Европа — Азия [Владимир Михайлович Пресняков] (fb2) читать онлайн

Посвящается Ивану Дыховичному

КРАТКИЙ КУРС,

КАК СНИМАТЬ КИНО В РОССИИ.

Особенно рекомендуется

представителям

компаний «Юниверсал»,

«Двадцатый век Фокс»,

«Сони Пикчерс»,

распускающим слюни

на наш отечественный кинорынок.

Учитесь, ннах...!

Все имена, названия и события,

описанные в поэме, — выдумка.

Любое совпадение с реальностью —

случайность, которой так много в жизни.

В самолете Улковских авиалиний пахло старой мочой и новым парфюмом стюардессы. Перед полетом нам было совсем все равно, какой авиакомпанией лететь. Думали, как всегда, в самолете будет пахнуть небом. Ничего особенного. Исполнительный продюсер позвонил. Представился Никитой. Спросил, не желаем ли мы поучаствовать, ведь у съемочной группы есть вопросы и вообще. А нам как раз стало интересно, как это у нас снимаются фильмы. Вот бы научиться! Сказали продюсеру Никите — когда мы должны быть на съемочной площадке?

— В понедельник, — Никита ответил. — Мы ждем вас в понедельник.

— Пусть будет понедельник.

— Тогда улковские авиалинии.

— Тогда, Никита, улковские авиалинии.

Сами того не подозревая, мы обрекли себя на это страшное путешествие. Как и все путешественники, в пути мы лишь хотели найти то, чего нет, — и заодно потерять то, что у нас уже есть. Най-ти-потерять, най-ти-потерять — в таком радостном ритме билось наше сердце... Но этот кукарекающий ритм сломался, как только мы вошли в самолет.

И дело было не только в фирменном запахе. Самолет еще не загудел, а в салон уже вышел пилот. Он представился пилотом и сказал, что в знак особого уважения к пассажирам, рискнувшим перелететь из Екатеринбурга в Петербург, он сам покажет все, что нужно делать в самолете.

— Главное, — сказал пилот, махая руками в сторону запасных выходов, — согласитесь с мыслью, что мы можем преодолеть земное тяготение. Есть пассажиры, которые мысленно не смиряются с тем, что мы можем оторваться от земли. И даже в небе такие вредные пассажиры продолжают сомневаться. Вот тогда наступают настоящие проблемы. Эти пассажиры своей отрицательной энергией создают помехи на радаре и усиливают метеорологические фронты. И никакие кульки для блевания и жилеты со свистками тут уже не помогут.

Пилот стал свистеть в свисток, для отпугивания акул, а потом предложил всем перестать сомневаться, и пока заводятся пропеллеры и разогревается мотор, он порекомендовал пассажирам молча вспомнить, что кому плохого они сделали в течение своей жизни.

— Нам всем так не хватает времени оставаться людьми, когда мы там, на земле... Я предлагаю вам задуматься об этом здесь, на небе... вы заплатили немалые деньги за билет, и ничего, кроме вонючего туалета и ужасной еды, вы не получите... Я предлагаю вам то, что не купишь ни за какие деньги! Задуматься... это дорогого стоит.

Никто не мог вызвать милицию, так как пилот включил что-то, что глушило мобильную связь, поэтому всем пришлось задуматься. Сам пилот задумался вслух и сознался в том, что продал свою тещу в сексуальное рабство.

— Это мне друг помог, прораб... Их СМУ заказ получило от испанских инвесторов, хотя какие они... просто от сутенеров... — Пилот по громкой связи истово поведал всем, что для организации платного сексуального досуга испанцам понадобились наши смувские бытовки. — Родя, прораб, списывал их и продавал испанцам, а они уже ставили бытовки в наиболее горячих эрогенных точках Земли, где теперь и вкалывает моя теща! Этим летом вы можете встретить ее в Румынии, на трассе между городами Тиргу Мюреш и Клюж Напока. Ее фамилия Рводер, звать Тина. Когда-то была журналисткой... если кто собирается этим летом в секс-туризм по Румынии, передавайте ей от меня привет и извинения, она, может, на радостях обслужит вас бесплатно! В принципе, я одну ее профессию поменял на ту же самую, и она всегда мечтала мир посмотреть... думаю, мне это простится, тем более мы с ее дочкой наконец-то счастливы! И вам всем я желаю счастливого полета!

Пилот выключил микрофон, хлопнул дверью кабины, самолет загудел и тронулся. Мы сидели мокрые от страха. В этот момент мимо нас покатилась стюардесса Софья с табличкой на правой груди «Софья» — и тележкой, полной всякой всячины: съедобной и аперитивной. Я поймал ее за колготки, притянул к нашим сиденьям и предложил никуда больше не катиться. А брат уже открыл чипсы «Принглс» и стал угощать Софью. Не открывая рта, она захрустела чипсами, и мы полетели.

Да, мы забыли представиться. Олег и Владимир. Братья Пресняковы. Мы написали пьесу «Европа — Азия». А потом киносценарий. Его стали снимать. И вот мы полетели на съемочную площадку.

— Зачем мы полетели?!! — кричал брат, все еще находясь под впечатлением от срыва пилота.

— Может, напишем книгу... Увидим, как снимают кино, и научим всех тех, кто будет читать эту книгу.

— Чему научим?!

— Снимать кино!

Я точно уверен, это не сложно — снимать кино. Особенно глядя на то, какие фильмы идут теперь в кинотеатрах. Просто надо знать, как и что говорить людям на съемочной площадке. А те, кто заявляет, что кино снимать не каждый может, что надо долго учиться и все такое, они просто боятся за свое место, чтобы другие не стали снимать и зарабатывать!

— Снимать кино научить нельзя, так же, как и рожать детей. Надо просто решиться, а там уже как попрет.

— А вот по книге можно научиться и рожать, и снимать кино! Ведь книга не учит, она просто предлагает!

Мы преодолели наш страх, свыклись с запахом, а когда вслух стали придумывать обзывательства для исполнительного продюсера, то совсем уже повеселели! В общем, «Европа — Азия». Хотите научиться снимать кино?..

— Или просто отдохнуть по пути на работу...

— Испытать сексуальное возбуждение?

— Да, точно, в книге будет полно скользких тем... будет песня, которую можно петь на юбилеях, если выучите текст...

— Такая будет книга!..

— Не книга! Поэма!..

По шоссе в ободранном дорогом платье с большой плюшевой игрушкой в руках бредет девушка. Ее догоняет ветер. Он как бы проходит по девушке, на миг поднимая ее волосы и пытаясь отобрать игрушку. Девушка спотыкается, но упорно идет вперед. Ветер отступает. Девушка продолжает свой путь. На полной скорости ее сбивает «Копейка». Плюшевая игрушка подлетает в небо, — на горизонте — стела «Европа — Азия». Титры.

Режиссер фильма по имени Иван. Но нас это не испугало. Даже наоборот. Мы видели один его фильм. Он снял кино про машину. Про отечественную машину. Это очень смело, потому что в России все чуханят отечественные машины, а он не побоялся и снял про нее полнометражный фильм! Отчаянный Иван. Десперадо, как говорят иностранцы. Нас тоже иногда называют десперадо. Наши подружки из летнего кафе «Шамхор», когда мы приходим попить разливного пивка на День Десантника в узбекских халатах на голое тело. Так вот, однажды Иван Десперадо позвонил нам. Вернее, не нам, а нашему приятелю Жене, чей телефон мы всегда даем в Москве, чтобы нас никто никогда не нашел. А кстати, наш приятель Женя — мувер. Это такая профессия, когда человек за деньги организовывает вам переезд. Или офиса, или квартиры. Муверу пофиг. Он все упаковывает и перевозит. Женя все круто перевозил. Он в нашем Екатеринбурге популярнейший мувер. Дорогой. Но был один секрет в его роскошном образе жизни. Перед тем как все перевезти, Женя устраивал в этом помещении отвязные вечеринки. Тоже за деньги, только уже за другие. Хозяева офисов и квартир даже не подозревали, что когда Женя просил несколько дней на переезд, часть этих дней уйдет на то, что в этом помещении вдруг замутятся вертепы и бордельеро! И вот на одной такой мега Ё-бург пати нас и застал звонок Ивана Десперадо! Я как раз тогда вышел на импровизированную сцену офиса одной риэлторской компании, подлежащей переезду. Я вышел в белых шортиках и красной бандане, на босу ногу, и запел песню, что все мы чемпионы. Мой брат завыл, и все вокруг стали играть в стадион «Уэмбли», а одна из гостей даже не смогла сдержать звонкий пук удовольствия, так ей вдруг стало хорошо! И вот подходит Женя и сует мне трубку, а там такой серьезный голос из другого мира, мира московского барокко Рублево-успенского шоссе.

— Братья?

— Ага!

— У вас есть сценарий?

— Ага.

— Зашлетесь. Я хочу по вам кино снять.

— Ага.

— На электронную почту. У меня адрес простой. Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка...

Мы не дослушали, потому что это было бесконечно, но выслали наш самый любимый киносценарий, потому что тоже десперады. И он дошел, представляете, и все завертелось!

Трасса Екатеринбург — Москва.

Салон автомобиля. День.

По шоссе едет иномарка. За рулем мужчина средних лет в белой рубашке и синем галстуке; управляя машиной, он отвечает на звонок по мобильному телефону.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке?

МУЖЧИНА. Ой... б... Да, да... как, что у тебя...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, я в капсуле!

МУЖЧИНА. В какой капсуле?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В аромо-капсуле! Але, Ке-ке?! Я в косметическом салоне, — лежу в аромо-капсуле!

Мужчина достает из бардачка предметы женского туалета, выбрасывает все в окно. Из-за поворота навстречу ему на бешеной скорости выносится автомобиль, мужчина с трудом успевает вывернуть руль так, чтобы избежать аварии. Испуганным взглядом провожает машину-убийцу.

МУЖЧИНА. Да... да... Так, в капсуле, и как там?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Меня обмотали пленкой и положили на полчаса...

Бормочет.

МУЖЧИНА. Лучше бы навсегда...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Что? Я не слышу!

МУЖЧИНА. Слушай, давай потом...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну Ке-ке, ну послушай... А что ты делаешь?

МУЖЧИНА. Я в пробке стою.

Мужчина смотрится в зеркало — вытирает помаду со щеки.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, давай заведем лялю!

МУЖЧИНА. Кого?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Лялю! Мне уже пора! Я если сейчас не рожу, потом уже не в тему будет!

МУЖЧИНА. Ну, роди сейчас...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, а вдруг я потолстею!

МУЖЧИНА. От чего?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. От ляли!

МУЖЧИНА. Ну не рожай тогда...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну Ке-ке, ну как не рожай!

МУЖЧИНА. Слушай, во-первых, я не Ке-ке — я Инноке-ке... тьфу, б... Иннокентий! А во-вторых, — не хочешь толстеть, купи себе лялю в магазине!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В каком?

МУЖЧИНА. В детском мире!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я серьезно...

МУЖЧИНА. И я!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я хотела поговорить с тобой серьезно, Ке-ке!

МУЖЧИНА. Вылезешь из капсулы — поговорим серьезно...

Женский голос в телефоне начинает всхлипывать. Навстречу мужчине, виляя из стороны в сторону, движется еще один странный автомобиль. В самый последний момент мужчине удается объехать его.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Мы с тобой никогда не поговорим! Ты...

Иномарка резко поворачивает и вылетает на группу людей, которые стоят прямо на шоссе, на сто процентов готовые погибнуть вот так, случайно, и улыбаются. Мужчина инстинктивно бьет пяткой по тормозам, машина останавливается, мобильный телефон вылетает из рук мужчины в открытое окно и падает в траву.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Алло, Ке-ке! Ке-ке... Что случилось?! Поговори со мной, Ке-ке!

Прилетели мы в Питер и пошли за багажом. Багаж у нас всегда один и тот же — два пластиковых чемодана. Пустые и прозрачные. Когда мы ставили в Венгрии спектакль «Терроризм», дизайнер сделал такие чемоданы. Главный герой с ними гонял. Мы попросили нам сделать такие же. В аэропортах очень напрягаются, когда мы ставим наши прозрачные чемоданы на просветку. Чемоданы пустые. Мы уже давно с собой ничего не возим, потому что все теряем. Да и нет никаких привязанностей и предпочтений. Поэтому они у нас пустые. Но службы, проверяющие пассажиров, недоумевают. Они просят нас ставить чемоданы на линию по несколько раз. Просвечивают и опять ничего не видят. Они думают, внутри что-то такое, что их аппаратура не может отсканировать.

— Их невозможно проверить, — переговариваются между собой люди в униформе и пропускают нас. Наверное, они правы. Хорошо, что на выходе из аэропорта никаких проверок нет. Мы получили наш багаж и вышли. «Ауди», «Чистая линия», «господин Гуддинг», «ОАО Изумруд», «У меня нет яиц». О! Наконец мы нашли своего встречающего с табличкой: «У меня нет яиц». Это было нашим условием приезда — встречать нас должны с табличкой. Шофер-администратор Саша был очень недоволен, что вот так простоял минут двадцать под общие смешки чистых линий, нивей и ОАОшников. Он сказал нам, что никто и никогда его так не унижал. Брат ему сказал, не ты, Саша, первый, не ты последний. Нас везде и всегда встречают с такой табличкой. Это наше условие, а иначе мы никуда не едем.

— А чо не придумать нормальный текст, фамилии ваши, например?

Я достал из кармана железный штопор, который одолжил у Софьи из самолета, и стал тыкать им по воздуху. Саша перестал спрашивать и повез.

— Ехать два часа. Вся съемочная группа уже там, — Саша махнул в сторону зеленого горизонта.

— Где там? Разве мы будем не у Исаакия?

— Нет. Мы не в Питере. Под Выборгом. В городе Советский.

— Что ж, и мы не увидим Александрийский столп?

— Может, вы съездите в город, когда свободное время будет, и все посмотрите...

Я махнул штопором над головой Саши.

— Только я вас не смогу отвезти, мне надо будет там, по работе, там я должен оставаться. Мне еще роботов покупать...

— Каких роботов?

— Но у вас же по сценарию — собака-робот.

— А, да, Ресси. А что, еще не купили?

Саша зыркнул в зеркало заднего вида — там отразилось, как мой штопор пролетел у него над вихорком в районе макушки.

— Нет, найти нигде не можем. Их перестали выпускать!

— Ну да!

— Да. Нигде нет, ни фирменных, ни китайских.

— Наверное, были случаи, что они убили своих хозяев.

— Да, — включился и я в беседу. — Так же, как и кибер-шлем. По-тихому изъяли из продажи, а что с их владельцами стало — замалчивают...

Участок шоссе на границе Европы — Азии. Лужайка. Посередине лужайки — столб, символизирующий границу Европы — Азии. В кустах припаркован старый «жигуленок». День.

Ке-ке приходит в себя, открывает дверь иномарки — перед ним — невеста, жених-инвалид в кресле-каталке, свидетель, свидетельница, мать.

МАТЬ. Нет, ну вы поглядите, какого гостя бог нам послал!

Ке-ке подходит к ней в упор, берет за шею и поднимает до уровня своей головы, смотрит ей прямо в глаза. Мать начинает бормотать, как бы оправдываясь.

МАТЬ. Такой день, такой день! Единственная дочь, сын — единственный, а сегодня у их свадьба! Милости просим, гостюшка дорогой, испей... за здоровье молодых...

Подсовывает под нос Ке-ке бутылку. Остальные, напряженно улыбаясь, ждут, чем все это закончится. Ке-ке свободной рукой берет бутылку, пьет, другой рукой продолжает держать мать на весу. Из громкоговорителя, прибитого к дереву, начинает доноситься музыка. Свадьба вздрагивает, Ке-Ке ставит маму на землю.

МУЖЧИНА. А если б я вас всех задавил, ну какой тогда праздник?!

МАТЬ. Ты пойми... если б ты мимо проехал, это для нас равносильно, что задавил... Мы же хотим поделиться...

МУЖЧИНА. Чем?

МАТЬ. Счастьем!

«Свадьба» подвозит к Ке-Ке инвалида. Невеста встает к инвалиду, поправляет собранные на коленках колготки.

МАТЬ. Ты глянь, глянь на их, ведь же созданы друг для друга, а ты мимо гонишь! Шумахер, прости Господи!

Свидетельница протягивает тарелку к носу Ке-Ке с «нюханым» салатом.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Может, закусите, а то ведь вы же за рулем, — чтобы чего не случилось.

МУЖЧИНА. Сегодня уже ничего не случится, я лучше еще выпью.

СВИДЕТЕЛЬ. Это правильно, зачем водку закусывать, — ее лучше запивать...

МАТЬ. Водкой!

Все искусственно-празднично смеются. Мать протягивает Ке-ке другую бутылку. Ке-ке делает глоток, отрывается от бутылки, напрягается от того, как все странно-выжидаючи смотрят на него.

МУЖЧИНА. Спасибо.

МАТЬ. А спасибо, мил человек, на хлеб не мажется. Денежку какую сунь молодым на подарок, а то ведь это обычай такой...

СВИДЕТЕЛЬ. Сколько не жалко! На счастье!

Тяжело соображая, Ке-ке лезет в карман брюк, достает бумажник, открывает его, находит пластиковую карту, невеста тянется за ней, от наклона ее платье оттопыривается, приоткрыв груди — Ке-ке пытается провести картой между грудями невесты, та отстраняется. Возникает романтично-игривый момент, когда невеста пытается поймать пластиковую карту, а Ке-Ке пытается использовать груди невесты как аппарат для снятия наличности. Наконец Ке-ке поворачивается к жениху, сует ему карту в карман пиджака вместо платка.

МУЖЧИНА. Хочешь, — я тебя увезу?

ЖЕНИХ. Куда?

МУЖЧИНА. Подальше... Ты пойми, для нас это любовь, а для них — капсулы, пилинги... Давай прицепим твою коляску к бамперу, и рванем...

МАТЬ. Так, дорогой, подарил — езжай! Нечего жениху охоту отбивать!

МУЖЧИНА. Ну, решайся!..

НЕВЕСТА. Он уже решился!..

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Мужчина! Вы что, вы контролируйте свое опьянение!

СВИДЕТЕЛЬ. Поезжайте уже, а?!

Все насильно провожают Ке-ке к машине, усаживают за руль.

ЖЕНИХ. Спасибо!

НЕВЕСТА. Дай бог здоровья!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Поезжайте осторожно!

СВИДЕТЕЛЬ. Проскочив на красный, можешь попрощаться с белым!

«Запущенный» Ке-ке, виляя то вправо, то влево, уносится вдаль. Свидетель подходит к инвалидному креслу, протягивает руку к карману жениха, достает карточку. Жених дергается, ловит руку свидетеля, пытается удержать карту в своем кармане, — жених напрягается, его пальчики скрючиваются, жениха становится очень жалко.

ЖЕНИХ. Пока он не заблокировал, надо обналичить...

СВИДЕТЕЛЬ. Я обналичу...

ЖЕНИХ. Нет, я просто, я могу метнуться, здесь недалеко...

СВИДЕТЕЛЬ. Не надо...

Свидетель с силой освобождает свою руку.

СВИДЕТЕЛЬ. Мама, спирт остался?

МАТЬ. Еще чуток, на дондышке осталось!

СВИДЕТЕЛЬ. Разведи... нечего на дондышке... оставлять!

Мать кивает и бредет к «жигуленку». Из леса выходит лесник в больших сапогах, он проверяет капканы и ловушки. В одном из капканов — большая плюшевая свинья.

Ленинградская область. Город Советский.

Гостиница «Чайка». Номер Ивана. Утро.

— Олег, Вова... Вова... Здорово, что вы приехали! Мы вчера начали снимать... Да... Тут такое дело...

Из соседнего номера раздался страшный вопль. Кричала женщина. Иван выбежал в коридор. Мы остались одни. Откуда-то шел странный звук, будто горели дрова. Мы даже стали искать, нет ли в номере камина с непогашенными дровами. Камина мы не нашли, зато нашли кучу разных предметов, — курительную трубку, кроссовки, плащ, очки, — и на всех этих вещах было выгравировано: «Порш». Вскоре Иван вернулся и продолжил:

— У нас нет начала...

— Как?

— У фильма нет начала. Вы должны придумать начало фильма. То есть, конечно, оно есть. Мы с вами его уже обсуждали. Но, понимаете, когда начинаешь снимать фильм, обо всем надо передоговариваться. В этом и есть магия кино! Я понимаю, что вам никто не заплатит, если вы опять придумаете начало фильма, и мне никто не заплатит, если я сниму еще одно начало этого фильма, но нам нужно начало фильма.

Мы с братом все придумываем сразу. В основном писатели, конечно, — мудаки. Им нужно время. Время, чтобы придумать. Время, чтобы написать. Время, чтобы наслаждаться написанным. Время, чтобы разочароваться и умереть. У нас все происходит сразу.

— Вот, давайте так сделаем, Иван... Значит, шоссе, дорога. А, даже давайте так, вот... Перед шоссе такой огромный песчаный карьер... И по нему вниз скатывается девушка... С такой большой свиньей в руках... Плюшевой. Потом она карабкается наверх, к шоссе...

— И пусть, вот, она еще звонит... И вот она доползает до дороги... Идет, болтает по телефону, а сзади едет машина...

— Какая машина?

— Отечественная... Та, про которую вы снимали фильм... Это будет как бы мостик от вашей прежней работы к настоящей...

— И эта машина сбивает девушку, и свинья подлетает в небо... И такая надпись: «Европа — Азия»... А в конце фильма девушка упадет на землю, пойдут титры финальные, а после титров упадет и свинья!

Иван подошел к окну и стал смотреть, как кастелянша «Чайки» на крыше развешивает красные простыни с надписью «Гансу энд Роузис» для сушки.

— Мне нравится. У нас есть шоссе, лес, отечественная машина, свинья... много свиней... Нам нужно найти девушку и песчаный карьер. Девушку найду я, а песок... Эдик! Э-э-дик!

Дверь шкафа скрипнула, и оттуда вышел мужчина с камерой в руках. Камера все время снимала. Вот откуда был этот звук, похожий на треск дров в камине.

— Это наш оператор.

— Мы поняли.

— Он снимает не только фильм, но и фильм о фильме, я хочу вас сразу предупредить.

— Тогда и мы хотим предупредить, мы будем писать сценарий о сценарии.

— Договорились.

— Эдик очень хороший оператор, вы не думайте, что он эдик. Он снимал кино солялиным! Иван многозначительно поднял указательный палец, сузил глаза и замотал головой, видимо, чтобы мы прочухали важность этой его фразы. Вообще-то, мы не знали, что такое солялина, — но мы уже привыкли к тому, что Иван употреблял слова, не знакомые для нас: Василий Сталин, Политбюро, чардаш, гелентваген, Абрамович, мискаль... Иван человек опытный, и мы ему доверяем.

— Вы снимали кино солялиным!!! Это такая честь для нас, Эдик!

Эдик покраснел, но Иван сбил с него эту спесь пустой бутылкой виски:

— Эдик, нам нужен песчаный карьер!

— Я найду.

— Только не переходи границы.

— Добра и зла?

— Ленинградской области и Финляндии.

Эдик исчез. Исчезли и мы, чтобы разложить пустоту из нашего пластикового чемодана в номерах «Чайки».

Шоссе. Кусты. «Жигуленок».

Мать достает из багажника жигуленка флягу со спиртом и канистру с водой, начинает готовить «водку», заливая спирт и воду в пустую бутылку и судорожно взбалтывая ее у себя над головой.

По правде говоря, снимать кино в России — это как воевать с Наполеоном. Сначала придется оставить на разграбление самое дорогое, потом все, что тебе дорого, вообще сожгут. И вот когда уже нет никакой надежды, и режиссера все считают полным мудаком, он должен собрать свою волю в кулак, кого-то уволить, кого-то наградить, с кем-то банально переспать и выступить с бессмысленной пламенной речью, что надо напрячься, перестать, просыпаться, вовремя входить в кадр и выходить из него, короче, надо! Усталые от разграбления солдаты покряхтят, что-нибудь исполнят, подсветят, подмахнут, подыграют, соберут, отмонтируют, и фильм будет кое-как, но готов. И вот она — победа вместе с ранней старостью и импотенцией. Дальше, может, кой-какие награды от Комитета по культуре и кинематографии подсластят одинокие ночи в холодной постели, но это на любителя и только для избранных. Вот судьба всех отечественных кинопроизводителей. Такое счастье, что эта судьба не постигнет наш фильм! Да, на «Европе — Азии» мы были по-настоящему счастливы. Потому что точно знали — это фильм без судьбы!

На второй съемочный день вместе с Иваном мы устроили утреннее построение всей съемочной группы и объявили — Москву мы не сдадим! Все удивились. Как так, — съемочный процесс пойдет не по канонам! Актеры-петербуржцы поморщились, но делать было нечего, — на нашей стороне была и физическая сила (Иван занимался боксом, а нас с братом — двое), и моральная (Иван занимался боксом, а нас с братом — двое). Погрузившись в многочисленные «Газели» и «Ауди», мы двинулись в лес. Иван ловко запрыгнул в «Порш» и тронулся, замыкая колонну кинематографистов, чтобы никто не сбежал. Мы покинули город Советский и въехали в лес.

Лес под Петербургом исчезает. Мы сами это видели. Деревья выдирают корни из земли-матушки и сбегают через границу в Финляндию. Без паспортов, без виз. Нелегально. Там эти деревья превращаются в бумагу, начинают мучаться ностальгией и возвращаются на Родину. Иногда на этой бумаге пишут сценарии.

Шоссе. Лужайка. Столб.

Невеста, жених и свидетельница, готовые к очередному броску на машину, сгруппировавшись у края шоссе, выжидаючи смотрят вдаль. Свидетель стоит к ним спиной, кладет пластиковую карту в пакет, где лежат скомканные деньги, часы, цепочки.

НЕВЕСТА. Хорошее место, хлебное...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Хорошее...

ЖЕНИХ. Есть и получше!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Где?

ЖЕНИХ. В переходах, на вокзале...

НЕВЕСТА. Да! Свадьба в переходе деньги просит!

ЖЕНИХ. Нет, ну конечно, мы уже были бы не свадьбой!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. А кем?

ЖЕНИХ. Ну, семьей... беженцев... или еще можно, я видел такое, стоят с собаками — как будто это собаки просят себе на еду... а хозяин рядом, он как бы транслирует просьбы своей собаки...

НЕВЕСТА. Что, и кто у нас сошел бы за собаку?

ЖЕНИХ. Ну кто...

Оборачивается на свидетеля. Тот отвлекается от пересчета денег.

СВИДЕТЕЛЬ. Чего?

ЖЕНИХ. Все нормально...

НЕВЕСТА. Нет, здесь природа, спокойно, а в переходе нам башню проломят, — там конкуренция, налоги огромные. Там же как — еще и не всякого можно изображать — сначала разрешают пьяницей попрошайничать, потом можно беженцем, потом инвалидом...

Достает из кармана черную повязку, надевает на глаза.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА (сосет «чупа-чупс»). Ребенком быть круче всего... Я когда ребенком была, столько зарабатывала!..

Свидетель сдергивает повязку с невесты.

СВИДЕТЕЛЬ. Нам одного инвалида хватит!

Вынимает «чупа-чупс» изо рта свидетельницы.

СВИДЕТЕЛЬ. И детей у нас нет.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Почему?

Свидетель переводит взгляд со свидетельницы на невесту, которая поправляет фату, затем на мать, которая возится с едой у «жигуленка», на жениха, который упирается в свою коляску так, что она поднимается кверху, и жених проворачивается вокруг своей оси, задрав ноги к голове.

СВИДЕТЕЛЬ. Из ничего и выйдет ничего.

Подмигивает свидетельнице, сосет ее «чупа-чупс».

Лес. Шоссе. Утро.

Наша армия приехала на место. Красивое, кстати, место. Зеленая пустота. Шоссе, перекрытое милиционерами на время съемки. Деревянная херовина, которую построили художники.

— Понимаете, у нас в фильме все время будет стройка. Строители будут строить стелу, символизирующую границу Европы — Азии.

— На хрен? — С утра брат был жесток и прямолинеен. — У нас этого в сценарии не было! Никаких строителей! Стоит себе настоящая стела, уже построенная!.. Красивая, как у нас под Екатеринбургом!..

— Понимаете, — тихо прошептал Иван. — Лучше вы с этим смиритесь! Так всегда бывает на съемочной площадке. Мы, конечно, с вами сейчас тут самые главные! Но кое-что все равно происходит помимо нашей воли! И эти парни, они здесь не по моей воле... — Иван кивнул в сторону парней и трех женщин в синих комбинезонах. Замечательные парни и женщины съезжали с деревянной конструкции, напоминающей детскую горку, только огромных размеров. Ребята съезжали не как дети — на дощечке, а как взрослые — на попе. Одна из женщин была пожилая. Из рук она не выпускала огромный Куст Травы. Даже когда остальные мужчины щипали ее и нужно было отбиваться, одна рука женщины крепко прижимала Куст к грудям. Иван стал рассказывать, что эти ребята — настоящая находка и как они отлично сыграют в ненаписанных строителей. А Куст Травы — вообще — самородок! Его сначала не хотели брать, но он так просился в кино. Он даже согласился сниматься не за деньги, а чтобы вовремя поливали! Ребята нам понравились, но мы все равно удивились таким неожиданностям.

— Вы чо, в первый раз в кино? Чо вы к Ивану прикопались?! Режиссер обязательно должен изменить сценарий! Это правило любого съемочного процесса! Еще радуйтесь, что так! Просто строители! Могли вообще сюда вместо строителей черных матросов вам прихуячить к вашему сраному сценарию! Так часто режиссеры делают! Чтобы быть настоящими режиссерами — вводят черных матросов! Иногда они в жопе режиссера надолго застревают, и потом это оказывает влияние на весь его творческий путь!

Мы обернулись на эту реплику и занесли три ноги, чтобы пнуть по печени смелого оратора, который прервал внутренний разговор самых важных людей в этом лесу, режиссера и авторов, но хорошо, что мозги наши не совсем проебаны, а вправду сказать, вообще не проебаны, как у большинства курящих деятелей отечественного искусства. Мы вообще не курим, а пьем. И верим в жидкость, а не в дым. Поэтому ноги наши остановились еще до удара. Ведь тот, кто так выступил в защиту Лужина, — оказался нашей главной актрисой. Звездой нашего фильма. Женщиной по имени... ну, назовем ее совсем нереально. Татьяна! Правда, до этого фильма она в кино не играла. Но мы решили, что вот она как раз подойдет! Таня...

— Какая, в пизду, я тебе Таня?!

— Да, простите... Татьяна!

Татьяна, решили мы, — звезда! И она будет блистать в нашем фильме! Большую часть своего свободного времени Татьяна посвящала объявлению песен шакир на олигархических именинах. Другую часть своего занятого свободного времени Татьяна посвящала телевиденью.

— Когда кино?

— Щас начнем. Вот это авторы, Владимир и Олег. Братья Пресняковы.

— Я уже поняла... Очень приятно. — Татьяна грациозно вывернула свои найковские кедики и присела, протянув нам руку для многочисленных поцелуев. — У меня как раз с собой виски. За знакомство!

Мы сели под деревом, поставили стакашки на муравейник и начали знакомиться. Татьяна ловко наливала и опытно произносила тосты...

— Ладно, можете говорить меня Таней...

— Я не говорю, а пишу!

— Но ведь все равно проговариваешься!

Да, это она правильно уловила. Мы так часто, — кажется, что говорим и думаем друг с другом или про себя, — а люди вокруг слышат. Значит, проговариваемся...

— Проговариваетесь-проговариваетесь! Точно вам говорю. Ну давайте, чтоб вы и дальше проговаривались, а мы по вашим проговоркам фильмы снимать будем!

Мы ударили стаканами по королеве муравьев, выпили и закусили ее ядом. Из леса вышла Поветруля, дочь Лесного царя, и сказала, что все готово к съемкам и на съемочной площадке не хватает только нас.

— Запомните, братья!.. — начал учить нас Иван. Учить его нас, кстати, попросили мы сами. Потому что уж у кого и учиться снимать кино, так это у Ивана. Это мы вам точно говорим, повидали мы, блядь, этих режиссеров...

— Ну, я продолжу, вы только сейчас не прерывайте меня своими тупыми ремарками. Так вот, запомните, братья, это самый счастливый момент, когда все готово, а не хватает только вас. Так рождаются и счастливые дети, и хорошие фильмы. Когда все готово, а вас нет!

— Ага!

— Таня, пиздуй!

— В смысле? — пробулькала недосглотанным виски Таня.

Из леса вышел мужик в синих трикошках. Где-то между деревьями мелькнул стеклянный глаз Эдика. Мужчина в трико, очень смахивающий на маньяка, уверенно двинулся на Таню. Она не поняла, что это съемка. Испугалась и побежала.

— То, что надо, — сказал Иван, и мы продолжили пить.

Мимо нас пронеслась наша съемочная армия. Осветители подсвечивали первобытный страх Татьяны, гримеры гримировали тайгу, водители вели, казалось, сама природа податливо раздвинула ноги перед нашей съемочной группой и разрешила пользоваться ею, как молодая жена, ненавидящая секс по утрам, притворяется спящей, пока хотящий муж делает свое дело.

— Вы кудесник, Иван. Так завертеть процесс!

— Да, мы видели, что режиссеры обычно нервничают, бегают, кричат. И все равно у них никто не работает, и снимают мудню одну...

— Вот, правильно... Когда сам мудак, мудня и выходит.

— Это ведь еще до съемок понять можно?

— Конечно, Вова. Вова... У человека все начинается с родителей, а в кино — со сценария! Берешь сценарий и понимаешь все сразу.

— А почему так много говна снимают? Если сразу все понятно...

— Потому что изображают! Продюсеры, режиссеры, актеры. Пиздят бабло, обувают инвесторов. Такой негласный договор — изображать, что занимаются искусством. И каждый отрабатывает свою роль, чтобы никто ничего не заподозрил. Самое гадкое, когда и зрители начинают изображать зрителей. Знаете, дают команду в каком-нибудь журнале: хвалить! Промывать мозги и хвалить! Чтобы перед инвестором отчитаться... Люди начитаются и обсуждают пустоту, спорят...

— Из пустоты выходит пустота...

— Да... Ладно, пойдем на озеро. Сегодня еще там отснимемся и в гостиницу! Как вам Татьяна?

— Шакирная, тьфу, шикарная, я хотел сказать!

— Да... хорошо, что она нашла время в кино посниматься... знаете, как она устает! В Москве каждый день у кого-нибудь день рождения!

— Поятное дело! Столько народу и приезжих каждый день три миллиона!

— Больше!

— Все сказали? Теперь я продолжу, — продолжил Иван. — Татьяна выручит всех нас! Такое бывает на каждой кинокартине! Кто-то обязательно должен всех выручить. Здесь я ставлю на Татьяну! Она бесподобна! Представляете, куда она тратит свой талант?! Каждый день, — то Эминем, то Джей Ло, а то и сам Дольф Лундгрен — все едут поздравлять богатых москвичей. И всех их надо объявить! Как-то чтобы по-человечески! Татьяна еле успевает...

— Вот я заработаю когда-нибудь много денег, — задумался я, — и приглашу к себе попеть за все эти многочисленные деньги «Депеш Мод»!

Иван остановился, взял меня за руку, посмотрел в глаза и произнес:

— Хорошему человеку — поют бесплатно. Ты старайся быть хорошим, тогда никому платить не надо!

Мы пришли на озеро и увидели, как откачивают Татьяну и готовят новый кадр. Перед озером стоял мужчина в трусах. Температура в лесу была плюс пять. В озере, наверное, еще меньше. Мужчина был задумчив — он явно хотел струсить и убежать. Но ни то, ни другое мы бы ему не дали сделать. Кино если запущено, его не остановить! Понял?!

— Понял, — четко промямлил мужчина.

— Пошел в воду! Мотор! — дал команду Иван.

Мужчина пошел. Все стали фотографировать его на телефон, чтобы потом разместить в ютьюбе и обсудить в блогах, как умирал актер.

— Хороший актер, как правильно играет! — не переставали восторгаться мы с братом.

— Да... я его случайно нашел... В Питере...

— Иван, я так думаю, камеру надо в воду! Чтоб снимать как бы оттуда. — Оказывается, пока все думали, что «Мотор», Эдик стоял на берегу и думал.

— Ты, чо, Эдик, актер ведь работает! — занервничал Иван.

— Это ничего... пусть привыкает... к холоду... Ну так я запущу камеру в воду, на плоту, на маленьком плоту, она к нему подплывет и снимет как бы с воды. Очень эффектно будет!

— Запускай, — обреченно прошептал Иван, и Эдик побежал строить плот. Актер стоял в воде, остальные продолжали фотографировать. Иван подмигнул нам. Втроем мы сделали вид, что пошли в режиссерскую палатку. В ней обычно какой-нибудь тинейджер-упыреныш, юный вгиковец, собирает для режиссера экраны, по которым тот отсматривает, что снимает оператор. Мы зашли в палатку и тут же вылезли с другой стороны. Упыреныш обернулся, но подумал, что показалось, и стал продолжать слушать указания от своей галлюцинации. Вот они — вгиковцы! Хронический недосып и вообще — хронический недо. Поэтому галлюцинации на рабочем месте!

— Еще одно правило настоящего режиссера, братья, — подытожил первый учебный день Иван. — Режиссер должен уходить со съемочной площадки незаметно. Чтобы никто не видел. Тогда актеры будут продолжать играть, техники — техничить, персонал — оналить. И следующий съемочный день не сорвется. Понятно?

— Ага.

— И не будьте пиздодуями. Называйте главы в своей книге!

Гуси, пауки, молчаливые рыбы

Столы ресторана «Чайка» гостиницы «Чайка» были готовы к ужину, но ресторан был полупустой, потому что большинство постояльцев все еще были на съемочной площадке. Иван подошел к барной стойке и купил три текилы.

— Потом будет поздно, — Иван поставил бутылки на стол и достал из-под стола бутылку виски, которую взял из номера. Я обратил внимание, что на двери ресторана была приклеена афиша.

— Не афиша, а нота!

— Даже не нота, а требование.

«Дирекция ресторана строго...» — дальше была какая-то заблевка, видимо, откушавшего в этом ресторане, и продолжение: «...свои напитки!»

— Как вы думаете, что было посередине?

— Какая, в жопу, разница? За ваш приезд!

Мы выпили свой напиток. К столику подошло нечто похожее на официантку женского пола. На ее бейдже было написано «Али...», а дальше было замазано все той же фирменной чайковской заблевкой.

— У нас на первое суп с куриной печенью, на второе грудки с пюре и компот на третье. Что-то сверху будете?

Я открыл меню и стал читать: «Гуси, пауки, молчаливые рыбы...»

— Нас устраивает стандартное меню ваше нас устраивает!

Али поправила волосы, которые в своей непервой промелированности напоминали лобок ярко-рыжей школьницы, не привыкшей принимать душ.

— В вас запросто можно влюбиться! — профлиртовал я, и все засмеялись. Вместе со смехом в ресторане появилась Татьяна. Али не стала дожидаться, пока ее конкурентка по красоте подсядет к нам за стол, и удалилась в чеховские кухни.

— Иван, братья, простите меня!

— Чо?

— Я сорвала вам съемку, но вы видели, какой сумасшедший! У меня муж из Питера, я в принципе была готова, что тут полно придурков! Но чтоб такой маньяк! А у нас нет охраны? Почему вот так запросто маньяк может попасть на съемочную площадку?

Татьяна допивала свой Ивана напиток, морщилась и крутила головой. Мы вдруг поняли, что Татьяна не всосала, что съемки она не сорвала, и что маньяк был свой, и что все отлично легло на пленку и...

— Блядь, она ничего не поняла. Но стоит ли ей все объяснять? Или пойти на творческий эксперимент? — Эти три мысли появились в наших трех головах, у каждого по одной, но вместе они объединили нас в трехглавого дракона, который ухмыльнулся, промолчал, вдруг раскатисто заржал, подлил даме в недопитое виски свежей текилки и выпил с ней всеми своими тремя головами.

Да, мы стали огнедышащим драконом, подлым и коварным! Красивым и жестоким! Но так было лучше, особенно для нашей Европы — Азии! В ресторан ввалилась толпа строителей в синих комбинезонах и женщина с Кустом. Строители стали пить компот и петь песню про веселых утят, на которых они быть похожими хотят. А я поймал себя на мысли, что хочу быть похожим вот на этих веселых строителей. Брат поймал Татьяну, а Ивана поймал Морфей, и он уснул.

Шоссе. Кусты. «Жигуленок».

Мать нервно делает салат из помидоров, разрывая овощи пальцами, льет в салат майонез и спирт, размешивает. Из леса раздается сиплый окрик: «Ваня! Ва-ня!» Мать что-то чувствует спиной, какое-то ритмическое дуновение ветра. Ветер усиливается. Мать перестает возиться с салатом, оборачивается, — прямо на нее смотрит девочка, точь-в-точь как с этикетки шоколада «Аленка». Девочка раскачивается на самодельных качелях, привязанных к двум сосенкам. Окрик повторяется, девочка соскакивает с качелей, убегает.

Шоссе. Лужайка. Столб.

Свидетельница, свидетель, жених и невеста сидят под столбом. Вокруг столба круг за кругом наматывают двое — мужчина в плаще, напоминающий счастливого Тома Хэнкса, и девушка на каблуках, похожая на погрустневшую Амели. Мужчина вертит в руках какой-то предмет, женщина то и дело опускается на колени перед разными углами стелы, но мужчина ее поднимает, давая понять, что это не то место, где следует преклонять колени.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Не, круче всего, — когда реформы денежные или валюта новая вводится! Мы с Вадиком — когда евро появились — деревнями окучивали — там люди — такие древние! Они все кормятся из огородов, а пенсии еще с царских времен копят! Мы приезжаем, типа из Собеса, — говорим, в России новые деньги вводятся — евры! Надо менять все рубли на евры! Можете в город не ездить — мы вам поменяем. Такие смешные деньги Вадик рисовал — с Кофе Ананом, с Гарри Каспаровым...

СВИДЕТЕЛЬ. Сотки с Волочковой...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Бабушки спрашивали, кто это, а он им говорил — принцесса Мудяндская! Мудяндия, говорит, — полноправный член Евросоюза! Поэтому их принцессу рисуют на сотках! Лучше всех эти купюры расходились! Пачками!

ЖЕНИХ. Бедные старики!

СВИДЕТЕЛЬ. Бедные?! Ты бы видел, как они радовались!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Им все равно деньги не нужны! Настоящие у них все замусоленные были, — а мы им — новые, цветные!

СВИДЕТЕЛЬ. Это мой принцип — не отбирать, а менять!

НЕВЕСТА. А сейчас? Что на что мы меняем?

СВИДЕТЕЛЬ. Мы изображаем свадьбу — мы счастливы! Кто сейчас счастлив? Вокруг насилие, взрывы, выходишь из дома — и готовишься к худшему! А мы дарим надежду! Радость! Это дорогого стоит!

Мужчина и похожая на Амели женщина останавливаются у той части стелы, которая под определенным углом обзора вдруг сходится в форме шестиконечной звезды. Мужчина и женщина видят эту звезду, падают на колени.

Шоссе. Кусты. «Жигуленок».

Мать бредет к «свадьбе», запинается обо что-то, нагибается, поднимает из травы телефонную трубку.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, перестань валять дурака и возьми трубку! Ке-ке!

Мать берет трубку, удивленно смотрит на нее.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке!

МАТЬ. Алло...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Алло... Ке-ке?

МАТЬ. Ку-ку!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ку-ку?

МАТЬ. Ага...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А где Ке-ке?

МАТЬ. Не знаю...

Женщина в трубке истерично кричит.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Сука! В пробке! Сказал, что в пробке застрял! Вот он где значит застревает! Как тебя зовут, сука?!

МАТЬ. Послушайте, женщина, — я этот телефон сейчас в кустах нашла...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В кустах?!

МАТЬ. Я не в курсе вашей проблемы!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проблемы сейчас у тебя будут, тетерка, в кустах!..

Мать выключает мобильник, вешает его на шею. Возвращается к остальным. В руках она несет бутылку «водки», а также тарелку, где виднеются крупно наломанные помидоры, густо залитые майонезом.

Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно

Не помню, был ли это тот же самый вечер, или уже вечер на следующий день, но мы сидели все в той же «Чайке», и пресловутые три бутылки текилы стояли перед нами.

— Для меня важно понимать, прошел день или нет, потому что перед сном мне надо чистить зубы зубной нитью! Мне врач сказал, стоматолог, Татьяна Вячеславовна, что это просто необходимо! Я не могу долго сидеть с открытым ртом перед другим человеком, поэтому перед сном я стою в ванной с зубной нитью в зубах перед своим отражением и надеюсь, что это спасет меня от кариеса и от визита к стоматологу!

— Зубы все равно портятся! От зубной нити еще больше!

Мы обратили внимание, что за столом нас уже не четверо а пятеро. И этот пятый как раз вот это и сказал!

— Зубы все равно портятся! От зубной нити еще больше!

«Кто это...» — подумал я.

— Это мой сын Митя. — Иванпроснулся и кивнул в сторону Татьяны, а та, в свою очередь, кивнула на молодого красавца в выцветшем с одной стороны костюме. Митя встал и расшаркался перед нами, как граф, вернувшийся к себе на родину и заставший на своей вотчине большевиков в трусах.

— Я действительно вернулся на родину!

— Мой сын живет в Германии. У него там семья и все... И он актер, он будет играть жениха!

По случаю знакомства мы выпили нашей текилки, а Митя метнулся за метаксой к барной стойке.

— Вы обратили внимание?

— Да!

Я соврал, брат тоже. Мы были абсолютно расконцентрированными, и никакого внимания ни на что не обращали. Но слова Ивана и наша ложь заставили нас взять себя в руки и начать обращать внимание. Так, Татьяну втыкает, вокруг люди... едят. Вдруг мы почувствовали, что не все люди вокруг — люди!

— Правильно! Это финны! Они приезжают прожигать жизнь в этот город.

— Почему они так смотрят на нас?

— Мы пьем! А алкоголь — источник их жизни!

Финны как вурдалаки смотрели на нас своими колючими глазами, и нам стало страшно. Мне стало страшно вдвойне, потому что я увидел мою зубную нить «суперглосс» в волосах Татьяны. Она завязала себе моей нитью хвостик, как выпускница в день последнего звонка.

— Это что ж, значит, я чистил зубы за столом, смотрясь, наверное, в глаза Татьяны, потому что они за столом самые большие. А если я чистил зубы, значит, мы уже ложились спать! Значит, мы уже который день в «Чайке»! Как же вырваться?!

Финны и страшные мысли сгущались, но вернулся Митя, и страх рассеялся. Митя улыбался, как воин света. Его выцветший с одной стороны костюм, который он позаимствовал со съемочной площадки, чтобы вживаться в роль...

— Подожди! Вот, как раз о костюме! Это просто была находка!

Иван приглядывал этот костюм за год до съемок. Он еще не знал, что будет снимать, но точно знал, что костюм будет играть главную роль. Этот серый костюм висел на манекене в одном из московских магазинов для ебанатов, которые получают зарплату и делают отчисления в пенсионный фонд. Костюм висел и зиму, и весну, и осень. И манекен не раздевался, и никто не покупал костюм в витрине, — и солнце сделало свою работу: костюм выцвел со стороны, смотрящей на улицу, и стал таким суперским, что Иван решил снять его в кино, а мы скоро откроем специальную линию выцветшей одежды. Мы арендуем солнечную сторону Москвы под отстойники одежды — это будут такие специальные стеклянные шоурумы (хуй знает, что это такое, но слово достаточно солидное, чтоб под него дали кредит в банке), где одежда будет выцветать, отстаиваться как коньяк — чем дольше простояла на солнце, тем дороже. Нет, правда, одежда становится неповторимой, если она выгорела с одной стороны, а с другой чиста и невинна. И потом всякие дольчи, габбаны будут просить нас — выцветать их одежду, и мы...

— А почему метакса не метакса?

Мы посмотрели на Митю, пригубившего коньяку, и проснулись. Так, руки, ноги... «Чайка», метакса, все остальное, включая зубную нить, было сном.

— Слава Богу! Бежим!

Мы вырвались из «Чайки» на улицу. Был вечер. Какого дня — никто не помнил! Так мы спаслись от кошмара, который мог тянуться всю жизнь. С той поры мы четко решили не спать по чеховским отстойным местам и контролировать реальность, ведь мы должны снять фильм! Мы пошли отдыхать по номерам, а Мите напоследок сказали: «Митя, какую, на хуй, метаксу ты ждал в ресторане «Чайка» гостиницы «Чайка» города Советский Ленинградской области?!!»

— Хуякса, в лучшем случае. Вот как называется то, что ты выпил. Оглянись вокруг!

Митя оглянулся и увидел, как в темноте стали пробегать тени со стамесками и молотками.

— Это не плотники и не свободные каменщики, Митя! Это местные жители! Днем они делают метаксу, а сейчас они ищут чего-нибудь на ужин!

— Пора спать! — промяукала та, кого мы звали Татьяной.

— Если утром не ослепнешь — значит везунчик! — Папа хлопнул сына по своему любимому выцветшему костюму и потопал в номера, и мы вслед за ним.

Утром мы не пошли на завтрак. И правильно сделали. На площади перед гостиницей по росту в две шеренги стояла вся наша съемочная группа. К Ивану подбежала помощница режиссера Алла. Строгая и дерзкая, сейчас она была необычайно взволнованна.

— Здраствуйте, братья. Здраствуйте, Иван... Мы ждем вас второй день... Волновались... Думали, если сегодня вы не выйдете из «Чайки», мы разъедемся... мы бы побежали так же позорно, как войска Искендера Двурогого из Индии, почуяв слабость в своем командире...

Алла долгое время проработала на киностудии какой-то бывшей братской республики, а еще она была тайно влюблена в Колина Фарелла, поэтому четко разбиралась в полководцах и предательстве. Алла отвесила нам народный поклон и отступила назад, открыв нас толпе кинематографистов и открыв эту же толпу нам.

Вот и настала та самая секунда, когда нужно было подумать и сказать вслух, зачем мы здесь, что этим людям ждать и на что надеяться.

— Братья и сестры! Мы должны снять этот фильм! Если начал, надо закончить, иначе на всю жизнь можно остаться импотентом! В нашей стране так мало нормального кино и так много тех, кто накуривается! Вы не видите связь? Я не накуриваюсь! Братья?

— Никогда!

— Братья никогда! Может быть, мы пьем, но это полезно! Человек, накурившийся хоть раз в своей жизни, навсегда проебал себе мозги! Человек пьющий — открывает в своем теле форточку, чтобы душа могла смотреть на мир и радоваться. Мы с братьями показывали нашей душе город Советский, поэтому нас так долго не было. Но теперь настало время взять в руки бутафорию и штативы и снять наш фильм!

Женщины плакали, дети нервно скрипели подгузниками, мужчины кричали «ура!», пьяных финнов забирал автобус, птицы пели любовные песни над нами, и два ястреба взвились вверх и стали кружить над гостиницей, как когда-то над Атиллой, который вел свои войска на Рим. Так начался третий великий день нашей съемочной эпопеи!

Иван дал себе и нам тридцать дней. Срок нереальный для России. Снимать фильм за тридцать дней не может никто. А тот, кто говорит, что может, — врет.

— Даже не просто врет, а нагло пиздит!

Но мы решились. Наш фильм был на натуре, а это значит, что мы полностью зависим от солнца и от погоды.

— Ну, от погоды мы уже не зависим, — сказал Иван и повел нас в лес. Мы подошли к дому, который когда-то был финским. Зажиточные финны жили там, пока границы нашей страны не отодвинулись на их территорию, — финны уехали в свою финнию, а дома бросили. Дома простояли много лет, одичали, но все еще были похожи на что-то.

— Финны строили на века... — Иван подошел к двери и открыл ее. Мы вошли в дом. В камине горел костер. У камина висели шерстяные носки, готовые к секретному всовыванию подарков Сантой.

— Еще ведь не Новый год!

— Да... но для кого-то нужно создавать веселую атмосферу... — Иван подошел к креслу, крутанул его, и мы увидели привязанную женщину, восседающую на кресле, как финский король когда-то восседал на троне. Женщина стала выть, но о чем, мы не поняли, так как во рту у нее был кляп.

— Это Марина... вернее, она когда-то была Мариной... она работала у нас на хлопушке, пока вы не приехали... Все было хорошо... у Марины тоже. Как женщина она развивалась очень успешно... но пошел дождь, а нам нужно было снимать... И вот Марина сказала, что когда-то Первый канал снимал семейную сагу в Перу, и там тоже пошел дождь, а у Первого бюджеты о-го-го!

— У-гу-гу! — закивала Марина.

— Первый сказал, снимайте! И все подчинились, мокли по-страшному, но подчинились... И вот один перуанский индеец пожалел съемочную бригаду Первого канала и раскрыл древний индейский секрет, как остановить дождь во время съемок. Он взял с Марины честное слово, что она никому и никогда не расскажет этот секрет, но Марина, как и любая другая женщина, существо любопытное. Она нарушила данное в Перу слово, остановила дождь под Выборгом и ответила жопой!!!

Иван снова крутанул кресло, и мы пошли обратно в лес искать съемочную площадку.

— А как, то есть, теперь реально не будет дождя?

— Да... нужно было положить в лесу на поляне тарелку, на тарелке — нож и вилку, крестом. И дождь перестал. Но как только дождь перестал, мы все озверели и наказали Марину. Вот она — индейская месть...

— То есть с Мариной все в порядке?

— Да... С нами не в порядке... лучше бы шел дождь!

Шоссе. Лужайка. Столб.

МАТЬ. А я мобильник нашла!

ЖЕНИХ. Везет!..

НЕВЕСТА. Лучше его выкинуть!

МАТЬ. Ну да, выкинуть, — симку поменяю и буду пользоваться...

НЕВЕСТА. Да, поменяйте... — только время сейчас какое?

МАТЬ. Какое?

НЕВЕСТА. Начнете сим-карту менять — и привет! Вдруг это мина-игрушка!

Мать зашвыривает телефон обратно в кусты.

НЕВЕСТА. Сейчас ничего с пола поднимать не надо! Особенно в лесу...

СВИДЕТЕЛЬ. Да, время ужасное... Но другого не будет, давайте все мобилизуемся сейчас, мама, особенно вы, — ведь у вас и роль такая... вы как-то задорнее, что ли, побольше фольклора, вы — мама, понимаете?! У нас купец, у вас товар — вспоминайте традиции, обычаи!

ЖЕНИХ. Пейте вместе с гостями, это поможет...

МАТЬ. Да я и так уж... (отпивает из бутылки) Я, кстати, еще и в салат спирту ливанула, так они добрее будут, а то суют одну мелочь...

Вдруг ветер «нападает» на «свадьбу». Колышется платье невесты, взъерошиваются волосы жениха и свидетеля. Не сговариваясь, все встают, словно почувствовав что-то. Из-за поворота выруливают 20–30 велосипедистов китайской национальности. К багажнику каждого велосипеда привязана огромная сумка, набитая вещами на продажу.

МАТЬ. Во, орда поперла!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Здесь рынок недалеко...

ЖЕНИХ. А вдруг это военное вторжение?

МАТЬ. Куда им вторгаться, — тут уже все — их...

Три китайца останавливаются напротив «свадьбы», достают что-то из сумки, раскладывают на траве, поджигают, — свадьба шарахается от грохота фейерверков.

1-Й КИТАЕЦ. Хропушки, ферьверьки, покупай!

2-Й КИТАЕЦ. Нози, нози... набор, подставка!

Достает из сумки набор ножей на деревянной подставке, другой китаец вываливает из сумки собак на батарейках — подделок японской собаки-робота. Они прыгают по траве, тявкают, сверкают глазами.

3-Й КИТАЕЦ. Роботы! Роботы! Роботы!

1-Й КИТАЕЦ. Берёс? Берёс?

НЕВЕСТА. Нам не надо, спасибо, нам не надо!

МАТЬ. Я собаку хочу, собака-робот почем?

СВИДЕТЕЛЬ. Да какой это робот, они на батарейках!

МАТЬ. Ну и что?! Роботы... я про них видела, они в Интернет сами выходят, обучаемые, почем у вас роботы?

3-Й КИТАЕЦ. Одна сто восемьдесят, две — триста! Две берёс, одну берёс, три — пясот!

МАТЬ. Я одну! Возьму одну собаку! Послушай, а почему она на батарейках? Почему? Робот от сети питаться должен!

3-Й КИТАЕЦ. Одна сто восемьдесят, две — триста! Три — пясот!

МАТЬ. Одну, давай одну!

Покупает у китайца собаку.

НЕВЕСТА. С ума не сходи! На фиг она тебе?

МАТЬ. Ее можно воспитать! Роботы круче людей! Не пьют, не едят... и в душу не лезут...

ЖЕНИХ. А я фейерверки куплю!

НЕВЕСТА. И ты туда же!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Куда они тебе?! На девятый май?

ЖЕНИХ. На Новый год!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Какой Новый год?! Сейчас же лето!

ЖЕНИХ. Летом дешевле! А потом бегай, елку ищи, фейерверки, подарки, а так одной проблемой меньше! Давай, слышишь, я всю сумку куплю.

Подруливает на коляске к китайцу, покупает огромный пакет хлопушек и фейерверков.

НЕВЕСТА. Так ты и елку сруби, как домой поедем! Еще одной проблемой меньше!

ЖЕНИХ. Елка повянет!..

Свидетель направляется к жениху и матери, один из китайцев подбегает к нему и всовывает в руки набор ножей.

СВИДЕТЕЛЬ. Откуда у вас деньги?

МАТЬ. А чего, это мои... я их из дома взяла...

СВИДЕТЕЛЬ. Я что, я похож на клоуна из «Макдональдса»? У нас что здесь — детский утренник? Хлопушки, гирлянды!

Наконец, понимает, что у него в руках набор ножей, размахивается, зашвыривает ножи так, что все они втыкаются полным набором в одно дерево.

СВИДЕТЕЛЬ. Мы что тут — вкалываем, чтобы эти узкоглазые наживались?!

Китайцы быстро собираются, уезжают.

СВИДЕТЕЛЬ. Хорошо живете, что ли, я не понял?! А здесь тогда что делаете?! Зачем тебе эта собака, мама?

Мать смотрит на свидетеля, потом на собаку, задумывается, вдруг начинает плакать.

МАТЬ. У меня никого нет! Я одинока! Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит... и вы не слышите меня... как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом мне суждено победить... а эта собака поможет мне!

Все удивленно смотрят на мать.

СВИДЕТЕЛЬ. Знал бы — сам тебе эту собаку купил!

Издалека доносится шум мотора.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Машина едет!

Жених бросает свою сумку с фейерверками в траву, все группируются вокруг его коляски, на лица всей «свадьбы» ложится тяжелая печать праздника и великой гульбы. Шум мотора усиливается, свидетельница срывается с места и, как заяц-русак, скачет к шоссе и скрывается за поворотом. Вместо привычного скрипа тормозов, сообщающего об остановке машины, «свадьба» слышит яростный рев пролетевшего мимо автомобиля и нечеловеческий взвизг их подруги. «Свадьба» вздрагивает. Через несколько мгновений перед «свадебной» тусовкой появляется свидетельница — с ног до головы заляпанная грязью.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Мимо проехал, сво-ло-о-о-чь!

Утирается и плачет. В это время на лужайке появляется милиционер. «Свадьба» впадает в кому. Вдруг мать резко отхлебывает из бутылки и орет.

МАТЬ. А почему водка такая горькая?! А?! Молодые?! Почему?..

Милиционер идет на мать и подходит к ней в упор. Он берет у нее бутылку, взбалтывает, подносит горлышком к рту и начинает пить, при этом его взгляд перебегает с одного персонажа на другой, а к концу бутылки останавливается на женихе. Тот чувствует, что все внимание милиционера приковано к нему, поэтому начинает дергаться, сильно кряхтит, суетится, пытаясь привести в движение свою коляску, колеса которой запутались в траве. Коляска не двигается, жених продолжает свою возню. Допив бутылку, милиционер начинает разговор.

МИЛИЦИОНЕР. Действительно... — горькая.

МАТЬ (резко хохотнув). Горько!

СВИДЕТЕЛЬ, СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Горь-ко! Горь-ко!

Жених, так и не разогнав коляску, сползает с нее и ползет в направлении невесты, изображая игривого ужа; невеста подпрыгивает на месте и, как бы флиртуя сама с собой, обращается к жениху.

НЕВЕСТА. Да что ты, милый, я бы ведь и сама к тебе подползла.

Встает на четвереньки и, вытянув губы, ползет навстречу жениху, — добравшись до своего «суженого», целует его в губы. Мать, руками поедая салат, причитает.

МАТЬ. Нет, ну какая пара, а? Какая пара!

Свидетельница и свидетель распутывают колеса коляски, подкатывают ее к жениху и, прерывая поцелуй «молодых», пытаются подтянуть на нее счастливого «инвалида».

МИЛИЦИОНЕР. Так, давно гуляем?

Наконец свидетель и свидетельница усаживают жениха в коляску, встают по обе стороны от него.

СВИДЕТЕЛЬ. Да только что приехали, сразу из ЗАГСа — сюда, венки возлагать.

МИЛИЦИОНЕР. Возлóжили?

СВИДЕТЕЛЬ. Возлóжили.

МИЛИЦИОНЕР. А почему не уезжаем?

СВИДЕТЕЛЬ. Да вот только что, буквально секунду или полсекунды назад возлóжили, а тут и милиционер тут как тут.

МИЛИЦИОНЕР. Какой милиционер?

СВИДЕТЕЛЬ. Ну вы то есть... Вы ведь милиционер?

МИЛИЦИОНЕР. Да, я — милиционер.

МАТЬ. Вот, салатик, — хотите? На природе вся пища вкусней становится — от свежего воздуха.

Милиционер берет тарелку из рук матери и начинает хлебать салат. Вдруг он резко останавливается, отводя тарелку от лица, пристально, но по-доброму, рассматривает «молодых», смеется, успевая заглатывать набранные в рот помидоры. Жених, невеста, свидетель и свидетельница робко подхватывают его смех.

МИЛИЦИОНЕР. Не, ну если бы они не поцеловались — я бы ни за что не поверил, что это свадьба! Гляжу — шалава какая-то замазанная стоит, тетка бухая — а тут вон оно что!

Все, кого милиционер невольно оскорбляет своими словами, на мгновение негодующе вспыхивают, но тут же успокаиваются.

МИЛИЦИОНЕР. Ну, тогда от лица власти и вверенного мне лесного участка поздравляю вас со вступлением в должность мужа и невесты и желаю... желаю детишек побольше... ходячих!

МАТЬ И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ.

Спасибо!

Большое спасибо!

Огромное спасибо!

Вот спасибо!

Милиционер показывает на «жигуленок».

МИЛИЦИОНЕР. Машина эта — ваша?

ЖЕНИХ. Наша.

МИЛИЦИОНЕР. За рулем пьющих нет?

МАТЬ. За рулем вообще никого нет. Все здесь!

МИЛИЦИОНЕР. Это хорошо, а то за рулем пить нельзя. Сегодня — четыре аварии на моем участке. Там дальше на шоссе целая гора уже металлолома, и у всех в крови — спирт! Я вот пошел проверить — может, здесь кафе какое открылось, где они все напиваются, а потом за руль садятся и погибают.

МАТЬ. Не, здесь кафе никакого нет.

ЖЕНИХ. Хотя, может быть, дальше есть какая-нибудь забегаловка.

СВИДЕТЕЛЬ. Это даже наверняка!

Милиционер выхватывает из рук матери очередную бутылку.

МИЛИЦИОНЕР. Ну ладно, тогда я пойду искать...

Милиционер удаляется быстрым шагом, все облегченно вздыхают, но тут раздается пронзительно-попрошайнический окрик матери.

МАТЬ. А подарок?!

Свидетель толкает женщину в бок. Милиционер замирает, долго стоит и думает, его глаза постепенно наливаются кровью. Мать не унимается.

МАТЬ. Молодым — подкинь, сколько можешь!

Милиционер, будто что-то вспомнив, лезет рукой в карман, роется там, достает какую-то мелкую вещицу и, держа ее в ладони, подходит к коляске. Протягивает вещицу жениху, говорит, смущаясь.

МИЛИЦИОНЕР. Вот — запонки. Как раз к моей рубахе подходят... Ну раз такое дело — дарю! Пока к аварии подошел — ребята уже все порасхватали — только эти запонки и остались. Кстати, там тоже муж с женой были, так что подарок — в тему!.. Ну ладно уже — еще раз всего и так далее...

Милиционер уходит. Жених подруливает к матери, кричит.

ЖЕНИХ. У тебя где границы?

МАТЬ. Какие?

ЖЕНИХ. Реальности! Что ты от него хотела?! Зачем мне его запонки?!

Выкидывает запонки в траву.

ЖЕНИХ. С трупа!

Свидетельница поднимает запонки, передает их свидетелю.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Ой, да ну и что! Каждая десятая купюра евро — вся в кокаине! Что теперь, их в руки не брать?

ЖЕНИХ. Кокаин и трупы — разные вещи!

МАТЬ. Не разные — наркотики несут смерть!

СВИДЕТЕЛЬ. А евро несут жизнь! Кокаин и евро — это как жизнь и смерть! Поэзия...

Вдруг из кустов, растущих поодаль, выходят трое маленьких заморышей «кочевой» национальности — это две девочки и мальчик, оборванные и грязные. Завидев людей, они останавливаются, а их карие глаза, до того как будто покрытые мертвенно-тусклой пеленой безразличия, вспыхивают, как фары ревущего внедорожника, выскочившего в ночи из-за поворота. Удерживая в глазах этот режущий свет, дети принимаются попрошайничать, исполняя популярную русскую эстрадную песню.

ДЕТИ.

Нева нева лет ю гоу!

Ю а зе уан ам сёчин фо!

Флэш оф май флэш,

Бон оф май бон!

Ловс карвинг ит ин май хёрт!

СВИДЕТЕЛЬ. А ну пошли отсюда!

МАТЬ. Ты что на детей шипишь?!

ЖЕНИХ. Это уже не дети! Они наши конкуренты!

СВИДЕТЕЛЬ. Валите, упырята!

Дети выключают «фары» и уходят туда же, откуда пришли.

Не лепо ли не бяшить...

Пока мы дошли до очередной съемочной площадки в лесу, съемочный день почти закончился. Воодушевленные нашей утренней речью петербуржцы, саратовки, пермяки, ростовчане, в общем, — все, кого собрала под свои знамена кинокомпания, менявшая свое название каждые три дня, — все-все так постарались, что отсняли все без режиссера и авторов.

— Иван Владимирович, уже все отсняли, китайцев отсняли, милиционера, все, как у вас в режиссерском сценарии было намечено, все сделали, чуть-чуть только осталось, подвес милиционера... — бежала нам навстречу и рапортовала женщина с длинными белыми волосами, завитыми плойкой, обязательно лежавшей в тумбочке любого номера гостиницы «Чайка» вместе с Библией.

— Это ж кто ж такая ж красавица ж? — спросил брат.

Недобрые нотки прозвучали в этой фразе, понятные только мне, его брату. Я прямо почувствовал, как судьба настигает эту женщину в лесу под Выборгом, и жизнь ее скоро изменится, но она пока об этом не догадывается.

— Это моя помощница помощницы режиссера.

— Да, — промяукала женщина.

— Женя, познакомьтесь, это братья Пресняковы, авторы.

— Я знаю.

— Женя, можно я буду звать вас Таисией?.. Таисией Павалий...

— А что это? — по-мужски удивилась Женя.

— Лично для меня это синоним красоты и вечной женственности.

— Тогда зовите.

Таисия улыбнулась, оголив зубы, игриво вывернула язычок и вытащила им застрявшую в большой щели между передними зубами укропинку.

— Иван Константинович, обедать где вам накрывать, вместе со всеми или в вагончике с артистами?

— Вместе со всеми в вагончике.

Мы прошли к полевой кухне, где нас ждала организованная владельцами кинокомпании горячая мамалыга и куски панированного белого мяса.

Мы уже готовы были зарядить наши организмы звериной долей белка, как это делают англичане на Олимпиаде по оральному сексу в Греции, как вдруг из леса вышел наш любимый актер и человек Тит Хаев. Он еще не вышел из образа милиционера. Но из леса уже вышел. При взгляде на нас его лицо озарилось светом божественной улыбки, как когда-то лицо Ноя воссияло светом истины, когда два голубка, пущенные им на волю, вернулись со словами: «Земля, Земля!» Тит упал на влажный мох и прокричал:

— Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Все вокруг перестали жевать, Таисия выронила из двух рук три стаканчика и три тарелки, которые несла нам на обед. Тит засмеялся и вышел из образа милиционера.

— Мне не избавиться от вас, братья! Нет мне покоя ни на сцене, ни на съемочных площадках! Что еще мне уготовано?! Я жду ответа!

— Какого ответа ты ждешь от нас, Тит?

— Отпустите меня, братья... Я хочу все бросить, и всерьез заняться рыбалкой... все эти роли, кина, спектакли, ничего уже не прикалывает... Я только что со съемок, а вечером уже опять на поезд и на другие съемки... Я даже не знаю, у кого я снимаюсь... Я вот к вам сюда куда ехал, знал... даже роль выучил, а все остальное я уже даже и не учу... и самое страшное, что никто этого не просит... Встань сюда, повернись, скажи «А!», получи онорар, вечером автопати, интервью для журнала «Хуель»... Братья, откажитесь от меня, зачем я вам... или... или айдате со мной на рыбалку!

Тит заговорил по-старославянски, значит, душа его точно страдала. Он давно готовил этот монолог, это было понятно... Специально для нас... Виделись мы редко с этим величайшим актером, который дарил свой талант сериалам про униженных и одновременно оскорбленных, или про проблемы военных. Тит вывалил на нас все и духовно очистился.

— Нелепо ли не бяшить! — ответил я Титу по-старославянски цитатой из «Слова о полку Игореве». Что она означала, я не знал... Но со школы она меня очень прикалывала... Мне казалось, что древний эм си Боян так начинал свои закрытые вечеринки для князей где-нибудь под Киевом. Они его башляли серебром, а он их крыл своими непонятными фразами. Князья, конечно, ничего не понимали, но кивали и делали умный вид, чтобы всем вокруг показать, что я в теме, я волну ловлю... а Боян славливал это настроение и крыл их еще более непонятными фразами... Да, ничего не изменилось... разве что все бояны из Киева в Москву перебрались, а так...

Шоссе. Лужайка. «Жигуленок».

Милиционер заходит в кусты, начинает писать. Из травы доносится телефонный звонок. Милиционер присматривается, замечает телефонную трубку, берет ее в руки и подносит ко рту.

МИЛИЦИОНЕР. Алло...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке?

МИЛИЦИОНЕР. Чего?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, я все знаю!

МИЛИЦИОНЕР. Чего ты знаешь?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Значит, ты теперь в кустах этим занимаешься!

Милиционер озирается, пытаясь обнаружить, кто подглядывает за ним.

МИЛИЦИОНЕР. А что такого? Можно и в кустах...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Приличные люди этим дома занимаются!

МИЛИЦИОНЕР. Не, я до дома не дотерплю!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ты животное!.. Только почему ты мне об этом раньше не говорил?! Дома у тебя вообще мало что получается... Скажи — дело во мне?! Во мне, да?!

Милиционер застегивает брюки, бредет по лесной тропинке, пьет, слушает странный голос в мобильном.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я тебя что, не возбуждаю? — почему я тебя не возбуждаю?! Может, дело в обстановке?! Почему ты не берешь меня с собой за город, в лес, — тебе нужна природа, зелень, ты по-другому не можешь?!

МИЛИЦИОНЕР. Я по-всякому могу...

Милиционер делает очередной шаг, вдруг его подбрасывает вверх, он повисает в воздухе головой вниз, попавшись в ловушку лесника.

Левша

— Я нашел отличный кусок леса, там его и повесим, — Эдик посмотрел на Тита, прикинул что-то в своей голове, или прикинулся, что что-то в голове прикинул, засунул камеру в чехол, сел в «Ауди» и поехал, ломая березы, в лес.

— Мы-то не знаем, где этот кусок леса, — предположил я.

— В этом лесу след от ауди только от нашего «Ауди». Найдем его по следу, доели? — Иван допил барский компот, поморщился и обратился к Титу: — Значит, так, Виталий...

— Тит! — резко гаркнул Виталий. Это, кстати, такая его типичная выходка — дерзить режиссерам. Однажды Тит даже укусил одного театрального режиссера. Потом это вся Москва обсуждала, а покусанный режиссер целых полгода не мог сидеть. И даже когда ему вручали наипрестижнейшую театральную премию, хрустальную Турандот, он всю церемонию на ногах простоял. Говорят, что его как раз эта Турандот и вылечила. Он ее прикладывал к покусанному месту, и через несколько раз уже смог использовать свою попу по назначению. А Тита обязали на репетиции к этому режиссеру ходить в наморднике! Как доктора Лектора! Такой был влиятельный этот режиссер и такой дерзкий Тит!

— Тит... Ты бежишь, озираешься, попадаешь в ловушку, а дальше мы снимаем каскадера. Его подвесят, то есть он взлетит вверх, попав ногой в петлю, потом твой крупный план, ты кричишь, стреляешь, потом каскадер падает с дерева на землю!

— Хорошо. Только давайте быстрее, а то мне вечером в Сочи на другие съемки. Поезд в десять, а до десяти мне еще с братьями выпить надо! Когда еще свидимся!

— Да, блядь... Режиссер, конечно, последний в вашей безумной цепи вакханалий, которую вы называете моя жизнь в искусстве. Только видишь, Виталий... Тит... Я сегодня пообещал за тридцать дней снять фильм!..

— За тридцать? Нереально!!!

— И они пообещали! — Иван показал в нашу сторону.

— Да? — взглянул на нас Титушка.

Мы кивнули в ответ.

— Ну, вы герои... Такого еще не было в России... Зачем вам это?.. Снимайте, пиздите продюсеру, расширяйте бюджет, чо вы, как дети?

— Нет! Мы выбрали другой путь, Тит. Не пиздеть, не оправдываться и никому ничего не доказывать! Мы — свободны. И другие тоже могут стать свободными. Тридцать дней — всем покажем! Поэтому пока мы тебя сегодня не снимем, Сочи не произойдет.

Мы кивнули в знак согласия с Иваном. Тит посмурнел, насупился. И буркнул:

— Что ж, я готов вас поддержать... Только в Сочи мне все равно нужно, там меня жена ждет и дети. Там серьезный фильм, пусть они гордятся, что я в реальных фильмах играю, у моря, ол инклюзив, где меня все уважают и восторгаются. У вас тут... хорошо... Но семья не поймет... Тут у вас все слишком по-настоящему, никто никому не врет, еще немного, и я поменяю жизненные ориентиры... снимите меня побыстрее и отпустите!

— Ребята, извините, ребята... — к нам подкрался парень с привязанной к животу камерой.

— Да... — Иван сделал интеллигентное лицо, его бровь по-дворянски приподнялась и он представил нам парня.

— Это Денис. Наш второй оператор. Хэндикамом он управляет, видите... Такая ручная камера привязывается к животу оператора и во включенном состоянии обеспечивает эффект живой съемки. Денис бегает с привязанной камерой между актерами и снимает, а мы потом все смонтируем так, чтобы...

— Ребята, — прервал Ивана Денис. — Я чо придумал, я объектив камеры привязал к пенису, и когда он эрегируется, то есть, говоря не по-научному, встает, происходит наезд фокуса! Причем настолько плавный!!! Вручную этого не добиться! Видите, этот шнурок от «саламандеров» моих я приспособил.

Мы посмотрели на камеру и действительно увидели, как от объектива тянется в Денискину ширинку шнурок, отвязанный от белых типично гопнических «саликов».

— Круто!

— Это ноу хау! Денис!

Мы стали жать Денису руку, обнимать его.

— Только за шнурок не дергайте! — закричал Денис. — Штука еще вот в чем, что мне в процессе съемки тогда нужно, ну, что ли, возбуждаться, что ли...

— Да — согласились мы, — иначе в жопу твое изобретение.

— Ну, а как?

— Как? — спросил Иван.

Все задумались, хотя ответ на вопрос знали все. Я как бывший психолог-вредитель решился озвучить общий комплекс.

— Надо, чтоб кто-то его возбуждал! Пусть та, кто хлопает хлопушкой, будет как-то опосредованно будоражить Денискину письку.

Все поразились моему профессионализму, и Денис стал делиться с нами своими сакральными представлениями о возбуждении. Из всех вариантов мы выбрали один, самый приемлимый по деньгам и по моральным принципам женщины с хлопушкой. Звали ее, кстати, Нинкой. Она заменила собой ту, что привязали в финском доме. Нинка была студенткой ВГИКа и всегда жевала хот-дог, даже когда анонсировала очередной эпизод съемки. Это всех раздражало, и кое-кто даже уже начал подыскивать очередной пустующий финский дом. Мы договорились, что отныне Нина будет, во-первых, медленно жевать свой хотдог, а во-вторых, надеты на ней будут только утепленные коричневые колготки с красными носками и пятками. Наша костюмер, Наташа, как-то быстро нашла такие колготки, и мы было заподозрили, что такой навязчивый эротический образ уже был подсмотрен Дениской, но подозревать нам стало некогда, да и эффект Денис пообещал такой, что...

— Венеция взвоет!

— На хую мы вертели твою Венецию, Денис! Мы снимаем кино для людей, а не для повернутых на долгих планах болотной тины онанистов! И вообще, еще год-два такого роста цен на нефть, и об этих сраных фестивалях вообще никто вспоминать не будет! Наш отечественный рынок самый могущественный! Они уже все мечтают к нам в прокат попасть! Мы теперь и Венеция, и Канны, и Монреаль с Ланкарном!!!

Мы погрузились в оставшиеся «Ауди», и поехали по следам эдиковского «Ауди», в самую чащу, где благополучно подвесили и Тита, и каскадера, отсняли, возбудили Дениса и отсняли все на хэндикам с эффектом медленной наводки фокуса! Только Нинка взмолилась, что веточки еловые ей прокалывают колготки и больно колются.

— Может, туфли мне разрешите надеть?

— Как Денис, если она будет в туфлях?

— Я тогда возбуждаться дольше буду, если вам пленки не жалко...

Мы пожалели пленку и оставили Нину босиком.

А потом отправились на ужин в Чайку.

Путь на Тибет

У Тита было всего три часа до поезда, поэтому мы решили не жалеть ни себя, ни Чайку.

— Давайте будем пить коктейли!

— Давайте, давайте! — завизжали гримерши и актрисы, предчувствуя во рту сладкий вкус алкогольных миксов.

Тит поморщился, а я добавил грозным голосом:

— Путь на Тибет!

Тита расплющило улыбкой, и женщины заподозрили что-то недоброе. Иван нервно закурил трубку «Порш», подаренную ему фирмой «Порш». Кто охотно, а кто нехотя, — все согласились пить мой коктейль.

Я заказал у Али бутылку водки, бутылку коньяка и ведерко для льда без льда. Ведерка без льда в «Чайке» не оказалось, и Али вынесла нам пустую трехлитровую банку. Я залил в нее коньяк и водку и стал разливать всем по бокалам.

— Еще этот коктейль называют «Маменькин сынок».

— Да? А вот интересно узнать, почему? — решилась позаигрывать со мной какая-то персированная актриса-петербурженка.

— Потому что пили мы его в основном со школьными товарищами. И однажды один товарищ ушел так далеко на Тибет, что без мамы не вернулся!

— Не бойтесь, женщины, брат школой называет университет, в котором учился и преподавал.

— Ага... называю.

— Коктейль вполне алкогольный, вы не думайте... Школьникам он не по зубам и не по печени... А нам, взрослым, за три часа до поезда, он самое то!

Все поднесли бокалы к губам, у кого напомаженным, а у кого пересохшим.

— Товарищ тот, Мельчаков его фамилия, как выпил, так сразу пал ничком и пролежал на полу часа два-три... а потом мы его тело обвели мелом, так и родилась идея пьесы «Изображая жертву»! — я засмеялся и выпил. Все вокруг повеселели, решив, что тоже могут послужить какой-нибудь идеей новой пьесы, и выпили залпом. К столу подошла Татьяна.

— Послушайте, Иван! Сегодня опять меня не сняли. Я так готовилась, все прогоняла по несколько раз, а никто ничего не снимал, Эдик только все настраивал, а когда настроил, вы стали другой эпизод снимать!

— Да... — Иван пытался набрать воздух после коктейля, но никак не мог поймать его в спертом помещении «Чайки», тем более что все вокруг уже похватали воздух своими ртами и Ивану ничего не оставили.

— Вы что, все тут рыбок изображаете? — засмеялась Татьяна. — Я тоже хочу!

Я плеснул актрисе Путь на Тибет, и она тоже начала изображать рыбку. Так-то этот коктейль, кстати, не жжется, но если, конечно, водка это водка, а коньяк — коньяк. Что было под Выборгом, никто не знает... поэтому наш путь на Тибет оказался не из простых.

Али принесла селедки, все закусили, всем полегчало. Селедка в «Чайке» была отменная! Не подумайте, что это продукт-плейсмент. Это правда. И никто нам за эту правду не платит, поэтому это правда! Вообще, это здорово, писать не за деньги. Только тогда ты по-настоящему свободен. А если еще и живешь не за деньги — как большинство русских... авторов... — это уже целый Остров Свободы получается. Куба! Все русские авторы — с Кубы. Там они пишут, а потом посылают в московские издательства, их наебывают, но разве это плохо — за возможность опубликовать правду? Мы лично всегда не против, чтобы нас наебывали. Правда должна быть напечатана! Иначе зачем Иван Федоров это все придумал, да ведь?

— Слушайте, я хочу зеленый чай! — взмолился Тит после очередной порции коктейля.

— Ничего я не взмолился... просто, если уж начали по-восточному, то лучше так и продолжать! — Тит поймал Али за руку, которая собирала наши пустые тарелки. — Есть у вас зеленый чай?

— Нету!

Тит провел наманикюренными ногтями по белой коже Али и прошептал:

— Послушай... послушай, а вот если муж твой, муж твой приходит с работы и просит у тебя... просит зеленого чаю... ты ему также отвечаешь? Нету!

— Ладно, щас посмотрю...

Али скрылась в кухне, а мы все поразились Титовому мастерству уговаривать женщину.

— Поразительно! Нам она ничего никогда не смотрела.

— Вы разговаривать с женщиной не умеете! — Тит ухмыльнулся улыбкой знатока, умывшего только что неопытных детей.

— Тоже мне! — пробурчал Иван. Все остальные отправились на Тибет и позволили Титу упиваться своим мужским превосходством. Пришла Али и поставила перед Титом чашку. Тит шкрябнул по ее руке маникюром, поднес чашку к губам и остановился. Я заглянул в его чашку и ужаснулся — чай был настолько зеленым, что напоминал зеленку, залитую кипятком. Пар от него был тоже зеленым.

«Нелегко, наверное, приходится мужу Али, если он, конечно, еще жив...» — подумал я и, нагло улыбаясь, посмотрел Титу в глаза. Тит поймал мою улыбку и стал пить, — а иначе никак. Так у нас, у мужчин, — отступать нельзя!

— Вкусно? — спросил я.

Тит проглотил зеленый напиток и прошептал сквозь позеленевшие зубы:

— Вкусно... спасибо, хозяюшка...

Али уже и не слушала, ей до этих спасиб не было никакого дела, и только «Чайка» знала, что было этим зеленым чаем, который заварила Али, но «Чайка» говорить не умела, только срать. Тут заиграла веселая музыка, и мы пустились в пляс. Те, кто мог, конечно. Кто не мог, сидел на стуле, не надеясь пережить этот ужасный коктейль. И Тибет уже не казался таким романтичным, и «Чайка» не такой уж чеховской, и Чехов не таким уж.

Мы с Титом крутили колеса по сцене, почему-то считая, что это очень подходит под песню Риханны «Амбрелла». И чем ровнее выходило колесо, тем более нам казалось, что мы крутые танцоры. Женщины нам аплодировали, а мужчины...

— А почему мужчин нет? Одни медведи! — это кричала Татьяна. Она на несколько секунд ослепла и оказалась в мире без мужчин. Кошмар, описанный когда-то Пушкиным в романе «Евгений Онегин», случился с бедной Татьяной наяву! Я подбежал к бару, заказал холодного спрайта и вылил его Татьяне на лицо. Она пришла в себя и успокоилась. В этот момент к Титу подбежала рыжая женщина, которая знала графики. Такие женщины должны быть на каждой съемочной площадке, иначе все могут забыть, зачем собрались, а главное, кто откуда собрался, и куда кому в итоге возвращаться.

— Виталий!

— Да! — мы сделали очередное колесо, Тит поймал женщину, подбросил над собой и стал крутить. Но женщина оказалась профессионалкой, и даже несмотря на то, что ее стали крутить нетрезвые руки под потолком, она произнесла все, что должна была произнести. И о поезде, и о машине с шофером и билетами туда-обратно, ожидающим у входа в гостиницу, и о том, что через три дня нужно вернуться сюда, досниматься. Женщина даже смогла вывернуться и поцеловать Тита в щеку на прощанье.

Все вывалили на улицу провожать Тита. И тут случилось страшное. Открыв дверь из гостиницы, вся наша лихая кинемотагрофическая компания оказалась не в городе Советский, а в Лхасе. Мне стало очень тревожно, ведь только я видел шофера и машину, показывающую на часы, намекая, что, мол, опаздываем на поезд. Все остальные видели пейзажи Рериха и Эдди Мерфи, отбивающего золотого мальчика монгольской внешности у дракона-европейца. Делать было нечего. Я сел в машину и поехал в Сочи.

Шоссе. Фургон с надписями на бортах: «Водка “Тревога”. Похмелье неизбежно! Но это еще один повод выпить!»

В крытом кузове фургона среди многочисленных ящиков с водкой сидят две девушки. На девушках — футболки с веселыми рожицами, поверх которых нанесен рисунок с фирменными логотипами водки. Одна из девушек подводит глаза, другая пытается выучить нехитрый текст рекламной акции.

ДЕВУШКА. Дорогие покупатели, сегодня мы предлагаем вам выпить... (сбивается) попробовать, да, попробовать продукцию... продукцию торговой марки... «Тревога»... водка... водка с приятным мягким вкусом... Так, ладно, купите одну бутылку... и в подарок от нас вы получите фирменную ручку и отрывной календарь н-на... на этот год...

Шоссе. Лужайка. Столб.

Мать сидит в траве, играется с собакой. Невеста и свидетельница пьют, жених подходит к свидетелю.

ЖЕНИХ. Вадик, можно вопрос?

СВИДЕТЕЛЬ. Давай.

ЖЕНИХ. Почему у меня невеста такая старая? Может, поменяем их местами.

Кивает в сторону женщин.

СВИДЕТЕЛЬ. И что?

ЖЕНИХ. Красавица и чудовище — мировой сюжет, — таких всегда жалко!

СВИДЕТЕЛЬ. Чудовище и чудовище — это еще жальче! «Шрек»-2! Надо идти в ногу со временем! И потом, за рулем в основном мужики, — а как они тебя пожалеют, если ты с молоденькой и красивой? Они тебе завидовать начнут... нет, все продумано, что ты лезешь, просто исполняй и все!

ЖЕНИХ. Ну послушай, — я не могу с ней целоваться... и вообще, она себя не контролирует, после каждого «Горько»! — сует мне язык в глотку!

СВИДЕТЕЛЬ. Правильно, что сует! Иначе какие вы молодожены?!

ЖЕНИХ. С ней я не могу!..

СВИДЕТЕЛЬ. Мы о чем договаривались? Ты должен все мочь! Иначе тебя здесь не будет!

НЕВЕСТА. Так, машина едет!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Торопится! Мимо проскочит!

МАТЬ. Не проскочит!

Хватает бутылку с «водкой».

МАТЬ. Нэва, нэва лэт ю гоу!!!

Срывается навстречу машине.

Шоссе. Фургон с надписями на бортах: «Водка “Тревога”. Похмелье неизбежно! Но это еще один повод выпить!»

Прямо на машину из-за поворота выбегает мать. Она вытягивает вперед руку с бутылкой, подмигивает шоферу, как бы призывая не то выпить, не то раздавить ее в лепешку, а может быть все вместе. Шофер на миг призадумался, так как ему и вправду хотелось бы выпить, но в то же время ему бы очень не хотелось раздавить человека. Мысль остаться в этой жизни «чистеньким» победила, и шофер резко нажимает на тормоз. Машина «свистит», выезжает за кромку шоссе и врезается в дерево.

Скорый поезд Ташкент-Бухара

В поезде я сразу лег спать, чтобы не думать, как все будет. Но поспать долго мне не удалось, — минут через пятнадцать, как застучали колеса, купе стало знакомиться. Я сполз с верхней полки, как нинзя из одноименной компьютерной игры, которая недавно выкрала меня у реальности на три месяца. Женщина и двое мужчин смотрели на меня ласковыми взрослыми глазами. Женщина понимающе вздохнула, открыла большую кожаную сумку «пума» и из вороха плавок и носков вытащила бутыль с чем-то нефабричным. Женщина разлила всем по стаканам для чая своей жидкости и представилась. Звук чуть-чуть опаздывал по отношению к картинке, поэтому как ее звали, мне пришлось додумывать на ходу, впрочем, как и все остальное.

— Манила, Манила Крайкина. Я журналист.

— Очень приятно! — сказал мужчина, единственный в костюме, с черной бородой. — Расмус! Расмус Гриндерс. — Мужчина в костюме привстал и ударился головой о полку. Все засмеялись над его тупой интеллигентностью и выпили. Я назвался Алексеем Учителем. Кто это, я не знал, но для такой ситуации я решил, что это самое подходящее имя. И последний мой соседушка, похожий на кефир с бифидобактериями, расправил свой хвостик, распустил белые волосы и промямлил:

— Михаил Рудин! Борец.

Ужасной оказалась жидкость Манилы. Но делать было нечего, я улыбался, поддакивал новым друзьям и пил. Минут через десять я заметил, что все молчат, и перестал поддакивать. Тогда и начала свой рассказ Манила.

— Свой отпуск я всегда провожу в дороге... — Манила засмеялась. Я сидел напротив нее, улыбался и ощущал, что чем-то от Манилы пахнет, из ее рта, чем-то необычным, даже сильнее ее самогона, какой-то горький полынный запах бил мне в нос.

— Останавливаю машины и еду, еду к морю, пишу эссе, о театре, о культуре... Вам нравится театр?

Все стали кивать, говорить о театре, возбужденно спорить. Михаил стал показывать приемчики, намекая, что не все столичные спектакли близки и понятны провинциальной публике. Мне вдруг представилось, что я попал вроман Тургенева «Накануне», такой светской казалась беседа.

— Меня подсаживают в основном дальнобойщики! Бывает, я до юга добираюсь совсем бесплатно! — Манила рассмеялась и выдохнула на меня очередную порцию своей полыни.

Да, точно, это была полынь, полынь, растущая в полях, по которым едут дальнобойщики; эти парни переминают даль своими огромными колесами и между делом — подсаживают таких вот дурочек, чтобы... И тут я понял, чем на самом деле пахнет изо рта Манилы. Мне стало плохо, и я побежал в туалет. Туалет был закрыт, потому что...

— Молодой человек, мы еще не выехали из санитарной зоны! — проводница пальцами давила мокрые пакетики чая по стаканчикам и складывала выжатые пакетики в большую банку, залитую кипятком. Мне стало еще хуже. Я выбежал в тамбур, вдохнул поглубже тамбурного воздуха и растворился в темноте. Сколько так простоял, я не помню, — пока не полегчало, а может, окончательно поплохело. Это в принципе одно и то же. Я стал повторять про себя слова из песни:

Это песня из детского кинофильма про детей-таджиков, которые боролись с басмачами за тетрадку Устатели. В ней таджик-ученый Устателя описал секретный способ, как плавить какой-то редкий металл. За секретную тетрадку детям помогал бороться учитель Талиб Сатарович. Мне так нравился этот фильм! Его обычно показывали по центральному телевидению на весенние школьные каникулы. Сейчас этот фильм сожгли, наверное, чтобы никто больше не вспоминал про то, что нет разницы между детьми: дети таджики-не-таджики — всем нам жилось когда-то очень прикольно без той хуйни, которую вдруг придумали взрослые. Мы проиграли свое детство, и тетрадь Устатели нашли не те, кто должен был. Поэтому теперь в весенние школьные каникулы детские программы не показывают. Я вернулся в купе и подсел поближе к борцу Мише, чтобы не вдыхать ароматы дальнобойщиков изо рта журналистки.

— Я знаете как боролся! Меня даже на разборки приглашали разбираться! — с каждым гласным звуком Миша подсвистывал какой-то своей личной дыркой, которой у нормального человека нет. — На рынок вызывают, что там, типа, наехали! Приезжай, Миха, на разборки! И чо?! Стоят качки накаченные по тренажерным залам! Фитнес — хуйня!!! Залом, хрясь, — рука сломана, подсечка, залом, — нога сломана. Пять минут, и все эти качки с переломами валяются! — Миша засмеялся и засвистел, как соловушка у китайского императора. — Только однажды дорогу переходил по светофору, с палебрика ступил и сломал ногу! Все, со спортом пришлось завязать... Вот ты!!! — Миша взял меня за плечи. — Вот ты, ответь мне, я дьяков спрашивал, отцов! У меня столько вопросов, а мне никто так и не ответил! Про религию!

— Что конкретно вас интересует про религию?

— В августе 1991 года я работал на колхозном рынке в городе Свердловске...

— Ой, подождите, я диктофон включу! — Манила пошарила в «пуме» рукой, виновато загогатала. — Да где же ты? — вытянула из «пумы» сиреневый носок, потом черную мужскую майку, наконец, схватила сумку и вытряхнула из нее все свое и не свое белье.

— ...мы отбирали товар у новичков, собирали дань со старичков, в общем, — все, как обычно. Мое внимание привлекли два подростка с большими мешками из-под картошки. Мешки их были набиты румынскими кроссовками, сшитыми на фабрике «Клюжана».

— Всегда он у меня где-то застревает, вот... — Манила вытянула над столом огромный носок и вывернула его. На стол упал включеный диктофон.

— Говорите, Михаил, говорите, не смущайтесь! — Манила прищурилась и вся ушла в свои челюсти, которые все это время разминались с куриной косточкой.

— ...«Клюжана». Подростки были из города Челябинск, что недалеко от Аркаима, где, по воспоминаниям современников, жил Заратустра. Все лето они проработали на Старо-Оскольском Электромеханическом заводе. Зарплату им выдали кроссовками, и вот они пытались обратить их в хлеб насущный, толкая на моей территории. Я сказал, что половину надо отдать мне — это входной билет в мир русского капитализма. С остальной половины я буду брать десятину. Парни заплакали и сказали, что учатся в свердловском театральном училище на кукольном отделении, и что если у них не будет денег, то придется ехать домой, в Челябинск, — разносить почту.

— Закусывайте, молодой человек! — Расмус протянул мне свою куриную ножку из большого пакета с надписью «Дзинтарс-парфюм». Я захотел выбежать, но прерывать Михаила было опасно для здоровья, тем более его рассказ напоминал исповедь. А сбегать с исповеди вообще неприлично. Я остался.

— Я ненавижу театр! Все наши проблемы начались как раз с театра! Вспомните Чехова и его друзей-спонсарей! Куда спускали свои капиталы господа? На театр и революцию! МХАТ сделали и в жопу государство великое отправили! Все! Все, кто дает деньги на театр, — они все что-то замышляют! Их всех проверять надо! Революция, так, потом что, устаканилось все, как-то зажили, успокоились и нна тебе! Таганки! И в Праге танки! Ага! А сейчас... зашевелилась контра! Опять по подвалам тусуются, шушукаются! Театры открывают! Что будет дальше, всем известно! Пиздец! Сейчас на него они деньги и собирают, меценаты ебаные! Отобрал я кроссовки у парней! Ненавижу театр!

— Браво! — заскулила Манила. — Такая животная мужская ненависть! А они еще мне заявляют, что я не так разбираю их спектакли! Не-по-существу ругаю!.. а вот же как народ их кроет не-по-децки! Продолжайте, Миша!

— Вот сейчас почему «а» убрали?!!

— Откуда? — вопросил я.

— Оттуда! — Миша ткнул пальцем, похожим на рог теленка, в небо.

— Из МХАТа, вы имеете в виду? — Манила и все мы напряглись, ожидая ответ.

— Я вас всех щас поимею, а потом введу! Где А?!! — Михаил пытался встать, но упал ничком на пол, ударившись лбом о железный раскладной столик. Всем как-то полегчало, и мы продолжили светскую беседу.

— Наверное, опять потрясения вашу страну ожидают... начали с театра... Убрали А!

— А ведь вы...

— Я, молодой человек, инженер-геолого-разведчик... из Клайпеды.

— Разведчик... и что вас так заинтересовало у нас в России...

— Асбест, мы будем покупать ваш асбест и заземлять наши электроплиты... а что?

— Нет, ничего... — Подозрительным мне показался прибалт. Но так, напрямую ему об этом заявить, это я бы себя сразу выдал... Так, подождите, — кто я, если мне нельзя сразу себя выдать?..

— Вы же актер, вы нам так представились... Кстати, я вас нигде не видела...

— Я по сериалам...

— А, нет, нет, увольте, это говно я не смотрю! Стыдно! За страну стыдно! Такие артисты, режиссеры, а вынуждены... да... Вот вы почему за наш театр не вступились, теперь понятно, что вам, сериальщикам, проблемы страны...

— И еще я во МХАТе... несколько спектаклей... служу!

— Да вы что, и молчите! Давайте-ка, батенька, включайтесь в дисскюссию! Не начало ли перемен?!

— Что?

— Манила говорит об оттепели. То, что на вашем главном театре убрали букву А, это, скорее всего, начало оттепели...

— Мне оттепель не нравится! — отчеканил я, глядя в глаза ненавистному Расмусу и продажной журналистке.

— Да?

— Да?

— Ага. Какашек много всплывает... Так их не видно, а как оттепель ударит — все! По мне лучше заморозки, чем об такие, как вы, какашки, ноги марать!

— Вы, молодой человек, подлец! Назовите мне ваши спектакли, где вы играете?! Я разгромлю эти постановки!

Я стал вспоминать репертуар московского художественного. В голову лезли только спектакли из детского репертуара. «Конек-горбунок», «Трехгрошовая опера»... Где же я играл... Вдруг с земли что-то засопело, заскрипело, — огромный Миша поднялся с пола, вытер кровь со лба, пробитого краешком железного стола, и как начал реветь:

— Перемен! Мы ждем перемен!!!

Миша стал проводить приемы, заламывать руки Расмусу, шею Маниле. Я подскочил наверх и лег спать. Я так всегда делаю, особенно после фильмов ужаса. Или когда сам оказываюсь в таком фильме, как сейчас. Правда, попробуйте! Накрывайтесь с головой и ждите, — ведь проснуться-то можно где угодно!

Утром я проснулся все в том же купе. Манила спала с борцом, отключившимся во время проведения очередного приема. Расмус лепил из какой-то жижи колобки. Купе уверенно двигалось в составе поезда к Сочи.

— Я рад, что вы проснулись, молодой человек!

— Я тоже рад... всегда как проснусь, так и радуюсь...

— По «цеппелинчику»?

— А что это? — я принял из рук доктора Мартинса колобок муки и мяса.

— Это наше национальное, так сказать, блюдо. Только его, в идеале, варить надо...

— Да... вкусно... — я соврал, потому что подумал про совсем другое. Не «да, вкусно» — а ужас! И если даже сварить этот ужас, вкуснее не будет...

— Я вас тоже поддерживаю! Ни в какую оттепель я не верю! Хватит, однажды, мы поверили!.. У меня до сих пор ребра нет!.. Так я поверил в вашу оттепель в середине восьмидесятых... Вот я, у меня сейчас так — поле! Свое поле! И мне, чтоб я на этом поле ничего не выращивал, Евросоюз платит европремию! Я каждый год пишу проект развития моего поля, что я мог бы выращивать на нем гибискус, как я мог бы продавать мой гибискус и какую выручку получать. Но в Евросоюзе все четко, — кто и где и что должен растить. И пока мое поле в их планы не входит, мне платят, чтобы я свои проекты не реализовывал! И мне больше ничего не нужно. Никакие перемены! Я еще инженерю потихоньку, так, чтобы совсем не забыть, как это — работать...

— Все равно перемены будут... Это неизбежно, уважаемый доктор Мартинс... Вы еще все ахнете, как мы вам все переменим!

— Моя фамилия Гриндерс.

— Один хуй! Фирма-то одна! — я дожевывал свой цеппелин и не знал, как его проглотить. Он прилипал к небу и горлу, но никак не проталкивался внутрь. И чем больше я жевал, тем огромней становился ком муки и мяса в моем рту. Я задыхался и думал, что бы такого исполнить, чтобы выбежать и выплюнуть этот национальный изыск. Надо было растерять... нет, как это, растереть, в общем, сделать что-то, чтобы прибалт растерялся, — и убежать!

— Я слышал, что скоро Евросоюз будет платить вам, чтобы вы не жили. Вы представите план, как бы вы жили, чем бы занимались, где работали, с кем бы трахались и по скольку раз... — я посмотрел на доктора Мартинса и заключил — в год... Вы предоставляете этот план в Брюссель, и вам заплатят, чтоб вы не жили... Скачайте форму заявления из интернета. — Расмус побледнел и растерялся, я выбежал из купе, заскочил в темный туалет и стал плеваться. Когда выплевал все изо рта, поднял голову и увидел — передо мной сидела женщина в красивом белом старомодном платье. Платье было бы еще ослепительнее и белее, если бы не перламутровые плевки, похожие на куски мяса и слюнявой муки, разбросанные по всей ее восхитительной материи. Какой-то дизайнерский изыск, видимо. Чтобы не возникло нелепой паузы, я заговорил по-венгерски и оказался прав, так как случайная попутчица моя оказалась как раз оттуда:

— Szép idö van, nemde? Engedje meg, hogy bemu-tatkozzam, Krokodil Géna!

— Sissy, az osztrák-magyar monarchia királynöje. — A nö felállt a wécéröl, felhúzta a bugyiját és bókolt.

— Szép vagy, szép vagy, szép vagy, ez így van!

— Csak négy percünk van, hogy megmentsük a világot!

— A barátom visszatért Hollandiából.

— Hallgass a szívedre!

— Kinek, kinek, kinek, kinek képzeled magad? Ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha.

— Hiszek a szerelemben!

— Néhányuk ki akar használni téged!

— Néhányuk ki akar használódni általad!

— Sírj nekem egy folyót!

— Rossz vagyok, rossz vagyok, te tudod ezt!

— Megbünhödte már e nép a mültat, s jövendöt!

— Dicsöség neked szabad hazánk!

— Tetszik vagy nem az elnyomottak vannak fenn, és én ragyogni fogok, amíg a szivem meg nem áll.

— Elviszlek téged a cukrászdába, és hagyom, hogy szopj a rúdcukromból!

— Mert, talán te leszel az, aki megment engem, végül is te vagy az én csodafalam!

— Add nekem, igen! Senki nem mutatja meg nekem, hogyan!

— Beállhatsz az ernyöm alá!

— Az én szúnyogom, az én libidóm!

— Ha rá akarsz venni, hogy elvonóra menjek, én azt mondom: Nem, nem, nem!

(— Хорошая погода, не правда ли? Разрешите представиться, крокодил Гена!

— Сиси, королева Австро-Венгрии. — Женщина встала с унитаза, надела трусы и сделала реверанс.

— Вы замечательны, вы замечательны, вы замечательны, это правда!

— У нас только четыре минуты, чтобы спасти мир!

— Друг приехал из Голландии...

— Послушай свое сердце!

— Кто ты, кто ты, кто ты, что ты о себе думаешь?! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

— Я верю в любовь!

— Кое-кто хочет использовать тебя!

— Кое-кто хочет быть использован тобой!

— Плачь по мне, река!

— Я плохой, я плохой, ты знаешь это!

— Эта нация уже пострадала и в будущем и в прошлом!

— Славься, отечество наше свободное!

— Нравится тебе или нет, униженные рулят, но я буду сиять, пока мое сердце не остановится!

— Я возьму тебя в магазин «Восточные сладости» и позволю пососать мою монпосьеку!

— Может быть, ты как раз тот самый, что и спасет меня, и к тому же ты моя чудесная стенка!

— Дай это мне, да! Никто не покажет, как!

— Ты можешь встать под мой зонтик!

— Мой москито, мое либидо!

— Если ты хочешь послать меня на реабилитацию, я тебе скажу нет, нет, нет!)

Она выиграла, я выбежал из туалета и направился к своим друзьям в купе. Быстрее бы Сочи, лишь бы у них на столе не было отвертки!

— А что ты так отверток боишься? — спросила проходящая мимо проводница.

— Не хочу, чтобы она у меня в затылке оказалась!

— Страсти какие! — проводница засмеялась, выправила через юбку полоску стрингов из попы и пошла своей дорогой, качая грудями в такт стука колес. Я открыл дверь и первое, что увидел, — отвертку в руках Михаила. Он чинил приемник, Манила лежала на нем, Расмус сидел напротив, предлагая и мне сесть к нему. Манила решила подвести свое лицо под нечто удобосмотрибельное. Она стала слюнявить карандашик и рисовать себе глаза, приговаривая:

— Встреча с умными людьми для меня, особенно с умным мужчиной, это как встреча с книгой, я высасываю из нее все самое возвышенное и полезное, а потом использую все высосанное в своей работе, когда пишу о театре.

Миша починил радио и, конечно же, сразу прокрутил на новости. Новости и БМВ — все это для таких вот Миш. Они теперь везде, и все для них. И нет никакого шанса заиметь другое общество.

— Никакого шанса? — прочитал мои мысли доктор Мартинс.

— Даже у негритят из Африки есть надежда... оказаться в лучших условиях, чем у нас с вами, — их хотя бы может усыновить Анджелина Джоли!

— Католическая, реформаторская, православная, евангелисты, баптисты, мормоны, свидетели Иеговы, адвентисты, сомбатисты, англиканцы, — все мне сказали, все простица тебе, окроме тех двух студентов театрального училища! — закончил свою вчерашнюю мысль Михаил. Даже новости не отвлекли его от мыслей о прощении. — Нет, просто что... я сейчас мерчендайзером работаю, колы... а могу продолжить грешить, если мне все равно придется ответить, так какая разница, за скольких?!

— Есть разница! — Манила выскользнула из под мышки Мишки и продолжила наводить красоту — помадить губы и краешком скатерти стирать помаду с передних зубов. — Лучше тебе расставлять колу по супермаркетам в алфавитном порядке и не обижать людей, Миша!

— Да... просто есть люди, кого можно обижать, а есть, кого лучше не трогать, — я намекнул на себя, глядя на отвертку, которую Михаил все еще не выпускал из рук.

Миша сел на лицо Манилы, стерев только что нарисованную красоту. Он посмотрел на меня, вспоминая меня и еще что-то. Вспомнил, видимо, и заговорил:

— Кеннеди был единственным американским президентом-католиком! — Миша резко вытянул ногу и прервал разведку асбеста инженером из Клайпеды недели так на две-три. Расмус прилип к стене, а Миша продолжал:

— Единственный, кто забивал мяч рукой и его засчитывали, был Диего Марадона!

— Он говорил, что это Бог направил его руку!

— Вот! — подскочил Миша. — Вот! А моя — чья рука?! Что я ей делаю?! По чьей воле?!! Может быть, я единственный?! — Миша метнул отвертку, я упал на пол, и отвертка воткнулась в стенку.

— Сочи! — крикнула проводница и открыла мне дверь на другой уровень. Я выскочил. У меня было полно жизни, супероружие и возможность сохраниться в любой момент. Я поймал такси и поехал в гостиницу «Жемчужина».

Шоссе. День.

Вдоль шоссе по направлению к стеле Европа — Азия быстрым шагом идет женщина. За руку она держит ребенка в костюме человека-паука. То, что это ребенок, можно определить только по росту и голосу, так как на вид это самый настоящий человек-паук. Ребенок с трудом поспевает за матерью.

ЖЕНЩИНА. Тварь, мне что в школе сказали?! Ничего не читаешь, все вообще как не у людей у тебя! Элементарных вещей не знаешь, мне за тебя стыдно было! Тупарь! Ни дней недели, ни месяцы, ни морей названия!.. Ты почему не знаешь дни недели, ничего не знаешь почему?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Нам не говолили!

ЖЕНЩИНА. Да кто об этом должен говорить! Скотина картавая! Не говолили! Это так надо знать! Сегодня какой день недели?!

Человек-паук тяжело дышит, вот-вот готов заплакать.

ЖЕНЩИНА. Какой сегодня день недели, я тебя спрашиваю!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Втолник...

ЖЕНЩИНА. Так, а потом будет что?!

Человек-паук сопит.

ЖЕНЩИНА. Что потом будет, я тебя спрашиваю?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Чев... чевтелг...

ЖЕНЩИНА. Что?! Что ты сейчас сказал, я убью тебя, если ты мне еще повторишь это!!! Какой завтра день недели?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Четвелг...

ЖЕНЩИНА. Так, потом какой?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Суббота?

ЖЕНЩИНА. Пятница, потом пятница, скотина, — ничего не знает, суббота это какой день?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Недели...

ЖЕНЩИНА. Какой недели, суббота это какой день?! Какой день суббота!!!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. (Плачет). Недели...

ЖЕНЩИНА. Тупарь, отец когда на работу не выходит, когда отец дома отдыхает?! Я картошку на листе, в духовке, когда делаю?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. На выходных...

ЖЕНЩИНА. Выходные у нас когда, какие дни выходные?!

Человек-паук всхлипывает.

ЖЕНЩИНА. Суббота, воскресение! Повторяй за мной, скотина, суббота, воскресение!!!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Суббота, восклесение...

ЖЕНЩИНА. Так, теперь география... мы в какой стране живем, страна наша как называется, родина твоя?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Лоссия...

ЖЕНЩИНА. Как?!!

Женщина резко останавливается, ребенок по инерции продолжает идти, женщина дергает его за руку, он останавливается. Рядом с ними стела Европа — Азия. Жених нашел в траве какие-то старые рога не то лося, не то оленя, которые животные сбрасывают за ненадобностью. Он надел на себя эти рога и побежал на свидетельницу, как бык на тореадора.

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Лоссия...

ЖЕНЩИНА. Какая Лосия?! Ты где, в стране лосей что ли живешь, бемби, мать твою!!! Все, кончилось мое терпение.

Женщина резко сворачивает с шоссе в лес, исчезает в зарослях. Ребенок озирается, бежит вслед за женщиной.

На Выборгской сторонке

Я вышел из такси. Вдруг перестали петь птицы, и тучи закрыли солнце. В этот момент где-то заплакал ребенок, сработала сигнализация на китайском джипе, и Сочи выбрали олимпийской столицей 2014. Но тучи сгущались не только над Сочи. Под Выборгом заваривалась такая же каша. Проводили меня, закончили четвертый съемочный день, вернулись в гостиницу, спустились на ужин, — все, как обычно. Ничто не предвещало бури. Но буря уже пришла. Начала все Татьяна, — чисто по-женски, собрав вокруг себя душевных подружек, она вдруг придумала сложиться деньгами, у кого сколько есть, и купить все. Но у барной стойки женщинам заявили, что:

— Все уже куплено, осталось ничего!

— И если хотите, то надо брать быстрее.

— Иначе и это скоро раскупят!

Три официантки в один голос трижды расстроили Татьяну. Хотя, на самом деле, расстроилась она в этот день четырежды! Ей опять не удалось сняться, так, как ей это всегда представлялось, и это тотальное непопадание под объектив работающей камеры терзало Татьяну извне. Изнутри Татьяну терзало нечто более страшное. Оно бы и могло успокоиться, но требовался допинг! А в допинге женщинам отказали.

— Это что тут за блядин сын гуляет, что у вас ни грамму спиртного не осталось! — произнесло изнутри Татьяны ее страшное нечто. Сама Татьяна не материлась никогда. Она очень культурная, знает много языков. И когда ее нечто страшное вот так грязно вслух выругивалось, Татьяне было жутко неудобно. Вслед за Татьяной стала кричать помощница помощницы Таисия, а потом и сама помощница Алла. И вот тогда-то Татьяне перестало быть стыдно. Ее новые подруги выражали свои чувства гораздо прямолинейнее и дерзче, чем Татьяна. К орущим женщинам присоединилась Нинка. Она стянула с себя колготки-возбудители, закинула в них рюмку, так, чтобы она докатилась в район носка, и стала вертеть этими колготками у всех над головой, особо не вникая в суть требований.

Испуганные барменши кивнули в сторону стола, за которым гудело облако, состоящее из странных мужчин и женщин. Кое-кто бы подумал, взглянув на это облако, — отсосы, но персонал ресторана как-то по-рабски подскакивал к этому облаку, подливал, улыбался. Такого Татьяна и ее подружки не ожидали. Наши, свои же, родные, и так пресмыкались! Перед кем, за что?!

— Да кто это такие?!!

— Это финны приехали, на викент, а вы нам мешаете! Ешьте свое блюдо, которое вам по договору выписали, и валите спать. А мы за нал работаем! — нахамила женщинам тетка с пустым бейджем, которая вообще никогда не утруждала себя обслуживать нас. Мы-то всегда думали, что девочек в ресторане не хватает, а оказывается, девочек хватает, только они не ко всем вываливают! Это было возмутительно. А тут еще и финны заметили русских намакияженных перед сном красавиц. Они побросали свои финки и кинулись к нашим женщинам — соблазнять остатками спиртного и обещанями финского рая. Женщины Европы — Азии отскочили от финского прилива и побежали к Ивану. Конечно, кому еще жаловаться на иностранцев. Только Ивану!

А Иван был занят. Он рисовал график расходования актерского мастерства в течение двадцати семи солнечных дней, помножая это на рубли, выделенные на съемку. Не сходилось. Рядом сидел сын Митя. Он днем вместо обеда метнулся в Выборг. Месяц в йаху обещали солнечный, и Митя решил купить солнцезащитные очки. В местном магазине ему продали лучшие, но, надев их, Митя ясно увидел, что у каждого предмета и человека на этой земле есть его точная копия, которая ходит вместе со своим оригиналом и создает эффект раздваивания. Сняв очки, Митя видел мир прежним, но стоило надеть их, и перед Митей открывалось аутентичное бытие.

— Сначала метакса, теперь вот, очки... Оказывается реальность совсем другая, чем та, в которой мы якобы живем! «Сальваторе Феррагано»...

— Хорошая фирма! — хмыкнул Эдик. Он сидел за одним столом с Иваном и Митей. Эдик разбирал камеру и смазывал ее детали маслом, готовясь к пятому дню битвы за фильм. Тут же сидел брат и я, вернее, Тит, которого все приняли за меня, потому что его здесь не должно было быть, а меня — там. Мы молча, никому не мешая, допивали графин с ромом. Обоим нам казалось, что что-то не то, но никто не хотел выглядеть занудой и начинать разбираться, что, мол, в чем дело, и кто где.

— Хорошая фирма... — Митя снова надел очки, пытаясь понять, кто с ним говорит, Эдик или второй Эдик, который сидел рядом с первым и делал то же самое. — А главное, недорогие! Я сначала засомневался, даже у меня в Кельне, в период распродаж, Феррагано раз в пять дороже, чем здесь... а они мне объяснили, что это аутлет, поэтому все дешево! Хотя магазин больше был похож на туалет... Аутлет в туалете...

Все мы выглядели в тот момент как типичные представители галереи лишних людей. У всех у нас было высокое предназначение, но мы растратились, и все шло к тому, что нам предстояло состариться в бездействии. Этот фильм давал нам робкую надежду на вырыв из этого мудачного состояния. Все наши помыслы были связаны с этим съемочным процессом. Всем нам хотелось что-то свое доказать в мире, где уже никто никаких доказательств не слушал. И показать нам хотелось всем и все, но это уже слишком личное. Вот в этот самый момент и подошли к нам наши женщины со своим доносом.

— Иван, простите, что отрываю, — закричала Татьяна, — но съемочный процесс под угрозой срыва!

Все мы напряглись.

— Этого допустить никак нельзя! — тихо, но четко произнес Иван.

— Кто?!! Кто мешает съемочному процессу?!! — заревел, как дикий зверь, брат.

Татьяна кивнула в сторону финской пати, мы обернулись и ужаснулись. Финские мужчины в дешевых костюмах, прямо как «свадьба» из нашего кино, танцевали с их женщинами, которые сплошь были одеты в какие-то самошивные разноцветные комбинезоны, как арлекины из старого советского фильма про Буратино. Как они надели такие костюмы на свои финские тела, никто из нас не мог предположить: сверху дырка была небольшая, а снизу — хоть и две, куда вдеваются ноги, — но они были еще меньше верхней, куда пролезает голова. Ни молнии, ни пуговочек, ни застежек на комбинезонах не было!

— Их, наверное, обматывают материей и зашивают по телу, — решил брат.

— Неважно! — сказал Тит, уже стоя перед заставленным непочатыми бутылками финским столом. Он хотел было схватить кого-нибудь за плечи и банально начать мычать: что, мол, типа, земляк, сколько время, закурить дай, по ебальнику получить хочешь (типичный екатеринбуржский этикет, выученный Титом во время гастролей со спектаклем «Ромео и Джульетта»; он вышел в антракте покурить на площадь перед Академическим Театром Драмы Екатеринбурга, а там как раз запускали фейерверк к Дню города, и Тит овладел этим этикетом), но Иван остановил Тита.

— Все-таки иностранцы, и они у нас в гостях... Так, чо, бля.., заблудились, на х-х-х... Кремль подсказать где?! — Иван в свою очередь продемонстрировал владение московским этикетом, которому научился в процессе поиска по столице видов «натуры» для съемок фильма «Прорва». Финны тихо охуевали и не понимали, что от них хочет элита русской интеллигенции. Эстафету перенял Митя — человек, проживающий за границей, он-то уж точно знал, как объясниться с иностранцами. Митя надел очки и увидел перед собой целую орду мужчин и арлекин, ожидающих разрешения межнационального коллапса. Все молчали и ждали. Митя понял, что вот он, его Тулон, и плюнул в лицо первой сидящей перед ним Арлекине. Муж Арлекины подскочил, подскочили и наши монтеры, декораторы, гримерши. Линия Маннергейма была сломана очень быстро. Татьяна металась вдоль стола и сдерживала продажных официанток:

— Девочки, мы сами, сами-сами, все решим... Щас все решим!

— Вы же их убьете!

— Они сами виноваты, все выпили, нам еще три недели здесь работать! Как?! Я у себя на Родине не могу нашей чистой, как слеза, водки выпить?!! Да мы вас щас тут же закопаем, вот, узнаете, как перед иностранцами пресмыкаться!

У официанток сработал инстинкт самосохранения и они побежали с поля боя, крикнув напоследок:

— Международный конфликт будет!

Костюмер Наташа заперла Кассандр на кухне. Финнов связали. Власть в «Чайке» перешла кинематографистам! Необходимо было писать декреты, узаконивать новую власть, думать о судьбах. На все про все у нас было время до утра, потому что с первыми лучами солнца нужно было ехать на съемку. Было принято решение перевести финнов из номеров люкс в простые двуместные, причем всех в один номер. Охранять пленных было поручено министру охраны природных ресурсов нашего временного правительства второму оператору Денису. Эдик, наш первый оператор, был назначен министром экономики. Он тут же выпустил указ, запрещающий на территории гостиницы продавать спиртное лицам без русского паспорта. Мы, было, тут же предположили, что такой суровый приказ подхлестнет рост коррупции и поспособствует развитию теневых производств паспортов и спиртного, но тут же нашелся выход. Мы придумали должность министра внутренних дел и назначали Тита на эту должность, ведь он в кино всегда играл милиционеров. Некоррумпированных к тому же. Тит принес присягу и пообещал бороться. Специально для этого из Москвы была вызвана молодая перспективная актриса. С ней-то и предстояло бороться Титу, но уже на съемочной площадке. Культурный Митя был назначен министром культуры, Иван — верховным, а мы с братом министрами спорта и физкультуры с полномочиями министра обороны. Взошло солнце, и мы отправились на съемку, оставив на время государственные дела, так же, как Арнольд Шварценнегер где-то в далекой Америке, переодеваясь в косуху и обтягивающие джинсы, оставляет добропорядочных калифорнийцев во власти Бога на время съемок очередной серии саги о роботах.

В целях конспирации все члены временного правительства переоделись в костюмы Элвиса, надели парики и очки. Весь транспорт тоже было решено загримировать под Элвиса. Так, на всякий случай. Загримированные, мы двинулись на пятый день съемок.

Шоссе. Лужайка. Столб.

Двери кабины фургона медленно открываются. На шоссе выползает водитель.

ШОФЕР. Ты что наделала, чучело?!

Бежит на мать. Та резко разворачивается и бежит к брачующимся подельникам. Шофер поднимает с земли палку, гонится за матерью.

МАТЬ. Ты сам виноват, сам! Сам! Сам! Несешься, куда несешься?! Тут, между прочим, в лесу дети живут, здесь максимум 60 километров в час! С включенными фарами выжимать!!! Ой, помогите!

ШОФЕР. Щас, щас-щас... Щас я тебя выжму!..

НЕВЕСТА. Так, мужчина, успокоимся!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Не делайте этого, мужчина, успокойтесь!

ШОФЕР. Я спокоен!

Мать устремляется в чащу. Шофер — за ней.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Надо что-то сделать, — он убьет ее!

СВИДЕТЕЛЬ. Пусть побегает — протрезвеет!

Из фургона выбираются девушки в футболках, одна из них держится за глаз.

ДЕВУШКА. Вот жопа, а!

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Посмотри, посмотри, — я глаз карандашом выколола!

ДЕВУШКА. Да на месте твой глаз! Посмотри, что с машиной!

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Да как я посмотрю-то!

К девушкам на каталке подъезжает жених.

ЖЕНИХ. Дамы, вам помочь?

ДЕВУШКА. Спасибо, вы уже помогли! Инвалидом ее сделали! Ой, простите... у нас рекламная акция, нам народ водкой поить надо! Куда вот теперь без глаза и без машины?

ЖЕНИХ. Так поите здесь!

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Ага, щас! Нам в супермаркет надо!

НЕВЕСТА. Не приставай к девушкам, жених! Пусть валят! Тут мы поим!

СВИДЕТЕЛЬ. Подожди!.. Девушки, у вас рекламная акция?

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Да!

ДЕВУШКА. Нам до пяти весь товар надо разлить населению, чтоб дегустировали! Мы должны напоить, понимаете, ручки раздать, календари, — прорекламировать, понимаете?! У нас если товар останется, нам деньги не выплатят!

СВИДЕТЕЛЬ. Понимаем, разбивайте свою палатку здесь и поите! Тут знаете, сколько народу останавливается? Больше, чем в вашем супермаркете! Вы за час все разольете, вам еще и премию выпишут!

ДЕВУШКА. Да кто здесь пить-то будет?! Здесь же трасса!

ЖЕНИХ. Здесь не просто трасса! Здесь граница Европы — Азии! Это ж самое место для рекламной акции! То есть вашей водки реклама на Европу и на Азию пойдет! Давайте, осуществляйте экспансию на мировой рынок!

Жених без устали наматывает круги вокруг девушек.

ЖЕНИХ. Девочки, здесь у вас отбоя от клиентов не будет! В том смысле, что мы и так всех останавливаем — у нас тут свадьба! Мы вам клиентов, а вы им водку! Оставайтесь!

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Какой вы шустрый!

ДЕВУШКА. Куда Эдик-то побежал?! Что у нас с машиной...

СВИДЕТЕЛЬ. Эдик теперь долго не прибежит! Загоняет она его!

ЖЕНИХ. Вы смотрите спортивные каналы? Наша мама — олимпийская чемпионка!

СВИДЕТЕЛЬ. По бегу с препятствиями!

Девушки смеются глупой шутке.

ВТОРАЯ ДЕВУШКА. У вас что, правда свадьба?

ЖЕНИХ. Правда!

СВИДЕТЕЛЬ. Оставайтесь, девушки, — это судьба! Ну, как можно с полной машиной водки — и мимо свадьбы?!

Лес. Чаща.

Шофер гонится за матерью. Мать, как лань, виляет между деревьями, пробегает мимо пойманного в ловушку милиционера, шофер гонится за ней, поднимает с земли мобильник, продолжает погоню. Милиционер делает неимоверное усилие, раскачивается, выгибается, хватается руками за веревку, которая скрутила его ноги, начинает перегрызать веревку зубами.

Лес. Речка.

Мать бежит вдоль речки. Шофер несется за ней, в его руках звонит только что найденный мобильник.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Алло! Ке-Ке! Про меня забыли! Я тут уже час в капсуле, а меня не достают! Я им звонила, администратору звонила, никто трубку не берет! Тут все в аромо... все в дыму... Вдруг это вредно, Ке-ке? Ке-ке, я умру?

Женщина плачет.

Мать бежит к иномарке, припаркованной у самого берега. К крыше иномарки привязан огромный надувной колобок с надписью: «Голосуй за Енотова!» В речке купается толстенький владелец иномарки. Мать забегает в машину. Шофер в последний момент швыряет в нее телефоном, мать закрывается, из телефона доносится крик.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, я тебя прощаю! Я всех прощаю... Из меня уже все вышло! Я скользкая! Где все?!

Шофер ломится в машину.

ШОФЕР. Открой! Открой, слышишь!

Мать сигналит. Толстенький плывет к берегу.

ШОФЕР. Я сломаю дверь! Открой, я сломаю!

Толстенький выходит на берег, снимает с себя огромные мокрые плавки, кладет в них камень, раскручивает в воздухе, бьет шофера по голове только что придуманным оружием.

Я, еще раз я и Ирэн

Мой рабочий день в Сочи начался тоже очень рано. Меня поселили в один номер с моей женой Ирэн и с тремя детьми. Это, конечно, меня удивило, но сочинская рыжая женщина, которая знала графики, сказала, что жена и дети были в моем райдере. Я сделал вид, что забыл, но на всякий случай решил приходить в номер поздно, а уходить рано, чтобы не начать исполнять за Тита то, что он мне потом никогда не простит, если, конечно, вспомнит когда-нибудь, что я был им. Я позавтракал, поцеловал спящих детей в лоб (я видел по телевизору, что папы так делают) и пошел к морю учить роль. Море штормило. Штормило и под Выборгом. Поутру к повстанцам присоединились милиционеры, которых выписали перекрывать движение и охранять место съемок. Парни вместе с машинами и пистолетами, не задавая лишних вопросов, встали на защиту революции, тем более, что делать им теперь нужно было то же самое.

— Сегодня снимаем венгров! — четко выговорил Иван.

Да, точно, у нас в сценарии была такая роль, что нужны были, очень нужны были венгры. Замечательные актеры, Конрад и Кинга, приехали день в день, как было указано в контракте.

— Венгры пунктуальны! — сказала гримерша Стася и заплакала. У Стаси были свои причины плакать. О них никто не знал. Венгров загримировали и сняли. С первого дубля. Петербуржцы вместе со всем их богатым культурным наследием и великой актерской школой завидовали, технический состав восторгался, а Эдик, глядя на Кингу прошептал:

— Амели!

Эдик с той самой поры, как овладел камерой, хотел снять русскую версию фильма «Амели». Ему даже написали сценарий. Сценаристы ВГИКа. Дело оставалось за малым, и похоже, это малое Эдик сейчас нашел. Пошел дождь, добрые русские селебрети уступили венграм свой вагончик, дали горячего чаю. Брат с Иваном поняли, что более подходящего момента привлечь на свою сторону венгров и создать международную коалицию не будет. Они зашли в вагончик, повесив за собой табличку «Занято!»

— Братья...

— И сестра!..

— Да... Во-первых, мы хотим извиниться за многочисленные подавления ваших революций... Не стоит ворошить прошлое, а если уж и ворошить, то, наверное, вы сами виноваты... не тех друзей себе вы выбирали...

— У нас в России есть поговорка: с кем поведешься, от того и наберешься!

— Да! Вот... короче, впервые в истории вашей страны у вас есть реальный шанс завести правильных друзей!

— И нам тоже!

— Может быть, это будет чревато...

— Но хуже уже не будет!

— Мы согласны, — хором ответили венгры.

Шоссе. Лужайка. Столб.

Девушки раскладывают на столе свою водку. У одной из девушек на глазу повязка. Жених тусуется с рекламщицами, свидетельница, свидетель и невеста стоят у края шоссе. По шоссе быстрым шагом идет мужчина средних лет в костюме пилота авиакомпании «Malev», за ним семенит стюардесса той же авиакомпании. Перед собой стюардесса катит тележку с разогретой едой авиакомпании «Malev». Мужчина напевает песенку:

ПИЛОТ.

Voltal е már Budapesten?

Basztál е már fütötesten?

Bunda, Bunda, szörös bunda

Pina megy az úton

Baszd oldalba!

Széna, szalma, köpönyeg

Nyálazd meg a tökömet!

Akinek a fasza vörös,

Abból lesz az alezredös!

Bunda, Bunda, szörös bunda

Pina megy az úton

Baszd oldalba!

Széna, szalma, köpönyeg

Nyálazd meg a tökömet!

(Бывал ли ты когда-нибудь в Будапеште?

Трахал ли ты когда-нибудь калорифер?

Шуба, шуба, волосатая шуба

Пизда идет на улицу

Трахни ее в жопу!

Сено, солома, шинель

Послюнявь мою письку!

У кого писька рыжая

Тот будет большим начальником!

Шуба, шуба, волосатая шуба

Пизда идет на улицу

Трахни ее в жопу!

Сено, солома, шинель

Послюнявь мою письку!)

Стюардесса бормочет.

СТЮАРДЕССА.

Attía, az Isten ostora, Csaba királyfi, csílagösvényen, Szent István, az orszagépitö, Szent Imre, a fia, Szent László, aki megverte a tatárokat és megmentette a lányt, akit a franc tudja, hogy hivnak, kérlek segitsetek kimenekülni erröl a helyröl!

(Атилла, плетка Бога, Чаба-принц — звездная тропинка, Святой Иштван, основатель Венгрии, Святой Имре, его сын, Святой Ласло, победитель татар и спасший девушку... хрен знает, как ее зовут... пожалуйста, помогите мне выбраться из этого места!)

Стюардесса запинается, одна из коробок с едой вываливается из ее тележки, но стюардесса не обращает на это внимания, семенит за пилотом.

СТЮАРДЕССА.

Azt mondtad, hogy tudod az utat!

(Ты говорил, ты знаешь дорогу!)

ПИЛОТ.

Azt hittem, hogy tudom az utat.

(Я говорил, я знаю дорогу.)

СТЮАРДЕССА.

Talán kérdezzunk meg valakit?

(Может, спросить кого-нибудь?)

ПИЛОТ.

Kit? Látsz itt valakit, aki tudna valamit mondani neked?

(Кого? Ты здесь кого-то видишь, кто тебе что-то может сказать?)

Смотрит вокруг.

СТЮАРДЕССА.

Hogy lehet megbizni benned?! Megcsalod a feleséged... velem! Hogy lehet megbizni benned?!

(Как тебе можно верить?! Ты изменил своей жене... со мной... как тебе можно верить?!)

Свидетель выходит на шоссе, поднимает пластиковую коробку, открывает ее, принюхивается, распечатывает пакет с пластиковыми приборами, ест. Бредет к столу рекламщиц.

ДЕВУШКА-РЕКЛАМЩИЦА. Чо-то никого нет... кого поить-то...

Свидетель подходит к столу, смотрит на девушек, читает их бейджи.

СВИДЕТЕЛЬ. Лена... Люба... Ну, и у кого из вас водка вкусней?!

Фильм! Фильм! Фильм!

— Наконец-то я попал на настоящую киноплощадку! — я восторгался вслух, не стесняясь выглядеть лупаном, в то время как выдавал себя за бывалого актера. На меня никто не обращал внимания! Даже когда началась съемка. А мне было просто необходимо, чтобы кто-нибудь обратил на меня внимание! У меня как у бывшего сценариста возникли вопросы по сценарию. Во-первых, он был без названия, а во-вторых, я не знал, кого играю. Помощница режиссера, понимающая женщина, поймала на себе мой бешеный взгляд, отвела меня в сторону, разлила по стаканам, и так мне все объяснила:

— Слов много, да... сценаристы мудаки, но слова можно заменять другими словами, никто не приебется, это тебе не покупной ситком, где эти суки за всем следят... Вот, сегодня снимаем, значит, вот эту сцену, завтра ту, а послезавтра — все, что не успеем сегодня и завтра... Тут что, как всегда надо бегать, стрелять, бегать по прямой дороге, за машиной, стрелять, вот, — женщина достала заткнутый за ремень джинсов пистолет, — дочки день рожденья, просила у меня дать пострелять во дворе, так и ношусь с ним вторые сутки, забыла совсем... проверить не ленись, щелкай периодически, вот, на курок, проверяй, чтоб боевых не было в кадре! Так, вопросов лучше по-минимуму, — режиссер дом строит, ему, главное, чтоб сняли вовремя, оператор машину ремонтирует, ему главное, чтоб ты из кадра не вываливался, вроде так, всем остальным пожую, они на зарплате, так что просто наслаждайся, главное, — не заебывай никого... А, и вот еще что... — девушка взглянула на меня взглядом бывалой кинематографистки. — Не загорай больше, потому что ты у нас по фильму поляк, а все действие в Стокгольме происходит, так что извини! Семья как расселилась, всем довольна?

— Да, спасибо...

— Ну и хорошо, иди гримируйся!

Меня загримировали в польского милиционера. Странно, что никто не понял, что это не Тит. Я даже испугался, а не Тит ли я? Я даже решил прийти в отель пораньше, чтобы проверить на Ирэн и детях, кто я на самом деле, но прийти пораньше не получилось. Оператор картины вместе со своими помощниками позавтракали местными кебабами, и в киношных биотуалетах началась настоящая люля. Все терпеливо ждали, девушки меняли рулон за рулоном, режиссер нервничал, хотя я точно не уверен, был ли тот человек на стульчике в фуражке с эклером в руках режиссером. Я жарился в милицейском кителе и надеялся. Надеялся, что не подведу Тита, а если подведу, то надеялся, что все увидят, что я не Тит, и я в этом наконец перестану сомневаться. В общем, все шло хорошо. Я решил пройтись вдоль берега и купил клубники у местной бабушки. Она завернула мне ее в газетку и даже денег не спросила, — добрая традиция южан не брать денег с людей в форме. Да и зачем, — и на людях без формы на югах можно отлично заработать. Никто не искушает судьбу у Черного моря.

Хорошие мысли дарит голове теплый морской климат. Я думал об этом, ел ягоды и вдруг взгляд мой упал на залитый красными пятнами заголовок — «Отношения между Москвой и Хельсинки резко...» Дальше все было заляпано ягодно-кровавым соком, но я почувствовал, — ничего хорошего под Выборгом не происходит!

Лес.

Милиционер наконец перегрызает веревку, падает на землю, поднимается, отряхивается. Вдруг он замирает, дотрагивается рукой до своей попы и обнаруживает, что вся она измазана джемом. Милиционер оборачивается на то место, куда упал, и замечает измятое лукошко с пирожками. Милиционер вздрагивает — перед ним стоит девушка в красной вязаной пидарке с белой вышитой надписью «Suck». Милиционер хочет пройти, но девушка преграждает ему дорогу.

МИЛИЦИОНЕР. Ну-ка...

Берет девушку за плечо, девушка проводит захват и перекидывает милиционера через себя. Милиционер вскакивает с земли, кидается на девушку, та бьет его ногой в лоб. Милиционер отключается, девушка обходит его, милиционер хватает ее за ногу, роняет на землю, подпрыгивает и всем корпусом падает ей на живот. Девушка как будто переламывается, но тут же, как змея, выползает из-под милиционера, хватает горсть земли, кидает ему в глаза. Милиционер зажмуривается, трет глаза, — девушки нигде нет, милиционер озирается по сторонам, — от дерева к дереву, то тут, то там мелькает силуэт девушки и ее красная пидарка. Милиционер не успевает уследить за ее перемещением, вдруг девушка зависает в воздухе прямо перед милиционером, бьет его ногой в солнечное сплетение. Милиционер пролетает несколько метров, ломая своим телом маленькие деревца.

Троя

В ожидании ковровых бомбардировок финской авиации вся съемочная группа Европы — Азии засела в подвале «Чайки». Ужинать было решено здесь,под рестораном, жить мы решили по-прежнему, в номерах наверху, потому что в номерах мы в основном спим, а во сне не страшно. Но есть — это совсем другое, есть лучше в безопасном месте!

— Я не верю, что они посмеют вероломно напасть на нас! Все-таки мы — часть России... — плакала гримерша Стася. Вместе с ней никто не плакал, повода не было. У Стаси был. Никто не знал, какой.

— В этом-то все и дело, что мы всего лишь часть! — произнес Иван, попыхивая трубкой «Порш» и пытаясь выговаривать слова, как Верховный. — Они на это и надеются, что пока другая часть расслабилась, краюху можно оторвать!

— Тем более среди вашего пленний — лида ихния параламентского большинства, — по-венгерски сказала Кинга. — Я слышал, она ночью по мобильний звонил в Хельсинки, передавал координаты «Чайки».

— А ты что, финский понимаешь? — не переставал восторгаться Кингой Эдик.

— Нет. Я шумерский понимаю. Бат мировому сообществу со времен Габсбургов активно навязывается мысль, что венгерский и финский — языки одной группы.

— Чо, другого народа не нашлось?!

— Нашли, к кому вас приписать!

— К чухонцам!

— Чтобы зачуханить вконец!

Все по очереди кричали, заступаясь за венгерский язык, с которым так жестоко обошлись Габсбурги. Хотя на самом деле все банально хотели поссорить венгров с мировым сообществом, чтобы окончательно переманить на свою сторону.

— Звери! Разве можно так унижать! — Эдик щелкнул Кингу на полароид. Он решил составить ее портфолио, чтобы при случае пробить ее на роль Амели перед потенциальным инвестором.

Кинга запрыгнула на стол и закричала:

— Мы народ Великого Атиллы! Нас никто унизить не может!

— Расскажи нам про Атиллу, Кинга! — попросил Иван. Как опытный военачальник он понимал, — пора поднимать дух. И одной водкой с текилой, которыми был заставлен наш стол, — не обойтись!

— Давным-давно, когда не били еще ни финнов, ни венгров, ни русских, и даже сони плейстейшен с ее суперхитом ГТА 4 еще не били, в Большой Скифии один птичка, черный-черный, стал летать. Турул! Большой птичка, Турул, летел. Вот, и поймал женщину Эмеше. На живот остановился, и она родила два сын — Хуннор и Магор. Но это был сон у нее. Это тоже важно. Они были близницэ! И очень оказывалось были вызросли большими военными, которые любили охотничать. Они бегали на лошади. Один раз, когда они так бегали на Большой Скифии, они увидели красивую оленику... женщину... короче, олению! Олень так посмотрел на них, и сказал, — ходите за мной! И они стали бегать за ним. И много-много они побежали. Не могли никак поймать ее. И когда они уже очень сильно убегали от дома, потеряли из глаза оленя. Но это был мирикл олень. Чодо-Сорвош!

— Чудесный олень! — воскликнули мы. И поразились, как схожи русский и венгерский языки! Да, решили мы, вот с каким языком ближе всего венгерский! Вот с каким народом ближе всего русский народ! С народом Великого Атиллы! Прав был Александр Блок, написав однажды:

— И когда потеряли за вид, — продолжала Кинга — так потеряли, они, вот, так посмотрели вокруг, но оказались в чужой земле, который был очень очень красивый. И они вернулись к отцу, Нимруду, говорили, что мы, наверное, вернемся туда и там будем жить. Уезжаем из Скифии! Так они собрались, и отец говорил, что вот этот олень чудище. Вот они собрались и пришли в свой. И в этом земле они нашли своя жена. Но это были Карпаты. Это тоже важно, что на самом деле Карпаты — Карпат Меденце. Карпат по-шумерски означает: то же самое! Олень обещал, что эта земля всегда будет принадлежить венграм. Не то, что венграм, а для ихния родственники! Для их народ, которые пошли из Хуннора и Магора! Атилла, конечно, от Хуннора! Долго-долго поколения из Хуннора! Из Магора — венгры, мадьяры, из Хуннора пошли гунны. И большой военник Атилла! Который завоевал всю Европу. И когда уже никакой территории не осталось, он пришел к Риму! И когда уже был ясно, что он победит римские войска, он увидел знамение! Бог сказал ему, что если ты Рим не трогаешь, Папа Римский одному из твоих родственников подарит Святую Корону! И тогда Атилла не потрогал Рим и вернулся! То есть, мы могло бы! Но надо вовремя остановиться, вернуться и, если не потрогаешь, то все получишь!

— И мы не будем трогать Хельсинки! — закричали кинематографисты.

— Не будем! Не будем!

— Пусть живут!

— Не потрогаем Хельсинки!

— Вернемся! Вернемся к съемкам!

В этот момент раздались взрывы, в подвал посыпался песок, и все мы стали напоминать героев фильма Кустурицы «Подполье». Такого унижения никто из нас стерпеть не мог, и мы побежали прямо под финские снаряды, лишь бы не быть героями Кустурицы. Эдик на ходу включил камеру, чтобы заснять наш первый и последний бой, а может, потому что впереди всех бежала Кинга, как Жанна Д’Арк, вдохновляющая нас своими прекрасными формами на победу против во много превосходящего нас врага. Но камера Эдика не включалась.

— Графитовыми бомбами кроют, сволочи, чтобы мы фильм снять не смогли!

— Знают, по какому месту бить — зашипел Иван, и ринулся вперед, обгоняя всю нашу дикую скифскую толпу. И немудрено, ведь все мы были в носках и колготках, а Иван в кроссовках «Порш». Мы выбежали на улицу, но никаких следов бомбардировок не увидели, а увидели огромную бутылку шампанского Мартини Асти, завернутую в подарочную фольгу. Бутылка была нереальных размеров, и если бы мы ее смогли открыть, то хватило бы...

— Мы не будем ее открывать, — прервал общий ход мыслей брат. — Это Троянский конь! Не высадившись на наш Остров Свободы, враг уплыл, оставив этот страшный подарок!

— Бойтесь нанайцев... — с трудом выговорил запыхавшийся Тит и рухнул на землю от усталости и от нечеловеческого количества рома, который он пил, пока все пили водку и текилу.

К бутылке, к самому горлышку, была привязана открытка. Полезть за ней мы приказали нашему бутафору Роберту. Роберт был необычный. Во-первых, он не нашел никакую бутафорию для фильма, а во-вторых, там, где начиналось Татьянино туловище, заканчивалась голова Роберта. Такой он был необычный, наш бутафор. Он ловко запрыгнул на бутылку и взобрался по ней, как заядлый альпинист на женщину.

— Тут открытка, — проорал Роберт, доползя до пробки.

— Вот пиздодуй... Ясно, блядь, что не телеграмма!!! Читай! — крикнул Иван.

Роберт отпустил горлышко, схватился за открытку обеими руками и рухнул на землю. Второй оператор Денис навел на лежащего Роберта свою камеру. Мы подбежали к монитору.

— Приблизь, — прокричал Иван.

Нинка с хот-догом во рту и в утепленных коричневых колготках в руках сделала свое дело, — камера приблизилась к открытке, вмятой в тело Роберта, и все мы увидели, наконец, скромную надпись: «Миру Мир!».

Мы расценили это как окончательную капитуляцию, стали праздновать, обливаться шампанским, пить за героев и оплакивать Роберта. И Роберт пил вместе с нами, и освобожденные пленные, и даже официантки. Когда ресторан официально переехал из подвала в ресторан, мы решили написать три открытки в честь нашей победы. Первую открытку мы передали вместе с финнами их финскому королю; в открытке говорилось о том, что никаких территориальных претензий мы не высказываем, но водка вдоль русско-финской границы все равно будет продаваться только по предоставлении русского паспорта, в связи с чем мы рекомендуем всем финнам, желающим пить водку, принять русское подданство. Вторую открытку мы написали нашему исполнительному продюсеру Никите. В открытке говорилось о том, что мы обязуемся снять не только фильм, но и музыкальный клип к фильму. Причем абсолютно бесплатно. Сценарий клипа, работа режиссера и актеров будут оплачиваться с доходов, полученных от продажи грибов и ягод. На их собирательство мы снарядили гримерш и костюмерш во главе со Стасей, которая плакала по случаю победы и еще по своему какому-то случаю, о котором никто не знал. В открытке также говорилось, что мы обязуемся снять фильм за одну неделю! Третью открытку никто бы и не написал, если бы не Эдик. Он ее написал. Министру культуры. Эдик услышал, что пока мы снимали наш фильм, министром культуры стал человек, который симпатизирует Франции. Уж он-то точно поддержит мой фильм про Амели, — решил Эдик и написал. Написал о том, что министр культуры обязан обратить внимание, сколько мерзопакостных фильмов поддерживалось раньше государственными деньгами. Про всяких пакостников, бандитов и грязных тинейджеров. Пора положить этому конец и поддерживать фильмы про детей или про государство. Потому что именно детям строить наше государство, а государству — наших детей. Фильм про Амели как раз отражает две эти глобальные темы и послужит хорошим начинанием на пути очищения нашего кинематографа от всякой тарантиновщины, киромуратовщины и дэннибойловщины! К открытке Эдик приложил свою краткую биографию и рисунки с изображением самых эффектных трюков фильма. Так он решил замотивировать свой нескромный бюджет кинокартины. Отправив почту и попрыгав нагишом через костер, мы разошлись по номерам и заснули первым после войны мирным сном.

И только потом мы узнали, что в тайне от всех Татьяна написала четвертую открытку. Вдохновленная моим коктейлем «Путь на Тибет», Татьяна отослала свою открытку на адрес китайского олимпийского комитета. В открытке невнятно, но очевидно по-хамски что-то говорилось о карме и о свободе Тибета. Татьяна писала эту открытку огрызком карандаша для глаз. Татьяна не стала подписываться своим длинным именем, и чтобы карандаш не закончился на полуслове, она выбрала для подписи самое короткое имя и фамилию, которые в тот момент пришли ей на ум: Шэрон Стоун.

А, да, тут вот еще какое дело. Особо просим обратить внимание тем, кому рекомендовано это пособие. Мы ведь, как... наш народ, в смысле, мы ведь планы на будущее особо не строим! И то, что сейчас ездим на лексусах, поршах-гелентвагенах, это не значит, что мы не готовы перейти завтра в землянки на хлеб-воду и консервы. Готовы! Нам материальные ценности до пизды! Выплаты кредитов, аренда домов с видом на озера, гарантированные проценты от вклада — это ценности вашего мира. Ценности нашего — всегда с нами. Мы голову наверх задираем и каждую секунду видим наши ценности, которые всегда защищают нас своей божьей милостью. Лишиться ваших ценностей — за идею, за свободу, — мы готовы всегда! Готовы ли вы? Задумайтесь, гайс, когда ваши сраные блокбастеры в жизнь продвигать начинаете, особенно на нашей территории.

Шоссе. Лужайка. Столб.

«Свадьба» без матери и две девушки-рекламщицы сидят за столом.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Ну, за вас!

Все пьют. Ветер срывает со стола пустую пластиковую коробку с остатками самолетной еды. Коробка летает вокруг стола, как будто кто-то подбрасывает ее и не дает опуститься на землю.

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Горько!

Невеста поворачивается к жениху.

ЖЕНИХ. Да ладно, у меня уже губы устали, наливай еще!

Девушки разливают.

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Вот вам календарь от нашей фирмы!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. И ручки!

Протягивает «молодым» ручку и календарь. Коробка продолжает летать вокруг стола, то выпадая из кадра, то вклиниваясь между персонажами.

ЖЕНИХ. Спасибо... Можно я вас поцелую?

Девушки поочередно наклоняются к жениху, смеются, целуются.

НЕВЕСТА. Ох, девчонки, податься, что ли, к вам! Платят нормально?

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Да так — в каникулы подзаработать — самое то!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Хорошо еще, что водка! За час, за два все расходится...

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Да, с прокладками тяжелее было!

Разливают, пьют.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Выдают тебе коробку — а там их сто штук! И все надо раздать! На улице!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. У нас ведь оплата за количество! Сколько раздал — столько и заработал!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. А кто на улице будет прокладку брать?! На улице она уже никому не нужна!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Хорошо, что бабки все разбирали!

ЖЕНИХ. А им зачем?

Смотрит на невесту.

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Да они не знали, что это! Просто привыкли — брать, что дают!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. У нас как — главное — не тушеваться, тут, если думать о морали, о том, кому что нужно, — день будешь стоять, ничего не раздашь!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Подходит человек, интересуется, — давай ему — и гони дальше! Он уже пускай дома вертит это, принюхивается, изучает...

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Нас так учат — работать на отрицании гендерного подхода!

ЖЕНИХ. Да?

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Да! У нас каждое утро — тренинг! Строимся все, агенты, — и хором рекламный текст, и еще кое-что — хором...

ЖЕНИХ. Что?

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Это секрет!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Да просто самовнушение, там, фразы такие, что у нас, типа, все получится, мы самые лучшие... А то, знаете, некоторые встанут поперек улицы и молчат, потом вечером приходят обратно с товаром и плачут... а потом кризис личности начинается...

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. И даже на психосоматическом уровне проблемы...

Невеста всхлипывает.

ЖЕНИХ. Ты чего?

НЕВЕСТА. Представляешь — каково им — старушкам? Когда были молодыми — прокладок не было! А теперь они им и ни к чему! Целое поколение — потерянное! Они же с каждой рекламой вот этого всего — озлобляются! И все дальше и дальше... от нас!

Лес.

Тихая опушка. Ветер то и дело качает сосны. Ни души вокруг. Из-под самой верхушки ели выныривает девушка в красной пидарке. Из-под другой такой же высокой ели вылетает ей навстречу милиционер. Едва касаясь веток своими белыми носочками, они порхают от одного дерева к другому. Завязывается бой в небе.

Тридцать случаев майора Земана

Мой второй день в Сочи начался так же, как и первый, — с побега! На двери была приколота записка — «Дорогой мой муж! Не вижу тебя уже неделю! А ведь у нас отпуск! Неплохо было бы вместе позагорать, да и детям...» Дальше бумажка заканчивалась, как и сам текст. Что это: да и детям... может, это значит: дай детям. Я подошел к коечкам и дал детям по сто долларов каждому. Младшему — двести. Эти маркие бумажки я засунул ему в модельку «Порша» сочинского производства и с чистой совестью пошел зарабатывать другие такие же бумажки.

На второй день мне, наконец, сказали, как называется фильм. Так же, как и эта глава. Оказывается, вгиковцы затеяли римейк известного чешского сериала «30 случаев майора Земана». Я был его двадцать седьмым случаем, — милиционером-маньяком, которого в конце фильма майор Земан топит в море.

— А почему у чешского милиционера польская форма? — спросил я у пожилой женщины, которая подшивала плавочки в вагончике.

— А я ебу?.. — ответила мне старушка. — Вон, у нас Наташа костюмы утверждала, у нее и спроси.

Я вдруг решил докопаться до истины, нашел Наташу и спросил:

— Вот, ваша помощница не ебет, а мне интересно!

— Постыдились бы, молодой человек, женщине семьдесят лет, что она может?! Нашли у кого спрашивать!

Потом Наташа мне все объяснила, что если мне надо, спрашивать надо напрямую у нее и у Нинки, которая хлопает хлопушкой. А другие не особо могут мне в этом помочь! А если я костюмом недоволен, так они перешьют... за деньги.

— А вообще, чо ты паришься, думаешь, кто смотрит эти сериалы, они понимают разницу между польским милиционером и чешским?!

— Хотелось бы на это надеяться!..

— Руководство нашей кинокомпании уже ни на что не надеется, поэтому в следующем году мы планируем снимать машины на автостраде, замерять их скорость и высылать штрафы.

Я ушел в себя и стал готовиться к роли. По этой самой роли я не появлялся всю серию. Майор Земан, в которого, кстати, играл великий русский актер, выпускник ВГИКа, Артемий, видел только последствия бурных припадков моего персонажа. И только в конце фильма мы встречаемся с Артемием-майором-Земаном у моря, и он меня топит. Тут, конечно, была сложность, потому что я не умею плавать, а Тит умеет. Тит наверняка не заикался о дублере, а я решил заикнуться. Я вышел к съемочной площадке и ужаснулся. Площадка была пустая, и только одна женщина стояла и плакала. Как выяснилось, это была исполнительный продюсер, Стася. У Стаси было много причин плакать, я их не знал, а еще Стася сказала, что теперь она точно ответит жопой перед инвесторами, потому что второй день группа простаивает. Оказывается, режиссер картины, а вместе с ним и оператор, только-только оправившийся от недавней люли, позавтракали на радостях айраном в местном ресторане «Анчар». Стася рыдала, потому что думала, что теперь они точно не выживут, и кто будет доснимать и переснимать снятое, она не знает, потому что:

— Лето ведь! Ле-то-о-о-о!!! Какой хуй летом свободный?!! Все заняты!!!

Я успокоился, что мне, наверное, не придется тонуть, и побрел по берегу, как званый гость Садко, посмотреть товар приморский. У самой большой волны, на берегу, стоял великий русский актер, с которым я не должен был встречаться до самого последнего кадра. Он о чем-то говорил с морем, настраивался на роль, так, как учили его во ВГИКе.

— Артемий... расслабтесь, Артемий, режиссер с оператором никак просраться не могут, съемок сегодня не будет... — Я говорил громко, и нормальный человек меня точно бы услышал, но только не великий актер в период вживания в роль! Да! Сколько таких майоров Земанов мы пропустили за чашкой чая или за поздним ужином, включая телевизор как фон, как нечто второстепенное в нашей жизни. А ведь все эти майоры — актерища! Как упоенно они играют жизнь, непридуманную, высокую, — похожую на бестолковый шум моря... Я не стал дальше надоедать Артемию и решил, что и правда, лучше нам, как в кадре, нигде больше не встречаться.

У ларька с ракушками от сглаза на глаза мне попалась молодая актриса Зиночка. Так она мне представилась и сказала, что играет там же, где и я, — польскую проститутку, которая, проституируя в Праге, попадается на проституции в проституцком квартале Праги. Зиночка предложила мне съездить на дачу Сталина и посмотреть, как люди жили на даче давным-давно. Я согласился, ведь делать было нечего, завтра вечером домой, под Выборг, должны же быть у меня какие-то воспоминания о Сочи! На секунду я подумал о не своей жене и детях, но тут же опомнился и помчался с Зиночкой на автобусе по серпантину вверх за приключениями.

На даче Сталина экскурсоводы, от чьих услуг мы отказались, попросили нас не шуметь, потому что на дачу иногда пускают отдыхать туристов, которым негде спать и купаться. И они как раз легли спать, когда мы с Зиночкой приехали. Мы бродили между кроватями и не шумели.

— Да, красиво, — подумал я. — Только это очень неудобно, — ходить по своей даче и не шуметь!

— Какой ты забавный, Виталькин! Раньше тут никого не было, это сейчас здесь полно отдыхающих!

Зиночка подтащила меня к большому окну, закрылась шторой и резко уронила меня на пол. В этот момент в комнату вошли какие-то китайские послы и официальные лица. Для них экскурсоводы не стеснялись говорить громко, все показывать и задевать спящих курортников. Курортники недовольно охали, но их заранее предупреждали, что дешевый отдых в историческом памятнике комфортным не будет! Я отбрыкнулся от Зиночки и вышел из-за шторы в зал. Экскурсия замолкла, — все посмотрели на меня. Я тоже посмотрел на себя. Мои одежда и лицо были ярко-рыжими от лака, которым, видимо, совсем недавно был покрыт пол.

— Спасибо, Зиночка! — повернулся я к шторе. Зиночка металась за шторой, как привидение из японского фильма ужасов. Наверное, ей было стыдно, и она ни за что не хотела выползать из своего убежища, пока официальные лица не выйдут из залы.

— Спасибо! — повторил я шторе еще раз. — Я люблю жену и детей! И ни на какие отношения ты, пожалуйста, не рассчитывай! Особенно на сексуальные! Со мной в частности! Спасибо за экскурсию! До встречи в проституцком районе!

Китайцы открыли рты, я свой закрыл и вышел. Я ехал в гостиницу и вспоминал, как Тит рассказывал мне о жене, и том, как он ее любит. Безумно и страстно. И как было бы плохо изменить супруге, пускай и не с его членом, но от его имени, и как хорошо, что я этого не сделал, потому что лак, которым был намазан паркет дачи, приклеил мои плавки к телу, а Зиночкины волосы к полу. Я даже решил было вернуться к семье в гостиницу пораньше:

— вспомнил я мой любимый монолог из «Собаки на сене» Лопе Де Вега. Вспомнил и тут же передумал ехать в гостиницу, а направился в ближайшую шашлычную «Кровавый Мадрид» прожигать жизнь.

А под Выборгом случилась трагедия. Вообще, если хотите снимать фильм, знайте, — без трагедии не обойтись. Прожег кто-то жизнь под Выборгом, скурил Куст Травы. Конечно, мы успели его отснять. И безнравственные кинотеатры даже начали потирать руки, предчувствуя, какую пиар-кампанию можно организовать на этом: последняя роль и все такое... А мы просто пожалели актера. Хороший был актер. И последний гад тот, кто его скурил. Наверняка вгиковец какой-нибудь!

Шоссе. Лужайка. Столб.

Лена-рекламщица, жених, невеста и свидетели сидят за столом и поют. «Воткнутая» Люба-рекламщица в полусонном состоянии «клюет носом».

ХОР.

Нева нева лет ю гоу!

Ю а зе уан ам сёчин фо!

Флэш оф май флэш,

Бон оф май бон!

Ловс карвинг ит ин май хёрт!

Все хлопают в ладоши.

ЖЕНИХ. Горько!

Встает, подходит к Лене-рекламщице, целует ее в губы. Все считают.

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Ты чо... ты чо встал-то?

ЖЕНИХ. Так твоя любовь меня вылечила! Кудесница!

НЕВЕСТА. Моя любовь его искалечила, а твоя вылечила! Теперь он — твой!

Одноглазая девушка просыпается, поднимает голову.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Дорогие покупатели, как раз сегодня наша фирма предлагает вам... попробовать приятность... с мягким вкусом водки...

СВИДЕТЕЛЬ. Машина! На исходную!

У столба припарковывается иномарка с надувным колобком. Невеста усаживает жениха в коляску, девушки берут поднос с водкой, свидетели улыбаются. Из машины выходит мать. Одноглазая девушка машет матери.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. О, мама!

МАТЬ. Привет, пираты!

Из машины выползает быковатый крупный парень без шеи, но с улыбкой. Его глаза бегают, а сам он напоминает русского сына Джека Потрошителя.

ПАРЕНЬ. Здравствуйте!

МАТЬ. Вот, познакомьтесь, — Касик! Между прочим, Касик спас меня от маньяка!

СВИДЕТЕЛЬ. Отлично! Проходите... Девочки!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Вот!

Протягивает Касику стакан.

КАСИК. Спасибо, я за рулем!

СВИДЕТЕЛЬ. Дурачок! Тут свадьба!

НЕВЕСТА. Наша земля — это большой космический корабль! И все мы — земляне — за рулем! Так что теперь — не пить?!

СВИДЕТЕЛЬ. Давай, давай, давай, — не обижай свадьбу!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Да, пожалуйста! Выпейте за здоровье молодых, не побрезгуйте!

МАТЬ. Давай, Касик! Это мои дети — они тебе так благодарны, что ты меня спас в такой день!

КАСИК. Ну ладно...

Касик берет пластиковый стаканчик с водкой.

КАСИК. Ну, раз так, — в общем, — чтобы крепкая семья у вас была и так... как бы... за будущее России!

Касик пьет.

МАТЬ. Касик — агитатор, вон, видите!

Показывает на надувного колобка, свидетель читает.

СВИДЕТЕЛЬ. Голосуй за Енотова...

Мать потчует Касика салатом. Девушки наливают.

ЖЕНИХ. Енотов — это так колобка зовут?

КАСИК. He-а! Это так депутата зовут, я за него агитирую! В принципе — мне все равно, что на колобке написано, лишь бы платили!

МАТЬ. Давай за Енота! За человека, который платит!

Касик пьет.

СВИДЕТЕЛЬ. И что — прибыльное дело — надувать?

КАСИК. Нормальное!

ЖЕНИХ. А депутата не сламывает, что он — колобок...

КАСИК. Не хотите колобок, можно на дирижабле вашу рекламу разместить... У меня фирма — «Легкое дыхание»! Мы размещаем рекламу на надувных фигурах и дирижаблях!

НЕВЕСТА. А кому она в небе твоя реклама нужна?

Девушка с перевязанным глазом улыбается каждому слову Касика, наливает ему очередную порцию.

КАСИК. Так буквы же большие. Их с земли хорошо видно, тут же как срабатывает, — чисто человеческое любопытство, они видят в небе чудо какое-то, голову задирают, рассматривают, а вместе с чудом, то есть с дирижаблем, они и рекламу читают, то же самое с колобком, — клюют... так сказать... потребляют дозу рекламы!

МАТЬ. Ты, Касик, прямо как мы! Мы тоже чудо... раздуваем!

КАСИК. У меня еще много идей в рекламном бизнесе! И все в основном малобюджетные, — только насос и воздух!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Это очень... очень может быть прибыльным, на носу выборы!

Тычет пальчиком в небо.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Насос и воздух — это очень сейчас актуально... много потребуется усилий, чтобы надуть!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Мужчина, вы пьете?

КАСИК. А вы не видите?

МАТЬ. Она не видит, у нее глаз проткнут!

КАСИК. А, простите, пью!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Дорогие покупатели, сегодня мы предлагаем вам попробовать продукцию торговой марки «Тревога»! Водка с приятным... с мягким...

Возникает пауза. Никто не ожидая, что девушку так переклинит в самый неподходящий момент.

МАТЬ. Родная моя! Кто ж так водку рекламирует?!

Выхватывает у девушки бутылку.

МАТЬ. Ты со своей улыбкой свинячей тампаксы рекламируй! Или порошки для супа! А нашу, родную, просто налей и поднеси! За нее и запах говорит, и цвет! Ведь это наш народный цвет! Чистый, как слеза! Прозрачный, неуловимый! Это у них там Гинессы! Бейлисы! Черные! Тьфу! Черные у их напитки, как и душонки их черные! А наша! Белая! Родная! Тут и говорить ничего не надо! Человек выпьет и сам заговорит! Пей, Касик! Водка «Тревога» — когда, блядь, душа просит!

Растроганный Касик плачет, пьет.

КАСИК. Я ведь тоже жениться хотел! А когда?! Все работа, работа, работа, работа! Я с армии когда пришел, у меня ни одного дня не было свободного... Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна... Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три, и мало-помалу сам незаметно для себя становишься чудаком. Неизбежная участь... Поглупеть-то я еще не поглупел, бог милостив, мозги на своем месте, но чувства как-то притупились. Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю... А насос когда ломается, — самому надувать приходится, ротом...

Ревет.

СВИДЕТЕЛЬ И СВИДЕТЕЛЬНИЦА. А что-то как-то во рту горько, а?!

МАТЬ. Да, да, да, — так, это не дело!

СВИДЕТЕЛИ. Горько! Горь-ко! Го...

Касик обнимает одноглазую, целует в губы. В это время на шоссе показывается микроавтобус какой-то туристической фирмы; он подъезжает ближе к столбу «Европа — Азия» и останавливается. Из автобуса выходят пассажиры — судя по репликам, которыми они обмениваются, это иностранцы. Все они одеты в костюмы Элвиса Пресли и напоминают странную рок-н-рольную секту. Толпу из 8–10 Элвисов организует женщина-гид, ведущая иностранцев к стеле и выстраивающая их там вокруг нее. Элвисы фотографируются, неумолчно галдят, замечают «свадьбу», рассматривают ее — «свадьба», в свою очередь, разглядывает Элвисов.

ЖЕНИХ. Иностранцы!

Свидетель потирает ладони.

СВИДЕТЕЛЬ. Та-а-а-к...

Свидетели и жених с невестой мобилизуются, мать и Касик продолжают пить. Девушки, как роботы, наливают водку по стаканчикам, расставляют на подносе.

ГИД. Дамы, господа! Мы находимся на границе Европы и Азии.

Мать отвлекается от бутылки и от Касика, оборачивается в сторону, откуда звучит актерски поставленный голос гида.

МАТЬ. Кол-ле-га...

Гид обращает внимание на мать. Морщится, продолжает.

ГИД. Вы видите перед собой стелу, символизирующую границу двух полушарий.

Мать подходит к мраморному столбу и начинает тереться об него, изображая страстный моно-танец; все больше распаляясь, женщина запрыгивает на столб, обхватывает его ногами, целует холодный мрамор и подмигивает иностранцам. Касик пьет и хлопает. Гид невозмутимо продолжает свою речь, иностранцы активно фотографируют «танцующую мать».

ГИД. По одну сторону стелы находится Азия.

Мать съезжает со столба и отбегает в ту сторону, где, по ее мнению, раскинулась Азия; здесь мать пригибается, суживает глаза и бормочет.

МАТЬ. Китайся, китайся.

ГИД. По другую — Европа!

Мать перебегает на другую сторону, выпрямляется, подпрыгивает, поет.

МАТЬ. Ви вилл, ви вилл рок ю!

ГИД. И сейчас у всех нас есть уникальная возможность встать одной ногой в Европе, а другой — в Азии!

Иностранцы вновь переводят свои взоры с говорящей женщины на танцующую и кривляющуюся. Мать же, недолго думая, эффектно, как цирковая актриса, усаживается на шпагат. И иностранцы, и Касик, и «свадьба» в полном составе, — все принимаются рукоплескать.

ВСЕ. Браво! Браво

МАТЬ. Я из пушки в небо уйду! Тики-тики-ду!

Свидетель и свидетельница хватают коляску с женихом и вносят ее в толпу иностранцев, — там они с неистовством и какой-то интеллигентской злобой начинают клянчить деньги. Иностранцы раздают мелочь, фотографируют мать и что-то объясняют друг другу.

ИНОСТРАНЦЫ. Circus, circus — Russian circus!

Свидетель и свидетельница подбирают мелочь, радостно поддакивают добрым иностранцам.

СВИДЕТЕЛЬ. Я — я! Рашэн сёкас — рашэн сёкас!

Девушки вносят поднос с водкой в толпу иностранцев. Мать поднимается со шпагата и отряхивается.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Дорогие покупатели, сегодня мы предлагаем вам выпить!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. И закусить!

ЖЕНИХ. Что это они: «Сёкас»? Им секса хочется?!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Какая разница — подбирай деньги и кивай!

СВИДЕТЕЛЬ. Они думают, что у нас здесь цирк!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА, ЖЕНИХ, НЕВЕСТА (хором). Цирк?!

СВИДЕТЕЛЬ. Мама, мама! Шоу маст гоу он! Продолжай цирк!

Мать плюхается на траву, причитает.

МАТЬ. Конечно цирк — ой-ё-ёй — цирк — цирк... Был цирк, господа, был хороший-хороший цирк.

Мать перекатывается к жениху. Гид переводит иностранцам ее слова.

МАТЬ. Вот, господа, — вот! Акробат — летун. Как он летал, господа, — как он летал! Вот, Касик видел!

КАСИК. Йес, летал — фси-фси!

Пьяный Касик свистит и изображает полет акробата.

МАТЬ. И у него была невеста, господа, — прекрасная акробатка, господа, мнимая, так сказать, кукла — Суок! Вот она, господа!

Указывает на невесту, та — раскланивается, изображает танец куклы.

МАТЬ. Как они любили — друг друга — они... — они летали и любили, — Касик, да?

Касик яростно и страстно мычит, подтверждая слова матери. Его глаза под действием алкоголя бегают еще быстрей, он дергает талией, облизывается, пригибает коленки и шлепает воздух перед собой, изображая, в каких именно позах любили друг друга акробаты. Так обычно богатые репперы шлепают попки проституток-наймитов в своих видеоклипах.

МАТЬ. Но злые дрессировщики завидовали им — и вот однажды они науськали своего дрессированного удава, и он подслюнявил канат, за который держался, паря над землею, молодой акробат! Одно сальто, другое — он хватается за канат, рука соскальзывает, и он падает на арену из-под самого-самого купола цирка-цирка!

Касик падает, гид переводит, кое-кто из иностранцев пускает слезу.

МАТЬ. Чудом! Случайным чудом в это время на арене танцевали клоуны, и молодой акробат упал как раз на них, и поэтому не убился, но на всю жизнь остался инвалидом! И этот акробат — этот акробат перед вами, господа!

Указывает на жениха, иностранцы аплодируют. В это время из кустов опять появляются дети-беспризорники и принимаются за свое.

ДЕТИ. Нева нева лет ю гоу!

Свидетель подбегает к детям и начинает активно пинать бедных попрошаек-конкурентов под зад, выталкивая их в кусты.

СВИДЕТЕЛЬ. Гоу! Гоу!

МАТЬ. Посмотрите на этих милых детей, господа! Посмотрите на их лица — они поют песни... Поют песни и отправляются в задницу! А вот у наших молодоженов никогда, господа, — никогда не будет детей, — потому что там, на арене цирка — в то самое роковое представление — жених разбил не только ноги, господа, не только ноги!.. но и...

Жених плачет навзрыд, как бы всерьез принимая слова матери на свой счет.

ЖЕНИХ. Мама!..

МАТЬ. Но и яйца, господа!

ИНОСТРАНЦЫ (хором). Уаау!

МАТЬ. Йес, господа! Йес! У этих прекрасных молодых людей никогда уже не будет детей, — но все равно они женятся, хотя невеста отлично понимает, — что ее грудь никогда не нальется молоком...

НЕВЕСТА. Мама!

МАТЬ. Прости, доча! Простите, люди добрые!

Встает на колени.

МАТЬ. Простите, люди — это я убила старуху-процентщицу и сестру ейную! Топором зарубила, и каюсь теперь!

Неожиданно начинает смеяться. Все окружающие — смолкают. Гид перестает переводить. Так же неожиданно мать обрывает смех.

МАТЬ. Вот как должен жить человек, если он одной ногой в Европе, а другой — в Азии?! А?! (Ржет). Яйца-то у него где, получается? — ни там, ни сям — а мозги, а все остальное?.. А вот мы так и живем! Где мы? Ау! В Европе нас нет, и в Азии мы рылом не вышли... — мы сами по себе... у нас здесь особая зона — сюда зайдешь — а обратно можно не выйти! Здесь и времени-то нету! Вот сколько щас времени?

ГИД (к иностранцам). What time is it?

Каждый из иностранцев смотрит на свои часы, удивляется, подносит их к уху, трясет рукой — ни у кого часы не идут.

МАТЬ. Вот то-то! Ти-ши-на!

Все смотрят на мать — кто с изумлением, а кто и не скрывая страха.

МАТЬ. Ну что, чурки, уставились? Понаехали! Мы еще вам всем свинью подложим — у нас сегодня капитализм, а завтра мы вам бошки пооткручиваем... Илюшка-то слышите... слышите?..

Лужайка. Багажник машины Касика.

Связанный шофер водочного фургона, Эдик, мычит и бьется головой о крышку багажника. Вокруг машины ходят дети. Девочка пытается вскрыть иномарку Касика.

Шоссе. Лужайка. Столб.

Все прислушиваются.

МАТЬ. О! Это Илюшка с печки встает... скоро... скоро он меч-кладенец отроет и всем... всем вам пизды надает!

СВИДЕТЕЛЬ. Это у нее шок, нервное. Мама, это, — давай, прекращай!

Свидетельница падает на землю, подползает к матери.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Такое горе, такое горе — никак она смириться не может, что без внуков останется!

Гид переводит; из толпы иностранцев выходит пожилой Элвис и присаживается к матери.

ИНОСТРАНЕЦ. Не найдо так переживайт, старушька! Разве у вас нет искусственный оплодотворенье?

МАТЬ. Чего?

ИНОСТРАНЕЦ. Oh! Можьно брайт за мани чужой сперма, кароший, качественный, здоровый, и вводить его в ваш невеста — и он будет родить вам внук!

МАТЬ. Ты добрый...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Большое, большое человеческое спасибо. Но, вы знаете, у нас это очень, очень дорого стоит — и нам как раз не помешают мани. Давайте — фото на память — и мани на сперму!

ИНОСТРАНЕЦ. Oh, yes, of course!

Иностранец протягивает матери доллар. Она резко выхватывает денежку.

МАТЬ. Сенк ю! Маза фака!

ИНОСТРАНЕЦ. Mother, mother!

МАТЬ. Все хо-ро-шо!

ИНОСТРАНЕЦ. All right, all right!

Шоссе. Лужайка. Иномарка Касика. Вечер.

Несчастные дети «кочевой» национальности наконец вскрывают иномарку. Одна из девочек находит на сиденье мобильник, вертит его в руках, включает и набирает известный ей номер. Мальчик делает рывок, намереваясь выдернуть стереосистему. Другая девочка царапает на машине: «Москва для москвичей!».

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Алло.

ДЕВОЧКА. Боца?

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Чего надо?

ДЕВОЧКА. Боца, это Нафиса. Тут на нашей территории чужие работают...

Лес. Озеро.

Тихая заводь. Легкие волны. Камера медленно опускается под воду, где видна муть озера и ничего больше. Камера медленно всплывает, осматривается. Это глаза милиционера. Он как будто ожидает чего-то. Вдруг вода на середине озера начинает бурлить, по направлению к милиционеру что-то плывет, в его ушах звучит музыка из кинофильма «Акула». Не доплыв до милиционера несколько метров, нечто успокаивается. Вода становится гладкой. Вдруг что-то засасывает милиционера под воду. Он барахтается, пытается удержаться на плаву, но огромная сила утаскивает его все глубже. Через мгновение озеро снова становится спокойным, еще через мгновение милиционер вылетает на берег, как будто его кто-то выплюнул со дна озера. Вся одежда на нем порвана в мелкие клочья; он приподнимается — над водой показывается красная пидарка, затем голова, а затем и тело девушки. Медленно она нависает над озером, как подводная лодка, всплывающая из глубин океана. Девушка движется на милиционера. И снова между ними завязывается бой.

Случайный гость

Съемки приближались к концу. Причем все понимали, что это точно — конец. Два дня на все про все и на клип! Нереально мало. А главное, все уже стали скучать друг по другу в преддверии скорого расставания. Мы решили наслаждаться каждой минуткой съемочного процесса. Все отдавались работе, и работа отдавалась всем. Такое это было наслаждение, как у какого-нибудь китайчонка из какой-нибудь восточно-европейской страны, сбежавшего от родителей в гипермаркет электротоваров, чтобы пройти очередной уровень компьютерной игры на приставке, выставленной магазином для заманухи. Вот он жмет своими пальчиками на кнопки пульта, убивает босса, проходит уровень, и все у него получается, и так ему радостно, что совсем маленький еще китайский мозг забывает о покинутых по воле родителей родной сторонке и друзьях, забывает о папе, ожидающем рулон туалетной бумаги, за которым послал сына совсем не в гипермаркет электроники. Так же и мы, — проходили кадр за кадром и радовались, забывая, кто и за чем нас сюда послал, и кто и что от нас ждет. Многие попадали от такого наслаждения в обмороки, и Таисия бегала по съемочной площадке с нашатырем во рту, приводя в чувства растрогавшихся кинематографистов.

В перерыв привезли детей. Такой был поворот в сценарии, что дети вдруг появляются между деревьев и поют. С деревьями проблем не было, а вот с детьми возникли. Дело в том, что не все дети — дети. В основном родителям это только кажется. Они обманывают себя, а потом хотят обмануть и кинематографистов, приводя своих чад... или чадов, как правильно?

— Чадов!

— Да, приводя своих чадов на съемочную площадку с просьбой: «Снимите!»

Найти настоящих детей для кино очень сложно!

— Я их искал и не нашел! — сознался нам потом Иван.

Но детей все-таки привезли. Мы проверили их паспорта.

— Да... вроде сходится... дети! Ура!

Детей приодели так, чтобы они все-таки были похожи на детей, попросили говорить по-детски, не ругаться и помочь нам, взрослым снять их. Дети согласились, передали нам свой райдер и пошли гримироваться в отдельный вагончик. Мы пошли к «Поршу» Ивана погреться, потому что стало холодать. В этот самый момент нас и поймал странный человек. Одет он был в плащ, какие надевают зрелые мужчины, собираясь по-грибы-по-ягоды в лесную зону. Но в руках его ничего не было из того, что обычно такие мужчины берут с собой. Даже напротив, в руках его был диктофон без кассеты. Мужчина остановил нас перед «Поршем» и произнес:

— Молодые люди, возьмите у меня интервью.

Мы хоть не молодые, но все-таки люди. Пожалели мужчину и стали задавать вопросы, которые обычно задавали нам во время таких вот интервью.

— Над чем сейчас работаете? — спросил Иван.

— Над собой.

— Тяжело дается вам эта роль? — задал свой вопрос Тит.

— Пока не дается! Но я не отчаиваюсь. Постоянно пробую себя на себя... Есть шанс, что получится.... Должно получиться!

— Как вы пишете вдвоем? — спросил брат.

— Мне иногда кажется, что я один, а второй, — это всего лишь моя выдумка. — Мужчина ухмыльнулся так, что всем нам стало не по себе.

— У меня больше нет вопросов, — сказал Иван и запрыгнул в «Порш», давая нам сигнал проделать то же самое. Мы так и поступили, только, конечно, это заняло немного больше времени. «Порш» машина маленькая. Заднее сиденье вообще — для похотливой лилипутки, а не для мужчины, но что поделать — пришлось спасаться от назойливого селф-селебрити. Мы захлопнули за собой карреровские двери. Но наш интервьюируемый не унимался. Он стал фотографировать Иванин «Порш» на диктофон. Тит открыл окно.

— Ты определись, ты либо интервью даешь, либо ты папарацци! Это две разные профессии!

— Кино снимаете?

— Ага! — ответил бы я в такой ситуации. А раз меня не было, так сделал брат.

— Планируется шедевр? — стучался к нам в «Порш» и в душу странный грибник.

— Мужчина, оставьте нас в покое — культурно процедил сквозь зубы Иван. — Нам необходимо сосредоточиться на выстраивании кадра!

— Меня зовут Свидетель!

— Вы продюсер? — пытался успокоить сам себя Тит.

Свидетель приблизился еще ближе, придавил свое лицо к стеклу, так, чтобы мы смогли увидеть страшную рожицу вместо человеческого лица. И в этой страшной рожице стал угадываться давно забытый всеми человек. Не то шоумен, не то бизнесмен, но точно, что — мен, мелькавший когда-то по центральным каналам.

— Я всех продюсеров продюсер! Понял?!

Свидетель начал свирепеть, как бык мадридский после первого укола шампуром на стадионе. Прежней веселости простыл и след, и нам становилось все страшней.

— Чудики шукшинские, зачем вы этим занимаетесь? Денег не заработаете! — Свидетель нырнул к приоткрытому окну и стал тянуться к Ивану, а, дотянувшись, стал тыкать ему в грудь своим измазанным лесными ягодами кулачком. Тит попытался закрыть стекло, но в старом «Порше» не было автоматических стеклоподъемников. Тит крутил крутилку, а Свидетель продолжал тыкать Ивану в грудь. — А тебя еще и проверять будут, что на чо ты тут наснимал!

— А чо меня проверять?

— А ничо!!! Эх... мальчики!!! Весь наш кинобизнес — это как ставка в казино. Поставил — выиграл, поставил — проиграл. Играешь всю ночь — завтрак бесплатно!

— Возможно, возможна и другая возможность — выговорил я, то есть Тит.

— Тогда это гоп-стоп... Думаешь, лучше?

— А мне похую. Я не бизнесмен и никогда им не буду! Я просто думал, что у бизнеса есть законы... люди придумывают идеи, потом придумывают, как это продать... система...

— Хуема! Казино или гоп-стоп. И третьего пути нет. Самые-самые богатые, думаешь, кто?.. Обычные люди... кому просто повезло. Или ставка сыграла, или не наехали, когда нашел дырку, из которой нефть бьет!

— Наверное, у них еще и голова варила? Даже ведь дырку, ее найти надо... среди множества других... ту самую, единственную!— предположил один из нас.

— А ты нашел? Ту самую, единственную?

— Нашел! — хором ответили мы, думая каждый о своем найденном и единственном.

Свидетель загоготал. Иван не выдержал и нажал на газ. «Порш» тронулся, а вместе с ним и наш назойливый друг, схватившийся за Ивана. Мы поехали между деревьев в самую чащу. Мужчина семенил в такт колесам «Порша».

— Конечно, вы наверняка себе вообразили, что, раз искусство, так о вас будут помнить, говорить... нет... на признание не рассчитывайте... Всем не до вас! И даже потом не до вас будет! Госпремии за вклад в искусство не получите! Получат лет через сто пятьдесят музейные работники, которые какашки ваши собирали и хранили при нужной температуре, а вы губу не раскатывайте! И на статьи-рецензии не рассчитывайте! Заплюют вас все! Друзья предадут! Близкие расстроятся! Вот такие перспективы вашего кинотворчества! Такие!.. Перспективы!.. Такие!.. Пер!..

Свидетель бился корпусом о пни и елки, речь его становилась все более прерывистой и, наконец, он совсем уже ударился об огнетушитель, который был прикреплен к ели каким-то заботливым лесником.

Мы обернулись, — Свидетель валялся на траве и плакал. Но не от боли. От чего-то другого. От того, что его, наверное, в очередной раз не поняли.

Мы вздохнули. Но не облегченно, как это обычно пишут в романах. Облегченно вздыхают только в туалетах. А мы просто так вздохнули и погнали дальше снимать кино. Да, и еще попросили спящих в служебной машине милиционеров — посторонних на площадку не пускать.

Шоссе. Лужайка. Столб. Вечер.

Пьяные, веселые — все фотографируются на память с женихом в коляске и с невестой.

ЖЕНИХ. Давайте все выпьем, а? — господа!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Конечно, конечно выпьем! Девочки, не спим, девочки, наливаем!

Девушки-рекламщицы разливают водку, подносят иностранцам. Ветер гуляет по этой толпе, и то и дело стаканчики с водкой вылетают из рук рекламщиц, и они наливают по новой.

СВИДЕТЕЛЬ. А закуска — мама, — салат остался?

МАТЬ. Касик все слопал!

КАСИК. А чо, Касик! Вон, ягоды кругом, на деревьях! Я мигом!

Рвет с деревьев ягоды, раздает иностранцам, те благодарят и незаметно выкидывают ягоды на землю.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Нашу водку можно не закусывать!

ЛЕНА-РЕКЛАМЩИЦА. Сегодня и только сегодня в придачу к нашей водке вы получаете фирменный календарик и ручку!

МАТЬ. Когда начнете пить, повесьте календарик перед собой, а ручкой удобно отмечать дни запоя!

СВИДЕТЕЛЬ. Ну, так сказать — чем богаты...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. За молодых!

МАТЬ. Чтоб вы все сдохли!

Все пьют.

КАСИК. О, шибануло!

Подходит к матери.

КАСИК. Ну, ты, мать, — Пиночет прямо! Ты вот их обругала, а они тебе денежку подарили...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Один ты, Касик, ничего еще молодым не подарил!

МАТЬ. А еще сват называется!

Касика «забычило» от огромного стыда, потому что он вдруг явственно осознал, что среди этих людей только он один ничего не подарил «молодым».

МАТЬ. Ты ведь, Касик, почти что политик! А подарок зажал...

Касик суетится достает из кармана мобильник, наводит его на свидетельницу.

КАСИК. Юбку задери!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Чего?

Касик резко бежит к свидетельнице, задирает ее юбку и, пока она визжит, — быстро, как заправский папарацци, поймавший нужный момент, фотографирует грязные голые ноги девушки. Затем Касик подлетает к иностранцу, выхватывает из его рук одноразовый пластиковый стаканчик и убегает в кусты.

Лес. Вечер.

Милиционер бежит по лесной тропинке, выбегает к шоссе, падает, тяжело дышит. Из леса выходит девушка в красной пидарке, в руках она несет осиновый кол. Девушка вплотную подходит к милиционеру, заносит над ним кол. Милиционер не в силах больше оказывать сопротивление, — он просто зажмуривается. Девушка опускает кол, в этот момент по шоссе проносится «копейка». Машина-убийца сбивает девушку, милиционер открывает глаза — перед ним красивая картина вечернего леса, щебечут птички, заходит солнце, и только на одной из сосенок висит красная пидарка с надписью «Suck».

Шоссе. Лужайка. Столб. Вечер.

Иностранцы в полном забытьи продолжают пить и фотографироваться — разбившись на пары, они решили на какое-то время превратиться в молодоженов, один из которых — волею судеб — стал инвалидом, а другой — стоически переносит брак и любовь к потерпевшему. Практически все мужчины-Элвисы стали фотографироваться в образе инвалида-жениха в коляске, а женщины-Элвисы — в образе страдающей, но не сломленной невесты, — и, наоборот, — женщины-иностранки вдруг превращались в невесту-инвалида, а мужчины — в похотливо облизывающегося, но при этом печально-смущающегося спутника любимой калеки.

МАТЬ. Ресси! Ресси!

В последний момент успевает вынуть из-под чьих-то ног собаку-робота. Поднимает голову — перед ней стоит гид.

ГИД. Ну, здравствуй, Тоша!

МАТЬ. Здоровее видали!

ГИД. Узнала?

МАТЬ. Нет!

ГИД. Узнала! Иначе не стала бы тут весь этот цирк устраивать!

МАТЬ. У меня дети женятся...

ГИД. Какие дети, Антонина?! Что ты тут делаешь? Кто эти люди? Чем ты занимаешься?

МАТЬ. Я? Я занимаюсь! Я людям радость дарю! А ты? Шпионов по России возишь? Туры по секретным объектам!

ГИД. Опомнись, какие шпионы! Вся Европа открывает границы, — сейчас шпионов нет! Что у тебя в голове, — все какие-то штампы! Поэтому тебя из театра и выгнали!

МАТЬ. Меня выгнали не из-за штампов! В голове! Меня из-за тебя выгнали!

ГИД. Ты сама виновата! Нужно было быть гибче! Это все-таки театр!

МАТЬ. Это была моя роль! Я ее со школы наизусть учила!

ГИД. Тоша, ну какая ты бесприданница? Твое амплуа... вот — мать... мамаша Кураж... кибитка, разбитная жизнь, седые вихры на ветру и труха из-под юбки!

МАТЬ. Меня уже утвердили, мне уже платье шить стали! Размеры сняли... А тут ты...

ГИД. А тут я! Я любила его, Тоша, понимаешь, любила! И он решил, что я буду Ларисой!

МАТЬ. Он тоже мне предлагал быть его Ларисой, но я не стала ноги раздвигать!..

ГИД. Поэтому ты и не Лариса!

МАТЬ. Я еще сыграю свою роль! Вы еще все ахнете!

ГИД. Я уже, Тоша, ахнула, когда тебя здесь увидела!

МАТЬ. Это только репетиция перед большим бенефисом!

ГИД. Да, так все неудачники говорят.

МАТЬ. А что ж ты здесь? С неудачниками?

ГИД. Я уже давно... в творческом отпуске... ролей нет... играть нечего, из нового — пишут одну чернуху, а классику я уже всю переиграла! Жду...

МАТЬ. Ну жди, жди...

Гладит собаку. Собака лает.

МАТЬ. Забери меня, Ресси, отсюдова... в Интернет!

Раб любви

— Я — раб любви! — так я думал, стоя в лифте сочинской «Жемчужины». Меня предупредили, что судьбы многих кинематографистов решились как раз в этом лифте. И судьбы некинематографистов тоже. А многие в поисках фортуны вообще садятся в этот лифт голыми, — вдруг дверь откроется на этаже, а там — знаменитость в ожидании коитуса. На всякий случай я не надевал плавки, заходя в этот лифт.

— Я раб любви! — Я нажал на кнопку и стал спускаться. — Последний день съемок, а дальше — слава, богатые женщины-фанатки, презрение прессы, деньги, — мурлыкал я про себя, закрыв глаза. Все было бы так, если б я не был рабом любви! Это значит, что буду все спускать! И славу, и деньги, и презрение! Ничего не останется! Только облако! Облако в штанах!

— Как вы красиво думаете! — необычайной красоты женщина зашла в лифт и сразу вошла со мной в контакт. Она представилась, и оказалось, что красива не только внешне, у нее еще красивое восточное имя. И магические, полные жизненного опыта карие глаза.

— Вы к нам на фестиваль?

— Нет...

— На кинорынок?

— Не угадали...

— Что ж, вы — турист?

— И тут — мимо...

— Как романтично, ну откройте мне ваш секрет, почему вы здесь?

— Испытываю судьбу!

— Интересно... А не хотите испытать ее на нашем кинематографическом фестивале? Нам как раз не хватает члена... жюри... в конкурс неигрового кино... У вас такой умный взгляд... Вы как-нибудь связаны с кинематографом?

— Как-нибудь...

— Да и не важно... я вас прошу... Не как официальное лицо, как женщина — посудите наш конкурс...

— Вы играете не по правилам! Вам нельзя просить! Как можно вам отказать?! Только я ограничен во времени... — Лифт остановился. Восточная Красавица схватила меня за руку и потащила за собой.

— Все мы в чем-то ограничены, но наша ограниченность не должна мешать нашей органичности! У вас внешность кинематографиста! Так будьте же им! — Женщина втолкнула меня в темный зал, и я упал в кресло с табличкой: «Жюри».

Передо мной стояла бутылка минералки, в руку мне тут же всунули блокнотик с ручкой. На экране шел неигровой фильм. Рядом, на креслах с такой же табличкой, сидело еще человек пять; они живо реагировали на все неигровое, что было перед ними: хмыкали, пускали слюни, записывали что-то в блокнотики. Я стал смотреть вперед и делать вид, что тоже что-то записываю. На экране ничего такого не происходило. Один фильм сменял другой. От скуки я стал представлять, что я сам, мое тело и сознание — это такой же экран, на котором крутится кино, и то, что я думаю и говорю, — это реплики сценария, выдуманного не мной. Меня вдруг резанула мысль, что я Актер с большой буквы, играющий какую-то смешную роль. И вот сейчас настало время выйти из этой роли, шагнуть с экрана в жизнь, чтобы стать самим собой... Я почувствовал, как внутри меня что-то рвануло наружу, — но тут все зашушукались, и я перевел взгляд со своего экрана на фестивальный. Там начался фильм, как бы документальный, про одного пожилого ВГИКовца, который воспитал целую плеяду молодых ВГИКовцев. В зале одобрительно закивали головами, — и я вспомнил, что точно так же кивали головами в университете, когда я там учился и защищал диплом. На защитах, когда ты говорил что-то от себя, излагал свои мысли, идеи, преподаватели недовольно морщились, а когда цитировал всем известные старые книжки, все довольно кивали. Вот и тут все закивали, а я поморщился. Потом показали еще пять фильмов, я потом узнал, что их было пять, мне они показались одним сплошным эпопеем! Мне поплохело, я выпил минералку, и стало еще хуже. Я стал искать глазами Восточную Красавицу, которая меня так оголтело соблазнила и бросила, но ее в зале не было. И правильно, что не было! Женщине не стоит тратить свои женские соки, просматривая такое... не знаю, как и сказать... даже не гадкое, настолько черное, мрачное, бездумное... как сгущенка с какао из моего гастронома на улице Белореченская. Я выбежал из зала, побежал по берегу и наткнулся на ослепительно белую палатку с надписью: «Мартини». Рядом с этой палаткой и стояла моя красавица. Я хотел было открыть рот, чтобы накричать на нее, — но она всунула мне в руку карточку и запела свою восточную песню:

— Ну, наконец-то! Закончилась программа? Вот, входите в лоунж пати!

Я взял карточку, показал охране на входе, и меня пустили. Красавица пронеслась за мной.

— Столько проблем! Столько проблем! Все хотят сюда! На автопати. А палатка-то не резиновая! Они кричат: я заслуженный кинематографист, сценарист, артист! А для мартини какая разница?! Вот если бы заслуженный виноградарь или сахаровар!

— А что, отечественные кинематографисты мартини не пили никогда? Чо им тут надо?

— Так бесплатно же! И потом, тут столько боссов каналов! Хотите, я вас с ними познакомлю?

— He-а! Я хочу с вами потанцевать! Ведь я — раб любви!

Восточная Красавица бросилась мне на шею, и мы стали скакать между боссов каналов и бесплатных мартини под музыку Шакиры. У меня лично в голове играла другая музыка, она у меня играет с начала девяностых, — стоит в ушах и не вытряхивается, моя самая любимая, — Мистер Малой, «Буду погибать молодым». Потом мы стали пить шипучку и обсуждать судьбы русского кинематографа с директорами каналов и с женщинами, подвалившими с пляжа к нам в палатку. Я выступил. Сказал, что предстоит хождение по мукам нашему кинематографу. И я всецело поддерживаю бывшего президента, который на вопрос кинематографистов, когда же государство будет поддерживать отечественного кинопроизводителя, ответил вопросом, — а когда же вы начнете снимать нормальные фильмы?! Потом я обсудил новую коллекцию гальяно, и женщины с пляжа полностью перешли на мою сторону. В конце речи я отметил, что такая фирма, как Газ, не стесняется заказывать пошив ультрамодных в этом сезоне женских маек в Иране. И нам пора! Я откланялся, поцеловался с моей Восточной Красавицей и сказал, что всегда готов прийти ей на помощь, а сейчас майор Земан вызывает меня. Женщина сказала, что больше мы не увидимся, и я побежал на съемку. Я знал, что опаздываю на пять часов, и оправданья мне нет, поэтому никак не оправдывался, — ни про себя, ни вслух, когда добежал и встретился, наконец, с режиссером глаза в глаза. Так же в глаза и очень пронзительно смотрел на меня великий актер Артемий. По всему было видать, что парились они действительно часов пять в ожидании Годо, с той только разницей, что режиссер парился в маечке с выцветшей надписью «...суй за Сочи», а Артемий в плаще детектива чешской полиции на синтепоне и в гриме.

— Вы как раз вовремя, — прошипел режиссер. — Мы изменили сцену. Перед тем, как вас утопят, вы будете драться на шампурах. Нам тут сейчас каскадер-консультант показал, как это делать безопасно. Убивают вас, поэтому на ваше обучение время тратить не будем.

Ко мне подбежала женщина с заплаканными глазами и дала в руки шампур, с которого минут десять назад сгрызли все мясо, он даже был еще теплый. Артемий тоже взял оружие. Включились софиты, кто-то прокричал магическое слово «мотор», затрещала камера, я вошел в кадр и прошептал:

— Не ссы, Тема, я тебя не пораню!

Мне кажется, я играл бесподобно, как Сильвестр Сталлоне в молодые годы. Или в совсем пожилые. Средние годы у Сильвестра не удались. Но рассказ сейчас не о нем. Я играл бесподобно! Артемий со всей своей вгиковской выучкой долго не мог загнать меня в море, тогда ему принялась помогать съемочная группа.

Почему-то у всех в руках были шампуры, даже у режиссера! И почему-то, напирая на меня и пытаясь уколоть, никто не следил, а не попадет ли мусор в кадр! Ведь там по сценарию, кроме меня, майора Земана и чаек никого быть не должно. Я уже был по шею в воде, когда увидел, что и оператор дерется со мной на шампурах, а значит, никакая съемка не ведется, а все банально ненавидят меня и просто хотят утопить без всякого запечатления на кинопленку. Мне стало так горько и обидно, ведь я играл! И как играл! Что же вы творите, кинематографисты?! С такой радостью вы снимаете все гадкое, искусственное и пакостное. Стремитесь копировать жизнь?! Только жизнь снимать нельзя, иначе получается неправда. Снимайте красивую неправду, и получится жизнь! Которую хочется прожить! Такие рафинадные мысли пришли мне в голову, заполняемую соленой водой Черного моря, но еще более соленые были слезы, которые стали стекать по моему лицу и мешаться с морской водой. Рыбы отплывали от меня и водоросли не росли, — такой концентрации соли не мог выдержать ни один живой организм.

— Вот оно! Вот оно! Снимайте! Снимайте его! Маньяк раскаялся! Снимай, Эдик!

Затрещала камера, и я попал на кинопленку, плача уже от радости, что не подвел Тита и сыграл как надо. А где-то под Выборгом, я был уверен, плачет такой же раб любви! Ведет свой «Порш» и думает, почему ничего не видно, включает дворники, они со скрипом елозят по стеклу, а видимость лучше не становится.

— Вы слезы вытерите, и сразу дорогу увидите — тактично прошептал брат.

Да, Иван плакал, — мы написали чудесную роль для жены Ивана, Ольги. Она замечательная актриса, и как было бы весело увидеть ее участие в «Европе — Азии». Но Иван сказал:

— Нет! Не буду снимать супругу, чтобы никто ничего не подумал.

— Даже в ущерб картине? — спросили мы.

— Даже в ущерб! И так — заебут...

Мы очень жалели, что Иван такой порядочный. Потому что за его порядочность расплачиваться будем мы с вами, зрители. Столько людей ничего не стесняются, снимают своих... «подруг друга». Чаще всего они никто. А Оля — актриса. Но ни один наш довод не сыграл. Иван был непоколебим. Наверное, он был прав. Брат сказал, что, мол, ну ладно, давайте напишем Оле эсэмэс. Он знал, что она настолько замечательна, что простит нам это неприглашение на съемки, и вообще, она простит Ивану все что угодно, потому что любит!

— Не расстраивайтесь, Иван. Я вот очень переживаю, что у нас украли триста лет. Сейчас ведь далеко не двухтысячи какой-то год! Мы еще очень далеко от рубежа тысячелетий. Только это скрывают... когда-то было выгодно нескольким царям провозгласить себя началом первого тысячелетия после Иисуса... мы об этом потом напишем... не в этой книге...

— Да я и не расстраиваюсь... что уж... надо что-то сделать... скоро съемкам конец и все идет по плану... а наши люди этого не любят... нужны страсти, переживания, страдания, надо как-то дать понять, что, мол, проблемы у нас и надо поднатужиться, — иначе подставят, напьются, не будут работать, надо показать, что у нас проблемы, тогда все полюбят и помогут...

Брат понял мысль Ивана, — он стал поджигать сигареты и выкидывать из окна «Порша» на асфальт, по которому мчались за нами многочисленные «Ауди» нашей съемочной группы.

— Переживают, — думала группа. — Решают, курят... целую пачку скурили, что-то не то... мы плохо работаем, завтра — лучше, завтра постараемся!!!

Брат все поджигал и кидал, Иван плакал, я плакал. И какая разница, что в разных городах, главное, что в России!

Шоссе. Столб. Лужайка.

Из кустов выходят двое мужчин, очень напоминающие двуногих бизонов, вместе с ними — трое все тех же детей кочевой национальности. «Бизоны» держат детей за их грязные маленькие ручки.

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Эти?

Показывает на мать и свидетелей.

ДЕТИ. Да, эти, да!

Девушка с водкой и стаканчиком подбегает к «пацанам».

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Мужчина, вы водку пьете?

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Пью!

Девушка протягивает «пацану» стаканчик с водкой.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Сегодня мы проводим акцию...

«Пацан» берет стаканчик и выливает его содержимое на голову рекламщице. Выхватывает из рук девушки бутылку, пьет из горла.

ВТОРОЙ «ПАЦАН». Так, чо здесь, это... Сюда идем!

Свидетель подходит к «пацанам» и бормочет.

СВИДЕТЕЛЬ. Дети родителей привели...

НЕВЕСТА. Не надо было их трогать!

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Чо тут у вас?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Свадьба!

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Эти все — кто?

СВИДЕТЕЛЬ. У нас они, это, — гости, — угощайтесь!

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Ты чо, урод, я щас тебя угощу перегноем — закопаю вот под этой березой...

Мать, почуяв неладное, прячет собаку за пазуху.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. А в чем дело, мальчики?

ВТОРОЙ «ПАЦАН». Ты чо, чучело — за лохов нас держишь? Вы который день здесь свадьбу играете?!.. Главно, сёня дети должны кассу сдавать, а бабла нету — там чужие, говорят, работают...

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Это наша территория! Здесь без спросу пукнуть нельзя, не то что свадьбу справлять!

СВИДЕТЕЛЬ. Так, ребята, все понятно, все ясно...

ПЕРВЫЙ «ПАЦАН». Чо те ясно, чо понятно?! — вы влетели, ты понял меня, ты?!

МАТЬ. Влететь тут, к сожалению, никак не возможно!

ВТОРОЙ «ПАЦАН». Чо?

МАТЬ. Потому что жених отбил яйца, и невеста влетит только если искусственным путем...

ВТОРОЙ «ПАЦАН». Так, Боца, валить их придется!

БОЦА. Всех?

ВТОРОЙ «ПАЦАН». У тебя сколько патронов?

БОЦА. У меня только вот на этих хватит...

Мать отхлебывает из бутылки, свидетель и свидетельница бледнеют, Боца достает из-за пояса штанов пистолет.

ВТОРОЙ «ПАЦАН». Остальных ножом добьем!

Второй достает из-под куртки набор китайских ножей с подставкой.

СВИДЕТЕЛЬ. Дело в том, что тут у нас иностранцы... Может возникнуть международный скандал...

Боца стреляет в воздух. Все иностранцы тут же плашмя падают на землю. Стоять остаются только русские.

БОЦА. Поник, смотри, — точно иностранцы! Давай тогда лежачих — ножом, а наших я пулями...

СВИДЕТЕЛЬ. Ребята, если как-то возможно...

ПОНИК. Ты опять заквакал?!

СВИДЕТЕЛЬ. Я, конечно, не настаиваю, но все-таки, если только это приемлемо для вас...

БОЦА. Что? Вас ножами их пулями?

СВИДЕТЕЛЬ. Нет... мы готовы... деньгами... возместить материальный ущерб...

БОЦА. Да? Готовы возместить?

ПОНИК. Ну что, ну, я не знаю, я уже настроился на кровь...

БОЦА. Короче, так... у нас все по-честному — вот, Поник кончал курсы бухгалтеров, щас он все посчитает.

ПОНИК. Так — сколько дней работаете?

СВИДЕТЕЛЬ, СВИДЕТЕЛЬНИЦА, МАТЬ (хором, но разное). 3 дня! Неделю! Декаду ужо наяриваем!

ПОНИК. Так, 10 дней. Сёня сколько заработали — проверить!

Услышав команду, дети подбегают к свидетелю, свидетельнице и матери, шмонают у них по карманам, приносят горсти смятых бумажек своим старшим товарищам. Поник считает. Иностранцы перешептываются.

1-Й ИНОСТРАНЕЦ. From this Deví place, take me!

2-Й ИНОСТРАНЕЦ. From this hë, God, save me!

ПОНИК. Так, триста восемьдесят баксов и четыре тысячи семнадцать рублей.

СВИДЕТЕЛЬ. Ребята, — это ж только сегодня: тут же эти привалили, — с валютой — а они только сегодня.

ПОНИК. Рот закрой, — так, в среднем — 1000 баксов в день, умножить на 10, плюс моральный ущерб детям — в итоге пятнадцать штук, и разбежались.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Сколько?

БОЦА. Это не так много, родная, но если ты настаиваешь, то щас мы быстро здесь братскую могилу организуем, — памятник вон уже — стоит.

Показывает на стелу «Европа — Азия».

МАТЬ. Слушай, боцман, ты чо такой строгий?! У себя на корабле командуй, — а тут суша, мать твою! Пей, закусывай, дари подарок и вали в жопу отсюда...

Показывает на Поника.

МАТЬ. И пони свое забирай!

Резким движением руки Боца наводит ствол на мать и, не раздумывая ни секунды, выстреливает. Мать подлетает от выстрела, падает на спину. Все стоящие вскрикивают, лежащие — еще глубже вжимаются в землю.

БОЦА. Ну что — кто еще хочет воевать?!

С земли поднимается иностранец, подползает к Боце.

ИНОСТРАНЕЦ. Слушайте, слушайте, — не надо убивай нас! Мы не хотеть воевать! Мы выступать на демонстрэйшн, в Нью-Йорк! Мы не хотеть посылать наш солдат в Ирак! Не хотеть!

С земли поднимается мать. Встает перед Боцей. У Боцы начинает подергиваться левый глаз. Иностранцы опасливо ерзают и шушукаются.

1-Й ИНОСТРАНЕЦ. It’s a miracle! It’s a miracle!

МАТЬ. Морда ты лошадиная, а если б меня убило?

Шоссе. Лужайка. Столб. Вечер.

Со стороны шоссе доносятся звуки ревущих двигателей, раздается скрип тормозов, хлопают дверцы авто, слышатся голоса людей, смех, визг, стреляют пробки шампанского. На лужайку к стеле «Европа — Азия» надвигается еще одна свадебная процессия, теперь уже, видимо, настоящая. В толпе выделяются жених, невеста, свидетели, тут же — мамы, папы, тетки, дядьки. Все они пьяны и хотят еще «поддать» на природе — в руках у них фужеры, бутылки, венок с надписью: «Помним! Любим! Надеемся!». Боца все так же растерян — он никак не может совладать с дергающимся глазом, хотя пытается зафиксировать веки руками; иностранцы лежат.

НАСТОЯЩАЯ МАМА. А что ж вы все лежите?

НАСТОЯЩИЙ СВИДЕТЕЛЬ. Это сектанты!

НАСТОЯЩИЙ ЖЕНИХ. Чо валяться-то?!

НАСТОЯЩАЯ НЕВЕСТА. Здесь сильная энергетическая точка... они у земли спрашивают разрешения!

НАСТОЯЩИЙ ЖЕНИХ. Чего они спрашивают?

НАСТОЯЩАЯ НЕВЕСТА. Ну, можно ли им это, друг с дружкой!

Настоящая свадьба ржет.

НАСТОЯЩАЯ СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Это, разрешите пройти, нам надо возложить!

НАСТОЯЩАЯ НЕВЕСТА. Отдать дань дайте...

МАТЬ. О, Боцман, — вот они тоже гуляют! Свадьбы, давайте сложимся — а то мы одни не потянем!

ПОНИК. Так, все заткнулись!

Достает самый длинный нож из подставки.

ПОНИК. Лечь! Всем лечь!

НАСТОЯЩИЙ ЖЕНИХ. Убери свою пипетку, лупан! Мы на шашлыки приехали!

Достает из-под пиджака огромный шампур.

ИНОСТРАНЕЦ. Stop terrorism!

Кидается на настоящего жениха, валит его на землю. За жениха вступается настоящая мама. Она прыгает на иностранца и начинает колотить его по спине толстыми кулачками. Иностранец сбрасывает ее с себя.

НАСТОЯЩАЯ НЕВЕСТА. Ты, это, оставь мою мать в покое, твою мать!

Свидетель, улучив момент, кидается на Поника, ему помогают иностранцы и жених. Настоящая невеста вступается за маму. Иностранцы кидаются и на нее. Начинается схватка. Настоящий жених падает на липовую невесту, они обнимаются. Настоящая невеста подкрадывается к невесте-аферистке и начинает душить ее; невеста хрипит, дети аплодируют, мать подходит к Боце, который, все еще пребывая в шоке, одним глазом моргает, другим пугливо пялится и, то и дело поеживаясь, беззвучно вскрикивает.

МАТЬ. Вот, смотри, что ты наделал!

Достает из-за пазухи собаку с простреленной головой. Боца молчит и пристально смотрит то на мать, то на собаку.

МАТЬ. А говорят, у робота души нет! На батарейках, а жизнь мне спас! Эх, Ресси!

Берет из руки обомлевшего Боцы пистолет. Смотрит в толпу дерущихся. Из толпы вырывается гид. Она бежит в сторону микроавтобуса. За ней гонятся два иностранца-Элвиса. Мать наводит на нее пистолет.

МАТЬ. Так не доставайся же ты никому!

Мать стреляет, попадает в бензобак микроавтобуса. Машина взрывается, от взрыва загорается сумка с петардами, которая все это время валялась в траве. Начинается фейерверк.

Лес. Кусты.

По шоссе бредет милиционер в изорваной одежде. Он видит, как вдали разрываются петарды. Милиционер отдает честь, идет на огни.

Унесенные ветром

Вовремя я вернулся из Сочи. На «Европе — Азии» как раз начали снимать сцену с пистолетом и багажником. Всем нужен был Тит. Тит стоял и смотрел, как всем он нужен. Он бы очень обрадовался, если бы понимал, что он стоит здесь под Выборгом и все видит, как он всем нужен. Но Тит думал, что он все еще в Сочи, поэтому нервничал вместе со всеми, ожидая опаздывающего актера.

Пока готовили оружие, каскадеров, я вбежал на съемочную площадку, и Тит смог пойти переодеваться на роль. Я проскользнул за ним, закрыл дверь вагончика и стал говорить про Сочи. Про то, что неплохо, что у нас есть Сочи, выход в море, торговый путь из варяг в греки, туризм опять же... потом как бы невзначай упомянул, что снялся в Сочи в кино... вместо Тита, которого там не было.

— За роль не беспокойся. Я все сделал... сделал как надо. Режиссер остался доволен!

— Как его зовут? — спросил Тит, надевая носки милиционера. Он недовольно сопел, поняв только теперь, что произошло три дня назад.

— Я не знаю, как его зовут... — Я понимал, о чем Тит хочет спросить на самом деле, но не решается. И я ему помог. — С твоей семьей все в порядке. Я целовал всех твоих троих детей каждый раз, когда шел рано утром на съемки. А Ирэн я не целовал...

— Какую Ирэн?! Каких трех детей?!!

— Жену твою, Ирэн... и твоих трех...

— У меня двое детей, а жену зовут не Ирэн! — Тит заметно повеселел.

— С кем же я жил?!

— Не знаю, но точно, что не с моей семьей, значит, и вправду с ними все в порядке!

Тит выбежал из вагончика и радостно вбежал в кадр стрелять по багажнику машины. Я хотел уже начать переживать, почему же я не жил в Сочи с Ирэн, но в вагончик зашли брат с Иваном, и мы начали переживать все вместе и уже совсем по другому поводу.

— Тут такое дело... — осторожно начал Иван... — Околокинематографическая элита и люди, хорошо знающие тенденции развития европейского кино, в силу постоянного пребывания на автопатях восточноевропейских кинофестивалей... в общем, эти люди пытаются оказать давление на нашу кинокомпанию...

— А у нас есть кинокомпания? — обрадовался я.

— Она не наша, но нам нужно делать все в рамках! — прикрикнул на меня Иван. Я зажался, даже, можно сказать, обиделся. Но решил не показывать вида, потому стал, как ни в чем не бывало, смачно сплевывать на костюм какого-то киноактера, в чьем вагончике мы и устроили это заседание.

— В общем, мне пришел эсэмэс, где нам рекомендуется внести в фильм недостающее звено... по мнению этих... специалистов, чтобы наш фильм смог вписаться... необходим ветер!

— Ветер?

— Тайфун! — заорал на нас Иван.

Прошло полдня, прежде чем наконец один из нас не произнес:

— И чо делать?

Иван вышел на улицу. Пошел дождь, и режиссер накинул плащ «Порш», хорошо защищающий как раз от такого мокрого дождя. Съемки шли своим чередом, актеры возбужденно снимались, операторы катились по рельсам, прильнув к глазкам своих камер, — никто и подумать не мог, что вся эта красота через каких-то полгода, когда закончится монтажно-тонировочный период, вся эта красота не впишется в мейнстрим европейского кино!

Иван забежал в «Порш» и включил навигационную систему. По показаниям спутника стало понятно, что недалеко от нашего леса располагается воинская часть. Мы с братом вышли из вагончика, Иван стал заводить Порш.

— Делайте все, чтоб они танцевали! Что бы ни случилось, — пусть все танцуют! — крикнул Иван, надавил на газ и только его и видели.

— Что бы это значило? — призадумались мы и пошли разводить себе кофе. Кофе был насыпан в большой кулек с надписью Tesco, рядом стоял электрочайник с холодной водой — розеток в лесу не было. Перед нами на поляне начали снимать очередной эпизод. Вдруг актер, исполняющий роль свидетеля, громко закричал и выбежал из кадра, — оказывается, он не захотел сниматься в заплеванном костюме.

— Какие питерцы привередливые! — посетовала Татьяна, прибежавшая попить с нами кофе. Попив, она принялась помадить свои ярко-красные губы помадой Max Fucktor исчернить густо-черные ресницы тушью Maybe Li. — Митя меня поводил по Выборгу! Какой шикарный город! Одни аутлеты! Я косметики набрала!

Еще большая красота на Татьянином лице, наконец, состоялась, и она окончательно упала нам на уши:

— Ой, я так переживаю! Может, сегодня меня наконец снимут! Братья! Вы бы сказали Ивану. Я все время репетирую, а он даже не смотрит. А потом, когда я уже после репетиции жду, что начнут снимать, — все уходят! У меня уже паника! Я совсем не знаю, — я-то буду в этом кино, или меня наебали?!!

Мы помычали что-то в ответ, соображая, как заставить всех исполнять волю уехавшего режиссера.

— Щас вот съемки закончатся, думаю, не податься ли мне в гимнастику, чтобы попасть в большую политику и влиять на судьбы страны. А? Как вам?! Вот тогда уже меня снимут! Не отвертятся...

— Сейчас мы вас снимем! — закричал брат. — Это новая сцена. Все должны танцевать!

Мы надели костюмы Элвисов, сделали грим, — я попросил сделать мне под глазом татуировку в виде слезы, как у певца по имени The Game. Перевоплотившись, мы схватили Татьяну за руку и вбежали в кадр. Все уж не знали, что и как дальше снимать, и мы спасли ситуацию. Я закружился в вальсе, как Пушкин на своем выпускном, Татьяна закружилась, как Татьяна из романа того же Пушкина. Актеры и операторы на секунду притормозили, но тут же сориентировались, что надо кружиться и снимать. Все решили про себя, что, видимо, сцена бала дописана авторами прямо на съемочной площадке. Брат вовлек всех в Дионисийский хоровод в духе Вячеслава Иванова, и никто уже не обращал внимания, что откуда-то из-за леса медленно поднялся огромный военный вертолет. Мы с братом сразу все поняли и стали делать все возможное, чтобы никто, особенно привередливые питерцы, не отвлекались от танца. Вертолет приближался, и первым делом я, конечно, подумал, что слизал Иван у Копполы эту идею, когда, вот, летит вертолет, звучат мазурки, и вдруг всех, в жопу, жгут напалмом. Эффектно, но как бы это клеилось с нашим фильмом? А может, Иван просто решил сжечь все негативы вместе с нами... Холодный пот обильно стал выступать на моем лбу. Я нервничал, и мне было страшно. Не показывая виду, я пукал и улыбался Татьяне, она улыбалась мне, четко отражая, что теперь уж точно находится перед работающей камерой. Мы даже на минутку понравились друг другу, забыв совсем, что я холостой, а Татьяну ждет дома знаменитый и фотогеничный муж. Но магия кино стирает из памяти все, что может помешать хорошему кадру. Я уже стал, было, фантазировать, как и что мы могли бы успеть, пока Иван не начнет жечь, как вдруг краем глаза я словил, что вертолет опускается носом к земле, и летит прямо на нас пропеллером вперед.

— Держись, щас будет ветер! — провальсировывая мимо, успел прошептать мне брат.

Я в последний раз взглянул на вертолет и увидел офигевшее, но безумно довольное лицо Ивана. Рядом с ним сидело абсолютно спокойное симпатичное лицо полковника ВВС. Что Иван сделал, как он его уговорил — это нам не известно, поэтому и врать мы не будем, просто расскажем, что мы видели. А увидели мы, закрыв глаза, вот что, — сначала пошла песчаная буря, потом ветер сорвал с невесты фату, и она очень красиво полетела в сосны, за ней полетела и сама невеста, лишаясь в полете сначала юбки, потом бюстгальтера, потом плавочек, потом кофты. Опечатка, подумаете вы! Неточность! Подловили авторов! Как ветер мог сорвать лифчик, а потом кофточку, ведь женщины обычно одевают груди в лифчик под кофточкой! Успокойтесь, мои въедливые копайки! Ветер действительно сорвал сначала лифчик невесты. Чтобы не подставлять наш фильм! Он сначала проверил, в каком состоянии груди невесты, а потом уже решился оголить их перед объективом камеры, чтобы зрители, пришедшие в кинотеатр, смогли получить эстетическое удовольствие! Так, ладно... За невестой летел Митя, костюм которого ветер не решился сорвать, поэтому Митя летел одетый и красивый. Большая плеяда голых актеров из Санкт-Петербурга гордой цапельной стаей, нехотя, потянулась к облакам вслед за Митей. Тит пытался противостоять ветру, он стоял, крепко упершись двумя ногами в землю, как сектант-почвенник. Периодически он тер глаза, пытаясь вытряхнуть из них песок. Тит никак не мог понять, что происходит, он не хотел смириться, что какая-то киношная стихия может быть сильнее его, Титовой воли. Стихия оказалась сильнее, и Тит полетел, хватаясь за голые икры кувыркающихся вокруг тел. Мы с братом схватились друг за друга и остались на земле. Эдик и Дениска тоже улетели, но приваренные к рельсам их камеры работали, что нам и было нужно. Последней летела Татьяна. Безумно красивая, она как истинная профессионалка продолжала кружиться в полете, как будто это вовсе не небо, а все та же танцплощадка. Хотя для настоящих звезд небо — это действительно все та же танцплощадка. Взгляните как-нибудь в безоблачную ночь наверх — и вы запросто увидите и Элвиса, и Мэрилин — они по-прежнему танцуют для нас, поют и смеются... Не ленитесь аплодировать, глядя на небо в безоблачную ночь.

Подлетев вплотную к стеле, символизирующей границу Европы-Азии, полковник развернулся, разбил лопастями все декорации и полетел в свою часть на ужин. Без поддержки ветра актеры тут же попадали на мягкие поляны Выборгского леса.

Я открыл глаза. Передо мной стоял радостный режиссер, у которого все получилось.

— Ну как?

— Мазёво!

— Снимали?

— Ага!

— Живы?

— Вроде да...

— То, что не убивает, делает нас сильней! Кто сказал? — вывернул наш диалог в интеллектуальное русло Иван.

— Кенни Вест, — не сплоховал я.

Иван поморщился моему ответу, но тут же выкрутился.

— А у кого он это слизал?

— У группы Дафт Панк!

Больше Иван не вел со мной интеллектуальных бесед. Мы побрели в «Чайку», по пути подбирая упавших с неба актеров.

Не всех мы нашли, и не все вернулись в «Чайку» вовремя, — так приятно голышом поваляться в траве вместе с коллегой по кадру, удовлетворяясь от одной только мысли, — как хорошо прошел съемочный день.

Шоссе. Столб.

Пары, еще недавно яростно душившие друг друга, теперь плавно переходят к поцелуям, те же, кто посмелей — от борьбы переходят к петтингу. Иностранцы начинают щелкать фотоаппаратами, запечатлевая на пленку смешавшиеся в порыве любви и всепрощения «russian свадьбы». Среди всей этой любвеобильной кучи ползает изрядно помятый Поник. Поник встает, хочет идти, но сзади к нему подбегает Лена-рекламщица. Она бьет Поника бутылкой водки по голове. Поник падает, девушка кидает на его тело календарь и ручку. На лужайку выходит милиционер. Он подходит к машине Касика, из багажника которой доносится пронзительное мычание. Милиционер вспоминает, что все это время на его поясе болталась кобура с пистолетом. Он достает пистолет, стреляет в замок багажника, смотрит — весь обмотанный скотчем в багажнике утрамбован водитель Эдик.

МИЛИЦИОНЕР. Русская свадьба! Бессмысленная и беспощадная!

Закрывает багажник. К нему подбегает Люба с подносом и водкой.

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Мужчина, не проходите мимо — попробуйте нашу водку!

МИЛИЦИОНЕР. Откуда ты, красавица? Да еще и с водкой?

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. А у нас тут акция — рекламная!

МИЛИЦИОНЕР. А потом?

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. В смысле?

МИЛИЦИОНЕР. Что вы потом делаете?

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. Потом я свободна!

МИЛИЦИОНЕР. Нет! Не свободны!

Милиционер берет стакан. Пьет.

МИЛИЦИОНЕР. Потом я вас арестую!

ЛЮБА-РЕКЛАМЩИЦА. За что?

МИЛИЦИОНЕР. За красоту! Наливай!

Люба наливает, протягивает стаканчик милиционеру. Поник приходит в себя. Рядом с его «пробитой» головой дребезжит мобильный телефон. Поник поднимает его, включает.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке!

ПОНИК. А-а.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, меня вынули!

ПОНИК. Вынули...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Из капсулы, помнишь...

ПОНИК. Ага...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, мне так хорошо! У меня словно душа вырвалась на свободу!

ПОНИК. Душа вырвалась...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Из меня все шлаки вышли, кожа гладкая, голова легкая... Ке-ке, мне так легко дышится, знаешь, давай все начнем заново, как будто ничего не было! Приезжай домой, Ке-ке!

ПОНИК. Домой?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Конечно! Я куплю шампанского, надену платье, самое красивое, какое ты захочешь! Ты забудешь про свой лес и никуда от меня не уйдешь! Да?

ПОНИК. Да!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну же, милый, я тебя жду, иди ко мне!

ПОНИК. Я иду!

Отключается.

Мать продолжает разговаривать с Боцей.

МАТЬ. У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая. Когда я была маленькой девочкой, мой отец и мамаша ездили по ярмаркам и давали представления, очень хорошие. А я прыгала сальто-мортале и разные штучки. И когда папаша и мамаша умерли, меня взяла к себе одна немецкая госпожа и стала меня учить. Хорошо. Я выросла, потом пошла в гувернантки. А откуда я и кто я — не знаю... Кто мои родители? Может, они не венчались... Не знаю. (Поднимает с земли бутылку водки, пьет.) Ничего не знаю. Так хочется поговорить, а не с кем... никого у меня нет.

Протягивает Боце водку — Боца подносит бутылку ко рту, пьет, не переставая пристально вглядываться в мать. Мать садится на землю.

Ты, Боца, очень умный человек и очень страшный; тебя должны безумно любить женщины... Бррр...

Боца продолжает смотреть на мать и пить из уже пустой бутылки. К матери подбегает свидетель.

СВИДЕТЕЛЬ. Давай, надо валить отсюда, пока эти не очухались...

К свидетелю подбегают несколько иностранцев, жмут ему руку и фотографируют.

2-Й ИНОСТРАНЕЦ. Thanks, thanks!

1-Й ИНОСТРАНЕЦ. Спа-сы-бо, good! Ка-ра-шо!

ИНОСТРАНЦЫ. Western! Cool! Ма-лад-цы!

3-Й ИНОСТРАНЕЦ. Ну слушай, спасибо, браток! Порадовал.

СВИДЕТЕЛЬ. А... вы — с ними?

3-Й ИНОСТРАНЕЦ. С ними, с ними. Я, как бы это объяснить, эмигрант, политический, так сказать... Ты меня не узнаешь?

Снимает парик Элвиса.

СВИДЕТЕЛЬ. Нет...

3-Й ИНОСТРАНЕЦ. Ну вот... уже забыли... А когда-то в веселые девяностые все выпуски новостей с меня начинались... да... все было... все! И все! Всех имел! Но потом спросили, спросили за все — в основном, почему налоги не платил, спросили... пришлось рвануть...

2-Й ИНОСТРАНЕЦ. Ка-ра-шо!

3-Й ИНОСТРАНЕЦ. Yes, yes, гоу туда — дай поговорить с земляками!

2-Й ИНОСТРАНЕЦ. Не вопрос.

Уходит.

3-Й ИНОСТРАНЕЦ. Так, забыл, о чем говорил... А, вот, — и слушай, щас такая ностальгия по Родине — пять лет решался — съездить, повидать... Даже фамилию себе такую придумал... смешную... ну, не важно... И вот — приехал — и что, — до сегодняшнего дня, — скука! Рестораны, шлюхи, бутики, порносайты — что здесь, что там — одно и то же! А тут — наконец-то — наше, родное! Спасибо, брат! Эти чучмеки думают, — блины, икра, самовар — это и есть Россия — а нет! Россия это вот! Тут, брат, блинами не отделаешься — тут приехал на блины — и тебя вперед ногами вынести могут — эх! Кровь кипит! Руки трясутся! Кайф, мать вашу! Спасибо! На вот тебе! Заработал! Думал — не увижу Родину, а тут, — надо же!

Протягивает свидетелю стодолларовую бумажку, плачет, уходит к своим теперешним соотечественникам. Остальные иностранцы пьют с настоящей свадьбой, которая, наконец, возлагает венок к стеле, — молодые целуются, побитые гости поздравляют молодоженов, девушки-рекламщицы доливают рекламный товар. Липовая свадьба кучкуется у «жигуленка». Свидетель подходит к матери.

СВИДЕТЕЛЬ. Так, все... Давай, приходи в себя, — мы уже погрузились все, давай-давай...

Свидетель уходит, и тут же из кустов появляется Касик. В руках он держит одноразовый стаканчик, который наполовину заполнен какой-то странной жидкостью. Замечая мать, Касик подходит к ней и подсаживается рядом, причем делает это осторожно, громко сопя, — боясь пролить хоть каплю своего необычного «напитка».

МАТЬ. О, Касик, а ты где был?

КАСИК. Я это, мама, — слушай — тут вот все вам деньги дарят, это...

МАТЬ. Да, Касик, — один ты...

КАСИК. Да ты дослушай, я вот тут подумал. — что вот все деньги-то вам придется потратить — на «это»...

МАТЬ. Да, Касик, — деньги-то они на «это» и нужны...

КАСИК. Ну, так вы не тратьте, потому как я вам «это» и дарю.

Протягивает стакан матери. Та, ничего не понимая, берет стакан и бормочет.

МАТЬ. Это, Касик, как это?..

КАСИК. Да вы не беспокойтесь, я здоровый, и, можно сказать, друг семьи, не чужой, так сказать! Ну, а как «это» ввести, вы уж лучше в женской консультации узнайте, — я тут уже не специалист...

МАТЬ. Ой, Касик...

КАСИК. Так что будете вы с внуками, мама, — можете не сомневаться! Только вы осторожней, не пролейте — я целый час тут в кустах парился!

Мать хочет встать.

МАТЬ. Это...

Касик останавливает ее, усаживает, сам встает.

КАСИК. Я пойду, мать, к гостям, а ты сиди — подарок потом молодым отдашь — все-таки интим — лучше уж, когда домой приедете, — хорошо?

МАТЬ. Э... хорошо, Касик, — хорошо!

Касик кивает ей, идет к своей машине. К матери подбегает иностранец, фотографирует ее. Сделав несколько снимков, подсаживается к ней, смотрит в ееглаза, пытаясь, видимо, навсегда запечатлеть в своем сознании эту необычную и непонятную для него физиономию.

ИНОСТРАНЕЦ. У вас есть такие глаза... итс э мирэкл... уандефул! Итс лайк загадочный русская душа! Да? Ты есть загадочный!..

«Загадочная русская душа» подмигивает иностранцу и протягивает стаканчик.

МАТЬ. За здоровье молодых!

Иностранец принимает стаканчик и добродушно улыбается.

ИНОСТРАНЕЦ. За здо-ро-вье мо-ло-дих!

Подносит стаканчик ко рту, мать смеется. Вдруг ветер, который уже набрался сил, налетает на всю эту толпу людей, собравшихся вокруг стелы. Стаканчик вылетает из рук иностранца и начинает кружить над поляной, разливая семя Касика на границу Европы и Азии. Мать хватается за стелу, жених за мать, свидетель, свидетельница и невеста хватаются друг за друга и за жениха. Ветер превращается в тайфун, который вырывает деревья с корнем, уносит Элвисов, бандитов, детей... Из последних сил «свадьба» продолжает цепляться за спасительную стелу. Неожиданно ветер успокаивается и, наконец, совсем стихает. К стеле подъезжает «копейка». «Свадьба» реагирует на скрежет тормозов, выходит из оцепенения. Мать разжимает пальцы, отпускает стелу. На лица всей компании ложится тяжелая печать праздника и великой гульбы.

Конец.

Что тут скажешь, — мы сняли фильм за семь дней. Вечером седьмого дня мы отсняли видеоклип, где подробно показали, что творилось в фургончике с водкой «Тревога» до его попадания на границу Европы — Азии, что делал Касик в лесу с фотографией свидетельницы без юбки и почему Боца и Поник всегда ходят вместе. Все эти дни нам по-настоящему было весело, — то ли потому, что никто нам не говорил, как правильнее снимать, то ли потому, что мы понимали, что никто никогда не увидит того, что мы наснимали.

Сейчас, когда мы пишем эти строки, прошло уже больше года, как был отснят фильм. Кое-кто из съемочной группы до сих пор ждет, что фильм вот-вот попадет на экраны. Мы этого ждать перестали, потому что знали с самого начала, — судьба у фильма будет такой же сложной, как и у его героев. Иногда мы созваниваемся с Иваном, смеемся и фантазируем, как было бы здорово еще поработать вместе, может быть, даже над каким-нибудь фильмом, хотя понимаем, что, скорее всего, этого не будет, и мы даже, скорее всего, больше никогда не увидимся, но нам даже не грустно, потому что не это главное — видеться. Главное, что в сердце или в душе, мы не знаем точно где, — что-то осталось навсегда, так же, как навсегда внутри нас остался созданный вместе с самыми дорогими для нас людьми театр имени Кристины Орбакайте, лучше которого, объездив весь мир, мы пока не встречали. Внутри нас наши самые дорогие актеры, пьесы, фильмы, с которыми мы больше никогда не встретимся, но они все равно наполняют нашу душу впечатлениями. А впечатления — это вам не доллары, и не евро, и даже не крепнущий день ото дня Великий рубль! Не деньгами, а впечатлениями полная душа стучится в двери рая. Свободный человек это понимает. И ему помогает Бог. Всем другим помогает государство.

— Ты чо такие сопли развел!

— Ничего!

Я совсем задумался и выпал из ситуации. Мы в Трансильвании, в деревне Бутушань, — один цыган продает здесь «Порш» за полторы тысячи евро. Он упал брату на уши и парит, что машина в отличном состоянии.

— Две-три детальки припаять, и совсем как новый побежит!

— Да?

— Ты мне не веришь?!

Честно говоря, я не совсем верю цыганам, которые так хорошо шпарят по-английски! Позвоню Ивану, пробью, — покупать или нет. Тем более это последние деньги, мы их отложили на самолет, потратим — и придется гнать через Карпаты в Екатеринбург на цыганском «Порше»...

Лес. Шоссе.

Девушка с мобильным падает на асфальт, идет по шоссе, продолжает кричать в трубку.

ДЕВУШКА. Алло, мама, куда ты пропадаешь?! Я пропадаю? Я не пропадаю... здесь связь такая, с перебоями, блядь. Кто матерится? Да ты что, мать твою! Да ты что, мама, говорю... Что за место? Место заебись... грибочки-травка... душа радуется! Да не беспокойся, выберусь как-нибудь, не маленькая... Да какие маньяки, мама, я сама — маньяк, и ты маньяк! Здесь мы все маньяки, говорю! Нас бояться надо, нас всех, а нам бояться некого! Да!..

Титры.

P.S. По книге разлит сценарий фильма. Соберите его отдельные фрагменты в единый текст и выиграйте бесплатную поездку в Румынию! Составьте компанию теще пилота!

PS.PS. Будьте осторожны! Некоторые фрагменты, оформленные как сценарий фильма «Европа-Азия», никакого отношения к нему не имеют. Это уловка, придуманная авторами, чтобы усложнить вам задачу и набрать объем книги!

PS.PS.PS. Если вы надеялись, что эта книга — очередной кинороман, который запускается после выхода фильма, чтобы заработать еще и на книге — сосите! Это совсем другая книга. Тем более в России книга, в которой употребляется слово «сосите», ставится в магазине в самое чуханское место, где ее никто не увидит, и вообще, такие книги — на любителя, а, значит, ими не заработать.

PS.PS.PS.PS. Авторы сознательно пошли на употребление слова «сосите». И если вы нашли эту книгу в магазине сразу — вам крупно повезло, или в «Европе — Азии» все меняется к лучшему!

Лес. Шоссе.

Большая плюшевая свинья падает на асфальт.

Титры.