Когда хлеб из лебеды сладок [Юрий Александрович Фанкин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юрий Фанкин КОГДА ХЛЕБ ИЗ ЛЕБЕДЫ СЛАДОК Сказ о муромской святой Ульянии Лазаревской


1

В те поры правил на Русской земле христолюбивый царь Грозный Иоанн Васильевич, а за ним, утеснив кроткого до безволия старшего сына Иоаннова – Федора, владел царским престолом хитрый боярин Борис Годунов, ну а после Бориса кто только шапку Мономашью на забубённую голову ни примерял – хватало на Руси царьков подложных! – и так они лоно православной жизни замутили, что за пылью бесовской, накопыченной, порою и ясно солнышко не разглядишь.

И жила тогда в преславном граде Муроме вдова Анастасия Лукина, малолетнюю внучку Ульянию пестовала. Отец Ульянии, Устин, ключником при дворе Иоанна Грозного служил: следил, чтобы в царском столовом обиходе всё было хорошо и углядно. Матушка Ульянина, жена боголюбивая, нищелюбивая, сердечно и телесно многих детей своих обихаживала. Но случилось так, что в пору службы государевой Устина Бог прибрал, а вслед за ним и душа его верной супружницы – Стефаниды отправилась в небесные кущи. Вот тогда и пришлось Анастасии, несмотря на почтенные годы, малую внучку-сиротку в своей хоромине призреть.

Вела бабушка Анастасия жизнь воздержную и благочестивую. Семь раз на дню светлого Спасителя славила и, в полночь встав, множество поклонов Богу отдавала. Чистый хлеб вкушала, словно святую просвиру – медленно, с благоговением, не расточая зазря ни единой крошки. Никогда не брала изо всех блюд подряд, оставляя недоеденное. Скоромное от постного отличала. В Рождественский мясоед пользовала мясо соленое и вяленое, потроха всякие. В постные дни кислые щи без мяса подавались. Чуралась бабушка колдунов и ворожей, темных заговоров не знала, болтливых женок стороной обходила, зато нищую братию с душевным теплом принимала: и напоит, и накормит, и в чистую постелю спать уложит.

Была ее внучка Ульяния дивным разумом украшена и с младых ногтей, словно светлой ризой, божьими добродетелями облачена. Не умела она читать книг богодухновенных да и со священниками – слугами Божьими и молельщиками Царя Небесного – не была знакома, и получилось так, что она чутким сердцем постигла милость Господню, сызмальства уверовала всей душою в триипостасное божество – Отца и Сына и Святого Духа.

Жила Ульяния в воздержании и молитвах, черной работой не гнушалась. Умела она и квашню затворить, и хлебы испечь и одежку постирать, и дырки залатать. Сама и пряла, и ткала, и на пяльцах золотом и шелками вышивала. И все-то она делала перекрестясь и благословясь. Душою чувствовала: что без молитвы положено, может и дьяволу достаться.

Не любила Ульяния ни песен пустошных, ни забав скоморошных, ни гаданий-страданий, ни безделок-посиделок.

Как только заслышит бренчанье гусельное или взвизг сопелок, узрит бесовское скаканье скоморохов в срамной одежде, так сразу же, опустив очи долу, в бабушкину хоромину заспешит, где так благодатно и тихо, где восковые свечи возле древних икон возжены. Только в труде праведном находила она радость-веселие.

Была Ульяния на попечении бабушки шесть лет. До самого смертного часа держалась Анастасия на своих ногах и не на какие хвори-боли не жаловалась. Почувствовав скорую кончину, благочестивая вдова причастилась Святых Тайн, а затем созвала своих сыновей и дочерей и дала им последнее нерушимое благословение. Своей замужней дочери Наталье Араповой она заповедала:

– Передаю в твои руки достойное чадо, уневестившееся Христу…

2

И стала Ульяния с родной тетушкой да с сестрицами двоюродными кров и хлеб-соль делить. Вставала она вместе с красным солнышком, а ложилась спать с ясным месяцем. Не ее работа искала, а она домогалась всяческих дел: то шьет-вышивает, то лен с коноплей прядет, то старую одежку починяет. Утреннюю трапезу она пропускала, за что тетушка попреками досаждала:

– Зачем ты молодую плоть изнуряешь, красоту девственную губишь? Неужто взаправду хочешь стать черноризницей? Возмечтала золотым венцом обзавестись на небеси?

Ульяния кроткой улыбкой оборонялась, а если особенно докучали, ела самую малость, чтобы назолам угодить.

Натальины-то дочки долгими молитвами себя не обременяли. Любили они поесть сладко, а поспать мягко. Дивились они усердию Ульянии, и казалось им, что сирота живет не Богу в усладу, а людям в укор. Потому и насмехались над ней, приставали, словно репьи:

– Зачем ты обрезки и очесы подбираешь? Или мало в нашем доме припаса?

– Надо ль каждому встречному-поперечному милостыню подавать? Бывает, один от нужды просит, другой – от жадности.

Дивилась Ульяния таким речам. Словесно не перечила, но старалась делать так, как совесть просила и Господь велел. Лоскутки да очесы тайком от домашних по мешочкам раскладывала. Бывает, не велик лоскуток, а все же сгодится нищему на заплатку. Каждому просящему подать старалась, не отличала нищего от попрошайки. Да и как отличать, кому есть нечего, а кто к своему куску ищет прибыток? Только один Господь знает человечью нужду.

С нищими да каликами перехожими Араповы не больно цацкались: покормят чуть-чуть у порога, а потом отправят спать-почивать в старую баню, а то и в хлев-плетушку, к свиньям поближе. И утречком тоже у порожка покормят, а в хоромину – ни-ни.

Ульяния же никогда не брезговала народцем лядащим. Подойдет, бывало, к нищему в Светло Христово Воскресение, похристосуется, крашеным яичком одарит и скажет ласково – словно ангельским крылышком погладит:

– Христос воскресе…

Ульянины сестрицы были горазды до всяких увеселений и гаданий. Нагадаются до сердечного еканья, прибегут домой и пытают Ульянию:

– Почему ты в Сочельник на жениха не гадаешь? Иль решила остаться девкой-вековухой?

Ульяния улыбнется:

– Мой жених еще в зыбке качается.

А сестрицы не унимаются:

– Неужто тебе не желанно с нами с ледяных горок покататься, жаркий костер запалить?

Ульяния же ответит:

– Кому Маслена, да сплошная, а кому Вербная да Страстная!

Натальины-то дочки в самом соку были – пора бы уже и девичью косу расплетать, – да вот незадача: женишки по большей части подвертывались какие-то худородные, некрасавные. Верно говорят: женихи на проезжей дороге не валяются.

Соседи промеж собой судачили:

– Фу ты! Ну ты! Видать, самого Бову королевича восхотели: во лбу месяц, а на затылке ясны звезды!

– Сами-то на гуще замешаны, а жениха им на опаре подавай!

Прилучилось так: однажды, на Покров-свадебник, подъезжает тройка на рысях к дому Араповых. Выходят из разнаряженной кареты два добрых молодца в красных кафтанах. Натальины-то дочки, что к окнам пристыли, аж на радостях взвизгнули, а сама матушка вздохнула, перекрестилась и поспешила гостям навстречу. Вышла на резное крылечко, говорит:

– Добро пожаловать, гостюшки дорогие! Тот, что шел впереди, себя объявил:

– Бьет тебе челом, боярыня, Георгий, Васильев сын, Осорьин!

– Знаю-знаю я ваш род-племя, – молвит Наталья. – Прошу в хоромы мои. Просим не прогневаться! Чем Бог послал.

Не успели гости и глазом моргнуть, как в трапезной на столе дубовом появились напивки медовые и яства сахарные. Ульяния по обыкновению простым прислужницам помогала: принесла поставец с бесхмельной брагой и перед Георгием поставила. Ухаживала за гостями и за своих сестриц старших радовалась: слава Богу, может, какую из них судьба мужем вознаградит.

Стали гости понемногу пить-есть, подступные разговоры разговаривать. Георгий молвит:

– Ты, матушка, почитай, догадалась, каким ветром меня занесло в ваше сельцо. Надоело голубю одному гурковать, запросилась душа к белой голубке.

Наталья лицом воссияла.

– Как не понять! Одному спать – и одеяльце не тепло. Есть в моем гнезде пригожие голубки: Софья, Аграфена…

Георгий брови насупил:

– Похоже, матушка, вы самую молодшенькую позабыли?

Наталья покраснела, руками всплеснула:

– Ой! Ульяния, что ли?

– Ульяния и есть! – отвечает Георгий и смотрит на Ульянину тетушку строго, пытливо, словно опричник на злокозненную боярыню.

Наталья смутилась, заюлила:

– Что ж, Ульяния так Ульяния. Рада я за Ульянию, но признаюсь тебе: у нее еще свадебный сундук не снаряжен.

Георгий не долго думал:

– Нашла, о чем горевать! Бесприданница – безобманница: что есть, то и есть. А добрая слава – лучшая справа. Много я слышал об Ульяниной доброте, рукодельности. Неужто мне от вас рядная грамота нужна?

Поняла Наталья: отступа не будет. Говорит:

– Долго ль сундук собрать, когда сряда есть? Не беспокойся, гостюшка: все будет, как у людей. Ульяния – не семя крапивное, а все же племянница кровная. Порешим-ка дело честным рукобитьем да веселой свадебкой! Любовь вам да совет!

Благословила Наталья Георгия иконой Божьей Матери и с ним через платок трижды поцеловалась.

А Ульяния, узнав о выборе Георгия, сильно услезилась: жалко ей стало мечты своей о суровой схиме и сестричек обделенных. Но после, по размышлению, успокоилась. Вспомнилось ей речение апостола Павла: “Можно и в мире с мужем живя, Господу угодить…”

На следующий день прислал Георгий Осорьин своей невесте золотой перстенек с яхонтом.

Была повенчана Ульяния отцом Потапием в церкви праведного Лазаря, в сельце мужа ее. А потом, как ведется по обычаю дедов и отцов наших, легли молодые на освященное ложе, на снопы ржаные, что бока не колют, но и долго спать не дают. И был в головах того ложа образ Спасителя, а по четырем углам спаленки на жердях висели собольки темногустые да белые калачи. Были на столе двенадцать кружек с медом и квасом да два блюдца серебряных: на одном из них жениховский крест, а на другом – невестино монисто.

Полежав и познав, Георгий набросил на себя рубаху и прошел за занавесь теплой водой ополоснуться, а вскоре и его сударушка в другую комнату вышла. Девушки-приставницы помыли Ульянию, а девственную рубашку в лохани замочили.

Не успела тетушка Наталья глаз ото сна отомкнуть, как прискакал верховой от Георгия и сообщил радостно:

– Велел сказать мой боярин, что Божьей милостью и вашим радением сохранилась Ульяния в девственном целомудрии.

Девичья чистота на Святой Руси дорогого стоила, а вот бес злокозненный, похоть в людях распаляющий, всегда старался целомудрие до медной полушки уценить.

3

И стала Ульяния в мужнином доме жить со свекром и свекровкой. Свекор Василий был добророден и царем знаем, а свекровь Евдокия добродетельна и разумна. Пригляделись старики к усердной невестке и поручили ей домовное хозяйство вести.

Жили молодые рука в руку, душа в душу. Георгий порою на несколько лет от своей голубки отлетал: то товары в Астрахань возил, то служил в царской казне у таможенных дел. Прощаясь друг с другом, не клялись они перед святыми образами при свечах о нерушимой верности, ибо не клятва, а любовь их союз скрепляла. Только тот, кто совесть дома оставляет и над собою Бога не зрит, на стороне безбоязно грешит. Кажется греховоднику, что добрался он до скоромного рая, а на деле-то докатился не до рая, а до черного края, врат адовых, которых незрячими глазами не разглядел и ущербным сердцем не учувствовал.

Молитвой неустанной охраняла Ульяния своего голубя отлучного в опасном пути. В те поры на Волге, на Жигулевых горах, лихой атаман Стенька Разин со своими подручниками сидел, зрел с высоты, словно коршун крепкоклювый, за каждым речным поворотом-увилом. Для Стеньки-атамана, головушки забубённой, все добычи были хороши: что царево судно, казенное, что простое, купецкое. Падет коршун с высоты, флага торгового не разглядев, и полетят с купцов-голубцов пух да перья…

Вела Ульяния жизнь строгую, добродетельную. Нагих одевала, алчущих питала, жаждущих напояла, бездомных кровом обогревала. О вдовах и сиротах, как о собственных чадах, пеклась. Каждому из слуг поручала урок по возможностям, и всегда в их доме было вымыто, выскоблено, вытерто и выметено. Сама же без рукоделья не сидела и даже в болезнях брала на себя посильный труд. Не любила она жить другим в обузу, потому-то сама, к помощи рабов не прибегая, себе руки мыла и сапожки от ног отрешала. На ленивых и непокорливых старалась не сердиться: “Разве я безгрешна? И Господь меня терпит. Почему же я малых сих не потерплю?”. Наушников отваживала: “Зачем мне все это знать? Чего я не узнала, Господь узрел”.

В тяжкие времена голодная братия, словно пчелы, в зиму ослабшие, дом Осорьиных облепляла. И многую милостыню тогда Ульяния творила. Просила она у свекора и свекрови еду якобы для себя, а сама, тайком ото всех, пищу по нищим расточала. Дивилась Евдокия:

– И что за несыть на тебя напала? То тебя силком есть не заставишь, а теперь и полдником не брезгуешь!

Ульяния улыбнется:

– А я дитя в себе ношу. Не только я, но и он еды просит.

Бесам безбородым Ульянино житье, словно кость в горле: черное нутро до крови раздирает. И уж как только они ни старались праведнице досадить: то страх на нее полуночный напустят, то злобу-зависть в слугах нестойких возбудят.

Однажды, в будний день, явился к Ульянии странствующий монашек, говорит:

– Сотвори, боярыня, милостыню Христа ради!

Откроила она ему кусок хлеба, подала. Монашек милостыню принял и даже лба не перекрестил. Сунул кусок в суму и, по сторонам озирнувшись, стал Ульянию нездешними речами смущать:

– Слышал я, что ты истинную веру постигла: домовную молитву премного чтишь. Апостолы наши в горницах, а не в каменных церквах собирались. Еще Златоуст сказал: “Церковь не стены, но собрание верующих”. Зачем нам кумирницы и хранилища золотых украшений? Только в книгах Ветхого Завета правда, а в остальных – кривда.

Ульяния спросила: – Может, и иконы не следует почитать?

Чернец глазами стрельнул:

– Иконы – творение рук человеческих. Имеют глаза, да не видят.

Ульяния говорит:

– А вот человек Богом и по образу Божию создан. Однако есть среди нас и такие, которые ни глазами, ни душой Божью правду не зрят. Сами слепые, а к другим набиваются в поводыри. Ведомо ли тебе, что я каменную церковь не по безверию редко посещаю, а потому, что в хоромах усердно молюсь и домовных дел премного. И образа святые я чту и мощам нетленным поклоняюсь.

Монашек свое гнет:

– Истинной церкви эллинские мертвецы не надобны.

Глянула Ульяния чернецу под ноги, а у него из-под рясы копытца выглядывают. Праведница не подала вида, говорит:

– Ты, сказывал, из Киева в Белозерскую землю идешь?

– Ох-ох, долог путь! – завздыхал бес.

– А чтобы он короче показался, я тебя, пожалуй, иконой Николая Мирликийского благословлю! Чернеца подложного словно вихрем из дома выдуло.

Поведала Ульяния о незваном гостюшке своей свекрови, а та, не мешкая, священника пригласила.

Брал священник воду с Животворящего Креста и со святых мощей муромских князей Петра и Февронии, кропил священник мелким крапом в доме Осорьиных все двери и окна, все щели-продухи:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Да сокрушится, изойдет прахом сила нечистая!

А праведная Ульяния на следующий день отправилась в церковь к светлой заутрене. Принесла она дары к алтарю, приложилась челом к мощам многоцелебным. И еще сильнее в святой вере православной укрепилась.

4

Чадородием в мирской жизни спасаясь, подарила Ульяния своему мужу десятерых сыновей и трех дочерей. Четыре сына и две дочери еще в младенчестве из жизни ушли. Провожая любимых чад, Ульяния не предавалась плачу многослезному. Пусть глаза ее и увлажнялись, но душа не отчаивалась. Помнила православная мать слова Златоуста: “Блаженных младенцев блаженное почиванье: ибо о чем имут дать ответ? Никакого искуса греховного не сотворили…”

Первою помогою Ульянии стала дочь Феодосия, голубка белоперая от красноперых родителей. Рано научилась Феодосия читать книги богодухновенные, и святые слова западали в ее душу, словно зерно белоярое в благодатную землю. Вот уж истинно говорится: “Чего в ком положено, в того и положить можно”.

Вставала Феодосия рано, вместе с матерью, обметала святые образа чистым голубиным перышком, протирала лики мягкой ветошкой, подолгу молилась, прося прощения за неведомые прегрешения, а затем предавалась делам домовным.

Но и дьявол, рыбарь недобрый, не уставал верши-сети для душ нестойких плести. И лишил враг рода человеческого одного из слуг Осорьиных ума-разума, ослепил ему глаза злобой-завистью. И убил тот раб старшего сына Ульянии, Ивана, а сам подался в темные муромские леса хлеб-соль кистенем добывать.

Беда не ходит одна: вскоре и другой сын на царской службе Богу душу отдал.

Ульяния не терзала волос на себе, не стенала, как кликуша, на всю Ивановскую, а поминала детей за святой литургией да щедрой милостыней. Просила она Всевышнего, чтобы простил он замолимые сыновние грехи, и ничуть не сомневалась в милости Божьей. Не притрагивалась она ни к еде, ни к питью по нескольку дней. Георгий спрашивал ее:

– Зачем гладом себя изводишь?

Она отвечала ему:

– Духовный глад сильнее плотского. Плоть-то нашу нетрудно напитать, душа же в своем окормлении к самому Господу взыскует.

В глубокой старости, в монашеском чине преставились свекор и свекровь, которых Ульяния почитала как отца с матерью. Пениями и псалмами, погребением благолепным помянула она усопших. Казны скудеющей не жалеючи, давала деньги на просфоры, воск, ладан, вино церковное. Каждого нищего, калеку лядащего пищею угощала и просила, чтобы и они молились за души преставившихся.

И сама Ульяния увеличила молитвы ради спасения: ни одной службы Божией не пропускала, ходила кажедень к заутрене, к обедне, на всенощной часами на коленях простаивала. Даже в межговенье постилась. И где только возможно, сеяла Ульяния слово Божие, не думая о том, куда оно попадет: в землю, в камень ли, во сухой песок. Ведь неисповедимы пути Божьей истины: и стоялая вода родит, и кремень-камень обрастает зеленым мхом, и пустынный песок возносит на себе травы и дерева.

Желая Богу без мирской суеты послужить, просила она мужа, чтобы отпустил ее в монастырь. Но не приклонился Георгий к ее слезной просьбе, сказав:

– На кого ты меня покидаешь? Кому детей наших, недоростков, поручаешь? Разве неведомо тебе, что станется с пчелиным роем без матки? При тебе в наших хоромах мир и довольство, рабы наши сыты и упокоены, как дети малые. Неужто ты забыла слова святых отцов: “Не спасут нас ризы черные, если не по монашескому чину живем. И не погубят нас ризы белые, если богоугодное творим…”

Пришлось Ульянии покориться мужниной воле:

– Да будет по-твоему. Только об одном попрошу: будем жить с тобою в монашестве домашнем – словно брат с сестрою. Оставила она мужу супружеское ложе, а сама решила спать на жесткой лавке, под голову поленья положив.

И заповедала она Феодосии:

– Свою черную ризу я тебе отдаю. Еще в юности возжелала я ангельского образа, но, по грехам моим, не сподобилась.

Дьявол же неотступно следовал за Ульянией, но не смел приблизиться к ней из-за ее смирения и неустанных молитв. Но как-то, в полуночный час, когда праведница, забывшись, перестала во сне четки перебирать, смутитель рода человеческого склонился над ее челом осиянным и прошептал:

– Много ты, Ульяния, молилась, да не все вымолила. Скоро упьется ваша Русь горем-печалью!

5

И вот в краткое царствие Бориса Годунова, когда Ульяния в глубоком вдовстве пребывала, постиг Русскую землю великий голод.

Поначалу приокские города и веси жаром-зноем прожгло, прокалило, а потом заволокло ясно солнце тучами непролазными. Пошли обложные дожди лить-мулить. Текут и текут бесконечные небесные слезы – напоили сполна все реки-озера, людей умыли на всю остатнюю жизнь. Стоит Русская земля по пояс в горьких слезах, а слезы льются и льются, не зная укорота: то ли оплакивает Царица Небесная невинного царевича Димитрия, убитого в граде Угличе, то ли премного скорбит по легковерию русскому, столь желанному для всяких царьков подложных и вождей набеглых.

И стала наша земля скудна и неплодна, а сады пищи не дающи. Все, что на вешних полях взошло, заклекло и сгнило.

Расплодились на Святой Руси колдуны-ведуны разные, словно поганочья накипь на ослаблом древе, пророчат-вещают без зазрения совести, пытаясь затемнить Божий промысел дьявольским догадом. И, что греха таить, стали обольщаться этим искусом легковерные люди, простую истину презрев: живи, православный человек, по заповедям Божьим и отеческим преданьям, и будут все твои тревоги-сомнения Христовой силою поглощены.

Когда-то в муромских лесах дичины на всех хватало: что ни куст – лисица с куницею, что ни пень – медведь с волчицею, а про зайца серого и говорить нечего.

Теперь, спасаясь от голода, люди, как и в былые времена, пытались рыболовлей промышлять, силки и капканы на диких зверей ставить, но мало было проку от этих стараний: рыба в прибрежные норы, в донный ил схоронилась, а лесное зверье в гущару ушло.

Слабые люди, отчаявшись, бросились рыбу в чужих вершах пересчитывать, искать ловчие припасы друг у друга, медовые борти проверять на чужих деревах. А кто-то, православный крест на кистень променяв, на душегубское дело пошел.

К тому времени Ульяния перебралась в Нижегородские пределы, в село Вочнево, и, себя от своих рабов не отличая, многие невзгоды терпела. Знала праведница: голод человеку во испытание дан, бояться его не нужно, а должно нести как крест – с мужеством и долготерпением.

Когда-то дом Осорьиных полной чашей был, а теперь у чаши донце глянулось: хлебное жито истощилось, маслице подбилось, мясное да рыбное под корень извелось… В пору водяную траву жуй да посудными обмывками запивай!

Случалось, в солонке ни единой крупицы не оставалось. Оросит Ульяния горькой слезой пустую солонку, и – о, чудо! – слезы ее в зернинки превращаются. Лежат зернинки в чаше, переливаются, словно драгоценные сапфиры, а в рот положишь – обычная соль. Дивятся домочадцы: неужто старая захоронка обрелась?

Видя, как Ульяния о каждом христараднике печется, кое-кто из слуг злословил:

– Не жалует наша хозяюшка хмельную брагу, а все же впадает в хмельной искус. Словно горький пьяница, последнюю рубашку из дома выносит.

Однажды задумала Ульяния на ручных жерновах хлебное жито молоть, и явился к ней – будто с неба свалился – старик нищий с котомкой за плечами.

– Будь милостива, государыня, не дай помереть голодной смертью. Дай ржицы маленько от щедрот твоих.

Ульяния отсыпала старику полмерки.

Старик поблагодарил, не уходит:

– Мне бы еще горсточку.

Один из слуг не выдержал:

– Дай ему ноготок, а он хвать под локоток!

Ульяния улыбнулась и еще старику подсыпала. Тот перекрестился и мгновенно исчез – только ветерок по сенцам пронесся.

Стали оставшуюся рожь на жерновах молоть. Смотрят слуги и глазам своим не верят: сыпали в мельницу какую-то четверть, а мука течет и течет по желобку, словно снег небесный. Эдак четвертей двадцать набежало, не меньше.

Праведница говорит:

– Никто, кроме Бога, не знает, где убудет и сколько прибудет. Нищая сума бездонна, но и Божья милость безмерна.

И вдруг всплеснула руками:

– Господи милостивый! Как же я сразу не догадалась? Нас ведь сам Николай Чудотворец посетил, угодник Христов! И как я его тогда по иконному лику не признала?

6

Изжилась Ульяния, как праведный Лазарь, до крайней убогости: ни в кладу кладушечки, ни в столе краюшечки, ни в мошне полушечки. Почти все в Осорьинском доме приели: ни отрубей овсяных, ни высевок ржаных… Прислали сыновья ветчинки, да быстро ветчинка до лычка дошла. Случалось, и церковного масла не на что купить, чтобы лампадку перед образом затеплить. Хранился у Ульянии мужнин подарок – кунья шуба с бобровым воротником, и эту одежку пришлось без рукобитья продать.

Стоят сундуки пустые, настежь открытые, словно голодные рты; ни шубеного, ни дубленого, ни нарядного, ни обрядного.

Других пищей наделяя, сама Ульяния с крохи на кроху перемогалась – словом, ела лишь для того, чтобы не умереть с голода.

Когда нищета еще больше умножилась, Ульяния собрала своих слуг и сказала:

– Если кто из вас желает, пусть идет на свободу и не изнуряется меня ради.

Доброрассудные ответили:

– Вместе голодовали-холодовали – вместе и смерть примем, если Богу угодно.

– Мы же не птицы поднебесные. Легко ли нам перебраться с места на место?

Ну а те, которые от добра добра искали, не столько разговоры вели, сколько от своей боярыни глаза по заплечным котомкам прятали.

По великому бесхлебью приказала Ульяния слугам траву-лебеду и вязовую кору собирать. И сама, молодым в сноровке не уступая, лебеду на подволоке сушила, кору вязовую в ступке мельчила, тесто на квасной гуще творила. Сырые караваи руками ласкала, на горячий под в печку ставила. Кочергою тлеющие угольки к духмяному печеву подгребала: пусть караваи до самой сердцевины пропекутся.

Соседние помещики диву давались:

– И чего это нищая братия к ее дверям тянется, словно пчелы к летку? Поди, к ее закромам мышь лазню давно позабыла. Отвечала на это голь перекатная:

– Таких хлебов, как у этой вдовы, мы и в княжьих хоромах не едывали.

Что маловерам чужая слава? Возле ушей вьется, а во рту не сластит. Вот бы самим попробовать, убедиться!

Пришлось нищим с богатыми вдовьим хлебом делиться. Жевали маловеры вкусный, с дыхлинкой, хлеб, головами покачивали: – Ну и мастерица Ульяния хлебы творить!

А только ли в мастерстве тут секрет? Многие хозяйки хлебы творят, да не каждой из них дает Бог спорину.

В том году рано зазимело, и такая наступила лють, что птица на лету обмирала, озерная рыба в ледяную шубу врастала, а стволы вековых древ с таким треском на морозе рвались, что казалось, это пищальники Иоанна Грозного идут на приступ казанской стены.

Люди в избяные норы забились, к теплым печам свои косточки приладили, а если и выбегали наружу, то по большей части для того, чтобы прихватить дров беремя и ведра снегом набить.

На Святки помягчело. Стали запечные люди помаленьку на божий свет выползать, в снежных увалах дорожку пробили к храму, а Ульяния по-прежнему в домашнем заточении пребывала: всю теплую одежку по нищим раздала-расточила, а в кофтенке дорога – от печи до порога.

Злословы шутили:

– У нее заплаты с лоскутками такую дружбу свели – дыркою не разведешь, стежкою не разделишь.

Как-то стали приходского священника сомнения одолевать:

– Давненько Ульяния перед Господом Иисусом Христом и Пречистой Матерью Его свечей не возжигала. Не ослабла ли ее вера? Не предалась ли она постыдной лености?

И провестился ему глас от иконы Пресвятой Богородицы:

– Не кори Ульянию, ибо она вельми Богу угодная и любимая им. Скоро примет она на небесах золотой венец и запишется имя ее в синодики вечные. Сходи же к ней и напомни: домовная молитва богоприятна, но не яко церковная.

Священник, не мешкая, обо всем поведал вдове и в ноги пал:

– Прости меня, грешного, за сомнения мои!

В тот же день, перед обедней, Ульяния на себя дочерню шубенку накинула, босые ноги в опорки-развалюшки сунула и прямиком, дороги не разбирая, к храму поспешила. Там творила она моление долгое, с низкими поклонами, слезами сладостными уливалася. А когда закончилось моленье, нечаянно оземь взглянула – Боже праведный, ноги-то босые! Пока сугробами пробиралась, свои развалюшки потеряла – не заметила! Как же домой идти?

И послышался ей неземной глас:

– Иди и страха не ведай!

Ульяния перекрестилась и по снежной тропке к своему дому побрела. И там, где она ступала, снег вытаивал, а на тех проталинах зеленая трава-мурава прорастала.

С того дня, холода не ведая, стала Ульяния босой в храм ходить. И пока она ходила, вся тропка густой зеленью покрылась, цветами-первоцветами обросла. Дети малые те цветы собирали и ранней весне радовались. А взрослые в догадках терялись: то ли Божья милость, то ли великое колдовство?..

За долгими молитвами Ульяния совсем о своем пропитании забыла – могла целыми днями жить не едаючи, не пиваючи.

Феодосия в беспокойство впала:

– Неужто, матушка, вознамерилась себя голодной смертью извести?

Ульяния отвечала:

– Не тот живет больше, кто живет дольше. Да и кто из нас умрет раньше означенного Богом срока?

Как-то, отстояв всенощную и воротившись домой, ощутила Ульяния роковую слабость. На рассвете следующего дня позвала она своего духовника, отца Афанасия, причастилась Животворящих Тайн Тела и Крови Христа Бога нашего. Сидя на одре своем, поучала она детей и верных слуг о любви, о молитве, о милостыне и других добродетелях, а напоследок сказала:

– Не кладите меня во гроб в мирском, а приготовьте мне платье монашеское. И пусть мой прах покоится в муромских пределах у церкви Святого Лазаря, подле мужа моего любимого.

И как только она промолвила заветные слова, выпорхнула ее душа из бренного тела, словно вольная птица из тесного гнезда. Уснула Ульяния с лучезарной улыбкой на лице и увидели близкие на ее голове золотой венец и белый убрус-начельник.

Как известно, Господь Бог за праведную жизнь легкой смертью наделяет.

7

Обрядили нашу праведницу, упокойные псалмы пропели и с молитвами положили в домовину. И отправили гроб в муромское село Лазарево, где Ульяния долго и многотрудно подвизалась.

Потянулись в Лазарево люди из Мурома и ближайших весей попрощаться с Ульянией, которая лежала в гробу с ременными четками в руках. И как только узнали чужие люди о ее кончине, одному Господу Богу известно.

Пропели певчие со свечами в руках “Святый Боже”, и похоронили Ульянию, как она просила, у церкви Праведного Лазаря подле мужа ее, а над могилою поставили теплую церковь во имя Архистратига Михаила.

Разбрелись по миру премногие вскормленники Ульянии, проблаговестили праведнице вечную славу.

Лет через десять почил один из сыновей Ульянии, Георгий, пожелавший схоронить себя рядом с матерью. Пришли мужики в притвор церкви земляную скважину рыть, смотрят: а на Ульяниной могиле снаряженная домовина стоит. Подивились мужики:

– Господи, чей это гроб? Неужто кто еще умер? Дай, Боже, тебе Царствие Небесное, в земле упокой! Канун тебе да свеча!

Женщины, бывшие на погребении, не удержались – решили в гроб заглянуть. Открыли дубовую крышку и застыли от изумления: в гробу обретенном лежала Ульяния – не поддалось ее тело ни тлению, ни смердению, – и было разлито возле праведницы миро благовонное, густое, как масло багряновидное. Осенив себя крестным знамением, женщины миром помазались, а малый ковчежец чудесного масла тут же отправили в Муром, в соборную церковь.

И в тот же день нежданно-негаданно зазвонил церковный колокол. Прибежали напуганные лазаревцы к храму с крюками, топорами да ведрами, а вместо страшного пожара святые мощи обрели. Когда все миро благовонное по рукам разошлось, стал мелкий песочек, словно родник-живун, возле гроба Ульянии исходить.

Люди к раке приклонялися, тем песочком умывалися, от недугов избавлялися. И были в селе Лазареве и ближних весях великое веселие и радость.

Стали замечать верующие, что земля под телом праведницы вырастает, как рукотворный курган, и рака незаметно наклоняется то в одну, то в другую сторону. И было видение инокине Феодосии в муромском женском монастыре. Склонилась над нею мать в черной ризе и говорит:

– Перенеси мою раку в церковь Святого Лазаря, ибо земля меня возвышает.

Феодосия сделала, как мать велела, и рака упокоилась в главном храме, на каменном ложе.

А несколько лет спустя, в десятое воскресение после Пасхи, случилось в Муромском уезде на озере Свято, что в четырех верстах от погоста Муськова, удивительное обретение.

Пошел священник-старец погоста Муськова к озеру за водицей для водосвятия. Прежде чем назад в свою церковку воротиться, решил немного на зеленом берегу передохнуть. Смотрит на волны синие, призадумался. И вдруг показалось ему, что диковинная рыбина поверху плывет, золотой чешуей поигрывает. Видит старец: рыба к нему правится. Оградил себя старец крестным знамением, к воде подошел, глаза принапряг. Боже святый! То не красная рыба, а икона в золотом окладе из недр неизъяснимых препожаловала.

На иконе той Ульяния Лазаревская перед ликом Спасителя молится. Бог в одной руке Евангелие держит, а другою рукой нашу праведницу благословляет…

Сначала эта икона в Муськовском храме хранилась, а потом, когда храм закрыли, чудесным образом ушла в Лазарево.

Кто-то эту икону видом видывал, а кто-то про нее лишь слыхом слыхивал – так или иначе была та икона древнегреческого письма, высотою двадцати вершков, шириною – не менее двенадцати вершков, и было выбито на ней шесть некрупных клейм.

В 1811 году постиг Лазарево большой пожар. Сгорела церковь Праведного Лазаря, где тогда вызолоченная рака Божьей Угодницы обреталась. Пошел слух – недобрый дух: якобы мощи Ульянии в яром огне угольками рассыпались, легким пеплом изошли.

Маловеров несложно смутить, а вот истинно верующие и в новом испытании правду постигли: святые мощи не подвержены ни червю всеточивому, ни огню всесокрушимому.

На месте деревянной церкви каменную часовню воздвигли, а мощи святой из опаленной гробницы в новую раку перенесли.

8

Были времена пугачевские – приспели ильичевские. Такие коловратности пошли, что многие люди с умом незрячим в трех муромских соснах заплутались, и все-то в их головах перепуталось-перемешалось: божий дар с яичницей, святое воскресенье с будним днем, больная голова со здоровою, коновал с духовником…

Бывало, топырит глаза православный, а толком не поймет, кто и что перед ним: то ли заяц в верше, то ли щука в капкане?

Если беглый донской казак Емелька Пугачев на груди медный крест носил и кланялся перед лютой казнью московским куполам златоверхим и всему честному народу: “Прости меня, люд православный!”, – то новоявленные двуфамильные емельки православных крестов не носили, поясных поклонов Господу Богу не творили, да и рвали они огнем-порохом не оренбургские стены, а русские церковные укрепы.

И получилось так, что старого лазаревского попа вывели за штат, в Соловки, а вместо него к службе приступил новый священник, отец Михаил, явившийся откуда-то из Белозерских далей. Чернющий весь, будто в Рождественскую ночь из печной трубы вылез: волосы смоляные, борода дегтярная, глаза, как колодец полуночный, притуманены и каким-то стоялым холодком отдают.

Ходил прибылой священник легонько, говорил негромко и складно, будто по раскрытой книге читал. Не успел народившийся месяц острые рожки о зазубренные сосны источить, как новый священник каждого прихожанина в лицо вызнал и при встрече именем-отчеством величал. Нравилось верующим такое обхождение, хотя и смущало кое-что: то и дело подтанцовывал отец Михаил, как игручий козел, и ременными четками обмахивался, словно веером.

Мягко стелил отец Михаил, не жалел пуха для крестьянских боков: так и так, мол, православная вера во многом марксовым заветам сродни, а Ульяния Лазаревская, которая дурные страсти мира сего попрала и пресладкий мед Святого Духа в сердце вселила, достойна всяческого почета и прославления – пусть и властительной боярыней была, но чужой бедняцкий век не заедала. А что касается самих мощей, то им необходимо не только мирское, но и государственное попечение.

Не успели лазаревцы на мягком пуху унежиться, как отец Михаил распорядился к церкви пару подвод подогнать. Он и носильщиков успел загодя подобрать – мужиков продувных, запьянцовских.

Как только мужики к святой раке приладились, сразу же свечи на паникадилах и возле образов погасли, лампадки замигали стыдливо, а от царских врат такой запах потек, острый да сернистый, что мужички едва не протрезвели. Однако отец Михаил не стал дожидаться, когда в мужичьих башках православные колокола проблаговестят: живенько самогонки в чаши плеснул и сам обеими руками за раку ухватился. И послышался тут неземной голос:

– Долгонько же ты обитался в земле Белозерской!

Мужики-то краем уха слушали, ничего не поняли. А прибылой священник разволновался, от святой раки, как шкодливый козел, отпрянул и пуще прежнего стал размалиненных мужиков стропалить.

Спроворил отец Михаил мощи Ульянии Лазаревской в Муром на обследование и обраткой в село воротился. Приехал довольный и сразу же к бабке Евдокии, у которой жил-столовался. Едва порог переступил – кричит:

– Что есть в печи, на стол мечи! Не смущайся, что пост – все равно на погост!

Ел все подряд, водку пил, растабаривал, потом его на херувимскую повело. Только батюшкина херувимская сильно на комаринскую смахивала. Так отец Михаил на радостях расплясался – чуть с ног не свалился. Потом тарелки в одну кучу сгреб и лег спать, не разувшись, не раздевшись. Наверное, утреню проспал бы, если бы домовик кочергой не подтолкнул:

– Вставай, братец, на княжью службу. Пора!

Домовик – не полковик, да вот князя не ослушаешься: хочешь – не хочешь, а нужно в Божий храм брести, православные укрепы подтачивать.

Пошел отец Михаил молебен служить, а церковь найти не может: что-то мрачит в глазах да и ноги заплетаются.

Вышел трапезник из сторожки:

– Куда, батюшка, правишься?

– Ведомо, в церковь, да вот церкви не вижу.

– Свят-свят! Храм перед тобою стоит. Давай руку – проведу.

Вошел отец Михаил в храм – тьма помалу от глаз отпала. Решил перекреститься. Потянул правую руку, а она как плеть висит – стало быть, службы не будет. Пришлось подложному священнику перед верующими исхитряться:

– Ой, беда-беда, люди добрые! Зашибло мне руку колодезным воротом! И от трудов праведных порою страдать приходиться.

Вскоре лазаревский храм закрыли, а набеглый поп, прихватив с собою крест, Евангелие и кадило, отбыл в другие пределы народ православный смущать.

Лазаревским прихожанам не раз доводилось зреть, как в поздний час Ульяния, босая, с золотым венцом на голове, бродила возле храма по битым кирпичам и вопрошала: – Что же вы натворили, неразумные?

Не оставляла праведница без своего небесного попечения и святой колодец, возле которого верующие молились в августе, на Мокрый Спас. Бывало, придут лазаревцы в ранний час к святому колодцу, а на иконе надкладезной свежий венок висит, красоты неизреченной, а на дубовом приступке полное ведерко с водой стоит – слабому да немощному помога…

Долго ли, мало ли мощи святой Ульянии в муромском краеведческом музее пребывали, судить не будем, ибо земное время придумано для нас, смертных, а для вечного Бога не существует ни эпох, ни столетий, и поэтому, если высокую истину уразуметь, скитание святых мощей длилось не дольше солнечного затмения: не успели лазаревцы горькую потерю оплакать, как мощи великой праведницы в Николо-Набережной церкви обрелись.

Утешение наше и похвала, Иулиание, голубицы Богомудрая, яко финике, преславно процветшая, криле добродетелей священне и посребренне имущая, имиже на высоту Царствия Небеснаго возлетела еси! Похвальная пения памяти твоей радостно днесь приносим, понеже Христос нетлением чудесным тя увенча и благодатию исцелений тебе прослави. Зане любовию Христовою уязвившися, от младости чистоту душевную и телесную хранила еси, пост же и воздержание возлюбила еси, имиже помогающей ти благодати, вся страсти мира сего попрала еси, и, яко пчела, мудро цвет добродетелей изыскавши, пресладкий мед Святаго Духа в сердце свое вселила еси и, еще во плоти бывши, посещения Богоматери сподобилася еси. Прилежно убо тя молим: молися, госпоже, да подаст нам в Троице славимый Бог твоими молитвами многолетно здравие же и спасение, тишину и изобилие плодов земных и на враги победы и одоления. Сохрани предстательством твоим, преподобная мати, страну Российскую и град сей и вся грады и страны христианския неврежденны от всех навет и козней вражиих. Помяни, госпоже, убогия рабы твоя, днесь в молитве тебе предстоящия, но чрез все житие свое паче всех человек прегрешившия, обаче теплое покаяние о сих приносящия и твоими к Богу молитвами оставление грехов получити просящия, яко да греховных страстей освободившеся, благодарственное пение тебе приносити присно потщимся и прославим всех благих Подателя Бога, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.


Оглавление

  • Юрий Фанкин КОГДА ХЛЕБ ИЗ ЛЕБЕДЫ СЛАДОК Сказ о муромской святой Ульянии Лазаревской
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8