Тамбера [Утуй Татанг Сонтани] (fb2) читать онлайн

Издание осуществляется под общей редакцией Л. КЛИМОВИЧА, С. МАШИНСКОГО, С. ПЕТРОВА, Б. РЕЙЗОВА, Н. ТОМАШЕВСКОГО, Е. ЧЕЛЫШЕВА

Перевод под редакцией М. ЛИТВИНОВОЙ

Предисловие М. КОЛЕСНИКОВА

Художник Р. ВОЛЬСКИЙ

Блистающий мир тропиков Утуя Татанга Сонтани

Лазурные лагуны и вулканические массивы, встающие из синих вод теплых морей; жестяной шелест пальмовых листьев и мерцающие коралловые рифы; бамбуковые хижины с островерхими крышами, свайные постройки, прячущиеся в тени древовидных папоротников и опутанные цветущими колючими ротангами; райские птицы и зеленые попугаи; хлебные и дынные деревья; скользящие по зеркальной глади расписные ладьи — прау, груженные копрой, бананами, кассавой, мускатным орехом и мускатным «цветом»; коричневые люди в набедренных повязках, в огромных шляпах, женственно-прекрасные, изящные, будто статуэтки из сандалового дерева; тягучие мечтательные песни в короткий вечерний час, когда и небо и океан багровеют от ослепительно чистого заката…

Это и есть тот далекий, необыкновенно красочный, заласканный солнцем мир тропиков, в который вводит нас индонезийский писатель Утуй Татанг Сонтани своим романом «Тамбера». Малайский архипелаг, Молуккские острова… Этот мир экзотичен, он полон шума прибоя, он опутан, словно паутиной, густыми лианами, расцвечен орхидеями, он вечно юн и самобытно мудр. Но у Сонтани свое видение этого мира, и писатель меньше всего стремится зачаровать нас красотами экзотической природы.

В поле его зрения прежде всего человек с его взлетами и падениями. И хотя герои Утуя Татанга Сонтани отделены от нас дымкой веков, мы воспринимаем роман «Тамбера» и события, развертывающиеся на его страницах, как проекцию на современность. Такова сила художественного обобщения.

Действие в романе ограничено Молукками, вернее островом Лонтор архипелага Банда. Остров не особенно велик, и не всегда его можно найти на картах. Со всех сторон омывается он морем Банда. Отсюда до Новой Гвинеи рукой подать.

Когда-то Молукки называли Островами пряностей, «ароматными островами». Гвоздика, корица, черный перец, имбирь… При дворах королей Европы особенно ценился пряный вкус мускатного ореха.

Рассказы мореплавателей о родине мускатного ореха — Молукках — толкали авантюристов на поиски сказочно богатых островов Банда, Амбоины, Тернате, Тидоре.

Первыми из европейцев появились в этих местах португальские флибустьеры. Захватив в 1511 году Малакку, они открыли себе путь к Островам пряностей, обосновались на Северной Суматре. Попытки испанцев вторгнуться в сферу влияния португальцев окончились неудачей. Поскольку испанские конкистадоры могли рассчитывать лишь на помощь из Мексики, а Эрнандо Кортес не торопился оказать эту помощь, то испанцам пришлось убраться с Малакки. Вскоре, однако, у португальцев появился сильный соперник — голландцы.

В 1596 году в одну из бухт Явы вошла первая голландская эскадра под командой Корнелиса Хутмана. Султан могучего княжества Бантам ласково принял европейских гостей, щедро одарил их. Он готов был завязать торговые отношения с далекой заморской страной. Роскошь огромного дворца — кратона, обилие драгоценных камней, жемчуга, золота на одеждах придворных произвели сильное впечатление на голландцев. У алчного Хутмана и его спутников разгорелись глаза. Они решили захватить кратон и разграбить его. Ведь жители Бантама казались такими миролюбивыми, беззащитными! Произошло столкновение обезумевших от жадности голландских моряков с дворцовой стражей. Разгневанный султан приказал бросить Хутмана в тюрьму. Корабли обстреляли город. Но бантамцы, вооруженные мечами — клевангами — и копьями, на юрких лодках окружили эскадру. В конце концов голландцам пришлось уплатить за Корнелиса Хутмана значительный выкуп. Эскадра двинулась дальше на восток на поиски Островов пряностей. Но Хутману не повезло: команда взбунтовалась, и эскадра повернула в Европу. Когда через три года Хутман вновь оказался на Малайском архипелаге и вновь занялся грабежами, его схватили и казнили. Так и не удалось Хутману добраться до Молукк.

В 1599 году на Молукки отправился некто ван Хеемскерк. Сперва из синевы моря поднялась высоченная огнедышащая гора, белая, словно призрачная, изборожденная лавовыми потоками. Затем показались гористые острова, сплошь покрытые зарослями мускатного ореха. Острова напоминали изумрудное ожерелье. Хеемскерк облюбовал Лонтор и бросил здесь якорь. Заросли мускатного ореха походили на тенистые дубовые рощи. Туземцы длинными палками с бамбуковой вилкой на конце срывали орехи, очищали их от мускатного «цвета» — сочной ярко-оранжевой мякоти, сушили на солнце. Темно-коричневые орехи, твердые, как камень, складывали в корзины из пальмовых листьев. Над островом висел густой аромат. В июне 1599 года ван Хеемскерк основал на Лонторе факторию. Когда Хеемскерк вернулся в Голландию, то после подсчетов оказалось, что груз, привезенный им с архипелага Банда, дал четыреста процентов прибыли!

Каким же образом ван Хеемскерку удалось за весьма короткое время получить столь значительный барыш? О методах ограбления индонезийцев голландскими колонизаторами лучше всего сказал буржуазный английский экономист Томас Стемфорд Раффлс, сам имевший опыт генерал-губернаторства на Яве. Он назвал голландский способ завоевания Индонезии «из ряда вон выходящим сочетанием вероломства, взяточничества, низости и кровавой расправы». Разумеется, английский способ мало чем отличался от голландского, но сейчас нас интересуют главным образом пути и методы проникновения Голландии на Малайский архипелаг. Эти пути обагрены кровью, усеяны трупами туземного населения. Один из первых голландских генерал-губернаторов на Яве Ян Питерсон Кун огнем корабельных пушек стер с лица земли Джакарту, насчитывавшую более трех тысяч домов, уничтожил ее жителей.

Примечательна в этом отношении история острова Лонтор, куда высадился ван Хеемскерк. Лонтор с первого дня появления здесь голландцев стал очагом борьбы против колонизаторов. Тому же Яну Питерсону Куну пришлось, уже после Хеемскерка, снарядить специальную экспедицию для покорения Лонтора. Лонторцы ответили большим восстанием, которое было поддержано населением других островов. Он задумал поголовно истребить лонторцев, а для сбора мускатного ореха завезти на Лонтор рабов с острова Бутон. План был осуществлен с чудовищной жестокостью: туземцев вешали, сжигали заживо, протыкали шилом языки, разрезали щеки. Тысячи лонторцев умерли голодной смертью в горах, но не сдались. И только немногим удалось бежать на лодках на южный Серам.

Таков исторический подтекст романа Утуя Татанга Сонтани «Тамбера». События в романе развертываются с того самого дня, когда на Лонтор приходит голландский корабль ван Хеемскерка. Якоб ван Хеемскерк, ступив на берег острова, руководствовался инструкциями, полученными в метрополии: создать военные опорные пункты на Молукках, чтобы, опираясь на них, захватить остальную территорию; вытеснить путем террора конкурентов, ввести торговую монополию; сеять раздор между местными раджами и султанами, разбить и подчинить их себе. Конкурентами в борьбе за торговлю пряностями в тот период, помимо португальцев и испанцев, были англичане. Жажда золота, стремление заполучить в Юго-Восточной Азии рабов порождали острое соперничество между европейскими нациями. «С начала столетия англичане, хотя они и были значительно слабее, следовали за голландцами по всему архипелагу, досаждая им наподобие слепней», — писал один буржуазный экономист.

Как только на Лонторе появляются голландцы, английский купец Веллингтон, обосновавшийся здесь еще несколько лет назад, немедленно покидает остров: он знает, что голландцы не потерпят конкурента, жестоко расправятся с ним.

Голландцы ведут себя на острове как хозяева. Они методично выполняют инструкцию: строят на побережье военную крепость, вводят торговую монополию, почти даром забирают у крестьян мускатный орех, создают на отторгнутых землях плантации. А когда недовольные лонторцы поднимают восстание, жестоко расправляются с ними.

В центре повествования У. Сонтани — сын старосты деревни, подросток Тамбера. Он наделен живым воображением, добротой, тонко понимает природу, горячо любит мать и двоюродную сестренку Ваделу. Некоторым жителям кампунга кажется, что со временем Тамбера заменит своего отца — старосту Имбату, человека безвольного, пресмыкающегося перед иноземцами. Это Имбата ведет сложную игру с англичанином Веллингтоном, это он заключает кабальный «договор о дружбе» с голландцами, вовлекая тем самым лонторцев в цепь трагических событий. Нет, Тамбера не будет таким, думают крестьяне. Он благороден, чуток к чужой беде. Он не любит отца, осуждает его действия и даже намеревается покинуть родной кампунг. «В тех вещах, которые привозят европейцы, и правда будто сидит дьявол. Он и в отца, видно, тоже вселился», — говорит Тамбера матери. Казалось бы, Тамбере с его душевными качествами предназначено стать опорой лонторцев, защитником их прав.

Но происходит нечто противоположное: постепенно, почти незаметно Тамбера меняется, делает уступки своей совести и в конце концов превращается в перебежчика, в сторожевого пса, преданно служащего поработителям Лонтора, в изменника своего народа и родины. С большим внутренним тактом и мужеством, шаг за шагом, прослеживает писатель эволюцию падения Тамберы. Сперва — мелкие подачки, которые милостиво бросает сыну старосты голландский чиновник ван Спойлт, затем — острая влюбленность туземного юноши в красивую племянницу ван Спойлта Клару. Дело кончается тем, что в самый разгар борьбы крестьян с колонизаторами Тамбера открыто переходит на сторону голландцев, поселяется в крепости, надевает солдатский мундир, униженно прислуживает голландскому офицеру Риттеру. Рабская преданность врагам вытравляет из сердца юноши былую любовь к матери, опустошает душу. Чтобы не вызвать гнев Риттера, Тамбера отказывается даже присутствовать на похоронах матери. Тамбере кажется, что его никто не может понять: лонторцы с презрением отвернулись от перебежчика, отец и тот не желает с ним разговаривать, у голландцев отступник вызывает чувство брезгливости, они всячески помыкают им, зная, что Тамбере пути назад нет. Он предал самое святое — родину.

Вначале может создаться впечатление, будто к отступничеству Тамберу привела безрассудная любовь к голландской девушке Кларе. Сам Тамбера оправдывает свою измену якобы тягой к знаниям, к цивилизации. «Вот почему, мама, я ушел к голландцам, — говорит он матери. — Я хочу многое узнать и понять, чтобы потом всему этому научить мой народ. Я хочу, чтобы лонторцы стали просвещенными, культурными людьми. И если ты все-таки считаешь, что я не прав, так хоть не показывай на людях свое невежество». И еще: «Хоть бы уж скорее голландцы навели на нашем острове свои порядки. А то ведь какое кругом невежество!..» Тамбера берет на себя смелость судить о культуре своего народа. Лонтор — маленький остров среди тысяч островов Малайского архипелага. И на этих островах, которые населяют восемьдесят два миллиона человек, в незапамятные времена возник особый жизненный уклад, расцвела своеобразная, неповторимая культура. Когда голландцы еще ходили в звериных шкурах, индонезийцы уже создали систему мер и весов. Высока была техника ирригационного строительства. Как о том свидетельствует хроника, в 450 году правитель могущественного государства Тарумы всего лишь за двадцать дней смог прорыть канал длиной в пятнадцать километров! В то время архитектура и искусство Индонезии достигли таких высот, что намного превосходили лучшие образцы архитектуры и искусства Европы. Яванцы создали прекрасные величественные храмы Прамбанана, Панатарана, Боробудур. В X веке на Яве появились книги, написанные прозой и в ритмизированной форме. В осаде Малакки, захваченной португальцами, участвовало триста индонезийских кораблей, которые огнем своих пушек нанесли значительный урон колонизаторам. Издревле индонезийские мореходы вели торговлю с Арабским Востоком, Африкой, Индией, Китаем и другими странами. Культура этих стран оказывала влияние на культуру народов, населяющих Малайский архипелаг. Слабость Индонезии была не в отсутствии культуры, а в разобщенности, в наличии множества феодальных княжеств, которые беспрестанно вели между собой войны и не смогли объединиться для совместной борьбы против захватчиков. И голландцы всячески старались использовать в своих целях эту раздробленность, междоусобицу, искусственно разжигая раздор между раджами.

Склонный к философствованиям отшельник Свамин, дядя Тамберы, все сводит к мирским соблазнам. Тамбере нравится Клара, нравятся голландские вещи, нравятся даже солдатские мундиры. «Когда я вижу в крепости голландских солдат в красивой одежде, мне хочется быть там, среди них, и я думаю только об одном: я хочу, чтобы скорее пришел день, когда голландцы одержат победу над Кавистой…» — так размышляет Тамбера. Для отшельника Свамина вся жизнь человека — освобождение духа. Если человек заботится лишь о желаниях своего тола, он перестает быть человеком.

Утуй Татанг Сонтани видит причину грехопадения людей, подобных Тамбере, совсем в другом. В историческом романе индонезийского писателя Абдула Муиса «Сурапати» есть сходная ситуация: главный герой Сурапати влюбляется в европейскую девушку и даже женится на ней; однако это не помешало Сурапати, балийскому рабу, стать вождем мощного восстания на Яве, много лет держать в страхе чиновников Нидерландской Ост-Индской компании.

Причина грехопадения Тамберы имеет социальные корпи, — вот что хочет сказать своим романом У. Сонтани. Разложение родового строя, расслоение лонторской деревни приводит к появлению «местной аристократии», к которой причисляет себя выборный староста Имбата. С ним заигрывают иноземцы, преподносят ему дорогие подарки, и староста Имбата начинает думать о том, что он человек особой породы, стоящий на общественной лестнице гораздо выше нищего мархаэна — народа. Заключая сделки, решающие в итоге судьбу лонторцев, Имбата даже не находит нужным советоваться с ними. Он признает только силу. А сила в руках голландцев, в руках англичанина Веллингтона. Имбате и невдомек, что иноземцы вынуждены считаться с ним лишь потому, что за его плечами стоит народ. Когда народ выбирает нового старосту, голландцы быстро забывают все заслуги Имбаты перед ними.

«У рябого отца и сын рябой», — гласит индонезийская пословица. «Они думают, что я такой же, как другие лонторцы…" — возмущается Тамбера грубым отношением к нему голландцев. В этих словах разгадка поведения Тамберы. Он никак не хочет мешать себя с невежественным мархаэном, он претендует на особое отношение, хочет походить на иноземцев. Потому-то с таким восторгом и надевает мундир голландского солдата. Тамбера начинает смотреть на односельчан глазами Клары и ван Спойлта. А для этих двоих лонторцы — дикари, прирожденные рабы.

Не Тамбера, а сын бедняка Кависта возглавил восстание лонторцев. И хотя восстание было подавлено в самом зародыше, а Кависту вместе с другими повстанцами, закованного в цепи, отправили в ссылку, вся логика романа убеждает нас в том, что поражение потерпели не Кависта и его единомышленники, а Тамбера. Образ мужественного, волевого Кависты, не идущего ни на какие компромиссы с иноземными захватчиками, несомненная удача писателя. Кависта не намного старше Тамберы. Но как отличны друг от друга эти два характера. Созерцательный Тамбера, бездельник, мечтающий о какой-то красивой, легкой жизни в заморских странах, и энергичный Кависта, добывающий пропитание тяжким трудом. Отец Кависты, бедняк Маруко, постоянно поглощенный мыслями о том, как разбогатеть, не затрачивая больших усилий, плохой помощник в работе, и все заботы о большой семье лежат на плечах Кависты. Его ненависть к эксплуататорам разного рода безгранична. Политическая проницательность Кависты изобличает в нем подлинного вожака масс. «Надо быть последним глупцом, чтобы верить словам голландцев, — говорит он крестьянам. — …Они привезли сюда своих солдат, чтобы запугать нас, чтобы им легче было утвердить здесь свою власть. Мы должны выгнать их с нашего острова…» И от слов Кависта немедленно переходит к делу: создает повстанческий отряд. От рук голландцев гибнет отец Кависты, гибнет жена, падают сраженные пулями товарищи, и все-таки Кависта остается победителем. Его дух не сломлен. «На своей земле мы хозяева, а не вы, подлые голландские псы!..» — бросает он на допросе в лицо ван Спойлту.

Сопротивление натиску вооруженных до зубов колонизаторов выдвигало из среды индонезийского народа руководителей — таких, как Кависта. В истории Индонезии можно найти немало примеров героической борьбы народа за национальную независимость. Взять хотя бы известное восстание Паттимуры на отдаленном островке Молукк Сапаруа. 15 мая 1817 года крестьяне Сапаруа ворвались в голландскую крепость и перебили весь гарнизон. Вскоре повстанцы уничтожили гарнизоны на Амбоине, Тидоре, Сераме, Харуку, Нуса Лауте. Весь архипелаг был охвачен пламенем восстания. На Яве всенародное восстание возглавил Дипонегоро, на Суматре — Имам Бонджол, Теуку Умар. Только в XIX веке в Индонезии произошло двадцать семь крупных восстаний против голландского владычества.

Писатель Утуй Татанг Сонтани очень рано понял, что история его родины — это не история ее колонизации, как то пытаются изображать буржуазные историографы, а история освободительной борьбы индонезийского народа.

И все же невольно задаешь себе вопрос: почему У. Сонтани, исконный житель Явы, сунданец, выросший в эпоху особенно ожесточенных классовых боев на всем архипелаге, обратился к событиям давно минувших веков, избрал местом действия в своем романе далекий островок Лонтор, сделал заглавным персонажем повествования отступника, а не руководителя народного восстания Кависту, заслуживающего, казалось бы, более пристального внимания?

Для того чтобы ответить на это, необходимо обстоятельно охарактеризовать то время, когда создавался роман «Тамбера», в какой-то мере раскрыть социальные идеалы писателя, попять устремления индонезийского общества накануне провозглашения Индонезии республикой.

Утуй Татанг Сонтани принадлежит к тому поколению писателей, которое вместе с народом прошло замечательный путь борьбы за независимость, способствовало и способствует своим творчеством и повседневными делами на культурном фронте преодолению тяжелого наследия колониального прошлого, воспитанию общества в духе национально-освободительных традиций.

Родился Утуй Татанг Сонтани в 1920 году на Западной Яве в городе Чианджуре, в живописном краю жителей гор сунданцев. Чианджур находится на полдороге между Богором, знаменитым на весь мир своим ботаническим садом, и Бандунгом. На языке оунда говорит почти шестнадцать миллионов человек. Существует мнение, что сунданцы так же красивы, как тот край, который они населяют. Здесь почти все названия деревень и городов начинаются на «чи»: Чианджур, Чибулан, Чиканджанг — «чи» по-сундански значит «вода», «реке». Поднимитесь на перевал Пунчак, и перед вашими глазами засверкают реки в долинах, затопленные рисовые поля, пруды. Над зарослями древовидных папоротников и чайными кустами, над гигантскими фикусами и бамбуками, над кронами пальм и пятидесятиметровых белых деревьев расамала встают могучие вулканы, затянутые аспидно-черными тучами, Салак, Геде, Пангранго… Один из поэтов сказал о Чианджуре:

«У жителей Чианджура добры и спокойны лица, щедра земля в Чианджуре, всходам не страшен зной…»

В этих местах и прошло детство У. Сонтани.

В конце тридцатых годов в газетах появляются его первые рассказы на языке сунда. Постепенно Утуй Татанг Сонтани переходит к драматургии. Сунданцы — большие любители театра. Они почитают классическую драму ваянг-оранг, театр марионеток, представления на исторические темы — кетопрак; у них существуют весьма красочные и выразительные сунданские танцы, например танец бабочек, исполняемый девушками.

Осмыслив классические традиции индонезийского театра, У. Сонтани пошел своим путем, стал создателем своеобразного жанра: пьесы-повести. Вскоре у него появились последователи и подражатели. Широкой известностью на всех островах Индонезии пользуются одноактные пьесы У. Сонтани «Цветок из ресторана», «Авал и Мира», одноактная драма в стихах «Флейта». Его перу принадлежит несколько сборников коротких рассказов — «Горожане» и др. Утуй Татанг Сонтани — писатель, ратующий за изображение современной жизни общества, за злободневность, за социальную тематику. Он всегда на переднем крае идеологической борьбы. На злобу дня был написан и роман «Тамбера», хотя его события и обращены в прошлое.

Будущему писателю было всего шесть лет, когда на Западной Яве, в Бантене, Джакарте, началось крупное вооруженное восстание; вскоре оно перекинулось на Центральную Яву, в угольные районы Западной Суматры.

Ему было тринадцать лет, когда восстал корабль «Семь провинций», прозванный индонезийским «Броненосцем «Потемкиным». И хотя голландские колонизаторы потопили оба восстания в крови, в сознании индонезийского народа крепла идея единого национального фронта как силы, способной смести иноземное иго.

Роман «Тамбера» создавался в 1943–1945 годах, в тот период, когда в Индонезии хозяйничали японские оккупанты. Демократические и прогрессивные силы индонезийского народа поднялись на борьбу с японской военщиной. В то же время некоторая часть индонезийского общества, особенно средние слои и интеллигенция, поддалась пропаганде, утверждавшей, что японская оккупация несет Индонезии освобождение от многовекового голландского гнета. В самом начале японского вторжения индонезийский народ в какой-то мере был одурманен демагогическими лозунгами, которыми японцы прикрывали свои агрессивные цели, — «Азия для азиатов», «Великая Восточная Азия», «Япония — старый друг» и т. п. Многие буржуазные лидеры пошли на открытое предательство, надеясь получить от оккупантов выгоду лично для себя. Некоторые литераторы стали сотрудничать с японской администрацией. С резкой отповедью отступникам, перебежчикам в 1943 году выступает в печати молодой прогрессивный поэт Хайрил Анвар. Его стихи «Я», «Дипонегоро», «Мы готовы» звали к оружию:

К политическому протесту Хайрила Анвара присоединились и другие поэты и прозаики, ставшие именовать себя после победы Августовской революции «поколением сорок пятого года». Среди них был Утуй Татанг Сонтани. Несмотря на жестокий полицейский режим, на беспощадную цензуру, на беспрестанные репрессии, Утуй Татанг Сонтани решил написать роман-предупреждение. Предупреждение всем тем, кто за подачки предает интересы народа, тем из индонезийцев, кто вступает в созданные японцами военно-полицейские организации «Тига А», «Хококаи», «Кумиаи», тем, кто добровольно помогает оккупантам строить форты, насыпи, траншеи. Такие организации, вербовавшие среди индонезийцев дешевую рабочую силу, получили название «Ромуша». В военизированных организациях «Пета» и «Хейхо» индонезийская молодежь объединялась в воинские подразделения и обучалась военному делу.

Боль и гнев водили пером истинного патриота Утуя Татанга Сонтани. Он отчетливо представлял, что японское владычество ничуть не лучше голландского. Народные массы быстро почувствовали звериную хватку японских фашистов: рабочим и крестьянам приходилось трудиться под угрозой штыков японской охраны; принудительный труд сопровождался истязаниями, издевательствами. И хотя сопротивление оккупантам росло с каждым месяцем — вспыхнули восстания в Бантене, Сингапарне, Индрамайю, Блитаре, Мадиуне и других местах, — до победы было еще далеко. В этих условиях роман «Тамбера» приобретал особо важное значение, так как еще не все индонезийское общество прониклось идеей сопротивления, идеей создания единого национального фронта.

Скрупулезно прослеживает писатель истоки ренегатства. Он хочет сказать своим романом, что японцы, высадившись на индонезийской земле, действуют точно так же, применяют те же методы, что и голландцы, пришедшие некогда в эти края. Голландцы охотно привлекали в колониальный аппарат управления, в низшие его звенья, индонезийцев из привилегированных слоев, пытаясь демагогическими лозунгами привить им патриотизм голландского подданного. Так же поступают японцы. И при голландцах и при японцах чиновник-индонезиец получает в десять раз меньше чиновника-колонизатора. Те же, что и при голландцах, форты, военные крепости, репрессии, тот же подневольный труд… И те же отступники, предатели, не верящие в силы народа. Их видел еще старейший индонезийский писатель Марах Русли, автор известного романа «Ситти Нурбая», вышедшего в 1921 году^[1]. Один из персонажей этого романа, Самсулбахри, в какой-то мере является литературным прообразом Тамберы. Самсулбахри, возлюбленный Нурбаи, человек будто бы мягкий, отзывчивый, подверженный разочарованиям, уходит в голландские войска и становится душителем своего народа, участвует в подавлении восстания крестьян. На романе «Ситти Нурбая» воспиталось несколько поколений индонезийской молодежи, в том числе и Утуй Татанг Сонтани. Но если в романе «Ситти Нурбая» линия отступничества заглавного героя проходит где-то на втором плане повествования, то Утуй Татанг Сонтани в своем романе выдвигает ее на первый план. Итог деградации людей, подобных Тамбере, подводится уже в наши дни другим известным индонезийским писателем, Прамудиа Анаита Туром, в рассказе «Жизнь без надежд». Каджан, потомок богатых предков, не в пример Тамбере и Самсулбахри, не терзает себя раздумьями над смыслом жизни; он хочет брать от нее все, что возможно, не пренебрегая никакими средствами. Он продает свою сестру японскому офицеру, преданно служит японцам, голландцам, после изгнания захватчиков прикидывается чуть ли не революционером, ловко жонглируя политическими фразами, и в конце концов сходит с ума. Таков жизненный итог человека, лишенного национального самосознания, лакея, приспособленца.

Роман «Тамбера» Утуй Татанг Сонтани писал на родном сунданском языке и сам же перевел его на индонезийский, которым владеет в совершенстве. Роман пользуется большой популярностью в стране, имя Тамберы стало нарицательным. За свои произведения писатель неоднократно удостаивался национальных премий. После провозглашения республики 17 августа 1945 года он работал в государственном издательстве, органе министерства воспитания, образования и культуры, «Балей пустака» в Джакарте, где печатаются книги на разных языках. Здесь через его руки проходили произведения молодых писателей-сунданцев, группирующихся вокруг журнала «Варга» и газет, школьные хрестоматии, исследования о национальных обычаях и культуре сунданцев, У. Сонтани тесно связан с театром, с композиторами и художниками. Пожалуй, трудно назвать область культуры, где так или иначе не сказывалось бы его влияние.

В 1958 году исполнилась давняя мечта Утуя Татанга Сонтани — он побывал в Советском Союзе. Для У. Сонтани Советский Союз — не только страна, где воплощены все социальные чаяния человеческого общества, страна строящегося коммунизма, но также страна, народ которой выиграл войну с фашизмом, разгромил основные вооруженные силы Японии и тем самым создал исключительно благоприятные условия для освободительной борьбы индонезийского народа. Утуй Татанг Сонтани — искренний друг Советского Союза. Он хорошо знаком с советской литературой, несущей человечеству высокие идеалы гуманизма и, по мнению прогрессивных писателей Индонезии, облегчающей индонезийской интеллигенции борьбу за достижение полной независимости и подлинной демократии, за прочный мир. В составе индонезийской делегации У. Сонтани принял участие в работе Ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки. Это был праздник международной солидарности деятелей культуры, праздник идей интернационализма.

Мы с сожалением закрываем последнюю страницу романа «Тамбера». С сожалением потому, что успели сродниться с своеобразным ярким укладом жизни далеких островов, полюбили простых тружеников крестьян, свободолюбивых, гордых, преисполненных решимости отстаивать свободу. Но еще долго перед нами будут сиять лагуны, качаться веера пальм и подниматься грозные белые вулканы этого удивительного мира тропиков Утуя Татанга Сонтани.

М. КОЛЕСНИКОВ

Семья Имбаты

Если бы ранним июньским утром 1599 года вы очутились в долине Кубала, что спряталась между холмов на южном склоне горного кряжа Бадера, вас потрясла бы ни с чем не сравнимая красота пробуждающейся ото сна природы. Золотистый свет восходящего солнца постепенно озарял спящие склоны холмов, тесня мглу, которая сползала вниз, цепляясь за кусты и деревья. Скоро он залил всю долину, и тучные травы, колышущиеся от легкого ветерка, заструились, засверкали, соперничая блеском с самим светилом. В утреннюю тишину вдруг ворвалась песня. Ее пел мальчик, стоявший в тени старого, развесистого берингина^[2], Мотив песни был незатейлив, но голос юного певца был так звонок, чист и полон такой безыскусной Силы, что казалось, это он оживил все вокруг.

Жители расположенного неподалеку кампунга^[3] слышали пение мальчика каждое утро. Они знали, кто поет. В эти минуты никто не тревожил певца. Мальчик был здесь не один, с ним — девочка, она младше его: ему лет двенадцать, а ей едва исполнилось десять.

Мальчик и девочка вели себя не так, как все дети: они словно забыли про игры, забавы, смех. Мальчик пел, а девочка слушала, устремив на него большие серьезные глаза. Но вот песня смолкла. Мальчик, опустившись на землю, прислонился спиной к могучему стволу берингина и задумался, обхватив колени руками. Девочка, не проронив ни слова, стала собирать хворост. Она не боялась заговорить первой, но она знала, что происходит сейчас в душе ее друга, и не хотела мешать ему.

А он сидел, охваченный восторгом перед этой торжественной и величавой картиной пробуждения природы. Впереди, насколько хватал глаз, катило свои темно-синио волны море Банда^[4]. С плеском набегали они на берег одна за другой, роняя с гребней белую, как вата, пену. Ленивое неравнодушное море, словно нехотя, давало почувствовать скрытую в нем грозную силу, которой ничего не стоило смести с лица земли крошечный кампунг, приютившийся неподалеку от берега. А на соседнем острове, напротив кампунга, высилась громада горы Апи^[5], как будто среди океана присело на корточки исполинское чудовище. Вершину горы венчал золотой ореол, сиянием не уступавший восходящему солнцу. Чудовище, казалось, надменно усмехается, словно говоря: испокон веков я охраняю эти островки, а будет на то моя воля, утоплю их в черной морской пучине;

— Бегите, волны, бегите! — шептал мальчик. — А ты, Огненная гора, стой на страже, не гневайся! Я так люблю смотреть на тебя…

Он глубоко вздохнул. Его черные глаза, подернутые мечтательной дымкой, вспыхнули и засияли как звезды, озарив нежное лицо. Он так был захвачен этой знакомой и всегда новой картиной, что не почувствовал, как по его обнаженному плечу скользнула змея. Девочка первая заметила опасность, грозившую ее другу.

— Змея, Тамбера! — вскрикнула она испуганно. — У тебя на спине змея!

Резким движением плеча мальчик сбросил змею, перебиравшуюся к нему на спину с ветки берингина.

— Убить? — спросил он.

— Не надо, Тамбера, — ответила девочка, — мне ее жалко.

— Ты ведь боишься змей, Вадела.

— Да, боюсь, но и змее хочется жить. Пусть и она живет.

— Ладно, пусть живет.

Подцепив змею сухой веткой, Тамбера швырнул ее на соседнее дерево.

— Я нашла гриб, смотри! — И Вадела протянула на ладони свою находку.

— А гриб тоже хочет жить, Вадела. Почему же ты его сорвала?

— Мы его сварим и съедим, — улыбнулась девочка.

— Ты хочешь домой?

— А ты?

— Не хочу.

— Ну и я не хочу.

— Тебе, Вадела, пора домой. Отец, верно, беспокоится.

— Он знает, что я пошла с тобой.

— Все равно, тебе не позволяют уходить так далеко.

— Подумаешь, — поддразнила его Вадела, — какой взрослый!

— Знаешь, Вадела, я ведь скоро совсем уйду из дому. Далеко, далеко. А тебя, конечно, со мной не отпустят.

— Куда же это ты собрался? — насмешливо спросила девочка.

— Куда? Видишь волны, Вадела? — протянул он руку в сторону моря. — Они не знают, куда бегут. Но путь их далек. И я хотел бы быть вместе с ними.

— Значит, ты в самом деле хочешь уйти? — проговорила Вадела. И личико ее сразу стало серьезным. — А когда ты вернешься?

— Когда мой отец пожалеет обо мне…

— Ну, тогда ты скоро вернешься, потому что твой отец пожалеет о тебе на другой же день, — сказала девочка. — А вот я… — Владела запнулась, опустила голову и грустно продолжала: — Может быть, я раньше тебя уйду из дому.

— Ты? Раньше меня?

— Да, ведь у нас с папой нет своего дома, мы живем у вас, ну и…

— Глупости! — перебил ее Тамбера. — Твой отец и моя мама брат и сестра. Матери у тебя нет, и никуда вы от нас не уйдете.

— А ты не слыхал, что было вчера вечером?

— Нет. А что?

— Опять они ссорились. Знаешь, Тамбера, мы вот сейчас разговариваем, а я все думаю о папе.

— Ты боишься, что он не пустит тебя со мной?

— Нет, Тамбера. — Она покачала головой. — Я боюсь, что они, наверно, опять ссорятся…

— Вадела, скажи, ты хочешь идти домой?

— Нет, еще рано. Мы пойдем вместе.

Они опять замолчали. Тамбера что-то потихоньку насвистывал. Он сидел под деревом, и ветерок ласково овевал его тело. Вадела собирала хворост. Но теперь она не замечала красоты утра. Мысли ее были далеко.

Тамбера видел, что его сестра то и дело поглядывает в сторону кампунга.

— Вадела, — окликнул он ее. — Пойдем домой, пора!

— Давай еще побудем здесь, — попросила девочка.

— Нет, Вадела, отец будет искать тебя. — Он поднялся.

Косые лучи солнца только начинали пригревать землю. Дети шли сперва вверх по склону холма, потом по узкой тропинке повернули к дороге, ведущей в кампунг.

Время от времени Вадела спрашивала о чем-нибудь, и тогда Тамбера отвечал ей. Но говорить ему не хотелось: могучая красота моря как будто околдовала его. И он все смотрел в его сторону. Каждый день он видит море и все-таки не может наглядеться. Тамбера любит море и любит свой родной кампунг. Отсюда, с холма, море кажется кротким и приветливым. А кампунг совсем крошечный, как нарисованный на картинке.

Он раскинулся внизу, чистенький, уютный, еще не сбросивший оцепенение ночи. Игрушечные хижины укрылись в тени выстроившихся вдоль берега деревьев. Мирно вьются над хижинами струйки дыма, — хозяева разжигают очаги. И только лай собак да пение петухов время от времени нарушают утреннюю тишину.

Но вот кампунг и море пропали из виду; дорога пошла густыми зарослями кустарника.

— Иди первая, Вадела, — сказал мальчик.

— Нет, ты иди первый. Вдруг тебе на спину опять бросится змея.

— А если она бросится на тебя?

— Ой, Тамбера!

— Боишься? — улыбнулся он. — Иди-ка лучше вперед.

Вадела не стала больше спорить, обогнала Тамберу и пошла первой. Тамбера шел следом, насвистывая какую-то песенку.

Визано они увидели сразу, как только кончился кустарник. Это был парнишка лет пятнадцати, белолицый, рыжеволосый, с голубыми глазами, в красивом европейском костюме. Он неторопливо шел им навстречу. Вадела невольно замедлила шаг. Тамбера перестал насвистывать. Оба почувствовали себя неспокойно.

В двух шагах от Ваделы Визано вдруг остановился, преградив ей путь. Вадела отступила назад и посмотрела на Тамберу.

— Пропусти нас, Визано, — вежливо сказал Тамбера.

— Почему ты не поклонился мне? — ответил тот, не двигаясь с места. — По утрам принято здороваться, как делают европейцы. Ты что, забыл, чему я учил тебя?

— Забыл.

— Ах ты скотина необразованная! Сказать «здравствуй» и то не умеешь! Да что с тобой говорить! Все вы здесь такие! Думаешь, я не знаю, что вы с Ваделой делали на берегу?

— Что же, по-твоему, мы там делали?

— Известно что. У Ваделы на лице все написано.

— Что у Ваделы написано на лице?

— Ну, брось прикидываться! Видишь, как она покраснела.

— Так что же мы там делали?

— Целовались, вот что!

Вадела растерянно смотрела то на одного, то на другого. Больше всего в эту минуту она боялась, как бы дело не дошло до драки. Если они сцепятся, то победит, конечно, Визано, он ведь куда сильнее Тамберы.

— Пойдем, Вадела, — тихо сказал Тамбера.

Но они не успели сделать и шагу. Низано выругался и схватил Тамберу за руку.

— Стой, кому говорят! — приказал он.

— Что мы тебе сделали, Визано? — Тамбера говорил спокойно, а сердце у него билось так, что на мгновение ему нечем стало дышать.

— Ты не смеешь дружить с Ваделой!

— Почему? Она моя сестра…

— А я ее старший брат, и я тебе запрещаю с ней дружить. Понятно?

— Я сама хочу дружить с Тамберой, — вмешалась Вадела, стараясь предотвратить ссору.

— А я запрещаю вам дружить! И ты будешь делать по-моему. Я имею право следить за твоим поведением. А тебя чтобы больше я с нею не видел, жалкий невежа! Вадела — моя сестра. Ты забыл, кто я такой? Я испанец! В моих жилах течет испанская кровь. Мое имя — Визано. И если кто-нибудь вдруг посмеет назвать меня Самбаром, голову тому оторву. Понял?

— Я всегда зову тебя Визано.

— Еще бы! Так вот знай, без моего разрешения Ваделу ты больше не увидишь.

— Почему?

— Ты всегда очень далеко ее уводишь.

— Мы ходим с ней только в долину Кубала.

— Не ври! Кто возил ее недавно на остров Апи?

Тамбера, вырвав руку, шагнул было вперед, но Виза-но загородил ему дорогу.

— Пусти нас, — сказал Тамбера. Голос его дрожал.

Ничего не ответив, Визано подошел вплотную к Тамбере, держа правую руку за спиной. Тамбера понял, что сейчас произойдет, но не двинулся с места. В тот же миг Визано размахнулся и швырнул ему в лицо комок грязи. Тамбера не шелохнулся. Только когда Визано подошел к Ваделе и схватил ее за руку, кулаки у Тамберы сжались, и он почувствовал, как кровь приливает к лицу. Но начинать драку он все еще не решался.

Помощь подоспела внезапно. Оглянувшись по сторонам, Тамбера увидел парня лет семнадцати, который шел по полю с мотыгой на плече, направляясь к дороге. И тут неожиданно для самого себя Тамбера громко произнес:

— Отойди от нее, Самбар!

— Что? Что ты сказал? — угрожающе крикнул Визано. — Ты посмел назвать меня Самбаром?

Он отпустил девочку и бросился с кулаками на Тамберу.

— Эй, эй! — закричал парень с мотыгой. Он был уже в двух шагах от места ссоры. — Это еще что такое?

Визано вздрогнул и опустил руки.

— Он не велит мне дружить с Ваделой, брат Кависта, — сказал Тамбера.

— Почему?

— Потому что Вадела его сестра.

— Сестра?

— Да.

— И ты его послушался?

Тамбера ничего не ответил.

— Не лезь не в свое дело, Кависта, — буркнул Визано.

— Нет, ты скажи, кто позволил тебе называть Ваделу сестрой? — спросил Кависта, встав между Тамберой и Визано. — Твоя мать, которая вырастила тебя, дала тебе имя Самбар. Ты отрекся от этого имени, стал Визано. Значит, ты забыл родную мать. Так как же ты смеешь говорить, что Вадела твоя сестра?

Он повернулся к Тамбере.

— И ты позволяешь ему называть Ваделу сестрой? Ты что, испугался его?

Тамбера не ответил.

— Испугался? — настаивал Кависта.

— Нет.

— А что же руки опустил?

Тамбера опять промолчал.

— Постой, постой, у тебя на лбу, кажется, грязь?! Кто это тебя так разукрасил?

— Визано.

— И ты все терпишь?! А ну-ка, дай ему как следует!

Тамбера бросился было на своего врага, но Визано встретил его сильным ударом в подбородок, и Тамбера упал на землю.

Вадела вскрикнула. Отбросив мотыгу, Кависта схватил хвастливого потомка испанцев за ворот и так ударил его, что тот отлетел в придорожные кусты.

— А вы отправляйтесь домой, — сказал Кависта. — Да побыстрее, пока этот в кустах не очухался.

Что было духу дети бросились к кампунгу. Вадела по дороге растеряла почти весь хворост, собранный в долине.

Наконец они достигли поселка. Встречные окликали их, спрашивали, что случилось, но они, не отвечая, бежали дальше. Тамбера думал сейчас только об одном: он должен немедленно уйти из кампунга куда глаза глядят.

У дома Тамберы они остановились: из окна доносились громкие раздраженные голоса. С трудом переводя дыхание, дети стояли у лестницы, не решаясь подняться в дом.

— …Я не ребенок и не нуждаюсь в советах! Вечно ты вмешиваешься в чужие дела. Поучаешь всех без разбора, будто умнее тебя нет никого на свете, — гремел отец Тамберы.

Чем больше ярости было в его голосе, тем спокойнее отвечал ему отец Ваделы.

— Если я и решаюсь давать тебе советы, то потому только, что считаю это своим долгом… Мой учитель на Яве говорил мне, что самая святая обязанность людей на земле — всегда и во Всем помогать друг другу. И если я могу помочь тебе хотя бы советом…

— А мне не нужны твои советы, Свамин, — перебил его отец Тамберы. — Я достаточно пожил на свете и могу обойтись без них.

— Но послушай, Имбата, когда я советую тебе что-нибудь, я это делаю не из желания поучать…

Имбата рассмеялся.

— А я и не сомневаюсь, — сказал он ядовито. — Мне такое и в голову не могло прийти. Конечно, советы даешь не ты, твоими устами говорит Возвышенный.

— Ты должен понять, Имбата, — все так же невозмутимо продолжал Свамин, — духовного совершенства можно достигнуть только через внутреннее самоочищение, через очищение души. Люди Запада ставят превыше всего разум. Но ведь разум только зеркало души, и не ему надо поклоняться, разум не приносит человеку душевного покоя, а без негр нет и счастья, Имбата.

— Ты опять, я вижу, взялся учить меня! Пора бы понять, что мы с тобой на все смотрим по-разному. Знаешь, кчему должен стремиться человек? К достижению своей цели. Вот к чему. Он должен уметь управлять событиями, подчинять их своей воле. Вот что такое, по-моему, самоочищение.

После не долгого молчания вновь послышался голос отца Ваделы.

— Послушай, Имбата! Как ты думаешь, почему я хочу как можно глубже изучить нашу веру? Я даже ездил на Яву для этого. Почему, вернувшись с Явы, я связал свою жизнь с женщиной, которая была когда-то женой испанца? Все это потому, что я хочу сеять в нашем народе семена истинной веры и прежде всего приобщать к ней тех, кто потянулся к европейцам. Возвышенный помог мне наставить на путь истинный мать Ваделы. Ты помнишь, она умерла спокойно, утешенная святыми словами нашего учения.

— Как же, помню. А теперь ты решил взяться за меня? Тебе не по сердцу моя дружба с англичанином?

— Не совсем так, Имбата. Видишь ли, ты — староста кампунга, тебе дана большая власть, влияние твое велико. И как было бы хорошо, если бы в твоих глазах, Имбата, люди видели отражение твоей очистившейся души, которая есть частица души Возвышенного. Вот что я хотел сказать тебе, и не потому, что я люблю поучать, а потому, что думаю о твоем благе и о благе всех людей…

Дети жадно ловили каждое слово. Они немного успокоились: невозмутимый голос отца Ваделы внушал им надежду, что два человека там, наверху, придут к примирению. Вадела в немой мольбе подняла глаза к небу: как ей хотелось, чтобы слова отца дошли до сердца дяди Имбаты. Ее отец был противником всякой вражды. Где только мог, он восстанавливал мир, звал людей к согласию. И сейчас, слушая их спор с Имбатой, Вадела надеялась, что отец не даст разгореться ссоре. Она верила, что дядя Имбата внемлет увещеваниям отца.

Надеялся на это и Тамбера. Правда, он не молил небо о помощи, он просто стоял и ждал. «Ничего, Вадела, ничего, — казалось, говорили его глаза, — все обойдется, мой отец поймет». И как бы в ответ на это, из груди Ваделы вырвался глубокий вздох, полный надежды.

— А что, если мне наплевать на твои советы? — раздался вдруг громкий голос Имбаты. — Что, если мне по душе служить европейцам, от них, во всяком случае, больше пользы, чем от твоих поучений.

И опять беспокойно забились сердца детей, опять тревога сменила надежду. Но то, что ответил Имбате Свамин, повергло их в полное отчаяние.

— Что ж, Имбата, если так, — медленно произнес Свамин, — мне остается одно — ждать, пока мои слова дадут всходы в твоем сердце. Ну а сейчас, Имбата… Мы ведь с тобой родные. Мать твоего сына — моя сестра. До сих пор мы жили, как велит обычай, под одной крышей. Но теперь я вижу, что мне надо уходить. Так будет лучше. Я не хочу тебе мешать…

Вадела до боли закусила губу, по ее щекам покатились слезы. Отвернувшись от Тамберы, чтобы он не видел её лица, Вадела стала подниматься по лестнице. Она медленно отворила дверь и вошла в дом. Тамбера в смятении остался внизу.

— Ты вовремя вернулась, дочка, — донесся до него ласковый голос Свамина. — Но что с тобой? Ты плачешь?

— Ведь мы… мы должны… — Вадела всхлипнула. Слезы мешали ей говорить.

— Не плачь, дитя мое. Мы должны уйти из этого дома.

— Но куда мы пойдем, папа?

— Я что-нибудь придумаю. Ну, иди, собирайся.

И в доме надолго воцарилась тишина. Потом Тамбера услышал, как Свамин сказал:

— Не поминай нас лихом, Вубани. Мы в большом долгу у тебя. Ты всегда была так добра к нам.

— Не за что меня благодарить, — тихо ответила мать.

— Помолись за нас.

— Я буду молиться. И ты молись за нас, брат. И пусть вам живется счастливо на новом месте.

Вадела с отцом спустились по лестнице и увидели Тамберу, который все не решался войти в дом.

— Мы уходим от вас, Тамбера, — сказал Свамин.

Мальчик ничего не ответил. Он не отрываясь смотрел на Ваделу. И в его глазах была такая любовь и тоска, что сердце девочки сжалось от боли.

— Не грусти, — ласково промолвил Свамин. — Ты еще увидишь свою сестренку, непременно увидишь.

Тамбера опустил голову.

— Я буду молиться, чтобы ты жил долго, долго, не зная бед и опасностей, — сказал Свамин и, взяв Ваделу за руку, зашагал с ней прочь от дома. А Тамбера все глядел им вслед, пока они не исчезли из виду. В последний момент Вадела обернулась, и губы ее произнесли его имя, но Тамбера даже не шевельнулся. Он словно оцепенел. И вот уже заросли кустарника скрыли Свамина с Ваделой. Тогда он нехотя поднялся в дом. Отец еще не остыл после ссоры, его лицо горело от негодования. Мать сидела согнувшись, спрятав лицо в ладони.

С первого взгляда никто не сказал бы, что Имбата и Вубани муж и жена. Можно было подумать, что это мать с сыном. Они были примерно в одних годах, но Имбата выглядел гораздо моложе своих тридцати пяти лет. Он был высок ростом, крепко сложен, черные, живые глаза всегда блестели — полная противоположность его преждевременно увядшей супруге: худой, изможденной женщине, с потухшими, всегда грустными глазами.

— Я очень рад, что он убрался отсюда со своими советами! — кричал Имбата. — Шурин всегда останется шурином. Дружбы от него не жди. А раз так, то незачем нам жить под одной крышей. Зато теперь уж никто не будет соваться в мои дела. — И, переведя дух, он продолжал: — А от всех этих премудростей, которые он узнал на Яве, все равно никакой пользы. Вздумал меня поучать! Да если делать, как он велит, то и помереть недолго. Никак он не может понять, что в наше время над нищим смеются, будь он семи пядей во лбу. Нет, уж я над собой не позволю смеяться. Лучше я посмеюсь над другими. Вот буду торговать с англичанином, разбогатею. А кто богат — тот может смеяться сколько душе угодно.

Вубани молчала. Да и что она могла сказать? Нужно ли Имбате сейчас ее сочувствие? Он был взбешен, и не стоило обращать внимания на его резкие слова. К тому же и говорить ей сейчас тяжело. Слишком сильна была боль от разлуки с братом, такой внезапной и горькой.

Она почти не слышала, что говорил муж. Оцепенение сошло с нее, только когда Имбата набросился вдруг на сына:

— Ты почему это не хочешь дружить с Визано, а?

— Он сам не хочет дружить со мной. Знаешь, что он сегодня сделал? Бросил мне в лицо кусок грязи. Разве можно после этого дружить? — сказал Тамбера.

— Можно! Сын должен во всем помогать отцу! — наставительно произнес Имбата.

— Что ты говоришь, Имбата! — вмешалась Вубани. — Пусть дружит с кем хочет. Разве можно и в этом искать выгоду?

— Не мели вздор, Вубани! — обрушился Имбата на жену. — Если мы поссоримся с господином Веллингтоном, кто будет забирать у нас мускатный орех и привозить взамен всякие нужные вещи? Он очень полезный человек. Я бы хотел, чтобы он у нас насовсем остался. И дети нашего кампунга должны подружиться с Визано. Пусть сынок Веллингтона привыкает к нам, заведет себе друзей…

— Вот уж о чем он не думает, — возразила Вубани. — Он знаться ни с кем здесь не хочет. Переменил себе имя. И если кто по ошибке назовет его Самбаром, сейчас же затевает драку. И вообще я не понимаю, на что тебе сдался этот англичанин. Все, кроме тебя, давно поняли, что он негодяй и обманщик. Много ли кораблей побывало у нас, с тех пор как он здесь поселился?

— Пусть не много. Но выгода нам от этого есть. А это, по-моему, главное.

— Все-таки будь с ним поосторожнее, Имбата. Помнишь, какой он сюда явился: платья сменить и то не было. Думаешь, почему он усыновил Визано? Потому, что добрый такой, да? Нужен был бы ему этот мальчишка, если бы не наследство! Помяни мое слово, он и на нашу землю позарится.

— «Осторожнее, осторожнее!» Я-то осторожен, можешь не сомневаться. Во всяком случае, осторожнее тебя. Но мешать ему я не намерен. Если он захочет земли — будет ему земля. Пусть тогда попробует уехать отсюда! Пойми, я вижу лучше и дальше любого на этом острове. Да, я хочу, чтобы он здесь остался. У меня на это свои расчеты.

Вубани ничего не ответила, и в доме опять воцарилась тишина. Но вот снаружи донеслись шаги, все громче, ближе. Услыхав знакомую поступь, Имбата бросился открывать дверь.

— Это вы, господин Веллингтон! — приветствовал он гостя как можно любезнее, боясь, что будет заметно в голосе недавнее раздражение. — Входите, входите, пожалуйста!

В дверях появился англичанин, коротенький, тучный, с заметным брюшком. За его спиной маячил Визано. Еще с порога Веллингтон повелительным тоном заговорил с Имбатой, тыча пальцем в сторону Тамберы.

— Ты должен, Имбата, строго наказать своего сына. Чтоб впредь ему неповадно было так возмутительно себя вести.

Имбата от неожиданности попятился.

— Что случилось? — с беспокойством спросила Вубани.

— А вот полюбуйтесь! — И англичанин указал на Визано, который стоял рядом в изорванной и перепачканной грязью одежде. — Это ваш сын так его отделал. Какая подлость! Бедный мальчик шел себе, никого не трогая, а он напал на него сзади, как последний трус!

Тамбера даже задохнулся от возмущения: надо же придумать такое!

— Ты почему обидел Визано? — набросился Имбата на сына.

Тамбера открыл было рот, но Веллингтон не дал ему и слова сказать.

— Почему? Все из зависти. Мой сын вон как нарядно одет. Тамбера и ненавидит его. Я требую, Имбата, чтоб ты примерно наказал своего сына. И вот еще что. Видишь сам, мы потерпели ущерб. И твой долг возместить его.

— Но, господин… — вздохнул Имбата.

— Многого мне не надо, будет довольно и того кайна^[6], который ты недавно получил от меня.

— Ах, Тамбера, Тамбера, неужели ты мог такое натворить! — сокрушенно покачал головой Имбата.

— Все это неправда, отец, — тихо сказал Тамбера. — Я первый не нападал на него.

— Он еще станет отпираться, — завопил вдруг Визано. — Врет, врет он все! Я шел, а они с Кавистой как бросятся на меня. Я знаю его, один бы он испугался.

— Ну ладно, хватит. Дело, по-моему, ясное, — оборвал пасынка Веллингтон. — Подавай-ка, Имбата, сюда мой кайн, да побыстрее!

— Но, господин, я ведь отдал вам за него много мускатных орехов.

— При чем тут орехи? Этим каином ты возмещаешь мои убытки, вот и все.

Вубани тяжело вздохнула.

— Я вижу, Имбата, — продолжал Веллингтон, — ты не из тех, кто помнит добро.

— Как вы можете так говорить, господин.

— Не спорь. Если бы ты помнил добро, не стал бы сейчас увиливать. Ущерб-то я терплю по милости твоего сына. Нет, ты просто хочешь, чтобы я бросил все и уехал отсюда. Надъела, видно, тебе моя доброта.

Не говоря больше ни слова, Имбата ушел в соседнюю комнату, вынес кайн, полученный им в обмен на мускатные орехи, и отдал его Веллингтону, после чего англичанин молча удалился.

— Негодяй! — накинулся Имбата на сына, когда непрошеные гости наконец ушли. — Мало того что никакой от тебя помощи в доме, так ты, видно, решил пустить меня по миру. Ну подожди, я тебе покажу!

Голос его срывался от ярости. Точно тигр, готовый растерзать свою жертву, бросился он к Тамбере, схватил его за руку, но в тот же миг между ними оказалась Вубани. Это не остановило Имбату, и на ни в чем не повинного мальчика посыпались подзатыльники. От боли и обиды Тамбера заплакал. Как ему было сейчас тяжело! Отец и раньше бывал с ним строг и несправедлив, но мальчик терпеливо сносил все: и отцовский гнев, и побои, потому что рядом была Вадела. Теперь она далеко, и некому его утешить в трудную минуту…

Когда отец ушел из дому, Тамбера, у которого еще не просохли на глазах слезы, сказал матери:

— Я ведь правда к нему не лез, ма. Он первый меня ударил.

— Отец и сам знает, что ты не виноват, сынок, — ответила Вубани.

— За что же тогда он так рассердился на меня?

— Не связывайся ты никогда с Визано, сколько раз я тебе говорила. Держись от него подальше!

— А я и не связывался. Знаешь, ма, как все было? Идем мы с Ваделой домой, а он стоит посреди дороги и не пускает нас.

— Ладно, сынок, что теперь поделаешь. Визано скверный мальчишка, вот что значит нечистая кровь. Попомни мое слово, не сносить ему головы.

— Но я не хочу, чтобы отец меня бил. Уйду я из дому, уйду далеко-далеко и никогда не вернусь. Пусть он тогда меня ищет.

Хлопотавшая по хозяйству мать успокаивала Тамберу сперва больше по привычке, но последние слова насторожили ее, и она внимательно посмотрела на сына.

— Не говори так, сынок, — сказала она. — Ты думаешь, тебе будет лучше вдали от родного дома?

— Но я ничего не боюсь, ма. А чем больше я повидаю на свете, тем буду умнее.

— Сколько раз я говорила тебе, Тамбера: все, что нам нравится, что манит к себе, может погубить человека. Ты должен быть очень осторожен. Часто в том, что с виду прекрасно, таится зло.

— Какое зло? — рассеянно спросил Тамбера.

— А вот, например, встретишь что-нибудь такое, что понравится тебе больше всего на свете, и захочешь, чтобы оно стало твоим. Тут и посыплются на тебя всякие несчастья: чахнуть начнешь, лихорадка станет трясти, кровью закашляешь. А то — неровен час — и вовсе сгинешь.

— А если я уйду далеко-далеко, туда, где море сливается с небом? Неужели и море — ведь оно такое красивое — таит в себе зло? Но нет, этого не может быть. Море доброе. Всякий раз, как я вижу его синюю гладь, я чувствую, что оно радуется мне, зовет меня. Ах, как я счастлив тогда! Мне даже хочется петь!

Тамбера говорил, а его взгляд был устремлен в далекую невидимую точку на горизонте. Он не замечал, что мать наблюдает за ним.

— Будь осторожен, сынок, — услышал он голос матери. — Дурное обычно прикрыто красивой оболочкой. Ты знаешь, какие прекрасные вещи европейцы привозят к нам, а сколько ссор, сколько драк бывает из-за них даже между мужем и женой. Самые лучшие друзья становятся врагами. Верно ведь?

— Да, — протянул Тамбера задумчиво, — в тех вещах, которые привозят европейцы, и правда будто сидит дьявол. Он и в отца.» видно, тоже вселился. Вот мне и достается от него ни за что ни про что. Хоть бы этот англичанин со своим проклятым Самбаром убрался поскорее с нашего острова. Чтобы и духу их здесь не было. Мы и без европейцев обойдемся.

Услыхав слова сына, Вубани молча улыбнулась и опять захлопотала по хозяйству.

Европейцы

Поговорив с матерью, Тамбера погрузился в раздумье. Как нагло вел себя Веллингтон в их доме! А отец хоть бы что. Теперь он понимает, почему дядя Свамин ушел от них, хотя это и против обычая. Тамбера вдруг вспомнил Ваделу, свою сестру, которая делила с ним радость и горе. Где она сейчас? Когда они теперь увидятся? Как ему было тяжело. Только что Вадела была рядом, только что они вместе любовались восходом солнца…

Долго думал Тамбера над тем, что произошло в это утро. За какие-то короткие часы жизнь его круто переменилась. Он стал совсем одинок — с кем ему теперь ходить на рассвете к морю, с кем делиться мечтами, кому он может поведать горе. Его верный, единственный друг — Вадела — теперь далеко. Если бы в ту минуту, когда она покидала их дом, Тамбера осознал, что он теряет, — он ушел бы отсюда вслед за Ваделой. Или спросил хотя бы, где их искать. А он стоял тогда как пораженный громом. Слова не мог вымолвить. Расстраивайся теперь, плачь — никто не скажет тебе, где они.

А Свамин и Вадела были уже далеко. Если бы и знал Тамбера, куда они пошли, он не догнал бы их. Наверно, и следы их шагов давным-давно стерлись.

Они шли той самой дорогой, по которой совсем недавно Тамбера с Ваделой возвращались из долины Кубала. Не встретив ни души, отец и дочь миновали то место, где произошла стычка Тамберы с Визано, поднялись на холм и тут увидели потомка испанцев, который понуро брел по дороге. Вид у него был жалкий, и Свамин окликнул его:

— Визано, что с тобой, почему ты такой грязный?

Тот остановился, но ничего не ответил.

— Он подрался, — объяснила Вадела.

— С кем?

— С Тамберой.

— Из-за чего? — поинтересовался Свамин. Драться нехорошо, ты ведь знаешь.

Визано, промолчав и на этот раз, двинулся было дальше, но Свамин удержал его за плечо.

— Подожди, сынок. Послушай, что я тебе скажу. Вы с Тамберой должны жить дружно. Ведь вы родственники: Вадела твоя сестра по матери, а он ей двоюродный брат.

— Очень нужны мне ваши поучения! — буркнул Визано и чуть не бегом бросился от них прочь.

— Да, трудно будет найти путь к его сердцу! — покачал головой Свамин. — Что ж, Вадела, пойдем и мы дальше.

Тропинка взбегала на холм. Они прошли еще минут пятнадцать — и новая встреча: направо от них Кависта с отцом усердно рыхлили мотыгами землю. Свамин повернул к ним. Увидав приближающихся путников, отец Кависты разогнул спину.

— Что ты будешь сажать, здесь, Маруко? — поинтересовался Свамин.

— Уби^[7], учитель.

— А семена у тебя есть?

— Есть.

— Дай мне немного.

— Хотите обрабатывать землю, учитель?

— Времена наступили плохие, Маруко. Гибнут в сердцах человеческих семена святого ученья, сколько ни сей. Вот я и решил засевать землю — оно вернее. Посажу для начала уби. Так что дай мне немного семян, если у тебя есть.

Маруко дал Свамину немного уби и спросил:

— Куда вы идете, учитель? Уж не покидаете ли вы совсем наши места?

— Ты угадал, Маруко.

— Почему?

— Потому, Маруко, что я не хочу оставаться под одной крышей с людьми, которые вражду предпочитают миру.

— Где же вы будете жить?

— Еще не знаю. Но я твердо решил, что отныне буду пахать и сеять так же, как ты.

— Это занятие бедняков, учитель.

— Но оно благородное.

— Вы правы, дядя Свамин! — воскликнул стоявший тут же Кависта. — Здесь, на этом поле, я научился понимать, что дает человеку земля. Пот, которым она полита, это дань нашей любви к ней.

— Ты хорошо сказал, Кависта, очень хорошо, — похвалил молодого крестьянина Свамин.

— И когда я узнал, — продолжал Кависта, — что Веллингтон хочет отнять у нас землю, я велел отцу ни за что с этим не соглашаться на сходке.

— Ты молодец, Кависта. Пусть любовь к земле никогда не угаснет в твоем сердце.

Ободренный похвалой учителя, Кависта бросил мотыгу и подошел к нему.

— На вашем месте, дядюшка Свамин, я не отдал бы в чужие руки наследство своего пасынка. Разве Вадела, по нашим обычаям, не имеет права на часть его?

— Многие считают, что я поступил неправильно, — ответил Свамин. — Конечно, Вадела тоже имеет право на наследство. Но мы от него отступились. Пусть моя дочь живет своим трудом, как все.

— Но ведь вам и жить-то теперь негде.

— Ну и что же? Зато совесть у нас чистая. Не так уж приятно богатство, которое приходит не в награду за труд, а после тяжбы с ближним.

— А все-таки жалко наследства, дядюшка Свамин.

— Но Вадела не жалеет о нем.

— Мой сын говорит так, потому что мы очень бедны, учитель, — вмешался Маруко.

— Нет, Маруко, твой сын не беден, — возразил Свамин. — Он владеет бесценным сокровищем. Он любит землю. В этом его богатство.

Отец и сын промолчали.

— Так-то, Маруко. Ну что ж, нам пора идти, — сказал Свамин, прощаясь. — Спасибо тебе за уби.

— Где же вы все-таки будете жить, учитель? — еще раз спросил Маруко.

— Не знаю! — ответил на ходу Свамин. — Но сюда мы больше не вернемся.

— Сюда они больше не вернутся, — повторил вполголоса Маруко, когда Свамин и Вадела были уже далеко. Похоже, что и в самом деле не вернутся.

— Вот Веллингтон обрадуется! — заметил Кависта. — Да и староста тоже. Хоть и много у него добра, а все накладно два лишних едока в доме. Вот бы нам его богатства!

— Ты, я вижу, завидуешь, Кависта?

— Кто же не хочет разбогатеть, отец! Будь мы богаты, не пришлось бы нам каждый день в поле гнуть спину. Всегда были бы сыты, а на то, что оставалось, можно было бы выменивать всякие вещи, как делает это наш староста или англичанин. А сейчас что? Землю потом поливаем мы, а едят досыта они. Нет, отец, справедливости в этом мире. И выходит…

— Что там еще выходит?

— Богачей надо убивать, вот что.

— Нет, нет, сын мой, не смей и думать об этом. Закон предков не позволяет убивать.

— Что же, значит, надо сидеть сложа руки и ждать, когда справедливость сама на тебя свалится?

— Что угодно, только убивать людей нельзя.

— По-твоему, богачей надо просить, чтобы они поделились с нами? Нет, отец, лучше отбирать силой, чем выпрашивать подачки. Просить милостыню — удел слабых. Сильные же уничтожают своих врагов. И ты, отец, не смей больше клянчить милостыню, позорить меня.

— Не буду, Кависта, никогда больше не буду, я уже дал себе слово.

— Какие же тогда еще, отец, есть способы разбогатеть?

— А вот такие, всякие… Пойду-ка я сейчас попытаю счастья…

У Кависты брови полезли на лоб от удивления.

— Что это ты придумал?

— Да вот придумал! Ты покопай-ка еще немного, а я пойду.

И с этими словами Маруко, решивший немедленно привести свой замысел в исполнение, бросил мотыгу на землю и зашагал к тропинке.

— Объясни мне, куда ты идешь? — спросил Кависта.

Маруко обернулся.

— Пойду поищу человека, который отдаст мне все, что я захочу. — Лицо Маруко расплылось в улыбке. — Не бойся, не буду просить, я одно хитрое слово знаю. А от этой земли все равно проку мало.

Внимательно поглядев на отца, Кависта сказал ему вслед:

— Ладно, иди, только не попрошайничай!

Маруко, не оглядываясь, быстро и легко ступая, пошел по дороге, которая вела к подножью холма. Он держал путь к домику, одиноко стоявшему на берегу моря, не далеко от кампунга. Домик этот отличался от остальных жилищ только тем, что снаружи на его стенах не висели рыболовные снасти да во дворе не было свиного хлева.

Еще издали услыхал Маруко громкие голоса. Обитатели домика горячо спорили между собой. Приблизившись неслышно к двери, Маруко остановился и стал слушать.

Земля, земля! Ты, отец, всегда только о себе думаешь. Мне опротивело жить на этом острове, а тебе и дела до этого нет! Я не хочу больше сносить оскорбления.

Маруко было слышно каждое слово. Он сразу узнал голос Визано. Другой голос принадлежал Веллингтону.

— Тихо, тихо, не горячись! Нас здесь удерживают дела, и не стоит переживать из-за того, что нас здесь не очень-то любят.

— Да, тебе легко говорить! А мне на этом острове так надоело, что и богатство не радует. Скорее бы уехать отсюда. Как хорошо на острове Кай^[8], там к нам совсем по-другому относятся.

— Можно войти, господин? — постучал в дверь Маруко.

Веллингтон и Визано обернулись на стук, но не успели ничего ответить, как Маруко был уже в комнате и сразу заговорил с мальчиком:

— Кто это смеет тебя обижать? Да ты здесь самый сильный, и тебя все боятся! А если кто тебя хоть пальцем тронет, скажи мне, я его живо проучу.

— Сына своего сперва проучи! Это он меня больше всех обижает!

Маруко не ожидал услышать такое.

— Кависта? — недоверчиво спросил он.

— А кто же!

— Ай-ай-ай, как нехорошо.

— Знаешь, кто твой сын, — он подлец и невежа.

— Ну, если Кависта и впрямь посмел обидеть тебя, уж я ему задам. Устрою такую взбучку, что не обрадуется.

Закончив на этом разговор с Визано, Маруко подошел к Веллингтону, сел перед ним, скрестив ноги, и сказал:

— Я только что встретил Свамина и Ваделу, господин. Они ушли из дома старосты. Свамин сказал, что больше сюда не вернется и будет теперь обрабатывать землю.

— Ну и что? — спросил Веллингтон, довольный в глубине души тем, что появление Маруко избавило его от упреков Визано.

— Как что? У них ведь ничего нет. Самому зайти к вам у Свамина времени не было, и он велел мне попросить у вас…

— Что попросить? Что ему нужно? — вскочил Веллингтон.

— Он послал меня попросить у вас каин для Ваделы. Больше им ничего не нужно. Хотя, конечно, они имеют право на большее.

— Право?! Какое такое право?

— А как же! Разве Вадела не должна была получить часть наследства, когда умерла ее мать?

— Да как ты смеешь молоть такой вздор! Староста и тот не заикается об этом. Все знают, что отец Визано оставил перед смертью завещание, в котором все свое имущество отказал сыну.

— Завещание завещанием, господин, а по нашим обычаям, когда мужчина умирает, наследство делит между собой семья, и большая часть достается жене.

— А мне наплевать на ваши обычаи! Я в точности исполнил волю покойного и на попятную не пойду, ясно? Ты, я вижу, решил мне голову морочить.

— Что вы, что вы, господин! Свамин ничего не собирается у вас требовать, если, конечно, — это его слова, не мои, — если, конечно, вы дадите Ваделе кайн. Ее-то совсем истрепался, я сам видел. На девочку жалко смотреть!

— А мне какое дело до ее каина. У Ваделы есть отец, пусть он о ней и заботится.

— Ладно уж, отец, — подал вдруг голос Визано, — отдадим ей кайн.

— Отдавать легко, — недовольно буркнул Веллингтон.

— А мне Ваделу жалко, все-таки сестра.

— Хорошо, я подумаю. Но учти, если мы отдадим Ваделе кайн, то у тебя одним кайном будет меньше, потому что мы его возьмем из твоих вещей.

— Ну и пусть.

— А ты потом не пожалеешь?

— Нет.

Веллингтон ушел в другую комнату и вскоре вернулся с тем самым кайном в руках, который он только что получил у Имбаты.

— На, бери, — сказал он, протягивая кайн Маруко. — Да скажи Свамину, чтобы больше не попрошайничал. Стыдно ему просить подаяние. А ты, Визано, — обратился он к пасынку, — запомни, что сегодня ты отдал Ваделе часть принадлежащего тебе имущества.

Визано кивнул.

— Позвольте мне уйти, господин. — Маруко поднялся и шагнул было к двери.

— Нет, подожди, — остановил его хозяин дома.

— Господину что-то от меня нужно?

— Расписку о том, что ты действительно получил кайн, — ответил Веллингтон, доставая бумагу, чернила и ручку.

— Господин мне не доверяет?

— Глупец! Расписка подтверждает сделку. Без этого нельзя.

Маруко не стал возражать. И Веллингтон написал на листке бумаги: «Я, Маруко, получил от Визано: 3 метра материи, 10 испанских золотых, 2 индийских изумруда, 2 пары золотых серег и 1 золотую брошь».

— Приложи-ка сюда большой палец, — указывая на правый нижний угол расписки, сказал Веллингтон.

Маруко стало как-то не по себе, но он подчинился. Молча обмакнув кончик пальца в чернила, приложил его к уголку бумаги и тотчас удалился из дома англичанина. Он шел важно, не торопясь, но мало-помалу шаг его убыстрялся. Он ликовал, смеялся чуть ли не вслух. Так ловко надуть самого Веллингтона! Теперь он спешил к жилищу старосты.

Вдруг Маруко услыхал громкие крики на берегу:

— Корабль с Запада! Корабль с Запада!

Эта весть мгновенно распространилась по кампунгу. Какой тут поднялся переполох! Люди бросали работу, выбегали из своих хижин, спешили на берег. И Маруко, хотя Имбата был ему очень нужен, свернул с дороги и, подстегиваемый любопытством, помчался к морю. К тому же глупо искать старосту в такой момент дома, он наверняка на берегу. Очень давно не появлялись у островов Банда корабли с Запада. И всякий раз их появление было настоящим событием.

Маруко прибежал на берег, когда корабль уже бросил якорь. Имбата действительно был здесь. Один за другим подходили жители кампунга, толпа заметно росла. Все оживленно переговаривались, суетились, лишь один Имбата, сохраняя внешнее спокойствие, стоял молча в стороне. И только взгляд, прикованный к чужеземному судну, выдавал его волнение.

На берегу собрался почти весь кампунг. Люди гадали, откуда пожаловали к ним чужеземцы. Каждый высказывал свое предположение. Любопытный Маруко решил выведать, что думает об этом староста.

— По-моему, Имбата, это не испанцы и не португальцы. Ты что скажешь?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Главное, что они хотят высадиться на нашем берегу, а кто они и откуда, не так уж важно.

Больше Маруко от него не услыхал ни слова.

Вскоре с корабля спустили шлюпку, в ней сидело несколько человек. Шлюпка быстро приближалась к берегу.

— Мы должны встретить их, как подобает встречать гостей! — громко произнес, обращаясь к толпе, Имбата.

И как только шлюпка ткнулась носом в песчаный берег, он двинулся навстречу высаживающимся из нее людям, чтобы приветствовать их. Один из голландцев подошел к нему. Имбата, дружески протягивая руку, сказал:

— С прибытием вас! Милости просим на Лонтор!

— Я имею честь представить вам капитана Якоба ван Хеемскерка и его друзей, которые прибыли сюда из Голландии, — начал переводчик. — Цель нашего путешествия — завязать дружбу и торговые отношения с жителями вашего острова. Мы привезли с собой вещи, которые хотели бы обменять на мускатный орех. В знак нашего уважения позвольте преподнести вам этот ларец, дар принца Морица, правителя Голландии.

Переводчик кончил, капитан Якоб ван Хеемскерк, держащий в руках небольшой ларец, выступил вперед и торжественно вручил подарок Имбате. Староста кампунга в ту же секунду нетерпеливым жестом откинул крышку ларца. Ярко засверкали драгоценные камни. Лицо Имба-ты будто озарилось их блеском, даже голос его зазвучал отчетливее и громче обычного, когда он обратился к столпившимся вокруг него жителям:

— Друзья! Вы видите сами. Эти господа совсем не похожи на Веллингтона и других европейцев, от которых мы немало натерпелись. Мы не хотели обменивать мускатные орехи у англичанина. Но я верю, эти люди нас не обманут. Давайте же отдадим им все наши запасы!

— Отдадим, что там! — крикнул кто-то в толпе.

— Только сперва надо узнать, что они будут давать нам взамен.

— Это само собой, — ответил Имбата. — По-моему, надо простить за один кати^[9] мускатных орехов десять пядей шерстяной материи. Правильно?

— Правильно, правильно, — раздались нестройные голоса.

— Послушай, друг, — обратился Имбата к переводчику. — Мы согласны с вами обмениваться. Условие такое — за один кати орехов мы хотим десять пядей шерстяной материи. Если наши гости согласны, можно начать обмен хоть сейчас.

Переводчик передал слова старосты Якобу ван Хеемскерку. Голландский капитан наскоро посовещался со своими спутниками. Все решили, что условие подходящее.

Не успел Имбата объявить собравшимся на берегу, что сделка состоялась, как всех словно обуяла лихорадка. Те, у кого орехи были припрятаны, бросились по домам, другие побежали в сады, снимать еще не собранные орехи. Суетились даже те, кому нечего было обменивать: помогали соседям собирать драгоценные плоды, укладывать их в корзины, тащить на берег. Кое-кто уже взвешивал первые связки орехов. Маруко и еще два-три таких же бедняка, как он, помогали Имбате.

И все это время, не умолкая ни на минуту, у дома старосты гремел барабан, оповещая население о происходящем торге. Заслышав барабанную дробь, жители соседних островков бросали свои дела, отвязывали лодки и спешили на Лонтор, чтобы посмотреть, что там происходит.

Не прошло и двух часов, как весь мускатный орех, выращенный лонторцами, стал собственностью голландских купцов. Крестьяне получили взамен привезенную с Запада материю. Они щупали, мерили, разглядывали свое «богатство». Каждому досталось всего по десять — пятнадцать локтей, а некоторым и того меньше. Один Имбата мог похвалиться удачей: подумать только — целых сто локтей отличной шерстяной ткани. Видя такое богатство, люди ахали от удивления и зависти.

Когда торг окончился и можно было расходиться по домам, Имбата вдруг остановил людей:

— Подождите, друзья! Я хочу сказать нашим гостям несколько слов.

Он подошел к переводчику.

— Мы надеемся, что эти господа прибыли к нам не в последний раз.

— Можете не сомневаться, — ответил переводчик, — они будут приезжать сюда так часто, как только смогут.

— А далеко отсюда их страна? Дальше, чем Испания или Португалия?

— О, гораздо дальше!

Узнав от переводчика, чем интересуется староста кампунга, Якоб ван Хеемскерк стал что-то горячо обсуждать с другими голландцами. Совещались они долго. Наконец капитан корабля, в сопровождении одного из своих спутников и переводчика, подошел к Имбате, чтобы поговорить с ним.

— Господин ван Хеемскерк хочет знать, бывают ли на вашем острове испанцы или португальцы.

— Их давно уже здесь не было, — ответил Имбата, — мы даже стали жалеть, что развели столько мускатных деревьев. Но теперь видим, что наши труды не пропали даром.

Голландский капитан был явно доволен ответом, губы его тронула легкая улыбка.

— Что ты на это скажешь, ван Спойлт? — обратился он к стоявшему рядом с ним человеку.

— Лучшего подарка для принца Морица не найти, — ответил тот.

— Стало быть?..

— Что тут раздумывать, господин капитан. Надо сейчас же обо всем с ними договориться.

Baн Хеемскерк кивнул, объяснил переводчику намерения голландцев, после чего беседа с Имбатой возобновилась.

— Как вы отнесетесь к тому, чтобы торговые связи вашего острова с нашей страной стали более тесными, чем с другими европейскими государствами?

— Лучшего и желать не надо! — воскликнул староста кампунга. — Мы бы так старались, так ухаживали за каждым деревцом! Какие у нас были бы урожаи! Только как все это устроить?

— О, это очень просто! Несколько человек из приехавших со мной останутся жить на вашем острове. Старшим будет вот тот господин. — Переводчик указал на ван Спойлта. — Эти люди будут помогать вам во всех торговых делах, станут посредниками между вашими жителями и капитанами голландских кораблей.

Даже в тот момент, когда в руках Имбаты оказался ларец с драгоценностями, радость его была не так велика, как сейчас, когда он услышал, что отныне мускатный орех не будет у них залеживаться. Лицо его просияло, Имбата радовался так, как радуется человек, узнавший, что молодая любимая жена преподнесла ему первенца сына. Знаком призывая выслушать его, Имбата с воодушевлением произнес:

— Друзья! Мы должны общими силами построить дом для этого господина!

— Дом построить — дело нехитрое, — отозвался кто-то из толпы. — Но кто этот господин? Почему он останется здесь? Он что — наш гость?

— Да, это наш гость, и мы все должны уважать его, — ответил Имбата. — Он поможет нам наладить связь с голландскими капитанами. Теперь к нам часто будут приходить большие корабли с заморскими товарами.

— А что он будет здесь делать? — раздался опять чей-то голос.

Имбате пришлось еще раз обратиться к переводчику. Капитан ван Хеемскерк объяснил, что его друзья останутся на острове, чтобы принимать от жителей кампунга все, что они выращивают в своих садах, и, как только представится возможность, отправлять груз в Голландию.

— Теперь вы поняли, что будут здесь делать эти господа? — сказал Имбата поселянам. — Законы гостеприимства требуют, чтобы мы заботились о них. Первое, что мы должны сделать — построить для них дом, чтобы нашим гостям не были страшны ни жара, ни ливни.

— Верно! — крикнул кто-то.

— Построим, — поддержал другой.

— Все согласны? — спросил Имбата.

— Все! Все! — раздалось в ответ. И в этом громком, нестройном хоре затерялись голоса тех, кто был против предложения старосты.

Имбата тут же сообщил ван Спойлту, что ему будет построен дом, и обрадованный голландец, не жалея слов, рассыпался в благодарностях.

Выслушав ван Спойлта, Имбата, преисполненный гордости, — он считал себя человеком, открывающим новую страницу в жизни своего острова, — в сопровождении жителей кампунга последовал домой. Голландцы принялись ставить на берегу палатки для отдыха…

Мальчишки, сверстники Тамберы, давно уже разбежались по домам, прячась от нестерпимого полуденного зноя. Один лишь Тамбера еще долго бродил по берегу моря. «Раз голландцы подарили моему отцу драгоценные камни — значит, они не скоро уедут отсюда, — думал мальчик. — Им даже будут строить дом. А как же Вел-линттон? Неужели отец по-прежнему будет унижаться перед ним? Нет. Нет. Наверное, теперь их отношения изменятся. А может быть, теперь все на нашем острове пойдет по-другому? Ну и пусть! Мне все равно нет никакого дела до отца, до голландцев, до Веллингтона!..»

Накануне

Тамбера шел по берегу, все дальше и дальше от дома. На душе у мальчика было грустно. Он помнил, что мать и отец ждут его. Но зачем ему возвращаться туда, где нет больше его единственного друга, который делил с ним все радости и горести? Да, ему нужно уйти из дому, уйти в новые места, к новым людям.

Тамбера видел с берега, как отец вошел в дом, а с ним несколько его приятелей. Он знал, что будет дальше: отец начнет угощать гостей, пойдут разговоры о мускатных орехах, заморских богатствах. До чего же все это скучно! Нет, решено: он должен покинуть отчий дом, он отправится на поиски нового, неведомого, а главное… счастья.

Вот о чем думал Тамбера, бродя в одиночестве по берегу. А его отец, довольный и веселый, тем временем потчевал своих друзей, сидевших, скрестив ноги, прямо на полу, вокруг многочисленных подносов с едой.

— Кушайте, друзья мои, не стесняйтесь. Рад угостить вас всем, что у меня есть.

Гостей не надо было долго упрашивать. Как только они придвинулись ближе к подносам с едой, Имбата тут же завел разговор о том, что его сейчас более всего интересовало.

— Никогда еще не посещали нас такие щедрые и благородные иноземцы, — начал Имбата. — Первый раз европейцы привезли дары от своего короля.

— А как этого короля зовут? Совсем вылетело из головы, — спросил Имбату один из гостей, сидевших около двери.

— Принц Мо… Мо… — тщетно пытался подсказать кто-то.

— Принц Мориц, уж я-то запомнил, — ответил Имбата. — И если бы приехал сюда он сам, сделали бы мы его старостой. Верно я говорю, Ламбару?

— А что, и сделали бы, — отозвался Ламбару, худощавый старик, сидевший по правую руку от хозяина дома. — Только бьюсь об заклад, далеко этому принцу до нашего старосты по уму да по ловкости. Недаром он не решился сюда пожаловать.

— Да, уж если надо будет кому-нибудь из нас ехать в Голландию, то, конечно, поеду я, — заметил Имбата. — Что это за принц, который вместо себя шлет гонцов. Не уважаю я таких принцев! А все-таки этот голландский принц очень, видно, богатый! Подарок-то какой мне прислал. У него таких камней, наверное, не счесть.

— Ты, Имбата, богаче, — послышался чей-то голос в углу.

— Ты так считаешь?

— А как же! Если бы принц был богаче тебя, стал бы он присылать к нам свои корабли за мускатными орехами? Ну что, я не прав, друзья?

— Прав, конечно, прав! — закричали все хором.

— Правильно! Верно он говорит!

— И все же есть на нашем острове человек побогаче меня, да и любого из вас, — возразил Имбата.

— Кто же это? — вновь послышалось из угла. — В нашем кампунте нет человека богаче старосты.

— Нет, есть. Господин Веллингтон, — ответил Имбата. — Другого такого хозяина не сыщешь. Вот кто умеет наживать добро. Я против него ничего не стою.

— Какой он там хозяин, мошенник он и больше ничего. Теперь, кажется, на твой мускатник зарится. А богатством ему все равно с тобой не сравниться, — загорячился Амбало.

— Да что мы об этом паршивом англичанине говорим. Тут и еда в горло не полезет, — сказал гость, сидевший слева от хозяина дома.

— А что тут плохого, Гапипо? — поинтересовался Имбата.

— А то, что я никаких дел с этим самым Веллингтоном не имел и иметь не хочу. Подлый он человек. Попадешь к нему в руки, наплачешься.

Имбата беспокойно выпрямился.

— Должен признаться, друзья мои, — произнес он таким тоном, будто его поймали с поличным, — вначале я думал, что лучше жить с Веллигтоном в дружбе, что от этого нам всем будет большая выгода. И, наверное, многим показалось, будто мы с англичанином друзья и мне дела нет до тех, кого он обманул.

— Какое там показалось, — прервал его Гапино. — Я сам не раз слышал, как ты его защищал.

— Я защищал Веллингтона? Что это ты выдумываешь? — возмутился Имбата.

— Говорят, — спокойно продолжал Гапино, — что, если бы не ты, Веллингтона давно уже не было бы на Лонторе.

— Вы, конечно, воображаете, что выгнать человека проще простого. А вот и нет! Не то время. Теперь все люди считаются братьями. И чтобы изгнать отсюда англичанина, нужна причина. А причин-то у нас и нет. Потому я и не мог ничего сделать.

Гапино, которому не терпелось высказать все, что он думает, опять перебил старосту:

— Пусть так, но с сегодняшнего дня ты должен делать все, чтобы он убрался отсюда. И уж конечно, не пытайся задерживать его.

— Ну это само собой, Гапипо! Само собой! — поспешно согласился Имбата, чуть не поперхнувшись: рот его был набит едой. — Пусть убирается подобру-поздорову.

На какое-то время все умолкли, с аппетитом поглощая разнообразные закуски. Первым нарушил тишину Ламбару:

— Пора бы об этом англичанине забыть. Сейчас мы должны думать о голландцах. Это для нас теперь самое главное. Они не то что Веллингтон, их сюда послал сам голландский принц.

— О чем тут еще думать, Ламбару? — спросил Имбата.

— А вот о чем. Я, как ты знаешь, немало пожил на свете, немало повидал на своем веку и должен тебе сказать, что эти голландцы совсем не похожи на тех европейцев, которые бывали у нас раньше. Англичанин приехал сюда, чтобы грабить нас. Испанцы и португальцы пришли к нам с мечом, как враги. Голландцы — другое дело. Они поднесли тебе богатые дары. Предложили дружбу. Вот я и думаю, чтобы все это могло значить!

Едва дослушав последние слова Ламбару, Имбата торопливо стал объяснять:

— Ты же сам сказал, что голландцы непохожи ни на англичан, ни на испанцев. Они пришли к нам с миром. И мы их так же должны встретить. Ведь ты знаешь, что на добро надо отвечать добром. Вот я и предложил в знак того, что мы принимаем их дружбу, построить им дом. Разве для Веллингтона мы стали бы делать такое?

Разговор опять смолк. Долго все были заняты едой.

Наконец раздался голос Гапипо:

— Когда начнем работать?

— Сегодня, — коротко бросил Имбата.

— Что тянуть-то, сейчас и начнем, — послышалось с разных сторон. Все были согласны немедля приступить к работе.

— Только сперва, конечно, надо покончить с едой, — улыбнулся хозяин дома. — Давайте-ка, друзья, подналяжем.

— Ну, об этом нас просить нечего, — ответил Маруко, сидевший в стороне и до сих пор не сказавший ни слова. — Да, Имбата, я тут не вижу одного человека, который должен быть сегодня с нами.

— О ком это ты, Маруко? — спросил Имбата. — Если кто и не пришел ко мне — не моя вина. Ты же знаешь, я рад принять всякого, кто заглянет ко мне.

— Впрочем, он и не мог прийти. Его нет больше в кампунге, — продолжал Маруко.

— Кого нет?

— Шурина твоего, Свамина.

Имбата растерянно замолчал.

— И верно, — подхватил Амбало. — Где же Свамин?

— Он ушел из дому, — выдавил из себя староста.

— Ушел? Куда?

— Откуда мне знать. Ухожу, говорит, из дому, совсем, а куда — не сказал.

— Я еговстретил сегодня утром, — проговорил Маруко, — он шел с дочкой по северной дороге.

— Что это он вдруг вздумал покинуть кампунг? — удивился Гапипо. — Если брат твоей жены уходит из твоего дома — это нарушение адата^[10]. Почему ты, Имбата, не остановил его?

— Как же его остановишь, если ему вдруг захотелось пожить в другом месте.

— Вот уж чего никто не ожидал! — покачал головой Амбало.

— Конечно, старый обычай требует, чтобы мы жили вместе, в одном доме. Но Свамин уперся на своем. Хочу, говорит, пожить в других местах. Что я мог с ним поделать! Разве бы я сам когда-нибудь нарушил адат?

На минуту вновь воцарилось молчание.

— Ну что ж, так, значит, тому и быть, — промолвил после недолгого раздумья Ламбару.

— Свамин просил меня поговорить с тобой, — сообщил Маруко, обращаясь к старосте.

О чем? — спросил Имбата.

— Это я одному тебе могу сказать.

— Ну что там еще, говори. У меня от друзей секретов нет.

— То, что я должен тебе передать, касается только тебя и Свамина. Так что уж лучше я расскажу тебе об этом, когда все уйдут.

— Э-ге, слышите, друзья? — воскликнул Ламбару. — У Маруко завелись секреты! Ладно уж, пусть остаются одни. Да нам тут и делать больше нечего. Наелись досыта, поговорили в свое удовольствие, теперь можно и поработать.

Вслед за Ламбару все поднялись и стали расходиться. В доме остались только Имбата и Маруко.

— Ну, выкладывай свой секрет, — приготовился слушать Имбата.

— Вышел я сегодня из дому, гляжу — идет Свамин. Расстроенный такой. И дочку ведет за руку. «Ты, спрашиваю, куда» — «Ухожу, говорит, от вас насовсем. Собрались мы с дочкой в спешке…» Так было дело?

— Ну, так.

— «И забыл я, говорит, попросить у Имбаты одну вещь. Надо бы вернуться, да, пожалуй, не стоит». — «Вы что-нибудь забыли, учитель?» — спрашиваю я у него. «А вот видишь, — отвечает он, — какой на моей дочке старенький кайн?» Посмотрел я, и правда, уж такой плохой кэйн на ней! «Вы хотели попросить кайн, учитель?» — «Да, говорит, забыл впопыхах, а возвращаться не хочется». Ну я и предложил: «Давайте, учитель, я к Имбате зайду, кайн попрошу для вашей дочки». Он обрадовался. «Сходи, говорит, пожалуйста, добрый человек. Мы тебя здесь подождем».

— Где это здесь?

— Я их к себе в дом пригласил. Там они и ждут.

— Выходит, Свамин послал тебя…

— За кайном для Ваделы. Я думаю, ты не откажешь, ведь Вадела тебе родная, и ты должен о ней заботиться. А если ей нечего будет носить, тебя осуждать станут. Именно об этом я сразу подумал. Поэтому и пошел к тебе.

— Бедная Вадела! Мне ее очень жалко.

— Вот и помоги ей.

— Подожди минутку, пойду посмотрю, что бы ей такое дать.

С этими словами Имбата скрылся в соседней комнате и вскоре вернулся с куском материи в руках.

— Вот, Маруко, возьми. — Староста протянул сверток и добавил: — Но отцу ее передай, сам он пусть ничего от меня не ждет.

— Что ты, что ты, Имбата, Свамин для себя ничего и не просил. Он беспокоился только о дочке.

— Еще бы! Ему стыдно попрошайничать.

— Верно, верно, Имбата. Ну что ж, я, пожалуй, пойду, а то они, наверно, заждались меня.

Маруко вышел от старосты с высоко поднятой головой: как ловко сумел он надуть и Имбату! А еще говорят, будто он, Маруко, неудачник. Что-что, а удачу он умеет поймать за хвост. Веселый подходил Маруко к своему жилищу.

Хижина Маруко стояла на отшибе, прилепившись к подножию холма. Она была тесная, грязная и неприветливая. На дворе валялся всякий мусор, объедки. В комнатах по углам висела паутина; семейство Маруко, видно, не очень заботилось о чистоте. Домишко был маленький, семья у Маруко большая: девять душ, а мужчин только двое — он и его сын Кависта.

Едва Маруко вошел во двор, навстречу ему с радостным визгом кинулась маленькая девочка.

— Папа пришел! Папа что-то принес!

В одно мгновение все обитатели хижины высыпали наружу.

Увидев в руках у мужа два свертка, жена Маруко выхватила один и развернула.

— Смотрите-ка, материя! — воскликнула она обрадованно.

— Кто тебе дал? — спросила сестра Маруко.

— Это мне, это мне! — запрыгала его младшая дочка.

— Тихо, вы! Ишь разгалделись! — прикрикнул на них Кависта. — Что, понравилась материя? Работать надо, тогда всего будет вдоволь. А вы сидите целыми днями дома и изнываете от безделья.

Потом, обратившись к отцу, спросил:

— Где ты все это взял?

— У тех, кому добро девать некуда, — ответил Маруко.

— У Веллингтона?

— И у него тоже. Да и староста расщедрился.

— Как это ты сумел?

— Очень просто. Они у других берут, а я у них. Да что это вы все дома? Почему не идете дом гостям строить?

— Еще чего! — презрительно бросил Кависта. — Что мы, рабы этих голландцев? Я никого из домашних туда не пустил.

— Конечно, Кависта, мы не рабы голландцев, но…

— Рабы старосты, да? — резко оборвал его сын.

— Ах, сынок, — вздохнул Маруко, — мы ведь живем не одни. Другой раз так что-нибудь не хочется делать, а приходится. Соседи-то что скажут?

— Значит, ты пойдешь строить этот дом?

— Я уже стар, Кависта, мне трудно себя переделать. Будет нехорошо, если я не пойду вместе со всеми. К тому же я сейчас от Имбаты. Чем только он нас не угощал! Подумай сам, какими глазами я буду на него глядеть, если после такого угощения не пойду со всеми на работу.

— Ну и ступай к своему Имбате. Ловко он тебя заманил! Но знай, никого из дому я с тобой не пущу!

На том разговор и кончился. Приказав жене убрать пока материю подальше, Маруко отправился на берег.

На месте будущего дома народу собралось порядочно. Работа шла уже полным ходом. Одни волокли из лесу деревья, другие тащили длинные прутья, третьи плели стены. Каждый делал что мог.

Маруко тут же включился в общую суету. То поможет поднять дерево, то поднесет связку прутьев. Лонторцы трудились изо всех сил, пот лил с них градом; но они не чувствовали усталости. Голландские моряки, которым не сиделось в своих палатках, подходили к работающим. Что-то говорили на своем непонятном: языке. И хотя никто из лонторцев не знал голландского языка, а заморские гости не понимали местного наречия, завязывались знакомства, слышались шутки, смех.

И только двое чужеземцев, Якоб ван Хеемскерк и ван Спойлт, не проявляли интереса к происходящему. Они удалились в стоявшую поодаль палатку и ни разу не вышли оттуда: видно, были чем-то очень заняты. Лонторцы уже поняли, что эти двое — важные господа, не чета прочим голландцам.

Никто не смел нарушить их уединение. Один только Маруко, ничуть не смущаясь, подошел к самому входу в таинственную палатку, откинул полог. И не успели Хеемскерк с ван Спойлтом сообразить, в чем дело, как он уже оказался внутри, отвесил им низкий поклон и уселся на землю, скрестив ноги.

Голландский капитан и его сподручный недоуменно переглянулись.

— Что тебе здесь нужно? — спросил ван Спойлт на своем языке.

Маруко еще раз почтительно склонил голову, приподнялся, выразительным жестом указал на свои старые, потрепанные штаны и снова сел, выжидательно уставившись на голландцев.

— Просит новые штаны, — догадался ван Хеемскерк.

— Нет у нас, нет, — сказал ван Спойлт и для ясности энергично замотал головой. — Уходи отсюда!

Маруко понял, что ему придется уходить несолоно хлебавши. Пятясь к выходу, он бормотал, глядя на хмурую физиономию ван Спойлта: «У-у, камень бесчувственный!..»

— Боюсь, что ты забыл наставления принца Морица, — заметил Якоб ван Хеемскерк, как только они опять остались одни. — Нельзя было так грубо выгонять этого старика.

Ван Спойлт рассмеялся.

— Вы же знаете, капитан, — ответил он, — разговоры о дружбе с туземцами яйца выеденнного не стоят. Дружба, о которой говорил принц Мориц, всего лишь ловкий ход, чтобы привлечь туземцев на нашу сторону. Но это отнюдь не означает, что я должен целоваться с каждым туземцем.

— Хорошо, ван Спойлт, все это так. Но ты должен помнить, тебе здесь придется жить, и не один год.

— Может быть, даже до самой смерти, капитан. Если на то будет воля его высочества, я готов и умереть на Докторе.

— Прекрасно, мой друг! Но, если завтра ты погибнешь, кто будет соблюдать на этом острове интересы нашей страны? Стоило ехать за этим за тридевять земель. Нет, уж впредь постарайся вести себя не так, как ты только что обошелся со своим первым просителем. Иначе не пройдет и года, как жизни твоей будет угрожать опасность. Надеяться на то, что местные жители окажутся образцом учтивости и благородства, не приходится. Скорее наоборот. И, вероятно, убийство здесь не такой большой грех. Ты же сам говоришь — дружба с туземцами нам необходима. Значит, надо расположить их к себе. Каким образом? Относиться к ним мягко, спокойно, без резких нажимов, и мало-помалу подчинить их своему влиянию.

— Правильно, капитан, правильно. Но все-таки надо давать отпор, когда тебе на шею начинают садиться. Какая наглость ворваться без спросу в чужой дом!

— Вряд ли здесь это считается наглостью. Вероятно, таков у них обычай — входить в чужой дом без церемоний.

— Таков обычай! По-вашему, я должен соблюдать их дурацкие обычаи?

— Во всяком случае, знать их, ван Спойлт. В подобных обстоятельствах это необходимо. Подумай, возможно ли приручить дикую лошадь, не зная, что она питается травой!

Ван Спойлт усмехнулся.

— Ваши мудрые рассуждения, капитан, — сказал он, смиренно опустив голову, — заставляют меня признать, что я вел себя подобно той самой лошади, про которую вы говорите.

— Я считал своим долгом дать тебе перед расставанием этот совет, — спокойно ответил Якоб ван Хеемскерк.

— А что еще вы мне посоветуете? — спросил ван Спойлт, по-прежнему чуть насмешливо улыбаясь.

— Вот что. Будет очень неплохо, если ты научишься понимать их язык.

— Это еще зачем?

— Мудрые люди говорят: ни в чем так не сказывается характер народа, как в его языке, А управлять народом, не зная его характера, нельзя.

— Нельзя-то нельзя. Но легкое ли дело — выучить язык. Нет, этот путь к достижению наших целей мне представляется и слишком длинным, и ненадежным.

— Зато он безопасный. Встав на этот путь, ты счастливо и благополучно проживешь здесь долгие годы и сумеешь отправить в Голландию, как верный слуга принца Морица, немало кораблей с драгоценными дарами этой щедрой земли.

— Хорошо, капитан, — согласился ван Спойлт, — я подумаю и над этим вашим советом. А теперь вот еще что. Мне ведь предстоит прожить здесь немалый срок. И я вас очень прошу, пусть с первым же кораблем, который вы пошлете сюда за мускатными орехами, приедет моя племянница.

— Что ж, племянница так племянница. А теперь подумай, не надо ли тебе чего прислать, белья, рубашек?

— Пришлите лучше саван, — невесело пошутил ван Спойлт.

Капитан улыбнулся. Его улыбка означала, что он не принимает эти слова ван Спойлта всерьез. К тому же он был уверен, что ван Спойлт внял его советам. Впрочем, другого он и не ожидал. Ван Спойлт, хотя и был молод — ему не было еще и тридцати лет, — обладал трезвым, гибким умом, умел оценить обстановку и применяться к ней — словом, как говорят, был рожден для политики. Внешность его соответствовала характеру, он был худой, высокий. Маленькие, прищуренные глаза смотрели уверенно; широкий лоб, тяжелая нижняя челюсть, твердая, решительная походка… Капитан Хеемскерк знал, что такие, как ван Спойлт, умеют прислушиваться к тому, что говорят люди, много повидавшие на своем веку.

И действительно, ван Спойлт, не теряя времени, принялся за туземный язык. Пока жители Лонтора строили ему дом, а другие голландцы обживались на побережье, завязывая знакомства и развлекаясь, он с помощью переводчика стал учить слова чужого языка, не раз посылая про себя к черту и капитана, и лонторцев, и самого принца Морица. Но зато ко времени отплытия голландского корабля он мог уже кое-как объясняться с местными жителями. И поэтому решил даже пойти в гости к старосте кампунга, чтобы поближе с ним познакомиться.

Договор вступает в силу

Имбата очень обрадовался приходу нежданного гостя. Он усадил ван Спойлта на циновку, засуетился, велел жене скорей подавать еду, которую она как раз в это время готовила.

— Милости просим, господин. Чем богаты, тем и рады, — говорил он, угощая ван Спойлта. — Если бы мы знали, что вы придете, мы бы уж приготовили для вас что-нибудь повкуснее.

Ван Спойлт с плохо скрываемой брезгливостью разглядывал поставленную перед ним еду: казалось, он боялся к ней притронуться. Однако, поразмыслив, он решил, что отказываться неудобно. Имбата как-никак староста, с ним необходимо наладить дружеские отношения. Придется, видно, отведать местной пищи…

— Я пришел, Имбата, — начал он разговор, немилосердно коверкая слова, — чтобы обсудить с тобой одно важное дело. Но сперва я хочу поблагодарить тебя и всех твоих людей за дом, который вы нам соорудили.

— Ну, об этом не стоит говорить, — великодушно махнул рукой хозяин. — Это дело не хитрое. Я вот боюсь, может, что в доме не так, и господин недоволен нашей работой.

— Доволен, Имбата, доволен. Правда, мы тут думали, хорошо бы построить такой дом, какие строят в нашей стране. И, кроме этого, нужны еще помещения, где будут храниться мускатные орехи и многое другое. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

— Построить-то можно, да только не из чего, — подумав, сказал Имбата.

— Как это не из чего? Я смотрел: у вас тут есть все необходимое. А у меня есть мастера. Но для склада и нового дома нужен участок, не очень большой, примерно в сотню квадратных тумбаков^[11] и хорошо бы на берегу, рядом с нашим домом. Я и хотел узнать, Имбата, могли бы вы выделить нам такой участок?

— Конечно. Это очень просто. Вы можете арендовать у нас какую хотите землю.

— А как насчет рабочих?

— Это легче всего, господин. Мужчин на наших островах много. Сколько вам нужно человек, сто, двести?

— Ого! Сколько у вас народу?

— Тысячи две наберется. На одном только Лонторе человек пятьсот живет. Остальные на других островах. Но и они все под моим началом.

Ван Спойлт довольно кивнул.

— Да, вот еще что, — сказал он, помолчав. — Слышал я, кроме нас, здесь есть еще один европеец. Как к нему относятся в кампунге?

— Господин говорит об англичанине, который живет здесь со своим приемным сыном?

— С каким еще приемным сыном?

— Этот мальчик родился здесь, на Лонторе. Мать его лонторка, а отец — испанец, оба они уже давно умерли. Вот англичанин и взял его к себе. А дело было так. Мальчишка ни с кем здесь не дружил, никого не хотел слушать. Однажды англичанин приплыл на Лонтор, увидел мальчишку и сказал, что согласен взять его к себе, обещал заботиться о нем, как о собственном сыне, если только ему отдадут наследство, которое оставил отец этому мальчику.

— Большое, видно, было наследство! Но ты не ответил мне, какие у вас с ним дела?

— Да почти никаких дел нет, господин. Он все время ездит, не живет на одном месте. И, по правде сказать, никто у нас его не любит.

— Отчего же его не любят?

— Он сам виноват. Мы заключили с ним договор: жить всегда в дружбе и соблюдать интересы друг друга, а он то и дело нарушает договор.

— Соблюдать интересы друг друга? Что же это значит? — полюбопытствовал ван Спойлт.

— Это значит, чтобы всем было выгодно: он нам дает всякие вещи, мы ему за это мускатные орехи — и никакого обмана.

Ван Спойлт задумался.

— Все это правильно, Имбата, — наконец сказал он. — Но этого еще мало, чтобы люди были счастливы и жизнь их была прекрасна.

— А что же нужно еще, господин?

— Знаешь ли ты, Имбата, что такое культура, цивилизация? Конечно, не знаешь. Так вот мы, голландцы, приехали сюда не только за мускатными орехами, мы готовы научить ваш народ всему, что умеем сами. Представь себе, как бы изменился ваш остров, если бы вы научились строить настоящие дома, корабли, делать орудия, ткани, посуду.

— Да, да, господин, мы очень хотим все это уметь. Но как этому научиться?

— А вот будем строить дом, как строят у нас в Голландии, — вы смотрите и учитесь. Вам это будет полезно.

— Да, да, господин.

— Ну, ты, я вижу, понял, в чем дело. Так, значит, и решим: если жители Лонтора захотят заключить с нами договор, мы со своей стороны обязуемся обучать их строить дома и многим другим полезным вещам.

— Мы будем очень рады, господин.

Ван Спойлт поднялся.

— Вот, пожалуй, и все, о чем я хотел сегодня поговорить с тобой. Ну, а теперь мне и домой пора.

— Подождите минутку, господин. Моя жена сейчас нарвет вам папайи^[12].

Ван Спойлт не успел ничего ответить Имбате, как послышались шаги: кто-то поднимался по лестнице в дом. У ван Спойлта было очень много дел, он спешил домой и стал было отказываться от папайи; но ему все-таки пришлось задержаться: уже в самых дверях он столкнулся с еще одним гостем Имбаты.

— A-а, господин Веллингтон! Входите, пожалуйста! — воскликнул Имбата. — Вы, конечно, уже знакомы с моим другом ван Спойлтом?

— Мы виделись издали. Не мешает и поближе познакомиться, — сказал англичанин, протягивая руку ван Спойлту.

— Господин ван Спойлт приехал на Лонтор как друг и учитель, — сказал Имбата, обращаясь к Веллингтону. — Он и его люди предлагают нам договор о дружбе. Но это не все. Они обещают научить нас всему, что умеют делать у них в Голландии. Так ведь, господин ван Спойлт?

— Именно так, — ответил голландец. — Когда человек богат, Имбата, он живет счастливо. Когда человек постигнет ремесла, науки, когда он узнает, что такое культура, цивилизация — он становится гордым, независимым и непобедимым. Я верю, что моя страна не напрасно послала меня сюда. Мы принесем вам счастье, процветание и могущество.

— Я не сомневаюсь, что вас здесь ожидает успех, — заметил Веллингтон, — ведь вы приехали не один, вас много.

— Я тоже не сомневаюсь, — охотно согласился ван Спойлт, перейдя неожиданно на английский язык. — Что же касается Англии, я полагаю, она должна радоваться нашим успехам на Востоке. Ведь наши страны связаны узами боевой дружбы. Это мы, голландцы, помогли англичанам разгромить Великую армаду! Так что, я думаю, мы будем друзьями. Кроме того, если я не ошибаюсь, вас привело сюда то же, что и нас.

— Что же именно? — спросил Веллингтон.

— Вы же знаете, что вся торговля в Европе находится в руках испанского короля Филиппа Второго. Поэтому Голландия с Англией и обратили свои взоры на Восток. Разве не так?

Веллингтон ответил не сразу.

— В общем вы, вероятно, и правы, относительно же меня вы ошибаетесь, — сказал он, усмехнувшись. — Я не представляю здесь мою страну.

— Ах, вот как? Прошу прощения. Кого же вы тогда представляете?

— Самого себя.

— Приехали на поиски счастья?

— А хотя бы и так. Если у человека есть немного денег и голова на плечах, здесь можно хорошо заработать.

— Нашли деньгам надежное и выгодное помещение?

— Пускаю их в оборот. Можете считать, что я наживаюсь. Пусть так. Но я тружусь до седьмого пота. И хочу, чтобы мои труды не пропали даром. Хотя, должен признаться, истинное удовольствие мне доставляет все-таки не самая прибыль, а весь этот сложный процесс оборота денег.

— Который способствует процветанию этого острова, не правда ли? — подсказал ван Спойлт.

— Вот именно. Здешние люди так и считают.

— Ах, вот оно что. Значит, не только вы, но и здешние люди так считают?

Точно облачко набежало вдруг на самодовольное лицо англичанина: он понял, что ван Спойлт подсмеивается над ним.

— Нет, в самом деле, — поспешил он убедить голландца, — моя деятельность способствует процветанию туземцев. Посудите сами, благодаря мне лонторцы имеют теперь всякие необходимые им предметы, которые я получаю с Явы, из Японии, Китая и других стран.

— Понятно, но вы забываете, что мы живем в то время, когда европейские государства начинают крепнуть. И их правительства призывают всех состоятельных людей объединить усилия и капиталы, чтобы сообща развивать торговлю, потому что торговля — это основа основ каждого государства. Однако вас, очевидно, не заботит положение дел в Европе, или, выражаясь точнее, нужды вашей нации.

— Когда я уезжал из Англии, я не заметил всех этих изменений.

— Вы давно покинули вашу родину?

— В двадцать лет. А сейчас мне тридцать.

— Значит, вы на Востоке уже десять лет?

— Нет. Года четыре. До этого я странствовал по Южной Европе.

— Ясно… Что ж, господин Веллингтон, я рад нашему знакомству. Признаюсь, мы не ожидали встретить здесь европейца. И хотя мы с вами на многие вещи смотрим по-разному и привели нас сюда разные причины, — вы стремитесь к личному обогащению, я же думаю о могуществе моей страны, — делать мы будем почти одно и то же.

— Это верно. Но у меня при этом больше опыта и сноровки, господин ван Спойлт, — многозначительно произнес англичанин.

— А я, господин Веллингтон, привык рассчитывать на свои силы и свой разум, — холодно ответил голландец.

— Ну хорошо, будем заниматься каждый своим делом, — примирительно заметил Веллингтон и уже другим тоном произнес: — Прошу прощения, но я хотел бы поговорить с хозяином дома с глазу на глаз.

— Пожалуйста, не буду вам мешать. Я и так уже слишком задержался.

Ван Спойлт направился к выходу.

— Одну минутку обождите, — опять попросил его молчавший до сих пор староста. — Моя жена сейчас принесет папайю.

— Меня ждут дела, Имбата.

— Ну, тогда мой сын отнесет ее вам домой.

— Хорошо, пусть приходит. У меня для него тоже кое-что найдется. — И с этими словами ван Спойлт удалился.

Оставшись с Имбатой наедине, англичанин тут же почувствовал, что отношение к нему старосты изменилось. Всего секунду назад Имбата был необыкновенно учтив с голландцем, даже как будто бы заискивал перед ним, а сейчас его точно подменили.

— Какое у вас ко мне дело, господин Веллингтон? — спросил Имбата.

— Я пришел напомнить о нашем уговоре, — начал англичанин. — Я хочу знать, когда наконец получу обещанный мне участок земли.

— Господин Веллингтон, — внушительно заговорил Имбата, — хотя эта земля и принадлежит мне, но без согласия жителей кампунга я не могу ею распоряжаться. А они не хотят, чтобы я ее отдал вам. И вы это знаете.

— Но ты обещал все уладить, говорил, что сумеешь уломать их.

— Обещать-то обещал. А что толку? Уперлись на своем. Не отдавай, говорят, англичанину земли. Как тут с ними быть? А без их согласия я ничего не могу поделать. Нет у меня такого права.

— Послушай, Имбата, что-то мне не нравится, как ты стал разговаривать. Стоило здесь появиться голландцам, как ты изменился до неузнаваемости.

— При чем тут голландцы? Это вы изменились, а не я. Разве друзья так поступают? Ну, подрались мальчишки, так неужели из-за этого надо меня грабить!

— A-а, почуял за спиной поддержку! Готов раздуть историю из пустяка. Так только трусы поступают. Пока не было здесь голландцев, ты не смел со мной так разговаривать, боялся, что я уеду с Лонтора. А теперь сам меня выгоняешь!

— Я выгоняю вас? Да кто вам это сказал?

— Так оно получается. Я вижу, что ты рад от меня избавиться.

— А разве был такой уговор, что вы тут останетесь навсегда? Или я обещал не пускать на острова никого, кроме англичан?

Веллингтон не ответил.

— Значит, ты не можешь выполнить мою просьбу? — спросил Веллингтон, переходя на обычный деловой тон.

— Нет, господин.

— Значит, я должен расстаться с мыслью об этой земле?

— Я же вам сказал, что не имею права распоряжаться землей.

— Ладно, Имбата, пусть будет так. Но помни, с этого дня ноги моей не будет в твоем доме!

— Господин собирается уехать от нас?

Веллингтон пробормотал себе под нос что-то невнятное и, не попрощавшись, вышел. Глядя ему вслед, Имбата тихонько засмеялся.

— А я вот что тебе скажу, — услышал он за спиной голос жены, неожиданно появившейся в комнате. — Хоть он и уедет с нашего острова, свободнее нам от этого не станет. Один уйдет, двадцать придут на его место. Тогда нам и вовсе нечем будет дышать.

Видно, когда Имбата разговаривал с гостями, Вубани находилась в соседней комнате и слышала каждое слово.

Имбата ответил, не оборачиваясь:

— Не равняй голландцев с англичанами. На днях я объявлю о договоре с голландцами, и тогда все поймут, что с ними куда лучше иметь дело, чем с этим Веллингтоном.

— А по-моему, все белокожие на один лад! — возразила Вубани. — И покуда они остаются на наших островах, не видать нам радости.

Имбата, нахмурившись, пристально посмотрел на жену.

— Не могу понять, — проворчал он, — почему ты вечно вмешиваешься в мои дела с европейцами.

— Я хочу, чтобы ты был осторожен.

— Не тебе меня учить.

— Пусть не мне. Но я сегодня видела очень плохой сон. Не к добру это. И я решила поговорить с тобой.

— Вечно ты лезешь со своими снами!

Я видела во сне огонь, — будто не замечая раздражения мужа, продолжала Вубани. — Сначала он был маленький, я дунула на него, и он совсем было потух. Но вдруг вспыхнул снова! И такое забушевало пламя, что мы все чуть не сгорели. Очень, очень плохой сон мне приснился, Имбата! Прошу тебя, будь осторожнее!

— Я и так осторожен!

— Ох, нет, ты неосторожен. Зачем тебе надо было водить дружбу с этим англичанином Он человек хитрый и нечестный. А ты даже поссорился из-за него со Сва-мином. Бедный Свамин! Ему пришлось уйти из дому куда глаза глядят!

— Просто ты жить не можешь без своего любимого братца!

— Нет, сейчас я думаю не о Свамине, а о Тамбере.

— О Тамбере? Причем здесь Тамбера, не понимаю. Или, может, ты хочешь, чтобы Тамбера попытался научить этого старого упрямца уму-разуму?

— Нет, Имбата. Но ты всегда обращал слишком мало внимания на сына и потому не знаешь, что у мальчика на душе. Разве ты не знал, что он был очень дружен с Ваделой, что они вместе ходили по утрам к морю, играли. А теперь, когда Вадела с отцом ушла, он не находит себе места. Тамбера очень тоскует. Пропадает где-то весь день. Возвращается домой поздно. Спрошу, где он был, одно только и отвечает: «Искал друга!»

— Ишь ты, друга ищет? Выходит, что, кроме Ваделы, других детей в кампунге и нет?

— Есть, да любил-то он больше всех Ваделу. А теперь Тамбера остался один. Чего только я не делала, чтобы разогнать его тоску, чтобы не бродил он целыми днями по лесам, чтобы сидел дома, да все напрасно.

— А что ты, например, делала?

— Даже к колдуну ходила.

— Все это бабьи выдумки. Проучить его надо хорошенько. Тогда блажь из головы-то выскочит.

— Это, Имбата, не поможет. От побоев тело страдает, но душа не исцеляется. Так мы и совсем Тамберу не будем видеть дома.

— А где он сейчас?

— Не знаю, опять ушел куда-то.

— Когда придет, вели ему отнести домой господину ван Спойлту папайю.

Не успела Вубани ответить, как входная дверь стремительно распахнулась и в комнату влетел запыхавшийся Кависта. У парня был такой вид, будто кто-то гнался за ним по пятам.

— Что случилось? — быстро спросил Имбата.

— Убью его, вот этим ножом заколю! — хрипло проговорил Кависта, и в руке у него блеснул нож. — Если вы, дядя Имбата, так это оставите, я сам с ним расправлюсь!..

— С кем?!

— С голландцем!

Имбата даже попятился от неожиданности, а у Вубани глаза округлились от страха.

— Что случилось? — спросил староста.

— Моя овца забрела к ним во двор. Ходит по двору, травку щиплет. А этот голландец давай гоняться за ней. Бедная овца ногу себе сломала!

— И ты из-за этого хочешь человека убить? Разве можно так, Кависта! С голландцами нужно жить в мире. Они приехали сюда, чтобы научить нас всему.

— Ну, пока от них один только вред. И если вы, дядя, не вмешаетесь, я с ним расправлюсь по-своему.

— Что же я должен делать?

— Пусть они мне что-нибудь дадут за овцу.

— И я должен попросить об этом?

— Да. А не то я сам пойду к голландцам. И вы будете виноваты, если прольется кровь.

Подумав немного, Имбата сказал парню:

— Ладно, ступай домой, а с господином ван Спойлтом я поговорю сегодня и все улажу.

Кависта ушел. А Имбата, у которого и так было испорчено настроение после разговора с женой, сделался еще мрачнее. Хмурый и молчаливый, расхаживал он по комнате. Вубани хорошо знала, что ожидает Тамберу, когда мальчик придет домой. Тяжелые были кулаки у Имбаты, когда он гневался. Вубани не отходила от окна, поджидая сына, который должен был вот-вот вернуться. Увидев приближающегося мальчика, она выбежала во двор и провела его на заднюю половину дома, чтобы он не попался на глаза отцу.

Вубани накормила сына, а когда он поел, ласково спросила:

— Где ты был, сынок?

— Далеко.

— Я ведь просила тебя не уходить так надолго из дома.

— Но сегодня я ходил не напрасно, ма.

— Не напрасно, сынок?

— Теперь я знаю, где живет дядя Свамин.

— Правда? — В голосе матери послышалась радость: ей самой так хотелось получить хоть какую-нибудь весточку о брате. — Где же они теперь живут?

— У самой горы Бадера.

— Кто их приютил?

— Никто. Там в лесу есть пещера, вот они в ней и живут.

— Ох, горе, горе… Не говори об этом отцу, ладно, сынок?

— Зачем я буду ему говорить!

— Ты запомнил дорогу?

— На обратном пути я чуть не заблудился и долго плутал по лесу. Но теперь я могу их легко найти.

— Как выглядит дядя Свамин? Здоров?

— Говорит, ноги у него болели. Но теперь ему уже лучше.

— А как Вадела?

— Хорошо.

— Как же они там живут, в лесу-то, вдвоем?

— Ты знаешь, ма, мне совсем не хотелось от них уходить. Если бы я мог остаться там…

— Ты хотел бы жить с дядей Свамином, сынок?

— Да, хотел бы. Какая мне радость дома? Отец вечно ругает меня.

Едва мальчик произнес эти слова, как в комнату вошел Имбата.

— Хорош, нечего сказать! — обрушился он на Тамберу. — Только и приходит домой, чтобы поесть!

— Оставь ты его в покое. Он сегодня не провинился ни в чем, — вступилась за сына Вубани.

— Шлялся где-то весь день, вместо того Чтобы делом заняться, — сердито выговаривал Имбата.

— Я уже его поругала. У тебя, Имбата, и так много забот. Дома уж я как-нибудь сама разберусь.

Спокойный тон Вубани подействовал на Имбату, и он продолжал без раздражения:

— Дай-ка ему папайю. Пусть отнесет господину ван Спойлту. Голландец обещал дать ему что-то взамен.

— Я еще не нарвала ее.

— Что же ты до сих пор делала?

Чтобы не вызывать ссоры, Вубани, ничего не ответив мужу, сходила в сад и нарвала спелой папайи.

— Передашь это самому господину ван Спойлту, — напутствовал сына Имбата. — Понял? Отправляйся немедленно!

Тамбера молча повиновался и нехотя побрел к построенному для голландцев дому. Вступив во двор, он остановился. Ему не хотелось идти в дом, откуда доносились громкий смех, разговор, пение на незнакомом языке…

«А что, если я возьму и выброшу эту папайю в море, — подумал Тамбера. — А сам уйду из кампунга и никогда больше не вернусь. Пусть тогда отец поищет меня…»

Мысли его прервал вышедший зачем-то во двор один из голландцев. Увидев Тамберу, он спросил, что ему здесь надо.

— Я должен повидать господина ван Спойлта, — ответил мальчик.

Голландец повел его в дом, на заднюю половину, и движением руки указал на комнату ван Спойлта. Тамбера открыл дверь и вошел. За столом, на котором были разложены какие-то бумаги, сидел ван Спойлт.

— Подойди сюда, — подняв голову, сказал он.

Тамбера подошел к столу.

— Ты сын старосты кампунга?

Мальчик молча кивнул.

— Хочешь, я дам тебе штаны? Или лучше рубашку?

Тамбера не ответил.

— Так что же, рубашку или штаны?

Опять молчание.

— Значит, штаны?

— Все равно, — еле слышно произнес мальчик.

— Дикарь дикарем! — недовольно пробормотал голландец.

Тамбера вздрогнул, как от удара. Он не мог понять, почему этот человек вдруг рассердился на него. Если б не отец, который велел что-то принести от этого голландца, он бы сию секунду убежал отсюда. Тамбера молча положил на стол папайю и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, ждал, что скажет ему голландец.

Ван Спойлт поднялся из-за стола, открыл крышку сундука, стоявшего у стены, вынул оттуда пару штанов и бросил их Тамбере.

— Вот, бери! Это подарок от меня.

Тамбера поднял штаны с пола и не помня себя выскочил из комнаты. Через несколько минут он уже шагал по улице, вдыхая полной грудью свежий воздух и чувствуя себя так, будто бы только что освободился от тяжелых цепей.

Он шел и думал: «Я надену новые штаны, и мама очень обрадуется, когда увидит, какой я красивый. И даже отец посмотрит на меня и улыбнется. Хотя, может быть, он и не улыбнется. А потом я пройдусь по улице. Все мальчишки будут мне завидовать. И Вадела не будет сводить с меня глаз. Она тоже обрадуется. И мы пойдем с ней к морю…»

Вдруг Тамбера остановился: за густым придорожным кустарником беседовали двое людей. Они стояли почти вплотную друг к другу и говорили вполголоса. Кто эти люди? Почему они прячутся в кустах, кого они боятся?

Тамбере их фигуры показались знакомыми. Надо подождать — может, они чем-нибудь выдадут себя. Вот они поменялись местами, и Тамбера увидел их лица. Ну конечно, это Веллингтон и Маруко! О чем они разговаривают здесь, стараясь быть незамеченными? Жаль, что ничего не слышно. А впрочем, Тамбере это не интересно. У него хватает своих забот.

И он зашагал дальше.

Тайная сделка

А тем временем Веллингтон и Маруко, поговорив о чем-то своем, поспешно разошлись по домам: один — к чистенькому домику, одиноко стоявшему на морском побе-рожье, другой — к своему грязному, неприглядному жилищу, тоже одиноко приютившемуся у подножия холма.

Дети Маруко уже давно поджидали отца на дороге. Едва завидев его, они наперегонки бросились к нему: наверное, отец несет что-нибудь поесть.

— Чур мне, чур мне первой!.. — закричала самая младшая.

— Нет, мне, — перебила ее сестренка постарше. — Мне вчера такой маленький кусочек достался!

— Сегодня, дети, я ничего не принес, — сказал им Маруко и, не останавливаясь, еще быстрее зашагал к дому.

Дома, не сказав никому ни слова, он прошел на заднюю половину и начал переодеваться. Маруко вел себя так, будто опасался, что его будут сейчас о чем-то расспрашивать. Кависта, сидевший с насупленным видом в углу комнаты, был удивлен такому необычному поведению отца. Увидев, что отец опять собирается уходить, он спросил:

— Куда ты?

— По делам, — ответил Маруко.

— Что это за дела?

— А что, по-твоему, у меня нет дел? Вон какую ораву кормить приходится!

— Ну и куда же ты собрался?

— М-м… Веллингтон покидает наш кампунг. Я должен его проводить.

— Опять ты связался с Веллингтоном!

— Ах, Кависта, ничего ты не понимаешь. Я хочу узнать, где его настоящий дом, ведь этого никто на острове не знает. А когда еще представится такой удобный случай?

— Но я не хочу, чтобы мой отец знался с этим англичанином и тем более был у него на побегушках.

— А я вовсе и не на побегушках. Просто он попросил меня поехать с ним. И я еду.

— Странно!

— Что тут странного?

— А то, что Веллингтон не боится открыть тебе свое убежище.

— У него свой расчет.

— Какой?

— Я никому не могу об этом сказать, Кависта.

— Даже своему сыну?

— Даже тебе.

— Ну, раз так, значит, это очень большой секрет. А вдруг он задумал что-то нехорошее. И тебя втягивает. Смотри, отец, как бы не пришлось за него отвечать. Если ты станешь его верным псом, я тебе этого не прощу.

На минуту воцарилось молчание. Потом Кависта спросил еще раз:

— А может, ты все-таки скажешь мне, почему Веллингтон берет тебя с собой?

Немного помявшись, Маруко нерешительно сказал:

— Ну ладно, так уж и быть. Открою тебе эту тайну.

— И правильно сделаешь. От родного сына ты ничего не должен скрывать.

— Вот какое дело, сынок, — начал Маруко. — Господин Веллингтон уезжает, если я верно запомнил, на остров Кай. Больше он к нам на Лонтор не вернется. Но ему все же хотелось бы отнять у Имбаты сад с мускатными деревьями, который когда-то, если ты помнишь, был нашим.

— Совсем уж спятил от жадности!.. Ну и что дальше?

— Вот Веллингтон и просит меня помочь ему в этом деле. Я должен выменять сад у Имбаты как будто бы для себя. Англичанин даст мне, на что выменять. Потом я сдам этот участок Веллингтону. Пока он живет у себя на острове, сад будет как бы мой. А чтобы я знал, где его искать, когда все уладится, он и берет меня с собой.

— Так вот что ты задумал!

— Знаешь, Кависта, я уже стар и, может быть, глуп. Тебе виднее. Но сейчас самое главное — выведать, где его тайное жилье. А что до его просьбы… так, может быть, мы еще и не отдадим ему сад!

— Ну что ж, в этом, пожалуй, ничего плохого нет.

— Ага, Кависта, теперь ты видишь, что и я кое-что соображаю.

— А что ты собираешься делать, когда вернёшься с острова Кай?

— Еще не знаю. По-моему, сынок, англичанин именно там хранит все свои богатства. И я думаю, что ему придется поделиться ими со мной.

— Только не смей клянчить!

— Об этом не беспокойся. Смотри, сынок, никому не говори об острове Кай. Веллингтон строго наказал мне держать язык за зубами.

— Ну, этого еще не хватало. Сказать кому-нибудь! Нет! Нет, тут мы будем действовать одни. И я бы хотел тебе помочь, отец.

— Помочь?

— Да, чтобы Веллингтон поскорее отдал тебе половину своего добра.

— Не надо спешить, сынок. В спокойной воде рыбка легче ловится.

— Понятно, спешить нам и некуда.

— Некуда, некуда. Ну а теперь пожелай мне счастливого пути.

Кависта не стал больше удерживать отца, и Маруко заспешил к Веллингтону: он знал, что англичанин с нетерпением ждет его. И в самом деле, как только Маруко появился, Веллингтон сразу же велел ему перетаскивать вещи из дома в стоявшую неподалеку большую лодку. Вещей было много. Видно, англичанин решил забрать с собой все. Трудился Маруко долго. Когда в доме ничего не осталось, Веллингтон, оглядев пустые комнаты в последний раз, спустился к лодке вместе со своим приемным сыном, который был одет по такому случаю в самый лучший костюм.

Англичанин уселся на носу, Визано посередине, а Маруко на корме. Перегруженная лодка тяжело отвалила от берега и взяла курс на восток. Впереди лежало открытое море. Веллингтон и Маруко усиленно заработали веслами. Вечерело. На спокойной воде дрожали отблески последних лучей заходящего солнца. Побережье Лонтора, подернутое сумеречной дымкой, медленно удалялось.

Как бы ни было велико расстояние, которое нужно преодолеть, оно кажется гораздо короче, когда вы уже пустились в путь. Остров Кай находился в десятках миль от Лонтора, и добираться до него пришлось несколько дней. Но время летело быстро, и вот уже до острова осталось рукой подать.

К берегу подплыли глубокой ночью. Лодка уткнулась в песчаную косу. Путешественники вновь ощутили под ногами твердую почву. Вокруг не было ни души, стояла мертвая тишина, и Маруко даже показалось, что остров необитаем.

Но вот Веллингтон сошел на берег и что-то пронзительно крикнул. По-видимому, это был условный сигнал. Не прошло и пяти минут, как откуда-то из темноты вынырнули несколько человек, вооруженные копьями. Когда они подошли совсем близко, Маруко сумел разглядеть их. Кожа у этих людей была такая же темно-коричневая, как у него, но вся их одежда состояла из набедренной повязки. И Маруко почувствовал гордость: лонторцы явно культурнее жителей этого острова.

Люди с копьями поодиночке подходили к Веллингтону, кланялись ему низко по нескольку раз, выказывая этим свою покорность и почтение. Маруко даже послышалось, что они, согнувшись чуть не вдвое, бормочут какие-то слова, вроде молитвы. Вероятно, этот англичанин внушал им благоговейный страх.

Веллингтон что-то коротко приказал встретившим его людям, и они тотчас бросились разгружать лодку. Потом, взвалив привезенные вещи на плечи, они обступили Веллингтона кольцом и по его команде двинулись в глубь острова.

Маруко шел рядом с англичанином. Время от времени он чувствовал, как его спины касается холодное острие копья, и ему становилось страшно.

Идти пришлось далеко. Но вот наконец впереди показались какие-то смутные очертания. И вскоре глазам Маруко предстал деревянный дом, большой, добротный, построенный умело и со старанием. Во дворе их встретили еще несколько человек с копьями в руках. Они тоже приветствовали Веллингтона почтительными поклонами. Один из них открыл перед англичанином дверь.

Вслед за хозяином и его сыном в дом вошел и Маруко. Незнакомый остров, глухая ночь, потрясающие копьями люди, — Маруко был ни жив ни мертв от страха. Не стало ему веселее и в доме: темнота была здесь еще гуще, чем снаружи, хоть глаз выколи.

— Располагайся здесь, у двери, — велел ему Веллингтон, — и спи. Да не ворочайся особенно, а то еще заденешь что-нибудь и разобьешь.

— Хорошо, господин, — послушно сказал Маруко.

Когда шаги Веллингтона стали удаляться, он опустился на пол рядом с дверью. Ему было страшно, но усталость в конце концов взяла свое, и Маруко заснул крепким сном.

Разбудил его Веллингтон, когда на улице был уже день. Протерев заспанные глаза, Маруко оглядел просторную комнату, заставленную всякими красивыми вещами, и воскликнул:

— Какой у вас хороший дом и как много у вас красивых вещей, господин! — И про себя добавил: «Вот бы Кависту сюда!..»

— Это верно, — самодовольно ответил англичанин. — А теперь давай-ка поговорим о нашем деле. Но помни, Маруко, никто не должен знать, где я живу. Если ты разболтаешь, знай, стоит мне сказать слово, и мои люди — ты их видел вчера — в один миг с тобой расправятся.

— Я буду молчать, господин.

— Никому — ни сыну, ни жене — не смей болтать.

— Хорошо, господин.

— И не вздумай меня обманывать, Маруко.

— Клянусь предками, господин, буду всегда говорить вам чистую правду.

— Так вот, теперь ты знаешь, где меня найти. Когда у тебя появятся новости или надо будет привезти мне то, что ты получишь, приезжай. Но только один, понял?

Маруко ничего не понял: какие новости? Что еще он должен привозить Веллингтону? Но на всякий случай утвердительно закивал головой.

Англичанин вытащил из нагрудного кармана рубашки небольшой, густо исписанный листок бумаги.

— Это договор между нами, — объяснил он. — Тебе придется подписать его, ну, то есть приложить большой палец. Договор составлен на двух языках — на моем и твоем. Храниться он будет у меня, чтобы не потерялся. Ты должен честно выполнять этот договор. Нарушишь его условия — пеняй на себя.

— Хорошо, господин, — неуверенно промолвил Маруко.

— Сейчас я прочту, что здесь написано. Слушай!

ИВеллингтон прочитал:

— «Я, житель острова Лонтора Маруко, подписавшийся ниже, обязуюсь передать принадлежащий мне участок земли с посадками мускатного ореха в собственность господина Веллингтона, как только этот участок, находящийся теперь во владении старосты Имбаты, опять перейдет ко мне. Все права на владение указанным участком передаются мною полностью господину Веллингтону. Обрабатывать его буду я. Урожай мускатных орехов, полученный с этого участка, будет делиться поровну между мной и господином Веллингтоном.

Составлено 4 июля 1599 года».

— Понятно? — спросил Веллингтон.

Маруко кивнул.

— И запомни, если будешь меня обманывать, я покажу эту бумагу всем на вашем острове, а главное — старосте. И тебя с участка прогонят.

— Но, господин, я не могу…

— Чего ты не можешь?

— Не могу подписать эту бумагу.

— Почему это не можешь? Ты воображаешь, что я поверю только твоим словам? Такие вещи не словами скрепляются, болван ты этакий! Мало ли что может случиться? Ведь люди будут думать, что этот участок твой, а не мой. И я должен иметь в руках доказательство, что мы с тобой так договорились: мускатник мой, а ухаживаешь за ним ты. Вот зачем нужна твоя подпись.

— Да, господин, только сейчас я не могу это подписать, — твердил Маруко.

— А когда же? Ты сказал, что этот участок был когда-то твоим. Обещал потребовать его у Имбаты обратно. И нечего с этим тянуть. Когда поедешь домой, я дам тебе кусок материи, отвезешь Имбате. Тогда он будет уступчивее. Да и тебя не обижу, получишь свое за участок.

— Попросить Имбату, чтобы он вернул мне мою землю — дело нетрудное, господин, — с серьезным видом проговорил Маруко.

— Ну так в чем же дело?

— Не знаю, как вам и объяснить… Я ведь землю уже давно отдал Имбате. Взамен получил только овцу да ещё какую-то мелочь. Тогда европейцев на Лонторе не было, я и продешевил. Ничего не поделаешь, пришлось согласиться. И по глупости, конечно, и еще потому, что…

— Лень было землю обрабатывать, а? — вставил Веллингтон.

— Нет, господин. Больно много ртов дома. И дети все мал мала меньше.

— Ну, а при чем здесь подпись?

— А вот послушайте: теперь мой старший сын вырос и не может простить, что по моей вине мы стали нищими. Чуть что, начинает ругаться, как это я мог отдать нашу землю.

— Так что из этого? — раздраженно пожал плечами Веллингтон.

— Сын мой недаром сердится, — продолжал Маруко. — По нашим обычаям, участок, который переходит по наследству, принадлежит всей семье. Значит, мой сын имеет такое же право, как и я, на эту землю. Тогда он был еще маленький, и можно было решать без него. А сейчас нельзя. Я должен посоветоваться с ним, вот какое дело.

— Ты что это мне сказки рассказываешь! — обрезал его Веллингтон.

— Нет, господин, это не сказки, — стоял на своем Маруко. — Ну вот мы с вами договоримся об этом участке, а сын мой возьмет когда-нибудь и потребует его у вас. Потому что земля-то эта не только моя, а всей семьи.

— Ишь ты, каналья, хитрить вздумал, да? Вчера — одно, сегодня — другое. Ну и мошенник же ты, Маруко! — Лицо англичанина налилось кровью от негодования.

— Я не отказываюсь от своих слов, — ответил Маруко. — Сами, господин, посудите, разве мне будет хуже, если участок будет ваш, а я буду только его обрабатывать. Ведь тогда у меня будет хоть половина урожая, а сейчас все получает Имбата. Но я не могу один подписать этот договор. Я должен поговорить с моим сыном. Согласится он — земля будет ваша.

— Болван! — взорвался Веллингтон. — Почему ты до сих пор молчал об этом?

— Откуда мне было раньше знать, господин, что вы хотите взять этот мускатник в полную собственность? Я думал, он вам нужен на время. Тогда бы мы и без сына обошлись. А раз в собственность — другое дело, господин…

— Неужели ты не соображаешь, глупец, что мне твоя земля нужна насовсем. Нет, я вижу, что напрасно привез тебя сюда.

С этими словами взбешенный англичанин разорвал в клочья неподписанный договор.

— Я думаю, что уговорю своего сына отдать вам этот мускатник, — примирительным тоном сказал Маруко.

— Но смотри, посмей только еще водить меня за нос! Чтобы и ноги твоей здесь не было, пока все не уладишь. Понял?

— Понял, господин.

— А теперь собирайся!

— Мне бы еще малость отдохнуть с дороги, господин.

— Ладно, разрешаю тебе остаться тут до завтра. Но изволь подчиняться нашим порядкам. Ты видел, как меня почитают жители этого острова?

— Да, господин.

— И ты должен относиться ко мне так же, как они. Не будешь — прикажу моим людям вышвырнуть тебя отсюда!

— Слушаю, господин.

Веллингтон ушел к себе. Через некоторое время в комнате появилась служанка, молодая женщина. Она принесла Маруко еду. Женщина была недурна собой, и, глядя на нее, Маруко подумал: «Не такие уж они тут страшные, как мне ночью показалось».

Основательно подкрепившись, Маруко вышел погулять. Недалеко от дома Веллингтона у одной из хижин беседовала кучка мужчин. Маруко побоялся было подойти к ним, но они, завидев его, стали махать руками, подзывая к себе. Через несколько минут он уже весело болтал со своими новыми знакомыми. Надо отдать Маруко должное, он умел располагать к себе. И хотя жители Лонтора и Кая говорили на разных наречиях, Маруко не только получил удовольствие, но и извлек для себя пользу из этого разговора. Он узнал, что Веллингтон был первым белым человеком, которого увидели жители острова Кай. Не удивительно, что он был в их глазах существом необыкновенным, почти божеством.

Потом Маруко до самого вечера бродил по острову, где все для него было ново и интересно. Вернувшись в дом англичанина, он тут же улегся спать. Спал Маруко крепко и спокойно. Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко.

Наскоро умывшись, Маруко попрощался с Веллингтоном, смиренно выслушал его наставления и, получив запас еды на обратный путь, пошел к берегу. Вскоре лодка с одиноким гребцом заплясала на волнах.

Договор выполняется

Вернувшись, Маруко узнал от Кависты, что староста кампунга объявил населению острова о договоре с голландцами и что все одобрили его. Кависта рассказал, что лонторцы согласились сдать в аренду заморским пришельцам участок земли на побережье и обещали построить им еще два дома по голландскому образцу.

Строить начали через несколько дней. Работой руководил один из голландцев. Ван Спойлт был прав: строить нашлось из чего, — дерева было много в расположенном неподалеку лесу, песок брали тут же, на берегу, а глину копали на склонах горы Апи. Каждый из жителей кампунга выбрал себе какую-нибудь работу. Едой и питьем снабжали голландцы; это была плата за труд. Ели в перерывах, не расходясь по домам. Так было заранее договорено между ван Спойлтом и Имбатой.

Поначалу ван Спойлт предполагал, что достаточно двух домов: в одном будет жить он, во втором остальные голландцы. Но затем, поговорив еще раз со старостой кампунга, он решил, что нужен, пожалуй, и третий дом — для самого Имбаты, рядом с его старой хижиной.

В эти дни, закончив свои дела, все мужское население Лонтора собиралось на площадку, где строились дома. С утра одни работали у себя в садах, другие уходили на охоту в джунгли, третьи ловили рыбу. А после полудня все спешили на берег: приятно было вместе поработать, поболтать в минуту отдыха, да и еда была хорошая.

Из всего кампунга один Кависта так ни разу и не появился на берегу. Гнуть спину на каких-то голландцев — этого от него не дождутся! Отца его тоже редко видели на стройке: время от времени Маруко пропадал куда-то на несколько дней. Тайком от всех Маруко уплывал в своей лодке на остров Кай, чтобы сообщить Веллингтону обо всем, что происходит на Лонторе. Не забывал он при этом выпрашивать что-нибудь для Ваделы, якобы по просьбе ее отца. Англичанина, который, как уехал, так больше и не появлялся на Лонторе, очень интересовало все, что делают голландцы, решившие, видно, возвести там чуть ли не крепость.

В самом деле, дома получались солидные, с толстыми стенами, и поэтому строительство затянулось больше чем на месяц. Со временем число охотников строить дома заметно поубавилось. Как ни трудно было разыскать в джунглях Свамина, люди, помнившие своего учителя, сумели все-таки найти его. И с той поры паломничество в пещеру Свамина не прекращалось. Скоро сквозь джунгли туда протянулась тропка. Однажды кому-то из лон-торцев пришла мысль построить для учителя домик у подножия горы Бадера. И очень скоро Свамин с дочкой расстались со своей пещерой. Каждый день в их новом доме бывал кто-нибудь из кампунга, так что Свамин был теперь в курсе всех лонторских дел. Он знал, какой договор заключил Имбата с голландцами, знал, что ван Спойлт обещал многому научить жителей Лон-тора.

Голландцы сдержали свое обещание. Дело не ограничилось постройкой трех новых домов, каких никогда раньше в Лонторе не было. За два-три года, с тех пор как они поселились на острове, здесь произошло немало удивительных перемен.

Другой стала жизнь лонторцев. Многие теперь носили верхние рубашки, хозяйки куда вкуснее готовили саго, в хижинах стало чище, уютнее. Немало нового узнали лонторцы. Почти все стали понимать голландскую речь. А голландцы, вспоминая свою далекую родину, рассказывали о ней много чудесного и поучительного.

И ван Спойлт, со своей стороны, все лучше узнавал обычаи и нравы этого неведомого ему прежде народа. Он понял, что лонторцы любят мир и спокойствие, стараются избегать ссор, столкновений, вражды. И, памятуя о советах Якоба ван Хеемскерка, он время от времени напоминал своим подчиненным, чтобы они вели себя умно и осторожно. Благодаря этому в течение почти трех лет между голландцами и лонторцами не было никаких сколько-нибудь серьезных недоразумений.

За это время голландцы запасли немало мускатных орехов и других даров щедрой южной природы. Со дня на день ожидали они прибытия первого корабля. Ван Спойлт намекнул Имбате, что скоро лонторцы увидят нечто замечательное, такое, о чем они до сих пор не имели понятия.

Не прошло и недели после разговора с Имбатой, как у берегов Лонтора показалось большое торговое судно, благополучно проделавшее нелегкий многомесячный путь.

Все жители острова — стар и млад — высыпали на берег. Многие захватили с собой маленькие барабаны: такое важное событие полагалось отметить ритуальными танцами.

Ван Спойлт взял лодку и поплыл к кораблю, который бросил якорь недалеко от берега. Его возвращения пришлось дожидаться не менее получаса. Одни ожидали спокойно, поглядывая в сторону моря; другие суетились, размахивали руками, кричали: им так хотелось поскорее узнать, что привезли с собой голландцы на этот раз.

Но вот и лодка. Она быстро приближается к берегу, в ней ван Спойлт и еще несколько человек. На носу лодки стоит объемистый сундук, по виду железный. Однако внимание собравшихся на берегу людей привлекает не сундук, а красивая девочка, с белой кожей и золотистыми волосами, сидящая возле ван Спойлта.

— Кто эта девочка? — спросил кто-то.

— Маленькая голландка, ясное дело!

— Какая красивая! — воскликнули в толпе. — Может, это и есть тот подарок, про который говорил ван Спойлт?.

— Может быть, — сказал кто-то. — Ведь мы еще никогда не видали таких детей.

— А что в ней особенного? — возразили ему. — Дети везде одинаковые.

Меж тем лодка причалила, и ее пассажиры высадились на берег. Несколько лонторцев бросились к лодке, помогли голландцам поднять сундук и бережно опустить его на землю. Сундук был очень тяжел, — видно, чем-то набит до отказа.

— Вот видите! — воскликнул сияющий ван Спойлт, обращаясь к толпе. — Я говорил, что нам привезут подарки.

— Какие, господин? — не утерпел Имбата.

— Каждому свое. Я вот что получил, — ответил ван Спойлт, обнимая за плечи девочку. — А ваш подарок в этом сундуке!

— О-о, это ваша дочка? — спросил Имбата.

— Племянница. Но у нее, кроме меня, никого нет.

— И она не побоялась плыть так далеко?

— Она хочет жить здесь. Вместе со мной.

— Какая красивая у вас племянница, господин! Сколько ей лет?

— Пятнадцать.

Имбата шагнул вперед и протянул руку, чтобы коснуться подбородка девочки, но та легонько вскрикнула и отшатнулась.

— Она боится, — сказал кто-то из жителей.

— А что же в сундуке, господин? — поинтересовался староста кампунга.

— Сейчас мы его откроем, — ответил ван Спойлт. — Подходите, подходите ближе, чтобы всем было видно.

В один миг люди сгрудились вокруг сундука, ван Спойлт поднял крышку. Сундук был набит желтыми металлическими кружками. Ван Спойлт набрал полные пригоршни, показывая людям.

— Ну-ка посмотрите! Что это?

— Медь, — послышался чей-то неуверенный голос.

Несколько мгновений царило молчание, потом в толпе кто-то сказал:

— Я уже видел раз такие кружочки, не знаю только, из меди они были или еще из чего. На них тоже было что-то написано.

— Где ты их видел? — спросил ван Спойлт.

У господина Веллингтона.

— Верно, верно, — подтвердил еще кто-то из лонторцев. — Только на них по-другому было написано.

— А ты знаешь, зачем эти кружочки?

— Говорят, что на них можно выменять все, что захочешь, и называются они — деньги.

— Правильно. А известно вам, какая от них польза и как с ними обращаются?

— Нет, неизвестно. Расскажите нам об этом, господин, — попросил Имбата.

Громким голосом, чтобы всем было слышно, ван Спойлт стал объяснять:

— Я уверен, что вы быстро научитесь обращаться с деньгами. Вместо материи и других вещей вы будете получать теперь за мускатные орехи эти кружочки. На них можно выменять у нас или у кого-нибудь другого все, что захочется. Но деньги годятся для обмена не только между нами и вами. На них вы можете выменять все, что угодно, друг у друга. Например, у тебя нет рыбы, а у другого есть; кому-то хочется бананов, а у него их нет. Так вот ты даешь такой кружочек тому, у кого рыба, а он тебе за него дает свою рыбу… Это называется покупать и продавать, Каждая монета — эти кружочки называются монетами имеет свою стоимость. Вот эта стоит один дуит. За один кати мускатных орехов мы будем вам давать тридцать дуитов. Ну, а отсюда можно очень легко узнать, сколько стоит любая вещь.

Ван Спойлт перевел дыхание. Толпа оживилась, зашумела, послышались одобрительные возгласы. Как видно, все без труда поняли объяснения голландца. Ван Спойлт выждал немного и продолжал:

— Тут кто-то сказал, что на монетах Веллингтона по-другому написано. Это правильно. Потому что его деньги — английские, и делались они в Англии. Здесь мы ими пользоваться не будем. Те деньги, которые нам привезли, изготовлены в Голландии. Мы с вами будем все продавать и покупать только на голландские деньги. Вы спросите почему. Потому что ваши острова заключили соглашение с Голландией, а не с Англией. Значит, и торговать надо на такие деньги, которые имеют хождение в нашей стране.

Помолчав немного, он воскликнул:

— Только подумайте! У вас теперь есть деньги! Это еще один шаг к процветанию и культуре!

— Правильно, господин! — крикнул кто-то из толпы.

— Дар этот прислал вам принц Мориц, правитель голландского государства, и вы должны радоваться и благодарить его за доброту и щедрость.

— А что написано на этих монетах? — полюбопытствовал один из лонторцев, стоявший в двух шагах от ван Спойлта.

— Там написано «V.O.C.» — это значит Объединенная Ост-Индская компания. Так называется союз голландских купцов.

— Ну что ж, все понятно, — сказал Имбата. — Я думаю, друзья, что благодаря этим деньгам мы будем работать больше и лучше. Тому, кто захочет их получить, придется как следует потрудиться у себя в саду. Сколько вырастишь мускатных орехов, столько и денег получишь. Верно?

— Верно, верно, — раздалось в ответ.

— Да здравствует Лонтор! Да здравствует Голландия! — воскликнул Имбата.

Толпа нестройно подхватила его приветствие.

— Эти деньги сделают нашу жизнь богаче и радостнее, я уверен, — сказал Имбата. — Ну, а теперь начнем танец в честь наших гостей.

Люди расступились и, взявшись за руки, образовали большой круг, посередине которого стояли несколько человек с барабанами в руках. Раздался дробный перестук барабанов, и в такт ему все задвигались поочередно то вправо, то влево, сопровождая танец хоровой песней.

Племяннице ван Спойлта, только что ступившей на берег этого далекого и незнакомого острова, вдруг показалось, что эти танцы, все это веселье устроены ради нее одной.

— Мне здесь нравится, дядя, — сказала она ван Спойлту, — только почему-то страшно.

— Поначалу, Клара, многое будет тебя пугать, — ответил он. — А поживешь здесь и ко всему привыкнешь.

— Вон та женщина очень страшная, правда? Она все время смотрит на меня.

— Какая?

— А во-он та, которая не танцует.

— Это жена старосты кампунга.

— Почему она на меня так уставилась? Мне от её взгляда жутко становится!.. А та девочка все время смеется. — Клара указала пальчиком на дочку Ламбару. — А это кто, он тоже глаз с меня не спускает?

— Это Кависта, — ответил ван Спойлт.

— Какое странное имя!.. А который староста кампунгa, дядя?

— Тот, кто первый к тебе подошел, ты его еще испугалась.

— Теперь я его не боюсь. Он мне даже нравится. Такой веселый. И лицо у него приятное. А плечи-то, плечи-то какие. Вот, наверное, силач!

В самом деле, никто из лонторцев не был сейчас так доволен и весел, как Имбата, ни у кого так не сияло лицо. И конечно, в эти минуты Имбата и не думал о сыне…

А Тамбера был далеко, в открытом море, и волны несли его лодку неведомо куда. Что замыслил мальчик, почему опять уединился от всех? Спросите об этом бескрайнее море, спросите голубоватое облако, плывущее над головой Тамберы, или свежий ветер, обвевающий его тело! Море ответит вам, что мальчик несколько раз закидывал удочку, да так и не вытащил ни одной рыбы; облако поведает вам, как Тамбера тоскующим взглядом подолгу следил за его полетом, а ветер расскажет, какую чудесную песню уносил он на своих крыльях.

А сейчас Тамбера сидит в лодке, уныло опустив голову; удочка валяется у него в ногах; взгляд его живых глаз не рвется больше ввысь, и песня замерла на устах. Он молчит, он один в лодке, посреди моря.

«Я знаю, отец не любит меня, — думает мальчик. — Он будит меня чуть свет, когда так сладко спится. Он всегда недоволен мной. Только и знает, что браниться. Почему отец ни разу не поговорил со мной ласково, никогда ничего не рассказал?

Мама — вот она меня любит. Сразу накормит, когда я вечером прихожу домой. Перед сном рассказывает сказки, так хорошо засыпать под них. Вот только не велит она мне уходить надолго из дома. И она не понимает меня. Был у меня друг — Вадела. А теперь не осталось никого, кому бы я мог поведать свои думы, свою печаль. Кто мне заменит Ваделу?.. Уеду я лучше куда-нибудь далеко-далеко, за моря и океаны! Буду бродить по свету, пока не встречу доброго старика, который пожалеет и полюбит меня как родного сына. Каждый день, мы будем бродить с ним в джунглях. А однажды, быть может, мы придем туда, где по вечерам садится солнце, и совсем близко увидим, как гаснет закат. Когда же солнце опять взойдет, а я еще буду спать, дедушка тихонько подойдет ко мне, сядет рядышком и поднесет к губам свой маленький сулинг^[13]. Нежные звуки сулинга разбудят меня, и тогда дедушка станет рассказывать о проделках хитроумного канчиля^[14]. Потом мы пойдем домой, и там, во дворе, я буду играть с его зверьками. Наиграюсь, пойду кушать: еда уже готова, садись и бери что хочешь. Потом заберусь в какое-нибудь тайное местечко и буду мечтать хоть до самого вечера. А перед сном расскажу дедушке, как хорошо я провел день. И все мальчишки будут ходить со мной, куда бы я их ни повел. Полезем на высокую гору, помогая друг другу. И все время будем петь песни!.. Как я был бы счастлив!

Но что же будет с мамой, если я ее покину?.. Она станет искать меня повсюду, расспрашивать Бамбера, Сумани и других ребят. Разыщет Ваделу. Но никто ничего ей не сможет сказать. Мама долго будет плакать, а потом заболеет от горя. И когда я наконец вернусь домой, ее уже не будет в живых… Нет, нет, я не сделаю этого!

Лучше броситься в море. Пусть я утону, пусть меня сожрут зубастые акулы. Тогда мне будет все безразлично… Но это так страшно и больно, когда акулы станут рвать мое тело и грызть мои кости! Нет, нет, я не хочу, не надо!

Значит, уйти из дому я не могу и умирать мне страшно. Что же тогда делать, что?..

Не знаю, не знаю».

И, вновь подняв глаза к голубоватому облаку, парящему высоко в небе, он прошептал:

— Как бы я хотел быть птицей и взлететь к тебе, в небо!

Потом его взгляд упал на удочку, лежавшую на дне лодки. Он поднял ее и вышвырнул в море. Снова подул утихший было ветерок, и его освежающее дыхание будто пробудило Тамберу от дум. Мальчик вспомнил, что вокруг нет ни души, что он наедине с морем, и он запел, запел во всю силу своего молодого голоса, громко, легко и свободно.

И только ощутив нестерпимый голод, Тамбера повернул лодку в обратный путь и стал грести к берегу. Еще издали заметил он причаливший к острову голландский корабль, а сойдя на берег, увидел на песке следы множества людей. Но все это не вызвало в нем особого любопытства, и он сразу же зашагал домой. Вубани как раз только что приготовила еду и стала кормить проголодавшегося сына.

— Что было сегодня на берегу, ма? — спросил Тамбера.

— Приплыл корабль из Голландии, сынок, — ответила Вубани. — И поэтому устроили праздник. На этот раз они привезли нам такое, от чего мы еще больше наплачемся.

— Что еще они привезли?

— Деньги какие-то. Теперь мы всё будем менять на них. Звенят-то они красиво, да только горя с ними не оберешься! Эти голландцы со своими деньгами — дьяволы в овечьей шкуре. Еще и девчонку с собой привезли.

— Девчонку?

— Да. Гордая такая на вид и злая, не подступишься. Совсем не такая, как наши дети.

— А где отец?

— У господина ван Спойлта. Обсуждают там, верно, что бы еще такое для голландцев сделать.

— А что им теперь нужно?

— Им уже, видишь ли, мало земли в аренду. Подавай им теперь землю в полную собственность.

— А что же было на берегу, ма?

— Праздник, говорю, был. Даже танцевали с барабанами.

— Ну, это уже все давно надоело. Я думал, было что-нибудь интересное.

И Тамбера принялся за еду.

Знакомство

Имбата вернулся домой, все еще пребывая в самом радужном настроении. Как обычно в таких случаях, вместе с ним пришли его друзья.

Мужчины еще подходили к дому, как Вубани, заслышав их громкие голоса и смех, поспешно стала носить подносы с едой на переднюю половину. Когда гости пришли, все уже было готово, оставалось лишь сесть в кружок и приняться за угощения.

Имбата немедленно подал гостям пример и при этом не забыл сказать, исполняя роль радушного хозяина:

— Угощайтесь, друзья. Чем богаты, тем и рады. Ничего у нас, правда, особенного нет. Но сыты будем. Все ли сегодня в сборе?

— Маруко с сыном опять нет, — усмехнувшись, заметил Амбало.

— Не любят они голландцев и с нами знаться не хотят. Ну и пусть себе сидят дома, — отозвался Ламбару.

— Не могу понять, как это они решились пойти против нас, — вступил в разговор Гапипо. — Ведь они от нас во всем зависят.

— Я уверен: это все Кависта, — сказал Амбало.

— Да, да, — подхватил хозяин дома, — чем старше он становится, тем больше от него неприятностей. Никак, в старосты кампунга метит.

— Ну, этому не бывать, — возразил Амбало.

— Отчего? Правда, надо сперва дождаться, пока умрет Имбата, — пошутил один из гостей.

— А наш староста умрет, разве только когда Кависта сравняется с ним в богатстве, — рассмеялся Амбало. — Да и кто станет слушать этого Кависту: ведь он против голландцев, а голландцы наши друзья. Верно я говорю, Ламбару?

— Верно, — ответил старик, с трудом разжевывая кусок жесткого мяса.

— Ешьте, друзья! Сытый человек умнее и добрее голодного, — сказал Имбата, стараясь поддержать смолкнувший было разговор. Но все так увлеклись едой, что хозяину дома пришлось говорить самому.

— Я представляю себе, друзья мои, начал он, — как хорошо мы заживем, когда научимся обращаться с деньгами. Будем все продавать и покупать, как объяснил господин ван Спойлт. Ведь это так просто! И материю теперь будем брать у них за деньги, а не за орехи. Нужно только, чтобы кто-нибудь из нас постоянно занимался этим: получал у голландцев материю и раздавал ее нам.

— Для этого нужно всегда иметь наготове деньги, — заметил Гапипо.

— Конечно, — кивнул Имбата. — Но это уж моя забота. Я знаю, как их достать. Так кто возьмется посредничать между жителями кампунга и голландцами?

— Я бы взялся, — сказал Гапипо. — Только не знаю, что я должен делать.

— Об этом мы еще потолкуем с тобой!

И разговор опять прервался; в наступившей тишине слышались только аппетитные причмокивания, посапывание и хруст разгрызаемых костей.

Все это время Вубани внимательно прислушивалась к общему разговору, но так и не уяснила себе толком, что произошло на сходке. Воспользовавшись паузой, она спросила мужа:

— Что же вы все-таки решили там у ван Спойлта?

— Что надо, то и решили, — ответил Имбата.

— А как же с землей?

— Очень просто. Та земля, которую голландцы просили, станет их собственностью. Кроме семьи Маруко, все с этим согласны.

— А как теперь выменивать материю? Я что-то не очень поняла.

— Голландцы привезли с собой деньги, — стал объяснять Гапипо. — Поэтому за мускатные орехи они будут давать нам не ткани, а деньги. На них мы будем покупать у голландцев товары, которые они привезли.

— А еще о чем-нибудь договаривались? — поинтересовалась Вубани.

— Нет, больше ни о чем… Послушай-ка, Имбата, ты забыл разве, что ван Спойлт просил тебя прислать Тамберу?

— Ах да, — спохватился Имбата. — Где же он?

— На задней половине, — ответила Вубани.

— Пусть идет сейчас же к ван Спойлту. Наверно, там опять приготовлен ему подарок. Позови-ка его сюда.

Вубани крикнула Тамберу. Тот молча вошел в комнату.

— Господин ван Спойлт просил тебя прийти к нему, сынок, — сказал Ламбару. — Он, наверное, хочет тебе что-нибудь подарить.

— Не иначе как в новой рубашке вернешься, — добавил Гапипо.

— А мне обязательно нужно туда идти? — спросил Тамбера.

— Да, и отправляйся немедленно, — приказал отец.

— Если тебя там станут угощать чем-нибудь вкусным, не забудь на мою долю захватить кусочек, ладно, сынок? — пошутил Амбало. — А если рубашка окажется слишком длинной, то сначала дай ее примерить мне, а не дядюшке Ламбару.

Но Тамбере было не до шуток. Невеселый, побрел он к дому ван Спойлта. Все произошло, как уже бывало не раз. Молча приняв из рук голландца подарок, он тут же собрался уходить.

Осталось только попрощаться с ван Спойлтом, как вдруг в дверях комнаты появилось волшебное видение. От неожиданности Тамбера потерял дар речи. Он забыл, где находится. Ему никуда не захотелось отсюда уходить.

И как было не растеряться! Впервые в жизни Тамбера видел такую девушку: она была тоненькая и легкая, с нежной бело-розовой кожей, в длинном платье, чуть не до земли. Тяжелая золотистая коса, как змея, кольцом обвивала голову. Тамбера пришел в еще большее замешательство, когда девушка, увидев его, ласково улыбнулась, будто он был ее давнишний знакомый.

Смущенный Тамбера поспешно опустил голову, боясь даже краешком глаза взглянуть на девушку. «Ну конечно, — подумал он, — это и есть та самая гордячка, о которой говорила мама».

И вдруг его охватило непреодолимое желание еще раз взглянуть на незнакомку. Ван Спойлт, верно, забыл про него, он занят своими делами. И она уже, кажется, больше не улыбается… Тамбера поднял голову: девушка, глядя на него, продолжала улыбаться.

«Она, кажется, смеется надо мной», — защемило сердце у Тамберы, и он решительно шагнул к двери.

— Постой, Тамбера! — остановил его ван Спойлт, словно догадавшись, что происходило сейчас в душе мальчика. — Моя племянница поскорее хочет научиться вашему языку. Может быть, ты поможешь ей?

Тут уж Тамбера совсем растерялся и не знал, что ему ответить. Но девушка сама подбежала к нему и пальчиком дотронулась до его груди, как бы спрашивая у Тамберы имя. Тамбера понял, что от него хотят, но от волнения он не мог сказать ни слова.

— Меня зовут Тамбера, — наконец пролепетал юноша. — А тебя? — И тоже указал пальцем в ее сторону.

— Клара, — ответила девушка и жестом пригласила Тамберу в свою комнату. Тамбера шел за ней, но ноги не слушались его. Клара указала ему на стул, он покорно сел, судорожно глотая слюну. И вдруг он подумал: как мог ван Спойлт позволить ему и Кларе остаться одним в комнате? Почему он это сделал? От страха на лбу у Тамберы выступил холодный пот.

А Клара между тем взяла чистый лист бумаги, перо, чернила. Сперва она показала пальцем на свои волосы, спрашивая Тамберу, как они называются на его языке. Он произнес требуемое слово, и Клара аккуратно записала его на бумаге. Затем она по очереди дотрагивалась до лба, носа, щек, перебрав таким образом все части тела, вплоть до ступней. Тамбера все послушно называл, но иногда голос не повиновался ему и он говорил очень тихо. Тогда Клара просила его повторить.

Потом Клара показала на стул. Тамбера ничего не ответил, отрицательно покачав головой. Девушка поняла, что такого слова нет в языке жителей острова: То же было, когда она показывала на стол и шкаф. Наконец в руках у Клары оказалась книга. Лицо Тамберы выразило такое изумление, что девушке стало ясно: Тамбера ничего подобного и в глаза не видывал. Она протянула ему книгу, чтобы он мог рассмотреть ее.

В книге было несколько десятков страниц. Тамбера удивленно рассматривал их, листал. Будь Клара повнимательнее, она бы заметила перемену, происшедшую в юноше: еще минуту назад он робел, смущался, а теперь движения его стали свободнее, взгляд смелее.

— A-а, ты хочешь знать, что это такое? — догадалась она. — Это книга, Тамбера. Понимаешь? Книга.

Тамбера слышал чистый, звонкий голос девушки, видел ее мягкие движения, приветливую улыбку, вновь заигравшую на губах, и теплая волна радости охватила его. Растерянности и смятения как не бывало. Ему вдруг захотелось заговорить с ней на ее родном языке.

— А зачем нужна книга? — спросил он ее по-голландски.

— Ой, ты, оказывается, знаешь голландский язык, да? — воскликнула Клара.

Тамбера улыбнулся.

— Ах, ты и улыбаться умеешь? — Она весело рассмеялась. — А я уж думала, что разговариваю со статуей!

«Ну вот, она опять надо мной смеется», — с досадой подумал Тамбера. Чувство радости и свободы тотчас исчезло в нем. — Хоть бы объяснила, что такое книга. Теперь он уже жалел, что обратился к ней по-голландски. Он знал много голландских слов, но до сих пор как-то не решался говорить на чужом языке. А тут вдруг взял да и заговорил. Что это с ним такое?

Но Клара не дала ему долго предаваться размышлениям.

— Так ты хочешь знать, для чего нужны книги? — спросила она.

Тамбера кивнул.

— Если ты будешь вместо ответа мотать головой, я ничего не стану тебе объяснять. Ты должен сказать «да». А если не скажешь, то… то я тебя ущипну.

И она протянула руку, делая вид, будто хочет ущипнуть Тамберу за плечо, но лицо ее не было строгим.

У Тамберы опять отлегло от сердца. Он улыбнулся и сказал:

— Да, хочу.

— Вот так! А читать ты умеешь? — спросила Клара, проводя пальцем по буквам на обложке.

Тамбера покачал головой.

— Жалко! Чтобы знать, что написано в этой книге, надо уметь читать.

Тамбере опять показалось, что Клара над ним смеется.

— Посмотри-ка сюда! — Клара стала поочередно называть буквы, одновременно указывая на каждую из них. Вот это А, это М, потом идет С, потом Т, Е, Р, Д, опять А и М. Если все это сложить вместе, получится АМСТЕРДАМ. Понятно?

Помолчав минутку, она принялась повторять;

— А, М и С — вместе будет АМС, потом Т, Е и Р — ТЕР, Д, А, М — будет ДАМ. И получается АМСТЕРДАМ.

Тамбера глубоко вздохнул.

— Теперь понятно? — переспросила девушка.

— Да, немножко.

— Тебе обязательно надо научиться читать и писать, — сказала Клара. — Ну, а рисовать ты, конечно, умеешь, да? Нарисуй мне что-нибудь!

И она пододвинула ему листок бумаги, чернила и перо.

Тамбера не мог отказать Кларе, когда она так повелительно говорила. И хотя все его мысли сейчас были заняты удивительными значками на книжке, из которых получались слова, он послушно уселся за стол, взял перо и склонился над чистым листом.

— Что рисовать? — тихо спросил он.

— Что хочешь, — ответила Клара.

Тамбера долго думал, потом начал наконец что-то чертить. Девушка наблюдала, стоя у него за спиной.

— Интересно, что это ты рисуешь? — полюбопытствовала она.

— Сейчас увидишь.

— Нет, скажи!

Тамбера не отвечал.

— Скажи сейчас же, слышишь, Тамбера! — настаивала она.

Тамбера молчал, усердно выводя на бумаге какую-то фигуру.

— Ах, какой ты упрямый! — рассердилась Клара. — А я и сама догадалась, кого ты рисуешь. Какого-то человека. Только почему он без волос?

В комнате наступила тишина. Тамбера старательно рисовал что-то, а Клара с любопытством следила за ним. Изредка он чуть-чуть поворачивал голову, пытаясь хоть краем глаза увидеть стоявшую позади девушку. Когда их взгляды встречались, в груди у него словно обрывалось что-то. А если она в этот момент улыбалась ему, он тут же отворачивался и склонялся над бумагой.

Придвинувшись, Клара спросила:

— Кого же ты все-таки рисуешь?

— Увидишь.

— А я хочу, чтобы ты сказал.

— Мало ли что ты хочешь!

— Ах, так!.. Ну хорошо же, вот посмотрим, что будет, если ты мне не скажешь.

— Говорю, подожди немного.

Вдруг его плеча коснулись ее пальцы. Paз, другой… Тамбера почувствовал неизъяснимое наслаждение и вместе с тем какую-то странную робость. Он решил притвориться, будто ничего не заметил.

Клара еще раз спросила, кого он рисует. То ли Тамбера не услышал ее, увлекшись рисунком, то ли умышленно промолчал. Но он тут же был наказан. Клара больно ущипнула его за плечо. Тамбера от неожиданности вскрикнул.

— Сам виноват, упрямец! — услышал он.

Возможно, ничего и не произошло, если бы Тамбера не обернулся и не увидел, что Клара насмешливо улыбается. Словно кошка, спасающаяся от побоев, попятился он к двери и выбежал из комнаты.

— Ха-ха-ха! — раздалось ему вслед. — В другой раз не будешь упрямиться!

Через пять минут Тамбера был уже дома. Никто не заметил его возвращения: отца не было, мать возилась у очага. Юноша бросился на топчан, лег на спину и уставился в потолок.

«Ах… Клара! — прошептал он, печально вздохнув. — Тебя зовут — Клара… Меня — Тамбера. Наши имена оканчиваются одинаково: Кла-ра, Тамбе-ра. Значит, у нас есть что-то общее. И вообще, не такие уж мы с тобой разные. Правда, я не умею читать, а ты умеешь… Д, А и М — вместе будет ДАМ. Теперь я никогда не забуду: Д, А и М — это ДАМ. Я обязательно научусь читать, Клара! И ты не будешь надо мной смеяться».

Он лежал не двигаясь, с закрытыми глазами, и представлял себе Клару: ее синие, как море, глаза, ее пунцовые губы, нежное лицо. Невольный вздох вырвался из его груди. Как бы очнувшись, он открыл глаза и ласково позвал: «Клара, Клара…»

Как ему хотелось, чтобы она была сейчас рядом. Тамбере казалось, что удары сердца выстукивают ее имя. Когда он закрывал глаза и образ этой тоненькой белолицей девушки снова возникал перед ним, вся кровь закипала в его жилах, горячими волнами приливала к лицу.

Когда он приходил в себя, на его губах начинала дрожать слабая улыбка, и он слышал свой собственный шепот: «Клара, Клара!..»

Потихоньку юноша стал что-то насвистывать… Это была песенка о Кларе.

Он не мог найти себе места. Поднялся, стал бессмысленно чертить углем по стене. Потом, взяв нож, изрезал весь подоконник. Сдернул висевший на стене саронг. Ткнул ногой лежанку.

Ничего не помогало, образ Клары неотступно стоял перед глазами!

Тамбера вышел из дому, и его сразу же потянуло туда, откуда он недавно вернулся, — к жилищу ван Спойлта. Вдруг его окликнула мать. Он остановился.

— Что, ма?

— Отец велел тебе идти в сад.

— Ну вот еще…

— Он ждет тебя там.

— А я хочу погулять.

— Если ты не пойдешь, отец будет сердиться.

— Пускай.

Тамбера притворил за собой калитку и зашагал к берегу.

«Дома ли она?» — без конца спрашивал он себя. Тамбера шел неуверенно, раздумывая, не вернуться ли.

Но вот и дом ван Спойлта. Осторожно приблизившись к ограде с той стороны, где была комната Клары, он увидел в окне знакомый профиль. Тогда он обеими руками забарабанил по ограде. Сейчас ему больше всего хотелось, чтобы Клара услышала его.

— A-а, это ты! — воскликнула Клара, выглядывая из окна.

Тамбера смущенно улыбнулся.

— Ты хочешь зайти ко мне, Тамбера?

— Нет.

— Может быть, еще порисуешь?

Он покачал головой.

— А почему ты не идешь к друзьям?

— У меня нет друзей.

— Знаешь что, пойдем гулять. Только…

— Что только?

— Подожди меня, я сейчас выйду.

Клара скрылась в комнате, а Тамбера замер в ожидании.

«Хоть бы меня тут никто не увидел», — подумал он, озираясь по сторонам. Но вокруг было безлюдно.

Через несколько минут появилась Клара.

— Куда же мы пойдем? — спросила она. — На берег? Мне очень хочется посмотреть море!

«На берегу всегда много мальчишек», — подумал Тамбера. И он указал рукой в сторону долины Кубала:

— Пойдем лучше туда.

— Там очень пустынно, я боюсь, — сказала Клара.

— Боишься?

— Да, боюсь.

— Но зато там много птиц.

— А зачем нам птицы?

Тамбера промолчал.

— Лучше пойдем на берег, — повторила Клара. — Я видела там сегодня много ребят. Они играли. Так было весело!

— Нет, сейчас лучше в долине Кубала, — настаивал Тамбера.

— Ну хорошо, — согласилась наконец Клара, — пусть будет по-твоему. Идем в твою долину. Не понимаю только, чем она тебе так нравится.

И Клара пошла по дороге, ведущей в долину. Тамбера побрел за нею.

Они шли, не говоря ни слова друг другу. Клара только ойкнула несколько раз, оступившись. Они уже почти миновали кампунг, как вдруг кто-то окликнул Тамберу. Мальчик узнал голос отца, и сердце его заколотилось от страха.

— Эй, Тамбера, кричал отец. Ты что это, негодяй, разгуливаешь, когда твой отец работает не разгибая спины!

Стыд, досада, гнев охватили Тамберу. Пусть бы отец бранил его, когда они были одни. Но сейчас, когда рядом Клара… Ведь отец видел ее. Как он может так унижать своего сына! Неужели ему не стыдно быть таким злым и грубым в присутствии племянницы ван Спойлта. В эти минуты Тамбера почувствовал, как дорога ему Клара и какая огромная пропасть разделяет их. Нет, никогда ему не перешагнуть через эту пропасть! Он стоял перед Кларой, бледный, с дрожащими губами, не смея поднять на нее глаз. Не сказав Кларе ни слова и даже не успев подумать, вежливо ли он поступает, Тамбера круто повернулся и пошел к отцу.

Молча Тамбера принялся за работу. Он делал все, что приказывал ему отец: взбирался на деревья, рвал мускатные орехи, укладывал их в корзины. А в душе его поднималась ненависть к человеку, который только что так больно обидел его.

Никогда еще отец не причинял ему такой боли. Нет, этого он отцу не простит. Он все расскажет матери. Пусть отец почувствует, что не прав и что Тамбера больше не намерен безропотно сносить его выходки. Чем больше Тамбера думал об этом, тем становился решительнее. Нет, теперь он себя в обиду не даст. И не побоится сказать об этом отцу!

Закончив работу, Имбата собрался домой. Тамбера остался в саду. Он не мог идти рядом с этим человеком. Пока они собирали вместе мускатные орехи, Тамбера подчинялся отцу, как старшему. Теперь же работа окончена, и он свободен. Пусть отец идет один. И лишь когда Имбата скрылся из виду, мальчик собрался и пошел домой.

Переступив порог, Тамбера сразу бросился к матери. Ему так хотелось высказать ей свою обиду на отца. Но, усевшись рядом с матерью, Тамбера вдруг растерялся и не знал, с чего начать.

Отец говорит, что видел тебя сегодня с племянницей господина ван Спойлта, — первой начала разговор Вубани. — Это верно, сынок?

Тамбера вздрогнул, проглотил слюну и ответил на вопрос вопросом:

— Ну и что же?

— По обычаям предков, сынок, нельзя дружить с девушкой не нашей крови. Эта голландская девчонка не пара тебе, она родилась в чужой стране, а ты водишься с ней! Ты должен быть осторожен, сынок.

— Почему?

— Потому что нет ничего на свете страшнее кровосмешения. Да и не понравилась она мне, очень не понравилась.

Вубани говорила так только потому, что боялась, как бы впоследствии ее сыну не пришлось расплачиваться за дружбу с девочкой-чужестранкой. Но Тамбера, которому этот разговор был неприятен, поспешил уйти из дому. На пороге он задержался на миг:

— Я хочу с ней дружить, потому что и она этого хочет, — сказал он упрямо. — Если б ты знала, ма, какая она хорошая!..

Закрыв за собой дверь, Тамбера уселся на верхней ступеньке лестницы и, подперев ладонями подбородок, задумался. Время от времени он глубоко вздыхал, а то вдруг по его лицу пробегала легкая улыбка. Тогда он чувствовал, что недавнее происшествие больше его не беспокоит. В самом деле, стоит ли без конца вспоминать о случившемся? Лучше помечтать о будущем.

«Я опять увижу ее. Она будет сидеть на камне и читать книгу. Я подкрадусь к ней тихонько-тихонько и крикну: «Клара!..»

Нет, нет, не так. А то ведь она испугается, еще рассердится на меня. Лучше я подойду к ней, напевая песню, и она поднимет свое сияющее от радости лицо и скажет, чтобы я сел рядом. Я тоже приду с книжкой, и мы оба станем читать. А когда захочется отдохнуть, поболтаем немножко, только, конечно, на твоем языке, Клара, чтобы другие ребята не могли понять, о чем мы говорим».

Мимо двора прошел какой-то мальчик с петухом в руках, он с удивлением посмотрел на Тамберу, но тот, замечтавшись, даже не заметил его.

«А о чем же мы будем с тобой разговаривать, Клара? Неужели тебе будет интересно говорить о ком-нибудь другом, кроме нас самих? Ах, я и слышать ни о ком не хочу! Уедем лучше отсюда вдвоем, будем бродить из одной страны в другую; может, найдем такие места, куда нога человеческая не ступала. Много увидим интересного. И вдруг однажды мы наткнемся на хорошенький домик, вокруг него большой фруктовый сад. В доме живет старичок с длинной седой бородой. Он встретит нас ласково, усадит напротив себя, а потом заколдует нас. И мы тогда сможем летать по воздуху илипревратимся в невидимок…»

Во двор старосты забрела свинья, принадлежащая голландцам, и принялась выискивать объедки. Но Тамбера ничего не видел, он был сейчас далеко, в стране грез.

«…Нет, лучше вот что! Посреди фруктового сада огромный дом. И там живет великан, сильный и злой.

Увидев Клару, он ухмыльнется, оскалив зубы. Клара в испуге спрячется за моей спиной. Тогда я нападу на страшного великана, свалю его одним ударом с ног. И он, как паршивая собака, сдохнет. Клара подбежит ко мне и прижмется к моей груди.

А вдруг во время нашей схватки великан-чудовище убьет меня? Клара тогда горько зарыдает. Она обнимет мое бездыханное тело, и на мою грудь польются ее горячие слезы. Я не выдержу, чтобы она так убивалась, и оживу…»

С улицы донесся чей-то смех. Это мимо дома старосты кампунга шли два голландца, захотевшие, видно, подышать воздухом. Но даже их громкие голоса не отвлекли Тамберу от его мечтаний.

«Что это я! Мертвые не оживают. Так бывает только в сказках. Я умру и никогда больше не буду дышать и смотреть на мою Клару. А Клара не захочет стать женой чудовища. Она возьмет и убьет себя и рухнет наземь рядом со мной. А потом моя мама разыщет нас, и ее дядя прикажет похоронить нас вместе…»

Опять раздались чьи-то шаги и громкий смех. На этот раз Тамбера пришел в себя: с прогулки возвращался ван Спойлт со своей племянницей. Вот они подходят все ближе, вот они уже поравнялись с Тамберой. Вдруг словно сверкнула молния и раздался удар грома! Тамбере показалось, что в сердце у него что-то оборвалось. Он весь напрягся, будто ожидая нападения. Грудь учащенно вздымалась и опускалась. Он уже готов был броситься навстречу той, что секунду назад в его воображении доверчиво прижималась к нему.

Не знал Тамбера, даже и представить себе не мог, какие слова он сейчас услышит. Подойдя к самому его дому, Клара, все еще смеясь, воскликнула:

— Бедненький, его обидел папочка!

Мгновенно изменился Тамбера в лице. Невыразимая душевная боль отразилась на нем. Когда Клара и ван Спойлт исчезли из виду, Тамбера спустился во двор и, едва волоча ноги, побрел в отдаленный уголок сада, чтобы дать волю охватившей его печали. «Ах, Клара! Какая ты жестокая! Во всем мире нет человека более жестокого, чем ты!» — вырвалось из самого сердца Тамберы, и он заплакал.

Долго сидел он в одиночестве, укрывшись под старым, развесистым чинаром. Подобно философу, забыв обо всем, он плел сети своих печальных размышлений. Но вдруг будто что толкнуло его. Он вскочил и бросился к дому ван Спойлта. Подойдя к знакомой ограде, Тамбера опять принялся колотить по ней, чтобы Клара услышала, что он здесь, рядом. Действительно, его услыхали. Только не Клара. На этот раз из окошка выглянул ван Спойлт.

— Разве можно поднимать такой шум под чужими окнами? — строго спросил он.

— Э-э… я думал, может, Клара выйдет погулять, — запинаясь, пробормотал Тамбера.

— Она сейчас читает. Да и поздно уже гулять.

Проклиная себя на чем свет стоит, несчастный Тамбера несолоно хлебавши поплелся домой.

Вубани, поджидая его, штопала ему рубашку.

— Мама, почему меня ничему не учат? — подойдя к матери, спросил Тамбера.

— О чем ты говоришь, сынок?

— Я хочу знать, почему меня не учат тому, что умеют голландцы. Разве ты не замечаешь, какая разница между европейцами и нами? А все потому, что они с детства учатся. Я хочу, мама, когда стану взрослым, жить так, как живут они.

Вубани внимательно посмотрела на сына.

— По-твоему, хорошо жить по обычаям чужой страны, сынок?

— Я не об этом говорю, ма. Посмотри, как голландцы от нас отличаются. Сравни, например, ван Спойлта и моего отца. У них не только цвет кожи разный, они во всем не похожи друг на друга.

Мать молча слушала.

— Как ты думаешь, ма, — продолжал Тамбера, — могут отец с ван Спойлтом стать когда-нибудь друзьями?

Вубани сделала вид, что не слышит вопроса.

— Как бы я хотел этого!

— Почему, сынок? — спросила Вубани. Неспокойно было у нее на душе. Боясь выдать свою тревогу, она не поднимала глаз на сына.

— Потому… потому что я тогда буду часто получать подарки, — ответил он и вышел из комнаты.

Глядя ему вслед, Вубани тяжело вздохнула.

На волнах

Этим вечером Тамбера лег спать рано, как обычно. Засыпал он всегда сразу, но сегодня сон никак не приходил к нему. Мать слышала, как он ворочается на своей постели. Она ждала, что сын вот-вот заснет. Наконец, не выдержав, Вубани взяла в руки светильник и пошла в соседнюю комнату. Тамбера лежал с закрытыми глазами, но было вндно, что он не спит.

— Не спится, сынок? — спросила она.

— Да, не спится, — ответил Тамбера.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку?

— Расскажи.

Мать села на край постели и тихим голосом, нараспев, будто убаюкивая малыша, принялась рассказывать об одном юноше, которого заманила в джунгли прекрасная девушка, и о том, как его погубили там страшные джины и дьяволы.

Тамбера слушал, не перебивая, свернувшись калачиком за спиной матери. А когда сказка кончилась и Вубани спросила, понял ли он сказку, Тамбера ничего не ответил. Он спал.

Тогда Вубани, неслышно ступая, вышла из комнаты и скоро вернулась с кувшином из кокосового ореха, наполненным водой. Нагнувшись над спящим мальчиком, она окропила его.

— Пусть очистится твоя душа от скверны, сынок, — прошептала Вубани и так же тихо удалилась к себе.

Забрезжило утро. Горизонт на востоке еще не заалел, и деревья стояли прохладные и тяжелые от росы, капельками сверкавшей на листьях, а Тамбера, опрятно одетый и умытый, уже расхаживал по двору дома ван Спойлта. Он насвистывал веселую песенку, и в песенке звучала надежда на близкую встречу с девушкой, живущей в этом доме. Он не отрывал глаз от окошка Клариной комнаты, нетерпеливо дожидаясь той минуты, когда покажется ее милое личико и он ласково ей улыбнется. Вот скрипнула оконная створка. Тамбера замер. О, радость! Это она, Клара. Вот она отворяет окно. Она улыбается. И от ее улыбки делается тепло и спокойно.

— Доброе утро, — поклонившись, сказал Тамбера.

— Доброе утро, Тамбера, — ответила девушка. — Так рано, а ты уже на ногах. Ты хочешь, чтобы мы и сегодня были вместе?

— Да, Клара, хочу.

Вдруг приветливое выражение на лице Клары сменилось испугом. Она вскрикнула и, захлопнув окно, исчезла в глубине комнаты.

Тамбера обернулся. В двух шагах за его спиной стояла мать. Она проходила мимо, возвращаясь с берега моря, и, увидев сына, разговаривающего с чужестранкой, остановилась, устремив на нее взор, полный зловещего огня.

Мог ли подумать Тамбера, что его родная мать так напугает Клару! Зачем она пришла сюда? Почему с такой ненавистью смотрела на племянницу ван Спойлта? Тамбера нахмурился, брови его сошлись у переносицы. Стиснув кулаки, он круто повернулся и зашагал прочь. Много горьких слов было готово сорваться у него с языка, но он сказал только: «И это моя мать!..»

Тамбера успокаивал себя тем, что просто Клара испугалась его матери. А его, Тамберу, она была рада видеть. Горечь и досада, вызванные появлением матери, уступили место новой надежде. Как только Вубани ушла, Тамбера тотчас вернулся под Кларины окна, упрямо бормоча: «Пусть ей не нравится наша дружба, а я все равно буду делать свое!»

Долго ему пришлось прохаживаться под чужими окнами в ожидании Клары. Вдруг он ясно услышал знакомый звонкий голосок. Быстрее молнии бросился Тамбера к входной двери. Но что с ним? Он повернул обратно, лицо его мрачнее грозовой тучи, губы крепко сжаты.

— Ну, подожди же! — вырвалось у него.

Что же произошло? Подбежав к калитке, Тамбера увидел, как его Клара весело болтала с Кавистой!..

Словно гонимый ураганом, помчался он домой. Завидев сына, Вубани окликнула его: она хотела покормить Тамберу. Но он, как будто не слыша, бросился в свою комнату и заперся там; теперь и мать стала его врагом.

Вбежав в комнату, он рухнул ничком на лежанку. Охваченный яростью, он бил кулаками по циновке, и с уст его срывались ругательства.

Он слышал, как мать звала его. Слышал, но и не думал откликаться. Пусть зовет, пусть хоть охрипнет, он не выйдет из комнаты.

Но все-таки ему пришлось покинуть свое убежище: к материнскому голосу присоединился грубый голос отца. Тамбера нехотя поднялся и вышел, все еще сердито нахмуренный.

— С этого дня, — начал Имбата, — ты больше не будешь бездельничать. Я нашел тебе занятие. Будешь помогать Гапипо. Он согласился торговать у нас голландскими товарами. Деньги на это буду давать я. Доход потом поделим. Сейчас же ему нужен помощник. И этим помощником будешь ты. Пора наконец приучать тебя к делу.

Тамбера молчал.

Ты что молчишь, будто воды в рот набрал? — набросился на него отец.

Тамбера и тут ничего не ответил.

— Я вижу, тебя сперва кулаками поучить следует! — рассердился Имбата.

— Оставь его в покое. Поговоришь об этом в другой раз, — вмешалась Вубани. — Ты что, не видишь, Тамбера расстроен чем-то.

— Некогда мне с ним нянчиться! Знаешь, какое наступило время? Деньги теперь — все. Благополучие каждой семьи зависит только от них. И наши дети должны поскорее научиться добывать их.

— Деньги, деньги! Новые красивые игрушки! Только я не хочу, чтобы мой сын в них играл на потеху дьяволу. Довольно того, что ты ему прислуживаешь.

— Что ты такое опять несешь! Вечная история: стоит мне только подумать всерьез о воспитании сына, ты тут как тут, лезешь со своими глупостями. Горе одно, когда у сына такая мать. Тебе бы только баловать его. А ведь он уже не маленький. Смотри, вырастишь бездельника на свою голову.

— Ты не прав, — спокойно возразила мужу Вубани. — Я тебе не мешаю воспитывать сына. Просто я лучше знаю Тамберу. Ты считаешь, что я плохая мать. Ну что ж, какая ни есть, а мать. И запомни, Тамбера мой сын, так же как и твой.

— Ну и повезло мне, ничего не скажешь! Что сын, что жена — одинаковы. Сын совсем от рук отбился, и мать не лучше. Ты что, не видишь, в какое время мы живем?

— Это ты ничего не видишь. Не видишь даже то, что делается у тебя под носом. Разве знаешь ты, что происходит сейчас в душе твоего сына?

Тамбера оставался безмолвным свидетелем перебранки отца с матерью. Как ему хотелось зажать уши и ничего не слышать. Улучив момент, он выскользнул из дому. Но едва Тамбера переступил порог, как тут же бросился обратно: мимо их дома как раз проходили Кависта с Кларой. До него донесся обрывок их разговора:

— …Отец вечно ругает его, а иной раз и до побоев доходит, — говорил Кависта своей спутнице.

Прильнув к окну, Тамбера ревниво следил за каждым их шагом, за каждым движением. И лишь когда они пропали из виду, Тамбера спустился во двор и побрел на берег моря. Несколько девочек из кампунга сидели на песке и весело болтали о чем-то. Тамбера подошел поближе и, не замеченный ими, тоже уселся на песок.

Глядя на беззаботно щебечущих девочек, Тамбера невольно забыл обиду, на душе у него стало легче, и даже самое утро показалось ему более ярким и солнечным. Но, увы, Тамбере нет места среди них: ему привычнее разговаривать с морем и птицами, чем с людьми. Он сидел тихо, ничем не выдавая своего присутствия, словно выслеживал кого-то.

Ему было слышно все, что они говорили. Одна из девочек, по имени Ривоти, сидевшая в центре кружка, тараторила без умолку:

— …Мне очень нравится ее платье. Ах, как бы я хотела такое. А косу, как у нее, я умею уже заплетать. Вот, смотрите!

Она подняла за кончик одну косичку, и девочки, восхищенно заахав, стали ее рассматривать. А одна даже попыталась расплести косичку и заплести снова.

Вдруг Ривоти, повернув голову, чтобы показать подружкам вторую косичку, встретилась взглядом с Тамберой. Он не отвел глаз. А Ривоти, что-то горячо зашептав подругам, махнула рукой в его сторону. И все сразу посмотрели на Тамберу.

Тамбере стало неловко. Они еще подумают, что он нарочно подслушивал. Он резко отвернулся, на скулах заиграли желваки. Ему очень не хотелось покидать берег. Но девчонки стали шептаться, хихикать, и Тамбера ушел. Он сердился на маленькую болтушку, из-за которой снова оказался наедине со своей обидой. Снова ему надо что-то искать, чтобы забыться.

Он брел, понуро опустив голову. Обида, негодование, злость — все смешалось сейчас в душе юноши. Глаза были полны гнева, и даже походка говорила о том, как он был расстроен. Казалось, ничто уже не могло разогнать черные тучи на его лице. Тем разительнее была перемена, происшедшая с ним, когда вдруг Тамбера увидел Клару. Он весь будто расцвёл. Глаза засияли от радости. Губы сами собой расползлись в счастливую улыбку.

— Ты откуда, Тамбера? — спросила девушка.

— Я был на берегу.

— Тебе одному скучно?

Тамбера кивнул.

— Давай с тобой дружить?

Он кивнул опять.

— И пригласим в нашу компанию Кависту. Втроем будет веселее.

Она ожидала, что Тамбера согласится. Но он, судорожно глотнув слюну, сказал:

— Тогда уж лучше я ни с кем не буду дружить.

— Почему ты не хочешь, чтобы Кависта был с нами? — удивилась Клара. — Он очень хороший.

— Нет, он упрямый и грубый, — сказал Тамбера, всем своим видом показывая, что в этом он непоколебим. — А если он тебе так нравится, дружи с ним, но мне в вашей компании делать нечего.

Эти слова не на шутку обидели Клару. Она перестала улыбаться, взгляд ее стал сердитым. Круто повернувшись, она пошла прочь от Тамберы, не сказав ни слова.

А Тамбера медленно побрел дальше. Он шел куда глаза глядят, пока наконец не увидел, что оказался в долине Кубала.

Там он бросился на траву под тенистой кроной берингина. Прохладный ветерок ласково овевал его тело. Вновь услышал он шелест трав, увидел бесконечную синюю гладь моря. Горестно вздохнув, он устремил свой взор туда, где море в мутной дымке сливалось с небом.

«Мама была права, — говорил он себе. — Очень гордая эта Клара. Да и я хорош, разве можно дружить с тем, у кого в жилах течет чужая кровь! И как я мог думать, что мама — мой враг. Она одна любит меня и жалеет. Нет, я больше не подойду к Кларе. Пусть другие с ней дружат. Я буду любить только маму. И даже в мыслях не посмею называть ее своим врагом. Я буду достоин ее любви…»

Тамбера перевел взгляд на гору Бадера, и сердце его еще больше сжалось от боли.

«Ты смеешься, гора, ты видишь, что теперь я прихожу сюда один. Нет со мной моего единственного друга. Там, на севере, стоит домик. Он приютился в тихом, уединенном месте, далеко от шумного кампунга. Давно я не был в этом домике, давно не видел Ваделу.

Но видеть ее отца мне не хочется. Он очень любит поучать меня, давать советы!..»

Чем больше думал Тамбера о домике под горой Бадера, тем светлее становился его взгляд, тем радостнее делалось лицо. Он вскочил на ноги, плечи его распрямились. Тамбера вдруг понял, что ему сейчас больше всего необходимо, и устремился в джунгли. И вот он уже пробирается сквозь густые заросли, держа путь к подножию горы Бадера.

Много воды утекло с тех пор, как Тамбера последний раз шел этим путем. Идти было далеко. Но Тамберу это не пугало. Пусть он проплутает в джунглях несколько часов, пусть ноет от голода желудок, он все равно должен быть там, где так давно не был.

«Только бы Вадела была дома одна», — думал он всю дорогу. Еще издали увидел он девочку. На маленьком поле, недалеко от дома, она сажала рисовую рассаду. Несмотря на усталость, со всех ног бросился Тамбера к своей сестренке и с ходу засыпал ее вопросами:

— Что у вас нового, Вадела? Ты здорова? Сколько мы с тобой не виделись!

Как затрепетало от волнения сердечко Ваделы! И она, всегда такая внимательная, не заметила, что Тамбера был как-то не в меру говорлив, взбудоражен. Она думала, что это от счастья. Он так долго тосковал в разлуке, что не в силах теперь скрыть свою радость. Ведь и Вадела испытывала сейчас то же самое.

Она подробно рассказала Тамбере, как они здесь жили, и все это время с лица девочки не сходила сияющая улыбка. Тоскливые мысли, печаль одиночества все позади.

Сколько горя принесла Ваделе разлука с ее другом! Ни на минуту не забывала она то время, когда они с Тамберой жили под одной крышей, когда вместе играли, строили во дворе шалаши, вместе ходили в сад, где растут мускатные деревья, и собирали упавшие на землю орехи… Ах, какое счастливое было время! Тамбера всегда защищал ее, даже пускал в ход кулаки, если нужно. Они часто уходили из дому вдвоем, гуляли по лесу. А какой храбрый Тамбера: если им попадалась змея, как смело он расправлялся с нею! Домой они возвращались, когда солнце стояло уже высоко. И все было бы хорошо, если бы не отец Тамберы, который часто встречал сына бранью, побоями, порой Тамбере так доставалось, что он даже плакал. Тогда Вадела утешала его. Какие нежные слова умела она находить. Когда они подросли, Тамбера полюбил петь. Они уходили подальше от кампунга, в долину Кубала, где никто не мешал им. Тамбера пел, а Вадела слушала, испытывая счастье, наслаждение и гордость.

Там, под раскидистыми ветвями могучего берингина, они подолгу сидели вдвоем, пели, играли, любовались небом, морем, горой Апи. Сюда не доносились ничьи голоса. Было тихо-тихо. Лишь изредка крикнет пролетающий ястреб или прощебечет птичка над головой. Тишина успокаивала, забывались обиды, домашние неурядицы, веселее становилось на сердце. И все крепче делалась нежная, чистая привязанность двух детей.

Как хорошо помнила все это Вадела. Живя здесь, вдалеке от друга, и подолгу оставаясь в обществе отца, она погружалась в минувшее, чтобы скрасить унылое однообразие настоящего. Каждый день девочка встречала с надеждой: может, сегодня придет ее любимый брат и ей снова будет весело! Сколько новых песен споет ей Тамбера!

И вот он пришел. Вадела сегодня поистине счастлива! Жаль только, что он скоро уйдет.

Когда первые мгновения радости прошли, Тамбера вдруг увидел, как бедно одета Вадела: ее кайн почти превратился в лохмотья. Веселость Тамберы как рукой сняло. Он умолк, нахмурил озабоченные брови. Теперь перед Ваделой был опять тот самый Тамбера, которого она хорошо знала: молчаливый, замкнутый, привыкший прятать от людей свои мысли и чувства.

Вадела позвала его в дом, повидаться с дядей, но Тамбера не пошел.

— Лучше завтра. Завтра я опять приду, — пообещал он.

Тамбере очень хотелось есть. Он чуть было не попросил Ваделу, чтобы она его покормила. Но передумал. Он пришел к этим бедным людям с пустыми руками. Да еще хочет, чтобы они его накормили. Тамбере стало стыдно; Завтра он принесет им какой-нибудь подарок, исправит свой промах.

Пустой желудок все сильнее давал себя знать. И Тамбера стал прощаться.

— Мне пора домой, Вадела.

— Но ты ведь только что пришел, — пыталась она удержать брата.

— Завтра я опять буду здесь.

— Ладно уж, иди… На вот тебе немножко уби, отнеси тете Вубани.

— Не надо.

— Возьми, пожалуйста.

— Не надо, Вадела. Ну, до завтра. Смотри не забудь, что я приду. Жди меня.

— Когда?

— Я выйду из дому, как только рассветет.

— Хорошо, приходи поскорее.

Вадела грустно взглянула на юношу. Он махнул рукой и пошел. А она долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями…

«Совсем не изменилась, — думал Тамбера. — Добрая, хорошая, как всегда. Мой верный, единственный друг. На что мне эта Клара? Вадела одной со мной крови, она любит меня. А эта беленькая голландочка совсем мне не пара».

Размышляя о Ваделе и Кларе, Тамбера не заметил, как быстро дошел до кампунга. День угасал, наступали сумерки. Закончив дневные труды и освежившись купанием, поселяне тут и там собирались группками, чтобы скоротать вместе вечерние часы, поболтать на досуге о всякой всячине. Проходя мимо хижины Амбало, Тамбера услышал голос отца. Облегченно вздохнув, он поспешил домой.

Вубани тотчас же принялась кормить сына. Он жадно поглощал все, что она ставила перед ним. Тамбера взглянул на мать и понял, что ему не избежать с ней разговора. Ну что ж, он готов к этому. Покормив сына, Вубани обычным, тихим и ласковым голосом сказала:

— Тамбера, ты мой единственный сын. И я надеюсь, ты не ступишь на дурной путь…

— Я больше не буду дружить с Кларой, ма, — поспешил Тамбера успокоить мать, чтобы уклониться от неприятного объяснения. — Вот увидишь, я к ней и близко не подойду!

Вубани не ожидала от сына таких слов. Тамбера немало удивил и обрадовал ее. Она почувствовала, что сейчас лучше ни о чем больше не говорить, и спокойно посоветовала сыну выкупаться и идти спать. К морю надо было идти мимо дома ван Спойлта, и Вубани решила проверить, сдержит ли Тамбера свое слово.

Тамбера вышел на улицу. Вубани из окна следила за ним… Нет, он не обманул ее. Мать могла быть довольна. Сын пошел к морю не обычной дорогой, он сделал крюк, чтобы не проходить мимо дома чужестранки.

Тамбера нарочно выбрал дальний путь. Он не хотел видеть Клару и показываться ей на глаза. С этим решением он и вышел из дому. На душе у него было спокойно. Выкупавшись, он пошел домой. Но избежать встречи с Кларой ему в этот вечер не удалось. Тамбера сам был виноват. Задумавшись, на обратном пути он пошел по старой дороге, мимо дома ван Спойлта. А Клара как раз в эту минуту захотела полюбоваться закатом и выглянула из окна.

Тамбера сразу заметил девушку, и сердце его тревожно забилось. Он замедлил было шаг. Какая с его стороны оплошность! Ему быстро удалось справиться с охватившим его волнением, и он пошел дальше, не повернув головы и всем своим видом показывая, что Клара его больше не интересует. Проходя мимо ее окна, Тамбера сплюнул, чтобы она поняла, как велико его презрение к ней.

Клара не могла стерпеть такое неуважительное отношение и крикнула Тамбере вдогонку: «Дурак». Но ему уже было все равно: он понял, что отныне они с Кларой враги.

На другой день, едва забрезжил рассвет, Тамбера отправился в путь, на север, к подножию горы Бадера. Под мышкой у него был сверток — новый кайн для Ваделы. Шел он быстро, то и дело оглядываясь, словно боялся, что за ним кто-то следит. На вопросы изредка встречавшихся прохожих, куда это он спешит в такую рань, отвечал двумя-тремя словами.

Поднявшееся солнце еще не успело прогреть прохладный утренний воздух, когда Тамбера добрался до места, сдержав данное накануне обещание. Вадела уже давно ждала брата там, где они встретились вчера.

Он протянул ей сверток.

— Это тебе, Вадела. Бери. — Его глаза, голос, улыбка — все выражало радость.

Ваделе и во сне не снилось получить от Тамберы такой подарок. Она до того обрадовалась, что в первый момент не могла и слова сказать. Смотрела на кайн счастливыми глазами и даже как будто боялась до него дотронуться.

— Это мне, Тамбера? — промолвила она наконец.

— Я же тебе обещал принести подарок.

— Спасибо, — сказала Вадела, ласково улыбнувшись, и взяла кайн. — Пойдем к нам. Отец ждет тебя. Я еще вчера сказала ему, что ты придешь.

— Идем, — ответил Тамбера.

Через несколько минут они подошли к дому. Вадела отворила дверь. Свамин, сидя на полу, плел новую циновку.

— Папа, Тамбера пришел! — радостно воскликнула Вадела.

— Давненько ты у нас не был, сынок, — приветливо улыбнулся гостю Свамин. — Был чем-нибудь занят?

— Посмотри, что он принес, — не утерпела девочка и развернула перед отцом новый кайн.

Свамин взял его в руки, повертел, пощупал.

— Хорошая вещь, — сказал он, — и совсем новая. Но скажи-ка, Тамбера, ты спросил у родителей позволения подарить этот кайн Ваделе?

— Нет, — признался тот.

— Я понимаю тебя, — мягко проговорил Свамин, — ты жалеешь свою сестру и решил помочь ей. Но ты должен думать не только о других, Тамбера, но и о себе.: Твой отец заметит, что из дому исчез кайн, а люди скажут ему, что его носит Вадела, и он сразу поймет, кто его взял. Отец накажет тебя за это. Тебе будет плохо. И Вадела будет огорчена. Словом, ни к чему хорошему это не приведет. Поэтому, сынок, возьми кайн и отнеси его обратно. А Вадела и так скажет тебе спасибо за доброту и внимание.

Дочь и племянник стояли перед Свамином, понурив головы. Ваделе было жаль отдавать подарок, а Тамбера чувствовал, что поступил плохо. Молча взял он обратно кайн, протянутый Свамином.

— Послушай, дочка, — сказал хозяин дома, — от кампунга до нашего дома путь неблизкий. У Тамберы, верно, живот подвело и горло пересохло. Ну-ка, что там у нас есть съедобного?

Вадела ушла на заднюю половину дома и быстро вернулась, неся печеную уби и свежую воду в кокосовом орехе.

— Кушай, сынок, — сказал Свамин Тамбере, — жаль только, что ничего другого у нас нет. Дома-то тебя кормят вкуснее. Ну да уж не побрезгуй нашим скромным угощением.

Тамбера ничего не сказал и взял немного уби.

— Что нового в кампунге, сынок? — поинтересовался Свамин.

Тамбера немного подумал и ответил:

— Деньги у нас появились.

— Деньги? Голландские?

Тамбера кивнул.

— Я видел деньги на Яве, — задумчиво сказал Свамин. — Вообще-то ничего страшного в них нет, если только не забывать, что и деньги придуманы человеком… Ну а еще что? Есть какие-нибудь новости?

Нет, больше ничего.

А я, Тамбера, провожу свои дни в молитвах. Здесь, вдали от всех, я молюсь о том, чтобы жители нашего кампунга, особенно ты, твой отец и твоя мать, не стали игрушками в руках чужих людей, их слепым орудием. Нет ничего страшнее, чем жить без веры, без убеждений, слепо следуя чужому влиянию. Ты, сын мой, как никто, нуждаешься в твердой вере. И если она еще не родилась в тебе, она должна родиться и укрепить тебя. Первое условие для этого — заглядывай почаще в свою душу. Полезно вспоминать каждый вечер перед сном все, что ты сделал за день. И если окажется, что ты совершил дурной поступок, дай себе зарок никогда так не поступать, и душа твоя очистится от греха.

Тамбера слушал это длинное наставление своего дяди молча, опустив голову и покусывая губы от нетерпения.

— А лучше всего, — продолжал Свамин, — очищается душа во время поста. Когда желудок пуст, душа открыта заветам Возвышенного. Кто не умеет подчинять своей воле желания, кто не может обуздать свою алчность, тому не познать истины. Ибо тело наше есть некая материальная оболочка и… Ты слушаешь меня, сын мой?

Тамбера вздрогнул и выпрямился.

— Вспомнил о доме?

— Да, мне пора уже идти.

— Доешь сперва уби.

— Я больше не хочу.

— Ну что ж, тогда проводи его, Вадела. Только не уходи далеко от дома.

Попрощавшись с дядей, Тамбера вышел вместе с Ваделой.

— Ты очень быстро идешь, — сказала Вадела, едва поспевая за ним.

— Я спешу домой.

— Домой? А разве мы…

— Мне неприятно, что твой отец не спускает с нас глаз, — перебил Тамбера. — И вообще мне уже пора быть дома. А ты иди обратно. Дальше меня провожать не надо.

И он зашагал еще быстрее.

— Но, Тамбера… — Вадела растерянно умолкла на полуслове. Да и что было говорить: Тамбера не слушал ее. Он шел вперед, не оборачиваясь и не сбавляя шага. А ей хотелось поделиться с ним всем, что накопилось у нее на сердце. Она стояла, глядя вслед удалявшемуся другу, она все еще надеялась, что он обернется и позовет ее, и они пойдут не торопясь по лесу и будут говорить друг с другом, как бывало раньше. Она не станет звать его: Вадела никого никогда не принуждает выполнять ее желания. Она подождет еще немного — может, все-таки он обернется…

Напрасно ждала Вадела. Тамбера ушел. И чем ближе он подходил к кампунгу, тем ярче возникал в его воображении образ другой девушки, так не похожей на ту, с которой он только что расстался.

Тамбера не забыл, что произошло вчера вечером. Теперь он считал, что вел себя дурно. Он был виноват перед Кларой и надеялся, что ему удастся загладить свою вину. Но как сказать обо всем этом Кларе?

Вернувшись домой, Тамбера потихоньку положил кайн обратно в сундук и не мешкая отправился к дому ван Спойлта.

Если бы он увидел Клару одну, события в дальнейшем развернулись бы, вероятно, по-иному. Но Клара опять стояла возле своего дома с Кавистой. Они весело о чем-то болтали. И Тамбера, спрятавшись за кокосовой пальмой, стал наблюдать за ними, испытывая болезненно острое любопытство. Он видел, как Кависта, взяв Клару за плечи, пытается притянуть ее к себе, а она отталкивает его.

— От тебя неприятно пахнет, — услышал Тамбера слова Клары, — не тронь меня. Отойди немедленно, слышишь, а то я пожалуюсь своему дяде!

Кависта и не подумал убрать руки.

— Отпусти, я закричу, — вырывалась Клара.

— Зачем кричать? Не надо, давай лучше потанцуем, — уговаривал ее Кависта.

— Я не хочу танцевать.

— А я хочу.

— Не буду!

— Нет, будешь!

— Нет.

— Да.

— Пусти!

— Так, молодец. Вот мы и танцуем. А теперь смотри на меня, учись, как надо танцевать.

И он принялся выделывать самые диковинные телодвижения.

А прятавшийся за деревом Тамбера изо всей силы сжимал кулаки. Его так и подмывало подбежать к ним и вырвать Клару из объятий Кависты. Он уже был готов выскочить из своего укрытия, как услышал веселый смех Клары. Значит, ей нравится танцевать с Кавистой. Тамбера отвернулся. Ему стало неприятно видеть, как они веселятся. Но вот до него донесся сердитый голос ван Спойлта:

— Клара! Сколько раз я тебе говорил, что он не пара тебе. Сейчас же домой! Займись делом, нечего время попусту тратить.

— Я иду, дядя, — послушно ответила Клара и поспешила в дом.

Кависту словно ветром сдуло.

Тамбера побрел прочь, низко опустив голову.

В одиночестве

На второй и на третий день после описанных событий Клара не появлялась одна ни во дворе, ни на улице. Тамбера не удивлялся: он знал, в чем дело. На четвертый день Имбата, собираясь из дому, сказал жене, что идет звать жителей кампунга на берег: сегодня ван Спойлт вместе со своей племянницей отплывает на том самом корабле, который ее привез на Яву.

Тамбера, как громом пораженный этой новостью, вместе со всеми пошел на берег. Там он увидел ван Спойлта, Клару и еще нескольких голландцев. Перед отплытием ван Спойлт довольно долго беседовал о чем-то с Имбатой. Лонторцы все время держались от них в почтительном отдалении. Потом ван Спойлт и другие голландцы уселись в шлюпку и отправились к видневшемуся вдали кораблю. Лонторцы, стоявшие на берегу, долго махали им вслед.

— Куда это они поехали, Имбата? — спросил Ламбару.

— В Грисе^[15] — ответил тот.

— А что им там нужно? — поинтересовался Гапипо.

— Вы хорошо знаете ван Спойлта, уклончиво начал Имбата. — Он не из тех, кто любит бывать в гостях или приглашать гостей к себе. Разве только по делу. По этому я сужу, что он отправился не на прогулку.

— Зачем же тогда он взял с собой племянницу? возразила одна пожилая женщина. — Наверное, чтобы доставить ей удовольствие. Хоть бы она сюда больше не возвращалась.

Но никто в этой сутолоке не обратил внимания на ее слова; одна Вубани услыхала их и тут же подошла к женщине.

— Значит, ты не хочешь, Ивари, чтобы эта девушка из Голландии вернулась на Лонтор? спросила она.

— Не хочу.

— И я тоже, — ответила Вубани. — Очень уж она странная.

— Если она останется у нас надолго, нашим обычаям несдобровать, — с горькой уверенностью проговорила Ивари. — Сама посуди! Пока ее здесь не было, моя дочка носила кайн и была довольна. А теперь посмотри на нее! Жизни никакой не стало: подавай ей платье, как у чужеземки, и все! Да если бы даже я была такой богатой, как ты, все равно ни за что бы не позволила своей дочери одеваться по-новому. Срам какой!

— Вон что! Значит, твоя Ривоти хочет носить голландские платья? Да-a, выходит, что я не ошиблась…

— О чем это ты, Вубани?

— А о том, что эта племянница ван Спойлта принесет еще много несчастья.

— Верно, Вубани, верно. Но что мы можем поделать? Ведь она, наверное, сюда вернется? Мы, женщины, оберегаем наши семьи, храним верность адату, а какая от этого польза? Мужчины совсем нас не слушают, все делают по-своему.

— Да-да, и мой муж совсем забыл наши старые обычаи, — вздохнула Вубани.

— А ты думаешь, Ламбару лучше? Пусть Ривоти одевается, как эта голландка, пусть что угодно вытворяет, ему и заботы мало.

Продолжая поверять друг другу свои огорчения, обе женщины пошли в кампунг. На побережье остались одни мужчины. Тесным кольцом они обступили старосту.

— Так велел господин ван Спойлт, — говорил им Имбата. — Хотя его здесь и не будет, мы должны выполнять все, о чем договорились. На то время, пока он в отъезде, за него остается господин Хайтен.

— А что мы должны выполнять? — спросил кто-то.

— Менять рыбу, фрукты и все другое на деньги, — объяснил Имбата. — Только теперь порядок будет иной, мы с ван Спойлтом уже все обсудили, как лучше. С завтрашнего дня все приносят свежую рыбу, овощи, фрукты в одно определенное место, а голландцы будут приходить туда и покупать за деньги, что им нужно. Место, где покупают и продают, называется базар. Давайте теперь решим, где у нас будет этот базар.

— А прямо здесь, на берегу, — предложил Гапипо.

— Далековато от кампунга, — возразил кто-то.

— Это и лучше, — заметил Имбата. — В кампунге грязи не будет.

— Конечно, на берегу лучше всего, — сказал Ламбару.

— Стало быть, завтра несите все не домой голландцам, а сюда, — распорядился Имбата. — Я предупрежу господина Хайтена.

Закончив на этом деловой разговор с односельчанами, староста обратился к Гапипо:

— А ты пойдешь сейчас вместе со мной.

— Может, и я понадоблюсь? — подвернулся Амбало.

— Нет, нам надо кое-что обсудить вдвоем, — ответил Имбата.

Народ стал расходиться по домам.

Солнце было уже высоко. Море подернулось серой туманной дымкой. Откуда-то издалека темной вереницей быстро наплывали тучи, и первые капли дождя уже начали рябить гладкую поверхность моря. Пустынно и тихо стало на побережье, все словно застыло вокруг, не колышутся даже ветви деревьев.

На обломке скалы, о которую еле слышно разбиваются маленькие волны, в сгущающемся сумраке одиноко сидит Тамбера и напряженно всматривается в даль, где еще заметно пятнышко удаляющегося корабля.

Но вот оно исчезло. Тучи тем временем надвигаются все ближе, они уже над головой Тамберы. Налетевший порыв ветра вспугнул тишину; ожили, закачались деревья; зашумела листва. Все вокруг пришло в движе-ние. Один Тамбера неподвижен: он не сводит глаз с того места, где исчез корабль. Набегающие волны обдают его брызгами, лижут ступни его ног, но он ничего не замечает.

Пятеро ребят, сверстников Тамберы, подошли к нему, окликнули. Он вздрогнул, поднялся им навстречу.

— Поедешь с нами на остров Писанг?

— А что там делать?

— Посмотрим, как Умбада на кабанов охотится.

— Тащиться в такую даль!

— Какая же это даль! Можно подумать, тебе не приходилось бывать дальше Писанга.

— Я уже не раз видел, как охотятся на кабанов. Мне это не интересно. Да и дождь.

— Значит, не едешь?

— Нет.

Ребята отправились гурьбой к привязанной неподалеку лодке, забрались в нее и, дружно взявшись за весла, отвалили от берега. Лодка быстро оказалась в открытом море, затанцевала на волнах и в наступивших сумерках скоро исчезла из виду.

Пошел мелкий, но частый дождь. Все окружающее подернулось струящейся сеткой и как-то вдруг ожило, заколыхалось. А Тамбера стоял на скале, словно прирос к ней, не замечая дождя: ему так не хотелось уходить отсюда…

Неподалеку от него к берегу причалила лодка. Из нее выскочили несколько рыбаков и торопливо начали выгружать улов. Тамбера подошел к ним.

— Где это вы поймали такого великана, дядя? Побольше акулы будет, — спросил юноша одного из них.

— У берегов Тимура^[16], сынок, — ответил тот.

— Ну и рыбина! Повезло тому, кто ее выловил, на много дней хватит.

— Это голландцам повезло, сынок, к ним в брюхо пойдет.

— Разве они ее поймали?

— Нет, но чтобы получить деньги, придется отдать ее им.

— А-а…

Рыбаки продолжали заниматься своим делом, а Тамбера побрел домой. Он шел, низко опустив голову, не разбирая дороги.

Поравнявшись с домом, в котором жили голландцы, Тамбера поднял голову и остановился, до него донесся раскатистый смех. Во дворе трое голландцев стирали свою одежду.

— …Ну вот, ты и попробуй. Зажмурься покрепче или прикрой ей лицо подушкой! — сказал один из них.

— Хо-хо-хо! — загоготал другой. — Лучше ты начинай первый, а я от тебя не отстану!

— Куда мне, старику, до девок.

— Зато ты посильнее будешь.

Они снова рассмеялись.

Насквозь промокший Тамбера, ссутулившись и не поднимая головы, брел по кампунгу. Время от времени губы его шевелились.

— Д, А и М — будет ДАМ… — шептал он.

Уже давно миновал он свой дом. Дождь постепенно утих, небо опять прояснилось, а он все шел и шел, не зная куда. Вдруг кто-то громко окликнул его. Тамбера оглянулся. Он был сейчас возле хижины Амбало. Ее хозяин с женой и сыном сидели на открытой террасе, выходящей на улицу.

— Иди к нам, сынок! — помахал ему рукой Амбало. — Угостим тапиокой ^[17].

Тамбера свернул к хижине, поднялся на террасу, сел рядом с хозяином, но от угощения отказался.

— Шумная стала жизнь в нашем кампунге, верно? — начал разговор Амбало.

Тамбера молча кивнул в ответ.

— А ты еще не думал, сынок, как раздобыть денег, чтобы жениться? — неожиданно спросил Амбало.

— Разве мне пора думать о женитьбе? — удивился Тамбера.

— А как же? Я женился, когда мне было шестнадцать лет. А тебе ведь, по-моему, уже пятнадцать. Еще годик — и твое время придет.

— Нет, дядя Амбало, мне еще рано думать об этом.

— Напрасно. Смотри, а то будешь, как Кависта.

— А что Кависта?

— Как что? Он уже совсем взрослый, а все в парнях ходит. Недавно, говорят, надумал жениться. На чужеземке.

— Ну, Кависта для меня не пример.

— Тамбера у нас будет ученый, — вступила в разговор жена Амбало. — Потому и жениться не спешит. Вырастет, постигнет все премудрости, станет учителем и поселится где-нибудь вдалеке, один. Верно я говорю, сынок, а?

Тамбера молча улыбнулся.

— Да зачем ему в глушь забираться, в одиночестве жить? — возразил хозяин дома. — Сын старосты кампунга сам со временем должен стать старостой. Так ведь, Тамбера?

— Не знаю, дядя Амбало. Мне хочется, когда вырасту, уехать с Лонтора.

— Уехать? Куда?

— Ну, например, в Голландию. Посмотреть, как в той стране люди живут. Там, наверное, все дома такие, как здесь у голландцев. Да, дядя Амбало?

— Само собой. Вот, значит, ты чего захотел! — И, обратившись к своему сыну, Амбало спросил: — А ты, Бамбер? Ты тоже мечтаешь уехать отсюда?

— Я не хочу ехать так далеко! — пожал плечами тринадцатилетний Бамбер.

— Кем же ты хочешь стать, сынок? — поинтересовалась его мать.

— Матросом.

— Если мы с тобой будем матросами, — сказал Тамбера, — то уж обязательно побываем в Голландии.

— А что там будем делать?

— Я хочу поехать туда, чтобы прочитать много книг.

— Как ты сказал? — недоумевающе переспросил Амбало. — Книг? Что это такое?

— У нас на острове почти никто не знает, что такое книга, а я ее уже видел, — похвастался Тамбера. — Мне Клара показывала. Она говорит, что книга — это как сказка, в ней много интересного. Только, чтобы понимать ее, надо сперва научиться читать.

— Удивительное дело!

— В вашем кампунге, кроме меня, пикто, наверное, и не слыхал о книгах. Все книги у Клары. А Клара дружит только со мной.

— Когда же это ты успел с ней познакомиться?

— Как-то ван Спойлт позвал меня в гости и велел научить Клару разговаривать на нашем языке.

— Она очень нос задирает, — сказал Бамбер.

— Это только кажется, — ответил Тамбера, — а на самом деле она добрая и простая.

— Все голландцы сперва нос задирали, — сказал Амбало, — ни с кем не желали знаться. А теперь их то на рыбную ловлю возьми, то на охоту.

— Говорят даже, — подхватила его жена, — что некоторые не прочь жениться на наших девушках.

— Неужели? — поднял брови Тамбера.

— Я это от Ивари слышала. Она говорит, что какой-то голландец хотел сделать своей женой Сембоку, но родители не позволили.

— А голландец-то красивый?

— Пусть хоть раскрасивый! Но он из чужой страны. У них свои обычаи. Если бы он согласился жить по адату, может, его и приняли бы. Но, говорят, он собирался поселиться с Сембокой в доме, где живут все голландцы.

Разговор прервался. Все замолчали.

— Поешь тапиоки, сынок, — еще раз предложил хозяин дома.

— Не хочу, дядя Амбало. — Тамбера встал. — Слышите, как шумят на улице? Наверное, начинается петушиный бой. Пойду погляжу.

Амбало с женой и сыном остались на террасе доедать тапиоку, а Тамбера, попрощавшись, пошел в ту сторону, откуда доносились голоса. Рядом с хижиной рыбака Вины собралась толпа, образовав круг. В центре два петуха остервенело наскакивали друг на друга. Зрители криком и улюлюканьем подзадоривали их. Громче всех кричал сам Вина: как видно, один из бойцов принадлежал ему.

Тамбера мельком глянул на петушиную схватку, посмотрел на вошедших в азарт лонторцев и, не задерживаясь, пошел домой.

У хижины Ламбару ему пришлось остановиться. Хозяин дома, завидев Тамберу, пригласил его зайти на минутку, посидеть, потолковать. Но, услышав голос Ривоти, которая распевала в доме песни, Тамбера поблагодарил за приглашение, мысленно прибавив: «Пока эта противная девчонка живет в этом доме, ноги моей здесь не будет».

Наконец он добрался до дому. Мать с отцом только что отобедали. Вубани позвала сына к столу, но он ответил, что не голоден, и быстро прошел в свою комнату.

Тамбера сказал правду, он и в самом деле еще не проголодался. В его словах не было ничего странного. Но мать по тону голоса поняла, что с сыном опять творится что-то неладное, и это встревожило ее. Не прошло и пяти минут, как Вубани вошла в комнату к сыну. Он сидел в углу на циновке, обхватив руками колени.

— Ты болен, сынок?

— Нет.

— Почему ты не стал ничего есть? Почему забился в угол?

— А что, нельзя?

— Веселого человека дьявол боится. Печаль да кручина — вот что дьяволу мило. — Вубани внимательно посмотрела сыну в глаза. А когда заговорила снова, в ее голосе стали слышны тревожные нотки. — Тамбера, что с тобой? Что тебя огорчило?

Тамбера резко поднялся.

— Где там твоя еда? — грубо спросил он и вышел из комнаты. Мать последовала за ним, не отрывая от сына глаз.

Она догадывалась, о чем грустит Тамбера. И, подавая ему кушанье, промолвила со вздохом:

— Как бы радовалось мое сердце, сынок, если бы ты надумал жениться.

— Что? Почему я должен жениться? Я и не думаю об этом! — Тамбера говорил раздраженно, со злостью, и мать почла за лучшее не продолжать разговор.

Но тут вмешался Имбата.

— Хочешь ты или не хочешь, — сказал он, — а пришла пора подумать о женитьбе.

Тамбера промолчал.

Ободренная поддержкой мужа, Вубани поспешно добавила:

— Когда женишься, сынок, на душе у тебя сразу станет спокойно, вот увидишь. Давай-ка подыщу тебе невесту! А может…

Она хотела сказать: «А может, посватаем Ваделу», но прикусила язык, вспомнив, что Имбата все еще не помирился со Свамином.

Тамбера опять нахмурился. Он и так сел за стол безо всякой охоты, а тут еще эти разговоры. У него даже кусок застрял в горле. Он встал, резким движением отодвинул от себя поднос и вышел.

— Совсем от рук отбился! — проворчал Имбата, когда за сыном захлопнулась дверь. — Слова ему поперек не скажи. Чуть что — бежит из дому.

— Ты уже присмотрел невестку? — озабоченно спросила Вубани.

— Некогда мне этим заниматься, других забот хватает. И вообще, чего ты пристала: жениться, жениться! Он еще молод, не дорос до этого.

— А по-моему, Чем скорее его женим, тем лучше.

— Внуков, что ли, захотелось?

Не дожидаясь ответа, Имбата отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Вубани знала — больше от мужа ничего не добьешься. Оставив его в покое, она отправилась к Ламбару, посоветоваться с ним и его женой.

На полпути Вубани увидела Тамберу. Он сидел на камне на берегу моря, одинокий, угрюмый. Мать издали долго смотрела на сына, потом медленно, робкими шагами приблизилась к нему. Тамбера не слыхал, как она подошла.

— Д, А и М — будет ДАМ… — шептал он.

— Сынок, позвала Вубани.

Голос ее был еле слышен, но Тамбера вздрогнул от неожиданности и обернулся. Если бы перед ним была не его родная мать, у него, наверное, волосы встали бы дыбом от ее горящего пронзительного взгляда.

— Почему ты сидишь здесь один? — спросила мать.

Он ничего не ответил, встал с камня и побрел вдоль берега. Вубани не сводила с него опечаленных глаз. Когда он уселся неподалеку на другой камень, она глубоко вздохнула и сказала себе: «Да, так оно и есть… Пока не поздно, я должна действовать».

Торопливыми шагами она вернулась домой, затем опять вышла и направилась к хижине, стоящей напротив дома Гапипо. Жена Гапипо, увидев ее, пригласила зайти к ним, но Вубани, поблагодарив, отказалась: она спешила по неотложному делу.

Через несколько минут Вубани сидела перед почтенного вида старцем и излагала ему свою просьбу:

— Пак дукун!^[18] Всякий раз, когда мне трудно, я прихожу к тебе за помощью, ведь пак куда опытней и мудрее меня. Вот и сейчас я прошу пака помочь одному больному.

— Кто же этот больной, дочка? — спросил старик.

— Мой сын, которого я носила под сердцем и родила в муках. Мой сын, в котором течет кровь наших предков. Не телом он занемог, не кости у него сломаны, не кожа поранена, не истекает он кровью. Душа у него страдает, смутил его враг-искуситель, прикинувшись другом. С тех пор как мой сын повел с ним дружбу, покой совсем потерял, извел себя думами, воля у него ослабла.

— В какой день родился твой сын?

— В ночь с четверга на пятницу.

— С ветра на бурю… А враг его когда родился?

— Разве я знаю?! У нее чужая кровь и другой цвет кожи. Она приехала из Голландии. Недавно.

— A-а, вон что. Ее зовут Клара?

— Да.

— Подожди-ка немного.

И старик исчез в соседней комнате, где царила кромешная тьма. Пробыв там довольно долго, он вернулся с кеменьяном^[19], стручком красного перца, луковицей и куриным яйцом. Все это старик передал Вубани с таким наказом:

Сегодня ночью ты вызовешь духов твоих предков и попросишь их, чтобы они помогли тебе. А это сторожа. Зарой их на пороге своего дома. Они будут стеречь твоего сына.

Узнав у дукуна все, что нужно делать, Вубани распрощалась с ним, оставив ему узелок с вещами за добрый совет и поддержку.

Той же ночью, когда муж и сын заснули крепким сном, Вубани неслышно выскользнула за дверь и спустилась во двор. У самой лестницы она выкопала ямку, положила туда завернутые в листья красный перец, луковицу и яйцо, засыпала все землей и заровняла это место, чтобы и следов не осталось.

— Будьте всегда на страже, мои защитники! — тихо приговаривала Вубани. — Вас не будут топтать плохие люди. Охраняйте и день и ночь моего сына. Гоните прочь его врага-искусителя, если он появится здесь! Я вверяю вам судьбу Тамберы, сына моего. Вся надежда на вас…

Выполнив наставления дукуна, Вубани поднялась в дом и прошла в кладовку, где хранились продукты. Там она зажгла кеменьян. И когда дым от него завился кольцами, стала произносить заклинания:

— О ты, обитающий на вершинах гор! Ты, обитающий на дне океана! Ты, воплощенный в ветрах и огненном пламени и вечно охраняющий нас! Приди сюда! Явись ко мне! Принеси с собой огонь, наш огонь угас; принеси с собой ветер, у нас нет больше ветра; принеси с собой воду, у нас иссякла вода; принеся с собой землю, нам не хватает земли. Всели в нас свой дух, вдохни его в нас! Наш дух обнищал. Укрепи нас!

Она повторяла эти слова несколько раз, пока ле сгорел кеменьян.

На следующий день Вубани не спускала глаз с сына, стараясь уловить в нем перемену.

А Тамбера встал утром, как всегда, поел и пошел на берег, куда уже собрались лонторцы со своим товаром. Одни несли овощи, другие — рыбу, третьи — бананы и иные фрукты. Прихватив с собой деньги, на берег спешили и голландцы. На базаре было многолюдно и шумно. Все кричали, спорили до хрипоты: тот, кто покупал, хотел заплатить подешевле, а продавцы дешево не отдавали.

В самой гуще толпы священнодействовал Гапипо. Он торговал тканями, развертывая перед лонторцами один кусок лучше другого, и был поэтому в центре внимания. Большая часть денег, вырученная жителями кампунга у голландцев, тут же переходила в руки Гапипо.

Тамбера наблюдал за торгом издалека. Так же издалека следил за происходящим Кависта. Лицо первого выражало полное равнодушие ко всему, зато второй был весь воплощенное внимание. Потом оба исчезли. Кависта пошел домой. А Тамбера будто сквозь землю провалился, даже мать не сумела уследить за ним.

Как добывать деньги

— Отец вернулся? — придя домой, еще с порога спросил Кависта у домашних.

— Нет, не вернулся, — ответила его маленькая сестренка.

— Дайте мне поесть, я голоден.

— Ничего нет, сынок, малыши все съели, — сказала мать.

— А про меня забыли?

— Ты мужчина. Я думала, тебя где-нибудь накормят.

— Вечно у нас так! Вы только и умеете, что лопать. А добывает пусть кто-нибудь другой. Разве это жизнь? Вот возьму и сожгу этот проклятый дом, пускай все прахом идет!..

Голодный и злой, уселся он на пол, обхватив голову руками. Его свирепые угрозы не произвели никакого впечатления. Мать и сестры по-прежнему сидели рядком и искали в головах друг у друга. Только одна из двоюродных сестер, девушка лет четырнадцати, посмотрев пристально на унылую фигуру Кависты, встала и вышла. Минут через пять она вернулась, неся в руках немного вареного рису, завернутого в листья.

— Это тебе, братец, — протянула она Кависте.

Кависта поднял голову.

— Ты отдаешь мне свой рис, Супани?

— А ты не спрашивай, бери и ешь.

— Не возьму я у тебя, — отказался он. — Ты женщина, ты слабее мужчины, ешь сама.

— Но ты хочешь сжечь наш дом, хочешь всем нам погибели, — с горечью сказала Супани. И добавила уже другим тоном: — Я не люблю, когда ты такой мрачный, братец. Давай поделим этот рис поровну и съедим его вместе.

— Ешь сама!

— Нет, я вижу, ты все не можешь забыть свою голландскую девчонку! Приходишь домой злой, требуешь, чтобы тебя накормили, когда тебе не дают — начинаешь кричать, а когда дают поесть — отказываешься…

— Глупости! С чего ты взяла, что я думаю об этой девчонке? Как будто мне больше делать нечего!

Супани вздохнула с облегчением.

— Чего же ты тогда злишься?

— Это не женского ума дело, — отрезал Кависта.

— Разве женщина, да еще сестра, не имеет права знать, что заботит мужчину? — возразила Супани.

— Чего ты, в самом деле, ко мне привязалась? — снова вскипел Кависта.

— А то, что ты совсем забыл меня из-за этой голландочки! — ответила Супани. — С ней ты веселый, смеешься, а дома бросаешься на всех. Здесь ее нет. Вот ты и готов всех нас поубивать. А я все только о тебе и думаю, сама не съем, лишь бы ты не был голодный, да тебе это все равно!..

— Ты еще не жена мне, а уже ревнуешь, — усмехнулся Кависта.

— Я все вижу, Кависта, эта голландская девчонка из головы у тебя не выходит! Хорошо, хоть она уехала. Чтоб ей сдохнуть совсем! Глаза бы мои ее больше не видели!..

— Ах, дети, — вмешалась мать Кависты, — разве так можно? Вы только и знаете, что ссориться. Оставь брата в покое, Супани. Когда он не в духе, не надо к нему приставать. Вот увидишь, все уладится.

Супани послушалась и молча села в угол. Но прежде она разделила поровну рис, половину положила перед Кавистой, другую стала есть сама.

Кависта не мог больше терпеть: при виде еды у него потекли слюнки. В один миг проглотил он рис. Однако беспокойство его не проходило. То и дело он вскакивал, подбегал к окну и выглядывал: не видать ли Маруко. Наконец, не выдержав, он вышел из дому. Через два часа Кависта вернулся и опять прежде всего спросил, дома ли отец. И снова ему ответили, что отца нет. Кависта помрачнел как туча.

В этот день Маруко так и не вернулся. Прошел еще один день и еще, а его все не было. Семья заждалась. Кависта не находил себе места. И, как назло, все эти дни беспрерывно лил дождь. Плотная молочная пелена тумана висела за окном, сырость проникала во все щели. Все это еще больше раздражало обитателей хижины и приводило в уныние.

Маруко явился на четвертый день. Но на душе у Кависты не стало от этого радостнее. Вся семья встретила отца шумным весельем, и лишь сын оставался угрюмым.

Отец отдохнул с дороги, поел, стал болтать с домашними, а Кависта все сидел молча в стороне. Наконец Маруко сам подошел к нему.

— Я вернулся с острова Кай, сынок, — сказал он.

— Подачку выпрашивал? — насмешливо спросил Кависта и отвернулся, сделав вид, что не хочет и слушать отца.

— Ничего я не выпрашивал, — ответил Маруко.

И вдруг, словно бурный поток прорвал плотину, с уст сына полились гневные слова:

— Неужели тебе нравится такая жизнь! Каждый день — жалкая горсточка риса, и больше ничего! Неужели ты доволен, когда над тобой издеваются, тобой помыкают!..

— Конечно, нет, Кависта, — спокойно произнес отец. — Но я не понимаю, что вдруг на тебя нашло?

— А ты посмотри, что у нас происходит! Возьми хоть Гапипо! Голландцы дают ему много разных тканей, он продает их нам и наживает большие деньги. Как ты думаешь, мне это приятно видеть? Ты думаешь, я не хотел бы этим заниматься?

— У него много добра и деньги есть, сынок, а у нас ничего нет.

— По почему у нас ничего нет? Почему мы бедные? Кто сделал нас бедными, кто?

— Так уж оно получилось, сынок. И незачем без конца говорить об одном и том же. Пользы от этого никакой, только одно расстройство.

— Выходит, ты меня и слушать не хочешь! Видите ли, я его расстраиваю! Значит, по-твоему, пусть все останется Как есть? Так мы никогда с нуждой не покончим. Да что с тобой говорить, ты ведь пальцем о палец не стукнешь, чтобы наша жизнь стала другой.

— Неправда, сынок, я изо всех сил бьюсь. Но что поделаешь, так уж повелось с давних пор, что в нашей семье нет достатка.

— Ничего не повелось. Это тебя предки за твою глупость наказывают. За то, что Имбате мускатник отдал.

Маруко промолчал.

— А ты не мог бы вытянуть у Визано что-нибудь ценное? — после недолгого раздумья спросил Кависта.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что нам нужны такие вещи, за которые голландцы дали бы много тканей.

— Для этого надо очень много вещей, сынок. А у Визано можно раздобыть только самое необходимое.

— Ну что ж, значит, остальное придется забрать силой, другого пути нет.

— Ты предлагаешь…

— Отнять у него добро, и все тут. А если понадобится, то и самого прихлопнуть.

— Ах, сынок!

— Что ты ахаешь! Говорят, отец Визано все свое богатство у китайцев тоже силой отобрал.

— Но мы не должны так поступать, Кависта. Закон предков не велит делать людям зло и поступать с ближним как с врагом. Можно взять у другого человека то, без чего нельзя жить, но грабить и убивать людей нельзя.

— Это все сказки, которыми утешают себя слабые люди, потому что не умеют победить нужду.

Разговор опять прервался. Отец и сын думали каждый о своем.

— Да, — произнес наконец Кависта, — как ни ломай голову, а выхода нет. Только злость сильнее разбирает.

— Зачем злиться, сынок!

— Как же не злиться, когда по твоей милости мы лишились своей земли.

— Лучше мне умереть, чем слышать от тебя такие слова! Да и что тебе дался этот участок? Ведь мускатные орехи не приносят теперь большого дохода.

— Но где же тогда раздобыть денег, чтобы купить у голландцев ткани? Где?

И снова наступило молчание. Кависта лихорадочно думал, Маруко рассеянно смотрел куда-то вдаль.

— Вот что надо сделать, отец, — вдруг с твердостью сказал Кависта.

— Что? Говори, — встрепенулся Маруко.

— Мы отдадим насовсем наш участок Веллингтону, по так, чтоб никто об этом не знал. Он ведь и сам этого хотел, верно?

— Да, хотел.

— Но отдадим мы ему участок только при одном условии. Пусть он даст нам взамен столько вещей, чтобы на них можно было выменять у голландцев ткани. Тогда мы ничего не потеряем, лишившись мускатника. Я стану торговать тканями, как Гапипо, мы забудем о бедности и заживем еще получше тех, у кого есть земля.

— А тебе не жалко нашего участка, Кависта?

— Жалко? Да ведь если мы не поступимся им, то так и будем нищими. Словом, отец, решено. Завтра или в крайнем случае послезавтра ты отправишься на остров Кай.

— Поехать туда проще простого, Кависта, но прежде все надо хорошенько обдумать.

— Что там обдумывать? Мать и сестры с этим согласятся. Женщинам самое главное — чтобы в доме была еда и все необходимое.

— А может, лучше отдать участок Имбате, раз уж мы решили с ним расстаться, а не Веллингтону? Имбата наверняка обрадуется и еще деньгами приплатит. А на деньги мы знаешь сколько купим у голландцев тканей!

— Нет, отец, это не годится, — возразил Кависта. — Все сразу же узнают и будут нас ругать, что мы сами, по своей воле отдаем мускатник старосте. А если мы договоримся с Веллингтоном, то все подумают, что мускатник как был, так и остался нашим, потому что обрабатывать-то его будем по-прежнему мы, верно? Кроме того… — Кависта умолк. Потом, подумав немного, продолжал: — Да, пусть так и будет. Главное — не терять времени. Что требовать взамен участка, ты уж сам решай. Я знаю одно — мне нужно сейчас много денег, чтобы купить у голландцев ткани. Вот и все.

— Значит, сперва надо выяснить, сколько Имбата потребует денег, если мы захотим выкупить наш мускатник. Ведь у Веллингтона я буду просить деньги, а не вещи. Деньги куда удобнее.

— А разве у Веллингтона такие же деньги, как у голландцев?

— Деньги у него, сынок, другие, испанские. Веллингтон дал мне одну монету, она называется реал. Он говорит, что один реал — это целых двести пятьдесят дуитов. Я пошел к господину Хайтену. И верно, тот ровно столько мне и отсчитал за него.

— Ну, коли так, пойдем сейчас же к Имбате.

— Пойдем.

И отец с сыном отправились к старосте. Поднявшись по лестнице на террасу, Кависта крикнул:

— Есть кто-нибудь дома?

— Есть. — И на террасе появился Имбата.

— Ты не один, у тебя гости? — спросил Маруко.

— Да, Гапипо зашел. А у вас что, важное дело?

— Надо поговорить о нашем мускатнике, — ответил Кависта.

Имбата поморщился. Ему, видно, не по вкусу пришлись слова Кависты «наш мускатник». Но он предложил нежданным посетителям сесть. Маруко с Кавистой сели.

— Мы бы хотели получить наш участок обратно, сказал Кависта.

Лицо старосты вытянулось еще больше.

— Когда? — спросил он.

— Чем скорее, тем лучше. Мы пришли к тебе затем, чтобы узнать, сколько ты за него хочешь.

— Вы, видно, разбогатели, денег девать некуда, а? Ну что ж, я дал вам в свое время за этот участок пять овец и кусок шерстяной материи, верно?

— Овцы давно подохли, материя износилась, — ответил Маруко. — Поэтому ни овец, ни шерсти мы тебе вернуть не можем. Теперь у нас на острове в ходу деньги. Вот ты и скажи, сколько тебе нужно денег за мускатник.

— Это дело нелегкое, — проговорил Имбата. — Хотя… подождите-ка. Гапипо! позвал он. — Иди сюда.

Гапипо вышел на террасу, сел между Имбатой и Кавистой.

— Помоги нам сосчитать, — сказал ему Имбата. — Маруко хочет взять свой мускатник обратно. Когда-то я отдал ему за него пять овец и кусок шерсти. Теперь он хочет вернуть мне за это деньги. Скажи, сколько денег я должен с него получить?

— Сейчас, — ответил Гапипо, — надо подсчитать, сколько дуитов стоят овцы, сколько шерсть, и все сложить.

— Вот ты и сложи.

Гапипо подумал немного и сказал:

— По-моему, так: пять овец по двести дуитов каждая — это тысяча дуитов, да кусок шерсти стоит, если не ошибаюсь, полторы тысячи. Выходит, всего две с половиной тысячи дуитов.

Все сосредоточенно замолчали. Имбата заговорил первый:

— Ну что ж, я согласен.

— А я нет, — сказал Кависта.

— Сколько же, по-твоему, вы мне должны?

— Полторы тысячи.

— Нет, это стоит только одна шерсть. Можешь спросить у голландцев.

— Но, паман^[20], две с половиной тысячи — очень дорого.

— Дорого? Тогда верните мне овец и материю.

Кависта взглянул на отца, как бы спрашивая его совета.

— Ну, Имбата, уступи нам немного, — заговорил Маруко. — Ведь этот мускатник сколько барыша тебе принес. Будет справедливо, если ты возьмешь с нас за него меньше, чем сам отдал.

— Но ты забываешь, сколько в него труда вложено, — не сдавался староста. — Посуди сам, если бы я за ним не ухаживал, разве он был бы в таком состоянии! Ведь много старых деревьев погибло, и мне пришлось подсаживать новые. У тебя с этим мускатником никаких забот не будет, а ты хочешь его даром получить.

Маруко не нашелся что сказать и лишь вопросительно глянул на сына.

— Две тысячи дуитов, — сказал Кависта.

— Выходит, всего по сто дуитов за овцу? — возразил Имбата. — Да ведь и двести-то мало. Вчера у голландцев по двести пятьдесят брали.

— Ладно, паман, — подумав, согласился Кависта. — Мы дадим тебе две с половиной тысячи дуитов. Только учти, мускатник теперь наш. Больше ни одного ореха там не троньте.

— Как только я получу от вас деньги, можете считать мускатник своим. Но весь нынешний урожай должен принадлежать мне.

— Ну, хорошо, договорились. А деньги мы тебе скоро принесем. Пошли, отец.

Они попрощались и ушли. Имбата с Гапипо остались на террасе вдвоем.

— Интересно, где они возьмут столько денег? — сказал Гапипо.

— Мне самому это интересно, — ответил Имбата.

Вернувшись к себе, Маруко и Кависта принялись обсуждать дальнейший план действий. Договорились, что Маруко отправится на остров Кай через день. Путь предстоял нелегкий, и перед поездкой надо было хорошо отдохнуть.

Вечером накануне отъезда, когда все жители кампунга уже разошлись по своим хижинам после трудового дня, Маруко отправился к Ламбару. Там он застал пришедшую в гости к хозяевам Вубани.

Ламбару встретил его приветливо.

— Заходи, Маруко, садись, — пригласил он гостя. — Где ты все пропадаешь? Давно я тебя не видал.

— Что тут удивительного, — усаживаясь, ответил тот. — Бедняка ноги кормят. Иначе и с голоду помереть недолго.

— Нынче думают не о том, как себя прокормить, а как бы добыть побольше денег, — заговорила Ивари, жена Ламбару. — Только о них и разговоры.

— Верно, Ивари, верно, — охотно поддержал ее Маруко.

— Вот и мы сейчас об этих самых деньгах толковали, — продолжала она. — Муженек мой все одно твердит: деньги, деньги; то-то польза от них большая. А Вубани вот считает, что они нам посланы на погибель. А ты что думаешь, Маруко?

— Что я думаю? — переспросил он.

— Не забывай, Маруко, — вставил словечко хозяин дома, — женщины, они всегда друг за друга горой.

— Выходит, ты, Ивари, против денег? — спросил Маруко.

— Конечно. Теперь, если у кого что попросишь, он сейчас же требует деньги, — убеждала его Ивари. — Помочь кому-нибудь — только за деньги. Уже и мужчины говорят: если так дальше пойдет, от нашего адата ничего не останется. И про готопг-ройонг^[21] забудем. Что, скажешь, я не права?

— Эк, куда хватила. Ничто с адатом не сделается, — возразил Маруко. — А по мне, все равно, есть деньги или нет. Если уж они появились, так пусть будут. Я как все. Но если вперед заглядывать, так тебе, Ивари, беспокоиться нечего. У тебя красивая дочка растет. Только смотри не отдавай ее за кого попало, пусть выходит за богатого, у кого денег много.

— Слышишь, Ивари, до чего мужчины докатились! — возмутилась Вубани. — Совсем уж у них мозги набекрень.

— Это он пошутил, — вступился за Маруко хозяин дома. — Мы никогда нашу дочку за деньги не отдадим.

— Как знать, может, и такое придется увидеть, — вздохнула Вубани.

— Теперь всего можно ждать, — поддакнула Ивари.

— Ну, а если попадется какой-нибудь богач, который захочет взять Ривоти в жены и увезти ее с собой, — продолжал свое Маруко, — и даст вам за нее много денег? Что ты тогда скажешь, Ивари?

— Мне хоть целую гору денег посули, все равно я не нарушу адата. Ни одной монетки из этих денег не возьму. Надо соблюдать обычай предков. Кто захочет взять в жены нашу Ривоти, пусть идет жить к нам, и весь сказ!

— Верно говоришь, Ивари, верно, — закивал головой Маруко.

— Отведай-ка тапиоки, Маруко, — стал угощать гостя Ламбару.

— А вы за нее тоже деньги платили? — лукаво усмехнулся Маруко.

— Платили или нет — угощают, значит, ешь, — отрезала Ивари.

Гость принялся за еду.

В этот момент в комнату вошла Ривоти и уселась рядом с отцом. Она была чистенькая, видно, только что помылась, и нарядная. Ей ни минуты не сиделось спокойно. Она то и дело охорашивалась, поправляя то косички, то платье.

— Дочка-то уже большая выросла, — сказал Маруко, обращаясь к Ламбару. — Моргнуть не успеешь, как зятя приведет. И какая красивая! На всем Лонторе лучше не сыщешь.

Ривоти довольно заулыбалась.

— А какие косы… — Маруко запнулся, поймав укоризненный взгляд Ивари, которая терпеть не могла, когда Ривоти хвалили в глаза.

— Вам нравятся мои косы, дядя Маруко? — смеясь, спросила девочка.

— Не нравятся! — сердито ответила за Маруко Ивари.

— Нет, правда, дядя, они мне идут? — не унималась маленькая кокетка.

Маруко счел за лучшее промолчать.

— Замолчи, Ривоти! — не на шутку рассердилась Ивари. — Отправляйся к себе и займись делом. Твое место у очага, а не здесь. Очень нехорошо вмешиваться в разговоры взрослых. Правда ведь, Маруко?

— Нет, не правда! И дядя Маруко так думает! — тараторила Ривоти.

— Что за несносная девчонка! Только и знает, что матери перечить!

Искоса глянув на мать, Ривоти проговорила обиженно:

— Как тебе не стыдно, мама! До каких пор ты будешь считать меня маленькой девочкой?

Дело заходило слишком далеко. Маруко беспокойно заерзал.

— Я, пожалуй, пойду, меня дома ждут.

Он встал и двинулся к выходу.

— Не очень-то складно у нас вышло, — извиняющимся тоном пробормотал Ламбару.

— Ничего, бывает, — » успокоил его Маруко и исчез за дверью.

Возвратившись домой, он стал собираться в дорогу. Скоро все было готово. Дождавшись темноты, Маруко пошел на берег, где была привязана его лодка. И скоро лодка с Маруко скрылась в той стороне, где был остров Кай.

Стоял сезон дождей. Грозно бурлившее море швыряло лодку из стороны в сторону, но Маруко правил ею уверенно, как и подобает человеку, знакомому с морскими стихиями. До острова он добрался быстро и безо всяких приключений.

Веллингтона Маруко не застал, тот куда-то отлучился, и в доме был один Визано. Юный потомок испанцев встретил гостя неласково. Едва Маруко переступил порог, как на него обрушился поток ругательств.

— Как ты смел приехать сюда с пустыми руками? Обещал, что все будет сделано. Слово давал! Убирайся отсюда немедленно, чтобы ноги твоей здесь не было!

Как ни кричал Визано, каких только проклятий не призывал он на голову Маруко, тот даже бровью не повел. Выбрав минутку, когда Визано замолчал, чтобы перевести дыхание, он спокойно начал:

— Я делал все, молодой господин, чтобы исполнилось ваше желание. Но, видно, духи предков против нас. Не пришел, значит, срок. Кависта, мой сын, должен был заманить ее и привезти сюда. Да кто-то пронюхал наш замысел. Поймали его. Избили до полусмерти. Он сейчас лежит больной. На ноги подняться не может.

— Вранье! — взвизгнул Визано.

— Клянусь предками, что говорю истинную правду, молодой господин.

— Ну и побили твоего сына, так ты уж и на попятную!

— Как можно, господин. Только очень ему досталось. Рука сломана, лицо все распухло, он от боли даже спать не может. Велел мне ехать на остров Кай и все вам рассказать.

— Вот уж не повезло! Раз пронюхали, теперь, наверное, ничего не выйдет, — сокрушенно проговорил Визано.

— Плохо, что молодой господин на всем Лонторе одну только Ривоти считает красавицей. Я боюсь, что теперь может ничего не выйти.

— Так и скажи прямо, что отказываешься. Лучше не обещай, если не можешь выполнить… А что ты там болтаешь насчет красавиц? На Лонторе нет никого красивее Ривоти!

— А вот и есть!

— Если ты думаешь про Ваделу, так она моя сестра.

— Нет, это не Вадела. И какая красавица! Ах, молодой господин, слов не найду, чтобы ее описать. Кожа у нее такого же цвета, как у вас, а лет ей, наверное, будет пятнадцать. Вот какая нужна вам жена, верно говорю.

— Ты, кажется, опять вздумал мне голову морочить! У кого на Лонторе может быть такая кожа, как у меня! Про кого это ты мне рассказываешь?

— Про одну голландскую девушку.

— Голландскую?

— Ну да. Вот уж, можно сказать, писаная красавица, молодой господин!

— Ты смеешься надо мной!

— Если не верите, поезжайте на Лонтор и посмотрите.

— Да откуда же там взялась голландская девушка?

— Она племянница господина ван Спойлта. Недавно приехала к нему из Голландии.

— Ах, так она не здешняя? Нет, все равно я не поверю, пока от других о ней не услышу.

— Можете не верить, молодой господин. Я только хотел сказать, что, когда с этой Ривоти все провалилось, мы решили, что Кависта, как только поправится, привезет вам вместо дочки Ламбару племянницу ван Спойлта. Красотой она всех затмит, даже Ривоти. Надо же дело поправлять. Подождите немного. Еще как будете благодарить старика.

— Ну ладно. Хватит языком молоть. Только смотри у меня, без обмана.

— Не беспокойтесь, молодой господин. Оно, конечно, дело нелегкое. Вон как в этот раз моему сыну досталось. А стыд-то какой перед людьми!

— Может, он еще разболтал всем, что это я велел увезти Ривоти из дому?

— Что вы, молодой господин! Как можно! Скорей он руку даст себе отрубить, чем выдаст тайну.

— Смотри, Маруко, берегись, если кто узнает, что это от меня идет.

— Будьте покойны, молодой господин. Но и вы помогите нам. Сын-то ведь сейчас встать не может с постели. Надо за ним ухаживать. А кроме меня, некому. Вот я и разрываюсь: то ли за сыном ходить, то ли пропитание добывать детям. Живем-то мы бедно, сами знаете. Когда я уезжал, Кависта сказал мне: «Попроси Визано помочь нам. Он человек богатый и добрый, в беде ближнего не оставит. Если не к нему, к кому же нам еще обращаться?»

Трудно сказать, что больше подействовало на Визано — жалость к «пострадавшему по его вине» сыну Маруко или желание прослыть великодушным. Так или иначе, он, не сказав ни слова, удалился в соседнюю комнату и немного погодя вернулся оттуда с жемчужиной.

— На, бери! — бросил он ее Маруко. — Только смотри отцу не показывай.

— Спасибо, молодой господин, спасибо. — Подхватив на лету жемчужину, Маруко проворно спрятал ее за пазуху. — Вот мой сын-то обрадуется! Ну уж можете не сомневаться, он в лепешку разобьется, а ваше желание исполнит.

Визано с важным видом уселся на стул.

— Так ты говоришь, на Лонторе появилась молодая голландка. Чья-то племянница, я помню, ты сказал?

— Племянница ван Спойлта, молодой господин.

— Как ее зовут?

— Клара.

— Гм, похоже на правду… Жаль, что я сам не могу побывать на Лонторе. Пусть сперва там научатся меня уважать.

— Да и что делать молодому господину на нашем острове? Надо только позаботиться, чтобы вам здесь не было скучно.

— Вот было бы и хорошо привезти сюда голландку. Так ты считаешь, Кависта сумеет это проделать?

— Сумеет, чего ж тут не суметь. Можно не сомневаться. Только, конечно, придется подождать удобного случая. Мы ведь ее редко видим.

— Что, ван Спойлт не выпускает ее из дому?

— Бережет как зеницу ока. Она ему небось дороже всяких бриллиантов.

Визано крикнул служанку и велел ей накормить гостя.

— Так ты думаешь, что скоро эту голландочку не достать? — продолжал расспрашивать Визано старика.

— Скоро ничего не делается, молодой господин. Терпенье на все нужно.

— Как мне надоело это твое терпенье! Одним терпеньем сыт не будешь.

Было видно, что Визано опять начинал гневаться. Он сидел нахмуренный, злой. Тем временем вошла служанка и поставила перед Маруко поднос. Проголодавшийся гость не заставил себя долго просить и с жадностью набросился на еду.

— Ну вот что, Маруко, — снова заговорил Визано, — больше я твоих оправданий терпеть не намерен. Если ты еще раз явишься сюда один, тут же уберешься обратно. На этот раз я тебя, так и быть, прощаю. Но больше снисхождения от меня не жди.

— Но я же ни в чем не виноват перед вами, господин, — миролюбиво отвечал Маруко, наслаждаясь теплом и приятной сытостью.

— Виноват или нет, но сюда тебе незачем приезжать, если у тебя ничего с собой, кроме болтовни, не будет. Что из того, что на Лонторе живет голландская девушка? Раз ты не можешь привезти ее сюда в ближайшие дни, мне до нее дела нет, я и слушать о ней не хочу. А если ты ее и привезешь, еще неизвестно, понравится она мне или нет. Пока я знаю одно, лучше Ривоти для меня никого нет. Словом, выбирай: или Ривоти должна быть у нас, или ноги твоей здесь никогда не будет!

— Если таково желание молодого господина, мы еще раз постараемся исполнить его.

Посчитав на этом разговор оконченным, Визано ушел, оставив Маруко одного.

Теперь надо было дожидаться Веллингтона. Тот долго не приходил, но Маруко никуда и не торопился. У него еще была еда на подносе, да и не мешало отдохнуть от неприятного разговора.

Наконец Веллингтон вернулся. Маруко не сразу удалось поговорить с ним о деле. Войдя в дом, англичанин холодно и безразлично посмотрел на гостя и, не сказав ни слова, даже не замедлив шага, проследовал во внутренние комнаты.

Неунывающий Маруко терпеливо ждал, когда хозяин дома соблаговолит поговорить с ним. Прошло около получаса, прежде чем Веллингтон снова появился.

— Ты опять здесь. Что тебе надо? — спросил он равнодушно.

— Я приехал поговорить с вами насчет мускатника, господин, — объяснил Маруко и опустился на пол, скрестив ноги, прямо перед Веллингтоном.

— Так, так. Ну, что же ты мне скажешь?

— Мой сын согласен отдать участок насовсем. И я приехал сказать вам об этом, господин.

— Значит, теперь он согласился?

— Да, господин. И можете быть уверены, никто никогда не потребует его обратно.

Веллингтон сел за стол спиной к Маруко.

— Надо было сразу соглашаться! Времена изменились, Маруко. И мне твой участок теперь не так уж нужен. Я думаю, ты это понимаешь.

У Маруко перехватило дыхание.

А Веллингтон продолжал все так же равнодушно:

— Сад с мускатными деревьями теперь не представляет той ценности, что раньше.

Маруко как воды в рот набрал, не зная, что сказать.

— Ну ладно, что с тобой делать, — после долгого молчания сказал наконец англичанин. — Я возьму твой участок. Только заплачу за него меньше, чем предлагал раньше.

— А сколько теперь вы можете мне заплатить, господин?

— Самое большое — двадцать реалов.

— Двадцать реалов? Это значит…

— Пять тысяч дуитов.

Маруко призадумался. Конечно, пять тысяч дуитов — сумма немалая. Даже когда он заплатит за мускатник Имбате, денег останется довольно, чтобы купить у голландцев много тканей. Но если сравнить с тем, что в тот раз предлагал ему Веллингтон, это был просто грабеж.

— Двадцать реалов — очень мало, господин, заметил Маруко.

— Ну, если за эти деньги ты не хочешь отдавать мускатник, дело твое. Мне-то он совсем не нужен.

— Хоть немного прибавьте, господин.

Веллингтон нетерпеливо встал.

— Хо! Можно подумать, мне твой участок нужен до зарезу! Согласен ты отдать его за двадцать реалов — хорошо. Нет — скатертью дорожка. Мы тебя здесь не держим. Не нравится моя цена, значит, и разговаривать не о чем. И чтоб я тебя больше здесь не видел.

Несговорчивость Веллингтона, его грубый тон привели Маруко в смятение. Испугавшись, что англичанин и вовсе откажется купить участок, он поспешно пробормотал:

— А какие будут условия аренды, господин?

— Те, что и раньше: каждые три месяца ты должен платить мне за аренду мускатника пятьсот дуитов. Но зато весь урожай принадлежит тебе. Делай с ним что угодно, только деньги аккуратно плати.

Маруко стал прикидывать в уме: каждые три месяца придется отдавать по пятьсот дуитов; пожалуй, многовато, если сравнить с тем, что он получит от продажи мускатника.

— А нельзя ли уменьшить плату за аренду? — заикнулся было Маруко.

— Надоело мне с тобой разговаривать! — вконец рассердился Веллингтон. — Убирайся немедленно вон! Я твоей глупостью сыт по горло!

Как будто тяжелой цепью ударили по спине Маруко. Он весь съежился и не посмел больше спорить.

— Хорошо, господин, — вздохнул он, — я согласен.

И Веллингтон принялся составлять документ о состоявшейся сделке, чтобы Маруко тут же его подписал. Затем он прочитал написанное. Все выходило так, как они условились: Маруко продает свой мускатник Веллингтону за 20 реалов, а потом арендует этот мускатник у нового владельца, за что обязуется уплачивать ему по 500 дуитов раз в три месяца. Неграмотному Маруко было невдомек, что в документе на самом деле было написано вот что:

«Я, Маруко, житель Лонтора, передаю принадлежащий мне и моей семье мускатник вместе с земельным участком в полную собственность господину Веллингтону, за что получил от него 60 испанских реалов. Эта передача совершается с добровольного согласия всей моей семьи. Начиная с этого дня мускатник становится собственностью господина Веллингтона, и мои потомки не имеют на него никаких прав. До тех пор, пока наша сделка не будет должным образом узаконена, я имею право обрабатывать этот участок и обязуюсь платить за аренду по 200 голландских дуитов каждые три месяца.

Составлено 12 дня января месяца 1603 года».

— Ну, вот и дело сделано! — сказал Веллингтон, когда Маруко приложил к бумаге смоченный чернилами палец. — Теперь нужна еще подпись твоего сына. Я пошлю с тобой на Лонтор поверенного. Он посмотрит, действительно ли вы получили обратно землю от Имбаты, и даст твоему сыну подписать этот документ.

— Хорошо, господин.

Веллингтон вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся, держа в руках деньги. Маруко почтительно взял их у англичанина и стал пересчитывать. Двух монет не хватало. Он пересчитал еще раз. Опять не хватает.

— Вы мне дали только восемнадцать реалов, господин, — решился наконец спросить он.

— Как же ты глуп, Маруко! — покачал головой Веллингтон. — Два реала я вычел за первые три месяца аренды.

Маруко только вздохнул.

— Я надеюсь, теперь ты понял?

— Да, господин. Но…

— Что там еще? Никаких «но»! И только попробуй опоздать с уплатой. Я сам приеду на Лонтор и отдам участок кому-нибудь другому. Так когда ты должен быть здесь с деньгами в следующий раз?

— Если не ошибаюсь, двенадцатого апреля.

— Верно. И запомни — если в этот день тебя не будет, пеняй на себя.

— Понятно, господин.

Веллингтон вызвал к себе одного из своих телохранителей и приказал ему отправиться на Лонтор вместе с Маруко. На этом пока и поладили.

Исцеление

Хотя Имбата и согласился вернуть семье Маруко мускатник, но сделал он это с нелегким сердцем. Он давно привык считать мускатник своим. Сколько трудов было в него вложено, сколько пролито поту! Имбата надеялся, что Маруко когда-нибудь и вовсе откажется от этой земли за некоторое вознаграждение. Поэтому требование вернуть мускатник застало его врасплох. С тех пор как Маруко с сыном побывали у него, Имбату не покидало беспокойство. Он начинал бояться Кависты, видя в нем возможного соперника.

Возвратившись с острова Кай, Маруко не мешкая обменял у Хайтена полученные от Веллингтона реалы на дуиты и отправился вместе с Кавистой к старосте кампунга. Имбата встретил посетителей, едва скрывая досаду. Куда девалось его всегдашнее красноречие! Кучка денег, выложенных на стол, особенно раздражала Имбату. Но он старался сделать вид, что утрата мускатника его не волнует и что он без сожаления возвращает землю ее прежнему владельцу. Кависта вел себя вызывающе, он или презрительно молчал, или бросал резко два-три слова.

Имбате очень хотелось ответить ему тем же, но он сдержался: старосте кампунга не пристало ронять свое достоинство, да еще перед таким мальчишкой.

Гапипо и Ламбару, которые были здесь как свидетели, попытались было вступиться за старосту. Они стали говорить, что Имбата еще не собрал с выкупаемого участка, над которым он столько трудился, весь урожай и поэтому они считают, что условия сделки несправедливы. Но Имбата великодушно отказался от всяких притязаний на урожай.

— Ничего, друзья, пусть они берут этот мускатник со всем, что на нем есть, — сказал он, обращаясь к своим защитникам. — Ведь у меня остается не так уж мало, в четыре раза больше, чем я теряю.

Но когда переговоры окончились и Маруко с Кавистой ушли, от напускного добродушия Имбаты не осталось и следа.

— Удивительное дело! Откуда у них завелись деньги? Не иначе, как кто-то стоит за их спиной, — сказал он со злобой.

Гапипо и Ламбару тоже вся эта история показалась подозрительной, и они посоветовали Имбате разузнать, где Кависта и его отец раздобыли столько денег. Имбата тотчас же решил этим заняться. Простившись с друзьями, он отправился к Хайтену, оставшемуся вместо ван Спойлта.

— Господин Хайтен, — начал он без обиняков, — как староста кампунга я хочу, чтобы вы мне объяснили, каким образом в руки некоторых наших жителей попадают большие суммы денег. Я сам, к примеру, видел очень много денег у Маруко. Откуда он их взял, мне неизвестно. Может быть, вы это знаете, господин Хайтен?

Имбата не ожидал, что Хайтен так сразу ему все и объяснит. Он знал, что тот, прежде чем что-нибудь сказать, долго взвешивает и обдумывает каждое слово. Однако на этот раз голландец, бросив на старосту удивленный взгляд, заговорил без обычного промедления:

— А я думал, ты это знаешь лучше меня!

— Я? — в свою очередь удивился Имбата.

— Кому же, как не старосте, знать, откуда Маруко достает испанские деньги? Он их мне приносит, а я обмениваю ему на голландские. Мне самому интересно, откуда он их берет. Я даже хотел спросить тебя об этом.

— У Маруко — испанские деньги?

— Да.

— И он меняет их у вас на дуиты?

— Да, я же сказал.

— Значит, испанские деньги тоже у нас имеют силу?

— Нет, Имбата, нет. Ты должен все это хорошенько понять. У вас должны быть в ходу только голландские деньги. Но мы принимаем на обмен и испанские. Чтобы можно было потом покупать на них в Испании то, что нам нужно. Но все-таки где мог Маруко раздобыть испанские реалы?

— Это и я хотел бы знать, господин Хайтен. Но кое-что вы мне уже сказали. Остальное я постараюсь выяснить сам.

А про себя Имбата добавил: «Никакого сомнения: воду мутит Веллингтон!»

Больше ему нечего было делать у Хайтена, он поблагодарил голландца и ушел, охваченный непреодолимым желанием узнать, с чего это вдруг Веллингтон решил облагодетельствовать Маруко.

И с той поры Имбата потерял покой. Он никак не мог понять, что связывает Маруко с Веллингтоном. Теперь ему все труднее было вести себя спокойно и сдержанно, как раньше. Один вид Кависты вызывал в нем ярость: этот выскочка накупил довольно много тканей, бойко торговал ими, не хуже Гапипо. И, судя по всему, день ото дня богател.

Но еще больше раздражал Имбату его собственный сын. В то время как у него, Имбаты, появился соперник, молодой, удачливый, полный рвения, в то время как новый способ обмена втягивал в свой круговорот все население кампунга, Тамбера по-прежнему взирал на происходящее отрешенно, с полным равнодушием. Другие подростки ежедневно появлялись на базаре, приносили с собой что-нибудь на продажу; получив деньги за рыбу или бананы, они тут же покупали что-нибудь. И шли счастливые домой. Один Тамбера приходил на базар как безучастный зритель.

Казалось, его вовсе не коснулись перемены, происшедшие в жизни родного кампунга. Он словно не видел, что одни теперь плавают на далекие острова за редкими плодами, другие целый день плетут циновки, сандалии, вытачивают драконов, рыб. Продают все это голландцам и на вырученные деньги обзаводятся тем, что теперь им кажется необходимым. И первым среди всех был Кависта. А Тамбера будто и не замечал, что взошла наконец-то звезда его соперника, что тот стал приобретать вес и влияние в кампунге.

В один из базарных дней, когда люди уже начали расходиться по домам, Тамбера, по обыкновению безучастно наблюдавший за шумной толчеей, долго провожал взглядом Кависту, который удалялся в окружении нескольких приятелей. «Вот уже у него пятеро дружков, — подумал Тамбера. — Конечно, Кависта пригласит их к себе. Они будут пить и есть, болтать и веселиться, говорить Кависте всякие приятные слова: как у него много денег, какой он умный, какая у него красивая новая одежда. А может быть, кто-то скажет, что теперь ему самое время жениться… на Кларе…»

Тамбере стало жаль себя. Никто не знает, что творится у него на сердце, какая буря кипит в его душе. Ни о чем люди не догадываются, зато он все видит, все понимает, — как изменилась жизнь, как изменились лонторцы. А они, глупцы, считают, что он, Тамбера, не изменился.Сокрушенно вздыхая и жалея его, они, конечно, поддакивают отцу, который вечно ругает сына за пустое фантазерство. В самом деле, посмотрите на него! Вот он бродит, волоча ноги и понурив голову, одинокий, молчаливый. Базар кончился, и он не знает, куда себя деть. С тех пор как голландский корабль увез ван Спойлта с племянницей, уныние не покидало его.

Правда, если внимательней понаблюдать за Тамберой, то можно было видеть, что царившее на берегу оживление порой захватывало и его: то в его глазах вдруг сверкнет любопытство, то ноги сами понесут в толчею. Но вот базар опустел, все разошлись по домам, и лицо Тамберы опять стало мрачным и печальным. Его истосковавшаяся душа искала забвения, и он находил его в пестром, многоголосом, суетящемся сборище на берегу. Когда же базар кончался, он снова не знал, куда себя деть, что ему делать.

Тамбера шел по берегу моря. И в шуме волн ему еще слышался базарный гомон: крики, зазыванья, смех, споры. Он шел все дальше и дальше от кампунга и походил сейчас на странника, которого неодолимо влечет неизведанное. Одна увлекательная картина осталась позади — а он уже ищет другую.

Вдруг Тамбера остановился как вкопанный: в двух шагах от него, за большим обломком скалы, торчавшим на берегу моря, раздался звонкий девичий смех. Смеялась Ривоти. Тамбера узнал ее. Это защищенное скалой от нескромного взгляда местечко было известным приютом влюбленных. Сколько оно хранило сердечных тайн! И Тамбера сразу решил, что Ривоти не одна. «Хорошо, если она там с девчонками, — подумал он. — Если же с ней ее дружок, надо поскорее уносить ноги».

Помешкав немного, Тамбера двинулся дальше. Он не повернул головы, когда проходил мимо. И только отойдя уже довольно далеко, на мгновение обернулся — отсюда вся внутренняя сторона этого укромного местечка была видна как на ладони: рядом с Ривоти, как он и предполагал, сидел мужчина. Тамбера почувствовал себя неловко. Он весь как-то съежился, напрягся, ускорил было шаг, ощущая на спине взгляд двух пар глаз, и вдруг услыхал:

— Куда идешь, сынок?

Тамбера вздрогнул от неожиданности, но тут же вздохнул с облегчением: голос принадлежал Маруко. Тамбера повернул обратно к скале. Подойдя ближе, он проговорил:

— Это вы, дядя Маруко! А я думал…

Маруко был догадливый человек, он понял, что хочет сказать Тамбера, и, не дав тому кончить, проговорил:

— Мы тут с Ривоти отдыхаем в холодке, сынок. И я ей рассказываю о своих семейных делах.

— У вас что-нибудь произошло? — спросил с беспокойством Тамбера.

— А как же. Садись послушай, и тебе интересно будет.

Тамбера присел на камень.

— Ты разве не слыхал, сынок, что Кависта собирается жениться? — спросил его Маруко.

— Нет, не слыхал, — волнуясь, пробормотал Тамбера.

— Ну как же, послезавтра свадьба.

— А на ком он женится? — едва слышно произнес он.

— На Супани, конечно, на ком же еще! — ответила вместо Маруко Ривоти. — Теперь за тобой черед!

Ничего не ответив, Тамбера вскочил, вздохнул всей грудью, будто сбросил с себя непосильную ношу, и быстро зашагал прочь.

Он уже не брел куда глаза глядят. Он шел обратно домой, насвистывая веселую песенку. На пороге его встретила Вубани, кончавшая подметать пол.

— Смотрите-ка, еще утро, а он уже вернулся, — удивилась она. — Что это с тобой сегодня?

Ничего ей не сказав, он не сел, а плюхнулся на топчан. Тамбера понимал, что мать шутит. И лицо его расплылось в улыбке.

— Чему ты так радуешься? — спросила Вубани.

— Скоро у нас в кампунге свадьба, ма.

— Кто же это женится?

— Кависта.

— A-а, ну что ж, ему теперь можно семью заводить, богатый стал. А ты-то с чего развеселился? Тоже невесту подсмотрел?

Тамбера тотчас переменил разговор:

— А поесть нечего, ма?

— Еще не готово.

— Отец в саду?

— Да.

— Пойду и я в сад, помогу ему.

В один миг он буквально кубарем скатился по лестнице во двор. Мать не знала, что и подумать. Она глядела ему вслед, шепча про себя:

— Неужели исцелился? Вот было бы счастье-то…

Если только и впрямь ее Тамбера исцелился, если произошло наконец то, о чем она, Вубани, мечтала дни и ночи, как легко тогда будет ее материнскому сердцу! Вот сейчас здесь перед ной был ее прежний Тамбера. Но можно ли верить, что враг-искуситель совсем потерял над ним власть?

Однако и на другое утро Тамбера пошел с отцом в сад. Правда, Имбата был не особенно обрадован неожиданным рвением сына, так как пользы от Тамберы в саду оказалось мало, но мать вздохнула свободно, надежда её укрепилась.

А еще через день, хотя Тамбера и не пошел работать в сад вместе с отцом, Вубани уже не сомневалась, что от тяжкого недуга ее сына не осталось и следа. В тот день, как только начало смеркаться, к Тамбере зашли три его приятеля, чтобы вечером всем вместе идти на свадьбу. Вубани было приятно смотреть на их веселую компанию, и ей невольно подумалось: «Как счастлива мать, когда ее сын доволен, весел и в окружении друзей».

Когда совсем стемнело, все четверо отправились к дому Кависты. В ночном небе светился узкий серп месяца и мерцали крупные звезды. Они запутывались в густых, шелестящих кронах деревьев и тысячами искр рассыпались по темной, гладкой поверхности моря. Вечернюю тишину разрывала глухая дробь барабана, который звал всех принять участие в праздничном танце.

Четверо юношей ускорили шаг. Настроение у них было отличное: приятно было вдыхать ночную прохладу, болтать и перебрасываться на ходу шутками. Но у дома Кависты их ожидало разочарование. Хотя, по-видимому, здесь готовились к большому празднеству, народу собралось так мало, что ничего интересного не предвиделось.

— Правильно мой брат говорил, что незачем сюда идти, — сказал один из ребят.

— Кависта еще не всех задобрил своими угощениями, — добавил другой.

— Пойдем отсюда, — предложил Тамбера. — Узнали, что он и в самом деле сегодня женится. Чего тут еще делать?

— Верно, — поддержал его первый, — пошли лучше на берег, там хоть с девчонками наперегонки побегаем.

И шумная, веселая компания отправилась обратно. А звезды по-прежнему мерцали сквозь густые кроны. Вот и берег моря. Тихо, пустынно кругом. Лишь всплески волн да стрекот неутомимых цикад уютно наполняли тишину.

— Никого нет, — подосадовал тот, кто предложил пойти сюда.

— Наверно, разбежались по домам, — сказал другой.

— Нет, они… — начал было Тамбера, но тут же умолк: что-то мягко упало ему на голову. Вздрогнув от неожиданности, он снял с головы цветок.

И в тот же миг рассыпался поблизости смех Ривоти и ее подружек, спрятавшихся за выступом скалы.

— Вот они где! Сейчас поймаем!

И ребята бросились к скале. Только Тамбера не последовал за всеми. Опять он остался наедине с собой. Но теперь это не угнетало его. Он был счастлив. Звезды светили в эту ночь только для него, ликовали вместе с ним, ласково ему улыбались. Ему, а не Кависте.

Приказ свыше

Староста кампунга не ошибся, когда сказал лонторцам, что раз уж ван Спойлт, не любящий тратить время попусту, решил побывать в Грисе, то он отправился туда не ради увеселительной прогулки, а по какому-нибудь важному делу.

Ван Спойлту нужно было повидаться в Грисе со своим старым другом Тен Бринком, который находился на Яве, чтобы охранять интересы голландских купцов. Друзья обрадовались встрече.

— Ну, как успехи, Тен Бринк? — обменявшись с другом крепким рукопожатием, спросил ван Спойлт.

— Сначала ты мне расскажи, как у тебя дела, — сказал хозяин дома, подавая гостю стул. — На твоем острове такие дикари, что страшно подумать. Наверное, кое-кто из твоих людей уже никогда не вернется в Голландию, а?

Ваи Спойлт рассмеялся.

— Все вернутся, дружище, все, — ответил он. — Больше тебе скажу, никто из моих людей даже и не думает уезжать с Лонтора.

— Удивительно! Жители островов Банда — первобытные люди по сравнению с яванцами. Как же могут европейцы чувствовать себя среди них спокойно?

— Видишь ли, я служу господу богу как ревностный христианин, а принцу Морицу как верный подданный. Всем наставлениям принца Морица я следую неукоснительно, и у меня нет причин жаловаться на жизнь. Все на Лонторе идет гладко, Тен Бринк, пожалуй, даже слишком гладко. У меня даже нашлось время, чтобы навестить тебя. А приехал я вот зачем. Мне сказали, что здесь был ван Вервийк и привез какой-то приказ от правления Компании. Что это за приказ? Может быть, и у нас скоро вспыхнет пламя, как на Западе?

— Да, ты угадал, — ответил Тен Бринк, становясь серьезным. — Еще немного — и мы окажемся в самом центре этого пламени.

— Война?

— Война.

— Приятные вести для солдата!

— Жаль, что нас с тобой не было на прошлое рождество в Бантаме.

— Там что-нибудь произошло?

— Тридцать военных кораблей напали на пять наших торговых, и наши приняли бой.

— Чьи же это были корабли?

— Испанские или португальские, разумеется. Со стороны Испании до последнего времени прямой угрозы как будто бы не было, но недавно стало известно, что король Филипп Второй послал свою армаду на Восток. Спрашивается, для чего? Конечно, для того, чтобы вытеснить отсюда Голландию.

— Браво, Голландия! У сильной и независимой державы всегда много врагов, и чем опаснее борьба, тем она достойнее уважения. Но объясни мне, что же все-таки послужило поводом для нападения?

— Дело в том, что недавно в Голландию прибыл посланец из Аче ^[22] с предложением начать торговлю между его княжеством и нашей страной. Это, видно, не понравилось португальцам, и они решили отпраздновать рождество нападением в Бантаме на наши корабли. По той же причине и испанский король послал свои корабли на Восток.

— А что же мы? Будем сидеть сложа руки?

— Конечно, нет.

— Что ты намерен предпринять?

— Я буду выполнять распоряжения, которые привез мне ван Вервийк.

— Что это за распоряжения?

— Надо обнести наши дома крепостной стеной, все торговые корабли оснастить пушками, а потом позаботиться и о войсках.

— Это верно! Ты уже сделал что-нибудь?

— Пока мы только купили земельный участок, на котором будем строить крепость.

— О-о, а я уж думал, мне тебя придется догонять! Ну, если так, то бьюсь об заклад, у нас крепость появится раньше.

— А ты считаешь, что и на Лонторе нужна крепость?

— До тех пор пока я, так же как и ты, представляю в этих краях Голландию, любая опасность, которая грозит тебе, может угрожать и мне. И если ты получаешь приказ, само собой разумеется, меня он касается тоже. Я построю крепость на Лонторе, и это не будет излишней предосторожностью, отнюдь нет.

— Но строительство крепости…

— Строительство крепости, Теи Бринк, — дело достойное похвалы, я полагаю. А заслужить похвалу от нашего государя, принца Морица, не так уж плохо, не правда ли? — рассмеялся ван Спойлт.

Тен Бринк улыбнулся в ответ.

Долго беседовали два друга. Ван Спойлт был очень доволен, — он узнал то, из-за чего стоило проделать немалый путь из Лонтора до Грисе: и на далеких заморских островах возможны военные действия, так что необходимо укрепляться. Услыхав от Теп Бринка, что на Яву собираются посылать войска, ван Спойлт просил не забыть и об островах Банда. После обеда гость с хозяином пошли осматривать голландское поселение в Грисе. Ван Спойлта интересовало все, и он то и дело что-то записывал.

Три дня гостил ван Спойлт у своего старого друга. На четвертый он попрощался с Тен Бринком, и его корабль взял курс на Лонтор…

Жители кампунга встретили ван Спойлта с искренней радостью. Весь поселок высыпал на берег. Довольный этим проявлением дружбы, ван Спойлт, легко выскочив из шлюпки на землю, приветливо поздоровался со всеми, и своей решительной походкой, не задерживаясь, отправился домой. С удовольствием вдыхал он воздух Лонтора, ставшего для него за эти годы таким близким, почти родным.

От всего здесь веяло благоденствием и покоем. Присмиревший вулкан Апи, казалось, добродушно ухмыльнулся, завидев его, ласково лепетали волны, вечнозеленые деревья приветливо замахали ветвями. И ван Спойлт сам почувствовал себя спокойнее.

Это романтическое настроение владело ван Спойлтом недолго, до тех пор, пока он не начал заниматься делами. Пришел Хайтен и доложил обо всем, что произошло на Лонторе в его отсутствие. Ван Спойлта озаботило известие об испанских деньгах, которые добыл неизвестно откуда Маруко.

Затем ван Спойлт отправился к старосте кампунга. Он шел и думал о том, где и как лучше построить крепость.

В доме старосты ван Спойлт застал лишь Тамберу. Он лежал в углу на террасе, там его никто не тревожил, и он мог мечтать сколько душе угодно.

— Где твой отец? — спросил голландец, и Тамбера тотчас опустился с небес на землю.

— У Ламбару.

— Сбегай за ним. Скажи, что я его жду.

Тамбера вмиг скатился с лестницы и скоро вернулся вместе с отцом.

— Имбата, мне опять нужны люди, — начал ван Спойлт, едва хозяин вошел.

Тамбера удалился на заднюю половину, а Имбата сел на террасе напротив гостя.

— Для чего они вам нужны, господин?

— Чтобы обнести крепостной стеной наш участок, — объяснил ван Спойлт. — Это необходимо сделать как можно скорее.

— A-а, вы хотите огородить участок, который у нас купили?

— Да. Мы должны подготовиться к защите. Враги могут в любой момент напасть на нас.

— Кто? Враги? Какие, господин?

— Испанцы или португальцы. Эти пираты рыщут по морям недалеко от Лонтора.

— Ох!..

— Разве ты не слыхал? Они нападают на голландцев и на местных жителей, грабят их. Кое-где даже произошли столкновения. Вот почему, пока еще есть время, мы должны подготовиться, чтобы отразить нападение. Если все лонторцы не пожалеют сил и помогут нам построить крепость, тогда никакие враги будут нам не страшны.

— Это верно, господин. Но что может привлекать к нашим островам этих пиратов?

— Как что? Пряности, фрукты, которые они с большой выгодой продают в своих странах. Здешнее население ненавидит испанцев и португальцев, поэтому они не могут миром получать то, что растет и производится на этих островах. Вот они и занялись грабежом.

— Да, я помню, на нас они тоже однажды напали. Это было давно. И все у нас отобрали силой.

— Теперь другое время, Имбата. Теперь у вас на Лонторе живем мы, голландцы. И вы можете рассчитывать на пашу помощь. Мы обещаем защищать вас и ваши острова от любых врагов. Для этого и нужна на Лонторе крепость.

— Но ведь крепость будет в одной стороне, а напасть они могут с другой, — заметил Имбата. — Может, лучше поставить крепостную стену вдоль всего берега?

— Это уж вы решайте сами, — ответил ван Спойлт. — На то, чтобы укрепить весь остров, у нас нет денег.

— А на каких условиях люди будут работать, господин?

— Мы будем платить им. По десять дуитов в день каждому.

— Это неплохо.

— Конечно. Ну что ж, Имбата, я думаю, что медлить тут нечего. Прямо с завтрашнего дня и начнем.

— Да я хоть сейчас людей соберу, — с готовностью отозвался староста. — Только вот насчет денег надо поточнее договориться.

— Что ты имеешь в виду?

— Лучше всего еще до начала работы дать всем немного денег вперед, ну хотя бы за пять дней. Тогда все охотно придут строить.

— Вот что! Так ты считаешь, что нужен аванс! Это можно. Когда тебе лучше выдать деньги?

— Хорошо бы сейчас, господин. Я бы тут же и людей собрал.

— Сколько же тебе понадобится денег?

— Это зависит от того, сколько вам нужно людей, господин.

— Думаю, человек пятьдесят… Да, пятидесяти хватит.

— Значит, каждому по десять дуитов в день за пять дней…

— Две с половиной тысячи, — заключил ван Спойлт. — Многовато, конечно, да что поделаешь! Крепость необходима. Ну так идем, я дам тебе денег.

— Пусть с вами идет мой сын, а я пойду созывать народ. — И, не дожидаясь ответа, он громко позвал: — Тамбера, иди сюда!

Тамбера появился на веранде.

— Пойдешь вместе с господином ван Спойлтом к нему, — сказал Имбата, — он даст тебе две с половиной тысячи дуитов. С ними ты вернешься домой.

— Ну, я надеюсь на тебя, Имбата, — проговорил ван Спойлт. — Люди должны приступить к работе завтра.

— Все будет сделано, господин.

— Мы и сейчас с тобой друзья, Имбата. А если ты мне поможешь, наша дружба станет еще крепче.

— Пусть она никогда не кончается.

— Ну, Имбата, мне пора. Пошли, Тамбера!

Они спустились по лестнице во двор. Тамбера семенил за ван Спойлтом, который шел важно, точно полицейский, ведущий в тюрьму арестованного. Когда подошли к дому голландца, Тамбера, глотая от волнения слюну, невольно замедлил шаг.

Ван Спойлт постучал в дверь, ему открыли. Словно молния блеснула в глаза Тамберы, он зажмурился и быстро опустил голову, почувствовав, как запылали у него щеки: перед ним стояла Клара.

— Подожди здесь, — распорядился ван Спойлт, уходя в другую комнату вместе с Кларой.

В это время в стороне дома старосты забил барабан, созывавший жителей на сходку. Его громкие, частые удары вторили биению сердца Тамберы.

«Когда же я наконец буду вести себя как мужчина? — подумал Тамбера. — Уже давно пора перестать смущаться перед девушками».

Но сердце не слушалось его, оно билось тревожно и часто, и унять его Тамбера был не в силах.

Когда же Тамбере показалось, что он почти поборол волнение, сердце его заколотилось вновь, сильнее прежнего: опять вслед за ван Спойлтом в комнату вошла Клара. Тамбера даже разозлился: дразнит она его, что ли? Бегает за своим дядюшкой туда-сюда, как привязанная! Чего ей нужно?.. А сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Оно стучало так, что Тамбера даже не слыхал доносившийся с улицы барабанный бой.

Он не хотел, чтобы Клара видела его смущенное лицо, пожалуй, он и сам не хотел сейчас ее видеть, он испытывал к ней почти враждебное чувство. Тамбера стоял потупившись, стараясь угадать, какое у Клары сейчас настроение. Вдруг он услыхал ее нежный голосок:

— Я принесла апельсин, дядя, чтобы угостить его.

Так вот почему она уходила. Кого же она собирается угощать? Ведь здесь, кроме него, никого нет. Значит, это ему она принесла апельсин! Тогда он решился хоть на миг взглянуть на девушку. Но когда их взоры встретились, он тут же забыл, где он, зачем пришел, и уже не мог оторвать от нее глаз. Ван Спойлт что-то сказал. Тамбера увидел протянутую к нему ладонь девушки и взял апельсин. Он буквально обомлел от счастья. И только его горящий взгляд говорил о том, что происходило в его сердце.

Но вот оцепенение прошло, и он улыбнулся. Клара тоже ответила ему улыбкой. Тамберу охватила безумная радость, какую испытывает путник, нашедший наконец после долгих блужданий потерянную тропу.

Юноша окончательно пришел в себя, лишь когда ван Спойлт протянул ему деньги и велел отнести их отцу. Слушая ван Спойлта, Тамбера отвел от Клары глаза, и мгновенно перед ним возник образ его матери. Он сразу вспомнил Кларину гордость, упрямство, легкомыслие — все, что так ему не правилось в девушке. Он вспомнил, как однажды застал Клару с Кавистой… Наверное, поэтому, когда Клара вдруг спросила дядю, нельзя ли мм сегодня побыть вместе, Тамбера на миг остался безучастным. Но только на миг. Укоризненное лицо матери стало бледнеть, удаляться. Клара не гордая. Она первая протянула ему руку. Она хочет с ним дружить.

— Я позволяю вам быть вместе, — сказал ван Спойлт. — Только, Клара, не встречайся, пожалуйста, с Кавистой. А лучше всего сидите у нас дома.

От прежних обид Тамберы не осталось и следа. Он помчался к себе, довольный и гордый. Клара крикнула ему вслед, чтобы он возвращался поскорее. Тут уж Тамбера полетел как на крыльях.

«Какой чудесный день, какой прекрасный день! — пела его душа. — Мой отец и её дядя скоро станут настоящими друзьями, и мы с Кларой тоже…»

Он был дома всего минуту. Сунул отцу деньги, глянул мельком на собравшихся лонторцев и сломя голову понесся обратно.

Клара ждала его у себя в комнате, читая какую-то книгу. Когда Тамбера вошел, она усадила его рядом с собой.

— Ешь, — предложила она, пододвинув к нему стоявшую на столе вазочку с печеньем.

— Спасибо.

Наступило молчание. Девушка продолжала читать, а Тамбера терпеливо ждал, пока она заговорит снова.

— Ты не заметил, мой дядя еще дома? — подняв голову от книги, спросила Клара.

— Только что ушел. Наверное, к моему отцу.

— Ты рад, что мы вместе?

— Да, очень рад, Клара. И знаешь еще что…

— Что, Тамбера?

— Я хотел бы научиться писать.

— А что ты хотел бы написать?

— Например, свое имя.

— Твое имя?

— Да.

Клара взяла листок бумаги, чернила, перо и стала выводить буквы.

— Вот, смотри. Это буква Т, это А, потом идет М, потом Б, Е, Р и снова А. Видишь, получилось ТАМБЕРА.

Он смотрел на написанное Кларой слово, как на чудо.

— Дай и мне попробовать, — попросил он.

— Хорошо, дам. Только подожди минуту, я добавлю одно слово. — Она написала еще несколько букв.

— Что получилось? — поинтересовался Тамбера.

— Су-ма-сшед-ший!

— А вместе что?

— ТАМБЕРА СУМАСШЕДШИЙ! Разве не правильно? — ответила Клара улыбаясь.

— Ну… — От растерянности он больше ничего не смог вымолвить.

— Если бы ты не был сумасшедшим, — продолжала девушка, — ты бы ни за что со мной не поссорился.

Он промолчал, чувствуя, как к лицу приливает кровь. Трудно сказать, чем бы кончился их разговор, если бы в этот миг Клара громко и добродушно не рассмеялась. Услышав ее смех, Тамбера тоже невольно улыбнулся.

— Я надеюсь, ты больше не будешь сердиться на меня? — Она шутливо погрозила ему пальчиком.

— Нет! — ответил он.

— Ну смотри, не сдержишь слово, ничему не стану учить тебя.

— А если сдержу?

— Тогда мы будем дружить. Только веди себя хорошо.

Тамбера почувствовал себя увереннее и попросил без смущения:

— Научи меня, пожалуйста, писать другие слова, все равно тебе не позволили никуда уходить.

— Хорошо, — согласилась она. — Чье имя написать?

— Кависты.

— Не хочу.

— Почему? — Вопрос, заданный Тамберой, прозвучал довольно требовательно.

— Потому что он нехороший.

— Ну, тогда… тогда напиши свое имя.

— Мое? Смотри: вот К, теперь Л, А, Р и опять А.

Тамбера был весь внимание.

— Хочешь, я напишу имя твоего отца? — предложила Клара.

— Хочу.

Она написала, называя вслух букву за буквой.

— А теперь попробуй сам.

Он взял у нее перо, бумагу. Она приготовилась помогать ему.

Тамбера начал писать.

— Подожди, — остановила его Клара, — ты неправильно держишь перо. Смотри, я покажу тебе. Ну вот, теперь хорошо. Ну, пиши свое имя.

Он старательно скопировал букву за буквой: «Тамбера».

— Получается, — одобрила она его первую попытку. — Следи только, чтобы рука не дрожала. Теперь напиши, как меня зовут.

Тамбера выполнил и это задание.

— Р немножко кривое вышло, — заметила Клара, — но в общем неплохо.

— Можно, я возьму этот листок с собой? — сказал он.

— Бери, только зачем он тебе?

— Хочу еще сам дома поучиться.

— А чем же ты будешь писать?

— Н-ну… углем.

Она рассмеялась.

— Напиши здесь еще несколько имен, чтобы я мог побольше слов выучить, — попросил Тамбера.

— Ну, какое, например?

— Хотя бы моей матери.

— А как ее зовут?

— Вубани.

Клара написала. Потом Тамбера попросил написать «Ламбару», «Ивари». Набралось более десятка имен… Они так увлеклись этим занятием, что не замечали, как бежит время. И лишь когда ван Спойлт, вернувшийся со сходки, позвал племянницу, они сообразили, что слишком засиделись и, к сожалению, пора расставаться. Клара попрощалась с Тамберой и сказала, что будет ждать его завтра.

Тамбера покинул гостеприимный дом ван Спойлта в самом радостном настроении. Мать встретила его настороженно, лицо у нее было печальное, а в глазах — молчаливый вопрос. Но Тамбера был так счастлив, что ничего не заметил.

— Ах, Тамбера, ты даже о еде позабыл! — качая головой, сказала ему мать, и только тогда он будто очнулся. Несомненно, мать знает, что он весь день провел с Кларой. Придется, значит, выслушать ее упреки. А пока она будет отчитывать его, он придумает, как лучше оправдаться.

— Я-то думала, сынок, — с горечью в голосе говорила Вубани, — что ты твердо решил больше с ней не дружить. Я так радовалась этому! А выходит, ты не хозяин своему слову. Целый день провел у нее в доме. Хоть бы людей постыдился, раз уж о матери позабыл. А у меня все сердце изболелось, сынок. Когда же наконец ты поймешь, кто твой друг, а кто враг? Когда же ты будешь слушать меня?

— Знаешь что, ма, — тихо, но твердо ответил ей Тамбера, — я прошу, перестань без конца попрекать меня. Не отравляй мою жизнь.

— Что ты говоришь, сынок! Если я и поучаю тебя, так только потому, что хочу добра своему сыну. Но сейчас запомни, я запрещаю тебе дружить с этой девчонкой, потому что не хочу твоей гибели.

— Но почему я должен погибнуть?

— Боже мой, Тамбера, какой ты еще глупый. Неужели ты не понимаешь, что эта девушка нам совсем чужая. Заманит она тебя в свои сети, запутаешься ты и пропадешь.

— Ты наговариваешь на Клару, как старая колдунья. Она не такая, как наши девушки. Это правда. Но разве хоть один человек сказал о ней что-нибудь дурное? Клара хорошая. Она веселая, добрая и много знает.

Вубани была потрясена словами сына.

— Теперь я вижу, мои слова не найдут дорогу к твоему сердцу, сынок, — глухо пробормотала она. — Эта девушка уже опутала тебя, ослепила. Но надо мной ее чары бессильны. Я-то все хорошо вижу. И я, как и раньше, буду день и ночь охранять покой твоей души.

Тамбера вздохнул.

— Скажи, что ты хочешь от меня? — спросил он.

— Ты не должен и близко к ней подходить.

— Если этого требует моя мать, тогда мне лучше умереть.

Вубани содрогнулась, глаза ее стали огромными от страха.

— О горе! Вот уже до чего дошло…

— Да, — упрямо сказал он. — И знай, если с Кларой что-нибудь случится по твоей вине, я убью себя.

Из груди матери вырвался тяжелый вздох.

— О предки! — прошептала она. — Отвратите сына моего от искушения, не дайте коварному чудовищу заманить его в свои сети и погубить.

В комнате наступило минутное молчание, после чего Вубани снова заговорила, не повышая голоса:

— Неужели тебе не жаль меня, сынок? Как ты можешь огорчать свою мать?

Тамбера сидел, отвернувшись от матери. Он слышал, что последние слова она проговорила, глотая слезы. И эти слезы матери горячей смолой упали на его сердце: Прерывающимся голосом он промолвил:

— Я люблю тебя, ма. И мне тебя очень жалко.

— Но как же, сыпок, тогда ты можешь говорить, что даже на тот свет готов последовать за ней. Каково это слышать матери! Ты пойми, я ничего не прошу для себя. Все, о чем я прошу, это для твоего же блага. Так почему ты не хочешь послушать меня!

Тамбера молчал. Он не видел лица матери, но чувствовал, что она плачет.

На этот раз молчание длилось долго. Наконец Вубани произнесла, как бы подводя итог разговору:

— Значит, ты ничего не хочешь сказать мне в утешение? Ладно, пусть, все равно для меня ты всегда останешься моим родным, любимым сыном.

Она встала, вышла из комнаты, спустилась во двор. Но останавливаясь и не раздумывая, отправилась она к дукуну.

Придя в знакомый дом, Вубани села на циновку перед дукуном и несколько минут молчала. Усталость и скорбь были в ее лице. Она очнулась от забытья, лишь когда дукун спросил, что ее привело к нему.

— Отец мой, — промолвила Вубани, — ты всегда был для меня надежной опорой, приходил на помощь во всех моих бедах и горестях. Ты видишь дальше и знаешь больше, чем я. И вот я снова пришла к тебе за советом.

— Опять тебя огорчил Тамбера, дочь моя? — спросил дукун.

— Он, мой отец, он. Наставления твои я исполнила в точности, и сначала все было хорошо. А теперь все хуже и хуже. Совсем сын перестал меня слушать. Закрыта для меня его душа, а для врага-искусителя — открыта.

— Я думаю, не позвать ли нам кого-нибудь из твоих предков, дочь моя, и не послушать ли его?

— Тебе виднее, отец.

Дукун принес кеменьян и зажег его. Кеменьян задымился тонкими струйками. Потом стали тесниться над чашей белые, пахнущие смолой клубы, они пухли и, редея, плыли к потолку. Дукун смежил веки и нараспев забормотал заклинания, вытянув перед собой руки, как слепец. Потом, все так же не открывая глаз, он протянул глухим голосом:

— Внучка моя! — И поманил Вубани пальцем.

Она села к нему поближе, ни жива ни мертва. Ее лицо, движения, поза — все выказывало смиренное почтение и благоговейный ужас.

— Какая беда с тобой стряслась, что ты осмелилась нарушить мой покой! — громовым голосом возопил дукун.

— Ясновидящий! — ответила Вубани, покорно склонив голову. — Внучка твоя хочет узнать, почему не исполняется ее самое заветное желание. Я прошу у тебя защиты и помощи, вырви моего сына, твоего правнука, из вражьих когтей. Ничего у меня самой не получилось. Все глубже и глубже засасывает его смрадное болото.

— Такова воля судьбы, внучка моя. Тебе предназначен трудный путь — путь терпения и скорби, и ты должна безропотно принять его.

У Вубани задрожали губы; хрипло, с трудом выговаривая слова, она спросила:

— Значит, сыну моему суждено быть несчастным?

— Счастье, несчастье — из этого состоит жизнь. Не убивайся, внучка. Смирись и терпи! Ибо терпение — это единственное, что может защитить человека от бед и напастей.

Вубани ничего больше не сказала. Воцарилось молчание. Дым от кеменьяна растаял. Дукун спросил своим обычным голосом:

— Ну, что он сказал тебе, дочь моя?

— Велел терпеть, потому что такая у меня судьба.

Дукун понимающе кивнул.

Вубани распрощалась и ушла, унося в своем сердце завет предков.

Строится крепость

Значит, надо было покориться судьбе и терпеть.

Когда Вубани вернулась домой, она застала сына за странным занятием: склонившись над листком бумаги, он сосредоточенно выводил что-то углем. На вопрос матери, что он делает, Тамбера ответил, что учится писать. И Вубани оставила его в покое: пусть пишет, в этом, кажется, ничего опасного нет.

Наступил вечер. Тамбера уснул. Мать, как обычно, подошла к спящему сыну, чтобы окропить его голову водой; и, как обычно, в эти минуты она молила судьбу смилостивиться над ее любимым сыном, отвратить от него все грозящие ему беды.

Наутро Тамбера сразу же пошел в дом ван Спойлта. Мать не удерживала его. Она не стала упрекать сына и когда он вернулся. А о Кларе даже не заикнулась.

На третий день Тамбера отправился к голландцам. Вубани готовила еду, когда к ней пожаловала ее соседка, жена Ламбару. Хозяйка дома не успела и рта раскрыть, чтобы пригласить гостью сесть, как та прямо с порога начала:

— Послушай, Вубани, что же это делается, а?

— Что случилось, Ивари? — оторвавшись от стряпни, спросила Вубани.

— А то, что твой сынок и эта Клара сидят вдвоем в доме ван Спойлта и любезничают. Или, может, это мне показалось?

— Нет, не показалось. Так оно и есть, — тяжело вздохнув, ответила Вубани.

— И ты это разрешаешь? — Ивари прошла в комнату и села напротив хозяйки.

Вубани промолчала: она думала, как лучше объяснить любопытной гостье, что у них происходит. А Ивари тем временем продолжала:

— Я знаю, Вубани, тебе ведь тоже не нравится, что твой сын дружит с этой голландкой. Так надо помешать этому.

— Ах, Ивари, я с первого дня почуяла, что эта девушка принесет всем нам горе. Уж я ли не оберегала от нее своего сына, уж я ли не старалась отвлечь его. И все напрасно. Да ведь и ты не уберегла свою дочку. Ривоти только о Кларе и говорит, Хочет во всем быть похожей на эту голландскую девчонку. И ничего с ней нельзя поделать.

— А как ты думаешь, Вубани, почему Тамберу так к ней тянет?

— Видишь ли, все говорят, она очень красивая. Красота, видно, и привлекает его. Вот и сидит он возле нее целыми днями. Ладно бы я не предупреждала его, а то ведь сколько раз говорила: чем шкурка красивее, тем ядовитее змея. Того и гляди ужалит.

— А он все продолжает ходить к ней?

— Да…

— Хуже всего то, что он нарушает адат. Ты же знаешь, Вубани, по нашим обычаям, юноша может дружить с девушкой, только если они помолвлены или из одной семьи.

Лоб Вубани покрылся капельками холодного пота.

— Это невозможно, Ивари, — прошептала она. — Не может быть, чтобы Тамбера с Кларой надумали жениться.

— Он-то, наверное, только об этом и мечтает. Но разве можно допустить такое? На то у детей и есть матери, чтобы удерживать их от глупых поступков. Если их распустить, дать им волю, от наших старых добрых порядков ничего не останется. Вон моя дочь — да если бы я не держала ее строго, кто знает, что бы с ней сталось. Сегодня она с самого утра плачет, хочет, чтобы ей сшили платья, как у этой голландки. Ничего, золотая слеза не выкатится. А тому не бывать, чтобы моя дочь в заморских платьях щеголяла. Вот и ты должна быть построже с сыном. Что ты сделала, чтобы отвадить его от этой девчонки?

— Попробовала одно тайное средство.

— Дукун посоветовал?

— Да.

— Ну, раз оно не помогло, надо придумать что-то другое.

— А что другое-то?

— Женить его надо, вот что!

— Я уж и сама об этом думала. Самое это верное средство — женитьба.

— Да не теряй времени, Вубани, а то поздно будет.

Вубани уверила соседку, что она так именно и поступит, после чего Ивари не стала больше задерживаться. Она ушла довольная, с сознанием исполненного долга.

«Вот уже и соседи все знают!» — с досадой подумала Вубани. Невеселые мысли завладели ею после ухода Ива-ри. Надо было что-то предпринимать. Сколько она ни думала, сколько ни прикидывала, а все оказывалось, не миновать разговора с сыном о Кларе. Она скажет ему, что дело зашло слишком далеко, что он нарушает адат и что даже соседи уже говорят о его поведении. Она не пощадит Тамберу на этот раз, пусть только явится домой. Ох, скорей бы уж он приходил! Вубани с нетерпением ждала сына.

Тамбера пришел в двенадцатом часу дня. Стоило матери взглянуть на него, как она поняла, что он чем-то озабочен и даже расстроен. Она хорошо знала своего сына и решила ни о чем с ним не говорить: сейчас это бесполезно, все равно он не станет слушать ее. Хмурый вид Тамберы встревожил мать. У него что-то произошло, в этом нет сомнения. Вубани сделала вид, будто ничего не замечает. Усилием воли она сохранила обычное спокойное выражение лица, только пристальнее, чем всегда, взглянула на сына. Тамбера остановился у окна террасы и не отрываясь глядел в сторону дома ван Спойлта.

Вокруг дома, где жила Клара, по всему краю участка, принадлежащего теперь голландцам, лонторцы копали ямы, начав строительство крепости. Так вот отчего приуныл ее сын. Нет, она не ошиблась. Может, кто другой и не понял бы, но родная мать видит все, что делается в сердце сына. Ее проницательность стократ умножена беззаветной материнской любовью.

Вубани все поняла: Тамбера боится, что крепостные стены, которые окружат скоро владения ван Спойлта, разделят их с Кларой, станут неодолимой преградой между ними. А ведь это и правда может случиться! Вубани порадовалась своей догадке, в ее сердце снова родилась надежда, что Тамбера и ненавистная ей чужеземка будут наконец-то разлучены, и она вздохнула с облегчением. Да, сейчас было не время говорить с сыном. Ивари своей болтовней разбередила ее рану, но она сумеет сдержать себя, ничего не скажет Тамбере. Мальчик и так расстроен. Теперь самое лучшее ждать.

Все обдумав, Вубани немного успокоилась и опять захлопотала у очага. Скоро вернется муж, надо успеть приготовить еду.

Имбата пришел около двенадцати. Взглянув на мужа, Вубани тотчас поняла, что он изрядно устал и проголодался.

— Обед давно готов, поджидает тебя, — приговаривала Вубани, как и подобает заботливой жене, подавая мужу кушанье. А затем и сама села рядом с ним.

Но не успел Имбата притронуться к еде, как послышались голоса: кто-то поднимался по лестнице на террасу. Делать нечего, Имбата встал и пошел гостям навстречу.

Их оказалось пятеро — Кависта со своими друзьями.

— Ах, вот кто ко мне пожаловал! — произнес Имбата, не скрывая удивления. — Видно, по важному делу?

— Да, по ваяшому. Мы пришли сюда, чтобы высказать тебе, паман, наше недовольство, — начал Кависта, усаживаясь без приглашения на циновку.

— Чем же вы недовольны, Кависта? — нахмурил брови хозяин дома.

— Мы недовольны тем, что наш староста все решает сам, ни с ком не советуется, ни у кого ничего не спрашивает. Мы говорим тебе это не только от своего имени, а от имени жителей нашего кампунга. Ты, паман, заставил наших людей работать на голландцев, строить для них крепость. А ты знаешь, что из этого может получиться?

— Но послушай, Кависта…

— Почему, — перебил его тот, — почему, паман, ты не посоветовался сначала со всеми нами?

— А о чем тут советоваться? — возразил Имбата. — Людям нужны деньга. Их надо как-то добывать. А тут голландцы предлагают работу, за которую они согласны платить. От денег никто не отказывается. Ты, я, Гапипо — мы торгуем. И у нас ость деньги. Ты вон как разбогател. Но не все ведь живут, как мы с тобой, надо и о других подумать. Да, я послал людей строить голландцам крепость. Они работают и получат за свой труд деньги. Что тут плохого?

— Паман! Я тоже хочу, чтобы у наших жителей были деньги. Но ты выбрал опасный путь. Голландцы хотят построить крепость. А для чего им крепость на нашем мирном острове? Неужели наш староста стал так доверчив, что не видит в этом ничего подозрительного?

Имбата наморщил было в раздумье лоб, но быстро нашелся, что ответить:

— Подозрительно это или нет, но мы не можем запретить им строить крепость. Ты же знаешь, Кависта, этот участок теперь их собственность.

— Да, это верно. Но если бы ты, паман, собрал вовремя сходку и обсудил со всем народом, строить эту крепость или нет, то мы бы что-нибудь придумали, нашли бы, как обмануть голландцев.

— С каким народом, Кависта? Ведь почти все согласились работать. Это была их воля.

— Ты говоришь, почти все. Это неправда! Многие не хотят строить голландцам крепость. Я-то знаю, я говорил с людьми.

— С кем это ты, интересно, говорил? Со своими дружками, которые во всем стараются тебе угодить? Ну, их не так уж много. У голландцев куда больше народу работает!

— Ах вот что! Мое мнение для тебя ничего не значит! Я, по-твоему, уже не житель Лонтора? А ты знаешь, что на моей стороне сейчас не два-три лонторца, а гораздо больше? А может, ты нас испугался и строишь эту крепость для защиты от нас?

Кависта говорил громко, резко. Его слова ранили, как удары кинжала. Имбата даже немного испугался. Занятый в своей комнате разучиванием новых слов, написанных Кларой, Тамбера услышал доходящий почти до крика голос Кависты. Он вскочил и подошел к двери. Встревоженная Вубани замерла с куском во рту и тоже прислушалась.

— Ну что ты говоришь, Кависта, — примирительно ответил Имбата. — Разве я не считаюсь с твоим мнением? Еще никогда не было, чтобы староста кампунга не посчитался с интересами хотя бы одного человека.

— Но ты же не стал с нами советоваться насчет крепости. Все решил сам. Нет, я вижу, для тебя не все равны в кампунге. Но нас этим не испугаешь, паман. Мы знаем свои права. Знаем, что староста должен считаться со всеми. А если староста этого не делает, мы будем с ним бороться и, если надо, скинем его.

— Ох-хо-хо, до чего дожили! Как рассуждает теперь молодежь! — сокрушенно покачал головой Имбата. — Да кто же после этого захочет быть старостой кампунга? Сколько я кампунгу сил отдал, только и думал, как бы людям получше жилось, — и на тебе! Ну, хорошо, пусть я немного ошибся. С кем не бывает? Так тебя готовы живым съесть. А ведь ближнего прощать надо.

— Ну, если ты просишь прощения, — сказал Кависта, — мы прощаем тебя. Но помни, паман, такие ошибки впредь не должны повторяться. И ты должен сейчас же сделать все, чтобы голландская крепость не была построена.

— Это невозможно, Кависта, теперь все зависит только от ван Спойлта.

— Значит, наш староста ничего не может сделать?

— Сам посуди, Кависта, как я могу запретить людям работать. Что я им скажу? Им нужны деньги, а голландцы обещали хорошо платить за работу. А самое главное, Кависта, ты ведь не знаешь, почему голландцы строят крепость. Ван Спойлт говорил мне, что в любое время на наш остров могут напасть испанцы или португальцы. Вот для защиты от них и нужна крепость.

— И ты, паман, поверил голландцу? Нет, ты, видно, совсем из ума выжил и не понимаешь, что происходит. Крепость голландцам нужна, чтобы мы, лонторцы, не могли отобрать у них землю, если захотим. А ты подумал о том, что будет дальше? Что еще они от нас потребуют? Тебя давно должно было насторожить их поведение.

Имбата промолчал.

— Да, паман, живешь ты только сегодняшним днем. А ведь староста кампунга должен думать и о завтрашнем.

Имбата опять не проронил ни звука. Да и что он мог сказать? Каждое слово Кависты отдавалось у него в ушах, как свист хлыста. На этот раз он потерпел поражение. Это ясно. Так уж лучше молчать, не дразнить Кависту.

Так и не добившись от старосты толку, Кависта и его друзья удалились, оставив безмолвного хозяина размышлять над тем, что ему было сказано.

Тамбера не пропустил ни одного слова из того, что говорили на террасе. Да, его отцу здорово досталось от Кависты. Поэтому Тамбера нисколько не удивился, когда через несколько минут Имбата вошел в комнату и, бросив на него хмурый взгляд, разразился градом упреков:

— Хорош у меня сынок, нечего сказать! С утра до вечера бумагу марает, вот и все у него заботы. Когда ты наконец, Тамбера, за ум возьмешься? Ведь уж не маленький.

Тамбера не ответил. Спорить с отцом бесполезно, только еще больше его разозлишь, а так — поворчит-поворчит и перестанет…

Покинув дом старосты, Кависта со своими приятелями направился к владениям голландцев, где уже вовсю кипела работа. Они подошли к двум лонторцам, Аре и Индалу, которые размешивали в большом чане цементный раствор.

— Друзья, — обратился к ним Кависта, — не могли бы вы ненадолго прервать работу?

— А что случилось? — спросил один из них.

— Мы хотим потолковать с вами. Только давайте отойдем подальше, чтобы голландцы нас не увидали.

Ара с Индалу переглянулись. Интересно, какое у Кависты к ним дело. Ну что ж, можно послушать, да и отдохнуть малость. Разогнув спины, оба пошли следом за Кавистой и его «телохранителями». Отойдя подальше и укрывшись от постороннего взгляда за кустами, вся компания остановилась.

— Вот какое дело, — начал Кависта, — скажите-ка, вы знали, на какую работу нанимают вас голландцы?

На лицах лонторцев выразилось удивление.

— А зачем нам это знать? — вопросом на вопрос ответил Ара. — Нам за эту работу дают деньги. Чего же еще нужно?

— Новедь вы трудились для тех, кто хочет нашему народу зла. Ну вот хотя бы ты, Ара, знаешь, для чего они строят эту крепость?

— Нет, не знаю.

— Они хотят отгородиться от нас надежными стенами. А это значит, что у них в мыслях недоброе. Того и гляди, вспыхнет у нас с голландцами вражда. Только их это не испугает. У них будет надежное укрытие. Мы сами им его строим. Вот и выходит, что мы помогаем своим врагам. Поэтому я считаю, что надо немедленно бросить эту работу.

— Но нам заплатили вперед, — с сомнением в голосе промолвил Ара.

— Что, они вас на всю жизнь наняли?

— За пять дней вперед деньги дали. Сегодня мы работаем второй день, осталось еще три.

— Хорошо, отработайте эти три дня, но больше на стройку не выходите.

— Вот ты сказал, Кависта, — неожиданно вступил в разговор молчавший до сих пор Индалу, — что голландцы строят крепость, потому что хотят враждовать с нами. А откуда ты это знаешь?

— Я, Индалу, все знаю.

— Тебе хорошо говорить, Кависта. У тебя есть деньги. А нам каково? Бросить работу просто. А домой придешь с пустыми руками, и есть нечего, и ругани не оберешься.

— А разве нельзя по-другому заработать деньги?

— Можно. Только где еще мне станут платить по десять дуитов в день? А чтобы торговать — надо иметь большое состояние.

— Пойди в море, рыбы у нас много, да и рыбак ты удачливый. Будешь продавать рыбу — вот тебе и деньги.

— В море ходить куда опаснее, чем мешать цемент.

— Но подумай и о другом, Индалу. Как по-твоему, что лучше — помогать своим врагам и получать за это десять дуитов в день или ловить рыбу в море?

— Обо всем этом надо хорошенько поразмыслить, — чуть помолчав, ответил Индалу. — Еще неизвестно, хотят ли голландцы нам зла.

— Так, значит, ты больше веришь этим белокожим, чем мне, который одной с тобой крови?

— Конечно, я верю тебе больше, чем иноземцам. Но у меня есть и свое понятие. Сейчас я могу кормить жену и детей, потому что голландцы дают мне деньги и работа нетрудная. А насчет того, враги нам голландцы или нет, так в этом я должен сперва сам убедиться. Или пусть нам это староста кампунга скажет.

— Ну что ж, ладно, — после недолгого молчания сказал Кависта. — Но помни, Индалу, настанет день, когда ты все поймешь и сам бросишь эту работу.

— За предупреждение спасибо, Кависта, — поблагодарил Ара.

— Нам пора возвращаться, — заторопился Индалу.

— Пойдем скорее. До свидания, Кависта.

— Неужели и впрямь голландцы станут нашими врагами? — с некоторой тревогой проговорил Ара, направляясь обратно к своему чану.

— Поживем — увидим, — пожал плечами Индалу. — Мало ли что говорят. Не всему сразу верь, так и в беду недолго попасть.

А Кависта делал свое дело. Он решил поговорить со всеми, кто работал у голландцев. Вслед за Индалу с Арой он отозвал в сторонку еще троих. Эти все по-разному отнеслись к уговорам Кависты, спор разгорелся не на шутку. В конце концов порешили на том, чтобы вечером пойти к старосте кампунга за разъяснениями.

После работы большая группа лонторцев во главе с Амбало отправилась к Имбате. Староста встретил народ приветливо, предложил всем сесть и приготовился слушать.

— Мы пришли сюда потому, — начал Амбало, — что один человек посоветовал нам бросить работу. Он сказал, что голландцы не зря строят крепость, что они задумали против нас недоброе.

— Это вам Кависта наговорил? — едва дослушав, задал вопрос Имбата.

— Выходит, ты уже все знаешь?

— Знаю. Он и ко мне приходил.

— Так что же, правду он говорит или нет?

Подумав с минуту, Имбата спросил:

— А сами вы как думаете? Может быть, вы тоже считаете, что голландцы станут нашими врагами?

— Вот этого-то мы и не знаем, — сказал Индалу.

— Значит, среди вас нет таких, кто согласен с Кавистой?

— Есть и такие, — отозвался Амбало.

Имбата опять замолчал. Он не спешил с объяснениями, надо было взвесить каждое слово.

— Что ж, давайте это обсудим, друзья, — осторожно начал он. — Я уже говорил вам о том, что сказал мне ван Спойлт. Голландцы хотят построить крепость для защиты от португальцев или испанцев, которые могут в любую минуту напасть на остров. Мы помогаем им строить эту крепость, потому что она будет защищать и нас. А потом мы ведь заключили с голландцами договор о дружбе. И у нас нет никаких причин подозревать их в измене, смотреть на них как на врагов. Если мы первые нарушим договор, то, значит, вражду начнем мы, а не голландцы. Тогда, конечно, от нашей дружбы не останется и следа.

Он опять выждал немного, наблюдая, какое впечатление производят его слова. Пришедшие вопросительно переглядывались друг с другом.

— Друзья мои! — продолжал Имбата. — Если мы бросим сейчас работу, значит, мы нарушим наш договор о дружбе и голландцы будут считать нас врагами. Вот о чем я хочу предупредить вас. Это моя обязанность, как старосты кампунга. Ведь я отвечаю за то, чтобы наши отношения с голландцами были мирными.

— Вот и я так думаю. Глупо сейчас бросать работу, — решительно заявил Индалу.

— И почему мы должны поднимать шум из-за чьих-то подозрений? — поддержал его еще кто-то.

— Ну, теперь нам все понятно, — сказал Амбало. — Нашему старосте мы верим больше, чем Кависте.

На том и окончился разговор. Попрощавшись с Имбатой, все разошлись по домам.

Следующий день прошел без неприятностей. Заглянув на стройку, Имбата с радостью убедился, что работа идет своим чередом. Миновал еще день, и опять ничто не нарушило покоя старосты кампунга. К нему вернулся аппетит и крепкий сон. Все, казалось, обстояло благополучно.

Однако через три дня после объяснения с лонторцами произошло то, чего Имбата невольно ждал и боялся. Когда в дверях его дома появился ван Спойлт, Имбата по его лицу понял, что разговор будет неприятный.

— Послушай, Имбата, — без обиняков начал голландец, — у меня к тебе серьезные претензии. Твои люди на постройке крепости стали плохо работать. А пятеро так и вообще сегодня не вышли.

— Они объяснили почему, господин? — поинтересовался Имбата.

— Да несли какую-то несусветную чепуху!

Решив уклониться от разговора о причине, Имбата сказал:

— Но я в этом не виноват, господин.

— Виноват ты или нет, сейчас это к делу не относится. Мы с тобой заключили договор о дружбе. И ты обязан заботиться о том, чтобы этот договор выполнялся. Мне нужны люди, которые будут работать. Я тебе уже говорил: крепость необходимо построить как можно скорее. А если твои люди начнут отлынивать, мы и через год ничего не построим.

Имбата молчал. Между ним и ван Спойлтом появился холодок отчуждения.

— Ты что же, не можешь дать мне еще людей? — прервал затянувшееся молчание ван Спойлт.

— Боюсь, что это не в моих силах, господин, — вздохнул Имбата.

— Что, на твоих островах не стало народу? Вымерли все?

Староста кампунга был, видимо, смущен. Это не ускользнуло от проницательного взгляда ван Спойлта. Он первый раз видел Имбату таким, и это его насторожило.

— Я сделаю все, что смогу, господин, — справившись со смущением, ответил Имбата. — Но если у меня ничего не выйдет, то господин не должен гневаться на меня.

С языка голландца готов был сорваться вопрос: «Как же сам староста относится к происходящему», но, услыхав его последние слова, ван Спойлт решил пока больше ни о чем не спрашивать. Пристально посмотрев на Имбату и увидев в его глазах растерянность и даже беспокойство, ван Спойлт поднялся и сказал:

— Ну что же, Имбата, я пойду. До свиданья.

Оставшись один, Имбата еще долго сидел на террасе, ломая голову над тем, как выйти из этого трудного положения. Если он будет настаивать, чтобы лонторцы строили крепость, с Кавистой хлопот не оберешься. Если окончательно отказать ван Спойлту, то что будет с договором о дружбе? Так ничего и не придумав, Имбата решил пойти посоветоваться к Ламбару.

Подойдя к дому соседа, он еще со двора услыхал громкие голоса Ламбару и его жены. Супруги о чем-то яростно спорили.

Имбата тихонько постучал в дверь и вошел.

— А, Имбата, как раз кстати явился! — кивнул ему хозяин дома. — Садись.

— Что у вас случилось, Ламбару? Из-за чего такой шум? — опускаясь на циновку, спросил Имбата.

— Ривоти пропала, ушла утром из дому и до сих пор нет, — ответила за мужа Ивари.

— А я-то подумал, что у вас горе какое-то.

— Все вы, мужчины, на один лад, — возмутилась Ивари. — Вот и Ламбару знай свое твердит: чего, мол, тут страшного.

— Да вернется твоя Ривоти, никуда не денется, — успокаивал жену Ламбару.

— Никуда не денется! Много ты понимаешь. Если бы она просто погулять пошла, а то ведь я ее отчитала утром хорошенько, вот она и убежала из дому. Сердце у меня от горя разрывается!

— Зачем же тогда ты ее вечно ругаешь? — без особого сочувствия спросил Имбата.

— Как это зачем?! Ей, видишь ли, подавай такое платье, как у Клары. С самого утра была не в духе. А потом начала плакать, кричать на меня. Мало того, пригрозила, что уйдет совсем из дому, если я не исполню ее желания. Думала, дочка это так говорит, сгоряча. А она до сих пор не возвращается!

— Мой сын, бывало, и по два дня домой не приходил, и ничего, цел оставался, — хладнокровно заметил Имбата.

— Твой сын — мужчина, — возразила Ивари. — Он хоть на месяц уйдет, ничего страшного не случится.

Имбата промолчал, решив не вмешиваться в эту историю. Несколько минут стояла тишина. Все были заняты своими невеселыми мыслями.

— Послушай, Ламбару, — нарушил наконец молчание Имбата, ко мне только что приходил ван Спойлт. Он жаловался, что многие наши жители бросили строить крепость. Я знаю, это все Кависта воду мутит. Ходит тут и всем наговаривает, будто голландцы затевают против нас недоброе, потому, мол, и крепость решили строить.

— Я тоже слышал, что все это от Кависты идет, — согласился Ламбару.

— А что ты сам думаешь?

— Насчет чего?

— Насчет голландцев. Прав Кависта или нет, что они хотят с нами враждовать?

— Что тут скажешь, — неторопливо ответил Ламбару, — если в народе такой слух пошел, значит, дело не совсем чистое, Имбата. А Кависта, сам знаешь, говорить умеет. Ну, многие ему и поверили. А раз так, тебе от этого не отмахнуться. Придется, видно, что-то предпринимать.

— Я тоже так думаю. Надо, видно, созвать сходку, послушать, что люди скажут. Тогда я хоть буду знать, как вести себя с ван Спойлтом. А то ведь что сейчас получается? Я ему толкую о нашей дружбе, а народ голландцев чуть не в лицо врагами зовет.

— Ну, хорошо, а если окажется, что большинство против голландцев, что тогда мы будет делать? Ведь у нас с голландцами договор о дружбе.

— В этом все дело. Но, с другой стороны, — вот Кависта говорит, что голландцы пойдут против нас, а попробуй-ка это докажи. Никаких доказательств ни у кого нет. Выходит, все это одна болтовня.

— Ну а если болтовня, так чего голову ломать? Раз ты уверен, что это одни пустые разговоры, нечего всяких шептунов слушать, нечего и сходку собирать.

— А что же делать с крепостью?

— С крепостью… — Ламбару сосредоточенно наморщил лоб.

Имбата тоже задумался.

Воспользовавшись паузой, Ивари опять накинулась на мужа:

— Может, ты все-таки подумаешь и о Ривоти? Или так и будем сидеть сложа руки? Ты что, забыл, что у тебя дочка пропала?

— Верно, верно, — поднялся Имбата, — ты, Ламбару, должен прежде всего подумать о дочери. А я попозже еще загляну.

— Уже уходишь?

— Да, пойду, пожалуй.

С этими словами староста кампунга покинул расстроенных супругов, но пошел не домой, а к другому своему приятелю, к Гапипо.

Тот сидел на террасе, считая вырученные деньги. Имбата еще издали крикнул ему:

— Я вижу, ты теперь только и делаешь, что прибыль подсчитываешь!

Гапипо поднял голову.

— Какая тут прибыль! Одно расстройство.

Когда Имбата поднялся на террасу, Гапипо предложил гостю сесть, но тот отказался.

— Я к тебе на минутку. — Имбата перевел дух и тут же приступил к делу: — Ты так и не надумал строить крепость?

— Нет, Имбата, торговля меня больше устраивает, да и не люблю я, когда мной распоряжаются другие.

— А ты слыхал, что сейчас происходит?

— А что?

— Не хотят наши работать на голландцев. Сперва согласились, а теперь не желают.

— Ничего удивительного. Кто же будет за десять дуитов весь день спину гнуть? Я, к примеру, на торговле куда больше зарабатываю.

— Деньги тут ни при чем. Кое-кто распустил слух, будто голландцы строят крепость, чтобы напасть на нас.

— Кто же это говорит?

— Кависта.

— Ну и болтун этот парень! Как только у него язык поворачивается такое говорить!

— Болтун, а многие ему верят. В этом вся беда, Гапипо. Не хотят строить крепость. Бросают работу. Вот дойдет все это до ван Спойлта, что я ему тогда скажу?

— А зачем тебе объясняться с ван Спойлтом? Просто скажи Кависте, чтобы он попридержал язык. И все.

— Придется так и сделать.

— Да-а, вот, значит, до чего он докатился! А я и не знал.

— Ладно, — сказал Имбата, — я пошел. Надо еще кое с кем повидаться.

— К кому ты теперь?

— Да вот не знаю, что делать. К Кависте, что ли, сейчас пойти? — сказал староста и, не дожидаясь ответа, ушел.

Однако он решил повременить с визитом к Кависте. И пошел еще посоветоваться к Амбало.

Имбате повезло и на этот раз. Амбало, только что вернувшийся с купанья, тоже был дома.

— Я слышал, что пять человек все-таки отказались строить крепость, — начал разговор Имбата.

— Верно, — подтвердил Амбало.

— А кто именно?

— Вина, Самбока, Ара, Умбада и Вето.

— И Самбока с ними! Уж ему-то в его годы стыдно всякой болтовне верить. А ловко их всех Кависта к рукам прибрал!

— Да, это он умеет, ничего не скажешь. Бросили они работать, и он тут же позвал их к себе на угощение.

— А что они сказали ван Спойлту, почему уходят?

— Один сказал, что будет торговать, другой — что дома хлопот много, третий стал на усталость жаловаться с непривычки.

— Что они наделали! — сокрушался Имбата. — А если ван Спойлт узнает настоящую причину? Что тогда будет?

— По-моему, он уже и так все знает.

— Ты думаешь?

— А ты разве не видишь, какой он последнее время ходит озабоченный?

Имбата задумался.

— Ну что ж, это, пожалуй, и лучше, — сказал он наконец и добавил, прощаясь с Амбало: — Пусть знает, что у него на Лонторе есть враги.

Имбата пошел домой. Но и дома он пробыл недолго, вытер покрытое потом лицо, переоделся и, сбежав с лестницы во двор, зашагал к ван Спойлту. Тот принял его немедля, предложил стул. Имбата сел напротив голландца и заговорил, глядя прямо ему в лицо:

— Господин ван Спойлт, самое лучшее, если мы будем друг с другом откровенны. Я пришел к вам, чтобы поговорить о людях, которые отказались строить крепость. Я скажу вам, что я об этом думаю. Но сначала мне хотелось бы послушать ваше мнение. Знаете ли вы, господин, истинную причину, почему они не хотят работать?

Едва увидев старосту, ван Спойлт сразу же понял, о чем пойдет разговор, и вопрос Имбаты не застал его врасплох.

— Видишь ли, Имбата, я тоже считаю, что хитрить нам друг с другом не следует. Но когда я сегодня пришел к тебе, чтобы выяснить, что же все-таки происходит, ты вел себя довольно странно. И мне это не понравилось. Ты хочешь знать, как я ко всему этому отношусь? Так вот, с некоторых пор я перестал чувствовать себя на вашем острове спокойно и безопасно, как раньше.

— Значит, вам уже известно, господин, что Кависта…

— О том, что Кависта против голландцев, мне известно уже давно, Имбата.

— А я это как раз и хотел вам сказать, господин. И вот еще что: Кависта ведет себя своевольно, и я, как староста кампунга, не могу отвечать за его поступки. Что же касается договора о дружбе, то лонторцы будут соблюдать его, как и прежде.

— В таком случае смею тебя спросить, Имбата, что ты собираешься делать с Кавистой, если ты считаешь его моим врагом?

— Он не враг вам, господин.

— Не враг, говоришь? Как же тогда называют у вас, на Лонторе, людей, которые вам вредят? Кависта мешает строить крепость, которая должна всех нас защищать, а ты говоришь, что он не враг. Или ты считаешь, что он делает это по глупости? Пусть так. Я даже готов поверить тебе и забыть про свои опасения. Но ты все-таки прими какие-нибудь меры, чтобы он унялся.

— Какие меры, господин?

— Ну, накажи его как-нибудь. Ведь он нарушает наш договор о дружбе.

— Господин ван Спойлт, — ответил Имбата после некоторого раздумья, — вы, наверное, знаете, что я не имею права наказывать. По нашим обычаям, человека можно наказать только в том случае, если этого потребует весь народ.

Ван Спойлт насмешливо покачал головой:

— Так, так, Имбата… Значит, чтобы призвать Кавис-ту к порядку, надо ждать согласия всего кампунга? А что же делать до тех пор?

— Я не понимаю вас, господин.

— Что же тут не понимать! Ведь если вы на Кависту не повлияете, он не оставит нас в покое.

Имбата промолчал.

— Ну, ладно. А как насчет замены тех, кто бросил работу? — спросил ван Спойлт.

— Самое лучшее, господин, если бы вы обошлись без меня и сами поискали бы себе рабочих.

— Но, Имбата, ты же только что сказал, что договор о дружбе между нами пока еще существует.

— Ах, господин, я ведь уже объяснил вам. Я, Имбата, староста кампунга, по-прежнему ваш друг. Но ходить по домам и уговаривать людей пойти на работу я не могу. Кависта и так про меня невесть что рассказывает. Даже угрожал мне. Я надеюсь, вы меня поймете, господин.

Теперь ван Спойлт призадумался над словами старосты.

— Хорошо, Имбата, — сказал он. — Не стану утруждать тебя этим делом. Но все равно крепость будет построена, кто бы ни пытался мне помешать. И если ты не можешь убрать препятствия с моего пути, я сам позабочусь об этом.

— Что вы хотите сделать, господин?

— Это тебя не касается, Имбата.

Говорить больше было не о чем. Вслед за ван Спойлтом Имбата поднялся, пожал протянутую ему на прощанье руку и удалился. Назад он шел уже не так уверенно.

Дома Вубани позвала его ужинать, но он отказался.

— Ты же с утра ничего не ел, — настаивала жена.

— Да хоть бы со вчерашнего дня, — раздраженно ответил он. — Раз не хочу, незачем живот набивать. И уйди отсюда, не мешай мне!

Вубани послушно вышла из комнаты, но вскоре вернулась.

— Ламбару пришел, сидит на террасе.

— Скажи, нет меня.

Удивленная и обеспокоенная поведением мужа, Вубани поспешила на террасу сказать гостю, что Имбаты нет дома.

Душевная рана

Имбата первый узнал о том, что дочь Ламбару ушла из дому, поссорившись с матерью, которая отказалась потворствовать ее причудам. Вскоре это происшествие стало известно всему кампунгу, пошли разные толки. О пропавшей девушке не было слышно уже несколько дней. Родители повсюду разыскивали ее, но тщетно, она словно в воду канула.

Загадочное исчезновение Ривоти, всполошившее лонторцев, не могло не обеспокоить старосту кампунга. Но голландская крепость, стены которой росли изо дня в день, тревожила его несравненно больше. Положение Имбаты было и в самом деле незавидным. Он видел, что все больше становится недовольных этой странной и даже подозрительной затеей иноземцев. Но беда была еще и в том, что ван Спойлт стал относиться к Имбате без прежнего дружелюбия. С того дня, когда Имбата был у него, чтобы объясниться начистоту, голландец как будто его избегал, и они почти не виделись.

На четвертый день после описанных событий к старосте пришел Гапипо. Имбата в это время спал, и гостя встретила Вубани.

— Зайди лучше позже, — попросила она. — Имбата спит и наказывал не будить его.

— Я не просто поболтать зашел, у меня к Имбате дело, — ответил Гапипо.

— Что-нибудь важное?

— Да.

— Ну, коли так, пойду разбужу.

Вубани вышла, а Гапипо сел на циновку в ожидании хозяина дома. Через несколько минут появился Имбата, лицо у него было заспанное, помятое.

— Что случилось, Гапипо? — спросил он.

— Я сейчас заходил к ван Спойлту поговорить о делах. А мне сказали, что его нет, он уехал в Грисе.

— Куда? В Грисе? — удивился Имбата.

— Значит, и ты об этом ничего не знаешь?

— С кем он туда отправился?

— Говорят, опять взял с собой племянницу.

— Не может быть! Когда же они отплыли?

— Вчера вечером.

— Странно!

— Я так и подумал, что он и тебе ничего не сказал об отъезде. А он должен был это сделать. Ведь ты — староста кампунга.

— Конечно. Он живет в нашем кампунге. Но, клянусь предками, я от тебя первого слышу, что голландец уехал в Грисе.

— Я пришел к тебе, Имбата, поговорить обо всем, что у нас происходит. Ты пойми меня, если я и решился вмешаться в твои дела, то только потому, что считаю себя твоим должником: ты ведь мне очень помог своими мудрыми советами. Да, времена изменились. Два-три года назад все у нас тут было по-другому.

— Это верно, — согласился Имбата.

— Раньше старосте кампунга было куда легче, — продолжал Гапипо, — а теперь сколько обязанностей лежит на твоих плечах! Верно я говорю? Тут, уж конечно, без помощников не обойтись.

— Верно, Гапипо, верно. Сейчас старосту кампунга ни во что не ставят. Каждый мальчишка считает себя умнее. Я уж это давно чувствую. Видно, не нужен стал нашим людям староста, отжил свой век!

— Вот я и пришел кое-что с тобой обсудить. Ум хорошо, а два лучше. Знаешь, Имбата, ван Спойлт не случайно уехал тайком, да, именно тайком, иначе не скажешь. Я боюсь, что это принесет нам немало хлопот и неприятностей. Ведь он, наверное, поехал за помощью; дела-то с крепостью пошли туго. Уж верно, он что-то придумал.

— Посмотрим, Гапипо, какие подарки он привезет нам из Грисе на этот раз.

— И помяни мое слово, Имбата, его отъезд только на руку Кависте. Вот кто теперь развернется вовсю. Такой огонь раздует, что и пожару вспыхнуть недолго. Как ты думаешь?

— Пожалуй.

И все это тебе одному расхлебывать! Ну ничего, у тебя есть друзья. Они всегда готовы помочь тебе, и самый верный твой друг — я. Если будут какие трудности, не стесняйся, иди сразу ко мне.

— Спасибо, Гапипо, — помолчав, проговорил Имбата. — А что ты сейчас можешь мне посоветовать? Я ведь как между двух огней.

— По-моему, прежде всего ты должен немедленно объявить, что недоволен тайным отъездом ван Спойлта, который не имел права так поступать.

— Ну а потом?

— Потом предупреди Кависту, чтобы прекратил возмущать людей против голландцев.

— Поверь мне, Гапипо, толку от этого не будет. Кависта не послушает меня.

— Знаешь что, с Кавистой я, пожалуй, сам поговорю.

— Вот это было бы хорошо!

Во дворе показался Тамбера. Когда он подошел к лестнице, ведущей в дом, Имбата прервал беседу с гостем и окликнул его:

— Тамбера! Правда, что господина ван Спойлта нет на Лонторе?

— Правда, — коротко ответил юноша, поднимаясь на террасу.

— Где же он?

— Говорят, на корабле уплыл.

— Куда?

— Не знаю, не слышал.

Больше отец ни о чем не стал спрашивать сына и повернулся к своему собеседнику. А Тамбера прошел через террасу в комнату и сразу наткнулся на мать.

— Что это ты принес? — спросила она.

— Книгу.

— Клара дала?

— Да.

— Но Гапипо сказал, что она уехала вместе со своим дядей.

— Я взял ее в доме ван Спойлта.

Тамбера мог бы, конечно, сказать матери, что Клара перед отъездом оставила эту книгу у одного голландца и тот передал ее ему, Тамбере. Но он предпочел промолчать. Ему не хотелось об этом говорить с матерью. Даже когда Вубани спросила, зачем ему книга, он ничего не ответил и прошел на заднюю половину. Усевшись на бамбуковый лежак, он погрузился в чтение, По лицу Тамберы мать поняла, что он не хочет, чтобы ему сейчас мешали.

Занимаясь своими делами, Вубани нет-нет да и заглядывала в комнату сына, пытаясь понять, что сулит ей его новое увлечение. Неужели книга будет источником ее новых забот и печалей? Подумав, она рассудила, что, пожалуй, нет нужды особенно тревожиться еще и из-за этого — будет ли он сидеть день и ночь над листками бумаги, старательно выводя слово за словом, или над книгой — какая разница? Все лучше, чем забивать себе голову пустыми мечтами…

А Тамбера сидел на своем лежаке с книгой на коленях и внимательно всматривался в слова, прочитывал их, запоминал. Ему хотелось поскорее одолеть все буквы алфавита. Тогда он и писать будет хорошо. И еще ему очень хотелось прочитать всю книгу до конца, узнать, о чем в ней говорится. Надо сделать это самому, ведь Клары сейчас нет, а никто другой не поможет. Очень хорошо, что время за чтением летело быстро. Некогда было тосковать о Кларе.

Клара велела ему каждую свободную минуту упражняться в чтении и в письме. Он, конечно, так и будет делать, хотя это и не легко. Порой буквы, слова, строчки исчезали куда-то, вместо них перед глазами возникал образ девушки, которая оставила ему эту книгу…

С этого дня никто больше не отвлекал Тамберу от его дум и занятий. Мать как будто примирилась с его новым увлечением. Она даже радовалась тому, что сына никуда не тянет из дому и что он целыми днями у нее на глазах. Отец, правда, бывал недоволен, видя Тамберу весь день уткнувшимся в книгу. Чтобы реже видеть сердитую физиономию отца, Тамбера забирался в какой-нибудь укромный уголок и там читал. Его приятели давно уже не заглядывали к нему. Да и он сам выходил из дома лишь изредка. Словом, все оставили юношу в покое.

Но не только о Кларе были его мысли. Он вдруг стал замечать, что все чаще отрывается от книги и со все возрастающим волнением думает о строящейся голландской крепости. Он откладывал тогда книгу, подходил к окну и смотрел не отрываясь на растущую изо дня в день мощную каменную стену. Тамбера пытался запретить себе думать о крепости, брался снова за книгу, вспоминал Клару, но все это не могло отвлечь Тамберу от его грустных мыслей. То и дело он невольно спрашивал себя, что будет, когда крепость выстроят. Это тревожило Тамберу больше всего.

Такой же вопрос задавали себе и его отец, и некоторые другие жители Лонтора, хотя причины для беспокойства у всех были разные. Отец, находясь дома, тоже время от времени посматривал в сторону владений ван Спойлта, лицо его хмурилось, и от этого на душе у Тамберы становилось еще тяжелее.

Пытаясь стряхнуть с себя гнетущее чувство неизвестности и опасения, Тамбера иной раз, оставив чтение, уходил из дому потолкаться среди лонторцев, занятых на строительстве. Он слушал, о чем они говорят, и удивлялся: ни у кого, казалось, эта крепость не вызывала мрачных предчувствий. Хотя труд был нелегкий, люди работали живо, с охотой, словно и не ведали, что происходит из-за этой проклятой крепости на острове.

Тамбере становилось легче.

Но однажды он зашел в дом к Амбало и случайно услыхал то, о чем в кампунге говорилось шепотом. Он узнал, что Кависта не перестал мутить народ. Гапипо пытался образумить его, но тщетно. Кависта уже собрал вокруг себя целую группу недовольных.

И снова Тамберой овладело беспокойство.

Как-то к Имбате зашел Гапипо и, говоря о делах в кампунге, заметил, что Кависта уж очень стал своевольничать и что пора найти на него управу, а заодно и на других смутьянов.

Тамбере снова стало легче дышать.

Наступил день, когда крепость была готова. Неприступно и грозно высились ее каменные стены, и Тамберу начали опять обуревать невеселые мысли, и не было им конца. Временами он даже считал, что прав Кависта, возмущавшийся этой затеей голландцев: ведь теперь не было видно даже крыши дома ван Спойлта. Правда, никто не запрещал Тамбере ходить в крепость, но он не решался это делать: чувствовал, что между голландцами и лонторцами появилась какая-то отчужденность.

Раньше его мучила мысль, что будет, когда выстроят крепость. Со страхом и нетерпением он ждал этого часа. А теперь его терзали сомнения, вдруг эти высокие стены разлучат их с Кларой. Скорей бы уж она возвращалась!..

Имбата тоже только и думал о возвращении ван Спойлта, но Тамбера знал, что отца волнует совсем другое. Он никогда не пытался открыть отцу свою душу, тот все равно бы его не понял. Впрочем, он никому в кампунге не мог бы сейчас доверить свои опасения и надежды. Слишком уж всех взбудоражила голландская крепость.

Только вечерним сумеркам, стирающим на горизонте границу моря и неба, могущественной Огненной горе да вольному ветру мог он открыть все, чем томилось его сердце.

В один из вечером Тамбера пришел на берег. Сев на обломок скалы, он устремил задумчивый взгляд в темнеющую даль, где край небосвода погружался в море.

Пока он сидел так, много людей прошло мимо за его спиной. Он слышал звуки их шагов, их разговоры, но не видел, кто это, и поэтому они не отвлекали Тамберу от дум. Вряд ли кому-нибудь показалось странным его поведение. Все уже привыкли видеть его в одиночестве. И никто не «нарушил его уединения, не помешал ему любоваться далеким дымком, вьющимся над вершиной Огненной горы, едва заметным колыханием притихшего моря.

И он тоже никому не мешает. Вон двое ребятишек неподалеку ищут раковины, и пусть себе ищут. А там, подальше, в тени большой скалы, — стайка девушек. Они болтают, задорно смеются. Но их веселье его не радует.

Ребятишки подбежали было поближе к Тамбере. Он недовольно нахмурился, но их в тот же миг как ветром сдуло, и он вздохнул с облегчением.

Затем на берегу показался юноша, один из тех, с кем Тамбера недавно ходил на свадьбу к Кависте. С того дня они почти не виделись. Проходя мимо Тамберы, он остановился и спросил чуть насмешливо и с легкой укоризной:

— С тобой опять что-то случилось?

Тамбера в ответ улыбнулся, хотя в тоне вопроса ему послышался упрек: «Разве можно так грустить по какой-то девчонке!» Юноша удалился, и снова стало тихо, и снова никто не мешал Тамбере предаваться мечтам.

В двух шагах от Тамберы прошла старуха, ведя за руку внучонка, которого она только что искупала в море. Она посмотрела на Тамберу осуждающе, словно хотела сказать: «Посмотрите на него, добрые люди, до чего он довел себя из-за какой-то чужеземной девчонки!» Но Тамбера, паривший в облаках, не заметил ее, в глазах его по-прежнему светилась тихая радость, рожденная умиротворяющей прелестью моря и заката. Нет, казалось, ничто в этот час не могло нарушить его покой.

Вдруг как из-под земли выросли перед ним трое парней — Кависта и его приятели. И Тамбера мгновенно опустился с небес на землю. «Слепцы! Как можно не замечать красоты, разлитой повсюду», — подумал он с досадой. Трое парней бесцеремонно обступили Тамберу, и он почувствовал, что настроение у него безнадежно испорчено.

— Глядите-ка, друзья! — воскликнул Кависта. — Вот как ведут себя слабые людишки. Размечтался, разнюнился. Ждет не дождется свою любимую. Глаз с моря не сводит, совсем забыл, что он мужчина!

Эти слова Тамбера еще мог бы пропустить мимо ушей. Но, помолчав немного, Кависта добавил язвительно:

— Думаешь, я не знаю, что тебя гложет? Крепость-то готова! Боишься, что она вам помешает, а?

От недавней умиленной радости Тамберы не осталось и следа. Кависта коснулся его самого больного места. Тамбера вспыхнул от обиды и негодования. А Кависта и его дружки как ни в чем не бывало пошли дальше. Один из них бросил на прощанье:

— А мы-то считали, что сын нашего старосты — настоящий мужчина!

Они уже скрылись из виду, а Тамбера все не мог прийти в себя. Как они смели так оскорбить его!

Тамбера не мог больше наслаждаться окружающей его красотой. Мягкие сумерки, ласковое море, освежающий ветерок — все это больше не радовало его. Тамбера встал с камня и побрел домой, хмурый, расстроенный.

Конечно, он попался под руку Кависте случайно. Не сиди он здесь в этот час, может быть, ничего подобного и не произошло бы. Но зато теперь он знает, что Кависта его враг. Пусть Кависта считает, что Тамбера ведет себя малодушно, как не подобает мужчине. Но это его, Тамберы, дело и никого не касается. Ведь вот он, например, никогда не говорил Кависте о его недостатках, никогда не задевал Кависту, даже когда считал его своим соперником.

Они с Кавистой разные люди. Вот и сегодня Тамбера не сделал ему ничего плохого. А тот нанес ему удар в самое больное место. Будь на месте Тамберы кто-то другой, его, быть может, и не обидели бы слова Кависты. А если бы самому Кависте осмелился кто-нибудь сказать подобное, Кависта тут же полез бы в драку. Но Тамбера не Кависта. Он не станет делать то, что считает неправильным. Однако и прощать грубости и оскорбления он не собирается. Он непременно отомстит Кависте.

И вот как: он отложит пока в сторону книгу и все свободное время будет проводить среди тех, кто не любит Кависту. Он будет слушать, что о Кависте говорят, и сам не преминет вставить словечко-другое. Невеселое это занятие, куда приятнее смотреть на небо и вздыхать о любимой девушке. Но что поделаешь? Прощать обидчикам Тамбера не намерен. В поединке с Кавистой он непременно останется победителем; он еще посрамит своего врага. Для этого вовсе не обязательно прибегать к оружию Кависты. Он бросит вызов Кависте. Но это будет особый вызов. Пусть тот издевается над ним, пусть оскорбляет сколько душе угодно. Тамбера обратит на это внимания не больше, чем на укус комара. Он не станет скрывать, что ждет возвращения Клары, что любит ее. Клара вернется — и он будет вознагражден. Это и будет его победа. А пока пусть Кависта говорит все, что хочет, о его слабостях, о недостойном мужчины поведении. Будущее покажет, кто прав. Да, они с Кавистой разные люди.

И вот настал наконец день, когда вернулась Клара, Все население Лонтора высыпало на берег. Имбата с сыном пришли одними из первых. Тамбера был несказанно счастлив. Сердце его пело: «Клара здесь, Клара со мной».

Староста же кампунга стоял озабоченный, встревоженный. Отец с сыном опять не могли бы понять друг друга.

Торговый контракт

Лонторцы, встречавшие корабль ван Спойлта, видели, как к берегу подходят несколько шлюпок. Вот они ткнулись носом в песчаную отмель. На берег высадились ван Спойлт, его племянница, несколько голландских служащих и вслед за ними около полусотни солдат, одетых в мундиры и вооруженных ружьями и саблями.

Толпа людей на берегу беспокойно задвигалась и загудела, словно растревоженный улей. Один Имбата молчал, как будто лишился дара речи. Так поразило его это неожиданное зрелище.

Он и не ждал, что они встретятся в этот раз с ван Спойлтом, как встречались раньше. Вот они стоят друг против друга, жмут руки. Имбата чувствует, как изменились их отношения. Они давно не виделись, кажется, надо бы радоваться, но радости нет и в помине. Ван Спойлт сух и холоден. Ему даже некогда сейчас разговаривать со старостой кампунга, он коротко предупреждает, что пригласит его к себе позднее. И без промедления удаляется в крепость, сопровождаемый солдатами, ступившими сегодня впервые на этот мирный остров…

Голландцы уже давно скрылись в своем надежном каменном убежище, а народ еще толпился на берегу, и долго не стихал разноголосый гул. Всех взволновало появление на Лонторе отряда вооруженных солдат. И каждый торопился высказать об этом свое мнение. Даже когда лонторцы стали расходиться по домам, они все не могли успокоиться, обсуждая это поразительное событие. Вернувшись в кампунг, некоторые отправились посоветоваться к Ламбару. Тамбера тоже пошел с ними. Он жадно впитывал в себя все, что говорилось вокруг.

А Имбата, так и не проронив за все время ни слова, побрел домой.

Через два часа после встречи на берегу ван Спойлт прислал за ним посыльного: староста кампунга должен был тотчас явиться в крепость. Имбата отправился туда вместе с посыльным. Еще через час он вернулся, и жители Лонтора услыхали призывные удары барабана, созывавшие мужчин на сходку.

Полуденное солнце палило нестерпимо. Группки людей нехотя потянулись к дому Имбаты. Раз уж староста решил собрать их в такую жару, значит, предстояло обсудить что-то очень важное. Только это и заставляло их идти, иначе многие и не подумали бы выходить сейчас из своих хижин.

Кависта тоже пришел, по позже других. Все уже были в сборе. Кависта выбрал место в сторонке от Имбаты, словно хотел подчеркнуть этим свое отношение к старосте.

— Друзья! — заговорил Имбата, открывая сходку. — Я думаю, большинство из вас уже догадывается, о чем пойдет речь.

Имбата говорил негромко, без обычной твердости в голосе. Но присутствующие, казалось, не обратили на это внимания, все напряженно ждали, что скажет их староста.

Чуть помолчав, Имбата обвел собравшихся усталым, потускневшим взглядом и продолжал:

— Друзья! Я только что был у ван Спойлта. Он позвал меня для того, чтобы обсудить новый договор о торговле. Он сказал, что на наш остров могут скоро напасть испанцы или португальцы. Поэтому он и привез солдат, которых все мы сегодня видели.

По рядам лонторцев пробежал приглушенный ропот. Имбата выждал, пока снова установилась тишина, и продолжил:

— Ван Спойлт обещал мне, что голландские солдаты будут защищать и нас, лонторцев, если, конечно, наши отношения останутся дружескими. Он сказал, что они и впредь будут привозить из Голландии все, что нам нужно. А мы должны будем продавать мускатный орех, как и раньше, только им и никому другому. Чтобы не было никаких недоразумений, он предлагает заключить контракт, во которому мы будем обязаны торговать только с ними.

Снова поднялся шум.

— А сколько они будут нам платить? — крикнул кто-то.

— Да помолчите немного. Дайте договорить! — призвал Имбата лонторцев к порядку. — По этому контрактуголландцы будут платить нам за один кати мускатных орехов десять дуитов.

Тут уж поднялся невообразимый гвалт.

— Десять дуитов?! — кричал один. — Да это в три раза меньше того, что они нам платят сейчас.

— Они хотят нашей погибели! — кричал другой.

— А что будет, если мы не согласимся с этим контрактом, паман? — перекрыл всех голос Кависты.

— Ван Спойлт сказал: если вы откажетесь принять этот контракт, пеняйте на себя, — ответил Имбата.

— Что же все-таки тогда будет?

— Тогда голландцы перестанут покупать у нас мускатные орехи. Если же мы станем торговать с испанцами, или португальцами, или еще с кем другим, голландцы будут считать нас своими врагами. Вот что мне сказал ван Спойлт, — закончил свое сообщение староста.

С места поднялся Кависта.

— Вы слышали? Неужели еще и теперь кто-нибудь верит, будто голландцы нам желают добра! Мы все знаем, что такое деньги, какая в них сила. Голландцы хотят разорить нас. Десять дуитов за кати мускатных орехов — да это настоящий грабеж. Мало этого, они еще требуют, чтобы мы торговали только с ними. Это значит, они хотят нас превратить в своих рабов. Если же кто-нибудь нарушит этот несправедливый контракт, то голландцы его еще и накажут, так, что ли?

— Да, — подтвердил Имбата. — Ван Спойлт сказал, что тот, кто нарушит контракт, должен будет платить штраф.

— Ну вот, видите! — продолжал Кависта. — Надо быть последним глупцом, чтобы верить словам голландцев. Они говорят, что будут защищать нас от врагов. Нет, друзья, все это ложь! Они привезли сюда своих солдат, чтобы запугать нас, чтобы им легче было утвердить здесь свою власть. Они думают, что теперь мы побоимся отказаться от этого подлого контракта. Вот зачем им нужны солдаты!

Эти слова вызвали среди слушавших необычайное возбуждение. Послышались возгласы:

— Правильно! Верно! Кависта прав!

Когда шум немного стих, Кависта заговорил опять:

— Если даже и правда, что голландские солдаты должны защищать наш остров от каких-то врагов, то мы тут ни при чем. Голландцы боятся, что им здесь кто-нибудь помешает делать все, что они хотят. Это они о себе заботятся, а вовсе не о нас. Нам от этого одни беды и разорение. Мы-то ведь ни с испанцами, ни с португальцами не враждуем. Мы не запрещаем никому из чужеземцев бывать на нашем острове, лишь бы они вели с нами торговлю. И нечего верить голландцам, будто испанцы и португальцы собираются напасть на нас. Откуда им это стало известно?

Стараясь перекричать десятки голосов, Имбата спросил:

— Так что же мы решаем?

— Какие тут могут быть сомнения? — решительно сказал Кависта. — Голландцам надо ответить, что мы не принимаем их требований, что мы не согласны продавать мускатные орехи по десять дуитов за один кати. Такие условия нам по подходят.

— Но если мы откажемся, то голландцы будут считать нас своими врагами, — сказал кто-то.

— Ну что ж, мы должны быть готовы ко всему. Может случиться, что нам придется воевать с голландцами.

— Воевать? Что ты говоришь, Кависта!

— Да, воевать. Мы должны выгнать их с нашего острова, иначе нам житья не будет.

— Но ты забыл, что у нас с голландцами есть договор о дружбе, — возразил Имбата.

— Нет, паман, я не забыл, — ответил Кависта, — только мие непонятно, до каких пор мы будем связаны этим договором по рукам и ногам. Времена изменились, паман. Мы уже не можем считать голландцев друзьями. Да они никогда и не были нашими друзьями. Надо было давно прогнать их с Лонтора, пока еще у них не было крепости и этих солдат. Мы опоздали. Так нечего и дальше сидеть сложа руки. Кто теперь поверит, будто голландцы хотят с нами дружбы? Нужно избавиться от них как можно быстрее, пока еще хуже не стало!

— Как теперь это сделаешь, когда у них есть крепость? — спросил кто-то.

— Теперь, конечно, будет труднее. Но мы в этом сами виноваты. Я ведь предупреждал всех, чтобы не ходили строить голландцам крепость. Так нет, погнались за богатством! Ну ладно, что сейчас толковать об этом. Сейчас надо думать, как голландцев вышвырнуть с Лонтора. Я думаю, если мы все объединимся, то ни одного голландца здесь не останется!

— Погоди, погоди, Кависта! — остановил его Имбата. — Ван Спойлт просил еще передать жителям Лонтора, что он готов в знак дружбы дать работу в самой крепости всем, кто пожелает.

— О, значит, паман все еще не потерял веры в голландцев? — насмешливо сказал Кависта. — Ну, это его дело, пусть идет в кабалу к ним, если хочет. А я не намерен больше слушать всякие глупости!

— Я только сообщаю то, что сказал мне ван Спойлт. Это моя обязанность как старосты кампунга. Ты всегда слишком спешишь с обвинениями, Кависта. Ну, а теперь, я считаю, надо и других послушать. Кроме тебя, никто ведь еще ничего не сказал. А ван Спойлту я отвечу то, что решит сходка.

Гапипо, до сих пор молчавший, решил, что пришло время прийти на помощь Имбате.

— Друзья, мы собрались здесь не для того, чтобы ссориться, — сказал он. — Давайте вместе обсудим, как быть. Ведь у нас у всех одни заботы, одна судьба. И мы должны сейчас решить, что сделать, чтобы всем было лучше, а не хуже.

На минуту воцарилась тишина.

— Так какое жерешение мы примем? — еще раз спросил Имбата.

— Я стою на своем: отказаться от контракта, — решительно проговорил Кависта.

— А другие что думают?

— Согласен с Кавистой, — крикнул Вина.

— А я не знаю, что и сказать, — пожал плечами Амбало.

— Все это надо хорошенько обдумать. Скажи голландцам, мы дадим ответ дня через три-четыре, — предложил Индалу.

— Я считаю, — заявил Кависта, — что уже сейчас каждый может сказать, за голландцев он или против. Тех, кто считает, что голландцев надо с Лонтора прогнать, я приглашаю к себе. Обсудим, как это лучше сделать.

— Но если сходка не придет к общему решению, что я скажу ван Спойлту? — растерянно проговорил Имбата.

— Скажешь, что нам еще надо подумать, — посоветовал кто-то.

— Ван Спойлт требует немедленного ответа.

Мало ли чего он требует! — возмутился Кависта. — Мы, видно, для него безмозглая скотина. Если он будет настаивать на немедленном ответе, скажи ему, нам никаких его контрактов не нужно. И тогда будем готовиться к борьбе.

— Так бы Имбата и сделал, если бы вся сходка это постановила, — заметил Гапипо. — Но ведь многие из нас хотят сперва все хорошенько обдумать.

— Тогда вот что я предлагаю, паман, — прервав наступившую было паузу, обратился Кависта к Имбате. — Кто согласен заключить с голландцами контракт, пусть идёт в крепость и сам договаривается с ними. Тогда тебе ничего не придется сообщать ван Спойлту. И ты будешь в стороне.

— Как это староста кампунга может в таких вопросах оставаться в стороне? — возразил Гапипо. — Для чего тогда мы его выбираем?

— А что же, по-твоему, он должен идти к ван Спойлту и рассказать ему, что Кависта со своими друзьями хочет выгнать голландцев с Лонтора?

Снова воцарилось молчание. Первым на этот раз заговорил Ламбару:

— Друзья! Мы все хорошо знаем, для чего у нас староста. С давних пор повелось, что на сходке мы решаем наши дела, а староста следит, чтобы эти решения правильно выполнялись. Вот и сегодня мы должны решить, как быть дальше и что ответить ван Спойлту. Верно я говорю?

— Верно! Верно! — раздалось несколько голосов.

— А я считаю, — стоял на своем Кависта, — что ничего мы сейчас решить не можем. Одни согласны заключить с голландцами контракт, другие нет. Тот, кто согласен, пусть идет в крепость и сам говорит об этом ван Спойлту.

— Правильно, Кависта! — крикнул Вина.

— Кависта прав, — подхватил Ара.

— Ну что ж, тогда давайте голосовать, — предложил Имбата. Кто согласен с Кавистой, поднимите руки.

Рук поднялось много: не меньше двух третей присутствующих поддержали Кависту. Имбата отметил про себя, что это были те, кто, послушав Кависту, отказался строить голландцам крепость: Ара, Вина, Самбока, Вето, Умбада и другие.

— Теперь я вижу, — заключил он, — что большинство согласны с Кавистой. Стало быть, мы принимаем его предложение. Я скажу ван Спойлту, что весь кампунг не будет заключать с голландцами контракт, а только некоторые, кто захочет.

— И чтобы староста при этом остался в стороне, — добавил Кависта. — Ну, я думаю на сходке больше делать нечего. Друзья, я предлагаю пойти сейчас ко мне, чтобы обсудить, как нам действовать дальше. — И он поднялся, первым покидая сходку. — Мы должны до конца понять, чего мы хотим, — продолжал он уже на ходу. — Тогда легче будет решить, что делать. Ну так идемте, друзья! Конечно, только те, кто хочет.

Первыми пошли за Кавистой Самбока и Вина, потом к ним присоединился Ара, потом еще несколько человек, и, наконец, почти все участники сходки, не захотевшие заключать контракт с голландцами, поднялись и пошли вслед за Кавистой.

— Первый раз у нас так получилось, — говорил Самбока, шагая рядом с Кавистой. — Никогда еще не бывало, чтобы мы всей сходкой не пришли к одному решению.

— Ты думаешь, почему я так твердо стоял на своем? — сказал Кависта. — Пусть Имбата поймет наконец, что он уже не может быть старостой.

Самбока и Вина одобрительно рассмеялись. До самого дома Кависты шли, весело переговариваясь, перебрасываясь шутками. У всех было приподнятое настроение: впервые Имбата, которого уже давно невзлюбили в кампунге за дружбу с голландцами, потерпел поражение на сходке.

Придя в дом Кависты, приглашенные расселись на полу вокруг подносов с угощениями, которые тут же вынесла Супани. И начался разговор о том, как лучше ответить на требование ван Спойлта.

— Подчиниться голландцам — значит не жалеть самих себя, — сказал Умбада.

— Да, тогда уж мы горя хлебнем, — поддержал его Вето.

— Этот контракт для нас — верная смерть, — заявил Кависта. — Я не сомневаюсь, друзья, что вы возмущены теми несправедливыми условиями, которые нам стараются навязать голландцы, и что все вы готовы против них бороться. Давайте подумаем, как сделать, чтобы ван Спойлт и его люди убрались отсюда. Только я хочу сказать, если есть здесь такие, кто боится голландцев, пусть лучше сразу уходят из моего дома.

Никто не тронулся с места.

— А что ты сам предлагаешь? — спросил Самбока.

— Самое главное — мужество, — ответил Кависта. — Может случиться, что надо будет убивать врагов. А может, придется и самим сложить головы. Мы должны быть готовы ко всему.

Конечно, Самбока ожидал более подробного ответа, и Кависта уже хотел было продолжать, но тут неожиданно вмешался Маруко:

— Я слышу, ты говоришь, что мы должны убивать наших врагов, Кависта?

— Правильно он говорит, — отозвался Самбока.

— Грех убивать людей, сынок, если можно договориться миром, — возразил Маруко.

Но тут вдруг Супани вступилась за своего мужа.

— Нет, отец, — тряхнув головой, сказала она, — врагов нельзя щадить. И уж лучше погибнуть, чем терпеть такое унижение.

Пропустив мимо ушей слова снохи, Маруко опять обратился к сыну:

— Я, как отец, советую тебе, Кависта, будь осторожнее. Это не игра, такими вещами не шутят.

— А мы не собираемся шутить, — ответил Кависта. — Ты забыл, что требуют от нас голландцы? Чтобы мы не смели никому, кроме них, продавать мускатные орехи, а они будут нам платить за них всего по десять дуитов за кати. Что же, нам с голоду подыхать?

— Голландцы хотят нас ограбить. Они хуже испанских пиратов, — с жаром проговорил Вина.

На этот раз Маруко промолчал, а Кависта спросил:

— Значит, все согласны с тем, что надо прогнать голландцев с Лонтора?

— Об этом можешь больше не спрашивать, — ответил кто-то из присутствующих. — Если б не были согласны, то не пришли бы сюда. Вот только как это сделать? Я говорил на сходке, больно крепко они тут засели.

— Я повторяю, друзья, главное — ничего не бояться, даже смерти, — сказал Кависта. — Тогда и самый сильный враг будет не страшен. Верно, пак Самбока?

— Верно-то верно, — отозвался тот, — только одной храбрости мало. Надо хорошенько продумать, как мы будем действовать. Вот ты и скажи нам, Кависта, что ты об этом думаешь.

Кависта улыбнулся, потом посерьезнел.

— По-моему, нужно сделать вот что: выкрадем племянницу ван Спойлта и спрячем ее подальше. После этого потребуем от ее дядюшки убраться с нашего острова вместе с солдатами. Тогда он получит свою племянницу. Если же он откажется уехать, не видать ему больше Клары как своих ушей.

Люди приумолкли, обдумывая предложение Кависты. Но тут вдруг взорвалась Супани:

— Это еще зачем? Что ты будешь делать с этой девчонкой?

— Там посмотрим.

— Ага, понятно. Так вот, если вы решите ее выкрасть, я еще раньше с ней разделаюсь по-своему.

Вина рассмеялся.

— Что тут смешного? — набросилась на него Супани.

— Еще ничего не произошло, а ты уже ревновать вздумала, — сказал он.

— Если хотите драться с голландцами, так деритесь, а девчонок нечего красть, — отрезала Супани.

— По-моему, Кависта неплохо придумал, — заявил Самбока. — Мне его план нравится.

— А что другие скажут? Все ли готовы начать борьбу с врагами? — еще раз спросил Кависта.

— Это дело решенное, зачем двадцать раз спрашивать.

— Главное, чтобы никто не разболтал наш план. Чтобы до голландцев ничего не дошло.

— Да что ты, Кависта! — послышались голоса. — Или среди нас есть предатели?

— Ладно. Ну, а как насчет племянницы ван Спойлта? Все со мной согласны?

— Племянница племянницей. Но ведь голландцы не уйдут отсюда мирно, — сказал один из присутствующих, тот, кто и на сходке и здесь уже предупреждал о возможном столкновении с голландцами. — Я уверен, нам придется с ними воевать.

— Поэтому я и спрашиваю, все ли готовы, если потребуется, отдать жизнь.

— Наши предки никогда не были трусами, и мы не боимся умереть, — сказал один из тех, кто до сих пор молчал.

— Что ж, значит, будем драться, — сказал Кависта. — Пусть каждый готовит оружие, какое у кого есть.

— Еще надо договориться о месте, где мы будем собираться и прятать оружие, — добавил Самбока. — И держать это место в строгой тайне, чтобы голландцы не проведали о наших планах.

— Верно, пак, — одобрительно кивнул Ара.

— Давайте сообразим, где будет наш тайник, — сказал Кависта.

— Самое верное, конечно, в джунглях, — заметил Вето.

— Знаете где: в роще, которая на восток от моего сада, — предложил Вина. — Она очень густая, и там есть совсем недоступные места.

— Верно, эта роща подходит, — подтвердил Ара.

— А ты что думаешь, пак?

— Нужно пойти туда и посмотреть, — ответил Самбока. — Если место и в самом деле подходящее, там и будем встречаться. И дадим священную клятву, друзья, что с этого дня никто не покинет наших рядов.

— Ну что ж, идемте, друзья, посмотрим, какое место предлагает Вина, — поднялся Кависта.

Все двинулись вслед за Кавистой. Люди шли уверенно, смело, и в душе каждого из них росла готовность отдать жизнь за освобождение родной земли. Их сердцам был чужд страх, сомнения, колебания. Они сделали выбор: свобода или смерть.

Роща, о которой говорил Вина, оказалась и в самом деле подходящей для тайных сходок и склада оружия. Тут же договорились, когда соберутся в следующий раз, поклялись бороться с голландцами, пока ни одного чужеземца не останется на Лонторе, и разошлись по домам. Вине поручили следить за старостой.

Вернувшись домой, Кависта застал отца ожесточенно спорившим с невесткой. Спор шел, конечно, о том, что делать с голландцами. Супани кричала, что их надо немедленно прогнать с острова, Маруко с этим не соглашался.

Кависта велел им обоим замолчать и сказал отцу:

— Тебе, отец, завтра или послезавтра придется вновь ехать на остров Кай.

— Зачем, сынок?

— Надо просить помощи у Веллингтона.

— Не торопись, сынок. Хорошо ли ты все обдумал?

— Голландцы наши враги, отец. Ты же видел сегодня на сходке, как много лонторцев поддержало меня. И с каждым днем их будет все больше. А может случиться, что и сам староста на мою сторону перейдет. Если нас поддержит все население Лонтора, мы сможем разделаться с голландцами навсегда.

— Я буду сражаться вместе с тобой, — сказала Супани.

— Всем дела хватит. Кто не будет участвовать в бою, будет готовить нам пищу. А ты, отец, поезжай к Веллингтону, поговори с ним, пусть и он нам поможет.

— А я-то думал, ты меня оставишь в покое, сынок, — вздохнул Маруко. — Я ведь уже немолод и не хотел бы убивать людей на старости лет.

Кависта посмотрел на него осуждающе.

— И это говорит мой отец!

— Ах, сынок, очень уж мне не по душе всякая вражда, — упрямо твердил Маруко.

— Ну хорошо, поступай как знаешь. Но на остров Кай тебе все равно придется съездить.

Чтобы просить помощи для войны с голландцами?

— Если не хочешь мне помогать, не надо. Скажешь Веллингтону, что приехал навестить его. И между прочим сообщишь, что голландцы требуют, чтобы лонторцы продавали мускатные орехи только им.

Маруко в нерешительности молчал.

— Ты что, не видишь, как для нас с тобой дело оборачивается? Получать-то ты будешь всего десять дуитов за кати, а платить за аренду придется по-прежнему: пятьсот дуитов каждые три месяца, — раздраженно сказал Кависта.

— Ты прав, надо ехать, — ответил, вздохнув, Маруко.

Тамбера уходит из дому

После того как Кависта и другие лонторцы, не захотевшие заключить контракт, ушли со сходки, остальные участники тоже разбрелись по домам; остались только самые близкие приятели Имбаты: Ламбару и Гапипо.

Они сидели втроем на террасе.

С того момента, как ушел Кависта, староста кампунга долго сидел, не проронив ни слова.

— Упрямый мальчишка! — заговорил Гапипо, чтобы нарушить гнетущее молчание. — Вбил себе в голову, что может прогнать голландцев, и все тут.

— Неужели он и впрямь решится напасть на них? — усомнился Ламбару.

— А зачем бы он позвал к себе людей еще на одну сходку? Что, по-твоему, они там сказки будут рассказывать?

— А что ты, Имбата, думаешь обо всем этом?

— Что? — рассеянно спросил староста.

— Я говорю, что ты думаешь обо всей этой истории? — повторил Ламбару.

Имбата ничего не ответил.

— Да-a, вот уже до чего дошло… — промолвил задумчиво Ламбару.

— Ладно, друзья, поживем — увидим, — неожиданно сказал Имбата. — А теперь оставьте меня одного.

Он тяжело поднялся со стула. Оба приятеля понимали, каково ему сейчас, и поспешили удалиться.

Имбата прошел на заднюю половину дома. Он чувствовал себя разбитым и усталым после стычки с Кавистой. Его приводила в отчаяние неудача на сходке. Как теперь идти к ван Спойлту? Что сообщить ему о решении лонторцев? От одной этой мысли у него холодок пробегал по спине. Расстроенный и мрачный, Имбата повалился на лежанку. Какая-то зыбкая пелена застилала ему глаза. Вубани принесла ему воды, но он не притронулся к ней.

Во дворе на камне сидел Тамбера. Задумчивый взгляд юноши был устремлен в сторону голландской крепости. Он тоже был на сходке и внимательно слушал все, что там говорилось. В его ушах и сейчас еще звучали дерзкие слова Кависты, призывавшего жителей Лонтора изгнать голландцев. Перед его глазами еще стояло расстроенное лицо отца, испытавшего горечь поражения. Но мысли и чувства Тамберы были совсем не те, что обуревали в эти минуты старосту кампунга.

Тамбере не было нужды расстраиваться из-за победы, одержанной Кавистой на сходке, унывать из-за принятого там решения или опасаться неприятной встречи с ван Спойлтом. Так о чем же он сейчас думал?

«Да, на сходке говорили, что надо воевать с голландцами. Но у нас есть договор о дружбе, его заключили давным-давно мой отец и ее дядя; и он действует до сих пор.

Да, голландцы привезли сюда своих солдат; Кависта говорит — для того, чтобы запугать наш народ. Но у нас есть договор о дружбе, его заключили давным-давно мой отец и ее дядя, и он действует до сих пор.

Да, они выстроили крепость, которая отделила мой дом от дома Клары. Но у нас ведь есть договор о дружбе, его заключили давным-давно мой отец и ее дядя; и он действует до сих пор!

Что же тогда нам с Кларой мешает дружить?

Ведь если я так прилежно учусь говорить, читать и писать по-голландски, то я делаю это для того, чтобы наш народ мог многому научиться у голландцев.

Ведь если ван Спойлт хочет дать жителям Лонтора работу в крепости, то он это делает тоже для того, чтобы наш народ мог многому научиться.

Когда я вижу в крепости голландских солдат в красивой одежде, мне хочется быть там, среди них, и я думаю только об одном: я хочу, чтобы скорее пришел день, когда голландцы одержат победу над Кавистой. Пусть он завидует мне. И пусть мы с тобой, Клара, всегда будем вместе!..»

Он поднялся в дом и подошел к отцу. С губ его сорвались дрожащие, невнятные слова:

— Кто хочет прогнать голландцев с Лонтора, тот последний глупец, правда?

Он хотел сказать еще многое, но сдержал себя, ожидая ответа.

Имбата медленно перевел задумчивый взгляд на стоявшего перед ним сына.

— Ты еще мал, сынок, — промолвил он со вздохом. — Не вмешивайся в дела взрослых.

У Тамберы сразу отпала охота говорить с отцом. Нет, им никогда не понять друг друга. И нечего ему здесь больше торчать. Сердито нахмурившись, он быстро ушел в свою комнату.

Растянувшись на лежаке, он думал:

«Отец не велит мне вмешиваться в дела взрослых. Разговаривает со мной, как с ребенком. Но ведь он сам не раз мне твердил, что я уже большой и мне пора зарабатывать деньги.

Конечно, отец сейчас расстроен и не думает, что говорит. Ну и пусть. А я не хочу, чтобы на меня смотрели как на мальчишку. Я знаю теперь, что мне делать.

Отец говорил на сходке, что ван Спойлт обещал дать лонторцам в крепости работу, за которую будут платить. Вот я и пойду туда работать, буду получать деньги. Исполнится наконец желание моего отца.

Я видел в крепости голландских солдат. Они так красиво одеты. И я хочу быть похожим на них. Для этого я должен там работать. У меня будет много денег. Посмотрим, что тогда скажет отец.

А Кависта в конце концов потерпит поражение. Он будет завидовать мне. И мы с Кларой будем всегда вместе!..»

Решено. Он вышел из комнаты, быстро спустился по лестнице и отправился в крепость. Там он долго бродил по двору, восхищенно поглядывая на стоявших группами голландских солдат, которые весело и оживленно переговаривались друг с другом. Наконец из дому вышла Клара.

— Ах, это ты, Тамбера! — радостно воскликнула девушка, подбегая к нему. — А я уж думала, тебя нет в живых, ты так долго не показывался.

Тамбера улыбнулся.

— Ну, что у тебя нового? — спросила она.

— Ничего. Все по-прежнему.

— Писать научился?

— Пока еще нет.

— Ленишься, да?

— Я каждый день пишу.

— Тебе нравится смотреть на солдат?

— Да, нравится. Я сам хочу стать солдатом.

— Правда?

— Конечно.

— Если хочешь, так станешь.

— А разве можно?

— Почему же нет?

— Я думаю…

— О чем?

— Да, это было бы здорово!

— Что же тебе мешает?

Тамбера собрался было ответить, но в этот момент заметил своего отца. Имбата приблизился к ним, глянул мельком на сына и спросил Клару:

— Дядя дома?

— Дома.

Неторопливо поднявшись по лестнице, Имбата почтительно стукнул три раза в дверь. Услышав разрешение войти, он отворил дверь и, повинуясь жесту хозяина, сел напротив него.

— Ну, как наши дела, Имбата? — Ван Спойлт заговорил первый, почувствовав, что староста кампунга не решается раскрыть рта.

— Я объявил жителям Лонтора все, что вы велели, господин, — сказал Имбата. — Они просят дать им время подумать.

— Вот как! Сколько же они будут думать, Имбата?

— Этого я не знаю, господин. На сходке мы решили только, что каждый наш житель, у которого есть мускатник, об условиях контракта будет договариваться с вами сам, а не через меня.

— О-о! Начинается та же история, что и с крепостью. Ну хорошо. А еще что?

— Больше я ничего не могу вам сказать, господин.

Ван Спойлт задумался.

— Что ж, понятно, — протянул он после недолгого молчания. — А как ты сам, Имбата? Тоже хочешь подумать?

— Да, господин. Я ведь должен подчиняться решению сходки.

Поразмыслив немного, ван Спойлт вкрадчиво произнес, не глядя на Имбату:

— Среди тех, кто просил время подумать, были наверняка и такие, что не хотят заключать контракт. Верно?

Имбата не ответил.

— Ну а скажи мне, например, что думает Кависта? — продолжал свое ван Спойлт. — Как он отнесся к нашим условиям?

Староста молчал.

Тогда ван Спойлт, опершись локтями о стол, приблизил свое лицо к лицу Имбаты и тихо спросил:

— Он, конечно, не хочет их принять, а?

— Наверное, не хочет, — еле слышно прошептал Имбата.

— Ну и отлично. — Ван Спойлт встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Я благодарен тебе за то, что ты мне сказал правду. В тебе я уверен, ты не станешь долго раздумывать насчет контракта.

Имбата попрощался с хозяином дома и вышел.

Не прошло и десяти минут, как ван Спойлт опять услышал стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал он.

На пороге появился Тамбера.

— A-а, ты! Что-нибудь случилось?

Смущенно кашлянув, юноша тихо проговорил:

— Я хочу работать у вас, в вашей крепости. Вы позволите мне?

— Конечно, Тамбера, — обрадовался ван Спойлт. — Всякое желание трудиться — похвально. Но какая же работа тебя привлекает?

— Мне хотелось бы стать солдатом. Охранять крепость.

— Солдатская служба — дело нелегкое, Тамбера. Солдат должен подчиняться строгим порядкам.

— Я буду стараться, господин.

— И все-таки тебе будет трудно. К тому же и лет-то тебе еще мало. Но… ладно, так и быть. Я беру тебя, только сначала придется подучиться.

— А когда можно начинать?

— Да хоть сегодня.

— И я буду жить в крепости?

— Разумеется.

— Спасибо вам, господин. Я только сбегаю сейчас домой, скажу родителям.

Не помня себя от радости, Тамбера опрометью выскочил за дверь и тут же наткнулся на Клару.

— Ну как? Взяли тебя?

— Взяли.

— Правда?

— Не веришь — спроси своего дядю.

— Ой-й!..

— Мне домой надо быстрее.

И с этими словами он помчался к воротам крепости, даже не оглянувшись ни разу. Но он чувствовал на Себе взгляд Клары и знал, что она довольна.

Тамбера мигом очутился дома. Не обращая внимания на отца, он сразу же бросился к матери.

— Я теперь буду жить в крепости, ма. Мне ван Спойлт дал работу, — залпом выпалил он.

Вубани только рот раскрыла от изумления, зато Имбату это известие взорвало.

— Что-о? Работать в крепости? Ах ты негодный мальчишка! Отец голову ломает, что делать с голландцами, как с ними быть, а он работать у них собрался!

Ну вот, опять отец назвал его мальчишкой… Тамбера проглотил обиду и спокойно ответил:

— Я буду зарабатывать деньги, отец.

— Ха! Деньги! Можно подумать, дома тебя не кормят.

Тамбера промолчал. Бесполезно спорить с отцом, с ним не договоришься. Ладно, в таком случае Тамбера и спрашивать его не будет. Отец все еще расстроен и ни о чем пока здраво судить не может. На его слова не надо обращать внимания. Пусть сердится, сколько хочет. Успокоится отец, одумается и, конечно, одобрит его поступок. В этом нет сомнения.

Тамбера жестом позвал в сторонку мать, чтобы поговорить с ней наедине.

— Ты позволишь мне жить в крепости, ма?

Она долго не отвечала, потом промолвила печально:

— Значит, ты покидаешь меня, сынок? Покидаешь родную мать ради чужой девушки. Ох, вот уж не думала я, не гадала, что так дело обернется.

И хотя Вубани решила больше не запрещать сыну видеться с Кларой, считая, что сама судьба послала ему это испытание, она по-прежнему считала эту девушку своим врагом, врагом заклятым, ненавистным и… непобедимым. Вубани была уверена, что Клара — злое чудовище, появившееся у них на острове, чтобы погубить ее единственного сына. И сейчас, отвечая Тамбере, мать чувствовала уныние и скорбь, как бывает с человеком, вынужденным признать свое поражение.

Сын уловил эту нотку отчаяния и покорности судьбе в словах матери.

— Я надеюсь, ма, — мягко сказал он, — ты уже перестала думать плохо о Кларе. И судишь теперь о ней справедливо, как и другие наши жители.

— А по-твоему, я была несправедлива к ней, сынок? Если б ты знал, сколько разговоров о тебе в кампунге. Как осуждают тебя люди за дружбу с этой голландской девчонкой! Чего только я не делаю, чтобы замять эти разговоры! Нет, сынок, и я, и все наши лонторцы судим о ней справедливо, и все мы считаем — не пара она тебе.

— Просто все завидуют мне, ма. Ведь Клара больше ни с кем не дружит.

— Завидуют, говоришь? Чему же могут завидовать старые люди, матушка Ивари, например?

— Нашла о ком говорить. У матушки Ивари, наверно, уже и губы от болтовни стерлись.

Разговор умолк. Прошло несколько томительных минут. Наконец Вубани, словно очнувшись от забытья, сказала:

— Я так боялась огорчить тебя. Ты хотел видеть Клару каждый день — я не запрещала тебе. Ведь у меня одна забота — чтобы ты был счастлив. Я даже успокоилась, считала, что ничего страшного нет, если вы будете видеться. Разве я могла подумать, что ты решишься уйти из родного дома, поселиться в крепости, далеко от материнских глаз.

— Далеко? Голландия от Лонтора куда дальше, и то голландцы добрались до нас.

— Не сравнивай чужеземцев с нами, сынок.

— Но я ведь не буду все время жить в крепости, ма. Я буду часто приходить домой. Я обещаю тебе, ма. Неужели ты не отпустишь меня?

Вубани ответила не сразу. На глаза у нее навернулись слезы, она постаралась незаметно смахнуть их.

— С того дня, как ты появился на свет, сынок, мы с тобой не расставались. И я мечтала, что мы всегда, всегда будем вместе. Если ты уйдешь из дому, мне будет так тяжело. Все станут спрашивать о тебе, а что я им скажу?..

Слезы матери, ее дрожащий голос, поникший вид терзали душу Тамберы. И он больше ничего ей не сказал.

На этом и кончился их разговор. Тамбера молча прошел в свою комнату. Мать осталась одна. Через какое-то время, стряхнув с себя наконец тягостное оцепенение, Вубани поднялась, посмотрела печально на дверь, за которой скрылся ее сын, прислушалась. Было тихо. Она вышла из дому и отправилась в соседний двор.

Ламбару сидел на террасе и усердно чинил сети.

— Жена твоя дома? — спросила Вубани.

— Дома. Входи, пожалуйста.

Ивари она застала за шитьем.

— Какая красивая материя, — сказала Вубани, усаживаясь рядом с хозяйкой. — Что это ты шьешь? Можно посмотреть?

— Ты и не поверишь, что я шью, — горько усмехнувшись, ответила Ивари. — Не зря люди говорят, что я из ума выживаю. Но разве есть на свете что-нибудь сильнее материнской любви?

— Что же ты все-таки делаешь?

— Платье, о котором столько плакала Ривоти. Она вернется домой, я знаю. Я так жду ее, вот и готовлю ей подарок. Да, Вубани, иной раз слишком поздно мы начинаем понимать, что были не правы.

— Детей воспитывать нелегко, — вздохнула Вубани. — Они одного хотят, мы — другого. Как тут быть? Вся душа изболится…

— У тебя хоть сын, не дочка.

— Какая разница?

— Будь у меня сын, Вубани, и уйди он сейчас из дому, я не стала бы так переживать.

— Ах, Ивари, мое горе больше твоего. Эта девчонка, племянница ван Спойлта, совсем ему голову закружила. А сегодня он мне такое сказал, что я до сих пор опомниться не могу.

— Что еще случилось?

— Говорит, буду теперь в крепости жить. Работать к голландцам нанялся.

— Вот горе-то!

— Час от часу не легче!

— Говорила я тебе, жени его поскорее.

— Не хочет он.

— Значит, будет в крепости жить?

— Ума не приложу, что мне с ним делать. Разрешить — язык не поворачивается, запретить — боюсь, убежит из дому, как твоя Ривоти.

— Я бы на твоем месте, Вубани, не стала ему запрещать, чтобы потом не раскаиваться.

— Стало быть, ты думаешь, я должна согласиться? — задумчиво промолвила она.

— Не знаю, что другие скажут, но я бы отпустила его. Вот как дукун на это посмотрит.

— Я больше не верю ему.

Ивари взглянула на соседку с удивлением.

— Ни разу он мне не помог, — сказала Вубани. — Уж как я его просила, сколько всякого добра перетаскала! Только бы наставил Тамберу на путь истинный. А что толку!

— Да, ты права. Нельзя дукуну верить, — подумав, согласилась Ивари. — Когда Ривоти пропала, дукун сказал, что через неделю она будет дома. Неделя прошла, я опять к нему. «Подожди, говорит, вызову сейчас кого-нибудь из твоих предков. Он нам скажет, что с твоей Ривоти». И вот чей-то голос вдруг забормотал: «Не печалься, дочь моя, наберись терпения. На роду написано Ривоти убежать из дому, но скоро она вернется к тебе». Ну, а по-моему, ничего такого Ривоти не было на роду написано. Если бы я сшила ей тогда это несчастное платье, горя бы не случилось. Дочка моя и сейчас была бы дома. Сами мы во многом виноваты. Надо делать так, как сердце подсказывает. Своему сердцу надо доверять, а не чужим людям, не дукуну. И брат твой нас тому же учил!

— Свамин?

— Да, он ведь наш учитель. Ты хоть раз виделась с ним, с тех пор как он от вас ушел?

— Нет, все никак не выберусь. Да ведь у них все еще вражда с моим мужем.

— Скажи пожалуйста! — сокрушенно покачала головой Ивари.

— А из-за чего все это? Почему Свамин с Имбатой поссорились? Почему твоя дочка из дому ушла? Почему мой сын с пути сбился? Все из-за европейцев. Зачем только они появились на пашем острове! — с ненавистью проговорила Вубани.

— Истинную ты правду говоришь, Вубани. И нечего на судьбу ссылаться, как дукун делает. Этим не поможешь.

Вубани, казалось, не слыхала последних слов хозяйки. Она сидела молча, вперив в пространство неподвижный взгляд.

— Поешь тапиоки, Вубани, — встрепенулась Ивари.

— Не хочу я ничего. Домой пора.

Вубани встала и направилась к выходу.

— Насчет сына-то хорошенько подумай, как поступить, — сказала Ивари на прощанье.

— Да уж придется…

Вернувшись домой, Вубани сразу же пошла к сыну, но дверь, его комнаты оказалась запертой.

— Иди сюда, сынок, — позвала она.

— Чего ты хочешь? — послышался недовольный голос Тамберы.

— Иди сюда, что ты сидишь взаперти?

Молчание.

— Когда ты собираешься в крепость? — спросила мать. Опять из-за двери ни звука.

Я отпускаю тебя, сынок. Отвори дверь, я должна поговорить с тобой.

Тамбера не спешил, словно обдумывая что-то. Наконец щелкнула дверная задвижка, и он вышел. Лицо у него было хмурое. Опустив голову, не глядя на мать, он сел. Она тоже села напротив.

— Когда ты хочешь уйти? — тихо повторила свой вопрос Вубани.

— Сейчас, — ответил он, не поднимая глаз.

— Что ж, иди, сынок. Я не держу тебя. Но не забывай о родном доме. Ты ведь часто будешь меня навещать?

— Конечно.

— А как жё отец, Тамбера? Ты уйдешь, даже не попрощавшись с ним?

— Ты сама ему все скажи, ма.

Вубани не стала больше задерживать сына.

Через несколько минут Тамбура уже шел по направлению к голландской крепости. Мать провожала его горестным, безутешным взглядом. Тамбера чувствовал на себе этот взгляд, он жег ему спину. Казалось, будто невидимая нить тянет его назад, мешает идти. До самого входа в крепость он шел с низко опущенной головой. И даже когда предстал перед ван Спойлтом, вид у него был совсем не такой бодрый, как во время их недавнего разговора.

— О! Ты, видно, всерьез решил к нам перебраться, а? — приветливо встретил его хозяин крепости.

— Да, господин.

— А ты спросил разрешения у родителей?

— Спросил.

— Хорошо. Тогда вот как сделаем. Сначала тебе кое-чему надо подучиться. Сейчас пойдешь к Хайтену. Я дам для него записку. Он тебе объяснит, что надо делать, чтобы со временем стать настоящим солдатом.

Ван Спойлт набросал на клочке бумаги несколько строк и, отпуская Тамберу, произнес наставительно:

— Тебя будут учить всему, что должен знать солдат. Запоминай, будь прилежен, старайся — и все будет прекрасно.

Тамбера поклонился и вышел, крепко сжимая в руке записку ван Спойлта. Теперь он шагал легко и уверенно. Разыскав Хайтена, он отдал ему послание ван Спойлта и застыл в ожидании, наблюдая, как шевелятся при чтении губы голландца.

От внимания Тамберы не ускользнула чуть насмешливая улыбка, мелькнувшая на лице Хайтена, когда тот читал записку. Юноша почувствовал, как тревожно забилось его сердце. Под испытующим взглядом голландца он невольно потупился, но тут же опять вскинул голову, услышав короткое и повелительное:

— Идем со мной!

Тамбера поспешил за Хайтеном. Они подошли к группе стоявших во дворе солдат. Хайтен подозвал к себе одного из них. Это был офицер — по-видимому, командир голландского гарнизона. Тамбере Хайтен велел отойти в сторону, поэтому он не слышал, о чем они говорили между собой. Вскоре Хайтен поманил его пальцем и, указав на офицера, сказал:

— Ты будешь слугой господина Риттера, пока не научишься всему, что должен уметь солдат. Будешь исполнять все его приказания. Твое место первое время будет в конюшне, там, где лежит сено.

— Да, господин.

— Вот и все. А теперь господин Риттер скажет тебе, что делать.

— Ну-ка, посмотрим, на что ты способен. — С этими словами офицер вынул из ножен саблю и протянул ее Тамбере. — Начисть мне клинок, только как следует, чтобы он блестел.

— Почистить клинок? Где это можно сделать? — спросил Тамбера нарочито громко, пытаясь показать, что вовсе не тушуется перед этим молоденьким офицером.

— У себя в конюшне, — ответил Риттер.

— Хорошо.

Поклонившись, Тамбера быстрыми, легкими шагами почти побежал, куда ему показали.

«Ха! Не так уж эти голландцы страшны, как о них говорят», — подумал он.

Войдя в конюшню, он ловко вспрыгнул на сложенную в углу кучу сена и стал размахивать саблей, как будто сражаясь с врагом. Потом он старательно начистил клинок и сделал это так быстро, словно руки его двигались сами собой. Покончив с этим, он снова запрыгал на сене, нанося по воображаемому врагу удары влево и вправо. Сабля со свистом рассекала воздух…

Предупреждение

Первый день в голландской крепости принес Тамбере так много впечатлений, что он без труда гнал непрошеные думы о покинутом доме. Когда наступил вечер, Тамбере разрешили по своему усмотрению провести свободное перед сном время. Хотя Риттер был не очень доволен новым слугой и велел ему завтра начистить саблю получше, это не испортило Тамбере настроения. Он побежал к Кларе. И они долго болтали у нее в комнате.

Когда совсем стемнело, он пошел спать к себе в конюшню. Проходя по двору, он опять увидел солдат, которые стояли группами и весело переговаривались. Никто из них не окликнул Тамберу, не заговорил с ним, даже не взглянул в его сторону. Тамбера не обратил на это внимания. Он весь еще находился под впечатлением разговора с Кларой. Да и, в общем-то, ему было все равно, как к нему относятся голландские солдаты: Тамбере они были безразличны. Конечно, ему очень хочется стать настоящим воином, но только чтобы порадовать Клару, только ради нее одной, а вовсе не в угоду ван Спойлту или тем более своему господину, этому плюгавенькомуофицеришке Риттеру. Наплевать ему на то, что подумает о нем Риттер.

Один из домов на территории крепости был превращен в казарму. Оттуда доносился громкий голос ван Спойлта, объяснявшего что-то бывшим там солдатам. Как видно, это собрание было необязательным: солдаты то и дело входили в казарму и выходили. Тамбера постоял у входа, послушал, но так и не решился войти и пошел к себе в конюшню.

И лишь улегшись на своем соломенном тюфяке, он вдруг почувствовал обиду и сожаление: почему для него нашлось место только в конюшие? Дома была своя постель, подушка, а здесь?.. Рядом шумно вздыхают лошади, пахнет навозом. И он один. Все другие солдаты живут в доме. Но Тамбера скоро успокоил себя мыслью, что он еще не солдат, а только учится и не должен сразу требовать многое. Он вспомнил Клару. Счастливо улыбнулся и заснул.

Наутро, наскоро умывшись, он снова взялся чистить саблю Риттера. Но теперь это занятие не показалось ему таким веселым. Он тер и тер блестящую сталь, а сам думал, зачем столько возиться с этой дурацкой саблей? Неужели нет другой, более полезной и интересной работы? Видно, Риттер считает, что его новый слуга только и способен, что чистить сабли. И опять Тамбера сумел подавить в себе недовольство: у него есть цель, он хочет стать настоящим солдатом, и он преодолеет любые трудности, будет добросовестно исполнять все, что ему прикажут.

Но все-таки чистить саблю было делом довольно скучным, и скоро Тамбера, вскочив на кучу сена, стал опять разыгрывать бой на саблях с невидимым противником. В этот момент в конюшне неожиданно появилась Клара. Тамбера стоял спиной ко входу и не сразу увидел ее.

— О-о, всего только второй день в крепости, а уже научился владеть оружием! — воскликнула она.

Услыхав голос девушки, Тамбера и смутился и обрадовался. Перестав махать саблей, он повернулся к ней.

— Если начнется бой, — добавила Клара, — ты обязательно победишь.

— Ну что ты! — ответил он. — Я еще ничего не умею. И пусть лучше никаких боев не будет.

— Нет, Тамбера, война может начаться в любое время.

— Война? — воскликнул юноша.

— Конечно. И наша Ост-Индская компания готова воевать.

— Разве Лонтору грозит нападение?

— А разве обязательно надо ждать, когда на тебя нападут? Можно напасть первыми. А у нас здесь много врагов.

— Каких врагов? — встревожился Тамбера.

— Все, кто хочет выгнать отсюда голландцев, кто отказывается заключить контракт, все эти люди — наши враги.

— Какие они враги? Просто на плечах у них вместо головы пустой кокосовый орех.

— Например, у Кависты!

— Значит, он все-таки стоит на своем?

— Да. Но это ничего. Его имя уже занесли в список бунтовщиков.

— А зачем?

— Если он и дальше так станет себя вести, с ним церемониться не будут. Отберут мускатник — и все. У побежденных всегда все отбирают… Ой, Тамбера, что это с тобой? Как ты побледнел! Ты боишься Кависты?

— Нет, я его не боюсь.

— А почему у тебя такой расстроенный вид?

— Я не думал, что среди наших жителей есть такие глупцы…

— Ха! Так они же все дикари! Один глупее другого!

От этих презрительных слов Клары Тамбера побледнел еще больше. К счастью, Клара не заметила этого, она вдруг заторопилась и ушла.

Может, она ушла именно потому, что ей не понравилось волнение Тамберы? Может, она и в самом деле считает его трусом? Тамбера пожалел о ее уходе. Но чувство досады тотчас исчезло, когда он сообразил, что надо немедля действовать.

Он разыскал Риттера, попросил отпустить его на час домой и, получив разрешение, не мешкая покинул крепость. Тамбера спешил рассказать отцу все услышанное им от Клары. Но отца, к сожалению, не оказалось дома.

Встретила его мать. Едва завидев сына, она бросилась к нему, чуть не плача от радости.

— Ах, как хорошо, что ты пришел! — говорила она. — Мне так нужно с тобой поговорить.

— Что-нибудь случилось, ма?

— Ничего не случилось. Только твой отец совсем меня заел: зачем я тебе позволила уйти к голландцам? Уж так он меня ругает, так ругает, не знаю, что и делать.

— Вот так у нас и ведется, — сердито сказал Тамбера. — Привыкли смотреть на детей, как на свою собственность. Хоть бы уж скорее голландцы ввели на нашем острове свои порядки. А то ведь какое кругом невежество! — И, помолчав немного, он добавил решительным тоном: — Нет, мама, из крепости я не уйду.

Не ожидая такого резкого ответа, Вубани растерянно смотрела на сына.

— Но, Тамбера, ведь и я хочу, чтобы ты ушел оттуда, — собравшись с мыслями, тихо сказала Вубани.

— И ты хочешь? — насупился он. — Но ты же согласилась меня отпустить.

— Верно, сынок, согласилась. Но вот тебя не было дома всего один день, а я места себе не найду, кусок в горло не идет, все о тебе думаю.

— Я вижу, что моя мать такая же, как все лонторцы, — с горечью произнес Тамбера. — Если бы ты знала, ма, как многому можно научиться у голландцев, сколько они всего знают!

— Не под силу мне вынести разлуку с тобой, сынок, — вздохнула Вубани. — Так тоскливо на душе.

— Все это от невежества, мама, от того, что разум в нас слаб. Голландцы посмеялись бы над твоей тоской. Ты подумай! Ну, буду я вечно около тебя сидеть, ничего нового не увижу, не узнаю. Вырасту невеждой. И жизнь мне будет казаться черным колодцем. Верно говорят голландцы, что знания, как факел, освещают все темные закоулки жизни. И кто же будет виноват, что я останусь неучем? Моя родная мать. Так неужели ты этого хочешь?

— Не знаю, что тебе на это и ответить, сынок. Боюсь, в крепости тебя такому научат, что загубишь ты совсем свою душу. Будет она после твоей смерти блуждать, не зная покоя. Никому я такого не пожелаю, а тем более родному сыну.

— Что ты говоришь, мама! Умных, образованных людей не только все уважают при жизни, но их и хоронят с почетом. И после смерти не забывают.

— Да я не об этом говорю, Тамбера, а о твоей душе.

Не хочу я, чтобы она после твоей смерти металась над землей как неприкаянная.

— Ах, мама, что за глупости ты говоришь! Какой будет стыд, если тебя услышит господин ван Спойлт или кто-нибудь другой из голландцев. Надо думать о жизни на земле, а не о душе и смерти. И эту жизнь здесь, на земле, нужно устроить как можно лучше. А для этого надо трудиться и… учиться. Человеческая мысль и труд создали корабли, книги, материю. Ум и труд — вот что изменяет мир. И нечего бояться жизни из-за того, что в ней много зла. Надо с этим злом бороться и уничтожать его. Это все не я придумал. Так говорит ван Спойлт. Так написано в книгах.

— Но, Тамбера…

— Подожди, мама, я еще не все сказал. Господин ван Спойлт говорит, что мы пришли в этот мир, чтобы мыслить и трудиться. Каждый, кто работает, какая бы ни была у него работа, легкая или трудная, заслуживает уважения. Самое постыдное быть лентяем, бездельником, и не нужно огорчаться, если ты вдруг не сумел что-то сделать или в чем-нибудь ошибся, не стоит обращать внимания, если глупые люди посмеялись над тобой. Никакой труд не бывает впустую. Вот почему, мама, я ушел к голландцам. Я хочу многое узнать и понять, чтобы потом всему этому научить мой народ. Я хочу, чтобы лонторцы стали просвещенными, культурными людьми. И если ты все-таки считаешь, что я не прав, так хоть не показывай на людях свое невежество.

Ошеломленная этим безудержным потоком непонятных, мудреных слов, бедная Вубани сидела безмолвно, низко опустив голову. Что она могла ответить сыну, который говорил так, как никто никогда из лонторцев не говорил! Она молчала, утирая слезы, катившиеся по морщинистым щекам. Невыносимый гнет давил ей душу. Меньше двух дней не видела она сына, а как он изменился. Совсем стал чужой…

Наконец вернулся домой Имбата.

Он посмотрел на сына, грозно нахмурившись, и Тамбере сразу вспомнилось: точно так же смотрел на него Отец, когда однажды Веллингтон приходил жаловаться на Тамберу из-за своего сыночка. Нет, пожалуй, взгляд отца тогда был страшнее, сейчас в его глазах нет уже того свирепого блеска.

— Хорош, сынок! — загремел Имбата. — Кто это надоумил тебя пойти работать в крепость, а?

Тамбера промолчал.

— Кто, я спрашиваю? — чуть тише повторил отец, усаживаясь на стул.

Он пристально смотрел в лицо Тамберы, и юноша чувствовал, что не в силах произнести ни звука. Лишь когда Имбата отвернулся, он заговорил:

— Отец, я уже вырос, и теперь меня нельзя держать на привязи. Я не хочу, чтобы со мной обращались, как с собственностью. И не надо запрещать мне работать в крепости у голландцев. Наоборот, ты еще должен сказать спасибо за то, что я там. Ведь если нам будет грозить опасность, я сразу о ней узнаю.

Он замолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут на отца эти слова. Но лицо Имбаты было непроницаемо.

— И сегодня я пришел не только для того, чтобы навестить вас, — продолжал он. —Я пришел тебя предупредить, отец. Смотри, как бы голландцы не занесли и твое имя в список бунтовщиков. Кависта уже попал туда. Я не хочу, чтобы голландцы отняли у тебя все твои мускатники.

Имбата искоса поглядел на сына.

— Чепуху какую-то городишь, — недоверчиво проговорил он. — Кто это дал им право отнимать сады у наших жителей?

— Ничего ты не понимаешь, отец! Тот, кто проигрывает войну, теряет и свое имущество. А голландцы, если захотят, могут хоть сейчас напасть на лонторцев. Сил у них хватит.

— Ха! Ты, кажется, начинаешь меня поучать!.. — Имбата поднялся, давая понять, что разговор окончен. Но вид у него был озабоченный, слова Тамберы заставили его призадуматься.

Тамбера возвращался в крепость, чувствуя, что исполнил свой долг.

«Я должен был предупредить отца, — говорил он себе. — Я не хочу, чтобы мой отец и ее дядя были врагами. Пусть никто никогда не нарушает договора о дружбе. Этот договор поможет лонторцам стать богатым и культурным: народом, а нам с Кларой всегда быть вместе».

Помощь

Итак, по настоянию Кависты, Маруко вновь должен был отправиться на остров Кай. И хотя большого желания ехать туда у старика не было, уже на другой день после разговора с сыном он сел в свою лодку и поплыл знакомым путём на восток.

Он решил сперва повидаться с Визано, обсудить с ним кое-какие дела, а уж потом найти Веллингтона и рассказать ему о событиях на Лонторе. Но получилось иначе. Первым, кого он увидел, высадившись на берег и подойдя к дому Веллингтона, был сам англичанин.

Время было полуденное, стояла невыносимая жара. Разомлевший от зноя и духоты, Веллингтон устроился на открытой террасе. Он лежал на кушетке, голый до пояса. Двое слуг стояли в изголовье и обмахивали его опахалами.

Появление нежданного гостя, по-видимому, не доставило хозяину дома особого удовольствия. Скрестив ноги, Маруко сел на пол возле кушетки, но Веллингтон даже головы к нему не повернул.

— Что надо, Маруко? — холодно процедил он, будто спрашивал человека, живущего где-то поблизости и являющегося к нему чуть не каждый день.

— Я приехал сюда, чтобы сообщить вам, господин, тревожные новости, — ответил Маруко.

Он умолк, ожидая, что скажет на это англичанин. Но тот ничего не сказал, и Маруко добавил:

— Очень плохие новости, господин. Теперь мы будем продавать мускатные орехи только по контракту.

Не успел он на этот раз перевести дыхание, как Веллингтон спросил:

— Контракт? Что еще за контракт?

— Условия этого контракта такие, что мы должны продавать мускатные орехи только голландцам, и больше никому.

— Так. А еще что? — сказал Веллингтон, приподнимаясь на своем ложе.

— Они и цену назначили: десять дуитов за один кати.

— Ха! Всего десять дуитов?

— Да, господин. Но это еще не все. Голландцы объявили, что те жители Лонтора, которые не примут их условий, будут считаться врагами голландцев. И еще они хотят, чтобы такой порядок остался навсегда. Мы думаем, господин, что этот контракт…

— Самый грабительский! — закончил за него Веллингтон, поднимаясь на ноги. — Никак нельзя допускать, чтобы голландцы добились своего.

— Правда ваша, господин, они настоящие грабители.

— Ясное дело. Но и вы хороши, болваны! Увидели голландцев на Лонторе и обрадовались, милости просим, будьте у нас как дома. Ну что за дурачье безмозглое! — Он криво усмехнулся. — Хотел бы я сейчас взглянуть на вашего старосту. Он еще смел со мной ссориться! Я помню, голландцы чего только ему не наобещали. А он и уши развесил. Ну вот, пусть теперь радуется!

— Имбата не знает, что и делать, — вздохнул Маруко. — Совсем растерялся.

— Растерялся, говоришь? Это на него похоже. Да и все вы такие.

— Нет, господин, не все. Есть среди нас и такие, кто не хочет подчиняться голландцам.

— А, ерунда! — пренебрежительно махнул рукой англичанин и продолжал, будто вслух рассуждая сам с собой: — Надо же было им выдумать этот контракт! Десять дуитов за один кати… Но уж я-то не позволю, чтобы мне диктовали, по какой цене продавать мускатный орех.

Маруко догадывался, что последует за этими словами, и не ошибся в своем предположении.

— Как бы там ни было, — сказал твердо Веллингтон, обращаясь к Маруко, — а ты обязан по-прежнему каждые три месяца платить мне за аренду мускатника пятьсот дуитов. Так и знай. А сколько ты будешь получать от голландцев, меня не касается.

У Маруко уже давно был готов на это ответ:

— Если мне придется подписать контракт с голландцами, то ведь от этого пострадаете вы, господин, а не я. Получать всего десять дуитов за кати, а вам платить каждые три месяца по пятьсот, — это будет мне не под силу. Я перестану обрабатывать мускатник и верну его вам, господин.

— Кажется, ты стал воображать, что умнее меня? — покосился на него англичанин. — Нет уж, Маруко, раз ты взял этот участок в аренду, изволь и отвечать за него. Я вижу, ты не прочь взвалить все свои неприятности на меня. Какая наглость! Да-да, все вы, лонторцы, одинаковы: нахальные, подлые и трусливые людишки! — Голландцы навязывают вам свой контракт, а вы сидите сложа руки, слово боитесь сказать.

— Я говорил вам, господин, есть у нас люди, которые не хотят больше терпеть голландцев.

— Все это одна болтовня!

— Нет, господин. Вот мой сын, Кависта, задумал совсем прогнать голландцев с Лонтора.

— Прогнать? Интересно, как же он это сделает? С ножами, что ли, вы против голландцев пойдете?

— Вот я и приехал к вам за помощью. Сын мой очень вас просит, чтобы вы помогли нам.

— От вас только и жди всяких просьб.

— Кависта очень надеется, что вы не откажете, господин. Ведь не одни мы от этого контракта пострадаем. Он и вам может принести вред.

— Еще чего! Чтобы мне, англичанину, какие-то голландцы ставили условия! Я и не подумаю их выполнять. А насчет помощи твоему сыну, это надо хорошенько обдумать. Прежде всего я должен знать, серьезно ли Кависта задумал вышвырнуть голландцев с Лонтора.

— Конечно, серьезно, господин.

— Что же, он один хочет это сделать?

— Как это один! Уже целый отряд собрался.

— А ты не врешь? Смотри у меня!

— Я говорю чистую правду, господин. Можете сами в этом убедиться.

Веллингтон задумался.

— Да, — сказал он наконец, — придется, видно, мне ехать на Лонтор. С удовольствием посмотрю на физиономию вашего старосты. Ну, Маруко, иди собирайся в обратный путь.

— Мы прямо сейчас отправимся? — спросил Маруко.

— Да, сейчас.

Маруко необходимо было повидать Визано, и он произнес жалобным тоном:

— Но я… я очень устал с дороги, господин.

— Опять эта несносная болтовня! Ну ладно, сейчас тебе принесут еды, пока будешь есть — отдохнешь. Но больше задерживаться не будем ни секунды.

Маруко не стал возражать. Когда англичанин ушел в дом, Маруко попытался было разыскать Визано, но ему не повезло: слуги сказали, что молодой господин с утра ушел ловить рыбу и вернется вечером.

Пока Маруко ел и отдыхал, Веллингтон отдал необходимые распоряжения, и вскоре у дома стояли четыре носильщика из свиты англичанина, нагруженные какими-то тюками и ящиком. Видно, Веллингтон и в самом деле решил помочь Кависте.

Прошло не более двух часов с того момента, когда Маруко высадился на острове Кай, и вот он уже опять в море. Плыли на вместительном боте Веллингтона. Кроме запасов провизии, в бот был погружен солидных размеров ящик. Веллингтон объяснил Маруко, что в этом ящике подарок для Кависты.

С тех пор как англичанин покинул Лонтор, он возвращался на этот остров впервые. И когда вдали показались наконец знакомые очертания, его лицо расплылось в довольной улыбке. Но она была вызвана не радостью, какую испытывает человек, истосковавшийся по любимым местам, а совсем иным чувством. Улыбка быстро исчезла, и Веллингтон принял обычный холодный и надменный вид, как только услышал голос Маруко:

— Где будем причаливать, господин?

— Ты что, не знаешь, где на Лонторе причаливают?

— Я думаю, может, лучше высадиться незаметно?

— Что? Так, значит, по-твоему, я должен возвращаться на Лонтор тайком?

— Нет, нет, господин. Просто я подумал, может, вы не хотите, чтобы вас здесь видели. А то еще кто-нибудь пронюхает, что вы хотите помочь Кависте. Мне-то все равно, господин, воля ваша.

— Никто не знает, зачем я приехал. А хотя бы и узнал кто, ты думаешь, я боюсь? A-а, я понял, в чем дело. Ты боишься, что голландцы увидят тебя рядом со мной, англичанином.

— Я вовсе и не боюсь этого, господин.

— Ну, то-то же! Причаливай, где всегда. И чем скорее лонторцы узнают, что я приехал на остров, тем лучше. Скоро они поймут, кто им больше сделал добра: я или голландцы.

Маруко послушно направил бот к берегу.

Ступив на берег Лонтора, англичанин напустил на себя важный вид. Он гордо огляделся вокруг и неторопливо, с сознанием собственного достоинства зашагал к поселку, сопровождаемый Маруко и своей верной охраной. Женщины, полоскавшие на берегу белье, оживленно зашептались: многие из них узнали Веллингтона. Они ещё долго смотрели ему вслед, высказывая разные догадки насчет появления англичанина на Лонторе.

Увидев голландскую крепость, Веллингтон сердито нахмурился.

— Да, они здесь прочно обосновались, — пробормотал он. — А в этом доме, наверное, живет староста кампунга? — спросил Веллингтон, окинув взглядом новый дом Имбаты. — И получил он его, верно, от голландцев в знак дружбы? Зайду-ка я для начала к Имбате. Давно мы с ним не виделись!

— Идемте сперва к моему сыну, — робко попросил Маруко. — Уж очень он вас ждет, господин. А потом я провожу вас к старосте.

Веллингтон хотел было сделать по-своему, но раздумал, и они пошли прямо к жилищу Маруко. Однако там они никого не застали. Дом был пуст. Только на верхней ступеньке лестницы сидела младшая дочка Маруко, как видно, дожидавшаяся возвращения отца. Завидев его, она сбежала вниз, ему навстречу.

— Братец, сестры, мама и тетя ушли из дому, — одним духом выпалила девочка.

— Куда? — удивился Маруко.

— Вон туда, — ответила девочка, указывая пальчиком на темневший вдали лес.

— Придется идти в лес, сказал Маруко англичанину.

И они снова двинулись в путь. Шли густыми зарослями кустарника, впереди Маруко, за ним Веллингтон, шествие замыкали слуги с тяжелой ношей на руках. Уставший и раздосадованный бесцельной, как ему показалось, тратой времени, Веллингтон недовольно ворчал себе под нос.

Лишь когда путники достигли тайного убежища, где скрывались Кависта и его единомышленники, англичанин почувствовал, что не напрасно прибыл на Лонтор. Здесь была почти половина жителей кампунга. По тому, как все эти люди смотрели на него, Веллингтон понял, что его ждали. Англичанин еще больше приосанился, поглядывая на всех с важным высокомерием. Он восхищался в душе своим благородством, ведь он приехал помочь тем самым людям, которые когда-то отвернулись от него.

Маруко быстро разыскал Кависту и повел его к Веллингтону, рассказывая по дороге, как ему удалось доставить сюда такою важного гостя.

— Да-да, я прибыл на Лонтор, чтобы помочь вам, — прервал Маруко на полуслове англичанин, когда отец с сыном подошли к нему. — Думаю, вы будете довольны.

Кависта громко сказал, обращаясь к толпившимся вокруг лонторцам:

— Друзья! Господин Веллингтон приехал к нам, чтобы помочь выгнать отсюда голландцев. — И, повернувшись к англичанину, продолжал: — Мы очень рады видеть вас здесь, господин. Я уже слышал, что вы приехали не с пустыми руками. Вы привезли нам оружие? Где оно?

— Теперь я вижу, что проделал такой длинный путь не зря, — ответил Веллингтон. — Я тоже считаю, что подлым голландцам нечего делать на вашем острове. Вы должны их выгнать вон.

Услыхав это, сподвижники Кависты еще теснее обступили англичанина, боясь упустить хоть одно слово. Веллингтон чувствовал, что они проникаются к нему благодарностью и уважением, что он в их глазах спаситель.

— Мне с самого начала было ясно, — продолжал он, — что голландцы приехали на Лонтор для того, чтобы обманывать вас и притеснять. Вы должны были сразу же их прогнать. Почему ваш староста поверил голландцам, а не мне? Почему он не захотел слушать моих советов? Вот теперь вы и расплачиваетесь за его глупость и упрямство. Я рад, что наконец-то вы решили разделаться с этими наглыми чужеземцами. Но готовы ли вы воевать с ними? Знаете ли вы, что они вооружены до зубов?

— Посмотрите, господин, это мой старый кинжал. Я наточил его как следует, — громко сказал кто-то.

Другие стали наперебой кричать, что и у них отточены кинжалы.

— Да разве копьями и кинжалами разрушишь крепость? — воскликнул Веллингтон. — До чего же вы наивны!

— Мы и не думаем разрушать крепость, — возразил Кависта.

— Не думаете? Тогда вам не выгнать голландцев с Лонтора!

— У нас есть план. Мы хотим, чтобы голландцы ушли отсюда по своей воле, без кровопролития. Если это не удастся, мы нападем на них и силой выгоним с Лонтора.

— Значит, сперва вы хотите дело уладить миром? — насмешливо спросил Веллингтон. — Интересно, что же вы придумали?

— Мы выкрадем из крепости племянницу ван Спойлта, — стал объяснять Кависта, — и отпустим ее только при том условии, если все голландцы уберутся с нашего острова.

— Ну хорошо, а вдруг вам все-таки придется воевать, одних ведь копий будет мало.

— Вы правы, господин. Но у нас, кроме копий и кинжалов, ничего нет. Поэтому я и послал своего отца к вам за помощью.

— Да, только я один могу вам помочь, — гордо проговорил Веллингтон. — И знайте, англичане слов на ветер не бросают. Смотрите, что я вам привез.

По его знаку носильщики поставили в центр живого круга большой деревянный ящик, привезенный с острова Кай.

Взгляды всех устремились к ящику, в котором, как говорил Веллингтон, было спасение от голландцев.

— Смотрите! — громко повторил англичанин, отдирая крышку. Весь ящик был доверху наполнен толстыми серыми плитками. — Это порох. Он куда опаснее, чем все ваши кинжалы и копья. Им вы легко разрушите даже голландскую крепость.

В толпе раздались возгласы восхищения.

— А как с ним обращаться? — спросил кто-то.

— Надо вложить порох в плотную коробку, куда не проникает воздух, и поджечь вот этот шнур, — объяснял Веллингтон, доставая из ящика шнур, одну из плиток и коробку. — Огонь по шнуру добежит до плитки — и произойдет взрыв. Если взять пороха побольше, то взрыв будет такой, что разнесет все вокруг. Вот я вам сейчас покажу, как это делается.

Кольцо любопытных сжалось теснее, но Веллингтон всем велел отойти подальше, на безопасное расстояние.

Потом он взял одну самую маленькую плитку взрывчатки, тщательно упаковал ее, поджег шнур и отскочил в сторону. Через несколько секунд оглушительный взрыв потряс воздух. Лонторцы пришли в неописуемое изумление. Теперь даже самые недоверчивые больше не сомневались в могуществе Веллингтона.

— Это был маленький кусочек, — сказал англичанин. — Чем больше пороха, тем сильнее будет взрыв. Поняли?

— Значит, весь остальной порох вы оставляете нам? — спросил Кависта.

— Да. Оставляю. И надеюсь, что вы победите голландцев. Только не забудьте и меня пригласить на праздник победы. Маруко знает, где меня искать. Пусть он даст мне тогда знать.

— Хорошо, господин, — ответил Маруко, опередив своего сына, который тоже хотел что-то сказать. — Вы, кажется, собираетесь уходить, я провожу вас.

— Ты никуда не пойдешь, — вмешался Кависта. — Нельзя терять времени. Я хочу дать тебе одно важное поручение.

— Нет, я пойду, — заупрямился Маруко. — Надо проводить господина Веллингтона. Он вон какой путь из-за нас проделал, а мы не можем его до берега проводить!

— Ну, ладно, — согласился Кависта, — только сразу же возвращайся, есть важное дело.

— Скажи сейчас, какое это дело.

— Да понимаешь, мы тут обсуждали, кто бы мог выкрасть Клару из крепости, и все решили, что лучше тебя никто этого не сделает.

— Почему именно я должен ее выкрадывать? — забеспокоился Маруко. — Ты, сынок, слишком многое хочешь взвалить на мои старые плечи. И потом ты забываешь, что сам я не считаю ван Спойлта своим врагом.

— Именно поэтому на тебя и лгал выбор, отец. Голландцы ни в чем тебя не подозревают. Это нам на руку.

— Да, но…

— И потом, — перебил его Кависта, — у тебя ведь есть опыт в этих делах.

— Дай мне хотя бы немного подумать.

— А что тут думать? Вон как в тот раз все хорошо удалось…

— Ладно, ладно, после поговорим, — недовольно сморщился Маруко.

— Иди провожай господина Веллингтона. Я вижу, вы спешите, господин? — обратился он к англичанину.

— Да, спешу, — ответил тот, — здесь мне больше делать нечего. Осталось только зайти к Имбате. И домой.

— А для чего вы пойдете к Имбате? — поинтересовался было Кависта.

— Это уж мое дело, — отрезал Веллингтон.

— Я надеюсь, господин, вы постараетесь, чтобы в кампунге вас не заметили, — предупредил Кависта.

— Ты думаешь, я дитя неразумное, ничего не понимаю?

Кависта ничего не ответил. Пожалуй, не следует его задерживать. Пусть поскорее уходит. И он велел отцу поторапливаться.

— Желаю тебе победить голландцев, Кависта, — прощаясь с ним, сказал Веллингтон.

— Мы победим обязательно.

С чувством исполненного долга и удовлетворенным самолюбием Веллингтон не спеша отправился в кампунг, сопровождаемый Маруко и четырьмя телохранителями.

Как только они скрылись, Кависта, обращаясь к обступившим его друзьям, сказал:

— Конечно, сейчас мы рады этому англичанину, он привез нам оружие. Но если он вздумает вновь поселиться на Лонторе, когда мы прогоним голландцев, нам и с ним придется воевать.

— Интересно, зачем ему понадобился староста, — обеспокоенно спросил Умбада.

— Я его спрашивал, не говорит, — ответил Кависта. — А где Вина? Еще не вернулся?

— Нет.

— До меня дошли слухи, будто Имбата согласился подписать торговый контракт. Я велел Вине узнать, правда ли это. Он должен вернуться с минуты на минуту. Тогда мы все узнаем.

— А что делать сейчас, Кависта? — спросил Вето. — Разойтись пока по домам или оставаться тут?

— Надо бы подождать отца. Но если у кого-нибудь есть дома дела, пусть идет.

Ушло человек пять, остальные, собравшись в тесный кружок, стали обсуждать план действий. Надо было решить, как лучше использовать привезенный Веллингтоном порох и где спрятать Клару после похищения ее из кре-ности. Когда зашел разговор о Кларе, не обошлось без шуток: Кависте предрекали второй раз быть женихом.

Скоро появился Вина. По его лицу было видно, что он принес важные новости. Кависта подозвал его к себе и стал расспрашивать.

— Я заходил к Ивари, — начал Вина, — они ведь со старостой соседи. Она говорит, что Имбата, наверное, все-таки заключит контракт.

— Тем лучше! — презрительно бросил Кависта. — Значит, мы скоро от этого старосты избавимся. Да, Имбата, видно, совсем из ума выжил.

— Но самое удивительное — это новость о его сыне, — продолжал Вина.

— О Тамбере? А с ним что?

— Он работает в крепости у голландцев.

— Вот негодяй! — возмутился Кависта, глаза его заблестели, лицо налилось кровью. — Теперь он тоже наш враг, и очень опасный, куда опаснее голландцев!

— Да ведь он мальчишка еще, — попытался возразить Самбока.

— Именно это и страшно, пак. В его возрасте многого не понимают. А ему ведь известны наши замыслы. Только бы он не разболтал голландцам! Тогда нам придется туго! Увидел бы я сейчас Тамберу здесь, я бы ему показал! Но как Имбата мог позволить ему уйти в крепость?..

— Ивари говорит, родители не пускали его, — добавил Вина, — но мальчишка и слушать их не стал.

— Ну что ж, если мать с отцом оказались бессильны, придется нам за него взяться.

Непреклонная решимость и даже жестокость прозвучали в этих словах Кависты. На его щеках заходили от гнева желваки.

— Пойдем к Имбате! — предложил он.

— Всем идти? — спросил Вина.

— Хватит десяти человек.

Вубани, подметавшая в это время двор, еще издали увидела Кависту и его друзей, идущих решительным шагом по улице кампунга. Она сразу догадалась, что эта группа направляется к дому старосты, и замерла в ожидании. В душе женщины росла тревога.

— Где паман, тетушка Вубани? — подойдя совсем близко, спросил Кависта. Голос у него был недобрый: ни с чем хорошим он прийти не мог.

— На заднем дворе, сынок, — ответила Вубани. — Заходите в дом, пожалуйста, я сейчас его позову.

Десять человек поднялись на террасу и расселись на стульях, а Вубани пошла за дом, где Имбата колол дрова.

Услыхав от жены, что пришел Кависта с друзьями, и, как видно, не с добром, Имбата задумался, почуяв в воздухе опасность, он со страхом представил себе, что может произойти. Он уже давно ожидал этой встречи и готовился к ней. Поэтому, оказавшись лицом к лицу с незваными гостями, Имбата был внешне спокоен, даже, пожалуй, слишком спокоен. Пришедшие к нему люди угадывали в его спокойствии усталую покорность человека, который еще до схватки с противником чувствует себя побежденным.

Но Кависте сейчас было не до того, чтобы считаться с чувствами и переживаниями Имбаты или кого другого.

— Паман, — начал он резко, — я слышал, ты собираешься заключить с голландцами контракт. Нечего сказать, хороший пример ты подаешь остальным. Так ведут себя только трусы. И я надеюсь, ты понимаешь: нам такой староста не нужен.

— Я могу и не быть старостой, — тихо произнес Имбата.

— Хорошо, хоть ты не упрямишься, паман. А кем тебя заменить, мы уж найдем. Теперь еще одно дело, более важное. Мы узнали, что твой сын пошел работать к голландцам. Я не понимаю, как ты мог ему это разрешить. Что ты за отец! Не справляешься даже с собственным сыном! Если ты сам не мог с ним сладить, почему не обратился за помощью к нам?

— Ясно, Кависта, — отрывисто проговорил Имбата. — Не говори больше об этом. Признаю — моя ошибка.

— Это хуже, чем ошибка. Ведь твой сын работает у врагов. А за поступки сына отвечает отец.

— Я же сказал, Кависта, что виноват. Что ты еще хочешь?

— Ладно, оставим это. Но помни, с твоим сыном может случиться беда. И тогда будет поздно что-нибудь делать!

Посчитав, что разговор окончен, Кависта подал своим друзьям знак следовать за ним и ушел, даже не попрощавшись с Имбатой.

Имбата продолжал стоять, не двигаясь. Его лицо, бессильно опущенные руки, тусклый взгляд — все выражало безропотную покорность судьбе. Казалось, он не слыхал зловещего предупреждения Кависты, Зато Вубани, которая все это время стояла, притаившись, за дверью, не пропустила ни одного слова. Угроза Кависты как ножом пронзила ей сердце. Отворив дверь, она подошла к мужу.

— Они замыслили плохое? — тихо промолвила она.

Имбата опустил голову.

— Почему ты им ничего не ответил?

Что можно сказать человеку, когда он в гневе?

— Но ведь наш сын в опасности, — взволнованно сказала Вубани. — Мы должны спасти его… Ах, какой страшный сон мне сегодня приснился! Как будто море разбушевалось и вышло из берегов. Огромные, как гора Апи, волны хлынули на кампунг и затопили все кругом. Вот он и сбывается, сон-то. Что же нам теперь делать, как уберечь сына от беды? — в отчаянии воскликнула она.

Вечно тебе всякие страхи мерещатся, — раздраженно сказал Имбата. — Что делать? А я откуда знаю, что делать! Сыт я всем этим по горло, слышишь? — почти крикнул он. — То Веллингтон вдруг заявляется, то этот сумасшедший грозит, а теперь еще ты со своими снами!.. А ведь сама виновата. Кто разрешил Тамбере уйти к голландцам в крепость? Вот и думай теперь, как его от беды избавить, а меня оставь в покое…

Вубани горестно вздохнула. Она почувствовала, что говорить сейчас с мужем бесполезно.

В доме воцарилась гнетущая тишина…

Неожиданно раздался звук шагов. На веранду поднялся запыхавшийся от быстрой ходьбы голландский солдат. Он сказал Имбате, что ван Спойлт велел ему прибыть в крепость.

Мать

После ухода мужа Вубани, охваченная тревогой, еще долго сидела на террасе в одиночестве. Уж если Имбата, с которым прожита жизнь, не может ничем помочь, если даже отец махнул рукой на судьбу сына, которому грозит смертельная опасность, к кому же ей теперь идти со своим горем? День померк для нее. Нахмурилась гора Апи, злобно заворчало море, тучи заволокли небо, стало душно…

Вубани тяжело поднялась на ноги и побрела в дом. Пора было обедать, но есть не хотелось, саго потеряло вкус, вода стала теплой и неприятной, как испортившееся пальмовое вино. Слезы застилали глаза, она смахивала их, но они все текли и текли…

Кто не поймет материнского сердца!

Вубани стала собираться в дорогу.

Она пойдет к брату. Вот кто подскажет ей, как отвести страшный удар, готовый обрушиться на голову Тамберы. Ее не остановит то, что человек, к которому она идет, во вражде с ее мужем. Она не беспокоится и о том, что скажет Имбата, когда узнает, у кого решила она искать поддержки и утешения. Пусть муж гневается, пусть даже проклянет ее, сейчас ей ничто не страшно.

Кто не поймет материнского сердца!

Когда Имбата вернулся от ван Спойлта, Вубани сказала мужу, что уходит из дому надолго.

— Мы должны спасти нашего сына, — объяснила она, — и я постараюсь это сделать.

— Куда ты пойдешь? — рассеянно промолвил он.

— Сама еще не знаю куда, — ответила Вубани.

Имбата ни о чем больше не спросил. Это означало, что он позволил делать ей все, что она хочет. Да и стоит ли удерживать жену? Правда, какое-то время придется самому хозяйничать, но это пустяки; на базаре можно купить что угодно.

Вубани вышла из дому. Лил дождь. Это не остановило старую женщину. Она должна была спешить. Скоро Вубани вся промокла, дрожала от холода, но она шла и шла вперед. Дорога стала скользкой, и Вубани несколько раз падала, но поднималась и шла опять, гонимая тревогой и любовью.

Кто не поймет материнского сердца!

Когда она уже почти добралась до места, дождь начал стихать, тучи рассеялись, умытое небо просветлело. Первой увидела ее Вадела, бросилась навстречу, прижалась к ней, несказанно обрадованная, потом, глянув ей в лицо, воскликнула:

— Ой, тетя Вубани, какая ты бледная! Ты не больна?

— У меня горе, дочка. Твоему брату угрожает большая опасность.

— Тамбере? О, Всемогущий! Какая же опасность, тетя? — Голос ее прерывался от волнения.

— Я все сейчас расскажу, дочка.

И вот они сидят рядом: Вубани, Свамин и Вадела. Чуть отдохнув с дороги под сочувственными взглядами этих добрых людей, Вубани рассказывает о том, что привело ее сюда.

— Я пришла к тебе, Свамин, чтобы просить совета и помощи. Мне сейчас так тяжело. И я знаю, никто, кроме тебя, не может помочь мне.

— Что случилось, Вубани? Рассказывай.

— К нам сегодня приходил Кависта. Он сказал, что Имбата больше не может быть старостой кампунга и что они выберут нового старосту. Но это еще ничего. Потом он стал грозить моему Тамбере. Если бы ты слышал, каким тоном он говорил! Я теперь знаю, они хотят убить моего сына. Об Имбате говорить нечего, он и сам согласен, что не годится больше в старосты. А вот как уберечь Тамберу? Душа у меня вся изболелась.

— Подожди-ка, — перебил ее Свамин. — Почему Кависта так невзлюбил Имбату с Тамберой?

— Ох, долго рассказывать.

— И все-таки ты расскажи все по порядку. Я хочу знать, что происходит в кампунге.

— Ну, хорошо, слушай. Ты, верно, уже знаешь, что голландцы построили себе крепость и привезли на Лонтор солдат? А теперь они велят нам заключить торговый контракт.

— Что это еще за контракт?

— Они хотят, чтобы мы продавали мускатные орехи только им. И цену установили: десять дуитов за один кати. Настоящий грабеж! Все жилы хотят из нас вытянуть. Имбата сперва был против контракта. Да только у голландцев-то теперь солдаты. Они сказали, кто не будет им подчиняться, того заставят силой. За тем и солдат сюда привезли. Куда тут денешься? Вот Имбата и согласился подписать контракт.

— Так. Ну а дальше?

— Как только коварные духи появились на Лонторе, я сразу поняла, что вся наша жизнь перепутается. Возьми, к примеру, хоть Кависту. Вдруг ни с того ни с сего разбогател, заважничал. Ну, видно, и захотелось ему стать старостой кампунга. Уж не первый раз он Имбате зубы показывает. А как бушевал, когда голландцы крепость начали строить! Теперь вот этот контракт.

— О каких коварных духах на Лонторе ты говоришь? — вновь прервал ее Свамин.

— Да о деньгах. Их нам голландцы в подарок привезли.

— A-а… Ну ладно, продолжай.

— Кависта ненавидит голландцев. Это я понимаю. Он против контракта. И тут я с ним согласна. Но за что он так ненавидит моего сына? Ведь Тамбера ни в чем не виноват. Ну, захотелось ему поработать в крепости, что тут плохого?

— Так, значит, Тамбера работает в крепости у голландцев? — переспросил Свамин.

— Да. Я не хотела отпускать его туда. Но он заупрямился, слушать ничего не стал. А все из-за Клары, племянницы ван Спойлта. Заманила она его в свои сети, своей красотой одурманила. Потому и ушел из родного дома, чтобы с Кларой не расставаться.

— В кампунге, верно, разговоров не оберешься? покачал головой Свамин и с горечью добавил: — Да-a, не думал я, что Тамбера мог так поступить. А виноват в этом Имбата. Не послушал он в свое время моих советов. Вот и результат.

— Деньги голландские всему виной, — сказала Вубани. — Из-за них забыли мы обычаи предков. С тех пор как они появились, Лонтора не узнать!

— Да, теперь я вижу, — твердо сказал Свамин, — ты пришла сюда потому, что и в твоей душе поселились злые духи.

— В моей?! — воскликнула Вубани, потрясенная неожиданными словами брата. — Что ты такое говоришь?

— Один только раз ты не сумела воспротивиться чужому влиянию, не последовала велению своей души. И в тот миг ты лишилась чудодейственной силы, которая одна в этом мире направляет человеческую душу по правильному пути и охраняет ее. Если человек поддается искушениям внешнего мира и свернет с пути истинного, он тут же теряет эту свою силу. Я вижу, и в тебе злые духи уже свили гнездо.

Недоумевающее лицо Вубани говорило о том, что рассуждения ее просвещенного брата были ей совсем непонятны.

— У меня один-единственный сын, — со вздохом промолвила она. — Кто не поймет сердца матери, когда ее ребенку угрожает смерть.

— Возвышенный отворачивается от тех, кто поднимает руку на ближнего. И тебе нечего их бояться.

Вадела, слушавшая рассказ Вубани с затаенным дыханием и колотившимся от волнения сердцем, тоже принялась утешать ее.

— Я буду молиться за Тамберу, тетя Вубани, — сказала она. — Я буду молиться за него до тех пор, пока Кависта не перестанет ему угрожать.

— Спасибо тебе на добром слове, дочка, — ответила ей Вубани. — Но не один только Кависта угрожает моему сыну. Куда опаснее красота голландской девчонки. Ты же знаешь Тамберу: он всегда был такой спокойный, добрый, говорил мало. А как повадился ходить к этой Кларе, будто его подменили. Совсем стал на себя не похож. Такого мне наговорил недавно, что я чуть не умерла со страху за него.

Она бессильно опустила голову, Многое ей хотелось высказать, да уж очень стало горько.

— Если кого и винить, — сказал Свамин, — так только отца Тамберы. Он должен был следить, чтобы сын не сбился с пути. А эта голландская девушка тут ни при чем. Ты говоришь, она красотой отравила душу твоему сыну. Нет, Вубани, он сам губит свою душу. Если бы он заботился о душе, то никакое тлетворное влияние не коснулось бы ее. Сумел же я уберечь Ваделу от мирских соблазнов. Мне это удалось, потому что я научил ее предпочитать духовные радости всем остальным. Ибо рождение человека есть рождение его духа. И вся жизнь человека — это освобождение его души.

— Я не раз спорила с мужем, — вздохнула Вубани, — не раз ему говорила, что надо по-другому обращаться с Тамберой. А что толку!

Не отчаивайся, сестра. Возвышенный поможет тебе. Только сперва ты должна свою собственную душу очистить от скверны.

— Я буду во всем тебя слушаться, Свамин.

— Я лишь укажу тебе путь, который ведет к истине. А идти по нему ты будешь сама.

— Только бы отвести от Тамберы все напасти!

— Но для этого тебе придется остаться у нас. И надолго.

— Я согласна.

Вубани сказала эти слова, не задумываясь.

И с этого дня она поселилась в домике Свамина, дав обет беспрекословно исполнять все, что повелит ей брат.

Надо было умываться «святой водой», надо было поститься, не выходить из дому, — Вубани строго соблюдала все наставления. Целыми днями она сидела одна в четырех стенах, не замечая, утро сейчас или вечер. Она ежеминутно думала о сыне и молила судьбу отвратить от него все беды и опасности. Трудно ей было. Непривычной была такая жизнь. Но Вубани могла вынести что угодно, толь ко бы спасти сына.

Кто не поймет материнского сердца!

Однажды поздно вечером, когда Вубани совсем уже задремала, сильный грохот — как будто где-то разверзлась гора — разбудил ее. В тот же миг у ее постели оказалась Вадела. Вубани смотрела на девушку полными ужаса, широко раскрытыми глазами.

— Сын мой… — прошептала она; — С ним случилось несчастье.

— Нет, тетя, нет! — уговаривала ее Вадела. — С Тамберой ничего не случилось, я видела, я знаю…

— Что ты можешь знать? Это пришла беда, о которой говорил Кависта…

— Но я видела его, — повторила девушка. — Он здоров, с ним ничего не случилось, тетя Вубани.

— Где ты его видела? Когда?

— Только что. Перед сном, во время молитвы.

— Ох нет, дочка, чует мое сердце, плохо с ним, плохо.

— Да поверь мне, тетя, Тамбера жив!

— О, мой сынок, мой дорогой мальчик!

Как ни успокаивала ее Вадела, все было напрасно, Вубани ее не слушала.

В эту ночь она так и не уснула. Измученная, исстрадавшаяся, лежала она неподвижно, стиснув до боли веки, чтобы легче было представить родное лицо сына.

Кто не поймет материнского сердца!

Гроза разразилась

Если ты хочешь узнать, читатель, что за грохот разбудил и так напугал тетушку Вубани, надо вернуться к тому дню, когда Маруко привез на Лонтор Веллингтона.

Итак, распрощавшись с Кавистой, Веллингтон в сопровождении Маруко и четырех своих телохранителей отправился на берег. По дороге он заглянул ненадолго к старосте кампунга. И оттуда, нигде больше не задерживаясь, проследовал к пристани. Там он со своими верными слугами уселся в бот и благополучно отчалил.

Маруко помахал им вслед. Пора было возвращаться в лес, где ждал его Кависта с друзьями. Но Маруко не успел сделать и шагу. Повернувшись, чтобы уйти с берега, он от изумления разинул рот: перед ним стояли два голландских солдата с ружьями в руках.

— Давай пошли! — мотнув головой, повелительно сказал один, немилосердно коверкая слова.

— Куда? — спросил Маруко самым простодушным тоном, будто спрашивал свою младшую дочку, сыта ли она.

Солдат указал на голландскую крепость и легонько подтолкнул Маруко в бок дулом ружья.

«Что они от меня хотят?» — удивленно подумал старик, но противиться не стал и не торопясь пошел к воротам крепости, сопровождаемый двумя конвоирами.

Его привели в кабинет к ван Спойлту. Увидев голландца, Маруко, как обычно, почтительно с ним поздоровался и сел на пол, томясь в ожидании дальнейших событий.

Один из солдат, приведший Маруко, что-то сказал ван Спойлту по-голландски. Тот молча кивнул в ответ и жестом отпустил обоих. Когда солдаты вышли, ван Спойлт подошел к пленнику.

— У тебя, Маруко, я слышал, много испанских денег, не так ли?

— Было когда-то, господин, — грустно ответил Маруко.

— Как же ты их раздобыл?

— Да уж постарался.

— Я спрашиваю тебя, где ты их взял.

— Я должен сказать об этом господину?

— Как же иначе, Маруко, раз я тебя спрашиваю.

— Деньги мне дал Визано.

— Визано? Кто это такой?

— Ах, вы ведь его не знаете. Это сын одного испанца, который жил когда-то у нас на Лонторе.

Ван Спойлт задумчиво шагал по кабинету.

— Мне сообщили, что ты не желаешь заключать с нами торговый контракт, — вновь обратился голландец к Маруко. — Может быть, ты мне скажешь почему? Ведь этот контракт мы предлагаем вам в знак дружбы.

— Я и Сам считаю, господин, что надо заключить этот торговый контракт.

— Что же ты этого до сих пор не сделал?

— Не моя вина, господин.

— Чья же, твоего сына?

— Мы с ним даже поссорились, господин. И до сих пор не помирились. Я говорю одно, он — другое. По-моему, самое лучшее заключить этот контракт. А он все свое твердит: сперва все надо обдумать.

— Выходит, вы с сыном разошлись во мнениях? Так… А не объяснишь ли ты мне, кто этот белый человек, с которым тебя сегодня видели?

— A-а, это англичанин, господин.

— Как его зовут?

— Веллингтон.

— О, наш старый знакомый! Где же он теперь живет?

— Говорит, на острове Тернате.

— На острове Тернате нет англичан, Маруко.

— Но он мне сам так сказал.

— Зачем он приезжал сюда?

— Понятия не имею, господин. Он заходил к Имбате по какому-то делу. А я его только проводил немножко.

Ответ Маруко снова заставил ван Спойлта задуматься. Потом он сказал, будто размышляя вслух:

— Что ж, если так, надо поговорить с Имбатой.

Маруко обрадовался. Он решил, что его больше не станут задерживать. Тем более что ван Спойлт, вызвав одного из солдат, приказал тому немедленно позвать старосту кампунга. Пускай теперь Имбата отвечает голландцу. Но едва он раскрыл рот, чтобы попросить разрешения уйти, как ван Спойлт сказал:

— Так ты, говоришь, все еще в ссоре с сыном?

— Да, господин.

— Ну, тогда тебе некуда торопиться. Побудь у меня немного, подождем Имбату.

Эта обычная просьба прозвучала в устах ван Спойлта приказанием. Маруко, не осмелившись ослушаться, так и остался сидеть на полу, уныло опустив голову. А ван Спойлт, не обращая больше на Маруко внимания, сел за стол и занялся работой, углубившись в ворох бумаг.

Прошло немало времени, прежде чем явился Имбата. Вид у старосты был расстроенный, да это и не удивительно: ведь его позвали к ван Спойлту вскоре после неприятного разговора с Кавистой.

— Ты мне нужен, Имбата, — обратился к нему ван Спойлт. — Дело в том, что недавно здесь, на Лонторе, видели господина Веллингтона. А Маруко сейчас сказал мне, будто бы этот англичанин приезжал зачем-то к тебе. Не можешь ли ты объяснить, что ему от тебя понадобилось?

— Вы хотите, чтобы я был откровенным с вами, господин?

— Разумеется. Я жду от тебя полной откровенности. А потом, если тебе будет интересно, я скажу, зачем мне это нужно знать.

— Веллингтон приходил, только чтобы поиздеваться надо мной, — угрюмо ответил Имбата, — видно, других дел у него нет. «Ну как, Имбата, — сказал он мне, — ты, верно, теперь жалеешь, что подружился с голландцами? До чего же ты был глуп! Ну, я вижу, ты теперь и сам это понимаешь!» Много еще такого наговорил и ушел.

— Видно, и в самом деле господину Веллингтону некуда время девать, — усмехнулся ван Спойлт. — Приехать на Лонтор только затем, чтобы позлорадствовать над старостой! Знаешь, Имбата, мне трудно этому поверить. И если мы с тобой по-прежнему друзья, ты ничего не должен от меня скрывать.

Имбата встал и, глядя прямо в глаза голландцу, произнес:

— Господин ван Спойлт! Мне нечего добавить к тому, что я рассказал. Так все и было.

Ван Спойлт, в свою очередь, пристально посмотрел на старосту, словно еще сомневался в искренности его слов. Но честный, даже, можно сказать, истовый взгляд Имбаты убедил ван Спойлта в том, что лонторец говорит правду. Поднявшись со стула, он опять размеренными шагами походил по комнате и затем, остановившись, спросил:

— А как ты думаешь, Имбата, не было ли у господина Веллингтона каких-либо других целей, ради которых он я появился на Лонторе?

— Откуда я могу это знать, господин? Только его друзьям известно, зачем он сюда приехал. А меня Веллингтон считает своим врагом.

— Кто же его друзья?

— Не знаю.

— В твоем доме сегодня он был один?

— Нет, с ним были еще пятеро.

— Пятеро? С кем же он был?

— Четверых я видел впервые, а пятый был Маруко.

До сих пор Маруко сидел спокойно, но, услыхав последние слова Имбаты, встрепенулся.

— Я только провожал их до берега, — торопливо вставил он.

— Нет, Маруко. Ты, я вижу, со мной хитришь, — недоверчиво глянул на старика ван Спойлт. — И ты, конечно, не зря отказываешься заключить с нами контракт. Видно, этот англичанин играет здесь какую-то роль. Что у тебя с ним за дела?

— Это не я против вашего контракта, а мой сын, — пытался оправдаться Маруко.

— Меня сейчас не интересует, кто из вас, ты или твой сын к нам относится хуже. Я хочу знать одно — что вы обсуждали с англичанином?

— Ничего мы с ним не обсуждали.

— Я ждал от тебя другого ответа, Маруко, — строго заметил ван Спойлт.

— Клянусь предками, господин, я говорю вам чистую правду, — взмолился Маруко.

— Ну что ж, раз ты вздумал морочить мне голову, останешься здесь до тех пор, покуда не скажешь всю правду. А не то, смотри, явятся за тобой твои предки!

Маруко разволновался не на шутку.

— Почему я должен здесь оставаться? — спросил он.

— Ты, я вижу, забыл, о чем вы с англичанином говорили. Вот мы и поможем тебе вспомнить.

— Ах, господин, зачем вы так обращаетесь со мной? — в отчаянии воскликнул Маруко. — Я ведь не враг вам и никогда не был вашим врагом.

— Я тоже тебе не враг. Но политика выше всего, — холодно ответил голландец. — В политике нет знакомых, нет друзей. Сейчас ты для меня не просто доброжелательно относящийся к нам лонторец, а человек, который многое знает и поэтому заслуживает особого внимания. Значит, я должен тебя задержать. Тебе, конечно, это не нравится. Но я-то здесь ни при чем. Этого требуют высшие соображения.

От этих слов Маруко совсем расстроился.

Имбата почувствовал, что ему больше тут делать нечего.

— Я могу идти? — спросил он ван Спойлта.

— Иди.

Имбата попрощался и вышел. Ван Спойлт и Маруко остались вдвоем.

Никто не был свидетелем того, что произошло потом в стенах голландской крепости. И поэтому никто не может поведать людям об испытаниях, выпавших на долю старика.

В тот день Маруко из крепости не вернулся.

Конечно, многие лонторцы и не заметили его исчезновения. Но Кависта, тщетно прождавший отца несколько часов, был очень встревожен и рассержен. Наконец он подозвал к себе Вето и коротко приказал:

— Ступай на берег и разыщи Маруко.

Вето тотчас отправился на поиски. Через полчаса он вернулся с неутешительной вестью: Маруко пропал бесследно.

— Значит, увязался с Веллингтоном на остров Кай, — хмуро проговорил Кависта. — Теперь его не догонишь.

— Неужели он мог такое сделать? — В голосе Вето прозвучало сомнение.

— Конечно, мог. Если уж он что-нибудь надумал, его ничем не удержишь.

Что же нам теперь делать? Ждать, когда он вернется?

— Когда это будет! — зло бросил Кависта. Но тут же взял себя в руки и уже более спокойно обратился к столпившимся вокруг него лонторцам: — Придется, друзья, нам самим заняться этой голландской девчонкой. Кто попытается выкрасть ее из крепости и доставить сюда?

Молчание.

— Куда вы все годитесь! — в сердцах махнул рукой Кависта.

— Ее не так просто выманить из крепости, — сказал Самбока. — Нужно, чтобы кто-то вошел туда и вышел вместе с ней, не вызвав подозрения у голландцев. Твой отец как раз и есть такой человек, без него нам не обойтись. С ним Клара, может, и решится выйти из крепости: больше ведь она никого и не знает.

— Но если ждать моего отца, то сколько нам придется сидеть без дела! — горячо проговорил Кависта. — Мы и так уже потеряли немало времени, дожидаясь этого англичанина. А теперь опять заминка. Нет, друзья, это глупо, а главное, опасно. Нельзя больше терять ни одного часа!

В наступившей тишине неожиданно раздался звонкий молодой голос:

— Я пойду в крепость. За успех не ручаюсь, но попробую.

— Твои слова достойны мужчины, Тало, — похвалил Кависта. — Что ж, иди, только будь осторожен. Когда ты пойдешь?

— Завтра утром, — ответил Тало. — Сегодня уже поздно, скоро стемнеет.

— А как ты будешь действовать? — спросил Самбока. — Надо все предусмотреть, ведь это не цыпленка утащить.

— Понятно.

— Нет, ты все-таки скажи нам, с чего ты думаешь начать?

— Войду в крепость.

— Как?

— Под видом торговца.

— Дальше.

— Разыщу эту девушку.

— А потом?

— Выманю чем-нибудь за ворота.

— А ты когда-нибудь разговаривал с ней?

— Не приходилось. А что?

— Говорят тебе, она не цыпленок, в торбу ее не положишь. Ну, хорошо, выйдет она из крепости, а что ты дальше будешь делать?

— Заткну ей рот, чтоб не кричала, и бегом сюда.

— Не так все это просто, Тало. Помни, если ты чем-нибудь себя выдашь, рухнет наш план, и всем нам несдобровать. Наша судьба зависит от того, как ты справишься с этим делом. Раскроют голландцы нашу тайну — все мы погибли.

— Не беспокойся, пак, я буду осторожен.

— Будь осторожен, сынок. И вот еще что я думаю: нельзя тебе идти одному. Снаружи, за воротами крепости, тебя должны ждать наши люди.

— Верно, поддержал Кависта. — Давайте сейчас же и решим, кто пойдет вместе с Тало.

— Я!.. Я тоже!.. И я!.. — послышалось вокруг.

— Наконец-то мы становимся более решительными! — с удовлетворением воскликнул Самбока.

— Ну теперь, кажется, все предусмотрено, — сказал Кависта. — Кто хочет пойти домой, идите. Но завтра рано утром все мы опять должны собраться здесь.

Итак, завтрашний день решал все. Лонторцы еще немного потолковали и начали расходиться по домам. Некоторые остались ночевать в лесу.

Наступило утро. Часов около восьми группа добровольцев во главе с Тало отправилась в путь. Кависта и его друзья, собравшись в своем тайном убежище, с нетерпением и тревогой ждали их возвращения.

Вернулись они, когда солнце уже стало клониться к западу. Вид у них был сконфуженный.

— Почему с пустыми руками? — спросил Кависта.

— Сначала я пошел в крепость один, — начал рассказывать Тало. — Потом туда проник Уман, а за ним и Симба с Мардиасом.

— Так. Ну а дальше?

— Ходили, ходили мы там, но все зря. Я даже ни разу не увидал Клару. Уман говорит, что видел ее, правда издалека. Но он и подойти к ней не успел, как она исчезла.

— Во дворе крепости полно солдат, — сказал Симба. — И все с оружием. Насмотрелись мы на них, так душа и кипит.

Кависта озабоченно запустил в волосы пятерню.

— Придется попробовать еще раз, — произнес он после недолгого раздумья. — Не будем унывать, друзья. Сегодня сорвалось, завтра не сорвется.

— Сразу ничего не делается, — поддержал его Самбока.

— А что, если мы ее силой уведем? — предложил Тало.

— Давно бы так! — воскликнула Супани.

— Нет, этого нельзя, — возразил Самбока. — Пока мы еще не воюем с голландцами, ни о каком насилии не может быть и речи.

— С девчонкой не могут справиться! — презрительно бросила Супани.

Кависта велел жене замолчать. Стали думать, кто пойдет в крепость на этот раз. Тех же самых людей пускать было рискованно. Добровольцы нашлись быстро. Оставалось ждать утра и надеяться, что теперь уж они сумеют заполучить Клару.

Но и на этот раз охотникам не повезло. Самбока был прав: выкрасть девушку было куда труднее, чем утащить цыпленка. Новости были сегодня еще более тревожными: по всем признакам голландцы спешно готовились к выступлению. Кависта пришел в бешенство.

— Да, — сказал он тихо, едва сдерживая бушующую в нем ярость, — нам некого винить, кроме самих себя. Надо было давно начать войну с голландцами. Если бы мы выступили против них вовремя, уже давно бы вышвырнули всех врагов с нашего острова. А теперь вот не можем даже захватить какую-то девчонку! Два дня бьемся без толку, как будто она под семью замками. Мы не хотели начинать кровопролития, но, видно, голландцы сами к этому стремятся. Вы говорите, они готовят на нас нападение? Я знал, что к этому дело идет. Ван Спойлт давно уже считает меня своим врагом. Он только и думает, как бы со мной расправиться. Поэтому я и ушел со своей семьей в лес… Что ж, по-вашему, мы и впредь должны сидеть сложа руки?

— Нет, так дальше нельзя, — раздалось сразу несколько голосов.

В тот вечер почти никто не пошел ночевать домой. До поздней ночи слышались в лесу оживленные голоса. Опять обсуждали, как лучше похитить племянницу ван Спойлта, долго спорили и, наконец, обо всем договорившись и выбрав новую группу смельчаков, которые должны были с рассветом отправиться в голландскую крепость, улеглись спать.

Ночь была самая обыкновенная, как многие другие ночи, проведенные Кавистой и его единомышленниками в этом глухом лесу: тихая, непроглядно темная и прохладная. И было невозможно себе представить, что пройдет несколько часов, и здесь, в этом мирном месте, разыграется страшная трагедия. Ничего не подозревавшие люди спали крепко и спокойно.

Было уже за полночь, когда Аре сквозь сон почудились чьи-то слабые стоны. Сон мгновенно слетел с него. Он прислушался. Где-то в черной чаще, шагах в пятидесяти, чей-то слабый голос едва слышно звал Кависту.

Ара, не медля ни секунды, растолкал храпевшего Кависту.

— Тебя кто-то зовет, — прошептал он.

Прошло несколько томительных минут. Затаив дыхание, оба чуть не до боли в ушах вслушивались в ночную тишь. Но таинственный голос умолк. Ничто не нарушало глухого безмолвия ночи.

— Тебе, видно, померещилось спросонок, — сердито буркнул Аре сонный Кависта и снова улегся.

Но едва он закрыл глаза, как опять, и на этот раз совсем близко, послышался чей-то слабый крик.

— Слышишь? — едва шевеля губами, спросил Ара.

— Слышу, — вскочив на ноги, ответил Кависта.

Они снова стали ждать, не повторится ли этот таинственный зов в ночи. Кависта весь обратился в слух. И когда крикнули в третий раз, Кависта сразу узнал, чей это голос.

— Отец, — прошептал он.

Вместе с Арой они тут же стали будить всех.

— Что случилось? — встревоженно спросила Супани, протирая глаза.

— Отец. Меня зовет отец, — быстро ответил Кависта и, обратившись к столпившимся вокруг него людям, распорядился: — Вина, Бета, Уман, вы пойдете со мной! Остальные пусть остаются здесь. Только не шуметь и быть всем настороже.

— Скажи хоть в двух словах, в чем дело, — попросил Самбока.

— Я еще и сам ничего не понимаю, пак. Вот, слышите? Это мой отец…

Опять откуда-то из тьмы леса долетел слабый крик, похожий на стон. Все замерли, прислушиваясь.

— Почему он меня зовет? Почему сам не идет сюда? — с удивлением произнес Кависта. — Тут что-то неладно. Будьте наготове, друзья. А мы вчетвером пойдем на голос.

— И я с тобой, — твердо сказала Супани.

— Нет. Женщины останутся здесь.

— А я пойду! — запротестовала она. — Я не хочу быть всегда позади только из-за того, что я не мужчина!

— Никуда ты не пойдешь, — вмешалась мать Кависты, — пока не узнаем, что произошло.

Вооружившись ножами, кинжалами и дубинами, четверо мужчин, осторожно ступая, растворились в темноте. Кависта и Вето взяли немного правее, Вина и Уман левее. Так и шли, держась неподалеку друг от друга.

— Кависта! — опять раздалось в тишине.

Теперь сомнений не было: это Маруко.

— С отцом, видно, случилось несчастье, — шепнул Кависта своему спутнику.

Теперь они шли точно на голос. Ускорив шаг, Кависта чуть не наступил на человека, распростертого на земле и скрытого густой травой. Это был Маруко.

Он лежал неподвижно, и только грудь его порывисто поднималась и опускалась от неровного, судорожного дыхания.

Кависта наклонился над ним.

— Ты… сынок… — с трудом проговорил Маруко. — Я… никак не мог доползти до вас…

— Что с тобой, отец?

— Берегись, сынок, берегись… Они идут сюда… Они схватят тебя… Очень скоро…

— Что они сделали с тобой? — стиснув зубы, спросил Кависта.

— Они меня… мучили. Так больно… страшно… И тебя тоже… будут мучить, сынок… Берегись… потому что… они…

Не успел он договорить, как вдруг совсем недалеко прогремел ружейный выстрел, и над их головами просвистела пуля.

— Проклятье! — выругался Кависта, молниеносно отскакивая в сторону.

— О-о… — застонал Уман, который был уже здесь, возле Маруко.

Кависта бросился было к товарищу, но в этот момент раздался второй выстрел, за ним — третий.

Прыжок — и Кависта укрылся за мощным стволом дерева.

Маруко не подавал признаков жизни. Уман корчился от боли.

— Приготовьтесь к бою, друзья! — крикнул Кависта, Он мог бы и не отдавать этого приказания. Заслышав вражеские выстрелы, Вето и Вина не мешкая заняли подходящие для обороны позиции. Лишь в первое мгновение они растерялись от неожиданности. Но быстро опомнились и теперь были готовы встретиться с врагами лицом к лицу.

Но Кависта не мог сидеть в своем укрытии и ждать. Он горел ненавистью к врагам и хотел скорее сразиться с ними. Он бесшумно вышел из-за дерева. Где враги, сколько их, — он ничего не знал: в лесу было еще темно. Кависта двигался вперед медленно, осторожно, полагаясь только на свое чутье, обострившееся сейчас до предела.

Отец… Он так и остался лежать в траве, беспомощный, страдающий. Может быть, голландская пуля уже погасила последнюю теплившуюся в нем искорку жизни…

Крепко сжимая дубину, Кависта неслышно пробирался туда, где стреляли. Вето с Виной следовали за ним.

На их стороне было важное преимущество. Ночь была их союзницей; они знали здесь каждое дерево, каждый куст, каждую тропку и легко ориентировались в темноте, тогда как голландским солдатам, впервые попавшим в этот черный, угрюмо притихший лес, опасность чудилась на каждом шагу.

Пройдя еще немного, Кависта различил впереди силуэт голландского солдата. Он обошел его, подкрался сзади и, размахнувшись, с силой ударил дубинкой по голове. Солдат рухнул на землю как подкошенный.

Кависта нагнулся, поднял выпавшее из рук солдата ружье.

— За моего отца! — С этими словами он вонзил штык в грудь распростертого у его ног врага.

Зорко оглядываясь по сторонам, он прислушался. Рядом с ним возникли из темноты Вина и Вето. Он подал знак остановиться. Все трое замерли, вслушиваясь в ночные шорохи. Их чуткий слух и острое зрение подсказали им, что в лесу много вражеских солдат. Надо было что-то предпринимать.

Кависта опять подал знак, и все трое двинулись к тому месту, где оставили Маруко и раненого товарища.

Уман был ранен неопасно. Пуля попала в руку, и ему можно было помочь. Но Маруко они нашли бездыханным. Сердце Кависты сжалось от горя и ненависти к убийцам.

Время не ждало. Надо было возвращаться к своим.

Вето поддерживал ослабевшего от потери крови Умана. Кависта нес на руках тело отца.

Вернувшись в лагерь, Кависта бережно опустил свою печальную ношу на землю, к ногам матери.

Смотрите! — сказал он звенящим от ярости голосом. — Вот что сделали эти голландские собаки!

Мать Кависты не слыхала его слов. В эту страшную минуту сознание ее померкло. Она видела перед собой только мертвое лицо мужа, обезображенное жестокими побоями. Она заплакала, горько, безутешно. Заплакали стоявшие рядом женщины и дети.

Скорбь охватила всех.

— Не плачьте! — твердо сказал Кависта. — Сейчас не время лить слезы. Мы должны отомстить врагам. Кровь за кровь!

Помолчав немного, он продолжал:

— Друзья, наш заговор раскрыт. В лесу голландские солдаты. Они окружили нас. Нам остается одно: защищаться с оружием в руках.

— Вот чего мы не ждали, — покачал головой Самбока. — Но почему все-таки голландцы решили первыми на нас напасть?

— Некогда теперь об этом думать, пак. Враги уже совсем близко.

— У нас так мало оружия, Кависта!

— Что же делать! Вы слышите? Они опять стреляют! Нельзя сидеть и ждать, пока всех перебьют!

— Да, Кависта, будем драться! Другого выхода нет.

— Всем приготовиться к бою! распорядился Кависта. — Женщины и дети пусть уйдут подальше в глубь леса, там не так опасно.

— Я никуда не пойду, — твердо сказала мужу Супани. — Ты еще увидишь, кто из нас двоих больше убьет голландцев.

— Ладно, оставайся, — ответил Кависта и, обращаясь к Самбоке, сказал: — Драться будем не на жизнь, а на смерть. Я думаю, пак, пришло время пустить в ход порох.

— Хорошо бы, — кивнул Самбока. Но как это сделать?

— Я вот что придумал. Отнесем порох в сторону, приготовим все к взрыву. Потом я крикну, чтобы при-влечь голландцев. Когда они будут совсем близко, мы запалим шнур.

Самбока одобрил план.

Кависта выбрал себе двух помощников и, захватив ящик с порохом, двинулся в сторону голландцев. Когда, по расчетам Кависты, до вражеских солдат осталось не более пятидесяти шагов, он знаком приказал остановиться. В один миг все было готово для взрыва. Отбежав немного, они легли рядом на землю и пригнули головы.

Кависта крикнул во весь голос:

— О-о-о-о-ой!

Тотчас же затрещали ружейные выстрелы. С каждой минутой они приближались.

— Ага, идут! — торжествующе произнес Кависта.

— Только появятся, поджигай! — скомандовал он одному из своих помощников, державшему в руке конец шнура. — Вот уж полюбуемся, как голландцы полетят в воздух!

…Там, в глубине леса, друзья и соратники Кависты с тревогой прислушивались к стрельбе. Особенно волновалась Супани, ей не сиделось на месте, от нетерпения она крепко сжимала кулаки.

— Надо идти туда, на помощь! — вырвалось у нее.

— Сиди на месте, — приказал Самбока.

— Я не могу больше ждать!

Разве мог кто-нибудь удержать сейчас Супани. Но едва она сделала первый шаг, раздался крик Кависты, а вслед за ним — еще выстрелы, на этот раз совсем близко. Прошло несколько секунд — и раздался оглушительный взрыв. Ночную тьму осветило яркое пламя. Послышались стоны и проклятья раненых. Взрыв разбудил всех жителей кампунга. Его-то и услыхала Вубани в далекой хижине своего брата.

В кольце

Разбуженные среди ночи лонторцы в испуге высыпали на улицу. Никто не знал, что произошло. Решили идти к Имбате. Скоро у дома старосты собралась большая толпа. Звали его, звали, так и не дозвались, Стали колотить в дверь.

— Где же Имбата?

— Куда он делся?

— Что с ним случилось?

Беспокойство нарастало.

Оно еще усилилось, когда издалека, со стороны леса, послышалась стрельба.

— И Вубани нет. Почему она до сих пор не вернулась домой? — переговаривались между собой женщины.

Тревога все сильнее овладевала людьми. Никто не уходил от дома старосты, все чего-то ждали, поглядывая в сторону голландской крепости.

Так прошло около получаса. Вдруг из темноты со стороны крепости отделилась группа людей с факелами. Это шел Имбата в сопровождении голландских солдат. Когда процессия приблизилась, все увидели даже в неровном, пляшущем свете факелов, какое бледное и осунувшееся у него лицо.

Люди тесно обступили старосту. Стало совсем тихо. В этой настороженной тишине угадывалось предчувствие недоброго.

— Друзья, — заговорил староста дрожащим от волнения голосом, — в кампунге произошли неприятные события. Кависта вздумал бунтовать. Он ушел в леса со своими сообщниками и готовится к нападению на голландцев. Поэтому ван Спойлт приказал сегодня ночью произвести во всем кампунге обыск, чтобы изъять оружие, какое будет найдено. Мы должны подчиниться этому приказу. Того, кто не отдаст оружие, голландцы будут считать своим врагом и сообщником Кависты.

Толпа по-прежнему молчала.

— Я должен передать вам, — продолжал Имбата, — еще два приказа ван Спойлта. Оба очень тяжелые для нас. Но об этом мы поговорим завтра на сходке. А сейчас пусть каждый откроет двери своего дома и разрешит этим солдатам произвести обыск.

Среди собравшихся послышался ропот. Кто-то громко вздохнул. Люди не двигались с места. Первым заговорил Ламбару.

— Ничего, видно, не поделаешь, — сказал он. Пусть начинают с меня.

В сопровождении двух солдат он пошел к себе домой, подавая пример остальным.

Обыск шел долго. Голландские солдаты на совесть обшаривали жилища лонторцев. Они Забирали с собой все, что могло сойти за оружие: не только кинжалы, но и простые ножи, которыми пользовались в хозяйстве. Это вызывало злобу и недовольство, но люди вынуждены были подчиняться. Ножи, кинжалы, копья остались только у тех, кто еще раньше успел их припрятать. Остальные были наказаны за свою доверчивость.

Наутро стрельба в лесу возобновилась. Гулкие выстрелы доносились все чаще: поднявшееся солнце пришло на помощь голландцам. Кольцо вокруг отряда Кависты стало сжиматься.

В это же время знакомый барабанный бой оповестил жителей Лонтора, что староста кампунга созывает всех на сходку.

Люди тянулись к дому Имбаты понурые, мрачные. На одних лицах был написан гнев, на других — тревожная озабоченность. Кто с досадой и сожалением вспоминал о своем кинжале, отнятом голландцами; а кто сокрушался о близких, которые вели сейчас неравный бой в лесу.

Но всего тяжелее было Имбате. Он стоял перед лон-торцами угрюмый, сгорбившийся. Несчастья, сыпавшиеся на него последнее время, состарили его и сломили его дух. Казалось, ему стоило огромных усилий заговорить.

— Друзья! — произнес наконец он. — Я даже не знаю, как объяснить, для чего мы сейчас собрались… Нам нечего обсуждать. И никто теперь не будет спрашивать нашего совета. Я созвал вас сюда затем, чтобы просто объявить о решении голландцев… Все это случилось потому, что Кависта не захотел им подчиниться… Прошлой ночью меня разбудили голландские солдаты и привели к ван Спойлту. Он сказал, что, поскольку один из жителей кампунга выступил против голландцев, старый договор о дружбе потерял силу. Они составили новый договор, и я как староста должен его подписать. По этому договору все жители Лонтора, у которых есть мускатник, должны продавать урожай голландцам на условиях контракта. Это первое. А второе вот что: теперь за порядком на острове будет следить не староста, а голландцы. Ван Спойлт сказал, что я был плохим старостой, не смог сохранить мир на Лонторе. И он не уверен, что новый староста будет лучше. Голландцы уже отобрали у нас оружие. Теперь они хотят схватить Кависту. Друзья! Я понимаю, что происходит у каждого из вас в душе. Мне сейчас тоже очень тяжело. Я еще многое хотел бы вам сказать. Но пусть лучше вместо меня с вами поговорит Гапипо.

Лонторцы молча переглядывались. Гапипо встал.

— Мы с вами послушали сейчас нашего старосту, — начал он. — И, я думаю, всем стало понятно: в нашей жизни наступила новая, тяжелая для нас пора. Теперь мы в полном подчинении у голландцев. Верно я говорю?

— Верно, — ответили ему.

— И незачем теперь спорить, кто больше виноват, — продолжал Гапипо. — Кависта ли, нарушивший договор о дружбе, или староста кампунга, не сумевший добиться, чтобы этот договор выполняли. Ясно сейчас одно: Имбата не может больше быть старостой. Обычай предков говорит: если староста не в состоянии управлять делами кампунга, он больше не может быть старостой. В нашей жизни произошли большие перемены. Голландцы были когда-то нашими друзьями. Теперь они наши враги. И мы должны с ними бороться. Как… Кависта. Вы слышали, что сказал Имбата. Голландцы приказывают нам продавать мускатные орехи по ценам, которые им выгодны. Они обшаривают наши дома и отбирают у нас оружие. Я думаю, это никому не нравится!

— Конечно, никому. Что тут говорить! — зашумели в толпе.

— Значит, голландцы нам больше не друзья. Верно?

— Верно, верно, — опять поддержали лонторцы Гапипо.

— А наш староста до последнего дня считал голландцев друзьями. И старался изо всех сил сохранить с ними мир. Такой староста нам не нужен. Да он и сам это признает. Ясно, друзья?

— Ясно, — раздалось в ответ.

— Тогда давайте выбирать нового старосту.

— А мне непонятно, Гапипо, как новый староста будет вести себя с голландцами? сказал Индалу. — Раз мы их считаем врагами, значит, и староста должен относиться к ним как к врагам.

— В дальнейшем все будет зависеть от его мудрости, — ответил Гапипо. А пока что ему придется исполнить то, что сейчас голландцы требуют от Имбаты. Он должен подписать новый договор.

— Зачем же тогда другой староста? — спросил Амбало. — Ведь ничего не изменится.

— Нет, изменится, — возразил один из товарищей Кависты. — У нового старосты будет другой ум.

— Это, конечно, верно, сказал Индалу. — Но все-таки надо бы подождать, пока не уладится дело с Кавистой.

— Индалу прав, — вступил в разговор Имбата. — Я один отвечаю за то, что произошло в кампунге, и я должен оставаться старостой, пока наши лонторцы воюют с врагами. Скажу вам честно. Я всей душой желаю, чтобы Кависта одолел голландцев. Пусть ему сопутствует удача! Пусть он победит! Вот кто будет тогда нашим старостой. Лучшего нам не найти.

Он произнес эти слова с неожиданной горячностью. Голос его вновь обрел силу и уверенность. Он почувствовал, что люди поверили ему.

— Я думаю, мы на этом и кончим, друзья, — сказал в заключение Имбата. — Вы теперь знаете два новых приказа ван Спойлта: о торговле мускатными орехами и о повиновении голландцам. Договорились мы и о том, когда будем выбирать нового старосту. А пока, раз уж я остался старостой, прошу вас, не прекословьте голландцам, чтобы не было еще хуже. Но помните, друзья, ваш староста, как житель Лонтора, одобряет поведение Кависты и считает его героем. Будьте готовы в любую минуту прийти к нему на помощь.

Прямо со сходки Имбата отправился в крепость, к ван Спойлту. Многие участники сходки остались у дома старосты, чтобы обсудить между собой все, что они сейчас услышали.

— Зря Имбата согласился, чтобы его сменили, — сказал кто-то. — Что там ни говори, а он виноват ничуть не больше Кависты.

— Но он же сам признал, что больше не может быть нашим старостой, — возразил другой. — Лучше прямо об этом сказать, чем делать дело, которое тебе не под силу.

— Ну а сами-то мы что сидим сложа руки? — воскликнул третий. — Кависта вон не испугался голландцев!

— Ну и что?

— А то, что я буду чувствовать себя виноватым, если голландцы победят. Я тоже хочу с ними драться!

— Кто же тебе мешает? Иди. А я, например, и не подумаю.

— Боишься, что тебя убьют?

— Еще чего скажешь! Но я считаю, что все это бесполезно. Не сегодня-завтра голландцы схватят Кависту. Да и с чем воевать, если даже ножи у нас отняли! Вон, смотрите, опять солдаты идут! Думаете, им захотелось подышать свежим воздухом?

И в самом деле, солдаты вышли из крепости не на прогулку. Это был патруль, обязанный следить за порядком в кампунге. Подойдя к насторожившимся лонтор-цам, они приказали им немедленно разойтись по домам и предупредили, что отныне жителям Лонтора запрещается собираться группами. Нарушившие приказ будут заподозрены в содействии заговорщику Кависте.

Люди расходились нехотя. Они вынуждены были уступить тем, кто сильнее. В этот несчастливый день все шло вкривь и вкось. Работа валилась из рук. Не сиделось дома. Еда в горло не шла.

К полудню стрельба, доносившаяся из леса, стихла. Тем тревожнее стали биться сердца лонторцев. Что это означало? Неужели конец? Неужели голландцы перебили весь отряд Кависты?

Бездеятельное выжидание тяготило, становилось невыносимым. Особенно для тех, кто всей душой был с Кавистой, кто так же, как он, ненавидел врагов и хотел прогнать их с Лонтора.

Несколько человек, собравшись тайком, решили, не теряя времени, пойти на выручку Кависте.

Шли кружным путем, осторожно, чтобы не наткнуться на голландцев. Долго они плутали по лесу, пока наконец не разыскали Кависту и его людей.

Они нашли их в самой глуши на небольшой полянке, с одной стороны которой высились, наподобие крепостной стены, каменные глыбы.

Кависта сидел на одном из камней, обхватив голову руками. Несколько его товарищей стояли тут же, другие бродили по поляне. Все были охвачены тревожным ожиданием.

Прибывшим из кампунга обрадовались, бросились навстречу, засыпали вопросами. Но когда узнали о том, что происходит в кампунге, воцарилось еще более тягостное молчание. Негодование, бессильную ярость, отчаяние — вот что испытали сейчас эти люди.

— Да, мы обречены, — медленно произнес Кависта. — Многих уже нет с нами. Они убиты, Голландцы выгнали нас из нашего лагеря. Там остались припасы. Здесь у нас ничего нет. Скоро начнется голод. А тут еще плохие вести из кампунга…

— Не отчаивайся, друг, сказал Умбада. — Еще несколько часов — и солнце сядет. Сейчас нам нельзя и носа высунуть. Зато ночью возьмем свое.

Да, скорее бы ночь! — сказал Кависта. — А то ведь как на горячих угольях сидим.

— Нечего ждать ночи! — воскликнула Супани. — Надо сию минуту выступить против врагов!

— Не спеши, дочка, — остановил ее Самбока. — Если бы наши силы были равны, мы не сидели бы здесь, не ждали ночи. А раз голландцы сильнее, надо ждать. Ведь ночью они будут в лесу как слепые.

— Сидим тут, прячемся, — как затравленные звери, упорствовала Супани. — Смотреть тошно!

— Мы и есть затравленные звери, — с горечью сказал Кависта. — Нас преследуют, мы должны прятаться.

— А по-моему, лучше погибнуть, сражаясь с врагом, чем прятаться от него.

— Потерпи, дочка, — повторил Самбока.

…Было около трех часов пополудни.

Еще каких-нибудь три часа — и солнце скроется за горизонтом, спасительная тьма окутает землю. И тогда они нападут на голландцев. Всего три часа… Но время тянется так медленно, что кажется, не три часа, а три года томиться им в этом ненадежном убежище, ожидая каждую секунду смерти. Начинал мучить голод. И от этого становилось еще тоскливее.

Кависта все сидел, не двигаясь, на своем камне. Сло-нявшиеся бесцельно люди то подсаживались к нему, то вставали и опять принимались расхаживать взад и вперед. Некоторые сидели прямо на траве, опершись спиной о камни и тщетно пытаясь бороться с подступавшей дремотой. Супани не могла найти себе места: то принималась точить наконечник копья, то вскакивала и ходила из стороны в сторону, сжимая кулаки, так что ногти больно впивались в ладони. Самбока был спокойнее остальных и настойчиво уговаривал Супани «потерпеть еще немножко».

Другие женщины, с детьми, устроились отдельно, за солидным укрытием, сложенным из камней. Здесь тоже почти не было слышно разговоров. Лица женщин выражали бесстрастную покорность судьбе; они будто заранее смирились с неизбежным поражением их мужей в этой неравной схватке с голландцами. Все реже в их глазах вспыхивали искры надежды.

Прошел еще час.

За этот час ничего не случилось, только сильнее стало сосать под ложечкой. Разговоры смолкли совсем, взгляды потускнели. Тишина стояла такая, словно на этой лесной поляне не было ни души. И поэтому, когда Вина вдруг прошептал: «Чует мое сердце — беда близко…» — всем показалось, будто он крикнул эти слова.

— Молчи, еще накличешь несчастье! — оборвал его Кависта.

Но едва он это сказал, как наблюдатель, устроившийся на самом высоком камне, подал сигнал опасности: он заметил врагов.

— Если они нас обнаружили, нам отсюда не вырваться, — тихо проговорил Самбока.

— Пусть только попробуют напасть на нас! — воскликнула Супани, схватив копье.

Все оживились. У каждого в руках появилось оружие. Куда девались голод, усталость, отчаяние. Глаза у всех горели решимостью и отвагой.

Но вот уже минут десять стоят они наготове, с оружием в руках, а вражеских солдат не слышно, не видно. И опять людей стала обволакивать обманчивая тишь, и, успокаиваясь, реже забились гулко стучавшие сердца…

Внезапно тишину разорвал громкий крик наблюдателя:

— Береги-и-и-и-сь!

Почти одновременно прогремел выстрел, и наблюдатель, раскинув руки, навзничь упал на землю.

Взгляды всех устремились в ту сторону, откуда стрелял враг.

— Вот он! — вскричала Супани, указывая копьем на верхушку одного из деревьев.

И в ту же секунду она стремительно рванулась к мужу и с силой оттолкнула его в сторону: она увидела, что дуло вражеского ружья нацелено на Кависту.

С дерева грянул второй выстрел. Супани рухнула на землю. Пуля, предназначенная ее мужу, досталась ей, и грудь молодой женщины окрасилась кровью.

Вне себя от ярости и горя, Кависта приказал начинать бой. Несколько человек, вооруженных копьями, бросились к дереву, на котором засел вражеский стрелок.

И сейчас же со всех сторон на поляну высыпали голландские солдаты, незаметно подкравшиеся к последнему убежищу отряда Кависты.

Внезапное появление вражеских солдат произвело разное действие на оказавшихся в кольце людей. Одни в безрассудном гневе кидались на голландцев, точно не замечая черных дул, изрыгающих смерть. Другие, видимо, растерялись и только искали выхода из этой ловушки. Женщины, прижимая к себе детишек, плакали и в ужасе метались по поляне, ища спасения.

Но спасения не было: кольцо врагов было таким плотным, что прорваться сквозь него не было никакой возможности.

Первым это понял Самбока. Он не бросился в слепой ярости на врагов и не пытался бежать, а сидел, не двигаясь, на своем камне. И когда два голландских солдата, подступив к нему, приказали поднять руки вверх, он, не сопротивляясь, повиновался.

— Смелее, друзья! Бейте голландских собак!

Это кричал Кависта. В правой руке он сжимал копье, левой поддерживал слабеющее тело жены. Супани истекала кровью. Только что в ее лице было вдохновение, решимость, любовь, а сейчас на нем уже тень смерти. Глаза закрыты, дышит часто-часто. Она умирает. Кависта весь приник к ней. Ценой собственной жизни Супани спасла его жизнь. Его преданный друг, любимая жена умирала у него на руках.

Кависта поднял голову, поглядел кругом. Сердце его сжалось: Самбока сдался в плен, другие, побросав копья, пытаются бежать. Ими овладел безумный страх… Но бежать некуда. Два или три человека сумели проскользнуть сквозь узкие расщелины в камнях и бросились со всех ног в лес. Но их тут же настигли голландские пули.

Среди голландцев тоже были убитые. Но живых оставалось гораздо больше. Горстка не поддавшихся страху лонторцев билась не на жизнь, а на смерть. С каждой минутой их становилось все меньше. Положение было отчаянным. Кависта понимал, что он должен немедля вступить в бой, но ему было невыносимо тяжело бросать умирающую жену. Дольше бездействовать было нельзя. Он осторожно приподнял голову Супани со своих колен и мягко опустил на траву. В следующее мгновение он уже вскочил на ноги.

Но было поздно. Выросший прямо перед ним голландский солдат приставил дуло ружья к его груди. Кависта не испугался, не побежал, не дрогнул. Правая его рука по-прежнему крепко сжимала копье. Он снова нагнулся к Супани и левой рукой прижал к себе ее почти бездыханное тело.

Он словно застыл. И только глаза его пылали неугасимым, испепеляющим огнем. В эту минуту он вдруг ясно осознал бессмысленность дальнейшего сопротивления.

Двое солдат схватили его за плечи и оторвали от Супани. Но когда они стали скручивать за спиной ему руки, он, напрягши все свои силы, с глазами, налитыми кровью, стал бешено сопротивляться. Солдаты с трудом: удерживали его. Переполнявшая все его существо ненависть вылилась в пронзительном крике:

— Вейтесь смелее, друзья! Смелее!

Но его последний призыв был напрасен, ничто уже не могло спасти мятежных лонторцев.

Через несколько минут все было кончено.

На поле боя там и здесь лежали убитые и раненые. Захваченные в плен стояли, угрюмо понурив головы, ожидая приговора.

Командир голландского отряда приказал всем пленным, мужчинам и женщинам, построиться рядами, и конвой вооруженных солдат повел их в крепость.

Кависте разрешили проститься с женой.

Он опустился перед ней на колени. Супани медленно открыла глаза. Они смотрели друг на друга в последний раз. Смотрели долго, не отрываясь. На губах Супани проступили капельки крови. Она глубоко, с трудом вздохнула. Губы ее дрогнули в слабой улыбке, и она прошептала:

— Ты все равно будешь бороться с ними, да?

Он молча кивнул…

Но Супани не услышала бы ответа. Она умерла.

Невыразимая скорбь охватила Кависту. Скорбь, гнев, ненависть… Ему велели подняться и следовать за остальными. Из леса в крепость можно было пройти, минуя селение. Но голландцы решили немедленно оповестить всех жителей Лонтора о победе, прогнав пленников через кампунг.

Измученные, голодные, оборванные люди еле брели, понукаемые конвоем.

Зрелище это было так ужасно для лонторцев, что они спешили укрыться в домах, только бы не видеть его.

Следом за печальной процессией, обливаясь слезами, шли несколько женщин и детей: среди пленников были их мужья, отцы, братья.

Пока проходили кампунг, голландцы не торопили пленных, но как только последняя хижина осталась позади, конвой приказал ускорить шаг.

И вот они стоят в большой комнате, напротив восседающего за столом ван Спойлта. Здесь же в правом углу комнаты сидит на стуле Имбата. Он так же бледен, как эти несчастные. В левом углу — пятеро голландских солдат из охраны.

— Сегодня мне пришлось подольше задержать у себя вашего старосту, — начал ван Спойлт, обращаясь к пленникам. — Пусть он тоже будет здесь, вместе с вами. Вы подняли бунт, захотели выгнать голландцев с Лонтора. Ваш староста, правда, в этом не участвовал, но все равно, ответственность за любые действия лонторцев несет он. Поэтому я считаю виновным и его. Мне стало известно от Имбаты и от Маруко, что вы объявили нас, голландцев, своими врагами. Само собой разумеется, мы не могли отнестись к этому спокойно. Нам пришлось принять меры, чтобы подавить мятеж. Как видите, это нам удалось. Я не собираюсь выслушивать ваши объяснения, меня не интересует, что толкнуло вас на этот гибельный путь. Вы здесь для того, чтобы выслушать решение, которое мы приняли, как только ваш преступный замысел был раскрыт.

Ван Спойлт взял лежавший перед ним на столе лист бумаги и стал читать:

— «Первое. Все жители острова Лонтор, имеющие мускатные деревья, должны подписать с Ост-Индской компанией контракт о продаже мускатного ореха. Тот, кто не подпишет контракта, будет считаться врагом Ост-Индской компании.

Второе. Для охраны порядка и соблюдения общественного спокойствия (поскольку староста кампунга оказался беспомощным и не сумел предотвратить смуту) Ост-Индская компания размещает на островах Банда вооруженные силы, которые будут действовать в качестве полицейских сил».

После краткой паузы ван Спойлт продолжал:

— Это соглашение уже подписано мною и вашим старостой, и, следовательно, оно должно выполняться всеми беспрекословно. А с тобой, Кависта, и с твоими сообщниками мы поступим так, как этого заслуживают враги Ост-Индской компании. В целях безопасности и сохранения порядка всех вас, кроме женщин и детей, вывезут с островов Банда, а ваши сады с мускатниками перейдут в собственность Ост-Индской компании.

Кависта, слушавший ван Спойлта с презрительной усмешкой ответил:

— Мы потерпели поражение. Но это не значит, что вы, голландцы, будете издеваться над нами вечно. Вы расправились с моим отцом, теперь угрожаете расправой всем нам. Кто дал вам право отнимать наши сады, выселять нас из родных мест? Это наши острова, мы вас сюда не звали. Так у кого же на эту землю больше прав?

— Мы приехали к вам с высокими целями, — сказал ван Спойлт, но Кависта тут же перебил его:

— Чтобы грабить нас — вот зачем вы сюда приехали.

— Нас послала сюда Голландия, — повторил ван Спойлт, — чтобы завязать дружеские отношения с местними жителями. Все лонторцы на сходке согласились заключить с нами договор о дружбе. И договор был заключен. Тот, кто его нарушил, стал нашим врагом. И должен быть наказан.

— Это не наказание, а гнусная жестокость!

— Молчи, собака! — оборвал Кависту один из солдат, Кависта метнул в его сторону гневный взгляд.

— Завтра вашего духу здесь больше не будет, — заявил ван Спойлт. — Отправим вас кораблем…

— Вы не смеете так обращаться с нами! — вскричал Кависта. — У каждого лонторца есть свои права, и никто не может их отнять!

— Вы сами лишили себя этих прав, — холодно произнес ван Спойлт. — Ваши преступные действия были самоуправством. Вы нарушили договор, подписанный старостой кампунга. Значит, вы пошли против своего народа. И этим лишили себя всяких прав.

— При чем здесь договор? На своей земле мы хозяева, а не вы, подлые голландские псы!

— Ну-ка попридержи язык, а то будет хуже!

— Думаешь, я боюсь смерти? На, убивай меня хоть сейчас!

Ван Спойлт приказал солдатам увести Кависту и остальных пленников.

— Завтра вас всех отсюда отправят, — повторил он.

Кависта в бешенстве рванулся к нему, однако солдаты быстро схватили юношу и потащили к выходу. Еще долго слышался его гневный крик:

— Лучше убейте меня! Убейте!..

Ван Спойлт по-прежнему спокойно сидел за столом.

— Что скажешь, Имбата? — спросил он.

Имбата ничего не ответил.

Ван Спойлт отпустил его, и тот пошел домой старческой, неверной походкой.

После бури

На следующий день Кависта и другие «бунтовщики» были насильно вывезены за пределы островов Банда.

Никто в кампунге не знал, куда их отправили, на какой срок и вернутся ли они вообще. Не раз приходили в голландскую крепость родные и друзья изгнанников, чтобы узнать хоть что-нибудь об их судьбе, но неизменно они слышали от голландцев одно и то же: «Эти люди получили по заслугам, и лучше о них забыть».

Тоской и печалью наполнились сердца тех, кого разлучили с любимыми, дорогими людьми. G их лиц не сходила мрачная тень, каждое утро они встречали тяжкими вздохами и, провожая день, смахивали горькую слезу…

Горе семей изгнанников разделил весь кампунг. Лонтор словно оделся в траур. Не было слышно разговоров, песен. Скорбная тишина повисла над поселком. Только стук тяжелых солдатских башмаков патруля раздирал эту тишину. Угрюмо, ненавидяще, как на злых духов, смотрели лонторцы на каждого голландца.

Тишина, запустение, подавленность острее всего чувствовались в эти дни в доме Имбаты. Теперь сюда редко кто заглядывал, порой с утра и до самого вечера окна дома были наглухо закрыты.

Имбата сдержал свое слово. Через два дня после того как голландцы вывезли Кависту и его друзей с Лонтора, он созвал сходку, на которой был выбран новый староста кампунга. Отныне бразды правления перешли к Гапипо.

Теперь Имбата ничем не отличался от остальных лон-торцев. В своем большом опустевшем доме он коротал время в тоскливом одиночестве, без жены, без сына: Тамбера по-прежнему работал в крепости у голландцев, Вубани до сих пор не возвращалась.

Соседи советовали Имбате пойти искать Вубани. Он соглашался с ними. А про себя думал: «Она ушла из дому по своей воле, значит, и возвратится, когда сама того пожелает. Я не буду ее разыскивать».

Он очень страдал, но никому не рассказывал о своих страданиях. Он думал не только о Вубани. Ему не давали покоя воспоминания о недавних трагических событиях на Лонторе. Одна за другой всплывали в его памяти тягостные картины: тела убитых лонторцев, прощание с изгнанниками. И во всем этом виноват он один. Под бременем вины Имбата сгорбился, взгляд его потускнел, он стал совсем стариком.

Может быть, он должен повиниться перед всем народом, и тогда ему станет легче. Нет-нет, пусть уж его вина останется с ним, пусть он страдает, пусть проклинает себя. Что может быть тяжелее ненависти к самому себе? Но он заслужил это. Только страданиями он может искупить свой тяжкий грех.

Он никого не имеет права осуждать, никого. В том, что случилось, виноват он один. Ведь не Кависта же! А может быть, ван Спойлт? При мысли об этом человеке Имбата испытывал что-то похожее на облегчение.

Да, ван Спойлт виноват. Хотя если бы он, Имбата, не сказал ван Спойлту в самом начале, что Кависта настроен враждебно к голландцам, может быть, ничего бы и не случилось. Зачем он это сделал? В такие минуты Имбату жег мучительный стыд: он жив, дышит, думает, тогда как другие…

Как он мог поверить голландцам? Зачем?

И опять в памяти вереницей проходили скорбные лица женщин, разлученных со своими мужьями; в ушах звучал плач детей, отцы которых погибли в бою с голландцами… Никогда еще на долю его народа не выпадало таких испытаний. И во всем виноват он, только он. Как же это могло случиться?

И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Имбата проклинал себя. Да, ему некого винить. И вот теперь в своем кампунге он отверженный. Никто не навещает его. Что ж, он заслужил это. И он не имеет права обижаться на людей. У него нет больше семьи. И в этом тоже виноват он сам. Тамбера у голландцев. Как мог он это допустить? Ведь Тамбера еще мальчик и многого не понимает. Вубани ушла и не хочет возвращаться. Пусть все так и будет. Пусть! Он должен страдать, он должен искупить свой грех!

Прошло несколько дней. Однажды Имбата услыхал во дворе шум. Он подошел к окну. На улице возле его дома столпился народ. Ламбару, увидев его, крикнул, что вернулась Вубани.

Имбата отнесся к известию спокойно, не выразив удивления. Суматоха, поднятая соседями, былапонятна: Вубани не сама вернулась в кампунг, ее нес на руках Амбало.

Когда он со своей ношей вступил в поселок, люди бросились к нему, обступили со всех сторон, стали расспрашивать. Вубани лежала у него на руках и тихо стонала. Глаза ее были сомкнуты. Амбало немногое мог рассказать. Он шел из лесу и недалеко от долины Кубала увидел, что на дороге кто-то лежит. Это была Вубани.

Так больше никто ничего и не узнал.

Сопровождаемый целой процессией, Амбало подошел к дому Имбаты. Тот уже стоял на пороге. Увидев свою жену, бессильно распростертую на руках у Амбало, Имбата не двинулся с места, не вскрикнул, выражение его лица по-прежнему оставалось бесстрастным. Он лишь протянул вперед руки, бережно взял Вубани, внес ее в комнату и опустил на лежанку.

— Разум покинул ее, злые духи овладели ее душой, — неожиданно для самого себя произнес Имбата.

— Я тоже подумал, что у Вубани не простая болезнь, — тихо проговорил Амбало.

Нельзя терять время. Надо скорее послать за дукуном, — предложила его жена.

— Верно, верно, — закивали другие женщины.

— Иди за дукуном, — сказала жена Амбало мужу.

Тот молча кивнул и почти бегом бросился к дому дукуна.

— Прошу тебя, Ивари, возьми на себя все заботы, обратился Имбата к соседке.

Ивари согласилась. Ей не надо было объяснять, что делать. И она тут же принялась хлопотать: встречала все новых и новых людей, пришедших навестить больную Вубани, рассаживала их, что-то шепотом объясняла. Многие захватили с собой кое-какую еду. Ивари все собрала и приготовила общее угощение.

Народ все прибывал.

Вскоре явился и дукун. Он сел рядом с Вубани, взял ее за руку, потом потрогал ей лоб, задумчиво склонил голову и, сосредоточенно подумав о чем-то, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Злые духи уже давно вселились в нее. Будет трудно изгнать их.

— Откуда взялись эти проклятые духи? — робко спросила одна из женщин.

— Они живут в джунглях. Там они ее и подкараулили. — ответил дукун.

«Вот она где была, подумал Имбата. — Что ж, я ее не гнал, она ушла по своей воле…»

Дукун велел Амбало разжечь кеменьян. Густые клубы белого дыма наполнили комнату. Дукун бормотал заклинания. Все остальные молчали.

Вубани с трудом приоткрыла отяжелевшие веки, губы ее дрогнули, зашевелились. Она силилась что-то сказать, но язык отказывался повиноваться.

— Там… бе… ра, — наконец прохрипела больная.

— Она зовет Тамберу, — сказала женщина, сидевшая ближе всех к больной.

— Вубани хочет видеть сына, — промолвила Ивари и, отыскав глазами Бамбера, сына Амбало, распорядилась: — Бамбер, отправляйся немедленно в крепость и приведи сюда Тамберу.

— В крепость? — переспросил юноша. — К голландцам?

— Голландцы тебе не нужны, разыщи Тамберу.

— Да, но…

— Воля умирающего священна, сынок. Иди, не задерживайся.

Бамбер нехотя поднялся и, недовольный, поплелся в крепость.

Вубани опять попыталась заговорить, но невнятные слова, едва прозвучав, замирали, и никто не мог их разобрать. Она умолкла и вдруг закашлялась. Изо рта по щеке тонкой струйкой потекла кровь.

— Видите? — воскликнул дукун. — Как измучили ее злые духи! Ей уже с ними не справиться.

— Нельзя оставлять ее одну, — сказала Ивари. — Кто знает, а вдруг этой ночью случится то, чего мы все боимся.

— Я останусь здесь на ночь, — вызвалась жена Амбало.

— И я, — присоединилась к ней жена Гапипо.

— Я, конечно, тоже, — сказала Ивари. — Но и из мужчин должен кто-то остаться.

— Я остаюсь, — сказал Амбало.

Все примолкли: Вубани опять попыталась что-то произнести. И опять можно было разобрать только:

— Там… бе… ра.

— Мы уже послали за ним, Ни^[23], — наклонившись к больной, ласково сказала Ивари. — Подожди немножко, он скоро придет. Обязательно придет!

Она сказала: скоро. Все так и думали, ведь Бамбера послали давно, вот-вот он вернется вместе с Тамберой.

Но прошел час, другой. А их все не было. Наконец появился Бамбер.

— Ты один? — спросила его Ивари.

— Да, Тамбера еще в крепости, — хмуро ответил Бамбер. — Скоро придет.

Скоро придет. Он должен был бы прилететь к постели умирающей матери. А его все нет.

Ушел дукун, за ним потянулись другие. В доме остались только самые близкие люди. И вот наконец пришел Тамбера.

Ивари встретила его гневными словами:

— Твоя мать при смерти. А ты и не торопишься повидаться с ней!

— Вы должны понять, — стал оправдываться Тамбера, — я не могу отлучаться из крепости без разрешения.

Он приблизился к изголовью матери.

— Ни, твой сын пришел! — вновь склонилась над ней Ивари.

Вубани медленно открыла глаза, увидела перед собой родное лицо сына и еле слышно прошептала:

— Тамбера.

— Да, это я, ма.

Долго она смотрела на него не отрываясь. Потом в уголках ее губ задрожала слабая, но счастливая улыбка. Да, Вубани сейчас была счастлива. Ее материнская мольба услышана: пронесшаяся гроза не задела ее сына, он жив, здоров… Она смежила веки.

Прошло несколько минут, и опять послышалось ее бессвязное бормотанье, прерывавшееся мучительными приступами кашля. Снова пошла горлом кровь…

Тамбера, понурив голову, безмолвно сидел у постели матери. Когда она затихла, вконец обессилев, он осторожно встал.

— Я должен идти, — сказал он Ивари. — Меня отпустили только на четверть часа.

— Как ты можешь сейчас оставить ее! Ведь это твоя родная мать. Смотри, чужие люди и те остаются, а ведь ты сын!

— Если я вовремя не вернусь, меня строго накажут.

— Но завтра, смотри, приходи обязательно.

— Я думаю, что мне разрешат.

С этими словами Тамбера покинул свой бывший дом.

Как только он вышел, Ивари, едва сдерживавшая негодование, взорвалась:

— Вот что получается, когда голландцы прибирают к рукам наших детей. Навестить умирающую мать и то без разрешения нельзя!

— Совсем парень с дороги сбился, — прошептал Амбало, боясь, как бы его не услышала Вубани.

— Кто бы подумал, что Тамбера принесет столько горя отцу с матерью, — покачала головой его жена.

— И ничего удивительного нет, — сказала жена Гапипо. — Как влюбился в эту голландскую девчонку, так никакого с ним сладу не стало. Отец с матерью стали чужие. Но я другое в толк не возьму: неужели он не замечает, что весь Лонтор ненавидит голландцев. Как будто не на его глазах столько людей погибло!

— Он сам, видно, хотел бы быть голландцем, — вздохнув, сказала Ивари.

— Ничего подобного. Тамбера не хочет быть голландцем, — возразил Бамбер.

Имбата сидел на террасе, вместе с Ламбару. Он вышел сюда сразу, как только оставил больную жепу на попечение Ивари, и за все это время ни разу не подходил к Вубани. Лишь вечером, когда совсем стемнело, он вернулся в комнату, где лежала умирающая.

Люди, оставшиеся в доме Имбаты, до поздней ночи вели вполголоса неторопливый разговор. Постепенно голоса начали умолкать — уставших людей клонило ко сну. Женщины устроились в той же комнате, где лежала Вубани, мужчины ушли спать на заднюю половину. Решили по очереди не спать, сидеть возле больной: ей каждую секунду могло стать хуже.

Утро не принесло с собой облегчения. Все чаще на губах Вубани появлялась кровь. Как и вчера, надсадный кашель раздирал грудь.

Несколько раз прерывающимся голосом она звала Тамберу. Но сын все не приходил. Чтобы успокоить больную, Ивари то и дело говорила ей:

— Ну подожди немножко. Он сейчас придет.

Но Тамбера в тот день так и не появился.

Минула еще одна ночь. С утра Вубани опять стала звать сына. Все ждали, что сегодня он непременно придет. Он ведь знает, что мать при смерти. Но час проходил за часом, а Тамберы не было. Вубани совсем ослабела. Жизнь едва теплилась в ней.

День уже клонился к вечеру, когда в ворота голландской крепости вбежал Амбало. Десять минут спустя он уже спешил обратно.

Дом Имбаты, который столько времени стоял как вымерший, теперь наполнился голосами, стуком шагов. Весть о том, что Вубани скончалась, мгновенно разнеслась по всему Лонтору.

Мужчины, женщины, дети толпились в комнатах, во дворе, на террасе. Говорили шепотом, многие утирали слезы. И на устах у всех был один вопрос: «Где Тамбера?»

— Он сейчас придет, — объяснял Амбало, только что возвратившийся из крепости.

— Негодяй! — вырвалось у Ивари. И, обратившись к Имбате, она добавила: — Твой сын забыл даже о родной матери!

— Он сам решил уйти к голландцам, — сухо ответил Имбата.

— Сходи за ним еще раз, — попросила Ивари стоявшего рядом с ней Амбало. — Скажи ему, что он должен немедленно быть здесь.

— Слишком много чести бегать за этим мальчишкой два раза, — нахмурился Амбало. — Он знает, что мать умерла и что его здесь ждут.

Ивари тяжело вздохнула.

И в тот же миг ее лицо посветлело, словно у истомившейся в ожидании девушки, которая увидела наконец спешащего к ней юношу.

— Тамбера!

— Тамбера идет! — послышалось вокруг.

Люди расступились.

Бледный, съежившийся под осуждающими взглядами людей, пришедших проститься с его матерью, вошел Тамбера в комнату. Мельком глянул на отца, на Ивари. Потом подошел к лежанке, на которой покоилась его мать.

— Ты пришел слишком поздно, — тихо промолвила Ивари. — Слишком поздно.

Тамбера еще ниже опустил голову.

— Перед смертью она все звала тебя. Так ей хотелось еще разок на тебя взглянуть, что-нибудь сказать. До последних минут она думала только о своем любимом сыне. Вубани не знала, что ты уже весь, душой и телом, принадлежишь голландцам. — И, повысив голос, Ивари прибавила: — Тяжкий грех ты взял на душу, Тамбера. Не дал своей матери спокойно умереть. Нам стыдно за тебя.

Тамбера молчал.

Он медленно опустился на колени у изголовья умершей. И все вдруг увидели, что он убит горем: таким безысходным отчаянием веяло от всей его сгорбленной фигуры.

— Побудь возле матери, — сказал Имбата и вышел из комнаты, чтобы позаботиться о похоронах.

— Похороним мать, тогда и пойдешь, — Голос Ивари звучал теперь мягче.

— Но… я… — запинаясь, пробормотал Тамбера, меня отпустили ненадолго. Я еле упросил.

— Ненадолго? — изумилась Ивари.

— Я хочу… я так хочу остаться с вами. Но я не имею права. Мне пора уходить.

— Да как ты можешь! — в ужасе воскликнула Ивари.

— Совсем голландцы запугали тебя, — покачал головой Амбало.

Тамбера ничего не ответил. Он по-прежнему стоял на коленях, низко свесив голову, не шевелясь и не говоря больше ни слова. Стоял до тех пор, пока не заныла спина от усталости. Потом умоляюще взглянул на Ивари. Губы его дрожали.

— Прости меня, мать, — еле слышно произнес он. — Я должен идти.

Ноги у него затекли, и он с трудом поднялся.

Ивари молчала. Все, кто был в комнате, не сводили глаз с Тамберы. Стало очень тихо.

Тамбера ушел, не смея поднять глаз.

Выйдя на веранду, он остановился. Лицо покойной матери стояло у него перед глазами.

Потом он увидел отца. Робко приблизился к нему. Ждал, вдруг отец с ним заговорит. Нет, не заговорил.

И, уже не оборачиваясь, Тамбера пошел в крепость.

«О предки! — Он горько вздохнул. — Защитите меня от их ненависти! Я знаю, теперь все на Лонторе ненавидят меня. Вот я ушел, они сейчас говорят обо мне, осуждают. Может, скоро никто не станет и разговаривать со мной. Я для них стал совсем чужим. Скоро они даже забудут, что я существую. Ничего они не понимают! Моя мать умерла. И я знаю, она умерла оттого, что очень любила и жалела меня. Наверное, она заболела, когда я ушел из дому. Она так хотела, чтобы мы всегда были вместе. И вот мы расстались… Навсегда. Но почему, почему даже она не могла меня понять? А как изменился отец. Какое у него странное лицо. А глаза? Глаза совсем пустые. Ничего у отца больше не осталось в жизни. Жалкий, беспомощный, несчастный. А какой он был, когда был старостой! Но он сам во всем виноват. Надо было жить с умом. Вот и Кависта. Хотел выгнать голландцев с Лонтора. А что получилось? Его самого отсюда прогнали. Убили отца, жену. Отняли землю. Он все потерял. И тоже сам виноват. Человеку дан ум, чтобы он мог во всем разобраться. А вот голландцам хорошо, весело. Я видел, как они праздновали победу. Они победили, потому что они умные, много знают. Ну, ничего. Пусть голландцы умны, пусть лонторцы ненавидят меня, я добьюсь своего. Я не потерплю поражения, как Кависта».

Проходя мимо часового, стоявшего у входа в крепость, он подтянулся, отдал честь и быстро зашагал к своему командиру.

— Я прибыл, — вытянувшись перед голландским офицером, доложил Тамбера.

Холодно посмотрев на него, Риттер спросил:

— Почему опоздал на три минуты?

Тамбера переступил с ноги на ногу.

— Болтаешься без дела! — закричал Риттер. — В наказание отправляйся стирать белье. Ясно?

— Ясно, — дрогнувшим голосом ответил Тамбера.

Риттер указал на лежащую во дворе большую кучу грязного белья.

— Забирай все!

«Я для него хуже скотины», — вскипел было Тамбера. Но, вспомнив, что он солдат и должен беспрекословно выполнять любой приказ начальника, молча повиновался. Перетащив белье к месту, где обычно стирали, Тамбера принялся за работу.

Время от времени он поглядывал на знакомое окошко: не выглянет ли Клара. День догорал, приближались сумерки. В этот час Клара обычно подходила к окну. И он любовался ею, невольно сравнивая красоту девушки с красотой, разлитой вокруг: теплые краски заката золотили деревья, камни, траву.

Но сегодня Клара, видно, была чем-то занята или ей просто не хотелось никуда идти. Из казармы, болтая между собой, высыпали гурьбой голландские солдаты. Во дворе стало шумно. А Клары все не было.

Разогнув спину, Тамбера посмотрел кругом: один из голландцев сидел, уединившись на берегу моря, и задумчиво глядел вдаль.

«Тоскует, — подумал Тамбера. — У него за морем семья, дом. Там его ждут. А у меня нет больше дома, и некому меня ждать…»

Он снова посмотрел на солдат во дворе. Они весело переговаривались, кто-то смеялся во все горло.

«Голландцы радуются, они победители. А в моем кампунге печаль и горе».

В его сторону шли трое солдат. Он быстро склонился над бельем и стал старательно его намыливать. Солдаты прошли мимо. Он слышал, как один сказал:

— Вот правильно! Эти туземцы только на то и годятся, чтобы стирать белье!

«Как они смеют меня оскорблять! — возмутился юноша. — Они считают меня мальчишкой, дурнем, не способным ни на что. Они думают, что я такой же, как другие лонторцы. Они победили нас в бою, поставили на колени. Они кичатся своим превосходством над нами. Почему я должен это терпеть? Почему? Нет, мне лучше уйти отсюда, уйти далеко, далеко. Я покину эту крепость, кампунг, остров. Зачем здесь оставаться? Одни меня оскорбляют, другие ненавидят. Уйду! Чтобы никогда больше не видеть голландцев, лонторцев, отца, ван Спойлта, Клару!. «Клару? Нет, без нее я не смогу жить…»

Он еще раз взглянул на ее окно.

«Тогда мы уйдем вместе! Она и я. Мы будем счастливы. И все будут радоваться, глядя на нас».

Солнце село.

В комнате Клары загорелся огонь. Но светлое пятно тут же пропало. Захлопнулся ставень. Теперь в окне светились только узкие щели.

Тамберу окутала тьма.

Редактор М. Климова

Художественный редактор Ю. Боярский

Технический редактор Ж. Примак Корректор М. Фридкина

Сдано в набор 23/IV 1964 г.

Подписано в печать 17/VII 1964 г. Бумага 84Х108 1/32. 8,75 печ. л. «=14,4 усл. печ. л., 14,96 уч. — изд л. Тираж 50 000 Заказ 370. Дена 95 коп.

Издательство «Художественная литература»

Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19

Ленинградская типография № 2 имени Евгении Соколовой «Главполиграфпрома» Государственною комитета Совета Министров СССР по печати Измайловский проспект, 29

Scan Kreyder — 01.08.2016 STERLITAMAK

Примечания

1

Марах Русли, Ситти Нурбая, Гослитиздат, М. 1961. словари.

(обратно)

2

Берингин — дерево, по древнему поверью почитаемое священным. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

3

Кампунг — деревня, посёлок.

(обратно)

4

Бан да — море в восточной части Малайского архипелага.

(обратно)

5

Гора Ани — вулкан; букв.: Огненная гора; ани (индонез.) — огонь.

(обратно)

6

Кайн — верхняя одежда индонезийцев, нечто вроде юбки; носят мужчины и женщины. В отличие от саронга, полы кайна не сшиваются.

(обратно)

7

Уби — разновидность батата.

(обратно)

8

Остров К ай — один из островов архипелага Кай в восточной части моря Банда.

(обратно)

9

Кати — мера веса, равная 625 г.

(обратно)

10

Адат — обычаи и традиций, освященные религией.

(обратно)

11

Тумбак, или томбак, — мера длины, приблизительно равная 3,66 м.

(обратно)

12

Папайя — сладкие, сочные плоды дынного дерева.

(обратно)

13

Сулинг — свирель.

(обратно)

14

Канчиль — карликовая лань, излюбленный персонаж индонезийских сказок.

(обратно)

15

Грисе — населенный пункт на северо-восточном побережье Явы.

(обратно)

16

Тимур — группа островов юго-восточнее островов Банда.

(обратно)

17

Тапиока — крупа из крахмала, получаемого при обработке клубней растения маниока, которое широко культивируется в тропиках.

(обратно)

18

Пак — отец; обращение к старшему по возрасту. Дукун — колдун, знахарь.

(обратно)

19

Кеменьян — пахучая смола, дым которой, по древнему поверью, излечивает болезни, изгоняет злых духов.

(обратно)

20

Паман — дядюшка, почтительное обращение к старшему.

(обратно)

21

Готонг-ройонг — издавна и широко распространенный среди сельского населения Индонезии принцип коллективной взаимопомощи при проведении различных сельскохозяйственных работ. К примеру, в некоторых районах Суматры во время уборки риса жители кампунга, разбившись на группы, поочередно обрабатывали участки друг друга.

(обратно)

22

Аче — так называлось княжество, расположенное на севере Суматры.

(обратно)

23

Ни — сокращ. от Вубани.

(обратно)

Оглавление

Блистающий мир тропиков Утуя Татанга Сонтани

Семья Имбаты

Европейцы

Накануне

Договор вступает в силу

Тайная сделка

Договор выполняется

Знакомство

На волнах

В одиночестве

Как добывать деньги

Исцеление

Приказ свыше

Строится крепость

Душевная рана

Торговый контракт

Тамбера уходит из дому

Предупреждение

Помощь

Мать

Гроза разразилась

В кольце

После бури

*** Примечания ***