерским.

Ее муж никогда не брал назад своих обещаний, а она не сдержала своих. Она обещала ему его собственного ребенка, а вместо этого бросила его и вернулась во Францию к любовнику. Лео никогда не выдавал ее тайну. Напротив, он установил эту статую здесь, в глубине леса, и все вокруг засадил розами, ее любимыми розами, потому что любил ее. И он все еще любил ее, хотя она была мертва.

Я пробиралась назад сквозь лес, разговаривая с Розой. Я показала ей танцующих бабочек с желтыми крыльями и с голубыми, обведенными оранжевой каймой. Я показала ей галку, которая склонила набок гладкую черную голову, следя за нами. Я показала ей яркий розовый лихнис и зеленовато-лиловые побеги молодого конского щавеля, лепестки звездчатки и скрытые бутоны падуба. Сейчас, в мае, каждое дерево, каждый лист были зелеными и полными жизни.

Глава девятая

Перед ужином я зашла в угловую гостиную. Старые обои были сорваны и клочьями свисали со стен. Все было готово к новым работам, эта мысль взволновала меня. Подойдя к одному из высоких окон, я подняла Розу к плечу.

— Ты видишь розы, моя Роза? Скоро они зацветут — наверное, как раз к твоим крестинам. Когда-нибудь папа назовет розу твоим именем, как назвал ее маминым, — Роза удовлетворенно крякнула, а я поцеловала ее в похожую на розовый лепесток щечку и прижалась к совершенной раковине ее ушка.

Затем я отдала ее в детскую и нашла Клару, чтобы спросить, можно ли пригласить мисс Винтерслоу для шитья занавесок. Когда ей будет удобно, конечно.

— Ей будет удобно завтра утром, — усмехнулась Клара. — Больше всего на свете Мод Винтерслоу любит приходить сюда и совать нос в дела его светлости.

На следующее утро Клара спустилась вниз, чтобы найти меня.

— Мисс Винтерслоу говорит, что лучше всего ей повидаться с вами, моя леди, чтобы удостовериться, что она сошьет занавески так, как вы хотите. Она в комнате для шитья. Я сказала ей, что вы подниметесь наверх — иначе она явится сюда, и будет пялиться на все, что ей попадется на глаза, а мне не хотелось бы этого. Я позвала сюда Дору, чтобы она присмотрела за леди Розой, пока вы будете наверху.

Мод Винтерслоу выглядела очень подтянутой в своем облегающем черном платье. По ее лицу было видно, что она довольно стара, но ее спина была стройной, как у молодой девушки. Она смотрела на меня яркими, немигающими глазами.

— Доброе утро, мисс Винтерслоу, — вежливо сказала я.

— Доброе утро, моя леди, — ее глаза зорко прищурились, как у ящерицы. — Значит, это вы — ее светлость. Марта все рассказала мне о вас.

— Марта? — не поняла я.

— Моя сестра, Марта Витерс.

— А, бабушка Витерс.

— Бабушка Витерс! — фыркнула она. — Пусть Марта сама называет себя так, после того, как несколько лет прожила в Лондоне. Надо говорить «бабуся», как принято в селе. «Ваша бабуся» — я всегда так говорю ее малышне, — мисс Винтерслоу хмыкнула. — Марте это очень не нравится, но я не обращаю внимания, хотя она на год старше меня. А вы бывали в Лондоне? — внезапно спросила она.

— Да, мне приходилось там жить. Она одобрительно улыбнулась.

— Мне тоже — много лет, куда больше, чем Марте, но я не хвастаюсь этим, как она. Я умею вести себя. Я никогда не была легкомысленной девчонкой, как Марта.

Девчонкой?! Я не поверила своим ушам. Я помнила бабушку Витерс с тех пор, как она приходила в детскую помогать нянчиться с Флорой — она носила огромные башмаки и попыхивала глиняной трубкой, торчавшей между двумя остатками зубов!

Мод Винтерслоу наклонилась ко мне, ее элегантные туфли на кнопках скрипнули.

— Позвольте-ка мне хорошенько взглянуть на вас, — я нервно попятилась назад, но она стремительно протянула руку и вцепилась в меня. — Нет, стойте где стоите, в последние годы я стала близорукой. В тот единственный день, когда вы были в церкви, я не разглядела у вас ничего, кроме донца шляпки. А пока я пробиралась через толпу зевак, собравшихся перед входом, вы уже уехали. Терпеть не могу ни этих деревенских ротозеев, ни их манеры. Так что мы имеем?

Кровь бросилась мне в лицо, когда зоркий взгляд мисс Винтерслоу обшарил меня с головы до ног. Удовлетворившись осмотром, она отпустила меня и отступила на шаг.

— Ну-ну, Марта не перезолотила лилию. Когда я впервые услышала, то не поверила — поймать сразу обоих, и отца, и сына, — но теперь вижу, почему вам это удалось. Вы, несомненно, милашка, — я вспыхнула, а мисс Винтерслоу повернулась и пошла к швейной машинке. — Теперь, моя леди, расскажите мне, какие вы хотите занавески. Как говорят в селе, Мод Винтерслоу не из тех, кто теряет время на сплетни.

Я показала ей материал и дала мерки.

— Сделать отстрочку? — спросила она.

— Да — вот здесь.

— Ладно. Скоро я это вам сделаю.

— Если вы заняты...

— Не беспокойтесь насчет этого. Если я попрошу своих заказчиков подождать, они подождут. Я — лучшая портниха в окрестностях, да и расценки у меня умеренные, — она снова оглядела меня. — Кто шил вашу юбку?

— Я.

— Ммм, неплохо сидит. Повернитесь спиной, — я повернулась. — Да, мне самой нравятся юбки из клиньев, хотя в наши дни нечасто встретишь шестиклинку. Где вы взяли выкройки?

— Я сделала их сама.

Увядшее лицо мисс Винтерслоу сморщилось в улыбке.

— Я и сама не скроила бы лучше. Где вы научились шить?

Я рассказала, и она одобрительно кивнула.

— Это хорошее место учебы. У меня поначалу не было денег, чтобы заплатить за обучение, поэтому я начинала швеей.

— Вы никогда не хотели стать горничной у леди? — спросила я.

— Я? — с негодованием воскликнула мисс Винтерслоу. — Быть на побегушках, у какой-то женщины, которая считает себя лучше меня только потому, что родилась в колыбели с фамильным гербом? Это почти так же плохо, как быть замужем, — фыркнула она. — Взгляните на замужних женщин, и вы увидите, какой они терпят ущерб! Вечно живут то с животом, то с дитем у груди — или и с тем, и с другим сразу, если небрежны. Постоянное вынашивание детей вредит женщинам и губит их фигуру, — мисс Винтерслоу зорко оглядела меня. — Вы еще сохранили талию, но подождите — когда вы перестанете кормить, то увидите, что ваши груди обвиснут, — она наклонилась ко мне: — Но не беспокойтесь, моя леди — стоит вам только сказать мне словечко, и я покажу вам, как сделать, чтобы они выглядели такими же, какими были до рождения этих двоих. Кусок прочной ткани, скроенный наискось по той форме груди, какая у вас была прежде — и все будет в порядке. Но вам нужно быть строгой с его светлостью, чтобы он не устроил вам это снова, понятно?

Я пылала румянцем, когда Клара принесла поднос с чаем. Мод Винтерслоу указала на большой стол:

— Спасибо, Клара, поставь сюда. Вижу, ты не забыла для меня фрукты.

— Сегодня только яблоки и апельсины, мисс Винтерслоу.

— Я люблю, когда мне ставят вазу с фруктами, — пояснила мне портниха. — Я всегда прихожу сюда чинить белье, когда созревают персики.

— Какой вы любите чай, мисс Винтерслоу? — я взяла чайник. — Может быть, покрепче?

— Желательно бы, моя леди, с двумя кусками сахара, хорошо размешанный. — Я поставила жесткий стул рядом со швейной машинкой, а на него — поднос с наполненной чашкой. — Вижу, вы сделали как надо, уважаете старших. А теперь, может быть, вы мне что-нибудь посоветуете? Леди купила красивый отрез темно-синего бархата на вечернее платье, но она несколько худа в плечах, поэтому я размышляю, как лучше всего смягчить линию выреза...

Мы были поглощены обсуждением, когда дверь открылась и в нее вошла миссис Джонстон с уксусно-кислым лицом. Когда она увидела меня, ее лицо стало еще кислее.

— Я не знала, что за вами послали, миссис Винтерслоу.

Глаза Мод Винтерслоу сузились.

— Мисс Винтерслоу, будьте любезны. Я никогда не была замужем и горжусь этим — в отличие от тех, кто притворно называет себя миссис, хотя у них на это не больше прав, чем у моей полосатой кошечки.

Красные вены на лице миссис Джонстон покраснели еще больше.

— Нет ничего плохого в старых занавесках.

— Ее светлость выбрала новую ткань.

Миссис Джонстон демонстративно повернулась ко мне.

— Никакой необходимости, совершенно бесполезно — и это в военное время, когда наши доблестные солдаты в такой нужде...

— Я никогда не слышала, чтобы молодые люди в окопах нуждались в таких занавесках, — резко оборвала ее мисс Винтерслоу. Прежде чем миссис Джонстон успела ответить, она подхватила чайник. — Позвольте предложить вам чаю, миссис Джонстон, хотя я знаю, что вы обожаете не чай.

Миссис Джонстон побагровела и выскочила прочь, хлопнув дверью.

— Чего я не выношу, — так это женщин-пьяниц, — сурово сказала мисс Винтерслоу. — Я никогда не брала в рот ни глотка, только в медицинских целях. Не говоря уже о курящих женщинах — Марта вечно дымит своей трубкой! Дурная привычка, дурная привычка для женщин! Мужчины — другое дело, они не способны на лучшее, — она наклонилась ко мне. — Вы знаете, что сделала эта Марта? Дэн Витерс еще не остыл в могиле, а она остановила его светлость на улице и спросила, не может ли он продолжать выдавать ей табачный рацион Дэна, потому что это она выкуривала этот табак, а не он! А его светлость имел глупость согласиться, — она запнулась, а затем кивнула на дверь, глядя мне в лицо. — С этой он тоже дает промашку. В следующий раз проверьте ее расходные книги.

Как она узнала, что я их не проверяю? Ну конечно, Клара — миссис Чандлер — бабушка Витерс — без сомнения, об этом знает все село.

— Проверки делает его светлость, — сказала я, оправдываясь.

— Делает? — ее прищуренные, как у ящерицы, глаза пристально следили за мной, голова склонилась набок. — У меня хороший слух — ваша малышка плачет. Идите и утешьте ее.

Позже я вернулась, чтобы посмотреть, как у мисс Винтерслоу идут дела, и показать ей Розу. Она полюбовалась Розой, а затем сказала:

— Хорошенькая девочка и очень похожа на папу. Может быть, вы побудете со мной за компанию? Шить занавески скучно.

Под жужжанье машинки и клацанье педали она рассказала мне, когда у Мэри Доусон, которая во время моего появления в Истоне была второй горничной и вышла замуж за внука каретника, мистера Тайсона, наступит время родового отпуска.

— Должно быть, в июле — Грэйс Чандлер отпускает ее с работы, предвидя, что в дальнейшем она будет жить с матерью. Миссис Доусон, мать Мэри — вдова, ее муж умер от воспаления легких в ту ужасную зиму два или три года назад.

Я узнала имена и других женщин, ожидавших родового отпуска летом, одной из них была сестра Мэри.

— Не знаю, о чем думает это правительство, отпуская мужчин домой. Через десять дней они возвращаются, но, как правило, оставляют после себя кое-что. Вот, например, бедная Мэри Эллис, она ведь уже бабушка, — мисс Винтерслоу неодобрительно покачала головой, — ей пора отдыхать, кто ее осудит за это, если у нее уже семеро растет и двое на кладбище? Теперь же она снова пройдет через это. Я говорила, я говорила ей, когда она пришла ко мне шить новую блузку, вся в волнении от того, что ее Джим приезжает на побывку, я говорила ей: «Мэри, ты пожалеешь о том, что наряжаешься. Славный мешок из-под картошки — вот что тебе понадобится после того, как он переступит порог». Но мужчин не останавливает ничто. Когда они надевают кольцо на палец женщине, то думают, что получили ее в собственность — ну, по закону так и есть. Вот почему я живу одна! — она бросила взгляд на дверь. — Кстати, о Кларе — она неравнодушна к Джиму Арнольду.

— Но он, кажется, моложе ее?

— Да, дорогая, но женщины из семьи Ватсонов всегда выходят за мужчин моложе себя — так же и Грэйс, когда она подцепила Берта Чандлера. Теперь об Элен Ватсон — она не спешит. Имейте в виду, она разборчивая, эта Элен. Правда, девушкам, работающим нянями, трудно встретить молодого человека здесь, в провинции. Не то, что в Лондоне, где няни везут детскую коляску с парой молодых караульных по обе стороны от себя.

К концу дня, когда Мод Винтерслоу собралась и ушла, я узнала об Истоне больше, чем в течение двух лет, пока я была здесь с Флорой. Я почти пожалела, когда она сказала, что на следующее утро закончит шитье занавесок.

Однако на следующей неделе ко мне пришел другой посетитель. Мистер Тимс вошел с улыбкой на лице:

— Внизу мистер Уоллис, моя леди, он приехал в отпуск и заехал сюда на день из города. Он интересуется, можно ли ему поговорить с вами?

Я была очень рада. Мистер Уоллис, камердинер Лео, был не намного моложе его, но когда прошлой весной был потоплен корабль, на котором плавал его брат, он решил завербоваться в армию. Мне всегда нравился мистер Уоллис, он был так добр со мной, особенно в те ужасные месяцы, пока я ожидала Флору.

Он, как обычно, выглядел подтянутым в своей форме. Я увидела, что он уже получил две нашивки на рукава.

— Как поживаете, мистер Уоллис? — я подбежала к нему и сжала его руку в своих. — Я так рада видеть вас!

Мистер Уоллис энергично потряс мою руку.

— Как вы, моя леди? — он взглянул на кроватку. — А кто у вас там? — я вытащила оттуда Розу, чтобы показать ему. Он пощекотал ее подбородок, и она загулила в ответ. — Ну, разве ты не красавица — прямо как мама, да?

— И она такая хорошая малышка, — покраснела я. — Никогда не плачет.

— Уверен, что его светлость очень доволен ей.

— Да, мистер Уоллис, да. Он взглянул на меня.

— А вы хорошо выглядите, вы повзрослели с прошлого года. По вашему лицу вижу, — он улыбнулся. — Я был так рад, когда Юстас написал мне, что малышка благополучно появилась на свет.

— Юстас? — спросила я и тут же поняла, кого он имел в виду. — Я не знала, что мистер Тимс писал вам.

— О да — он держит меня в курсе событий. И Клара иногда черкнет мне строчку-другую. Она хорошая девушка, наша Клара. А молодая Мэри уже вышла замуж?

Благодаря Мод, я смогла пересказать ему кое-какие слухи. Затем я спросила, как у него дела.

— Здесь, в Истоне, я втянулся в удобную колею, — криво улыбнулся мистер Уоллис. — Должен сказать, что после этого нелегко оказаться в солдатах. Тем не менее, я считаю, что не простил бы себе потом, если бы не сделал этого. Нужно делать то, что правильно, сказано — сделано. В любом случае, после того, как я так долго пробыл вдали от городского благополучия, я наслаждаюсь им гораздо больше, — он встал, чтобы уйти.

— Заходите к нам в следующий отпуск, мистер Уоллис, — сказала я.

— Зайду, моя леди. Однако он наступит не скоро. Во время службы отпуск положен раз в двенадцать месяцев, но это только на бумаге. Конечно, с офицерами обходятся лучше. И все-таки я не завидую им, беднягам. Когда свистят пули, они идут в атаку первыми, — мистер Уоллис наклонился попрощаться с Розой, поэтому не заметил, как я содрогнулась.

— Всего хорошего, моя леди, — сказал мистер Уоллис перед уходом. — Надеюсь, что увидимся в это же время в следующем году.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Я чувствовала себя несколько ущемленной после его ухода, — я знала, что в зале для слуг будут пить чай в компании мистера Уоллиса, но мне было нельзя туда, я была леди Ворминстер. Тут я вспомнила, что скоро леди Ворминстер будет позволено хотя бы сидеть наверху в своей гостиной. Комната была почти готова, поэтому я взяла Розу, и пошла наверх посмотреть ее.

Камин был облицован нежным розовым мрамором с тонкими красноватыми прожилками, поэтому я выбрала обои того же цвета, светлые, но с блестящими полосками, чуть-чуть темнее основного фона. Потолок тоже был сделан бледно-розовым, а все дерево было выкрашено в белый цвет. Я знала, что так не принято, потому что на белом очень заметна грязь, но благодаря этому комната выглядела светлой и воздушной. Я выбрала ковер с узором из листьев плюща, в темно-зеленых тонах, чтобы не так была видна грязь, оставляемая прибегающими детьми, а новый диван и кресла были обиты прочной тканью по той же самой причине. Особенно мне нравились занавески — я выбрала для них ситец с рисунком из роз, зелень которого сочеталась с ковром, а оттенки розового — с камином.

Прочая меблировка комнаты осталась прежней. Когда с мебели сняли чехлы от пыли, я увидела, как она элегантна — из полированного дерева, с простыми, чуть изогнутыми линиями. Мне особенно понравились небольшой секретер и хорошо сочетающиеся с ним стулья — я подумала, что они принадлежали матери Лео, и оставила их. Кроме того, с правой стороны алькова я повесила портрет его матери. Она выглядела такой безмятежной и счастливой. Я поднесла Розу поближе: «Смотри, это твоя бабушка». Роза протянула к ней растопыренную ручонку, а женщина на портрете, казалось, была бы рада взять ее руку в свои. Мои глаза наполнились слезами.

Стоя у картины, я подумала, что одна она выглядит одиноко, но на остальных картинах Истона были изображены мрачные пейзажи, где трудно было найти человека. Были еще портреты генералов, висящие вдоль лестницы, но они совсем не подходили к моей гостиной. Кроме того, они принадлежали Пеннингсам — мать Клары говорила мне это. Старый лорд Ворминстер выслал их сюда, когда узнал, что его новорожденный сын родился горбатым, а значит, никогда не станет генералом в красном мундире. Бедный Лео.

Но мне нужна была хотя бы еще одна картина на другую стену алькова, в пару к этой — возможно, одна из картин гостиной. Но нет, ни одна из них не стоила того, чтобы ссориться из-за ее перемещения с миссис Джонстон.

Думая об этом, я вспомнила, что сказала мне о расходных книгах Мод Винтерслоу. Меня совсем не удивила бы такая дерзость, но разве Лео, не заметил бы этого, проверяя счета? В конце концов, он обучался в Итоне и Кембридже, он был таким умным, что читал на греческом, так же легко, как и на английском.

Роза требовательно коснулась меня, она соскучилась. Через пять минут Флора должна была вернуться с прогулки.

— У нас как раз хватит времени посмотреть на твой крестильный наряд, моя Розочка.

Я в последний раз оглядела гостиную — она все еще была нежилой, пропахшей краской, но ко времени приезда Беаты на крестины ей уже можно будет пользоваться. Крестины! Я так ждала их.

Глава десятая

Двадцать первое было воскресеньем, поэтому Беата собиралась приехать в субботу утром и остаться на ночь. Мы с Кларой снова и снова переставляли мебель в моей гостиной, пока расстановка не показалась нам подходящей. Я еще не сидела там, так как хотела вселиться туда на следующий день, когда приедет Беата. Я объяснила Кларе, что моя гостиная будет удобнее для Беаты, поэтому она предложила нам в субботу вечером поужинать в утренней комнате.

— Эта столовая такая большая и мрачная — даже мистер Тимс говорил, что предпочитает прислуживать в утренней комнате, которая поменьше.

Я тоже больше любила есть, в утренней гостиной, поэтому согласилась с ней.

— Если ему тоже удобнее, может быть, мы закроем столовую до приезда его светлости — там и убирать со стола будет легче.

— Ладно, даже если миссис Джи разнервничается из-за этого, — кивнула Клара. — Ну, а теперь мы с Бертой как следует приберемся в большой гостиной, чтобы подготовиться к приему гостей в воскресенье.

— Прием?! Это не прием, Клара.

— Такого у нас не было в течение многих лет! — усмехнулась Клара. — Даже миссис Проктер вызвалась сделать свой замечательный пирог. А мама сказала, что Мод Винтерслоу разболтала по всей деревне о том, как искусно вы сшили крестильную одежду леди Розы. — Я покраснела от удовольствия, а Клара склонилась над Розой, приговаривая: — И она меня слышит. Смотрите, как улыбается! Ну, разве она не подросла? — она пощекотала Розу. — Как хорошо, что крестины в это воскресенье. Еще немного — и она выросла бы из своего крестильного наряда!

Клара была права — Роза росла быстро. И она стала так чудесно улыбаться — хотелось бы мне, чтобы ее мог видеть отец. Но мистер Селби сказал, что получил письмо, в котором Лео сообщил, что очень занят и не может приехать на крестины из-за того, что его отъезд нежелателен. Однако леди Бартон прислала мне пахнущую фиалками записку, в которой сообщала, что сэр Джордж точно приедет, потому что его еще не отослали обратно во Францию. Я радовалась за нее — я знала, как ее беспокоит мысль, что ее драгоценный сын вернется на войну. Я пыталась не думать о Фрэнке — но было уже почти лето, а разве не легче получить пулю светлыми летними вечерами? Мистер Тимс сказал мне, что решение правительства о летнем времени вступит в действие с воскресенья.

— Стрелки будут подвинуты на час вперед, поэтому, когда мне подавать завтрак, моя леди? — его лоб был озабоченно нахмурен.

Чуть позже прибыл и мистер Бистон, выглядевший еще более озабоченным — когда он должен перевести время на церковных часах? И как мы хотим крестить Розу, — по настоящему времени или по правительственному? Я твердо сказала ему, что мы должны повиноваться правительству, и послала записку в Беллинг, чтобы предупредить об этом леди Бартон.

Клара сказала, что миссис Джонстон в ужасе при мысли об изменении часов, а деревенские женщины жалуются, что теперь им по вечерам не удастся загнать детишек в постель. Но мне, следовало признать, эта идея понравилась — я любила гулять в парке среди роз под вечерним солнцем.

В субботу утром я попросила мистера Тимса послать двуколку к поезду, чтобы встретить Беату. Едва услышав шуршание колес по гравию, я выбежала из холла. Мистер Тимс распахнул наружную дверь, и я вышла на ступени входной лестницы, щурясь от солнечного света. Беата помахала мне, чья-то стройная фигура в хаки выскочила из пролетки, чтобы помочь ей сойти. На мгновение мое сердце остановилось — я подумала, нет, не может быть — и конечно, так не оказалось. Это был мужчина в обычной солдатской форме, с тремя нашивками на рукавах — Альби.

Беата подошла, отдуваясь на каждом шагу.

— Ох, это ты, душенька? А где малышка? Я привезла с собой Альби, — она многозначительно взглянула на меня, — твоего кузена Альби. В четверг он приехал в отпуск, и я подумала, что несколько дней в деревне будут для него кстати. Если вам неудобно, он найдет комнату в деревне.

— Конечно, нам удобно! — воскликнула я. — У нас полно свободных комнат! — Я сбежала по ступеням туда, где стоял в ожидании мой брат. — Привет, Альби. Я так рада видеть тебя. Заходи, выпьем чашку чая. Роза в большой гостиной.

Беата болтала о мальчиках и письме, полученном от дяди Альфа. Затем Элен привела Флору, которая подбежала к Альби и потащила его вместе с Элен по комнате, показывая им свои сокровища.

— Бедный Альби немножко не в духе, Неду не дали отпуск вместе с ним, — склонилась ко мне Беата. — Вот почему я привезла его сюда. Не знаю, почему бы не послать братьев в отпуск вместе, но там никогда так не делают. Ты быстренько скажи словечко светлости, чтобы он не называл меня твоей мачехой — объясни ему, что Альби этого не знает. Я всегда говорила мальчикам, что была подругой твоей тети, и никогда словом не обмолвилась о правде, — она вздохнула.

— Лео здесь нет, он занят в Лондоне, — сказала я ей. — И он не одобряет крестины.

Беата удивилась. Флора подбежала к ней и потянула за руку.

— Посмотрите мой ковчег, тетя Беата!

Элен пошла к двери, Альби устремился вперед и открыл перед ней дверь. Я подумала, как хорошо он сейчас выглядит и какие у него прекрасные манеры. Желала бы я сказать ему, что я — его сестра, но это было бесполезно. Он боготворил свою мать и был бы ужасно расстроен, узнав правду.

Я ускользнула, чтобы дать распоряжения Кларе, но та уже отвела комнату для Альби, а мистера Тимса временно перевела на запасное место. Мы пообедали в утренней гостиной, а затем вышли на прогулку в розовый парк. Элен также привела Флору, и Альби начал играть с моей дочкой в догонялки.

Чай мы пили в моей гостиной. Беата пришла от нее в восторг.

— Но эти стены пустоваты, Эми, — заметила она. — Тебе бы взять несколько хороших картин, чуть поживее, чем те грязные дороги, которые висят в вашей большой гостиной. Солнце и синее небо, это подойдет. Это взбодрит тебя, если снаружи будет непогода.

Вдруг меня осенило — есть же картины Лео из Кью, но я тут же засомневалась, осмелюсь ли попросить его одолжить их. Если и осмелюсь, они не слишком подходили для личной гостиной леди.

Альби и Беата поднялись со мной в детскую посмотреть купание Флоры и Розы. Альби прочитал Флоре сказку на ночь. Флора буквально вцепилась в него, но Элен настояла, чтобы та легла спать.

Это было чудесно — весь вечер быть в компании. Я не помнила, когда еще мне было так хорошо в Истоне. Но когда мы разошлись по постелям, я стала нервничать. Беата сказала мне перед тем, как попрощаться на ночь:

— Научи меня, что делать завтра, Эми. Я никогда еще не была на крестинах в такой церкви. Я с детства была неангликанкой.

Но и я тоже — я потрясенно поняла, что тоже не знаю, как вести себя завтра. Я думала, что мне все расскажет мистер Бистон, но тот был слишком озабочен церковными часами. Я все больше и больше беспокоилась — а вдруг я испорчу такой важный для Розы день? После крестин намечался прием — как леди Бартон воспримет Беату? Ведь они такие разные. Кроме того, я встречалась с сэром Джорджем только однажды, и он был таким представительным — о чем я буду разговаривать с ним? Я так беспокоилась, что разбудила Розу и приласкалась к ней, чтобы заснуть.

Я сказала Альби, что на следующее утро завтрак начнется в девять часов, и думала, что он залежится в постели. Однако, когда я пришла в детскую взглянуть на Флору, он уже завтракал там с Элен и Дорой.

— Клара сказала, что ей нетрудно принести сюда еще один поднос, — объяснила Элен.

— Я привык вставать рано, Эми, — быстро добавил Альби. — Я просто не могу подолгу оставаться в постели.

— Смею надеяться, что ты сможешь еще раз позавтракать, — улыбнулась я. — Попозже, со мной и Беатой.

— Я тоже думаю, что сможет, — вставила Элен. — Вареное яйцо — не слишком много для взрослого мужчины.

Миссис Проктер приготовила почки с пряностями, рис с луком и овощами, а также яичницу с ветчиной — кажется, в этот выходной она расстаралась. По словам Клары, она не хотела опозориться перед гостями. После завтрака Клара спросила, можно ли еематери тоже пойти в церковь на крестины.

— Я буду очень рада видеть там каждого, кто захочет прийти, — сказала я.

Но, конечно, после этого я стала беспокоиться еще больше. А вдруг я сделаю какую-нибудь глупость на виду у всех? Я могла бы расспросить Клару, что там нужно делать, но было уже поздно. Кроме того, она была слишком занята приготовлениями. Берта не могла мне помочь, миссис Джонстон тоже была бесполезна.

Перед обедом мы сидели в большой гостиной, как вдруг мистер Тимс открыл дверь и объявил:

— Его светлость.

Я вскочила, а Лео направился прямо ко мне.

— Доброе утро, Эми, — затем он заметил Альби, настороженно стоящего сзади меня, и очень удивился.

— Это мой кузен, Альберт Томсон, — собравшись с духом, объяснила я. — Беата — мачеха Альби, — следя за его лицом, я догадалась, что Лео все понял правильно. Чуть заметно подмигнув мне, чтобы убедить меня в этом, он обернулся к Альби и приветствовал его.

— Как поживаете, мистер Томсон?

— Очень хорошо, спасибо, мой лорд, — Альби сильно волновался.

Беата выступила вперед на выручку.

— Добрый день, мой лорд. Я надеюсь, вы не осудите меня за то, что я привезла с собой молодого кузена Эми, но Альби приехал в отпуск всего на несколько дней, мне не хотелось оставлять его одного.

— Я рад принимать у себя любых родственников жены, особенно в таком торжественном случае, как этот. И спасибо вам, миссис Томсон, за то, что вы согласились стать крестной моей дочери.

— С большим удовольствием, мой лорд, — подтвердила Беата.

Лео взглянул на свой твидовый костюм:

— Прошу извинить меня, мне нужно переодеться. Наверное, Флора наверху, Эми? — когда я кивнула, он добавил: — Тогда я поднимусь к ней на несколько минут.

Как только дверь закрылась за ним, Беата сказала:

— Я знала, Эми, что он приедет, как бы ни был занят, — она повернулась к моему брату. — Настоящий джентльмен, правда, Альби? Юная Эми хорошо устроилась, не промахнулась. Твоя мама порадовалась бы, если бы увидела ее сейчас.

— Он моложе, чем я думал, — заметил Альби. — Ты так рассказывала о нем, Эми, будто он одной ногой уже в могиле.

— Ему уже под пятьдесят.

— Это не так много, — твердо сказала Беата, — и, кроме того, его светлость хорошо сохранился. А теперь, Эми, не обращай на нас внимания, сходи к нему поздороваться, а я присмотрю за Розочкой.

Я не знала, что еще скажу Лео, кроме «добрый день», но поскольку Беата считала, что мне нужно идти, то я пошла вслед за Лео наверх. Услышав меня, он остановился на лестничной площадке. Когда мне осталось несколько ступенек, он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.

— Я не ожидала, что ты приедешь. Кажется, он удивился моим словам.

— Я все время хотел сюда приехать. Я предполагал, что ты желаешь этого.

Лео так выделил «ты», что мне стало неловко.

— Конечно, тебе не хотелось пропускать крестины Розы, — поспешно сказала я. — Ведь ты же ее отец.

— Могу я чем-нибудь помочь в приготовлениях? — спросил он.

— Я не знаю, какие нужны приготовления, — вырвалось у меня. — Я никогда еще не была на крестинах. Я даже не знаю, когда подавать Розу пастору.

— Ты не будешь подавать Розу. Ее подаст Элен.

— Элен? Но я — мать...

— Это роль няни. Если ты присвоишь ее себе, то заденешь профессиональное достоинство Элен — не говоря уже о том, что лишишь ее традиционных привилегий няни.

— Ох, я и не знала. Беата тоже ничего не знает.

— Тогда я поговорю с ней до начала крестин.

— Спасибо. А что мне...

— Не волнуйся, Эми, — голос Лео звучал успокаивающе. — В таких случаях родители ребенка являются только зрителями. Ты можешь расслабиться и любоваться представлением, а мои обязанности ограничатся раздачей денег и традиционной бутылкой вина слугам, чтобы они выпили за здоровье ребенка в зале для слуг, пока гости делают то же самое в гостиной.

— Я рассчитывала только на чай, — намекнула я.

— Все уже под контролем, — слегка улыбнулся Лео. — Я приказал мистеру Тимсу принести шампанское.

— Как я рада, что ты приехал, — горячо сказала я. Теперь Лео улыбнулся шире.

— Разве? — казалось, он был польщен.

— Да, я бы все ужасно напутала.

Он перестал улыбаться и вежливо сказал:

— Мне пора идти к Флоре, а то у меня не будет времени переодеться к обеду.

Мы сидели в гостиной, когда Лео спустился сверху, быстрым шагом. Он выглядел очень представительным и моложе обычного, потому что оделся в утренний костюм вместо старомодного фрака, который всегда надевал в Лондоне в официальных случаях. И теперь он двигался намного быстрее. Я подумала, что это из-за работы в госпитале.

Беата болтала весь обед, хотя ей было трудно втянуть в беседу Альби. Тот поначалу очень стеснялся Лео, но когда Лео начал спрашивать его о войне, Альби разговорился. Пока они беседовали, меня поразило, каким малозаметным стало заикание Лео, несмотря на то, что он разговаривал с незнакомым человеком.

После обеда я быстро переоделась в новое платье. Я снова начала нервничать, но мне стало легче, когда я увидела внизу большое, надежное тело Лео, ждущего меня у лестницы. Он обернулся и замер, рассматривая меня, пока я спускалась вниз. Может быть, моя юбка была слишком коротка?

— Ты выглядишь очень элегантно, Эми, — сказал он, когда я спустилась в холл.

Я улыбнулась с облегчением.

— Это из-за моих новых каблуков, они делают меня выше. С ними я наконец смогу носить итонский фрак.

Он рассмеялся, склонив голову набок, а затем скомандовал:

— Идем, Эми, пора выезжать. Мы поедем на машине, чтобы в экипаже хватило места для нарядов Элен и Розы.

— Но...

Лео уже спускался по лестнице.

— Ничего не случится с твоей драгоценной доченькой до трех часов дня.

До сих пор я никогда не ездила на машине. Было непривычным, что мы вдвоем сидели так близко друг к другу в этом тесном пространстве. Я наблюдала, как руки Лео уверенно управляются с рычагами — хотя волосы на его голове были седыми, на руках они оставались черными и по-прежнему напоминали мне шерсть.

— Ты пригласила Бистона в дом после церемонии? — спросил Лео, когда мы свернули за поворот проселочной дороги. — По обычаю на прием приглашают священника, который проводил богослужение.

— Ох, я и не знала...

— Не переживай, Эми, — улыбнулся Лео, внимательно управляя машиной. — Нескольких слов после церемонии будет вполне достаточно. Бартоны прибудут с минуты на минуту. Этти славится своей непунктуальностью, но Джордж в таких случаях всегда приказывает ее девушке переводить часы на полчаса вперед. Припоминаю, она чуть не опоздала на крестины сына Джорджа.

— Я и не знала, что у сэра Джорджа есть сын, — удивленно уставилась я на него. — Я даже не знала, что сэр Джордж женат.

— Юный Джеффри, сейчас в Итоне. Сам Джордж — вдовец. Его жена умерла примерно год спустя после рождения сына.

— И он никогда не женился снова?

— Нет, — Лео помедлил, но добавил: — Джордж, предан Бетти, — его голос прозвучал чуть напряженно.

— Как печально.

Лео не ответил. Наверное, он вспоминал ее, французскую графиню.

Прямо перед нами к церкви подъехала другая машина. Шофер вышел из нее и открыл заднюю дверцу. Оттуда выплыла леди Бартон, меня обдало ароматом фиалок.

— Моя дорогая, какой чудесный день! Я боялась, что мы опоздаем из-за этого негодного правительства, но, к счастью, часы на вашей церкви отстают, поэтому все обошлось!

Я заметила, как сэр Джордж подмигнул Лео. Затем он протянул мне руку.

— Добрый день, леди Ворминстер, и мои самые искренние поздравления. Я уже знаю, что ваша дочь — образец всех достоинств, — я зарделась от гордости, а он, смеясь, показал глазами на Лео, — потому что ее отец уверял меня в этом при каждой встрече!

Я с улыбкой подняла взгляд на Лео. Вдруг сзади раздался стук копыт. Оборачиваясь, я услышала веселый голос Лео:

— Эми, теперь видишь, что они не убежали с ней! Альби вылез первым и помог Элен с ее драгоценной ношей спуститься по ступеням экипажа. Я подбежала к Розе, которая приветствовала меня широкой беззубой улыбкой, в своем наряде она выглядела красавицей. Болтая с ней, я услышала, как Альби воскликнул шепотом:

— Эми, тот малый — генерал!

— Это всего лишь сэр Джордж, — ответила я, но Альби, побледнев, уже отступил за накрахмаленные юбки Элен.

Лео начал представлять гостей друг другу. Вновь я была благодарна ему за то, что он был со мной. Затем я увидела мистера Бистона в нарядном белом стихаре, вертевшегося около церковной двери. С ним была маленькая пухленькая женщина, приседающая в приветствии, словно встревоженный дрозд. Я пошла к нему, он, устремился навстречу.

— Леди Ворминстер, я очень надеюсь, что вам это не досадит, но Люсинде так хотелось посмотреть крестины малышки...

— Она — желанная гостья, мистер Бистон. Может быть, ей будет приятно прийти к нам вместе с вами и отведать кусочек крестильного пирога?

— Вы так добры, леди Ворминстер, вы так добры. Ах, мой лорд...

— Добрый вечер, мистер Бистон. У вас все готово?

— Конечно, конечно, — затрепетал мистер Бистон.

Когда мои глаза привыкли к полумраку внутри церкви, я увидела целый ряд женских лиц вокруг купели — Клара, ее мать, Мод Винтерслоу, бабушка Витерс, Мэри Тайсон со старой миссис Тайсон. Затем я услышала хныканье Розы и быстро обернулась.

— С ней все в порядке, Эми, — твердо сказал Лео и провел меня туда, где нам были положены две подушечки для колен. Трое крестных заняли свои места рядом с купелью, чуть позади них Элен держала Розу. Пастор обернулся к крестным, я услышала его низкий голос, спрашивающий:

— Это дитя уже было окрещено или нет?

Сэр Джордж уверенно ответил «нет», и служба началась.

— Возлюбленное дитя, зачатое и рожденное во грехе, как и все люди...

Эти слова ударили меня, и я подумала — нет, она не зачата во грехе, это ребенок моего мужа. Его неуклюжее тело возвышалось рядом со мной, успокаивая меня своим присутствием.

Я пыталась внимательно слушать каждое слово, но ничего не могла с собой поделать — пока мы стояли на коленях, мои пальцы тянулись к Розе, когда мы встали, мои глаза не отрывались от нее — мое дитя, мое прекрасное дитя! Я следила, как Элен предусмотрительно сняла с Розы чепчик с оборками и вручила ее леди Бартон, которая передала ее, словно роскошно упакованный сверток, мистеру Бистону. Я вытянула шею — Роза выглядела недовольной. Когда вода намочила ей головку под слова: «Роза Агнес, нарекаю тебя именем Отца...», она стала еще недовольнее. После второго макания недовольство Розы сменилось возмущением, а после третьего она разразилась громким криком протеста. Я рванулась вперед, но рука Лео остановила меня. Я заметила, что он трясется от сдерживаемого смеха.

Служба мне очень понравилась, но, когда мы ехали в машине назад, я опять начала паниковать.

— Лео, а вдруг никто не будет разговаривать, вдруг все будут сидеть молча...

— Эми, я совершенно уверен, что нечего беспокоиться за общество, где есть Этти Бартон, которая в одиночку заполнит любую тишину.

Он оказался прав. Говорливости леди Бартон хватило на всех. Когда она начала говорить о войне, я насторожила уши. Она уверяла в том, что к Рождеству война закончится, потому что в середине лета мы собираемся разгромить врага в большом сражении.

— Тсс, мама, не распространяй слухи, — прервал ее сэр Джордж. — Немцы могут услышать.

— Не будь глупым, дорогой. Я уверена, что они уже знают. Об этом только и говорят в Солсбери.

Постепенно трое мужчин образовали группу с одной стороны стола, но я видела, что Альби все еще нервничает из-за присутствия сэра Джорджа. Вскоре я заметила, что он совсем исчез. Я потянулась разливать чай, Лео помог мне, поставив чашки поближе.

— Альби ушел, — прошептала я.

— Наверное, он нужнее сейчас в зале для слуг, чтобы открывать добавочные бутылки шампанского.

— Добавочные бутылки?

— Обычно подобные приемы заметно расширены, благодаря прибытию таких светил истонского села, как Марта Витерс и Мод Винтерслоу, да и присутствие этих двух леди заметно увеличивает расход алкогольных напитков.

— Мисс Винтерслоу не пьет, — встряхнула я головой. — Она сама говорила мне, что не пьет ни глотка, разве только в медицинских целях.

Лео поднял свои густые брови.

— Без сомнения, она забыла информировать тебя, с какой удручающей частотой с ней случаются запои по поводу слабого здоровья.

— Просто не представляю! — уставилась я на него. — После того, как она так отзывалась о миссис Джонстон!

— Мир — такое безнравственное место, Эми.

Я догадалась, что он смеется надо мной. Наверное, он выпил немало шампанского, раз стал таким веселым.

Из кроватки раздался громкий крик. Я настояла, чтобы Роза присутствовала на своем крестильном чае, а теперь она решила, что тоже хочет выпить.

— Тебе лучше подняться наверх, Эми, — улыбнулся Лео. — Она еще не понимает слова «нет».

Я опасалась, что она намочит мое новое платье, поэтому сняла его, затем сняла крестильный наряд с Розы и легла с ней в постель. Мы свернулись с ней клубочком, обе в кружевных шелковых рубашках. Здесь было так уютно, что я почти заснула, когда раздался стук в дверь.

— Войдите, — крикнула я, думая, что это Клара, но вошла не она, а Лео.

Он закрыл за собой дверь и подошел к кровати.

— Мне пришлось... подняться сюда самому... все слуги внизу, — привычное заикание вновь появилось в его голосе, сейчас оно было очень заметно. — Бартоны скоро уезжают. Джордж должен вернуться в город этим вечером.

Лео остановился, глядя на меня — и я внезапно смутилась. Он подошел еще ближе и протянул руки:

— Давай... я подержу ее... пока ты одеваешься.

Я много раз кормила перед ним Розу, но, когда лежишь в ночной рубашке на кровати, кормление выглядит несколько иначе. Я торопливо застегнула сорочку и, передав ему Розу, выскользнула из кровати. К счастью, мое платье лежало рядом, я быстро надела его, повернувшись к Лео спиной. Я обернулась к нему, только когда начала приводить в порядок волосы.

— Я снова надену Розе крестильную одежду, — сказала я. — Она в ней красавица, не правда ли?

— Да, — подойдя к двери, он тихо сказал что-то, похожее на: «И ты тоже». Я сказала себе, что ослышалась, но все же мои пальцы тряслись так, что я с трудом застегнула мелкие жемчужные пуговицы.


Когда гости разошлись, в гостиной стало скучновато.

— Роза Агнес, — вздохнула Беата, — это наводит на воспоминания. Как мило, что ты назвала ее так, Эми. Агги гордилась бы этим.

Лео встал.

— Извините меня, но Селби сказал, что забежит ко мне перекинуться словом, пока я здесь. Кое-какие дела требуют внимания.

Мы с Беатой сидели, тихо разговаривая об Агнес и мальчиках. Зашла Клара, чтобы спросить, не нужен ли нам свежий чай. Ее наколка сбилась набок, лицо разрумянилось.

— Ну и штучка же этот ваш кузен, моя леди! Всех нас очаровал. Буквально потряс и Мод Винтерслоу, и бабушку Витерс, и не только их, — она подошла ближе. — Я никогда еще не видела, чтобы Элен так много разговаривала с молодыми людьми. Она разборчивая, эта Элен. — Клара пошла к двери, что-то напевая себе под нос, а я пожалела, что не могу присоединиться к веселью внизу.

Беата и Альби отъезжали шестичасовым поездом.

— Приезжайте к нам еще, — сказал Лео Беате, — и вы тоже, мистер Томсон, если в следующий отпуск у вас появится причуда побывать в деревне.

Альби заметно обрадовался приглашению, поэтому я добавила:

— Альби, осмелюсь сказать, что Флора будет рада проститься с тобой. Выбери время забежать ненадолго в детскую.

Альби помчался наверх — только хаки мелькнуло. Беата уставилась ему вслед.

— Ай, что-то он увлекся этой Элен. Однако могло бы быть и хуже — он всегда был шустрым, наш Альби.

Когда Альби, чуть раскрасневшись, спустился вниз, пролетка уже ждала. Все попрощались, и вскоре только мы с Лео остались стоять одни под вечерним солнцем.

Глава одиннадцатая

Я не знала, как вести себя с Лео. Я убеждала себя, что он все еще любит французскую графиню, поэтому мне нечего стыдиться, что я держусь с ним отчужденно — но все-таки мне было стыдно, стыдно и неловко. Лео подошел ко мне чуть поближе, хотя и не слишком — он никогда не вставал очень близко к людям, — но поближе. Повернув ко мне свое большое тело, так, чтобы видеть мое лицо, он спросил:

— Тебе... понравились... крестины?

— Да, спасибо, — ответила я вежливым, официальным голосом, но, увидев, что довольство быстро исчезает с его лица, быстро добавила: — Очень, Лео, очень, спасибо тебе. И спасибо тебе за то, что ты потрудился приехать сюда.

Довольное выражение вернулось на его лицо, превратившись в улыбку.

— Мне нужно идти в детскую, — решительно сказала я. — Флоре пора купаться.

Повернувшись, я пошла наверх, но Лео последовал за мной.

— Я почти не видел сегодня Флору, — сказал он. Мне стало легче. Так вот зачем он задержался здесь, чтобы повидаться с Флорой! Конечно, она же была внучкой французской графини. Как только дверь открылась, Флора подбежала к нему, и он обнял ее. Без сомнения, радость на его лице была вызвана тем, что он приветствовал внучку любимой женщины. Я снова успокоилась.

Мы пробыли в детской больше часа. Флора все еще была в восторге от вечеринки в зале для слуг. Она сказала нам, что пила шампанское. Элен поспешно прервала ее:

— Только глоток, моя леди — на самом деле она только пузырьки понюхала. Вы ведь от них чихали, леди Флора?

Флора так энергично затрясла головой, что ее светлые кудряшки запрыгали, вызвав во мне пронзительное воспоминание о любви. О Фрэнк, пожалуйста, останься живым! Будет большая битва, по словам леди Бартон, но когда она закончится, война будет выиграна и Фрэнк вернется домой.

— Увидимся за ужином, Эми, — сказал Лео, выходя из детской.

Я удивленно взглянула на него — Лео сказал Флоре, что завтра они не увидятся, потому что он уедет в Лондон.

— Я думала, что ты уедешь в семь тридцать.

— Нет, я решил отправиться завтра первым поездом.

— Это так рано!

— Знаю, — поморщился он, — но у нескольких наших пациентов усилилась лихорадка от воспаленных ран, поэтому я нужен там.

Мистер Тимс накрыл ужин в утренней комнате, но когда я стала извиняться, Лео сказал:

— Мне очень приятно ужинать здесь, Эми. Делай любые изменения, какие тебе захочется, — он улыбнулся. — Думаю, что я даже могу позволить себе не надевать здесь вечерний костюм на время военных действий.

— По-твоему, они закончатся к Рождеству? — спросила я.

Лео ответил не сразу.

— История говорит, Эми, что когда силы равны, конца приходится ждать долго. Наполеоновский конфликт, например.

— Сколько же тянулся этот конфликт?

— Война между Англией и Францией тянулась двадцать два года, с короткими передышками.

— Двадцать два года!

— Сейчас другие обстоятельства — современное оружие, без сомнения, ускорит исход войны, — услышав это, я содрогнулась. — Давай, Эми, на этот вечер забудем о войне. Я не Тиресий, чтобы предвидеть будущее. Может, быть, Этти Бартон права. Я знаю, что Джордж надеется на лучшее.

— И он — генерал, — с облегчением выдохнула я.

— Именно. Выливание суден за ранеными не дает мне квалификации для надежных предсказаний.

Лео произнес это таким тоном, что я поняла — он опять впадет в мрачное настроение, если я срочно не вмешаюсь. Поэтому я стала рассказывать ему о детях, о всяких умных штучках, которые Флора сказала и сделала, о том, что Роза уже хорошо и крепко держит головку.

— Она любит смотреть вокруг, моя Роза, и она так чудесно улыбается.

Лео слушал, каждый раз улыбаясь моим словам. Однако сам он не говорил много, он всегда так вел себя со мной. Я представила, как он сидит в этой же комнате за завтраком с французской графиней. С ней он разговаривал, я знала это — даже даря ей книги, он писал в них любовные письма. При мысли об этом жалость к Лео пронзила мое сердце. Зная про него такое, я чувствовала себя ближе к нему, чем прежде, потому что это у нас было общее — мы оба любили безнадежно, любовью, которая никогда не вернется.

— Лео, ты будешь пить кофе в гостиной? — спросила я его после десерта.

— Спасибо, Эми, с большим удовольствием. Когда мы вставали из-за стола, он сказал:

— Селби сообщил мне, что твоя новая гостиная уже отделана.

— Да, уже готова. Занавески уже повешены. Ты хочешь пойти и взглянуть на нее?

— Да, мне... интересно.

Наверху, в комнате, Лео огляделся вокруг.

— Мне казалось, что ты предпочитаешь более... изощренный, более украшенный стиль, — заметил он.

— Ох, разве тебе это не понравилось?

— Очень понравилось, просто это не то, что я ожидал.

— Беата говорит, что стены выглядят пустыми, потому что на них только одна картина, — нерешительно сказала я.

— Тогда закажи еще. Съезди как-нибудь в Лондон, если в Истоне нет картин по твоему вкусу.

Я собрала все свое мужество.

— Такие картины есть — только они твои. Густые брови Лео вопросительно поднялись.

— Мои?

— Те картины, которые были у тебя в Кью, — и поспешно добавила, — может быть, не все.

Лео взглянул на меня искоса.

— Нет, лишь одна-две из них... с трудом подходят... для гостиной леди.

— Но там есть одна, где девушка с младенцем. Флоре она понравилась. И еще одна. Где девушка с розами.

— Может быть, лучше не Афродиту? — посмотрел он на меня.

— Она мне понравилась.

— Ладно... согласен.

Я лукаво взглянула на него.

— Отошли ее художнику, чтобы он нарисовал ей что-нибудь из одежды — например, блузку с большим вырезом и короткую юбку, как носят школьницы.

— Что?! — ужаснулся Лео. — Неужели ты это говоришь всерьез?

Я хихикнула.

— Конечно, нет — она и так хорошо выглядит, — на мгновение, я испугалась, вдруг Лео рассердится на меня за попытку поддразнить его, но он тоже засмеялся. Наверное, вино, которое мы пили за ужином после шампанского, сделало и меня тоже чуточку легкомысленной.

Внизу, в большой гостиной, я поиграла немного с Розой между двумя чашками кофе. Лео молча наблюдал за нами. Я заметила, что его кофе совсем остыл.

— Хочешь свежего кофе перед прогулкой с Неллой? — спросила я.

Он встряхнулся, словно большой медведь, впервые вылезший из берлоги после зимней спячки.

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, взял бы с собой Розу на прогулку по саду.

— Розу? Но...

— Естественно, ей будет лучше, если ты пойдешь тоже.

— Ну, я не знаю... слишком поздно.

— Но правительство издало декрет, что сегодня — день перехода на летнее время, и любезно переставило часы вперед, чтобы, дать нам побольше солнечного света. Кроме того, я думаю, что Роза должна отпраздновать свои крестины.

Почему бы нет? Солнце еще светило.

— Тогда, я заверну ее потеплее, хорошо?


Мы прошли через белые ворота в высокой кирпичной стене, между столбами, под зеленеющей листьями аркой. На поляне Лео свернул налево, по направлению к аллее вьюнковых роз. Там он остановился.

— Помнишь, Эми, тот вечер, когда мы разговаривали в самый первый раз? Я увольнял эту Дороти Перкинс, а ты считала, что это неверно — что я делаю ошибку. И ты говорила со мной, чтобы поправить меня. Ты помнишь?

— Да, конечно, — вдруг заторопилась я. — Давай пойдем сюда — я покажу тебе «Генерала Джека». Он очень разросся в этом году, — я решительно пошла вперед. Лео последовал за мной.

Мы обошли внутренний парк. Я рассказала ему о том, как растет каждая его роза, а он молча слушал, задавая незначащие вопросы. Роза заснула у него на руках — она все это видела раньше. Затем мы подошли к верхушке лестницы, взглянуть на мальчика, гордо восседающего на дельфине, и на «Гарланд розу», вьющуюся молодыми зелеными листьями по сучьям старой яблони. Лео стал спускаться по ступенькам. Я нехотя последовала за ним. Он остановился у скамейки на середине лестницы.

— Посидим немного?

По правде, мне не хотелось этого, но я подумала, что Роза стала тяжелой, а Лео не привык, как я, целый день носить ее на руках. Я села на скамью, Нелла растянулась на брюхе около моей ноги, а Лео грузно опустился рядом со мной. Он сидел чуть повернувшись, так, что мог смотреть прямо на «Гарланд», и молчал, а я от неожиданности не могла придумать, о чем говорить. Некоторое время мы сидели молча. Наконец он повернулся лицом ко мне.

— Это кажется невероятным, не так ли? Вот я держу на руках Розу — а год назад она еще не существовала, даже и мысли о ней не было...

Я сказала про себя — может быть, ты тогда не думал о ребенке, но я думала. В прошлую весну я не могла думать ни о чем другом. Я потянулась и погладила лицо моей спящей дочки.

— Может быть, я была эгоистичной, когда хотела еще одного ребенка, но не жалею об этом.

— Я тоже, — голос Лео был едва слышным, но хорошо различимым.

Мне опять стало не по себе, и я заставила себя думать о французской графине. Наверное, Лео приводил ее сюда — но сейчас она мертва. Однако, ее сын пока жив. Я ничего не могла поделать с собой, я ничего не могла поделать со своей любовью к нему. Порой мне хотелось кричать от сожалений об этом, но все-таки я ничего не могла поделать с этим.

Было ни к чему оставаться здесь, под вечерним солнцем, сидя рядом с мужчиной, который был моим мужем, и я встала.

— Здесь свежо, мы простудим Розу.

— Да, пожалуй, — тихо ответил Лео. — Пойдем, Эми, если тебе так будет лучше.

На пути назад поток моей болтовни окончательно иссяк. Лео тоже не проронил ни слова, он заговорил, только когда мы вошли в холл:

— Не знаю, смогу ли я приехать в следующую субботу на день рождения Флоры. Я вышлю подарки заранее, подари их ей от моего имени, если я не приеду. Вот она, твоя драгоценная дочка.

Я взяла у него Розу.

— Спасибо тебе, спасибо за то, что ты позволил мне все время держать ее с собой.

— Я рад, что она доставляет тебе столько счастья, — голос Лео звучал официально. — Доброй ночи. Утром, конечно, я не смогу увидеться с тобой.

Я подумывала, не встать ли мне пораньше, но теперь стало ясно, что Лео, не хотел, чтобы я провожала его.

— Доброй ночи, Лео, — сказала я с облегчением. — Счастливого пути.

— Спасибо.

Он повернулся, и не оглядываясь пошел в свою библиотеку. Нелла последовала за ним преданной тенью у его ноги.


На следующий день я попросила Клару сказать миссис Джонстон, что его светлость разрешил мне распаковать картины и повесить у себя любые, какие мне захочется. Пришел Джесси, разнорабочий, а с ним юный Бен из конюшни, и я стала выбирать картину. Вместе с мужчинами я переходила от картины к картине, показывая их Розе. Это было похоже на встречу со старыми друзьями, только лучше, потому что я знала истории тех, чьи имена были на табличках под картинами. Я прочитала их в книге греческих мифов и легенд, которую мне дал Лео. Моими любимыми были три картины, такие светлые и счастливые, что, казалось, можно было чувствовать солнечное тепло, идущее с них.

Я подошла к изображению Навсикаи, которая прислонилась к колонне, подперев подбородок рукой — словно размышляла, что подать Одиссею на ужин, и вдруг увидела, что он уплыл. О ней я знала все, но в книге, которую мне дал Лео, не было ничего ни о Бальнеатрикс, ни о Клитии. Мне нравилась Бальнеатрикс, которая держала поднос со льняными полотенцами и чуть улыбалась, словно предлагала их, но я совсем не понимала, что делает Клития. Она стояла на коленях, залитая солнцем, с протянутыми кверху руками и головой, склоненной набок, так, что ее длинные волосы струились по спине. Они были такими же золотистыми, как мои, и так же вились, но мои все-таки были длиннее — я могла сидеть на них, а она вряд ли могла сидеть на своих.

В последнюю очередь я подошла к Психее. Мне нравилась эта картина, но было в ней нечто, тревожившее меня. Я знала, кто такая Психея — прекрасная принцесса, в которую влюбился Эрот. Но, хотя Эрот был богом любви, он боялся, что его ревнивая мать, Афродита, причинит вред его невесте, поэтому увез Психею в зачарованный дворец. Каждую ночь в темноте он приходил и любил ее, но Психея никогда не видела его лица и постепенно стала думать, что вышла замуж за отвратительного монстра. В конце концов, она узнала правду, но только после ужасных испытаний. Бедная Психея!

Свертки для Флоры прибыли, и я убрала их подальше вместе со своим подарком. Я каждый вечер шила одежду для Флориной куклы, и теперь у нее был полный комплект, даже пара крохотных корсетов. В субботу утром я сразу же пошла в детскую, чтобы помочь Флоре распаковать подарки. Мы вместе одели куклу, а затем она взяла калейдоскоп, подарок Лео. Я показала ей, как глядеть в глазок, а затем быстро повернула трубку, так, что сверкающие цветные стекла сложились в новый узор. Флора пристально следила за его изменениями, затем увлеклась весело раскрашенными кубиками с алфавитом, которые Лео прислал вместе с калейдоскопом. Она сосредоточенно уселась с ними на полу и стала складывать их один на другой, отстраняя мою руку.

— Нет, это сделает Флора.

Я подняла отвергнутый калейдоскоп и приставила к своему глазу. Я еще не смотрела в него прежде. Теперь я вертела его и вертела, быстро, медленно, затем опять быстро — завороженная тем, как одни и те же кусочки стекла могут создавать столько разных узоров. Флора неожиданно толкнула свою башню из кубиков — они раскатились по полу, а она взвизгнула от восторга. Вдруг Флора оборвала визг и обернулась к двери. Ее лицо засияло, она мигом вскочила на ноги и помчалась через комнату.

— Папа! Папа!

Лео заключил ее в объятия.

— Доброе утро, моя Флора, с днем рождения тебя! — но под улыбкой было видно, какими усталыми были его глаза, и я почувствовала запах карболки, которой он отмывался перед уходом из госпиталя — очевидно, с этой лихорадкой были проблемы. На мгновение Лео повернулся ко мне. — Доброе утро, Эми, — а затем Флора потащила его с собой, чтобы он помог ей построить новую шаткую башню из деревянных кубиков. В детской появился мистер Тимс.

— Мой лорд, завтрак будет накрыт через пять минут. Услышав его, Флора ухватилась за руку Лео.

— Папа не пойдет.

Лео взглянул на Тимса, его глаза были запавшими от усталости.

— Может быть, я поем здесь, я приехал ненадолго.

— Дора, приготовь стол, — кивнула Элен. — И место для ее светлости тоже.

Итак, мы поели в детской. Лео сказал мне, что не спал уже сутки, а к полудню должен уехать обратно. Двое из VAD тяжело болели этой загадочной лихорадкой, поэтому он был на двойном дежурстве. Он собирался вернуться на одиннадцатичасовом поезде.

— Но, Лео, ты, конечно, имеешь право остаться и отдохнуть.

— Я обещал, — пожал он плечами. — Я посплю в поезде.

Позавтракав, Лео стал выглядеть лучше, но скоро ему пора было уезжать. Я оставила Элен утешать Флору, а сама понесла Розу вниз, чтобы попрощаться с ним.

Двумя днями позже на имя Флоры прибыл другой сверток. В нем оказалась красивая кукла с нежным восковым лицом и вьющимися золотыми волосами, разодетая в шелк, кружева и атлас. Она была послана из Гамаже, но было неясно, кто послал ее. Я предположила, что это добавочный подарок от Лео, а, может быть, и от леди Бартон, из-за того, что Флору обошли, когда дарили подарки на крестины Розе. Однако следующая почта разрешила загадку. Мистер Тимс принес мне письмо. Я уставилась на конверт, мое сердце подскочило к горлу.

— Я понимаю, что это для леди Флоры, но она еще не умеет читать... — озабоченно сказал мистер Тимс.

— Спасибо, — взяв конверт с серебряного подноса, я с трудом удержала его в руках — так они дрожали. Я подождала, пока за мистером Тимсом закроется дверь, и вскрыла конверт. Я только однажды видела этот небрежный почерк, но узнала его мгновенно.

Моя любимая Флора!

Посыпаю тебе подарок и надеюсь, что он не опоздает к твоему дню рождения. Твой дядя Фрэнк поздравляет тебя с днем рождения и желает тебе всего самого наилучшего. Много ли ты получила подарков? Надеюсь, тебе будет очень приятно играть с ними. Подарила ли тебе твоя милая мама праздничный поцелуй? Я уверен, что подарила. Попроси, чтобы она подарила тебе еще один, от меня. Знаешь, Флора, как-то в прошлом твой дядя Фрэнк очень безответственно обошелся с твоей мамой, и это причинило ей несчастье. Теперь он сожалеет о том, что огорчил ее своим поступком (хотя не сожалеет о самом поступке), и хочет, чтобы ты попросила ее простить меня. Если она согласна простить меня, напиши мне письмецо и сообщи об этом, милая Флора, а если нет — все равно напиши. Ведь нам, бедным солдатам, так холодно и одиноко в этих мерзких сырых окопах, поэтому мы всегда очень рады письму.

Внизу стояла жирная, размашистая подпись: «От дяди Фрэнка, с любовью».


Я снова и снова перечитывала письмо, мои руки дрожали, дыхание сбивалось. «Если она согласна простить меня...» Конечно, я была согласна, как я могла не простить его? Я попыталась выбросить это из головы — все-таки письмо написано Флоре. Но он же знал, что Флора не умеет читать. Кукла была для Флоры, письмо — для меня.

Весь день я носила письмо в кармане, украдкой вынимая его, когда была одна с Розой. Скоро я выучила его наизусть, но все равно вынимала, чтобы подержать в руках бумагу, которую держал он, и прочитать слова, которые писал он.

Каждый раз, читая слова Фрэнка, я видела и другие слова, напечатанные сверху на странице: На действительной службе В БРИТАНСКИХ ПОЛЕВЫХ ВОЙСКАХ.

Конечно, я знала, где был Фрэнк, с какими опасностями встречался лицом к лицу, но его письмо с этим недвусмысленным заголовком отдалось во мне словно ружейный выстрел.

Фрэнк просил меня написать ответ, но я сознавала, что мне не следует этого делать. Это было дурно, он не был моим мужем. Но он был отцом Флоры, поэтому ответить должна была Флора. Я могла написать за нее и сообщить ему, как ей понравилась его кукла, как она приставляет калейдоскоп к глазу куклы и крутит трубку, понимая, что узоры там меняются, хотя и не видя их — моя умная Флора.

Я подошла к письменному столу, взяла из пачки бумажный бланк, озаглавленный сверху: «Истон, Уилтшир», и начала писать.

Дорогой дядя Фрэнк!

Тебе пишет моя мама, потому что я еще маленькая, чтобы уметь писать. Большое, спасибо, тебе за чудесную куклу. У нее золотые волосы и голубые глаза, я играю с ней и показываю ей калейдоскоп.

Мама хочет сказать тебе, что, конечно, она простила тебя.

Я прервалась и вычеркнула «конечно». Мне бы хотелось написать больше, но я сознавала, что не должна этого делать. Только одно я добавила, не удержалась: «Мама надеется, что тебе не слишком сыро в окопах, что по вечерам для тебя найдется теплый огонь».

Я не знала, как закончить письмо от имени Флоры. Наконец, я просто написала: «Мы с мамой шлем тебе наилучшие пожелания. От Флоры».

Я быстро запечатала письмо и отнесла в почтовый ящик в холле. Можно было бы завтра пройти парком и опустить его в почтовый ящик на улочке, ведущей к церкви, но я не хотела быть обманщицей. Кроме того, когда мистер Тимс возьмет письмо в руки, то догадается, что оно короткое.

Весь вечер я старалась не думать о Фрэнке, но ночью увидела сон. Очень простой сон — я гуляла с Флорой под деревьями, а Фрэнк был рядом со мной.

Я проснулась в слезах — слезах потери, слезах вины, потому что на руках у меня был ребенок моего мужа. Я не должна была думать о Фрэнке, не должна. Но это было так трудно.

Глава двенадцатая

В последний день мая раскрылись первые бутоны золотистой розы, во всей своей красе. Я показала их Флоре. — Смотри, это папина новая роза.

В начале июня большинство роз Лео, были в полном цвету. Я пошла посмотреть на его любимую розу «Блэйри» — она цвела вокруг статуи под деревьями. Здесь, в его парке, розы словно приветствовали меня ласковыми улыбками, карабкаясь по опорам и триумфально кивая с их верхушек душистыми головками. Я осторожно приблизила к себе один из этих совершенных цветков и вдохнула нежную сладость его запаха. Бедный Лео, застрявший в пыльном, грязном Лондоне — наверное, он скучает по своим розам, зная, что их первые бутоны уже раскрылись.

Я прогуливалась со спящей Розой на руках, замечая, что розы в этом году выглядят несколько запущенными — кое-где пробивался шиповник, кое-где листва была слишком редкой. Ничего не поделаешь — все молодые садовники ушли на войну. Мое сердце вздрогнуло. Но я не должна была вспоминать о Фрэнке.

Вместо этого я стала думать о Мэри, которая ждала родов в следующем месяце, но ее боли начались сегодня утром. Миссис Тайсон сказала мне об этом, когда я проходила мимо ее коттеджа по пути с конюшенного двора. Значит, Мэри сейчас уже мучилась родами. Я решила пойти и спросить у Клары, нет ли каких-нибудь новостей.

Новостей не было.

— С ней мама, — вздохнула Клара. — Плохо, что роды начались так рано. Похоже, они будут долгими. Это у нее первый, а Мэри всегда была тощей как палка. Мало того, она еще высохла от тоски по Тому — я ей говорила, что зря, да что она могла с собой поделать?

На следующее утро новостей еще не было. Клара сказала, что старая миссис Тайсон раздражается, когда ее спрашивают.

— Я схожу туда ближе к обеду, — сказала она, — если до тех пор ничего не случится.

Ее не было больше часа. Я была в детской с Элен, мы обе тревожились, как вдруг к нам ворвалась Клара.

— Мальчик! Только слабенький, он появился рано, но мама хорошо с этим управилась.

— А Мэри?

— Сейчас ничего, но ей пришлось тяжко. Мама сказала, что роды были ужасно затяжными. Они начались слишком рано, да еще и ребенок лежал неправильно, поэтому доктору пришлось применить свои инструменты, — я содрогнулась. Клара покосилась на Флору, которая играла у окна, и прошептала: — У Мэри были разрывы — доктору пришлось зашивать ее. Но мама сказала, что она все время держалась храбро. Потом она сказала маме, что не вынесла бы этого, если бы не думала о Томе, не представляла бы его лицо, когда он войдет домой и увидит ее с сыном на руках. — Клара вытерла глаза уголком фартука. — Но это случится, через несколько месяцев, не раньше.

Элен была практичнее:

— Все-таки, самое трудное у нее позади. Она уже выбрала имя, Клара?

— Конечно, он будет зваться Томми, — улыбнулась Клара.

Позже она сказала мне:

— В ближайшие месяцы у мамы будет горячее времечко. К осени появятся еще трое, а затем и у нашей Эмми. Это еще пустяки, а вот если сразу всех мужчин пошлют в отпуск, тогда моя мама не разберется, в какую сторону повернуться.

Я представила женщин, одновременно вынашивающих младенцев, и мне тоже захотелось жить в деревне. Ведь теперь я даже не могу поглядеть на сына Мэри, если мне не случится пройти мимо коттеджа у конюшен, когда она принесет своего Томми показать бабушке с дедушкой.

После обеда пришел мистер Тимс и сказал, что со мной хочет поговорить мистер Селби, агент Лео. Я спустилась в холл, где он ждал меня с письмом в руке.

— Лорд Ворминстер пожелал, чтобы я сообщил вам, что госпиталь в Лондоне закрывается — видимо, из-за проблем с канализацией — поэтому он вскоре ненадолго вернется в Истон, — мистер Селби вежливо стоял, но было очевидно, что он хотел уйти, поэтому я не стала задавать вопросы. Я поблагодарила его и сразу же пошла наверх, чтобы сообщить новость детям.

— Флора, папа возвращается домой и останется здесь!

Флора взвизгнула и стала носиться по комнате в вихре накрахмаленных юбок. Затем, затормозив около кубиков, она провозгласила:

— Папа построит Флоре дом — большой дом!

— Скоро, Флора, скоро, — улыбнулась я. Роза гукнула у меня в руках — наверное, тоже обрадовалась.

Лео прибыл на следующий день, поздно вечером. Я уже была в постели, но Клара забежала, чтобы сообщить мне об этом.

— Папа приехал, Роза, — я встала с кровати и надела блузку с юбкой. Зная, что Лео будет рад увидеть Розу, я взяла ее и заспешила к двери.

Мистер Тимс все еще был в холле. Увидев, что я спускаюсь по лестнице, он распахнул дверь библиотеки и объявил:

— Ее светлость идет сюда, мой лорд.

Когда я дошла до конца лестницы, Лео уже дожидался нас. Я протянула ему его дочку.

— Смотри, разве она не выросла? — он полюбовался Розой, а я рассказала ему о том, как она последние два дня пытается переворачиваться и как она любит слушать свою погремушку. — Как повезло с этой канализацией — теперь ты сможешь чаще видеться с нашей малышкой.

— Гораздо хуже пациентам, которых это коснулось. Но, должен признать, я не жалею, что оказался дома.

— Кроме того, все розы уже распустились.

— Да, — улыбнулся Лео. — Я предвкушаю свою обычную вечернюю прогулку. А теперь иди обратно, Эми — я вижу, ты собиралась спать. — Я схватилась за блузку, проверить, все ли пуговицы застегнуты. Улыбка Лео стала шире. — Нет, я догадался по твоим косам!

Я совсем забыла, что они свисают по бокам моей головы. Лео рассмеялся, увидев мое смущение.

— Иди, завтра увидимся.

С утра Лео заходил к Флоре, но, когда я пришла на завтрак, только несколько сухих крошек на столе свидетельствовали о том, что он вернулся. Мистер Тимс сказал мне, что мистер Селби сегодня прибыл очень рано.

— Он сказал, что срочно должен увидеть его светлость по поводу Военного комитета графства.

— Военного? Но его светлость — не солдат.

— Он — землевладелец, моя леди. Правительство, естественно, заботится о том, чтобы обеспечить достаточно, пищевых запасов. Кроме того, нужен лес — смотреть страшно, сколько его рубят, как говорит мистер Селби.

Еще, — лицо мистера Тимса просветлело, — говорят, что эта будущая большая битва заставит немцев паковать пожитки.

Вошла Клара, будто бы проверить, не остыла ли вода, но на самом деле она хотела рассказать мне новости о своем младшем брате.

— Брат пишет, что они стоят в славной деревне, в стороне от этих мерзких боев. Мне везет на письма, вон и мистер Уоллис написал на прошлой неделе. — Клара наклонилась над столом, чтобы поправить ложку в повидле. — А вчера я получила письмо от Джима — пришло с последней почтой. Как мило, что он потрудился написать, — у нее покраснел даже затылок. Я знала, что Клара скучает по Джиму Арнольду с тех пор, как он оставил конюшню и ушел на войну.

— Тебе, конечно, нужно срочно написать ответ, Клара, — сказала я. — Солдаты рады письмам из дома.

— Ну, может быть, яуделю этому минутку сегодня после обеда, — не глядя на меня, пробормотала она.

Я пошла за Розой и взяла ее с собой в свою гостиную. Там было гораздо уютнее, чем в большой гостиной, и я была благодарна Лео за то, что он позволил мне иметь ее. Это навело меня на одну мысль.

— Роза, давай станем искателями сокровищ.

Я нашла в биллиардной комнате то, что мне хотелось, а Джесси и юный Бен перенесли это наверх. На первый взгляд это выглядело странным, но я подумала, что скоро привыкну.

Я обедала одна — Лео никогда не обедал. Флора сказала мне на прогулке, что он приходил повидаться с ней.

— Но папа занят, очень-очень занят.

— Да, Флора, потому что война.

Было непривычным, что с нами не было Неллы, но я знала, что с тех пор, как Лео вернулся, она не отходила от него, пока он не приказывал ей. Позже мистер Тиме принес сообщение от Лео, что тот будет ужинать со мной в обычное время.

— Я приготовлю ему одежду, — сказала я.

— Но, моя леди...

— У вас и так достаточно дел. Кроме того, он не задумывается над тем, сколько вам приходится бегать, чтобы он мог, как обычно, принять ванну.

Я посадила Розу на кресло в гардеробной Лео и подложила ей подушку. Ее светлые глазки следили за мной, пока я доставала чистое нижнее белье, рубашку, запонки, накладной воротник — как в прошлом году учил меня мистер Уоллис перед уходом в армию. Вспомнив, что сказал Лео, я вынула вечерний костюм, а затем нашла черный галстук к стоячему белому воротнику.

Мы с Лео ужинали вместе, как обычно. Я болтала, а он слушал. Однако, рассказав все о детях и розах, я спросила его о Военном комитете графства.

— Сельскохозяйственный Военный комитет графства, — поправил он меня. — Но тебе незачем забивать этим голову, Эми, — и я не стала спрашивать дальше.

Открывая дверь, чтобы пропустить меня вперед, Лео спросил:

— Ты будешь... пить кофе... в гостиной комнате?

— Нет, — покачала я головой. Не сказав ни слова, Лео начал закрывать за мной дверь. Я обернулась, пока он не успел закрыть ее, и повторила: — Нет. Конечно, теперь я буду пить кофе в своей новой гостиной. Может быть, ты тоже попьешь его там?

— Спасибо, Эми. Я буду рад, — Лео вдруг весело улыбнулся — он был ужасно переменчивым человеком.

— Я только пойду и возьму Розу, — сказала я. Когда я вернулась из детской, он стоял у дверей моей гостиной словно большой, неуклюжий медведь.

— Что же ты не вошел, Лео?

— Я... но теперь... это же твоя гостиная, — он задержался на пороге и заметил: — Ты принесла сюда, одно из кресел биллиардной.

— Да, мне показалось, что остальные чуточку малы для тебя.

— Для меня? Ты принесла сюда это кресло для меня? Лео выглядел очень удивленным и очень довольным.

— Я знаю, что по вечерам ты любишь поглядеть на Розу, — поспешно добавила я, — а она обычно здесь, со мной. Садись.

Он уселся пить кофе, пока я нянчилась с Розой, и, казалось, не спешил на свою прогулку. Нелла удобно улеглась рядом с ним — я была уверена, что она тоже никогда не любила большую гостиную.

— Эти картины оживляют комнату, правда? — спросила я.

— Да. Я рад, что они снова на виду. Они для меня словно старые друзья.

Лео был в таком хорошем настроении, что я сказала:

— О некоторых картинах я знаю из книги, которую ты давал мне — может быть, ты расскажешь мне об остальных?

— Конечно, — он встал так быстро, что чуть не опрокинул свою пустую чашку с блюдцем.

Роза дремала, поэтому я уложила ее в кроватку и тоже встала.

Лео подошел прямо к Психее.

— Ты знаешь историю Психеи?

— Да, она была в книге, я все прочитала о ней.

Он стоял перед картиной, глядя на Психею, робко открывающую дверь в розовый сад Эрота.

— Ты читала сказку о Красавице и Звере? — спросил он, не глядя на меня.

— Да, еще вчера я читала ее Флоре.

— Что-то... предположим... из мифа о Психее и Эроте послужило основой для сказки о Красавице и Звере.

— Наверное, то, что Красавица целыми днями была одна в замке, — сказала я, подумав.

— Да.

— Нет, не совсем это, — передумала я. — Я знаю, что Психея считала своего мужа ужасным чудовищем, таким, как Зверь — но он не был таким, верно? Он был прекрасным богом любви.

— Может быть... — Лео говорил очень медленно, — в глубине сердца... Зверь тоже чувствовал себя богом любви.

— Но Зверь же не был им?

— Нет, — последовала долгая пауза, затем Лео спросил: — Значит, для Зверя нет надежды?

Я смешалась.

— Нет, она была, потому, что он превратился в прекрасного принца, когда магическая молния разрушила злое волшебство. Тогда он женился на Красавице, и они зажили счастливо.

Внезапно Лео перешел к другой картине.

— Навсикая — наверное, ты знаешь ее историю?

— Да, — я рассказала ему, как представляла, что она стоит, прикидывая, что приготовить Одиссею на ужин, и вдруг видит, что он уплыл. Лео усмехнулся, затем перешел к Бальнеатрикс.

— Я искала ее в книге, но нигде не нашла ее имени, — сказала я.

На этот раз Лео рассмеялся от души:

— Это не имя девушки — это латинское название для прислуги в банях.

— Так вот почему она предлагает полотенца! Она — служанка! — я почувствовала себя такой глупой, но тоже засмеялась. — А я-то думала, что у нее такое милое имя. Теперь я не знаю, как ее звать.

— Почему бы не назвать ее Флавией?

— Это тоже мило, — одобрила я. — Оно латинское? Я не знаю латинских имен.

— Знаешь, а одно даже используешь каждый день.

— Но твое имя — греческое.

— А ты и не используешь его каждый день. Флора — имя богини цветов.

— Цветов! Значит, обе мои дочери — цветы! Никогда бы не подумала.

Лео улыбнулся — слава Богу, он вновь был в хорошем настроении. Я подвела его к Клитии, стоящей, на коленях в зеленом платье, с руками, протянутыми к солнцу.

— Ее историю я тоже не нашла.

— Бедная Клития — она безнадежно влюбилась в бога солнца, самого золотоволосого Аполлона. Но она никогда не находила ответа в его глазах и чахла от неразделенной любви, пока боги не сжалились над ней и не превратили ее в подсолнечник.

Хотя был теплый вечер, я почувствовала озноб по телу. Клития, любившая Аполлона безответно, безнадежно... Но Лео еще не закончил говорить:

— С тех пор цветок подсолнечника, в память о верности Клитии, поворачивается вслед за солнцем, пока оно совершает свой путь по небу. Мур написал о нем в поэме, если я правильно припоминаю:

Нет, истинно любящее сердце никогда не забудет,

Истинно, любящий взгляда не отведет...

Лео замолчал, вспоминая про себя строчки, затем продолжил:

Словно подсолнух, смотрящий, как солнце заходит,

Тем же взглядом, каким он встречал восход...

Истинно любящее сердце никогда не забудет — и я не могла забыть, не могла. Я не хотела забывать...

До меня дошло, что мой муж все еще говорит со мной.

— Ты тоже так считаешь, Эми?

— Что? Что я считаю?

— Что ее волосы очень похожи на твои. Чуть темнее, но вьются точно так же. Я всегда вспоминал твои, когда смотрел на эту картину, — Лео, запнувшись на мгновение, понизил голос, — Эми, я никогда не видел твоих волос распущенными — может быть, ты покажешь их мне сейчас?

— Сейчас? Но... — запнулась я.

— Тебе все равно скоро идти в постель, — настаивал он. — Ты все равно распустишь их, чтобы заплести в косы. Я был бы так благодарен тебе, если бы ты сделала это сейчас.

Благодарен — это я была ему благодарна, так чем я могла на это ответить? Но все-таки я очень смущалась, вытаскивая шпильки. Когда мои волосы упали, я встряхнула ими, и они окутали меня словно занавеска. Я повернулась к Лео спиной.

Какое-то время я стояла — сзади было молчание. Затем он заговорил снова.

— Можно мне... потрогать их?

— Да, конечно.

— Спасибо, — прикосновение Лео было очень легким, я едва чувствовала, как он гладит мои волосы.

— Можно... можно, я подберу их снова? — наконец прошептала я.

— Да, да...

Прежде, чем я обернулась, дверь закрылась за моей спиной.

Глава тринадцатая

Теперь Лео снова был дома. Утро он проводил с мистером Селби, а затем брал Флору на прогулку. Как-то он взял ее на домашнюю ферму с собой на машине. Флора вернулась, вся в восторге от утренних впечатлений — цыплята, куры, гуси. На следующий день, когда он пришел за ней, она потребовала:

— Ферма, папа, поехали на ферму.

— Если будет время, Флора, — улыбнулся он. Конечно, время нашлось. Флора прибежала ко мне после поездки с перемазанными грязью чулками и с соломой в волосах.

— А что ты видела сегодня, мой цветочек? — притянула, я ее к себе.

— Поросят — детишек свинки, — Флора светилась удовольствием. — Я чесала им за ухом, а они шумели, вот так: — она вдохнула поглубже, и издала пронзительный визг. Глядя на ее личико, я не могла сдержать дрожь.

Когда Лео пришел в детскую, я остановила его.

— В будущем, если ты возьмешь Флору на ферму, никогда не показывай ей свиней.

Он слегка улыбнулся.

— Уверяю тебя, Эми, она только стояла у ворот загона. Она почесала свинью палочкой. В любом случае, свиньи — чистые животные, и содержатся в приличных условиях. Я даже нахожу, что они — милейшие создания.

Я вспомнила, как Димпси выбегала ко мне из свинарника, чтобы ее приласкали, ее маленькие глазки были полны любви. Я с трудом сдерживала слезы, пытаясь объяснить:

— Свиньи — прелестные животные, но... — я не смогла договорить фразу. Вместо этого я уныло закончила. — Есть же Нелла. Флора любит Неллу и кошку Таби в конюшне, она их гладит и кормит. Я просто хочу, чтобы у нее не было любимицы-свинки, чтобы она не обожала ее.

— Флора только один раз поглядела на свиней, — сказал Лео, помолчав. — Она не выбрала любимицы, ей это не будет позволено. Я собираюсь выйти ненадолго в парк — может быть, вы с Розой захотите сопровождать меня? — добавил он.

Но я все еще боролась со слезами.

— Нет, спасибо, — покачала я головой. Без единого слова он повернулся и вышел в коридор. Весь день я не могла выбросить Димпси из головы, а ночью мне приснился кошмар — сверкнул большой нож, и потекла красная кровь Димпси. Я проснулась в ознобе, мне было холодно, так холодно, словно я снова была в Борреле, стояла на коленях на каменных плитах, отмывая рассол, которым залили тело Димпси. Но я не ела ее, не ела. Я отчаянно цеплялась за эту мысль — есть ее было бы окончательным предательством.

На следующий день, когда Лео пришел за Флорой, она снова потребовала:

— Свинки, Флора посмотрит свинок.

Лео проигнорировал ее вопль разочарования.

— Мы пойдем на конюшню посмотреть лошадок и кошку Таби, — он оглянулся на меня. — Может быть, мама тоже пойдет с нами? Думаю, свежий воздух будет ей на пользу.

— Скоро проснется Роза, — покачала я головой. Когда Лео уходил, я сказала ему вслед: — Может быть, мы погуляем в розовом парке сегодня вечером?

Он немедленно повернулся ко мне.

— С огромным... удовольствием. Твоя любимая роза-центифолия особенно хороша в эту пору.

В последующие вечера мы постоянно гуляли вместе. Лео редко виделся с Розой до ужина, поэтому просил взять ее на вечернюю прогулку. Естественно, я шла тоже. Лео однажды сказал мне, что в графстве не хватает рабочих, поэтому он предложил Красному Кресту свои услуги по работе в военных госпиталях под Саттон Вени. Однако сейчас госпитали были полупустыми — там ждали начала большого сражения. Мы все его ждали. Каждый раз, глядя на Клитию, молящуюся, своему золотоволосому солнечному богу, я вспоминала об этом — и молилась о спасении Фрэнка.

Однажды к нам пришла Мод Винтерслоу, чтобы сделать кое-что по хозяйству. Я пошла, повидаться с ней, и она рассказала мне об истонских мужчинах, ушедших на войну.

— Вон Клара переживает за своих братьев — и за юного Джима Арнольда тоже, хотя она не поблагодарит вас, если вы намекнете ей на это.

— Элен получила письмо от брата этим утром, — сказала я ей.

— Это от Бена. По возрасту, он следующий за ней, они всегда были дружны, Элен и Бен. А Мэри Тайсон, бывшая Доусон — у нее только один брат. У них в семье одни женщины — однако, теперь у нее есть свой сын.

— Как у нее дела, мисс Винтерслоу? — спросила я.

Она поджала губы:

— Счастье, что она с матерью. Этот младенец так вяло сосет, что ей пора начинать следующее кормление, когда заканчивается первое. Хлопот с ним, как со всеми этими мужчинами! — закончив шов, мисс Винтерслоу обернулась ко мне. — Взгляните на этого немецкого кайзера — типичный мужчина, вечно досаждает народу. Там хотят брать на военную службу женщин. Мы более утончены — большинство из нас, по крайней мере, — она бросила на меня острый взгляд из-под прищуренных, как у ящерицы, век. — Вы уже проверили расчетные книги миссис Джонстон?

— Нет, их проверяет его светлость.

— Ему бесполезно говорить это, он — мужчина, — фыркнула мисс Винтерслоу, вскинув голову. — А вот и он, идет по своим делам. Это его шаги — у меня безупречный слух.

— Он идет в детскую, к Флоре — коридор как раз ведет туда.

Но она понимающе усмехнулась, когда шаги замедлились у дверей комнаты для шитья.

— Нет, он идет к вам. Вошел Лео.

— Добрый день, Эми, — он взглянул на мою собеседницу. — Добрый день, мисс Винтерслоу. Не трудитесь вставать.

— Я и не собиралась, вы очень хорошо это знаете. Я не из тех лакеев, которые приседают и извиваются при вашем появлении. Я никогда не склонялась перед мужчиной, и никогда не буду.

В ужасе я бросила взгляд на лицо Лео, но он, кажется, вовсе не вышел из себя, скорее — наоборот.

— Вы никогда не сидели на коленях у мужчины, хм, мисс Винтерслоу?

Теперь настала очередь Мод Винтерслоу получить мой испуганный взгляд, но, к моему изумлению, она издала надтреснутый смешок.

— Вы не знали меня в юные годы, молодой человек.

Я не поверила своим ушам — она назвала его «молодой человек», а вовсе не «мой лорд»! А Лео тоже смеялся, искренне смеялся.

— Мисс Винтерслоу, о вас я могу поверить чему угодно.

— Держите свою веру при себе, — фыркнула мисс Винтерслоу. — Вы хорошо знаете, что я терпеть не могу сплетен.

— Действительно.

— Полагаю, вы пришли сюда за своей леди, — продолжила она. — Можете ее забрать, мы уже закончили наше маленькое обсуждение.

— Обсуждение? Или сплет...

— Деловое обсуждение, — опередила она Лео. — О швах, разрезах, отделке и подобных важных вещах, в которых вы, мужчины, ничего не понимаете, — мисс Винтерслоу одобрительно кивнула на меня. — Она умеет держать в руках иголку — выше похвалы мне не высказать. Идите с ним, моя леди, пока он не начал суетиться.

Я встала, неуверенно глядя на Лео — я не сомневалась, что не нужна ему совсем.

— Похоже, нас отправляют, Эми, — весело продолжил Лео.

— Кстати, — Мод Винтерслоу задержала нас у двери. — Я как раз, говорила вашей леди, чтобы вы позволили ей проверять расходные книги — она здесь хозяйка, — ее глаза многозначительно встретились с моими, затем педаль швейной машинки зажужжала вновь.

— Ты действительно хочешь проверять книги? — спросил меня Лео за дверью. — Конечно, тебе незачем брать на себя эту заботу...

Но она затронула такую тему, что я решилась.

— Мисс Винтерслоу права — это мое дело.

— Очень хорошо, их пора подписывать завтра — я пошлю миссис Джонстон к тебе.

Я подумала, знала ли мисс Винтерслоу, что их будут подписывать завтра, но затем догадалась — конечно, знала, ничто не пролетало мимо ее острых ушей.

На следующее утро, когда миссис Джонстон появилась в моей гостиной, было видно, что она очень недовольна.

— Его светлость сказал, — ее голос ясно показывал, что она страдает от временного умственного расстройства. — Он сказал, что хочет, чтобы расходные книги подписывали вы!

— Да, миссис Джонстон.

Я подошла к письменному столу. Она швырнула на него книги.

— Подписывайте здесь, — ее толстый палец с не слишком чистым ногтем ткнул в конец страницы.

— Я никогда не подписываю счетов, которых не читала, миссис Джонстон.

Я увидела мгновенную вспышку страха, затем к миссис Джонстон вернулась обычная самоуверенность, выразившаяся в ухмылке.

— Вот как? Тогда я оставлю их вашему опытному глазу, моя леди, — она резко вышла из комнаты.

Я открыла книгу — она была начата более двух лет назад. Миссис Джонстон съехидничала, но на деле я немного разбиралась в ведении книг. Когда я была в ученицах у портнихи, то регулярно проверяла деловые книги, а с ними — и книги по ведению хозяйства, потому что все знали, что я хорошо считаю в уме. Естественно, истонские книги были сложнее тех, которые я видела прежде. Хотя Истон был велик, я скоро поняла, что они сложнее, чем нужно. Мод Винтерслоу была права, впрочем, я и не считала всерьез, что она ошибалась.

Сначала мне казалось, что вопрос пойдет о нескольких потерянных пенни, но там было задумано намного умнее. Когда я сравнила несколько итоговых чисел и подсчитала расхождения, то была просто удивлена — я не ожидала, что миссис Джонстон окажется такой умной. Наверное, она разработала эту систему, когда еще не привыкла прикладываться к бутылке. Вскоре я обнаружила, что и миссис Проктер стряпает свои книги лучше, чем еду. Они должны были сотрудничать, иначе это не сработало бы.

Домоправительница явилась через полчаса и потребовала свои книги.

— Нет, миссис Джонстон, — ответила я. — Я хочу, чтобы вы мне принесли и прежние книги — с тех пор, как вы появились в Истоне. — Я увидела, что в ее глазах снова мелькнула вспышка страха.

Вскоре Клара принесла мне старые книги.

— Что вы сказали миссис Джонстон? Она мечется словно летучая мышь. Я никогда еще не видела ее такой.

— Я проверяю ее книги.

— Ах, ясно, а я-то удивлялась, — заинтересованно взглянула на меня Клара. — Я не раз говорила, что не возьму у нее ни фартинга. Так вот почему у Мод Винтер-слоу был такой заговорщический вид!

Я была потрясена, увидев подпись в самой первой книге. Вместо подписи Лео там круглым почерком было выведено: «Жанетта Ворминстер». Французская графиня. Но и она тоже только подписывала книги. Может быть, она была леди и обучалась у монахинь, но школа в Борреле лучше научила меня арифметике.

Я оставила сообщение мистеру Тимсу, чтобы он попросил его светлость подняться ко мне, когда тот придет. Войдя ко мне, Лео встревоженно взглянул на меня:

— Что случилось, Эми? Ты заболела? Или кто-нибудь из детей...

— Нет, это из-за книг.

— Давай, я их подпишу, если предпочитаешь. Я взглянула ему в глаза.

— Никто не будет подписывать такое. Я считаю, что и ты не должен был подписывать, не проверив сначала. — Лео выглядел очень смущенным, когда я спросила: — Ты раньше проверял их?

— Ну, хм... обычно я бегло просматривал их.

— Возьми стул, — решительно сказала я, — и мы проверим их вместе. Тогда ты увидишь, что мне показалось неправильным.

Он покорно взял стул, а я начала объяснять:

— Давай откроем на любой странице. Вот, смотри сюда, — указала я. — 4 шиллинга 113/4 пенсов умножить на семь, позволь взглянуть... это 1 фунт 14 шиллингов 10 1/4 пенсов, — я перевернула страницу и провела пальцем до конца колонки. — Ну, эту она сделала правильно. Давай проверим эту — 5 шиллингов 8 1/2 пенсов умножить на десять... — подумав, я сказала, — это будет 2 фунта 17 шиллингов 1 пенни, так?

— Ну, я...

— Конечно, так, — я перевернула несколько страниц. — Теперь, здесь это встречается снова, но... — я обратилась к бакалейной книге. — Посмотри на дату, посмотри на деньги, вроде бы все верно, но она записала их сюда вместе, а не по отдельности. Давай сложим те цифры, — я сосчитала их в уме и триумфально указала пальцем на строчку. — Здесь должно стоять 4 фунта 10 шиллингов 4 3/4 пенсов — на 6 1/2 пенсов меньше! Возможно, она просто сделала ошибку, но если сосчитать другие колонки...

— Эми, — взмолился Лео. — Я не могу считать в уме так быстро.

— Но у вас же был устный счет в Итоне, — уставилась я на него.

— Не часто, — смутился Лео. — Мне нужен лист бумаги и карандаш.

Значит, Лео должен был записывать каждую сумму и складывать с переносом, как ученик начальных классов — я с трудом верила этому. А ведь он мог читать по-гречески, словно по-английски!

Он слишком медленно вычислял, чтобы заметить, какие она разыгрывает трюки. Я наконец, решила относиться к нему как к ученику младших классов, и стала объяснять соответственно. Закончив, я сказала:

— Итак, вот что она вытворяет. Это очевидно. Тебе следовало бы смотреть чуть-чуть внимательнее.

— Мне это не очевидно.

— Ничего, зато ты знаешь греческий, — сказала я, потому что Лео выглядел обескураженным.

— Я начинаю думать, что ведение книг могло бы быть и лучше. Но как ты выучилась считать в уме так быстро?

— Я не знаю, цифры просто маршируют у меня в голове, как солдатики, и встают на свои места. Разве у тебя не так?

— Нет. Я так не могу, да и мало кто может. Селби хорошо считает, но не так быстро, как ты.

Я расцвела от гордости, а затем вспомнила, из-за чего все началось.

— Эти деньги уходили на сторону годами, — указала я на книги. — Миссис Джонстон и миссис Проктер обманывали тебя почти с самого начала.

— Да, ты права, — помедлив, Лео спросил: — Что же теперь с этим делать?

Кажется, он действительно этого не знал и спрашивал моего мнения.

— То, что они сделали, называется воровством, — твердо сказала я, — поэтому их надо выгнать.

— Да, — вздохнул Лео. — Боюсь, что ты и тут права. Но увольнение сразу и домоправительницы, и кухарки вызовет затруднения, особенно в теплое время.

Я не стала с ними церемониться.

— Они так ленивы, что мы даже не заметим разницы.

— По-моему, трудно не заметить отсутствие ужина.

— Ты не останешься без необходимого, — заверила я Лео. — Если потребуется, я сама приготовлю тебе ужин.

Он был поражен такой перспективой, затем улыбнулся.

— Это очень мило с твоей стороны, Эми, но, надеюсь, не понадобится. Кроме того, ты не сможешь брать Розу с собой в кухню, там нездоровая атмосфера.

— Тогда осмелюсь сказать, что на время с этим справится помощница кухарки.

— Ты хочешь уволить их немедленно?

— И безоговорочно. Я знаю, повара имеют основания задирать нос, но здесь не тот случай. Кроме того, это тянулось слишком долго.

— Что касается этого, — покраснел Лео, — то виновен я, потому что не мог скрупулезно проверить цифры.

— Но даже если проглядел ты, ловчила-то все равно она...

Он приподнял свои густые брови.

— Ты думаешь, она знала, что я не смогу заметить такое мошенничество? — я не знала, что ответить на это, но Лео избавил меня от забот. — Без сомнения, ты права, но я мог бы попросить Селби просмотреть их. А я просто не заботился об этом, поэтому чувствую некоторую свою вину. Я все время подписывал эти счета, практически не глядя, — он повернулся лицом ко мне. — Но ты права — они должны быть, наконец уволены.

Лео позвонил мистеру Тимсу.

— Пришлите сюда миссис Джонстон и миссис Проктер. Ее светлость хочет поговорить с ними.

Пока мы ждали, моя уверенность стала иссякать.

— Может быть, ты поговоришь с ними? — предложила я.

Лео, не ответил, но по выражению его лица я поняла, что он так и сделает.

— Миссис Джонстон, миссис Проктер, — сказал Лео, когда они пришли. — Ее светлость обнаружила постоянные несовпадения сумм в ваших расходных счетах. В связи с этими обстоятельствами я не вижу другой возможности, кроме как уволить вас обеих, сейчас же.

Миссис Проктер видимо ждала этого и уже смирилась с таким исходом, но миссис Джонстон побагровела, как решетка для гриля.

— Ее светлость?! — выплюнула она слова. — Она не больше ее светлость, чем я — не говоря уже об ее морали...

Миссис Проктер вцепилась в рукав миссис Джонстон.

— Этель, тише! Его светлость подаст на нас в суд. Лео вскочил на ноги.

— Я не собирался преследовать вас судом, — повысил он голос. — Но теперь, когда вы оскорбили мою жену, я дам закону полную силу! — Я увидела панический страх в глазах миссис Джонстон, а Лео выкрикнул: — Вон! Вон отсюда, обе!

Они наткнулись друг на друга в дверях, спеша выскочить из комнаты. Я затрепетала при виде ярости в лице Лео.

— Как они посмели?! — возмутился он. — Не беспокойся, Эми. Я сейчас же напишу моим адвокатам.

— Лео, миссис Джонстон просто была пьяна, — сказала я, вспомнив выражение отчаяния на лице миссис Проктер. — Она всегда бывает такой, когда выпьет слишком много...

Лео, не дал мне закончить.

— Всегда?! Ты хочешь сказать, что она так же говорила с тобой и раньше? — он прочитал ответ на моем лице. — Почему ты не сказала мне? Почему ты не сказала мне? — его гнев теперь обернулся на меня. Вдруг Лео почти бегом пересек комнату и вышел.

Я расстраивалась все утро, пока Клара не сказала мне, что Лео послал их собирать вещи.

— Мистер Тимс считает, что мистер Селби отговорил его светлость, — добавила она. — Тот сказал, что с судом не стоит связываться — слишком много забот.

Я вздохнула с облегчением. Мне не хотелось видеть их на скамье подсудимых. Кроме того, Лео был прав — он должен был проверять их, а я тоже должна была взяться за это гораздо раньше.

Лео был в ужасном настроении за ужином, копаясь в комковатом супе и недожаренной баранине с раскисшей капустой. В этот вечер он на всех глядел зверем. Когда появился рисовый пудинг, засохший по краям, я предложила:

— Хочешь, я поищу повара?

— Ты — леди Ворминстер. Тебе и решать, — он отказался от кофе в моей гостиной, проворчав, что уйдет на длительную прогулку с Неллой.

Мистер Тимс казался озабоченным больше обычного, когда принес наверх поднос с кофе. Он беспокойно поправил занавески, затем вернулся и встал передо мной, переминаясь с ноги на ногу.

— В чем дело, мистер Тимс? — спросила я его.

— Моя леди, могу я замолвить словечко за кузину? — выпалил он. — Она работала поваром, да только заболела и попала в больницу, и леди отказала ей, — мистер Тимс взглянул на меня, его голова тряслась от волнения, пока он объяснял дальше. — Дело вот в чем — Эмили была туга на ухо, а это раздражало леди, поэтому леди не стала ждать ее выздоровления. Эмили поправилась, но теперь совсем не слышит — оглохла. Она публикует объявления, леди дала ей хорошую рекомендацию, но как дело доходит до собеседования... — он вздохнул, — она не слышит вопросов.

Я мгновенно приняла решение. Подойдя к столу, я выписала чек на несколько фунтов.

— Мистер Тимс, пошлите ей по почте приглашение и деньги на проезд. Скажите ей, что вопросы я задам письменно.

Он, наверное, сразу же послал приглашение, потому что привел ко мне кузину уже в четверг после обеда.

— Эмили Картер, моя леди.

Она была моложе, чем мистер Тимс, но с тем же озабоченным выражением на лице. Когда она подошла ближе, я увидела, что одежда на ней чистая, но очень плохо сидит — прямо висит на ее сухопарой фигуре — очевидно, куплена до болезни. Эмили порылась в кармане и достала дешевый блокнот и карандаш, ее рука дрожала.

— Доброе утро, моя леди, — ее голос был невыразительным, я поняла, что она уже давно слышала плохо.

Я взяла блокнот и карандаш, сказав: «Спасибо, миссис Картер», и широко улыбнулась, понимая, что она меня не слышит. Ее губы нервно вздрогнули в ответ.

— Может быть, вы предложите миссис Картер стул? — сказала я мистеру Тимсу.

Он принес стул и указал ей на сиденье. Она села, выглядя очень удивленной.

Я поднесла карандаш к бумаге, который она дала мне, но не могла придумать вопросы — мне еще не приходилось принимать на работу слуг. Я подумала, не попросить ли прийти Лео, но тот был в таком настроении, что бедная женщина могла упасть в глубокий обморок. Она глядела на меня, оцепенев, как кролик перед удавом, на ее лице все больше проступало беспокойство. Если бы она была швеей, я смогла бы оценить ее, посмотрев на ее работу. Это навело меня на мысль.

— Вы могли бы приготовить сегодня ужин для его светлости? — написала я и протянула ей записку — она энергично закивала.

— Да, да. Сколько блюд?

— Суп, рыба, жаркое и пудинг, — написала я. — Посылайте за всем, что вам потребуется. Конечно, после этого вы останетесь на ночь.

— Я сейчас же начну, — вскочила она со стула. Десять минут спустя мистер Тимс принес мне меню на одобрение. Я поставила галочку у каждого блюда.

— Эмили очень благодарна, что вы дали ей шанс, — сказал мистер Тимс, когда я возвращала меню. — Я уверен, что его светлость будет доволен.

Однако вечером, когда я спустилась вниз, мое сердце упало при виде выражения лица Лео. Казалось, этим вечером ничто не может доставить ему удовольствие. Я взглянула на мистера Тимса — он тоже нервничал, как и я.

Миссис Картер приготовила прозрачный суп с цыплячьими кнелями. Я стала успокаиваться после первой ложки — суп был так хорошо процежен, что жидкость казалась шелковой, а шарики из мелко нарубленного цыпленка были так вкусны, что хотелось еще. Лео повернулся за добавкой, и мистер Тимс с готовностью налил ему из супника. Жареный палтус был покрыт красивой золотисто-коричневой корочкой. Мистер Тимс, наверное, сказал кузине, что Лео обожает анчоусы, потому что она приготовила из них соус. Я была уверена, что ему понравится, однако он так дулся, что не оценил их.

Бифштекс выглядел очень соблазнительно, политый собственным соком и украшенный мелкими кусочками лука и моркови. Картофель был приготовлен с луком и петрушкой — лионской, как было написано в меню — я никогда не пробовала ее раньше, но пахла она чудесно. Я увидела отчаянное выражение на лице мистера Тимса, когда он поднял крышку со следующего блюда. Капуста сегодня не раскисла, но, определенно, была передержана.

— Помощница кухарки, — шепнул мне мистер Тимс. Я кивнула ему, а вслух сказала:

— А вот твой любимый пастернак, Лео.

Он буркнул в ответ, но я видела, что запах бифштекса, заставил вздрогнуть его ноздри, поэтому понадеялась, что он слишком увлечется им, чтобы обратить внимание на капусту. Когда мистер Тимс пришел уносить блюда, его глаза устремились на тарелку Лео, и он прямо-таки размяк от облегчения, увидев, что та совершенно пуста.

Первая ложка сладкого пудинга заставила меня окончательно успокоиться — Лео всегда любил хороший яичный крем, а этот был хорошим.

— Тебе понравился ужин? — спросила я его после десерта.

— Неужели это готовила ты?

— Нет, так готовить я не могу. Это, состряпала кузина мистера Тимса. Она предложила свои услуги повара. Можно, я найму ее вместо миссис Проктер?

— Это тебе решать, я уже говорил, — фыркнул он.

— Тогда я найму ее.

Лео встал и подошел к двери, чтобы открыть ее и пропустить меня.

— Лео, — остановилась я. — Она глухая, поэтому ей трудно найти место. Сегодня она очень постаралась, чтобы угодить тебе. Могу я сказать ей, что ужин тебе понравился?

— Ладно, скажи, — коротко бросил он.

Я пошла прямо на кухню. Все было аккуратно прибрано, а миссис Картер настороженно сидела здесь же. Увидев меня, она вскочила и протянула мне блокнот.

— Его светлость очень доволен ужином, — написала я на нем, — поэтому, если вы хотите остаться... — я перестала писать, потому что она расплакалась, и взяла ее за руку. — Что случилось?

— Моя леди, спасибо, спасибо! Я так беспокоилась. Я думала, я думала, — она с трудом выговаривала слова, — что мне остался только дом...

Работный дом, догадалась я и пожалела ее.

— Миссис Картер, — сжала я, ее руку. — Вам незачем беспокоиться, никто из Истона не идет в работный дом. Его светлость не позволяет этого. — Догадавшись, что она не слышит меня, я написала это, и она заплакала еще сильнее. Я вспомнила, в каком была отчаянии, когда мисс Аннабел выгнала меня, но там я сама была виновата, а бедная миссис Картер не была повинна в своем несчастье.

Я оставила ее в кладовке с мистером Тимсом выпить чашку чая, приготовленного Кларой. Уходя, я подумала, какие неудобные здесь стулья — нужно будет заказать другие, как только мы наймем новую домоправительницу.

Но где взять новую домоправительницу? Вряд ли у мистера Тимса есть еще одна свободная кузина. Тем временем я зашла в детскую, чтобы найти Клару — она всегда пила вечерний какао здесь.

— Может быть, ты присмотришь за помощницей кухарки? — попросила я. — А Сэл, приглядела бы за буфетной. Они не могут получать распоряжения от миссис Картер, потому что она глухая.

— Ладно, сделаю, — согласилась Клара. — Я и сама об этом думала.

Это было обычным для Клары — на нее всегда можно было рассчитывать.

— Клара, а почему бы тебе самой не стать домоправительницей? — предложила я в ответ.

Клара уставилась на меня с открытым ртом. Мне не сразу удалось уговорить ее — могло бы и не получиться, если бы ко мне не присоединилась Элен. Клара упиралась, говоря, что еще молода, чтобы быть домоправительницей, что никогда не служила нигде, кроме как горничной в Истоне, и не знает, как правильно вести дела.

— Это легко, — пошутила я. — Представь, что сделала бы миссис Джонстон, и сделай наоборот! — мы все рассмеялись, а я добавила: — Клара, я знаю, что его светлость предпочел бы тебя. Он не любит новых лиц. Может быть, ты спросишь свою маму, как вести хозяйство?

— Нет, мама всегда была няней, пока не вышла замуж... — вдруг ее лицо озарилось. — Здесь живет миссис Витл, тетя Джима, к югу от Восточной Сторожки. Она несколько лет была экономкой в Белинге. И еще миссис Роджерс, бывшая экономка леди Бартон, настоящая мегера, — все делает по-своему.

Я видела, что Клара и Элен соблазнились моим предложением. Мы переглянулись, а Элен решительно сказала:

— Клара, завтра же сходи к миссис Витл и пригласи ее сюда, чтобы она дала нам советы. — Элен ободряюще улыбнулась мне. — На днях она говорила, что безобразия миссис Джи не должны продолжаться — пусть теперь расскажет нам, как вести дела правильно.

Когда Клара сообщила мне о приходе миссис Витл, я оставила Розу в детской и спустилась в комнату для прислуги. Миссис Витл встала и присела передо мной, приветствуя, когда я вошла, хотя было понятно, кто от кого зависел — тем не менее, она была очень вежлива. Первым делом миссис Витл сказала, что Клара должна присматривать за кладовкой, бельевым шкафом и другими подобными вещами. Я знала, как дурно велись дела, и не стала бы осуждать Клару, если бы она не навела порядок за ночь. Я была рада послушать, как они должны вестись, хотя и вставляла иной раз слово, ссылаясь на миссис Хар-пер из Нетер Курта.

— Миссис Харпер говорила мне, что всегда сушит лепестки роз, смешивает их с клевером и шелухой мускатного ореха, а затем насыпает в мешочки и кладет в шкаф для белья.

— Нет ничего лучше для отдушки белья, — кивнула миссис Витл. — Понюхайте теперь эту подушку — она воняет кислым молоком! — если бы миссис Джонстон слышала бы нас, ее уши сгорели бы от стыда. — Взгляните на это мыло — оно все потрескалось, потому что пересохло. А этот пакет сахара рядом с мылом — она хранила мыло вместе с сахаром! Просто невероятно! Я всему поверю об этой женщине, моя леди, после того, как увидела эту кладовку. А что у вас в буфете? Я знала, что она лентяйка и обманщица, но на этих припасах плесень! — мы досадовали и качали головами, глядя на ужасающее состояние мятных капель. — Еще немного, и вас бы затошнило от одного запаха. Вот миссис Харпер, та умела делать мятные капли, умела. Я уверена, что стоило бы вам только понюхать это — и вы слегли бы на неделю в постель под присмотром доктора. Просто удивительно, как его светлость не отравился за эти годы, при таком-то состоянии буфета.

Я приятно провела это утро. Когда мы закончили осматривать комнату домохозяйки, Клара сказала:

— Миссис Витл интересуется, можно ли ей перед уходом поглядеть на Розу?

Я сходила наверх и принесла Розу. К тому времени, когда миссис Витл закончила любоваться ей, даже я была удовлетворена восхвалениями. Клара сделала нам чай, и мы сели пить его в гостиной.

— У вас есть семья, миссис Витл? — спросила я.

— Только двое сыновей — я поздно вышла замуж, моя леди — но я не могу представить сыновей лучше, чем мои Берт и Джо, — она вздохнула. — Правда, сейчас они оба далеко. Такое ужасное беспокойство — эта война.

— Да, конечно. Однако, говорят, что эта большая битва повернет положение с немцами к лучшему. С наступлением лета церковные колокола зазвонят победу, вот увидите.

— Я тоже надеюсь на это, моя леди. Ведь мать живет ожиданием от почты до почты. Они оба такие хорошие мальчики.


Я настороженно наблюдала за Лео, когда вечером спустилась вниз — он был мрачен за ужином два дня подряд.

— Все в порядке, Эми, — сказал он, шагнув ко мне. — Я не кусаюсь, по крайней мере, сегодня вечером.

— Ты никогда не кусаешься, — улыбнулась я ему. — Только чуть-чуть лаешь, иногда.

— Я порицал тебя за собственные недостатки, — сказал Лео официальным тоном. — Это вина, заслуживающая осуждения. Я должен сам отвечать за свои оплошности, — он улыбнулся в знак раскаяния. — Бог знает, есть ли у меня достаточно практики для этого.

— Пора тебе выпустить лисицу из-под рубашки, — живо сказала я. — Тот спартанский мальчик был дурачком — лисицы, они вряд ли хороши на вкус, не говоря уже о том, как пахнут.

Наконец Лео улыбнулся по-настоящему. За супом я сообщила ему, что новой домоправительницей будет Клаpa. Кажется, он был доволен этим — он сказал, что повысит ей жалование по сравнению с миссис Джонстон, потому что цены выросли из-за войны, а Клара, конечно, будет работать вдвое лучше.

— Больше, чем вдвое, я уверена в этом, — я доверительно наклонилась к нему: — Можно, я выплачу миссис Картер часть ее жалования заранее? У бедной женщины, наверное, не осталось ни шиллинга после всех ее затруднений.

— Конечно, Эми, можно. Запомни, ты — леди Ворминстер.

Когда я увидела облегчение на лице миссис Картер, то впервые обрадовалась тому, что я — леди Ворминстер.

Взяв Розу, я пошла в свою гостиную. Лео уже ждал нас там. Разливая кофе, я стала ему рассказывать о сегодняшнем дне.

— ...ты никогда не видел ничего в таком же состоянии, как буфет с припасами! Но я не слишком удивилась этому, потому что, когда еще только приехала в Истон, то слышала мышиный писк за каминной решеткой, представляешь, — я подвинула Розу так, чтобы можно было наклониться к Лео. — А пыль на полках была такой же густой, как мех на кролике!

Лео откинулся назад и рассмеялся.

— Ничего смешного, между прочим, — сказала я.

— Ничего, — он все еще смеялся, отвечая, — кроме ужасающего выражения твоего лица, с которым ты рассказала мне это.

— Ну, впредь этого не будет, — фыркнула я. — Новая одежда Клары уже заказана. А в горничные мы выбрали сестру Сэл Арнотт, Лили — она согласна и, как говорит Клара, прилежно работает. Мы будем хорошо вести этот дом — подожди и увидишь, — я снова откинулась на стуле. — А теперь, если тебя что-то не устраивает, тебе стоит только сказать слово.

Лео потянулся за чашкой.

— Есть одно замечание — о моем камердинерском обслуживании.

— Да? — насторожилась я. — Разве мистер Тиме сделал что-то не так?

Он проглотил кофе, затем ответил.

— Нет, все было сделано умело. Когда я одевался, все лежало под рукой, костюм был идеально вычищен, не хуже, чем у Уоллиса, — мне было очень приятно, я улыбнулась, но Лео добавил: — Однако в последний раз, когда мистер Тиме готовил мой вечерний костюм, я заметил мокрое пятно на кресле. Может быть, ты намекнешь мистеру Тимсу, что если он в следующий раз возьмет с собой Розу, пусть сначала перепеленает ее, — мой рот раскрылся от испуга, но тут я поняла, что Лео смеется надо мной.

— Ты гадкая девочка, Роза. Ты выдала меня! — пощекотала я Розу под подбородком.

— Я все равно догадался бы, — покачал головой Лео. — Твой способ раскладывания моей одежды отличается от способа мистера Тимса — он больше похож на стиль Уоллиса. Наверное, Уоллис научил тебя перед отъездом, — голос Лео изменился, стал серьезнее. — Эми, я не уверен, нужно ли тебе...

— Это моя военная работа, — быстро перебила я его. — Другое дело, когда война закончится. Хорошо бы, если бы к нам вернулся мистер Уоллис.

— Я сказал мистеру Уоллису, что его место свободно, если он пожелает снова занять его, а он подтвердил, что это было бы желательно. Он сказал, что был рад работать в Истоне. Я слышал, он переписывается с Тимсом.

— И с Кларой.

— Разве? — поднял брови Лео. — Ну, она могла бы выбрать и хуже. Уоллис — надежный парень.

— Кларе нравится Джим Арнольд.

— Хмм, вульгарно выражаясь, Уоллис, — добыча получше, с какой стороны ни глянь.

— Женщины с этим не считаются, — покачала я головой.

— Многие женщины считаются, — лицо Лео застыло. — Но, видимо, вы с Кларой к ним не относитесь.

Он резко встал.

— Я пойду погулять с Неллой.

— Сейчас, я только перепеленаю Розу...

— Нет, для нее слишком холодно. Доброй ночи.

На самом деле вечер не был холодным, просто Лео вновь внезапно поддался приступу дурного настроения — это было видно по его лицу.

На следующий день он сказал мне, что возвращается в Саттон Вени и приступает к работе, как положено. Но там сейчас было немного работы, и он обещал приезжать по вечерам домой, чтобы повидаться с Флорой.

Каждый вечер мы ужинали вместе, а затем гуляли по парку с Розой. Лео говорил мало, а я редко прерывала молчание. Розы, цвели вовсю, ничуть не меньше расцветали и слухи о предстоящей битве. По утрам Флора бегала по траве, ее чудные волосы сияли золотом на солнце — точь в точь, как у ее отца. «Господи, прошу тебя, не допусти, чтобы он погиб в час победы, Господи, позволь ему вернуться домой».

Я пригласила в гости мистера Бистона с сестрой. Они сидели в большой гостиной и рассказывали мне о своей боязни за Сирила — а мои мысли снова витали вокруг Фрэнка. В детской Клара и Элен говорили о своих братьях, а когда мисс Винтерслоу пришла к нам с новой одеждой для Клары и осталась починить белье, она рассказала мне, как много семей ждет новостей о своих сыновьях. Как-то вечером я пришла за Розой и увидела, что Элен читает письмо.

— Это от твоего брата Бена? — спросила я.

— Нет, — она густо покраснела, и я догадалась, что письмо не от ее брата, а от моего. Альби, Нед, дядя Альф — так много людей было сейчас во Франции — и Фрэнк тоже был там, ждал начала сражения.

В первый день июля мистер Тимсзадержался у моего стола, поставив на него поднос с чаем.

— Говорят, началось, моя леди. В Кенте неделю назад уже слышали выстрелы — молите Бога, чтобы успех был наш.

Приехав вечером, как обычно, Лео сказал мне, чтобы впредь его не ждали к ужину.

— Я буду ужинать в госпитале, чтобы быть наготове к прибытию раненых.

— Но, говорят, мы одержим великую победу.

— Даже при победе бывают пострадавшие, — тихо ответил он. — Мы должны быть готовы.

В воскресенье утром Клара вбежала в детскую, ее лицо горело.

— Мы побеждаем! Мама читала сводку на почте. Там сказано, что атака началась на Сомме — это большая река во Франции, доктор Маттеус знает — и наши войска прорвались вперед на шестнадцать миль! Шестнадцать миль, разве не здорово? Да, и французы — они тоже хорошо действуют, значит, скоро мы разобьем врагов и наши мужчины вернутся домой.

Мы были так взволнованы, что заставляли ее повторять новости снова и снова. Наши мужчины побеждают, война скоро закончится. Нам оставалось только ждать. Мы ждали весь вечер и несколько следующих дней. Мы знали, что в честь нашей великой победы в церкви зазвонят колокола. Я все время прислушивалась, чтобы не пропустить этот звон, но они не звонили. Вместо них пришла телеграмма.

Клара вошла в гостиную с побелевшим лицом.

— Тетя Эмма спрашивает, может ли Элен прийти домой — это наш Бен, — она заплакала.

Целый день я провела в детской, пока не вернулась Элен, с заплаканными глазами и в печали о своем брате. Я с трудом выговорила слова сочувствия.

— Джо Сайкс и Херби Доусон — брат Мэри — они тоже... — прошептала она.

— Они погибли храбро, побеждая в сражении, — утешила ее я. — Скоро мы услышим звон колоколов.

Но мы его не услышали. Лео уходил по утрам все раньше и раньше, а возвращался все позже и позже. Он мало отвечал, когда я расспрашивала его. Обычно разговор заканчивался фразой:

— Иди в постель, Эми. Я пойду с Неллой на прогулку. Клара с потрясенным лицом показала мне еще две телеграммы, в которых сообщалось, кто из истонских мужчин был ранен. На следующий день пришел еще один желтый конверт, на этот раз для миссис Витл из Сторожки, — ее Берт был мертв.

Я взяла Розу и пошла в Сторожку, навестить миссис Витл. Она рыдала, в своей чистой светлой кухонке.

— Он был таким хорошим мальчиком — они оба были такими хорошими мальчиками, — она подняла лицо, ее до этого пухлые и красные щеки ввалились и были залиты слезами. — Моя леди, я помню день, когда родился мой Берт, я помню его, когда он был не больше, чем ваша малышка, и лежал здесь в своей колыбельке, и улыбался мне, — ее голос сорвался. Вдруг я подошла к ней и положила свою Розу ей на руки, а она стала укачивать мою дочку, ища утешения в ее теплом тельце.

Я дождалась Лео, чтобы рассказать ему об этом. Когда он вернулся, его лицо было усталым и изможденным.

— Так много, наших молодых, людей поступили на военную службу, кто-то служит в одном и том же полку, кто-то идет в одно и то же сражение — сколько еще юношей последует за ними? — высказала я свою тревогу.

Лео выглядел как человек, видевший кошмар наяву.

— Ручаюсь, что Селби знает об этих утратах. Он поможет деньгами, если потребуется, — он встал. — Я немного прогуляюсь в парке, а затем сегодня же вернусь в Саттон Вени. Я снял комнату в гостинице рядом с госпиталем. Будь добра, собери мне несколько смен нижнего и ночного белья. Я не знаю, когда смогу приехать домой в следующий раз.

— Ты... ты очень занят?

— Да, — ответил он сухо и коротко.

Лео, не появился дома ни на следующий день, ни день спустя.

Я гуляла в розовом парке с дочерьми, Флора возбужденно перебегала от куста к кусту, восклицая и призывая меня полюбоваться вновь найденными сокровищами. Розы были так прекрасны, но я могла думать только об этих телеграммах. Тот же полк, тот же батальон — сколько еще юношей последует за ними? Да, розы были прекрасны, но как я могла любоваться их красотой, когда сельские женщины оплакивали своих мертвых и ждали следующей телеграммы?

Но, когда она пришла, она пришла ко мне.

Глава четырнадцатая

Я смотрела на этот небольшой желтый конверт на серебряном подносе. Он был адресован просто — «Ворминстер, Истон». Словно издалека, я услышала голос мистера Тимса.

— Мы не знаем, когда вернется его светлость. Откройте его, моя леди.

Дрожащими руками я вскрыла конверт и прочитала записку.

— После десяти вчера нам будут звонить — Аннабел Квинхэм.

Весь вечер я дрожал от дурных предчувствий, а в девять тридцать уже сидела у телефонной ниши с Розой на руках, плотно прижимая ее к себе под шалью. Было пол-одиннадцатого, когда зазвонил колокольчик на крышке корпуса аппарата. Роза вздрогнула, а я схватила с крючка трубку и приложила к уху.

— Это Истон? — спросил дребезжащий голос. Я что-то пискнула в ответ. — Не кладите трубку, я соединю вас с Лондоном.

Я услышала несколько жужжаний и щелчков, и наконец, в трубке раздался далекий, едва различимый голос мисс Аннабел.

— Алло?

Я попыталась ответить, но сидела слишком низко, чтобы достать до микрофона. Подхватив Розу, я кое-как разогнула судорожно сжатые колени и привстала.

— Алло? Это ты, Леонидас? — снова спросила она.

— Нет, это я — Эми, — выкрикнула я в ответ, прижав трубку, поплотнее к уху.

— Передай Леонидасу, что Фрэнсис ранен. Мое тело, казалось, почувствовало его боль.

— Ему плохо? Он тяжело ранен?

— Не знаю, поэтому и звоню. Я хочу, чтобы это выяснил Леонидас. Попроси его приехать завтра...

— Его здесь нет, — прервала ее я. — Он уехал в Саттон Вени, военный госпиталь, и остается там. Мы не знаем, когда он вернется.

Я напрягла слух, но слышала только щелканье и жужжанье. Наконец мисс Аннабел заговорила снова.

— В таком случае, сходи ты вместо него. Он в госпитале «Леди Эптон», Эрлингтон-стрит, 24.

— Но... но разве вы не навестите его? — спросила я в недоумении.

Ее голос зазвучал очень резко и ясно.

— Только если он будет при смерти, в чем я сомневаюсь, Но сейчас все так запутано... сообщения вводят в заблуждение... и в таком случае... — ее голос запнулся на мгновение, но затем снова окреп. — Если он очень плох, я повидаюсь с ним, но не иначе. Все-таки, мне кажется, его кто-то должен навестить. Если Леонидас не может, сходи ты. Но, Эми — не говори ему, что тебя послала я, обещай мне это.

— Ладно, — прошептала я.

— Когда повидаешься с ним, приходи ко мне в клуб. Я предупрежу их — жди меня там. Извини, что звоню так поздно, но я пришла недавно и долго дожидалась связи. Сейчас в городе адски трудно, он наводнен ранеными. До завтра, Эми. Доброй ночи! — раздался щелчок, и ее голос пропал.

Мистер Тимс встревоженно вертелся поблизости, в коридоре. Я, рассказала ему о случившемся, его лицо наморщилось.

— О боже, о боже! Сейчас я пойду и прикажу заложить пролетку, моя леди.

— К первому утреннему поезду. Спасибо, мистер Тимс. Я легла в постель, но не смогла заснуть. Фрэнк.

Фрэнк — хотя, если бы он был очень плох, кто-нибудь сказал бы это мисс Аннабел, и она навестила бы его. Но сейчас, когда так много раненых, в сообщении могут и напутать.

На следующее утро я всю дорогу до Лондона прижимала к себе Розу, чтобы утешиться ее близостью. Когда я выходила из кэба на Эрлингтон-стрит, мои колени дрожали так, что я с трудом могла идти. Швейцар открыл мне большую дверь, и на мгновение, я успокоилась. Затем позади него замаячил белый колпак сиделки. Я, запинаясь, выговорила свою просьбу, ее лицо стало каменным.

— Сейчас слишком рано для визитов к пациентам. Какое имя передать лорду Квинхэму?

— Эми.

Сиделка вернулась, улыбаясь, и я с облегчением шагнула вперед, но она взглянула на мою Розу и сказала:

— Оставьте ребенка с няней, мы не разрешаем входить в палаты с детьми.

— Но я не взяла с собой няню.

Она поджала губы и снова взглянула на Розу.

— Лорд Квинхэм еще не видел малышку? — Нет.

Она снова улыбнулась.

— В таком случае правило можно обойти. Входите.

Я последовала за ней по красивой лестнице. Запах дезинфицирующих средств наполнял воздух, и я дрожала от страха и тревоги. Мы поднимались по лестнице, пока не дошли до верхнего этажа.

— У нас не хватает мест, мы используем под двухместные палаты и некоторые комнаты обслуживающего персонала, — пояснила сиделка. — Он здесь.

Она открыла дверь, и я наконец, увидела Фрэнка, сидящего в кресле. Мои ноги подкосились от облегчения. Его голубые глаза светились своей обычной улыбкой.

— Привет, Эми.

Мои губы так свело, что они едва шевельнулись в ответ. Фрэнк обернулся к сиделке.

— Попросите Мэтсона, чтобы он побыл в соседней палате — я бы хотел поговорить с женой наедине.

— Конечно, лорд Квинхэм, — она выскочила за дверь, а я в изумлении уставилась на Фрэнка.

— Закрой рот, Эми. Ты выглядишь, словно пойманная золотая рыбка и, должен признать, прехорошенькая золотая рыбка. Боюсь, что тебе придется самой найти стул — я не могу двигаться без помощи. — Фрэнк указал на ногу — она была забинтована и лежала на подставке. К ручке кресла была прислонена пара костылей.

— Но я же не твоя жена! — воскликнула я, сев на стул.

— Мы это знаем, но они не знают, — пожал он плечами. — Это был самый легкий способ уговорить их впустить тебя. Посетителям разрешают входить сюда только после обеда.

— Но вдруг сюда придет мисс Аннабел...

— Но она ведь не собирается приходить? — лицо Фрэнка ожесточилось. — Я понял это сразу же, как только мне сказали, что ты внизу. Типичное для нее чувство юмора — послать тебя в замену.

Залившись румянцем, я нарушила обещание:

— Она сказала, что придет, если ты будешь при смерти.

— Ну, передай ей, что я не умираю и не собираюсь умирать, чтобы не связывать ее обязательствами, — он наклонился ко мне. — Дай я лучше взгляну на этого младенца. — Я развернула шаль так, чтобы он мог видеть мою Розу. — Боже — у нее черные волосы! Очень неподходящий потомок для такой пары, как мы. Тебе следовало быть осторожнее, Эми. Теперь они будут смеяться надо мной, бедным рогоносцем, когда соберутся в комнате сиделок. Неужели ты не могла на сегодня одолжить ребеночка, посветлее? — Фрэнк рассмеялся и откинулся в кресле, его ногу подбросило, и он застонал от боли. Увидев пот, проступивший на его лбу, я спросила:

— Больно?

— Да, можно сказать, что так, — поморщился Фрэнк. — Однако могло быть и хуже — гораздо хуже. Как с теми беднягами, которые были вокруг меня, — его голос прозвучал уныло.

— Там было ужасно — в бою?

— Да, изрядно, — он содрогнулся. — Ох, ну перестань кукситься. По правде, Эми, там было дьявольски жутко. Мне еще никогда в жизни не было так страшно, — голубые глаза Фрэнка впились в мои. — А знаешь, как мы предвкушали эту битву! Мы были сыты по горло тем, что прятались в окопах, словно крысы в канализации. «Давайте вылезем наружу и зададим им всем. Вот это будет потеха!» — говорил Линли. А мы, как дураки, соглашались — кроме Риммера. До войны он был кем-то вроде инженера и имел неосторожность спросить, неужели мощная взрывчатка может разорвать колючую проволоку — с тех пор мы прозвали его Фомой неверующим. Тем не менее, он посмеялся последним — все повторял: «Я же говорил вам...», когда вдруг упал передо мной. Недолго он, однако, смеялся — пуля пробила ему артерию...

Я не могла отвести глаз от лица Фрэнка, а он продолжал:

— В любом случае, мы поняли, что это не потеха — не больше, чем для тех кроликов, которые имеют глупость выставиться напоказ в осеннее время. Я должен был ждать со взведенным курком наготове, косить людишек, словно жнец, добывая их из последнего жалкого укрытия. Боже, Эми, теперь я точно знаю, как приходится тем чертовым ушастикам, и, должен сказать, это не удовольствие. Гораздо лучше быть крысой в канализации. Мне еще повезло, меня подстрелили, пока я не ушел слишком далеко. Мне повезло дважды — меня свалили у дренажной канавы, и я умудрился укрыться хоть чуть-чуть. Этого не опишешь — лежать, глядя в небо, ждать, что следующая пуля будет твоей, и чувствовать себя так, будто попал под копыта дюжине злющих мулов, — он глянул на меня из-под ресниц. — Наверное, мне следовало лежать, раскаиваясь в дурных поступках и замаливая грехи, но, если честно, Эми, все, о чем я мог думать — при мне ли еще мои мужские достоинства! К счастью, это маленькое опасение оказалось необоснованным, но, скажу тебе, сомневаться в этом было чертовски неприятно.

Затем голос Фрэнка стал мягче:

— Не дрожи, милочка моя, разбудишь свою малышку. Давай поговорим о чем-нибудь еще. Расскажи мне о Флоре. Ей понравилась кукла?

Я стала рассказывать о Флоре, об ее кукле, о всех, умных штучках, которые она сказала и сделала. Фрэнк слушал, напряжение сходило с его лица, щеки приобретали нормальный цвет.

— Мне нравится думать о ней, — сказал он. — Такой, молодой и счастливой, в своем младенчестве — точь в точь, как был и я. Я помню Марию, мою кормилицу — она называла меня маленьким принцем. Наверное, ты скажешь, что она портила меня, — Фрэнк рассмеялся. — Да, она меня портила — и я восхищаюсь каждой той минутой! — его голос снова стал насмешливым, но улыбка оставалась ласковой. — Я люблю, когда меня портят, Эми, а у тебя это так хорошо получается. Ты сидишь здесь и слушаешь меня, не сводя с меня глаз. Смотришь на меня, будто я и впрямь какой-то раненый герой, а, не растяпа, провалявшийся в канаве почти с самого начала боя! По Божьей милости, — он содрогнулся. — Ох, Эми, как я рад, что ты взяла на себя труд навестить меня, — улыбка Фрэнка угасла. — Не то, что моя дорогая женушка, которая ничего не забывает и не прощает, — он удрученно взглянул на меня.

— Она просила меня прийти и рассказать, как ты себя чувствуешь, после того, как я навещу тебя, — быстро сказала я.

— Вот как? — его голос прозвучал пренебрежительно.

— Если я расскажу ей о том, как ты испугался... Фрэнк резко оборвал меня.

— Нет, Эми — не смей! У меня еще осталась гордость. Я никогда не расскажу ей этого, никогда.

— Но ты же рассказал мне.

— Рассказывать тебе — это другое дело. В тебе совсем нет той гордости, что у моей жены. Тебя не было бы здесь, если бы она у тебя была, — он улыбнулся. — Что мне в тебе нравится, Эми — маленькие грешки мужчины не отвращают тебя от него. И даже, множество грехов побольше!

Из-за двери раздался звук шагов и звон столовых приборов. Я перехватила Розу поудобнее, чтобы встать.

— Спасибо, что пришла, милочка моя. Так хорошо сознавать, что кто-то о тебе беспокоится. — Шаги за дверью приблизились. — Это, наверное, обед, а после обеда сюда придут какие-то медицинские светила, чтобы осмотреть нас, — Фрэнк сделал гримасу. — Меня это не слишком радует. Эти парни только щупают и тыкают. Тебе пора идти, Эми. Дай мне руку.

Я протянула руку, но Фрэнк не пожал ее, а поднес к губам и рассмеялся над моей растерянностью.

— Не забудь, я француз — во всех отношениях, — он посерьезнел. — Я помню и другое. Это в мою страну вторглись захватчики, это за свою землю я сражаюсь. Вот увидишь, мы выкинем оттуда этих проклятых бошей.

Дверь открылась.

— Проводите мою жену к выходу, — повернул голову Фрэнк. — Пока, Эми, береги себя.

Я съела вареное яйцо с гренкой в чайной, а затем пошла в клуб к мисс Аннабел. Она оставила записку, что я могу подождать в ее спальне, пока она не появится. Я перепеленала Розу на умывальнике и упаковала мокрые пеленки в корзину. Я не могла не думать о Фрэнке, раненом и испуганном, меня забил озноб, а Роза, почувствовав мое расстройство, закапризничала и стала плакать. Я улеглась с ней на кровать и стала ее укачивать, пока мы обе не заснули от усталости.

— Ты его видела, Эми? — мисс Аннабел стояла в ногах у кровати, высокая и стройная в своей синей униформе. Я кивнула. — Он умирает?

— Нет, но...

— Значит, не умирает. Я догадалась, что все в порядке, когда открыла дверь и увидела, что ты лежишь так мирно.

— Его нога, ему так больно — я уверена, что он обрадуется, если ты навестишь его.

Она ответила резким отрицательным движением головы.

— Нет, гордость не позволяет мне.

— Но ты же послала меня...

— Надеюсь, ты не сказала ему об этом, Эми, — к счастью, она отвернулась, чтобы снять мундир, и не увидела мое виноватое лицо. — Ну, я должна была кого-то послать, разве не так? Ведь Фрэнсис был ранен на службе отечеству. А если Леонидас не мог... — мисс Аннабел села за туалетный столик. — В конце концов, ты его мачеха, — она стала вытаскивать шпильки из волос. — Кроме того, я знала, что могу рассчитывать на правду от тебя, Эми. Ведь он не тяжело ранен? — ее рука дрогнула, шпилька выпала из нее и запуталась в волосах. Я вскочила и подошла помочь ей, но, когда подоспела, лицо мисс Аннабел стало жестким, и она отвела мою руку. — Прекрати, Эми, ты больше не моя горничная! — Я догадалась, что она увидела Розу в зеркале — та лежала на кровати и сучила ножками.

Я тихо отошла и взяла свою корзину.

— Эми, — сказала сзади меня мисс Аннабел. — Извини, что я огрызнулась на тебя — у меня просто взвинчены нервы. Сегодня при перевозке у раненого открылось кровотечение. Дороти удалось перевязать рану, но все было залито кровью. Мне пришлось взять швабру в госпитале, чтобы отмыть пол. — Желудок подкатил мне к горлу, я отчаянно боролась с тошнотой. Подойдя ближе, она заметила цвет моего лица. — Бедняжка Эми, ты же совсем зеленая.

— Я боюсь крови.

— Как и Леонидас, который, в отличие от тебя, работает санитаром. Передай ему мои наилучшие пожелания, Эми. Да, скажи ему, что это я просила тебя навестить Фрэнсиса.

— Может быть, ты все-таки сходишь к нему, — снова попыталась я уговорить ее. — Хотя бы, на несколько минут?

— Слишком поздно, Эми, — мисс Аннабел покачала головой. — Я это знаю, даже если он не знает, — она тихо добавила. — Прежде я любила его, а он так ранил меня. Теперь я не хочу, чтобы он ранил меня снова, — ее голос потерял уверенность. — Но... надеюсь, твой визит подбодрил его. Сейчас он, наверное, упал духом... Нет! Я не стану чувствительной дурочкой оттого, что Фрэнсис ранен, — мисс Аннабел снова была сильной, в ее голосе больше не было нежности. — Не один же он такой, да и ясно, что он легко отделался. Обойдется — дьявол сам присмотрит за своим добром! Конечно, он скоро придет в норму, станет прежним эгоистичным Фрэнсисом. Леопард не меняет пятен, Эми, он просто не может.

— До свидания.

Она резко повернулась и распахнула шкаф.

— Итак, что я надену этим вечером? Наверное, пойду на танцы, провожать Джека Осборна. До свидания, Эми.

Всю дорогу обратно я думала о Фрэнке — раненом, страдающем и жаждущем, чтобы она пришла к нему. Ей следовало пойти, она должна была пойти.

Однако, когда поезд подъехал к Истону, я стала беспокоиться за себя. Что скажет Лео, когда узнает, где я была? Может быть, сегодня он не приехал домой, тогда мне вообще не придется разговаривать с ним. Схватив Розу и корзинку, я прошмыгнула через барьер билетного контроля, спеша, домой. Был холодный вечер и, к счастью, на улице было мало людей. Хотя я устала так, что валилась с ног, я почти бежала по главной улице к повозке, как вдруг услышала за спиной жужжание мотора.

Машина остановилась рядом со мной. Дверца открылась, и оттуда выкарабкался Лео.

— Где ты была?

— В Лондоне.

— В городе? — его брови хмуро сошлись у переносицы.

— Лорд Квинхэм... ранен.

— Что?!

— Только в ногу... но ему так плохо. Я ездила навестить его, — лицо Лео изменилось, стало суровым, поэтому я торопливо продолжила: — Мисс Аннабел звонила тебе, чтобы попросить тебя съездить к нему, но тебя не было.

— И ты поехала вместо меня?

— Она попросила меня...

— Она не имела права просить тебя, — крикнул он, — а ты не имела права ехать! — от его крика Роза проснулась и захныкала. — А о ней, твоем ребенке, ты подумала? Как ты могла быть такой глупой, чтобы взять ребенка в госпиталь, где полно всякой заразы?

— Я... я не подумала...

— Садись!

Он усадил меня в машину и молча повел ее. Машина вздрогнула и затихла у парадного входа. Мистер Тиме уже притаился здесь.

— Входите. Увидимся за ужином.

Во время ужина, Лео, не сказал ни слова, но я чувствовала накал его гнева. После еды, он наконец, заговорил со мной, стоя у двери.

— Я предлагал тебе свободу. Это ты захотела остаться, это твой выбор.

Я так устала, меня так душили слезы, что я ничего не ответила. Едва я вышла, Лео захлопнул за мной дверь. Когда я встала утром, он уже уехал в Саттон Вени.

Глава пятнадцатая

В последующие четыре дня Лео дважды возвращался домой, но не разговаривал со мной. Вместо этого он спрашивал в стену над моей головой, как здоровье Розы, и шел к Флоре. Мне следовало бы подняться вслед за ним в детскую, но я не делала этого. Он был несправедлив — ведь это мисс Аннабел попросила меня поехать. Кроме того, по закону Фрэнк был его сыном, потому что после его рождения Лео обещал признать его как сына. Однако сейчас, когда Фрэнк был ранен, Лео, как и мисс Аннабел, даже не навестил его. Про себя я ворчала — как она могла жить в Лондоне, рядом с ним, и не прийти к нему, когда он лежит там раненый? Она должна была пойти.

Но она не пошла. Когда я пила вечерний чай, мистер Тиме принес письмо в мою гостиную. Мое сердце подскочило при виде надписи на конверте, я едва сдерживала дрожь в руках, пока распечатывала его.

Дорогая Эми!

Я просто застрял здесь, привязанный к этому месту раненой ногой. Теперь я знаю, что чувствует стреноженная лошадь, когда видит, что самую лучшую траву ей не достать. Мне это, совершенно осточертело, я готов лягать стойло, если обо мне кто-нибудь не вспомнит. Может быть, ты навестишь меня снова? В конце концов, ты— моя мачеха!

Весь в надежде,

Фрэнк.

Я снова и снова перечитывала эти слова, сердце в моей груди стучало, словно наковальня под молотом кузнеца. Что мне было делать? Я не могла не пойти и не навестить его, но если я пойду, Лео рассердится еще сильнее. «Если обо мне кто-нибудь не вспомнит» — Аннабел не пришла, Лео не пришел, а Фрэнк лежит там, одинокий и страдающий. Казалось, я чувствовала его боль в своей ноге.

Кроме того, у меня была Роза — если бы даже я пренебрегла гневом Лео и пошла туда сама, я не могла взять ее с собой, мне нельзя было подвергать ее такому риску. Если бы даже я съездила в Лондон и обратно как можно быстрее, для нее было бы слишком долго ждать. Однако я могла взять ее в Лондон, мне нельзя было только брать ее в госпиталь — и я вспомнила о Беате. Можно было бы оставить Розу в Ламбете. Элен тоже с удовольствием поехала бы туда, поговорить об Альби, а пока они с Беатой занимаются этим, я могла бы оставить Розу с ними и взять кэб до Эрлингтон-стрит. Если я напишу Беате сейчас, письмо отправится завтра с утренней почтой, она получит его на следующее утро, а я приеду еще день спустя. Если мне повезет, Лео за это время не появится дома. Я знала, что потом он очень разозлится, но к этому времени я уже побываю у Фрэнка, Лео, не успеет остановить меня.

Только, конечно, мне не повезло. На следующий вечер Лео вернулся домой.

— Его светлость здесь, — пришла ко мне с сообщением Клара. — Он просил передать вам, что останется на ужин, — она взглянула на меня. — Я знаю, что Элен не слишком довольна насчет завтрашнего, но она вас не выдаст. Она не расскажет ему.

Может, она и не выдала бы, но это не имело значения, потому что я все равно выдам себя сама — обычно я не могла просидеть с Лео весь ужин и не поделиться своими планами. Но вдруг он запретит мне ехать? Что я буду делать тогда?

Это незачем было откладывать. Я пошла вниз и постучала в дверь библиотеки, а затем вошла. Лео сидел за своим письменным столом. Увидев меня, он встал, но по-прежнему смотрел в сторону.

— Как поживает Роза? — спросил он, чуть повернувшись ко мне.

— Очень хорошо, спасибо, Лео, — затем, собрав все свое мужество, я, вдохнула поглубже, и продолжила: — Лорд Квинхэм, он так одинок сейчас. Я получила от него письмо, он просит, чтобы я навестила его, поэтому завтра я поеду к нему, — я не осмеливалась взглянуть Лео в лицо, пока говорила с ним — лучше было этого не делать. Пока он не успел ничего сказать, я поспешно добавила: — Но я не возьму Розу в госпиталь. Я отвезу ее к Беате, Элен присмотрит за ней, — я бормотала все быстрее и сбивчивее, — а Дора присмотрит за Флорой, пока Элен будет в отъезде, Клара тоже будет заглядывать к ней каждые полчаса.

Наступило молчание, очень долгое, напряженное молчание.

— Я запрещаю тебе ехать! Запрещаю! — выкрикнул наконец Лео.

Только мысль о письме Фрэнка придала мне мужества, но мой голос все-таки вздрагивал, когда я сказала:

— Мне жаль, ужасно жаль, но тебе бесполезно запрещать мне это, я все равно поеду. Потому что больше никто не захотел к нему поехать, — я повернулась и быстро вышла из комнаты.

Лео сразу же уехал в госпиталь. Это сообщил мне мистер Тимс, не глядя на меня.

— Тогда я поужинаю одна, в утренней комнате, — ответила я.

Если бы не мысль о том, что я должна кормить Розу, я не смогла бы проглотить ни кусочка. Но как я могла не поехать, не навестить Фрэнка, когда он был так одинок?

Настроившись на это, я решила не замечать очевидное неодобрение во взгляде Элен, когда на следующий день мы сели в поезд. Чем ближе мы были к Лондону, тем нетерпеливее выглядывала я в окошко — каждая улица, проносящаяся назад, приближала меня к Фрэнку. Я представляла его лицо, как оно осветится, когда я войду в комнату, как он будет рад меня видеть. Порой я вспоминала разъяренное лицо Лео, но отбрасывала эти воспоминания прочь. Я была уверена, что еще в полной мере испытаю эту ярость на себе, но сегодня думала только о Фрэнке.

Я все еще думала о нем, когда мы достигли Ватерлоо. У билетного барьера я увидела высокого молодого солдата, не сводившего глаз с женщины, стоявшей перед ним. Весь его вид выражал любовь и заботу. Женщина протянула к нему руку, и я заметила золотую вспышку новенького венчального кольца на ее пальце. Солдат опустил свой вещмешок, обнял ее хрупкое тело и поцеловал ее так, словно хотел бы никогда не выпускать из объятий. Я отвела глаза от этого прощания и заспешила к кэбам.

В Ламбете Беата открыла мне дверь.

— Здравствуй, Эми, — но это не было ее обычным гостеприимным приветствием. Она пощекотала Розу под подбородком: — Боже, как она выросла! — и взглянула на нас снова. — Элен, душенька, я как раз получила письмо от Альби, я быстренько покажу его тебе — но, может быть, ты пройдешь в буфетную, зажжешь газ под чайником, пока я поговорю здесь с Эми?

Я заметила намекающее выражение глаз Беаты, Элен тоже заметила его.

— Буду рада, миссис Томсон, — она поспешно вышла.

— Роза улыбается вам, — сказала я. — Она узнала свою крестную.

Однако Беату отвлечь не удалось.

— Итак, Эми, что ты задумала?

— Лорд Квинхэм, Фрэнк... — она нахмурилась. Я стала объяснять. — Мисс Аннабел не пришла к нему, ни разу, с тех пор, как его ранило, и он написал мне, что так одинок — поэтому я приехала, чтобы навестить его. В конце концов, я — его мачеха, — твердо добавила я.

Беата фыркнула так громко, что Роза вздрогнула.

— Мачеха! — мое лицо вспыхнуло от ее восклицания. — Мне это вовсе не так видится, и уверена, это не так, видится и его светлости. Он знает, что ты поехала сюда?

— Да, я сказала ему.

— Да ну? Вряд ли он этому обрадовался, если судить по твоему виноватому лицу!

Я не ответила. Я просто пристально уставилась на Розу, пока ее розовый ротик не расплылся у меня в глазах, слившись с пухлыми щечками.

— Я не могу остановить тебя, Эми, — строго продолжала Беата, — но считаю, что тебе следовало бы лучше подумать об отношении твоего мужа к тому, что ты поехала сама и потащила с собой эту малышку. Подумай об этом прямо сейчас, пока я пойду и займусь Элен.

Я одним глотком проглотила чай и, накормив Розу, сразу же собралась и ушла. Сидя в кэбе, я не могла сдержать дрожь волнения. Через, несколько минут я увижу Фрэнка!

Едва на Эрлингтон-стрит открылась дверь, я почуяла ужасающий запах госпиталя, и страх подступил мне к горлу. Когда подошла сиделка — другая сиделка — предвкушение вернулось, и я уверенно спросила, могу ли повидать лорда Квинхэма.

Сиделка смешалась:

— Этим утром у него поднялась температура, поэтому нежелательно, чтобы к нему приходило так много посетителей. Вы его родственница?

— Я не предполагала... — собравшись с духом, я твердо сказала ей: — Я его мачеха.

— Ох! — она очень удивилась. — Ох, ну, в таком случае, наверное... Проходите.

Я пошла за ней по лестницам. Так много посетителей — может быть, она имела в виду другого офицера, который разделял с ним палату. Однако, когда она открыла дверь, Фрэнк был единственным мужчиной, оказавшимся внутри — а две леди, сидящие по обе стороны от него, несомненно, были его посетительницами.

— Эта леди утверждает, что она ваша мачеха, лорд Квинхэм! — громко провозгласила сиделка.

Бросив на нас взгляд, Фрэнк приветственно махнул сигаретой.

— Да, это так. Привет, Эми! Найди, где присесть, если сумеешь, — он повертел головой — обе леди более чем надежно уселись на стульях, поэтому он указал на кровать. — Присядь туда. Вы еще не встречались прежде?

Леди слева от него решительно покачала головой в знак отказа, но сидевшая справа лукаво улыбнулась.

— Кажется, я встречалась с твоей... — она сделала многозначительную паузу, — хм, мачехой в доме на Бельгрэйв-сквер, — ее губы изогнулись в сладчайшей улыбке. — Помнится, леди Ворминстер, у вас прелестное сельское произношение. Скажите что-нибудь, Мойра будет в восторге, когда услышит такое.

Фрэнк улыбнулся, но повернул к ней голову.

— Не смейся над бедняжкой Эми, Мюриэл, она этого не заслужила. Кстати, Сильвия Мэйхеу не пришла ко мне вчера. Как у нее дела с этим новым кавалером?

Я сидела молча, пока они втроем весело болтали. Если они не собирались разговаривать со мной, то я не собиралась разговаривать с ними. Но рядом с ними я чувствовала, что моя одежда устарела. Обе эти леди были так элегантны в своих маленьких шляпках и узких юбках — юбки были заметно короче в этом сезоне и, хотя было только послеобеденное время, обе пары длинных, стройных ног были обтянуты шелковыми чулками. Однако, подумала я, мало красивых перьев, чтобы сделать красивую птичку — этим леди следовало бы поучиться хорошим манерам.

Наконец они встали.

— Нам давно пора, Фрэнсис — мы обещали заглянуть к Рори Джеймсу. Он в «Сестре Агнес», знаешь, на Гросвенор Гарденс. Так похоже на него — устроиться в самой престижной больнице Лондона!

— Сейчас это прекрасно, Мюриэл, ему нужно самое наилучшее лечение. Со своей ушибленной лысиной он стал как ребенок.

Мойра потянулась и взъерошила светлые волосы Фрэнка.

— Волосы у него не как у тебя, милый.

— У него нет и таких красивых голубых глаз, мой сладкий Фрэнсис, — подхватила Мюриэл. — Ничего удивительного, обожаемый, что ты у нас всегда первым в списке! Пока, милый, и постарайся быть хорошим, — я услышала, как она шепнула, целуя его, — но не перестарайся!

Она еще держала его за руку, когда вмешалась Мойра.

— Ты оставила помаду на его щеке. Позволь, Фрэнсис, — она достала тончайший, весь в кружевах, носовой платок и прикоснулась к его щеке. Фрэнк покорно сидел, пока она наклонялась к нему. — Я очень осторожно, милый, как бабочка... — вдруг Фрэнк обхватил ее за шею, и притянул ее губы к своим. Наконец она вырвалась и рассмеялась. — Гадкий Фрэнсис! Что на это сказал бы Эдвард?!

— Он сказал бы, что мне здорово повезло! — ухмыльнулся Фрэнк.

Теперь смеялись обе леди, нежно, словно колокольчики.

— Это французская кровь, Мойра. Она делает его ужасно, ужасно безнравственным!

— И ужасно, ужасно очаровательным. С Рори будет так скучно после визита к тебе, Фрэнсис. Бедняга не знает, как делать комплименты, не говоря уже о том, как отвечать на них. Но долг зовет. Пока, милый! — две руки в перчатках послали два воздушных поцелуя. — Да, Лина сказала, что заскочит попозже. Пока-а... Фрэнк потянулся и откинулся на кресле.

— Они все время посещают парней, эти две. А теперь иди сюда, Эми, и подбодри своего бедного старину Фрэнка, моя сладкая, — он указал на стул справа. — Садись, и устраивайся поудобнее. Ты свалишься с кровати, если будешь так сидеть на краю. — Я медленно подошла и села рядом с Фрэнком. — Ты рада меня видеть, милочка? — усмехнулся он. — Можно не спрашивать, я вижу ответ в твоих нежных золотистых глазках. Жаль, что эти две были здесь, когда ты пришла. Тебе надо было заскочить пораньше — это их любимое время для визитов вежливости. Эти две девицы всегда приезжают поздно. Их отвлекает беготня по магазинам, — он снисходительно улыбнулся. — Тем не менее, я не жалуюсь, потому что нет ничего лучше, чтобы взбодрить мужчину, чем небольшое женское общество — но нахожу, что большое женское общество взбадривает мужчину еще лучше!

— Я думала... я думала, что к тебе никто не приходит.

— С чего ты взяла? — он очень удивился. — Конечно, большинство моих приятелей за морем, но оставшиеся девушки считают посещение госпиталей своей военной работой. Даже парни иногда заглядывают. Всегда, есть такие, кто приехал в отпуск или с поручением в город, — лицо Фрэнка омрачилось. — Да и Джордж Бартон заходил пару раз. Не то, чтобы я против Бартона, но было слишком ясно, почему он здесь оказался, — он фыркнул. — Жена подослала его в замену моего так называемого отца.

— Лео ужасно занят, — быстро сказала я. — Он ездит в Саттон Вени присматривать за ранеными солдатами. Нередко он даже не возвращается на ночь.

— Не извиняйся за старика, — пожал плечами Фрэнк. — Я и не ждал его визита, после того, что сказал ему в нашу последнюю встречу. В любом случае, если бы все было наоборот, я не пришел бы к нему, поэтому мне трудно осуждать его. Забудем про старика, Эми, ведь это ты пришла ко мне. А знаешь, мы еще не поприветствовали друг друга, как положено! — он протянул мне узкую, сильную руку. — Как поживаешь, Эми?

Я подала Фрэнку руку, он энергично потряс ее, но не отпустил. Его теплые пальцы нежно гладили мою руку.

— Сегодня ты выглядишь особенно привлекательной, Эми, — усмехнулся он. — Эти Мюриэли и Мойры элегантны, как картинки, и, конечно, умеют расшевелить мужские чувства, но в тебе есть что-то сверх этого, Эми, — я не могла оторвать взгляда от глаз Фрэнка, а он говорил, тихо и ласково. — Что-то в высшей степени женственное. Мне всегда казалось, что ты из тех женщин, которые зачинают от мужчины в тот момент, когда их берут за руку.

Я выдернула свои пальцы из его руки, а он закатился смехом.

— Слишком поздно, Эми, слишком поздно! А где Флора — где наша дочь?

— Она дома, в Истоне, — я с трудом овладела голосом.

Он снова усмехнулся.

— А где та черноволосая малышка?

— Она у Беаты, с Элен. Я должна была оставить ее там, потому что Лео сказал, что мне не следовало приносить ее в госпиталь, где она могла заразиться, — я виновато покраснела.

Глаза Фрэнка сузились, я не могла выдержать его взгляд.

— Удивительно, как это он отпустил тебя ко мне. Он позволил тебе поехать сюда, Эми? — испытующе спросил Фрэнк. Я покачала головой, он засмеялся. — Значит, ты ускользнула от него тайком?

— Нет, я рассказала ему. Я сказала, что собираюсь поехать в Лондон навестить тебя.

— И, без сомнения, получила в ответ заикающуюся тираду, полную брани. Но ты все-таки пришла навестить своего раненого воина, так? Верная маленькая Эми!

Наконец я осознала, что должна уйти, и встала со стула.

— Ох, не уходи — ты же только что пришла. Ты еще не рассказала мне о Флоре. И заодно дай мне одну из тех двух виноградных кисточек, которые принесли две мисс — пожалуйста, без кожи и косточек, милочка.

Вернувшись на стул, я достала банку с фруктами. Я тщательно очищала каждую виноградину, выдавливала косточки из сочной сердцевины, рассказывая о Флоре, а Фрэнк лежал, откинувшись назад, с закрытыми глазами и открытым ртом, словно птенец, ожидающий корма. Опуская ему в рот первую виноградину, я заметила, что его лицо осунулось, щеки запали, а темные тени под глазами говорили о боли и страдании. Я чувствовала себя так, будто меня ранило вдвое сильнее.

Фрэнк не шевелился, пока я давала ему виноградины, одну за другой, а только командовал, не открывая глаз: «Еще, Эми». Но внезапно, когда я клала ему в рот следующую ягоду, он схватил меня за запястье, удерживая мою руку, его губы взяли в рот мои пальцы. Я почувствовала, как его теплый язык облизывает их кончики, гладит, ласкает. Фрэнк медленно разжал пальцы, позволив мне убрать руку, и улыбнулся своей обычной ленивой улыбкой.

— Они такие сладкие, Эми — и эти виноградины тоже ничего на вкус! — он рассмеялся над моим смущением, но потом заговорил нежно и просительно. — Знаешь, Эми, что мне было бы еще приятнее? Поцелуй.

— Нет!

— Иди сюда, Эми, только один.

— Нет, это дурно.

— Не упирайся, Эми. Как может быть дурным один маленький поцелуй? Все другие девушки дают его, и, кроме того, ты здесь вместо моей жены.

Я глубоко вздохнула и покачала головой.

— Нет, я не твоя жена, я — жена Лео. Мисс Аннабел твоя настоящая жена.

Лицо Фрэнка потемнело, голос стал резким и полным горечи.

— Нет, если ты заметила. Одна жалкая открытка! Своему проклятому псу она сделала бы больше, если бы он попал в армию! Любовь, почитание и послушание — я помню ее брачную клятву, даже если она ее забыла.

— Но и я принесла такую же клятву — ему, — чуть слышно сказала я.

— Ты же не собиралась приносить ее, — быстро ответил Фрэнк. — Ты это знаешь, я это знаю. И он тоже это знает. Поэтому она не должна тебя связывать.

Но я была, была связана. Мои груди были полными молока для моего ребенка — ребенка Лео.

— Это я захотела, чтобы он стал мне настоящим мужем.

Наступило молчание. Мы сидели, глядя друг на друга, пока в коридоре не раздался стук высоких каблуков.

— Это, наверное, Лина, — сказал Фрэнк. — Тебе лучше уйти, Эми. Спасибо за посещение.

Дверь открылась.

— Фрэнсис, милый — как ты поживаешь, мой сладкий? Я принесла тебе виноград и коробку особых сигарок, которые ты так любишь...

Я выскользнула сразу же, как только она вошла, и сбежала вниз по лестнице. Беата была права — мне не следовало приезжать сюда.

Мне повезло, я очень быстро поймала кэб. Всю дорогу до Ламбета слезы бежали по моим щекам, а молоко сочилось по блузке. Когда кэб останавливался, я услышала голодный вопль Розы. Беата вручила мне ее сразу же, как я вбежала в дверь. Молока было слишком много, личико Розы раскраснелось от раздражения, пока она давилась им и кашляла.

— Роза, Роза! Прости меня, прости меня!

— Тебе не надо было оставлять ее так надолго, — с каменным лицом сказала Беата. — Она уже полчаса или больше кричала изо всех сил.

— Лео сказал, что ее нельзя брать в больницу.

— Тебе там нечего было делать самой.

— Я больше не пойду туда — никогда.

— Ну, рада это слышать, — вздохнула во всю грудь Беата. — Элен, будь душенькой, зажги газ под чайником. Судя по Эми, ей сейчас нужно несколько чашек хорошего чая.

Беата рассказала мне новости об Альби, Неде, дяде Альфе и других парнях, пока я нянчила мою голодную доченьку и пила чай, чашку за чашкой. Пора было идти на поезд.

Глава шестнадцатая

Возвращаясь в поезде, я всю дорогу думала о том, что натворила, мне было очень стыдно. «Верная маленькая Эми» — назвал меня Фрэнк, но я должна была хранить верность не ему, а своему мужу. Тем не менее, я игнорировала Лео, приняв решение навестить Фрэнка. Я искала оправдания своему неповиновению, говоря себе, что сделала это, потому что Фрэнк был так одинок, но мне следовало разбираться в этом лучше — и теперь я, конечно, разбиралась в этом лучше.

Ясно, что у него было множество друзей и женщин, с которыми он флиртовал, ему всего лишь хотелось, чтобы я была при нем вместо жены, потому что она пренебрегала им. Он всегда любил только мисс Аннабел. Я была просто Клитией, безнадежно любившей своего солнечного бога.

Но мне не следовало больше посещать его, потому что, в отличие от Клитии, у меня был муж, с которым я не могла не считаться. Лео, не знал, что я все еще люблю другого мужчину, и никогда не узнает, потому что я не скажу ему. Однако он знал, что я ослушалась его, и, конечно, будет злиться. Когда поезд подъехал к Истону, мои страхи возросли.


Было уже за восемь вечера, когда мы прибыли на станцию.

— Вы телеграфировали насчет экипажа, моя леди?

— Нет... — запнулась я. Лицо Элен окаменело.

— Я, естественно, полагала, что вы дали телеграмму из Лондона перед тем, как вернуться к миссис Томсон. Между прочим, моя леди, у вас была масса времени. — Элен не ожидала ничего подобного, она упрекнула меня впервые с тех пор, как мы поехали в Лондон. Мне хотелось как можно быстрее попасть домой, и я была бы рада пойти пешком, несмотря на то, что очень устала, но Элен не собиралась допускать этого. — Я попрошу мистера Саутара послать мальчика, моя леди. — Она переговорила с хозяином станции и пошла впереди меня с платформы.

Ссутулившись, я последовала за ней. В комнате ожидания Элен подождала, пока я сяду, а затем села напротив меня. Я не смотрела ей в лицо, глядя вместо этого на свою спящую дочку. Но даже эта радость не заглушала вины.

Дверь открылась, и я вскочила — но это оказалась всего лишь жена хозяина станции.

— Я подумала, что вы захотите чашку чая, моя леди, пока дожидаетесь экипажа, — миссис Саутар поставила поднос, но, кажется, не спешила уходить. Взглянув на Элен, она спросила: — Вы слышали?

— Мы весь день пробыли в Лондоне, — Элен изменилась в лице. — Еще одна телеграмма?

— Да, этим утром, — мгновение мы все трое молчали, только руки миссис Саутар теребили передник. — Том Тайсон, он убит.

— Том — муж Мэри? — побледнела Элен.

— Да, — миссис Саутар промакнула глаза уголком передника. — Сначала ее брат, теперь муж — юный Том, он даже не увидел своего сына! У Мэри от потрясения пропало молоко, а ребенок не берет тряпичную соску. Доктор принес детскую бутылочку, но он не берет и ее. Малыш кричит весь день, у Мэри просто сердце разрывается. Послали за бабушкой Витерс, но даже ей не удалось заставить его сосать, — она вздохнула. — Мэгги Арнольд родит ребеночкачерез шесть недель, да и сестра Мэри разрешится только в следующем месяце, поэтому сейчас никто помочь не может.

Она еще не договорила, а я уже поставила чашку с блюдцем на поднос и встала. Хотя я совсем недавно кормила Розу, молоко распирало мои груди.

— Большое спасибо за чай, миссис Саутар, нам пора идти.

Элен в недоумении последовала за мной.

— Где коттедж миссис Доусон? — спросила, я ее, когда мы вышли на дорогу за станцией.

— Второй за почтой, — я увидела понимание на лице Элен. — Но, моя леди, это невозможно. Его светлость, он никогда...

— Подержи Розу, — прервала я ее.

— Но... — ее протесты затихли — мы обе услышали писк, пронзительный, отчаянный писк очень маленького ребенка.

Я почти бегом подбежала к коттеджу, моя блузка промокла от молока, когда я стала расстегивать ее. Я подняла щеколду и вошла внутрь. В маленькой передней комнате столпилось полдюжины женщин, но я смотрела только на малыша, пищавшего на коленях миссис Чандлер.

— Дайте его мне, — потребовала я. Младенец был в таком состоянии, что трясся от визга в моих руках, но, когда его щека коснулась моей обнаженной груди, он сразу учуял молоко, попробовал его — и открыл рот, чтобы взять еще. В комнатке сразу наступила тишина, только слышались рыдания Мэри на верхнем этаже.

Мне пододвинули стул. Опускаясь на него, я увидела, что мать Мэри, пошла успокоить свою дочь. Малыш был голодным, поэтому я дала ему обе груди.

— Теперь я отнесу его к маме, — сказала миссис Чандлер, когда я закончила кормление.

Элен вернула мне Розу. Она потыкалась мне в грудь, хотя и не проголодалась — но если бы, и захотела есть, у меня еще было много молока. Миссис Доусон спустилась назад по узкой лестнице.

— Мэри благодарит вас, моя леди.

Я взглянула в ее старые, с прожилками сосудов, глаза.

— Во всем Истоне только у меня одной есть молоко.

— Но вы не истонская женщина, моя леди, — покачала она головой. — Вы — ее светлость, а экипаж, который ждет снаружи, подтверждает это.

Вокруг меня собрался круг встревоженных лиц. Я понимала, что решать мне — никто другой не мог этого сделать. Но у меня был только один выбор, как бы ни гневался Лео.

— Я возьму Томми с собой. Ночью его снова нужно кормить, и не один раз, ведь он еще такой маленький, — я увидела, что тревога на лицах сменилась облегчением, и встала. — Лучше всего, если Мэри тоже поедет со мной, она не захочет разлучаться с ним, — я взглянула на мать Мэри. — Может быть, и вы, миссис Доусон, поедете тоже, чтобы сопровождать ее?

— Спасибо, моя леди, — присела в реверансе миссис Доусон. — Я только соберу вещи, это недолго.

Всю дорогу в экипаже Мэри повторяла:

— Их обоих нет, я не могу поверить этому, — она смотрела на сына, дремлющего на руках. — Он будет вылитый Том, правда, мама? Он похож, и на нашего Херби тоже. — Мэри укачивала его, редкие слезы медленно стекали по ее щекам.


Едва мы вернулись домой, я послала за Кларой, чтобы она приготовила постель в комнате рядом с моей спальней.

— Так удобнее, миссис Доусон сможет принести ко мне ребенка, как только он заплачет.

— Но его светлость... — встревожилась Клара.

— Клара, — сказала я, — я не могу поступить иначе.

— Ну, может быть, он не появится здесь день-другой, — вздохнула она.

Я быстро поужинала и стала кормить Розу. Она еще не кончила сосать, как я услышала, что запищал Томми. Роза, однако, повела себя хорошо. Она слегка удивилась, что ее положили в кроватку так скоро, но осталась лежать, удовлетворенно мурлыкая себе под нос, пока я занималась Томми. Он был нелегким малышом — миссис Доусон сказала, что он все время был таким.

— Плакал и капризничал с самого рождения, бедная кроха.

— Это понятно, ведь он родился слишком рано, — я укачивала его, утешала, ласкала. — Чу, чу, мой Томми, разве не вкусно? Нет, нет, котеночек, крошка ты моя, будь хорошим мальчиком, открой ротик, — наконец я пристроила его сосать.

Я нянчилась с ним и думала о его матери. Бедная Мэри — сначала брат, теперь муж. Мое сердце плакало вместе с ней. Но затем мои мысли вернулись к собственным тревогам — Лео уже был зол на меня за то, что я пренебрегла его запретом и поехала к Фрэнку, а теперь... Я боялась даже думать о его гневе. Томми отпустил мою грудь и повернул голову, глядя на меня своими круглыми голубыми глазками. Я ласково погладила его по щеке.

— Не пугайся, моя птичка, я все равно буду тебя нянчить, как бы он ни кричал на меня, — ободренный, он снова нашел мою грудь и возобновил свое ровное поса-сывание.

Кажется, всю ночь я кормила малышей. Томми не всегда знал, чего ему хотелось, но я изучила его маленькие привычки и нашла способы утешить его.

— У вас с ним столько забот, моя леди, — встревоженно сказала миссис Доусон. — Он все время хнычет.

Я взглянула на нее поверх лысой головки Томми.

— С моей Розой так легко обращаться, что я могу уделить ему время. Он уже привык ко мне, так, мой Томми? — я улыбнулась ему, а он улыбнулся в ответ.

Когда Томми закончил сосать, я ласкала его, разговаривала с ним, целовала во влажный лобик, прижималась к нежной щечке, говорила, что он — хороший мальчик, гладила и утешала его, пока он не заснул у меня на руках.

— Какой он теперь милый, — улыбнулась я его бабушке. — Сейчас я отнесу его Мэри. Он проспит час или два, а ей будет приятнее с ним.

Миссис Доусон взглянула на своего сонного внука на моих руках, ее глаза встретились с моими.

— Моя леди, на селе говорят, что вы не настоящая леди. А я скажу — жди хоть тысячу лет, но ни одна настоящая леди не сделает того, что сделали вы. Спасибо, моя леди, благодарю вас от всего сердца.

Глава семнадцатая

Следующие два дня все мы были словно на иголках.

— Его светлость не вернулся? — спросила я мистера Тимса вечером.

— Нет, моя леди, — он выглядел еще озабоченнее, чем обычно.

Я глубоко вздохнула.

— Мистер Тимс, скажите всем — всей прислуге, чтобы не говорили ему ни слова. Я все расскажу сама, как только он появится, — я увидела облегчение на его лице.

Я очень надеялась, что Лео вернется не во время кормления Томми. Не из-за того, что он мог войти неожиданно, я не боялась этого, потому что он никогда не заходил ко мне без приглашения. Кроме того, сейчас он вообще держался от меня подальше, потому что злился на меня. Но мне все равно придется рассказать ему все — меня дрожь брала от этой мысли. Вдруг Лео заставит меня отослать Томми обратно? Что тогда? Но я уже знала ответ — я откажусь это сделать, как бы он ни гневался на меня.

Он приехал на третий день, ближе к вечеру. Когда Клара сообщила мне об этом, дети были между кормлениями, поэтому разговор можно было не откладывать.

— Будь добра, — сказала я ей, — передай мистеру Тимсу, что ее светлость будет признательна, если его светлость придет к ней наверх, когда у него выдастся свободная минута.

Вернувшись, она сказала, что Лео придет ко мне сразу же, как примет ванну и переоденется. Я сидела и молилась, чтобы Томми не закричал до его появления. Вскоре я услышала его тяжелую походку.

Лео вошел, но не подошел ко мне, а остался стоять в дверях, с каменным лицом.

— Ну?

Я встала и подошла к нему.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, — я облизала пересохшие губы перед началом исповеди. — Как я уже говорила, я побывала в Лондоне у лорда Квинхэма, — губы Лео поджались, а я быстро добавила: — Но мне не следовало ездить туда, это больше не повторится.

Наступило длительное молчание. Я опустила взгляд на кончики его огромных ботинок — они были пыльными. Джесси должен был почистить их, но пока плохо справлялся со своими обязанностями.

— Это... все... о чем ты хотела меня информировать? — раздался над моей головой голос Лео.

Я оторвала глаза от ботинок Лео и уставилась на пуговицу его жилета.

— Нет, я сделала кое-что еще... — я поправилась, — ...я делаю кое-что еще. Ты рассердишься из-за этого, очень рассердишься — но только я не перестану это делать, что бы ты мне ни говорил. Я не могу прекратить это, потому что нужна ему.

Лео напрягся всем телом.

— Ну? — в одном этом слове я услышала всю силу его гнева.

Я с трудом справлялась со словами, приводя оправдания.

— Три дня назад пришла телеграмма. Том Тайсон, муж Мэри, был убит. А у Мэри — ведь она потеряла еще и брата — от потрясения пропало молоко.

Я не осмеливалась взглянуть в лицо Лео, но услышала холод в его голосе, когда он переспросил:

— Молоко?

— Для ее малыша, маленького Томми, — я торопилась высказать все, пока Лео, не вспылил. — Томми родился раньше времени, ему еще нет двух месяцев и он слишком мал для своего возраста. Мэри все время с трудом кормила его, а теперь, когда у нее пропало молоко, он не ест из рук. Все пытались, доктор Маттеус принес бутылочку, но даже бабушка Витерс не сумела заставить малыша взять ее, — я быстро перевела дух. — Видишь ли, в Истоне сейчас не кормит никто, кроме меня... — собрав все свое мужество, я заявила: — поэтому я взялась кормить его, — мои руки затряслись, выдавая мое волнение. — Не беспокойся, Розе не будет хуже. У меня полно молока, даже для двоих — когда надо, оно появляется, и оно нужно маленькому Томми, поэтому я не могу перестать кормить его, — я все еще не осмеливалась взглянуть в лицо Лео — просто стояла и ждала, упершись взглядом в пуговицу его жилета.

Кажется, я ждала очень долго.

— Ты... кормишь... ребенка другой женщины? — спросил он.

— Да.

Лео повторил снова, словно не верил своим ушам.

— Ты... моя жена... кормишь ребенка одной из моих бывших служанок?

— Извини, но я не могла этого не сделать, — тихо сказала я.

Лео повернулся на каблуках и вышел.

Как только дверь закрылась, я заплакала. Я бы еще выдержала, если бы он накричал на меня, но уйти так, без единого слова — неужели он никогда ко мне не вернется?

Роза еще спала, но я подошла к кроватке и взяла ее, чтобы приласкаться к ней для утешения.

— Ох, Роза, твой папа так рассердился на меня! Позже Клара сказала мне, что Лео куда-то вышел:

— Мистер Тимс спросил его насчет ужина, но он даже не ответил.

— Может быть, он вернулся в Саттон Вени?

— Нет, он не на машине. Кроме того, мистер Тимс заметил, что с ним собака, поэтому он должен привести ее обратно, — мы с Кларой переглянулись. — Наверное, со временем он успокоится, — неуверенно сказала она.

— Но не могла же я поступить иначе, Клара? — взмолилась я.

— Да, по-моему, вы не могли, — признала Клара. Я заметила, что она чуть выделила слово «вы», и мои глаза защипало от слез. — Вам принести ужин на подносе?

— Не знаю, хочется ли мне ужинать.

— Моя леди от вас зависят, двое малышей, вы должны есть, — настояла она.

В половине десятого, как раз в конце кормления Томми, ко мне явился взволнованный мистер Тимс.

— Моя леди, его светлость вернулся. Он хочет поговорить с вами и спрашивает, не согласитесь ли вы с ним встретиться в ближайшие полчаса? Если, конечно, вы не легли спать.

У меня был соблазн сказать, что я уже сплю, но это было бесполезно — рано или поздно мне все равно придется встретиться с ним лицом к лицу. Лучше пусть он сразу выбранит меня — ждать было еще хуже.

Минутная стрелка на часах только что ползла медленнее улитки — но в течение следующего часа она понеслась, словно заяц. Может быть, Лео передумал? Но, наконец я услышала снаружи звук его шагов, а затем стук костяшек пальцев в дверь. Мое «войдите» прозвучало жалко.

Лео тщательно закрыл за собой дверь.

— Прошу прощения за вторжение в твои покои в такой бессовестно поздний час, — заговорил он, и я поняла, почему мне пришлось ждать — он был пьян. — Можно выключить свет? — не дожидаясь моего ответа, Лео щелкнул выключателем. На мгновение наступила темнота, а затем я различила его корявые очертания в слабом ночном освещении. — Летнее время — смелое нововведение, не так ли? Человек сражен наступающим часом, но это завоевание — всего лишь иллюзия... — он запнулся. — Но я не должен отвлекаться. Я пришел не обсуждать хронометрию, я пришел поговорить с тобой... своей женой.

— Мне очень жаль, что я прогневала тебя, только... — я старалась сохранять спокойствие в голосе.

Лео удивленно прервал меня:

— Гневаться на тебя? Я не гневаюсь. Многие чувства терзали меня этим вечером, но ни одно из них не было гневом. — Я недоверчиво уставилась на Лео, а он подошел и включил настольную лампу рядом с моим стулом. Он возвышался надо мной, поэтому свет полностью освещал мое лицо, тогда как его лицо оставалось в тени. — Ты испугалась? Испугалась меня? — взгляд Лео потух. — Конечно, ты испугалась меня. Когда Красавица услышала рев Зверя, как она могла не испугаться? Только я подумал... подумал, если напьюсь, может быть, ты будешь меньше бояться меня, — его голос был полон печали. — Мне лучше уйти?

Наконец я овладела своим голосом.

— Нет-нет, конечно, нет. Мистер Тимс сказал, что ты хотел о чем-то поговорить со мной.

— Да, поэтому я и напился... естественно, ты это заметила. Можно мне сесть?

— Конечно.

Лео тяжело опустился на стул.

— Где он, ребенок, которого ты кормишь?

— С Мэри. Сейчас он заснул на пару часов, поэтому миссис Доусон пока нет здесь.

— Значит, у меня есть два драгоценных часа наедине с моей женой.

— Если не считать Розу, конечно, — быстро добавила я.

Внезапно Лео поднялся и пошел заглянуть в кроватку.

— Роза, такая красивая Роза. Какое счастье, что она похожа на мать, — он заметил, что я вздрогнула. — Тебе холодно, Эми?

— Нет, — встряхнула я головой.

— Значит, страшно. Прости, Эми, прости за все — но не это я собирался сказать тебе сегодня. Я пришел рассказать тебе кое-что, но не знаю, как начать, — он безостановочно ходил по комнате, пока не остановился перед портретом.

— Элизабет, графиня Ворминстерская. С этого я и начну — со своей матери. — Лео повернулся лицом ко мне, но в полумраке я не могла разглядеть выражение его лица. — Она была гораздо моложе моего отца, хотя у них разница в годах была меньше, чем у нас с тобой. Первой любовью отца была армия, поэтому он долго тянул с выбором невесты — Этти Бартон рассказала мне это. Мой отец был статным и красивым мужчиной, славившимся храбростью, поэтому имел возможность подыскать молодую жену по своему вкусу. Еще больше, чем жену, он хотел сына, но это оказалось не так просто. Моя мать тоже хотела сына, для своего мужа и для себя, однако почти до двадцати семи лет она была бесплодной. Как-то однажды, когда она уже потеряла надежду, надежда пришла. Моя мать обнаружила, что ждет ребенка, — Лео понизил голос. — Она не знала, не догадывалась, что носит во чреве. Вместо этого она шила для младенца и мечтала, что шьет совершенную одежду для совершенного сына. Сидя за шитьем, она выбрала имена, которые будет носить ее сын-воин, имена трех своих любимых героев — Леонидас, Артур, Гектор. А затем родился я... и убил ее! — последние слова Лео неожиданно громко раздались в тишине комнаты.

— Ты не виноват в этом... — начала я, но он не слушал.

— Пока я не увидел, как ты рожаешь моего ребенка, я не знал, как мучаются женщины, производя на свет свое потомство. Я видел, как рождаются щенки, жеребята, телята — немного напряжения, немного усилий, и потомство здесь, на ногах. Но у женщин не так, правда? Бог предопределил в своей мудрости — «В муках ты будешь рожать детей своих». Поэтому ты родила Розу в муках, боли и страхе. Хотел бы я их вынести вместо тебя — но я не мог. Но когда ты взяла ее на руки, в этот момент я понял — розы и шипы, шипы и розы. Для моей матери в этом были одни шипы, и они были бы еще острее, если бы она осталась жива. И, может быть, ее смерть была милосердием, потому что она так и не увидела меня.

Я пыталась заговорить, но не находила нужных слов. Вместо этого я слушала голос Лео, звучащий мукой.

— Но меня увидел отец, а увидев, убрал с глаз долой. Поэтому я попал сюда, в Истон, в дом, где прошло детство моей матери. Он ненавидел меня за то, что я был таким, но я был его единственным сыном, его наследником, он не мог позволить мне умереть. Поэтому он нашел мне кормилицу, чтобы та делила со мной изгнание. Я не помню ее — я помню только Нэнни Фентон, которая была для меня всем. Она была кормилицей моей матери, поэтому, конечно, была старухой, но я не сознавал этого. Я знал только то, что она всегда любила меня, любит меня и никогда не покинет меня.

Лео прервался на мгновение.

— Когда мне исполнилось восемь лет, меня отослали в школу. Так принято. Дети злы и жестоки, ты это знаешь. Они чуждаются тех, кто не похож на них. Позже я это понял, но тогда... — он неуклюже шевельнул плечами, изображая пожатие. — Но я помнил, что вернусь домой, а там меня ждет Нэнни Фентон, и это давало мне силы выжить. Однако, когда я вернулся, она не встретила меня, она умерла.

Он закрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям.

— Кроме нее, был еще и пастор Хелмсли, предшественник Бистона. Свои первые уроки я брал у него, он очень, очень помог мне. Он научил меня наслаждаться латынью, любить греческий — и боготворить розы, — голос Лео чуть просветлел. — Он даже научил меня боксировать. Должно быть странной мы выглядели парой — старик в одежде клирика и горбатый мальчик на боксерской тренировке. Благодаря ему, я смог защищаться от забияк, пока не подрос, и меня оставили в покое. Я многим ему обязан — но он тоже умер, в лето, когда мне исполнилось семнадцать. Его розы были в цвету, я собрал его любимые и положил на его могилу.

На следующий год умер мой отец. Это было совершенно внезапно — он хотя и был глубоким стариком, но оставался активным вплоть до дня своей смерти. Поэтому я предпочитаю верить, что если бы она не была внезапной, он послал бы за мной. Все мы верим в то, во что хотим верить — беспочвенный оптимизм лежит в натуре человека, иначе как бы мы выжили? Я был молодым, самонадеянным, поэтому принял решение исполнять свой долг, связанный с наследованием. Я стал изучать родовые записи, но открыл только то, что у меня была кормилица, молодая замужняя женщина из Пеннингса. Я помню волнение, которое почувствовал, сделав это открытие — кто-то все-таки остался из моего детства. И я предположил, что у кормилицы должен быть свой ребенок, значит, у меня был молочный брат или сестра. Конечно, я решил разыскать их.

Если не считать Хелмсли, вся доброта, какую я помню в своей жизни, была связана со слугами. Я представлял, как она обрадуется, увидев меня снова, я мечтал перевезти ее в Истон, предоставить ей лучшее жилье, лучшую работу ее мужу и ее ребенку — моему молочному брату или сестре. Мой отец хорошо платил ей, но она дала мне такой драгоценный дар — говорил я себе — что я должен ей больше, — Лео запнулся, а затем тихо добавил: — Но, по правде, мои мечты были эгоистичными, я хотел кого-то для себя. И, как всегда, эгоизм был наказан.

Я узнал всю историю от ее сестры. У меня не было молочного брата, потому что мой отец приказал ей оставить своего ребенка. Видимо, это обычно для кормилиц — тогда я не догадался об этом. Когда появляется выкормыш, собственный ребенок должен лишиться прав, которые положены ему по рождению, — Лео наблюдал за мной, но я не шевелилась. — Ты не догадываешься, почему я тебе это рассказываю, Эми? Ты же всегда была такой шустрой. Я родился в мае, в начале лета, когда оставлять ребенка без груди особенно опасно. Сестра этой женщины осталась ухаживать за ребенком. Она сказала мне: «Летом он подхватил горячку и умер у меня на руках. Он был таким красивым мальчиком». Она больше ничего не сказала, но, произнося это, окинула меня взглядом, такого скрюченного, и уродливого.

— В этом виноват не ты, а кормилица — она могла отказаться, — воскликнула я.

— Не говори глупостей, Эми, — покачал головой Лео. — Как я говорил, она была молодой женщиной из Пеннингса. У них с мужем просто не было выбора. Их дом, их средства к существованию зависели от ее уступчивости, и из-за этого она потеряла своего первенца. Но она ничего не забыла. Этих проклятых денег, которые мой отец заплатил ей, хватило им с мужем оплатить проезд до Канады. Моя кормилица сказала сестре, что уезжает в страну, «где нет ни лордов, ни леди». Когда ее сестра рассказала мне об этом, я просто повернулся и ушел. Но я никогда не забывал, что тот ребенок умер из-за меня. До сих пор меня жгла эта вина.

Он подошел вплотную к моему креслу. — Я поехал в Пеннингс с намерением уплатить долг, но оказалось, что он гораздо больше, чем я могу заплатить. Но сегодня моя жена сообщила мне, что выплачивает его. Спасибо тебе, Эми. Спасибо.

— А я думала, что ты разгневаешься, — тихо сказала я.

— Не гнев, только не гнев — но так много других чувств, — я услышала, как напряжен, был его голос. Подойдя ближе, Лео наклонился надо мной, я не могла избежать его взгляда. — Эми, все они твои, эти чувства! — воскликнул он. — Я кладу их к твоим ногам. Какое из них ты хочешь? Выбирай, Эми, выбирай! Которое из них отдать тебе?

— Я не могу...

Лео наклонился ближе, его голос прозвучал неуверенно.

— Но ты должна хоть что-нибудь хотеть от меня. Я должен быть способен дать тебе хоть что-то, — его голос снова окреп. — Скажи, что я могу дать тебе? Чего ты хочешь?

— Ничего. Я не хочу ничего!

Лео отпрянул от меня, развернулся и заковылял к двери, словно большое раненое животное.

— Розы! — закричала я вслед. — Дай мне букет своих роз! — Лео замер на мгновение, и я поняла, что он услышал меня. Последним неуклюжим движением он распахнул дверь и вышел.

Я проплакала всю ночь, лежа в постели. Я так много плакала, что стала бояться, что у меня пропадет молоко. Но крепкие рты моих малышей высосали его из меня, пока я прижималась и ласкалась к их теплым младенческим тельцам.

Наверное, Лео лег спать очень поздно, потому что я не слышала его шагов, проходящих мимо моей двери, а наутро Клара сказала мне, что он чуть свет уехал в Саттон Вени. Она неуверенно поглядывала на меня, думая, что эта новость расстроит меня, но я чувствовала только облегчение.

После завтрака я, как обычно, пошла в свою гостиную. Едва я открыла дверь, как меня захлестнул запах роз. Весь пол был завален ими. Они лежали, как были брошены — чайные розы, ползучие розы, «Бурбон», «Нуазетта», душистый шиповник и «Альба», «Махровая» и «Дамасская». Лео, наверное, срезал все розы парка и принес их сюда. Я шагу не могла сделать, чтобы не наступить на их хрупкие лепестки, их душистые бутоны громоздились у моих ног.

Клара притащила все вазы в доме, но этого не хватило. Я послала за кадками в конюшню, но даже этого оказалось мало. Когда все они были заполнены, еще больше роз осталось лежать на полу. Пришла Флора и забегала среди опавших лепестков, сгребая их в ладони и подбрасывая вверх, а затем подбежала к кроватке Розы и осыпала сестричку пригоршнями лепестков.

— Это — Розе, это — Розе!

Клара вернулась с очередным кувшином из кладовки.

— Сюда войдет еще немного, — она обернулась и увидела мое лицо. — Не расстраивайтесь, моя леди, это всего лишь цветы. Посмотрите, как они прекрасны в свой короткий час!

Они были прекрасны, прекрасны и блистательны, но я плакала не по ним. Я плакала по нему, по человеку, который сложил их к моим ногам.

Глава восемнадцатая

Клара вернулась снова, с ней был Джесси, разнорабочий, который нес лохань, взятую у садовника.

— Я подумала, что цветы можно положить сюда, стеблями в воду. Мистер Хикс говорит, что где-то есть еще две лохани, если нам удастся найти их. Остальные розы поместятся в них. Они чуть-чуть завяли, но вода быстро оживит их. Мистер Хикс не очень доволен, что его светлость срезал их все, но я объяснила ему, что у вас на следующей неделе день рождения, а его светлость опасался, что его не будет дома. Я сказала, что другие подарки он оставил мне, но захотел подарить вам что-нибудь сам. Сейчас дожди, вы не можете гулять по саду — зато теперь весь розовый парк у вас в комнате. Там ветер растрепал бы розам лепестки, а здесь они целее.

Она говорила твердым, уверенным тоном, Джесси соглашался с ней.

— Верно, говоришь, Клара, — он улыбнулся своей бодрой, открытой улыбкой. — Кажется, они туда уберутся. Пойду, узнаю, не нашел ли мистер Хикс другие лохани.

Мы обеспечили водой все розы, кроме, растоптанных. С этим ничего нельзя было поделать, потому что роз было слишком много. Затем мы намели кучу белых, розовых, красных лепестков, а Берта и Лили Арнотт вынесли ее из комнаты.

Клара вытерла руки о передник.

— Очень мило выглядит, правда. Я всегда говорила маме — как досадно, что его светлость никогда не срезает свои розы и не ставит в доме. Прошлой ночью он, наверное, подумал об этом сам, — я раскрыла было, рот, но снова закрыла — Клара была права, лучше было представить дело так.

Только вот беда — стоя в гостиной, впитывая запах, цвет, красоту его роз, я сознавала, что больше не могу притворяться. Я слишком долго притворялась прежде, пора было сказать правду. Но я не представляла, как скажу ее Лео.

Флора дала мне ключ. Этим вечером я протирала полотенцем ее волосы после ванной, а она сидела на моих коленях и, как обычно, просила сказку.

— Про Зверя, мама, «Красавица и Зверь», — и читая ее любимую сказку, я поняла, как вести себя.

Лео прибыл поздно вечером, когда время ужина давно прошло. Он не постучал ко мне в дверь — если бы я не прислушивалась в ожидании его шагов, то не узнала бы, что он здесь, за дверью.

— Войдите, — окликнула я, и дверь открылась, очень медленно. Лео, словно большой неуклюжий медведь, ввалился в комнату и, не глядя на меня, сел в кресло. — Я позвоню, чтобы принесли кофе, — живо сказала я.

Он сидел молча, пока мистер Тимс не поставил поднос с кофе на столик рядом со мной и не удалился. Затем Лео оглядел свои розы, вазу за вазой, кадку за кадкой, и три огромных лохани, набитые розами.

— Извини, Эми, — проговорил он, заикаясь, с густо покрасневшим лицом. — Я больше не буду напиваться, обещаю.

Я не ответила, а налила кофе и протянула ему чашку. Лео отпрянул, словно я ударила его. Усевшись на место, я заговорила:

— Вчера я читала Флоре сказку, сказку о Красавице и Звере — она ее любит. — Лео, не смотрел на меня, но я почувствовала, что он насторожился. — Я тоже люблю ее — признаться, это моя любимая сказка. Мне всегда было жалко Зверя, потому что он обожал Красавицу, а она каждый раз говорила «нет», когда он просил ее выйти за него замуж. — Большое тело Лео застыло от напряжения. — Но и Красавице было нелегко, — тихо продолжила я. — Понимаешь, Зверь ей нравился, она ждала его вечером к ужину, он всегда был добр с ней, добр и великодушен. Он так много дал ей, и, конечно, она была ему признательна. Очень признательна, — повторила я. — Поэтому каждый раз, когда он просил Красавицу выйти за него замуж, она расстраивалась, отвечая «нет», потому что огорчала его, но, видишь ли, она не могла ответить ему «да», — я запнулась, бросив взгляд на Лео. Он держал в руке нетронутую чашку с кофе, так и не шевельнувшись, пока я говорила. Я вновь обрела голос. — Она не могла ответить «да», потому что не любила его.

Наступило молчание. Я заметила, что костяшки его пальцев побелели под черным волосяным покровом.

— Это было самым трудным для Красавицы, — быстро добавила я, — потому что каждый раз, когда Зверь бывал усталым или расстроенным, ей хотелось утешить его, но она не могла этого сделать, чтобы не подавать ему ложных надежд.

Я остановилась — я больше не могла продолжать. Наконец Лео поднял свою огромную голову. Я не видела его лица, но чувствовала, что он смотрит на меня.

— Значит... для Зверя... нет даже надежды? — спросил он.

Я не смогла ответить, а просто покачала головой. Лео отвернулся от меня и уставился на лохань, полную роз, его роз. Затем он поставил нетронутую чашку и встал.

— Но если бы он это понял, — быстро сказала я, — ей было бы легче заботиться о нем, без боязни, что он может понадеяться на большее. Она бы чувствовала себя свободнее, если бы захотела утешить или приласкать его, просто как друга, если бы она была уверена, что он это понял.

Когда я кончила говорить, Лео ответил не сразу.

— Но... даже если... он понял... — заговорил он приглушенным голосом. — Звери — торопливые, неуравновешенные создания... по своей природе. Они могут и не хотеть вести себя плохо, но все-таки поступают так.

— Осмелюсь сказать, — прошептала я, — что Красавица не обратила бы на это внимания, если бы знала, что он понял.

— О да, он понимает, — Лео говорил очень тихо. Затем он поднял нетронутую чашку с кофе и поставил на поднос рядом со мной. — Уже поздно. Мне пора идти. — Он вышел так поспешно, что даже не пожелал мне доброй ночи.

Я улеглась на кровати с Розой. Я чувствовала себя последней дрянью, но что еще я могла сделать? Я должна была сказать ему правду.


Лео, не приходил ко мне до дня моего рождения. Мы разговаривали с ним формально, вежливо, словно двое чужаков, по случайности живущих под одной крышей. Накануне Клара передала мне его подарок — картину, где была нарисована девочка в капоре, кормящая кур на траве рядом с коттеджем. В саду у коттеджа цвели цветы — маргаритки, маки, высокие пурпурные люпины и розы. Их розовые цветы так высоко карабкались по старой кирпичной стене, что доставали до окошка под карнизом. Картина мне понравилась, я повесила ее над своим письменным столом, но, придя поблагодарить Лео, не нашлась, что сказать ему.

— Спасибо, Лео, большое спасибо. Она прекрасна, — только и сказала я.

— Я рад, что тебе понравилось, — ответил он.

— Да, она прекрасна, — повторила я, и мы оба замолчали.

— Я, пожалуй, схожу на прогулку с Флорой, — сказал, наконец он, неловко поведя плечами.

— Конечно, она будет рада.

Когда Лео вернулся с Флорой в детскую, я рассказала ему, что Мэри получила письмо от офицера из Франции, где говорится, что ее Том пал смертью храбрых. Лео покачал головой, а затем, подойдя к Розе, протянул ей руку. Она, смеясь, ухватилась за пальцы Лео, вызвав его улыбку.

— Хочешь подержать ее?

Лео осторожно поднял ее и прижал к плечу. Затем за мной пришла миссис Доусон — Томми просил есть. Когда я вернулась, Лео уже уехал в Саттон Вени.

Глава девятнадцатая

В последний день июля в истонское село пришли еще три телеграммы. Двое мужчин были убиты, а третий ранен. Этот день мы очень тихо просидели в детской. Вечером пришла Клара и сказала, что мистер Тимс сообщил ей, что у нас все еще преимущество на войне. Мы захватили Девильский лес — Дьявольский лес, как назвали его в газетах.

— Это хорошие новости, Клара, — сказала я, удивляясь в глубине души, как может один лес стоить жизни хотя бы двоих людей.

Три дня спустя Клара встретила меня в холле, когда я пошла гулять в парк. Ее лицо, было совершенно белым, не считая родинки на щеке.

— Джим... — только и сказала она.

— Клара, нет...

— Ранен, говорится в телеграмме. Не убит, а ранен. Я взяла ее руку в свои:

— Сбегай и покажи ее, его матери. Может быть, она знает больше.

Но Клара не ушла.

— Джим сейчас в безопасности, в госпитале, — попыталась я успокоить ее. — О нем будут хорошо заботиться.

— Мужчина из Тилтона, — руки Клары дрожали, — сын Гринов, которые торгуют тканями на Хай-стрит, был ранен две недели назад. Его мать поехала к нему во Францию, но, когда она приехала туда, он уже умер. Он умер за ночь до того, как она приехала. Множество солдат умирает, даже в госпитале. Моя кузина Джейн живет около Саттон Вени, она говорила, что там их хоронят каждый день. Там есть холм, его взрывают, чтобы похоронить их, и она слышит эти взрывы.

— Лорд Квинхэм тоже ранен, — тихо сказала я, — но только в ногу. Он сидел в кресле, когда я приходила к нему. Не нужно бояться, Клара. Выстреливает только одна маленькая пулька, и все. Выстрел для человека — не то, что выстрел для зайца или кролика, человек больше их.

Но, конечно, я не переставала думать о Джиме. Другие мужчины были для меня только именами, я не знала их в лицо. Другое дело — Джим, я помнила его загорелое смеющееся лицо, когда он встретил меня на станции в мой первый приезд в Истон.

На следующий день после вечернего чая, когда я собиралась отдать Томми после кормления, ко мне вошла Клара, даже не постучавшись.

— Пришла сестра Джима. Она говорит, что его матери пришло сообщение.

— Ох, Клара! Из Франции?

— Нет. Бет говорит, что он в Лондоне.

— Это лучше, чем Франция, Клара. Значит, он чувствует себя достаточно хорошо для перевозки.

— Бет спрашивает, не смогу ли я поехать туда вместе с матерью Джима? Она до сих пор никогда не выезжала из Тилтона. Только на один день, моя леди.

— Конечно, — с Томми на руках я дошла до письменного стола. — Клара, возьми денег, на случай, если ты задержишься там, на пару дней.

— Но...

— Его светлость говорил, что ты можешь взять их. А теперь поезжай и оставайся там сколько нужно.

Лео приехал после чая, он казался еще более сгорбленным, чем обычно, и выглядел очень усталым, но я должна была рассказать ему о Джиме и других телеграммах.

— Вся молодежь Истона, — сказал Лео, закрыв на мгновение глаза. — Они ушли исполнять свой долг, служить королю и отечеству, а теперь... Хелмсли как-то рассказывал мне, что мужчины из Истона были на Агинкуре, — горько и зло добавил он. — Здесь жили предки моей матери — они были лордами Истона. Лорд Истона тоже был на Агинкуре и вел своих людей в битву — он возглавлял их. Ну а я, что делаю я? Я околачиваюсь дома, когда другие мужчины гибнут! День за днем они умирают, а все, что могу сделать я — вынести их тела на похороны.

Я не знала, что на это сказать.

— Но Джим еще не умер, — прошептала я.

Лео взглянул на меня так, словно забыл, что я здесь. Затем он повернулся и пошел вниз по лестнице. Я побежала за ним, но на полпути услышала крик Томми и остановилась около портрета второго, из одетых в красное генералов. Лео вышел из дома с Неллой.

Он не пришел на ужин. Вернувшись гораздо позже, он остановился в дверях моей гостиной.

— Извини меня, Эми. Мне не следовало огорчать тебя. Я не успела ответить, потому что перед ним появился мистер Тимс.

— Мой лорд, миссис Картер оставила вам ужин. Если пожелаете, можете спуститься вниз.

— Но я не одет, — Лео указал на свой твидовый костюм.

— Тебе незачем одеваться, если ты поешь в утренней комнате, а кофе ты можешь попить здесь, — сказала я. Он все еще не решался, но я настояла: — Лео, ты должен есть. Иди вниз.

Лео медленно вышел. Как я и опасалась, он выглядел очень утомленным. Я взглянула на подаренную им картину и вздохнула. Если бы мы жили обычной жизнью в коттедже, он сейчас сидел бы на кухне, а я приготовила бы ему что-нибудь сама — не то чтобы миссис Картер не умела готовить вкусно, она умела, но это должна была делать жена. Кроме того, ему было бы лучше ужинать на кухне, с детьми, возящимися у его ног. Затем я подумала, что Флора, наверное, уже заснула наверху в детской, но Розу пора было укладывать.

Она спала, когда Лео вернулся, но я нагнулась и вытащила ее из кроватки.

— Проснись, моя Роза. Здесь папа, ты нужна ему. — Я принесла ее ему на колени. — Посмотри, разве она не красавица? — я потрепала ее за щечку. — Роза, улыбнись папе. — И, Боже благослови ее, она улыбнулась. Затем она протянула чудесные растопыренные ручки к лицу Лео, пытаясь ухватиться за его рот. — Понянчи ее немного, ей это понравится, — сказала я ему.

Лео долго держал ее, пока она не заснула у него на руках. Затем он тоже заснул. Он, наверное, очень устал, потому что не проснулся даже тогда, когда Мэри принесла Томми на кормление, и все еще спал, когда я тихонько вынесла Томми обратно.

— Тебе лучше пойти в постель, Лео, — решилась я наконец, разбудить его.

Он открыл глаза, взглянул на меня спросонья — и покраснел.

— Прошу прощения за мои ужасные манеры... — тут у него на руках проснулась Роза и прервала его. Ей нужно было сменить пеленки — я нащупала мокрое пятно на жилете Лео, когда взяла ее в руки.

— Сними этот жилет, Лео, я высушу его.

Лео повернулся ко мне спиной, чтобы снять пиджак. Когда он спускал с плеч подтяжки, его затылок был совершенно красным. Лео поспешно надел пиджак и вышел, не оглянувшись.

Клара вернулась два дня спустя. Я была в детской, поэтому она поднялась прямо наверх, не снимая шляпки.

— Джим держится, но его мама осталась с ним.

— Ох, Клара, это хорошие новости!

Клара стояла поникшая и смотрела на меня.

— Ему отняли ногу. Джим потерял ногу, а ведь он так хорошо играл в крикет. Теперь ему больше не бегать между воротцами, — всхлипывая, она опустилась на стул.

Элен послала Дору на прогулку с Флорой, и мы остались в детской с Кларой.

— Это ужасно, ужасно, — трясло Клару, — в каком состоянии некоторые из этих бедных парней. Я не могла даже представить такого! У того, который лежал рядом с Джимом, забинтована вся голова, одни глаза видны. И он все время что-то ими искал, словно очень старался увидеть что-то, но не мог, — содрогнулась она. — А тот, на койке с другой стороны, все время говорил, но нельзя было понять ни слова — только стоны и бормотание. Сказали, что это из-за яда в их крови. А запах! Вся палата пропахла тухлым мясом. Это так ужасно.

Клара попыталась глотнуть чая, но ее руки тряслись так, что она не смогла поднести чашку к губам.

— Мать Джима, она такая мужественная. Я бы не вынесла этого, если бы там не было ее. Когда Джима привезли с операции, он выглядел так, что я не могла даже смотреть на его лицо, но я взглянула туда, где была его нога — а там ничего, только забинтованный обрубок. Не было даже подстилки на случай, если начнется кровотечение — я присматривала за этим, мало ли что. Не знаю, как это выносят сиделки. Мама Джима сказала: «Мы должны держаться мужественно, Клара, ради Джима». И она держалась. Два дня спустя Джиму стало лучше, и миссис Арнольд сказала, что мне пора возвращаться, потому что меня ждет работа.

— Ты могла бы остаться еще, Клара, — сказала я.

— Нет, не могла, — покачала она головой. — Я больше ни дня не выдержала бы там. У меня слишком мало мужества. Поэтому, я уехала и подвела Джима. Моя мама всегда говорила мне, что я слишком брезглива — и теперь я подвела Джима.

Элен положила руку на плечи кузины.

— Нет, Клара. Ты сказала нам, что останешься там, пока ему не станет лучше. Ты не должна была задерживаться дольше, и ты это знала.

Большую часть дня Клара просидела в детской. Я взяла Флору с собой к Розе, а Мэри и миссис Доусон присматривали за ними, пока я поднималась в детскую проведать Клару.

Клара успокоилась к вечеру, но все еще беспомощно восклицала:

— Джим, он никогда больше не сможет работать снова.

— Помнишь, Клара, — говорила ей Элен, — его светлость в начале войны обещал, что никто не потеряет работу, что места останутся за всеми, кто пошел на войну?

— Но Джим был грумом.

— Значит, он займется чем-нибудь другим.

— Но...

— Клара, — заглянула ей в глаза Элен, — разве я не отдала бы правую руку за то, чтобы вернулся наш Бен, с ногой или без ноги?

Лицо Клары изменилось. Я положила руку ей на плечо, потрясенная простыми словами Элен.

— Да, Элен, верно, — ответила Клара со слезами в голосе и обернулась ко мне. — Моя леди, если вы позволите, я навещу Джима в следующую субботу? Конечно, свои дела я наверстаю.

— Поезжай, когда захочешь, Клара.

Я понимала, что Элен права, но понимала и чувства Клары. Я тоже была брезгливой, на ее месте я чувствовала бы себя точно так же. Как такое выдерживают эти сиделки? Затем я подумала, что такое приходится выдерживать не только сиделкам, но и другому персоналу. Лео, наверное, видел те же самые взгляды, слышал те же самые крики, чувствовал тот же самый запах — ничего удивительного, что он бывал расстроенным. Если бы я могла сделать для него хоть что-то! Догадавшись, я решила почистить его ботинки — Джесси не умел обращаться с ними как надо.

Но на следующее утро я не захотела брать Розу в обувную каморку — там было слишком сыро и грязно, — а перетащила ботинки в комнату для чистки одежды. Я поставила на стойку бельевую корзину для Розы и попросила у мистера Тимса несколько старых газет, чтобы покрыть стол. Затем я засучила рукава и взялась за работу. Роза спокойно спала, и я вычистила все ботинки Лео, а напоследок и его кожаные вечерние туфли. Я встала и полюбовалась своей работой, радуясь, что у Лео большие ноги. Почистив кучу такой обуви, можно было сказать себе, что я поработала на славу.

Складывая газеты в стопку, я увидела списки. Сначала я не поняла, что это такое, подумав, что это списки людей, поступивших в армию в этом месяце. Как их много, подумала я, так мы скоро разобьем Германию. Но вдруг я догадалась — это были списки не рекрутов, а пострадавших в бою, и не за месяц, а за один день. Пятое августа 1916 года — 5472 человека, раненых и убитых. Здесь была целая страница мелко напечатанных имен, расположенных по чинам, имя за именем. Среди офицеров было много мертвых — 41 из 292, и еще 49 пропавших без вести.

Я поспешно схватила другую газету, на день раньше — может быть, пятое было особым днем, днем сражения. Но в предыдущий день погибло 114 офицеров, правда, было всего лишь 2610 раненых и убитых. Вдруг до меня дошло, как я подумала — всего лишь. Всего лишь! Так вот какой ценой мы взяли лес! Я, думавшая, что он не стоил и двух жизней, здесь, перед этими листами, наконец поняла это. Не только в Истон, а в каждый город, каждый поселок, каждую деревню шла телеграмма за телеграммой. Улица за улицей, коттедж за коттеджем, крохотные домики, огромные поместья наподобие Истона — и в каждом рыдали женщины, оплакивая своих мужчин. Это было так много, что не укладывалось в мою голову — но и того, что уложилось в нее, было больше, чем я могла вынести. Выронив из рук газетные оттиски, я подбежала к корзинке, выхватила оттуда Розу и со слезами отчаяния прижала к себе.

Я ничего не сказала Кларе — она и так была слишком расстроена из-за Джима и двоих своих братьев, которые тоже были на войне. Но когда я после обеда гуляла по парку, эти имена все еще стояли перед моими глазами, и над каждым из них где-то плакала женщина.


Лео вернулся на следующий день после обеда. Я была с Флорой на прогулке, оставив Розу с Элен. На обратном пути мы прошли мимо конюшни, и нашли растянувшуюся на солнце кошку Таби, ее живот многообещающе раздулся. Флора погладила ее мягкую шерстку, Таби лениво замурлыкала. Мистер Тайсон вышел из упряжной комнаты и наклонился кФлоре.

— Скоро вы будете играть с котятами, леди Флора.

Эта кошка приносит их регулярно как часы, — он медленно разогнулся, словно у него болели суставы. — Этим утром Мэри приносила Томми, показать нам с супругой. Бедная птичка, одна тень от нее осталась. Она никогда не оправится от этого, — покачал он головой.

— Такое горе, мистер Тайсон.

— Да. Рассудок отказывается верить этому. Том был таким проворным парнем, ни минуты не сидел на месте — трудно представить, что его больше нет. Однако наконец-то Мэри стало хоть немного полегче, и малыш растет, все благодаря вам, моя леди, — мистер Тайсон приподнял шапку и вернулся в упряжную. Он стал выглядеть на свои годы, сильно сдав за последние несколько месяцев.

Вдруг Нелла, бдительно сидевшая рядом с Флорой, гладившей кошку, насторожила уши и тявкнула. Я не слышала мотора машины, но Нелла никогда не ошибалась.

— Папа? — вскочила Флора. Я крепко взяла ее за руку.

— Идем, встретим машину, Флора, — теперь мы обе слышали звук мотора.

Подкатив, машина вздрогнула и остановилась. Лео устало вылез оттуда, но его лицо осветилось, когда он увидел стоящую рядом со мной Флору. Я отпустила руку моей вырывающейся дочки, и она во всю прыть побежала к нему по выложенной булыжником дороге вслед за Неллой. Поприветствовав их обеих, Лео медленно подошел ко мне.

— Добрый день, Эми! Есть новости, о молодом Арнольде?

— Он держится, но... — я взглянула на Флору, вцепившуюся ему в руку.

— Флора, я забыл шляпу, — торопливо сказал он. — Пожалуйста, посмотри, нет ли ее в машине.

— Но? — повторил Лео, когда она убежала.

— У него отняли ногу. Лео зажмурился.

— Она там, она там! — закричала подбежавшая Флора.

— Хорошо, Флора. Давай сходим и возьмем ее.

— Ты останешься на ужин?

— Если смогу. Сейчас мы ждем очередную партию раненых. Кроме того, сегодня мне нужно повидаться с Селби.

После ужина, я пригласила Лео на кофе в свою гостиную.

— Клара сообщила мне, что миссис Арнольд все еще в городе, — сказал Лео, когда мы уселись пить кофе.

— Да. Клара тоже поедет к Джиму в конце недели. Она так расстраивается из-за его ноги, — вздохнула я.

— Это... высокая ампутация, тяжелейшее увечье, — Лео разглядывал кофейную чашку.

— Клара говорит, что ему никогда уже не быть грумом.

— Не быть. Но Джим — сообразительный парнишка. Он научится еще чему-нибудь.

— Элен сказала, что ты обещал сохранить место за каждым, кто вернется.

Лео взглянул на меня, его глаза помрачнели.

— Сейчас дела идут так, что мне, может быть, не понадобится держать многие из этих обещаний.

В его словах звучала горечь. Я вспомнила этот лес, списки имен в газете, и не могла удержаться от вопроса:

— Но мы же побеждаем, правда?

Лео выпрямился перед ответом, насколько был способен.

— Мы должны, Эми, должны, — повторил он. — Да, для Арнольда, можно кое-что сделать, например, устроить на сидячую работу. Но ему это не понравится. Этот парень не любит сидеть под крышей. Знаешь, он любил кататься на воротах, когда был мальчишкой. Я всегда кричал на него за это, а он соскакивал и убегал, словно олень. Такой бег увидишь только у мальчишек и юношей — но теперь...

Я думала, Лео больше ничего не скажет, но он продолжил:

— Знаешь, в палате, за которую я отвечаю, сейчас лежит пятеро юношей, потерявших ногу, и еще один, который потерял обе. И это еще не самое худшее увечье... — он вновь запнулся, а затем тихо добавил: — Кажется, я целыми днями не вижу ничего, кроме изуродованных и искалеченных молодых людей.

Приподняв Розу, я развязала и сняла с нее пинетки. Она пиналась, радуясь новой игре, а я целовала ее розовые пальчики. Затем я принесла ее к Лео и посадила ему на колени.

— Сейчас я глядела на ножки Розы, погляди и ты, — сказала я ему, склонясь над ней. — Какие они красивые! Смотри, какие крохотные ноготочки, словно жемчужинки. А ножки, какие они пухленькие и гладенькие! Потрогай их, — я взяла его руку и повела его палец по ступне Розы, пока пальчики на ней не зашевелились от удовольствия. Затем я поставила ее ножку на его ладонь. — Вот, я никогда не видела ничего красивее.

Лео взглянул на нее, такую мягкую и розовую по сравнению с мозолистой кожей его руки. Его сильные пальцы бережно сжали и отпустили нежную ступню дочери. Он медленно развернул свои сгорбленные плечи, чтобы взглянуть мне в лицо.

— Да, она красива, Эми. Спасибо. Я немного поговорила с Лео, пока он пил кофе, но приглушала голос, видя, что Лео устал. Вскоре он задремал. Я сидела с Розой на коленях и наблюдала за ним. Сначала он спал крепко, затем начал шевелиться — из-за горба ему было неудобно спать в кресле. Я уложила Розу в кроватку, взяла одну из своих подушек и тихонько подошла к нему. Лео не шевелился, и я осторожно подложила подушку ему под плечо, чтобы ему было удобнее. Он завозился на мгновение и откинулся назад, но ему все еще было неудобно, поэтому я присела на ручку кресла, и засунула подушку поглубже. Сделав это, я почувствовала, что Лео проснулся. Он лежал не двигаясь, с закрытыми глазами, но я догадалась об этом по его дыханию.

Наклонившись вперед, я другой рукой обхватила Лео за шею и притянула его голову к себе, пока она не легла ко мне на грудь. Я удерживала ее там, мой подбородок, касался его волос. Они были мягкими, мягче, чем женские волосы, мягкие, как темные кудряшки моей дочери. Я чуть повернула голову и прижалась к ним щекой.

Лео, не шевелился, я тоже не шевелилась. Он притворялся спящим, а я притворялась, будто не знаю, что он проснулся. Мы долго сидели так — пока Роза не позвала меня. Тело Лео напряглось на мгновение, а я быстро обняла его и прижала к себе, перед тем, как отпустить и на цыпочках уйти к Розе.

Когда он зевнул и притворился, что просыпается, я сказала Розе:

— Гадкая Роза, ты разбудила папу, а он так устал.

— Долго я спал, Эми? — спросил Лео.

— Около часа, наверное.

— Я приношу извинения, это невозможно дурной тон — заснуть в комнате леди.

— Но я не леди, — сказала я ему. — Я — твоя жена.

Лео прищурился, а затем засмеялся. Я не могла понять, что же тут смешного, но была рада, что он развеселился, и засмеялась тоже. Роза тоже засмеялась вместе с нами — она не упускала ничего, моя Роза.

Глава двадцатая

Я не виделась с Лео больше двух недель. Он прислал мистеру Селби сообщение, что будет занят в ближайшее время.

— Сейчас пострадавших в бою стало больше из-за возобновления наступления, леди Ворминстер, — объяснил мне мистер Селби. — Кроме того, несколько сотрудников госпиталя больны, поэтому у оставшихся прибавилось обязанностей.

— Но Лео и сам заболеет от этого. Таскать носилки — тяжелая работа, а он уже не молод.

— Не беспокойтесь, леди Ворминстер, ваш муж — крепкий мужчина и, насколько я знаю, болеет очень редко.

Когда мистер Селби ушел, я задумалась о его словах. «Пострадавших в бою стало больше» — но их и так уже было много. Я вздохнула, и пошла наверх кормить Томми.

Но мне недолго оставалось его кормить — в конце недели родился ребенок у сестры Мэри. Малышка родилась чуть раньше срока, но у Пол не было осложнений при родах. Миссис Доусон сказала мне, что возвращается в поселок. Я порадовалась за нее, но вечером, кормя Томми, почувствовала острую грусть — ведь я уже привязалась к нему за эти недели, он был таким чудесным младенцем.

Когда у Пол появилось молоко, я в последний раз покормила Томми и отдала Мэри, сказав, что буду скучать по нему.

— Моя леди, — сказала она. — Мы с мамой надеемся, что вы, может быть, зайдете к нам на чашку чая как-нибудь вечером, — она залилась краской, — если, конечно, это не будет предосудительно.

— Ох, Мэри, мне будет очень приятно.

— Наши двери всегда открыты для вас, моя леди, всегда, — сказала миссис Доусон. — Мы не знаем, как благодарить вас за то, что вы сделали.

Слезы навернулись на мои глаза, когда я помахала им на прощание — я с трудом представляла, как теперь буду кормить только одного малыша.

— Как непривычно без Томми, — сказала я Кларе на следующее утро.

— Вы можете навестить его сегодня вечером, — ответила она.

— Но, Клара... — я покраснела.

— Моя леди, это было давно, все уже забыли, — уверенно сказала Клара. — Кроме того, вам нужно сходить туда, или Мэри очень огорчится.

И я пошла. Я прикрылась Розой, как щитом, но все равно очень нервничала, чувствуя себя так, словно, все пялятся на меня из-за занавесок. Опустив голову, я торопливо шла по Хай-стрит и считала коттеджи. Когда показался коттедж миссис Доусон, я почти вбежала к ним в садик.

— Заходите, моя леди, чайник кипит, — миссис Доусон так обрадовалась мне, что я не пожалела о своем визите.

Выпив чашку чая, я зашла в другую комнату полюбоваться на малышку, родившуюся у Пол.

— Ну, какая она миленькая! И, посмотрите, она уже глядит вокруг — шустрая будет девочка, когда вырастет.

Я покормила Розу, пока Пол кормила Марджори, а Мэри нянчила Томми. Мы разговаривали о детях. Мне до слез не хотелось уходить, но меня ждала Флора, а трое старших детей Пол пришли требовать свой чай и свою маму.

Когда я вышла на улицу, щурясь от яркого света, навстречу мне ковыляла темная фигура — бабушка Витерс.

— В следующий раз заходите на чай ко мне. — Ой, спасибо, миссис Витерс, буду рада.

— Мод собирается пригласить вас, но сначала заходите ко мне. Не забудьте.

Всю неделю я пила чаи — бабушка Витерс, Мод Винтерслоу, мать Клары, мать Элен. Другие женщины заговаривали со мной на улице: «Это у вас леди Роза? Как она похожа на его светлость! Диву даюсь, как вы не устаете носить ее. Может быть, зайдете, отдохнете у нас?»

Меня приглашали в очередную кухонку, и сажали на лучшее место у очередной закопченной кухонной плиты. Остальное было тем же самым — малыши, дети постарше, запах стряпни — и фотографии. «Мой Джим». «Мои, Том и Дик». «Джордж — он всегда хотел повидать мир, наш Джордж». Голос падал, уголок передника поднимался к глазам, чтобы вытереть слезы.

— Я ужасно сочувствую, это такая потеря для вас и его отца, но вы должны гордиться им.

Затем появлялись письма.

— Чудесное письмо написал этот офицер, моя леди. Вы хотите прочитать его, моя леди?

— Это большая честь для меня, миссис Хэйл.

Дорогие мистер и миссис Хэйл!

Я знаю, что вы уже получили обычное сообщение из военного ведомства... вам будет легче, если вы узнаете, что его смерть была мгновенной... храбрый товарищ... огромная потеря для всех нас...

Искренне ваш

Эдвард Брэдбери, командующий командой «Б».

— Я, очень тронута, миссис Хэйл, — мои руки дрожали, когда я возвращала это письмо. — Он погиб за свою страну, миссис Хэйл.

— Да, пастор так и сказал: «Он отдал все ради других». Только, моя леди, мы с Фейтером все думаем о том, что никогда больше не услышим звук его шагов на ступеньках крыльца.

Я плакала вместе с ней, а она говорила:

— Я налью вам еще чашку, моя леди, кормление вызывает жажду. Помню, когда я отнимала Джо от груди, он никак не хотел бросать, этот мальчишка. Муж говорил: «Пусть поплачет, скоро привыкнет», но я не могла — я всегда брала его на руки и кормила.

— Сейчас вы, наверное, рады этому, миссис Хэйл.

— Да, да, — она клала руку мне на плечо, и мы разговаривали о детях, и о том, каким хорошим мальчиком был Джо.

Следующий день, другой коттедж, другие фотографии, другие письма... Я возвращалась домой с глазами, красными от слез. В воскресенье утром я оставила детей с Элен, и пошла в церковь помолиться, за всех мужчин в армии — это было все, что я могла сделать. Позже, присматривая за детьми, пока Элен с Дорой, как обычно, ходили на вечернюю службу, я решила, что буду молиться за них каждую неделю. Это будет очень правильно. Я надеялась, что это не заденет Лео, да и в любом случае, сейчас он не бывал по воскресеньям дома.

Однако в следующий вторник мистер Селби сообщил мне, что Лео написал, что положение в Саттон Вени улучшилось, и он приедет домой на выходные. Я догадалась о причине, потому что с послеобеденной почтой пришло письмо от мисс Аннабел. Она написала, что попросила Лео пригласить ее в Истон на выходные, потому что хотела «уладить старые разногласия» и повидать Флору.

Я пошла к Кларе, и мы решили провести в большой гостиной «весеннюю уборку», несмотря на то, что было лето. Клара нервничала не меньше меня и никак не могла оставить уборку в гостиной. Мы наводили лоск на холл до тех пор, пока в субботу вечером не приехал Лео. Я обрадовалась, что он приехал рано, потому что еще не принимала гостей и, кроме того, не могла забыть, что не так давно мисс Аннабел была в Истоне хозяйкой, а я — ее девушкой.

Она приехала, выдержанная и самоуверенная, как всегда.

— Добрый день, Эми, как мило, что мы увиделись. Боже, Лео, какой свежий этот сельский воздух после душного города. После того, как Эми угостит меня чаем, ты просто должен показать мне свои розы.

Я наблюдала, как мисс Аннабел болтает с Лео. Она была красива, от короны великолепных темных волос до изгиба хрупкой элегантной ступни. Даже красивее, чем в ту пору, когда впервые, невестой, прибыла в Истон. Только легкие красноватые тени под ее темными глазами выдавали все, что она пережила за эти годы.

Подтянув под себя изящные, обтянутые шелком лодыжки, мисс Аннабел одним грациозным движением поднялась на ноги. Лео, словно неуклюжая пародия на кавалера, последовал за ней.

— Ты пойдешь с нами, Эми?

— Нет, спасибо, — отказалась я. — Я была в парке утром, с Флорой.

— Тогда пойдем, Леонидас? — с улыбкой повернулась к нему мисс Аннабел.

Когда они вернулись, она сказала:

— А теперь я бы повидалась с моей любимой Флорой. Не пошлешь ли ты за ней, Эми?

Время до звонка одеваться к ужину прошло незаметно, пока они с Лео играли с Флорой. Я оделась тщательно, хотя подозревала, что мое вечернее платье устарело, а когда увидела мисс Аннабел, то окончательно убедилась в этом. За супом она рассказала мне о последних модах, пока Лео снисходительно слушал нас, но, когда принесли рыбу, ее внимание обратилось к нему. Они разговаривали о пьесах и картинах, о людях, которых я не знала, и, неизбежно, о войне. Лео никогда так не разговаривал со мной, и вскоре я перестала понимать сокращения, используемые в их разговоре — МО, CCS, ADMS[6]... Было ясно, что это связано с докторами и госпиталями, и я перестала слушать. Мне не хотелось слушать про них.

— Мы оставим Леонидаса наедине с его портвейном, Эми?

— Ох, извините... — я смущенно запнулась. Мисс Аннабел дождалась, пока встану я — в конце концов, предполагалось, что я здесь хозяйка. Когда я повела ее в большую гостиную, Лео последовал за нами.

Выпив кофе, я извинилась и пошла к Розе, а когда вернулась, они были увлечены беседой. Лео явно наслаждался обществом мисс Аннабел, и я радовалась, что она приехала. Когда он поднялся, чтобы пойти на свою обычную прогулку с Неллой, мисс Аннабел тоже встала.

— Если можно, я пойду с тобой, Леонидас. Вечером в парке, наверное, чудесные запахи.

— Ты тоже пойдешь, Эми? — взглянул он на меня.

— Спасибо, но я немного устала, — покачала я головой.

Лео повернулся к ней с улыбкой.

— Эми провела генеральную уборку, Аннабел, чтобы подготовиться к твоему приезду.

— Боже, какая честь, — зазвенел ее серебряный смех. — Да, Эми, я должна поздравить тебя с новым поваром — великолепное приобретение, — сверкнув ослепительной улыбкой, мисс Аннабел повернулась к Лео. — Мы идем, Леонидас? Нелла в нетерпении.

Я беспокоилась о том, как вести себя с ней на следующий день, но этого не потребовалось, потому что она встала только к обеду.

— Извини за леность, Эми, но я не могла пропустить возможность поваляться в постели. В последнее время мы были так дьявольски заняты, что я рада использовать малейшую возможность отдохнуть. Когда друзья уезжают, невозможно отказать им в обществе. Кроме того, так много мужчин ранено в этой бойне, а я чувствовала себя просто обязанной посетить их.

— Ты была у него? — набравшись смелости, спросила я.

Голос мисс Аннабел стал жестким.

— Если под «ним» ты подразумеваешь моего мужа — нет, не была. В любом случае, он давно уже не в госпитале.

— Он вернулся во Францию? — насторожилась я.

— Ты не возражаешь, если я закурю? — не дожидаясь моего согласия, она зажгла сигарету, а затем стала отвечать на мой вопрос. — Его нога еще не зажила, но сейчас такая нужда в свободных койках, что его выписали из госпиталя, хотя он все еще в отпуске по ранению.

Я понимала, что не имею права спрашивать об этом, но не могла удержаться.

— Ты виделась с ним?

Мисс Аннабел глубоко затянулась сигаретой. Я уже подумала, что она не ответит, но она сказала:

— К несчастью, да. Этот мир полон суетливыми личностями, которые считают своим долгом помирить расставшиеся пары, поэтому я дважды нарывалась на удовольствие провести целый вечер в его обществе — на приемах, естественно. Если хочешь знать, Эми, — а ты, конечно, хочешь — то, за исключением модной и вызывающей сочувствие хромоты, он был точно таким же нахальным, самовлюбленным и эгоистичным, как всегда. Я думаю, нам лучше сменить тему разговора.

Вместо этого она стала рассказывать о водителе санитарной машины, который до войны поддерживат суфражисток.

— Я просто восхищаюсь им. Милли дважды сидел под арестом и объявлял голодовку. Они не ожидали, что поймают мужчину, думали, что это переодетая женщина, — мисс Аннабел наклонилась ко мне, забыв про сигарету. — Когда-нибудь эта война закончится, и нам будут обязаны предоставить право голоса. Мы требуем равенства. В конце концов, женщины могут делать все, что делают мужчины.

— Но мужчины сейчас во Франции, они сражаются.

— Еще бы они этого не делали! Это они начали войну, разве не так? Но даже здесь нужны женщины, чтобы помогать им, — лицо мисс Аннабел разгорелось, она взволнованно воскликнула: — Я поеду во Францию, Эми! Я буду перевозить раненых там, а не в этом скучном старом Лондоне.

Я так и села, уставившись на нее. Франция, где мужчины сражаются и гибнут. Мисс Аннабел была такой отважной.

После обеда она сказала мне:

— Ты не возражаешь, если я немного покатаюсь верхом? Я так давно не садилась на лошадь. Надеюсь, что Леонидас оставил пару скакунов в конюшне, несмотря на приказ военного ведомства.

— Да, конечно, — едва она ушла, я поднялась в детскую к Розе, но, кормя ее, не переставала думать о том, что сказала мне мисс Аннабел, и гадала, когда же во Францию вернется он.

Когда мистер Тимс принес мне поднос с чаем, мисс Аннабел вернулась. Со мной была Флора, она побежала ей навстречу.

— Тетя Ан'бел, тетя Ан'бел — давайте поиграем!

— Конечно, милочка моя.

Они начали играть, складывая фигурки из пальцев Флоры. Я слышала, как моя дочка взвизгивает от восторга, а звучный голос мисс Аннабел восклицает: «А эта свинка поехала у-у-у — скорее домой!»

Вдруг дверь открылась, и надтреснутый голос мистера Тимса объявил:

— Лорд Квинхэм, моя леди.

Фрэнк стоял в дверях, высокий и стройный в своей военной форме, его гладкие светлые волосы сияли в лучах солнца. Он огляделся вокруг, на Аннабел с Флорой на коленях, на меня с широко раскрывшей глазенки Розой.

— Ну-ну, небольшая заслуга — заставить замолчать комнату, полную женщин, — шутливо сказал он.

— Флора, дорогая, — раздался высокий, ясный голос мисс Аннабел, — кажется, свинка уже приехала. Во что еще мы поиграем? — но Флора не ответила — ее голубые глаза не отрывались от высокой фигуры ее отца.

Фрэнк дохромал до стула и уселся на него.

— Эми, будь хорошей девочкой, налей мне чашечку чая. — Мои руки так дрожали, что чашка прыгала по блюдцу, когда я подала ее ему. Фрэнк поблагодарил меня улыбкой, вспыхнувшей в его голубых глазах, а затем обернулся к мисс Аннабел. — Разве у моей любимой жены не найдется ни слова для раненого солдата?

— Кто сказал тебе? — взглянула на него мисс Аннабел. — Кто сказал тебе, что я здесь?

— Какая разница? — пожал он плечами. — Кроме того, почему ты решила, что я приехал из-за тебя? Между прочим, Истон — мой будущий дом, в нем есть чему привлечь меня. Здесь Флора, например.

При звуке ее имени Флора соскользнула с колен мисс Аннабел и нерешительно двинулась к нему, но та удержала ее за руку.

— Не надо, Флора, не пачкай руки.

Губы Фрэнка на мгновение поджались, затем он взглянул прямо на Аннабел.

— Что за чепуху я слышал, будто ты едешь во Францию? — спросил он.

— Это не чепуха. Я уезжаю на следующей неделе.

— Сейчас Франция — не место для женщин. Я не позволю этого.

— Ты меня не остановишь.

— Очень даже остановлю, — подбородок Фрэнка вздернулся. — Красный Крест не разрешает ехать во Францию никому из VAD, чьи мужья там, на действительной службе, а я скоро возвращаюсь туда.

Красивые губы мисс Аннабел изогнулись, в торжествующей улыбке.

— Но я еду не от VAD, Фрэнсис. Я вступила в FANYS[7], а там меньше заботятся о подобных устаревших соглашениях.

Фрэнк на мгновение растерялся, но затем твердо сказал:

— Я категорически запрещаю тебе ехать. Я имею на это право — ты пока еще моя жена.

— Это легко исправить, — все еще улыбаясь, сказала мисс Аннабел. Она подняла левую руку и ухватилась за палец. Я увидела, что она делает, но от ее взгляда слово «нет» застряло у меня в горле. Сняв золотое кольцо, она швырнула его через плечо. Сияющий золотой ободок покатился по ковру и остановился под окном. — Ну, проблема решена, не так ли?

Бросив быстрый взгляд на лицо Фрэнка, я отвела глаза. Вдруг Флора подбежала прямо к золотому колечку, с радостной улыбкой подобрала его и торжественно принесла мне.

— Мама, смотри — кольцо, — она бросила его мне на колени.

Я услышала серебряный смешок мисс Аннабел:

— Ох, просто прелесть, как символично. Кольцо жгло мне пальцы. Я вернула его Флоре.

— Флора, отнеси дяде Фрэнку. Это его кольцо. Она удивилась, но послушно подбежала к нему.

— Спасибо, милочка Флора, — Фрэнк бережно положил кольцо в нагрудный карман мундира и снова застегнул клапан. — Эми, можно еще чаю? Сегодня жаркий денек.

В общем молчании я взяла его чашку и наполнила свежим чаем.

— Пожалуйста, не прерывайте из-за меня ваши девичьи сплетни, — сказал он после нескольких глотков, взглянув на нас с мисс Аннабел.

Молчание тянулось еще немного, затем его нарушил голос мисс Аннабел, звучный и светский.

— Кстати, Эми, я виделась в городе с Джорджем Бартоном. Он спрашивал о тебе. Его раненая рука еще не зажила после ранения, но он надеется вскоре вернуться во Францию — такой отважный, в его-то годы, — она, улыбаясь, бросила взгляд на Фрэнка. — Конечно, не то, что некоторые молодые люди, которые развлекаются, убивая людей. Для них это только игра, большая игра.

Фрэнк рассерженно вскочил на ноги.

— Все для тебя игра, да, Аннабел? Даже замужество! — он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

— Мисс Аннабел, не нужно было делать этого! — воскликнула я. — Не нужно было снимать его кольцо.

— Эми, ты — дура, — гневно повернулась она ко мне. — Кому-кому, но не тебе бы просить за него!

— Он не собирался... это я была виновата...

— Не льсти себе, Эми. Ты просто оказалась под рукой. Не было бы тебя, была бы другая женщина — кстати, была и другая женщина. Где замешан Фрэнсис, там всегда есть другие женщины! — она встала и вышла, гордо подняв голову.

Флора уставилась на дверь, ее нижняя губа задрожала, по лицу потекли слезы.

— Ох, Флора, Флора, — я обняла ее, и мы заплакали вместе.

Придя за подносом, мистер Тимс сообщил:

— Лорд Квинхэм послал свои вещи наверх, в свою старую комнату.

Я взяла себя в руки.

— Может быть, вы попросите Клару проветрить его постель?

— Да, моя леди. И еще, моя леди, этим вечером вы будете ужинать в столовой?

— Да, пожалуй.

Лео пришел, когда мы были в детской. Мисс Аннабел взглянула на него поверх светлой головки Флоры.

— Добрый вечер, Леонидас. Эми еще не говорила вам? Ваш сын составит нам компанию за ужином.

Лео нахмурился и нарочито повернулся ко мне спиной, делая вид, что пришел поздороваться с Флорой.

Я спустилась вниз рано — я была хозяйкой. Лео вышел из библиотеки в вечерней одежде.

— Я не приглашала Фрэнка, — объяснила я ему. — Он как-то узнал, что мисс Аннабел будет здесь, и последовал за ней, — я замолчала, потому что услышала ее шаги на лестнице.

Мы говорили, или вернее, они говорили о погоде и урожае. Затем открылась передняя дверь, и вошел Фрэнк, все еще в хаки. Он едва удостоил Лео кивком.

— Извини, Эми, что заставил тебя ждать, но вечер был такой чудесный, и я зашел дальше, чем рассчитывал. Полагаю, что могу поужинать и в военной форме — королевской военной форме, — он смерил взглядом безупречный вечерний костюм Лео.

— Ужин накрыт, мой лорд, — объявил мистер Тимс. Аннабел выступила вперед.

— Пойдем, Леонидас? — они, не оглянувшись, пошли в столовую.

Когда Фрэнк повернулся ко мне, я заметила, что от него пахнет виски.

— Итак, нас оставили друг другу, Эми? — он подставил мне затянутый в хаки локоть. Положив пальцы на шерстяной мундир, я пошла рядом с Фрэнком на ужин. Мое сердце стучало как барабан.

Глава двадцать первая

Мы начали с королевского супа, прозрачного как летний ручей. Миссис Картер так переживала, чтобы «все было как раз для ваших гостей, моя леди», что принесла мне несколько меню, и мы тщательно изучили каждое, прежде, чем сделать выбор. Однако, по общему мнению, ее консоме в любом случае был лучше комковатой репы миссис Проктер.

Мисс Аннабел нарушила общее молчание.

— Как разумно, Эми, что ты перенесла семейную еду в утреннюю комнату. Овальные столы сейчас пользуются успехом. Эти бесконечные пространства белого полотна вышли из моды, если не считать самых официальных обедов.

— Ты права, милочка Аннабел, — взглянул на нее Фрэнк. — Помнится, мама говорила мне, что ненавидела ужины в Истоне — «эти бесконечные ужины», как она описывала их. — Я взглянула на Лео — его лицо было каменным. Фрэнк продолжал: — Бедная мама, она всегда была такой чувствительной к своему... мм... окружению.

— Должна признать, Леонидас, большая гостиная — не самая жизнерадостная комната, — быстро заговорила Аннабел. — По вечерам она бывает угрюмой, — она оглянулась вокруг. — Пожалуй, картины на стенах слишком мрачны, — Фрэнк попытался вставить слово, но она продолжала говорить острым и чистым, как льдинка, голосом. — Возможно, некоторые из них лучше заменить работами современных художников. — Фрэнк снова открыл рот, но она снова опередила его. — Кстати, о художниках, Эми — это напомнило мне, что я не рассказала тебе о своей встрече с Лукасом Венном, — она сделала короткую паузу, чтобы взглянуть на Лео. — Ты, конечно, знаком с его работами, Леонидас. Все восхищаются его портретом леди Лондондери.

— И твоим портретом его работы, — приглушенно добавил Фрэнк. — Особенно — твой муж.

Мисс Аннабел запнулась, словно в одно мгновение лишилась сил.

— И о чем же вы говорили с мистером Венном? — поспешно вмешалась я, чтобы сгладить возникшую неловкость. — Наверное, он рассказывал, как ему удалось попасть в армию?

Мисс Аннабел ухватилась за предложенную мной неудачную тему. Она начала рассказывать, ее голос звучал все увереннее.

— Да, он говорил мне — необычайная история, но типичная для этих импульсивных художников. Вам будет любопытно ее послушать, — она взглянула прямо на Фрэнка, посмеет ли он не согласиться. Тот кивнул, подчиняясь, и потянулся за бокалом, предоставив мисс Аннабел рассказывать эту историю.

— Я в очередной раз была в Третьем Лондоне, а у Лукаса выдалось свободных полдня, поэтому я пригласила его в центр и всю дорогу слушала про его слабую грудь и плохое сердце, — ее голос был светским и беспечным, она снова владела собой. — Позже мы заскочили в клуб на чашку чая, там я спросила его, как ему удалось попасть на военную медицинскую службу — и он рассказал мне невероятную историю. Полковник Портер, командующий главным госпиталем в Третьем Лондоне, отчаянно нуждался в персонале, с тех пор, как половина его сотрудников была послана во Францию, а женщин в медицинские части тогда еще не было разрешено принимать. Итак, он, то есть полковник Портер, пришел на ужин в клуб художников в Челси, и спросил, не найдутся ли у них добровольцы на медицинскую службу. Буквально на следующий день все пожилые художники, скульпторы, писатели вступили добровольцами в армию. Кое-кто из них пытался вступить и раньше, но их отклонили по состоянию здоровья. Вы знаете здоровье бедняги Лукаса — хуже оно только у раненых, — но в армии так не хватало людей, что туда взяли их всех. Их, конечно, никогда не пошлют ни на фронт, ни в базовые госпитали Франции. Кажется, Лукас даже сожалел об этом, но они и здесь выполняют жизненно необходимую работу, и, кроме того, они в армии! Лукас доверительно сказал мне, что каждый раз вспыхивает гордостью, когда кондуктор в автобусе говорит ему: «Проходи, солдатик». Как забавно — член Королевской Академии гораздо больше гордится званием капрала, — рассмеялась она. — Любопытно, как с войной меняются жизненные ценности людей, — она улыбнулась Фрэнку ослепительной, уверенной улыбкой, и взялась за ложку. — Очень вкусный суп, Эми.

Фрэнк взглянул на нее поверх бокала, его настроение трудно было определить по лицу, но, когда он заговорил, его голос был обычным, даже доброжелательным.

— Твоя история, Аннабел, напомнила мне похожую, которую мне рассказывал старый приятель Джефф Кэри. Ты, надеюсь, помнишь его — он вступил в инженерные войска. В общем, он тоже подхватил пулю и попал в отпуск по ранению. Мы виделись на той неделе, и среди прочего он рассказал мне о переделке, в которую попал прошлой зимой под Ипром. Там постреливала артиллерия, но на его участке не было ничего угрожающего, и старина Джефф, урвал часок-другой, чтобы поспать у себя в доте, но тут из Вламертинга вернулся майор, — Фрэнк усмехнулся. — Кажется, они появляются всегда, стоит ребятам чуть-чуть расслабиться и зазеваться. Так вот, майор извлек бедного старину Джеффа из теплого родного бункера и потащил с собой на передовую — и едва они туда прибыли, проклятый снаряд шлепнулся и рванул прямо среди них.

Аннабел не сводила глаз с лица Фрэнка, пока он рассказывал.

— Трое были убиты сразу, а майор повалился на землю, весь в крови, как зарезанная свинья, — у меня перехватило дыхание, но Фрэнк не заметил этого. — Джефф сказал, что тот был высоким, крупным парнем — ничего удивительного, что враги его заметили. Джефф побежал за носилками и вместе с санитарами понес уцелевших на перевязочный пункт. Но там была такая бойня — эти боши второй день вели обстрел, — что в заботе о майоре он не заметил, как получил осколок в собственный сапог. Ну, Джефф отделался только парой разбитых пальцев, но получил свою порцию антистолбнячной сыворотки и захромал обратно в свой дот. Конечно, он не хотел покидать своих парней, поэтому несколько дней прыгал на одной ноге, а врач делал ему перевязки. Затем этот приятель от медицины послал его ногу подальше — не буквально, к счастью, — Фрэнк засмеялся, и даже мисс Аннабел улыбнулась. — Поэтому Джефф собрал вещички и отправился в ближайший пункт для раненых, в Хейсбрук. Он провел там три недели, слушая сентиментальные любовные песни на своем граммофоне, пока из его ноги извлекали осколки отмерших костей. Как он выразился, славный получился рождественский отпуск.

Пока Фрэнк рассказывал, принесли рыбу. Взглянув на тарелку, он поддел на вилку кусок поджаристого палтуса и запил вином. Затем он поднял голову и взглянул прямо на Лео.

— Но я забыл рассказать вам конец истории. Очень забавный, кстати. Когда Джефф прибыл на CCS, капрал RAMC встретил санитарную машину и внес за ним вещи. Джефф дал парню трехпенсовик за труды — он никогда не был слишком щедрым, этот Джефф! Но он сказал, что капрал выглядел вполне довольным. И только потом он узнал, что дал на чай одному из первых графов Шотландии! — Фрэнк рассмеялся, не сводя глаз с лица Лео. — Вы ведь знали Кроуфорда, сэр? Наверное, он из ваших истонских сверстников. Видимо, хоть он и имел хорошую работу в правительстве, но решил, что этого мало, и бросил ее ради того, чтобы записаться добровольцем в армию. Чертовски лихо в его возрасте — не так ли, сэр? — Лео сидел, уставившись в тарелку. Когда мистер Тимс вышел из комнаты, Фрэнк переспросил, уже громче. — Не так ли, сэр?

— Да-да, — пробормотал Лео.

— Я был уверен, что вы со мной согласитесь, — улыбнулся Фрэнк.

Два красных пятна появились на щеках мисс Аннабел.

— Мама на прошлой неделе получила письмо от кузины из Австралии, — быстро сказала она. — По-моему, связь заметно ухудшилась из-за войны с Германией. Конечно, «Лузитания» — другое дело... — мисс Аннабел обратилась к слухам об ограничениях на железных дорогах, а Фрэнк прилежно напивался, пока она говорила.

Когда она заговорила о нехватке рабочих, Фрэнк прервал ее:

— Возможно, будет и хуже, с переходом к воинской повинности. Хотя это хорошая новость для женщин. Понятно, что большинство мужчин постараются поскорее жениться на своих девушках, потому что воинская повинность распространяется только на холостяков, — он сделал паузу и посмотрел прямо на Лео, — и вдовцов.

— Это устарело, Фрэнк, — резко сказала Аннабел. — С марта больше нет различий между холостяками и женатыми мужчинами. Призываются все мужчины военного возраста, — до сорока одного года.

Фрэнк поднял бокал, и нарочито-небрежно сказал:

— Вроде бы, но ходят слухи, что армии нужны люди в возрасте за пятьдесят лет для службы в тылу, — он повернулся, чтобы обратиться к Лео. — Тем не менее, вас это вряд ли беспокоит, сэр?

Лео, сидел сгорбившись, согнув свои перекошенные плечи, словно огромный побитый медведь.

— Лео, он тяжело работает, таскает носилки, как и эти художники! — не задумываясь, выкрикнула я.

— Успокойся, Эми! — одернул меня Лео.

Глаза Фрэнка, на мгновение встретились с моими.

— Верная ты женушка, милочка Эми, — отвернувшись, он глянул в лицо Аннабел. — Какая разница по сравнению с моей собственной дорогой супругой! — Фрэнк похлопал по карману мундира, его глаза блеснули вызовом. — Тем не менее, в море еще масса рыбы. Прошлой ночью я подцепил одну, — и она была более чем счастлива попасться на крючок.

Лицо мисс Аннабел вспыхнуло.

— Я ненавижу тебя, ненавижу! — выкрикнула она.

— Это пустяк, если кто-то все еще любит меня, — Фрэнк обернулся ко мне. — А кое-кто любит, правда, Эми?

— Фрэнсис... — голос мисс Аннабел сорвался.

— Ты ведь еще любишь меня, Эми? — глаза Фрэнка, встретились с моими. — В конце концов, ты же не добровольно вышла за него замуж? Он принудил тебя к браку, поэтому тебе нечего стыдиться признать правду, — я утонула в его голубых глазах, не в силах отвести взгляд. — Скажи, Эми, скажи, кого ты любишь. — Я не ответила, но он схватил меня за руку и сжал так крепко, что у меня захрустели пальцы. — Если ты не любишь меня, скажи «нет».

Задохнувшись, я попыталась шевельнуть губами, но не смогла произнести ни слова. Молчание нарушил Фрэнк.

— Может быть, он твой муж, но любишь ты меня. Он медленно опустил мою руку. Я подняла взгляд — и увидела лицо Лео. Вскочив на ноги, я бросилась к двери, слыша за собой голос мисс Аннабел: «Фрэнсис, это непростительно!» Выбежав в холл, я услышала, что кто-то последовал за мной, и в такой панике бросилась искать укрытие, что вбежала прямо в библиотеку и в слезах сжалась в огромном кресле.

Я услышала, как открывается дверь, и спрятала лицо. Дверь закрылась, и шаги остановились передо мной.

— Эми?

Я не могла взглянуть на Лео, только шептала, снова и снова:

— Прости, прости меня, мне ужасно жаль... — его рука на мгновение задержалась на моих волосах — это была едва заметная ласка, но я почувствовала ее и повернулась к Лео. Он стоял на коленях на ковре передо мной, и я, глядя на его неуклюжее, сгорбленное тело, повторила снова: — Прости меня. Я знаю, что ему нет до меня дела, но ничего не могу поделать с этим.

— Никто не может ничего поделать со своей любовью, Эми, — мягко сказал Лео.

Я подняла голову так, чтобы видеть выражение его косящих серых глаз, и недоверчиво прошептала:

— Ты не сердишься на меня?

— Как я могу сердиться на тебя, если сам впал в такую же глупость? Если я тоже повинен в любви без надежды на взаимность?

— Прости меня, — прошептала я. — Мне ужасно жаль, но я не могу.

— Знаю, Эми, знаю, — нежно прозвучал его голос. — Все хорошо, Зверь понимает. — Лео улыбнулся, а я задрожала от облегчения.

Он неуклюже поднял свое корявое тело и подошел к буфету в углу комнаты. Раздался звон стекла, и вскоре Лео вновь появился передо мной.

— Выпей немного, Эми. Тебе станет лучше. Я выпила бренди и закашлялась.

— Прости меня, — снова прошептала я, осторожно поставив бокал.

— Ты не виновата, Эми. Он прав, я заставил тебя выйти за меня замуж.

— Но никто тогда не понял, что я выкрикнула «нет». Это естественная ошибка, если вспомнить, как было дело.

— Эми, тебе вообще не следовало тогда быть перед алтарем. Мне вообще не следовало заключать этот брак. Я был не прав, когда принял это решение.

— Но это случилось по моей вине — ты сам мне это сказал тогда. Тем вечером ты сказал, что женился на мне, потому что я попросила тебя дать ребенку имя!

— Нет, это было не причиной, а только поводом, — покачал головой Лео.

Я в изумлении уставилась на него.

— Тем вечером я сказал тебе только часть правды, — продолжал Лео. — Ты была такой несчастной, такой потрясенной. Как я мог сказать тебе всю правду, которая еще сильнее, уязвила бы тебя? — он развернулся так, чтобы можно было смотреть прямо в мои глаза. — Но теперь пора сказать всю правду — зачем тебе нести ответственность за мою глупость? Нет, Эми, я женился на тебе, потому что сам хотел этого.

— Но... но почему ты хотел жениться на мне? — я была совершенно сбита с толку.

— Потому что однажды ты разговаривала со мной в парке. Можно, я глотну твоего бренди? — я машинально подала ему бокал. — Спасибо, — он сделал глоток. — В тот первый раз, когда я обрезал розы, ты заговорила со мной — со всей доверчивой самонадеянностью юности и со всей ее добротой. И тогда, обернувшись, я увидел лицо Афродиты, — Лео говорил очень тихо, но я слышала каждое его слово, — очень юной и невинной Афродиты. Но смотрел я не на твое лицо, а в твои глаза — я всегда смотрю в глаза людям, с которыми встречаюсь впервые. Я увидел, что моя внешность удивила тебя — тебя не предупредили, — ты была поражена, но тем не менее, улыбнулась мне, широко, открыто, словно я не отличался от других людей. Тебя видно насквозь, Эми, ты не умеешь ничего скрывать. Ты ничего не скрыла и тогда — ты смотрела на меня своими золотистыми глазами так, словно тебя нисколько не отвратил мой вид, несмотря на то, что ты заметила, как я безобразен. — Лео уставился на бокал, а затем вновь поднял на меня взгляд. — Вот так все и началось.

Я потрясенно взглянула на Лео, но он покачал головой.

— Нет, я говорю не о любви. Ни тогда, ни позже. Я не был склонен влюбляться снова. Кроме того, ты была всего лишь девушкой мисс Аннабел. Если бы не случилось твоего... соблазнения, ты так и осталась бы ею, и больше ничем. Но тогда, в этой комнате, я понял, что у тебя нет дома, что ты одинока, как и я, но только гораздо моложе и беззащитнее. Ты была так несчастна, в таком отчаянии — я просто не мог оставить тебя на произвол судьбы. Поэтому я послал тебя в Кью.

С тех пор я начал беспокоиться о тебе, — голос Лео был ласковым. — Ты себе и представить не можешь, какое это удовольствие, когда есть о ком беспокоиться! До тебя никому нет дела — и вдруг судьба посылает тебе ребенка, о котором нужно печься, и я чувствовал, что имею право заботиться о тебе, присматривать за тобой, чуть-чуть. Но я тогда пожадничал, и захотел большего. Поэтому в больнице, когда ты обратилась ко мне, соблазн оказался слишком сильным. Тебе хотелось имя для ребенка, ты страдала из-за этого, а у меня было имя, которого больше никто не хотел, так почему бы мне было не предложить его тебе?

Голос Лео стал еще тише.

— И я был одинок, Эми — страшно одинок. Ты вверила мне свою дочь, и мне хотелось, чтобы она была со мной — но она была еще мала, чтобы составить мне компанию. Однако ты, ты была уже взрослой. Я знаю, было величайшей глупостью, даже думать об этом, но тогда было слишком мало времени на раздумья, а мечта была такой привлекательной, что я впал в соблазн. Знаешь, я подумал, что если дам тебе свой титул, свое положение, свое богатство, то тогда ты, может быть, согласишься жить со мной в этом доме — а мне только и было нужно, чтобы ты по вечерам разговаривала со мной без отвращения... — он нежно добавил, — и ты делала это, снова и снова.

Лео поднял бокал, его голос стал тверже и увереннее.

— Но теперь я обещаю не требовать с тебя ничего, даже этого. Я ничего не требую с тебя, ничего.

— Мне нравится разговаривать с тобой по вечерам, — тихо сказала я, глядя ему в лицо.

— Спасибо, Эми, спасибо, — он на долю секунды закрыл глаза.

Наступило молчание. Лео повернулся и подошел к окну. Стоя горбом ко мне, он заговорил снова:

— Будучи юношей, я как-то гулял по парку. Было лето, весь мир был наполнен теплом — я же был одинок. И тогда я увидел ее, Жанетту. Шмель запутался в газовой вуали ее шляпки, и она сбросила ее. Ее бледно-золотые волосы сияли в зелени листьев, она стояла и смотрела, как горничная пытается стряхнуть шмеля с ее шляпки — и смеялась. В это мгновение я безнадежно, бесповоротно влюбился в нее. Я ничего не мог поделать с этим, как ты ничего не можешь поделать с любовью к ее сыну. Она не знала меня, и знать не хотела, но я решил получить ее. И я начал преследовать ее, и женился на ней — и никогда больше не слышал ее смеха.

Лео обернулся ко мне, и я увидела, каким опустошенным было его лицо.

— Я поклялся, что никогда больше не обременю женщину грузом своей нежеланной страсти, — сказал он. — Нарушив эту клятву, я принес другую — что, по крайней мере, не обременю женщину знанием об этой страсти. Но я нарушил и эту клятву. Прости меня, Эми, прости. Ты ведь догадалась об этом по розам?

Я не смогла произнестини слова, а просто кивнула.

— Да, в тот вечер я увидел это по твоему лицу — понимание повлекло за собой страх. Ты боялась меня. Но ты боялась не всегда, и я начал надеяться. Я убеждал себя, говорил себе, что могу надеяться — и напугал тебя еще больше. Но тебе больше незачем бояться, Эми, Зверь понимает, что надежды для него нет, — рот Лео искривился в печальной улыбке. — В конце концов, это не сказка, а подлинная жизнь. — Лео пошел к двери. — Подожди здесь, Эми, я на минуту.

Он вернулся с Розой на руках.

— Вот твоя дочь, — вручил он ее мне.

Взяв Розу на руки, я обняла ее, прижалась лицом к ее сладко пахнущей шейке, поцеловала в щечку, уткнулась носом в волосы. Она взглянула на меня своими сонными темными глазками.

— Ты спишь, моя. Роза? — спросила я. — Твой папа разбудил тебя? Дорогая моя!

— Она не огорчится, что ее разбудили, — сказал Лео. — Она любит тебя.

Ее ручки потянулись к моей одежде, я расстегнулась и дала ей грудь. Лео молча сидел и смотрел, как я кормлю дочь, пока она не заснула снова.

— Тебе пора спать, Эми, — ласково сказал он.

— А где мисс Аннабел?

— Ушла в свою комнату, — затем он ответил и на мой невысказанный вопрос. — А он уехал. Он сказал Тимсу, что поедет вечерним поездом.

Я почувствовала пустоту и озноб. Глазки Розы изумленно раскрылись, и я заставила себя успокоиться.

— Пойдем в кроватку, цветочек мой.

Пока я поднималась по лестнице, Лео стоял у ее подножия. Когда я поднялась наверх, он повернулся, чтобы уйти, и я услышала, как дверь библиотеки закрылась за ним.

Глава двадцать вторая

Всю ночь я пролежала, прижимаясь к теплому юному тельцу Розы. Мои мысли упорно возвращались к Фрэнку. Я ничего не могла поделать с этим. Я вспоминала, каким взглядом он посмотрел на мисс Аннабел, впервые войдя в мою гостиную, каким стало его лицо, когда она бросила венчальное кольцо за плечо. Конечно, он любит ее. Он всегда любил только ее, я была всего лишь игрушкой, безделушкой, которой можно побаловаться и вышзырнуть прочь. Он не намеревался соблазнять меня, это была моя оплошность. А я не имела права любить его, особенно сейчас, когда у меня есть муж. Но мой муж понимал, что я, влипла в эти мысли, как камень в трясину. Лео понимал, он не ждал от меня ничего — лишь бы я разговаривала с ним по вечерам без отвращения. Я плакала от облегчения и благодарности.

Я с трудом осмелилась взглянуть на мисс Аннабел, когда на следующее утро она вышла к завтраку.

— Извини, прошлым вечером...

— Ты не в ответе за отвратительные манеры человека, за которого я имела глупость выйти замуж, — пожала плечами она.

— Он любит тебя, — едва слышно сказала я. Мое предположение взбесило ее.

— Эми, не будь дурочкой, он не способен любить. Он заботится только о своем удовольствии. Забудь его, Эми, он никчемен — абсолютно никчемен. — Мисс Аннабел строго взглянула на меня. Затем она взяла гренку, ее голос снова стал ясным и светским. — Какой сегодня чудесный день! Думаю, мне нужно съездить на длительную прогулку перед возвращением в Лондон. Но, может быть, у тебя на меня другие планы?

— Нет-нет, если ты хочешь прогуляться...

— Тогда я так и сделаю. Попроси свою кухарку приготовить мне сэндвичи — ничего особенного, подойдет хлеб с сыром. Да, и бутылку лимонада. Я могу не вернуться до вечера.

Перед обедом я взяла Флору на прогулку в парк. Она сказала мне, что папа не приходил пожелать ей доброго утра — наверное, он уехал очень рано. Возвращаясь из парка, мы услышали мотор, и Флора потащила меня встречать папу. Лео закружил ее в руках, она взвизгнула от восторга. Затем, поставив ее на землю, он нагнулся приласкать Неллу. Выпрямившись, Лео посмотрел прямо на меня странным взглядом — до сих пор я еще не видела у него такого выражения лица. Его рука все еще гладила золотистую головку Флоры, но слова были обращены ко мне:

— Сегодня я виделся с начальником госпиталя в Саттон Вени. Он осмотрел меня и сказал, что нет никаких причин, по которым я могу не пройти призывной медосмотр, поэтому я решил записаться добровольцем в армию. Я вступаю в RAMC — в рядовые, естественно, как Кроуфорд.

Я остолбенела. Лео криво улыбнулся мне.

— Вот видишь, теперь у меня появится возможность сдержать свое обещание не докучать тебе, — он нагнулся к Флоре. — Я приду к тебе, мой цветочек, но не раньше, чем перед вечерним чаем. Сейчас папа поищет мистера Селби, а ты иди с мамой.

Лео повернулся к машине и окликнул Неллу. Словно всплеск золотистой шерсти — Нелла вскочила на пассажирское сиденье, затем машина развернулась и уехала. Я была в смятении — мне с трудом, верилось в услышанное.

Мисс Аннабел вернулась первой, ее лицо разрумянилось от солнца и движения.

— Эми, будь добра, объяви чай пораньше.

— Лео приходил перед обедом и сказал, что вступает в армию, — сказала ей я.

— Что?

Слово за слово она вытянула из меня все, что сказал Лео.

— Зачем я рассказала ему эту дурацкую историю! — воскликнула мисс Аннабел, зажмурившись на мгновение. — Нет, это из-за Фрэнсиса, который насмехался над ним и унижал его, — рассердилась она. — Он спровоцировал Леонидаса на это, будь он проклят! Эми, ты должна отговорить Леонидаса от этого безумия.

— Но ты же сказала, что все его сверстники, с кем он учился в школе, вступили в армию.

— Это не одно и то же. Они офицеры и находятся там в своем кругу — с джентльменами. Но Леонидас не офицер и не может быть им. Ты же сама сказала мне, что он пойдет рядовым.

— Так поступил и граф Кроуфорд. Он даже носит сумки раненым.

— Эми, бывают странные джентльмены, которые идут в рядовые — но они не такие, как Леонидас, который всегда, вел уединенную жизнь. И, кроме того, вспомни о его внешности. Люди того низшего социального класса будут смеяться над ним — над его физическими недостатками. Ты должна остановить его.

Лео пришел, когда мы допивали чай, но ни слова не сказал ей о своем намерении. Она тоже не затрагивала эту тему. Отвозя мисс Аннабел на станцию к вечернему поезду, он взял с собой Флору. Когда Лео вернулся и зашел в детскую, он улыбался.

— Можешь ты уделить мне несколько минут, Эми? Кажется, прошли годы с тех пор, как я в последний раз любовался своими розами.

Пока мы гуляли по розовому парку, я украдкой посматривала на Лео. Его любимая роза «Блэйри» заканчивала летнее цветение, но, как всегда, на ней появились новые бутоны, которые раскроются позже. Задержавшись около нее, Лео бережно притянул к себе один хрупкий цветок и вдохнул его сладкий запах.

— Я буду скучать по моим розам и моим дочкам, — он медленно выпрямился. — И я буду скучать по нашим вечерним разговорам, Эми.

— Пожалуйста, не уезжай из-за меня, — выпалила я.

— Из-за тебя? — недоуменно спросил он. — А-а, из-за того, что я сказал, что сдержу обещание. Все в порядке, Эми, можешь не беспокоиться. Теперь я опомнился — однако признаю, что сдерживать чувства мне будет легче вдали от тебя. Но, я уезжаю не поэтому, — Лео повернулся лицом ко мне, и я увидела, что он широко улыбается. — Я уезжаю, потому что хочу уехать. Без сомнения, порой я буду называть себя дураком из дураков, проклинать свое решение, тяготиться необходимостью все время быть бок о бок с другими людьми — чужаками. У меня нет иллюзий на этот счет — мне будет тяжело расстаться с уединением. Я буду страдать от потери независимости — я не привык выполнять чужие приказы, я слишком долго шел своим путем, чтобы хотеть, быть на побегушках у других. Но все это мелочи, если я буду носить королевскую военную форму.

— Но сейчас ты делаешь то же самое... — сменила я тактику.

— Ты не понимаешь, Эми, — снова улыбнулся он. — Да и откуда тебе понять? Ты женщина. Тебе не понять, какой это стыд — видеть, что другие люди, самые обычные люди — рабочие, пастухи, извозчики — все они в солдатах, сражаются за свою страну, пока я околачиваюсь дома. Я так стыдился, я горько стыдился этого, — Лео повернулся к своим розам, и я увидела в его профиле ястребиный нос и высокий лоб его отца — «Артур, шестой лорд Ворминстерский, Афганистан и Крым».

— Это все из-за портретов — из-за этих картин с генералами! — воскликнула я.

Взгляд Лео удивленно устремился на меня.

— Значит, понимаешь. Не ожидал. — Лео долго молчал, а когда заговорил, в его речи слышалось прежнее заикание. — Когда... я был ребенком, няня часто рассказывала мне... истории о моем отце, его отце и его деде. Она была няней моей матери перед тем, как стать ее горничной, поэтому они были очень близки. Моя мать рассказывала ей о всех графах Ворминстерских. Она была очень горда тем, что вступила в эту семью, ее отец тоже был на службе у короля. Знаешь, оба моих деда сражались под Ватерлоо. Я знал это с детства и мечтал, что когда-нибудь тоже буду сражаться, что буду побеждать в битвах и поражать врагов. Наполеоны, цари — в детской я воевал с ними своими игрушечными солдатиками.

Однажды я как раз разыгрывал одну из этих битв, когда мой отец приехал навестить меня — старый, суровый мужчина с палкой. Я так увлекся игрой, что не заметил, как он вошел. Когда я обернулся и увидел его, в моей руке был французский солдатик — скачущий драгун с поднятым мечом. Я только что взял его в плен, поэтому подошел к отцу, протянул ему драгуна и заявил, что стану солдатом, когда вырасту. Он посмотрел на меня сверху вниз с невыразимым презрением на лице и сказал: «Тебе никогда не быть солдатом, ты — калека», — а затем повернулся и вышел. Я до сих пор чувствую, как тот маленький меч впивается в мою руку.

Он глубоко вдохнул, с трудом выговаривая слова.

— Я, конечно, знал, что у меня горб, но думал... я же почти не видел других детей... я считал, что это пройдет с возрастом, что я выпрямлюсь. Нэнни Фентон никогда не говорила мне, что это ненормально. Я прибежал к ней, крича: «Я буду солдатом! Буду! Это неправда!», и увидел ее лицо — она заплакала. Позже пришел Хелмсли. Наверное, это она прислала его — он никогда не приходил в это время дня. Он сел рядом со мной, взял меня за руку и объяснил, что я могу стать ученым, выдающимся землевладельцем, но никогда, никогда не стану солдатом. Так я узнал, что это было правдой. Я пронес этот позор через всю свою жизнь, но теперь я буду солдатом! — лицо Лео преобразилось, став на мгновение мальчишеским. Я не могла поверить, что передо мной стоял все тот же человек.

Он улыбнулся мне, почти радостно.

— Я должен благодарить за это тебя, Эми. Я всегда соображал медленно. Когда Аннабел рассказывала об этих художниках, я не додумался до этого. Кроуфорд был в моем возрасте, но не был калекой. В рассказе Фрэнсиса я не увидел ничего, кроме насмешки — но ты сказала: «Он тоже таскает носилки, как и эти художники!» Я не увидел сходства и накричал на тебя, а затем, когда он... сказал то, что сказал... ты была так расстроена, что я не мог думать ни о чем другом... я...

Лео, на мгновение отвел взгляд, его лицо больше не было молодым, но голос стал тверже.

— Но ночью это вернулось ко мне — «он таскает носилки, как эти художники», и наконец я догадался. Саттон Вени — военный госпиталь, там работают сотрудники RAMC, те, конечно, кто не пригоден к службе за границей, а я делаю то же, что и они, совершенно то же самое. Поэтому наутро я поехал к начальнику госпиталя. Когда я входил к нему в кабинет, мое сердце стучало как барабан. Мне казалось, что я прошу слишком много, я с трудом выговаривал слова, пока не увидел лицо начальника — тот даже не удивился, а сразу вытащил стетоскоп. Осмотр не занял много времени. Командующий согласился дать мне направление, но сказал: «Оно вам не понадобится, если вы солжете им о своем возрасте, как это обычно делают — да и это вряд ли потребуется, если вам немного за пятьдесят». Тут до меня дошло, о чем он беспокоился — о моем возрасте! — Лео засмеялся. — Я с трудом поверил в это. Хотел бы я записаться в армию завтра же, по горячим следам, но должен провести неделю с Селби, чтобы уладить все дела.

Он выглядел таким уверенным, а я невольно вспомнила о дяде Альфе — тот был во Франции, в опасности.

— Но тебя же могут убить! — воскликнула я.

— Вряд ли, Эми, — покачал головой Лео. — Меня никогда не пошлют дальше базовых госпиталей, за пределы Британии. Наверняка никто из этих художников не делает большего. Однако, поступив на королевскую службу, я уже буду в полном распоряжении командования, буду подчиняться приказам и больше не смогу на пару часов приезжать домой по вечерам. Я буду скучать по тебе, по детям, по розам, — он нагнулся, чтобы потрепать по загривку собаку, — и по моей верной Нелле, так, девочка моя? Но, несмотря на это, мне не терпится поступить на службу. В конце концов, должен же я когда-нибудь взглянуть миру в лицо, — он нежно улыбнулся мне.

О да, я понимала его, понимала лучше, чем он предполагал. Я сама была вынуждена нести на плечах позор своего рождения. У меня не было возможности исправить это, а у Лео она наконец, появилась, и я понимала его. Я смотрела на Лео и улыбалась, потому что он тоже понимал, что я люблю Фрэнка, и буду любить всегда. Пока мы стояли здесь, в парке, между нами словно бы рухнула высокая стена. Я наклонилась и зарылась лицом в цветы «Блэйри». Надо мной зазвучал голос Лео, уже спокойный.

— Пойдем? Тебя, наверное, заждалась Роза, а меня — мистер Селби.

Вернувшись, я покормила Розу, а затем искупала и уложила в постель Флору. Когда я дочитывала сказку, пришел Лео, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Когда он наклонился над ней, чтобы, как обычно, потрепать по щечке, я заметила разницу — он смотрел на неё так, словно хотел запомнить, взглядом человека, который уезжает надолго.

Когда Лео встал и вышел со мной в дневную комнату детской, даже его походка стала другой. Его спина была так же сгорблена, шея так же искривлена, но, тем не менее, он выглядел прямее. Он нес себя с уверенностью, которой я не замечала в нем прежде.

Она сохранилась, когда Лео шел через холл, чтобы встретить меня к ужину — почти непринужденно. Он смотрел на меня, пока я спускалась по лестнице, и вновь у него был взгляд человека, запасающего воспоминания.

— Красавица готова идти к ужину? — шутливо спросил он. — Тогда идем.

— Мистер Селби сегодня уехал домой? — спросила я, когда мы сели за стол и развернули салфетки.

— Да, и выглядел еще более измученным заботами, чем обычно. Боюсь, что я оставляю его в трудном положении. Сегодня был неудачный день для разговора с ним, потому что на завтра он уже договорился о поездке в Пеннингс.

— Я не знала, что он работает агентом и в Пеннингсе, — сказала я, пока вносили суп.

— Он только формально числился там, пока не началась война. Молодой Парри, способный юноша, одной рукой, можно сказать, справлялся со службой в Пеннингсе, но он одним из первых записался в добровольцы, поэтому Селби был вынужден снова взяться за дела. Теперь, когда, я уезжаю, ему придется взвалить на себя и внутренние дела Истона. Арнотт на домашней ферме — способный парень, но у него тоже масса дел, ведь столько людей ушло в солдаты. Кроме того, у Арнотта очень хороши практические способности, но счета домашней фермы проверяет Селби, в дополнение к основным обязанностям, — взяв ложку, Лео погрузил ее в ароматный заячий суп миссис Картер.

Вспомнив, что домашняя ферма в Борреле всего лишь снабжала поместье, я предложила:

— Может быть, я помогу мистеру Селби с этими счетами?

Ложка Лео застыла на полпути к губам.

— Со счетами домашней фермы? — удивился он.

— Да, эти домашние фермы не такие уж большие.

— Истонская домашняя ферма, занимает более двадцати одной тысячи акров, — сказал Лео, проглотив суп.

Я уставилась на него, увеличивая в уме десятиакровое боррельское поле в две тысячи сто раз — просто невообразимо.

— Разве ты не догадывалась, что под моей рукой большая часть Истонского графства? — с улыбкой спросил Лео.

— Под рукой? — озадаченно повторила я.

— Фермы Пеннингса сдаются внаем, но на истонских все иначе. У меня только восемь арендаторов, остальными фермами я управляю сам.

— Но я думала, что у богатых землевладельцев всегда есть арендаторы.

— Ешь суп, Эми — остынет. Да, это обычная практика, так было и в Истоне в восьмидесятых годах, пока не разразилась депрессия.

— Депрессия? — растерялась я.

— Разве ты не слышала об... — Лео оборвал фразу. — Конечно, не слышала — ты слишком молода, — он замолчал.

— Я услышу об этом, если ты мне расскажешь, — громко сказала я.

— Что?

— Ты сказал, что я не слышала об этом. Но как я об этом услышу, если ты мне не расскажешь?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе? — Да.

— Я просто не знаю, с чего начать.

— А ты выпей бренди... Лео покачал головой.

— Мне не нужен алкоголь, чтобы помочь разъяснению состояния сельского хозяйства Британии, — тем не менее, он не начинал.

— У сэра Гарри в Борреле были арендаторы, — подсказала я.

— У меня в Пеннингсе они тоже есть, потому что западная часть графства меньше подверглась депрессии, и ренты там остались стабильными.

— Ренты — ты имеешь в виду те, которые фермеры платят владельцам земли? — догадалась я. — Что-то вроде возмещения землевладельцам.

— Да, верно.

Я так увлеклась, что не заметила, как тарелки с супом были убраны и заменены отварной треской.

— Но ренты в Истоне снизились?

— Они снизились по всей южной и восточной Англии — на пахотных землях, где растет пшеница. Но в Истоне был еще жив мой отец, и он отказался снизить ренты.

Я ухватилась за эту информацию и сделала вывод.

— Следовательно, он не нашел никого, кто взялся бы следить за его фермами, потому что в других местах было дешевле, — Лео кивнул. — Но почему ренты упали повсеместно? Разве случилась забастовка, и фермеры отказались платить?

— Не совсем — они были не в состоянии заплатить.

— Но почему?— я напрягла голову, в поисках ответа. — Им нужно было суметь продать пшеницу. В конце концов, все едят хлеб, каждый день.

— Правильно, — Лео внимательно наблюдал за мной.

— Но они не продали много? — он кивнул. Я вспомнила овощные ларьки на рынках, набитые до отказа, и предположила: — Значит, откуда-то появились излишки?

— Какая ты догадливая, Эми, — слегка улыбнулся Лео. — А теперь скажи, откуда, по-твоему, они могли появиться?

Я вызвала в памяти карту мира, которая висела на стене моей школы.

— Канада? Это новая страна. Он обрадовался моему прогрессу.

— Да... и Америка, и Россия.

— Но Россия — старая страна. Оттуда могли ввозить и раньше.

— Зерно тяжелое.

— Может, тогда в России построили железные дороги?

— Гораздо позже, — рассмеялся Лео. — Фактически, их еще строили, когда разразилась эта проклятая война.

— Но сейчас у них на пути Германия, поэтому они не могут везти пшеницу поездом. Выходит, цены поднялись снова? А корабли из Америки — их ведь топят? Значит, нужно распахивать больше полей, но все мужчины ушли в солдаты, а вспашка — это их работа, — я встряхнула головой. — Ничего удивительного, что мистер Селби забегался, — взглянув в тарелки, я увидела, что почти не тронула рыбу, а Лео уже заканчивал свою. Я подхватила вилку.

Пока я поспешно, едва не давясь, доедала свою треску под голландским соусом, Лео тихо сказал:

— Знаешь, Эми, трудно поверить, что ты оставила школу, когда тебе не было и двенадцати, — я зарделась от удовольствия, услышав одобрение в его голосе.

За цыплячьими котлетами я спросила его:

— Но почему ты сразу же не снизил ренты, когда вступил в наследство?

— Потому что был молодым и глупым. В любом случае даже снижение рент в тот период привлекло бы мало фермеров, особенно на мелкие фермы. Поэтому я решил сам заняться фермами. Хоть я еще был несовершеннолетним, отец Джорджа Бартона — один из моих опекунов — уговорил другого опекуна предоставить мне распоряжаться этими делами.

— Но... — я запнулась, но улыбка Лео подбодрила меня, — но если фермеры не могли продать пшеницу с прибылью, как это удалось тебе? — затем мой разум зашевелился. — Ты, наверное, знал, как, вырастить ее подешевле?

— Это была новая идея — я решил, что большая ферма позволяет вести хозяйство более экономно, путем покупки лучшей техники, например. Я купил механические плуги и молотилки.

— Это все равно, что швейная машина вместо того, чтобы делать каждый стежок от руки? Не нужно много рук, поэтому меньше денег идет на зарплату.

— Точно. Еще одной из причин, почему я связался с управлением фермами, было то, что если бы я ничего не сделал, у людей графства не было бы работы, — Лео положил на стол нож и вилку. — Мой долг землевладельца требует обеспечивать людей работой, а в результате покупки машин выявилась забавная ситуация — я одновременно и сэкономил рабочую силу, и обеспечил работой людей, которые в противном случае остались бы без дела.

Лео позвонил в колокольчик, и вошел мистер Тимс с бифштексом.

— В результате моих реформ домашняя ферма заработала и обновилась, как мой розовый парк. Каждая оросительная канава была расчищена, каждая изгородь подновлена, каждый сорняк удален. В добавление к этому, мои другие, более дикие и глупые, планы обеспечили людям дополнительную занятость. Осушение части Низины, например, заставило множество мужчин копать каналы, а затем обеспечило работу другим, когда весь этот план был отменен. Затем был истонский конный завод — дорогостоящая никчемная прихоть! Я слышал, что нечто подобное сделал в своем графстве лорд Вонтэдж, но дело в том, что нельзя успешно заниматься разведением лошадей, если не любишь этого по-настоящему, а я не любил. Теперь эти строения — самая дорогая, наверное, овчарня в стране! — Лео засмеялся, а я подумала — как будет жалко, если он уедет сейчас, когда только начал разговаривать со мной, как с равной.

— Однако, ты поступал правильно, — заметила я, когда он доел бифштекс. — Людям была нужна работа.

— С моей стороны это было незрелостью, — пожал он плечами. — К счастью, я не унаследовал закладных и получил в наследство недвижимость в Лондоне, за последние годы очень поднявшуюся в цене. Я мог себе позволить такие проекты. Кроме того, как я уже говорил тебе, ренты в Пеннигсе сохранились на прежнем уровне.

— Почему там получилось по-другому? — спросила я его за бисквитами.

— Потому что... — Лео улыбнулся и оборвал фразу. — Нет, Эми, используй свой острый ум и догадайся сама. Я дал тебе все ключи.

Это было похоже на задачку по арифметике, и я принялась ее решать.

— Наверное, там выращивали не пшеницу, а что-то другое. И что-то такое, что не может расти в Канаде, — я заметила, как брови Лео нахмурились, и поспешно поправилась, — или это нельзя перевозить, — складка на его лбу исчезла. — И люди должны потреблять это постоянно и помногу, — я вспомнила магазины в Ламбете. — Овощи?

— Не в Пеннингсе.

Я прокрутила в голове весь список продуктов.

— Не мясо, его привозят мороженым из Новой Зеландии, а мороженое мясо дешевле. Сыр, масло... — и вдруг я догадалась. — Молоко! Все в Лондоне пьют молоко, каждый день, есть даже специальный молочный поезд. Он идет с истонской станции в Лондон. А почему ты здесь не сделал то же самое?

— Я делал, но здесь граница низменной части земель, не все поля пригодны для этого. Я не мог полностью скопировать производство Пеннингса, и, кроме того, пахотные работы занимают больше людей, а я должен был думать и о безработице. И еще, — он улыбнулся, — раз уж я купил новые плуги, не позволять же им валяться без дела.

— Я еще никогда в жизни не видела механических плугов, — сказала я, доедая последнюю ложку бисквита.

— В кабинете есть каталоги. Выбери время и посмотри их.

— Ладно, — улыбнулась я.

Съев свой обычный апельсин, Лео сказал:

— Я возьму каталоги и принесу тебе в гостиную, чтобы показать за кофе.

Когда я отправилась в детскую за Розой, до меня вдруг дошло, что Лео впервые намеревался пить кофе в моей гостиной без приглашения, которого всегда дожидался раньше.

Мой кофе остыл, пока я перелистывала иллюстрации и подсчитывала в уме суммы, сравнивая стоимость угля со стоимостью лошади и ее содержания — если учесть, что механический плут имеет шесть лезвий вместо одного. Кроме того, очень дорогой была покупка самого механического плуга, поэтому вкладывать в него деньги имело смысл, только если интерес был серьезным. Все это увлекло меня, а Лео был очень внимателен, отвечая на все мои вопросы. Я подосадовала, когда настало время его прогулки с Неллой, и с сожалением закрыла книгу.

— Мне хочется посмотреть на какую-нибудь из этих машин, — сказала я, когда он собрался уходить.

— Это легко. Завтра после обеда я возьму тебя с собой на домашнюю ферму. Мне нужно переговорить с Арноттом, — вставая, Лео добавил: — Как ты думаешь, Розе сегодня захочется прогуляться по розовому парку?

Недавно прошел дождь, поэтому запахи густо наполняли воздух, когда мы вошли в осенний розовый парк. Сначала я подошла к «Эйми Виберт», затем мы пошли от куста к кусту, любуясь остальными розами.

— Я рад, что ты заинтересовалась сельским хозяйством, — внезапно сказал Лео, когда мы возвращались назад, — потому что Истон когда-нибудь станет твоим. — Я удивленно повернулась к нему, но не могла разглядеть его лицо в вечернем освещении, а он пояснил: — У нас большая разница в возрасте, поэтому естественно, что ты переживешь меня.

— Но... Истон принадлежит... ему, — все еще не понимала я.

— Пеннингс и лондонская собственность — Ворминстерское графство, но Истон достался мне от матери, и я могу распоряжаться им как угодно. Поэтому я оставлю его тебе, с условием передачи детям. Ты дрожишь, нам лучше вернуться в дом.

Глава двадцать третья

Мы поехали на домашнюю ферму на машине. Туда было далеко, но мы взяли детей с собой — я, конечно, должна была взять Розу, а Флора напросилась с нами. По пути Лео рассказал мне о мистере Арнотте.

— Арнотт — сын одного из самых консервативных арендаторов Джорджа. Он всегда ссорился с отцом, пытаясь провести в хозяйстве новые идеи, пока наконец, не сказал, что с него хватит, и не эмигрировал в Канаду. Он прожил там несколько лет, умудрившись потерять глаз в салунной драке, а затем услышал, что женщина, на которой он хотел жениться, овдовела, и вернулся назад. Арнотт пытался уговорить ее переехать в Канаду — там у него был свой участок, — но она отказалась, и он стал подыскивать работу в Англии. Джордж знал, что мой управляющий собирается уходить на пенсию, и предложил, попробовать молодого Арнотта. Характер у Арнотта нелегкий, но он — великий труженик, а с началом войны его канадский опыт оказался просто неоценимым. Кроме того, он всегда говорит мне, где я теряю усилия впустую, — Лео подъехал к воротам и вышел, чтобы открыть их.

Когда он вернулся, я спросила:

— А она вышла за него замуж? — Лео недоуменно посмотрел на меня, поэтому я добавила: — Вдова?

— Да, в конце концов. Ей было нелегко одной с тремя детьми, — он вышел, чтобы снова закрыть ворота, и не сказал ни слова, пока машина не въехала на двор фермы, разогнав кучку взбудораженных кур и двоих возмущенных гусей. — Без сомнения, Арнотт где-то на полях. Его жена должна знать, где именно.

Я с интересом взглянула на миссис Арнотт, когда та появилась в дверях ухоженного сельского домика. Она была высокой, с угольно-черными волосами, вьющимися вокруг бледного удлиненного лица, и держалась королевой.

— Добрый день, мой лорд, моя леди. Джеймс сейчас в Хай Хэмсе.

— Спасибо, миссис Арнотт. Я хотел бы показать леди Ворминстер местные постройки и технику. Она еще не бывала здесь.

Крошечная копия миссис Арнотт проскочила в дверь и схватила Флору за руку. Они помчались через двор, мы с Лео последовали за ними. Куры снова были здесь, разгребая солому и склевывая зерна быстрыми, резкими ударами клювов. Задира-петух важно прохаживался между ними, топорща сверкающие на солнце перья, и придирчиво разглядывал землю, прежде чем склюнуть оттуда особо лакомый кусочек.

За площадкой, где стояли подводы, располагался сарай. Лео открыл передо мной двери, и я вошла туда. Сначала я не увидела ничего, затем мои глаза привыкли к полумраку, и я в изумлении уставилась на машину для механической вспашки — она была огромной, ее задние колеса были выше моей головы. Лео хмыкнул над моим удивлением и начал объяснять, что к чему относится. Флора со спутницей вскоре ушли наружу к цыплятам, но я была в восторге. Подойдя к ближайшему из двух монстров, я попыталась совместить маленькую картинку в книГе, с этой громадиной.

Когда мы вышли наружу, Лео сказал:

— Она еще больше впечатляет, когда работает. Когда-нибудь тебе следует посмотреть, как с ней управляется миссис Хокинс, — он лукаво взглянул на меня.

— Ты сказал — миссис Хокинс?

— Ее отец, Батти Вильямс, обслуживал машину на пару с Джемом Хокинсом. Когда тот ушел на войну, Джуди Хокинс настояла на том, чтобы работать на ней вместо мужа. Талантам Хокинсов нет конца, — добавил он. — Ее сестра Джаэль заменила своего зятя в мастерской.

— Не верю, ты разыгрываешь меня — особенно с этой Джаэль!

Теперь Лео откровенно смеялся.

— Уверяю тебя, Эми, ее зовут именно так. Вильяме дал своим дочерям примечательные имена, и они, безусловно, их оправдывают. Они обе, естественно, крупные, сильные женщины, иначе не справились бы с этой работой.

Я взглянула на него исподлобья.

— Ты еще скажи мне, что мужа Джаэль зовут Сисера.

— Нет, всего лишь Боб, — усмехнулся Лео. — Кстати, его жена тоже вполне способна разбить палатку в мужском стане. И гораздо лучше выглядит — настоящая Юнона.

— Забавно, что ты это заметил!

— О, я это замечаю, Эми, замечаю. — Я почувствовала, что краснею, а Лео живо добавил: — Как бы ни было, я очень рад, что эти две амазонки прикрыли брешь, — он прислушался. — Я слышу голоса — наверное, мужчины пригнали повозку.

Я последовала за ним на гумно. Несколько скирд соломы были сложены полностью, еще одну продолжали укладывать. Пока я смотрела, как лошади тянут повозку, полную золотистых соломенных снопов, возница увидел нас и снял шапку.

— Добрый день, мой лорд, — я услышала удивление в его голосе, — и моя леди.

Повозку начали разгружать, сильные загорелые руки мужчин ритмично двигались в работе.

— Со стороны это кажется легким, — заметил Лео, — но это квалифицированный труд — уложить повозку так, чтобы в дороге не вышло неприятностей.

— Да, эти снопы нужно складывать на дно поперек, верхушкой к середине — иначе груз соскользнет.

Лео поднял свои густые брови.

— Откуда ты это знаешь, Эми?

— Дедушка говорил, да я и сама видела, когда носила ему на поле еду во время сбора урожая. Он много мне рассказывал о сельском хозяйстве, мой дедушка.

— Хорошо. Теперь это тебе пригодится, Эми. Давай пройдемся в Хай Хэмс к Арнотту.

Флора не захотела идти с нами. Она хорошо устроилась со своей новой подружкой, а миссис Арнотт обещала нам, приглядеть за ними, поэтому Лео взял у меня Розу, и мы пошли по проселочной дороге. Я никогда не была здесь и вертела головой по сторонам, Лео поддерживал мое любопытство.

— Рядом с тем сараем была водонапорная башня, там стоял электродвигатель. К несчастью, его реквизировал ACS — корпус армейского снабжения — но остальные наши моторы оказались неразборными. Строения рядом — это наши мастерские. Сейчас там работает Джаэль Древетт.

— Как она находит время работать по дому?

— У дочерей Вильямса немало талантов, — улыбнулся Лео, — но, подозреваю, домашнее хозяйство к ним не относится. Эти женщины предпочитают работать в других местах. Однако их дети выглядят достаточно здоровыми, даже если простыни, на которых они спят, не безупречно белые. А вот джерсийки, — он остановился у ворот загона. Элегантные светло-бурые коровы за изгородью подняли головы и уставились на нас. — Дома мы пьем их молоко. Я купил их, когда ожидалось... хм, появление Флоры. Я приказал Хиллу регулярно проверять их на туберкулез — однако рад сообщить, что эта скверная болезнь еще не высовывала свою голову в истонском стаде. Открытый воздух — наилучшая защита, поэтому мы держим скот снаружи, насколько это возможно. Правда, Арнотт обвиняет меня, что я балую этих животных.

— Мы видели их в парке, верно, Роза? — сказала я Розе. — Флоре понравилось их гладить.

— Да, они — смирные животные, но мы не выпускаем их из загона, когда с ними бык. Джерсийские быки известны своей свирепостью. К сожалению, выдающаяся покорность джерсийских коров потворствует дурному нраву их быков, — Лео взтлянул на меня. — Боюсь, это черта, характерная не только для джерсийского скота.

— У тебя не настолько дурной нрав, — взглянула я в ответ, — в эти дни.

— Возможно, потому что ты не так покорна — в эти дни.

Я не знала, что на это ответить, и вздохнула с облегчением, когда он продолжил:

— Быка здесь нет на этой неделе, потому что Джордж Бартон держит пару коров для дома, и время от времени берет у меня его взаймы.

— Как зовут быка?

— Антиной. Это самый красивый и самый вероломный из всех женихов Пенелопы. — Лео добавил, без надобности: — Все имена животным стада я даю сам.

— Надеюсь, ты не назвал другого быка Одиссеем — иначе здесь могут возникнуть проблемы, — заметила я. Лео откинул голову назад и захохотал. Роза забеспокоилась у него на руках, и я забрала ее себе. Кроме того, мы уже слышали голоса сборщиков урожая, и я подумала, что будет неловко, если они увидят его с младенцем на руках.

Когда мы подошли ближе, я увидела, что множество рабочих на поле были одеты в хаки.

— Солдаты, которые еще остались в Англии, получили приказ помочь с уборкой урожая, — пояснил Лео. — Слава Богу, без них у нас были бы серьезные затруднения.

Я услышала мужчину, орущего, что есть силы:

— Что вы, ослепли или окосели? Выпрямите эту скирду!

— Это Арнотт! — сказал Лео.

— Ну, — заметила я, — миссис Арнотт, наверное, очень покорная.

Лео засмеялся.

— Он не всегда такой невыдержанный, но сбор урожая — беспокойное время.

Машина в конце поля развернулась и поехала в нашу сторону.

— Ой, это сноповязалка! — воскликнула я. — Я слышала о них, но никогда не видела — в Борреле у фермеров были только культиваторы. Здорово придумано! — В отличии от огромных, широких крыльев культиватора, у сноповязалки они были поуже и покороче, и они вращались, захватывая стебли и сбрасывая в парусиновый приемник, а затем снова выбрасывая наружу, но уже связанные в снопы. — Ой, она экономит столько сил, надо же!

Я не сводила с нее глаз, пока мистер Арнотт не подошел к нам по стерне. Он был невысоким, плотным мужчиной, с черной повязкой на глазу, как у пирата.

— День добрый, мой лорд, моя леди, — поднял он шапку.

— Леди Ворминстер в восторге от сноповязалки, мистер Арнотт.

— Ничего работает, если не сломается, — буркнул он. — Однако она слишком тяжела для лошадей.

— Механизм управляется цепями от колес, поэтому лошади сразу и тянут ее, и обеспечивают ее работу, — объяснил Лео.

В сноповязалку были попарно запряжены четыре лошади, на спине одной из них сидел возница. Лошади выглядели так, словно они тяжело работали, еще тяжелее, чем команда солдат и мальчиков, подбирающих и ставящих в скирды снопы. Уже половина поля была заставлена этими миниатюрными золотыми палатками.

— Колосья должны высохнуть перед уборкой, Эми, — указал на них Лео.

— Конечно, — нашлась я. — Собери зерно сейчас, и оно загорится, если его сложить в кучу. Около трех недель должен сохнуть овес, около двух — пшеница, в зависимости то того, сколько в них всякого мусора — сорняков и тому подобного.

Лео удивился, и я почувствовала, что довольна собой, а он вдруг повернулся к мистеру Арнотту и сказал:

— Кстати, леди Ворминстер займется счетами домашней фермы.

Я удивленно уставилась на Лео, но мистер Арнотт только пожал плечами:

— Сколько угодно, лишь бы вы не вручили их мне, мой лорд, — его тело напряглось: — Вы только посмотрите! Эти солдаты думают, что они здесь в отпуске. Эй, вы! — он побежал по стерне обратно.

— Домашняя ферма слишком велика, чтобы я вела ее, счета, — обернулась я к Лео.

— Справишься, Эми, справишься. Селби поможет тебе, если потребуется.

— Но... — Роза стала хвататься за мою блузку. Заметив это, Лео сказал:

— Нам нужно найти место, где ты можешь сесть, — он повел меня в тень раскидистого вяза и расстелил мне пиджак. Прислонившись к стволу, я покормила Розу, а Лео растянулся рядом со мной, опершись на локоть, с соломинкой во рту глядя на ветви. Сегодня он держался непринужденно — его очень изменило сознание возможности вступить в армию.

На поле сменили двух лошадей. Мужчина привел взмыленную пару отдыхать в тень соседнего вяза. Понурясь, они остановились там. Мужчина подошел к нам и снял шапку со сверкающей лысиной головы.

— Добрый день, мой лорд, моя леди.

— Как поживаете, Дженкинс? — приподнялся Лео. — Как ваши сыновья?

— Вчера получили письмо от Тома — не хотите ли почитать? — он вытащил из кармана жилета сложенный вдвое клочок бумаги и, тщательно разгладив, вручил Лео. Пока Лео просматривал письмо, Дженкинс взглянул на нас с Розой. — Хозяйка будет рада еще раз повидать вас с малышкой, моя леди. Приходите, когда угодно.

— Спасибо, мистер Дженкинс.

— Моя сестра — миссис Хэйл, то есть — сказала мне, что ее так утешило, как вы говорили с ней о Джордже и плакали с ней над ее утратой. Большое вам спасибо.

Лео внимательно взглянул на меня, возвращая письмо.

— Ваш сын, кажется, и там находит себе развлечения, Дженкинс.

— Ох... ах... они такие, эта молодежь, — он запнулся на мгновение. — А правда, что вы собираетесь вступить в армию?

— Надеюсь, что вступлю, — вспыхнул Лео. Мистер Дженкинс вытер потную руку об штаны и протянул Лео.

— Ну, тогда удачи вам, мой лорд, — Лео встал, и они пожали друг другу руки. — Я пойду напою этих лошадок, — он ушел.

— Значит, ты посещала семьи погибших, — тихо сказал Лео.

— Это все, что я могла для них сделать.

— И ты плакала с ними над их детьми?

— Я не могла сдержаться.

— Конечно, не могла, — он отвернулся и сказал: — Я люблю тебя, Эми.

— Я... я...

— Не бойся, — поспешно добавил он. — Я не скажу этого снова. Я не мог удержаться, чтобы не сказать это сейчас — но я не повторю этого снова, обещаю — я ведь понимаю. Давай вернемся и заберем Флору, хорошо?

Когда мы шли назад, Лео заговорил о скоте, и я успокоилась — он меня понимал. Он рассказал мне, что предпочитает для молока шотгорнов, а для мяса херфордов.

— Если мы сделаем небольшой крюк, по этой тропке, ты сможешь увидеть некоторых из моих шотгорнов, — Лео похлопал себя по карману. — По счастью, сегодня у меня есть с собой хлебные корки.

Мы вошли в ворота.

— Они — красивые животные, правда?

Они были прекрасными животными, а лучше всех был бык. В его массивных красно-бурых плечах и тяжелых ляжках не было никакого изящества, но, тем не менее, он был полон достоинства и вышел на несколько шагов перед коровами, словно защищая их.

— Боже, какой красавец, а как его... — сказала я.

— Перси.

— Перси! — подозрительно воскликнула я. — Ты никогда не назвал бы его Перси.

— Так его зовет Арнотт.

Я задумалась на мгновение, а затем воскликнула:

— Ты назвал его именем Персея, который спас Андромеду от дракона.

— А теперь он стережет своих телок от дракона Неллы, — улыбнулся Лео. — Он не любит, когда собаки вертятся у копыт коровы или теленка.

— Нелла не делает этого.

— Да, и он это знает, но даже и близко не подпускает ее к ним. Нелла, назад! — она благоразумно отступила на дорогу и села. Бык слегка фыркнул, словно удовлетворенный этим, и тяжело направился к нам. Лео полез на перекладину ворот ограды. Я в испуге протянула руку, чтобы остановить его, но он улыбнулся:

— Не беспокойся, Эми, мы с Перси старые друзья. Кроме того, в этой груде костей и мускулов лежит нежное сердце. — Лео задержался на воротах, дожидаясь, пока я уберу руку, а затем соскочил по другую сторону ограды и направился вперед. Перси пошел к нему навстречу. Мужчина и бык сходились одинаково твердой поступью. Когда они встретились, Лео полез в карман, а широкий нос быка опустился вниз, обнюхивая подношение. Глядя, как Персей ест корки с широкой руки Лео, я догадалась наконец, почему мне так часто приходилось вытряхивать крошки из кармана пиджака Лео — а я-то всегда считала, что он кормит лошадей!

Глядя на них, я вдруг подумала, как они были похожи, бык и мужчина, оба с тяжелыми плечами и крепкими бедрами. Лео в последний раз похлопал быка по мощной бурой шее. Тот подождал чуть-чуть и пошел назад, мотнув головой, словно сказав «спасибо» перед возвращением к своим телкам. Я облегченно вздохнула.

Лео тоже повернулся и пошел ко мне. Он ухватился за ворота и, перелезая через них, сказал:

— Некоторые быки очень вспыльчивые, поэтому их часто держат взаперти. Я не позволяю запирать своих, это ненужно и жестоко. Давай, я понесу Розу.

Когда мы вернулись домой, я сказала:

— Спасибо, Лео, поездка мне очень понравилась.

— Хорошо, — Лео вспыхнул от удовольствия. — Я хотел провести последнюю неделю в поездках по имению, значит, смогу брать в них и тебя с детьми.

Это стало правилом — каждый день после обеда мы посещали разные части имения, а после ужина разглядывали карты в деловом кабинете. Из его окон был виден внутренний двор и задняя дорога, ведущая к конюшне. Кабинет был тихим и уединенным, пропахшим трубкой мистера Селби, оба окна обвивал плющ. Настенные полки были заставлены отчетами имения, карты хранились в нижнем ящике шкафа. Лео надевал очки и разворачивал карты на огромном, обтянутом кожей столе, таком широком, что мне приходилось вставать на стуле на колени, чтобы увидеть его дальний край. Я была в восторге, потому что никогда еще не видела карт такого масштаба. В первый вечер Лео научил меня читать их.

— Видишь, вот здание домашней фермы, за ней сарай, а вот дорога в Хай Хэмс, — мы стали прослеживать путь прошедшего дня. Когда мы добрались до Истона, он провел меня через лес вокруг особняка. — Это граница поля, здесь дорога изгибается, мимо коттеджа...

Пока он объяснял, карта в моей голове складывалась в картину и совмещалась с миром, который я видела вокруг.

— Покажи мне пешую тропинку, которая выводит на дорогу зацерковью, — сказала я.

— Вот, — покрытый черными волосами палец Лео уперся в карту. Потянувшись поглядеть, я оперлась на его плечо и почувствовала, как оно напряглось под моей рукой.

Я знала, что у меня есть выбор. Я могла осторожно отодвинуться, словно хотела взглянуть на другую часть карты, но если бы я это сделала, Лео никогда не позволил бы себе снова так приблизиться ко мне. Его лицо было чуть повернуто в сторону, поэтому я не могла видеть выражения его глаз, но он был так близко, что я могла видеть темные точки там, где черная щетина уже пробивалась после вечернего бритья. Кроме того, я видела изгиб его уха и линии завитков волос, вьющихся так же, как и у Розы, потому что он был отцом Розы и моим мужем. Я тихонько придвинулась поближе, всем весом своего тела опершись на его плечо.

— Тропа углубляется сюда, в эту рощицу, затем выходит на открытое место... — снова заговорил Лео.

Каждый вечер мы приходили в кабинет, и я прослеживала на карте дорогу, которую мы проделали за этот день. Затем Лео показывал мне, куда мы поедем на следующий день, и каждый вечер он располагал карту так, что я должна была опираться на его плечо, если хотела изучить ее дальний угол. И каждый вечер я решала изучать этот угол, потому что Лео теперь понимал. Мы сидели, прижавшись, друг к другу, и рассматривали карту. Но в других случаях мы не касались друг друга.

Однажды, когда установилась чудесная погода, Лео подкатил в открытой тележке, в которую была впряжена Бесси. Я еще ни разу не видела его управляющим лошадью. Лео соскочил, отдал поводья мальчику-конюху и помог поднять в тележку Флору, плед, корзинку с Розой.

— Ты справишься, Эми?

— Да, — я уселась в тележку, а Нелла примостилась у моих ног, Лео влез на сиденье передо мной.

— Нн-ноо! — крикнул он, и мы мягко покатили по дороге. — Слава богу, Бесси слишком стара, чтобы ее реквизировали. А теперь мы для начала поедем в низину Харбинс. Я ввел ее в пахоту в 93-м...

Мы говорили о земледелии, и только о земледелии. Каждое поле, каждая ограда, даже каждая канава имела свою историю. Лео рассказывал о плодородии земель, об уроне, нанесенном им войной.

— Мы были вынуждены получать с них слишком много и слишком быстро. Землям нужно давать не меньше, чем с них берешь, — он вздохнул. — Но сейчас нашей стране нужен хлеб, поэтому нужно растить зерно.

Мы проехали проселком к небольшой кучке коттеджей в речной долине. Бесси остановилась на дворе мельницы, запорошенный мукой мельник вытер руку и протянул Лео.

— Я слышал, что вы уходите в солдаты, мой лорд — желаю вам всего самого наилучшего.

Узкой дорожкой мы дошли до огромного брызжущего колеса. Флора крепко вцепилась в грудь Лео, Роза — в мою. Рядом по мельничному лотку несся быстрый поток, падающий в глубокую воду за дамбой. Я загляделась вниз, в темные и скрытные глубины, и поспешно отступила, напуганная этой мощью.

Лео повел нас туда, где между пышно зеленеющими берегами текла речка. Она струилась под влажной сенью ив и убегала к залитому солнцем краю поляны, где по колено в прохладной воде стояло полдюжины красно-белых херфордов. Мы остановились поглядеть на них.

— Они — выносливые животные, но не на первом месте у фермеров-молочников — однако очень устойчивы к туберкулезу...

Когда мы вернулись к Бесси, Лео сказал:

— Сегодня мы посетим еще одно место. Там есть кое-что, что понравится вам с Флорой, — улыбнулся он, — и мне тоже.

Он привез нас на ухоженный сельский двор.

— Джексон — один из моих арендаторов. Вспомни, вчера вечером мы видели его земли на карте.

Золотистая собака выскочила нам навстречу.

— Ой, это же близнец Неллы!

— Нет, ее сын, — засмеялся Лео. — Я повязал ее... дай вспомнить... за год до твоего приезда в Истон. Джексон взял одного из щенков.

— Ты хотел показать нам его? — спросила я, глядя, как собаки приветствуют друг друга.

— Нет, кое-что поинтереснее. Старший сын Джексона завел щенка выдры.

Услышав это, я восхитилась даже больше, чем Флора. Я никогда не видела выдр, потому что они выходят из нор только ночью — если их, конечно, не выгонят охотники.

Выдра была красива, с мягким коричневым мехом, с быстрым, гибким тельцем. Она вертелась и играла под ногами Джексона, а мальчик гордо сказал нам:

— Ее не проведешь, она пришла на запах рыбы в этой бадье, — он улыбнулся, глядя на выдру. — Поработай, девочка моя, покажи ее светлости, как хорошо ты умеешь плавать.

Когда мы вышли на берег реки, мальчик бросил туда серебряную форель. Выдра одним скользящим движением оказалась в воде и погналась за рыбиной. Быстрый нырок — и в следующий миг ее гладкая темная головка триумфально показалась над водой, с добычей в зубах.

— Ах, какая красивая — я в жизни не видела создания красивее!

Я в восторге наблюдала за выдрой. Она была быстрой и уверенной в движениях, то скользя темным пятнышком под водой, где только цепочка пузырьков отмечала ее путь, то высовывая мордочку на поверхность и требуя новую рыбину. Когда форель кончилась, Боб подозвал своего пса:

— Теперь твоя очередь, Том, — всплеском золотой шерсти пес тоже прыгнул в воду, и эта пара — пес и выдра — устроила возню в воде, заплескалась, заиграла, зарезвилась беспечно и весело. Мальчик обернулся ко мне. — Она была совсем крошкой, когда я нашел ее, поэтому Том учил ее плавать.

— А как ее зовут?

— Я назвал ее Вертушкой, потому что она все время в движении, — усмехнулся Боб.

На обратном пути, сидя в двуколке, я поблагодарила Лео — он специально для Вертушки прислал рыбу. Джексон сказал мне, что обычно она питалась кроликами.

— Впервые, я увидел выдр целой семьей, они ловили рыбу при лунном свете, — пустился в воспоминания Лео. — Отец Джорджа взял нас, двоих мальчишек, на речку, чтобы посмотреть на них. Боюсь, что позже он пожалел об этом, потому что я был так очарован ими, что запретил охотиться на выдру в своих реках.

— Как я рада этому! — горячо воскликнула я.

— Этот запрет вызвал огромное недовольство. Я кое-как объяснил его тем, что выдры выводят детенышей круглый год, поэтому невозможно выбрать время для охотничьего сезона на них. Но, правда гораздо проще — в ту ночь я просто влюбился в этих зверюшек. Посмотри-ка, Эми, — он указал кнутом, — до войны все эти земли были пастбищами...

На следующий день Лео взял меня показать своих овец. Мы оставили машину на холме, и пошли по пружинящей торфяной почве туда, где паслись овцы. Впервые я увидела дорсетхорнских овец, с рогами, изогнутыми, словно поля элегантной шляпки, а с ними — барана с великолепными завитками рогов по каждую сторону подвижной белой морды.

— У него превосходное руно, так и отливает золотом на солнце. Ты не хочешь спросить его имя, Эми?

Я взглянула в подсмеивающиеся глаза Лео и обратилась к барану:

— Ты замечательный баран, Язон, — и смех Лео сообщил мне, что я угадала.

— Они ягнятся на пару месяцев раньше, чем другие стада... — начал рассказывать Лео.

Мы встретили пастуха, старика с чисто белыми бакенбардами и выцветшими, дальнозоркими глазами. Он поднял шляпу.

— Добрый день, мой лорд, моя леди, — его голубые глаза поднялись на Флору, восседавшую на плече Лео. — Добрый день, малышка, пришла посмотреть на мою паству? — Светлые кудряшки Флоры запрыгали, она закивала в ответ. Пастух пронзительно свистнул, и черно-белая стрела подлетела к нему, длинная и приземистая. Пока Лео опускал мою дочку на землю, пастушья собака пристально рассматривала Неллу, но обе были слишком хорошо натасканы даже для того, чтобы обнюхаться.

— Лучший из щенков, моей Дайнти. Вы помните, мою Дайнти?

— Да, Калеб, помню — прекрасная сука.

— Да, она была такая.

— А как поживает миссис Бревер?

— Ревматизм. Нам с ней уже не стать моложе.

— А ваш внук?

— В местечке под названием Ипр — в письме было зачеркнуто красным карандашом, да только Мэри разобрала, мать ведь, — глаза старика тревожно прищурились. — Я помню, как он появился на свет — был не больше вашей малышки. Хозяйка, она каждый вечер молится за нашего Дэви. А я не молюсь. Кажется мне, что Бог отвернулся от нашего мира, раз в нем происходит такое. Как ваш сын, мой лорд?

— Он все еще в отпуске по ранению.

— А-а. Я слышал, что вы и сами подумываете податься в армию. — Лео кивнул в знак подтверждения. — Тогда удачи вам, мой лорд, — старик протянул ему руку.

За эту неделю я увидела Лео другими глазами. Передо мной был человек, заботящийся о своей земле и о людях на ней, присматривающий за своим имением, несущий ответственность за его прошлое и будущее.

— Ты никогда раньше не рассказывал мне о земледелии, — как-то сказала ему я.

— Я не знал, что тебе это интересно. Я думал, что тебе нравится говорить только о детях и о розах, — и я поняла, что он тоже взглянул на меня по-другому.

Я с нетерпением ждала каждой поездки, не только потому, что хотела, получше изучить дела имения, но и потому, что впервые мы вели себя как настоящая семья — Лео, дети и я. Но каждый раз, когда он вступал в разговор с людьми на полях, неизбежно произносились слова: «Говорят, вы уходите в армию, мой лорд?», которые завершались рукопожатием: «Тогда удачи вам».

И последний день наступил слишком быстро.

Глава двадцать четвертая

— Куда мы пойдем сегодня, Лео?

— Я снова собираюсь подняться на Взгорье, — мы проехали часть пути, и Лео остановил машину на опушке леса. — Это мое любимое место для прогулок. Давай, я понесу Розу, пока Флора не устанет.

Флора перебегала от цветка к цветку, спрашивая их названия. Вдруг она остановилась, закинув голову вверх, ее глаза следили за рыжей вспышкой беличьего хвоста. Лео мало говорил сегодня — пару слов он обронил о заготовке леса, о вырубке, а затем снова замолчал.

Лес был буковым, деревья стояли по обе стороны тропинки, их ветви сходились над нашими головами, образуя пестрый, зеленый с голубым навес. Впереди уже виднелось открытое место, и вскоре мы пошли по склону безлесого Взгорья. Флора, словно щенок бегавшая вокруг, вернулась к Лео и протянула руки:

— Верхом, папа, верхом!

Я взяла у него Розу и укрыла под шалью, а он поднял взвизгнувшую Флору высоко в воздух и усадил себе на плечи. Крепко взявшись руками за ее ноги, Лео зашагал вперед, ее ручки обхватили его шею, а подбородок уперся в его панаму. Ленты ее капора развевались по ветру — воздух на Взгорье никогда не бывал спокойным.

Когда мы поднялись на вершину Взгорья, Флора потребовала опустить себя на землю, и они с Неллой стали носиться по упругой лужайке. Сняв пиджак, Лео расстелил его на земле.

— Отдохни, Эми. Роза в последнее время стала тяжелой.

— Да, ты большая девочка, правда, моя Роза? — я опустилась на землю. Лео тоже сел, но чуть поодаль, на траву, его глаза устремились на Неллу с Флорой. Под порывами теплого ветра я следила за непоседливыми голубыми бабочками, перелетающими с одного пурпурного цветка чертополоха на другой. Над головой пели жаворонки, а когда я взглянула вверх, один упал с неба камнем — он пронесся так быстро, словно хотел разбиться на куски о землю, но расправил крылья и невредимым заскользил в воздухе в нескольких футах над лугом.

Рядом со мной послышался голос Лео:

— Я всегда нахожу успокоение на этих холмах. Они так открыты, так пусты, словно человечество никогда и не существовало. Суетный мир остался внизу, а здесь только небо, птицы, и под ногами торф, на котором не остается следов, — Лео замолчал так же внезапно, как и начал говорить.

Флора подбежала, чтобы поднять нас на ноги, и мы пошли дальше, под тенями бегущих облаков, проносящихся по траве. Лео держался рядом со мной, приспосабливая свой широкий шаг к моим более коротким шажкам. Он, казалось, не спешил, но я сознавала, что он не брел бесцельно. Его шаги ускорились, когда мы обошли хребет Взгорья и увидели внизу долину. Весь Истон лежал перед нами — поля, леса, село и церковь. А в стороне, чуть поближе к нам, стоял особняк — дом Лео.

Лео долго стоял, глядя вниз, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти открывшуюся перед ним картину.

— Присматривай за всем этим для меня, пока я буду вдали, Эми, — сказал наконец он.

— Ладно.

Вниз мы спускались другим путем, осторожно идя кромкой крутого склона. Мы прошли мимо небольшой фермы, где один из старших рабочих Лео вышел пожелать ему успеха, пока его жена подавала нам напиться холодной воды из колодца.

По возвращении Лео сказал мне:

— Я обещал Селби, что поговорю с ним напоследок — увидимся за ужином.

За ужином Лео был очень тихим. Затем он последовал за мной в мою гостиную пить кофе, и взял подержать Розу, пока я наливала чашки. Она весело лепетала ему о чем-то, а он играл ее ножкой, поэтому я оставила их вместе и села с чашкой напротив.

Лео взглянул на меня поверх лица дочери.

— Селби обычно советуется со мной, если возникает серьезная проблема, но теперь я сказал ему, чтобы он обращался за советами к тебе.

Моя чашка со стуком опустилась на блюдце.

— Но, Лео, я не знаю...

Он проигнорировал мои возражения.

— Селби человек надежный, но иногда нервничает по пустякам, ему трудно принять окончательное решение, поэтому ты это сделаешь за него. Тем более, что он редко видится с Арноттом. Ты будешь у них посредником, если появится необходимость.

— Но я не смогу...

— Сможешь. Я уверен в тебе, Эми. Кстати, тебе будет легче разъезжать по имению на машине. Из гаража в Тилтоне пришлют человека, чтобы он научил тебя водить машину.

— Но...

— Я часто замечал, что ты очень способная, поэтому ты быстро научишься. Однако не бери с собой детей, пока не станешь совершенно уверена в себе. Твоя мама, — обратился он к Розе, — очень способная молодая женщина, и твой папа не будет слушать ее возражений, — и я промолчала.

— Может быть, напоследок ты взглянешь на карту, — сказал он, не глядя на меня, — проверить, все ли уложилось у тебя в голове.

— Да, пойдем.

В пропахшем табаком кабинете я забралась с ногами на стул, Лео сел рядом и надел очки. Пока мы изучали карту, я украдкой поглядывала на его лицо — оно было напряженным и несчастным. Я нарочно подвинулась, чтобы прислониться к его плечу, и спросила:

— Каким поездом ты уезжаешь завтра?

— Девятичасовым, — чуть помедлив, он добавил: — Я разнервничаюсь, если буду ждать дольше, — затем широкий палец Лео указал на карту. — Вот вязовый лес, по которому мы шли сегодня...

Наконец, он свернул карту.

— Нелла ждет меня на прогулку.

— Я возьму Розу.

— Не беспокой ее, — быстро сказал Лео. — Она спит. И мы пошли на последнюю прогулку в розовый парк вдвоем.

В осеннем розарии мы переходили от одного любимого куста к другому, не разговаривая, а просто глядя, трогая, вдыхая запах каждой розы. Повернув за угол, Нелла забежала в полукруглую нишу в стене, наподобие небольшого грота. Мы последовали за ней и сели там бок о бок, глядя на темнеющий парк, сквозь завесу роз.

Лео первым нарушил молчание.

— Я — трус, Эми, я не хочу уезжать.

Я не нашла подходящего ответа, потому что понимала, что Лео должен ехать, иначе он до конца жизни не сможет примириться с собой. Вместо этого я осторожно подвинулась на скамье и прижалась плечом к его руке. Лео, не шевельнулся, он даже не повернул головы. Я взглянула на его профиль, резкий, как у ястреба, как у тех генералов, но те были портретами героев, а он был живым, дышащим человеком — и боялся. Я потянулась к его руке, лежащей на колене, мои пальцы коснулись ее, а его — ответили, сплетясь с моими. Так мы и сидели, держась за руки в пахнущей розами темноте.

Стало прохладно, и меня охватила дрожь. Лео, на мгновение сжал мою руку, а затем медленно отпустил мои пальцы.

— Становится холодно, Эми. Мне пора вести тебя в дом.

У подножия лестницы он пожелал мне доброй ночи, и я стала подниматься по ней. Но на полпути я почувствовала, что не могу идти дальше. Я остановилась, задумалась — и ответ пришел. Оглянувшись, я увидела, что Лео все еще стоит в холле и смотрит на меня. Я быстро спустилась обратно.

— Лео, этой ночью я приду к тебе. — Он изменился в лице, я не могла взглянуть на него, но уже приняла решение. — Мы с Розой составим тебе компанию. — Лео попытался заговорить, но я опередила его. — Только сначала я оставлю ее в кроватке и приду к тебе одна, чтобы ты мог побыть со мной как муж.

— Но я... я... не должен...

— Вреда не будет, по крайней мере, сейчас, из-за Розы, — тихо сказала я. — Пока я кормлю ее, у меня не приходят месячные. Их не было и раньше, когда я кормила Флору.

Я заметила в нем проблеск надежды.

— Нет, может остаться риск...

— Тогда ты используй один из этих чехольчиков, для безопасности.

— Да... я, пожалуй... могу. Но, Эми, ты этого хочешь?

— Я же предложила. В конце концов, это только для мужчины естественно — хотеть...

— Нет, Эми, выслушай меня, пожалуйста, — прервал меня Лео. — Ты добровольно разрешаешь мне заниматься с тобой любовью? Потому что это будет так, — лестничный пролет, казалось, закачался у меня под ногами. Лео внимательно смотрел на меня. — Если это только супружеский долг, то я... отказываюсь.

— Но, — прошептала я, — ты же сказал, что понимаешь. На момент Лео зажмурился. Когда он вновь открыл глаза, его голос приобрел твердость.

— Да, понимаю. Но... я люблю тебя, с этим ничего неподелаешь... поэтому это будет любовью.

Мне казалось, что я качаюсь на самом краешке глубокого мельничного пруда, боясь свалиться в него. Мне хотелось отступить, но Лео уезжал завтра, он был моим мужем, что же мне оставалось делать?

— Я приду к тебе, когда накормлю и уложу Розу, — тихо сказала я и побежала по ступеням наверх.

Я очень нервничала — слишком много времени прошло с тех пор, как Лео входил ко мне в спальню. Уложив Розу в кроватку, я прошла к дверям гардеробной, но вспомнила, что в моих волосах остались шпильки. Я поспешно подбежала к зеркалу, вытащила из прически все ленты и заколки, затем распустила и наскоро расчесала волосы. Вернувшись к дверям гардеробной, я открыла их и прошла через нее в спальню своего мужа.

Лео сидел в кровати, глядя на дверь, он ждал меня. Когда он увидел меня, я заметила волнение, вспыхнувшее на его лице, и испугалась, поэтому заставила себя поспешить.

— Роза уснула, теперь я могу побыть с тобой, — я подняла одеяло и залезла к нему в постель. Мы сидели бок о бок, не касаясь друг друга.

Лео, не придвинулся ко мне, вместо этого он сказал:

— Я не уверен, что знаю... как... заниматься любовью с женщиной, — его слова прозвучали почти безнадежно.

Я поспешно предложила:

— Давай немножко приласкаемся, для начала... — и обняла его за шею. Лео наконец, тоже обнял меня и прижал к себе так тесно, что я едва могла дышать. Заметив это, он ослабил объятия.

— Эми, не знаю, смогу ли я... — он был неуверенным как мальчишка.

— Ты делал это раньше, — торопливо шепнула я.

— Но... — кажется, он вернулся к прежнему настроению. Было ясно, что кто-то из нас должен взять инициативу на себя.

— Ты сними свои пижамные штаны, а я подниму ночную рубашку, потом мы прижмемся друг к другу, поближе и потеснее, — и тогда твой член вспомнит, как это делается.

Лео стянул штаны под одеялом, и мы легли вплотную друг к другу. Я положила руку на его спину и почувствовала, какие мягкие на ней волосы, было так естественно погладить их. Тем временем его член начал вспоминать, и быстро.

— Ну что я говорила? — прошептала я. — А теперь тебе нужно ввести его внутрь, я уверена, что он знает, что после этого делать.

— Да, Эми, — к своему облегчению, я поняла, что Лео еле сдерживает смех. — Но я должен надеть... — Он встал и порылся в ящике стоявшей у кровати тумбочки. Когда он вернулся назад и обнял меня, его член был другим — холодным, но, если это делало его спокойнее... — я повернулась на спину и почувствовала, как пальцы Лео осторожно открывают мое лоно, а затем он вошел внутрь. В первый момент я, как всегда, вздрогнула от этого. — Тебе больно? — встревоженно спросил он.

— Нет, все хорошо. Теперь, уже совсем приятно, — и, как ни странно, так и было. Мне никогда не нравилось, когда это проделывали со мной, но сегодня это мне вроде бы не досаждало. — Продолжай и доставь себе удовольствие.

Кажется, Лео пробормотал «спасибо», но его голос затерялся у меня в волосах. Я не переживала о своей вышитой сорочке, как прежде, мне это показалось невежливым. Вместо этого я стала гладить Лео по спине — это ему, кажется, нравилось — и он в полной мере увлекся тем, что начал должным образом. Он тихонько постанывал от наслаждения, а я радовалась. Это простое дело доставляло ему такое удовольствие, что я решила задуматься над этим в ближайшее время.

Я крепко прижалась к Лео, когда он заканчивал, а затем обняла его, чтобы дать понять, что он может оставаться так, сколько захочет — но, конечно, он быстро отодвинулся, чтобы снять чехольчик. Сделав это, он откинулся на подушку, словно в изнеможении.

— Спасибо, Эми, спасибо, — пробормотал он.

— А теперь давай приласкаемся? — прошептала я в ответ.

— Пожалуйста, — мы обнялись, но тут проснулась Роза. Сначала это был тихий крик, спрашивающий: «Где вы?», но постепенно это «где вы?» становилось все более недоуменным и настойчивым, и Лео, зная, что я всегда откликаюсь на ее зов, разжал объятия.

— Она тоже хочет приласкаться. Пойду, принесу ее. Я вернулась с Розой и положила ее между нами. Было странным лежать так и сознавать, что Лео зачал ее.

— Я такой тяжелый, — сказал он, чуть спустя, — и никогда не спал с детьми в постели. Боюсь, что засну и раздавлю ее...

— Тогда я лягу на спину и обниму ее, как обычно, а ты обнимешь нас обеих, — так мы и сделали.

Проснувшись ночью, я не могла поднять голову — голова Лео лежала на моих волосах. Когда он понял, в чем дело, то освободил мои волосы.

— Спи, Эми, — но перед тем, как задремать, я почувствовала на щеке его поцелуи, легкие, как крылья бабочки. Понимая, что, стоит мне шевельнуться, он остановится, боясь разбудить меня, я замерла под ласковым прикосновением его тайных поцелуев.

На рассвете я проснулась. Лео проснулся тоже.

— Я лучше уйду, Лео, — вытаскивая из-под него волосы, я увидела, что его глаза полны тревоги, страха перед неизвестностью. Я протянула руку и погладила его щеку, колючую от выросшей за ночь щетины. — Не забудь хорошо позавтракать перед отъездом. Я приведу Флору, и мы поедим все вместе, — и ушла из его спальни.

Мы все собрались за столом в утренней комнате — чуть ли не впервые мы с Лео завтракали вместе. На коленях я держала Розу, ей уже можно было съедать ложку яйца по утрам. Ее отец съел не больше — несмотря на мои уговоры, он выпил только чашку кофе. Его лицо осунулось, этим утром он выглядел на свой возраст.

Лео улыбнулся краешком рта.

— Я все время твержу себе, что предстоящее не хуже первых лет моего обучения в школе, — кажется, эта мысль не слишком утешала его. Я была рада, что его развлекает Флора, восхищенная тем, что ей, позволили есть внизу.

Но позже, в холле, когда Лео сказал ей: «До свидания, Флора», ее губы задрожали, и крупные слезы выступили на глазах. Элен взяла ее за руку, успокаивая, а мистер Тимс объявил:

— Пролетка у дверей, мой лорд.

Мы вышли наружу. Лео потрепал светлые кудряшки Флоры, затем нагнулся к Розе и погладил ее по щеке. Со своей дочери он перевел взгляд на меня.

— До свидания, Эми, — и я поняла, что не могу позволить ему уехать так.

Я обернулась к Элен.

— Элен, возьми Розу, я поеду на станцию. Флора, мама уедет ненадолго, — Лео подал мне руку, и я взобралась в пролетку. Он последовал за мной, за ним — Нелла. В пути Лео сидел, положив руку на ее голову. У распахнутых ворот стояла миссис Витл.

— До свидания, мой лорд, удачи вам.

Пока мы ехали по сельской улице, руки поднимались к шапкам, а колени сгибались в реверансах. «Всего хорошего, мой лорд», «Удачи вам», «Благослови вас Господь». Дети, спешившие в школу, останавливались, как вкопанные, передники касались земли, шапки покидали взъерошенные головы.

Мы свернули на станцию. Мистер Саутар вышел к нам, протягивая руку для рукопожатия:

— До свидания, мой лорд. Желаю вам всего наилучшего, — он проводил нас на платформу и благоразумно удалился, оставив меня вдвоем с Лео.

— Спасибо, что ты поехала сюда со мной, — повернулся ко мне Лео. — И спасибо тебе за последнюю ночь, — я почувствовала, что мои щеки загорелись, а он продолжал: — Я буду признателен, если ты будешь писать мне о детях и о делах имения. Если, конечно, это не обременит тебя.

— Конечно, мне это будет не трудно, но куда мне писать?

— Я напишу о своем местонахождении Селби, а он сообщит тебе.

Мы стояли, не зная, что еще сказать. Я заметила приближающееся облачко серого дыма. Когда поезд прибыл, проводник взял багаж Лео и уложил на полку в купе первого класса, а затем встал у двери, придерживая, ее открытой.

— До свидания, Эми.

— До свидания, Лео.

Лео повернулся и пошел в вагон. Он выглядел таким одиноким, его горб и искривленные плечи очень выделялись сейчас.

Вдруг я побежала за ним.

— Лео! — дежурный ждал, с зеленым флагом в одной руке и свистком в другой, но меня это мало заботило. Я вспомнила — Ватерлоо... солдатом... крылья бабочки. Положив руки на плечи Лео, я сказала: — Ты же не поцеловал меня на прощание.

Его лицо застыло.

— Ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя?

— Да, — приподнявшись на цыпочки, я притянула голову Лео к себе. Его лицо приблизилось, я почувствовала, как крылья бабочки гладят мою щеку. Затем он отстранился и вскочил в ожидающий поезд. Проводник захлопнул дверь, раздался пронзительный звук свистка, и поезд медленно тронулся с места. Окно заполнила громоздкая, нескладная фигура Лео, махавшего мне рукой.

Я замахала ему в ответ, и махала до тех пор, пока последний вагон не растаял вдали.

Глава двадцать пятая

Утешая Флору, я чувствовала себя виноватой. В таком юном возрасте она уже знала, что бывают солдаты, что они уходят на долгое время, что теперь ее папа тоже стал солдатом. Она оплакивала свою утрату, потому что очень любила его. Но, утешая ее, вытирая поцелуями слезы с ее щек, я все глубже чувствовала свою вину, потому что знала, что не люблю Лео. Уважение, доверие, преданность — все это я могла дать ему, но не любовь. И причина этого была во мне. Даже теперь, после того, как мой муж поцеловал меня на прощание, мои предательские мысли возвращались к Фрэнку.

Я говорила себе, что с этих пор Лео тоже будет в армии, и они оба будут служить отечеству, поэтому у меня нет права думать о Фрэнке. Однако, различие было. Фрэнк был молодым мужчиной, высоким и стройным, а еще здоровым и сильным, поэтому должен был вернуться во Францию, на передовую, а Лео будет служить всего лишь в базовом госпитале. Поэтому я не прекращала думать о Фрэнке, как бы ни чувствовала себя виноватой.

Вина заставила меня прийти после обеда в кабинет имения. Я понимала, что мистер Селби не хочет, чтобы я занималась счетами домашней фермы, для него это было только досадной помехой. И я думала, что не справлюсь с ними, но Лео хотел, чтобы я занималась этим, и я пошла.

Когда я вошла, мистер Селби вежливо встал, но было очевидно, что он не одобряет моего вторжения. Я прочитала это в его лице, под маской формальной улыбки. Я решила просто взять у него счетные книги и посмотреть их у себя в комнате, чтобы не причинять ему неудобства своим присутствием и расспросами. Он вежливо вручил мне книги, и я унесла их, полная дурных предчувствий.

У меня не было возможности заглянуть в книги, пока дети не заснули, и я положила их на свой секретер. Книги заняли почти весь стол, потому что их было шесть — книга ежедневного учета, книга доходов, главная учетная книга, книга учета зерна, книга учета запасов, книга зачислений на работу и увольнений. Я с трепетом углубилась под их надменные кожаные переплеты. Несмотря на то, что я поняла большинство слов и терминов, осталось немало таких, которые были мне неизвестны. Я думала, что знакома с земледелием со слов дедушки, к тому же прилежно слушала Лео — но никогда не слышала о гуано, и знала только чайную соду, а что такое — нитрат соды? Я потеряла уверенность даже в словах, которые считала понятными, таких, как оценка или инвентарь. Я знала, кто такой кредитор, но почему здесь были «всякие кредиторы»? Совершенно расстроившись, я едва осмелилась взглянуть на цифры, и они оказались такими громадными, что я просто захлопнула книгу, пошла к Розе и взяла ее к себе в постель.

На следующий день, я пошла признаваться в этом мистеру Селби.

— Я хотела помочь вам, потому что Лео попросил меня об этом... он хотел, чтобы я это сделала — но только я никогда не слышала ни о гуано, ни о нитрате соды.

— Дорогая леди Ворминстер, трудно представить, чтобы вы о них слышали, — я была убита, а мистер Селби продолжал: — Я сам не знал о них, когда впервые пришел в контору помогать своему дяде. Однако лорд Ворминстер хотел, чтобы вы помогали мне, потому что у вас врожденный талант к счету — это его собственные слова. И он говорил, что у вас уже есть опыт ведения книг.

— Там были книги мастерской дамского платья, поэтому я знаю, что такое вуаль, галатея или твил, — с несчастным видом сказала я. — А в этих книгах я не смогла даже взглянуть на расчеты, потому что не знала, над чем, они делаются.

Мистер Селби взглянул на свои часы.

— Пожалуй, я могу выделить полчаса на объяснения... Гуано, кстати — всего лишь разновидность импортируемого навоза.

— Разве у нас мало своего? — удивилась я. — Неужели в военное время нет ничего важнее для ввоза из-за границы?

— Да, вы совершенно правы, нужно заботиться и о других видах товаров, — улыбнулся мистер Селби. — А теперь, может быть, вы присядете на стул...

На самом деле он оказался очень доброжелательным. И, странное дело, когда он рассказал мне о незнакомых терминах, выяснилось, что мне не требуется объяснять слишком много.

После этого цифры вновь стали маршировать и строиться в ряды, как солдатики. Просто теперь они были большими солдатами, и все. Однако, для меня не было особых различий между суммами 376 фунтов и 3 фунта 7 шиллингов 6 пенсов в конце строки. В комоде были счеты, но я только иногда обращалась к ним для проверки, потому что боррельский учитель говорил, что они делают мозги ленивыми — а мистер Селби смеялся, потому что его дядя всегда говорил ему то же самое.

Полчаса спустя мистер Селби оставил меня наедине с книгами. Когда он вернулся, они все еще были для меня иностранным языком, но я уже чувствовала, что со временем могу этот язык выучить. После обеда я провела еще час в кабинете с мистером Селби, и тот был доволен, видя, как быстро я делаю успехи в обучении.

— Рим не за день строился, леди Ворминстер, но вы заложили основы. Лорд Ворминстер был совершенно прав — вы сообразительная молодая леди, — я расцвела от гордости.

Мы договорились, что я сяду с мистером Селби, когда он займется месячными счетами, а до тех пор прочитаю статью о ведении счетов домашних ферм в «Кантри Джентльменс Эстейт Бук» за 1910 год.

— Эти рекомендации больше подходят для небольших ферм, — заметил мистер Селби, — но и вы найдете здесь много полезного.

— Спасибо, мистер Селби, я сегодня же прочитаю. Едва я ушла, прибыла почта, и мистер Селби позвал меня в кабинет.

— Леди Ворминстер, пришло письмо от вашего мужа, в котором он сообщил свой адрес, — он дал мне адрес, и у меня появилась новая забота — я еще не писала Лео писем, поэтому не знала, как начать.

Я написала «Дорогой Лео», и дело застопорилось.

— Что мы напишем папе, Роза? — она гукнула мне из кроватки — ей было все равно, потому что она была накормлена. Вздохнув, я взяла ручку и погрузила перо в чернильницу. Я исписала пол-листа, но письмо получилось скучным, в нем говорилось только о том, что с детьми все хорошо, с Неллой тоже, со мной все в порядке, а мистер Селби показал мне, как обращаться со счетами. Добавив, что надеюсь, что с ним тоже все хорошо, я подписалась: «Твоя покорная жена, Эми». Пожалуй, письмо вышло коротковатым, но я закончила его к следующей почте, значит, Лео получит его быстро. Я сама отнесла письмо мистеру Тимсу.

Ответ Лео прибыл два дня спустя, он был еще короче. Лео был рад тому, что дети и я в добром здравии, и что я изучаю счета.

Мне не следовало писать, что я изучаю, как с ними работать — насчет своего дальнейшего участия в этом деле я была не уверена, потому что там фигурировали слишком большие суммы. Но мистер Селби сказал, что ему будет полезно, если кто-то возьмется проверять основные цифры. Мы оба знали, что Лео, не слишком силен в счете.

— Он очень хорошо знает греческий, — заметила я.

— Да, у него основательное классическое образование, — согласился мистер Селби.

— И он так хорошо разбирается в розах.

— Да, действительно. Лорд Ворминстер — человек широких интересов и талантов.

Мы согласно закивали головами. Я не понимала, почему раньше так нервничала из-за мистера Селби — при близком знакомстве он оказался добрейшим человеком, правда, несколько застенчивым.

Клара рассказала мне, что его жена умерла несколько лет назад, а детей у них никогда не было, поэтому ему, наверное, одиноко по вечерам. «Хотя он дружит с доктором Маттеусом, тоже вдовцом, — она вздохнула. — Мужчине тяжело терять жену, особенно в таком возрасте, как у него». Я подумала о Лео. Французская графиня умерла шесть лет назад, но он потерял ее гораздо раньше. Бедный Лео.

Я сказала мистеру Селби, что мне пора идти к Розе, а он заметил, что почти не видел леди Розу, хотя хорошо знает леди Флору. Мне не потребовалось второго намека.

— Я пойду и принесу ее сюда. Полюбовавшись ей, мистер Селби сказал:

— Как она похожа на папу!

— Да, похожа. Кроме того, она такая прелестная. Лео тоже был бы красивым мужчиной, если бы не родился сгорбленным, — поспешно добавила я.

Мистер Селби слегка прокашлялся перед ответом:

— Леди Ворминстер, я не хотел бы позволять себе лишнее, но не могу не выразить, как я рад, что у лорда Ворминстера появилась такая помощница. Я вижу, что ваше присутствие в Истоне изменило его жизнь.

Я стояла с Розой на руках и боролась со слезами, потому что знала — какой бы помощницей Лео я ни была, я не могу дать ему того, что он больше всего от меня хочет.

Я пошла наверх, чтобы написать Лео следующее письмо. Я решила раз в неделю сообщать ему новости о детях, а он, видимо, выбрал тот же промежуток. Вскоре у меня было уже три его письма, я бережно хранила их в ящике своего письменного стола, хотя в них не говорилось ничего особенного. Лео всего лишь комментировал то, что я сообщала ему о детях. Перед отъездом он подарил Флоре маленького шотландского пони, и я писала ему, что Флора обожает своего пони, что она назвала его Овсянкой, за цвет. Я писала, что Флора каждый день катается на нем в седле-корзинке, которое мистер Тайсон нашел для нее в упряжной. Лео писал в ответ, что очень рад этому, что нам нужно решить, в какое седло ее сажать после того, как она перерастет корзинку — боковое или обычное. Теперь многие женщины ездили по-мужски, и Лео считал, что так безопаснее. Затем он написал, что должен был посоветоваться с Аннабел о делах, поэтому послал письмо и ей. Он всегда отвечал на мои письма, но, кажется, не собирался писать мне много, больше, чем писала ему я.

Я попробовала спросить Лео, как он чувствует себя в армии, и в следующем письме он написал, что «очень не похоже на прежнюю жизнь, как я и ожидал, но и не похоже на то, что я представлял заранее». Но мне так и не удалось понять, привык к ней Лео или нет, хотя я изломала голову, пытаясь догадаться об этом из его высокопарных фраз. Я вздохнула. Я понимала, почему Лео ушел в армию, но было так жалко, что он ушел туда как раз тогда, когда мы стали лучше узнавать друг друга. Теперь, когда его не было рядом, мне стало казаться, что между нами снова появился барьер, растущий с каждым коротким, формальным письмом.

Я встала, чтобы подойти к окну и взглянуть на розарий — и увидела картину с Клитией. Я остановилась перед ней, думая о Фрэнке, о первой встрече с ним, о последней встрече — я понимала, что он не любил меня раньше, не любит и сейчас, понимала, но ничего не могла поделать со своей любовью к нему. Затем я вспомнила слова Лео — «я — понимаю», и на мгновение мне снова стало легче.

Прочитав статью о счетах домашней фермы, я начала читать и другие. Сначала я увлеклась статьей «Законодательство об имениях за 1909 год», а затем — заметкой «Оборудование кабинетов имений». После этого я попросила у мистера Селби другие главные учетные книги — мельницы, кирпичного завода и прочие. Он, конечно, разрешил, и я выбрала все, какие хотела.

Я очень многое узнала из этих книг. Не только об имении, но и о Лео тоже. Я знала, что он — хороший землевладелец, но не догадывалась, насколько он хорош. Это было не сравнимо, с ознакомительными экскурсиям, здесь было гораздо нагляднее. Например, торговля мясом — в Борреле рабочие не покупали его, за исключением куска свинины по выходным, а большие семьи не позволяли себе даже этого, из-за высоких цен. Рабочий мог провести всю жизнь, присматривая за овцами фермера, но не мог позволить себе поесть баранины. Но в Истоне было иначе, потому что людям, живущим в имении, мясо продавалось по себестоимости. Мистер Селби сказал, что мясной магазин давно закрыли, потому что мясо дешевле покупать на домашней ферме. То же относилось и к хлебу, маслу, сыру, молоку для детей — все было дешевле, чем в магазинах. Приусадебные участки в Истоне были большими, их давали каждому, кто хотел взять. Каждый год бесплатно раздавали поросят, а ренты были ниже боррельских, несмотря на то, что все издержки выросли с войной.

Все счета доктора Маттеуса тоже оплачивались имением. В Истоне было принято платить по болезни и выплачивать пенсии по старости задолго до того, как Ллойд Джордж распорядился ввести этот порядок по всей стране. Когда я разговаривала об этом с мистером Селби, тот сказал, что и другие землевладельцы делали что-то подобное.

— Лорд Вонтэдж, например, ввел систему распределения прибылей в имении Локиндж и установил местные кооперативные хранилища. Но лорд Ворминстер никогда не следовал этим путем, он предпочитает благотворительный деспотизм просвещенному, — улыбнулся мистер Селби.

Позже, в своей гостиной, я думала о Лео. Я вышла замуж за хорошего, заботливого человека, который заслуживал всеобщего уважения — и любви своей жены. Но я была не лучше Клитии, безнадежно любящей Аполлона, своего солнечного бога. И такой же глупой, потому что мой солнечный бог думал обо мне не больше, чем о Клитии ее собственный. К счастью, скоро он уедет во Францию, не побеспокоившись о том, чтобы навестить меня.

Однако, через пару дней в Истон прибыла открытка: «Приеду в четверг на обед. Пришлите экипаж к 13.10. Ф».

На ней не было обратного адреса, и я не могла отказать ему, даже если бы захотела. Я сознавала, что мне, следовало бы иметь побольше гордости, сознавала, что Фрэнк дурно обошелся со мной за тем ужасным ужином, но, в конце концов, он всего лишь заставил меня признать правду — я люблю его.

В четверг утром я тщательно уложила волосы, надела новую блузку и села ждать внизу, в большой гостиной. Едва заслышав цоканье копыт, я выбежала в зал. Мистер Тимс уже открыл дверь, поэтому я вышла на ступени — и увидела Фрэнка. Он был не в военной форме и сам правил лошадью. Увидев меня, он бросил поводья мистеру Тайсону и поднял шляпу. В светлом костюме и соломенно-желтом канотье он выглядел таким молодым и красивым, что мои ноги задрожали от внезапной слабости.

Фрэнк соскочил с кучерского сиденья и взбежал по ступеням, его хромота совсем исчезла. Мое колотящееся сердце застыло в груди комком свинца.

— Твоя нога... она уже лучше.

— Увы, да. Отпуск кончился. — Фрэнк бросил шляпу мистеру Тимсу, который едва поймал ее, и обернулся ко мне. — Добрый день, Эми. Вижу, ты красива, как всегда, — от его сверкающей улыбки мое сердце зачастило снова, мне даже показалось, что оно никогда не успокоится. — Мы, идем обедать? Я жутко голоден.

За обедом Фрэнк рассказывал мне об отпуске, проведенном в Шотландии — о рыбе, которую поймал, о тетереве, которого подстрелил, об оленях, которых скрадывал. Затем, когда мистер Тимс поставил нам кофе и ушел, Фрэнк зажег сигарету. Поглядывая на меня сквозь струйку дыма, он сказал:

— Ну, а теперь извинения, Эми? Я безобразно вел себя тем вечером — другая хозяйка отказала бы мне от дома за такое.

— Истон — твой дом, — потупилась я.

— Никогда! — воскликнул Фрэнк, изменившись в лице. — Но, тем не менее, это единственный дом, который у меня остался. — Я не ответила, он, чуть помедлив, продолжил: — Прости, Эми. Я вел себя просто ужасно, но ты понимаешь почему, правда?

Вспомнив золотое кольцо, промелькнувшее в воздухе и покатившееся по полу, я прошептала:

— Да.

— Ты помнишь то лето перед войной, Эми? Я кивнула, не в силах выговорить ни слова.

— Тогда я думал, что дурачу тебя. Теперь я вижу, кто на самом деле оказался в дураках. — Фрэнк внезапно потушил сигарету и встал. — Пойдем, Эми, прогуляемся.

— Нет... я не должна.

— Я собирался предложить взять с нами Флору в качестве компаньонки, — усмехнулся он.

— Может быть, если с нами пойдет Элен с Розой.

— Ну, хорошо, если ты настаиваешь, — пожал плечами Фрэнк.

Лицо Элен было чопорным, но когда Фрэнк улыбнулся ей, она смягчилась и пошла за шляпкой. Мы растянулись в маленькое шествие — впереди Флора тянула за руку Фрэнка, я шла следом, а за мной — Элен с Розой и Неллой.

Мы прошли по парку и углубились в дубовый лес, где Фрэнк позволил Флоре таскать себя от дерева к дереву, показывая ему свои сокровища. Мы подошли к самому впечатляющему из них, которое обнаружили только вчера — спящей в своем гнездышке соне. Мы благоговейно уставились на круглый комочек золотой шерсти, но когда Флора потянулась к зверьку, я отвела ее руку.

— Нет, милая, не трогай. Она очень устала, пусть поспит.

Теперь над гнездом склонились две светловолосые головы.

— Соня спит, — объявила Флора, задыхаясь от возбуждения.

— Давай разбудим ее? — длинный загорелый палец Фрэнка тронул золотой мех. Вспыхнули перепуганные глаза, вздрогнули розовые лапки, маленькое создание метнулось прочь и исчезло. Радостный визг Флоры слился с густым мужским смехом.

— Не нужно былоее будить, — сказала я укоризненно.

— Почему? — Фрэнк лениво поднял бровь. — Боши всегда так поступали со мной, когда я спал. Идем, Флора, покажем, как мы умеем шуметь!

Подхватив Флору на руки, он поднял ее вверх и закружил над головой, а она завизжала в экстазе от страха и восторга. Две золотые головы, две пары сверкающих голубых глаз. Затем он медленно и бережно опустил ее на землю и, прежде чем выпустить из рук, поцеловал сначала в щечку, а затем в ротик, похожий на розовый бутон. Они пошли, взявшись за руки, я таяла, глядя на них.

Вернувшись, мы сели пить чай в моей гостиной. Развалившись в кресле, Фрэнк огляделся вокруг.

— Ты превратила это в миленькую комнатку, Эми. Мне нравятся эти картины, они веселее, чем те, внизу, — он слегка наморщил лоб. — Но я уверен, что видел некоторые из них прежде.

— Это картины Лео, они из Кью.

— Действительно. Я бывал там только однажды или дважды, когда получал разрешение, а старику случалось оказаться в городе, — Фрэнк встал на ноги и прошелся вокруг. — Как любопытно, на них нет мужчин, одни только женщины и дети, — он помолчал немного. — Странно, правда? Он не мог удержать жену или зачать собственных детей, поэтому вместо них повесил эти картины, — в его голосе звучала насмешка.

— Он обожает наших детей, — заступилась я за Лео. Обернувшись, Фрэнк взглянул мне прямо в лицо.

— Флора — моя дочь, Эми.

— Не по закону.

— Нет. Но по всему остальному — моя. Он украл ее у меня, — взгляд Фрэнка был жестким, — Кстати, где он — в Саттон Вени?

— Разве ты не знаешь? — уставилась я на него. — Он сейчас в армии.

— Как? — поразился Фрэнк.

— Я думала, что мисс Анн... кто-нибудь сказал тебе.

— Она ничего мне не скажет. Если она узнает о конце света, то оставит меня лицом к лицу со Страшным Судом, не дав возможности приготовиться. Но, Эми, он, наверное, в военном госпитале, не может же он...

— На следующий день после твоего прошлого приезда он поехал в Саттон Вени, где его осмотрели и признали годным к военной службе. Поэтому Лео вступил в RAMC. Теперь он — рядовой Ворминстер.

— В солдатах! Но он же пэр!

— Так же, как тот граф, о котором ты рассказывал.

— Кроуфорд вернулся в палату лордов — ему поручили какую-то работу в правительстве. В любом случае, перед войной он был как-то связан с армией. Он — совсем другая рыбка. — Фрэнк встряхнул головой. — Я не могу поверить в это. Никогда бы не подумал, что он сделает такое. Боже, кажется, это я отправил его в строй своими насмешками. Но какой же он дурак! Если ему так уж хотелось носить форму, он мог бы потянуть за связи и найти себе офицерское местечко на службе в снабжении лошадьми или в чем-нибудь подобном. Бог знает, сколько таких, как он, околачивается вокруг Лондона, и даже помоложе.

— Сэр Джордж — ровесник Лео, но он сражается во Франции.

— Но Джордж Бартон в регулярной армии! Господи, Эми, старик добьется только того, что будет проводить время среди калек и больничных суден в базовом госпитале. Он мог бы заниматься этим и как доброволец в Саттон Вени — не было никакой нужды в этом абсурдном донкихотском жесте! — Фрэнк взглянул на меня. — Впрочем, это у него не первый такой жест, правда? Ты сообщила ему, что я приезжаю сюда повидаться с тобой? — внезапно спросил он.

— Еще нет. Конечно, в следующем письме я напишу ему об этом.

— Конечно... — усмехнулся Фрэнк. — Честная, строгая маленькая Эми, пять футов три дюйма! Ну, желаю тебе порадоваться его ответу. Боже мой, а сколько времени?

Я стояла у дверей и смотрела, как Фрэнк садится в пролетку и отъезжает, пока стук копыт не исчез за поворотом. Мои глаза заволокло слезами, так, что я с трудом нашла путь наверх. В моей комнате остался только слабый, исчезающий запах его сигареты.

После ужина я села писать свое еженедельное письмо к Лео. После обычных новостей я рассказала ему о визите Фрэнка. Я написала, что он прислал открытку и приехал на обед, а затем мы погуляли в лесу. «Элен все время была с нами». Это выглядело подозрительно, и я добавила: «Флора показала ему соню, которую мы нашли в среду. Лорд Квинхэм уехал сразу же после чая». Затем я послала письмо и в страхе стала ждать ответа. Ответ пришел в обычное время:

Дорогая Эми!

Спасибо тебе за письмо и за новости. Надеюсь, что ты с детьми живешь хорошо, и та соня — тоже. Скажи Флоре, чтобы она не тревожила гнезда сонь — они милые, безобидные животные, и могут не выжить зимой, если их пробудить от спячки.

Затем Лео добавил некоторые комментарии по имению. Однако в последней фразе было сказано: «Что же касается того вопроса, который ты не задала, а только подразумевала, то отвечу, что доверяю тебе, своей жене, делать все, что ты сочтешь правильным». Подписался он так же, как и всегда: «Твой преданный муж, Лео Ворминстер».

Я глубоко вздохнула от облегчения.

Но, сворачивая и убирая письмо, я вновь начала беспокоиться — о Фрэнке. Доехал ли он уже до Франции?

Я взяла газету, которую мистер Тиме теперь всегда клал за завтраком рядом с моей тарелкой — наши войска снова атаковали. Я не удержалась, мои пальцы заскользили по списку имен раненых и убитых. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он уцелеет!

Глава двадцать шестая

Я заставила себя сосредоточиться на изучении счетов. Я радовалась, что у меня есть занятие — чем больше я была занята, тем меньше времени у меня оставалось на тревоги. Когда мистер Селби сказал, что мне будет полезно взглянуть на книги записей Истона, я в тот же день после обеда пришла к нему в кабинет. Мистер Селби сообщил мне, что пойдет к доктору Маттеусу, но позже будет располагать временем, если у меня возникнут какие-то вопросы. Я сразу же задала ему один — могу ли я принести сюда бельевую корзинку с Розой? Улыбнувшись, он ответил, что, конечно, могу.

Сначала я не удержалась и поиграла с Розой — она была просто чудесной малышкой. Она держалась за мое колено, то приседая, то подпрыгивая, и выглядела страшно довольной этим занятием. Ее лепет уже был похож на речь. Роза была такой хорошей компанией — как мне хотелось бы, чтобы ее увидел Лео. У нее уже был зуб, прорезавшийся без особых трудностей. Она росла, скоро она станет такой же, как Флора, но еще малыша у меня уже не будет. Вздохнув, я открыла первую из огромных книг, обтянутых зеленой кожей.

В каждой книге описывалось полных пять лет, даты были вытиснены золотом на корешках. Я решила начать с книги 1881—1886 годов, потому что в эти годы Лео начал управлять имением. Я долистала до сентября 1884 года, когда Лео исполнилось шестнадцать, а его отец был еще жив, и прочитала мрачный итог отказа снизить ренты — запустение ферм, потеря арендаторов в этом году. Домашняя ферма приносила убытки. Здесь были отчеты об ущербе, о незавершенных и приостановленных попытках его исправления. Истон все глубже и глубже приходил в упадок.

Я представила себе имение, выглядевшее так — здания полуразрушены, поля пустуют... а люди — что же творилось с людьми, потерявшими работу? Какая, должно быть, нужда царила в домах.

Затем в книге была отмечена смерть отца Лео, и записи почти сразу же изменились. Появились отчеты о ремонте и восстановлении зданий, строчки под рукой пишущего, становились все короче и торопливее, словно ему было некогда писать их. Вскоре в книге появился знакомый наклонный почерк мистера Селби.

Видимо, перед отъездом Лео в Кембридж они с мистером Селби сделали обзор всего имения, и агент получил длинный список инструкций, потому что за следующие несколько месяцев коттеджи и строения фермы были отремонтированы, изгороди построены, дренажные канавы расчищены, заборы починены, дороги улучшены. Это, должно быть, была славная уборка к весне, только лучше, потому что в нее входило и строительство. Ренты были снижены, и на удаленные фермы нашлись арендаторы, но и в домашней ферме происходили заметные изменения — она росла у меня на глазах. Расширились мастерские имения, были проведены новые дороги, построены амбары и водонапорная башня, посажены новые леса, часть земель была отведена под пастбища. Был куплен механический плут с трактором, ручей в парковом лесу, был перегорожен дамбой и грязная лужа превратилась в озеро с берегом, выложенным камнями. Я часто видела это озеро, потому что Нелла любила купаться в нем больше, чем в пруду, и удивилась, что не задумывалась над тем, что оно создано умышленно. Ко времени, когда были построены прачечные, каждая со своим котлом и угольным хранилищем, Истон выглядел совершенно иначе, чем три года назад. И все это было достигнуто еще до того, как мистер Селби сделал запись о вступлении лорда Ворминстера в совершеннолетие, в мае 1889 года, вслед за короткой записью о присуждении Лео кембриджского диплома первого класса. Дальше я прочитала:

25 июня. Лорд Ворминстер женился сегодня, во Франции. Желаю им обоим счастья и долгой жизни.

27 сентября. Лорд Ворминстер с новобрачной вернулись из свадебного путешествия. Их торжественно встретили в Истоне.

28 октября. Лорд Ворминстер уехал сегодня, чтобы сопровождать жену во Францию, для визита к родственникам.

Лео приехал назад, а она осталась. Итак, он ездил во Францию в начале ноября, а спустя месяц — еще раз. Я стала подсчитывать. Я знала дату рождения Фрэнка — 2 февраля 1890 года. Однако, он не мог родиться в это время, потому что сам говорил мне, что его мать была на пятом месяце, когда выходила замуж. Я быстро перелистала страницы до 1890 года:

2 февраля. Сегодня лорд Ворминстер сообщил мне, что получил телеграмму о рождении наследника, лорда Квинхэма.

Прочитав эти слова, я поняла, что мистер Селби знал правду. Было записано «сообщил о рождении», а не о том, что Фрэнк родился в этот день. Кроме того, вместо, «сын и наследник» стоял только правильный по закону термин «наследник».

Было ясно, что, кроме короткого визита во Францию, чтобы официально зарегистрировать рождение. Лео оставался в Истоне, наедине со своей болью и обидой.

Только в мае он привез домой французскую графиню и Фрэнка.

Работы в имении продолжались, хотя и не так быстро, но вскоре я заметила, что они прекратились совсем. После ноября 1890 года не делалось ничего, кроме самого необходимого ремонта и обычного содержания хозяйства, и все это улаживал мистер Селби. Лео словно бы исчез.

Я взяла следующий том. Так продолжалось до октября 1892 года, затем появилось сразу несколько новых построек на трех усадьбах домашней фермы. После такого резкого начала понемногу стали появляться и другие улучшения.

Я увлеклась прошлым и не сразу заметила, как вошел мистер Селби, но Роза загукала ему навстречу.

— Как приятно видеть здесь леди Розу! — просветлело его лицо.

— Да, она — хорошая компания. Роза, покажи свою погремушку мистеру Селби, — я взяла ее за ручку, и мы потрясли погремушкой. Темные кудряшки на ее затылке запрыгали вверх и вниз.

— Ее волосы, такие же густо-черные, как и у ее отца, когда он был моложе, — улыбнулся мистер Селби. Когда он сказал это, я машинально взглянула на первую книгу записей. Мистер Селби последовал взглядом за мной, увидел дату — и покраснел. — Ох, дорогая моя, я думал, что вы будете смотреть ближайшие тома, — спохватившись, он сказал: — Я не ожидал, что вы захотите копаться в такой древней истории. Давайте, я поставлю ее обратно.

— Я уже прочитала ее, — сказала я. — Кроме того, я знала.

Мистер Селби охнул и полез в карман за трубкой. Взглянув на Розу, он засунул трубку обратно.

— Полагаю, вам рассказал его светлость...

— Да, — я не стала уточнять, который.

Однако мистер Селби все еще выглядел озабоченным.

— Я думал... что должен скрывать обстоятельства.

— Да, но не от тех, кто уже знает их. Мистер Селби, вот что мне не понятно, — я указала на записи. — Почему улучшение имения прекратилось, и так внезапно? Лео заболел?

— Нет, не совсем, — мистер Селби отошел к окну.

— В ноябре 1890 года первая леди Ворминстер оставила Истон и с тех пор не жила в нем, хотя и приезжала ненадолго с визитами.

Он запнулся на момент и сказал:

— Леди Ворминстер, я неподходящий человек, чтобы рассказывать о вашей... предшественнице. Я мало знал ее — я знаю только, какой вред она причинила лорду Ворминстеру. Я сказал вам, что ваш муж не заболел, когда она уехала, и это правда, в том смысле, что его тело осталось здоровым. Однако он впал в меланхолию, так глубоко, что я даже стал серьезно опасаться за его рассудок. Моя дорогая Лаура тогда была еще жива, она часто приглашала его на ужин, но он очень редко соглашался принять приглашение. Его дух немного воспрял весной. В то лето должна была вернуться она. — Мистер Селби покачал головой. — Лорд Ворминстер всегда был человеком глубоких привязаностей, у него было немного друзей, но очень близких. Сэр Джордж, при каждой возможности приезжал к нему из Лондона, мать и сестры сэра Джорджа бывали с визитами — люди пытались помочь, но это трудно, когда человек совсем не отзывается на помощь. Я говорил с Бистоном, но, к несчастью, у них никогда не было хороших отношений — Бистон был выбран отцом лорда Ворминстера, а тот очень любил предыдущего священника. В любом случае, пастор слишком робок, а лорд Ворминстер, никогда не любил робких.

— Но затем Лео стало лучше, раз он снова взялся за благоустройство имения? — подсказала я.

— Он забыл о своем несчастье, когда оно случилось с другими, леди Ворминстер. В Истоне началась эпидемия скарлатины. — Скарлатина — я похолодела, вспомнив, какой ужас она наводила на матерей в Ламбете. Мистер Селби продолжал: — В деревне умерли двое детей, тогда ей переболел и Сирил Бистон. Он выздоровел, но его младший брат и сестренка — нет. Незадолго до этого их мать овдовела в Индии и привезла своих детей сюда, на родину, к их дяде и тете.

На моих глазах показались слезы.

— Потерять мужа и двоих детей — бедная мать, как она перенесла это?

— Боюсь, что не перенесла, леди Ворминстер. Смерть мужа и усилия по уходу за детьми подорвали ее силы, она сама заразилась скарлатиной и скончалась. Даже Сирил не оправился полностью, с тех пор у него слабые почки. На самом деле он не пригоден для службы в армии, но попросил друга замолвить за него слово для получения медицинского допуска.

— Так сделал и Лео.

— У лорда Ворминстера не было таких проблем, — удивленно посмотрел на меня мистер Селби. — Военный врач в Саттон Вени сказал, что у него сердце и легкие как у человека вдвое моложе его лет. Его физическое здоровье всегда было превосходным. Но я отвлекся. Так как всегда есть возможность заразиться скарлатиной через молочные продукты, лорд Ворминстер решил принять все возможные меры, чтобы избежать новой эпидемии, несмотря на то, что обязательные проверки молока не выявили случаев инфекции в Истоне.

— Пока он занимался организацией тщательного осмотра нашей молочной продукции, вмешательство школьного директора Робсона спасло его от возврата меланхолии. Лорд Ворминстер настоял, чтобы Робсону дали эту должность, потому что тот был новатором в высшей степени, хотя и не входил в число лучших кандидатов. Робсон сразу же начал кампанию за переоборудование школьных зданий. Добившись постройки новых туалетов, Робсон поднял вопрос о трубопроводе — и после этого лорд Ворминстер, кажется, пошел на поправку. Однако прошло еще много времени, пока он снова не стал, хм... нормальным, — мистер Селби понизил голос. — Осмелюсь сказать, что он полностью оправился только несколько лет назад. Домашние привязанности — великое благословение для мужчины, особенно одинокого мужчины, каким был лорд Ворминстер.

Я не знала, что на это ответить — я не заслуживала одобрительной улыбки мистера Селби.

— Зачем он построил дамбу и создал это озеро? — поспешно спросила я. — Если для купания Неллы, то оно слишком велико.

— Лорд Ворминстер сам купался там — одно время он любил плавать. Разве он не рассказывал вам об этом?

Я покачала головой и хотела задать еще вопрос, но тут проснулась Роза. Пора было ее кормить, и я унесла ее наверх.

Позже, в постели, мои мысли вернулись к рассказу мистера Селби. Я страшно негодовала на французскую графиню, которой не следовало оставлять Лео. Он любил ее, он простил ее — она должна была остаться.


На следующий день пришло время писать мое еженедельное письмо к Лео. Решив, что на этот раз хорошо бы написать его длиннее, я спросила Лео о розах. Однако, перечитав письмо, я заметила, что оно состоит из одних вопросов, и подписала внизу: «Осмелюсь сказать, что если у тебя нет времени отвечать на эти вопросы, то не беспокойся о них». Затем я напомнила ему, чтобы он не забывал менять носки, если они промокнут, и подписалась как всегда. Как ни взгляни, письмо получилось длиннее обычного.

Ответ, пришедший от Лео, тоже был длиннее обычного. После привычных комментариев о детях и хозяйстве Лео написал: «Что касается твоих вопросов о розах, то спрашивай все, что пожелаешь— у меня склонность к педагогике, поэтому твое признание моего всеведения очень лестно. По правде же, мое всеведение таково, что для дальнейшего разъяснения я могу только отослать тебя к книгам моей библиотеки. Но, конечно, я могу объяснить свою систему выращивания цветов роз зимой. Мы с Хиксом используем американский метод— срезаем побеги, которые должны зацвести в феврале и окунаем в горячую воду...»

В письме было много подробностей, но, перечитав его, я поняла, что Лео, не написал, когда нужно начать, чтобы получить цветы роз в феврале. Я обрадовалась этому, потому что, мне стало о чем писать на следующей неделе. В конце Лео приписал: «В настоящее время мы очень заняты. Спасибо за заботу о моем здоровье— к счастью, сухие носки здесь всегда есть. Твой преданный муж, Лео Ворминстер».

Едва я взялась за вышивание, как в дверь постучал мистер Тимс.

— Здесь леди Бартон, моя леди, и миссис Томлинсон. Я впала в панику — леди Бартон часто навещала нас, но я никогда не слышала о миссис Томлинсон.

— Проведите их в большую гостиную, пожалуйста, — я бегом отнесла Розу в детскую и спустилась вниз, поправляя на ходу волосы.

Леди Бартон еще не представила миссис Томлинсон, как свою младшую дочь, а я уже догадалась, кто она такая — они были очень похожи, даже пользовались одними и теми же духами.

— Как давно я тебя не видела, дорогая, — обняла меня леди Бартон. — Я сказала Цинтии, что мы просто обязаны навестить маленькую Эми, теперь, когда Леонидас уехал и оставил ее. Как он, дорогая? Какой героизм с его стороны! Как я сказала Джорджу — я восхищаюсь поступком Леонидаса, но для него типичны скоропалительные поступки. Как поживает дорогая Флора? А Розочка? — она пробормотала в сторону: — Цинтия, это моя крестница — такое милое дитя.

— Сейчас пошлю за ней, — я нажала звонок.

— Да, моя дорогая. Знаешь, младшая у Цинтии ненамного старше твоей Флоры. Я просто осчастливлена внуками — мальчик у Джорджа, двое у Джоан, четверо у Элен, но они не в счет — они сейчас в Канаде, и три девочки у Цинтии, — леди Бартон доверительно наклонилась ко мне: — Цинтия была мне маленьким сюрпризом. Я была уже в возрасте — но, тем не менее... прямо как бедная мать Леонидаса. Поэтому ее трое, моложе остальных.

— Мама, дай вставить слово и леди Ворминстер, — миссис Томлинсон ободряюще улыбнулась мне.

Сначала я не знала, о чем говорить, поэтому высказалась нейтрально:

— Три девочки — как это мило!

— Они обворожительны, все так говорят, — вздохнула миссис Томлинсон, — но Джон, конечно, хочет мальчика, — ее лицо прояснилось. — Но пока он во Франции, мне можно не переживать об этом, и я приехала к маме.

— Наверное, вам очень приятно, что у вас гостят внуки, — улыбнулась я леди Бартон.

— О, я не привезла детей, — удивленно взглянула на меня миссис Томлинсон. — Они на побережье с Нэнни. Немного поздно — сейчас не сезон, но бедняжки недавно все переболели корью. Памела очень ослабла, поэтому доктор Гардинер настоял, чтобы они провели месяц у моря — местечко в Уэльсе, я не могу выговорить его название, хотя Нэнни уверяет, что у меня получается удовлетворительно .

— Поэтому дорогая Цинтия приехала ко мне отдыхать.

Обе замолчали на мгновение, и я отважилась поддержать разговор:

— Вы, наверное, так устали от этого, ведь корь — тяжелая болезнь.

— Да, дорогая, это такое беспокойство, — согласилась миссис Томпсон. — Нэнни, конечно, прекрасно знает дело, но доктор боялся осложнения, поэтому мы взяли еще и больничную сиделку для Памелы, пока Нэнни заботилась об остальных.

— Должно быть, для вас это было тревожное время. Это ужасно, когда малыши болеют.

— Ох, дорогая, вы и представить себе не можете! Каждое утро я скрепя сердце ждала, когда моя горничная принесет последние новости от Нэнни. А после завтрака я каждое утро прогуливалась перед окнами детской и махала детям в окошко. Они печально смотрели на меня, я видела их личики, прижавшиеся к стеклу. Сделав это, я чувствовала себя легче — и я никогда не уезжала из дома больше, чем на несколько часов, пока они были больны.

— Цинтия — самоотверженная мать, — леди Бартон похлопала дочь по руке, — как и ты, дорогая.

Я не знала, что на это ответить, но тут, к счастью, появилась Элен с Розой, которая выглядела прекрасно. Элен одела ее в лучшее платье. Я вручила Розу леди Бартон, затем ее взяла миссис Томлинсон.

— Какое очаровательное дитя! — сказала та. — И какая жизнерадостная — моя младшая всегда начинала кричать через минуту после того, как ее приносили в гостиную, — она вернула Розу Элен. — Ведь дети по-настоящему довольны только в детской, так ведь? Я с таким облегчением вздохнула, когда перестала кормить мою милую Исабель. Вы все, еще кормите свою малышку, дорогая?

— О да, она любит свое молочко, моя Роза.

— Попробуйте сок алоэ, дорогая, он горький. Намажьте им грудь перед кормлением. Дети быстро привыкают обходиться без груди.

Горькое алоэ! На мою грудь, для Розы! Я чуть было не сказала, что об этом думаю, но, к счастью, меня прервала Элен.

— Теперь я могу унести Розу наверх, моя леди?

— Да, спасибо.

Элен подмигнула мне и исчезла за дверью, шурша накрахмаленной юбкой.

После ухода посетительниц, я не переставая думала о словах миссис Томлинсон. Я знала, что леди относятся к детям иначе — она, по крайней мере, сама вскармливала своих детей — но горькое алоэ! И как она могла выносить это — дети были больны, а она всего лишь глядела с улицы на их личики, прижатые к окнам.


Когда я в следующий раз взяла Флору на прогулку, мы пошли по тропинке к церкви и через покойницкую прошли на церковное кладбище. Я скоро нашла тот могильный камень, который искала — из белого мрамора, в виде ангела, распростершего крылья. Сначала шли имена Алисы Мэри Бистон, пяти лет двух месяцев, и Джеймса Альфреда Бистона, трех лет пяти месяцев. Они умерли в течение недели один за другим. И ниже — «а также их безутешная мать, Мэри Джейн Бистон, двадцати восьми лет». Она умерла меньше, чем через месяц вслед за своими детьми. Слезы подступили к моим глазам и покатились по щекам. Флора потянула меня за руку, стремясь продолжить путь.

Мы пошли на пустошь по тропе, ведущей в Ист Лодж. Хотя давно была осень, день выдался прекрасный. По старой изгороди вился хмель, красные ягоды кизила сияли под солнечными лучами. Заросли боярышника рдели алыми кистями ягод, единственный клен гордо возвышался над ними, его золотые листья трепетали от легкого ветерка. Флора побежала вперед и залезла в канаву, чтобы потрогать похожие на цветы ягоды бересклета, я последовала за ней. Она сорвала одну и победно закричала, увидев под оранжевой мякотью бурое семечко.

— Осторожнее, Флора. Они ядовиты. — Флора быстро убрала палец, ее голубые глаза встревоженно уставились на меня. Я вытащила ее из канавы, прижала к себе и поцеловала в щечку. — Не бойся, Флора, девочка моя, мама защитит тебя.

Приведя домой Флору и накормив Розу, я пошла в кабинет имения. Кажется, в последние дни я все время проводила там, и мне это нравилось, потому что я любила быть при деле. Кроме того, мне нравилось чаще встречаться с людьми. Я побывала у сестер Вильяме, — крупная ширококостная Джудит носила ботинки и кепку своего мужа, когда ухаживала за своим шипящим механическим монстром, смазывая его на зиму. Обе сестры, конечно, имели семейное сходство, но, тем не менее, были разными. Джаэль тоже носила ботинки мужа, но на ней они смотрелись изысканными туфлями от Луи, а старая кепка была кокетливо сдвинута набок над сверкающими карими глазами.

— Как поживает его светлость, моя леди? Давно он не заглядывал в мастерские, я уже соскучилась — он всегда так весело махал рукой и умел сказать доброе слово, его светлость.

Я изумленно уставилась на Джаэль, затем еще раз взглянула на ее пышные, чрезмерно развитые формы и решила, что, наверное, этим можно объяснить добродушное подшучивание Лео.

Добродушие Лео, безусловно, распространялось не на каждого. Мистер Арнотт как-то сказал мне о нем:

— Его светлость прекрасный человек, но не всегда может сдержать свой нрав, — он пожал плечами. — Но, полагаю, он и не может быть другим, он большая шишка в этих окрестностях. Я все еще никак не забуду Канаду. Там все люди равны.

— Мистер Робсон говорил, что и здесь тоже.

— Ох, Робсон! — мистер Арнотт рассмеялся, напоминая пирата еще больше, чем обычно. — Он — идеалист. Все остальные живут в реальном мире, и, если граф прикажет прыгать, они прыгают.

— Не думаю, что вы всегда прыгаете, мистер Арнотт, — искоса глянула я на него. — Мистер Селби, говорил мне другое.

Мистер Арнотт откинул голову назад и расхохотался.

— У нас с его светлостью есть свои трения, но он знает, чего я стою, поэтому даже самые долгие обиды рано или поздно подходят к концу. Я, пожалуй, лучше найду вам квитанции, не то мне опять придется выслушивать старика Селби, — усмехнулся он. — Должен заметить, мне гораздо приятнее, когда он посылает ко мне вас, — его единственный глаз сверкнул. Мистер Арнотт немного флиртовал, но я не придала этому значения, понимая, что у него просто такое обращение. Потом, когда я увидела, как он глядит на миссис Арнотт, то поняла, почему он вернулся к ней из Канады.

Люди в селе тоже заговаривали о Лео. «А-а, его светлости, наверное, непривычно там, ведь он всегда так следил за своей одеждой». «Он будет скучать по розам. Вот эти кустики он обрезал вместо меня каждую весну. Доставал свой нож и делал это сам. Он понимал, что я плохо вижу, в мои-то годы». «Давно его не видно, соскучилась. Надеюсь, ему не покажется слишком тяжело в солдатах».

Бабушка Витерс была практичнее.

— Когда он наконец, перестреляет всех этих немцев?

— Нет, миссис Витерс, его никогда не пошлют во Францию, у него другие дела. Кроме того, в RAMC не носят оружия, им не разрешается.

— Испортили ему удовольствие, — фыркнула она. — Он регулярно пишет вам?

— Каждую неделю, без пропусков.

— Надеюсь, вы заставляете его ждать ответов, если не хотите его испортить. Эти мужчины должны знать свое место.

Мистер Робсон давал урок на школьном дворе, его окружали ученики.

— Как там лорд Ворминстер, леди Ворминстер?

— Пока все хорошо, мистер Робсон.

— Подождите и увидите, — ухмыльнулся он, — несколько месяцев в солдатах сделают его социалистом.

Затем мне встретился доктор Маттеус, выходивший из своего коттеджа. После того, как мы поговорили об его больных, он спросил:

— Ворминстер справляется со своими делами, надеюсь?

— Думаю, что справляется, доктор, но он мало пишет об этом.

— Осмелюсь предположить, что он не хочет докучать вам.

Но я считала, что Лео не пишет о них, скорее потому, что знает, как я брезглива. Одна мысль о госпитале приводила меня в ужас. Я остановилась у калитки Мэри и заглянула к ней на минутку поздороваться с маленьким Томми, перед тем, как зайти к миссис Чандлер.

— Видишь, Роза, это Томми — давай ему помашем. Я знала, что миссис Чандлер, как и я, переживает за Лео.

— Он уже взрослый человек, — заметила она, — но иногда поступает как ребенок. Жалко, что он должен был уйти, но я рада, что у него есть вы, ему есть к кому вернуться, моя леди.

Когда я шла назад, Роза оттягивала мне руки, но груз вины на моих плечах был еще тяжелее. Если бы я только могла дать Лео любовь, в которой он нуждался — но я не могла.

Дома меня дожидалось еженедельное письмо от Лео — оно прибыло с послеобеденной почтой. Я взяла его с собой в детскую.

— Посмотри, Флора — письмо от папы. Ты поможешь мне открыть его? — мы вместе отклеили клапан и вытащили из конверта лист бумаги. Я ошеломленно замерла.

— Что случилось, моя леди? — встревожилась Элен. Не вымолвив ни слова, я протянула ей листок. В каждом углу листка было по треугольнику с написанными на них буквами YMCA, а между ними были слова, на которые я показывала — «Действительная служба британских полевых войск». С правой стороны Лео, как обычно, приписал свой номер и сокращение RAMC, но добавил под ними еще одно слово — Франция.

Глава двадцать седьмая

Элен удивилась этой приписке не меньше меня.

— Прочитайте его, моя леди.

Дорогая Эми!

Пожалуйста, извини меня за нарочито хвастливую военную бумагу, но наше подразделение, уезжало в спешке, и оказалось, что я забыл свои канцелярские принадлежности. Однако я не плачу YMCA неблагодарностью, потому что их барак все-таки дает какое-то убежище среди лагерного столпотворения. Сейчас я нахожусь в одном из крупнейших базовых госпиталей во Франции, — я не могу разгласить его название из опасения перед чернилами цензора. Противно сознавать, что каждое написанное мной слово будет прочитано третьей, непрошеной парой глаз, но, тем не менее, эта служба есть, и офицеры обязаны делать свое дело.

Затем следовало обычное продолжение, ни слова ни о переезде, ни об его причинах, а просто обыденные ответы на мои вопросы, комментарии моих новостей, а в конце подпись: «Твой преданный муж, Лео Ворминстер».

— Папа уехал во Францию! — повернулась я к Флоре. Она сморщила нос и сказала:

— Дядя Альби во Франции.

Я в тревоге взглянула на Элен, но та покачала головой:

— Эти базовые госпитали на самом берегу, моя леди. Они поставлены там, чтобы не подвергать раненых опасности, — пока она говорила, мое зачастившее сердце успокаивалось. — Месяца два назад Альби сообщил мне, что легкораненых не отсылают в Англию — их держат во Франции, пока они не вылечатся достаточно, чтобы снова идти воевать. Но за ними кто-то должен ухаживать, это и будет делать его светлость.

Я понимала, что Элен права, но, тем не менее — «Действительная служба»? Судя по словам Лео — «нарочито хвастливая военная бумага» — он был рад, что оказался во Франции, даже если ему предстоит всего лишь таскать носилки и опорожнять больничные судна.

Это известие произвело впечатление и на всех остальных. Когда я сообщила о нем мистеру Тимсу, тот, воскликнув: «Ну, не ожидал!», быстрее обычного зашаркал ногами прочь, чтобы первым рассказать новость другим слугам. Я пошла в кабинет имения, надеясь застать там мистера Селби, а затем вышла в сад, чтобы рассказать о письме мистеру Хиксу — несмотря на прошедшее время и перемену своего положения, я все еще побаивалась главного садовника, но хотела, чтобы он тоже узнал. На следующий день новость уже ходила по селу: «Как неожиданно, в его-то возрасте!» «Надо же, куда он отправился!» «Мало кто так поступил бы на его месте!»

Мистер Бистон специально зашел вечером, чтобы сообщить, что они с Люсиндой будут поминать Лео в молитвах. Я поблагодарила его, хотя не была уверена, что молитвы понравятся Лео. Но потом я стала расспрашивать о Сириле, и Лео был забыт — вполне естественно, потому что Сирил был на передовой, со своими слабыми почками. Разговор с мистером Бистоном о Сириле напомнил мне о Фрэнке — хотя я и не забывала этого, — и после ухода пастора я поднялась в детскую, где спала Флора. Я нагнулась над ней и поцеловала в спутанные кудряшки. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он уцелеет.

Видимо, моя молитва была услышана, потому что через два дня пришло другое письмо, от Фрэнка. Мои руки затряслись, когда я вынула из конверта единственный листок с короткой, наспех написанной запиской.

Дорогая Эми!

Так как моя настоящая жена не хочет со мной разговаривать, пишу вместо этого своей тайной жене. Я возобновил службу во французской армии уже в должности офицера связи, и теперь жизнь здесь не так отвратительна, как прежде. Я бы сказал, что чувствую себя почти как дома, и кормить, безусловно, стали лучше. Кроме того, служить при штабе гораздо приятнее, — эти проклятые пушки вызывают у меня головную боль!

Твой, кем бы ты не пожелала меня признавать, Фрэнк.

Я остановилась, дрожа от облегчения. Прошло одна-две минуты, пока я снова обратилась к письму и прочитала постскриптум: «Все нормально, ответа не жду — твоя совесть, конечно, не позволит написать его». Меня соблазняло ответить, но я сознавала, что не должна делать этого. Наконец я спустилась вниз и попросила миссис Картер испечь один из ее фруктовых бисквитов. Я уложила его в жестянку, купила сигарет и упаковала все в посылку. Флора с большой долей моей помощи вывела каракули на записке: «Дяде Фрэнку, с наилучшими пожеланиями от Флоры».

Я была готова отнести посылку на почту, но вдруг до меня дошло, что я делаю. Я попросила у миссис Картер еще один бисквит — она всегда пекла их по несколько штук — и упаковала в другую посылку. К ней я написала записку: «Лео, с наилучшими пожеланиями от Эми». Флора тоже вывела там свое имя, а я капнула чернил на большой палец Розы и прижала его к записке, с объяснением на обороте. Перед тем, как послать ее, я вспомнила про сигареты, но Лео никогда не курил ничего, кроме сигар, поэтому я заказала в «Харродсе» коробку его обычных сигар и попросила отослать их прямо во Францию. Когда обе посылки были отправлены, я села писать свое обычное еженедельное письмо.

Наступил ноябрь. Я выучилась водить машину, а мистер Селби сказал, что в следующем месяце я смогу сама полностью вести счета домашней фермы. Я с гордостью написала об этом Лео в своем еженедельном письме. В ответе он выразил уверенность, что я буду хорошо вести их, но письмо было короче обычного. Оно было написано химическим карандашом, словно у Лео кончились чернила, а он не позаботился о том, чтобы купить еще.

Вскоре после этого пришел приказ от военных властей — мы должны были заполнить подробные анкеты на всех молодых людей, работающих на домашней ферме. Мистер Селби со вздохом показал его мне.

— Будут призваны все мужчины до тридцати лет, если у нас не будет серьезных причин удерживать их. Не знаю, что скажет на это мистер Арнотт. Мы подорвем хозяйство, если потеряем столько мужчин, — однако я указала ему, что их не будет слишком много, потому что большинство истонских мужчин уже ушли на войну, даже те, кто был женат. Я вспомнила об Эмми, сестре Клары. Она вот-вот была должна родить, но не видела своего Билла почти все девять месяцев — мужчины в солдатах получали отпуск раз в год или даже реже. Но Фрэнк был офицером, он вернулся в армию в сентябре, значит, приедет в конце февраля... я поймала себя на этой мысли и поспешно отбросила ее.

Фрэнк ответил Флоре короткой запиской, благодаря, за посылку, и я решила каждый месяц отправлять посылку Лео, который сам был во Франции, а значит, мог отнестись с пониманием к тому, что я заодно пошлю такую же и Фрэнку. Я была очень довольна таким решением — конечно, посылка будет от Флоры. Поэтому во время, свободное от чтения книг по сельскому хозяйству, я брала каталог «Харродса», выискивая деликатесы, и вязала теплый свитер для Лео. Я была бы рада связать свитер и для Фрэнка, но Флора не умела вязать.

Я выучила о сельском хозяйстве так много, сколько было возможно, потому что мистер Селби был вынужден все больше времени уделять общественным делам. Главный военный комитет сельского хозяйства теперь имел местный исполнительный комитет, поставленный, чтобы решать, как использовать земли и какие культуры на них выращивать. Мистер Селби был членом этого комитета. Так как корабли все время топили, Британия должна была выращивать больше пшеницы у себя дома. Лео в прошлом году отвел многие пастбища под плуг, но другие фермеры так не сделали, потому что не было гарантированных цен. Однако из-за осенних недостач зерна цены поднялись, и домашняя ферма принесла большую прибыль. Но теперь правительство стало вводить контроль цен — молоко уже контролировалось, — поэтому было ясно, что фермерам будет невыгодно отводить дополнительные земли под вспашку, если учесть нехватку рабочей силы. Мистер Селби рассказал мне, что Военный комитет собирается заставить фермеров распахивать больше земли.

— Это неслыханно, леди Ворминстер, неслыханно. Это идет вразрез с британскими традициями. Подобные принуждения будут встречены враждебно — но что еще мы можем сделать? Люди должны есть.

Мистер Селби в последнее время выглядел измотанным, кроме того, его повар слег с простудой. Я была уверена, что он не питается как следует, поэтому стала приглашать его с собой на все трапезы в Истоне, пока его повар не мог работать. Каждый вечер мы сидели за ужином, разговаривая о войне, о переменах, которые она внесла в сельское хозяйство, о том, как мы можем наилучшим образом взаимодействовать с Военным комитетом. Я очень многому научилась во время этих ужинов и была рада, когда Лео написал мне: «Я получил письмо от Селби, — он утверждает, что ты становишься хорошей помощницей». Я предложила мистеру Селби приходить ко мне на обед каждое воскресенье, даже если его повар выздоровеет, и тот сказал, что это будет очень полезным, так как мы сможем обсудить дела на всю следующую неделю.

В середине ноября Клара стала волноваться, ожидая известий об Эмми, и однажды вбежала в детскую:

— Мама прислала сообщить, что у Эмми началось!

— Тебе, Клара, будет лучше пойти туда и помочь. Она унеслась словно молния.

Мы с Элен и Дорой сидели, гадая, как долго протянутся роды и кто родится — мальчик или девочка. Бабушка Витерс сказала, что Эмми носит так высоко, что наверняка будет мальчик. После чая, когда я кормила Розу, Клара прислала свою племянницу.

— Тетя Эмми принесла замечательного мальчика, с ней все хорошо — так сказала бабушка Витерс, — сообщила та.

Мы все засмеялись и заплакали от волнения и радости.

— Билл будет так доволен! — сказала Элен.

Я пошла, чтобы рассказать об этом мистеру Тимсу, а затем спустилась к мистеру Селби — казалось, война отступила с рождением младенца.

На следующий день я решила отвлечься от дел имения. Миссис Чандлер пригласила меня повидать Эмми, которая выглядела усталой, но гордой и счастливой. Я взяла и покачала ее маленького сына, а затем сказала, что мне не хочется отдавать его назад. Я еще не хотела следующего ребенка — но мысль о том, что его никогда не будет...

Через пару дней ко мне приехала леди Бартон. Сидя за гренками и чашкой чая в моей гостиной, она огляделась вокруг:

— Я рада, что ты постоянно используешь эту комнату. Она напоминает мне об Элизабет. Как хорошо я помню, когда приезжала к ней сюда! Они с моей матерью были такими близкими подругами — дружили еще девочками. Истон, конечно, был домом Элизабет — Ворминстер жил в Пеннингсе, но она всегда посещала Истон после замужества, по нескольку раз в год, — леди Бартон вздохнула. — Бедняжка Элизабет, столько лет она хотела ребенка. И это случилось, когда она уже совсем потеряла надежду. В последние месяцы Элизабет была так счастлива, просто сияла. Я помню, как она сидела у этого окна и шила — она не была красавицей, Элизабет, но в тот день выглядела красивой. Она ни разу не усомнилась, что носит мальчика. «Я назову его именами трех моих любимых героев, — говорила она. — Я спрашивала Артура, и он согласился. У нас будет сын — наконец-то!» Она, не переставая говорила о ребенке. «Он будет высоким и стройным, как отец, и станет блестящим молодым офицером. Я уже вижу его в красном мундире». — Леди Бартон снова вздохнула. — Это был последний раз, когда я видела ее. Через месяц она умерла, а сын, на которого она возлагала такие надежды, родился таким уродом, что собственный отец не мог выносить его вида. Бедный маленький Леонидас оказался в Истоне среди фамильных портретов, а Артур стал полным затворником. Это показывает, что цыплят нужно по осени считать — все мечты бедной Элизабет обратились в ничто.

— Лео вступил в армию, — твердо сказала я.

— Знаю, дорогая, но разве это то же самое? Фицворрен-Донне всегда были генералами, они возглавляли войска на фронте, а не таскали больничные судна в тылу. Правда, дорогой Фрэнсис поддерживает фамильные традиции, — она испытующе взглянула на меня. — Какая жалость, что между ним и дорогой Аннабел вышло такое.

— Да, — тихо сказала я. К счастью, проснулась Роза, и я потянулась к ней.

— Все еще кормишь ее, дорогая? Значит, ты пока не в тягости. Жаль, что Леонидас уехал — ничего, даже солдаты, бывает, приезжают в отпуск, — леди Бартон улыбнулась. — Хорошо бы в следующий раз был мальчик, правда?

— Нет, следующего раза не будет, — покачала я головой. Было таким облегчением признаться в правде хоть кому-нибудь. — Лео сказал, что у нас больше не должно быть детей, потому, что они родятся скрюченными, как он.

На мгновение леди Бартон замолчала.

— Но почему он так считает? — спросила наконец, она.

— Когда он женился на французской графине, ему так сказали доктора, — объяснила я.

Леди Бартон изумленно уставилась на меня. Затем она наклонилась ко мне и сказала с серьезным видом:

— Но, дорогая моя, я никогда не верю докторам, из принципа. Знаешь, когда Джордж был маленьким, доктора сказали, что у него туберкулез. Мы тут же увезли его в Швейцарию, где он целый месяц бегал по горам словно зайчишка! Это оказался просто детский кашель. Джордж больше в жизни никогда ничем не болел, пока эти гадкие немцы не ранили его в руку. Это не слишком хорошо, дорогая — он был вынужден остаться в лондонском военном ведомстве, хотя ему это совсем не нравится, — но, должна признать, для меня это большое облегчение, как и для любой матери. А что касается Леонидаса, — она наморщила лоб. — Я отчетливо припоминаю — мы с мамой виделись с Нэнни Фентон, когда она приехала с маленьким Леонидасом,и она дала нам полный отчет об ужасном испытании Элизабет, — как принято у женщин этого класса, — она сказала, что Леонидас родился таким, потому что в чреве Элизабет были опухоли, причем в течение многих лет. Доктор сказал ей, что она забеременела чудом. Поэтому бедный маленький Леонидас, будучи крупным ребенком, вырос там искривленным. А когда он рождался, его пришлось вытаскивать, и его повредили еще больше. И, конечно, Элизабет была так обессилена, что кровотечение остановить не удалось. Мы с мамой плакали, когда Нэнни рассказала нам это — такая трагедия. Артур обвинял ребенка в ее смерти, хотя разумнее было бы обвинять себя. Но разве мужчины так делают, дорогая? Но я уверена, что Нэнни правильно рассказала о причине уродства Леонидаса — кроме того, так ей сказал акушер, значит, это должно быть верным, — она взглянула на Розу. — Ведь эта малышка сложена безупречно, правда?

Я растерянно уставилась на нее, моя голова шла кругом.

— Значит, как только он приедет в отпуск, сразу же отправляйся к нему в постель, чтобы он сделал тебе ребеночка, — продолжила леди Бартон. — Роди ему сына, или двоих, это даже лучше.

— Он не поверит мне.

— Тогда я поговорю с ним.

— Он не поверит и вам — он слишком самоуверен. Он сказал мне, что мы больше никогда не будем вместе как муж и жена.

Леди Бартон поставила чашку.

— Как! Дорогая моя, это уже серьезно. Не может же он жить монахом теперь, когда получил другую жену, да еще такую хорошенькую! Но... — ее глаза посуровели, — если он так давно был убежден в этом, — она ткнула пальцем в Розу, — откуда же тогда взялась эта малышка?

— Я так хотела ребенка, что хитростью добилась этого от Лео.

Леди Бартон вскочила, и я почувствовала, как ее пахнущие фиалками губы прижались к моей щеке.

— Дорогая моя, Элизабет была бы так благодарна тебе! Как ты была права! Леонидасу нужна твердая рука, порой он сам себе бывает врагом — она протянула руку и прикоснулась к темным кудряшкам Розы. — Но раз ты сделала это однажды, дорогая — теперь пора ему иметь сына.

— Он никогда не позволит мне... — покачала я головой.

— Не беспокойся, Эми, — прервала она мои протесты. — В четверг я поеду в город и поговорю об этом с Джорджем. Он знает, что делать, он всегда был таким.

Когда она уехала, я приласкала Розу, представляя ее в возрасте Флоры. К тому времени у моей груди будет уже другое дитя, может быть, даже мальчик. Затем я решительно остановила себя — мне не следовало мечтать, я слишком часто и беспочвенно делала это раньше. Но я как на иголках ждала возвращения леди Бартон.

Вскоре она снова приехала ко мне, улыбаясь.

— Все устроено, дорогая. Джордж поговорил с одним из своих знакомых медицинских светил, и выяснил, что научные взгляды изменились. Следовало бы сказать об этом Леонидасу двадцать лет назад, но теперь они лучше в этом разбираются. И рассказ Нэнни Фентон подтверждает это, — ее голос упал до шепота. — Ты просто не представляешь, что этот доктор еще сказал Джорджу — что кайзер, как и Леонидас, родился с кривой шеей, но его умудрились выпрямить! А теперь у него семеро здоровых детишек — правда, все как один немцы — и это доказывает, что проблем с детьми быть не может. Только не рассказывай этого никому, дорогая — мы же не хотим, чтобы вокруг думали, что Леонидас оказался в положении этого немца? — она опустилась в кресло с удовлетворенной улыбкой. — Как только Леонидас вернется домой, ты сообщишь ему хорошие новости.

Я не могла поверить — это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Позже, когда я снова пошла в село, я встретилась на улице с доктором Маттеусом.

— Можно мне... можно мне кое-что обсудиль вами? — устремилась я к нему.

— Разумеется, леди Ворминстер — когда мне зайти к вам? — наверное, он заметил разочарование на моем лице, потому что добавил: — Или вы предпочтете пойти со мной в приемную? Я как раз возвращался домой.

Когда я села у него в кабинете, он спросил:

— Так чем я могу быть полезен? Какие-нибудь хорошие новости?

— Нет... я... дело в том, что... — я запнулась, покраснев. Доктор Маттеус просто сидел и ждал, но выглядел таким доброжелательным, что я наконец, решилась рассказать ему о словах леди Бартон. Закончив рассказ, я спросила: — Так он прав, знакомый сэра Джорджа?

— Почти наверняка, по-моему, — улыбнулся он.

Я разрыдалась. Доктор Маттеус пошел и принес мне бренди.

— Леди Ворминстер, я не представляю, почему ваш муж верит в такое, — сказал он, когда я выпила бренди. — Если бы он только доверился мне... хотя глупо на это надеяться — он из тех людей, кто не доверяет никому, кроме вас, конечно. Но, скажу со всей искренностью, если бы он спросил меня об этом двадцать лет назад, я дал бы ему такой же совет, хотя тогда, учитывая обстоятельства его рождения, я говорил бы об этом с меньшей уверенностью. Но даже если есть какая-то вероятность искривления, сейчас она исправляется упражнениями в детском возрасте, — он наклонился и взял Розу за подбородок. — Но вот перед нами прекрасный пример, что об этом можно не беспокоиться. Я уверен, ее вид убедит лорда Ворминстера, что он способен иметь и другого здорового ребенка, — он взглянул на меня и увидел выражение моего лица. — Поздновато, да? Но он не поверил бы мне после того, как его предала одна особа.

Я ничего не могла ответить — я чувствовала себя такой виноватой, испугавшись, что нечаянно выдала тайну рождения Фрэнка.

— Не расстраивайтесь, леди Ворминстер, — ласково сказал доктор Маттеус. — Я уже понимал, что вероятно, так и есть. Я знаком с менделизмом, который указывает, что некоторые особенности наследуются реже остальных. В любом случае, упомянутая особа уже мертва.

— Но ее сын жив, — прошептала я.

— Доктора не выдают тайн, — еще ласковее сказал он.

— Но леди Бартон, сэр Джордж...

— Я уверен, что сэр Джордж не называл имен, когда советовался со своим знакомым — британский правящий класс знает, как вести себя с простыми людьми. Подозреваю, что леди Бартон с сыном сами знают об этом лет двадцать, не меньше. Они же давно знакомы с вашим мужем. — Я вспомнила твердое высказывание леди Бартон: «Ему пора иметь сына», и поняла, что доктор Маттеус был прав. Он все еще убеждал меня: — Кроме того, сложение вашего мужа почти наверняка не передается по наследству, поэтому неважно, скольких здоровых детей мы предъявим в доказательство — двоих или одного. Если хотите, то можете сказать Ворминстеру, что я сделал эти предположения позже. Кстати, может быть, вы захотите, чтобы я проконсультировался с кем-нибудь еще?

— Пожалуйста... и спасибо за вашу доброту. Несколько дней спустя доктор Маттеус сообщил мне результаты запроса — они оказались в точности такими, как он предсказывал.

— Итак, в следующем письме к мужу вы можете сообщить, что зачатия можно больше не опасаться.

Конечно, я не написала об этом Лео — объяснение могло оказаться трудным. Он мог бы рассердиться, если бы подумал, что я выдала тайну его первой жены. Однако я была уверена, что доктор Маттеус прав, утверждая, что леди Бартон знает о ней, как и мистер Селби, — а сколько еще людей подозревали правду! Деревенские жители постоянно отзывались с одобрением о цвете волос Розы: «Какие славные кудряшки — точь в точь как у его светлости». Я молилась, чтобы Фрэнк никогда не узнал об этом. Но он наследовал Пеннингс, а Лео почти не бывал там — значит, все будет в порядке. А я тем временем дам Лео сына для Истона.

Глава двадцать восьмая

Теперь я каждый день читала за завтраком «Таймс», чтобы знать последние новости о войне. Наши войска снова начали наступление и достигли речки Анкр, но два судна-госпиталя затонули на минах у мыса Эгюий. Одним из них был огромный лайнер «Британик», за час ушедший под воду. К счастью, на нем не было пациентов, но погиб доктор и несколько членов RAMC. Я содрогнулась — слава Богу, Лео был в безопасности на суше.

Джим Арнольд теперь находился в госпитале рядом с Солсбери. Место, где была отрезана его нога, воспалилось, и он очень исхудал, но наконец пошел на поправку. Клара посещала его каждую неделю, а по воскресеньям приходила на чай к его матери. Миссис Чандлер рассказала мне, что миссис Арнольд очень ценит Клару: «Она хорошая девушка, моя Клара, но как жаль... — она вздыхала. — Мужчины смотрят только на внешность девушек. Женщины, они другие, их не волнует, если мужчина не слишком хорош собой. Они смотрят внутрь, на его сердце».

В конце месяца с роз Лео осыпались последние лепестки. Я распрощалась с «Эйми Виберт» до следующего года и написала Лео, что буду скучать по ее золотистым цветам и глянцево-зеленым листьям. «Она так мне нравится, что хотелось бы, чтобы она и вправду носила мое имя». Затем я спросила его: «Я знаю, что это французская роза, и помню, что ты как-то говорил мне, что она была «Нуазеттой», но она не похожа на кусты «Нуазетты». Почему она отличается?»

Его ответ пришел, когда мы с Кларой были в кладовке. Зашел разговор о продуктах для стола, и Клара попросила меня вместе с ней пересмотреть припасы. Когда мистер Тимс принес мне письмо, я воскликнула:

— Как странно! Оно в зеленом конверте! Клара улыбнулась.

— Наш Джордж использовал такие, когда ему удавалось достать их. Он не любил, когда цензор просматривал его письма. Видите, — она взяла у меня конверт и указала на напечатанные слова: «Корреспонденция не подлежит досмотру», — они указывают, что внутри нет ничего о войне, а только о семейных делах и тому подобном. Смотрите, подпись его светлости!

После объяснения Клары я не удивилась, что Лео использовал этот конверт. Я знала, что ему не нравится, когда его письма читает кто-то еще — с тех пор, как он прибыл во Францию, его письма стали еще более формальными и безликими. Я надеялась, что в этом письме, он побольше расскажет мне о своих делах, хотя бы какое в госпитале питание. Я никогда не спрашивала Лео об этом, потому что знала, что он не будет писать ничего такого, что может показаться его офицеру недовольством, но часто надеялась, что он догадается написать.

Однако когда я поднялась в свою гостиную и распечатала конверт, мне показалось, что там говорится о том же, о чем и обычно. Лео начал с ответа на мой вопрос о розе.

Как ты и предполагала, «Эйми Виберт» — не совсем «Нуазетта», хотя, безусловно, один из ее предков тот же, что и у «Нуазетты» — «Чемпни Пинк Кластер». Я как-то сажал его черенок, но он не прижился. Она унаследовала свою характерную листву от «Розы Семпервиренс» (семпер — вечный, виренс — зеленый), а позднее цветение — от «Розы Муската», то есть мускатной розы, с запахом, похожим на запах мускатного вина. Однако она не полностью унаследовала мускатный аромат, я даже слышал, что ее запах называют мускатным незаслуженно, но не согласен с этим. Она не выставляется со своим запахом, как большинство ее самоуверенных сестер — его еще нужно поискать, — но однажды замеченная ее изысканность не имеет себе равных. Теперь ты видишь, что у твоей малютки «Эйми Виберт» смешанное происхождение, но она не стала от этого хуже. В действительности, я всегда чувствовал, что этот изъян ее происхождения придает ей стойкость и верность, она всегда дарила мне свои цветы, если это было в ее силах. Тем не менее, будучи вьющейся розой, она нуждается в поддержке и готова обвиться даже вокруг самой ненадежной опоры, пока эта ее огромная зависимость не даст опоре силу поддерживать ее. Она— уязвимая роза, моя «Эйми Виберт», у нее мало шипов, но она будет использовать их, если сочтет нужным, и поэтому, несмотря на ее кажущуюся слабость, она очень сильна.

Я вернулась к началу и снова перечитала эти слова. Моя рука чуть задрожала. Возможно, я была дурочкой — неужели он писал только о розе? Я прочитала дальше:

Я с облегчением узнал, что у Флоры прошла простуда. Ты совершенно права, что вызвала доктора Маттеуса — в таком деле не бывает чрезмерной предосторожности. Надеюсь, что Роза меньше капризничает теперь, когда ее зуб прорезался. Спасибо тебе за регулярные новости о наших дочерях. Я не околею о своем решении пойти в армию, но жалею, что не вижу, как подрастают дети. Хотел бы я иметь волшебное зеркало Зверя, чтобы каждый вечер смотреть в него и видеть, как вы втроем сидите у камина в детской.

Почему ты так завистливо пишешь об «Эйми Виберт» — «хотелось бы, чтобы она и вправду носила мое имя»? Конечно, ты знаешь, что она его уже носит, ведь Эми— это любовное от Эйми. Пожалуйста, извини меня за сегодняшнюю болтовню. Сейчас у нас выдалось немного свободного времени, и, получив два зеленых конверта, я не мог сопротивляться желанию потратить один немедленно, — дар уединения так редок в военное время. Однако я знаю, что у тебя мало времени писать письма, поэтому не жду, что ты ответишь на сегодняшнее письмо. Я понимаю, Эми.

Твой преданный муж, Лео Ворминстер.

«Эми — это любовное от Эйми». Перечитывая эти слова, я сознавала, что Лео писал не о своих розах. Это было любовное письмо, но очень деликатное любовное письмо. Я могла либо принять эти строки, либо пренебречь ими — потому что он понимал.

Наутро я одела детей в лучшую одежду и повезла в Тилтон. В фотостудии я посадила себе на колени Розу, а Флора тесно прижалась к моему плечу. По команде мы улыбнулись навстречу вспышке слепящего белого света. Я не могла дать Лео любви, которой он хотел, но могла прислать ему замену волшебного зеркала.

Когда мы вернулись, мистер Селби сказал мне, что ходят слухи о том, что Асквит будет переизбран, а первым министром станет Ллойд Джордж.

— Сомневаюсь, что Кроуфорд останется в сельскохозяйственном ведомстве, если Асквит уйдет, — вздохнул мистер Селби. — Мы можем быть уверены в одном, леди Ворминстер — кто бы ни пришел к власти, для нас это значит, что прибавится работы по заполнению этих надоевших форм, и больше ничего.

Я знала, что он был прав — в последние дни я все больше и больше времени проводила в кабинете имения. К счастью, у Розы был хороший нрав, она бьиа совершенно спокойна, оставаясь в детской, а я забегала к ней каждую пару часов. Она уже выучилась выпрямляться и вставать, а если я садилась на пол, она спешила доползти до меня, хваталась за мою одежду и вставала прямо, шатающаяся, но довольная. Мне было трудно отрываться от детей и уходить вниз, но, ничего не поделаешь, мы должны были победить в войне.

Леди Бартон сказала мне в следующий визит, что сэр Джордж вернулся в свой полк во Франции.

— Он хотел уехать, он чувствовал, что должен уехать, но... — она вздохнула, ее лицо было грустным и огорченным. Затем ее взгляд прояснился: — Правда, Цинтия здесь, с детьми. Она закрыла дом в Ратленде — незачем держать его открытым, пока Джон вдали. Она очень помогает выздоравливающим — ее музыка, ты знаешь — и, кроме того, мужчины любят смотреть, как вокруг бегают дети. Кстати, дорогая моя, Цинтия приглашает твою малышку Флору на чай в детскую. Когда это будет удобнее?

Я обрадовалась — Флоре пора было чаще встречаться с другими детьми. Элен обрадовалась еще больше — она не разговаривала с другими нянями с самого рождения Розы.

Флора вернулась оттуда, полная впечатлений от проведенного дня, и я предложила сделать ответный прием на следующей неделе. Элен согласилась, но было что-то скрытое в ее голосе.

— Ты на что-то намекаешь, Элен? — спросила я.

— Я предпочла бы сама ответить на гостеприимство Нэнни Томлинсон в нашей детской.

Я, наконец поняла ее и поспешно сказала:

— Конечно. У меня дела по имению, поэтому осмелюсь предложить тебе самой присмотреть за этим.

— Да, моя леди, я это сделаю, — согласие Элен было слишком сухим, чтобы быть вежливым, но мне следовало догадаться об этом раньше. В конце концов, я сама прежде была служанкой. Гордость Элен задело бы, если бы я пришла в детскую играть с детьми, а ей осталось бы принимать коллегу. Да и Нэнни Томлинсон это, действительно, могло показаться странным.

Когда наступил день приема, Элен предложила мне зайти в детскую минут на пять.

— Нэнни Томлинсон это покажется знаком расположения, моя леди.

Я так и сделала. Но, к сожалению, я не могла задержаться там, хотя девочки так веселились, играя вместе.

— Элен знает множество детских игр и умеет развлечь детей, — сказала мне Клара. — Даже когда она была молоденькой девушкой, малыши бегали за ней и просили ее поиграть с ними. Мама всегда говорила мне, что Элен будет хорошей матерью, когда придет время, — она взглянула на меня и улыбнулась. — Ваш кузен, кажется, любит писать письма? Элен никогда не ходит без письма в кармане передника, — она наклонилась ко мне, — и, по-моему, она без памяти влюбилась в него, хотя они виделись всего один раз.

Я была уверена, что Клара права, потому что по вечерам, когда я приходила пожелать Флоре доброй ночи, Элен нередко рассеянно выслушивала новости из Лондона и садилась ждать, с надеждой глядя на меня. Тогда я углублялась в воспоминания о Ламбете и вытаскивала оттуда забавные истории об Альби.

Беата сообщила мне в письме, что Джордж ушел в армию — в этом месяце ему исполнилось восемнадцать. Джим тоже ушел, солгав о своем возрасте, но Беата пошла прямо к сержанту со свидетельством о рождении и вернула Джима обратно. Она сказала, что теперь Джим дуется и почти не разговаривает с ней, но Альф написал, что она совершенно права, поступив так — троих сыновей в армии достаточно, чтобы любому мужчине было о чем беспокоиться. «Он хороший отец, Альф, всегда в первую очередь думает о мальчиках. Он хороший человек, хотя порой с ним бывает трудно».

«Хороший человек, хотя порой с ним бывает трудно». Мои мысли полетели к Лео и ко всему, с чем ему приходилось сталкиваться в госпитале — страданиям, запаху и крови. Я не могла даже заходить в такие места, не говоря уже о том, чтобы работать там, а он работал.

Заставив себя отбросить страх, я сосредоточилась на выборе содержимого для рождественской посылки Лео. Я тщательно обдумала главный подарок — так как Лео жил в деревянном бараке, а зимой было холодно, особенно ему, учитывая его немолодой возраст и то, что форма плохо подходила к его горбу, я решила сшить ему жилет под мундир. Жилет застегивался у шеи и был цвета хаки, как обычная форма, но лучше подходил к фигуре Лео, потому что был сшит по выкройке, снятой с его утреннего пиджака, й был гораздо теплее, потому что был сделан из наилучшего мохера-альпака. Закончив шитье жилета, я вышила имя и армейский номер Лео красной ниткой с внутренней стороны воротника, большими красивыми буквами, чтобы никто не мог «позаимствовать» жилет, хотя вряд ли он подошел бы еще кому-нибудь, учитывая его особую форму. Сделав это, я полчаса провела над каталогом «Харродса», выбирая любимые лакомства Лео, от анчоусной пасты до консервированных трюфелей. Миссис Картер напекла рождественских тортов, и я послала также один из них, вместе с обычной коробкой сигар и парой перчаток, которые я связала, выделив время от чтения последних предписаний по управлению сельским хозяйством.

Я не ожидала рождественского подарка от Лео, но подарок пришел, прямо из «Харродса» — пакет, в котором оказалась блестящая серебряная авторучка и золотые наручные часы-браслет. Мне было нужно и то, и другое, потому что теперь я целые дни проводила то в кабинете имения, заполняя с мистером Селби формы, то на домашней ферме, обсуждая дела с мистером Арноттом. Кроме того, как я сказала Лео в благодарственном письме, подарки были красивы.

Кажется, мои подарки понравились Лео — он ответил мне сразу же. Так же сделал и Фрэнк. Конечно, я послала посылку и ему, на случай, если вдруг ему никто ничего не пришлет. Я послала ее от имени Флоры, но ответ был адресован мне.


Спасибо Флоре за рождественскую посылку, очень признателен. У Флоры утонченный вкус на сигареты, учитывая ее нежный возраст! Хорошо провожу время с французами, будет чертовски жаль, когда оно кончится. Когда в следующий раз приеду в отпуск, то навещу тебя в Уилтшире — кажется, я обязан отплатить хотя бы этим за доброту своей тайной жены.

Всегда твой, Фрэнк.


Читая эти слова, я почувствовала прилив радостного волнения — я просто не могла сдержать себя.

После Рождества наступили хмурые, студеные дни. Мистер Тиме сказал, что не помнит такой холодной зимы. Я заказала две нательные рубашки из шерсти ламы, сказав ему, что он должен одевать их под пиджак. Когда рубашки были присланы, то оказались такими мягкими и плотными, что я немедленно заказала еще две и послала Лео во Францию — ведь там тоже было холодно. Угля не хватало. Мы получили приказ правительства не тратить его попусту, и Лео написал, чтобы мистеру Хиксу передали, что теплицы в этом году останутся нетоплеными. Он прислал целые страницы инструкций о том, что и как должно быть сделано, все они были написаны химическим карандашом. Язык Лео, наверное, неделями был лиловым от облизывания кончика грифеля. Мы с Кларой помогли мистеру Хиксу уложить горшечные розы в солому, затем он с Джесси накрыл брезентом стеклянную кровлю теплицы и оставил розы в темноте.

В наружном парке от побегов «Гарланд Розы» остались одни прутья, торчащие под темно-серым небом. Они выглядели так, словно никогда не вернутся к жизни. В село пришли еще две телеграммы — молодые мужчины Истона «вырезались и облетали», словно цветы розы зимой. Я ходила туда и плакала с матерями, а они показывали мне фотографии своих сыновей: «Он был таким хорошим мальчиком...» На следующей неделе они показывали мне письма, пришедшие вслед за телеграммами: «Вы хотите прочитать, что говорят о моем Теде, моя леди?» — И зачитывали. «Дорогая миссис Дэвис, я знаю, что вы уже получили обычное извещение военного ведомства... выстрелом в голову... умер мгновенно... его доблестное поведение... горестная потеря для всех нас... искренне ваш, Филип Брэн-сон, командующий командой С». Я разделяла с ними слезы гордости.

Письма Лео становились короче и короче — возможно, ему не нравился вкус химического карандаша, потому что одно, написанное чернилами, было длиннее других и явно из барака YMCA. Я недоумевала, почему он не пользуется их чернилами все время. Я, как и прежде, писала в определенный день недели, но ответы стали приходить по-разному — Лео объяснил, что пишет в зависимости от того, насколько он занят. Письмо, пришедшее в начале февраля, заканчивалось припиской: «Кстати, теперь я ношу по две нашивки на рукавах, поэтому пиши на конвертах — капралу Ворминстеру».

В следующий визит леди Бартон я рассказала ей об этом, и она одобрительно улыбнулась:

— Итак, кровь Ворминстеров дает себя знать — даже в солдатах.

Спускаясь по лестнице на пути домой, она кивала на портреты генералов и называла битвы, в которых те сражались.

— Войн, Бленхейм, Квебек, Саратога, Ватерлоо, — леди Бартон подошла к последнему грозному портрету: «Артур, шестой граф Ворминстерский». — Он был в Афганистане, один из немногих уцелевших, а затем ходил в Крым. Там он подхватил тиф, поэтому не возвращался сюда до 55-го года, но высадился на берег с намерением всыпать им всем — британскому высшему командованию, а не русским — и всыпал, по общему мнению. Нелегкий был человек, рявкал на всех, а больше всего — на бедняжку Элизабет. Боюсь, что Леонидас пошел в него.

— Лео, не рявкает — если только не рассердится! — возмутилась я.

— Как ты предана ему, дорогая — прямо как Элизабет. — Когда мы спустились в холл, она сказала: — Какая ужасная зима! Бедный Джордж, как бы я желала, чтобы он не возвращался на фронт, — ее лицо внезапно стало старым и увядшим.

Я накрыла ладонью ее руку.

— Я уверена, что у сэра Джорджа все будет хорошо, леди Бартон. Он так давно служит в армии, — я на мгновение задохнулась от запаха фиалок, затем мы услышали стук мотора подъехавшей машины и звук открываемой мистером Тимсом наружной двери.

Леди Бартон обернулась ко мне.

— Кстати, этим утром я получила телеграмму от Фрэнсиса. Он напрашивается к нам на несколько дней, пока будет в отпуске, и, полагаю, заедет и сюда. Естественно, ему захочется посмотреть на девочку, — ее глаза зорко впились в мое лицо, затем она добавила: — Мы не можем иметь все, чего нам хочется, дорогая — в этом мире. Ты ведь не забудешь об этом? Ну, до свидания, а будешь писать Лео — передай мои наилучшие пожелания.

Но даже под испытующими взглядами генералов в красных мундирах я не могла скрыть свое волнение, когда бежала назад по лестнице. Просто увидеть его, просто узнать, что он невредим — этого будет достаточно.

Глава двадцать девятая

Фрэнк прибыл в Истон прямо перед вечерним чаем. Я сидела в своей гостиной с Розой, когда он вошел, розовощекий от холода и движения.

— Слава Богу, старина Джордж еще держит в конюшне одну-двух приличных лошадей, — усевшись на стул у камина, он протянул руки к огню. — Я скакал галопом всю дорогу сюда.

Я смотрела на Фрэнка, а он не сводил глаз с пляшущего пламени. Его лицо стало суше, нежность молодости уступила силе возмужания — навсегда исчез смеющийся юноша, бегавший со мною в парке. Меня забила дрожь, я спросила наудачу:

— Ты все еще общаешься с французами?

Фрэнк повернул лицо ко мне, и я увидела тонкие морщинки вокруг его голубых глаз.

— Неофициально. Теперь я снова на линии фронта, со старым батальоном. Правда, старого батальона больше нет, а с ним и многих хороших парней, — тут он заметил, что я дрожу. — Не смотри на меня так, Эми. Кому повезло, тому повезло, — он откинулся на стуле и протянул к огню свои глянцевые кожаные ботинки, огненные блики заиграли на кончиках стальных шпор. — А где Флора?

— Она скоро спустится к чаю. Послать за ней сейчас?

— Пожалуйста, Эми.

Весь чай Фрэнк любовался дочерью, а она буквально прилипла к нему. Роза спала рядом со мной на диване, а я сидела тихо, глядя на эти две белокурые головы, бывшие так близко друг от друга. Но как только поднос с чаем убрали, Фрэнк настоял:

— А теперь вам пора в детскую, юная леди.

Я позвонила, и Элен увела протестующую Флору. Едва за ними закрылась дверь, Фрэнк внезапно сказал:

— Я видел Аннабел по пути в Англию. Она была в бесформенной синей спецовке, ее великолепные волосы были запиханы под какой-то тюрбан, а прелестные руки покрыты отвратительной смазкой. Она копалась в моторе своей санитарной машины. Мы постояли и культурно поговорили о маховиках и свечах зажигания — не имею ни малейшего понятия, что это такое, я не инженер. Мы даже выпили вместе по чашке кофе в одном из богомерзких булонских кафе — когда Аннабел вытерла с себя смазку. Она погубила свои руки, просто погубила! — Фрэнк повысил голос, в котором слышался гнев. — Аннабел сказала мне, что пребывание во Франции заставило ее изменить взгляды. Она поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бесполезные сожаления, и поэтому решила простить меня.

— Я рада... очень рада, — прошептала я.

— Нет, Эми, ты не поняла. Ее прощение означает, что теперь она хочет предоставить мне свободу. Она уже переговорила со своим юристом о возбуждении бракоразводного процесса. Я, конечно, не могу отрицать супружескую неверность, но в своем заявлении она указала также и на жестокое обращение.

— Ты никогда не обращался с ней жестоко! — воскликнула я.

— Но так получилось, Эми, по иронии судьбы. Перенос венерической болезни от одного супруга к другому входит в юридическое определение жестокого обращения. И юристы правы — это самая большая жестокость, которую я мог причинить Аннабел. Мне нельзя это отрицать — и я не могу отрицать этого. — Фрэнк замолчал на мгновение. — Аннабел держалась вполне доброжелательно, сказала, что напишет мне, если меня не будет поблизости. Она даже повидалась со стариком — бог знает, как она это сумела, но сейчас, кажется, она сумеет все, что угодно. Она хотела получить его согласие на наш развод, чтобы, когда я женюсь снова, мой сын унаследовал титул и поместье Ворминстер. Он сказал ей, что его это не волнует, потому что он обещал маман, что признает меня наследником, и никогда не откажется от своего слова. А что касается Истона, то имение досталось ему от матери и он им распоряжается по своему усмотрению, поэтому ты с девочками будешь хорошо обеспечена.

Фрэнк взглянул на меня, его голубые глаза светились гневом и болью.

— Как все чертовски цивилизованы в наши дни! Все говорят об имениях, собственности, «добропорядочном поведении». Больше никто не говорит о любви и ненависти, вине и гневе, и тому подобном. Хладнокровные англичане — они заставляют меня чувствовать, до какой степени я француз. Мне хотелось схватить ее за покрытые спецовкой плечи, встряхнуть и закричать до небес о своей любви и страсти! Мне хотелось прокричать на весь мир о том, как я полюбил ее с первого взгляда! — голос Фрэнка упал. — Мир, может, и выслушал бы, но она бы не стала, — его лицо вздрагивало от боли и сожаления, его глаза безотрывно смотрели в мои. — И вот, вместо нее я рассказываю это тебе, моя верная маленькая Эми. Я помню вечер, когда впервые встретил ее — это было на балу в Донкастере. Я взглянул на ее блестящие темные волосы, сверкающие карие глаза, нежный отсвет ее улыбки — и мгновенно влюбился, еще не заговорив с ней. Я был там с Томом Верни, который тоже положил на нее глаз — он очень неохотно представил нас друг другу! А когда музыка заиграла снова, я пригласил ее танцевать, впервые заключив в объятия. Я был вне себя от волнения, и после этого уже не мог выкинуть ее из мыслей. Я не собирался жениться, пока не состарюсь и не поседею — мне слишком нравилась моя свобода, — но тогда я понял, что должен сделать решительный шаг, потому что мне была невыносима мысль о том, что я могу потерять ее.

В тот день, когда я увидел вас обеих в парке, я сгорал от любви. Когда я понял, что она забыла зонтик, то взял его под охрану, удерживая как залог еще одного взгляда, еще одного слова или хотя бы легчайшего прикосновения ее руки в перчатке. Итак, я стоял там и ждал, когда вернется Аннабел. Но вместо нее появилась ты, — он поднял на меня взгляд. — Ты подбежала ко мне, золотые пряди твоих волос развевались под ветерком, а твое милое личико было розовым и взволнованным — и мои глаза сами пробежались по твоей фигурке, такой кругленькой и приятной.

Фрэнк запнулся на мгновение и едва слышно продолжил:

— Эми, я был влюблен в девушку Моих грез — но я был молодым мужчиной, а ты знаешь, каковы молодые мужчины. Да, в ту минуту, когда я увидел Аннабел, я влюбился в нее, но в ту минуту, когда я увидел тебя, я захотел и тебя тоже. Я не считал, что это невозможно — я даже не считал, что это дурно. Вы были, совершенно различны. Аннабел была девушкой моего класса, женщиной, которую, я уже выбрал себе в жены, ну а ты — просто Эми, ее горничной. Когда я ухаживал за тобой, то предполагал, что ты понимаешь разницу. Мне никогда даже и в голову не приходило, что ты ждешь от меня большего, чем я собираюсь дать тебе.

— Но...

— Знаю, Эми, знаю — но таковы молодые мужчины.

Они верят в то, во что хотят верить. А верят они в то, что должны получить, что им хочется. Говоря прямо, я хотел жениться на Аннабел и был готов хранить ей верность, насколько возможно. Но потом, когда стал намечаться ребенок, и она... так сказать, не всегда была доступна... я захотел и тебя тоже.

— Но это же супружеская неверность — она запрещена Богом!

— Ну, да, — криво улыбнулся Фрэнк, — но не могу сказать, что я подумал о десяти заповедях, когда впервые увидел тебя в парке, — он слегка пожал плечами. — Наверное, если бы кто-то обратил мое внимание на их существование, я бы просто процитировал некий библейский эпизод. Разве Сара не предоставила Аврааму услуги своей служанки?

— Это не одно и то же! — воскликнула я. — Там все понимали, что делают — и Сара, и ее служанка! Это отличается от нас с мисс Аннабел. Если бы я знала, с кем встретилась в тот день в парке, то даже и не начала бы мечтать о тебе.

— Бедная моя Эми, — улыбка Фрэнка стала натянутой, — боюсь, печальная правда такова, что я не заслуживал твоих мечтаний. Я просто развлекался, искал острых ощущений от ухаживания за двумя девушками, живущими в одном доме и так много времени проводящими вместе. Как я наслаждался этим — запахом интриги, привкусом опасности! Для меня это было чудесное лето — любезничать с Аннабел под неодобрительными взглядами половины лондонских матрон и урывать момент, чтобы поворковать и с тобой тоже.

Я не могла выговорить ни слова. Глядя на мое лицо, Фрэнк ласково сказал:

— Видишь ли, Эми, для меня это была только игра — я никогда не думал, что ты воспримешь ее серьезно, — он на момент запнулся. — Нет, если честно, я вообще ни о чем не думал, все время, пока вел эту игру. Но позже, в Истоне, Аннабел посмела устроить мне скандал, назвала меня эгоистичным и невыносимым, заявила, что не вышла бы за меня замуж, даже если бы я остался последним мужчиной на земле. Я был так зол и обижен на нее. Но здесь была и ты, совсем не похожая на нее, ловившая каждое мое слово, с обожанием глядящая на меня своими нежными глазками. Ты была бальзамом для моей уязвленной гордости. Она могла с презрением отталкивать меня, но вместо нее была ты, доступная — и предлагающая себя каждым взглядом, каждым жестом.

— Нет! — закричала я. — Я не была легкомысленной женщиной, я любила тебя! А ты — я же спросила, любишь ли ты меня, и ты сказал — да! Ты сказал — да!

Фрэнк взглянул на меня из-под нахмуренных бровей.

— Ветхозаветная ложь, — затем он добавил, так тихо, что я едва услышала его, — впрочем, уже не ложь. — Мое сердце забилось в груди, я напряглась, чтобы расслышать его голос. — Аннабел права — война меняет людей, заставляет их думать иначе, чувствовать иначе, и люди становятся другими. Вот что я пытаюсь рассказать тебе, Эми — я теперь стал другим. Когда я в последний раз виделся с Аннабел, я уважал ее, восхищался ей, но больше не любил ее. Возможно, потому что увидел ее в мужской униформе, выполняющей мужскую работу — за последний год она стала жесткой, неженственной. Признаю, причина моего охлаждения кроется и во мне — наверное, я чувствовал себя виноватым перед ней, и сознание этой вины задушило мою любовь. Не знаю. Но знаю одно — это случилось к лучшему. Поэтому я решил приехать сюда, не только для того, чтобы навестить Флору, но и для того, чтобы увидеться с тобой. Чтобы посмотреть, не изменился ли я и по отношению к тебе тоже.

— И как же? — не удержавшись, шепотом спросила я.

— Не знаю. Может быть, изменился, может быть, это всегда было здесь, в глубине сердца, а я просто не осознавал. Но теперь я уверен, — он запнулся, но затем произнес громко и отчетливо. — Эми, я люблю тебя, и буду любить всегда.

В комнате наступила тишина. Ее нарушало только потрескивание огня в камине и тихое дыхание дочери моего мужа, спящей рядом со мной.

Когда Фрэнк, наконец заговорил снова, его голос звучал очень устало:

— Не бойся, я не собираюсь уговаривать тебя нарушить одну из твоих драгоценных заповедей. Я думаю и надеюсь, что стал не таким эгоистичным, — он ласково рассмеялся. — Я был бы рад от души сказать тебе, что не хочу тебя физически, но это было бы неправдой. Я очень хочу тебя, очень. Но я не хочу соблазнять тебя, потому что знаю, что потом тебя загрызет совесть. Я только хочу сказать тебе, что если бы мы оба оказались свободными, я на коленях просил бы тебя выйти за меня замуж.

Внезапно он встал:

— Мне пора уезжать. Я не хочу вредить твоей репутации. Кроме того, я предвкушаю один из превосходных ужинов Этти Бартон и целую ночь в приличной постели.

— Ты приедешь завтра? — спросила я, не сводя с него глаз.

— Да. Не могу точно сказать, когда, но ты ведь будешь ждать меня? — я наклонила голову в знак согласия. — Даже если тебе придется ждать меня весь день?

— Да.

— Эми, чья любовь не ставит условий, — Фрэнк подошел ко мне, такой высокий и стройный. — Дай мне руку — я же француз, помнишь? — он наклонился и прикоснулся к моей руке губами, затем перевернул ее и поцеловал в ладонь. — До свиданья, Эми, моя сладкая.

Дверь тихо закрылась за ним. Я еще долго сидела, прижав ладонь к щеке, а голос Фрэнка все звучал и звучал у меня в голове: «Эми, я люблю тебя, и буду любить всегда». И при воспоминании об этих словах мое сердце пело от радости.

Глава тридцатая

Наконец, я отняла руку от щеки и поцеловала ладонь, в том месте, где ее коснулись губы Фрэнка. «Если бы мы оба оказались свободными...» Скоро он станет свободным — но не я. Я никогда не стану свободной. Но даже сознание этого не омрачало моей радости в этот вечер. Я взглянула на Клитию, коленопреклоненную, безнадежно любящую — бедная Клития, но у меня все было иначе, потому что мой солнечный бог любил меня.

Рядом со мной засопела и завозилась Роза. Я приветствовала ее пробуждение поцелуем и прижала ее к сердцу. Несмотря на весь вес ее крепкого юного тельца, я легко и быстро, словно девчонка, взбежала с ней по лестнице в детскую.

На следующее утро я, как обычно, пошла в кабинет имения. Мистер Селби в этот день был в Пеннингсе, а мне нужно было заняться счетами на зерно. Но даже когда я погружалась в сроки и количество пшеницы, намолоченной в этом месяце, и вносила поправки в план заготовки, мои глаза постоянно устремлялись к настенным часам. Складывая бушели и четверти, вычисляя урожай с акра, я все время ждала Фрэнка. Когда была вписана последняя аккуратная цифра, я схватила промокашку, захлопнула книгу и бегом побежала к двери, словно ребенок, избавившийся наконец, от уроков.

Я успела вовремя. Едва я покормила Розу и взялась за шитье, как мистер Тимс объявил:

— Лорд Квинхэм, моя леди.

Фрэнк быстрым шагом вошел в комнату, такой, высокий и ладный.

— Привет, милочка Эми. Ты накормишь меня обедом? — мое сердце подскочило в груди.

Пока мы обедали, Фрэнк рассказывал то о зрелищах, на которые собирался сходить перед возвращением, то о Париже в военное время. Он болтал со мной легко и беспечно, словно и не было вчерашнего разговора. За кофе он выкурил сигарету, вежливо попросив моего разрешения.

— Давай возьмем Флору на прогулку, но только вдвоем, — предложил он, потушив сигарету.

— А Роза...

Фрэнк прервал меня, встряхнув головой.

— Тебе будет слишком тяжело нести ее.

Роза захныкала, поняв, что, я ее оставляю, но Элен отвлекла ее. Флора, довольная и гордая тем, что ее выделили, побежала вниз рядом со мной, пока Фрэнк дожидался нас в холле. Он протянул ей руки, и она мгновенно подбежала к нему.

— Мы пойдем на прогулку в лес, Флора, — Фрэнк искоса глянул на меня, его голубые глаза светились насмешливым огоньком. — Но если мы опять найдем соню, то не будем будить ее, иначе твоя мама рассердится!

На прогулке Флора болтала с Фрэнком, тянула за собой, полностью завладев его вниманием. Придерживая ворота калитки, выходящей в лес, он вдруг повернулся ко мне.

— Флора, мы совсем забыли про твою маму, ей скучно, — он улыбнулся мне, и, несмотря на холодный февральский день, меня словно опалило жарким июльским солнцем.

Когда мы гуляли под оголенными ветвями, Фрэнк попросил меня:

— Эми, поговори со мной. Мне хочется услышать твой голос, нежный, как у горлинки.

— О чем мне поговорить?

— О чем угодно, — он запнулся. — Нет, не надо говорить ни о прошлом, ни о будущем. Давай поговорим о настоящем. Расскажи мне о том, чем ты занималась сегодня днем, обо всех этих мелких домашних делах, о маленьких обыденных пустячках, которыми заняты головки хорошеньких молодых женщин, таких, как ты.

Я подумала, что вряд ли Фрэнку захочется слушать о проблемах по выполнению распоряжений, присланных новым продовольственным департаментом. Вместо этого я рассказала ему о платье, которое шью для Флоры, и о новом чепчике, который собираюсь сшить Розе. Он слушал и улыбался, морщинки у его глаз постепенно расправились, его лицо снова стало гладким, как в юности.

Мы дошли до изгороди на краю леса. Фрэнк подхватил Флору на руки и одним движением переправил ее через деревянную перекладину. Она взвизгнула от восторга и удовольствия, оказавшись на ногах по ту сторону ограды. Он перескочил вслед за ней и, улыбаясь, повернулся ко мне.

— Давай руку.

От прикосновения его теплых, сильных пальцев все мое тело ожило. Пока я пыталась перебраться через ограду, Фрэнк подхватил меня за талию и одним движением, как Флору, перенес через перекладину ограды и опустил рядом с собой. Его руки еще удерживали меня, склоненное ко мне лицо стало серьезным.

— Эми? — сказал он шепотом. Его губы приблизились к моему лицу, но тут Флора потянула меня за юбку.

— Мама, я хочу посмотреть уток.

Я наконец, сделала попытку высвободиться из объятий Фрэнка, и он отпустил меня. Но, когда мы пошли дальше, его дыхание было глубоким и частым, словно от бега, а мое вторило ему. Я нагнулась и взяла Флору за руку — Флора, мой щит и от него, и от себя.

Когда мы подошли к пруду, Флора побежала вперед и позвала Фрэнка, он последовал за ней. Я остановилась под деревьями, слушая оживленный голосок дочки, требующий внимания своего отца. Мы позволили ей болтать всю дорогу обратно, пока возвращались нижней дорогой. Становилось холодно, и Фрэнк стал играть с ней в догонялки, чтобы скорее вернуться в дом.

Как только мы вошли, он отвел Флору в детскую и вручил Элен, не обращая внимания на протесты.

— Что бы мы делали без детских! — усмехнулся он, выйдя за дверь. — Когда дети в этом возрасте, даже небольшое время в их обществе тянется очень долго. Кроме того, я хочу спокойно выкурить сигаретку у тебя в гостиной. Пойдем, Эми? — он начал спускаться по лестнице, я последовала за ним.

Пока Фрэнк курил, я рассказала ему о Мэри, телеграмме с фронта и маленьком Томми.

— Неужели ты кормила его — ребенка служанки? — воскликнул он.

— Я не могла оставить его умирать от голода.

— Не будь глупой, Эми, он этого не сделал бы. Ясно, что если он мог получить твою грудь, он взял ее, но если бы ты не предложила этого, он стал бы сосать из бутылочки, когда проголодался бы по-настоящему. У всех здоровых молодых самцов сильный инстинкт выживания, — лицо Фрэнка помрачнело, — даже если всё против них. — Я содрогнулась от интонации его голоса.

Когда он докурил сигарету, я сказала:

— Роза, наверное, уже проснулась, я принесу ее сюда...

— Нет, Эми, сегодня мой черед, я хочу тебя для себя, — я уставилась на него в изумлении. — Не пугайся, я же обещал, что и пальцем к тебе не притронусь — я просто хочу поговорить с тобой.

— Очем ты хочешь поговорить?

— Так, о том о сем. По правде говоря, Эми, я так давно не разговаривал с женщиной, которая ловит каждое мое слово, что хочу, как можно дольше растянуть удовольствие, — с горечью сказал Фрэнк. Затем он стал рассказывать мне о Франции, об ее красотах — морях, горах, деревеньках: — А теперь она сражается не на жизнь, а на смерть. Несмотря ни на что, я рад, что сражаюсь вместе с ней, — он взглянул на часы. — Мне пора уходить, Этти пригласила несколько человек на ужин. Я приеду завтра, Эми, перед отъездом в Лондон. Аи revoit. — Фрэнк быстро вышел.


Я любила его, ох, как я любила его. Но было слишком поздно. «Если бы мы оба оказались свободными...» Но теперь я уже никогда не стану свободной. Если бы только, если бы только — я пыталась сдержать свои мысли, но они неслись во весь опор, словно взбесившиеся лошади. Если бы Лео, не женился на мне, а мисс Аннабел развелась бы с Фрэнком — я снова ловила свои мысли, пытаясь остановить их, но они были неуправляемыми. Если бы только Лео, не женился на мне, я как-нибудь выкрутилась бы, позаботилась бы о Флоре — тогда я смогла бы вручить ее Фрэнку как свадебный подарок.

Но правда повисла на поводьях, крепко натягивая их. Ведь если бы Лео, не женился на мне, я потеряла бы Флору. Я не справилась бы, не смогла бы содержать ни ее, ни себя. Нам оставался работный дом или улица. Но, женившись на мне, Лео спас нас обеих.

Я встала. Я должна была идти в кабинет, там еще оставалась работа. Однако, когда я спускалась по лестнице, мои ноги казались свинцовыми.

Почти весь вечер я провела внизу за делами. Я могла отогнать греховные мысли, когда была занята, но не могла контролировать свои ночные сны. Этой ночью я увидела во сне, что Фрэнк приехал ко мне в образе древнего рыцаря, его доспехи сияли, шпоры блестели. Он протянул ко мне руки, и я побежала ему навстречу — но проснулась в слезах, потому что была вынуждена навсегда отрезать себя от человека, которого любила. Прошло немало времени, пока я не заснула снова.

Мистер Селби прибыл очень рано, его лицо было в морщинах от тревоги. Он рассказал мне, что арендаторы Пеннингса утверждают, будто они не в состоянии выполнить последний поток приказов о вспашке.

— Слишком много людей было дополнительно призвано в январе, а владелец парка сельскохозяйственных машин, чьими услугами пользовались арендаторы, объявил, что выходит из дела. Он потерял двоих из своего персонала, а сам слаб здоровьем. Он просто больше не может помогать. По-моему, он поддерживал дело для сына, но того убили прямо перед Рождеством... Я не знаю, что делать, леди Ворминстер. Без этих сельскохозяйственных машин работы по вспашке задержатся, да и погода очень плохая. А из-за завышенных требований по вспашке положение становится вообще невозможным, — он вздохнул. — Так как я — член комитета, подписавшего эти распоряжения, ответственность возложат на меня.

— Это не ваша вина, мистер Селби, — сказала я машинально. Он с надеждой посмотрел на меня, словно у меня была какая-то идея, но в это утро я не могла ясно рассуждать. Вздохнув еще раз, он спросил, закончила ли я зерновые счета.

Фрэнк приехал вскоре после обеда. Мы погуляли в парке, а затем вместе попили чаю. Потом он растянулся в кресле, наблюдая, как я играю на полу с детьми, смеясь над тем, как Роза переползает через шею Неллы, и разрешая Флоре использовать свои карманы для укрытия животных, спасшихся на ковчеге. Затем он твердо сказал им:

— Вам пора наверх, — и я позвонила Элен.

Когда она увела детей, Фрэнк откинулся в кресле, вытянув длинные ноги.

— Милые детишки, но не дают ни минуты покоя, правда? И эти беспрестанные вопросы Флоры скоро надоедают, все эти бесконечные «почему». «Дядя Фрэнк, почему утки плавают?» — спросила она вчера. Я ответил, что они считают, что тонуть неприлично, и она одарила меня очень нелестным взглядом. Понятно, почему в характере женщин есть что-то детское. Без этого они просто не могли бы выносить общество маленьких детей. Дети, как и все молодые зверюшки, весьма надоедливы.

Я бросилась на защиту своих дочерей.

— Лео говорит, что любопытство Флоры — признак ее ума. Он всегда отвечает на ее вопросы, сколько бы она ни спрашивала, — я глубоко вздохнула и добавила: — Когда появилась Роза, он мог бы относиться к ним по-разному, но он не делает различий, он любит Флору так же, как и Розу.

Фрэнк вскочил и подошел к окну. Стоя спиной ко мне, он бесцельно затеребил кисточку шнура, задвигающего шторы.

— Знаю, — пробормотал он, затем повернулся ко мне и внезапно сказал: — Я видел старика — примерно с месяц назад.

— Ты не рассказывал мне об этом.

— Да. — Фрэнк выпустил кисточку, вернулся назад и сел в кресло напротив меня. — По правде говоря, я боролся с совестью с тех пор, как приехал сюда, и совесть победила, — он криво улыбнулся. — Она побеждает нечасто, поэтому я позволю ей победить на этот раз и расскажу тебе, где его встретил.

Но Фрэнк замолчал, и я подсказала:

— Ты посещал кого-то в госпитале?

— Старик давно уже не в госпитале, почти с тех пор, как прибыл во Францию. Он в полевом санитарном пункте.

— Полевой санитарный пункт — это такой, который расположен на поле? — недоуменно спросила я.

Фрэнк, слегка улыбнувшись, взглянул на меня.

— Какая ты невежественная малышка, Эми. Полевой санитарный пункт — это машина с группой санитаров и врачей, не имеющая ничего общего с полями, в том смысле, в каком ты подумала. Хотя полагаю, что когда-то эти поля были милыми и зелеными, — пока не напали немцы, и мы не выкопали на них окопы, а боши не начали стрелять из пушек, пытаясь разрушить Ипр.

— Ипр! — я услышала, как потрясенно прозвучал мой голос. — Но под Ипром идет сражение! Нет, Лео, не может быть там. Он не сражается, он ухаживает за ранеными солдатами.

— Именно. А где, ты думаешь, находятся эти солдаты, когда получают ранения?

— Но... — я не могла поверить тому, на что намекал Фрэнк.

— Конечно, есть и полковые санитары, которые только выносят раненых из окопов, а затем передают членам RAMC. Но когда, начинается большая заварушка, их не хватает, поэтому туда требуется подкрепление — в связи с этим вернемся к старику. Это его работа — волочить носилки по этой мерзкой, невообразимой грязи, которая на каждом шагу норовит засосать тебя, под летящими над головой снарядами. Ему приходится хуже, чем мне, скажу тебе. Из такой ситуации хочется убраться поскорее, а эти носилки дьявольски тяжелые. Они замедляют твою скорость до черепашьего шага, и на этой скорости ты еще должен приседать как утка, чтобы уберечься от немецких стрелков.

— Но даже немцы не станут стрелять в человека с носилками!

— Ты глупая гусыня, Эми — еще как стреляют. Пушки не целятся, они просто разметают в клочья все, что накроют, — Фрэнк хмыкнул. — Накроют! Какое безвредное слово, напоминает домашний очаг, званые обеды... Давать, такие дурацкие названия — типично для англичан. Я предпочел бы французское obus, в нем есть что-то угрожающее.

Я едва слышала Фрэнка, — я пыталась справиться с потрясением от того, что он рассказал мне.

— Лео, так стар, и у него искривленная шея!

— Он, конечно, не единственный из добровольцев в возрасте за сорок, которые в это влипли, хотя я согласен с тобой — искривленные шеи встречаются нечасто. Но кривая у него шея или нет, он — крупный, сильный мужчина, а такие, там нужны. Так получилось, что по этой шее, я его и нашел. Тед Геральд написал мне, что, когда получил свою пулю, с поля боя его вынес горбатый мужчина, державший голову набок. Тед подумал, что наверняка видел этого мужчину и прежде, но был так плох, что не мог спросить его имя, пока тот доставлял его в CCS. Затем он догадался, что это был мой отец, и попросил меня передать ему сердечную благодарность. Второй носильщик оказался юнцом и начал сдавать — зашатался и сказал, что больше не может идти. Тед говорит, что весь вспотел, испугавшись, что его бросят, но старик заставил этого мальчишку держаться, пока они не добрались до перевязочного пункта. Там старик поменял юнца на другого бедолагу, и пошел назад, волоча за собой пустые носилки.

Фрэнк замолчал, глядя в огонь. Я сидела, уставившись на него и пытаясь усвоить то, что он рассказал мне. Лео, на поле боя, изнемогающий, под тяжестью носилок, бредущий по грязи под визжащими над головой снарядами. Я не могла в это поверить, хотя сознавала, что это правда. Фрэнк отвернулся от огня и снова взглянул на меня.

— Несколько дней спустя я должен был доставить сообщение в дивизионный штаб, — продолжил он. — Оно было не срочным, поэтому я заехал на тот перевязочный пункт, о котором написал Тед. Он был недалеко оттуда, где размещались мы. Это оказалась, поганая дыра — бывшая постройка на ферме. Теперь она лежала в развалинах, а пункт помещался в погребе. А какое зловоние — я с трудом заставил себя спуститься по ступенькам! Внизу оказался старик, поивший чаем какого-то беднягу, который выглядел так, словно уже отправлялся на тот свет. Я стоял там, пока парень не допил чай, и тогда старик поднял голову и увидел меня. Какое-то время мы смотрели друг на друга, а затем он сказал: «Добрый день, Фрэнсис. Может быть, выпьешь чашку чая?»

Старик сделал чай, я предложил ему окурок, а он настоял, чтобы я вместо окурка взял у него сигару. Скажу тебе, Эми, что тебя посещают хорошие идеи. Он, наверное, единственный капрал на Западном Фронте, которого жена снабжает «Короной Империи»! В следующий раз пришли коробку и мне. В общем, я передал старику сообщение Теда, от которого он заметно смутился. Затем я спросил его, давно ли он работает полевым санитаром, и он ответил, затем он спросил, где базируюсь я, и я ответил, а после этого нам, кажется, стало не о чем разговаривать друг с другом.

Там был один офицер медицинской службы, шотландец — приличный парень, хотя выглядел совершенно измотанным, и я начал болтать с ним о том, как идут дела и тому подобное. На самом деле мне хотелось поговорить со стариком, но я не мог придумать, о чем. В конце концов, я спросил его, как поживают дети, а он ответил, что обе чувствовали себя превосходно, по последним известиям. Затем он добавил: «Если ты переписываешься с моей женой, то дай слово, что не упомянешь ей об этой встрече. Она считает, что я в базовом госпитале, и я бы предпочел, чтобы она и дальше так считала. Она такая мягкосердечная, что может расстроиться, если узнает». Я дал ему слово и в то время был уверен, что сдержу его. Думаю, старик почувствовал это, потому что выглядел удовлетворенным. Затем он сказал, что должен собрать свою команду, которая была где-то поблизости в укрытиях, — а я все еще не сказал ему ничего — и в следующее мгновение заковылял по ступенькам и вышел.

Доктор спросил меня: «Вы знакомы с капралом Ворминстером?», и я ответил: «Он — мой отец». Я впервые назвал его отцом с тех пор, как умерла маман, и даже с более ранних времен — я всегда скрывал это родство, если мог. Когда доктор пришел в себя от удивления, то рассказал мне, какой мой отец стойкий парень — их сержант был убит две недели назад, и доктор сказал, что не справился бы с вывозом раненых, если бы не старик. Я хотел пожать старику руку на прощание, но, когда я вышел оттуда, команда санитаров уже ушла.

Фрэнк ненадолго замолчал.

— Знаешь, — наконец добавил он, — если бы старик хотел просто надеть военную форму, то мог бы выпросить канцелярскую работу в Лондоне, связей у него достаточно. Но он выбрал тяжелый путь. Вот мы с ним и засели в этом богомерзком секторе, оба по уши в грязи. И это я подтолкнул его на такое — хотя, видит Бог, у меня и в мыслях не было отправить его на передовую, — он запнулся на мгновение и тихо добавил: — Знаешь, я не хотел рассказывать тебе это — не потому, что он меня просил, а потому, что мне не хотелось, чтобы ты восхищалась им. Но потом подумал — почему бы ей не восхищаться им? И рассказал.

Я ничего не сказала — я не могла говорить. Фрэнк тоже замолчал. Вдруг его глаза сузились:

— Тебе не пришло в голову, Эми, что Аннабел собирается развестись со мной, — он запнулся и осторожно добавил, — а старика может разорвать на куски в любую минуту?

— Нет!

— Подумай, Эми, ведь и тебе свойственна человеческая слабость. Эта мысль должна была появиться у тебя.

— Нет! — мой голос упал до шепота, когда я упрекнула его: — Ты же сказал... ты же сказал, что восхищаешься им.

— Да, но это не мешает мне желать, чтобы он никогда не женился на тебе. — Фрэнк снова замолчал, а когда наконец заговорил, его голос звучал добродушно. — Вытри глаза, и пойдем, посмотрим, как дети принимают ванну. Мне хотелось бы посидеть перед огнем в теплой детской, глядя, как плещутся в воде их крепкие, гладкие тельца. В конце концов, я сражаюсь за них — за их будущее. Конечно, не за свое же. Идем.

Подойдя ко мне, Фрэнк взял меня за руки и притянул к себе. Затем он сжал мои холодные пальцы своими, теплыми и сильными, и отпустил меня.

— Не будем давать повода для пересудов слуг? Теперь идем.

Мы сидели в теплой детской и слушали болтовню Флоры, пока Роза плескалась в ванной. Затем я унесла Розу в другую комнату, а Элен стала купать Флору. Когда Роза заснула у моей груди, я услышала голос Фрэнка сквозь прикрытую дверь детской спальни — он читал своей дочери сказку на ночь.

Когда Флора закуталась в одеяло, Фрэнк поцеловал ее на ночь, и мы вышли в коридор.

— Я вернусь в город и постараюсь урвать, несколько дней для охоты перед возвращением в армию, — сказал он мне. — До свидания, Эми, — его голос стал ласковым, — моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей.

Мы спустились в холл и молча подождали, пока не подадут лошадь Фрэнка. Когда послышался стук ее копыт, Фрэнк нагнулся и по французскому обычаю поцеловал мне руку.

— Аи revoir, милочка. Не стой на ступеньках, простудишься.

Мистер Тимс закрыл за ним дверь, а я вернулась в свою гостиную и подошла прямо к Клитии. Фрэнк уехал. Через неделю он снова вернется во Францию, к опасностям войны — а я, казалось, все еще слышала его голос: «Я люблю тебя, Эми, и буду любить всегда». Но, стоя перед картиной, я слышала и другой голос, заикающийся, нерешительный: «Эми, я никогда не видел твоих волос распущенными — может быть, ты покажешь их мне сейчас?» Моя рука все еще пылала от теплоты поцелуя Фрэнка, но я словно бы чувствовала и то легчайшее прикосновение к моим волосам, напоминающее мне о другом мужчине, тоже любившем меня — и он тоже был в опасности. Мой муж. А затем в моей памяти всплыли другие слова Фрэнка: «Тебе не пришло в голову, Эми...»

Я снова вскрикнула: «Нет!» Но голос не замолкал: «И тебе свойственна человеческая слабость. Эта мысль должна была появиться у тебя».

Была ли она? Была ли у меня эта мысль — хотя бы на мгновение? Пол раскачивался и плыл под моими ногами. Была ли? Была ли? Я глядела на Клитию, но та не могла подсказать мне ответ, ведь она никогда не была замужем. Отвернувшись от нее, я выбежала из комнаты и спустилась в холл. Потянув дверь за ручку, я бросилась в библиотеку. На мгновение мне показалось, что Лео сидит за письменным столом, затем я погрузилась в его кресло, мои ноги дрожали. В этот миг я поняла, поняла, что за жизнь с любимым человеком, ценой была бы смерть моего мужа, и эта цена была слишком высока. Я скорчилась в кресле Лео, всхлипывая от облегчения, а слова Фрэнка снова ушли в грязь, к которой они принадлежали.

Глава тридцать первая

Вытерев глаза, я вышла в холл, к портрету у подножия лестницы — Артура, шестого графа Ворминстерского. Я посмотрела на высокий, крутой лоб, надменную переносицу и сурово сжатые губы, а затем сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Ваш сын отважный человек. Вы должны гордиться им.

Вернувшись в свою гостиную, я почувствовала, что тоже горжусь Лео. У него не было необходимости уходить в армию, а тем более — на линию фронта, к смертельной опасности, но он пошел. Однако, при всей гордости, я не переставала огорчаться, и была недовольна собой — мне следовало бы догадаться об этом. Лео был не худосочным художником, он был сильным, крепким мужчиной. Возраст не препятствовал службе во Франции, ведь дядя Альф был старше Лео, но служил на передовой и был там не единственным. Мне следовало бы догадаться по письмам, написанным карандашом — такой скрупулезный человек, как Лео, ни за что не стал бы писать карандашом, если бы был выбор. Затем я слегка подосадовала и на Лео. Почему бы ему не сообщить мне правду вместо того, чтобы вводить в заблуждение?

«Я теперь остановился в одном из крупнейших базовых госпиталей Франции!» Но, возможно, тогда он еще не знал, чем будет заниматься? Нет, уверена, что знал, просто он предпочел написать мне о том, что было правдой на короткое время, а затем вводить в заблуждение.

Едва мистер Селби переступил порог кабинета имения, я потребовала с него ответ:

— Вы знали, что Лео, на фронте?

— Мне известно, что лорд Ворминстер сейчас служит в полевом санитарном пункте, — не глядя мне в глаза, ответил он.

— Лорд Квинхэм рассказал мне об этом вчера. Он сказал, что Лео под Ипром.

— Я не был осведомлен о точном месте его службы, — вздрогнул мистер Селби.

— Ипр — очень опасное место.

— Да, верно. Но, по-моему, персонал RAMC не подвергается такому же риску, как люди пехотных подразделений.

— Почему вы не сказали мне? — взглянула я на него.

— Лорд Ворминстер, выразил пожелание, чтобы я этого не делал. Он не хотел волновать вас, — не успела я открыть рот, как он поспешно продолжил: — Леди Ворминстер, я пришел посоветоваться с вами о письме, которое получил от Бедворта — одного из арендаторов под Пеннингсом, я уверен, вы его помните. Он очень встревожен распоряжением о вспашке. Он пишет, что пытается получить освобождение от службы для сына, потому что тот нужен, как пахарь, но у них не хватает лошадей и погода задерживает, поэтому он боится, что не сможет выполнить распоряжение, а если сына заберут в армию, это будет вообще невозможно.

— Мистер Селби, — сказала я, — напишите мистеру Бедворту, что он наверняка получит для сына освобождение от службы, если тот будет работать на механическом плуге.

— Но нам на домашней ферме не требуются работники на механические плуги, — удивленно взглянул на меня мистер Селби.

— Мы отправимся в Пеннингс к владельцу парка сельскохозяйственных машин и купим у него оба механических плуга — он ведь все равно бросает дело, — вдруг я догадалась: — Там не хватает рабочих, да? Мастер и водитель, кажется, уже в возрасте.

— Да, вы совершенно правы. И мастер, и водитель старше призывного возраста, но там не хватает запасного водителя и повара.

— Мы можем попросить жен фермеров позволить работникам есть с их стола, а Батти Вильямс и Джудит помогут управиться с техникой. Можно нанять мальчика, чтобы помогал с углем и водой, а мы оплатим все расходы, как делали в Истоне, чтобы возместить дополнительную работу.

— Но, леди Ворминстер, мы еще не купили плуги — это требует значительных денег.

— Мистер Селби, мы должны найти возможность купить их. И мы должны выиграть войну.

— Может быть, сначала напишем лорду Ворминстеру? — все еще не решался он.

— Нет времени, — решительно сказала я. — Кроме того, у него и так есть о чем беспокоиться. После обеда вы съездите в Пеннингс и сделаете предложение о покупке, а я беру на себя ответственность за это.

Лицо мистера Селби прояснилось.

— Вы совершенно правы, леди Ворминстер, совершенно правы. Арендаторы не простят, если плуги будут простаивать, да и Бедворт облегченно вздохнет. В прошлом году он потерял старшего сына на Сомме, и его жена все еще не оправилась от этого.

— Дайте ему понять, что его сын останется для работы на механических плугах. Если мы позаботимся об арендаторах, это окупится в будущем. В любом случае, пахотное оборудование слишком ценно, чтобы простаивать в эти дни.

Мистер Селби взглянул на часы.

— Я просмотрю почту вместе с вами, леди Ворминстер, и уеду туда на поезде в десять сорок.

Мы за десять минут закончили с почтой, затем нам принесли по чашке какао. Мистер Селби был очень неравнодушен к молочным напиткам, это должно было подкрепить его перед поездкой.

— Леди Ворминстер, — сказал он внезапно, поставив чашку, — лично я считаю, что лорд Ворминстер не прав, не сообщив вам о своем настоящем положении. Возможно, вы еще молодая женщина, но не только календарные годы свидетельствуют о житейской мудрости. Это верно, что вам следовало бы знать правду. Однако, если бы вы позволили мне дать вам совет, я предложил бы вам в следующем письме мужу не ссылаться на недавно полученные сведения.

— Но...

— Если он чувствует себя счастливее, от того, что оберегает вас, не будет ли добрее позволить ему и дальше считать так?

Я покатала карандаш по столу.

— А вдруг, вдруг... — я взглянула на мистера Селби, замечает ли он мой страх. — А вдруг придет телеграмма!

Наступило молчание. Затем мистер Селби тихо сказал:

— Лорд Ворминстер распорядился, чтобы в таком случае военный комитет адресовал извещение прямо мне. Думаю, это показывает силу его желания защитить вас, — когда я не ответила, он заговорил в полный голос. — Леди Ворминстер, я давно знаю вашего мужа, и с годами научился понимать его, потому что он с его физическими и личными проблемами вызывает у меня глубокое сочувствие. Я совершенно уверен, что если бы он хотел, чтобы вы знали об его местонахождении, то сообщил бы вам об этом.

В конце концов, я согласилась. Но мне было трудно сочинять следующее письмо — это в любом случае было бы трудно после визита Фрэнка, но теперь было еще труднее. Я наконец, начала письмо обычными новостями о детях и вопросами о розах, а затем написала:

Лорд Квинхэм был в отпуске и приезжал погостить к леди Бартон. Он несколько раз навещал меня с детьми после обеда. Сейчас он уехал в Лондон и надеется выделить несколько дней для охоты. Погода здесь очень холодная, — нынче плохая зима. Не забывай менять сырые носки, иначе ты простудишься.

После этого я рассказала ему о механических плугах, чтобы разъяснить, почему я решила купить их — на случай, вдруг он не одобрит покупку, хотя считала, что он так не сделает. Благодаря этим плугам мне удалось заполнить еще два листа — если бы не они, я бы не знала, о чем писать. Затем я подписалась, как всегда: «Твоя преданная жена, Эми». Выводя слово «жена», я чувствовала себя Иудой, потому что как ни пыталась, не могла выбросить из памяти слова Фрэнка: «Я люблю тебя, Эми, и буду любить всегда». Эти слова, к которым я так тянулась, за которые так цеплялась, были сказаны слишком поздно.

Адрес на ответном письме Лео был выведен чернилами — я с облегчением вздохнула, когда увидела это. Хотя бы ненадолго Лео был в безопасности. Я в тревоге вскрыла конверт, но можно было не беспокоиться. После ответа на вопросы о розах и комментария на новости о детях, он написал:

Ты совершенно права, велев Селби купить механические плуги. Он информировал меня, что сделка продвигается удовлетворительно. Я надеюсь, что Фрэнсис хорошо отдохнул и нашел возможность поохотиться, однако, боюсь, что он будет разочарован, из-за недавнего резкого похолодания. Я опасаюсь, что мои бедные розы пострадают от суровой зимы, хотя знаю, что Хикс— надежный человек и делает все, чтобы предотвратить серьезные последствия. Одевайся теплее, когда по вечерам гуляешь с Неллой.

Несмотря на холод, я наслаждалась вечерними прогулками с Неллой — было так хорошо хоть ненадолго оказаться снаружи, где можно было не беспокоиться о делах имения. Но, когда февраль сменился мартом, холодная погода этой весны, которая еще не была весной, потому что держала землю под ледяным покровом, заставила меня еще больше времени проводить за делами, и я была вынуждена отнять от груди Розу. Я не хотела этого, но у меня не было выбора. Мистер Селби раскашлялся, и, хотя он настоял на своем ежедневном присутствии в кабинете, я не позволила ему совершать обычные деловые поездки и стала ездить вместо него. Даже если бы я использовала машину, Розе в ней было бы слишком холодно, но бензина не хватало, и мотор с трудом заводился из-за холода, поэтому я попросила мистера Тайсона выучить меня управлять пролеткой. Бесси была такой смирной, что обучение не заняло у меня много времени, и теперь я выезжала каждый день после обеда, оставляя Розу в теплой детской.

Вскоре мистеру Селби стало хуже, и доктор Маттеус уложил его в постель. Мистер Селби вел дела и в Пеннингсе, и я была вынуждена заняться ими вместо него. Я не хотела туда ехать, всю дорогу в поезде меня била нервная дрожь, но когда меня на станции встретил мистер Бедворт со своей повозкой и своими тревогами, до меня дошло, что я больше не маленькая Эми Робертс, а леди Ворминстер, со своими обязанностями, с людьми, зависящими от меня.

Я даже была вынуждена побывать вместо мистера Селби на собрании Исполнительного сельскохозяйственного комитета графства. Я страшно нервничала, впервые сев за стол со всеми этими пожилыми, мрачнолицыми мужчинами, но они оказались очень вежливыми и готовыми помочь — ведь все мы решали одни и те же проблемы. В январе еще тридцать тысяч человек было призвано в армию. Хотя Военный комитет обещал прислать группы солдат для частичной помощи, посевной компании, они были скомплектованы из людей, не пригодных даже к домашней обороне, а значит, как сказал мистер Арнотт, не пригодных ни к чему. Поэтому мы обсудили, как лучше распределить тракторы, выделенные нам правительством, и положились на обещание, что все квалифицированные пахари, оказавшиеся в солдатах, будут в конце апреля посланы на помощь, если, конечно, они еще не отправлены во Францию. Я была рада, что мы купили эти механические плуги, были довольны и мужчины из комитета.

Домой в отпуск приехал Альби. Беата в письме пригласила Элен в Лондон, потому что он приехал только на пять дней. Альби привез ее обратно накануне отъезда во Францию, и мы весь вечер просидели в детской, слушая его рассказы о войне.

Следующее письмо Лео было подписано карандашом, и мои руки на мгновение дрогнули, страшась распечатать конверт. Однако, после обычных ответов на мои новости, он просто написал о розах, о том, что скучает по вечерним прогулкам в розовом парке, даже зимой, о том, что хотел бы знать, как себя чувствуют его розовые кусты. Поэтому я решила, что этим вечером погуляю с Неллой дольше обычного, для Лео, а затем опишу в письме все, что видела.

Хотя было полнолуние, облака затянули серебряный лик луны, оставив нас в темноте, и вскоре меня забила дрожь, потому что снаружи было холоднее, чем я предполагала. Но я не вернулась за дополнительной кофтой под пальто, потому что помнила, что там, где Лео и Фрэнк, сейчас тоже холодно, и будет только справедливо, если я немного померзну ради них. Ноги принесли меня к тому месту в розовом парке, где черные ветви «Эйми Виберт» карабкались по опоре. Нелла забежала за угол стены, в маленькую круглую нишу, понюхала ее застоявшийся запах и жалобно завыла, вспоминая.

И я вспомнила тоже. Вспомнила, что когда я впервые вошла в этот парк, мне казалось, что я вступаю в волшебную сказку, сказку о Красавице и Звере. Я сочинила сказку о том, что Лео вырастил этот прекрасный розовый парк, чтобы доставить удовольствие французской графине, и добился ее любви. Но я ошиблась, полностью ошиблась — он вырастил эти розы как отказ от мира, в котором она не полюбила его, и никогда бы не полюбила. Я больше не могла оставаться здесь. Вместе с Неллой я ушла оттуда по замерзшей зимней траве, прочь от своих воспоминаний. Я добежала до калитки в стене, и как только виляющий, похожий на перо хвост Неллы миновал калитку, со стуком захлопнула ее, отрезая себя от парка, никогда не бывшего желанным Красавице, выращенного Зверем, которого она возненавидела. Я всхлипывала, возвращаясь, домой, а позже, в своей гостиной, опустилась на коврик перед камином и обняла мохнатую, золотистую шею Неллы, по-настоящему любившей Лео.


Весь март газеты были полны новостей. В России произошла революция, и царь отрекся от власти, Британия продвинулась за Сомму, немцы отступили — однако в конце месяца они предприняли яростную ответную атаку, и ежедневные списки раненых и убитых стали длиннее. Я каждый день читала их, и мое сердце стучало как барабан — Боже, сохрани Фрэнка. А Лео, где был он? Ведь если одни мужчины получали ранения, значит, другие выносили их с поля боя.

С наступлением апреля по ночам продолжались очень холодные заморозки. Мистер Селби сказал, что не помнит сезона, когда посев так бы затянулся. Казалось, зима никогда не кончится — как и война. Однако в апреле американцы объявили войну Германии, и звездно-полосатый американский флаг взвился на здании парламента рядом с флагом Британии. Леди Бартон, привезя своих внуков поиграть с Флорой, сказала, что некоторое время все будет спокойно, пока из-за Атлантического океана не прибудут войска: «И как только они прибудут, мы разобьем немцев, можно не сомневаться». Однако нашим войскам не сиделось на месте — и на следующей неделе появились репортажи о большом сражении у города под названием Аррас.

Письма Лео вновь были написаны карандашом. В ответе я написала ему новости о детях: «Розе, нравится есть с ложки, хотя ей попадает больше на лицо, чем в рот! Она хорошо выучилась пить из чашки, пытается ходить и начинает разговаривать, ее уже нельзя считать грудным младенцем». Подумав, что Лео скучает по всему этому у себя в грязи, я добавила: «Желала бы я, чтобы у тебя было волшебное зеркало Зверя, и ты мог бы видеть, как она становится девочкой. Смею предположить, что ты все еще представляешь ее такой, какой запомнил перед отъездом. Ты помнишь последнюю ночь, когда мы обе были с тобой, а ты обнимал нас обеих? Она была такой хорошей малышкой и так уютно устроилась с нами».


Мистер Тимс заглянул в дверь:

— Прибыл мистер Селби, моя леди.

Я второпях дописала: «Не забывай менять носки, когда они промокнут. Твоя преданная жена, Эми».

Ответ был написан ручкой — в эти дни я больше обращала внимание на такие детали письма, чем на его слова. По словам Лео, мистер Селби сообщил ему, что не знает, как справился бы с делами имения без моей помощи. Я была переполнена гордостью, когда прочитала это.

Следующие два письма Лео были написаны карандашом, и я снова стала беспокоиться, однако пришедшее вслед за ними было написано чернилами. Я успела заметить их только на конверте, одном из тех, зеленых, потому что мистер Тимс принес письмо в детскую, и когда я вытащила листки из конверта, Флора выхватила их у меня, и они рассыпались по ковру. Флора тут же схватила один из них и с визгом забегала по комнате, Роза попыталась догнать ее, отцепилась от стула и с ревом шлепнулась на пол. К тому времени, когда я подняла и приласкала ее, а Элен подобрала разбросанные листы, мы обе раскраснелись и запыхались.

— Сегодня они расшалились, моя леди, — усмехнулась Элен. — Вам лучше спуститься в свою гостиную, и там спокойно прочитать письмо его светлости.

Внизу я уселась на стуле у окна, где было много света, и разгладила смятые листы. Несмотря на то, что письмо было разбросано, первая страница оказалась сверху. Дата была трехнедельной давности, видимо, письмо задержалось в пути.

Дорогая Эми!

Спасибо тебе за письмо. Да, я помню ночь перед отъездом. Я помню ее и сожалею, что наутро уехал рано — так приятно было обнимать вас обеих. У меня такие счастливые воспоминания об этой ночи, — даже сейчас перед моими глазами стоит золотистая кайма твоих ресниц, опущенных на округлые щеки, пока ты спала. Я не спал ни единой секунды, чтобы не потерять ни мгновения из того драгоценного времени, когда лежал, обнимая тебя. Обнимая твое теплое, душистое тело — пахнущее молоком, пахнущее цветами — запах женщины, которая прелестнее, чем красивейшая из моих роз, и дороже, дороже любой розы, я чувствовал, как бесконечно я люблю тебя, Эми.

Но в ту, последнюю ночь, когда ты так доверчиво угнездилась рядом со мной, мое сердце разрывалось и от радости, и от печали, потому что я понимал, что ты не любишь и никогда не полюбишь меня. Долг, верность, преданность, сострадание — все это ты можешь дать мне, но любви ты дать не можешь, потому что твое сердце принадлежит другому, сыну того, кого любила моя первая жена, — и так колесо завершило полный оборот.

Моя роза, моя возлюбленная, моя дражайшая, дражайшая жена, — но внутри этого скрываются шипы. Моя жена, но не добровольная жена — я схватил тебя и взял в плен точно так же, как Зверь поймал Красавицу и запер узницей в своем зачарованном замке. Ты, как Красавица, каждый вечер ласково разговаривала со Зверем и не осуждала его за свое пленение. Но Зверь, что он должен был испытывать, страдая от шипов вины, проклиная свое уродливое тело и испытывая мучения любви, на которую никогда не будет ответа? Пожалей Зверя, Эми, пожалей Зверя.

Но ты была еще великодушнее Красавицы, пытаясь дать мне любовь, которой не было. Поэтому ты пришла ко мне той ночью, ты обнимала меня, и сделав это, разбила мое сердце.

А на следующее утро ты во второй раз разбила мое сердце, но теперь это никогда не повторится снова. Это случилось, когда ты протянула свою гладкую, юную щеку к моим губам и приказала мне поцеловать тебя. Поцеловать! Ты не понимаешь, Эми, что это значило для меня. Ты не узнаешь этого, так как я никогда не расскажу тебе, как никогда не расскажу о своей любви. Я не позволю тебе даже краешком глаза взглянуть на это. Этого не нужно. Ты считаешь, что мое сердце все еще принадлежит Жанетте, и может, было бы вернее, оставить тебе эти домыслы. Все-таки, Эми, я любил ее, мою белокожую, золотоволосую Жанетту. Я любил ее со всей исступленной, эгоистичной страстью юности, но, тем не менее, это была любовь, а любить и получить в ответ презрение — ужасно. Ты это знаешь, моя сладкая Эми, ты это понимаешь, ты никогда не презирала и не отвергала меня.

Как я люблю тебя, Эми, как я люблю тебя! Да, я любил Жанетту, и когда понял, что она никогда не ответит мне взаимностью, то в отчаянии молил судьбу о смерти. Я любил ее, но моя любовь была похожа на бледную серебряную луну по сравнению с золотым солнцем моей любви к Эми, — к Эми, которая никогда не сможет полюбить меня. Пожалей Зверя, Эми, пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня, потому что у него была надежда, а у меня, ее нет.

Я хотел написать тебе сдержанное, расчетливое письмо, но я — человек несдержанный и нерасчетливый. Тем не менее, я буду и далее притворяться таким, как притворялся до сих пор. Когда я снова стану рассудительным, то спокойно сожгу эти листы и разбросаю пепел по грязи, в которой покоится столько мертвых костей. Я сделал глупость, написав адрес на зеленом конверте, — моей руке нужен обуздывающий глаз цензора. Потом я напишу другое послание, более подходящее для письма пожилого мужа своей молодой жене. Но это письмо я не могу послать, потому что знаю, что ты не хочешь получать его — оно расстроит тебя сверх меры. Ты не хочешь моей любви, она не нужна тебе, поэтому я не буду навязывать ее тебе. Но все-таки, пока мной еще владеет эта блажь, я буду писать тебе, пока в силах — потому что я люблю тебя, Эми, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя...

Лео писал снова и снова, заполняя страницу. Я перевернула ее, но там тоже было написано: «Я люблю тебя, я люблю тебя». Чем ближе к концу страницы, тем меньше и меньше становились строчки, словно Лео хотел, чтобы их как можно больше убралось на листке.

Мои слезы капали на бумагу, размывая крохотные «я люблю тебя», и наконец, я заметила четвертую страницу, написанную другим, незнакомым почерком.

Уважаемая леди Ворминстер!

Я знаю, что вы уже получили обычное извещение военного комитета...

Мое сердце остановилось.

Слова прыгали и расплывались перед моими глазами, поэтому прошло много времени прежде, чем я сумела прочитать следующие строки:

Тем не менее, я чувствую, что обязан написать вам и сообщить, — хотя капрал Ворминстер получил тяжелые ранения, мне приходилось видеть, что другие оправлялись и от худших, а ваш муж, несмотря на его возраст, крепкий и здоровый человек.

Он — большая потеря для всего нашего подразделения, особенно для меня, потому что был моей опорой в последние трудные месяцы. Надеюсь, вы простите мне самонадеянность, но я чувствую потребность выразить соболезнование вашей скорби. Я пошлю его записную книжку и личные вещи соответствующим властям, которые, несомненно, переправят их вам, но даже на беглый взгляд ясно, что приложенное письмо носит личный характер, поэтому я направил его сразу вам, в надежде, что оно утешит вас в ваших переживаниях.

Искренне ваш,

Дэвид Мак-Айвер, капитан, RAMC.

Словно в кошмарном сне, я взглянула на почерк Лео, на конверте — и увидела предательские буро-красные пятна. Он умирал, Лео умирал!

Глава тридцать вторая

Лео умирал, а я не любила его. «Пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня, потому что у него была надежда, а у меня, ее нет». Нет — потому что я не давала ему надежду, не позволяла ему надеяться. А теперь он лежит раненый во Франции, и умрет, если я не дам надежду, которая нужна ему. И я поняла, что должна делать — поехать во Францию и сказать Лео, что люблю его. Когда я встала, мои ноги тряслись так, что едва поддерживали меня, но я должна была ехать, потому что была его женой. Я взглянула на кольцо, которое дал мне Лео, мое венчальное кольцо. «Любовь, почитание и послушание» — я повиновалась, я почитала, теперь я должна полюбить.

К тому времени, когда я спустилась вниз, прибыл мистер Селби с телеграммой. Я показала ему письмо доктора и сказала:

— Я еду во Францию.

— Но, леди Ворминстер, не лучше ли будет подождать до получения дальнейшей информации?

— Нет, я уже слишком долго ждала, — покачала я головой.

Я поехала к леди Бартон и попросила ее помощи. Когда я показала ей письмо — оба письма — она поняла меня. Она отвезла меня в Лондон к генералу с галунами на мундире и красными нашивками на воротнике. Генерал попытался отговорить меня, но я ничего не слушала, поэтому он попросил нас подождать. Я ждала, леди Бартон сжимала мою руку, пока он снова не пригласил нас в кабинет.

— Ворминстер имеет несколько осколочных ранений в левую руку и ногу, — сообщил генерал. — Он — пациент двадцать третьего главного госпиталя в Этапле. Вы это понимаете, леди Ворминстер? Этапль во Франции, а Франция — военная зона. Вы совершенно уверены, что хотите предпринять это путешествие?

Мои ноги тряслись от страха, но я должна была ехать, должна.

— Да-да, я уверена.

Он протянул мне через стол листок бумаги.

— Тогда можете ехать завтра. Вот ваш пропуск Красного Креста, там ваше имя — только ваше. С вами не может поехать никто, даже ваша горничная. Вот ордер на проезд, но так как Ворминстер числится в рядовых, вам придется поехать третьим классом.

— Это не имеет значения, — сказала я. Щеки генерала чуть покраснели.

— Да, конечно — я забыл... — он встал и протянул мне руку, — счастливого пути, леди Ворминстер.

Я вернулась в Истон и упаковала дорожную корзину. Этой ночью я пролежала в кровати, лаская Розу и вспоминая часы перед ее рождением. Я так боялась тогда! Но Лео пришел ко мне, успокоил меня и дал мне силу. А теперь я должна была дать ему надежду — надежду, которую могла дать только я.

На следующее утро я поцеловала на прощание Розу и Флору, а затем в пронизывающий утренний холод поехала на станцию, сопровождаемая Кларой. На платформе она обняла меня на прощание, и я осталась предоставленная самой себе. Когда я села в поезд, мои мысли заметались туда и сюда. Мое сердце болело, когда я вспоминала недоуменные личики дочерей, услышавших, что я должна ненадолго оставить их, но они были в безопасности в Истоне, а их отец лежал одинокий, раненый, умирающий. «Пожалей Зверя, Эми, пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня...» Да, я жалела Лео, но любила ли я его? Наконец, я отбросила этот предательский вопрос — я полюблю Лео, я должна полюбить его.

Вокзал «Виктория» явился мне огромной беспорядочной толпой мужчин в хаки, и женщин со взволнованными, тревожными глазами. Затем мужчины отошли от них, направляясь за барьер, на платформу, где их ждал поезд. Мои ноги не переставали трястись, но я пошла вслед за военными.

В Фолкстоне я почти впала в панику при виде признаков войны — длинные колонны солдат двигались к порту, небольшие группы сиделок с серьезными лицами следовали за ними, грузовые суда в гавани и военные корабли на рейде — все это наполняло мое сердце ужасом. Но я должна была ехать, и, хотя мои руки тряслись так, что я едва могла завязать тесемки своего жакета, я заставила себя собраться.

Корабль медленно отчалил, оставляя позади Англию и безопасность, и вскоре я уже могла видеть впереди берег Франции. Было поздно поворачивать назад, и осознание этого успокоило меня. И вдруг я увидела Фрэнка. Он стоял, высокий и стройный, с шапкой в руке, его белокурая голова была обнажена, он глядел на Францию, свою страну. Выронив корзину, я побежала к нему, пробираясь сквозь группы солдат, сердце стучало у меня в ушах, дыхание захлебывалось в груди. Я подбежала к нему и схватила за руку.

— Фрэнк, это я! — и незнакомое лицо обернулось ко мне.

Мужчина удивился, но вежливо ответил:

— Простите, вряд ли я...

Я развернулась и бросилась назад сквозь толпу, слезы разочарования текли по моим щекам.

Я нашла укромное место в темном углу под лестницей и позволила себе расплакаться, безнадежно, отчаянно, потому что все было бесполезно. Мне не следовало ехать к Лео, я могла предложить ему только ложь. Я любила Фрэнка, а не Лео. Если бы только я послушалась мистера Селби и подождала новостей! Но, допустим, я бы ждала, а Лео умер бы? Он ранен, тяжело ранен — и это письмо... Я перечитывала его так часто, что выучила наизусть. «Я любил Жанетту, и когда понял, что она никогда не ответит мне взаимностью, то в отчаянии молил судьбу о смерти... у Зверя была надежда, а у меня, ее нет». Мне нельзя было ждать, я не могла ждать больше.

Я должна была солгать, сказать, что люблю его, хотя и не любила. Но после первого мгновения радости Лео понял бы правду, догадался бы, что я лгу. Я была уверена в этом унылой, холодной уверенностью. В конце концов, почему я должна полюбить Лео сейчас, если не любила его перед уходом в армию? «...ты никогда непрезирала и не отвергала меня». Но я это делала. Все это лето я отвергала его любовь, предпочитая быть правдивой — безжалостная, эгоистичная правдивость, не оставившая ему надежды. И Лео понял, он и теперь понимал — его письмо доказывало это. Теперь было слишком поздно лгать, но все-таки я должна была предложить ему эту ложь.

Я безнадежно вытерла слезы, и пошла выручать свою корзину. Затем я нашла место и села, глядя поверх серого моря на Францию и пытаясь ни о чем не думать.

Но когда берег совсем приблизился, слова Лео снова заскреблись у меня в памяти: «Пожалей Зверя, пожалей Зверя...» И я жалела, жалела его, но в этом не было пользы, потому что кроме жалости я больше ничего к нему не чувствовала. Так же, как и Красавица. Вдруг я вскинула голову — нет, я ошибалась — не как Красавица. Она чувствовала только жалость до тех пор, пока не увидела Зверя умирающим! Но как только она увидела его и поняла, что теряет его, ее жалость превратилась в любовь — чудо совершилось. И если это случилось с ней, то так же случится и со мной.

Я ощутила прилив уверенности — но, даже несмотря, на это, я вспомнила того красивого молодого офицера и почувствовала угрозу — нет! Я не должна его вспоминать. Ни в коем случае не думать о красивых молодых офицерах, не думать о... я не посмела даже мысленно произнести его имя. Я уставилась на приближающийся берег — нет, думать о Лео, лежащем там, раненом и близком к смерти, о Лео, которому нужна я, нужна моя любовь. Думать о нем сейчас, думать в тот миг, когда я увижу его и пойму, что люблю его — и эта любовь спасет его жизнь.

Наконец вздрагивающий ход корабля стал тише, и мы стали осторожно продвигаться между укромными берегами гавани. И вот мы увидели Францию совсем близко — Францию, куда Лео без опаски возил меня однажды.

Но теперь это была другая Франция, Франция в хаки, где звучали военные трубы и все мужчины носили ружья. Когда я вышла на берег, поезд с красными крестами на боках, прополз по пристани, в его окнах я увидела перевязанные тела и бледные лица раненых — раненых, как и Лео.

Женщина в серой униформе выкрикнула:

— Родственники есть? Родственники к раненым? — Я выступила вперед, она тщательно просмотрела мой пропуск. — Подождите с остальными. Поезд задерживается. — Словно пастушья собака, она повела меня перед собой к небольшой группе женщин с бледными лицами, среди которых был один трясущийся старик.

Мы толпой пошли в отель, зажав в руках пропуска словно талисманы. Пожилая женщина, закутанная в шаль, обратилась ко мне:

— К своему, едешь, девонька?

— Да, к мужу, — ее сухонькая рука ободряюще похлопала по моей. — А вы — к сыну?

— Да, к моему, Джейми, такой ладный паренек, — я увидела слезы на ее глазах. — Я здесь уже два дня, а они все не отправляют... — ее плечи задрожали под шалью. —

Мне бы только добраться, до моего Джейми, я выходила бы его.

Женщины приглушенными голосами говорили о своих надеждах, потому что не осмеливались говорить об опасениях — и только старик в углу напротив сидел молча, его морщинистые, в набухших венах, руки вцепились в палку, выцветшие голубые глаза были полны отчаяния.

Нам принесли еду, которую я жевала и глотала, не чувствуя вкуса. Наконец женщина в униформе вывела нас наружу и привела в купе, где в дальнем углу дремали двое усталых солдат. Мы скоро замолчали, каждый из нас закутался в покрывало собственного горя, а ритмично вращающиеся колеса поезда словно выстукивали предупреждение: «Зверь умирает, Зверь умирает...» Я зажала уши руками, чтобы приглушить звук, но все-таки различала настойчивую нотку: «Умирает... умирает... умирает...»

Колеса замедлили ход и остановились. Поезд содрогнулся и медленно пополз назад. Я в тревоге подняла голову, но один из солдат успокаивающе сказал:

— Это разъезд — мы пропускаем другой поезд, может быть, санитарный.

Но мимо с стуком проехал не санитарный поезд, а хуже, много хуже. На его платформах под маскировочным брезентом угрожающе торчали дула пушек. Я видела их на фотографиях в газетах — все мы видели их, — но даже не представляла, что они такие большие, такие огромные. «Несколько осколочных ранений в левую руку и ногу», — сказал генерал. Солдат попытался завязать со мной разговор, но я не могла его поддерживать. Я была в состоянии только держаться за венчальное кольцо — кольцо Лео, волшебное кольцо, которое Зверь дал Красавице, чтобы она могла вернуться к нему.

Останавливаясь и снова трогаясь в путь, поезд тащился вперед. На каждой остановке я желала, чтобы он поехал, а когда он трогался с места, я желала, чтобы он ехал быстрее — но он не ускорялся, были только задержки и стучащий припев: «Зверь умирает, Зверь умирает...»

Наконец, под низкое шипение клубов пара, поезд содрогнулся и остановился под лампами станции. Я поднялась, но солдат сказал: «Это Донне-Камьер», и я снова опустилась на жесткое сиденье, глядя, как старик напротив меня трясущейся рукой забрал шапку, а другой оперся на палку, чтобы подняться с места. Старик выбрался вниз по ступенькам на платформу, мгновение постоял на ней, а затем заковылял прочь и исчез из виду. Он так и не проронил ни единого слова.

— Этапль, когда мы прибудем в Этапль? — обратилась я к солдату.

— Это следующая остановка, — доброжелательно взглянул он на меня. — Мы скоро будем там.

Когда мы достигли Этапля, давно стемнело. Тусклый свет ламп отражался на блестящей от сырости поверхности платформы. Мои трясущиеся ноги вынесли меня под дождь и ветер — в толпу и шум.

Вперед выступила фигура в серой униформе.

— Родственники сюда! — раздался женский голос, громкий и повелительный. Когда мы собрались вокруг, она коротко сказала: — Я отведу вас в гостиницу, до завтра вам нужно выспаться.

Не успела я заговорить, как шотландка спросила:

— Джейми, мой Джейми?

— Вы увидитесь с ним завтра. Сейчас уже слишком поздно для посещения госпиталя. Пожалуйста, следуйте за мной.

Слишком поздно, слишком поздно — Зверь умирал, я должна была найти его сейчас же. Я осторожненько ускользнула в сторону, в глубокую тьму, и дождалась, пока не затихнет звук шагов. Затем я подошла к солдату, стоявшему на страже у барьера.

— Пожалуйста, как пройти к госпиталю номер двадцать три?

— Туда, — указал он пальцем. — Идите прямо через деревню Итеп, а на ее другой стороне увидите указатель.

Выйдя из-под навеса станции, я пошла по скользким булыжникам, низко опустив голову, чтобы защититься от дождя. Я прошла мимо домов, затем по грязной, замусоренной соломой площади. Перейдя ее, я пошла по другой мерзкой улице, пока дома не кончились, и впереди не появилась равнина. Спотыкаясь и поскальзываясь в темноте, я тряслась от страха и задыхалась от усталости — но я должна была найти Лео, должна. Санитарная машина загудела мне и пронеслась мимо — сзади у нее был красный крест в белом круге, и я пошла вслед за ним, дальше и дальше. Затем впереди показались фары другой санитарной машины, сворачивающей с дороги, и при их свете я увидела черные буквы на белой доске: «Главный госпиталь № 23».

Ускорив шаги, я погналась за машиной, но когда я достигла ворот госпиталя, она уехала далеко вперед. Я замедлила шаг и огляделась. Лампы, висевшие высоко на столбах, тускло освещали ряды парусиновых бараков, тянущиеся вдаль. Госпиталь был большим — я даже не представляла, что он может оказаться таким большим, — но я заставила себя идти, мои глаза отчаянно искали другие указатели. Я нашла их, но надписи ничего не говорили мне, и я начала паниковать. Но я должна была найти Лео, должна. Я сосредоточилась на мысли о Красавице, ищущей Зверя, но та бежала искать его по зеленой траве, среди запаха роз, а я спотыкалась и поскальзывалась в грязи, и все вокруг пропахло гниением. Рыдания душили меня, но я боролась с ними — я должна была найти его, должна. Я упрямо брела дальше.

Мимо меня проехала еще одна санитарная машина, и я увидела впереди огоньки и услышала звуки голосов. Я поспешила туда и вскоре вышла на ярко освещенную площадку, где разгружали санитарные машины. Мужчины шли по дощатому настилу, пошатываясь под тяжестью нагруженных носилок, за ними хромали раненые, с ногами в шинах и руками на перевязи. Передо мной появились трое мужчин, держась друг за друга, я шагнула вперед и увидела это — окровавленный, перебинтованный торс среднего мужчины, беспомощно висящий над местом, где должны быть ноги. Мое «пожалуйста» застряло в горле, я в ужасе шарахнулась в сторону, отчаянно озираясь по сторонам — это был сам ад, где всепожирающее пламя лизало и жгло грешников, корчащихся в тщетных попытках уклониться от него.

Это видение мелькнуло и исчезло, но оставило меня в таком потрясении, что я не могла заставить себя подойти туда и попросить помощи. Вместо этого я повернулась и отступила в лабиринт бараков. Я тщетно искала, бродя от одного скользкого прохода к другому, пока не набрела на небольшой барак. Он был меньше других строений и стоял поодаль, его размеры и скромность воодушевили меня. Я хотела подойти к нему, постучать в дверь и попросить помощи. Но едва я направилась к двери, как она открылась, и я увидела, что было внутри — человек со сверкающим ножом в руке, затем вспышка стального лезвия, нож опустился в живую плоть, и алой волной полилась кровь.

Это был человек с ножом, режущий свиней, а кровь была кровью моей Димпси — кровь Димпси вытекала в котел, который я держала у ее горла, прямо перед ее отчаянным взглядом. Димпси, моя Димпси — мучения предательства переполняли меня, пока я сломя голову бежала от барака в темноту.

Я не останавливалась, пока не споткнулась о веревку, тянущуюся от сырой, жесткой парусиновой стенки, и не упала на колени в холодную грязь. Под завывание ледяного ветра я выпуталась из веревки и зарыдала от боли и страха — я вновь была ребенком, предавшим свою любимую свинку, и яд предательства хлынул из глубины, чтобы погубить меня.

Вслепую протянув руку, я нащупала стенку палатки, жесткую и шершавую. Я отдернула руку и увидела золотой блеск, мелькнувший в дыре порванной перчатки. Кольцо. Мое венчальное кольцо — волшебное кольцо красавицы, потому что я вышла замуж за Зверя. В отчаянии, я ухватилась за сказку, призывая ее помочь, как она часто помогала мне прежде, и помощь пришла. Поборов панику, я сосредоточилась на кольце, кольце Лео. Я должна найти его, найти Лео. А когда я найду его, то полюблю и этим спасу его жизнь. Мне осталось только найти его.

Я ухватилась за веревку и встала, шатаясь под дождем и ветром. Затем я нагнулась, чтобы подобрать корзину, и стала пробираться по скользкой грязи к дощатому помосту. Добравшись до него, я узнаю, что делать дальше. Я содрогнулась, идя назад мимо небольшого барака, но моя паника прошла, потому что я сказала себе, что в этом месте пользуются ножом не для убийства, а для лечения. Сознание этого укрепило мои шаги, и наконец, я вернулась к ярко освещенной площадке, которая больше не казалась мне залитой адским огнем — это был свет, ведущий раненых к отдыху и убежищу. Я поискала глазами какое-нибудь указание и увидела небольшую вывеску на двери ближайшего барака: «Комнаты медсестер». Я подошла к двери этого барака и постучала в нее.

Две сиделки, оказавшиеся внутри, помогли мне. Одна дала мне горячей воды, отмыть грязь с рук, ног и лица, и выжала мое пальто, пока я приводила в порядок волосы. Тем временем другая сиделка ушла, чтобы узнать, где лежит Лео. Вернувшись, она сказала, что поговорила с дежурной медсестрой, и та разрешила мне зайти в палату сейчас. Я пошла за ней, ее карманный фонарик создавал под моими ногами колеблющееся пятно света.

Мы остановились перед большой, как шатер, палаткой. Там меня встретила медсестра и пригласила в маленькую, отгороженную брезентом комнатку.

— Значит, вы — жена капрала Ворминстера?

Ее глаза были такими добрыми, что я кивнула и сказала:

— Я приехала, чтобы сказать ему, что я люблю его. Медсестра озабоченно нахмурилась.

— Дорогая моя, боюсь, что вы не сможете это сделать. Страх сдавил мне горло, и я с трудом прошептала:

— Он уже умер?

— Нет-нет, — она ободряюще похлопала меня по руке. — Он чувствует себя неплохо. Капитан Адамс доволен улучшением его состояния. — Я облегченно вздохнула, а она добавила: — Но, боюсь, вы не сможете поговорить с ним, потому что он полностью оглох — его барабанные перепонки повредило взрывом. Однако слух вернется к нему в дальнейшем, если проследить, чтобы в уши не попала серьезная инфекция. Но идемте со мной, и вы, наконец, увидите его.

Взяв фонарик, она повела меня в длинную, тесную парусиновую палату. По обе стороны центрального прохода тянулся ряд кроватей. В тусклом, красноватом освещении ночников я могла видеть лежащих на них людей. За столиком в конце прохода сидела нянечка и что-то шила, ее белая шапочка отливала розовым. Я шла за медсестрой вдоль бесконечного ряда кроватей, пока мы не подошли к этой нянечке, и я не спросила ее о Лео.

— Сейчас он спит, — ласково сказала она, — но вы можете посидеть у его кровати, пока он не проснется. Вот он.

Медсестра прикрыла рукой фонарик и включила его. Затем она подняла фонарик повыше, чтобы я могла разглядеть Лео. Он лежал передо мной, горбатый, с искривленной шеей, его перекошенное лицо распухло от огромного сине-багрового кровоподтека, и я увидела, что он был безобразнее и карикатурнее, чем когда-либо. Я стояла, смотрела на него и чувствовала, как меня заливает волна жалости и сострадания — но не любви.

Глава тридцать третья

— Видите, он пока спит, — вполголоса сказала медсестра, и я почувствовала, что она тянет меня за плечо. Я покорно села на стул у кровати — больше нечего было делать. Выключив фонарик, она ушла, а я осталась сидеть в темноте.

Я слышала неровный, отрывистый храп других мужчин, скрип зубов с соседней кровати и ровное, монотонное хлопание брезентовых стенок палатки на ветру. Постепенно мои глаза привыкли к тускло-красному ночному освещению, и холмик на кровати принял знакомые очертания горбатой фигуры Лео. Я содрогнулась от холода безнадежности. Я поставила все на последний отчаянный бросок и проиграла — я все еще любила Фрэнка. Наклонившись к сонному телу своего мужа, я прошептала: «Мне очень жаль, Лео — ужасно жаль». Но он не мог слышать меня, он спал.

Все, что я могла делать — безнадежно сидеть здесь. Затем за моим плечом появился свет, это вернулась медсестра.

— Сиделка приготовила нам чай, — шепнула она. — Идемте со мной на кухню.

Я последовала за ней между рядами кроватей и вышла в отгороженную брезентом кухню, где на примусе шипел чайник. Когда чай заварился, сиделка налила три чашки, взяла свою, и ушла за дежурный столик в палате. Медсестра села напротив меня.

— Не переживайте, дорогая моя, — сказала она ласково. — Когда он проснется, вы найдете гораздо больше возможностей выразить ему свою любовь, чем на словах.

Подняв на нее взгляд, я уныло сказала:

— Но я не люблю его, — слова сами полились из моего рта. — Я все еще люблю Фрэнка — я ничего не могу поделать с этим. Лео — такой хороший муж, он женился на мне, чтобы дать моей малышке имя, и он любит ее, мою Флору, хотя она не его дочь. А теперь у нас есть Роза, когда она рождалась, я очень боялась, но Лео пришел ко мне и поддержал меня — он всегда был так добр со мной. А теперь он любит меня, а я не могу ответить ему взаимностью.

Я глубоко, со всхлипом вздохнула и продолжила объяснения.

— Я получила письмо, в котором доктор сообщил, что Лео ранен, тяжело ранен, и подумала, что если не приеду и не скажу ему, что люблю его, то он умрет, как Зверь из сказки. Там Зверь умирал, когда Красавица вернулась. Поэтому я приехала, оставила своих малышек и приехала. Но на корабле я увидела белокурого офицера, он был похож на Фрэнка. Сначала я подумала, что это Фрэнк, но обозналась. Одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять, что все бесполезно. Я все еще люблю Фрэнка, а не Лео, — она так доброжелательно смотрела на меня, что я высказала свою последнюю отчаянную глупость: — Но я подумала, что, может быть, заставлю себя полюбить Лео, представила, что все произойдет, как в сказке — когда я увижу его, то полюблю, как Красавица. Но так не случилось. И теперь я не знаю, что делать.

Наступила полная тишина, если не считать хлопания брезентовых стенок на ветру. Затем медсестра заговорила:

— Много лет назад, когда я только училась на медсестру, мне случилось ухаживать за пожилой леди. Она была очень старой и много спала, а я читала, сидя, у ее постели. Как-то вечером она взяла у меня книгу и взглянула на нее — это был роман о любви. Перелистав книгу, она вернула ее мне, улыбнулась и сказала: «Знаете, на свете так много дурацких домыслов о любви».

Медсестра потянулась ко мне и дотронулась до моей руки.

— Пейте чай, миссис Ворминстер, остынет. — Я послушно поднесла чашку к губам, а она тихо продолжала: — И тогда я спросила свою пациентку, почему она сказала это. Было очевидно, что она хотела что-то рассказать мне, и мне стало любопытно. И она рассказала мне целую историю. Когда она была девушкой, то влюбилась в молодого человека — его звали Джоном, — и он тоже влюбился в нее. Рассказывая это, она оживилась, ее лицо осветилось, и я увидела, что в молодости она была очень красивой. Но они оба были очень упрямы, сказала она, каждый гнул в свою сторону и не хотел уступить другому. Поэтому они поссорились, и Джон вгорячах, уехал в Индию, а она в отместку вышла замуж за его брата, Эдвина. Она не любила Эдвина, но хотела доказать Джону, что он ей безразличен. Но, конечно, это было не так. Она сказала мне: «Когда я вышла из церкви с Эдвином, то поняла, что натворила, но было уже поздно. Я была молодой и эгоистичной, и я сделала Эдвина несчастным. Он не заслуживал этого — он был хорошим человеком и любил меня, но я не любила его и сказала ему об этом. Я наказала его за свою вздорность. Затем родился наш первый ребенок, мальчик, и я посмотрела на лицо Эдвина, когда он держал на руках своего сына — нашего сына — и стала взрослее. Эдвин был хорошим человеком — добрым, терпеливым, а теперь он стал отцом моего ребенка — и я решила заставить себя полюбить его, но не смогла».

Мои руки дрожали так, что я была вынуждена поставить чашку. Медсестра не смотрела на меня, продолжая рассказывать:

— «Я чувствовала себя такой виноватой, — сказала мне эта леди, — потому что знала, что все вышло так только из-за меня, поэтому снова и снова пыталась полюбить его. Потом стало еще хуже, потому что вернулся Джон, а я знала, что по-прежнему люблю его, и буду любить всегда, и он тоже все еще любил меня. И я решила, что бесполезно пытаться полюбить Эдвина, я могу только приложить все усилия, чтобы быть ему хорошей женой».

Слезы потекли по моим щекам, а медсестра ласково сказала:

— Я еще не закончила историю. Старая леди сказала мне: «У нас были еще дети — двое сыновей, а за ними родилась моя дорогая дочка. Каждое лето их дядя Джон гостил у нас, и каждое лето я надеялась, что, может быть, на этот раз мое сердце не будет выскакивать из груди, когда он заходит в двери, но ничего не менялось. И как-то летом, когда они вдвоем стояли у окна и разговаривали, я смотрела на Джона, такого высокого, сильного, великолепного, и сознавала, что все еще безумно люблю его. Но затем я взглянула на своего мужа, пониже ростом, потолще, начинающего лысеть, и поняла, что люблю и его тоже. Не такой любовью, как Джона, но, тем не менее, это была любовь». Она улыбнулась мне такой чудесной улыбкой и сказала: «Говорят, что невозможно любить двух мужчин сразу, но это не так. Говорят, будто между мужчиной и женщиной бывает только один вид любви, романтической, страстной, но это неверно. Бывает и другая любовь, спокойная, вырастающая из уважения и привязанности, но такую любовь нельзя торопить, она придет, когда созреет, не раньше». Вы допили чай, миссис Ворминстер? Может быть, вы вернетесь и посидите у кровати мужа? Я уверена, что ваше присутствие обрадует его, когда он проснется.

Я вытерла глаза и тихо сказала:

— Да, сестра, я пойду туда. Спасибо, спасибо, что вы рассказали мне эту историю.

Она подошла к буфету и достала оттуда маленькую лампу.

— Вот, возьмите ее с собой. В том дальнем углу темновато. Поставьте ее на тумбочку, чтобы ваш муж мог хорошо разглядеть вас, когда проснется, — медсестра улыбнулась. — Вы же не хотите, чтобы он подумал, что видит вас во сне?

Она зажгла лампу, а я взяла ее в палату, где лежал Лео, и села у его кровати. Должно быть, у Лео была перебита кость левой руки — рука была в шинах и привязана к деревянной раме над кроватью, удерживаемая в вытянутом положении. Проходя по палате, я заметила еще одного мужчину, чьи конечности были привязаны так же, но Лео, наверное, было еще хуже, потому что горб мешал ему лежать на спине. Ему, наверное, было неудобно лежать так, когда он не спал. И его лицо — при свете лампы я лучше разглядела, каким огромным был кровоподтек с левой стороны, где разорвался снаряд. Я содрогнулась. Чуть-чуть бы ближе и... я отбросила эту мысль прочь. Этого не случилось, Лео был живой, здесь, передо мной. А сестра сказала, что капитан Адамс доволен улучшением его состояния, значит, он еще поправится и вернется в свой розовый парк.

Выпив чаю, я немного согрелась. С Лео могло бы случиться и гораздо худшее, но я все равно была уверена, что ему сейчас очень больно — его рот был перекошен еще больше, чем обычно, потому что губы распухли от синяка, а в одном из уголков рта была трещина, покрытая коркой засохшей, почерневшей крови. Ох, мой бедный Лео, что с тобой сделали!

Чувство вины вернулось ко мне — а что с ним сделала я? Я вела себя не так, как пожилая леди — она старалась полюбить своего мужа, а я не старалась. Наоборот, все лето, пока Лео, не ушел в армию, я старалась не любить его — наконец я призналась себе в этом. Я не хотела любить его, потому что думала, что женщина может любить только одного мужчину, я не хотела расставаться с любовью к Фрэнку. Я поспешно защитилась воспоминаниями о том, что Лео все понимал. Да, он понимал, но ему мало было понимания, ему была нужна любовь, моя любовь. Теперь наконец, я попыталась полюбить Лео, но было слишком поздно. Я не смогла полюбить его.

Мои глаза снова налились слезами. Что мне нужно делать, когда Лео проснется? Если он станет поворачиваться, ему будет нелегко. Ему и так неудобно лежать, с рукой, подвязанной к раме. Не открывая глаз, он потянул руку от рамы, и я тихонько сказала:

— Нет, Лео, не надо этого делать.

Но, конечно, Лео был глухим, поэтому я прикоснулась к его щеке, чтобы окончательно разбудить и привлечь его внимание. Его веки приоткрылись, воспаленные серые глаза остановились на моем лице. Лео перестал тянуть раму и замер, разглядывая меня.

— Эми, Эми...

Голос Лео был всего лишь хриплым стоном, но показался громким в тишине спящей палаты, поэтому я прижала палец к его распухшим губам.

— Тсс, мой Лео, — он открыл рот, но засохшая корка в уголке губ треснула, заставив его вздрогнуть от боли. — Подожди минутку, Лео. — Вынув платок, я лизнула его и тщательно вытерла засохшую кровь вокруг трещины на губах Лео. — Мой бедный Лео, тебе больно?

Я бережно погладила его по щеке, колючей от щетины — Лео выглядел так, будто неделю не брился, но на самом деле такая щетина вырастала у него за два дня. Он попытался повернуться ко мне и снова потянул бинты, подвязывающие его руку к раме.

— Нет, — я указала на раму, и Лео перестал возиться. Он был таким терпеливым, хотя я видела, как ему неудобно. Потянувшись к его подушке, я стала осторожно поворачивать ее. Из-за горба и кривой шеи Лео нужно было положить ее по-другому, и я наблюдала за его лицом, пока не увидела, что ему стало удобнее.

— Спасибо, Эми, — сказал он, а затем спросил хриплым шепотом: — Это вправду ты, или это сон?

— Не сон, мой дорогой Лео, — до меня дошло, что он меня не слышит, поэтому я склонилась над ним и прижалась щекой к его щеке, чтобы он ощутил, что я здесь. Я осталась так на мгновение, чувствуя на своей щеке теплое дыхание Лео, затем снова села на стул. Не сводя глаз с моего лица, Лео начал вытаскивать из-под одеяла правую руку. Все еще глядя на меня, он медленно поднял руку, затем она упала на грубое шерстяное одеяло. Она лежала там, ожидая. Я наклонилась и сжала ее обеими руками. Пальцы Лео ухватились за мои — так ребенок мог бы цепляться за руку матери, ища утешения. Я крепче сжала пальцы и увидела облегчение на его лице.

Я осторожно зацепила ножку стула ногой и подтянула его поближе, чтобы можно было сидеть, не отпуская руки Лео. Его глаза все еще смотрели на меня, и я, улыбнувшись, прошептала:

— Тебе нужно спать, — я на мгновение зажмурилась, чтобы показать ему, что нужно делать, и он покорно закрыл глаза, по-прежнему крепко держась за мою руку. Еще немного пододвинув стул, я села ждать, когда он заснет.

Дыхание Лео замедлилось, хватка его руки ослабла, но я все еще держала его руку в своих. Она была живой и теплой, и я ласково погладила черную шерсть на запястье. Зверь будет жить. Слезы потекли по моим щекам, слезы облегчения, благодарности — и любви. Старая леди была права — это была не та любовь, что я знала до этого, но это была любовь.

— Лео, я люблю тебя, — прошептала я, склонившись к его уху, но он был глухим и не слышал меня. Он тихонько захрапел и, похрапывая, продолжал спать.

Сидя, рядом с Лео на стуле и глядя на его бедное, разбитое лицо, я поняла, что, наверное, давно любила его, неосознанно, потому что эта любовь была не похожа на любовь к Фрэнку, и я не узнавала ее. Кроме того, я никогда не представляла, никогда не думала, что женщина может любить так по-разному. Доверие, уважение, привязанность — все это переросло в любовь, а я даже и не догадывалась об этом.

Рука Лео совсем расслабилась, и он погрузился в глубокий, целительный сон, а я осторожно освободила пальцы и откинулась на спинку стула, чтобы разогнуть ноющую спину. Мои мысли вернулись в Истон, в детскую, где спали мои дочери. Они будут скучать по мне, когда проснутся утром, а я тосковала по ним сейчас. Если бы только у меня было волшебное зеркало Зверя, и я хоть одним глазком могла бы поглядеть на их личики! Но этой ночью мое место было рядом с Лео, моим мужем. Мои веки закрывались, когда я почувствовала прикосновение руки к своему плечу. Я подскочила на стуле и увидела улыбающееся лицо медсестры. Приложив палец к губам, она поманила меня за собой.

— Сиделка рассказала мне, что ваш муж просыпался и видел, что вы здесь, поэтому теперь вам нужно пойти и немного поспать, — сказала она, когда мы вышли из палаты. — Идти в гостиницу слишком поздно, поэтому я отведу вас на койку одной из сестер, которые сейчас на ночном дежурстве. Завтра после обеда вы можете вернуться сюда и повидаться с мужем.

Мы пошли между бараками. Я спотыкалась, следуя за слабым огоньком ее лампы, пока мы не вышли на главный проход, где фонари на столбах освещали наш путь.

— Это умывальный барак, а здесь туалеты, — указала медсестра.

— Здесь я буду спать? Она засмеялась.

— Нет, дорогая, просто вы, может быть, захотите воспользоваться этими удобствами перед сном. А теперь сюда, в крайний домик — там вы найдете две койки. С вами все в порядке?

— Да, сестра, спасибо, вы так добры, — она повернулась, чтобы уйти, но я остановила ее. — Сестра, спасибо, что вы рассказали мне эту историю. Старая леди была права — я так вам благодарна.

— Я очень рада, дорогая. Доброй ночи.

В домике я поставила корзину на пол, затем сходила в туалет и умылась. Вернувшись, я с трудом сняла с себя пальто, туфли, юбку, и повалилась на постель. Я заснула, даже не успев, улечься поудобнее.


— Кто спит на моей кровати?!

Надо мной стояла незнакомая сиделка и смотрела на меня.

— Я очень извиняюсь, я не догадалась... — забормотала я, подскочив на постели.

— Ничего, — ободряюще сказала вторая сиделка. — Сестра сказала нам про вас, Тинли просто шутит.

— Согласись, Мэк, она ужасно похожа на Златовласку, со своими косами, рассыпавшимися по подушке. Да, сестра просила передать вам, что капрал Ворминстер проспал ночь спокойно. Значит, он поправляется. Ваше появление выглядит несколько загадочным, потому что за вами вроде бы не посылали. Но почему бы и нет, да и приятное разнообразие — сообщить хорошие новости приехавшей родственнице, — она нагнулась и стала расшнуровывать туфли. — Ох, нет! Опять дыра на чулке! Я, наверное, зацепилась за тот стерилизатор. Я так ненавижу штопать, кроме того, у меня кончились нитки, — она взглянула на меня. — Вот что, вас все равно не пропустят в палату до обеда — не сходите ли вы в гостиничный магазин?

— Не говори глупостей, Тинли, — прервала ее сиделка, которую звали Мэк. — Она не поймет там ни слова.

Я, наконец собралась с мыслями.

— Конечно, я куплю вам ниток, я могу говорить по-французски, и даже могу заштопать вам чулки, если хотите.

Они обе уставились на меня.

— Неудивительно, что жена капрала Ворминстера умеет штопать чулки, но говорить по-французски... — сощурилась Тинли. — Нет, не подсказывайте, дайте догадаться. Вы были служанкой перед замужеством? — я кивнула. — Горничной у леди?

— Да, была! — удивленно воскликнула я. Тинли взорвалась смехом.

— Элементарно, мой дорогой Ватсон! Ну, если вас не затруднит сходить в магазин, я дам вам денег. Вы это серьезно, насчет починки?

— Да, буду рада. Я люблю, когда у меня руки заняты. Может быть, вы хотите, чтобы я починила еще что-нибудь?

— Починить еще что-нибудь — ох, вы просто чудо! — восхитилась Мэк. — Она не Златовласка, Тинли, она ангел.

— Не англы, но ангелы — помнишь изящный каламбур святого Себастьяна! — обе сиделки засмеялись.

— Ты перепутала пол, старушка. Это ангелица.

— Вот радость-то для суфражисток! Ну, так какую же рвань, я оплакивала? Какое счастье, что наш домик в конце ряда — сестра могла бы послать вас отдыхать к этой лентяйке Хантер, и тогда вы достались бы ей. Настоящая горничная леди предлагает мне выполнить всю починку — я никогда еще так не радовалась с тех пор, как мы приступили к дежурствам!

Слушая ее, я почувствовала, что мне тоже стало веселее. Конечно, я скучала по Розе и Флоре, но, с другой стороны, с моих плеч, словно гора свалилась. Все получилось так, как нужно, я полюбила Лео.

Глава тридцать четвертая

Я любила Лео. Это было такое облегчение, что я почти вприпрыжку выбежала из ворот госпиталя. Я пыталась представить, как он чувствовал себя этим утром. Он был неудобно привязан к деревянной раме, но после обеда я могла прийти и подбодрить его. Я решила, что посмотрю в магазине, нельзя ли купить ему фруктов — конечно, он скучал по ним.

В гостинице для родственников раненых меня встретила горничная и пригласила в кухню, выпить утреннюю чашку кофе с ней и поваром. Французские слова и фразы легко соскальзывали с моего языка, так как я выучила их в тот год, когда жила во Франции. Тараторя и жестикулируя, француженки объяснили мне, где можно поменять английские деньги на франки, и рассказали, где находится телеграф. Я в первую очередь собиралась послать успокаивающее сообщение в Истон.

С легким сердцем я занялась покупками. Конечно, сиделки были правы — Лео был не так плох, чтобы посылать за его женой, но я была рада, что приехала. И я знала, что Лео тоже рад — я была нужна ему, чтобы присматривать за ним, когда он будет плохо себя чувствовать. Я купила штопальные нитки и немного замечательных яблок для Лео, а затем пошла искать, чем можно покормить его. Я нашла то, что нужно, в epicerie[8] — банки консервированных фруктов в сиропе — и купила банку абрикосов и банку инжира. Не удержавшись, я купила еще и банку вишен, потому что она была такой красивой, точь в точь, как толстая палочка леденцового сахара, и мне показалось, что Лео понравится, как она будет смотреться у него в тумбочке. Напоследок я купила эмалированную миску и ложку, чтобы можно было кормить Лео самой, не докучая сиделкам.

За обедом я села за стол вместе с матерью Джейми. Утром она ходила в госпиталь навещать сына, и теперь ее глаза были полны еле сдерживаемых слез. Ее Джейми умирал, но все-таки она должна была оставаться с ним до конца, поэтому заставляла себя есть, и рассказывала мне, каким он был хорошим мальчиком.

Поев, мы пошли по оживленной дороге в госпиталь и вошли в ворота этого странного города из брезента и парусины, где все жители носили военную форму. Я последовала за матерью Джейми. Она вошла в парусиновую палату, где лежал ее сын, а я пошла дальше, к большим шатрам, и нашла палату Лео.

На мгновение, пока я поднималась по деревянным ступеням, моя уверенность дрогнула. А вдруг при свете дня окажется, что я не люблю Лео? Но как только я увидела его сгорбленное тело и руку, привязанную к раме, то поняла, что люблю его, и люблю давно. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь я сознавала это, и осознание любви наполнило меня облегчением и благодарностью. Лео высматривал меня, его голова была повернута набок, так, чтобы видеть вход в палату. Он не сводил с меня глаз, пока я шла по проходу. Когда я подошла к нему, Лео смотрел на меня, словно не мог поверить, что я здесь. Я улыбнулась ему.

— Все хорошо, мой Лео, я буду ухаживать за тобой, — наклонившись, я погладила его по щетинистой щеке и увидела, как кривая улыбка медленно осветила его опухшее лицо.

Я поставила корзину и пошла за стулом. Мужчина в хаки поспешил мне навстречу.

— Эй, милашка, позволь, я донесу его тебе. Ты приехала к дедушке?

Я покачала головой, радуясь, что Лео ничего не слышит.

— Нет, к мужу.

Склонившись над Лео, я взяла банку с инжиром и изобразила на лице вопрос — сейчас или попозже? Лео понял и ответил хриплым голосом:

— Пожалуйста, чуть попозже, Эми, — он снова улыбнулся, а я улыбнулась в ответ, а затем вынула из корзины один из рваных чулков сиделки. К счастью, в магазине оказался штопальный грибок, поэтому моя игла быстро засновала вверх-вниз.

Лео молча наблюдал за мной, а затем задал вопрос, медленно, словно каждое слово причиняло ему боль.

— Как поживают дети?

Отложив чулок, я взяла его ладонь и стала пальцем писать на ней буквы — О-Н-И. Взглянув на Лео и увидев, что он понял, я продолжила: ОБЕ ЗДОРОВЫ.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Как ты сюда попала? — Это было легко объяснить — я просто достала из кармана пропуск Красного Креста и показала ему. Лео слегка удивился, затем медленно проговорил: — Я не ожидал, что мое состояние потребует твоего вызова, но рад, что ты приехала. Спасибо, Эми, спасибо.

Письмо, его письмо, предательски высунулось уголком из моего кармана, и я замерла — потому что Лео никогда не собирался отправлять его, а сейчас было не время и не место для объяснений. Кроме того, Лео все равно был глухим.

Закончив штопать первую пару чулок, я скатала их вместе, засунула иголку в отворот жакета и открыла первую из своих банок. Вынув четыре замечательные ин-жирины, я порезала их на мелкие кусочки ребром ложки и принялась кормить Лео, стараясь осторожно вкладывать каждый кусочек в неповрежденную сторону рта. Когда они кончились, я убрала миску с ложкой в тумбочку и взялась за вторую пару чулок. Глядя на большую дыру в чулке, который я натягивала на грибок, Лео спросил:

— Ты привезла с собой целую корзину таких чулок?

— Это, не мои, — возмутилась я. — Я никогда бы не довела свои чулки до такого состояния! — затем я вспомнила, что Лео меня не слышит, и написала на его ладони — ЭТО ЧУЛКИ СИДЕЛОК.

— Ясно.

Больше он ничего не сказал, а просто лежал, глядя, как снует моя иголка. Между починкой я покормила его вишнями, пока не наступило время чая. Увидев, что сиделки разносят еду, я оставила штопку, и пошла помогать им. Затем я снова села рядом с Лео, пока чай не был выпит, и не настало время уносить посуду на ту забавную парусиновую кухню. Я помыла чайные приборы, поставила посуду на место и вернулась к штопке.

Когда настала пора возвращаться в гостиницу, я взяла руку Лео и написала — ДОБРОЙ НОЧИ, ЛЕО — на его ладони.

— Ты придешь завтра? — прохрипел он.

— Да, — энергично кивнула я и увидела облегчение на его лице. Лео показался мне таким беззащитным. Он лежал и смотрел на меня словно ребенок на мать. Волна нежности поднялась во мне: — Не тревожься, Лео, я буду присматривать за тобой.

Я пробыла во Франции еще четыре дня. Хотя я уже не чувствовала такой паники, как в первую ночь, мне все равно нелегко было находиться в госпитале, где запах дезинфицирующих средств боролся с запахом гнили. Каждый раз, когда я проходила мимо сверкающих инструментов, лежащих в белой эмалированной ванночке, мои ноги превращались в студень. Но мне помогало то, что у меня всегда было занятие — я набрала множество вещей для починки у других сиделок и сестер и каждый раз, идя в палату к Лео, брала с собой корзину с работой. Там я либо сидела рядом с Лео и штопала, либо помогала сиделкам и другим пациентам, а Лео наблюдал за мной. Когда я возвращалась к его койке, он улыбался мне. Сам он говорил мало, я говорила еще меньше, понимая, что он меня не слышит. Я купила в Этапле писчей бумаги, чтобы писать домой письма, но почти не использовала ее, ограничиваясь короткими сообщениями, хотя каждый день брала ее с собой в госпиталь. Лео, казалось, был доволен тем, что просто лежал, наблюдая, как я штопаю, дожидаясь конца починки очередной тряпки и открывая рот для ломтика яблока или кусочка инжира. Однако эти кусочки с каждым днем становились все больше, потому что порез в углу губы Лео заживал, и его разбитый рот постепенно принимал свою обычную искривленную форму.

Ранения Лео тоже заживали — так сказала медсестра. Она объяснила, что его раны регулярно промываются через резиновые трубочки — это называлось ирригацией и предотвращало воспаление — и сказала мне, что доктор вскоре сможет зашить эти раны.

— Доктор Адаме, так же умело пользуется иголкой, как и вы, миссис Ворминстер, — улыбнулась она. — После сшивания ран ваш муж будет чувствовать себя гораздо лучше, но сначала должны срастись кости его руки. Я уверена, что скоро его отошлют в Англию. Разве это не будет прекрасно для вас обоих? Однако нам будет жалко расставаться с вами, миссис Ворминстер. Вы очень помогаете нам и в палате, и с починкой — у вас такие мелкие и ровные стежки. Сиделки сказали мне, что до замужества вы были горничной у леди. Это правда?

— Да.

— А ваш муж? Чем он занимался перед тем, как записаться в армию? Хотя он говорит мало, я заметила, что речь у него превосходная, и подумала, что он тоже был в хорошем обществе.

Я замялась с ответом — я понимала, что Лео будет противно удивление и восклицания, когда вокруг узнают, что он лорд. Вдруг меня осенило, и я решительно сказала:

— Он был садовником, — и это было правдой.

— Как мило, — улыбнулась медсестра. — Я уверена, он будет рад вернуться к своей работе, когда война закончится. Какая отвага — пойти в добровольцы в его возрасте и с его недостатками, — ее позвали, и она унеслась, а я вернулась к Лео.

В конце недели Лео стало заметно лучше, а моя койка в гостинице для родственников понадобилась другой женщине, поэтому я решила, что пора возвращаться в Англию. Мы знали, что скоро Лео приедет вслед за мной, а Флора с Розой скучают без меня. Сиделки сделали мне подарок — книгу детских сказок на французском языке, написанную каким-то Эзопом. В ней были чудесные иллюстрации, на которых были изображены животные. Я решила, что когда вернусь, покажу ее дочкам, а затем уберу, пока они не научатся читать по-французски.

Я попрощалась с матерью Джейми, круглосуточное бдение которой подходило к горестному концу. Мы поплакали вместе, обнялись и расцеловались на прощание. Затем я долго ехала до Булони и, наконец, поднялась по сходням отплывающего вскоре корабля.

Стоя на палубе и глядя на серое море, я вспомнила свое недавнее путешествие во Францию, свою панику и страх, ужасный миг отчаяния, когда я увидела белокурого молодого офицера и подумала, что моя поездка бесполезна. Но к счастью, это оказалось не так. Вскоре облака разошлись, и я увидела утесы Англии — Англии, где меня ждали дети. Мое сердце подскочило от волнения и нетерпения.

Несколько дней спустя мы узнали, что Лео перевели в бристольский военный госпиталь. Я стала регулярно навещать его. Руку Лео поместили в другой лубок, теперь она была уже согнута в локте и лежала вплотную к груди. Лео мог вставать и гулять, хотя его нога еще болела. Его слух постепенно возвращался к норме, но мы, кажется, оставили привычку разговаривать друг с другом, или, может быть, присутствие других людей стесняло нас. Теперь я не сидела рядом с ним за шитьем, как во Франции. Я предпочитала ездить в Бристоль с мистером Селби — не говоря уже о том, что он составлял мне компанию в поезде, Лео лучше слышал его голос, чем мой. То же можно было сказать и о мистере Уоллисе.

Мистер Уоллис приехал в отпуск неделю спустя после того, как Лео вернулся в Англию. Он сказал, что хочет сельской тишины и спокойствия, и собирался снять комнату в деревне, но я настояла, чтобы он занял свою прежнюю комнату в Истоне:

— Оставайтесь у нас сколько угодно, мистер Уоллис, мы всегда рады вам.

Поблагодарив меня, он сказал:

— Вы не представляете, как я был поражен, когда получил письмо Клары, где говорилось, что его светлость записался в армию! Но потом я подумал, что, пожалуй, это неудивительно — кровь сказывается, знаете ли. Я съезжу и повидаюсь с ним, пока в отпуске.

На следующий же день мистер Уоллис поехал со мной в Бристоль. Им с Лео, конечно, было о чем поговорить — ведь они оба побывали в армии. Когда мы уезжали, они пожали друг другу руки, а Лео указал на три нашивки на рукаве мистера Уоллиса:

— Теперь вы старше по чину, чем я, — и они засмеялись.

В поезде мистер Уоллис сказал мне:

— Знаете, пребывание в рядовых пошло ему на пользу — обкатало кое-какие острые углы, должен признать. Он слишком много времени проводил, ухаживая за своими розами и носясь со своими проблемами, но теперь у него есть и другие темы для размышлений, — он взглянул на меня и улыбнулся. — Кстати, по-моему, его взбодрила не только армия. Когда вы вошли в палату, моя леди, у него был такой вид, будто он потерял пенни, а взамен нашел драгоценности имперской короны! — мои щеки вспыхнули, но я тоже заметила это выражение на лице Лео. Я была так рада, что наконец, полюбила его.

За три недели, проведенные в Бристоле, слух Лео восстановился почти полностью. Лео еще хромал, но отказался от трости, осторожно прогуливаясь без нее.Медсестра сказала мне, что скоро его переведут в госпиталь для выздоравливающих, но не приняла в расчет самого Лео. Едва услышав об этом, он послал мистера Селби в Лондон с письмом к генералу, с которым вместе учился в Итоне, и на следующий день получил записку об освобождении из госпиталя. Ему разрешили выздоравливать дома, под присмотром доктора Маттеуса.

Глава тридцать пятая

Мистер Хикс поехал вместе с мистером Селби, чтобы забрать Лео из госпиталя, на случай, если тому станет плохо в поезде. Когда экипаж уехал на станцию, я с детьми села в большой гостиной дожидаться его возвращения. Едва заслышав шорох колес по гравию, Флора с Неллой выбежали в холл. Мистер Тимс открыл дверь, и мы увидели, как Лео под присмотром мистера Селби выкарабкивается из экипажа. Флора взвизгнула: «Папа!» и побежала вниз по ступеням, но Нелла опередила ее. Роза наблюдала за ними с моих рук, изумленно раскрыв рот — она совсем не помнила отца.

Когда мы пили чай, Роза все еще дичилась его. Но, увидев, что Флора сидит рядом с Лео и вовсю болтает, она наконец, решила признать его. Зажав в вытянутой ручонке кусок торта, Роза доковыляла до дивана и вручила лакомство Лео.

— Она уже хорошо ходит, — гордо улыбнулась я.

— Лучше, чем я сейчас. Спасибо, Роза, очень мило.

Лео выглядел очень бледным к концу чаепития — поездка явно утомила его. Я сказала ему, что вечером сюда обещал зайти доктор Маттеус, а к его приходу пациент должен лежать в постели. Лео пытался сопротивляться, но я настояла:

— Ты еще не выздоровел. Мистер Тимс принесет тебе ужин в постель.

Посетив Лео, доктор Маттеус зашел ко мне в гостиную.

— Ничего страшного, леди Ворминстер. Однако он устал с дороги, будет лучше, если он позавтракает в постели, и не будет вставать без моего разрешения. Я зайду к нему завтра после утреннего приема.

Доктор уже выходил, когда я окликнула его:

— Доктор Маттеус, может быть, вы завтра расскажете Лео, что говорил лондонский доктор — что его кривая шея не передается по наследству? — я покраснела от смущения.

— Разве вы не написали ему? — удивился доктор Маттеус.

Я отрицательно покачала головой.

— Ладно, разумеется. Утром я вставлю об этом словцо.

Я была рада, что об этом поговорит доктор Маттеус, потому что у меня были другие слова для Лео — теперь, когда он снова хорошо слышал, я хотела рассказать ему, что наконец, полюбила его. Но я не знала, как начать.

Когда после ужина я постучалась и робко вошла в спальню Лео, было ясно, что сейчас некстати говорить об этом, потому что он почти заснул.

— Доброй ночи, Лео, приятных снов, — тихонько сказала я и погладила его теплую щеку, а затем на цыпочках вышла из спальни.

На следующий день опять было некстати — доктор Маттеус сообщил Лео свои сведения, и каждый раз, когда я с детьми заглядывала в библиотеку, Лео покрывался кирпично-красным румянцем и не поднимал на меня глаз. Когда мы, взяв детей на прогулку, пошли в розовый парк, Лео, не обратился ко мне ни с единым словом. Я решила, что должна взять дело в свои руки, или мы не будем разговаривать неделями.

Как только Элен после чая увела детей в детскую, я спросила его:

— Лео, доктор Маттеус говорил с тобой?

— Да... да, говорил, — его лицо начало покрываться румянцем.

— Это хорошая новость, правда?

— Мне... э-э... мне... — Лео сильно заикался, но затем взял себя в руки. — Мне трудно... принять это. Я слишком долго... верил в обратное. — Он добавил, понизив голос: — Так долго... я считал, что обречен судьбой на безбрачие.

— Ну, для этого тебе было незачем жениться, — вырвалось у меня. Я смутилась, поняв, что сказала: — То есть, даже если ты не хотел жениться... я имею в виду... у мужчин есть свои потребности...

— Нет, — голос Лео прозвучал решительно. — Когда я был молодым человеком... еще до того, как я составил полное... представление... о своей внешности, я поддавался таким соблазнам. Мое положение в обществе позволяет это. Но я считаю, что... любовный акт... не должен совершаться без взаимного доверия и привязанности. Чувствуя это, я решил, что... для меня... подобные действия возможны только... в браке. Я всегда был верен этому решению... и буду, верен в дальнейшем, — внезапно он поднялся с кресла и направился к двери. — Я пойду в библиотеку.

Лео вышел так быстро, что я не успела сказать ни слова, что было, пожалуй, к лучшему, потому что я не знала, что ответить. Я удивлялась его словам — до сих пор я считала, что только женщины чувствуют такое. Но с другой стороны, Лео всегда был не похож на других мужчин, и я радовалась услышанному.

Я пошла в детскую купать дочерей. Лео пришел туда, когда я читала им сказку на ночь. Флора вскочила и потянула его на диван — как только он сел, она взобралась к нему на колени. К концу сказки темная головка Розы доверчиво прислонилась к руке Лео. Он выглядел таким довольным, снова оказавшись вместе со своими дочками.

Одеваясь к ужину, я вспомнила, как Лео предвкушал появление внуков, когда мисс Аннабел ждала первого ребенка. Теперь у него были свои дочери, а скоро я дам ему сына. Мое сердце трепетало от восторга при этой мысли.

На следующий год в это же время я, может быть, снова буду держать на руках младенца.

За ужином мы разговаривали о розах. Сейчас они уже набивали бутоны, потому что последние недели были теплыми. Даже посевы оправились после суровой зимы, и это было такое облегчение. Но все время, пока мы говорили о розах, я не переставала думать о том, что скажу Лео позже.

Мы пили кофе в моей гостиной, поэтому Лео, не нужно было идти вниз. Когда наступило время вечерней прогулки Неллы, ее вывела Клара, чтобы избавить Лео от необходимости спускаться по лестнице — это пока еще было ему трудно из-за раненой ноги. Я предложила Лео пользоваться палкой, ведь истонский особняк был такой большой, но, конечно, он отказался, заявив, что он не инвалид. Он даже отказался от моей помощи, когда я предложила ему опереться на меня.

— Он всегда был таким, леди Ворминстер, — сказал мне как-то мистер Селби. — Он терпеть не может, когда его жалеют.

Поэтому я притворялась, что не замечаю, как тяжело дышит Лео, поднимаясь по лестнице, как блестят капли пота на его лбу.

Когда он уселся в кресло с кофе в руке, я набралась смелости и сказала:

— Лео, по-моему, теперь было бы хорошо завести мальчика, вслед за Розой, — Лео промолчал, поэтому я добавила: — Смею надеяться, что тебе будет приятно иметь сына, правда?

Лео сделал глоток кофе.

— Нет, мне так не кажется, — ответил, наконец он.

— Ты больше хочешь другую девочку? Я знаю, что ты предпочитаешь девочек.

— Да, но я полностью удовлетворен, что у меня уже есть две. Они — прекрасные дети.

Разочарование понемногу охватывало меня. Я поняла, что обманулась в своих мечтах дать Лео сына. Здесь только я хотела ребенка. Подумав, что Лео увлекся кофе и не придал значения моим словам, я еще раз набралась смелости и спросила:

— Как ты смотришь на то, если я заведу еще одного малыша?

Лео поднял голову.

— Ты хочешь привлечь меня к этому... мероприятию? Я изумленно уставилась на него.

— Ну конечно! Ты же мой муж.

— Я не уверен, что смогу... зачать тебе ребенка, — тихо сказал он.

— Но разве доктор Маттеус не объяснил тебе? Он сказал, что ты можешь.

— Он сказал, что нет препятствий со стороны наследственности. Это не означает, что я способен зачать ребенка.

— Но доктор же сказал...

— Я после стольких лет не могу воспользоваться этой идеей.

Я упала духом.

— Мне следовало бы написать тебе осенью, чтобы у тебя было время свыкнуться с ней.

— Проблема не только во времени, она глубже, — Лео побагровел, но все-таки попытался объяснить: — Обстоятельства таковы, что я признаю нормальное оплодотворение возможным, — он взглянул на меня, — однако тревога может оказаться препятствием к моим... действиям... как мужа... которые потребуются для этого.

Я почувствовала, что мое лицо скисло.

— Ты, я вижу, разочарована, — продолжил Лео. — Мне очень жаль... — он запнулся, — нет, не жаль, если честно. Мы, таким образом, избавлены от опасностей родов. Мне не хотелось бы снова подвергать тебя этому. Здесь, видимо, сказывается другой наследственный фактор.

Я не нашлась, что возразить, а Лео снова завел разговор о розах. Но, когда он закончил пить кофе и неуклюже поднялся на ноги, я сообразила, что должна сказать ему кое-что еще.

— Лео... — он остановился. Я заговорила, чувствуя, как горит мое лицо. — Лео, а тревога окажется препятствием... для твоих действий как мужа, если возможности зачатия не будет?

Я поняла ответ еще до того, как Лео заговорил — он был написан на его лице.

— Ты говоришь, что хочешь восстановить супружеские отношения, даже если я буду... предохраняться?

— Конечно.

— Ну, если ты уверена в этом, я... — он попытался пошевелить рукой и разочарованно взглянул на лубок. — Боюсь, что это проклятое приспособление не позволит...

— Нет проблем, Лео, — прервала его я. — Мы сумеем. В конце концов, у нас есть три здоровых руки.

Он заулыбался.

Но он снова занервничал, когда пришел в мою спальню в пижаме. Но странно, чем больше он волновался, тем увереннее чувствовала себя я. Он выглядел как большой неуклюжий медведь, и я решилась помочь ему.

— У тебя с собой, твоя перчаточка? Тогда я отвернусь, пока ты надеваешь ее.

Это заняло у Лео некоторое время, потому что он действовал одной рукой, но наконец, он повернулся ко мне.

— Нет, Эми, я не смогу — этот проклятый лубок, зашибет тебя.

— Тогда ты ляг на спину, а я лягу сверху.

— Но разве у нас получится...

— Лео, нам нужно всего лишь поместить одну вещь в другую, — решительно сказала я. — Неважно, как мы это сделаем. Нет никаких законов на этот счет — по крайней мере, я о них не слышала.

Я почувствовала, что тело Лео вздрагивает, и догадалась, что он смеется. Я не совсем понимала, что тут смешного, но, к счастью, это оживило и его член. Я изогнулась так, что мое лоно оказалось рядом с ним, и дала Лео наставление:

— А теперь опусти руку вниз и вставь его, — так он и сделал, а я сказала: — Ладно, раз в таком положении ты не можешь свободно двигаться вверх и вниз, это буду делать я. Ты просто лежи смирно.

Сначала это было нелегкое занятие, но затем я втянулась в ритм, и дело пошло, как в танце. Лео закрыл глаза, но выглядел так, будто получал от этого удовольствие. Чтобы убедиться в этом, я спросила:

— С тобой все в порядке, Лео?

Он открыл глаза и пристально взглянул на меня.

— Это... несравненное наслаждение, Эми. Услышав это, я с удивлением ощутила в своем теле нарастающие волны удовольствия, и спустя мгновение сладкая судорога свела низ моего живота. В миг завершения его бедра вздрогнули и приподнялись, почувствовав это, я покрепче прижалась к нему своим лоном, и Лео застонал от удовольствия. Я оставалась на нем, глядя ему в лицо и слушая его тихие стоны.

Нам было несколько неудобно из-за этой перчаточки. Я лежала на спине рядом с Лео, пока он пытался одной рукой снять и убрать ее. Насколько было бы легче, если бы он позволил... я отбросила эту мысль и осталась лежать, дожидаясь, пока он повернется ко мне, чтобы приласкать меня.

Я с нетерпением ждала этой ласки, решив, что теперь настал момент сказать Лео, что я полюбила его — но мы провозились, устраивая его лубок поудобнее, а затем он заснул. Я была немного раздосадована, лежа в раздумьях и ощущая тяжесть его головы на своей руке. Все-таки только я тратила силы, чтобы проделать это самое — но затем я вспомнила, что Лео только что из госпиталя. Кроме того, я нашла новый и очень приятный способ заниматься этим самым с Лео. С этими размышлениями я и заснула.

Наверное, позже Лео осторожно выбрался из моей постели, так, что я даже не почувствовала этого. Утром, когда я проснулась, только вмятина на подушке указывала, что он побывал здесь.

Когда я спустилась вниз, Клара сказала мне, что он спал сегодня допоздна:

— Мистер Тимс заглянул в дверь, но он даже не шевельнулся, поэтому мы оставили его отдыхать, ведь он только что из госпиталя.

Меня это немного встревожило — может быть, мне следовало подождать со своим предложением, пока Лео, не окрепнет. Но ближе к полудню, когда Лео пришел в кабинет имения, он выглядел бодрым, и я решила, что все-таки поступила правильно. Он перемолвился словом с мистером Селби, а затем спросил:

— Увидимся за обедом, Эми?

— Да, конечно.

Он ушел на прогулку вместе с Неллой, а мы с мистером Селби вернулись к рассуждениям о том, сколько акров засеять овсом в следующем году.

За обедом Лео рассказал мне, что ходил смотреть золотистую розу — мою розу — и что у нее скоро раскроются первые бутоны. Я вспомнила вечер, когда он подарил ее мне, вспомнила разочарование на его лице, потому что тогда я не любила его. Затем я представила его радость, когда он узнает, что я полюбила его, и почувствовала душевный подъем. Я скажу ему об этом сегодня вечером.

Однако леди Бартон опередила меня. Конечно, она сказала Лео, не об этом, но она рассказала ему о письме. Мне казалось, что было неуместно упоминать о нем — в конце концов, Лео, не собирался посылать его, но остановить леди Бартон было не легче, чем остановить наводнение.

Она вплыла в большую гостиную, окруженная запахом фиалок.

— Леонидас, ты вернулся! Нет, не вставай, пожалуйста. Мы должны баловать наших раненых героев. Как гордилась бы тобой твоя мать! — взяв его руку, леди Бартон пожала ее обеими руками. Лео безнадежно огляделся в поисках избавления.

— Не хотите ли присесть, леди Бартон? — вмешалась я.

Леди Бартон отпустила Лео.

— Спасибо, дорогая — а как поживаешь ты? Я знаю, как ты рада, что он дома. Но тебе не следует портить его, дорогая, — она игриво погрозила мне пальцем. — Эти мужчины пользуются послаблениями, а мы не можем заставить себя быть с ними строже, так ведь? — она обернулась к Лео. — Твоя женушка великолепно управляется с имением в твое отсутствие. Твой Селби, постоянно восхваляет ее Джорджу Эвансу, — леди Бартон заставила меня покраснеть, но, к счастью, быстро сменила тему. — А как себя чувствуют моя маленькая крестница и дорогая Флора? Я приехала сюда не затем, чтобы, надоедать этому дорогуше, — она потянулась к руке Лео, но, увидев лубок, похлопала вместо нее по ручке кресла. — На следующей неделе день рождения Лауры, у нас будет вечеринка, и Цинтия просто настояла, чтобы я поехала за Флорой. Там будет фокусник с белым кроликом. Хотя Флора моложе других девочек, но она такая шустрая для своего возраста, что девочки Цинтии просто обожают ее. Кстати, Леонидас, этим утром я слышала от Джорджа...

Леди Бартон болтала так, что мне едва удавалось вставить слово, а Лео даже и не пытался. Затем она уставилась на свои украшенные драгоценными камнями часы:

— Ох, дорогая, сколько уже времени! Я обещала экономке вернуться к чаю. Леонидас, было бы неплохо, если бы ты пожил у нас. Мы теперь видим только выздоравливающих, а их нужно немного баловать. Таких, как ты, дорогой Леонидас, но я знаю, как на это посмотрит наша дорогая Эми, — я потянулась к звонку, а она воскликнула: — Ах, Леонидас, если бы ты только видел ее, когда она узнала, что ты лежишь там раненый! Она была такой настойчивой! «Я должна поехать к нему, леди Бартон, — говорила она. — Я должна поехать к нему!» Селби уговаривал ее, чтобы она подождала новых известий, но она никак не соглашалась. Поэтому я повезла ее в город к Фергюсону — ты, конечно, помнишь его? Когда он давал ей пропуск Красного Креста, то предупредил ее. «Франция — военная зона», — сказал он, но она настояла на поездке, хотя я видела, что она, конечно, испугалась — но после того, как она получила твое письмо, ничто не могло остановить ее. — Краем глаза я увидела, что Лео напрягся всем телом, а она продолжала, улыбаясь: — Хотя записка доктора была обнадеживающей, Эми все повторяла: «Я должна поехать к нему, я должна найти его — или он умрет». Как романтично! — Мистер Тимс распахнул перед ней дверь. — Не забудь прислать Флору — к трем часам. И не рассказывай ей о белом кролике, ладно? Пусть это останется тайной. До свиданья, дорогая! — она вышла, шелестя юбкой, а мистер Тимс в молчании закрыл за ней дверь.

Лео сразу же повернулся ко мне:

— Ты сказала мне, что тебя прислал Красный Крест!

— Нет, я сказала тебе, как я приехала, а не почему.

— Мое письмо — вот почему ты приехала. Мак-Айвер послал это письмо.

— Он не читал его. Он заметил, что оно личное.

— Проклятое письмо! Эти слюни жалости к себе! Я хотел его уничтожить, и должен был его уничтожить. Мне не следовало писать — а тебе не следовало читать его!

— Но оно было адресовано мне — конечно, я прочитала его.

— И, прочитав его, ты, конечно же, приехала, — Лео передразнил леди Бартон: — «Я должна найти его, или он умрет», — каким же, я был дураком, что говорил тебе о Звере! Ты снова попалась на эту проклятую сказку.

— Но я нашла тебя, и ты не умер.

— Но я же не превратился в прекрасного принца? — голос Лео прозвучал резко и сердито.

— Нет, конечно, нет — я никогда и не думала, что так случится. Я не этого ожидала... — я запнулась, но Лео накинулся на меня:

— Чего ты ожидала, Эми? На какое волшебство ты надеялась? — я растерялась, но он повысил голос: — Отвечай, отвечай!

И я ответила.

— Я думала, что когда увижу, что ты лежишь там, я думала... — мой голос упал до шепота, — я думала, что полюблю тебя.

Наступило молчание. Затем Лео уныло спросил:

— Но ты не полюбила, да? Потому, что все еще любишь Фрэнсиса.

Мне нечего было ответить, и Лео понимал это.

— Скажи мне, Эми, — тихо, доверительно спросил он. — Что ты почувствовала, когда увидела меня лежащим там? Скажи мне правду, Эми, скажи!

И я сказала ему правду.

— Я почувствовала жалость к тебе, — его лицо побледнело, и я поспешно добавила: — Сначала я почувствовала только жалость. Но потом медсестра угостила меня чаем и рассказала мне историю о леди, которая вышла замуж не за того мужчину. Там было двое братьев, она влюбилась в одного, а замуж вышла за другого, хотя все еще любила первого — его звали Джоном, — и ничего не могла поделать с этим. Она пыталась полюбить мужа, но не смогла, и оставила эти попытки. Но однажды, когда он держал на руках одного из ее детей, она поняла, что любит и его тоже, только другой любовью, не такой, как Джона. — Лео слушал, не сводя с меня глаз. — Когда медсестра рассказала мне эту историю, я вернулась к твоей кровати и посмотрела на тебя — на твое бледное разбитое лицо, на сломанную руку — и поняла, что люблю и тебя тоже. — Лео, не отвечал, поэтому я тихо добавила: — Я тогда сказала тебе это, но ты был глухим и не мог меня услышать.

— Лучше бы я остался глухим! — взорвался Лео. — Я хотел жалости, и я, ее получил!

— Нет, это тоже любовь... — покачала я головой.

— Любовь женщины, к сопливому младенцу! — в его голосе прозвучало горькое презрение.

— Я люблю тебя! — закричала я.

Но Лео, хромая и пошатываясь, заковылял к двери. Подойдя к ней, он оглянулся на меня и выкрикнул:

— Я не хочу твоей убогой любви! — он шагнул за порог и хлопнул дверью.

Глава тридцать шестая

Сначала я не могла поверить в это. Я стояла, глядя на дверь, которая все еще дрожала от хлопка Лео, а в мои уши стучали слова: «Я не хочу твоей убогой любви!» Мои глаза наполнились слезами боли, вызванной его отказом. Я так старалась, я даже проделала весь этот путь во Францию — а теперь Лео, не хотел меня.

Я снова стала ребенком, лицом к лицу, столкнувшимся с тем, что моя бабушка не хотела меня, не любила меня. Но затем я взяла себя в руки. Нет, это было не одно и то же, вовсе не одно и то же, потому что Лео любил меня. Проблема была в том, что он хотел больше любви, чем я могла ему дать. Я так старалась, я заставила себя полюбить его, но он все еще не был доволен. Гнев блеснул сквозь мои слезы. Лео, не должен был обходиться со мной так — ведь он сам потребовал от меня правду. Кроме того, он просил меня пожалеть его — он написал в письме: «Пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня». Я так и сделала, но еще я полюбила и его тоже — но ему показалось этого мало, и он ударился в капризы как испорченный ребенок.

Я знала, что Лео будет делать дальше — он будет дуться как испорченный ребенок, будет вынашивать свои надуманные обиды, пока как бы случайно, нехотя, не позволит мне вывести себя из дурного настроения. Я твердо сжала губы, потому что на этот раз Лео будет разочарован. Я не буду потакать его ребяческому поведению. Ему пора повзрослеть.

Я не виделась с Лео до вечера. Придя на ужин, он проковылял передо мной через холл, не сказав как обычно: «Добрый вечер». В утренней комнате он склонился за столом и уставился в тарелку. Сняв салфетку, я сказала:

— Сегодня вечером сильно похолодало.

Лео еще ниже опустил голову и даже не буркнул в ответ. Я не стала вновь заговаривать с ним, а когда он после ужина открыл передо мной дверь, я прошла мимо него без единого слова.

Это продолжалось всю неделю. Лео оставался в постели на завтрак, а затем либо дулся у себя в библиотеке, либо уходил гулять в парк с Неллой. Он не появлялся в кабинете имения, но это не влияло на дела, потому что мы с мистером Селби прекрасно справлялись сами.

Как-то, когда мы с мистером Селби обсуждали назначения на сенокос, он сказал:

— Не спросить ли нам мнение лорда Ворминстера... — но запнулся: — Нет, незачем беспокоить лорда Ворминстера, пока он выздоравливает.

— Да, совсем незачем, — подтвердила я.

Я приняла решение не заговаривать с Лео первой. В конце концов, это он был не прав. Когда я в пятницу выходила после ужина из утренней комнаты, Лео вдруг заговорил:

— Кстати...

— Да? — мгновенно обернулась я. — Что ты хочешь...

— Аннабел приезжает, — резко сказал Лео. — Она приедет завтра и останется на ночь, — не успела я пройти в дверь, как он закрыл ее.

Конечно, он совершенно иначе вел себя с мисс Аннабел, разговаривал с ней весь ужин, но ни разу не обратился ко мне. Затем мы сели пить кофе в большой гостиной, а вскоре Лео вышел за книгой, о которой говорил с мисс Аннабел.

— Ты сделала что-то, что расстроило Леонидаса, Эми? — повернулась она ко мне.

— Нет, это он сделал что-то, что расстроило меня, — ответила я.

Мисс Аннабел неодобрительно подняла брови.

— Не думаю, что сейчас для тебя подходящее время вести себя так по-детски со своим мужем — теперь, когда он ранен на службе отечеству.

— Не только мой муж был ранен на службе отечеству, — не удержалась я от резкого ответа.

— Как ты смеешь... — вспыхнули ее глаза, но тут вернулся Лео, и теперь они уже вдвоем не разговаривали со мной. Они едва удостоили меня взглядом, когда я сказала:

— Я немного устала. Пойду в постель, если вы не возражаете.

Я поднялась прямо в детскую. Элен сидела в халате за столиком и писала письмо.

— Не вставай, Элен, — остановила ее я. Она улыбнулась и продолжила писать.

Я всегда перед сном приходила взглянуть на детей, но сегодня осталась в их спальне дольше обычного. Вскоре туда вошла Элен.

— Что-нибудь не так, моя леди?

— Нет, но они обе так красивы, что я не могу удержаться от слез, глядя на них, — я наклонилась и поправила одеяло на спящей Флоре, а затем, бросив на нее долгий прощальный взгляд, вышла вслед за Элен в дневную комнату детской.

— Леди Флора волновалась весь день, она не переставая говорила о завтрашнем празднике, и я тоже предвкушаю эту поездку, — улыбаясь, сказала она мне. — А о леди Розе тоже хотят позаботиться. Его светлость сказал, что после обеда он возьмет ее с Дорой на домашнюю ферму.

Лео, не говорил мне об этом. Я сама собиралась побыть завтра с Розой целых полдня после обеда.

— Почему бы вам не поехать с ним вместо Доры, моя леди? — предложила Элен.

Я быстро покачала головой:

— Нет, я слишком занята, — услышав мой ответ, Элен слегка нахмурилась, а я по пути в свою спальню не могла подавить желание, чтобы мы с Лео и детьми жили в коттедже. Тогда, если бы у нас возникали небольшие разногласия, не было бы ни озабоченных взглядов дворецкого, ни намеков няни. Если бы мы весь день жили бок о бок и делили бы постель ночью, мы быстрее бы договорились. Но я не собиралась извиняться первой, потому что это Лео был не прав.

Мисс Аннабел провела утро в парке с Лео и Флорой. Затем подошло время ее поезда. Я едва перемолвилась с ней словом, но, возможно, это было кстати — я всего лишь перестала досаждать ей. После обеда я проводила Элен и Флору, уезжающих, на праздник, и пошла в кабинет имения заниматься счетами, пока не настала моя очередь возиться с Розой. Лео даже не потрудился принести ее мне сам, а прислал с Дорой. Позже стало очевидно, что он дожидался, пока я уйду из детской, и только тогда пришел послушать восторги Флоры по поводу прошедшего праздника. Нам было легко избегать друг друга в таком большом особняке, как Истон.

День спустя у Флоры тоже испортилось настроение. Праздничное возбуждение осталось в ней, она стала капризной и плаксивой. Когда Роза потянулась к ней поиграть, она оттолкнула сестренку. Лицо Розы скривилось, я взяла ее на руки и приласкала:

— Не обращай внимания на Флору. Сегодня она встала не с той ноги, как и ее папа.

Элен пристально взглянула на меня и открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Этим вечером Лео заговорил:

— Флора сегодня не такая бодрая, как обычно, — сказал он, откусив яблоко.

— Ей снова хочется на праздник, но ей нужно понять, что она не может иметь все, чего ей хочется. Так уж заведено в жизни.

— Так устроена жизнь, — резко поправил он меня.

— Как тебе угодно, — огрызнулась я. Лео гневно вскинул голову.

— Не воспитывай меня, словно, я дрянной мальчишка!

— Почему бы нет — если ты ведешь себя так? Лучше бы я не говорила этих слов. Жилы на лбу Лео налились кровью, он швырнул яблоко на стол, оно разлетелось на куски, запачкав его одежду. Он неуклюже вскочил на ноги и зацепил перевязанной рукой за стол. Лицо Лео исказилось болью, я вскочила и подбежала к нему.

— Ты поранился?!

— Оставь меня! — он оттолкнул мою руку.

— Я только хотела помочь.

— Я не хочу твоей жалости! — оборвал он меня. — Отойди от меня — прочь!

Я замерла на месте, глядя на его разгневанное лицо, а затем повернулась и ушла.

Со слезами на глазах я пришла в детскую. Флора спала. Завтра утром к ней вернется обычная жизнерадостность. Если бы я только могла сказать то же самое об ее отце! Затем я вспомнила, что Лео, не ее отец. Глядя на ее золотистые кудряшки, я вспомнила ее отца, смеющегося со мной в парке, и загорелась желанием увидеть его еще раз, хотя бы для того, чтобы убедиться, что он цел. Я попыталась выкинуть это желание из головы, но не сумела — Флора была вечным напоминанием. Если бы она только не была так похожа на Фрэнка — но мне хотелось, чтобы она была похожа на него, ведь она была его дочерью.

Я встала рано и пошла прямо в детскую. Флора встала, но сидела на диване, вяло, укачивая куклу.

— Она сама не своя, моя леди, — покачала головой Элен.

Однако, когда я подошла к Флоре, она улыбнулась мне. Подняв дочку на руки, я погладила ее бледно-золотистые волосы.

— Ты почувствуешь себя лучше, когда съешь свою овсянку, моя Флора.

— Не хочу овсянку.

Я переглянулась поверх ее головы с Элен.

— Она еще слишком мала для праздников. Элен кивнула в знак согласия:

— Ей, наверное, повредило желе. Не нужно было, его есть.

Я не осталась в детской надолго. Мне не хотелось встречаться здесь с Лео, когда он, как обычно, придет с утра навестить детей, кроме того, Флора, кажется, немного оживилась. Я пробыла в кабинете имения до одиннадцати — только что пробили настенные часы, когда ко мне зашел мистер Тимс.

— Моя леди, — сказал он, — леди Бартон на телефоне, она желает поговорить с вами.

Я удивилась, почему она не передала сообщение через мистера Тимса. Дойдя до телефонной ниши, я взяла трубку.

— Доброе утро, леди Бартон, это Эми.

— Дорогая, мне только что звонила Исабель насчет своего Джимми. Он был на празднике, а теперь у него температура, и доктор подозревает скарлатину. Возможно, кто-то из детей, у которых он побывал на прошлой неделе, был болен и... — ее голос звучал дальше, но я не слышала. Скарлатина — скарлатина! Дети Бистона — Флора, моя Флора... — Ваша малышка Флора сидела за столом рядом с ним, а Джимми, хотя и постарше ее, так хорошо обходился с ней, играл с ней... — Флора — скарлатина... — Ты меня слушаешь, дорогая? — я пробормотала что-то в ответ. — Поэтому скажи няне Флоры, чтобы она последила за ней, и еще, я думаю, тебе нужно показать ее доктору Маттеусу. Эта болезнь очень опасна, знаешь ли — особенно для маленьких детей. А пока до свидания, дорогая.

Я кое-как попросила оператора соединить меня с домом доктора Маттеуса. Его не было дома. Я оставила ему сообщение, а затем впала в панику. Скарлатина — эти могилы на кладбище... Моя Флора... и Роза! Вдруг Роза тоже заразилась скарлатиной? Мои дети! Я застыла с поднесенной к уху трубкой. Наконец сковавший меня лед треснул, и я побежала — по коридору, по лестнице, через холл. Я рванула дверь библиотеки. Лео был там.

— Эми?

— Леди Бартон... Флора... скарлатина... — комкала я слова. — Флора, она сегодня не хотела завтракать.

По лицу Лео я поняла, что он уже знал об этом.

— Маттеус? — рявкнул он.

— Я звонила ему, но его нет.

Лео уже поднимался по лестнице. Он двигался так быстро, что я едва успевала за ним.

Флора вяло сидела на диване. Я подошла к ней и взяла на руки, а Лео сказал Элен:

— Ребенок был в контакте с больным скарлатиной. — Элен побледнела, а он повернулся ко мне: — Нужно немедленно убрать Розу. Элен, унеси ее отсюда, — он с силой надавил на звонок.

Клара пришла сама, и я услышала голос Лео, отдающий приказы. Элен и Роза должны были принять дезинфицирующую ванну, а затем полностью сменить одежду. Он повернулся к Доре:

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — пропищала, перепуганная Дора.

— Слишком молода. Тебе нужно сделать то же самое, а затем уйти с Элен и леди Розой к Тайсонам. Элен, скажи им, что Роза на карантине. Они не должны подпускать к ней других детей. Она может оказаться для них опасной. Нет, Эми, тебе нельзя ее трогать.

— Но вдруг она тоже заболеет?

— Тогда Элен принесет ее обратно — но только если Маттеус подтвердит, что это скарлатина.

Все, что я могла сделать — это помахать своей дочке на прощание. Как только Клара отослала Розу и Элен, Лео распорядился, чтобы она приготовила две смежные комнаты в нежилом крыле особняка.

— Уберите ковры, снимите занавески, вынесите всю ненужную мебель, если каркасы кроватей не железные, замените их железными. Затем вымойте пол с дезинфицирующим средством и протрите им детскую кроватку Флоры. Еще потребуется ушат с раствором карболки для ее грязного белья и большая кастрюля кипяченой воды на стол.

Клара ушла за Бертой и Джесси, и мы остались одни. Флора тяжело привалилась к моей груди.

— Но, может быть, у нее не скарлатина?

— Будем надеяться на Бога, что нет, но мы должны приготовиться к худшему.

В этот момент Флору начало рвать. Лео взял ночной горшок и подставил ей — все ее тело содрогалось, когда ее стошнило туда. После этого она сжалась у меня на руках и задрожала. Лео взял одеяло здоровой рукой и стал укрывать ее.

— Этот проклятый лубок! Флора захныкала.

— Не бойся, моя Флора, — зашептала я ей. — Мама с папой позаботятся о тебе.

Покрытая черными волосами рука Лео ласково погладила ее по щеке. Флора уткнулась головой в его ладонь, и я увидела отражение собственного страха в его глазах. Опустившись на диван рядом со мной, Лео снял свои наручные часы и положил на колено.

— Флора, дай папе подержать тебя за руку.

Она не сопротивлялась. Я поняла, что Лео считает ее пульс.

— Он учащенный? — прошептала я, глядя на его озабоченное лицо.

— Я... не уверен, Эми. Кажется, это нормально, что у детей пульс чаще, чем у взрослых.

Флора все время вертела головой.

— Горло болит.

Я осторожно отогнула воротничок ее платья и увидела на коже мелкие красные пятна — это была сыпь. Мое сердце обдало холодом.

— Несомненно, скоро придет Маттеус, — тихо сказал Лео.

— Он был на обходе. Он может не появиться до обеда.

— Обход занимает час или два. К тому времени мы уложим ее в кровать.

Я сидела, лаская Флору и разговаривая с ней, тихий голос Лео вторил моему, пока не появилась Клара и не сказала, что комнаты готовы. Мы перешли туда. Флора стонала, пока я раздевала ее. Она очень ослабла. Я никогда еще не видела своего ребенка в таком состоянии: ее кожа была сухой и горячей. Она попросила пить, но, когда я дала ей воды, попыталась выплюнуть ее.

— Больно, больно.

— Она должна пить, Эми, — сказал Лео. — При лихорадке нужна жидкость.

Вместе мы уговорили Флору выпить стакан воды, а затем она заснула беспокойным сном. Я откинулась на стуле, чтобы разогнуть болевшую спину. Вдруг Флора громко закричала, а я уставилась на нее в ужасе — ее тело выгнулось дутой, а глаза выкатились из-под век.

— Флора! Флора! — она задыхалась. Все ее лицо исказилось, руки и ноги задергались. Лео согнулся над Флорой, удерживая их, чтобы она не поранилась о металлическую ограду кроватки.

Наконец приступ закончился, и Флора впала в оцепенение, все ее тело обмякло. Ее дыхание, медленно возвращалось к нормальному, но глаза оставались закрытыми. Когда Лео разогнулся, я затряслась в плаче:

— Флора! Флора!

Рука Лео легла мне на плечо.

— Эми, успокойся. Истерика тут не поможет, — его рука сжала мое плечо, поддерживая меня, пока я заставляла себя успокоиться.

— Ты прав, — сказала я. — Я больше не буду вести себя так глупо, — я выпрямилась и села, не сводя глаз с кроватки — наблюдала, ждала.

К вечеру все тело Флоры покрылось красными пятнами. Только ее лицо выглядело бледной маской. Доктор Маттеус заходил дважды, его лицо было могильно-мрачным. Лео показал мне, как измерять ее температуру, и я заставляла свои руки не дрожать, глядя, как она растет — 39, 39.5, 40... Когда доктор осматривал ее горло, я увидела, что язык моей бедной Флоры покрыт толстым белым налетом. Было видно, что Флора не понимает, где находится, и никого не узнает.

— Эми, у нее горячка, — осторожно сказал Лео, — но при таком заражении в этом нет ничего необычного. Продолжай разговаривать с ней — может быть, она подсознательно почувствует, что ты рядом.

Появилась миссис Чандлер — это Лео послал за ней. Она в это время помогала при родах, но сосед вызвал ее. Лео сказал, что я должна лечь отдыхать в смежной комнате. Я не хотела уходить, но он заставил:

— Ты не поможешь ей тем, что растеряешь свои силы. Грэйс позовет тебя, если... — он не закончил фразу.

За дверью на столике меня ждала еда. Я качнула головой, отказываясь, но Лео настоял:

— Ты должна поесть, Эми.

Мы сели вместе, поели супа и цыплячьего пюре, незаметно проскользнувшего в мое горло. Лео закрыл дверь в соседнюю комнату, но мои уши ловили каждый звук за ней. Я словно чувствовала нить, связывающую меня с Флорой. Я не должна была выпускать эту нить, или Флора умрет.

— Мне нужно, чтобы дверь была открыта, — сказала я. Лео помедлил, но выполнил мою просьбу.

Когда со стола убрали, Клара принесла горячей воды, чтобы я могла умыться.

— Я оставлю тебя, Эми, — Лео встал. Я едва заметила, что он ушел — все мое внимание было обращено к Флоре.

Я заснула, но даже во сне Флора была со мной. Проснувшись ночью, я проскользнула в смежную дверь. Миссис Чандлер склонилась над моей дочерью, ее руки двигались аккуратно и бережно, успокаивая Флору. В слабом свете затененной лампы я разглядывала лицо своей дочки. Ей было лучше? Нет, ей было хуже. Я чувствовала, что ей хуже.

— Она держится, моя леди, — прошептала сзади меня миссис Чандлер. Но это было все. Выпрямившись, я увидела темный силуэт, скорчившийся на стуле в углу комнаты, рука в лубке давила ему на грудь. Миссис Чандлер встревоженно взглянула на меня.

— Ему нужно спать — но он не уходит. Я подошла к нему и ласково сказала:

— Ты должен идти спать, Лео.

— Слишком далеко, — пробормотал он.

— Тогда идем ко мне, — я протянула Лео руку и повела за собой в смежную комнату. Пружины соседней кровати протестующе взвизгнули под его весом. Я легла на свою кровать и сосредоточила мысли на Флоре, чтобы даже во сне поддерживать ее.

Наступило утро. Я отослала миссис Чандлер в спальню и продолжила свое бдение. Флора, моя красавица Флора — она вздрагивала и металась, а я вытирала ее горящий лоб и заставляла пить больше воды. Она даже не узнавала меня. Доктор Маттеус показал мне, как протирать рот Флоры глицериновой микстурой, а Лео научил меня еще и промывать ее горло.

— Флора, позволь, я это сделаю, — я обернулась к Лео. — Ей это не нравится.

— Ее горло, нужно поддерживать чистым, Эми. Флора, хорошая девочка, открой рот.

Когда я закончила очистку, Лео сказал:

— А теперь нам нужно посадить ее на горшок. Флора хныкала и вырывалась, было трудно удерживать ее там, но наконец, мы получили то, что хотели.

— Я сам посмотрю, что там, — Лео поднес горшок к лампе. — Кажется, признаков белка нет.

Я не поняла, что это означает, но по интонации догадалась, что новости хорошие, и мысленно вознесла благодарственную молитву.

Доктор Маттеус зашел к нам перед утренним обходом. Я держала Флору, пока он осматривал ее горло и заглядывал в ее уши.

— Никаких признаков улучшения?

— Нет.

— Если ее суставы начнут опухать, зовите меня немедленно. Вы должны следить и измерять, сколько воды она пьет и выделяет, — он обернулся к Лео и что-то сказал, понизив голос. Я не расслышала его слов. Я не хотела их слышать. — К обеду я зайду еще раз, леди Ворминстер.

Лео вернулся к кроватке.

— Эми, если Флора не будет принимать пищу сама, доктор Маттеус велел использовать трубку. Попытайся уговорить ее выпить немного молока. Тебя она послушается.

— Она не узнает меня.

— Узнает.

Я поднесла чашку с молоком к ее губам.

— Флора, выпей немножко. Глотай, Флора, глотай, — медленно, с трудом, она проглотила молоко.

Я измерила ее температуру — 40.5 — затем промыла ее рот и горло. Утешала, успокаивала, ласкала. Снова измерила температуру — 41.

Дважды в день Элен присылала известия о Розе: «Все хорошо». Я возносила благодарственные молитвы за Розу и всем сердцем молила Господа помочь ее сестре. Лео пытался уговорить меня выйти погулять, но я не пошла. Я не хотела разрывать тонкую нить, связывающую меня и Флору. Сейчас она была не толще паутинки, но все еще держалась.

— Скажите, что ей нужен свежий воздух, — сказал он доктору Маттеусу.

— Я не оставлю Флору, — сказала я, даже не оглянувшись.

— Не заставляйте ее, Ворминстер, — тихо сказал доктор Маттеус. — Она никогда не простит вам, если...

Еще день, еще ночь. Борись, Флора, борись, моя милая девочка — борись. И она боролась.

Все мое внимание было сосредоточено на Флоре, но каждый раз, когда я поднимала голову и оглядывалась, то видела замершую фигуру Лео, сгорбившегося на стуле.

Мы с Лео поели в спальне за смежной дверью. Затем он сходил вниз, чтобы помахать Розе в окно со двора.

— С Розой все хорошо, Эми.

— Спасибо. Сходи на прогулку с Неллой, подыши свежим воздухом, — но я знала, что Лео, не пойдет, так же, как и я.

Ночью Лео лежал на соседней кровати, а я дремала, вскакивая с постели всякий раз, услышав стон или хныканье Флоры, и усаживаясь рядом с миссис Чандлер.

— Флора, я здесь. Я здесь, с тобой.

Тишина была еще хуже — если я просыпалась от тишины, страх сжимал мое сердце, и я бегом вбегала в дверь. Миссис Чандлер осторожно уговаривала меня:

— Моя леди, не мучайте себя. Если понадобится, я позову вас, — и я заставляла себя уйти и снова лечь спать.

Тихий голос спрашивал меня с соседней постели:

— Как она?

— Без изменений.

Страх ледяной рукой держал мое сердце, но я отбрасывала его прочь. Страх истончал нить, поддерживающую жизнь моей дочери, — а она и так уже была натянута до предела.

Глава тридцать седьмая

На четвертый день после обеда я измерила температуру Флоры — и она оказалась ниже на полградуса. Не поверив своим глазам, я показала градусник Лео и поняла по его лицу, что разглядела шкалу правильно. Радуясь, как дети, мы сказали об этом доктору Маттеусу, но его лицо по-прежнему осталось мрачным:

— Возможно, но нужно еще подождать и посмотреть. Миссис Чандлер, придя на ночное дежурство, сказала:

— Кажется, ей немного полегче, моя леди.

Однако было еще рано надеяться. Этой ночью я спала крепче и проснулась в первый раз, когда было уже далеко за полночь. Я побежала в соседнюю комнату и прислушалась к дыханию Флоры — оно было спокойнее, ровнее.

Миссис Чандлер встретила меня улыбкой.

— Сегодня она спит спокойнее, моя леди.

Я остановилась, глядя на Флору. Даже при тусклом свете занавешенной лампы было заметно, что сыпь на ее шее уже не такая ярко-красная.

— Кажется, она пошла на улучшение, — прошептала миссис Чандлер.

Подняв голову, я увидела, что у другого края кроватки стоит Лео — он последовал сюда за мной. На мгновение наши глаза встретились, а затем мы снова взглянули вниз, на дочь. Никто из нас еще не смел надеяться.

— Вам лучше бы лечь и поспать, мой лорд, моя леди, — настояла миссис Чандлер. — Вам нужно беречь силы.

Мы вернулись в другую комнату, каждый лег на свою кровать. На заре я проснулась и снова прокралась в комнату к дочке. По выражению лица миссис Чандлер я поняла, что все хорошо.

— Я только что мерила ей температуру, моя леди. Она упала на два градуса, по сравнению со вчерашней. А эта сыпь исчезает — кризис миновал.

Я стояла, глядя на Флору, меня трясло от облегчения. Затем я повернулась и побежала обратно в спальню.

— Лео, Лео...

— Что с ней! — вскрикнул он, мгновенно проснувшись.

— Ей лучше, ей лучше! — он начал вздрагивать крупной судорожной дрожью. — Лео, это правда — ей лучше! — повторила я. Мои ноги подкосились, я опустилась на кровать рядом с ним. Лео потянулся ко мне, мы обнялись и заплакали в объятиях друг друга.

Наконец мы отстранились друг от друга, я встала и подала Лео руку.

— Идем, поглядим на нее. Сыпь уже исчезает.

Мы стояли у кроватки, держасьза руки, и смотрели на наше спящее дитя.

— Ее, шея уже не такая распухшая.

— Она уже перестала все время беспокойно возиться.

— Видишь, ее дыхание стало спокойнее.

— Я уверен, что пульс стал ровнее.

В конце концов миссис, Чандлер отправила нас прочь.

— Здесь не нужны три сиделки. Идите и ложитесь в постель до завтрака.

Однако, в спальне я повернулась к Лео.

— Я, кажется, больше не засну.

— Я тоже.

Я выглянула в окно.

— Уже светает.

— Давай, Эми, сходим в наш розовый парк.

Последние четыре дня, Лео не одевался как должно. Теперь я подала ему пиджак, помогла просунуть в рукав здоровую руку и накинула другую половину пиджака поверх лубка. Лео ждал снаружи, пока я переодевалась в свежую одежду. Мы спустились по лестнице, прошли через конюшенный двор, где могли увидеть окно гостевой комнаты миссис Тайсон. Света там не было — Элен, Роза и Дора пока еще спали. Повернув назад, мы миновали фасад дома, и пошли в розовый парк.

Мы не разговаривали, а просто шли рядом в это тихое раннее утро, в окружении цветов и запахов роз. Сегодня красный цвет лепестков был глубже, розовый ярче, а белый чище, словно каждая роза в саду приветствовала нас и разделяла нашу благодарность Господу.

Когда мы подошли к розе «Крестед Мосс», я задержалась около пухлых розовых бутонов. Это была одна из любимых роз Флоры. Дочка всегда останавливалась здесь и требовала отыскать бутоны, находящиеся в той фазе цветения, когда мохнатые чашелистики были похожи на крохотные петушиные гребешки, а розовые язычки лепестков выглядывали из них словно рожицы. Сейчас я нашла такой бутон и погладила его мохнатую одежку, затем поднесла пальцы к носу и вдохнула яблочный запах — как это делала Флора. Лео стоял и смотрел на меня, как, наверное, часто смотрел на нее.

— Я был уверен, что мы теряем ее, — заговорил он внезапно. — В прошлом году я наблюдал много смертей. Перед отъездом из Англии я помогал в палате больных с высокой температурой, ухаживая за канадскими солдатами, которые лежали там с церебральным менингитом — пятнистой лихорадкой. Они были большими, сильными мужчинами, но все равно умирали. А она такая крохотная, такая хрупкая. Я думал... — свободная рука Лео шевельнулась в слабом, безнадежном жесте. — Я даже не смел надеяться. Все, что я мог — это попытаться заключить сделку с судьбой — возьми меня, а ее оставь жить, — он на мгновение закрыл глаза, выглядя седым, изможденным стариком.

Вдруг я испугалась.

— Ты слишком утомился, Лео, — сказала я. — Ты пока еще тоже плохо себя чувствуешь. Тебе нужно вернуться в дом, позавтракать и снова лечь спать. Идем назад.

Лео послушно пошел за мной. Однако он не лег в постель, потому что хотел дождаться прихода доктора Маттеуса. Теперь мы оба заволновались снова. Вдруг это только временное улучшение?

Доктор Маттеус тщательно осмотрел Флору.

— Я считаю, что болезнь отступает, — объявил, наконец он. У меня голова закружилась от облегчения. — Но мы не должны расслабляться. При скарлатине всегда возможны осложнения. Ее горло пока еще сильно воспалено, кроме того, могут быть проблемы с ушами. Тщательно следите за выделениями оттуда. Конечно, она не должна вставать с постели. Сообщайте мне обо всех признаках опухания суставов — возможен артрит. И продолжайте измерять количество мочи, регулярно проверяйте ее.

— Там больше нет следов белка, — сказала я. — Лео проверял ее сегодня утром.

— Это очень обнадеживает, леди Ворминстер, но воспаление почек наступает позже — обычно в конце первой недели болезни. Оно может развиться до конца третьей недели, так что будьте бдительны. Регулярно проверяйте ее горло. За скарлатиной иногда наступает дифтерия или случается возврат основной инфекции, хотя обычно в таких случаях вторая атака менее серьезна — поэтому рецидива можно не слишком опасаться.

Теперь вся утренняя эйфория исчезла. Мои плечи ссутулились, я переглянулась с Лео.

— Спасибо, Маттеус, — упавшим голосом сказал он. — Мы, конечно, последуем вашим советам.

Когда доктор ушел, миссис Чандлер быстро сказала:

— Не бойтесь. Сегодня ей намного лучше, мы все это видим. А доктор сам сказал, что в болезни наступил перелом, — она фыркнула. — Эти доктора всегда сгущают краски — если дела пойдут плохо, их будет не в чем обвинить. Но если дела пойдут хорошо, все будут думать, каким же умным был доктор, если вылечил такое! — она ободряюще улыбнулась. — Ваша Флора крепкая девочка, и она умеет бороться. Она миновала худшее, я уверена в этом. Я столько детей выходила, что и не сосчитаешь, и знаю, когда они идут на поправку.

— Спасибо, миссис Чандлер.

— А вам, мой лорд, нужно пойти и выспаться, ведь у вас больная рука. Идите теперь в постель, как собирались.

Но, конечно, Лео, не смог заснуть, как и прежде. Когда миссис Чандлер ушла спать, он вернулся и сел рядом с Флорой, читая ей сказки, пока она не задремала.

— У нее исчезает сыпь, — обернулся он ко мне, когда она заснула.

— Да. И взгляни на ее шею — опухоль почти не заметна.

— Она уже нормально дышит.

— Температура упала — это чувствуется, если потрогать ее кожу.

Мне удалось уговорить Лео выйти после обеда на прогулку с Неллой, но вскоре он вернулся. Когда он вошел в дверь, я воскликнула:

— Ее температура снизилась еще!

Лео поспешил к кроватке и склонился над ней.

— Флора, хорошая девочка, папа гордится тобой, — она улыбнулась ему, и его лицо осветилось радостью. Мы стояли рядом, глядя на нее и упиваясь чудом ее улыбки. Затем Лео вытащил из-за спины руку, в которой была ветка с бутонами.

— Смотри, Флора, я принес тебе зеленых петушиных гребешков, — он засмеялся, увидев радость на лице дочери.

На следующий день Лео обессилел. Температура Флоры стала почти нормальной. Ее сыпь приняла бледно-розовый цвет, а опухоль на горле почти рассосалась. Флора снова стала разговаривать, на обед она выпила целую чашку мясного бульона и съела кусок цыпленка. Я стала чувствовать себя гораздо оптимистичнее, — но вдруг Лео стало дурно.

Лео сидел в деревянном кресле у подножия кроватки Флоры, глядя на дочку, и вдруг издал странный стонущий звук. Взглянув на него, я увидела, что его лицо посерело, а затем он повалился вперед. Я едва успела подхватить его, чтобы он не упал на пол.

Миссис Чандлер уже была рядом со мной.

— Это только обморок, моя леди. Давайте поднимем ему голову. Вот, он уже приходит в себя.

Лео взгромоздился обратно на кресло, но его лицо было белее мела, а на лбу выступили крупные капли пота.

— Ничего, — бормотал он. — Здесь слишком жарко.

Но в комнате не было жарко — мы поддерживали температуру шестнадцать градусов, как велел нам доктор Маттеус. Я переглянулась с миссис Чандлер, она заверила меня:

— Скоро придет доктор.

— Папа! — закричала Флора, и села в постели. Я быстро обернулась к ней.

— Ты должна лежать, мой цветочек. Папа всего лишь немного задремал.

Мы уложили Лео, на кровать в соседней комнате и стали ждать доктора.

После осмотра Лео доктор Маттеус позвал меня и сказал:

— У него полное истощение сил, леди Ворминстер, — Лео запротестовал, но доктор был непоколебим. — Вы уже неделю нормально не спали ночью, лорд Ворминстер. Вам не следовало этого делать.

— Но Эми тоже не спала нормально.

— Ваша жена почти на тридцать лет моложе вас, — лицо Лео нахмурилось, — и, кроме того, она не пострадала недавно от серьезных ранений. По правде говоря, вам нужно бы все еще оставаться в госпитале — и вы окажетесь там, если не будете бережнее относиться к себе.

Лео нетерпеливо встряхнул головой.

— Просто дайте мне бутылочку какого-нибудь вашего мерзкого пойла...

— Единственное лечение, которое я пропишу вам — двухнедельный постельный режим.

— Вздор! К вечеру мне станет лучше, — Лео попытался встать, но его лицо было осунувшимся от утомления.

Я встревоженно взглянула на доктора Маттеуса, тот твердо положил руку на плечо Лео.

— Ворминстер, если вы не будете выполнять мои предписания, я не отвечаю за последствия.

— И не отвечайте. Как вы заметили, я достаточно стар, чтобы уже не бояться возможных последствий, — сердито проворчал Лео.

— Лео, ты ведешь себя как капризный ребенок, — сказала я. — Делай то, что сказал доктор.

— Нет! — зарычал он уже на меня. Хотелось бы мне отшлепать его.

— Леди Ворминстер, — прервал меня доктор, — я думаю, нам нужно приставить к нему личную сиделку.

— Нет! — поднял голову Лео. — Вы все равно не найдете ее — они все сейчас в военных госпиталях.

Доктор Маттеус проигнорировал его, обратившись прямо ко мне.

— И миссис Витерс, и ее сестра, мисс Винтерслоу, постоянно предлагали свои услуги по уходу за вашей дочерью. По-моему, вместо этого мы можем пригласить одну из них присматривать за вашим мужем.

Лео издал возмущенный вопль:

— Я не потерплю ни одной из этих гарпий в своей спальне!

— Лео, — сказала я, — если ты не пообещаешь мне лечь в постель и оставаться там полных две недели, то я позову сюда их обеих.

Прежде чем Лео успел ответить, доктор Маттеус успокаивающе добавил:

— Они уверяли меня, что обе перенесли скарлатину, поэтому нет никакого риска.

— Лео, у тебя скарлатина? — ужаснулась я. Он хмуро покачал головой. Я повернулась к доктору Маттеусу. — Вы думаете, что...

— Взрослые меньше рискуют заразиться, но здоровье лорда Ворминстера ослаблено ранениями. Это достаточное основание для беспокойства...

Склонившись над Лео, я взглянула ему в глаза.

— Лео, ты немедленно ляжешь в постель, и останешься там на полных две недели по календарю.

Он хмуро взглянул на меня в ответ и сдался.

— Тимс будет приносить мне еду, но за мной никто не будет ухаживать. Ты слишком занята.

Это был легчайший намек, но я поняла его.

— Я буду заходить к тебе вечером, на часок, когда Флора заснет.

Буркнув «спасибо», Лео встал и нетвердым шагом направился к двери. Доктор Маттеус поддержал его под руку, и Лео без сопротивления принял помощь. Когда он ушел, и мы уложили Флору спать, миссис Чандлер сказала.

— Его светлость не самый легкий человек для попечения. — Я от чистого сердца согласилась с ней. Она улыбнулась. — Он очень нуждается в любви, но так упрям, что порой нуждается и в твердой руке, как сейчас, например, — она взглянула на меня и, отвернувшись, продолжила: — Первая леди Ворминстер не могла справиться с ним, совсем не могла. Но еще он очень нуждается в любви.

Слушая ее, я украдкой вздохнула, потому что не любила его достаточно. «Я не хочу твоей убогой любви», — бедный Лео. Миссис Чандлер была права — ему было нужно больше, он заслуживал большего.

Повернув стул так, чтобы лучше видеть лицо спящей Флоры, она сказала:

— Как приятно видеть, что она так мирно спит, а Клара говорит, что леди Роза крепка и здорова так, что большего и не пожелаешь. Вы, наверное, скучаете по ней, моя леди.

Я скучала. Меня тянуло вновь взять ее на руки. Но когда я на следующее утро заговорила об этом с доктором Маттеусом, он отрицательно покачал головой:

— У нее еще не закончился карантин. Еще восемь дней мы не можем быть уверены, что она в безопасности. Кроме того, ей нельзя возвращаться в дом, пока ее сестра заразна. Эта инфекция чрезвычайно прилипчива, леди Ворминстер. Одежда, мебель, игрушки, книжки — даже собака должна пройти дезинфицирующую ванну прежде, чем леди Розе будет позволено ее погладить. А поскольку вы ухаживали за старшей дочерью, пройдет несколько недель до того, как вы сможете приблизиться к младшей.

— Недель! Но она слишком мала для того, чтобы так долго обходиться без матери!

Доктор Маттеус нахмурился.

— Именно потому, что она так мала, вы не должны приближаться к ней — чем меньше ребенок, тем серьезнее могут быть последствия.

— Но, доктор Маттеус...

— Леди Ворминстер, из пятерых детей, заболевших скарлатиной, один умирает, — я похолодела. — У нас в городах построено несколько специальных больниц, потому что изоляция — единственная защита. Так как вы в контакте с больной, то каждый раз перед посещением мужа должны принимать ванну с добавлением дезинфектанта и полностью прикрывать свои волосы. Кроме того, пока он не окреп, не должно быть никаких физических контактов, даже поцелуев на ночь. А теперь давайте посмотрим мою маленькую пациентку.

Он был доволен тем, как поправляется Флора, но из-за опасности осложнений она должна была оставаться в постели еще две недели, как и Лео. Я не знала, кому из них требуется больше заботы. Флора капризничала, ей не сиделось спокойно, поэтому мне весь день нужно было быть рядом, играть с ней и читать ей книжки. Я могла прерваться, только когда она подносила к глазам калейдоскоп и вертела его, завороженная меняющимися узорами. По вечерам у кроватки Флоры меня сменяла миссис Чандлер, а я принимала ванну с карболкой и завязывала волосы белым хлопчатобумажным платком. После этого я могла идти к Лео.

— Как Флора? — обычно были его первые слова. Узнав, что с Флорой все хорошо, он выпячивал нижнюю губу и объявлял: — Завтра я встану с постели.

— Нет, не встанешь.

— Встану.

— Доктор Маттеус сказал...

— Старый дурак! Почему я должен делать все, что он скажет?

— Ты не встанешь, пока я не разрешу. — Мы препирались подобным образом каждый вечер.

— Почему ты носишь на голове, эту дурацкую тряпку? — стал он допытываться в первый же вечер.

— Доктор Маттеус сказал, что я должна прикрывать волосы.

— Но я хочу смотреть на них.

— Нельзя, и не будем больше об этом. Вместо них можешь смотреть на шерсть Неллы.

— Ха! — затем он пробурчал: — Мне скучно. Я взглянула на его тумбочку.

— У тебя масса книг для чтения. Клара сказала, что сама носит их тебе каждый день, потому что мистер Тимс плохо видит, что написано на корешках.

— Мои глаза устали от чтения.

— Тогда я почитаю тебе. Что ты хочешь, чтобы я почитала?

— Что-нибудь — мне все равно, — ворчливо пробормотал Лео.

Я подумала — почему бы нет? Раз он ведет себя как ребенок, почему бы мне не обойтись с ним как с ребенком? Я встала и быстро пошла к двери гардеробной.

— Куда ты, Эми? — окликнул он меня. — Осталось еще целых пятьдесят минут.

— Я через минуту вернусь, только схожу за книжкой. Я вернулась, пряча, книгу в складках юбки.

— Раз твои глаза устали, тебе лучше закрыть их, пока я читаю. — Лео послушно закрыл глаза.

— Как-то жил один человек, и жил счастливо, потому что имел гусыню, которая несла ему яйца из чистого золота...

— Это детская сказка, — не открывая глаз, сказал Лео.

— Да. Судя по твоему сегодняшнему поведению, это правильный выбор, — его рот раздвинулся в усмешке, а я прочитала ему сказку о том, как человек, недовольный одним золотым яйцом в день, зарезал свою гусыню. — И тогда пришел конец его золоту!

Лео уже широко улыбался.

— Очень хорошо Эми — я понимаю мораль этой сказки. Но как забавно слушать древнегреческий сюжет на уилтширском диалекте!

Я триумфально покачала головой.

— Нет, это французская сказка. Те две сиделки, которым я штопала чулки, подарили мне эту книгу для Флоры — только я спрятала ее до тех пор, пока Флора не выучится читать по-французски.

— Французская? — Лео потянулся и взял у меня книгу, а затем недоверчиво уставился на страницы. — Она, на французском. Я знал, что ты разговариваешь по-французски, но не ожидал, что ты можешь и читать.

— Ну, тут нет ничего трудного, если привыкнуть, к их странному способу произносить буквы.

Он замолчал на момент, затем сказал:

— Ты как-то просила, чтобы я выучил тебя греческому. Ты хочешь, чтобы я это сделал?

— Ну... — замялась я.

— Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы не я учил тебя... — голос Лео прозвучал обиженно.

— Сейчас это трудно, — объяснила я, — потому что у меня мало времени из-за необходимости заниматься счетами домашней фермы и помогать мистеру Селби в делах имения. Может быть, после войны, но... — я запнулась, затем твердо добавила: — Я надеюсь, что тогда появятся еще дети...

Лео резко оборвал меня:

— Прочитай мне еще сказку.

Я начала читать сказку, в которой лисице захотелось сочного винограда — но когда она поняла, что не достанет его, то воскликнула: «Я не хочу его. По-моему, он не созрел и очень кислый». Дочитав, я заметила, что лицо Лео нахмурилось.

— Если бы я только мог быть таким мудрым, как эта лисица, — пробормотал он. Я поспешно начала новую сказку, о том, как заяц бегал наперегонки с черепахой.

Когда настенные часы пробили восемь, я закрыла книгу.

— Тебе пора спать, Лео. Доктор Маттеус сказал, что я не должна утомлять тебя.

— Проклятый Маттеус!

— Ты хуже Флоры, — я встала. — Доброй ночи, Лео, спи крепко.

На полпути я услышала голос Лео.

— Флоре ты не так желаешь доброй ночи.

— Доктор Маттеус сказал, чтобы я не прикасалась к тебе, из-за опасения инфекции — даже никаких поцелуев на ночь.

«Проклятый Маттеус» на этот раз прозвучало громче.

— В любом случае, я и не предполагал, что ты это сделаешь, — пробормотал Лео, не открывая глаз.

— Своим скверным поведением ты не заслужил поцелуя на ночь.

Он открыл один глаз.

— Но если я все равно не получу его, то, может быть, вместо этого получу удовольствие от своего скверного поведения, а, Эми? Час вечером — это мало, но я собираюсь использовать его как можно лучше.


Так Лео и делал. И он, и Флора играли со мной, но я не придавала этому значения, потому что была рада видеть, что они оба выздоравливают. Когда прошло две недели, доктор Маттеус сказал, что Флора может встать на следующий день, хотя должна оставаться в этой спальне, потому что все еще заразна. Я потратила все силы, чтобы заставить ее лежать в постели, и была в полном изнеможении к тому времени, когда мне нужно бьио принимать ванну и идти к Лео. Доктор Маттеус уже рассказал ему хорошие новости о Флоре.

— Я с трудом верю, что она полностью выздоровела, Эми, — сказал Лео, когда я вошла.

— И Роза совершенно здорова. Я видела ее с конюшенного двора. Если бы ты не распорядился скорее забрать ее из детской... — я содрогнулась и быстро добавила: — Мы должны полностью убедиться, что уморили всех этих микробов.

— Ты сделала все наилучшим образом, Эми. От тебя неделями воняло карболкой!

— Ты уже разыгрался? — огрызнулась я. — Или сегодня ты последишь за собой?

— Ни за что, — громко объявил Лео. — Завтра я встану.

— Ладно, Лео. Доктор просил меня передать тебе, что с завтрашнего дня ты можешь вставать.

Кажется, я наполнила ветром его паруса, потому что он почти завопил:

— Я встану сейчас, — и откинул край одеяла.

— Нет, не встанешь.

— Встану.

— Ты ведешь себя как капризный ребенок!

— Мне осталось еще пятьдесят минут, и я использую их наилучшим образом!

— На сегодня мне достаточно Флоры! — воскликнула я. — Я замучилась, удерживая ее в постели. По правде говоря, последние несколько дней, она была такой же скверной и упрямой, как и ты. Впрочем, ничего удивительного, ведь ты — ее отец.

Наступило неловкое молчание.

— Но ведь не я же? — тихо сказал Лео. — Конечна, ты не забыла это? — его глаза изучали мое лицо. — Или забыла, Эми?

Я топталась на краешке утеса. Флора была дочерью Фрэнка, я всегда думала о ней как о дочери Фрэнка, а я все еще любила его. Я не хотела терять его как отца моего ребенка. Серые глаза Лео пристально наблюдали за мной. Я попыталась отойти от края, но было уже слишком поздно — я прыгнула с этого утеса в ту ночь, когда Флора тяжело заболела, а большая, сгорбленная фигура Лео ютилась на стуле, наблюдая за ней вместе со мной.

Я опустила взгляд на сложенные на коленях руки и сказала правду:

— Флора считает тебя отцом, поэтому считаю и я, — подняв взгляд на Лео, я увидела торжество в его глазах. Ох, прости меня, Фрэнк — но это правда.

Лео мог бы удовлетвориться этой победой, но он, всегда хотел большего. И он сильнее надавил на меня.

— Я всегда чувствовал, что она — моя, еще до ее рождения. Ты была так уверена, что родится девочка. Я всегда хотел, чтобы Жанетта подарила мне дочь, а ты тогда носила ее внучку — и ты вручила ее мне, когда она еще не родилась.

— Да, вручила, — горько сказала я. — Ведь мне было не из чего выбирать, не так ли? Ты мог дать ей все, а я — работный дом или нищенство на улицах.

— Но... — Лео поднял голову.

Я не позволила ему прервать себя.

— Я не могла заработать столько, чтобы содержать ее! Я могла устроиться на работу только на потогонном предприятии, но там платят столько, что я не прокормила бы и себя, не говоря уже о ней. Если бы мне как-то и удалось ее содержать, то в холоде и в голоде — я не могла допустить, чтобы с ней случилось такое.

— Но, Эми! — воскликнул Лео. — Если содержание, которое я назначил тебе, было недостаточным, тебе стоило только сказать мне, или передать через Уоллиса...

Теперь пришел мой черед удивляться.

— Но ты же сказал, что оно назначено только до ее рождения! Ты сказал — «удобное и приличное жилье — до рождения ребенка», — и по выражению ужаса в его глазах я увидела то, что уже знала по записям имения, счетам, пенсиям. Лео, не был человеком, который легко отказывается от ответственности.

— Если бы Фрэнсис не обеспечил тебя, — заговорил он, — я устроил бы тебя где-нибудь в имении и назначил бы содержание, как той девушке из Пеннингса... — Лео запнулся, пот выступил у него на лбу. — Ты сказала, что это единственная причина, по которой ты вручила мне свое дитя? Потому что ты думала, что не сможешь содержать ее?

— Конечно! Я не хотела расставаться с ней — она была всем, что у меня было!

Лицо Лео посерело.

— Боже, все это время я считал, что ты решила отдать мне дочь, потому что не хотела воспитывать ее сама. И что ты сделала этот выбор задолго до того, как я женился на тебе, — он глубоко, болезненно вздохнул. — Но теперь я понял, что у тебя не было выбора. Я был всего лишь единственной альтернативой между работным домом или улицей.

— Но если бы ты не помог мне, когда мисс Аннабел выгнала меня, я оказалась бы там еще до рождения ребенка. У меня никого не было.

— Возможно, Фрэнсис... — не глядя на меня, сказал Лео.

— Он уже уехал, — чтобы заступиться за Фрэнка, я добавила: — Он думал, что я выйду замуж за Джо — Джо Демпстера. Он советовал мне не говорить Джо, что я уже ношу ребенка.

— Но ты это сделала, — продолжил за меня Лео. — Я всегда восхищался твоей честностью, Эми. Но иногда я желал бы... как я желал бы... чтобы ты солгала мне.

— Извини, — мои глаза защипало от слез.

— Это не очень хорошо с моей стороны, да? Нет, Эми, ты права — скажи правду и посрами дьявола, — его голос упал. — Только порой это нелегко дьяволу.

— Ты не дьявол.

— Но, предъявив права на твоего нерожденного ребенка, я затем принудил тебя к женитьбе — и теперь этой ошибки никогда не исправить. Мне жаль, Эми, очень-очень жаль, — Лео откинулся на подушку. — Тебе лучше уйти, ты устала.

— Но...

— Нет, Эми, уходи — пожалуйста, уйди.

Я помедлила мгновение, но мне было нечем утешить Лео, поэтому я повернулась и вышла.

Глава тридцать восьмая

Выйдя в коридор, я обнаружила, что едва держусь на ногах. Страдание Лео заставило меня взглянуть правде в лицо. Когда терзаемая начавшимися схватками я ждала перед алтарем, то считала, что это Фрэнк пришел спасти меня — пока не услышала сзади низкий, заикающийся голос: «Я согласен». Не тот голос. Не тот человек. И конец всем моим мечтам. Потому что я мечтала, мечтала до последнего мгновения — глупые, ложные, но такие драгоценные мечты. А Лео разрушил их. Рассудком я понимала, что не права, обвиняя Лео в том, что он сделал — но в глубине сердца я возмущалась им, и он чувствовал это. Но теперь незачем было ворошить прошлое — все было сделано, мы были мужем и женой.

Я пыталась контролировать свои мысли, но они были неуправляемыми, потому что мне было ясно, что как бы часто я не разговаривала с Лео в парке, идея жениться на мне никогда не пришла бы ему в голову, если бы я не отдала ему своего ребенка еще до рождения. А теперь я узнала, что мне незачем было это делать — Лео все равно поддержал бы нас обеих. И я могла бы быть свободной, свободно жить в своем коттедже со своей дорогой дочкой. Свободной, чтобы приглашать ее отца на чай, когда он приедет навестить ее — и свободной сейчас, когда его жена разводится с ним. «Если бы мы оба оказались свободными...» Пока я стояла в коридоре, другая жизнь прошла перед моими глазами, сладкая и соблазнительная, и меня тянуло к ней.

Сверхусилием я отстранила это видение, загнала вглубь, прочь со света. Было слишком поздно — прошлого не изменишь, меняется только будущее.

Я пошла к Флоре — она уже заснула здоровым, целительным сном. У ее кроватки сидела миссис Чандлер, поэтому мне незачем было оставаться.

— Как его светлость, моя леди?

— Прекрасно, миссис Чандлер. Завтра он встанет.

— И первым делом постучится в эту дверь, — улыбнулась она. — Поспешит взглянуть на малышку. Он наверняка соскучился по ней, и она о нем спрашивает. Она только и думает, что о своем папе.

— Да, она его любит.

Я прошла в соседнюю комнату, но мне не хотелось ложиться в постель. Кроме того, я была слишком потрясена тем, что сказал мне Лео. Ту жизнь из мечты не удавалось похоронить, как я ни пыталась. Из моей памяти не выходили слова Лео: «Если бы Фрэнсис не обеспечил тебя, я устроил бы тебя где-нибудь в имении и назначил бы содержание, как той девушке из Пеннингса». Последние слова бились у меня в голове. Я была так расстроена, что сначала не обратила на них внимания — но теперь поняла. В книге записей имения была упомянута женщина с ребенком из Пеннингса, получающая содержание из средств имения. Эта запись попалась мне на глаза, когда я занималась счетами во время болезни мистера Селби. Я собиралась расспросить его, но затем это выскользнуло из моей памяти. Выйдя в другую дверь, я спустилась по лестнице и прошла по коридору в кабинет имения.

Там еще горел свет — мистер Селби просматривал счета.

— Что-нибудь не так, леди Ворминстер?

— Нет, я просто зашла кое-что посмотреть, — я понимала, что мистер Селби наблюдает за мной, но мне нужно было знать. Взяв книги счетов имения, я стала искать, углубляясь в старые записи. Выплаты начались в апреле 1908 года, когда родилась девочка по имени Маргарет Томас. Я принесла книгу мистеру Селби и указала на запись.

— Эта девочка Маргарет Томас — ее отцом был лорд Квинхэм?

— Да, — чуть покраснел мистер Селби.

— Она родилась незаконной?

— Разумеется, — вздрогнул мистер Селби. — Девушке было только семнадцать.

— Лорд Ворминстер предлагал ей жениться? Мистер Селби уставился на меня так, словно я была не в себе.

— Конечно, нет. Тогда еще была жива первая леди Ворминстер. Он не был свободен, чтобы жениться повторно.

До меня дошло, что я задала не тот вопрос.

— Почему лорд Квинхэм не женился на ней?

— Леди Ворминстер, как я в свое время говорил лорду Ворминстеру, это был всего лишь грешок юности, такое случается. Но, конечно, о женитьбе не было и мысли — девушка была дочкой плотника! Этот вопрос даже не обсуждался. — Он говорил, а я словно бы слышала из прошлого голос Фрэнка: «Жениться на тебе? Но ты же служанка — как я могу жениться на тебе?!» Мистер Селби вернул меня в настоящее: — Леди Ворминстер, извините меня, я совершенно забылся, мне не следовало бы... — его лицо было густо-красным от смущения.

Я положила ладонь на его руку.

— Все нормально, мистер Селби, не беспокоитесь. У вас какие-то проблемы? Почему вы работаете так поздно?

Он ухватился за протянутую мной соломинку.

— Это счета домашней фермы. Я подумал, что в этом месяце у вас не будет времени заняться ими, из-за других обязанностей. Как себя чувствует леди Флора?

— Очень хорошо, сейчас она спит, поэтому я могу выделить пару часов. Давайте, я закончу счета вместо вас. Вы выглядите очень усталым, мистер Селби. Вы сегодня ужинали?

Мистер Селби не ужинал, поэтому я выпроводила его домой после того, как он показал мне, до какого места сделал работу. Я села сама за письменный стол.

Весь следующий час я заставляла себя сосредоточиться на колонках с цифрами, но когда я подвела итоговую черту и протерла кончик пера, мной овладели другие размышления. «О женитьбе не было и мысли», — так же, как и со мной. Если бы мисс Аннабел умерла, Фрэнк и не подумал бы жениться на мне — даже для того, чтобы дать моему ребенку имя. Я осуждала Лео за то, что он, а не Фрэнк, пришел в последнюю минуту, чтобы спасти меня, но если смотреть правде в глаза, Фрэнк никогда не пришел бы выручать меня и сделал бы не больше, чем он сделал для спасения той девушки из Пеннигса.

Эта мрачная правда была слишком тяжела, чтобы я могла вынести ее. Я быстро напомнила себе слова, сказанные Фрэнком перед уходом, когда мы виделись в последний раз. «Если бы мы оба оказались свободными, я на коленях просил бы тебя выйти за меня замуж». Но я не была свободна, потому что была женой Лео, а была женой Лео потому, что он, а не Фрэнк, в тот день пришел ко мне на помощь. Хотя Лео был лордом, графом, он все-таки согласился взять в жены служанку. Была его жена французской маркизой или внучкой сельского рабочего — для него не было особой разницы. Даже мое внебрачное происхождение не имело для него значения. Нет, Лео, не беспокоило мое низкое социальное положение, Лео был другим. Он добровольно дал мне свое имя, просто потому, что я попросила его — и потому что разговаривала с ним в саду. Я чувствовала себя так, словно смотрела в калейдоскоп Флоры и образы мелькали передо мной, меняясь на глазах. Наконец очередной образ напугал меня, мне не хотелось думать о нем, кроме того, я устала, и пора было спать.

На следующий день доктор Маттеус объявил, что Флоре можно вставать. Она вскочила с постели, словно чертик из коробочки, а доктор воскликнул:

— Но только не выходите из комнаты, юная леди, нам еще нужно понаблюдать за вами, — она улыбнулась и подбежала к стулу у окна, чтобы посмотреть на мир снаружи. — Вы хорошо потрудились, развлекая ее в эти недели. Теперь я пойду и выпущу другого пациента, — усмехнулся доктор Маттеус. — Не знаю, кто из них доставил вам больше забот — а, леди Ворминстер?

Не успел доктор уйти, как Лео вошел к нам в дверь.

— Папа! — Флора побежала к нему и споткнулась, но он подхватил ее действующей рукой. Она тут же начала болтать с ним, рассказывать свои новости.

Миссис Чандлер подмигнула мне и сказала:

— Мой лорд, не позволяйте ей слишком разыграться. Доктор всего лишь минуту назад разрешил ей вставать.

— По-моему, кое-кто не стал дожидаться разрешения доктора, чтобы встать и одеться! — улыбнулась я. Лео взглянул на меня и залился краской. Вчера он огрызнулся бы, но сегодня не стал. Слегка вздохнув, я оставила их и пошла вниз к мистеру Селби.

В последующие две недели я редко виделась с Лео, за исключением того времени, когда мы с ним встречались у Флоры, но она требовала его внимания полностью. Ей хотелось выйти на волю и поиграть, но было очевидно, что слишком рано, кроме того, она еще была заразной. Доктор Маттеус сказал, что она остается заразной до тех пор, пока не сойдет корка — бедная Флора, кожа шелушилась у нее на всем теле, чешуйками сходила с ладоней и ступней. Сначала она огорчалась из-за этого, но Лео рассказал ей, как змеи сбрасывают кожу, чтобы вместо нее появилась новая и красивая. После этого нам пришлось останавливать Флору, чтобы она не сдирала с себя шелушащуюся кожу, так ей понравилась новая идея.

Вскоре Лео потребовалось трижды в неделю ездить в Солсбери на массаж руки, хотя лубок еще не снимали. Доктор Маттеус сказал, что пока еще рано, хотя некоторые военные врачи спешат, не давая времени, срастись костям. Но к этому времени Лео уже полностью владел рукой, и она срослась без искривлений.

Когда стояла хорошая погода, Лео прогуливался в розовом парке, ходил в село или гулял по имению, поэтому я редко видела его. Каждый вечер мы вместе ужинали, но разговаривали мало.

Как-то вечером Лео сказал мне:

— Я не дуюсь, Эми, поверь мне, я просто... — он оборвал фразу, безнадежно махнув рукой.

Я не знала, что ответить — я догадывалась, что расстроило его, но мне было нечего добавить к сказанному прежде. В конце концов, я спросила:

— Как розы? Боюсь, в этом году не хватает работников, чтобы, содержать их ухоженными.

— Они несколько запущены, но красивы, как всегда, — помедлив, он добавил: — Почему бы тебе самой как-нибудь не посмотреть на них?

— Да, я собираюсь. Только я очень занята. Мистер Селби немолод, а я из-за болезни Флоры долго не помогала ему.

— Вполне понимаю, — Лео встал. — Пойду, прогуляюсь с Неллой.

— Лео, может быть...

— Да? — он обернулся так поспешно, что задел лубком о стол. — Тысяча проклятий! Извини, Эми. Извини, пожалуйста. Да, так что ты хотела сказать?

— Миссис Чандлер сказала, что, если я хочу, сегодняшнюю ночь она поспит с Флорой, а я могу вернуться в свою спальню. Поэтому... поэтому, если ты хочешь посетить меня там... — не глядя на него, предложила я.

— Нет, спасибо, Эми. Ты мне сделала уже достаточно одолжений.

— Но...

— Если я не готов дать тебе ребенка, которого тебе хочется, то не хочу пользоваться твоим великодушием.

— Я не придаю этому значения.

— Зато я придаю, — Лео был настроен очень решительно. Может быть, было и к лучшему, что он отказался. Этим вечером мне нужно было посчитать кое-какие цифры. У меня не было даже времени поглядеть книгу, которую Лео подарил мне на день рождения — это были два больших зеленых тома с многочисленными рисунками роз, и я знала, что получу большое удовольствие, просмотрев их позже, но сейчас у меня было слишком много дел.

Вскоре доктора сняли лубок Лео. Было просто потрясением вновь увидеть его без лубка. Все это время он прекрасно умудрялся обходиться одной рукой, даже когда сидел на полу и играл с Флорой. Она нетерпеливо дожидалась конца своего заточения в комнате — ей надоели ее старые игрушки, а я была принуждена давать ей не слишком много новых, потому что потом все они будут сожжены, даже книги, так потребовал доктор Маттеус, чтобы предотвратить распространение инфекции. Лео привез ей новые игрушки из Солсбери. Пока они лежали, дожидаясь, когда ими заменят старые, к которым привыкли Флора с Розой.

Роза! Как бы я ни была занята, я не переставала думать о ней, тоска по ней изводила меня, словно больной зуб. А она не понимала, почему ей было позволено только смотреть на меня в окошко коттеджа. Она тянула ко мне ручонки, а я плакала из-за невозможности обнять ее.

Мое сердце подскочило от радости, когда доктор Маттеус объявил:

— Ну, кажется, наша юная леди перестала шелушиться, — он потрепал Флору по животу, и она засмеялась. — Думаю, что к концу недели ее уже можно не считать заразной, — он обернулся ко мне. — Пора проводить дезинфекцию детской, леди Ворминстер. — Я тут же позвонила Кларе.

Там оказалось полно работы для горничных и Джесси. Все медные части нужно было вымыть и протереть с карболкой, сорвать обои, а занавески пропитать дезинфектантом. Затем окна были заклеены бумагой, еще больше бумаги было наклеено вокруг каминных труб и двери спальни детской, затем Джесси взял поливальный шланг и намочил пол. Миссис Картер пожертвовала две старые кастрюли для серного курения, их наполнили тряпками и установили в каждой комнате посреди бака с водой. Клара пропитала тряпки серой, зажгла их и быстро вышла. Едва она закрыла дверь, я заклеила дверные щели бумагой и заперла дверь на ключ.

Окуривание продолжалось сутки, на следующий день мы помыли комнаты, а затем позвали плотника для ремонта стен и потолка. Еще два дня мы держали огонь в камине зажженным, а окна открытыми, чтобы просушить и проветрить комнаты. Затем доктор Маттеус сказал, что завтра нам можно переправить Флору в детскую, предварительно искупав ее, помыв ее волосы с карболкой и переодев в чистую одежду. Две комнаты, которые мы занимали во время болезни, тоже потребовалось окуривать, что заняло у нас еще больше времени. После этого Берта выглядела осунувшейся, но мое лицо сияло — Роза, моя красавица Роза, завтра она появится здесь!

— Ты сегодня выглядишь очень радостной, Эми, — отметил Лео за ужином.

— Да, я с нетерпением жду, — я улыбнулась ему, а он улыбнулся мне в ответ — кажется, впервые за две недели. — Лео, доктор Маттеус сказал, что погода прекрасная, поэтому Флора может выйти погулять. Она наденет фланелевое белье. Может быть, мы все вместе сходим взглянуть на розы?

Ответ Лео был сдержанным.

— Почту за честь, — затем он встал. — Мне пора на прогулку с Неллой.

Лео был очень тихим и замкнутым. Теперь я сожалела, что была недостаточно внимательна к нему в те вечера, когда он лежал в постели и проводил со мной отведенный час, капризничая, как испорченный ребенок. Лишь сейчас я поняла, как мне нужно было вести себя тогда. Я не обижалась на Лео, потому что отчасти это была игра. Отчасти, но не совсем. Миссис Чандлер была права, он очень нуждался во внимании — только теперь, кажется, не хотел его. Но я не могла горевать по этому поводу всю ночь — из-за радостных мыслей о Розе, которая завтра утром наконец-то будет со мной.

— Роза! Роза! — я побежала к ней по булыжникам, а она вырвалась из рук Элен и побежала ко мне навстречу. — Роза, Роза! Как я соскучилась по тебе! — Когда наконец, я опустила ее на землю, она направилась прямо к Флоре. Раньше они часто ссорились, но сегодня, кажется, были рады встретиться снова. Роза уже уверенно перебирала ножками, ступая рядом со своей сестрой, а я со вздохом повернулась к Лео: — Она так выросла за последние недели — она уже больше не младенец.

Улыбка сошла с лица Лео.

— Сочувствую, Эми.

— Лео, я не имела в виду... — но он уже пошел вперед. Мы пришли в парк, где розы приветственно танцевали для нас, дарили нам свои запахи, свои цвета, свою красоту. Они были заброшены с прошлого года, не подвязаны, не подрезаны, но, кажется, им было все равно. Розы Лео вызывали восторг и при всей своей запущенности.

Мы подошли к розам «Блэйри», и я остановилась посмотреть на их пронизывающую сердце прелесть.

— Как они красивы, я уже забыла это — мне нужно было прийти сюда раньше.

— Ты была слишком занята, — тихо ответил Лео.

— Извини.

— Я не хотел тебя упрекнуть, Эми, — быстро сказал Лео. — Ты действительно была очень занята. Не только уходом за Флорой — все в имении восхваляют тебя. Я искренне признателен тебе за поддержку в мое отсутствие.

Но мне не следовало забывать о розах, его розах. Я глядела на Лео — горбатого, неуклюжего, но так естественно смотревшегося в окружении цветов — Зверь в своем розовом саду.

— Подари мне розу, — попросила я. Лео без единого слова протянул свою опушенную черной шерстью руку, чтобы сорвать самый совершенный розовый цветок. Так же молча, он вручил его мне. Я шутливо поблагодарила его. — Спасибо, милорд Зверь.

— Я не хотел этого, Эми, — воскликнул Лео. — Я не хотел заманить тебя в ловушку! — в его голосе прозвучало страдание.

— Я знаю, — поспешно заверила его я. — Кроме того, сейчас это уже не имеет значения.

— Имеет, имеет! — выкрикнул он. Флора с Розой испуганно оглянулись.

— Лео, ты пугаешь детей, — сказала я.

— Извини, — я увидела, с каким усилием он взял себя в руки.— Флора, Роза, посмотрите, что нашел папа.

Я играла с детьми все утро, но даже удовольствие от возвращения Розы не могло заставить меня выбросить из головы ни его лицо, ни его голос.

После обеда погода начала портиться, но я оставила Элен и Дору укладывать моих дочерей на послеобеденный сон, а сама, пошла искать Лео. Он встретился мне в холле.

— Лео, нам пора опять взглянуть на розы.

Он послушно последовал за мной в боковую дверь. Мы вышли на тропинку — и, конечно, пошел дождь.

— Тебе лучше вернуться, Эми, ты промокнешь.

— Он едва накрапывает, — отказалась я. — Сначала мы пойдем в теплицы.

Я, направилась в ближайшую, — и лучше бы не заходила туда. Теперь там не было лотков с саженцами. С тех пор, как началась война, ни у кого не было времени заниматься скрещиванием роз. Однако в дальнем конце еще оставалось несколько горшков с кустами, хотя и не так много, как в тот вечер, когда я пришла сюда с Джо Демпстером. С Джо, который продолжал меня уговаривать выйти за него замуж, а я, хотя и не любила его, сказала, наконец «да». Затем, узнав, что я уже ношу Флору, я обрадовалась, что была помолвлена с Джо — потому что у моей дочери будет имя. Но я сразу же сказала Джо правду — и после этого он не захотел жениться на мне. Вместо этого он разозлился и ударил меня — и ударил бы еще раз, если бы его не остановил Лео, которого мы не заметили за кустами в глубине теплицы.

Должно быть, Лео тоже это вспомнил, потому что он вдруг сказал:

— Демпстер хорошо ухаживал за розами.

— Ты нас слышал тогда? — повернулась я к нему.

— Да. Я слышал каждое твое слово. Я оценил твою честность, с которой ты рассказала ему о своем положении.

Когда он сказал это, я пристыженно созналась:

— Я почти решила не говорить ему, меня соблазняло обмануть его. Узнав о ребенке, я была вне себя от испуга — и мне так хотелось, чтобы у него было имя, чтобы он не родился незаконным, как я. Я знала, что поступаю дурно, что мне не следует соблазняться этим, но, — я взглянула на Лео и призналась, — я отчаянно нуждалась в муже.

Лицо Лео застыло.

— Но не так отчаянно, чтобы выйти за меня, — сказал он. Я вздрогнула от горькой безысходности в его голосе и бессвязно заговорила:

— Но я не сознавала, что прошу об этом тебя. Доктор только сказал: «Ваш драгоценный «мой лорд» согласился жениться на вас», — и я, естественно, подумала, что он имел в виду... я не знала, что это ты, пока не начался обряд.

— А затем ты выкрикнула «Нет!», но я продолжил обряд и втянул тебя в брак, которого ты не хотела — и не хочешь сейчас.

— Ты не втянул меня — просто вышло недоразумение со словами доктора. Это была не твоя вина.

— Нет, это была моя вина! — Лео встряхнул головой. — Мне не следовало посылать другого человека спрашивать твое согласие — но я струсил. У меня не хватило смелости выслушать отказ, даже от отчаявшегося ребенка. Если бы я сам пришел спросить тебя, ты поняла бы, чью руку тебепредлагают, и вовремя сказала бы «нет». Значит, ты расплачиваешься за мою трусость, — развернув свое корявое тело, он торопливо устремился по проходу и вышел из теплицы.

Я стояла, глядя ему вслед — я пыталась окликнуть его, но мне изменил голос. В моем сознании звучали слова Лео: «Если бы я сам пришел спросить тебя, ты поняла бы, чью руку тебе предлагают, и вовремя сказала бы «нет»». Но сказала ли бы я «нет»? Предположим, Лео пришел бы ко мне сам и сказал бы: «Я дам твоему ребенку имя — свое имя. Но ты должна выйти за меня замуж, чтобы получить его. Ты согласна заплатить эту цену?»

Я даже не спрашивала себя, что ответила бы в этом случае — я знала свой ответ. Лео был не прав, совсем не прав, говоря: «Но не так отчаянно, чтобы выйти за меня». Я была именно в таком отчаянии.

Глава тридцать девятая

Наконец я вышла из оцепенения и побежала за Лео, но он был уже далеко, на полпути к дому, и не оглядывался назад. Дождь намочил тропинку, я поскользнулась и чуть не упала, но не замедлила бег, и увидела, как Лео входит в боковую дверь. Я стряхнула капли дождя с волос и, задыхаясь, вбежала следом. Однако когда я достигла холла, дверь библиотеки уже закрылась за ним. Зверь укрылся в своем логове.

За все годы семейной жизни я только дважды решалась потревожить там Лео без приглашения — но сегодня я не колебалась. Открыв дверь, я увидела, что он сидит, сгорбившись в кресле и глядя в пустой камин. Наверное, он слышал, как я вошла, но даже не оглянулся. Закрыв за собой дверь, я подошла к Лео и встала перед ним.

— Ты ошибся, Лео — я была именно в таком отчаянии.

— Что? — поднял он голову.

— Если бы ты спросил меня сам, я ответила бы «да». Мгновение он рассматривал меня, затем отвернулся.

— Я не верю тебе.

— Это правда.

Он потряс своей большой головой.

— Ты закричала «Нет!» Когда ты поняла, что это был я, то выкрикнула «Нет!».

Я задержала дыхание — нужно было успокоиться, чтобы объяснить, убедить.

— Лео, я выкрикнула «Нет!» не потому что это был ты, а потому, что это был не он. Ведь я ждала его. Мне даже послышались его шаги — на самом деле это были шаги мистера Уоллиса, но я подумала, что это шаги Фрэнка. Я воображала, что сзади меня стоит Фрэнк, что это он женится на мне — и когда услышала вместо его голоса твой, то, конечно, закричала «Нет!»

— Когда услышала мой голос, — горько сказал Лео. Он не верил мне, он не понимал меня.

— Лео, — попыталась я снова, — если бы я заранее знала, что это ты, если бы ты сам спросил меня, я ответила бы «да». Я носила внебрачного ребенка, я отчаянно желала, чтобы он был законным, ты это знаешь.

По легкому движению плеч Лео я поняла, что он это знал. Он отмахнулся от меня, но я продолжала убеждать его. Все его тело снова напряглось, он упрямо ответил:

— Но я слышал твое «Нет!», я слышал тебя, — это было упорство отчаяния.

Я продолжала ласково и терпеливо объяснять ему:

— Это в первое мгновение, когда я ожидала, что услышу голос Фрэнка. Но затем, когда мою руку вложили в твою, я почувствовала волосы, волосы на твоей руке, и поняла, что это ты. И поэтому я ответила «да», я уже знала, что вокруг меня происходит.

Лео молчал. Затем он медленно выговорил:

— Но знать — это еще не соглашаться. Когда я услышала это, все стало очень просто.

— Тогда я соглашаюсь сейчас, — тихо сказала я. — Дай руку.

Опустившись на колени у кресла Лео, я взяла его руку, покрытую черными волосами, в свои руки и сказала:

— Я, Эми, беру тебя, Леонидас Артур Гектор, в законные венчанные мужья. Я буду с тобой отныне и впредь, в радости и горести, в богатстве и бедности, в здоровье и болезни. Я буду любить, и лелеять тебя, почитать тебя, повиноваться тебе до смертного часа. Клянусь тебе в этом. — Я склонилась к его руке и прижалась щекой к черной шерсти на ее тыльной стороне.

Я почувствовала щекой, что Лео задрожал всем телом. Он не переставал дрожать, пока я не подняла голову. Его искривленное плечо было неуклюже согнуто, чтобы было удобнее смотреть вниз на меня. Я улыбнулась ему, но он не улыбнулся в ответ, а просто продолжал смотреть мне в глаза.

— А теперь поцелуй свою невесту, Лео, — радостно сказала я.

Медленно, неохотно, он наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, но я повернула голову, и наши губы встретились, а я обняла его. Губы Лео были мягкими, теплыми и нежными, я некоторое время прижималась к ним, затем отстранилась и сказала:

— Вот теперь, мой Лео, мы женаты по-настоящему, — отпустив его, я встала на ноги, Лео тоже встал. Он выглядел так, словно только что проснулся, поэтому я заторопилась: — Смотри, дождь прошел, над кедром появился кусочек голубого неба. По-моему, к чаю появится солнце. А сейчас мы пойдем и полюбуемся твоими розами.

Наконец Лео заговорил:

— Твоими розами, — поправил он меня. — Я дарю их тебе, и все остальное тоже.

— Нашими розами, Лео, — решительно сказала я. — Идем, однако.

До конца дня я чувствовала себя очень спокойной. Я все еще любила Фрэнка, с этим ничего не поделаешь, но я любила Фрэнка и до рождения Флоры — но все же это не остановило бы меня от замужества с Джо Демпстером, если бы он согласился взять меня в жены. И тем более это не остановило бы меня от замужества с Лео. Если бы он пришел и сделал мне предложение, я была бы изумлена, смущена, напугана — но все равно согласилась бы выйти за него замуж, ради своего нерожденного ребенка. А, поженившись, мы мало-помалу привыкли бы жить вместе, точь в точь, как и сейчас.

Нет, проблема была не в самой женитьбе, а в том, как она получилась. Лео был прав — ему следовало бы спросить меня самому. Вместо этого ошибка доктора дала мне надежду, оживила драгоценнейшую мечту — и возмущение ее потерей не позволяло мне задать себе жизненно важный вопрос, вплоть до сегодняшнего дня. Затем я поправила себя — мне мешало не возмущение потерей, а сама мечта. Мне хотелось верить в свою мечту, хотелось верить, что если бы Фрэнк был свободен, то пришел бы спасти меня. Только известие о девушке из Пеннингса, заставило меня наконец взглянуть в лицо правде о прошлом.

Я ошибалась, считая, что прошлое не изменишь. Конечно, случившееся, не переделаешь — не так, как в калейдоскопе Флоры, где кусочки цветного стекла можно вытряхнуть и заменить новыми — но калейдоскоп прошлого тоже можно повернуть и увидеть случившееся под новым углом. Те же самые кусочки стекла будут выглядеть по-другому, если взглянуть на их иначе. Я хотела видеть только один узор, — в котором Фрэнк пришел бы меня спасти, если бы имел возможность. Словно Клитии, мне хотелось верить, что мой солнечный бог совершенен. Даже прощая ему провинности, я внушала себе, что он непогрешим, но такое самовнушение держалось только на том, что я внушала себе еще одно — будто во всем виноват мой муж, который был человеком с изъянами.

Я заулыбалась, потому что Лео, конечно, был с изъянами, как и все мы — но это не отвратит меня от любви к нему, потому что он был так достоин любви и так нуждался в ней. И теперь я могла дать ему любовь свободно и добровольно.

Когда я пришла в детскую, Лео уже был там и сидел на диване. К одной его руке прижималась темная головка, к другой — светлая, сам он читал дочерям сказку на ночь. Я остановилась на мгновение, глядя, на эту светлую головку, у которой все-таки было имя, вопреки моему греховному безрассудству. Волна чистой, незапятнанной благодарности охватила меня, когда я поняла великодушие того дара, который сделал мне Лео.

Лео, как обычно, дожидался меня перед ужином в холле. Этим вечером он тщательно оделся — высокий воротничок, жесткий галстук-бабочка, белый накрахмаленный жилет — все сияло, сверкало белизной, тогда как фрак и зауженные брюки были черны как ночь. Он выглядел просто великолепно. Я взглянула на его сильное, рельефное лицо и улыбнулась. Однако Лео, не улыбнулся в ответ.

— Пойдем, Эми? — спросил он. Еще до того, как он расправил салфетку, я догадалась, что у него на уме. Мое сердце упало. Неужели к нему вернулись сомнения? Неужели я так и не убедила его?

Когда мистер Тимс оставил нас наедине с супом, Лео сказал:

— Эми, ты и представить не можешь, какую тяжесть сняла сегодня с моих плеч, — он не поднимал на меня взгляда. — Но... — я видела, с каким трудом даются ему слова. Наконец, он запинаясь выговорил: — Но... брак существует для рождения детей...

Я постаралась скрыть волнение в голосе:

— Да, Лео, так говорится в книге псалмов.

— Я... Плевал я на книгу псалмов, я забочусь о тебе, — мое волнение затихло, ведь Лео беспокоился за меня. Затем до меня дошло, что он пытается сказать больше: — Я забочусь о твоих желаниях, поэтому... если этой ночью ты хочешь... — после этих слов мое волнение вспыхнуло словно пламя. Лео тихо сказал: — Я вижу ответ на твоем лице.

— Пожалуйста...

— Тогда я попытаюсь.

Улыбнувшись, я наклонилась вперед, взгляд Лео упал на мою грудь и задержался там. Я засмеялась от радости и сказала ему:

— Это будет хорошо и правильно, — как раз сегодня, в день нашей свадьбы.

И наконец лицо Лео запылало влечением. Больше мы почти не разговаривали, Лео только сказал мистеру Тимсу после десерта:

— Мы с ее светлостью сегодня будем пить кофе в этой комнате.

Я кивнула в знак согласия. Лео залпом выпил обжигающий кофе и поднялся на ноги.

— Давай прогуляемся немного в парке, — предложил он.

— Тогда я позову Неллу, — ответила я. Я не успела выпить свой кофе, но Лео, не заметил этого, а мне было все равно.

Мы гуляли бок о бок по темным тропинкам. Солнце еще не зашло, но постепенно тени в парке становились длиннее, а воздух прохладнее. Я задумалась о следующем годе, о том, что, возможно, в это время я уже буду держать на руках младенца, а перед этим будут спокойные месяцы вынашивания жизни в чреве. Так много было смертей, так много людей погибло за последние годы, и я хотела выносить новую жизнь. Это было вовремя.

Когда мы подошли к фонтану и «Розе Гарланд», Лео начал спускаться вниз, а я задержалась, чтобы поглядеть на окружающие меня розы в разгаре цветения. Он остановился и оглянулся, дожидаясь меня. Из-за того, что он, был на несколько ступенек ниже, я смогла заглянуть ему в глаза и увидела, что они полны желания — и неуверенности.

— Все будет хорошо, Лео, не бойся, — подбодрила я его.

— Возможно... ребенка не будет... — запинаясь, сказал он. — Женщины не всегда зачинают... когда им этого хочется.

Я улыбнулась ему, затем взяла его руку и крепко прижала к своему животу.

— Оно готово, мое чрево готово для семени.

Лео вздрогнул всем телом и отдернул руку, словно мой живот обжег ее.

— Нам пора идти в постель, мой Лео, — решительно сказала я. — Нелла! — она оглянулась, удивившись, что ее обычная прогулка оказалась такой короткой, нехотя повернулась и затрусила рядом с нами. Ни Лео, ни я не разговаривали, пока не вернулись в дом, все мои мысли и чувства были только о том, что должно было произойти.

Мы пошли прямо наверх.

— Не задерживайся, Лео, — сказала я у своей двери. — Я буду ждать тебя.

Повернув ручку, я вошла внутрь и быстро разделась, но не успела надеть ночную рубашку, как услышала стук в дверь гардеробной. Я натянула рубашку, завязала пояс и позвала:

— Входи!

Лео был еще полностью одет. Когда я подошла к нему, он отпрянул:

— Нет, Эми, извини — я не могу. Я не могу дать тебе то, что тебе хочется. — Его плечи были опущены, все прежнее мужское желание, влечение, возбуждение исчезло, выметенное страхом. Его серые глаза безнадежно смотрели на меня. — Я поглядел в зеркало и увидел — себя.

— Доктор Маттеус сказал, что уверен... — напомнила я.

— Я знаю, и мой рассудок верит его словам, но тело отказывается верить. Я не могу этого сделать. Я слишком уродлив.

Слишком уродлив. Но моя Роза, моя совершенная Роза, спящая наверху в детской, доказывала, что Лео ошибается. Поэтому я заговорила с ним ласково, как с испуганным животным, да он и вправду походил на огромного, печального медведя.

— Не бойся, мой Лео, я помогу тебе.

— Но ты не сможешь...

— Очень даже смогу, — я говорила спокойно и уверенно.

— Я даже не могу заставить себя раздеться, — беспомощно пробормотал он.

— Тогда я тебя раздену. Садись, — он ошеломленно огляделся вокруг, а я принесла ему крепкий стул с прямой спинкой, на который вставала, когда мне нужно было что-нибудь достать с верхней полки шкафа — Лео был крупным, тяжелым мужчиной. — Вот, садись сюда.

— Но, Эми...

— Ты просто сиди. Тебе не нужно больше ничего делать.

Лео сел, его руки бессильно повисли по сторонам стула. Я подошла ближе и стала снимать его галстук-бабочку. Бросив галстук на пол, я приказала:

— А теперь наклони голову, я расстегну кнопку сзади. Лео послушно наклонился вперед, а я склонилась над ним, моя грудь задела его лицо. Когда кнопка была расстегнута, я осторожно, но уверенно наклонила его голову набок, чтобы снять остальное. Высокий белый воротничок полетел на пол вслед за галстуком, и я увидела темную поросль волос на шее Лео. Мое дыхание участилось, я стала расстегивать кнопки его белого накрахмаленного жилета. Я быстро сняла жилет и стала возиться с мелкими пуговками рубашки, но на третьей не могла удержаться — откинула полы и приласкала теплые волосы на груди Лео. Гладя и лаская их, я заглянула ему в глаза, которые были так близко, и сказала:

— Мне так нравятся эти волосы, мой Лео, — я нежно поцеловала его в кончик носа, и мои пальцы заторопились — четвертая, пятая, шестая, седьмая пуговица — пока, наконец, все эти шелковистые волосы не показались на свет. Я зарылась в них лицом, целуя, лаская Лео, чувствуя быстрый стук его сердца под своими губами.

Я собиралась снять его пиджак, но рука Лео остановила меня. Тогда мои пальцы потянулись к его подтяжкам, расстегнули их, а затем двинулись к пуговицам его брюк.

— Эми... — протестующе пробормотал Лео, но я не собиралась позволить ему остановить меня сейчас. — Эми, это бесполезно, я не могу заставить свой...

Я приложила палец к его губам.

— Тс-с, этим вечером он не твой. Твой член, он — мой, и сделает все, что я скажу ему, а ты просто смотри и жди. Но сначала нам нужно снять твои брюки. Встань.

Он послушно встал, а я стала стягивать с него черные вечерние брюки вместе с висящими на них подтяжками. Скоро все это свалилось на пол, вместе с подштанниками. Покрытые черными волосами ноги Лео были крепкими, словно два молодых дубка.

— Мои туфли...

— Я разую тебя, — улыбнулась я. — Носки не снимай — ночь холодная, лучше держать ноги в тепле. А теперь садись опять. — Лео сел, а я опустилась перед ним на колени. — Не бойся, у тебя все получится, — ласково заверила его я, но он все еще боялся. Я понимала, что не должна торопить его. Сначала я просто стояла на коленях и гладила шелковые завитки волос на плоском животе Лео, но затем подвинулась поближе к члену, чтобы легонько приласкать его. Он уже стал полнее и слегка распрямился, словно признал меня еще до того, как я прикоснулась к нему. — Не пугайся, мой Лео, я не сделаю ему больно, — говоря это, я опустила пальцы в теплое гнездо волос, осторожно раздвинула их и стала поглаживать член — и, наконец, он ответил мне, словно цветок, поднимающий головку к солнцу. Между моими ласкающими пальцами произошло чудо — обещание новой жизни лежало в моей ладони, нежное, как шелк, и крепкое, как дуб. И оно ожило для меня.

Я наклонилась и поцеловала пухлую головку, а она подскочила от удовольствия и возбуждения у меня в руке. Я еще раз поцеловала ее, затем развязала пояс и взобралась на колени к Лео.

— Держи меня, Лео. Я помогу тебе ввести его внутрь, — и Лео удерживал меня, пока я бережно вводила его наполненный член между своими бедрами, в теплое радушие своего лона. Наконец моя голова оказалась напротив головы Лео, и я улыбнулась, глядя в его серые глаза: — Видишь, все прекрасно? — он смотрел на меня так, словно не мог поверить в это, а я поцеловала его в кончик носа и придвинулась поближе, так, чтобы мы полностью соединились. Я чувствовала в себе член Лео, теплый и полный обещания, и потянула его в себя, сжимая так крепко, как только могла — и услышала стон наслаждения Лео. Я медленно расслабилась, отодвинулась чуть-чуть, и, наконец, бедра Лео шевельнулись, снова заводя член глубоко в меня. Я засмеялась и сжала его покрепче, и снова засмеялась, увидев удовольствие на лице Лео.

Теперь мы ритмично двигались вверх-вниз на стуле, словно танцевали. Я чувствовала, что толчки Лео становятся все сильнее и сильнее, делаясь настолько сильными, что на мгновение я даже испугалась, но затем прогнала страх и отдалась силе извержения его семени. Когда он давал мне этот дар, которого я так желала, мы крепко обнялись, а я прижалась ртом к его рту, чувствуя, что все мое тело вспыхнуло огнем, неугасимым жаром — и закричала от остроты этого наслаждения. Когда все кончилось, я поникла на грудь Лео и обессиленно укрылась в его надежных руках.

После этого мы оба очень застеснялись. Я слезла с Лео, и быстро запахнулась поплотнее в ночную рубашку. Лео повернулся ко мне спиной и поспешно стал собирать одежду с пола. Он уже уходил, когда я окликнула:

— Лео?

— Да? — ответил, он не оглядываясь.

— Ты придешь ко мне приласкаться? Все еще не глядя на меня, он ответил:

— Да — если можно, — и торопливо скрылся в дверях гардеробной.

Пока его не было, я надела пеньюар и поправила волосы, затем выключила свет и легла в постель. Лео пришел в пижаме и улегся рядом со мной. Сначала мы лежали, не прикасаясь, друг к другу, но затем я повернулась к нему, а он — ко мне, и мы обнялись. Не разжимая объятий, мы заснули.

Глава сороковая

Я проснулась очень рано. Лео уже оставил меня — я не заметила, когда он ушел, но подушка была еще примята там, где лежала его голова. Я свернулась в гнездышке постели — сонная и довольная.

Как обычно, с утра я сразу же пошла в детскую. Я сидела у окна с Розой на коленях и Флорой рядом, когда входная дверь открылась. Флора закричала: «Папа!» и побежала к Лео. Роза стала вырываться из моих рук, поэтому я поставила ее на пол, взяла за руку, и мы вместе пошли к нему. Лео наклонился, чтобы поприветствовать дочерей, затем, покраснев, взглянул на меня.

— Доброе утро, Эми.

— Доброе утро, Лео, — покраснела я в ответ. Мы не знали, что сказать друг другу, поэтому все внимание обратили на детей.

Позже я спустилась в кабинет имения, а Лео пошел в теплицы. Я вывела детей погулять, чтобы они повидались с ним после обеда, а затем он уехал в Солсбери, на массаж руки. Он был очень тихим, когда вернулся, но когда я предложила ему попить чай в моей гостиной, он сразу же согласился. После того, как детей увели наверх, Лео остался со мной, а я села шить. Я рассказала ему об урожае, о распоряжениях, сделанных нами к началу сбора урожая, о том, что из-за плохой погоды, все приготовления задержались. Лео слушал, делая незначительные замечания, но говорил так мало, что вскоре я и сама замолчала, подумав, что он ищет удобный момент, чтобы уйти. Вместо этого Лео взял одну из подаренных мне книг о розах и начал перелистывать. Я исподтишка посматривала на него, пока он читал, изучала его темные с сединой волосы, всегда немного лохматые из-за курчавости, резкие черты его лица, такие строгие, пока их не смягчала улыбка, его волевую челюсть, кустистые брови — все это так много значило для меня сегодня. И вдруг я подумала, что, может быть, уже ношу его сына.

За ужином мы говорили только о детях и розах. Я не поднимала глаз с тарелки, но все же замечала, что Лео посматривает на меня. Когда он встал, чтобы после ужина открыть передо мной дверь, я сказала:

— Лео?

Он быстро повернулся ко мне. — Да?

— Ты хочешь сегодня снова прийти ко мне?

— Я... я... — Лео восстановил контроль над речью. — Да, Эми, пожалуйста, если можно, — затем он нерешительно добавил: — А можно я приду к тебе пить кофе?

— Да, конечно.

Когда мы попили кофе, снова пошел дождь, но я надела макинтош и галоши, и мы, позвав Неллу, вместе пошли в розовый парк. Вернувшись, мы сразу же ушли наверх.

Лео пришел в мою спальню в ночном белье и не стал возражать, когда я твердо сказала:

— Теперь можно больше не беспокоиться об этой перчаточке.

— Это будет все равно, что запирать стойло, когда конь уже выскочил оттуда, — покраснел Лео.

— А по-моему, этот конь вскочил внутрь, а вовсе не выскочил, — смеясь, взглянула я на него из-под ресниц.

Лицо Лео покраснело еще гуще, но он тоже засмеялся. Однако, когда я подняла покрывало, он сказал:

— Я не уверен, получится ли у меня...

— Тогда мы просто приласкаемся. Иди сюда, — он послушно забрался ко мне.

Конечно, это было больше, гораздо больше, чем ласка, хотя и похоже на ласку, но глубже, ближе, теплее. Я не почувствовала обжигающий жар, как прошлой ночью, но все-таки была так довольна, что воскликнула:

— Это было так приятно — спасибо, Лео, — потянувшись к нему, я поцеловала его так же, как и прошлой ночью, ухватив его губы приоткрытым ртом. Он тоже открыл рот, наши языки соприкоснулись и стали ласкать друг дружку. Я целовала Лео, пока не задохнулась, а затем, отстранившись, улеглась у его груди и сказала: — Знаешь, до сих пор я не догадывалась, что женщины получают удовольствие от этого. Я думала, что это нравится только мужчинам.

— Я тоже до сих пор не испытывал такого удовольствия, — тихо ответил Лео. Я расцвела от гордости. Затем он осторожно спросил: — Тебе действительно понравилось заниматься со мной любовью? Или ты только хотела доставить мне удовольствие?

— Мне это и вправду понравилось. — Лео все еще казался встревоженным, поэтому я добавила: — Мне это так понравилось, что я занялась бы этим еще разок, прямо сейчас.

Я почувствовала, что Лео затрясся от сдерживаемого смеха.

— Знаешь, Эми, — сказал он, — я чувствую совершенно то же самое!

Какое-то время его слова доходили до меня.

— Сейчас? — спросила я.

— Через несколько минут, я думаю. Но, Эми... можно, сначала я потрогаю тебя?

Я подумала — но ведь ты уже трогаешь меня, — но затем поняла, что он имел в виду.

— Конечно, можно, — я завернула кверху свою ночную рубашку. Сначала Лео гладил мою спину и живот, но потом мне захотелось, чтобы он погладил меня ниже. Я сама себе не верила — неужели я действительно хочу, чтобы мужчина прикасался к моим самым потайным местам. Но ведь это был Лео, мой муж — и он любил меня. Лежа рядом с ним, я чувствовала его любовь в каждом прикосновении пальцев. Я взяла его руки, направила вниз и ощутила их теплоту, согревающую все мое тело. Через некоторое время я нащупала член Лео, потянула его к себе, в себя — и мы снова занялись любовью.

Потом, поцеловав Лео, я сказала:

— Во второй раз было даже лучше, чем в первый. Спасибо, Лео, большое спасибо, — и я заснула в его объятиях.

Лео приходил ко мне в спальню каждую ночь. Каждый раз он неуверенно останавливался у моей постели: «Не знаю, что у меня получится», — а я отвечала: «Ну, тогда только приласкаемся». Но всегда, между нами происходило большее, чем ласка.

После этого он ждал моего поцелуя, а затем засыпал. Я лежала рядом с Лео, согретая и довольная, вспоминая взволнованное предвкушение на его лице, возникающее каждый раз, когда я приглашала его к себе, возгласы удовольствия, когда я удерживала его в себе, последний непроизвольный стон наслаждения, когда он отдавал мне свой дар любви. Воспоминание этих мгновений вызывало у меня особенное чувство, потому что у Лео, не было других женщин — женщин, которые бы могли дать ему то, что давала я, других женщин, от которых он хотел бы этого. Их не было и раньше, кроме ее, но она не любила его, не хотела его — значит, у него была только я. «Любовный акт не должен совершаться без взаимного доверия и привязанности... а только в браке». А я была женой Лео и любила его. Бывали вечера, когда это особенное, драгоценное чувство было таким сильным, что я не могла сдержать его. Я тянулась к Лео, целовала его снова и снова, говоря своими поцелуями, что я здесь, рядом с ним. Поцелуи говорили и о том, что если Лео пожелает совершить любовный акт, то я здесь и хочу этого. Часто он тоже этого хотел, и мы занимались любовью, от души и безоглядно.

Как-то я так быстро заснула после этого, что распростерлась прямо на Лео, его член остался в моем лоне — и наутро мы проснулись оттого, что вновь начали заниматься любовью, почти не сознавая этого. Должна сказать, что Лео удивился этому, но я просунула руки под его крепкие ягодицы и притянула его поближе. Когда мы закончили, я поцеловала его и сказала:

— Приятный способ пожелать друг другу доброго утра, Лео. Но тебе пора уходить, потому что ко мне вот-вот войдет Берта с чаем, — он ушел, все еще удивляясь, а за завтраком поглядывал на меня украдкой, словно не мог поверить в случившееся.

Днем мы мало разговаривали друг с другом — говорили о детях, о розах, о том, что из-за непогоды задерживается уборка урожая. Лео все еще ездил в Солсбери трижды в неделю, а я занималась делами в кабинете имения, но каждое утро мы теперь завтракали вместе, а Лео больше не пропускал обед.

Недели две спустя, после обеда, я сказала Лео:

— Мне нужно сходить на домашнюю ферму, взять счета за прошлый месяц. Мистер Селби должен был забрать их у Арнотта, но погода помешала. Если их не взять сейчас, из-за сбора урожая это затянется на недели, — я встала, чтобы уйти, но Лео захотел пойти со мной.

В этот день не было дождя. У зарослей орешника мы свернули с тропинки на проселочную дорогу. Было очень грязно, и мне пришлось выбрать путь рядом с колеей. Когда я, догнала ушедшего вперед Лео, то спросила:

— Можно взять тебя под руку, Лео?

— Конечно.

Я взяла его под руку и прижалась к нему поближе.

— Ты больше не хромаешь, — заметила я, пока он приноравливался идти со мной в ногу.

— Да, моя нога уже выздоровела. Рукой я тоже снова владею полностью.

— Да, как удачно... — я прервалась. — Смотри, вон Персей — уверена, ждет своих корочек. — Бык поднял свою огромную голову и потрусил к ограде. — Я не забыла, старина Перси, вот они, — я взобралась на перекладину ограды и покормила его, затем погладила его массивный лоб. — Ты хороший мальчик, Перси, — повернувшись к Лео, я объяснила: — Он каждой новой телке сделал теленка. Мы очень им довольны. — Я почесала Перси в его любимом местечке за ушами. — Хорошо поработал, старина?

— Сомневаюсь, — голос Лео прозвучал несколько странно, — что он считает это работой.

— Но ведь быков держат для этого. Тот джерсейский бык, — лентяй. Он не очень-то лезет к телкам. Но здесь Перси, он за этим следит. Он делает свое дело как надо — правда, красавчик мой? — я снова похлопала быка, а он махнул хвостом в ответ. Я оглянулась и увидела, что Лео смотрит на меня с очень странным выражением во взгляде. Увидев это, я не могла сдержаться, будто на меня что-то нашло. Я потянулась к Лео, обняла его за шею и прошептала в самое ухо: — Ты тоже делаешь свое дело как надо.

Я почувствовала, что тело Лео затряслось, и на мгновение испугалась, не рассердила ли его, но затем поняла, что он смеется.

— Эми! Как ты могла!

Я уткнулась ему в ухо и поцеловала. Лео обнял меня.

— Добрый день, мой лорд, моя леди, — послышался голос.

Лео отпустил меня так поспешно, что мне пришлось ухватиться за рог Перси, чтобы удержать равновесие.

— Я увидел, что вы шли сюда, и решил подойти поздороваться, — сказал мистер Арнотт. — Ваша леди всегда останавливается здесь, чтобы сказать словечко этому быку. Она, приучила его есть с руки, сумела.

— Да, Арнотт, она это умеет, — сказал Лео. — Кажется, погода улучшается?

Мистер Арнотт хмыкнул:

— Ухудшается, я бы сказал. А ведь в июне все было так хорошо! Думали, что дела наконец-то пошли на лад после тяжелой зимы. Я как раз хотел спросить вашу леди, появятся ли здесь обещанные солдаты — иначе мы затянем с уборкой.

Мы с мистером Арноттом стали обсуждать приготовления к уборке урожая, а Лео наблюдал за нами, облокотившись на верхнюю перекладину изгороди. Перси слушал вместе с ним. Когда мы закончили разговор, Перси фыркнул и потрусил к телкам.

— Он хороший бык, мой лорд, — одобрительно сказал мистер Арнотт, глядя ему вслед.

—Да, жена сказала мне.

— Всех коров обеспечил телятами, не то, что этот молодой джерсейский, — он покачал головой: — Ох уж эта молодежь, нет в ней силенок.

Лицо Лео приняло забавное выражение.

— Я как раз рассказывала об этом его светлости, — сказала я. — Мистер Арнотт, у вас уже готовы счета?

— Да, моя леди, почти, — уклончиво взглянул он.

— «Почти» не означает «готовы», — твердо сказала я. — А теперь покажите мне, какие, у вас есть, а я помогу вам разобраться с остальными. Я хочу взять их с собой сегодня.

Мистер Арнотт взглянул на Лео.

— Она настоящий рабовладелец — ваша леди.

— Если вы предпочитаете разбираться со счетами сами, мистер Арнотт... — отпарировала я.

— Нет-нет...

Когда забрала счета, то напоследок обратилась к нему, потому что нашла способ обойти его необязательность:

— Если в будущем вы возьмете на себя труд сразу же складывать счета в этот ящичек, который я поставила для вас, то конце концов все получится быстрее. Кроме того, это будет и аккуратнее.

Мистер Арнотт оглянулся и подмигнул Лео:

— Легче сделать, что велено, чем каждый месяц слушать придирки, а, мой лорд?

— Гораздо легче, Арнотт, — засмеялся Лео. — Я понял то же самое.

— Я не придираюсь к тебе, — возмущенно сказала я, когда мы шли назад.

— Не всегда.

— Вообще никогда!

— А как насчет того, когда Маттеус велел мне лежать в постели?

— Это другое дело — тогда к тебе было необходимо придираться, — Лео засмеялся, а я добавила: — Кроме того, это было правильно, потому что сейчас ты снова бодр и здоров.

Смех Лео затих.

— Да, я уже поправился, так считают и врачи. Завтра я возвращаюсь во Францию.

Я повисла на руке Лео, вынудив его остановиться.

— Назад? Назад во Францию?

— Нет-нет, сначала на более легкую работу, в Англии.

— Почему ты ничего мне не сказал?

— Я собирался сказать этим вечером. Я все еще не могла поверить в это.

— Но я думала, что ты останешься дома, по крайней мере, до конца сбора урожая...

— Нет, боюсь, что нет.

— Разве ты не мог бы, разве ты не мог... — я хотела сказать — «вообще не возвращаться в армию». В конце концов, он был уже в возрасте, он знал множество влиятельных людей, а этот лорд Кроуфорд уже ушел из солдат и вернулся в правительство, возглавлять министерство сельского хозяйства. Но хотя эти мысли зароились в моей голове, я сознавала, что Лео не оставит армию, пока война не кончится. Поэтому я просто спросила: — Разве ты не мог попросить остаться подольше?

— По-моему, мне не требуются никакие особые привилегии. Вспомни, что я уже получил поблажку, вернувшись домой, из госпиталя пораньше — другим так не повезло.

Я пошла дальше, борясь со слезами — я была потрясена тем, что отъезд Лео наступил так скоро и внезапно. Вдруг Лео остановил меня и повернул лицом к себе.

— Эми, как только узнаешь о своем положении, сразу же напиши мне, — он вгляделся в мое лицо и тихо спросил: — У тебя уже задержка?

— Я ничего не узнаю до следующего понедельника, — покачала я головой. — Но все равно я не могу сказать точно, когда. С Флорой и Розой я ни в чем не была уверена, пока не почувствовала шевеление.

— Если даже ты не будешь уверена, то напиши мне, когда у тебя появятся основания для подозрений.

— Но если так, не будет ли лучше сообщить тебе, когда все будет уже позади — чтобы ты не беспокоился?

— Нет! — почти выкрикнул Лео. — Я — твой муж и это мое право — беспокоиться за тебя. Обещай, что будешь со мной, совершенно честной, Эми.

Я взглянула на Лео и вспомнила, что он не был, совершенно честным со мной, но он был большим, сильным мужчиной.

— Сколько у тебя продлится эта «легкая работа»?

— Не знаю, — Лео, не смотрел мне в глаза. — Кроме того, если даже меня пошлют во Францию — в порядке вещей, что раненому дадут прежнее назначение — ты можешь быть уверена, что я снова попаду в базовый госпиталь.

— Но в последнее время ты был не там.

— Ну, я... — он сменил тактику, — было к лучшему, что ты не знала об этом.

— Но я знала.

— Откуда же? — изумился он. — Неужели меня выдал Селби?

— Фрэнк рассказал мне, — просто сказала я.

— Боже мой... я взял с него клятву, что он не сделает этого.

— Ну, а он сделал, — я взглянула прямо на Лео. — Лео, я обещаю сообщить тебе о своем положении, если ты обещаешь мне сообщить, когда тебя пошлют в один из этих полевых санитарных пунктов.

— Персонал полевых санитарных пунктов не подвергается такому риску, как солдаты.

— Разве только, если рядом разорвется снаряд...

— Бывает иногда — но, по-моему, незачем беспокоить тебя.

— Я — твоя жена. И это мое право — беспокоиться за тебя, — Лео промолчал, потому что я использовала его же аргумент. — Я обещаю тебе, если и ты мне обещаешь.

Наконец Лео наклонил голову в знак согласия.

— Когда ты уезжаешь завтра? — спросила я.

— На поезде в семь сорок пять.

— Тогда мы позавтракаем пораньше.

— Тебе незачем вставать...

— Конечно, я встану.

Мы вместе попили чаю, а затем пошли в детскую. Я рассталась с Лео только на время переодевания к ужину, но даже тогда Лео зашел ко мне через гардеробную и попросил помочь найти потерянную запонку. Ужин, кофе — и последняя прогулка по розовому парку. На верхней ступени лестницы, ведущей к фонтану, Лео спросил меня:

— Какой тебе хочется рождественский подарок, Эми? Скажи мне, и я выберу его, пока буду проездом в городе, чтобы послать тебе в декабре.

— Я хочу его сейчас.

Лео удивленно взглянул на меня.

— Конечно, если ты предпочитаешь деньги...

— Я хочу не деньги. Я хочу поцелуй.

Лео промолчал. Я подтолкнула его на ступеньку ниже, чтобы его голова оказалась вровень с моей, затем обняла руками за шею и стала ждать, когда он поцелует меня. Сначала это был теплый, нежный поцелуй — как тот, который Лео дал мне, когда я подтвердила свою клятву. Но затем он поцеловал меня снова, уже иначе — его рот раздвинул мои губы, язык стал искать встречи с моим языком, руки крепко обняли меня. Вдруг Лео спохватился и резко отстранился:

— Извини, Эми, я забылся. Я взяла его руку в свои.

— Не говори глупостей, Лео. Здесь не из-за чего извиняться, ведь я — твоя жена. Пойдем, нам пора в постель.

Этим вечером Лео, не сказал, как обычно, что он не уверен в себе — этот поцелуй слишком ясно показал, что он был уверен, очень даже уверен. Он рано пришел ко мне в спальню и крепко, отчаянно обнимал, в последний раз отдавая дар любви. После этого мы не разнимали объятий, пока не заснули. Перед зарей Лео разбудил меня, и мы снова занялись любовью в бледном предрассветном освещении. Затем он оставил меня.

Лео попрощался с Розой и Флорой, а я поехала провожать его на станцию. Мы вместе ждали на платформе, но я не знала, что сказать, а он тоже молчал. Когда поезд, наконец прибыл, Лео повернулся ко мне и тихо сказал:

— Я люблю тебя, Эми.

Я взглянула на него в ответ:

— Я тоже люблю тебя. Береги себя.

— И ты, Эми — и не забудь сообщить мне.

— Да, сообщу. А теперь давай поцелуемся.

Лео наклонил голову, и я крепко поцеловала его в губы. Затем он вошел в поезд. Я стояла и махала рукой на прощание, пока последний вагон не исчез вдали, а затем вернулась домой, к детям.

Глава сорок первая

Я скучала по Лео, дети тоже — жаль, что он должен был вернуться в армию так скоро. Роза едва успела привыкнуть к нему, а Флора расстроилась и не переставала спрашивать, когда вернется папа. Когда я сказала ей, что он не появится до будущего лета, она ударилась в слезы. Утешая ее, я тоже всплакнула вместе с ней. Срок казался ужасно долгим — и неужели Лео пошлют во Францию?

Однако первое его письмо пришло быстро, разминувшись, с моим. — Лео снова послали в Нетли. Я с облегчением вздохнула. Вечером, в постели, я перечитала письмо, оно было сжатым и формальным, как и прежние письма. Я выключила свет и улеглась спать, но сегодня постель казалась мне слишком просторной и пустой.

Едва проснувшись утром, я вскочила с постели и подошла к окну — там снова было дождливо и ветрено. Мое сердце упало. Мистер Селби говорил, что пять лет назад была такая же плохая погода, одно из наихудших лет на его памяти, — но теперь была война. В те дни мы могли ввезти всю необходимую пшеницу, а на этот раз должны были вырастить ее сами. Мы ее и вырастили, но не могли собрать, пока не выглянет солнце. Я со вздохом отошла от окна и стала одеваться.

Внизу, в кабинете, мы вновь обсудили все приготовления. Матрацы, набитые сладко пахнущим сеном, стопкой лежали в углу читальни. Здесь мы временно поселили восемь солдат, а остальные были размещены в селе. Пожилые мужчины и женщины, у которых было место, согласились взять их на постой. Мод Винтерслоу поначалу отказалась, но затем передумала и уступила свою свободную комнату. Как рассказала Клара, бабушка Витерс говорила направо и налево, что Мод отказывается поселить мужчину в доме, так как боится не устоять. Мы обе засмеялись.

Солдаты питались в здании школы, потому что школа не работала до конца сбора урожая. Парты составили в угол, а на освободившееся место были поставлены столы на козлах. Миссис Картер готовила еду в Истоне и упаковывала огромные кастрюли в ящики с сеном, чтобы еда оставалась теплой. Мистер Тайсон и Джесси ставили их на повозку и везли солдатам. Сначала я попросила миссис Картер готовить только для солдат, размещавшихся в читальне, но она составила список продуктов на всех, сказав, что ей все равно, на сколько человек готовить — на восемь или на двадцать. Это оказалось к лучшему, потому что пожилые женщины занялись хозяйством вместо молодых, а те освободились для работы на полях. Так как солдат не хватало, мы были вынуждены привлечь к работе женщин, особенно теперь, когда уборка урожая задерживалась. У нас могло оказаться очень мало времени, когда наконец, настанет хорошая погода — вернее, если она настанет.

Джаэль тщательно подготовила сноповязалку и две жатки, поэтому мы могли жать сразу на трех полях, но жатки требовали гораздо больше рабочих, потому что снопы нужно было вязать вручную. Мы засеяли больше акров, чем в прошлом году, так неужели теперь потеряем часть урожая? Этого нельзя было допустить, потому что многие наши торговые корабли были потоплены подводными лодками, и их груз потерян. До обеда шел дождь, словно погода тоже воевала на стороне Германии.

Я пошла в утреннюю комнату и снова взялась за газету. За завтраком я едва успела, скрепя сердце, просмотреть списки военных жертв — имени Фрэнка там не было. Я увидела, что под Ипром разыгралось новое большое сражение. Был ли Фрэнк там, среди сражающихся.

После обеда приехала миссис Бартон и отвлекла меня от войны.

— Жаль, что я не застала Леонидаса, дорогая, но я не могла приехать раньше — мне нужно было оставаться с моей дорогой Джоан!

Я расспросила ее о сэре Джордже, а она расспросила меня о Флоре, а затем сказала, что младший брат того мальчика тоже заразился скарлатиной — и умер.

— Ох, леди Бартон, это ужасно! — я так и села, мои руки задрожали.

Как только она ушла, я поспешила в детскую и обняла Розу с Флорой. Я с трудом рассталась с ними, чтобы пойти в кабинет имения. Этим вечером я написала Лео, что помню, как он сидел со мной в комнате Флоры, когда она металась в горячке. Я написала ему, как рада, что он был со мной: «Я могла бы впасть в панику и навредить ей».

«Нет, ты не навредила бы ей», — написал Лео в ответ, но я сомневалась в этом. На этот раз его письмо было душевнее. Он написал мне, что все еще находится под впечатлением от облегчения, которое испытал, когда я сказала, что все равно согласилась бы выйти за него замуж, если бы заранее знала, за кого иду. «Ты совершенно уверена в этом, Эми?» Да, я была совершенно, полностью уверена. Я желала бы только одного — догадаться об этом гораздо раньше, потому что и для меня это было большим облегчением. Все значительно упростилось, когда я поняла это — особенно теперь, когда я надеялась снова понести ребенка от Лео.

Однако этой ночью у меня начались крови. Я, конечно, знала, что так у меня было и прежде. Я знала, что отношусь к тем женщинам, у которых крови идут еще пару месяцев после зачатия, но мне так хотелось ребенка, не для себя, а для Лео. Я написала ему об этом, как и обещала, а он написал в ответе: «По-моему, это явление для тебя означает не обязательно то же, что и для других женщин. Пожалуйста, напиши мне, что будет через месяц».


Приближался конец августа, когда погода наладилась, и мистер Арнотт решил на следующий день начать уборку урожая.

— Не знаю, леди Ворминстер, как мы соберем все, если погода снова испортится — у нас не хватает рабочих рук.

После обеда я рассказала об этом Элен, и она предложила:

— Моя леди, моя кузина Бет охотно помогла бы убирать урожай, но у нее двое детей, слишком маленьких, чтобы брать их с собой на поле. Я подумала, а что, если...

И мы решили устроить в классной комнате детскую. Элен с Дорой распоряжались там, а Мод Винтерслоу и бабушка Витерс вызвались помогать. Всего набралось двадцать детишек, вместе с Розой и Флорой, и мы освободили четырнадцать женщин для уборки урожая. Даже морщины мистера Селби разгладились, когда он услышал об этом, хотя он тут же нашел другие затруднения:

— Арнотт, однако, сказал, что ему не хватает квалифицированных людей...

— Мы справимся, мистер Селби. Мы должны справиться.

На следующее утро мы с ним стояли на Хай Хэмс. Мистер Арнотт поплевал на ладони, взял косу, плавно взмахнул ею — и первая полоса золотых колосьев упала на землю. Начался истонский сбор урожая. Когда первая дорожка была открыта вручную, крепкие плечи лошадей навалились на упряжь и потащили сноповязалку по жнивью. Мистер Арнотт снял шапку, чтобы вытереть пот со лба, затем обернулся к женщинам и начал отдавать распоряжения. Убедившись, что каждая знает, что делать, он вызвал солдат и повел их на следующее поле.

Весь остаток дня я была очень занята. Мы считали, что продумали все заранее, но, конечно, многое не предусмотрели. Возникли проблемы, с которыми требовалось разобраться, решения, требующие принятия, ссоры, которые нужно было сгладить — от раздраженного высказывания Элен, сердитоуставившейся на Марту и Мод: «Моя леди, эти две склочницы хуже всех детей, вместе взятых», до замечания мистера Арнотта: «Кое-кто из этих солдат думает, что явился сюда в отпуск. Взгляните-ка на этого чурбана — снял рубашку! Разве он не знает, что солома царапается, а солнце жжет?»

— Я пойду и поговорю с ним, мистер Арнотт. В крайности, у Клары есть смягчающая мазь.

После обеда у Танцора отвалилась подкова. Воздух вокруг мистера Арнотта накалился.

— Сайке отведет его в кузницу. Этот Танцор слишком норовист, чтобы доверить его мальчишке...

У нас было четыре лошади для сноповязалки, поэтому Сайке ушел с Танцором в кузницу, но напарник Танцора, Гордец, был жеребцом и тоже нуждался в твердой руке. Им вызвался управлять один из солдат, сказавший, что ездил верхом прежде. Мистер Арнотт успокоился, но ненадолго.

— Ездил верхом прежде! Вы только взгляните на него, моя леди!

Но я смотрела не на сноповязалку. Заметив, что Мэри Тайсон взглянула через поле и подтолкнула Джейн Чандлер, я проследила за их взглядами и увидела Фрэнка.

Он шел по жнивью прямо ко мне и улыбался, солнце сияло золотом на его волосах, голубые глаза на загорелом лице смотрели только на меня. Голос мистера Арнотта звучал рядом со мной, но, казалось, уплыл на сотни миль отсюда. Я слышала только один голос, сказавший:

— Привет, Эми, как дела? — улыбка Фрэнка стала еще шире.

Я что-то пробормотала в ответ, а мистер Арнотт приподнял шапку:

— День добрый, мой лорд.

— Добрый день, Арнотт. Как урожай? Вижу, вы завербовали на помощь группу амазонок, — Фрэнк заразительно засмеялся.

Мистер Арнотт хмыкнул.

— Они неплохо работают — но посмотрите вот на этого, — он показал на солдата, садящего верхом на Гордеце. — Сказал, что умеет ездить верхом! Может быть, он и может молоко возить на осле, но уж будьте уверены, на сноповязалке да с такими лошадьми от него нет толка. Будет просто счастье, если он кое-как продержится до возвращения Сайкса.

— Хотите, я возьмусь за это вместо него?

— Если можно, мой лорд, — обрадовался Арнотт. — Это была бы большая помощь.

— Держи, Эми! — фуражка Фрэнка перешла ко мне, а за ней — военный китель. Затем Фрэнк стремительно пошел по полю, мистеру Арнотту пришлось ускорить шаг, чтобы успеть за ним. Я смотрела, как он вскочил в седло, как уверенно взял поводья в руки, как его прямая, стройная спина стала удаляться от меня.

Солдат сконфуженно пробормотал:

— Прежде я всегда ездил со стременами.

— Это его светлость — но он может обходиться без них. Он умеет управляться с лошадьми, умеет.

И Фрэнк умел, умел. Я наблюдала за ним, сжимая жесткий козырек его офицерской фуражки так, словно не хотела никогда выпускать ее из рук. Затем я пошла под вязы и уселась в их тени. Нелла улеглась рядом со мной.

Я, оставалась там около часа, глядя, как Фрэнк правит сноповязалкой, медленно ползающей туда и обратно по полю. Я сказала себе, что должна остаться, потому что он оставил под моим присмотром фуражку и китель, хотя знала, что не это — настоящая причина. Я осталась, потому что не могла отвести от него глаз. В своем хаки он казался золотым под лучами солнца — если бы сам Аполлон спустился с неба, чтобы помочь с уборкой урожая, он выглядел бы точь в точь, как Фрэнк. Поэтому я и осталась, посмотреть на него.

Другие женщины тоже наблюдали за ним. Я видела, как они иногда разгибали спины и как бы случайно бросали взгляды на него — а затем на меня. Но я сидела в тени вяза, прижимая к груди его китель словно ребенка.

Мистер Сайкс пришел с Танцором, лошадей сменили, а взмыленную пару повели отдыхать. Мужчина с жатки взял жбан с сидром и протянул Фрэнку. Загорелая шея Фрэнка вздрагивала, когда он глотал, затем он вернул жбан и вытер рот тыльной стороной ладони. Слово, вспышка смеха — а затем он пошел к краю поля, где сидела я. Он уселся рядом со мной на траву и через мгновение растянулся в тени вяза.

— Вот я и нагулял аппетит перед ужином, на который ты пригласишь меня, Эми — потому что для чая уже слишком поздно.

— Будет только тушеный кролик и вареники.

— Боже мой, неужели твоя новая кухарка не могла приготовить ничего получше?

— Она очень занята приготовлением еды для сборщиков урожая, — то же самое будут есть и солдаты.

— Ну, раз я сегодня тоже сборщик урожая, то, наверное, должен есть их скромную пищу.

Перевернувшись за живот, Фрэнк сунул в рот соломинку и прищурился, скосив на меня взгляд.

— Как ты, Эми? Вижу, что красива, как всегда. Лето идет тебе — твои волосы выгорают до золотого оттенка, а глаза делаются такими теплыми и нежными. Ох, ты, она краснеет! — Фрэнк рассмеялся. — Кажется, мне очень легко разрумянить тебя, мой спелый, золотистый персик!

Он сел на корточки, затем мгновенным движением поднялся на ноги и подал мне руку.

— Вставай, Эми. Я попросил Сайкса позже привести мою лошадь к особняку, поэтому провожу тебя домой, а там ты организуешь мне ванну — или я не захочу ужинать тушеным кроликом и варениками.

Я выпустила руку Фрэнка сразу же, как встала на ноги — мне вообще не следовало бы принимать ее. Кроме того, за нами наблюдали женщины. Он шел рядом со мной, широким, легким шагом, пока мы не дошли до тропинки.

— Мы пройдем этим путем — на дороге толпятся телеги, — сказал Фрэнк. Мы с Неллой послушно последовали за ним. Когда тропинка пошла под гору, он спросил меня: — Помнишь, Эми, как мы по утрам встречались с тобой в парке?

— Да, помню.

— Тогда ты тоже всегда приходила с собакой. Давай притворимся, что Нелла — это Граф. — Нелла трусила позади меня — это было похоже на топот больших лап Графа. — И давай представим, что ты снова шустрая горничная леди — сколько же лет тебе было тогда?

— Семнадцать, восемнадцатый шел.

— Ты и сейчас не выглядишь старше, здесь даже и притворяться не нужно. А мне было двадцать два, и весь мир лежал у моих ног — один длинный, сплошной путь веселья, восторгов и наслаждений. Давай притворимся, Эми! — Фрэнк улыбнулся мальчишеской улыбкой того золотого лета. Увидев ее, я снова стала семнадцатилетней, когда мы оба были свободными от груза грехов и сожалений, свободно гуляли вместе, свободно смеялись вместе — и свободно любили друг друга. Фрэнк, вспоминая, рассказывал мне о приемах, балах и крикетных матчах, а я слушала и с обожанием глядела на него. Так мы шли по тропинке, пока не дошли до ограды.

— Боже, поставили ограду, как в Гайд-парке! — ухватившись за перекладину, он одним движением перемахнул через нее, а затем повернулся ко мне. — Залезай, Эми! — Я вскарабкалась на нижнюю перекладину, а Фрэнк протянул руки и подхватил меня за талию. — Сейчас мы ее одолеем, — он поднял меня, перенес через перекладину и осторожно поставил на землю по ее другую сторону. Не выпуская моей талии, Фрэнк смотрел на меня сверху вниз, его лицо было так близко, глаза сияли голубизной — но это были глаза не того смеющегося юноши, и я уже не была той девчонкой.

Я вырвалась из его рук и позвала: «Нелла, Нелла!» Она подбежала ко мне, а я нагнулась и обняла ее за шею. Не поднимая глаз на Фрэнка, я прошептала:

— Слишком поздно, слишком поздно притворяться.

— Да, — мягко сказал он. — Мне и тогда не следовало притворяться — это была моя первая ошибка. Как поживает Флора, Эми?

И я рассказала ему, как она болела скарлатиной, как я переживала за нее, а Фрэнк молча слушал, пока мы не дошли до дома. Пока он принимал ванну, Клара помогала мне чистить его форму. Она ничего не говорила, но по ней было видно, о чем она думала.

— Лорд Квинхэм помогал убирать урожай, — объяснила ей я. — Танцор потерял подкову, а Гордецом нелегко управлять, поэтому лорд Квинхэм вызвался... — я понимала, что говорю так, словно оправдываюсь.

Когда я замялась, она спросила:

— Он останется ночевать, моя леди?

— Ох, он не говорил. Я не думаю... я не знаю... Клара фыркнула. Когда я поднялась в детскую, Элен не фыркнула, но было заметно, что ей хочется это сделать. Так как сначала я побывала в кабинете имения, Фрэнк раньше меня пришел сюда и сидел у окна с Флорой. Мы оставались здесь, пока не раздался звонок одеваться на ужин.

— Ты останешься на ночь? — спросила я в коридоре.

— У Этти Бартон, но я сказал ей, чтобы меня не ждали к ужину. Увидимся позже, Эми.

Я пошла к Кларе, чтобы сообщить об этом.

— Очень хорошо, моя леди. Что-нибудь еще? Когда я вышла из ее комнаты, Фрэнк уже дожидался меня в холле, чтобы идти на ужин. Он не сводил с меня глаз, пока я спускалась по лестнице.

— Мм-м, одежда несколько строгая — но признаю, ты не нуждаешься в приукрашивании, — Фрэнк элегантно предложил мне руку, я оперлась на нее кончиками пальцев. — Не бойся, Эми, я вряд ли укушу женщину, даже когда голоден. Так идем?

— Элен рассказала мне, что старик только что уехал, — сказал он, когда мы сели за стол.

— Двенадцать дней назад. Он был здесь в отпуске по ранению.

— Да, я знаю об этом — ходили слухи. Тем не менее, он, наверное, выздоровел полностью, раз вернулся на службу. Неужели ему показалось мало? Я уверен, он мог бы выхлопотать отставку.

— Нет, — покачала я головой, — он не хочет уходить в отставку, пока война не кончится.

— Если она кончится, — резко заметил Фрэнк. — Давай не будем говорить об этом.

— Ты надолго в отпуске?

— Как обычно, на две недели. Не разгуляешься, конечно — с этим всегда надувают. Я приехал еще вчера, но у меня было кое-какое... хм... дело, задержавшее меня в Лондоне.

— А сегодня ты приехал повидаться с Флорой? — поспешно спросила я.

— И с тобой, Эми, — я почувствовала, что мои щеки загорелись. — А теперь, когда я увиделся с тобой, не сказать ли мне то, что я собирался сказать? — голос Фрэнка звучал беспечно.

— Что?

— Что я люблю тебя, Эми — безгранично, отчаянно, — на этот раз голос Фрэнка был совсем не беспечным.

— Нет! Ты не должен...

— Боюсь, с этим ничего не поделаешь, — Фрэнк улыбнулся над моим смущением. — Нет, неправда, я нисколько не боюсь этого и не хочу ничего делать с этим. Это же чудеснейшее ощущение на свете — быть влюбленным, — он наклонился вперед, серьезно глядя на меня. — Знаешь, когда Аннабел бросила меня, я не переставал вспоминать, что чувствовал, влюбившись в нее, и думал, что никогда уже не буду испытывать подобного чувства к женщине. Но сегодня, увидев тебя на поле, с золотыми от солнца волосами и симпатичным, розовеющим носиком, я подумал — я люблю ее, я люблю ее! Я едва удержался, чтобы не перебросить тебя через плечо и не убежать с тобой куда-нибудь далеко отсюда. И наконец, все в мире встало на свои места. Безумие, правда? Ты вышла замуж за другого, он присвоил моего ребенка, вокруг идет эта богомерзкая война — а я, сидя на том коне, был счастлив как король!

Наконец я обрела голос:

— Ты не должен, ты не должен, я — жена Лео!

— Я знаю, — свет в глазах Фрэнка угас. — Но его здесь нет, и он не скоро здесь появится, если учесть последние известия о том, как пошла эта заварушка. Поэтому не бойся, Эми, я пока продолжу игру. Я буду законченным британцем и выдержу характер до конца войны, но затем превращусь в ярого француза, приду и отобью тебя у него! — я открыла рот, но Фрэнк все еще говорил помрачневшим голосом: — Если выживу, конечно, что в настоящее время не кажется слишком вероятным. Вряд ли я сумел бы держаться, если бы не было тебя, Эми, если бы я не думал о тебе. Мужчине нужно о чем-то мечтать, когда он вдали от дома.

И я придержала язык.

Фрэнк осушил бокал вина.

— Ты ведь смотрела на меня, когда я был на поле? — сказал он. — Я видел тебя. — Жар залил мое лицо. Фрэнк продолжал: — Я видел, что эти старые мымры, следили за тобой. Не секрет, что истонский воздух — за пределами твоей чистой, окружающей тебя атмосферы — насыщен осуждением. Не могу сказать, чтобы это беспокоило меня, но, — он пожал плечами, — я не хочу, чтобы они доводили тебя до слез, стоит мне уехать отсюда, поэтому не загощусь здесь. В любом случае, я собирался поехать в Шотландию на охоту.

— Это далеко.

— Да, но я поеду в спальном вагоне — и не буду терять времени на сон, потому что одна ловкая молодая актриса навязалась мне в спутницы. Видишь, Эми, я ничего от тебя не скрываю. Ты все равно понимаешь, что я из себя представляю. В этом, наверное, кроется большая доля твоего очарования. Ты знаешь все мои недостатки, но все-таки любишь меня, так, Эми? — Я боролась со слезами. Фрэнк ласково сказал: — Ладно, не расстраивайся, можешь не отвечать. Твои глаза уже дали мне ответ, я читал его там с самого полудня. А теперь, если ты больше не хочешь этого супа, я позвоню Тимсу, и мы продолжим наш вежливый, приличный ужин. Затем ты напоишь меня кофе, и я вернусь к Этти — она сказала, что, конечно, будет ждать меня. С утра, я уеду в город — можешь сообщить это своей прислуге. Разве я теперь не хороший мальчик, Эми?

— Хороший, — улыбнулась я ему. Фрэнк улыбнулся в ответ.

— Забавно, что война делает с людьми, — сказал он за кофе. — Жажда любви вместо жажды крови — дьявольская разница, по-моему. А теперь, расскажи побольше о моей дочери. Она учится ездить верхом? Кстати, Эми, мне хотелось бы иметь ее фотографию, — он взглянул мне в лицо. — Пожалуйста, Эми, это очень помогло бы мне.

Я пошла к своему секретеру и достала одну из фотографий, сделанных в Тилтоне для Лео, где мы были все трое. Фрэнк улыбнулся, получив ее:

— Как ты догадалась, что я хотел попросить и твою? Спасибо дорогуша, — он вынул свой кожаный бумажник и, аккуратно уложив карточку внутрь, положил его в карман мундира и застегнул на кнопку. Я почувствовала себя виноватой, подарив ему такую же фотографию, как и Лео, но у меня не было других фотографий Флоры. Фрэнк огляделся вокруг: — Не слишком веселая комната, даже летним вечером, правда? Тебе не кажется, что она несколько угнетает?

— Я обычно пью кофе наверху, в своей гостиной.

— Но мне туда нельзя? — я почувствовала, что краснею. — Разве ты не доверяешь мне, Эми?

— Я... нет!

Фрэнк зашелся смехом.

— Это хорошо, а то бы я подумал, что больше не волную тебя. Ладно, пусть будет скучная респектабельность большой гостиной, — он откинулся в кресле. — Черный, милая Эми, без сахара.

За кофе мы говорили о Франции — не о военной Франции сегодняшних дней, а о Франции его детства. Я завороженно слушала, а Фрэнк, забывшись, перешел на французский. Когда я ответила на том же языке, он засмеялся и поддразнил меня:

— Моя крестьяночка, прямо из деревни. Когда-нибудь, Эми, я научу тебя правильно говорить по-французски, а затем возьму в Париж и накуплю тебе шляп — шикарнейших шляп во всем мире! Боже, который час? Мне давно пора уходить, иначе Этти будет беспокоиться. Проводи меня наверх, взглянуть напоследок на дочь.

Я повела Фрэнка в детскую и постояла рядом с ним, пока он вглядывался в личико спящей Флоры.

— Она красива, как и ее мать, — нежно выдохнул он. Я почувствовала себя Иудой.

Он пошел переодеваться в форму, а я спустилась вниз, чтобы дождаться его там вместе с мистером Тимсом. У двери Фрэнк взял мою руку и официально пожал:

— До свидания, леди Ворминстер, было очень приятно поужинать с вами, — затем он понизил голос: — Аи revoir, ma cherie, — его пальцы погладили мою руку.

Спускаясь по ступеням, Фрэнк оглянулся через плечо: — Я навещу тебя перед отъездом в армию, — он подбежал туда, где мистер Тайсон держал его лошадь, вставил ногу в стремя и одним грациозным движением вскочил в седло. Взяв уздечку в одну руку, другой он махнул мне на прощание, и уехал.

Глава сорок вторая

Как я могла любить двоих мужчин? Но я могла. И как мне написать Лео о том, что Фрэнк приезжал навестить меня — но я должна была написать. Это письмо было очень трудно писать, хотя нового в нем, было немного. Пусть даже Лео знал, что я все еще люблю Фрэнка, но мне незачем было рассказывать ему об этом. Наконец я написала обычное письмо, с новостями о детях, об урожае, а в конце просто добавила: «Лорд Квинхэм в отпуске. Он оставался на ночь в Белинге и заезжал в Истон». Я описала, как он в течение часа помогал на сноповязалке, а затем остался на ужин. «Он сказал, что утром уедет в город, а оттуда в Шотландию. Мне, будет очень жаль, если ты придашь излишнее значение его приезду». Мне больше нечего было сказать, поэтому я подписалась, как обычно: «Твоя покорная и преданная жена, Эми». Наутро я послала это письмо.

Наконец, пришел ответ. С дрожью в сердце я открыла конверт. Поблагодарив меня за новости о детях, Лео написал:

Без сомнения Арнотт благодарен, Фрэнсису за временную помощь. Надеюсь, погода в Шотландии не хуже той, что стоит сейчас в Уилтшире. Эми, я доверяю тебе. Тебе незачем извиняться, потому что я уверен, что ты не сделала ничего, что вызвало бы мое недовольство. Знаю, что в прошлом я часто беспричинно раздражался, но ты никогда не заслуживала моего недоверия, и я уверен, что ты не подведешь меня ни сейчас, ни в будущем.

Прочитав эти слова, я расплакалась от облегчения и благодарности.

Погода стояла прекрасная, уборка урожая продвигалась хорошо. Каждое утро я вспоминала, что Лео пока еще в Англии, а Фрэнк в отпуске. Первая, утешительная мысль не оставляла меня весь день, пока я присматривала за тем, как идут дела.

Больше всего мне нравилось посещать классную комнату, и я нередко задерживалась там. Сначала Роза и Флора делились со мной новостями дня, затем я сидела и наблюдала, как они играют с другими детьми, а порой и задремывала на несколько минут. В эти дни мне все время хотелось спать, а в классной комнате было так мирно, если не считать голосов играющих детей.

Как-то меня разбудил голос Мод Винтерслоу:

— Ее светлость очень утомилась за эти дни, а все из-за забот об урожае.

— Дело не в урожае, — понизила голос бабушка Витерс. — По-моему, его светлость кое-что оставил ей на память. Ох уж эти мужчины! — фыркнула она.

— Подозреваю, что ты права, Марта, — хмыкнула Мод. — Таковы мужчины — развлекаются и уходят, а женщины расплачиваются. Эй, Джем, прекрати это... — прикрикнула она на одну из расшалившихся девочек.

— Это Мэгги, Мод. Ты ничего не видишь... — редкое мгновение единодушия сестер развеялось. Я поднялась на ноги, очень надеясь, что Марта права.

После обеда я поехала на поля. Сегодня начинали жать у Стовелл Энд. Я стояла в воротах и наблюдала, как мерно вращаются красные крылья жатки, оставляя за собой, скошенные бледно-золотистые стебли овса, которые подбирала команда женщин и солдат. Ближайшая девушка нагнулась, чтобы связать очередной сноп, ленты ее панамы развязались. Я увидела, что это Хильда, хорошенькая темноволосая дочка Джаэль. Подняв голову и поймав мой взгляд, она улыбнулась. Я улыбнулась в ответ, и ее сильные, покрытые темным загаром руки вернулись к работе.

Захватив щепотку стеблей, она завязала прочный узел, и новый сноп лег перед ее помощником. Солдат сзади нее подбирал снопы в охапку, несмотря на то, что они кололись. Набрав снопов, он шел через поле с легкой, расслабленной юношеской грацией. Одним размашистым движением он нагибался и укладывал их в скирду, а затем возвращался за новой порцией. Хильда взглянула на солдата, я услышала ее мягкий, насмешливый голос и его ответный смех. Они оба были так молоды и беззаботны, что мне было тяжело смотреть на них. Через несколько недель урожай будет убран. Что тогда ждет его, этого солдата с размашистой походкой и жизнерадостным смехом?

Повернувшись, я пошла на домашнюю ферму. На гумне я нашла мистера Арнотта. Здесь тоже работали солдаты. Подвода была наполовину разгружена, фигуры в хаки балансировали на вершине груды золотых колосьев, выгружая снопы. Я смотрела то на гладкие загорелые руки, работающие вилами, то на золотые вспышки вытаскиваемых из кучи снопов. Руки расслаблялись на мгновение, затем сильные мускулы снова напрягались, и очередной сноп взлетал в воздух.

— Они — большое подспорье, не правда ли? — спросила я мистера Арнотта.

— Да, — ответил он, не отводя от них взгляда. — Бедняги...

Вечером я читала газеты — под Ипром все еще шли бои. Списки военных потерь снова стали длиннее. На следующий день я осталась в особняке, потому что прошло уже девять дней с тех пор, как уехал Фрэнк. Я догадывалась, что он появится здесь сегодня или завтра. Он приехал после обеда, сказав мне:

— Я уеду на поезде в восемнадцать десять, поэтому не пробуду здесь долго. Давай погуляем с Флорой.

Мы взяли из классной комнаты Флору, и пошли с ней в лиственную рощицу за церковью. Лицо Фрэнка было осунувшимся и усталым, он мало разговаривал, но, когда я замолкала, требовал:

— Говори, Эми. Я хочу запомнить твой голос. И я рассказывала ему об уборке урожая.

После прогулки мы отвели Флору в детскую. Она протестовала, но Фрэнк настоял:

— Нет, Флора, теперь мне нужно поговорить с твоей мамой.

— О чем ты хотел поговорить со мной? — осторожно спросила я за чаем.

— Это просто предлог, — улыбнулся он в ответ на мой вопрос. — Я хотел побыть с тобой.

— Тебя пошлют в ту битву под Ипром? — спросила я.

— Господи прости, надеюсь, что нет, — Фрэнк сделал гримасу. — Знаешь, когда я шел в первое сражение, то думал, что веду людей к победе, словно средневековый рыцарь. Теперь я разбираюсь в этом лучше. В современных битвах нет победителей — это всего лишь способ умереть.

— Фрэнк, как ты думаешь — если с тобой что-нибудь случится, мисс Аннабел сообщит мне?

Фрэнк удивился.

— Она сама не узнает об этом. В армии известно, что я больше не женат. В этом отпуске я уведомил руководство о своем семейном положении, а они спросили меня, кто теперь мой ближайший родственник — ну, ты знаешь, кто это официально.

— Лео! Но его здесь нет.

— Но его жена здесь, — взглянув на мое лицо, он тихо добавил: — Не расстраивайся, Эми. Я подумал о том, чтобы ты не получила эту телеграмму неподготовленной, и в прошлый приезд поговорил с Селби — она придет к нему. Поэтому... если что-нибудь случится... ты будешь первой, кто об этом узнает, после Селби, конечно. Перестань плакать, Эми, а то люди подумают, что я опять обошелся с тобой невежливо.

— Я не могу сдержаться.

Фрэнк взял мою руку и нежно сжал ее.

— Спасибо, милая. Неизвестно, может, это будет небольшое ранение, как в прошлый раз. Тогда ты будешь каждый день приезжать ко мне в город и кормить виноградом.

— Ты хорошо провел отпуск? — спросила я его, наливая чай. Затем я вспомнила про актрису, и мои щеки загорелись.

— Не совсем тактичный вопрос, но если ты спрашиваешь — да, приятно. Охота мне тоже понравилась, — рассмеялся Фрэнк, но затем его лицо стало серьезным. — Эми, тебе незачем ревновать к ней. Мужчины совсем не такие, как женщины, запомни это. Для мужчины физическая связь — это пустяк, и больше ничего, — он начал рассказывать, сколько куропаток подстрелил на охоте.

Скоро Фрэнк поглядел на часы.

— Мне пора, или я опоздаю на поезд, — он встал. — Я прогуляюсь до станции. Надень шляпку, Эми, проводи меня до ворот. — Фрэнк не сказал ни слова, пока мы шли к воротам, но остановился там. — Нам лучше расстаться здесь, Эми. Я не хочу, чтобы эти старые деревенские мымры, точили об тебя языки.

Фрэнк протянул мне руку, я приняла ее, и мы обменялись формальным рукопожатием, но он не выпустил мою руку. Его голубые глаза серьезно смотрели на меня.

— Не забудь, Эми, я люблю тебя. Даже если я буду брать в постель хоть тысячу актрис ежедневно, все-таки любить я буду тебя, — он блеснул улыбкой. — И имей в виду, что я только пока не решаюсь демонстрировать это, по крайней мере, в этом году! — он нежно провел по моей щеке кончиком пальца. — Береги себя, милочка.

В последний раз, махнув рукой на прощание, он пошел по дороге, ведущей в село и на станцию. Я смотрела ему вслед — гибкому и стройному в своей военной форме — солдату, уходящему на войну.

Две недели спустя солдаты, работавшие на полях, тоже собрались уезжать — их вызывали к месту службы. Теперь их лица были серьезными — передышка закончилась. Мы с мистером Селби спустились к ним во время их последнего завтрака в Истоне и лично поблагодарили каждого за помощь, пожали каждому крепкую, горячую руку. Затем сержант выкрикнул приказ, мужчины надели на плечи вещмешки и построились в колонну, они больше не были сборщиками урожая. Прозвучала команда, они развернулись и ушли по дороге на станцию.

Этим вечером в своей гостиной я наревелась до того, что мои глаза покраснели и опухли — я плакала о Фрэнке, о солдатах, собиравших урожай, о всех молодых мужчинах Англии, уходящих на войну.

Скоро я заплакала снова — о молодых истонских мужчинах. Так как сражение во Фландрии продолжалось, снова начали прибывать телеграммы. Трижды я приходила в село, и сидела в светлых кухонках, плача с матерями и вдовами. Четвертая телеграмма была о Джо Демпстере. Я приехала навестить его мать в разгар осени, когда терновник ломился от ягод, а листья клена у ворот фермы золотились на солнце. Мать Джо вела себя сдержанно и замкнуто — она помнила, я тоже. Но я должна была приехать — его отец был нашим арендатором, кроме того, я знала, что Лео одобрил бы это, потому что Джо умело ухаживал за розами.

Еще двое истонских мужчин были ранены. До нас дошли слухи, что мистер Парри, агент из Пеннингса, потерял правую руку. Мы с тревогой ждали новостей. Вскоре пришло следующее письмо от Лео — он снова был во Франции. Я ожидала этого, потому что списки военных потерь снова стали длиннее, и Лео мог потребоваться там, но все-таки это оказалось для меня потрясением. Однако сейчас было не время для претензий. В заголовке письма Лео написал полностью: «2-й полевой санитарный пункт, 51-я дивизия». Он сдержал обещание, а вскоре и я должна была сдержать свое. Я еще не была уверена, потому что кровила и в сентябре, но очень немного, и написала ему об этом. Теперь я знала, что Лео будет ждать, как и я.

Следующее письмо Лео было короче и формальнее — как я догадывалась, из-за того, что он не любил цензуры. Я ломала голову над его письмом, пытаясь представить, как он живет там. Хотелось бы мне, чтобы Лео писал мне такие же письма, как Альби — Элен. Альби рассказывал ей все, без имен, конечно, но в остальном, он рисовал словесную картину, живую и наглядную, прочитанное словно бы вставало перед глазами. Альби писал и о любви, не обращая внимания на цензуру — мне было известно, что Элен всегда тщательно выбирает страницы прежде, чем показать их. Но Лео писал только о детях, о хозяйстве имения — и о розах.

Я беспокоилась и о нем, и о Фрэнке — я любила двоих мужчин, и оба были в опасности. Однажды мистер Селби пришел ко мне с телеграммой в руке, которую прислал сельскохозяйственный комитет, а я в первое мгновение я подумала, что в ней имя одного из них. Не было никакого спасения от этого кошмара.

Однако этой осенью никого из нас не обошли тревоги. По вечерам я сидела с Элен и разговаривала о ее младшем брате и Альби. К нам забегала Клара и мы говорили о ее братьях и о Джиме. Теперь он был дома, но мало чем напоминал прежнего Джима. Угрюмый и злой, он никак не мог примириться с потерей своей ноги. Он получил протез из Рохэмптона, но не носил, жалуясь, что тот натирает культю и слишком тяжел.

— Он хочет снова скакать верхом и бегать, открывая ворота, — вздыхала Клара. — Он никак не привыкнет, что больше не может этого.

Джим ворчал на Клару и злился на каждую мелочь, но если она не заходила к нему, через день-другой его мать встречала меня на улице:

— Джим спрашивает Клару, моя леди.

— В последний раз он прогнал ее, миссис Арнольд, — говорила я.

— Знаю, — огорчалась она, — но все равно он неравнодушен к ней, даже если ведет себя ужасно. Клара — хорошая девушка, больше никто не стерпел бы такое.

Клара терпела, потому что любила его.

— Иногда он все же бывает похожим на прежнего Джима, поэтому я надеюсь, — говорила она. — Я отдала бы все на свете, чтобы он чувствовал себя лучше — ведь я люблю его, моя леди, — и она снова надевала пальто и шляпку и шла навестить Джима.

Я предполагала, что Джим вернется на прежнюю работу в конюшне. Я сказала ему, что мистер Тайсон уже стареет и становится забывчивым, а его парнишке-помощнику только четырнадцать, поэтому Джим нам понадобится.

Лицо Джима замкнулось.

— Нет, спасибо, моя леди. Я, буду бесполезен в конюшне. Я — калека.

Клара пыталась убедить его, но он не слушал. Домой она вернулась в слезах:

— Джим сказал, что лучше бы этот снаряд убил его. Я не знаю, что делать, моя леди, совсем не знаю.

Я тоже не знала, что делать. Я пошла к доктору Маттеусу, спросить, не нужно ли Джиму вернуться к военным докторам, но тот покачал головой:

— Тело Джима здорово — болен его разум. Человеческая натура не выдерживает того, с чем приходится сталкиваться молодежи на войне, — когда я поднялась, чтобы уйти, он спросил: — А как дела у вас, леди Ворминстер?

— У меня... все прекрасно, — вспыхнула я. — Может быть, на следующей неделе я зайду к вам.

Я выждала целую неделю, но крови в этом месяце у меня так и не пришли. Я собиралась пойти к доктору Маттеусу, но он зашел сам и сказал:

— Я получил письмо от лорда Ворминстера, он хочет, чтобы я осмотрел вас.

— Я не уверена, поэтому не хочу его беспокоить.

— Он уже беспокоится, — доктор Маттеус расспросил меня, а затем я позвонила Кларе и провела его в спальню, чтобы он осмотрел меня. — Думаю, можно не сомневаться, — улыбнулся он, уходя. — Я напишу ему, что вы в добром здравии. Но если я подожду денек-другой, может быть, вы сами сообщите ему хорошие новости?

— Да, спасибо, доктор Маттеус. Я напишу ему сегодня.

Едва он вышел, я поспешила в детскую, чтобы все рассказать Элен, но Клара опередила меня. В кратчайшее время об этом узнали все. Мистер Селби встретил меня улыбкой: «Я был так рад услышать ваши новости, леди Ворминстер». Мистер Арнотт энергично потряс мою руку: «На этот раз пора быть мальчику, а, моя леди? Вот уж обрадуется его светлость!», а когда я поднималась по ступенькам фермы, он поддержал меня под руку: «Теперь вам нужно быть осторожнее». Когда я приходила в село, женщины подходили ко мне, чтобы сказать словечко на эту тему.

— Все так довольны, — сказала мне Клара, — все только и говорят о вашем состоянии. Наконец, кажется, есть чего дожидаться. А теперь, моя леди, давайте я уберу этот коврик. За его бахрому можно запнуться, а мы не хотим, чтобы вы попались на это, — она улыбнулась. — Бабушка Витерс сказала, что, судя по вашему лицу, будет мальчик. Конечно, когда его светлость вернулся, мы все предполагали, что это случится, но так приятно иметь уверенность.

Да, было приятно иметь уверенность. Я надеялась, что Лео, не слишком разволнуется. Я вздохнула — как было бы хорошо, если бы он остался здесь, — не сомневаясь, что ему приходят в голову точно такие же мысли.

Ответ Лео пришел очень быстро. Он был в одном из тех особых, зеленых конвертов. Я с волнением распечатала его.

Моя дражайшая Эми!

Спасибо тебе за письмо, которое я получил сегодня. Хотя твои новости были не совсем неожиданными, услышать подтверждение догадок было просто потрясением. Эми, я нелогичнейший из мужчин. Несмотря на то, что я так сильносопротивлялся зачатию следующего ребенка, прочитав твое письмо, я почувствовал огромную гордость. Мои опасения были и остаются искренними, а к концу твоего срока они обострятся, но сейчас я наслаждаюсь сознанием того, что исполнил примитивнейшее мужское желание, зачав ребенка от любимой женщины.

В общем, мое радостное настроение основано на самой обычной гордости. Эми, ребенок, которого ты носишь — символ нашего будущего. Странный парадокс — после стольких лет безнадежности в мирное время, теперь, в разгар войны, у меня появилась надежда, надежда, которую дала мне ты. После стольких лет беспросветного прозябания я снова радостно смотрю вперед. Я даже мечтаю, мечтаю о нашем будущем. Это очень простые, домашние мечты. Это — лето, мы с тобой гуляем по парку, а наши дети, словно щенята, копошатся вокруг нас. Ты идешь рядом со мной, нежным голосом рассказывая о своих делах.

Вот и все, Эми, я не требую, от жизни большего. Но даже такая простая мечта пока несбыточна, и я должен довольствоваться воспоминаниями — о твоей улыбке. Когда ты наливала мне кофе за завтраком, о твоем сосредоточенном выражении лица за шитьем, о мгновенной вспышке понимания в твоих глазах, когда ты усваивала что-то новое, о твоем лице, когда ты впервые поднесла к груди Розу.

Ты дала мне так много воспоминаний, живых и ярких, что мне их почти достаточно. Почти, но не полностью. Если бы у меня было волшебное зеркало Зверя, чтобы я мог видеть тебя сейчас— но нет, я сам себя обманываю. Мне мало даже смотреть на тебя, я хочу большего. Я хочу снова держать тебя в объятиях, чувствовать, как твои руки обнимают мою шею, как твои губы гладят мою щеку нежнейшей из ласк, как твое теплое, нежное тело раскрывается мне навстречу— я не могу продолжать. Нет гарантий, что даже этот конверт не распечатают, а я не хочу, чтобы чужие глаза читали, как мы занимаемся любовью. Это, слишком драгоценный секрет, чтобы доверить его словам.

Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя. Ты пришла ко мне много лет спустя после того, как я потерял все надежды. Не только надежду быть любимым, но и надежду любить, и я жил во тьме. Я жил калекой, а ты вернула мне целостность, достаточную, чтобы любить тебя.

Но ранам нужно время, чтобы зарубцеваться, поэтому я отверг твою любовь, когда ты предложила ее мне. Я ужасно сожалею об этом, Эми, ужасно сожалею. Я заявлял, что понимаю, но ничего не понимал. Вернее, я понимал разумом, но не сердцем — и отверг тебя. Как я сожалею об этом сейчас! Теперь моя голова в согласии с сердцем, и я прошу тебя, умоляю, отдай мне свою любовь. Я не отвергну ее во второй раз.

Двумя часами позже.

Когда я писал это письмо, то не знал, пошлю ли его. Но я посылаю его — считай это мерой моего доверия тебе. Я снимаю защиту, Эми, я убираю последний кирпич той стены, которую много лет назад выстроил между собой и миром. Теперь я перед тобой, открытый и беззащитный, верящий в твою любовь.

Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя.

Лео впервые подписался полностью, всеми тремя именами, которые, как я знала, он ненавидел: «Леонидас Артур Гектор, которому Эми принесла свою брачную клятву».

Глава сорок третья

Я снова и снова перечитывала письмо Лео, и каждый раз жажда его присутствия пронзала меня словно нож. Мне хотелось обнять его, поцеловать, укрыть его голову на своей груди. Но это были пустые мечтания — Лео был во Франции, а в моем распоряжении было только перо. Я могла лишь написать письмо, а этого было мало, чтоб подбодрить Лео.

Дорогой Лео!

Спасибо тебе за письмо. Конечно, я снова предлагаю тебе свою любовь. Даже если ты опять скажешь, что не хочешь ее, она не исчезнет, а будет дожидаться тебя. Как бы мне хотелось, чтобы сейчас ты вошел в дверь, и я могла бы увидеться с тобой! Нелегко найти для тебя слова, когда ты так далеко. Я стараюсь меньше волноваться — это лучше всего для вынашивания твоего ребенка. Я тоже немножко мечтаю, представляя твое лицо, когда ты в самый первый раз увидишь своего сына.

Твоя любящая и покорная жена, Эми.

Получилось коротко, но я высказала все, что могла. Ответ Лео пришел в обычном конверте. «Спасибо за письмо, я был счастлив получить его», — и все. Остальное, было как всегда — формальным и сдержанным. Я вздохнула. Как странно, что мужчина может писать такие различные письма, но, по крайней мере, оно было написано чернилами. И было еще одно изменение — вместо обычного «твой преданный муж» Лео подписался: «Твой любящий муж». Значит, кое-что он все же понял.

Наступил ноябрь. Я стояла у ворот в Хай Хэмс, наблюдая за работающими паровыми плугами. Я всегда останавливалась здесь на несколько минут, очарованная видом, звуком и запахом этих огромных работающих машин. Ближайшую машину вела Джудит Хокинс. Она стояла на рабочей площадке плуга, ее колени прикрывал промасленный передник, правая нога в тяжелом ботинке отдыхала на боковом железном бортике. Сияющий стальной трос шипел, скользя по барабану и таща за собой гигантский плуг, выхлопная труба пыхтела быстро и отрывисто, в такт усилиям. Я смотрела на дымок, поднимающийся из вытяжной трубы, на мелкие красные искры, взлетающие над ней и растворяющиеся в бледно-голубом зимнем небе. Когда мотор переставал работать, а последнее «пфф» замирало в воздухе, пахарь вынимал из земли шесть блестящих лемехов, чтобы развернуть их в обратный путь по полю. Тогда я слышала похожий на звук колокола стук приводных колес, а Джудит разворачивала и перемещала на несколько ярдов вдоль кромки поля своего тяжелого монстра.

Затем приходила очередь ее отца. Пока его машина разворачивалась у края поля, сильные руки Джудит подбрасывали уголь в топку и затем брались за канистру с нефтью. Она подняла руку, чтобы поприветствовать меня, а я махнула ей в ответ.

Шесть новых борозд тянулись за каждым плугом, над ними кружили грачи, копаясь в отвалах, словно искатели сокровищ. В последний раз вдохнув смесь запахов свежевспаханной земли и угольного дыма, я села в машину и поехала к Калебу, чьи дорсетхорнские овцы должны были скоро ягниться.

Несколько дней спустя я дремала после обеда в своей гостиной, когда в нее постучался мистер Тимс. За его спиной раздался быстрый голос:

— Незачем меня представлять, я войду так, — все еще полусонная, я подняла голову и увидела, что ко мне обращается мисс Аннабел: — Как поживаешь, Эми? Дремлешь из-за погоды?

— Нет, я... я опять в тягости.

Она замолчала на мгновение, затем пожала плечами:

— Ну, удивляться нечему, ведь Леонидас был здесь все лето. Надеюсь, на этот раз будет сын — Леонидас, конечно, заслуживает этого, — к моему облегчению, мисс Аннабел сменила тему. Она рассказала, что получила отпуск, навещала друзей в Бате, а теперь возвращается в Нетер Курт. — ...и я решила заглянуть сюда на часок. Как себя чувствует Флора? Леонидас писал мне об ее болезни. Ты, наверное, ужасно переживала.

— Да, мы оба... но сейчас она совершенно выздоровела.

— Хорошо, что дети, к счастью, быстро оправляются. Я забегу, взгляну на нее на минутку.

— Он тоже приезжал взглянуть на нее — лорд Квинхэм, — собравшись с духом, сказала я.

— Разве? — ее брови поднялись. — Когда здесь еще был Леонидас? Какая наглость с его стороны, после того, что он устроил здесь в последний раз!

— Нет, Лео уже уехал, — поспешно объяснила я. Ее брови поднялись еще выше. — Он не оставался здесь, Фрэнк, то есть — он уехал в Шотландию... — я запнулась и, покраснев, закончила: — со знакомым.

— Надеюсь, он хорошо заплатил ей. Не смотри на меня так удивленно, Эми. Об этом нетрудно догадаться, если знать Фрэнсиса так хорошо, как знаю его я, и иметь несчастье побывать за ним замужем, — мисс Аннабел загадочно, едва заметно улыбнулась. — Однако мне грех жаловаться. По-моему, соус к гусаку вполне подойдет и к гусыне, — она засмеялась и зажгла сигарету. — Пожалуй, я расскажу тебе эту историю, Эми. Почему бы нет? Меня тянет рассказать ее кому-нибудь, а ты как раз способна понять ее иронию.

Мисс Аннабел, устроилась поудобнее в кресле.

— Весной я выпросилась на три дня в отпуск в Париж. Приехав туда, я стала развлекаться — купила себе полностью новую одежду и шикарнейшее белье. В первый день я была там с подругой, Сильвией Бенсон, и она сказала, что это белье, делает меня похожей на потаскушку! А я ответила ей — все равно его никто не увидит, так стоит ли об этом беспокоиться? — она засмеялась. — Мне так хотелось почувствовать себя другой, ведь я несколько месяцев не носила ничего, кроме формы. Я проводила Сильвию на юг — там у нее была на лечении сестра, член VAD, — а затем решила прогуляться, потому что вечер был просто чудесный. Я бесцельно бродила одна, как обычно гуляют в отпуске, и вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за мной. Оглянувшись, я заметила молодого офицера-летчика, который явно только что приехал в отпуск. Он очень заинтересованно смотрел на меня, и тут до меня дошло, что вокруг прогуливаются женщины вполне определенного рода занятий, — она снова засмеялась, — и он решил, что я — одна из них!

— Ох, как же вам было неловко! Вы взяли кэб?

— Нет, Эми, не взяла. Я развернулась так, что мои юбки зашуршали, опустила ресницы — и улыбнулась ему. Он тут же подошел — я была польщена, потому что среди других девиц были и очень хорошенькие. И тогда, на ужасающем французском, он спросил меня, не занята ли я сегодня вечером. А я, на своем, куда лучшем французском, ответила: «Нет еще». Он обрадованно улыбнулся и предложил мне руку.

Я в ужасе открыла рот, но мисс Аннабел спокойно продолжала:

— Он сказал мне: «Мадемуазель, я был бы рад пригласить вас на ужин, но поймите мужчину, который только что приехал с фронта...» Я взмахнула ресницами, сжала его руку и заверила его, что, конечно, понимаю — а мосье лейтенант уже снял комнату в отеле? И мосье лейтенант изложил на своем отвратительном французском, что пока не снял, но сделает это немедленно и будет в восторге, если я соглашусь разделить ее с ним до ужина.

— И что же вы сделали?

— Я разделила ее с ним до ужина.

— Но... но... — у меня это просто не укладывалось в голове.

— Я вошла в отель с ним под руку и стояла там с непроницаемым лицом, пока он получал ключ. Служащий отеля был очень вежлив — Франция все-таки. Когда мы поднялись наверх, я подумала — как удачно, что на мне новое белье, но даже если бы я оказалась в дерюге, это не имело бы значения в первый раз! Он объяснил мне — с отменной любезностью — что его желание так сильно, что он будет признателен мне, если я извиню его страстность. Просто невообразимо, как он умудрился объяснить такой деликатный момент при таком дурном знании языка, но я заверила его, что вполне его понимаю — и, должна заметить, мне показалось, что все, сделанное мной в полевых санитарных пунктах, принесло меньше пользы, чем первые пять минут, проведенные с этим молодым беднягой. Затем мы выкурили пополам сигарету — короткий такой перекур — ну, а остальное, представь сама, Эми. Мы поужинали очень поздно, но очень хорошо — он знал толк в таких делах — а затем вернулись в отель.

— Мисс Аннабел... как вы могли?!

— Очень легко, Эми, очень легко, — она наклонилась ко мне. — На самом деле, увидев его, я подумала — вот моя месть Фрэнсису, потому что этот молодой человек — Кон, какон сказал, хотя не знаю, это его настоящее имя или поддельное, мне все равно — он был копией моего мужа. Не внешне, хотя выглядел он великолепно — у него были темные волосы, а голубизна глаз была темнее, кельтская кровь, наверное — но во всем остальном он был вылитый Фрэнсис. Та же самая манера «пусть дьявол об этом заботится», тот же голос, те же любимые словечки — возможно, они вместе учились и даже были знакомы. Вот почему соблазн был велик. Какая возможность отплатить Фрэнсису! Я не рассказала ему об этом во время развода — но, может быть, после, как-нибудь при встрече, — она рассмеялась, но затем ее лицо стало задумчивым. — Как странно, я ведь сделала это из мести. Я отвергла бы этого офицера, если бы он не напомнил мне Фрэнсиса. Он показывал мне фотографию своей подружки. Я украдкой взглянула на адрес — это нетрудно, когда ты потаскушка, ведь они не страдают излишней щепетильностью — бедная девушка была в VAD под Руаном и, без сомнения, думала, что ее красивый друг проводит время в Париже один. Но любопытно вот что — мне это очень понравилось. Все было так просто, никаких лишних чувств, всего лишь совокупление двух здоровых молодых животных — я никогда еще не была такой раскованной. С его стороны было мило, что... хм... — в первый раз с начала рассказа она покраснела. — Ладно, зачем стесняться, когда уже столько сказано? После первой вспышки он очень заботился о том, чтобы и я получала удовольствие от происходящего, хотя я была только потаскушкой. Должна сказать, что до этого я не получала такого наслаждения от физической близости. Фактически, под конец я сама была готова заплатить ему! Но я сдержалась, чтобы не испортить представление, — мисс Аннабел указала на запястье, где поблескивал золотой браслет. — Очень милый, правда? Я купила его на деньги, которые дал мне этот офицер. Мне нравится носить его — прелестное напоминание о двух веселых днях в Париже! — она засмеялась.

— Неужели вы взяли эти деньги?! — воскликнула я.

— Естественно, взяла, Эми. В конце концов, я за них потрудилась на славу. Он был очень доволен мной. Он даже сказал, что разыщет меня, если снова окажется в Париже. Я была польщена — ведь я была всего лишь дилетанткой, а он подлинным знатоком, — она закинула голову назад и зашлась смехом.

— Вам, наверное, стыдно...

— Нисколько, Эми, даже и не думай. Бедная, добродетельная Эми, я шокировала тебя до глубины сердца, — мисс Аннабел потушила сигарету. — Я просто не представляю, как ты позволила себе такую свободу с Фрэнсисом.

— Я любила его.

— Ох, этим гораздо приятнее заниматься за деньги, милочка — и гораздо веселее, — она потянулась. — Ты позвонишь, чтобы принесли чай? И пришли сюда мою любимицу Флору — и Розу тоже, конечно.

Она уехала сразу же после чая, но я не переставала думать об ее рассказе. Мисс Аннабел вела себя как потаскушка и сказала, что наслаждалась этим! А вдруг она где-то в обществе снова встретит этого молодого офицера? Если он джентльмен, это может легко случиться — и что тогда он скажет про нее? Я не могла выбросить эту историю из головы в течение двух дней. Затем она отошла в сторону из-за новости, рассказанной Кларой.

— Миссис Картер спрашивала насчет рыбы... — сказала она, войдя ко мне в гостиную.

— Да, я уже поговорила с ней, Клара, — ее лицо дрогнуло, и я спросила: — Что-нибудь не так? — она расплакалась, я вскочила и подошла к ней. — Это из-за Джима?

— Да... нет... это из-за меня, — сначала она плакала так, что не могла выговорить ни слова, но затем сказала: — Я не хотела никому говорить, моя леди, но подумала, что вы все поймете. Я — грешница.

Я усадила Клару рядом с собой, и она рассказала мне, что случилось.

— Джим, знаете, в последнее время был таким мрачным и ворчливым. Вчера вечером его мама ушла, и мы остались одни в коттедже. Вдруг он сказал: «Ты всегда крутишься около меня, Клара — я что, тебе нравлюсь?» «Да, Джим, — сказала я. — Несмотря ни на что». И тогда он попросил меня позволить ему... ну, это... — Ее голос упал до шепота. — И я, я сказала «да», я не могла сказать ему «нет», я слишком любила его. Но... после я не удержалась и спросила его: «Ты любишь меня, Джим?» А он посмотрел на меня так, словно забыл, кто я такая, пожал плечами и сказал: «Нет, Клара, я просто захотел женщину, а ты была рядом, я и подумал — почему нет?» — Клара запнулась и зарыдала снова. — Я чувствую себя так, словно я не лучше распущенной женщины.

Я обняла ее за плечи.

— Потом он потянулся за костылями и сказал: «По крайней мере, теперь я знаю, что я еще мужчина — хотя это не вернет мне ногу». А я, не подумав, взглянула на его культю, и тогда он закричал: «Не смотри на нее, не смотри! Убирайся отсюда!» И я скорее оделась и пошла домой.

— Когда у тебя должны прийти месячные? — спросила я.

— В начале следующей недели. Моя леди, я просто болею от переживаний из-за этого, но не меньше я беспокоюсь и о Джиме. Кажется, ему уже ни до чего нет дела.

— Я напишу его светлости и спрошу совета о Джиме.

— Пожалуйста — он, наверное, знает, что делать, — взглянула на меня Клара, ее глаза были красными и опухшими. — Мне так стыдно — мама не простит мне, если узнает об этом. И если... если это не обошлось... — она задрожала.

— Клара, если что-нибудь случится, я уверена, что Джим женится на тебе, — твердо сказала я.

— Но я не хочу ловить его на этом. Я сама виновата...

— Клара, чтобы сделать ребенка, нужны двое. Ведь это он попросил тебя.

— Но женщина должна отвечать «нет».

— Ты сделала это из любви к нему. А теперь давай пойдем к тебе и выпьем чаю. Ты сразу почувствуешь себя лучше.

Я написала Лео, и он ответил со следующей почтой.

Тайсону пора на пенсию, он остается на службе только из-за войны. Переговори с Селби, он расскажет тебе, как оформить ему пенсию, а затем сходи к молодому Арнольду и скажи, что мне нужно, чтобы он немедленно приступил к работе. И заставь его, носить этот чертов протез. Если он не подходит, сообщи мне, я напишу прямо Кросби, чтобы он еще раз съездил в Рохэмптон.

Джим надулся:

— Как я могу быть кучером? Я больше не могу ездить верхом.

— Мистер Тайсон не садился на лошадь с юбилея старой королевы, — настаивала я. — Его светлость требует, чтобы ты приступил к работе с завтрашнего дня.

Миссис Арнотт смотрела то на меня, то на Джима, ее руки нервно теребили подол передника.

— Ты должен делать то, что велит его светлость, — сказала она ему. — Если он хочет, чтобы ты работал на конюшне, ты должен согласиться.

Месячные Клары пришли на следующий день, в срок и обильно. Рассказывая мне об этом, она плакала от облегчения, я тоже обронила слезинку-другую. В это утро Джим вышел на работу с лицом, вытянутым как портновский ярд, но через неделю, катая Флору на Овсянке, он выглядел уже не таким угрюмым. Когда я заметила об этом Кларе, она сказала:

— Это лошади, Джим всегда приходит в хорошее настроение от лошадей.

— И, наверное, он рад еще и тому, что обошлось без ребенка.

— Я не говорила ему, — щеки Клары порозовели. — Раз он даже не спросил...

— Тебе лучше сказать ему об этом, Клара. Я уверена, в глубине души он беспокоится.

Клара зашла ко мне позже, ее лицо выглядело спокойнее.

— Джим сказал, что рад, что младенца не будет — но не только это.

— Не только это — ох, Клара!

— Да, он сказал, что после того, что произошло между нами, будет лучше, если мы поженимся. Сегодня он собирается сходить к пастору насчет оглашения. Он говорит, что незачем это откладывать.

— Клара, я так рада!

— С ним будет нелегко, моя леди, — тихо сказала она. — Я это понимаю, но я люблю его.

Все приготовления были сделаны очень быстро. Тайсоны собирались переехать в село к старшей дочери, поэтому занимаемый ими коттедж освобождался для Джима с Кларой.

— Извините, что я оставляю работу экономки, моя леди, — сказала мне Клара.

— Зачем, Клара? Коттедж стоит всего лишь через двор от особняка.

Ее лицо осветилось улыбкой.

— Я думала, вы не захотите замужнюю экономку. А как быть, если пойдут дети?

— Когда пойдут, тогда и решим, как быть, — твердо сказала я. — Ты уже подумала о том, что наденешь на свадьбу?

Глава сорок четвертая

Клара вышла замуж за Джима в конце ноября, как только прошел срок оглашения. Мод Винтерслоу сшила ей красивое желто-коричневое шерстяное платье с кремовой атласной вставкой, а за шляпкой Клара попросила меня съездить с ней в Солсбери. Мы обошли почти все магазины города, пока я не нашла подходящую и не настояла, что сама выполню ее отделку. Я взяла четыре глянцевых фазаньих пера и пристроила их так, что они загибались ниже коротких полей шляпки и прикрывали щеку. Когда Клара надела шляпку, перья скрыли родимое пятно, и она стала очень мило выглядеть. Слезы потекли по ее щекам, она не смогла выговорить ни слова, а только взяла мою руку и крепко сжала.

Даже Джим приободрился во время свадьбы, но вскоре мрачное настроение вернулось к нему. Было очевидно, что Кларе приходится с ним трудно.

— Мне кажется, что он женился на мне только по одной причине, — сказала как-то она.

— Она имеет значение для мужчин, Клара.

— Да, знаю. Мама сказала мне то же самое. Но хоть иногда бы он говорил мне доброе слово — бывает, что целыми днями молчит, только за ужином скажет: «Подай соль».

— Тебе нужно потерпеть, Клара, — вздохнула я. — Он еще не пришел в себя. А все эта война...

— Да, я сама себе говорю это. Ночью, когда он поворачивается ко мне спиной и начинает храпеть, я нарочно заставляю себя вспоминать, каким он был в том году, перед началом войны. Тем летом ему было девятнадцать, он выпрашивал у меня поцелуй на день рождения, в шутку, конечно, но... — лицо Клары смягчилось. — Он всегда был таким жизнерадостным, готовым посмеяться и пошутить. Я лежу и вспоминаю, говорю себе: «Клара, ведь Джим, которого ты знала, здесь, только он скрыт. Когда-нибудь он вернется, дай только время». Это помогает — думать о том, каким он был. И мысли о вас помогают тоже.

— Обо мне?

— Да, — тихо сказала Клара. — Я представляю, как мучительно было вам — с вашими чувствами к молодому его светлости выйти замуж за его отца, нелегкого человека для семейной жизни. Мама говорила мне, когда нянчилась с Флорой: «Ей непросто, моя Клара, но посмотри, как она старается полюбить его светлость». — Она выпрямилась. — А мне легче, потому что я всегда любила Джима — и мне не нужно пытаться сначала разлюбить другого мужчину.

Когда она ушла, я долго сидела в задумчивости, потому что хоть я и старалась полюбить Лео, но не старалась сначала разлюбить Фрэнка.

Когда на следующий день я пошла в село, то все еще думала о словах Клары. Миссис Чандлер увидела меня и пригласила на чашку чая, а когда мы закончили говорить о Розе и Флоре, о маленьком Роберте ее Эмми, я вдруг спросила ее:

— Миссис Чандлер, каким был его светлость в молодости?

Миссис Чандлер не удивилась моему вопросу. Ее глаза прищурились, она задумалась.

— У него были темные волосы, очень темные, и они всегда немножко курчавились, словно растрепанные ветром. Глядя на него, можно было подумать, что он был бы красивым мужчиной, если бы не горб. — Она вздохнула. — Горб у молодого человека заметнее, конечно. Это кажется ненормальным.

— Ну, а что он из себя представлял? Она слегка улыбнулась.

— Раздражителен — да, раздражителен. Он злился на заикание, из-за которого был вынужден говорить медленно, но это было единственное, что он делал медленно. Он всегда все делал в спешке и считал, что знает все наперед. Он постоянно говорил мне: «Если бы только люди были разумными и сначала рассчитывали, а потом действовали», а я усмехалась про себя, потому что он был из тех, кто никогда не думает перед тем, как сделать! Он был торопливым в молодости. Он был всегда добрым, добрым и великодушным, но не умел думать. Иногда его доброта была глупой — надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, — а затем он расстраивался, когда народ вел себя не так, как он ожидал.

— Он и сейчас добр, очень добр, — сказала я. — Когда я прибыла в Истон, все говорили, что он хороший землевладелец.

— Да. Но он давно перестал доверять людям, потому что потерял веру в людей, — голос миссис Чандлер стал сердитым. — Это все из-за нее, первой ее светлости, из-за того, что она сделала — это почти погубило его.

Миссис Чандлер ненадолго замолчала. Она взяла кочергу и свирепо размешала дрова в огне, затем снова взглянула на меня:

— Она была не для него, ему не нужно было жениться на ней. Но, как я уже говорила, он всегда был торопливым. А ее манеры всегда были так милы, что сначала мне казалось, что она любит его. А потом, после... — она запнулась, ее щеки покраснели, словно угли в печи.

— Я знаю, миссис Чандлер, — мягко сказала я.

— Да... конечно, вы должны бы знать. Я не беру в расчет все эти домыслы. Однако я знаю его светлость лучше многих. Поначалу он радовался, когда стал намечаться малыш, но потом... — миссис Чандлер покачала головой. — Он был слишком велик для своего возраста, маленький его светлость. Если повидать столько малышей, сколько повидала я, это сразу видно. Кое-кто говорил, что его светлость поторопился, ведь он был молодым — но я-то знаю, что он не сделал бы этого. Он был готов целовать землю, по которой прошла эта девка! — она вздохнула. — Было ясно, что она его обманула. Ей следовало бы быть благодарной, но вместо этого... — в голосе миссис Чандлер слышался тот же гнев, который чувствовала и я. — Как она могла, как она могла бросить его? Я видела его, моя леди, в день, когда она уехала. Он ехал на станцию — что у него было за лицо! Мне не хотелось бы еще раз увидеть такой взгляд у мужчины. Мы узнали, что она собралась и уехала от него в то время, когда его светлость был в Лондоне. После ее отъезда жизнь словно ушла из него. Он больше не был молодым человеком — он постарел душой. Казалось, он выстроил вокруг себя стену и скрылся за ней. С тех пор он никогда никому не доверял.

Миссис Чандлер откинулась на спинку стула.

— Постепенно он более-менее пришел в норму, но не полностью. Однако, узнав, что она умерла, он захандрил снова. Он не оправился полностью, пока не появилась леди Квинхэм. Ее присутствие заметно оживило его, но она тоже уехала... — миссис Чандлер запнулась.

— Это из-за меня, — признала я. Она похлопала меня по руке.

— Клара говорила, что они все равно бы не ужились в одном доме, старый его светлость и молодой, и она была права. Когда мы услышали, что он женился на вас, люди говорили... ну, вы знаете, что говорят люди, но Клара вступилась за вас, сказав, что вы — девушка с добрым сердцем. Поэтому я молилась, чтобы вы не оказались еще одной ветреной женщиной, как первая ее светлость, и чтобы все, наконец уладилось. Правда, тогда мне казалось, что я молюсь о чуде.

Миссис Чандлер наклонилась ко мне и взяла мою руку в свои.

— Я не говорю о любви, ее трудно ожидать, когда мужчина его возраста берет в жены девушку, которая выглядит, как вы. Нет, я говорю о доверии, это другое. Казалось, он больше не станет доверять женщине — но он поверил. Я видела, как он смотрит на вас. Он доверяет вам, моя леди, целиком и полностью, — она ласково пожала мою руку, затем встала и сказала: — А теперь вам пора идти домой. Я знаю, что вы — деловая женщина, но вы носите ребенка, вам нужно беречь себя.

По пути домой я думала о словах миссис Чандлер, а вернувшись, сразу же села писать свое еженедельное письмо, хотя и чувствовала себя усталой.

Утром я послала его, а через два дня написала снова — плод зашевелился, и мне захотелось немедленно сообщить об этом Лео. Я ехала на машине из села вдоль подножия Взгорья, когда почувствовала это безошибочное шевеление. Я остановила машину у края дороги, подождала и снова ощутила его — чудо новой жизни. Я заплакала от счастья — и от печали, потому что рядом не было Лео, чтобы разделить со мной это счастье. Я написала ему сразу же, как приехала домой.

Он быстро прислал в ответ: «Надеюсь, что ты бережешь себя. Я беспокоюсь о тебе, зная из писем Селби, сколько ты работаешь. Женщина, ждущая ребенка, не должна возиться с правительственными распоряжениями и приказами о вспашке, а должна хорошо питаться и не волноваться».

Но что еще я могла сделать, пока наши солдаты сражались? Мы захватили Иерусалим у турок, но у русских произошла еще одна революция — они заключили мир с Германией и перестали быть нашими союзниками. Мы очень надеялись, что в ноябре церковные колокола зазвонят в честь победы у Камбре, но в течение двух недель немцы снова наступали, а бои под Ипром были такими же тяжелыми, как обычно.

Это была холодная зима. Угля не хватало, мы берегли его для паровых плугов и топили особняк только дровами. Я завтракала в утренней комнате, завернувшись в шаль, а после обеда шла в детскую и сидела там с Элен за шитьем, пока Дора спускалась на кухню. Теперь все сидели на кухне у печи, даже мистер Тимс.

Если нам было холодно, то насколько же холоднее было Лео и Фрэнку, у которых не было каминов? Я заранее купила и упаковала им рождественские посылки, надеясь, что Лео, не рассердится из-за посылки Фрэнку, но я должна была послать ее, ведь больше некому было это сделать. Все-таки я была его мачехой. Теперь эта мысль не казалась мне странной — временами я чувствовала себя намного старше его. Когда он приезжал летом в отпуск, то порой выглядел мальчишкой — глядя на него с Флорой, я почти верила, что они брат и сестра.

Мы очень тихо провели Рождество. Утром я пошла в церковь и помолилась за истонских мужчин, как делала это каждое воскресенье. Имя Лео было первым в этом длинном списке. Я все время беспокоилась о нем — и о Фрэнке. С Лео я, по крайней мере, регулярно переписывалась — получая его письма, я знала, что он пока невредим — но от Фрэнка пришла только одна небрежно нацарапанная открытка на имя Флоры. Правда, я понимала, что письма шли ко мне несколько дней, а за это время могло случиться что угодно. Если вдруг мистер Селби обращался ко мне, когда я не ожидала этого, мой взгляд сразу же устремлялся на его руку, ища телеграмму. Когда это может случиться, на этой неделе, на следующей? И как я перенесу эти ужасные секунды, пока не узнаю, с которым из них это случилось?

В Истон больше не приходили телеграммы с тех пор, как мы получили известие о Джо Демпстере. Затем, в конце декабря, я получила от Беаты сообщение, что убит Нед. Я не видела его с рождения Флоры, но он был моим братом, и я заплакала. Успокоившись, я рассказала об этом Элен и отложила все дела, чтобы навестить Беату.

Два дня спустя Элен получила письмо от Альби. Она не показала его мне, но сказала, что Альби решил готовиться на офицера.

— Ему это предлагали еще несколько месяцев назад, но он не хотел расставаться с Недом. Но теперь...

— Это хорошая новость, Элен, у него хорошо идут дела.

— Да, но главное, что для этого он вернется домой. — Элен обычно была спокойной, но на этот раз ее голос дрожал. — Когда получу письмо о том, что Альби вернулся в Англию, то спляшу на столе матросский танец!

Но письмо не пришло. Вместо этого как-то утром, когда я сидела в детской, дверь отворилась, и вошел Альби. Он не заметил меня, потому что не сводил глаз с Элен. Элен оглянулась и увидела его, затем, завязав фартук на Розе, подошла к нему. Она подала Альби руку, он взял ее — и только, но я тут же отвернулась, словно они обнялись у меня на глазах.

— Ты, наверное, не завтракал, — тихо сказала Элен. — Садись за стол, я пошлю Дору вниз за подносом. — Она не станцевала матросский танец, да и не стала бы — Элен была не из таких девушек. Чтобы оставить их вдвоем, я увела детей с собой, но позже Элен пришла, чтобы повести их на утреннюю прогулку.

— Вы не возражаете, если Альби пойдет с нами, моя леди? — спросила она.

— Конечно, не возражаю, Элен!

Большую часть времени Альби проводил в детской. Я предложила Элен взять отпуск на пять дней, но она отказалась:

— Не нужно, моя леди, нам с Альби нравится проводить время с детьми.

Альби как-то сказал мне:

— Не знаю, как бы я пережил дни после гибели Неда, если бы не было Элен. Я просто смотрел на ее фотографию — и она была рядом со мной и утешала меня.

Они так мало времени провели вместе, но письма протянули между ними прочную нить искренней любви. Теплота их отношений чувствовалась, стоило переступить порог комнаты. По вечерам мы подолгу сидели в детской за чаем, слушая рассказы Альби о войне. Элен притеняла лампу, и в отблесках пламени камина лицо Альби выглядело таким молодым, что, казалось, оно никогда не состарится. Его голос тоже был юным, слишком юным для того, что ему довелось повидать и пережить. Элен сказала мне однажды, когда мы остались вдвоем:

— Ему нужно выговориться, моя леди. Я это понимаю... хотя порой бывает тяжело слушать, — она потянулась к моей руке. — Не знаю, как бы я это вынесла, если бы вы не слушали вместе со мной.

Иногда мне тоже было трудно это слушать, потому что я вспоминала, что там Лео — и Фрэнк. Я сознавала, что они тоже это перенесли и все еще переносят. Когда я слушала, как Альби рассказывал о людях, разорванных на куски рядом с ним, о почерневших, обгорелых остовах деревьев, о жутких грязевых болотах, засасывающих раненых в черную жижу, война становилась такой реальной и грозной, что мне казалось, будто ее щупальца появляются в углу, разворачиваются и тянутся ко мне по гладкому линолеуму детской.

Обучение Альби проходило в Оксфорде. Он сказал, что по возможности будет заезжать в Истон.

— Если ты не возражаешь, Эми, — добавил он.

— Ты можешь приезжать в любое время — для тебя всегда будет готова постель.

Элен рассказала мне, что после войны Альби надеется стать школьным учителем.

— Значит, пройдет не меньше, чем несколько лет, пока мы поженимся. Мы хотим, чтобы все было устроено до появления детей, — она была так спокойна и так уверена. Я завидовала ее спокойной уверенности.

Затем мой ребенок стал чаще давать знать о себе, и я перестала завидовать Элен. Было так хорошо в эту зиму вынашивать ребенка Лео. К концу января он стал сильным и подвижным. Я была уверена, что это мальчик, и каждый вечер перед сном представляла лицо Лео, когда тот впервые увидит сына. Это могло случиться вскоре после рождения ребенка, потому что в эти дни солдатам стали чаще давать отпуска. Джордж Чандлер пришел домой через десять месяцев после предыдущего отпуска, а Сирил Бистон уже дважды побывал в отпуске после Пасхи. Однако он был офицером, как и Фрэнк. Значит, возможно, вскоре мистер Тиме откроет дверь моей гостиной и объявит: «К вам лорд Квинхэм, моя леди». И я удостоверюсь, что он невредим.

Но это произошло не так. Сидя после обеда в кабинете имения, я услышала за дверью быстрые шаги по каменным плитам. Затем дверь резко открылась.

— Привет, Эми! — это был Фрэнк. — Арнольд сказал, что ты здесь. Выходи и бери шляпку — я хочу прогуляться с тобой и Флорой.

Я взглянула на мистера Селби:

— Пожалуй, я закончу эти расчеты позже...

— Конечно, леди Ворминстер, — мистер Селби не поднял на меня глаз, а его голос прозвучал официально-вежливо.

— Идем, Эми, не копайся, или мы пропустим лучшее послеобеденное время. — Я встала и пошла к двери, чувствуя на себе оценивающий взгляд Фрэнка. В коридоре он сказал: — Ты, бесспорно, стала толстушкой.

— Я беременна.

— Я так и подумал, — он пожал плечами и улыбнулся. — Ладно, милочка моя, все мы делаем ошибки.

— Это была не ошибка.

— Я имел в виду твое замужество. — Я открыла рот, чтобы объясниться, но Фрэнк обогнал меня и ушел вперед, задержавшись только, чтобы бросить через плечо: — Я буду в детской.

Когда я пришла туда, Флора была уже одета. Она сидела на коленях у Фрэнка, они были так похожи, что мое сердце вздрогнуло. Взглянув на меня, он весело улыбнулся.

— Каждый раз, когда, я ее вижу, она становится все красивее, — Фрэнк бросил взгляд на дочь. — Ты тоже так думаешь, Флора?

Он засмеялся над моим смущением. Неодобрение Элен тяжело повисло в комнате.

Мы пошли по дороге, ведущей на домашнюю ферму, взяв с собой Неллу, которая бежала рядом, словно бдительная компаньонка. Фрэнк выглядел таким жизнерадостным, что я спросила:

— Этой зимой на войне было не так плохо?

— Там было дьявольски ужасно, Эми, просто я рад передышке, — он внезапно подхватил Флору и закружил ее в воздухе. — Ешь, пей, веселись, а, Флора? — она завизжала от восторга.

Персей и его коровы бродили по полю рядом с парком. Бык подошел к ограде повидаться со мной, и я остановилась, чтобы приласкать его. Он уткнулся в мою ладонь и лизнул ее.

Перегнувшись через ограду, Фрэнк рассмеялся:

— Ты умеешь обращаться с мужчинами, Эми. Даже быки едят с твоей руки.

— Перси такой добродушный.

— Но, не слишком изящный, не правда ли? Однако он всегда получает то, на что рассчитывает — ему не нужно кольцо в носу, чтобы поставить его на место, — Фрэнк потянулся и потрепал быка по массивной шее. — Ты счастливчик, старина. Послушай моего совета, не просись на фронт.

Когда мы попили чаю, Фрэнк вежливо спросил:

— Можно я сниму ботинки и немного вздремну на диване, Эми? Я всю ночь был в пути.

Он проспал около часа, а я сидела за шитьем. Время от времени я отрывалась от иголки и изучала лицо Фрэнка. Оно было очень исхудавшим, под глазами залегли резкие тени. Когда он проснулся, мы поговорили еще немного.

— Ты останешься на ужин? — спросила я.

— Увы, не останусь. Этти Бартон настояла, чтобы я вернулся на ужин в Белинг. Она ясно дала мне понять, что если я буду ужинать здесь, это нанесет непоправимый ущерб твоей репутации. Я заметил ей, что летом я ужинал здесь, но она заверила меня, что ужинать, пока не стемнело — это совсем другое дело. Она объяснила, что если я буду сидеть напротив и смотреть на тебя при свете электрических лампочек, это наведет меня на «мысли». Я подумал, что будет неблагоразумно говорить ей, что такие мысли навеваются не столько светом лампочек, сколько созерцанием твоего лица и фигуры, — он взглянул на мою отсутствующую талию и добавил: — Нужно заметить, что сейчас, в феврале, ты в большей безопасности, чем в прошлом августе. Но не слишком надейся на это, Эми — я сказал, что ты в большей, а не в полной безопасности. Полной безопасности ты не дождешься! Но, по-моему, рискнуть пообедать вместе нам можно, а? Если мы проявим осторожность, и не будем включать свет! — Фрэнк, смеясь, встал. — До завтра, милочка.

Глава сорок пятая

Все утро, работая в кабинете имения, я старалась оставаться спокойной. Однако, когда я пошла умыться и прибрать волосы перед обедом, то почувствовала себя ребенком, отпущенным со школьных занятий, а когда я услышала шаги Фрэнка в холле, даже холодная гостиная показалась мне теплой и жилой.

За обедом мы болтали легко и непринужденно, словно старые друзья. После еды Фрэнк закурил сигарету и сказал:

— С тобой отдыхаешь, Эми. Незачем вести себя напоказ или притворяться, — он улыбался, много говорил, но вскоре, погасив вторую сигарету, стал серьезным. — Я хочу кое-кого повидать после обеда. Ты пойдешь со мной, Эми?

— И Флора?

— Да, верно, — сказал он. — Мы возьмем ее с собой. Когда мы вышли из дома, я свернула к селу, но Фрэнк остановил меня.

— Нет, Эми, не сюда.

Он повел нас к дубовому лесу. Мы пошли по главной дорожке, но от купальни Фрэнк пошел по левому ответвлению, а затем свернул на узкую тропинку, и я догадалась, куда он нас вел. Хотя было чуть за полдень, меня пробрала дрожь, мертвые листья сухо шуршали под моими ногами. Мы дошли до колючей изгороди, и Фрэнк пошел вдоль нее, высматривая лазейку. Найдя ее, он тщательно оттянул кусты шиповника, чтобы мы с Флорой могли беспрепятственно проникнуть внутрь. Розы «Блэйри», посаженные Лео, сейчас были только оголенными стеблями, вьющимися по каменным стенам разрушенного дома. Флора крепко ухватилась за мою руку, и мы прошли по тропинке под выгнутую арку дверного проема. Мы последовали за стройной, затянутой в хаки фигурой Фрэнка через развалины дома во внутренний дворик.

Она все еще была там, ее голова покровительственно склонилась над младенцем на ее руках — ребенком, которого она так и не дала Лео. В это мгновение ребенок, которого я вскоре собиралась дать Лео, дернулся в моем чреве, словно почувствовал мой гнев. Но я, ничего не сказала идущему рядом со мной Фрэнку — ведь он был ее сыном и любил ее.

Фрэнк стоял и долго глядел на нее, а Флора бегала вокруг него и тянула за руку.

— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк...

Он взглянул на нее и поднял на руки, чтобы она могла разглядеть спокойные черты лица скульптуры.

— Voici, ma petite. C'est ta grand-mere.

Флора недоуменно взглянула на него, но затем потянулась и погладила младенца на мраморных руках статуи.

— Малыш — я хочу малыша. Фрэнк улыбнулся.

— Тебе еще рано, моя Флора, — он осторожно поставил ее на землю, и она тут же убежала, спеша исследовать это новое и волнующее место. Но Фрэнк не двигался. Он остался стоять, не сводя глаз со статуи своей матери. Когда, он наконец заговорил, его голос был нежным и тихим:

— Мне хотелось увидеть ее перед отъездом. Сходство необыкновенное. Старик, должно быть, дал скульптору все фотографии, какие у него были, — Фрэнк обернулся ко мне. — Я нашел ее, когда был еще школьником. Я подумал, что он заказал скульптуру под первыми впечатлениями женитьбы, а когда маман уехала, убрал ее сюда в ссылку. Но когда я расспросил старую Терезу, горничную маман, она сказала, что он, наверное, велел ее сделать уже после отъезда. Тереза попросила меня не рассказывать маман о скульптуре, и я не рассказал, но никогда не забывал про нее, — Фрэнк понизил голос так, что я едва слышала его. — Старик, не мог удержать ее во плоти и вместо этого сделал ее мраморное изображение здесь, чтобы она не могла убежать от него. Но у нее на руках ребенок — это ведь, конечно, не я?

— Это ребенок, которого она обещала ему, но так и не дала.

Фрэнк задумался на секунду и сказал:

— Да, Эми, ты права — я уверен, что ты права, — он повернул голову туда, где Флора лазила по каменным плитам, исследуя, что интересного там можно найти. — Так вот почему он захотел взять себе Флору! Каким же я был дураком, — никогда не понимал этого. Аннабел утверждала, будто он этого хотел потому, что она — его внучка. Теперь я понял, что это не совсем так — потому что она не его, а ее внучка — женщины, которую он любил. — Фрэнк оглядел розовые кусты, которые были обильно насажены в дворике и вились по стенам, каменную скамейку, поставленную так, чтобы можно было сидеть и смотреть на статую. — Это похоже на молельню. Как он, наверное, любил ее, — он запнулся. — Я всегда осуждал старика за то, что он огорчил маман, настояв, чтобы я вырос протестантом, но... — он взглянул на статую, — мне казалось естественным, что он хотел наказать ее за то, что она бросила его, хотя он так любил ее.

Я не ответила.

— Я виделся со старой Терезой перед Рождеством, — немного помедлив, сказал Фрэнк. — Меня отпустили на пару дней в Париж, и я зашел навестить ее. Я хотел поговорить с ней о том, о чем говорил бы с маман, если бы она была жива. — Фрэнк повернулся ко мне, его голубые глаза встретились с моими. — Я зашел, чтобы рассказать ей о тебе. Что я люблю тебя, что когда-нибудь уговорю тебя оставить старика и прийти ко мне.

— Но...

Фрэнк проигнорировал мою попытку прервать его.

— Я рассказал ей о своих мечтах, о своих надеждах, о том, какая ты ласковая и добрая, как ты умеешь прощать. О том, что ты так добра, что несмотря на любовь ко мне, все равно прикладываешь все силы, чтобы быть хорошей женой старику, и никогда не позволишь себе измены, даже если он об этом никогда не узнает, — он улыбнулся. — Ты знаешь, как это бывает, когда влюблен — все время хочется говорить о том, кого любишь. Поэтому я восхвалял твои добродетели, как влюбленный мальчишка.

Затем улыбка Фрэнка увяла. Когда он продолжил, в его голосе слышалась насмешка над собой.

— Потом мы заговорили о маман, и я сказал Терезе: «Лучше бы маман не выходила замуж за старика — из-за него она стала несчастной». Но она отпарировала: «А он, ее муж? Какое несчастье принесла ему она!» Я не поверил своим ушам — Тереза всегда была так предана маман — а она продолжила: «Ты думаешь, мужчине легко узнать, что любимая женщина обманула его — и все-таки простить и признать ее ребенка своим, понимая, что она все еще любит своего соблазнителя? Подумай, что ты сам чувствовал бы в таких обстоятельствах, Фрэнсис». — Фрэнк замолчал, я увидела страдание в его голубых глазах. — Затем она рассказала мне о том, что случилось до моего рождения — я не хотел этому верить, но это было правдой, Эми. Тебе приходилось смотреть в прошлое и осознавать, что оно не такое, как ты считала до сих пор?

— Да, это все равно, что вращать калейдоскоп. Осколки стекла те же самые, но узор другой — совершенно другой.

Фрэнк взял меня за руку и сжал мои пальцы.

— Да, ты понимаешь — ты всегда все понимаешь, — его голос был тихим и печальным. — Открыть, что те, перед кем ты преклоняешься, поступают дурно — нет, еще хуже, виновны в предательстве — это большое потрясение.

Мне было очень жаль Фрэнка — и я злилась на нее, а ее лживое мраморное лицо спокойно глядело на нас с того места, куда ее поставил Лео. Она предала его, а теперь предала и своего сына, даже после смерти.

— Лучше бы Тереза ничего не рассказывала мне! — внезапно воскликнул Фрэнк. Затем, отвернувшись к статуе, он добавил: — Если ты кого-то любил всю жизнь, от этого трудно избавиться. Даже если презираешь.

Он казался мальчиком, потерявшим мать, и я попыталась утешить его:

— Но если к тебе всегда были добры и делали для тебя все наилучшим образом, почему ты должен переставать любить?

Фрэнк ответил не сразу.

— Как мудро ты говоришь, Эми — я так люблю тебя, — он пожал плечами: — Да и кто я такой, чтобы осуждать — если вспомнить собственное поведение? — Он резко отвернулся от статуи и позвал: — Флора, иди сюда. Нам пора возвращаться.

Она удивленно оглянулась через плечо, но подбежала к нему и послушно взялась за протянутую руку. Когда мы вернулись, Фрэнк отвел Флору в детскую. Она протестовала, но он был настойчив.

— Для того и существуют детские, Флора — чтобы дать взрослым хоть немного тишины и покоя, — он усмехнулся. — Ты это поймешь, когда вырастешь, и у тебя появится ребенок, которого тебе недавно хотелось.

Внизу он тихо сказал:

— Не знаю, увижу ли я детей Флоры.

— Я уверена, что Лео, не будет возражать... — быстро ответила я.

— Я не это имел в виду, Эми, ты и сама понимаешь. Забавно, в прошлом я всегда думал, что впереди у меня бесконечные годы, хотя предполагал, что их легко может оборвать несчастный случай. В последнее время мне кажется, что он не обойдет меня. Эми, если что-нибудь... случится... ты обещаешь мне сделать одну вещь?

— Да, если смогу.

— Ты расскажешь Флоре правду — кто был ее отцом? — Я не ответила сразу, и он решительно заявил: — Нужно, чтобы это сделала ты, или она узнает от кого-нибудь другого. Ее происхождение — не секрет, разве не так? Мне будет приятно знать, что иногда она будет вспоминать обо мне. Но это нужно не только мне, но и ей тоже. Ребенок должен знать, кто его отец. Я понимала, что Фрэнк прав.

— Да, я расскажу ей, — кивнула я, соглашаясь. — Спасибо.

— А мать — рассказала тебе? — не удержалась я от вопроса.

— Да. Исповедник сказал ей, что она должна это сделать, или не получит отпущение грехов, и она рассказала. Когда она умерла, я пошел к своему настоящему отцу и сказал, что узнал правду. Он обрадовался, что я наконец узнал о этом, но попросил никому не рассказывать о нашем подлинном родстве. Он сказал: «Пусть это будет нашим секретом, Фрэнсис», и я согласился. Теперь я понимаю, что это никогда не было секретом. Все знали, даже его мать. Но в те времена я дал ему слово и никому не рассказывал об этом. Но зачем мне скрывать его секрет и дальше, особенно от тебя? — Фрэнк чуть запнулся, затем сказал: — Это был мамин кузен, дядя Жан-Поль, сын тетушки Клотильды, — Фрэнк словно бы смотрел внутрь себя, рассказывая об отце. — Я знал его с пеленок. Можно сказать, он был героем моего детства — да, пожалуй. Он научил меня всему, что требуется знать юношам, и фактически заменял мне отца — я тогда считал, что это потому, что жена приносила ему одних дочерей...

— Жена?

— Эми, он не женился, пока брачные узы не связали маман со стариком. В общем, мне следовало бы догадаться раньше, что он мой настоящий отец — я знал, что маман всегда любила его.

Мой бедный Лео... я почувствовала вспышку ненависти к этой женщине, но не выдала своих чувств ее сыну, а он продолжал:

— Маман с детства любила Жана-Поля и никогда не переставала любить его. Даже перед смертью ее лицо осветилось, когда он вошел в комнату... — Фрэнк прервался. — Что-то не так, Эми? Почему ты так смотришь?

— Он отвечал ей взаимностью, твой отец?

— Он сказал мне в день похорон: «Она была единственной женщиной, которую я любил, Фрэнсис».

— Тогда почему он не женился на ней?

— Не было денег, — объяснил Фрэнк. — «Деньги — корень всех зол», говорится в Библии, но, по-моему, их недостаток — корень еще больших зол. Денег не было ни у дяди Жан-Поля, ни у маман — вот почему ее повезли в Лондон. Она была из очень древнего рода, но ее приданое было просто жалким, а на приданое во Франции смотрят, даже если женщина так знатна и красива, как маман. Поэтому тетушки повезли ее в Англию, где приданое не так важно, в надежде, что она приглянется какому-нибудь богатому джентльмену. И она приглянулась — старику. Правда, тогда он не был стариком, он был молодым, только что из Кембриджа.

Тетушки не поверили своей удаче, когда он предложил ей руку и сердце — а с ними всю землю и деньги. Затем раскрылась тайна моего зачатия, и они увидели, что им повезло вдвойне, потому что в это время как раз пошли переговоры о помолвке дяди Жан-Поля с единственной дочерью богатого фабриканта, производителя жестяной посуды, — Фрэнк вздохнул. — Если бы маман была девушкой другого сорта, или если бы монахини учили ее более практичным вещам, таким, как неизбежный девятимесячный период между зачатием и рождением, вместо хороших манер и вышивания... — он пожал плечами. — Но маман, какой была, такой и была, и она вышла замуж за старика.

Наверное, мне грех жаловаться, потому что я унаследую гораздо больше, чем мог бы от дяди Жан-Поля. Боже, как, наверное, старик любил ее, если признал ее ребенка как собственного, особенно сына, наследника. Тем не менее, он сделал это. Но неудивительно, что я всегда чувствовал, что он недолюбливает меня. Однако он был верен долгу, в своей топорной манере. Он время от времени заезжал в Итон, чтобы пообедать со мной. Он как-то даже приезжал на День Независимости. Маман тогда написала ему, что не может приехать в том году, но все-таки приехала, — Фрэнк на мгновение зажмурился. — Боже, что это был за день! Закончилось тем, что старик наорал на нее на Виндзорской станции. Она плакала, а я готов был убить его. Поэтому я не слишком прикидывался опечаленным, когда по настоянию священника она раскрыла мне тайну моего рождения — по крайней мере, я был избавлен от обязанности, разыгрывать перед стариком послушного сына. Но... — его голос смягчился, — бедная маман, она была так больна, что я пообещал бы ей что угодно.

Когда она умерла, Тереза попросила меня послать сюда телеграмму, чтобы старик мог приехать на ее похороны, — голос Фрэнка звучал глухо. — Я сказал, что сделаю это — но не сделал. Маман умерла в таком расстройстве, и все по его вине. Она была верной католичкой и считала, что из-за религии, в которой меня воспитали, мне суждено вечное проклятие. Поэтому мне не хотелось, чтобы он присутствовал на ее похоронах. Я не посылал телеграмму, пока не стало слишком поздно, а затем явился сам и сказал ему, что, умирая, она до последнего вздоха в отчаянии молилась за мою бессмертную душу. Я дал ему понять, что он сделал с ней, и был рад увидеть виноватое выражение его лица, — он взглянул на меня. — Знаешь, теперь мне хотелось бы никогда не совершать этого поступка, но слишком поздно жалеть об этом.

Лео, мой бедный Лео.

— Не плачь, Эми, — продолжил Фрэнк. — С тех пор прошло много времени. Маман умерла, а дядя Жан-Поль чудесно проводит время в Париже, привлекая девочек, словно горшок с медом — ос. Он выглядит в высшей степени элегантно в своей щеголеватой форме — я не сомневаюсь, он так и просидит всю войну на том местечке в снабжении, которое себе выхлопотал. Грязь, кровь, зловоние не для дяди Жан-Поля — все эти прелести оставлены для меня... и для старика. Единственная любезность, которую я могу оказать старику — держать руки подальше от его жены, пока не закончится эта кровавая заварушка. В конце концов, я обязан сделать ему это одолжение. Но в ту же минуту, когда она закончится, я буду здесь, у двери, готовый сражаться за тебя, и тоже одержу победу. Единственное, что меня поддерживает — это мысли о тебе, Эми, — Фрэнк закрыл глаза, его лицо было изможденным и осунувшимся. Я не могла говорить.

Дети спустились вниз к чаю. Фрэнк с интересом наблюдал за ними, снисходительно улыбаясь, но, полчаса спустя сказал, что хочет остаться со мной наедине, и я отослала их наверх. Фрэнк сбросил ботинки и растянулся на диване напротив меня.

— Поговори со мной, Эми, я хочу послушать твой нежный, воркующий голос.

Я говорила очень тихо, и вскоре Фрэнк уснул. Когда он проснулся, его лицо посвежело и вновь стало лицом молодого человека.

— Боже, сколько времени? — подскочил он. — Мне пора, я должен встретиться кое с кем в городе.

Фрэнк натянул ботинки и подошел ко мне.

— Оставайся здесь, в тепле, милочка моя. Меня проводит Тимс. Дай мне руку, — когда я протянула ему руку, он нежно поцеловал ее. Затем, не отпуская, он перевернул ее и поцеловал в ладонь, и я почувствовала быстрое прикосновение его мягкого языка. Фрэнк, смеясь, выпустил мою руку.

— Ты приедешь сюда еще перед возвращением на фронт? — спросила я.

— Наверное, приеду, Эми. Все-таки мой горшок с медом — это ты, — голубые глаза Фрэнка блеснули живой улыбкой. Он помахал мне на прощание и вышел из гостиной.

До переодевания к ужину еще оставалось время, и я задумалась о женщине, которая сидела в этой гостиной много лет назад. Как она могла так поступить с Лео? Я могла понять отчаяние женщины, отвергнутой любовником, но французская графиня не была отвергнута. Ее любовником был кузен, который тоже любил ее. Но он был беден, и она оказалась слишком корыстной иэгоистичной, чтобы выйти за него замуж, несмотря на то, что он был отцом ее нерожденного ребенка. Вместо этого она вышла замуж за Лео из-за его денег и титула, а затем, после замужества, отказалась заплатить за это. Она бросила Лео и вернулась к любовнику.

А Лео опустошенный, преданный любимой женщиной, погрузился в переживания о своих недостатках, об этих несущественных физических отклонениях, пока не поверил, что они отпугивают всех женщин. Но меня они не отпугивали и не отпугнут никогда. И когда Лео вернется домой, я обниму его и докажу ему это, я покажу ему, как люблю его. А теперь я должна сесть за письменный стол и написать ему, что сюда приезжал Фрэнк. Только на этот раз я не буду беспокоиться о том, что ответит Лео, потому что знаю, что он доверяет мне.

Глава сорок шестая

На следующей неделе пришла еще одна телеграмма, в деревню у подножия Холма — внук Галеба был убит. Я стояла рядом с Галебом, а он рассказывал мне, как Дэйви любил приходить к нему на Взгорье.

— Он всегда хотел пасти овец, моя леди, ему больше ничего не было нужно. Но началась война, и он вынужден был уйти.

— Это был его долг, мистер Бревер.

— Да. И его убили, убили, — Галеб обернулся и взглянул на мою пополневшую фигуру. — Я надеюсь, что у вас будет девочка, и она тоже нарожает, только девочек.

— Говорят, война скоро закончится, — испуганно сказала я.

— Начнется другая, моя леди, так бывает всегда. Мужчины не такие, как мои овцы — они не могут жить в мире, — он пожал мне руку на прощание. — Спасибо, что вы зашли к его матери, моей Бекки. Ей было так утешительно видеть ваше ласковое лицо. Но меня ничто не утешит. Дэйви погиб, и все слезы мира не вернут его.

Этим вечером, когда ко мне зашел мистер Селби, я вздрогнула, мои глаза устремились на его руку, но телеграммы там не было. Все-таки последнее письмо Лео было написано чернилами, значит, он пока в безопасности. И Фрэнк тоже был в безопасности, ведь он все еще в Англии, в отпуске.

Я все больше и больше времени проводила в кабинете имения — приказы о вспашке, скидки арендной платы, распоряжения сельскохозяйственного комитета. Мне казалось, что я знаю наизусть каждое слово акта о производстве зерна. Мне предстояло бороться за его претворение в жизнь, пока мистер Селби проводил дни напролет на собраниях исполнительного комитета. Нужно было беспокоиться и о новом призыве в армию. Стране была нужна наша пшеница, но ей были нужны и наши мужчины. Однако нам в Истоне это далось легче, чем в других графствах — большинство наших молодых мужчин, уже ушло на войну, поэтому нам было почти нечего терять. На полях работали женщины, даже бабушки выходили на поля бок о бок с молодыми женщинами — солдатами армии земледельцев. Паровые плуги работали от зари до зари, но не справлялись с дополнительными полями, выделенными под вспашку, кроме того, управление плугами требовало квалифицированных работников. Даже в армии это признавали, поэтому обещали отправить солдат-пахарей в специальный отпуск, но они еще не приехали. Было и множество других работ, необходимых в это время года.

На фермах все чаще использовались немецкие пленные. Кое-кому это не нравилось, но когда я обратилась с этим к мистеру Арнотту, он проворчал, что так отстал с унавоживанием полей, что возьмет хоть Сатану, если тот согласится.

— По крайней мере, он умеет работать вилами, старина Ник.[9]

И мы согласились взять немецких пленных. Поначалу это казалось непривычным, но мистер Селби сказал:

— Вкус зерна будет точно таким же. — В последние недели он выглядел усталым и измотанным, но все-таки беспокоился обо мне. — Вам нужно беречь себя, леди Ворминстер, в вашем положении.

— Со мной все в порядке, мистер Селби, — уверила я его. — Мне осталось еще больше двух месяцев.

Однако он настоял, чтобы в кабинет принесли скамеечку под ноги, поэтому благодаря ему, я сидела за столом, поставив на нее ноги, и они не так уставали. В полдень он выпроваживал меня из кабинета:

— Вы выглядите утомленной, леди Ворминстер, вам пора отдохнуть.

Однажды, прикорнув на диване в своей гостиной, я услышала голос:

— Не будите ее, мистер Тимс, я подожду, — я открыла глаза и увидела глядящего на меня Фрэнка. — Привет, Эми.

На мгновение мне показалось, что я все еще сплю, затем я сделала над собой усилие, чтобы занять сидячее положение.

— Фрэнк, ты уже вернулся?

— На пару дней. Хотел приехать завтра, но... — его рот вздрогнул в подобии улыбки, — не удержался и приехал сейчас. — Фрэнк опустился на диван рядом со мной. — Я был в городе, и вдруг... мне очень захотелось увидеть вас с Флорой... провести с вами несколько спокойных часов. Надеюсь, я не стесню тебя, Эми.

— Конечно, нет. Сейчас я позвоню, чтобы ее привели, — я потянулась к звонку, но Фрэнк остановил мою руку.

— Подожди, — его пальцы стиснули мою руку. — Сначала ты, Эми, сначала ты.

Вдруг я заметила слезы у него на глазах.

— Фрэнк, что-нибудь не так? — Фрэнк покачал головой, словно в потрясении, и я потянулась, чтобы погладить его по щеке. — Что случилось, Фрэнк? Скажи мне, что случилось.

Он посмотрел на меня взглядом отчаявшегося, жалующегося ребенка.

— Маман умерла... Дядя Жан-Поль... — Фрэнк запнулся и безнадежно махнул рукой, — и Аннабел... Аннабел ненавидит меня, значит, у меня есть только ты. Эми, пожалуйста... — его голубые глаза были беззащитными, умоляющими, словно у расстроенной Флоры.

Я ласково погладила его по щеке.

— Все хорошо. Я присмотрю за тобой...

— Эми, скажи мне, пожалуйста, ты любишь меня?

— Да, я люблю тебя, — сказала я ему.

Фрэнк взглянул на меня, его глаза изучали мое лицо, проверяя, правду ли я говорю. Я не отвела глаз, потому что знала, что люблю его. Он глубоко, с облегчением, вздохнул и прошептал:

— Я так боюсь, Эми, так боюсь, — вся его прежняя самоуверенность исчезла. — Я не хочу умирать.

Я обняла Фрэнка и прижала его голову к своему сердцу. Уткнувшись лицом в мою грудь, он начал всхлипывать — все его тело содрогалось от рыданий. Гладя Фрэнка по мягким золотым волосам, я целовала его в запавшую щеку, бормотала, шептала, рассказывала о своей любви. Наконец; его плечи перестали вздрагивать, он успокоился у меня в руках.

Фрэнк улегся головой на мои колени, а я продолжала обнимать его, так долго, что мне стало казаться, что он заснул. Я не осмеливалась разогнуть заболевшую спину, боясь потревожить его. Наконец он медленно поднялся с моих колен. Его глаза были красными и опухшими от слез.

— Эми, мне можно не притворяться перед тобой, правда? С тобой можно говорить откровенно. Там, на войне, мне иногда хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их. И, кроме того, я все-таки офицер, ответственный человек. Они, бедняги, ждут от меня примера, там я не могу сорваться. Но с тобой мне можно не притворяться. — Фрэнк поднял руку и нежно погладил меня по щеке. — Спасибо за это, Эми. Затем он попытался улыбнуться:

— Я не хочу, чтобы дочь видела меня таким. Я пойду, умоюсь холодной водой, как это делаете вы, девочки, когда парни обходятся с вами дурно.

Вернувшись, Фрэнк выглядел почти как прежде. Садясь на диван, он легонько погладил меня по голове:

— Ты удивительно милая и добрая, Эми, и я люблю тебя. Так, где же Флора?

Едва войдя в комнату, Флора подбежала к нему:

— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк! — она взобралась ему на руки, запрыгала на его коленях, стала рассказывать о кошке Таби и своем пони Овсянке.

Наступило время чая. Когда Дора увела обратно в детскую, бурно протестующую Флору, Фрэнк поднялся на свои длинные ноги и сказал:

— Извини меня за отвратительное поведение, которое я выказал перед тобой, но, по правде говоря, меня очень не тянет возвращаться на войну, — он пожал плечами. — Хотя, говорят, чему бывать, того не миновать. Не смотри так озабоченно, милочка, я уже пришел в себя. Можно мне остаться на ужин?

— Конечно.

Фрэнк поднес руку ко рту, прикрывая зевок.

— У меня было суетливое времечко в Лондоне. Тебя не смутит, если я немного вздремну перед ужином?

— Конечно, нет. Хочешь лечь внизу, в одной из спален?

— Нет, Эми, мне гораздо лучше поспать здесь, рядом с тобой, — он блеснул своей обычной усмешкой. — Сейчас это все, что я могу себе позволить. Оставь лампу, она мне не помешает. Займись своим шитьем или чем-нибудь еще, что ты привыкла делать в это время.

Пока Фрэнк снимал ботинки, я взбила для него подушки на диване, а затем села шить в кресло напротив. Фрэнк спал недолго. Прошло около получаса, когда, взглянув поверх иглы, я увидела, что он проснулся и наблюдает за мной.

— Что еще может требоваться мужчине, который, просыпаясь, видит красивую женщину, шьющую при свете лампы? — сонно улыбнулся мне Фрэнк. Поднявшись, он потянулся и сказал: — Знаешь, когда бы я ни просыпался в детской после дневного сна, то всегда видел одну и ту же картину — Мари сидела рядом у лампы, и ее волосы отливали соломенным оттенком. Она была родом из Эльзаса и носила национальный костюм — алое фланелевое платье, туго зашнурованный черный атласный корсаж. Что бы меня не расстроило, я подбегал к ней, и она сажала меня на колени. А затем она утешала меня, точно так же, как ты сегодня. — Фрэнк нагнулся, чтобы надеть ботинки. — Давай заглянем ненадолго в детскую?

Когда мы ужинали в утренней комнате, Фрэнк рассказал мне немного о своем детстве.

— Когда я был маленьким, маман каждую осень брала меня с собой в Париж. Она снимала одни и те же апартаменты, у дальних родственников, которые в эту пору жили в сельской местности. Там был балкон с цветочными ящиками, выходящий на улицу. Маман всегда требовала установить вдоль железной балюстрады цыплячью сетку, чтобы я не свалился оттуда. Бедная маман, она всегда боялась, как бы со мной не случилось какого несчастья! Апартаменты были на шестом этаже, туда вела широкая лестница, покрытая красно-зеленой ковровой дорожкой, и работал лифт. Зимой из окошечек в деревянных панелях шел теплый воздух — это меня восхищало. Я думал, что здесь кроется волшебство, но как-то консьержка показала мне кочегарку в подвале и еще одна иллюзия рассеялась! Конечно, она хотела, как лучше, но я предпочел бы верить в волшебство.

Лицо Фрэнка смягчилось, пока он рассказывал об этом:

— Там в детской была особая лампа, с колпаком из красного стекла, откуда выходил жар. Ее теплый свет был таким приветливым. Перед сном я садился рядом с Мари и дожидался маман. Она всегда приходила взглянуть на меня перед выездом на ужин или в оперу. Она приходила в вечерней одежде, ее драгоценности сверкали, и я думал, что она — прекраснейшая женщина в мире. — Фрэнк на мгновение замолчал и тихо добавил: — Как же все это было давно.

Он собрался уезжать вскоре после ужина.

— Ты устала, моя милочка, тебе нужно отдохнуть. Я телеграфировал Этти из Лондона и заказал постель на ночь. Если можно, я одолжу у вас пролетку. Я верну ее завтра утром, когда приеду сюда, — я протянула ему руку, и он вежливо пожал ее. — Спасибо за сегодняшний день... и за то, что ты есть, Эми.

На следующий день я встала очень рано и час до завтрака поработала в кабинете имения. Поев, я вернулась туда опять, но ненадолго, потому что пришла Берта и сказала, что прибыл Фрэнк. Он приехал рано, как и обещал.

Мы втроем пошли на прогулку, сопровождаемые Неллой. Проходя по дубовому лесу, Флора нашла цветущий кустик фиалок. Присев, она аккуратно собрала маленький букетик и отдала Фрэнку.

— Это тебе, дядя Фрэнк.

— Спасибо, милая Флора. Боже, какой чудесный запах! — Флора зарделась от удовольствия, а Фрэнк тщательно вставил букетик в петлицу мундира.

Мы пообедали вместе, а затем пошли с детьми в мою гостиную. Там Фрэнк сидел и смотрел, как они играют в Ноев ковчег. Когда Роза с Флорой ушли, я позвонила, чтобы подали чай, зная, что Фрэнк сегодня рано уезжает в Лондон, а затем во Францию.

За чаем с поджаристыми гренками мы говорили о Франции. Перейдя на язык своего детства, Фрэнк рассказывал, как няни несут службу в Булонском лесу — каждая в национальной одежде своей провинции. Он рассказал мне, что Мари, идя туда, всегда надевает на свои светлые волосы жесткий бант черного шелка, на красную юбку — черный шелковый передник, а на ее туфлях поблескивают серебряные пряжки.

— Мари сказала мне, что с особой гордостью носит этот костюм, потому что это показывает немцам, что им никогда не сломить Эльзаса, как бы не старались. Интересно бы узнать — ее сыновья сейчас сражаются против нас или им удалось сбежать и присоединиться к французской армии? Бедняги — если их возьмут в плен на нашей стороне, то расстреляют как дезертиров — мужчин из завоеванной провинции, которые осмеливаются сражаться за Францию.

Я содрогнулась, а Фрэнк вновь повернул разговор к своему прошлому. Он так живописно рассказывал, что я словно побывала там вместе с ним. Рассказывая, он наблюдал за моим лицом, и если видел, что я не понимаю какое-то слово, повторял его по-английски, а затем снова переходил на родной язык.

— Ты не обижаешься, Эми? Мне нравится разговаривать с тобой по-французски, — улыбался он. — Кроме того, я научу тебя правильно произносить слово «ты».

— К чаю меня одевали в праздничную одежду и вели вниз к маман, а она кормила меня тонкими ломтиками гренок с джемом, — рассказывал Фрэнк. — Если я ронял одну из них на свою чистую матроску, она только смеялась. А по воскресеньям, когда приходили ее тетки, подавали пирожные — шоколадные эклеры, набитые кремом, молочные трубочки, кремовые пышки, сладкие палочки, которые таяли во рту. Мне разрешали взять только два, и я долго глядел на них, выбирая, а маман терпеливо ждала, пока я выберу, — он засмеялся. — Ах, какие были деньки — к моим услугам были две красивые женщины, чего же еще хотеть любому мужчине? — он искоса глянул на меня и улыбнулся. — Я избалован, Эми, безнадежно избалован.

После чая Фрэнк снова заговорил по-английски, а вскоре, ему пришло время уезжать. Когда я тяжело поднялась со стула, он сказал:

— Не спускайся вниз, давай попрощаемся здесь. Я протянула Фрэнку руку, но он покачал головой:

— Нет, Эми, не так. Иди сюда, — Фрэнк бережно обнял меня, и я почувствовала его губы на своей щеке, затем он чуть отстранился. Однако он все еще держал меня, ожидая и надеясь, но не прося. Я знала, что он не попросит, поэтому первая потянулась губами к его рту. Мы поцеловались нежным поцелуем разлуки. Наконец Фрэнк отпустил меня и повернулся, чтобы уйти, но у двери оглянулся и ненадолго остановился, глядя на меня. Взявшись за дверную ручку, он сказал, так тихо, что я едва расслышала слова:

— До свидания, Эми — моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей, — затем он открыл дверь и вышел.

Глава сорок седьмая

Я сидела в тишине своей гостиной. Темнело, но я не включала свет. Я снова вспоминала женщину, о которой рассказывала мне медсестра — она любила двоих мужчин, но ей было легче, потому что тогда не было войны.

Наконец во мне зашевелился ребенок, энергично толкаясь, напоминая о своем присутствии. Мой ребенок — ребенок Лео. Я встала на дрожащие ноги и пошла в детскую. Роза вышла мне навстречу на своих пухлых, крепеньких ножках, и я привлекла её к себе, ища утешения. Затем подошла и Флора, требуя внимания, и так прошел вечер.

Прибыло письмо от Лео — оно все еще было написано чернилами, и я почувствовала, что ослаб один из обручей сковывавшей меня тревоги. Позже пришла почтовая карточка на имя Флоры: «Вернулся в резерв, в довольно-таки милую деревню, правда, в это время года здесь чертовски холодно». Второй обруч тоже немного ослаб. Фрэнк, видимо, вспомнил, что обращается к пятилетнему ребенку, и вычеркнул слово «чертовски», но очень тонкой линией, и я легко прочитала его. Затем он добавил: «Передай маме, что я очень признателен ей за гостеприимство. С любовью, дядя Фрэнк». Однако, «дядя» было написано мелко и без нажима. Мне хотелось написать ответ, но я сознавала, что не должна этого делать. Я поцеловала Фрэнка на прощание, этого должно быть достаточно.

Еще одна телеграмма пришла в село — кузен Джима Лен был ранен. Его привезли в Бристоль, и мать поехала навестить его. Назад она вернулась ободренной:

— Могло бы быть и хуже, моя леди. У него ранена только рука — вся перевязана, и он говорит, что очень больно, но так рад вернуться домой, что не придает этому значения.

Все вокруг говорили друг другу: «Вы слышали хорошие новости о Лене Арнольде?» Я подумала, как бы все были потрясены, если бы это случилось два года назад — но теперь мы были просто счастливы, что он жив и не искалечен.

Восемь солдат-пахарей, приехавших вскоре, тоже были очень жизнерадостными: «Лучше, чем во Франции, а, ребята?» Однако мистер Арнотт был не так доволен, потому что они уже пропустили лучшую часть пахотного сезона. Он горько жаловался как на их позднее прибытие, так и на неопытность.

— Разве это пахари? — говорил он. — Один из них цирюльник, а другой лотошник — продавал карандаши и ручки, как он мне сказал.

— В таком случае, может быть, и неплохо, что они не прибыли раньше?

Мистер Арнотт уставился на меня, а затем хмыкнул:

— Да, пожалуй, — он покачал головой. — Не знаю, как бы мы справлялись, если бы у нас не было паровых плугов. Дочка Батти Вильямса работает как собака, так-то.

Я взглянула на Неллу, сидевшую рядом со мной.

— Вы хотели сказать, что работает очень хорошо, мистер Арнотт?

— Нет управы на вас, женщин, — проворчал он. — Теперь вы потребуете права голоса.

— Только не я, мне еще не скоро будет тридцать, — отмахнулась я.

Мистер Арнотт на мгновение удивился.

— А я было подумал, что захотите. Я и забыл, что вы еще совсем девчонка, — наверное, я выглядела оскорбленной, потому что он добавил: — Я не имел в виду, что ваше лицо выглядит старым, моя леди, просто у вас старая голова на плечах. Должен признать, когда его светлость сказал, что оставляет вас вместо себя, я подумал, что он немного того, но вы неплохо ведете дела, это все признают.

Я расцвела от гордости, но только на мгновение, потому что он сказал:

— А теперь, моя леди, вам нужно переселить тех двоих солдат. Вы поселили их у жены Джека Невитта, а это не годится.

— Но миссис Невитт сказала, что будет рада компании.

— Это точно, моя леди, — уставился он на меня. — Невитт хороший молочник, но сделал глупость, женившись на этой женщине. Мне не хотелось бы, чтобы он, вернувшись, нашел в гнезде кукушонка, а так и случится, если вы срочно не переселите этих парней.

— Но...

— Элси, выйдя замуж, родила семь месяцев спустя, и никто не уверен, что это ребенок Джека — даже сам Джек. Поэтому уберите их оттуда, моя леди, пока греха не вышло.

Я сразу же пошла и сказала миссис Невитт, что солдат нужно переселить в хибарку садовника в Истоне. Ее улыбчивое лицо потускнело:

— Так скучно по вечерам, пока Джек в армии — а их двое, и они такие веселые, — ее голос стал льстивым. — Почему бы им не остаться здесь и дальше? Некоторые женщины рады, что сейчас мужья оставили их одних, ну... вы понимаете, о чем я говорю, моя леди, — она подмигнула мне. — В конце концов, молодой его светлость заезжает сюда почаще, чем старый, — взглянув на мое лицо, она быстро добавила: — Это же естественно, моя леди. У женщин, как и мужчин, есть свои потребности...

Я резко оборвала ее слова:

— Немедленно переселите их в хибарку садовника. И если хоть один из них переступит ваш порог, вы сами окажетесь за дверьми этого коттеджа, с вещами и багажом.

Ее лицо помрачнело.

— Как прикажете, — обиженно проворчала она, с ехидным смешком присев в реверансе, — моя леди...

Мое сердце стучало, как молот, когда я возвращалась к машине — как она посмела? Как она посмела? Я, дрожа, сжалась на сиденье. Неужели другие женщины Истона думают то же самое, только не смеют сказать? Все-таки я тоже вышла замуж на девять месяцев позже, чем полагалось, и не за отца моего ребенка. Но теперь я носила ребенка Лео и чувствовала, как он двигается внутри, помогая мне успокоить дрожащие ноги. Наконец я оказалась в состоянии вылезти из машины и найти кого-то из мужчин на току, чтобы опереться на его руку.

Клара поворчала немного о том, что в хибарке будет теснота, если туда втиснуть еще две кровати.

— Однако вы правильно перевели их туда, моя леди, — признала она. — Едва я услышала, что их поселили к ней, то сразу подумала, что выйдут неприятности, — она нагнулась к моему уху и прошептала: — Она была такой еще в школе — заходила за сараи и за фартинг позволяла парням заглядывать к себе под юбку. — Клара понизила голос: — А став постарше, она уже не спрашивала с них и фартинга!

— Я не знала, что у нее такие склонности.

— Откуда вам знать, моя леди, вы же не здешняя. От простого заявления Клары меня бросило в дрожь — я до сих пор была здесь чужой. И деревенские женщины гадали, давала ли я парням за фартинг заглядывать себе под юбку — или что-нибудь похуже? Что они говорили за моей спиной, когда я появилась здесь с Флорой? Если бы это случилось где-нибудь еще, но здесь невозможно было что-либо скрыть, каждый знал про всех все.

Немного спустя в Истон прибыли двадцать немецких пленных, под охраной двоих британских солдат. Мы разместили их в паре пустых коттеджей за водонапорной башней, один из пленных стал поваром. Они привезли с собой казенные рационы, но мы с мистером Арноттом подумали, что этого мало для мужчин, целый день работающих в поле, поэтому дали им на расплод несколько пар живых кроликов и проволочную сетку для клеток. Кроме того, я попросила мистера Хикса посылать им все лишние овощи из сада. Нам повезло — пленные оказались из саксонских сел, поэтому они были хорошими работниками. Однако мистера Арнотта раздражало, что двое британских охранников целыми днями бездельничают, сидя под забором.

Порой и мне хотелось немного посидеть под забором и побездельничать. Теперь я плохо спала по ночам. Ребенок, казалось, просыпался в это время, а когда он наконец успокаивался и мне удавалось заснуть, мне снились кошмары. Лео снова писал карандашом, и я стала видеть его во сне. Он шел по грязи с носилками, а грязь хлюпала и засасывала его — я знала, что немецкие пушки готовы открыть огонь, а он был на виду, слишком тяжело нагруженный, чтобы бежать, и медленно волочил ноги по скользкому настилу... Я пыталась кричать, чтобы предупредить его — открывала рот, но не издавала ни звука, словно рыба, выброшенная на берег. Я хотела подбежать к нему, но не могла сдвинуться с места и только в ужасе наблюдала за ним...

Я просыпалась в ознобе и испарине, мои ноги сводило судорогой. Лежа в темноте, я словно слышала голос Альби: «В августе мы заняли Дайкбуш — жалкие развалины посреди моря грязи... дорога на Менен была так разбита снарядами, что по ней было невозможно ехать. Я вынул офицерский револьвер, потому что капрал попросил меня застрелить мула, увязшего в болоте. Бедная скотина, ее глаза были полны ужаса. Некоторые солдаты тоже оказывались там. Стоило соскользнуть с дощатого настила... Это место называлось лесом Шато — наверное, прежде тут рос лес, а теперь остались только обгорелые пни, торчащие из вонючей трясины. Снаряды летели так часто, что скосили остатки деревьев. Во Фландрии даже деревья терпят мучения».

Я думала о Фрэнке с его начищенными ботинками и безукоризненной формой посреди этого опустошения — и о Лео. Каждый раз, когда Альби упоминал о носилках или полевых санитарных пунктах, мои уши настораживались. Я слушала, представляя Лео бок о бок с другими санитарами на мененской дороге под Хугом, где подобрали Альби. Я представляла его в том конкретном укрытии, которое описывал Альби — оно было построено немцами, но теперь использовалось как пункт первой помощи солдатам, подобранным на полях сражений. Альби говорил, что это сооружение казалось огромной жабой, обозревавшей из кратера окружающую его темную воду. Мертвая вода, мертвая, как тела, которыми усеяна земля вокруг этого отвратительного кратера.

Я спросила у Альби, видел ли он Лео, но он, конечно, не видел, иначе с порога сказал бы мне об этом. «Но он недалеко оттуда, Эми, я знаю, где была Пятьдесят первая дивизия с конца сентября. Мне повезло больше, нас перевели оттуда в последнюю неделю августа. Нас осталось так мало, что мы были там бесполезны».

Я лежала в темноте, ребенок Лео ворочался в моем чреве, а я думала о Лео, бредущем по этой дороге с тяжелыми носилками и слушающем стоны раненых, представляла, как липкая грязь хватает его за ноги, а над головой визжат снаряды. Я содрогалась, хотя лежала в теплой постели — наверное, но как же, должно быть, он содрогался там.

Однако следующее письмо было написано чернилами. Лео написал, что его подразделение выведено в тыл, на отдых, и они целыми днями играют в регби.

Все мои сослуживцы могут играть в футбол, но единственный имеющийся мяч, забытый кем-то из офицеров, оказался мячом для регби, поэтому они настояли, чтобы я показал им, как играть в регби. В результате я снова играюзащитником. С какой неохотой я занимался этим в молодости — я поклялся, что, выйдя из школы, не буду играть в подобные игры, — и вот теперь играю как дурак! Однако, это укрепляет здоровье, и, должен сказать, я предпочел бы эти легкомысленные занятия спортом тому, чем занимался перед этим.

Положив руку на живот, я сказала младенцу:

— Твой папа играет в регби! — у меня потекли слезы, но они были слезами облегчения.

Вскоре я пролила еще больше таких слез, потому что на следующей неделе пришла открытка от Фрэнка, для Флоры: «Мы на постое в тихом и приличном месте. Здесь скучновато, но есть хорошие места для верховых прогулок». Значит, они оба были в безопасности, хотя бы на время.

В начале марта Альби удалось ненадолго выбраться к нам. Элен увела детей на прогулку, а я не знала, куда они пошли.

— Они скоро вернутся, — сказала я. — Подождем их наверху.

Я привела Альби в свою гостиную. Он сел на стул напротив меня, выглядя степенно и непривычно в своей новой форме. Я стала расспрашивать его о братьях и дяде Альфе.

— Отец в тылу, в базовом лагере — у него, слава Богу, обострение ревматизма, а Джорджа скоро призовут в армию.

— Джорджу еще рано в армию.

— Ему в декабре исполнилось девятнадцать, Эми.

— Рождественский подарок тети Агнес, — улыбнулась я.

— Да. Кажется, это было совсем недавно, правда? Мы жили хорошо, пока папа не потерял работу, а мама не заболела, — он вдруг спросил: — Эми, а когда умерла твоя мама?

Я открыла рот и снова закрыла.

— Одновременно с моей матерью, — тихо сказал он. — Разве не так, Эми?

— Я... я никогда не сказала бы тебе об этом... Тебе сказал дядя Альф?..

— Нет, я сам догадался. Но Нед всегда говорил, что ты — дочка двоюродной сестры нашей матери. Он не хотел верить... что она... — Альби выглядел очень печальным.

— Это потому, что она очень любила, — поспешно сказала я. — Они с моим отцом хотели пожениться, но...

Я запнулась, и Альби закончил за меня:

— Но он умер, — небольшая ирония и горечь сожаления, прозвучавшие в словах, говорили сами за себя. Альби тихо сказал: — Бедная мама, — а затем мы услышали голоса детей, поднимающихся по лестнице.

Лежа этим вечером в кровати, я сказала своему младенцу: «Может быть, скоро приедет твой папа». Мой ребенок энергично толкнулся в ответ — я была уверена, что это мальчик. По словам доктора Маттеуса, мой срок истекал на первой неделе мая, и червячок страха уже шевелился во мне, когда я вспоминала, как это больно — я была трусихой. Но, может быть, к этому времени Лео придет в отпуск и побудет со мной, чтобы успокоить и поддержать меня, как он это делал, когда рождалась Роза.

В следующем письме я ответила на его озабоченные вопросы о своем здоровье, а затем написала:

Было бы хорошо, если бы ты смог приехать домой до рождения ребенка. Все равно тебе скоро пора в отпуск. Мистер Арнотт признает, что мы справились со вспашкой в срок, хотя были проблемы из-за нехватки угля для паровых плугов. Мы заменили его брикетами овсяной соломы, поэтому Джудит Хокинс и ее отцу было достаточно топлива...

Закончив с новостями, я подписалась как обычно: «Твоя любящая и покорная жена, Эми». Затем моя ручка вывела сама: «Надеюсь, что скоро увидимся».

Но два дня спустя леди Бартон сказала мне, что все отпуска приостановлены. Ее щеки были бледными и впалыми, этого не скрывали даже два щегольских пятна румян.

— Немцы скоро начнут большое наступление, — объяснила она. Мое сердце заледенело. — Не говори никому, это секрет — хотя все его знают. Теперь, когда они побили русских, они собираются побить нас.

Ее руки дрожали. Я взяла их в свои.

— Они нас не побьют, леди Бартон. Нам помогут американцы.

— Они еще не прибыли — не успевают, — покачала она головой. — Им нужно подготовиться, понимаешь, и переплыть через Атлантический океан. Войска не могут маршировать по воде... — леди Бартон оборвала фразу и попыталась улыбнуться. — Я ведь только глупая старуха, так ведь? Но, дорогая моя, это так давно тянется, а я каждый раз, увидев разносчика телеграмм, думаю, что это о Джордже.

Это случилось 21-го марта. Сначала мы об этом не знали, но на следующий день в газетах напечатали, что началось большое сражение — враги атаковали на пятидесятимильном участке линии фронта. Там была приведена и карта, и мы с мистером Тимсом в тревоге углубились в нее.

В субботу мы узнали, что полмиллиона вражеских войск пытались прорвать линию британского фронта, а в воскресенье — Вербное воскресенье — военное ведомство прислало на почту бюллетень. Там было сказано, что наши войска удерживают позиции, несмотря на свирепые атаки врага. Однако, в понедельник «Таймс» мрачно сообщила: «Британцы отступили на линии фронта на Сомме. Париж подвергся бомбардировке». Ниже я увидела слова «51-я дивизия», и мое сердце застыло. «Здесь, как и по всей линии фронта, наши войска героически сражались, несмотря на постепенное отступление, но обстоятельства были против нас». И Лео, и Фрэнк — оба были в Пятьдесят первой дивизии.

Хотя срок еще не настал, я написала письмо Лео. Я не знала, дойдет ли оно, но должна была написать. После обычных новостей я приписала: «Береги себя, не забывай менять носки, когда они промокнут».

Затем я написала Фрэнку — это было короткое письмо, но я должна была написать его.

Дорогой Фрэнк!

Я каждый день вспоминаю тебя и молюсь за твое благополучное возвращение. Флора тоже часто говорит о дяде Фрэнке. Береги себя.

Твоя преданная Эми.

Вторник — еще одна карта, где большим черным пятном была отмечена территория, которую мы потеряли. В среду пятно увеличилось. В четверг было сказано, что мы стойко удерживаем линию фронта, но в пятницу, Страстную пятницу, я увидела, что пятно распухло, покрывая большой кусок Франции. Однако в субботу «Тайме» сообщила, что союзники держат линию фронта, а со второй почтой пришла открытка от Фрэнка: «Я оказался в чертовски неподходящее время в чертовски неподходящем месте — как всегда, моя милочка. Не беспокойся обо мне, это пустяки. Спасибо за письмо. Jet'aime, Aimee.[10]»

От Лео известий не было, и я почти заболела от тревоги, когда в понедельник наконец, пришла запачканная фронтовая почтовая карточка. Я читала ее и перечитывала, но там было всего лишь несколько шаблонных печатных фраз, говорящих, что все хорошо, и обещание написать при первой же возможности. Только подпись была сделана собственным почерком Лео, а дата указывала, что прошло пять дней со времени отправления. Я так долго смотрела на подпись «Лео Ворминстер», что у меня начало расплываться в глазах, а затем пошла наверх, чтобы вручить Розе подарки ко дню рождения.

Во вторник газеты сообщили, что наступление немцев приостановлено, а после обеда прибыло письмо от Лео:

Прошу извинения за то, что не написал вовремя, и за то, что пишу карандашом, но мы были очень заняты и, кроме того, я потерял чернила. Я надеюсь, что у тебя все хорошо. Не работай много и не забывай каждый день отдыхать после обеда. Не тревожься, если следующее письмо опять задержится, — из-за недавних событий почта работает очень плохо.

Эти слова успокоили меня, на сердце у меня стало теплее. Затем я заметила под подписью два слова по-гречески и пошла в библиотеку за словарем, хотя уже догадалась, что они означают: «Я люблю тебя, Эми». Я поняла, почему он написал их, и содрогнулась.

В среду в газетах сообщалось, что сражение затихло. Однако солдатам, присланным на вспашку, пришло распоряжение вернуться на фронт, и они уехали во Францию. Альби тоже вернулся туда. Его отозвали так срочно, что письмо для Элен, сообщающее об этом, было написано им уже в поезде. От Беаты я узнала, что Джордж тоже ушел на фронт. В пятницу появились репортажи о новом наступлении немцев в Пикардии, и к понедельнику черное пятно на карте снова распухло.

Во вторник пришло письмо от Лео, написанное чернилами, и короткая записка от Фрэнка: «Плохой жребий выпал мне, но я молюсь и надеюсь на перевод, в местечко побезопаснее. Передай привет Флоре и пиши еще, моя милочка». Со вздохом облегчения я взяла ручку и написала ему короткое, простенькое письмо с новостями о детях, особенно о Флоре. Затем я написала Лео и отправила письма с одной почтой.

На следующий день мое спокойствие исчезло. «Бои на фронте расширяются к северу и к югу... Немцы продвигаются к Лису». Вторник принес новости о сражении под Армантьером, а под ними я увидела заголовок: «Сотрудники медицинской службы, пострадавшие во время выноса раненых из-под обстрела». Меня так затрясло, что я с трудом смогла поставить чашку на блюдце, не расплескав чай.

В течение следующей недели бои продолжались. Я сидела в кабинете имения за письменным столом, пытаясь сосредоточиться на подсчетах урожая овса и ячменя, но мое сердце и рассудок были поглощены событиями во Франции. В четверг, когда мне стало казаться, что я больше не могу выносить ожидание, с последней почтой пришла фронтовая почтовая карточка от Лео. Я, дрожа, протянула к ней руку. Я понимала, почему он послал ее — дать знать, что еще жив, хотя его рукой там была приписана только подпись и дата. Карточка шла четыре дня. Вечером я написала ответ и проследила наутро, чтобы он был отправлен с первой почтой.

Я плохо спала и пришла в кабинет имения усталой и вялой. Мистер Селби, увидев меня, озабоченно нахмурился:

— Леди Ворминстер, вы уверены, что вам не нужно отдохнуть?

— Я отдыхала всю ночь, мистер Селби.

— Но, в вашем положении...

— У меня еще есть недели две. Я только проверю для вас эти расчеты по Пеннингсу и просмотрю несколько писем...

Моя спина ныла, когда перед обедом я зашла в детскую. Мне было тяжело держать на коленях Розу, а она хныкала и капризничала, вопреки своему обычному веселому настроению.

— Шшш, шшш, моя Роза, мама утешит тебя...

Элен улыбнулась мне:

— По-моему, дети чувствуют, когда у их мамы плохое настроение.

Успокаивая Розу, я опоздала на обед, но это было неважно, потому что там снова был только тушеный кролик. Когда я перевернула его лопатку на блюде, чтобы достать мясо с другой стороны, дверь открылась, и мистер Тимс объявил:

— Моя леди, к вам мистер Селби.

Мистер Селби стоял у него за спиной. Пока я поднималась на ноги, мой взгляд упал на его руку — кошмар стал явью. Может быть, это только ранение, подумала я, но увидела выражение лица мистера Селби:

— Леди Ворминстер, боюсь, что новости очень плохие...

И я все поняла. Мистер Селби подошел к столу и вручил мне бумагу. Я прочитала: «Глубоко сочувствуем... умер от ран...» Буквы прыгали и расплывались у меня перед глазами, я смахнула слезы и дочитала телеграмму. Это был Фрэнк.

Глава сорок восьмая

Я на мгновение воспряла, но затем это чувство поглотила печаль. Печаль о Фрэнке, таком красивом, стройном, золотоволосом — о Фрэнке, идущем по жнивью, Фрэнке, легко вскакивающем на широкую спину Гордеца, Фрэнке, натягивающем поводья, юном и уверенном в себе, посреди снопов золотых колосьев.

Фрэнк — мертв. Это совершенное, стройное мужское тело погублено и брошено в грязном болоте, в которое сейчас превратилась Франция.

Клара вывела меня, плачущую, из-за стола. Она заговорила со мной, мистер Селби — тоже, но я не слышала их. Мне слышался только голос Фрэнка, его слова, сказанные в последний приезд: «До свидания, Эми — моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей».

Меня отвели в мою гостиную. Пока Клара разжигала камин, мистер Селби встревоженно склонился ко мне:

— Я пошлю телеграмму лорду Ворминстеру?

Я взглянула на него сквозь слезы, ответила Клара:

— Да, так будет лучше всего, мистер Селби. Конечно, он должен об этом узнать. И леди Квинхэм тоже.

— Я знаю только адрес ее матери.

— Тогда телеграфируйте туда.

Мистер Селби остановился передо мной и взял мою руку в свои.

— Леди Ворминстер, я так вам сочувствую — я могу что-нибудь для вас сделать?

Я покачала головой, не найдя даже слов, чтобы поблагодарить его. Клара обняла меня, прижимая к себе мое располневшее тело, пока я всхлипывала у нее на плече.

— Попытайтесь взять себя в руки и успокоиться, моя леди, ради ребенка, — сказала, наконец она. — Я позвоню Берте, чтобы она принесла чай.

Она поила меня сладким обжигающим чаем, а я шептала ей:

— Я любила его, Клара — несмотря ни на что. Я никогда не переставала любить его.

— Знаю, знаю. Вы не охладеете к мужчине, как бы дурно он с вами ни обошелся.

Она не поняла меня. Я не это имела в виду, я подразумевала... но первые мгновения прошли, и чувство вины скрутило меня. Клара была права — мне нужно было успокоиться ради ребенка.

Однако что-то словно сломалось во мне. Я, казалось, стала игрушкой с испорченным заводом — могла двигаться только по требованию других. Клара заставила меня умыться и отвела в детскую. Флора подбежала ко мне, моя красавица, копия Фрэнка, и я заплакала снова, а личики моих дочек испуганно уставились на меня. Элен и Клара усадили меня на кушетку, Флора с Розой прижались ко мне. Я не могла даже посадить их на колени, но объятия их ручек согревали меня.

Следующие дни прошли в тоске и печали. Фрэнк, бегущий рядом со мной в парке, Фрэнк в лодке на реке, великолепный и золотоволосый, Фрэнк, входящий ко мне в гостиную в Истоне, Фрэнк — сияющее солнце моей юности — погиб.

От Лео пришло письмо. Трясущимися пальцами я взяла конверт — по крайней мере, он был подписан чернилами, но когда я открыла его, письмо оказалось очень коротким.

Дорогая Эми!

Я получил телеграмму Селби. Какая трагическая потеря молодой жизни — но, тем не менее, мы должны помнить, что Фрэнсис умер геройски, сражаясь за свою родину. Надеюсь, что с тобой и детьми все хорошо, и ты отдыхаешь достаточно.

Твой преданный муж, Лео Ворминстер.

Я сразу же пошла за письменный стол, хотя с трудом держала ручку в руках, а моя спина ныла, словно от двойного перелома. Я сумела написать кое-что — о детях, о вспашке. В конце я написала: «Береги себя ради детей и меня — я люблю тебя». Письмо стоило мне таких усилий, словно я одним духом пробежала бегом до домашней фермы и обратно, но на странице получилось только несколько строк. Я была больше не в состоянии думать, поэтому подписалась как обычно — и поняла, что следующая телеграмма может прийти только о Лео. Положив, голову на стол, я заплакала. Ох, Лео, Лео, зачем ты пошел в армию?

Доктор Маттеус пришел осмотреть меня. Уходя, он похлопал меня по плечу и сказал:

— Осталось недолго, леди Ворминстер — недели две-три, не больше.

— Но вы сказали, что в начале мая, — взглянула я на него. — На первой неделе.

Он ласково пожал мое плечо.

— Это была приблизительная оценка. В таких делах, знаете ли, невозможно быть уверенным. Теперь я склонен думать, что это случится несколько позже. Я сообщу Ворминстеру, чтобы он не очень тревожился.

Три недели! Еще три недели ждать, а я уже так боялась. Вдруг со мной что-нибудь случится... или придет еще одна телеграмма... дети... Флора уже потеряла отца... ох, Фрэнк, Фрэнк.

Каждое утро я спускалась в кабинет имения, но часами не могла справиться даже с простейшими делами. Мистер Селби не позволял мне работать там после обеда. Он сообщил мне, что в Пеннингс скоро вернется мистер Парри.

— Он очень быстро выздоравливает, — сказал мистер Селби. — Скоро у меня будет больше времени на ведение хозяйства имения.

Итак, в послеобеденное время я была вынуждена скрываться наверху и лежать на диване, вне себя от страха и печали. На следующей неделе от Лео пришла только фронтовая почтовая карточка, подписанная чернилами. Я носила ее с собой как талисман. Когда я показала ее Элен, та сказала:

— Он занят, очень занят, моя леди, — она взглянула на Дору и добавила: — Джесси только что вернулся из села. Он сказал, что ранен Хорас Древетт, младший брат мужа Джаэль, и еще Фред Смит. Правда, пока не известно, насколько тяжело.

Я сознавала, что мне нужно сходить в село, но не могла пойти туда. Два дня спустя, сообщили, что ранен Чарли, младший сын Эли Дженкинс, но я опять не пошла. Я была трусихой.

— Они поймут, моя леди, — сказала мне Клара. — Они знают, что у вас подходит срок.

Но дело было не в этом — я была не в силах встретиться с их горем. Прошло еще два дня. Ко мне в кабинет зашел Джим, его лицо было мрачным.

— Моя леди, Клара пошла к матери, ее увела Эмми. Я только что приехал на двуколке, узнал и зашел прямо к вам...

— Кто? — прервала я его.

— Джордж, его больше нет.

Я должна была пойти к матери Клары, она была так добра ко мне, да и Лео одобрил бы это. После обеда Джим отвез меня в двуколке к миссис Чандлер. Там были все — Клара, ее сестра Эмми, жена Джорджа Джейн. Бедная Джейн — вспоминая ее смеющееся лицо на поле, я от порога пробормотала слова сочувствия, но меня пригласили в дом, усадили у камина и напоили чаем.

На следующий день, я пошла навестить миссис Дженкинс и миссис Древетт, а затем мать Фреда Смита. Мои слова были такими же неуклюжими, как и тело, но я должна была пойти.

— Если бы он был тяжело ранен, вам бы сообщили... — сказала я матери Фреда.

— Сейчас ни за кем не посылают, моя леди — слишком опасно, — покачала она головой. — Если кого-то можно перевозить, его привозят вАнглию... — ее голос вздрогнул, — ...но мне же не сообщили, что Фреда привезли.

Я не знала, что сказать ей на это.

От Лео пришла еще одна фронтовая открытка. Он снова подписался чернилами. Я положила ее к себе в карман рядом с первой, словно ношение этих карточек при себе могло уберечь его. Однако я понимала, что это только глупая причуда.

Альби написал, что его батальон пока вдалеке от линии фронта, но дядю Альфа отправили на передовую. Брат Элен Дэн тоже ушел в армию, хотя ему исполнилось всего восемнадцать, а Лена Арнольда снова послали во Францию, хотя его рука еще не зажила полностью. Армия была в таком отчаянном положении, что стали призывать пятидесятилетних, — но я знала, что Лео все равно не взяли бы, если бы он не пошел добровольцем. Но теперь он был там, а немцы все еще атаковали, продвигаясь вперед, и пытаясь захватить порты, чтобы, по словам мистера Тимса, отрезать нас от Франции. Если им это удастся, наши солдаты будут заперты во Франции — ох, Лео, где же ты?

Я уже перехаживала — шла вторая неделя мая. Миссис Чандлер поселилась поблизости, в доме Клары и Джима, доктор Маттеус заглядывал ежедневно.

— Как ваши дела, леди Ворминстер? — спрашивал он. — Лодыжки не опухают? Хорошо, хорошо. Я сообщу лорду Ворминстеру, чтобы не волновался. Мужчине трудно быть вдали от дома в такой период.

— Зачем он ушел? — заплакала я. — Ведь он не должен был идти туда.

— Он ушел исполнять свой долг, леди Ворминстер, — вежливо ответил доктор Маттеус. — Никто из нас не мог сделать большего.

Как и Фрэнк, который тоже исполнял свой долг и поплатился за это. Прошло больше трех недель с тех пор, как пришла телеграмма, но горе и боль все еще туманили мой мозг и железными цепями сковывали мои ноги. Из-за этого я по утрам с трудом поднимала свое грузное тело с постели.

В четверг пришла еще одна почтовая карточка от Лео. Уже не с напечатанным текстом, а с несколькими словами, написанными его рукой — он благодарил меня за новости. Я снова и снова перечитывала ее, а затем положила в карман к остальным — слава Богу, она была написана-чернилами. Но вечером, сидя за ужином и ерзая с бока на бок, чтобы облегчить тянущую боль в спине, я подумала — а вдруг Лео догадался, что я смотрю на то, чем написаны его письма? В прошлом году, когда Лео был здесь в отпуске по ранению, он поговаривал о том, чтобы взять с собой авторучку, но я не согласилась. Возможно, он одолжил ее, чтобы облегчить мои страхи теперь, когда приближался мой срок, и тогда мои приметы были бесполезны. Слезы покатились по моим щекам, а я не стала вытирать их. Я была такой усталой и испуганной.

Я больше не могла выносить одиночества. Я взяла шитье и пошла в детскую, чтобы посидеть с Элен и Дорой. Там были и миссис Чандлер с Кларой. Они с нежностью говорили о Джордже, о временах, когда он был маленьким, говорили о своем прошлом, в котором меня не было. Я сидела среди них, но была одинока.

Боли в моей спине усилились, обручами сжимая мое бесформенное тело, и я с трудом дошла до туалета. Когда я села там, пошли воды — и я поняла, что началось. Натянув трусы, я беспомощно заплакала, потому что мне было страшно встретиться с этим, я боялась — ведь я была трусихой.

Когда я вернулась в детскую, боли обострились, и я в панике закричала. Мой крик разбудил Флору, которая прибежала из детской спальни с расширенными от страха глазами.

— Мама! — она вцепилась в мою юбку, за ней пришла Роза, с таким же испуганным лицом. Оглядевшись, я увидела отражение своего страха на остальных лицах — Клары, Доры, Элен. Даже миссис Чандлер растеряла обычное спокойствие.

— Мама! — Флора закричала еще громче. Это был панический вопль, и я услышала голос Фрэнка, говорящий: «Иногда мне хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их». Я тоже не могла подвести других. Хоть я и была трусихой, мне было нельзя показывать это.

Я нагнулась и обняла дочку.

— Все хорошо, моя маленькая, это всего лишь приступ ревматизма, как у мистера Тимса.

Ее лицо успокоилось, пальчики ослабили хватку.

— Махизма? — повторила вслед за мной Роза.

— Все хорошо, моя Роза. Доченьки, вы ведь знаете Джима? — Обе головки закивали — и светлая, и темная. Конечно, они знали Джима. — И коттедж, где он живет с Кларой? — Я взглянула на Клару, зная, что она согласится. — Вы хотите сегодня пойти и переночевать у Джима? Конечно, с вами пойдут Элен и Дора. Их глазенки распахнулись от восторга.

— Я, буду рада вам, — вмешалась Клара. — Но мне нужно остаться здесь и закончить кое-какую работу, а бедному Джиму будет там одиноко, если вы не придете и не погостите у него.

— Почему бы вам не пойти и не помочь мне собраться? — раздался уговаривающий голос Элен. Дочки побежали за ней в детскую спальню.

— Я не хочу, чтобы они слышали мои крики, — прошептала я Кларе.

— Да, так будет лучше всего. Мы не подумали об этом. Джим позаботится о них, угостит жареными каштанами — у нас они еще есть. Я сейчас сбегаю и постелю на постели чистые простыни.

Я проводила детей и поцеловала их на прощание у дверей коттеджа — они были слишком рады, чтобы обратить внимание на мои подавляемые стоны. По мостовой к нам спешил мистер Селби — сегодня он задержался на работе допоздна.

— Как вы себя чувствуете, леди Ворминстер? — озабоченно наморщился он. — Тимс только что сказал мне...

— Не беспокойтесь, мистер Селби, — спокойно сказала я. — У меня это не в первый раз.

Он крепко пожал мою руку.

— Всего хорошего вам, леди Ворминстер. Я сообщу дома, что буду здесь, а затем вернусь сюда. Мы с Тим-сом посидим вместе, пока вы благополучно не разрешитесь.

— Спасибо, мистер Селби, — мои глаза защипало. Наверху миссис Чандлер занималась моей спальней — закрывала ковры газетами и подстилала на кровать плащевую ткань. Одеяло, специально просушенное над кухонной плитой, было наготове. Я отвернулась, глядя вместо него на детские пеленки, прогревающиеся у камина. Огонь ярко горел — для этого случая Клара припасла уголь. Миссис Чандлер поставила ширму.

— Вам нужно помыться, моя леди, а затем надеть ночную рубашку и теплый халат.

Я сделала все, что она сказала, но не легла в постель.

— Я похожу немного, миссис Чандлер.

— Да, походите, это облегчает боли.

Я боялась, очень боялась, но знала, что не должна показывать этого. Я начала ходить по комнате туда и обратно, считая шаги. Я ходила медленно, меня отягощал ребенок, и думала, что Лео в этот момент, может быть, сгибается под тяжестью носилок — Лео, который исполнял свой долг, а я должна была исполнить свой.

Доктор Маттеус, прибывший вскоре после того, как у меня отошли воды, сказал, что роды начнутся позже, но не ушел.

— Я сообщил, где меня найти, — пояснил он. — Если понадоблюсь, за мной пришлют.

Он выглядел усталым, ведь был уже пожилым человеком, а прошлую ночь тоже не спал.

— Вам лучше прилечь в соседней комнате, на кровати Лео, — сказала я. — Впереди еще длинная ночь.

Это была, очень длинная ночь — длинная и трудная. К часу ночи я устала ходить и залезла в постель. Я встала на колени там, где Лео прежде поддерживал меня на руках. Когда наступали схватки, я вспоминала его сильные руки и утешение, которое он давал мне, когда я производила на свет Розу, но теперь я должна была рожать одна. Я одернула себя — я же была не одна, со мной были миссис Чандлер и Клара, а в соседней комнате был доктор Маттеус. И мне было легче, чем Лео, ведь рождение не смерть — бедный мой Лео, но он был сильным, очень сильным. Следующая схватка пронзила меня удвоенной болью. Когда она прошла, я жалобно забормотала молитву — Боже, сохрани Лео.

На заре я почувствовала потребность кричать и бессвязно попыталась объяснить это.

— Кричите, леди Ворминстер, — успокаивающе сказал доктор Маттеус. — Дети далеко, они не услышат.

И я открыла рот и завопила, позволяя боли раствориться в бледном предрассветном освещении.

— Уже недолго, — тужьтесь, тужьтесь!

Одышка, стоны, потуги, сильные непроизвольные потуги, затем я почувствовала, что ребенок пошел наружу.

— А теперь, не тужьтесь — дышите чаще, как можно чаще — как собака.

Я дышала как Нелла, чувствуя, как ребенок продвигается наружу, пока наконец, он не выскользнул из меня.

— Мальчик, — объявил доктор Маттеус. — У вас сын, леди Ворминстер, прекрасный сын.

Я услышала его первый громкий крик, и силы прихлынули ко мне. Я села и потянулась вперед, чтобы взять сына у доктора и заключить в объятия его голое тельце. Я прижала его к себе, укрывая в объятиях. Сын, мой сын — наш сын. Глядя в его красное морщинистое личико, я искала сходства с отцом, но младенец был совершенно лысым, и я засмеялась. Его ручонка потянулась ко мне, рот открылся, поворачиваясь к моей груди. Отогнув ночную рубашку, я прошептала:

— Иди сюда, к своей маме, — когда он взял грудь, я переполнилась любовью и радостью. — Славный крепенький мальчик.

— Да, и какой большой — неудивительно, ведь вы переходили. Ваша светлость не проронили ни слезинки во время родов.

Ребенок ритмично посасывал грудь, пока я не почувствовала схватки выходящего последа и не застонала.

— Давайте, я возьму его, моя леди.

— Нет, нет еще... — но его временно забрали у меня.

— Все позади, моя леди — теперь вам и младенцу нужно помыться.

Чистые прогретые пеленки, тугой бандаж на живот — и прочие памятные ухищрения после родов. Затем миссис Чандлер помогла мне обмыть потное тело, переодела в чистую ночную рубашку, расчесала и заплела мои волосы. Наконец, я откинулась на подушки с сыном в руках. Я смотрела в его светлые голубые глазки, таращившиеся на меня в ответ. Он был так прекрасен, мой сын, и я выказывала ему свою любовь, лаская, трогая, укачивая его.

В комнату постучалась и вошла Клара, на ее лице сияла улыбка.

— Я уже рассказала всем, мистер Селби с мистером Тимсом уже открыли бутылку портвейна. Может быть, доктор тоже захочет выпить стаканчик? Они просидели там всю ночь! Элен говорит, что приведет девочек, как только ваша светлость будет готова.

Я отдала сына миссис Чандлер, одарив его напоследок поцелуем. Она положила его в детскую кроватку, и мои руки освободились для Розы и Флоры. Обняв и расцеловав их, я сказала:

— Посмотрите, кого вам принес доктор Маттеус — маленького братца!

Они недоуменно уставились на братца. Роза нерешительно потянулась к нему пальцем, Флора попросту отвернулась от него и стала рассказывать мне, как они жарили каштаны.

Когда Элен увела их на завтрак, доктор Маттеус пришел для последнего осмотра. Проверив мою температуру и пульс, он сказал:

— Селби послал телеграмму вашему мужу. Я дал ему такое сообщение: «Леди Ворминстер благополучно разрешилась здоровым и прекрасно сложенным сыном. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо». — Он улыбнулся. — Я не хочу давать ему повод для дальнейшего беспокойства — у него уже было достаточно тревог.

— Спасибо — и спасибо вам за все, что вы сделали. Его улыбка стала шире.

— Я очень рад. Мало что на свете приятнее, чем помочь разрешиться здоровым ребенком. А теперь вам нужно поспать.

Миссис Чандлер подошла к кроватке и вынула оттуда моего спящего сына.

— Вы, наверное, захотите взять его, — это был не вопрос — она все понимала. Она подала мне ребенка. — Вот молодой его светлость.

«Молодой его светлость» — потому что мой сын был лордом Квинхэмом. Я была потрясена, это осознание столкнуло мою радость с мукой потери. Все выглядело так, словно Фрэнка и не было никогда. Я отвернулась, чтобы миссис Чандлер не увидела моих слез.

— Я буду в соседней комнате, — продолжала миссис Чандлер. — Позвоните, если вам что-нибудь понадобится.

Когда она ушла, у меня потекли слезы. Я плакала о Фрэнке. Мой ребенок завозился и повернул ко мне голову, ища грудь. Я машинально дала ее ему, новому лорду Квинхэму. Справедливо, что он будет зваться так — перворожденный сын Лео. Но я не забыла Фрэнка и никогда не забуду.


Следующее письмо Лео было написано карандашом. Слезы снова покатились по моим щекам. Мне так хотелось, чтобы он еще немного побыл в безопасности. Я показала адрес миссис Чандлер, она ободряюще похлопала меня по плечу и сказала:

— Не забудьте, скоро прибывают американцы. По словам мистера Тимса, это будет большим подспорьем, — мне стало стыдно, потому что она недавно потеряла своего сына, но держалась так храбро.

Письмо Лео было очень коротким, но я понимала, что это из-за невозможности писать его долго. Лео писал, что рад моему благополучному разрешению, рад, что все чувствуют себя хорошо, и предлагал мне самой выбрать ребенку имя. Я огорчилась, потому что думала, что он захочет сделать это сам. Затем я одернула себя — он был слишком занят, чтобы думать о подобных делах. И я назвала сына именем дедушки. Того звали Джеком, но Джек — это сокращенное от «Джон», значит, сын будет Джоном. Сама я стала звать его Джеки.

На следующий день мистер Селби собирался зарегистрировать рождение, и я попросила миссис Чандлер пригласить его посмотреть на ребенка. Он вошел в дверь, розовый от смущения, но я заметила, что он рад приглашению. Полюбовавшись малышом, он спросил:

— А второе имя, леди Ворминстер?

Одно из имен Лео нравилось мне, но я знала, что он ненавидит это имя.

— Как вы смотрите на то, чтобы стать крестным отцом, мистер Селби? — спросила я.

— Я сочту это за честь, леди Ворминстер, — еще гуще покраснел он.

— Тогда, может быть, дадим ему ваше имя — по-моему, Джон Эдуард звучит неплохо. — Мистер Селби выглядел очень польщенным. — А третьим именем можно взять «Леонард». Звучит почти как Леонидас, но не настолько похоже, чтобы раздражать Лео, — мы оба улыбнулись.

Он все время нуждался во мне, мой Джеки. Если я клала его в кроватку поспать, он начинал кричать сразу же, как только просыпался. Мне все время нужно было нянчиться с ним, и я гораздо больше уставала, чем с Розой. С другой стороны, я чувствовала себя очень бодрой и понимала, что должна оправиться от родов как можно быстрее. Через неделю я встала, оделась и вышла в свою гостиную. Миссис Чандлер была недовольна этим, но доктор Маттеус дал мне разрешение. «Вам незачем лежать в постели, если вы будете из-за этого беспокоиться», — он все понимал, доктор Маттеус.

И я написала письмо Лео, сидя за своим письменным столом, рассказала ему, какой Джеки чудесный малыш, как мы решили назвать его, как Флора укачивала его целых пять минут, пока он не заснул, и как Роза сидела рядом с ней, положив руку на его головку, а ее большие темные глаза округлились от усилий, которые она прилагала, чтобы так долго просидеть неподвижно.

Я не могла выходить из дома, потому что еще не побывала в церкви, но к концу второй недели послеродового периода я уложила Джеки в бельевую корзину и спустилась с ним в кабинет имения. Мистер Селби встал, когда я вошла. Он выглядел измученным. Увидев, что я иду на свое обычное место, он спросил:

— Леди Ворминстер, вы уверены?..

— Я только на час-другой, мистер Селби.

И мы стали работать вместе. Джеки проснулся и захныкал, и я дала ему грудь, укрыв шалью нас обоих. Мистер Селби взглянул на нас украдкой и поспешно отвернулся, его морщинистое лицо вспыхнуло румянцем. Но скоро для него стало привычным, что я кормлю ребенка прямо за своим рабочим столом.

Я вновь отдалась, своим привычным печалям. В конце мая немцы начали новое наступление. За три дня они достигли реки Марны — того места, где их остановили в начале войны. Казалось, война началась снова, а в каждом приказе, присланном нам министерством сельского хозяйства, повторялись те же сообщения.

— Кажется, нас ждет еще три года войны, — как-то в отчаянии сказал мистер Селби. — Но откуда взять мужчин?

Хорас Древетт и Чарли Дженкинс выздоравливали. Фред Смит, хотя его и привезли в Англию, умер в бристольском госпитале вскоре после возвращения. Незадолго до этого мистер и миссис Смит получили еще одну телеграмму — их старший сын, Артур, пропал без вести. Я попросила мистера Бистона поскорее провести надо мной церковный обряд, чтобы мне можно было навестить миссис Смит. Мои ноги подкашивались, я не знала, что ей сказать, но она держалась мужественно.

— Я не рассказала Фреду об Артуре — он бы расстроился. Вместо этого я сказала, что получила от него письмо, что он жив и невредим. Это была ложь, Бог дал мне силы сказать так, — затем она ласково добавила: — Я рада, что вы благополучно разрешились, моя леди, и особенно рада, что у вас мальчик. Может быть, это утешит его светлость после потери старшего сына, — она взглянула на меня в упор. — И я рада, что рождение малыша поможет и вам — потому что вы, наверное, очень горюете по сыну его светлости. Если женщина рожает от мужчины ребенка, что бы потом ни случилось, она чувствует себя так, словно отдала ему часть себя.

Я заплакала, она стала утешать меня. Миссис Смит была мужественной, очень мужественной.

В следующий раз я пошла в село пешком. Я зашла к мистеру Бистону, чтобы попросить об отсрочке крестин.

— Говорят, скоро снова начнут давать отпуска...

— ...и вы надеетесь, что отец нашего молодого джентльмена будет присутствовать на крестинах, — закончил за меня мистер Бистон. — Конечно, мы можем подождать — ведь это сын и наследник... — он порозовел. — Я имел в виду...

— Да, теперь это так, мистер Бистон, — тихо сказала я. Когда я прошла по селу, стало очевидно, что об этом знали все. Даже старики выходили из дома, чтобы посмотреть на Джеки. «Крепкий мальчонка, это точно». «Вы хорошо постарались, моя леди». Когда Джеки начинал хвататься за мою блузку, мужчины любезно отходили, возвращаясь к своим чашкам с чаем, но женщины толпились вокруг меня, пока я сидела на деревянной скамье напротив зеленого островка травы в начале сельской улицы. «Ой, какой он славный, маленький его светлость». «Представляю, как обрадовался его светлость, услышав такие новости». «Вы — хорошая девушка, моя леди, подарили ему такого славного сына».

Мистер Арнотт даже сам принес счета.

— Видите ли, я зашел поглядеть на малыша. Ой, какой он крупный для своего возраста, а какой складный! — Джеки потянулся и ухватился за мозолистый палец мистера Арнотта. — И сильный — он не забросит землю, когда ее получит, — мистер Арнотт взглянул на меня. — Его светлость будет очень доволен вами, моя леди, за то, что вы дали ему такого прекрасного сына.

Я знала, что Лео доволен, но по его письмам этого нельзя было сказать. Он писал в одном и том же формальном, натянутом стиле — я оправдывала это тем, что ему противно отдавать письма офицеру для цензурной проверки. Я не переставала надеяться, что он пришлет мне другое письмо, в зеленом конверте, но, как говорил Альби, такие конверты было трудно достать. Может быть, они все были потеряны во время бегства.

В том, что это было бегством, можно было не сомневаться, хотя в газетах говорилось об «отступлении на заранее подготовленные позиции, для генерального сражения». Мы знали правду от Альби, который снова попал в лондонский госпиталь. Элен навещала его там. Как сказал ей Альби, он не был тяжело ранен, его привезли сюда только потому, что во Франции скопилось слишком много раненых. Элен сказала, что он был очень спокойным, и мало рассказывал о случившемся, но получил за заслуги Военный крест. Мы очень гордились им.

Затем, мы услышали новости и получше — нашелся Артур Смит. Красный Крест сообщил, что он попал в плен к немцам. Мы были так рады за его мать, а я срезала большой букет золотистых роз и отнесла ей. Обычно я никогда не срезала розы, потому что Лео, не любил их срезать, но я знала, что на этот раз он не возражал бы. Кроме того, ведь эту розу он посвятил мне.

Несколько веток я срезала и для себя, и поставила их в своей гостиной. Кормя Джеки, я смотрела на розы и вспоминала, как Лео впервые преподнес их мне, вспоминала выражение его глаз, когда он говорил мне, как назвал этот сорт. Слезы навертывались на мои глаза, когда я вспоминала, как отвергла его тогда, как не хотела его любви, но теперь я тянулась к ней. Мне хотелось показать ему Джеки, а затем обнять его и выразить свою любовь. «Будь хорошим мальчиком, когда папа вернется домой, потому что он тоже хочет любви», — шептала я малышу. Скоро ли Лео приедет в отпуск?

Однако первым приехал мистер Уоллис. Он прибыл во вторую неделю июня и выглядел очень подтянутым в своей форме. На ней были три нашивки, увенчанные короной — теперь он был старшим сержантом. Он полюбовался Джеки, а я сказала:

— Клара приготовит вашу комнату, мистер Уоллис. Вы можете оставаться у нас сколько угодно.

После обеда он увидел, что я пошла на прогулку с Неллой, и предложил понести Джеки. Пока мы гуляли по розовому парку, где были так прекрасны и цветы, и их запахи, я тосковала по Лео, который не мог наслаждаться всем этим. Мы сели на скамейку у фонтана. Глядя на розы, мистер Уоллис сказал:

— Мне трудно поверить, что идет война. Находясь здесь, можно подумать, что весь мир выглядит так, — он повернулся ко мне. — А как у вас дела?

Я рассказала ему, как много луговой земли пошло под вспашку, о проблемах с рабочей силой, о предполагаемом урожае.

— В это время года погода вызывает такие опасения.

— Вы повзрослели, моя леди, — улыбнулся он.

— Это все война.

— Да, со мной случилось то же самое, — усмехнулся он. — Я не думал, что повзрослею еще, но повзрослел.

— Было плохо, когда немцы перешли в наступление?

— Да, Эми, очень плохо — я думал, что с нами кончено, — он сочувственно добавил: — Я со скорбью узнал о гибели молодого его светлости.

— Да, — слезы выступили у меня на глазах, потому что мистер Уоллис все понимал.

Он остался у нас на весь отпуск.

— Мистер Уоллис стал не так разговорчив, как прежде, — сказала мне Клара. — Порой, сидя в кресле у камина, он выглядит так, будто находится за сотни миль отсюда. Но когда я рассказала об этом Джиму, тот сказал: «Побывавшие на войне все стали неразговорчивыми, Клара. И это понятно».

Я снова получила письмо от Лео. Оно было коротким, но от радости, что оно было написано ручкой, я едва обратила на это внимание. Я смотрела на это письмо и думала, сколько же Лео пришлось перенести за последние месяцы. Ничего удивительного, что он не мог заставить себя написать много — он и прежде не писал длинные письма. В конце концов, Лео никогда не был таким, как мистер Уоллис — он и прежде был неразговорчив.

Но я не буду обращать на это внимания, когда он вернется домой — я обниму и приласкаю его, потому что он любит меня. Медсестра была права — кроме слов, есть много других способов выразить свою любовь, хотя я расскажу ему о ней и словами тоже. Потому что на этот раз он меня услышит.

От Лео пришло еще одно письмо, тоже написанное чернилами, а новости о войне были уже не такими мрачными. Пока цвели розы, была и надежда. Однако я едва осмеливалась полагаться на нее, даже наедине с собой — на всякий случай.

Глава сорок девятая

Наступил июль. Погода была сухой и теплой, после чая, я обычно гуляла с детьми в розовом парке. Мы любовались пухлыми махровыми цветами розовой «Дороти Перкинс», а затем шли поглядеть на «Блэйри», любимую розу Лео. Ее последние цветы осыпались, покрывая землю под кустами ковром лепестков. С восторженным криком Флора набирала пригоршни бело-розовых лепестков и подбрасывала их в воздух, затем принималась бегать по заросшему травой склону, а Роза нетвердыми шажками увязывалась за ней.

В один из таких дней Флора убежала к скульптуре бронзового мальчика. Когда я догнала ее, она уставилась на толстого дельфина, опираясь на мраморный край бассейна фонтана. Я, протянула было руку, чтобы предостеречь ее, но теперь глубина воды в бассейне не превышала двух дюймов — мы отключили фонтан из-за войны. Я еще раньше объяснила это Флоре, но она не переставала надеяться, что наступит день, когда серебряный поток воды польется из дельфиньего рта. Вместе с вертевшейся у моих ног Розой я пошла к розам «Гарланд». В этом году они отцвели чуть раньше, но последние кисти изящных белых цветов все еще вились по старой яблоне. Я огляделась вокруг — розы были еще прекрасны, но уже миновали первое буйное цветение, и если Лео, не вернется в ближайшее время...

— Лошадки, лошадки, мама? — потянула меня за юбку Роза.

Мы сходили в конюшню, а затем я отвела девочек в детскую. Там я побыла с ними еще немного и позволила себе посидеть у окна с малышом на руках. Под теплым солнцем я почти задремала, но вдруг услышала восторженный визг Флоры, за ней откликнулась Роза. Я подняла взгляд — в дверях стоял Лео.

Тяжелые ботинки, запыленные краги, мундир цвета хаки, коротко подстриженные седые волосы — в первое мгновение я приняла его за незнакомца, — но это был мой Лео, и теплая волна любви прокатилась по моему телу и прилила к щекам. С сыном на руках я встала и пошла к нему. Он наклонился, чтобы обнять Флору, но не сводил глаз с моего лица. Подойдя к нему, я потянулась, чтобы поцеловать его в губы, но Лео, мой застенчивый Лео, отвернулся, и мои губы оцарапались о щетину на его подбородке.

— Добро пожаловать домой, Лео.

Я положила руку ему на локоть, но он отстранился.

— Мне нужно принять ванну и переодеться. Я завшивел.

— Мне приходилось видеть вшей, — с улыбкой сказала ему я.

Лео встряхнул головой и проворчал:

— Я предпочел бы, чтобы ты не видела их снова. Конечно, он был прав, из-за Джеки. Я отступила немного и протянула ему малыша.

— Смотри, Лео, это твой сын.

Лео взглянул на Джеки, который подозрительно уставился на него своими круглыми голубыми глазками.

— У него нет волос.

Засмеявшись, я стянула с Джеки чепчик.

— Они у него есть, но мало.

— Когда родилась Роза, у нее вся голова была покрыта волосами.

Я улыбнулась ему, вспоминая радость рождения Розы.

— Да, они у нее были, но это редко встречается. У Джеки, только несколько завитков сзади, как у Флоры.

— Вот именно — как у Флоры, — услышав свое имя, она повисла у него на руке, чтобы привлечь к себе внимание. — Как ты поживаешь, моя Флора?

— Папа, идем поглядим на Овсянку и на кошку Таби... — Роза тоже подошла и потянулась к нему. Не знаю, как она запомнила своего отца, но она последовала за сестрой, моя Роза.

Лео улыбнулся дочерям, и я уступила.

— Я приготовлю тебе ванну, Лео.

— Незачем. Все необходимое сделают Клара и Тимс, — он наклонился к девочкам. — Папа сначала вымоется. Во Франции очень грязно.

Флора загрустила, но затем заявила:

— Я приду и спою тебе. Я могу петь очень громко, тебе будет слышно через дверь.

— И я, и я спою, — вмешалась Роза. Лео позволил им увести себя.

Я оставила Джеки с Элен и спустилась вниз. Флора и Роза вместе с Неллой сидели на корточках в коридоре у двери ванной и громко пели «Три слепые мышки». Я пошла в спальню Лео, но по всплескам воды догадалась, что он уже в ванной. Из двери, соединяющей спальню и ванную комнату, вышел мистер Тимс с охапкой одежды на вытянутых руках.

Я подошла, чтобы забрать у него одежду, но он покачал головой:

— Его светлость сказал, ее нужно отнести прямо в конюшню, к Джиму, тот знает, что с ней делать... и еще ботинки, — он взглянул на ботинки, и я быстро подошла и взяла их. Они воняли. Мистер Тимс скорбно покачал головой, забирая их у меня:

— Подумать только, его светлость был вынужден носить такое.

Когда Лео вышел из ванной, Флора и Роза следовали за ним повсюду. Они были так рады ему, а он с таким интересом выслушивал все их рассказы, что у меня не хватало духа отослать их наверх, хотя им давно было пора спать. Я была вместе с ними в конюшне, когда меня нашла Дора и сказала, что я нужна Джеки. И я оставила их.

Позже Лео пришел в детскую и сел в большое плетеное кресло, а Элен с Дорой стали укладывать девочек спать. Надев ночные рубашки, Флора и Роза взобрались к нему на колени, требуя сказок. Пора было идти на ужин, когда Лео, наконец уговорил их отпустить его.

— Сегодня только тушеный кролик с чечевицей, так что можешь не одеваться к ужину, если тебе не хочется, — сказала я.

— Разумеется, я оденусь, — отчужденно взглянул он на меня.

Поэтому я тоже пошла переодеваться. Мне хотелось зайти в гардеробную к Лео, чтобы спросить, есть ли у него все необходимое, но с ним все время был мистер Тимс — я слышала их голоса.

Клара сама дожидалась нас у стола, вместе с мистером Тимсом. Она выглядела очень довольной и сказала мне, что миссис Картер сделала особенный бисквит и пирожки с анчоусами на закуску. Она начала их стряпать сразу же, как приехал Лео.

Я снова извинилась перед ним за тушеного кролика:

— Мы не едим говядину чаще, чем раз в неделю. Конечно, мы можем брать с фермы печенку и прочий ливер, но я предпочитаю отдавать это другим. Женщины тяжело работают на полях, да и дети приходят помогать после школьных занятий — они должны есть мясо каждый день.

— Я вполне понимаю.

Лео мало говорил в течение всего ужина. После морковного супа он взглянул на меня и сказал:

— Не верится, что я здесь.

Точь в точь как мистер Уоллис. Поэтому я болтала о детях и розах, а Лео сидел, смотрел на мое лицо и слушал. Но когда Клара с мистером Тимсом убрали посуду со стола и накрыли десерт, Лео внезапно сказал:

— Я говорил себе, что невозможно стать красивее, чем ты, какой я тебя запомнил, но ты стала. Ты стала еще прелестнее.

Я залилась краской. Меня не так порадовали слова Лео, как его интонация. Он говорил так печально, потому что скучал по мне все это время.

— Ты пойдешь ко мне в гостиную пить кофе? — спросила я, когда он доел яблоко.

Лео взялся за звонок.

— Нет, лучше попить кофе здесь, если ты не возражаешь. Затем мы можем прогуляться и посмотреть на розы.

— Да, как в прежние времена, — улыбнулась я ему. — Только сначала я поднимусь наверх и накормлю Джеки — или лучше взять его с собой, как когда-то Розу?

— Нет, я хочу поговорить с тобой наедине, — тихо ответил Лео.

— Тогда я покормлю его прямо сейчас. Ему нужно много внимания, моему Джеки. Это потому, что он очень крупный мальчик. Когда он родился, то весил целых девять фунтов — наверное, оттого, что родился на две недели позже срока.

— Разве?

— Конечно. Ты должен это помнить.

Дверь открылась, и в нее заглянула Дора.

— Моя леди, мастер Квинхэм зовет вас.

— Сейчас иду, Дора, — я обернулась к Лео. — Не жди меня к кофе. Я попью наверху, пока кормлю Джеки. Может быть, ты тоже хочешь попить кофе в детской?

— Нет, я буду курить сигару, — отказался он.

— Тогда я спущусь сюда, как только покормлю. Наверху я стала немного беспокоиться. Джеки не был таким покладистым, как Роза. Мне нужно будет уложить его в кроватку, когда Лео впервые придет ко мне в спальню, а Джеки это очень не любит. Может быть, попросить Элен посидеть с ним, но, когда я взглянула на нее, мирно шьющую что-то у огня камина, то не могла заставить себя это сделать. Нагнувшись, я прошептала Джеки на ушко:

— Ты должен быть хорошим, послушным мальчиком.

Накормив, Джеки, я отдала его Элен. Малыш захныкал, но она стала ласково укачивать его, и через несколько минут, он успокоился — может быть, мне удастся ненадолго оставить его здесь. Когда мы вернемся с прогулки, я забегу сюда и проверю — если он будет спать, тогда я попрошу Элен посидеть с ним.

Спускаясь по лестнице, я думала о прогулке с Лео по розовому саду и останавливала себя, чтобы не пуститься вниз бегом. Я волновалась как девчонка. Лео ждал меня в холле. Я хотела поцеловать его, но здесь был мистер Тиме — Лео разговаривал с ним о мистере Уоллисе. Когда мы пошли по парку, Лео так спешил к своим розам, что я едва успевала за ним. Однако я решила дождаться, пока он не поцелует меня первым — мне не хотелось, чтобы он счел меня навязчивой.

Розы у входа в парк были прекрасны, но Лео, не задержался здесь, и я поняла, почему — мы пошли прямо к розе «Гарланд». Когда мы шли по тропинке к лестнице, я сказала ему:

— «Гарланд» пока еще в цвету, хотя ты, наверное, уже упустил лучшее.

— Да, это мне не впервые.

— Нет, прошлым летом ты застал полное цветение, — встряхнула я головой. — Но в этом году они, конечно, цвели лучше.

Мы спустились по первому пролету лестницы, и я пошла к скамейке на террасе, но Лео прошел дальше по склону, к следующей скамье, откуда открывался вид на фонтан. Он остановился около нее, дожидаясь, пока я сяду. Розы «Гарланд» остались позади, но в воздухе еще витал притягательный след их медово-апельсинового запаха. Нелла улеглась в траву рядом со мной, но Лео остался стоять, глядя в бассейн фонтана, заваленный листьями и грязевым осадком.

— Прости, что он не сверкает чистотой, как ты привык видеть, но не хватало рабочих, чтобы послать их сюда, — сказала я извиняющимся тоном.

— Ничего, пустяки.

Лео сел, но на некотором расстоянии от меня, чтобы можно было смотреть мне в лицо. Он выглядел так, словно хотел сказать мне что-то, но не знал, как начать. Я вспомнила, что недавно сидела на этой скамье с мистером Уоллисом, и подсказала:

— Мистер Уоллис говорил, что приходилось трудно, когда немцы пошли в наступление.

— Да, было очень трудно, — тихо ответил Лео. Запнувшись на мгновение, он начал рассказывать: — Мы знали, что это должно было случиться, но действительность, никогда не бывает похожа на ожидаемое. Видишь ли, до сих пор у нас не было опыта отступления. Много раненых при наступлении — это одно, но бегство — совсем другое. Естественно, в таких обстоятельствах затруднена эвакуация раненых, но проблем с боевым духом у нас было еще больше — мы вдруг поняли, что терпим поражение. Мы выполняли обычную медицинскую работу, какая требовалась в окопах, но, должен признать, что несмотря, на угрозу нападения врага, я думал в основном о тебе. Я был озабочен твоими родами.

Упоминание об его озабоченности согрело меня, а он продолжал:

— Затем началась бомбардировка. Я ожидал, что меня направят на один из основных перевязочных пунктов — там были два, один в Догни, другой на свекольной фабрике в Боупаме по дороге на Камбре. Мы работали там в последние три месяца, укрепляли их, устанавливали приспособления для лежачих раненых — обычные дела. Пустая трата времени, как оказались, оба пункта подверглись такому обстрелу, что в первые же часы, перестали существовать.

У меня пересохло во рту.

— Но... где же был ты? — спросила я.

— Меня перевели в Бьемец, на временный санитарный пункт.

— А все остальные погибли?

— Нет, хотя пострадали многие. Выживших взяли в плен. Но тогда мы еще не знали бо этом. Один из офицеров медицинской службы пытался пробраться на свекольную фабрику, но был вынужден вернуться. А затем пришло сообщение из Догни, в котором говорилось, что туда пришлось несколько прямых попаданий — газовые бомбы — и там есть пострадавшие, которых нужно эвакуировать. И туда послали три конных санитарных фургона. Мы уже проехали полпути, как вдруг увидели полчища солдат в серой форме, приближающиеся к нам. Я скомандовал поворачивать, но возницы уже сами стали разворачивать фургоны. К счастью, выстрелы не попали ни в одну лошадь, и мы дьявольским галопом понеслись обратно в Бьемец.

После этого мы больше не совались на оба эти перевязочных пункта. Долго не было телефонной связи, несколько мотоциклистов пытались туда пробраться, но... — Лео слегка пожал плечами. — И мы занялись местными ранеными. Никто не знал, что же происходит на самом деле. Появились слухи, что серые мундиры замечены за соседним холмом, но мы не могли эвакуироваться, потому что у нас не было транспорта. Тогда наш командир спросил: «Кто-нибудь знает немецкий? Это может понадобиться. Как вы, Ворминстер, у вас, кажется, есть какое-то образование?» «Извините, сэр, — сказал я ему. — Увы, я знаю только греческий». «Слишком жирно будет, — заметил он. — Греция на нашей стороне». А я ответил: «В любом случае, я знаю только древнегреческий». И мы засмеялись. А что еще нам оставалось? Затем этот офицер куда-то исчез, а я остался с группой санитаров в Бьемеце с приказом действовать в режиме базового перевязочного пункта и поддерживать связь с санитарными пунктами, которые, возможно, еще остались на передовой. Но уже на следующий день началось отступление по всей линии фронта, и мы сами превратились в передовой санитарный пункт.

— Но Альби говорил, что они расположены на самой линии фронта! — воскликнула я.

— Да, но разницы мало, если никто не знает, где эта линия, — Лео замолчал, а затем резко добавил: — Но я не собирался рассказывать тебе об этом. Я хотел рассказать совсем другую историю...

— Но ты вернулся благополучно? — прервала его я.

— Это очевидно, иначе бы меня здесь не было.

— Но как?..

— Дивизию вывели с фронта. Шесть дней спустя после того, как все началось — однако казалось, что прошло гораздо больше.

Лео замолчал, и я подсказала:

— Ты вернулся, но твоя открытка была опять написана карандашом.

— Отступление, затем атака, потом мы снова уходили с линии фронта, — неуклюже повел плечами Лео. — Тогда был четверг, у меня выдалось немного свободного времени, и я сел писать тебе письмо. Я обещал себе это маленькое удовольствие, если... — он поправился, — когда мы вернемся, но только начал писать, как ко мне пришел посыльный от моего командира. В лагерь внезапно приехала штабная машина, и офицер вызвал меня к себе. Приехал Дуглас Кайстер — мы были из одного итонского выпуска, я время от времени встречался с ним в клубе. Он подошел ко мне и положил руку на мое плечо, его лицо было очень серьезным. «Ворминстер, — сказал он, — боюсь, у меня для тебя очень плохие новости».

Лео поднял на меня взгляд:

— Я подумал, что это о тебе — Бог знает, откуда Кайстер мог узнать об этом. Но он продолжил: «Твой сын был ранен в последнем сражении, и, боюсь, он очень плох». Я содрогнулся, хотя ночь была теплая. Знакомый полковник был с докладом в штабе дивизии и рассказал там, что я поблизости, в полевом санитарном пункте. Кайстер уточнил, где я нахожусь, и завернул сюда, потому что ехал в том же направлении. Он описал мне местонахождение полевого госпиталя, где лежал Фрэнсис. Это было всего в двадцати километрах от нас.

— Я не представляла, что вы были так близко, — прошептала я.

— Ничего удивительного. Все-таки мы с Фрэнсисом были в одной и той же дивизии. Забавно — дивизия называется Шотландской, а мы оба не шотландцы. Для меня это был шанс — там нуждались в пополнении, когда я завербовался, но Фрэнсис... — Лео замолчал, затем тихо продолжил: — Может быть, он втянулся в это из-за союзнического договора с Францией. Все-таки по крови он был француз. Кайстер сказал, что не может подбросить меня туда сам, потому что спешит с поручением, но он привез мне пропуск. Он сказал: «Конечно, вы захотите навестить его, Ворминстер». Я так и сделал, — сказал Лео дрогнувшим голосом. — Я захотел навестить его. Я обещал ей, что буду относиться к нему как к сыну, хотя мало что для него сделал как отец. Я подумал, что это-то я могу для него сделать. Кайстер посоветовал мне одолжить лошадь, но мы потеряли их слишком много, и нечего было выделить для поездки, поэтому кто-то из парней нашел мне велосипед.

— Я не знала, что ты умеешь ездить на велосипеде.

— Я и не умею. Вернее, не умел — а теперь, наверное, могу. Чему только не выучишься на войне. Сначала я падал, но затем выучился держать равновесие. Главное — не забывать крутить педали. Дорога была ухабистой, но, по крайней мере, не разбитой снарядами, потому что мы отступили далеко в тыл. И я поехал.

Это было странное путешествие. Я вспоминал свое путешествие во Францию перед рождением Фрэнсиса. Тогда я еще ничего не знал и возлагал большие надежды на будущего ребенка — я надеялся, что родится мальчик. Я представлял, что он пойдет в армию и осуществит то, чего не смог я. Когда же он родился, и я узнал, что он не мой сын, мои надежды были разбиты. Но, крутя педали этой адской машины, я думал — нет, они не разбиты. Он пошел в армию и сражался храбро, все эти три года он провел на передовой. Кайстер сказал мне: «Вы должны гордиться им, Ворминстер», — и я наконец, почувствовал, что горжусь им. Я думал — только бы приехать вовремя, чтобы сказать ему об этом. Я знал, что он умирает, Кайстер ясно дал мне это понять, но я надеялся успеть — тогда, по крайней мере, он умрет не в одиночестве.

Эта проклятая дорога — я проколол шину, когда мне оставалось около десяти километров. Я прошел довольно много, таща за собой велосипед, потому что по дороге ездили мало. Затем меня догнала санитарная машина и предложила подвезти. Узнав, что она едет в госпиталь, я бросил велосипед в канаву и взобрался на сиденье рядом с водителем. Я обрадовался — может быть, еще успею. Госпиталь располагался в бывшей школе. Водитель высадил меня у дверей, и я вбежал внутрь. Из палаты вышла медсестра. «Сестра! — крикнул я. — Капитан Квинхэм, мой сын... я его отец...» И я увидел ее лицо. Он умер за полчаса до моего прибытия.

Меня трясло, но Лео, не смотрел на меня. Вместо этого он смотрел на фонтан, на бронзового мальчика, потускневшего и зеленоватого, на широко открытый рот дельфина, из которого сейчас не стекала вода.

— Его тело было уже подготовлено для похорон. Медсестре было неловко, но по моей кокарде RAMC она видела, что я все понимаю. — Лео снова взглянул на меня. — Там нет времени для мертвых, оно в первую очередь нужно живым. Военное министерство уже было извещено, похороны были назначены на следующее утро. Мне дали поесть, и нашли койку в бараке, где жили мужчины, Я очень устал, но не мог заснуть — меня одолевали мысли. Я думал о тебе, о Флоре — и о ней, его матери. С годами я научился не думать о ней, но в эту ночь ничего не мог с собой поделать. Я вспоминал ее лицо, когда родился Фрэнсис. Я тогда так напугал ее, что поклялся больше никогда не срывать гнев на женщине.

Лео немного помолчал, затем заговорил приглушенным голосом:

— В ту ночь я почти не спал. Я не ожидал, что буду так горевать, но он был еще таким молодым. Кроме того, странное дело, но с нашей встречи в окопах я думал о нем как о товарище.

— Он то же самое говорил о тебе, — сказала я, глотая слезы.

— Разве? Рад это слышать, потому что чувствую вину перед ним. По правде говоря, я никогда не был ему отцом. Я это понял, когда родилась Флора.

Похороны состоялись рано утром, — продолжил рассказ Лео. — Гроб накрыли британским флагом, святой отец подошел поговорить со мной, и я увидел, что он — католический священник. Он сказал мне: «Вашсын принял перед смертью католическую веру». Итак, Фрэнсис наконец, присоединился к вере матери. Она обрадовалась бы, узнав об этом.

Я стоял на краю могилы и смотрел, как тело Фрэнсиса хоронят в грязи Франции. Шел сильный ливень. — Лео поднял голову. — Из-за этого ливня я вернулся в госпиталь, надеясь найти там кусок прорезиненной ткани, чтобы укрыться в дороге. И вдруг я вспомнил, что не поблагодарил медсестру. Она начала говорить: «Он умер спокойно... — но затем ее взгляд упал на мои нашивки, и она просто добавила: — ...гораздо спокойнее многих». Я еще раз поблагодарил ее и повернулся, чтобы уйти, но она окликнула меня вслед: «Сержант, у меня остались личные вещи вашего сына. Я хотела отослать их сегодня, но по нынешним временам будет надежнее, если я отдам их вам. Кстати, он женат?» «Уже нет, сестра», — ответил я ей. «Тем более надо отдать их вам. Это небольшой сверток». Она вернулась с пакетом и вручила его мне: «Может быть, это утешит вас».

Я поискал попутную машину, и часть пути меня подвезли. Дальше я пошел пешком, но дождь все еще лил, а моя накидка все время сползала с плеч. Через некоторое время я набрел на медицинский пункт. Это было хоть маленькое, но укрытие, и я решил выпить там чая и подождать другую попутную машину.

Я уселся с кружкой, но она была слишком горячей для питья, и я открыл пакет. В нем оказались часы Фрэнка, которые я подарил ему на двадцать первый день рождения. Я был удивлен, что он носил их с собой. Удивлен — и тронут. Кроме часов, там было несколько фотографий. На одной из них была она, Жанетта. Она была очень красива. Было странным сидеть в таком месте и смотреть на ее лицо, столько лет спустя. Там было и венчальное кольцо — наверное, ее кольцо.

— Нет, — вмешалась я. — Это кольцо мисс Аннабел, она вернула его Фрэнку.

— А-а, понятно. Еще там был католический молитвенник, новенький, а в нем лежало несколько полученных писем. Фрэнк положил их на хранение туда, как это принято. Затем я нашел и несколько готовых к отправке писем, они были с ним, когда он был ранен. На войне многие носят их с собой на всякий случай — так и получилось. Одно письмо было адресовано Аннабел, второе — какому-то капитану французской армии. Дойдя до третьего письма, я увидел в адресе слово «Ворминстер» и подумал, что это мне. У меня возникла абсурдная надежда, что Фрэнк решил помириться со мной после смерти, но затем я понял, что там не мое имя, а твое. Письмо было не мне, а моей жене.

Лео полез в карман своего вечернего пиджака и вынул письмо.

— Вот оно, Эми, — он встал. — Я оставлю тебя, пока ты его читаешь.

Я осталась с письмом в руке, а он пошел к фонтану и, встав ко мне спиной, закурил сигару. Мгновение я смотрела на конверт, затем дрожащими руками открыла клапан и вынула письмо.

Глава пятидесятая

17 марта 1918 года

MachereAimee!

В прошлом месяце я говорил тебе, что когда война кончится, я вернусь, и буду сражаться за тебя, но если ты читаешь эти строки, то уже знаешь, что я проиграл это сражение. Надеюсь на Бога, что тебе никогда не придется читать это письмо, хотя уже вижу, как ты держишь его в руке и твои кроткие глаза наполняются слезами, — потому что предчувствую, что это случится. Я знал это еще тогда, когда ты обняла меня при последнем расставании. Некоторые знакомые говорили мне, что предчувствуют собственную смерть, и последующие события доказывали, что они были правы. Я подозреваю, что уже давно есть снаряд, на котором написано мое имя. Прости меня, Эми, потому что я знаю, что ты ужасно расстроишься — но все-таки я не сожалею о твоем расстройстве, потому что хочу, чтобы ты горевала обо мне. Но я сожалею о себе, потому что хочу жить. Я хочу жить долго и счастливо. И, сверх всего, я хочу жить с тобой.

Однако бесполезно плакаться, особенно в посмертном письме. Хорошо, что у тебя скоро появится младенец для утешения. Я надеюсь, что это будет сын — ты сознаешь, что он будет лордом Квинхэмом вместо меня? Значит, в итоге все встанет на свои места. Да и что я мог бы предложить тебе, если бы остался жив? Любовь — конечно, любовь, сколько твоей душе угодно. Ты это знаешь, уже больше года, как знаешь, но я не могу предложить тебе почтенную женитьбу — церковь и закон не допустят этого. Аннабел развелась со мной, старик, возможно, разведется с тобой, но по закону я не могу жениться на бывшей жене своего отца. Так-то, моя дражайшая мачеха.

Весь прошлый год я возмущался стариком за то, что он женился на тебе и навсегда развел нас друг с другом, если не считать перспективы незаконного союза, — но это было бы не слишком справедливо, не так ли? Я должен осуждать только себя. Если бы я не соблазнил тебя, он не женился бы на тебе. Наконец, я признаю, что во всем виноват сам.

Как-то я говорил тебе, что поклялся никогда не чувствовать себя виноватым, но теперь осознал, что вина неизбежно сопровождает человеческое бытие. Нет, Эми, я не сам додумался до этого — ведь это не в моем стиле, правда ? Мне это сказал священник после исповеди. Я наконец, присоединился к вере матери. Я должен был сделать это еще годы назад. В любом случае, этим поступком я сделал счастливой хотя бы одну женщину. Правда, только Богу известно, узнает ли она об этом. Надеюсь, что узнает. Прежде я никогда не думал о Боге, но теперь думаю. Он — единственный, кто может предложить мне надежду, а загробная жизнь — очень хорошее предложение. Хотя, говорят, на небесах нельзя заниматься любовью, — какая жалость. Но в настоящее время я с благодарностью приму все, что бы там ни последовало.

Это бессвязное письмо, Эми. Священник посоветовал мне написать его, чтобы попросить у тебя прощения за грех, но я знаю, что в этом нет нужды, потому что ты уже простила меня. Ты всегда прощала меня, потому что любила меня. По-моему, эти короткие слова, которые ты сказала мне в прошлом месяце, дали мне больше утешения, чем все слова священника о божьей любви. А ощущение, твоих нежных губ, прижавшихся к моим, — это мое отпущение грехов. Я, подумал было, что подобные слова — богохульство, но священник заверил меня, что церковь отнесется к ним терпимо.

Теперь мне нужно написать еще одно письмо, для Аннабел — это будет куда труднее. У тебя есть надежды на будущее, а ее надежды я разрушил. Но я должен написать ей. Позволь мне отвлечься, я допишу тебе позже, чтобы оставить под конец что-то приятное. Писать тебе, — все равно, что ставить пирог на холод, чтобы тот до последнего оставался свежим!

Позже.

Письмо написано. Получилось не слишком хорошо, но я, никогда не обходился с ней хорошо, теперь я это вижу. Я в первую очередь надеюсь на тебя, ведь ты тоже грешница, значит, мы поймем друг друга.

Эми, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты дала мне так много, особенно в последний год. Я не смог бы держаться, если бы не мысли о тебе, оставшейся в Истоне. Ты была моим исцелением, моей наградой за хорошее поведение. Стоило мне приклонить голову в каком-нибудь из этих вонючих дотов, все становилось терпимым, если закрыть глаза и начать думать о тебе. Лежа там, я вспоминал твое лицо, когда ты играла с детьми, твой голос, когда ты разговаривала с Флорой, твои глаза, когда ты смотрела на меня. Когда дела пошли ужасно, я представлял, как сплю в твоей гостиной, а затем просыпаюсь и вижу твое лицо при свете лампы — точь в точь, как я проснулся и увидел его, когда в последний раз приезжал к тебе. Ох, Эми, как же я люблю, как же я люблю тебя!

Эми, я пытался написать письмо для Флоры, чтобы ты когда-нибудь отдала его ей, но у меня не получилось. Поэтому расскажи ей все сама, когда она достаточно повзрослеет, чтобы все понять. Скажи ей, кто ее настоящий отец, скажи, что я очень любил ее. Я написал и дяде Жан-Полю. Я сожалею, что повздорил с ним, когда в последний раз приезжал в Париж. Мы все несовершенны, а он все-таки мой отец.

Теперь, когда письма написаны, я не знаю, что с ними делать. Но, наверное, с ними ничего не нужно делать, потому что их в любом случае перешлют в Истон, ведь старик записан как мой ближайший родственник. Эми, может быть, ты отправишь за меня два других письма? Я даже не знаю точного адреса Аннабел. Адрес дяди Жан-Поля на конверте, — может быть, ты пошлешь ему и фотографию Флоры? Он просил ее у меня, а Флора по-моему, очень похожа на мою маман в этом возрасте, ему будет приятно посмотреть на нее. Может, когда-нибудь ты даже свозишь ее во Францию, чтобы показать ему. Я знаю, что слишком много прошу у тебя, Эми, но я всегда просил у тебя слишком много— и ты никогда не отказывала, моя великодушная Эми.

Aimee, jet'aime, toujours. Твой любящий Фрэнк

Я сидела, держа в руке письмо, его последнее письмо ко мне, и меня переполняло чувство вины. Ох, Фрэнк, я любила и тебя тоже.

Затем мужчина, стоящий передо мной, повернулся и подошел ко мне.

— Ты прочитала?

— Да.

— И я тоже, — сказал он едва слышно. И до меня, наконец дошло, что клапан конверта был расклеен.

Но Фрэнк писал мне, только мне.

— Ты не должен был делать этого! — воскликнула я.

— Да, не должен. Но я поддался соблазну, как Ева, и был наказан, как и она. Я сидел в этом грязном бараке, глядя на фотографию своей неверной первой жены, а затем прочитал письмо ее сына, из которого узнал, что вторая жена мне тоже неверна.

Наконец до меня дошло, в чем кроется настоящий кошмар. Я снова взглянула на письмо: «Когда ты обняла меня при последнем расставании», «ощущение твоих нежных губ, прижавшихся к моим», — и подняла взгляд на Лео. Он наблюдал за мной.

— Нет! Нет! — закричала я.

Лео указал на письмо в моей руке.

— Думаю, это убедительнее, чем платок Дездемоны, — он неуклюже отвернулся от меня и уставился в бассейн фонтана, неторопливо цитируя:

У розы есть шипы, луна и солнце — в пятнах,

Бутон нежнейший гложет гадкий червь,

Таится ил в серебряных фонтанах.

Затем он взглянул мне в лицо и повторил:

Бутон нежнейший гложет гадкий червь...


— Нет! Нет! — снова закричала я.

— Я знал, что ты любила его, но даже и заподозрить не мог, что он тоже влюбится в тебя, — сказал Лео. — Я считал, что он равнодушен к тебе, и оказался в дураках. В конце концов, я же полюбил тебя, почему же этого не могло произойти с ним? А когда он полюбил, разве ты могла ему не ответить? — он запнулся и с отвращением добавил: — Особенно теперь, когда ты почувствовала вкус постельных удовольствий.

Я попыталась прервать его, но он не позволил:

— Нет, Эми, не тебя мне нужно обвинять, а себя. Возможно, я сделал тебе слишком много поблажек, — наблюдая за моим лицом, он спросил снова: — Ты грешница? Или ты просто любила слишком сильно?

— Нет! — воскликнула я. — Супружеская неверность — это грех!

Лео опустил взгляд на меня, его глаза были в тени розы «Гарланд».

— Да, я тоже так думаю, потому что это предательство, а любое предательство — грех.

— Но я не была...

Он прервал меня, процитировав фразу:

— «...ощущение твоих нежных губ, прижавшихся к моим...» Ты целовалась с ним, Эми?

— Я поцеловала его на прощание.

— Так же, как и меня. Однако ты слишком щедра на поцелуи. Даже сегодня, когда я вернулся, ты пыталась поцеловать меня, — его голос упал. — Как Иуда. — Меня затрясло. Лео продолжил, почти ласково: — Не бойся, Эми, я не сделаю тебе ничего плохого. Я не сержусь на тебя. Я говорил тебе, что поклялся больше никогда не срывать гнев на женщине. Вина здесь не твоя, а моя. Я слишком многого хотел от тебя, а ты слишком старалась дать мне это. Ты даже пыталась дать мне любовь.

— Я люблю тебя! — закричала я. Лео, на мгновение заколебался, и чаши весов застыли в равновесии. Затем он сказал:

— Я спрашивал ее, на этом самом месте. Я привел ее сюда, к фонтану, и спросил: «Жанетта, ты любишь меня?» И она ответила «да». Но она солгала. Ты тоже настолько любезна, что продолжаешь притворяться, и я, признателен тебе за это. Но тебе незачем делать это дальше, это уже не нужно. Моя глупость прошла.

Лео вынул спички, и я увидела, как он зажигает сигару. Он несколько раз затянулся и сказал мне:

— Я, конечно, признаю твоего сына наследником, — как признал и ее сына.

Кошмар усугублялся.

— Но Джеки — твой сын!

Лео ответил не сразу, разглядывая горящий кончик сигары.

— Да, я согласен, это, может быть, и правда. Ты, Эми, всегда была великодушнее, чем она. Поэтому я и любил тебя больше. Настолько больше, что не хотел рассказывать тебе об этом. Я сидел за тем грязным столом и говорил себе — почему бы тебе и дальше не любить ее? В конце концов, ты знал, на ком женишься — она не притворялась. Кроме того, он мертв, а ты пока еще жив... Я слышала сожаление в голосе Лео, а он продолжал:

— Я пытался быть благоразумным, но это было совершенно бессмысленно. Фрэнсис ошибался, говоря, что проиграл сражение. Он победил, потому что разрушил мое доверие к тебе. А без доверия не может быть любви. — Лео потушил окурок о мраморный край бассейна и бросил в фонтан. — Не пора ли нам возвращаться? Становится поздно.

Онемевшая и дрожащая, я последовала за ним через лужайку, а затем вверх по лестнице. Я не могла говорить, — да и что я могла сказать? Лео тоже молчал, пока мы не дошли до белой калитки, ведущей из розового парка. Там он сказал мне:

— Естественно, я буду оказывать тебе поддержку, которую обеспечивает мое имя. Полагаю, ты не захочешь оставить Истон теперь, когда Фрэнсис мертв. В любом случае, у нас есть дочери. Я уверен, ради них ты согласишься поддерживать видимость семейной жизни — хотя бы на людях. Но личная жизнь у нас, конечно, будет у каждого своя. Доброй ночи.

Лео ускорил шаги, но я побежала вслед за ним в наружную дверь и через холл.

— Но, Лео...

— Доброй ночи, — он открыл дверь библиотеки и вошел внутрь. Нелла прошмыгнула за ним, но когда я устремилась следом, Лео захлопнул передо мной дверь.

Я пошла в свою спальню и упала ничком на кровать. Я не могла даже плакать, слез не было. Я вспомнила бабушку, выгнавшую меня из дому, но сейчас мне было хуже, много-много хуже, потому что Лео прежде любил меня, а теперь не чувствовал ко мне ничего, даже гнева.

Я поднялась наверх за Джеки, его пора было кормить. Вернувшись с ним в спальню, я дала ему грудь. Я смотрела на его светлые пушистые волосики, круглые голубые глазки — ох, Джеки, даже ты подвел меня — но затем одернула себя. Джеки был сыном Лео — я не согрешила, я не была неверной. Я лишь слушала Фрэнка, когда он говорил мне о своей любви, я обняла его, поцеловала и сказала, что люблю. Но что такое неверность?

Утром я решила пойти к Лео, чтобы объясниться, уговорить его. Он, конечно, будет злиться, но я терпела его гнев прежде, вытерплю и теперь. Он рано позавтракал, и мистер Тимс сказал мне, что он в библиотеке. Я постучалась в дверь и сразу же вошла — Лео сидел за столом и читал. Он встал и взглянул на меня — в его лице не было гнева, только безразличие.

— Лео, это письмо... — прошептала я.

Лео прошел мимо меня и подошел к двери. Взявшись за ручку, он сказал:

— Мы уже все обсудили. Я больше не хочу об этом говорить. Я не вторгаюсь в твои личные комнаты, и попросил бы тебя впредь оказывать мне такое же одолжение, — он открыл дверь, стоя и дожидаясь, пока я выйду. Я подошла к Лео и остановилась, глядя ему в лицо. Если бы он злился, была бы надежда, но его глаза не выражали ничего, а только сузились, встретив мой взгляд. Лео отвернулся — и даже это исчезло.


Так все и потянулось. Мы ужинали вместе, я пыталась заговорить с Лео, но он разговаривал со мной только в присутствии слуг и всегда только о погоде и предстоящем урожае. Иногда я приглашала к нему вниз детей, предоставляя Элен сопровождать их, а когда Флора, моя верная Флора затаскивала в компанию и меня, Лео просто ждал, пока я не отойду. Порой я входила в детскую, зная, что он там. Лео играл с дочерьми, но если я пыталась присоединиться к игре, он говорил: «По-моему, тебе пора идти к сыну». А Джеки, чувствуя мое нервозное состояние, все время плакал и требовал меня к себе. Лео, не смотрел ни на Джеки, ни на меня.

Элен чувствовала, что не все в порядке, и я заметила, что она стала сдержаннее.

— Моя леди, если мужчина вернулся с войны, жена должна ублажать его, — сказала как-то она. Я не ответила ей, мне нечего было ответить. Глядя на Джеки, лежащего у меня на руках, она сказала: — Возможно, вам лучше оставлять мастера Квинхэма в детской, пока его светлость дома. — Но это было незачем, кроме того, мне доставляло утешение держать его на руках.

Я начала беспокоиться, не сделала ли Элен в уме подсчеты о времени рождения Джеки. Фрэнк приезжал вскоре после того, как Лео уехал, а Джеки родился поздно. А вдруг все истонские женщины строят такие догадки?

Только Клара, кажется, сочувствовала мне. Она не понимала, в чем дело, но тоже чувствовала что-то нехорошее:

— Моя леди, с мужчинами становится трудно, когда они приходят с войны, — сказала она, не глядя на меня. — Даже если... если там была другая женщина, не нужно придавать этому значения... — она оборвала фразу, не зная, как продолжить.

Я была признательна Кларе, что она не осуждала меня, но должна была поправить ее:

— Нет, Клара, дело не в этом. Он никогда бы себе такого не позволил.

— Ну, говорят, что теперь, когда прибыли американцы, война не затянется надолго, — вздохнула она. — Когда, он вернется домой насовсем, я уверена, что все пойдет по-другому.

Мистер Бистон пришел ко мне спросить про крестины Джеки.

— Теперь, когда его светлость в отпуске, может быть, пришло это время, моя леди?

И я заговорила с Лео за ужином. На стол уже подали десерт, когда я набралась смелости спросить мужа о крестинах Джеки. Я заставила себя это сделать только потому, что дальше тянуть было нельзя.

— Как хочешь, — ответил он.

— Может быть, назначим их за день до твоего отъезда?

— В субботу? Да, если хочешь.

— Я говорила тебе в письме, что попросила мистера Селби быть крестным отцом. Вторым крестным отцом, я надеюсь, будет Альби, а его брат Джим — помощником. А крестной матерью я попросила стать мисс Бистон, и она любезно согласилась, — я подождала, но Лео только кивнул в ответ. Я с робостью спросила: — А ты — придешь?

Лео взглянул на меня, его косящие серые глаза не выражали ничего.

— Если хочешь, приду, — он положил на стол фруктовый нож с салфеткой и встал: — У тебя все?

— Да, — прошептала я.

Я одела Джеки в крестильную одежду Розы — у меня не было времени сшить другую. Я очень нервничала, дожидаясь Лео — а вдруг он даже не пойдет со мной в церковь? Но он заявил:

— Мы сделаем все так же, как и в прошлый раз, только я предпочел бы не использовать машину.

— Да, сейчас мало бензина.

И мы поехали в экипаже, с Элен и Джеки. Джим привез Беату, но она сказала, что может остаться не больше, чем на пару часов. Я вздохнула с облегчением, потому что боялась, что ее проницательный взгляд заметит, как Лео относится ко мне теперь.

Когда мы прибыли в церковь, там уже ждали леди Бартон с Цинтией. Когда мы с Лео подошли поприветствовать их, леди Бартон заключила меня в пахнущие фиалками объятия.

— Как, наверное, ты горда, моя дорогая, — отпустив меня, она сжала руку Лео в своих: — Леонидас, Джордж, все рассказал мне, твоя дорогая мама была бы довольна, а отец гордился бы тобой.

Лео увел леди Бартон, а Цинтия дождалась, пока они отойдут за пределы слышимости, и сказала вполголоса:

— Если верить тому, что рассказала эта старая тиранка, я подозреваю, что им доволен даже вице-канцлер. Кроме того, я думаю, это к чести нашего дорогого лорда Ворминстера. Джордж говорил, что об этом скоро напишут в газетах.

— Боюсь, я не понимаю, о чем идет речь, — сказала я.

— Разве он ничего не рассказывал? — подняла она брови. — Ох, дорогая, значит, мама, как всегда, проболталась.

— Пожалуйста... расскажи мне.

Она наклонилась к моему уху и зашептала:

— Твой доблестный муж спас медицинский пункт. Он великолепно проявил себя в этом разгромном отступлении, по словам Джорджа. Идем, дорогая Эми, нас ждут.

Мы вернулись назад в экипажах и приступили к торту, изготовленному миссис Картер. Когда все взяли в руки бокалы с шампанским, Лео провозгласил тост:

— За мою жену, — затем он повернулся туда, где Элен, держала наряженного Джеки, — и за моего сына.

Он прекрасно вел себя весь вечер, даже улыбался мне, когда требовалось, и у меня стала появляться надежда. Я искренне наслаждалась ужином, на который пригласила мистера Селби, доктора Маттеуса и Бистонов, и Лео держался нормально. Они намекали на медаль — леди Бартон, конечно, разболтала о его заслугах всем.

— Там была целая команда, — смущался Лео от поздравлений. — Все приписали мне, потому что я был в чине сержанта.

— Вы, там были за старшего, — тихо сказал мистер Селби.

— Да... — Лео запнулся и покраснел.

— Ну, точно, — улыбнулся мистер Селби.

— Я очень горжусь тобой, Лео, — сказала я, набравшись храбрости.

— Спасибо, Эми.

Затем он стал расспрашивать управляющего об имении и, кажется, не обратил внимания на то, что мистер Селби и мистер Бистон вовлекли в разговор и меня. Сегодня он был очень вежлив, даже называл меня по имени, и моя надежда возросла. Кроме того, мне была невыносима мысль, что Лео вернется во Францию, в опасность, а я не поцелую его, не прикоснусь к нему, не заключу в объятия и, наконец, не дам ему кое-что, даже если это будет только физическим удовлетворением.

Этим вечером, услышав, что Лео закончил раздеваться в гардеробной, я уложила Джеки в кроватку. Я распустила и расчесала волосы до блеска. Затем я собрала всю свою смелость и пошла в спальню к Лео. Свет был зажжен, Лео лежал в постели и читал. Увидев меня, он отложил книгу, но не снял очки.

— Да, в чем дело?

— Я знаю, что ты меня больше не любишь, — сказала я. — Только... я подумала... ведь ты — мужчина, а я — твоя жена... — Лео, не шевельнулся, его лицо не дрогнуло. Я, запинаясь, продолжила: — Я не скажу ни слова, не стану к тебе ласкаться, если ты этого не захочешь... Ты можешь просто... просто... — я не могла продолжать.

— Нет, спасибо, Эми, — сказал, он наконец.

— Но... у мужчин же есть свои потребности... — прошептала я.

Лео ответил не сразу.

— Я так долго прожил в воздержании, что знаю, как обходиться со своими потребностями. Сейчас мне это кажется предпочтительнее лицемерия.

Я вспомнила, что раньше он говорил мне: «Я считаю, что любовный акт не должен совершаться без взаимного доверия и привязанности». А теперь Лео не чувствовал ни того, ни другого. Взяв книгу, он сказал вполголоса:

— Возвращайся и ложись спать, Эми.

Наутро он уезжал. Мистер Тимс открыл дверь и вышел наружу, давая нам возможность попрощаться наедине.

— Естественно, я, как и прежде, буду писать каждую неделю, — повернулся ко мне Лео.

— Ты будешь писать? — с надеждой взглянула я на него.

— Мне не хочется, чтобы слуги сплетничали. Я был бы признателен, если бы ты сообщала мне новости о детях.

— Конечно! — с жаром сказала я. — Я буду регулярно писать тебе...

— Только о детях. Если ты будешь писать... о чем-то еще, это причинит нам обоим ненужную боль. Кроме того, к чему это? — Лео надел вещмешок на плечи и пошел к выходу. — До свидания, Эми.

Я побежала за ним.

— Лео! — но он продолжал спускаться по ступеням, туда, где у пролетки стоял мистер Тимс, щурившийся от яркого солнца.

— Лео! — он обернулся, но только потому, что вокруг были слуги. Я подошла к нему, но он стоял неподвижно. Голос изменил мне: — Не забывай менять носки, когда они промокнут, — я не нашлась, что еще сказать.

— Как тебе будет угодно, — тихо ответил Лео. Он закинул вещи в пролетку, затем вскочил туда сам. Джим дернул поводья и тронул лошадь с места.

Я смотрела вслед, пока они не скрылись за поворотом. Я все еще стояла, прислушиваясь, пока стук копыт Бесси не замер вдали.

Глава пятьдесят первая

Я любила двоих мужчин и потеряла обоих. Я вернулась наверх, в свою спальню. Мне никого не хотелось видеть. Я дотащилась до своей постели, той самой, куда ко мне приходил Лео, где он обнимал меня — и любил. «Привязанности — и доверия...» Прежде он доверял мне, теперь не доверяет. Затем я столкнулась лицом к лицу с холодной действительностью — он любил меня, но никогда не доверял мне. Если бы он доверял мне, он никогда не вскрыл бы это письмо. Правда, Фрэнк хранил мои письма, те, которые нашел Лео, но в них не было ничего, что могло бы вызвать подозрения. В них выражалось только беспокойство и забота, а Лео уже знал, что я испытываю эти чувства к Фрэнку. Тем не менее, он все-таки вскрыл письмо.

Я тяжело, словно старуха, встала и подошла к туалетному столику, чтобы достать это письмо, последнее письмо Фрэнка. Я перечитала его еще раз. Пока я читала, мне казалось, что Фрэнк здесь, в комнате, и говорит со мной. Ох, Фрэнк, Фрэнк, я любила тебя — прости, прости меня. Горячие слезы печали и стыда жгли мои щеки.

Джеки заставил меня очнуться. Я не могла прятаться здесь и горевать — у меня были дети, был малыш, который требовал мою грудь. Кроме того, приближалась пора сбора урожая — я не могла оставаться здесь в слезах. Я свернула письмо Фрэнка, чтобы убрать, и увидела другое письмо — любовное письмо Лео, которое заставило меня поехать к нему во Францию. Я взяла его и перечитала, с тяжелым и безнадежным сердцем, пока не дошла до строк: «Когда я снова стану рассудительным, то спокойно сожгу эти листы...» Читая их, я наконец поняла, что Лео, не собирался сжигать их, это тоже было его прощальное письмо, написанное еще до ранения, в надежде, что если его убьют, кто-нибудь перешлет эти строки мне. Ох, Лео, Лео! Я снова заплакала, потому что поняла, что теперь он не будет носить у сердца такое письмо.

Я, пошла в детскую покормить Джеки, затем взяла его с собой в кабинет имения, потому что мне нужно было работать — Англия все еще воевала, людям был нужен хлеб. А час спустя мне нужно было идти в церковь. Взяв ручку, я стала подсчитывать выплаты сельскохозяйственным рабочим.

В этот вечер я написала Лео. Только новости о детях, как он приказал — я не посмела его ослушаться. Но я очень подробно написала обо всем, чем они занимались в течение дня, а затем написала о Джеки — ведь Джеки был сыном Лео, даже если Лео, не верил этому. Я отнесла письмо в холл, чтобы его отправили с первой почтой, и легла спать.

В последующие дни я была очень занята — было много дел по подготовке к сбору урожая, множество вопросов, требующих решения, заботы о размещении солдат, которых нам обещали, — но как бы я ни была занята, Лео не выходил из моих мыслей. Вернулся ли он на фронт? Злится ли он все еще на меня? Он обещал писать, но пришло только одно письмо. Однако даже это короткое письмо начиналось с «Дорогая Эми», и я снова стала надеяться.

Второе письмо пришло раньше, чем я смела ожидать, и было написано чернилами. Мое сердце стучало, я поднялась наверх, чтобы прочитать его. Там оказался всего один листок.

18 июля 1918 года

Твое послание от 14-го июля получено и прочитано должным образом.

Л. А. Т. Ворминстер.

Это было все. Меленький зеленый росток надежды завял и засох. Однако в ответном письме я написала Лео все, что сказали и сделали дети, а затем подписалась: «Твоя любящая и покорная жена, Эми». Хотя Лео больше не любил меня, но я любила его, и буду любить всегда.

На следующий день я прочитала за завтраком, что английские и французские войска атаковали немцев. Среди атакующих, была и 51-я дивизия. Я затряслась от страха.

Погода была прекрасная, начался сбор урожая, но меня не покидал ужас, что в любой день могут принести эту телеграмму. Когда вместо нее пришло письмо, ровно через неделю после предыдущего, я задрожала от облегчения. В нем было точно такое же единственное предложение, написанное карандашом. Но все-таки Лео был жив, раз написал его, а новости из Франции улучшались с каждым днем. К концу августа наши войска продвинулись далеко вперед, а истонский урожай был благополучно убран. Мы пошли в церковь помолиться Богу за его щедрость — нам повезло, потому что два дня спустя погода испортилась. Выпал град, крупный, как орехи, и все зерновые на полях погибли бы. В парке золотая роза начала второе цветение, но теперь ее поздние лепестки побурели и пожухли из-за холодной, сырой погоды. Стоя и глядя на ее погубленную красоту, я почувствовала слезы грозящей потери, но смахнула их прочь и пошла писать еженедельное письмо к Лео.

Вскрыв его ответ, я увидела, что там больше одного предложения. Я на мгновение обрадовалась, но только на мгновение, потому что Лео просто добавил, что договорился послать Флору в небольшую дневную школу в Тилтоне. Она должна была ходить туда по утрам, а затем Дора должна была забирать ее домой. Больше в письме ничего не было.

Я не послушалась его и всю неделю сама забирала Флору, чтобы убедиться, что она там хорошо устроена. Я написала об этом в еженедельном отчете, опасаясь, что Лео будет раздосадован, но он даже не удосужился отметить это в ответном письме. Только обычное холодное: «Твое послание от...» Все было бесполезно.

В середине сентября Альби вернулся во Францию, а вскоре в Истон пришла еще одна телеграмма. Джон Дэвис, по прозвищу «Мигун», умер от воспаления легких. Клара плакала, рассказывая мне об этом:

— Бедняга Мигун, он сидел сзади меня в школе, а я сдвигала тетрадку вбок, чтобы он мог списать расчеты. Он медленно соображал, ему нередко был нужен помощник, но зато всегда улыбался. Мигун никогда не вставал с кровати не с той ноги.

Я сходила к жене Мигуна, и мы поплакали вместе. В Истоне погибло уже восемнадцать человек — наступит ли этому конец?

Но в октябре, когда я пришла на домашнюю ферму, мистер Арнотт рассказал мне, что туда только что приезжал офицер для проверки пленных.

— Он сказал, что наши побеждают окончательно и бесповоротно, моя леди. Теперь война не затянется надолго, — он говорил так убежденно, что у меня голова закружилась от облегчения, только тяжесть ребенка на моих руках заставила меня стоять спокойно. Мистер Арнотт наклонился и взял Джеки за подбородок. — Когда твой папа вернется, он поможет тебе поставить на место все это бабье в детской! — Джеки внимательно уставился на него, и мистер Арнотт рассмеялся: — Он смотрит на меня точь в точь как его светлость, а его глаза стали серыми.

Я взглянула на Джеки — так и оказалось. Я даже не заметила этого, потому что их цвет менялся постепенно.

— Моя Мэри поставит чайник, — продолжил мистер Арнотт, — если вы зайдете в тепло, пока я разберусь с этими бумагами.

Последовав за ним, я подняла Джеки повыше, прижалась к его щеке и прошептала:

— Умница, Джеки, умный мой мальчик.


Война закончилась в ноябре. Миссис Чандлер, запыхавшись, прибежала ко мне, чтобы сообщить это.

— Из Солсбери пришло сообщение на почту, — воскликнула она. — Все кончилось, моя леди, все кончилось! Мой Джон, мой Хорас — они в безопасности, они вернутся домой! — она зарыдала от радости. Мистер Тиме побежал сообщить новость миссис Картер, а я поспешила в кабинет имения.

— Мистер Селби, все кончилось! Война кончилась. Лео вернется домой! — я заплакала.

Мистер Тиме принес из подвала бутылку портвейна, и мы выпили за наших бравых солдат. Джим осушил свой стакан и поднялся:

— Мне лучше пойти в конюшню, моя леди — эти новости не вернут мне ногу.

Миссис Чандлер тоже не задержалась надолго. Ей было некогда, потому что в нескольких семьях был грипп, и ей нужно было вернуться в село.

Вскоре пришел мистер Бистон.

— Как вы считаете, леди Ворминстер, — спросил он, — должен я звонить в колокола?

— Да, звоните, мистер Бистон — это великая победа. Но лучше позвоните после того, как отвезут молоко — у мистера Арнотта мало рабочих рук, из-за гриппа и прочего, — я положила ему руку на локоть. — Наверное, у вас отлегло от сердца, ведь скоро, ваш Сирил вернется домой.

— Я... я... — мистер Бистон не мог найти слов. — Нам с Люсиндой с трудом в это верится, — в его глазах стояли слезы. — Слава Богу, слава Богу! Правда, столько других мужчин не вернется. Мы никогда не забудем их, их жертву.

— Да, мистер Бистон, не забудем, — тихо сказала я. Этой ночью я плакала о Фрэнке и остальных погибших. Но утром я проснулась и сказала Джеки:

— Твой папа скоро вернется, — и у меня на сердце полегчало, с него словно гора свалилась.

Этой зимой ходил тяжелый грипп, у некоторых крестьян он осложнился воспалением легких. Лицо доктора Маттеуса посерело от усталости. У доктора заболели и повар, и горничная, поэтому я попросила миссис Картер готовить еду и для него. Она ходила туда каждое утро, но затем я предложила ей оставаться там на весь день, потому что трудно было угадать время, когда у доктора выдастся возможность перекусить, а ему нужно было поддерживать силы. Затем слегли Маб и Лили Арнотт, и я послала Сэл ухаживать за ними. Мне пришлось стряпать самой, а Джесси помогал мне с мытьем посуды. Затем Джесси потребовался в конюшне, потому что заболел Джим, а Клара была поглощена заботами о нем. Я беспокоилась за детей, но в детской все оставались здоровыми.

Кажется, в селе заболели почти все молодые замужние женщины. Ко мне пришли бабушка Витерс и Мод Винтерслоу, обе очень взбудораженные.

— В эти дни многим в селе нечего есть, — сказали они. — Организуйте нас стряпать, моя леди, как во время урожая.

И мы создали группу сиделок и поваров, распределили еду и лекарства по семьям, чьи матери слегли в постель. Так нам удалось пройти через это последнее испытание. К Рождеству, жизнь в селе стала полегче.

— Кажется, Истону сопутствует удача, — сказала я доктору Маттеусу.

— Да, кажется, обошлось.

— В других местах умирает столько крестьян, — вздохнула я. — Это ужасно, после всего, что они уже вынесли из-за войны.

— Я уверен, что война тоже причастна к этой эпидемии. Несмотря на правительственную продовольственную программу, многие недоедали в течение последних двух лет.

— В нашем имении, такого не было.

— Да, — ответил он. — И это благодаря вам, леди Ворминстер.

В Тилтоне умерло более дюжины человек, но нам в Истоне повезло больше. К концу декабря все больные гриппом начали поправляться. Но кое-кто из истонских все же умер. Боб Вильсон был убит в битве на Сомме, а теперь его старший сын подцепил заразу и умер в бристольском госпитале. Миссис Вильсон так радовалась, что ее Тоби в безопасности, потому что война закончилась, когда ему пора было возвращаться во Францию. Но теперь она потеряла и мужа, и старшего сына.

Она была с Тоби, когда тот умирал, а вернувшись, пришла прямо в особняк и попросила встречи со мной. Она хотела привезти тело сына в Истон, чтобы похоронить его здесь.

— Понимаете, моя леди, я не смогу ездить туда на его могилу, но если бы...

— Не беспокойтесь, миссис Вильсон, мы сделаем это для вас. Его похоронят на церковном кладбище, и вы сможете регулярно носить цветы на могилу.

Мистер Бистон сопровождал гроб из Бристоля, а мы дожидались поезда на станции. Мы потеряли так много мужчин, не побывав на их похоронах, поэтому казалось, что юный Тоби, принадлежал нам всем. Да так и было. Он родился и вырос в Истоне, а перед призывом в армию работал на домашней ферме. Все знали Тоби, он всегда был бодрым и трудолюбивым.

Теперь его гроб погрузили в фургон, присланный с домашней фермы, который мистер Арнотт сам пригнал на станцию. Миссис Вильсон ждала у дверей своего коттеджа, надев лучшее платье.

— Я буду сидеть у его гроба всю ночь, — сказала она. Наутро из тилтонского военного лагеря приехали солдаты на бронетранспортере. Тоби умер как солдат, его нужно было и похоронить как солдата. У церкви сержант выкрикнул команду, группа солдат с ружьями выстроилась снаружи, а шестеро внесли гроб в церковь.

— Господи, ты наше прибежище в старости нашей... Но Тоби было только восемнадцать, да и война уже кончилась. Почему, почему?

Щурясь от дневного света, мы направились к пустой могиле.

— Мужчина, женщиной рожденный, живет недолго... Он приходит и уходит, как срезанный цветок...

Миссис Вильсон склонилась над могилой и бросила туда горсть земли. Казалось, она вот-вот упадет в могилу, но ее брат крепко схватил ее за локоть и оттащил от края.

— Возблагодарим же Господа Всемогущего за то, что он призрел душу нашего дорогого брата...

Я содрогнулась. Было холодно, очень холодно в день похорон Тоби.

Когда мистер Бистон договорил прощальную речь, над могилой наступила тишина, были слышны только всхлипывания сестры Тоби и чирикание птиц. Вдруг раздалась хриплая команда сержанта. Еще выкрик — и солдаты построились в две шеренги, подняли ружья. По последней команде они сделали три залпа в воздух. Птицы смолкли, раздался рыдающий звук сигнальной трубы — последнее «прощай» погибшему.

Последовали еще команды, по которым отсалютовавшая группа привинтила штыки, закинула ружья за плечи и замаршировала с кладбища по двое в ряд. Солдаты, принесшие гроб, стали собирать использованные гильзы. Я взглянула на Клару, она с таким же удивлением взглянула на меня.

Миссис Вильсон выглядела ошеломленной, но гордо сказала:

— Он был солдатом.

Однако когда мы возвращались, я сказала Кларе:

— Почему ружья стреляют сейчас, когда война закончилась? И почему солдаты не оставили гильзы вместо того, чтобы подбирать их подобным образом?

Вечером, начав писать письмо Лео, я нарушила установленное им правило. Я написала о похоронах, о миссис Вильсон, о плачущей младшей сестре Тоби, о птицах, напуганных выстрелами — и о солдатах, подбирающих гильзы. «Неужели нельзя было оставить гильзы? Ведь был торжественный случай, это выглядело недостойно».

Лео прислал в ответ обычные две строчки, но ниже добавил: «Я приношу соболезнования миссис Вильсон. Для твоего утешения хочу добавить, что для нас, санитаров, подбирать гильзы — обычное дело. Их наполняют и используют повторно».

«Нас, санитаров» — сколько же раз Лео приходилось выносить на похороны тела убитых молодых людей, еще не вышедших из юного возраста, погубленных, словно срезанные цветы? Погубленных, как Фрэнк. Я плакала по нему и знала, что в эту ночь другие женщины тоже плачут — по своим отцам, мужьям, сыновьям.

Боже, прошу тебя, верни мне мужа невредимым. Но затем я вспомнила, что он вернется не ко мне. К дочерям, дому, розам, но не ко мне.

Утром я снова взглянула на добавочное предложение, написанное им для меня. Может быть, надежда еще была. И я написала снова, написала подробное письмо, в котором было больше, чем новости о детях, и с волнением стала ждать ответ. Он пришел: «Твое послание от 3-го сего месяца получено, известия, касающиеся детей, прочитаны должным образом». Это было все, но намек был ясен. В следующем письме я написала только о детях.

Но в глубине души я все еще лелеяла надежду. Теперь, когда война кончилась, мужчины начнут возвращаться по домам, и скоро наступит очередь Лео. Тогда, возможно... я не осмеливалась надеяться даже в мыслях, но, видимо, такие надежды были, потому что, когда мисс Аннабел разрушила их, я была в отчаянии.


Она демобилизовалась в конце января и заехала в Истон по пути в Бат. Она, конечно, вспомнила про Лео, сказав, что его демобилизация наступит позже.

— Он в RAMC, а там все еще много работы.

— Но он должен скоро приехать в отпуск. Все приезжают.

Мисс Аннабел странно взглянула на меня.

— Разве он не потрудился сообщить тебе? Он должен был пойти в отпуск месяц назад, но отказался.

Меня словно ударили по лицу.

— Нет... возможно, он просто не мог?

— Конечно, это весьма необычно, но ты не выглядишь слишком уж удивленной.

— Я... я... Фрэнк написал мне письмо, посмертное... а Лео прочитал его. — Лицо мисс Аннабел застыло. — Ему не следовало читать это письмо, — прошептала я. — Оно было адресовано не ему.

— Может быть, и не ему, но Лео — твой муж. Фрэнсису не следовало писать тебе.

— Он только просил у меня прощения — такое же письмо, как он написал и тебе.

— Что?! Такое же, как мне?

— Я не знаю, что было в твоем.

— И я не собираюсь тебе это рассказывать, — лицо мисс Аннабел исказилось от боли, затем она выпрямилась: — Несмотря на свои недостатки, он умер геройски, и я горжусь им, — она сняла перчатку с левой руки. Венчальное кольцо сияло золотом на ее пальце. — Видишь, я снова ношу кольцо. Фрэнсис был моим мужем. А Леонидас — твой муж, — тихо добавила она.

— Он сказал, что больше не будет мне настоящим мужем, — прошептала я. — Он будет только притворяться, ради детей. Но отказаться от отпуска... — я запнулась и жалобно добавила: — Может быть, ты... не могла бы ты?..

— Извини, Эми. Вряд ли я что-нибудь могу здесь сделать, — ее голос смягчился. — Ты сама знаешь, Леонидас — человек, который тяжело воспринимает подобные вещи. Ради него же самого я желала бы... — она оборвала фразу, спросив вместо этого: — Флора наверху? Я заехала ненадолго, мне бы хотелось взглянуть на нее.

Аннабел уехала после чая. Я осталась сидеть одна в темноте. Мне было холодно, очень холодно. Я созналась себе, что до этой минуты все еще надеялась — не на то, что Лео простит меня, а на то, что со временем снова смогу завоевать его сердце, если постараюсь по-настоящему. Но теперь было слишком поздно. У меня не было сил бороться дальше. У меня не хватит мужества приблизиться к Лео, а он, как я знала, никогда не сделает попытки к сближению первым. Он не делал этого раньше, не сделает и теперь.

Сидя в темноте, я наконец, признала правду — моя семейная жизнь закончилась.

Глава пятьдесят вторая

Но у меня еще оставались дела, которыми нужно было заниматься. Пока Лео отсутствовал, я должна была распоряжаться вместо него, и я распоряжалась. Вскоре после визита Аннабел мистер Селби слег с приступом бронхита, и я оказалась занята еще больше, чем прежде, но я была рада этой дополнительной работе. У меня таким образом, не оставалось времени на раздумья. Я нарочно погрузилась в настоящее, потому что не могла выносить мыслей о будущем.

Но однажды, в феврале, в Истон пришло прошлое. Сначала я не поняла этого. В тот день я взяла расходные книги в свою гостиную и стала работать там, потому что решила поберечь уголь — не жечь его в кабинете, пока мистер Селби отсутствовал. Я сидела за письменным столом, а Джеки спал в кроватке у камина, когда в дверях появился мистер Тиме, озабоченно наморщивлоб.

— Моя леди, мадам Бальсан желает поговорить с вами. Вы дома?

— Да, конечно, — ответила я не задумываясь, но затем удивилась — кто такая эта мадам Бальсан?

Вошла пожилая женщина в черном, ее лицо было насторожено, глаза тревожно рассматривали меня.

— Добрый день, миледи, — она запнулась, подыскивая слова, ее акцент был очень сильным. — Я ехала сюда из Франции, всю эту ночь.

— Из Франции? У вас сообщение от Лео?

— Миледи, я задала бы вам несколько вопросов, если вы не возражаете, — замялась она. — Вы преданы своему мужу?

Я перепугалась — ведь она была в черном. Что с Лео?!

— Он болен? — воскликнула я. — Вы видели его — что с ним? Он ведь не?..

Ее глаза закрылись, она покачнулась.

— Grace a Dieu.

Я схватила ее иссохшую руку.

— Мадам, я должна поехать к нему, скажите, где он? Вы недавно виделись с ним?

— Я... я... — она с трудом подыскивала слова. — Я не... Я быстро перешла на французский.

— Madame, ou est-illl?

Она ответила на том же языке:

— Миледи, я много лет не видела вашего мужа. Я приехала не от него. Как мне известно, с ним все в порядке. Я приехала, чтобы встретиться с вами.

Я задрожала от облегчения. Наконец я вспомнила про хорошие манеры и предложила ей сесть. Она села на самый краешек дивана и спросила, глядя мне в лицо:

— Миледи, Фрэнсис когда-нибудь рассказывал вам о горничной матери, которая была и ее няней?

Тереза. Это была старая Тереза.

— Да, говорил, — тихо сказала я.

— Это я, миледи, — облегченно вздохнула она. — Я привезла вам сообщение.

Испуг снова охватил меня.

— От Фрэнка... Фрэнсиса?

— Нет, — покачала она головой. — От нее, от мадам графини Ворминстер.

— Но это же я! — затем я поняла, кого она имеет в виду. — Но она умерла!

— Да, миледи, она уже девять лет как умерла, и я каждый день оплакиваю ее. Но перед смертью она оставила вам сообщение.

Я уставилась на нее, вспоминая красавицу леди Ворминстер, которая приезжала в боррельскую школу.

— Но как она узнала, где искать меня?

— Где же вам быть, миледи, как не в Истоне — в доме своего мужа?

— Но как она узнала, что он женится именно на мне? — я все еще была в недоумении.

Тереза выглядела озадаченной.

— Она знала, — затем она поправилась, — она надеялась, что когда-нибудь он женится снова. Он так и сделал, женился на вас. Она не знала вас, миледи, откуда ей было знать?

Но она знала меня, потому что это она направила меня к нему — первая жена Лео, которая предала его, солгала ему, а затем бросила его. Это она неумышленно направила меня в Истон, сказав, что я, наверное, стану горничной у леди, когда вырасту. А теперь она оставила мне сообщение, посмертное сообщение.

Я собралась с духом и стала слушать Терезу.

— Миледи, я знаю, что долго собиралась сюда, — продолжала она. — Но, видите ли, когда Фрэнсис рассказал мне о женитьбе милорда, то рассказал все — что соблазнил молодую девушку, что она вышла замуж за милорда против своей воли. И мне показалось, что приезжать бесполезно. Но позже Фрэнсис, приехав в Париж, зашел ко мне и рассказал, что вы родили своему мужу ребенка — и у меня появилась надежда. Но тогда я не могла приехать, из-за войны.

Она запнулась и опустила глаза.

— Но когда он зашел ко мне в следующий раз, то был так счастлив, потому что полюбил вас. А вы... вы все еще относились к нему так же, как и прежде, — я почувствовала, что мои щеки загорелись, а Тереза добавила: — И моя надежда умерла. Но после этого, — она снова подняла на меня взгляд, — Фрэнсис рассказал мне, что хотя вы и любите его, но вы — порядочная женщина, которая помнит о долге и не нарушит обязательств. И надежда снова ожила во мне, — она наклонилась вперед, пристально разглядывая мое лицо. — Фрэнсис надеялся, что когда война кончится, он заберет вас у мужа, и вы станете его сожительницей, но я подумала, что женщина, которая так хорошо помнит свой долг, когда ее муж на войне, не забудет о нем и в мирное время. Миледи, скажите, права я или нет? Если бы Фрэнсис остался жив, вы бросили бы своего мужа?

— Нет, мадам, не бросила бы.

— Конечно, нет — вы и впрямь любите его. Я, только что увидела это по вашему лицу. Но даже без любви вы были бы верны своему долгу, — как Жанетта была верна своему.

Я не поверила своим ушам.

— Но она не была верна! Она бросила его, бросила!

— Нет, миледи, она не бросила его, — покачала головой Тереза. — Он выгнал ее.

— Нет! Фрэнк говорил мне, она уехала...

— Да, она уехала — потому что он выгнал ее. Но она не рассказала об этом Фрэнсису, потому что хотела, чтобы он был хорошим сыном человеку; который дал ему имя, — Тереза не позволила мне вставить слово. — Миледи, я говорю вам правду — ваш муж выгнал мою Жанетту. Я, ее горничная, была здесь, в ванной, и слышала, как он вошел к ней в комнату и сказал: «Завтра я еду в Лондон, а когда вернусь, то, надеюсь, тебя здесь не будет». Он гневно кричал на нее, я слышала каждое слово. Она испугалась, а когда он ушел, спросила меня: «Что мне делать, Тереза?» Я ей сказала: «Делайте, что он приказал, моя деточка, я соберу вещи». Так мы и уехали. Но она не бросала его.

Я заколебалась. Тереза говорила так уверенно, но это не могло быть правдой.

— Он любил ее. Лео любил ее!

— О да, он любил ее. Поэтому он ее и выгнал.

— Мадам, — сказала я, — вы говорите загадками. Я ничего не понимаю.

— Она тоже ничего не поняла, а я ей тогда не рассказала. Я бы никогда не рассказала ей, но перед смертью она открыла правду и заплакала, ох как горько заплакала. — Тереза закрыла глаза ладонью. — Тогда она сказала мне, что я должна исправить то, что натворила, поэтому я и приехала, — она отняла ладонь от лица и взглянула мне в глаза. — Но, миледи, я не могу исправить причиненное зло, это можете сделать только вы, и я прошу вас об этом от ее имени. Это она прислала меня просить вас и извиниться перед вами.

Гнев поднялся во мне.

— Как она посмела! Она обманула его!

— Миледи, пожалуйста, будьте милосердны. Она была очень молода и сделала это из-за любви.

— Она не любила Лео, своего мужа, — резко ответила я.

— Да, она любила не его, — голос старой женщины был тихим и печальным.

— Ей не следовало выходить за него замуж, — продолжала настаивать я.

— Не следовало, — старушка нагнулась, чтобы взять свою корзину и уйти, ее плечи ссутулились. — Я вижу, что зря приехала — я слишком много потребовала от вас. Я... приношу свои извинения, — в ее глазах стояли слезы.

Вскочив, я подошла к ней и обняла ее.

— Мадам, пожалуйста, не уезжайте прямо сейчас. Вы проделали долгий путь и, наверное, устали. Позвольте мне предложить вам чаю или, если предпочитаете, кофе. Присядьте сюда, здесь теплее.

Она согласилась пройти и сесть в кресло у камина, а я позвонила мистеру Тимсу. Пока мы ждали чай, я не знала, о чем говорить, но, к счастью, проснулся Джеки. Я взяла его на руки, поцеловала его сонное личико, поприветствовала, приласкала его. Он улыбнулся мне, его ручки потянулись к моей блузке.

Когда он устроился у груди, я взглянула на свою посетительницу. Теперь она выглядела спокойнее.

— Мадам, в это время ко мне обычно приходят дочери, но если вы предпочитаете... — сказала я.

— Я буду рада взглянуть на ребенка Фрэнсиса, миледи. Когда мистер Тимс принес поднос с чаем, в комнату вбежали дети, раскрасневшиеся после прогулки. Словно щенята, они забрались ко мне на диван, «Мама, я сказала... Мама, а Флора сказала...»

— Тсс, у мамы гостья. — Они обернулись к Терезе, но ее глаза смотрели только на Флору. — Флора, поздоровайся с мадам Бальсан, — сказала я.

Флора соскользнула с дивана в облаке белых юбок и выполнила мою просьбу.

— Bonjour, ma petite, — голос Терезы дрожал.

Флора подала ей чашку чая, но Тереза больше не проронила ни слова. Дети потребовали моего внимания. Старая Тереза казалась довольной тем, что молча пила чай, и смотрела на них. Через некоторое время я позвонила Элен.

— Но, мама... — запротестовала Флора.

— Тсс, милочка моя, у меня гостья. Я приду к вам позже, — я попросила Элен забрать и Джеки тоже, а затем повернулась к Терезе: — Боюсь, от них много шума, мадам.

— Миледи, я поздравляю вас, у вас прекрасные дети.

— У вас есть семья, мадам Бальсан? — вежливо спросила я.

— Нет, у меня была только она, моя Жанетта, — казалось, у нее вдруг сменилось настроение, и она начала говорить так быстро, что я с трудом успевала понимать ее. — Я была замужем за добрым человеком, и мы ждали ребенка — своего первенца. Мы были счастливы, миледи, но незадолго до рождения ребенка случилось так, что поднялась буря. Муж пошел присмотреть за скотиной — убедиться, что она в безопасности. Дерево упало на него, и, хотя мне удалось его вытащить, он умер. Мой муж был крупным мужчиной, и, может быть, поэтому — не знаю, это один Бог знает — но мой ребенок умер сразу же после рождения. У меня было молоко, но не было ребенка. Тогда соседка сказала мне, что мадам графиня родила и ей нужна кормилица для новорожденной дочери. Я пошла туда и дала ей грудь, и с этого мгновения она стала моим ребенком. Вы должны понять это, миледи — вы сами кормите своих детей. Ее мать расхворалась, и вскоре умерла от родильной горячки. Моя Жанетта, никогда не знала ее. Ее отец прожил немного дольше, но умер от чахотки, когда ей шел пятый годок. Моя бедная Жанетта тоже была хрупкой и когда она затосковала... но я опережаю события, нам не дано заглядывать в будущее. Бог добр.

Вскоре ее отослали на воспитание к монахиням, так было принято. Я плакала, расставаясь с ней, но ее тетушки, мадам маркиза и мадам графиня, позволили мне остаться в особняке девушкой для шитья. Когда Жанетта приезжала домой на каникулы, я виделась с ней. Она прибегала ко мне, своей Терезе, с протянутыми руками, с развевающимися косами. Она была так нежна, так ласкова, так добра — и так невинна.

Лицо Терезы изменилось, когда она воскликнула: — Миледи, он воспользовался ее невинностью! Но я не знала этого — она рассказала мне все, но не сразу. Если бы я только узнала тогда... — на щеках Терезы показались слезы. — Ей было семнадцать, она окончательно вернулась из монастыря для подготовки к выходу в общество. Она печалилась, расставшись с монахинями, но и, была в восторге тоже. Ей было только семнадцать, миледи, она совсем, совсем не знала жизнь.

Я только однажды рассталась с ней, когда моего собственного отца хватил удар. Я была старшей дочерью, поэтому меня вызвали домой для ухода за ним. Меня не было с Жанеттой больше двух месяцев, а когда я вернулась, это уже произошло, но Жанетта не горевала. Она была грешницей, но не знала, что совершила грех. Она была такой скромной и утонченной — она расстраивалась из-за кузена, но не понимала, что согрешила. Кузен сказал ей, что они все равно, что брат с сестрой, а такой пустячок доставит ему огромное удовольствие, и она позволила ему лишнюю свободу. Миледи, эти монахини добрые женщины, но такие дуры! — голос Терезы прозвучал резко и зло. — Они сказали ей, что целоваться нельзя, и она не позволила ему целоваться, но когда ночью он пришел к ней в комнату... Потом она рассказала мне, что после случившегося подумала, что это нехорошо, и запретила ему приходить снова, и он больше не приходил. Думаю и надеюсь, что ему было стыдно. Это был ужасный поступок. Кузен заставил ее поклясться, чтобы она держала это в секрете, чтобы не рассказывала об этом никому, даже мне. Она любила его, поэтому поклялась.

Руки старушки дрожали. Она сжала их плотнее. — Вернувшись, я заметила, что у Жанетты не пришли в срок крови, но даже и подумать не могла... миледи, она была такой добронравной. К тому же во Франции девушек содержат в такой строгости, что она не встречалась ни с кем из мужчин, кроме своего исповедника, но даже в этом случае я ждала ее поблизости в церкви. Я спала в гардеробной, дверь между нами была открыта — но, конечно, в ту ночь, когда все и произошло, он знал, что меня нет поблизости.

Тетушки объяснили Жанетте, что из-за маленького приданого ей нужно искать мужа в Англии, но она сказала мне: «Я не хочу в мужья англичанина, Тереза», — и засмеялась. Тогда я на мгновение подумала, что она живет в какой-то волшебной сказке, моя Жанетта. Она вполне могла сказать: «Когда-нибудь я выйду замуж за прекрасного принца, Тереза», и засмеяться, поэтому я подумала, что она витает в облаках. И мы поехали в Англию, а чуть позже она встретилась с вашим мужем.

— В парке.

— Да. Она гуляла там с леди, которая была знакома с ним, и их представили друг другу. Жанетта была вежлива, очень вежлива, а в тот день она получила открытку от Жан-Поля, своего кузена, и была такой веселой и счастливой. Сердце вашего мужа было сражено, всю следующую неделю он навещал ее каждый день. Она всегда была вежлива с ним, монахини хорошо ее воспитали. Немного спустя, он поговорил с тетушками Жанетты и попросил ее руки. Едва он ушел, они послали за ней и рассказали, как ей повезло, что она получит мужа благородного происхождения, с титулом, имением, богатством — и он берет ее без приданого, потому что любит. Она прибежала ко мне наверх в панике: «Что мне делать, Тереза? Они требуют, чтобы я сказала «да», но я не могу, не могу!» И я ей сказала: «Конечно, ведь если молодой человек — англичанин, значит, он протестант». Жанетта ужаснулась, потому что не подумала об этом. Она вернулась к тетушкам и сказала, что не может выйти замуж за еретика. Те очень разозлились, но она была истинно верующей и твердо настаивала на своем. Они, наконец уступили, но она так переволновалась, что от радости упала в обморок. Но не только от радости, миледи.

Я подошла к ней и расшнуровала ее корсет, и тут мы все увидели вены на ее груди и пятна на теле. Пятна были даже на ее лице — потемнения наподобие крыльев бабочки. Тогда я не знала, что у некоторых женщин бывают такие признаки. Я замечала их, но думала, что это оттого, что она выходит гулять без зонтика, — плечи Терезы затряслись.

Это было ужасно, миледи, ужасно. Они разозлились и набросились на Жанетту. Она не могла противостоять им и рассказала, кто приходил к ней в комнату. Одна из ее тетушек, мадам маркиза, была его матерью. Она считала, что он не мог совершить дурной поступок. У другой тетушки не было детей, и она обожала своего племянника. Поэтому они сказали ей, моей Жанетте, что во всем виновата только она. Они сказали ей, что она соблазнила и развратила его, они говорили с ней словно с уличной девкой. До сих пор она не знала, что совершила грех, но теперь узнала, а когда она поняла, что носит ребенка... ее лицо...

— Но она же должна была догадаться, потому что у нее не пришли крови.

Тереза покачала головой.

— Нет, миледи, монахини выучили ее превосходнейшим манерам, выучили прекрасно вышивать — но это все, чему они ее выучили. Она считала, моя Жанетта, что детей приносят ангелы на крыльях и кладут по ночам рядом с матерями, — она вздохнула. — Вы — женщина из народа, миледи, как и я. На ферме мы узнаем, откуда берутся детеныши. Но молодым леди никогда не объясняют таких вещей. Она даже не заметила изменений на своем теле. Монахини выучили ее, что быть обнаженной — грех, и она даже ванну принимала в ночной сорочке, как они ей велели. Даже передо мной, своей кормилицей, она никогда не показывалась раздетой, никогда.

Если бы она была не такой стыдливой, мы узнали бы, сколько времени прошло с тех пор, как к ней приходил кузен, но она от смущения отвечала невнятно. Мы все подумали, что это случилось в последнюю ночь моего отсутствия, а не в первую. А Жанетта понимала в этом не больше, чем ребенок, которого она носила. Она поняла только то, что совершила грех, тяжкий грех, и попросила позволить ей вернуться в монастырь для покаяния, чтобы надеть там власяницу и жить, умерщвляя плоть. Но мадам маркиза завизжала как торговка рыбой: «Муж тебе нужен, а не монастырь!» Я увидела, что в глазах Жанетты вспыхнула надежда, но мадам графиня добавила: «Этот муж придет за ответом завтра», — и надежда погасла.

Я больше не могла сдерживать язык. Я сказала мадам маркизе: «Миледи, разве он зачал этого ребенка?» Она в ярости набросилась на меня: «Она сама во всем виновата!

Она, ввела его во грех, пусть теперь и расплачивается! Затем она сказала, что выгонит меня, если я скажу еще хоть слово, и я замолчала. Но я слушала, миледи. Они были умнее ее, они нашли путь к нежному сердцу Жанетты. Мадам маркиза сказала ей, что если Жан-Поль женится на ней, то будет обречен, провести жизнь в нищете. У нее не было приданого, а земли, которые наследовал он, были заложены. Если бы он женился на кузине, то потерял бы на них права. Как она могла требовать с него такую жертву, если грех был на ней? Они не сказали ей, что уже идут переговоры о его помолвке, они говорили только о том, что ее долг — предоставить ему свободу. «Если ты действительно любишь Жан-Поля, — говорили они, — ты должна ради него пожертвовать собой и выйти замуж за этого англичанина. Только так ты можешь искупить свой грех». И она согласилась на это.

— Это было дурно.

— Да, миледи, очень дурно. Но я не считала, что грех лежит на моей Жанетте.

— Но ее кузен — он не воспитывался у монахинь, — все еще не понимала я. — Разве он не подумал о том, что может случиться?

— Разве молодые мужчины вообще думают, миледи? — старые глаза Терезы зорко посмотрели на меня. — Они берут, что им хочется, надеясь, что расплачиваться придется не им. Вы это знаете, вы ведь тоже расплачивались.

— Но у нее все было не так, — прошептала я. — Она была его кузиной, и он любил ее. Он говорил Фрэнку, что она была единственной женщиной, которую он любил — и говорил это уже после ее смерти.

— Легко любить мертвых, — голос Терезы стал жестким. — Они ничего не требуют. Но живые требуют жертв, а к этой жертве мосье маркиз был не готов.

— Но ведь он даже не знал... — заступилась я за него.

— Миледи, — прервала она меня. — Я, так любила свою Жанетту — неужели вы думаете, что я не решилась рассказать ему обо всем? Естественно, я послала ему письмо.

— Возможно, оно затерялось в пути.

— Фрэнсис тоже говорил мне это. Он всегда считал, как и моя Жанетта, что его отец ничего не знал, пока не стало слишком поздно. Даже когда я рассказала ему об этом письме, в его последний приезд в Париж — Фрэнсис, все таки пытался защитить его, своего «дядю» Жан-Поля, — в ее голосе прозвучало презрение. — Но мои слова посеяли в нем сомнения, и он пошел к человеку, который его зачал, и потребовал объяснений. А мосье маркиз сделал глупость и повел себя как испорченный ребенок, взваливая вину на других, чтобы выгородить себя. Миледи, оказалось, он получил не одно, а целых два сообщения. Второе было от его матери, она рассказала ему, что случилось, и потребовала держаться подальше от Жанетты, пока не состоится ее свадьба. Так он и сделал.

Когда Фрэнсис узнал это, он очень разозлился. И я тоже, после того, как он вернулся ко мне и рассказал об этом. Моя бедная Жанетта сделала это из любви к своему кузену, а что сделал он! Я только поблагодарила судьбу, что она ничего не узнала о его предательстве. Это разбило бы ее сердце.

Я вспомнила, о чем Фрэнк говорил мне у статуи, и только теперь поняла, что он говорил не о матери, как мне подумалось, а об отце. «Те, перед кем ты преклонялся», — а он преклонялся перед своим дядей Жан-Полем. Мой бедный Фрэнк.

— Мадам, если вы скрывали правду так долго, не добрее ли было скрывать ее и дальше? — тихо спросила я.

Оно поняла меня, но отрицательно покачала головой:

— Добрее для Фрэнсиса, да, но не для вашего мужа.

— Но я не понимаю почему...

— Миледи, — прервала она меня. — Фрэнсис хотел забрать вас у мужа, и я рассказала ему об этом, чтобы он задумался о возможных последствиях такого поступка. Ваш муж потерял одну жену, а мне не хотелось бы, чтобы он потерял и другую, из-за человека, к которому относился как к сыну.

— Я никогда не бросила бы Лео.

— Я не была в этом уверена. Я знала одно — что Фрэнсис, как и его отец, умеет уговаривать. Но я знала и другое — в глубине души он лучше, чем его отец. Я надеялась, что увидев, последствия эгоизма Жан-Поля, он со временем поймет, какое зло собирается сделать.

— Но у него не оказалось этого времени! — горько воскликнула я.

— Да. Но он умер храбро, защищая родину. Он упокоится в мире. Но она, моя Жанетта, не упокоилась в мире. Вот из-за этого я и приехала сюда.

Тереза немного помолчала, собираясь с силами.

— Миледи, я вижу по вашим глазам, что вы осуждаете мою Жанетту, — продолжила она. — Это естественно, потому что вы преданны своему мужу. Но теперь вы убедились, что она не была грешницей, хотя и согрешила.

Слова, сказанные Терезой, поворачивали калейдоскоп прошлого, создавая новый узор, но я все-таки сказала:

— Ей нужно было рассказать моему мужу правду, прежде чем дать согласие выйти за него замуж.

Тереза молчала. Затем она вздохнула:

— Да, миледи, нужно было. Но вы сильная, а она была слабой, как большинство женщин. Она ничего не рассказала ему. Однако она сказала, что не может дать ему любви, а только уважение. Он ответил, что надеется, что со временем она полюбит его, а сейчас его любви хватит на двоих. Он говорил правду, миледи. Простить ей все, признать прижитого ею сына наследником, — это была великая любовь.

— Но все-таки вы утверждаете, что он выгнал ее.

— Да, — я видела, что Тереза с трудом сдерживает волнение. — Поймите, миледи, она — мой выкормыш, мое дитя. Ради нее я сделала бы все, — она склонилась к своей корзинке и достала оттуда тетрадь в кожаной обложке с золотым замочком. — Она вела дневник, моя Жанетта — это было ее прибежище. Я не знала, о чем она там пишет, но догадывалась. Она всегда держала это в тайне. Видите, здесь замок, а ключик на цепочке она носила на шее. Вот он, миледи. — Тереза засунула руки за высокий воротничок своего черного шелкового платья и вытащила ключ. Наклонившись, она сняла цепочку с шеи и бережно положила ключ на коричневую поверхность тетради. — Жанетта всегда запирала тетрадь, но я была ее горничной. Однажды, когда она была в ванной и оставила ключ на туалетном столике, я отперла ее.

— Вы ее прочитали?

— Нет. В те дни мне нельзя было прочитать ни единого слова. Жанетте это не понравилось бы.

— Тогда зачем же вы отперли замок?

— Миледи, это было здесь, в Истоне. Фрэнсис был в детской, он был чуть постарше вашего сына, который теперь займет его место. Приняв ванну, она пошла к нему, как это делают матери, а я... я отнесла эту тетрадь вниз и оставила на письменном столе ее мужа. Я не знала, прочитает он ее дневник или вернет непрочитанным, но любящий мужчина, всегда желает знать побольше о любимой женщине, поэтому я надеялась, что он соблазнится — так и вышло. А на следующее утро все и случилось.

Прошел день, а затем ночь. Миледи, это были самые длинные день и ночь в моей жизни. Жанетта хватилась дневника, но я солгала, что не помню, куда засунула его по ошибке, и обещала скоро найти. Она не слишком взволновалась из-за этого, считая, что он заперт. Она доверяла мне, кроме того, в то время ее голова была занята другими делами.

На следующее утро одна из горничных нашла тетрадь в гардеробной и принесла мне. Я заперла ее и отдала Жанетте, сказав, что нашла в своей комнате. В то утро она не стала писать, а просто положила ее на туалетный столик, а потом пришел он и выгнал мою Жанетту. А теперь вам тоже нужно прочитать ее, миледи, — она протянула мне тетрадь, но я не взяла.

Тереза встала и подошла ближе.

— Фрэнсис сказал мне, что вы говорите по-французски. Узнав это, я поняла, что должна приехать сюда, потому что всемилостивый Господь сделал чтение возможным. Возьмите ее, миледи.

Я все еще не решалась. Лицо Терезы исказилось от тревоги.

— Вы читаете на нашем языке, миледи, или только говорите? Я тоже немного говорю по-английски, но не умею читать. Может быть, вы...

Она выглядела такой огорченной, что я заверила ее:

— Я могу читать по-французски, мадам.

— Все правильно, это Божья воля, — облегченно вздохнула она. — Возьмите тетрадку.

— Но... это ее личный дневник.

— Миледи, она хотела, чтобы вы прочитали то, что прочитал он. Это была ее предсмертная воля. Она сказала мне: «Тереза, когда он снова женится, отнеси мой дневник его новой жене и попроси прочитать перед тем, как передашь ей мое сообщение». Возьмите его, миледи, пожалуйста, — и я взяла.

Наконец она взялась за корзинку:

— Теперь я оставлю вас. В селе есть женщина, портниха. Когда я жила здесь, мы часто разговаривали о модах. По пути сюда я встретила ее на станции, и она сказала, что я могу прийти к ней, если мне потребуется комната. Сейчас я пойду к ней, а утром вернусь к вам. Я с усилием овладела собой.

— Вы поедете на пролетке, я сейчас распоряжусь.

— Спасибо, миледи, вы очень добры. Аи revoir.

Я стояла в растерянности, калейдоскоп прошлого вертелся перед моими глазами, но цветные стекла не складывались в узор.

Глава пятьдесят третья

Уложив дневник, поглубже в стол, я повесила ключ на шею и пошла к детям. Но даже когда я купала их, нянчилась с ними, читала им сказки на ночь, рассказанная Терезой история, не выходила из моей головы.

Позже, открыв дневник, я все еще не верила, что она рассказала мне правду. Слишком долго я думала, что французская графиня — безнравственная обманщица, но едва начав читать, я поняла, что она никогда не была безнравственной. Ее ровный, изящный круглый почерк был похож на детский. Она была семнадцатилетней девушкой, впервые приехавшей в Англию, восторженной, но робеющей — и вспоминающей своего чудесного Жан-Поля, которого она обожала. Он провожал их до Кале и поцеловал ей руку на причале. Она написала, что в это мгновение ее сердце запело — он был таким красивым, высоким и стройным. Когда корабль отчалил, она стояла на палубе и смотрела, как Жан-Поль махал ей шляпой на прощание, а его золотые волосы сияли, словно само солнце. Читая эти слова, я чувствовала себя так, словно стою там вместе с ней.

Затем встретилось слово, которого я не знала, и я спустилась в библиотеку за словарем Лео. Должно быть, Лео тоже пользовался им, когда читал дневник. С первых же слов он узнал, что его жена любила другого. Мой бедный Лео! Но затем я спохватилась — читая дневник, Лео уже знал об этом. Так почему же он выгнал ее?

Еще в библиотеке я с уверенностью решила, что уже знаю ответ — Лео выгнал ее по той же причине, по которой пытался выгнать и меня. Читая дневник, он узнал историю, рассказанную мне Терезой, и понял, что его нежная красавица Жанетта вышла за него замуж против своей воли и по-прежнему не любит его. Вот почему он выгнал ее. Мои глаза наполнились слезами.

Взяв словарь, я сказала мистеру Тимсу, что сегодня лягу спать пораньше. Мне не хотелось, чтобы он оставался на службе из-за того, что в моей гостиной горит свет — я могла прочитать дневник и в спальне, в постели.

Но когда я легла в кровать, в ее кровать, мне расхотелось читать дальше. Это был личный дневник Жанетты, слова, которые она писала в уверенности, что их не прочитает никто. Я не имела права подглядывать. Кроме того, я уже знала всю историю, повторявшую мою собственную как в зеркале. Мне было незачем читать его.

Я уже было закрыла дневник, как вспомнила, что завтра старушка опять придет ко мне. Я просто не могла сказать ей, что не выполнила предсмертную просьбу ее молочной дочери. Поэтому я нехотя стала читать историю Жанетты, историю, которую уже знала.

Если не считать того, что я не знала ее совсем. Я ошибалась, полностью ошибалась. Эта история вовсе не была отражением моей. Нет, это была совсем другая история, она оказалась гораздо хуже, чем я могла представить. Она оказалась так ужасна, что когда я отрывала ноющие глаза от изящного, четкого почерка Жанетты — который в конце уже не был ни изящным, ни четким, — кровь стыла у меня в жилах. А позже я лежала, сжавшись в постели, куда он привел ее, юную новобрачную, и плакала. Плакала о ней, о нем — и о себе, потому что в итоге я тоже подвела его.

Начав читать дневник Жанетты, я не поняла этого сначала — первые недели были простым перечислением ужинов, балов, пьес и опер. В монастыре она обучалась английскому у сестры Ангелики, которая была родом из Англии, и теперь радовалась, что тетушки были довольны ее знанием английского. Жанетта любила радовать людей — это было понятно из ее слов. Кроме того, она была воспитанной и никогда не оспаривала решения тетушек — монахини выучили ее повиноваться. Но она повиновалась им с удовольствием и в первые недели была счастлива. До того дня в парке она не знала, что ее ждет, как не знала в свое время и я.

Даже прочитав об этом, я еще ничего не поняла — я уже слышала от Лео историю их встречи. Как мне рассказывал Лео, в вуали ее шляпки запутался шмель, а когда его выгнали, она краешком глаза заметила молодого человека, пристально глядевшего на нее. Но он ошибался, она увидела не молодого человека, а дьявола. Дьявола по имени Асмодей, который был князем разврата, и демоном распутства. Асмодея, который соблазнил Еву. Он был нарисован вместе с другими дьяволами на стене монастырской школы — Жанетта со страхом и отвращением смотрела на эту картину в течение всего своего детства. У этого дьявола, который с тех пор начал преследовать ее, была сгорбленная спина и кривая шея, перекошенное лицо и нескладное тело, густо поросшее волосами, словно шкура дикого зверя.

Жанетта осознавала, что в действительности Лео — молодой человек, еще до того, как спутница представила ей его как лорда Ворминстера. Она понимала, что он не настоящий Асмодей. Но когда он снял шляпу, она увидела, что его волосы вьются беспорядочными кудрями, точь в точь, как у дьяволов, а в таких густых вьющихся волосах могут скрываться рога, — в черных волосах, волосах Лео!

Лео протянул ей руку, но она не могла заставить себя взять ее. Вместо этого она притворилась, что ей показалось, будто шмель вернулся. Она сняла шляпку и встряхнула — и один из шелковых цветков отвалился и упал на землю. Лео тут же склонил свое горбатое тело, поднял цветок и подал ей. Из вежливости она была вынуждена взять у него цветок, но на странице ее дневника, появилась фраза, словно выжженная кислотой: «Quand sa main a frole la mienne cela m'a donne la chair de poule» — «Когда его рука задела мою, я вся покрылась гусиной кожей». Лео всего лишь задел ее руку, а ведь они оба были в перчатках. Даже легчайшее прикосновение его руки в перчатке вызвало у нее отвращение.

Я хотела разыскать и прочесть, кто же такой Асмодей, но Жанетта была так потрясена встречей, что все написала в дневнике, как только вернулась домой. Оказалось, что сестра Луиза сказала каждой воспитаннице, какого из дьяволов та должна бояться больше всего. Эти дьяволы — Вельзевул, Астарот, Люцифер и Асмодей — распределялись согласно слабостям каждой девочки и грехам, которых ей следовало опасаться в первую очередь. Из-за того, что Жанетта еще девочкой была необыкновенно хорошенькой, ее дьяволом был Асмодей, вовлекающий людей в грех распутства. Сестра Луиза предупредила ее, что с тех пор, как Асмодей вовлек в грех Адама, появившись перед Евой в образе змея, он использует для своих целей каждую хорошенькую девочку, и наказала ей всегда остерегаться Асмодея. И Жанетта, послушная девочка, заставляла себя глядеть на отвратительное лицо и фигуру Асмодея, чтобы подготовиться. Она изучила его внешность так хорошо, что ночами он ей снился в кошмарах.

Тереза так хорошо воспитала свою молочную дочь, что та и не помышляла о грехе. Кроме того, неужели святой Жан, чье имя носила Жанетта, как и ее кузен Жан-Поль, не защитил бы ее? И Жанетта успокоилась, потому что святой Жан был противником Асмодея, а в дневнике написала: «Я понимаю, что на самом деле лорд Ворминстер не дьявол, но если окажется так, святой Жан защитит меня».

Ночью, она снова проснулась от того, что ей приснился кошмар, и вместо этого заставила себя думать о Жан-Поле. Жан-Поль был совсем не похож на Асмодея, Жан-Поль был изящным, стройным и привлекательным, Жан-Поль был любим безоглядно и всецело.

Но Жан-Поль был в Париже, а лорд Ворминстер в Лондоне, поэтому к ней стал заглядывать лорд Ворминстер. Она считала, что это досадная случайность, но я понимала — Лео ухаживал за ней. Он не знал, что даже его незначительное прикосновение переполняет ее отвращением, потому что Тереза справедливо сказала — монахини обучили Жанетту изысканным манерам. Все они учили ее хорошим манерам, но сестра Луиза зашла дальше — она заставила каждую девочку держать палец в пламени свечи и улыбаться при этом. «Как это делали святые мученики, мои чада». Жанетта, крещенная именем Орлеанской Девы, которую сожгли на костре еретики-англичане, продержала палец в пламени свечи дольше других девочек, улыбаясь, пока он горел. У нее остался шрам, и она с гордостью писала об этом.

Как-то однажды сестра Луиза нашла в монастырском саду змею. Она заставила каждую девочку, не дрогнув, держать ее в руке и улыбаться. Не все они улыбались, но Жанетта улыбалась — и она единственная подняла ее к губам и поцеловала. Ее все еще передергивало от воспоминания об этом поцелуе. Но она сделала это, и сестра Луиза похвалила ее за это. Поэтому теперь она была уверена, что сестра Луиза похвалила бы ее за то, что она позволяла молодому человеку, похожему на дьявола, брать себя за руку, и улыбалась при этом, хотя у нее делалось горько во рту от каждого его прикосновения. Жанетта чувствовала тошноту каждый раз, когда он снимал перчатку, открывая напоказ черную поросль волос на тыльной стороне кисти, — но она все равно улыбалась. Ведь у всех мужчин волосатые руки, как говорила ей Тереза, когда она, просыпаясь от кошмаров, плакала ночами.

Порой Жанетта ругала себя за глупые причуды. Лео был человеком, а не дьяволом — может быть, его тело и сгорблено, но кожа под одеждой у него наверняка гладкая и приятная, как у Жан-Поля. Или как у мраморной статуи, которую она в этот день видела в галерее — молодой человек в греческой тунике, похожий на Жан-Поля... Естественно, она легла спать, полная воспоминаний о Жан-Поле, скачущем на лошади во дворе конюшни и лукаво улыбающемся ей. Она проснулась счастливой, такой счастливой, что ей даже нетрудно было заставить себя улыбнуться лорду Ворминстеру, когда они этим вечером встретились в театре, но все-таки по возвращении домой она написала: «Cela m'a fait fissoner» — «Это заставило меня содрогнуться». Однако Жанетта, воспитанная в монастыре, была обучена содрогаться про себя, сохраняя на лице улыбку.

На следующий вечер он не присутствовал на балу, где была Жанетта, и она написала об этом вечере с ребяческим восторгом. Все было так замечательно, так прекрасно — зал, освещение, цветы, музыка. На каждый танец партнеры оспаривали честь танцевать с ней, была масса поклонников и комплиментов — ей даже не терпелось скорее вернуться во Францию и рассказать Жан-Полю, что, хотя другие мужчины обожали ее, она думала только о нем.

Жанетта писала за столом у окна и увидела, что подъехала двуколка, а из нее вылез молодой человек — несомненно, калека. Она узнала его и в первое мгновение она испугалась. Но ее не позвали, а вскоре он вышел, и она с облегчением упрекнула себя за глупые фантазии: это он к тетушкам приезжал, это их общества он искал все эти дни, а вовсе не ее. Да, Тереза была права — Жанетта была невинной, невообразимо, потрясающе невинной.

Но когда она взялась за перо вечером, ее невинность навсегда исчезла.

«У меня будет ребенок, — писала Жанетта. — Я такая испорченная. Я — грешница, я соблазнила Жан-Поля, и вовлекла во грех. Сестра Луиза была права — я позволила Асмодею ввести себя в соблазн, как Ева в райском саду. И как Ева вовлекла Адама в грех, так же и я соблазнила Жан-Поля. Но я не заставлю его страдать за свой грех, как Адам пострадал за грех Евы. Я понесу кару одна, и это освободит Жан-Поля. Пожалуйста, святой Жан, сохрани Жан-Поля. Я не прошу тебя заступиться за меня, мой грех слишком велик, но спаси его, спаси его душу. Покарай меня, одну меня, я одна виновата во всем».

А позже появилась короткая приписка:

«Святой Жан был добр. Он позволил мне искупить грех замужеством с лордом Ворминстером, которое состоится в этом месяце. Теперь я поняла, почему лорд Во-рминстер так похож на Асмодея — он назначен судьбой, быть мне карой. Ведь моя кара будет бесполезной, если не будет невыносимой. Но я вынесу ее ради Жан-Поля».

И она терпела. Даже тот ужасный момент, когда Лео впервые поцеловал ее в щеку. Только в щеку, потому что тетушки никогда не оставляли Жанетту наедине с ним. Они не всегда прислушивались к их разговору, но все время следили, чтобы добыча не выскользнула из их рук.

Вскоре были сделаны приготовления к свадьбе — она должна была состояться во Франции, а за ней планировалось свадебное путешествие на два месяца, в гости к родственникам Жанетты. Хотя из коротких записей было ясно, что Жанетта безропотно шла под венец, тетушки все-таки догадались, что жених ей физически противен. Они убедили ее, что молодые в медовый месяц редко остаются наедине друг с другом и, конечно, не будут спать в одной спальне, поэтому ей не придется всю ночь лежать рядом с ним.

Жанетта покорилась судьбе. Однажды она написала о своих надеждах, что при возвращении во Францию, Жан-Поль спасет ее, но тетушки сказали ей, что его не будет на свадьбе, и она укоряла себя за эгоизм.

Она не понимала, что обманывает Лео. Он был просто орудием кары, ниспосланной ей с небес, которая неумолимо приближалась — и, наконец, свадьба состоялась.

Мне было трудно читать о первой брачной ночи, а ей было трудно писать о ней. Она не находила слов, чтобы описать свой ужас и отвращение, но заставила себя лежать смирно и позволила мужу сделать то, за чем он пришел. Но когда он оставил ее и вернулся в свою спальню, ее вырвало. Она прибежала к Терезе и заплакала в ее объятиях: «Я чувствую себя такой грязной, такой грязной...»

Но позже она сказала: «Святой Жан было добр, он дал мне силы вынести это». Чтобы ее утешить, Тереза сказала: «Завтра ночью будет легче, вот увидишь».

«Завтра ночью!» — Жанетта, невинная, наивная Жанетта не догадывалась, что у мужчин есть желания, которые возникают заново каждый день. Она считала, что муж ложится с женой однажды, чтобы зачать ребенка. Теперь Тереза сказала ей правду — у молодых мужей есть потребности, которые должны постоянно удовлетворяться. Жанетта впала в истерику, пока Тереза не сказала ей, что месяца через три она может сказать мужу, что ждет ребенка, и тогда он, может быть, из любви к ней оставит ее в покое. Но до тех пор придется это терпеть. Жанетта написала дрожащей рукой: «Я не храбрая, у меня больше нет мужества, святой Жан оставил меня». Она не могла заснуть до зари, а после ей снились кошмары.

Может быть, святой Жан и оставил ее, но муж не оставил. Лео был молодым и страстным мужчиной — но, кроме того, он был добрым человеком и любил свою жену. Когда он увидел ее наутро, то забеспокоился, потому что она выглядела совершенно больной. Заикаясь, он сказал ей, что был слишком неловким, наверное, оттого, что тоже был девственником, что не хотел причинить ей вред, но раз так вышло, в следующую ночь он не придет к ней.

Я заплакала и ласково погладила страницу, где Жанетта написала о его доброте — Лео, мой великодушный Лео.

Но для Жанетты одна ночь ничего не значила по сравнению с ужасом последующих ночей. Она забивалась в кровать и плакала от отчаяния, пока святой Жан не дал ей ответ, — или пока ей так не показалось. Как-то ночью она углубилась в мысли и пришла к выводу, что для кары мало одного терпения. Она должна стремиться к ней, ведь сестра Луиза говорила девочкам, что нужно стремиться к мукам. Жанетта согрешила, это был ее кнут, и раз ее грех был грехом разврата и похоти, то она должна искупить его подчинением похоти Асмодея, дьявола вожделения и разврата. Только Лео был не Асмодеем, а ее мужем, любившим ее. Однако в последующие дни и недели Жанетта редко вспоминала об этом. Для нее он был Асмодеем, дьяволом, посланным из ада, чтобы покарать ее, и она приняла свою кару, потому что написала: «Подчинения мало. Я должна привлекать дьявола, чтобы он снова и снова осквернял мое тело». Так она и сделала.

Я с дрожью читала эти слова. Она писала, словно ребенок, балансирующий на грани безумия. «Этой ночью я привлекла дьявола, и он трижды осквернил меня. После его ухода меня тошнило, я вся помылась, но это не помогает, его мерзкая слизь течет из моего тела весь день. Это достойная кара — раз моя душа порочна и нечиста, то и тело должно быть таким же...»

«Я закрываю глаза, но Асмодей все равно стоит передо мной, горбатый и уродливый, терзающий меня дьявол, и я снова и снова привлекаю его к себе. Это хуже пламени свечи, хуже змеи, но я должна терпеть. Я согрешила, я согрешила...»

«Сегодня после обеда мы были одни, и он захотел поцеловать меня. Как я могла позволить ему осквернять меня при свете дня? Но я позволила ему испачкать мои губы. После этого я выбежала прочь, и меня стошнило. Тереза поговорила с ним и сказала, что монастырское воспитание привило мне скромность... Он больше не будет прикасаться ко мне днем. Асмодей — создание тьмы».

«...Он сказал мне, что красота моего тела привлекает его. Я еще большая грешница, чем Ева, потому что вызываю нескончаемую страсть дьявола. Я дурная, очень дурная. Я должна быть наказана...»

О дневных делах Жанетта писала тем же круглым, отчетливым почерком, что и ранние заметки, описывая ужины, вечеринки, свадебные визиты. Но ее почерк становился неровным и корявым, когда она писала о ночах. С наступлением темноты она теряла чувство реальности. Днем она сознавала, что Леонидас — ее муж, но ночью он становился Асмодеем. Обычный запах его пота становился запахом разложения, его семя — мерзкой слизью, пачкающей ее, а когда его губы в любовной ласке прикасались к ее губам, ей казалось, что по ее лицу ползают черви. Жанетта снова и снова писала об этом — его поцелуи были для нее пределом насилия. Но все-таки она писала: «Я улыбаюсь, я улыбаюсь».

В сентябре они вернулись в Истон. Лео отделал для нее гостиную и спальню — эту самую спальню — и она стала светлее благодаря обоям в цветочек и ситцевым занавескам. Но самым дорогим его подарком стала ванная комната, которую он сделал специально для Жанетты. Я знала, что он сделал это потому, что она отказывалась пользоваться его ванной. Несмотря на то, что они были женаты уже два месяца, было ясно, что Лео всегда приходил к ней в пижаме — она никогда не видела его голым, потому что он был слишком стыдлив. Жанетта не удивлялась этому, она сама всегда ложилась в постель в длинной сорочке. Нет, она была рада ванной комнатепотому, что это было место, где она могла смыть с себя следы его любовной близости. Поэтому благодарность Жанетты была пылкой, и Лео был доволен. Он так хотел порадовать ее, сделать счастливой, а вместо этого одно его присутствие приводило ее на грань безумия.

Две недели спустя после прибытия в Истон Жанетта написала: «Я словно кукла-марионетка. Тянут за веревочки, я разговариваю, делаю то, что от меня ждут, но внутри настоящая Жанетта мертва, и я рада этому. Я очень ослабла — эта кара больше, чем я могу вынести».

Затем наступила передышка. «Тереза сказала ему, что я жду ребенка, и что ему не следует приходить ко мне в постель. Он согласился». Даже по почерку Жанетты я видела ее облегчение. В течение нескольких недель Жанетта жила спокойно. Она помогала Терезе перешивать свою одежду — до сих пор ее положение не было заметным, но теперь она начала полнеть. Она стала думать о ребенке, даже шить для него. Днем она сидела в большой гостиной, Лео приходил туда к ней, но чаще бывал занят делами имения, поэтому предлагал ей пойти с шитьем в библиотеку, где он работал. Жанетта отказывалась — вдруг придут посетители? Посетители появлялись каждый день после обеда, поглядеть на молодую жену. Она радовалась им, потому что любила поговорить с людьми — кроме того, при посетителях муж не прикасался к ней.

Так она жила день за днем, чувствуя себя спокойнее, потому что ее ночное наказание закончилось. Теперь ей приходилось терпеть только вечерний поцелуй. Как-то утром, когда Жанетта сидела в своей гостиной с Терезой, ее ребенок дернулся так сильно, что она подскочила на стуле. Тереза заметила это, расспросила ее — и побледнела, потому что поняла, что ребенок родится пять месяцев спустя после свадьбы.

Жанетта ничего не поняла. Тетушка Клотильда сказала ей, что ребенок родится рано, но дети иногда рождаются раньше срока, поэтому ее муж не удивится. «Но не так рано!» — воскликнула Тереза. Жанетта стала паниковать, но Тереза успокоила ее. Они поедут во Францию, а ее муж останется здесь, в своем имении. Ему никто не скажет, когда родился ребенок. А когда Лео приедет, месяца два-три спустя, тетушки скажут ему, что ребенок только что родился. Терезе следовало бы знать, что шило в мешке не утаишь, но Жанетта поверила ей. Она носила ребенка, но сама была еще ребенком.

И они вернулись во Францию. Лео проводил их, а затем вернулся в Истон. После этого Жанетта мало писала в дневнике, ограничиваясь короткими фразами: «Я потолстела». «Приехал Жан-Поль со своей молодой женой. Она — уродина», — с некоторым злорадством, добавила Жанетта, но затем вычеркнула это замечание. В начале ноября к ней приехал Лео. Он сказал, что болел морской болезнью, но это мелочь, потому что он рад видеть ее здоровой и отдохнувшей. Тетушки сказали ему, что Жанетта тоже скучает, но хочет, чтобы ее первый ребенок родился во Франции. Естественно, он разрешил ей остаться.

Он еще раз приехал к ней в ноябре и пробыл во Франции неделю. Тетушки уговорили его вернуться в Англию — на этот раз они были очень настойчивы. Он уехал, но неожиданно рано вернулся. Первого декабря Жанетта написала о его прибытии, а затем добавила: «Мою талию словно сжимает железный обруч». Ее срок подошел, а Лео был здесь. Больше невозможно было скрывать от него правду — ребенок был не его.

Глава пятьдесят четвертая

Следующая запись в дневнике Жанетты появилась только в конце апреля. Когда я начала читать дальше, то увидела, что она повзрослела: «Лео, не дьявол. Он — человек, добрый человек, очень добрый. Я очень многим обязана ему».

Наконец она поняла, всю гнусность того, что совершила: «Я поступила очень дурно, что обманула его подобным образом. Это был второй грех. Отец Виго объяснил мне, что искупление греха женитьбой — это покаяние, а не кара. Великий Господь понимает, что все мы бренны, зачаты и рождены во грехе, поэтому в мудрости своей дает нам возможность искупить грех через покаяние. Это путь исправить ужасную несправедливость, которую я причинила Леониду. Мое покаяние в том, чтобы быть хорошей женой своему мужу. Я должна сделать его счастливым, а сделав это, я смогу увести его с еретического пути и привести к истинной церкви. Святой отец рассказал мне, как жена может сделать мужа счастливым — она должна повиноваться ему во всем и с чистой душой подчиняться его желаниям».

Священник также сказал, что муж Жанетты — хотя и протестант, но человек хороший и достойный уважения. «А когда ты родишь ему детей, то уважение превратится в подлинную привязанность, я это знаю».

На мгновение мне показалось, что священник говорит со мной. Он был прав, совершенно прав — со мной все случилось так, как он предсказывал Жанетте. И притихшая боль моей потери вернулась с новой силой, — Лео больше не любит меня.

Я заставила себя возвратиться к истории, которую читала. Жанетта писала вечером перед тем, как должен был приехать Лео. Она не видела его с конца декабря, но следующим утром он собирался приехать и увезти ее с сыном обратно в Истон. Теперь она писала твердым и ясным почерком, с намерением исполнить свой долг и быть ему хорошей женой. Она писала о том, что «Леонид» — теперь она всегда звала его так — тоже был сиротой, как и она. Но ему было даже хуже, потому что у него не было Терезы, которая любила бы, и защищала его. «Наверное, он очень одинок, мне жаль его». Жанетта повзрослела до того, что оказалась способна написать: «Теперь я ясно вижу правду — Леонид нуждается в любви. Я должна дать ему ее, даже если не чувствую ее сама. Я была глупой девчонкой, такой глупой, что считала его демоном, а не человеком. Мои мозги были так сдвинуты, что мне даже казалось, что его тело искривлено, спина сгорблена, а на теле растет шерсть, как у зверя! Какой же глупой я была — конечно, этого нет, как такое может быть?»

На этих словах я вся похолодела.

«У меня просто было наваждение, — писала она, — наваждение, которым меня испытывал Сатана, а в свете солнечного дня оно блекло и таяло! Я просто неверно вспоминаю. Как может молодой человек выглядеть так, как мне помнится? Он вовсе не искривлен — это просто привычка держать голову набок, как делают птицы, когда прислушиваются друг к другу. Отец Виго был прав — все эти месяцы я была просто истеричной девчонкой. Теперь я вижу, истеричность заставила меня поверить, что он горбат, а на самом деле он просто сутулится. Его лицо — просто световая иллюзия, от которой одна половина лица выглядит больше другой. Конечно, его глаза не косят, иначе как бы он мог видеть так хорошо? А его руки не могут быть такими, как я представляла, ведь у смертных мужчин не растет шерсть. Завтра он приедет, и я отброшу свои причуды и улыбнусь — ведь жена должна встречать своего мужа улыбкой».

«Я улыбалась, — буквы коряво ползли по странице, — но все было не наваждение, а правда. Как я смогу исполнять свой долг? Но я должна. Он поцеловал меня, и от прикосновения его губ моя душа содрогнулась. Его поцелуй был еще хуже, чем я помнила, но я стояла смирно, а потом улыбнулась. Милостивый святой Жан, молю тебя, помоги, помоги мне».

Они уезжали этим вечером на ночном пароме из Гавра, и Жанетта еще некоторое время была в безопасности в своей каюте, вместе с Терезой, младенцем и новой кормилицей. Тетушки наняли ее и сказали ей, что ребенок родился в феврале, в день, когда Лео зарегистрировал его. Лео уже сказал Жанетте в декабре, что нужно будет поступить так, и никогда не выдавал подлинной даты рождения Фрэнка. А сегодня он сказал ей, что они оставят прошлое позади и начнут жизнь заново. «Может быть, на следующий год в это же время в нашей детской появится еще один ребенок, моя дорогая Жанетта?» Она написала дрожащей рукой: «Когда он сказал это, мое сердце превратилось в кусок льда. Ох, какое чудовище он зачнет во мне?»

Следующая запись была сделана поздно вечером в день приезда в Истон. На корабле, Жанетта болела морской болезнью. Лео поверил, что она все еще страдает от последствий морской болезни, но Жанетта знала, что это не так. В экипаже, везшем их в Истон, тошнота подступила к ней снова, а когда они вошли в дом, ее вырвало. Лео забеспокоился, послал ее прямо в постель и сказал, что увидится с ней завтра утром — так она получила короткую передышку.

Жанетта потратила ее, чтобы излить страх и ужас в своем дневнике. «Отец Виго был прав, Лео — хороший человек. Не его вина, что его тело искривлено. Я должна не осуждать, а жалеть его — и я жалею. С первого дня нашей встречи я жалею его, поэтому никогда не выдам, как мне делается дурно от его вида. Но этого недостаточно — я должна любить его, как жена, а я не могу. Я сознаю свой долг, я должна исполнять его, но как я могу это делать, когда меня корчит от одного взгляда на него?»

Наконец, я собрала куски истории воедино. История была не совсем такой, как мне рассказывал Фрэнк, но откуда ему было знать ее всю? Он знал только то, что Жанетта или Тереза рассказывали ему — скорее Тереза, чем Жанетта, ведь это она сделала первый ход.

Она сказала Лео, что Жанетта боится, что ребенок родится уродом, как отец, поэтому Лео нужно проконсультироваться с доктором. Доктор сказал Лео, что в его состоянии нужно воздерживаться от рождения детей, а затем предложил ему исправить уродство с помощью операции. Возвратившись из Лондона, Лео сказал, что освобождает Жанетту от ее обещания и останется ей мужем только по имени. Он дал ей ключ от двери своей гардеробной и попросил запираться от него. Затем он сказал ей, что согласился на операцию. Жанетта плохо поняла риск, на который идет Лео, она почувствовала только облегчение от того, что он больше никогда не войдет к ней в спальню.

Лео уехал в Лондон на операцию, а Жанетта приезжала к нему после, когда он смог смотреть на нее прямо. Она заплакала от облегчения.

Пока Лео поправлялся после операции, Жанетта оставалась с ребенком в Истоне. Однако, она регулярно навещала Лео, сидя у его постели и читая ему. Она даже каждый раз подавала ему руку для приветствия. Она с гордостью писала об этом и добавляла: «Благословенный святой Жан добр, он дал мне силы превозмочь мою слабость».

Когда Лео вернулся домой, она сама присмотрела за подготовкой его спальни и приказала накрыть праздничный стол. После полудня он обычно сидел с ней в гостиной, а она шила на стуле у окна. Жанетта говорила себе, что теперь все пойдет по-другому, что Лео стал прямым, но никогда не осмеливалась взглянуть на его руки.

Во время чая няня ненадолго приносила вниз Фрэнсиса. Жанетта писала, каким красивым был ее ребенок и как она благодарна Лео, что он спас ее сына от клейма незаконного рождения — и поэтому должна исполнять свой долг жены. Она постоянно писала, что теперь, после операции Лео, ей это легче.

Розы были в цвету, и Лео приглашал Жанетту прогуляться с ней по парку. Она писала, что когда шла немного впереди, то не замечала его ноги, обутой в ортопедический ботинок, а когда он убирал руки в карманы, то не видела на них черных волос, поэтому теперь у нее не было затруднений. Но по частоте, с которой она писала об этом, было слишком понятно, что затруднения были, а едва солнце начинало заходить, она находила причины и уходила в дом, потому что Асмодей был князем тьмы. Только при свете дня он был Леонидом — ее добрым, терпеливым мужем.

Читая эти слова, я поняла, что затруднения еще появятся. Да, Лео был хорошим и добрым человеком, все это знали — но терпеливым? Он был нетерпеливым сейчас, в пожилом возрасте, и он просто не мог быть терпеливым в юности. Это, наверное, было из-за слабости после операции.

Я была права. Как-то вечером, посреди запаха роз, Лео заговорил о любви. Вечерние тени сгущались, Жанетта уже собиралась уйти от него, но он не отпустил ее. Она испугалась. Быть рядом с ним — все равно, что попасть в бурю, написала она, только буря бывает холодной, а Лео был горячим, таким горячим, что когда подошел к Жанетте, ей показалось, будто адский огонь обжег ее тело. Тут Лео сказал, что хочет помочь ей улучшить английское произношение, и предложил повторять вслед за ним спряжение глагола «люблю».

«Я люблю тебя, ты любишь меня. А теперь повтори, Жанетта». Она не смогла — извинилась и под благовидным предлогом оставила его. Но на следующий вечер Лео нажал на нее сильнее: «Ты любишь меня, Жанетта? Пожалуйста, скажи, что любишь. Скажи, скажи, что ты любишь меня!»

Она воскликнула, что ей вступило в бок, что ей нужно уйти, и убежала. После этого она написала: «Прости меня, святой Жан, это была не ложь — все мое тело пронзила боль. Но мне нельзя лгать ему о любви, ложь — это грех».

На следующий день она написала одно короткое замечание: «Я солгала».

Жанетта стала выспрашивать планы Лео, на предстоящий день — так она могла избегать его. Сначала она стала брать экипаж и навещать соседей, Бартонов хотя бы, но Лео начал сопровождать ее. По утрам он спрашивал мистера Тайсона, не собирается ли она выезжать, и менял дневные планы. Поэтому Жанетта, вместо того, чтобы выезжать в экипаже, все лето уходила тайком на прогулки в парк или в лес. Она предпочитала лес, потому что в лесу чувствовала себя в большей безопасности — Лео труднее было найти ее там. Но иногда он приходил туда искать ее, поэтому она одевалась в коричневое, и накрывала вуалью свои бледно-золотые волосы, гуляя тихо и скрытно, словно пугливый лесной зверек.

Было странно читать об этом, потому что, приехав в Истон, я вела себя точно так же. Жанетта находила те же укромные уголки, что и я — солнечную полянку, где по берегам болтливого ручейка рос золотой рогоз, высокую изгородь шиповника, окружающую развалины дома. Она часто скрывалась в развалинах этого дома, хотя в то время там еще не было ни вьющихся по стенам роз, ни статуи во внутреннем дворике. Но каменное сиденье было, и Жанетта часто сидела там на солнышке, позволяя мыслям свободно уноситься вдаль от тюрьмы, которой ей стал Истон.

Но больше всего Жанетта любила лесное озеро. Оно напоминало ей озеро около ее родного дома, где она провела детство. Каждый год она бывала там с Жан-Полем на пикнике по случаю ее дня рождения. Конечно, они никогда не оставались одни, с ними были Тереза и компаньонка. Тереза клевала носом за спицами, сидя на солнышке, а Жан-Поль учил Жанетту играть в мяч или волан. Так случалось каждое лето, и теперь Жанетта вспоминала это время и мечтала о Жан-Поле. Она все еще любила его и знала, что будет любить всегда. Если на прогулке ее заставал дождь, она шла на озеро, где на берегу стоял деревянный домик, и сидела в нем, глядя, как дождь покрывает рябью поверхность воды, и представляя, как она с Жан-Полем бежит по травяному склону, как на его лице блестят капли дождя, а на губах сверкает чудесная улыбка.

Всего лишь улыбка, а не та жуткая гримаса, перекашивающая лицо ее мужа. Прошло немного времени после операции, когда однажды за обедом Жанетта увидела, что улыбка Лео опять кривая. Он взглянул на нее поверх тарелки с супом и улыбнулся. Жанетта, улыбнувшись в ответ, заметила, что его лицо перекошено. Она сказала себе, что это только воображение, что операция сделала Лео прямым, совершенно прямым, но он медленно, на ее глазах, снова становился искривленным. День за днем Жанетта в страхе наблюдала, как шея Лео искривляется все больше и больше. Наконец он признался, что доктора, предложившие ему операцию, предупреждали, что его уродство может вернуться — так и случилось.

Жанетта обезумела от ужаса. Ее кошмары вернулись и стали еще сильнее, чем прежде. Тереза попыталась утешить ее, сказав, что Лео никогда не выглядел нормальным человеком. Как он мог выглядеть нормально, со своим ортопедическим ботинком, укороченной правой рукой и горбом? Даже его лицо никогда не было симметричным, как у других мужчин. Но Жанетта так старалась себя убедить, что почти преуспела в своем заблуждении, а теперь всем ее надеждам пришел конец. Глаза снова стали обманывать ее — любовная улыбка Лео становилась развратной ухмылкой Асмодея, его мужская рука — скрюченными когтями дьявола, даже мягкие волосы на тыльной стороне его ладони казались ей гуще и длиннее, чем на самом деле. Ее воображение стало подсказывать ей, что скрывается выше запястья Лео, под белым манжетом его рубашки, чем заросла вся его рука. Жанетта понимала, что все это чепуха, и ругала себя за свою глупость, но наваждение не оставляло ее. Характер Лео изменился, стал раздражительным и угрюмым. Лео мог накричать на нее так, что она в страхе убегала от него, а затем прийти с извинениями, просить прощения и пытаться поцеловать ее. Жанетта всегда позволяла ему поцелуи, но чувствовала, что силы изменяют ей.

Затем настала еще одна передышка. Лео уехал и написал Жанетте письмо, что им нужно некоторое время побыть вдали друг от друга, а когда он вернется, то будет проводить с ней меньше времени. Он просил у нее понимания и прощения. Лео, не хотел, чтобы она чувствовала себя обиженной или брошенной, но он был молодым мужчиной с соответствующими желаниями, ему было трудно находиться рядом с ней и не иметь возможности выразить свою любовь полностью как и должно. Он заверил Жанетту, что понимает и разделяет ее опасения, касающиеся зачатия его ребенка, поэтому надеется, что она тоже поймет, если он будет проводить меньше времени наедине с ней. В конце письма он сказал, что подозревает, что такая неестественная жизнь трудна и ей, поэтому, наверное, ей так тоже будет легче.

Жанетта немедленно написала ему, что нисколько не чувствует себя обиженной или брошенной и что, конечно, так ей тоже будет легче. Она была так признательна Лео, что невольно проговорилась о правде, которую можно было прочитать в ее ответе.

Лео вернулся быстрее, чем она ожидала. Он сказал Жанетте, что очень скучал по ней, что даже жить с ней в одном доме ему уже приятно, что сидеть с ней за одним столом — величайшее удовольствие, хотя и не такое, как... Жанетта поспешно заверила его, что все понимает. Она стала еще больше времени проводить вне дома. Осень была прекрасная, поэтому она предпочитала гулять по окрестностям, а дом, как она снова написала, стал для нее тюрьмой.

Как-то октябрьским утром Жанетта проснулась от кошмара, старого кошмара о дьяволе Асмодее. Она, дрожа, сидела у окна, наблюдая, как восходит заря нового дня, принося избавление, и вдруг решила немедленно уйти подальше из ненавистного ей дома, от человека, спящего в соседней спальне. Даже несмотря на то, что Лео дал ключ, и Жанетта каждый вечер тщательно проверяла, заперта ли разделявшая их дверь, одно лишь сознание его близкого присутствия подавляло ее. Жанетта быстро оделась, оставила Терезе записку и вышла в жемчужный утренний свет. Она решила пойти в лес на берег озера, чтобы думать там о Жан-Поле. Воспоминания о Жан-Поле на некоторое время избавляли ее от демона.

Дойдя до поворота с главной дороги, Жанетта наткнулась на барьер, и подумала, что он оставлен с вечера рабочими. Оттащив его в сторону, она пошла дальше по тропинке. Она бесшумно шла по краю полянки, как вдруг крик сойки насторожил ее, и она попятилась за угол изгороди рядом с домиком, пугливая, как лесная соня. Но все было спокойно, Жанетта уже собиралась идти вперед, когда раздался шорох сухих листьев, и из домика вышла огромная темная фигура. Она остановилась впереди Жанетты, глядя на озеро. На ее спине возвышался большой перекошенный горб, шея была искривлена набок, а все тело покрывали густые черные волосы. Фигура неуклюже заковыляла вперед, ее сгорбленные плечи нелепо задвигались вверх-вниз, в такт шагам. Ее голова все еще была обращена к озеру, но передняя часть повернулась к Жанетте, вместе со всем, что там было, заросшим буйной черной шерстью — между его ног возвышался змей Асмодея, розовый и страшный, готовый к нападению.

Жанетта не могла пошевелиться — она оцепенела от ужаса. Она могла только смотреть, как существо взобралось на камень, постояло там мгновение, затем его неравные по длине руки сложились в жуткую пародию молитвенного жеста, и оно нырнуло в воду. Тогда и только тогда Жанетта отвернулась и унеслась прочь.

Прошло несколько дней прежде, чем она написала об этом, но ужас пережитого все еще сохранялся в ней, я явственно ощутила его и сейчас, много лет спустя. Асмодей с горбатым телом и волосатой шкурой, Асмодей с выставленным напоказ змеем, погубившим Еву, Асмодей, вышедший во плоти из ада, чтобы покарать ее.

Вернувшись, Жанетта впала в истерику. Тереза уложила ее в постель и послала за доктором. Тогда в Истоне еще не было доктора Маттеуса, а прежний доктор, старик, сказал о «нервном кризисе» и прописал ей лауданум для успокоения. Но в наркотическом сне дьявол нескончаемо терзал ее, и она не могла защититься. Жанетта снова и снова молилась святому Жану, но стоило ей заснуть, как его лицо искажалось, и он тоже становился Асмодеем.

Лео регулярно заходил осведомиться о здоровье Жанетты. Когда он приходил, Тереза всегда выходила к нему наружу и плотно закрывала за собой дверь, зная, что даже звук его голоса теперь приводит Жанетту в ужас. Затем Лео послал за специалистом из Лондона, тот приехал осмотреть и расспросить ее. Она сказала ему, что у нее кошмары, но не рассказала, почему они появились. Доктор запретил ей наконец прием лауданума. Тереза предложила послать за священником из Тилтона, куда Жанетта еженедельно ездила на мессу, но та не позволила ей. «Это бесполезно, я — грешница», — сказала она. Доктор из Лондона приехал еще раз. Он сцросил Жанетту, не ждет ли она ребенка — «Нет! Нет!» Тереза на плохом английском объяснила ему каковы отношения между Жанеттой и ее мужем. Доктор выслушал ее и прописал Жанетте еще неделю постельного режима, но после этого она должна была встать, есть внизу и каждый день гулять понемногу. Она — молодая женщина, сказал он, и не может долго оставаться в постели.

Неделю спустя Жанетта помолилась святому Жану, чтобы тот дал ей силы встать, и с помощью Терезы поднялась с постели. Доктор приехал, когда она лежала на диване в своей гостиной, и сказал ей, что теперь знает, как исцелить ее нервы и избавить ее от кошмаров. Он сказал, что сообщил об этом ее мужу, а тот расскажет ей, когда она немного окрепнет.

На следующий день Жанетта спустилась вниз и пообедала с Лео. После этого она вся дрожала и тряслась, и Лео позвал Терезу, чтобы та проводила ее в спальню. Жанетта знала, отчего это — она встретилась с ним снова. Она записала в дневнике: «Этот ужас кончился, но я улыбалась, улыбалась». Тереза приласкала ее, сказала ей, как храбро она держалась. Жанетта нашла утешение в молитве: «Благословенный святой Жан дал мне силы, и с его помощью я посрамлю демона».

В течение недели Жанетта каждый вечер ужинала с Лео, и каждый раз святой Жан давал ей силы, помогал не теряться под взглядом Лео и даже улыбаться ему. Она все-таки помнила, что Лео, не Асмодей, а ее муж, и, глядя на своего любимого сына, каждый раз вспоминала, скольким обязана Лео.

Черед неделю Лео за десертом спросил Жанетту, не чувствует ли она себя лучше. Да, ответила она, она уже почти здорова. Лицо Лео просияло от радости. Затем он передал ей слова доктора, что ей следует остерегаться таких приступов в дальнейшем, чтобы окончательно не испортить здоровье, но если они последуют совету доктора, то все будет хорошо. Она увидела, что Лео покраснел, затем он, запинаясь, сказал: «Не сейчас, моя Жанетта, но скоро мы будем счастливее...»

Останавливаясь, заикаясь, но с радостью в голосе он передал ей совет доктора. Для здоровья вредно, когда молодая пара живет, не разделяя супружескую постель. Вот почему на Жанетту напали кошмары и прочие болезненные фантазии. Не глядя на Жанетту, Лео добавил, что помнит ее поведение в первые месяцы супружеской жизни, когда она желала супружеских отношений, так же как и он. Поэтому он и ради нее, и ради себя рад сообщить ей, что доктор объяснил ему, что существуют принадлежности, которые позволят ему выполнять мужской акт без опасения зачать ребенка. Как только она полностью выздоровеет, он будет снова регулярно приходить к ней в постель.

Жанетта глядела на мужа, пока он говорил это, и ей мерещились рога, спрятанные, в его курчавых волосах.

Теперь ее почерк был похож на след обезумевшего паука. Я с трудом расшифровала его и в конце увидела слова: «Я улыбалась, я улыбалась». Больше записей не было. Теперь я поняла, почему Тереза подбросила дневник Жанетты. Чтобы Лео это прочитал... Он прочитал это! Я читала дневник с точки зрения Жанетты, пытаясь понять ее чувства, но Лео читал ее записи о нем. Я, наконец поняла, почему он выгнал ее прочь. От этого понимания мой рот наполнился желчью, я побежала в ванную комнату за дверью, и там меня вырвало в унитаз, в который ее так часто тошнило раньше. Лео, мой Лео...

Я плакала, пока не выплакала все слезы. Затем я долго всхлипывала, жалея себя, пока не забылась сном от усталости.

Глава пятьдесят пятая

Тереза пришла после завтрака, маленькая, сгорбленная, фигурка в черном, с дорожной корзинкой в руке.

— Миледи, по вашему лицу я вижу, что вы выполнили мою просьбу, — сказала она от двери. — Значит, теперь вы поняли, почему он выгнал ее.

— Вам не следовало давать ему читать это! — выкрикнула я.

Лицо Терезы окаменело.

— Я не заставляла его читать — он сам сделал такой выбор.

— Но...

Тереза подошла ближе, ее голос стал молящим.

— Миледи, вы сердитесь, и справедливо, но Жанетта была моей молочной дочерью, моим ребенком. Она слишком долго терпела, она не могла терпеть дольше. Я боялась за ее рассудок, за ее жизнь.

— Но не лучше ли вам было просто рассказать Лео, что она чувствует?

— Он не поверил бы мне, — покачала она головой. — Он был молодым мужчиной, самоуверенным и убежденным, что занятия любовью приносят Жанетте радость. Какие дураки, эти мужчины! Неужели я должна была остаться в стороне и позволить ему погубить мое дитя?

— Это не его вина, все случилось из-за этих монахинь!

— Да, Жанетта попала к ним слишком молодой, — взгляд Терезы был обращен внутрь себя, в прошлое. — Ночь за ночью я сидела рядом с ней, когда она вернулась из монастыря. Она боялась закрыть глаза, а когда я наконец убаюкивала ее, она вскоре с криком просыпалась от кошмара — ей снился этот дьявол, и я с трудом успокаивала ее. Я говорила Жанетте, что это всего лишь нарисованный дьявол, но она верила монахиням, а не мне. Она настаивала, что он здесь, следит за ней, машет змеиным хвостом, готовится погубить ее, как погубил Еву в райском саду, введя этим во грех все человечество.

По ночам дьявол всегда скрывался в тени, поджидая ее. С тех пор Жанетта никогда не спала легким сном, — Тереза подняла голову и взглянула на меня. — Ваш муж заметил это, миледи. Он как-то говорил мне об этом, вскоре после свадьбы. Он сказал мне: «Твоя хозяйка не спит по ночам». А я ответила: «Она всегда была такой — любая мелочь может встревожить ее». После этого он стал уходить к себе, оставляя ее спать одну. Когда я говорила с ним, то видела по его лицу, как ему не хочется уходить от нее по ночам. Он хотел обнимать ее во время сна, как это делают влюбленные мужчины. Но ваш муж любил ее, и поэтому оставлял в покое. А под конец он так любил ее, что отослал прочь, — голос Терезы дрогнул. — Миледи, если бы сегодня он был здесь, я упала бы перед ним на колени и поблагодарила его за эту милость. И Жанетта в глубине сердца тоже была благодарна ему, она каждый божий день была благодарна ему за признание ее сына.

— Однако, после того, что он для нее сделал, не лучше ли ей было хранить ему верность, а не забавляться с любовником? — резко заметила я.

Глаза старушки блеснули гневом.

— Кто сказал вам такое? Конечно же, не Фрэнсис...

— Нет, но он рассказал мне, как она любила своего кузена, и я подумала...

— Безусловно, Жанетта любила своего кузена, она любила его до последнего предсмертного вздоха. Но то, что вы предположили — никогда, никогда! Скорее она опасалась его, потому что он ввел ее во грех. Она никогда не оставалась с ним в комнате наедине и даже никогда не позволяла ему поцеловать ее руку. Если вы считаете иначе, то вы просто не понимаете мою Жанетту. Она была очень, очень добронравной — и до конца пыталась исполнить свой долг. Несмотря на то, что муж отверг ее, накричал на нее, потребовал, чтобы она убиралась прочь, оставила его — она все-таки привозила к нему Фрэнсиса. За недели до этого визита она начинала дрожать от страха, но всегда приезжала, год за годом, пока он не приказал ей больше не приезжать. Жанетта считала себя виноватой, потому что перед Богом он оставался ее мужем, несмотря на то, что выгнал ее, что заставил Фрэнсиса стать еретиком. Этот приказ ранил ее, глубоко ранил, но она повиновалась. Моя Жанетта всегда была послушной, — горечь прозвучала в голосе Терезы. — Она слушалась монахинь, она послушалась кузена — и расплачивалась за свое послушание до конца жизни.

— Мой муж расплачивался тоже.

— Конечно, миледи. Но она не знала, какую высокую цену он заплатил, потому что я никогда не рассказывала ей, что сделала, и никогда не рассказала бы. Только под конец, когда Жанетта уже собралась оставить этот мир, она, как и все мы, стала готовиться к уходу. Она распорядилась своим имуществом и при этом нашла свои дневники. Жанетта собиралась сжечь их, и я была рада унести их, но потом она сказала, что сначала хочет посмотреть их. И в том дневнике, который вы держите в руках, она нашла один черный волос. Она немедленно вспомнила пропажу дневника и то, что муж на следующее утро пришел к ней с лицом мрачнее тучи и выгнал ее прочь. С годами она поумнела, моя Жанетта, и заподозрила правду. Она стала расспрашивать меня, и я призналась ей во всем.

Тереза закрыла глаза руками, но я увидела слезинки, ползущие по ее высохшим щекам.

— Я... я... — она запнулась, но вскоре снова овладела голосом. — Видите ли, миледи, Жанетта надеялась... она хотела послать Фрэнсиса, чтобы тот позвал своего официального отца приехать, и повидаться с ней в последний раз, потому что надеялась попросить прощения за причиненное ему зло. Но после этого она сказала: «Теперь я не могу просить у него прощения, Тереза — нет мужчины, который простит такое». А затем она добавила шепотом: «Бедный Леонид, он так нуждался в любви, а я, я...» Жанетта не могла говорить дальше, миледи, она была слишком потрясена.

Теперь голос Терезы звучал глухо от горя.

— Но она простила меня, миледи. Она была такой хорошей, нежной, доброй — и простила меня. Но потом Жанетта заставила меня дать ей обещание. Она сказала: «Скоро я освобожу его, теперь это все, что я могу для него сделать. Он еще не стар и, конечно, женится снова, а ты узнаешь об этом, потому что тебе расскажет Фрэнсис. И тогда, Тереза, я хочу, чтобы ты съездила в Истон к его новой жене. Она будет английской леди, в этом я уверена, но английские леди обучаются французскому. Поэтому я хочу, чтобы ты отдала ей мой дневник и от моего имени попросила прочитать его».

Тереза взглянула на меня:

— Вы не родились леди, но все-таки знаете французский. Святой Жан сжалился наконец над моей Жанеттой, — вы сумели прочитать дневник.

— Да, я прочитала его.

— Хорошо. Моя Жанетта сказала мне: «Тереза, когда новая жена Леонида прочитает мой дневник, передай ей от меня сообщение», — старушка запнулась на мгновение, собираясь с силами, а когда заговорила снова, мне показалось, будто я слышу нежный, печальный голос, который много лет назад слышала в Борреле: «Мадам, новая жена Леонида, пожалуйста, умоляю вас, дайте ему любовь, которой не могла дать я».

Наступило молчание. Затем Тереза заговорила снова, ее лицо теперь было спокойным и беззаботным.

— Миледи, сначала я не приехала, потому что вы родили ребенка от Фрэнсиса, а позже не смогла из-за войны. Но война закончилась, а по слезам, которые, прошлым вечером появились у вас из-за мужа, я поняла, что вы любите его. Значит, вы можете дать ему то, что не могла дать моя бедная Жанетта, — и теперь наконец она упокоится в мире. Спасибо, миледи, спасибо.

Она встала, держа голову высоко, словно с ее плеч свалилась тяжелая ноша, а мое сердце кричало: «Но я не могу, потому что потеряла его любовь!» Но мои губы не шевельнулись.

Тереза заговорила снова:

— Спасибо и за то, миледи, что вы позволили мне повидать внучку моей Жанетты. Я каждый день молюсь за нее, чтобы она была счастлива. Я буду молиться и за вас, миледи — по вашему кроткому лицу я вижу, что вы так же добронравны, как и моя Жанетта, — я все еще не могла выговорить ни слова. — Аи revoir, milady.

Она взяла свою корзинку и собралась уходить. Я сумела только прошептать: «Аи revoir, madame», — и осталась наедине со своими мыслями.


Теперь я поняла многое. Если бы я понимала это раньше! А я должна была понять — у меня были ключи, но я запуталась в собственных проблемах и не обратила на них внимания. Я, конечно, замечала, что Лео ненавидит свое уродство, но не догадывалась, почему. Я знала, что Жанетта никогда не любила его, но не представляла всей глубины ее отвращения. Мне следовало бы догадаться после того, как Лео сказал мне однажды: «Я не хочу прикасаться к тебе, — мое прикосновение слишком опасно для женщины». Даже Фрэнк намекал мне на правду. Когда он рассказал мне, что Лео, не был его настоящим отцом, то упомянул, что порой супружеские требования Лео превышали силы Жанетты. Но я не обратила на это внимания, потому что он говорил о Жанетте как о женщине, уже носящей ребенка и боящейся, что об этом догадается муж. Кроме того, я знала, что она любила другого мужчину, поэтому ее отвращение к притязаниям супруга выглядело естественным. Я даже предположила, что она скрывала отвращение из боязни выдать свою тайну. Она так и делала — скрывала свои подлинные чувства, постоянно обманывая Лео — пока он не прочитал ее дневник.

Мой Лео, что же ты почувствовал, узнав правду? Ох, Лео, зачем ты вообще стал читать ее дневник? И зачем ты прочитал письмо Фрэнка? Почему ты не веришь мне? Но я уже знала ответ — я держала его в руке. Как он мог верить другой женщине, прочитав об обмане Жанетты? В это мгновение я ненавидела ее, как никогда в жизни. Я схватила ее дневник и отшвырнула прочь, вложив в бросок столько силы, что тетрадка с размаху влетела в камин, взметнув вверх уже остывшую золу, а я зарыдала: «Ты погубила его, ты погубила его!»

Однако моя ненависть постепенно истощилась. Жанетта не хотела погубить Лео, она очень старалась выполнить свой долг. Но Лео требовал от нее больше, чем долг, как и от меня. Лео нуждался в любви, безграничной любви, а я не давала ему ее, пока не стало слишком поздно. Я даже не понимала всей глубины его потребности до тех пор, пока он не потерял веру в меня. Значит, я виновна так же, как и Жанетта.

Я поднялась в детскую. Флора сидела на стуле у окна, ее светлые волосы сияли под лучами неяркого зимнего солнца. Флора, внучка Жанетты, дочь ее любимого сына, которого я любила так долго — и горький вкус предательства подступил к моему горлу. Я подавила его и выбросила прочь из головы. Но я не могла выбросить оттуда Жанетту, да и не пыталась. Еще несколько дней я чувствовала ее рядом с собой, вспоминая, как она жила в этом доме, где теперь жила я, гуляла по саду, где гуляю я, и носила имя, которое теперь было моим.

Я не могла отделаться от ее дневника, он притягивал меня, словно пламя свечи притягивает ночную бабочку, которая снова и снова возвращается к нему, опаляя крылья. Жанетта писала о своих чувствах к Лео, но, перечитав дневник, я заметила, что она писала и о чувствах Лео тоже. За ее словами был виден Лео — пылкий, страстный, положивший все к ее ногам — влюбленный юноша. Я никогда не увижу его таким — и я горевала по прошлому, в котором мы никогда не были вместе.

Иногда я грезила наяву. А вдруг я встретилась бы с Лео раньше, чем с Фрэнком? Или вместо того, чтобы стать горничной у мисс Аннабел, я попала бы горничной в Истон? Я могла бы встретиться с Лео в саду, точь в точь, как это случилось, и увидеть, что он — добрый Зверь. Я, как Красавица, жила бы в его доме, гуляла бы по его саду — и полюбила бы его. Клара позволяла бы мне помогать убираться в библиотеке Лео, а если бы он встал рано и пришел туда за книгой, я увидела бы его. Или, может быть, мы заговорили бы во дворе о Нелле — я бы, конечно, подружилась с ней. Постепенно он привык бы ко мне, стал бы мне доверять, и, возможно, когда-нибудь попросил бы меня выйти за него замуж, как Зверь Красавицу. Я резко одернула себя. Не будь дурочкой, Эми, ты была простой служанкой, он никогда не женился бы на тебе! Затем я чуть не засмеялась, потому что Лео все-таки женился на мне, когда я была хуже, чем служанка — я была опозоренной служанкой, — но он пришел спасти меня. В этом и заключался ответ. Лео мог жениться на мне только в том случае, если бы я нуждалась в подобной помощи, а для этого я сначала должна была бы полюбить другого мужчину. И не кого-нибудь, а Фрэнка, сына его первой жены. Это могло случиться только так, потому что иначе он никогда не осмелился бы сделать предложение никакой женщине, даже служанке. Даже когда обстоятельства потребовали этого, у Лео, не хватило мужества сделать предложение мне, вместо этого он подослал доктора.

«Так, самоуверен» — сказала Тереза, говоря о Лео, но она ошибалась. В Лео никогда не было уверенности нормального мужчины, даже когда он был молодым. Тереза этого не понимала, но я могла прочитать нерешительность, прячущуюся в глубине души Лео. Нерешительность ребенка, потерявшего мать и отвергнутого отцом, нерешительность мужчины, который никогда не выглядел так, как другие.

Кроме того, Лео никогда не позволял себе показаться перед Жанеттой голым — с самого начала супружеской жизни он приходил к ней в пижаме, как и ко мне. Он знал, что я вижу его не так, как Жанетта, знал, что для меня он был добрым Зверем Красавицы, чьи шелковые волосы я любила гладить — но все-таки никогда преднамеренно не обнажался при мне. Возможно, если бы Лео женился на женщине, которая действительно любила его, он постепенно, с помощью ласки и уговоров приобрел бы уверенность, свойственную другим мужчинам. Но вместо этого он женился на Жанетте и прочитал ее дневник, а после этого стал чувствовать себя слишком ущербным.

Нет, я была не права. Не слишком ущербным, — ведь он все-таки полюбил меня, даже сильнее, чем Жанетту. Но я тоже подвела его, а теперь стало слишком поздно.

Я вернулась к детям, чтобы утешить себя. Флора была довольна своей школой, а Роза с нетерпением ждала, когда сможет присоединиться к ней. Джеки все еще был моим малышом, хотя сегодня днем уже пил из чашки, потому что мне нужно было расстаться с ним для поездки в Пеннингс к мистеру Парри. Нужно было принять решения по домашней ферме, а Лео написал мистеру Селби, что в последнее время слишком отошел от дел, чтобы судить о состоянии рынка, поэтому решать должны были мы сами. Итак, мы с мистером Парри обсудили различные условия, пытаясь взвесить возможные выгоды от хороших цен на зерновые, которые все еще гарантировало правительство, против возможных прибылей от увеличения пастбищных площадей. Вернувшись, домой, я села обдумывать варианты — было, облегчением иметь для беспокойства что-то другое, чем мои отношения с Лео.

Были проблемы, касающиеся также и Истона. Хотя война закончилась, правительственные распоряжения еще действовали, продолжалась нехватка рабочей силы, потому что о демобилизации больше говорилось, чем делалось. Однако мужчины понемногу возвращались обратно.

Когда в конце февраля я заехала в Белинг, сэр Джордж был там, в отпуске. Леди Бартон поцеловала меня, окруженная облаком дурманящего запаха фиалок.

— Мы собираемся установить центральное отопление — зимы очень холодные, — сказала она. — Джордж ненадолго вернется в армию, а затем все время будет дома — дорогая моя, я так счастлива, — она позвонила. — Скажите сэру Джорджу, что здесь леди Ворминстер.

Сэр Джордж пришел вместе с высоким долговязым сыном и пожал мне руку.

— Леди Ворминстер, как приятно вас видеть, — его карие глаза изучающе заглянули в мои. — Пару месяцев назад я видел Леонидаса во Франции.

Мое сердце подскочило.

— С ним все хорошо? — сэр Джордж медлил с ответом, и я воскликнула: — Он не заболел? Вы должны сказать мне, если...

— В то время он выздоравливал от гриппа. У него был легкий грипп.

— Я... я и не знала, что у него был грипп, — чуть не плача сказала я.

— Наверное, он не хотел тревожить вас, — сказал сэр Джордж. Я не ответила. Он добродушно продолжал: — В RAMC сейчас очень много дел, но я уверен, что недолго осталось ждать до его демобилизации. Когда я окончательно вернусь из армии, мама планирует устроить большой праздничный ужин, так что мы ждем вас обоих.

— Благодарю вас.

Меня подозвала леди Бартон — она потеряла петлю на своем вязании. Пока я поднимала петлю, леди Бартон стала расспрашивать Джеффри об Итоне. Вспомнив, что сэр Джордж учился в Итоне вместе с Лео, я обернулась к нему и сказала:

— Лео учился с вами в Итоне, верно?

— Это верно, мы оба были на буксире, часто встречались, даже когда я работал на выборной должности.

— На буксире? — недоуменно переспросила я, вспомнив, как Альби показывал мне буксиры на реке.

— Королевские стипендиаты — мы оба жили в колледже, а не на квартире, — он улыбнулся, глядя на мое озадаченное лицо. — В Итоне особый язык. Вы узнаете его, когда ваши дети достаточно вырастут, чтобы пойти туда.

Сэр Джордж сегодня выглядел таким добродушным, что я решилась на еще один вопрос.

— А каким Лео был в Итоне?

Он мгновение глядел на меня, а затем поднялся с кресла.

— Идемте в мой кабинет, Эми, я покажу вам кое-что. Там он показал мне фотографию. Я стояла, держа ее так бережно, словно это был хрупкий фарфор. Лео был в заднем ряду с краю, я отчетливо видела его. Он выглядел очень молодым. Его волосы были черными, он повернулся так, чтобы смотреть прямо в камеру — дерзко, словно вызывая ее сразиться с ним.

Глядя на это юное беззащитное лицо, я тихо сказала:

— Я думала, он не позволяет себя фотографировать.

— Да. Я подозреваю, что он не стремился фотографироваться и здесь, но было бы странным, если бы он уклонился, а он никогда не был трусом. Поэтому он пошел на это. Вы хотите оставить фотографию себе?

— Ох, пожалуйста! Спасибо, большое спасибо. Но ведь у вас на стене останется от нее пятно?

— Всего лишь в темном углу — поэтому она до сих пор и не выгорела, — усмехнулся сэр Джордж. — Кроме того, мама все равно собирается делать ремонт после того, как поставит свои драгоценные радиаторы. Нет, оставьте ее себе. — Я прижала ее к груди. Сэр Джордж оперся на письменный стол, явно не спеша возвращаться в гостиную.

— А каким Лео был тогда? — снова спросила я. Сэр Джордж задумался на мгновение.

— Молодым,горячим, умным, пылким. Он хотел сделать мир справедливым и всегда спешил. Очень спешил, никогда не останавливался, чтобы задуматься, прыгал сразу с обеих ног. Он все еще был таким, когда вышел из Кембриджа — увидел в парке девушку, влюбился и женился. Никогда не задумывался.

Я не знала, что ответить. Я снова взглянула на фотографию Лео — белый галстук, черный фрак и перекошенное лицо.

— В те дни он не скрывался от людей?

— Не в Итоне, там он был счастлив. Он не стремился быть в спортивных командах, — все связанное с мячом представляло его в невыгодном свете. Однако у него были врожденные способности к учебе, да и к плаванию тоже — он был великолепным пловцом. Помню, однажды я смотрел на него с берега и думал — как он нелепо сложен, перекошен набок, с горбом, но когда ныряет в реку, то тут же становится быстрым и грациозным, словно выдра, и плывет так, словно вода — его родная стихия.

— У вас нет фотографии, где он плавает?

— Боюсь, что нет, леди Ворминстер, — рассмеялся сэр Джордж. — Видите ли, в те времена даже в Темзе мы купались нагишом. Если приближалась лодка, когда мы были на берегу, мы просто прыгали в воду — это было нашей единственной уступкой скромности. Джефф рассказал мне о купальной одежде, принятой в нынешние дни — еще одна жертва во имя прогресса, полагаю.

Я опустила взгляд на фотографию в руках, где был юноша, криво стоящий на своем ортопедическом ботинке, с перекошенной набок головой, и представила его, плывущего по реке легко, как выдра, с мягкими черными волосами, облегающими его тело словно гладкая мокрая шерсть.

— Так вот для чего он углубил озеро в Истоне, — сказала я. — Только теперь он не плавает, — я почувствовала, что на моих ресницах повисли, готовые упасть слезы. Затем сэр Джордж заговорил снова:

— Вскоре после того, как от него уехала жена, в округе распространилась любопытная история. Мама услышала ее от своей горничной. Местный юнец поздно возвращался домой после охоты на кроликов в истонском лесу. Он услышал в озере плеск и пошел взглянуть — и вернулся в село с трясущимися поджилками, рассказывая о диковинном существе, которое видел в воде. Он говорил, что это был огромный черный зверь, покрытый шерстью, — сэр Джордж замолчал на мгновение. — Поэтому я думаю, что Леонидас все еще купается, но только по ночам, чтобы никто не мог его увидеть.

Сэр Джордж не сводил глаз с моего лица. Когда он заговорил снова, я подумала сначала, что он сменил тему, но, как выяснилось, ошиблась.

— Знаете, Эми, — продолжил он, — ваша предшественница, первая леди Ворминстер, была красивой женщиной с изысканнейшими манерами, но я как-то заметил, что она не позволяет даже тени своего мужа падать на нее. Она делала это так неуловимо, что я заметил это только однажды, но после этого стал замечать, что она все время ведет себя так. Она не выносила даже прикосновения его тени.

Я не могла сдержать дрожь.

— Вам холодно, Эми, идемте в гостиную. Мама начнет беспокоиться, куда вы делись, — сэр Джордж, протянул мне руку, и я взяла ее. Она была теплой и сильной, он слегка сжал мои пальцы и сказал: — Сделайте скидку на войну, Эми — будьте терпеливой. Я уверен, все уладится, когда он вернется. Вы нужны ему, вы это знаете, даже если он сам не признает этого, — отпуская мою руку, он, улыбнулся. — И кроме того, вас ведь не смущает, когда вы наступаете на его тень?

Я не могла ответить, потому что знала, что теперь Лео никогда не позволит мне подойти к себе так близко.


Мистер Уоллис вернулся в конце марта и стал нашим новым дворецким. Мистер Тиме состарился, эта должность стала для него слишком хлопотной. Однако он сказал, что не хочет уходить на пенсию и бездельничать целыми днями, поэтому остался помощником у мистера Уоллиса. Но я настояла, чтобы он работал только по полдня. Мы с мистером Уоллисом решили не брать лакея. Я написала об этом Лео, чтобы спросить его мнение, он коротко ответил: «Дела домашнего хозяйства решает леди Ворминстер, она проследит, чтобы Тиме с Уоллисом обеспечивали все мои потребности в камердинере». Мое сердце упало — теперь Лео даже не позволит мне чистить его одежду.

Лили Арнотт спросила меня, можно ли ей выучиться прислуживать за столом, а Джоан, молодая кузина Клары, начала работать уборщицей. Все уладилось очень кстати, потому что сразу же после этого я заболела ангиной.

Несколько дней я чувствовала себя ужасно. Я температурила и мое горло болело. Доктор Маттеус уложил меня в постель и запретил приводить детей ко мне в комнату, из опасения инфекции — поэтому Джеки пришлось полностью отнять от груди. Я так упала духом, что Клара в течение дня постоянно забегала ко мне, чтобы подбодрить. Даже когда мое горло стало лучше, и я снова смогла разговаривать, я все равно чувствовала себя несчастной, потому что все время помнила, что Лео больше не хочет меня. Я сумела написать ему свое еженедельное письмо и послала Клару передать мистеру Селби, чтобы тот в письме к Лео, не упоминал о моей болезни. «Вдруг его светлость будет беспокоиться», — прохрипела я Кларе, но на самом деле я боялась — вдруг он не будет беспокоиться. Мысль об этом была невыносима мне.

Неделю спустя, после обеда, ко мне пришла бабушка Витерс. Она сказала, что прослышала о моей болезни и пришла ко мне в сиделки. Хрустя корсетами, она уселась в кресле и принялась за вязание.

— Это свитер для младшего сына Эди, — она уставилась на меня своими проницательными темными глазами. — Ох, и плохо же вы выглядите, моя леди. Вам пришлось отнять от груди младшенького, — осмелюсь сказать, это вы по нему скучаете.

Лежа и глядя, как ее корявые пальцы постукивают костяными спицами, я снова стала девочкой и вернулась в Боррель к бабушке. Бабушка Витерс была не моей бабушкой, но выглядела как все бабушки на свете, как бабушки других девочек. В своем опрятном черном платье, с белыми волосами, выбивающимися из-под платка, она была спокойной и неизменной, выглядела доброй, мудрой и надежной. У меня возникло чувство, что бабушка Витерс стала мне ближе, чем прежде.

Слезы слабости потекли по моим щекам, и я призналась:

— Да, я скучаю по Джеки. Бабушка Витерс покачала головой.

— Вот увидите, лучше сделать это заранее. Когда его светлость вернется домой, у вас не будет времени нянчиться, — она закончила ряд и перевернула вязание. — В первые недели не успеете вы натянуть панталоны, как он тут же снова их стащит. Они все такие, когда возвращаются домой — все четыре года войны хотят наверстать одним разом, — она фыркнула и наклонилась ко мне, чтобы дать совет: — На вашем месте, моя леди, я вообще бы несколько месяцев не надевала трусики. Чтобы возни было меньше.

— Но, миссис Битере, я не могу... Она погрозила мне пальцем.

— Знаю, знаю. Как я сама всегда говорю, жена не должна баловать мужа, иначе он сядет ей шею. Но вы ведь тоже долго жили без этого, почему бы и вам не порадоваться? — она опустила вязание. — Вы всегда сможете приструнить мужа, когда на подходе будет еще малыш и ваши потребности поутихнут. Вы не возражаете, если я выкурю трубочку, моя леди? — она полезла к себе в карман.

— Конечно, не возражаю, миссис Битере. Только, только... — за меня говорило мое бессилие, а она выглядела такой мудрой и всезнающей, — он сказал, что больше не придет ко мне в постель, — мне пришлось повторить это — она сначала не расслышала. — И еще он сказал... — мой голос срывался, когда я говорила ей ужасную правду, — он сказал, что больше не любит меня.

Бабушка Витерс непонимающе уставилась на меня.

— Как такое могло случиться? Вы следите за своей внешностью, а он — мужчина, — ее лицо недоуменно вытянулось. — Не потерял ли он яйца из-за ранения?

— Что?!

— Видите ли, у одного парня из Тилтона куском шрапнели срезало яйца подчистую. Член-то остался, да толку в нем нет, болтается, как мокрая тряпка, — она покачала головой. — Нет, с вашим мужем этого не случилось, потому что он сделал вам малыша уже после ранения, — она фыркнула. — Эта языкастая сплетница Этти Невитт болтает, что вы снова сошлись с молодым его светлостью, но народ знает, что это чепуха. Арнотт так разозлился на нее, что чуть не выставил из коттеджа. Сказал, что видел, как вы виснете на шее у старого его светлости и воркуете как голубка, — бабушка Витерс снова покачала головой. — Да что там, многие девчонки разок-другой оступаются перед замужеством, но стоит им надеть кольцо на палец, как они сразу становятся степенными. Кроме Этти Невитт, а теперь она пытается очернить и вас.

— У меня и в мыслях не было супружеской измены.

— Да, мы с Мод так и подумали. Внебрачные связи — обычное явление, особенно, если девушка такая хорошенькая, как вы. Я знаю, что говорю, в молодые годы, я тоже была милашкой. Но, скажу, потом я повела себя достойно, ведь супружеская измена — это нарушение заповеди. Заповеди нарушать нельзя.

— Он думает, что я это сделала.

— Ну, что еще от него ожидать? Мужчины в этом деле — дураки, все до единого, — бабушка Витерс презрительно фыркнула. — Что за причуда заставила его сказать, что вы должны обходиться без этого! С ним все в порядке, он годами обходился без женщины, он привык! Но вы-то, в ваши годы, наверняка хотите развлечься. Кроме того, для вашего здоровья вредно обходиться без этого. А он ваш муж, его долг — обеспечивать это, — она оглядела мою спальню. — Знаете, моя леди, мне всегда казалось, что господа засовывают член себе в задницу, в таких-то огромных домах, где так легко держаться подальше от жены. Таких проблем нет, если делишь с мужем постель, как повелел Бог, — она пожала плечами. — А что касается его светлости — он, как и его папаша, из тех, кто готов отрезать себе нос назло своему лицу. Я знаю, почему он это сделал — он готов ущемить себя, лишь бы заставить страдать вас.

Бабушка Витерс была права, все было безнадежно. Я тихо заплакала.

— Не надо, не надо, моя леди, — прикрикнула она на меня. — Слезы не помогут — где ваш характер?

— Но вы сказали, что с этим ничего не поделаешь.

— Я не говорила ничего подобного. Конечно, с этим можно справиться — такая возможность есть всегда. Первым делом нужно перестать грызть себя. Может быть, вернувшись, он в первую же ночь придет к вам и устроит такое приветствие, что к утру вы будете мечтать, чтобы он поскорее ушел и дал вам отдохнуть.

— Он не придет, — горестно покачала я головой.

— Да, подозреваю, что не придет — я его знаю. Тогда, если он все еще будет дуться, вам нужно сделать первый шаг.

— Но я уже пыталась — когда Лео оставил меня, я пошла к нему в спальню, но он выгнал меня.

— Вам, нужно было вести себя похитрее, моя леди. И больше не переживайте об этом. Я сейчас схожу к Мод, а вместе мы что-нибудь придумаем. Подождите и увидите — мы все уладим. Клара вот-вот принесет вам чай, так что вытрите глаза и постарайтесь улыбнуться.

Мне удалось улыбнуться, потому, что она наконец подала мне надежду.

На следующий день мне стало лучше, и доктор Маттеус разрешил мне вставать, а еще через неделю я выздоровела полностью.

В прекрасный весенний день начала апреля я прочитала добавочную строчку в еженедельном письме от Лео. «Будь добра известить Селби, что я вернусь домой через две недели». Он возвращается домой, Лео возвращается домой! Несмотря ни на что, мое сердце затрепетало от восторга.

В этот день после обеда я пошла к разрушенному дому. Стоя, там во дворике, я смотрела на мраморную статую французской графини и, казалось, слышала ее голос, как много лет назад в Борреле. Но теперь ее нежный, печальный голос умолял меня: «Пожалуйста, дайте ему любовь, которой не могла дать я, потому что Леонид так нуждается в любви».

Взглянув в ее прелестное мраморное лицо, я сказала: «Я попробую еще раз, обещаю». И на мгновение мне показалось, что губы статуи изогнулись в легкой улыбке.

Глава пятьдесят шестая

Я еще поборюсь за любовь Лео.

Но я не знала, как это сделать, потому что Лео, не любил меня. Я увидела это по его лицу, когда он вошел в дверь. Он даже не взглянул на меня.

— Добро пожаловать домой, мой лорд, — выступил вперед мистер Уоллис.

— Рад тебя видеть, Уоллис. И тебя, Тимс, — Лео пожал им обоим руки.

— Ее светлость ждет здесь уже полчаса, мой лорд, — попытался мне помочь мистер Уоллис.

Только тогда Лео повернулся ко мне и сказал:

— Добрый день, Эми, — но его глаза смотрели за мое плечо.

Затем вдруг раздался взрыв криков: «Папа! Папа!» Флора споткнулась на последней ступеньке, Лео шагнул вперед и вовремя поймал ее.

— Флора, моя Флора!

Элен, порозовевшая от смущения, держала за руку Розу.

— Я не смогла остановить ее, моя леди.

— Все нормально, Элен. Папа успел ее поймать прежде, чем она упала.

Казалось, в холле собрались все: Клара, Берта, Лили, Джоан, мистер Селби и Дора с Джеки на руках. Я даже увидела выглядывающую из-за спин миссис Картер — ее руки теребили передник, а Джесси кричал ей на ухо: «Он вернулся, его светлость вернулся!» Сэл и Маб подпрыгивали рядом, пытаясь заглянуть через его плечо. Лео поговорил со всеми и всем пожал руки — но не прикоснулся ко мне.

Так все и потянулось — между нами словно возникла невидимая стена. Лео был вежлив со мной, всегда вежлив, особенно в присутствии слуг и детей, хотя я подозревала, что Флора догадывается. Ей было только шесть, но она была очень сообразительной для своего возраста. Иногда она говорила: «Мама тоже любит Овсянку, папа», — и протягивала руку ко мне, но Лео отводил ее руку: «Твоя мама занята», — и этим все кончалось. По крайней мере, он брал с собой Джеки. В первое время я подавала ему Джеки с опаской — вдруг малыш раскричится, но тот не плакал. Джеки привык к мужчинам — мистер Уоллис и Джим очень хорошо относились к нему, поэтому он глядел на Лео круглыми серыми глазками и улыбался. А его отец улыбался ему в ответ, и моя голова кружилась от облегчения. Но Лео никогда не улыбался мне.

Перед слугами я старалась вести себя как обычно, но не одурачила мистера Уоллиса. Элен могла бы догадаться тоже, если бы все ее внимание не было поглощено Альби.

Тот планировал пойти в колледж и подготовиться на учителя, используя специальную стипендию для бывших офицеров. Он сказал мне, что Лео предложил ему любые деньги, какие понадобятся:

— Очень достойно с его стороны, Эми, но, думаю, этого не потребуется. Я предпочитаю пробиться в жизни сам. Наша помолвка затянется, но Элен все понимает.

Альби остановился в семье Элен. Миссис Ватсон настояла на этом, чтобы они с Элен узнали друг друга поближе. Поэтому Элен, хоть и была, как всегда, внимательна с детьми, в свободное время не сводила глаз с Альби.

Клара, конечно, все знала. Я много времени проводила с ней, потому что теперь Лео разъезжал по имению и ходил в кабинет к мистеру Селби. В конце концов, это была его обязанность. Большинство мужчин, уже вернулось, кроме того, у нас были немецкие пленные, поэтому рабочей силы хватало с избытком. Дела стали приходить в норму. Я встретила в селе Джудит Хокинс в цветастом переднике и дамских ботинках, выглядевших на ней почти изящно. Мы остановились перекинуться словом:

— Кажется, теперь, когда Джем вернулся, я снова взялась за домашние дела, моя леди, — сказала она.

— Это хорошие новости, миссис Хокинс.

— Мой младший, скоро закончит школу, — взглянула она на меня. — Я думаю, в мои годы... — Джудит наклонилась к моему уху. — По правде говоря, я скучаю по этим большим машинам, хотя это тяжелая работа. Теперь мужчины вернулись, они не подпустят нас, женщин, ни к чему, кроме бельевого катка.

Она поставила корзину на бедро.

— Я слышала, вы тоже отошли от дел имения. Позор — вы так же хорошо справлялись, как и я, — Джудит вздохнула. — Не все в ней было плохо, в этой войне.

Я пошла к галантерейщику, купить иголок, подумав, что хорошо было бы опять заняться шитьем. Мой вздох вторил вздоху Джудит. Возвращаясь, я заметила в окне коттеджа Мод Винтерслоу, которая поманила меня из-за занавески. Я тут же отодвинула щеколду и вошла, она встретила меня на крыльце.

— Заходите ко мне в рабочую комнату и садитесь, а я пойду, поищу Марту.

Они явно до чего-то договорились за это время. Я прошла в переднюю комнату, которую Мод использовала как рабочую, утверждая, что здесь светлее. Так и было, но Марта не уставала повторять, что и видно отсюда больше. Из окна верхнего этажа домика Мод была видна вся улица поселка, до самой зеленой лужайки в конце, где собрались сельские жители, чтобы провести свободное время. Мало что могло случиться в Истоне и пройти мимо Мод.

Я взглянула на шитье Мод. Я не совсем поняла, что это было — что-то наподобие атласного корсета. Однако он был очень коротким и с костяными вставками. Я взяла его, чтобы рассмотреть поближе.

Мод и Марта, переговариваясь, поднялись наверх. Увидев, что у меня в руках, Мод сказала:

— Это для вас. Сейчас мы это примерим и подгоним. У меня хороший глаз, но нет ничего лучше примерки, — она подошла к окну и задернула кружевные занавески.

— Но что это такое?..

— Это бюстгальтер. Я вам говорила о нем прежде, — она повернулась к сестре. — Марта, если уж ты куришь в моей комнате, не стряхивай хотя бы пепел на мой чистый ковер.

Бабушка Витерс подмигнула мне и разместила глиняную трубку поглубже, между двумя почерневшими обломками зубов, а зад — поудобнее в лучшем кресле Мод.

— А теперь перейдем к делу, — отвернулась от нее Мод. — Сначала мы должны взглянуть на ваши ноги.

— Мои... что?

— Ноги, моя леди, ноги. Если бы вы носили юбки модной длины, как на картинках из Солсбери, мы бы и не спрашивали. Пройдитесь, моя леди, свободно, насколько позволяет одежда. А теперь поднимите ваши юбки.

Смущаясь, я выполнила ее просьбу.

— Выше — до колена.

Марта выпрямилась в кресле, чтобы рассмотреть их.

— Мм-м, неплохо. Не хуже, чем были у меня в вашем возрасте, — она усмехнулась. — Я говорила Мод, что с этим у нас хлопот не будет, потому что у вас изящные лодыжки. Изящные, красиво выгнутые лодыжки — это главное. Отметь, Мод — «подол высокий». А теперь расстегните вашу блузку.

— Миссис Витерс, я не знаю...

Она смерила меня зоркими старыми глазами.

— Он все еще разыгрывает недотрогу, его светлость?

— Ну, я...

— Не притворяйтесь с нами, мы расспрашивали Клару. Когда я сказала ей, что у вас уже были затруднения, она призналась, что они продолжаются, — бабушка Витерс наклонилась вперед, трубка была зажата в ее зубах. — Итак, он греет вашу постель, или нет?

— Нет, — печально призналась я. Бабушка Витерс покачала головой.

— Значит, у вас есть затруднения, — она обернулась к Мод. — Могу предположить, он держится на почтительном расстоянии от нее. Не удивлюсь, если он даже не разговаривает с ней.

Я зажмурилась.

— Не беспокойтесь, моя леди, — голос бабушки Витерс звучал ласково. — Мы с Мод справимся с этим. Скоро мы притащим его обратно, а, Мод? Теперь снимите блузку, моя леди.

Я покорно выполнила ее просьбу.

— Хлопок! — фыркнула Марта. — Хлопок для нижнего белья давно вышел из моды — а что у вас под ним? Корсет?! Зачем вы носите корсет, ведь ваш живот еще не отвис? А эти панталоны! Ничего удивительного, что ваш муж не пытает счастья. Он просто не может найти путь внутрь, — она хихикнула.

— Марта, ты становишься вульгарной, — Мод обошла вокруг меня и удовлетворенно хмыкнула. — У нее славная фигурка, как у тех куколок Гибсона — и сверху, и снизу кругленькая. Но все равно нам нужно немного поработать, Марта.

— Ты права, Мод, нужно, — и они занялись примеркой.

Бюстгальтер, который они сшили, поднял мои груди на добрых три дюйма и сделал их полнее. Мод подтянула чуть-чуть тут и там, и наконец удовлетворенно заявила:

— Это годится для званого ужина.

— Званого ужина? — переспросила я.

— Мы это сделали для званого ужина в Белинге. Клара рассказала нам о нем. В конце месяца, верно? Надеюсь, погода будет теплее, но если не будет, вам все равно придется это надеть.

Я ничего не поняла, но сказала:

— В Белинге будет тепло, там поставят радиаторы. Мод улыбнулась сестре.

— Похоже, все пойдет, как задумано, Марта? — она вновь обратила внимание на меня. — Только не подгибайте ваши юбки заранее, чтобы не испортить ему сюрприз, — она пошла свериться с календарем. — Следующий понедельник подойдет? Это займет целый день. — Что?

— Поездка в город, конечно. В этом дельце нам нужна помощь.

И мы поехали в понедельник в Лондон, все трое. Я спросила Лео, не возражает ли он, если я на день съезжу к портнихе.

— Это твое дело, куда ты ездишь, и надолго ли, — ответил он.

Я проплакала всю ночь и решила ничего не делать, потому что все было бесполезно. На званый ужин я надену свое старое синее бархатное платье, оно более-менее подходит. Однако я не осмелилась сказать об этом бабушке Витерс и Мод Винтерслоу, поэтому в понедельник встретилась с ними на платформе. Они выглядели очень щеголевато, обе в черных шелковых платьях и опрятных сапожках. Мод заставила бабушку Витерс оставить трубку дома, и та все еще ворчала из-за этого.

Мы пошли к портнихе на Нью-Бонд-стрит.

— Она одевает многих знатных леди, эта Молли. Кроме того, к ней приходят и девушки из «Гаити», если они достаточно ловки, чтобы заставить кого-нибудь из джентльменов оплатить их счета, — Мод вошла в дверь и заявила продавщице: — Мадам де Хайвер ждет нас.

Обе старые леди чувствовали себя очень уверенно в Лондоне. В Истоне мне говорили, что у них есть здесь знакомства, но я всегда считала, что это какие-нибудь простые люди с Ист Энд, а не знакомая, которая держит свою мастерскую на Нью-Бонд-стрит. А она была владелицей мастерской — в прошлом я немало побывала у портних с мисс Аннабел, чтобы знать это. В общем, я бывала и здесь.

Мадам де Хайвер тоже сразу узнала меня, но оказалась достаточно благоразумной, выдав это только блеском глаз.

— Добрый день, леди Ворминстер, надеюсь, мы сможем удовлетворить все ваши запросы, — она повернулась к моим спутницам. — Как поживаете, тетя Мод, тетя Марта?

Я в изумлении уставилась на них, глядя, как они подставили свои морщинистые щеки, а мадам де Хайвер потянулась поцеловать их. Ей было за пятьдесят, но она была женщиной очень приятной внешности, с улыбчивыми темными глазами и волосами, едва тронутыми сединой. Мадам де Хайвер напомнила мне кого-то — сначала я не догадалась, но затем поняла, что она похожа на Мод. Значит, она и вправду была их племянницей — это объясняло ее обращение.

Мадам де Хайвер подозвала свою помощницу.

— Ваше платье, леди Ворминстер. Тетя Мод прислала ваши мерки, но, конечно, мы должны его примерить.

Я недоверчиво уставилась на вещь. Это было не платье, а скорее шарф из розового воздушного шелка.

— Но...

Мод открыла дорожную сумочку и достала оттуда бюстгальтер.

— Возьмите, моя леди. Ты выполнила все указания, Молли?

Мадам достала какую-то одежку из прозрачного креп-жоржета, тоже розового, но более бледного оттенка по сравнению с платьем.

— Я приготовила пояс и пару шелковых чулок — то, что вам надо.

Пока я в изумлении шла к дверям примерочной, Марта окликнула меня:

— Все старое снять, напоминаю, — а затем обратилась к мадам де Хайвер: — Молли, дай мне сигарету. Эта старая ворчунья заставила меня оставить табак дома.

— Не можешь же ты ехать в город с глиняной трубкой, Марта Витерс.

Раздеваясь, я слышала, как они препираются. Я надела бюстгальтер и тончайшую сорочку из креп-жоржета — наконец я догадалась, что это такое, хотя до сих пор еще не видела таких сорочек. Затем я поняла, что они забыли кое-что, и просунула голову в дверь:

— Здесь нет панталон.

— Там есть шелковые панталоны, — отозвалась Мод и вернулась к своей беседе. Я взглянула вниз на панталоны — это был узкий лоскуток шелка и пара атласных лент — и все. Я завязала их и посмотрелась в зеркало — сквозь эти панталоны было видно все, не только волосы между моих ног, но даже и их рыжеватый оттенок.

Я натянула чулки из прозрачного шелка. Когда я их увидела, то подумала, что даже голые ноги будут выглядеть приличнее, но когда чулки заблестели на них, они стали выглядеть просто чудесно. Пояс для чулок оказался узкой полоской атласной ленты — я расстегнула крючки и надела его. Я почувствовала себя безрассудной.

Я не поверила, что это платье. Оно было двух оттенков розового атласа, и на него пошло меньше ткани, чем на какую-нибудь из моих обычных сорочек. Вместо бретелек были пришиты две ленты, сплетенные из золотистого кружева. Покрой был очень простым, но розовый атлас был вышит волнистыми линиями с золотым отливом, а по подолу шла золотая кайма. Глубоко вздохнув, я натянула платье через голову, и шелк с шуршанием скользнул по мне, заиграв у моих бедер. Я взглянула в зеркало и окинула себя глазами Лео, — обнаженные плечи сверху, стройные ноги в шелковых чулках снизу. Платье было точно по мне, оно было скроено так искусно, что не выставляло напоказ, а лишь слегка подчеркивало мои грудь и бедра. Я медленно повернулась, осматривая себя, и поняла, что просто обязана надеть его на ужин в Белинге.

Я взяла шарф из розового шелка и накрыла им плечи. В последний раз взглянув в зеркало, я вздернула подбородок и вышла из гардеробной.

Беседа мгновенно смолкла, установилось общее молчание. Я повернулась вокруг себя, так, что золотая оборка запорхала у моих колен, и улыбнулась. Марта сказала громко и отчетливо:

— Вот это — дело, Мод.

Я чувствовала себя так, словно снова сдала экзамены за пятый класс.

Мадам де Хайвер выплыла вперед.

— Немножко подправим здесь, — она подтянула атлас поплотнее у моих бедер, — и удлиним бретельки, чуть-чуть...

— Ты права, Молли, — одобрительно кивнула Марта. — Что бы ни говорили эти модные журналы, мужчины любят знать, большие ли груди их поджидают. Это важно.

— Подол, тоже можно сделать покороче, — вмешалась Мод. — Как ты считаешь, Марта?

— Ты права, Мод, у нее для этого подходящие ноги.

— И разрез на юбке можно сделать повыше. Что ты скажешь?

Марта прищурила глаза сквозь дымок сигареты.

— Да, Мод, ей можно, — решительно кивнула она. Мы купили туфли в «Харродсе». Они были из золотой парчи, с узкими носами и элегантно изогнутыми высокими каблуками — самыми высокими, какие я когда-либо видела. Застежки были двумя золотыми тесемками, идущими вокруг лодыжки и завязывающимися в бант с внешней стороны. Меня заставили купить две пары: «В одних вы будете учиться ходить, поэтому потребуются запасные». Когда я попыталась протестовать, говоря, что это дорого, Марта отмела мои возражения прочь.

— Он может позволить себе это. Кроме того, все делается для его же блага. Иначе вы рискуете подвернуть лодыжку.

Они потащили меня в трикотажный магазин.

— Шесть пар шелковых чулок, мисс, тончайших, телесного цвета, на счет лорда Ворминстера.

— Но, миссис Витерс, они такие дорогие...

— Пусть он платит за свои удовольствия, — фыркнула она. — Вам нужны запасные, моя леди — когда он положит на них свои лапищи, они порвутся в одно мгновение.

Я не смела взглянуть в лицо продавщице.

Когда мы вышли из магазина, Марта отпустила меня.

— У нас с Мод здесь есть свои делишки, а вы можете заглянуть к своей тете. Потом мы встретимся на станции у билетного контроля — плимутский поезд, три сорок пять.

Я покорно взяла кэб и поехала к Беате.

— Сегодня ты не такая бледная, Эми, — заметила Беата. — До меня дошел слух, что его светлость вернулся домой. Должна признать, что когда Альф вошел в дверь целым и невредимым и окликнул меня, мое сердце так и подскочило — это в моем-то возрасте! — она подтолкнула меня локтем. — Хорошо иметь возможность погреться в постели, а, Эми? — Я только улыбнулась ей, потому что пока еще не почувствовала этого. Но я этого добьюсь.

Мод и Марта встретились со мной на станции. Они выглядели очень бодро и сделали кучу покупок — носильщик, держащий пакеты, был нагружен до ушей.

— Молли пришлет платье завтра, а в четверг мы устроим репетицию. Еще два дня у нас останется, чтобы разобраться со всякими мелочами.

— Репетицию? Но я же иду не на сцену.

— Мы не хотим промахов на этом важном вечере, — хихикнули они.

Когда мистер Уоллис открыл мне дверь, то заметил:

— Сегодня вы выглядите бодрее, моя леди. Поездка пошла вам на пользу.

Я нагнулась к его уху и прошептала:

— Мод Винтерслоу не позволила бабушке Витерс взять с собой глиняную трубку, поэтому та курила сигареты! — он рассмеялся, а я присоединилась к нему.

Я снова засмеялась, когда Марта на репетиции сказала, что мне нужно выучиться курить. Она помахала передо мной трубкой:

— Это придает женщине изысканность.

Я вдруг представила, как я в Белинге, в прекраснейшем розовом платье, достаю из атласной розовой сумочки глиняную трубку и выколачиваю оттуда пепел об элегантный золотой каблучок вечерней туфли, а затем набиваю табаком.

— Ну, может быть, я одолжу у вас трубку, миссис Витерс...

— Только не трубку! — ужаснулась она. — Один из этих длинных мундштуков.

Мод подмигнула мне.

— Она шутит над тобой, Марта, но ты верно говоришь — длинный мундштук будет выглядеть элегантно.

— Нет, — уперлась я. — Я уверена, что это не понравится его светлости.

— Жаль. Значит, вместо курения вы займетесь флиртом.

— Флиртом?!

— Конечно. Вы должны заставить его светлость ревновать. Мы с Мод дадим вам несколько советов, но вам нет необходимости очень стараться — это у вас природное.

— Я никогда не флиртую! — с отвращением воскликнула я.

Мод подмигнула Марте.

— Ишь, что говорит! А ты видела ее вчера со старым Зеки Тэйлором? — они захихикали.

— Я только поздравила его с днем рождения — ему уже восемьдесят восемь!

— Я знаю — и думаю, ему было лучшим подарком то, как вы взяли его за руку, взмахнули ресницами, взглянули на него большими золотисто-карими глазами и мягким, воркующим голосом высказали свои наилучшие пожелания. Когда вы ушли, он сказал мне: «Марта, будь я годков на шестьдесят моложе, я не позволил бы молодому его светлости увиваться вокруг нее. Более того, будь я хоть на двадцать годков моложе, я устроил бы ему гулянку на его деньги!» — она многозначительно помолчала. — Вот видите, как на него подействовало ласковое обращение. Нет, это у вас природное, моя леди — хотя Грэйс Чандлер не хочет признавать, что вы не флиртуете. Она говорит, что вы кокетничаете, потому что вы держите себя, как женщины на картинках модных журналов. Но нас с Мод чуточку беспокоит, что вы не ведете себя так с другими мужчинами, когда рядом его светлость. Вы уделяете все внимание только ему, но на вечере в субботу вы должны вести себя так с другими мужчинами, а его не замечать совсем.

— Но именно его я...

— Я знаю, но не нужно ему это показывать. Нужно сделать так, чтобы он искал Вашей милости. Я скажу вам, если бы вы были девушкой из «Гаити», он каждый вечер поджидал бы вас у дверей театра, водил бы на ужин в «Романо», осыпал подарками, ловил бы каждое ваше движение и считал бы себя счастливым, на мгновение положив руку вам на юбку. Конечно, если он может получить что угодно и когда угодно, то не хочет этого. Мужчины! — она сплюнула точно в середину огня камина.

— Марта!

— Ты не умеешь так плеваться, Мод, и никогда не умела.

Я встала.

— Я лучше пойду, дети ждут...

Марта подняла костлявый палец и погрозила мне.

— И запомните — не срывайтесь со старта до выстрела. В субботу вечером вам нужно усердно притворяться, пока вы не поедете домой. Вот тогда вы начните прижиматься к нему в машине. Поставьте ноги поближе к педалям, чтобы он каждый раз задевал за них, ставя на педаль свою ногу. Если вы поработали старательно, он будет пылать ревностью и радоваться, что это он везет вас домой, а не кто-то другой. Затем вы зайдите к нему в библиотеку, предложите подать ему сигару и уроните всю коробку на пол.

— Для чего я должна это сделать? Марта переглянулась с Мод.

— Можно подумать, что она нашла трех своих птенчиков под кустом крыжовника, а, Мод? Ей нужно промыть уши. — Она с подчеркнутой снисходительностью обратилась ко мне: — Для того чтобы нагнуться перед ним — ноги выпрямишь, попку кверху — и показать, что ты носишь под юбкой.

— Вернее, что не носишь под юбкой, а, Марта? — они снова захихикали.

— Мне совсем пора идти, мисс Винтерслоу, — я почти побежала к двери.

— Мы придем в субботу, чтобы одеть вас, — отозвалась сзади меня Мод.

В субботу Клара пришла в детскую и сообщила, что они обе прибыли.

— Они сказали, что пойдут прямо к вам в спальню, моя леди.

Я спустилась вниз. Старушки сидели у камина и грели на огне туфли. Две очень милые старые леди — я поняла, что очень рада их видеть, ведь они были так добры ко мне.

— Оставайтесь у огня, я пойду и приму ванну.

— Когда вы делали это в последний раз? — вскинула голову Марта.

— Вчера.

— Этого достаточно, мы не хотим, чтобы вы смывали с себя все запахи.

— Ох, я не пользовалась никакими духами. Вы хотели сказать...

— Вы не пользовались этой дурацкой дрянью, но мы имеем в виду ваши естественные запахи, — ее голос звучал настойчиво. — Моя леди, когда сучка в охоте и ищет пару, она же не обливается одеколоном с головы до ног, правда? Она соображает, чем может привлечь кобелей. — Я зажмурилась. — А теперь вернемся к нашим делам. Актрисы бреют подмышки, и Мод беспокоится о ваших, поэтому расстегните блузку и поднимите руки кверху, — я растерянно выполнила ее требование. Марта оглядела меня и покачала головой: — Нет, у нее здесь только легкий золотой пушок — оставим его. Кроме того, мы же не хотим, чтобы его светлость расстроился из-за этого, — она наклонилась ко мне. — А правду говорят, что он весь покрыт волосами?

— Не совсем весь, миссис Витерс, — сказала я.

— Ну, они, наверное, не растут на его...

— На подошвах его ног, — прервала ее я. Обе старушки закатились смехом.

— Вы сегодня шустрая, моя леди. Острая, как нож! Ну, а теперь идите за ширму, разоблачайтесь и надевайте ваш наряд.

— Не рано ли?

— Здесь достаточно тепло. Мы попросим Клару развести огонь пожарче.

И я пошла одеваться. Сначала тонкий шелковый креп, затем нежный розовый атлас — когда он соблазнительно зашуршал вокруг моих бедер, мое волнение возросло, но возросла и уверенность. Завязывая тесемки на золотых туфлях, я чувствовала себя Золушкой, собирающейся на бал.

Я вышла показаться старым леди. Мод стала одергивать и поправлять мое платье, проверяя, надежно ли лямки нижнего белья скрыты под прелестными золотыми цепочками, затем отошла от меня с одобрительным кивком.

— Все в порядке. Теперь взгляните на ваши волосы, их бы нужно немного подстричь...

— Его светлости нравится, что у меня длинные волосы.

— Вы слишком мягки с ним, моя девочка, это ваша оплошность.

Собирая волосы в прическу, и закалывая их шпильками, я прониклась уверенностью, что этим вечером все пройдет как нужно. Я тщательно закрепила атласный пояс и шелковую розу — розу для Лео.

— Я надену бриллиантовое колье, которое мне подарил Лео.

— Не надевайте. Не нужно ничего отвлекающего — безделушек, блестящих штучек, бриллиантов. У вас кожа как спелый персик, мы хотим показать ее.

Я взглянула в зеркало и хихикнула — напоказ было выставлено очень много. Я надела свое обручальное кольцо, они не запретили мне надеть его. Мод позади меня открыла свою вместительную дамскую сумочку.

— А теперь я подкрашу вам лицо. Я это умею лучше, чем Марта.

— Подкрасите?

— Немного румян, краски для ресниц, пудры — ничего изощренного.

— Но не могу же я накраситься!

— Только чуть-чуть, мы не хотим перезолотить лилию. Садитесь сюда, к свету. Марта сделает вам маникюр.

У меня, кажется, не было выбора.

Когда они наконец, отпустили меня, я бросилась к зеркалу. Мод была очень искусной — краску трудно было заметить, но отличие все-таки было. Мои ресницы стали темнее, щеки — розовее, губы — ярче и полнее. Я выглядела словно Афродита с картины Лео, и улыбалась ее свободной, уверенной улыбкой.

— Ох, мисс Винтерслоу, какая вы искусница! — воскликнула я.

— Я выучилась подкрашивать лицо в те дни, когда никто еще и слышать об этом не хотел, — хмыкнула она. — Поэтому я была вынуждена стараться.

Я взглянула на ногти — они были розовыми и блестели, а пять бриллиантов Лео сверкали на моем пальце.

— Спасибо, большое вам спасибо. В дверь постучалась Клара.

— Осталось пять минут, моя леди.

— Зайди сюда, посмотри, — позвала ее Марта. Клара вошла и вдруг остановилась.

— Ох, моя леди, какая вы красавица! Уверенность теплой волной прихлынула ко мне.

— Его светлость уже внизу? — я почти выбежала из двери, но пальцы бабушки Витерс клещами впились в мое плечо.

— Назад! Снятие покрывала должно состояться в Белинге, а не здесь. Молли прислала вот это, — Мод, уже доставала из платяного шкафа длинную черную бархатную накидку. — Она пришила удобный внутренний карман для туфель, положите их сюда и наденьте ваши обычные, да возьмите запасную пару чулок, на случай, если эти порвутся в машине по пути на вечер. Клара, передай его светлости, что она выйдет, когда будет полностью готова, не раньше.

Накидка закрыла меня с головы до ног. Старушки застегнули ее и проверили, весь ли мой наряд скрыт. Мадам де Хайвер даже догадалась пришить капюшон, который я надвинула на лоб, скрыв свое лицо в тени. Я тщательно натянула перчатки и сердечно пожала руки обеим старым леди.

— Удачи вам, моя леди, мы будем переживать за вас. Напоминаем, не позволяйте ему увидеть себя, пока не приедете. А мы пойдем вниз чем-нибудь перекусить — Клара любезно пригласила нас. Идем, Мод.

Я не чуяла под собой ног, пока шла по коридору и спускалась по лестнице.

Глава пятьдесят седьмая

Старушки зря беспокоились, что Лео увидит меня, потому что он был уже снаружи. Мотор машины работал, сам Лео нетерпеливо ждал у пассажирской двери. Едва я уселась, он захлопнул дверцу, подошел к двери водителя и взобрался внутрь — мы поехали. Он даже не пожелал мне доброго вечера. Вчера я едва ли посмела бы высказаться, но сегодня, закутанная в кокон из черного бархата, с атласными крыльями, плотно прижатыми к телу, я уверенно сказала:

— Добрый вечер, Лео.

— Добрый вечер, — проворчал он в ответ, и мое сердце упало. Когда мы подъезжали к Белингу, оно давно было у меня в пятках. Кроме того, я никогда еще не бывала на званом ужине. До сих пор я так старательно сосредотачивалась на том, как вести себя, когда Лео повезет меня домой, что у меня просто не было времени подумать о том, как вести себя перед началом вечера. Теперь я нервничала и сидела в напряжении, Лео заметил это и спросил:

— Тебе... холодно?

— Нет, но я немного побаиваюсь. Я еще ни разу не была на званом ужине, — поспешно ответила я.

Он помедлил с ответом, но все-таки ответил:

— Несомненно, многие гости будут тебе знакомы. Это — публичный прием, — легким нажимом в голосе Лео дал мне понять, что пока мы будем в Белинге, он будет вести себя как муж. Я немного расслабилась.

Когда последние обороты двигателя заглохли, и машина остановилась у внушительного, украшенного колоннами подъезда, я увидела, что все окна большого особняка залиты светом. Со ступеней быстро спустился лакей, чтобы открыть дверцу машины, позади него возвышался Белинг, такой огромный и впечатляющий, что на мгновение меня охватила паника.

— Лео... — оглянулась я.

— Я подожду тебя в холле, — сказал он, не глядя на меня. С облегчением я почти взлетела по каменным ступеням. Когда я вошла, служанка, ожидавшая гостей в холле, проводила меня наверх, в спальню, служившую дамской комнатой. Я с тревогой открыла дверь, но внутри не оказалось никого, кроме Бернис, горничной леди Бартон. Она с улыбкой подошла ко мне, чтобы помочь снять накидку. Бернис отступила на шаг, и меня согрело искреннее восхищение в ее голосе:

— Моя леди, осмелюсь сказать — вы выглядите просто прекрасно!

Поблагодарив ее, я нагнулась, чтобы проверить чулки — они еще не порвались. Усевшись на стул, я аккуратно надела туфли и надежно завязала тесемки. Золушке пора было выходить на бал.

Встав, я почувствовала себя очень легко — словно бабочка, впервые расправившая, и простершая к солнцу влажные крылья. Я не переживала, что на мне нет панталонов, а юбка так коротка, что из-под золотой бахромы видны обтянутые шелком колени. Я сделала пируэт перед зеркалом, вся в розово-золотом сиянии. Легким прикосновением пригладив волосы, и поправив шелковую розу у пояса, я танцующей походкой пошла к двери.

Моя рука едва прикасалась к перилам, пока мои золотые туфельки сбегали вниз по лестнице. Скользнув по освещенному холлу, мои глаза отыскали широкую черную спину стоящего там Лео. Когда осталось несколько шагов, я ласково позвала:

— Лео!

Он стал поворачиваться, увидел меня — и вдруг замер. Я соскочила с последней ступеньки и чуть ли не бегом направилась к нему. Я улыбнулась, но он все еще молча рассматривал меня.

— Ты накрасила лицо? — сурово спросил Лео. В его голосе звучал гнев.

Моя улыбка дрогнула.

— Тебе не нравится? — нерешительно спросила я.

— Мне... Мне... — его рука поднялась к жесткому белому воротничку и потянула, словно воротничок душил его.

— Я могу умыться, если ты хочешь, — предложила я с несчастным видом.

— Нет... просто для меня это было несколько неожиданно, — глаза Лео опустились вниз, пристально осматривая мою одежду. Он выглядел пораженным.

— Тебе нравится мое новое платье?

— Оно... очень модное.

— Я ездила за ним в Лондон, — гордо сказала я.

— Хм... понятно, — Лео снова оттянул воротничок. — Нам... пожалуй, пора входить.

В этот вечер он разговаривал со мной больше, чем в прошедшие две недели. Я была очень благодарна Мод и Марте. Затем я услышала позади нас голос сэра Джорджа:

— Леонидас, леди Ворминстер...

Я повернулась, чтобы приветствовать его, а он, увидев меня, воскликнул:

— Эми, дорогая меня, как я рад вас видеть — и как потрясающе вы сегодня выглядите. Я просто обязан воспользоваться привилегиями хозяина, — положив мне руку на талию, сэр Джордж поцеловал меня в щеку, его усы защекотали мое ухо. — Вы выглядите прекрасно, восхитительно, — он повернулся к Лео, — не так ли, старина?

С замирающим сердцем я не сводила глаз слица Лео, дожидаясь ответа.

— Да, она хорошо выглядит, — ответил тот, и меня с головы до ног охватила радость.

Сэр Джордж был сама любезность. Он обнял меня за плечи и повел в большую гостиную.

— Мама, вот Эми и Леонидас.

Взгляды гостей обратились к нам, голоса смолкли — в гостиной было около тридцати человек.

— Эми, дорогая, как ты элегантно выглядишь, — выплыла вперед леди Бартон. Гости вернулись к разговорам, а я в одно мгновение оглядела зал — две юбки были такой же длины, как моя. Я облегченно вздохнула украдкой, целуя облако, пахнущее фиалками, а затем — другое, пахнущее гелиотропом, когда Цинтия чмокнула меня в щеку. Сэр Джордж, казалось, забыл, что уже целовал меня, его усы защекотали мое другое ухо. Позади я увидела мистера Селби, робко и одиноко поглядывающего вокруг. Я подошла к нему и поцеловала в морщинистую щеку. Он мгновенно залился краской.

— Добрый вечер, Эми, — сказал еще один голос. Он принадлежал темноволосому молодому человеку со сверкающими синими глазами, которого я не видела никогда в жизни. Его улыбка стала шире: — Теперь, когда мы представлены, я могу занять очередь?

Его глаза проказливо сверкали, я встревоженно попятилась и с облегчением услышала за своей спиной:

— Нет!

Все замолчали, услышав окрик Лео, а сэр Джордж, сказал сглаживая неловкость:

— Эми, вы, полагаю, встречались с Феллоузом — они с Леонидасом старые друзья. — Я услышала, что разговоры вокруг возобновились, и с облегчением повернулась к Феллоузу, которого знала по Военному сельскохозяйственному комитету. Мы говорили с ним о сельском хозяйстве, пока не объявили ужин.

— Я поведу вас, — наклонился ко мне сэр Джордж, — а Леонидас поведет маму. — Я положила руку ему на локоть, за нами другие гости разделились на пары, и мы возглавили процессию из гостиной.

— Я впервые на таком ужине, — прошептала я сэру Джорджу.

У меня дух захватило, когда мы вошли в столовую. Мои глаза с трудом выдерживали ее великолепие — мерцающую белизну скатерти, поблескивание серебра, сверкание стекла и цветы, цветы повсюду.

— Ох, как красиво!

Сэр Джордж снова положил свою руку на мою:

— Я скажу матушке, что вам здесь понравилось — ей будет приятно. Идемте сюда, сегодня вы на почетном месте.

— Спасибо, вы так добры.

— Не благодарите меня, Эми. Моя награда — ваше удовольствие, — улыбнулся он мне, и я ответила улыбкой. Сэр Джордж был так мил.

Усевшись, я заметила, что рядом со мной возник спор по поводу того, кто сядет по другую сторону от меня. Высокий приятный мужчина, хмурясь, взял со стола обеденную карточку.

— Но Этти точно говорила мне... Темноволосый молодой человек из гостиной встряхнул головой:

— Мое место, старина, разве не так? — он оглянулся и подмигнул стоящему позади лакею.

— Точно, мистер Финлей, — важно подтвердил лакей.

— Уходи, Берти, — мистер Финлей махнул рукой приятному мужчине. — Наша хозяйка передумала.

— Ну, знаешь, дружище Конан...

— Твое место дальше, — упорствовал мистер Финлей. Было очевидно, что он не собирается уступать.

— Наверное, леди Бартон в последнюю минуту изменила план размещения гостей за столом, — высказала предположение я.

Мистер Финлей повернулся ко мне, сверкая улыбкой.

— Я был уверен, что вы поддержите меня. Принесли суп из спаржи. Когда мы оба его попробовали, мистер Финлей сказал:

— Получше, обычной стряпни на этих сельских званых ужинах, вам не кажется?

— Не знаю. Я еще никогда не бывала на званых ужинах, — призналась я.

— Не бывали?! — пришел он в изумление. — Тогда понятно, почему я не видел вас прежде.

Я припомнила указания Марты и, опустив ресницы, сказала вполголоса:

— Может быть, видели, но не запомнили.

— Моя дорогая леди Ворминстер, — повернулся ко мне мистер Финлей, — уверяю, я запомнил бы вас, даже если бы увидел на тысячную долю секунды темной ночью на другой стороне Трафальгарской площади, — он вновь блеснул живой улыбкой.

К тому времени, когда унесли суповые тарелки, я была уверена, что Марта и Мод гордились бы мной. Однако мне повезло — мистер Финлей оказался мужчиной, с которым очень легко флиртовать.

— Я правильно предполагаю, что тот крупный джентльмен, сидящий справа от хозяйки — ваш муж? — спросил он за форелью.

— Да. Он только что вернулся с войны. Он пошел туда добровольцем, несмотря на возраст, и служил в RAMC. Он был ранен, когда выносил солдат с поля боя во Франции, его сделали сержантом, — и он получил медаль, — гордо закончила я.

— Звучит великолепно. Хм... он ведь очень рослый, кажется?

— Да.

— И он сюда несколько свирепо поглядывает. — Я взглянула на Лео, а мистер Финлей продолжал: — Или, глазеет вернее. Я бы даже сказал, что он смотрит на меня враждебно.

— Он не выглядит ревнивым? — прошептала я, наклонившись к уху мистера Финлея.

— Мм, пожалуй, ваше замечание очень подходяще его описывает, леди Ворминстер.

— Хорошо, — улыбнулась я.

— Ах, вы, кажется, из тех леди, которые наслаждаются, играя с огнем — мы можем отлично это продолжить. Вы хотите, чтобы он ревновал еще больше?

— Да, пожалуй.

— Ну, думаю, мы сумеем сговориться, — мистер Финлей придвинулся ко мне ближе, его плечо почти коснулось моего. Он блеснул озорной улыбкой: — Но если он разъярится, могу я рассчитывать, что вы броситесь между нами? Знаете ли, я — ужаснейший трус, — он засмеялся, и я присоединилась к нему.

Слева от меня раздался голос:

— Финлей, старина, по-моему, теперь мой черед, хотя бы по званию, наслаждаться улыбкой леди Ворминстер.

— Нет-нет, сэр Джордж, оставим чины — мы теперь не в форме.

— Верно, — наклонился к нам сэр Джордж. — Но я могу пожаловаться хозяйке, что ты подкупил лакея.

— Сдаюсь! — снова рассмеялся мистер Финлей. — Ох, хорошо, я уступаю ее, пока не принесли барашка.

Когда мы приступили к жареному утенку с салатом, сэр Джордж спросил:

— Эми, мне показалось, что вы хотите заставить Леонидаса ревновать?

— Да. Миссис Витерс и Мод Винтерслоу сказали, что мне нужно так сделать.

— Ну, я согласен с Финлеем, что вы играете с огнем — но джентльмен должен угождать леди, — он склонился ко мне поближе и заглянул в глаза. — Знаете, Эми, у вас в глазах есть маленькие золотые крапинки.

— А у вас в глазах есть маленькие красные прожилки, — улыбнулась я в ответ.

Сэр Джордж откинул голову и громко рассмеялся.

— Ох, Эми, так нельзя. Держу пари, вы не сказали бы такое молодому Финлею.

— У него их нет. Но, — я положила руку на локоть сэра Джорджа, — у него нет и усов — а мне очень понравилось, как они защекотали мое ухо, когда вы целовали меня.

Сэр Джордж широко улыбнулся. С ним оказалось так же легко флиртовать, как и с мистером Финлеем, но, флиртуя, я украдкой поглядывала на другой край стола, где сидел Лео. Кажется, он почти не разговаривал ни с леди Бартон, ни с другой леди, сидевшей справа от него, хотя та была очень молодой и хорошенькой, и была весьма настроена поговорить с ним. Вместо этого он сидел и хмурился. Я перестала флиртовать с сэром Джорджем и сказала:

— Кажется, Лео сердится.

— Моя дорогая Эми, ревность и гнев идут рука об руку. Нельзя получить одно без другого, — справа от меня поднесли бутылку шампанского, но сэр Джордж сказал дворецкому: — Леди Ворминстер предпочитает воду.

Я слегка пожалела об этом, потому что мне нравились, щекочущие в носу пузырьки.

— Я подозреваю, что этим вечером вам понадобится ясная голова, — с улыбкой объяснил мне сэр Джордж.

Когда принесли седло барашка, мистер Финлей прервал нас:

— Теперь моя очередь.

Оставленная без внимания леди, сидящая с другой стороны от него, выглядела не слишком довольной — он был хорош собой и умел поддерживать беседу. Пока мистеру Финлею накладывали цветную капусту, я снова исподтишка взглянула на Лео. Тот свирепел.

Во время еды я постоянно украдкой разглядывала Лео — он был таким большим и представительным в вечерней одежде, а я так редко видела его в эти дни. К счастью, за десертом наступила очередь сэра Джорджа ухаживать за мной — я знала, что он понимает мою игру. Затем леди Бартон поймала мой взгляд и слегка кивнула мне. Когда я вставала, сэр Джордж шепнул мне на ухо:

— Эми, послушайте мой совет, не перестарайтесь. В последние полчаса он не спускал с вас глаз.

Мое сердце вздрогнуло от удовольствия — Лео смотрел на меня, на меня!

Я поднялась в дамскую комнату проверить, не размазался ли мой грим. Вернувшись в гостиную, я услышала слова леди Бартон: «Нет, не девушка из «Гаити»...» Она оборвала фразу и подозвала меня:

— Эми, дорогая, ты еще не знакома с Маделайн Кенилли? Они с Цинтией такие близкие подруги. У Маделайн есть малыш, того же возраста, что и твой Джеки.

Я села рядом с миссис Кенилли. Наконец не нужно было флиртовать, и она была очень обходительна. Мы поговорили о детях, а затем она нагнулась к моему уху:

— Дорогая, могу я спросить, как вам удается сохранить фигуру после кормления?

Я рассказала ей о бюстгальтере Мод, и она сказала, что на следующий же день закажет полдюжины. Мод будет довольна.

Затем дверь открылась и впустила джентльменов. Я впилась в нее взглядом, но Лео, вошел в числе последних, с сэром Джорджем. Мистер Финлей и молодой человек приятной наружности, представленный, как мистер Бакстер, сели на диван по обе стороны от меня, а Джеффри Бартон уселся передо мной на скамеечку для ног. Джеффри пытался отпустить усы как у отца, но пока не очень преуспел в этом.

Пришел лакей со свежеприготовленным кофе, но Лео все еще оставался в другом конце комнаты, разговаривая с сэром Джорджем и мистером Селби. Между нами находилось несколько человек, поэтому я вывернула шею, глядя на него — и когда бы ни глядела, каждый раз замечала, что взгляд Лео направлен в мою сторону. Я отворачивалась, довольная, хотя из моей головы не выходило, что пора бы мистеру Финлею с мистером Бакстером обратить внимание на другую леди. Я сознавала, что флирт — приятный способ провести вечер, но уже исчерпала подходящие темы для разговоров. Мне было бы приятнее поговорить о сельском хозяйстве или делах имения.

Вдруг передо мной появился сэр Джордж.

— Извини за вторжение, дружище Джефф, но мне нужно сказать словечко леди Ворминстер, — он наклонился ко мне. — Эми, по-моему, в чашку Леонидаса нужно добавить кофе.

Я вскочила, прервав мистера Финлея на полуслове:

— Мне нужно уйти... — и поспешила через комнату к Лео. Его пустая чашка стояла рядом с ним на столике. Взяв ее, я подошла к подносу, но лакея не оказалось в комнате, поэтому я налила кофе сама, добавив туда сливок и одну чайную ложку сахара, по вкусу Лео, а затем осторожно принесла чашку обратно и подала ему.

— Что это? — Лео хмуро сдвинул кустистые брови.

— Сэр Джордж сказал, что твоя чашка пуста.

Он стоял, глядя на меня сверху вниз. Справа от меня появилась стройная темноволосая фигура.

— А мне кофе будет? — это был мистер Финлей. Другая фигура появилась слева от меня.

— Нет-нет, на званом ужине так нельзя, — воскликнул мистер Бакстер. — Мужьям нельзя монополизировать своих жен — особенно таких хорошеньких, как твоя, старина Ворминстер.

Вдруг Лео вышиб чашку из моей руки, кофе расплескался по полу. Раздалось яростное рычание — я никогда не видела Лео таким. Затем я совсем перестала его видеть, потому что взлетела в воздух. Мой живот так ударился об его плечо, что у меня отшибло дыхание. Я отчаянно вцепилась в горб Лео, хотя его руки крепко охватили мои бедра, и я не соскальзывала. В зале наступила полная тишина. Лео понес меня, очень быстро и тряско, мимо всех этих перевернутых лиц — правда, это я была вниз головой. На лице мистера Селби читался ужас, челюсть леди Бартон отпала, Джефф Бартон, вытаращив глаза, вставал со скамеечки — а затем я услышала сзади прорезавший тишину голос:

— Так держать, сэр! — это был мистер Финлей. Лео вынес меня в дверь и пошел через холл.

— Мой лорд... — изумленно сказал лакей с подносом.

— Сходите наверх и принесите накидку леди Ворминстер, — в следующее мгновение я со стуком приземлилась в кресло дворецкого. — Сиди здесь!

Я замерла в кресле. Лео вернулся в пальто в тот момент, когда лакей спустился сверху с моей черной бархатной накидкой. Лео выхватил ее из его рук, набросил мне на плечи и приказал:

— Наружу!

Я побежала под выходную арку, но моя лодыжка подвернулась, и я чуть не упала. Лео схватил меня за руку и почти волоком потащил по ступеням к выходу, куда уже подогнали машину. Пока шофер сэра Джорджа вылезал из одной двери, Лео запихнул меня в другую. Не успел тот отойти от двери, как Лео вскочил на сиденье водителя и мы отъехали.

Лео вел машину как сумасшедший. Мы вылетели на дорогу к Истону, визжа тормозами на повороте, нас так и швыряло в машине. Я украдкой взглянула на Лео, в свете окон сторожки — его челюсти были яростно сжаты. Слава Богу, что миссис Витл оставила ворота открытыми, иначе Лео снес бы их. Тормоза снова застонали, гравий разлетелся из-под колес, и мы остановились.

— Вылезай! — что есть силы, закричал на меня Лео. Я вылезла, едва ковыляя на своих золотых каблуках.

Он обхватил меня за талию и потащил по ступеням. Бешено зазвонил в звонок — мистер Уоллис не ждал нас так рано. Он открыл дверь.

— Мой лорд, что-нибудь случилось?..

Лео просто оттер его плечом, толкая меня перед собой, затем втащил меня вверх по лестнице на площадку. Моя накидка свалилась, он свирепо отшвырнул ее ногой в сторону. Я снова подвернула лодыжку, и Лео подхватил меня на руки. Пока он нес меня по коридору в мою спальню, я слышала, как стучит его сердце под моей щекой. Войдя, он пинком, закрыл за собой дверь, подошел прямо к постели и швырнул меня на нее.

Я взглянула на Лео, — большого, сильного, разъяренного. Им двигала не любовь, а похоть. Ужаснувшись, я решила сбежать, но вспомнила: «Дайте ему любовь, которой не могла дать я». Да, я любила Лео — что бы он ко мне не чувствовал, я любила его. Значит, это будет не похоть, а любовь. Я протянула к нему руки.

Огромные руки Лео начали отстегивать подтяжки. Пуговицы его брюк отлетели, брюки вместе с подштанНиками, сползли к коленям. Золотая бахрома моего платья, отброшенная рукой Лео, взлетела мне на бедра, обе завязки панталон были сорваны — и он оказался на мне. Я задохнулась под тяжестью его тела, но все-таки открылась навстречу ему. И так мы соединились.

Но хотя Лео всего лишь использовал мое тело, мое сердце и разум твердили — я люблю его.

Вскоре он понял, что слишком тяжел для меня — Лео, который никогда не причинял мне боли, — и приподнялся на локтях. Все произошло очень быстро. Лео навалился на мое тело, проникая в меня, его стон удовольствия прозвучал как крик отчаяния.

Мы долго лежали не разъединяясь. Я чувствовала шелковые волосы на влажном животе Лео, и скользкий атлас своего платья, распахнутого до талии, разорванного в первом яростном натиске, слышала, как замедляется, успокаивается быстрое дыхание Лео, слышала его голос, тихий и печальный, сказавший вполголоса: «Какая гражданская война между моей любовью и ненавистью».

Лео ушел от меня, не сказав больше ни слова. Услышав, что дверь гардеробной захлопнулась за ним, я вскочила и подбежала к зеркалу. Я стояла перед зеркалом в разодранной атласной юбке, вытирая с лица грязные потеки слез, перемешанных с румянами и краской для ресниц. Я выглядела безвкусно и дешево. Даже мои золотые босоножки потеряли блеск, хотя тонкие золотые тесемки все еще крепко охватывали мои лодыжки. Лео даже не позаботился снять с меня обувь. Я представила себе, как, наверное, выглядела в его глазах, и горячие слезы стыда покатились по моему лицу, обжигая щеки.

Я сняла бриллиантовое обручальное кольцо и убрала в шкатулку. Прошло время, когда Лео любил меня. Затем я пошла в ванную комнату, которую Лео построил для французской графини, и вся помылась, в точности, как это делала она. Но меня не стошнило от отвращения, как тошнило ее, потому, что я любила Лео, и буду любить всегда.

Я долго лежала без сна, на случай, вдруг Лео вернется и приласкает меня, но он не пришел. Я вспоминала его слова — «любовью и ненавистью». Затем я подумала, что, может быть, этой ночью зачат ребенок, зачат в гневе — нет, в любви, потому что я любила Лео. Засыпая, я все еще повторяла — «любовью и ненавистью, любовью и ненавистью». Значит, у меня еще оставался шанс.

Глава пятьдесят восьмая

Однако наутро, когда я встала и узнала от мистера Уоллиса, что Лео уже уехал из дома, моя уверенность исчезла.

— Он уехал в город на весь день, моя леди, но, думаю, ужинать будет дома, как обычно, — после прошлого вечера мне было трудно смотреть мистеру Уоллису в лицо, но тот был вышколенным и совершенным слугой. — Когда его светлость вернется, мне передать, что вы спрашивали о нем?

— Нет-нет, спасибо, не беспокойтесь.

Марта Витерс и Мод Винтерслоу появились вскоре после завтрака, с пытливыми и настороженными лицами.

— Ну, как, моя леди?

— Он грел вашу постель?

— Да — и все.

— И все! Чего же вы еще хотели?

— Мне... мне хотелось бы, чтобы он приласкал меня. Марта переглянулась с Мод.

— Некоторые, никогда не бывают довольны, — она повернулась ко мне. — В Истоне есть женщины, которые замужем по пятьдесят лет, и их ни разу не приласкали — по крайней мере, их мужья! — она ткнула Мод в ребра, и они обе хихикнули.

— Это платье произвело впечатление? — спросила Мод. — Его заметили в Белинге?

— Да, заметили, — ответила я. — Только оно местами слишком обтягивает. Может быть, оно больше подходит для девушек из «Гаити».

— Ну конечно, — кивнула Марта. — В этом и заключался замысел. Нехорошо выглядеть как леди, если хочешь поймать мужчину, правда? Нужно выглядеть чуть откровеннее. Как вы и выглядели, — хмыкнула она. — Нужно быть шустрой как заяц, за которым по пятам несутся гончие. Я вчера вечером сказала Мод — теперь его светлость запрыгает, или он не сын своего отца.

— Вы аккуратно повесили платье? — вмешалась Мод. — Я могу привести его в порядок для вас.

Я почувствовала, что мое лицо запылало, и призналась:

— Боюсь... оно немного порвалось.

— Порвалось! — воскликнула Марта. — Вряд ли оно порвалось само, а, Мод? Его порвали.

— Скорее всего, разорвали прямо на попке.

— Его не попка интересовала, Мод.

— Нет, оно не... — поспешно сказала я.

— Даже не дал вам времени раздеться, — фыркнула Марта. — Ну, я не удивляюсь этому, если вспомнить, как вы выглядели прошлым вечером, моя леди. Не удивлюсь, если он даже забыл снять ботинки. У него всегда была горячая голова, в точности, как у его...

— Тсс, Марта. А теперь, моя леди, мы пойдем домой и наденем воскресную одежду, чтобы пойти в церковь, — Марта выступила вперед и помахала мне узловатым пальцем. — Вы сегодня неважно выглядите, после обеда вам лучше всего прилечь.

— Одной! — они хихикнули, направляясь к двери.

Я пошла в детскую нянчиться с Джеки. Ох, зачем они заставили меня одеться так и вести себя так? Раньше Лео был просто безразличным, а теперь он презирает меня.

Я, конечно, не легла отдыхать после обеда, а вместо этого, нехотя села за свой письменный стол. Мне нужно было написать письмо леди Бартон и поблагодарить ее за ужин — но что я могла сказать? Я сидела, уставившись на чистый лист бумаги, а чернила сохли на моей ручке. Кое-как мне удалось написать, что я получила большое удовольствие от вечера, но это была ложь. Я просто не могла выбросить из головы свое прощальное путешествие вниз головой. Там было столько людей. Множество леди, с которыми я была не знакома. — И еще хуже, несколько джентльменов, с которыми я была знакома, встречалась в местном Сельскохозяйственном комитете, и которые знали меня как серьезную ответственную персону. Там был мистер Селби, который выглядел просто шокированным, и сама леди Бартон — что она думает обо мне сегодня?

Я кое-как закончила письмо и запечатывала конверт, когда, раздался стук в мою дверь — это был мистер Уоллис.

— Здесь леди Бартон, моя леди. Вы дома?

— Я... я... — Что мне сказать? Я никогда не умела лгать правдоподобно. — Пригласите ее сюда, мистер Уоллис.

Выходя, он ласково сказал:

— Уоллис, моя леди, не мистер Уоллис.

Я едва расслышала его — я сгорала от стыда. Что она мне скажет?

— Дорогая моя, как мы, все женщины, завидовали тебе! — влетела она в мою гостиную. — Какую сенсацию Леонидас устроил прошлым вечером — просто великолепно! Сидел мрачнее тучи, и вдруг подхватил тебя и утащил подобным образом! Так романтично — юный Лочивар бросает тебя в седло — или я не то говорю? Ну, скорее, зрелый Лочивар. Но он совершенно затмил этих молодых щенят, у них просто нет... нет... — леди Бартон не нашла подходящего слова, она сжала мою руку. — Как тебе это удалось, дорогая? Джордж шепнул мне на ушко этим утром, что у вас с Леонидасом... какая-то размолвка, поэтому он чуть-чуть забеспокоился, когда вы отбыли так... э… стремительно. Но я сказала ему: «Ты не знаешь женщин, дорогой мой. Эми будет совершенно bouleversee. В этой комнате не было женщины, которая не хотела бы поменяться с ней местами этим вечером», — она вдруг остановилась. — Ну, как ты, Эми? Все уладила, полагаю?

Ее бесхитростные синие глаза уставились в мои. Мои щеки загорелись, я не знала, что ответить.

— Конечно, уладила, — сказала она за меня. — Я знаю, что уладила. Ты выглядела просто неотразимой в этом розовом платьице — мужчины не сводили с тебя глаз. И Джордж тоже. Морин Ситон ревновала весь ужин — несмотря на то, что они с Джорджем много лет верны друг другу.

— Но... миссис Ситон... у нее же муж... — моя голова пошла кругом.

Леди Бартон удивилась.

— Разве ты не знаешь, дорогая? Морин — очень близкая... хм... приятельница моего Джорджа. У Сесиля же есть свои увлечения, — она склонилась поближе ко мне. — Хористки, знаешь ли. Морин с Сесилем относятся друг к другу с полным пониманием. Забавно, что ты не знаешь об этом — Леонидасу следовало бы намекнуть тебе, иначе очень легко допустить бестактность. Впрочем, наш милый Леонидас никогда не славился тактом. И Морин сказала прошлым вечером: «Забавно, что мужчина с таким энтузиазмом утащил свою жену!» Мы все засмеялись, но я догадалась, что на самом деле она завидует, дорогая, потому что позже услышала, как она сказала Джорджу: «Ты никогда не перебросил бы меня через плечо, как он», — а Джордж ответил: «Может, и перебросил бы, если бы у тебя были ножки, как у леди Ворминстер». И Морин это не понравилось. Так бестактно со стороны Джорджа, да и неразумно, по-моему. Видишь ли, дорогая, когда женщина не замужем за мужчиной, она может просто захлопнуть перед его носом дверь своей спальни. Конечно, так делают и некоторые жены, но я знаю, что ты не сделала бы так, дорогая. Кроме того, Леонидас прошлым вечером, был в таком настроении, что попросту вышиб бы эту дверь ногой, — как романтично!

Леди Бартон встала и собралась уходить.

— Не забудь прислать мне приглашение на крестины.

— Но, леди Бартон...

— Еще один мальчик, будет кстати, тебе не кажется, дорогая? Как я сказала Маделайн, когда ты удалилась прошлым вечером — к счастью, Эми такая хорошая мамочка! Теперь мне пора уходить, дорогая. Я еду в Динери, но просто не могла не заскочить к тебе и не проведать, как у тебя дела сегодня.

Я попыталась собраться с мыслями.

— Я должна написать вам благодарственное письмо.

— Ох, дорогая, тебе незачем благодарить меня, — отмахнулась она. — Это я должна благодарить тебя. Это сделало вечер таким потрясающим! После того, как вы ушли, все только и говорили об этом — было незачем возвращаться к скучным старым темам! До свидания, дорогая. Передай мою любовь Леонидасу, — она ушла, оставив за собой шлейф из запаха фиалок.

Я опустилась на диван. Лео хотел меня, так хотел, что подхватил и унес на глазах у всех этих людей. Несмотря на суматоху в голове, я почувствовала, что в моем сердце снова затрепетала надежда.

Однако в этот вечер Лео, не разговаривал со мной за ужином. Я пыталась заговорить с ним, но он не отвечал. Когда, слуги наконец ушли, я безнадежно следила, как он сердито сдирал шкурку с апельсина. Затем Лео поднял голову, его брови хмуро сошлись у переносицы.

— Зачем? Зачем ты это сделала? — спросил он.

— Что? — прошептала я.

— Зачем, ты вела себя как девка? — выкрикнул он.

— Потому что... — запинаясь, стала объяснять я, — потому что миссис Витерс и Мод Винтерслоу сказали мне, что я должна флиртовать, чтобы ты приревновал... а после этого снова повел бы себя со мной как муж.

— Но почему ты хочешь этого? Почему? Почему?

— Потому что я... я...

Лео с яростью прервал меня:

— Что за глупый вопрос, чтобы задавать его женщинам! Ответ всегда один и тот же — хочу еще одного ребенка.

— Я совсем не думала об этом, — изумленно сказала я. — Нет, не хочу, по крайней мере, так скоро.

— Тогда почему? Почему?

— Потому что я люблю тебя, — ответила я, глядя в его пылающие яростью глаза.

На мгновение наступило молчание.

— Ты была неверна мне, — сказал он, уже тише.

— Нет, нет! Я никогда не допустила бы супружеской измены — ты должен доверять мне!

— Скажи, Эми, почему я должен доверять тебе?

— Потому что я никогда не лгала тебе, — сказала я недрогнувшим голосом.

— Да, даже когда я хотел, чтобы ты солгала, — тихо ответил он. — Ты не говорила, что любишь меня, когда не любила.

Я кивнула в знак согласия.

— Не говорила. Но теперь я люблю тебя.

— Зачем же ты так вела себя в прошлом году? Мне казалось, что я, иду по лезвию ножа.

— Фрэнк был так расстроен, что я обняла и поцеловала его — но только один раз, после обеда. Вот и все.

Лео нажал на меня сильнее:

— А теперь ты раскаиваешься в этом? — глаза Лео впились в меня, требуя тот ответ, который ему хотелось услышать. Но я не могла дать такой ответ. Было так легко его дать, но я должна была говорить правду.

— Нет, не раскаиваюсь, — все тело Лео напряглось при этом ответе. — Я жалею, что ты прочитал письмо Фрэнка, что ты из-за этого расстроился — очень жалею. Но я не жалею о том, что сделала. Это не было грехом. Я сделала это из-за любви, а Фрэнк нуждался в любви. Он был испуган, он боялся возвращаться на фронт — он знал, что наверняка там погибнет. Ему была нужна поддержка женщины, которая любила его.

Теперь я потеряла остатки надежды — но это была правда. Лео заговорил, его голос звучал так тихо, что я едва расслышала слова.

— Эми, которая никогда не лжет, даже если правда ранит больше, чем это можно представить, — он встал и вышел.

Я осталась сидеть, глядя на апельсин, который Лео очистил, но так и не съел. Меня переполняло отчаяние.

На следующее утро Лео встал очень рано. Он не сказал мистеру Уоллису, куда ушел и когда вернется — и вернется ли. Я пыталась убедить себя, что он не ушел насовсем, что он должен вернуться, хотя бы из-за детей. Кроме того, он взял с собой Неллу... Но в глубине души я не была уверена в этом. Я задержала ужин, насколько было возможно, но Лео так и не пришел, и мистер Уоллис предложил мне поесть в утренней комнате. Я с трудом проглотила присланную миссис Картер еду.

— Я дождусь его, моя леди, — предложил мистер Уоллис, когда я поела. — Идите в постель.

— Нет, я подожду.

— Но... он может вообще не вернуться сегодня вечером, — нерешительно сказал мистер Уоллис.

— Я все равно подожду его, — сказала я.

— Тогда я зажгу для вас камин.

Я обрадовалась этому. Хотя стоял май, вечера были холодными, и я замерзла. После полуночи, когда я почти потеряла надежду, снаружи раздались шаги. Я нерешительно привстала. Затем Лео постучался в дверь.

— Войдите, — откликнулась я дрогнувшим голосом.

— Уоллис сказал мне, что ты еще не спишь, — Лео подошел к камину и протянул руки к огню. Нелла устало плюхнулась на каминный коврик. Я увидела, что ботинки Лео испачканы известковой грязью — наверное, он целый день ходил по Взгорью.

— Ты выпьешь что-нибудь? — предложила я.

— Уоллис принесет сейчас поднос.

Лео уселся в кресло — свое кресло, которое я принесла сюда — и уставился на огонь. Скоро прибыл мистер Уоллис, поставил поднос, ободряюще подмигнул мне и оставил нас одних. Я налила Лео кофе, добавила сливки и сахар, затем поставила чашку на столик рядом с его креслом. Не глядя на меня, Лео заметил:

— Уже поздно, а ты не спишь.

— Я... я ждала тебя, — я запнулась на мгновение и призналась: — Я боялась, что ты никогда не вернешься.

Медленно, очень медленно, Лео повернулся лицом ко мне.

— Ты — моя жена и мать моих детей. Более того, я признаю, что прошлым вечером ты сказала мне правду и что ты никогда не позволяла себе супружеской измены, — во мне вспыхнул огонек надежды, но Лео мрачно добавил: — В физическом смысле, я имею в виду, — огонек надежды неуверенно замигал. — Но в эмоциональном смысле, измена была — измена в сердце. Ты это понимаешь, Эми?

Эти слова задули огонек.

— Да, понимаю.

Лео, не сводил с меня глаз, но я не могла смотреть на него. Теперь уже я смотрела на язычки пламени, мелькающие за каминной решеткой. Когда они растаяли, Лео заговорил снова:

— Я тоже должен кое в чем признаться. Сразу же после Рождества мне полагался отпуск.

— Да, знаю, — взглянула я на него. — Аннабел рассказала мне. Она сказала, что ты предпочел остаться во Франции, на службе.

Лео взял чашку и выпил кофе.

— Во Франции — да, но не на службе. Я провел свой отпуск в Париже, — он внимательно взглянул на меня. — Я зашел в банк, затем пошел к портному, купил подходящую одежду и снова стал английским джентльменом. Какое приятное чувство — носить чистое белье, приличный костюм и иметь деньги в кармане. Знаешь, Эми, Париж — это город удовольствий. И я решил, что настало время для этих удовольствий. Время получить простые плотские удовольствия, такие, как приличная еда, приличное вино — и женщина, — я застыла. — Разумеется, не «приличная» женщина — это определение в таком случае совсем не годится, Эми?

Лео, не спускал глаз с моего лица, но я ничего не ответила, и он продолжил:

— К счастью, Джордж Бартон в то время был назначен в парижский штаб, иначе я не знал бы, как подступиться ко всему этому. Полный абсурд — мужчина моих лет впервые идет в публичный дом. Однако, Джордж просто рвался аи fait в этом мероприятии. Он любезно сделал все необходимые приготовления, даже снабдил меня защитными средствами, чтобы я не заразился во время предстоящего... мм... постельного эпизода. Будь добра, Эми, еще чашечку кофе.

Я взяла чашку Лео, налила в нее кофе и вернула ему.

— Спасибо, — Лео снова выпил кофе и поставил чашку на столик. Он пригнулся на кресле, словно огромный кот, играющий с мышью — отпустил ее на мгновение перед тем, как снова впиться в нее когтями. Чуть ли не с улыбкой он спросил меня: — Тебя это, разумеется, не удивило?

Я взглянула на большую лапу, готовую снова скогтить меня, и тихо ответила:

— Но ты как-то говорил мне, что любовный акт не должен совершаться без доверия и привязанности.

— Да, я это говорил. Несколько наивно с моей стороны, тебе не кажется? Теперь я это лучше понимаю, — когтистая лапа опустилась на меня. — Как ты, без сомнения, заметила, в субботу у меня с этим проблем не возникло, — я вздрогнула. — Уверен, ты, будешь рада узнать, что я решил возобновить супружеские отношения. В конце концов, как я сказал себе сегодня, весьма глупо с моей стороны запрещать себе облегчение, если мне позволен доступ к твоему телу. Ведь он мне позволен, Эми? — Лео ждал ответа, и я увидела мимолетную вспышку неуверенности в его глазах.

— Да, позволен, — тут же ответила я.

Кот снова осмелел — его мышка не вырвется.

— В любое время? — нажал на меня Лео.

— Да, когда тебе будет угодно. Лео отставил чашку с кофе.

— Мне угодно сейчас.

— Тогда я лягу в постель, — встала я.

— Нет, Эми, я сказал — сейчас.

— Здесь?! В моей гостиной?

— Да, здесь, в твоей гостиной. В конце концов, его ты обнимала здесь, верно? — Лео следил за предательской вспышкой румянца на моем лице. — Ты обнимала его, потому что он любил тебя. Меня ты обнимешь потому, что мне хочется тебя. Вот почему я больше не нуждаюсь ни в доверии, ни в привязанности — это будет акт не любви, а похоти. Иди сюда, Эми.

Я встала и подошла к тому месту, где сидел Лео. Остановившись перед ним, я смотрела на морщинки на его лице, на его кустистые брови, на темные впадины под его глазами — однако глаза Лео были скрыты в тени, и мне не удалось прочитать их выражение.

— Сядь мне на колени, — приказал он, и я повиновалась.

Руки Лео железным обручем обхватили меня.

— Я несколько вспотел, но, осмелюсь спросить, ты можешь примириться с этим?

— Да.

— Эми, которая никогда не говорит «нет». Расстегни, пожалуйста, свою блузку, — я сделала, как он просил. — А теперь — свое... хм... исподнее, — я снова повиновалась. — Лео просунул руку внутрь и сжал мою грудь, затем сказал: — У тебя, очень мягкая, — по сравнению с той девицей в Париже. Наверное, она не рожала детей, — я не дрогнула. Черная шерсть касалась моей голой груди, Лео, не спеша убрал руку и положил на мое колено. — Не будешь ли ты любезна, раздвинуть свои нижние конечности? — Я раздвинула колени, и его рука скользнула под мою юбку. Я почувствовала, как черная шерсть прикасается к голой коже выше моих чулок, а пальцы Лео нащупывают край моих панталонов, пытаясь найти путь внутрь.

— Мне снять их? — прошептала я.

— Да, это будет удобнее, так как сегодня ты одета в традиционную одежду, а не в белье парижского полусвета.

Встав и повернувшись к Лео спиной, я под прикрытием юбки стала расстегивать пуговицы.

— Так как ты моя жена, я предпочел бы, чтобы ты одевалась в более консервативную одежду, — продолжал говорить Лео, — несмотря на то, что сегодня это доставляет некоторые неудобства.

Мои панталоны соскользнули к лодыжкам. Я перешагнула через них, подняла и встала перед Лео с панталонами в руке, не решаясь куда-нибудь положить их. Лео взял их из моей руки, уставясь на длинные белые хлопчатобумажные штанины и узкую кружевную отделку. Затем он разложил их на своих коленях и продолжил изучение.

— Я и не представлял, что на женских панталонах есть ширинка, — удивился он.

— Они очень старомодные, так сказала мисс Винтерелоу. Но если ты предпочитаешь их, то, конечно, я всегда буду носить только их.

Лео внезапно скомкал и отбросил мои панталоны.

— Иди сюда.

Я подошла и снова села ему на колени. Лео, не шевелился, поэтому я спросила:

— Мне опять раздвинуть ноги?

— Пожалуйста.

Его рука медленно протиснулась между моими бедрами и прикоснулась к моему лону. Лео начал ласкать его.

— Я не кажусь тебе отталкивающим, Эми? — едва слышно спросил он. — Смешно, но я никогда не осмелился бы пойти к женщине такого сорта, если бы не было тебя. Ты придала мне уверенность, поэтому я решился приблизиться к ней.

Его рука все еще двигалась, обшаривая меня.

— Мне раздвинуть ноги пошире, чтобы ты мог... — предложила я.

— Пожалуйста, Эми.

Я подвинулась, и его палец проник внутрь меня.

— Ты не возражаешь, если я... мм... приласкаю тебя таким интимным способом?

— Нет, конечно, нет.

Палец Лео двигался, словно что-то разыскивая, и вдруг резко нажал — у меня перехватило дыхание.

— Все женщины таковы. Этот маленький совет дал мне Джордж — сначала ласкать женщину так. Бедная Эми, я был чудовищно невежественным, когда впервые пришел к тебе в постель, так ведь? Я обязан извиниться сейчас, — медленно убрав палец, Лео сказал: — Кажется, мне нужно несколько больше, чем просто возбуждение, Эми. Не будешь ли ты любезна, расстегнуть мне пуговицы? — Я потянулась к его воротничку, но Лео перехватил мою руку. — Нет... не трудись над этим. Есть, хм... более подходящие места. — Я расстегнула брюки Лео, затем подштанники, — и оттуда выскочил член. Я вздрогнула. Мгновение мы оба смотрели на него, затем Лео сказал: — Может, ты... оседлаешь меня теперь?

— Да, конечно.

Я оперлась коленями на кресло по бокам Лео. Его рука неуверенно потянулась к члену, и я догадалась, что в его позе это неудобно.

— Мне ввести его внутрь? — предложила я.

— Если можно, Эми, спасибо. Но сначала я поправлю одежду.

Он отстегнул подтяжки и чуть-чуть спустил брюки, и я увидела черные шелковистые волосы на его животе — которые видела и та парижская девица — и какой-то миг не могла заставить себя сделать это, просто не могла. Но Лео ждал, а я любила его. Что бы он ни сделал, это было неважно, потому что я любила его — поэтому я взяла его член в руку, почувствовав, как он вздрогнул у меня в ладони, и осторожно ввела внутрь.

— Тебе удобно?

— Очень. Спасибо, Эми.

Обхватив коленями бедра Лео, я обняла его. Он тут же начал двигаться в сильном, равномерном ритме. Мне было не совсем удобно — гораздо удобнее было на стуле без боковых ручек в спальне, когда был зачат Джеки, когда Лео еще любил меня. Я отбросила эти мысли подальше. Хотя мои глаза были на уровне его глаз, я не могла вынести его взгляд, поэтому закрыла их и сосредоточилась на том, чтобы попадать в такт движению его бедер.

Кажется, ему потребовалось много времени, чтобы достичь пика, но когда дыхание Лео подсказало мне, что он близок к завершению, я прижалась к нему, лоном поплотнее — я знала, что ему это нравилось — и в тот же миг почувствовала, что он кончает. Эта парижская девица не догадалась бы сделать так — хотя, кто знает, с ее-то опытом могла и догадаться. Значит, мне не досталось даже это маленькое превосходство.

Лео закончил, но, кажется, не собирался отпускать меня, да и незачем было торопиться, потому что он не надевал перчаточку. Поэтому я сидела, обнимая его ногами и чувствуя лицом щетину его щеки, пока его член, наконец, не выскользнул из меня. В это мгновение мне стало стыдно, потому что Лео воспользовался мной для утоления похоти, но затем я подумала — нет, я люблю его, как бы он ни презирал меня. Я люблю его, и буду любить всегда.

У моего уха прозвучал голос Лео:

— Спасибо, Эми. Теперь я пойду спать, — Лео нажал рукой на мой голый зад, давая понять, что мне пора слезать с его колен.

Я отыскала панталоны и надела, повернувшись спиной к Лео. Когда я обернулась к нему, он уже стоял с застегнутыми брюками и надетыми подтяжками. Нелла подняла голову, Лео нагнулся погладить ее.

— Доброй ночи, Эми, — сказал он.

Я пошла к выходу, но у двери оглянулась и увидела, что Лео тяжело откинулся в кресле, его лицо было серым и осунувшимся от усталости. «Дайте ему любовь, которой, не могла дать я». Моя рука соскользнула с дверной ручки, я вернулась к нему. Склонившись над ним, я нежно поцеловала его в губы.

— Я люблю тебя, Лео.

Голос Лео, прозвучавший в ответ, был едва громче шепота:

— Тебе лучше пойти спать, Эми. Ты, наверное, устала.

И я оставила Лео. В постели я думала о ней, об этой парижской девице. Сколько раз он приходил к ней, ласкал ее маленькие крепкие груди, входил в ее приветливое лоно? Затем я подумала, что это неважно, потому что я люблю его.

Глава пятьдесят девятая

Я пыталась заснуть, но безуспешно. Я лежала, глядя в темноту и прислушиваясь к малейшим звукам, как вдруг дверь гардеробной открылась, очень осторожно. Увидев очертания стоящего там Лео, я прошептала:

— Я не сплю.

Он нерешительно сделал шаг ко мне.

— Я подумал — может быть, ты уже спишь.

— Нет, не сплю.

Приподнявшись, я потянулась к настольной лампе у кровати и включила ее. Лео был полностью одет.

— Тогда... ты не возражаешь, если я войду и поговорю с тобой еще немного? — спросил он, заикаясь.

— Конечно, нет. Заходи и садись.

— Спасибо, — Лео поставил стул рядом с моей кроватью, затем указал на лампу: — Ты не против, если, мы ее выключим? По-моему, гораздо легче разговаривать в темноте. — Я тут же выключила лампу. Ненадолго наступило молчание, затем Лео заговорил: — Я, хочу рассказать тебе побольше, о том парижском визите.

— Нет-нет, я не хочу...

— Я должен рассказать тебе об этом, Эми, — Лео был настойчив, и я была вынуждена слушать. Он долго не начинал — ему трудно было подобрать слова. — После... прошлого лета... я очень сердился на тебя. Затем, когда я встретил Джорджа, хотя тот не догадался, что я... — Лео оборвал фразу и начал снова. — Я обратил внимание, что Джордж не воздерживается от потворства своим желаниям, когда бывает в отъезде, хотя у него есть постоянная связь. И я подумал — почему бы мне не сделать то же самое? Она предала меня, так почему бы и мне не предать ее? Соус для гусака подойдет и для гусыни.

Он глубоко, удрученно вздохнул.

— Когда дошло до дела, я не знал, окажусь ли способным... сделать это... но она была хорошенькой и очень профессиональной. Ее манеры, одежда, нижнее белье — все было очень возбуждающим, и я возбудился, очень даже возбудился, — мое сердце камнем пошло ко дну. — Она заставила меня почувствовать себя... нормальным мужчиной. Когда приблизился момент сношения, я хотел ее, зверски хотел ее... — Лео прервался.

— Все нормально, я понимаю, — только и смогла прошептать я.

— Нет, ты не понимаешь, ты не мужчина. Ты не можешь чувствовать похоть, неприкрашенную и примитивную, какую в тот момент чувствовал я.

— Я знаю, что многие мужчины ведут себя с женщинами так.

— Да, — голос Лео стал едва слышным. — Но со мной этого прежде не случалось. Но все-таки я не смог, — я превратилась в слух, а Лео продолжал: — Нет, не смог. Я был вполне дееспособен. Фактически, — недоуменно сказал он, — я был готов войти в нее. Но... мой разум, мои чувства не позволили мне этого. Я встал с кровати, оделся и вышел.

Я задрожала, и Лео заметил это в тусклом свете окна.

— Разве возможность моей неверности, так много значит для тебя? — удивленно спросил он.

— Да.

— Но если бы ты даже сошлась с Фрэнсисом, он никогда не был бы физически верен тебе.

Я знала, что Лео прав.

— Да, мне было бы больно, очень больно, но для него это все равно была бы только физическая разрядка, тогда как для тебя...

— Уверяю тебя, Эми, для меня это тоже было бы только физической разрядкой, — в голосе Лео прозвучало веселье, — и в тот момент я страшно хотел этой разрядки. Я на все лады обзывал себя дураком, когда, выйдя оттуда, брел по улицам Парижа. Несколько раз я поворачивал назад, чтобы вернуться. Вконце концов, я хорошо заплатил ей. Но я представлял, что она, наверное, уже обслуживает следующего клиента, и отвращение заставляло меня поворачивать в обратную сторону. Вот почему, сказал я себе, я не смог заставить себя сделать это — из чистейшего отвращения. Хоть ты и сделала то, что сделала, почему я должен опускаться до твоего уровня? Но в глубине души я, наверное, знал подлинную причину, только не хотел признаваться себе в этом. Даже сейчас мне не хочется признавать ее.

Искорки надежды, вспыхнувшие в моем сердце, согрели меня.

— Все бесполезно, Эми, — слова Лео мгновенно задули искорки, и я задрожала от холода, но он продолжил: — Я больше не могу сопротивляться, я это понял сегодня вечером. Мне наконец, пора взглянуть правде в лицо — какой бы ты ни была, что бы ты ни сделала — я люблю тебя.

Я замерла так, что едва слышала тихий голос Лео:

— Ты грешница — или просто любила слишком сильно? Ты помнишь, когда я впервые спросил тебя об этом, Эми?

— Да, помню.

— Я подумал тогда, что только девушка, которая любила слишком сильно, сможет уделить часть любви и мне.

— Но, Лео...

— Все в порядке, Эми, я понимаю. Все это неважно, я все равно люблю тебя. Я долго боролся с этим, но все бесполезно — я не могу разлюбить тебя. Сегодня вечером, я наконец понял это. Ты вернулась и поцеловала меня — и в это мгновение все стало просто, благословенно просто. Я люблю тебя, я не могу разлюбить тебя. От любви не бывает лекарства.

Я потянулась к Лео, он взял мою руку и крепко сжал в своей. Но теперь его голос зазвучал печально:

— Да, я люблю тебя, но как это непросто, Эми, совсем непросто.

Какая гражданская война между моей любовью и ненавистью.

— Но если ты любишь, то не можешь ненавидеть меня! — запротестовала я.

— Извини, Эми, но я могу, — сказал он, по-прежнему крепко сжимая мою руку. — Я не хочу этого, я хочу все простить и забыть — но у меня плохо получается и то, и другое. Я пошел к той женщине в Париже, чтобы освободиться от тебя, а когда понял, что все еще люблю тебя, то не захотел признавать этого, а предпочел отбросить это знание подальше как постыдный секрет. Я позволил Джорджу Бартону заняться организацией задуманного и сердился на себя, когда дело не вышло. Я называл себя дураком, потому что любовь, — это слабость, а я не хочу быть слабым, особенно после того, что случилось со мной прежде. В молодости я любил, Эми — и эта любовь чуть не погубила меня. Не хочу тебе рассказывать, что я пережил за годы после того, как Жанетта уехала. Я думал и надеялся, что никогда не полюблю снова... но затем полюбил, и...

Лео прервался, но я не рискнула заговорить. Немного спустя, он продолжил:

— И я вернулся, решив, что больше не буду любить тебя, что между нами больше ничего не будет. Однако ты оказалась слишком соблазнительной, — его голос упал. — Мне следовало бы сопротивляться этому, но, ты была слишком прелестна. Сегодня вечером — и в субботу. Твое лицо в холле Белинга — я хотел накричать на тебя, послать тебя смыть эту мерзкую краску, но ты улыбнулась мне словно ребенок, протягивающий подарок. Ты выглядела счастливым, предвкушающим радость ребенком, и я просто не смог этого сделать. Но за ужином... — в голосе Лео послышался гнев. — Этот, молодой негодяй! А ты — ты не сводила с него глаз, положила руку ему на локоть! И все остальные, все мужчины в комнате... — его дыхание участилось. — Глядя на тебя там, я в полной мере осознал свою глупость. Я уродлив, а ты прекрасна, и к тому же почти на тридцать лет моложе меня. Я еще не видел тебя в подобной компании и в тот миг понял всю абсурдность своей любви к тебе. А твое поведение — может быть, ты всегда ведешь себя с мужчинами так, когда я не вижу тебя? — его рука еще сильнее сжала мою, едва не ломая пальцы.

— Нет, нет! Я вела себя так, потому что ты был там и смотрел на меня! Мне так сказали бабушка Витерс и Мод — что я должна заставить тебя ревновать.

— Ну, ты преуспела в своих намерениях. Я вел себя словно олень-самец во время гона.

— Мне хотелось, чтобы ты замечал меня.

— Неужели тебе хотелось еще и того, чтобы я взял тебя против твоей воли?

Я вздрогнула от этих слов, но тепло его руки, сжимающей мою, придало мне смелости.

— Но ты же знаешь, что не делал этого, — возразила я. — Я была согласна, я сама обняла тебя.

— Действительно, обняла, — удивился Лео. — Ты знала, что я собираюсь делать, и все-таки протянула ко мне руки. Знаешь, если бы не это, я не решился бы взять тебя. Когда я бросил тебя на кровать, ты выглядела такой перепуганной, что я уже почти решил оставить тебя, но тут... — его голос сорвался, но снова набрал силу. — Ты протянула ко мне руки, а я взял тебя как шлюху, — в голосе Лео прозвучало горькое презрение к себе.

— Нет, не так! — воскликнула я. — Это было не так, потому что... — мой голос сорвался, — потому что ты любишь меня.

— Но я не доверяю тебе, — тихо сказал Лео.

— Я же сказала, что никогда не изменяла тебе. Я сказала тебе правду.

— Я знаю, мой рассудок верит тебе, но сердце говорит, что меня предали. Да, я люблю тебя, но хотел бы не любить, — я не отвечала. — Иногда, — продолжил он, — мне даже хотелось бы вернуться во Францию. Вдали отсюда мне не нужно думать, потому что нет причины ни для мыслей, ни для чувств, потому что нет будущего. От них нельзя избавиться, если есть надежда на будущее. Единственный способ справиться с этим — жить текущим днем, часом, минутой — и не думать. Теперь, когда война кончилась и я снова здесь, рядом с тобой, я не могу перестать думать и чувствовать. Я знаю, что глупо испытывать подобные чувства, но ничего не могу поделать с этим. Каждый раз, глядя на тебя, я разрываюсь между любовью и ненавистью.

Он осторожно разжал пальцы, и я убрала свою руку.

— Эми, ты сказала, что хочешь, чтобы я обходился с тобой как муж — не знаю, смогу ли я. Я не могу руководствоваться похотью, но и любовью тоже. — Я не могла произнести ни слова. Лео ласково сказал: — Прости, Эми, но так уж я устроен.

— Я люблю тебя, — прошептала я наконец.

— Знаю, Эми, знаю, — в голосе Лео слышалась глубокая усталость. — Ты усердно старалась. Ты возобновила свою супружескую клятву, ты даже поехала во Францию, спасать умирающего Зверя. Ты ошиблась, ты все время ошибалась насчет этого. Я не добрый Зверь, влюбленный в Красавицу, заставивший ответить ее взаимностью — а когда это случилось, освободившийся от наложенного на него заклятия.

— Это моя вина, — признала я. — Потому что здесь был другой прекрасный принц, и он уходил на войну...

— Не осуждай себя, — покачал головой Лео, вставая. — Урон был причинен задолго до того, как ты родилась. Теперь я это понял. Другая женщина наложила на меня заклятие. Нет, не заклятие — будем называть вещи своими именами. Проклятие. Жизнь — не волшебная сказка, Эми, смертной женщине не под силу снять это проклятие, даже тебе. Здесь не может быть счастливого конца, — с этими словами он оставил меня.

Я потерпела поражение. Жанетта наложила на Лео проклятие. Она сделала это неумышленно, а позже, когда поняла подлинную суть этого проклятия, послала Терезу просить, чтобы я сняла его — но я потерпела поражение.

Утром я обнаружила, что во второй раз потерпела поражение. На моей ночной рубашке оказалась кровь — пришли месячные. Даже его семя не прижилось во мне.

Лео рано пришел в детскую, пока я еще была там. Мы немного побыли вместе с детьми, затем он уложил Джеки в кроватку и встал. Я сама собиралась уходить, но теперь медлила, выжидая, предложит он мне пойти с ним на завтрак или предпочтет держаться от меня подальше. Оглянувшись, Лео спросил:

— Ты идешь вниз, Эми? Пора завтракать, — только тогда я вскочила с места.

— Ты неважно себя чувствуешь? — спросил он за дверью. — Ты очень бледна.

Я взглянула на него и сказала:

— Утром у меня пришли месячные... в полную силу, значит, я точно не... точно не... — на его лице появилось облегчение. — Разве ты не хочешь еще одного ребенка? — прошептала я.

Лео коротко ответил:

— Нет, — взглянув на меня, он добавил: — В воскресенье ты сказала мне, что тоже его не хочешь.

— Да. Только я подумала... подумала... что если у меня... у нас... — я запнулась и замолчала.

— Дети должны появляться ради себя самих, — мягко сказал Лео. — Их нельзя ждать ради перемирия между теми, кто зачал их, — я сознавала, что он прав, но все-таки надеялась.

Он ни слова не сказал за завтраком, а когда я вышла вслед за ним из утренней комнаты, сразу же прошел через холл в библиотеку и плотно закрыл за собой дверь. Я поднялась в свою гостиную и попыталась сосредоточиться на шитье, но закрытая дверь не выходила у меня из головы.

«Дайте ему любовь, которой не могла дать я». Я представила, как Жанетта с бледным, искаженным лицом лежит на постели и говорит свое последнее отчаянное послание. Мне. Но я потерпела поражение, и теперь осталась только дверь библиотеки, закрытая передо мной.

Закрытая, как всегда, потому что библиотека была комнатой Лео, куда я заходила только с его разрешения или по приглашению. Затем я вздрогнула и выпрямилась, потому, что то же самое было и с Жанеттой. Лео приглашал ее посидеть там, когда она поселилась в Истоне. Однако она постоянно искала повод для отказа, а Лео, не прекращал приглашать ее. Он знал, что сама она никогда не войдет туда — и все-таки обнаружил ее дневник на своем письменном столе. Тереза, видимо, не знала, что Жанетта по своей воле никогда не заходит в библиотеку, а если и знала, то не придала этому значения. Ей нужно было оставить дневник там, где Лео точно прочитал бы его — подумав, что дневник намеренно оставили ему для чтения.

Мое сердце застучало, как молот, — какой же глупой я была все время! Я считала, что Лео прочитал дневник, открыв его своевольно, как письмо Фрэнка — но письмо он прочитал, потому что не доверял мне. С дневником Жанетты было совсем другое дело. Даже то, что дневник, обычно запиравшийся на замок, на этот раз был отперт, наводило на мысль, что он был оставлен специально для прочтения. И оставлен не Терезой, а Жанеттой, его женой.

Кусочки цветного стекла в калейдоскопе прошлого сложились в новый, жуткий узор. Для Лео было ужасным узнать об отвращении Жанетты, но думать, что она захотела, чтобы он прочитал это! Ох, Лео, мой Лео! Я скорчилась на стуле, содрогаясь от боли, которую должен был почувствовать он. Таким образом, Жанетта обошлась с ним еще хуже, она наложила на него проклятие, о котором он говорил прошлой ночью. Проклятие, слишком тяжкое, чтобы его могла снять я, проклятие, которое мог бы снять только один человек — она сама. Даже если бы Лео позволил мне дать ему ту любовь, которой не могла дать она, этого было бы еще мало. Ему нужно было узнать, что Жанетта не оставляла ему дневник для чтения. Но, сверх всего, ему нужно было узнать о ее просьбе. Тереза вернулась во Францию, поэтому рассказать ему все могла только я.

Я спустилась вниз и постучалась в эту закрытую дверь. Лео выглядел очень недовольным, увидев меня.

— Лео, можно кое-что сказать тебе? Это важно.

Он нехотя указал мне на кресло. Я собралась с духом и заговорила:

— В феврале, когда ты еще был в армии, у меня была посетительница из Франции — мадам Бальсан.

Лео замер, и по его лицу я увидела, что он уже знает об этом. Какой же я была дурой, — конечно, кто-нибудь упомянул ему об этом, ведь Тереза жила здесь раньше, многие, наверное, узнали ее. Я на мгновение замолчала, ожидая, что он признает это.

— Тиме сказал мне, что она была здесь, — медленно выговорил Лео. — Я подумал, что она привезла тебе прощальный подарок от Фрэнсиса.

Я была даже хуже, чем дура. Конечно, именно это Лео и должен был подумать, а последние недели усугубили его подозрения.

— Нет, — покачала я головой. — То, что она привезла мне, было не от него, а от его матери — французской графини.

Теперь Лео сидел совсем неподвижно, я даже не слышала его дыхания. Я не знала, как начать, но Лео помог мне:

— Могу я... узнать... что это такое?

— Это ее дневник.

— Ее дневник! — он передернулся, как испуганный конь.

— Лео, это Тереза положила тебе дневник на стол, — быстро сказала я. — Жанетта даже не догадывалась об этом, она только перед смертью узнала, что ты прочитал его.

— Что?! — пораженно воскликнул Лео. — Но я думал… я был уверен...

— Нет! — прервала его я. — Она пыталась выполнять свой долг, но Тереза видела, в каком она состоянии, и знала, что ты не понимаешь этого, потому что Жанетта притворялась перед тобой. И Тереза подумала, что если ты поймешь чувства Жанетты, то не потребуешь от нее выполнения обязанностей супруги, — я остановилась, чтобы перевести дыхание. — Лео, я понимаю, что Тереза поступила жестоко, очень жестоко, но Жанетта была ей как дочь. Если бы на месте Жанетты была моя Флора или моя Роза, я, наверное, поступила бы также. А Тереза даже не читала этот дневник, она не знала, что там, и не могла представить, как... — я запнулась, увидев пораженное лицо Лео.

— Лео, Жанетта приказала Терезе, чтобы та дала почитать этот дневник, твоей новой жене, — выговорила я.

— Ты его читала?

— Да, так захотела Жанетта. Лео схватился руками за голову.

— Чтобы моя новая жена тоже возненавидела меня, — с горечью сказал он.

— Лео, Жанетта вовсе не ненавидела тебя. Он затравленно взглянул на меня.

— Не лги. Ты же читала дневник.

— Она ненавидела твое тело — не тебя, — я взглянула ему в глаза.

— Можно ли отделить меня от моего тела? Если бы я только мог, но я не могу, — голос Лео все еще был полон горечи. — Значит, теперь ты знаешь, как я снова и снова навязывался женщине, которую корчило от моего малейшего прикосновения.

— Но ты же этого не знал — откуда тебе было знать? Монахини выучили ее притворяться.

— Эти святые обманщицы!

Теперь горечь в его голосе мешалась со злобой.

— Так вот почему ты не позволил Фрэнку принадлежать к ее церкви! — внезапно догадалась я.

— Разве? Или потому, что я хотел унизить ее — как утверждал Фрэнк? Теперь я и сам толком этого не знаю — может быть, он был и прав, — в голосе Лео звучало такое отчаяние, что я потянулась к нему рукой, но он по-прежнему не отводил взгляда от моих глаз. — Прочитав этот дневник, я почувствовал то же, что чувствую сейчас к тебе — любовь и ненависть, — моя рука опустилась. — История повторяется, Эми. Никто из нас не в силах избавиться от прошлого, не так ли?

— Да. Но можно взглянуть на него иначе, — тихо ответила я.

— Это невозможно, — встряхнул он головой. — Что ты сделала, то сделала, что чувствовала, то чувствовала...

— Я имею в виду не свое, а твое, и ее прошлое. Неужели для тебя нет разницы теперь, когда ты узнал, что она не оставляла тебе свой дневник для чтения?

— Как... это можно? — пробормотал Лео. — Когда она даже не... даже не позволила мне побывать на ее похоронах?

— Она тут ни при чем, это все из-за Фрэнка. На самом деле она хотела послать за тобой, пока не узнала, что ты прочитал дневник.

— Послать за мной?

Это прозвучало так, словно Лео, с трудом верил услышанному.

— Да, когда она поняла, что умирает, то хотела послать за тобой и попросить у тебя прощения.

— За свою... неверность? — заикаясь, спросил он.

— Нет, она никогда не позволяла себе неверности, даже больше, чем я, — я увидела, как перед ним складывается новый узор.

— Так за что же она хотела просить у меня прощения?

— За то, что обманула тебя, выходя за тебя замуж.

— Но... я же простил ей это.

— Она все еще чувствовала свою вину, — я знала, что я права, но здесь было и большее. — И еще она хотела просить прощения за то, что не могла любить тебя так, как жена должна любить мужа. — Лео, не спускал глаз с моего лица. Я тихо добавила: — Смею сказать, что еще она хотела поблагодарить тебя за то, что ты дал ее сыну имя, — но тут она узнала, что ты читал ее дневник, поэтому сказала Терезе, что нет мужчины, который простит такое, и не послала за тобой.

— Если только... если только собиралась.

— Но она, попыталась сделать другое, — быстро сказала я. — Вместо этого она передала послание мне, твоей второй жене.

— Могу я узнать, в чем заключается это послание? — медленно спросил Лео.

— Да. Я скажу тебе ее точные слова, — и я сказала слова, которые Тереза передала мне. — «Мадам, новая жена Леонида, пожалуйста, умоляю вас, дайте ему любовь, которой не могла дать я».

Глаза Лео закрылись, его затрясло от облегчения. Когда, он наконец успокоился, то взглянул на меня и печально сказал:

— Но и ты не можешь дать мне эту любовь.

— Лео, я могу дать ее тебе — но ты не хочешь ее взять. Я встала и ушла, оставив его наедине с воспоминаниями.

Глава шестидесятая

Я не видела Лео до полудня. Я была в детской с детьми, когда он пришел взглянуть на них. Флора и Роза, как обычно, подбежали к нему, и Флора подбежала к нему первой. Я увидела выражение лица Лео, когда он глядел на внучку своей первой жены. Наконец-то он примирился с Жанеттой. С ней, но не со мной. Его голос был официальным, когда он обратился ко мне, не отводя взгляда, от своих дочерей:

— Ты не возражаешь, если дочери поедут со мной на домашнюю ферму сегодня после обеда? Конечно, если у тебя на них нет других планов. Мне нужно повидать Арнотта, — Лео ушел, не добавив ни слова. Он любил меня, но не мог простить. Слеза капнула на розовую щечку Джеки — все было бесполезно.

Но все-таки теперь между нами установилось понимание. За ужином Лео разговаривал со мной — пусть только о погоде и детях, но мы разговаривали. Когда слуги оставили нас наедине с десертом и Лео начал чистить свой обычный апельсин, я заметила, что он посматривает на меня.

— Я попытаюсь, Эми, — сказал он тихо. — Я попытаюсь проявить благоразумие и разобраться с прошлым, — он выглядел таким несчастным, что я не могла найти слов, а только проглотила слезы.

Доев апельсин, Лео встал и открыл передо мной дверь.

— Я буду пить кофе здесь, внизу, — сказал он. — Не жди меня, потому что потом я надолго уйду гулять с Неллой. Доброй ночи.

Пробормотав что-то в ответ, я вышла мимо Лео в коридор и услышала, как дверь сзади захлопнулась за мной.

Сомнение, подозрение, обида — все было написано на его лице, но я знала, что под ними скрывалась любовь.

В последующие недели мне казалось, что я хожу по яичной скорлупе. Мне нужно было выразить Лео свою любовь, но, тем не менее, не следовало быть слишком навязчивой. Я ждала, пока он сделает первые шаги, хотя это было трудно, потому что в прошлом я всегда сама шла ему навстречу. Очень медленно, но Лео все же делал их — приглашение в кабинет, обсуждение каких-то дел имения с ним и мистером Селби, предложение мне с Джеки, тоже поехать на домашнюю ферму, когда он брал с собой девочек, просьба о разрешении попить кофе у меня в гостиной, совместная прогулка по розовому парку.

Как-то вечером я гуляла с ним по парку и, смущаясь, как девчонка, рассказала ему о своих мечтах — о другом прошлом, нашем совместном прошлом. Лео молча выслушал меня, а затем покачал головой:

— Нет, Эми, — подняв лицо вверх, он взглянул вдаль, на легкие облака, набегающие на нарождающийся месяц. — Ты гадаешь, мечтал ли я тоже, как и ты? Но ведь прошлое не изменишь, особенно наше с тобой прошлое. Каким я был, таким и был, я никогда не вручил бы себя женщине.

— Если только она не была в отчаянном положении.

— Да. Это была единственная возможность. Признавая это, мне легче глядеть в лицо последствиям. Я пытаюсь, Эми, пытаюсь, — впереди нас запел соловей, мы оба пошли на эту дивную песню, и пришли к золотистой розе, моей розе. Первые бутоны уже раскрылись, и я нагнулась над ними, чтобы вдохнуть их тонкий лимонный запах. Лео сказал за моей спиной: — Я подарил тебе золотую розу, но символ любви и страсти — красная роза, — тихим голосом он стал цитировать: — «Если ты хочешь красную розу, тебе нужно создать ее из музыки и лунного света, а затем пропитать собственной кровью». Есть лунный свет и соловьиная песня, но их мало. Я должен научиться давать тебе и тот, последний подарок, — его рука, прикоснулась к моей, но не успела я ответить, как она опустилась и погладила золотистую голову Неллы. — Идем, Нелла, пора возвращаться.

Мы вошли в дом, а затем поднялись наверх, каждый в свою спальню. Бабушка Битере была права — все было бы гораздо легче, если бы мы делили комнату и постель. Но каким Лео был, таким он и был. Для него не было ничего легкого с тех пор, как он прочитал дневник Жанетты — или даже с тех пор, как появился на свет. На нем было клеймо, как и на мне, поэтому я понимала его. А пока я одиноко лежала в постели, меня тянуло заключить его в объятия, но я сознавала, что сейчас он прав — ему нужно самому разобраться с прошлым.

В эту ночь у меня пришли месячные. Хоть я и знала, что в этом месяце нет надежды на ребенка, они были признаком отдаления между мной и Лео. Незачем было даже говорить ему о них. В темноте я позволила себе удовольствие всплакнуть.

Наутро я чувствовала себя больной и слабой — я уже сильно кровила. Я сознавала, что пора бы мне перестать бояться крови, но все-таки мне было не по себе. Кровь всегда заставляла меня вспоминать о Димпси, об ее, полных отчаяния глазах, умоляющих меня о спасении за мгновение до того, как опустился мясницкий нож.

Лео раньше меня пришел повидать детей, а когда я спустилась к завтраку, мистер Уоллис сообщил мне, что он уже уехал.

— Наверное, сегодня он отправился в Пеннингс, моя леди.

Подойдя к подносу, я открыла крышку первого блюда — и увидела жареную свинину. Я поперхнулась и уронила крышку. Хоть я и заставила себя проглотить несколько кусков, в конце еды меня мутило.

Я была внизу, в комнате Клары, когда в дверь постучал Лео. Он огляделся и сказал, не глядя на меня:

— Эми, обычно со мной в Пеннингс ездит Селби, но сегодня ему некогда. Он сказал, что ты будешь полезнее его, потому что недавно занималась делами с Парри, и предложил мне обратиться к тебе.

— Конечно, я поеду, если ты так хочешь, — мгновенно отозвалась я.

Лео, не сказал, что хочет этого, а только буркнул:

— Тогда попрощайся с детьми, а я подгоню машину, — дверь со стуком захлопнулась.

— Как это разумно со стороны мистера Селби, — обратилась ко мне Клара. — Я знаю, он беспокоится за вас, моя леди, — ее лицо стало озабоченным. — Правда, вы неважно выглядите...

— Клара, мне нужно поехать, — однако, поднявшись наверх и укладывая в дорожную корзинку чистые тряпки под кусок прорезиненной ткани, я предпочла бы отправиться в поездку вчера или завтра.

Я попрощалась с детьми так быстро, как могла, но Лео все равно выглядел нетерпеливым. Он недовольно взглянул на мою корзинку:

— Мы едем не на пикник. Парри покормит нас обедом.

— Нет, это не еда...

Взяв у меня корзинку, Лео забросил ее на заднее сиденье и уселся на водительское место. У сторожки, мы свернули не направо, а налево.

— Лео, мы опоздаем на поезд.

— Я решил поехать в Пеннингс на машине для разнообразия.

— Ох. Ты знаешь туда дорогу?

— Разве нет дорожных указателей? — пробурчал Лео. — Не представляю, какие неотложные дела могут быть сегодня у Селби, — я вжалась поглубже в сиденье. Если под сиденьем хватило бы места, я залезла бы туда.

Из-за дурного настроения Лео ошибочно свернул к Ворминстеру.

— Почему ты оглядываешься, Эми?

— Извини... посмею сказать, что нам нужно было свернуть на тот проселок и пересечь...

Лео тут же притормозил, развернулся и поехал назад — на этот раз правильно, потому что вскоре мы увидели знак: «Солсбери — 2 мили». Я почувствовала, что мне пора попросить Лео сделать остановку.

— Лео, пожалуйста... в Солсбери будет станция. Останови мне там, я выйду.

На протяжении следующих двух миль Лео гневно молчал, а затем взорвался:

— Когда ты вернешься в Истон, скажи Селби, чтобы он выезжал ко мне следующим же поездом!

Я сначала не поняла, что он имеет в виду, но затем до меня дошло, и я воскликнула:

— Я не хочу сесть на поезд — мне нужна дамская комната.

Лео выглядел таким смущенным, что я бы засмеялась, если бы не была так взволнована. Станция была за городом, и к тому времени, когда Лео привел туда машину, я стала опасаться, что у меня на юбке красное пятно. Я скорее потянулась за корзинкой и попыталась сама открыть дверь, не дожидаясь, пока это сделает Лео. Я споткнулась, и упала бы, если бы он не подхватил меня за локоть — но корзинка полетела на землю и тряпки рассыпались по гравию.

Лео уставился на них. Его лицо покраснело. Он взглянул на мои пылающие щеки и вдруг нагнулся и стал собирать тряпки в корзину, запихнул их под прорезиненную ткань и сунул корзину мне в руки. Я побежала к зданию станции, Лео догнал меня и вручил мне билет, который успел купить на платформе. Он впихнул билет мне в руку, и я почувствовала жесткое ребрышко пенни для чаевых, завернутое в билет.

Вернувшись, я нашла Лео на платформе, где он ждал меня.

— Ты должна была сказать мне, Эми. Мне не следовало тащить тебя в эту дорогу.

— Все хорошо. Кроме того, мне хотелось поехать с тобой.

Он пристально взглянул на меня.

— Ты вовсе не выглядишь хорошо. Мне нужно было заметить это раньше. Поезд на Истон идет через полчаса. Я, пожалуй, подожду и посажу тебя на него.

— Нет-нет... пожалуйста, — я чуть не плакала.

— Бедная Эми, ты стараешься гораздо больше, чем я, — мягко сказал Лео. — Хорошо, мы поедем дальше... а я постараюсь не повышать на тебя голос.

— Я не придаю этому значения... пока не слишком громко.

Он улыбнулся и взял у меня корзинку, так, что наши пальцы соприкоснулись. Только на миг, но я догадалась, что это сделано умышленно, и почувствовала прилив облегчения.

Лео больше не сбивался с маршрута, пока мы почти не приехали. Он что-то пробормотал про себя, когда мы увидели на перекрестке еще один дорожный знак. Глядя на него, Лео указал мне на одну из табличек:

— Поедем этим путем — ты будешь показывать мне дорогу.

Я проследила за его широким пальцем. На табличке коротко значилось — Боррель. Лео повернул налево, и машина заковыляла по ухабам узкого проселка.

Сначала мы проехали крытую жестью часовню на краю поля. Съежившись на сиденье, я словно снова слышала хриплый, злой голос бабушки: «Ты — грешница». Я безнадежно пыталась совладать с наплывом воспоминаний.

Дорога стала ровнее, Лео чуть-чуть прибавил скорость. Мы проехали кирпичную часовенку, дорогу в усадьбу, большую каменную церковь, кладбище за ней, где были похоронены мои бабушка и дедушка. За поворотом дороги показалась школа. Была перемена, дети во дворе школы подбежали к низкой ограде, чтобы посмотреть на незнакомую машину. Почта, магазин, сапожная мастерская мистера Уилкокса, лошади перед кузницей — мы медленно проехали мимо, так медленно, что я даже слышала шипение пара, когда мастер опускал в воду новый железный колесный обод. Затем показался пруд и старый коттедж Дамми Дрю, как и прежде выглядевший заброшенным и неухоженным...

— Куда теперь, Эми?

— Налево... сразу же за пивной, — мне было трудно говорить, меня захлестывали воспоминания. Ох, дедушка, дедушка, как я любила тебя...

Лео свернул на проселок и притормозил, потому что дорога пошла под уклон. Мне было видно верхушку ясеня, который стал еще выше, затем машина завернула за угол, и показался дедушкин коттедж. Дедушкиных роз как не бывало, но под соломенной крышей виднелось маленькое окошко чердака, где я всю зиму пролежала больная после того, как убили Димпси. Димпси — я больше не могла сдерживать воспоминания. Я пыталась представить дедушку и его розы, но видела только Димпси, лежащую на скамейке под яблонями, ее золотистые бока тяжело вздымались от ужаса. Димпси, ее глаза, обращенные на меня, умоляющие спасти ее. Горечь предательства обожгла мне горло.

— А вот и указатель на Пеннингс, — Лео повернул машину направо, на главную дорогу. — Теперь уже недалеко. — Он нажал педаль, и мы на скорости оставили позади Боррель — но не мои воспоминания, вцепившиеся в меня словно репьи.

— Извини, что у нас нет времени останавливаться в Борреле, чтобы ты могла немного посмотреть на родные места, — сказал Лео. — Может быть, в другой раз...

— Нет! Нет! Я не хочу возвращаться туда, никогда! Лео испытующе глянул на меня, но я отвернулась. Он не проронил ни слова, пока мы не въехали на стоянку в Пеннингсе. Там он тихо сказал:

— Ты бледна как полотно, Эми, тебе не следовало никуда ехать сегодня. А вон и Парри.

Мистер Парри вышел из офиса и протянул для приветствия левую руку.

— Добрый день, леди Ворминстер, очень приятно вас видеть. Рад, что вы благополучно вернулись с войны, лорд Ворминстер, — он энергично потряс руку Лео.

— Доброе утро, Парри. Как у вас дела?

— Не на что жаловаться, лорд Ворминстер, не на что жаловаться. Я уверен, что вам захочется выпить после поездки — миссис Тэйлор приготовила гостиную. Или вы предпочитаете освежиться в офисе?

— Спасибо, Парри, офиса будет вполне достаточно. Но сначала леди Ворминстер хочет пойти поправить свою прическу, — Лео полез в машину за моей корзиной. Я поблагодарила его взглядом и побежала в туалетную комнату здания. Когда я меняла подкладку, меня забила дрожь — кровь, льющаяся кровь Димпси, — пальцы едва повиновались мне.

Когда я вернулась в офис, Лео с мистером Парри стояли у окна и разговаривали.

— Я заказал тебе чай, — повернулся ко мне Лео. — Я подумал, что тебе захочется чая. — Я улыбнулась ему, а он предложил мне стул. — Садись сюда.

Мне стало лучше, когда разговор вернулся к делам.

— Вижу, вы уже начали возвращать значительные площади под траву, — сказал Лео, изучив планы.

— На этом настояла леди Ворминстер, — ответил мистер Парри.

Лео повернулся ко мне, подняв брови.

— Война закончилась, строятся новые корабли, — объяснила я. — Мне кажется, что скоро будут ввозить много зерна из Австралии и Канады.

— Но правительство все еще гарантирует высокие цены на зерно, — возразил Лео.

Я глубоко вздохнула, набираясь смелости.

— Вряд ли оно будет это поддерживать. Оно не делало этого до войны, какая бы партия не принимала решения. Война стоила много денег, поэтому незачем держать высокие цены на английское зерно, если его можно купить дешевле где-нибудь еще.

Я напряженно смотрела Лео в лицо. Он кивнул.

— Ты высказываешь пессимистическую точку зрения, Эми, но я склонен согласиться с ней, — я облегченно вздохнула, а Лео продолжал: — Ну, а что именно ты предполагаешь посадить в следующем году?

Я взглянула на мистера Парри, тот ободряюще кивнул мне.

— Ну, мы подумали, что лучше всего будет...

И мы стали обсуждать пастбища и пахотные земли, стада и урожаи, пока не подошло обеденное время. Я предпочла бы, чтобы мистер Парри не заказывал ветчину. Мне бы хотелось и большего, — чтобы он не обсуждал свиное поголовье в то время, когда я пыталась, есть ее. Но, конечно, для этого обсуждения мы и приехали сюда, и я заставила себя принять участие в беседе. Я заметила, что Лео наблюдает за мной во время еды. Когда я снова вернулась из туалета, он отстал от мистера Парри и шепнул мне:

— Эми, если после обеда ты хочешь остаться и отдохнуть в доме...

— Нет, конечно, я пойду с тобой. Мне будет лучше на свежем воздухе.

Мы посетили две арендаторских фермы, а под конец заехали на домашнюю ферму. Я почти наслаждалась послеобеденным времяпровождением — Лео обсуждал со мной планы и проблемы, словно я была ему ровней. Его вопросы были углубленными, и мне приходилось задумываться над ответами. Он предложил несколько изменить планы, но когда я согласилась с его доводами, сказав, что не подумала об этом, он возразил:

— Не сбивай себе цену, Эми. Запомни, хоть ты и приобрела опыт, в нетипичное время, твои оценки в основном очень проницательны.

— Я знал, что вам понравятся планы леди Ворминстер, — радостно воскликнул мистер Парри. — Она схватывает самую суть. Как я всегда говорил Селби, ей нужно было бы родиться мужчиной! — он хлопнул себя по колену и рассмеялся. — Однако вряд ли вы согласитесь на это, лорд Ворминстер? — он не обратил внимания, что Лео, не смеется. — А теперь давайте зайдем к Хейтеру в сторожку, там какие-то проблемы с крышей, он хотел, чтобы вы взглянули. Суетливый мужик, но всегда был хорошим работником, так что если вы не возражаете...

— Не возражаю.

Мы пошли в сторожку. Пока Лео с мистером Парри осматривали крышу, я поговорила с миссис Хейтер. Двое внуков с домашней фермы жили у нее, пока их мать рожала. Они робко подошли ко мне. Когда я наклонилась, чтобы приветствовать их, маленькая Дженни прошептала:

— Мы хотим показать вам кое-что, моя леди.

Ее брат Том взволнованно кивнул темноволосой головой. Маленькие ручонки ухватились за мои руки.

— Вы пойдете с нами?

— Да, конечно, — улыбнулась я им.

Они потащили меня на задворки дома по выложенной кирпичом тропинке между двумя участками фасоли. Только тогда я поняла, куда они ведут меня. Я попятилась назад, но маленькие ручки тянули меня, стремясь показать свое сокровище.

— Вы только посмотрите, моя леди... — и я позволила вести себя вперед — взгляну один раз, чтобы порадовать их. Мы подошли к свинарнику. — Разве она не красавица! — лицо девочки светилось гордостью и восторгом, как когда-то светилось мое. — Взгляните на нее, моя леди!

Я нервно бросила один торопливый взгляд — и не могла отвести глаз. Я стояла, оцепенев, а за моей спиной лепетали счастливые голоса:

— Дедушка сказал, что нам можно самим назвать ее и мы назвали ее Голди. Иди сюда, Голди, поздоровайся с ее светлостью, — острые ушки насторожились. — Видите, она понимает все, что мы говорим, — свинка подошла, стуча по помосту изящными копытцами, остановилась и уставилась на меня дружелюбным, пытливым взглядом. Ясные, довольные глазки, опушенные золотистыми ресницами, — глаза моей Димпси.

— Почешите ее, моя леди.

— За ушком, она это любит.

Детские голоса звучали, но настоящее растаяло. Я снова стала ребенком. Димпси, моя красавица Димпси, как я люблю тебя — я услышала за своей спиной тяжелые шаги, мой голос, тоненький, как нитка, закричал: «Дедушка, не надо...» — но я понимала, что он не откажется от этого, не может... Другой голос сказал: «Эми, нам пришло время...»

Я зашаталась, но чьи-то руки подхватили меня, удержали. Будто издалека до меня доносились детские голоса, встревоженные и испуганные, затем голос Лео, успокаивающий их. Но я все еще была под яблонями, а Димпси лежала передо мной, ее копытца были связаны, глаза смотрели на меня — просили, умоляли. Опустился острый нож, потекла красная кровь Димпси, в ее глазах теперь была безнадежность, они ужасались моему предательству. Нож опустился во второй раз, мои ноги подкосились, я стала падать...

Лео донес меня до машины. Я скорчилась на сиденье, мои пальцы не отпускали край его пиджака. В его голосе звучал гнев и досада:

— Как только мне сказали, куда тебя повели дети, я тут же пошел за тобой — но было уже поздно.

Когда мы вернулись в офис, мне снова стало дурно. Лео отвел меня прямо в туалет и усадил на стул перед унитазом. Меня стошнило, я, дрожа, съежилась на стуле. Лео присел на корточки рядом со мной и взял мою холодную руку в свои.

— Значит, Димпси была тэмвортской свиньей.

— Как ты догадался?

— Я сделал вывод, что она была свиньей, но предполагал, что черно-белой[11], из-за ее имени.

— Я назвала ее так, потому что дедушка принес ее домой в сумерках, перед наступлением ночи, — прошептала я. — Она была еще крошечным поросенком, еле стояла на ногах. Ее мама не могла кормить ее, поэтому я кормила ее молоком из бутылочки. Я выкармливала ее, как ребенка... — я не могла продолжать.

Но Лео мог.

— Значит, ты, будучи нежным и одиноким ребенком, привязалась к ней. Сколько тебе тогда было лет, Эми?

— Восемь, девятый шел. Я стала за ней ухаживать. Я все время кормила ее, носила ей молоко. Я приносила ей свиную колючку и одуванчики, и маленьких улиток. Она любила улиток, моя Димпси. Я привыкла залезать к ней в стойло, обнимать, шептать ей на ушко свои секреты. Она понимала каждое мое слово. Она была прелестной свинкой, моя Димпси. Только потом...

— Наступила осень, — закончил за меня Лео.

— Я пыталась спасти ее. Я ловила листья на лету, чтобы загадать желание, я прыгала и прыгала за ними — и каждый раз, поймав лист, загадывала, чтобы ноябрь никогда не наступал. Но он наступил, наступил!

В тот вечер она лежала на скамье, ее ноги были связаны, она была перепугана — но, увидев меня, она подумала, что я пришла спасти ее. Она смотрела на меня, умоляла меня. Но я не могла, не могла — и мясницкий нож опустился, она завизжала, как ребенок. Она завизжала, но еще не умерла. Ее кровь текла, но она еще была жива, смотрела на меня... ее глаза... я не спасла ее и она это понимала, понимала. А потом ее убили.

Теплая рука Лео сжала мою, его голос зазвучал ласково и печально:

— Тебе нужно было остаться поодаль и зажать уши.

— Бабушка заставила меня прийти и принести чан, — несчастным голосом сказала я. — Я должна была держать чан, чтобы собрать кровь на кровяную колбасу — она велела мне помешивать ее...

Пальцы Лео крепче сжали мою руку. Я увидела гнев на его лице, но понимала, что на этот раз он сердится не на меня.

— Я собрала ее кровь на кровяную колбасу... — прошептала я, — но я не стала ее есть, я не стала есть, мою Димпси. Она лежала на плите в кладовке, пока моя бабушка разделывала ее, а я вытирала рассол, которым заливали ее тело, но... — мои глаза расширились, — я не ела ее, я не ела мою Димпси, — мой голос зачастил, отчаянно пытаясь объяснить. — Когда я лежала больная на чердаке, дедушка прислал ко мне Эмми Роулингс, сказать, что ночью, когда бабушка спала, он поменял окорока — и она ничего не узнала. У Роулингсов в том году тоже была свинья, черно-белая, вот ее я и ела. Я никогда не ела, мою Димпси!

Лео не сводил глаз с моего лица.

— Эми, до сих пор ты не лгала мне, — сказал он тихо, но настойчиво. — Не лги мне сейчас.

— Нет... нет... — мой голос перешел в испуганное молчание.

— Тэмвортские окорока отличаются от других, — настаивал он. — Кроме того, такая пожилая и опытная женщина, как твоя бабушка, сумела бы отличить окорока, приготовленные ей самой, от окороков, приготовленных соседкой. А ты была умным ребенком, ты должна была понимать это.

Я не отвечала. Я качнула головой, пытаясь отказаться от этого. Как я скажу ему правду — правду, в которой не признавалась даже себе? Но голос Лео звучал требовательно:

— Эми, скажи мне правду.

Я наконец в отчаянии выкрикнула:

— Да, я ела ее, я ела мою Димпси! — в этот миг в меня словно вошел нож, невыносимая боль пронзила меня — и нарыв вскрылся, выпустив яд наружу. Меня снова начало тошнить.

Лео быстро подхватил меня. Я оказалась на полу, на коленях перед унитазом, подавляя рвоту.

— Не борись с ней, Эми, дай ей выйти, — начал меня успокаивать Лео. Его руки крепко держали меня за плечи, поддерживали меня, пока я содрогалась под натиском рвоты. Я увидела кусочки ветчины, плавающие в моей блевотине, и поперхнулась снова. — Хватит, Эми, хватит — теперь успокойся, успокойся, — руки Лео поддерживали и успокаивали меня, пока рвота не прекратилась. Он потянул цепочку сливного бачка, хлынула вода, смывая последние кусочки ветчины, а с ними унося и отраву.

Я скорчилась рядом с унитазом, ослабевшая и опустошенная. Лео поднял меня и усадил на стул перед умывальником. Он сполоснул мое лицо холодной водой, а затем поднес стакан к моим губам.

— Прополощи рот и сплюнь, Эми. — Сделав это, я обессиленно повисла на спинке стула. — Тебя отвести в гостиную?

Но едва я попыталась встать, меня снова затошнило.

— Нет... к унитазу... пожалуйста... — Лео помог мне дойти до него, и меня стошнило опять, на этот раз одной желчью. Я, шатаясь, встала и оперлась рукой о стену. — Меня все еще тошнит... не знаю... — я взглянула на туалетную раковину, боясь отойти от нее.

— Тогда побудем здесь еще немного, — Лео сел на пол, согнув колени и уперев ноги в противоположную стену, а затем усадил меня к себе на колени.

— Ты простудишься, сидя на плитках, — прошептала я.

— За последние несколько лет, мне случалось сидеть в местах и похолоднее. — Мне показалось, что он улыбается.

— Но...

— Не суетись, Эми, — он наклонился и поцеловал меня во влажный лоб. И в этот миг я все поняла. Это был поцелуй мужа — быстрый, небрежный поцелуй ободрения и любви. Не ненависти, а только любви.

Пока я лежала в его объятиях, трепеща от облегчения, все стало надежным и ясным. Под моей щекой чувствовалась грубая ткань пиджака Лео, мерно стучало его сердце, булькал наполняющийся бачок — даже сохранившийся запах рвоты говорил мне, что я жива и в безопасности.

— Я ела, ела мою Димпси, — призналась я вновь.

— Ей это было все равно, ведь она была мертва, — мягко сказал Лео.

— Но я не спасла ее, когда она еще была жива.

— Эми, ты ничего не могла сделать. У тебя не было выбора, ты была всего лишь ребенком.

И я вспомнила, что случилось уже в этом году, другой постыдный секрет, скрываемый рядом с Димпси. Другое предательство — но теперь его не заглушало ничто. И я сказала Лео правду:

— Но я не была ребенком, когда пришла телеграмма. Я почувствовала, что Лео напрягся всем телом. Затем он сказал, очень мягко:

— Все хорошо, Эми, я все понимаю. Ты в состоянии встать?

— Да, если обопрусь на твою руку.

Лео поставил меня на ноги и подал мне руку. Мистер Парри дожидался нас в гостиной, на его лице отражалось беспокойство.

— Леди Ворминстер нужно немного отдохнуть, — сказал ему Лео. — А мы пока обсудим подробности, — он обратился ко мне. — Не беспокойся, Эми, я не задержусь долго.

Он вернулся очень быстро.

— Парри спрашивает, не хочешь ли ты остаться здесь на ночь? Он может предоставить ночлег.

— Нет! Я хочу домой.

— Тогда, может быть, ты предпочтешь поехать поездом? Он приедет гораздо быстрее.

— Нет, спасибо, — отказалась я. — Я поеду с тобой на машине.

— Ладно. Мы возьмем с собой ведро на всякий случай. Сейчас тебе лучше сменить свои... хм... одежды, а если понадобится, на обратном пути мы можем сделать остановку в Ворминстере. Я пойду и подгоню машину к подъезду.

Обратно мы не поехали через Боррель. За будкой мы свернули на другую дорогу, и какое-то время Лео вел машину молча. Затем, не отрывая взгляда от дороги, он сказал:

— Эми, вчераты мне рассказывала о своих мечтах, о том, что могло бы быть. Хочу сказать тебе — да, я тоже мечтал. Но мои мечты были не совсем похожи на твои. Ты помнишь, как рассказывала мне, что когда твоя бабушка с презрением отозвалась о тебе, ты уехала в Пеннингс? И плакала там в парке?

— Да, помню.

— С тех пор я изредка позволял себе мечтать — если бы я в тот день оказался в Пеннингсе и нашел бы тебя там — плачущего, отчаявшегося ребенка. Такого несчастного, что, может быть, ты не заметила бы... мои физические недостатки. Или поверила бы, что я и вправду твой сказочный Зверь, — Лео улыбнулся, говоря это. — Тогда я спас бы тебя и взял бы в Истон. Я бы сказал Грэйс Чандлер, чтобы она поселила тебя со своими детьми, но тоже всегда был бы поблизости, утешал бы тебя, заботился бы о тебе. И, возможно, когда-нибудь, когда бы ты выросла... — он оборвал фразу и решительно покачал головой. — Нет, так не могло бы случиться.

— Но это могло бы случиться, если бы ты нашел меня тогда, — воскликнула я.

— Нет, не могло. Ты бы выросла и рано или поздно встретилась бы с Фрэнсисом...

— И влюбилась бы в него.

— Да. А когда стала бы достаточно взрослой, чтобы понять мои чувства, то разрывалась бы между любовью и преданностью. Так же, как это тянется сейчас.

Мне было невыносимо слышать печаль в голосе Лео.

— Все хорошо, Эми, — мягко сказал он. — Не плачь.

Как я уже говорил тебе, я все понимаю, — его теплая рука на мгновение накрыла мою. — Ты выглядишь усталой. — Он свернул на обочину. — Ты очень устала, поэтому я сейчас уложу тебя на заднее сиденье, и ты попытаешься заснуть. День был слишком тяжел для тебя, не так ли?

Лео говорил со мной как с Флорой, и я послушалась его как Флора. Много позже его голос разбудил меня:

— Мы дома, Эми.

Я протерла глаза, а Лео подошел к дверце машины, чтобы помочь мне выйти. Когда я медленно поднималась по ступеням, наружная дверь открылась.

— Добрый день, моя леди, — улыбнулся мистер Уоллис.

Затем я услышала восторженный визг: «Мама! Мама! Мама!» Дети бежали ко мне вниз по лестнице, за ними шла Дора, с Джеки на руках. Я обняла и расцеловала их, словно мы не виделись две недели. Затем настала очередь Лео приветствовать их. Когда восторги улеглись, он объявил мне:

— А теперь в постель, Эми. Ты поужинаешь в своей комнате.

Я не возражала, потому что все еще чувствовала слабость и озноб. Когда он предложил мне руку, я с благодарностью оперлась на нее. У меня в спальне он сказал:

— Приношу извинения, что причинил тебе боль, заставив сделать это признание.

— Ты был прав, Лео. Мне было пора взглянуть в лицо правде.

— Да, — тихо сказал он. — В конечном счете, все мы сталкиваемся лицом к лицу с прошлым. Доброй ночи, Эми.

Лео резко повернулся и ушел, и мое сердце упало. Было только шесть вечера, а он уже пожелал мне доброй ночи — значит, Лео, не собирается зайти ко мне позже. Сегодня я снова начала надеяться, потому что он был добр со мной, заботился обо мне. Однако последние четыре года он все время заботился о людях, и это вошло у него в привычку. Там, в туалете, я ошиблась — я просто приняла желаемое за действительность.

Глава шестьдесят первая

Я спала половину суток, а может, и больше, и проснулась только, когда мне принесли утренний чай. Его принесла Клара.

— Его светлость спрашивал, как вы себя чувствуете, поэтому я сказала, что сама отнесу вам поднос, — улыбнулась она. — Цвет лица у вас стал лучше, моя леди.

— Я выспалась и чувствую себя лучше.

— Да, — кивнула она. — Его светлость сказал, что вы метались во сне, когда он заглянул к вам вчера вечером, — я сразу же повеселела, а Клара сочувственно улыбнулась. — Все имеет начало и конец.

Однако, когда я пришла в детскую, Лео уже ушел оттуда. За завтраком он мало разговаривал со мной, хотя и сказал, что рад видеть, что я чувствую себя гораздо лучше. Его собственное лицо было изможденным — он выглядел так, будто совсем не спал в эту ночь.

Только после того, как Лео осушил последнюю чашку кофе, я узнала, что у него на уме.

— Эми, у тебя еще сохранился дневник Жанетты? — внезапно спросил он. — Мне хотелось бы перечитать его, — видя, что я медлю с ответом, он продолжил. — Я знаю, что ты хочешь сказать, но, как я говорил тебе вчера, в конечном счете, все мы сталкиваемся лицом к лицу с прошлым. Мне тоже пора это сделать. В моем прошлом то, о чем я старался не вспоминать, началось с Жанетты.

— Но ты уже читал его, — попыталась я отговорить Лео.

— Значит, он, действительно, так плох, как мне это помнится, — сказал он, изучая мое лицо. — Не беспокойся, Эми, хуже не будет. Итак, ты можешь одолжить мне его?

— Ты, наверное, забыл французский, — предприняла я еще попытку. — Ведь когда ты возил меня во Францию, то ошибся с поездом...

Лео прервал мои отговорки:

— У меня никогда не было проблем с чтением по-французски, — он улыбнулся уголком рта. — Мой разговорный язык тоже улучшился за последний год, с тех пор, как я принял на себя командование подразделением, — его улыбка исчезла. — Эми, тебе бесполезно пытаться отговорить меня — у меня есть призраки похуже, чем дневник моей первой жены, но дай мне сначала разобраться с ним.

И я пошла за дневником.

Я не видела Лео целый день. Когда он наконец, пришел после вечернего чая ко мне в гостиную, его лицо было серым и осунувшимся. Он отдал мне дневник.

— Спасибо, — глядя, как я достаю из-за ворота блузки ключ и запираю тетрадку, он спросил: — Не прогуляешься ли ты со мной перед ужином?

— Да, конечно. Я только предупрежу детей.

Я думала, что Лео хочет погулять в розовом парке, но вместо этого он пересек парк и направился в лес. Я догадалась, куда он идет. Вечернее солнце золотом просвечивало сквозь изгородь шиповника и освещало прогалину. В укромном углу южной стены несколько роз «Блэйри» уже раскрыли розовые бутоны, но Лео прошел мимо них, по неровному полу разрушенного холла, во внутренний дворик, где стояла она.

Я не смела заговорить. Я смотрела, как глаза Лео изучали ее прекрасное лицо, и, увидев в них боль, отвернулась. Выражение лица Жанетты было таким спокойным, таким умиротворенным, словно даже сейчас она скрывала перед ним свой страх и отвращение. Несмотря на то, что испытывала их всегда.

— Это было безнадежно, правда? — тихо сказал он.

— Да, — я подошла к нему. — Ты правильно сделал, что отослал ее.

— Мне больше ничего не оставалось после того, как я совершил ужасное преступление, женившись на ней, — теперь голос Лео был полон печали.

— Это тетушки заставили ее выйти за тебя замуж. Ты не был виноват в этом.

— Нет, Эми, я был виноват, — покачал головой Лео. — Я понял это, перечитав сегодня ее дневник.

— Но...

Он прервал меня:

— Жанетта была слабой, беззащитной, у нее было только одно оружие — ее религия. Когда я прочитал ее дневник впервые, то увидел только дурные последствия ее верований — но религия давала ей и силу. Она должна была дать Жанетте силу отказать мне.

— Жанетта так и сделала, пока не узнала о ребенке... — я запнулась, но было уже поздно, и я была вынуждена договорить правду. — Тетушки уступили ей, но она упала в обморок, и тогда они выяснили, что она в тягости.

Мой голос затих при виде боли на лице Лео, но тот только сказал:

— Я догадывался, что так могло случиться.

— Но это они заставили ее, значит, ты был не виноват.

— Нет, был, Эми. Видишь ли, у католиков в случае смешанного брака есть жесткое условие, — чтобы дети смешанного союза были приведены в католическую веру, и католический священник выставляет его протестантскому партнеру еще до брака. С меня такого обещания не потребовали. Позже я понял, почему — здесь вмешались тетушки. Но в то время я почувствовал только облегчение, потому что не имел ни малейшего намерения позволять своим детям стать католиками — мне всегда казалось, что в этой вере слишком много суеверий. Но Жанетта не знала моего отношения к этому. Она считала, что такое обещание было дано, а я оставил ее в этом заблуждении, потому что боялся, что она откажется выйти за меня замуж, если узнает мои подлинные намерения. Значит, я тоже обманул ее, Эми, даже если она обманула меня. А поступив так, я отнял у нее единственное оружие, которое давало ей силу защищаться, — в голосе Лео звучала мука. — Я любил ее, женился на ней — и погубил ее.

— Нет, это без разницы, — поспешно замотала я головой. — Ей был нужен муж, как и мне... — я запнулась.

— Нет, не как тебе, Эми. Фрэнсис уже был женат к тому времени, когда ты узнала, что тебе нужен муж. Кроме того...

— Я была всего лишь служанкой, — тихо закончила я.

— Да — для него. Но отец ребенка Жанетты был свободен, и мог жениться на ней, они были ровней в социальном смысле. Его мать постепенно уступила бы, если бы Жанетта отказалась выйти за меня замуж. Тогда она могла бы выйти замуж за любимого мужчину.

Я все-таки попыталась утешить Лео:

— Но ее кузен не хотел жениться на ней — даже когда узнал, что у нее будет ребенок. Тереза написала ему, но он остался в стороне, как его просила мать.

— Боже мой! Как мужчина, может вести себя так гнусно? — покачал головой Лео. — Нет, Эми, он был бы вынужден жениться на Жанетте, чтобы избежать скандала. Не забудь, он ведь был ее кузеном.

— Но ей было бы очень неприятно выйти замуж подобным образом. Кроме того, он был неверующим. Она была бы с ним несчастной.

— Ты думаешь, она была счастлива со мной? — взглянул на меня Лео. Мне было нечего на это ответить. Глаза Лео вернулись к статуе, к Жанетте. — А позже я усилил ее страдания тем, что отказался воспитывать Фрэнсиса в ее вере.

— Это можно понять, после того, как ты узнал, почему она боится дьяволов. Все равно, — быстро сказала я, — в конце концов, он присоединился к ее церкви.

— Да. Но слишком поздно, чтобы дать ей покой, в котором отказал я.

Я взглянула на ее спокойное лицо:

— Но что если ее вера была истинной, и она узнала об этом и стала счастлива?

— А если ее вера была ложной? — тихо ответил Лео.

— Тогда после ее смерти это не имело значения, — признала я горькую правду.

— Значит, я никогда не узнаю, правильно я поступил или неправильно, — печально сказал Лео.

Слезы застлали мне глаза, я с трудом могла разглядеть ребенка на руках статуи. Она держала на руках ребенка, как и я. Своего маленького сына, спасенного в Истоне от позора.

— Лео, ты уже поступил правильно. Ты поступил правильно, когда отправил меня в Кью, а затем женился на мне, чтобы дать ребенку имя, вместо того, чтобы выгнать меня из своего дома, — я обернулась и взглянула ему в лицо. — Ты ведь женился на мне не потому, что разговаривал со мной в парке, правда? Ты сделал это из-за нее — ради нее. Потому что я была в таком же положении, как она, и даже хуже. У меня не было никого, кроме тебя, — глядя в лицо Лео, я поняла, что угадала правду.

Лео покачал головой:

— Но прошлое искупить невозможно, не так ли? — его глаза вернулись к статуе. — Это было слишком поздно для Жанетты.

— Но не было слишком поздно для меня. А она надеялась, что это не слишком поздно и для тебя, поэтому послала мне дневник — и сообщение.

— Ах да, ее последняя просьба. Которую, ты не выполнишь, потому что я тебе не позволю. Идем домой, Эми, — он повернулся и оставил статую в покое. Глотая слезы, я пошла за ним в лес сквозь внутренний дворик и разрушенный дом. Когда мы вышли из леса, Лео задержался на мгновение и повернулся ко мне.

— Ты очень бледна, ты еще не оправилась от вчерашнего, — он потянулся ко мне, наши руки встретились и пожали друг дружку, а затем пальцы Лео ослабили пожатие. — Нелегко смотреть в лицо прошлому, правда? Спасибо, Эми, за то, что ты помогла мне успокоить призраков первой женитьбы. Но ты не можешь помочь мне успокоить призраков второй женитьбы — я должен сделать это сам, но пока не справился с этим, — ничего не ответив, я пошла рядом с ним.

— Наверное, Жанетта хотела бы, чтобы теперь ты уничтожила ее дневник, — сказал он у двери библиотеки.

— Мне следовало сделать это раньше.

— Нет, я рад, что смог перечитать его. Я похоронил воспоминания о нем, но они оставались скрытыми в глубине души. Теперь, когда они вышли наружу, мне стало гораздо легче.

Я в точности знала, что он чувствует сейчас.

— Вчера со мной было то же самое. Нехорошо скрываться и притворяться перед собой — яд остается внутри и отравляет. Его нужно вскрыть как нарыв. Только после этого начнется исцеление.

Тело Лео напряглось. Когда он заговорил со мной, его голос был таким тихим, что я едва слышала его.

— Я снова повел себя эгоистично, я даже не подумал о тебе, — он с отчаянием взглянул на меня. — Дай, мне побольше времени, Эми, — не успела я ответить, как дверь библиотеки захлопнулась за ним.

Лео, не разговаривал со мной за ужином, едва обращая внимание на мои осторожные пробные замечания. Сразу же после ужина он ушел на прогулку с Неллой.

— Не жди меня, Эми, я вернусь поздно.

Однако, вскоре после одиннадцати вечера, когда я уже была в постели, его шаги проследовали мимо моей двери. Мне было одиноко сидеть в своей гостиной, но в постели я не смогла заснуть, поэтому сидела и читала. Я услышала, как Лео прошел в гардеробную, затем дверь в мою комнату открылась.

— Можно к тебе, Эми?

— Да, конечно, — я отложила книгу.

— Я решил зайти к тебе и поговорить, раз у тебя еще горит свет.

— Присаживайся.

— Спасибо, — Лео тщательно поставил свой стул так, чтобы с него можно было видеть мое лицо. Он заикался, я видела, что он сделал глубокий вдох перед тем, как заговорить. — Эми, в нас обоих еще осталось достаточно яда, тебе не кажется? Теперь тебя уже не мучает вина за то, что ты предала свою свинку, но ты упоминала и о другом предательстве?

— Я... я... — я испугалась, мне не хотелось признавать его правоту.

Однако Лео, не останавливался.

— Ты почти призналась мне в этом вчера, в Пеннингсе. Ты сказала: «Но я не была ребенком, когда пришла телеграмма». Ты ведь имела в виду еще одно предательство, верно? Когда пришла телеграмма, в которой говорилось о смерти Фрэнка.

У меня закружилась голова. Мое сердце забилось так часто, что мне стало трудно дышать, но Лео, не уступал:

— Эми, ты должна все рассказать мне. Скажи мне, что случилось, когда пришла телеграмма?

— Новости в газетах были такие дурные, а вы оба были там, — прошептала я. — Я все время читала газеты и представляла эти пушки. Я так переживала... — я не могла продолжать.

Но Лео был настойчив, слишком настойчив, чтобы я могла сопротивляться.

— Эми, скажи мне. Скажи мне правду.

— Я не хотела его смерти! — в отчаянии сказала я.

— Да — потому что ты любила его.

— Да, я любила его, — по моим щекам потекли слезы. — Но когда мистер Селби принес телеграмму, я подумала — а вдруг это ты, — я сглотнула и зачастила: — Я думала об этом раньше, представляла, как я гляжу на мистера Селби и не знаю — о ком из вас эта телеграмма. Этот кошмар постоянно мучил меня. И вот он наступил, и мистер Селби сказал: «Боюсь, что новости очень плохие», — мне нужно было быть готовой к этому, думать, что это мог быть любой из вас. Но когда это случилось, я подумала только одно — что это, наверное, ты, — лицо Лео застыло, словно высеченное из гранита, и я в отчаянии продолжила: — Я была так уверена, что там твое имя, что когда начала читать, и увидела имя Фрэнка... то почувствовала... — я запнулась, я не могла высказать постыдную правду. Я тихо заплакала.

— Скажи мне, Эми, что ты почувствовала? Я взглянула в косящие глаза Лео и сказала:

— Я почувствовала облегчение.

— Облегчение! — вскричал он.

Я поспешно начала оправдываться:

— Только на мгновение. Потом я огорчилась, очень огорчилась. Но, видишь ли, пока я не прочитала телеграмму... — мой голос вздрогнул от воспоминания, — я была уверена, что там твое имя. А потом мне стало так стыдно, потому что он любил меня, — я дрожала, но мне стало легче, потому, что я наконец взглянула правде в лицо.

Я почти успокоилась, когда заговорил Лео — однако его голос звучал странно и напряженно:

— Эми, все это время я думал по-другому.

— Как по-другому? — недоуменно спросила я.

— Во Франции, прочитав письмо Фрэнка и узнав, что он влюбился в тебя и собирался забрать тебя...

— Но, Лео, я никогда бы не оставила тебя.

— Эми, тебе не потребовалось бы оставлять меня, если бы имя на телеграмме было моим.

Калейдоскоп снова завертелся, все быстрее и быстрее.

— Я представлял твои мысли в момент, когда ты получаешь телеграмму, понимая, что один из нас убит, — продолжал Лео. — И я представлял, что ты в этот момент молишься, чтобы там оказалось мое имя.

Я протянула к нему руку:

— Ох, Лео, я никогда бы так не подумала, никогда. Даже если...

— Если что?

— Даже если мне хотелось бы уйти к нему. Но я не хотела этого, я хотела быть с тобой. Я хотела, чтобы ты вернулся ко мне. Вот почему я это почувствовала — пусть только на мгновение.

Я заплакала. Я почувствовала, что Лео обнял меня и посадил себе на колени, и ухватилась за него, плача и плача. Когда я подняла взгляд, на его щеках тоже были слезы. Я уставилась на него — на Лео, который все это время думал, что я желала ему смерти, но все-таки любил меня. А я тоже была слепой, — я поняла наконец, что недостаточно люблю Фрэнка, но погрузилась в чувство вины и стыда вместо того, чтобы признаться себе в этом. Калейдоскоп сложился в окончательный узор.

Я откинула голову и сказала:

— Я люблю тебя, Лео.

— Да, я знаю.

— Только по-другому. Я была всего лишь девчонкой, когда встретила Фрэнка, и он тоже был слишком молод. Но теперь я повзрослела и стала женщиной, теперь я люблю тебя, — я притянула к себе голову Лео и нежно поцеловала его в губы. А затем мы обнялись покрепче.

Глава шестьдесят вторая

— Ты простудишься, Эми, — пробормотал, наконец Лео. — Я лучше уложу тебя в постель.

Мои руки вцепились в его шею.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Я и сам не хочу расставаться с тобой, — нежно сказал он.

— Тогда сними костюм, чтобы он не измялся, и ложись ко мне под одеяло, — заметив его неуверенность, я быстро добавила: — Конечно, может быть, тебе этого не хочется, ведь у меня месячные...

Лео ободрил меня легким поцелуем.

— Я пойду, переоденусь в нижнее белье. Я ненадолго. Лео вернулся в пижаме и улегся рядом со мной. Обняв его, я почувствовала, что он дрожит.

— Ты замерз.

— Нет, Эми, это от облегчения, — пробормотал он. — Весь прошлый год... — он запнулся, а затем признался: — Бывали, мгновения, когда я думал, что ты меня ненавидишь за то, что в телеграмме оказалось не мое имя. Ненавидишь, потому что моя смерть освободила бы тебя, и ты могла бы выйти замуж за Фрэнсиса. Я не мог забыть, что навеки отрезал тебя от него, принудив выйти за меня замуж.

— Лео, не говори глупостей, — я легонько встряхнула его. — Ты не принуждал меня идти замуж, ты это знаешь. Даже если это был не настоящий брак, потом я признала его настоящим. Это было мое решение, а не твое. А теперь тебе пора забыть свои глупые фантазии — и, кроме того, нам пора спать, — положив голову Лео к себе на грудь, я стала гладить его мягкие волосы, пока его дыхание не замедлилось, говоря мне, что он заснул.

На заре он ушел от меня. После его ухода я лежала без сна и плакала, оплакивая Фрэнка — но это были и слезы облегчения, потому что страхи Лео исчезли и он наконец поверил, что я люблю его.

Последующие несколько дней были днями нашего исцеления. Мы признавались друг другу в горестях прошлого.

— Я подвел его, Эми. Я обещал быть ему отцом — но я им не был.

— Я тоже подвела его.

— Только под конец я постарался стать им, но он ничего не узнал, — Лео протянул мне руку, и мы сидели, сплетя пальцы, пока нас не нашли дети. Эти дни мы все время были вместе — в его библиотеке, в моей гостиной, в кабинете имения, в розовом парке. Мы очень отдалились за прошлый год, теперь нам нужно было снова найти друг друга. Это было тихое время — мы высказывали только отдельные бессвязные фразы сожаления, оправдания, любви. Но нам было приятно чувствовать присутствие друг друга, и мы не расставались целыми днями.

На ночь мы расходились по своим комнатам и готовились ко сну. Затем Лео стучался в дверь, связывающую наши спальни, и входил ко мне в ночном халате поверх пижамы, чтобы показать мне, что я могу выбирать.

— Я пришел пожелать тебе доброй ночи, Эми, — говорил он.

— Почему бы тебе не лечь ко мне и не приласкаться немного? — отвечала я.

— Спасибо, — Лео сбрасывал халат, но никогда не снимал пижаму. Самое большее, что он позволял себе — расстегнуть ее пуговицы, и я прижималась к шелковым волосам на его груди. Мой застенчивый Лео. Жанетта при жизни избегавшая его тени, после смерти набросила на него собственную тень.

В субботу, обнимая Лео, я сказала:

— Кажется, мои месячные прекратятся завтра к вечеру, — я почувствовала, что тело Лео напряглось, а дыхание участилось. Вспомнив слова бабушки Витерс, я предложила, как бы случайно: — Ты все равно бреешься в гардеробной, так почему бы тебе не спать у меня в спальне? Мы сэкономили бы на стирке.

Поначалу Лео, не ответил, но затем сказал, как бы в шутку:

— Хотя в прошлом году налоги подскочили просто ужасающе, вряд ли нам нужно экономить до такой степени, Эми, — его дыхание замедлилось, словно у сонного, но я была уверена, что он не спит, а просто хочет, чтобы я подумала, что он заснул, и не стала повторять свое предложение. Тень Жанетты. Но не только ее тень — Лео приготовил эти спальни с раздельными ванными комнатами еще до того, как прочел ее дневник. Однако в Итоне он купался в реке голым — правда, тогда они были еще мальчишками. Лео, не придавал значения тому, что его увидят мужчины, но избегал женщин, даже своей жены. Я вздохнула — неужели он не понимал, что я не Жанетта, которая боялась дьяволов? Однако мне было понятно, что чувствовал Лео, прочитав дневник Жанетты, особенно то место, где с ней случилась истерика, когда она увидела его голым на озере. Бедная Жанетта — и в это мгновение я нашла ответ. Она просила меня дать ему любовь, которой не могла дать она — я так и сделаю.

Когда я проснулась наутро, Лео уже ушел. Солнце вовсю светило сквозь занавески, — день обещал быть чудесным. Я решила, что попрошу Лео сегодня.

Когда после обеда мы гуляли в парке, Лео заметил:

— Сегодня так тепло, что можно даже видеть, как у роз раскрываются лепестки цветов.

Я мгновенно воспользовалась случаем:

— Лео, раз так жарко, почему бы тебе не искупаться в озере? А я пойду с тобой и подержу полотенца.

Лео остановился так внезапно, что я налетела на него.

— У меня нет купального костюма, — резко сказал он и торопливо зашагал вперед. Я побежала за ним.

— Но тебе не нужен костюм. Ты не носил его в Итоне, когда купался. Сэр Джордж рассказывал мне.

— Проклятый Джордж! Не говори глупостей, Эми. Я не могу показаться перед тобой, в чем мать родила.

— Почему? Я же твоя жена.

— Это не обсуждается, — фыркнул Лео.

Теперь его настроение явно испортилось, но я не отступала:

— Лео, мне кажется странным, что мужчина, который проявил такую храбрость во Франции, даже получил медаль, боится купаться на глазах у своей жены, — громко заявила я.

Это сбило его с толку.

— Эми, — Лео ответил не сразу, но в его голосе больше не звучала злость, — однажды ты мне говорила, что жутко боишься зубной боли. А я жутко боюсь этого.

— Лео, я же люблю тебя, — нежно сказала я. — Неужели ты не доверяешь мне?

На лице Лео отражались противоречивые чувства. Я взяла его руку в свои, и крепко сжала. Он начал заикаться:

— Я... я... — наконец он выговорил: — Может быть, после чая...

Наконец-то Лео согласился пойти. Всю вторую половину дня он нервничал все больше и больше. Когда после чая дети ушли наверх, он страдальчески взглянул на меня:

— Эми, ты уверена, что так нужно?

— Да, уверена.

— Но вдруг... ты увидишь меня... и почувствуешь ко мне отвращение?

— Лео, однажды я тебя уже видела, разве ты не помнишь? — его лицо побагровело, а я поспешно добавила: — Я пойду, возьму полотенца и коврик для себя.

— И мой ночной халат, он мне понадобится... — крикнул он вслед.

Лео, не проронил ни слова, пока мы вместе с Неллой, трусившей рядом, шли по парку. Мы вошли в лес, но и тогда он не сказал ничего, пока мы не свернули на тропинку, ведущую к озеру. Там он остановился и тихо сказал:

— Я боюсь, Эми.

Я потянулась к нему, нагнула его голову к себе и поцеловала.

— Я люблю тебя, Лео.

Как только я отпустила Лео, он вытащил на тропинку старый барьер, загородив путь позади нас. Затем он зашагал к озеру.

Из домика Лео вышел, плотно запахнувшись в халат. Не глядя на меня, он пошел в другом направлении, держа путь туда, где у глубокого места были кучей сложены валуны. Он скомандовал Нелле, и та подбежала к нему, а я не спускала глаз с Лео, пока он взбирался на верхушку каменной кучи, нависающей над водой. Его крепкие босые ступни остановились на самом краю. Мгновение он постоял там, глядя на меня, затем сбросил с плеч халат, поднял руки и нырнул.

Сэр Джордж был прав — в воде Лео был ловок как выдра. На мгновение меня захлестнул гнев на французскую графиню, чуть не погубившую эту силу и грацию, но затем я забыла все, любуясь Лео. Он доплыл до середины озера, развернулся, загреб руками — и исчез. Я на миг испугалась, но вскоре его мокрая черная голова показалась на поверхности. Лео вытер с лица блестящие капли воды и снова поплыл, играя, плескаясь, разворачиваясь на середине озера, радуясь ощущению воды, омывающей тело. И как он был уверен в себе! Теперь я знала, как он плавал, плавал с тех пор, как уехала Жанетта и, наверное, когда уже был женат на мне, но тайно, с одной только Неллой, которая, сейчас плавала и плескалась вместе с ним. Лео быстро повернул свое мощное, гибкое тело и поплыл к противоположному берегу, где деревья росли у самой воды. Там он сильной рукой потянулся к ветвям, выломал палку и забросил на середину озера. Нелла кинулась за палкой, Лео поплыл вслед за ней. Золотистая собака легко двигалась в воде, но не с такой грацией, как мужчина, плывущий с ней рядом.

Нет, не мужчина, но Зверь — Зверь в своем естественном облике. Когда он доплыл до палки, бросил ее снова и нырнул вслед за ней, мои глаза наполнились слезами, потому что Зверь был красив, очень красив в воде.

Лео еще немного покидал палку, а затем отшвырнул ее в сторону. Время игры закончилось. Он начал плавать туда и обратно по озеру. Быстрый разворот — и он плыл в другую сторону, загребая воду сильными, размашистыми, как у выдры, движениями. Шесть раз он переплыл озеро в обе стороны, а на седьмой развернулся и поплыл ко мне.

Я встала и пошла вниз по склону, чтобы встретить его, держа наготове полотенце в руке. Увидев, что я жду на берегу, Лео, на секунду сбился с движения, но все равно поплыл ко мне. Доплыв до отмели, где его ноги доставали до дна, он встал. Когда он выходил из воды, я увидела блестящие прядки черных волос, облегающих его тело словно мокрый шелк. Теперь он не прятался, а пошел прямо ко мне во всей мужской силе, представившейся моему взгляду.

В два шага Лео вышел из воды и пошел по береговой гальке, а затем по траве туда, где его дожидалась я. Я протянула полотенце, но Лео, не взял его. Вместо этого он опустился передо мной на колени и согнул свое горбатое тело. Выйдя из воды, он снова стал неуклюжим. Он мог сгибаться только вбок, а не вперед, но все же низко склонил передо мной голову, выставляя напоказ горбатую спину.

Я ласково, но уверенно стала вытирать его спину, так же, как вытирала детей после купания. Затем я решительно сказала:

— Встань на коврик, мой Лео, я вытру остальное. Теперь уже я опустилась, словно в поклонении, на колени у ног Лео, и стала вытирать его крепкие ноги и то, что между ними. Затем я вытерла его ягодицы, грудь, затем лицо, так, что могла поцеловать Лео, когда вытирала воду с его мокрых волос.

— Я не прекрасный принц, Эми, — тихо сказал он.

— Ты Зверь, которого я люблю, мой Лео, — прошептала я. — Зверь в воде так силен и грациозен, я никогда в жизни еще не видела такой красоты.

Я увидела радость на лице Лео, затем он обнял меня, и я прижалась к нему всем телом. На берегу озера мы занялись любовью, сблизившись так, словно наши тела слились в одно.

Когда мы еще лежали не разъединившись, Лео пробормотал:

— Я не просто твой, я — часть тебя, — в его голосе звучало удивление. — Когда я впервые прочитал эти слова, то не поверил, что они могут оказаться верными для мужчины, а теперь они оказались верными для меня. Ох, Эми, Эми, как бы я хотел выкрикнуть твое имя небесам — я люблю тебя, я люблю тебя!

Взявшись за руки, мы пошли обратно по лесу. Когда мы вышли из-под укрытия деревьев, я подумала, что Лео отпустит мои пальцы, но он не сделал этого. Мы вошли в дом, по-прежнему держась за руки. Мистер Уоллис встретил нас в холле, я заметила в его глазах быстро подавленный отблеск удивления.

— Мой лорд, звонил сэр Джордж, — сказал он. — Он просил, чтобы вы позвонили ему, когда вернетесь.

Лео нехотя отпустил мои пальцы.

— Пожалуй, я прямо сейчас позвоню и узнаю, что ему нужно, — он вручил охапку мокрых полотенец мистеру Уоллису. — Займись этим, Уоллис, — а затем повернулся ко мне. — Подожди здесь, Эми, я через минуту вернусь.

Но прошло более пяти минут, пока Лео, не вернулся. Вид у него был унылый.

— Эми, мне нужно съездить к Джорджу. Морин Ситон выгнала его и теперь он очень упал духом. Сейчас он один дома и приглашает меня сегодня вечером на ужин.

— Ох, — я расстроилась, мои чувства отразились на лице Лео.

— Я понимаю, Эми, но должен принять приглашение. Он очень поддержал меня после того... — Лео запнулся, но решительно договорил: — После того, как уехала Жанетта.

— Когда ты вернешься?

— Не знаю. Кажется, Джорджа придется долго утешать. Тебе лучше не ждать меня. Иди в детскую, а я пойду надевать вечерний костюм. Дети, наверное, удивляются, куда мы пропали. Я увижусь с тобой наверху.

Минут пять мы пробыли с детьми, а затем, я поцеловала Лео, на прощание за дверью детской.

— Ложись пораньше, Эми, ты выглядишь усталой, — сказал он. — Я подозреваю, что вернусь после полуночи.

Мне было жалко сэра Джорджа, но я предпочла бы, чтобы он пригласил к себе кого-нибудь другого. Затем я упрекнула себя — я была не права, возмущаясь этим. В конце концов, я увижусь с Лео утром.

Я пошла в постель в обычное время и сразу же заснула. Много позже меня разбудил голос Лео:

— Я вернулся, Эми.

Открыв глаза и увидев белый жилет Лео, я мгновенно сбросила одеяло, и очутилась в его объятиях. Не успела я расспросить, что случилось, как он понес меня через гардеробную и уложил на свою кровать.

— Спи, Эми, — он накинул на меня одеяло. — Я вернусь через минуту.

Я смотрела, как он начал раздеваться. Пиджак, галстук, жилет, подтяжки, рубашка, майка — все полетело в разные стороны. Брюки и подштанники, упали на пол, Лео перешагнул через них, снял носки вместе с подвязками и бросил их за плечо. Затем он нагишом направился к постели.

— Сколько времени? — спросила я, когда он потянулся к выключателю.

— Пять минут третьего — в это время ты спишь, — свет погас.

Когда матрац прогнулся под тяжестью тела Лео, я сказала:

— Я проснулась, — и обняла его.

Лео прижал меня к себе. Я очутилась в теплом кольце его объятий.

— Этого мгновения я ждал весь вечер, — шепнул мне он.

— А как сэр Джордж? — вспомнила я.

— После нескольких стаканов бренди он отнесся к этому событию, более философски. В любом случае, та женщина мне никогда не нравилась. Я сказал ему, что он очень кстати от нее избавился, а теперь ему самое время жениться повторно. И он попросил, чтобы я представил его твоей сестре. Поцелуй меня, Эми.

— Но, Лео! — воскликнула я, но, когда его губы прикоснулись к моим, уступила удовольствию поцеловаться с ним. На губах Лео чувствовался вкус сигар и бренди, поэтому после поцелуя я спросила: — Ты тоже пьян?

— Не от вина, а от любви. Поцелуй меня еще раз. Ммм, как вкусно. Ты уже проснулась?

— Да, я собиралась поспать, пока ты не вернешься домой.

— Ты просто чудо, Эми, просто чудо. Позволь мне показать тебе, какое ты чудо, — его руки стали снимать с меня ночную сорочку, но она застряла у меня на шее.

— Сначала тебе надо было развязать ленты! — проворчала я из-под подола рубашки. Лео так засмеялся, что я отыскала их сама. Когда я развязала их, он окончательно стянул с меня сорочку, и я оказалась такой же голой, как и Лео. Я с торжеством погрузилась в его объятия.

— Ох, Лео, разве это не приятно? — я целовала его, ласкала, упивалась ощущением его теплой кожи, а Лео перевернулся на спину, усадил меня верхом на себя и вставил свой член туда, где ему следовало быть.

Бедра Лео задвигались подо мной, я почувствовала тепло от наслаждения его близостью и стала шептать ему об этом, пока наслаждение не усилилось так, что я закричала от радости.

После этого я лежала на груди Лео в забытьи от счастья и слушала его голос, рассказывающий, мне о своей любви. Наконец, Лео повернулся набок, уложил меня рядом с собой, у самого сердца, и накрыл нас обоих одеялом. Только тогда я вспомнила и сказала:

— Лео, но у меня же нет сестры.

Слишком поздно, он уже заснул. Я закрыла глаза и тоже собралась спать.


Меня разбудил свет, упавший мне на веки, когда занавески отодвинулись. Я подняла голову как раз тогда, когда мистер Уоллис повернулся лицом к кровати. Мы оба оторопели от неожиданности, а затем, я зарылась поглубже под руку Лео. Мистер Уоллис восстановил самообладание и спросил обычным голосом:

— Мой лорд, мне сказать Берте, чтобы она принесла чай для ее светлости сюда?

— Спасибо, Уоллис. Впредь пусть она приносит чай нам обоим, потому что ее светлость теперь будет спать здесь.

— Непременно, мой лорд, — я услышала, что шаги мистера Уоллиса направились к двери.

— Ах да, Уоллис — не возвращайся сюда. Этим утром я оденусь сам.

— Непременно, мой лорд.

Когда я услышала звук открывающейся двери, Лео окликнул:

— И скажи миссис Картер, чтобы задержала завтрак — мы сегодня встанем поздно.

— Непременно, мой лорд, — дверь осторожно закрылась.

С горящим лицом я высвободилась из объятий Лео.

Оно запылало еще больше, когда я увидела, что моя ночная сорочка, валяется на полу у кровати, там, куда ее бросил Лео, прямо на куче его одежды.

— Что же подумал мистер Уоллис? — в ужасе воскликнула я.

— Даже и представить себе не могу, Эми, — Лео лениво потянулся и привлек меня к себе.

— Я вправду перейду в твою спальню?

— В нашу спальню, — поправил меня Лео. — Да. Когда я ехал ночью из Белинга, то решил, что ты совершенно права — нам пора экономить на стирке. Ты можешь поставить свой туалетный столик вон к той стене, — указал он. — Тогда я смогу лежать и смотреть, как ты прихорашиваешься.

— Я не...

Его губы заставили меня замолчать. Когда я отстранилась, он сказал:

— Поцелуй меня еще раз, Эми. И еще — «Da mi basia mille».

— Это, греческий?

— Нет, латынь. Означает — дай мне тысячу поцелуев. Это будет как раз до обеда. Ммм...

Когда он прервался, я спросила:

— Зачем ты приказал Уоллису задержать завтрак?

— Чтобы должным образом пожелать тебе доброго утра. Иди сюда, — его член в одно мгновение оказался во мне.

— Он гораздо легче входит, если попрактиковаться.

— Ты совершенно права, Эми. Практика — это вещь. Чем больше практики, тем лучше, — в голосе Лео звучали смешливые нотки. — Ох, Эми, Эми...

Позже, я чуть дыша лежала в объятиях Лео, а он гладил мои волосы и целовал мои щеки. Наконец он отпустил меня.

— Я включу воду в твоей ванной и пойду в другую комнату одеваться, — сказала я.

Но едва я надела нижнюю юбку, как Лео позвал меня из гардеробной:

— Я не могу найти свои запонки.

— Вот они, они всегда лежат здесь.

— Надень их мне.

— С одним условием...

— С каким условием, Эми?

— Ты поцелуешь меня за каждую запонку.

Мы целовались, пока вода в ванной не полилась через край. Я смотрела, как Лео развел мыло, намазал лицо и взял бритву. Водя бритвой по щекам, Лео сказал со смехом:

— Знаешь, Эми — я чувствую себя, очень женатым, когда жена стоит передо мной в нижней юбке и смотрит, как я бреюсь.

— Ты женат, очень женат. Лео снова засмеялся.

— Надеюсь, с троими-то детьми, — он взглянул на меня с улыбкой. — И, без сомнения, четвертый на подходе, — я вспыхнула.

Закончив бриться, Лео вытер щеки полотенцем и протянул руки ко мне.

— Иди сюда, Эми. Настало время пятьдесят шестого поцелуя.

Когда он отпустил меня, я сказала:

— Наверное, мы уже приближаемся к семидесятому.

— Чепуха, это был только один — паузы для дыхания не в счет, — Лео положил руки на мои плечи и развернул меня. — Тебе пора одеваться, — легким хлопком по заду он отправил меня в мою спальню.

Он растянулся на моей постели, пока я заканчивала одеваться.

— Ты носишь слишком много нижнего белья, Эми. В следующий раз, когда ты пойдешь к портнихе, я пойду с тобой и выберу тебе что-нибудь новенькое — может быть, одну из тех коротеньких прозрачных вещиц, какую ты надевала на званый ужин.

— Они неприличные.

— Просто невозможные. — Лео хихикнул, а я не нашлась, что ответить.

Я застегнула блузку и села за туалетный столик причесываться. В зеркало я видела, что Лео наблюдает за мной — когда последняя шпилька встала на место, он подошел ко мне, его большие руки опустились мне на плечи. Наклонившись, он поцеловал меня в шею. Затем, его щека прижалась к моей, лицо оказалось рядом с моим. Мы взглянули на два лица, отражающиеся в зеркале.

— Красавица и Зверь, — сказал он нежно и печально. — Зверь навсегда — прости, Эми.

Я быстро повернулась, мои губы отыскали его губы. Мы надолго обнялись.

— Эми, — пробормотал Лео. — Ты — мое солнце, моя луна, мои звезды, мой мир. Как я люблю тебя! — он губами погладил мои губы, затем выпрямился. — Нас, наверное, заждались дети. Пора идти в детскую.

— Да, пора, — живо отозвалась я. — Ты получишь свой девятьсот сорок первый поцелуй после завтрака, в парке.

— Но, Эми, я же не смогу дожидаться его так долго! — засмеялся Лео.

Глава шестьдесят третья

И наконец, она настала, наша пора любви и роз. Когда мы гуляли по розовому парку, все розы, казалось, разделяли нашу радость — их краски были ярче, запахи слаще, а лепестки развернуты шире навстречу солнечному теплу. Я тоже, словно роза, грелась под лучами любви Лео. Теперь между нами не было ни секретов, ни подозрений, ни сомнений, ни страхов — одна любовь. Любовь была в прикосновении его руки, в его голосе — и в наших сердцах.

Мы целые дни проводили вместе — в детской, в парке, в кабинете имения, на домашней ферме и даже на озере. Лео учил меня плавать, а я радовалась ласковым прикосновениям воды к моей голой коже. Кроме того, Лео, начал учить меня и греческому, по вечерам в библиотеке. Как-то я сказала ему:

— Чему мне научить тебя в ответ, Лео? Может быть, вычислениям?

— Не знаю, буду ли я их так быстро схватывать, как ты — греческий. В любом случае, зачем мне возиться с ними, когда у меня есть ты?

— Ну, какой же ты бестолковый!

На лице Лео появилась ленивая, довольная улыбка. Затем выражение его лица сменилось и стало серьезным.

— Эми, самому главному ты меня уже научила.

— Чему же?

— Ты заново научила меня любить. Позже я прошептала ему:

— Я никогда не выучу эти глаголы, если ты не перестанешь целовать меня во время урока.

— Ты первая начала. Кроме того, нам пора закрывать книги. Нелла уже беспокоится, — Лео снял меня со своих колен, поставил на ноги и встал сам. — Давай сводим, ее на прогулку по парку, — он подал мне руку и мы вышли навстречу вечерним запахам. Это было наше время любви и роз.


Пришла пора сбора урожая. Как-то я сидела в тени большого вяза в Хай Хэме, наблюдая, как Роза и Джеки возятся с другими детьми, а Флора висит на руке Лео, разговаривающего с мистером Арноттом. Вдруг она оставила его, и побежала по жнивью к своим брату и сестре. Я улыбнулась, видя ее кипучую энергию — в последние дни я была очень сонливой. Мои глаза слипались.

— Ну, по-моему, мы хорошо поработали, Марта? Мои глаза открылись. Бабушка Витерс и Мод Винтерслоу стояли передо мной в лучших своих башмаках и косынках, очень довольные собой.

— Мы пришли посмотреть, как продвигается сбор урожая его светлости, но если посмотреть на вас, моя леди, то ясно — к весне ему будет другой урожай, — бабушка Витерс толкнула сестру в ребра. — Он сеял свой овес все лето, не иначе!

— Кто, миссис Витерс? — из-за ее спины показался Лео. Она нисколько не смутилась.

— Вы, мой лорд, а если взглянуть на вашу леди, не в бесплодную почву, — она хмыкнула, а вслед за ней и Мод.

— Идем, Марта. Раз уж мы здесь, то перекинемся словечком с твоей Энни.

Они ушли. Лео сел на траву рядом со мной.

— Может быть, тебе показаться доктору Маттеусу до того, как эти две сплетницы, растрезвонят, об этом по всему селу?

— Да, лучше в этом убедиться, — кивнула я. Пальцы Лео сплелись с моими, его улыбка была полна нежности.

— Ты уже уверена в этом, Эми. Я вижу по твоему лицу.

— Ты доволен?

— Очень. Тебе не кажется, что сейчас для этого самое подходящее время?

Я положила руку на свой округлый живот.

— Неважно, если и неподходящее, — этот младенец уже в любом случае появится.

Лео засмеялся и поцеловал меня на виду у всего поля. Этим летом он был уверен в себе, как никогда прежде.

— Нам нужно устроить званый ужин, Эми, — сказал он, откинувшись спиной на траву. — Завтра скажи об этом Кларе. Мы устроим его в конце сентября, когда сюда приедет Аннабел.

Званый ужин — в Истоне! Я пришла в восторг.

— Но, Лео, что я надену? — воскликнула я. — Все мои вечерние платья устарели, кроме розового, а я сомневаюсь...

— Да, лучше тебе его не надевать, — хмыкнул Лео. — Будет нехорошо, если хозяин перебросит хозяйку через плечо и утащит от гостей посреди собственного званого ужина!

— Ох, Лео, не можешь же ты такое сделать.

Он повернулся так, чтобы можно было видеть мой живот.

— Могу, Эми, очень даже могу.

— Должна заметить, что к концу сентября оно,наверное, уже не налезет на меня, — вспыхнув, сказала я.

— Да, — самодовольно подтвердил Лео. — И раз уж я несу ответственность за новое, приятнейшее созревание твоей фигуры... — он выждал, пока я покраснею еще больше, и снова улыбнулся, гордой улыбкой обладания, — то тогда, моя сладкая Эми, я должен купить тебе новое платье. Когда сбор урожая закончится, мы вместе поедем в Лондон.

Мы поехали в Лондон ранним поездом и провели утро в Британском музее, так как Лео очень хотел показать мне мраморные статуи из Парфенона. После обеда мы собирались побывать у портнихи, а затем съездить в Кью. Греческие скульптуры в музее показались мне прекрасными, но еще больше я восхитилась черепками и другими мелочами домашнего хозяйства египтян — казалось чудом смотреть на игрушки, которыми дети играли столько лет тому назад!

Мы пообедали в дамской комнате клуба Лео.

— Ох, Лео, как мне сегодня здесь понравилось! — воскликнула я, допивая кофе.

— А тебе еще предстоит визит к портнихе, — снисходительно улыбнулся Лео.

— Но я надеялась, что ты тоже пойдешь со мной.

— Разумеется, пойду, после того, что ты выбрала, оставшись без присмотра. Я даже подумываю, не пойти ли нам к другой портнихе.

— Нам так нельзя, — качнула я головой. — Бабушка Витерс и Мод Винтерслоу никогда не простят нам, если мы закажем новое платье не у их племянницы.

— Их племянницы? — удивился Лео.

— Да, мадам де Хайвер зовет их обеих тетушками, — объяснила я. — Кроме того, I'hiver означает «зима». По-моему, она — дочь какого-то из их братьев.

— Но оба брата Винтерслоу... — он запнулся, выглядя очень заинтригованным. — Эми, сколько лет этой женщине? — я не решалась ответить, зная, что его задевает упоминание о возрасте, но он сказал сам: — Примерно моих лет или чуть старше?

— Да, похоже. Она начала седеть, но в основном ее волосы еще черные.

Он вдруг вскочил:

— Нам пора идти, она ждет нас.

— Я написала ей, что мы зайдем в любое время после обеда.

Но Лео уже был на полпути к двери. Я даже не успела допить кофе. Однако я не придала этому значения, мне было приятно, что он так заинтересован выбором моего платья.

Правда, когда мы прибыли туда, он гораздо больше интересовался самой мадам де Хайвер, а не моим платьем. И я заметила, что она тоже обращала внимание на Лео, хоть и была занята делом, как обычно. В конце примерки я, определенно, заметила, что они украдкой посматривают друг на друга. В довершение ко всему, когда мы уходили, Лео спросил ее, не бывала ли она в Уилтшире. Она ответила, что бывала только в Пеннингсе — однажды, из любопытства.

— А вы никогда не посещали своих... хм... тетушек в Истоне? — нажал на нее Лео.

— Нет, лорд Ворминстер, они предпочитают приезжать ко мне в город.

— Вам просто необходимо в ближайшее время побывать в Истоне, — приветливо сказал ей Лео. — А когда приедете туда, обязательно заходите к нам. Мы будем очень рады вас видеть, правда, Эми?

Мадам де Хайвер залилась краской — в ее-то возрасте!

— Да, — нехотя пробормотала я.

Лео, не сказал ни слова, пока кэб вез нас в Кью. Когда мы прошли полпути к Палмхаузу, он удосужился спросить:

— Ты довольна своим новым платьем, Эми? Кажется, цвет тебе идет.

— Вряд ли ты заметил его цвет, — сварливо ответила я, — потому что все время был слишком занят тем, что делал глазки мадам де Хайвер!

Он так резко остановился, что чуть не вывернул мне руку.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, было совершенно очевидно, что ты имел прихоть увлечься ей, — я сознавала, что говорю в сердцах, но не могла сдержаться.

— Уж не ревнуешь ли ты меня, Эми? — Лео, казалось, не верил своим ушам.

— Почему бы и нет? Ты мой муж, не ее.

— Ты ревнуешь! — Лео выглядел таким довольным, что я чуть не ударила его. Затем он засмеялся: — Но, Эми, как раз к ней-то тебе незачем ревновать — я подозреваю, что она моя сестра! — я изумленно уставилась на него. — Когда я после смерти отца начал просматривать его личные счета, — объяснил Лео, — то обнаружил, что он постоянно посылал деньги одной молодой женщине, и догадался, что у них были интимные отношения... — он прервался и с сожалением добавил: — Но я не догадывался, что у них был ребенок. Жаль, что я не знал.

— Де Хайвер... Винтерслоу... Мод! — воскликнула я.

— Боже сохрани! — покачал он головой. — Нет, не Мод — Марта. Разве ты не знала, что она некоторое время была горничной в Пеннингсе, лет за пять до смерти моей матери?

Я остолбенела. Ничего удивительного, что лицо мадам де Хайвер показалось мне знакомым, когда я увидела ее впервые!

Тут я заметила, что Лео развернул меня и повел совершенно в другом направлении.

— Я думала, мы идем в Палмхауз.

— Нет, Эми, сначала мы сходим в рододендроновую долину. Пусть сейчас рододендроны и не цветут, но там достаточно уединенное место, чтобы пожилой мужчина, мог без помехи поцеловать свою молодую красавицу-жену, которая по-настоящему приревновала его!

— Но...

— Не беспокойся, Эми. Уверяю тебя, к тому времени, когда я закончу целоваться, у тебя не останется никаких сомнений в постоянстве и пылкости, моих чувств к тебе.

Мы так и не дошли до Палмхауза.

Однако ночью, удобно свернувшись в объятиях Лео, я вспомнила, о чем он рассказал мне, и стала подсчитывать в уме. За пять лет до смерти матери Лео его отцу было уже шестьдесят четыре — а Марте сейчас исполнилось семьдесят четыре. Значит, тогда ей было всего семнадцать! Бедная Марта! Быть соблазненной своим нанимателем — ведь она не посмела бы сказать ему «нет». А, может быть, он даже изнасиловал ее! И оказаться с ребенком! Я знала, что она не выходила замуж до двадцати трех лет — как, наверное, ей было ужасно до этого, какой позор! И, что хуже всего, ей пришлось оставить девочку в Лондоне — ничего удивительного, что порой, она бывает резка на язык.

Лео, видимо, тоже думал об этом, потому что во время бритья предложил мне пойти в село и самой расспросить Марту.

— Вдруг я строю беспочвенные догадки, Эми, поэтому не будешь ли ты любезна, добыть побольше сведений? — сказал он. — Может быть, ты осторожно намекнешь ей...

В тот же день после обеда я пошла в село к бабушке Витерс.

— Миссис Витерс, — сказала я сразу же, как только убедилась, что дверь плотно прикрыта. — Вчера мы заезжали к Молли, а потом его светлость рассказал мне о вас и своем отце.

— Ха! Таковы все мужчины — не могут держать язык за зубами. Я не знала ни одного мужчины, способного хранить тайны, — однако она не выглядела очень озабоченной. — Непонятно, почему ему понадобилось рассказывать это вам. Я думала, что вы уже заметили сходство и догадались обо всем сами. Чашечку чаю, моя леди? — я уселась в кресло. Рыжий кот миссис Витерс с протестующим воплем был вынужден слезть оттуда. — Добавим мяты...

Когда чайник оказался на плите, бабушка Витерс уселась передо мной в свое кресло-качалку.

— Да, давненько это было, — вздохнула она.

— Ох, миссис Витерс, как, наверное, было ужасно для вас, когда отец Лео принудил вас к этому! — воскликнула я.

— Он не принуждал меня! — возмутилась бабушка Витерс. — Все было совсем не так. — Я изумленно уставилась на нее, а она стала набивать трубку. Сделав затяжку, она продолжила: — Когда я впервые увидела его в Пеннингсе, во дворе конюшни верхом на лошади, то подумала — Марта, этот мужчина для тебя — вот что я подумала. У него была чудесная фигура — спина стройная как шомпол, а бедра... Таких, сейчас не встретишь! Когда он слез с лошади, я забежала во двор, как бы случайно. Затем я притворилась, будто только что заметила его, и сделала реверанс. Он остановился, спросил, как меня зовут, заговорил со мной ласково — и я заметила, что ему нравится смотреть на меня. Я снова улыбнулась ему и сделала еще один реверанс — так, чтобы он мог увидеть мои лодыжки и представить себе остальное. Затем он ушел, а я стояла, смотрела ему вслед и мои ноги подкашивались! Я подумала — Марта, теперь тебе надо действовать.

Видите ли, моя леди, — наклонилась она ко мне, — от других девушек я знала, что он не из тех, кто прижимает служанок за дверью и раздает им поцелуи и ласки — он слишком сознавал себя джентльменом, чтобы позволять себе такие штучки — поэтому понимала, что дело мне предстоит нелегкое. Тем не менее, я всегда была боевой, так-то. Поэтому я раскрыла пошире, глаза и уши, чтобы прикинуть, как мне этого добиться.

Она пыхнула трубкой:

— Он очень рано вставал — армейская привычка, наверное — и иногда спускался в свой кабинет, пока там еще шла утренняя уборка. Поэтому я поменялась с Сарой Картер, которая тогда была третьей горничной — у нее была своя рыбка на жаркое, у этой Сары. Так вот, на следующее утро я уже прибиралась в кабинете его светлости, когда он вошел. Он заметил меня и спросил: «Что ты здесь делаешь, юная Марта?» Я ответила ему, нисколько не смущаясь: «Я поменялась с Сарой, мой лорд». «А почему?» — спросил он. «Я подумала, что, может быть, вам будет приятно провести утро в обществе молодой девушки».

Ну, он нахмурился и сказал: «А ты — предприимчивая шлюха, и уж конечно, не девушка!» «Может быть, и предприимчивая, мой лорд, но не шлюха, — ответила я, а затем выразительно взглянула на него и сказала: По крайней мере, пока». И тогда он сказал, глядя на меня исподлобья: «Значит, есть молодой человек, которому удастся уговорить тебя лишиться девственности, а, Марта?» «Он не молодой человек, мой лорд — и ему не придется меня уговаривать!» — ответила я. Он рассмеялся и сказал: «Вижу, ты из тех девушек, которые знают, чего хотят».

Затем он подошел к календарю и сказал: «Марта, ты слишком молода, поэтому я дам тебе возможность подумать». Он указал мне на дату: «Сегодня второе число. Я даю тебе три недели на то, чтобы ты вернулась к прежним обязанностям. Но если двадцать третьего утром ты еще будешь здесь, то, предупреждаю тебя, ты кое-что потеряешь. Поняла?»

Я взглянула на него и сказала: «Да, мой лорд, поняла». И он поставил крестик на календаре, четко, чтобы я видела, а затем сел за стол и начал работать, что-то напевая про себя.

— Миссис Витерс, как вы осмелились? — раскрыла я рот.

— Ему нравились девушки, которые могут постоять за себя, он был такой, — она подмигнула мне. — Само собой, я устроила ему нелегкие три недели.

— Нет, не может быть, вы же были всего лишь молодой горничной.

— Да. Каждое утро я вертелась перед ним так и сяк, пока чистила камин и вытирала пыль с верхних полок — ручаюсь, они никогда еще не были такими чистыми. Я дразнила его каждое утро! Я видела, что скоро он пожалел, что поставил этот крестик! Но он держал свое слово, он был настоящим джентльменом, он был такой.

Когда наступило двадцать третье, я пришла в его кабинет с зарей — но он пришел еще раньше! — она вздохнула, отдаваясь воспоминаниям. — Ах, он был пылким мужчиной, он был такой, — она улыбнулась. — Первый раз никогда не забудешь, правда, моя леди?

Я перевела дыхание.

— Надо же, вы увидели его на лошади и влюбились в него!

Бабушка Витерс искоса взглянула на меня.

— Я бы не назвала это любовью, моя леди. Помните, что в Священной Книге говорится о жажде плоти? По-моему, моя плоть жаждала его плоти, а его плоть — моей. Мы понимали друг друга, понимали, — я изумилась еще больше. — Вода кипит, — она с кряхтением встала на ноги и занялась чайником.

Когда она снова уселась, я напомнила:

— А Молли?

— Да, припоминаю, что я чувствовала в то утро, когда впервые взяла в руки Молли. Кажется, что ничего не может быть лучше, правда? А мужчинам, им все равно, — фыркнула она.

— А ее светлость узнала об этом? Бабушка Витерс была шокирована.

— Конечно, нет — он не позволил бы ничего, что задело бы ее. Он о ней заботился. Она была такой нежной леди — слишком нежной для его светлости, должна заметить. Ему нужна была женщина, которая умела бы прикрикнуть на него. Все мужчины веду себя как быки, только дай им возможность.

— Лео, не такой.

— Вы же еще не давали ему возможность, так? И совершенно правильно. Так о чем я? Ах да, о Лондоне.

— О Лондоне?

— Он нашел там для меня милый домик. Два-три дня в неделю он всегда проводил в нем со мной. Ко мне приехала Мод, чтобы создать видимость приличий. Она взяла на себя заботу о Молли. Я еще не была готова подрезать себе крылышки, но Мод, она всегда была выдержанной. Его светлость заплатил за ее обучение швейному делу, и она сумела сделать карьеру.

Да, пять лет мы с ним славно проводили времечко. Затем родился его светлость, его леди умерла — и он сломался. В одночасье стал стариком. Он назначил мне хорошее содержание, я вернулась сюда и вышла замуж за Дэна Витерса. Я всегда нравилась Дэну. Мод осталась в городе, пока Молли не выросла. А я была брошена, поэтому мне хотелось как-то устроиться. Чай заварился, моя леди, давайте, я налью вам чашечку.

Я смотрела, как бабушка Витерс пьет чай, и думала об ее рассказе. Мне не терпелось вернуться домой и рассказать всю историю Лео. Я знала, что он, конечно, как и я, будет шокирован, когда узнает, что она соблазнила его отца, но все равно не могла не чувствовать тайного восхищения бабушкой Витерс. Да, она была отчаянной женщиной!


Перед званым ужином я нервничала, но все прошло прекрасно. Я видела, что сэру Джорджу нравится разговаривать с Аннабел. Лео усиленно сводил их, но я сказала ему, что в этом не будет пользы, помня историю, которую услышала от Аннабел в ее последнее посещение. Перед вечером она начала рассказывать мне, как лазила по горам в Швейцарии, но вдруг ее лицо омрачилось:

— Я пытаюсь очиститься, Эми, но не могу.

— Очиститься?

— После Парижа. Не знаю, что нашло на меня тогда. «Соус к гусаку пойдет и к гусыне!» — искривила она губы. — Все, чего я добилась — опустилась до уровня Фрэнсиса и подвела его.

— Но... он вел себя так же.

— Знаю, но он не представлял себе ничего лучшего, теперь я это поняла, — она взглянула на меня. — Я пошла, посетить его «дядю» Жан-Поля — ты о нем слышала. Я думала... ох, даже не знаю, что и думала. Но после встречи с ним я наконец поняла Фрэнсиса. Как он мог стать другим, если такой мужчина разыгрывал перед ним отца? Ты знаешь, что он отец Фрэнсиса? Фрэнсис сказал мне об этом. Я помню, как он сказал мне: «Знаешь, я всегда иду к дяде Жан-Полю, когда попадаю в переделку. Он никогда не поучает и не стыдит. Он всегда говорит одно: «В таких случаях есть единственное правило, Фрэнсис — никогда ни о чем не жалей!» Затем он смеялся и выводил меня из любых затруднений, в какие бы я ни попадал».

Аннабел наклонилась ко мне, ее серые глаза потемнели от гнева.

— Знаешь, Эми, Фрэнсис сказал мне, что когда ему исполнилось шестнадцать лет, Жан-Поль повел его в свой любимый бордель! «Чтобы научить быть мужчиной». Какая мерзость! Только теперь я поняла, как это повлияло на Фрэнсиса. Он вел себя так только потому, что не знал ничего другого, а я не нашла ничего лучшего, как изобразить из себя проститутку! — она содрогнулась. — Теперь, когда я вижу фигуру в форме RFG, просто не представляю, что делать, если вдруг встречу того мужчину, — она на мгновение зажмурилась.

Я не знала, как утешить Аннабел, но она уже сменила тему:

— Вижу, ты поладила с Лео.

— Да, теперь он все понял... насчет Фрэнка.

— А я собиралась попытаться помирить вас, если он все еще упрямится. Я хотела объяснить Леонидасу, как великодушно с твоей стороны было сделать то, что следовало сделать мне, — она взглянула на меня в упор. — А теперь я могу только поблагодарить тебя за то, что ты утешила Фрэнсиса. Знаешь, я ездила на его могилу. Подумала — хоть это я для него сделаю. Я стояла перед простым деревянным крестом, и чувствовала гордость за Фрэнсиса, — ее глаза заблестели от непролитых слез. Я знала, что они так и останутся непролитыми — Аннабел всегда была стойкой.

Перед отъездом она сказала нам:

— Знаете, Флоре пора рассказать правду, пока она еще помнит Фрэнсиса. Она — его ребенок, а он умер геройски. Он имеет право на ее память.

Я взглянула на Лео.

— Да, Аннабел, ты права, — тихо сказал он. — Мы обязаны, сделать это для него.

Мы вместе рассказали об этом Флоре. Ее голубые глаза широко раскрылись от удивления, она неуверенно потянулась к Лео.

— Папа? — в ее голосе звучал тревожный вопрос. Лео привлек ее к себе, а я нежно сказала:

— Папа был отцом дяди Фрэнка, значит, теперь он — твой дедушка, а это не хуже, чем папа.

Прижавшись головой к его груди, она удовлетворенно кивнула. Другой секрет, секрет рождения Фрэнка, она не узнает никогда.

Всю эту осень Фрэнк занимал наши мысли, потому что в Истоне, как в каждом городе и селе, собирались поставить памятник погибшим. Место для нашего памятника, было выбрано на лужайке в начале сельской улицы, где его можно будет видеть каждый день.

Было горе, но была и надежда. Другие женщины, как и я, вынашивали младенцев, а в ноябре и Клара сказала мне, что ее подозрения превратились в уверенность. Ее лицо сияло, и я обняла ее:

— Ох, как я за тебя рада, Клара!

— Это так долго не получалось, что мы начали сомневаться, все ли делаем правильно! — Клара засмеялась, но затем посерьезнела. — Может быть, и к лучшему, что я не понесла раньше. Поначалу вся моя любовь была нужна Джиму. А теперь он так же доволен, как и я.

Наступило Рождество. Утром мы взяли с собой детей в церковь. Лео теперь иногда ходил со мной по воскресеньям в церковь, а в январе был на воскресной службе две недели подряд. После службы мистер Бистон шепнул мне об облагораживающем женском влиянии. Лео бессовестно подслушал нас, и я заметила, что он сдерживает смех. Затем мистер Бистон обратился к Лео и попросил его в следующее воскресенье сказать речь. Улыбка Лео исчезла, он резко сказал «нет» и ушел, даже не дождавшись меня. Бедный мистер Бистон выглядел так, словно вот-вот заплачет.

Я положила руку ему на локоть:

— Не огорчайтесь, мистер Бистон. Он не хотел нагрубить — просто он заикается. Когда он разговаривает в обычной обстановке, это почти незаметно, но он не может выступать публично, с речью.

Памятник воинам был поставлен в конце февраля. В начале месяца мы с Лео ходили на собрание в школу, чтобы сделать назначения для освящения и торжественного открытия. Мистер Арнотт сказал:

— Его светлость был так любезен, что дал нам список джентльменов, чтобы мы могли попросить кого-нибудь из них провести церемонию, — он зачитал имена генералов и глав правительства, приведших нашу армию к победе. Закончив чтение, он спросил: — Ну, какие будут предложения?

Встал мистер Хэйл, громко откашлялся и заявил:

— Мы хотим, чтобы это сделал его светлость. Раздался одобрительный хор «вторых голосов», а мистер Арнотт спросил:

— Есть другие предложения? — ответом было глубокое молчание. — Хорошо, принято единогласно. Его светлость откроет наш памятник.

Лео взглянул на меня с отчаянным выражением лица.

— Мистер Арнотт, для этого обычно приглашаются генералы и тому подобные лица, — сказала я.

Отец Элен обернулся к Лео:

— Ваша светлость, мы не хотим генерала, мы хотим вас. Вы тоже были на войне, как и они. Вы сражались бок о бок с нашими сыновьями и потеряли собственного сына. Поэтому мы хотим, чтобы это сделали вы.

Головы вокруг стола согласно закивали. Наступило длительное молчание, и наконец Лео кивнул в знак согласия.

Я сказала ему по пути домой:

— Лео, не нужно никаких речей. Ты просто разрежь шнур и предоставь мистеру Бистону читать молитвы. Тебе незачем говорить речь.

— Нет, Эми, я скажу ее, — ответил он. — Если они имели мужество погибнуть за родину, я тоже должен найти мужество почтить их, как они этого заслуживают.

Лео мучился долгие часы с этой речью, но я знала, что ему нетрудно подбирать слова — он лишь страшился говорить их.

Церемония состоялась утром. Аннабел приехала накануне, теперь она сидела за завтраком вместе с нами, спокойная и уравновешенная. Флора сегодня тоже была с нами внизу. Она гордо держала голову, потому что знала, что среди имен длинного списка погибших был и ее отец.

Лео вышел из-за стола и прошел в библиотеку, чтобы в последний раз повторить речь. В десять часов утра я спустилась за ним:

— Нам пора, Лео, — я ободряюще пожала ему руку и улыбнулась. Его пальцы пожали мои, но ответная улыбка на его лице не появилась.

Мы спустились по парадной лестнице. Снаружи ожидала пролетка, где с вожжами в руках сидел Джим, а рядом с ним — миссис Картер. Элен присоединилась к ним. Как только она уселась, Лео посадил Джеки ей на колени. Мистер Уоллис помог взобраться мистеру Тимсу, Джим щелкнул кнутом, и они уехали. Мистер Уоллис запер дом, потому что остальные слуги уже были снаружи вместе с нами, одетые в лучшую одежду. Садовники вышли из своего домика, сияя начищенными ботинками и медалями, и все мы направились в село, туда, где стоял завернутый в покрывало бронзовый памятник.

Там уже собралось все село. Все были в лучших воскресных одеждах, молодые люди надели заслуженные на войне медали, также, как и Лео, — свои. Перед ним расступились, он взобрался на помост перед памятником. За ним последовали мистер Бистон, мистер Арнотт и мистер Селби, за ними — церковные служащие. Затем туда поднялась Аннабел и села на приготовленный стул. Мне тоже полагалось подняться на помост, но я отказалась. Мне хотелось, чтобы Лео мог меня видеть, кроме того, со мной были дети, поэтому я с Флорой отошла в сторону.

Лицо Лео было похоже на лицо статуи — мужественное и сильное. Но я знала, что сердце в его груди трепещет от страха. Я смотрела, как другие мужчины отступили, оставив Лео одного впереди на помосте, и увидела, что его глаза ищут меня, ищут моей поддержки. Когда они остановились на моем взволнованном лице, я улыбнулась ему, а его взгляд на секунду задержался на мне. Затем, подняв голову так, чтобы можно было видеть всех собравшихся жителей Истона, Лео открыл свой перекошенный рот и заговорил.

Слезы подступили к моим глазам. В голосе Лео, как обычно, слышалось заикание, но в нем звучало и мужество. Это мужество придавало ему сил говорить громко и отчетливо, в честь погибших.

— Сегодня мы вспоминаем павших, как вспоминали их каждый день.. Нам не нужен бронзовый памятник, чтобы помнить их, потому что мы никогда их не забудем. Но они заслужили памятник, чтобы наши дети, внуки и последующие поколения могли прочесть их имена — и вспомнить. И незнакомец, путник, проезжающий через наше село, пусть тоже увидит этот памятник и узнает, как эти мужчины, наши истонские мужчины, ответили на призыв родины. Они оставили свои дома, семьи, фермы, поля, они пошли выполнять свой долг и заплатили за это жизнью.

Выступив вперед, Лео разрезал шнур, и черное покрывало упало, открыв фигуру бронзового солдата. Солдат стоял прямо и гордо под лучами солнца, с вещмешком за спиной и винтовкой в руке. Он смотрел поверх села на леса и поля, за которые сражался и которые никогда не увидит снова.

На пьедестале были бронзовые панели с именами павших. Сильным звучным голосом Лео начал читать почетный список:

— Джордж Леонард Чандлер, Эдвард Дэвис, Джон Дэвис, Херберт Доусон, Джозеф Альберт Демпстер, Фрэнсис Питер Жан Фицворрен-Донне, виконт Квинхэм, Джордж Хэйл...

Дойдя до конца этого длинного, печального списка, Лео выждал мгновение и прочитал надпись под именами: «Они отдали свои жизни, чтобы мы жили в мире».

Затем, шагнув вперед, Лео протянул руку и указал на бронзового солдата.

— Эта статуя олицетворяет тех, кого мы потеряли, — сказал он. — Смотрите на нее и вспоминайте их. Вспомните своих сыновей, как я, вспоминаю своего. Вспомните мужей. Вспомните братьев. Вспомните внуков, — его голос упал, он взглянул на стоящих перед нами детей, на Флору. — Вспомните отцов. — Затем Лео вскинул голову, словно отдавая приказ. — Вспомните — и гордитесь, — его голос разнесся вокруг, твердый и мощный:


Нет горше этой утраты,

Но не нужно вздыхать и плакать,

Мы знаем, что с ними — слава,

А слава не умирает.


Наступило молчание, прерываемое только тихими всхлипываниями женщин. Затем Лео отступил назад, его место занял пастор: «Давайте помолимся...»


После обеда мы прогуливались по парку вдвоем. Аннабел взяла Флору покататься на своей новой машине, а Роза и Джеки остались в детской с Элен. Наш будущий ребенок укромно лежал у меня под сердцем.

— Мне следовало бы лучше понимать Фрэнсиса, — печально сказал Лео. — Я очень жалею о своем гневе и раздражении, когда он в последний раз приезжал сюда...

— Лео, ты же виделся с ним во Франции, — напомнила я. — Значит, ты расстался с ним не во гневе.

— Но мне хотелось бы... ох, как бы хотелось... чтобы, я успел вовремя, когда он умирал.

— Ты пытался успеть.

— Эми, — Лео подыскивал слова. — Теперь я очень рад, что ты отпустила его... с любовью. Спасибо тебе.


Наступил март, и я стала готовиться к появлению младенца. Я сказала детям, что во мне растет их новый братишка или сестренка, пока не вырастет достаточно, чтобы появиться на свет. Флора и Роза ждали его с нетерпением, но Джеки ничего не понял и по-прежнему карабкался ко мне на колени.

— Не беспокойся, Эми, — заверил меня Лео. — Я займусь им, когда вы с девочками будете восторгаться младенцем.

Я выпрямилась, пытаясь облегчить ноющую спину.

— Я буду рада, когда все кончится.

— Да, и я тоже.

— Ты побудешь со мной?

— Естественно, если ты этого хочешь. Я потянулась к его руке за утешением:

— Да, я этого хочу.

Наш второй сын родился утром 15-го марта. Лео был рядом со мной, когда он издал первый крик, и Лео вложил мне его в руки в первый раз — мой прекрасный, крепенький сын, как я полюбила его!

Но вечером, когда я отдыхала, мне захотелось увидеть других детей. Джеки повис у меня на руке, а девочки столпились у детской кроватки.

— Посмотри на эти пальчики, Роза!

— Какой милый малыш! — восхитились обе. Я притянула Джеки к краю постели.

— Это твой новый брат, Джеки. Джеки нахмурился и заявил:

— Не хочу! Не хочу! — он потянулся ко мне и спрятал голову у меня на груди.

Гладя, мягкие волосы Джеки, я вопросительно взглянула на Лео.

— Дай ему время, Эми, — успокоил меня он.

Роза и Флора вскарабкались на мою постель и устроились рядом с Джеки. Флора выжидательно взглянула на меня:

— Папа сказал, что мы послушаем сказку здесь, потому что тебе еще нельзя вставать с постели.

Лео поднял книгу с пола, куда Флора уронила ее, любуясь новым братцем.

— Возьми, Эми, — он пододвинул стул и сел рядом с постелью. — Флора, сегодня твоя очередь выбирать. Какую сказку ты хочешь?

— «Красавица и Зверь», — решительно сказала Флора. И я начала читать такую знакомую сказку: «Жил-был купец, у которого было шестеро детей — три сына и три дочери...»

Я прочитала о страхе Красавицы перед зачарованным замком, о Звере, о том, как он, был добр с Красавицей — и о ее возрастающей привязанности к нему. Затем я прочитала, как она забыла о Звере, как, вспомнив, заспешила назад, нашла его лежащим без чувств у ручья и вернула к жизни.

— «Она взглянула на Зверя, который любил ее, — продолжила я. — Он был таким сильным, таким добрым и ласковым, что она тоже полюбила его. — Мои дочери вздохнули. Взглянув поверх книги, я закончила: — И тогда Красавица вышла замуж за Зверя, и они зажили счастливо».

— Но, мама, это неправда, — запротестовала Флора. — Там был удар грома, молния и фейерверк. Ты рассказала неправильный конец.

Я взглянула на Лео, и мы обменялись улыбками.

— Нет, Флора, — покачала я головой. — Там была только выдумка, а моя история — правда.

Примечания

1

VAD (voluntary and detachment) — добровольческий вспомогательный отряд.

(обратно)

2

RAMC (Rojal Army Medical Corps) — медицинская служба сухопутных войск.

(обратно)

3

Beast — зверь (англ.). Фамилия «Бистон» созвучна этому слову.

(обратно)

4

Моя милая Жанетта, я обожаю тебя (фр.)-

(обратно)

5

Моя маленькая (фр.).

(обратно)

6

МО (medical officer) — офицер медицинской службы. CCS (casuality clearing station) — головное отделение эвакуационного пункта. ADMS (advanced depot of medical stores) — передовой склад медицинско-санитарного имущества.

(обратно)

7

FANYS (first aid nurse to young soldgers) — первая медицинская помощь молодым солдатам.

(обратно)

8

Epicene — бакалейный магазин (фр.).

(обратно)

9

Старина Ник — одно из прозвищ дьявола в Англии

(обратно)

10

Я люблю тебя, Эми (фр.).

(обратно)

11

Dim — тусклый, неясный, сумрачный (англ.).

(обратно)

Оглавление

  • Глава первая
  • Глава вторая
  • Глава третья
  • Глава четвертая
  • Глава пятая
  • Глава шестая
  • Глава седьмая
  • Глава восьмая
  • Глава девятая
  • Глава десятая
  • Глава одиннадцатая
  • Глава двенадцатая
  • Глава тринадцатая
  • Глава четырнадцатая
  • Глава пятнадцатая
  • Глава шестнадцатая
  • Глава семнадцатая
  • Глава восемнадцатая
  • Глава девятнадцатая
  • Глава двадцатая
  • Глава двадцать первая
  • Глава двадцать вторая
  • Глава двадцать третья
  • Глава двадцать четвертая
  • Глава двадцать пятая
  • Глава двадцать шестая
  • Глава двадцать седьмая
  • Глава двадцать восьмая
  • Глава двадцать девятая
  • Глава тридцатая
  • Глава тридцать первая
  • Глава тридцать вторая
  • Глава тридцать третья
  • Глава тридцать четвертая
  • Глава тридцать пятая
  • Глава тридцать шестая
  • Глава тридцать седьмая
  • Глава тридцать восьмая
  • Глава тридцать девятая
  • Глава сороковая
  • Глава сорок первая
  • Глава сорок вторая
  • Глава сорок третья
  • Глава сорок четвертая
  • Глава сорок пятая
  • Глава сорок шестая
  • Глава сорок седьмая
  • Глава сорок восьмая
  • Глава сорок девятая
  • Глава пятидесятая
  • Глава пятьдесят первая
  • Глава пятьдесят вторая
  • Глава пятьдесят третья
  • Глава пятьдесят четвертая
  • Глава пятьдесят пятая
  • Глава пятьдесят шестая
  • Глава пятьдесят седьмая
  • Глава пятьдесят восьмая
  • Глава пятьдесят девятая
  • Глава шестидесятая
  • Глава шестьдесят первая
  • Глава шестьдесят вторая
  • Глава шестьдесят третья
  • *** Примечания ***